«Дети ворона»

Дети ворона (fb2) - Дети ворона (Ленинградские сказки - 1) 6113K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Юлия Юрьевна Яковлева

Юлия Яковлева Ленинградские сказки, книга первая Дети ворона 1937 год

Посвящается моему дедушке — Боре Грачеву и его сестрам — Кате, Тамаре, Лиде

Замечательная книга: точная, ясная, страшная, дающая надежду. И совершенно необходимая к прочтению — вовсе не только детям.

Мария Степанова, поэт, эссеист

Смесь Варлама Шаламова и Аркадия Гайдара. Хорошая детская литература и история Большого террора.

Лев Лурье, историк, писатель

Смелая, долгожданная, завораживающая сказка-быль о равнодушии, страхе, молчании взрослых и о мужестве детей, которые остаются детьми даже в самые тяжелые времена.

Ирина Балахонова, главный редактор «Самоката»

Глава 1

Шурка осторожно выровнял пальцем ряд: на рельсе лежали друг за другом гвоздь, медная монетка, гайка, еще гвоздь. Поднял голову.

Валька издалека помахал ему.

В воздухе пахло дымом, углем. Даже сероватые весенние облака, низко висевшие над городом, казалось, вышли из паровозной трубы. Темнели какие-то сараи и будки. Мигали семафоры. Время от времени гудки взрывали воздух, и слышался лязг сцепляемых вагонов. Земля была исчерчена рельсами. Черными промасленными клавишами уходили вдаль шпалы. Медленно катили мимо поезда: замедляли ход, подходя к перрону, или только разгонялись.

Как ни красив был Ленинград, а вокзал, вот эту скрытую от пассажиров его часть, Шурка любил больше всего.

Пути сперва шли плотно: металлическая река. Потом расходились где-то там, дальше, где уже не разглядеть. И потом бежали каждый в свою сторону по огромной советской стране. В Москву, Киев, Сталинград, Молотов, Ташкент, Киров, Владивосток, на Урал, в Сибирь, к горам и морям. Стоя на рельсах, Шурка всякий раз чувствовал их легкое гудение. Как будто рельсы были нервными нитями, и Шурка подошвами чуял, как гудели и жили далекие города.

Вальке, своему лучшему другу, он об этом не рассказывал: засмеет. Валька был человеком практическим. У него было пятеро младших братьев и сестер, вместе с матерью они все жили в тесной комнатке на улице Марата. Думать о глупостях Вальке было некогда.

— Ты чего, уснул? Я машу, кричу. А он ни гу-гу.

Валька подошел. Поставил на рельс ногу в грязном облупленном башмаке, осмотрел Шуркину работу и важно изрек:

— Не пойдет.

Двумя пальцами Валька растащил все вещицы подальше друг от друга.

— А то их в одну лепешку расплющит, — пояснил он.

На соседнюю рельсу Валька пристроил свое: несколько болтиков и гаек, оловянную пульку, гвозди.

Перепрыгивая через рельсы, мальчишки соскочили на насыпь и по чавкающему мартовскому снегу перебежали в кусты. Болтая, стали ждать, когда первый же поезд превратит их металлическое подношение в теплые, удивительно тоненькие бляхи.

— Тссс! — вдруг шепнул Валька.

Время от времени пути обходил сторож в замасленном тулупе и фартуке: ковырнет тут и там железным ломом, дальше пойдет.

Но это оказался не сторож. Милиционер в шинели, а с ним собака. Собака туго натягивала поводок и нервно помахивала пушистым хвостом.

— Овчарка, — сообщил Шурка. — Служебная.

Они глубже задвинулись в кусты, замерли.

Шурка смотрел, как его след наполняется серой водой. Кусты были голые и мало что скрывали.

Но то ли собака не ожидала найти тут двух мальчишек, то ли неохота ей было связываться с мелюзгой. Были у нее дела поважнее.

— Интересно, кого ищут?

— Может, карманника с вокзала.

— Кто знает, — веско заметил Валька. — Может, смотрит, нюхает, чтобы диверсант какой-нибудь не устроил крушение поезда.

Оба притихли.

Свистнуло. Клацнуло. Переменился сигнал семафора — с красного на зеленый. В мокроватом воздухе стал нарастать тяжелый грохот поезда.

— Товарный, — оповестил Валька.

Оба предпочли бы пассажирский. Они были легкие, эти веселые поезда с окошками, и после них в бляхе можно было угадать силуэт предмета: гвоздь превращался в грибок, а гайка — в шестиугольник.

Работая локтями и отдуваясь, медленно-медленно прошел мимо темно-зеленый паровоз. Потянулись коричневые, без окон, вагоны с замками на дверях и щелями — видимо, для воздуха.

— Ой! — едва не вскрикнул Шурка. Ему показалось, что в щели глядели глаза. — Видел?

— Чего?

— Смотрят.

— И чего? Коровы, может. Или лошади.

Но голос Вальки звучал неуверенно.

Еще вагон. Еще щели. И глаза.

— Ой! Видел?

— Да прекрати ты. Ну видел, видел.

Обоим стало не по себе. Глаза были человеческие.

Еще вагон. Еще глаза. Вагон. Глаза. Вагон. Глаза. Стуча колесами, паровоз тянул большие деревянные вагоны. Глаза. Глаза. Глаза.

Вдруг из одного вагона что-то стрельнуло. Белая горошина кувыркнулась по насыпи. Покатилась по снегу. Попала в след, стала намокать.

— Куда?! — шепотом завопил Шурка.

Валька проворно выскочил, схватил, нырнул обратно в укрытие.

— Покажи! — сунулся Шурка.

Это был плотно сжатый комок бумаги.

— Я нашел! Моя! — предупредил Валька.

— Хорошо! Хорошо!

Под стук колес они расправили находку. Какие-то буквы.

Там, где бумажка успела намокнуть, лиловые буквы чуть расплывались.

— Ну? — нетерпеливо спросил Валька.

— Вот это «а». Это «вэ». Это «мэ».

— «Мэ-э-э»! А я думал, ты образованный.

— Да я же только в первом классе! — возмутился Шурка.

Валька толкнул его в плечо. Показал пальцем. Огни уходящего поезда — два красных глаза — глянули на прощание. Валька сунул бумажку в кепку, натянул кепку покрепче.

Они выскочили из-за куста и кинулись к рельсам за добычей. Под ногами чавкал мокрый снег.

— Чтоб тебя!.. — огорченно взмахнул руками Валька.

Шурка поскреб пальцем рельсу. Она была еще горячей после только что прошедшего поезда. Все их сокровища расплющило так, что они вдавились в металл намертво. Превратились в разноцветные пятна на рельсе: медные, оловянные, железные.

— Ты смотри, какой поезд длинный оказался.

— Никогда таких не видел.

— Это кто ж все такие?

— Пассажиры.

— На пассажирский вроде не похоже.

— Может, солдаты. У них секретный приказ. Поэтому они тихонько выглядывают.

Шурка вспомнил большие замки на дверях.

— Может, бандиты?

— В СССР столько бандитов нет, — сказал Валька. — Это тебе не Америка.

— Откуда знаешь?

— В газетах пишут.

— Ты же читать не умеешь!

— Копейку жалко, — перебил его Валька. — Говорил тебе, лучше б уж газировки выпили.

Но без особого огорчения он это сказал. Он был не завистливый и не жадный.

Заплетаясь в мокром снегу, прыгая по кочкам и обходя всякий лом, они дворами вышли к Лиговке.

Здесь уже был настоящий город. Прямизну широкой улицы подчеркивали высокие, плотно поставленные дома. От старости они облупились. Стали серыми.

Снег никак не удавался — мелкий дождик сыпался на прохожих. Они спешили во все стороны под возмущенные крики редких автомобилей и звонки трамваев.

Свернули в переулок. Там мокрого грязного снега было по колено, а дома — в пятнах сырости.

Отсюда Вальке было рукой подать до улицы Марата. А Шурке — парой кварталов дальше, мимо рынка. На улицу Правды.

Пора было разбегаться. Шурке влетит, если увидят его с Валькой. Родители на работе. Но попадаться на глаза соседям опасно: наябедничают.

— Хочешь, я тебе за нее дам гвоздь? — вдруг предложил Шурка.

— Чего? — не понял Валька.

Шурку занимала найденная бумажка. Кто кинул ее? Зачем? Кому?

— А, бумажка-то?

— Может, это карта, — предположил Шурка. — Где зарыто что-то.

— Размечтался! Просто бумажка.

Но по Валькиному лицу Шурка видел, что заронил в него сомнение.

— Ну и выброси тогда. Чего ты не выбрасываешь? Просто бумажку, — поддел его Шурка.

Они перешли улицу Марата. Но Валька и не заметил.

— Хочешь, дам за нее гильзу?

Гильза была большим богатством. Валька задумался.

Не нужна была Шурке эта бумажка. Он просто любил всюду совать нос. Всё ему было интересно, всё хотелось узнать, попробовать, проверить.

Вальке она тоже была не нужна. Но глядя, как загорелись глаза у Шурки, он тотчас переменил мнение. Если бумажка стоила одну гильзу, то совершенно точно была нужна ему самому!

— Отстань.

— Друг ты мне или нет? — ныл Шурка.

— Я ее нашел.

— Мы оба одновременно нашли!

— А ты в кустах сидел!

Мимо тянулся рынок: приземистое желтоватое облупленное здание в один этаж с галереей. Там под сводами сновали женщины с корзинками. Из корзинок торчали горлышки молочных бутылок.

Стояла телега, мужчина в рукавицах снимал с нее ящики.

— Мы вместе сидели! — оскорбился Шурка.

— Я ее схватил!

— Я бы тоже схватил!

— Чего же ты не схватил? Струсил!

— Я струсил?

Шурка толкнул Вальку. Несильно. Валька только покачнулся. Толкнул в ответ. И еще раз.

Валька побежал. Шурка за ним.

Вот уже и Шуркин дом.

Шурка догнал, хлопнул Вальку по голове. Кепка полетела. Бумажка выпорхнула. Пока Валька хватал руками кепку, Шурка с победным воплем сжал бумажку в кулаке.

— Отдай, гад! Я нашел! — завопил Валька.

Он прыгал, пытаясь достать бумажку Куда там!

— Не отдам!

— Ах так? — вдруг выпустил он Шурку. — Значит, не друг ты мне!

— И не надо. Обойдусь! — оттолкнул его Шурка.

Валька плюнул в его сторону.

— Не вздумай со мной завтра на Папанина идти!

Ленинград готовился к встрече полярников. Экспедиция прославленного Папанина много дней дрейфовала на тающей льдине. Герои рисковали жизнью. Вся страна следила за их ледовым пленом. Слушала радио, читала газеты. Но подоспели советские ледоколы и самолеты. И вот теперь герои вернулись на родину. Их должны были торжественно провезти из порта через весь город в открытых машинах, с флагами, оркестром и мотоциклистами.

На миг Шурке захотелось бросить эту глупую бумажку на тротуар. Но он крикнул:

— Больно надо с тобой! Я сам пойду!

Валька пригрозил ему издалека кулаком.

— Ну смотри! Попадешься мне завтра — отлуплю.

— Очень страшно! — показал язык Шурка.

— Ах, вот так?

Валька схватил валявшийся у стены кусок кирпича, размахнулся и метнул в Шурку.

— Плати мне за стекло теперь!

Папа и тетя Дуся стояли друг против друга, как два боксера.

Тетя Дуся была соседкой с первого этажа.

Шурке не случалось бывать у нее дома. Тетя Дуся была огромная, с большими красными руками. А комнатка ее оказалась маленькой, закопченной, темной. Впрочем, темной — еще и из-за того, что вместо части стекла в окне теперь торчал кусок картона.

— Шурка, кто разбил стекло? — спросил папа.

— Ясно кто! — завизжала тетя Дуся. — Дефективный!

Папа чуть поморщился.

— Погодите. Значит, это не мой сын разбил окно? Так?

— Я не виноват, — буркнул Шурка.

— Еще как виноват! Именно виноват! — тетя Дуся трясла в воздухе кулаком, как будто надеялась, что от ее пассов стекло срастется. — Приманил сюда этого дефективного! Хулигана этого! А теперь стоит руки в боки!

— Валька не фефе… фете…

— Шурка, не паясничай, — сказал папа. — И вынь руки из карманов.

Шурка со вздохом вытащил кулаки.

— Так ты опять с Валькой играл? Отвечай, Шурка.

На лбу у папы появилась морщинка.

Шурка вздохнул.

— Опять! Опять! Сама видела! — завопила тетя Дуся. — Да я с этого дефективного вовек денег не получу! Нищета одна! Мать заводская. Детей семеро по лавкам. По улицам носятся, безобразничают! Стекла бьют!

— Он не в стекло! Он в меня кидал! — вступился Шурка.

Тетя Дуся только руками всплеснула.

— Послушайте, крик ни к чему, — спокойно сказал папа тете Дусе.

Она побагровела от злости. А папа вынул бумажник.

— Сколько мы должны стекольщику?

— Ну вот тебе и мороженое, — сказал папа, когда они поднялись в свою квартиру, вернулись в свои комнаты. — Боюсь, билетов в кино тебе тоже не видать весь месяц. Еще, главное, у кого стекло разбил! Вы что, не могли разбить окно какому-нибудь хорошему человеку?

— Илья, — строго сказала мама папе.

— Скажи спасибо, что она нас живьем не съела, — сказал Шурке папа.

Шурка хотел возразить.

— Шурка, ни слова, — сказала мама. — Довольно.

Она складывала в шкаф выглаженное белье. Маленький Бобка помогал, то есть путался у нее под ногами. Ему было всего три года.

— Однако и дорого же нынче стекло, — сказал папа маме. — Представляешь…

Он вдруг нагнулся.

— Что это?

Шурка похолодел. Схватился за карман. Бумажка!

Папа молча прочел. Губы его сжались в ниточку. Он испуганно глянул на дверь. На маму.

Та подошла. Прочла.

— «Передать… везут на Колыму… Садовая улица, дом пять…» Кто это?

Оба уставились на Шурку.

— А ну отвечай, мучитель, — велела мама, побледнев. — Кто тебе это дал?

— Никто.

— Шурка, не ври! Не ври!

От маминого крика личико Бобки дернулось, сморщилось, он приготовился зареветь. Мама схватила его на руки.

— Смотри, что ты наделал! — закричала она на Шурку.

— Я не вру! Нашел.

— Где нашел? Где? — серьезно допытывался папа.

Шурка молчал.

Ходить на вокзал строго запрещалось. Тем более лазать по путям. Тем более с Валькой.

— Нет, он меня в гроб вгонит, этот Шурка, — прошептала мама, садясь на стул.

— Видишь ли, Шурка. Плохой человек это написал. Преступник. Которого наказала советская страна.

Шурке показалось, что сердце его сжало тисками.

— Кому еще ты ее показал? Тане показал?

Шурка помотал головой.

Таня была старшей сестрой. Она еще не вернулась из школы.

— Таня в школе, — подтвердила мама. Она была очень бледной.

— Вот что, — сказал папа. — Надеюсь, ты не врешь. А бумажку эту я выброшу. Как будто ее не было. Запомнил? Из этих стен — ни слова. Хорошо запомнил?

Шурка кивнул, кусая губы.

— Иначе большая беда может случиться.

Шурка заревел. Глядя на него, заревел у мамы на коленях Бобка.

— Нет, он меня в могилу свести решил! — воскликнула мама.

— Шурка, — сказал папа, стараясь придать своему голосу спокойствие. — Я не сержусь. Ты ведь не знал. А этот… нехороший человек, этот преступник, он ее специально бросил. Чтобы у того, кто найдет, были неприятности. Понял?

Шурка кивнул. Вытер ладонью слезы.

— Поэтому их везли в вагонах с замками?

— В каких вагонах? — спохватилась мама. — Вы опять на путях лазили?

Шурка опять всхлипнул. Плечи его затряслись.

— Шурка, — папа погладил его по голове. — Таким преступникам не место в Ленинграде. Среди честных людей. Поэтому их везли на поезде с замками. Понял? Сейчас не о нем речь. За вокзал тебя никто не ругает сейчас.

— Очень даже ругает, — возразила мама.

— Если кто-то узнает, нам очень трудно будет объяснить, что ты ее случайно нашел, — серьезным тоном сказал папа. — Ты понял? Рот на замок.

Шурка кивнул, всхлипывая. Папа обнял его. Погладил по спине. Подошел к столу, нашел в ящике зажигалку. Клацнул колесиком и бросил горящую бумажку в пепельницу.

— Вот и не о чем беспокоиться, — весело сказал папа.

Они глядели на пламя, быстро облизавшее бумажку со всех сторон.

Дверь щелкнула. Папа вздрогнул. Мама вскочила.

Это оказалась Таня.

— Ты нас напугала, — сказала мама.

Таня кинула ранец.

— А что это у вас горелым воняет?

— Это… — начал Шурка.

— Папа пыж поджег, — быстро объяснила мама.

— А, — сказала Таня без интереса и тотчас словно переключилась на другую радиопрограмму, куда более оживленную. — А у нас что сегодня в школе было! Перемена. Сидим мы с девочками на подоконнике…

— Шурка, — перебил папа, — мы не договорили. Вокзал — это отдельная тема. Целый месяц — никаких игр на улице. Тем более с Валькой. И завтра после школы — никакого Невского, никакого Папанина. Сразу домой!

— Он что — наказан? — оживилась Таня. — За что?

Шурка сделал ей лицо.

— Таня, садись поешь, — сказала мама. — Только руки вымой!

— Шурка, ты понял? — тихо и веско спросил папа.

— Понял, — буркнул Шурка.

А Танька всё тараторила:

— Ой! А что он на сей раз натворил? Опять с дружком своим шастал? Я так и знала!.. А что у нас было! В общем, сидим мы…

Глава 2

Шурка выскочил из подъезда. Вслед ему хлопнула дверь, с укоризной посмотрело соседкино окно с картонным бельмом. Но Шурка уже не думал про вчерашнее.

День смеялся и пах весной.

Шурка бежал — через Фонтанку — к Невскому проспекту. Там должны были проехать в машинах Папанин и его экспедиция.

Весь город радостно ожидал героев. Дома стояли как на параде: высокие, прямые, в лепных орденах и эполетах. Мартовское солнце наигрывало одним пальцем по подоконникам, козырькам подъездов: кап-кап, кап-кап, кап-кап-кап. Золотистые улыбки весны бежали по стенам, сверкали бликами на многочисленных речушках и каналах, обычно желтовато-хмурых. Дворники за утро сгребли снежную кашу по краям тротуаров, и солнце отыскивало в этих серых горных цепях крошечные алмазы: они сверкали. И даже чайки над просторной Невой казались чисто вымытыми и накрахмаленными, как столовые салфетки с твердыми уголками.

Шурка несся, едва касаясь тротуара. Из-под ног летели брызги. Но прохожие, которых он обгонял, не шипели вслед, а улыбались.

Все знали, какой сегодня день и куда бегут девчонки и мальчишки.

Шурка промчался мимо балетной школы — белые колонны стояли там в ряд, как балерины.

— Тьфу, черт, — едва успела отскочить женщина с авоськой.

Шурка обежал огромный желтый театр: на крыше Аполлон в короткой юбочке правил четырьмя лепными конями. Аполлону с его верхотуры отлично видно всё, с завистью подумал Шурка.

В сквере перед театром черные голые деревья стыли, промочив ноги. Они дрожали то ли от ветра, то ли от нетерпения.

Высокая чугунная императрица на своем постаменте вытягивала шею, словно тоже старалась разглядеть, не показались ли знаменитые полярники.

По обеим сторонам проспекта шумела толпа зевак. Иногда кто-то быстро перебегал улицу, и тогда постовые в касках испускали переливчатый свист. Он никого не пугал, а только усиливал всеобщее веселое нетерпение.

Шурка весело врезался в толпу, проталкиваясь локтями.

Люди стояли плотно, как в трамвае по дороге на работу. Только в трамвае все сонные, сердитые, а тут сама теснота радовала: тепло передавалось от человека к человеку. Казалось, именно от счастья всех этих людей сегодня тает снег. Даже мокрые черные вороны кричали не свое сырое «кар-кар», а «ура-ура».

«Едут! Едут!» — пронеслось по толпе. Волна радости бежала вдоль проспекта. Неслись звуки марша. Что-то зарокотало.

Шурка смеялся вместе со всеми. Жалко, Валька не с ним: вдвоем было бы еще веселей. Но что поделать. Помирятся как-нибудь.

— Смотрите!

Шурка тоже задрал голову вверх. Три самолета с алыми звездами на крыльях низко пролетели вдоль Невского, показывая серое брюхо. За ними хвостом сыпались и роились белые бумажки. Люди подпрыгивали и хватали их на лету. Это было приветствие героям. Шурка тоже подпрыгивал — но только воздух хватал.

Нет, успел! Схватил прямо у носа какой-то дамочки.

Шурка запихнул листовку за пазуху. Хорошо бы еще одну — Вальке. И сестре Таньке. И еще одну — Бобке. И еще — маме и папе.

— Ура! — кричал он, себя не помня. — Ура!

Ошалев от радости и азарта, он вцепился в белый листок, потянул, не соображая, что в другую сторону тоже тянет кто-то.

— Пусти, а то садану, — цыкнул на Шурку высокий парень в кепке и двинул локтем.

Шурка испугаться не успел, как между глаз у него вспыхнул белый огонь, потом боль. Из носа полилось что-то теплое.

Вдруг толпа вздрогнула. Волны пошли по ней. Вся улица закричала «ура!». В самом начале проспекта, отмеченном золотым шпилем, показались открытые автомобили. Они гордо несли героев-полярников.

Зажатый в толпе, Шурка видел только спины и ноги. Слезы лились сами. Кровь капала на подбородок, на грудь.

— Мальчик, ты что? Мальчик! — услышал Шурка. Мужчина в плаще и шляпе раздвинул рукой тесную толпу. — Товарищи, осторожнее, вы бараны, что ли? Ребенка чуть не затоптали.

Люди немного расступились. Но не до того им было. Они кричали «ура!», вставая от нетерпения на цыпочки и размахивая шапками, шарфами, газетами.

Человек в шляпе, энергично работая локтями и прикрывая Шурку, выволок его из толпы.

— Ты смотри, — пробормотал он.

Вынул платок.

Пальто у Шурки спереди было забрызгано кровью.

— А ну задери голову.

Рукой в перчатке незнакомец снял с чугунной тумбы горсть снега, завернул в платок, положил Шурке на нос. С задранной головой Шурка увидел, как над толпой проплыл транспарант с усатым портретом. Где-то там, под транспарантом, сидели прославленный полярник Папанин и его команда. Вслед им несся восторженный рев.

Желтыми буквами на кумаче сияло:

Вождь и организатор всех наших побед

родной и любимый товарищ Сталин!

— Кровь вроде остановилась, — сказал человек в шляпе, проводив транспарант взглядом. — Как это тебя угораздило, герой?

Шурке стало досадно. Всё пропустил!

— Я платок верну, как было, — пробурчал он. — Мама постирает, и я отдам. Вы только дайте адрес, по которому выслать.

— Болван, — добродушно сказал человек в шляпе. — Адрес ему подавай.

Он метко пульнул окровавленный комочек платка. Тот исчез в чугунной урне.

Шурка посмотрел в лицо незнакомцу: насмешки на нем не было.

Мужчина в шляпе был похож на Таниного учителя музыки. Только не такой старый.

— Мне вот что-то зверски захотелось мороженого. Раз уж проезд полярников мы с тобой пропустили, давай хотя бы съедим в их честь эскимо, — беспечно сказал человек в шляпе. — Мороженое хочешь?

— Нет, — сказал Шурка. Вернее, он сказал: — Шутите?

— Я? Я никогда не шучу.

— Спрашиваете!

Они отошли к перекрестку проспекта с Садовой улицей. На углу, как большой желто-белый утюг, стоял двухэтажный магазин. Он остался еще с тех времен, когда страной правил царь, Ленинград назывался Петербургом, а торговали здесь купцы. Теперь никаких купцов не было. А был большой универсальный магазин для всех. По четырем сторонам его тянулась галерея с белыми полуарками. Там, под сводами, стоял мороженщик у голубого ящика на больших велосипедных колесах.

Шурка и человек в шляпе подошли.

На продавце мороженого, несмотря на март, была шапка-ушанка, а белый халат был натянут поверх ватной куртки. Как будто для него, как и его покрытого инеем товара, всегда была зима.

— Два эскимо, — сказал Шляпа.

— В честь товарища Папанина! — крикнул Шурка.

— В честь товарища Папанина угощаю бесплатно, — улыбнулся продавец, однако деньги у Шляпы взял. Поднял крышку, скрылся в облаке ледяного пара, которое вырвалось из ящика. Вынырнул. В руку Шурке ткнулась восхитительная толстая холодная палочка в серебристой бумажке.

— Пойдем сядем, жевать на ходу вредно для здоровья, — сказал Шляпа, проворно срывая обертку.

Они вошли в сквер у театра и сели на скамейку. Чугунная императрица гордо поднимала вверх скипетр и подбородок, совершенно не замечая, что на носу у нее висит огромная капля, а на голове сидит голубь. Вид у нее от этого был глупейший. Шурка захохотал.

Шляпа посмотрел вопросительно. Но Шурка только рукой махнул: долго объяснять! Да и голубь улетел.

— Ну что, нос не болит? — спросил Шляпа.

Нос болел, когда приходилось широко раскрывать рот, кусая мороженое. Но Шурка радостно мотнул головой. Чудак! Как может что-то болеть, когда ешь мороженое? Не просто мороженое — эскимо!

— Ерунда! — сказал Шурка. — И утешать меня вовсе не надо было, подумаешь! Я и сам бы ему навалял. Просто связываться было некогда…

Он быстро кусал эскимо, и от холода немело во рту.

Шляпа рассмеялся. И тут же снова стал грустным.

— Конечно, навалял бы! Просто мама и папа меня учили всегда быть за тех, кого топчет толпа, — объяснил он.

Он ел так, будто это не мороженое, а капустный суп или манная каша с комочками. Через «не хочу» — называла это мама.

Шурка даже обиделся за эскимо. Расправил обертку и сложил в карман.

— А вы знаете, что эскимо изобрели в честь советских полярников? — сказал он. — У нас во дворе его еще никто не ел!

Шляпа смотрел в сторону проспекта. Полярники уже проехали. Уже одел в чехлы свои трубы оркестр. Уже постовые милиционеры заново запустили уличное движение: зарычали автомобили, затренькали, побежали трамваи. Видимо, героев провезли слишком быстро. Толпа не хотела расходиться.

— Ты посмотри на них, — вдруг сказал Шляпа. — Далась им эта Арктика, Северный полюс… — И продолжил неожиданно: — Ни одного румяного лица. Чем гордиться? Что построили какой-то небывалый в мире ледокол? А у самих пальто в заплатах, и из дома ушли без завтрака.

Шляпа покачал головой. Мороженое таяло у него в руке.

Шурка, который уже расправился со своим эскимо, подумал: ну и тип!

— Нет, ты присмотрись, — настаивал Шляпа.

Из вежливости Шурка посмотрел. Внезапно он увидел, что лица у людей радостные, но впрямь худые, усталые, бледные. А одежда старая, унылая.

Шляпа оживился.

— Они этого полярника своего спросили, когда с льдины снимали? Может, он и не хотел с нее сниматься. Может, он на нее специально забрался, подальше от всего этого. Может, он мечтал однажды пристать к какой-нибудь маленькой симпатичной стране, где зимой пьют горячий шоколад, едят булочки с изюмом, а у барышень на муфтах иней.

Шурка посмотрел на него испуганно.

Шляпа рассмеялся.

— Шутка. Сказка про Снежную королеву. Хочешь мое эскимо? На. Бери же. — Он встал. — Бери! А то мне пора. Ну привет. — Прикоснулся пальцами к краю шляпы, чуть кивнул Шурке и пошел прочь, в сторону театра.

Шурка подумал немного. Но мороженое не желало ждать. И Шурка впился зубами в облитую шоколадом трубочку, так что зубы заболели от холода.

— Так-та-а-а-ак! — издевательски пропел над его ухом голосок. — Гуляем на Невском. Картина маслом. Всё папе расскажу.

И прищурилась в своей манере.

Таня была старше Шурки всего на два года. Ей было девять лет. Но вела она себя порой так, будто ей девятнадцать. А то и все девяносто. Иногда была обычной сестрой, с которой можно было болтать и играть. А иногда словно спохватывалась — и становилась Старшей сестрой: мерзкой и какой-то ненастоящей.

— Нечего изображать из себя взрослую, — сказал Шурка, делая вид, что нисколько не напуган этой встречей, хотя в животе похолодело, как если бы он проглотил мороженое целиком.

Папа никогда не ругал, не кричал. Тем более не драл, как, например, Вальку драла его мать — худая, вечно усталая и взвинченная женщина в старой кофте: схватит — и ну хлестать кожаным ремнем или полотенцем по чему придется — по спине, ногам, попе. Шуркина мама хваталась пальцами за виски. А папа просто смотрел. И говорил: «Шурка, как же так?» Но это было ужасно.

— С Валькой. На Невском болтаемся. Поздравляю! — сестра нарочно потянула «р-р-р-р».

— Вовсе и не с Валькой. А по делу.

— Да?

— Да.

В руке у нее был маленький чемоданчик в форме груши, там лежала скрипка. Танька шла с урока музыки. Ее учитель музыки жил недалеко, на Садовой улице.

Шурка мысленно выругал себя. Как он мог про это забыть! И как только она его заметила здесь, в сквере!

— Я, Таня, не по Невскому болтался, а приветствовал героев-папанинцев. Тебе не понять.

— Куда уж мне!

— Завидуешь.

Шурка тщательно облизал деревянную палочку от эскимо. Танька следила за его движениями. Ей не нужно было рассказывать, что эскимо было совершенно новым сортом мороженого, сказочно дорогим, и никто из ребят на их улице его еще не пробовал.

Он кинул палочку в урну.

Глаза у Таньки превратились в две щелочки.

— Всё маме с папой расскажу.

— Рассказывай, сколько влезет.

— И как ты деньги на мороженое украл, расскажу.

— Я украл?! — Шурка покраснел так, что жарко стало.

— А кто тебе в нос двинул?

Шурка вспомнил, как только что бился, чтобы добыть листовку для вот этой самой Таньки, и едва не заплакал от обиды.

— То-то, нечего сказать. Потому что украл! — Танин голос зазвенел. — Валька этот тебя научил. Поздравляю!

— А вот и нет!

— А вот и да!

— Меня, Танечка, мороженым угостили, если хочешь знать.

— Папанин угостил? — язвительно осведомилась Танька.

— Дура! Один человек.

— Врешь.

— Не вру В шляпе.

— Какой еще человек в шляпе? У него имя есть?

— Не знаю. Незнакомый.

— Совершенно незнакомый человек просто так угостил тебя эскимо? Вот чудеса! Глядите, граждане!

— Угостил. Свою порцию даже мне отдал. Вот так!

Танины глаза вдруг распахнулись. Из щелок превратились в два огромных зеленых крыжовника.

— И ты обе съел?

— А вот и съел.

Шурка с вызовом посмотрел на нее. Ну что теперь скажет?

— Шурка!

Шурка сложил руки на груди, придав лицу надменное выражение. Танька стояла с разинутым ртом, как громом пораженная.

То-то.

— Шурка… Ты что…

— Обе съел, — горделиво подтвердил он.

Таня со стуком уронила футляр.

— Шурка!

Теперь она не шутила.

— Это же наверняка был иностранный шпион. Диверсант, — прошептала Таня.

— Чего ты мелешь? — воскликнул Шурка, но внутри у него всё споткнулось. Незнакомец и впрямь был странный.

Шурка поднял футляр, стряхнул с него мокрый снег. Поставил на скамейку. Пусть Танька видит, что он, Шурка, не вредный. Не то что некоторые.

— Что он тебе сказал?

Сестра села на скамейку рядом. На лице ее Шурка видел тревогу. Таня не притворялась.

От ее тона Шуркина уверенность угасла, как политый водой костер.

— Он сказал… это… Что Папанин нарочно забрался на льдину, чтобы уплыть подальше из СССР.

Таня ахнула.

— Ты понял?

Шурка обмер. Теперь он понял. Обычный советский человек такое говорить не мог.

Ну Танька! Теперь всё, конечно, встало на свои места. Об этом предупреждали в школе. Об этом каждый день писали в газетах. Об этом постоянно твердило радио. Об этом говорили дома родители. У отца на работе даже арестовали одного. Диверсант. Вредитель. Шпион. Враг народа. И он, Шурка, только что его упустил.

Он испуганно посмотрел на сестру.

— Может, побежать и милиционеру всё рассказать? Мороженщик — он тоже подтвердит! Он описание внешности сможет дать.

Таня всплеснула руками. Схватила Шурку за плечи.

— Шурка, — прошептала она. — Мороженое… Ты точно видел, как он его покупал?

— Да. Вроде.

— Может, он его подменил в последний момент!

— Не выдумывай. Зачем ему?

— Отравленное! Мороженое, — Таня схватила его за руки. — Как ты себя чувствуешь? Живот? Болит?

— Нет. Да. Болит, кажется, — выдавил Шурка, чувствуя, как в животе всё сжимается.

— Надо немедленно вызвать скорую! Идем.

Таня вскочила, подхватила скрипку.

— Нет! — уперся Шурка. Остался на скамейке.

— Ты что?

— Не надо скорую. И милиционера не надо.

— Ты что, Шурка?

— Ты сама подумай. Я ведь этого шпиона упустил. Я сам виноват. Меня самого арестовать нужно. А не лечить.

Танька на секунду задумалась.

— Ты прав, — медленно произнесла она. — Пока об этом знаем ты и я.

— И мороженщик, — уныло напомнил Шурка.

— Он не в счет, — решительно отмахнулась Таня. — Он подумал, что это был твой папа.

— Танька… Я умру?

— Бежим скорее. Домой. Я знаю, что делать!

Шурка с надеждой смотрел на сестру. Ему как-то не верилось, что он, Шурка, может умереть. Но было не по себе.

Таня схватила его за руку.

— Сам идти можешь?

Шурка кивнул.

Дорогой Таня объясняла:

— Помнишь, раз я съела что-то несвежее, и мама меня поила теплой марганцовкой, и надо было тошнить, пока всё не выйдет? Точно-точно!

Ноги у Шурки словно подтаяли в коленях.

Таня тащила его за собой. Они кое-как добрались до Фонтанки, переулком снова к Пяти Углам. На улицу с хорошим советским названием — улица Правды. Теперь оно жгло Шурку огнем.

Поднялись по лестнице. Таня вынула из-за пазухи ключ: она носила его на шнурке на шее. Отперла дверь. Мама и папа были на работе, Бобка — в детском садике.

На цыпочках они прошли по длинному коридору. В огромной квартире было двенадцать комнат и жили одиннадцать семей. По одной в комнате. Только Шуркина жила в двух. Кухня была общей: одиннадцать столов стояли вдоль стен. Общим был и коридор. Ванной и туалетом пользовались по очереди.

К счастью, в этот час все были на работе, в школе, в институте или ушли за покупками. В коридоре стоял полумрак. Комнаты слепо глядели запертыми дверями. Только за одной дверью негромко пел граммофон; там жила одинокая старуха, которой никуда не надо было идти, государство платило ей пенсию.

Их комнаты были в самом конце коридора. Таня открыла ключом дверь, и они вошли во взрослую комнату. Она так называлась, потому что ночью здесь спали мама и папа, а днем собиралась вся семья. В середине стоял большой круглый стол. За ним ели, читали, делали уроки. Кровать родителей стояла за камышовой ширмой. Прямо в стену был вделан большой дубовый шкаф.

Таня открыла дверцу шкафа и вошла. Шурка за ней.

Дело в том, что давным-давно папа решил соединить обе их комнаты. Чтобы не приходилось бегать туда-сюда через коридор. Он проделал ровную прямоугольную дыру между взрослой и детской. А так как подходящей двери не нашлось, то в дыру вдвинул старый шкаф. Из взрослой в детскую Таня с Шуркой проходили мимо платьев и костюмов.

С тех пор дверь из детской в общий коридор всегда стояла запертой. Ключ от нее давно потерялся. Все уже и забыли про эту вторую дверь.

Тане и Шурке ужасно нравилось, что у них такие странные комнаты. И шкаф. Только маленький Бобка, который еще ничего не знал о жизни, думал, что так и надо. Что так все живут.

Шурка проскользнул в детскую. Мамино платье задело его по лицу шелковым рукавом. Как погладило. От этого на сердце стало еще тяжелей.

Таня помогла Шурке раздеться, стянула с него ботинки, уложила на кровать. Скрипнула дверцей, снова исчезла во взрослой комнате. Шурка слышал, как хлопнула дверь в коридор.

Вскоре Таня вернулась из кухни с кувшином теплой воды. Встав на табуретку, нашла в верхнем, запретном для детей ящике пузырек. Вытянула резиновую пробку. Осторожно стряхнула в кувшин несколько бордовых кристалликов, отчего вода сделалась пронзительно-розовой.

Шурка всё слушал, что там внутри него.

— Пей! — приказала Танька.

Ее глаза вблизи казались огромными, вокруг черных зрачков Шурка видел коричневые крапинки. Веснушки, которым не хватило места на Танькином носу, подумал он.

Омерзительно тепловатая вода, несмотря на ярко-розовый цвет, была без вкуса и без запаха.

— Пей залпом!

Шурка послушно выпил. В животе теперь, казалось, стоял стеклянный шар.

Танька прилетела с пустой кастрюлей.

— А теперь тошни сюда! Ну!

— Я не умею.

— О господи, глупый какой.

— Как тошнить?

— Засунь пальцы глубоко в рот и пощекочи себя по языку у самого горла, — терпеливо объяснила сестра.

Шурка так и сделал. Пальцы пошарили у самого горла. Стеклянный шар внутри вздрогнул, хрустнул и шумным потоком вырвался в кастрюлю.

— Молодец, — сказала Таня, удовлетворенно разглядывая содержимое кастрюли.

— Что там? — забеспокоился Шурка.

— Теперь ты спасен, — схватила кастрюлю сестра.

Шурка обессиленно откинулся на подушку.

Таня унесла кувшин. На общей кухне вымыла кастрюлю. Во взрослой отодвинула от шкафа табуретку. Замела следы.

Вернувшись, она на всякий случай пощупала Шурке лоб, как это обычно делала мама, когда кто-то болел. Села рядом.

— У папы на работе одного шпиона и вредителя недавно арестовали, помнишь, он рассказывал? Так что и твоего поймают. Не волнуйся. Среди советских людей таким гадам не место. Теперь спи. А мне в школу пора.

— Не уходи, Танька! — взмолился Шурка.

— Нельзя. А то догадаются. Понял? Веди себя как ни в чем не бывало. А если мама спросит — скажи, горло болит. Пусть думает, что простудился. Понял?

— Понял.

— Повтори!

— Я понял!

Танька схватила портфель, застегнула пальто. Щелкнул дверной замочек.

Шурка лежал и слушал, не подаст ли признаков жизни таинственный яд. И не заметил, как уснул.

Он, может, и впрямь простудился, когда глотал эскимо холодными кусками. Потому что сквозь сон видел, как пришла с работы мама, как удивилась, найдя его в кровати.

— Что с тобой, котик?

Мама скинула пальто. Покормила его с ложки горячим бульоном. Бобка стоял у его кровати, молча положив подбородок на свои толстенькие ручки. А потом мама увела Бобку через шкаф во взрослую комнату.

Позже пришел с работы папа. Сел у его кровати, пощупал лоб своей мягкой прохладной рукой:

— Ну, Шурёнок, что с тобой?

Потом погасил лампу-ночник на тумбочке.

Вернулась Танька. Осторожно потыкала его пальцем в бок.

Всё это словно мерцало. Перемежалось темнотой. Потом снова завертелось, как в кино. Уже не Папанин, а человек в шляпе ехал в открытом авто, и толпа кричала от восторга, а мороженщик красовался на транспаранте в профиль рядом с товарищем Сталиным — главой советской страны. Товарищ Сталин заметил Шурку в толпе, нахмурился, сердито поднял указательный палец. И Шурка проснулся.

Было темно. Бледный свет не то луны, не то круглого фонаря освещал лицо спящей сестры. Тихо вытянулись у лица две косы.

— Танька! — шепотом позвал Шурка.

Сестра не ответила.

Ладно, пусть спит. Он послушал внутри себя. Ничего. Может, обошлось? А может, наоборот, уже поздно. Может, он, Шурка, прямо вот сейчас на самом деле не просто лежит, а тихонько умирает?

От этой мысли по спине скользнул холод и защекотало в копчике.

А Танька молодец. Не растерялась. Шурка подумал, что завещает ей свои карандаши. И новенькую готовальню, которую ему купили в сентябре, когда он пошел в школу. Ему захотелось немедленно разбудить ее, попрощаться.

— Танька! — позвал он опять. Но сестра только чуть нахмурилась, и на лоб ее снова легла лунная гладкость.

«Ну и спи, дура!» — сердито подумал Шурка.

Сам виноват, сказал он себе. Ведь сколько раз в школе и по радио говорили: будьте бдительны, шпион и враг может оказаться рядом.

Шурка горько вздохнул. Понапрасну пролетели семь лет. Ничего он не успел, даже собаку завести. И вот теперь — бессмысленный конец. Всё потому, что никто, видите ли, во дворе еще не пробовал эскимо. Как глупо.

Если бы только он пошел на Невский не один, а с Валькой!.. Если бы только Валька не пульнул кирпичом в окно тети Дуси!.. Если бы они с Валькой не поссорились из-за той дурацкой вредной записки!..

Валька на его могиле, конечно, заплачет. И тетя Дуся тоже. Но будет поздно.

Шуркины глаза наполнились слезами.

За шкафом вдруг послышались приглушенные отрывистые голоса. Мамин. Папин. Еще чьи-то. Один знакомый. Захныкал Бобка: по случаю Шуркиной болезни он спал во взрослой комнате. Голоса рокотали.

Шурка шмыгнул носом, напряг слух изо всех сил. И уснул.

Он проснулся — уже окончательно — от звуков капели, звонко сбивавшейся с ритма и начинавшей заново. Солнце нарисовало на паркете большой светлый квадрат и тихо любовалось своей работой. «Я живой!» Шурка радостно сел на кровати. Обошлось!

Постель сестры была пуста. Странно, что его никто не разбудил в школу. Видимо, боятся, что он всё еще болен. А он жив и здоров! И жизнь прекрасна! На столе уже наверняка стоит завтрак. Оладьи или каша. Или яичница. При мысли о горячей вкусной яичнице Шурка спустил босые ноги на пол и зашлепал к шкафу. «Сейчас я вас обрадую!» — подумал он, воображая маму, папу и Таньку, сидящих за столом.

Шагнул мимо платьев и костюмов.

Распахнул дверь шкафа.

Вместо завтрака на столе стоял таз. В нем билось маленькое оранжевое пламя. Мама с треском рвала на мелкие кусочки какие-то бумажки, подкармливая ими огонь по кусочку.

Танька посмотрела на Шурку круглыми глазами. Лицо ее не выразило ни радости, ни удивления. На нем был только испуг.

Папы не было.

Бобки тоже.

Мама принялась рвать фотографии.

— Ну помоги же мне, Таня! — беспомощно крикнула она, подталкивая к Тане ворох исписанных бумаг. — Да по кусочку клади, по кусочку! — воскликнула мама, увидев, что Таня протянула целый лист, который огонь лизал длинным языком. — Еще не хватало, чтобы соседи сюда сбежались!

— Мама, — испуганно позвал Шурка.

— Шурка! Проснулся! — мама попыталась сделать веселое лицо, но у нее лишь скривились губы.

Она принялась метаться по комнате. Вынула из шкафа большие валенки и старое одеяльце.

— Как ты себя чувствуешь? — звонко крикнула мама, пробегая мимо с кипой одежды в руках.

Таня выразительно посмотрела на брата.

— Хорошо, — тихо пробормотал Шурка. Он умирал от стыда за вчерашнее.

К счастью, мама ничего не заметила. Уложила вещи в открытый фанерный чемоданчик. Туда же полетели толстые шерстяные носки и толстый шерстяной жилет, который, она всегда говорила, давно пора выбросить.

— А где Бобка? — спросил ее Шурка.

Мама словно не слышала. Она растерянно глядела на чемодан с его распахнутой пастью.

Вместо мамы ответила Таня.

— В садике, — буркнула она. — Где же еще?

— Мама, а что, я в школу сегодня не пойду? — спросил Шурка.

— Что? — очнулась мама. — Конечно, пойдешь! Если здоров, — ласково проговорила она.

— Я…

Но мама не дала ему договорить. Мысли ее были где-то далеко.

— Конечно. Непременно. Поешь хлеба с молоком только. Я ничего не приготовила. Возьми в буфете.

— Училка ругать будет, что опоздал.

— Не училка, а учительница. И ругать она не будет, потому что я напишу ей записку Идет?

Шурка кивнул.

— А папа где?

— Уехал, — быстро проговорила мама. — Просто уехал. На время. Срочная командировка. Вызвали его. Телеграммой. И он сразу уехал. Но он скоро вернется. Непременно. Разберутся — и он вернется.

Мама продолжала метаться от шкафа к чемоданчику. Таня смотрела большими круглыми глазами.

— Важная? — спросил Шурка.

— Что?

— Командировка.

— Важная, — выдохнула мама.

— А куда? — опять спросил Шурка.

Вот здорово! Папа уехал! Может, на Урал или в Сибирь, на какую-нибудь самую важную советскую стройку!

— Куда уехал папа? — повторил он.

— Да что вы ко мне пристали! — вдруг крикнула мама. — Куда! Куда! Куда! То одна! То другой! Что вы меня мучаете! Перестаньте же, наконец!

Остановилась, выронила меховую шапку. И заплакала.

— Мамочка! — Танька бросилась к ней, обняла.

Шурка заревел во весь голос. Мама села перед ним на колени, обняла.

— Ну тихо, тихо, будет, — бормотала мама, одной ладонью поглаживая Шурку по спине, а другой — Таню по рукам. — Какие-то мы все трое дураки, вы не находите? Стоим и ревем. Хорошо, Бобка не видит, а то бы мы и его напугали. А папа скоро вернется. Ну? Таня? Шурка? Вот так. Молодцы.

Мама поднялась с колен и вытерла лицо тыльной стороной ладони.

— Давай, Шурка, умойся и бегом в школу. И так уже опоздал просто неприлично.

Через несколько минут, с куском хлеба в одной руке, на ходу накидывая ранец, Шурка, уже одетый, выскочил в коридор.

Соседка тетя Рита посмотрела на него. На голове у нее плотно лежали кругленькие бигуди.

— Доброе утро! — радостно крикнул Шурка.

Но она не ответила.

— А мой папа уехал в важную командировку. Вызвали срочно! — торжественно объявил Шурка. Пусть знает!

Соседка, видимо, очень удивилась. Потому что даже открыла рот.

Ну и пусть стоит вот так, как дура, подумал Шурка.

Навстречу шла по коридору старуха, которая нигде не работала. С ней никто не дружил.

— Доброе утро, Шура! — прошамкала она, семеня.

— Здравствуйте! — звонко выпалил Шурка.

— Вы бы поменьше чужих детей трогали! — крикнула ей тетя Рита. — Иной раз не знаешь… — и умолкла.

— Чего? — за Шуркиной спиной спросила недоуменно старуха.

Шурка отпер входную дверь. И услыхал слова настолько странные, что решил: послышалось.

— Соседа ночью черный ворон увез, — свистящим шепотом объявила тетя Рита старухе.

Глава 3

— Черный ворон? Забрал папу? — Таня фыркнула. — Папа в командировку уехал, тебе же сказали. Не выдумывай.

…Шурка едва высидел в школе положенное время. Он всё поглядывал на часы. Но черная стрелка словно прилипла к циферблату, еле ползла. Шурке не терпелось рассказать Тане о черном вороне. Переменки казались ему длиннее уроков математики, Фонтанка тянулась нестерпимо, прохожие норовили перегородить дорогу, зеленый свет на светофоре никак не хотел зажигаться.

И вот наконец Шурка дома. Всё выпалил Тане. А она только и сказала:

— Не выдумывай.

И потянула к окну табуретку.

— Я сам слышал!

— От соседки, — напомнила Таня.

— Ну да.

— От тети Риты.

— Ну да.

— «Ну да», — передразнила Таня. — А детей приносит аист, булки растут на деревьях, а Луна сделана из сыра. Неужели ты не понимаешь? Они тебя считают малышней, вот и говорят тебе всякие глупости.

— Ничего я не малышня, — обиделся Шурка.

— Нашел кого слушать. Эта тетя Рита, — Таня пошевелила пальцами вокруг своей головы, — у нее же одни бигуди вместо мозгов. Ей бы лишь бы болтать. Мещанка она. Понял?

Таня залезла с ногами на табуретку, шагнула на подоконник. Открыла форточку. Вытянула наружу худую руку, насыпала крошки в маленький, со всех сторон открытый деревянный домик, висевший по ту сторону окна. На зиму они всегда устраивали для птиц кормушку.

Мещане — это что-то нехорошее, помнил Шурка. Нельзя быть мещанами, говорили папа и мама.

Таня закрыла форточку и некоторое время постояла на подоконнике. Вдруг кто-то сразу прилетит. Она смотрела сквозь холодное стекло и думала, что люди зимой одни во всей природе; хорошо, что хоть кто-то остается с ними.

На тоненьких ножках в кормушку вскочил воробей, принялся клевать.

Таня молча наблюдала за ним.

— Папу нужно спасать, — неуверенно сказал Шурка.

Таня не спеша слезла.

— Если бы его нужно было спасать, мама бы не повела Бобку в садик и не пошла бы на работу, — терпеливо объяснила Таня. — Мама сказала: он уехал в срочную командировку. Зачем ей врать? И вообще, мне еще портфель собрать надо. И нас обедом покормить. Лучше бы ты тарелки пока расставил.

Рассказ брата нимало не встревожил ее. И Шурка подумал: может, зря он так разволновался?

Таня поправила шторы.

Теперь, когда за окном виднелось нежное голубое небо, слова соседки утратили зловещий смысл. И правда, подумал Шурка. Но всё равно показал Таньке язык.

Таня убрала с большого круглого стола свои книги и тетради. Сунула их в портфель. Оправила скатерть. Шурка поставил на стол две тарелки, положил две ложки.

Мама работала до вечера, Бобка оставался в садике на продленные часы. Шурка и Таня обычно обедали вдвоем.

Таня осторожно высвобождала из толстого ватного одеяла кастрюлю с супом, которую мама пеленала каждое утро, перед тем как уйти на работу. Кастрюля была еще теплой.

Внезапно в замке хрустнул ключ.

— Мама?

Мама скинула ботинки. Повесила пальто.

— Ура! Мамочка!

Шурка бросился к ней. Обнял.

— Ты на обед пришла? — изумилась Таня.

— Нет. Я совсем пришла, — сказала мама.

Шурка радостно побежал за третьей тарелкой. Остановился.

— А Бобка?

— А Бобку я вечером заберу, — пробормотала мама. — Вот здорово, — сказала она, озабоченно оглядывая стол. — В кои-то веки пообедаем вместе.

Сели.

Весь суп мама молчала. Таня и Шурка тоже притихли. Котлету мама съела молча. Налила им чаю, себе — кофе. И тоже без единого слова.

— Мамочка, ты заболела? — осторожно спросил Шурка.

— Ничуть, — весело отмахнулась мама и отпила кофе.

Шурке вдруг вспомнилось, как однажды они покупали фарфоровые чашечки. Продавец звонко стукала карандашом. Каждая чашечка звонко откликалась. А одна откликнулась звонко с трещинкой, и ее заменили другой, отозвавшейся чистым «дзынь!». Вот и сейчас, когда мама сказала «ничуть», голос у нее был звонкий, но с невидимой глазу трещинкой.

Таня, видимо, тоже насторожилась. Оба они смотрели на маму.

— А просто мне эта работа, представьте себе, надоела! — заверила мама.

— Как это? — подозрительно спросила Таня.

— Вам же тоже не всегда хочется в школу.

Шурка радостно засмеялся.

— Ну ее. Найду себе какую-нибудь другую, — мама беззаботно встряхнула головой и принялась размешивать в чашечке сахар.

Ложечка колотилась о фарфоровые стенки, чашка дребезжала, кофе ходил ходуном, плеснул через край, на скатерти стало расплываться рыжее пятно.

— Мама, что ты делаешь? — воскликнула Таня. А ложечка всё звенела, звенела, звенела. — Мама!

Мама посмотрела на чашку с видом только что проснувшегося человека. Потом посмотрела на притихших детей.

— Ерунда! — и накрыла пятно салфеткой. — У меня родилась прекрасная идея, — объявила она. — Таня сегодня не пойдет в школу. И мы будем все сидеть дома и читать вслух какую-нибудь книгу. Ура?

— Ура! — закричал Шурка. — Или в кино пойдем?

— Или в кино пойдем! — подхватила мама. — Таня, ну а ты чего насупилась? Ты что, предпочитаешь школу?

— Нет.

Таня не могла объяснить, как это человек может быть слишком радостным. Разве может быть радости чересчур много? Она не знала. Она только видела, что мама какая-то именно что слишком радостная. И от этого Тане было не по себе.

— А потом все вместе заберем Бобку — вот он удивится!

— Ура! — крикнул Шурка.

Они остались дома, читали. Потом пошли в садик за Бобкой. Вели его домой, взяв за обе руки, к его огромной радости. Потом играли в дурачка и в лото.

Бобка тоже играл в лото. Он не знал цифр. Шурка показывал ему, какие надо закрыть фишкой. Фишки Бобка держал в потном пухлом кулачке.

Потом Бобка стал зевать, сонно мигать.

— Кому-то пора, — засмеялась мама и поцеловала Бобку. Стала стаскивать с него штанишки. Отстегнула чулочки.

— А кровать? — сказала Таня. И посмотрела на Шурку.

Вчера, когда Шурка «заболел», Бобкину кровать перенесли во взрослую комнату. Но папу вызвали так срочно. Он не успел переставить Бобкину кроватку обратно.

Шурка покраснел. Противно было вспоминать о вчерашнем.

Бобка радостно вцепился ручками в сетку.

— Мы ее перенесем! Я перенесу, — предложил Шурка. И покраснел еще больше.

— Ничего. Вы идите к себе, — сказала мама. — Я приду.

Таня и Шурка через шкаф ушли в детскую. Потом мама пришла к ним. Они опять читали. Так много, как в этот вечер, мама еще никогда им не читала. Но голос ее звучал так хорошо, так спокойно. Понемногу чувство, что всё это как-то неправильно и странно, у Тани прошло. Успокоился и Шурка.

— А теперь спать всем, — мама захлопнула книгу.

В постели, в темноте, Шурка снова вспомнил, как соседка говорила про ворона. На полу лежал серо-желтый прямоугольник света. То ли от фонаря, то ли от луны.

— Таня, кто такие мещане? — спросил Шурка в темноту.

— Чего? — промычала Таня.

Шурка слышал, как в темноте она подняла голову с подушки.

— Зачем тетя Рита про папу глупости говорит?

— Ну, мещане — это когда у человека есть один диван, а он хочет два. Хотя диваны ему не нужны.

— А папа тут при чем?

— Тетя Рита — она вообще такая.

— Какая?

— Эй вы там! — крикнула из другой комнаты мама. — Прекратите разговорчики! Спите уже.

— Папа говорит, что ей всего мало и она всем завидует, — зашептала Таня, заворачиваясь в одеяло и напоследок взбрыкнув ногами, чтобы подоткнуть край.

Шурка только прикрыл глаза, а когда открыл, то оказалось, что он идет по длинному коридору. Навстречу медленно и бесшумно шла фигура с огромным вороньим носом. Было понятно, что это тетя Рита. Но в то же время — Ворон.

От ужаса Шурка принялся бить себя по щекам. «Фу, не больно — значит, мне всё это только снится», — с облегчением подумал он.

Он бежал и бежал — тягуче. Во сне всегда бегаешь как в паутине. А коридор всё не кончался. За его стенами бормотали голоса. Хныкнул Бобка.

— Это просто шкаф, — слишком внятно и слишком громко сказал сквозь Шуркин сон мамин голос.

Глухо стукнули в ненужную дверь детской. Ту, что вела в коридор. Стукнули, подождали. Потопали прочь.

Опять голоса.

Хлопнула дверь у родителей.

— Черный Ворон, — раздельно произнесла тетя Рита, ликуя.

Шурка открыл глаза.

На темном потолке дрожал бледный прямоугольник света. За окном слышался рокот мотора. Таня спала.

— Иди назад, холера! — громко приказала кому-то в коридоре тетя Рита. — Нечего тут смотреть. К соседям это из дальней комнаты.

Скрипнула еще чья-то дверь. Бормотание.

— «Кто был, кто был», — проворчал голос. — Черный Ворон был. Только что ушли.

Ворон! Шурка рывком сел на постели.

— Таня!

Он подскочил и принялся тормошить сестру, шепча прямо в ухо:

— Таня! Черный Ворон! Был здесь! Только что!..

Он подлетел к окну. Отмахнулся от занавески. Взлез коленями на подоконник. Прижался лбом к холодному стеклу, чтобы видеть всю улицу.

Внизу видна была квадратная крыша автомобиля. Черного и совершенно обычного. Светили фонари. Темнели окна. Было пусто. Только старик-дворник, которого все звали Петровичем, стоял, облокотившись на лопату; он был в кальсонах и рубахе, поверх на плечи накинут тулуп. На лысине дворника лежал блик от фонаря.

— Где? Пусти. Да не толкайся ты, — Таня тоже вертела головой во все стороны.

— Был только что! Я слышал!

— Тише! Маму и Бобку разбудишь!

Быстро провели какого-то согнувшегося человека. Его держали двое. Втроем они нырнули в автомобиль.

Дверца машины лязгнула, мотор откашлялся, фары ощупали серый мартовский снег.

Прямоугольник света на потолке детской косо поехал в сторону, вниз по стене, и пропал. Звук мотора растаял в сырой ночи.

Дворник, сверху казавшийся каким-то приземистым и коротеньким, запахнулся в тулуп. Постоял. Принялся скрести лопатой, сгребая мокроватый снег по краям и аккуратно утаптывая. Скоро и следов машины не осталось. И дворник ушел.

— Слезай с подоконника, пока мама не проснулась, — зашептала Таня и дернула Шурку за край пижамы.

— Был Ворон, точно тебе говорю, — шептал Шурка.

— Мы же ничего не видели!

— Не успели, — с досадой ответил Шурка. — Я слышал! В коридоре ясно говорили — Черный Ворон.

— Опять тетя Рита?

— И другие тоже.

— Все-таки это не может быть правдой, — подумав, сказала Таня, снова расправляя одеяло.

— Завтра же давай маме всё расскажем.

— Всё?! — остановилась с одеялом в руках Таня.

— И про шпиона тоже. Лучше уж правда, чем так.

— Спохватился! Правдолюб несчастный.

— А что?

— Не вздумай! Я из-за тебя рисковала — марганцовку стащила.

Шурка вздохнул.

— Тихо! — шепнула Таня. — Бобка.

Они прислушались. Показалось. Тихо.

— Скажи спасибо, Бобку не разбудили, — проворчала Таня. — Не вздумай без меня им ничего рассказывать. Слышишь? Только вместе!

Шурка пообещал.

Они еще немного обсудили, что рассказать завтра маме, а что нет. И что скажет папа, если узнает. Но мысли сделались вялыми, путались. Оба уснули, так и не договорившись.

Шурка проснулся первым. Хотелось в туалет. Но он вспомнил, что дал слово Тане без нее к родителям не выходить. Поэтому тихонько просунул руку к сестре под одеяло и ткнул ее в бок, затем сам быстро юркнул под одеяло и отвернулся к стене.

— Можешь не притворяться, — надменно проговорила Таня. — Я, между прочим, не сплю, а думаю, как тебя из этой истории выпутать.

Она сдернула с Шурки одеяло.

Он ступил босыми ногами на пол.

— Ой, холодно… Мама что, печку не топила сегодня?

Таня пожала плечами.

Они прошлепали к шкафу. Распахнули дверцу.

Во взрослой комнате было тихо. Будильник давно остановился, чайник был холодным, печка тоже. Мамы не было. Бобкина кроватка была пуста. Не было и маминых ботинок, пальто, перчаток, шапки, платка. Чемоданчика тоже не было. Испарились Бобкино пальто, шапка, шарф и валенки. Висели только маленькие рукавички, соединенные длинной резинкой, чтобы Бобка их не потерял или уж потерял сразу обе.

Таня сняла их с гвоздика, словно не узнавая.

На полу, беспомощно задрав вверх пустые листы, валялись фотоальбомы, из которых мама прошлым утром вынула и скормила огню снимки. Вещи были разбросаны, как будто комнату перевернули вверх тормашками, встряхнули и поставили обратно.

— Ну дела, — сказала Таня.

Шурка посмотрел на рукавички, на Таню.

— Чего ты смотришь? Наверное, мама на работе, вот и всё.

— Она же сказала, что ушла с работы.

— Она же сказала, что найдет другую!

— А Бобка?

— В детском садике. Где же еще.

В дверь кто-то поскребся.

Таня подбежала, открыла. Старуха, с которой никто из соседей не дружил, испуганно заморгала. За ее спиной тускло поблескивал висевший на стене велосипед, темнел сундук: все соседи привыкли выставлять ненужные вещи в общий коридор.

— Здравствуйте… Вам кого? — удивилась Таня.

Старуха, глядя в другой конец коридора, в сторону общей кухни, протянула маленький кошелечек на кнопке.

— Это вам мама ваша просила передать, — прошелестела старуха. — И сказала, чтобы вы шли к вашей тете.

Шурка вдруг заметил, что глаза у старухи голубые. Раньше ему не удавалось ее разглядеть: она шмыгала на общую кухню, по коридору, в общую ванную, как мышь. Старалась никому не попадаться на глаза.

— А где мама? — громко спросила Таня.

Но старуха бросила кошелечек на пол и испуганно засеменила по длинному темному коридору в свою комнату.

— Вот чудачка! — пожала плечами Таня. И подняла кошелечек.

Дети заперли дверь и рассмотрели добычу. В кошельке оказалось сто рублей с копейками.

— Вот это да! — сказал Шурка. — Зачем мама нам столько денег дала?

— Надо к тете Вере идти.

— Зачем?

— Так она сказала. Соседка. Ей мама сказала, чтобы мы шли к тете.

Тетя Вера была маминой сестрой и жила на Каменном острове. Ехать к ней надо было на трамвае. Через Неву. Там справа стояла крепость, красно-коричневая, словно сложенная из пряников, с длинным золотым шпилем. А слева сквозь деревья сверкали купола мечети; их нарядная голубизна спорила с небом, кто прекраснее.

— И это деньги на трамвай, — сделала вывод Таня.

— Как-то много на трамвай, тебе не кажется?

Тетя Вера была странной. У нее дома повсюду стояли, лежали, валялись книги и тюбики с краской. И пахло чудно. А детей у нее не было. Тетя Вера жила одна.

— К тете, сказала мама, — значит, к тете, — приказала Таня. — Собирайся!

Они не любили бывать у тети Веры. Но что поделаешь — мама велела.

— Погоди, Таня, старуха могла и перепутать.

— Не выдумывай.

— Точно! — не унимался Шурка. — Мама наверняка сказала ей: «А если захотят, пусть едут к тете». Просто старуха забыла сказать «если захотят».

Таня серьезно посмотрела на брата. Ей тоже не больно-то хотелось к тете — прямой, строгой, с длинным строгим носом и холодными серыми глазами. Тетя Вера никогда не улыбалась. Кто бы мог подумать, что они с мамой сестры!

Шурка видел, что Таня охотно его слушает.

— Таня, ты сама подумай! Это же ясно! Если вчера мама разрешила не ходить в школу и играть целый день, то сегодня она захотела, чтобы мы как следует повеселились!

Таня задумалась.

— И она дала нам денег, чтобы мы купили мороженое! — радовался Шурка.

— Мороженое… Скажи спасибо, что я ей о твоих вчерашних подвигах ничего не рассказала.

Но Шурка не сдавался:

— И билеты в кино купить можно. И конфет. Тут и на куклу хватит!

Таня смотрела на пузатенький кошелечек.

— Зачем это маме так делать? Это же не день рождения и не Новый год, — с сомнением сказала она.

Но Шурка видел, как глаза у нее загорелись.

— Потому что она наша мама! Самая лучшая мама на свете! — Он схватил Таню за руки: — Ну? Помчались?

Та сдалась. Но ответила важно:

— Пошли, а не помчались.

— Ура! — крикнул Шурка. Вскочил на диван и принялся прыгать так, что пружины крякали и пели. — Ура! Турум-бу-ра! Лучшая мама на свете!

Глава 4

Перед выходом решили позавтракать. Самим разжигать примус им было запрещено.

Таня схватила чайник.

— Сейчас попрошу соседей! Ты хлеб пока нарежь, — и выскочила в коридор.

На общей кухне по утрам всегда была толчея: готовили завтрак, тетя Рита нагревала свои бигуди, кто-то стирал, кто-то мыл посуду.

Вернулась Таня быстро. Шурка только и успел вынуть хлеб из хлебницы.

— Какие-то они все сегодня странные, — сказала Таня. — Как будто меня не видят и не слышат.

— Как же без чая? Скучно.

— А так, — Таня выдержала паузу и помахала кошелечком. — Мы позавтракаем в «Норде»! Эклерами и буше с какао. И даже купим набор маленьких пирожных с собой, для мамы и Бобки!

«Норд» был лучшим кафе в городе. Огромные окна выходили на Невский проспект. В окнах стояли фарфоровые белые медведи.

Столы были накрыты стеклом, официантки носили кружевные шапочки. В «Норд» ходили только на день рождения.

Вот здорово! Шурка даже вскрикнул:

— Ух!..

— Только мы сперва здесь уберем, — сказала Таня. — Мама, видно, проспала на работу. Так спешила, что вещи разбросала. Она придет, а мы всё убрали.

— Идея! — радостно завопил Шурка. Схватил, потащил к стене стул. По пути поднял упавшую книгу.

Таня принялась собирать фотоальбомы. Аккуратно складывала выброшенную из комода одежду.

Мысль о зеленых диванчиках, о буше, эклерах, какао и всем, чем еще славился «Норд», весело подгоняла их.

Наконец Таня сказала:

— Теперь годится.

Они торопливо оделись. У двери бросили последний взгляд на дело рук своих: комната родителей теперь была «как по струночке», говоря папиными словами. И, радостно топоча по лестнице, выскочили на улицу.

Было уже совсем светло.

Дворник посыпал песком подмерзшие за ночь, оледеневшие тротуары. Таня осторожно попробовала ногой: скользко.

— Здрасьте! — крикнул Шурка. — Вот весна! Дни уже теплые, а ночью подмораживает.

Так мама всегда говорила.

Дворник как-то странно посмотрел на них, проводил взглядом. Снова принялся горстями сеять песок.

Шурка по привычке обернулся на свои окна. Они отражали голубое небо. В окне на первом этаже белело лицо тети Дуси. Шурка улыбнулся ей. Та хмуро задернула штору. Наверное, всё еще злилась за разбитое стекло.

На перекрестке Таня вдруг остановилась.

— Слушай, если я прямо сейчас не съем пирожок, я умру от голода. До «Норда» я не вытерплю.

На углу стояла продавщица с ящиком. Ящик был накрыт толстым одеялом. От запаха жаренных на масле пирожков живот у Шурки грянул, как симфонический оркестр.

— Начнем с пирожков! — закричал Шурка, подбегая к продавщице. — Дайте мне, пожалуйста, один прекрасный пирожок с повидлом.

— А деньги у тебя есть? — неприветливо ответила та. Ее белый фартук был покрыт масляными пятнами.

Мимо спешили пешеходы.

— Два с повидлом, — Таня подала монетки. Приняла два пирожка, обернутых пергаментной бумажкой. Один дала брату.

Шурка на ходу впился зубами в пирожок. С другого конца выдавилась горячая клубничная колбаска. Шурка засмеялся от радости. Не нужно идти в школу!

Дома роняли большие холодные капли-бриллианты, сверкавшие на солнце. Стая голубей взвилась, хлопая крыльями, над крышами — и полетела, переливаясь, выше, дальше.

— Что, в кино теперь? В «Авроре» утренний сеанс, — мечтательно произнесла сестра.

— Вот что, Таня, — сказал Шурка, слизывая с ладони убежавшее повидло и догоняя сестру. — Давай сперва найдем Черного Ворона, который унес папу. Представляешь, мама придет — а мы папу нашли. Она обрадуется.

Таня закатила глаза, вздохнула. Не спеша вытерла пергаментной бумажкой губы.

— Чего? — обиделся Шурка.

— Хватит уже повторять глупости. Не смешно.

— Это не глупости! Я слышал.

Таня дернула Шурку за руку:

— Ну пойдем уже. А то в кино опоздаем.

— Значит, ты папу не любишь! — выкрикнул Шурка.

— Я не люблю? — Таня покраснела. — Ах вот ты как! Отлично. Раз так, то мы сейчас же пойдем и у кого-нибудь спросим про Черного Ворона, который будто бы уносит людей.

Пусть! Пусть нам расхохочутся в лицо! Пусть тебе станет стыдно за твои слова!.. Кому ты веришь? Милиционеру ты поверишь? Где милиционер?

Они прошли весь Владимирский проспект. Прохожие старались держаться солнечной стороны. Катили мимо автомобили.

На углу с Невским Таня заметила постового милиционера. В шлеме, крагах, перетянутый новенькой скрипучей портупеей, он дирижировал уличным движением. По взмаху его одна улица замирала, а другая приходила в движение.

— Товарищ милиционер! — звонко закричала Таня и замахала рукой.

— Погоди, Таня, — заволновался Шурка. Внезапно он понял, что Черный Ворон — это действительно чушь. — Не надо милиционера!

— Очень даже надо, — заявила вредина Танька. — Мы прямо сейчас всё выясним, а не то ты весь день меня своими сказками донимать будешь.

Милиционер важно подошел к ним. Прикоснулся ладонью к козырьку шлема.

— Здравствуйте, дети. Что случилось?

Шурка не мог произнести ни слова.

— Здравствуйте, товарищ милиционер! — храбро сказала сестра.

— Вы потерялись, дети?

— Что вы, товарищ милиционер! Мы даже правила дорожного движения знаем!

Таня улыбнулась, как полагается воспитанной девочке. Шурка толкнул ее ногой.

— Разрешите вам задать вопрос, товарищ милиционер? — пропищала Таня сладеньким голоском «хорошей девочки».

— Пожалуйста, — широко улыбнулся милиционер и чуть наклонился.

У него было ужасно симпатичное лицо. Когда он улыбался, румяные щеки выпирали, как два круглых красных яблока.

Таня придала себе взрослый вид, отчего Шурке захотелось лягнуть ее еще и посильнее. — Вот этот малыш хочет у вас спросить одну совершеннейшую чепуху.

Шурка дернул ее за косу. Милиционер засмеялся.

— Я вас слушаю, мальчик, — милиционер сел перед Шуркой на корточки. — Какой у вас вопрос? Отвечу с полной серьезностью.

Его внимательно-серьезное выражение лица и «вы» ободрили Шурку.

— Товарищ милиционер, моего папу унес Черный Ворон, — начал он.

— Вы, конечно, рассмеетесь, — быстро встряла Танька, но осеклась.

Симпатичный милиционер вовсе не рассмеялся. Улыбка сбежала с его лица. Со щек-яблок схлынул румянец. Очень медленно милиционер выпрямился. У него даже губы сделались серые. А глаза нервно забегали.

— Бежим! — завопила Таня, рванув Шурку за руку. И они бросились через проезжую часть. К Литейному проспекту.

— Стой! — крикнул вслед милиционер.

Шурка едва поспевал за сестрой.

Танька юркнула в подворотню. Три двора-колодца, арка за аркой, вели на Фонтанку. Таня и Шурка пробежали первый двор.

Они слышали, как в арке позади кто-то ответил: «Туда» — и гулко затопали шаги милиционера.

Третья арка была перегорожена решеткой на замке. Таня и Шурка, извиваясь, пролезли между прутьев. Помчались дальше. Впереди в последней арке уже виден был кусок гранитной набережной с узорчатой чугунной оградой, за которой плескалась вода.

Милиционер в беспомощной ярости тряхнул прутья решетки: взрослому не пролезть.

— Дворник! — закричал он. — Эй, дворник! — И шарахнул кулаком. Прутья загудели, но и только. — Кто же днем ворота запирает?!

Продолжения Шурка и Таня не слышали. Они бежали по набережной. К мосту, к цирку за ним.

— Шурка, не отставай… — задыхалась на бегу Танька.

У цирка стало ясно, что погони нет. Таня замедлила шаг. Ноги у нее дрожали. Шурка ловил воздух ртом. Больше от страха, чем от усталости. С Валькой они бывали во многих передрягах. Им вслед свистели дворники и ругались граждане. Но чтобы милиционер? Как за настоящим преступником? Еще никогда!

Шурка стащил шапку с потного лба, от волос взвился пар. Таня, глядя на него, вдруг расхохоталась.

Он вытер лицо шапкой, сел на каменный столбик, торчавший у одного из домов. Такие столбики остались с тех времен, когда у дома полагалось привязывать лошадь.

— Вот балда! — хохотала Таня. — Ты его лицо видел?

— И бежит, главное, топочет! — засмеялся Шурка, вспоминая прыжки милиционера у решетки.

Таня просто покатывалась.

— Ой, лопну сейчас!

— Таня!.. Таня!

Шурку вдруг осенило. Ему стало совсем не смешно.

— Что? — Таня утирала слезы смеха.

— Таня, значит, Черный Ворон — это правда.

Таня ничего не ответила. Улыбка ее погасла.

— Он существует, Таня.

Таня стащила варежку, голой рукой отломила с подоконника сосульку и положила ее в рот.

— И он унес папу, — выговорил Шурка.

Таня не ответила ничего.

Шурка тоже сунул сосульку в рот. Зубы заломило.

Оба принялись сосать сосульки с таким видом, будто это было самым важным делом на свете. Оба думали.

Шурка серьезно посмотрел на Таню.

Таня серьезно посмотрела на Шурку.

И вдруг прыснула. Опять захохотала.

— Дура, — обиделся Шурка.

Он подождал, пока она отсмеется.

— Сама подумай. Просто так милиционеры за людьми не бегают!

— Ну Шурка, он просто рассердился, что мы глупости всякие ему говорим. От работы отвлекаем. И вдобавок прогуливаем уроки.

Возразить Шурке было нечего.

Помолчали еще.

— Ладно, пошли в «Норд», — Шурка спрыгнул со столбика. Отряхнул сзади пальто.

— У меня идея, — вдруг объявила Таня. Не спеша с хрустом разгрызла остатки ледышки и только потом пояснила: — Поскольку Черный Ворон — это ворон, а ворон — это птица, то мы спросим про него у птиц!

Шурка посмотрел ей в глаза. Серьезные глаза. Только в глазах какие-то искорки. Издевается, понял Шурка. Но не на того напала.

— Спроси, — кротким голосом предложил он, делая вид, что принял ее слова за чистую монету.

— Спроси ты, — настаивала Таня. — Ты же слышал про Ворона.

Вот хитрая! Специально ведь. Потом будет его донимать.

— Что ты, Танечка. Я только всё испорчу. Лучше ты!

— Ничего. Ты просто спроси их вежливо. Вежливость творит чудеса.

Шурша крыльями, поодаль в сквере опустились две вороны.

— Смотри, вот как раз вороны! — прицепилась Танька.

В серых сюртуках, словно заложив руки за спину, вороны прохаживались по мокрому снегу, внимательно рассматривая что попадется.

— Хорошо, — кротко согласился Шурка.

И увидел, как Танино лицо на миг озарилось ликованием, а затем снова стало притворно-озабоченным.

Ну погоди, Танечка! Еще посмотрим, кто кого!

Шурка двинулся к воронам. Замедлил шаг. Притворился оробевшим, замялся.

— Ну? Что еще? — нетерпеливо спросила Таня.

Попалась!

— А что мне им сказать?

— Так и скажи. Про Ворона и папу.

— Нет, я про вежливо. Ты же сама сказала, надо вежливо.

Таня в своей манере закатила глаза.

— Ты что, серьезно?

Шурка притворно вздохнул. А сам ехидно подумал: и кто над кем сейчас посмеется?..

— Делай так.

Таня встала прямо, развернув носки наружу и сложив руки коробочкой.

Вороны остановились и посмотрели на нее с сомнением.

— Многоуважаемые товарищи вороны, если мы вас не очень отвлекаем, не могли бы вы оказать нам любезность и позволить задать вам вопрос, — произнесла Танька на одном дыхании, тщательно выговаривая все запятые и окончания.

Вороны переглянулись, помаргивая серыми веками. Клювы их матово блестели.

— Понял? — Таня повернулась к Шурке.

И только он приготовился заорать «Обманули дурочку на четыре булочки!» и двинуть Таньку по спине, как одна из ворон вдруг раскрыла клюв и произнесла:

— Пожалуйста.

У нее оказался негромкий, чуть скрипучий голос. Только «ж» выходило похожим на «г».

Шурка распахнул глаза.

— Танька, это ты сказала…

Но Таня сама стояла, раскрыв рот.

Она едва дышала, но постаралась взять себя в руки.

Птицы с довольным видом глядели на них.

— Спрашивайте, — добавила вторая ворона.

— Э-э-э… — замычала Таня.

— Который час? — неожиданно выпалил Шурка.

— Около десяти, — проскрипела ворона.

— Большое спасибо, — сглотнув, выдавила Таня.

Вороны пошли дальше.

— Ты что, дурак? — зашипела Таня на Шурку.

— Сама такая.

— Всё испортил!

— Сама испортила!

Шурка бросился вслед воронам.

— Товарищи вороны! Товарищи вороны!

«Только вежливо!» — напомнил он себе. Сердце громко билось. Мысли скакали во все стороны сразу.

Вороны искоса глянули на него.

Сзади подошла Таня. Спиной чувствуя ее поддержку, Шурка решился:

— Товарищи вороны! Я постараюсь вас не задержать. («Ну что за чушь! — пронеслось в голове. — Что я несу?» Но отступать было поздно.) Видите ли, нашего папу забрал Черный Ворон. И мы его разыскиваем. Не знаете ли вы, где бы мы могли его найти?

Вороны опять переглянулись.

— Знаем, — ответила вторая ворона.

Шурка от изумления и ужаса уткнулся лицом в пальто сестры. Таня обняла брата.

— Не будете ли вы так любезны сказать нам, где он? — спросила она.

— Не будем, — сухо отрезала первая ворона.

— Поч-ч-чему?

— Потому что ваш интеллект значительно уступает нашему, — охотно объяснила ворона. — Вы нам неинтересны. Мы имеем дело только со своими. Пойдем, дорогая.

И обе вороны важно зашагали прочь, иногда подскакивая, а то останавливаясь и поклевывая что-то в мокром снегу.

Дети ошеломленно смотрели им вслед.

— Ну дела, — наконец дрожащими губами выговорил Шурка.

— Подумаешь, — прошептала Таня. — Не больно надо.

Откашлялась, стуча кулаком по груди, и добавила почти нормальным голосом:

— Ничего, Шурка. В Ленинграде полно птиц. Даже зимой. Не все такие задаваки. Может, мы встретим тех, кто прилетал к нашей кормушке. Уж они нам точно помогут. Даже если у всех птиц Ленинграда придется спросить, мы их спросим! Мы этого Черного Ворона найдем! И папу вернем. Сегодня же! Еще не хватало, чтобы всякие пернатые людьми командовали!.. Пошли!

Глава 5

Из булочной на углу Невского и Караванной Таня с Шуркой вышли преисполненные решимости. Таня несла кирпичик ржаного хлеба. В руках у Шурки была большая белая булка.

Утреннее движение на проспекте схлынуло. Блестели мокрые тротуары. Проглядывало солнце. По ветру быстро неслись сырые облака с рваными краями. На улице видны были только домохозяйки, отправившиеся за покупками.

— Пойдем в сквер перед театром, там всегда много птиц, — предложила Таня.

Шурка помотал головой. Он боялся опять встретить в сквере шпиона в шляпе. Хотя и понимал, что это маловероятно.

— Ладно, — коротко согласилась Таня. Но поняла по-своему. В сквере у парка на скамейках играли в шахматы. Пробегали мимо артисты — в театр, студенты — в библиотеку. Если они с Шуркой собирались разговаривать с птицами, свидетели им были ни к чему.

— А парк у Инженерного замка? — предложила Таня.

Шурка любил этот замок — красноватый, с зеленым шпилем. Он был окружен неглубоким рвом с настоящим подъемным мостом. Построили его сто с лишним лет назад, уже никаких рыцарей нигде и не было. Он не слишком походил на картинки из романов Вальтера Скотта. Но само слово «замок» волновало сердце. Император, который приказал построить этот замок посреди русского города, видно, был мечтателем.

Пошли к Инженерному замку.

Там почему-то всегда было пусто. Было пусто и сейчас.

Голые ветви чернели на фоне голубого весеннего неба. Скамеек в этом парке не было. Не было, стало быть, и старушек, нянек с детьми, шахматистов, влюбленных. Пусты были и дорожки. Прохожие сюда не заходили: бежали мимо, по соседней Садовой, только головы и плечи мелькали за чугунной оградой. Когда-то в этом замке император-мечтатель был убит, и говорили, что его призрак до сих пор кивает из окон по ночам. Может, поэтому люди сторонились замка.

Во всем парке была только одна большая светло-мраморная статуя: император на коне.

Таня и Шурка убедились, что парк им подходит.

Они принялись отщипывать от хлеба и разбрасывать крошки.

Птицы взялись из ниоткуда. И сразу принялись толкаться и драться. Закипела суматоха.

— Товарищи воробьи! Товарищи воробьи! — постарался перекричать их всех Шурка.

Безуспешно.

— Если вы хотите еще, — Таня подняла хлеб над головой, — то вы должны ответить на наши вопросы.

Никто на нее внимания не обратил.

Воробьи прыгали на тоненьких ножках удивительно далеко и без устали. Как на пружинках. Самые храбрые шныряли между ботинок, клюя закатившиеся крошки. И все гомонили.

В ушах звенело, как на большой перемене в школе.

— Прекратите наконец! — крикнул Шурка. — Столько шуму от этой мелюзги!

Воробьи остановились. И снова зачирикали все разом:

— Возмутительно! Видели? Слышали? Обозвал нас мелюзгой! Нахальство! Мы что вам — дети? Между прочим, мы взрослые. У нас у самих дети! Их надо кормить! У нас полно хлопот! Ни секунды покоя! Целый день скачешь, как заводной! Еще тут с вами болтать! Некогда!

— Пожалуйста! — вспомнила о волшебной силе вежливости Таня.

Поздно. Фр-р-р-р-р — и вся воробьиная стая исчезла в ветвях, как будто куст втянул их в себя одним вдохом. Среди веток и сухих прошлогодних листьев невозможно было разглядеть бурых воробьев. Казалось, куст звенит и трещит сам по себе. Только и слышалось возбужденное: «Нет, каково?!», «А он нам…», «А ты что?», «А я ему…», «А он что?»

Таня подошла поближе:

— Товарищи воробьи!

В ответ ей грянул возмущенный звон. В нем удалось расслышать только «нахальство».

— Дураки! — объявила Таня.

И вся стая разом взлетела и скрылась.

— Никогда ни на кого не буду обижаться по пустякам, — поклялся Шурка. — Это ужасно глупо.

— Не знаю, так ли уж я рада, что птицы с нами разговаривают. Прежде воробьи казались мне милыми, — сказала задумчиво Таня.

— Да ну, ерунда! Просто они заняты, — ответил Шурка. — Ой, смотри, там сорока!

Черно-белая сорока, подпрыгивая, прохаживалась у самого памятника. На фоне мокрой земли и ноздреватого серого снега она казалась особенно нарядной — словно ее белые части выстирали и накрахмалили, а по черным прошлись одежной щеткой; длинные перья на крыльях и хвосте отливали то зеленым, то синим.

Шурка и Таня подошли поближе. Тень императорского коня легла на них. Земля в тени была сырой и холодной.

— Посмотри, да она же просто красавица! — не удержалась Таня.

Сорока остановилась, тревожно встряхнула хвостом.

— Сначала кинем ей крошек. Пусть видит, что мы пришли с миром, — предложил Шурка.

— И лучше булку, а не хлеб.

Шурка бросил горсть, крошки запрыгали по земле. Но сорока втянула голову в плечи и метнулась в кусты, как будто в нее полетели не крошки, а пули.

— Товарищ сорока!

— Извините, пожалуйста, за беспокойство! — обратилась в сторону кустов Таня.

— Это самая свежая булка. Сегодня испеченная, — добавил Шурка, теперь уже осторожно высыпая крошки перед кустами ровной дорожкой.

— Ненавижу беспокойство! Мне вредно беспокоиться! Из-за вас у меня началось ужасное сердцебиение! Ах! — отозвался из-за кустов слегка потрескивающий голос.

— Отойдем немного, — сказала Таня брату. — Она боится.

С почтительного расстояния они возобновили переговоры.

— Товарищ сорока, позвольте задать вам вопрос.

— Вопрос? Какой вопрос? Зачем вопрос? Не надо вопросов. Как бы чего не вышло. У меня от ваших вопросов сердце останавливается.

— Извините, оно у вас или ужасно бьется, или останавливается, — не удержалась Таня.

Шурка несильно ткнул ее кулаком.

— Нашего папу забрал…

Вышло еще хуже.

— Я не брала! Я ничего не брала! — застрочила сорока как полоумная. — Я ни при чем! Не знаю! Не слышала! Не видела!

— Мы знаем, что вы не брали, — проговорила Таня, еще больше раздражаясь, но стараясь этого не показывать. — Вот тупица, — беззвучно прошептала она.

— Это Черный Ворон забрал папу! — поспешно уточнил Шурка.

— Нет-нет-нет-нет-нет! — трещала сорока. — Не рассказывайте. Не хочу знать. Меньше знаешь — крепче спишь. Мое гнездо с краю. Мое дело сторона. — И, сверкнув на солнце зелено-синим, улетела.

Она уселась на мраморную голову, увенчанную каменным венком. Замок рыжей громадой высился позади. Император и бровью не шевельнул, сохраняя то же надутое грозное выражение. С сорокой на голове и грозным лицом он выглядел потешно.

— Трусливая дура! — крикнула Таня.

Сорока уронила из-под хвоста сверкнувшую на солнце каплю. Капля упала императору на грудь белым пятном.

— Да-а… — протянул Шурка. — Обещаю никогда ничего не бояться.

— Стыд и позор, — согласилась Таня. — Что ты делаешь! Шурка!

Шурка с виноватым видом замер. Он потихоньку прогрыз в булке дыру. Щеки его ходили из стороны в сторону. Он виновато смотрел на сестру, но жевать не перестал.

— Ну дай мне тоже, — смягчилась Таня и тоже отломила кусок.

Жуя булку, они вышли из парка на Садовую. Сновали пешеходы. Катили мимо трамваи.

— Танька, а какие еще есть птицы?

— Смотри! — вдруг воскликнула сестра. — Смотри!

С Марсова поля на Садовую вышла колонна пионеров.

Кумачовые лозунги, распяленные меж двух палок, плыли над головами детей, надуваясь, как паруса.

Рядом плыли фанерные таблицы с цифрами. Нули на них были похожи на изумленные глаза или удивленно раскрытые рты.

Факты и впрямь были устрашающие.

«Синица за год уничтожает 6 500 000 гус.»

— Гусениц, — пояснила Таня.

«Королек за год истребляет 1 000 000 вред.» — разглядела она на следующей. И прочла вслух:

— Вредителей.

«Истребляет», «уничтожает», «вредители» — на всех фанерках были эти слова. Синицы, воробьи, чижи, вороны и голуби давали вредителям решительный отпор, очищая советский Ленинград.

На пиках торчали маленькие деревянные домики с круглым входом-окошком и палочкой, на которую птица может присесть перед тем, как нырнуть внутрь.

— Это юннаты! Юные натуралисты! — обрадовалась Таня. — Вот кто знает.

Переменчивое весеннее солнце играло на медных трубах, которые несли музыканты. «Спасибо за наше счастливое детство!» — кричал транспарант, наливаясь солнцем. Алые лепестки пионерских галстуков трепетали на речном ветру.

— Даешь День скворца! — дружно и нестройно выкрикивали пионеры, поравнявшись с кем-нибудь из прохожих, отчего иные улыбались, иные хмуро ускоряли шаг.

Таня и Шурка перебежали дорогу и пристроились в хвост колонне — хотя пионерами они еще не были.

Пионеры обернулись с приветливыми улыбками: мол, давай.

— Ура! — закричал Шурка. Он изо всех сил топал по мостовой, вскидывал кулаки.

— Извините, а где скворцы? — спросила Таня, постучав в серую спину.

— Скворцов тебе подавай, девочка? Ишь какая! — засмеялся пионер.

— Что тут смешного? — удивилась Таня.

— Песню за-пе-вай! — звонко приказала вожатая.

Трубы поднялись, загудели, выдувая вступительные такты. Вожатая с красным флажком забежала вперед колонны, размахивая флажком, как дирижер. И по ее знаку пионеры закричали, растягивая слова, так что почти сходило за пение:

Ребята! Ребята! Скворцы прилетели! Скворцы прилетели, На крыльях весну принесли!

Шурка радостно пел вместе со всеми. Слов он не знал. Но открывал рот и кричал «А-а-а-а!» или «И-и-и-и!», когда все тянули гласные.

Таня догнала высокую девушку-вожатую, энергично топотавшую по мостовой сапожками.

— Извините, пожалуйста.

— Чего тебе, девочка? — весело обернулась вожатая.

— А где же скворцы?

Вожатая громко захохотала: — Будут! — И побежала вперед, в голову колонны.

— Скворцы в апреле прилетят, девочка, — объяснил Тане толстый серьезный пионер в очках и кепке, переводя дух между куплетами. — А сначала кто-то должен сделать для них скворечники.

— Это верно, — согласилась Таня. Но все-таки была немного разочарована.

— А пока поем мы! — весело объявил его сосед — рыжеватый мальчик в кепке. — Ты умеешь петь, девочка?

— Не знаю, — сказала Таня.

— Умеет! — закричал Шурка. — Чего тут уметь?

Таня встряхнула головой. И тоже принялась подтягивать за поющими.

Нестройно, но бодро порхала в сыром воздухе песня, временами заглушая уличный шум:

Торопятся быстрые птицы Домой возвратиться опять — Из новых каналов напиться И в новых лесах побывать. И ласковый ветер апреля Летит по просторам земли…

Трубя и барабаня, пионеры свернули на Невский. Дошли до Дворца пионеров, окруженного парком, и, опустив транспаранты, устремились в ворота.

— Стоя-а-ать! — кто-то схватил Шурку и Таню за плечи. — Вам не положено.

Музыканты опустили трубы. Колонна медленно, как большая шершавая гусеница, взобралась по мраморным ступеням дворца и стала втягиваться в высокие дубовые двери. Но сторож в сером фартуке вытолкнул Шурку и Таню обратно на Невский.

— Почему это не положено? Мы советские дети!

— Вы еще не пионеры, — строго заметил сторож.

— Мы скоро будем пионерами, — возразила Таня. — Мне почти десять.

— Вот когда будете, тогда и приходите.

— Вы представитель отжившего поколения. Вас при царизме растили! — заявил ему Шурка.

— Бойкий какой нашелся! — охнул сторож. — Ты почему это не в школе?

— Приходите, когда подрастете! — звонко закричала им со ступенек вожатая и захохотала, показывая красивые белые зубы.

Сторож лязгнул воротцами.

— Противно, что в нашей советской стране еще есть вот такие сторожа! — сказала Таня.

— А мы на него пожалуемся кому следует, — пригрозил Шурка. — Где это видано? Будущих пионеров шугать!

— Да ну его, что с него возьмешь, — пожала плечами Таня. — Тем более что скворцы еще не прилетели.

— Что же теперь, ждать апреля?

— Идем! Есть идея. Тут рядом.

Они ловко перебежали Невский под самым носом у автобуса, который сердито погудел в рожок. Подошли к Фонтанке.

На широком мосту дыбились четыре бронзовых зеленоватых коня с колючими гривами — по одному на каждый угол. У ног их полулежали или изгибались атлеты, тоже зеленоватые и тоже по одному на угол. Люди, сновавшие взад и вперед, едва доходили головами до края их постаментов.

Таня подошла к гранитной ограде, тянувшейся вдоль всей набережной, перегнулась к воде. Летом здесь крутились утки, бойко работавшие оранжевыми перепончатыми лапками. Но сейчас черная от холода вода была пуста и по краям подернута серым льдом.

— И уток нет.

Шурка тоже посмотрел вниз. Полынья напоминала пустой черный глаз с серыми веками. Взгляд его поразил Шурку глубоким холодом и одиночеством.

— Таня, я знаю, кто никуда не улетел!

— Ну?

— Лебедь в Летнем.

Но Таня не улыбнулась.

— Лебеди улетают. В Индию.

— А этот нет.

— С чего ты взял?

— Потому что ему осенью подрезают крылья и ставят домик. Мы с классом были на экскурсии, и нам рассказали. Идея?

— Идея.

Фонтанка вела прямо к Летнему саду, идти было совсем недалеко. Даже из названия ясно, что зимой он впадал в спячку.

По набережной Таня и Шурка вышли к ограде с чугунными сердитыми женскими лицами. Сад — нагой, заштрихованный прямыми черными линиями деревьев, — был виден весь насквозь, до самой Невы. За деревьями белел ее простор.

На воротах висел ржавый замок.

— Лебедь отменяется, — Таня потрогала замок. Его давно не отпирали.

— А мы через забор.

— Еще чего не хватало!

— А мы быстро пролезем, не заметят, — сказал Шурка.

— Я никуда не полезу.

Тем не менее Таня быстро оглянулась по сторонам. Прохожих было немного, и глядели они всё больше себе под ноги, а не на красивейший город, который выставил здесь напоказ свои лучшие виды.

Таня потрогала руками прутья решетки.

— Узкая.

— Главное, чтобы пролезла голова, — подсказал Шурка.

— Пальто придется снять, — сказала Таня, расстегивая тугие пуговицы. — Ну, Шурка, смотри, если я схвачу бронхит, то из-за тебя!

— Ты делай вид, что ты гуляешь и тебе жарко.

— Мы, между прочим, ничего плохого не делаем. Мы только поговорим с лебедем — и назад.

Таня двинулась по тротуару в пальто нараспашку, затем мгновенно, как ящерица, высунулась из рукавов и юркнула за ограду, утащив пальто за собой.

— Шурка! — крикнула она. — Ну!

— Дети, это что, не для вас написано? Парк закрыт, — откуда ни возьмись вынырнула женщина в котиковой шапочке и с сумкой в руке. — Вы почему не в школе?

Она схватила Шурку за воротник.

— Пустите!

— У нас собака в парк убежала! — находчиво закричала Таня и для убедительности принялась кричать в никуда: — Бобка! Бобка!

— Собака убежала, — захрипел Шурка.

— Вот сестра собаку пусть и ищет, а ты тут стой, — строго сказала женщина и осталась стоять, будто других дел у нее не было. — А родители ваши где? Вы почему это одни по улицам шастаете? А? Где ваша мать?

Шурка не выносил, когда маму называли «мать». В этом слове было что-то серое, картонное. Он лягнулся. Тетка ахнула и от удивления разжала хватку. Шурка проскользнул в парк.

— Хулиганы! — неслось ему вслед. — Прохожих калечат! Милицию вызову! В детдом вас! — вопила тетка, отряхивая платье и ушибленную ногу.

А в парке было прекрасно и тихо. Шум города осыпался по его краям. Статуи были укрыты под серыми от влаги высокими ящиками. Деревья стояли по колено в снегу. Снег был плотный, слежавшийся, мокрый. Пруд лежал тихим черным зеркалом. Лебединый домик высился в середине, повторяясь в опрокинутом виде до малейшей детали. Выглядел он необитаемым, как заколоченная на зиму дача.

— Ты уверен, что им подрезают крылья? — спросила Таня.

Шурка осторожно метнул в пруд на пробу несколько крошек хлеба. От них по воде побежали круги. Больше ничего. Крошки мокли.

Вдруг послышался шорох. Легкий шлепок.

Таня ахнула.

Снежная, сахарная, мраморная прекрасная птица заскользила по воде. От лебедя позади расходился в стороны треугольник, всё удлинялся и расширялся.

— Смотри! — закричал Шурка, хотя оба они и так глядели во все глаза на это чудо.

— Уважаемый господин лебедь, — почтительно проговорила Таня, прижав к щекам ладони. — Спасибо вам, что вы не улетели от нас в теплые края.

Лебедь с достоинством выбрался из воды и, встряхивая головой, проглотил крошки одну за одной. Он никуда не спешил.

— Танька, — шепнул Шурка и показал ей рукой: поодаль, за оградой, виднелась та самая женщина с сумкой. Теперь рядом с ней стоял немолодой усатый милиционер, которому она что-то возбужденно втолковывала. Плохой знак.

Действовать следовало без промедления.

— Уважаемый господин лебедь, нашего папу унес Черный Ворон, мы его ищем.

— Черный Ворон сам находит кого надо, — загадочно изрек лебедь.

— Как это?

— Лучше ответь-ка, дорогая, не я ли в этом парке всех прекрасней?

— Вы! Вы! — торопливо закричала Таня. — Знаете ли вы, где Черный Ворон?

— Конечно. Я знаю всё. Я самый умный. Но прежде скажи: видела ли ты где-нибудь еще такую белую шею?

— Нет. Ваша белее всех шей Ленинграда.

— Танька, торопись.

— Не правда ли, я белее всех этих статуй? Они к тому же всего лишь каменные, — не унимался лебедь, изучая свое отражение в черной воде.

— Вы белее всех!

— Танька, сворачивай уже дипломатию, — простонал Шурка.

Милиционер явно смотрел в их сторону.

— Господин лебедь, скажите, пожалуйста, куда Ворон отнес нашего папу? Скорее, пожалуйста! Прошу вас! — взмолилась Таня.

Шурка подпрыгивал на месте: пора было бежать — там, за оградой, дело принимало скверный оборот. К милиционеру и женщине с сумкой присоединился сторож парка, в руке у него бренчала связка ключей.

— Ничто так не вредит красоте, как суетливость, запомни, девочка, — наставительно произнес лебедь, склонив голову набок: в профиль он тоже себе нравился.

— Танька, брось. Он же ничего не знает. Просто тебя дурачит.

— А вот и знаю, — прошипел лебедь, но собственное отражение снова его отвлекло. — Красиво, не правда ли? Настоящая классическая красота.

— Отвечай, глупая птица! А то я завяжу узлом твой дурацкий шланг! — заорала Таня.

— Таня! Там!

Теперь все трое — сторож, усатый милиционер и женщина с сумкой, оставив позади отпертые ворота, шли по большой аллее. Женщина с сумкой указывала на Таню и Шурку пальцем, как будто хотела пришпилить им нарушителей общественного порядка.

Сердце у Шурки застучало в горле. Таня побледнела. Преследователей было трое. Само имя Ворона, казалось, притягивало погоню.

Справа парк был очерчен канавой. Слева — Фонтанкой. Позади — высокая решетка с копьями. Впереди… Таня схватила Шурку за руку и бросилась вправо. Вслед им ударил сверлящий свисток. За ним — второй.

Когда милиционер набирал воздух в грудь, свистел сторож. Когда набирал воздух сторож, испускал трель милиционер. Выходило даже красиво.

Преследователи неслись крупной рысью. Хлюпал снег.

Таня и Шурка кубарем скатились по пологому берегу канавы.

— Танька, промокнем!

Но сестра стиснула его ладонь до боли. Они выскочили на лед — но ничего не случилось. Канавка была так неглубока, что за зиму промерзла до дна, и лед еще держался.

Они, скользя, пробежали на другой берег — лед потрескивал под ногами. Помогая себе руками, взобрались по склону, где сквозь снег торчала колючая прошлогодняя трава.

Страшный хруст раздался позади. А потом визг.

Таня и Шурка обернулись: сторож и милиционер сообща вытаскивали на берег женщину. Шляпка ее свалилась на лед. Сумка и подол платья промокли. Ноги беспомощно скользили по снежной каше крутого склона, как будто женщина бежала на месте. Ее весенний лед не выдержал.

Таня и Шурка опрометью понеслись мимо Марсова поля. Мимо канала, за которым спал другой парк, к домам. Туда, где в проходных дворах можно было уйти от любой погони. Туда, где румянцем, пряниками и бирюзой сверкали в небе купола старого собора.

Редкие прохожие косились на них. В этом городе с его строгими красивыми домами, площадями, мостами, проспектами не принято было бегать.

Дети обогнули собор, пробежали по мосту через канал, забежали в тесный темноватый двор. Стены домов образовывали прямоугольник с квадратом неба вверху. Здесь можно было отдышаться.

На земле поленницей лежали только что, видимо, привезенные дрова. От них приятно пахло смолой.

Шурка сел на приступочку. Таня тоже тяжело дышала.

— Всё, — захныкал Шурка. — Я больше не могу. Я устал. Хочу домой, есть, пить и писать.

— Шурка, ты чего?

Воздух медленно густел, голубел: еще недлинный весенний ленинградский день повернул к вечеру.

— Милиционеры за нами бегают, птицы с нами разговаривают, надоела эта дурацкая игра. Хочу домой! Пойдем домой!

— А как же папа?

— Мама же сказала, что он уехал! В командировку Ты сама говорила… Пойдем домой!

Таня вздохнула.

— Давай хоть в кино сходим? Глупо как-то. Мама денег дала, чтобы мы повеселились. А мы только пирожки купили. И хлеб.

— Не хочу в кино. Хочу домой!

— Ну не реви, — рассердилась Таня. — Ты, между прочим, первый затеял с Черным Вороном.

— А теперь не хочу!

— Ладно. Пошли.

— Домой?

— Домой.

Шурка шмыгнул, соскользнул с поленницы, отряхнул пальто.

Они вышли из арки и по каналу пошли к Невскому.

В «Норд» они все-таки зашли. Это было по пути. Выпили горячего шоколада с галуном взбитых сливок, купили лимонад и набор крошечных пирожных-птифуров.

Коробка была крест-накрест перевязана шелковой ленточкой. Бутылки нежно звякнули в бумажном кульке.

Из-под ног, когда они выходили из кондитерской, порхнул голубь. Наверняка и он умел разговаривать. Но проверять это Шурке не хотелось.

Он представил, как они сейчас дома сядут пить чай с этими крошечными корзиночками, буше и тортиками с ноготок, и у него слюнки потекли.

Таня, видимо, думала о том же самом. Всю дорогу домой они молчали.

Перекресток с Литейным они благоразумно прошмыгнули, прячась за прохожими.

Продавщица пирожков, видно, уже распродала свой жаркий маслянистый товар: на углу никого не было.

Таня и Шурка свернули к своей парадной. Воздух сделался синим-синим, будто в нем развели чернила. Уютным светом наливались чужие окна, ласково подгоняя тех, кто еще не дома.

По лестнице Таня и Шурка поднялись с трудом. От усталости казалось, что в коробке не пирожные, а камни.

Вот наконец родная дверь, таблички с именами всех соседей. На каждой — кому как звонить. Против фамилии Тани и Шурки стояло «три длинных».

Но им не нужно было звонить — Таня отперла дверь своим ключом.

Темный общий коридор с тусклой желтой лампочкой дохнул привычными звуками и запахами. Бормотало радио, наигрывал патефон, что-то обсуждали соседки, кто-то пел, кто-то спорил.

Пахло десятью разными ужинами, которые одновременно готовились сейчас на общей кухне. Кто-то кипятил белье, пахло горячей мыльной пеной. Пахло старыми вещами, навеки сосланными в общий коридор из всех комнат: велосипедами, санками, сундуками, корытами. Шурка и Таня давно научились обходить их, не задевая даже в темноте.

Одно было не таким, как обычно.

Они остановились перед своей дверью.

— Что это?

На двери белела узенькая полоска бумаги с залихватской и неразборчивой сиреневой росписью.

Шурка потрогал красную сургучную печать. Она висела на двух веревочках. И полоска, и веревочки соединяли дверь с косяком, так что нельзя было открыть дверь, не порвав полоску и не сломав печать.

— Не трогай, Шурка! — остановила брата Таня. — Мы же не знаем, что это такое.

— Мама, ты там? — забарабанил в дверь Шурка.

Прислушался. Тихо.

— Мама! — застучал он уже ногой.

Скрипнула дверь напротив. Старуха, с которой никто не дружил, высунула седую косматую голову:

— Уходите отсюда! Быстро уходите! — испуганно зашептала она.

— Почему? Где мама? — громко спросила Таня.

— Я же передала вам кошелек. Спасибо скажите, что вторая дверь их запутала.

— Кого?

— К тетке своей идите, сказано вам. Я сделала всё, что могла. Хватит с меня неприятностей.

Дверь лязгнула, изнутри трижды повернулся ключ, старуха заперлась.

— Совсем уже… — рассердилась Таня.

— Где мама?

— Пошли пока на чердак, — предложила Таня. — Чего еще остается. Там маму подождем.

— Я есть хочу, я уста-а-ал, — заныл Шурка.

— На работе, наверное, задержалась.

Таня потянула брата за собой.

По пути сняла со стены ключ от чердака: он тоже был общим, как и кухня, ванная и туалет. Соседи брали ключ по очереди, когда отправлялись повесить выстиранное белье или снять высохшее.

— Давай ей на работу позвоним, — ныл Шурка.

— У нее теперь другая работа, забыл? И номер она нам не оставила.

— А Бобка?

Их шаги звонко отдавались от ступеней, стен и потолка, еще сохранившего остатки лепных фигур.

— С мамой, где же еще, — пробормотала, запыхавшись, Таня. — Она его после работы забрала из садика. И они вместе пошли к кому-нибудь в гости.

Дети поднялись на чердак, отперли люк. Простыни, пододеяльники, наволочки отозвались вздохом.

Таня втащила Шурку внутрь.

— Темно, — проворчал он.

— Зато почти тепло. А глаза скоро привыкнут. Садись сюда, на ящик. Этот — будет стол. А эта газета — скатерть.

Таня разгладила забытый кем-то шуршащий лист. Со страницы большие буквы кричали о шпионах, вредителях, о трудовых советских победах. Таня поставила на нее коробку с пирожными. Развязала ленточки.

Нежный вид пирожных заставил забыть обо всем.

— Я вот это буше, — сказал Шурка.

— А мы руки не помыли.

Шурка обтер руки о пальто. Встретил укоризненный взгляд сестры, вздохнул.

Таня подошла к окну, отперла его, собрала с подоконника немного снега. Себе и брату. Пальцы вмиг стали красными, от холода заболели. Но ощущение чистоты успокоило обоих.

Шурка съел буше, Таня — трубочку с кремом. Таня — эклер, Шура — корзиночку. Бутылку лимонада они по очереди передавали друг другу.

— Таня, а Таня… — начал Шурка. Но Таня вдруг кинулась всем телом вперед, захлопнула коробку. В ту же секунду шум множества крыльев обрушился на них, вздымая пыль.

На чердаке жили голуби.

— Пошли вон! — закричала Таня, размахивая руками.

Голуби осели на пол трепещущим серым покрывалом. Они недовольно гудели в нос:

— Кто такие? Что такое? Сидят едят. Сидят едят! У нас сидят! Наше едят!

— Ничего это не ваше! — крикнула им Таня.

— Наше, наше, наше!

— Мы вас обижать не будем, посидим, дождемся маму и уйдем.

— Одни! Одни! Одни! — обменялись мнением голуби. Среди них всегда царило согласие.

— И вовсе мы не одни, — возразил Шурка.

— Мы посидим и уйдем, — объяснила Таня.

— Знаем таких. Сперва временно, а потом постоянно. Вы с кем? Вы кто?

Пришлось объяснить про Черного Ворона. В сердце у Шурки зажглась надежда: может, голуби знают?

— Возмутительно! Возмутительно! Возмутительно! — забулькали они. Но неясно было, к кому или чему это относилось.

— Так вы знаете, где Черный Ворон?

— О! О! О!

— Знаете или нет?!

— У! У! У!

— Вот тупые, — рассердилась Таня. — Злобные и тупые.

— Мы можем обменять эти сведения на пирожные, — встрял Шурка. И зря.

Голуби взвились в воздух, хлопая крыльями. В воздухе, казалось, нечем стало дышать.

— Отдай! Наши! Мы здесь живем! Всё наше!

Клювы и крылья ударяли больно.

Таня сдернула с веревки чье-то махровое полотенце и принялась вращать им как пропеллером.

Голуби шарахнулись прочь.

— Наше! Наш чердак! Наш! Наш! Наш! — гудели они с безопасного расстояния.

— Это мы еще посмотрим!

Таня подняла кусок доски и кинула в голубей.

Они отпорхнули еще дальше. Теперь в темноте слышался только гул, слов было не разобрать.

Шурке всё это надоело. Он хотел обратно в тот мир, где воробьи чирикают, вороны каркают, сороки трещат, а голуби воркуют. Где мама, папа и Бобка дома.

Таня крепко обняла его. Они вжались в угол, обняв друг друга. Вглядывались в темноту, чтобы не пропустить внезапный вражеский маневр. Но голуби то ли спали, то ли хорошо притворялись. Темнота была полна теней, шорохов, вздохов, лунный луч слепо трогал всё, что подворачивалось. Тени медленно и нестрашно ходили по стенам и потолкам. Они словно вливались в глаза, заполняя изнутри. Они текли, текли, текли…

Первое, что увидел Шурка утром, была пустая коробка, перемазанная кремом. К следам крема прилипло несколько сизых перьев.

— Гады!

Шурка пнул коробку ногой. Но голубей и след простыл: они разлетелись по своим сорным дневным делам.

Таня спала, натянув до подбородка боевое полотенце, носки ботинок торчали из-под него.

— Танька, — потормошил Шурка сестру и засмеялся: — Вот нам от мамы сейчас влетит.

— Чего? — Танька вытянула ноги и заохала: — Ой, гвоздики в ногах… Ужас! Мы что, всю ночь здесь просидели?

— Мама небось сама не своя там. Соседей на ноги подняла. Милицию вызвала. В больницы звонит.

— Ужас какой! Бежим скорее!

К их огромному облегчению, на двери не было больше ни таинственного листка с чьим-то автографом, ни печати на веревочках.

Шурка с облегчением засмеялся.

Таня вставила ключ.

Ключ не подошел.

Она и Шурка уставились на него, как будто надеясь прочесть ответ в его бороздках.

Вдруг их дверь отворилась сама. Изнутри. На пороге стояла тетя Рита в халате. На голове у нее были бигуди.

— А вам чего? — мрачно выплюнула она.

— Мам-мммм-ма… — тихо завыл Шурка.

— Где наша мама? — спросила Таня, стараясь заглянуть за тетю Риту.

Комната родителей выглядела как вчера утром. Только одежда на вешалке была чужой. На комоде стояли чужие фотографии. А на кровати, под чужим красным одеялом, лежал дядя Коля, муж тети Риты.

— Мама твоя где? — ощерилась в улыбке тетя Рита. — Дурная ты или дурочку разыгрываешь? Пошли вон отсюда, а то милицию позову.

— Моя скрипка, — проговорила Таня помертвевшими губами: ее глаза остановились на футляре, прислоненном к печке.

— Ничего тут твоего больше нету. Мы тут теперь живем. Всё теперь наше.

— Отдай ей пиликалку, тебе она зачем, — лениво отозвался с кровати дядя Коля. — На улицах за копейку играть, может, будут, сиротки.

Дверь перед носом Тани захлопнулась.

Шурка часто моргал. Таня стояла ни жива ни мертва. Они никак не могли переварить услышанное.

Дверь снова отворилась. В Танины руки ткнулся прохладный гладкий футляр.

Дверь снова хлопнула. Теперь уже окончательно.

Шурка был так перепуган, что не мог даже заплакать, только дрожал. Таня тупо прижимала к груди футляр. Большая тяжелая мысль всё никак не желала поместиться в уме, как ее ни укладывали, как ни поворачивали.

— А ну пошли отсюда!!! — завопил кто-то на другом конце коридора.

Видно, опять поссорились на кухне соседки, подумал Шурка.

Из кухни выбежала соседка тетя Катя — тощая, но жилистая и сильная. В мокрых красных руках она держала полотенце. Лицо у нее было перекошено. Точно, на кухне поругались, подумал Шурка.

Мокрое кухонное полотенце хлестнуло его по лицу. Потом обрушилось на Таню.

— Из-за вас нам всем потом расхлебывать! А ну пошли отсюда! — тетя Катя принялась обеими руками толкать их к выходу. От нее пахло мылом. Шурку мотало как тряпичного. — Здесь мы живем!

— Мы тоже! — пискнул Шурка.

— Что вы делаете! — крикнула жалобно Таня.

— Ничего вашего здесь нет! — это опять высунулась тетя Рита: видимо, ей хотелось полней ощутить вкус победы.

В коридор стали выглядывать соседи.

— Помогите! Пустите! — извивалась Таня.

Но никто не спешил на помощь.

Тетя Катя волокла Таню и Шурку по коридору.

— Правильно! Так их! Наплодились враги! Всё их гнездо уничтожить пора.

— Гони их отсюда!

— Еще не хватало, чтобы из-за них на нас кинулись!

— Мы же ничего не сделали! — крикнул Шурка.

— Нет-нет-нет-нет-нет! — застрочило и затрещало отовсюду, захлопали двери.

— Как бы чего не вышло…

— Не рассказывайте. Не хочу знать…

— Меньше знаешь — крепче спишь…

— Я ничего не знал…

— Я ничего не слышала… Не видела…

— Мое дело — сторона…

Коридор вмиг онемел и ослеп.

Тетя Катя выбросила детей на лестничную площадку. Большая дубовая дверь захлопнулась, блеснув на прощание всеми своими табличками. Замок щелкнул. Тишина в подъезде стала звенящей.

— Глянь, Шурка, — прошептала Таня еле слышно.

Там, где еще вчера была табличка с их фамилией и надписью «три длинных», остались только четыре дырочки. В них было что-то такое окончательное, бесповоротное, что противиться этому было уже поздно.

— Идем к тете Вере, — бесцветным голосом проговорила Таня, тронув Шурку за плечо.

Он широко открытыми глазами смотрел на четыре дырочки, словно сквозь них ушло что-то важное.

— Идем, — повторила Таня.

Глава 6

Шурка был так поражен, что не плакал. Он только смотрел на сестру.

Не плакала и Таня. На лице у нее появилась странная кривоватая улыбка. Ей казалось, что тетя Рита выбежит из подъезда следом — как была, в бигуди и халате. Завопит: «Шутка! Не поняли, что ли?» И мама, смеясь, выйдет следом. «Таня, Шурка, я пряталась под лестницей! Глупо. Простите. Простили?» И Бобка будет семенить, путаясь сразу у всех под ногами. А потом приедет папа.

Из соседней арки вышел дворник. Он был в большой шапке. Густые брови и борода, бляха на фартуке и свисток, на трель которого откуда ни возьмись появлялся милиционер, наводили веселый ужас на мальчишек со всей улицы.

Дворник принялся возить по мокрому снегу колючей метлой. От ее прутьев на снегу оставались дорожки.

— Таня, давай дворнику нажалуемся!

Его боялись и бродячие собаки, и голуби, и кошки, и выпивохи, и даже крикливые соседки.

«Будешь плохо учиться — станешь дворником», — некстати сказал в голове голос папы.

Дворник не глядел на них, махая метлой.

— Как же ваши мама с папой так, — пробормотал дворник себе в бороду. Отвернулся.

— Что вы сказали?! Нет, стойте!

Таня бросилась за ним. В одной руке футляр со скрипкой. Другой она тащила за собой Шурку.

Преградила дворнику дорогу.

— Что вы сказали?

— С виду приличные советские люди. А оказались шпионами. Врагами народа. Всех подвели.

Говорил он каким-то неестественным голосом. Слишком громко. Слишком отчетливо. Как на сцене. А глаза бегали.

— Кто вам сказал?

— И говорить не надо. Ворон забрал — ясно, — буркнул дворник, отводя взгляд.

— Ворон? — переспросил Шурка. Подумал, ему послышалось.

— Ворон?! — остановилась Таня. Она чуть не заплакала, до того неуместна была эта шутка. — Не смешно! — рассердилась Таня. — Слышите? Не смешно!

— Значит, виноваты! — неестественно-пронзительно крикнул дворник. Лицо его сморщилось, как от боли. Он быстро отвернулся. — Идите отсюда, — вдруг зашептал он. — К тетке своей. Сказали же вам! Глупые какие. Бегом. Пока не поздно.

Таня увидела, как позади него в окне на первом этаже дрогнула штора. Показался нос.

Почему дворник притворялся? Чего от них хотел?

— Пошли вон отсюда! Не то милицию вызову. Ну! — Дворник сунул в рот свисток. Глаза у него при этом были не злые, а умоляющие. Махнул на них метлой. — Кыш! Кыш отсюда!

Таня и Шурка попятились.

— Кыш!!!

Метла чиркнула по асфальту, отбросив в их сторону комья снега.

Таня и Шурка развернулись и бросились прочь. Вслед им полетел слабый свист. Но больше для виду.

Таня и Шурка не видели, как штора колыхнулась, нос пропал.

Сначала они бежали. Потом пошли шагом.

Они шли и шли. Кто-то задевал их сумкой, портфелем, плечом, от толчка они меняли направление и брели, пока новый толчок не отправлял их в другую сторону. Так они дважды перешли туда-сюда мост, по четырем углам которого сидели зеленоватые грифоны с фонарями на длинных стеблях.

— Шурка, мы совсем не туда идем, — очнувшись, сказала Таня.

Голос у нее был чужой. Ей было всё равно, что идут они совсем в другую сторону.

— Да, — отозвался брат.

Тетя жила далеко, на Петроградской. Надо было ехать на трамвае.

Ехать к ней не хотелось. Ехать к ней было невозможно, нельзя! Оба они чувствовали это. Как будто, сев в трамвай, они бы согласились, что дворник сказал правду. Как будто, придя к тете, они навсегда бы отрезали от себя обычную жизнь — ту, в которой были папа, мама, Бобка. Их дом.

Им казалось, что, пока они вот так бродят по городу, всё еще понарошку. Еще можно всё повернуть. Отыграть назад.

— Есть хочется. И пить, — Шурка несколько раз сжал и разжал окоченевшие пальцы. Красивый серовато-желтый собор с зеленым куполом раздвигал полукругом колоннаду, словно простирая гигантские каменные объятья к двум бронзовым фигурам полководцев, стоявшим поодаль и смотревшим на проспект.

Таня поставила футляр на тротуар. Пересчитала деньги, оставшиеся в кошельке с пуговкой. Их всё еще было очень много. Что-то подсказывало Тане, что тратить их надо осмотрительно.

— Идем. На завтрак хватит.

Но Шурка не двинулся.

— Чего?

— Таня…

— Что?

— Я писать хочу.

— Ну спрячься где-нибудь здесь в кустиках. Отвернись. И писай!

Шурка помотал головой.

— Я посторожу, — заверила Таня.

— Не могу.

Таня со вздохом закатила глаза.

— Так пить или писать? — съязвила она. Но взяла его за руку. — Идем.

Они вошли в булочную. Шурка слушал, как Таня врет продавщице про урок музыки. Продавщица в белой шапочке недоверчиво наклонила голову. Таня подняла повыше над прилавком футляр.

Продавщица откинула доску-стол, открывая проход за прилавок.

— А вы почему одни? Без взрослых? — спросила она.

— А бабушка у Гостиного двора ждет, — соврала Таня.

Пока Шурка возился с пуговками и лямками, Таня увидела, как продавщица, кивнув напарнице в такой же белой шапочке, отошла к черному блестящему телефону и сняла трубку.

— Шурка, бежим, — прошептала Таня.

Они выкатились в торговый зал, выскочили на улицу, застегиваясь на ходу. Вслед им недоуменно смотрели покупатели.

Шмыгнули в ближайшую подворотню.

— Таня, это что же, нам теперь всегда от всех бегать придется?

— А я откуда знаю! — сердито буркнула Таня, осторожно высовываясь.

Погони не было.

— Горизонт чист, — кратко объявила она. Но вместо того, чтобы выйти на улицу, прислонилась к стене, согнув одну ногу в колене и уперев подошвой в стену. — Пока понятно только, что Ворон — это не выдумки.

В другой раз Шурка с превеликой радостью бы завопил: «А я тебе что говорил!» Но сейчас лишь испуганно посмотрел на сестру.

— Я только не пойму: почему она сказала «они». Старуха. Она сказала «они». А дворник сказал «ворон».

— Наверно, их было два. Ворона.

Таня посмотрела на брата.

— Ты что, не понял?

— Что?

— Они бы и нас тогда забрали.

— Кто?

— Нам повезло. Они не догадались, что шкаф — это дверь в нашу комнату.

Шурка вспомнил: точно! В ту ночь кто-то стукнул из коридора в дверь детской. Стукнул, подождал и потопал дальше.

А вторую ночь они провели на чердаке. «Они» этого знать не могли. Или он. Ворон.

Шурка представил себе обычную уличную ворону, только большую. В их коридоре. В их комнате. Ворона наклоняется над кроваткой Бобки, клювом приподнимает Бобку за рубашечку… Нет, это не могло быть правдой! Так не бывает!

— Пошли. Надо поесть, — сказала Таня, подхватила футляр со скрипкой и решительно двинулась к полуарке, которая вела на улицу.

Шурка поплелся за ней.

Они не знали, сколько часов вот так болтались по городу, следуя петлям каналов, стежкам переулков, ровным прямым линиям улиц. Что-то жевали. Опять шли.

День быстро выгорел. Показался оранжевый край неба. Стало темнеть.

Постепенно в Таниных шагах появилась целеустремленность. Шурка понял, что они на пути к тете Вере. Надо было выйти к Неве. Увидеть вдали золотой шпиль Петропавловской крепости, а за голыми, но густыми деревьями — голубые купола мечети. Туда неторопливо вел мост — сам широкий и длинный, как проспект. Видимо, к Неве Таня и шагала. Шурка понадеялся, что она знает дорогу.

Ехать в трамвае, под испытующим взглядом кондукторши, они побоялись.

— Она не знает, что мы к ней идем, — вдруг заметила Таня.

— Кто?

— Тетя Вера.

Если только мама сама ей не позвонила.

Таня подумала: а что если и тетя Вера?.. Что если, увидев их, она криво откроет рот, завопит: «Милиция!»

Она замедлила шаг. Остановилась.

Ноги ныли. Ступни замерзли, от каждого шага кололо как иголками.

В домах начали загораться окна. Их теплый свет казался издевательским.

— Таня, идем, — позвал Шурка.

— А если нам так и придется от всех всю жизнь бегать?

Сестра кусала губы. Под глазами у нее были тени. А на лбу — морщинка.

Шурка не знал.

— А если мама и папа правда… такие?

— Какие?

Шурка не в силах был выговорить страшное слово.

— Как дворник сказал.

У Тани сузились глаза, затрепетали ноздри.

— Может, они не всё нам рассказывали!

Они не смотрели друг на друга. Положили локти на гранитный парапет, стали делать вид, что смотрят на воду. Она казалась лиловой.

— Идем, — наконец заговорила Таня. — Холодно. Темнеет.

Они свернули в сумрачную арку, через которую Мойка входила в Неву. В арке шлепало и хлюпало, блики плясали на сводах. Вышли. И вдруг стало очень много неба и воды. Нева медленно несла себя прочь из города.

— Смотри, — показала Таня.

В воздухе, распластав крылья, висели чайки. Они казались вырезанными из фольги. Чайки позволяли ветру снести себя на сторону, затем несколькими ударами крыльев возвращались на исходное место — и по новой.

Ветер обшарил Шурку под пальтецом. Таня потуже натянула на уши шапочку. Над широкой рекой ветру было где разогнаться.

Вид у Тани был решительный.

— Я не хочу больше ни с кем разговаривать, — торопливо предупредил Шурка.

Вдруг разом, по всей длине набережной, налево и направо, зажглись молочным светом фонари. Вечер.

— Давай уже скорее придем к тете.

— Сдаешься? — глаза у Тани опять сузились. — Сдаешься? Так и скажи, несчастный ты трусишка.

Она подбежала к гранитному парапету.

— Товарищи чайки! Товарищи чайки!

— Таня, перестань! Не смешно!

— А я не смеюсь, — грубо отрезала сестра.

— Таня!

— Кого нам еще спрашивать? Если все остальные на нас кидаются, как на злодеев. Как будто мы воры или хуже… Товарищи чайки!

Шурке показалось, что ветром чаек пригнало ближе. Чайкам, похоже, достаточно было чуть изменить наклон крыльев — и ветер нес их куда им хотелось.

— Таня!

— Трус, — отрезала Таня и опять закричала: — Товарищи чайки!

Одна из них, хлопая крыльями, опустилась на парапет. У нее были ярко-желтые ноги, оканчивающиеся ластами, а глаза — оранжевые, рыбьи. Чайка оправила клювом завернувшееся перо.

Таня торжествующе оглянулась на Шурку: мол, видел?

— Товарищ чайка, мы совсем одни. Что же теперь делать?

Чайка несколько раз переступила с ноги на ногу.

— Берите пример с нас, — голос у нее был пронзительный и тонкий. — Мы сами по себе. Никому ничего не должны — и нам никто не должен. Свобода!

— Если вас послушать… — встрял Шурка.

— Молчи, трус, — перебила его Таня. И повернулась к чайке: — Поздно. Мы должны как-то найти маму и папу. И Бобку — это наш брат, он маленький.

— Поздно, — скрипнула чайка, наклонив голову. То ли она соглашалась с Таней, то ли возражала ей. Ветер пробегал по ней пушистой волной. — Поздно, — повторила чайка.

Возможно, она имела в виду всего лишь то, что солнце скрылось, на город шла ночь.

— Можно я вас кое о чем спрошу? — печально посмотрела на нее Таня.

— Спросите.

— Можно я вас поглажу?

Чайка, переступая ластами, повернулась к ней боком. Таня осторожно протянула руку. Чайка оказалась удивительно гладкой и плотной на ощупь.

Шурка немного рассердился на Таню за эти девчачьи глупости. Чайкам же сверху всё видно. Вот кого надо спросить по существу!

— Черный Ворон! — крикнул Шурка, выныривая из-под Таниного рукава к чайке. — Слыхали про такого?

Чайка с шумом подбросила себя в воздух и в мгновение ока была уже высоко.

Ее уже было не отличить от остальных.

— Ворон! Ворон! Ворон! Там! Там! Там! — то ли плакали, то ли хохотали они, качаясь на ветру.

— Таня, Ворон там! Таня! Бежим! — забился, завопил Шурка, рванувшись к домам. Таня сломя голову помчалась за ним.

Они юркнули в подъезд на набережной. Косой луч от фонаря проходил сквозь мутноватое, давно не мытое окно и показывал, что пол выложен цветной плиткой. На площадке в полумраке белел мраморный амур с отбитым крылом. Когда-то, еще при царе, этот дом был богатым и роскошным. Теперь, как и тот, где жили Таня и Шурка, его заселили новыми жильцами, роскоши никогда не видавшими, — по семье в каждую комнату. Потому что в советской стране все равны.

— Кто там был? — шепотом спросила Таня, неслышно опуская на пол футляр.

— Не видел, — прошептал Шурка.

— Ты же крикнул «Ворон»! — Таня с досадой всплеснула руками.

— Это они крикнули «Ворон»… а я подумал… Таня! Я читал, у чаек знаешь какое острое зрение!

— Ах ты трус…

Таня с досадой пнула футляр. Скрипка охнула.

На набережной слышался шум мотора.

— Паникер несчастный, — голос Тани зазвенел. — Ты только зря спугнул чайку. Из-за тебя мы ничего у нее не узнали! Трус!

— Я трус?!

— Несчастный трус! Из-за тебя всё! Трус! — Таня затопала ногами.

— Я не трус!

Шурка рванул на себя ручку двери. И выскочил из подъезда.

Совсем рядом громыхал мотор.

— Ой, — сказал Шурка.

— Шурка, стой!

Но Шурка ловко схватил валявшийся рядом огрызок палки и вставил снаружи между дверными ручками.

Потом он не мог объяснить, почему так поступил.

— Не могло же быть, Таня, что я тогда что-то понял? Не могло же?..

Напрасно Таня трясла изнутри дверь.

— Шурка! — неслось из-за двери. — Открой!

— Таня, не ори, — Шурка старался говорить спокойно. — Тебя потом кто-нибудь из жильцов выпустит. Не бойся! Главное, иди к тете!

«Я найду маму, Бобку и папу».

— Шурка! Ну я тебе задам! — завыла Таня из заточения.

Шурка прижался спиной к двери, словно надеясь унять ее толчки: Таня билась плечом изнутри. Вдоль набережной прыгали столбы света.

— Шурка, не глупи!

«Ворон сам меня к ним отнесет». Шурка бросился прочь от подъезда с плененной Таней. Чтобы не выдать сестру. Побежал по мостовой.

Черный Ворон крался не спеша по набережной, словно прислушиваясь к домам и окнам.

Он казался огромным, но в остальном совершенно обычным — таких полно на улицах. От этого становилось особенно жутко. Поблескивали черные лакированные крылья.

Шурка бежал ему навстречу, размахивая руками.

Сердце билось до боли. Было очень страшно.

«Я не трус, — приказал себе Шурка. — Я докажу».

— Эй!.. Эй вы!.. Вы меня ищете.

Ворон остановился. Шурка прямо стоял перед ним. Под мышками сделалось горячо. Круглые глаза Ворона без всякого выражения смотрели на Шурку.

И Шурка сказал:

— Я здесь.

Глава 7

Ворон, похоже, любил серый цвет. Всё было либо серым, либо сероватым. Либо серого оттенка.

Иногда к серому примешивали какой-нибудь другой. Совсем чуть-чуть. И, видно, лишь когда иначе было никак не обойтись: например, не хватало краски.

Стены от пола до середины были серо-зелеными, а выше — серо-желтыми. Серо-бурыми были плитки пола. Тускло светили лампы в металлической сетке. От этих стен и света Шурке сразу захотелось спать.

— Прямо сидеть! — рявкнула на него женщина в серой косынке. Она сидела за большим столом. И выглядела как два серых квадрата, поставленных друг на друга: квадрат-блуза, квадрат-юбка, а под ними ноги-тумбочки в серых чулках и серых войлочных туфлях.

От окрика Шурка испуганно выпрямился. На миг ему показалось, что он узнал ее: тетя Дуся?

Женщина наклонила голову в серой косынке и снова принялась строчить в большой конторской книге.

Нет, откуда здесь быть тете Дусе… Померещилось.

Шурка мысленно окрестил квадратную женщину Тумбой.

Окно в комнате было. До половины оно было закрашено серо-белой краской. Как будто здесь не хотели, чтобы кто-нибудь заглянул снаружи и увидел… Что?

Шурка не знал, где он. Он помнил, как бежал по набережной, как стояли, склонив голову, фонари. Как его схватили поперек туловища. Как было темно и пахло табаком. Темно и тряско. Потом опять темно. А потом — вот эта женщина. Она расписалась на листке и поволокла его сюда.

Не женщина — Тумба.

Она грохнула стулом, встала. Выдвинула ящик стола, что-то оттуда взяла.

Подошла к Шурке. Окутала его по самый подбородок сероватой простыней. У самого уха защелкало. Шурка почувствовал, как к его шее и голове стали прикладывать что-то холодное. Увидел, как на колени стали падать клоками его собственные волосы. Щелкая машинкой, женщина прокладывала на Шуркиной голове дорожки. Клоки мягко валились на колени и плечи, скатывались по простыне на пол. Голове стало прохладно, кое-где жгло.

«Как там Таня, как Таня… — думал Шурка. — Только бы ее не поймали».

Ему не было страшно. Шурке казалось, что он затаился и замер внутри самого себя, как заяц в норе.

— Раздевайся, — прогудела огромная женщина.

Шурка с трудом справился с непослушными пуговицами.

Почему же дрожат пальцы? Ведь ему не страшно.

Он аккуратно сложил свои вещи на ботинки. И стоял голый, дрожащий; пол под ступнями казался ледяным.

Женщина всунула ему в руки серую стопку. Здешняя одежда напоминала пижаму.

— Ботинки велики, — сказал Шурка.

— Что?! — вдруг заорала Тумба. — Да ты спасибо скажи!

Она хлопнула обеими ладонями по столу. Шурка вздрогнул.

— Вражеский гаденыш. Тебе ноги надо бы оторвать, а не ботинки на них цеплять. Скажи спасибо.

Да как она смеет?

— Никакой я не вражеский! Я советский!

Шурка сам удивился своему писклявому голосу.

— Враг. И шпион.

Она говорила «шпиён».

— И родители твои — враги и шпионы.

— Врете!

Та ахнула. Разинула рот.

Шурка сорвался с табурета. Бросился к двери. Дернул. Заперто. Он заметался по комнате. Шарахнуть стулом по крашеному стеклу — и в окно?

Маленькие свинцовые глазки без интереса наблюдали за ним.

Шурка схватил табурет.

Вдруг сильнейший удар в ухо оглушил его. Шурка упал, схватился за ухо. Изумление было сильнее боли.

— Вы… Меня?!

Шурка дрался и бывал бит не раз. Но то были дворовые драки. С мальчишками. Иногда дрался и с Таней. Старшая сестра была сильней, ему попадало. Но чтобы бил взрослый?..

— Надоел, — спокойно сказала женщина.

Она одной рукой подняла Шурку за шиворот, другой поставила на полу табурет, кинула на него Шурку.

— Прямо сиди, сказано.

Женщина нажала на металлическую пуговку. Где-то внутри здания зажужжал звонок.

Шурка трясся всем телом.

Где Таня? Как Таня?

— Шпионы твои родители. Шпионы и враги. Ты спасибо скажи. Тебя здесь человеком сделают. Перевоспитают.

Шурка трясся всем телом.

Не нужно, нельзя было выскакивать из подъезда! Как он мог подумать, что справится в одиночку!

Только бы не поймали Таню, думал он.

Вошел опрятный мужчина в сероватом халате и серых нарукавниках. Повесил Шурке на шею деревянную табличку с какими-то цифрами.

«Королек за год истребляет 1 000 000 вредителей», — вдруг вспомнил Шурка юннатов. Руки его сделались будто ледяными. Мужчина в халате с щелчком расставил черную треногу. Усадил наверх фотоаппарат. Поднял повыше серую тарелку на ручке.

— Смотри сюда.

Голос у него был приятный, мягкий. А глаза равнодушные.

Шурка загнанно уставился, куда тот показывал. Тарелка вспыхнула ослепительным светом. Шурка заморгал. Мужчина снял с него табличку, сложил треногу и вышел.

— Ботинки, — напомнила Тумба.

Шурка сунул ноги в ботинки.

От вспышки перед глазами еще плыли черные пятна, окаймленные белым.

Тумба за шиворот поволокла его по коридору. Узкий длинный коридор казался бесконечным. На высоком потолке горели лампы в металлической сетке. Большие ботинки хлопали задниками, едва не спадали с ног. Тумба толкнула могучей рукой в веснушках высокую тяжелую дверь.

В комнате стоял серый свет. Как бывает в дождливый день.

Широкая красная дорожка вела от самой двери к исполинскому письменному столу. На подносе уютно стоял чай. Над столом строго смотрел носатый портрет. Под ним Шурка увидел военного. Тот махнул рукой: сюда.

— Куда прешь! — рявкнула Тумба. — Назад!

Шурка вжал голову в плечи. Кого слушать?

— Своими ногами вражескими ковер топчешь. По голому полу иди!

Она ткнула Шурку в спину. Он послушно застучал ботинками по краю.

Военный, не произнося ни слова и не глядя, словно никакого Шурки перед ним не было, открыл коробочку. В ней лежала фиолетовая подушечка.

Выворачивая Шуркины руки, как будто Шурка был неживой, военный по очереди крепко прижал каждый его палец к подушечке, потом оттиснул на бумаге. И, наклонив лакированную голову с белым пробором, принялся что-то писать.

Тумбе он даже не кивнул.

Та подобострастно попятилась. Выволокла Шурку из комнаты.

Снова длинный коридор. Снова тусклые лампы. Снова серые стены.

В другой комнате ему выдали серое кусачее одеяло.

В следующей — куцее серое пальтецо и серую кепку.

Последняя оказалась спальней. От скрипа двери по комнате прошло неуловимое движение. Замерло.

Шурка не верил своим глазам. От стены до стены плотно стояли одинаковые металлические кровати под одинаковыми серыми одеялами. Подле каждой, вытянув руки по швам и глядя перед собой, стояли дети в сереньких пижамах. Женщина толкнула Шурку к пустой кровати. Дверь хлопнула.

По комнате снова прошло движение. Все ее обитатели словно выдохнули. Кто-то сел. Кто-то лег. Кто-то подошел к приятелю.

Двое осторожно, выписывая круги и петли, приблизились к Шурке. Бледненькие существа с ежиком волос молча и серьезно его рассматривали. Шурка делал вид, что не видит их. Расправил свое одеяло, подоткнул края, как на остальных кроватях.

— Скажите, вы мальчик или девочка? — пролепетало одно существо.

Шурка повернулся. Вся комната слушала.

— Я мальчик, — звонким голосом сказал он и приготовился драться, если понадобится.

Существа посмотрели на его сжатые кулаки. Второе — не то, которое спрашивало (а может, и оно), — тихонько засмеялось.

— Вы не бойтесь, здесь только шпионы и враги народа.

Шурка подумал, что сейчас умрет.

— Я не враг! — выкрикнул он. — Не шпион!

— Я Зоя, а это Митя, — словно не расслышав, представились существа.

— Я не враг!!! — громче крикнул Шурка.

— А как вас зовут? На самом деле?

Вопрос поразил Шурку. Что они здесь, все сумасшедшие?

Внезапно затрещал громкий звонок. Он словно ввинчивался в здание от подвала до чердака. Серые дети, молча толкаясь, быстро построились в пары. Зоя и Митя, которых Шурка по-прежнему не различал, затащили его перед собой. Рядом с ним встал какой-то лопоухий мальчик.

— Меня зовут Аня, — сказала «мальчик» и добавила: — По-настоящему.

— Шурка, — сказал Шурка всем трем и повторил, хотя и не понимая здешнего порядка: — По-настоящему.

«Пусть только Ворон здесь покажется, — пообещал себе Шурка. — Я спрошу его прямо. Пусть отвечает!»

Колонной дети потопали по коридору вслед за тощей унылой женщиной в серой форме, как у всех здесь.

На входе стояла уже знакомая ему Тумба. В руках у нее был листок. Сверяясь с ним, Тумба выкрикивала:

— Вилор! Ноябрина! Тракторина! Марлен! Динара!

Дети по очереди парами просачивались внутрь. Тумба ставила галочки в своем списке. Внутри все молча рассаживались за столами.

— Коммуний! Владилен! Рэм! Октябрина! К большому удивлению Шурки, при слове «Октябрина» Аня двинулась вперед.

— Сталюд!

Шурка остался стоять, дожидаясь, когда его вызовут.

— Сталюд! — рявкнула Тумба.

— Иди, иди, — испуганно зашептали ему в спину Зоя и Митя.

Шурка пожал плечом. Не такой он дурак, чтобы дразнить злобную Тумбу.

Но Тумба вдруг схватила Шурку за ухо, так что слезы брызнули, и заорала в самую ушную раковину:

— Сталюд!!! Оглох ты, что ли?!

И пихнула внутрь.

На Шурку дохнуло влажным паром.

Стены в зале были кафельные, а потолок казался низким из-за белесого чада. Теснились столы и стулья. Пахло едой. Это была столовая.

От стены до стены тянулся плакат с большими буквами: «Когда я ем, я глух и нем».

Шурка сел рядом с Аней-Октябриной. Ухо его горело от боли. Митя и Зоя сели напротив.

Перекличка продолжалась. Порхали имена одно страннее другого. Людей так не называют!

Дети всё просачивались и рассаживались.

— Какой еще сталюд-страхолюд? — возмутился Шурка, но, на всякий случай, шепотом.

— Сталин любит детей. Сокращенно — Сталюд, — объяснила Аня-Октябрина.

Митя добавил:

— Тебя теперь так тут зовут. Тут.

— Что за чушь! Сталин — друг детей. А тут что-то возмутительное творится! — рассердился Шурка.

Его новые приятели и ухом не повели.

Митя сказал:

— Я — Ворс, а она — Нинель, — он кивнул на Зою. — Это Ленин, только задом наперед: ленин — нинел.

— Чего-о-о?

— Ты лучше запомни и откликайся, — тихо заметила маленькая Зоя. — А то хуже будет.

— А ну не болтать! — заорала с другого конца столовой Тумба.

Поварихи в серых халатах и колпаках, обняв большие серые кастрюли, из которых валил пар, принялись ходить вдоль столов, шлепая из половника в тарелки серую жижу.

Шурка получил серую оловянную тарелку и оловянную ложку. В тарелку шмякнулась сероватая каша.

— Жри, враг.

Шурка хотел сказать: не буду. Но увидел у своего носа большой веснушчатый кулак. Погрузил ложку в кашу.

— Спасибо скажи, что кормят тебя, врага.

Рядом со стуком брякнулся на стол стакан с буро-серым чаем.

В горле у Шурки сжалось: проглотить эту безвкусную слизь было невозможно.

— Ты делай, как она говорит. А то хуже будет, — шепотом посоветовала Зоя. — Запей.

Шурка с ужасом ждал, как живот скрутит, его вырвет проглоченной кашей-слизью — на стол, на колени, на пол, — и страшная баба опять будет его бить.

Но ничего такого не случилось. В животе потеплело.

— А где твоя мама? А твоя? Где ваши родители? — шепотом спросил он своих новых друзей.

— У нас нет родителей.

— Так не бывает. У всех есть. Даже у мух.

— Здесь ни у кого нет родителей.

Шурка хотел возразить. Но вдруг почувствовал, что ему уже неинтересно.

И потекли серенькие дни.

После завтрака их отводили в большой зал со стеклянным потолком, откуда лился серый свет. Лошадками стояли швейные машинки.

Машинку Шурка освоил сразу. Нечего там было уметь. Поднял лапку. Вставил два серых квадрата. Прострочил с трех сторон.

Квадраты лежали слева. Направо надо было класть готовые мешки.

Между рядами склоненных над шитьем фигурок прохаживалась Тумба.

— Скажите спасибо, что вас учат полезной профессии, — нудела она.

В руке качалась длинная деревянная линейка. Заметив кривую строчку, Тумба говорила со смаком:

— Вытяни руки.

Взвивалась линейка. Растопыренные пальцы обжигал плоский удар.

Все старались. Старался и Шурка.

Из-под иглы ползла серая мешковина. Машинки тарахтели. Звук отскакивал от голых стен.

В первый день ему казалось, что он не выдержит и часа. У него и на уроках-то начинало чесаться по всему телу от неподвижного сидения за партой. Но тут быстро привык. От трескотни машин, от напряженного вглядывания в прыгающую по строчке иглу голову будто обертывали ватой.

Время куда-то проваливалось. Стопка слева постепенно таяла. Стопка справа росла.

И вот уже обед. Во влажном тумане раздавали сероватую еду.

Потом парами вели гулять во двор. Или читали газеты.

Всех рассаживали на жесткие стулья. Тумба или другая надзирательница, Носатая, с хрустом встряхивала толстые сероватые листы, придвигала лицо близко к буквам. Читала вслух. На нее покорно смотрели лица. От стрижки ежиком, от бессмысленной тупости выражения они казались одинаковыми. Или постепенно становились такими в самом деле?

Голос бубнил те же самые слова: «шпионы», «вредители», «враги народа», «подвиг», «патриотизм», «родина», «вождь». Сегодняшняя газета была точно такой же, как вчерашняя, и позавчерашняя, и завтрашняя.

Ужин.

Дни слипались в сероватый ком.

Шурка уже не помнил, как давно он здесь. На него сошло спокойное равнодушие. Шурку уже не беспокоило, как там Таня: выбралась ли она из парадной, нашла ли тетю. Как, кстати, звали тетю? — не мог вспомнить он. Лера? Эра? И не стал вспоминать дальше: да ну ее. А затем мысли о Тане пропали совсем.

Иногда как будто луч пробивался внутрь. Случалось это по утрам. В голове возникали картины. Мужчина в пальто прутиком чертит на снегу автомобиль. Папа? Какая-то женщина лежит на диване, укрылась пледом. Мама? Лица не видно из-за бахромы. Какая-то девочка кормит птиц — сыплет крошки в кормушку за окном. Кто она? А кто этот малыш в шерстяных штанишках? — волновался и никак не мог вспомнить Шурка.

Но их вели на завтрак. И после серой вороновой кашки и серого воронова хлеба тревога исчезала, воспоминания тоже: как будто вынули занозу.

Ровно тикали дни и ночи. Стучали иглы.

Пока не случилось вот что.

Был ужин. Плакат со стены сердито напоминал: «Когда я ем, я глух и нем». Между рядами сновали поварихи с кастрюлями. Стучали ложки. Шурка опустил свою в серую кашу.

Где-то в коридоре словно выстрелил визг. Стук ложек умолк. Головы поднялись как одна. Даже поварихи остановились.

— Укусила, гадина! — визжал голос Носатой.

— Всем сидеть! — приказала Тумба.

С линейкой в руке она ринулась в коридор на помощь. Дверь осталась нараспашку.

Приближался шум, топот, пыхтение. Шурка увидел, как Тумба и Носатая протащили мимо упиравшуюся девчонку.

Сердце у Шурки упало: Таня! И страшно забилось вновь: нет, не Таня.

Волосы девочки были наполовину выхвачены машинкой. Торчали клоками.

— Это ошибка! — кричала, извиваясь, девочка. — Я не враг! Я пионерка! Мой папа не враг! Не враг! Я напишу товарищу Сталину! Ошибка! Пустите меня!

Тумба и Носатая изо всех сил старались ее удержать, перехватывая то за руку, то за ногу. Со стороны казалось, что все трое танцуют какой-то дикарский танец.

Крики делались всё тише, вот уже одно эхо было слышно в коридоре. Всё смолкло.

Опять поплыли мимо колпаки поварих, кастрюли, перехваченные под ручки полотенцами. Застучали ложки.

— Слышали?! — воскликнул Шурка. — Зоя? Митя? Аня? Слышали?

И вдруг уставился на стол: кусок хлеба исчез. Не может быть! Шурка повертел головой.

— Ты!.. — воскликнул он.

Рядом Зоя-Нинель изо всех сил работала челюстями, щеки ее ходили ходуном, а взгляд, которым она ответила Шурке, был виноватый, испуганный. И Шурка осекся. Девочка торопливо проглотила украденный хлеб. Шурка уставился в стакан с мутным чаем.

— Дай ему другой кусок, — крикнула одна повариха другой.

— Еще чего! — завопила та. — Государство на этих врагов тратится. А они тут жиреют! Обойдется!

Все смотрели в свою тарелку, сосредоточенно подгребая ложками. Шурка запнулся взглядом о плакат: «Когда я ем, я глух и нем».

В дверь с шумом ворвалась Тумба. К руке она прижимала серую тряпку.

— Жрете, гады? Ну жрите, жрите, пока государство кормит, — пробурчала она, разматывая тряпку: девочка ее укусила. — Не кормить вас надо, а…

Шуркины мысли метались: «Ошибка. Вот оно, слово! И я здесь по ошибке! Я не враг. И мама, папа, Бобка… Не враги… Папа! Мама! Таня!.. Я должен их найти».

Он был так взволнован, что не огорчился и не обиделся из-за хлеба.

— Зоя, — тихо позвал он.

Быстрый взгляд — как две мышки метнулись.

— Это не я! — испуганно отозвалась та, торопливо жуя и проглатывая. — Я не брала!

— Ты не поняла. Мне не жалко.

Зоя поспешно проглотила. Глаза ее были скошены в Шуркину тарелку.

— Я съем твою кашу? Если ты не хочешь.

— Почему ты здесь?

— Не знаю. Так надо.

— Твои папа и мама не враги.

— Если я здесь, значит, они враги, — равнодушно ответила Зоя-Нинель. — Невиноватых не наказывают.

— Это не ты так думаешь, — зашептал Шурка.

— Я есть хочу-у-у, — захныкала девочка.

— Ма-а-алчать! — подскочила к ним Тумба. — Когда я ем, я глух и нем!!! — заорала она Шурке в самое ухо.

А Зоя быстро подменила его полную тарелку на свою пустую и принялась жадно работать ложкой, запихивая кашу в рот.

Все остальные демонстративно отвернулись.

Шурка покорно выпил остывший чай и вместе со всеми потопал в спальню.

А утром их снова повели в столовую. Шурка, с которого постоянно спадали огромные, не по размеру, ботинки, замешкался. И вдруг увидел их колонну со стороны: все в сереньких пижамах, все без волос — и от этого какие-то особенно ушастые и глазастые.

Шурка не мог различить ни Аню, ни Зою, ни Митю. «А я? А меня? — подумал он. — Я такой же, как они. Таня никогда меня не узнает!»

Он возил ложкой в тарелке, словно на дне ее можно было увидеть Танино лицо. Но серая слизь снова расползалась, покрывала все.

Вдруг кто-то больно ущипнул его за спину. Шурка обернулся — направо, налево, — но нет, все жевали, остекленело глядя перед собой. А когда снова повернулся, хлеба не было.

Шурка изо всех сил старался больше не думать о еде. Но голод поскребывал когтями в животе.

Трещали швейные машинки. Шурка вертел ручку. Желудок ломило от голода. Пыльный запах мешковины забивался в ноздри. Тускло блестели склоненные остриженные головы.

— Зоя, — шепнул Шурка.

Вдруг в стене открылись два глаза. Они уставились прямо на Шурку. Взгляд был пронзительным и неживым одновременно.

Шурка вздрогнул, быстро уставился на ползущую под иглой мешковину.

А когда снова — осторожно — посмотрел на стену, глаз не было. Стена как стена. Серо-зеленая до половины, выше — серовато-желтая.

От голода мерещится, понял Шурка. Он читал, как у арктических путешественников от голода начинались видения. Бывает. Полярники призывали на помощь силу воли. Справились они — и он тоже справится.

— Зоя, — под покровом общего шума снова зашептал Шурка сгорбленной худенькой спине впереди. — Я не злюсь из-за хлеба. Честное советское!

Спина немного выпрямилась. Она слушала.

— Зоя, — Шурка перевел дух и шепнул еще тише: — Давай отсюда сбежим?

— Зачем? — спина снова безучастно согнулась над шитьем.

Шурке опять показалось, что со стены глянули глаза, уже в другом месте. Он зажмурился — надоели эти видения! — поморгал. Тьфу, проклятый голод. Снова открыл. Конечно же, на стене не было ничего.

— Зоя…

Пауза.

— Как?

— Есть план.

Спина слушала, затаив дыхание.

— Главное, вдвоем. Один подсадит. Второй подтянет. И в форточку.

— А куда потом? — прошелестела Зоя.

— Сталюд!!!

Тумба выросла откуда ни возьмись.

— Встать!

Шурка вскочил, вытянув руки по швам и таращась перед собой.

— С кем ты болтал?

— Ни с кем.

— Отвечай!

— Ни с кем я не разговаривал.

— Та-а-ак, — Тумба слегка похлопывала себя линейкой по ладони.

— Сам с собой, — упорно твердил Шурка.

— Нинель!!! — рявкнула Тумба страшным голосом, так что все подняли головы. Треск машинок смолк.

Зоя медленно поднялась. Тоненькая шея жалобно торчала из широкого воротника. Уши на остриженной голове пылали.

— Руки, — приказала Тумба.

— Я сам с собой разговаривал! — выкрикнул Шурка.

— Руки! Перед собой.

Шурка и Зоя-Нинель протянули вперед дрожащие растопыренные пальцы.

Взвилась линейка. Плашмя обрушилась на Зоины руки. Еще и еще.

По щекам Зои медленно и бесшумно полились слезы. За крик тоже наказывали.

Тумба сделала несколько шагов. Размахнулась пошире. Линейка свистнула.

Шурка зажмурился, ожидая страшного удара. Стиснул губы.

Шмяк! Зоя вскрикнула.

Не почувствовав удара, Шурка открыл глаза. На шее Зои, там, где хлестнула линейка, алела и надувалась широкая алая полоса.

— Теперь все уяснили? — Тумба обвела свинцовым взглядом серенькие фигурки, словно удав — мышат.

Шурку она не тронула.

Затрещал звонок. Все поднялись. Накрыли машинки чехлами. Стали строиться в колонну.

— Зоя! — протиснулся позади нее Шурка.

Она не ответила.

— Прости. Тебе больно?

Молчание.

— Нинель, — попробовал Шурка.

Аня-Октябрина оттеснила его назад, молча толкнув плечом.

— Да я же… Аня!

Митя-Ворс молча повернулся спиной. Затем встрял еще один и еще.

— Я не специально. Честное слово!

Шурку оттеснили в хвост колонны.

— Ребята!

Но только серые спины были ему ответом.

С Шуркой больше никто не разговаривал.

С ним никто не захотел встать в пару.

— Марш! — приказала Тумба.

И колонна, шаркая ботинками, потянулась по коридору в столовую.

В столовой от Шурки норовили отодвинуться подальше. Пересесть было нельзя. Зоя, Митя, Аня сидели, словно отпрянув от него. Смотрели в кашу.

— Зоя… Аня… Ребята…

От обиды Шурка не мог есть. В горле першило, стояли слезы.

«Может, успею заснуть», — подумал Шурка, заворачиваясь в серое одеяло.

— Ой! — вдруг раскрыл он глаза.

В спальне было темно. В голове внезапно появились ясные цветные картины. Вот мама в зеленом шелковом платье. Папа делает гимнастику. Таня читает, грызя сухарик. Вот его кровать. Ширма в детской. Бобка на горшке. Танина скрипка. Дверь. Улица. Дверь. Мама. Папа. Бобка. Таня. Бобка. Папа. Таня. Мама.

Шурка вскочил на постели. Над рядами серых кроватей неподвижно висел сон. Шурка вдруг услышал: вдыхают все разом и выдыхают как по команде.

Он снова лег. Осторожно, словно прижимая к груди живой цветок. Опять принялся вызывать цветные картины.

В окно скользил лунный луч. Ровные ряды кроватей. Ровные серые холмики. Шурке на миг стало не по себе: ему померещилось, что это кладбище. И даже спинки кроватей походили на могильные плиты.

Шурка сел на кровати, тяжело дыша. По спине соскользнула капля пота.

Теперь он различал в темноте одинаково обритые головы. Слышал, как дышали и посапывали. Но спокойней не стало, сердце кувыркалось в груди.

Шурка откинул одеяло. Бесшумно прошел через всю спальню.

Он не знал, что делает. Но лежать в темноте было невмоготу.

Осторожно отворил дверь. Коридор уходил в обе стороны длинными пустыми рукавами.

Там было темно и тихо. На полу лежали серые квадраты лунного света, падавшего из незакрашенной половины окон. Шурка старательно обходил их на всякий случай. Издалека доносился звук, как будто кто-то скатывал картофелину по крыше. Дожидался, пока она остановится. Пускал следующую. Потом еще.

Звук делался всё ближе и ближе. Стал оглушительным. Уже не картофелина. Казалось, самолет пытался запустить моторы.

Шурка замер.

Коридор делал поворот.

Шурка прижался к стене. Тихо сел на четвереньки. Осторожно выглянул из-за угла.

На стуле, запрокинув голову и вытянув ноги-тумбы, спала Тумба. Рот ее был открыт, из него вырывался зловонный храп. Настольная лампа под зеленым козырьком бросала ненужный круг света. В круге лежал ключ. Огромные руки прижимали к животу книгу.

Что-то ворохнулось.

Надзирательница всхрапнула, дернула ногами. Шурка отпрянул за угол. Книга встрепенулась в ее руках. Из нее выпал прямоугольник, плавно скользнул прямо перед Шуркой.

Фотокарточка легла лицом вверх. Юная дама в огромной, как колесо, шляпе с белыми розами. Фотография была чуть желтой, да и шляп таких не носили уже давно. С царских времен.

Шурка вжался в стену. Карточка лежала в бледном круге света. Сам Шурка был в темноте. Сердце его ужасно колотилось, заглушая тяжелые шаги надзирательницы.

Тумба протянула руку к фотографии. Шурка смотрел на эту руку с толстыми пальцами: она казалась ему самостоятельным животным, какой-нибудь каракатицей. Фотография и эта рука принадлежали двум разным мирам.

Вдруг на стене, над самой фотокарточкой, открылись глаза.

Шурка затаил дыхание.

Глаза были чуть сонные, беспомощно блуждали, щурясь. У Шурки колени подогнулись, спина взмокла. Он только молил, чтобы они не уставились на него.

— Тань, ты мне не веришь, что ли?

— Верю. Конечно, верю. Просто…

— Ну вот совсем человеческие глаза!

— Просто бывает, что люди выдумывают.

— Врут?

Таня покачала головой.

— Не обязательно. Вернее, да, но не для того чтобы всех одурачить. Или чтобы их все слушали. Иногда они просто не понимают, что происходит, поэтому объясняют, как умеют, и сами в это верят. Как мы верили, что с нами говорят птицы.

— Но они с нами разговаривали!

Таня помолчала.

— Теперь я уже не уверена.

— Зачем мне врать? — обиделся Шурка.

— Я не говорю, что ты врешь! Но… Иногда лучше немного придумать и поиграть, чтобы спрятаться от того, что было по правде.

— Но я их видел!..

Он их правда видел. Эти глаза.

Рука быстро цапнула фотокарточку. Глаза распахнулись. Поздно. Глаза посмотрели вверх. Видимо, Тумбе в лицо. Они были уже совершенно проснувшиеся. Холодные, бдительные, пронзительные.

Шурка услышал, как Тумба тихонько запела.

Как не похожи были эти звуки на ее обычный носорожий рев!

Она пела колыбельную.

«A-а, а-а…» — баюкал ее голос. Он был немного испуганный. Как будто Тумба баюкала ядовитую кобру.

Глаза опять подернулись сонной дымкой. Несколько секунд Шурка видел борьбу: злой беспощадный взгляд то выныривал на поверхность, то подергивался сонной пеленой. Наконец глаза пропали.

Тумба еще немного постояла, напевая свое «а-а, а-а…». Помолчала. И на цыпочках отошла. Пискнул под ее могучим телом стул. Захлопнулась, проглотив таинственную фотографию, книга. Тишина казалась бесконечной. А потом будто опять самолет начал безуспешно запускать мотор: «гррр-р-р-р-р», пауза, «гррр-р-р-р-р», пауза, «гррр-р-р-р-р»…

Шурка бесшумно скользнул из-за угла. Прокрался мимо. Тихо взял ключ, медленно опустил его в карман.

Он не выдержал — бесшумно открыл книгу. Вот она, девушка в шляпе. Сунул фотографию за пазуху. Надзирательница всхрапнула.

Шурка быстро шагнул из светлого круга в темноту. Замер. Всё было спокойно. Держась поближе к стене, он на цыпочках побежал по коридору.

«Что я делаю!» — ужаснулся Шурка. Вернуться в спальню, пока не поздно! Но знал: теперь поздно.

В квадрате серого лунного света он заметил тень. Крыса. Она тоже его заметила. Встала на задние лапки и принюхалась. Луна превратила ее усы в серебристый ореол.

«Вежливость творит чудеса», — вспомнил Шурка Танин голос.

— Уважаемая Крыса, не уделите ли вы мне немного своего драгоценного времени?

Крыса зафыркала, затряслась, качаясь из стороны в сторону. Она смеялась.

— Драгоценное? Очень мило. — Она облизнула лапку и провела по усам. — Но комплиментами сыт не будешь.

— У меня ничего нет, — честно ответил Шурка.

— Знаю, — ответила Крыса. — Здесь я знаю всё. Я знаю даже больше, чем они. Тшшш… Они тут повсюду.

— Уважаемая Крыса, — тихо-тихо прошептал он. — У меня есть только вот этот ключ. — Шурка поднял его повыше. — Может быть, он от кладовки? А в кладовке крупа, масло и много всего другого.

— С чего это ты такой добренький?

— Выведите меня отсюда.

— Куда? — искренне поразилась Крыса.

— Туда, — махнул рукой Шурка.

— Зачем? — усы у Крысы вздрогнули. Этого она понять не могла. — Чем тебе тут-то плохо? Накормлены, одеты.

Шурка промолчал: отвечать правду было бы невежливо — все-таки Крыса здесь жила.

Она увлеченно продолжала:

— Крыша над головой есть. На машинке шить учат. Сиди да радуйся. О тебе позаботились. Ни о чем не надо думать.

— Позаботились! — воскликнул Шурка. — Позаботились?!

— Тшшш, — вскинулась Крыса. Замерла, водя только ушами и усами.

Но стена была глуха и слепа.

— Мне вот никто не подаст хлеба на тарелочке, — с чувством произнесла Крыса.

— Помогите, — повторил Шурка.

— Дурак. От счастья бегаешь. — Она вздохнула. Но в глазах ее уже горел жадный огонек. — Ладно, давай ключ.

Крыса попробовала ключ на зуб.

— Может, он действительно от кладовки. А если и не от кладовки — неважно: там всё равно найдется чем поживиться. Мы, крысы, можем грызть всё. Идем!

И Крыса, волнисто изгибаясь, побежала в темноту. Шурка едва за ней поспевал.

Они миновали гардероб. На одинаковых вешалках висела одинаковая одежда.

Шурка на ходу сдернул пальто. Не примериваясь, схватил какую-то шапку. В другую руку — ботинки. Сунул в карман рукавицы.

Коридор тянулся, как черный туннель.

Вдруг у очередного угла Крыса запнулась. Шурка едва не наступил на нее.

Показала лапкой.

В сером лунном свете Шурка увидел, что из стены торчат два овальных листка, похожих на листки фикуса. Уши.

Он сглотнул.

Крыса лапкой провела себе по горлу, подняла скрещенные лапки перед мордочкой: мол, всё, конец, стоп.

Шурка, не дыша, вынул из кармана рукавицу. Обошел Крысу. Медленно, как под водой, размахнулся и пустил рукавицу по полу. Она, шурша, заскользила прочь. Уши прянули, повернулись на шум. А Шурка и Крыса на цыпочках бросились в противоположную сторону.

— Повезло, — шепнула Крыса, когда они удалились на безопасное расстояние.

Наконец у какой-то двери Крыса остановилась.

Шурка воспользовался передышкой. Стал надевать ботинки.

— Эй ты, дурак, — нетерпеливо приказала Крыса. — А отпирать кто будет?

— Так ключ же у вас.

— Дурак! Я не дотянусь.

Шурка взял у нее ключ. Повернул в замочной скважине. Дверь распахнулась.

Шурка от изумления разжал пальцы. Глаза уперлись в густой белесо-серый туман. Он медленно струился, завивался, как молоко, которым капнули в чай.

Крысе наконец удалось подпрыгнуть так высоко, что она повисла на ушке ключа, и они вместе упали на пол: звякнул ключ, шмякнулась Крыса.

В Ленинграде туманы не были редкостью. Но такого Шурка еще не видел. Ему стало не по себе.

— А то могу отвести в спальню, если передумал, — предложила Крыса.

Шурка помотал головой.

Крыса продела лапу в ушко ключа.

— Ну как знаешь. Если человек дурак — я бессильна.

— А где найти Ворона?

— Дурак.

— Да что вы обзываетесь всё время! — возмутился Шурка. — Лучше бы объяснили, как пройти.

— Тебя найдут.

Туман впереди казался плотным, как суфле. Будто проход в нем нужно было вычерпывать ложкой.

— Только вперед. И ничего не бояться.

— А кто меня будет пугать? — Шурка изо всех сил вглядывался в туман, но не видел ничего и никого.

Дверь позади негромко стукнула.

Шурка обернулся. Но дверь уже заволокло туманом.

Он немного постоял. Потом вытянул перед собой руки, чтобы не наткнуться на внезапное препятствие. И осторожно пошел. Поначалу медленно, потом быстрее. Потом побежал: вперед.

Глава 8

В тумане не было ни конца, ни края. Шурка быстро потерял чувство времени. Он не знал, как долго он шел, вытянув руки вперед и напрасно тараща глаза в белесый сырой воздух. Под ногами твердо стучал асфальт.

Постепенно над головой появились мутные голубоватые огни. В тумане они казались косматыми. Вскоре эти огни стали видны далеко вперед. Туман был уже не таким густым. По обе стороны потянулись темные громады домов. Где-то поодаль слышался негромкий плеск: река? В домах иногда одиноко светилось какое-нибудь окно, и Шурка, сам не зная почему, пригибался и трусил вдоль стен.

Погони не было.

Шурка понял, что бредет по набережной. Только он ее не узнавал. Дома зябко дремали в предутренней мгле. На деревьях Шурка увидел сморщившиеся бурые комочки. «Осень! — изумился он. — Сколько же я пробыл у Ворона?» Когда в последний раз он видел деревья, они дрожали на мартовском сквознячке. Значит, с тех пор успели вылезти почки, потом распустились листья, прожили лето и облетели. А казалось, прошла неделя, ну, может, две. А что если на самом деле прошел год? Два? Три?

«А вдруг мне уже все десять?»

Шурка даже зажмурился от ужаса.

Клочки тумана теперь уже лежали только в углублениях. С неба глядела большая луна. За гранитным парапетом тяжко плюхало, мерцали блики. Вдали, за тяжелым плеском воды, Шурка разглядел тусклый золотистый шпиль, по которому Луна провела светлую полосу.

Петропавловская крепость! Шурка обрадовался ей как другу. Оттуда до тетиного дома рукой подать. А там они вместе сядут за стол и разберутся, что делать дальше. Шурка радостно припустил, вглядываясь, не покажется ли в тумане мост на другой берег.

Но странное дело — шпиль не приближался, а удалялся.

Шурка припустил быстрее. Шпиль сделался совсем крошечным. Как будто смотришь в бинокль с обратной стороны. А набережная — та же самая.

«Что за ерунда? Чем быстрее я бегу, тем дальше оказываюсь», — сказал себе Шурка.

Впереди вынырнула сгорбленная фигура в пальто и рукавицах. А поодаль еще и еще.

— Эй! — крикнул Шурка.

Одна женщина обернулась.

— Тише, — испуганно шепнула она. — Ты зачем, мальчик?

— Я ищу… — начал Шурка.

— Тише! — шепотом воскликнула она. — Я поняла. Я знаю, что ты ищешь. Только не кричи. Иди, вон там женщина, видишь? С портфелем. Туда… — Она махнула рукой в сторону реки.

Шурка ничего не понял. Но подошел к женщине с портфелем. Та стояла, облокотившись спиной на парапет.

— Извините, — начал Шурка.

Женщина медленно повернулась. Бросила на него усталый взгляд. Покачала головой. Сняв рукавицу («И эта в рукавицах!») и подув на пальцы, вынула из портфеля потрепанную тетрадку, заложенную карандашиком. Что-то вписала.

— Твой номер — пятьсот восемнадцатый.

Голос у нее был какой-то замороженный.

«Куда? Какой еще номер?» — хотел завопить Шурка.

Женщина схватила Шуркину ладонь и, больно нажимая химическим карандашом, вывела на ней крупные фиолетовые цифры — 5,1 и 8.

— Вы что? — сердито заорал Шурка. Получилось тоненько и жалобно.

— Иди-иди, — махнула на него женщина с портфелем. — Не стой здесь.

Из-за спины подошла еще женщина.

— Иди сюда, мальчик. За мной.

Шурка подошел. Они свернули с набережной. Женщина медленно потопала к высоким домам, они прямо и ровно выступали из тумана.

«Почему вы осенью в рукавицах ходите?» — так и вертелось у него на языке.

Все спали, нигде не горел свет. Только в одном доме светились все окна сразу. Дом был высоким, черным, неуклюжим.

— А у меня вот сына арестовали. Пришла спросить… И еду вот ему несу передать, — сообщила женщина, приподняв корзинку. — Говорят, шпион. А он никакого иностранного языка даже не знает.

«Мама шпиона!» — перепугался Шурка.

— Мои мама и папа ни в чем не виноваты.

Шурка особенно выделил слово «мои».

— Если не виноваты, значит, там во всем разберутся, — устало согласилась она, показав подбородком на светящиеся окна: они слегка расплывались в тумане.

Значит, этот высокий черный дом — гнездо Ворона?

Они постояли и посмотрели на окна. Иногда за ними мелькала тень.

— Нельзя подходить ближе. Они не любят, когда подходят ночью.

— Кто «они»?

— Будем ходить и делать вид, что гуляем.

Она со вздохом снова подняла корзину.

Шурка предложил бы помочь. Но ведь ее сын был шпионом. Мало ли что…

Женщина медленно пошла по тротуару.

Шурка расстегнул пальтишко. Со всех сторон в темноте колыхались и зыбились тени. Они уплотнялись, и уже было видно, что это человеческие фигуры в пальто, толстых шарфах и шапках.

Только и слышалось:

— Какой у вас номер?

— А у вас?

— Есть кто после пятидесяти?

— После трехсот?

— Сотые где?

— Двухсотые, отзовитесь!

Тихие голоса теперь шелестели со всех сторон. Серые укутанные фигуры выныривали из темноты. Да сколько же их тут! Шурке стало страшно.

Они постепенно вставали друг за другом. Мамы шпионов. Сестры шпионов. Жены шпионов. Сестры врагов. Мамы диверсантов. Жены вредителей. Значит, злодеи скрывали тайну даже от своих родных? Пока их не арестовали и всё не открылось…

На лицах женщин Шурка не видел злобы. Только усталость и печаль.

Сколько горя злодеи причинили своим собственным родным.

И вдруг он подумал: а мама и папа? Что если они не всё ему рассказывали? Что если не всё он о них знал?

Шурке показалось, мороз сковал его изнутри. Дышать стало трудно.

А женщины всё шли, вставали друг за другом.

— Какой у вас номер?

— А у вас?

…Ведь могло такое быть? Могло?

Как все родители, они иногда уходили по вечерам. Куда? Много ли дети вообще знают про своих мам и пап?

— А у тебя, мальчик? Какой номер? — к Шурке подошла старуха в толстом сером пальто. Зубами стащив перчатку, она протянула свою костлявую лапку. На ладони стоял трехзначный номер.

Поодаль, обняв за ногу мать, стоял ребенок, обвязанный крест-накрест теплой шалью. Он походил на сверток. И равнодушно смотрел на Шурку.

— Какой? Ты что, не знаешь цифр? — всё допытывалась старуха.

— Мальчик, покажи свой номер, — стали подсказывать из очереди.

Шурка слова не мог вымолвить. Малыш смотрел на него круглыми глазами.

«Бобка… Бобка тоже шпион? Чушь собачья! Этот малыш и говорить-то не умеет. Но Бобка тоже пропал…» Мысли Шурки скакали и сталкивались.

Он покачнулся. Его подхватили.

Сверив ладони, показали его место: за теткой в клетчатом пальто и перед старухой с бородавкой на длинном носу. Спины, спины, спины…

Стоять Шурке быстро наскучило. Он совсем задубел от неподвижности и холода. «Так вот зачем им всем рукавицы! — догадался он. — Они стоят здесь каждую ночь». Люди переминались с ноги на ногу, убеждая себя, что очередь потихоньку движется. Но только сбивались плотнее и огрызались сердитее.

— Не напирайте!

— Поосторожней!

У Ворона еще не открывали.

Шурка заскучал.

Поодаль очередь изгибалась очередной петлей. Взрослые вытягивали шеи в сторону дома.

Шурка увидел девочку в вязаной шапочке. Она была примерно его роста.

В отличие от других мальчишек, Шурка девчонок не презирал и не боялся. Ведь у него была Таня. Он знал, как с ними дружить. Но сейчас у него не было ничего, чтобы начать разговор. Ни стеклянных шариков, ни мяча, ни велосипеда. Почти ничего! Он вспомнил о фотографии. Девчонкам нравятся принцессы. Дама в шляпе выглядела как в сказке: таких на улицах не увидишь.

Шурка задрал локоть и сунул руку за пазуху. Поежился от холода. Нащупал твердый край. Переложил карточку в карман. От тепла его тела она и сама была теплой.

— Девочка, хочешь поиграть? — вежливо спросил Шурка.

Девочка посмотрела на него, но ничего не сказала. Возможно, у нее просто не было брата, а дворовых мальчишек она боялась. Шурка не обиделся: у него же на лбу не написано, что он пришел с миром.

— У меня есть карточка. Хочешь посмотреть?

Девочка сделала несколько шагов.

Шурка протянул фотографию. Она вытянула шею и скосила глаза, разглядывая диковинную шляпу.

Вдруг тощая женщина в шарфе рванула ее за руку к себе. Лицо женщины исказилось. Она глянула на Шурку с отвращением и злобой, как на ядовитое насекомое.

— Ты что? — кричала тощая женщина на свою дочь. — Очумела? — Голос ее упал до шепота. Превратился в шипение. — Тут шпионы одни стоят. Поняла? Враги народа. Поняла? — На каждое «Поняла?» она встряхивала дочь за руку так, что девочку мотало. — Хочешь, чтоб и на тебя подумали?

— Сама вы такая, — буркнул Шурка.

— Что ты сказал? — прошипела женщина. Но голос повышать не стала.

Девочка испуганно смотрела на Шурку. Ее страх задел Шурку сильнее, чем брань.

Он засунул карточку в кепку, под козырек. Втиснулся обратно между клетчатым пальто и старухой с бородавкой. На душе было гадко. Клетчатый узор виделся ему какой-то решеткой.

«Какой же я шпион? — думал Шурка. — Я же не шпион».

Мысли опять забегали, застучали. Шурка лихорадочно соображал. Он чувствовал, что вот-вот поймет что-то важное, но не успевал за собственными мыслями. «Она думает, что я шпион. Я думаю, что она шпионка. И мы все думаем друг на друга».

Вдруг его толкнули сзади. Стиснули спереди. По всей очереди пробежала нетерпеливая волна. Все вытянули шеи.

Там, впереди, открылось в стене маленькое полукруглое окошко. Как маленький ротик. Взрослым приходилось сгибаться пополам, чтобы задать в него свой вопрос. Оно, должно быть, для детей, подумал Шурка: окошко было как раз на уровне его глаз. Странно…

Но и эту мысль не успел додумать.

— Шпионка! — завопила какая-то женщина. — Лезет без очереди!

Пыхтение, возня. Похоже, там тузили друг дружку.

— Мне только про мужа узнать!

— Вредительница!

— Стой как все!

— Мне стоять не надо! Мой муж не шпион! Он ни в чем не виноват!

— А ну не лезь, я сказала!

Послышался треск раздираемой ткани.

Очередь жадно вытянула шеи. Но женщин быстро разняли.

Та, что попыталась пролезть вперед, теперь печально брела вдоль очереди. В руке у нее была корзинка. Шапочка сбилась. Воротник на пальто был наполовину оторван. Она плакала. Люди отворачивались.

— Я это так не оставлю! — выкрикнула женщина с корзинкой; полуоторванный воротник придавал ее жалкой фигуре залихватский вид. — Мой муж не шпион. Его взяли по ошибке.

Шурка подпрыгнул. Что? Ошибка? Значит, ошибки все-таки бывают?!

— Я письмо написала! Товарищу Ворону лично в руки! Граждане, миленькие, ну пустите меня, — умоляла женщина.

У Шурки вспотели ладони. Письмо? Письмо Ворону! Вот что надо делать! Конечно! Ведь его мама и папа тоже ни в чем не виноваты.

Всё сразу стало просто. Ошибка. Конечно!

— Пиши-пиши, — шипели женщине вслед. — Валяй. В конец очереди. Барыня какая нашлась.

Шурка затрепетал. Рванулся, чтобы догнать ту женщину. Но его стиснуло спереди. Стиснуло сзади. Шурка запыхтел, уперся обеими ладонями в толстое колючее пальто впереди себя. Оно стояло стеной.

Женщина с оборванным воротником удалялась.

Шурка толкнул пальто впереди, толкнул пальто позади себя, выдрался из очереди.

— Куда? Место потеряешь! — завопили ему вслед.

Он подбежал к женщине. Забежал вперед. К носу она прижимала скомканный платочек в красных пятнах. Видно, ей попало в драке.

— Что, можно письмо написать? — задыхаясь, спросил он.

Та шмыгнула.

— А тебе чего? — сердито ответила она в нос.

— Моих маму и папу тоже… по ошибке.

Женщина угрюмо посмотрела на него.

— Честное слово! Они не шпионы! Это ошибка!

Она шла, глядя себе под ноги.

Шурка не отставал.

— Пожалуйста!

Женщина резко остановилась.

— Тетенька, как написать письмо?

Женщина вытерла глаза. Еще раз промокнула нос. Сунула комочек платка в карман. Глубоко вздохнула.

— Тетенька! Будьте так любезны!

Она пошарила в сумке, выудила по очереди листок, конверт, карандаш. Опять щелкнула замочком и протянула Шурке листок и карандаш.

Он замялся.

— Понимаете, у меня такой почерк плохой. А вдруг кляксу посажу? А дело ведь нешуточное! — принялся объяснять он, чувствуя, как лицу становится горячо.

Сейчас как отпрыгнет и заорет: «Писать не умеет, а туда же — письма писать лезет!»

Но женщина только вздохнула:

— Говори, что писать.

Плотно прижала листок к своей твердой сумочке и занесла карандаш.

Какая милая, радостно думал Шурка. Как хорошо. Скоро всё уладится.

— Ваш муж тоже скоро будет дома! — уверенно пообещал он ей. — Он же ни в чем не виноват, а невиноватых в тюрьму не сажают. Пишите: «Товарищ Ворон!»

Шурка заглянул в листок и схватил женщину за руку.

— Что?

— Погодите.

Не факт, что Ворону нравится, когда его называют Вороном. Иначе почему все говорят о нем только шепотом, озираясь?

— Просто «товарищ».

Женщина кивнула.

Тон должен быть деловой, строгий. Шурка нахмурил лоб, диктуя:

— Мои мама и папа должны быть дома. Они схвачены по ошибке. А где Бобка? — Он пояснил женщине: — Это мой брат. Но это не пишите. Пишите дальше так: разберитесь как можно скорее, нам пора домой.

Карандаш тихо скреб по бумаге. Шурка еще подумал. Вспомнил тетю Риту.

— И верните наши комнаты!

— Это всё? — осведомилась женщина.

— Ну да.

— Надо подпись, — она протянула карандаш.

Шурка с важным видом поставил внизу закорючку. Все взрослые расписываются так, что ничего не понятно. Сложил листок. Женщина стояла рядом, наклонившись вперед всем телом, как старая лошадь.

— Готово! — крикнул Шурка.

Она посмотрела на него красными опухшими глазами.

— Пишите: «Лично в лапы». Нет, «в клюв». Погодите, — Шурка торопливо перебил сам себя. На миг задумался. Ворону наверняка будет приятно, что к нему обращаются как к человеку, сообразил Шурка. Теперь он в этом был уверен. — Пишите просто «Лично в руки».

Женщина надписала конверт и отдала Шурке. Он торопливо лизнул конверт. Прижал покрепче пальцами.

— А вы свое отправили?

Та мотнула головой. Высморкалась. Пожала плечами.

— Так дайте мне! Я оба снесу!

Она помедлила. Расстегнула сумку.

— Я мигом.

Шурка выхватил у нее из рук узенький продолговатый конверт. Заложил за пазуху.

— Не волнуйтесь. В самые руки!

Кепку снял.

— Подержите. Только осторожно.

Женщина в замешательстве прижала его кепку к животу.

— Если драка выйдет, — объяснил Шурка, снимая шарф.

Застегнулся на все пуговицы. Застегнул крючки на воротнике.

— Чтобы не оторвали.

Женщина кивнула. Длинным лицом с карими глазами она тоже напоминала усталую добрую лошадь. «Интересно, а лошади плачут?» — вдруг подумал Шурка. Он отогнал эту мысль. Весело засмеялся.

Как он мог бояться? Зачем было ото всех бегать? Ведь он ни в чем не виноват! Шурка расправил плечи. Женщина не сдержалась — тоже улыбнулась. И Шурка побежал к дому Ворона.

Небо совсем посветлело. Стало похожим на толстое мутное стекло.

Всё так же горели окна у Ворона, но свет их сделался бледным. Очередь, казалось, не двинулась с места.

Шурка рысцой побежал вдоль нее.

— Мама, — изредка подвывал он для виду, вертя головой. — Вы маму мою не видели?..

Хитрость удалась. Ему не отвечали, но и не останавливали.

Ближе к окошку очередь была такой плотной, что скорее напоминала толпу. Шурка прижал локти к туловищу, наклонился, сжался — и нырнул в самый лес ног. Кто-то охнул, кто-то взвизгнул, кто-то наступил ему на руку. Шурка на четвереньках извилисто продвигался вперед, бешено работая руками и ногами.

Вскрики и охи всякий раз оставались позади него, ругань запаздывала. Люди стояли так тесно, что не могли наклониться вниз и выловить нарушителя за шиворот.

Откуда-то дунуло теплым пыльным воздухом. Шурка увернулся от портфеля, чуть не ударившего его углом в висок. И уткнулся в новенькие хромовые сапоги. Все ботинки, туфли, галоши стояли носками к дому Ворона. А сапоги — в противоположную сторону. Они блестели.

Шурка хотел рвануть прочь. Не успел.

Его оторвало от земли. Подняло за шиворот.

Очередь ахнула. У окошка-ротика женщина так и замерла, согнувшись пополам.

— С ума сошел! Назад! Не то он рассердится — и захлопнет окно! — побежало по очереди.

Шуркины ноги почуяли асфальт. Ладонь выпустила его воротник, отряхнула Шурке колени и, распрямившись, взлетела к фуражке с голубым околышем.

— Вы потише. Ребенка чуть не задавили, — зычно сказал высокий симпатичный военный.

Люди отворачивались или смотрели вниз.

— Мальчик, ты чей? — военный посмотрел поверх Шурки в толпу. — Граждане, кто ребенка потерял? — глядел он поверх голов.

Шурка вытянулся, ноги в струнку, и тоже вскинул ладонь, отдавая честь по-военному.

— Я не потерялся, я сам по себе.

«Мы с Танькой убегали, вот все и думали, что мы виноваты. Кому бояться нечего, тот не бежит. И за ним не бегут», — думал он. И в самом деле, человек в фуражке не закричал, не засвистел, а сел на корточки.

— Ого, — сказал он.

— Товарищ, у меня дело. Серьезное.

— Выкладывай.

Шурка выхватил из-за пазухи оба письма.

— Товарищу Ворону. Лично.

От очереди дохнуло каменным ужасом. Шурка почуял его спиной, как чувствуют ледяной сквозняк. Они боялись? Шурка вскинул подбородок. Правильно! Пусть боятся. Они шпионы, вредители, враги. Они — но не Шурка, не папа и не мама.

Шурка прямо и честно смотрел военному в глаза.

Военный спокойно выпрямился. Взял оба письма.

«Ошибка. Разорвет. В клочки», — промелькнула у Шурки мысль. Откуда военному знать, что перед ним честный советский человек? Здесь повсюду стояли преступники и родственники преступников.

Но, видно, он догадался.

— Конечно, — ответил военный. Голос у него был вовсе не сердитый.

Шурка выдохнул с облегчением. Военный приотворил дверь (Шурка снова почувствовал теплый пыльный запах помещения), потянул к себе серый пухлый мешок. Неприятное чувство на миг кольнуло Шурку — он узнал мешок: такие шили они с утра до вечера, каждый день.

— Смотри, — военный раскрыл мешок: там были письма. — Вот я кладу их сюда.

…Кольнуло — и улетучилось.

Военный опустил оба письма, аккуратно затянул горловину.

— И это всё?

— Всё.

— В самые руки?

— В самые руки.

— Спасибо, товарищ командир! — радостно крикнул Шурка.

Тот кивнул на ходу. Толпа перед ним пугливо расступалась. Под мышкой военный держал папку. На другой стороне улицы его ждал черный автомобиль. Шурка бросил на очередь победный взгляд: бедняги! Боится тот, кто виноват. С теми же, кто ни в чем не виноват, всё иначе. Черный автомобиль, фырча, пронесся мимо. Обдал их вкусным запахом дыма.

— Пустите, — нетерпеливо воскликнул Шурка, выпутываясь из толпы.

Нечего ему с ними вместе делать!

Перед ним тоже расступились. Фигура женщины маячила поодаль на тротуаре. Шурка помахал ей рукой: мол, всё в порядке.

Женщине не терпелось услышать подробности, она выбежала на мостовую.

— Ай! — Шурка обмер: прямо на нее из-за поворота вынырнул грузовик. — С дороги! — закричал Шурка.

Он зажмурился. Зажал ладонями уши, понимая, что всё равно вот-вот услышит страшное: вой клаксона, испуганный визг, звон разбитого стекла, крики прохожих, свисток милиционера.

Но ничего не услышал.

Он опустил руки. Открыл глаза. Женщина с корзинкой спешила к нему. Грузовик непонятным чудом миновал ее.

— Ты чего орешь? С какой дороги? — женщина подошла к нему.

Шурка сглотнул. Она протянула ему кепку.

— Отдал письма?

Шурка кивнул.

— Точно? — подозрительно спросила женщина. — Что-то ты не больно радостный.

Померещилось, решил Шурка.

— Наилучшим образом! — он нахлобучил кепку, сдвинул на затылок. — Теперь-то маму с папой выпустят! И вашего мужа тоже, — поспешно заверил он.

Женщина с сомнением и надеждой посмотрела на дом Ворона.

— Когда?

Шурка тоже обернулся на дом. Вспомнил мешок. Он был полон. Шурка представил, как бравый военный несет мешок. Писем много. Все нужно прочесть. На все ответить, принять меры. Шурка прикинул: в доме Ворона было шесть этажей. Он был длинный и широкий. И во всех окнах горели огни, кипела работа. Шурка засмеялся.

— К концу рабочего дня! — уверенно объявил он.

— Он так и сказал?

— Ну да, — соврал Шурка.

Он сам себе верил, как будто вправду услыхал это от военного.

Женщина недоверчиво посмотрела на него. И Шурка рассказал ей про мешок.

— Представляешь, Таня, какой я тогда был дурак! — горестно воскликнул он.

— Ты же не знал, — возразила Таня.

— Как же не знал. Ведь я уже тогда всё увидел. Я видел — но не понимал, что это.

— Ничего, ничего. Ты продолжай, — попросила Таня.

И Шурка стал рассказывать дальше.

— Ты есть хочешь? — спросила женщина.

Шурка кивнул. Теперь он чувствовал голод. Внизу живота щекотало: хотелось в туалет. От стояния ноги онемели.

— Идем ко мне. Я недалеко живу. Посидим до вечера. Или тебя ждут? Где ты живешь?

— Я могу посидеть с вами.

И они пошли. Шурка был так доволен собой, что не стал возражать, когда женщина повела его за руку. Как маленького. Наверно, своих детей у нее нет, поэтому все дети без разбору кажутся ей малышами. Ну и пусть, решил Шурка. Все люди на улице казались ему симпатичными. Даже тусклый серый свет их не портил. Женщина шла вперед с таким видом, будто никому не намерена была уступать дорогу. Как меняет человека мысль, что он прав, подумал вдруг Шурка.

Они свернули на большую улицу. Посредине неслись, тренькая, трамваи. Важно катили грузовики. Изредка попадались лошади, они тянули телеги, цокая копытами. Шурка радостно глазел по сторонам. Улица напоминала Литейный. Вывески, полуарки подворотен, чугунные вензеля с трамвайными проводами. Мигали светофоры. По тротуарам в обе стороны шли пешеходы. Теперь Шурке во всех виделось что-то птичье. Вот этот прохожий напоминал гусака с тощей шеей и длинным носом. А эти похожи на важных серых ворон: вышагивают, заложив руки за спину, и презрительно отводят взгляд от тех, кто на ворон не похож. Вот прошла женщина-индюшка в толстых красных серьгах и с толстым висячим носом. Как воробьи, скакали от магазина к магазину покупательницы, они трещали и чирикали. А прямо на Шурку шла женщина с большим животом. Губы поджаты. Круглые маленькие глазки. Она семенила коротенькими ножками в коротеньких сапожках. Вылитый голубь! Шурка вильнул всем телом, чтобы с ней не столкнуться.

— Ты чего всё извиваешься, как червяк? — недоуменно спросила его новая знакомая.

— Ничего, — ответил Шурка. И остановился: на светофоре горел красный.

— Меня Елена зовут, — сообщила та, но не остановилась и потянула Шурку за собой на мостовую. — Можно Елена Николаевна. Можно тетя Лена. А вообще, зови меня просто Леной. Как хочешь. А тебя?

— А-а-а-а-а-а! — закричал Шурка.

— Ты чего?

Шурка заметался, забился как на привязи. Но Лена крепко держала его за руку.

— Да что с тобой?

На них надвинулось глазастое рыло грузовика. Конец, подумал Шурка. Он даже глаза не успел закрыть. И ясно увидел, как грузовик проходит сквозь него: сперва пронеслись медные кишочки мотора, потом усталый шофер в рубашке с пуговицами и с сигаретой в углу рта, потом клетки с сонными пушистыми курами, поставленные одна на одну.

От этого не было ни больно, ни даже щекотно. А просто никак не было.

— Как тебя зовут, говорю? — дернула его за руку Лена. — Ты слышишь?

— Ва-ва-ва… — Шурка не мог выговорить ни слова.

— Вова?

Она остановилась посреди мостовой.

— В-в-в-в-в… — не мог он прийти в себя.

— Вава? Валя?

— Видели? — наконец выдал Шурка. — Ай, да осторожнее вы! — завизжал он.

Он толкнул Лену на тротуар. Успел. И тотчас почувствовал, как сквозь него — прямо глядя перед собой — прошла какая-то гражданка со всеми своими маленькими колючими заботами. Она была похожа на сороку.

«Я что — прозрачный?!» — изумился Шурка. Растопырив руку, поднес к самым глазам. Рука как рука. Сквозь нее ничего не было видно.

— Ты чего толкаешься? — удивилась Лена.

— Извините. Нечаянно, — сказал Шурка.

А что еще он мог сказать?

Она перевесила корзинку на другую руку. Взяла Шурку покрепче.

— Пришли.

Перед ними стоял розоватый дом в завитушках. Таких в Ленинграде много. Они прошли в арку.

В комнате у Лены было тепло и хорошо. Тихий серый свет проходил сквозь шторы. На кровати были разложены аккуратно выглаженная рубашка, брюки. Висел на плечиках пиджак. Как будто их хозяин только что вышел, но вот-вот вернется.

На столе посреди комнаты лежал пухлый комок из шерстяного одеяла. У Шурки мама тоже так делала: плотно укутывала горячую кастрюлю с обедом, чтобы поели, пока она на работе.

— У вас ребенок в школе? — спросил Лену Шурка.

Она засмеялась.

— Что ты! Нам сначала курс закончить надо. Диплом получить.

Шурка понял, что она не сильно старая: студентка. Люди для него делились на взрослых и детей. Взрослых он не различал по возрасту.

Лена скинула ботинки. Принялась разворачивать одеяло. Высвободила кастрюлю.

— Для мужа оставляю, когда ухожу куда-нибудь. Вдруг он вернется, пока меня дома нет. Его же в любую минуту могут выпустить. Он же ни в чем не виноват.

Согревшись, она оттаяла и болтала без умолку. Сбегала на кухню, принесла дымящийся чайник. Вынула из корзинки и выложила на стол баночки и свертки.

— Я мужу собрала. А оказалось, не надо. Зачем ему? Гора с плеч, правда! Его же вечером вернут. Может, даже раньше. Представляешь, мы сидим пьем чай — и тут звонок в дверь: он. Всё выяснят — и вернут. Ты ешь! А вечером я ему горячий ужин приготовлю! — тараторила Лена. — Не стесняйся. Вот хлеб. Повидло. Масло. Сыр. Колбаса.

Шурка впился в бутерброд. Никогда еще еда не казалась ему такой восхитительной. После серой массы, которой кормили у Ворона, всё было невероятно вкусным. От джема на языке стояла радуга!

После обеда Лена отвела ему место на скользком и скрипучем кожаном диване.

Шурка и уснуть не успел. Только глаза закрыл, а Лена уже трясет его за плечо.

— Пора! Рабочий день скоро закончится.

Он рывком вскочил и сел.

Лена надевала пальто, тыча мимо рукава. Наконец попала. Шурку не нужно было приглашать дважды.

Они вышли на проспект.

Небо всё так же было по-утреннему мглистым и тусклым, как будто дню не хватало сил наступить, и утро прямо сменилось вечером. Если бы не часы на чугунном столбе, можно было решить, что время не движется. Впрочем, может, оно и в самом деле не двигалось, а двигалась только черная острая стрелка, толчками перепрыгивая с деления на деление.

Шурка и Лена торопливо шагали — будто от этого скорее наступит час, когда конторские служащие прячут в стол бумаги и гасят зеленые лампы, а в магазинах начинают убирать с прилавков товар. Час, когда мама и папа, держась за руки, выйдут из дома Ворона и воскликнут: «Шурка! Какой ты молодец!» — а военный в голубой фуражке вскинет ладонь под козырек, извиняясь за ошибку.

Прохожие шли мимо, не глядя на Шурку и Лену и проходя сквозь них.

Лена и ухом не вела. Она больше была озабочена большими лужами, старательно обходя их или перепрыгивая.

Видно, так надо, подумал Шурка. Он пожалел, что учился еще только в первом классе, и у них не было физики и химии, а лишь рассчитанное на малышню природоведение, которое не объясняло тайн природы. Но папа, конечно, знает!

И Шурка по пути тихонько подмечал всё, чтобы потом выложить перед папой. И даже нарочно вставал у кого-нибудь на пути, чтобы почувствовать, как это.

Он быстро собрал целую коллекцию:

— лошадь и телега — будто кто-то продергивает через тебя шерстяную нитку, зато от лошади потом еще долго тепло в руках и ногах;

— ужасно щекотный детский сад с двумя воспитательницами — одна шла впереди малышей, выстроенных в пары, а другая позади;

— душистая гражданка в беретике;

— шершавый прохожий в кепке;

— милиционер с металлическим привкусом на боку;

— грузовик с надписью «Рыба» — от него внутри появился приятный холодок.

Больше всего Шурке понравился трамвай с вагоновожатым в черной фуражке, крикливой кондукторшей и усталыми хмурыми пассажирами. Пока трамвай проходил сквозь него, Шурка будто успевал прочесть каждого пассажира как книгу, целиком.

— Что ты мечешься туда-сюда? — сказала Лена и взяла его за руку.

Она, видно, привыкла ко всем этим чудесам и не выглядела испуганной, радостной или удивленной. А может, муж занимал все ее мысли.

Шурка весело припрыгивал на ходу. Радовался нескладной музыке большого города.

Скоро он будет дома. С мамой и папой, Бобкой и Таней.

Теперь даже дом Ворона показался ему красивым: весь в оранжевых квадратиках света на фоне синего темнеющего неба.

Очереди не было.

Никого не было. Окошко было задраено.

— Опоздали! — ужаснулась Лена. — Не может быть.

Она испуганно заморгала, веки покраснели.

— Вы погодите плакать, — сказал Шурка.

— Заперто же, — в ее голосе дрожали слезы.

— Стойте здесь. Ждите, — крикнул ей Шурка.

Бывает, что дверь заперта, ну и что? Это просто значит, что придется лезть через забор, ползти под воротами, залезать на сарай или отогнуть шаткую доску с черного хода. Много есть разных способов, которые знают только дети.

— Дяденька, который час? — окликнул Шурка военного, который переходил мостовую. Фуражка с голубым околышем — значит, в дом Ворона идет.

Военный не ответил. Он не видел Шурку.

«Тем лучше», — обрадовался Шурка. Он пристроился за военным, чтобы не отстать. И для верности ткнул его в спину. Рука прошла насквозь, военный и не дернулся.

Военный подошел к арке. К железным воротам. При его приближении они стали медленно отворяться. Шурка, недолго думая, шмыгнул следом.

Двор был залит асфальтом. В ряд стояли, глядя перед собой одинаковыми круглыми фарами, черные грузовики и легковые автомобили. Шурка на всякий случай забежал за легковушку, прижался к холодному лакированному крылу.

Военный его не видел, не видели и прохожие. А Лена видела. Пока непонятно, как это работает. Лучше быть поосторожнее.

Шурка выглянул.

Дом Ворона обступал со всех сторон. Посредине двора торчал небольшой серый домик с маленьким окошком сбоку и широкой дверью полукругом. У стены грудой были свалены мешки. Откуда-то из флигеля во двор вышел еще один военный. Он был без фуражки, но в накинутой на плечи шинели. На воротнике виднелись голубые кубики. Он открыл окошко в боку у серого домика. Стал чиркать спичками и совать их внутрь. А последней спичкой прикурил папиросу. Пыхая голубым дымом, растворил дверь: там внутри всё уже стало подвижно-оранжевым.

Не маленький домик, как вначале подумал Шурка, а большая печь!

Военный дал пламени установиться. Докурил, бросил папиросу. Снял шинель, бережно положил на капот автомобиля, одернул гимнастерку. Взялся за мешок. Еще один. И еще. Потянулся за четвертым. Один мешок выскользнул, бултыхнулся. Военный выругался. Мешок лопнул на боку, с шуршанием высыпались письма. Зоркий Шурка успел прочесть на одном: «Товарищу Ворону — лично в руки!» Слово «лично» подчеркнуто три раза.

Сердце у Шурки екнуло. Кто в нем требовал чего-то? Или жаловался?

«Это нехорошие люди, преступники», — сказал в голове папин голос.

Военный цапнул конверт. Принялся собирать остальные. Одни были тоненькими, другие толстыми. Военный метнул их в печь. Скомкал похудевший мешок, швырнул следом. Помешал кочергой. Из трубы потянулся черноватый дым. Военный снова принялся носить мешки, подтаскивая их ближе к огнедышащей пасти. Скармливал печке один за другим.

Шурка вжался в автомобиль.

Где-то хлопнула дверь. Цокая сапогами по асфальту, к военному подошел еще один.

— Чего, Миша, рабочий день закончился?

— Ну.

— А у меня только смена началась.

Оба закурили, выпуская изо рта сизый дым и мечтательно глядя на пламя: бумага горела быстро.

«Миша! — думал Шурка, прижимаясь к холодному крылу автомобиля. — Его зовут Миша! Всего-навсего Миша. У них самые обычные человеческие имена!»

Это казалось Шурке ужаснее всего.

Из печи вылетел объятый пламенем листок, похожий на вопль отчаяния. Военный прихлопнул его кочергой, притоптал сапогом.

— Строчат и строчат, — сказал он между затяжками. — Шпионы. Гады.

— Устал?

— Терпимо.

— Да уж, читать такое… — посочувствовал первый.

— Читать? Враги эти одно и то же пишут. И читать не надо. Сразу в печь!

Шурка вздрогнул так, будто это про него, Шурку, сказали: «В печь!»

Второй военный похлопал первого по плечу и ушел. Первый забросил в печь последний мешок и закрыл заслонку.

Лицо у Шурки горело.

Сзади скрипнули ворота. Тарахтя, во двор вкатился черный автомобиль. Хлопнули дверцы. Выскользнули двое военных, они вели человека, руки у него были заведены за спину. Втолкнули его в дом Ворона.

Шурку затрясло.

Возвращаться в Серый дом, к треску швейных машинок, Тумбе… Нет.

Ворота снова выпустили на улицу черный автомобиль. Ночь охоты предстояла ему.

Створки ворот медленно поползли навстречу друг другу.

Шурка рванул. Перевернулся боком. Цапнув его за край пальто, ворота сомкнулись позади. Успел.

Лена радостно махала ему.

На ватных ногах Шурка пошел к ней. Он мечтал провалиться сквозь землю по пути. А Лена радостно сияла глазами, как будто хотела осветить Шурке путь.

Шурка остановился. Опустил глаза.

Лена подбежала, схватила его за руки. Обняла. Засмеялась. Заплакала. Нет, засмеялась со слезами на глазах!

— Спасибо! Спасибо! — и расцеловала Шурку в обе щеки. Он, не понимая, смотрел на нее. — Там, в окошке. Я только стукнула. Просто. Не думая. Вдруг он, в форме, в фуражке голубой. Выслушал, не прогнал. Ответил! Ответ на мое письмо!

— Не может быть! — крикнул Шурка. — Я…

Но она его не слушала.

— Десять лет, сказал. Ждите. Муж мой вернется через десять лет. Только писать ему нельзя и телеграммы слать нельзя.

Шурка смотрел на нее с ужасом: десять лет! Ему было семь.

— Дурачок. Десять лет для любви — пустяки.

Она была счастлива.

Шурка хотел объяснить, что ей наврали. Что писем не читали. Что все сожгли. Что писем там — мешки, мешки, мешки… Что ошибки нет. Всё правда. Шпионы. Враги. Губы у него задрожали.

— Ну чего ты, малыш? Ура ведь. Ура!

Она еще раз расцеловала его.

— Значит, всё хорошо!

Запахнула пальто.

— Заходи, если что! — крикнула Лена, потрепав его по голове на прощание. И неуклюже побежала прочь.

Шурка смотрел в ее удалявшуюся спину. Хоть Лена и пригласила его веселым голосом, он понял: «если что» — это совсем не то же самое, что «прямо сейчас».

Он сунул руки в карманы и пошел. Свернул на проспект. Мимо текли прохожие. Урчали автомобили. На перекрестке весело танцевал одними руками постовой милиционер, показывая, кому ждать, кому идти.

Воздух медленно синел. Мандариновым светом наливались окна. Людей заметно прибавилось. Был тот час, когда всем куда-нибудь пора: домой, к друзьям, в театр или в кино. Тот час, когда особенно уютно тем, кого ждут дома, хотя бы кошка, собака или просто горячий чай, а приезжим и тем, кому некуда идти, особенно одиноко.

Шурке хотелось скорее уже прийти к тете Вере.

— Извините, что это за улица? — спросил Шурка.

Никто не ответил.

— Простите, как пройти отсюда к Петропавловской крепости?

Никто даже не обернулся.

— Товарищи, эй!

Зыбкие серые прохожие струились сквозь Шурку. Переваливались приземистые девушки-утки, семенили дамы-голуби, шагали вороны в своих серых плащах, суетились прохожие-воробьи, трещали и хохотали сороки. Они не видели его и не слышали.

— Товарищи!!! — закричал Шурка. — Граждане, дорогие, кто-нибудь…

Он стоял посредине тротуара. Люди шли сквозь него. Разговаривали, смеялись. Или бежали, опустив нос и подняв плечи. Под руку или растопырив локти. Шаркали, цокали, припрыгивали.

Жизнь честная, прочная, хорошая шла мимо Шурки. И всем своим видом показывала, что для Шурки места в ней больше нет.

Но разве он, Шурка, виноват? Разве он враг и шпион?

— Эй вы!..

Шурка в сердцах толкнул женщину в берете. И понапрасну: руки его прошли насквозь, а сам он по инерции кубарем полетел вперед, никого не задев.

Никто не бросился ему помочь. Никто его не увидел.

Он сидел на тротуаре и плакал.

— Гады!

Шурка всхлипнул, встал. Валялись грудой булыжники. Рядом зияла на тротуаре выбоина. Словно рабочие весь день складывали мозаику-головоломку и ушли, не решив.

Он вытер рукавом лицо. Набрал полные руки камней, прижал к животу.

— Ну погодите, гады, — пробормотал Шурка. Голос его дрожал от слез, обиды и ярости. — Сейчас вы меня увидите. Сейчас я вам покажу.

Он метнул камень в гражданку в беретике. В толстяка с портфелем. В студента в расстегнутой куртке. Но те шли как ни в чем не бывало. Камни пролетели сквозь них.

Люди шли и шли. Шурка снова метнулся к куче булыжников. Слез уже не было.

Радость безнаказанности охватила Шурку. Он опять набрал горсть. Нашел цель в толпе. Мальчишка. Руки в карманах. Нос кнопкой. Кепка на затылке, на шее грязноватый скатавшийся шарф. Под пиджаком с чужого плеча виднелась грязная майка. А на ногах — разные ботинки: один — черный, поновее, другой — зеленый, с обшарпанным носом.

Шкет, как говорил про них участковый милиционер Петров, лазавший с фонариком по подвалам и чердакам — гонять прочь таких вот мальчишек.

Шурка прицелился и швырнул кусок булыжника.

— Ай! — вдруг подскочил мальчишка, схватившись за грязный лоб. — Ах ты гад!

Шурка распахнул глаза. Шкет увидел его?

Развязной походочкой он двинулся прямо на Шурку! В другое время Шурка бы немедленно дал деру. Но сейчас был рад даже драке.

Хулиган вразвалочку подошел. Смерил Шурку нахальным взглядом. Голубые глазки, грязные волосы. Засаленная одежка. От него воняло асфальтом и еще чем-то таким гадким, тревожным, страшным, чем пахнет только от некоторых взрослых.

Шкет ощерился. Вместо нескольких зубов зияли дыры.

Шурка сжал кулаки. Прикинул: росту они почти одинакового, противник чуть выше. Бить первым? Или выждать? Ноги напряглись.

Внезапно сквозь шкета прошел, как сквозь воздух, высокий красавец-моряк с кортиком на боку. Моряк вел под руку девушку с букетом.

Шкет сразу будто опал. Дернул подбородком, хмуро обернулся им вслед. Хмыкнул. Цыкнул; плевок полетел, но цели не достиг.

Шурка разжал кулаки. Не может быть. Еще один невидимый!

Но Шурку-то он видит! Или как?

— Ты кто? — крикнул Шурка.

— А ты кто? — процедил шкет.

— Шурка.

Мальчишка размахнулся. Сейчас как саданет!.. Но он дружески хлопнул Шурку по плечу, так что тот пошатнулся. И торжественно объявил:

— А я — король этой улицы.

Глава 9

Первым делом Король показал ему, как раздобыть еду.

— Украсть?!

Король сперва не понял, а потом согнулся пополам и захохотал. Бросал взгляд на Шуркино лицо и снова принимался хохотать.

— Да, малыш, — он потрепал Шурку по голове, хотя были они почти одного роста. — Откуда ты только такой взялся?

Шурка не терпел снисходительного тона. Но тут смутился.

— Нельзя брать чужое, — неуверенно произнес Шурка.

Они стояли у входа в магазин. В витрине лежали деревянные чурочки, раскрашенные желтым. Они изображали сыр и масло. И хотя сходство было грубым, желудок требовательно завывал. Есть хотелось нестерпимо.

Король принялся шутовски кланяться.

— А, ну миль пардон. Тогда подождите, пока я вам приготовлю обед из трех блюд.

Шурка с места не двинулся. Король прекратил паясничать.

— Спокойно. Они нас всё равно не видят.

— Ну и что?

— Им наплевать.

Шурка с сомнением заглянул в магазин. Шагнул назад. Нет.

— Смотри! — воскликнул Король. Мимо катила тележку пирожница. На тележке лежало толстое одеяло. Король одним ловким движением отогнул край, выдернул пирожок. Продавщица даже не повернулась.

— Вот так, — и откусил пирожок.

Король быстро жевал. Шурка с ужасом представил, как в воздухе перед прохожими сейчас появится жеваный комочек, постепенно сползающий вниз. Шум, крики.

Но ничего не случилось.

Король доел пирожок, вытер пальцы об пиджак.

— Понял? — спросил он с набитым ртом. — Жду тебя здесь.

Шурка на ватных ногах вошел в магазин. Желтыми брусками на прилавке лежало масло. Три или четыре женщины стояли в очереди. Продавец в фартуке резал масло длинным узким ножом, похожим на линейку, и осторожно, на кончике ножа, клал кубики на коричневатую бумагу. Затем переносил на весы, и все в магазине разом принимались гипнотизировать прыгавшую черную стрелку, пока та не засыпала.

Шурка зашел сбоку. Продавец отнял от бруска маленький кубик, чтобы выровнять вес. И тут Шурка проворно схватил этот кубик, кинул в рот и выскочил на улицу.

Король стоял в сторонке. Под мышкой у него была газета. Видно, успел слямзить, пока Шурка был в магазине. Крал в магазине.

Уши у Шурки горели. Он поспешно рассасывал во рту кусочек масла.

Никто за ним не гнался. Через витринное окно, в котором лежали толстые деревянные колеса, раскрашенные желтым и изображавшие сыр и масло, Шурка видел, как продавец таращится на брусок перед собой в поисках испарившегося довеска, наклоняется под прилавок, вертит головой.

На улице тоже никто не вопил, не показывал пальцем на кусочек масла, парящий в воздухе и постепенно тающий. Прохожие сквозили мимо, глядели перед собой.

Кубик масла словно исчез из одного мира и очутился в другом.

Ну и кино, подумал Шурка. Наверняка у физики есть ответ и на этот вопрос.

Слова «физика» Король не знал.

— Пошли дальше, — весело приказал он.

В другом магазине Шурка с такой же легкостью разжился куском розоватой колбасы. В булочной — плюшкой с повидлом, вкусно присыпанной сверху сахарной крошкой. Он мысленно пообещал, что, когда мама и папа вернутся, на следующий же день он попросит денег и обежит все магазины, где побывал сегодня, и отдаст деньги за всё, что съел.

Шурка грыз плюшку, стоя прямо на тротуаре. Уже совсем стемнело. Горели фонари. Качая на ходу портфелями, спешили по своим делам пешеходы. Несли пассажиров маленькие рогатые трамваи, иногда сыпавшие искрами. Проносились черные форды.

Король быстро выхватил с лотка пачку папирос. Сунул одну в рот.

— Ты что?! — с набитым ртом изумился Шурка.

Король вынул спички. Чиркнул, зажег сигарету, пару раз пыхнул сквозь нее сизым дымом, набрал полные щеки, выдул дым изо рта и только потом спросил:

— А что? — и протянул пачку. — Хочешь?

— Дети же не курят.

— Дети — это у которых есть игрушки, — издевательским тоном ответил Король. — Всякие мячики и прочая дрянь. У тебя есть мяч?

Тебя кто-то уложит сегодня в кроватку пораньше? Может, тебе завтра в школу? — И снова подсунул пачку Шурке. — Уверен?

Шурка отказался.

— Ничего, научишься, — не обиделся Король.

Докурил, держа папиросу двумя грязными пальцами. Потушил окурок об подошву.

— Пора спать. — Король вынул из-под мышки газету, взмахнул ею, как жезлом. — Проверим, где нам рады.

Шурка знал: таким мальчишкам, как Король, не рады нигде. Дворники на них кричат и машут метлами, милиционеры свистят, им вслед вопят и грозят кулаком. Но Королю было начхать. И Шурка позавидовал ему.

Они юркали в парадные. Карабкались на самый верх. Дергали двери на чердак. Наконец нашли незапертую.

Король разобрал газету на листы. Свил нечто вроде гнезда. Себе. Шурке.

— Спасибо!

— Эй, ты не думай, что я какой-то добренький. Учись лучше. В другой раз всё сам.

Шурка осторожно свернулся под газетами. Удивительно: бумага хорошо держала тепло.

Он не удержался и поделился своим восторгом.

Король на его слова только засмеялся.

— Да, я такой, — величественно сообщил он.

На следующее утро Шурка открыл глаза — и увидел Короля. В руках тот держал картонный прямоугольничек.

Шурка схватился за карман. Фотография!

— Отдай!

— Это кто? — спросил Король. — Ну и шляпа, гы-гы-гы.

А сам жадно глядел.

Шурка попытался выхватить карточку. Король треснул его по руке.

— Отзынь!

— Отдай!

— Да не съем я. Просто позырю.

Он долго смотрел на фотокарточку, словно та напомнила ему что-то важное, дорогое. Перевернул. На обороте бежали наискосок чернильные строки. Кое-где подтаявшие.

Шурка увидел, что Король держит написанное вверх ногами.

Король не умел читать.

Снова посмотрел на портрет.

— Это мамаша твоя? Бабуся?

— Не знаю кто.

— Врешь.

— Она чужая.

— А, спер.

— Отдай!

— На наши похожа.

Король вернул карточку.

— Ваши?

Шурка запихнул ее в кепку.

— Пошли, — уклонился от ответа Король. — Жрать охота. И так проспали.

Они направились к булочной на утреннюю охоту.

Перед прилавком стояли в очереди женщины. Они внимательно изучали выложенные пирамидами сайки, коржи, буханки. За спиной продавщицы висели связки бубликов.

От запахов хлеба у Шурки закружилась голова.

Король повел носом, выбирая завтрак.

— Ой, — Шурка схватил его за рукав.

— Ты чего?

Король был недоволен, что его отвлекли.

— Там, — показал пальцем Шурка.

На них уставилась женщина. В руке у нее была сетка.

— А, не боись. Она не на нас. Она на что-то позади нас смотрит, — успокоил его Король.

И снова стал подбираться к булкам.

Женщина вытаращилась.

Шурка взгляда не мог отвести. Она смотрела на них! Совершенно точно!

— Король, — прошептал он.

Но тот только отмахнулся. Схватил булку.

— Милиция! — завопила женщина, одним прыжком подскакивая к ним. Но никто в очереди не повернулся.

Шурка и Король кубарем скатились с крыльца. Долго бежали, ветром проносясь сквозь прохожих. Остановились.

— Видел? Понял? — задыхаясь, воскликнул Шурка.

Король поморщился. Вынул папиросы.

— Неприятно, — пробурчал он.

Таким напуганным Шурка его еще не видал.

— Она нас видела!

Спичка сломалась, Король отшвырнул ее, сунул папиросы в карман.

— Значит, она тоже была невидимая, — изрек Король.

Верно, подумал Шурка. Никто не бросился на ее крик. Никто даже не обернулся. Он вспомнил, как грузовик проехал через Лену — и покатил дальше.

— Просто сама еще этого не поняла, — продолжал рассуждать Король. — Не успела.

Шурка вспомнил очередь к дому Ворона. Там его видели. Там много было людей. Теперь они ходят по тем же улицам, стоят на остановках, перебегают площади.

Хотя что такое несколько сотен или даже тысяч для такого большого города, как Ленинград. Для такой большой страны, как Советский Союз.

Рассказать о них Королю или нет?

Но вместо этого спросил:

— Почему они нас не видят?

Шурка и Король вовсе не были прозрачными. Они испытывали голод и ели, хотели в туалет, спали, мерзли, уставали, как самые обычные люди.

Король фыркнул:

— Не хотят — вот и не видят.

— Так можно? — поразился Шурка.

— А ну их, — сказал Король. И цыкнул сквозь дырку между зубами.

Потом им еще попадались невидимки. Больше всего Шурку удивляло, что невидимки шарахаются друг от друга.

Потом он понял. Случилась беда. Они изо всех сил ее прятали. Притворялись обычными.

У некоторых получалось. Они ходили на работу. Спали в своих комнатах. Им жали руки, приглашали на собрания и демонстрации.

Они боялись это потерять. Отводили глаза, отворачивались. Не видели, не слышали. Не чувствовали, как Шурка только что прошел сквозь них.

Но не все.

Однажды за ними погналась на рынке женщина в фартуке. Не удалось стянуть колбасу.

Король летел впереди. Женщина ткнула Шурку в спину, сбила с ног. Убьет, уже решил он. А она сунула ему в руку колбасу. И поплелась обратно к своему прилавку. Притворяться обычным человеком.

Они с Королем разломили колбасу пополам.

— Странно.

— Странно, — согласился, жуя, Король. Проглотил и добавил: — Надо почаще менять места. Примелькаемся — сцапают.

Король улицы знал о ней всё.

Где можно ловко украсть большую теплую булку с повидлом? Ответ: везде, но самые лучшие — в булочной на углу. Ранним утром. Когда грузовик с надписью «Хлеб» задним ходом причаливает к окну булочной и водитель в толстых рукавицах со стуком отгружает дивно пахнущие сдобой и хлебом, пышущие теплом плоские широкие ящики.

Где отсиживаться днем, если холодно? Ответ: между теплых толстых труб в подвале, на чердаках.

Где переночевать? Здесь ответы были разнообразными. Больше всего Шурке нравилось спать в котлах. В больших черных котлах днем варили маслянистый асфальт. Потом рабочие гасили огонь, расходились по домам. А в котле тепло держалось всю ночь.

Король отыскивал улицы, где идет ремонт, безошибочным чутьем. По запаху, может? Резкий смолистый запах котлов поначалу мешал Шурке спать. Потом ничего; Шурка сдвигал кепку на лицо, совал руки под мышки. Со всех сторон уютно давили теплые стены котла. Рядом спал Король. Иногда среди ночи на них мягко обрушивался бродячий кот, решивший поискать ночлега там же. Но, поняв ошибку, взвивался прочь.

Сначала Шурка еще пытался найти тетю Веру, ее дом. Но Король не знал, как называются улицы. Про Петропавловскую крепость никогда не слышал.

— А Эрмитаж? А Русский музей? А зоопарк? — не унимался Шурка.

Такого тут нет, пожимал плечами Король.

— Тут? Это что, не Ленинград? — удивился Шурка.

— Ну. Только с другой стороны.

Шурка не понял.

Король рассердился, обозвал его тупицей, но объяснить не сумел.

Да и обрадуется ли тетя Вера, когда у нее на пороге появится Шурка — сын шпионов и врагов?

У самого Короля не было ни отца, ни матери, ни братьев и сестер. Ни дома. Никогда. Так он утверждал.

— Не может быть, — простодушно удивился Шурка. — Все люди берутся откуда-нибудь!

Но Король только пожал плечами. Он жил одним днем и его заботами: где поесть, где спрятаться, где поспать.

Постепенно научился этому и Шурка.

Они воровали еду и табак. Днем болтались по улицам и заходили в кинотеатры. На ночь прятались по подвалам, чердакам, котлам. Бродячие коты, обычно такие гордые и независимые, по ночам стали подползать к ним, укладываясь под бок. Ночи становились холоднее. А все кинофильмы они уже пересмотрели по нескольку раз.

Шурка не спрашивал, что они будут делать зимой. У Короля наверняка был план.

Но Шурка ошибался. Он, в сущности, ничего не знал про Короля.

Раз Король размечтался. На ночь они устроились на чердаке, разложили украденные газеты. И тут ворвались далекие звуки: кто-то внизу заиграл на рояле. Звуки доносились сквозь пол.

Некоторое время Король слушал.

— У нас тоже был рояль, — сказал он. — В столовой. А еще…

— Чего? Рояль? У тебя? Столовая! Такого не бывает! — захохотал Шурка.

— Бывает, — буркнул Король.

— Вот сочиняет. Столовая! Столовая бывает в школе. Или в больнице. А в квартире столовых не бывает!

Сам Шурка всегда жил в комнатах огромной коммунальной квартиры. И так жили в Ленинграде все, кого он знал.

— Хорош заливать, Король! Животики надорвешь.

Король тоже захохотал. Но как-то странно.

Сам он тоже не спрашивал Шурку.

Иногда Шурка заговаривал про Серый дом. Король хохотнул, услышав про странные имена. Про глаза и уши в стене выслушал равнодушно. И только раз переспросил:

— Каждый день жрачка? Три раза в день?!

Глаза его заблестели какой-то тайной мыслью. Но Шурка не обратил внимания.

А если бы и обратил? Другого друга в этом странном не-Ленинграде у Шурки всё равно не было.

Зима всё прилежнее упражнялась перед тем, как взяться за город.

Лужицы по утрам уже подергивались ледком.

Вскоре после первых холодов витрины магазинов украсили портретами. Чаще всего попадался портрет с длинным носом-клювом и черными усами, но и в остальных тоже было что-то воронье. На домах растянули лозунги. Вокруг стучали молотки. На площадях строили трибуны. Дворники мели улицы особенно ожесточенно. На столбы рабочие вешали гирлянды и хвойные ветки, перевитые лентами. Мелькали слова «7 ноября» и «день революции». Надо же, удивился Шурка: похоже, здесь отмечали советские праздники.

Весело треща барабанами, проходили колонны школьников. Поочередно вскидывая к груди кулаки, они звонко печатали шаг: левой, правой, левой, правой. В ногу. Как один. Они упражнялись перед главным большим парадом на главной площади. «Вольно!» — кричал вожатый. Мальчишки задирали девчонок, девчонки дразнили мальчишек, все они хохотали, кричали, хором пели песни.

Шурка видел, каким взглядом провожал их Король. Тоскливым.

— Бежим. Пройдем с ними немного, споем, — предложил Шурка. — Всё равно они нас не видят.

От слов «не видят» губы у Короля дрогнули. Он схватил кусок кирпича и швырнул в пионеров.

Камень пролетел сквозь колонну, никого не ужалив. Покатился.

Пионеры прошли. В воздухе удалялся треск и рокот барабанов, резкие вопли медных горнов, смех. Король смотрел им вслед.

— Пойдем, Король, — дернул его за рукав Шурка. — На рынок. Жрачки украдем. Колбаски бы сегодня, яблочка… Эх, хорошо, когда тебя не видят! — с преувеличенной бодростью добавил он, стараясь утешить.

Король отвернулся. Он кусал губы.

Шурке стало его жаль. Независимый и нахальный Король страдал от одиночества.

— Возьми, — вечером сказал ему Шурка. И протянул карточку.

Дама в шляпе. Уголки фотографии давно потрепались, и сама она стала мягче.

Король недоверчиво глянул на него.

— А тебе чего взамен?

— Ничего. Дарю.

Король протянул грязную руку. Взял осторожно, чтобы не испачкать.

В подвале было темно. Смутно белели цветы на огромной шляпе.

Король достал спички. Зажег. Ему хотелось хорошенько разглядеть подарок.

Отбросил догоревшую спичку. Зажег следующую.

— А что здесь написано? — он перевернул фотографию.

— Ты что? — возмутился Шурка. — Чужое читать нельзя.

— А тырить можно?

Шурка осекся. Король был прав.

— Ты где ее слямзил?

Шурка рассказал про Тумбу.

Король снова перевернул снимок. При свете спички Шурке на миг померещилось, что дама чем-то похожа на Тумбу. Как будто юную красавицу проглотило чудовище, и теперь она была замурована в жутком теле.

Спичка погасла.

Показалось, подумал Шурка.

— Прочитай мне, — пристал на следующий день Король.

— Нельзя читать чужое, — заупрямился Шурка.

В руке у него была сворованная бутылка молока. Король выразительно на нее посмотрел и хмыкнул. Шурка покраснел.

Король жадно глядел на непонятные значки.

— Да мне не надо всё читать. Может, я просто хочу узнать имя. Может, тут и адрес есть.

— Зачем еще?

— Тебе жалко? Ну посмотри… Свинья, — обиделся он, пряча фотографию.

— А хочешь, я тебя назначу принцем улицы? — в другой раз подступился он. — Эта сторона будет моя, а эта — твоя. А? Принц? Звучит?

Не успокоился он и днем позже:

— Кто тебя научил всему? Кто тебе котлы показал? Кто тебя спасал всё это время? Свинья ты неблагодарная.

Шурка дрогнул.

Король тотчас вынул фотографию.

— Я только имя посмотрю! Учти! — предупредил Шурка.

— Да убери ты руки свои жирные! — довольно заворчал Король. — Осторожно! Не запачкай! С моих рук смотри!

Шурка завис над карточкой, вытянув шею.

Он изо всех сил вглядывался в строчки. Это были совсем не такие буквы, каким учили в школе! Буквы, которым учили в школе, были печатные: угловатые, крепкие, ясные, каждая стояла сама по себе. А эти — как пишут взрослые. Они петляли, цеплялись друг за дружку. Только одно и понятно — где одно слово кончается и начинается следующее.

— Ну? — Король ткнул Шурку в бок. Разочарованно воскликнул: — Эх ты, грамота!

Он сам стал разглядывать строчки.

— Вот, гляди: это точно адрес.

Король грязным ногтем показал на две цифры в самом низу. 8 и 4.

— Может, это год.

— Номер дома, — уверенно заявил Король.

Шурка сдвинул брови, всматриваясь в каракули.

Рогатенькая заглавная буква напоминала «М». Кружок за ней мог быть только «о».

— Мо, — произнес он.

— Морская? Марата? — гадал король. — Манежная?

— Ты чего, тут же «о», а Марата и Манежная пишутся через «а».

Король ничего не ответил.

— Мойка? — предположил он.

Шурка сосчитал буквы после «Мо». Оставалось три.

— Может, — подтвердил он.

— Ага! — радостно воскликнул Король, взмахнув кулаком. — Видал? Я тоже кое-что умею. Не хуже вашего. — И убрал снимок за пазуху.

Шурке это показалось странным: когда он хотел разыскать тетку, Король уверил его, что не знает ни Петропавловской крепости, ни зоопарка, ни Эрмитажа. А оказывается, знал Мойку. И Морскую улицу, и Марата, и Манежную площадь.

Но Шурка отогнал неприятное чувство.

Они довольно долго болтались по улицам, высматривая, что бы стянуть на обед. От магазина к магазину, от рынка к рынку. От лотка к лотку. Королю сегодня ничего не нравилось.

— Яблоки! — предложил Шурка.

— Кисло.

— Булка!

— Надоело.

— Ветчина!

— Хочу рыбы.

— Селедки!

— От них пить потом захочется.

Король упорно тащил Шурку дальше.

И, наконец, воскликнул:

— Ура!

— Что?

Магазинов здесь вообще не было. Только подальше виднелись вывески «Баня» и «Керосин». За низким чугунным кружевом плескалась вода, берега ее были забраны в гранит.

Шурке не приходилось здесь бывать.

— Вон этот дом, — сказал Король, ткнув грязным пальцем. — Номер 84.

Дом был серый, с розовым привкусом. На лепных украшениях шелушилась старая штукатурка.

— Пошли! — он дернул Шурку за рукав.

— Ты что, рехнулся?

— А что?

— К Тумбе?!

— Почему к Тумбе? — с деланным равнодушием ответил Король.

— Это ее фотокарточка.

— Не ее.

— Тебе почем знать?

— Ха-ха-ха. Ты же сказал, Тумба похожа на бегемота. Похожа?

— На носорога… Ну и что!

— А то, что она эту карточку тоже где-то сперла. Как ты.

Шурка покраснел.

— Зачем ей тырить чужие карточки?

— А ты зачем стырил?

Шурка не нашелся с ответом.

— И вот мы, два хороших мальчика, вернем фото. И нам за это жрачки отвалят.

Шурке план показался странным. Но Король знал жизнь. До сих пор это знание их не подводило.

— Ты ползешь? — надменно поинтересовался Король. — Ну и стой тут. Мне больше достанется. — Он похлопал себя по животу: — В брюхе вон как урчит.

И Шурка поплелся за Королем.

— А номер квартиры? — крикнул он вслед Королю.

Тот отмахнулся.

— Подождем тут. Может, ее узнаем. Эту, в шляпе.

Король толкнул парадную дверь. Заперто.

Шурка обрадовался. Ему не нравился план.

Но Король не собирался отступать. Он отошел. Оглядел дом.

— Пошли в арку.

Их шаги гулко отдавались в подворотне.

Сквозь них прошла женщина с авоськой. На фотографию она была не похожа.

Во дворе мел асфальт бородатый дворник в сером. Стоял серо-желтый флигель. Чернели голые тополя. У самой стены рысцой трусил полосатый кот. Еще одна арка уводила во второй двор.

Король нахально взял курс прямо на квадратную спину дворника. Таких вот мальчишек дворники обычно гоняли свистом и норовили стегнуть метлой по ногам. В положении невидимки были свои преимущества.

Король обернулся к Шурке, как бы говоря «Смотри!», вывалил язык — и тотчас врезался в дворника!

Тот уронил метлу и с быстротой тигра схватил добычу.

Шурка рванул прочь. Почуял захват.

Король лупил воздух кулаками.

— А-а! — крикнул Шурка, колотя по руке, перехватившей его за туловище.

— Молчать! Молчать, — приказал дворник сквозь зубы. Встряхнул обоих, как котят.

В комнате у дворника оказалось много книг. Шурка никогда бы не подумал, что дворники так много читают.

Король покосился на дверь.

— Сидеть смирно, — приказал дворник, угрожающе подняв палец.

Шурка и Король сидели за столом, выпрямившись.

— Батюшки! Батюшки! — изумилась старая женщина, показавшаяся в дверях.

Шурка и Король повернули головы.

А дворник и старуха замерли, уставившись на стену.

Из стены вытянулся росток. Расправился, раскрылся, как лист лопуха. Это было ухо.

Король так и подпрыгнул на стуле! И Шурка испугался.

Дворник спокойно снял со шкафа радио. Поставил его под самым ухом, включил. Покрутил ручку. Ухо тревожно повернулось в сторону треска, испускаемого радио. Вдруг полилась музыка. Пели скрипки, морскими брызгами летели звуки фортепьяно. Дворник сделал громче. Ухо водило из стороны в сторону. Но пробраться за стену звуков не могло.

Король смотрел на ухо во все глаза. Шурка понял, что тогда он не поверил ни единому его слову. То-то же теперь.

Глаза у Короля сделались круглые.

— Теперь говорите, — сказал дворник. — Где вы взяли эту фотографию?

Женщина приложила ладони к щекам.

— Боже мой.

— Это вы? — спросил Шурка.

— Нет. Что ты, мальчик. Нет! Я даже ее не знаю.

Она перевернула снимок, грустно улыбнулась.

— Восемьдесят четвертый. Тысяча восемьсот восемьдесят четвертый год. Целую вечность назад.

Шурка бросил на Короля уничижительный взгляд. Номер дома! Тот ответил угрюмой гримасой.

— Дай взглянуть, — дворник надел очки.

— Нет, здесь такая не живет. Должно быть, чья-то мама в молодости, — предположил он. Отложил снимок в сторону.

Не чья-то, понял Шурка, — мама Тумбы!

Он поразился самой мысли, что у Тумбы была мама. Тумба когда-то была маленькой девочкой!

Фотография лежала на столе, и видно было, какая она грязная, какая скатерть белая.

— Рассказывайте по порядку, — сказал дворник. Он стоял у окна, глядя на серый двор.

Шурка ткнул Короля ногой: помоги.

— Вообще, мы уличные, — начал Король. Он покосился на ухо. От изнурительных потоков музыки оно слегка увяло и опало.

Шурка и Король, перебивая друг друга, рассказали, как встретились. Их рассказ явно пошел с обратного конца. Но это никому не мешало.

Король предусмотрительно умолк. Шурка и не заметил, что теперь говорит один. Дворник внимательно слушал.

Потом подошел к столу. Сжал спинку стула — так что костяшки побелели.

Как только Шурка упомянул дом Ворона, дворник рухнул за стол, стул под ним пискнул. Закрыл лицо руками. Старуха подошла, обняла его за плечи. Тяжелые слезы беззвучно капали на скатерть. Дворник плакал!

Шурка и Король могли дать деру. Никто бы за ними сейчас не погнался. Но они с места не двигались.

— Ты там фотографию взял? — спросила старуха.

Шурка струхнул. Заругает, подумал он.

— Нет. Там были только письма. Большой дом. А внутри двор. А во дворе печь. Там еще машины черные. И один в голубой фуражке. И еще другой. Они мешки с письмами туда, в печь. Один мешок упал. И я посмотрел. А потом побежал.

— Покорми их. Они, наверное, голодны, — глухо сказал дворник из-за ладоней.

— Вы голодны? — сочувственно спросила старуха.

Шурка сглотнул слюну. Король кивнул.

Эти люди их видели. Но здесь, за закрытой от всех дверью, они не притворялись. Не прятали глаз. Не старались прошмыгнуть мимо. С Шуркой и Королем у них была общая беда: то самое «случилось». То жуткое, непонятное для Шурки, превратившее его в невидимку. То, что навсегда отделяло одних людей от других.

Старуха вышла, осторожно прикрыв за собой дверь. Дворник шумно высморкался. И опять умолк, рассматривая свои руки, лежавшие на столе.

Король показал Шурке глазами: бежим?

Но тут вошла старуха. Боком толкнув дверь, закрыла. В руках, через полотенце, она держала горячую кастрюлю. От кастрюли поднимался сизый пар и пах супом с косточкой. Трудно теперь было думать о чем-то другом.

Живот у Шурки бурлил. Там будто расселся симфонический оркестр и спешно начал репетицию. А старуха так медленно ставила тарелки. Так не спеша раскладывала ложки…

— Руки помойте, — кивнул дворник в сторону маленького эмалированного умывальника. Тот висел в самом углу. Под ним стоял на табуретке тазик, лежал кусок розового мыла.

От рук Короля вода потекла черная, а пена была серо-бурой. Серые следы остались и на полотенце.

— Ты сам не лучше, — буркнул Король.

Шурка принялся намыливать руки.

— Садитесь, мальчики, — сказала старуха.

Король уже загребал ложкой, кидая горячее варево в рот, жевал обжигаясь.

— Моя сестра, — сырым голосом вдруг произнес дворник. — Ее арестовали. Как твою маму. Как твоего папу.

Шурка уронил мыло в тазик.

— По ошибке? — спросил он.

Ему хотелось сказать этим людям что-то хорошее. Ведь не виноваты они в том, что сестра дворника оказалась шпионкой! Не они собирали и передавали врагам секреты. Не они вредили советским людям.

— Вашу сестру схватили по ошибке?

Дворник стукнул ладонью так, что ложки подскочили.

Король пролил суп на скатерть.

— Это не ошибка!

Ухо дернулось.

Старуха подошла и ласково заткнула его хлебным мякишем.

А дворник говорил:

— Она ни в чем не виновата. Как и твоя мама! Как и твой папа! Это не ошибка, раз хватают тысячи невиновных, тысячи честных людей. Тысячи — это не ошибка. Они хватают невиновных. И знают это!

— Дорогой… — с упреком сказала старуха.

Шурка смотрел на них во все глаза.

А Король тихо потянул к себе фотографию. Она исчезла в его кармане.

— Мы столько стояли в этой очереди, чтобы передать ей еду, теплые вещи, — тихо заговорила старуха. Шурка вдруг вспомнил, как мама кидала в чемоданчик рейтузы и меховые рукавицы. Старуха покачала головой. — Мы всю ночь стояли.

— И вся очередь таких же невиновных! Сотни! Каждый день! Тысячи! Понимаете? — сдавленно выкрикнул дворник.

— Тихо, тихо, — с испугом зашептала старуха.

Король опустил ложку.

— Нам пора, — сказал он, выбираясь из-за стола.

— Что вы, мальчики. Что вы! Отдохните. Поспите, — засуетилась старуха.

Но Король уже был у двери.

Старуха положила руку ему на плечо.

— Ошибка?! — взвизгнул он. Старуха отшатнулась. — Ошибка, да?! Из-за вас! Из-за таких, как вы, всё!

— Мои папаша и мамаша тоже против советских людей были. А меня не спросили! А я, может, не нанимался в беспризорники! Я дома жить хочу! Я со всеми быть хочу! Из-за них всё! Из-за вас! Гады!

— Подожди! — Шурка рванулся за ним. Они сбежали по лестнице. Пробежали двор.

Только на набережной Шурка нагнал его.

— Ты что?

— Отвали. Это же не их карточка, ясно.

— Ты куда?

Король остановился. Переложил фотографию во внутренний карман, запахнул плотнее пиджак.

— Ты что, к Тумбе?!

Король пожал плечами.

— Ну и что.

Шурка не мог слова вымолвить. К Тумбе? Король нимало не смутился.

— А ты что, зимой дуба дать хочешь?

— Я думал, у тебя есть план!

— У меня есть план. Пойдем и сдадимся в Серый дом.

Шурка решил, ему послышалось.

— Сами? В Серый дом?!

Король, наверное, чокнулся.

— Ты дорогу туда помнишь? Ну пошли. Чего? Шурка стоял как приклеенный.

— Ты с самого начала это задумал! — осенило Шурку.

Задумал — и просто всё время дурил его.

— Ты же сказал, там жрачка и одеяла. Всё готовое. Всё подадут. На тарелочке, — раздраженно возразил Король. Сунул руки в карманы. На рожице его появилось нетерпение. — Ну что, покажешь дорогу или нет?

Не получил ответа.

— Ну тогда я сам. Адьё!

— Погоди! — бросился за ним Шурка. — Да ты…

— И вовсе я не собираюсь кричать их глупые лозунги и бить в барабан.

— Да они тебя…

Король сплюнул. И лениво проговорил:

— Подкормимся там. Одежду получим. Зиму пересидим. А весной снова в бега.

Король уставился на него своими голубыми глазами, ожидая ответа.

…Как мог Шурка объяснить, что в Сером доме переламывали всех? Смелых, добрых, наглых, сильных, застенчивых, умных, бойких. Любых. Все они превращались в одинаковые серые тени. Ходили строем. Покорно работали. А главное…

Король не дослушал его.

— Неинтересно, — сказал он. — Не больно-то и надо мне твоей помощи. Сам найду.

Повернулся и пошел прочь.

— Мальчик! Мальчик! — раздался голос за спиной.

Старуха спешила к нему из арки.

— Куда же ты без пальто выбежал?

Она подала Шурке его пальто. Помогла попасть в рукав.

— А где твой товарищ?

Шурка не успел ответить. Она всё поняла.

— Он приведет их сюда, — сказала старуха. Посмотрела на Шурку.

Он уже понимал, кто такие «они».

Те, что арестовали маму и папу. Те, что заперли его в Сером доме. Те, что в своих черных автомобилях шарили по городу, собирая жертвы.

Старуха смотрела на воду. Волны плескались и шлепали по гранитной стенке.

В животе у Шурки сжалось. Сейчас она его прогонит. Опять он останется один. Невидимка на серых непонятных улицах.

Старуха молча положила ладонь Шурке на голову. Провела по волосам. А затем крепко прижала к себе.

— Ничего, мальчик.

Слезы впитывались в ее пальто.

— Я его сюда привел, — плакал Шурка.

— До вечера они сюда не сунутся, — к ним подошел дворник. В руке у него была метла.

А на носу он забыл очки в золотой оправе. Очки были из комнаты с книгами и не вязались с метлой и фартуком. — Они только по ночам ходят, — успокоил он обоих.

Шурка ладонью вытер щеки.

— А днем почему не ходят?

— Света боятся.

— Надо бежать и всем рассказать! — решительно сказал Шурка. — Невиновных хватают. Это что же такое!

Но старуха и дворник не слушали его.

— Боязно мне что-то, — сказала она.

Они посовещались одними глазами.

— А где твоя тетя живет? — обернулась к Шурке старуха. За столом он успел рассказать про тетю.

— За мостом.

У Шурки опять задрожали губы. Сейчас она спросит адрес. Он не знал, как называлась улица, не знал номера дома. Зачем ему было их знать? Ведь раньше у него были папа и мама. И Таня. Знали они.

— В Ленинграде много мостов, — отозвалась старуха.

— Тучков мост? — стал перечислять дворник. — Дворцовый? Троицкий? Литейный?.. Эй! Слышишь? Охтинский?

Шурка даже рот раскрыл.

— В Ленинграде? Вы сказали — в Ленинграде?

Старуха посмотрела недоуменно.

— И здесь есть Эрмитаж? — встряхнул ее за руку Шурка.

— Конечно. Только при чем здесь…

— И зоопарк?

Старуха кивнула:

— Да, но…

— И Петропавловская крепость?!

От радости Шурка схватил их обоих за руки. Между ним и дворником торчком стояла метла — как четвертый в хороводе.

— Сумасшедший! Что ты скачешь?

— Прекрати нас кружить.

А Король ему врал. Но зачем? Зачем выдумал не-Ленинград? Боялся, что Шурка удерет и он, Король, снова останется на улицах один? Бедный. Шурка не чувствовал злости.

— Мост! — радостно кричал он. — Возле Петропавловской крепости! Там тетя живет.

— Чего ж ты сразу не сказал?

— Чего ж ты плакал?

— Поезжайте на троллейбусе, — посоветовал дворник.

— Мы пешком. А потом на трамвае.

— Удачи, — дворник пожал Шурке руку и пошел обратно в арку.

— Он не настоящий дворник, да? — спросил Шурка.

Встревоженное лицо старухи разгладилось.

— Он был ученым. Профессором.

— Как это?

Шурка почему-то опять вспомнил Тумбу и фотографию дамы в шляпе. Мама и дочка. Может, и Тумба была совсем не тем, кем стала?

Но ответить старуха не успела.

Шурка охнул.

— Мальчик, ты что?

Внезапно закружилась голова. Обмякли колени. В животе ворочалось, толкалось, перекувыркивалось.

— Тебе плохо? Сядь!

Он привалился спиной к гранитному столбику.

Старуха суетилась рядом. Делала много ненужных движений. Поправляла ему воротник. Сняла соринку. Потрогала лоб.

— Я мужа позову. Посиди здесь.

— Не надо.

Шурка поднялся. Внутри давила страшная тяжесть.

— Ты точно не болен?

Шурка помотал головой. Он боялся признаться, как ему худо.

— Идемте.

Они пошли.

— Король хороший. Не думайте.

— Я знаю. Его просто запутали. Они многих сбивают с толку.

Шурка старался дышать потихоньку. С ним творилось что-то не то.

— Ты хорошо себя чувствуешь? Зеленый весь.

— Хорошо, — ответил он.

Шурка старался про это не думать. Придет к тете Вере — там будет болеть. А сейчас нельзя. Нельзя пугать своим самочувствием старуху — один он не дойдет.

Та вроде поверила Шурке. Ускорила шаг.

Они подходили к широкой площади. Серые дома хмуро смотрели темными окнами. Серые тучи низко висели над ней.

— А зачем? — спросил Шурка. — Зачем Ворон это всё устроил?

— Ворон? — переспросила старуха. Ее брови удивленно подпрыгнули. — Ворон?

Площадь пробуравил свист.

Старуха резко остановилась.

Посреди площади стоял милиционер в блестящей каске, во рту свисток. Он крутанулся на месте. Сделал знак жезлом: внимание! А потом: стойте!

Движение по обе стороны площади замерло.

Через площадь, стуча барабанами, сверкая горнами, шли школьники. Они шли на большой парад. К самой главной площади.

Колонна растягивалась, покуда хватало глаз. Над головами качались транспаранты. Вожатые-комсомольцы переходили на рысь, поправляли, выравнивали ряд то тут, то там.

Милиционер вскинул руку к каске, отдал честь. Ему замахали флажками в ответ, засмеялись.

— Ура-а-а! — грянула колонна. Крики залпами взвивались над головами детей. Как салют. — Ура! Ура!

— Вы чего? — спросил Шурка старуху. — Они же нас не видят. Идемте.

Но старуха смотрела на смеющихся детей.

Губы у старухи побледнели. Стали голубоватыми.

— Дети, — сказала она.

Дети шли мимо. Махали руками. Топали, маршируя. Толкались. Вертели головами.

— Что-что?

— Я поняла. Им нужны дети.

У Шурки всё дрогнуло перед глазами. Серая площадь медленно поехала в сторону, как огромная карусель.

А школьники шли и шли. Барабаны били. Горны трубили. Воздух раскалывался от их рева. «Ура! Ура! Ура!» Над их головами качался усатый-носатый портрет. «Друг детей» — было написано под ним огромными буквами.

Шурка схватился за фонарный столб.

Друг детей. Ворон — друг детей.

Дети Ворона! Так вот зачем хватали родителей! Чтобы забрать детей.

Обзывали врагами, вредителями, шпионами их честных мам и пап, теть и дядь, бабушек и дедушек.

Детей кормили таинственной слизью. Давали новые имена. Одевали одинаково. Бубнили им одно и то же, пока голова не превращалась в заезженную пластинку с записью.

Серый дом был фабрикой.

Туда свозили детей. Тань, Шурок, Бобок, Зой, Кать, Коль, Наташ, Миш, Лид, Петек, Вовок. И делали из них Рэев, Маев, Сталин, Кир, Владленов. Детей Ворона!

Не честные, хорошие, умные люди были нужны Ворону. А преданные ему. Забывшие свою семью. Свое прошлое. Убежденные, что Ворон — их отец. Что Ворон мудрее всех на свете. Что серое и страшное царство Ворона — лучшая страна в мире.

И Тумба. Тупая, жестокая. Она тайком смотрела на фотографию дамы в шляпе и сама не знала почему. Несчастная. Всё забывшая. Дочка Ворона.

Вот где сейчас Бобка. В Сером доме. Где был и Шурка.

А раз Шурка не встретил там Бобку, значит, у Ворона много таких домов. Дома для малышей, как Бобка. Для первоклашек, как Шурка. Для многих-многих других.

— Бобка, — прошептал Шурка. И заорал: — Бобка-а-а-а-а!!!

Словно кулак ударил ему в живот. Что-то рванулось вверх к горлу. Шурку согнуло пополам. Он раскрыл рот. И увидел, как изо рта шлепнулось вниз серое существо. Оно было похоже на толстую сардельку. Без глаз и ушей. Но с жадным ртом, по кругу усеянным мелкими острыми зубками. Шлепнулось и, бешено извиваясь, метнулось прочь.

— А-а-а-а-а-а, — застонал Шурка от ужаса и гадливости.

В животе опять толкнулось. Следом шлепнулось второе.

— Мамочки! — тоненько вскрикнула старуха. И упала в обморок.

Шурка скрючился. Схватился за живот.

Третья «сарделька» шмякнулась на асфальт. И вот уже из Шуркиного рта хлынул целый поток.

«Я умираю», — понял Шурка. Он дрожал от омерзения.

Но Шурка ошибся. Он не умер.

Существа эти были его прежними мыслями. Серой стаей, разевая зубастые ротики, они врассыпную бросились прочь. Раскатились кто куда. Только спинки мелькнули.

Шурка был не виноват в этих мыслях. Эти мысли прокрадывались в тебя тайком. Они прикрывались красивыми словами: «родина», «мы», «герои», «патриот», «народ». И уже внутри вырастали в полный свой вид и рост. Присасывались своими ротиками к самой душе. Из-за них человек во всех вокруг подозревал врагов. Готов был считать шпионами собственных маму и папу. Был уверен: раз схватили, значит, виноваты. Думал «так им и надо» про тех, с кем случилась беда. Не сомневался. Не спорил. Не боролся. Боялся. И верил в Ворона: с восторгом или страхом.

А может, никакого Ворона не было? Не существовало вообще? Ни с крыльями, ни без. Ни с клювом, ни с человеческим лицом. А может, были только людские подлость, жадность и трусость.

Подлые и жадные люди держали в повиновении трусливых. Трусливые и жадные — совершали подлые поступки. И круг замыкался. Подлость и трусость как ядовитое облако, как тусклое серое небо стояли над городом.

Главное — трусость.

У Шурки дрожали колени. Внутри всё вопило от боли.

Но он был теперь здоров. Он знал это.

Шурка медленно выпрямился. Постоял, не отпуская фонарный столб. Вытер рукавом рот.

Всё так же шли пионеры. Всё так же стучали барабаны, летал смех. Всё так же прикладывал руку к каске веселый милиционер. Всё так же хмурилось серое небо. Слепо смотрели серые дома.

Наконец показался хвост колонны. Протопала мимо вожатая в пилотке и с флажками в руках. «Ура! Ура! Ура!» — неслось вверх.

«Какие серые лица. Воронята», — поразился Шурка.

Милиционер взмахнул жезлом. Машины и пешеходы пришли в движение. Площадь ожила. Словно проснулась занемевшая нога.

Шурка сел на корточки перед старухой. Глаза у нее были закрыты. Грудь чуть вздымалась. Он выдохнул облегченно: жива!

— Вставайте, вставайте!

Легонько встряхнул ее. Было очень стыдно, что он так ее напугал.

Старуха открыла глаза. Приподнялась на локтях.

— Боже мой. Я испачкала плащ…

Она принялась отряхиваться. Опираясь на Шуркину руку, встала. Поправила шляпку. Добавила смущенно:

— У меня что-то закружилась голова. — Она покраснела. — Годы не те. А я о них забываю.

Похоже, она решила, что ей всё привиделось. Шурка понимал ее чувства.

— А теперь мне хорошо, — заверила его старуха. — Идем. Сядем на трамвай. Он как раз идет через Троицкий мост, к самой крепости.

Шурка покачал головой.

— Что с тобой?

Он не ответил.

— Не волнуйся, — подбодрила его старуха. — Тут не больше часа. — И, опять не получив ответа, принялась его утешать: — Не волнуйся. Тетя твоя обрадуется.

Старуха не торопила его. Но и не понимала.

— Ты не можешь здесь оставаться, — заметила она осторожно. — Это мы уже старые. А у тебя вся жизнь впереди. Нельзя прожить ее невидимкой. Ты должен быть со всеми. Ходить в обычную школу. Стать кем-нибудь. Жить жизнью со всеми заодно. Мало радости, когда ты для всех прозрачный.

Шурка дрогнул. Она была права.

— Идем. — Старуха протянула ему свою худенькую ладонь в перчатке. — Ну?

Шурка медленно поднял руку, уже почти вложил ее в старухину. Та улыбнулась. Посмотрела на него с сочувствием.

— Я ведь всё понимаю. Не горюй. Твой братик… он всё равно слишком мал. Он уже вас всех забыл.

Шурка отскочил от нее, как будто за шиворот ему кинули снежок.

— Мальчик! Стой! Куда?

Но Шурка не слушал ее.

— Вернись! Сумасшедший!

Не оборачиваясь на крики старухи, Шурка перебежал площадь.

Король не знал, как найти Серый дом.

Это знал он, Шурка.

Глава 10

Серые тучи набухли. Собрался дождь. Немного поплутав по прямым сероватым улицам, Шурка набрел на широкий проспект. Нашел нужный поворот, знакомый дом.

Лена открыла сразу. Радость на ее лице увяла, как цветок.

— А, это ты… — пробормотала она. Выглянула на лестничную клетку. Прислушалась. Зашептала торопливо: — Ну же, не стой. Входи быстрее.

В комнате ничего не изменилось. Те же занавески. Кровать за ширмой. Посредине — стол под тяжелой скатертью с бахромой.

Лена налила ему чаю. Намазала маслом булку. Глаза у нее бегали.

«Странная она сегодня», — подумал Шурка. Но он торопился рассказать ей свой план спасения Бобки.

Шурка тарахтел, в промежутках между словами кусал, глотал, едва прожевывая, запивал чаем. Лена ходила вокруг стола, из стороны в сторону.

— Скорее. Ешь скорее, — нервным шепотом стала говорить она. — Ужас… Как ты медленно жуешь!

Шурка перестал жевать.

По подоконнику застучал дождь.

Лена вздрогнула.

— Уф!

Она прижала пальцы к вискам.

— Пойми, я тебя не выгоняю, — тихо заговорила она.

По ее тону Шурка понял, что случилось что-то нехорошее. В голосе Лены был страх.

Она нервно озиралась на стены.

— Просто нельзя, — зашептала она. — Нельзя, чтобы нас вместе увидели.

Не выдержала. С треском раскрыла ширму, заслоняясь от стены. Видимо, глаза обычно появлялись там.

— Ты и я, — Лена быстро переводила палец с него на себя, туда-сюда. — Один и один. Понял? У меня мужа взяли, у тебя родителей, — она показала пальцами. — Получается двое. Значит, организация. А за организацию они наказывают особенно.

Шурка отставил чашку.

— Не смотри на меня так! Я не могу! Не могу! Понимаешь? Я должна быть тут. Чтобы он через десять лет меня нашел на том же месте. Иначе мы никогда больше не встретимся! Понимаешь?!

Шурке стало жаль ее.

Не за себя она боялась.

— Понимаю, — тихо сказал он. — Я пойду.

Она резко отодвинула стул, стоявший вплотную к столу. Села. Вздохнула.

— Доешь сначала.

И только тогда Шурка заметил на спинке ее стула пиджак. Точнее, форменный китель. На нем были голубые погончики. Голубые нашивки на воротнике.

Шурке показалось, что булка во рту превратилась в глину.

Лена стала одной из них! Лена, которая так ждала. Лена! У которой они забрали ее любовь.

А может, это не ее китель? Может, ее просто попросили постирать, почистить, погладить…

Конец, подумал Шурка.

Сердце бухало в груди.

Лена поймала его взгляд. Обернулась.

— А-а, — сказала она зло. — Увидел. Прекрасно.

И отвела глаза.

— Не бойся, — горько усмехнулась она. — Тебя не трону.

Она отвернулась к окну. По нему стекали капли.

Мало им было, что Лена должна была десять лет ждать. Вздрагивать от каждого стука. Лететь на каждый звонок. Они заставили ее служить им.

Шурка с болью подумал, что с любящим человеком можно сделать всё что угодно. Любящие беззащитны.

Он сполз со стула, встал.

— Доешь, — повторила Лена.

Она так и сидела, сгорбившись.

Шурка подошел и обнял ее. Слезы сами побежали из его глаз. И Лена, уткнувшись ему в плечо, громко зарыдала. Как будто он был большим. Как будто кто-то мог ей помочь.

Так они стояли и плакали вместе, и дождь за окном плакал, и Шурка не отпускал рук, пока Лена не перестала всхлипывать.

— Давай я хоть еды тебе с собой соберу.

Лена высморкалась. Вытерла ладонью покрасневшее лицо.

— Ничего. Не беспокойтесь, — ответил Шурка. — Я привычный.

— Не придумывай.

Лена же не знала, чему он научился у Короля.

Она подошла к буфету. Стала нарезать хлеб. Мазать маслом и вареньем. Шурка молча наблюдал за ней. Лена сложила куски хлеба вместе. Нашла лист коричневой бумаги. Завернула бутерброды. Этого ей показалось мало. Она стала обвязывать сверток веревочкой. Руки ее двигались медленно. Завязав узел, она принялась ровнять концы веревочки. Как будто специально тянула время.

— Хорошо, — наконец сказала Лена. Опустила руки. Повернулась к Шурке. — Одно я для тебя сделать могу.

Она подошла к стулу. Надела китель и стала застегивать пуговицы.

Сверток с едой остался на столе.

Так Шурка узнал, в какой дом отвезли Бобку.

Днем он осмотрел нужную улицу. По подвальному этажу тянулись оконца. Большие окна были до половины закрашены серой краской: с улицы не увидишь, что там происходит, а изнутри не видна улица.

Шурка ждал, сам не зная чего. Через некоторое время из подвального окошка мягко шмякнулся на землю кот. Видимо, и в этом Сером доме водились крысы. Кот, конечно, тоже был серым. Поднял хвост, пошел прочь важно — будто понимал, что он на службе.

Форточку для кота в Сером доме, должно быть, всегда держали открытой.

Повезло! — обрадовался Шурка.

Он дождался темноты. Осторожно проверил ладонью каждое окошко. Одно поддалось.

Шурка осторожно просочился в форточку. Повис, держась за раму.

Через стекло на него смотрела ночь. Виднелся кусок асфальта.

Это было подвальное окно.

Шурка вытянул носки, пытаясь нашарить ногами твердое. Ничего. До пола не хватало, может, нескольких сантиметров. А может, метров.

Он разжал руки.

В коленях стукнуло. Шурка замер, сидя на корточках. Ему казалось, что от его падения по темноте и тишине побежали круги. Он прислушался. Ни звука не вернулось обратно. Ни движения. Серый дом спал крепко.

Шурка сбросил ботинки. Придвинул их к стене. Вокруг громоздились ящики, мешки, коробки. Лунный блик лежал на банках. Очевидно, не все в Сером доме ели серую слизь и серый хлеб.

Шурка подтащил несколько коробок к окну. Проверил. Теперь его роста хватит, чтобы вылезти обратно.

Выглянул в коридор. Стены пусты. Ни глаз, ни ушей.

Он снял с шеи шарф, повязал на ручку двери — чтобы потом сразу найти нужную дверь к заветному окну. И бесшумно побежал по коридору.

Шурка не боялся, что шарф заметят утром. Он не собирался оставаться здесь до утра.

Неслышно шел Шурка по темному коридору. Внимательно глядел на стены. В одном месте ему показалось, что на поверхности стены набухли два закрытых века. Шурка остановился. Подождал. Стена разгладилась. Он пошел дальше.

Далеко впереди горела настольная лампа под зеленым колпаком. Сонное похрапывание.

Дальше, стало быть, детские спальни.

По счастью, Ворон любил всё одинаковое. Этот дом ничем не отличался от того, где Шурке пришлось побывать. Казалось, это Тумба храпит там, у стола с лампой.

Шурка запнулся. Ухватился за стену. Замер. Из стены напротив прянули два отростка. Развернулись.

Он затаил дыхание. Уши поводили из стороны в сторону. Повернулись в сторону храпа. Прислушались. Но храп их отвлекал. Не найдя ничего подозрительного, они свернулись и втянулись обратно в стену.

Шурка на цыпочках прокрался мимо спящей надзирательницы. Вблизи храп оглушал.

Он тихонько отворил дверь, шмыгнул в черную щель. Замер. Дал глазам привыкнуть к новой темноте.

Ряды одинаковых кроваток. Одинаковые серые квадратики одеял. Одинаково обритые головы. Ворон хотел, чтобы и сны в этих головах роились одинаковые.

Один из спящих был Бобкой.

Вот тут Шурке стало страшно. А если он не узнает Бобку? Если схватит чужого мальчишку? Или девчонку? Малышня и так-то похожа, а уж без волос и в одинаковых пижамах, да в темноте… А если малыш завопит?

С колотящимся сердцем Шурка осторожно шел между кроватями. Наклонялся к каждому. Заглядывал в спящие лица. Щек его касалось теплое сонное дыхание малышей.

Бобка! Вот он!

Шурку охватило радостное облегчение. Бобка спал так, будто делал какое-то серьезное дело. Даже хмурил невидимые брови.

Шурка осторожно отогнул одеяло. И чуть не вскрикнул. Два круглых глаза распахнулись и уставились на него.

— Ты кто? — спросил Бобка.

— Тссс, — испуганно прошептал Шурка.

Не может быть. Бобка не узнал его!

— Ты кто? — повторил малыш.

У Бобки дрогнула нижняя губа. Шурка хорошо знал, что последует. «Сейчас ударится в рев», — с ужасом подумал он. Прибегут надзирательницы, сторож…

— Никто, — сказал Шурка. — Я тебе снюсь.

Губа перестала дрожать.

— Ты не настоящий?

— Нет.

Бобка пораженно смотрел на него. Он еще ни разу не видел таких чудных снов.

— Вставай. Только тихо, — шепнул Шурка.

— Нельзя, — серьезно ответил Бобка. — Побьют.

— Во сне можно, — успокоил его Шурка. — Во сне можно всё. Некоторые даже летают.

Бобка кивнул. Спустил ноги на пол.

— Идем со мной, — Шурка взял его за руку.

Раньше рука у Бобки была пухлой, как маленькая подушечка. А сейчас Шурка чувствовал в ней все косточки. Как будто держишь воробья. Жалость пронзила Шурку.

— Только тихо, — напомнил он.

— Почему? — удивился Бобка. — Это же мой сон.

Шурка почувствовал знакомое раздражение: вечно этот Бобка донимал всех нелепыми вопросами.

И от мысли, что это Бобка с его глупыми вопросами, Шурке стало радостно.

— Это такой сон, где надо идти очень тихо, — объяснил старший брат. — Такая игра, понял?

Это Бобка понял.

Они крались между кроватями. К приоткрытой двери.

— А куда мы идем? — не унимался Бобка.

— Увидишь! Там очень хорошо.

Они выскользнули из спальни. Бобка босыми ногами шлепал по полу.

Прошли мимо храпевшей воспитательницы. Она всхрапнула особенно громко. И замолчала.

Шурка словно окаменел. Он слышал громкий стук, ровные тяжелые удары, и с ужасом ждал. Уши или глаза. Затем тревога — и конец. Тишина звенела. «Это мое сердце стучит!» — вдруг понял Шурка.

Бобка сунул палец в нос. Вид у него был скучающий. Ему надоело стоять на месте. Шурка едва успел зажать ему ладонью рот.

Храп снова зарокотал. Шурка перевел дух. Потащил Бобку за руку.

Конус света, отбрасываемого настольной лампой, остался позади. Они выскочили в коридор. Темным-темно. Даже Луна не светила в окна, тянувшиеся под самым потолком высоко-высоко.

Налево? Или направо? — заметался Шурка. Он не запомнил, откуда пришел!

Бросился наобум, таща за собой брата. Тот едва поспевал своими коротенькими ножками.

В темном коридоре Бобка опять заныл:

— Куда мы идем? Мне холодно! Не хочу больше этот сон.

Шурка остановился. Ему показалось, что впереди блеснули два зеленых огонька.

— М-а-а-ау-у-у! — завыл низкий голос.

Бобка захныкал.

— Ты что, Бобка? Это же просто кот!

Кот неслышными прыжками приблизился к ним.

— Тревога!!! — завопил он.

— Заткнись, ты, гнусное животное, — прикрикнул на него Шурка.

Кот выгнул спину.

— Ма-а-ау! Побег! Тревога!!! — завопил он. — Ма-у! Ма-а-ау! Ма-а-ау-у-у!!! — полетело по гулкому коридору. Эхо отскакивало от стен.

Шурка и Бобка прижались к стене.

Ее вдруг — от пола до потолка — усыпали блестящие глаза. Они моргали, всматриваясь в темноту.

— Страшный сон. Не хочу больше! — заревел Бобка.

Только этого еще не хватало!

Лопухами заколыхались уши.

Где-то далеко по коридору послышался грохот. Захлопали двери.

— Ма-у! Ма-у! Ма-а-ау!!! — сиреной орал кот.

Он не спускал с Шурки и Бобки зеленых глаз. Топорщились усы над оскаленными остренькими клыками.

Послышался тяжелый топот. Потом еще. Много ног.

Из темноты выскочила огромная надзирательница. В темноте ее серый халат казался светлым.

— Вот они! — рявкнула она. — Держи!

Шурка отчаянно бросился на кота. Перехватил его за мягкое, противно податливое тело. Размахнулся.

Когти полоснули Шурку по щеке. Поздно.

Кот полетел в надзирательницу, как серая бомба. Врезался в голову.

— А-а-а-а-а-а!!! — заревела надзирательница. Завертелась, топоча. Запустила обе ручищи в мягкую шерсть. Но ошалевший кот вцепился в ее голову всеми четырьмя лапами и рвал когтями, будто ехал на каком-то диком велосипеде.

Внизу в темноте кто-то тоненько засмеялся: будто мелкие железные бусинки рассыпались по полу.

С обезумевшим котом на голове, ничего не видя и вопя от боли, надзирательница понеслась по коридору. Хвост кота развевался, как вымпел. Навстречу ей откуда-то из темноты уже топотала подмога.

— Бежим отсюда! — крикнул Шурка.

Но Бобка от испуга с места не мог двинуться.

Шурка подхватил братишку на руки и побежал.

Он летел со всех ног. Бобка уже понял, что это никакой не сон, и затих. Было так темно, что Шурке казалось, он бежит на месте. Звук шагов отскакивал эхом. Глаза злобно смотрели со стен. Бобка делался всё тяжелее и тяжелее. Руки немели. «Я больше не могу», — с ужасом почувствовал Шурка.

Вслед им катилась, топоча и крича, погоня.

Вдруг разом зажглись все лампы, забранные металлической сеткой. Коридор залило светом.

— Вон они! — закричал кто-то. — Держи!

Шурка на миг ослеп, остановился, зажмурился, открыл глаза. Всё, конец, понял он.

— Дурак! Эй ты! Да, ты! Дурак! — раздался повизгивающий голос. Крыса тянула его за штанину. Она видела позорное поражение Кота. Тоненько хихикнула: — Все крысы знакомы друг с другом. Не знал, что ли? Ты ведь Дурак, правильно?

Неизвестно, что именно рассказала ей про Шурку подруга из другого Серого дома, но эта крыса была уверена, что Дурак — это имя.

У Шурки сил не было протестовать. Он с надеждой смотрел на зверька.

— Ты! Дурак! Сюда, — вильнула крыса хвостом.

В стороне Шурка увидел проем. Вниз уходила лестница. Подвал!

Он ринулся по ступенькам вниз. Руки ныли. Шурка до смерти боялся выпустить Бобку.

Следом крыса осторожно прыгала со ступеньки на ступеньку: они казались ей такими высокими.

Шурка едва не свалился под тяжестью Бобки, ступив наобум. Ступени кончились. Снова коридор. Он расходился рукавами. В нем царила спасительная темнота. Но куда теперь? Вправо? Влево?

Крыса, видно, отстала. Никто не мог ему помочь. Шурка поставил Бобку на пол. Сел на корточки спиной к нему.

— Полезай. Крепко держись.

Бобка послушно забросил одну ногу, потом другую. Обвил руками шею брата.

«А если я не смогу встать с ним?» — испугался Шурка. Держа Бобку под коленками, подался вперед. Распрямил ноги. Бобка сопел ему в ухо. Шурка приказал себе думать, что это не Бобка на спине, а ранец.

Он постоял, вспоминая, в каком направлении там, наверху, ринулась сраженная котом надзирательница. Там, где искала помощи она, их не ждало ничего хорошего. Там были враги. Бежать надо было в противоположную сторону.

Шурка встряхнул, повыше подтянул Бобку. Какой же он тяжелый!

Бобка закряхтел.

— Терпи. Чуть-чуть осталось, — сказал Шурка то ли брату, то ли себе.

Коридору конца не было. Шурка уже не бежал, а только тяжело переступал. Спина клонилась вперед. Горячие худые руки сжимали его шею.

Шурка упрямо брел вперед. Он знал, что с каждым шагом удаляется от того места, где повязал шарф. От кладовки. От приоткрытого на улицу окна.

Он просто шел с Бобкой на закорках. Вперед. В темноту. В неизвестность.

Что еще он мог сделать?

— Мы к маме идем? — спросил Бобка.

— Почти. — Шурка вскинул брата, крепче перехватил его ноги. — Ты, Бобка, не волнуйся. Спать мы всегда сможем в котле. Там тепло. А днем можно на чердаке отсидеться. Или в подвале. А еду я нам достану, — говорил он. — Я знаешь как навострился! Заживем с тобой еще лучше, чем с Королем. Мы сами будем там королями.

Брат внимательно слушал. Его доверчивое тепло разливалось у Шурки по телу.

«Если только мы вообще выберемся отсюда», — тоскливо думал Шурка.

А крыса тем временем благополучно одолела лестницу.

Почуяв, что пол больше никуда не обрывается, крыса села. Решила для начала привести в порядок мысли. Расправила усы, умылась лапками за ушами. Понюхала воздух. А потом помчалась, как крошечный шарик, вдогонку Дураку.

По плоскому полу она умела бегать так быстро, что никто бы не поверил, что эта же самая крыса только что падала со ступеньки на ступеньку, как капля.

«Вот расскажу остальным — они со смеху лопнут», — думала крыса.

Она бы очень удивилась, услышав, что помогает сейчас кому-то в беде. Ей просто хотелось оказаться в центре всеобщего внимания. Наконец и ей будет что рассказать другим крысам! И она припустила еще быстрее.

Нос и дрожащие усики-антенны безошибочно вели ее в темноте.

Шурка, отдуваясь, прислонился к стене. Спина взмокла от пота. Руки дрожали. Бобка сползал.

Крыса вспрыгнула Шурке на ногу. Он вздрогнул. Неуклюже толкнулся задом в стену. Почуял щекотку — от ноги вверх.

Крыса ловко взобралась вверх по штанине, по рукаву — на плечо.

— Тихо, — сказала крыса. — Что еще за прыжки и танцы?

Бобка еще никогда не видел крыс так близко. Он уставился на нее во все глаза.

— Поехали! — приказала крыса Шурке в ухо.

Ухо казалось ей огромным раструбом. Ей чрезвычайно понравилось сидеть так высоко.

— Куда? — скосил на нее глаза Шурка.

— Вперед!

Шурка стиснул зубы и пошел вперед.

Какой-то глухой шум послышался крысе. Такой далекий, что человеческие уши его не слышали. Он был больше похож на вибрацию в воздухе: она коснулась усов-антенн. Крыса насторожилась. Она знала этот шум.

— Побыстрее!

— Бегу как могу, — буркнул Шурка. Ноги едва слушались его.

Шурка собрал волю в кулак. «Левая — правая. Левая — правая», — приказывал он ногам. Пот заливал ему глаза. Бобка горячо дышал в шею. Его руки душили Шурку.

Конца нет этому коридору!

Внезапно Шурке показалось: он различает в темноте какой-то свет. Не свет даже. А просто темнота там была не такой густой.

— Быстрее, — тоненько зудела крыса.

Теперь и Шурка услышал этот шум. Погоня!

Детские голоса? — поразился он. Это кричали дети. «Лови шпионов!», «Ура!»

Надзиратели выпустили на них детей!

Загудели и разом зажглись все лампы, осветив во всю длину коридор с его грубыми каменными стенами.

Злобно глядели со стен глаза. Ясные, беспощадные.

Обнаружены!

Бобка задрожал.

— Бегом!!! — заверещала крыса.

Непослушные от усталости ноги запнулись одна об другую, Шурка со всего маху грохнулся на каменный пол. Боль пронзила разбитые колени и локти. Крыса кубарем полетела с плеча. Сверху придавил Бобка — ему падение не доставило никаких неудобств.

Шурка кое-как вылез из-под Бобки. Встал. Ладони разбиты. В коленях и локтях саднило.

Он схватил брата за руку. На миг у него перехватило дыхание.

— Бобка, не смотри туда! Не смотри!

За ними гнались дети. В сереньких пижамах. Обритые. Но самое страшное — у них были совершенно одинаковые лица. Как будто отпечатанные по одной форме. И лица эти были искажены злобой.

Шурка побежал, таща за собой Бобку.

— Ура-а-а-а-а! — ударило им в спину, как градом камней.

Шурка отпрянул: он чудом успел затормозить и дернуть назад Бобку.

Коридор обрывался.

Совсем.

За краем срывалась вниз бездонная пропасть. Небо над ней Шурка и принял за свет в конце коридора.

Бобка от ужаса принялся икать.

На той стороне Шурка видел зеленые деревья. Видел дома — желтоватые с белыми колоннами, розоватые, ленинградские. Мир там снова был цветным. И небо, в котором сложенными платками висели чайки, хоть и серело, но совсем на другой лад, чем небо, которое накрывало город Ворона. Не-Ленинград. Неленинградское небо было похоже на мутное стекло. А это было серо-голубым, свежим и ясным.

Прыгать?

Дома и деревья казались игрушечными, так далеко они были.

Серой орущей волной приближались дети Ворона.

«Только вперед. И ничего не бояться», — вспомнил Шурка. Допустим, та крыса сказала правду. Но куда — вперед?

Шурка прижал к себе покрепче Бобку.

Серая волна приближалась. Визг позади нарастал.

— Дорогие товарищи чайки! — взмолился Шурка.

Чайки с невозмутимым видом висели, лишь иногда покачивая крыльями, выравнивая курс. Но будто ветер дунул — и принес их поближе.

— Отнесите нас на тот берег!

Нет ответа.

— Пожалуйста!

Нет ответа.

— Хотя бы брата!!!

При этих словах Бобка еще крепче вцепился в Шуркину ногу.

— Одни! Одни! Одни! — замахали крыльями, захохотали, заплакали чайки. Такой уж у них был голос: то ли смеются, то ли плачут.

— Как вам не стыдно! — крикнул Шурка. Но крик его уже тонул в воплях детей Ворона.

Они приближались. Уже видны были одинаково вытаращенные глаза. Одинаково оскаленные рты.

Бобка трясся, обняв Шурку за ногу.

Одна чайка шумно захлопала сильными крыльями, удерживая тело против ветра. Ее желтые глаза кругло и загадочно смотрели на детей.

— Этот! Путь! — выкрикивала она с каждым толчком крыльев. — Каждый! Должен! Пройти! Один! Один! Один!

Она раскинула крылья и дала ветру унести себя прочь.

— Ура-а-а-а!!! — оглушительно орали дети Ворона. Задние жадно напирали. Первые уже тянули руки к своим жертвам. Предвкушали миг, когда сомкнут пальцы. Вот-вот. Глаза их горели злобным счастьем преданности.

Бобка ревел. Его горе придало Шурке силы. Он отчаянно глянул вниз.

Но что это? Вдруг в воздухе перед ним замерцали ступени. Сквозь них чернела пропасть. Мерещилось это Шурке? Он отскочил. Ступени исчезли. Он сделал шаг вперед. Снова мерцающие полоски.

И тут цепкие серые ручонки схватили Бобку за рубашонку. Шурка наотмашь ударил. Вой. Руки на секунду разжались.

Схватив Бобку в охапку, Шурка ринулся вперед.

Он ждал, что нога провалится в пустоту. Что они с Бобкой полетят вниз.

Но неожиданно нога нашла опору.

Ступенька. Еще одна.

Они появлялись по мере того, как Шурка шел вперед. И таяли, едва он убирал ногу.

— Не смотри, Бобка. Только не смотри вниз.

Несколько серых фигурок ринулись было за ними. Но едва не сорвались. Товарищи втянули их обратно за шиворот. И теперь стая лишь дрожала от злобы и выкрикивала что-то, стоя на самом краю пропасти. Они не осмеливались сунуться дальше.

За спиной Шурка услышал свист. Барабан. Обернулся.

Серые фигурки выстроились в ровную колонну и маршем втянулись обратно в коридор. Свет там погас. Только черная стена стояла.

— Вперед, вперед, — шептал Шурка.

Ступеньки складывались в хрупкий подвижный мост без перил.

«Так вот что значит — не бояться, — думал Шурка. — Это значит — очень-очень бояться, но всё равно идти вперед, только вперед».

Бобка глядел по сторонам. На небо, на чаек с вытянутыми в полете розовыми лапками. Он шел с братом, брат держал его за руку, и о большем Бобка не волновался.

«Хорошо быть маленьким», — подумал Шурка. Он больше так не умел.

Мост пошел под уклон.

Города уже не было видно.

Мост упирался прямо в дверь. Шурка открыл ее.

Коридор. До половины выкрашен унылой темно-зеленой краской. Лампы на потолке забраны металлической сеткой.

Шурка шумно сглотнул. Нет, только не это. Только не опять.

Их с Бобкой шаги стучали по плиткам пола. Отдавались эхом. Дневной свет рассеянно струился сквозь маленькие окна под потолком. Ложился светлыми квадратами на пол. Что-то кричали растянутые на стенах лозунги.

Опять дверь. Обитая дерматином, вся в гвоздиках. Похожая на стеганое одеяло.

Шурка повернул ручку. И замер.

В высокой светлой комнате за столом, под усато-носатым портретом с надписью «Друг детей», сидела огромная тетка в форме. Она что-то писала.

Тетка в форме недовольно вскинула глаза на Шурку и Бобку.

— Вот они, ваши… — угрюмо сказала она, проглотив последнее слово. Нехорошее.

А боком к столу… боком к столу сидели Таня и тетя Вера!

Шурка и Бобка замерли. Это не могло быть правдой. Это, должно быть, какая-то ловушка. Самая гадкая, самая искусная.

Бобка спрятался за Шурку.

На тете Вере был ее беретик.

Таня вскрикнула, но тетя Вера глянула на нее — и Таня снова вжалась спиной в жесткую скамью.

Тетя Вера была немного бледной. От этого накрашенные помадой губы казались очень красными.

Видимо, эти губы очень раздражали тетку в форме.

— Еще можно передумать, гражданочка, — сказала она.

— Где подписаться? — ответила тетя Вера сухим холодным голосом, который обычно приберегала для трамвайных кондукторов.

Тетка в форме хмыкнула презрительно. Поклевала пером в чернильнице. Передала перо тете Вере.

Перо поперхнулось, брызнуло. Тетя Вера вывела свое имя и фамилию. Тетка прихлопнула их большой фиолетовой печатью.

— Забирайте своих… — процедила она, опять проглотив в конце нехорошее слово. И принялась, стуча об стол, ровнять бумаги. Потом положила их в картонную папку. Щелкнула скоросшивателем.

Тетя Вера встала.

— Рискуете, — со значением тяжело произнесла тетка.

Тетя Вера взглянула на нее в упор.

— Чем же я рискую? Объясните мне прямо сейчас, как советский человек советскому человеку. Сию секунду.

У тети Веры были светлые глаза, обведенные черным ободком и с черными гвоздиками зрачков. Это был взгляд, которого не выдерживали уличные собаки, милиционеры и школьные учителя.

— Ну?

Тетка в сером ответила гримасой, но толкнула Бобку и Шурку в спину.

— Идите.

Тетя Вера взяла Шурку одной рукой, Бобку — другой.

Таня стояла и глядела на Шурку и Бобку во все глаза.

Не было объятий, слез.

Они вышли на улицу.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg