«Темнокожий мальчик в поисках счастья»

Темнокожий мальчик в поисках счастья (fb2) - Темнокожий мальчик в поисках счастья 2564K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джамал Сахиб

Сахиб Джамал Темнокожий мальчик в поисках счастья ПОВЕСТИ

Писатель Сахиб Джамал известен советским читателям как автор романов о зарубежном Востоке: «Черные розы», «Три гвоздики», «Президент», «Он вернулся», «Когда осыпались тюльпаны», «Финики даром не даются». Почти все они посвящены героической борьбе арабских народов за освобождение от колониального гнета.

Повести, входящие в этот сборник, во многом автобиографичны. В них автор рассказывает о трудном детстве своего героя, о скитаниях по Индии, Ливану, Сирии, Ирану и Турции. Попав в Москву, он навсегда остается в Советском Союзе.

Повести привлекают внимание динамичностью сюжетов и пластичностью образов.

ОДИНОКИМ ОН ПО МИРУ СКИТАЛСЯ, ГОРЕМ ПИТАЛСЯ, МОРЕ СЛЕЗ ПРОЛИЛ…

Обманутые надежды

МАЛЬЧИК С КОСИЧКОЙ

По улицам Багдада бродил мальчик лет тринадцати. Одет он был и бязевую рубашку, давно потерявшую свой цвет, и такие же бязевые длинные штаны. Мальчика звали Мухтаром, но товарищи дали ему прозвище «мальчик с косичкой». И действительно, на макушке Мухтара торчала косичка длиной с кошачий хвост. Приходилось повязывать голову платком, чтобы косички не было видно и чтобы мальчишки не дергали за нее во время драк.

Мухтар не знал отцовской заботы. Ему было три года, когда умер его отец Хусейн, надорвавшись на финиковых плантациях купца Джавадбека.

Остались они вдвоем с матерью, больной обездоленной женщиной. Мухтар очень любил свою мать, и каждый ее стон, каждая слеза отзывались острой болью в его маленьком сердце. Фатима знала это и старалась казаться при сыне здоровой и бодрой, но это ей давалось нелегко.

И все-таки Мухтар любил больше улицу, чем свой сардаб — глиняную мазанку с узким оконцем, где было всегда душно, темно и скучно.

Смуглолицый, бойкий, шумливый паренек, он иной раз целыми днями бродил по улицам, распевая песенки, слова которых тут же сочинял сам. Он радовался, когда его за песни называли дервишем, и вскипал от негодования, если слышал, что кто-нибудь посылал ему вслед презрительное слово «бродяга». Ни голод, ни холод не были властны над ним, не могли погасить его жизнерадостности и веселья. Только одна мысль тревожила Мухтара — мысль о болезни матери.

В самый разгар ребячьих игр на веселых берегах Тигра он становился вдруг мрачным и хмурым, быстро пробегал по длинному понтонному мосту, переброшенному через реку, и, не останавливаясь у суетливых базаров, мчался домой. Запыхавшись, он влетал в сардаб, с радостным возгласом «умма!» бросался к матери, обнимал ее и целовал худые руки, щеки, а потом молчаливо и виновато смотрел на мать, точно просил прощения за то, что надолго оставил ее одну.

В сардабе было пусто. Здесь, как и в тысячах домов арабских тружеников, царила нищета. Земляной пол был покрыт циновками, а в углу серела старая кошма с убогой постелью матери. В нише на полке стояли глиняные чашки, фарфоровый чайник с отбитым носиком и лежало несколько деревянных ложек. Лампы не было — керосин стоил дорого, — ее заменяла самодельная жестяная коптилка. Даже в ясные дни солнечные лучи не проникали в сардаб, мрак будто останавливал их на пороге. Ничто не радовало, ничто не согревало здесь Мухтара, кроме теплого дыхания матери. И не удивительно, что мальчика тянуло из сардаба на солнечную улицу, к зеленым берегам Тигра.

Сейчас Мухтар мог сколько угодно наслаждаться солнцем и теплой речной водой. И вовсе не потому, что он был бездельником. Нет, мальчик уже давно работал в ткацкой мастерской, работал усердно, старательно и был там на хорошем счету. Но грозные раскаты первой мировой войны, докатившись до Багдада, нарушили мирную жизнь города. Закрывались большие и мелкие кустарные мастерские. Повис тяжелый замок и на воротах ткацкой мастерской, где трудился «мальчик с косичкой» вместе с такими же, как и он, подростками.

Когда хозяин увольнял ребятишек, он успокаивал их, что скоро, дней через десять — двадцать, опять откроет мастерскую и они снова будут иметь работу и хлеб. Но прошел месяц, за ним — второй, а работы все не было. И голодные дети рылись в мусорных ящиках харчевен, караван-сараев или забирались на чужие огороды. Хозяин их обманул, как всегда. А впрочем, где ему сейчас было думать о каких-то голодных мальчишках, когда в Багдаде творились непонятные вещи!

Назревал бунт, бунт голодного ремесленного люда, измученной нищетой и бесправием арабской и курдской бедноты против турецких поработителей.

Более четырехсот лет назад турки захватили Месопотамию. Ирак и его столица Багдад стали провинцией Оттоманской империи. Для утверждения своего господства османцы установили жестокий режим зулума. Но ни кровавые расправы с населением, ни тяжкие повинности в пользу султанской казны, ни поголовное уничтожение целых семей не могли смирить непокорных арабов и курдов. В Багдаде, Басре, Мосуле, Керкуте то и дело вспыхивали восстания против султана. Янычары со зверской жестокостью подавляли их, но взрывы народного гнева вспыхивали опять и опять.

И сейчас в багдадских чайханах и караван-сараях, в мечетях и на базарах люди открыто говорили о необходимости вооруженного выступления против турок. Одни уповали на помощь англичан, чья армия уже третий месяц стояла под стенами Багдада, другие считали, что надо браться за оружие, не дожидаясь прихода иностранцев. «Свободу завоевывают порохом и храбростью, — говорили они. — Стоит подняться нескольким смельчакам, как всколыхнется весь Багдад».

Тайные агенты турок доносили о растущем недовольстве среди населения, и военные власти Багдада, чувствуя нависшую угрозу, расправлялись со всеми, кто казался им подозрительным. Особенно свирепствовали они по ночам. С наступлением темноты на улицах и площадях города все чаще раздавались выстрелы. Это жандармы без суда расстреливали выслеженных ими патриотов. Для устрашения арабов несколько человек было повешено на фонарных столбах.

В один из таких дней Мухтар бродил по городу в поисках работы. Было начало марта. Шел дождь. С Тигра дул резкий, холодный ветер. Усталый и измученный, мальчик зашел в мечеть, чтобы немного отдохнуть и обсохнуть. В мечети было мало народу. Мухтар сел на пол недалеко от входа и прислонился к колонне. Хотелось есть, но мальчик старался не думать об этом. Закрыв глаза, он предался мечтам о школе, о красивой форме, которую носили сыновья богатых турок и арабов. Но это продолжалось недолго. Стоило ему вспомнить о голодной матери, как он снова возвращался к мыслям о еде. Который день они уже не обедали? Четвертый?.. Нет, пятый… Неужели сегодня пятый день? Да, конечно, с субботы…

Разговор двух арабов, сидевших неподалеку, привлек его внимание.

— Этот Мод со своими англичанами не очень-то спешит, — говорил один из них.

— А куда им торопиться? — ответил его собеседник. — От Басры до Багдада они ползли три года. Почему бы им не постоять еще три месяца? Они, видите ли, ждут помощи русских казаков.

— Чепуха. Меньше всего англичане хотели бы видеть в Багдаде русских. Им это не выгодно. Они ждут другого — чтобы турки нас обескровили. Вот тогда они займут город, а с нами поступят, как охотники с израненным тигром: добьют и сдерут шкуру. Спасение только в нас самих. Надо добыть оружие и поднять всех на священную войну. Всех, от малого до седобородого.

В мечеть вошел турецкий патруль. Солдаты грубыми окриками разогнали людей. Властями было запрещено собираться группами более двух человек.

Вслед за всеми вышел из мечети и Мухтар. Дождь усилился. С платка, покрывавшего голову мальчика, струилась вода, рубашка промокла и прилипла к телу, но Мухтар не замечал холода. Услышанное в мечети всецело завладело его мыслями. «Достать бы пистолет или кинжал! — думал он. — Вот было бы здорово!»

На площади Паша-Джами Мухтар неожиданно столкнулся лицом к лицу с турецким офицером в красной феске и темно-зеленом мундире. За поясом у офицера торчал пистолет. У Мухтара заблестели глаза и часто забилось сердце. «Стукнуть его камнем по затылку — и пистолет мой!» — пронеслось у него в голове. Он даже бросился вслед за офицером, но неожиданно вспомнил о матери, грустно вздохнул и повернул к дому.

Мухтар шел между торговыми рядами. Слева и справа от него теснились лавчонки со сладостями и сухими фруктами. Мухтар не спускал глаз с прилавков и все думал о том, как бы раздобыть чего-нибудь съестного для матери и для себя.

Дойдя до мечети имама, Мухтар остановился у хлебной лавки, возле которой толпились покупатели. На прилавке стопкой лежали сдобные лепешки, обсыпанные ароматным кунжутным зерном. За весами сидел араб с длинной бородой, окрашенной хной. Между коленями он держал узловатую палку, предназначенную, видимо, для устрашения голодных «бродяг» и собак.

В эти дни Багдад кишел голодающими.

Мухтар с жадностью глядел на лепешки. Вкус их был ему хорошо знаком. Совсем недавно их соседка, мать учителя Хашима-эфенди, угостила его такой лепешкой. После этого он был сыт весь день.

Хозяин давно приметил Мухтара и зорко следил за ним. Внешний вид мальчика и его голодные глаза не внушали ему доверия.

Но Мухтар и не помышлял о краже. Он приблизился к прилавку и обратился к хозяину.

— Сиди, дайте мне какую-нибудь работу! Я все сделаю. А заплатите лепешкой.

— Нет у меня работы, поди прочь от прилавка! — крикнул хозяин, хватаясь за палку.

— Тогда, прошу вас, ради аллаха, дайте мне для мамы хоть пол-лепешки. Клянусь могилой отца, что не обману и принесу деньги.

Проходивший мимо высокий широкоплечий араб с обвисшими усами, услышав взволнованный голос мальчика, замедлил шаг.

Хозяин расхохотался:

— Глупый мальчишка, ты что, меня за дурака принимаешь? Или ты сам с ума сошел?

Усатый человек остановился и пристально посмотрел на хозяина. Тому стало не по себе. Размахивая палкой, он закричал на Мухтара:

— Отойди от прилавка, босяк, дай мусульманам дорогу!

Кровь ударила в голову мальчика.

— Я не босяк! Я даром не прошу… А ты — черный паук, змея! — гневно воскликнул он.

— Собаке отдам, но не тебе! — заорал разъяренный лавочник и, отломив кусок лепешки, швырнул его на улицу. Бродившая возле лавки бездомная собака поймала кусок на лету и проглотила его.

Глаза Мухтара наполнились слезами.

Усатый араб вдруг шагнул вперед, спокойно взял с прилавка большую лепешку и протянул ее Мухтару.

— На, парень, ешь! — сказал он, даже не взглянув на хозяина, тут же повернулся и не торопясь зашагал своей дорогой.

Обрадованный Мухтар, прижимая к груди лепешку, пустился бежать.

Хозяин оторопел. Но через секунду, опомнившись, истерически завопил:

— Разве вы не мусульмане? Что вы смотрите? Держите этого еретика, ловите этого негодяя!

Но покупатели только смеялись и одобрительными возгласами напутствовали доброго, смелого человека и убежавшего мальчика.

Мухтар бежал не оглядываясь. Вдруг он увидел, как из дверей кафе низенький толстый человек выволок за ухо мальчугана лет семи-восьми, толкнул его на середину улицы и, воздев руки к небу, произнес неожиданно тонким голосом:

— Аллах, сжалься над нами! И почему людям нет нигде покоя от побирушек!

Малыш, всхлипывая, поднялся с земли. На нем не было ни рубашки, ни башмаков. Густые, давно не стриженные черные волосы закрывали его лоб. Рваные штанишки, подвязанные бечевкой, с трудом держались на его худеньких бедрах. Размазывая слезы по давно не мытому лицу, малыш нерешительно побрел вниз по улице. У Мухтара от жалости сжалось сердце. Он догнал мальчика и зашагал рядом с ним.

— Почему он тебя обидел? — спросил Мухтар.

— Я хлеба просил.

— А где твои родители?

— У меня только маленькая сестренка, но она потерялась.

— Плохо, — сказал Мухтар. — Но все равно, мужчина не должен плакать. — Он отломил кусок лепешки и протянул мальчику. — На, ешь!

Малыш недоверчиво взглянул на Мухтара, робко взял лепешку и стал ее с жадностью есть.

— Не торопись… не отниму.

Мальчик жевал и все всхлипывал.

— Перестань, не терплю, когда ревут! — строго сказал Мухтар и спросил: — Где ты живешь?

Мальчик пожал плечами.

— Ну, где же ты спишь?

— В банном дворе.

— Что же, там неплохо. В золе мягко, тепло, как в постели.

— Да, хорошо тебе смеяться, — сказал малыш. — А нас вчера оттуда хозяин выгнал. — И мальчик опять залился слезами.

— Только и всего? — сказал Мухтар спокойно. — Что ж, пойдешь спать к нам.

Но спокойствие его было только внешним. В душе у него все кипело. Он с негодованием думал о хозяине, который так безжалостно расправился с этим мальчуганом.

— Все богачи — бессердечные твари! — бурчал он. — Настоящие кровопийцы… Хорошо бы посадить их всех в тюрьму и не давать им хлеба…

Эта мысль привела Мухтара в задорное настроение.

Проходя мимо коврового магазина, он увидел сердитого старика — сторожа с глиняным свистком в руке — и весело крикнул:

— Дедушка Мухаммед, дайте-ка нам вашей свистулькой позабавиться, — и, поймав строгий взгляд старика, пустился вместе с товарищем наутек.

Снова полил дождь. Мальчики бежали, шлепая босыми ногами по лужам, отчего грязные брызги летели во все стороны.

Мулла, ехавший на белом ослике, морда которого была разукрашена ремнями, расшитыми бисером и всякими побрякушками, заметив это, осуждающе крикнул на мальчиков:

— Бессовестные, оборванцы!.. Чего скачете, как верблюды?

Мухтар обернулся, сорвал с головы платок и помахал им:

— Прошу прощения. Помолитесь, чтобы аллах кормил нас каждый день! — Потом протянул платок малышу: — На, дружище, выжми и набрось на плечи, а то замерзнешь.

Было уже темно, когда Мухтар вместе с новым приятелем вошел в сардаб. Здесь стояла тишина. С самого утра Фатима ждала Мухтара и, не дождавшись, уснула.

Мухтар тихо, чтобы не разбудить мать, зажег коптилку. Неровный язык пламени чадил. Мальчик поправил фитиль. Едкий дым мучительно защекотал в носу, и Мухтар чихнул. Фатима проснулась.

— Ой, сынок, наконец-то! — сказала она тихо. — Целый день пропадаешь. Где ты был?.. Аллах знает, чего я только не передумала!

— Умма! — воскликнул Мухтар виноватым голосом. — Ты прости меня!.. Вот, погляди, что я принес. — Он положил лепешку на поднос и протянул матери. — Сейчас разожгу мангал, вскипячу чай и будем пировать. У нас ведь сегодня почтенный гость! — и он указал на сиротливо прижавшегося к двери мальчика.

— А я его в темноте и не заметила! — воскликнула Фатима. — Что же там стоишь, проходи сюда, садись!

Малыш боязливо посмотрел на незнакомую женщину и перевел взгляд на Мухтара. Тот ободряюще кивнул ему головой, и мальчик присел на кошму.

— Что-то этого мальчика я не припомню. Он у нас не бывал? — спросила Фатима.

— Нет, умма, — ответил Мухтар. — Можно ему жить у нас?

Фатима молча кивнула головой и с грустью посмотрела на сына. «А кто приютит тебя, если я умру?» — подумала она. Слезы подступили к ее горлу, но Фатима сумела сдержать их.

— Бедняжки мои, — захлопотала она, — что же мне с вами делать? Ведь вы совсем мокрые!.. Вот что, снимайте-ка с себя все и лезьте под одеяло. А я высушу вашу одежду. Мангал я сама разожгу.

Мальчики охотно последовали совету, прижались друг к другу под одеялом и, согревшись, незаметно уснули. А Фатима занялась хозяйством.

Вскоре в сардабе уже дымил мангал. В самоварчике шумела вода, от одежды ребят шел легкий пар. Фатима расстелила молитвенный коврик, сшитый из лоскутков, опустилась на него и стала шептать затверженные годами слова из корана. Завершая молитву, она подняла взор к потолку, воздела кверху руки и обратилась к аллаху:

— Если ты велик, если небесный гром — твое дыхание, если своим весенним ветром ты все пробуждаешь, если в твоих руках судьба бедных и богатых, то сжалься над нами, прекрати драку между людьми, испепели их каменные сердца… Дай нам мир, хлеб и спокойную жизнь, осуши наши слезы!.. Аминь!

Черный, закопченный потолок, к которому, как к воображаемому небу, обращалась Фатима, хранил молчание. Но она еще долго сидела на корточках и не сводила с него глаз. В эти минуты отчаяния и тревоги только одно утешало бедную женщину — надежда!

Фатиме казалось, что аллах, великий, вездесущий и всевидящий, услышит ее голос и снизойдет к ее покорной мольбе.

Закончив вечерний намаз, она сложила молитвенный коврик и убрала его в нишу. Мангал перестал дымить, чай был готов, одежда высохла, в сардабе стало тепло. Фатима разбудила ребят, они оделись, сели у огня и принялись за еду. Фатима смотрела на Мухтара и думала: «Он совсем один. Пусть этот несчастный малыш будет ему братом. Кто знает, может быть, вдвоем им легче будет жить». Она повернулась к малышу, погладила его по голове и обратилась к сыну:

— Мальчик мой, ты его не обижай, будьте дружны и помогайте друг другу…

Мухтар просиял от радости.

— Умма, — горячо воскликнул он, — какая ты хорошая, добрая! Я никогда не дам его в обиду!

Фатима опустила глаза и кивнула ему головой.

Неожиданно со двора донесся женский голос:

— Мухтар, дитя мое, ты дома?

Фатима растерянно посмотрела на сына.

— Умма, это госпожа Зулейха, мать господина учителя Хашима-эфенди! — взволнованно сказал Мухтар и громко отозвался: — Иду, сидна, иду!

Он бросился к дверям сардаба.

— Возьми лампу! — остановила его Фатима.

Мальчик, торопясь, снял коптилку и, заслонив рукой пламя, вышел во двор.

Двор у них был маленький, без деревьев. Летом здесь стояла ужасная жара, а после дождя всегда была непролазная грязь.

Встретив гостью, мальчик низко поклонился и приветствовал ее словами:

— Салям и почтение вам, сидна!

— Ва алейкум, дорогой мой, ва алейкум!

Нарушая строгий обычай, Мухтар зашагал впереди старой женщины, низко держа коптилку.

— Так вам будет легче идти, сидна, — сказал мальчик, оглядываясь назад.

Годы и тревожная жизнь сгорбили Зулейху. Ее черная тень показалась Мухтару очень жалкой.

— Спасибо тебе, сын мой, спасибо!.. Мои глаза уже совсем плохо видят, — ответила Зулейха и протянула мальчику узелок. — На, возьми, это тебе от твоего друга, муэллима[1].

Мухтар так смутился, что забыл даже поблагодарить Зулейху. У самого входа в сардаб он предупредил:

— Будьте осторожны, сидна, ступеньки наши неудобные.

— Знаю, сын мой, знаю, я ведь у вас не впервые.

Зулейха спустилась в сардаб. Фатима встретила ее у порога. Зулейха сразу заметила замешательство хозяйки. Она поцеловала ее впалые щеки, села на старую кошму и усадила Фатиму рядом с собой. Заметив малыша, который робко сидел в углу, поджав под себя ноги, Зулейха спросила шутливым тоном:

— Второго сына приобрела, да сразу такого большого?

Фатима горько улыбнулась и поглядела на маленького гостя.

— Да, сидна, Мухтар нашел себе братишку. — И она коротко рассказала историю их знакомства.

Мухтар стоял смущенный, держа узелок, и смотрел на мать.

— Ну-ну… — обратилась к Мухтару Зулейха. — Я же не чужая… пригласи братишку и угощайтесь на здоровье.

— Спасибо вам, — с дрожью в голосе сказала Фатима. — Наш дорогой муэллим относится к Мухтару, как родной отец. — И она схватила руку гостьи, пытаясь ее поцеловать.

— Нет-нет… аллах с тобой! — воскликнула Зулейха и отдернула руку. — Твой сын заслуживает еще большего внимания. Он у тебя послушный, с чутким сердцем.

— Да, сидна, мальчик пошел в отца. Эх, если бы покойный Хусейн встал из могилы и увидел, какая у нас теперь жизнь! В сотни раз тяжелей, чем при нем.

Зулейха махнула рукой:

— Да… что и говорить. С каждым днем становится все труднее и труднее. Сколько горя несет людям эта проклятая война. И кто только ее придумал?! Я боюсь даже выходить из дому, думаю, вдруг на улице шальная пуля оборвет мою жизнь и я не успею прошептать молитву, не успею проститься с Хашимом.

— Как чувствует себя муэллим?

— Милая, в эти дни он совсем не приходит домой. А если и забежит — радости мало. Раздраженный, издерганный, все о чем-то беспокоится, побудет часочек и снова куда-то бежит. Неведомы мне его дела…

— Сидна, вы сами знаете, с каким уважением и любовью к нему относятся. Зачем вам себя терзать? Наверно, у него очень важные дела. В городе люди гибнут от голода… Он, видимо, хлопочет о них… О аллах! Османцы тоже потеряли веру и совесть!.. Они, как бешеные волки, на всех нападают, убивают… Аллах, где же твоя кара?!

— Все хороши, все словно взбесились, — махнула рукой Зулейха. — Хашим говорит: инглизы не лучше турок, они тоже покажут себя…

Мухтар помнил слова матери: «Когда говорят взрослые, дети должны молчать». Поэтому он сидел тихо и только внимательно прислушивался к разговору женщин.

Зулейха посидела еще немного и собралась домой.

— Скоро должен прийти Хашим, — сказала она, поправляя платок на голове. Наклонившись к Фатиме, она шепнула: — Я посмотрю, у Хашима, кажется, есть лишние рубашки, пригодятся для вашего малыша.

— Спасибо, сидна, спасибо! — сказала Фатима. — Пусть мир не будет тесен для вас и для вашего Хашима.

— Вам так же! — ответила Зулейха, направляясь к двери. Мухтар пошел вслед, проводить ее.

— О доброта! Какой мудрец тебя придумал?! — вслух произнесла Фатима, когда гостья с Мухтаром вышли. — Сколько радости ты приносишь бедным!

Вскоре Мухтар вернулся домой. Он сел около мангала, где еще теплился огонек. Минута прошла в молчании. Тишину прервал малыш, он громко зевнул. Фатима улыбнулась, погладила его по взлохмаченной головке и сказала:

— Родные мои, возьмите узелок, угоститесь и ложитесь спать.

Мухтар помедлил, как и подобает настоящему мужчине, никогда не проявляющему любопытства к подаркам, затем неторопливо развязал узелок. В нем было несколько ячменных лепешек, сухие финики, большой кусок леденца, немного риса и баночка бараньего сала. Глаза у Мухтара заблестели, и он подмигнул малышу; «Мол, не горюй, дружок, еще заживем!» Но тут же потупился и протянул гостинцы матери.

— Нет, я не хочу, — отказалась Фатима. — Ешьте сами и ложитесь спать.

Никакие уговоры сына не помогли. Тогда Мухтар отделил пару лепешек и горсть фиников, а остальное положил в нишу. «На завтра», — сказал он, сел рядом с малышом, и они принялись за еду.

Когда хочется есть, а пища скудная, ужин долго не длится. Мальчики съели лепешки, мигом проглотили финики и улеглись спать.

Легла и Фатима, но сон не шел к ней. Мысли о сыне не давали ей покоя. Мухтар совсем еще ребенок. Сколько раз он тяжело болел! Долгие ночи вместе с Хусейном просиживала она у постели мальчика. Отец украдкой плакал и просил аллаха сохранить Мухтару жизнь. Она никогда не забудет ту минуту, когда Хусейн поднял руки к небу и дал священный обет аллаху: «Я отращу косичку своему сыну, пешком приведу его в Мекку и там, у порога твоего дома Каабы, остригу».

Вот уже десять лет, как умер Хусейн. И никто не поможет им исполнить этот обет. Если бы знал Хусейн, сколько насмешек терпит Мухтар из-за этой косички.

После смерти мужа жить стало совсем невмоготу. Таская на спине маленького Мухтара, Фатима от зари до зари работала на плантациях: копала землю, собирала хлопок и розовые лепестки. Раскаленная земля обжигала ноги, в руки вонзались острые шипы и ранили до крови. Оттого, что поминутно приходилось нагибаться, невыносимо болела спина, останавливалось дыхание. Но она терпела, терпела до последнего ради своего ребенка. Но однажды силы ее иссякли и она уже не смогла подняться.

Больную, ее отнесли домой, где за ней из милости присматривали чужие люди. А Мухтара взяла к себе их соседка Ходиджа. Когда мальчику исполнилось восемь лет, Фатима повела его в ткацкую мастерскую Саид Казима. Со слезами умоляла она хозяина взять Мухтара к себе в ученики. «Пусть его мясо будет вашим, а кости моими, — твердила она, — но только научите мальчика ремеслу, чтобы имел он кусок хлеба».

Так маленький Мухтар стал рабочим. С рассветом уходил он в мастерскую, а возвращался поздно вечером, едва держась на ногах от усталости. Бывали дни, когда он приходил с работы избитый и всю ночь стонал от боли, ворочаясь с боку на бок.

Однажды Фатима пришла в мастерскую и робко попыталась заступиться за сына, но хозяин накричал на нее: «Если у него такая нежная кожа, пусть убирается ко всем чертям».

И сейчас, вспоминая об этом, Фатима не могла сдержать слез. Так в слезах и заснула.

Утром первым проснулся Мухтар. Его разбудил шум на улице. Сперва он ничего не мог понять, потом услышал возбужденный голос женщины.

— Эй, люди! — кричала она. — Что вы спите! Турки караванами увозят продукты, оставляют нас без хлеба! Выходите, останавливайте караваны!..

Мухтар обвел глазами сардаб. Истомленная ночной бессонницей, мать крепко спала. Сладко посапывал малыш, свернувшись калачиком под одеялом.

Мухтар натянул на себя рубашку, повязал голову платком и, прихватив с собой увесистую дубинку, не раз выручавшую его от нападения бродячих собак, выскользнул на улицу.

ГОЛОДНЫЙ БУНТ

Мухтар бежал туда, откуда доносились громкие голоса.

Выбравшись из лабиринта узких переулков, он увидел множество людей. Все они стремились к центру города. Мальчик присоединился к ним.

Люди бежали и на ходу спрашивали:

— Где турки?.. Где караваны?..

— На Рашиде!

Восходящая заря еще не успела обласкать своими алыми лучами мозаичные минареты и купола мечетей, кроны гигантских финиковых пальм, а здесь, на главной улице Багдада Эль-Рашиде и в прилегающих к ней кварталах, уже бурлил людской поток.

Женщин было больше, чем мужчин. Воздух дрожал и звенел от гула взволнованных женских голосов. И это понятно! Ведь сердца матерей пропитаны горечью жизни, измучены страданиями и вечной тревогой за судьбы детей своих!

Народ был взбудоражен и растерян. Казалось, будто жители Багдада ощутили первые подземные толчки и выбежали на улицы, спасаясь от землетрясения. Многие были босые, без шапок. У женщин из-под платков торчали спутанные, нечесаные волосы. Иные матери прибежали сюда впопыхах, прихватив полуодетых детишек, и теперь пытались их согреть, прижимая к своей груди.

А впереди всех сновала и шумела неугомонная и воинственная багдадская детвора. Разумеется, протискался вперед и Мухтар. Он глядел на сотни верблюдов, мулов и лошадей, навьюченных тяжелыми мешками, на низкие арабские телеги, груженные коврами, тканями, тяжелыми сундуками. Все это шествие длинной цепью растянулось по улице Рашида и держало путь на север.

Верблюды и лошади с трудом тянули тяжелые грузы. Словно чуя беду, они то и дело поворачивали головы, с беспокойством косились на волнующихся людей.

Вдоль каравана на горячих, взмыленных конях метались взад-вперед аскеры, подгоняя палками животных и покрикивая на каравановожатых. Они торопились скорее выйти за пределы города и соединиться с уходящими частями султанской армии. Но тщетны были их усилия заставить караван двигаться быстрее. Измученные животные только вздрагивали под ударами палок и широко раскрывали налитые кровью испуганные глаза.

Время от времени аскеры с криками и руганью врезались в толпу, стремясь очистить дорогу, но уже через минуту толпа снова смыкалась плотной стеной.

Мухтару не стоялось на месте. Расталкивая локтями людей, он спешил пробраться к началу каравана, туда, где на черном коне ехал султанский генерал — паша, в красной феске, с длинной черной бородой и бравыми, лихо подкрученными кверху усами.

Генерал злобно и вместе с тем тревожно посматривал на скопище людей, не скрывавших своей ненависти к туркам, то и дело оглядывался назад, подзывал своего адъютанта, ехавшего в нескольких шагах от него, и отдавал ему какие-то приказания.

А ропот толпы все нарастал, все громче и громче становились рыдания женщин, все отчетливее слышались возгласы: «Надо задержать караваи!», «Они всё увозят из Багдада!», «Мы умрем с голода!»

Неожиданно, растолкав толпу, вперед вышла высокая седая женщина в выцветшем зеленом платке и закричала:

— Женщины!.. Наши мужья одели чадру трусости и не думают о детях и женах!.. Не дадим туркам ограбить нас, остановим караваны. — Она выбежала на середину улицы и широко раскинула свои худые руки, преграждая путь каравану. — Проклятые! Вы увозите хлеб наших детей! Только через мой труп! — кричала она исступленно.

Вся площадь пришла в движение, загудела тысячами голосов: «Остановить караваны!.. Не дадим нашего хлеба!.. Не дадим!..»

Генерал на секунду опешил. Резко дернув уздечку, он вздыбил коня и, обернувшись к конвою, громко отдал команду:

— Каждого, кто приблизится к каравану, рубить!

А сам направил своего коня прямо на женщину в зеленом платке.

Но старая арабка не сдвинулась с места.

Лицо генерала перекосилось от ярости.

— Прочь с дороги! — завопил он.

— Нет, не уйду!.. Не уйду! — громко ответила женщина, глядя в упор на генерала. — Лучше приму смерть от сабли, чем от голода.

Генерал взмахнул плеткой, со свистом опустил ее, и на лице у женщины вздулся кровавый рубец. Но она не шелохнулась, не проронила ни звука.

Толпа ахнула. Мухтар весь задрожал от охвативших его гнева и возмущения. Он на секунду представил себе на месте этой женщины свою мать и так впился пальцами в дубинку, что у него посинели ногти.

Генерал рассвирепел вконец. Он рванул из кобуры револьвер, но… выстрел раздался совсем в стороне, откуда-то из толпы… Генерал как-то странно дернулся, покачнулся и стал медленно валиться с лошади.

Толпа отшатнулась назад. А женщина в зеленом платке и сейчас не тронулась с места. На мгновение воцарилась страшная тишина. Ее нарушил голос старой арабки.

— Вот как поражает аллах! — воскликнула она. — Он все видит!

— Верно, от кары злодей не уйдет! — поддержал ее кто-то из толпы.

В этот миг адъютант, хлопотавший около убитого генерала, снова вскочил на коня и, обнажив саблю, с громкой бранью кинулся к женщине.

Мухтар на секунду остолбенел, потом, не помня себя, рванулся вперед и что есть силы метнул дубинку прямо в голову турецкому офицеру. Тот выпустил из рук саблю и поводья и, согнувшись, схватился за голову. Меж пальцами у него потекла кровь. Конь стал.

Кто-то схватил Мухтара за ворот рубахи, потянул назад и спрятал за спины людей.

Гудящая толпа стала теснить караван. И тут случилось самое страшное. С криком «Ия аллах!» аскеры бросились на толпу. Послышались вопли ужаса, детский плач, стоны, проклятия. Люди, обливаясь кровью, падали под ударами сабель.

И вдруг, заглушая конский топот и крики людей, раздался громкий клич:

— Бей османцев!

Призыв подхватили сотни голосов. В аскеров полетели камни. Не ожидавшие этого турецкие всадники растерялись. Они понимали, что их силы слишком невелики, чтобы отразить натиск разъяренной толпы. И они стали отступать. Но было уже поздно. Воспользовавшись замешательством конвоя, багдадцы бросились на аскеров. С криком: «Долой грабителей!» — они стаскивали их с лошадей и тут же обезоруживали.

Завязалась кровопролитная схватка. В ход были пущены кинжалы, палки, лопаты. Были и такие ловкачи, которые одним броском аркана снимали всадников с седла и, свалив на землю, добивали их же оружием.

Кони в испуге ржали. Ошалелые верблюды метались из стороны в сторону, лягались и никого не подпускали к себе. Из разорванных вьюков ручьями струились белоснежный рис, мука, зерно и смешивались с дорожной пылью и кровью.

Кто-то бросил камень в витрину универмага, и огромное толстое стекло со звоном разлетелось на куски.

— Бейте спекулянтов! — раздался из толпы чей-то голос.

Несколько десятков человек бросилось к магазину. Они взломали двери и ворвались внутрь.

Их пример заразил остальных. За первым налетом последовал второй, и вот уже лавина оборванных, голодных людей устремилась к лавкам и магазинам, расположенным по обе стороны Эль-Рашида. Брали все, что попадалось под руку: рулоны тканей и ящики с обувью, ковры и белье, корзины с сушеными фруктами и белоснежные головы сахара. Двое молодчиков с трудом тащили огромный тюк, набитый детскими ботинками…

Мухтар все это видел. Ему также хотелось что-то принести своей умме. И, возможно, он присоединился бы к погромщикам, если бы не учитель Хашим-эфенди. Он с несколькими арабами, торопливо шагая от лавки к лавке, выталкивал оттуда на улицу грабителей.

— Братья! Не допускайте грабежа! — громко обращался Хашим ко всем. — Погромщики, воры и бандиты — лучшие друзья врага.

Толпа одобрительно загудела. И мальчику стало стыдно за свои помыслы. «Нет, мне ничего не надо чужого!» — подумал он, и ему хотелось пробраться к Хашиму-эфенди и во весь голос крикнуть всем: «Верьте этому человеку! Он мой сосед. Вчера его мать принесла нам хлеб, он бесплатно научил меня читать и писать. Дядя Хашим хороший человек, я люблю его!»

Хашима-эфенди поддержали сопровождавшие его товарищи.

— Весь караван в наших руках! Не волнуйтесь, все продовольствие мы разделим между голодающими…

— Да, надо разделить по-справедливому! — раздались голоса.

— Погромщиков в тюрьму!

— В тюрьму!

К полудню, когда порядок был восстановлен, город очутился в руках восставших, во многих пунктах Багдада начали раздавать голодающим зерно, финики, рис, муку — все, что было отобрано у захватчиков. Во всех распределительных участках люди вытянулись длинной цепью и по очереди подходили к старикам, которым багдадцы доверили распределить все, что было отвоевано в этот день у аскеров султана. Каждый подходивший расстилал платок или подставлял подол одежды и получал свою долю. Никто не был в обиде. Получил свою долю и Мухтар. Но до мой он не пошел, невозможно было покинуть улицу, где происходило столько событий.

Вооруженные багдадцы, потрясая саблями, револьверами, кинжалами, а то и просто тяжелыми дубинами, направились к оружейным складам, к полицейским участкам, ко дворцу губернатора. Они шли и выкрикивали вслед за ораторами: «Мы хотим республику!», «Не отдадим Багдада никому!», «Будем жить без султанов и халифов!», «Да здравствует свобода!»

В первом встретившемся им полицейском участке оказались только двое полицейских из местных жителей, в других была такая же картина. А во дворце губернатора и в здании городской управы было вообще пусто, если не считать перепуганных слуг, которые никак не могли понять, что произошло. Как выяснилось потом, султанские чиновники убежали еще ночью.

Весь Багдад сразу оказался в руках восставших.

Купцы, ростовщики, крупные богачи, охваченные страхом, не выходили из домов. Во всех особняках были опущены шторы и крепко заперты ворота и подъезды.

Только с наступлением ночной темноты некоторые крупные аристократы и духовные лица рискнули покинуть свои убежища, чтобы незаметно пробраться к дому главы высшего духовного совета Хесаби. Они собрались, чтобы обсудить, как удержать народ от революции. Одновременно были направлены тайные посланцы к генералу Моду с просьбой как можно скорее ввести английские войска в Багдад.

Город все еще шумел и бурлил. Сотрясались дома от оглушительных взрывов пороховых складов. Ночное небо озарялось багровым отсветом пожаров. Не умолкали на улицах возбужденные голоса — люди спорили, тревожились за свою судьбу, боялись возвращения и нападения турок. Ползли упорные слухи о приходе англичан, но от них багдадцы не ожидали ничего хорошего: будут и здесь творить то же, что творят в Индии.

Мог ли Мухтар в эту ночь расстаться с улицей. И все же его тянуло домой, навестить мать, обрадовать ее рисом, который он с полудня таскал в подвернутом подоле рубашки. И он решительно зашагал прочь от шумного людского сборища.

Время было позднее. Уже давно отзвучал и замер на высокой ноте голос муэдзина, призывавшего правоверных к молитве. Но Фатима не спала. Она сидела на камне у калитки и вслушивалась в каждый шорох, в глухие отзвуки отдаленных шагов: не идет ли ее Мухтар?

Вдруг со стороны базара до нее донеслась песня. В ночной тиши молодой, задорный голос звучал особенно звонко.

…Это мы, это мы, львы Багдада, Османцам хвосты отодрали, С боем караваны отобрали. Да, да, да, это мы, львы Багдада!

Фатима вся затрепетала. С трудом поднявшись с камня, она пошла навстречу сыну. Вот и он. «Мухтар! Сыночек мой! Жив! Жив!» — шептали ее губы. Фатима обнимала сына, гладила его спину, плечи, лицо, будто желая убедиться, что он невредим, что он с ней. Мухтар почувствовал себя очень виноватым. Он готов был упасть к ногам матери и просить прощения.

— Ну заходи, заходи же в дом, — проговорила Фатима и обернулась, точно желая разглядеть кого-то сзади сына.

— Ты кого ищешь, умма? — удивился Мухтар.

— Малыша. Разве Ахмед не вернулся вместе с тобой?

— А давно он ушел?

— С утра. Я его послала посмотреть, нет ли тебя поблизости, он ушел и больше не вернулся.

«Если малыш ухитрился попасть в центр, значит, он погиб», — подумал Мухтар, но, заметив волнение матери, сказал:

— Умма, успокойся, завтра я его найду, а может быть, он еще и сам прибежит сегодня! — и, обняв ее за плечи, ласково спросил: — Умма, зачем ты вышла на улицу? Ведь здесь холодно!

— А в сардабе, думаешь, мне легче лежать? Днем и ночью прикована к постели, одна, некому воды принести…

Мухтар виновато молчал.

Мать с сыном вошли в сардаб. Здесь, как всегда, тускло дымила коптилка, стоял мангал с огнем, тихо шумел самоварчик. На кошме лежал поднос с едой. Все это давно ждало ребят.

Мухтар стал развязывать узелок с рисом, а сам все думал о том, что происходило днем, и вновь переживал тот страшный миг, когда сабля турецкого офицера поднялась над головой старой женщины…

От Фатимы не укрылось состояние мальчика.

— Сын мой, не мучай меня, расскажи, что в городе происходит? — обратилась она к Мухтару. — Где ты был с утра, откуда ты взял эти продукты?

Мухтар, желая успокоить мать, пытался улыбнуться, но улыбка ему не удалась, губы растянулись, словно резиновые, и тут же невольно сжались. Он тихо сказал:

— Умма, очень прошу… не спрашивай меня сейчас ни о чем.

Тревога матери все возрастала. Но она удержалась от дальнейших расспросов, только обняла сына, заглянула ему в глаза, а потом сказала:

— Садись, сынок, поешь и ложись спать. Ты, верно, очень устал сегодня.

Мухтар в эту ночь спал тревожно, как никогда, дергался, что-то невнятно бормотал и стонал. Вдруг он поднял голову, весь затрясся, опять упал на подушку, но тут же стал метаться в постели и кричать:

— Бабушка, бабушка!.. Ой… мама!

Фатима в испуге бросилась к сыну:

— Сердце мое, что с тобой?.. На, выпей воды…

Мухтар раскрыл глаза. Увидев мать, он улыбнулся сонно, отпил глоток воды, успокоенно прошептал: «Умма!» — и, откинувшись на постель, крепко уснул.

В сардабе воцарилась тишина. Тускло мерцала коптилка, едва освещая углы. Слабый рваный язычок пламени колебался, готовый вот-вот погаснуть. Фатима в полумраке лежала на своей жесткой постели, не мигая смотрела на огонь, и ей казалось, что вместе с этим мерцающим огоньком угасает и ее жизнь.

Мысль о смерти не пугала Фатиму. Она давно готовилась к ней. «Я без сожаления ушла бы из этого мира к Хусейну, если бы не дорогой мой Мухтар», — не раз говорила она подруге Ходидже. Только о нем думала она дни и ночи. «Что же будет с мальчиком? Как пойдет он по трудной дороге жизни? Где, под чьим крылом найдет свое счастье?»

Наступал рассвет, Багдад пробуждался. Издали доносились звонкие голоса муэдзинов, перекликались голосистые петухи. Утро… Время намаза.

Фатима с трудом встала, как всегда, помолилась, затем, подойдя к сыну, осторожно поправила сползшее с него одеяло и снова прилегла.

Тихо скрипнула дверь, и в сардаб вошла соседка Ходиджа.

— Ой, Ходиджа, родная, как хорошо, что ты зашла. Что-то мне сегодня особенно тяжело! — проговорила Фатима.

Ходиджа прошла в глубь сардаба, нагнулась к подруге и озабоченно потрогала ее лоб. Он был горячий.

Жар охватил все тело Фатимы. Она хотела еще что-то сказать, но натужно закашлялась. Лицо ее покраснело от боли, на глаза навернулись слезы. Она прижала руки к груди, тщетно пытаясь сдержать кашель, но не могла, кашляла все громче и громче, всхлипывала, задыхалась.

Мухтар проснулся и бросился к матери:

— Умма, что с тобой?.. Тебе плохо? Тетя Ходиджа, что с ней?

— Откройте дверь, душно мне… — простонала Фатима.

Мухтар кинулся к двери.

Поднимающееся солнце бросало на землю золотисто-розовые лучи, с реки тянуло утренней свежестью. Вокруг было тихо и спокойно.

Кашель отпустил Фатиму. Она лежала молча, тяжело дышала, а взгляд ее, обращенный к сыну, выражал глубокую тревогу и боль. Он присел около нее на корточки и, гладя ее худую, высохшую руку, сказал:

— Умма, обо мне не думай, со мной ничего не случится. Война, наверно, кончилась, слышишь — в городе тихо. Теперь откроют мастерские, я снова начну работать, и нам с тобой будет легче… Ты полежи, я сейчас сбегаю за водой, а тетя Ходиджа пока разожжет мангал, хорошо?

Мать кивнула.

Схватив глиняный кувшин, Мухтар со всех ног помчался за водой.

— Не терзай себя, Фатима, хороший у тебя сын! — проводив его взглядом, сказала Ходиджа. — Не тревожься о нем, он уже умеет ткать бязь, читать коран, да и в школьных книгах разбирается. Слава аллаху, мальчик, как взрослый, все понимает.

— Если бы ты знала, Ходиджа, как мне больно за него, — сдерживая слезы, слабым голосом говорила Фатима. — Бедный ребенок!.. Вырос без отца. А я ни разу не могла его побаловать, чем-нибудь позабавить. Только и радости у него, что поиграть с товарищами, выкупаться в Тигре… Но мальчик растет хороший, добрый, ребята его любят и тянутся за ним.

— О чем же ты горюешь? — прервала ее Ходиджа. — Он найдет себе место в жизни. Не одни мы так живем. Не растравляй себя…

В сардаб через открытую дверь донесся голос Мухтара. Он шел и пел:

Светлеет на востоке. Тает тьма. Пора вставать: ведь завтра джума! Вставайте поскорей! Не слышат — спят. А новые войска пришли в Багдад!

По пути за водой Мухтар успел перекинуться парой слов с приятелями. Мальчишки всегда обо всем узнают первыми, и они сообщили Мухтару, что в город вошли английские войска. А он по привычке тут же сложил про это песенку.

— Мама, Ходиджа! — оживленно заговорил мальчик, войдя в сардаб и поставив в угол кувшин с водой. — Инглизы вошли в город. Надо скорей выпить чай и бежать… может быть, мастерская откроется, работать начнем!

— …Турки… инглизы… — горестно произнесла Фатима. — Почему им не сидится у себя дома?.. Что им нужно в Багдаде? Сидна Зулейха рассказывала, что при инглизах жизнь не станет легче. Она сама слышала это от Хашима-эфенди.

— Он ученый человек, он все понимает! — заметила Ходиджа.

— Конечно! — воскликнул Мухтар.

— Ну вот, а ты радуешься, песни поешь, — упрекнула его Ходиджа.

Мухтар насупился.

— Ладно, не сердись, я пошутила. Посмотри-ка, не заглох ли самовар, а то без чая останешься.

Мальчик вышел во двор, с разбегу подхватил дымящийся самовар и внес в сардаб.

Ходиджа налила ему чашку кипятку. Мухтар покрошил в нее сухую лепешку, откусил кусочек финика и стал торопливо есть.

Быстро управившись с завтраком, он поднялся, потуже завязал платок на голове и сказал:

— Ну, я пойду! Вдруг хозяин ждет нас!

— Иди, сынок, иди! Да поможет тебе аллах! — напутствовала его Фатима.

— Не оставляй надолго мать одну! — услышал он уже на улице голос Ходиджи.

НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ

На углу, возле мечети Абдул-Хайдара, скрестив ноги на старой кошме, в феске, обмотанной белой марлей, сидел седой как лунь слепец Ибрагим-баба. Расстелив перед собой платок и раскачиваясь, он скрипучим голосом тянул:

Над землею то солнце плывет, то луна. Светом их ваша жизнь, мусульмане, полна. Не забудьте, счастливцы: вы видите свет. Для меня же ни солнца, ни месяца нет.

— Доброе утро, дедушка! — сказал Мухтар, обращаясь к Ибрагиму-баба.

— Это кто?

— Мухтар!

— А, здравствуй, сынок, давно я не слыхал твоего голоса. Далеко идешь?

— Иду в мастерскую, может быть, работать начнем.

— Правильно, мальчик мой, трудись… труд принесет тебе хлеб и счастье. А я вот… — старик тяжело вздохнул и жалобно сказал: — Где мои глаза, где мои юные годы… их съели огненный песок, горячие лучи солнца… Да, сынок, и я работал на финиковых плантациях, а вот теперь… — он оборвал свою речь, безнадежно махнул рукой и затянул нараспев: — О дети мои, о правоверные! Не забудьте меня, пожертвуйте слепому на хлеб!.. О люди, вспомните обо мне!..

Брошенная чьей-то доброй рукой монета зазвенела, ударившись о другие. Баба воскликнул:

— Спасибо тебе, добрый человек!.. Пусть твой день озарится счастьем!.. Пусть аллах воздаст тебе сторицею!

Хотелось и Мухтару порадовать беспомощного старика, но увы!.. Он двинулся дальше.

На улице, как и вчера, было людно. Но лавки, магазины, кафе, пекарня не работали. Всюду видны были следы вчерашних событий: валялись растоптанные фрукты, сладости, бумага, под ногами хрустели осколки разбитых витрин. Купцы мрачно и злобно смотрели на любопытную публику, толпившуюся возле разгромленных магазинов. Беднота откровенно радовалась убыткам торговцев, которые, пользуясь войной и голодом, беззастенчиво вздували цены на хлеб, рис, финики и наживали тысячи золотых лир.

Пересекая базар, Мухтар увидел большой отряд чужеземных солдат. Отряд шел ему навстречу. Мальчик остановился и стал с любопытством разглядывать темнокожих людей в узких галифе, обмотках и чалмах, как у факиров. «Нет, это не инглизы, — подумал он. — Те, наверно, в центре, на Рашиде!»

Мальчик решил, не теряя времени, по пути в мастерскую заглянуть на улицу Эль-Рашида и поспешил к понтонному мосту. Но мост, через который он всегда свободно бегал, на этот раз был закрыт. Солдаты наводнили набережную и никого через мост не пропускали.

Время от времени отряды сипаев[2] проходили по мосту и углублялись в восточную часть города, где жил Мухтар. А он стоял и беспомощно смотрел на другой берег, где находилась его мастерская. Не выдержав томительного ожидания, Мухтар обратился к стоявшему рядом с ним незнакомому человеку:

— Дядя, вы не знаете, скоро ли будут пускать на мост? Мне нужно на тот берег, я на работу спешу.

Араб улыбнулся:

— Забавный ты мальчуган, разве не видишь, что делается? — и он указал на реку.

По реке со стороны Басры, вспенивая воды Тигра, шли один за другим небольшие суда под английским флагом. Причалив к берегу и высадив партию солдат, они уходили в обратный рейс.

Прошло довольно много времени, пока большая группа кавалеристов перешла мост. За ними на отличных лошадях проехали трое английских офицеров и остановились около патруля. Они о чем-то коротко переговорили с солдатами, после чего один из них, высокий худощавый капитан, обратился к толпившемуся на берегу народу:

— Коминг! Можете проходить, путь свободен!

Толпа хлынула к мосту. Вместе со всеми побежал и Мухтар.

Перейдя мост, он помчался к улице Эль-Рашида. «Как все это странно: вчера здесь, на этой улице, убивали людей, прогоняли грабителей, кричали: «Долой захватчиков!» А сегодня по ней шагают войска инглизов. А ведь клялись: «Никого не допустим в Багдад!» Так думал Мухтар, глядя на двигавшиеся рядом с ним по широкому проспекту полки английской пехоты.

Вот он дошел до Ассирийских ворот. За углом и мастерская. Еще издали Мухтар заметил хозяина и несколько ребят, которые стояли у ворот мастерской и смотрели на проходившие мимо них войска.

Мухтар робко приблизился, отвесил низкий поклон Саид Казиму и стоявшему рядом с ним мужчине, затем отошел в сторону к товарищам.

— Ну как, Халил, работать будем? Хозяин ничего не говорил? — тихо спросил он у приятеля.

Тот грустно посмотрел на Мухтара:

— Хозяин сказал, что, может быть, он никогда не пустит станки, продаст мастерскую.

— Врет, наверно. Как ты думаешь?

— Откуда мне знать! — пожал плечами Халил и вдруг толкнул Мухтара локтем: — Гляди, гляди, ха, вот бесстыдники!..

По улице двигались цветные английские войска. Они состояли из индийцев, египтян, суданцев. Солдаты шли в рейтузах, подвернутых выше колен, в тяжелых ботинках с обмотками, приспособленных для длинных переходов через пустыни. За плечами у них были свернуты одеяла и сетки от москитов.

Багдадцам, привыкшим к длинной одежде, было смешно и странно видеть мужчин в коротких штанах.

По виду пехотинцев нетрудно было догадаться, что они прошли длинный и трудный путь. Их коричневая, как шоколад, кожа была покрыта налетом желтой пыли. Только белки глаз да ровные белые зубы блестели на темных лицах.

Жители Багдада безмолвной стеной стояли по обе стороны улицы. Многие враждебно отворачивались от солдат, когда те обращались к ним с приветствием. Даже крикливые мальчишки-газетчики, эти неугомонные проказники, молчали, как бы протестуя против появления незваных гостей.

Вчера вечером еще никто не думал, что на рассвете увидит на улицах родного города вместо изгнанных турок английских солдат. В ушах людей еще звучали пламенные слова о независимой республике, о народном самоуправлении. Было от чего растеряться!

Но не любоваться английскими войсками собрались сюда, к воротам мастерской, маленькие ткачи. Они долго и терпеливо стояли и выжидательно смотрели на хозяина. Наконец тот заговорил с притворной печалью в голосе:

— Дети мои, вы не ждите. Пока все не утихнет, но успокоится, я не открою мастерскую. Идите домой, я сам дам вам знать, когда вы будете мне нужны.

Но никто из мальчиков не тронулся с места. Тягостное молчание прервал Мухтар.

— Сейиди, — сказал он, — но мы уже два месяца не работаем. Наши матери голодают. Как же нам жить?

Саид Казим бросил на мальчика злой взгляд и, повернувшись к ребятам спиной, брезгливо проворчал:

— А что я могу поделать? Есть ли у меня время думать еще и о вас?!

Один из мальчиков что-то сказал, но слова его потонули в грохоте проезжавших мимо броневых машин, за броневиками катились пушки, тряслись крытые повозки. Потом прошли санитарные машины и потянулся длинный обоз.

— Вы думаете, что эти голоштанники пришли в Багдад с добром и помощью? — глядя на Саид Казима, сказал его приятель. — Поверьте моему слову, что они не из тех хищников, которые выпускают добычу из своих рук. Эти господа постараются остаться здесь надолго.

Седой араб, проходивший мимо, поздоровался с хозяином и, услышав последние слова незнакомца, замедлил шаг, одобрительно кивнул головой и скорбно произнес:

— О Багдад! О дарул эс салам!.. Жилище мира, столица великих халифов, могущество арабской земли! Чего только ты не перегнил! Ты видел нашествие Тимура и персов, страдал под гнетом турецких беков. Все они шли на тебя с огнем и мечом. Чего только ты не видел за свою тысячелетнюю жизнь! А сегодня на твою грудь наступили ненавистные белые господа… — И, повернувшись к собеседнику Саид Казима, добавил: — Да, братец, ты прав, они по доброй воле не уберутся отсюда…

Мухтар, не сводивший со старика глаз, осмелился спросить:

— Дедушка, неужели инглизы так и не уйдут из Багдада?

Араб с изумлением посмотрел на мальчика:

— Сын мой, ты еще мал, и незачем тебе думать о таких вещах. — Помолчав, он с грустью добавил, глядя на ребят: — Дети мои, плохо, что вы не можете учиться. Человек без знаний подобен вон тем животным, — и он кивнул в сторону мулов, впряженных в английские повозки. — Все могут ими понукать и ездить на них…

Он пошел своей дорогой.

Саид Казима мало тронули слова старика, он даже их и не слышал, поглощенный мыслями о своих делах. Ему и при турках жилось неплохо. От военных властей он получал заказы, ткал им бязь. Дети работали на него от зари до темноты, а платил Казим им вполовину меньше, чем взрослым рабочим. Жил себе припеваючи и богател. А сейчас его тревожило только одно: что, если английские купцы привезут свои дешевые товары? Тогда крах неминуем. Уловив на себе молящие взгляды ребят, хозяин, закатив глаза к небу и будто сочувствуя детям, сказал:

— Аллах, все мы твои рабы! Помоги нам… Сжалься над этими бедными сиротами.

Отпустив детей, Саид Казим еще долго не отходил от ворот своей мастерской.

Заняв город без боя, английские войска расположились в наиболее важных районах Багдада: у мечетей Паша-Джами, Али-эфенди и Хайдария. Солдаты стояли даже в городском саду, или, как его именуют, саду Медхада-паши.

Генерал Мод был, видимо, отлично осведомлен о настроениях багдадцев. Поэтому на плоских крышах многих домов, мечетей, вокзала, правительственных зданий, во дворце губернатора были установлены пулеметы и стояли солдаты.

В узких и грязных улочках города, где жила беднота, караульную службу несли особые английские части, состоявшие из индийцев-мусульман и арабов из Египта. Англичане сюда не заглядывали — страшились заразных эпидемических заболеваний.

Мрачный и озабоченный возвращался Мухтар домой. Теперь он шел медленно, не торопясь, и думал: «Что же делать? Ни работы, ни денег…»

Мальчик дошел до мечети Абдул-Гарифа. У ворот толпились люди, доносились шум, крики. Перед скопищем мусульман, готовившихся совершить намаз, стояли офицер и человек пять сипаев. Офицер, обращаясь к собравшимся, говорил:

— Вы, значит, не разрешаете нам отдать наш долг аллаху в этой мечети?

— Уйдите отсюда по-доброму, мы просим вас! — послышался чей-то строгий голос.

— Братья, вы нехорошо поступаете, — увещевал офицер. — Мы — мусульмане и приехали в Багдад для спасения вас от насильников, мы принесли вам свободу и счастье!

— А почему же вы позволили туркам совершить здесь столько зла? Почему вы сидели у ворот Багдада, веселились, тянули виски, вместо того чтобы помочь нам избавиться от османцев? Мы все понимаем: вам надо было, чтобы османцы обескровили нас… — отвечал тот же голос.

Сердце Мухтара забилось: он внимательно вслушивался в словесную перепалку между незнакомым арабом и английским офицером.

— Во всем воля аллаха! — промолвил офицер. — Без его желания мы не могли бы войти в Багдад.

Незнакомец иронически рассмеялся. Офицер уловил иронию, но, сделав вид, что ничего не заметил, продолжал:

— Британия не хочет закабалить вас, подобно туркам. Выиграв войну, мы поможем арабам создать национальное правление, у вас будет собственный король!

— Вот этого-то мы и не хотим! — раздался чей-то гневный голос из толпы. — Мы за республику!

Мухтар встрепенулся от радости. Он ждал, что кто-нибудь еще крикнет. Но все молчали.

Солдаты оглянулись.

— Да здравствует свобода! — выпалил он сам, вспомнив вчерашние лозунги, и смущенно опустил голову.

Солдаты предпочитали молчать — так было безопаснее. Командир привел их сюда, пусть сам и выпутывается.

Из гущи людей вышел мужчина и шагнул вперед.

— Скажите, пожалуйста, капитан, откуда вы сами? — спросил он, обращаясь к офицеру.

— Брат мой, — подчеркнуто вежливо отозвался капитан, — я житель Карачи. — И, показывая на стоявших сзади солдат, добавил: — Мы все мусульмане, родились и выросли в Индии.

— Вы учились? — продолжал араб.

— Так точно, я окончил высшую английскую школу в Пенджабе.

— Да, это и видно, что вы получили хорошее английское воспитание.

— Да, Англия — цивилизованная страна. Она помогла нам заиметь своих врачей, инженеров, юристов, людей, способных управлять народом и командовать армией!

— Однако господа англичане не покидают вашу страну. Они все еще считают вас несовершеннолетними…

Офицер выпрямился, как от удара, и отчеканил:

— В Индии еще много дикарей. И управлять ими должна цивилизованная нация.

— Горе тому народу, чьи сыновья молча подставляют свою шею под ярмо тиранов, — резко сказал араб.

Офицер зло посмотрел на него, а тот продолжал:

— И не молиться вы сюда пришли, нет, господин капитан! Теперь наш народ трудно обмануть такими дешевыми приемами…

— Правильно! Верно, нас не обманете! Уходите отсюда! Не оскверняйте дом аллаха! — загудела толпа, надвигаясь на солдат.

Вперед выступил высокий араб.

— Дайте им дорогу, мусульмане, пусть убираются отсюда.

Смельчак предостерегающе поднял руку, призывая людей к спокойствию, и, желая, чтобы слова его дошли до солдат, перешел на английский язык:

— Какие же вы верующие? Я видел таких и в других мечетях. Вы принимаете нас за легковерных глупцов. Но мы знаем, кто вас послал сюда… Вы хотите выставить английских колонизаторов нашими освободителями… Не выйдет! Вы — слуги богачей и убийцы своего народа!

Черные как уголь глаза офицера гневно засверкали.

— Замолчите! — резко крикнул он по-английски и, инстинктивно ощупав кобуру револьвера, повернулся к сипаям и скомандовал: — Пошли!

Толпа проводила незадачливых «богомольцев» насмешками. Мухтар бросился за врагами и так пронзительно засвистел, что офицер невольно обернулся. Он пригрозил мальчику.

У дома Мухтар встретил сына госпожи Зулейхи.

— Мухтар! — воскликнул тот. — Хорошо, что я тебя увидел. — Он обнял мальчика за плечи и стал расспрашивать о делах и здоровье матери.

Взволнованный и смущенный Мухтар сбивчиво отвечал на вопросы Хашима-эфенди.

— Успокойся, мальчик мой, — ласково сказал тот. — Знаю, Саид Казим отказал вам в работе. Придумаем что-нибудь. А пока… — он пошарил в кармане, достал несколько медных монет и протянул ему: — Возьми вот это!

— Нет-нет, не нужно, муэллим! — вспыхнул Мухтар.

Хашим хорошо знал гордый характер мальчика.

— Мы с тобой соседи. Возьми и передай матери, — сказал он строгим тоном. — Скажи, я прошу извинения, что задержал долг. — Он положил деньги в руку Мухтара и добавил: — Я сейчас тороплюсь. Прошу, зайди завтра к нам домой, мне нужно с тобой поговорить.

— Хорошо! — ответил Мухтар.

— Только приходи обязательно. — И Хашим-эфенди быстро зашагал по улице.

Мальчик долго провожал взглядом высокую фигуру своего соседа.

Не только Мухтар горячо любил Хашима-эфенди. Все ребята его улицы обращались к нему с почетным титулом «муэллим» — учитель.

Хашим-эфенди любил детвору. Он часто собирал их во дворе своего дома, читал им вслух, рассказывал о жизни людей других стран, устраивал игры.

Расставшись с Хашимом-эфенди, Мухтар не переставал думать о нем, мечтал быть во всем похожим на него. Но мечты мечтами, а домой он вернулся усталый и огорченный.

Фатима обрадовалась, увидев у него в руках несколько медяков.

— Начали работать, сынок?

— Нет, мама, — грустно ответил Мухтар. — Казим сказал: понадобимся — сам позовет. А эти деньги тебе передал Хашим-эфенди. Он возвращает долг. — Мухтар огляделся и спросил встревоженно: — Малыш так и не возвратился?

— Нет, сынок, — покачала головой Фатима, — не вернулся, — а сама подумала о доброте Хашима.

— Может быть, приютился где-нибудь, — поспешил успокоить ее и себя Мухтар.

— Помоги ему аллах! — вздохнула Фатима. — Ведь сегодня в городе, кажется, спокойно?

Мухтар опустился подле матери и стал рассказывать ей обо всем, что увидел за день. Снова вспомнил он слова старика об учебе.

— Ах, умма, попасть бы мне только в школу, в настоящую школу. Я бы учился день и ночь, читал бы все книги, чтобы стать образованным человеком. Хочу быть врачом, чтобы бедных лечить бесплатно…

Мать слушала сына и ласково гладила его по голове со смешной косичкой, от которой она бог весть когда сможет его избавить, и думала: «Мальчик мой, ты думай о завтрашнем хлебе, а не о том, что никогда не сбудется!»

КОРАНОМ И МЕЧОМ

Небо блестело, сверкало, лучилось бесчисленными звездами. Огромным фонарем сияла луна. Иногда со сверкающей высоты срывалась серебряная искра и, описав блестящую дугу, падала в темно-синий бархат далекого горизонта.

Генерал Мод стоял у раскрытого окна, курил трубку, глядел на силуэты минаретов, на Тигр, бесшумно кативший вдаль свои отливавшие сейчас ртутью воды, просвечивавшие сквозь ажурные веера огромных пальм. Сизый дымок вился из трубки, клубочками поднимался вверх и таял. Ароматный египетский табак доставлял генералу удовольствие и действовал опьяняюще.

Его тревожило положение в Багдаде. Вот уже вторые сутки багдадцы, точно позабыв, что у них есть дома, ни днем, ни ночью не покидают городских улиц, площадей, мечетей. Они, видите ли, требуют хлеба, свободы и независимости. «Ярко пылает костер гнева арабов», — прочел он днем в какой-то газете.

Всесильный генерал, покоривший на пути к Багдаду немало городов, давно затоптал бы этот костер, если бы был уверен в своей победе. Но генерал Мод понимал, что многовековая ненависть арабов к чужеземцам может вылиться в такое неукротимое сопротивление, что его не в силах будет обуздать никакая военная сила. На глазах начали шататься и рушиться казавшиеся незыблемыми устои колониального режима на Востоке. В Индии, этой жемчужине британской короны, полыхает пламя крестьянских восстаний, в России революция свергла с престола царя Николая, а на фронте русские солдаты братаются с немецкими. Поэтому генерал Мод решил действовать весьма осторожно и предусмотрительно, применить испытанный английский метод — ликвидировать опасность руками самих арабов, утвердить британское господство над Ираком без участия своих солдат.

Сейчас, в этот поздний час, он ждал приглашенных им представителей арабской знати Багдада.

Вошел адъютант.

— Ну, как гости? Собираются?

— Да, сэр!

Главнокомандующий задумчиво проговорил:

— Хорошо! Это очень хорошо! — И, не глядя на адъютанта, буркнул: — Соберутся — доложите!

Адъютант, козырнув, вышел.

Оставшись снова один, Мод стал расхаживать взад и вперед по просторной комнате. Громадный персидский ковер, покрывавший весь пол, скрадывал шаги. Тень его высокой фигуры, точно преследуя, неотступно двигалась за ним. Генерал продумывал свою речь, подбирая слова приветствия, которыми он должен встретить багдадскую аристократию.

Ровно в десять генерал Мод вышел в гостиную и остановился у порога. Гости, поджав под себя ноги, сидели на ковре, пили кофе, тянули кальян. Увидев Мода, они торопливо поднялись и, как требует обычай, почтительно склонили головы, скрестив руки у пояса.

Генерал Мод выдержал короткую паузу, обвел всех присутствующих своими бесцветными глазами и, повернув голову к сопровождающим, приказал по-английски:

— Прошу представить!

Начальник отдела разведки его армии полковник Стивенсон приблизился вместе с Модом к стоявшему впереди арабу с белой библейской бородой, в ярко-зеленом шелковом халате. Чуть наклонив голову, Стивенсон доложил:

— Глава высшего духовного совета, его преосвященство господин Хесаби!

Мод приветливо улыбнулся и проговорил:

— Весьма рад и счастлив созерцать ваше преосвященство — представителя аллаха на земле арабов!

Хесаби был необычайно польщен. Он даже смутился. Но тут же приосанился и плавным жестом поднял правую руку к своим глазам:

— И слава аллаху! Без его согласия мы с вами не встретились бы…

— Истинно так! — подтвердил Мод. — Все в руках всемогущего бога!

Закончив разговор с Хесаби, Мод в сопровождении Стивенсона обошел остальных гостей. Среди них были крупные торговцы, именитые землевладельцы, духовные лица и офицеры-арабы, в прошлом находившиеся на службе у султана.

Генерал Мод подошел к мягкому креслу, предназначенному специально для него, жестом пригласил гостей садиться и сел сам. Не теряя времени на восточные церемонии, которыми обычно сопровождаются такие приемы, он сразу приступил к делу.

— Высокочтимые господа! — начал Мод. — Я пригласил вас, чтобы передать вам привет его величества короля и сердечное расположение к вам!

Он остановился, и переводчик быстро перевел сказанное им на арабский язык.

Присутствующие оживленно переглянулись, посмотрели на генерала и довольно заулыбались. Мод должным образом оценил реакцию на его речь и продолжал:

— Спешу обрадовать вас, господа! Власть в Багдаде передается в ваши руки. Наши функции можно считать исчерпанными. Мы помогли вам избавиться от султанского ига и вернули вам вашу древнюю столицу. Настоящее высочайшее собрание отныне должно представлять высший совет нации. Вы должны в ближайшем будущем созвать парламент, который изберет короля Ирака, единственного законного правителя страны. Отныне, я надеюсь, арабы будут жить в союзе и дружбе с нами, англичанами. А армия его величества всегда будет стоять на страже ваших интересов.

«Высший совет нации» слушал его внимательно и напряженно. Гости понимающе кивали головами и радовались про себя, стараясь сохранить благопристойное спокойствие. Каждый уже прикидывал в уме — какой ему достанется пост в иракском королевском правительстве.

Наблюдательный генерал заметил состояние своих слушателей и решил усилить впечатление.

— Я призываю вас и всех благоразумных граждан помогать нам до полной победы над немцами и их союзником — турецким султаном! Мы поможем вам, арабам, стать хозяевами своей судьбы… Обеспечим ваши рынки дешевыми товарами. Поможем пустить мастерские… Мы дадим советников, кредиты, снабдим будущую вашу армию оружием.

Не дождавшись конца перевода, Мод встал. С улицы доносился гул голосов.

— Но я рекомендую вам безотлагательно создать вооруженную полицию и беспощадно подавить эту чернь! — Он порывисто подошел к окну, показал рукой на улицу. — Заставьте замолчать этих шакалов! Очистите от них улицы Багдада! Не бойтесь крови! Отрубите их грязные руки, которые покушаются на вашу священную собственность!

— Верно, только так! Только кровью! — громко воскликнул один из гостей по-английски.

— Вы должны понять, что Багдаду сегодня угрожает та же страшная сила, которая разрушила высокие стены Бастилии… И мой дружеский совет вам, господа, будьте решительными. Даю вам возможность действовать так, как вам удобно и выгодно. Моим вооруженным силам в эти дни, разумеется, нет необходимости вмешиваться в ваши дела. Я отдам приказ, чтобы ни один английский солдат не выходил на улицу, — закончил он и, показывая на Стивенсона, добавил: — Вам во всем окажет содействие мой помощник.

Гости разошлись. Оставшись один, генерал Мод снова подошел к окну, раскурил трубку и, глядя вслед улетавшему дыму, промолвил:

— Восток, Восток, как ты богат… Неужели кому-нибудь мы уступим тебя?! Нет!

Наступило утро. Раннее весеннее солнце. С Тигра поднимался теплый пар. Предрассветную тишину нарушил невнятный разноголосый шум пробуждающихся улиц Багдада.

Мухтар проснулся с первыми птицами. Словно боясь куда-то опоздать или чего-то не увидеть, он наспех проглотил финики, запивая их обжигающим рот кипятком, и, простившись с матерью, покинул дом.

Несмотря на раннее время, улицы были многолюдны. Бездомные и обездоленные грузчики, седобородые старики, старухи, кустари, чернорабочие вышли на поиски хлеба, риса, молока. Но нельзя было ничего достать. Всё спрятали спекулянты. Продукты продавали из-под полы по непомерно высоким ценам.

Направляясь в город, Мухтар надеялся, что он найдет хоть ничтожную работенку и ему удастся получить несколько медяков. Но час за часом надежды на заработок улетучивались, и Мухтара начало одолевать беспокойство о матери…

Очутившись на улице Бабул-Муадам, Мухтар увидел большую толпу, которая слушала глашатая.

— О мусульмане! О жители великого Багдада — города славы и почета! — во весь голос взывал глашатай. — Арабы, фарсы, курды, евреи, крестопоклонники! Все, кто находится под его небом… Слушайте и запоминайте! Передайте из уст в уста!

Его преосвященство Аль Хесаби обращается к вам и просит всех очистить улицы и площади, вернуться в свои дома, открыть лавки, кофейни, мастерские, заняться делом! Английские военные власти гарантируют неприкосновенность нашей собственности от каких бы то ни было посягательств. Они обещают нам: как только восстановится порядок, открыть путь в Мекку и разрешить паломничество в дом аллаха! Отныне мы свободны. Пусть жизнь Багдада бьет ключом! Аминь, аллаху акбар!

Глашатай кричал так усердно, так громко, что даже те, кто еще оставался в домах, выходили на балконы или поднимались на крыши, чтобы послушать его. Выступив в одном месте, он торопливо шагал дальше, останавливался и опять повторял слово в слово то, что говорил несколько минут назад.

За глашатаем бежала большая ватага ребят. К ним присоединился и Мухтар. Так они дошли до берегов Тигра.

Сюда в весенние дни толпами стекаются жители Багдада, чтобы отдохнуть под тенью финиковых пальм, послушать песни и сказки, потолковать за чашкой черного кофе или густого, как кровь, чая. Сегодня здесь нет ни кофе, ни чая, не дымят кальяны, не слышно мягких, бархатных голосов певцов. Но людей по-прежнему много.

Глашатай остановился у чайханы, поднял голову и, выбросив вперед правую руку, воскликнул:

— Эй, мусульмане! Рабы аллаха!

Но не успел он начать, как его перебили звонкие голоса крикливых мальчишек. Газетчики во весь голос трубили:

— Экстренный выпуск! Важное сообщение! Совещание знатных людей Багдада! Власть в Багдаде отдали арабам!

Газетчиков мигом обступила плотная толпа.

— Давай сюда!

— Сюда!

Мальчишки впопыхах рассовывали покупателям небольшие листки. Мухтар им от души позавидовал: как-никак, а они работали. Он решил на всякий случай заглянуть в свою мастерскую. Вот и тяжелые ворота, обитые железом. Калитка открыта. Мухтар вошел во двор и невольно остановился. Ребята, с которыми он вместе работал — ткал и красил бязь, таскал тяжелые тюки с тканью и пряжей, — праздно сидели во дворе, а престарелый сторож Халил-баба что-то им рассказывал.

— Салям, — негромко поздоровался Мухтар.

— Алейкум салям! — ответили ему несколько голосов.

Мухтар подсел к ребятам. Тут были все его товарищи: и низкорослый, похожий на карлика Риза, и голубоглазый Мохсин, и всегда хмурый Ибрагим, и многие другие.

Халил-баба всмотрелся в бледное лицо Мухтара. «Видимо, есть хочет», — подумал он и, покопавшись в складках своего кушака, достал оттуда горсть фиников и протянул их мальчику.

— На, это твоя доля, — сказал он.

Мухтар поблагодарил, но отказался от угощения.

— Сын мой! — покачав головой, сказал Халил-баба. — Мусульманину грех от хлеба и фиников отказываться. Ими кормился сам наш пророк Мухаммед.

Старик внезапно умолк и, оглянувшись, прошептал:

— Чалаби… дети!

Увидев показавшегося в воротах Саид Казима, мальчики вскочили с земли и, скрестив руки у пояса, хором приветствовали его.

Хозяин кивнул головой, сел на тахту, стоявшую возле цветника, и молча обвел взглядом маленьких рабочих.

Дети выглядели жалко: желтые, болезненные лица, ввалившиеся щеки, тревожно искрящиеся голодные глаза. Оборванные и босые стояли они перед хозяином. Но Саид Казима все это мало трогало.

— Баба, — обратился он к сторожу, — приготовь кальян!

— Слушаю! — ответил сторож с низким поклоном.

Прошло несколько томительных минут. Ребята с надеждой, умоляюще глядели на хозяина и ждали его слова.

Халил-баба подал кальян.

Хозяин несколько раз затянулся табачным дымом, потом резким движением отставил кальян в сторону.

Неожиданно в небе, очень низко, послышался гул маленького самолета. С него сбросили какие-то разноцветные бумажки, они кружились в воздухе, как голуби, медленно и плавно опускаясь на землю. Несколько бумажек упало и во двор мастерской. Ребята бросились подбирать их. Халил-баба принес одну хозяину. Поднял листовку и Мухтар. В ней слово в слово повторялось то, о чем кричал на улицах глашатай.

Саид Казим пока смутно понимал, к чему все это клонится, и прикидывал в уме: может быть, есть расчет пустить в переработку остаток пряжи. Авось удастся продать бязь и хоть частично возместить убытки последнего месяца.

Дети стояли угрюмо и неподвижно. Каждый думал только об одном: «Неужели хозяин не откроет мастерскую?»

Саид Казим поднял на них глаза, посмотрел, точно увидел их впервые, и, огладив неторопливым жестом бороду, глубоко вздохнул.

— Дети мои, — притворно ласково заговорил он, — я вас понимаю, мне даже грустно делается, когда я думаю о вас. Как истинный мусульманин я от души сочувствую всем вам. Пусть будет что будет, я решил дать вам работу. Через два дня приступайте. Будем пока ткать запас, а потом аллах поможет.

Ребята радостно оживились, послышались возгласы:

— Спасибо вам, чалаби! Пусть аллах продлит вашу жизнь!

Саид Казим, не отводя от них пытливого взгляда, вкрадчиво продолжал:

— Но я не в состоянии платить вам, как раньше, пятьдесят пиастров в день… Убытки разорили меня. Вы будете получать только двадцать пять пиастров. Если, конечно, будете стараться, как прежде. Видит аллах, только ради вас я вновь открываю мастерскую…

Ребята растерянно глядели на хозяина, не зная, что ответить. «Двадцать пять пиастров? — подумал Мухтар. — Даже на хлеб не хватит».

— Что же вы молчите? Не согласны?

— Нет, нет, чалаби! — торопливо воскликнул Ахмед. — Я согласен! Спасибо вам! Я буду работать! — малыш подбежал к хозяину и, нагнувшись, поцеловал ему руку.

За Ахмедом последовали и другие мальчики. Только Мухтар, Ибрагим и еще несколько ребят постарше не тронулись с места. Саид Казим недовольно покосился на них, но ничего не сказал. Обернувшись к остальным, он произнес:

— Дети мои, сейчас я отпускаю вас домой! Погуляйте еще два дня, а в субботу приходите пораньше. Милость аллаха да будет с вами!

Ребята гурьбой пошли со двора.

— Смотрите не опаздывайте! — сказал Казим, провожая их взглядом.

— Не беспокойтесь, чалаби, они раньше муэдзина придут! — ответил за мальчиков сторож.

— Вот и хорошо!

Мальчики разбрелись кто куда, а Мухтар с Ибрагимом решили вернуться по домам.

У караван-сарая Аббаса им преградила путь большая группа горожан. По всему видно было, что люди сильно возбуждены, хотя сейчас они стояли молча и слушали чей-то голос: молодой араб громко читал приклеенную к стене прокламацию:

— «Братья арабы!.. Нас угнетали турецкие беки, теперь явились те, кто веками порабощает народы Индии, наших братьев в Египте, — отчетливо произнес чтец слова. — Кораном и мечом, золотом и коварством они хотят установить свое господство над нами! Не сдавайте оружия! Лучше умереть в борьбе с врагом, чем гнуть спину в рабстве! Смерть угнетателям! Смерть бекам, ростовщикам, прячущим хлеб от голодного народа!»

Чтец окончил, и все сразу зашумели, заволновались. Послышались возгласы:

— Верно! Сущая правда! Прежде грабили богатые турки, теперь инглизы хотят уморить нас голодом!

— Надо разгромить хлебные амбары, пусть торгаши не прячут зерно!

— Верно, брат мой, верно! — заговорила молодая женщина с ребенком на руках. — На нашей улице купец прячет в амбарах пшеницу, он ее продает по ночам, а мы умираем с голода. Пойдем, я покажу его дом.

— Пойдемте! — гневно зашумела толпа. — На виселицу его!

С криком: «Хлеба!», «Хлеба!» — люди, грозно размахивая кулаками и дубинками, двинулись туда, куда их вела женщина.

Худые, изможденные, в лохмотьях, они не шли, а бежали по широкой улице Муадама.

Мухтар присоединился к толпе.

Неожиданно с балкона затрещал пулемет. Толпа резко остановилась, точно с разбега наткнулась на невидимый барьер, люди вдруг метнулись в стороны, кто-то со стоном упал на землю. Мухтар инстинктивно прижался к стене дома, словно хотел слиться с этим неподвижным камнем.

Он увидел, как из-за угла вырвалась группа вооруженных всадников. Они кричали толпе:

— Расходитесь по домам! Расходитесь!

В воздухе сверкнули клинки. Люди бросились врассыпную, спасаясь от ударов.

Мухтар был не из робкого десятка, но сейчас и его охватил панический страх. Его потрясла эта неожиданная дикая расправа над голодными, безоружными людьми. Он бежал по улице, не в силах остановиться, и ему все мерещился настигающий его конский топот и вопли раненых.

ШЕЙХ-САИД

Пришел долгожданный день. Мухтар торопился на работу.

Было еще рано, но на улицах и площадях города, под кирпичными сводами крытых рынков и просторных караван-сараев уже жужжали людские голоса.

Мухтару казалось, что он опаздывает. Мальчик ускорил шаг. Скорее!.. Скорее к станку за работу!

У ворот не было ни одной души. Сердце у мальчика екнуло. Открыв калитку, Мухтар столкнулся со сторожем Халилом-баба.

— Баба, ребята уже начали работать? — тревожно спросил он.

— Все сидят за станками, а ты все бегаешь за инглизами, — отвечал старик, нарочито нахмурив брови. — Успеешь насмотреться, теперь они не скоро отсюда уберутся.

— И хозяин там?

— Одного тебя не хватает… — усмехнулся сторож.

Мухтар даже побледнел от испуга.

— Ну, полно, полно, — спохватился старик, — разве не видишь, что я шучу? Станки еще стоят, но ребята уже собрались. Иди к ним.

Мухтар торопливо зашагал через двор. Из мастерской слышались голоса товарищей. Кто-то спросил:

— А где Мухтар?

— У него мать тяжело больна.

Убедившись в том, что в мастерской нет ни мастера, ни хозяина, Мухтар распахнул двери.

— Вот и я!

— Мухтар! Мухтар! — встретили его ребята веселым шумом. — Иди сюда. Мы давно уже здесь.

Мухтар огляделся. Мастерская была запущена. На станках лежал густой слой пыли.

— Знаете что, — предложил он, — давайте не будем ждать мастера, сами примемся за работу. Только сначала приберем мастерскую.

Ребята охотно согласились. Хабиб притащил воды и побрызгал глиняный пол, Мухтар взялся за метлу. Остальные занялись уборкой станков. Не прошло и получаса, как все было прибрано, очищено от желтой пыли, и в раскрытые окна мастерской хлынул свежий весенний воздух. Мальчики стали к станкам. Застучали рамы, защелкали деревянные челноки. Истосковавшиеся от безделья ребята работали с таким увлечением, что не заметили, как пришел мастер. Он стоял у дверей и любовался работой маленьких тружеников.

— Молодцы! Дружно работаете! — неожиданно воскликнул мастер.

Ребята разом оглянулись.

— Салям, устаз! — поздоровались они хором.

— Это вы хорошо придумали — пустили станки, не дожидаясь меня, — похвалил мастер. — Своим усердием мы порадуем нашего хозяина.

Он пошел по цеху, останавливаясь то у одного, то у другого станка.

— Ну как, не отвык? — спросил он, подходя к Мухтару.

— Что вы, устаз, разве я могу забыть станок?! Все идет как надо. Скоро закончу первый аршин.

Дети работали, сидя на табуретах. Они попеременно то правой, то левой ногой нажимали деревянный рычаг, при этом основа как бы раздваивалась и челнок легко пролетал между пряжей. Выткав аршин бязи, ребята поднимали тяжелые каменные гири и переводили барабан.

Хозяин явился под вечер. Он прошелся между станками, проверил, не валяется ли на земле пряжа и готовая ткань.

— На сегодня хватит, — сказал он. — Приберите станки и приходите ко мне!

Когда дети вошли в комнату хозяина, Саид Казим сидел на тахте, скрестив ноги и держа в руках записную книжку. Ребята хорошо знали эту книжку в черном клеенчатом переплете. Из нее можно было узнать, кто сколько выткал, сколько с кого удерживалось за порчу ткани, за опоздание или другие провинности. Окинув ребят взглядом, хозяин достал из-за пояса свою карманную кассу — зеленый бархатный мешочек с двойным дном.

Заметив это, мальчики повеселели.

— Абубекр! — крикнул он.

— Лаббей[3]!

— Подходи ко мне! — Он отсчитал несколько монет и положил их на ладонь Абубекру.

— Спасибо! — сказал мальчик и отошел в сторону.

За ним были вызваны Халил, Ахмед, Мухтар и другие. Покончив с расчетом, хозяин сказал:

— Вот что: с сегодняшнего дня я удерживаю с каждого по два пиастра за уголь и дрова, которые уходят на приготовление чая. Не привыкайте жить за чужой счет. Пьете чай — извольте платить за него. Мне тоже деньги с неба не сыплются.

Дети переглянулись между собой.

— Это неправильно, сейиди, — воскликнул Мухтар. — Ведь мы так стараемся!

— Баба, — раздраженно воскликнул Саид Казим, — ты сегодня кипятил самовар?

— Да, сейиди, только в полдень, — ответил старик и, не понимая, в чем дело, спросил: — А что? Разве не надо было?

— Нет, ничего, — безразличным топом ответил Саид Казим. — Я с них удержал за чай.

— Воля ваша, хозяин, но мне кажется, это не по шариату.

Саид Казим бросил на Халила-баба колючий взгляд.

— А на какой странице корана сказано, что я должен давать им работу, да еще в придачу бесплатно поить чаем?

Сторож молчал.

— Так вот, — закончил хозяин, — идите домой и смотрите завтра не опаздывайте. Я сам с утра буду здесь.

Дети, пробормотав прощальные слова, покинули мастерскую.

Дни бежали за днями, как вереница черных облаков, гонимых ветром. Ребята просиживали за станками с утра до темноты. Хозяин спешил переработать весь запас пряжи до появления английских купцов с их дешевыми товарами. А тогда… тогда он сможет снова закрыть мастерскую. Дети догадывались об этом и со страхом ждали того дня, когда опять окажутся на улице. Под этим же страхом жили и родители маленьких ткачей. Напрасно взывали они к аллаху, напрасно молили о помощи пророка — никто не мог предотвратить этого страшного дня. И он пришел. Своим усердным трудом дети сами приблизили его наступление.

Исчерпав к полудню весь запас пряжи, мальчики вышли из душного помещения во двор. Халил-баба где-то раздобыл уголь и вскипятил чай. Разостлав перед собой платки, ребята разложили на них скудную еду. Солнце нещадно палило, но мальчики привыкли к жаре. Они ели, перебрасывались шутками, смеялись, слушая веселые небылицы, которые рассказывал Халил-баба. Постоянные обитатели багдадских дворов — голуби вертелись возле ребят, подхватывали хлебные крошки и, хлопая сизыми крыльями, взлетали на крышу.

— Что вы сидите! — раздался вдруг гневный голос Саид Казима. — Почему не работаете? Что, хотите окончательно разорить меня?!

Мальчики быстро вскочили, отвесили хозяину низкий поклон и почтительно скрестили руки у пояса.

— Вам бы только бездельничать. Избаловались! Ну-ка, живо к станкам! — закричал он и, повернувшись к сторожу, спросил: — Давно во дворе болтаются?

— Чалаби, они закончили пряжу… — почтительно ответил Халил-баба.

— Как? Пряжа вся?

— Да, чалаби, ничего не осталось, — отозвался Мухтар.

Саид Казим полагал, что работы хватит еще дней на пять. Но если ребята постарались, значит, аллах милостив к нему.

— Так вы говорите, нечего ткать? — переспросил он, не веря своим ушам.

— Да, эфенди… все… — наперебой заговорили дети.

— Ну что ж, — спокойно сказал он. — Можете идти домой. У меня больше работы нет… Я понимаю, вам будет трудно жить, очень трудно, но что поделаешь, надо терпеть… Пророк сказал: «В терпении счастье человека!»

Дети молчали как пришибленные. У каждого была одна мысль: снова улица, снова голод!..

Хозяин сел на тахту и приказал Халилу-баба подать кальян. Ребята не трогались с места. «А может быть, хозяин изменит свое решение?»

Халил-баба подал кальян.

— Баба, — обратился хозяин к сторожу, — отныне ворота на замок — и никого во двор не пускать! Кто будет меня спрашивать, посылай ко мне домой!

— Слушаю, сейиди!

Глубоко затянувшись табачным дымом, Саид Казим из-под густых бровей бросил взгляд на детей.

— Ну, чего ждете? — буркнул он, не выпуская изо рта длинного мундштука кальяна. — Идите, мне нужно собраться с мыслями.

— Чалаби, — робко произнес Абубекр, — но ведь нам нужны деньги. Дома нет ни куска хлеба.

— Деньги? — с деланным удивлением спросил хозяин. — За что? За то, что вы на моем дворе пили чай и грелись весь день под солнцем?

Мухтар не выдержал и вышел вперед:

— Чалаби, мы пришли в мастерскую раньше муэдзина, а сейчас смотрите, где солнце, — он поднял голову и рукой показал на небо. — Я и ребята выткали больше той нормы, которую вы сами установили… — От волнения Мухтар не мог продолжать, его душили слезы.

Халил-баба подошел к Мухтару, обнял его за плечи.

— Сын мой, не плачь, — сказал он, — чалаби пошутил, он заплатит за вашу работу.

Вмешательство сторожа пришлось не по душе Саид Казиму, но все же он почувствовал себя неловко и с кислой гримасой обратился к Мухтару:

— Тоже мне мужчина… расхныкался. Еще араб! Ха-ха-ха! Ладно, так и быть, обрадую вас, подходите по одному.

Саид Казим развязал мешочек и, заплатив каждому за отработанные часы, напутствовал ребят:

— Идите и молитесь за меня, сегодня с вас даже за угли не удержал!

Халил-баба хотел возразить хозяину — ведь угли он сегодня купил на свои деньги, — но боязнь лишиться куска хлеба отняла у старика язык. Он лишь мысленно проклинал хозяина и всех его предков, таких же жадных и безжалостных.

Не только добродушный Халил-баба, но и прижимистый мастер, умевший беречь хозяйскую копейку, не мог без боли смотреть, как маленькие ткачи, понурясь и судорожно глотая слезы, уходили из мастерской.

Солнце припекало. Кругом цвели сады. Весна была в полном разгаре. Но Мухтар ничего этого не замечал. Его в который раз одолевали горькие мысли: «Куда идти? Чем заняться?..» Шагая по многолюдной улице, Мухтар незаметно для себя очутился на базаре в ювелирном ряду. Здесь, в полутемных нишах и тесных лавчонках, перед низкими горнами сидели семи-восьмилетние дети. Они выковывали из серебра блюда, подносы, чашки, различные украшения и покрывали их тончайшими резными узорами.

Здесь, в одной из таких мастерских, работал друг Мухтара — Мехти. Мухтар мог часами наблюдать, как ловко орудует его товарищ крохотным ювелирным молоточком или острым резцом, отделывая замысловатый браслет, и искренне завидовал профессии друга. Ему и в голову не приходило, что «красивая» работа медленно, но верно убивала маленьких мастеров. Отравляющая металлическая пыль, неудобная поза, в которой они просиживают по пятнадцать часов в сутки, непрерывно напрягая зрение, до того изматывают неокрепшие организмы, что к двадцати годам юные рабочие уже кажутся стариками. Лица их покрываются морщинами, кожа желтеет, как лимон, воспаленные глаза окаймляет красная опухоль. Вот и Мехти. Он всего на два года старше Мухтара, а кажется, что разница между ними в добрый десяток лет — так состарила работа этого веселого багдадского паренька.

Мехти, склонив голову, сосредоточенно наносил узор на серебряную вазочку.

Заметив Мухтара, владелец ювелирной лавчонки сделал предостерегающий жест и буркнул, обращаясь к Мехти:

— Смотри не отвлекайся, это заказ. Испортишь товар — уши оторву!

— Чалаби, лучше потерять уши, чем остаться безработным! — горько пошутил Мухтар.

Услышав знакомый голос, Мехти поднял голову и улыбнулся Мухтару. Но улыбка тут же сползла с его лица.

— Ты что, не работаешь? — с тревогой спросил он Мухтара.

Тот не успел еще ответить, как ювелир сердито гаркнул:

— Вон отсюда, бездельник! Сам лодырничаешь и других отвлекаешь! — и, повернувшись к Мехти, добавил: — А ты что, работать или болтать пришел? Давно не голодал? А то у меня счеты короткие — снимай фартук и проваливай!..

Мехти вспыхнул, глаза его засверкали, но он тут же овладел собой: ведь у него мать и маленькая сестренка, которых он кормит… И Мехти, опустив голову, снова застучал молоточком по серебру.

Мухтар сочувственно посмотрел на друга, бросил колючий взгляд на хозяина, потягивавшего из маленького пузатого стаканчика густой черный чай, и с независимым видом зашагал прочь.

Ювелир проводил его насмешливым взглядом.

— Ишь ты, — произнес он вслух. — Ростом с вершок, а какая походка! Будто сын султана шагает! Вот они, времена…

Солнце палило. Безоблачное небо огромным бирюзовым куполом нависло над зеленым Багдадом. После нескольких тревожных дней жизнь снова забила ключом. Улицы и базары наполнились шумной толпой. Всюду пестрели цветные хатаны, кусманы, чалмы, красные фески вперемежку с европейскими костюмами. Караван-сараи заполнили приезжие феллахи, мелкие торговцы. Со всех концов Ирака стекались на багдадский базар товары. На лотках и прилавках громоздились горы фиников, риса, сушеных бананов, сладостей. Появился припрятанный спекулянтами сахар. Его белые остроконечные головы возвышались среди пестрых пачек табака и чая. Дымили очаги. От медных тазов с вареными потрохами, от огромных жаровен с запеченными целиком бараньими тушами исходил острый дразнящий запах. Привлеченные этим запахом люди собирались вокруг очагов, долго смаковали излюбленные блюда и оживленно беседовали, сдабривая разговор шутками и анекдотами.

Мануфактурные и ковровые ряды соперничали между собой в богатстве и разнообразии красок. Каких только тканей, каких только ковров здесь не было! Персидские, текинские, кавказские, паласы горного Курдистана. Яркие краски, сложные орнаменты, затейливые узоры являли собой чудесное зрелище.

Торговцы, стараясь наверстать упущенное, ласковыми словами и прибаутками зазывали покупателей. «Не атлас, а пламя!..» — доносился голос продавца из мануфактурного ряда. «Вот они, жемчужины, — такого риса не ел и султан…» «Сабза, сабза, слаще меда сабза…»

Экзотичность шумных багдадских базаров поддерживали нищенствующие монахи-дервиши. Они пели проникновенно и громко, и их многочисленные слушатели с равным удовольствием внимали духовным стихам из корана и строфам из Абу-Байиба, Фирдоуси или Саади.

Но ничто не трогало Мухтара. Он думал о том, что грошей, заработанных им сегодня, едва хватит на лепешку и кусочек халвы для матери. А потом?..

Выйдя на проспект Муадам, где он недавно спасался бегством от пулеметного огня и кривых сабель всадников, Мухтар увидел впереди толпу людей, тонувшую в облаке светло-желтой пыли. Мальчиком овладело любопытство.

— Что случилось?.. Куда идут эти люди?

— Иди вперед — увидишь… Приехал Шейх-Саид!

— Шейх-Саид? — воскликнул Мухтар и, отчаянно работая локтями, стал пробиваться вперед.

Любимец багдадских жителей, Шейх-Саид шествовал позади своего каравана, который состоял из одного белого осла и двух черных мулов, нагруженных сундуками.

Под лучами солнца квадратные цветные жестянки, которыми были обиты сундуки, переливались, как павлиньи перья. Сам Шейх-Саид резко выделялся в толпе восторженно приветствовавших его людей. Это был высокий плечистый старик. Длинная седая борода резко оттеняла его темно-коричневое лицо. Из-под густых, сросшихся у переносицы черных бровей поблескивали живые глаза. Он, как факир, носил кисву[4] и длинный желтоватый халат, подпоясанный зеленым кушаком. Голые обветренные ноги были обуты в гиву — вязаные сандалии с толстыми подошвами из крученого льна.

Старик явно спешил. Видимо, Шейх-Саиду хотелось скорее добраться до базарной площади и в самый разгар базара начать свое представление, чтобы собрать побольше народу.

Шейх-Саид уже давно не появлялся в Багдаде. Никто не знал, где он и что с ним. Правда, ходили разные слухи: одни говорили, что видели его в Бейруте, другие — что он давал представление в Дамаске. Кое-кто утверждал, что его уже нет в живых. Не удивительно, что появление каравана Шейх-Саида было для багдадцев не только неожиданным, но и радостным событием. Особенно ликовала охочая до зрелищ детвора.

Старика любили и уважали в городе. Среди бедняков он славился как человек справедливый, всегда готовый прийти на помощь и выручить в нужде.

Собственно говоря, Саид не был шейхом[5]. Это прозвище народ дал ему за его доброту, за умные речи и тонкие притчи, которыми сопровождал он свои представления. Много пришлось ему в жизни хлебнуть горя. Родом Шейх-Саид был из Ирана, но вынужден был бежать из родной страны. За участие в крестьянском восстании его приговорили к смертной казни, и, спасаясь от шахских ищеек, Саид тайком перешел границу Ирака. Здесь, в чужой стране, обессиленный, голодный, оборванный, он случайно встретил в поле одного араба, который, ни о чем не спрашивая, привел его в свою землянку, накормил и приютил. Этим арабом был Хусейн — покойный отец Мухтара.

Много воды утекло с тех пор. Вряд ли кто-нибудь признал бы теперь в седобородом Шейх-Саиде оборванного иранского бунтовщика-беглеца. Но он по-прежнему оставался защитником угнетенных. Профессия заклинателя змей вела его по всем дорогам арабского Востока и помогала продолжать дело, за которое он боролся и которому посвятил свою жизнь.

Бывая в Багдаде, Шейх-Саид никогда не оставлял своим вниманием осиротевшую семью Хусейна.

Мухтару после немалых усилий удалось пробиться через толпу и приблизиться к Шейх-Саиду. Тот узнал мальчика, ласково поздоровался с ним и осведомился о здоровье матери.

— Плохо… — с грустью ответил Мухтар, шагая рядом со стариком.

Шейх-Саид сочувственно потрепал его по плечу.

Караван остановился на самой большой и многолюдной площади Багдада. Его сразу плотно обступила толпа любопытных зрителей. Смуглолицые арабы, черные, похожие на негров суданцы, персы с крашенными хной бородами, светловолосые евреи — все с нетерпением ожидали представления.

Шейх-Саид был доволен. Он улыбался, раскланивался и приветливо махал рукой. Сгрузив с мулов сундуки, корзины и клетку с птицами, Шейх-Саид предложил зрителям встать в широкий круг. Потом неторопливо снял с бритой головы белую кисву, отер струившийся по лицу пот, вытащил из-за кушака и натянул на макушку светлую тюбетейку, засучил рукава. И, только завершив все эти приготовления, обратился к зрителям:

— Братья мои! Я счастлив, что мы вновь встретились с вами!

Один из его попугаев пронзительно закричал:

— Иялла! Иялла!

Шейх-Саид, шутливо нахмурив брови, прикрикнул:

— Сукут! Молчать!

— Сукут… сукут! — передразнил хозяина попугай.

Толпа рассмеялась.

Кто-то бросил попугаю финик, но сидевшая рядом с ним мартышка на лету поймала его и тут же проглотила.

Шейх-Саид погрозил ей пальцем:

— Ты разве не знаешь, что чужое трогать нельзя?

Обезьяна испуганно скорчилась и стала лапкой почесывать в затылке. Попугаи залопотали еще громче.

Сборище людей привлекло внимание проходившего через площадь английского патруля. Солдаты приблизились к Шейх-Саиду, но он, будто не замечая англичан, обратился к зрителям:

— Во славу всемогущего, давайте произнесем его имя: Бисмиллах!

— Бисмиллах! — дружно подхватила толпа.

Офицер что-то сказал солдатам, и они, не дожидаясь представления, ушли.

Старик открыл один из сундуков, достал оттуда ковер и подал знак Мухтару помочь ему. Они расстелили ковер на горячей земле.

На этом старом зеленом ковре были нашиты цветные круги с различными изображениями. На большом белом круге пламенело сердце из красного бархата, на красном — белый серп луны, на желтом — черный скорпион, на черном — зеленая веточка.

Шейх-Саид накрыл каждый круг накидкой с таким же знаком, затем подошел к другому сундуку и, наклонившись над ним, тихо и напевно заговорил:

— Комэр!.. Проснись!.. Проснись, моя красавица. Комэр, я жду тебя… Проснись, покажи добрым багдадцам свое искусство, утешь их в горе.

Выждав с минуту, он приоткрыл сундук, просунул в него руку и достал оттуда небольшую темно-серую змею. Держа ее на раскрытой ладони, Шейх-Саид медленно прошелся по кругу. Комэр, свернувшись словно стальная пружина, неподвижно лежала на ладони, не подавая признаков жизни. Показав ее всем, старик осторожно положил змею на белый атласный круг. Затем достал из-за пояса маленькую медную флейту.

— Сейчас, друзья, вы увидите моего великана!

Зрители затаили дыхание. Шейх-Саид снова наклонился над сундуком и заиграл на флейте, медленно и плавно раскачиваясь всем телом. Это была какая-то особенная музыка: звуки ее то нарастали, то утихали, то, казалось, замирали совсем.

Старик продолжал играть, склоняясь все ниже и ниже. Лицо его было сурово и выражало глубокую сосредоточенность. Наконец из сундука показалась голова огромной змеи. Как бы приветствуя собравшихся, она качнулась сначала в одну, потом в другую сторону. Шейх-Саид все играл. Звуки флейты звучали резче и призывнее. Повинуясь знакомому ритму, удав перевалился через край сундука, сполз на ковер и, свернувшись тугой спиралью на самом большом круге, тотчас замер.

Заклинатель накрыл удава черным покрывалом с оранжевыми кистями, сунул флейту за пояс, достал маленький колокольчик и начал мелодично позванивать им. Из сундука показалась еще одна змея. Она поползла по ковру и расположилась на желтом круге. На остальных кругах разместились обезьяна, петух и голубь.

Шейх-Саид, внимательно осмотревшись вокруг, обратился к собравшимся:

— Багдадцы! Сыны арабов! Братья мои, мужественные курды! Злые языки распространяют слухи, что я вернулся в страну шаха, земля которой орошена кровью невинных людей, и там погиб. Как видите, это неправда. Я жив, здоров и рад сегодня снова встретиться с вами на этой площади Багдада, чтобы разделить вашу глубокую печаль…

Заметив, с каким напряженным вниманием толпа слушает его речь, Шейх-Саид продолжал:

— Да, друзья, положение Багдада похоже на участь несчастного козла, чувствующего, что мясник готовится спять с него шкуру. — Он умолк на миг и воскликнул: — Так произнесем же наше проклятие ненавистному мяснику!

— Лаанат! Лаанат! Проклятие! — подхватила толпа.

Лицо Шейх-Саида озарялось улыбкой. Он поднял руку.

— А теперь, друзья, прошу вас успокоиться и полюбоваться танцем моей Комэр!

Старик подошел к неподвижно лежавшей на ковре змее.

— Комэр, красавица моя! — ласково сказал он. — Встань, пробудись! Потешь народ своим умением и докажи, что и ты способна на честную трудовую жизнь… Комэр, я жду! — повелительно повторил он.

Змея неохотно зашевелилась. Старик опять достал флейту. Послышались звуки какой-то заунывной мелодии с нарастающим ритмом. В такт ей Комэр стала медленно подниматься: Когда она вытянула свое гибкое тело почти во всю длину, Шейх-Саид резко оборвал музыку и негромко сказал:

— Танцуй, Комэр! На тебя смотрят почетные гости — рабочие, феллахи — дети земли… Танцуй же, красавица.

Он заиграл снова, но теперь это была совсем другая, быстрая, живая танцевальная мелодия. Комэр стала раскачиваться из стороны в сторону: она то низко пригибалась к ковру, то кружилась на одном месте, то поднималась вверх на своем упругом, как пружина, хвосте. Танец ее был настолько удивителен, движения настолько пластичны и красивы, что зрители на миг забыли, что перед ними кобра — одна из самых страшных ядовитых змей. Они теснились к ковру, напирая друг на друга.

Мухтар глядел словно завороженный, по спине пробегали мурашки.

Шейх-Саид, заметив все возрастающее возбуждение зрителей, заговорил:

— Ни одна самая искусная танцовщица не сможет повторить движений моей Комэр. Не гнушаясь труда, я изучил ее нрав и подчинил своей воле. Но укротить змею легче, чем обуздать подобных ей людей. Не думайте, добрые люди, — тонко улыбнулся он, — что их можно смирить, как эту змею. Нет, они куда опаснее моей кобры: чем больше пьют они крови, тем ненасытней становятся и отступают только перед теми, кто их не страшится.

Старик снова поднес флейту к губам. Мелодия изменилась, теперь она звучала жалобно и тихо.

Комэр начала успокаиваться. Движения ее становились медленными, вялыми. Наконец она плавно опустилась на свое место и свернулась в тугой клубок. Шейх-Саид окинул взглядом притихшую толпу.

— Прикрой ее! — устало сказал он Мухтару.

Мальчик подошел к змее и, явно робея, набросил на нее покрывало. Заметив, что покрывало легло криво и не накрыло змею, Шейх-Саид пристально посмотрел на Мухтара.

— Поправь! — кратко сказал он.

Преодолевая страх, Мухтар наклонился над змеей и осторожно потянул покрывало за уголок. Комэр вдруг открыла глаза и пошевелила головой. Руки Мухтара задрожали.

— Ого! Это мне не нравится! — воскликнул Шейх-Саид. — Твой отец не был трусом. Разве ты не унаследовал его бесстрашие?

Мальчик покраснел от смущения и обиды. Его действительно одолевал страх, но он переборол себя, наклонился и нарочито медленными движениями аккуратно расправил покрывало.

— Молодец, сын мой! — произнес Шейх-Саид. — Чтобы победить врага, надо уметь преодолевать страх. Запомни это, мой мальчик. Смелых боятся даже самые свирепые хищники!

От похвалы Мухтар смутился.

А старик уже снова шел по кругу. Он что-то тихо напевал и осторожно оттеснял от ковра не в меру любопытных зрителей. Молодых он шутливо ударял тонкой тростниковой палочкой, и те, смеясь, покорно отступали назад. Прохладный ветерок, неожиданно повеявший с Тигра, коснулся лица Шейх-Саида. Он остановился, поднял голову и радостно воскликнул:

— О небо! Благодарю тебя за благодетельное дуновение! Теперь все, что спит, пробудится, оживет. Недаром этот ветер называется весенним! Без него все мы высохли бы под палящим солнцем, как наша многострадальная земля…

Старик наклонился, поднял горсть горячей земли и поднес ее к своим запекшимся от зноя губам. Люди внимательно следили за каждым его движением и ждали, что он скажет.

— На этой земле рекою льется человеческая кровь! — помолчав, задумчиво продолжал Шейх-Саид. — Одни хотят только хлеба. Другие жаждут обогащения, стремятся захватить все, а мы становимся жертвами их ненасытной жадности. — Он поднял руки к небу и патетически воскликнул: — О великий из великих! Ты сотворил мир, ты создал своих рабов и дал им землю, чтобы они трудились на ней и кормили себя… Ты открыл потоки бурных рек, чтобы люди не орошали посевы своими слезами!.. Но появились насильники, они лишили нас права пользоваться плодами своего труда. Дай нам силы для защиты! Помоги нам, своим рабам, голодным и обездоленным, избавиться от насильников и тунеядцев! Аминь!

— Аллах, услышь голос Саида! Он говорит за нас! — раздался чей-то вздох.

Старик отбросил землю и подошел к самому большому черному кругу на середине ковра.

— Вот здесь лежит моя змея-великан, — сказал он, касаясь тростниковой палочкой черного покрывала. — Она еще молода, длина ее равна всего десяти локтям, а вес не превышает веса двух взрослых баранов. Я владею ею больше тринадцати лет, а срок ее жизни равен целому столетию. Она так сильна, что может вступить в единоборство с тигром и даже со львом. Это змея-хищница. Она питается кровью и мясом, как и двуногие хищники. Но мне удалось изменить ее нрав и приучить к себе. Зовут эту умницу Аждаха… — И, обращаясь к Мухтару, он приказал: — Сними с нее покрывало.

Мальчик шагнул к кругу.

— Не бойся, сын мой! — подбодрил его Шейх-Саид. — Эта змея менее коварна, чем некоторые люди. Она убивает, только когда голодна, не в пример тем, которые именем бога душат слабых и беззащитных, лишь бы набить мошну.

— Правда! Правда! Мудрый Шейх-Саид верно говорит! — послышались громкие возгласы.

Мухтар решительно стянул покрывало с удава.

Шейх-Саид подошел к Аждахе и провел ладонью по широкой спине. Змея лежала неподвижно. Ее светло-желтая кожа, испещренная крупными черными и серыми пятнами и волнистыми полосами, блестела на солнце.

— Дай мне гандил! — обратился заклинатель к Мухтару.

Мальчик достал из сундука похожую на лампаду чашечку, подвешенную на тонких цепочках к кольцу, и подал ему. Шейх-Саид вытащил из кармана шелковый кисет с цветной кистью, быстро развязал шнур, бросил в чашечку гандила щепотку какого-то порошка и зажег. Струйка пахучего пьянящего дыма поднялась в воздух. Заклинатель несколько раз взмахнул дымящимся гандилом над головой Аждахи, и змея зашевелилась.

— Мой удав издавна приучен к запаху гашиша. Он тянется к нему точно так же, как к запаху нашей иракской нефти тянутся «друзья» арабов из дальних стран.

По толпе прокатился смех.

Огромная змея, почуяв запах гашиша, медленно стала развертывать свои кольца. Шейх-Саид протянул Мухтару маленький колокольчик и велел звонить, а сам опять взял флейту. Услышав музыку, удав начал раскачиваться. Он все выше и выше поднимал голову. Скоро верхняя часть его туловища уже находилась высоко над ковром. Оборвав на секунду игру, старик громко воскликнул: «Ракс!» — и заиграл снова. Змея, приученная к звукам флейты, начала медленно извиваться в такт музыке. Шейх-Саид то наклонялся к ней совсем близко, то отходил в сторону. Наконец он отнял флейту от губ. Аждаха, держась на хвосте, поднялась почти во всю длину и, выпустив длинный черный язык, повертела головой в разные стороны, как бы приветствуя зрителей. Тогда заклинатель поднял палочку и резко, со свистом взмахнул ею. Змея, как подкошенная, упала на ковер, быстро свернулась в кольца и замерла.

Зрители бурно выражали свое восхищение, но скоро умолкли, заметив властный и строгий взгляд старика, который зорко вглядывался в толпу, словно кого-то отыскивая. В эти минуты он был похож скорее на полководца, чем на бродячего заклинателя. Многие знали привычку Шейх-Саида: прежде чем что-нибудь сказать, внимательно осмотреться вокруг.

Но, против ожидания, Шейх-Саид не сказал ничего. Убедившись, что Мухтар хорошо укрыл удава, он выпустил на коврик мартышку. Обезьянка представляла то купца-ростовщика, то пьяницу, то толстобрюхого помещика, который курит кальян. Она издавала невообразимые звуки и уморительно гримасничала. Присутствующие покатывались от хохота, хватались за животы, громко повторяя остроумные, едкие реплики Шейх-Саида.

Но самый интересный момент наступил, когда на ковер были выпущены перепелки. Сперва они дрались между собой из-за корма. Но тут Шейх-Саид выпустил на них из клетки коршуна. Хищник с яростным клекотом бросился на перепелок. Птицы вначале растерялись, но затем взъерошились, захлопали крыльями и всей стайкой кинулись на врага. Натиск отважных птиц был так стремителен, так гневен, что коршун вынужден был, ко всеобщему удовольствию, с позором бежать с поля боя и спрятаться в своей клетке.

— Вот, посмотрите на этих маленьких пичужек! — сказал Шейх-Саид, когда смолкли восторженные возгласы толпы. — Они одолели свирепого коршуна, потому что были дружны. Ни один хищник не страшен, если от него дружно защищаются! Подумайте об этом на досуге!..

Шейх-Саид достал из-за пояса пестрый платок и расстелил его на земле.

— Теперь, добрые люди, помогите мне прокормить моих любимцев — бросьте на этот платок кто сколько может!

Только когда зазвенели монеты, Мухтар вспомнил вдруг, что с утра не был дома. Он рванулся было с места, но Шейх-Саид остановил его:

— Что с тобой? В чем дело?

Мухтар растерянно взглянул на старика.

— Моя мама, она все еще больна… А я здесь… Домой… надо… домой…

Старик не дал ему договорить.

— Хорошо, иди… Передай матери, что я сегодня обязательно навещу вас, — сказал он и, обратившись к толпе, громко крикнул: — Люди, дайте ему дорогу, его мать, как наш Багдад, изнемогает от тягостной жизни!

МУХТАР ОСИРОТЕЛ

Мухтар торопился домой. С каждым шагом в душе его нарастало чувство тревоги. И это не без причины. Сегодня, на заре, когда он покидал дом, мать себя чувствовала совсем плохо.

Пурпурные лучи заката уже покидали небо. На окнах богатых особняков угасало пламя вечерней зари, но Багдад все еще шумел: водонос с бурдюком на спине нараспев предлагал прохожим холодную родниковую воду; стараясь перекричать друг друга, зазывали покупателей продавцы сдобных лепешек, сладостей.

Мухтар остановился и пересчитал свои капиталы.

— Десять пиастров! Не густо. Ну что ж. На четыре пиастра надо взять хлеба, на два — халвы… Мама очень любит ее.

Запах вкусного жареного гороха чуть было не нарушил всех расчетов Мухтара, но мальчик только несколько раз глубоко вдохнул этот соблазнительный аромат и поспешил дальше.

Купив два плоских круглых хлебца «хуба», Мухтар подошел к лавке, где продавали сладости:

— Положите мне, пожалуйста, между этими хлебцами кусочек халвы! — вежливо обратился он к хозяину и протянул деньги.

Продавец посмотрел на монеты, молча отвернулся и продолжал отгонять от сладостей мух.

Мухтар повторил свою просьбу.

— Ты что, сумасшедший? — окрысился на него продавец. — Что можно дать на эти гроши?

Мухтар смутился, но не отступил.

— Два пиастра не валяются на дороге! За них хозяин с меня семь шкур содрал, — в сердцах сказал он. — Дайте сколько можно…

— Проваливай-ка отсюда! — прикрикнул лавочник. — У меня без тебя болит голова.

— Да, у вас холера, чахотка… через час Азраил придет за вашей душой! — еще больше вскипел Мухтар.

— Ты! — загремел в бешенстве лавочник. — Ты смеешь меня, мусульманина, так обижать?! — Он схватил медную чашку весов и хотел запустить ее в Мухтара.

Но мальчик был уже далеко. Он шел и возмущенно ворчал:

— Два пиастра ему не деньги! Пожалел кусочек халвы для моей больной уммы.

У базара Мухтар наткнулся на уличного гадальщика Ахмеда-эфенди. Сидя на корточках, старик задумчиво глядел на темно-фиолетовые фасоли, разложенные на желтом платке. Доверчивые люди, особенно женщины, часто сидят у этого платка и затаив дыхание ждут, что им ответят фасоли, на которых гадает старик.

Мухтар остановился, с грустной мольбой посмотрел на гадальщика и тихо спросил:

— Дедушка, правда, что вы можете сказать, что ждет людей завтра?

— Правда, — усмехнулся старик.

— А мне вы не погадаете?

— Тебе? — удивился Ахмед-эфенди. — Глупый мальчишка, зачем тебе мое гадание, иди-ка лучше домой, небось, давно тебя ждут дома.

— Нет, дедушка, — настойчиво продолжал Мухтар, — я честно говорю: моя мама очень давно болеет. Вот я и хочу узнать, что с ней будет? Поправится она?.. И найду ли я завтра работу? Это очень, очень важно для нас с мамой!

Старик молча, с любопытством глядел на мальчика.

— Пожалуйста, хоть два слова скажите о моей маме, прошу вас! — умолял Мухтар, прижимая к груди руки с хлебцами.

— Давно она болеет?

— Да… очень давно. Кровью харкает… кашляет так, что задыхается…

Старик был озадачен. Он всю жизнь ткал ковры и зарабатывал честным трудом свой хлеб. А теперь, когда ему семьдесят семь лет, когда болят глаза и силы иссякли, остается одно: сидеть на улице и кидать фасоли, чтобы не умереть с голода. Но что могут мальчику сказать фасоли? Ничего! Они кормят семью старика потому, что люди слишком суеверны и доверчивы. Но ему не хотелось обманывать этого мальчугана. Желая отделаться от Мухтара, он неожиданно спросил:

— А деньги у тебя есть?

— Есть, есть, отец! — поспешно ответил Мухтар. — Вот они! — На маленькой грязной ладони заблестели его пиастры.

Гадальщик рассмеялся. «Тоже мне деньги!» — подумал он.

— Ну, коли так, сядь ко мне поближе и положи один пиастр вот сюда, — он показал на левый угол платка.

Мухтар с готовностью положил монету.

Гадальщик неторопливо собрал фасоли, старательно смешал их в кисете и, нашептывая что-то с глубокомысленным видом, снова бросил их на платок. В первом ряду оказались четыре кучки по четыре фасоли в каждой. Ахмед-эфенди улыбнулся, важно погладил свою бороду и понимающе покачал головой.

— Ты задал мне трудную задачу, сын мой! — со вздохом произнес Он. — Коли пришел положенный срок или горькая жизнь подточила сердце твоей матери, как ни гадай, сколько ни плачь, горе от порога не прогонишь. — Он задумчиво поднял густые брови и, несколько раз чмокнув языком, спросил: — Прежде всего скажи, как тебя зовут?

— Мухтар!

— Мухтар… Мухтар! Хорошее имя! Значит, ты «избранный», «Любимый»… А Как зовут твоего отца?

— Хусейн.

— Итак, ты любимый сын Хусейна, — сказал он, затем, закатив глаза к небу, воскликнул: — О великий и невидимый! Только ты владеешь всеми тайнами мира! Помоги Мухтару ибн Хусейну, спаси бедную его мать от недугов, дай ей долгие годы жизни на радость сыну. Всели в душу людей доброту, чтобы они дали мальчику работу, чтобы он мог кормить себя и мать!

Опустив голову, старик несколько минут молча смотрел на фасоли, затем продолжал:

— Ибн Хусейн! Ты не ребенок, сам понимаешь, что ни я, ни ты, ни мои фасоли не могут изменить нашу жизнь. Смерть преследует нас на каждом шагу! Будь заботлив к матери, и аллах продлит ее дни. Не гнушайся черной работы, и ты получишь свой кусок хлеба. А деньги твои мне не нужны. — Он поднял с платка пиастр, добавил к нему еще две свои монеты и протянул их Мухтару: — На, купи от меня что-нибудь сладкое своей матери.

Старик собрал фасоли в кисет и сунул его за пояс.

— Иди с миром, сын мой! — сказал он, поднимаясь и свертывая платок. — Борись с невзгодами, и горькая доля отступит от тебя!

Мухтар, охваченный страхом за судьбу матери, ничего не мог сказать. Он заторопился домой. Старик не открыл ему ничего. С каждым шагом на душе становилось тревожнее.

С ближнего минарета донесся голос муэдзина, призывающего правоверных к вечерней молитве. Наступил час, когда шумные, бурлящие улицы Багдада замирают, чтобы вновь проснуться с первыми лучами восходящего солнца. Даже неугомонные горластые ребятишки утихают и, утомленные дневной беготней, отправляются домой, чтобы помочь родителям в домашних делах.

Когда Мухтар свернул наконец в свой переулок, он сразу почувствовал недоброе. Над их домом поднимался густой черный дым, у ворот толпились ребятишки, в калитку входили женщины с кувшинами.

«Умма!» — мелькнуло у Мухтара в голове. Он опрометью бросился к дому. Не замечая никого из друзей, стремительно ворвался во двор и остановился, будто с разбегу натолкнулся на невидимое препятствие.

Посреди двора на низком длинном топчане неподвижно лежала его мать, покрытая белой материей. Чуть поодаль, у дымного костра, хлопотали женщины, подбрасывали в огонь щепки, доливали воду в котел. Верховодила ими какая-то старуха. Она то и дело покрикивала:

— Давайте воду! Надо начинать! Поторапливайтесь, уже темнеет!

Пожалуй, только в этот миг он понял, что произошло. Он весь затрясся, как в лихорадочном ознобе, рванулся вперед, упал на колени перед телом матери и неистово закричал:

— Умма… Азиза!.. Мамочка, дорогая моя!..

Кто-то из женщин пытался поднять мальчика, успокоить его, но Мухтар ничего не слышал. Он гладил руки и лицо матери, целовал ее уже похолодевшие бледные щеки и, задыхаясь от слез, шептал:

— Мамочка, родная, открой глаза!.. Проснись, взгляни на меня… Вот, смотри, я принес тебе свежего хлебца, он еще теплый!..

Потрясенные горем мальчика, женщины пытались утешить Мухтара, но сами не могли сдержать слез.

Старушка, которая собиралась омыть Фатиму, обращаясь к женщинам, сказала:

— Пусть поплачет, пусть поплачет. Слезы сына облегчают загробную жизнь матери. Аллах увидит слезы ребенка и широко распахнет ворота рая перед душой усопшей. — А сама кивнула женщинам: уберите, мол, мальчишку!

Старой Ходидже и матери Хашима-эфенди Зулейхе с трудом удалось увести рыдавшего Мухтара со двора. Ходиджа шла с ним рядом и ласково шептала:

— Не плачь, мой мальчик, я буду твоей матерью.

Женщины омыли покойницу, завернули ее в белый саван, положили на носилки и ушли со двора. Вместо них пришли мужчины. Они накинули на усопшую общественное покрывало и подняли на плечи, чтобы проводить в последний путь. Покойницу на ночь в доме оставлять нельзя, нужно как можно скорее предать ее земле — таков закон ислама.

У самого дома похоронной процессии повстречался Шейх-Саид. Он шел с небольшим узлом в руке. Старик сразу понял, что все кончено, что он опоздал. Скорбно вздохнув, он ссутулился и молча подставил плечо под носилки.

У всех людей одна кормилица — земля. В ее материнские объятия и отдали Фатиму.

Ее похоронили в той части кладбища, что принадлежит всем и никому, — там, где хоронят бесплатно и где бесследно исчезают могилы бедняков.

Всего этого Мухтар не видел. Укрытый заботливой рукой Ходиджи, он забылся в тревожном и тяжелом сне, пока утренние лучи не разбудили его, Проснувшись, он не сразу понял, где находится.

Ходиджа в слезах глядела на сына Фатимы и думала: «Бедный мальчик мой, горе твое велико, но ты должен перенести его!» В это время за ее спиной раздался мужской голос. Обернувшись, она увидела Хашима-эфенди, сына госпожи Зулейхи.

Хашим-эфенди, поздоровавшись с Ходиджей, подошел к Мухтару, но мальчик ничего не замечал. Он горько плакал.

— Братец, твой голос слышен даже на том берегу… Встань, пойдем со мной, нам нужно кое о чем потолковать…

Мухтар поднял голову. Увидев Хашима-эфенди, он смутился, неохотно поднялся с места.

Хашим-эфенди, повернувшись к Ходидже, спросил:

— Умма Ходиджа, разрешите Мухтару позавтракать у нас…

Ходиджа молча наклонила голову в знак согласия.

Хашим-эфенди обнял Мухтара за плечи и повел его со двора.

Войдя в свой дом, учитель провел Мухтара в комнату, где он спал и работал. Мальчик был здесь впервые.

— Подожди меня, я скоро приду.

Оставшись один, мальчик стал с любопытством оглядывать комнату. Первое, что бросилось ему в глаза, были книги, множество книг. Они стояли и лежали на полках, громоздились на письменном столе рядом с высокими стопками газет и журналов. На стенах висело несколько портретов незнакомых людей с длинными пышными бородами. Особое внимание мальчика привлекла мраморная скульптура какого-то воина, стоявшая на тумбочке. На цоколе скульптуры было вырезано слово «Спартак». Мухтар так увлекся созерцанием окружающего, что не заметил, как в комнату вернулся Хашим-эфенди. В руках он держал цветистый поднос с горячими лепешками и чаем.

Поставив посредине устланной ковром комнаты поднос, хозяин пригласил:

— Садись, позавтракаем.

Затем разломил лепешку и скомандовал:

— Налей-ка чаю мне и себе!

Мухтар поставил стакан с крепким чаем напротив учителя.

— Благодарю.

Глядя на хозяина, Мухтар и сам принялся за еду.

Ели молча. Закончив завтрак, Хашим поднялся с ковра. Мухтар, поблагодарив аллаха, убрал стаканы, поднял поднос, отнес в другую комнату и вернулся.

Хашим-эфенди, усадив мальчика рядом с собой, спросил:

— Что ты думаешь, братец мой, делать дальше? Мастерскую вашу Казим закрыл навсегда, а другого ремесла у тебя нет. Как ты намерен жить?

Мухтар молчал. Он не знал, что ответить. В эти минуты он не мог думать ни о чем, кроме своего горя.

Заметив его состояние, Хашим предложил:

— Мне кажется, Мухтар, тебе лучше всего на первое время перейти жить к нам. Не так ли?

Слова Хашима-эфенди не сразу дошли до Мухтара — так неожиданно было это предложение. Но когда понял, радость захлестнула его: жить вместе с учителем, бывать в этой светлой комнате, листать эти книги!.. Глаза его заискрились, но щемящая боль сдавила ему сердце. Он снова увидал черный дым костра, неподвижное тело уммы, а в ушах его звучал печальный и ласковый голос старой Ходиджи: «Мой мальчик, я буду твоей матерью».

Он поднял на учителя полные слез глаза:

— А как быть с умма Ходиджей? Она ведь совсем одна, и моя мама так любила ее…

Хашиму пришлось по душе такое теплое отношение Мухтара к обездоленной женщине. Он обнял его за плечи.

— Хорошо, мой мальчик. Поступай так, как велит тебе сердце. А сюда, к нам, приходи как в свой дом. Что ни понадобится — обращайся без стеснения. Понял?

Мухтар посмотрел на учителя благодарным взглядом и согласно кивнул головой.

— Ну, вот и хорошо, — сказал Хашим-эфенди. — А теперь, мой маленький друг, я хочу тебе сказать вот что. Я понимаю, тебе сейчас тяжело. Горе окутало твою жизнь мраком. Но помни, сколько бы ни длилась ночь, все равно наступит рассвет. Ты еще очень молод, и твоя заря впереди. Поэтому не падай духом. — Он похлопал его по плечу. — Ты счастливее многих своих сверстников, ты умеешь читать! Вот и учись. Ищи опору в дружбе с хорошими людьми, в книгах, в труде. Главное — не гнушайся никакой работы. Помни — сладок только тот хлеб, что честно заработан своими руками. И как бы тебе ни пришлось трудно, никогда не зарься на чужое добро. Ты понимаешь меня?

— Да, муэллим, мне все понятно.

— И наконец, последний мой совет: веди себя всегда так, чтобы люди уважали и любили тебя, чтобы ничем не запятнал ты доброго имени своих родителей. Умей помочь товарищу и другу в беде, на добро отвечай добром, не уступай злу, умей до конца стоять за правду.

С улицы послышался стук дверного молотка. Мухтар живо поднялся с кресла, чтобы спуститься во двор и открыть дверь, но Хашим-эфенди остановил его:

— Нет, нет, ты сиди. Я открою сам.

Он вышел и через минуту вернулся, пропуская вперед своего друга, которого Мухтар уже видел с ним однажды.

Мухтар поднялся и, поклонившись гостю, обратился к Хашиму-эфенди:

— Дорогой муэллим, я всю жизнь буду помнить все, что вы мне говорили. Спасибо вам. А теперь разрешите мне уйти.

— А может быть, ты все же на сегодня останешься у нас?

— Я еще не был там…

Мухтар хотел сказать, что спешит на могилу матери, но не договорил, боясь разрыдаться.

— Хорошо, мой мальчик, иди. И помни — здесь тебя всегда ждут.

Мухтар шагал по улице точно в полусне, ничего не замечая вокруг, пока не дошел до кладбища. Старый кладбищенский сторож показал ему, где покоится его мать.

Много горьких слез пролил в этот день Мухтар над родной могилой. Солнце уже клонилось к закату, когда сторож тронул его за плечо:

— Сын мой, уже ночь наступает. Иди домой, не тревожь ее вечный сои. Да поможет тебе аллах!

Ходиджа, встревоженная, заплаканная, встретила Мухтара на улице, у ворот.

— Слава всевышнему, наконец-то вернулся! — воскликнула она, обнимая мальчика за плечи. — Где уж я только не искала тебя, чего только не передумала! На Тигр ходила, спрашивала у рыбаков — не утонул ли кто сегодня. Ну иди, иди же в дом!

В комнате Ходиджа поставила перед Мухтаром чашку с едой.

— Садись, ешь. Вот лепешка свежая, брынза. Сейчас чайку налью. С утра, наверное, ничего в рот не брал.

Мухтару не хотелось есть. Он страшно устал, и единственным его желанием было растянуться на циновке и закрыть глаза. Но Ходиджа так ласково хлопотала вокруг него, что он не решился отказаться и отломил кусочек лепешки.

— Да, чуть было не забыла, старая! — воскликнула Ходиджа, ставя перед Мухтаром кружку с чаем. — Приходил Шейх-Саид. Он очень хотел тебя видеть, но не дождался и наказал тебе завтра утром отыскать его в караван-сарае.

Услышав о Шейх-Саиде, Мухтар немного оживился. Он быстро доел свой ужин и тут же свалился в постель.

В комнате воцарилась тишина. Тускло светила керосиновая лампа. Ходиджа сидела возле нее и неторопливо вышивала коврик. Глаза болели, плохо видели, но она привычными движениями тянула нитку за ниткой, создавая сложную узорную кайму. Сделав последний стежок, она тихо вздохнула: «Ну, вот и коврик готов. Заказчик будет доволен. Теперь можно будет купить мальчику новую рубаху. А то совсем обносился».

ГОРЬКИЙ ХЛЕВ

С рассвета до полудня прождал Мухтар Шейх-Саида у ворот караван-сарая. Откуда мальчику было знать, что в это самое время старик находился в английской военной комендатуре, где его с пристрастием допрашивали, кто он, откуда и зачем появился в Багдаде.

— Мы смотрели твои выступления, — заметил ему долговязый смуглый офицер, с грехом пополам изъяснявшийся по-арабски. — У тебя довольно длинный язык, и ты им хорошо вертишь!

— Вы, видимо, имеете в виду моих змей? — невозмутимо спросил Шейх-Саид. — У них действительно очень длинные языки. Но они безопасны…

— Я имею в виду тебя! — резко оборвал офицер. — Ты — укротитель и должен знать, что змеям не стоит путаться в ногах у льва! Ты понял меня?

Ему предложили разъяснять жителям Багдада, что англичане — их истинные друзья и желают арабам только добра.

Старик молча наклонил голову, пряча за опущенными веками полный презрения и ненависти взгляд.

Но Мухтар ничего этого не видел и не знал. Огорченный, он брел по городу, заглядывая в те места, где обыкновенно выступал со своими питомцами Шейх-Саид. Мальчик долго простоял у одной из пристаней речного порта, наблюдая, как грузчики, обливаясь потом, осторожно взбирались по шатким сходням с огромными тюками на плечах и сбрасывали их один за другим в разинутые черные пасти корабельных трюмов.

Но со стороны казалось, что работали грузчики сноровисто, быстро, легко. Эта кажущаяся легкость всегда привлекала Мухтара, и, обманутый ею, он подумал: «А ведь и я управлюсь с такой работой».

Заметив отдыхавшего в сторонке грузчика, Мухтар направился к нему, но не подошел, а в нерешительности остановился неподалеку.

— Ты что? — поднял тот глаза на мальчика. — Если попрошайничать пришел, так у нас здесь не разживешься. Сами за гроши надрываемся.

— Нет, я работу ищу! — ответил Мухтар.

— Работу? А много ли ты наработаешь? — рослый широкоплечий грузчик насмешливым взглядом окинул худенького подростка. — А впрочем, вон наш хозяин, — он кивнул в сторону подрядчика, подгонявшего грузчиков, — поговори с ним. Может быть, что и перепадет.

Мухтар подошел к подрядчику и, улучив момент, когда тот, накричавшись вдоволь, умолк, обратился к нему:

— Сейиди, прошу вас, возьмите меня грузчиком…

— Грузчиком? — усмехнулся подрядчик. — Мал ты еще, щенок, какой из тебя работник. А впрочем, есть для тебя дело. Подбирай лошадиный навоз и носи его огородникам. Они тебе за это морковок дадут. И нам польза — в порту чище будет.

Мухтар понял, что он здесь ничего не добьется, проговорил: «Благодарю вас за совет, сейиди» — и, повернувшись, медленными шагами побрел прочь от берега.

— Ишь какой вежливый! — захохотал ему вслед подрядчик.

Мухтар прибавил шаг. Он шел, уже ни на что не надеясь, чувствуя, как ноги его наливаются свинцом усталости. Отойдя подальше от пристани, мальчик решил отдохнуть, сел на широкую каменную тумбу и стал смотреть на Тигр, где баржи ждали отправки на Басру. Белые, серые, черные клубы дыма вились над мачтами, уносясь в прозрачную высь. Там беззаботно, как маленькие дети, кувыркались голуби.

Неожиданно послышалась грубая ругань и громкие детские рыдания. Мухтар оглянулся. О аллах! Неподалеку от него чернобородый сипай держал за руки двух его приятелей — Ахмеда и Салима. У их ног, на земле, валялись банки с консервами, куски сахара, сухари, завернутые в пергаментную бумагу, финики, сушеные лимоны.

Мухтар в тревоге бросился к ним.

Увидев друга, ребята обрадовались. Мухтар встал перед солдатом и жалобно обратился к нему:

— Сардар, пожалуйста, отпустите их, они мои братья!

— Прочь! — закричал солдат.

Мухтар понял, что сипай неумолим. Но как же выручить товарищей, как помочь им сбежать? Не долго думая, он сильным рывком освободил Ахмеда из рук солдата.

— Беги! — крикнул он.

Но то ли от растерянности, то ли от испуга, а может быть, просто из чувства товарищества Ахмед не тронулся с места.

Опешивший солдат хотел схватить Мухтара, но мальчик ловко отскочил в сторону. Тогда разъяренный сипай бросился на Ахмеда, грубо схватил его за ворот и стал трясти с такой силой, что казалось, вот-вот паренек свалится на землю и больше не встанет. В это время раздался чей-то властный крик. Солдат остановился, и Ахмед, словно молодой саженец, согнулся, рукою опираясь о землю. Испуганные друзья увидели офицера в морской форме. Он подошел к сипаю и что-то сердито стал ему выговаривать. Потом повернулся к ребятам и на арабском языке спросил:

— Он говорит, что вы украли консервы, верно это?

Вперед выступил Мухтар.

— Нет, господин, это неправда, — заговорил он с обидой в голосе. — Мои братья не воры. Эй, вы, — тоном старшего обратился он к приятелям, — скажите честно, откуда это у вас? — и Мухтар показал на валяющиеся у ног продукты.

Ахмед, вытирая слезы, робко, со страхом заговорил:

— Мы их нашли вон там, под досками…

— Под досками? — с недоверием переспросил офицер.

— Ну да, — подтвердил Салим, показывая рукой на другой конец пристани.

Солдат, не понимая языка, стоял молча и с удивлением смотрел на офицера.

— Вы что, из деревни?

— Нет, мы городские, — ответил Салим. — Мы работали в ткацкой мастерской. А теперь хозяин закрыл мастерскую, и нам нечего есть.

— Ну, а что ты скажешь, герой? — усмехнулся Офицер, обращаясь к Мухтару.

— Я скажу просто, — лукаво ответил паренек, — что турки и англичане одинаковы… Нам не надо ничего, возьмите эти банки себе, мы не воры!

Лицо офицера стало серьезным.

— Ладно, я верю вам… Забирайте все это и отправляйтесь домой.

Мальчики с недоумением посмотрели друг на друга: взять или нет?

— Что же стоите? — сказал офицер. — Соберите все!

Ахмед с Салимом стали собирать продукты. И только Мухтар не двинулся с места. Он по-прежнему с недоверием смотрел на незнакомца.

— Что, сомневаешься? — с улыбкой произнес офицер. — Это неплохо. Осторожность всегда полезна: ведь лисицу ловят приманкой! — Он хотел обнять его за плечи, но Мухтар настороженно шагнул назад.

— О, какой ты пугливый!..

Мухтар растерянно смотрел в темно-бронзовое лицо офицера, в его смеющиеся черные глаза и не знал, как ему быть.

— У тебя есть мать?

Мухтар отрицательно покачал головой:

— Нет… Ни отца, ни матери. Одна только тетя Ходиджа, она заменяет нам мать!

— Ну, тогда идите домой и обрадуйте вашу тетю Ходиджу!

Офицер что-то сказал солдату, и тот, козырнув, удалился.

Мухтар с недоумением глядел на офицера: выходит, и среди инглизов есть хорошие люди.

— Спасибо вам, — проговорил он с волнением, прижимая руку к сердцу.

Забрав продукты, ребята двинулись по набережной. Шли молча. Каждый был занят своими мыслями. Мухтар думал о Шейх-Саиде, волновался, что не встретил его. Ему пришла мысль: а что, если попросить этого доброго офицера взять его до Басры? Там он может устроиться работать на финиковых плантациях. Но Мухтар боялся одного: как бы не попасть в кабалу к дельцу и на всю жизнь не остаться его рабом. Он хорошо запомнил рассказ Хашима-эфенди о том, как в Африке, Египте, Судане купцы покупали людей и одевали на их шеи ярмо, чтобы они не убегали, как во время длинных переходов отставших от каравана больных рабов бросали на произвол судьбы или просто убивали.

Неожиданно Салим спросил:

— Интересно, кто бы мог их спрятать?

Мальчики озадаченно посмотрели друг на друга.

— Не все ли равно, — сказал Ахмед, — не понесем же обратно.

— Да, обратно не понесем, но… — со вздохом произнес Мухтар. — Моя умма говорила, что воровство приносит людям горе, а доброта — счастье…

— Мы не воровали, а нашли, — возразил Салим. — Если бы не мы, так другие их взяли.

— А зачем нам об этом думать? — сказал Ахмед. — Лучше подумаем о тете Ходидже. Она не поверит нам и выбросит всех нас на улицу вместе с гостинцами.

— Вы не бойтесь. Я знаю тетю Ходиджу, — возразил Мухтар, — она не злая, выслушает нас и поверит.

Когда мальчики подошли к дому Ходиджи, Мухтар лукаво подмигнул Ахмеду:

— Ну, готовься!

Но каково же было его удивление, когда на стук вместо Ходиджи у калитки показался Шейх-Саид. Увидев Мухтара, он обрадовался.

— О, наконец-то ты пришел, а я собирался уже уходить, — сказал Шейх-Саид. — Проходите!

Мальчики гуськом вошли во двор. Мухтар незаметно толкнул Ахмеда и показал ему на сардаб, куда следовало отнести продукты. Все сели во дворе у входа в дом Ходиджи.

— Ты меня ждал в караван-сарае? — спросил Мухтара Шейх-Саид.

— Да, абу, я до полудня был там.

— Мы с тобой квиты, я тоже тебя жду давно.

Ходиджа пришла с кальяном и протянула его старику.

— Слава аллаху, — сказала она, увидев Мухтара. — Я боялась, что вы не встретитесь.

Мухтар сидел на корточках и не отрываясь смотрел на муравья, который с трудом тащил соломинку. Соломинка была во много раз больше, чем он сам. Муравей, цепляясь тоненькими ножками за кусочки земли, стремительно продвигался вперед к муравейнику. Временами ему трудно было двигаться, соломинка, задевая за мелкие камешки, вырывалась из острых челюстей, но муравей тут же снова подхватывал свою ношу и продолжал бег.

Маленькая букашка приковала внимание и Шейх-Саида.

— Вот у кого надо учиться трудолюбию! — воскликнул он. — Муравей трудится для всех и заботится обо всех, потому что знает — в муравьином обществе все равны. Да-да, не смейтесь, муравьи очень дружно живут. Они могут воевать даже со львом! — продолжал старик. — Они залезают ему в глаза, в ноздри, под гриву и могут довести царя зверей до бешенства.

Шейх-Саид тянул кальян, вода в резервуаре кальяна бурлила, но дыма не было. Старик поправил угли, табак загорелся. Он несколько раз подул на тлеющие угли и снова начал сосать кончик трубки кальяна.

— Давайте я положу новые угли, — сказала Ходиджа.

— Нет, сестра, вы сидите, это сделает Мухтар, — ответил Шейх-Саид и протянул кальян мальчику: — Ну-ка, сынок.

Мухтар живо вскочил с места и унес кальян.

— Ты знаешь, зачем я хотел видеть тебя? — спросил старик Мухтара, когда тот вернулся. — Ходиджа сказала мне о завещании твоей матери: она просила помочь тебе съездить в Мекку, чтобы исполнить обет твоего отца и у порога дома аллаха остричь косичку. — Шейх-Саид сделал небольшую паузу, и опять забулькала вода в кальяне. — Но дорога в Мекку пока закрыта. Война отрезала туда все пути, да и бедуины ведут себя, как голодные волки. — Старик в раздумье огладил бороду тыльной стороной руки. — Скажу тебе по секрету, мы с тобой не совершили бы большого греха, если бы твою косичку остригли в Багдаде, но раз Фатима просила, то подождем еще немного, и как-нибудь отправлю тебя в дом аллаха. А пока надо найти работу, пусть самую черную. Труд не только дает человеку хлеб, он спасает его от дурных поступков. Ты согласен со мной?

Мухтар утвердительно кивнул головой.

— Ну, я рад этому, — сказал Шейх-Саид и опять потянулся к кальяну.

— Может быть, поставить чай? — спросила Ходиджа.

— Нет, нет, — торопливо ответил Шейх-Саид, — ничего не надо…

— Дядя Саид, я быстро поставлю, а? — живо отозвался Мухтар.

— Садись, мальчик мой, — остановил он Мухтара. — Это очень хорошо, что ты жалеешь свою тетю Ходиджу. Но мне надо уходить, в караван-сарае ждут мои питомцы.

— Да, Мухтар — молодец, и матери он всегда помогал, — отозвалась Ходиджа.

— Иначе он не был бы достоин Хусейна, — сказал Шейх-Саид. — Впрочем, он очень счастливый. У него на щеке есть родинка.

— Нет, абу, не говорите так, — возразил Мухтар. — Я самый несчастливый, говорила моя покойная умма.

Шейх-Саид удивленно поднял брови, посмотрел на мальчика и отставил кальян в сторону.

— Мир — огромное море счастья, сын мой, — начал он тихим голосом. — Каждый на своем челне плавает по нему, и лишь тот придет к его цветущим берегам, кто готов перенести все невзгоды, выдержать натиск его. Только человек не должен терять самообладание и волю. Иначе пойдешь ко дну. Запомни, сын мой, эти слова. — Шейх-Саид поднялся. — Если не найдешь работы, приходи ко мне, может быть, что-нибудь придумаем.

Как только он ушел, Ахмед взглянул на Мухтара и громко рассмеялся.

— Ты чего? — сердито спросил Мухтар.

— Взгляни на тетю Ходиджу.

Повернувшись, Мухтар увидел взволнованное лицо Ходиджи. Глаза ее выражали испуг и губы дрожали, что-то шепча.

— Идите-ка сюда! — позвала она мальчиков.

Ребята переглянулись и, подмигивая друг другу, пошли за нею в сардаб.

— Откуда вы все это взяли? — показывая на банки консервов, спросила Ходиджа.

Мухтар засмеялся:

— Умма, ты не волнуйся, все это нам дал добрый человек.

— Где же нашелся такой человек, который дал вам то, что ни твой отец, ни мать, ни наши прадеды никогда не ели?

Ребята наперебой стали рассказывать обо всем, что случилось.

Ходиджа смущенно смотрела на Мухтара, который никогда не лгал.

— Тетя Ходиджа, говорю истинную правду. Клянусь могилой уммы!

«Неужели и среди инглизов есть люди с добрым сердцем?» — подумала женщина и вслух повторила:

— Инглиз!

— Но он говорил с нами по-арабски, — перебил ее мысли Мухтар.

— На языке пророка? — удивилась Ходиджа и, помолчав немного, со вздохом добавила: — Ну что же, видимо, в этот тяжелый час аллах сам протянул вам руку…

Ребята быстро поставили самовар, открыли консервы, накололи сахар. Вскоре все сидели за угощением, и Ходиджа, глядя на них, подумала: «Не часто вам приходится наедаться досыта».

Неожиданно кто-то постучал в калитку.

— Ладно, сидите… — сказала Ходиджа и вышла во двор. — Кто там?

— Откройте, это я, Набавия, из дома Джавадбека.

— Аллах, аллах мой! — забормотала Ходиджа. — Это служанка бека.

Она открыла калитку, и во двор вошла высокая, худая женщина в цветастой ситцевой чадре.

— Пожалуйста, проходите в комнату, — пригласила ее Ходиджа.

— Нет, нет, я спешу, госпожа наказала мне скорей вернуться. Я пришла за сыном бедняжки Фатимы. Хозяин так сочувствует несчастному сироте! Он велел ему прийти к нам, он хочет с ним поговорить.

— Вот как! — удивилась Ходиджа. — Мухтар здесь, дома, поговорите с ним сами. Сынок, вот пришла за тобой.

На пороге показался Мухтар. Увидев Набавию, он насторожился и нахмурился. Он хорошо знал эту служанку Джавадбека. Его мать не раз проливала из-за нее слезы.

Набавия, точно не замечая недружелюбного взгляда Мухтара, быстро заговорила:

— Джавадбек так беспокоится о твоей судьбе, Мухтар! — Она елейно возвела глаза к небу. — Он хочет, чтобы ты у нас жил и работал. Ведь бедной тете Ходидже не под силу кормить такого большого парня, как ты. Она уже стара и сама нуждается в помощи…

«Да, она права, — подумал Мухтар, — старой Ходидже будет тяжело со мной».

— Странно, бек обо мне беспокоится! — сухо прервал ее Мухтар.

— Да, но твоя покойная мать еще не расплатилась с моим хозяином за долги отца! — уже другим тоном сказала служанка. И со скрытой угрозой добавила: — Мой тебе разумный совет — прийти к нам.

Набавия надменно попрощалась и ушла.

— Тетя Ходиджа, скажи, это правда, что мама осталась должна Джавадбеку? — растерянно спросил старушку Мухтар.

Ходиджа горестно кивнула головой:

— Да, мальчик. И мать просила, если ты сможешь, уплати Джавадбеку остаток отцовского долга. Пусть твои родители спокойно лежат в могиле…

Несколько минут помолчав, Мухтар тихо произнес:

— Хорошо, я пойду к Джавадбеку, — и отвернулся, чтобы не показать слез, против воли навернувшихся на глаза.

В ДАЛЬНИЙ ПУТЬ

Джавадбека Мухтар встретил на улице. Богач ехал на белом коне в нарядной сбруе. Рядом, едва поспевая за конем, вприпрыжку семенил слуга Али.

— Так ты решил жить у меня?

— Да, чалаби, — смиренно ответил Мухтар.

— Ну что же. Умно делаешь, — отозвался ростовщик.

У ворот своего особняка Джавадбек остановил коня, Али одной рукой торопливо подхватил уздечку, а другой взялся за стремя, чтобы помочь хозяину слезть с лошади. Мухтар, покорно скрестив руки на груди, стоял и ждал, что скажет ему хозяин.

Джавадбек, сопя и кряхтя, слез с коня и обратился к Мухтару:

— Сын мой, я решил взять тебя в свой дом. Ты будешь жить у нас и помогать по хозяйству… Я о тебе позабочусь.

Мухтар молча слушал купца.

— Если же аллах будет милостив ко мне и год окажется прибыльный, — продолжал тот, — я поеду в Мекку и возьму тебя с собой. Исполнишь обет твоего отца. Надо же было придумать Хусейну — отрастить мальчику девичью косу.

При этих словах Мухтар смутился и покраснел.

— Что же ты молчишь? — продолжал Джавадбек. — Кстати, не худо тебе и от отцовских долгов освободиться. Ведь за долги отца перед аллахом и, конечно, передо мной отвечает сын…

Мальчик вздрогнул и посмотрел на ростовщика.

— Я, сейиди, отработаю вам…

— Ну, вот и хорошо! А теперь ступай домой, простись с тетушкой Ходиджей и возвращайся. Завтра как раз первый день месяца рамадана. Поститься будешь у нас.

— Слушаю, сейиди!

Мухтар поклонился и медленно побрел домой.

— Ну как, видел Джавадбека? — спросила Ходиджа.

— Да! — и мальчик передал Ходидже весь разговор с Джавадбеком.

— Когда же он велел приходить?

— Завтра…

Ходиджа отлично знала нрав Джавадбека. Его жестокость и скупость были известны всем. Но старая женщина пыталась утешить себя надеждой, что к ребенку, особенно к сироте, там отнесутся более милостиво.

Наутро, провожая мальчика, Ходиджа, грустно глядя на него, сказала:

— Ну что же, иди, Мухтар… Только не забывай меня. Помни, что ты мой сын. Будет плохо — приходи обратно…

Джавадбек сразу определил круг обязанностей мальчика. Утром — сбегать в пекарню за хлебом, затем почистить коня, прибрать в конюшне. Заботиться, чтобы в доме всегда была вода для вечернего чая, воду носить из источника — там она вкуснее. Кроме того, Мухтар был обязан ежедневно сопровождать хозяина в контору и отводить домой коня.

— Работы немного… Если будешь стараться, расплатишься через год за отца и облегчишь его бедную душу, — утешил в заключение Джавадбек мальчика.

На все, что говорил хозяин, Мухтар смиренно отвечал: «Слушаю, господин, слушаю!»

Смирение и вежливость Мухтара привели купца в хорошее настроение, и он снисходительно похлопал его по плечу:

— Повезло тебе, сын мой, что ты будешь жить у меня. Видишь, какая у нас красота!

Особняк Джавадбека был двухэтажный. На верхнем этаже жили сами господа, а внизу слуги. Внизу же находилась кухня, кладовая, баня. Во дворе росли фруктовые деревья, вокруг бассейна с фонтаном были разбиты цветочные клумбы.

— Благодарю, хозяин! — поклонился Мухтар.

— Сакина! — крикнул Джавадбек. — Сакина!

— Иду, мой чалаби! Иду!

Из женской половины особняка вышла женщина средних лет, но уже почти совсем седая, и низко поклонилась хозяину.

— Это сын Фатимы, — сказал купец. — Он будет работать у нас. Накорми его.

Сакина окинула Мухтара взглядом.

— Как он вырос, совсем взрослый стал! — проговорила она басовитым голосом. — Тебе сколько теперь лет, наверное уже пятнадцать?

— Да на что тебе его годы, для работы кости нужны, а они у него крепкие, выдержат! — сострил хозяин. — А Али пора отправить на финиковую плантацию. Мальчик заменит его в доме.

Служанка поклонилась еще раз и жестом позвала Мухтара за собой во внутренний двор.

Вскоре послышался голос Джавадбека:

— Мухтар, выведи коня!

Мальчик бросился в конюшню выполнять приказание хозяина. Али помог ему вывести из стойла упрямого коня. Увидев хозяина, сытый конь весело заржал. Джавадбек потрепал его по жирной холке.

— Ну-ка, держи стремя, — обратился он к Мухтару. — Посмотрим, какой ты силач!

Мальчик вцепился в левое стремя и напряг все силы, боясь, как бы седло под тяжестью хозяина не съехало на бок.

Джавадбек ухватился за луку седла и с трудом перекинул через него ногу.

— Слава аллаху, сила у мальчишки есть, — удовлетворенно заметил он и, приняв из рук Али уздечку, скомандовал Мухтару: — Пошли.

Конь с всадником двинулся резвой рысью, а мальчик бежал рядом.

Этот день показался Мухтару необыкновенно долгим. Но вот наконец наступила ночь — первая ночь в чужом доме. Старая служанка Сакина постелила ему в проходной комнатушке между коридором и кухней.

— Тебе, сынок, придется рано вставать, — сказала она, уходя. — Засыпай скорей!

Но сон не шел к Мухтару. Он ворочался на своей жесткой постели, одолеваемый бесконечными мыслями о матери, о своих товарищах, о старой одинокой Ходидже. Мальчик заснул лишь под утро, но спать ему долго не пришлось. Сакина разбудила его:

— Вставай, сынок, уже восходит солнце. Надо идти за хлебом, принести воды.

— Умма! — спросонья воскликнул Мухтар и вскочил. Увидев чужую женщину, он растерянно и виновато произнес: — Я проспал. Простите, больше этого не будет… Я все сейчас сделаю…

«Бедняжка! Все тоскует о матери», — подумала Сакина и вздохнула:

— Ох, люди, люди! Погубили отца, потом мать, а теперь принялись за сына… — Она обняла мальчика. — Но ты не горюй, сынок, аллах все видит! Пойдем, я покажу тебе, где что лежит. Имей в виду, хозяйский сын Махмуд любит озорничать. Лучше с ним не связывайся, занимайся своим делом. А о еде не беспокойся: я о тебе позабочусь.

Солнце было в зените, когда Мухтар, закончив мелкие дела, стал подметать двор. К нему подошел сын Джавадбека — Махмуд. Мальчики не успели друг другу сказать и слова, как из раскрытого окна послышался грозный оклик хозяйки:

— Махмуд, иди-ка сюда!

Махмуд неохотно вернулся в дом. Оттуда донесся резкий женский голос:

— Тебе говорили — не сметь подходить к нему! Этот бродяга тебе не пара и ничему хорошему тебя не научит. Понял?

Мухтар пожалел, что у него есть уши. От обиды он выпустил метлу из рук.

В это время во двор спустилась служанка Набавия. Заметив мальчика, она крикнула:

— Что стоишь без дела! Иди на конюшню, собери навоз да отнеси его садовнику.

Мухтар отправился на конюшню и принялся за работу. Не успел он ее закончить, как раздался голос старшей жены Джавадбека:

— Мухтар, где ты там пропал! Сбегай к роднику за водой.

Первые дни работы в доме Джавадбека были особенно тяжелы для Мухтара. Уставал он здесь не меньше, чем в мастерской Саид Казима.

Три раза в день он наполнял водой объемистый глиняный сосуд. В остальное время бегал с отдельными поручениями на базар, таскал на реку белье, чистил ковры, колол дрова и мыл огромные казаны, в которых кипятили воду, приготовляли пищу и варили сладости. Мухтар молчаливо и безропотно исполнял все, что ему приказывали. И только ночью, когда удавалось наконец забиться в свой угол, он, с головой укрывшись одеялом, давал волю своему отчаянию и все думал о том, как бы избавиться от этой каторги.

Шла вторая неделя жизни Мухтара в доме Джавадбека. Набегавшись с утра по различным делам, Мухтар помогал садовнику подвязывать ветки розового кустарника. Острые шипы впивались в пальцы, раня их до крови, но бросить работу нельзя: садовник торопился привести сад в порядок — так наказал Джавадбек. У ворот послышался неторопливый стук молоточка. Мухтар побежал открывать. Каковы же были его удивление и радость, когда он увидел перед собой Шейх-Саида.

— Абу! — воскликнул он и прижался к старику.

Шейх-Саид поцеловал мальчика в лоб и сказал:

— Я пришел к тете Ходидже, чтобы повидать тебя. А ты, оказывается, теперь здесь. Как тебе живется, мой мальчик?

Мухтар грустно опустил голову.

— Я пришел проститься с тобой, — сказал старик. — Мне нужно сейчас покинуть Багдад. — Заметив, как тревожно встрепенулся Мухтар, старик успокаивающе потрепал его по плечу: — Через месяц я обязательно вернусь. Не унывай и будь терпелив! Жемчуг со дна моря добывают с великим трудом, а счастье добыть еще труднее, но я верю, ты добудешь его.

Прощаясь, Шейх-Саид протянул Мухтару небольшой сверток:

— Это тебе. Здесь рубашка, пара сандалий и несколько книжек… Так смотри же не падай духом. Мы с тобой скоро снова встретимся.

С тяжелым сердцем расстался Шейх-Саид со своим маленьким другом. А о Мухтаре и говорить нечего. У него будто все оборвалось внутри. С этого дня тоска еще больше овладела им. Мальчик таял на глазах, как свеча.

Добросердечная Сакина старалась хоть чем-нибудь скрасить горькую жизнь Мухтара — то даст ему лишний кусочек сахара, то украдкой от хозяйки покормит чем-нибудь вкусным. Но все это мало утешало мальчика. Он чахнул от тоски и непосильной работы.

Только в книгах, подаренных Шейх-Саидом, находил Мухтар краткие минуты забвения. Он читал их украдкой, таясь от хозяев, но и читать не было сил. Усталость валила с ног, смежала глаза.

Кончался месяц рамадана. В семье Джавадбека не очень строго блюли религиозные правила. Но во время рамадана — месяца великого поста — здесь, как и во всех мусульманских домах, жизнь начиналась только после захода солнца и длилась до его восхода: ели, пили, курили только ночью.

В одну из таких ночей Джавадбеку после жирной еды захотелось утолить жажду родниковой водой. В доме ее не оказалось.

— А откуда она возьмется, родниковая вода? — возразила на упрек Джавадбека его старшая жена. — Ты ведь сам отправил Али на плантацию, а этот мальчишка не любит работать, только свои книги почитывает.

Взбешенный Джавадбек спустился вниз. Мухтар крепко спал.

— Дрыхнешь, щенок! — заорал Джавадбек.

Ничего не понимая, сонный Мухтар поднялся с постели, и тут же его щеку обожгло от удара.

— За что? — вскричал он, закрывая лицо руками и дрожа всем телом.

Крик мальчика привел Джавадбека в еще большую ярость. Этот негодяй, вместо того чтобы упасть к его ногам, осмеливается еще спрашивать «За что?».

— Полюбуйтесь на этого бездельника, которого я даром пою и кормлю, — бушевал Джавадбек. — Посмотрите на этого неблагодарного щенка, который заставляет своего благодетеля мучиться от жажды.

Мухтар почувствовал, как все в нем закипает от обиды.

— Я не бездельник! — воскликнул он. — Я работаю с рассвета до поздней ночи. А со мной обращаются хуже, чем с собакой, будто я купленный раб…

У Джавадбека от ярости перехватило дыхание. Ему, перед которым всегда трепетали домашние и слуги, осмелился возражать какой-то оборванец, сын его батрака Хусейна.

— Разъелся! — завопил он на весь дом. — Забыл, что я из милости кормил твою нищенку-мать, забыл про отцовский долг.

— Я не забыл. Я отработаю долг и уйду от вас. Лучше умереть с голоду, чем есть ваш хлеб.

— Ну и уходи!.. Уходи сейчас, сию минуту! — закричал купец и в ярости пнул ногой жалкую подстилку, на которой спал Мухтар. Край подстилки отвернулся.

Джавадбек увидел спрятанную под ней книгу.

— Ах, вот почему тебе некогда принести хозяину воду? — Он нагнулся и схватил книгу.

— Не трогайте! — вскричал Мухтар и вне себя бросился к хозяину.

Громадный, жирный Джавадбек схватил своей тяжелой пятерней Мухтара за плечо и стал хлестать его книгой по лицу. Порванные листы разлетелись по комнате.

Мухтар вывернулся из рук хозяина и бросился к дверям. Он нечаянно опрокинул стоявший в углу глиняный кувшин, и тот покатился под ноги Джавадбеку.

— Будь ты проклят, кровожадный паук! — крикнул Мухтар, пронесся через двор, рванул щеколду калитки и выбежал на улицу.

Обычно пустынная в ночную пору улица встретила Мухтара многоголосым шумом. Толпа нищих, медленно двигаясь от дома к дому, громко пела песню, сопровождая ее игрой на рожках и ударами бубна. Время от времени песня прерывалась возгласами: «Вставайте, правоверные! Близок рассвет, звезды тускнеют!» или «Торопитесь вскипятить чай и согреть пищу до начала поста!»

Сидевшие на плоских крышах своих домов люди бросали нищим куски хлеба и медные монеты.

Джавадбек, весь горя от злобы, выскочил на улицу вслед за Мухтаром.

— Эй, поймайте этого мальчишку, он вор… поймайте, я вас вознагражу! — не своим голосом крикнул он, обращаясь к первым попавшимся ему на глаза прохожим. Те недоуменно оглядывались. Мухтара и след простыл.

Лишь на рассвете пришел Мухтар в дом Ходиджи. Он застал старушку за молитвой. Ходиджа обрадовалась приходу мальчика и ласково попеняла ему, что не выбрал до сих пор времени навестить ее.

Мухтар объяснил, что его никуда не пускали из дому, рассказал обо всем, что ему пришлось перетерпеть в доме Джавадбека.

— Пусть я умру, — заключил свой горький рассказ Мухтар, — но никогда моя нога не ступит больше в его дом.

— Не ходи, сердце мое! Не ходи, — ласково успокаивала его Ходиджа. — Правильно сделал, что ушел от этого злодея. Воистину — горек хлеб в доме богача. А я сама собиралась к тебе. Шейх-Саид вернулся в Багдад. От него приходил человек, он принес хорошие вести: инглизы открыли путь к святым местам. Шейх-Саид говорил о тебе с эмиром. С первым отправляющимся караваном он возьмет тебя с собой в Мекку.

— Вот это да! — радостно воскликнул Мухтар.

— Ты спасешься от проклятого Джавадбека и исполнишь обет отца — острижешь свою косичку. А о долге Джавадбеку сейчас не думай. Придет время — выплатишь…

— До единого пиастра верну ему. Чтобы не смел осквернять память отца и бедной уммы!

— Дай тебе бог, сынок! — поддержала его Ходиджа. — А пока приляг, отдохни часок.

— А если за мной придут? — с испугом спросил Мухтар.

— Не пущу во двор, скажу, что тебя здесь нет.

Мухтар забылся на несколько часов в тревожном сне и рано утром направился в караван-сарай в надежде встретить Шейх-Саида.

Выйдя на улицу Рашида, он столкнулся с глашатаем.

— О мусульмане! — восклицал тот громко. — Его величество король Великобритании, от всего сердца идя навстречу правоверным, взял под свою защиту паломничество в дом аллаха. Путь в Мекку и другие святые места отныне свободен. Паломников будут сопровождать войска его величества!..

Из боязни попасть на глаза Джавадбеку мальчик сделал большой крюк и всю дорогу, словно пугливый зверек, опасливо оглядывался по сторонам.

Невдалеке от проспекта Гази, вблизи центрального базара, Мухтар увидел целое шествие, во главе которого медленно двигался человек в белом длинном халате. На голове его красовалась феска, обернутая полоской зеленого шелка. Это был эмир, который должен был вести в Мекку караван паломников. Время от времени эмир, закатив глаза к небу и перебирая перламутровые четки, громко произносил имя аллаха и призывал правоверных посетить его дом, очиститься от грехов. Шедшая за эмиром плотная толпа мусульман восторженно кричала:

— Слава аллаху!.. Слава Магомету!

А эмир шел и, все более распаляясь в духовном экстазе, звонко, с воодушевлением пел:

В Мекке увидит счастье даже слепой старик, Заговорит свободно тот, кто от слов отвык, В Мекке Меджнун вернулся к мыслям своим о Лейли, В Мекке вернулась сила к павшему духом Али. Вот такова, о путник, Мекки святая власть! Если минуешь Мекку — в рай тебе не попасть.

— Да, здорово они его научили: видать, сам Мод сочинил для эмира эти слова! — послышался в толпе чей-то тихий голос. — Умно придумано, ничего не скажешь. В Мекке паломники обогатят казну шерифа, а в Багдаде народ успокоится… Хитра английская лиса!

Мухтар оглянулся на голос, но так и не смог разглядеть говорившего. Эмир шагал, распевая все громче.

Так дошли они до караван-сарая — сборного пункта паломников. У самых ворот Мухтар увидел Шейх-Саида.

— Абу!.. — крикнул Мухтар и бросился к старику.

— Хорошо, что ты разыскал меня, мой мальчик, — сказал Шейх-Саид. Подробно расспросив Мухтара о его жизни в доме Джавадбека, Шейх-Саид успокаивающе заметил: — Ну, теперь это все позади. Ты не отказался от своего решения идти в Мекку?

— Нет, абу, ведь это желание моего покойного отца! — отвечал Мухтар.

Через несколько минут Шейх-Саид представил мальчика эмиру.

— Вот тот самый маленький друг, о котором мы договорились вчера, — сказал Шейх-Саид, подводя Мухтара к эмиру.

Эмир осмотрел мальчика и, заметив его косичку, весело рассмеялся и произнес:

— Да, сейиди, ему обязательно надо поцеловать порог дома аллаха!

На лице Шейх-Саида появилась ироническая улыбка. Он сочувственно посмотрел на смутившегося Мухтара.

— Я знаю твою историю… — сказал доброжелательно эмир. — Скажи-ка, а работать ты любишь?

Шейх-Саид хотел было ответить за мальчика, но тот опередил его:

— Да, хадрат, люблю! Я буду делать все, что вы прикажете. Я стану самым послушным вашим слугой…

Эмир с Шейх-Саидом переглянулись.

— Хорошо, сын мой, я люблю таких послушных ребят. Я возьму тебя с собой… Приходи сюда в четверг к утренней молитве.

— Ну, теперь я спокоен, — сказал Шейх-Саид и, достав из кисета несколько золотых монет, протянул эмиру. — На эти деньги мальчик будет питаться, пока сам не заработает на хлеб. Ведь путь до Мекки не близок.

— Да, конечно, лишняя лира в пути не помешает, — ответил эмир, пряча деньги. — Будьте спокойны, мальчик будет мне родным сыном, я все сделаю для его счастья.

— Вот и хорошо, — сказал Шейх-Саид. — Пойдем, мальчик мой.

Мухтар горячо поблагодарил эмира и почтительно поцеловал его руку.

Шейх-Саид вернулся в свою худжру и пригласил мальчика к себе. Досыта накормив его и напоив, он заговорил по-отечески:

— Вот что, сынок! Ты едешь далеко, и кто знает, когда ты вернешься. В жизни всякое бывает. Ты уже не маленький и, думаю, сам сумеешь выбрать верный путь в жизни.

Мухтар, настороженно подняв голову, смотрел на Шейх-Саида.

— Может быть, мне не ехать?

— Нет, поезжай. Во-первых, избавишься от бека. Во-вторых, снимешь свою косичку и к тому же увидишь Мекку, новых людей, новые города.

Долго еще беседовали Шейх-Саид и Мухтар. А потом, трогательно простившись со стариком, мальчик поспешил домой, чтобы поделиться с Ходиджой своей радостью.

— Умма Ходиджа! Я еду… Еду… Еду в Мекку!

Дав мальчику отдышаться, Ходиджа засыпала его вопросами. Ей хотелось знать все подробно. Она была убеждена, что Мухтара ожидает что-то радостное, что там, в доме аллаха, он найдет наконец свое счастье.

НОВЫЕ ЗНАКОМСТВА

Англичане утверждали, что после их прихода Багдад стал свободным и счастливым городом. Но жизнь в нем по-прежнему была полна горя и нищеты. Как и при турках, на больших площадях, прислонившись к стене, сидели безработные с кирками, лопатами, веревками, в надежде, что кому-нибудь понадобятся их умение и сила. Дети, брошенные на произвол судьбы, сновали по базарам, просили милостыню, воровали на огородах, рылись в мусорных ямах. Многие женщины с грудными младенцами на руках, рыдая, молили прохожих о подаянии.

А рядом кипела другая жизнь. Индийские и арабские купцы спешили от одного базара к другому, на ходу покупали и перепродавали зерно, хлопок, шерсть, ткани. Крупные арабские дельцы уже успели сродниться с английскими компаниями и теперь продавали оптом десятки тысяч пудов зерна и фруктов.

Прибавилось дел и у Джавадбека. Они сулили ему немалую прибыль. Но среди хлопот купец не забывал о Мухтаре. Его служанка Набавил несколько раз появлялась у Ходиджи, изводила ее расспросами и угрожала от имени хозяина, что, если Мухтар не вернется по доброй воле, Джавадбек велит привести его силой.

Но на все расспросы Набавии Ходиджа со вздохом отвечала:

— Только одному аллаху известно, где он ночует.

Зная, что Джавадбек ищет Мухтара, Ходиджа не оставляла его у себя.

Мальчик нашел приют у старого Халила-баба — сторожа мастерской, где он когда-то работал. Домой он забегал тайком и мечтал о часе, когда покинет Багдад и избавится от преследований проклятого Джавадбека.

Наконец настал долгожданный день. Наутро, с рассветом, караван должен был тронуться в путь.

Накануне отъезда Мухтар пришел проститься с Хашимом-эфенди. Учитель сидел во дворе, окруженный книгами.

— О, Мухтар! — поднялся он навстречу мальчику. — Ну садись, рассказывай, как твои дела.

Мухтар сел у небольшой клумбы, и, рассказывая, любовался пчелами, которые, усердно работая хоботками, высасывали нектар из цветов.

— Когда же ты едешь? — спросил Хашим-эфенди.

— Завтра!

— Вот как! — Учитель помолчал несколько мгновений, потом, усмехаясь, сказал: — Ну что же, станешь «ходжа», все будут обращаться к тебе с почтением. К тому же увидишь чужие края, чужой народ. Это будет полезно для тебя. — Неожиданно он спросил: — А ты не забыл моих советов?

Мухтар встрепенулся:

— Нет, эфенди, я помню все.

— А ну-ка, повтори их.

— В беде не теряться; не просить милостыни; не воровать, а трудиться; на добро отвечать добром, злу не уступать! Как можно больше читать — книги укажут верную дорогу в жизни, — быстро отчеканил Мухтар.

Хашим-эфенди рассмеялся:

— Молодец.

Он встал, подошел к клумбе и, взяв полную пригоршню земли, протянул ее Мухтару:

— Вот, понюхай эту землю.

Мальчик недоуменно взглянул на Хашима-эфенди, не зная, то ли он шутит, то ли говорит всерьез.

— Что же стоишь? — спросил Хашим.

Мухтар нерешительно наклонил голову и понюхал землю. «Земля как земля…» — подумал он, но ничего не сказал.

— Вкусно пахнет?

Мухтар кивнул головой.

— Так вот, — сказал Хашим-эфенди. — Помни, Багдад — твоя родина, здесь, на этой земле, ты родился и рос, ты обязан ей всем своим существом. Где бы ты ни был и как бы сладко тебе ни жилось, всегда думай о своей родине, о своем народе, старайся служить ему умом и сердцем.

Мальчик, завороженный словами учителя, стоял неподвижно.

Хашим-эфенди громко крикнул:

— Мама, пойди-ка сюда! Твой любимец пришел проститься, завтра утром он покидает Багдад!

— Уже? — ахнула Зулейха.

— Да, сидна! — кивнул Мухтар. — Эмир велел с рассветом быть там, в караван-сарае.

Старушка бросилась обнимать Мухтара.

— Мальчик мой, — твердила она взволнованно, — аллах милостив к тебе, ты счастливей моего Хашима, твои руки дотронутся до черных камней Каабы.

Эфенди рассмеялся. Зулейха осуждающе посмотрела на сына и ушла в дом. Мухтару тоже не по душе пришелся смех эфенди, но он молчал.

Вскоре Зулейха вернулась и, протянув Мухтару золотую лиру, сказала:

— Прошу тебя, мальчик мой, будешь в доме аллаха, помолись за Хашима и за меня. А вот на эту монету купи ягненка и принеси его в жертву от нашей семьи…

Мухтар растерянно посмотрел на учителя, его взгляд говорил: «А если я потеряю ее? Как спастись мне тогда от греха?»

Хашим обнял мальчика и, взяв у матери монету, отдал ее Мухтару.

— Бери, исполни желание моей уммы… А мне пиши письма. Пиши обязательно. Я буду ждать их. Ну, добрый путь тебе.

Взволнованный Мухтар схватил руку учителя и, опустив голову, смущенно сказал:

— Муэллим! Спасибо вам за все. Вы заменяли мне отца. Я буду писать вам… — И он поцеловал руку учителя.

Простившись с Хашимом-эфенди и Зулейхой, Мухтар забежал и к своим старым товарищам. Не удалось ему только свидеться со своим самым близким другом — ювелиром Мехти, его не оказалось в мастерской. А дожидаться его было опасно: не ровен час, попадешься на глаза Джавадбеку.

Наступил вечер. Последний для Мухтара вечер в его родном Багдаде. Он сидел вдвоем со старой Ходиджей и слушал ее неторопливую речь.

— Мухтар, родной мой мальчик, — говорила она, — наконец-то настал день, о котором мечтали Хусейн и Фатима. Ты едешь в Мекку. Вот тут все, что просила передать тебе твоя мама, — Ходиджа достала из сундука узелок и развязала его. — Эти вещи она берегла для тебя. Вот ихрам и сандалии, которые ты наденешь только в Мекке, вот новый пояс и платок на голову, а вот и браслет, подаренный ей Шейх-Саидом. Продай его по дороге, чтобы у тебя были деньги.

Неожиданно раздался громкий стук в наружную дверь.

Мухтар побледнел: «Неужели от Джавадбека?» Он вскочил, чтобы спрятаться, но Ходиджа успокаивающе помахала ладонью — сиди, мол, — вышла во двор и окликнула:

— Кто там?

— Тетя Ходиджа, откройте, пожалуйста! Это я, Мехти!

— Ой, родимый мой Мехти! — нарочито громко воскликнула Ходиджа. — Сейчас открою.

Приход товарища очень обрадовал Мухтара.

— Я искал тебя по всему городу, — сказал Мехти. — Боялся, что ты уедешь, не повидавшись со мной… Мама просила, чтобы ты сегодня ночевал у нас.

— Дети мои, поговорите потом, — перебила Мехти Ходиджа. — Сейчас сядьте. — Сложив вещи и завязав их в узел, Ходиджа протянула его Мухтару со словами: — При свидетеле вручаю тебе все, что оставила твоя мать. Исполни ее последнюю волю, сын мой!

Слезы подступили к горлу Мухтара. Взяв узелок, мальчик поцеловал дрожащую руку женщины.

— Ну, а теперь ты должен распорядиться, — продолжала Ходиджа, — как поступить мне с вашими домашними вещами? Кому отдать ваш сардаб? Надеяться на меня, старуху, не стоит. Кто знает, что будет со мной завтра…

— За все, что у меня есть, не дадут и лиры, — сказал Мухтар серьезно, как взрослый. — Стоит ли об этом говорить! А в сардабе пусть живет Ахмед, у него ни крова, ни родных. Мехти найдет его и приведет сюда. Если я вернусь, мы будем жить вместе с Ахмедом.

Ходиджа наклонила голову в знак согласия.

— А к вам мы не пойдем, уже поздно, но и тебя я не отпущу. Последняя ночь. Кто знает, когда мы еще увидимся, — сказал Мухтар, взяв за руку друга.

После недолгих уговоров Мехти уступил, и вскоре друзья улеглись рядышком в постель, приготовленную добрыми руками Ходиджи. Но уснули они не скоро, о многом хотелось поговорить перед разлукой.

Ходиджа долго ворочалась в постели, прислушиваясь к разговору мальчиков, и наконец, не вытерпев, сказала:

— Хватит вам, дети мои, завтра надо подниматься чуть свет. Спите, милые, спите!

Мальчики умолкли, но долго еще не могли уснуть.

Едва забрезжил рассвет, ребята проснулись. Но Ходиджа встала раньше их. Она уже успела приготовить чай и сейчас сидела на коврике и тихо молилась за Мухтара.

— Поспали бы еще, — сказала она детям.

— Нет, тетя Ходиджа, пора, — ответил Мухтар.

Мальчики напились чаю, и Мухтар стал собираться в дорогу. В своей дорожной одежде он выглядел очень мужественно: голову его покрывал белый платок, который носят взрослые арабы, а поверх него был дважды обмотан черный крученый шерстяной жгут. Новую рубашку подпоясывал новый пояс.

Ходиджа, провожая мальчика, обняла его и прослезилась:

— Сынок мой, будь счастлив. Поцелуй порог дома аллаха, помолись за мать и за меня: твоя безгрешная молитва скорей дойдет до небес.

— Помолюсь, умма, обязательно помолюсь! — обещал Мухтар, ласково глядя на добрую старушку, а сам подумал с тоской: «Увижу ли я еще тебя, застану ли в живых, когда возвращусь сюда?»

Ходиджа проводила Мухтара и Мехти до ворот и долго глядела им вслед затуманенным слезами взором.

Друзья расстались на полпути к караван-сараю. Мехти боялся опоздать на работу.

В караван-сарае, откуда должны были пускаться в путь караваны паломников, царила суета: погонщики торопливо запрягали верблюдов, паломники громко молились, пели, читали коран, некоторые завтракали или укладывали свои вещи.

Все это радовало и восхищало Мухтара, только одно омрачало настроение: в конце каравана стояла большая группа верблюдов, навьюченных гробами.

Один из паломников объяснил мальчику, что шииты[6], исполняя обет, везут тела своих умерших родственников для погребения в Кербелу. В Кербеле покоится внук Мухаммеда Хусейн и другие святые шиитов, и они едут туда из самых отдаленных уголков Ирана, Ирака и Афганистана.

На улице у ворот караван-сарая стоял отряд кавалеристов-сипаев с лошадьми и мулами, на которых были навьючены пулеметы и различное военное снаряжение.

Эмир, увидев мальчика, воскликнул:

— Ого, да тебя и не узнать! Молодец! Мне нравится твой вид. Ты поедешь вон на том осле, — указал он на стоявшее в стороне животное. — Накорми его, напои и готовься в путь.

Мальчик подошел к ослу.

— Ах ты, бедняга длинноухий, — тихонько говорил Мухтар, поглаживая осла по гриве. — Что вздрагиваешь, видно, доставалось тебе от хозяев… Ну, не бойся, я не буду тебя обижать. Мы с тобой заживем хорошо, дружно.

Осел поводил длинными ушами, словно прислушивался к словам своего нового хозяина.

Шел уже пятый час утра, лучи солнца озарили небо Багдада. Эмир сидел на своем коне. Верблюды стояли навьюченные, на шурдуфах и тахте-реванах[7] сидели паломники. Впрочем, тахте-реванов было всего два. Владельцы караванов берут за них в пять-шесть раз дороже, чем за шурдуф, поэтому они доступны только очень состоятельным людям.

Мухтар, сидя на своем осле, с нетерпением ожидал, когда караван наконец тронется в путь.

Тысячи провожающих обступили паломников. Одни просили молиться за них в доме аллаха; иные вручали уезжающим деньги, чтобы те приобрели и зарезали в святых местах жертвенного барана. Из толпы, еле передвигая больные ноги, вышел старик и обратился к эмиру каравана:

— О ходжи, возьмите мои несчастные гроши, поставьте свечку и попросите владыку возвратить мне здоровье!

Эмир охотно принимал деньги и, набожно вздымая очи к небу, обещал:

— Помолюсь, брат мой, помолюсь…

Вдруг военный оркестр заиграл английский гимн. Эмир, натянув поводья своего копя, громко воскликнул:

— Братья мои! Пусть тот, к кому мы идем на поклонение, пошлет нам счастье в пути! Произнесем же имя аллаха!

Все поняли, что караван сейчас тронется, и торжественно прозвучало тысячеголосое восклицание:

— Бисмиллах!

Еще минута — и все пришло в движение. Сотни разукрашенных верблюдов, звеня колокольчиками, зашагали вдоль улицы, сопровождаемые пением паломников, барабанным боем, звуками камышовых и медных дудок.

Впереди ехал эмир на белом коне, держа в руке длинный бамбуковый жезл с треугольным зеленым флажком и серебряным наконечником, изображающим лунный серп. Мухтар на своем осле держался позади вожака каравана.

Процессия, оставляя за собой облако пыли, двигалась по левому берегу Тигра, держа путь на юг, к городу Кербела. Она прошла мимо дома английского губернатора, с балкона которого ее приветствовали высокие чины английской армии.

Последними шли верблюды, груженные гробами. Здесь царило молчание. Из плотно заколоченных и засмоленных гробов все же тянуло запахом разложения, поэтому лица людей, сопровождающих эту часть каравана, были обмотаны белыми платками.

Тысячная толпа оборванных и голодных людей с плачем и стонами следовала за караваном. Люди обступали его со всех сторон, забегали вперед. Худые, иссохшиеся от голода руки тянулись к паломникам, громкие вопли о милостыне оглашали воздух.

Караван вышел за городскую черту. По команде английского офицера конвой стал разгонять голодную толпу, оттесняя ее копьями и осыпая ударами плеток. Постепенно наступила тишина. Мелодично позванивая колокольчиками, караван мерно продвигался вперед, к пустыне. Покачиваясь в такт движениям своего коня, эмир затянул духовную песню.

Время уже близилось к полудню. Солнце палило все жарче и жарче. Животные тяжело дышали, медленно и лениво переступая мохнатыми ногами.

Эмир воспаленными от зноя глазами все чаще поглядывал на небо, боясь пропустить время намаза. Большим шелковым платком он то и дело обтирал струившийся по лицу пот и продолжал петь. Не петь он не мог: надо было поддерживать бодрость и укреплять дух следовавших за ним паломников. Такова его обязанность.

От Багдада до Кербелы можно было проехать по железной дороге, что намного сократило бы и облегчило путь. Но грешно, отправляясь в Мекку, в дом аллаха, сразу же сесть на машину, выдуманную людьми, которые «продали» душу дьяволу. Надо показать аллаху, с какими муками и трудностями его правоверные идут к нему на поклонение. Чем длиннее и тяжелее путь, тем легче очиститься от грехов, тем скорее заслужишь любовь и милость неба.

Шел третий час дня. Мухтар сонно покачивался на своем осле. Его мучила жажда, но он не пил: воды было мало, ее приходилось экономить. Эмир строго наказал беречь воду: поднимется самум, надолго задержит караван, а в пустыне нет ничего, кроме горячего песка и раскаленного воздуха.

Задремавший от мерного движения и зноя Мухтар приоткрыл глаза.

О чудо! Он увидел впереди озеро. Нет, это даже не озеро, а бескрайнее море… Плывут корабли. Колышутся огромные белые паруса; ветер доносит звон тысячи колокольчиков, подвешенных к мачтам, слышится чудесная песня… Мухтар заторопил осла — скорей туда, к морю… Купаться, нырять, плавать! Но через минуту вода исчезла, будто ушла в горячие пески… Мальчик чуть не заплакал от обиды.

— Куда же исчезло море? — с недоумением спросил Мухтар.

Эмир рассмеялся. Он понял, что мальчик обманут аравийским миражем.

— Сын мой, не одного тебя обмануло чудо пустыни! — сказал эмир.

Он повернулся к богатому купцу, который ехал рядом с ним, и рассказал забавный случай. Два года назад, во время войны турок с англичанами, командиру одного из подразделений английских войск показалось, что турки наступают несколькими колоннами прямо на его позицию. Он приказал контратаковать противника. Англичане ринулись на турок, но те точно растворились в воздухе.

Рассказ эмира на короткое время развлек паломников, а с ними и Мухтара.

Наступила ночь. Над пустыней замерцали тысячи звезд. Караван остановился на ночлег. Уставшие, изнуренные люди совершили намаз и расположились на отдых. Мухтар съел несколько фиников, припасенных ему на дорогу заботливой Ходиджей, и улегся на теплый песок. Осла, чтобы тот не ушел, он привязал уздечкой к ноге. В полусне мальчик слышал, как мерно жевали мякину верблюды, храпели спящие паломники. Бодрствовал только военный патруль, охранявший караван.

Ночь медленно уходила. Серебряный свет утра забрезжил на горизонте.

— Вставай, мальчик, пора! — услышал сквозь сон Мухтар.

С трудом раскрыв отяжелевшие веки и увидев перед собой эмира, мальчик быстро вскочил на ноги и тут же упал. Он совсем забыл об уздечке, привязанной к ноге. Это развеселило Мухтара. Освободив ногу, мальчик похлопал осла по шее и громко сказал:

— Ну вот мы с тобой и отдохнули.

Вокруг перекликались погонщики каравана, поднимая упирающихся верблюдов. Суетились, помогая друг другу, паломники.

Безбрежные пески начали розоветь. Эмир поднялся и затянул песню:

Спешите скорей на верблюдов сесть! Большая на долю выпала честь — Прикоснуться к гробу пророка. Нам дух Мухаммеда поможет в делах… Вставайте скорей, мусульмане! Аллах Нам счастье пошлет на дорогу.

Все ярче и золотистей становились пески, а голос эмира звучал все громче. Он пел о нечистой силе, о дьяволах, якобы водящихся в пустынях, он просил аллаха о спасении каравана от грабителей, болезней и дорожных бедствий.

Караван шел целый день безостановочно. Солнце пекло, жара становилась нестерпимой, верблюды двигались с трудом. Но эмир не хотел задерживаться в пути. К вечеру, когда солнце уже прощалось с пустыней, вдали показался наконец зеленый оазис Кербелы. Блестели пруды, темнели пальмовые рощи. После огненного дыхания пустыни паломникам казалось, что они приближаются к воротам рая.

Не успел караван приблизиться к черте города, как навстречу ему устремились многочисленные нищие.

Опасаясь божьего гнева, паломники вначале не скупились на подаяние. Но по мере приближения к городу число нищих возрастало. И тогда паломники стали отделываться сочувственными восклицаниями:

— Рады бы помочь вам, но путь наш далек. Пусть аллах пошлет вам милость!

У шлагбаума караван был остановлен местным полицейским постом. Эмир вручил начальнику поста соответствующую мзду, и паломники беспрепятственно вошли в город.

Вокруг верблюдов, нагруженных гробами, немедленно начался оживленный торг. Сотни горожан окружили прибывших. Отталкивая и перебивая друг друга, они громко предлагали:

— Продам участок земли на три могилы!

— Дешево похороню покойника на своем дворе!

Время было уже позднее, но торг за место для погребения покойников все продолжался. Состоятельным паломникам удалось за солидные деньги купить у жителей города отдельные участки земли и избавиться от смердящих гробов. Остальным пришлось довольствоваться местом на общем кладбище шиитов, за городом, что стоило значительно дешевле.

Проведя ночь у гробницы пророка Хусейна, эмир с утренней зарей опять поднял паломников в путь.

На четвертые сутки караван пересек пустыню и прибыл в Самав — небольшой оживленный городок на берегу реки Евфрат.

Остановились близ обширной пальмовой рощи, возле мечети. Эмир первый соскочил с коня. За пим из деревянных ящиков, навьюченных на верблюдов, высыпали дети с длинными косичками на макушках, вылезли мужчины и женщины.

Усталый и разбитый, сошел со своего осла и Мухтар. Паломники тотчас же стали совершать омовение для вечерней молитвы.

Помолившись, они принялись готовить себе ужин. Об эмире обязан был заботиться Мухтар. Он задал корма коню, натаскал воды, разжег костер и подождал, когда эмир усядется за вечернюю трапезу. Теперь в его услугах больше не нуждались, и можно было отдохнуть. Шатаясь от усталости, Мухтар добрел до кустов шиповника, свалился на землю и уснул мертвым сном.

Его разбудили шум и крики. Мухтар долго не мог понять, в чем дело. В первый миг он решил, что на караван напали бедуины, потом подумал, что он, может быть, натворил что-нибудь недоброе, за что его хотят наказать. В испуге он вскочил на ноги и широко раскрытыми глазами растерянно смотрел на обступивших его людей, тщетно пытаясь догадаться, что же все-таки случилось.

А случилось вот что. Эмир, поужинав, вспомнил о мальчике и стал его звать, но ответа не было. Встревоженный, он отправился на поиски. Он переходил от одной группы паломников к другой и у всех спрашивал, не видели ли они мальчика, который ехал на осле. Те равнодушно отвечали, что не видели. Это еще больше встревожило эмира.

Паломники нехотя поднялись с мест и разбрелись по сторонам в поисках пропавшего мальчика.

— Нашел!.. Нашел!.. — закричал вдруг один из паломников.

Все бросились к Мухтару.

— Сын мой, прости меня, — обратился к нему эмир, — я занялся делами и не позаботился о тебе. — И, подняв обе руки к небу, воскликнул: — О великий из великих, прости и помилуй! Осчастливь путь нашего каравана. Благослови нас, грешников!

Вслед за эмиром воздели руки к небу и все остальные.

— Пойдем, сынок, ко мне. Я сам тебя накормлю, — сказал эмир и укоризненно бросил в сторону паломников: — Вы едете замаливать грехи, а сами грешите в пути. Неужели ни у кого из вас не явилась мысль накормить этого сироту? Ведь у него нет ни денег, ни хлеба.

Паломники, чтобы умилостивить аллаха, бросились угощать мальчика. Перед Мухтаром, как по волшебству, появились сыр, сушеное молоко «курут», финики, вяленая баранина и много всякой всячины. Мальчик глядел на все это и никак не мог понять, почему за все дни пути ни один из этих «добрых» людей не позаботился о нем, не дал даже горсти фиников. А сейчас вдруг до того расщедрились, что даже стали совать ему деньги. Мухтар заметил, что эмиру это понравилось.

— Сын мой, — сказал он мальчику, когда они остались наедине, — дай-ка мне эти твои капиталы, я их припрячу. Нам далеко ехать, а расходов будет много.

Мухтар доверчиво протянул эмиру монеты, и тот заботливо опустил их в свой кисет.

Прошла еще одна ночь.

Большая часть паломников, похоронив в Кербеле родственников, вернулась обратно, другие уехали для поклонения святым в город Неджеф. Осталось только человек сто, которые горели желанием во что бы то ни стало добраться до Мекки и вернуться домой с почетным званием «ходя; и»!

Эмир был доволен этим: меньше людей — меньше хлопот. Путь в Басру они будут продолжать по железной дороге. А караван верблюдов с товарами, приобретенными в Самаве, двинется обратно в Багдад под тем же надежным английским конвоем, что прибыл с ними сюда.

Поезд, следовавший из Багдада в Басру, пришел в Самав в полдень. Не успели пассажиры выйти из маленьких вагонов, как толпа паломников с шумом и криком бросилась к вагонам, торопясь занять места поудобнее. Некоторые взгромоздились на крыши, так им больше нравилось.

Мухтару не доводилось еще путешествовать по железной дороге. Он сидел у окна и, не отрываясь, с восторгом глядел, как быстро мелькают перед ним телеграфные столбы, маленькие села, зеленые сады, болота с зарослями камышей. На станциях он вместе с другими пассажирами выходил, чтобы полюбоваться базарами, станционными домиками, обнесенными колючей проволокой.

Поезд шел медленно. Дорога была новая, и машинист вел состав с особой осторожностью. Только на вторые сутки поезд прибыл в Басру. Мальчик из окна вагона увидел широкую гладь реки Шатт-эль-Араб и радостно закричал:

— Басра!.. Басра!..

У ЧЕРНЫХ КАМНЕЙ КААБЫ

Басра — Венеция Востока. Тысячу триста лет стоит она на земле, и чем больше стареет, тем сказочней выглядят ее улицы, площади и многочисленные каналы.

О, как мечтал Мухтар о Басре! Сколько слышал он сказок о ней!

И вот сейчас, когда он наконец достиг города своей мечты, он не может покинуть вагона. Эмир ушел, оставив его с вещами, а паломникам не до мальчика. Они стремились выбраться из маленьких, душных вагонов и создали у дверей невообразимую толчею. Некоторые бросали вещи через окна и сами прыгали из них. Только женщины, сохраняя рабскую покорность, спокойно ждали, пока освободится проход.

Мухтар грустно смотрел на двери и окна: он должен ждать хозяина.

Наконец показался эмир. Мухтар перекинул через плечо два тяжелых хурджума, взял в левую руку медный чайник, и они вышли на перрон. Мальчик с любопытством оглядывался вокруг, но эмир перехватил его взгляды и строго предупредил:

— Мне нужно уйти по делам. А ты присматривай за вещами. Да гляди в оба, а то видишь, что делается вокруг. — Он показал на нищих, облепивших паломников.

Эмир пошел узнавать, когда отправляется пароход на Джидду.

Представительство пароходной компании находилось в центре города, там, где кончается канал Ашер. Здесь белели здания правительственных учреждений, банков, иностранных торговых контор, пестрели вывески ресторанов и магазинов. Эмиру пришлось долго дожидаться уполномоченного пароходной компании.

А паломники ждали эмира. Прошел час, два, три… Старики уже стали волноваться: такая задержка не к добру!

Наконец эмир возвратился. Он был угрюм и озабочен.

— Прямого рейса Басра — Джидда нет, — произнес он тоскливым голосом. — Предлагают ехать через Карачи.

— Зачем нам Карачи? Что мы там забыли? — зашумели паломники. — Надо дать телеграмму генералу Моду! Пусть не обманывают людей!

— Не волнуйтесь, мусульмане, все в руках аллаха! — успокаивал их эмир. — Багдад нам сейчас не поможет. Я знаю только одно средство, способное размягчить сердце даже самого жестокого чиновника, это — деньги!

Все рассмеялись.

— Не смейтесь, я не шучу, — сказал эмир.

— Как вы думаете, эмир, откуда у нас столько денег, чтобы всюду делать подарки? — возмущенно возразил низенький старик с крашеной бородой. — Ведь ключ от султанской казны не в наших руках!

— А как вы думали?! Путешествие в Мекку — это не прогулка по Эль-Рашиду! — возразил эмир. — Нам на каждом шагу придется развязывать свои кошельки. Деньги нам дал аллах, и мы должны тратить их, если решили посетить его дом!

Против его доводов трудно было возражать.

— Лучше бы нам пока пробраться ближе к порту. Там мы найдем укромный тенистый уголок, и всем будет хорошо. А затем и дела сладим.

От вокзала до порта можно добраться двумя путями: по каналу на лодках или на колясках. Эмир предложил ехать по каналу.

Паломники согласились.

Вскоре десятки длинных и узких балеми[8] засновали по каналу. Мухтар глядел на все окружающее как зачарованный. Стройными зелеными рядами высились вдоль берегов канала пальмы, образуя сплошные зеленые туннели, увитые зеленью дома сверкали в лучах солнца цветными стеклами. Лучи, прокрадываясь сквозь широкие листья бананов, играли на воде, создавая причудливое зрелище. «Басра красивей, чем Багдад», — подумал Мухтар.

Неожиданно вода в канале начала подниматься. Прилив ускорил движение лодок, и вскоре Мухтар увидел порт Басры, где стояли огромные океанские и морские пароходы и множество барж. В разные стороны мчались катера под английскими флагами. Сотни белоснежных чаек, тоскливо перекликаясь, Стремительно падали в воду, снова взмывали в воздух, садились на мачты кораблей, на пальмовые листья, на крыши плавучих лавчонок.

Подошли к берегу. Паломники по узким сходням стали осторожно спускаться на землю, оглашая воздух молитвенными песнопениями. Навстречу им двигался многолюдный поток горожан. Они обнимали стариков и целовали им руки, просили помолиться за них в доме аллаха.

— Разместимся вот здесь, возле этой кофейни, под пальмами, — распорядился эмир.

Облюбованное эмиром место всем пришлось по душе. Понравилось оно и Мухтару, его радовала близость воды.

Выпив пару чашечек кофе, эмир отправился хлопотать об отъезде.

Жара становилась нестерпимой. Горячий, накаленный воздух дрожал. Не спасали ни близость воды, ни зеленые шатры пальм. Люди обмахивались циновками и с надеждой глядели туда, где вздымались в небо черные дымы кораблей. Все с нетерпением ждали эмира. Ждал его и Мухтар.

Но эмир опять вернулся ни с чем. Широко размахивая руками, он возмущенно говорил:

— Нет постоянного рейса Басра — Джидда, нам не миновать Карачи.

— Ну что же, мы согласны. Пусть продадут билеты, — сказал старик с крашеной бородой.

Эмир долгим и молчаливым взглядом посмотрел на него. Потом раздраженно сказал:

— Легко говорить «пусть продадут билеты», сидя здесь, под тенью пальм. А вы попробуйте поговорить об этом вон в том белом доме.

— Ну что же, пойду и поговорю! — вскипел старик.

— Идите, но пеняйте на себя, если нам совсем откажут. Но одни мы сидим здесь. Несколько сот человек ждут парохода.

Паломники угомонили горячего старика. А эмир, наклонясь к купцу, сказал ему достаточно громко, чтобы услышали все:

— Я добился парохода до Карачи. Но мы должны отблагодарить начальника, его устраивает сто золотых лир, и чем быстрее, тем лучше…

Богач понимающе улыбнулся, вытащил из кармана шелковый платок и бросил в него три золотых монеты.

— Абдул-Хак, — сказал он, обращаясь к сидящему рядом паломнику, — ну-ка, брось сюда пару лир и передай соседу.

Шелковый платок купца быстро пошел по кругу. Эмир, полузакрыв, точно в молитве, глаза, прислушивался к звону монет и, размышляя о том, что начальнику все-таки придется отдать лир пятьдесят, сокрушался о человеческой жадности.

Его благочестивые размышления прервал Мухтар. Много дней в пути мечтал он о той минуте, когда сможет погрузиться в прохладные воды моря или реки. Ведь у себя, в Багдаде, он ни на день не разлучался с Тигром. И вот сейчас река была рядом. Мальчик приблизился к эмиру и робко произнес:

— Сейиди эмир, разрешите мне выкупаться?

— Как? Купаться? А вещи кто будет караулить? Ведь я сейчас должен опять уйти по делам.

Мухтар чуть не заплакал от огорчения.

Сидевший рядом с эмиром рыжебородый старик, взглянув на мальчика, разжалобился:

— Ходжа-эмир, я присмотрю за вещами, пусть мальчуган искупается.

— Ладно, иди, — смягчился эмир. — Только не надолго.

— Слушаю, сейиди! — радостно воскликнул Мухтар и помчался к реке.

Зеленые волны с тихим рокотом то набегали на берег, то откатывались от него. Вдали река, казалось, сливалась с небом. Еще секунда — и Мухтар, сбросив с себя одежду, очутился в воде. Он нырял с широко открытыми глазами, кувыркался, широкими взмахами рук рассекал набегавшие волны, испытывая величайшее наслаждение.

На берегу было много людей. Некоторые из них, главным образом иностранцы, развлекались тем, что бросали купающимся ребятам мелкие монеты. С шумом и визгом, стараясь опередить друг друга, устремлялись они за добычей. Тот, кому удавалось на лету поймать монету, становился ее обладателем.

— Бросьте, сейиди, я поймаю! — крикнул Мухтар стоявшим на берегу.

— На, лови! — раздалось в ответ, и на солнце блеснуло серебро.

Мухтар рванулся вперед и быстро, словно чайка, схватил добычу.

— Браво! Браво! — раздались голоса.

Высокому белобрысому американцу понравилась ловкость мальчика. Он порылся в карманах брюк, вынул маленькую золотую монету и весело крикнул:

— Хэлло, бой!.. Лови, лира!

— Лира!.. Лира!.. — восторженно закричали мальчишки.

Американец изловчился и резким, широким взмахом руки бросил монету. Она взвилась высоко в небо, залучилась золотым шаром и камнем полетела вниз. Мухтар стремительным рывком кинулся за ней. Не дав монете опуститься в воду, он схватил ее на лету, но в это время один из ребят, желая завладеть добычей, бросился ему наперерез. Завязалась борьба. Мухтар ловко увертывался от соперника, время от времени нанося ему удары то ногами, то головой.

На берегу разгорелись страсти.

— Кто держит со мной пари?! — крикнул чернобородый араб.

— Я! — откликнулся владелец монеты. — Даю пять лир за мальчишку с косичкой!

— А я за противника! — ответил чернобородый.

Они стали подбадривать дерущихся.

Мухтар сопротивлялся отчаянно и упорно. Боясь, как бы в пылу драки не выронить зажатую в кулаке монету, он сунул ее за щеку и, изловчившись, изо всей силы ударил головой в грудь противника. Тот захлебнулся и перестал сопротивляться. Он явно ослабел и не в силах был держаться на воде.

Поняв, что парень Может утонуть, Мухтар, мгновенно забыв обиду, схватил его за волосы, резким движением потянул к себе и что было силы крикнул:

— Помогите, он тонет!

На помощь бросились лодочники.

— Геда! Молодец, парень, молодец! — приветствовали Мухтара с берега. — Ты настоящий сын араба!

Американец, бросивший монету и выигравший пари, подошел к Мухтару и похлопал его по плечу:

— А где твоя лира?

Вынув ее изо рта, Мухтар с улыбкой показал монету. Но тут его глаза встретились со свирепым взглядом эмира.

— Разве ты для этого приехал сюда? — проговорил он раздраженно и больно схватил Мухтара за ухо.

Мальчик виновато посмотрел на эмира и протянул ему зажатую в руке золотую монету. Он хотел объясниться, но эмир резко оборвал его:

— Замолчи, все видел сам! Ты, наверно, хочешь, чтобы я вернул тебя обратно в Багдад?

Мухтар побледнел. Но эмир, взглянув на монету, протянутую Мухтаром, сразу успокоился.

— Поди сядь около вещей и больше никуда не отлучайся.

С этими словами он ушел.

Вернувшись к вещам, Мухтар улегся на мягкой, теплой земле и вытянул ноги. Только теперь он почувствовал усталость…

Эмир пришел поздно, когда совсем стемнело. Паломники бросились к нему с расспросами. Но он не был расположен вдаваться в объяснения. Отвечал резко, с наигранным возмущением:

— Вы себе не представляете, как эти бесцеремонные господа со мной разговаривали! Говорят, идите через пустыню. Но я своего добьюсь. Отдыхайте спокойно.

С рассветом эмир снова направился в белый дом, где находились портовые чиновники, и вскоре вернулся улыбающийся, радостный.

— Собирайте вещи, все в порядке! — произнес он с торжеством. — Едем через Индию. Нас повезет «Индустан».

Паломники засуетились, стали поспешно укладывать вещи. Вскоре началась посадка. Крики, сигнальные свистки, шум портовых машин сливались в нестройный непрерывный гул. Поток пассажиров не прекращался, хотя на борту «Индустана», казалось, уже не было ни пяди свободного места. Некоторые пассажиры пытались пристроиться даже в спасательных шлюпках, но матросы их оттуда выдворяли.

Пароход еще долго стоял на якоре. Шла погрузка. Наконец раздался последний гудок, заработал винт за кормой, забурлила вода. «Индустан» под британским флагом отчалил от берега Басры, осторожно обогнул стоявшие на рейде торговые суда и медленно прошел мимо маяка, держа курс в просторы Халидж-эль-Фарса — Персидского залива.

Мухтар долго смотрел на удаляющиеся берега Басры. Город становился все меньше и меньше. Зеленые пальмы, дома, корабли на рейде постепенно скрывались из глаз, точно таяли в голубой дымке. Мухтар глубоко задумался, вспомнил о матери, о багдадских друзьях и, как это часто с ним бывало в минуты одиночества, запел какую-то грустную песню, слова которой сами складывались в его уме. Он пел, забыв обо всем вокруг, не замечая, как умолкли паломники, прислушиваясь к печальной, щемящей сердце мелодии. А потом умолк так же внезапно, как и запел.

Мечтательное раздумье мальчика нарушил матрос. Он тронул его за руку и сказал:

— Пойдем со мной. С тобой хочет поговорить наш начальник.

Мухтар от неожиданности вздрогнул и испуганно оглянулся, но, встретясь с ободряющими взглядами паломников и посмотрев в открытое улыбающееся лицо матроса, понял, что ему не грозит опасность.

Они поднялись на капитанский мостик, где стоял высокий статный офицер. Мухтар сложил руки ладонями вместе, как это делали в Багдаде индийцы, и поднял их к склоненной голове.

— Здравствуй, дружок, — приветливо ответил на его поклон офицер. — Ты хорошо пел, очень хорошо, и мне захотелось познакомиться с тобой поближе. Ты едешь к нам, в Индию, или в Мекку?

— В Индии у меня никого нет. Я еду в Мекку! — ответил тихо Мухтар.

— С кем же ты едешь?

— С эмиром, он мой хозяин.

— А зачем ты едешь в Мекку?

— Молиться. Я должен выполнить обет моего покойного отца. Там я сбрею свою косичку, буду молиться аллаху, просить у него счастья.

— Чтобы мечтать о счастье, нужно познать много горя, — задумчиво произнес моряк. — А какое горе успел увидеть ты, ребенок?

Это было скорее не вопросом, а размышлением вслух. Но что-то было в голосе моряка такое, что заставило сердце Мухтара дрогнуть, и ему захотелось вдруг рассказать все, что накопилось на душе.

И, точно угадав его мысли, моряк произнес:

— Расскажи мне, мальчик, о себе.

Моряк пристально следил за курсом корабля, что не мешало ему, однако, внимательно слушать взволнованный рассказ Мухтара. Он сам не знал, почему судьба этого мальчика так его заинтересовала. То ли было в ней много общего с судьбой его маленьких соотечественников на его родине — Индии, то ли вспомнилось собственное детство.

— Ты умеешь читать? — спросил он Мухтара.

— Умею.

— Это хорошо. Книга — бог жизни. Она укажет путь к тропе твоего счастья. Видишь этот руль? Тем, что я им управляю, я обязан книгам.

Было уже поздно, смеркалось. На мачтах и вдоль бортов «Индустана» зажглись огни, вспыхнул свет в каютах.

— Иди к своим вещам, мальчик, — ласково сказал моряк, — а то твой эмир будет тебя искать. И запомни — мое имя Ахмед Нури-Аср. А как тебя зовут?

— Мухтар!

— Ну вот мы и познакомились, — произнес он с улыбкой.

Вернувшись на свое место, Мухтар долго думал про этого доброго моряка-индийца, которого зовут Нури-Аср. Это имя он крепко запомнил. Они беседовали еще не раз.

А между тем корабль, бороздя воды Персидского залива, стремился вперед, к берегам Карачи.

Воздух был насыщен жирными испарениями, гонимыми ветром от нефтяных промыслов, расположенных невдалеке от берегов Ирана. Неожиданно ветер усилился. Он налетал порывами, будто желая сломить чье-то сопротивление. Казалось, тысячи кнутов со свистом разрезали воздух. Волны становились все больше и больше, их тихий рокот переходил в грозный гул, и вот уже гигантская водяная лава, пенясь и шумя, накатывалась на корабль.

Пассажирами овладел страх. Несколько сот пар глаз умоляюще глядели в небо, прося милости у аллаха. Но там, на небе, казалось, властвовали бесы, готовые смести в море всех, кто был на корабле.

В СИРОТСКОМ ДОМЕ ВАТИКАНА

Шли шестые сутки плавания. Длительное путешествие изрядно утомило паломников, но Мухтар не переставал наслаждаться зрелищем моря, свежим ветерком, таким ласковым и бодрящим.

Оставив за собой Персидский залив и Аравийское море, «Индустан» все ближе и ближе подходил к цели и наконец вошел в «ворота», соединяющие Аравийское море с Карачинским заливом.

На пристани корабль ждали бесчисленные носильщики, полицейские и таможенные чиновники. Здесь же толпились встречающие. Паломники так бурно выражали свою радость по поводу благополучного прибытия, что матросы, работавшие на палубе, с трудом разбирали приказания боцмана.

Мухтара окликнул эмир.

— Никуда не уходи и следи за вещами, — приказал он. — Я должен отправиться по делам.

Мухтар кивнул головой и уселся на большом тюке. Отсюда была хорошо видна пристань, запруженная пестрой толпой. Полицейские в коротких штанах и пробковых шлемах грубо отгоняли нищих, осаждавших одетых в белые европейские платья господ. Грузчики, согнувшись под тяжестью тюков, длинной вереницей пробегали с парохода на пристань.

Вдруг чья-то тяжелая рука легла Мухтару на плечо. Мальчик оглянулся; позади него стоял Нури-Аср с маленьким чемоданом в руке.

— Ну, друг, хочешь пойти со мной в город?

Увидев моряка, Мухтар радостно улыбнулся, но улыбка его тут же погасла.

— Я не могу отлучиться, — грустно ответил мальчик и показал на вещи.

— Жаль, — сказал Нури-Аср. — Мы с тобой, вероятно, никогда не увидимся; в Мекку пойдет другой корабль, а этот вернется обратно. А вас здесь, пожалуй, еще долго продержат. Ну, прощай!.. — и он протянул Мухтару руку.

Мухтар растерялся и недоуменно смотрел на Нури-Асра. Он еще никогда и ни с кем не прощался за руку.

— Ну, дай же мне руку, простись со мной, — рассмеялся Нури-Аср.

Мальчик неуверенно протянул ему руку.

— На всякий случай запомни: если я буду тебе нужен, спроси здесь, на этой пристани, саиба Мирзу — его знает любой грузчик — и скажи ему, что ты мой знакомый. Он покажет тебе, где я живу. Хорошо? — И, крепко полгав Мухтару руку, Нури-Аср расстался с ним.

Нури-Аср оказался прав: паломникам удалось покинуть Карачи только на третьи сутки. За это время Мухтар успел не только осмотреть город, но и завести знакомство с некоторыми портовыми грузчиками.

Корабль, везший паломников в Аравию, принадлежал пароходной компании «Кхедивил-маил-Шихимир и Гра-винд-Доск». Это был комфортабельный трехъярусный пароход, блестевший эмалью и бронзой и носивший громкое название «Британия». Капитан и три его помощника были англичанами, весь остальной персонал состоял из индийцев. В каютах первого класса ехали только англичане и несколько богатых индийцев.

Подняв британский флаг, судно вышло в далекое плавание.

Но паломникам не посчастливилось. Как только корабль вошел в воды Индийского океана, поднялся ветер, и началась сильная качка. Непривычные к капризам морской погоды пассажиры перепугались, принялись стонать, плакать и молить аллаха, чтобы он сменил гнев на милость и успокоил ярость разбушевавшейся стихии.

Некоторые из паломников написали на клочке бумаги молитву из корана и бросили ее в море в надежде умилостивить аллаха.

Заметив это, какой-то молодой индиец громко рассмеялся:

— Вот глупцы! Шторм хотят утихомирить молитвой.

Мухтар не понял слов иноверца. Но по его смеху и выражению лица понял, что тот смеется над мусульманами. Он обернулся и зло посмотрел на незнакомца. Тот заметил взгляд Мухтара и вдруг, наклонившись к нему, сказал по-арабски:

— Что, неправда? Сам знаешь, что все это ерунда!

Мухтар сначала опешил от неожиданности, но потом отвернулся в сторону, не желая разговаривать с неверным.

Индиец еще сильнее рассмеялся:

— Вот ты какой! Молодец, ты мне нравишься, люблю таких ребят.

Мухтар зло сдвинул брови и отодвинулся от индийца.

— Едешь в Мекку, а злишься. Это грешно!

Мухтар был уязвлен.

— Я не злюсь. Я просто так.

— С отцом едешь?

— Один!

— Один? — удивился индиец.

— Не совсем, с эмиром.

— Школьник?

— Нет!

— Плохо.

— Что поделаешь, учиться в школе — это не в Тигре купаться, за учение платить надо.

Индиец внимательно посмотрел на мальчика и неожиданно спросил:

— Хочешь, я поговорю со своей госпожой, она учительница и очень добрая женщина, она будет учить тебя в своем приюте.

— Как же она меня будет учить, когда я не могу заработать даже на хлеб?

— А зачем тебе зарабатывать? Тебя будут бесплатно учить, кормить и одевать.

«Что он, издевается надо мной?» — подумал Мухтар и, показывая всем своим видом, что ему не до шуток, повернулся к собеседнику спиной.

Индиец ушел.

Буря утихла только на вторые сутки, когда корабль вошел в Аравийский залив и взял курс на Аден.

Все отчетливее и яснее становились берега Адена, черные, скалистые, с крутыми обрывами, они напоминали крепостные стены. За скалами белели особняки и зеленели пальмовые рощи.

Не успела «Британия» войти в порт и бросить якорь, как вокруг нее зашумел плавучий базар с цветными палатками.

Большой катер, пыхтя и шумя, подошел к судну. Он волочил на буксире баржу с полуголыми арабами, среди которых было много ровесников Мухтара. Как только баржа пришвартовалась к пароходу, сидевшие на ней люди ринулись на палубу с такой стремительностью, словно хотели взять «Британию» приступом. Это были грузчики. Они спешили занять выгодные места, где работа наименее трудна.

Несколько стариков и мальчишек полезли в трюм, а остальные ухватились за канаты и стали плотнее подтягивать баржу к борту.

Неожиданно откуда-то появился староста — высокий, в чистых коротких штанах и опрятной рубашке, араб.

— Меньше суеты и разговоров, принимайтесь за дело! — важно скомандовал он.

Началась погрузка угля. Дети насыпали уголь в большие мешки и тащили их к борту баржи. Здесь мешки подхватывали взрослые грузчики и цепью передавали один другому. Когда мешок достигал палубы, он снова переходил к детям, которые подносили его к люку и высыпали уголь в трюм. Уже несколько часов люди таскали мешки, каждый весом с центнер.

Мухтар с волнением и болью смотрел на маленьких рабочих. Их тонкие ноги дрожали под тяжестью мешков, по голым худеньким спинам ручьями стекал пот.

«Наверное, такие же, как я, без отца и матери, — думал Мухтар. — В доме аллаха я помолюсь и за них».

Любопытство потянуло его туда, куда ссыпали уголь. Он подошел к люку и заглянул вниз. Там, в густом облаке черной угольной пыли, копошилось несколько стариков и детей. Мальчики руками перемешивали уголь.

— Чего глазеешь? — раздался крик за спиной Мухтара. — Марш отсюда! Не мешай им работать!

Обернувшись, Мухтар увидел старосту. Его взгляд, полный неумолимой ярости, заставил мальчика вернуться на свое место. Эмир был явно недоволен его отлучкой, хоть и ничего ему не сказал. Лицо его было хмурым и озабоченным.

— Долго ли мы простоим здесь? — спросил он стоявшего рядом матроса.

— Часа три-четыре. Пока не возьмем топливо и не запасемся пресной водой.

— А почему бы уголь не грузить этими машинами? — спросил один из паломников, показывая на кран. — Ведь работа шла бы быстрей.

— Это верно, — ответил матрос. — Но тогда все те, кто сейчас работают, остались бы без куска хлеба. Да и для хозяев фирмы ручная погрузка обходится куда дешевле, чем машинная…

— Сколько же зарабатывают эти грузчики?

— Один-два шиллинга, а то и меньше. Все зависит от милости старосты, может и вовсе не заплатить. Правда, голодным никого не оставляет.

Мухтар стоял в стороне, облокотившись о борт, прислушивался к разговору. Он все еще был под впечатлением страшной картины, увиденной несколько минут назад.

Задумавшись, Мухтар не заметил, как к нему подошла женщина в сопровождении двух молодых людей. Один из них был вчерашний индиец — знакомый Мухтара. Женщина была одета в длинную черную юбку из дорогого шелка и белую блузку. Черная вуаль, спускавшаяся с головы до пояса, закрывала ее лицо.

Мухтар неожиданно обернулся, встретился взглядом с насмешливым индийцем и снова отвернулся.

Женщина легко тронула Мухтара за плечо и тихо сказала по-арабски:

— Злых мальчиков бог не любит, а ты едешь к нему на поклон!

Этот голос, такой мягкий и ласковый, как-то сразу обезоружил Мухтара. Он сделал движение, чтобы уйти, но женщина остановила его.

— Ты, как дикий голубь, пуглив и застенчив. Разве сыну мусульманина подобает быть таким?

Мухтар поднял голову. На него глядела смуглая женщина, похожая на арабку.

На Востоке женщины не заговаривают с чужими мужчинами, даже с юношами, поэтому Мухтар продолжал хранить молчание.

Эмир, привлеченный этой сценой, подошел к ним и отвесил женщине низкий поклон.

— Сидна, он обидел вас? Мальчик едет со мной.

— Нет, что вы! — воскликнула женщина. — Я не думаю, что он способен обидеть женщину. Ваш сын сам как девочка.

У воспитательницы католического сиротского приюта Кумри был испытанный метод распознавать характеры тех, чьей душой она стремилась овладеть. Видя, как вспыхнул и залился краской Мухтар, она негромко рассмеялась и сказала, обращаясь к эмиру:

— Я, конечно, шучу. Ваш мальчик — настоящий араб. Гордый и самолюбивый. Я люблю таких юношей.

Она обняла Мухтара за плечи и спросила:

— Ты учишься?

Мухтар оживился.

— Нет, — грустно сказал он и поспешно добавил: — Но читать и писать умею.

— Читать и писать — это мало. Надо в школе учиться. А где же твой отец, твоя мама?

— Сидна, он едет со мной, я за него отвечаю, — повторил эмир.

— Но мне хочется от него самого услышать о его жизни, — возразила она.

Эмир почтительно склонил голову и коротко бросил Мухтару:

— Отвечай, госпожа ждет!

Мухтар скупо рассказал о себе.

— Что же ты думаешь делать после Мекки? — спросила его Кумри.

— Буду работать.

— Неужели ты не хочешь учиться?

Мухтар только грустно взглянул на нее.

— Я учительница, — вновь заговорила она, — и могу тебе помочь. Я устрою тебя в нашей школе, ты будешь учиться на своем языке.

— А где ваша школа?

— В Индии.

— В Индии? — удивленно переспросил мальчик.

— Да, в стране чудес и сказок, — с улыбкой ответила Кумри.

— И там есть мусульмане?

— А как же, сын мой! В Индии мечети покрасивей, чем в Багдаде. — Она показала на молодых людей, которые стояли рядом. — Вот спроси, кто они? Это твои братья Абдул-Салям и Низам, воины ислама. Они мои воспитанники!

Заметив в глазах мальчика недоверие, Кумри раскрыла маленькую изящную сумочку, отделанную пластинками из слоновой кости, достала оттуда шелковый платок, в котором была завернута крохотная книжечка. Держа ее перед глазами, она торжественно произнесла по-арабски:

— Ия раббе! Помоги этому мальчику! Осчастливь его надежды! Пусть сбудутся его мечты и желания! Аминь!

Все окружающие повторили за ней: «Аминь!»

В это время раздался выстрел. Пролетавшая мимо парохода чайка с резким криком метнулась в сторону и скрылась. Раздался общий смех.

— Должно быть, ей не суждено было умереть. Пусть поживет, — сказала Кумри. Но тут прозвучал второй выстрел, и другая чайка камнем упала в воду.

Мухтар нахмурился.

— Этих птиц нельзя убивать, — взволнованно сказал он, — надо уничтожать только хищников.

Кумри пытливо посмотрела на Мухтара.

— Да, сынок, ты прав. Беззащитных птиц не надо убивать… — Она обняла его за плечи и спросила: — Ты всегда так рассуждаешь?

— Всегда, сидна, — ответил Мухтар.

— Жаль, что ты не хочешь учиться в нашей школе.

— Я не могу учиться, — угрюмо проговорил Мухтар. — Мне надо думать о хлебе, о работе…

— Молодец! — похвалила Кумри. — Молодец, что стремишься работать. Но посмотри туда, — она показала на берег, где дети таскали в мешках уголь на пароход. — Ты видишь? Так всюду… Мир охвачен войной, везде голод, нищета. Мне просто жаль тебя. Я хочу тебе помочь, ты ведь совсем одинок!

Мухтар слушал ее настороженно. Вся эта встреча казалась ему такой странной и непостижимой, что он не отважился принять предложение Кумри.

— Нет, сидна, я вернусь в Багдад.

Мальчик хотел уйти, но эмир окликнул его:

— Мухтар!

Скрестив руки у пояса, эмир смотрел на женщину. «Если эта госпожа не поскупится на вознаграждение, — размышлял он, — можно будет отдать ей мальчика».

Кумри поймала взгляд эмира.

— А что скажете вы? — обратилась она к нему.

— Этот мальчик может верно служить вам, сидна, — с поклоном проговорил эмир.

— Хорошо. Подумай, мальчик мой, и решай! — сказала Кумри и удалилась.

Двое молодых людей, сопровождавших ее, остались на палубе. Некоторое время они молча любовались морем, потом один из них, которого звали Абдул-Салям, обернулся к Мухтару и бросил вскользь:

— Смотри не прозевай своего счастья.

Не дожидаясь ответа мальчика, Абдул-Салям взял за локоть эмира и отвел его в сторону.

— Старина, не упускай удобного случая, — зашептал он ему, — госпожа может щедро вознаградить за него.

Эмир молчал и в раздумье чесал подбородок. Абдул-Салям догадался, что старик не прочь поживиться.

— Если хочешь, я поведу тебя к госпоже. Поговоришь с ней с глазу на глаз.

— Хорошо, — согласился эмир.

Едва они скрылись в узком корабельном коридоре, к Мухтару подошел Низам — школьный товарищ Саляма. Мальчик робко и недоверчиво посмотрел на него.

— Не бойся меня, — шепнул Низам. — Поверь, я желаю тебе только добра. И вот тебе мой совет: не соглашайся на уговоры, — он кивнул в ту сторону, куда удалились Абдул-Салям с эмиром. — Поговорим после.

Мухтар поднял на Низама удивленные глаза. Тот смотрел на мальчика открыто и прямо, и во взгляде его было что-то такое, что заставило Мухтара поверить этому человеку.

На палубе снова появился эмир с Абдул-Салямом. У эмира был довольный и веселый вид. Судя по всему, он нашел общий язык с госпожой Кумри.

Абдул-Салям пропустил эмира вперед и, когда тот отошел на несколько шагов, снова обратился к Мухтару, словно продолжал давно начатый разговор:

— Ну зачем тебе этот эмир? Через месяц он все равно оставит тебя или превратит в своего вечного слугу. А у госпожи ты бы учился, стал человеком умным, ученым. Да знаешь ли ты, что такое Лахорский колледж? Мы с Низамом десять лет пробыли там и после Лахора еще пять лет учились в городе Мадрасе. А кем я был? Таким же сиротой, как и ты, не умел ни читать, ни писать. Бегал по улицам, продавал газеты. А теперь я возвращаюсь на родину образованным, приличным человеком. Буду служить на нефтяных промыслах Ирака, большие деньги получать.

— А ты кто, турок или араб? — спросил Мухтар.

— Я араб и родился в Мосуле.

— О, моя мать тоже была родом из Мосула, — обрадовался Мухтар и тут же осекся. Он увидел, как Низам с нескрываемой иронией взглянул на своего товарища, а когда перевел глаза на Мухтара, мальчик прочел в них предостережение.

Абдул-Салям ничего этого не заметил и продолжал в том же бодром тоне:

— Вот видишь, мы с тобой почти земляки! Так ты слушай меня, не пропадешь.

Приняв молчание Мухтара за согласие, Абдул-Салям завершил разговор:

— Значит, решено. Едешь в Лахор. Идем же, обрадуем твою будущую учительницу.

И совершенно неожиданно для себя услышал в ответ:

— Нет! Не поеду!

ПРОБУЖДЕНИЕ

Высокие финиковые пальмы. Точно такие же, как у берегов Тигра. Сквозь зеленую веерную листву белеют минареты мечетей Джидды, мраморные дворцы и богатые особняки. До берега рукой подать. Если бы не эмир, Мухтар быстро доплыл бы до него.

Вот уже больше часа их держат среди моря и не пускают на берег. Подводные рифы не дают кораблю подойти вплотную к берегам Джидды. Вокруг корабля снует целая флотилия парусных лодок, баркасов, шлюпок. Но никто не рискует принять пассажиров с парохода, пока на корабль не поднимутся начальник порта, врач, инспектор таможни и представитель власти.

Матрос-сигнальщик оживленно машет флажками, принимает ответные сигналы. Идут переговоры капитана парохода с берегом. Паломники нервничают. Откуда-то прошел тревожный слух, что на берег их не выпустят: «карантин». Но вот наконец показался долгожданный катер. Он стремительно приблизился к кораблю. На борт судна по трапу поднималось несколько человек в европейских костюмах и красных фесках в сопровождении полицейского офицера. Их обступили встревоженные паломники.

Полицейский офицер бросил коротко:

— Карантин, — и, подняв палец, многозначительно добавил: — Ваба! (Холера!) Понимаете, ваба!

Портовый лекарь выступил вперед и громко спросил:

— Есть ли среди вас больные?

— Нет-нет! Все мы здоровы! — зашумели кругом.

— Ну что же, очень хорошо, — заметил врач. — Но карантин вам пройти придется.

Наступил черед действовать эмиру. Он подошел к врачу и жалобно заговорил:

— Господин табиб, пожалейте нас, рабов аллаха, будьте к нам милосердны! — и, наклонившись к нему, шепотом добавил: — Все будет в порядке!

Врач понимающе посмотрел на эмира и кивнул сопровождавшим его лицам. Как только чиновники ушли осматривать корабль, эмир, не теряя времени, вытащил пустой кисет и начал собирать бахшиш для тех, в чьих руках был ключ от «железных ворот» берега Джидды.

— Так угодно аллаху! — говорил он, обходя паломников и протягивая каждому по очереди свой кисет. Время от времени он воздевал глаза к небу и торжественно произносил за паломника: «Аллах, во имя тебя жертвую!»

Одна за другой падали в кисет золотые монеты.

Окончив сбор, эмир объявил, чтобы все готовились к высадке, и направился к своим вещам. Мухтар поразился, увидев, как эмир поднялся на лестничную клетку, оглянулся по сторонам, отсыпал из кисета добрую половину собранных денег и спрятал их в глубоких складках своей одежды. Только после этого он отправился к портовому врачу. «Аллах, во имя тебя жертвую!» — мысленно повторил Мухтар слова эмира. Мальчик вдруг вспомнил, с какой жадностью эмир прятал деньги, пожертвованные Мухтару паломниками в тот вечер, когда думали, что он потерялся, как раболепствовал эмир перед арабкой из Лахора. И он почувствовал, что ненавидит эмира с его фальшивыми улыбками, вздохами и молитвами, что он ни на йоту больше не верит этому человеку, который лжет самому аллаху перед воротами Мекки.

Вскоре эмир вернулся. Разрешение на высадку было получено. Паломники оставили палубу корабля, перебрались на лодках в город и разместились на отдых в прибрежном караван-сарае, который им было запрещено покидать до особого распоряжения. Да они и сами боялись выйти за ворота. В их ушах еще звучали страшные слова, произнесенные полицейским чиновником. К тому же морское путешествие всех изрядно утомило, и паломники рады были отдохнуть. Впереди предстояла нелегкая дорога.

— Отсюда до Мекки осталось немного — семьсот тысяч шагов ходьбы, — сообщил им эмир, когда они, позавтракав, собрались вокруг него. — На верблюдах это расстояние можно покрыть за пять-шесть часов. Но если мы хотим угодить аллаху, мы пойдем к его дому пешком и не убоимся страшных испытаний этого последнего пути. Но знаете ли вы, что нам грозит? — воскликнул эмир и после внушительной паузы трагическим шепотом произнес: — Бедуины!

Паломники со страхом переглянулись.

— Нам нужен конвой, — продолжал эмир. — Но конвой в руках шерифа Джидды. И в эти руки нужно что-то положить.

Паломники вздохнули: опять платить. Но раз так угодно аллаху, они заплатят.

И снова пошел по кругу кисет эмира.

Мухтару не терпелось посмотреть на город. Улучив удобную минуту, когда эмир был занят сбором денег, он незаметно проскользнул за спинами сидящих паломников и во весь дух помчался к находившимся поблизости городским воротам.

У ворот, через которые круглые сутки идут караваны, стояла туча песчаной пыли. Мухтар горкнул в этот густой желтый туман — и вот он уже бежит, пугливо озираясь, по тесным, пыльным улицам города мимо больших складов, откуда доносится пряный запах перца, кардамона и шафрана.

Мухтар вернулся к обеду. Окружив большую глиняную лоханку с простоквашей, паломники с аппетитом ели, причмокивая языками. Мальчик остановился в стороне, ожидая приглашения.

— Где ты шляешься, бродяга? — набросился на него эмир. — Хочешь, чтобы тебя забрали в тюрьму?..

Как бы в подтверждение его слов из-за караван-сарая вышли трое полицейских.

— Кто эмир каравана? — спросил один из них.

— Я, — ответил эмир, поднимаясь с места, и угрожающе взглянул на Мухтара.

— Соберите деньги на конвой!

— Уже собраны, эфенди, — обрадовался эмир и показал на кисет.

Полицейские переглянулись.

— А на сколько всадников вы собрали?

— На десять.

— Хорошо. Завтра с восходом солнца тронетесь в путь, — объявил полицейский и, подняв руки к небу, воскликнул: — Аллах, мы твои рабы! Прими нас, грешных, у своего порога.

— Прими, аллах! Прими нас, грешных! — громко повторил эмир, а за ним и все остальные.

На заре эмир поднял паломников в путь. Впереди в богатой упряжке шел огромный верблюд Мех-мель. Рядом на конях ехали десять всадников, вооруженных английскими винтовками, — конвой, предоставленный шерифом Джидды. Дорога от Джидды до Мекки трудная. Она пересекает безводные пустыни, проходит крутыми горными тропинками, изнуряющими путников. Некоторые состоятельные паломники купили себе в Джидде верблюдов или ослов и ехали верхом. Основная же масса паломников шла пешком, утешая себя тем, что так вернее можно заслужить милость аллаха. Двигались медленно, не торопясь. Страх перед бедуинами неотступно преследовал людей. Они останавливались лишь для намаза, совершив его, снова трогались в путь. Дорога становилась все трудней и трудней.

— Крепитесь, братья мои, крепитесь! — подбадривал эмир путников. — Скоро Хадда. Там сделаем привал.

Как только солнце скрылось за горами, показались деревья и домики Хадды. Едва вступили в город, караваны тотчас окружили торговцы-бедуины, наперебой предлагавшие награбленные товары.

— Вот новый пояс и одежда, дешево продам, — остановил эмира седобородый бедуин. — Душа владельца этих вещей уже находится в раю, купите и помолитесь за него…

Мухтар с омерзением глядел в его бесстыдное лицо. Подавленные циничной откровенностью бедуина, паломники молчали. Стараясь ослабить тягостное впечатление от этой сцены, эмир обратился к торговцу.

— Брат мой, — сказал он, не скрывая своего гнева, — мы с тобой встречаемся уже много лет, и твое счастье, что шариат не позволяет трогать мирно торгующего грабителя, иначе бы я с тебя шкуру снял.

Бедуин несколько мгновений молча смотрел на эмира. А затем ответил с ехидной улыбкой:

— Я не делаю ничего такого, что можно было бы счесть грехом!.. В Мекку едут люди, у которых кушаки полны золота. Почему бы им не помочь мне. Ведь сам пророк призывает помогать бедным, не так ли?

Эмир молча кивнул головой.

— Ну вот. А эти купцы от жадности отказываются исполнить свой долг перед аллахом и тем самым впадают в грех. Приходится с помощью всевышнего наказывать их за скупость, отбирать их деньги и вещи, а душу посылать в ад для вечного горения…

— И шериф тебе все прощает! — воскликнул седой араб, сидящий рядом с эмиром.

— Шериф получает свою долю. Да и что он может сделать, если все мои поступки идут от аллаха, — ответил бедуин, удаляясь.

Всем было грустно слушать этот неприятный разговор. Заметив настроение мальчика, эмир поднял руку над головой и елейным голосом произнес:

— Аллах, мы твои рабы, мы идем целовать порог твоего дома, обезопась наш путь. Все, что нами нажито, вся наша душа принадлежит тебе, только тебе, аллах! Будь милостив к нам! Аминь!

— Аминь! — повторили хором люди.

«Убить его мало», — подумал Мухтар, провожая бедуина взглядом, полным ненависти.

Совершив вечернюю молитву, паломники сели ужинать. Вода, прохлада и горячая пища оживили людей. Они радовались наступлению ночи, последней ночи на пути к дому аллаха.

Радовался и Мухтар. Глядя на звездный купол тропического неба, он думал о завтрашнем дне, когда наконец-то избавится от своей девичьей косички.

Ветер доносил из пустыни таинственные звуки ночи. Мухтар долго прислушивался к ним, пока не различил знакомый звон колокольчиков.

— Слышите, — воскликнул он, — идет караван!

Эмир засмеялся:

— Нет, сынок, ты ошибаешься. Это джинны и бесы бродят в ночной темноте и ищут свои жертвы… Прошепчи «бисмиллах» и не обращай внимания на эти звуки.

Мухтар торопливо зашептал молитву, стараясь прогнать злых духов, но ночные звуки еще долго тревожили его, не давая заснуть.

Переночевав в местечке Хадде, паломники еще затемно двинулись в путь. В полдень они достигли ущелья, которое ведет в оазис Фатимы — владение жены Магомета. Дорога шла меж каменистыми горами, поросшими колючей травой. Вдруг тишину прорезал чей-то пронзительный крик:

— Бедуины!

И в тот же миг на вершине одной из скал показался белый дымок, послышался выстрел, за ним другой, третий. Один из арабов, ехавший на верблюде, как подкошенный свалился на землю. Всех охватил ужас: кричали женщины, плакали дети, ревели верблюды. Конвой метался из стороны в сторону.

— Правоверные, успокойтесь! — крикнул во весь голос эмир. — Аллах не даст нас в обиду.

С горы по тропинке быстро спускались всадники с ружьями наперевес. Пользуясь тем, что закон хаджа запрещает паломникам защищаться, грабители действовали нагло. Они потребовали двести золотых лир, обещая пропустить караван и не причинить людям вреда. Конвоиры шерифа отъехали в сторону и сделали вид, что ничего не замечают.

Эмир быстро собрал нужную сумму и передал ее старшему из всадников.

— Вот вам двести лир, и пусть аллах сохранит нас от стрелы шайтана.

Получив свое, бедуины ускакали, и паломники, вознося хвалу всевышнему, снова двинулись в путь. Кругом не было ни кустика, ни деревца. Только камни и скалы. Раскаленный воздух дрожал, и казалось, что это дышат каменные глыбы. Караван остановился лишь к вечеру у местечка Шамсия, на подступах к Мекке. Надо было привести себя в порядок перед встречей с аллахом!

Началась суета: мужчины брили головы, женщины обрезали ногти. Затем каждый, уединяясь, совершал омовение, полоскал рот и только после этого облачался в специальную одежду — ихрам и менял обувь.

Цирюльники работали не покладая рук. Мухтару не терпелось расстаться со своей косичкой, и он подошел к одному из них. Но эмир строго прикрикнул на него:

— Не здесь. Ты острижешь свою косу у порога Каабы. А теперь пора привести себя в порядок. Где твой ихрам?

— В хурджуме.

— Достань и надень его.

Мухтар достал белый ихрам, который дала ему Ходиджа. Один кусок ткани мальчик замотал вокруг бедер, завязал у пояса и конец опустил до колен, закрыв нижнюю часть тела, другой он набросил на спину. В этом одеянии мальчик больше походил на древнего римлянина, чем на сына араба. Он хотел повязать голову платком, но эмир остановил его:

— Нет, голова должна оставаться открытой. Пусть солнце палит ее — это угодно аллаху. На ноги обуй сандалии. Помни, с этой минуты ты вступил в иной мир, где нельзя ни браниться, ни чесаться, ни убивать насекомых.

Мальчик, слушая эмира, понимающе кивал головой.

Наступил долгожданный рассвет. Паломники до восхода солнца совершили утреннюю молитву и без обычного чаепития двинулись в последний переход. Отсюда до Мекки оставалось всего одиннадцать километров. Огромная толпа людей в белых одеждах, с блестевшими на солнце бритыми головами, шла безмолвно, все убыстряя шаг.

Наконец перед взорами истомленных паломников вдали, у подножия холмов, открылась панорама Мекки. Эмир торопливо пробежал вперед.

— О святилище! — воскликнул он громко. — О Мукарима!.. Мать городов!.. О аллах, я здесь! Ты видишь меня, я здесь!

Толпу охватило фанатическое опьянение. Люди уже не шли, а бежали вперед, исступленно крича:

— Лаббей!.. Лаббей!.. Ия алла! О аллах, я иду к твоим воротам!

Мекка лежит среди холмов в долине высохшей реки Вади. Иной раз после сильных дождей ее заливают стекающие с гор стремительные потоки воды, причиняя много бедствий горожанам.

У ворот города паломников встречала толпа людей в зеленых чалмах и зеленых поясах. Это — племя самого Мухаммеда, и никто, кроме них, не имеет права носить зеленую чалму.

— Добро пожаловать! Наша Мекка — ваша Мекка! — приветствовали паломников гостеприимные хозяева.

Узкие улицы Мекки с трудом приняли поток людей. В дверях, в окнах, на крышах домов люди в белой одежде, громко крича, наперебой зазывали к себе постояльцев.

Поначалу Мухтар был точно в полусне. Он шел, и ему не верилось, что он в той самой великой и священной Мекке, о которой с первых детских лет приучила его мечтать бедная умма. Но, приходя понемногу в себя, озираясь вокруг, он увидел, что и здесь на улицах у многих домов сидят оборванные худые люди, сотни изможденных, голодных нищих, испуская жалобные стоны, выпрашивают подаяние. В нос мальчику ударило зловоние, исходившее от кучи отбросов. У него невольно вырвалось:

— Вот тебе и Мекка! Да здесь хуже, чем у нас на багдадской свалке…

Ответом на эти слова был сильный удар кулаком в бок. Мухтар отпрянул и увидел перекошенное злобой лицо эмира.

— Ты что, с ума сошел, собачий сын, бродяга, осквернитель святыни! Убить тебя мало за такие слова.

В Мухтаре все вспыхнуло от возмущения и обиды. Он резко повернулся, но эмир схватил его за руку.

— Пустите меня, пустите! — плача, вырывался Мухтар. — Я больше не хочу служить вам, вы злой и обманщик!

Эта сцена начала привлекать внимание прохожих. Заметив это, эмир, не выпуская руки мальчика, ласково заговорил:

— Сынок, прошу тебя, ради аллаха, именем могилы твоей матери, успокойся, не теряй разума, пожалей мою седую голову… Я вез тебя из Багдада до Мекки. Что я отвечу Шейх-Саиду, как я оправдаюсь перед прахом твоего отца и перед своей совестью, если не доведу до конца свое благородное дело? Ты должен быть со мной до конца, ходжа. — И пояснил любопытным прохожим: — У мальчика от долгого пути и жары помутился разум. Аллах поможет ему!

— Конечно, поможет! — раздались голоса.

Слова эмира не произвели на Мухтара никакого впечатления. Больше, чем гнев аллаха, страшили его улицы Мекки. А что, если эмир бросит его и оставит здесь, в этом городе? Эмиру нельзя верить, он всех обманывает, может обмануть и его. «Почему я не послушал своего Хашима-эфенди? — с тоской подумал Мухтар. — Ведь он предупреждал обо всем этом». На миг перед глазами мальчика встала женщина, так настойчиво приглашавшая его к себе, в Индию, в свою школу, и он с чувством сожаления вспомнил о своем отказе.

— Пойдем, мой мальчик, пойдем в мечеть, ведь сегодня открытие Каабы. Пойдем, пойдем! — Эмир ласково обнял Мухтара за плечи и повел его прочь, под поощрительные возгласы окружающих:

— Пойдите помолитесь аллаху. Он исцеляет от всех недугов!

Мухтар вынужден был последовать за эмиром.

Когда они вошли в Херам-Аш-Шариф — самую большую мечеть Мекки, там уже собралось более тысячи правоверных — паломников, ожидавших торжественного часа, когда откроются двери Каабы.

Дом аллаха — Кааба — расположен в центре большого двора мечети. Он сложен из крупного тесаного гранита и имеет две двери, находящиеся на высоте полутора метров от земли. Верхняя часть храма плоская и покрыта огромным черным шелковым покрывалом с золотой бахромой. По четырем сторонам покрывала искусными руками мастериц вышиты золотом изречения из корана. Причудливые, крючковатые буквы искрились и блестели под лучами солнца. В нескольких шагах от ворот Каабы возвышалась разукрашенная блестящей цветной керамикой мраморная кафедра.

Мухтар с восторгом осматривал все вокруг. Ему еще не доводилось видеть такой огромной мечети.

Особое восхищение вызвали у него семь минаретов, каждый из которых имел свою форму и был по-своему красив.

Заиграла музыка, и в ту же минуту раздался мощный, как грохот бушующего моря, возглас:

— Ла-иллахе, ил ляллах! Нет аллаха, кроме аллаха!..

Мухтар встрепенулся. Со стороны Ворот Мира — Баб-эль-Салам — в сопровождении духовной свиты шел шериф Мекки, одетый в белый атласный ихрам. Люди расступались, давая ему дорогу. Шериф не спеша проследовал к центру Каабы и по ступенькам поднялся на площадку перед одной из дверей храма. Молодой араб протянул ему серебряный поднос, на котором лежал золотой ключ от дверей Каабы. Шериф взял ключ, почтительно поцеловал его, затем приложил губы к замку и, громко произнося слова молитвы, открыл замок, распахнул двери Каабы и вошел внутрь. Свита молча стояла у дверей, скрестив руки на груди. Многотысячная толпа паломников, заполнившая всю площадь, замерла.

Шериф Мекки долго не выходил из Каабы, но слышно было, как он обращался с молитвой к аллаху. Наконец шериф показался в дверях и подал знак к началу хаджа — церемонии «Теваф». Паломники ринулись к украшенным драгоценными камнями дверям Каабы, целовали их и устремлялись к вделанным в стену черным камням «Хаджар-уль-асвад» — святая святых Каабы.

Протиснулись туда и Мухтар с эмиром. Мальчик в экстазе прижался щекой к камню, целовал его отполированную тысячами прикосновений холодную поверхность, повторяя в уме все знакомые с детства молитвы, и слезы струились по его лицу.

Толпа напирала, и мальчика оттеснили в сторону к высокой трибуне — минбару, с которой мулла во весь голос предостерегал правоверных:

— О мусульмане, кто грешен, не подходите к этим камням! Гнев аллаха испепелит вас. Они были белыми и прозрачными, как хрусталь, и почернели от грешных рук. Отойдите, грешники, в сторону, отойдите! Вы умрете на месте от прикосновения, аллах испепелит грешного.

Мухтар стал искать глазами эмира. Ведь он вместе с Мухтаром только что целовал священные камни, — значит, он должен быть немедленно испепелен аллахом! Но эмир, живой и здоровый, стоял в стороне под аркой и о чем-то оживленно беседовал с рыжебородым толстым паломником. Радуясь, что остался один, Мухтар отошел от минбара и приблизился к группе людей, привлеченных громкими завываниями одного из проповедников.

— Дети ислама, — громко вещал он, — вы созерцаете, как колышется покрывало Каабы! Это тысячи ангелов летают вокруг нее и над вашими головами… Опомнитесь, кайтесь во всех ваших грехах перед аллахом! — И тут же показывал рукой в сторону высокой мраморной ограды: — Идите туда, к источнику Зем-зем. Он выбился из-под земли по воле аллаха. Вода Зем-зема исцеляет от всех недугов. Не скупитесь! Не жалейте денег. Пейте воду Зем-зема!..

Мухтар вместе со всеми бросился к источнику. Паломники один за другим подходили к большим серебряным сосудам, бросали монеты на разрисованный медный поднос и, зачерпнув чашкой воду, подносили к губам.

Один из паломников отхлебнул немного, поморщился и протянул чашку Мухтару.

— На, пей! — тихо сказал он.

Мухтар с любопытством принял чашку из рук незнакомца и, улыбаясь, разом выпил ее до дна.

Святая вода была горькой и противной. Не прошло и часа, как Мухтар ощутил ее «целебные» свойства. Живот свело от боли, и он с трудом добрался до караван-сарая, где остановился эмир.

ПОЕЗДКА В ЗОЛОТОЙ ХРАМ

Святая вода Зем-зема сделала свое дело. Мухтар целый день мучился расстройством желудка и не знал, как спастись от этой изнуряющей болезни. Эмир вернулся лишь к вечеру, уставший и злой. Увидев лежащего на циновке мальчика, он накинулся на него:

— О, негодный мальчишка, где ты пропадал? Я целый день искал тебя в мечети!

Мухтар с трудом поднял голову и тихо сказал:

— Я заболел от Зем-зема.

— Это тебя наказал аллах, — пробурчал эмир. — Сколько волнений и беспокойства ты сегодня доставил мне, старому человеку.

Мухтар молчал. Боль вконец измаяла его, он осунулся, пожелтел, глаза ввалились.

Взглянув на мальчика, эмир встревожился не на шутку. Болезнь Мухтара не входила в его расчеты.

— Никуда не уходи, я сейчас вернусь. Принесу тебе гранатного сока. Выпьешь — все пройдет!

— Спасибо вам! — ответил Мухтар слабым голосом.

Эмир покинул караван-сарай, бормоча себе под нос:

— И есть же дураки, пьют эту отраву, да еще деньги за нее платят.

У самых ворот его чуть не сбила с ног толпа, которая с диким криком неслась вдоль улицы. Это паломники справляли обряд «Са-и», импровизирующий легенду о том, как Агарь блуждала с сыном в пустынях Мекки в поисках воды. Один из бегущих схватил за руку эмира:

— Чего глазеешь? Беги с нами!

Но эмиру было не до «Са-и».

— У меня сын захворал, аллах простит меня! — проговорил он извиняющимся тоном. Незнакомец разжал руку и на ходу посоветовал:

— Напои его святой водой!

Эмир, глядя ему вслед, иронически покачал головой, дошел до рынка, купил пару гранатов, несколько головок чесноку и вернулся к Мухтару.

— Вот тебе гранаты и чеснок, — сказал он спокойным голосом. — Сперва поешь гранаты, а потом чеснок с хлебом. Все будет в порядке. Завтра поправишься.

Мухтар обрадовался. Точно так лечила его и мать, когда у него расстраивался желудок.

— Спасибо вам, сейиди. Я больше не буду огорчать вас, — проговорил Мухтар и принялся за гранат.

Заметив, что мальчик смягчился, эмир сказал ему:

— Завтра утром я поеду на моление на гору Арафат. Тебя придется оставить здесь. Ты больной, и лучше будет, если ты отдохнешь. А за тебя и за твоих родителей я сам помолюсь и воздам аллаху жертвоприношения.

— Хорошо, сейиди, — покорно ответил Мухтар. — Но я обещал госпоже Зулейхе купить барана и принести в жертву аллаху от ее имени. Она дала мне денег.

Эмир погладил его по голове:

— Ты поступил так, как угодно аллаху, мальчик мой, людям надо всегда помогать. Не беспокойся, я все сделаю сам. Где ее деньги?

Мухтар достал со дна своего вещевого мешка золотую лиру и протянул ее эмиру. На минуту у него возникло подозрение, что эмир может обмануть его, но он поспешил отогнать эту мысль. «Разве можно обмануть аллаха?» — успокаивал он себя.

Оставляя мальчика в караван-сарае, эмир меньше всего заботился о его здоровье. Хорошо зная трудность пути на Арафат и весь кошмар, который творится там во время обряда, он решил застраховать Мухтара от всяких случайностей. Ведь у него с мадам Кумри из Лахора заключена сделка: он получил в залог за Мухтара две золотые лиры и получит еще три, если загонит мальчишку в ее капкан. Правда, он совсем не знает ее, но, в конце концов, какое ему дело до того, кто эта женщина. Будь она хоть идолопоклонницей или торговкой рабами — важно, что она заплатит за мальчика.

Эмир оставил Мухтару несколько лепешек, немного фиников, кувшин воды и ушел, пообещав вернуться через день.

Дорога до горы Арафат проходила через пустыню, где не было ни воды, ни зелени для укрытия. Тысячи паломников со всего мусульманского мира, топча босыми ногами горячий песок, густой толпой двигались к священной горе, откуда, по преданию, Мухаммед впервые обратился к аллаху и, повинуясь его воле, принял на себя великую миссию пророка…

Изнуренные тяжелой дорогой и болезнями, многие из паломников падали на ходу и больше уже не поднимались. Живые считали это за «счастье». Торопливо прочитав молитву, они зарывали покойников в горячий песок и отправлялись дальше.

Эмир с паломниками из Ирака лишь на рассвете достиг подножия Арафата. Огромное море людей волновалось, шумело. С обнаженными головами все встали лицом к Мекке и, воздев руки к небу, шептали молитву.

Ждали прибытия шерифа. Когда восходящее солнце озарило вершину горы, грянул орудийный выстрел, и взорам собравшихся предстала длинная процессия. Впереди шло несколько десятков молодых людей, размахивающих булавами, чтобы расчистить дорогу. За ними ехала охрана из вооруженных бедуинов. Наконец, показались черные рабы, они вели за уздечку лошадей шерифа. Сам повелитель Мекки следовал за всадником, в руках которого развевалось зеленое знамя, окаймленное золотой бахромой, с эмблемой — полумесяц и скрещенные мечи. Непокрытую голову шерифа защищал огромный зонт из тонкого оранжевого шелка, укрепленный за седлом. Жены и дети шерифа следовали за своим повелителем в сопровождении конных бедуинов.

Шествие приблизилось к Арафату. Шериф, сойдя с коня, поднялся на гору, к проповеднику, который уже второй час подряд читал молитву.

Время шло, солнце двигалось к зениту, а проповедь все продолжалась. Толпа безмолвно слушала и только время от времени еле слышно повторяла: «Ия-алла!» Наконец, уже к вечеру, охрипший голос проповедника смолк, и в ту же минуту гудение многотысячной толпы нарушило пустынную тишину.

— Я здесь, о аллах! Ты велик, аллах! Лаббей! Лаббей!

С этими возгласами люди стремглав, как требует обряд хаджа, бросились бежать от горы Арафат в долину Муну. Они мчались с шумом, гулом, как горный поток. Ржали испуганные лошади, падали люди, смятые напором обезумевшей толпы. Никто не обращал внимания на их стоны и вопли. Каждый был занят собой.

Эмир со своими людьми благополучно достиг Муну, где паломников ждали огромные стада баранов, коров и верблюдов, предназначенных для приношений.

В Мекку он вернулся на другой день. Мухтар встретил его с радостью. Ему наскучило безотлучно сидеть при вещах, а боли в желудке давно прошли.

Эмир тоже был весел и оживлен. Поразмыслив еще раз о судьбе Мухтара, он пришел к окончательному выводу, что из этого строптивого подростка вряд ли получится хороший слуга. А коли так, самое выгодное сбыть его о рук этой иностранке.

Ласково потрепав Мухтара по голове, эмир сказал ему:

— Собирайся, мальчик мой, пойдем стричь твою косичку.

— Вот сейчас, сию минуту? — радостно спросил Мухтар.

— Да-да, сейчас, собирайся!

Через полчаса они уже входили во двор мечети Каабы.

Эмир опустился на колени, поцеловал землю и торжественно произнес:

— Я твой раб, аллах! Я выполняю свой долг, я мусульманин! — затем, поднявшись, он обвел вокруг глазами, увидел цирюльника и окликнул его: — Эй, друг любезный, пожалуй сюда!

Седой араб подошел к эмиру.

— Я к вашим услугам, ходжа.

— Вот этот мальчик не имеет ни отца, ни матери. Мы должны быть к нему милосердны…

Цирюльник нетерпеливо перебил эмира:

— Говорите, что вам требуется? Видите, меня ждут люди.

Эмир понимающе кивнул головой.

— Я хочу, чтобы во имя аллаха ты снял у этого мальчика косичку: — И, заметив весьма недвусмысленный жест цирюльника, добавил: — Я тебя не обижу, будешь доволен.

Цирюльник вытащил бритву, провел ею по ладони и спросил мальчика:

— Как тебя звать?

— Мухтар.

— Так вот, дорогой мой сынок Мухтар, для тебя наступили самые счастливые минуты, сядь вот сюда.

Мухтар опустился на камень. Сердце его колотилось от радости. Неужели сейчас, через минуту он избавится от косички, из-за которой на его долю выпало столько испытаний.

— Я готов, а где же хатиб[9]? — обратился цирюльник к эмиру.

— Может быть, обойдемся без него? — вкрадчиво спросил эмир.

— Что вы, что вы! — возмутился цирюльник. — Бойтесь гнева аллаха!

Эмир рассеянно посмотрел вокруг. Увидев невдалеке человека в зеленой чалме, он подошел к нему:

— Саид-эфенди, прошу вас, уделите пять минут божьей ласки одному сироте. Прочтите молитву, чтобы цирюльник мог со спокойной душой остричь его косичку.

Мулла сделал шаг вперед, остановился и внимательно посмотрел на эмира. Тот понял, порылся в кисете и протянул ему монету.

Мулла укоризненно покачал головой и язвительно заметил:

— Пусть аллах оценит щедрость вашей души, ходжа. — Эмиру ничего не оставалось, как прибавить еще одну монету. — Ну что же, — вздохнул мулла, — мне жаль сироту. Пойдемте, я помолюсь за него.

Они приблизились к Мухтару, и мулла, погладив мальчика по голове, стал торопливо бормотать слова молитвы. Как только он, воздев руки к небу, произнес «аминь», цирюльник громко воскликнул:

— Бисмиллах!

Спокойным движением он приподнял косичку Мухтара, бритва сверкнула над головой мальчика, и обряд был совершен. Цирюльник высоко поднял косичку, показывая ее стоявшим вокруг богомольцам.

— Кому священные волосы? — приговаривал он. — Кто хочет связать ими узел сладкой дружбы со своей возлюбленной?

— Мне! Мне! — послышались со всех сторон голоса.

Не чувствуя под собой ног от радости, возвращался Мухтар с эмиром в караван-сарай. Эмир, наоборот, был сух и мрачен. От приветливости его не осталось и следа. Видимо, его огорчили расходы. Когда они пришли к себе, эмир сразу же обратился к Мухтару.

— Мальчик мой, — строго сказал он, — я выполнил свой долг перед аллахом и перед Шейх-Саидом. Теперь ты свободен и можешь идти куда хочешь. Тебя хотела приютить и учить добрая женщина. Ее поступок угоден аллаху, запомни это. А мне ты больше не нужен.

В первые минуты Мухтар растерялся. Ему было страшно остаться одному в этом чужом городе. Но он быстро собрался с духом и сказал:

— Спасибо вам, сидди, за все ваши заботы. Я сам думал о том, что хватит быть вам обузой. — И, решительным жестом подняв с пола свой хурджум, он выбежал из кельи эмира.

За Мухтаром вышел и эмир. Но мальчик не видел его. Почти бегом прошел он двор караван-сарая и, выйдя на улицу, поплелся вслед за прохожими.

В Мекке чужестранца подстерегает много неожиданностей. Его могут остановить на улице, объявить родным братом или убедить прохожих в том, что он совершил кражу. Ничего этого Мухтар не знал. Поглощенный горькими своими думами и не зная еще, как ему выбраться из Мекки, он медленно брел по улицам и незаметно для себя очутился на базаре, где торговали чернокожими рабами. Десятка два молодых мужчин и женщин, среди которых были и матери с грудными детьми, сидели полукругом на земле, прижав колени к груди, и молча наблюдали за тем, как их хозяин торговался с купцом.

Мухтар остановился, не веря своим глазам. На мгновение ему показалось, что все это он видит во сне. «Значит, рассказы Хашима-эфенди были правдой?» — с ужасом подумал он. В эти минуты он мысленно наказывал себя за то, что не послушался учителя и не остриг свою косичку в Багдаде.

Ему захотелось тут же вернуться к эмиру и с поникшей головой просить у него прощения. Лишь бы поскорей выбраться из этой святой Мекки. А там, в Багдаде, он не погибнет. У него есть руки, которые могут колоть дрова, таскать камни, выполнять любую работу.

Обернувшись, мальчик неожиданно встретился взглядом с незнакомым человеком, пристально рассматривавшим его. Мухтару стало не по себе. Поспешно покинув рынок невольников, он торопливо зашагал дальше.

Пройдя немного, он оглянулся и увидел, что подозрительный незнакомец следует за ним. Охваченный безотчетным страхом, мальчик пустился бежать, прижимая к себе свой хурджум. Но не пробежал он и двадцати шагов, как чья-то тяжелая рука опустилась ему на плечо и заставила остановиться. Это был все тот же тип.

Прежде чем Мухтар успел что-либо сообразить, незнакомец правой рукой вцепился в хурджум Мухтара, а левой наотмашь ударил его по щеке.

— За что вы меня бьете? — крикнул Мухтар.

— Мерзавец! Ты еще спрашиваешь «за что»? — загремел незнакомец. — Я отдал за тебя золотые лиры и десять лет кормлю тебя. Мало того, что ты убежал, еще вдобавок украл мой мешок! — И он ударил мальчика ногой в живот.

Мухтар выпустил из рук хурджум и рухнул на землю. Он ударился головой о камень и на несколько секунд лишился сознания.

Вокруг упавшего мальчика собралась толпа. Незнакомец схватил хурджум и, потрясая им, стал уверять, призывая в свидетели аллаха, что мальчишка — его раб и что он ограбил его. Толпа заволновалась, люди с бранью набросились на Мухтара.

— Он говорит неправду, — горько плача, клялся Мухтар. — Я никогда не был его рабом. Это мой хурджум, я приехал с ним сюда из Багдада.

Мальчику никто не верил: слово «раб» имело здесь магическую силу.

— Тащи его туда, на круг, мигом продашь. Зачем держать вора, — посоветовал кто-то.

Незнакомец поволок мальчика по улице.

Видно, горе и тяготы последних месяцев крепко надломили Мухтара. Обычно горячий, бесстрашный и упрямый паренек сейчас испытывал безудержный страх.

— Отпустите меня, я не раб и не вор… во имя аллаха, прошу вас, помогите! — громко рыдая, умолял мальчик, обращаясь к толпе.

Нет, ни до чьего сердца не доходили его слова. У самых базарных ворот Мухтару почудилось в толпе лицо эмира, и он закричал: «Эмир! Эмир!» Но на крик его никто не отозвался. Он перестал сопротивляться и в отчаянии опустил голову. В эту минуту до слуха его донесся властный женский голос:

— Постойте! Куда вы его ведете? Я возьму его себе в сыновья! Отпустите его!

Решительный тон, которым были сказаны эти слова, обезоружил толпу. Но незнакомец продолжал еще держать Мухтара. Ошеломленный мальчик поднял глаза и увидел перед собой ту самую черноволосую женщину, которая на пароходе приглашала его в свою школу. Мадам Кумри была ловким охотником. Глядя на Мухтара, она искренне ликовала. Удача шла ей в руки.

— Сколько ты просишь за него? — спросила она строгим голосом.

— Одну лиру!

— Хорошо, вот тебе лира, — Кумри протянула деньги и взяла Мухтара за руку.

— Уйдем скорее отсюда, мой мальчик! — ласково сказала она и, обернувшись к своим спутникам, попросила: — Позовите экипаж!

Через несколько минут Мухтар и Кумри уже катили к гостинице. Мухтару никогда в жизни еще не приходилось быть в такой ловушке. В голове его была только одна мысль: слава аллаху, что он спас его от расправы! А эмир был спокоен. Он потерял одну лиру, но зато Мухтар теперь не убежит от госпожи.

Приведя его в номер, Кумри сказала:

— Побудь пока здесь, отдохни, успокойся. Ты очень взволнован. Тебе нужно прийти в себя. Видишь, мы снова встретились. Такова воля господа бога. Отныне, если захочешь, я буду заботиться о тебе. Ты можешь поехать со мной в Лахор, в наш сиротский дом… Подумай, мой мальчик, я тебя не тороплю.

Кумри нажала кнопку звонка.

— Накормите его, — сказала она вошедшему слуге, — и приготовьте ему постель. Если мальчик захочет уйти, не препятствуйте. Он свободен. Пусть идет куда хочет. — И, повернувшись к Мухтару, добавила: — Мы, дети Христа, никогда никому не причиняем зла.

Кумри вышла.

Внизу, в вестибюле гостиницы, ее встретил эмир. Поклонившись, он почтительно склонил голову. Кумри кивнула ему и, протянув две лиры, отвернулась в сторону, давая понять, что разговор окончен. А сама уголком глаза следила за эмиром, пока тот не скрылся за широкими зеркальными дверями.

Бедный Мухтар и не подозревал о том, что происходило сейчас внизу. Он сидел в каком-то полудремотном состоянии. В комнату вошел слуга и поставил перед ним поднос с едой. Ароматный запах пищи наполнил комнату. Но мальчик не дотрагивался до еды.

— Ешь, ешь, — приветливо сказал слуга и, повернувшись к нему спиной, стал готовить постель.

Но Мухтар отказался лечь. Он почти до рассвета сидел на корточках и перебирал в памяти все события своей жизни, мучительно размышляя о том, как ему быть дальше. Снова с предельной ясностью встал перед его глазами весь кошмар вчерашнего дня. Базар с рабами, негодяй, отнявший у него хурджум, толпа, которая была к нему немилосердна. В ушах еще звенел его собственный голос: «Я не раб, отпустите меня… помогите!..» Что ему делать? Разыскать эмира, упасть к его ногам и просить вернуть его в Багдад? Или согласиться поехать в Индию. Там он будет сыт, будет учиться. Учиться!..

На следующий день перед завтраком к нему зашла Кумри, и Мухтар, доверчиво глядя в темные глаза женщины, сказал:

— Сидна, я согласен поехать с вами и обещаю вам быть хорошим, послушным учеником!

БЕГСТВО

Попытайтесь представить себе картину: ночь, дождь, холодный ветер пронизывает до костей. По пустынной дороге плетется одинокий маленький скиталец. Он идет, сам не зная куда. Под ногами густое, липкое месиво из тяжелой глины, полуприкрытое тряпками худое тело его озябло, зубы стучат от холода и от страха. Лишь одно слово «мама» поддерживает в нем силу. Его губы без конца шепчут: «Мама… мама… мама». От усталости и голода он еле держится на ногах, спотыкается и падает, но инстинкт самозащиты поднимает его и толкает вперед, в гущу черной тьмы, вселяет надежду на спасение.

И вот в эти минуты отчаяния и безнадежности вдруг появляется женщина со злым, жестоким сердцем, но с улыбкой на лице и протягивает ему руку. С нежностью заботливой матери обращается она к скитальцу: «Сын мой, ты замучен, истерзан, один ты погибнешь, следуй за мной, я выведу тебя из тьмы, и ты найдешь свое спасение, свое счастье». Ее лучистая улыбка парализует волю несчастного, затуманивает его разум. Ребенок с доверчивой душой, не подозревая ничего плохого, покорно следует за нею.

Точно так получилось и с Мухтаром. Спасаясь от кошмаров Мекки, он последовал за мадам Кумри, не зная и не догадываясь о том, что попал в капкан тайного агента Ватикана, одного из хищных охотников за детскими душами.

Чутье — лучший друг человека. В жизненной борьбе оно оказывает нам немало услуг. И не удивительно, что, как только Мухтар с Кумри покинули Джидду и корабль взял курс к берегам Индии, его начали одолевать тревожные мысли. Что ждет его в этой чужой, далекой стране? Правда, сидна Кумри очень добра и ласкова. Но разве не так же ласково говорил с ним купец Джавадбек? Или эмир? И они же потом готовы были снять с него семь шкур. Нет, богатым верить нельзя!

Мухтар стоял на корме, наблюдая за чайками. Белокрылые птицы огромными стаями кружились над пароходом. Они то падали стрелой к самой воде, то с пронзительным криком взмывали вверх. Вот одна чайка пролетела совсем близко от него.

— Кри-э! Кри-э!

Мальчику показалось, будто птица подбадривает его, и на душе стало спокойнее.

К Мухтару подошла мадам Кумри. Мальчик стоял перед ней в белоснежной сорочке с открытым воротом, заправленной в короткие штаны.

— Я замечаю, что в этом костюме ты чувствуешь себя стесненно, — заметила Кумри.

— В арабском хатане лучше, — ответил чуть смущенно Мухтар, — в этих штанах мне как-то неловко…

Кумри рассмеялась:

— Ничего, придет время, ты снова облачишься в хатан… шелковый, красивый. — Она наклонилась к Мухтару, поцеловала его бритую голову, и при этом мальчик случайно заметил крестик, который она прятала на груди.

Увидев на Кумри эмблему приверженцев Христа, Мухтар растерялся. «Как, она носит крест?» Он не верил своим глазам.

Это был первый удар по чуткой душе юного мусульманина. Сила его была так велика, что сердце у Мухтара болезненно сжалось. Значит, она христианка? Как же ему теперь быть? Ведь он магометанин и вдобавок ходжа. Он целовал порог дома аллаха, был у черных камней Каабы. Что она намерена с ним делать?

— Аллах, ты велик! — произнесла Кумри по-арабски, уловив его состояние, и обняла Мухтара за плечи. — В Лахоре тебе будет хорошо. Там ты изучишь английский язык. А когда подрастешь, мы отправим тебя в духовную академию, ты станешь образованным человеком, вернешься в свой родной Багдад и все будут тебе завидовать. Тогда ты поймешь, как небо милосердно к тебе. А пока, мой мальчик, ни о чем не думай и позволь мне самой позаботиться о тебе.

Мухтар упорно молчал. Никакие соблазны не могли в эти минуты успокоить его. Вернувшись в каюту, он дал волю слезам. Он плакал от сознания своей беспомощности, оттого, что и Кумри его обманула и бежать ему теперь некуда.

А корабль между тем вошел в воды Карачи, миновал христианскую часовню и медленно приближался к порту. Уже отчетливо виднелись стоявшие в гавани суда, портовые сооружения.

Наконец показалась пристань. Она была запружена пестрой толпой встречающих. Полицейские в пробковых шлемах и коротких штанах цвета хаки, размахивая резиновыми палками, расчищали в толпе, осадившей сходни, проход для прибывших пассажиров.

В каюту вошла Кумри в сопровождении двух индийцев в чалмах.

— Ну, вот мы и приехали, — сказала она Мухтару. — Собирайся, пойдешь с ними. Это мои работники Шагран и Фатех. Они отвезут тебя в нашу школу.

Кумри повернулась к индийцам и что-то сказала им на непонятном Мухтару языке. Те, учтиво поклонившись, односложно ответили:

— Ача, мисс, ача!

Кумри кивнула головой и покинула каюту.

Индийцы, приветливо улыбаясь, пытались заговорить с Мухтаром, но он ничего не понял и только растерянно улыбнулся в ответ.

Жестами им удалось кое-как объяснить мальчику, что пора трогаться в путь. Мухтар взял чемодан и последовал за слугами Кумри.

Они вышли в город. Шагран крикнул тонгу — двухколесный экипаж.

Открытая коляска, разукрашенная блестящими побрякушками и разноцветными помпонами, звеня колокольчиками, шумно подкатила к ним.

Шагран поднялся первым и посадил рядом с собой Мухтара. За его спиной, на заднем сиденье, уселся Фатех с вещами.

— На вокзал, — распорядился Шагран.

Бравый кучер, афганец в цветастой чалме, тронул вожжи, и коляска выехала на шумную, многолюдную улицу Мак Леод Роуд.

Мухтар с любопытством разглядывал большие дома, яркие рекламы и вывески, трамваи и верблюжьи повозки. А как странно выглядят люди в этом городе! Мужчины в коротких трусиках, с лохматыми головами, худые как скелеты, чуть согнувшись, несут на коромыслах глубокие плетеные корзины с апельсинами. Вот проехал рикша с каким-то важным господином. Какой ужас! Вместо лошади коляску тянет человек! А что за странная одежда на господине: кусок дорогой материи несколько раз обернут вокруг талии и спущен двумя полосами вдоль ног, как брюки. Торопливой походкой прошли молодые девушки, красиво задрапированные в длинные куски шелка.

— У вас, в Багдаде, женщины тоже так одеваются? — спросил Мухтара Шагран.

Мухтар пожал плечами, он не понял вопроса.

Индиец рассмеялся:

— Ах да, я все забываю… тебе, брат, надо скорей научиться нашему языку урду…

Вскоре коляска остановилась у железнодорожного вокзала, откуда уходили поезда на Лахор. Шагран расплатился с кучером, и они пошли на перрон.

Вагон был переполнен. Мухтар обвел глазами пассажиров, пытаясь найти среди них Кумри. Он не знал, что она едет в другом, более просторном и удобном вагоне. Поезд тронулся. Мухтару с трудом удалось протиснуться к окну. Далеко на западе алели вершины гор, а впереди раскрывалась необъятная равнина. Мимо окон вагона мелькали деревья, пальмовые рощи, рисовые поля, на которых работали люди. Время от времени поезд пересекал небольшие каналы и реки. Шум бурных потоков, грохот колес на железнодорожных мостах оглушали Мухтара, и он невольно вжимал голову в плечи. Затем снова выглядывал в окно и любовался красотами индийской земли. Но восторг Мухтара вскоре сменился горьким раздумьем. На всех станциях он видел голодных, чуть прикрытых лохмотьями людей, лежавших на горячей земле. Изможденные дети, с трудом передвигая кривые ноги, подходили к вагонам и жалобно просили:

— Сэр… пайсу[10]!.. Одну пайсу!.. Сардар.

Чем дальше в глубь страны уходил поезд, тем больше встречалось голодающих.

Ночь Мухтар провел в тревожных сновидениях. Разбудил его грохот колес: поезд проходил через железнодорожный мост. Мухтар посмотрел в окно. Утренняя заря снимала с лица красавицы земли гигантское черное покрывало, осыпанное лучистыми звездами. Вдали в предрассветном тумане едва заметно вырисовывались купола мечетей и высокие здания большого города.

— Ну, вот мы и в Лахоре, — сказал один из пассажиров своему собеседнику.

Мухтар прислушался к их речи. Пассажиры говорили по-фарси. Этот язык был знаком Мухтару, он научился ему в Багдаде у своих соседей-фарсов, и мальчик несказанно обрадовался, услышав понятную ему речь.

— Вы фарсы? — тут же обратился он к ним.

— Нет, афганцы.

— А говорите по-фарси.

Незнакомцы рассмеялись.

— А ты фарс?

— Нет, араб.

— Араб? Что же ты здесь делаешь?

В разговор вмешался Шагран. Он в нескольких словах рассказал о Мухтаре, кто он, куда едет. Незнакомцы с любопытством слушали, глядели на мальчика и одобрительно кивали головами.

— Дать приют сироте, кормить его, одевать и вдобавок еще учить в наше время согласится не каждый.

— Истинно так! — буркнул Шагран.

— Тебе повезло, араб, — обратился к Мухтару один из пассажиров. — Ты будешь жить в одном из самых древних и красивых городов мира. В городе, где в мавзолее покоится прах императора Джангира, где есть мечеть Вазирхана, течет капал Бари-доаб. Вода в нем голубая, как небо.

«Неужели Лахор красивей Багдада?» — думал Мухтар, вглядываясь в туманные очертания города.

Через несколько минут поезд вошел под огромный сумрачный свод вокзала и остановился. Перрон заполнила шумная толпа пассажиров и встречающих. Выйдя из вагона, Мухтар увидел Кумри. Ее окружали белые люди в коротких брюках, легких шелковых рубашках с короткими рукавами и в соломенных шляпах. Здесь были и женщины в белых длинных монашеских одеяниях и причудливых головных уборах. Весело переговариваясь между собой, они вышли на привокзальную площадь, сели в машины и уехали. Мухтар растерянно поглядел им вслед. Видно, Кумри о нем совсем забыла.

В это время кто-то сзади окликнул его. Обернувшись, Мухтар увидел одного из афганцев, ехавших с ним в вагоне.

— Маленький ходжа, — сказал он, сосредоточенно глядя на мальчика, — помни, на улицах Лахора бродят сотни бездомных сирот. Помни и будь послушным своим хозяевам. Если они выгонят тебя, знай, ты погибнешь. Здесь, на джутовых и чайных плантациях, от зари и до зари работают такие вот, как ты, подростки. Лишь бы не умереть с голода. А тебя будут учить и кормить… Крепко держись за это место.

Мухтара охватила сумятица чувств.

Думая, что афганец уговаривает мальчика остаться с ним, Шагран схватил Мухтара за руку и потянул к себе.

— Арэ! Арэ! — громко крикнул он.

Тотчас же к ним кинулись несколько полуголых рикш со своими колясками. Наняли двоих. На одну коляску погрузили чемоданы и предложили сесть Мухтару. Но он решительно отказался.

«Человек не скотина, чтобы я на нем ездил!»

Тогда рикша сам жестом пригласил Мухтара, однако мальчик продолжал стоять на своем.

— Ладно, пусть идет пешком, если ему хочется! — рассердился Шагран.

Рикша втянул всей грудью воздух, тронул с места коляску и побежал.

В другую коляску сели Шагран и Фатех, а Мухтар быстро зашагал рядом с ними. Они двинулись по главной улице. Здесь было много магазинов, ресторанов, фруктовых лавок, украшенных разноцветными блестящими шарами и бумажными фонариками. В чайханах, дыша жаром, шумели огромные блестящие самовары. На улице стоял неумолчный шум: кричали продавцы, расхваливая свой товар, отчаянно сигналили велосипедисты, мелодично позвякивали колокольчиками верблюды.

Проехали мимо большой бронзовой пушки, возвышавшейся на постаменте посреди улицы. Теперь Мухтар бежал рядом с тележкой, на которой были погружены вещи, и время от времени оглядывался на Фатеха и Шаграна. Оба индийца важно восседали в коляске и лузгали жаренью тыквенные семечки. Мухтар устал. Особенно утомили его ботинки, к которым он не привык, ведь раньше ему никогда не приходилось носить такой обуви. Он присел на край тротуара, разулся и, перекинув связанные шнурками ботинки через плечо, бросился догонять тележку. Еще издали он заметил, как тяжело бежит рикша. Бедняга задыхался и хрипел, как загнанная лошадь. Мухтар захотел помочь ему, но его остановил строгий окрик Шаграна.

— Эй, мальчик, вернись назад. Не полагается так! — крикнул он.

— Ему тяжело, мы вместе с ним потянем, — возразил Мухтар.

— Нельзя! Госпожа рассердится на нас и на тебя.

Рикша, воспользовавшись минутной передышкой, с ласковой улыбкой посмотрел на мальчика и отер с лица пот.

— Сын мой, благодарю тебя за доброе сердце. Мы скоро дойдем, уже близко. Вот там и ваш дом, — указал он на большой сад, обнесенный высокой, в два человеческих роста, чугунной решетчатой оградой. В глубине сада, среди деревьев, возвышался красивый особняк. Коляски остановились у массивных зеленых ворот, на которых сверху были изображены распятый на кресте Иисус Христос и перед ним коленопреклоненный темнокожий мальчик, молящий о помощи. Под рисунком была выведена надпись на трех языках — латинском, арабском и хинди: «Сиротский дом Ватикана для обездоленных детей Востока».

Вместе со своими спутниками Мухтар вошел во двор особняка. Внутри двора рос шиповник, обвивая ограду почти до самого верха. Воздух был наполнен ароматом роз и еще каких-то неведомых Мухтару цветущих растений.

Распустив пышные хвосты, по саду важно прогуливались павлины, перья их играли и переливались под лучами солнца. Немного дальше, в большом водоеме, окаймленном ивами и кипарисами, лениво плавали белоснежные лебеди.

Фатех повел Мухтара в приемную, где их встретила Кумри.

— Вы можете идти, — отпустила она слугу. — Я сама отведу мальчика к миссис…

Слуга вышел, а Кумри, обняв Мухтара за плечи, ласково заговорила с ним на его родном языке:

— Что с тобой, мой мальчик? Почему ты такой грустный? Ты устал или кто-нибудь тебя обидел?

Взволнованный Мухтар молчал, не поднимая головы.

— Что же ты не отвечаешь? — спросила Кумри.

Мухтар поднял голову и посмотрел на Кумри:

— Мне было очень жаль рикшу. Он устал, и я ему хотел помочь. А ваши слуги закричали на меня. Разве это хорошо?

— Не волнуйся, мой мальчик, не думай об этом. Пойдем, ты умоешься, приведешь себя в порядок с дороги, поешь, а потом я тебя представлю миссис Шолтон — хозяйке нашего дома.

— Только здесь, в Индии, я увидел, как человек заменяет осла, — продолжал возмущаться Мухтар. — И зачем они не разрешили мне помочь ему!

На лице Кумри появилось недовольное выражение.

— Хватит об этом! — сухо сказала она.

Мухтар пошел за Кумри. Миновав длинный коридор, устланный ковровой дорожкой, они вошли в большую светлую комнату, обставленную по-европейски. У телефона стояла седая, белокожая дама лет пятидесяти. На груди ее болталось пенсне. Продолжая разговаривать по телефону, она кивком головы ответила на приветствие Кумри и пытливым взглядом уставилась на Мухтара.

— Миссис Ритче, вот наш новый воспитанник, — обратилась к ней Кумри, как только она положила трубку на рычаг. — Распорядитесь, чтобы его привели в порядок, накормили и подготовили к приему.

Седая женщина понимающе кивнула головой и, немного помолчав, спросила:

— Откуда он, из Адена или из Джидды?

— Из Багдада!

— Как? Вы и там ухитрились побывать?

— Нет, мы нашли друг друга в пути. — Кумри протянула регистрационный листок.

Женщина быстро пробежала его глазами. «Имя — Мухтар. Отца зовут Хусейн. Родился в Багдаде. От роду 12–13 лет. Родители умерли. Говорит на трех языках: арабском, турецком и фарси. Профессия — ткач. Верование — ислам. В школе не учился, но умеет читать. Кумри».

Прочитав листок, миссис Ритче протянула Мухтару руку.

— Ну что же, давай познакомимся, сын мой Мухтар! — сказала она по-английски.

— Я Мухтар из Багдада, — растерянно ответил мальчик, не понимая, что сказала незнакомка.

Кумри поспешила ему на помощь.

— Миссис Ритче, он араб, по-английски не понимает.

— Жаль! — воскликнула Ритче. — В таком случае, миссис Кумри, вы будете нам помогать. — Жестом руки она пригласила Мухтара к столу.

Мухтар хотел опуститься на ковер, но Кумри остановила его.

— Сядь вот сюда, — указала она на стул. — Здесь на полу не сидят.

Но мальчик не решался сесть.

— Садись, садись, не смущайся, — ободрила его Кумри.

Не сводя с него пытливых глаз, миссис Ритче потянулась к черной кнопке звонка. Вошла светловолосая девушка с загорелым лицом.

— Познакомьтесь, Жозефина, это наш новый воспитанник из Багдада. Вот данные о нем. Прошу вас, измерьте рост и вес мальчика, проводите его к Фахран. Пусть она выкупает его, накормит, покажет ему комнату, где он будет жить. Сегодня же его примет наша матушка.

Матушка, или, как называли миссис Шолтон по-английски, мазер, была настоятельницей этого дома.

«Фахран!.. Фахран! — радостно пронеслось в голове Мухтара. Ведь о ней говорил ему Низам, когда он ехал из Карачи в Джидду, — Фахран! — повторил он. — Значит, здесь я не одинок — Низам не обманул меня!»

Молодая Жозефина пригласила его следовать за ней, и Мухтар, жаждавший скорей увидеть Фахран, охотно пошел за белокурой англичанкой.

С Фахран они встретились в длинном коридоре общежития. Ее ярко-синее платье европейского покроя покрывал накрахмаленный белоснежный передник с карманом и оборочками. Большие серебряные серьги в ушах, огромная копна черных волос, собранная в узел на затылке, добрые, открытые черные глаза. Фахран увидела нового ученика с белокурой Жозефиной.

«Значит, Кумри вернулась с добычей», — грустно подумала она.

Медсестра Жозефина познакомила мальчика с Фахран и передала ей указания старшей надзирательницы сиротского дома.

— Ача, мисс, ача!.. Все будет сделано! — ответила Фахран и, ласково обняв Мухтара за плечи, повела с собой.

Коридор, где они шли, был устлан мягкой, пушистой джутовой дорожкой, и, как потом узнал Мухтар, эта дорожка, красивая и разноцветная, была настолько мягка, так искусно скрадывала звук шагов, что живущие по обе стороны коридора дети едва улавливали шаги матушки и ее надзирателей, которые имели привычку часто и внезапно навещать детей.

Услышать чьи-нибудь шаги из коридора можно было лишь после вечернего отбоя, когда во всем доме воцарялась тюремная тишина.

Добрая индианка Фахран с особой теплотой отнеслась к Мухтару.

В душе она презирала устои, на которых держалась вся система воспитания в этой школе. Но ее радовало, что Мухтар не будет голодать, как миллионы ее соплеменников, спать на плитах тротуаров или у подъездов богатых особняков. Он будет учиться, получать знания и вернется к себе на родину. Она сама не понимала, почему с первых минут была готова помочь ему, как бывшему своему любимцу Низаму, советами и заботами, лишь бы он учился хорошо и старательно, не превратился в послушного лакея «святой» матушки.

Фахран повела мальчика в душ, сама пустила воду, затем принесла чистое новое белье, полотняный костюм — униформу, какую носили все воспитанники дома: короткие, до колен, брюки, подтянутые узким поясом, на пряжке которого красовался герб Ватикана — скрещенные ключи, безрукавка с карманчиком на груди, легкая широкополая панама, ботинки, защитного цвета носки. Когда Мухтар все это надел, он стал похож на английского бойскаута[11] или юного мексиканского ковбоя. Затем Фахран повела мальчика в столовую, указав его место за столом, и комнату, в которой он должен был жить.

День прошел быстро. Было уже темно, когда Кумри представила мальчика настоятельнице сиротского дома миссис Шолтон. Сидя за большим столом, она что-то писала. Подле нее, облокотившись на спинку кресла, стоял белокурый, длинноногий мальчик. Он с любопытством посмотрел на Мухтара.

— Вы пока свободны, — сказала миссис Шолтон, обращаясь к Кумри.

Кумри вышла, а миссис Шолтон продолжала писать, не обращая на мальчика внимания. Мухтар ждал. Прямо против него на стене в золотой раме висел портрет какого-то важного мужчины в сутане с крестом в руке.

Яркий электрический свет, блеск бронзовой люстры, роскошное убранство кабинета — от позолоченного изображения Будды до огромного распятия Христа, вырезанного из черного дерева, — все здесь поражало Мухтара. Но больше всего его смутил пристальный и, как ему показалось, насмешливый взгляд белокурого парня.

— Иди к себе, Дик, — заметив это, сказала Мэри Шолтон. — Я занята сейчас.

Длинноногий мальчик засунул руки в карманы коротких штанов и небрежной походкой вышел из комнаты, А миссис Шолтон продолжала писать. Мухтар молча наблюдал за ней. «Наверно, самая большая начальница», — думал он и ждал, что будет дальше.

В комнате было тихо. Так тихо, что слышался скрип пера и тиканье больших часов у стены.

Закончив писать, Мэри Шолтон подняла голову и внимательно посмотрела на стоявшего у двери мальчика.

Мухтар покраснел и в смущении опустил голову.

Шолтон еще некоторое время молча разглядывала его, потом встала и неторопливо подошла к мальчику.

— Добрый вечер! — сказала она по-арабски. Она знала его имя и все же спросила: — Как тебя зовут?

— Я Мухтар из Багдада.

— Мусульманин?

— Да, госпожа! — с волнением ответил Мухтар.

Миссис Шолтон взяла его за руку и вывела на обширную веранду.

Было уже совсем темно. В воздухе, напоенном благоуханием цветов, танцевали рои ночных бабочек. Они то кружились радужными облачками вокруг зажженных фонарей, то исчезали в тени деревьев.

— Вот в каком раю ты будешь жить, — торжественно произнесла миссис Шолтон. — Здесь тебе не придется таскать камни, ты будешь только учиться, чтобы со временем стать полезным человеком для своей нации и для бога. В моей школе обездоленных детей, подобных тебе, не один десяток… Они с радостью пошли к нам, а теперь живут под сенью святейшего престола и пользуются его покровительством. Отныне ты тоже сможешь надеяться на милость земного отца. Мы окружим тебя заботой и любовью, как родного сына, как всех детей этого дома, но с одним непременным условием: ты будешь слушаться нас безоговорочно, повиноваться нам всегда и во всем. Ты понял меня, мальчик?

Мухтар покорно опустил голову.

— Да, госпожа, я понял и буду стараться.

— Ну, вот и отлично, — сказала миссис Шолтон. — Но знай, что ты будешь служить богу и его рабам. И солдат, которому хочется быть генералом, должен сначала сам научиться повиноваться, выполнять все, что ему прикажут. Ты не должен ни о чем думать. Думать за тебя и решать за тебя будем мы…

Слова Мэри Шолтон укололи сердце Мухтара. Он ощутил в себе какой-то внутренний протест против всего того, что она говорила. Но тут же попытался сам себе внушить, что она желает ему добра. А между тем англичанка продолжала:

— Я должна с самого начала предупредить тебя и хочу, чтобы ты это запомнил. Слез я не люблю. Если кто-нибудь из ребят тебя обидит — защищайся сам. Ведь ты мужчина, да еще араб. И должен быть храбрым.

Мухтар хотел сказать, что он ни с кем не будет ссориться, но Мэри Шолтон перебила его.

— Научись выслушивать взрослых, — строго сказала она. — Договорились?

— Да, сидна.

— Ну и отлично! Я уверена, что с первых же дней ты будешь послушным учеником. А теперь ответь, почему ты хотел помочь рикше? Тебе его было жалко?

— Конечно! — быстро ответил Мухтар и поднял на госпожу глаза. — Он так устал.

— Напрасно! — оборвала его миссис Шолтон. — Жизнь людей в руках бога. Одних он делает богатыми, других — бедными. Тигр имеет свою пищу, а заяц свою. Кули должен работать, иначе он умрет с голоду. Ничего не поделаешь, мой мальчик. Так угодно небу, — большие голубые глаза миссис Шолтон стали холодными. — Предупреждаю тебя… Никаких жалостей и нежностей… У каждого — своя судьба. Запомни это.

Шолтон привела Мухтара в комнату, затем достала из книжного шкафа небольшую книжку в черном переплете и передала ее Мухтару:

— Вот тебе подарок от меня. По этой книжке ты быстро научишься читать и разговаривать по-английски и на языке урду. Здесь несколько тысяч слов, и ты должен ежедневно заучивать не менее тридцати. Тебе помогут учителя.

Книги… Учителя… Начала сбываться самая заветная мечта Мухтара: он будет учиться! И неожиданно для миссис Шолтон мальчик опустился на колени и, склонив голову в знак уважения и покорности, как это делают на его родине бедные люди перед уважаемыми и почтенными господами, с дрожью в голосе произнес:

— Госпожа, спасибо вам… спасибо за эту книжечку, за то, что вы привезли меня сюда… Я обещаю вам быть самым послушным вашим учеником, я обещаю непременно ежедневно запоминать тридцать английских слов, чтобы скорее научиться говорить на языке моих врагов.

— Как ты сказал? — воскликнула Мэри Шолтон в изумлении. — Твоих врагов?!

У Мухтара язык точно прирос к нёбу. Он покраснел, опустил голову и готов был провалиться сквозь землю.

— Ну-ка встань, — сказала миссис Шолтон, — сядь-ка сюда, — и она указала Мухтару место на диване рядом с собой. — Так расскажи мне, почему англичане твои враги, чем они обидели тебя?

Мальчик, робея и запинаясь, начал ей рассказывать обо всем, что происходило в Багдаде, когда туда вошли английские войска. Он вспомнил сцену в мечети, выступления Шейх-Саида.

— Инглизы, как и турки, пришли в Багдад, чтобы грабить арабов, — повторил он слова, не раз слышанные им на багдадских улицах.

Мэри Шолтон, выслушав мальчика, долго смотрела на него молча и думала: «Нет, мы переделаем твою душу. Со временем и ты будешь верным поборником интересов английской империи на арабском Востоке».

— Ты Заблуждаешься, — заговорила она спокойным тоном. — Ты еще маленький и не понимаешь, что англичане — спасители арабов. Ты ведь сам видел, что англичане открыли правоверным путь в Мекку, прогнали из Багдада турецких насильников. Они несут арабам истинную культуру и счастье, так же как и здесь, в Индии. Папа, земной наш отец, благословил англичан на богоугодные дела. Поучишься у нас, и ты все поймешь, мой мальчик!

Миссис Шолтон встала, подошла к столу и нажала кнопку.

— Позовите, пожалуйста, Кумри! — приказала она вошедшей на звонок женщине в одежде монахини.

— Слушаю, миссис.

Через несколько минут явилась Кумри.

— Этот мальчик будет в вашей группе, — сказала ей миссис Шолтон.

— Хорошо, миссис, — учтиво ответила Кумри.

— Ну, а теперь идите. Желаю тебе успехов в учебе, Мухтар, — отпустила его миссис Шолтон и на прощание поцеловала в лоб.

Мухтар быстро нашел свою небольшую комнатку. В ней стояли кровать, застеленная белоснежным бельем, письменный стол, стулья, небольшое зеркало, коврик, графинчик с водой, цветок на окне. Мухтару было трудно представить, что все это великолепие предназначено для него, что здесь он будет жить один.

Кумри заметила, какое впечатление произвела на Мухтара эта обстановка, и усмехнулась про себя.

— Ты сегодня очень устал, пора отдыхать. А утром мы с тобой встретимся, — сказала она. — Раздевайся и ложись спать. — Она сама разобрала ему постель. — Кстати, запомни, отныне ты будешь называть миссис Шолтон мазер, то есть матерью. Для всех нас она в этом доме мазер…

Пожелав Мухтару доброй ночи, Кумри ушла. Мухтар еще раз обвел глазами комнату, подошел к письменному столу, потрогал его, сел на стул, затем поднялся, посмотрел в зеркало. Все это ему казалось сном. Походив немного по комнате, он разделся и лег в постель.

Он лежал и думал о Хашиме-эфенди, о Ходидже, о товарищах, которые остались там, далеко от Лахора, в Багдаде. Какая-то жгучая, необъяснимая тоска охватила его душу, и на ресницах Мухтара нависли слезы. Нет, сон не шел к нему.

Неожиданно в дверь постучали. Мухтар насторожился. Он молча и пугливо глядел на порог. Через некоторое время стук повторился. Мухтар поднялся с кровати и, встревоженно глядя на дверь, был готов ко всяким неожиданностям. Наконец дверь медленно отворилась, и в комнату вошла Фахран. Встретившись С встревоженным взглядом мальчика, она обеспокоилась.

— Мальчик мой, что с тобой? Почему горит свет? Боишься спать в темноте? — тепло глядя на Мухтара, заговорила она, улыбаясь.

Мухтар смотрел на незнакомую женщину, вспоминая слова Низама: «В школе миссис Шолтон есть хорошая женщина. Ее зовут Фахран, она служанка. Передай ей от меня привет. Ей ты можешь довериться. Кстати, она говорит по-фарси…»

Несколько секунд Мухтар глядел на Фахран молча, а затем взволнованно воскликнул:

— Тетя Фахран…

— Милый мальчик, скажи, что тебя тревожит? — она по-матерински погладила его по голове и подала, что он скажет.

— Тетя Фахран, вы знаете господина Низама? — И, не дождавшись подтверждения, Мухтар продолжал: — Он просил передать вам привет. Он говорил мне…

В это время за дверью послышались шаги. Фахран насторожилась. Она знала, что миссис Шолтон часто заглядывает по вечерам в комнаты ребят. Прижав палец к губам и торопливо поправив подушку, она шепнула:

— Уже был сигнал ко сну. Здесь порядок очень строгий. Я погашу свет. Скажешь утром. — И тут же, сменив тон, прежним голосом произнесла: — Спокойной ночи, мальчик мой!

На секунду приоткрылась дверь, пропустив полосу неяркого света из коридора, и комната вновь погрузилась в темноту.

Наконец-то он один! Мухтар встал, подошел к двери, тихо приоткрыл ее и, убедившись, что никого нет, вернулся обратно. Стал на колени, поднял руки кверху и зашептал:

— О аллах, благодарю тебя за милость!.. Ты послал мне этих людей… Но кто они? Только ты об этом ведаешь… Ко мне они добры, но почему-то бедному рикше они не хотят помочь… Отгони злого духа от этой белой госпожи. Пусть она будет добра ко всем бедным… пусть она не обманет меня… Прошу тебя, аллах, сделай это ради моей матери. Я надеюсь на твою милость…

ДОБРАЯ ФАХРАН

Яркое солнце озаряло комнату, и она казалась бронзовой. Мухтар давно встал и сидел одетый за столом, ожидая Фахран. Ведь она ему шепнула вчера: «Поговорим утром». За дверью все время слышались чьи-то мягкие шаги, Наконец в дверь постучали, и в комнату вошла Фахран.

Обрадованный Мухтар встал и бросился к ней.

— Ты не должен ко мне так относиться, — сказала она с улыбкой, — я ведь всего-навсего служанка, буду убирать твою комнату.

— Нет-нет! — воскликнул Мухтар. — Мне Низам говорил…

Фахран, убедившись, что их никто не подслушивает, вполголоса спросила:

— Откуда ты знаешь Низама? Где ты видел его?

Мухтар рассказал ей про свою встречу с Низамом на пароходе и передал содержание их разговора.

— Да, — задумчиво произнесла Фахран, — Низам очень правдивый человек. Ему не сладко здесь жилось, но он терпел, чтобы учиться. И они не смогли испортить его чистую душу.

— Миссис Шолтон злая? Недобрая?

Вопрос Мухтара не был для нее неожиданным.

— Милый мой мальчик! — тихо заговорила Фахран. — Миссис Шолтон — мать этого дома. У Низама были причины ненавидеть ее. А ты… ты будь осторожен, поменьше спрашивай о делах и людях этого дома, так будет лучше.

— Хорошо… — с минуту Мухтар помолчал и, как бы оправдываясь, добавил: — Но Низам сам советовал мне ехать сюда… И госпожа обещала учить меня… Она говорила, когда я закончу вашу школу, меня пошлют в Лондон учиться, а потом я вернусь в Багдад.

— У нас еще будет время обо всем потолковать, — сказала Фахран. — А сейчас умывайся. Зачем ты убрал постель?

— Я и дома сам убирал.

— Это хорошо, что ты… Но у нас воспитанникам запрещается это делать, — серьезно пояснила Фахран. — Вы будете образованными канониками и должны с самого начала приучаться к тому, чтобы вас обслуживали.

— Нет, тетя Фахран! — возразил мальчик. — Я буду доктором, буду бесплатно лечить бедных.

«Он будет доктором, чтобы бесплатно лечить бедных!» — подумала Фахран и прижала его к себе.

— Спасибо тебе, сын мой, за твою доброту! На этой грешной земле так мало людей, думающих о бедных.

— А в Багдаде… — начал было Мухтар, но в это время в комнату тихо вошла Кумри.

Фахран испуганно отошла от мальчика.

«Почему она так боится Кумри?» — подумал Мухтар, глядя на Кумри.

— А… и Фахран здесь, — растянула она. — Я вижу, вы уже подружились!.. Это неплохо. — И, обращаясь к мальчику, спросила: — Тебя не приглашали на утреннюю гимнастику?

Мухтар дернул плечами:

— Нет!

Кумри посмотрела на Фахран. Ее взгляд говорил: «Первой ты должна была позаботиться об этом». Она повернулась к Мухтару:

— Фахран проведет тебя в столовую. После завтрака мы пойдем к мисс Шолтон.

В столовой, за длинным, накрытым скатертью столом, Мухтару отвели постоянное место. Чернокожая официантка принесла рисовую кашу, кусочек хлеба с маслом и чашку кофе. Ребята шумно разговаривали, показывали на Мухтара, явно пытаясь вызвать его на разговор. Но Мухтар молча ел, не обращая на них внимания. Вскоре за ним явилась Кумри. И они пошли на прием к матушке.

Когда они вошли в кабинет, миссис Шолтон стояла у окна и смотрела во двор. А у дверей стоял мальчик и глядел себе под ноги.

Повернувшись к Мухтару и Кумри, Мэри Шолтон подчеркнуто приветливо воскликнула:

— Вот кто пришел! Мой Мухтар… Маленький ходжа! Ну как ты спал, мой дорогой, хорошо ли отдохнул?

— Да, матушка, даже гимнастику проспал и завтракал после всех, — ответила за Мухтара Кумри.

— Как же это ты? — с улыбкой спросила миссис Шолтон, подойди к нему. — Нельзя пренебрегать спортом. Чтобы служить богу и защищать свою веру, нужны, помимо прочего, и крепкие мускулы. Но ничего, я уверена, что ты будешь во всем примерным учеником. А вот Банитаиром, — миссис Шолтон показала на стоявшего у дверей мальчика, — вам, Кумри, надо серьезно заняться им. Вы ведь знаете, как он себя позорно вел!

— Да, матушка! — ответила Кумри.

— Вот и побеседуйте с ним. Ведь вы для них как родная мать.

С этими словами миссис Шолтон вышла из кабинета в соседнюю комнату, Мухтар заметил, что она оставила дверь чуть приоткрытой, видимо для того, чтобы слышать, о чем говорится в кабинете.

— Банитаир, кто ты? — резким тоном обратилась к мальчику Кумри. Тот, явно не понимая, что от него хотят, только моргал глазами. — Ты что, не понимаешь меня? — тем же тоном продолжала Кумри. — Подойди поближе.

Мальчик робко шагнул вперед.

— Ты араб?

— Сейида, я сын араба!

— Так, правильно, — кивнула Кумри. — А на кого ты похож? Весь в ссадинах, в синяках, смотреть противно!

— Их было пятеро, а я один, — робко возразил Банитаир.

— Один, один… а где были твои товарищи арабы, почему они не защитили тебя? — Кумри повернулась к Мухтару. — А как ты думаешь, если индийцы напали на араба, должны ли твои единоверцы защитить своего соплеменника?

— Я думаю, сейида, что лучше разнять их, — простодушно заявил Мухтар. — Зачем им драться между собой! Ведь все мы…

Банитаир, удивленный и обрадованный такой неожиданной поддержкой, ожил. Подняв голову, он ласково посмотрел на Мухтара.

— Мой мальчик, — перебила Кумри Мухтара, — я вижу, что ты, по молодости, рассуждаешь неправильно. — Она резко обернулась к Банитаиру. — А ты невежа и трус. Ты ничему не научился за эти пять лет и не ценишь нашу заботу о тебе. Я согласна с матушкой, тебя нужно прогнать отсюда. Поживи на улице, может, тогда поумнеешь.

Крик Банитаира оборвал ее речь. Мухтар даже вздрогнул от неожиданности.

— Сейида Кумри, — падая на колени, заплакал Банитаир, — накажите меня, как вам угодно, убейте, но только не гоните на улицу. Я все буду делать, как вы велите.

В этот момент в кабинет вернулась Мэри Шолтон.

— Что случилось? — произнесла она холодно, хотя и подслушала весь разговор. — Выйдите, мальчики, — приказала Шолтон. — И ждите там, в коридоре.

Банитаир с Мухтаром вышли. Кумри плотно притворила за ними дверь кабинета.

— Хорошо, Кумри, очень хорошо! — одобрительно заметила миссис Шолтон. — Мы должны научить наших питомцев действовать не только словом божьим, но и стеку повиноваться. — Миссис Шолтон подчеркнула слово «мы». Замолчав на секунду, она прошлась по комнате. — А этот твой новенький ходжа из Багдада мне нравится. И я уверена, что со временем мы укротим его. Он умен, темпераментен, привлекает к себе. Он будет ценнейшим нашим работником… в Багдаде.

От Кумри не укрылось, что ее начальница, эта спокойная и властная женщина, чем-то встревожена. И хотя не принято было задавать миссис Шолтон вопросы, Кумри все же не удержалась:

— Что-нибудь случилось, матушка?

По лицу миссис Шолтон скользнула гримаса раздражения.

— Я получила письмо из Рима. Революционная зараза из Европы, страшнее черной оспы, движется к нам, в Азию… Нам увеличивают контингент, так что предстоит большая и кропотливая работа по набору новых слушателей. Необходимо почаще посещать бедные кварталы Лахора, особенно районы старого города, семьи ремесленников, мелких торговцев, чтобы осведомиться, чем дышат люди… — Миссис Шолтон умолкла и, не дав сказать слова Кумри, указала на дверь: — Позовите мальчиков!

Вошли Банитаир и Мухтар.

— Кумри мне рассказала все, — обратилась миссис Шолтон к Банитаиру. — Мне стыдно за тебя. Ты не сумел постоять за себя, не сумеешь постоять и за бога… Ты предашь нас, Банитаир. А ведь ты клялся быть верным и послушным нашим учеником. Видит бог, я хотела быть тебе матерью, но ты… Отпустите его, Кумри. Отпустите совсем. Пусть живет, как хочет, а мы будем молиться за тебя, Банитаир! — И миссис Шолтон набожно перекрестилась на распятие. Кумри последовала ее примеру.

На Банитаира жалко было смотреть. Лицо его покрылось красными пятнами, на лбу выступили крупные капли пота. Он пытался что-то произнести, но слезы душили его и он судорожно глотал их.

Мухтару стало больно за беднягу, и неожиданно для себя он воскликнул:

— Простите его, госпожа, умоляю вас, простите его. — Это вмешательство чрезвычайно обрадовало миссис Шолтон. Лучшего она не могла и желать. Но она не подала и виду.

— Простить его? — промолвила она задумчиво. — Но кто мне поручится, что он исправится и будет нам верным и послушным сыном?

— Я клянусь… — выдавил из себя Банитаир и умоляюще посмотрел на Мухтара: выручай, мол, до конца.

— Поверьте ему, госпожа, простите его! — снова повторил свою просьбу Мухтар.

— Хорошо, мой мальчик, я подумаю, — ответила миссис Шолтон. — А теперь идите к себе, — махнула она рукой и устало откинулась на спинку кресла.

Мальчики низко поклонились и вышли.

— Только вот так, дорогая Кумри, — произнесла Шолтон, — только так: лаской и страхом, карой и милостью мы овладеем их душами, их волею. А сейчас рекомендую вам пойти и приласкать мальчиков.

История с Банитаиром весьма встревожила Мухтара. Он так и не понял, в чем же, собственно говоря, заключалась вина Банитаира, но отчетливо представлял, как это страшно — оказаться на улице, бродить бесприютным, голодным, как бродят многие тысячи людей, которых он встречал на своем пути, а самое главное — навсегда отказаться от мысли, что ты будешь учиться, станешь человеком…

Вернувшись к себе, Мухтар долго не мог успокоиться. «Кумри злее, чем госпожа Шолтон, — думал он. — Да, она очень злая, хоть и спасла меня в Мекке от обидчика. Как могла настоящая арабка так безжалостно поступить с Банитаиром?! Ведь в один прекрасный день и меня могут прогнать отсюда. Ой, аллах, что тогда будет!..»

Раздался стук в дверь. Мальчик испуганно встрепенулся. Он молча подошел к двери и нерешительно открыл ее. У порога стояла Фахран. Войдя в комнату, она сразу заметила беспокойное состояние Мухтара. Мальчик бросился к ней и заплакал.

— Тихо, тихо, дорогой мой, — взволнованно зашептала Фахран, обнимая Мухтара. — Что случилось, что с тобой? Ну, перестань, перестань, мужчине не положено плакать, — говорила она. — Скажи, кто тебя обидел?

Мухтар рассказал обо всем, что произошло в кабинете начальницы, но для Фахран это не было новостью. Она хорошо знала жестокие нравы этого дома, где телесные наказания были обычным явлением. Мухтар еще не знал о комнате, охраняемой сторожевыми собаками, куда сажают наказанных детей, о фокусах Дика — сына Шолтон, который без конца издевается над воспитанниками.

— Ах, сынок, — сказала она со вздохом. — Я вижу, ты еще совсем зеленый, ничего не понимаешь. Выслушай, что я тебе скажу. Если хочешь, чтобы горе не пало на твою голову и тебя не прогнали на улицу, старайся во всем им повиноваться… Пока что твоя судьба в их руках. Ты не принадлежишь себе, запомни это. Двое мальчиков убежали отсюда, но их поймали в пути и отправили на каторгу для малолетних…

За дверью послышались шаги, и Фахран умолкла, отошла от Мухтара. Немного подождав и проверив, что ее никто не подслушивает, она снова заговорила:

— Но ты не бойся. Хорошо учись, тогда тебе будет легче. Низам — тот ни на минуту не выпускал учебника из рук. Вот ты говорил, что хочешь стать врачом и поехать в Багдад, лечить бедных арабов. Советую тебе о своих желаниях пока не говорить миссис Шолтон. Через три-четыре года посмотрим, какова будет у нас жизнь. Тогда и будет видно. А сейчас пойдем, время обедать.

Прошло две недели. Мальчик постепенно начал привыкать к правилам дома и к товарищам по группе. Рано утром все воспитанники поднимались по сигналу колокола и выходили на общую гимнастику, после чего возвращались в свой корпус, принять душ. Ели дети группами. Каждая национальная группа имела свою кухню.

Первые дни Мухтар чувствовал себя как человек, заблудившийся в чужом городе. Корпус, где жила его группа, выходил в общий парк. Корейцы, китайцы, малайцы жили в другом корпусе. О них он раньше даже понятия не имел. Как-то, гуляя по парку, Мухтар забрел на территорию корпуса, где воспитывались индийские дети. Они знали, что он мусульманин, и встретили его злобными криками и бранью. Ошеломленный Мухтар поспешил вернуться обратно.

Однажды рано утром его посетила сама миссис Шолтон. Она вошла без предупреждения.

— Ну, как живет здесь мои сын? — приветливо спросила она и, не дожидаясь ответа, добавила: — Сегодня ты должен дать клятву.

— Клятву? — недоумевая спросил мальчик.

— Да, ровно в двенадцать часов ты перед всеми нашими воспитанниками принесешь торжественную клятву в верности богу и земному отцу. Таково правило нашего дома.

Она протянула ему лист с красиво отпечатанным текстом на арабском языке. Мухтар прочел:

«Клянусь всемогущим господом богом, именем его апостола на земле и священной книгой быть верным отчизне, идеалам ее, защищать интересы своей науки, бить еретиков, во всем повиноваться моим учителям и быть примерным учеником, учиться, как будут они требовать от меня, сохранять во всем скромность, терпимость к злу».

Последние слова заставили Мухтара заволноваться. Как же так? Хашим-эфенди учил его не уступать злу. А здесь все совсем по-другому. Мухтар растерялся. Не зная, как ему быть, он поднял глаза на миссис Шолтон, не решаясь перечить ей.

В голубых холодных глазах ее он увидел суровую строгость.

— В чем дело? Как ты смеешь размышлять?

Губы Мухтара задрожали. Он с трудом произнес:

— Матушка, меня учили не так. На зло нельзя отвечать добром!

— Кто тебя так учил?

— Мой учитель Хашим-эфенди.

— В Багдаде?

— Да, матушка…

Подробно расспросив о Хашиме-эфенди, Шолтон решила действовать осторожно.

— Мы хотим, чтобы никто никого не обижал, чтобы на земле вообще не было зла, — начала она вразумительным тоном. — Вот в этом смысле ты должен творить только добро. Да, только добро! — Она помолчала секунду. — Теперь ты понял, почему не надо противиться злу?

Мухтар не понял ее. Но он чувствовал свое безвыходное положение в этом доме и был вынужден, как все дети, живущие в приюте, в целях самосохранения сказать:

— Хорошо, матушка, я сделаю, как вы велите!

В полдень в красиво убранном зале собрались все воспитанники сиротского дома. Пришла миссис Шолтон. Ее сопровождали учителя и надзиратели. Все они облачились в парадную форму, как для богослужения. Мягкая, бархатная дорожка, ведущая к алтарю, скрадывала их шаги. Вдруг в глубокой тишине раздался нежный женский голос, запевший какую-то торжественную и чуть скорбную мелодию. Ее подхватили дети, стоявшие в первом ряду. Сладостные звуки гимна пленили впечатлительного Мухтара. Его охватило какое-то непонятное теплое чувство, в котором растаяли все страхи и сомнения. Голоса умолкли, все снова погрузилось в тишину. Кумри посмотрела на миссис Шолтон, та слегка кивнула головой, и она, выступив вперед, обратилась к воспитанникам с кратким словом. Она говорила о послушании и покорности, предупредила о суровой каре, которую несут нарушители клятвы. Затем отвесила глубокий поклон Мэри Шолтон. Это означало, что можно приступить к церемонии.

Первым вызвали четырнадцатилетнего малайца из Сингапура по имени Негисебо, затем китайца Ли Чу из Гонконга. Дал клятву и палестинский араб Али. Все эти ребята жили здесь уже двадцать дней и ждали возвращения Кумри из Аравии.

Последним был вызван Мухтар. Он, как и все другие, опустился на колени, сложив ладони, прочитал клятву, затем поднялся и поцеловал руку матушки.

Церемония закончилась, все разошлись. После обеда Мухтар вернулся в свой класс, где он учился. Каждый раз, как только он входил в класс, ему казалось, что он попал в блаженный уголок. Ведь он здесь сидел за настоящей школьной партой! Это была та школа, о которой он мечтал всю свою жизнь! Мухтару казалось, что он всегда будет с благодарностью вспоминать госпожу Шолтон за то, что она привела его в класс и, обращаясь к ребятам, сказала: «Дети мои, это новый воспитанник нашего приюта, его зовут Мухтар, он будет учиться вместе с вами. Относитесь к нему как к вашему брату и товарищу. — И, повернувшись к нему, показала на парту: — Вот твое место, садись и старайся!»

С каким трепетом он поднял тогда крышку парты и провел рукой по ее черной глянцевой поверхности. Затем медленно опустился на скамью, положил руки на парту и перевел ликующий взгляд на Мэри Шолтон. Та спросила:

— Ты хочешь мне что-то сказать?

Мухтар, кивнув головой, поднялся. Дрожащим от волнения голосом произнес:

— Перед всем классом я обещаю вам, госпожа, хорошо учиться, быть честным, примерным учеником!

Мальчик помнил, как матушка подошла к нему, похлопала его по плечу и сказала:

— Спасибо за такое обещание. Я уверена, ты будешь моим самым любимым учеником, и, может быть, со временем я назначу тебя старостой класса…

Да, Мухтар хорошо помнит этот радостный для него день.

В приюте была разработана целая система поощрений для воспитанников. Лучших, то есть наиболее прилежных и покорных, Мэри Шолтон награждала подарками, присваивала им звания «старательный ученик», «старшина». Они носили нарукавные знаки’ отличия — шитый золотом герб Ватикана. Но многие из «Старшин» недолго ходили с нашивками. За малейший проступок начальница лишала их этих знаков отличия. Таким образом, «старательных учеников» и «старшин» здесь всегда было ровно столько, сколько нужно было Мэри Шолтон. Вскоре Мухтар также попал в список «Старательных учеников». Он и правда учился лучше всех в своей группе: усердно и аккуратно выполнял задания учителей, особенно старался он в английском языке и языке урду — одном из самых распространенных в Индии. В его группе, состоящей из сорока воспитанников, было шестнадцать арабов, набранных таким же путем, как и Мухтар, — в Египте, Ливане, Сирии, Палестине, Йемене и в Ираке. Но только несколько человек оправдывали надежды Мэри Шолтон. Среди них, по ее мнению, был и Мухтар.

Действительно, мальчик был на редкость прилежен в занятиях, покорен и исполнителен. Кумри в числе многих учеников ставила его в пример, как образец послушания. Она часто посещала его жилье и не пропускала случая похвалить его. Однако эти опытнейшие «ловцы детских душ» и не подозревали, каких усилий стоила Мухтару эта внешняя покорность. Он давно уже сомневался и в доброте души миссис Шолтон, и в улыбках Кумри. Он видел, как они нарочно стравливали между собой детей разных национальностей, приучая их к мысли, что только англичане их истинные друзья, и теперь ему был понятен тот случай с Банитаиром. Он заметил, что особыми привилегиями у воспитателей пользуются ученики, наушничающие на своих товарищей. Ребята с гневом рассказали ему, как «добрая» миссис Шолтон и пальцем не шевельнула, чтобы избавить от побоев в полицейском участке Мати — маленького индуса, пытавшегося бежать из приюта. А когда его привели обратно, он, по приказанию матушки, был водворен в темный карцер, где мальчик день и ночь плакал от страха. Мухтар был сам свидетелем, как Дик, сын миссис Шолтон — рослый длинноногий парень, забавлялся, натравливая своего свирепого дога на малышей, и безнаказанно хлестал тростью тех, кто вовремя не уступал ему дороги, когда он прогуливался по аллеям парка. Он готов был как следует наказать обидчика, но не надеялся на свои силы. Часто режим дома так давил его, что ему хотелось оставить учебу и скрыться с глаз Шолтон и всех учителей.

Его надежды не оправдались. Он не будет ни врачом, ни учителем.

Бежать, бежать отсюда! Пусть — голод, жара, дожди, пусть скитания и какой угодно труд, но только не это царство жестокости и лжи! Эти мысли все чаще и чаще одолевали Мухтара. Останавливало его только одно неукротимое, безраздельно владевшее им желание — учиться!

Прошло шесть месяцев. Однажды вечером, заметив свет в комнате Мухтара, к нему зашла Кумри. Мальчик учил уроки. Глаза у него покраснели от напряжения. Кумри решила его обрадовать.

— Добрая матушка и все мы довольны твоими стараниями, Мухтар, — ласково сказала она. — Миссис Шолтон решила назначить тебя старшиной группы.

Мухтар усталыми глазами посмотрел на Кумри. На примере их старшины Ибрагима он уже знал, что это такое. Он должен наушничать, делать замечания товарищам и не знать ни минуты покоя… «Спасибо за такое счастье!» — подумал он.

— Что же ты молчишь? Ведь это такая честь!

— Да, да, сейида, благодарю вас! — пробормотал Мухтар.

— Э, да ты, видно, очень устал. Хватит заниматься. Ложись-ка спать. А завтра поговорим.

— Слушаюсь и повинуюсь! — ответил Мухтар заученной фразой.

На следующее утро Кумри объявила воспитанникам, что Мухтар назначен старшиной группы. Ребята обрадовались, что противный Ибрагим низложен. И в этот же день после классных занятий его вызвала к себе Мэри Шолтон. Осведомившись о его здоровье, она сказала:

— За время своего пребывания у нас ты сделал большие успехи в учебе. Хорошо освоил правила нашего дома, неплохо читаешь по-английски и, как сообщила мне Кумри, свободно объясняешься с ребятами на урду. Однако я тебя хочу научить еще одной науке — искусству властвовать над людьми. Для наших воспитанников это тоже важно… Так вот, для этого я назначаю тебя старшиной вашей группы. Тебе будут подчиняться сорок мальчиков: арабы, персы, афганцы — словом, все те, кто понимает твой язык. Вот как ты растешь!

Мухтар слушал ее потупясь и молчал. Мэри Шолтон, не выдержав, резко постучала карандашом по столу и продолжала:

— Почему я назначаю тебя старшиной? — Встав из-за стола, она подошла к нему и погладила его по голове: — Дитя мое! Я желаю тебе добра. Представь себе: ты поучишься у нас, потом окончишь колледж и вернешься в свой родной Багдад уже совсем другим человеком… Кто знает, какой пост тебе придется занять на своей земле? Может быть, ты будешь советником! Советник — это мозг, душа той системы, где он работает. Такие люди обязаны быть смелыми, воинственными и мудрыми. Вот мы и хотим тебя научить этому. Понял?

— Да, матушка, — выдавил из себя Мухтар. — Благодарю вас!

— Ну и отлично! — сказала миссис Шолтон. — Ты свободен. Иди. И будь как можно строже со своим классом, иначе тебя не будут слушаться. Да, вот еще что, — остановила она Мухтара. — Если заметишь что-нибудь нехорошее у ребят, то немедленно сообщи об этом миссис Кумри или мне.

«Как бы не так», — подумал про себя Мухтар, но, не смея возражать, в знак согласия кивнул головой.

— Вот и хорошо, — улыбнулась миссис Шолтон. — Можешь идти.

Мухтар очень серьезно отнесся к своему назначению. Он был строг к самому себе и к другим: требовал, чтобы никто не опаздывал на занятия, чтобы книги и тетради содержались у ребят в чистоте, чтобы на уроках никто не отвлекался от занятий. Особенно он заботился о том, чтобы ребята не ссорились между собой, приучались помогать друг другу. Кумри, заметив это, несколько раз ставила ему на вид, что он слишком мягок, требовала, чтобы он был строже с ними.

— Они слушаются меня, ни в чем не противоречат. Мы все живем дружно, — докладывал ей Мухтар. И Кумри вынуждена была самой себе признаться в том, что это действительно так. Этот маленький багдадец пользовался авторитетом у своих одноклассников.

Кончалось лето 1917 года. В России, в Европе бушевали грозные события, но здесь, в приюте, жизнь шла своим чередом, по строго заведенному порядку. Однажды — это было в конце сентября — в комнату Мухтара вбежала Кумри.

— Скорей, скорей беги, индусы бьют твоих товарищей, твоих братьев! — сообщила она.

Мухтар бросился во двор. Здесь шла драка. Ребята, кто ботинками, кто тонкими прутьями, очевидно заготовленными еще с вечера, яростно тузили друг друга. Мухтар что было силы закричал:

— Ребята, что вы делаете! Перестаньте, вы же не звери!

Особенно азартно дрался Банитаир. Мухтар окликнул его, но тот, едва оглянувшись на старшину, стал еще усерднее лупить какого-то маленького индуса. Видя, что его не слушают, Мухтар подбежал к дерущимся и, схватив первого попавшегося одноклассника, оттащил его в сторону.

— Я запрещаю вам драться, оставьте их в покое! Слышите? Слышите, что я вам говорю? — Кое-кто послушался Мухтара. Драка постепенно угасла. — Ну, чего, чего вы не поделили? — горячился Мухтар, обращаясь к своему негласному дружку Мати.

— Сардар Мухтар, брат мой, — отвечал Мати, — во всем виноват вот этот парень, — он показал на Банитаира. — Он нарисовал на бумаге корову, потом измазал рисунок чем-то похожим на кровь и подбросил в наш дворик. Ребята не выдержали такого оскорбления священного существа. Вот и началась драка.

Мухтар гневно посмотрел на Банитаира.

— Все это глупо, ребята. Мы все без отцов, без матерей. Нам нужно дружить, а не драться.

— Верно… Правильно, — раздались голоса.

— Я тоже так думаю! — согласился Мати.

Вскоре Мухтар был неожиданно вызван из класса. Войдя в приемную, он застал там Кумри.

— Мухтар, ты вел себя, как трус, — налетела она на него. — Если бы при тебе жгли коран, ты тоже стоял бы сложа руки и смотрел, как горят слова божественного письма? Разве ты не видел, как били твоих братьев? Мало того, что сам не защищался, ты и других сбил с толку.

— Но ведь ссору затеяли не они, сейида, — тихо ответил Мухтар.

— Какое тебе дело до других? — гневно воскликнула Кумри. — Ты должен был защищать своих! Где твоя гордость? Какой пример подаешь ты воспитанникам твоей группы? Ведь ты старшина. — Она подошла к нему и, понизив голос, продолжала: — Кстати, за шесть месяцев ты ни одного донесения не написал, никого не наказал. Можно подумать, что у нас учатся одни ангелы!

Прочитав ему длинное наставление, Кумри сурово сказала:

— Мы недовольны тобой. Иди и подумай над тем, что я тебе говорила.

Мухтар вернулся в класс. На перемене, делясь с ребятами, он тихо сказал:

— Мне кажется, мы правильно сделали, что прекратили драку… А Банитаир глупый и злой пес.

— Давай проучим его! — воскликнул Дин Мухамед.

— Нет! — ответил Мухтар. — Я с ним сам поговорю.

После обеда Мухтар позвал Банитаира погулять с ним по парку. Он заманил его в густую зелень кипарисовой аллеи.

— Банитаир! — спокойно и негромко заговорил Мухтар. — Скажи мне правду, почему ты так поступил?

— Как?

— Зачем ты подбросил индусам этот рисунок? Ведь ты же знаешь, что корова у них священное животное?

Банитаир растерялся. Он боялся Мухтара.

— Ну, отвечай, — строго потребовал Мухтар. — А то хуже будет! Ты ведь знаешь, ребята очень злы на тебя…

Банитаир пугливо озирался, как попавший в капкан волчонок. Но видя, что выхода нет, он умоляюще взглянул на Мухтара:

— Поклянись именем пророка, что ты не выдашь меня!

— Я клянусь именем покойной матери, — ответил Мухтар. И, пригнувшись к уху Банитаира, сказал: — Говори только правду, понятно?

— Понятно! — прошептал в страхе Банитаир. — Меня научили сестра-монахиня Грирсон и Кумри. Только не выдавай меня, а то ты знаешь, как они поступят со мной.

— А ты не врешь? — спросил Мухтар.

— Истинный…

— Оставь свой истинный… — резко оборвал его Мухтар. — А они не говорили тебе, зачем им все это нужно?

— Они сказали, что мы должны учиться подчиняться не раздумывая. А больше я ничего не знаю.

— Ну ладно, иди!

Ни о чем не раздумывать, только подчиняться, сносить ложь и несправедливость! Разве этому учил Мухтара добрый Хашим-эфенди! В последнее время вдобавок ко всему и тоска по родному Багдаду, по свободе, по своим старым друзьям все мучительней одолевала Мухтара. Характер его изменился, он стал замкнут и неразговорчив. Даже Фахран, единственный человек в этом доме, к которой Мухтар испытывал доверие, почувствовала в мальчике какую-то отчужденность. И она решила вызвать его на откровенный разговор.

— О чем ты так пригорюнился? — спросила она его как-то, уловив удобное время для душевного разговора. — Может быть, о своей родине затосковал? А? Не терзай себя понапрасну. Всему придет свое время. А пока — терпи и учись. Я вот получила письмо от Низама, он в Дамаске, шлет тебе привет.

Мухтар при имени Низама встрепенулся.

— Вы, тетя Фахран, правду говорите?

— Разве когда-нибудь я тебя обманывала? — ответила она спокойно. — Низам спрашивает, как ты себя чувствуешь, нравится ли тебе здесь? — И, как бы испытывая мальчика, сказала: — Я хочу ответить ему, что здесь ты как в раю. Учишься хорошо и доволен своей судьбой.

Лицо Мухтара побагровело, слезы подступили к горлу, и он неожиданно для себя заявил:

— О, тетя Фахран, напишите ему, что я хочу уйти отсюда… вернуться в Багдад.

— Как, уйти?! — воскликнула Фахран.

— Да-да, уйти!

— Куда же ты уйдешь? — вполголоса спросила Фахран. — Разве Мэри Шолтон отпустит тебя?

— Я знаю, что не отпустит, но я не буду ее спрашивать. Я убегу! Меня они не поймают… уйду в горы… А голода я не боюсь… я найду работу…

Фахран охватил страх за мальчика.

— Родной мой, там жизнь не слаще, чем здесь, в этом доме. Ты пропадешь, сынок! — сказала она, а про себя подумала: «Да, лучше смерть в лапах тигра, чем ласка шакала».

— У вас доброе сердце, тетя Фахран. Объясните мне, почему нашим ребятам они не велят играть вместе с индийцами или китайцами? Почему нам не разрешают дружить?

Фахран испуганно прикрыла Мухтару рот ладонью. Она вышла из комнаты и, убедившись, что в коридоре никого нет, вернулась к нему.

— Ты спрашиваешь, почему они не разрешают вам играть всем вместе, дружить? Вначале я и сама не понимала этого, пока Низам не растолковал мне эту истину: им, богачам-англичанам, так выгодно. Если бы индусы, мусульмане, сикхи и все обездоленные жили в дружбе, то богачи давно перестали бы здесь хозяйничать. Но тебе еще рано думать обо всем этом. Тебе нужно учиться. Вот скоро будет Дивали — большой праздник в честь богини Лакшми. Я слыхала, что матушка возьмет с собой на празднество несколько ребят. Постарайся и ты заслужить, чтобы тебя взяли. А все свои мысли пока оставь. Помни, тебе сейчас учиться надо, учиться, если хочешь стать таким, как Низам…

Внешне с первого дня жизни в приюте Мухтар вел себя безупречно. Отлично учился, был послушен и скромен, в классе поддерживал образцовый порядок. А между тем мысль о побеге все сильней овладевала им. И что бы он ни делал, он все связывал с этой мыслью. Он без конца читал. Читал утром, до подъема, после обеда, вечером. Все свободное время уходило на чтение и изучение языков. Прочитав книгу по астрономии, он часто выходил ночью во дворик и глядел на небо, отыскивая там Юпитер, Марс, Полярную звезду. Он проявлял особый интерес к урокам географии, внимательно рассматривал географические карты, изучая путь, который должен был привести его в Карачи, повторял про себя названия городов, через которые приехал в Лахор.

Так бежали его дни — безрадостные, полные тревоги. Наступил праздник Дивали. Это было в последних числах октября.

Утром, еще до прихода учителей, в класс неожиданно вошла Мэри Шолтон. Увидев ее, мальчики растерялись, а Мухтар поднялся и скомандовал:

— Встать!

Миссис Шолтон прошла между партами и, видимо оставшись довольной, остановилась подле Мухтара и улыбаясь сказала:

— Мой маленький друг, меня радует такая дисциплина. Молодец!

У Мухтара и у ребят отлегло от сердца. Неожиданное появление начальницы в классе обычно не предвещало ничего доброго.

— Так вот, — продолжала Мэри Шолтон, — в награду за это ты посетишь вместе с мальчиками Золотой храм. — Она положила руку на плечо Мухтара и, чуть прищурив глаза, спросила: — Ну, что скажешь?

Мухтар еле слышно ответил:

— Спасибо вам, матушка!

Амритсар — Мекка сикхов[12]. В нем нет Каабы. Здесь ее заменяет Золотой храм, построенный более трехсот лет назад на деньги, пожертвованные императором Акбаром из династии Великих Моголов. По своей величавости, богатству и красоте он во много раз превосходит мечеть Каабы. Храм поднимается из огромного бассейна, носящего поэтическое название «Океан нектара».

Не одна тысяча искусных каменотесов, чеканщиков, граверов, художников Индии трудилась над созданием его ажурных мраморных барельефов, перил и лестниц. Мухтара больше всего поразили купола, венчающие белоснежную громаду мрамора. Они были сплошь покрыты серебряными и золотыми плитами.

Особенно торжественно и пышно храм выглядел сегодня, в день праздника Огней — Дивали, устраиваемого сикхами в честь богини Лакшми. Зеленый парк с красивыми аллеями, тысячи разноцветных фонариков, ленточек и флажков заворожили Мухтара.

Но это не мешало ему помнить о том, что он сын правоверного мусульманина. В ушах звучали предостерегающие слова Фахран, сказанные ему накануне отъезда из Лахора в Амритсар: «Будь осторожен, мальчик мой, ни единым словом, ни единым жестом не показывай, что ты мусульманин. Помни, что ворота Золотого храма раскрыты для всех, кроме правоверных. Если узнают, что ты мусульманин, к тому же ходжа, тебя растерзают на куски. Никто тебя не спасет, даже сама госпожа Шолтон».

И самой Мэри Шолтон было хорошо известно об этом запрете. Тем не менее она рискнула взять Мухтара с собой. И это решение было не случайным. «Пусть научится прятать себя среди врагов, пусть мужает». Она хорошо знала, что отличить индуса от мусульманина очень легко, и поэтому предусмотрительно надела мальчику позолоченный крестик. Он висел прямо на груди его новенькой гимнастерки.

Рядом с Мухтаром шагали двадцать воспитанников миссис Шолтон. Среди них был и его тайный друг — черноглазый индиец Мати. Они шли рядом. Мати волновался не меньше Мухтара: ведь и он отлично знал, что угрожает товарищу, если в нем распознают правоверного.

Впереди всех шествовала миссис Шолтон со своим сыном Диком и сопровождающими ее двумя преподавателями-англичанами.

Семейство Шолтон, как почетных гостей, у самых ворот храма встретили три жреца.

— Давно ждем вас, входите и располагайтесь, — пригласил их седобородый священник. — Сопровождать вас будет наш молодой брат, — он представил Мэри Шолтон одного из жрецов. — А нам пора приступать к службе.

— Спасибо, брат мой, — ответила Шолтон, — да благословит вас бог за внимание к нам!

Старики ушли, Мэри Шолтон повернулась к молодому жрецу:

— Как вас зовут, брат мой?

— Синг Гаури, миссис, — ответил молодой священник на чистом лондонском наречии.

— Надеюсь, вы не покинете нас на полпути? — спросила Шолтон, лукаво поглядывая на красивого священника.

— Я буду с вами, миссис, как со своей верой! — последовал ответ.

— Олл райт!

Люди, толпившиеся вокруг храма, при виде знатной госпожи из Лахора покорно уступали дорогу.

Дойдя до «Океана нектара», группа остановилась. Мухтар с удивлением смотрел, как сикхи прыгали в бассейн с мутной водой и, вынырнув оттуда, ложились на верхние ступени обсыхать.

— О мама, посмотрите, какая грязная вода! — воскликнул Дик, указывая на бассейн.

Мэри Шолтон бросила на сына осуждающийся взгляд, а священник стал объяснять мальчику, что зеленая пена, накопившаяся в углах бассейна, — это грехи людей, которые совершают здесь омовение, чтобы очистить свою душу от скверны и приобрести бессмертие.

А под ажурными беломраморными сводами храма тысячи людей, полуголых, с изможденными лицами, с плачем бились лбами о каменные ступеньки.

— О боже, боже, — жалобно взывали они. — Мы рабы твои. Нашим страданиям нет предела… Помоги нам. Избавь нас от ужасов голода, от злых людей, от притеснителей…

Миссис Шолтон остановилась.

— Не кажется ли вам, святой брат, что эта голь оскверняет святость храма?

— Миссис, вы сами знаете, что порог святой Гуру Дувара открыт всем, — заметил со смущением молодой жрец.

Мэри Шолтон промолчала.

Они приблизились к мраморному фонтану, украшенному надписью: «Каждый, напившись этой воды во имя мое, получит полное отпущение грехов и будет вечно бессмертен». Мухтару невольно вспомнилась «святая вода» из источника Зем-зем, которую он отведал в Мекке, и он улыбнулся про себя.

Стараясь привлечь к себе симпатии знатных сикхов, Мэри Шолтон предложила мальчикам напиться, сама глотнула две-три капли и протянула служителю золотую монету.

Осмотр храма продолжался.

Вокруг пышно украшенного розами алтаря висели мечи воинственных святых сикхов. Перед «Дворцом бессмертия» под пение и звуки музыки стояли и молились сикхи, одетые в дхоти[13] и белые тюрбаны.

Наступил вечер. Нестерпимый дневной зной сменился прохладой. В сгустившейся тьме вдруг засветились тысячи факелов, плошек и разноцветных фонарей. Наступила самая торжественная минута празднества. Бесчисленные огни озаряли Золотой храм, отражались в зеркале бассейнов.

Вдруг перед глазами Мухтара огненной змеей взвилась первая ракета, за ней другая, третья… Шипя и треща, они многоцветным звездным дождем рассыпались над толпой.

Началось шествие вокруг храма. Процессию возглавлял Пурохит — высокий седобородый старец в длинной белой одежде и желтом тюрбане. Под звуки многоголосого хора старец важно шествовал вокруг бассейна и кропил в него из бронзового сосуда какую-то красную жидкость.

В самый разгар торжества в толпе появились какие-то люди в красных масках. Они быстро и незаметно стали вкладывать в руки молящимся белые листки и разбрасывать их по земле. Каждая маска исчезала так же молниеносно, как и появлялась, и никто не успел даже разглядеть их лиц, многие паломники, полагая, что это листки с текстом молитвы, подбирали их и прятали в складках своей одежды. Сунул листок в карман и Мухтар.

Было уже поздно. Наступило время покинуть Амритсар.

Перед храмом сгрудились крытые двуколки — тонги, ладаши. В стороне стоял громадный, роскошно убранный слон, принадлежавший какому-то богатому военачальнику, прибывшему на празднество. На спине слона возвышалась легкая резная беседка с яркими шелковыми занавесками. Попона из золотой парчи, расшитая драгоценными камнями, опускалась почти до самой земли. В непомерно большие уши слона были продеты кольца с драгоценностями. Его хобот, голову, хвост украшали цветы магнолии и страусовые перья, широкий лоб покрывала золотая сетка с жемчугами.

Рядом с огромным слоном стоял молодой слоненок, несший на спине ажурную лестницу, по которой хозяин поднимался в беседку.

Слона охраняли несколько вооруженных слуг хозяина. Мухтар был ошеломлен.

— Красиво, не правда ли? — шепотом обратился к нему Мати. — А знаешь, сколько это стоит? Наверное, миллион рупий. Видишь, он весь покрыт жемчугами.

Толпа нищих в грязных лохмотьях, худых как скелеты, увидев Шолтон, обступила ее и, бросившись к ее ногам, взмолилась:

— Да благословит тебя бог, госпожа, подай на хлеб!

— Госпожа, помоги! Наши дети голодают!

Мэри Шолтон бросила несколько мелких монет.

Десятки костлявых рук с жадностью потянулись к деньгам. Нищие ползали по земле, с плачем и бранью выхватывали монеты друг у друга.

Мухтар смотрел на эту картину с жалостью и отвращением. «О мир богатых, какой ты жестокий, как ты безжалостен к бедным», — вспомнились ему слова покойной уммы.

Мэри Шолтон с Диком уехали домой на машине. А дети вместе с учителем мистером Куком переночевали в гостинице и на рассвете выехали в Лахор поездом.

Не успел Мухтар перешагнуть порог своей комнаты, как в дверь постучались, и вошла Фахран. В руке она держала поднос с едой.

— Ну как, понравился тебе Золотой храм?

— Да, там было очень торжественно. Только нищих не меньше, чем в Мекке.

Мухтар вспомнил о спрятанном листке, достал его из кармана и стал читать:

«Соотечественники! Угнетенный народ Индустана — индусы, мусульмане, сикхи — все униженные и закабаленные люди Индии! Наш комитет несет вам счастливую весть: в столице России, Петрограде, свершилась революция! Русские рабочие и крестьяне под руководством Ленина свергли власть фабрикантов и помещиков и объявили свою страну республикой трудящихся.

Деспотической России больше нет!

Глава новой социалистической Республики Ленин предложил мир всем воюющим странам, подписал декрет о передаче земли тем, кто на ней трудится. Фабрики и заводы также перешли в руки народа.

Братья! Взошла заря новой эры освобождения всех угнетенных людей света, в том числе и народов Индостана!

Долой колонизаторов! Да здравствует свободная и независимая Индия!

Да здравствует социалистическая Россия и друг обездоленных людей Индии — Ленин!»

Мальчик поднял голову и растерянно посмотрел на служанку. Его губы невольно несколько раз повторили: «Ленин… Ленин! Ленин!»

— Что с тобой? — заволновалась Фахран. — Ну-ка, покажи мне, что это за письмо? Откуда ты его взял?

Мухтар, взволнованно протянув прокламацию Фахран, рассказал, где и как нашел этот листок.

Та пробежала глазами листок и тихо воскликнула:

— Ленин! — но тут же, спохватившись, наклонилась к Мухтару и прошептала: — Смотри, сынок, никому об этом не рассказывай! А листок оставь у меня. Я его спрячу. Так будет лучше.

Вести о событиях в России прокатились по всей Индии. В портах, на фабриках начали вспыхивать политические забастовки и митинги.

У Мэри Шолтон были все основания подозревать, что кто-нибудь из ее питомцев также подобрал в храме листовку. «Еще недоставало, чтобы революционная зараза проникла в стены моего дома!» В то же утро она вызвала к себе всех учеников, ездивших с ней на праздник.

Мальчики робко стояли вдоль стены ее кабинета. Она подходила к каждому из них, молча и пристально смотрела в его глаза, затем достала из письменного стола листок и показала его ребятам:

— Кто из вас поднял в храме такую бумажку?

Все молчали.

— Почему же вы молчите? Разве никто из вас даже ради любопытства не поднял такого листка?

Не добившись ничего, Мэри Шолтон начала психологическую атаку. Она стала спрашивать каждого в отдельности. Мальчики отвечали односложным «нет» и отрицательно качали головами.

Когда очередь дошла до Мати, тот признался, что подобрал какой-то листок, но разорвал его.

— Ты правду говоришь?

— Клянусь святым духом!

Мэри Шолтон улыбнулась.

— О чем же там было написано?

— Не помню, матушка, я не понял.

— Ну и отлично. Это была какая-то безбожная ересь, к которой грешно прикоснуться детям. Если заметите у кого-нибудь подобные листки, сейчас же отбирайте и приносите ко мне. Поняли?

— Да, матушка! — хором ответили дети.

— Идите!

Ребята вышли. Мэри Шолтон проводила их недоверчивым взглядом. После долгих размышлений и колебаний она решила проверить всех, принимавших участие в поездке, и поручила Кумри тщательно обыскать каждого из них.

Когда Кумри вошла в комнату Мухтара, он готовил уроки. Мальчик встал, поздоровался. Кивнув ему головой, Кумри приступила к обыску. Мухтар с удивлением смотрел, как она ворошила его постель, рылась в ящиках стола, перелистывала книги, шарила под матрацем. — Краска стыда и возмущения залила его лицо, когда она ощупывала карманы его рубашки и трусов. Но он молчал. Мальчик сразу догадался, что ищет Кумри, радовался в душе, что не оставил листовку у себя, и тревожился за судьбу товарищей.

Кумри ушла. Скоро звонок оповестил о начале уроков. Собрав тетради и учебники, Мухтар пошел в класс.

Не прошло и часа, как Мухтара неожиданно вызвали из класса. В коридоре его ждала Кумри.

— Пойдем, миссис вызывает тебя!

Войдя в кабинет, Мухтар остановился у порога.

— Подойди поближе, — ледяным тоном приказала миссис Шолтон.

Мухтар шагнул вперед.

— Мне давно сообщали, что ты плохо себя ведешь, покрываешь проступки учеников. Это твои слова: «Старшина не полицейский». А что ты говорил Зейду и Сулейману? Тебе не нравится здесь? На улице лучше?

Мухтар был ошеломлен, а Мэри Шолтон, не давая ему прийти в себя, все тем же ледяным тоном продолжала:

— А теперь ты продолжаешь нагло обманывать меня. Куда ты дел листовку?

Мухтар содрогнулся. Но в тот же миг он решил, что скорее позволит разорвать себя на тысячу кусков, чем предаст Фахран. Миссис Шолтон заметила состояние мальчика и решила, не дожидаясь его ответа, нанести ему неожиданный удар, чтобы окончательно сломить его волю.

— Ты отдал свой листок Мати, — крикнула она, ударив ладонью по столу. — Мы нашли у него, и он во всем признался.

У Мухтара все смешалось в голове… Почему Мати показал на него? Ведь это неправда! И потом, откуда ей стало известно, что он говорил в кругу товарищей?

— Матушка… — начал было Мухтар, но миссис Шолтон оборвала его:

— Молчать! В наказание за ложь и за» вредные разговоры я решила на трое суток лишить тебя свободы. Ты проведешь их в карцере вместе с Мати. Советую тебе хорошенько обдумать свое поведение. Отныне старшиной вашей группы будет Банитаир. Он достойнее тебя!

Мухтар молча снял повязку и протянул ее Шолтон.

— Иди!

Мухтар вышел из кабинета. В коридоре его уже ожидал надзиратель. Они спустились в подвал. Звякнул засов, и двери карцера отворились.

Там уже сидел Мати. Мухтар, стараясь не глядеть на товарища, уселся на плетеную тахту и осмотрелся вокруг. Карцер представлял собой маленькую комнату без окон, освещавшуюся тусклой лампочкой. Ничем не покрытая тахта, столик с лежащими на нем несколькими книжками, чернильницей и стопкой бумаги составляли всю обстановку.

Так, злясь друг на друга, они просидели в молчании много времени. Тишину нарушил скрип двери. В карцер вошел слуга, неся поднос с едой.

— Вот ужин! — сухо проговорил он и, оставив поднос на столе, вышел.

Первым не выдержал молчания Мати.

— Мухтар, — окликнул он товарища, — за что ты сердишься на меня?

— Ты еще спрашиваешь! — взорвался Мухтар. — Негодяй! Разве я тебе дал листовку?

— Какую листовку? — искренне удивился Мати.

Мухтар рассказал Мати все, что произошло в кабинете миссис Шолтон, и тот заплакал от обиды и огорчения.

— И ты мог поверить! Эх, ты… Клянусь небом и землей, что я ни слова о тебе не говорил. Миссис Шолтон допытывалась у меня: «Не Мухтар ли дал тебе эту прокламацию?» А я ответил: «Нет, я сам ее поднял». Ты понимаешь, мне жаль было разорвать ее, вот и нашли. Ты несколько месяцев здесь живешь, а я уже три года… Ты еще плохо знаешь эту гиену… Ты не верь ей. Она мне наказала, чтобы я выведал у тебя, не собираешься ли ты бежать. А тебя будет потом допрашивать обо мне. Понял? Она хочет сделать нас врагами… Эх, убежал бы я опять отсюда, но куда?.. На улице голод. Работу не найдешь. И самое страшное — вдруг опять поймают. Попасть снова в их лапы — значит быть каторжником…

Мухтару было неловко за себя. Он понимал, что зря обидел товарища.

— Мати, — он тронул его за плечо, — я араб, ты индус. Мы оба бездомные, нам незачем ссориться. Ты прости меня, и я обманут ими.

Мати наклонился к Мухтару, тихо шепнул:

— Да, и я так думаю. И тетя Фахран так говорит. Забудем о том, что было. Придет весна — мы оба убежим отсюда. Вдвоем не так страшно.

Мухтар молча обнял Мати, и так они сидели, прижавшись друг к другу. В грустных размышлениях прошла эта ночь. Наступило утро, в карцере снова появился тот же слуга-индиец с подносом в руках.

— Доброе утро! — сказал он. — Я принес вам завтрак. — Заметив, что вчерашний ужин не тронут, он собрал тарелки и, выходя из карцера, пробурчал: — Я обязан доложить, что вы не ужинали!

— Надо поесть, — сказал Мати, когда слуга вышел. — За отказ от пищи строго наказывают. — Он налил в чашку кофе и протянул Мухтару.

Весь день друзья разговаривали шепотом. Мати предупредил, что здесь принято подслушивать.

На третьи сутки пришел надзиратель и объявил Мухтару, что добрая матушка уменьшила срок его наказания и что он может выйти на свободу. Друзья обменялись прощальными взглядами и расстались.

В глаза Мухтара ударил солнечный свет, легкий ветерок коснулся его лица. Мальчик жадно и глубоко вздохнул. Ему хотелось вобрать в себя воздух. Во дворе его ждала Кумри. Она поздоровалась с ним первая, погладила по голове.

— Тебе нужно пойти к миссис и поблагодарить ее.

— Поблагодарить? За что?

Кумри нахмурилась.

— Я думала, что ты более понятлив, — строго сказала она. — Миссис не выгнала тебя, а только слегка наказала. Да и какое это наказание? Ты спал, ел. Идем же, идем!

Мэри Шолтон стояла у раскрытого окна. Она встретила Мухтара с притворной улыбкой.

— Подойди ко мне. Я прощаю тебя. Надеюсь, ты не очень скучал эти дни. О чем вы разговаривали с Мати?

— Мы? — удивился мальчик и, не растерявшись, ответил: — Ни о чем.

— Неужели двое суток вы оба молчали?

— Да, сидна.

— Ну хорошо, я постараюсь поверить, что на этот раз ты говоришь правду. Но упаси тебя бог обмануть меня еще когда-нибудь. Ты понял меня, мой мальчик?

— Да, матушка, — смиренно ответил Мухтар.

— Кумри, освободите его сегодня от занятий, пусть погуляет в саду, — приказал миссис Шолтон.

— Видишь, матушка наша добра, как ангел, а ты… — укоризненно выговаривала Мухтару Кумри, провожая его в сад.

События последних дней многому научили Мухтара. Рассеялись последние сомнения в доброте и порядочности миссис Шолтон и Кумри. Теперь ему было ясно, что все надежды рухнули. В его груди начала зреть ненависть ко всему тому, что окружало его в этом доме.

С тех пор как он покинул Багдад, многое изменилось в характере Мухтара. От прежней доверчивости и простоты не осталось и следа. Мальчик стал еще больше замкнутым, и только при тайных встречах с самыми близкими друзьями — Мати и афганцем Абдул-Кадиром — он позволял себе откровенно высказывать свои мысли и чувства. Все крепче зрело у них желание бежать из этого дома.

Год близился к концу. Как-то вечером в комнату Мухтара вошла взволнованная Фахран. С минуту помолчав, она достала из фартука какую-то бумажку и протянула ее Мухтару:

— На, читай… быстро… Это написано Лениным…

Отдав листовку мальчику, Фахран вышла в коридор и стала не торопясь протирать дверь с наружной стороны. Мухтар с жадностью пробежал глазами бумагу. Сверху крупными буквами было напечатано:

«Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока».

А дальше совсем мелко:

«Товарищи! Братья!

Мусульмане Востока, персы, турки, арабы и индусы, все те, головами и имуществом, свободой и родиной которых сотни лет торговали алчные хищники Европы!

Падает господство хищников, поработивших народы мира. Трещит старое здание кабалы и рабства. Мир произвола и угнетения доживает последние дни. Рождается новый мир, мир трудящихся и освобождающихся…

…Трудовой народ России горит одним желанием — помочь угнетенным народам мира завоевать себе свободу…

…Не отдавайте им больше на разграбление ваших родных пепелищ. Вы сами должны быть хозяевами вашей страны! Вы сами должны устроить свою жизнь! Вы имеете на это право, ибо ваша судьба в ваших собственных руках…

Товарищи и братья!

На наших знаменах несем мы освобождение угнетенным народам мира.

На этом пути обновления мы ждем от вас сочувствия и поддержки!»

Прочитав обращение Ленина, Мухтар позвал Фахран.

— Видишь, тетя Фахран, Ленин хоть и белый, но он за нас, черных. Ленин против войны… О, как бы мне к нему добраться в Россию.

— Мальчик мой! — вздохнула Фахран. — Ты еще ничего не понимаешь, что делается в мире. До Ленина нам с тобой никогда не добраться. И ты пока не думай ни о чем, а лучше учись… — Спрятав листовку в надежном месте, Фахран оставила Мухтара.

На другое утро Фахран застала его в сильном волнении. Он смотрел в зеленый двор, и лицо его было бледно, глаза горели от гнева и возмущения. Фахран впервые видела его таким. Встревоженная, она спросила:

— Что случилось?

— Дик избил Мати! — ответил он, задыхаясь. — Не я буду, если не проучу этого белого щенка!

— Ни в коем случае! Не смей его трогать. Даже близко к нему не подходи…

— Почему?

— Они прогонят тебя отсюда.

— Ну и пусть… свободному человеку на земле просторно. Я не хочу больше подчиняться их собачьим законам.

Боль и обида душили Мухтара. В глазах его заблестели слезы ярости и беспомощности. И он продолжал:

— Как смеет он поднимать на нас руку? За что? Чем он лучше нас? Нет, все равно я отомщу ему за Мати, обязательно отомщу.

Фахран не знала, как успокоить Мухтара.

— Слушай, мой мальчик, — ласково зашептала она. — Ты только что вышел из школьной тюрьмы, и незачем тебе затевать драку с сыном миссис Шолтон. Подожди, придет и паше время.

На следующий день ребята узнали, что Мати исключен из состава воспитанников сиротского дома, но из милости к нему миссис Шолтон превратила его в личного слугу своего сына. Она решила во что бы то ни стало сломить волю Мати и этим проучить других воспитанников.

Пользуясь правом распоряжаться Мати, Дик обращался с ним хуже, чем со своей собакой, всячески стараясь унизить его. Мальчик худел на глазах. Видя страдания друга, Мухтар проникался все большей ненавистью к сыну Шолтон и, пренебрегая советами Фахран, ждал лишь удобного случая, чтобы отплатить ему. Скоро этот случай представился.

Однажды утром Дик вышел со своим любимым бульдогом Чарли на прогулку в приютский сад, где на широкой аллее ребята играли в мяч. Дику захотелось позабавиться.

— Эй, Чарли! — смеясь, крикнул он своему псу. — Пугни-ка их хорошенько!

Бульдог бросился на учеников. Перепуганные мальчики с криком разбежались в разные стороны. Дик стоял подбоченясь и хохотал во все горло. К нему подошел Мухтар.

— Разве мы животные, чтобы травить нас собаками? — сказал он, едва сдерживаясь от ярости.

— Ого! Ты, коричневая образина, еще смеешь со мной разговаривать! — злобно гаркнул Дик. — Я проучу тебя… — И он замахнулся на Мухтара хлыстом.

Мухтар перехватил хлыст, вырвал его из рук Дика и швырнул ему в лицо.

— Ах ты, низкая тварь! — завопил Дик. — Чарли, пиль!..

Бульдог, ощерившись, кинулся на Мухтара. Гнев удесятерил силы мальчика. Ему удалось схватить пса за горло, он крепко стиснул его обеими руками и, не разжимая их, вместе с собакой повалился на землю. Бульдог хрипел, ворочая налитыми кровью глазами. Перепуганный Дик заорал на весь двор, призывая на помощь.

Сбежались слуги. Прибежала и сама миссис Шолтон. Дик бросился к ней:

— Мама, скорее спаси Чарли. Он задушит его.

Слуги с трудом оторвали Мухтара от собаки.

— Успокойся, мой мальчик! — нежно обняла Дика за плечи мать. — Он получит по заслугам.

Через несколько минут Кумри втолкнула Мухтара в кабинет Мэри Шолтон и, повинуясь знаку начальницы, тут же вышла.

— Подойди ближе! — приказала миссис Шолтон, не отрывая глаз от бумаг, лежавших перед ней на столе.

Мухтар приблизился к столу.

— Еще ближе!

Мухтар сделал еще два шага вперед. Мэри Шолтон встала, подошла к мальчику, и неожиданно его лицо обожгла пощечина. Он отпрянул назад и увидел перекошенное злобой лицо «доброй матушки».

Мэри Шолтон вынула из рукава кружевной платок и, с брезгливым видом вытирая руки, процедила сквозь зубы:

— Отныне ты дважды в неделю будешь сопровождать Дика на прогулках. Это научит тебя покорности и уважению. Ты, видно, забыл, кто — ты и кто — Дик. — Она резко подчеркнула слово «кто». — Иди… И да простит тебя бог!

Подавленный и уничтоженный вышел Мухтар из кабинета. Он знал: это самое унизительное наказание, придуманное миссис Шолтон. Провинившиеся воспитанники назначались в услужение к мистеру Дику, и тот помыкал ими как хотел. Его друг Абдул-Кадир из того же класса уже испытал такую участь. Но ничего, Мухтар выдержит и это. Час освобождения близок. Скоро он с друзьями обдумает план побега и навсегда убежит отсюда, Только бы не струсили Мати и Абдул-Кадир.

С этой минуты Мухтар объявил молчаливую войну Мэри Шолтон и всей системе, царившей в приюте. С каждым днем возрастала его решимость убежать из этого ада. Ему хотелось скорей сбросить цепи рабства. Но внешне он никак это не проявлял. Наоборот, готовясь к побегу, Мухтар стал еще более услужливым и покорным. Каждая свободная минута теперь у него уходила на чтение книг и на изучение языков.

Даже в очень теплых краях, где почти не бывает зимы, как-то по особенному ощущается приход весны. Первый цвет миндаля, изумрудные молодые листочки на деревьях, щебетание птиц в саду, горы, синеющие вдали, — все это неудержимо влечет на волю, прочь из душных стен. Мухтар сидел на уроке, с нетерпением поглядывая в окно, ожидая конца занятий, чтобы спуститься в сад. Но не успел отзвенеть звонок, как слуга-индиец перехватил Мухтара:

— Тебя требует молодой господин. Он ждет у подъезда.

Встретив Мухтара, Дик смерил его презрительным взглядом и сунул ему в руку свою тросточку и какую-то книгу:

— На, неси и иди за мной.

Молодой англичанин, покинув дом, зашагал вперед, и Мухтар последовал за ним. Они прошли через сквер, что был разбит напротив музея.

Навстречу им шли, оживленно беседуя, две молодые индианки в пестрых одеждах — сари. Дик бесцеремонно преградил им дорогу, расставил руки, точно желая заключить их в объятия, и, скаля в улыбке зубы, произнес:

— Какие у вас красивые сари, чернушки!

Индианки отпрянули в сторону. Краска смущения залила их смуглые щеки. Дик расхохотался им вслед.

— Воспитанный джентльмен так не поступает! — заметил проходивший мимо пожилой лахорец.

— Разве он воспитанный? — неожиданно для себя вырвалось у Мухтара.

— Заткнись, собака! — заорал Дик, и Мухтар ощутил удар его кулака в грудь.

Гнев и долго сдерживаемая обида с небывалой силой вспыхнули в Мухтаре. Он ответил быстрым и сильным ударом. Не успел Дик прийти в себя от изумления, как получил второй удар, а за ним и третий…

Дик в бешенстве бросился на противника. Вокруг дерущихся мигом собралась толпа. Мухтар, улучив удобную минуту, изо всех сил ткнул Дика в живот, свалил его на землю и, усевшись на него, продолжал наносить ему удары.

— Ах ты, сын пса! — яростно вопил он. — Ты думаешь, что я раб и твоя мать купила мою жизнь? На, получай за Мати, за Кадира, за меня; за всех моих товарищей…

Дик отчаянно отбивался.

А толпа все росла. Слышались взволнованные голоса:

— С кем он дерется? С белым, с сыном миссис Шолтон! Он с ума сошел! Ему надоела жизнь?!

— Ой, мальчик! Пожалей своих родителей! Беги, оставь инглиза! — в страхе закричал кто-то.

— Остановите этого безумца! Из-за него пострадают другие дети приюта.

— Разнимите их, хватит!.. Разнимите!

Кто-то громко, словно желая предупредить Мухтара, крикнул:

— Полиция!.. Полиция!..

Люди тревожно оглянулись. Да, увидев сборище, сюда спешили двое полицейских. Стоявший впереди старик — то ли индус, то ли мусульманин, — не раздумывая, бросился к мальчикам и насильно оторвал Мухтара от Дика, втолкнул его в гущу толпы.

— Беги!.. Беги!..

Люди быстро и сочувственно расступились, пропуская Мухтара, и тут же снова сомкнулись вокруг Дика. Тот лежал на земле в разодранной рубашке, с лицом, разукрашенным синяками…

Много дней Мэри Шолтон ждала и надеялась, что тяготы уличной жизни вынудят Мухтара вернуться к ней с покаянием. Но увы!.. Рухнули все ее надежды — мальчик не вернулся!

После Мекки и «ласк» Мэри Шолтон он хотел только одного: скорее увидеть родные берега Тигра, любимый Багдад и добрую Ходиджу.

Где ты, Россия?

ЖЕНЩИНА С БЕЛЫМИ КОСАМИ

Ночь. Тьма. Ни одного огонька, лишь тускло мерцают в вышине далекие звезды. Ветви огромного платана, под которым притаился Мухтар, еще больше сгущают тьму.

Затаив дыхание, мальчик прислушивается к каждому шороху, настороженным взглядом всматривается в окружающий мрак.

Нестерпимо ноют ноги, тело ломит от усталости, мучит голод, но Мухтар молит творца лишь об одном: скорее бы прошла эта бесконечная ночь и наступил рассвет.

Но, как всегда в тяжкие минуты жизни, время словно остановилось, и Мухтару казалось, что он никогда так и не дождется золотых лучей наступающего дня… Светлые мечты и надежда отступали, и в сердце Мухтара закрадывался страх: а вдруг за ним будет погоня, и он снова попадет в лапы матушки… Тогда прощай, Россия, прощай, счастье… никогда не увидеть и тебя — Ленин…

Вдруг совсем рядом, в нескольких шагах от Мухтара, послышался протяжный звук. Мальчик испугался и едва не пустился бежать. Но мысль: «Никто не должен знать, где я!» — приковала его к месту. Мухтар приготовился к встрече с опасностью. В эту первую ночь после бегства из сиротского дома он еще не представлял себе, сколько ждет его в долгих странствиях опасностей, тревог, мытарств, слез и отчаяния…

Стиснув зубы, мальчик напряженно всматривался в густую тьму, но не мог ничего разглядеть, однако шорох не прекращался. Мальчику чудилось что-то невообразимо страшное, но он мужественно подбадривал себя: «Не бойся, Мухтар, лучше умереть, чем заживо сгнить!» Снова протяжный звук раздался за его спиной. Мухтар вскочил.

Какой-то зверек, так сильно напугавший мальчика, метнулся в сторону и пустился наутек. Мухтар услышал, как зашуршали листья и затрещали сухие ветки. Затем снова воцарилась тишина. Мальчик не сразу пришел в себя, вспомнились слова тети Фахран: «Россия далеко, ты не дойдешь до нее, поживи еще немного здесь, в приюте, ты окрепнешь, подрастешь!»

Сердце Мухтара громко билось, мысли путались.

«Что же делать, что же делать? — спрашивал он себя, глядя затуманенными от слез глазами на далекие звезды. — Вернуться в приют? Ни за что! Остаться здесь, в Индии? Но зачем? Ведь у меня есть друзья, товарищи, тетя Ходиджа… Там могила моей матери… Но на родине жизнь не слаще, чем здесь, в Индии. Нет! Мое спасение только в России… только там, у Ленина…» — Мухтар старался успокоить себя и подбодрить.

Сейчас он больше всего страшился тех, кто многие месяцы заботился о нем — кормил, одевал, учил. «Заботился! — Губы мальчика презрительно скривились. — Заботился, как о щенке, который со временем станет верным псом!»

Эта бесконечная ночь укрыла мальчика под своим черным шатром от чужих глаз, но принесла страх и неизвестность. Бежать, скорей бежать, как можно дальше от Лахора и от приюта, так недавно заменявшего ему «родительский дом»!

Мухтар не жалел о постели, в которой он нежился еще вчера; не жаль ему было и столик, за которым он готовил уроки, но его угнетало горькое чувство одиночества. Нет рядом маленького пенджабца Мати, с которым не раз строили они план бегства из ненавистного приюта, нет и тети Фахран, друга и советчика, заменившей ему в этом доме мать.

Так, терзаемый страхом, тревогами, мальчик всю ночь не сомкнул глаз, и только совсем под утро усталость взяла свое, и он задремал. Но лишь теплые, ласковые, как материнские руки, лучи восходящего солнца коснулись его лица, он раскрыл глаза, увидел далеко в вышине голубое небо и стаю диких уток. Ровный треугольник медленно двигался в одном направлении, потом почему-то свернул в сторону и растаял в голубом мареве.

«Эх, почему у меня нет крыльев?» — с тоской подумал Мухтар. И тут же вскочил, точно ужаленный: мозг его пронзила мысль о погоне. Но вокруг было светло и радостно. Ветви деревьев, ночью так пугавшие мальчика, теперь были наполнены Птичьим гомоном. В листве играли солнечные зайчики; над мягкой шелковистой травой порхали огромные разноцветные бабочки: желтые, белые и даже совсем черные. Мухтар хотел было поймать одну, но взглянул на свой костюм, и его снова охватил страх: что же делать с униформой? Нельзя же идти в одежде, которая сразу выдаст его! Мухтар твердо решил избавиться от приютской одежды. Но как? Этого он пока не знал. Можно выменять на лепешки, продать или бросить. А в чем он тогда останется? Не мог он решить и другого вопроса, какой ему выбрать путь: идти по шоссе или окольными путями?

Да, трудная задача стояла перед мальчиком! Словно птенец, лишившийся теплого гнезда, он должен был теперь сам постоять за себя. Он жил в мире, где каждый заботился лишь о себе. Своим детским умом мальчик уже начинал постигать эту суровую истину.

Поглощенный печальными думами, Мухтар полез на дерево — взглянуть, далеко ли шоссе. Он быстро и ловко взобрался по гибким ветвям на вершину. Дорога оказалась совсем рядом, в какой-нибудь сотне шагов.

Мухтар увидел медленно двигающийся караван верблюдов, нагруженных ящиками и тюками. Они ритмично покачивали головами, украшенными яркими помпонами, колокольчики, разной величины, висевшие на шеях животных, мелодично позвякивали. Сердце Мухтара защемило от острой тоски. Он вспомнил такой же караваи верблюдов, с которым год назад отправился в Мекку.

Со смешанным чувством горечи и любопытства смотрел мальчик на дорогу. Рядом с караваном бежали огромные волкодавы — падежная охрана. Тяжело переступая и оставляя в желтой пыли глубокие следы, медленно шагали буйволы. Навьюченные тяжелыми корзинами с овощами, они то и дело били себя хвостами по впалым бонам, стремясь избавиться от назойливых мух и слепней. И только ослики, семеня своими маленькими ножками, старались уйти вперед и обогнать караваи.

По обочинам дороги торопливо шагали крестьяне и мелкие торговцы: город, базар торопили.

Время шло, а Мухтар все раздумывал; выйти ли на шоссейную дорогу или отойти подальше. Одно он знал — нужно добраться до портового города Карачи. Там много кораблей… Они идут во все концы земли и к берегам его родины — Ирака. А может, и к берегам России?

Так думал Мухтар, не зная, как далек его путь до Карачи и сколько ему еще понадобится сил и твердости духа, чтобы преодолеть его.

Он бросил последний взгляд на дорогу, где становилось все многолюднее и шумнее, и стал быстро спускаться с дерева. Спрыгнув на мягкую траву, он перекувырнулся, но, встав на ноги, вдруг сделался серьезным. Сложил ладони вместе, щуря глаза от яркого солнца, поднял лицо к небу и зашептал:

— О аллах! Я твой раб, воззри на меня и помоги мне добраться до России!.. Там меня не будут заставлять целовать крест, не будут натравливать на меня господских собак… Я верю в слова доброй Фахран!

Но стоило ему выйти на дорогу и оказаться в гуще людей, как чувство страха и растерянности снова овладело им. Второй раз в жизни он переживал такое чувство: первый раз в Багдаде, когда ночью бежал из дома купца Джавадбека, и вот сейчас. Мальчик каждую минуту ждал, что кто-нибудь схватит его. Но на него никто не обращал внимания, никому до него не было дела.

Мухтар старался держаться подальше от пешеходов, не спрашивал, куда ведет дорога и далеко ли до Карачи. Он верил, что каждый шаг приближал его к намеченной цели.

Наступили сумерки. На горизонте сгущалась вечерняя мгла, пылающие вершины гор окрасились в оранжевый цвет, а потом в густо-фиолетовый. Мухтар шел не останавливаясь. Об отдыхе он и подумать не смел: надо было как можно дальше уйти от Лахора, от жестокой Мэри Шолтон, одна мысль о которой приводила мальчика в ужас и неудержимо гнала вперед!

Приближалась ночь. Едва волоча ноги, Мухтар добрался до окраины какой-то деревушки. Проситься на ночлег он не решался: вдруг его схватят люди Шолтон, и он снова потеряет свободу, теперь уже навсегда.

Мальчик остановился и огляделся вокруг. Никого… Он свернул с дороги и по узкой каменистой тропинке спустился в небольшой овражек. На противоположном склоне виднелся шалаш. «Если он пустой, там я и заночую!» — решил Мухтар, взбираясь наверх.

Шалаш оказался пустым и заброшенным. Мальчик забрался внутрь и бросился на кучу сухих листьев и тонких прутьев, видимо служивших бывшему обитателю ложем. Ему ни о чем не хотелось думать. Сквозь большие щели старой камышовой крыши Мухтару был виден клочок неба, где, часто мигая, зажигались голубовато-желтые огоньки далеких звезд.

«Вот на такое же небо и на такие же звезды смотрел я в своем Багдаде!» Мальчик тяжело вздохнул.

Вдали зазвучала протяжная песня. Кто-то пел на языке урду. Мухтар с трудом понимал слова.

Жить осужден недолго человек. Не равен веку его век: Не может одолеть он смерть, Едва появится — и должен умереть.

«Нет, нет, я не хочу умирать! — подумал Мухтар. — Не хочу!»

Едва забрезжил рассвет, Мухтар покинул свое убежище и двинулся в путь. К счастью, сезон весенних дождей уже прошел, небо было чистое-чистое, без единого облачка.

На второй день пути Мухтар незаметно для себя очутился на шоссе, ведущем к Лаялпуру — городу, расположенному к западу от Лахора.

Мухтар шел в стороне от шоссе, пробираясь узкими скалистыми тропами, обходя болота и волчьи ямы, прикрытые мягкими предательскими мхами. Следовало быть предельно осторожным, чтобы не угодить в трясину или не свалиться с крутого обрыва. Тянулись часы, и тянулась дорога.

В одном селении Мухтар наконец избавился от ненавистной ему одежды, обменяв форменную рубашку и шорты на лепешки и сахар. Теперь он ничем не отличался от других: спущенная поверх трусов нательная рубашка с короткими рукавами — вот и весь его наряд!

Теплая земля служила Мухтару постелью, но сон его был всегда педолог. Ныло тело, да и голодный желудок причинял немало страданий.

Постепенно ландшафт менялся. Горы отступали, все чаще взору открывались долины, хлопковые поля, джутовые плантации. Стали попадаться пешеходы, но никто его не останавливал и не интересовался тем, куда он идет. Мало ли нищих детей бродят по дорогам Индии!

Измученному голодом и бессонными ночами мальчику особенно тяжело приходилось в ветреные дни. Задыхаясь от пыли и протирая глаза, Мухтар, едва держась на ногах, шел дальше. Однажды им овладело отчаяние. С трудом доплелся он до большого пня недалеко от дороги и, опустившись на него, горько зарыдал.

«О аллах, знал бы ты, как тяжело мне, послал бы за мной своего симурга, и на его крыльях я полетел бы домой!» — сетовал Мухтар.

Дорога, какой бы длинной она ни была, всегда имеет конец! И Мухтар это знал. Твердому решению мальчика идти вперед могла помешать только смерть.

Так, день за днем, шел маленький беглец по малохоженым тропинкам Пенджаба, все дальше уходя от Лахора.

Иногда ему попадались заброшенные мусульманские кладбища или гробница какого-нибудь святого, — Мухтар всегда старался обойти их стороной. Случалось, что из-под полуразвалившегося памятника выползала змея или выскакивал зверек, тогда мальчик в страхе бежал без оглядки.

Был полдень, солнце стояло в зените, когда за поворотом горной дороги Мухтар вдруг заметил след человеческой ноги. Он отчетливо выделялся на красном песке.

Внимательно рассматривая отпечаток босой ноги, мальчик подумал, что он не одинок в этих диких местах, и невольно пошел по следу. Чем дальше он шел, тем следы становились отчетливее, и наконец — о чудо! — впереди показалась хижина. Над ее куполообразной крышей поднимался легкий дымок.

«Люди! — обрадовался было мальчик, но радость его тут же сменилась испугом: — А вдруг здесь английские охотники?»

Мухтар замедлил шаги. Вернуться назад или подойти? После минутного колебания он, осторожно пробираясь сквозь густой кустарник, робко приблизился к жилищу, которое скорее напоминало юрту кочевников, чем хижину. Кругом зеленела густая сочная трава, и только у самого порога маленький кусочек земли был вымазан глиной и чисто подметен. У стены стояли лопаты и глиняный кувшин, в стороне лежала небольшая вязанка хвороста. По траве бродили черные куры, а между ними важно расхаживал петух.

Увидев чужого, петух тревожно закукарекал, а куры в испуге разбежались. Мухтар быстро спрятался за большим кустом. Из хижины вышла женщина в старом выцветшем платье, голова ее была повязана черным платком, в руках она держала ружье.

Осмотревшись по сторонам, женщина властно крикнула на языке урду:

— Кто здесь?

Мухтар молчал.

— Кто ты? — грозно спросила она и направила дуло ружья в сторону мальчика. — Выходи! А то застрелю!

Испуганный Мухтар бросился бежать.

— Стой! Стой, тебе говорят!

Мальчик остановился. Женщина бросилась к нему.

— Кто ты? Как ты попал сюда?

Бледный Мухтар молчал.

— Отвечай же! — Смуглые жилистые руки впились в его худенькие плечи.

Суровое лицо, горящие глаза и быстрая гневная речь еще больше напугали его. Мухтар заплакал.

— Это что такое? — строго сказала женщина. — Сейчас же перестань!.. И расскажи толком, как ты попал сюда.

— Я… я… — глотая слезы, начал Мухтар, но рыдания помешали ему.

— Говорю же тебе, перестань!.. Перестань! Хватит мне своих слез.

Женщина сняла руки с плеч Мухтара и сказала уже более мягко:

— Не бойся! Я не колдунья и не злая ведьма. Идем со мною! Я не собираюсь тебя обижать.

Мальчик боязливо поплелся за женщиной. Подведя его к хижине, она сказала:

— Подожди здесь, я сейчас приду! — и скрылась за камышовой занавеской, служащей дверью. Через минуту она вернулась с небольшим глиняным кувшином и узелком.

— Знаю, что ты голоден, — мягко сказала она, протягивая Мухтару узелок. — Это лепешка, бери.

Мухтар не двигался, будто прирос к земле.

— Ну, что же ты? Боишься?

Присев на корточки, женщина сама развязала узелок и разломила лепешку на куски.

— Пей, — сказала она, наливая в кружку холодного козьего молока и подавая мальчику кусок лепешки. — Хлеб у меня ячменный. Я своими руками сеяла его, — и она показала вдаль, — вон на той лужайке.

Слова женщины успокоили Мухтара, и он доверчиво, хоть и печально, посмотрел на свою новую благодетельницу. Затем взял кружку и трясущимися руками поднес ее к губам. Женщина только сейчас увидела, как он измучен.

— У тебя есть мать?

— Нет!

— А отец?

— Тоже нет!

— Они там? — она кивком головы указала влево, где виднелось кладбище.

— Да… — Мухтар кивнул головой, — только не здесь, а далеко-далеко отсюда! — тихо добавил он.

— Да, я слышу по говору, что ты не из Пенджаба…

Оба умолкли.

— Как же ты попал в Индию? Какой недобрый ветер занес тебя сюда? — спросила женщина и тут же быстро добавила: — Только не ври, говори правду! Слышишь?

Мухтар и не думал врать. Он доверчиво рассказал этой женщине всю горькую историю своей маленькой жизни. Он говорил долго. Рассказал, что он уроженец Багдада, что был в Мекке, что там его продали и обманным путем привезли в Лахор. Рассказал о своей хозяйке Мэри Шолтон, о приюте, о том, как он подрался с сыном своей госпожи, мерзким Диком, и сильно избил его, после чего вынужден был бежать из Лахора, который давно мечтал покинуть. И вот после многодневных скитаний судьба привела его к этой хижине…

Женщина внимательно слушала мальчика, ни разу не перебив его печального рассказа, и, только когда он закончил, громко рассмеялась. Мухтар поднял на нее испуганный и удивленный взгляд.

— Бедный мальчик! И ты поверил этой госпоже с крестом на шее! Ты пересек бескрайнее море, чтобы здесь, в Индии, стране нищеты и горя, найти свое счастье?! Ребенок ты, ребенок! Да где же это видано, чтобы у богатых инглизов было доброе сердце!

Сорвав с головы черный платок, женщина открыла тяжелые, белые как снег косы и, потрясая ими перед растерянным Мухтаром, горестно воскликнула:

— Ты видел косы черные, золотистые, каштановые, но вот такие ты, наверно, видишь впервые! А ведь мне еще нет и тридцати лет! Хочешь знать, кто я? Я жена прославленного поэта Пенджаба — Рахмана Фазла… Зовут меня Радха…

Помолчав, Радха указала в сторону кладбища и, заливаясь слезами, воскликнула:

— Да, да, там лежат мои отец и мать, мой любимый муж, мои друзья. Они лежат там вместе с сотнями мужественных пенджабцев. Все они хотели только одного: дать людям свободу, хлеб, счастье, а досталась им могила!

Она умолкла и, покусывая травинку, долго смотрела на свои потрескавшиеся босые ноги.

— Год тому назад помещики решили прогнать крестьян с их земли за то, что те не уплатили налогов, — продолжала Радха. — А как они могли уплатить? Год был неурожайный, повсюду голод. Крестьяне отказались оставить свои земли… Тогда инглизы встали на защиту заминдаров[14], прислав на помощь своих солдат. Тут поднялись все мусульмане и индусы. Но что мы могли сделать?! У них были пушки, пулеметы. А у нас? Только ружья да храбрые сердца! Много тогда погибло наших, а кто уцелел, ушел за Гиндукуш, в Россию… Сколько пленных заживо сожгли на кострах, точно сикхи своих покойников…

Мухтар слушал, широко раскрыв глаза, стараясь не пропустить ни одного слова.

Радха, заметив это, ласково улыбнулась:

— Наступит день, и мы прогоним инглизов с нашей родины. Ведь русские прогнали же своего падишаха. В это верил мой Рахман, верю и я.

У Мухтара сладко защемило в груди. «Русские… Россия! Дойду ли я когда-нибудь до тебя?!»

— Пойдем со мной, я покажу тебе могилы наших героев! — сказала Радха и повела Мухтара на кладбище.

— Здесь лежит молодой афганец! — Радха указала на первую могилу. — У этого парня было шестнадцать ран, у него на глазах инглизы убили его крошечного сынишку, а жена упала замертво, но пережив этого! — голос Радхи задрожал. — Но за ее смерть отплатили инглизам другие женщины. Одна молодая девушка уложила из укрытия десять наемников! Вот так дрались наши люди с врагом… Когда похоронили всех убитых, мы с матерью моего мужа переселились сюда, поближе к ним. Но вот уже пятый месяц, как я осталась совсем одна, храню покой родных могил и помогаю людям находить могилы близких. Чужие редко заглядывают сюда! Да и охотники не часто навещают меня, они ищут добычу вон там, — Радха показала рукой на раскинувшуюся далеко внизу долину.

…Более трех недель Мухтар прожил в этом скрытом от людских глаз уголке. Ему было хорошо здесь. Радха заботилась о нем с сестринской нежностью. Настоями разных лекарственных трав смазывала раны на ногах, досыта кормила и поила.

Вместе ходили они на охоту, стреляли зайцев и жарили их на костре. Мухтар поправился и окреп, а рубашка и шаровары мужа Радхи совсем преобразили его, сделав гораздо старше.

— Да ты совсем взрослый парень, — сказала ему как-то Радха, — теперь, наверное, не заплачешь, попадись тебе хоть сам тигр?!

Мухтар задорно тряхнул головой и звонко рассмеялся.

— Теперь ты смеешься, а помнишь, как ревел, когда в первый раз увидел меня!

В один из майских дней Мухтар, как всегда, встал рано и принялся за свои обычные дела: полил цветы на могилах, собрал хворост, разжег мангал, вскипятил чайник, подмел возле хижины и стал ждать Радху, которая ранним утром ушла на охоту.

Сегодня Мухтар ждал ее прихода с особым нетерпением. В последние дни он все чаще стал подумывать о том, что ему уже пора в дальний путь. И вот сегодня он скажет об этом Радхе.

Каково же было его удивление, когда после утренней трапезы в ответ на его робкие слова Радха сказала:

— Мальчик мой, поступай, как тебе велит сердце… Помню, мой дед всегда говорил: «Вода всюду хороша, но слаще всего на родине». Даже смерть легче встретить на родной земле. Вот мой любимый Рахман лежит здесь, и солнце греет нас обоих… А что бы я могла сделать для него, если бы он погиб на чужбине!

Большие черные глаза Мухтара признательно смотрели на Радху.

— Ну, я пойду! — собравшись с духом, тихо произнес он со слезами в голосе.

Радхе передалось волнение мальчика. Она ласково обняла его за плечи и задумалась, потом, живо обернувшись к Мухтару, спросила:

— А далеко ли до твоего Багдада? И доберешься ли ты до него?

— Доберусь! И не только до Багдада… — Мухтар вдруг ощутил непреоборимое желание рассказать этой доброй женщине о своей заветной мечте.

С волнением слушала Радха мальчика: несколько раз перебивала, прося повторить, как во время Дивали — праздника огней в Золотом храме Амритсара — в его руки попала листовка, где рассказывалось о революции в России, о Ленине. Слушая мальчика, женщина думала: «Да разве дойти тебе до России, разве преодолеть такой трудный и долгий путь?.. Нет! Не добраться тебе до доброго Ленина… А то рассказал бы про мои слезы, про всех нас и нашу беду…»

— Я понимаю тебя, Мухтар, и не хочу отговаривать. Пусть солнце озарит твой путь… Иди!.. — Она говорила почти шепотом. — Тебе бы добраться до Мултана, а там и до моря недалеко. Так когда же ты думаешь спуститься в долину? — спросила она.

— В какую долину? — удивленно спросил Мухтар.

— Туда, вниз, к лесу… Ведь твоя дорога вот там… — Радха вскочила и скрылась в хижине. Вскоре она вышла опять, держа в руке узелок с хлебом. — Возьми! Здесь еда… Дня на два-три… И коли решил идти, уходи сейчас… Пойдем, я покажу тебе дорогу.

Мухтар прощальным взглядом окинул свое временное пристанище. Радха проводила его вниз.

— Вот твоя дорога… Сначала пойдешь лесом, не бойся, там нет диких зверей. Часа через два ты увидишь проселочную дорогу. Будь осторожен, не доверяйся любому, помни: по земле ходит много злых людей! А ты хоть вон какой рослый, да ум у тебя еще ребячий и сердце доброе, доверчивое. Я тебя за эти дни узнала. Ну ладно, иди. Далек твой путь… — Радха быстро обняла мальчика и скрылась в кустарнике.

Первые лучи утреннего солнца уже осветили высокие кроны деревьев, между ними просвечивало голубое небо, а в самом лесу еще царил полумрак. Могучие корни напоминали чудовищных змей, расползшихся во все стороны. Время от времени легкий ветерок шелестел листьями.

Мухтара охватило острое чувство одиночества. Да, он снова один, лицом к лицу с суровыми испытаниями. Лишь одно грело его — заветная мечта о России!

Скитаясь по лесам и горам, он понял, что путь к его мечте не похож на путь из Багдада в Мекку или из Мекки в Лахор. Но Мухтар был готов на все. С твердой решимостью шел он навстречу любым испытаниям, понимая, что в Индии таких, как он, безработных, сирых, голодных, — миллионы. Но обратно тоже нет возврата! У него есть один путь — вперед!

Время текло нестерпимо медленно. И чем глубже забирался он в чащу леса, тем тише становилось вокруг. Каждый шорох — взмахнет ли крыльями птица, хрустнет ли сухая ветка — пугал мальчика, он вздрагивал и замирал на месте. Хоть Радха и говорила, что по этой дороге к ней приходят крестьяне из деревушек, за целый день пути он не встретил ни единой души.

Солнце закатилось, и воцарилась тьма. В лесу стало таинственно и страшно. Словно в сказке, он сразу наполнился различными звуками, в кустах замерцали зеленые и красные огоньки. Это были светлячки, Мухтару же казалось, что к нему подбираются дикие звери и вот-вот бросятся на него. Перед глазами мальчика вставали самые ужасные картины. Он невольно стал припоминать все, что когда-либо слышал о лесах Индии, об охотниках, растерзанных голодными хищниками. Глухой, дремучий лес вселял в душу чувство смиренной покорности.

Прислонившись к стволу старого дерева, Мухтар сел, вытянул усталые ноги и положил между ними узелок. Достав кусок лепешки, он принялся за еду, чтобы хоть как-то отвлечься от страшных мыслей, не слышать многозвучный, ни на что не похожий, таинственный язык джунглей. Незаметно он уснул.

На рассвете, когда окружающий мир, сбросив покрывало ночи, снова открылся во всем великолепии своих красок, Мухтар пробудился, зевнул и радостно потянулся. О счастье! Он цел и невредим! И мальчик взволнованно принялся совершать утренний намаз. После намаза полагается завтракать. Мухтар хотел было развязать свой узелок, который вчера положил рядом с собой, но его нигде не было видно. Наверно, какой-то зверек или обезьянка подкрались ночью и закусили его лепешками, а может, унесли своим детишкам.

Мухтару хоть и не впервой пришлось голодать, но он взгрустнул, вспоминая, как заботливо Радха собирала его в дорогу. Но песня дружит и с голодным желудком. Мухтар запел. Как всегда, слова как-то складывались сами:

Где вы, люди? Мечтаю о вас, как о чуде! Люди этой земли, настоящие люди! Ветер о том говорит, но куда же идти, Чтобы вас повстречать в моем дальнем пути?

Печальная песня мальчика разносилась по лесу. По щекам его текли слезы. Помолчав, Мухтар стал утешать себя словами друга и учителя — Хашима-эфенди из Багдада: «Мухтар, аллах любит тебя… Будь отважным… Отважные всегда добиваются своей цели».

Мухтар выломал суковатую палку и снова отправился в путь. Он любил раннее утро. И действительно, мир вокруг него был так красив! Роса приятно холодила ноги. Лес звенел птичьими голосами. Он был такой же радостно-ликующий, как и зарождающийся день.

Но вот и опушка леса, откуда перед ним сказочная Индия открыла новую чарующую панораму! На горизонте тянулись в несколько рядов горы, они словно купались в утренних лучах солнца; у их подножия, точно ласковое спокойное море, раскинулись поля. Мухтар, как зачарованный, долго смотрел на эту картину. Но тут внимание его привлекли люди, то были землепашцы.

Мухтар поспешил к ним. Ближе всех работали двое. Один, согнувшись до земли, тянул тяжелую соху, а за сохой шел высокий седобородый старик и часто подолом своей длинной рубахи вытирал с лица пот.

— Держи прямо, не качайся! — покрикивал он на парня.

Поблизости не было ни буйвола, ни коня. В стороне дымил костер, на нем, стуча крышкой, шумел черный закопченный чайник.

Увидев Мухтара, пахари остановились.

— Доброго здоровья! — крикнул старик. — С кладбища идешь, сынок?

— С кладбища, — ответил Мухтар.

— И далеко держишь путь?

— В Карачи… к брату…

— В Карачи? — переспросил старик, напряженно сморщив лоб. — А ты знаешь, где Карачи?

— Не знаю… — смущенно ответил мальчик, — но у меня, кроме брата, никого нет…

Старик понимающе кивнул и с улыбкой посмотрел на подошедших к ним пахарей. Выражение их лиц насторожило Мухтара. Конечно, они не верят ему. «И зачем я вру?..» — подумал он и смущенно опустил голову.

— Мальчик мой, до моря очень далеко… пешим ходом не добраться тебе туда… ты поездом поезжай! — сказал старик сочувственно.

— У меня нет денег на билет, — растерянно пробормотал Мухтар.

— Скажи, а это не ты пел недавно в лесу? — спросил молодой землепашец. — Ну-ка спой, паренек, еще!

Мухтар потупился в смущении.

Но крестьяне настаивали, а у Мухтара было сейчас слишком радостно на душе. И, улыбнувшись по-детски добро и открыто, он запел:

Добрые люди, сердечные люди, Люди земли и труда! Путь мой страшен, как грозный день зимы, Укажите мне путь в Карачи, Чтобы он был короток, как сама весна, Укажите такой путь, чтобы он был озарен Светом вашей любви.

Молодой высокий смуглый юноша, оставив соху, особенно внимательно слушал мальчика. Когда Мухтар замолчал, он бросился к нему и, обняв по-братски, воскликнул:

— Растревожил ты мою душу, сядь рядом, я тебя угощу! — Он развязал узелок и выложил лепешки, орехи, сушеные яблоки — весь свой скудный обед.

Мальчик взял кусочек лепешки и, запив ее чаем, спросил:

— Скажите, как мне дойти до харчевни? II подвезут ли меня до Мултана?

Крестьяне переглянулись.

— Может быть, ты пару деньков поживешь у нас? — спросил юноша.

— Нет, нет! — не задумываясь воскликнул Мухтар. — Мне надо скорее добраться до Карачи, а то мой брат начнет беспокоиться.

— Мальчик прав, — поддержал Мухтара старик с белой бородой, — ему нельзя терять время. Надо его проводить до села, там в харчевне — Мухамед-Али Хан, он договорится с хозяином машины.

— Пошли, я покажу тебе дорогу! — предложил юноша.

Они спустились с небольшого холма, миновали кокосовую рощу и вышли на шоссе, ведущее к придорожной харчевне Мухамед-Али Хана.

— Иди по этой дороге прямо, никуда не сворачивай… Дойдешь до села и там у шоссе увидишь большой двор с воротами. Все шоферы там останавливаются. Хозяин харчевни мусульманин, он очень любит певцов. Только не скупись на песни! Если они придутся хозяину по душе, он сам уговорит любого шофера взять тебя в Мултан… Не хочется мне отпускать тебя, — улыбаясь, продолжал юноша, кладя руку на плечо Мухтара, — но раз тебя ждет брат — в добрый путь! — И он прижал руку к сердцу.

Был уже полдень, когда Мухтар вошел в село. В центре его был маленький базар — две-три открытые лавчонки. На прилавках стояли стеклянные банки с растительным маслом, лежали мешочки с рисом и мукой, деревянная детская обувь, пуговицы, зеркала, дешевые сигареты, зеленый чай, большие куски сахара и еще много всякой всячины.

Мухтар без особого труда нашел харчевню любителя песен — Али Хана. У открытых ворот харчевни стояли грузовики. Мальчик обрадовался: «Неужели меня возьмут? Я буду выполнять самую черную работу. Вымою машину, подмету кузов, до блеска протру стекла. Все-все буду делать… Лишь бы взяли меня с собой!» И Мухтар робко вошел в настежь раскрытые ворота. В глубине двора, у небольшого бассейна, окруженного стройными рядами пирамидальных тополей и кустами роз, на низкой широкой тахте, покрытой пестрым ковром, сидели, скрестив ноги, несколько пенджабцев. Они шумно о чем-то спорили, весело похохатывая.

Заметив Мухтара, один из сидящих крикнул:

— Кого ищешь, парень?

— Саиб, я путник, иду в Карачи к брату. Он там грузчиком работает, хочу… — Мухтар хотел сказать, что он хочет наняться к кому-нибудь из шоферов слугой, чтобы его довезли до Мултана, но не осмелился.

— Что ж ты хочешь?

— Не знаю, саиб, — неожиданно сорвалось с губ мальчика.

Поднялся хохот. Мухтару и самому стало смешно.

— Подойди поближе, — важно сказал другой мужчина. Он был в богатой шелковой белой чалме, с коротко подстриженной черной бородой, в легкой одежде.

«Верно, это и есть хозяин харчевни», — подумал Мухтар и подбежал к нему.

Мальчик бойко ответил на вопросы, а потом, помня совет юноши, запел:

Слушайте, сказку о жизни расскажу я сейчас, От удивления губами причмокнете вы не раз… Жил сирота в Багдаде, был он совсем один, Словно сорванный ветром листок в пустыне гоним…

Из-за перегородки вышел повар, присел на край тахты и как завороженный слушал мальчика. Разволновала песня Мухтара и веселых канареек, которые вдруг залились звонкой трелью, точно состязаясь с ним.

Песня Мухтара, его простота и сметливость понравились хозяину харчевни.

— Послушай, парень, зачем тебе ехать в Карачи к брату? Он сам, наверное, с трудом добывает себе хлеб… Будешь бродяжничать в Карачи, как голодный пес в поисках еды. Оставайся лучше у меня, — предложил мужчина в белой чалме, — будешь помогать по хозяйству да развлекать моих гостей песнями. Будет у тебя и работа, и кусок хлеба. Молись аллаху за его милость к тебе! — И, повернувшись к приятелям, спросил: — Верно я говорю?

— Конечно, саиб, вашими устами молвит сам аллах!.. Кто посоветует лучше вас!

Мухтар молчал, глядя себе под ноги.

— Саиб, я не могу остаться, — промолвил он наконец, — мне надо к брату…

Такой ответ не поправился Мухамеду-Али.

— Ну что же, иди, бродяжничай!.. — буркнул он и, подозвав повара, приказал: — Накорми его за песню!

— Нет, саиб Хан, есть я не хочу, лучше помогите мне добраться до Мултана!

— До Мултана? Ишь ты, куда захотел! Ладно, так и быть, помогу тебе, когда будет возможность, а пока поживешь у меня… — И, самодовольно улыбаясь, он погладил свою черную бороду. — Дин, накорми-ка нашего певца, а то у него голос что-то охрип.

Повар повел Мухтара на кухню. Поставил перед ним простоквашу, свежие огурцы и солидный кусок баранины с тыквой.

— Ешь и молись аллаху, что нашему хозяину понравилось твое пение. А ты знаешь, сколько стоит вот эта еда?

Повар и сам хотел, чтобы мальчик остался, ведь тогда у него будет помощник.

— Ты сам видишь, сколько всюду скитается голодных, — продолжал он убеждать мальчика, подсаживаясь к нему. — Каждый счел бы себя счастливым, доведись ему служить нашему хозяину! А работа здесь не трудная: наколоть дров, помыть посуду, постирать кухонное белье да птиц накормить. Вот и все… Ну как, останешься?

— Нет, мне надо в Карачи, к брату.

Дин рассмеялся:

— А что ты будешь у него делать?

— Работать и учиться!

— Вот глупый мальчишка, выброси из головы все эти фантазии! Бедному человеку надо думать о работе, о хлебе, а ты… учиться захотел! Я бы на твоем месте пошел к хозяину, поцеловал ему руку и сказал: «Спасибо, саиб, я остаюсь!»

— Нет, я найду брата и буду учиться, — упрямо твердил Мухтар.

— Дурак ты, — рассердился Дин, — я старше тебя и не знаю ни одной буквы, а видишь, живу! И неплохо! Хозяин доволен моей работой, а мне не надо бродяжничать по свету в поисках куска хлеба. А ему, видите ли, надо торопиться в Карачи, к брату! Да может быть, брат тебя и видеть не хочет! Упустишь счастливый случай, а потом будешь Жалеть! Таких сердечных людей, как мой хозяин, и не найдешь. Поживешь немного, не понравится — уйдешь!.. Пойдем, пойдем к хозяину, — Дин потянул Мухтара за локоть, — скажешь ему, что ты согласен.

Мухтар неохотно поднялся. Но успели они выйти во двор, как повар торопливо заговорил:

— Саиб, он согласен остаться!

Мухтар хотел крикнуть, что повар лжет, что ему нужно обязательно попасть к брату в Карачи, он уже готов был кинуться прочь, но хозяин, одобрительно кивнув головой, проговорил:

— Вот и молодец, старших всегда надо слушаться! Ты еще цыпленок, хоть и поешь неплохо… Вот поживешь у меня, и при первой же возможности я отправлю тебя, может быть, прямо в Карачи…

Понуро вернулся мальчик на кухню, и тут же навалились на него новые обязанности.

Для Мухтара теперь не было разницы между днем и ночью. Его могли позвать в любую минуту, он должен покорно выполнять все, что ему ни прикажут. Жизнь в харчевне кипела круглые сутки. Здесь останавливались и шоферы, и туристы, и торговцы, везущие свои товары в окрестные селения.

Но для мальчика была страшна не работа. Его угнетало совсем другое. Мухтар быстро понял: хозяин и его повар делали все, чтобы шоферы машин, идущих в Мултан, не брали его с собой. И Мухтар решил сбежать из харчевни.

Он расспрашивал у посетителей харчевни о пути до Карачи. И вот в один из последних дней апреля мальчик решительно заявил хозяину:

— Я ухожу от вас, саиб!

— Опять за свое! — рассердился Али Хан. — Оставь сумасбродные затеи!

— Мухтар, не губи своего счастья, — поддержал хозяина Дин.

— Нет, не хочу я такого счастья! — ответил Мухтар. — Спасибо тебе за добрые слова. И вам, хозяин, тоже! Не сердитесь на меня, — добавил он и бегом бросился со двора.

— Мальчик, мальчик, остановись, вернись! — неслось ему вслед. Мухтар бежал без оглядки.

На душе у Мухтара было необыкновенно легко. Трудности пути его не пугали. Заветная мечта звала вперед. Россия! Там он будет учиться и обязательно станет врачом, чтобы вернуться в свой Багдад и лечить бедных людей…

ЭХО «АВРОРЫ» ЗА ГИНДУКУШЕМ

Прошло почти два месяца, как Мухтар бежал из Лахора.

Трудными были дороги Пенджаба. Растрескавшиеся пятки кровоточили, ноги и руки были искусаны комарами и москитами, и Мухтар исцарапал себя до крови. Рубашка, подаренная Радхой, пропитанная потом и выгоревшая на солнце, с трудом держалась на его исхудалых плечах. А купить новую было не на что. Тех случайных анн, которые ему удавалось заработать пением, хватало лишь на кусок хлеба.

Сколько раз в придорожных чайханах звучал его чистый, детский голос. Посетители охотно слушали скорбные, хватающие за душу песни мальчика и часто угощали его чаем с лепешками, а если еще и сам чайханщик был человеком с добрым сердцем, то на долю Мухтара перепадала и тарелка супа с куском баранины.

Стояли последние дни мая тысяча девятьсот восемнадцатого года. И вот на исходе одного из майских дней, истомленный голодом, жаждой и зноем, Мухтар подошел наконец к шлагбауму, близ которого стоял дорожный указатель с английской надписью: «Мултан».

Он прочел надпись, огляделся по сторонам и еще раз медленно, по слогам, повторил название города. Неужели это правда? Вот эти черные худые ноги довели его до Мултана? А там и Карачи!..

Опасливо обойдя дежурившего у шлагбаума полицейского, не обратившего, впрочем, на маленького оборванца никакого внимания, Мухтар ступил на окраинную улицу Мултана. Жалкие лачуги и землянки тесно лепились друг к другу. У порога сидели и лежали похожие скорее на скелеты, чем на живых людей, старики и старухи. Кривоногие ребятишки со вздутыми животами копошились в пыли. Чем дальше углублялся Мухтар в город, тем шире становились улицы, выше дома, тем больше попадалось ему навстречу нищих, просящих подаяние. Голодный, измученный Мухтар сейчас ничем не отличался от этих людей. Поневоле пришли на память слова доброй Фахран: «Рано тебе еще убегать. Жизнь на улице страшнее, чем ты думаешь!»

Понуро опустив голову, едва переставляя ноги, Мухтар упорно шел вперед. Облизывая высохшие от жажды губы, он остановился возле ярко расписанной тележки с прохладительными напитками. Продавец готовил свой напиток тут же, на глазах у покупателей: он ловко отжимал валиками стебли сахарного тростника, мешал стекавший в стакан сок с ледяной водой, затем выжимал туда из лимона несколько капель сока и добавлял щепотку соды. Покупатели, толпившиеся у тележки, с удовольствием поглощали ароматную шипучую влагу, лениво отмахиваясь от бесчисленных мух. Вдруг люди почтительно расступились. К тележке подошел хами — странствующий «святой». Продавец наполнил стакан и подал его хами. Тот отпил половину и, встретившись взглядом с Мухтаром, неожиданно протянул ему недопитый стакан:

— На, пей и молись за хозяина!

Мухтар нерешительно взял стакан и с жадностью опорожнил его.

Какая-то хорошо одетая женщина протянула хами несколько мелких монет. Тот с безразличным видом подбросил их на ладони, сунул деньги в руку опешившему Мухтару и не торопясь пошел своей дорогой.

На деньги, что дал ему хами, Мухтар купил лепешку из отрубей и, немного утолив голод, пошел дальше, надеясь до наступления ночи добраться до вокзала.

Вокзал неожиданно открылся перед ним за поворотом дороги. У входа в станционное здание толпилось множество людей, таких же оборванных и нищих, как и те, что встречались ему на улицах Мултана. Все они ехали куда-то в поисках работы и хлеба.

В первую минуту Мухтар растерялся. Многоголосый гомон, громкие возгласы нищенствующих монахов, плач детей оглушили его. Но вот внимание мальчика привлекла очень знакомая мелодия. Протискавшись сквозь толпу, он увидел бродячего музыканта, игравшего на ситаре — трехструнном индийском музыкальном инструменте. Пальцы музыканта мягко скользили по струнам, извлекая из ситары нежные, печальные звуки. Эту песню Мухтар не раз слышал в приюте, ее пели маленькие индусы. Неожиданно для себя мальчик начал вполголоса подпевать музыканту. Тот поднял на мальчика удивленный взгляд. Мухтар смутился и замолчал, но музыкант одобрительно кивнул ему, и Мухтар запел громче. Звонкий и чистый голос маленького араба, такой неожиданный в этом беспорядочном уличном шуме, привлек слушателей. К йогам музыканта стали падать монеты. Воодушевленный неожиданным успехом, музыкант играл еще и еще, умоляюще поглядывая на Мухтара.

Когда музыкант подсчитал деньги, оказалось, что они собрали около трех рупии. Он протянул Мухтару его долю и предложил:

— Давай будем работать вместе, я — играть, а ты — петь. У тебя хороший голос, я научу тебя многим песням!

— Нет, устаз[15], я должен ехать в Карачи!

— В Карачи! — рассмеялся музыкант. — Да знаешь ли ты, несмышленыш, что Карачи на краю нашей земли, у самого моря! Туда даже птицы с трудом долетают. А нищих там не меньше, чем здесь. Без денег ты погибнешь в пути. Сперва заработай немного, а там видно будет. Ну как, по рукам?

Мухтар согласился. Он пел у вокзала, на базарных площадях, у дверей ресторанов, у ворот богатых домов. И каждый вечер музыкант честно отсчитывал Мухтару его долю. Прошел месяц, и у Мухтара скопилось около сорока рупий.

— Вот видишь, — говорил ему музыкант. — И тебе хорошо, и я теперь сыт, да и матери помогаю.

Однажды они пели прямо на перроне. На путях стоял поезд, отходивший в Карачи.

Улучив момент, Мухтар обратился к слушавшему их проводнику:

— Дядя, возьмите меня до Карачи.

— А за проезд ты тоже будешь платить песнями? — усмехнулся проводник.

— У меня есть деньги. Я дам вам десять рупий. Мне очень нужно в Карачи, там у меня брат работает!

— Мухтар, ты с ума сошел, оставь эти глупые мысли, будем работать, как раньше! — отговаривал музыкант.

Но проводника, видимо, привлекли обещанные ему десять рупий, и он подмигнул Мухтару:

— Вали быстрей в тамбур, а то поезд сейчас отойдет!

Мухтар быстро наклонился к своему товарищу, поцеловал его и вскочил на подножку. Послышался звонок. Проводник поднялся на ступеньки вагона. Рявкнул паровоз, и поезд тронулся.

Мухтар съежился в углу тамбура, зажатый со всех сторон пассажирами. Вагон раскачивался и скрипел. Было невообразимо душно. Но Мухтар ничего этого не чувствовал. Он ехал в Карачи!

Пылкое воображение мальчика рисовало ему картины одну радужнее другой. Вот кто-то сажает его на пароход, ведет в свою каюту, дарит ему книги и везет на родину. А там он встречает доброго учителя Хашима-эфенди. И вот Мухтар у него в доме. «Мухтар, тебе не нужно ни о чем заботиться, ты должен только учиться», — говорит Хашим-эфенди. «Нет, — отвечает ему Мухтар. — Я не хочу быть вам в тягость. Я буду работать и учиться по вечерам, много учиться…»

Незаметно миновали сутки. У Мухтара от неподвижности затекли ноги, но он не решался выйти на остановках. Ему все казалось, что поезд уйдет в Карачи без него.

— Выйди на свежий воздух, прогуляйся по перрону, — уговаривал его проводник. — Точно к месту прирос!

— Ничего, дядя, я посижу, — неизменно отвечал Мухтар. — А скоро мы приедем?

— Скоро, сынок, скоро!

Поезд миновал станцию Котри. За окнами вагона мелькали телеграфные столбы. С грохотом проносились встречные поезда, и каждый раз Мухтар вздрагивал от неожиданности. Замелькали сигнальные дорожные огни. Вдали уже проступали очертания предместий, высоко к небу вздымались фабричные трубы, а где-то за ними угадывался необозримый простор моря.

Встреча с большим городом всегда волнующа. И когда проводник дважды нараспев объявил: «Карачи! Карачи!» — у Мухтара перехватило дыхание. Поезд медленно вполз под своды вокзала, где только начали зажигаться огни. Первыми оставляли вагоны пассажиры, ехавшие в тамбуре. Мухтар горячо поблагодарил проводника.

— Желаю удачи. Береги себя, мальчик! — напутствовал его тот.

Карачи встретил Мухтара морем разноцветных огней, движением и сутолокой, которые всегда придают улицам праздничный вид. Мухтар уже привык бродить по незнакомым городам, и он растворился в толпе пешеходов. Но вот первые минуты радостного оживления прошли, и вскоре мальчик почувствовал усталость. Что же делать дальше? Идти сейчас в порт не имело смысла. Нужно где-то заночевать. Но где? Мухтар невольно остановился и огляделся вокруг. Взгляд его упал на двор, ярко освещенный газовыми лампами. Да ведь это мечеть! А в доме аллаха разрешается спать всем бездомным путникам. Таков обычай. И Мухтар решительно вошел в ворота. Здесь никто не обратил внимания на маленького оборвыша, он мало чем отличался от окружающих. Но когда, совершив у бассейна традиционное омовение ног, Мухтар прошел в здание мечети, какие-то солидные бородачи, заметив его, стали шептаться. Очевидно, черный лохматый паренек с острыми живыми глазами не внушал им доверия. Потом к Мухтару подошел старик:

— Ты зачем сюда пришел? Если молиться — так молись и ступай себе с богом во двор. А милостыню здесь не подают.

— Саиб, я не попрошайка, — вспыхнул Мухтар, — я путник и гость аллаха.

Богомольцы переглянулись.

— Путник? А откуда же ты идешь? — уже мягче спросил старик.

— Из Лахора… — И Мухтар сказал, что он ходжа и возвращается домой в Багдад.

Судьба мальчика заинтересовала сторожа.

— Значит, ты родился в Багдаде, — повторил старик, — был в Мокке, целовал черные камни Каабы, выполнил завет покойного отца и стал ходжа? Попал в Лахор, а сейчас хочешь возвратиться в свой Багдад?

— Да, все это правда! — воскликнул Мухтар. — Позвольте мне провести ночь здесь, в доме аллаха.

— Хорошо, пройди вон туда и посиди там. — Старик указал Мухтару на темный уголок в глубине мечети.

Время шло. Приходили правоверные и, свершив молитвы, уходили. Наконец мечеть опустела. Утомленный мальчик задремал, привалившись к стене, когда к нему подошел сторож.

От прикосновения его руки Мухтар вздрогнул.

— Не пугайся, это я, — старик наклонился над ним. — На вот, поешь немного! — и он поставил перед Мухтаром миску с гороховой похлебкой. — Ешь, ешь, ходжа, а я запру мечеть и уйду. Ты спи, утром я разбужу тебя. Только не открывай никому дверей. Понял?

Мухтар кивнул головой. Старик, еще раз повторив «ешь, ходжа», удалился. Мухтар молниеносно управился с едой и через несколько минут уже крепко спал.

Проснувшись на рассвете, он увидел, что дверь мечети уже отворена. Старик собирался подметать двор. Пожелав ему доброго утра, Мухтар сказал: «Позвольте я помогу вам!» И, не дожидаясь ответа, схватил лейку, наполнил ее водой из бассейна и полил двор. Потом взялся за метлу. Старин смотрел на трудолюбивого мальчика и одобрительно кивал головой.

— Куда же ты сейчас собираешься идти? — спросил он Мухтара, когда тот, закончив уборку, подошел к нему попрощаться.

— В порт, — ответил Мухтар. — Может быть, кто-нибудь возьмет меня на родину.

— Ну что же, на свете немало добрых людей… Я слышал, что теперь часто отходят пароходы к вашим берегам. Но в порту сейчас забастовка… — Он вышел с Мухтаром за ворота мечети и, показав дорогу, торопливо прибавил: — Вот что, в порту есть человек, который может тебе помочь… Его зовут саиб Мирза. Он вожак докеров. С ним считается даже портовое начальство. Мирза сильный человек. Ты обратись к нему, он поможет тебе. А иначе пропадешь, мой мальчик.

Мухтар несколько раз повторил про себя имя докера.

— Ну иди! Да поможет тебе аллах!

Низко поклонившись гостеприимному сторожу мечети, мальчик отправился в район Кемари, где находился порт.

Несмотря на ранний час, на улице Баендер-роуд, ведущей в порт, царило оживление. В клетках, висевших перед лавками, распевали птицы. Десятки велосипедистов мчались по улице, обгоняя рикш и верблюдов, которые лениво шагали, позванивая колокольчиками, словно не замечая шума и сутолоки. Человек с бурдюком на спине поливал мостовую и тротуары, ему помогали мальчики с вениками. Солнце уже взошло, и от мокрого асфальта поднимался прозрачный пар.

Чем ближе к порту, тем все чаще встречались люди в морской форме. Возле огромной башни «Мэри Везер Тауэр» внимание его привлекли трое мальчишек-газетчиков, примерно такого же возраста, как он. С большими охапками утренних газет под мышкой они пробежали мимо, выкрикивая во весь голос: «Восстание против Ленина в России! Чешские войска не признают большевиков! Голод в Москве!»

Мухтар не верил своим ушам.

— Эй, вы, — закричал Мухтар и бросился за газетчиками. — Погодите!

Один из мальчишек замедлил шаг.

— Ну-ка, дай газету! — сказал Мухтар, подходя к нему.

Он развернул газету и стал искать то место, где сообщалось о событиях в России.

— Ты что, в своем уме?! — закричал продавец. — Здесь не читальня… Плати деньги, тогда и читай!

Мухтар зло посмотрел на него:

— Чего врешь, что в Москве голод! Зачем обманываешь людей? В Москве Ленин! Где написано, что в России не признают Ленина?

Продавец поднял на Мухтара удивленные глаза.

— А читать ты умеешь? — спросил Мухтар.

— Конечно, нет! — ответил газетчик.

— Чего же тогда врешь?

Газетчик зло ткнул пальцем в первую страницу, где был помещен портрет пожилого человека с бородой.

— Прочти, что здесь написано.

Мухтар прочел под портретом: «Ленин». Он задрожал от волнения, торопливо достав монету, растерянно протянул ее мальчишке:

— На, приятель, не обижайся, я пошутил…

Опешивший газетчик взглянул на монету. Она была на три анны больше стоимости газеты. «Вот чудак, — подумал он. — Англичане на чем свет стоит ругают Ленина, а этот только увидел его портрет — и уже газету покупает!»

— Э, парень, возьми сдачу!.. — крикнул он вслед Мухтару.

— Возьми себе, за эту газету Мне не жаль и рупии…

Когда Мухтар добрался до набережной, его поразила мертвая тишина, царившая в порту. Ни гудков, ни скрипа лебедок, ни ругани грузчиков. Множество больших и малых судов неподвижно стояли у причалов, глядя на мальчика застывшими глазами иллюминаторов. «Забастовка», — вспомнил Мухтар слова сторожа мечети и с удивлением подумал: «Вот странный народ, им дают заработать на хлеб, а они еще чем-то недовольны».

Мальчик стоял в растерянности. Куда же идти? Поначалу Мухтару казалось, что стоит ему сделать несколько шагов, как он сразу встретит арабских моряков из Басры. Но нет, все это были чужие, незнакомые люди. Тогда он подошел к человеку в одежде арабского купца:

— Саиб, скажите, пожалуйста, вы не из Басры?

— Нет. А зачем тебе надо знать, откуда я? — недружелюбно ответил незнакомец.

— Я… Мне надо добраться до Басры, — запинаясь пояснил Мухтар.

— Тогда иди в Восточный порт! — и, показав рукой влево, человек быстро зашагал дальше.

Долго пришлось Мухтару блуждать в лабиринтах различных сооружений, прежде чем он добрался до причалов Восточного порта.

С моря дул легкий ветерок. Вода тихо плескалась о берег. Десятки яликов плавно качались на волнах; чуть дальше стояли на приколе парусные и рыбачьи лодки. Мухтар сел на землю и долго с грустью глядел на необъятный водный простор, на темно-голубое небо. Удастся ли ему снова пересечь этот океан и добраться до Багдада? Раскрыв только что купленную газету, Мухтар долго глядел на портрет Ленина. Потом прочел сообщение Британского телеграфного агентства о том, что в Поволжье чешские военнопленные подняли мятеж, что Россия не признает правительства, возглавляемого Лениным, что в Москве голод косит тысячи людей. «Неужели все это правда? — с тоской думал Мухтар. — Не может быть, чтобы у Ленина люди умирали с голоду, как умирают здесь, в Индии. Ведь Ленин добрый, он жалеет бедных и ненавидит богатых. Нет, не может этого быть!»

Успокоенный этой мыслью, Мухтар пошел бродить по пристани. Но у кого бы он ни спрашивал, какие пароходы идут в Басру, все отвечали одно и то же: «Какая там Басра, сейчас забастовка!»

В полном отчаянии Мухтар наткнулся недалеко от пакгауза на мужчину лет сорока с длинными черными усами. На нем была затрепанная чалма и рваная матросская тельняшка.

— Кого ищешь, сынок? — спросил он Мухтара.

— Грузчика Мирзу, мне сказали, что он здесь работает…

— Работает? Никто из грузчиков не работает! — сердито перебил незнакомец и, прищурившись, подозрительно спросил: — А зачем тебе понадобился грузчик Мирза? Уж не твои ли пароходы стоят у причалов неразгруженными? — довольный собственным остроумием, он расхохотался.

Мухтар, пропустив мимо ушей его шутку, доверчиво рассказал, почему ему нужен Мирза. Незнакомец огорченно покачал головой, подумав про себя: «Сам аллах послал мне такого простачка!»

— Никакой Мирза не поможет тебе! — Он помолчал в раздумье. — Вот что, паренек, я постараюсь что-нибудь для тебя сделать. У тебя есть деньги? — и поспешно добавил: — Я договорюсь с матросами, чтобы они взяли тебя в Басру…

«На свете немало добрых людей», — вспомнил Мухтар слова сторожа мечети.

— Да, я могу заплатить за проезд, у меня есть пять рупий.

Незнакомец сдвинул брови, точно напрягая память, задумался, покусывая кончик длинного уса.

— Ладно, давай сюда деньги, я что-нибудь придумаю для тебя… — сказал он, как показалось простосердечному Мухтару, доброжелательно. — Ведь у нас одна вера.

— Спасибо вам за ваше доброе сердце! — радостно воскликнул Мухтар и протянул незнакомцу весь свой «капитал».

Незнакомец хотел сказать, что этого мало, но, увидев, что кисет пуст, махнул рукой с таким видом, будто оказывает Мухтару дружескую услугу.

— Так и быть, во имя аллаха и его пророка, добрый путь тебе! Иди вон туда, — он показал на бараки рабочих, — сядь там и жди меня, я скоро вернусь.

Мухтар благодарным взглядом проводил незнакомца и пошел к баракам. Здесь же ютились убогие рыбачьи домики, сложенные из бамбуковых жердей. Прошел час, другой — незнакомец все не возвращался. Люди, проходившие мимо, не обращали на мальчика внимания.

Наступил недолгий южный вечер. Поняв, что его обманули, Мухтар поднял к небу глаза и со слезами в голосе прошептал:

— Аллах, где же твоя правда? Если в этом злодеянии была твоя воля, так кто же мне поможет теперь?

Вскоре стало совсем темно, но мальчик не решился войти в барак.

В это время года в Карачи сухо и жарко, но случается, что неожиданно набегают черные тучи, гонимые ветрами с Аравийского моря, и обрушивают на землю ливень такой силы, что тропические дожди кажутся в сравнении с ним ласковым дождичком…

Так случилось и в эту ночь. Мухтар терпеливо стоял, плотно прижавшись к стене барака, в надежде хоть как-нибудь укрыться от дождя. Но ливень все не прекращался. Мальчик продрог и стучал зубами.

— Ты что в такую непогоду болтаешься здесь? — вдруг услышал Мухтар совсем рядом строгий голос. — Ну-ка, пойдем скорее в барак!

Мухтар обернулся. Перед ним стоял молодой плечистый парень в закатанных до колен белых штанах. Голова его была повязана белым платком. Точь-в-точь как у багдадских грузчиков. Положив руку на плечо мальчика, парень смотрел на него, ожидая ответа.

— Меня обманул один грузчик… — наконец выдавил из себя мальчик. — Он взял у меня все деньги и обещал отправить на родину, а сам так и не пришел.

— Что там, Бахтиар? — послышался чей-то голос из глубины барака.

— Да вот тут парня какой-то мерзавец обманул. Взял деньги и был таков.

— Веди его сюда! — донесся тот же голос.

Бахтиар подтолкнул Мухтара.

Они вошли в барак. На нарах, тянувшихся вдоль стен, лежали и сидели люди с изможденными лицами. Незнакомец подвел Мухтара к плотному коренастому человеку, сидевшему в углу возле небольшого черного сундука. Перед ним на коврике лежала стопка книг и тетрадок и стояла чернильница с воткнутой в нее деревянной ручкой.

— Так кто тебя ограбил, сынок? — участливо спросил незнакомец.

Мухтар молчал, теряясь под его испытующим взглядом.

— Кто же это был? Скажи нашему Мирзе, — подбадривая Мухтара, сказал Бахтиар.

— У него были черные усы, — ответил Мухтар.

— Черные усы, говоришь? — удивленно переспросил Мирза и переглянулся с Бахтиаром. — Бедняга доверился вору! Таких «благодетелей» в Карачи немало. И много ты дал ему?

— Пять рупий.

Мирза, видя, как дрожит мальчик в мокрой рубашке, повернулся к Бахтиару:

— Достань-ка из моего сундучка сорочку, а то он еще заболеет…

— Мне очень нужен саиб Мирза, — робко промолвил Мухтар и опустил голову. В его позе было такое отчаяние, что Мирза прекратил расспросы и заботливо усадил Мухтара рядом с собой.

— Так тебе нужен саиб Мирза? — повторил он и с улыбкой обратился к Бахтиару: — Поищи ему что-нибудь поесть.

Тот прошел в глубь барака и вскоре вернулся с чашкой чая, забеленного молоком. Поставил ее перед Мухтаром, положил кусок лепешки.

— Налей и мне чашечку, — попросил Бахтиара Мирза. — Ешь, ешь, — кивнул он Мухтару, — поговорим потом. Считай, что ты нашел Мирзу.

Мухтар поперхнулся лепешкой.

— О аллах! Так вы и есть саиб Мирза?

— Он самый, — улыбнулся рабочий.

Мухтар быстро допил чай.

— Вот и хорошо, — сказал Мирза. — А теперь рассказывай все по порядку: кто ты, как очутился возле нашего барака и кто тебя послал ко мне?

Мухтар растерянно оглянулся на грузчиков, внимательно слушавших разговор. Мирза перехватил его взгляд.

— Не бойся, это свои люди! Они, как и я, друзья бедняков. Рассказывай. Сейчас у нас есть время слушать даже самые длинные сказки, не так ли? — и он подмигнул товарищам.

Мухтар поднял глаза. Его окружали добрые, приветливые люди, и на душе мальчика стало легко и покойно.

Саиб Мирза и окружившие мальчика докеры с большим волнением слушали его рассказ. Когда Мухтар рассказал о драке с Диком — сыном бывшей его хозяйки, Бахтиар в восхищении даже хлопнул себя ладонью по колену.

Все вокруг громко засмеялись. Видимо, грузчикам пришлось по душе, как этот маленький, но пылкий араб постоял за себя.

— Ты не помнишь, о чем говорилось в той листовке, которую ты подобрал в Золотом храме?

— Ну как же! — воскликнул Мухтар. — Я запомнил все до единого слова! — И он громко отчеканил текст обращения патриотов Индии, доставившего столько хлопот миссис Шолтон.

Для Мирзы и его товарищей в рассказе Мухтара не было ничего нового. Они были хорошо осведомлены о событиях, происходящих в России. Вся пролетарская Индия ликовала, что в Петрограде народ взял власть в свои руки и премьером России волей рабочих и крестьян избран Владимир Ленин. Мирзе важно было сейчас, чтобы из уст этого скитальца рабочие узнали о начале новой эры… Эры социальных потрясений. Но каково же было изумление Мирзы, когда Мухтар из кармана мокрой рубашки осторожно, дрожащими руками вытащил газету с портретом Ленина.

— Мирза-саиб, скажите, пожалуйста, это правда, что здесь напечатано? — Мухтар волновался, протягивая Мирзе газету.

— Да, сынок, правда, — сказал докер и, заметив, как помрачнело лицо мальчика, добавил: — Разрубленную змею как ни собирай, все равно издохнет. Так и буржуазия. Рабочие России и всего мира любят Ленина и поддерживают его правительство.

— Я тоже люблю Ленина, — сказал Мухтар. — И я хотел бы попасть в Россию.

Это наивное признание глубоко тронуло Мирзу. Он хотел спросить, за что Мухтар любит Ленина, но вместо этого протянул ему другую газету:

— Вот, возьми и почитай. — И показал ему на заголовок: «Правда о России и Ленине».

Мальчик жадно схватил газету и начал читать. «Тиран свергнут, земля помещиков отдается крестьянам, а фабрики и заводы — рабочим, чтобы в каждой семье рабочего или крестьянина дети были бы сыты, одеты, обуты и могли учиться», — это место Мухтар перечитал дважды. Он узнал, что революцией в России руководит партия большевиков, во главе ее и стоит вождь трудящихся Ленин, что брата его — Александра — русский царь повесил, а сам Ленин провел долгие годы в ссылке и вынужден был скрываться от царской полиции. «И вот теперь, — читал дальше Мухтар, — когда в России победила пролетарская революция, мировая буржуазия хочет задушить первое в мире молодое рабоче-крестьянское государство». Статья заканчивалась призывом к трудящимся всей земли выступить в защиту революционной России.

Мухтар был потрясен. Правда, он многого не понял, и с языка его готовы были сорваться десятки вопросов, но около саиба Мирзы уже собрались в тесный кружок несколько человек и по тому, как серьезны были их лица, Мухтар понял, что они говорят о чем-то чрезвычайно важном. До него доносились обрывки фраз: «забастовочный комитет»… «демонстрация». Часто упоминалось слово «полиция». Мальчик не осмелился прервать разговор и вернулся мысленно к тому, о чем прочитал в газете.

Россия!.. Он ничего не знал об этой стране. На память ему приходили только странные названия городов и рек из учебника географии, который он изучал в приюте миссис Шолтон. Но там о России было всего полстранички. Больше всего мысли его занимал Ленин.

— Саиб Мирза, — тронул Мухтар грузчика за плечо, — а может быть, Ленин и есть тот самый пророк Мехти, которого ждут правоверные? Ведь народ так слушается его.

— Нет, сын мой, Ленин не магометанин, он не бог и не пророк его, но он знает путь к счастью. Мы еще поговорим о нем. А теперь пора спать.

Рано утром Мухтар был разбужен громкими голосами. Вокруг стола, за которым сидел Мирза со своими товарищами, собрались обитатели барака и о чем-то шумно спорили. Большой самовар уже кипел. Горячий пар струей поднимался вверх и рассеивался под самым потолком.

Мальчик быстро снял рубашку Мирзы, надел свою и, улучив момент, подошел к Мирзе.

— Джанаб[16], спасибо вам, — сказал он, возвращая Мирзе рубашку.

— И далеко ты собрался?

— Может быть, встречу того обманщика на улице.

— Вот негодяй, нашел кого грабить! — крепко выругался Бахтиар.

— Ладно, успокойся, — обратился к нему Мирза, — лучше угости нашего приятеля чаем с лепешками. А ты садись и жди меня, я скоро вернусь, и мы вместе подумаем, как тебе помочь, — сказал он мальчику.

Бахтиар принес большую чашку с чаем и поставил ее перед Мухтаром.

— А о деньгах не беспокойся, — подбодрил он мальчика, — мы тебе соберем на дорогу. Мы ведь не такие, как этот проходимец.

— Нет, нет! — запротестовал Мухтар. — Денег мне не надо! Я сам их заработаю.

— Ишь ты, на вид цыпленок, а работы не боишься. Это хорошо, — заметил одни из грузчиков. — А что ты умеешь делать?

— Все! — решительно сказал Мухтар. — Ткать бязь, обрабатывать огороды, писать письма… Могу даже песни петь…

— Да ну, — зашумели грузчики. — А ну-ка, спой.

Мухтар не заставил себя упрашивать. Отхлебнув немного сладкого чая, он запел:

Я странник, мусафир. Всегда в дороге я. Судьбой мне суждено все обойти края. Бездомный, ночь и день брожу я на просторе. И всюду слышу плач и вижу только горе. Печаль, печаль кругом, и гневна песнь моя, Страдания и смерть возненавидел я!

— Вот, оказывается, ты какой! — удивился Бахтиар. — Мы тебя теперь так скоро не отпустим!

Сидевший рядом с ним грузчик расстелил перед Мухтаром платок и положил на него кусок хлеба.

— Поешь, небось голоден.

Как ни хотелось Мухтару есть, он отказался. Ведь грузчик отдавал ему свой последний кусок.

— Шукриа[17], я не хочу есть, — ответил он и смущенно отвел глаза в сторону, чтобы не поддаться искушению.

— Брось ломаться, — строго сказал грузчик. — Нам еду не приносят из дворцовой кухни. Что имеем, то и предлагаем.

— Когда желудок пуст, и песня не звучит, — засмеялся Бахтиар и поставил перед Мухтаром глиняную миску с вареной чечевицей. Он взял тремя пальцами горсточку густой чечевичной каши из миски и, положив в рот, аппетитно причмокнул губами.

Мухтар последовал его примеру. Он делал это осторожно, чтобы не уронить ни одного зернышка. Но не успел он попробовать кашу, как жгучий перец обжег ему язык и губы. Из глаз хлынули слезы.

Весь барак заходил от хохота.

— Что у вас там? — крикнул Мирза, входя в барак. — Вы мне мальчика не обижайте!

— Нет, мунши[18] никто его не обижает, просто он испугался перца… — ответил со смехом Бахтиар и, обняв за плечи смеющегося Мухтара, тихо сказал: — Хороший человек Мирза-саиб! Золотой человек! Он — наш главный советчик. Не будь таких, как Мирза, судовладельцы, купцы, полицейские согнули бы нашего брата в бараний рог. А Мирза с товарищами объединил всех грузчиков в союз. Он и грамоте нас обучает. Он наш лучший друг.

Мухтар внимательно слушал Бахтиара. Как хорошо, что сторож сказал ему о Мирзе-саибе.

Этот задушевный разговор был прерван неожиданным появлением незнакомого мужчины.

— Где мунши Мирза? — спросил взволнованно вошедший.

— Я здесь, Файз, что случилось? — раздался голос Мирзы.

Файз бросился к нему.

— Мунши, арестовали трех членов забастовочного комитета… Видимо, придут за вами… Что делать?

— Прежде всего успокоиться и не устраивать паники, — сказал Мирза и направился к выходу. — Я скоро вернусь.

Грузчики окружили Файза.

— Расскажи толком, что произошло? Когда их забрали? Откуда ты все это узнал?

— Ко мне приходили жены арестованных, — хмуро ответил Файз. Он был недоволен собой: проявить малодушие в такой ответственный момент, и перед кем — перед людьми, чьим вожаком он является, — это не дело. Да, далеко еще ему до Мирзы.

Мирза вернулся через полчаса. Он был сильно озабочен.

— Трое наших арестованы, — подтвердил он. — На сегодня назначена демонстрация. Готовьте факелы и красные флаги. Мы покажем этим белым господам, что такое настоящая забастовка.

Мухтар слушал с волнением. Как интересно — демонстрация, факелы, красные флаги! Почему красные, а не зеленые?.. Он схватил Бахтиара за руку и тихо шепнул ему на ухо:

— Я хочу помогать, я быстро смастерю факелы… В Багдаде на свадьбах я часто их делал…

Бахтиар ничего не ответил, погруженный в свои мысли. Молчали все присутствующие.

— А надо ли идти на такой шаг? — нарушил тишину один из грузчиков. — Ведь прольется кровь; не лучше ли всем собраться в мечети и не выходить оттуда до тех пор, пока не выпустят из тюрьмы арестованных?

— Да, мунши Мирза, лучше без факелов и шествия… — поддержал кто-то грузчика.

— То, что предлагает Дин-Али, нам не подходит, — решительно возразил он. — Хорошо, Дин-Али, мы с тобой мусульмане и пойдем в мечеть. Допустим, с нами пойдут еще две-три сотни людей. А как же остальные? Я знаю, ты скажешь: пусть те тоже пойдут в свои храмы, не так ли?

— Именно так! — воскликнул Дин-Али.

Мирза тяжело вздохнул. Он знал, что Дин-Али не из трусов, но придерживается философии непротивления злу.

— Вот и получится, — продолжал Мирза, — что одни рабочие будут сидеть в мечетях, другие — в храмах, вместо того чтобы объединиться и заставить хозяев удовлетворить наши требования, а полицию — отступить. Нет, так не годится. Мы должны брать пример с русских рабочих. Если бы они сидели в своих храмах, то никогда бы не добились свободы.

— У них Ленин! — раздался чей-то голос.

— Ленин — учитель не только русских, но и наш, — возразил Мирза, — такой человек принадлежит всем.

«Как же помочь Мирзе-саибу?» — подумал Мухтар, и неожиданно для себя воскликнул:

— Слушайте, я вам сейчас спою одну песню!

Вход в золоченую клетку открыт — Птица на жердочке тонкой сидит. Вольная птица зовет: «Торопись! Вместе взовьемся мы в синюю высь! В лес полетим. Как прекрасно в лесу! Будешь там пить прямо с листьев росу!»

Никто не прерывал Мухтара. Голос его проникал в душу.

Птица на жердочке тонкой сидит, Синий простор уж давно позабыт. «Что мне, — поет она, — воздух, роса… Мне и отсюда видны небеса! Лучше войди в мой решетчатый дом. Я угощу тебя сытным зерном!» «Нет, не пойду, — говорит ей в ответ Птица лесная порывисто. — Нет! Клетка теснее, чем кольца змеи, Где же раскину я крылья свои?»

— Вот и все, — закончил Мухтар и умолк.

— Вы люди зрелые, за спинами многих десятки лет горькой жизни, но вы только вникните в песню этого измученного мальчика, — горячо сказал Мирза.

— Мунши Мирза прав, — поддержал его Азиз. — Нам нужны просторы площадей. Только силой мы можем добиться того, чего господа никогда не уступят добровольно.

Барак загудел. Раздались взволнованные голоса:

— Мунши Мирза… Мы с вами… Освободим силой наших товарищей!

— Правильно! Надо положить конец насилию!

— В порт! В порт!

Мирза поднял руку и крикнул:

— Только без анархии! Что вы станете делать в порту? Поджигать море или пароходы? Подождите, к вам присоединятся железнодорожники, ремесленники, рабочие Карачи… Вся Индия охвачена забастовками. Будьте спокойны — сегодня же мы заставим выпустить арестованных. Только прошу каждого соблюдать строжайший порядок…

Мирза прошел в глубь барака и позвал Мухтара.

Обрадованный мальчик быстро подбежал к нему.

— Значит, «клетка теснее, чем кольца змеи»… — повторил Мирза и ласково погладил Мухтара по голове. — Да, твоя песня была очень кстати. В благодарность за нее я помогу тебе добраться до родины.

Мухтар поднял глаза на Мирзу.

«На родину? Нет! Только в Россию! К Ленину», — подумал он, но ничего не сказал.

Мирза написал несколько записок.

— Дахр!

Молодой парень бросился к нему.

— Отнесешь на товарную станцию. Там у водокачки будет тебя ждать человек с зеленым платком в руке. Передашь ему. Скажи — от меня. Понял?

Парень кивнул головой.

— Смотри будь осторожен!

— Все будет в порядке, мунши, не беспокойтесь.

— В добрый путь!

Дахр понесся вихрем.

— Азиз!

— Есть!

Дав ему вторую записку, Мирза тихо сказал:

— Пойдешь к кожевенному заводу, к мастеру Лале-баба. Если встретишь старого волка — Тома, ничего не говори ему.

— Хорошо, саиб.

— Тогда беги!

Отправив посланцев в разные концы города, Мирза посмотрел на часы. Они показывали 13.20. Это время прибытия пассажирского поезда из Бомбея.

Мирза подозвал к себе Бахтиара и несколько товарищей. Все вышли на улицу, и Мухтару было видно через окно, как Мирза, жестикулируя, что-то говорил им.

«Конечно, они меня не возьмут вечером на демонстрацию, — грустно размышлял мальчик, — но зато я помогу им сделать факелы».

Мирза вернулся в барак, а Бахтиар с товарищами куда-то ушли. Но не прошло и получаса, как Бахтиар вернулся и тихо шепнул Мирзе:

— Приехал!.. Идет!..

Они переглянулись и с улыбкой посмотрели на Мухтара:

— Ну, малыш, скоро в дорогу!

Сегодня в бараке было особенно шумно. Это даже нравилось мальчику. Люди то и дело уходили куда-то и возвращались с дубинками и свертками в руках. А сам Мирза все делал какие-то пометки в маленькой тетради, то и дело выглядывая на улицу. Чувствовалось, что он кого-то ждал. Наконец, отложив тетрадь в сторону, он весело крикнул:

— Давайте споем нашу рабочую песню! — И первым запел:

Подними кулак за измученных людей, За рабочую кровь, за голодных детей! Да содрогнется земля перед гневом раба, Как Рим содрогался от меча Спартака!

Песню тут же подхватили десятки голосов, и вот она уже звучит под сводами барака грозным призывом к борьбе. Мухтар повторял про себя каждую фразу, чтобы хорошенько запомнить. Вдруг песня оборвалась. В барак вошел высокий человек в тюрбане, с густой бородой и длинными усами. На нем были узкие белые штаны, как у Мирзы, поверх белой сорочки небрежно переброшена белая материя. Мухтар подумал, что это какой-то важный чиновник или хозяин большого предприятия. Мальчик оробел.

Вошедший на секунду задержался у порога и с улыбкой посмотрел на присутствующих, как бы приветствуя их. И тут — о ужас! — Мухтар заметил, что он остановил свой взгляд на нем. Сердце мальчика сжалось: «Боже, неужели это из Лахора от миссис Шолтон?!»

Внезапно воцарившаяся тишина еще больше насторожила беглеца. Незнакомец шагнул к нему, и Мухтар, побледнев, в ужасе закрыл глаза. Бежать было поздно.

— Как ты, братец, попал сюда?

Мухтар попятился. Мирза заметил растерянность мальчика и улыбнулся.

— Ай-яй-яй!.. — с досадой сказал незнакомец. — Маленький ходжа, да ты же на моем пароходе ехал в Мекку. Ну как, понравилось тебе в доме аллаха?

Мухтар испуганно посмотрел не незнакомца и, радостно закричав: «Капитан?!», бросился в слезах к ногам Ахмеда.

— Да ты что, друг мой? Это что за фокусы! — сердито сказал моряк, поднимая Мухтара. — Вот уж не ожидал, что мужчина распустит нюни. Ну, хватит… будет…

Мирза подошел к ним.

— Его обманул один мерзавец, — сказал он, обращаясь к другу.

Ахмед ласково похлопал мальчика по плечу.

— Вот что, дорогой, я пробуду в Карачи долго, мы еще успеем с тобой поговорить. А пока расстанемся. — И, повернувшись к Мирзе, спросил: — Давно он у вас живет?

— Да со вчерашней ночи.

— Только-то… — удивился Ахмед и, обращаясь к грузчикам, добавил: — Ребята, он мне как брат, не давайте его в обиду!..

— Нет, нет… И пальцем тронуть не дадим!

— Ну и хорошо!

И Мирза с Ахмедом тут же ушли.

У Мухтара от радости сердце готово было выскочить из груди. Неужели это тот самый добрый моряк, с которым он ехал год назад в Джидду? Теперь уж мальчик уверовал в то, что обязательно попадет в Россию. Капитан — благородный человек, он непременно поможет.

Шли часы. Капитан и Мирза не возвращались. Мухтар начал волноваться. Чтобы убить время, он брался то за метлу, то за кувшин, бежал к колонке за водой или рассказывал грузчикам сказки, которые слышал еще в Багдаде.

Но вот алый диск солнца начал опускаться в море. Многим казалось, что его огненный цвет предвещает жестокие, кровавые события.

Мирза пришел один. Он даже не взглянул на Мухтара.

Мальчик забеспокоился:

«Где же капитан? Почему он не пришел?»

Но Мирза, не обращая внимания на Мухтара, стал выяснять, кто собрался в порту.

— Здесь железнодорожники, кожевники, ткачи и рабочие рисоочистительного завода…

Да, народу было уже более двух тысяч человек. Они собрались сюда, чтобы двинуться к центру — на улицу Баендер-роуд, к главному полицейскому участку города, в городское управление.

— Придут еще… И по дороге присоединится народ, — сказал Мирза. Он посмотрел на часы. — Скоро двинемся!

Сгущалась тьма. А люди все шли в порт. Как маленькие ручейки, сливаясь, образуют бурную реку, так и толпы людей слились в могучий людской поток. Движение на набережной застопорилось, остановились машины, сотни рикш, фаэтоны, велосипедисты.

Рабочие выстраивались в колонны по четыре человека в ряд. Впереди стояли Мирза и незнакомые Мухтару люди. Двое демонстрантов держали огромное белое полотно, на котором красными буквами было написано: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», дальше виднелся плакат: «Руки прочь от красной России! Английские колонизаторы, вон из Индии!» Чья-то рука подняла огромный портрет Ленина с надписью: «Ленин — друг угнетенных!» А на одном полотнище был нарисован мускулистый кулак рабочего с разорванной цепью.

Наконец колонна бастующих тронулась. Мухтар пристроился рядом с Бахтиаром. Вскоре рабочие вышли на самый оживленный проспект города — Баендер-роуд.

— Зажгите факелы! — раздался чей-то голос в переднем ряду.

Сотни голосов подхватили: «Факелы! Факелы!», «Зажгите факелы!»

Яркое пламя факелов осветило ночную улицу. Отблески пламени ложились на взволнованные лица демонстрантов. Мухтар ликовал. Это было гораздо торжественней, чем праздник Дивали в Золотом храме.

— Бахтиар! Дайте мне флаг! — попросил Мухтар.

— Ты еще маленький, — оборвал его рабочий.

Сколько же друзей у Мирзы? Тысяча, две или пять? Они заполнили всю улицу. Неужели им не удастся освободить своих братьев?

Кто-то затянул старинный гимн патриотов:

Только нам владеть своей страной, В Хиндустане править только нам! Он милее нам, чем небеса весной, Он для нас и родина и храм!

Гимн подхватили сотни голосов.

— Братья! Родина на помощь нас зовет!

— Мусульмане, сикхи и индусы, вперед под знамена свободы!

У центральной биржи труда к демонстрантам присоединились сотни безработных. Они громко кричали:

— Дайте нам работу! Дайте нам хлеба!..

— У нас дети… они умирают с голоду!

Докеры дошли до управления порта.

— Управляющего!.. Пусть немедленно выйдет управляющий! Освободите членов забастовочного комитета! — кричали они.

Все ставни в управлении были опущены, перед домом — ни души. Неожиданно появившийся откуда-то капитан Ахмед поднялся на крыльцо и громко обратился к народу:

— Братья мои по классу, люди, которые разучились смеяться, я привез вам привет и слова любви и восхищения от ваших бомбейских братьев-портовиков!..

— Бомбей!.. Бомбей!.. Да здравствует Бомбей! — загудела толпа. — Да здравствует храбрый Бомбей!

— Так вот, — продолжал Ахмед, — на смену тяжкой долгой зимней ночи приходит утро. Отзвуки грозной революции, свершенной руками русских рабочих и крестьян, из Петрограда донесшиеся к нам в Индустан, приводят в трепет тех, чьим языком всегда был свист стека, вой пули и рев пушек. Долгой, очень долгой была эта ночь для рабов с черной и белой кожей. Но революция в стране, где живет Ленин, дала нам право заявить всем рабовладельцам: рабству мы объявляем беспощадный бой!

— Бой! Бой!.. — забурлила толпа.

— Долой Керзона! Свобода! Независимость!

— Долой войну и богачей! Мир всем народам!

— Верните индийских солдат из России!

— Русские и индийские рабочие — братья!

— Братья! Братья!

— Да здравствует Россия!

— Да здравствует Ленин!

Вдруг с тротуара послышался чей-то злой голос:

— Надо мирным путем добиваться хлеба, а не криками…

Ему ответили:

— А ты думаешь, что лиса, утащившая курицу, по доброй воле отдаст ее?

— Клянемся: умрем, но спасем Индию… сделаем ее жизнь лучезарной!..

Народ загудел.

— Спасем Индию! Спасем!

— Долой Чемберленов!

Вдруг застрекотал пулемет. В первое мгновение люди растерялись. Послышались вопли, но Мирза смело бросился вперед.

— Постоим за себя, братья!

— Постоим!.. Постоим!.. Раздавим гадину! — откликнулись демонстранты.

Они мигом вооружились камнями, палками, железными прутьями и смело кинулись к полицейским, не ожидавшим отпора. Те стали отступать. Теперь к пулеметной трескотне примешивалась беспорядочная стрельба из карабинов и револьверов. Полиция стреляла в освещенную факелами толпу.

Вдруг раздался голос Мухтара:

— Да здравствует революция! Долой инглизов!.. — И он бросился вперед, крича: — Смерть, смерть им!

Бахтиар бросился за мальчиком.

— Вернись, куда ты! — гневно закричал он.

Но Мухтар, размахивая горящим факелом, в полном самозабвении продолжал выкрикивать:

— Да здравствует Ленин! Да здравствует мунши Мирза!..

Стремясь спасти мальчика, Бахтиар бежал за ним. Пальба усилилась. Крики людей тонули в пулеметной трескотне и свисте пуль.

Кто-то из рабочих смело вырвался вперед, крича:

— Да здравствует свобода!.. Англичане, вон из Индии!.. — Крик его оборвала пуля, и он упал замертво, ударившись головой о камни тротуара. Мухтар остановился. Он смотрел на убитого широко открытыми глазами, в которых застыл ужас.

— Мухтар, сейчас же вернись в барак! — настиг его Бахтиар.

— Я не уйду!.. — упрямо повторял Мухтар. — Я буду с вами… Мы победим их… победим…

Вдруг он почувствовал сильный удар в грудь, и земля под его ногами заколебалась.

— Мама! — дико закричал мальчик и рухнул на мостовую.

Бахтиар бросился к нему.

— Мухтар, дружочек, что с тобой? — Он приподнял мальчика за плечи и тотчас почувствовал, как по руке потекло что-то липкое и теплое… Не мешкая, он взял Мухтара на руки и стал выбираться из толпы.

— Скорее вынеси его отсюда! — услышал он голос Мирзы. — Там за углом, у кафе Хартона, дежурят наши коляски… Поезжай прямо в больницу Пореша.

Небольшая больница, в которую привезли Мухтара, принадлежала индийскому хирургу профессору Порешу и его жене мадам Жаннет. Здесь на излечении всегда находилось не более 25–30 человек. Да и брал профессор Пореш не каждого. Для аристократов и городской бедноты двери его больницы были закрыты. Профессор объяснял это тем, что первых он презирает за реакционность, а вторые могут его разорить.

Койки здесь пустовали редко: прекрасная постановка дела, хороший подбор специалистов, сравнительно доступная плата за курс лечения сделали больницу весьма популярной.

Когда Мухтара привезли, профессора не было, и их приняла Жаннет Пореш. Она была уроженкой Парижа. Вместе с мужем окончила парижский медицинский колледж. В больнице она заведовала терапевтическим отделением, вела все хозяйственные дела и, будучи по специальности акушеркой, принимала роды.

— Госпожа, прошу вас, — умолял Бахтиар, — возьмите мальчика во имя вашей святой Марии и сына ее Иисуса, вы спасете ему жизнь. Он араб, и мы не хотим, чтобы он умер вдали от родины.

По условиям больницы вся стоимость лечения бралась вперед. Мадам Жаннет строго посмотрела на Бахтиара:

— А кто оплатит лечение?

— Мы!..

— Кто это «мы»?

— Союз грузчиков!

МАДАМ ЖАННЕТ

Мухтар лежал на белоснежных простынях больничной койки. Он потерял много крови и очень ослаб. С трудом приподнял веки и обвел глазами комнату. Взгляд его остановился на женщине в белом халате, которая что-то писала за маленьким столиком.

Кто это? Доктор? Или он снова в пансионе Мэри Шолтон? Мухтар тревожно смотрел широко раскрытыми глазами на женщину, сидящую к нему в профиль. Он видел ее чуть вздернутый нос, темные пушистые ресницы и серебристые волосы, затянутые в тугой низкий узел.

Почувствовав на себе пристальный взгляд, мадам Жаннет быстро отложила ручку и подняла светло-зеленые глаза на маленького больного.

— Тебе плохо? — ласково спросила она, садясь у его постели.

Мухтар отрицательно покачал головой.

— На дворе весна, а ты вот лежишь… И пролежишь не один день… — с грустью сказала мадам Жаннет и, осторожно приподняв его рубашку, приставила трубку к груди. — Дыши тихо и медленно, я послушаю твое сердце.

Хотя ранение не было серьезным и рана должна была быстро зажить, мадам Жаннет взяла его лечение на себя.

Супруги Пореш прожили много лет, но детей у них не было. Профессора Пореша, который был на тринадцать лет старше жены, это не особенно огорчало, и он даже потихоньку посмеивался над теми «мудрецами», которые утверждали, будто-де брак непрочен, если в семье нет детей, и только дети могут сделать семью по-настоящему счастливой. Конечно, дети приносят много радости, но взаимная любовь супругов возможна и без них.

Узнав о том, что его жена взяла на себя все заботы о Мухтаре, он с ласковой усмешкой сказал ей: «Сама судьба сделала тебе подарок ко дню рождения. У мальчика нет ни отца, ни матери, да и родина его далеко, вот и будет тебе преданным сыном!»

«А может, в самом деле? — размышляла Жаннет, не обращая внимания на иронию мужа. — Почему бы этому мальчику не остаться у нас? Ведь душа ребенка — это воск, согреешь и лепи, что хочешь».

Стояла нестерпимая жара. В палате, где лежал Мухтар, окна в сад были раскрыты настежь, но все равно дышать было нечем. Мадам Жаннет нажала черную кнопку звонка. Вошла смуглая медицинская сестра в пенсне на длинном черном шелковом шнурке, конец которого терялся где-то под белым халатом.

— Мэри, поставьте около мальчика вентилятор.

— Слушаюсь, доктор!

Около Мухтара тихо шумели большие резиновые лопасти вентилятора, принося приятную прохладу. Он улыбнулся и уже хотел произнести слова благодарности, но они замерли на его губах. Снова вошла сестра и что-то сказала доктору по-французски, и по взволнованному выражению их лиц мальчик понял, что речь идет о чем-то серьезном.

«Неужели люди Мэри Шолтон напали на мой след? — мелькнула тревожная мысль. — Если это так, я все равно убегу от нее». Но тревоги мальчика были напрасны. В коридоре мадам Жаннет ждали новые друзья Мухтара — Мирза и Бахтиар.

— Мадам, мы принесли плату за лечение мальчика, — тихо сказал Мирза, скрестив руки на груди и низко кланяясь в знак уважения.

Жаннет пригласила посетителей в свой кабинет. Грузчики, осторожно ступая, шли по ковровой дорожке.

— Но к больному я вас не пущу, — обернувшись, сказала женщина и улыбнулась, заметив, что ее спутники идут на цыпочках. — Мальчик потерял много крови и очень слаб, температура еще высокая, он плохо спал, плакал и стонал во сне. Пока его нельзя тревожить…

Тон врача был строг и категоричен. Саиб Мирза и Бахтиар молчали.

В кабинете мадам Жаннет не удержалась от нотации:

— Если вас так волнует состояние мальчика, так зачем же вы втянули ребенка в такое кровавое дело? Десять человек ранено, двое убито… И чего же вы добились?

— В бою все бывает, — спокойно заметил Мирза.

— А какой толк от ваших жертв?

Мирза резко повернулся к ней:

— Борьба придает рабочему человеку силы!

Мадам Жаннет рассмеялась:

— От ваших слов веет духом русской революции, но не забывайте: Индия — не Россия… Индийская империя — страна раджей, князей и кастовых барьеров… Пока народу растолкуете его нрав, научите языку революции, воды Ганга и Инда станут красными от крови!

Мирза посмотрел в светло-зеленые глаза Жаннет. Ему хотелось возразить француженке, сказать, что азбука русской революции очень проста: земля тем, кто на ней трудится, фабрики тем, кто льет пот по восемнадцать часов в сутки, власть тому, кто будет управлять по закону справедливости. А индийский народ не настолько туп, чтобы не понять этих трех заповедей… Но Мирза ничего не сказал. «К чему? Все равно и она и ее муж — убежденные пацифисты!»

Жаннет, словно угадав его мысли, улыбнулась.

— Не желаете вступать со мной в полемику?.. И правильно делаете. Мы с мужем далеки от политики. — Она задумчиво посмотрела в окно, а затем перевела взгляд на Мирзу. — Раньше чем через десять дней я не разрешу вам свидания с мальчиком, а деньги за лечение, пожалуйста, внесите в бухгалтерию. — И протянула руку: — С богом!

Только на десятый день Мирза и Бахтиар смогли навестить Мухтара. Но как тягостно и тревожно тянулись эти дни для мальчика! Сколько раздумий и воспоминаний! Кошмарный путь из Лахора в Карачи, забастовка… И вот снова он лежит на чистой постели, а госпожа Жаннет так ласково, так по-матерински заботливо относится к нему. Но не это больше всего занимало его мысли. Они бежали далеко-далеко, к границе страны, о которой он ни на минуту не переставал мечтать!.. Воображению мальчика представлялись города, реки, перевалы, которые ему предстоит миновать…

Вот и сегодня мадам Жаннет застала мальчика в глубоком раздумье.

— Ну какой же ты непослушный! — сказала она с всепрощающей улыбкой и погладила его по голове.

Мухтар виновато юркнул под простыню. С минуту он лежал неподвижно, а затем, приподнявшись на локте, с тоской спросил:

— А когда же придут саиб Мирза и Бахтиар?

— Они уже здесь…

И действительно, Мирза и Бахтиар, облаченные в белые халаты, показались в дверях.

Мирза присел на стульчик у кровати Мухтара, Бахтиар стал в ногах.

— Только десять минут! — строго сказала Жаннет и вышла из палаты.

Мухтар быстро отбросил простыню и сел, свесив с кровати ноги.

— Лежи!.. А то из-за тебя и нам достанется, — остановил его Мирза.

Мухтар неохотно лег.

— Уж очень устал я лежать!

— Вот так всегда бывает с вашим братом, когда не слушается взрослых, — строго сказал Мирза.

На дворе топорик столяра, словно клюв дятла, размеренно долбил дерево; слышалась быстрая английская речь. На ресницах Мухтара повисли слезы. Мирза нагнулся и ласково погладил его по голове:

— Ничего, не отчаивайся, доктор сказала, что скоро разрешит тебе вставать.

Мухтар поднял на него влажные глаза и тихо сказал:

— Здесь как в тюрьме…

Мирза рассмеялся:

— Друг, ты еще не знаешь, что такое тюрьма, если ею тебе кажется большая светлая комната с окнами без решеток. Ну как, правильно я говорю? — И он лукаво подмигнул Бахтиару.

Мухтар с любопытством уставился на Мирзу:

— А вы меня отправите?

— Куда? На родину?

— Нет!

Это «нет!» глубоко взволновало Мирзу. «Как непреклонна воля этого мальчика! — подумал он. — Доктор Жаннет сомневается, сумеем ли мы освоить азбуку русской революции, а этот простой мальчуган уже постиг ее. Значит, все правильно».

В палату вошла мадам Жаннет. Мирза встал.

— Хорошо, Мухтар, мы еще поговорим с тобой, а пока поправляйся и будь веселым, как птичка. — Мирза по-отечески ласково смотрел на мальчика. — А чтобы тебе не было скучно, Бахтиар принесет тебе хорошую книгу, называется она «Спартак». Ты по-английски читаешь?

Мухтар утвердительно кивнул головой.

— Нет, нет! — резко оборвала Мирзу доктор. — Я сама позабочусь о книгах для мальчика, — и, посмотрев на свои маленькие наручные часики, сухо добавила: — Ну что же, вам пора уходить, сейчас его ждет лечебная процедура, а затем завтрак.

Проводив посетителей, мадам Жаннет вернулась в палату. Мухтар лежал, отвернувшись к стене, его темно-кофейная худая детская рука резко выделялась на белоснежной простыне. Мальчик, видимо, силился сдержать слезы. Доктор присела к столу, сделав вид, что читает историю болезни. Она незаметно следила за Мухтаром. Заметив, что он овладел собой, женщина подошла к кровати.

— Ну, как наши дела? — весело спросила она и протянула мальчику градусник. Крохотный золотой крестик выскользнул из-за воротника халата мадам Жаннет и коснулся лица Мухтара.

Мальчик вздрогнул и сжался.

— Тебе холодно? — спросила врач.

— Нет, нет, мне совсем не холодно, — пробормотал Мухтар.

— Тогда в чем же дело? — добрая улыбка появилась на губах мадам Жаннет.

Пока мальчик измерял температуру, Жаннет изучала еще совсем детские черты. Пухлые губы точно намазаны соком спелой вишни, широкий, чуть мясистый нос, густые, черные, с красивым изгибом брови. Но самым прекрасным в его лице были большие карие глаза, с темной точкой на белке левого глаза. Они доверчиво, но всегда грустно смотрели на нее.

«Ты будешь красивым мужчиной, — думала Жаннет, — но что ждет тебя в жизни?.. И зачем они втянули тебя в эти бунтарские дела! Твою детскую душу и так уже успели покалечить. Чья грубая рука касалась ее нежных струи? Почему прикосновение моего крестика вызвало в тебе такое смятение?» К горлу ее подступил ком… Она быстро поднесла к близоруким глазам руку и, посмотрев на часы, сказала наигранно веселым тоном:

— Ну-ка, давай посмотрим, что у нас делается. Вот видишь, тридцать семь и пять. Больше никаких визитов, пока совсем не поправишься. Хорошо?

— Хорошо… — покорно согласился Мухтар.

На следующий день Жаннет принесла Мухтару две книги на английском языке. Одна называлась «Маленькая Козетта» — изуродованные куски великого творения Виктора Гюго — и «Слоновый Тумай» Редьярда Киплинга. Мухтар с жадностью набросился на книги. Ему было одинаково жаль и маленькую француженку Козетту и чернокожего симпатичного Тумая — маленького сына погонщика слонов. А больше всего ему понравился Жан Вальжан. Он бы, решил мальчик, поступил так же.

Чтобы поскорее поставить Мухтара на ноги, Жаннет сама перевязывала рану, следила за питанием и сном, старалась, чтобы мальчику не было скучно. Профессор тоже неплохо относился к нему, называя ласково «бродягой».

В конце июня 1918 года профессор Пореш, осмотрев Мухтара, объявил, что мальчик достаточно окреп и его можно выписать.

— Я считаю, что его следует еще немного подержать в больнице… — возразила жена. — Куда он сейчас пойдет… Опять к ним?

Муж поднял на нее удивленные глаза:

— Друг мой, дальнейшая его судьба не должна нас интересовать. Мы выполнили свой долг.

— Да, наша совесть чиста, но я не могу его выбросить на улицу…

Мухтар покраснел от обиды. Нет, рабочие, мунши Мирза и Бахтиар его друзья. Он вернется к ним.

Супруги Пореш вышли из палаты.

— Дорогая, не будем думать об этом. Наше с тобой дело — бороться с болезнями, и только…

Слушая мужа, Жаннет думала: «Ведь он — сирота, беспомощный птенец, выпавший из гнезда… Но только сироте приходится в жизни куда тяжелее, чем беспомощному птенцу, которого может спасти случай. А этому бедняге придется собственными силами пробивать себе дорогу в жизни. И это единоборство с жизнью в нашем мире, где каждый заботится лишь о себе и своем хлебе насущном, во сто крат тяжелее, тем более что он на чужбине, где с трудом понимает язык и любой может безнаказанно обидеть его».

Горькие раздумья о судьбе мальчика заставили мадам Жаннет пойти на серьезный и откровенный разговор с мужем.

— А что, если взять мальчика к нам в дом? — нерешительно предложила она.

Профессор Пореш был поражен. Взгляд черных глаз скрестился с взглядом светло-зеленых глаз женщины. Эта минута очень многое решала в их жизни.

— Моя дорогая, — тихо сказал наконец профессор, стараясь не обидеть жену. — Мне все равно… О себе я не думаю. Когда уже за шестьдесят, каждый день можно покинуть этот мир, но, как твой друг, я не могу не беспокоиться о тебе. Кто знает, какая расплата ждет тебя за то милосердие и великодушие, которое ты проявишь к этому мальчику. — Он ласково посмотрел на жену. — Я советую тебе не насиловать его волю, а узнать его истинное желание… Ведь он мусульманин и к тому же ходжа… Захочет ли он жить в доме иноверца?

Жаннет понимала, что тревожило мужа. Ему уже шестьдесят три года, силы уходят… Ей одной предстоит бороться с превратностями жизни, а кто знает, чего можно ожидать от этого мальчика в будущем?

— Хорошо, я сделаю, как ты хочешь, — сказала она, чтобы успокоить мужа.

— Я ничего не хочу! — воскликнул он, заметно раздражаясь. — Я хочу только одного — покоя.

Профессор вышел из кабинета. Жаннет последовала за ним.

«Сегодня он что-то не в духе, — думала она. — С каких это пор он стал думать о тишине, о покое? Ему, такому душевному к больным, вдруг стал мешать этот маленький скиталец? Конечно, всякое бывает в жизни, и плохое и хорошее, но почему же надо помнить только о плохом? Я сама возьмусь за воспитание мальчика и сделаю из него человека, которым ты, мой милый профессор, будешь гордиться. Нет, он останется у нас!» — решила Жаннет.

Больше супруги в тот день о судьбе Мухтара не разговаривали. Но все-таки вчерашняя размолвка очень мучила их. Наконец профессор вернулся к этой теме сам:

— Ты говорила с мальчиком?

— Ты же хочешь покоя… — ответила она и густо покраснела.

Пореш подошел к жене, взял ее голову в руки и, счастливо глядя ей в глаза, сказал:

— Есть слово «люблю»… Пожалуйста, чтобы тебе не забыть его, повтори его двадцать два раза. Прошу тебя, дорогая, поговори с этим юным приверженцем веры Мухаммеда, узнай его истинные намерения. Я готов пойти ему навстречу.

— Хорошо, мой дорогой, я поговорю с ним до обхода.

Когда Жаннет вошла в палату, Мухтар стоял у окна и с тоской смотрел во двор. Неукротимый дух тянул его на свободу, но где-то в тайниках души гнездился страх, что скоро наступит день, когда снова придется одному шагать по неведомым дорогам… Мальчик не слышал, как скрипнула дверь.

— Ну, мой бунтарь…

Мухтар резко обернулся. Доктор смотрела на него так тепло и нежно, что мальчик кинулся ей на грудь. Жаннет порывисто обняла его. Несколько секунд они молчали. Наконец, взяв его за подбородок и заглядывая в детские доверчивые глаза, Жаннет дружески сказала:

— Давай, Мухтар, сядем я поговорим с тобой по душам. — Она села на подоконник и посадила мальчика напротив. — Тебя сегодня выписывают из больницы. Хочешь несколько дней пожить у нас?

Мухтар, низко опустив голову, молчал.

— Тебе будет неплохо, ведь ты еще слишком слаб, чтобы жить в бараке…

— Боюсь, если я останусь у вас, они не отправят меня в Россию… — тихо прошептал мальчик.

— Ты все еще живешь своими наивными бреднями! — строго сказала Жаннет, неодобрительно покачав головой.

Мухтар вспыхнул, но женщина, словно не заметив этого, продолжала:

— Милый мой, выбрось из головы все эти глупые мысли. Ты даже не представляешь, что делается там, в России. Голод, безвластие. Ужасы, которые не снились даже грешникам в аду… И никто тебя не отправит туда, даже твои верные друзья. Лучше подумай, как тебе быть сегодня, как обеспечить завтрашний день. Слада всевышнему, тебе не три года. Совсем взрослый мужчина, уж и первое боевое крещение у тебя есть. А что будет дальше, если ты пойдешь по этому пути? Или тюрьма, или виселица? Опомнись, мой мальчик, я желаю тебе добра.

Мухтар не понимал: почему виселица или тюрьма? Не будет ни того, ни другого, рабство падет!

Жаннет успела хорошо изучить прав мальчика. Она знала, что он болезненно горд и очень свободолюбив, поэтому поспешила успокоить его:

— Хорошо, хорошо, ты подумай на досуге о том, что я сказала, а сейчас оставим этот разговор. После обеда, когда твои друзья придут за тобой, мы решим, как быть. — И, шутливо потрепав курчавую голову Мухтара, она вышла из палаты.

После обеда мальчик, одетый в чистую новенькую сорочку и синие шаровары, сидел в саду в бамбуковом шезлонге и, волнуясь, ждал прихода Мирзы и Бахтиара. Здесь же была и мадам Жаннет.

Мухтар все время посматривал на ворота. Но вот показался Мирза. С ним было двое незнакомых мужчин. Сердце мальчика радостно забилось, он бросился навстречу другу.

«Чем эти люди завоевали его сердце?» — с досадой подумала Жаннет.

— Мосье Мирза, а знаете ли вы, что ваш Гаврош жаждет попасть в Россию? — сказала Жаннет.

— Мечтать свойственно юности. Но сейчас ни один пароход не отходит к дальним берегам, — ответил Мирза и, добродушно кивнув в сторону Мухтара, спросил: — Он сам доверил вам эту тайну?

Мухтар густо покраснел и потупился. Тут к ним подошел профессор Пореш. Он вежливо, но сдержанно поздоровался с рабочими. Мирза и его друзья ответили восточным приветствием — низко кланяясь и прижимая руки к груди.

— Пожалуйста, прошу! — профессор гостеприимным жестом указал на свободные кресла. — Дело в том, — сразу перешел он к делу, — что мы с мадам Жаннет хотели бы оставить мальчика на несколько дней в нашем доме. Надеюсь, вы не будете возражать?

Докеры переглянулись. Мадам Жаннет пристально смотрела на Мухтара.

— Это очень трогательно… это прекрасно… — проговорил Мирза в растерянности, переводя взгляд с одного на другого.

Все молчали.

Профессор, видя такое замешательство, продолжал ровным, холодным тоном:

— Мы с доктором, — тут он посмотрел на жену, — сделали все от нас зависящее, чтобы как можно скорее поставить мальчика на ноги… Мухтар, ты сегодня уже вольная птица… — Тут профессор сделал небольшую паузу, словно подыскивая слова. — Мадам хочет взять тебя на время в наш дом… Но я должен собственными ушами услышать, хочешь ли ты этого… Я враг всякого насилия, а тем более насилия над личностью!

Мухтар далеко не все понял в речи профессора, но главное ему было ясно. Опустив голову, он глядел на носки своих сандалий. Сердце его разрывалось на части: Россия и Ленин или Индия и мадам Жаннет?

Все ждали, что скажет Мухтар, а он молчал, но как красноречиво было это молчание! «Я поеду к Ленину… там меня никто не обидит. Буду работать, учиться, — теснились мысли в голове мальчика. — В России в рабочих не стреляют… Ведь говорил же мне саиб Мирза: «Мухтар, Россия — это страна счастья, это надежда человечества, надежда всех угнетенных людей земли»… Только туда…»

Подняв голову, Мухтар твердо сказал:

— Я поеду в страну счастья, к Ленину…

Докеры радостно рассмеялись, а мадам Жаннет побагровела от негодования. Она смотрела на мужа в полной растерянности. Профессор положил свою руку на ее и тихо сказал:

— Успокойся, дорогая, господь всегда сам управляет нашими поступками… Так и сейчас.

— Может быть, может быть… — повторила жена, стараясь успокоиться, — по господь вряд ли желает, чтобы мальчик попал в страну, где отвергают его всемогущество…

— Не так-то просто добраться до русской земли, — заметил один из товарищей Мирзы, — впереди океан, моря, высокие горы и бескрайние пустыни… Мало ли какие детские фантазии лезли нам в голову, когда мы были вот такими.

Профессор Пореш поднял указательный палец правой руки и погрозил им:

— Эй… эй… не говорите так… Для людей одержимых, — он указал на Мухтара, — все возможно, все достижимо… Я сам в юности был заражен всякими идеями, день и ночь думал лишь о том, как убежать из Индии в богатую Америку…

Он повернулся к Мухтару:

— Ну что ж, сын мой, ищи свое счастье в неведомых краях. — И, извинившись, профессор Пореш наклонился к жене и что-то шепнул ей на ухо.

Мадам Жаннет улыбнулась, кивнула в знак согласия и вышла. Через несколько минут она вернулась со свертком и передала его мужу.

Когда профессор Пореш развернул сверток, изумленный Мухтар увидел свою рубашку с большим кровавым пятном. Мальчик отшатнулся. Широко раскрыв глаза, он замер на месте, не сводя взгляда с рубашки.

— Вот, мой мальчик, — сказал профессор, — пусть эта вещь всегда напоминает тебе, что твоя жизнь висела на волоске. И чтобы ты никогда так глупо больше не рисковал ею…

Но Мухтар уже овладел собой. Ему вспомнились учитель Хашим-эфенди, Багдад, раннее утро, длинный караван верблюдов, толпа паломников… Вспомнил он и завет учителя: «Мухтар, за правду голову сложи, перед злом никогда не отступай».

Мысли его перебил внезапный спор между профессором и Мирзой.

— Нет, профессор, — говорил Мирза, — от полицейской дубинки молитвой да сладкой речью не спасешься. Народ никогда не сможет завоевать свободу и избавиться от рабства капитала мирным путем… Вы думаете, бомбейские текстильщики могли бы сломить локаут фабрикантов без жестокой борьбы?.. Или взять, к примеру, Россию…

Но профессор не дал ему договорить.

— Нет, нет, о Ленине я даже слушать не хочу. Там настоящий красный террор, мир еще не знал такого насилия, какое творится у них… Бог знает, до чего это может дойти!

— Ленин объявил войну голоду. Надо спасать от голода детей, стариков, женщин… рабочих, а страну от врагов… — горячо возразил Мирза.

Мадам Жаннет, заметив, с каким интересом слушает Мухтар, шепнула ему на ухо:

— Слушай сам, что говорят о России.

Мухтар опустил глаза. «Зачем они в этот радостный день, когда я выхожу на волю, так терзают мою душу». Его пухлые губы задрожали. Это не ускользнуло от внимания Жаннет, и она воскликнула:

— Полно, полно, хватит вам спорить!.. Любите жизнь, ее красоту, ведь она так прекрасна, как это чудо природы. — И она показала на павлина, который, выйдя из-за куста сирени и распустив сверкающий всеми цветами радуги хвост, важно прохаживался по дорожке, посыпанной ярко-оранжевым толченым кирпичом. Все залюбовались птицей, а павлин, точно поняв это, остановился и повернул к ним свою маленькую головку с хохолком.

— Мадам Пореш, нужда так истомила нас, что мы уже не в состоянии видеть красоту; мы думаем, как бы найти работу, как уберечь наших детей от болезней и голодной смерти… Когда этой заботы не будет, мы будем любоваться всем прекрасным, что окружает нас!.. — парировал Мирза.

«Пожалуй, он прав!» — подумал профессор и, желая прекратить этот малоприятный спор, положил руки на плечи Мухтара:

— Сын мой, я половину своей жизни провел в Париже, но родина моя здесь, в Индии. И самое захудалое ее местечко я не променяю на целую Францию. На прощание хочу сказать тебе вот что: ты родился в Багдаде и должен быть верным сыном своей родины. — Он протянул мальчику руку. — Ну что ж, будь, здоров, не забывай супругов Пореш… а если хочешь… — профессор выразительно посмотрел на жену, — оставайся у нас!..

Слова мужа подбодрили мадам Жаннет, и она решила во что бы то ни стало отговорить Мухтара от его затеи.

— Я думаю, несколько дней мальчик может пожить у нас, — предложила она Мирзе. — Я, как врач, считаю, что он еще нуждается в покое и отдыхе.

— Мадам, вы врач, и вам воля решать. — Мирза развел руками и посмотрел на Мухтара: — Ну что, брат, доктора надо слушаться…

Ободряюще похлопав мальчика по плечу, докер тихо добавил:

— Скоро увидимся.

Они расстались.

Вскоре в порту закипела обычная жизнь. Пароходы снова уходили в далекие гавани мира. Оживились набережные. На лебедках покачивались тяжелые ящики с грузами. Над гаванью висел черный дым. Всюду слышались крики, брань, разноязыкая речь.

Мухтар иногда целые дни проводил у моря, хотя это и не очень нравилось мадам Жаннет. Улучив удобный момент, он бежал на пристань и старался тут же найти себе посильную работенку: то подносил вещи, то доставлял на пароходы газеты. Цель у него была одна: заработать деньги. Из анн складывались рупии; Мухтар берег их, как истый скупец. Ведь они нужны были ему на дорогу в Россию… Оставшись наедине с самим собой, он часто развязывал заветный платок и, достав оттуда портрет Ильича, подолгу смотрел на него, утирая слезы. Но теперь мальчик как-то замкнулся в себе, он больше ни с кем не говорил о своих планах: даже Мирза разделял мнение профессора Пореша — мальчик должен вернуться в Багдад.

Несколько раз докер хотел отправить Мухтара на родину с матросами, уплывающими в Басру, но каждый раз мальчик исчезал из барака именно в тот момент, когда пароход отчаливал. Да и сама мадам Жаннет советовала Мирзе не торопиться. Таким образом, лахорский беглец выигрывал время, готовясь к новому бегству. С жадностью набрасывался он на каждую строчку в газетах, где писалось о России.

Слушая тревожные рассказы Мирзы и его друзей об этой далекой стране, Мухтар жаждал одного: скорее попасть туда. Он даже мечтал, как он там будет воевать с англичанами, французами, американцами…

Пользуясь тем, что в доме профессора Пореша был большой атлас, мальчик подробно изучал карту России, стараясь запомнить названия портов, откуда легче попасть в заветную страну.

Мадам Жаннет с грустью наблюдала за своим питомцем. Она терпеливо делала все, чтобы завладеть его сердцем, но душа мальчика рвалась на волю.

Как истая француженка, она восторженно рассказывала о Париже. Но мадам Жаннет и не предполагала, что для Мухтара существовала лишь одна цель в жизни и воля его непреклонна. Мухтар всегда помнил слова своей матери: «Сынок, знай, что бесцеремонность вызывает презрение». Боясь вызвать такое чувство к себе со стороны супругов Пореш, Мухтар всячески старался быть хоть чем-нибудь полезным в их доме, с радостью выполнял любое поручение и любую просьбу. С каждым днем чета Пореш все больше привязывалась к мальчику.

Однажды в жаркий июльский вечер, когда Мухтар вернулся домой после очередного визита к своим портовым друзьям, служанка попросила его зайти к мадам Жаннет.

— Госпожа Жаннет просила тебя подождать в кабинете, она скоро придет. А пока займись чем-нибудь.

Мухтар остался один. Он подошел к письменному столу хозяйки и с увлечением стал рассматривать открытки. Среди различных видов Парижа его привлекла открытка с изображением взятия Бастилии. Мальчик долго рассматривал ее. За этим занятием и застала его мадам Жаннет. Вместо приветствия она запела хриплым голосом:

И взойдет за кровавой зарею Солнце правды и братской любви, Хоть купили мы тяжкой ценою — Кровью нашею — счастье земли! И настанет година свободы,— Сгинет зло, сгинет ложь навсегда, И сольются в одно все народы В вольном царстве святого труда!

Услышав знакомую мелодию, Мухтар закричал:

— Я тоже знаю этот марш, он есть и на арабском языке… Мы, мальчишки, пели его на улицах Багдада, когда прогнали султанские войска… — И он запел на весь дом.

Мадам Жаннет и сама была не рада своему порыву.

— Да что это с тобой сегодня? Чего ты так разошелся? Успокойся же наконец, — рассердилась она.

Сконфуженный Мухтар умолк.

— Ты ужинал?

— Я сыт.

— Я знаю, ты всегда сыт. — Она ласково обняла мальчика за плечи и подтолкнула к двери. — Пойдем вместо поужинаем, а то мне одной тоскливо…

Во время ужина мадам Жаннет стала рассказывать о России всякие ужасы. Большевики творят бог знает какие зверства, ее долг предупредить мальчика: он просто ничего не понимает… Она протянула ему свежую газету на английском языке.

Мухтар не проронил ни слова. «Все это — враки! — думал он. — Не может у Ленина быть плохо!»

Ночь Мухтар провел беспокойно. В голове у него царил полный хаос. Рассказы мадам Жаннет, все пережитое за последние месяцы перемешалось и повергало в смятение. «Что же мне делать? Как быть?» — настойчиво спрашивал он себя и не находил ответа.

Но вот стенные часы пробили пять раз. С волнением слушал он каждый удар. Пора! И, спрыгнув с постели, мальчик подбежал к раскрытому окну. Сад был пуст. Ни садовника, ни больных. Одни павлины. Солнце только всходило. «В порту, наверное, уже работают, — подумал Мухтар. — Скорей туда, в порт, к морю и пароходам!» Уверенность и решимость снова вернулись к нему. Он быстро оделся и убрал постель, а затем, вырвав листок из тетради, лежавшей на маленьком столике, огрызком карандаша торопливо написал:

«Умма Жаннет, не сердитесь на меня… Я не могу у вас больше жить. Я ушел в порт. Всегда буду помнить вас, саиба и то добро, которое вы сделали для меня. Тысячи лет вам жизни и низкий поклон. Целую ваши руки. Прощайте. Мухтар».

Оставив записку на постели, Мухтар бесшумно сбежал по лестнице. В доме все спали. Мухтар выскользнул на улицу. Она уже шумела, вбирая в себя пеструю массу рабочего люда. Звонки тонги[19] тонули в густых бархатных гудках пароходов.

Сердце мальчика захлестнула волна радости. Свободен! Свободен! Скорее в порт!

ВОЗЬМИТЕ МЕНЯ В РОССИЮ

Радужные краски просыпающегося Карачи не радовали Мухтара. Он не замечал ни длинного каравана верблюдов, ни криков пестрых попугаев и черных куропаток, ни воркования белых, коричневых или иссиня-черных голубей, которых ради забавы держали в плетеных корзинах.

Шумный, оживленный Карачи дышал полной грудью. Кое-где уже открылись магазины и пекарни. В харчевнях, чайханах и кафе редкие посетители пили чай, потягивали из маленьких чашечек ароматный кофе. Перед раскрытыми дверями лавок, у самого тротуара, горели переносные жаровни, на которых в больших медных подносах жарилось мясо молодых барашков или такой деликатес, как куски бараньей печени, требухи и кишок, приправленных луком, перцем и всякими специями. Цирюльники в ожидании клиентов облачались в белые фартуки. Многочисленные рикши предлагали свои услуги.

Мальчик шел сквозь всю эту суету, ничего не видя перед собой. Одно желание владело им — скорей попасть в Бейрут… Только в Бейрут. Он хотел как можно быстрее пробраться в порт и рассказать Мирзе о вчерашнем разговоре с мадам Жаннет.

Вспотевший, еле переводя дыхание, Мухтар вошел в барак и, остановившись на пороге, поискал глазами своего друга.

— Смотрите, да ведь это Мухтар! — сказал кто-то. Все обернулись, и Мухтар увидел Мирзу, который сидел на обычном своем месте у окна. Даже не поздоровавшись, Мухтар бросился к Мирзе и неожиданно для себя расплакался.

— Я не хочу больше возвращаться в дом госпожи Жаннет! — тихо сказал он наконец.

Мирза посадил его рядом с собой.

— Успокойся и расскажи толком, что случилось? Чем они обидели тебя?

— Мадам Жаннет все время уговаривает меня… Она хочет послать меня учиться во Францию и говорит неправду о России. А я хочу сейчас же ехать в Бейрут. — У Мухтара перехватило дыхание, и, с трудом взяв себя в руки, он посмотрел на Мирзу. — Саиб Мирза, помогите мне добраться до Бейрута!

Под пытливым взглядом Мирзы мальчик опустил голову и, глядя на серый земляной пол барака, думал: «Аллах, смягчи душу Мирзы… Пусть он поможет мне!»

— Братец, к сожалению, мадам Жаннет говорит правду. Жизнь в России сейчас не сладка, там война и голод… И еще очень трудно приходится рабочим.

— Как же мне теперь быть? — в голосе мальчика звучали слезы.

— Как же тебе теперь быть? — повторил Мирза. — Я думаю, разумнее всего отправиться в Багдад.

Мухтар хотел крикнуть «нет!», но не осмелился. Он молчал. Отчаяние сдавило ему горло. Лицо покрылось красными пятнами. Сурово сдвинутые брови и сжатые пухлые губы, возле которых пролегли упрямые складки, говорили о том, что решение его непреклонно.

— Мы с товарищами здесь много думали о тебе, Мухтар, — спокойно продолжал Мирза, поняв состояние мальчика. — Если бы пути в Россию не были отрезаны, мы непременно помогли бы тебе пробраться туда. В Советской России ты получил бы то, о чем мечтают и наши дети, — возможность учиться, ты стал бы совсем другим человеком. А пока добраться туда просто невозможно. Но уж коли ты решил… — Он выпил несколько глотков ароматного чая с кардамоном и продолжил: — В Месопотамии тоже живут люди, которые не меньше русских любят свой народ и борются за его счастье. Со временем и у тебя на родине многое изменится, жизнь облегчится, уйдут султаны и эмиры.

Мирзу поддержал его сосед по бараку:

— Верно, мальчик, тебе надо вернуться в Багдад.

— А почему этому сорванцу не остаться у госпожи докторши? — вмешался в разговор Бахтиар. — На его счастье, она бездетная, богатая. Был бы я на твоем месте, ноги ее целовал бы…

Но Мухтар упрямо думал свое: «Пусть отсюда пароходы не идут к портам России, но если я из Лахора сумел прийти, то почему же я не могу отсюда добраться до русской земли? Ноги мои целы и глаза, слава аллаху, видят… Мне бы только попасть в Бейрут, а в Дамаске я найду Низама, и он непременно поможет мне». На лице его появилась счастливая улыбка.

— Мирза-саиб, пожалуйста, отправьте меня в Бейрут, — повторил он.

— А что ты там будешь делать? — удивился Мирза.

— Оттуда я проберусь в Дамаск, а там у меня есть приятель Низам.

Мирза улыбнулся. «Ну и хитрец же ты, парень!» — подумал он, глядя на Мухтара.

— Хорошо, еще поговорим об этом, а пока иди и займись делом…

«Каким делом, разве я при деле? — подумал Мухтар. — Не работаю, не учусь!..» И все же покорно ответил:

— Хорошо. Я пойду в порт.

Мухтар вышел из барака. Ветер доносил влажный теплый воздух и шум прибоя.

Он шел погруженный в свои мысли. «Интересно, как выглядят русские мальчики, похожи ли они на англичан, или цвет кожи у них как осенние листья? Конечно, они счастливы, ведь все они работают и учатся! Ну и пусть там война! Зато они помогают своим отцам бить врагов революции, как это делали мы в Багдаде, когда прогоняли османцев…»

Из-за угла узкой улочки вышла седая женщина в желтом сари. Она несла на голове большую корзину с мокрым выстиранным бельем. Темно-кофейное лицо ее было все испещрено морщинами, а светлые зеленые глаза смотрели мягко и ласково. Мухтар вспомнил свою мать и порывисто бросился к женщине, желая ей помочь. Но женщина, вскрикнув от испуга, отскочила назад, едва не уронив свою ношу. Чья-то тяжелая рука легла на плечо Мухтара. Оглянувшись, мальчик увидел незнакомого мужчину.

— Что такое? — в изумлении спросил Мухтар, стараясь освободиться. — В чем я виновен?

— Как ты смеешь, прохвост, пугать бедную прачку?

— Я хотел ей помочь! У нее тяжелая корзина!

— Какой добряк нашелся. Без твоей помощи обойдется… — продолжал прохожий, все еще крепко держа Мухтара.

— Бабушка, простите, пожалуйста, — в слезах забормотал Мухтар, — я и в самом деле хотел помочь, не за деньги, а просто, от души.

Но женщина недоверчиво посмотрела на Мухтара и молча пошла дальше.

Вдруг Мухтара пронзило страшное воспоминание: Мекка! Вот так же пристал к нему какой-то мошенник. Страх сжал ему сердце. Но тут мужчина сам отпустил его и, дав хороший подзатыльник, сказал:

— Ступай. Да смотри больше не попадайся, а то я тебя, такого сердобольного, проучу иначе.

Уличная сутолока поглотила Мухтара. Обливаясь потом, задыхаясь от напряжения и зноя, рикши тащили коляски с пассажирами. Шум, крики, стук колес, звонки велосипедов, ругань сливались в какой-то невообразимый адский шум; когда из переулка показался ручной слон, таща за собой тяжелое бревно, то на узкой и кривой улице движение окончательно застопорилось.

Мухтар с трудом выбрался из этой сутолоки и поплелся в порт. У причалов плавно покачивались громадные океанские суда. Мухтар с тоской смотрел на них. Найдя у причала укромное место, он сел и стал с интересом наблюдать за жизнью порта. Мальчик очень любил запах моря, просмоленных канатов, трапов. Его изумляла вместимость пароходных трюмов, поглощавших сотни тюков.

Почти целый день провел мальчик в порту, пытаясь выяснить, какое судно куда идет. На закате, так ничего толком и не узнав, он решил вернуться в барак. По дороге Мухтар убеждал себя, что обязательно уедет, и в самые ближайшие дни. Если Мирза не поможет ему, то он сам дойдет на пароход, уходящий в Бейрут, и попросится судомойкой, чернорабочим, — кем угодно, лишь бы попасть в Бейрут.

Не успел Мухтар переступить порог, как сразу попал в атмосферу уюта и братской теплоты. Ярко-золотистый самовар шумно кипел. Около него хлопотал молодой парень Хасан. Увидев Мухтара, он поднял высоко над головой чайник со свежезаваренным чаем и, приветствуя общего любимца, весело крикнул:

— А вот и он! Иди… иди к саибу Мирзе!

Мирза встретил мальчика радостной вестью.

— Ну и настойчив же ты, парень, — сказал докер. — Это, конечно, неплохо… Я знаю, что у тебя на уме… Но повторяю, добраться туда пешком просто невозможно. Путь не только далек, но и очень труден. Горы, холод, голод, жара, песчаные бураны — словом, один лишь аллах знает, что ждет тебя на твоем пути. Пока не поздно, решай: в Бейрут или в Басру?

Мухтар на миг поднял на Мирзу глаза и с угрюмым упорством промолвил:

— В Бейрут.

— Думаешь, там будет легче?

— Думаю, все будет хорошо! — с глубокой верой сказал мальчик. И, невольно заразившись его настроением, Мирза тихо шепнул Мухтару на ухо:

— Хорошо, пусть будет по-твоему: завтра отплывешь на пароходе «Меркурий» в Бейрут…

Мухтар замер. Боясь, что ослышался, робко переспросил:

— Завтра?

— Да, завтра или через пару дней в Афины отправляется судно, вот на нем и поедешь.

— Аллах, ты любишь меня. Спасибо тебе, аллах! Спасибо! — зашептал Мухтар.

Мирза с трудом сдерживал смех. Он смотрел на Мухтара и думал: «Хоть ты и повзрослел и уже начинаешь постигать суровость жизни, но все равно еще совсем ребенок».

Ночь показалась Мухтару мучительно долгой. Едва рассвело, он встал, помог Хасану поставить самовар, вымыл чайники и стал ждать Мирзу, чтобы вместе с ним пойти в порт.

У причала стояло судно. Шла погрузка товаров в трюмы. Пассажиров еще не было.

— Стой здесь, я скоро приду, — и, оставив Мухтара на причале, Мирза поднялся по трапу.

Мухтар задумчиво глядел на воду. Вот снуют быстроходные катера от причала к причалу, оставляя за собой пенистые буруны, подвозя то пассажиров, то багаж. Стаи больших серых чаек беспрестанно кружатся над водой и, заметив добычу, камнем падают в воду. Их резкие крики напомнили Мухтару его путешествие в Мекку. И ему показалось, что все это было очень, очень давно…

Мирза долго не возвращался. Мухтар уже стал волноваться и прикидывать, как бы ему самому попасть на пароход. Но тут показался Мирза в сопровождении какого-то моряка.

Подойдя к мальчику, Мирза произнес:

— Вот он, наш бунтарь. Его зовут Мухтар. Он не из ленивых, до Бейрута может помогать вашим ребятам. — И, повернувшись к мальчику, сказал: — Запомни, этого дядю зовут Маркос.

— Да, да, дядя Маркос, я Мухтар, я из Багдада, я араб, я исполню все, что вы прикажете… только, пожалуйста, возьмите меня с собой. Я не буду вам обузой. Я буду…

Маркос улыбнулся и, обняв Мухтара за плечи, погладил по голове:

— Брат мой, для меня слово саиба Мирзы свято… Ты поедешь со мной. Только знай, тебе туго придется, поедешь в трюме…

— Хоть в темнице.

Мужчины рассмеялись.

— Нет, пока обойдемся без нее, — сказал Маркос. — А у тебя много вещей?

— Ничего нет.

— Да какие у него могут быть вещи?

Не спуская с Маркоса горящих глаз, Мухтар спросил:

— Дядя Маркос, мы уедем сегодня?

Маркос и Мирза переглянулись. Моряк потрепал вихрастую голову мальчика и очень тепло ответил:

— Нет, отплываем завтра. Придешь сюда, на это место, и я сам выйду к тебе.

Глядя на Мухтара, Маркос думал: «Да, у всех жизнь начинается по-разному. У одних — ярко, словно сияющий солнечный день, у других — словно мрачная осенняя ночь». Моряк горько усмехнулся. Он вспомнил свое детство. Маркос не знал материнской любви. Его мать умерла при родах. Отец каждый день выходил в море. Ловил рыбу, продавал. Часть денег отдавал старой Марии — женщине, которая всю заботу о ребенке взяла на себя. Вскоре отец спился и, однажды уйдя в море, не вернулся. Пятилетний Маркос остался круглым сиротой. Все думали, что мальчик не выживет. Но добрая одинокая женщина вырастила его, как растит своих детей бедный люд: в нужде, в труде, в уважении к старшим и к добру.

Когда Маркос подрос, он полюбил море. Эта любовь привела его в афинский порт. Морской воздух и физический труд сделали свое благотворное дело: юноша вырос сильным и высоким.

И сейчас Мухтар с восхищением глядел на его ладную высокую фигуру, на черные пушистые усы и думал: «Греки тоже смуглые, как арабы. Интересно, какие же русские?»

Маркос и Мирза дружили уже давно. Пятнадцать лет назад команда судна «Меркурий», принадлежавшего греческой пароходной компании «Ниорхос», поддержала грузчиков Карачи, которые отказались разгрузить «Меркурий» за низкую плату. Команда судна не допустила на пароход штрейкбрехеров. Вот тогда и возникла братская дружба между Мирзой и Маркосом. Мирза знал, что Маркоса избрали председателем профсоюзного комитета моряков «Меркурия».

Владелец «Меркурия», сэр Чарлз Мэдисон, был генералом британских цветных войск, но, получив ранение, ушел в отставку и сменил военный мундир на черный смокинг. Весь свой капитал он вложил в торгово-пассажирское судно «Меркурий».

Сейчас шефа на судне не было. Он отдыхал на фешенебельном курорте в Эгейском море, и капитан должен был заехать за ним, а затем идти к берегам Италии.

Команду «Меркурия» составляли люди разных национальностей. Тут были индийцы, малайцы, арабы, греки. Офицерский состав был подобран лично мистером Мэдисоном и состоял исключительно из англичан.

«Меркурий» был обычным кораблем, каких немало бороздит океан, но с тех пор, как он перешел в руки Чарлза Мэдисона, его знали почти во всех портах мира. Он заходил и в Одессу, и в Осло, и в Гавану, и в Шанхай. «Меркурий» плавал под британским государственным флагом, на что имел особое разрешение от Уинстона Черчилля — тогдашнего военного министра Англии. Мэдисон любил — говаривать: «Мой «Меркурий», бороздя все моря и океаны, прославляет корону его величества».

На «Меркурии» всегда царила жестокая дисциплина, однако подпольный профсоюзный комитет, руководимый Маркосом, готовился дать первый бой сэру Мэдисону.

И Мирза, зная об этом, шепнул Маркосу:

— Маркос, может быть, тебе будет трудно взять его в этот рейс? — и он кивком головы указал на Мухтара.

— Нет, нет, пусть завтра приходит. Поплывем вместе… — по-отцовски похлопал Маркос Мухтара по спине. — Ну, новый друг, до завтра!

На радостях мальчик не знал, как себя вести. Он схватил руку моряка и долго тряс ее, приговаривая:

— Пусть небо над вами всегда будет чистым… Пусть ни одна гадюка не встретится на вашем пути… Пусть вечно зеленеет дерево вашего счастья!

— Пусть! — весело повторил Маркос.

Расставшись с Маркосом, Мирза и Мухтар возвращались домой. Еще издали Мухтар увидел коляску мадам Жаннет и, изменившись в лице, сказал дрогнувшим голосом:

— Смотрите, саиб, на мою голову обрушилась новая беда…

В ответ вожак докеров только улыбнулся, но, заметив, как побледнел Мухтар, строго спросил:

— Ты из их дома ничего не брал?

— Упаси аллах!

— Тогда чего ж ты испугался? Честному человеку нечего бояться.

Они вошли в барак. Мадам Жаннет сидела на низкой табуретке, окруженная группой рабочих, и о чем-то оживленно спорила. Увидев Мухтара, она легко поднялась и сама пошла ему навстречу. Кивнув довольно сухо Мирзе, Жаннет радостно протянула мальчику руку, а он стоял растерянный, опустив голову, не то от стыда, не то от страха. Все ждали, чем кончится эта немая сцена. Кто-то бросил острую шутку, в ответ раздался дружный хохот. Мадам Жаннет недовольно повела плечами.

— Разве ты не понимаешь, что поступил нехорошо? — с упреком сказала она, не сводя с мальчика пристального взгляда.

Ответом ей было молчание.

— Мне сказали, что ты собираешься в Бейрут, — продолжала мадам Жаннет, — это правда?

— Правда! — ответил Мухтар. Было заметно, что он сильно волновался. Лицо его залила краска.

— Да, госпожа, я пристроил его, — вмешался в разговор Мирза. — Он поедет в Ливан, а затем в Дамаск. Там все же ему будет легче жить, чем здесь, у нас… — Мирза говорил мягко, словно извиняясь…

Слова Мирзы пришлись мадам Пореш не по душе. «Ну разумеется, у меня в полном комфорте и достатке жизнь для него тяжелей, чем на улицах Бейрута или Дамаска», — с горькой иронией подумала она. А вслух сказала тоном человека, сознающего свое превосходство:

— А знаете ли вы, что нужда как трясина: кто в нее попал, тот уже не выберется без посторонней помощи. А тем более ребенок.

Как мадам Жаннет ни старалась, ей все же не удалось скрыть раздражение. Словно ища поддержки, она переводила взгляд с одного на другого, но все молчали. Ей казалось, что эти люди совершают моральное преступление, отправляя этого сироту в далекую Сирию. И больше всех она винила Мирзу.

В бараке остро пахло табаком, жареным луком, перцем, хотя все окна были открыты настежь. Мадам Пореш задыхалась, она больше не могла оставаться здесь.

— Ну что же, да сохранит тебя господь, — сказала она поспешно и показала на узелок, лежащий на нарах: — Там твои вещи… — Достав несколько бумажных банкнотов, мадам Пореш положила их на нары. — Это тебе на дорогу и на первое время, чтобы ты не просил подаяния… — Ни с нем не попрощавшись, Жаннет торопливо вышла.

Это было для всех неожиданностью. Все растерянно и с недоумением смотрели друг на друга.

— Глупый ты парень, — сказал наконец один из грузчиков, — само небо послало тебе свою милость, а ты теряешься?!

Мухтар не пошевелился.

— Бери, бери, да спрячь подальше! — крикнул другой грузчик.

— Бери, парень, тебе эти деньги очень пригодятся, — раздавались голоса. — В Бейруте найдешь себе невесту, красивую арабку…

Мирза осуждающе посмотрел на товарищей.

— Возьми и спрячь, — сказал он ласково.

Мухтар смущенно взял банкноты и небрежно Сунул в карман.

— Да, — продолжал Мирза, — комар сосет кровь, а все же живет только от весны до осени, слон же питается травой, а жизнь его долголетняя. Лучше голодать, чем воровать или быть барским холуем… А я верю в тебя, ты любишь труд.

Мирза налил крепкого чая себе и Мухтару.

— Ты говорил, что у тебя в Багдаде есть друзья?

— Да, наш сосед, учитель Хашим-эфенди, тетя Ходиджа, и еще у меня есть приятель Мехти, он работает в ювелирной мастерской.

— Вот и хорошо, что у тебя на родине остались друзья… — Мирза открыл свой сундучок и достал бумагу и конверт. — Вот тебе конверт с маркой и бумага, возьми и напиши им письмецо… Пусть хоть они узнают, что ты расстаешься с Индией и едешь в Бейрут и Дамаск.

Глаза у Мухтара радостно заблестели.

— Хорошо, я напишу Хашиму-эфенди.

— Ну что ж, напиши хоть ему.

Присев у окна, Мухтар думал, с чего начать. Писал он долго. Несколько раз точил карандаш, аккуратно выводил арабские буквы. Мысли наплывали одна на другую. Как много ему надо рассказать своему воспитателю и самому дорогому человеку, который так помогал им с матерью.

Письмо получилось длинное. Заканчивалось оно так:

«Дорогой учитель! Мы, наверное, не скоро увидимся. Я уезжаю далеко… далеко… в страну надежд, в какую — не могу написать, пока это секрет… Вы, наверное, получили мое письмо из Мекки, из Лахора я вам тоже писал. Теперь я пишу из Карачи. Передайте мой самый низкий поклон моей доброй Ходидже и вашей матери, госпоже Зулейхе. Низкий поклон вам, Хашим-эфенди. Я строго выполняю все ваши заветы. Да благословит вас аллах!

Ваш послушный ходжа Мухтар из Багдада».

Мухтар написал адрес и выбежал из барака.

Он долго не возвращался. Глухое подозрение шевельнулось в душе Мирзы. Неужели в решительную минуту жизни мальчик струсил и отступил?.. Неужели он вернулся в семью Порош? Шли минуты, долгие, томительные. Мухтар не возвращался. Мирза не собирался навязывать ему свою волю. Но его беспокоила судьба мальчика. Время было уже позднее. Седьмой час. Мирза больше не мог ждать. Он вышел из барака, и радость захлестнула его: к бараку со всех ног летел Мухтар.

— Где ты пропадал?

— Я был на «Меркурии», — виновато ответил запыхавшийся Мухтар, — чистил кастрюли на кухне. Дядя Маркос сказал, что мы отплываем завтра утром.

— А ты ел?

— Да, матросы накормили меня, спасибо. Не беспокойтесь за меня…

Последнюю ночь в Карачи Мухтар почти не сомкнул глаз. То ему чудились прощальные гудки «Меркурия», то шум прибоя и крики чаек. Путь предстоял далекий и трудный, но мальчика беспокоило не это. Ведь его может обнаружить владелец парохода, и тогда не видать ему Бейрута!

Утром, как только солнце осветило Карачи, Мухтар поднялся и зашептал, точно молитву: «Привет тебе, долгожданное утро! В тебе моя жизнь, моя свобода!»

— Саиб Мирза, я пойду, уже пора!

Мирза улыбнулся. Ему было все понятно.

— Еще рано… Мы пойдем вместе, а пока помоги Хасану поставить самовар, принеси воды…

Мухтар был счастлив: саиб Мирза проводит его.

Время пролетело быстро. Было около десяти часов утра, когда Мирза с Мухтаром появились на причале.

«Меркурий» был готов к отплытию. Шла посадка пассажиров. Как обычно перед отходом парохода, здесь творилась невообразимая суматоха и стоял разноязыкий гул голосов. Английская речь мешалась с урду, китайским, французским, греческим языками. Носильщики с большими кожаными чемоданами и баулами, пассажиры с детьми — все устремились к трапу, чтобы побыстрее попасть на судно.

Мухтар с завистью глядел на законных пассажиров, которые показывали контролерам и таможенным чиновникам документы. На какое-то мгновение он чуть не поддался желанию смешаться с этой пестрой толпой и улизнуть от зорких глаз чиновников, но Мирза схватил его за руку:

— Не спеши, испортишь все дело, Маркос сам тебя проведет! — и поднялся по трапу.

То, что таможенные чиновники и полицейские приветливо поздоровались с Мирзой, привело Мухтара в восхищение. «Вот какой он большой и всеми уважаемый человек!» — подумал он, и эта мысль на время его успокоила.

Время текло. А люди все шли и шли. С моря дул ветер. Мальчик стоял на месте и терпеливо ждал. Постепенно в его душу закрадывался страх: «Неужели не возьмут?» Вдруг за его спиной раздался тяжелый женский вздох. Обернувшись, Мухтар увидел женщину лет пятидесяти, не то армянку, не то турчанку. На ней было длинное белое платье с яркими блестящими перламутровыми пуговицами. Из-под соломенной шляпы выбились черные волосы. Мухтара крайне удивило, что женщина сама несла небольшой чемодан и плед. Ей было неудобно идти: через плечо у нее висела на шелковом шнуре легкая матерчатая дамская сумка, без конца сползавшая с плеча. Поставив чемодан и положив на него плед, женщина решила передохнуть.

И тут Мухтара осенила идея: «Надо отнести ее вещи, так я легко попаду на корабль!» Не долго думая, он бросился к пассажирке:

— Госпожа, вам помочь? — Он протянул руку, но не успел еще взять вещи, как послышался резкий ответ:

— Не нужно трогать мой вещи! Я сама справлюсь.

Но Мухтар не отступал.

— Госпожа, — с улыбкой продолжал он, — я не вор и не жулик, решил вам помочь от чистого сердца, мне не нужно денег. Я тоже еду на этом пароходе.

Голос и тон Мухтара смягчили незнакомку.

Мимо них прошел мужчина в белом костюме со светло-рыжей бородкой. В руке он нес небольшой чемодан. Оглянувшись, пассажир улыбнулся даме, точно давней знакомой. Мухтар проводил его взглядом. Женщина приветливо улыбнулась.

— Ты сам-то откуда? — спросила она.

— Из Багдада!

— А, будущий полководец?

— Нет, я буду врачом…

— Врачом? — и женщина расхохоталась, с явной симпатией рассматривая мальчика.

— Да, врачом, — подтвердил Мухтар, а сам глядел в сторону «Меркурия».

Увидев Маркоса и Мирзу, он радостно воскликнул:

— Сейчас вы сами убедитесь, что я поплыву с вами на этом корабле.

Не успели Мирза и Маркос подойти к ним, как Мухтар весело сказал:

— Вот, хочу помочь госпоже, а она боится.

Маркос улыбнулся:

— И далеко вы держите путь?

— В Афины!

— Так вы гречанка? — спросил он ее на родном языке.

— Да, — ответила дама. — А вы грек?

— Угадали. Я из Салоник.

— О, какое счастье, значит, мы земляки! — радостно воскликнула женщина и первая протянула моряку руку: — Акрит Давшан!

— Маркос. — Он бросил взгляд на ее вещи, и его осенила та же мысль, что и Мухтара: с вещами будет легче провести мальчика на корабль.

— Этот малый едет со мной, разрешите ему взять ваш чемодан, а плед возьму я, — предложил он женщине.

— Ну что ж, пусть поможет, если он ваш человек, — согласилась гречанка.

Кивком головы указав на чемодан, Маркос скомандовал:

— Бери! И прощайся с саибом Мирзой!

— Вовек не забуду вас, саиб Мирза! — Мухтар бросился к Мирзе и хотел поцеловать ему руку.

— Лишь наши матери достойны такого почтения… — сказал Мирза и отдернул руку. — Ну, доброго пути, дорогой мой! Ты боролся вместе с нами, рабочими Индии. Не забывай об этом никогда. Пусть твоя любовь к людям труда придаст тебе мужества. Пусть она всегда напоминает тебе: смельчака и смерть боится! Иди к своей цели… Иди… и дорога твоя будет благополучна.

Тяжело Мухтару расставаться с Мирзой. Но надо спешить. Подняв чемодан на плечи, он вместе с гречанкой и Маркосом смело направился к трапу. Маркос пропустил женщину и мальчика вперед.

Все трое поднялись на палубу. На мальчика даже не обратили внимания. Маркос был доволен.

— Здесь почти все каюты одинаковые, — заметил Маркос, обращаясь к своей землячке.

— Ну что же, скоро во всем мире будут ездить в одинаковых условиях, — сказала гречанка, — видите, что происходит в России. У пролетариев те же права, какими пользовались раньше буржуи.

Маркос рассмеялся:

— А что, разве это плохо?

— Наоборот. Революционная Россия тому пример. Моя невестка, она англичанка, разговаривать со мной, простой учительницей, даже не желает… И вот с чем я возвращаюсь к себе домой, — Давшан показала на свой скромный чемодан.

Мухтар занес вещи в каюту.

— Ты устал?

— Нет, нет… Ваш сундук очень легкий.

— А я очень устала… Да еще вдобавок меня мучает жажда… Не знаю, продают ли здесь воду?

Оставив Мухтара с пассажиркой, Маркос пошел за водой.

В каюте было душно. «Меркурий» все стоял.

Мухтару не хотелось покидать каюту. Он стоял у двери и отвечал на вопросы мадам Давшая, которой было интересно разговаривать с мальчиком. Она расспрашивала его о Багдаде, о матери, о том, куда и зачем он едет сейчас…

Увлеченные разговором, они не заметили, как «Меркурий» отчалил, и спохватились лишь тогда, когда увидели, что Карачи все больше удаляется от них. Мальчик вспомнил шум, веселые лица грузчиков, оживленные причалы порта, его вышки, маяки, роскошные прогулочные яхты богатых англичан и индийцев, несчетное число рыбацких лодок.

А «Меркурий» уходил все дальше и дальше от берега. Вот уже скрылся из виду мыс Манора, где стояли военные корабли, не слышно грохота на молу Нэтер, на судоверфях Карачи.

Да, многое осталось там, в Индии… Добрая Радха с белоснежными косами, любитель песни — хозяин придорожной харчевни, Мирза, мадам Жаннет, Бахтиар… Кто знает, каких людей встретит он теперь на своем пути! Тут его снова стало мучить беспокойство, довезет ли его Маркос до Бейрута. Боль разлуки, тоска и страх теснили ему грудь. Не отрываясь смотрел он на берег Индии и, обращаясь ко всем, кто остался там, тихо сказал:

— Прощайте, мои дорогие друзья! Прощай, добрая Индия!

Мадам Давшан была растрогана. Она подошла к нему, обняла за плечи и хотела что-то сказать, но тут раздался стук и в дверях показался Маркос. Он сказал что-то по-гречески и, заметив влажные глаза Мухтара, сурово спросил:

— Это что такое?

— Мы немного загрустили… — ответила Давшан.

— Запомни раз и навсегда, Мухтар: в схватке с судьбою нюни распускать нельзя! Неизвестно, что нас еще ждет впереди.

Мадам Давшан сделала знак Маркосу, и он вышел. Женщина ласково обняла мальчика и, глядя в его усталые, полные грусти глаза, сказала:

— Вот что, маленький беглец, теперь ты должен подумать о том, как сохранить здоровье, ведь бедность и болезни шагают всегда рядом. И еще тебе надо найти дорогу к своему счастью.

«Дорогу к счастью! — повторил мысленно Мухтар. — Как это хорошо сказано… В жизни все надо испытать, ко всему быть готовым. Ведь путь мой так далек».

— Садись, — предложила ему хозяйка каюты, — ты пробудешь у меня столько, сколько это будет возможно. Маркос сам придет сюда, когда ты понадобишься ему. До Бейрута еще очень далеко, дней пятнадцать, если не больше. Время смутное… Надо быть осторожным.

«Меркурий» полным ходом шел в Аравийское море. Мухтар спутал дни и числа. Чтобы не мозолить глаза судовой администрации, мальчик почти не показывался на палубе. Он был внизу, в трюме. Спал он на тюках ткани или на мешках с рисом. Но большую часть времени он проводил у мадам Давшан.

Шли дни. Морская качка не давала пассажирам покоя. И Мухтар порой лежал в душном трюме, успокаивая себя: «Терпи, впереди будет еще трудней, еще тяжелей!»

Наконец, в первых числах августа 1918 года, на девятый день плавания, «Меркурий» бросил якорь в порту Аден. Огромную толпу на берегу сдерживал усиленный наряд английских солдат. Только так можно было погрузить топливо.

С берега доносился шум, крики людей.

— Свобода!

— Да здравствует независимость!

— Англичане, верните наших аскеров домой!

Мухтар вышел на свежий воздух. Большинство пассажиров тоже вышли на палубу. В их числе была и мадам Давшан. Мухтар увидел и того золотоволосого мужчину с небольшой бородкой. Они стояли рядом, о чем-то оживленно беседуя.

Мальчик подошел к гречанке.

— О, мой друг, я целый день не видела тебя! — сказала Давшан и, наклонившись к нему, тихо шепнула: — Этот господин — русский, он возвращается на родину.

Услышав слово «русский», Мухтар растерялся. Неужели и в самом деле перед ним стоит русский?

Сердце его бешено стучало. Набравшись храбрости, он обратился к незнакомцу по-английски:

— Дядя, вы настоящий русский?

— Да, без подделки, — с улыбкой ответил тот.

— Я в первый раз вижу русского человека… — сказал Мухтар, краснея от собственных слов.

— Смотрите, мистер Чеботарев, все же им удалось оттеснить людей от причала, — сказала Давшан.

— Насколько мне известно, с тех пор как англичане захватили этот порт, жители без конца восстают против их господства.

— Англия сюда пришла в сороковых годах прошлого столетия.

— Да, в тысяча восемьсот тридцать девятом году их военные корабли бросили здесь якорь. Аден — крупнейшая военная база, защищающая подступы к Британской империи. Особенно возросло значение порта после того, как в тысяча восемьсот шестьдесят девятом году был прорыт Суэцкий канал.

— О, вы хорошо разбираетесь в этих вопросах!

Чеботарев лишь улыбнулся в ответ.

На судно поднялись цветные солдаты английской армии во главе с белым офицером. Поставив двух часовых внизу у трапа, офицер вместе с боцманом и несколькими солдатами спустился в трюм и вскоре поднялся обратно.

Под дулами солдатских ружей, под крики надсмотрщиков началась погрузка угля в трюмы «Меркурия».

Мухтар с болью в сердце смотрел, как подростки, старики и женщины, подобно длинной цепочке муравьев, несли по трапу на голове корзины с углем. Ссыпав уголь, окутанные черной пылью, они возвращались обратно. Затем началась погрузка мешков с кофе, табаком, сушеной рыбой, финиками и другими товарами.

Люди, взвалив на спину мешки, тяжело дыша, поднимались на палубу и осторожно клали их на доски, по которым они скатывались вниз, в трюм.

Вдруг одна из женщин пошатнулась. Это заметил надсмотрщик.

— Держись, чертова баба! — раздался снизу его грозный голос. — А то сама будешь держать ответ перед хозяином. Молись аллаху!

Женщина, с трудом переводя дыхание, еле слышно произнесла:

— Да, тебе легко там орать… — И опять стала медленно, осторожно подниматься. Было видно, что ей очень тяжело.

— О рабби! О кабиран[20]! Поддержи мои силы, не лишай меня хлеба! — воскликнула женщина.

Взгляды пассажиров были прикованы к несчастной. Не один Мухтар готов был броситься ей на помощь, но это было невозможно: впереди нее шли такие же, как она, согнувшиеся фигуры.

— Говорил же я этой дикой бедуинке, что таскать мешки не женское дело! — орал надсмотрщик, не спуская глаз с трапа. Вдруг женщина зашаталась, едва не упав со своей ношей в море. Но потом, собрав все свои силы, снова сделала неуверенный шаг, второй, третий… Когда она наконец благополучно поднялась на пароход, все вздохнули облегченно.

— Аллах, ты милостив! — громко воскликнул надсмотрщик и снова стал кричать на грузчиков: — Не задерживайтесь! Никакой воды, пить будете после… Поторапливайтесь!

Неожиданно солдаты остановили погрузку. И Мухтар увидел, как пять английских солдат повели куда-то Маркоса и еще двух матросов.

Увидев женщину с тяжелой ношей, Маркос кинулся к ней.

— Назад! — крикнул один из конвоиров.

Но Маркос, не обращая на него внимания, ловко снял со спины арабки мешок с финиками и резким движением сбросил на доску. Мешок скатился в трюм.

Женщина облегченно вздохнула, вытерла пот со лба и горячо поблагодарила моряка.

— Разве таскать тяжести — женская профессия?

— Не упрекай меня, добрый человек, ведь есть-то надо! — сказала она Маркосу, который под конвоем спускался по трапу.

Ни Мухтар, ни мадам Давшан не знали причину ареста Маркоса и его товарищей.

— Может быть, это из-за меня? — волновался мальчик.

— Нет, здесь причины поважнее, — шепнула Давшан.

Погрузка шла почти всю ночь. Мухтар не отходил от борта, все смотрел на берег. Не возвращается ли Маркос с товарищами.

Рано утром, когда заря разлилась по небу, были закопчены разгрузка и погрузка судна. Но Маркос так и не вернулся. Не вернулись и те двое, которых увели вместе с ним.

В порту, как и накануне вечером, было много солдат. Невдалеке стоял огромный крейсер «Леопард» и еще много больших военных судов. Ветер колыхал над ними ненавистные Мухтару, да и не только ему, английские флаги. Мальчик смотрел на эти стальные громады и слал им в душе тысячу проклятий.

— Разве такие добрые, хорошие люди, как дядя Маркос, должны сидеть в тюрьме? — гневно вопрошал он, глядя на военные корабли.

Мухтар боязливо смотрел на незнакомые лица. Он переживал, что ни от кого не может узнать, куда повели его друга. Неожиданно на палубе показался рабочий кухни Ахмед, родом из Каира. Он подошел к Мухтару и новел его вниз на кухню.

— Твой приятель, видимо, уже не вернется на «Меркурий», но мы довезем тебя до Бейрута. А ты не показывайся на палубе, пока мы не дойдем до Джидды. Там на пароход сядут паломники, и тогда все будет в порядке. — Ахмед усадил Мухтара за стол и сытно накормил его, даже угостил чашкой вкусного кофе.

— Возьми лепешку и брынзу. Поднимись к гречанке и не мозоль глаза начальству.

Мухтар послушно покинул кухню.

Когда он вошел к мадам Давшан, она сидела за крохотным столиком и завтракала. Заметив, что мальчик подавлен, она участливо спросила:

— Ну, что же ты теперь будешь делать, ведь нашего общего друга постигла беда.

Мухтар растерялся.

— Маркос открыл мне твою тайну, — проговорила гречанка, пригласив его к столу. — Как же нам с тобой быть? Ведь впереди еще много дней пути.

Она озабоченно смотрела на мальчика.

— Скажу честно, трудную задачу ты поставил перед собой… Очень трудную. — Давшан смотрела на Мухтара и думала: «Кто привил тебе эти мысли? Какое же ты найдешь там счастье, если идет кровопролитная борьба между старым и новым?» — Да, фантазия у тебя богатая, как у писателя…

Из окна каюты хорошо был виден берег. Восходящее солнце окрашивало горы в самые различные цвета — от фиолетового до розового. Рыбацкие лодки, похожие то на челнок, то на разрезанную пополам тыкву, выходили на промысел.

— На Тигре наши рыбаки тоже в таких лодках ловят рыбу, — грустно промолвил Мухтар, не отрывая от окна взгляда.

На многих суденышках развевались самодельные флаги. Одни были красные с большой пятиконечной звездой и серпом луны посередине, другие — зеленые с мечом. Рыбаки пели, играли на флейтах, оживленно жестикулировали в такт музыке.

— Здесь, как и в Карачи, много судов, — заметил мальчик, показывая на причалы.

— Дорогой мой, я четыре месяца здесь жила. Моя бывшая невестка, англичанка, дочь владельца вон той гостиницы… — и, глянув в окно, она показала на почерневшее каменное двухэтажное здание с террасой.

— Почти за восемьдесят лет господства англичане сделали Аден культурным европейским городом. С помощью арабских мастеров англичане создали около двухсот бассейнов.

— И в них всегда есть вода? — изумился Мухтар.

— А как же! Бассейны эти высечены в скалах, дно их покрыто цементом. Вдоль них проложены тротуары, построены гранитные мостики. Некоторые из них окаймлены изразцами и чугунными решетками.

— А купаться в них разрешают?

— Эти бассейны дают жителям питьевую воду. Вода из них идет и в сады, а для купания разве моря недостаточно?!

Мухтар рассмеялся.

В это время по палубе мимо окна прошел Чеботарев.

— Мистер Чеботарев, доброе утро! — остановила его мадам Давшан.

— Что вы сидите в душной каюте, выходите на свежий воздух! — предложил Чеботарев.

— У меня гость, — ласково улыбаясь, ответила женщина, показав на Мухтара. — Ну как, что-нибудь узнали?

— Да, они готовили забастовку в защиту России…

— Как, здесь, в открытом море?

— Не думаю. Видимо, они намечали Афины.

— Кто же выдал этих смельчаков?

— Разве мало ползает по нашей грешной земле гадов?! Думаю, у хозяина есть шпик среди команды… — с сожалением сказал Чеботарев.

— Я вот все думаю: как бы помочь мальчику? — продолжала мадам Давшан.

Чеботарев, бросив беглый взгляд на Мухтара, почесал бородку.

— В обиду не дадим, — сказал он. — Я не знаю, когда и как попаду на родину, а то взял бы его с собой. Но боюсь, что у меня не получится. Я даже толком не знаю, что творится в России. Газеты лгут, сгущают краски…

— Они просто злобствуют.

— Да, вы правы.

— Я верю, премьер Ульянов спасет Россию. Он проводит очень умную политику: земля — тем, кто ее обрабатывает, фабрики и заводы — рабочим, народам — мир. Вы читали его обращение к мусульманам России и Востока? — спросила Давшан.

— Нет, к сожалению, в английских газетах оно не было опубликовано.

— Ленин обращается ко всем угнетенным Востока с призывом поддержать революцию и советскую власть, ибо она несет им свободу и избавление от колониального гнета.

Услышав знакомое имя — Ленин, Мухтар весь обратился в слух. Он ждал, что еще скажет этот русский человек, но Чеботарев очень бегло говорил по-английски, и Мухтар не все понимал.

— Кремль, — продолжал Чеботарев, — заставит признать правительство новой России. Я глубоко в это верю.

— Я тоже, мистер Чеботарев! — живо поддержала его мадам Давшан.

— Слышите! — сказал Мухтар, настороженно прислушиваясь. — Кажется, поднимают трап.

Раздался гудок, и «Меркурий», с шумом разрезая волны, покинул Аден.

— Да, Аден для Англии — второй Гибралтар. Он защищает ее владения в Ост-Индии, а в торговой войне с французами и немцами служит коммерческой базой.

Чеботарев задумчиво смотрел на берег. Он думал о России, которая своей беспримерной борьбой завоевала любовь и уважение честных людей мира. Таких, как Маркос, маленький арабский мальчик, гречанка…

— Меня тревожит судьба Маркоса, — сказал он с грустью. — Я читал в английской газете открытое письмо Чарлза Мэдисона, где он предлагал господину Черчиллю свои услуги в случае создания добровольческой освободительной армии для спасения России от большевиков. Только они могут «спасти» Россию. — Чеботарев громко расхохотался. — Тоже мне вояки — эти англичане! Они могут сражаться в пустыне с безоружными женщинами, но только не с нашими русскими богатырями!

«Меркурий» обогнул остров Перим, грозно ощетинившийся жерлами английских пушек. Время шло, и все больше сужались берега пролива. Наконец пароход миновал Баб-эль-Мандеб, или, как его еще называют арабы, «Ворота слез», и вышел в Красное море. Все сразу почувствовали невыносимый зной и изнуряющую духоту.

В Джидде пароход принял на борт возвращающихся из Мекки паломников и взял курс на Суэц к Порт-Саиду. Присутствие паломников из Турции, Болгарии, России и Сирии было очень кстати для Мухтара. Он затерялся в массе людей.

Ночь не спасала от нестерпимой духоты.

Не в силах уснуть, мальчик сидел часами без движения на палубе.

И вот на седьмой день унылые пустынные берега изменили очертания. Показалась широкая суэцкая бухта и порт Тоуфик. В отдалении вырисовывались цепи Синайских гор. На рейде стояли суда разных стран, ожидая, когда их пропустят в канал. Голландские и американские танкеры шли с нефтью. Английские суда везли джут из Индии, каучук из Малайи, шерсть из Австралии.

Здесь, как и в Адене, у самого Суэца стоял английский крейсер. Орудия его смотрели на город, где дымили английские нефтеперегонные заводы и в огромных цистернах хранилась награбленная арабская и иранская нефть.

Над «Меркурием» развевался британский флаг, судно могло проходить по каналу беспрепятственно.

Пассажиры были бесконечно счастливы, что знойное Красное море осталось далеко позади.

Мухтар прибежал к мадам Давшан и восторженно закричал:

— Госпожа, взгляните, как красиво на берегу!

Мадам Давшан обрадовалась хорошему настроению мальчика. Они вышли на палубу. Действительно, оазис, притаившийся у канала, радовал глаз. Пронизанные ярким светом солнца дали тонули в густой зелени. У самого берега ярко зеленела сочная трава, пестрели цветы. Но тут же рядом в лесочке раскинулись палатки английских солдат…

Вскоре на палубу вышел и Чеботарев. Мадам Давшан заметила, что сегодня он был грустен и словно чем-то озабочен.

— Уж не заболели ли вы, господин Леонид? — спросила она.

— А вы наблюдательны, — улыбнулся Чеботарев.

— Да, сегодня вы совсем не такой, каким я привыкла вас видеть.

Мухтар, улучив минутку, когда взрослые замолчали, бойко произнес:

— Здравствуйте!

— А, Мухтар, здравствуй, прости, малыш, я тебя не заметил, — ответил он по-русски.

Мальчик ничего не понял, кроме приветствия.

Чеботарев повторил фразу по-английски. Мухтар смутился. «Что он извиняется? — подумал он. — Ведь ничего особенного не произошло».

Мадам Давшан в свою очередь была удивлена.

— Ты знаешь русские слова? — с изумлением спросила она.

— Да, он кое-что выучил за эти дни, — пояснил Чеботарев.

— А что именно?

Чеботарев посмотрел на Мухтара:

— А ну-ка, скажи что-нибудь по-русски!

Мухтар торопливо начал:

— Здрафствуйте, добрай утрай, спасиба, харашоу, — быстро повторив несколько выученных слов, мальчик достал из кармана сорочки листок, на котором рукой Чеботарева было написано латинскими буквами более ста слов.

«Ну что ж, если ему улыбнется судьба и он попадет в Россию, на первых порах хоть сумеет объяснить, кто он и откуда», — подумала Давшан и похвалила его за успехи.

— Вы очень добры к нему, знание языка чужого народа поможет ему овладеть и его сердцем, — обратилась она к Чеботареву.

Ветер донес густой запах нефти. «Меркурий» быстро шел к каналу. Ему предстояло пройти озеро, затем небольшой участок капала и через озеро Тимсах у курортного города Исмаила войти в главную артерию канала, ведущую в Порт-Саид.

— Россия тоже богата нефтью, — сказала Давшан.

— Англичане и туда хотят протянуть свои руки, — заметил Чеботарев, — по, думаю, им это не удастся.

Мухтар не старался вникнуть в суть их разговора. Вдоль левого берега мчался белый пассажирский поезд, верхом на ослах торопились феллахи, куда-то вышагивали одногорбые верблюды, навьюченные домашним скарбом и детишками.

— Бедный, многострадальный народ, — с тяжелым вздохом произнес Чеботарев, показывая на берег, — под чьим только гнетом он не был — многовековое иго турецких султанов, а сейчас их место заняли английские лорды, французские маркизы…

— Да, не зря же говорят: «Араб — сын терпения!» — согласилась с ним Давшан. — Посмотрите… Вот вам и двадцатый век!

По каналу, выбиваясь из последних сил, задыхаясь от тяжести и жажды, темнокожие люди тянули канатами баржи, сиротливо жались к берегу жалкие шаланды с заплатанными парусами.

Караван судов подошел наконец к мосту, соединяющему оба берега. У моста стояли пушки.

— Сэр, а зачем тут пушки? — обратился Мухтар к Чеботареву.

— Англичане боятся вас, — шепнул тот.

Мухтар непонимающе моргал глазами.

— Да, да, вас, арабов… Видишь этих аскеров? — спросил он, показав на египетских королевских пограничников.

— Вижу.

— Так вот, если собрать всех хороших, честных, любящих свой народ и свою родину солдат, вскоре и духу англичан не было бы ни в Адене, ни в Порт-Саиде.

— И в Багдаде тоже, — лукаво улыбаясь, добавил Мухтар.

— Скоро мы будем в Порт-Саиде? — спросила мадам Давшан.

— Во второй половине дня, часам к трем.

— Так поздно?

— От Суэца до Порт-Саида по каналу сто шестьдесят одна миля водного пути, — пояснил Чеботарев. — Наше корыто делает восемь — десять миль в час, и в портах мы стоим дольше, чем положено, так что к семнадцати часам мы прибудем к воротам Средиземного моря. Канал настолько узок, что двигаться по нему можно лишь черепашьим шагом…

— А там мы долго простоим?

— Не меньше суток.

— О, это великолепно! — обрадовалась мадам Давшая. — Значит, мы сможем полюбоваться городом.

— Я с удовольствием буду вашим гидом, — ответил Чеботарев.

Мухтар узнал, что компания берет пошлину не только с каждой тонны груза, но и с каждого пассажира. «Как же я заплачу налог?» — волновался мальчик. И чем ближе они были к контрольно-пропускному пункту Порт-Саида, тем больше возрастала его тревога.

Наконец он решился спросить об этом своих друзей.

— Я заплачу за тебя, — сказал Чеботарев.

— Нет, деньги-то у меня есть, — поспешно возразил мальчик. — Но я боюсь, что они спросят у меня документы, а у меня… — и он так комично передернул плечами, что Давшан с Чеботаревым расхохотались.

— Да, братец, акционеры получают от вашего канала, — Чеботарев сделал особое ударение на слове «вашего», — огромный доход… За те десять лет, что его строили, здесь погибло от изнурительного труда и болезней свыше двадцати тысяч арабских рабочих и феллахов. Так что здешний цемент замешен не только на воде, но и на крови египтян. Скажу еще больше: около двух тысяч лет тому назад египтяне соорудили судоходный канал, соединивший Нил с Красным морем, который по приказу халифа Мансура, одного из завоевателей Египта, был засыпан.

— Засыпан? — в ужасе воскликнула Давшан.

— Да, засыпан и заброшен: Мансур считал, что, во-первых, канал подрывает посредническую роль Багдада — столицы Арабского халифата — в торговле между Востоком и Европой, а во-вторых, нельзя допускать, чтобы суда христиан подходили к аравийским берегам этим водным путем. Ведь там Мекка и Медина — святыни мусульман! — Помолчав, Чеботарев развил мысль дальше: — Наполеон, захватив Египет, тоже хотел провести капал через Суэцкий перешеек, чтобы вывести свой флот в Индийский океан, а там в Индию и Китай.

Караван судов был еще далеко от Порт-Саида, когда стемнело и наступила ночь. Звездочками засветились сигнальные огни. В ночной мгле они казались огнями сказочного таинственного царства. Спокойно и величаво, словно черные лебеди, медленно плыли одно за другим суда. Лучи прожекторов создавали завораживающую игру света и теней на черной, точно застывшей воде. На западном берегу вспыхивали и гасли красные огни сигнальных буев, на восточном — ярко сиял зеленый свет маяка.

Суда вошли в бухту.

На палубе все пришло в движение. Пассажиры, ехавшие до Порт-Саида, приготовились к высадке.

— Ты не волнуйся, — успокаивал Чеботарев мальчика. — Все будет хорошо!

«Скорей бы уйти из Порт-Саида!» — думал Мухтар. Он был в нерешительности: то ли вернуться в каюту мадам Давшан, то ли остаться на палубе. Ведь скоро появятся таможенники.

— Держи, это тебе на ужин, — с улыбкой сказал Ахмед, протягивая ему хлеб и фрукты. — Мы ночуем здесь, а завтра утром возьмем курс на Бейрут. Послезавтра будем там, так что потерпи еще немного.

Радости Мухтара не было предела. «Неужели послезавтра я буду в Бейруте?!» Словно там, в Бейруте, должен наступить конец всем его страданиям.

Караван подошел к Северным воротам канала, и суда одно за другим причаливали к берегу. Город неторопливо, словно нехотя, готовился ко сну после тяжелого трудового дня. В свете прожекторов отчетливо виднелись дома с плоскими крышами, складские помещения, огромные суда и маленькие суденышки, сотни рыбацких лодочек.

Как только «Меркурий» пришвартовался, на борт поднялись таможенные чиновники и полисмены. Проверив судовые книги, списки товаров, находящихся в трюме, они внимательно осмотрели каюты матросов, обыскали самих моряков.

— Пассажиры, следующие до Порт-Саида, могут сойти на берег, — разрешил полицейский офицер, — а тем, кто следует до Бейрута и дальше, рекомендуем воздержаться. В городе неспокойно!

На аравийском и африканском берегах раскинулись тысячи крохотных светящихся пирамид. Это были палатки английских солдат.

— Да, видимо, ожидаются политические волнения, если так тщательно проверяют пароходы и матросов, — сказал Чеботарев. — Англичане мобилизовали более полумиллиона египтян. Многие из них уже сложили голову, когда турки пытались прорваться к Суэцкому каналу.

— Вы, сэр, знаете толк в политике, — заметила Давшан. — Даже страшно делается от ваших слов.

Чеботарев от души расхохотался. Он взял руку Давшая, поцеловал ее и, словно желая успокоить гречанку, сказал:

— Нет, я не политик, я просто регулярно читаю газеты, слежу за событиями. — Он понизил голос. — Знаете, мадам Давшая, в последнее время англичане стали беззастенчивыми грабителями. Они конфискуют у феллахов для своей армии продовольствие и скот, насильственно заставляют их сдавать хлопок по низким ценам. Англия распустила законодательное собрание Египта и превратила страну в протекторат. И, разумеется, все недовольство, накопившееся за годы войны, теперь выливается наружу. Конечно, революция в Петрограде и обращение Ленина к народам Востока явились катализатором социального взрыва, да и не только здесь, а во всем мире, даже на ваших Балканах.

Давшан, Чеботарев и Мухтар, как и все пассажиры, не рискнули выйти в город. С палубы они видели, как пассажиров с темной кожей тщательно обыскивал английский военный патруль и только потом их выпускали в город.

Вскоре началась разгрузка. На рассвете «Меркурий» снова тронулся в путь.

Дорога всегда сближает людей. Мадам Давшан за эти дни подружилась с Чеботаревым. Время для них летело почти незаметно. Она с увлечением слушала рассказы Чеботарева. Вот и сегодня они засиделись допоздна, и Чеботарев рассказывал ей о том, как пышно описывали современники день 17 ноября 1869 года, когда французская яхта «Орел» с английской королевой Евгенией на борту впервые вспенила воды канала.

Заметив, с каким вниманием слушает его мадам Давшая, он рассказал еще одну подробность.

— А вы знаете, что написано на постаменте памятника Фердинанду Лессепсу[21], сопровождавшему королеву? Там красуется весьма примечательная надпись на латыни: «Открыть землю всем народам!»

Он закурил. Некоторое время они сидели молча. Потом Чеботарев тихо проговорил:

— Эти белые господа проложили путь не для народов, а для новых грабежей в азиатских странах.

Давшан крепко пожала ему руку:

— Люблю бунтарей! Решительно люблю!

Тепло взглянув на нее, Чеботарев ничего не ответил. Но про себя подумал: «Сын твой, должно быть, тоже бунтарь, если оставил жену, которая хотела превратить его в безропотную скотину».

Наступило утро. День выдался солнечный и безветренный.

«Меркурий» медленно приближался к Средиземному морю, пройдя между восточным и западным волнорезами, глубоко вдававшимися в море и защищающими гавань от ветров.

Мухтар, кажется, больше всех радовался выходу в открытое море. Теперь впереди — Бейрут.

Почти целый день мальчик провел то у мадам Давшан, то у Чеботарева. Ведь утром он должен навсегда с ними расстаться.

— Ты задумал трудное дело, — сказал ему Чеботарев, — но я не буду тебя отговаривать. Посоветую только одно: никому не говори о своем намерении. Слышишь, никому! Будь нем как рыба и свои мысли храни только в себе. Тогда ты действительно доберешься до России, а может быть, и до Ленина… Россия — страна добрых людей… Они готовы прийти на помощь всем угнетенным. А сейчас иди спать!

Мальчик молча вышел.

И вот последняя ночь на пароходе прошла. Наступил рассвет. Мухтар встретил его на палубе. Восходящее солнце окрасило воду в алый цвет. Вода блестела и переливалась. С каждой минутой все яснее и отчетливее виднелась панорама Бейрута. Волнение Мухтара возрастало. Ему не верилось, что он уже у берегов земли, откуда начнется последний этап его пути.

Мухтар стоял рядом с мадам Давшан и Чеботаревым.

«Меркурий», медленно рассекая гладкую поверхность воды, тихо входил в порт. Здесь, как и во всех портах мира, собралось множество больших и малых судов, парусных лодок и катеров. Наконец раздались гудки — «Меркурий» просил разрешения причалить.

— Бейрут! Бейрут! — засуетились пассажиры.

В Бейрутском порту, как и в Карачи, было много иностранных солдат. По пристани бегали юркие портовые чиновники, на эстакаде толпилась праздная публика. В толпе сновали продавцы цветов, пронзительными голосами расхваливая свой благоухающий товар. Пароход пришвартовался у причала. Подали трап, и пассажиры начали спускаться на пристань.

Кто-то тронул Мухтара за локоть. От неожиданности мальчик вздрогнул и побледнел. Увидев, что это повар, Мухтар успокоился.

— Идем со мной! — сказал повар. — Я провожу тебя на берег.

Мухтар поднял глаза на мадам Давшан и Чеботарева. В них было все: и боль расставания, и благодарность, и радость.

— Ну, желаю удачи! — ласково сказал Чеботарев и обнял мальчика. — Иди… путь твой далек. Будь стойким!

— Спасиба! Спасиба! — с трудом выговаривая слова, ответил Мухтар по-русски.

Чеботарев порывисто прижал мальчика к груди. Мухтар простился с мадам Давшан и быстро пошел вслед за поваром. Они спустились в кухню.

— На, бери вот это! — скомандовал повар, лукаво подмигивая Мухтару. — И иди за мной.

Мухтар послушно взял корзину и последовал за поваром, облаченным в белый фартук и круглую поварскую шапочку.

Пробиваясь к выходу, повар все время что-то кричал, расталкивая столпившихся на палубе пассажиров. Он старался отвлечь внимание боцмана. Смело проходя мимо портовых чиновников, повар что-то буркнул им по-английски и, взяв Мухтара за руку, прошел с пустой корзиной вперед.

На берегу повар подошел к продавцам фруктов.

— Лимоны, розы, — обступив их плотным кольцом, шумно предлагали свой товар продавцы.

Подошла минута расставания.

— Я знаю, у тебя здесь никого нет, — сказал Ахмед. С минуту они молча смотрели друг на друга. На ум не приходили нужные слова. Заставив себя улыбнуться, моряк продолжал: — В Бейруте тебе все же будет легче, чем в Карачи. Здесь понимают твой родной язык. — И, подняв корзину, наполненную всякой всячиной, медленно вернулся на судно.

Затерявшись в толпе, Мухтар ждал отхода «Меркурия».

Вокруг галдели продавцы:

— Хейрам[22]! Хейрам! Холодный, вкусный хейрам на льду! Шербет! Кому шербет?! — разносился напевный призыв продавца прохладительных напитков.

— Лепешки! Лепешки! Сдобные лепешки!

— Розы! Бейрутские розы! — перебивая друг друга, тонкими голосами выкрикивали маленькие турчанки-цветочницы.

Под этот шум и крики суетливых чаек пароход отчалил. Чеботарев и Давшан долго стояли у борта и глядели на берег. Они не видели Мухтара, но он видел их.

«Меркурий» все дальше уходил от берега, а Мухтар не отрываясь смотрел ему вслед.

Его сердце было переполнено благодарностью. «Нет, добрый русский человек, я никому не скажу о своей заветной мечте», — отвечал он мысленно Чеботареву, и это прозвучало клятвой.

ЗДРАВСТВУЙ, БЕЙРУТ

Мухтар радовался. Он — в Бейруте!

В первый момент Мухтара так очаровала сказочная картина моря и бухты, что он забыл обо всем на свете. По зеркально-прозрачной воде скользили белоснежные яхты, флаги разных стран мира развевались над десятками мачт. Голубая вода манила к себе.

«Грешно не выкупаться в такой воде!» — подумал мальчик и, выбрав удобное место, где не было людей, разделся и бросился в воду. Отплыв довольно далеко, Мухтар спохватился, что на берегу осталось все его состояние, и быстро вернулся. Одевшись и удобно примостившись на песчаном берегу, он снова вспомнил Чеботарева, мадам Давшан и долго с грустью смотрел в морскую даль, где скрылся «Меркурий». Потом он принялся посыпать свои худые, но крепкие ноги песком, ведя с ними такой разговор:

«Ну как, поможете мне добраться до России? Вы же знаете, к кому я иду и зачем… Вы должны помочь мне. Я буду беречь вас от стекол, гвоздей и колючек, я буду каждый день вас мыть, чтобы вы отдыхали после долгого пути». И ему казалось, что ноги его не подведут.

Мухтар решил побродить по бейрутским улицам и базарам, чтобы купить какую-нибудь еду и узнать, когда идет поезд на Дамаск.

Вскоре он убедился, что Бейрут совсем не похож на его родной Багдад. Казалось, здесь сам воздух пропитан запахом фруктов и пряностей. На каждом шагу стояли фруктовые лавки, прямо на тротуарах громоздились большие корзины с пирамидами апельсинов, яблок, мандаринов. А сам базар представлял собой сказочное царство плодов. У одной лавки низенький, щуплый ливанец бойко торговал гранатовым соком. Он брал из корзины гранаты и, сделав маленький надрез, выжимал полный стакан сока.

— Кто хочет обновить кровь, идите сюда! — весело кричал он. — Гранатовый сок дает молодость, прибавляет силы. Подходи! Кому алый, как кровь, шербет!

«В Багдаде тоже так продают сок», — с тоской подумал Мухтар. Понаблюдав немного за ловким ливанцем, он потел дальше. Пора было подумать о еде и о дальнейшем пути. Но прежде всего нужно обменять рупии на местные деньги — турецкие лиры или французские франки.

Мухтар не спрашивал, как пройти к менялам, шел куда ноги вели. Да и зачем спрашивать? Ведь все равно многие улицы не имели названия. Да и зачем людям знать, что он из чужого города! Отдав себя на волю судьбы, мальчик брел, с любопытством глядя по сторонам. Наконец он вышел в район Ашрафие, где было много богатых домов. Были здесь и менялы — турки, евреи, персы и индусы. Мухтар смело направился к старому индусу в желтом тюрбане. На носу его красовались большие очки в золотой оправе. Он сидел, скрестив ноги, и перебирал четки, не отрывая взгляда от небольшого никелированного подносика, на котором лежали разменные монеты.

— Саиб, обменяйте, пожалуйста, деньги, — попросил мальчик на родном языке менялы.

Ростовщик опешил.

— А какая у тебя валюта?

— Конечно, рупии…

— Почему «конечно»? — с улыбкой продолжал ростовщик.

— Потому что я сегодня приехал из Индии, — последовал ответ.

— Но ведь ты не индус.

— Совершенно верно, я араб.

— И кто же у тебя здесь, в Бейруте?

— Я еду в Дамаск, к отцу… Он там работает в одном солидном учреждении, — сочинил Мухтар, как бы предупреждая ростовщика, что не смеет его обманывать.

— Ну, давай свою валюту.

Мальчик достал пять рупий и протянул меняле. Тот тщательно осмотрел банкноты и, убедившись, что все в порядке, буркнул:

— Ну, сколько же ты хочешь получить за свои рупии?

Мухтар растерялся. Откуда он мог знать, сколько должен получить в обмен на свои деньги?

— Я передумал… Обменяю одну, а то отец заругает, — быстро ответил он.

— А я бы надавал твоему отцу тумаков за то, что такого малыша отпускает одного в чужой город.

— Я еду не один…

Мухтар говорил так бойко, что меняле и в голову не приходило сомневаться в правдивости его слов. И он решил сорвать с Мухтара не более десяти процентов.

— За пять твоих рупий по базарной цене я должен дать двадцать лир. Но больше восемнадцати я не дам!

— Ну что ж, пусть аллах будет вам судьей! — согласился Мухтар.

— Пусть!

Получив свои восемнадцать лир, Мухтар хотел уйти. Но ростовщик дружески посоветовал:

— Мальчик мой, спрячь подальше свои деньги. Не забудь, что ты в Бейруте, а не в Индии. Держи ухо востро, а не то тебе всучат негодный товар, да еще возьмут за него вдвое дороже, а то и вовсе ограбят.

Вдруг Мухтар увидел на витрине очень большие красивые банкноты с изображением женской головы.

— Скажите, а это что за бумажки? — с любопытством спросил он.

— Это тоже деньги, — ответил индус. — Они такие дорогие, что всех твоих рупий не хватит… Эта сама русская царица Екатерина!

— Русская? — удивленно переспросил Мухтар.

— Да, русская.

— Там же теперь нет царей, — недоуменно проговорил мальчик.

— Сегодня нет, завтра будут… — Погладив свои длинные усы и бородку, ростовщик важно добавил: — Я вижу, ты парень неглупый, сразу заметил эти бумажки. Они для меня были лучше золота… — но тут подошли новые клиенты, и индус оборвал речь. Мухтар отошел в сторону и побрел дальше.

Улицы становились все уже. Он, видимо, вышел из района богатых домов. Здесь дома были приземистые, чаще встречались нищие и голодные собаки.

Мухтар купил себе хубзу — лепешку из ячменя, смешанного с чечевицей. Голодные собаки шли за ним до тех пор, пока мальчик не отдал им половину лепешки.

Наступил полдень. С минарета послышался напевный голос муэдзина, сзывающего правоверных в мечеть. Зазвонили колокола маронитских церквей[23], распахнулись двери католических соборов и синагог. Магометане, христиане, евреи — все спешили воздать хвалу творцу. Но Мухтара не влек к себе дом аллаха. «Аллах, ты лишил меня отца и матери, заставил скитаться по белому свету, — думал мальчик, — помоги же мне…»

Жара становилась все невыносимей. И негде было укрыться — все дома и сады обнесены высокими каменными стенами. Мухтар решил ехать сразу в Дамаск.

На следующий день рано утром Мухтар, наскоро перекусив, отправился на вокзал. Купив билет, он бросился на перрон в тот момент, когда густая толпа пассажиров атаковала крохотный поезд. Протискавшись вперед, Мухтар вскочил на ступеньки вагона.

Среди пассажиров были сирийцы, турки, европейцы, еврейские купцы, ехавшие по торговым делам. Среди них важно восседал священник с черной бородой и пронзительным взглядом темных глаз. На белой сутане резко выделялся крест, висящий на золотой цепочке.

Прозвучал третий звонок, и поезд с грохотом тронулся. У Мухтара отлегло от сердца.

Чернобородый священник о чем-то беседовал на английском языке со своим соседом-европейцем. Мальчик от нечего делать прислушался к разговору.

— …Нам, рыцарям Христа, — донеслись слова священника, — нелегко приобщить туземцев к чистой христовой вере и воспитывать их в кротости божьей. Они упрямы и своенравны уже с детских лет. Вот взгляните на этого маленького черномазого бродягу! — и он кивнул в сторону Мухтара. — У него такой вид, будто он жил с дикими зверями.

Мухтару невольно вспомнился сын Мэри Шолтон — Дик и его бульдог. Он улыбнулся.

— Да, сэр, так оно и было! — вырвалось у него.

— Ты знаешь английский язык? — удивленно воскликнул священник.

— Да, сэр, немного, — смутившись, ответил Мухтар.

— Ты едешь в Дамаск?

— Да, сэр.

— Один?

— Да, сэр, — продолжал односложно отвечать Мухтар.

— А раньше бывал в Дамаске?

— Нет, сэр.

Священник задумчиво посмотрел на Мухтара. Потом, перейдя на арабский, сказал, ни к кому не обращаясь:

— Я был в городах Индостана. В нашем Дамаске такие же пыльные кривые улочки и обнесенные снаружи толстыми стенами дома. Но за этими стенами — мощеные дворики с мраморными фонтанами, апельсиновые и лимонные деревья, цветы. Сын мой, — он посмотрел на Мухтара, — зайди в мечеть Сулеймана, полюбуйся ее красивым двором. Храм украшен богатой мозаикой и резьбой.

Сидевший на противоположной скамейке седобородый араб, словно состязаясь с ним в эрудиции, сокрушенно проговорил:

— Святой отец, заметьте: несмотря на древность, ваш Дамаск беднее памятниками старины, чем Каир. У вас сохранились лишь стены с башнями и воротами да остатки римского водопровода.

— А дом, где жил апостол Павел?! — воскликнул маронит. — На главной улице находится мечеть Омайядов, которая когда-то была церковью Иоанна Крестителя.

— После пожара тысяча восемьсот девяносто третьего года она в значительной мере отстроена заново. И от замка Эль Малика, построенного в тринадцатом веке, сохранились лишь внешние стены, — сетовал седобородый араб.

Тут в разговор вмешался какой-то купец, видимо коренной житель Дамаска:

— Что стоит ваша история в сравнении с базарами Дамаска! Они славятся по всему Востоку! Правда, с открытием Суэцкого канала караванная торговля значительно пошатнулась. Но Дамаск и по сей день является большим рынком для кочевников аравийской пустыни.

— Легенда считает Дамаск древнейшим городом мира, — продолжал ораторствовать священник. — Название его встречается еще в надписях на вавилонских памятниках и в книге Бытия.

— Зато в восьмом веке до христианской эры Дамаск был покорен Ассирией, а в четвертом вошел в состав империи Александра Македонского, так что нечего кичиться величием Дамаска. Куда ему до Каира! — парировал седобородый араб.

— Действительно, еще в шестьдесят третьем году христианской эры Сирия, покоренная Римом, потеряла самостоятельность, но Дамаск все же сумел сохранить самоуправление до сто пятидесятого года. В эту пору его население и приняло христианство. Истины ради я должен признать, что в седьмом веке Дамаск был завоеван халифом Валидом. Халид Моавия сделал его резиденцией династии Омайядов.

— Да что вы, милые люди, доказываете друг другу известные истины? И то, что в двенадцатом веке крестоносцы безуспешно осаждали Дамаск, тоже известно всем. В тысяча двести шестидесятом году он был завоеван монголами, а затем египтянами, в тысяча триста девяносто девятом году разрушен Тамерланом, а в тысяча пятьсот шестнадцатом османцы присоединили его к своей империи, — вмешался наконец в разговор молодой европеец.

— Вашими устами глаголет истина, молодой человек, — отозвался священник. — Ибрагим-паша тоже хотел присоединить нас к Египту, но, слава господу, все это окончилось неудачей. А в тысяча восемьсот сороковом году европейские державы заставили Ибрагима уйти из Сирии. Но совершенно напрасно мусульманское население Дамаска в тысяча восемьсот шестидесятом году устроило резню в христианских кварталах. Тогда погибло более трех тысяч человек.

Мухтар с большим интересом слушал взрослых, с горечью думая: «Как жаль, что я ничего не знаю… Ну ладно! Это еще придет!»

Неожиданно к нему обратился священник.

— А в Дамаске у тебя кто, родные? — спросил он по-английски.

— Нет. Я еду к другу.

— Где же ты научился английскому?

Мухтар смутился. Но затем овладел собой и спокойно ответил:

— В Индии.

— Это не плохо, что ты говоришь по-английски. В Дамаске сейчас стоят английские войска.

— И в Дамаске? — воскликнул Мухтар. — Что же они там делают?

Маронитского священника покоробил тон мальчика.

— Зачем же ты изучил английский, если не любишь инглизов?

Мухтар молчал, опустив голову.

— Сын мой, лучше они, — продолжал священник, — чем дикие османцы… Не будь в Индии англичан, разве могли б индостанцы подняться на ту ступеньку цивилизации, на которой они стоят сейчас? Да и вообще, ты слишком молод, чтобы судить об этом.

— Да, в самом деле, я еще слишком мал, — уныло ответил Мухтар.

— А твой знакомый ждет тебя? — продолжал расспросы священник.

— Нет, — смущенно промолвил Мухтар.

— Тогда ты рискованно поступаешь, сын мой, — посочувствовал священник. — Я, разумеется, желаю тебе успеха. Но если тебе придется туго, вот мой адрес, — и он протянул Мухтару визитную карточку: «Роберт Холл. Дамаск. Саида. Монастырь святого Георгия».

— Благодарю вас, сэр, — учтиво ответил Мухтар, пряча карточку в карман. В вагон вошел проводник. Мухтар придвинулся ближе к священнику. Проводник подозрительно покосился на Мухтара и хотел было спросить билет, но, услышав, как священник мирно беседует с мальчиком, прошел дальше.

— Ты, видать, рассудительный малый, — продолжал Роберт Холл. — Повторяю, если тебе придется туго, приходи ко мне. Мы найдем тебе работенку в нашем монастырском хозяйстве. У нас трудится много детей. Все они находят правду христову, — тут священник перекрестился, — и свой хлеб.

— Благодарю вас, сэр, — робко повторил Мухтар.

Поезд замедлил ход и подошел к станции Эль-Хаше. Здесь он стоял долго, и пассажиры высыпали на перрон. Одни тут же совершали намаз, другие слушали песню нищего араба-слепца, горько сетующего на свою тяжелую долю; большинство же устремилось к продавцам различной снеди. Чего только у них не было — и поджаристые лепешки, и горы румяных абрикосов и бархатистых персиков, и гроздья янтарного прозрачного винограда.

— Кубба, кубба! Кому вкусную горячую куббу? — выкрикивали торговцы, предлагая любимое блюдо ливанцев — тушеную баранину с пшеничной крупой, обильно сдобренную пряностями.

Полакомился куббой и изрядно проголодавшийся Мухтар. Раздались два пронзительных свистка, и пассажиры вскочили в вагоны.

Любуясь горным пейзажем, пассажиры обменивались впечатлениями. Кто-то рассказывал, что некогда склоны этих гор были покрыты зарослями знаменитого ливанского кедра — деревьями, которые даже шесть человек не могли обхватить. Египетские фараоны использовали их для постройки своих дворцов.

— И не только египетские фараоны, — уточнил маронит. — Тысячи невольников валили вековые деревья для храма царя Соломона в Иерусалиме. А турки во время войны топили паровозы этой ценнейшей древесиной.

Из окна вагона открывался вид на широкую зеленую долину, а за ней снова вздымались синие горы. Дорога, извиваясь вдоль отвесных скал, стремительно неслась вниз. Сады, раскинувшиеся на красной земле, казались одним огромным ковром. В густых зарослях диких роз и гранатовых рощ мелькали каменные гробницы, украшенные цветной керамикой.

На закате вдали показался Дамаск, этот «рай в пустыне», как его называли в древности. В алых лучах солнца ярко блестели купола мечетей, позолоченные кресты христианских храмов. Вечнозеленые кедры, апельсиновые и лимонные сады казались издали шелковыми шатрами, разбросанными вокруг города.

— А вот и наши монастырские владения, — показал священник на раскинувшийся вдоль полотна железной дороги огромный зеленый массив садов.

Маленький паровозик с трудом тянул переполненный состав. Пыхтя и пронзительно свистя, он медленно приближался к Дамаску. Давно осталась позади река Нехр-Эль-Литани, вот уже видно местечко Сиргая. Но вдруг раздались тревожные гудки паровоза, и поезд замедлил ход.

Все бросились к окнам.

Оказалось, что на путях расположилось целое стадо коров и несколько ослов. Заслышав гудки, животные нехотя поднимались и отходили от полотна. Но один осел упрямо продолжал стоять на месте, тупо глядя на приближающийся паровоз. Наконец, словно очнувшись от дремоты, он дико заревел и, задрав хвост, умчался.

И снова застучали колеса. Только к вечеру поезд прибыл в Дамаск. Распрощавшись с попутчиками, Мухтар поспешил оставить вокзал. Слившись с толпой гуляющих горожан, он прошел по бульвару Джамал-паши, миновал какую-то улицу и вскоре вышел на проспект Хамидие.

Оживленный проспект ошеломил его: звонили трамваи, кричали уличные продавцы фруктов, шербета и апельсинового сока, пели паломники-дервиши, бренчали колокольчиками важно выступавшие верблюды, стучали колеса экипажей. Витрины магазинов ослепляли светом, поражали блеском и яркостью красок.

В другое время Мухтар не преминул бы полюбоваться богатой улицей незнакомого города. Но сейчас им владела одна мысль — разыскать Низама. Но как? Мухтар задумался и вдруг хлопнул себя ладонью по лбу. Ну как это он сразу не сообразил? Любой продавец газет укажет ему адреса всех редакций. А там уж найти Низама проще простого.

Через несколько минут Мухтар уже стоял возле, пожилого араба, продавца газет и журналов.

— Дядя, скажите, пожалуйста, где находится редакция вашей газеты?

— Мальчик мой, ты видишь, сколько у меня газет и каждая имеет свою редакцию! Какая же именно тебе нужна?

— Та, где работает господин Низам. Вы, может быть, слыхали о нем?

— Я знаю всех издателей и всех журналистов, — с достоинством ответил старик. — Если ты имеешь в виду господина Низама эль-Дамашки, то он издает газету «Истеглалул аль-Араб»[24] — вот эту самую, — газетчик показал мальчику на заголовок. — А его редакция находится на проспекте Мисокия. Это совсем недалеко отсюда. — И он указал Мухтару дорогу.

Через несколько минут Мухтар уже был перед зданием, у двери которого красовалась большая надпись: «Истеглалул аль-Араб». Судя по всему, редакция находилась на втором этаже, так как первый был занят книжным магазином. Мухтар в нерешительности остановился перед входом.

— Кого ты ищешь? — спросил его сидевший на пороге молодой сторож.

— Мне нужно видеть господина Низама.

— А зачем тебе понадобился господин редактор?

— У меня к нему дело.

— Ты думаешь, у него только и есть дел, что разговаривать с тобой, — рассмеялся сторож. — Иди-ка, парень, своей дорогой, таких, как ты, в Дамаске тысячи.

— Но он знает меня, я приехал к нему из Индии. Пропустите, пожалуйста.

Молодой сторож недоверчиво посмотрел на мальчика. Его подозрительность объяснялась тем, что в последнее время всякий сброд, подкупленный реакционно настроенными купцами, спекулянтами и духовенством, нередко врывался в жилые дома прогрессивных людей и помещения редакций газет, призывающих к борьбе с оккупантами. Тем не менее сторож дернул за болтавшееся на двери кольцо. Откуда-то сверху глухо донесся звонок.

На лестнице показался человек в феске и европейском костюме.

— Что случилось, Омар?

— Эфенди, этот парень желает видеть нашего хозяина. Говорит, что приехал из Индии.

Человек спустился к ним. Мухтар поклонился и стал ждать вопросов. Но тот просто предложил мальчику следовать за ним. Оставив Мухтара в большой комнате, где работали трое арабов, он сказал:

— Подожди здесь. Я доложу.

Сидевшие за столом редакционные работники торопливо пробегали глазами узкие полоски бумаги и ставили на полях какие-то непонятные знаки. Изредка кто-нибудь бросал взгляд на мальчика и снова погружался в работу. Внимание Мухтара привлек молодой араб в легкой белой рубашке. Он то улыбался своим мыслям, то хмурился, то, энергично взмахнув рукой, быстро-быстро начинал писать. Мухтар, засмотревшись на журналиста, не заметил, как в комнату вошел Низам.

— Ты ко мне, мальчик? — услышал он.

Мухтар обернулся. Перед ним стоял сам Низам и пристально всматривался в повзрослевшего худощавого подростка, почти юношу.

— Дядя Низам, это я, Мухтар, помните, я ехал в Мекку, а вы…

— О, узнаю, узнаю! — обнял его, приветливо улыбаясь, Низам. — Здравствуй, дружочек! Откуда ты взялся, каким ветром занесло тебя в Дамаск?

— Из Индии… я убежал из сиротского приюта, от миссис Шолтон! — запинаясь шепнул Мухтар, и глаза его наполнились слезами.

— Ты из Лахора? — переспросил Низам.

— Да, я ушел из Лахора еще весною.

Сотрудники, переглядываясь, с живым интересом слушали беглеца.

— Вот так дела! — воскликнул восторженно Низам и, продолжая обнимать мальчика за плечи, повел в свой кабинет. — Пойдем, расскажешь мне все по порядку.

Они вошли в скромно обставленный кабинет. Здесь сидело еще трое арабов.

— Вот вам человек с другой планеты, — сказал Низам и познакомил их с Мухтаром. — Год назад он попал в сети английской миссионерки Мэри Шолтон, ну и она, конечно, поспешила определить его в школу… Его хотели отравить тем же ядом, что и меня. Но, как видно, у господ империалистов ничего не выходит…

Усадив Мухтара на диван, Низам продолжал:

— Ну, теперь рассказывай, как все произошло.

Мальчик коротко описал свое пребывание в сиротском доме, бегство, рассказал о докерах Карачи, о Мирзе и греке Маркосе, а когда он упомянул имя Фахран, лицо Низама просветлело.

— Это святая женщина, она была для меня матерью.

Рассказ Мухтара глубоко взволновал присутствующих.

— Молодец, сынок, молодец! — воскликнул чернобородый араб в чалме. — Порядочный человек никогда не предаст свой народ. Хорошо сделал, что бежал из этого змеиного гнезда!

Низам позвонил. Вошел человек, который ввел Мухтара.

— Будьте добры, Ханиф, накормите его, а потом приведите ко мне.

— Итак, значит, мы полностью обнародуем обращение Ленина к мусульманам Востока, — продолжал прерванную работу Низам. — Английские и французские капиталисты сговариваются с предателями нашей родины, рассчитывая на то, что мы поверим их обещаниям и поможем задушить революционную Россию. Но мы обязаны помочь нашему народу усвоить одну истину: наше спасение от ига колониализма только в дружбе с молодой Советской Россией, с Россией Ленина.

— Правильно! — воскликнул чернобородый. — Потому-то нам и нужно обратиться к народу Сирии от имени всех прогрессивных демократических сил с воззванием о поддержке революционной России! Нам необходимо любыми средствами заставить англичан и французов вывести войска из России!

Тут вошел Мухтар.

— Ну как, сыт? — спросил Низам, мягко улыбаясь.

Вошедший сотрудник положил на стол перед Низамом свежий оттиск очередного номера газеты.

— Прошу прощения, просмотрите, пожалуйста, еще раз первую страницу, — сказал он. — А то мы опоздаем с номером.

Взгляд Мухтара упал на газету. С газетного листа на него смотрело хорошо знакомое лицо.

— Ленин! — вырвалось у Мухтара.

Низам удивленно обернулся к нему:

— А где ты видел его портрет?

— В Карачи, я даже читал о нем в газете.

— Да, это друг всех угнетенных, Владимир Ильич Ульянов-Ленин! — торжественно произнес Низам, пробегая глазами газетную страницу с заголовком «Руки прочь от России! Страна Ленина — светлая надежда всех угнетенных мира!»

— Значит, обращение Ленина не сокращаем, даем полностью? — еще раз спросил Низам.

— Непременно! — дружно воскликнули товарищи.

Низам подписал полосу и протянул ожидавшему печатнику:

— Можете печатать!

Печатник торопливо вышел.

— Ты прямо с вокзала?

Мухтар кивнул головой.

— Ну что ж, пойдем ко мне.

Было уже довольно поздно, когда Низам и Мухтар покинули опустевшую редакцию.

Квартира, которую снимал Низам у старухи гречанки, была расположена в северо-западной части Дамаска. Она состояла из двух комнат. В этом районе жили в основном курды, черкесы, греки. Столовался Низам также у хозяйки. Появление Мухтара ее вовсе не обрадовало — только лишние заботы да хлопоты. Но Низам успокоил ее, пообещав увеличить плату.

— Ну вот, будешь жить здесь! — сказал Низам мальчику. — Денек-другой отдохнешь с дороги, а я пока присмотрю тебе какую-нибудь подходящую работенку.

Но Мухтару недолго пришлось отдыхать в уютной квартире своего друга.

На вторую ночь, когда Мухтар спал на плоской крыше, вдруг раздался резкий стук. Низама не было, и хозяйка сама бросилась к двери.

— Кто там? — испуганно спросила она.

— Откройте немедленно! — рявкнули за дверью по-английски.

Хозяйка не знала этого языка и, вся дрожа, спросила по-арабски:

— Что вам надо?

— Открой, говорят тебе, иначе двери полетят к черту! — проревел тот же грубый голос. Дверь сотрясалась от резких ударов.

Женщина в страхе отворила. Английский офицер в сопровождении вооруженных сипаев и переводчика-араба ворвались в дом.

Не сказав ни слова, они приступили к обыску. Перевернули все, сбросили на пол тюфяки, взломали чемоданы, вытряхнули тряпье из сундуков хозяйки.

— Что вы ищете? И кто вы такие? — закричала возмущенная гречанка. — Что вы вспарываете подушки и одеяла, ломаете мебель? Ведь это мои вещи — я хозяйка дома! — и она бросилась к солдату.

Сипай молча оттолкнул ее. В комнатах Низама налетчики собрали и связали в большой тюк журналы, брошюры, книги, комплекты газет и личные вещи жильца: костюмы, фотоаппарат и многое другое.

— Куда это вы несете? — завопила хозяйка. — Я же отвечаю за эти вещи перед своим жильцом!

Мухтар лежал не шевелясь и еле дыша. В тишине был отчетливо слышен ответ офицера:

— Вы его больше никогда не увидите!

— А что с ним такое? — забеспокоилась хозяйка. — Я еще должна с него получить плату за два месяца!

— Заплатит на том свете! — опять донесся голос офицера. — Встретитесь с вашим жильцом в раю.

Как только солдаты ушли, хозяйка торопливо поднялась к Мухтару.

— Эй, парень, вставай, — прошептала она, думая, что Мухтар спит. — С господином Низамом случилась беда… пойдем вниз…

Мухтар спустился в дом.

Солдаты потрудились на совесть. Диван был проколот штыками, из разодранных матрацев клочьями торчала слежавшаяся шерсть. На столе и подоконниках густым слоем лежал пух из подушек.

Хозяйка заливалась слезами. Тяжело опустившись на кровать, она молча глядела на сидевшего в горестном раздумье Мухтара.

— Слушай, мальчик! — решительно сказала она. — Тебе придется уйти отсюда. Бог знает, что будет с господином Низамом. Да и ты мне чужой. А я хочу жить спокойно.

Мухтар поднялся и направился к двери, но хозяйка резко остановила его:

— Ты разве не знаешь, что ходить по городу разрешают только с шести часов утра? Дождешься рассвета, тогда и уйдешь.

Мухтар покорно опустился на пол у порога. Время тянулось мучительно долго. Иногда ему казалось, что все случившееся — страшный сон, что вот-вот откроется дверь и войдет сам Низам. Но никто не приходил. Хозяйка продолжала сидеть точно истукан, что-то злобно бормоча себе под нос то по-гречески, то по-арабски.

— Господи, один убыток! — в отчаянии твердила она, глядя на разбитую посуду и вспоротые подушки. — И все из-за этого несчастного жильца! — И неожиданно, повернувшись к Мухтару, она яростно заорала: — Вон отсюда! Убирайся из моего дома!

Мухтар бросился на улицу. Тяжелая калитка громко захлопнулась за ним.

Боясь попасть в руки патруля, Мухтар решил провести ночь возле калитки.

В ночной тишине отчетливо слышались стоны совы, лай собак, свист патруля, глухие выстрелы и конский топот. Мальчику было жутко, но тревога за Низама отвлекала его.

Как только рассвело, Мухтар побежал в центр.

Подойдя к зданию, где помещалась редакция газеты Низама, он оцепенел от ужаса, У входа стояли часовые-англичане, грубо отгоняя прохожих от дома.

Было ясно, что газета закрыта, помещение опечатано и Низам Халил арестован. Рухнули все надежды Мухтара.

Жгучая ненависть закипела в мальчике. Он готов был броситься на первого попавшегося английского солдата. «Палачи, изверги! Упрятали за решетку дядю Маркоса и моего дорогого Низама!» — думал он в бессильной ярости.

До полудня ходил он взад и вперед по улице, надеясь увидеть хоть кого-нибудь из редакции. Но увы! Все были арестованы.

Покинув Мисокию, Мухтар брел по незнакомым улицам и, очутившись в восточной части города, вышел к знаменитой мечети Шейх Мухамеда аль-Араби.

У ворот мечети на коврике сидел согбенный, седой старик в красной феске. Шепча все время что-то себе под нос, он перебирал топазовые четки. Время от времени он откладывал их в сторону и трясущимися руками открывал какую-то книгу в кожаном переплете. Прищурив красные, слезящиеся глаза, он долго смотрел в нее, а затем с громким вздохом резко захлопывал и откладывал в сторону. И вот уже руки его снова перебирали четки. Идущие мимо мужчины и женщины подходили к старику и, став на колени, целовали ему руку, бросали мелкие монеты в стоящую на земле глиняную миску.

Мухтар вошел во двор мечети. Здесь было прохладно, струи фонтана переливались всеми цветами радуги. Вокруг бассейна толпился народ. Но — увы! — ни одного знакомого лица. Вдруг с улицы донеслись звонкие голоса мальчишек — продавцов газет. Они горланили: «Сенсация! Сенсация! Военной комендатурой раскрыт заговор против английских властей!», «Закрытие газеты «Истеглалул аль-Араб», «Обыск в квартире редактора газеты «Истеглалул аль-Араб», «Раскрытие заговора против независимости и свободы сирийцев», «Низам эль-Дамашки — шпион красной Москвы!»

Мухтар купил газету. Какой только галиматьи не было в ней! Будто бы Низам был связан с русскими и будто бы сама Москва подослала его в Дамаск с заданием взорвать все мечети и подготовить покушение на главнокомандующего оккупационными войсками маршала Алленби.

…Весь день голодный, измученный мальчик бродил по Дамаску, не зная, что ему делать дальше. Наступил комендантский час. Одна за другой закрывались лавочки, с улицы исчезли разносчики, лоточники, даже бездомные ушли на ночлег.

Мухтар провел ночь на мягкой траве в чьем-то саду.

В ночной тиши где-то совсем близко была слышна грустная песня.

Быть рабом — что яд по капле пить, Доли тяжелей не может быть, Ни расправить плеч, ни разогнуться. Раб застонет — люди отвернутся.

Мухтар заплакал. Но потом, взяв себя в руки, решил завтра же пойти в монастырь и попроситься на работу, накопить немного денег на дорогу, пробраться в Халеб, а там через Турцию или Иран — в Россию.

Рано утром он поднялся, ополоснул лицо водой из арыка и пошел в город. Слившись с многоязыкой толпой арабов, турок, евреев, курдов, персов, армян, черкесов, Мухтар стал похож на тысячи обитателей Дамаска, заполнивших его улицы и базары.

Захваченный шумным потоком беспокойного города, Мухтар попал на площадь Жертв и вдруг увидел английских солдат, ведущих трех узников. За ними бежала толпа. Узники были полуголые, со следами жестоких побоев. Несчастные еле передвигали босые ноги.

Мухтара пронизало острое чувство жалости.

— Куда их ведут? — спросил мальчик.

— На виселицу! Они выступали против оккупации Сирии французами и англичанами.

— Ну что ж, они правы, мы сами можем определить свою судьбу…

— Нет, без помощи великих держав Сирия не встанет на ноги.

— Тот, кто требует протектората, — предатель нации!

— Вчера народ избил редактора газеты «Муктабась», — вмешался в разговор третий прохожий. — Он тоже выступал в защиту Англии и Франции… Горе нам, арабам, сколько у нас продажных душ!

— Вот потому-то столько веков довлело над нами турецкое иго.

— А говорят, что редактор «Истеглалул аль-Араб» — шпион Москвы, он призывал в своей газете поддерживать Россию…

Слушая эти реплики, Мухтар бледнел от ярости. Круто повернувшись, он побежал на другую сторону улицы. Трагическая судьба трех ни в чем не повинных людей и разговоры о Низаме тяжелым камнем легли на сердце. Не разбирая дороги, не замечая ничего, он целый день бродил по улицам незнакомого города.

Черные косые тени от домов легли на землю. Спустились короткие сумерки, потом небо почернело и наступила ночь. Зажглись крупные яркие звезды. Измученный Мухтар и не заметил, как очутился у ограды городского сада. Не раздумывая, мальчик вошел в сад, пробрался в самую гущу и растянулся на прогретой солнцем траве. Но всю ночь так и не сомкнул глаз. С первыми лучами солнца Мухтар поднялся, отряхнул с одежды пыль и решил выпить чашечку кофе и согреться. Войдя в первую попавшуюся чайную, он очень удивился, увидев, несмотря на такой ранний час, множество народу. Молодой сириец в белом европейском костюме и красной феске с черной кисточкой — не то чиновник, не то журналист — горячо спорил со своим собеседником, размахивая перед его носом газетой.

— Не смейте так говорить! Саид Низам — патриот и демократ, и я верю ему. Покушение на фельдмаршала Алленби придумано. Это повод для репрессий. Теперь французы беспрепятственно будут грабить Сирию, а англичане — Месопотамию.

— Оставь ты своего Низама, — возразил другой. — И вообще непонятно, кто он, приверженец какой веры? То выступал против русских контрреволюционеров, то против своего единоверца, нашего короля Фейсала. А Энвер-пашу выставлял слугой немецких баронов. Он против всех… Да и на какие средства он издавал свою газету?

— Ты лучше, Ахмед, заткни глотку! — взорвался молодой сириец. — Чернить Низама нам нельзя. Наоборот, мы должны следовать его программе — выступать против империализма, за тесную дружбу с Россией Ленина.

Слушая эти споры, Мухтар окончательно потерял надежду когда-нибудь увидеть Низама. Заказав себе сладкого чая и сдобную лепешку, он думал: «Бежать! Но куда?» Мальчика снова начал одолевать страх, что его могут поймать и отправить обратно в Индию к миссис Шолтон.

Быстро закончив завтрак, Мухтар покинул чайную, твердо решив отработать лето в монастыре, а осенью отправиться дальше.

Мухтар вспомнил, что монастырские владения лежат вдоль железной дороги. Обойдя закоулками привокзальную площадь, он вышел на шоссейную дорогу, идущую параллельно железнодорожному пути.

Солнце поднималось все выше, и на дороге стало людно. Феллахи, кто на ослах, кто на мулах, кто в телегах, запряженных буйволами, поднимая густую серую пыль, торопились со своим товаром на базар в Дамаск. Пешие несли на головах белые плетеные корзины с фруктами.

Через некоторое время дорога раздвоилась. Мухтар остановился в нерешительности. Увидев ехавшего на муле араба, за которым бежало человек тринадцать ребятишек, он поклонился и спросил:

— Не скажете ли вы, как мне пройти в Саиднайский монастырь?

Араб натянул поводья и взглядом смерил Мухтара с головы до ног.

— Ты кто — мусульманин или христианин? — вместо ответа спросил он.

— А зачем вам это знать? — спокойно ответил Мухтар.

— А зачем ты спрашиваешь меня, как пройти в монастырь? Ты собираешься стать монахом?

Мухтар достал из кармана визитную карточку священника и показал всаднику.

— Ты знаешь господина Роберта Холла? — спросил незнакомец и, с тревогой оглянувшись на детей, сказал: — Я как раз веду туда этих ребят. Я заключил с их родителями контракт на пять лет. Дети будут работать на монастырских плантациях. Монастырь даст им жилье, будет кормить три раза в день и платить жалованье. Если ты ищешь работу, следуй за нами, я приведу тебя к его преподобию.

Мухтар обрадовался.

— В нынешнем году великолепный урожай роз, апельсинов, винограда, табака, яблок, — продолжал араб. — Боимся, что он останется несобранным, не хватает рабочих рук, народ избаловался, не хочет работать, а деньги просит. А все проклятая война виновата!

Догнав детей, вербовщик показал на Мухтара:

— Он тоже пойдет с вами.

Мухтар с грустью взглянул на будущих друзей и присоединился к ним. Но его все время преследовала мысль: как бы опять не попасться в ловушку.

Навстречу им шла группа феллахов с корзинами винограда на головах.

— Гляди-ка, Омар, опять ребят собрали, — сказал один из них.

— А то как же, им очень выгодна эта дармовщина.

— Ох и бессовестные же эти крестопоклонники. Знают, что с детьми можно делать все, что угодно!

Разговор феллахов насторожил Мухтара. Он внимательно оглядел бегущих ребят. «А может, нас всех ждет гибель? — мелькнула тревожная мысль. — Ну нет, ведь это не сиротский дом Шолтон… Я нанимаюсь в батраки. Они не посмеют нас обидеть, — успокаивал себя мальчик. — И ребятам помогу, а если станут обижать, возьму их с собой в Россию!»

Но все-таки на душе у Мухтара скребли кошки.

— А сколько платят у вас в монастыре за день? — спросил он вербовщика.

— Как во всех монастырских хозяйствах. Три раза в день еда и ночлег, — спокойно ответил тот. — А деньги — по окончании сезона.

— А сколько часов в день у вас работают?

Вербовщик зло посмотрел на Мухтара.

— Сколько нужно, столько и работают.

Солнце уже клонилось к западу, когда они приблизились к серому каменному забору, видневшемуся справа от дороги.

Вскоре Мухтар стоял вместе с ребятами у массивных ворот с огромными крестами. По стенам вились ветви дикого винограда.

Араб слез с мула и постучал прикрепленным к воротам железным молоточком.

Калитка отворилась, и показался подслеповатый привратник. Прищурившись, он оглядел усталых детей, покрытых с ног до головы пылью. Увидев вербовщика Хасана, старик коротко бросил:

— Проходите!

Все прошли, и калитка захлопнулась. Взору Мухтара предстали храм, жилые дома; но особенно поразила скульптура мадонны с младенцем на руках. У ее ног тихо журчала в крохотном бассейне чистая ключевая вода.

Если бы не вьющиеся виноградные ветви, не журчащая в бассейне вода и не фигура мадонны, можно было подумать, что они находятся в каземате, откуда бегство почти немыслимо.

Вербовщик велел детям следовать за ним.

У кирпичного дома Хасан остановился. Он вошел в дом, оставив детей на скамейке под плакучей ивой.

Вскоре Хасан вернулся с женщиной в белом монашеском одеянии. Мухтару сразу вспомнились надзирательницы из сиротского дома в Лахоре. Оглядев ребят с головы до ног, она что-то забормотала по-французски и, подойдя ко всем по очереди, проверила руки и ноги.

Мухтар стоял в стороне, в тени дерева. Он внимательно наблюдал за монахиней, и ему стало страшно: она осматривала мальчиков точно так же, как это делают при покупке рабов в Мекке, на рынке невольников. Наконец монахиня остановила взгляд на Мухтаре и удивленно подняла брови. Обратившись к вербовщику, она спросила:

— Сколько их у тебя?

— Тринадцать, — ответил Хасан и подозвал Мухтара. — Где твоя визитка?

Мухтар протянул карточку монахине.

Та стояла в полной растерянности. Потом сказала, показав на Мухтара:

— Хасан, он пойдет со мной, а остальных ты проводи на кухню, пусть их накормят.

Мухтар пошел следом за монахиней. Миновав небольшой дворик, весь засаженный цветами, они вошли в дом и по широкой лестнице поднялись на второй этаж. Оставив мальчика у одной из дверей, монахиня велела ему подождать. Через некоторое время она ввела его в большой кабинет, устланный яркими коврами. В глубине за столом сидел знакомый священник. Он долго смотрел на Мухтара, потом сказал:

— Подойди поближе, сын мой!

Мухтар робко подошел к столу.

— Ты хочешь жить у нас в монастыре и работать, — продолжал священник, — ну что же, я оставляю тебя здесь.

Он подвел Мухтара к окну. Отсюда открывался широкий вид на обширный участок, занятый виноградниками, кустами роз, фруктовыми деревьями.

— Мы содержим больше сотни ребят, они неплохо зарабатывают, но предупреждаю: заработанные деньги хранятся в нашей кассе и выдаем мы их в конце сезона. Ты тоже не будешь получать деньги, пока не кончатся полевые работы.

— Да и зачем им деньги? Три раза в день мы их кормим, — вмешалась в разговор монахиня.

— Ну как? Согласен остаться?

— Да, согласен, — ответил мальчик, сознавая свое безвыходное положение.

Монахиня позвала Мухтара. Они спустились вниз, а затем она повела его в какой-то двор с различными хозяйственными постройками. Около одного из амбаров они встретили араба лет двадцати пяти — тридцати. Это был приказчик Абдул-Али. Монахиня познакомила его с Мухтаром, передала распоряжение священника и ушла. Приказчик с любопытством взглянул на Мухтара и коротко бросил:

— Пойдем!

Большой монастырский двор, куда Абдул-Али привел Мухтара, был полон малолетних рабочих. Самому старшему можно было дать не более 15 лет.

Подойдя к пожилому арабу, приказчик сказал:

— Его преподобие приказали поставить на довольствие и дать место в бараке.

Столовая, где кормили ребят, была рядом с бараками, где они спали. Пожилой араб привел Мухтара в столовую.

Подавая Мухтару миску с чечевичной похлебкой, повар спросил:

— Новенький? Видно, туго пришлось твоим родителям, коли отправили тебя сюда, в монастырь.

— У меня нет родителей, я пришел сам.

«Горька ты, сиротская доля, — думал повар, глядя, с какой жадностью ест Мухтар. — Вот христовы псы и пользуются этим!»

После обеда снова пришел пожилой араб и повел Мухтара в огромное полуподвальное помещение с двумя рядами лежанок из пальмовых циновок. Он показал Мухтару свободное место.

Теперь Мухтар поступил в распоряжение молодого надсмотрщика Сафара. Таких надсмотрщиков в монастыре было шесть. Сафар сразу повел мальчика на работу.

— У нас здесь трудятся около трехсот детей. Одни на табачных плантациях, другие собирают лепестки роз — работы хватает. Ты будешь под моим началом. Пойдешь на розовые плантации. Ты когда-нибудь собирал лепестки роз?

— В Багдаде я работал в ткацких мастерских и на господских огородах.

— Да, у ткачей тоже ловкие руки, я видел, как они работают, но выдергивать морковь куда легче, чем иметь дело с пряжей или с кустами роз, — сказал Сафар. — Сам-то ты откуда?

— Из Багдада! — вырвалось у Мухтара, он тут же стал в душе бранить себя за то, что сказал правду.

— Небось убежал из дому?

Мухтар покраснел.

— Нет… невозможно стало жить. Проклятые инглизы пришли…

— Ну вот, там инглизы, а здесь французы, — засмеялся Сафар. — Но не горюй, говорят, они скоро уйдут.

«Никуда они не уйдут!» — подумал Мухтар.

— А нам разве не все равно, — продолжал Сафар, — турки ли, англичане или французы?! При всех мы будем как ослы под ярмом.

— Лучше изгнать всех с наших земель!

— Ну, об этом уж не нам с тобой судить, — строго сказал Сафар. — Наше дело честно работать, чтобы мы были сыты, а господа довольны. Не так ли?

Мухтар хотел сказать: «Нет, не так!», но счел за лучшее промолчать.

Участок, куда привели Мухтара, был гектаров в пять. Воздух был напоен одурманивающим ароматом цветущих роз. Здесь на грядках работало десятка два девочек в возрасте примерно от десяти до шестнадцати лет.

— Будешь работать вместе с ними. Большинство из них законтрактованы, — сказал Сафар.

— Какая же разница между ними и поденщиками?

— Законтрактованные деньги на руки не получают. За расчетом в конце сезона приходят их родители. А поденщики получают сами, но тоже в конце месяца, если не желают больше работать здесь.

— А где же живут все эти дети? Неужели в том подвале? — спросил Мухтар.

— Часть живет в окрестных селах, дома. А те, кто издалека, — в рабочих общежитиях.

Мухтар медленно шел за Сафаром между кустами роз. Девочки осторожно обирали лепестки и аккуратно складывали их в небольшой бязевый мешочек, висящий у каждой на шее. Вдруг одна маленькая смуглянка громко вскрикнула и засунула палец в рот, очевидно уколов его об острые шипы. Но, увидев Сафара, тут же склонилась над кустом. Мухтар заметил это, и сердце его дрогнуло от жалости.

Из-за кустов послышалась тихая песня. «О ночь, о ночь!» — взывал нежный девичий голос. Сафар остановился. На его суровом лице показалась улыбка.

— Не шевелись, — шепнул надсмотрщик. — Это поет Зейнаб!

О ночь! Ты верный друг рабов. Отдых нам сулит твой звездный кров, Ты всегда была добрее дня, В детстве ты баюкала меня. О ночь! Ты верный друг рабов!..

— Хорошо поет девчонка, а еще лучше работает!

Взволнованный словами песни и красотой голоса, Мухтар рванулся вперед. Но Сафар резко остановил его.

— Кто она? — спросил мальчик тихо.

— Это Зейнаб, рабыня. Хозяйка у нее злющая, хуже волчицы. Изведет она девчонку.

Слово «рабыня» больно кольнуло Мухтара.

— Мать ее умерла, и девчонку продали одной женщине, а та ее законтрактовала к нам на плантации. И кормить не надо, и деньги за нее получает. Пойдем, покажу ее тебе. Быстро собирает, хорошо зарабатывает. Бывают дни, полные три корзины сдает.

У высокого куста работала девушка лет шестнадцати. Две длинные тяжелые косы, блестевшие на солнце, свисали вдоль спины. Она обернулась на звук шагов, и Мухтар увидел ее глаза, огромные, лучистые. Они смотрели настороженно и внимательно. Девушка прекратила работу и ждала, когда с ней заговорят.

— Ты очень хорошо пела, Зейнаб! Этому мальчику тоже понравилось, — обратился к ней Сафар.

Девушка опустила глаза.

— Его зовут Мухтар. Он будет работать здесь. Ты научишь его собирать лепестки. А я пойду погляжу, что делается на виноградниках.

Зейнаб была явно смущена. Правда, она обучила своему ремеслу уже многих, но все это были девочки, а сейчас перед ней стоял юноша. Она повернулась к кусту, почти неуловимым движением рук оборвала лепестки с огромных распустившихся роз и, не глядя на Мухтара, пояснила:

— Собирать лепестки надо обеими руками, всеми пальцами, но очень осторожно, чтобы не мять и не рвать их. Если хочешь — попробуй вот здесь! — и она указала Мухтару на ближайший куст.

Уже после первых попыток в пальцы Мухтара впились жгучие шипы, но он и виду не подал, что ему больно. Только покосился, не заметила ли Зейнаб, как он неловок.

— Ничего, постепенно научишься, в первые дни у меня все руки были в крови, — сказала Зейнаб.

В последующие дни они опять работали рядом, изредка перекидываясь короткими фразами. Зейнаб с радостью замечала, что Мухтар делает успехи. Нравилась ей и общительность Мухтара. Он никогда не унывал, как бы ему ни было тяжело, и не давал в обиду слабых.

Приметив усердие и трудолюбие Мухтара, Сафар стал поручать ему работу, которая была не под силу малышам: разрыхлять землю вокруг розовых кустов, перетаскивать тюки с табаком или переносить на склад тяжелые корзины с виноградом. Мальчик безропотно выполняя все задания надсмотрщика. Но его огорчало, что теперь он редко видит Зейнаб. Они очень привязались друг к другу. Мухтару были по душе ее кроткий прав и доброта. А в ее голос он просто был влюблен.

Однажды Мухтар пришел на участок, где работала Зейнаб. Солнце обжигало землю, деревья, людей. Мухтар подошел к девушке. Ее прекрасные глаза от усталости помутнели. Стройная, хрупкая фигура сгорбилась.

— Зейнаб, отдохни хоть немного, — робко сказал он, глядя себе под ноги.

Зейнаб бросила на него благодарный взгляд.

— Ты же знаешь, нам отдыхать можно только во время обеда, — печально промолвила она. — Да к тому же, если отдыхать, ничего не заработаешь…

Мухтар глядел на Зейнаб и думал: «А что, если ей вместе со мной бежать в Россию?!» Но он ничего не сказал и стал помогать ей собирать лепестки.

— А ты почему не работаешь? — спросила Зейнаб.

Мухтар объяснил, что его послали обламывать с кустов засохшие ветки.

— Ты сядь вот там в тени, а я за тебя буду собирать.

— А как же твоя работа? — испугалась Зейнаб. — Они накажут тебя и меня тоже.

— Ты ничего не бойся, я могу за себя постоять, да и тебя в обиду не дам, — поспешил успокоить ее Мухтар.

Девушка улыбнулась.

— Спасибо тебе, Мухтар, будь всегда таким! — сказала она, но работы не прервала.

…Уже третий месяц Мухтар жил в монастыре святого Георгия. Он успел крепко подружиться с ребятами. Но сэра Роберта Холла мальчик видел лишь однажды. Как-то раз под вечер священник зашел на задний двор. Мальчики сидели около дома, наслаждаясь отдыхом и вечерней прохладой. Увидев священника, все встали и почтительно поздоровались. Сэр Роберт ответил на приветствие и, заметив Мухтара, поманил его пальцем.

— Ну, как живешь, сын мой? — спросил он и, не дожидаясь ответа, сказал: — Говорят, ты работаешь усердно. Это очень похвально. Вот кончится страдная пора, соберем урожай и займемся тобой. — Потрепав Мухтара по жестким вьющимся волосам, священник зашагал дальше.

— Кажется, он добрый! — заметил Мухтар, возвращаясь к ребятам.

— Добрый? — воскликнул сборщик табачного листа Ахмед. — Пусть Джамил покажет тебе, какой он добрый! Ну-ка, Джамил, подними рубашку, — обратился он к мальчику лет десяти с изжелта-бледным лицом и большими испуганными глазами. И ребята рассказали Мухтару, как Джамил, почувствовав себя плохо, однажды тихонько улизнул с табачной плантации в барак, чтобы полежать. Надсмотрщик абу-Бекр заметил это и доложил Роберту, а тот приказал выпороть Джамила в присутствии всех. Слушая этот печальный рассказ, Мухтар невольно вспомнил коварного эмира и миссис Шолтон с ее ласковой улыбкой и холодными глазами небесного цвета.

— Да, у кошки тоже лапки мягкие…

Прошло несколько дней после встречи с «добрым» священником. Мухтар только что пришел после тяжелого трудового дня. Вдруг вошел старший надсмотрщик Абдул-Али.

— Хозяин приказал, — так Абдул величал Роберта Холла, — собрать всех поденщиков в один отряд и тебя назначить надсмотрщиком над ними. Будешь следить, чтобы они не лодырничали.

— А почему именно мне такая милость?

— Это уж спроси у сестры Сюзанны, — ответил Али. — Она говорит, ты много читаешь, усердно трудишься, а главное, тебя любят дети.

— Нет, эта работа не для меня. Я лучше буду, как все, работать на розовых плантациях.

Абдул-Али зло смотрел на Мухтара: «Ну, уж с Зейнаб тебе не работать!»

— Ты просто дурень. Ведь не каждого назначают на такую должность. — И Абдул-Али льстиво зашептал: — Я даже краем уха слышал, что хозяин, кажется, собирается трех мальчиков, и тебя в том числе, отправить во Францию учиться.

— Никуда я не поеду! — бросил Мухтар. — Заработаю немного денег и вернусь домой в Багдад.

Слова Мухтара дошли до Зейнаб. Дни и ночи терзалась бедная девушка, не решаясь сама спросить у Мухтара, правда ли это.

В один из последних дней года, когда Мухтар перевязывал табачный тюк, он услышал, как его окликнули по имени. Обернувшись, мальчик увидел Зейнаб. Она пугливо озиралась.

— Что случилось, почему тебя второй день не видно? — встревоженно спросил Мухтар.

— У меня большое несчастье, меня продают, — прошептала она едва слышно. — Приходи сегодня в полночь к ручью. Я приду и тогда все расскажу.

— Хорошо, я непременно буду! — сказал Мухтар.

Зейнаб с благодарностью взглянула на него и скрылась за сараем. Весь день мысли о Зейнаб не покидали Мухтара. Чем ближе было к вечеру, тем тревожнее становилось у него на душе. «Как же спасти ее?» — мучительно спрашивал он себя. Когда ребята уснули, он тихо выскользнул во двор, бесшумно перемахнул через ограду и побежал к ручью.

Мухтару пришлось долго ждать. Не отрывая глаз от дороги, он напряженно вслушивался в ночные шорохи. Время шло. Ветер тихо покачивал ветви. Тяжело взмахивая крыльями, пролетела большая ночная птица. Из-за облаков выплыла луна, бросая на воду серебряные блики. А Зейнаб все не шла… Мухтару лезли в голову самые страшные мысли. Но вот в кустах послышался шорох, и появилась Зейнаб. На секунду она замерла, прислушиваясь, потом бросилась к Мухтару. По щекам у нее текли слезы. Девушка прижала его руку к своему лицу.

— Говори скорей, что случилось!

— Мухтар, брат мой! — плача зашептала Зейнаб. — Пришел один ливанец с какой-то француженкой, она покупает арабских девушек. И хозяйка решила меня продать. Говорят, они повезут нас куда-то в Алжир, а потом во Францию. Она уже получила задаток. Спаси меня, Мухтар!

Зейнаб с мольбой смотрела на Мухтара.

— А где теперь твоя мать и сестры?

— Мама в могиле, а сестры… — она опустила голову.

Мухтар был не рад, что задал девушке этот вопрос.

— Я помогу тебе, Зейнаб, только не плачь! — утешал он.

В тоне мальчика была такая убежденность и сила, что Зейнаб успокоилась и перестала плакать. И хотя он еще не успел ничего придумать, однако готов был сделать все, лишь бы спасти Зейнаб.

— Скажи, а что ты можешь сделать? — спросила она.

— Подумаю. Мы с тобой встретимся завтра здесь же, и я скажу тебе.

— А если я не смогу, если хозяйка меня не выпустит из дому? Если меня увезут?!

— Не отчаивайся, никто тебя не посмеет увезти.

— Еще как посмеют. Ты не знаешь, как поступают с рабами…

«Мне ли не знать!» — горько подумал Мухтар.

— Мухтар, давай убежим! — прошептала Зейнаб.

— А ты не боишься трудностей пути?

— Нет! Лучше умереть вместе с тобой, чем… — девушка не договорила.

Наступило молчание. Мухтар задумчиво глядел на Зейнаб, точно сомневаясь в ее решимости.

— Зейнаб, если хочешь… — сказал он и умолк.

— Говори, говори, брат мой, я готова хоть сейчас бежать с тобой!

— Убежим, — радостно повторил Мухтар, — только не сегодня, не сейчас и не завтра, а дня через три. Мы пойдем с тобой далеко-далеко, через горы и пустыни — в Россию.

— Хоть на край света! Только спаси меня!

— Сегодня четверг, завтра пятница, базарный день, феллахи пойдут продавать свой товар. В субботу я буду ждать тебя здесь, на этом же месте. Оденься потеплее и, если сможешь, возьми хлеба.

— Хорошо, Мухтар. Я сделаю все, как ты говоришь. Завтра я уже, видимо, не выйду работать, мой срок по контракту истек. Хозяйка, наверно, придет в монастырь за деньгами и заберет меня к себе.

— А как же мы увидимся, как же я узнаю, что с тобой? — заволновался Мухтар.

— Ты ведь знаешь мою подружку Лейлу? Ее мать живет рядом с моей хозяйкой. Это совсем недалеко отсюда, и потому Лейлу иногда отпускают ночевать домой. Она разыщет тебя и все тебе скажет. А теперь я должна бежать. — И, схватив его руку, прижала к своей пылающей щеке и скрылась в кустах.

Охваченный каким-то непонятным чувством, Мухтар вернулся в барак. Он так и не сомкнул глаз, всю ночь думая о Зейнаб, о своей жизни, о детях, которые в этой «обители божьего милосердия» вянут и сохнут, как табачный лист. Он твердо решил бежать вместе с Зейнаб. Сначала в Халеб, а там и Турция рядом. А уж оттуда рукой подать в Иран. И наконец — Россия…

Днем Мухтар старался быть поближе к розовой плантации. Однако Зейнаб он так и не увидел. На другой день он несколько раз проходил мимо маленькой Лейлы, но та молчала.

Ночь прошла снова в тревожных мыслях, а с утра Сафар отправил его на дальний табачный двор. Готовилась к отправке в Бейрут очередная партия высококачественного сирийского табака, и работы было по горло. Уже вечером, когда мальчики возвращались с плантации на ночлег, к Мухтару подбежал маленький Джалил и шепнул: «Выйди, там за сараем тебя спрашивает какая-то девочка». Это была Лейла. Волнуясь, она проговорила:

— Зейнаб убежала от своей хозяйки и скрывается у нас. За ней приходила жена купца, но она отказалась ехать. Ее били, но Зейнаб вырвалась и убежала. Она просила передать тебе, что не сможет прийти в условленное место. Завтра я помогу тебе пробраться к нам. Только молчи, никому ни слова! Ладно?

— Клянусь именем своей матери! А как к этому относится твоя мама?

— Моя мама хорошая, она очень любит Зейнаб. — Боязливо оглянувшись вокруг, Лейла добавила: — Завтра жди меня у ручья, за оградой. — И, точно ящерица, мгновенно скрылась за деревьями.

Наутро Мухтар решил получить заработанные деньги. Он хорошо знал, как трудно приходится в пути, когда нет ни лиры.

Сэр Роберт Холл удивился, увидев Мухтара. Мальчик объяснил, что хочет отправить в Багдад своей кормилице Ходидже немного денег и просит рассчитаться с ним.

— Что ж, твои намерения похвальны, господь бог учит нас помогать ближним, — кисло промямлил священник. — Но, к сожалению, наша касса сейчас пуста. Могу дать тебе немного из своих.

Порывшись в желтом кожаном бумажнике, он протянул Мухтару пять лир. Это была десятая часть того, что заработал мальчик. Было ясно — больше рассчитывать не на что, и, поблагодарив, Мухтар вышел.

Наконец наступил час, когда надо было покинуть монастырь. Тихо, ничем не выдавая своего волнения, Мухтар вышел из барака. Незаметно проскользнув мимо ночных сторожей, он пробрался на край плантации. Здесь у него был спрятан мешок с лепешками и сухими фруктами. Перемахнув через забор, Мухтар быстро зашагал к ручью, где его должна была ждать Лейла.

Мальчик шел, напряженно вглядываясь в темноту. Ветер шелестел в низком кустарнике, раскачивая ветви деревьев. Мухтару казалось, что это маленькая Лейла машет ему рукой. Промчалась какая-то машина, и снова все стихло. Наконец из-за гор поднялась луна. Она светила так ярко, что отчетливо было видно все вокруг. Но Лейлы не было. Наконец он увидел темную фигурку, бегущую к нему. Это была она.

— Пойдем скорее, Зейнаб ждет!

Мать Лейлы и Зейнаб лежали на крыше дома, ожидая Лейлу и Мухтара. Увидев их, они спустились с крыши и подошли к калитке.

Обняв Мухтара, добрая женщина поцеловала его в лоб.

— Бегите… Да смилостивится аллах над вами.

Зейнаб крепко обняла Лейлу и ее мать.

Провожая беглецов, мать Лейлы обратилась к Мухтару со словами напутствия:

— Мухтар, тебе уже пятнадцать лет, а ей шестнадцать. Вы оба взрослые люди. Но ты должен знать: для Зейнаб ты и отец, и мать, и друг. Само небо вручает ее судьбу в твои руки. Береги ее, — она поцеловала Зейнаб и Мухтара. — Ну, не теряйте времени, бегите! Да будет легок ваш путь!

ЗЕЙНАБ

Любовь! Это — весна в жизни каждого юноши и девушки. В юности она чиста, как снег на горных вершинах, ароматна, как полевые цветы, радостна, как пение птиц. Но не такой была она для Мухтара и Зейнаб. По мере того как они уходили все дальше от людского жилья, все тревожнее становилось у них на душе. Впереди их ждала неведомая пустынная даль. Но Мухтар всегда верил, что плохое отступит.

— Видишь, вон там телеграфные провода, значит, куда-нибудь они ведут, — утешал он подругу.

…Вокруг ни души. Лишь где-то далеко слышались лай собак да вой шакалов. Самые неожиданные звуки доносились со всех сторон. Но Зейнаб и Мухтар старались ни к чему не прислушиваться. Зейнаб вначале вздрагивала от каждого шороха, но потом освоилась и, сжав зубы, быстро шла вперед, увлекая за собой Мухтара.

Надежда, словно факел, освещала их путь, вливая силу и бодрость.

Мальчик все чаще и чаще смотрел на небо, отыскивая Полярную звезду. Зейнаб казалось, что он молится.

«Если там, на небе, есть творец, — думала девушка, — то почему он так равнодушен к нашей судьбе?!»

Но вот беглецы вошли в лес. Тишина, не шелохнется ветка, не вспорхнет птица.

И так они шли почти до рассвета. Едва занялась заря, Мухтар услышал шум воды, остановился, прислушался.

В двадцати шагах от дороги из груды камней по деревянному желобу, весело и шумно журча, текла родниковая вода. Она падала в небольшое углубление наподобие бассейна, чьи-то добрые руки выложили его маленькими камешками. Просачиваясь в землю, его вода исчезала. Вокруг росла зеленая трава, углубление в граните напоминало скамейку. Казалось, сама природа позаботилась об усталых путниках.

— Зейнаб, сестра моя, — ласково сказал Мухтар, — давай умоемся, будет легче…

Зейнаб нагнулась к воде. В прозрачной зеркальной глади она увидела отражение Мухтара рядом со своим.

— Устала? — спросил Мухтар заботливо.

— Немного.

— Я тоже, но теперь будет легче.

Он умылся и, достав узелок с хлебом и сушеными фруктами, сказал:

— Теперь пора подумать и о завтраке.

Зейнаб чувствовала себя счастливой: ведь рядом с ней был Мухтар.

— Идти мы будем только ночью, — сказал Мухтар. — А днем — укрываться от людских глаз.

— Ночью?

— Да, Зейнаб, это лучше. Во-первых, не так жарко, да и рисковать не стоит.

— Скажи, почему ты вчера ночью так усердно молился?

— Я молился?

— Да. Ты глядел на небо и что-то шептал.

Мухтар рассмеялся:

— Нет, душа моя, я не молился, а глядел на Полярную звезду, чтобы не сбиться с пути. Многие путешественники находят дорогу по звездам.

— А ты покажешь мне Полярную звезду?

— Конечно. Сегодня же ночью!

На лицо девушки вдруг легла тень печали.

— А ты не жалеешь? — спросила она.

— О чем?

— Что связался со мной?

— Зачем ты так говоришь, Зейнаб? — с горечью воскликнул Мухтар. — Лучше умереть в пустыне, чем жить рабами!

— Умирать не надо ни тебе, ни мне. Но я знаю: мы должны быть ко всему готовы, — сказала Зейнаб.

— Нам бы только добраться до Халеба… А пока терпи. Терпи и мужайся, Зейнаб, сестра моя.

— Мухтар, с тобой я готова перенести любые жизненные невзгоды, любую тяжесть, — девушка с нежностью смотрела на Мухтара.

— Я поищу надежное место, где бы мы могли спокойно отдохнуть до вечера, — Мухтар поднялся.

— Брат мой, делай так, как считаешь нужным, — ответила Зейнаб.

Мухтар вскоре вернулся и позвал Зейнаб. Пышные деревья, сплошь увитые диким виноградом, образовали естественное укрытие. Постелив на землю свою рубашку, мальчик предложил Зейнаб отдохнуть.

— Ты ляг, отдохни как следует.

— Ляг и ты…

— Нет, Зейнаб, нам нельзя вместе отдыхать. По земле ползает и ходит много всякой твари, начиная от кобры и кончая злыми людьми. Пока еще нам грозит опасность. Лишь бы до Халеба добраться, а там через Турцию проберемся в Иран, а оттуда до России — рукой подать.

Зейнаб тут же уснула крепким, безмятежным сном. Когда она проснулась, то увидела рядом с собой Мухтара, — он сидел на корточках и, тихо напевая, строгал палку. Сквозь виноградные листья было видно безоблачное голубое небо.

— Как я хорошо спала! — Она поднялась, поправила растрепавшиеся волосы и села на мягкой траве, скрестив ноги. — Ты часто говоришь о счастливой земле, которую зовут Россия. Скажи, где она?

— За горами, высокими-высокими, — ответил Мухтар и, достав свое сокровище — газетную вырезку с портретом Ленина, показал ее Зейнаб, а потом торжественно сказал: — Смотри, Зейнаб! Мы идем в страну этого человека. Его зовут Ленин. В Индии мне сказали, что если я доберусь до России, то он поможет мне стать настоящим человеком.

— А что такое настоящий человек?

— Человек, который думает не только о себе, а о людях, вот таких, как мы с тобой.

Мухтар глубоко задумался. Он мысленно представлял себе будущее: вот они в России, они с Зейнаб будут учиться, станут образованными людьми, а потом вернутся на родину, в Багдад, и он, подобно саибу Мирзе или Низаму, станет учить рабочих и феллахов тому, как избавиться от белых господ — англичан и французов, от беков и надсмотрщиков. А Зейнаб будет ему помогать, как мадам Жаннет своему мужу, профессору Порешу. Правда, Жаннет была француженкой, ну и что из этого? Зейнаб арабка, и это еще лучше для них обоих. Мухтар хотел поделиться своими мыслями с Зейнаб, но она опять спала, свернувшись калачиком… «Пусть спит, будет больше сил, — подумал Мухтар, нежно глядя на девушку. — Как ты хорошо поешь, какая ты терпеливая, смелая, как любишь свободу!»

Из гущи зелени, где укрылись беглецы, хорошо было видно шоссе, ведущее из Дамаска в Халеб. По нему проносились английские военные машины с солдатами, ехали феллахи, громко разговаривая, шли женщины и дети, поднимая облака серо-красной дорожной пыли. Мухтар зорко следил за дорогой, чтобы в любую минуту можно было убежать в случае опасности.

Когда Зейнаб проснулась, Мухтар достал несколько фиников и протянул девушке. Зейнаб молча взяла финики.

«О, если бы всю жизнь мы могли прожить с тобой, мой Мухтар, — думала Зейнаб. — Всю жизнь — до конца».

Из-под пушистых ресниц Зейнаб покатились слезы. Мухтар растерянно смотрел на нее, не зная, чем он ее обидел.

— Скажи, Мухтар, почему мир так устроен, что кто-то может меня купить и увезти в далекий чужой Алжир?! — тихо спросила она.

— Зейнаб, я даже не представлял, сколько на свете горя.

— А как же творец?

— Говорят, творец — самый добрый; ему молятся, просят милости. Но это все смешно! Он самый злой, самый жестокий на свете, если он существует.

Когда наступили долгожданные сумерки, Мухтар сказал:

— Нам пора в путь!

Зейнаб покорно встала.

Беглецы шли в кромешной тьме. Луна еще не взошла, и они радовались этому. Правда, звенящая тишина вселяла в их душу тоску и тревогу. Они часто останавливались и, затаив дыхание, прислушивались к каждому шороху.

Была полночь, когда совсем неподалеку залаяла собака. Мухтар остановился.

— Тут поблизости селение, — сказал он.

— Как же быть? — заволновалась Зейнаб, схватив Мухтара за руку.

Мухтар улыбнулся и нежно обнял девушку за плечи.

— Не бойся, моя Зейнаб, пойдем, — сказал он топом, каким взрослые увещевают детей.

Шагая рядом с Зейнаб, Мухтар вспомнил слова Мирзы: «Нельзя поддаваться страху! Чтобы победить судьбу, страх надо ненавидеть!»

Первым городом на их пути была Кутейфа. Боясь ночных сторожей, Мухтар решил не заходить в город. Но не так-то просто найти ночью дорогу. Долго бродили беглецы, плутая между садами, прыгая через канавки. Сердце у них трепетало от страха, но они не осмеливались признаться в этом друг другу. Наконец Зейнаб увидела дорогу, узнав ее по телеграфным столбам. От радости девушка бросилась к Мухтару на шею, и от нее не укрылось, что глаза его засверкали.

И снова они шагали по безлюдной дороге. Как только по небу разливалась заря, Мухтар и Зейнаб прятались то в зарослях, то среди скал, то просто в открытом ноле под каким-нибудь стогом. На десятый день они пришли в город Хаму.

Мухтара беспокоила бледность девушки, он часто думал: «Зейнаб, Зейнаб, как тебе помочь? Как бы ты не заболела. А то мы не дойдем до цели… Ведь до России еще так далеко!»

Из Хамы в Халеб шла железная дорога. Мухтар решил рискнуть: до Халеба добраться поездом. Его беспокоило состояние Зейнаб. Она с трудом передвигалась, растрескавшиеся от горячей пыли и острых камней ноги ее кровоточили.

— Я очень устала, — печально сказала она, — боюсь, что не дойду…

— Я сам вижу, что ты измучилась. Ну что ж, давай день-два отдохнем, а потом на поезд, — ответил Мухтар и, устроившись в стороне от дороги, развязал узелок с едой. Там были свежие огурцы, морковь, яблоки, лепешки.

— Ешь, Зейнаб, мы давно не ели.

Но Зейнаб хотела только спать. Бросившись на землю, она тут же забылась крепким, тяжелым сном. Почти до утра она не просыпалась.

Наутро, оставив Зейнаб, Мухтар отправился на железнодорожную станцию. Здесь стоял пассажирский поезд.

Мухтар за небольшую мзду договорился с проводником. Вскоре они с Зейнаб уже стояли в тамбуре и оживленно разговаривали с проводником.

Это был армянин, много лет живший в Сирии и прекрасно говоривший по-арабски. Он исколесил всю Азию, побывал в Турции и в Персии. Он давно овдовел, а детей у него не было.

— Мой единственный родной племянник — портной — живет в Иране в городе Тебризе. В каждом письме зовет меня к себе…

— Дяденька, значит, из Турции попасть в Тебриз легко? — неожиданно спросил Мухтар.

— И близко и далеко — смотря как ехать и на чем, — усмехнулся проводник. — Вот сейчас из Османской империи многие армяне бегут в Персию, чтобы оттуда пробраться в Армению. Туго им приходится на чужбине, янычары грабят, убивают, выживают из насиженных гнезд. Из нашего Халеба многие собираются туда, в Россию… вот так-то, сынок…

— А вы, дяденька, не собираетесь в Россию?

— Нет. Там сейчас неразбериха, война, в Санкт-Петербурге и Москве — войска Ленина, на Дальнем Востоке — японцы, на Кавказе — англичане. У меня есть кусок хлеба здесь. С арабами мы здесь живем словно братья.

«Как бы нам присоединиться к армянским беженцам, — подумал Мухтар, — Зейнаб будет тогда гораздо легче. Правда, армяне не нашей веры. Ну, это ничего».

За все время пути до Халеба Зейнаб ни разу не открыла лица, не вымолвила ни слова. Мухтар сказал, что она его родная сестра, к несчастью слепая. Поэтому проводник отнесся к ним очень сочувственно.

Поезд в Халеб прибыл поздно вечером.

— А что вы в Халебе думаете делать? — спросил проводник.

— Да вот нужно устроить сестру.

— Если я чем-нибудь могу тебе помочь — приходи. — Проводник назвал район, где жили армяне, и добавил: — Там меня знают. Спросишь Петроса, работающего на шимондорфере[25], тебе любой покажет!

Зейнаб и Мухтар поспешно покинули вокзал.

— Теперь мы спасены, Зейнаб! — шепнул Мухтар. — Мы ушли от врагов и сможем идти днем.

Зейнаб облегченно вздохнула. Исхудавшее лицо озарилось улыбкой.

— Зейнаб, мы где-нибудь переждем, а завтра утром с толпой феллахов войдем в город.

— Хорошо, мой дорогой, как ты скажешь!

Так она обратилась к Мухтару впервые. Он грустно посмотрел на девушку. Она исхудала, на бледное лицо легли тени.

— Да, скитаться по миру — не лепестки собирать! — сказала Зейнаб, видя его беспокойство. — Не тревожься за меня. У меня хватит сил… ведь ты со мной…

Последние слова она произнесла ласково, с таким чувством, будто желала вложить в них всю свою любовь.

Мухтар смутился. Смутилась и сама Зейнаб.

Душу Мухтара заливала волна нежности. «Зейнаб! Если б ты знала, как ты дорога мне! — мысленно говорил он. — Мы должны добраться до России. Там мы обретем все».

И снова вдали от людских глаз устроились беглецы на ночлег.

— Мухтар, прошу тебя, на этот раз первым отдохни ты, — пробила Зейнаб.

Она настояла на своем. Мухтар лег на землю. Но сон не приходил. Зейнаб сидела рядом, и они молча смотрели друг на друга. Наконец Мухтар уснул. Девушка глядела на его длинные ресницы, густые черные брови, сросшиеся у переносицы, и думала: «Ты самый красивый, самый ласковый, самый храбрый из всех парней на свете». Вдруг ее охватил какой-то непонятный страх. Она встала и оглянулась, город уже просыпался. Над плоскими крышами поднимался сизый дымок. Зейнаб повернулась к Мухтару. Она снова села рядом, не в силах отвести от него глаз! Он проснулся, когда утро вступало в свои права.

Из-за далеких гор всходило солнце. Были видны желтые башни древней цитадели Эль-Кала, развалины стен, некогда окружавших Халеб, купола храмов, плоские крыши дворцов, голубая лента реки Кувейка.

Мухтар долго не решался спуститься туда. Он боялся за Зейнаб: а вдруг из Дамаска уже дали знать сюда.

— Зейнаб, может быть, мне одному пойти в город, а потом прийти за тобой?

Но Зейнаб не хотела оставаться одна.

— Тогда давай сделаем так: ты притворишься слепой. Возьмем палку, за один конец будешь держаться ты, за другой я. И так пойдем в город, а там будет видно.

Зейнаб хоть и неохотно, но согласилась.

— Мне будет стыдно, но я сделаю так, как ты считаешь нужным.

— Да, сестра моя, без хитрости тут не обойтись.

Беглецы вышли на дорогу. Влившись в толпу феллахов, рабочих и местных жителей, спешивших на базар, они вошли в город.

Народу в городе было видимо-невидимо. Вот старец на белом ослике, разукрашенном всякими амулетами, погремушками и разноцветными помпонами, обгоняет велосипедиста на новенькой французской машине. Яростно звоня, велосипедист требует уступить ему дорогу. А флегматичный верблюд, которого хозяин держит за уздечку, и не думает посторониться. Из многочисленных кофеен доносятся громкие трели ливанских канареек и дамасских соловьев. Здесь, как в Багдаде или Дамаске, сидят в кофейнях, потягивая черный кофе или крепкий чай.

Изорванная, грязная бязевая рубашка и вытертые штаны Мухтара, старое, залатанное платье Зейнаб, их босые израненные ноги и изможденные лица вызывали у прохожих невольное сострадание. Но никому даже в голову не приходило поинтересоваться их судьбой. Мало ли нищих бродит по улицам!

Мухтар шел по городу наугад. Иногда они встречали французских солдат, и мальчик провожал их гневным взглядом.

Какой-то старик, продавец жареных каштанов, увидев Мухтара и «слепую» девушку, крикнул:

— Сынок, на, возьми да сестру угости! — и, протягивая мальчику десяток жареных каштанов, добавил: — Помолись за меня аллаху, да поможет он мне… Твоя молитва дойдет до него, она чистая, раз ты не покидаешь несчастную сестру.

— Хорошо, помолюсь, спасибо за каштаны.

Зейнаб с трудом выдерживала роль слепой.

— Держись, а то все дело испортишь, — прошептал Мухтар.

Из открытых дверей кафе доносилась шумная, гортанная арабская речь. Сидевшие в чайхане люди, оживленно жестикулируя, громко спорили о войне, турках, о свободе, о каком-то парламенте. По улицам проносились машины с французскими военными патрулями.

Ведя за собой Зейнаб, Мухтар неторопливо прокладывал дорогу. Некоторые из прохожих протягивали ему мелкую монету, со вздохом произнося: «Аллах, будь ко мне милостив!» А Зейнаб, слыша слова жалости, от обиды кусала себе губы до крови. Мухтар боялся, что она не выдержит и откроет глаза.

— Зейнаб, тебе очень неловко? — спросил он тихо.

— О, если бы ты знал, что я сейчас чувствую!

— Ты сама понимаешь, я не виноват. Мы же не просим, они сами дают… — шепнул Мухтар и, повернувшись, увидел, что по щекам Зейнаб текут слезы.

Сердце Мухтара сжалось.

— Зейнаб, душа моя! — вымолвил он. — Не плачь. Скоро мы уже выйдем из города. Ты столько терпела в жизни, ну потерпи еще немного!

— Обидно, очень обидно, что здесь, на родной земле, мы так унижаемся. Что же будет с нами в чужой стране, среди иноверцев? Неужели там будет легче, чем здесь?

Мухтар молчал. «А может быть, она права? — думал он в смятении, но тут же сам опровергал себя: — Нет, в России нам будет хорошо. Не могли Мирза, Маркос и Низам говорить неправду о России, о Ленине». И он стал убеждать в этом девушку.

— Зейнаб, верь мне, мы будем там жить как в отцовском доме, мы найдем свое счастье. Найдем обязательно!

Зейнаб облегченно вздохнула.

Неожиданно послышались барабанная дробь и звон колокольчиков. Обернувшись, Мухтар увидел большую толпу. Одни были в простой национальной одежде, другие в европейских костюмах. Беглецы пошли за толпой. Над колоннами колыхались зеленые и красные транспаранты.

«Нас, арабов, веками угнетали османские беки и паши. Теперь их сменили англичане и французы! Так защитим свою родину и свободу!»

Зейнаб ничего не видела. Опустив голову, она жаждала лишь одного: скорей уйти из города.

«Долой чужеземцев! Сирийцы сами могут управлять своей страной!»

Один из транспарантов особенно взволновал Мухтара. На нем был призыв: «За победу красной России!»

Демонстранты вышли на площадь Эль-Фарадж. К изумлению Мухтара, на импровизированную трибуну вдруг поднялся тот самый пожилой чернобородый араб, которого он видел в Дамаске, в кабинете Низама. Сердце мальчика затрепетало. Он готов был броситься к нему, но это было не так-то просто: нельзя бросать Зейнаб, да и не протиснешься!

Народ встретил оратора восторженными криками и рукоплесканиями. Чернобородый улыбнулся и в приветствии поднял руку.

— Соотечественники и братья! — обратился он к демонстрантам: — Антанта продолжает войну и отвергает мир, предложенный Лениным. Москва отказывается от колониальной политики царской России. Новая Россия не хочет чужой земли, не хочет колоний. Ей не нужны ни долины Ирана, ни воды Турции, ни горы Курдистана. Не нужна ей и наша Сирия. А вот английские и французские войска оккупировали арабские земли. По какому праву французы пришли в Сирию? Антанта хочет задушить русскую революцию. Английские войска захватили Иран, и теперь они на Кавказе.

— Слушай, Зейнаб! Слушай! — возбужденно шепнул Мухтар. — Ты никогда еще не слышала таких слов! А я слышал.

Сдавленная со всех сторон Зейнаб внимательно слушала.

А чернобородый продолжал:

— Антанта стремится задушить молодую Россию, но я заверяю вас, что империалисты сломают себе шею. Россия завоевала любовь народов всего мира, в том числе и нашего. Потому что Ленин — друг пролетариев, он протягивает руку братства всем угнетенным народам Востока. А мы не должны забывать заветы наших предков: «Смелый народ не боится борьбы с врагом, трусы же подобны червяку: каждый пришелец может раздавить их!» Мы избавились от многовекового ига турецких султанов, беков, сейчас нас притесняют английские и французские господа. Чтобы завоевать независимость, освободить арабские земли, есть лишь один путь — путь борьбы! — Он сделал паузу и зорким взглядом обвел толпу. Заметив, что на митинге много армян, он обратился и к ним: — Я обращаюсь к тем беднякам-армянам, которые спаслись от янычар, султанских варваров, и нашли убежище здесь, среди арабов, с братским призывом присоединиться к нам. Наша борьба — это борьба за счастье всех обездоленных людей сирийской земли. У нас общий враг — империализм!

— Изгнать! Смерть им! — послышались крики в толпе.

Зейнаб потянула Мухтара за рукав:

— Брат, кто он такой?

— Друг Низама, — тихо ответил Мухтар. — Ты слушай, Зейнаб, слушай, потом я тебе все объясню.

Но оратор уже закончил речь и сошел с трибуны.

Толпа продолжала грозно гудеть:

— Независимость! Свобода!

— России Ленина — слава!

— Долой Черчилля, долой Пуанкаре!

Мухтар решил все же сделать попытку протиснуться к чернобородому, но безуспешно. Толпа окружила оратора, и он вскоре исчез. Разошлись и люди.

Мухтар решил, пока не поздно, обменять оставшиеся у него рупии на лиры, чтобы купить еду. Отведя Зейнаб подальше от всей этой суматохи в тихую улочку, он бросился к первому попавшемуся меняле и, получив лиры, купил масло, лепешки, сахар, маленький походный чайник, медный кувшинчик и платок для Зейнаб, чтобы хоть чем-то порадовать девушку.

Зейнаб сидела на корточках и, опустив голову, терпеливо с закрытыми глазами ждала его. Она не видела, что Мухтар постелил перед нею свой старенький платок. Прохожие бросали на платок милостыню, и Зейнаб, сгорая от стыда, бормотала слова благодарности, а в душе бранила Мухтара за то, что он долго не возвращался.

Вернувшись, Мухтар увидел деньги и, сунув платок с монетами в карман, чтобы прохожие не заподозрили в нем вора, громко сказал:

— Сестра, я пришел, вставай, пойдем домой! — и протянул ей палку.

Зейнаб встала. Ноги сильно затекли и болели. Но надо было торопиться.

Солнце стояло в зените, когда Мухтар вывел Зейнаб за городскую черту. Впереди зеленым ковром раскинулись поля и сады. В густой бледно-зеленой листве краснели крупные гранаты, поблескивали спелые сочные маслины. На далеких горных вершинах лежал отливающий синевой снег.

— Ну, страдалица, теперь можешь открыть глаза.

Зейнаб подняла веки и от резкого яркого света зажмурилась.

— Быть зрячим — большое счастье, но скажу тебе честно: я только теперь поняла, что стыд хуже смерти! — сказала она.

Мухтар понимал, что и теперь, после Халеба, их путь не будет усыпан розами. Мухтара тревожила не граница. Она существовала только на картах. Каждый день десятки семейств переходили то в Турецкую Армению, то сюда. Его волновала судьба Зейнаб.

Их дорога пролегала теперь через ту часть Армении, которая находится между Закавказьем и долинами верхнего Евфрата и Тигра — владениями турецкого султана. Много страшного рассказывал проводник Петрос об этой местности, когда они ехали в Халеб.

Дядя Петрос был прав. Мухтару и Зейнаб действительно пришлось нелегко. И вот наконец они в маленьком армянском городе Урфа. Здесь царило запустение. Брошенные хозяевами жилища, роскошные сады и многочисленные пруды, тишина — все это усиливало тревогу, рождало страх.

Остались позади реки Евфрат и Карамук.

— Зейнаб, помнишь Урфу? Там в прудах плавали белоснежные лебеди.

— Да, друг мой, помню… Но все это аллах создал не для таких, как мы.

Мухтар тяжело вздохнул. Потом с глубокомысленным взглядом ответил:

— Счастье, Зейнаб, не в лебедях… И не в прудах.

Увидев его мину, Зейнаб впервые за последнее время звонко рассмеялась. Это очень обрадовало Мухтара.

— Завтра будет ровно сорок дней, как мы вышли из Халеба, — сказал он. — Еще несколько дней, и нашим мукам придет конец. — И он стал шутливо бранить красивые места, по которым лежал их путь.

Мухтар и Зейнаб попробовали вкусную ледяную воду родника Евфрата, бегущего со склона Думлы-Дагада. Кто-то из турок, местных жителей, рассказал Мухтару старинную армянскую легенду, будто бы в роднике Евфрата был зарыт святой животворящий крест. Потому-то вода в нем священная, она смывает грехи и убивает тех, кто навлек на себя божью немилость.

Мухтар и Зейнаб были в восторге от озера Ван, или, как называли его армяне, жители города Дзованай, Ардышой. В его зеленовато-синей воде отражались снежные вершины гор.

В горном ущелье между селениями Ревандузом и Резонок, через которые проходила дорога в Иран, Мухтар и Зейнаб неожиданно столкнулись с длинной колонной армян-беженцев из Армянской Восточной Таврии. Их было несколько сот человек. Старики, женщины, дети, худые, измученные голодом и долгой дорогой, вечным страхом перед турками, напуганные их жестокостью, были похожи на обтянутые кожей скелеты. Они шли с хоругвями, крестами, иконами. С трудом передвигая ноги, беженцы без конца повторяли имя божье, стонали, хором пели молитвы.

Мухтар и Зейнаб присоединились к ним. Никогда в жизни Мухтару и Зейнаб не приходилось видеть такого горя и отчаяния. Они долго шли вслед за толпой, потрясенные этим ужасным зрелищем.

— Скажите, откуда вы? Куда идете? — спросил Мухтар по-турецки у одного юноши.

— Мы армяне, беженцы из Самсуна, Урфы, Анатолии и Вана… — ответил тот. — Янычары разорили наши дома и перерезали женщин, детей… Мы бежим в Россию… там наша родина…

Повернувшись к старой женщине, которую вел под руку, юноша спросил:

— Мама, как мне помочь тебе? Может быть, понести на спине?

— Родной мой, у меня уже нет сил двигаться. Мне, видно, не добраться до России.

И женщина, сделав с трудом несколько шагов, со стоном рухнула на землю. Ее сын и Мухтар бросились к ней. Мухтар достал из своей сумки апельсин и, очистив его, протянул юноше:

— Дай матери! Ей будет легче.

Но женщине уже ничего не было нужно. Сын даже не смог открыть ей рот и выдавить сок из апельсина.

— Мама! Мама! — кричал в отчаянии юноша.

— О проклятые люди! — воскликнул кто-то из толпы и, воздев руки, запричитал: — О Россия, страна витязей, спаси нас, подвинь ближе к нам свои границы. Нет больше мочи идти дальше!

В самом деле, беженцы еле шли. Были и такие, что ползли на четвереньках.

Юноша громко рыдал, проклиная судьбу.

Глядя сквозь слезы на мертвую женщину, Мухтар вспомнил свою мать. Плакала и Зейнаб.

Из толпы вышел высокий худой священник в камилавке и, отслужив панихиду, велел похоронить покойницу. Предав женщину земле, толпа беженцев с горькими воплями и проклятиями двинулась дальше.

Свирепый ветер поднимал густую пыль. Она лезла в глаза, в нос, спирая дыхание. Ветер завывал в ущелье, как бы угрожая беженцам.

— Скорей, скорей! — говорили суеверные старики. — Грядет злой час, торопитесь!

Мухтар и Зейнаб, держась рядом, не отставали от армян.

— Видишь, и они идут в Россию, — желая успокоить Зейнаб, говорил Мухтар. — Все бедные, несчастные люди стремятся туда, к Ленину. Там нет рабства, там все люди равны…

К Мухтару подошел пожилой армянин.

— Я слышал твой разговор с сестрой, — сказал он по-турецки. — Ты о своих думах и о Ленине не говори вслух. Никому не открывай своей сокровенной тайны. Англичане в Иране, их хватает и там, на Кавказе, а они не любят таких мыслей.

— Я же сестре сказал, — оправдывался Мухтар. — Вы ведь тоже туда идете.

— Мы сами не знаем, к кому идем и куда… Пока что мы бежим от смерти… — И, наклонившись к мальчику, он тихо предупредил: — Среди нас тоже есть люди, готовые любого продать, лишь бы спасти свою шкуру… Запомни это и о Ленине ни слова. Понял?

День клонился к вечеру. И вот наступила тьма. На черном бархате неба зажглись яркие звезды и выплыл серп молодого месяца. «В Багдаде ночь наступает так же мгновенно», — подумал Мухтар.

К Мухтару и Зейнаб присоединился осиротевший юноша. Его звали Акопом. Он был лет на пять-шесть старше Мухтара. Но разница в возрасте отнюдь не помешала им подружиться.

Вскоре на вершины гор неожиданно надвинулись тучи. Послышались резкие громовые раскаты. Прямо над головой засверкала молния. Природа разбушевалась, и начался ливень. С гор хлынул поток, подул холодный ветер. Но на пути не было ни пещеры, ни какого-нибудь укрытия. И люди шли вперед.

Временами эхо раскатов грома разносилось далеко-далеко. Люди, крестясь, падали на колени прямо в холодные лужи, прося милости у безжалостного бога. Зейнаб вся дрожала. Зубы у нее стучали как в лихорадке. Она уже не в силах была поспевать за толпой армян. Озябшие, потрескавшиеся ноги ее распухли и кровоточили. Мухтар видел, что при каждом движении лицо Зейнаб искажает гримаса боли. Но он и сам был беспомощен.

На заре дождь так же внезапно прекратился, как и начался. Небо очистилось, взошло солнце, неся людям спасительное тепло.

Армяне посадили Зейнаб в одну из своих телег, запряженную буйволами. Почти двое суток она ничего не ела, а только пила воду. В селе Негде, на территории Ирана, состояние Зейнаб настолько ухудшилось, что пришлось сделать привал. Зейнаб сняли с телеги, а караван беженцев отправился дальше. Акоп тоже хотел остаться, но Мухтар уговорил его не делать этого.

— Акоп, друг мой, — сказал Мухтар. — Ты иди. Мы дня на два-три задержимся и догоним вас. Зачем тебе рисковать? С нами тебе будет тяжело.

Зейнаб молчала. Лицо Девушки покрылось красными пятнами. Она тяжело дышала. Было очевидно, что у нее жар. Достав из мешка большой шерстяной платок матери, Акоп набросил его на плечи Зейнаб.

— Вот тебе мой подарок, пусть он согреет тебя и напомнит обо мне.

Никакие отказы Зейнаб не помогли. Акоп бросился догонять беженцев.

— Встретимся там… в России… в нашем Ереване, — издали крикнул он.

Мухтар долго провожал глазами своего друга, думая: «А кто знает, может, и вправду встретимся?»

Оставшись вдвоем с Зейнаб, Мухтар нежно взял руку девушки.

— Лежи спокойно, мы не тронемся с места, пока тебе не станет легче.

Мухтар понимал, что сейчас не время унывать… Надо было скорей найти укромное место, где больная могла бы спокойно отлежаться, защищенная от ветра, дождей и солнцепека.

С правой стороны, совсем близко от дороги, виднелись сады и глинобитные одноэтажные дома с плоскими крышами, над трубами которых поднимался дым. Но Мухтар решил, что лучше укрыться среди деревьев. Там можно собрать хворосту, развести костер и уж наверное найти ягод.

— Зейнаб, — сказал Мухтар, — я отнесу тебя в тот лесочек.

Ласковая улыбка озарила лицо Зейнаб. Собрав все силы и подавив девичий стыд, она поцеловала его в щеку.

— Давай пойдем вот так… — и она обняла его за плечи.

Опираясь на Мухтара, тяжело переступая, Зейнаб пошла в лесок, где густо рос тополь, дикий миндаль, ветвистый карагач и шиповник. Выбрав место посуше, Мухтар посадил Зейнаб. Он смастерил ей ложе из прутьев и ветвей и покрыл его мягкой травой и зелеными веточками.

— Ложись и вытяни ноги, — сказал мальчик и бережно помог ей улечься.

Затем он очистил апельсин и протянул ей.

Девушка дышала тяжело и прерывисто. Она вяло, с трудом съела две-три дольки и задремала. Мухтар долго сидел возле, с тревогой глядя на Зейнаб, и думал: «Аллах, если ты действительно могуч и милосерден, то помоги ей скорей понравиться и встать на ноги!»

Когда Зейнаб открыла глаза, она увидела грустное лицо Мухтара, склонившегося над ней.

— Ты не беспокойся, родной мой! — с трудом прошептала она. — Все будет хорошо. Ты же сказал, что через два-три дня я поправлюсь, тогда мы пойдем дальше…

— Да, Зейнаб, ты поправишься, и мы догоним их. Я поищу воды тебе для чая.

Исколесив все вокруг в поисках воды, он увидел крестьянских детей с кувшинами, наполненными водой.

— Где здесь вода? — спросил Мухтар по-турецки.

— Вот там! — показали дети влево.

Мухтар бросился к роднику.

Азербайджанские дети приняли Мухтара за цыгана. Думая, что цыганский табор расположился невдалеке от селения, ребята побежали предупредить односельчан, а двое мальчиков следили за Мухтаром.

Мухтар, набрав воды, вернулся к Зейнаб. Дети подглядывали за ними.

Мухтар смотрел на Зейнаб и в глубоком отчаянии думал: «Мы с тобой бежали из неволи, прошли столько земель, перенесли столько трудностей, неужели ты не дойдешь?..»

Напившись воды, Зейнаб спросила:

— Милый, скажи, долго нам еще идти?

— Нет, Зейнаб, остался совсем пустяк…

Посмотрев на Мухтара затуманенным взором, Зейнаб с грустью сказала:

— Ох, как мне тяжело, аллах отнял даже мои песни… спой мне что-нибудь… Я люблю, когда ты поешь…

Мухтар с трудом вполголоса стал петь:

Долгий путь нам предстоит, Обошел я целый свет, Я по горло горем сыт, Радости же нет и нет.

Мухтар пел, а по щекам его катились слезы. Зейнаб, слушая его, лежала с полузакрытыми глазами, словно в забытьи.

Послышался шорох листьев. Зейнаб закрыла глаза, а Мухтар насторожился. К ним направлялся седобородый старик, за которым бежали мальчишки.

Мухтар встал и, когда незнакомец подошел к ним, низко поклонился, как того требует обычай.

То был староста селения. Расспросив Мухтара, кто они, откуда пришли и почему остановились здесь, в лесу, он повернулся к одному из мальчиков:

— Акбар, сынок, они не цыгане, а арабы — истинные дети ислама!

Наклонившись к Зейнаб, он положил руку ей на лоб и взволнованно обратился к Мухтару:

— Сын мой, у твоей сестры жар. Вот что, мой мальчик, надо ее перенести к нам в деревню.

— Нет, нет… — заплакала Зейнаб, охваченная страхом за судьбу Мухтара, — мне и здесь неплохо, я никуда не пойду… я поправлюсь к завтрашнему дню.

Уговоры не помогли. Староста уже не настаивал.

— Я пришлю вам теплое одеяло. Женщины позаботятся о ней…

Встретив благодарный взгляд Мухтара, он похлопал мальчика по плечу и добавил:

— Ты не стесняйся, нам, бедным, станет легче жить, если мы будем поддерживать друг друга… Коли ей станет плохо, беги к нам вот туда, — он указал на селение, — и спроси меня — Расул-ата.

Вскоре пришла незнакомая женщина с одеялом. Она сама укрыла Зейнаб. Потом мальчики принесли миску горячего супа и несколько лепешек.

— На, брат араб, покорми свою сестру, — сказал мальчик, протягивая еду Мухтару.

«Теперь одеяло согреет Зейнаб, а горячий суп даст ей силы, и она поправится», — радовался Мухтар.

Но Зейнаб даже не прикоснулась к еде. «Пить, пить, пить!» — без конца просила она.

Зейнаб с каждым часом становилось все хуже, она тяжело дышала, ей не хватало воздуха, она слабела. Временами она смотрела на Мухтара помутневшим взглядом, будто уже не узнавая его.

На следующее утро Расул-ата опять навестил Зейнаб.

Девушка была в забытьи. Губы ее потрескались от жара.

«А не воспаление ли легких у нее? — подумал Расул-ата. — В этой дыре можно и умереть! Вокруг на сотни верст ни лекаря, ни аптекаря!» Ничего не сказав, он ушел в село и вскоре прислал женщин. Они принесли настой льняного семени, который, по их убеждению, снижал температуру.

Но Зейнаб не помогло и это лекарство. Мухтар, стараясь развеселить ее, тихо пел ей песни и рассказывал смешные истории. Но слова не могут заменить врача, излечить раны, превратиться в лекарство!

Наутро третьего дня Зейнаб стало казаться, что ее сжигает какой-то внутренний огонь. Ей было особенно тяжело в этот день. Протянув Мухтару тонкую смуглую руку, она с глубокой печалью сказала:

— Сядь поближе ко мне, так, чтобы я могла видеть твое лицо и глаза, дотронуться до твоей руки!

Мухтар сел у ее изголовья.

— Мой хороший, — еле слышно произнесла она, — мой храбрый, мой славный друг…

Положив свою руку на руку Мухтара, Зейнаб долго смотрела на него. Они оба молчали. Вдруг Зейнаб спросила:

— Мухтар, ты помнишь свою мать? Помнишь, как она тебя ласкала? Как целовала?

— Да, помню! — ответил Мухтар. — Я все помню! Она очень любила меня, хотя я ее часто огорчал. Но все же больше жалела, чем бранила… Мама хорошо пела, но песни ее были печальны. От нее и я научился петь. Я как сейчас слышу ее голос. О, дорогая моя мамочка! Она всегда со мной.

Образ матери отчетливо представился мальчику, и он обрисовал ее Зейнаб.

— Вот ее длинные косы, я глажу их, чувствую, как ее теплая рука ложится на мое плечо, я вижу ее красивые глаза, ее добрую улыбку. Ах, мама, мама! Родная, бесценная моя…

Мухтар умолк и, опустив голову, отвернулся, стараясь подавить подступившие к горлу рыдания. Зейнаб молчала. Она и сама с трудом удерживалась от слез.

— Лучше ты расскажи мне о своей маме, Зейнаб. Расскажи, какая она была, — ласково сказал Мухтар.

Зейнаб не ответила. Из-под длинных ресниц по ввалившимся щекам медленно покатились слезы. Мухтар взял ее руки и, крепко прижимая к своей щеке, нежно спросил:

— Тебе плохо, Зейнаб?

Зейнаб открыла глаза, с глубокой печалью посмотрела на него и заплакала.

— Что с тобой, Зейнаб?

— Ничего, — ответила она тихо и посмотрела на него глубоким скорбным взглядом. Неожиданно это измученное лицо осветила улыбка. — Ты был счастливее меня, Мухтар… — сказала она, приподнявшись. — Ты был со своей матерью, каждый день слышал ее голос, чувствовал тепло ее рук… Ты был счастливее меня… я тебе завидую. Я совсем не видела свою мать. Только по рассказам чужих людей я знаю, какая она была. Говорят, мне не было еще и года, когда она упала на розовых плантациях и больше не поднялась… — Голос Зейнаб задрожал. — Меня взяли чужие люди. Я росла, не видя материнской ласки. Меня никогда никто не прижимал к груди… никогда никто не целовал… меня только ругали и били…

Внезапно она умолкла и стала клониться к земле.

Мухтар не сразу понял, что произошло. Глотая слезы, он схватил ее за руку и стал ласково успокаивать:

— Зейнаб! Душа моя, солнце мое, успокойся! Зачем ты так волнуешься? Ведь и я рос без матери, вот и Акоп на наших глазах потерял мать. Успокойся, я верю, ты скоро поправишься, мы обязательно доберемся до России… Я не могу без боли смотреть на тебя… Поверь мне, скоро, очень скоро все будет хорошо!

Но Зейнаб его уже не слышала! Мухтар поднял ее голову. На застывшем лице, как бы лаская ее, играли солнечные зайчики.

— Зейнаб!.. Зейнаб?! — тормошил ее Мухтар.

Он осторожно опустил ее голову и убрал волосы со лба. Он дышал на ее холодные руки, целовал, прижимал к груди и все звал ее:

— Зейнаб! Зейнаб, сестра моя… душа моя… что с тобой? Почему ты молчишь?

И вдруг Мухтар понял — Зейнаб мертва. Ветер смерти сорвал едва распустившийся хрупкий цветок. Закрыл только что начатые страницы книги юной жизни…

Опустившись на колени, Мухтар поднял голову умершей и без конца осыпал ее бледные щеки, лоб, черные брови жаркими поцелуями, шепча сквозь слезы:

— Зейнаб, сестра моей души… зачем же ты покинула меня! С кем мне теперь идти дальше, кто будет делить со мной хлеб и слезы…

Короток был последний путь Зейнаб. Ее похоронили под одиноко стоявшей у самой дороги плакучей ивой, у той дороги, откуда она пришла. И когда добрые руки землепашцев завернули ее холодное тело в белый саван и опустили в могилу, старик Расул-ата обратился к односельчанам со словами:

— Слушайте меня все, мужчины, женщины и дети! Эта девушка пошла навстречу смерти, чтобы не жить в рабстве. И мы похоронили ее здесь, у самой дороги, как символ любви к жизни и свободе! Пусть каждый прохожий, кто бы он ни был — араб или турок, армянин или еврей, мусульманин или христианин, — знает, что здесь покоится девушка из сирийского города Хамы, что босиком прошла долгий путь навстречу правде и счастью… — Он взял горсточку земли и, поцеловав ее, первым бросил в могилу. — Дочь моя, Зейнаб, клянемся святостью твоих страданий, что никогда не забудем тебя, не допустим, чтобы твоя могила заросла бурьяном. Она будет вечно покрыта изумрудной зеленью и всегда будет напоминать о тебе, о твоей любви к жизни и свободе.

Мухтар опустился на колени, прижался щекой к земле, которая высоким бугром поднялась над его Зейнаб. Он не видел больше ее слез, не слышал ее раздирающих душу вздохов. Он плакал сам. Слезы лились на свежий холмик.

ДЕНЩИК ТИХОН

Мухтар сидел на кошме. Перед ним была расстелена пестрая скатерть. Маленькая керосиновая лампа едва освещала лица сидевших за ужином, но Расул-ата видел, что лицо мальчика почернело от горя. Мухтар почти не притронулся к еде. Расул-ата не приставал к нему с уговорами.

Семья сельского старосты была велика: семь сыновей да три дочери. Все они работали на полях помещика Сарвар-Хана, живущего в Тебризе.

Расул-ата на семейном совете решил оставить Мухтара у себя. «Пусть живет. Будет батрачить, сам заработает себе на кусок хлеба», — думал он.

За ужином стояла гнетущая тишина. Мухтар был погружен в свои мысли. Сердце его сжималось от боли, и он все спрашивал себя: «Неужели нельзя было ее спасти?!»

— Ешь, сынок, ешь, довольно слез, — промолвила жена Расула-ата.

Мухтар поднял на нее глаза и тихо сказал:

— Я отдал бы все, лишь бы она была жива, лишь бы была рядом…

Опять воцарилась тишина. Все, что он пережил вместе с Зейнаб, казалось ему сейчас сном. Но смерть ее была жестокой реальностью. Слезы душили мальчика, он изо всех сил старался подавить их.

— Твоя сестра умерла. В этом году умерло много людей. Могли умереть вы оба и все мы. Время такое тяжелое… Султан воюет с русским царем, а страдает народ… Видал небось, кругом англичане, феранги[26]. А совсем рядом с нами, в сорока километрах отсюда, стоят русские казаки… Много их в Тебризе.

Мухтар вспомнил Чеботарева и стал припоминать слова, которым его научил Чеботарев на «Меркурии».

— Я ехал с одним русским, они очень добрые.

— Не говори так, мальчик мой, среди них всякие есть, — возразил старик. — Я видел, как они избили одного своего солдата только за то, что тот начальнику не отдал честь. Бедняга был еле живой.

Ночь Мухтар провел у Расула-ата. Он много раз просыпался и думал: «Русские рядом, в Шарафхане и в Тебризе. Кто они? Друзья или враги Ленина?» Едва рассвело, как он поднялся с постели. Собственно говоря, это была не постель, а одеяло, которым укрывалась Зейнаб, оно одновременно служило ему и одеялом, и матрацем. Мухтар не совершил омовения, как это делала вся семья хозяина перед молитвой, а только умылся. Он не отдал дань аллаху. Такое поведение юноши, видимо, но понравилось набожному Расулу-ата.

— Сын мой, от людей ты можешь отвернуться, но от всевышнего нельзя… — сказал он при всех, как только было покончено с утренним чаем.

Мухтар, опустив голову, молчал. «Все зло на свете совершается его именем, — думал он. — Он даже не сохранил жизнь Зейнаб. На что мне такой бог!»

— Молчишь, тебе стыдно! — продолжал хозяин.

— Отец моих детей, не терзай его. Аллах да будет ему судьей! — вмешалась в разговор жена Расула-ата.

Мухтар встал.

— Далеко собрался? — мягко спросил хозяин.

— В Тебриз! — не поднимая головы, ответил Мухтар.

— Мальчик мой, Тебриз большой город, думаю, больше, чем твой Багдад, и там сейчас очень тревожно. Русские войска хозяйничают, возможны всякие неожиданности. Ты погибнешь там!

Мухтар задумчиво смотрел в окно.

— Ну, что ж поделаешь, если такая моя доля…

— Ну что ж, иди, — нахмурился Расул-ата.

Мухтару стало стыдно, что он обидел доброго старика.

— Спасибо вам за все, — смущенно сказал он и, взяв свою котомку, направился было к двери, но, обернувшись, добавил: — Отец, с самого рождения я не знаю ни одного счастливого дня. Видно, несчастье написано мне на роду. Мои отец умер на финиковых плантациях, а мать — от горя по нему… Я остался круглым сиротой восьми лет. — Глаза его затуманились слезами, голос задрожал. — Я должен попасть в Тебриз, а оттуда, если судьбе будет угодно, пробраться в Россию.

— В Россию?! — воскликнул староста. — Да в своем ли ты уме, сынок? Там, говорят, какие-то большевики, во главе с пророком Лениным, с одной стороны, и люди бывшего царя — с другой, они между собой воюют. Куда же ты пойдешь?!

«Разве Ленин пророк? — опешил Мухтар. — Может, и вправду это тот мехти, о котором говорится в коране?»

— Ничего, я свою дорогу найду, — ответил Мухтар и покинул приветливый дом старосты.

Шли Дни. Мухтар приближался к Тебризу. Добравшись до местечка Шарафхан, он обрадовался. Здесь можно было сесть на поезд. От Шарафхана до Тебриза 12–15 часов езды по железной дороге. В вагоне негде яблоку упасть. Слушая монотонный перестук колес, Мухтар молча стоял у окна. Ему не верилось, что он едет один, без Зейнаб.

Время от времени кто-нибудь затягивал тоскливую песню — азербайджанцы любят петь. Мухтар с трудом разбирал слова, но мелодии, полные грусти, глубоко трогали его.

На станции Софияна Мухтар, обратившись к незнакомому попутчику, попросил у него стакан, чтобы напиться. Тот, протянув Мухтару стакан, сказал:

— Братец, смотри не урони, а то хозяин в семь раз дороже сдерет за него!

— Хорошо, эфенди.

Незнакомец уловил акцент Мухтара.

— Ты турок?

— Нет, араб.

— А кто у тебя в Тебризе?

— Никого!

— Так зачем же ты едешь туда?

— Да так… по воле аллаха.

Мухтар коротко рассказал о себе, конечно не касаясь ни Индии, ни колледжа, ни своих намерений. Зато он подробно рассказал о «сестре». Когда он говорил о Зейнаб, голос его задрожал и хлынули слезы.

Попутчик, искренне сочувствуя юноше, произнес:

— У горя полон колодезь слез, но плачут только слабые, беспомощные люди, а ты, как я погляжу, не из таких. Твою Зейнаб убила не болезнь, а люди… Те, от кого вы убежали, от кого стонет свет, точно удавы, душат нас. Но ты должен вернуться на родину. Помни, любая птица, куда бы ее ни занесло ураганом, всегда возвращается в свои родные места.

По обе стороны дороги, ведущей в Тебриз, стояли палатки царских войск. Здесь были конные казаки и пехота.

— Это кто такие? — полюбопытствовал Мухтар.

— Русские аскеры.

— Вот эти русские? — удивился Мухтар. — А почему они здесь?

— Этих солдат не пускают сейчас на родину, в Россию, вот они и топчут нашу землю, — сказал новый знакомый. — Говорят, они скоро уберутся отсюда. Царские генералы хотят использовать их против революции.

Мухтар промолчал. Вдруг его собеседник, показав на зеленеющие впереди деревья, воскликнул:

— Вот уже и Тебриз! Где же ты будешь жить? У кого найдешь приют?

— В мечети! Там всем найдется место. И работу найду.

— Эх, не так-то просто найти работу, как ты думаешь. Пойдем ночевать ко мне, а завтра что-нибудь придумаем.

Мухтар охотно согласился.

Поезд прибыл засветло. От вокзала до города было очень далеко. Мухтар помог новому знакомому нести вещи. Они шли не спеша. По обе стороны улицы, глядя в небо, стройными рядами стояли серебристые тополя. Глянцевитые листья тихо шелестели, как бы приветствуя путников. По арыкам бежала шумливая вода. Из садов доносилось веселое щебетание птиц.

— Тебриз — райский уголок! — сказал попутчик Мухтару. — Но тебе здесь будет тяжело.

Мухтар не ответил. Он и не думал задерживаться в Тебризе. Сейчас его радовало, что он идет не один, а с этим добрым человеком и никто его не останавливает, ни о чем не спрашивает. «Да и кому я нужен, — говорил себе Мухтар, — таких оборвышей, как я, полно».

Ночь мальчик провел у своего доброго попутчика. Наутро они вместе вышли в город.

— Не волнуйся, я куда-нибудь пристрою тебя. У меня много знакомых.

Мухтар послушно шел рядом с незнакомцем. Они вошли в крытый, сводчатый базар.

— Это наш Эмир-базар!

«Такой же пестрый и шумный, как в Багдаде», — подумал мальчик.

Как на всех восточных базарах, в Тебризе лавки и магазины были расположены по обе стороны широкого прохода, где торговцы на все голоса расхваливали свой товар. Шум усиливали голоса аскетов-дервишей, продавцов пряностей и фруктов.

Мухтар с тебризцем прошли через все это огромное, кипевшее и бурлившее скопище и вошли в просторную чайхану, напротив которой виднелся двор с ажурными воротами. На арке ворот была надпись, сделанная огромными позолоченными буквами на трех языках: «Русский торгово-ссудный банк». Над вывеской парил золотой орел с распростертыми крыльями. У ворот стоял часовой в казачьей форме. Новый приятель прошел в глубь чайханы, Мухтар последовал за ним. В чайхане было многолюдно. Кто сидел на низеньких скамейках, кто на ковре, скрестив ноги, а кто на краю нар, опустив ноги на земляной пол. Чай пили из крошечных пузатых стаканчиков, похожих на грушу. Всюду были развешаны клетки с канарейками, перепелками и черными куропатками.

Молодой официант в красном фартуке, искусно лавируя с подносами — на одном три ряда стаканчиков с блюдцами, на другом — хлеб и брынза, — промчался мимо них, успев бросить взгляд на новых посетителей и крикнуть:

— А ну, уважьте гостей!

Не прошло и минуты, как перед Мухтаром и его попутчиком очутился мальчишка лет двенадцати и спросил что-то на азербайджанском языке.

— Нам два чая!

Мальчик хотел что-то еще спросить, но тут сидевшие в чайхане люди вдруг вскочили и почему-то бросились к выходу. Вышли и приятели.

— Гляди, гляди! Вот они, — дернул Мухтара за рукав тебризец, показав на стремительно несущихся в их сторону всадников.

Впереди с царским трехцветным флагом на древке длинной пики скакали четверо всадников в казачьей форме. За ними катило роскошное ландо, в котором восседал человек в военной форме с золотыми погонами. Позади коляски скакали еще шесть конников. Стук подков гулким эхом разносился по улице. То был русский генерал.

Люди расступались, давая им дорогу.

— Кости царя Николая давно сгнили в могиле, а они все еще щеголяют, — тихо произнес новый приятель Мухтара.

Ландо остановилось возле ворот банка. Четверо всадников мгновенно соскочили с коней, передав поводья другим, и тотчас окружили генерала плотным кольцом. Звеня блестящими шпорами, генерал вошел во двор, а всадники, проводив его, встали на страже у железных ворот.

— Да, вы правы, господин, русские большевики взяли в руки почти всю Россию, а они все еще форсят перед нами, — сказал кто-то, обращаясь к новому приятелю Мухтара.

— Змея перед смертью всегда бывает злей! — заметил другой.

Мухтар не спускал с казаков глаз. Ему очень понравилась форма: черная с красным верхом папаха, синий башлык, тонкий наборный пояс с кинжалом и короткая винтовка за плечами. Тебризец, заметив взгляд Мухтара, сердито бросил:

— Что ты так смотришь на этих собак, они достойны презрения!

— Не все же они наши враги, — возразил другой тебризец, — среди них есть и рабочие, и крестьяне, есть и наши друзья. Ты же видел, что они на прошлой неделе ходили с красными флагами на могилы наших революционеров.

Мальчик удивленно смотрел на незнакомых людей, споривших о русских. Он старался ничего не упустить из разговора.

В чайхану вошел новый посетитель. Он поздоровался с приятелем Мухтара и спросил:

— Али-Мамед, это твой брат?

— Этот парень из Багдада. Поговори с пим. Судьба забросила его в наши края, — ответил Али-Мамед и шепнул: — Хочет попасть в Россию. Может, что-нибудь сделаешь для него?

— Ты откуда родом? — обратился незнакомец по-арабски к Мухтару.

Мальчик ответил.

— Хочешь в Россию?

— О, если бы это было возможно…

— Нет ничего невозможного. Но там есть русские красные и русские белые. Ты к каким русским хочешь?

В первый момент мальчик был озадачен. Но затем бойко спросил:

— Вот эти русские белые или красные?

Незнакомец рассмеялся. Он вкратце рассказал, что это за люди, одежда которых так очаровала Мухтара, и крикнул:

— Эй, Хасан, подай-ка нам три стакана чая вприкуску.

— Сейчас, Ага-Сафар!

Мальчик принес три маленьких пузатых стаканчика с крепким, цвета спелой вишни, чаем и крошечное блюдечко с мелко наколотым сахаром.

Ага-Сафар поставил чай перед Мухтаром:

— Пей! Я уважаю арабов. За их любовь к свободе.

Мухтар смутился и не притронулся к чаю. Он сидел, глядя, как посетители потягивают кальян, пьют чай или уплетают жирный гороховый суп. На улице было так же шумно, как в арабских городах.

Ага-Сафар, сделав несколько глотков чаю, спросил:

— Что же ты не пьешь? Пожалуйста, не стесняйся!

— Я очень признателен вам, эфенди, — смущенно ответил Мухтар и нерешительно протянул руку к стаканчику.

— Может быть, ты кушать хочешь?

— Нет, спасибо. — Он достал свои лиры и рупии. — У меня есть деньги, только не зашей страны.

— О, ты богатый человек! — воскликнул он. — Мы их обменяем, а пока ты будешь моим гостем. — Он позвал официанта и заказал пити с лавашем[27].

Допив чай, Мухтар поставил пустой стакан на коврик. С минуту все молчали. Ага-Сафар с нескрываемым интересом смотрел на Мухтара.

— А вы давно знакомы? — спросил Ага-Сафар, обращаясь к своему приятелю.

— Давно… очень давно, — ответил тот серьезно, но тут же рассмеялся, — со вчерашнего дня, мы вместе ехали из Шарафхана. — Посмотрев на Мухтара, он добавил: — Пока его надо куда-нибудь определить.

Ага-Сафар тяжело вздохнул.

— Трудная жизнь, — горько сказал он. — Ладно, я поговорю с портным Аванесовым, думаю, он возьмет его к себе. — И, повернувшись к Мухтару, добавил: — Твое счастье, что говоришь по-турецки, иначе тебе здесь было бы трудно. А наш язык изучить легко.

Обед был подан.

Мухтар вытащил деньги и хотел расплатиться, но Али-Мамед жестом остановил его.

— Это хорошо, когда парень способен заплатить за себя, — сказал он, — но сейчас это ни к чему. Спрячь свои деньги.

Мухтар взял медный тазик и кувшин с водой и вежливо предложил Ага-Сафару первым вымыть руки, затем он поставил тазик перед своим попутчиком…

Вскоре в большую миску был накрошен лаваш, залитый жирным бульоном, изрядно наперченным, и все трое принялись за еду. Али-Мамед, кладя в рот кусок лаваша, каждый раз, качая головой, с восторгом приговаривал:

— Не пити, а небесная еда…

— Даже у шаха не бывает такой еды, — прибавил Ага-Сафар.

После обеда Ага-Сафар сказал:

— Пошли, портной Аванесов как раз вчера просил меня найти ему юркого парня, который прибирал бы мастерскую. Ты говоришь по-английски, а к Аванесову часто приходят иностранцы, язык которых он не понимает. Для него ты, думаю, просто находка.

Мальчик послушно поднялся.

С улицы ателье Аванесова больше походило на магазин готового платья, чем на портновскую мастерскую. В витрине были выставлены брюки, пальто и военные мундиры разных образцов.

После Взаимных приветствий Сафар перешел к делу:

— Ну, друг, я привел к тебе молодца, какого ты просил! — и, засмеявшись, показал на Мухтара. — Такого можно отыскать разве в пустынях Аравии или в джунглях Мазендерана[28]. Он говорит по-арабски, по-турецки, знает английский и обещает выучить армянский.

Аванесов был полный человек небольшого роста, с реденькими зализанными волосами, разделенными ровным пробором. Стоя за огромным, массивным столом, он с любопытством посмотрел на Мухтара.

— Этот парень самый подходящий для тебя работник… Только не вздумай обращать его в свою веру, он и так будет служить тебе как истинный раб, — весело закончил Сафар.

Все засмеялись. Аванесов не сразу перешел к разговору о найме Мухтара. Поговорив о том о сем, он напустил на себя небрежный вид, точно Мухтар его не интересовал. И когда Сафар снова заговорил о мальчике, он сказал с кислой миной:

— Вам я отказать не могу. Пусть остается. Но вот мои условия: первое время никакой платы. Он получит обед и два раза в день чай. Чаевые от клиентов может оставлять себе.

Мухтар, ничего не понимая, молча глядел на Аванесова. Свисающие с жирной шеи портного концы сантиметра казались ему двумя змейками.

«Сватовство» Мухтара еще не было окончено, как вдруг к ателье подъехал фаэтон. Из него вышли офицер и молодая стройная блондинка. Бородатый высокий денщик остался на улице.

При появлении знатных посетителей Аванесов прервал разговор и с угодливой улыбкой бросился навстречу гостям.

— О, ваше превосходительство, я с нетерпением жду вас! — воскликнул он и обратился к даме с низким поклоном: — О, госпожа Мария Павловна, давно, давно вы не осчастливливали нас своим посещением.

Дама поздоровалась легким кивком головы и улыбнулась; откинув с лица вуалетку и обмахиваясь черным, блестящим веером, она капризно сказала:

— Вартан Акопович, эта жара скоро совсем сведет меня с ума. Скорей бы уж вернуться в Россию. Нет ничего милее наших тенистых прохладных парков!

Аванесов, поспешно пододвинув ей мягкое кресло, вкрадчивым топом утешал:

— Вернетесь, ханум, вернетесь, теперь уж недолго осталось… — Он повернулся к полковнику: — Борис Константинович, вам бы госпожу на лето отправить куда-нибудь к морю, в Италию или на Кавказ! Вы же не то что мы, простые смертные.

— Я бы сейчас и сам не отказался от такой прогулки, — ответил полковник, лениво опускаясь в кресло.

Аванесов не знал, как угодить гостям.

— Как чувствуете себя, Борис Константинович? — спросил он с той же угодливой улыбкой.

Мария Павловна тотчас вступила в разговор:

— Борис — молодец, на него ничего не действует… ни жара, ни судьба России. Он и меня забросил. Ох эта убийственная скука. Скорей бы все это кончилось.

Аванесов, желая хоть как-то развлечь даму, указал на Мухтара и подобострастно сказал:

— Вот, ханум, перед вами настоящий араб, который вдобавок говорит по-английски! Побеседуйте с ним, он из города тысячи и одной ночи — Багдада.

Даму словно подменили. Она оживленно переспросила:

— Говорите — араб? И из Багдада?

— Поговорите с ним сами, ханум.

— О, как это интересно! — воскликнула дама и, повернувшись к Мухтару, спросила, плохо выговаривая английские слова: — Ду ю спик инглиш?

— Да, миссис, говорю, — на безукоризненном английском языке ответил Мухтар и добавил: — Я знаю также много русских слов.

Дама перевела ласковый взгляд на мужа и шепнула: «Милый, давай возьмем его к себе».

Муж улыбнулся ей в ответ. Мария Павловна, восприняв это как знак согласия, обратилась к Аванесову:

— Вартан Акопович, он давно у вас служит?

— Нет, его только сейчас привели ко мне.

— Тогда уступите его нам? — И, повернувшись к мальчику, она спросила:

— Арабчонок, пойдешь к нам на службу? Потом я возьму тебя в Россию, к себе.

«В Россию?.. В Россию!» — молоточком застучало в мозгу Мухтара. Опустив голову, Мухтар стоял в раздумье.

Аванесов вопросительно посмотрел на Сафара. Тому не хотелось, чтобы юноша попал в лапы к этим русским из царской армии, но что делать? Ведь сам он беден, семья велика, и нет никакой возможности взять в дом лишнего человека.

— Ладно, — немного подумав, согласился Сафар. — Я не возражаю. Пусть пока поработает слугой, а там будет видно. — Обратившись к даме, он произнес по-русски: — Мальчик хорошо воспитан, я надеюсь, вы с ним не будете обходиться сурово.

— О, разумеется! Я научу его русскому языку.

— Я думаю, вы останетесь довольны, — сказал Аванесов и, сняв с манекена готовый к примерке парадный мундир, услужливо подал полковнику: — Прошу, ваше высокоблагородие!

Жара стояла невообразимая, температура в тени была 30 градусов, и в мастерской было тяжело дышать. Мария Павловна зевнула, широко раскрыв рот, блеснули золотые зубы. Мухтар был поражен. Он впервые видел такие зубы. «Конечно, эти русские не такие, как Чеботарев, они враги Ленина, — у них даже зубы сделаны из золота. Это богачи!»

Мухтар растерянно смотрел на Сафара.

— Мы договорились, эта дама возьмет тебя к себе, — сказал тот. Он отвел Мухтара в сторону и шепнул: — Только, братец, прошу тебя, о себе не распространяйся.

Мухтар понимающе кивнул головой.

— Ну как, хочешь жить у меня? — спросила дама.

— Воля ваша.

— Хорошо, я беру тебя.

Сафар поднялся. Мухтар с грустью проводил его взглядом.

Аванесов закончил примерку. Мундир был разрисован понятными лишь ему белыми крестиками и линиями.

— Ну как, ханум? — спросил Аванесов.

— По-моему, неплохо.

Полковник во время примерки был рассеян. Мысли его были всецело поглощены событиями в России. Есть ли у него возможность вернуться на родину? Ведь он скопил немалое состояние.

— Боренька, ты хочешь уморить меня в этой духоте? — обратилась к нему жена капризным тоном.

— Сейчас, ханум, сейчас! — заторопился Аванесов, быстро сделав на мундире последнюю отметку мелом. — Все. Больше не буду вас мучить. Что вам заказать — мороженое или лимонную воду? — обратился он к Марии Павловне.

— Нет, нет, ничего не надо… — запротестовала та. — Когда же будет готово?

— Послезавтра, ханум.

— Ну что ж, пусть будет так, — ответила Мария Павловна и подошла к Мухтару: — Ну, мой арабчонок, собирайся, пойдешь с нами, — сказала она на ломаном английском языке.

— Слушаю, миссис!

— Ты слышишь, как он мило отвечает?!

Бородатый денщик, увидев; что начальство выходит, жестом позвал фаэтонщика. Полковник с женой уселись в коляску. Денщик и Мухтар — на козлы.

Через час черная лакированная коляска остановилась у ворот особняка на Шазда-Баги, где были расквартированы офицеры царской армии.

Для хозяйки мальчик был забавной игрушкой, и она все время держала его около себя. Первым делом она занялась его внешним видом. Облачила его в казачью форму, правда, без погон. Затем стала учить его русскому языку, чему Мухтар был весьма рад. Готовясь к поездке в Россию, он каждую свободную минуту уделял этим занятиям. Помогал ему и денщик Тихон, полюбивший мальчика. Через месяц Мухтар уже писал несложные русские фразы. Вместе с тем он послушно исполнял все, что ему приказывали денщик или хозяйка.

Однажды Мухтар спросил денщика, почему он так боится полковника. Уведя мальчика в сад, подальше от людских глаз, Тихон с грустью сказал:

— Да не боюсь я его, сынок. А что мне делать? Зачем мы здесь? Им, что ли, иранцам, помогать? От англичан защищать? Ерунда все это! Голодных, нищих усмиряем, свою душу поганим. Грабят их все, кому не лень. Нас заставляли прокладывать дорогу, по пескам воду проводить, мосты строить, и многие здесь своими костьми землю удобрили…

Мухтар, затаив дыхание, слушал денщика. А Тихон все изливал душу единственному другу, которому верил всем сердцем.

— От безделья я по книжке научился читать и писать по-ихнему, а теперь, видишь, тебя учу по-русски. — Тихон говорил с глубокой печалью. — Таково, друг мой, наше солдатское житье. Прикажет начальство хлеб печь — пеку, прикажет щи варить да для пьянки закуски приготовить — селедку чищу… Не знаешь? Это вкусная рыба.

— Знаю, знаю, она такая серебристая, госпожа ее прямо сырую ест.

— Я им и за повара, и за конюха. Будет у хозяйки ребятенок, буду нянчить, — и со смехом добавил: — Только грудью кормить не могу, чего нет, того нет… А вообще-то нам, солдатам, все приходится делать. И белье господам стирать, и воротнички, оборочки разные разглаживать, Всякое бывает!..

С террасы послышался раздраженный голос хозяйки:

— Тихон! Тихон!

Денщик вскочил и громко крикнул:

— Иду, иду, ваше сиятельство. Я здесь, иду! — Он побежал к дому, а Мухтар, покинув тенистый сад, но кирпичным ступенькам поднялся на второй этаж. Жена полковника стояла у раскрытого окна. Глаза ее сверкали, точно у разъяренной тигрицы.

Тихон не сводил немигающих глаз с лица полковничихи.

— Где вода? Я же говорила тебе, что после обеда буду купаться! — кричала Мария Павловна и, бросив на Мухтара недобрый взгляд, подошла к нему и схватила его за ухо. — А ты где шляешься! За этим лентяем ходишь? Иди убирай постель!

Резкий, визгливый голос ее разносился по всему дому.

— У, старая развалина, — обернулась она к Тихону, — вот такие скоты и губят Россию, нашу цивилизацию, наш престиж в глазах этих грязных персов! Почему не приготовил воду? Ты что, тоже вздумал бунтовать?

Старый денщик стоял навытяжку.

— Ваше сиятельство, я сейчас снова подогрею колонку. Вы искупаетесь и успокоитесь… А то скоро вернется его высокоблагородие.

— Ах, ты еще и смеешься надо мной!

Вошел Мухтар. Он по-военному доложил:

— Ханум, ваша постель убрана!

Отправив Тихона готовить ей ванну, Мария Павловна подошла к Мухтару и, обняв его за плечи, игриво сказала:

— А ты красивый малый! Вот поедем в Россию, я женю тебя на русской девушке.

Мухтар по уши залился краской. Опустив голову, он молчал.

— Ты уже жених, тебе пятнадцать лет. А здесь, у персов, с четырнадцати лет сватают.

Ее излияния прервал приход полковника. Он был сильно возбужден.

— Черт знает что творится на свете! — раздраженно начал он, войдя в дом. — Солдаты больше не повинуются. Подняли на казармах красные флаги и требуют возвращения домой, в Россию… Скажи Тихону, пусть приготовит ванну. Мне нужно искупаться, отдохнуть и опять ехать. Снова совещание.

— У генерала?

— Нет, в английском консульстве.

— А почему там?

— Они хотят, чтобы наши части покинули Иран и слились с добровольческой армией Антона Ивановича, — буркнул он.

— Деникина? Ну что ж, может быть, это и хорошо, так мы скорее вернемся домой.

— Деникину не удастся остановить красных, это во-первых, а во-вторых, англичане думают только о своей выгоде. Они боятся, что солдаты, братаясь с местными бунтовщиками, свергнут шаха, и тогда революция перекинется и в Индию.

Их разговор был прерван появлением Тихона.

— Вода готова, можно купаться!

Полковник улыбнулся.

— До чего ты услужливый, Тихон. Спасибо, дружок, спасибо. — Он обернулся к жене: — Да, дорогая, приготовься и ты, тоже поедешь со мной, надень вечернее платье. За нами приедут в пять часов.

— Радость моя, пока ты разденешься, я быстро освежусь…

Мухтар и Тихон молча стояли в стороне. Полковник, подошел к ним.

— Ну как, Тихон, готов ты отдать жизнь за Россию? — торжественно спросил он, в упор глядя на денщика.

— Готов, ваше высокоблагородие! — пробасил Тихон.

— Молодец! — похвалил полковник. — Готовься, скоро поедем к Антону Ивановичу Деникину на подмогу.

— Спасибо за доверие, ваше высокоблагородие! — тем же тоном ответил Тихон, отдавая честь.

— За верную службу крест тебе обеспечен! — с улыбкой сказал полковник и сбросил на ходу китель. — Почисти хорошенько! — Он сел на диван и протянул Тихону ногу.

— Слушаю, ваше высокоблагородие!

Тихон стянул с полковника сапоги и ждал, что еще ему прикажут.

— Тихон, подай носки! — приказал полковник.

— Слушаю, ваш… — рявкнул Тихон так громко, что задрожали цветные стекла на веранде.

Оставшись наедине с Мухтаром, Тихон весело обнял юношу за плечи и шепнул:

— Вот видишь, братец, скоро в Россию!

— И меня возьмут? — заволновался Мухтар.

— А как же!

Шли дни. Мухтар терпеливо ждал того счастливого часа, когда ему наконец скажут: «Собирайся, едем в Россию!» Улучив свободную минутку, он уединялся и доставал из своего тайника портрет Ленина. Тихон заметил эти отлучки Мухтара и однажды застал его с портретом.

— Ленин? — удивился денщик. Но, увидев испуганное лицо Мухтара, прижал палец к губам и отдал его сокровище. Мальчик весь съежился, ожидая побоев. Но Тихон обнял его и поцеловал в лоб. Он долго и молчаливо смотрел в полные тревоги глаза Мухтара и, наконец, сказал: — Оказывается, вот ты какой, арабчонок… Убери-ка поскорее портрет.

Мухтар спрятал в тайник газетную вырезку. Посадив мальчика рядом с собой, Тихон по-отцовски погладил его по голове и предупредил:

— Дорогой мой сыночек, большая похвала тебе, что ты полюбил нашего Ленина и нашу Россию, вся надежда моя тоже на него. Ленин покончил с войной, он дал нам, крестьянам, землю. Мои дети, наверное, уже в школе учатся. Там, в России, теперь будут жить по-человечески. А эти господа хотят восстановить романовские порядки. Ну уж нет, скорей бы только пробраться в Россию, а там они увидят, за какую Россию Тихон готов отдать жизнь.

С этого дня Тихон еще сильнее привязался к Мухтару. Многому научил его старый денщик. Больше всего они любили разбирать винтовку и стрелять по мишеням. Вместе с полковником, его женой и Тихоном Мухтар выезжал на охоту.

Мухтар не терял связи и со своими новыми друзьями — Мамедом и Сафаром. Они изредка навещали его, и тогда мальчик рассказывал о своей жизни, спрашивал о событиях в России. Али-Мамед одобрял желание Мухтара уехать в Россию, он понимал, что лучшую долю он найдет только в Стране Советов. Но советовал Мухтару выждать. Когда Мухтар сообщил ему, что хозяева его собираются в Россию и возьмут его с собой, Мамед рассмеялся.

— Ничего у них не выйдет, — сказал он. — Белые войска на Кавказе разгромлены. Скорее всего, полковник удерет в Стамбул, но не в Россию.

В один из ноябрьских дней 1919 года полковник возвратился домой поздно ночью. Он был сильно пьян. Тихон и Мухтар сразу заметили, что хозяин взволнован и зол. Он прошел в спальню, разбудил жену, и они до утра о чем-то тихо проговорили, собирали вещи. На рассвете полковник ушел и вскоре вернулся с тремя купцами.

Мария Павловна встретила их в гостиной. Она была уже причесана и нарядно одета. Представив жену гостям, полковник обратился к ней:

— Мусенька, эти господа готовы купить у нас все оптом и сразу же отдадут деньги.

— Отлично! — только и сказала она.

Мария Павловна, стоя посреди гостиной, с грустью смотрела на мужа. В ее голове не укладывалось: как могло случиться, что положение на фронтах сразу так резко изменилось в пользу большевиков? И почему им надо скитаться по Турции — вражеской стране, которая воевала с Россией? Что за жизнь будет у них в Константинополе? Душа ее была полна тревоги, в голове — полный сумбур. Она мечтала лишь об одном — вернуться в Россию, в родную Самару.

Купцы хотели расплатиться царскими золотыми монетами, но тут раздался голос Марии Павловны:

— Только долларами! И не менее четырех тысяч.

Купцы переглянулись. Полковник молчал.

— Даю две тысячи пятьсот! — Один из купцов вскочил с места.

— Нет, четыре тысячи. Не меньше! — стояла на своем хозяйка.

— Вот это характер!

Все рассмеялись. Чтобы продолжить торг, Мария Павловна предложила еще раз пройтись по комнатам и осмотреть вещи. Когда они вернулись, полковник узнал, что его жена сошлась на трех тысячах долларов.

— В таком случае надо выпить! — радостно вскричал он. — Тихон, а ну, накрой на стол!

Через минуту на столе стоял французский коньяк, шербет, закуска и фрукты.

Опрокинув первую, вторую, за ней — и третью рюмку, мужчины завели разговор о жизни, событиях в России, на Кавказе. Хозяйка тоже не молчала. А денщик и Мухтар то убирали тарелки, то приносили лед. Или стояли молча у порога, прислушиваясь к их беседе.

— Ханум, вы не волнуйтесь, — обратился к Марии Павловне один из купцов, по фамилии Исламов. — Я могу устроить вас у себя, в Тифлисе. Там любой человек из деловых кругов укажет вам мой дом. Чайная фирма Исламовых славится на весь Кавказ. Так что запомните: вы завязали солидное знакомство. — Он достал визитную карточку и протянул хозяину.

— Ладно, еду с вами! — радостно воскликнула Мария Павловна и кокетливо протянула руку Исламову.

Почтительно поцеловав ее руку, Исламов обратился к полковнику:

— Господин полковник, в Грузии своя власть, в Армении и Баку тоже… Мы, закавказцы, не поддерживаем красных. Вы увидите, во что превратили большевики Россию. Она теперь точно падшая женщина…

И тут стоявший смирно, будто на посту, Тихон неожиданно шагнул к столу и заговорил:

— Ваше высокоблагородие, ради бога, прошу простить меня… — Затем он повернулся к купцу и резко сказал: — Господа купцы, не смейте так говорить о России! Наш народ не допустит, чтобы русская земля стала похожа, как вы изволили выразиться, на падшую женщину. Россия еще покажет миру, какая она!

Полковник был так изумлен этим взрывом гнева, что в первую минуту просто онемел. Ему было неловко перед купцами. Опомнившись, он крикнул:

— Ты что, в своем уме? Вон отсюда!

— Слушаю, ваше высокоблагородие! — Тихон козырнул и вышел из комнаты.

Несколько минут в гостиной стояла полная тишина. Все молчали. Хозяйка в душе ликовала. Как хорошо ответил Тихон этим наглым купчишкам! Она встала и, достав из буфета бутылку шампанского, протянула ее Мухтару:

— А ну-ка открой! Да поживее!

Мухтар быстро наполнил бокалы.

— Молодец! — похвалил его полковник и похлопал по плечу.

Обращаясь к Исламову, он сказал:

— Он из Багдада, говорит на трех языках, вам он может быть очень полезным, хотите, я и его продам?

Мухтару кровь бросилась в голову. Стараясь скрыть гнев, он опустил глаза. А полковник продолжал вполне серьезно:

— Господа, я не шучу. Я за него возьму лишь то, что затратил, — пять наших золотых десяток! — и, подняв хрустальный бокал, прибавил: — Учтите, он хорошо воспитан и может вам пригодиться.

Тут в разговор вмешалась Мария Павловна:

— Я обещала его взять с собой в Россию. Но, к сожалению, не могу сдержать слова.

— Ханум, не огорчайтесь, я готов это сделать за вас. Я возьму его в Тифлис!.. — ответил Исламов и обратился к Мухтару: — Это правда, что ты араб?

— Да, господин!

— Твой хозяин продает тебя вместе со своим имуществом. Ну как, согласен ты жить у меня?

Мухтар растерянно молчал.

— Что же ты молчишь? Мы оба — сыны ислама, разве жить у иноверцев тебе приятней, чем у меня?

— Госпожа говорила, что возьмет меня в Россию.

Исламов рассмеялся.

— Глупый, сейчас они заняты спасением собственной шкуры, разве им до тебя? — заметил другой купец по-турецки и подмигнул Исламову.

Не понимая, о чем идет речь, полковник с женой улыбались.

Исламов сел рядом с полковником.

Мухтар растерянно смотрел на Марию Павловну. Та вышла из столовой и вскоре вернулась вместе с денщиком.

— Тихон, поговори со своим другом! — сказала она, показывая на Мухтара.

— Почему же тебе, братец, но согласиться… Ага тебя возьмет в Россию… А коли бог даст, вместе поедем, — бодро сказал Тихон.

Мальчиком овладело отчаяние. «Опять к новым и чужим людям… Опять подневольный!» Мухтар посмотрел на Тихона. Тот подмигнул ему. И вдруг острая, как молния, мысль пронзила его сознание: «Тифлис — это же Россия!»

— Хорошо, я согласен! — ответил Мухтар.

— Ну вот и молодец! — воскликнул Исламов. — Сразу видно, что у тебя на плечах голова, а не пустая тыква.

— Ну как, все в порядке? — спросил заплетающимся языком полковник.

— Да, ваше высокоблагородие, — ответил Исламов.

— Ну, слава богу, зачем нам лишняя обуза? Таких, как он, в Турции полно…

Тихон подошел к юноше и увел его во двор.

— Тебе-то что огорчаться! Без них быстрее в Россию поедешь. А я вот когда к своим вернусь?.. Ну, с богом, милый!..

Жизнь Мухтара в доме Исламова ничем не отличалась от жизни в доме багдадского купца Джавадбека. Он не знал отдыха ни днем, ни ночью. Мухтар безропотно сносил капризы, ругань и даже побои. Его гордая голова поникла. Но это было только внешне. На самом деле он лишь приказал себе терпеть, ожидая того часа, когда его увезут на русскую землю.

За время жизни в доме правоверного Исламова Мухтар очень изменился. Он похудел, глаза его ввалились и тоскливо смотрели в одну точку. Но Исламову не было дела до его здоровья. Он купил его — и все тут. Ходит, ноги носят, работает, — значит, все в порядке. Новый владелец Мухтара сразу же сменил ему одежду. Взамен казачьей формы он дал ему серовато-синюю бязевую сорочку и такого же цвета шаровары; кроме того, приказал мальчику наголо побрить голову. И теперь Мухтар походил на юного каторжника.

С каждым днем жизнь в доме Исламова становилась для Мухтара все мучительней. А тут еще наступили холода. Правда, хозяйка подарила ему старые штопаные-перештопаные шерстяные носки мужа и теплый сюртук, но от этого легче не стало. Все мысли его были сосредоточены на визе, которую русский консул должен был выдать Исламову.

Время шло. Мухтар с таким нетерпением ждал этого дня, что ему стали часто сниться счастливые, радостные сны — будто он в России, рядом с ним Зейнаб. Они учатся, у них много друзей. Однажды после такого счастливого сна Мухтару никак не хотелось открывать глаза. Но пинок заставил его подняться.

— Вставай, лоботряс, вставай, сегодня мы уезжаем в Тифлис! — кричала над ним служанка.

Мухтар не верил своим ушам. «Неужели это правда? Неужели мы едем в Россию?»

— Вот уже полчаса, как я трясу тебя и все никак не могу добудиться, — продолжала ворчать служанка. — Иди, хозяин зовет тебя!

Быстро умывшись, Мухтар пошел к Исламову. Тот сидел на молитвенном коврике, отдавая дань аллаху.

— Какой ты мусульманин? — закричал он. — Разве сыны ислама так ведут себя? Не знаешь ни молитвы, ни совести. Спишь, когда каждая минута дорога. Надо собираться, мы сегодня едем!

Всю усталость Мухтара как рукой сняло.

— Слушаюсь, ага! — радостно воскликнул он.

— Пойдешь с Саниной и принесешь продукты. Она знает, что купить. Идите и возвращайтесь скорее. В полдень мы должны быть на вокзале.

Мухтару очень хотелось забежать к своим бывшим хозяевам — попрощаться с Тихоном. Он очень привязался к денщику. Но сейчас об этом не могло быть и речи.

Исламов, как и другие купцы, имеющие русское подданство, давно ждал обратной визы в Тифлис, где власть захватили грузинские меньшевики.

И вот наконец повозки, груженные домашней утварью, по широкой пыльной дороге двинулись к тебризскому вокзалу.

Семья Исламова наняла два фаэтона. В одном из них сидел хозяин с женою и детьми, в другом его мать, служанка, провожающий его приятель и Мухтар.

Кучер покрикивал на лошадей, а Мухтар полностью погрузился в свои мечты: «Мне бы только попасть в Россию. Тогда я убегу и до Москвы дойду. И, наверное, буду первым гостем из столь далеких стран. Пройду через огромные ворота, где стоит стража с пиками, и меня отведут к Ленину!»

Состав был подан, но посадка еще не началась. На каждый поезд приходили глазеть из окрестных сел. Чмокая языками, глядели крестьяне на «чертову машину», которая без лошадей и верблюдов тянула деревянные домики с людьми и грузом. Говорили — надо «смазать» колеса. Пассажиры терпеливо ждали. Исламов быстро догадался, какая тут нужна мазь, и, собрав со всех едущих в Россию определенную сумму, исчез. Вскоре он вернулся, лицо его сияло.

Поезд отправился в четвертом часу. Он тащился очень медленно. Время от времени показывались военные городки царской армии. Одни солдаты маршировали, другие — пилили дрова, таскали воду; раздавались тоскливые напевы гармошки.

Иногда встречались караваны верблюдов, идущие на юг, в Тебриз. На верблюдах не было, как обычно, бубенцов: время смутное, налетали грабители, и поэтому ни к чему оповещать о себе.

Стояла лунная ночь, когда раздался чей-то голос:

— Граница! Граница!

— Смотрите, смотрите, там, за мостом, — Россия!

Мухтар рванулся к окну. Серебряный в лунном свете Аракс разделял два мира.

Исламов схватил Мухтара за шиворот и оттолкнул от окна.

— Ну, чего глазеешь? Это же не твоя пустыня и не Багдад, сиди на месте!

Мухтар, затаив гнев, молча опустился на свое место.

— Сынок, завтра на рассвете ты все увидишь, а сейчас там темно, ничего не видно, — ласково обратился к нему старик, тоже возвращающийся в Тифлис. И, наклонившись к Мухтару, тихо добавил: — И чему ты радуешься, еще неизвестно, что ждет нас там, на русской земле.

Но Мухтар знал, отчего душа его так ликовала. Наконец-то он у заветной черты! Сейчас ему было жаль только, что нет с ним Зейнаб и нет у него крыльев легендарной птицы самурга. Он не может подняться высоко-высоко над облаками и перенестись через границу!

Встреча со счастьем

НА ГРАНИЦЕ РОССИИ

Паспорта были собраны давно. Пассажиры ждали, когда им вернут их обратно и поезд перейдет на другой берег Аракса, на территорию бывшей Российской империи.

Прошла ночь… За ней день. Опять наступила ночь. Но паспорта не возвращали. Из иранских пограничных властей никто не появлялся. Измученные люди сидели и ждали, как говорится, у моря погоды. Луна, уже переплывшая на другую сторону Аракса, осветила окна вагона третьего класса, в котором ехал Мухтар со своим хозяином — купцом Исламовым. В вагоне стояла тишина. Гнетущая, жуткая, томительная. Любой звук, доносившийся снаружи, вселял в пассажиров страх и тревогу. Неизвестность не давала людям заснуть. Мухтар тоже не спал. Его страшило наступающее утро. Усталое сердце мальчика билось напряженно и нервно. Минутами мысли о будущей жизни в России так пугали Мухтара, что озноб пробегал по телу.

Над дверью, разделявшей вагон на две части, вместо керосиновой лампы тускло горела свеча. Мухтар долго не спускал глаз с ее трепещущего слабого пламени. Мальчик вспоминал свой родной Багдад, путешествие с караваном паломников в Мекку, жизнь в сиротском доме в Лахоре, бегство из приюта и длинную, трудную дорогу до Тебриза. Ему не верилось, что эта дорога осталась позади, что вот сейчас он стоит на границе России, где главный из всех главных — Ленин… Человек, портрет которого он более двух лет носит с собой, прячет от чужого взгляда.

Под утро налетевшие с гор облака принесли дождь. Он шел то медленно и назойливо — словно испытывая терпение путников, то превращался в стремительный ливень. Около вагонов стояли огромные лужи. Казалось, само небо проливает безутешные слезы над людьми, которые вот уже третьи сутки томятся у границы, отделяющей Россию от Ирана. Дождь барабанил по крыше, омывая окна вагонов.

Серовато-мутный свет вагона угнетал мальчика, вызывая тоску по родной земле, по близким его сердцу людям, которые остались в любимом краю… Добрая старушка Ходиджа, некогда заменившая ему мать… Фахран, Радха, женщина с белыми косами в горах Пенджаба… Он почувствовал комок в горле, глаза затуманились, и на щеки выкатились слезинки… Мухтар отер их украдкой, и мысли его перенеслись в будущее. Приедут они в Тифлис, он убежит от хозяина, а там аллах поможет ему добраться до Москвы, до Ленина.

Им овладела решимость, все сомнения исчезли, и мальчик подумал: «Если пассажирам не разрешат перейти границу, я спрячусь где-нибудь и ночью переплыву реку, а там сумею пробраться в глубь России. Везде есть хорошие, добрые люди. Они не дадут мне погибнуть».

Мухтар вздохнул всей грудью, и по лицу его пробежала улыбка.

Трудно сказать, в какой момент зародилась в нем эта отвага, когда мальчик вдруг повзрослел, превратился в мужчину, который смело смотрит в глаза грядущим невзгодам и готов принять и ответить на все удары судьбы. Теперь он не боялся ни голода, ни холода, ни дальней дороги. Мальчик вновь ощутил в себе тот гордый и мятежный дух, который он с таким трудом скрывал от Исламова.

Время близилось к рассвету, когда в вагон с шумом вошли иранские таможенные чиновники в сопровождении двух местных шахских солдат, или, как их здесь называли, сарбазов.

Высокий худощавый человек в, длинном сюртуке, сверкая позолоченным пенсне, окинул взглядом находящихся в вагоне людей и грозно заявил:

— Сознавайтесь сами, у кого контрабандные товары. Иначе будем проверять каждого и задержим поезд надолго. А может быть, и вернем обратно в Тебриз.

Пассажиры заволновались. Неужели их могут вернуть обратно? Поверил этому и Исламов. Не теряя времени, он подошел к главному чиновнику, отвел его в сторону, что-то шепнул на ухо и затем, взяв под руку, увел из вагона.

По крыше по-прежнему надоедливо стучал дождь. Время от времени снаружи доносились ругань, возбужденные голоса.

Мухтар заволновался: а вдруг при обыске у него найдут портрет Ленина. Хозяин, конечно, изобьет его и выбросит из вагона. К кому тогда обратиться? У кого искать защиты? Он провел рукой по груди, нащупал заветный карман. «Нет, не дам! Берег его от самого Лахора, а сейчас расстаться с ним… Нет. Никогда!»

Был полдень, когда наконец вернулся Исламов. Вместе с ним пришли чиновники с паспортами.

Увидев Мухтара, хозяин зло взглянул на него, но ничего не сказал.

Чиновники выкрикивали фамилии пассажиров, а Исламов, возвращая владельцам паспорта, брал с них определенную сумму на бахшиш[29]. Таможенные чиновники не торопились, давая возможность собрать обещанную сумму. И, видимо, очень солидную, потому что Исламов, получая деньги, все чаще и чаще повторял:

— Прибавьте, я не могу за вас выложить из своего кармана.

Наконец бахшиш перешел в руки главного таможенного чиновника иранской границы, и проверка пошла быстро, без придирок.

Когда чиновники подошли к вещам Исламова, он, показав на Мухтара, со смехом добавил:

— А это мой бедуин. Я купил его в Тебризе, у одного русского военачальника.

— И сколько же заплатили за него?

— Двадцать золотых рублей.

— А он стоит этих денег?

— Не знаю, поживем — увидим.

Чиновник, взглянув с любопытством на мальчика, улыбнулся. Не дотронувшись до вещей Исламова, таможенники прошли дальше.

Мухтар был счастлив: беда миновала! Он крепко помнил суровые слова покойной матери: «Трудно — терпи!» А Мирза — вожак докеров Карачи — говорил ему: «Иди навстречу беде — и ты победишь… Трус на дорогах жизни гибнет». Но у мальчика было одно утешение: он идет в Россию, где детям бедных людей помогают жить и учиться. Как много любви и надежд он вкладывал в слово «Россия»! В этих шести буквах было все его будущее…

Дождь перестал только на следующий день. Все вокруг озарилось солнцем. Мухтар с живым интересом и любопытством оглядывал незнакомую местность. Одноэтажные глиняные дома, сверкающие под солнцем горы, далекий ажурный мостик, соединяющий два берега: иранский и армянский.

Кто-то из пассажиров вез в Тифлис драгоценный подарок — серого пушистого кота. Мухтар любил животных и за двое суток, что они ехали вместе, очень подружился с Гюзелем. Красавец кот не отходил от мальчика, вот и сейчас он подошел к нему, потерся о ногу Мухтара и замурлыкал.

— А, Гюзель, доброе утро, — приветствовал своего любимца мальчик.

Кот, мяукая, пристально смотрел на него своими большими светло-зелеными глазами, как бы выпрашивая чего-нибудь вкусненького.

— Что ты так жалобно просишь? Что я могу тебе дать? Я сам давно есть хочу. Видишь, я же никому не надоедаю, а ты как ведешь себя? Жаль, что ты, брат, совсем ничего не понимаешь. Ты ведь счастливее меня… У тебя никаких забот, даже мышей не ловишь. Ты сам себе хозяин. А я? Лишь аллах знает, что будет со мной. Видишь, как меня унижают: не сажают даже за общую скатерть, а, как псу, кидают кусочек хлеба с брынзой и говорят: «Ешь и благодари аллаха за свою долю».

Сейчас Гюзель был единственным существом, с которым Мухтар мог поговорить. Кот часто забирался на его худые колени и, зажмурив глаза, тихо и монотонно мурлыкал. Блаженствуя, он сидел с Мухтаром до тех пор, пока не доносился запах холодной жареной баранины, которую служанка Исламова доставала из медного казана. Тогда он мяукал, словно извиняясь перед мальчиком, прыгал на пол и спешил получить свою порцию.

Время шло медленно. Поезд вот уже два дня стоял на запасных путях. Все волновались. Паспорта были возвращены, вещи проверены, и, как выражался Исламов: «Колеса подмазаны», но почему-то на другом берегу не спешили принять поезд с пассажирами, едущими в родные края.

Вернулся Исламов. Он был немного навеселе, но старался этого не показывать: терять свой авторитет перед седобородыми земляками, ехавшими с ним в одном вагоне, ему не хотелось. «Купец, не имеющий авторитета среди людей, всегда будет в убытке». Эту пословицу он помнил крепко. Достав из серебряного портсигара сигарету, он закурил. Потом, свободно расположившись на своем месте, со вздохом сказал:

— Да. Только чудо может спасти Россию, а вместе с нею и нас. Оказывается, турки успели захватить половину Армении. Немцы разгуливают по Тифлису, англичане — в Баку чувствуют себя как дома… Если так будет и дальше, то все у нас пойдет прахом. Разоримся окончательно… — Он горестно покачал головой.

— Может быть, нам вернуться обратно? — раздался чей-то голос.

— Может быть, — с грустью согласился Исламов. — Но все же нам, кавказцам, не следует отрываться от России. Немцы или турки нас могут проглотить, как кошка мышь.

— Лучше турки, чем немцы, — донесся чей-то голос.

— Это почему же?

— Они же с нами одной веры. Дети ислама.

— Ты думаешь, турки пришли защитить лас от иноверцев? — возразил Исламов. — Нури-паша прежде всего торопится закрепить за султанской империей кавказские земли… Турки всегда были захватчиками. Они не хотят понять, что можно и без войны получить нефть, хлопок и все прочее… Министры, сидящие в Берлине, куда умнее и дальновиднее, чем султанские визири. Я думаю, немцы продержатся на Кавказе недолго. Как и англичане, они договорятся с местными правителями и будут иметь нефть и хлопок, медь, шерсть, табак и чай. Откроют дорогу через Кавказ в Иран и Индию…

Исламов близко к сердцу принимал все, что происходило в России. Он очень болезненно воспринял известие о падении самодержавия. Правда, иногда он надеялся, что англичане, французы и американцы помогут династии Романовых вернуться к власти, и тогда его торговые дела снова пойдут хорошо. Вот и сейчас он горячо воскликнул:

— Нет, мне кажется просто невероятным, что такого сильного и могущественного человека, как русский царь, можно было заставить отречься от престола.

Все молчали. А жена и служанка смотрели на своего господина с восхищением.

Тишину нарушил старик с красной от хны бородой.

— Ага[30] Исламов, человеку трудно понять дела аллаха. Одного он раздевает догола, а другого одевает. Зачем нам с вами горевать о том, что царя Николая прогнали с трона? Ведь не кто иной, как его солдаты, потопили в море крови наших людей в Тебризе. Они поддержали местных головорезов. Разве не его генералы и офицеры по сей день держат нас, тебризцев, в смертельном страхе?

Слова старика Исламову пришлись не по душе, однако он ничего не ответил ему. Как и многие его спутники, которые приняли русское подданство, спасаясь от произвола шахских властей, он боялся, что после свержения русского царя ни у кого не найдет защиты.

— Все же я не пойму, какую веру исповедует человек, занявший трон царя Николая? Верно ли, что у него нет никакой религии? — продолжал старик, удивленно тряся своей крашеной бородой. — Говорят, он не признает никаких богов.

— Он большевик, а у большевиков — своя вера.

— Странно, как может жить человек без веры? — донимал Исламова старик. — Не думаю, чтобы он ничего не исповедовал. Чему-то все же он поклоняется?!.. Только бандиты и грабители могут жить без всякой веры.

Мухтар напряженно прислушивался к их разговору, с трудом понимая, о чем идет речь.

— Если бы эти большевики боялись бога, разве совесть позволила бы им отбирать у людей заводы, фабрики и землю, которые веками принадлежали хозяевам?

— Как отбирать? Совсем бесплатно?

— В том-то и дело, что они ни копейки не дают за это фабрикантам и землевладельцам! — с возмущением подтвердил Исламов.

Старик помолчал, а потом неожиданно воскликнул:

— Может быть, они поступают справедливо? Ведь в коране тоже сказано: «Аллах — творец земли… Плодами ее должны пользоваться те, кто трудится на ней».

Исламов хотел что-то возразить, но в это время поезд дернулся, медленно отошел от платформы и, постепенно набирая скорость, стуча колесами на стыках рельсов, загрохотал по железнодорожному мосту, соединяющему берега реки Аракса.

Старик возблагодарил аллаха: в Тифлисе его ждали дочь и трое внуков. Он поднял руки над головой и патетически воскликнул:

— Аллах, веди нас в сады рая и храни от зла!

— Да, храни нас, о творец! — поддержал его Исламов. — Почему-то меня очень тревожит эта наша поездка. Как бы мы не застряли где-нибудь из-за войны между грузинами и армянами. У меня надежда только на генерала Деникина, на те русские войска, которые остались верны короне Романовых.

Имя Деникина напомнило Мухтару слова денщика Тихона, который однажды шепнул ему: «Ленин покончил с войной и дал нам землю, он разобьет и Деникина». «Наверное, аскеры Ленина и есть большевики, — подумал Мухтар. — Как только приедем в Тифлис, я убегу от Исламова, поступлю в армию Ленина и тоже буду большевиком!» От этих мыслей на душе у Мухтара стало тепло и по лицу расползлась улыбка. Мальчику захотелось спеть свою любимую песню, но, вспомнив, как Исламов однажды зло оборвал его, он замурлыкал едва слышно:

Эй, люди этой земли, русской земли! Укажите мне тропинку, как скорей в Москву Мне дойти. Там Кремль, там Ленин, Отец бедных людей всей земли!

Но вот опять заговорил старик:

— А что пишут в газетах? Как дела на фронте?

— Пока не плохо. Англичане и американцы не хотят иметь дело с Россией Ленина. Они всеми силами помогают армии генерала Деникина восстановить в России порядок и вернуть троп законному наследнику, а Арменистан, Гурджистан и даже Азербайджан — в лоно русской империи.

Слушая разговоры хозяина с пассажирами, Мухтар недоумевал. Почему Россию Исламов называет Арменистаном или Гурджистаном? А где же Россия? И почему англичане помогают какому-то генералу уничтожить большевиков? И почему Ленин — русский, а не признает Иисуса своим пророком?

— Вообще кругом такая неразбериха, — в сердцах воскликнул Исламов, — что не поймешь, где истина, а где обман… Керенский тоже ратовал за народ, а в самые трудные минуты, оставив Россию на съедение большевикам, удрал за границу. И сейчас все голодранцы идут за Лениным, за большевиками. Эти большевики знают одно: бедным — хлеб, а другим, кто хозяин земли, — пуля; рабочим — хлеб, а фабрикантам, купцам — пуля… Вот в какое время мы живем…

А за окном сияло апрельское солнечное утро. Проплывали цветущие сады, далекие фиолетовые горы, низкие одноэтажные дома с плоскими крышами. Под золотыми лучами грелась, нежилась земля. Суетились курды в огромных цветистых чалмах с бахромой и в широких пестрых шароварах. Все это чем-то напоминало родной Багдад.

Поезд шел медленно и осторожно: все восемь вагонов были забиты иранцами, афганцами, индусами, английскими и русскими офицерами и солдатами. Многие имели транзитные визы — через Батуми пробирались на Балканы или в Европу.

После станции Джульфа поезд был атакован пассажирами, едущими в Эривань и Нахичевань. На крышах, на ступеньках вагонов, на буферах в минуту не стало места. В вагоне было душно от запаха пота и табачного дыма. Теснота, скученность, невероятный шум, непонятная Мухтару речь притупили даже страх перед предстоящей проверкой документов. Его так стиснули, так прижали, что пот с него лил градом. Только ветер, время от времени налетавший с гор, приносил едва заметную свежесть и прохладу, и всем становилось легче дышать.

Наконец-то поезд прибыл в Нахичевань. На платформе стояли английские и русские солдаты, казаки и армянские маузеристы[31]. В вагон вошла группа вооруженных армян, черные висячие усы, копны волос такого же цвета, папахи, блестящие глаза. Смятение и страх снова заполнили сердце Мухтара.

— Мужчины, выходите, женщины и дети могут оставаться на местах! — громким голосом приказал высокий, полный, с длинными черными усами и бородкой армянин в офицерском мундире.

Повинуясь приказу, мужчины неохотно, с опаской стали выходить из вагона. Усатый подозрительно всматривался в каждого. Заметив, что люди не спешат, он стал покрикивать на них:

— Скорей, скорей, пошевеливайтесь!

Когда очередь дошла до Исламова, усач, пытливо вглядевшись в купца, восторженно крикнул:

— Ба! Господин Исламов! Откуда, какими судьбами? Отчего не в мягком?

Исламов не сразу признал в нем своего тифлисского знакомого армянина Айрапетянца, который на шайтан-базаре держал небольшой духан.

— О, Сетрак! — обрадовался он. — Тебя совсем не узнать. Как ты изменился! Борода, усы. И почему ты здесь? А что же сталось с твоим заведением? Ты кто — полковник или генерал?

— Духан я продал. Переселился теперь на родину. Служу великой Армении.

Айрапетянц улыбнулся и тонким английским хлыстом слегка постукал по голенищу своего лакированного сапога.

— Ты куда, в Тифлис едешь?

— Да, в Тифлис. Ведь там у меня дом, контора, — ответил Исламов. — Аллах мой, что же здесь творится? Почему станция полна военных? И кого только здесь нет!

Айрапетянц, наклонившись к Исламову, доверительно шепнул:

— Турки собираются захватить Нахичевань и пробраться в Баку. А мы опередили их.

— Кто это — вы?

— Ты образованный человек, должен знать, что есть теперь наша великая Армянская республика. Нас признала королевская Англия, нас поддерживает и снабжает оружием сам Черчилль.

— Да, этот хитрец понимает, что, овладев Закавказьем, большевики могут отсюда двинуться в Иран, а затем и дальше, — заметил Исламов. — Вот и хочет создать барьеры…

Продолжая разговаривать, они вернулись в вагон. Мухтар все еще сидел на своем месте, мучительно пытаясь хоть что-то понять. Широко раскрыв черные глаза, он смотрел на Айрапетянца.

— А ты чего сидишь? Ты что, не мужчина или языка не понимаешь? — крикнул тот, обращаясь к мальчику.

Исламов рассмеялся.

— Сетрак, он действительно не понимает нашего языка, — сказал он.

— Откуда он? Разве не из твоего племени?

— Нет, он араб из Багдада. Мы с ним единоверцы, — он махнул Мухтару.

Мальчик, повинуясь воле хозяина, молча поднялся и, опустив голову, направился к выходу. Вдруг армянин остановил его. Сердце Мухтара екнуло. «Портрет!» — тревожно застучало в голове. Но маузерист почему-то неожиданно подмигнул ему, Мухтар, машинально улыбаясь, ответил тем же и вышел из вагона.

На платформу страшно было взглянуть. Худые, изможденные, похожие на привидения женщины в заплатанных юбках с многочисленными складками, привязав детей на спину или волоча их за собой, торопливо бежали вдоль состава с протянутыми руками и, плача, просили хлеба. Мухтар не понимал их речи, но болезненные, грязные, давно немытые лица детей говорили сами за себя. Он с болью в сердце смотрел на голодных, понимая, что ничем не может им помочь. Торговцы крикливо предлагали пассажирам лимонад собственного изготовления, ячменные лепешки, сушеные дикие груши, куски мяса сомнительного качества.

Исламов и бывший хозяин тифлисского кабака тоже вышли на платформу. Исламова сейчас интересовало одно: стоит ли оставаться в Тифлисе?

— Нет, лучше тебе поехать в Баку, — с уверенностью сказал Айрапетянц. — Там сейчас у власти твои единоверцы, мусаватисты. Ты богатый человек, тебя ждут почет и уважение. За деньги можешь стать министром или каким-нибудь волостным начальником. Поторопись! Скоро добраться туда будет еще труднее. Подумай о своем будущем!

Исламов расхохотался. Айрапетянц удивленно вскинул брови. Он говорил совершенно серьезно! Заметив, что смех его пришелся Сетраку не по душе, Исламов дружелюбно дотронулся до его руки и сказал:

— Друг мой, у кого деньги — у того и власть. Зачем мне лезть в политику, я купец и буду торговать. Кстати, не знаешь, в какой цене в Тифлисе сахар и чай?

— А много везешь?

— С собой ничего не везу. Там кое-что припрятано, и вот хочу дать телеграмму, чтобы не торопились с продажей. Может, цены еще поднимутся. А ты что — свое дело совсем забросил?

— А, какое это дело, так, мелочь, — ответил Айрапетянц. — Я скупил здесь по дешевой цене сорок десятин виноградника. Скоро винокуренный завод буду ставить.

— О-о-о! — не без зависти протянул Исламов.

— Ну ладно, пока! Меня ждут государственные дела! — важно проговорил Айрапетянц. Небрежно протянув Исламову руку, добавил: — Еще увидимся.

Глядя вслед этому бывшему духанщику, напялившему мундир офицера дашнакской национальной армии, Исламов усмехнулся. Уж больно занятно было видеть этого новоиспеченного армянского «патриота», которому подвыпившие посетители нередко кричали: «Эй, губошлеп, тащи побыстрее пару бутылок и порцию шашлыка!»

Не прошло и часа, как Айрапетянц вернулся и поспешно сообщил, что он со своими солдатами будет конвоировать поезд до Эривани.

— Это же прекрасно, — обрадовался Исламов. — Конечно, вокруг такая неразбериха, а в поезде много иностранцев.

— Кто же эти иностранцы? Ты? Или твои земляки? — брезгливо заметил маузерист. — Плевал я на таких иностранцев, тем более на подданных Ахмед-шаха. Разве он глава государства? Живет умом своих советников — англичан и николаевских генералов.

Он умолк, закурил, а потом тихо шепнул:

— Между прочим, могу снабдить тебя любым паспортом: американским, английским или итальянским… Сможешь разъезжать по всему свету.

Исламов задумался.

— Да хорошо бы иметь при себе американский паспорт… А дорого это будет стоить?

— Сто рублей золотом.

Началась новая проверка документов, и Айрапетянц, оставив Исламова, зашагал вдоль вагонов, наблюдая за работой таможенников. Очередь дошла до Мухтара, и Исламов решил отвечать за него сам.

— Имя?

— Запиши — Мухтар, сын Хусейна.

— Род занятий?

— Слуга.

— Откуда прибыл и с кем?

— Из Тебриза.

Таможенник хотел еще что-то спросить, но в это время подошел Айрапетянц и, показывая на Исламова, сказал:

— Их можешь не записывать, это мои люди.

— Почему такая строгая проверка? — спросил Исламов.

— А как же иначе? — удивился Айрапетянц. — Шпионы красных на каждом шагу. Их агитаторы есть и в Тебризе. А тут еще турки собираются напасть. Вот и приходится тревожить людей. Ничего не поделаешь.

Платформа гудела от голосов. Каждый старался попасть именно на этот поезд.

Наконец-то началась посадка. Толпа бросилась к поезду. Люди суматошно бегали от вагона к вагону, просили, умоляли, Зло переругивались. Женщины, скрывая злые слезы, с жалкой улыбкой кокетничали с маузеристами или протягивали взятки.

Мухтар с волнением и интересом смотрел на толпу. Нет, все, что происходило сейчас, совсем не похоже на то, что он видел в пути от Лахора до Нахичевани.

Айрапетянц предупредил Исламова:

— Надо глядеть в оба. Здесь много молодцов, которые никогда не упустят того, что плохо лежит, а среди моих солдат есть даже бывшие карманники и взломщики.

— Зачем же вы таких держите в армии?

— Как зачем? Пусть эти воришки тоже знают, что такое война, родина, пусть вместе с нами воюют за свою Армению. Ведь они тоже армяне.

Исламов рассмеялся и спросил:

— Ну, а скоро мы тронемся?

— Не раньше чем через два-три часа.

Глядя на вокзальную суету, Исламов покачал головой и с тревогой произнес:

— Большое счастье, если спокойно доберемся до Тифлиса.

К ним протиснулся старик с крашеной бородой.

— Дорога будет очень трудной. Были случаи, когда грабили всех без разбора, а кто сопротивлялся — пулю в лоб, — предупредил Айрапетянц.

— Нас не посмеют тронуть, мы иранские подданные! — важно сказал старик, перебирая четки.

— Эх, мусульманин, — раздраженно сказал Айрапетянц. — Какой ты наивный человек. Кому сейчас дело до того, что на твоем паспорте красуется не царский двуглавый орел, а шахский герб — солнце и лев?.. Можно грабить — и грабят. Можно убивать — и убивают…

— Кто теперь считается с тем, что ты подданный Ахмед-шаха?! Англичане и американцы заменяют твое тегеранское правительство чаще, чем ты бреешь голову, — поддержал Айрапетянца Исламов.

Все рассмеялись.

— Что верно, то верно! — со вздохом согласился старик. — Можно подумать, что наших правителей с колыбелей приучают лизать пятки у инглизов или американцев. Оттого-то им так легко грабить нашу страну.

— Ну вот, сам все понимаешь. Поэтому помалкивай и не кичись своим подданством, — заметил Исламов.

Мухтар видел, что его хозяин очень нервничает: злобно нахмурившись, он курил папиросу за папиросой.

— О, великий аллах, скоро ли мы тронемся в путь? — вздохнул старик.

Исламов бросил на бородача косой взгляд и промолчал.

Айрапетянц вышел из вагона и вскоре вернулся. Он сообщил, что начальник станции ждет из Эривани указаний об отправке поезда.

Час за часом летело время. Лишь к вечеру выяснилось, что армянское правительство пока не имеет железнодорожного соглашения с Грузией и поезд пойдет под конвоем в Эривань, а не в Тифлис.

Дашнакские солдаты побежали по перрону, отрывая людей от состава. В каждый вагон влезали два-три солдата.

Айрапетянц, видимо, заранее облюбовал для себя вагон, где ехал Исламов. Поэтому, когда поезд тронулся, он приказал Освободить целое купе и занял его со своим ординарцем и солдатами. Пассажиров предупредили, что выходить из вагона запрещается.

На вопрос Исламова, чем вызвана такая строгость, он объяснил:

— Время смутное, правительство Армении опасается, что на поезд могут напасть турецкие агенты. В поезде много английских и американских подданных. Мы не хотим портить отношения с иностранными державами, с теми, кто поддерживает нас в такие трудные дни…

— Долго нас будут держать в Эривани?

— Сейчас трудно сказать: проверят, кто на самом деле купец, а кто — шваль, прибывшая в Арменистан с политическими целями, и разрешат ехать дальше.

Слушая разглагольствования бывшего хозяина кабака, в котором еще совсем недавно воры и карманники круглые сутки пили вино, резались в карты, делили добычу, Исламов в душе не только возмущался, но и смеялся. «Горе тебе, Армения, — думал он, — если эти кретины стали твоими защитниками!»

Усевшись к окну и радуясь такому терпеливому собеседнику, Айрапетянц важно продолжал:

— Нас поддерживает вся Антанта. Сам президент Вильсон сказал, что, как только освободят Кавказ от большевиков, они помогут нам создать независимое государство Армению. Мы получаем от них все… и вооружение, и хлеб, и умных советников… Вся Европа помогает нам. Просто стыдно не победить. Мы будем воевать с Советской Россией насмерть! А с внутренними врагами мы и сами быстро расправимся. Большевики здесь не имеют такой силы, как в России.

Выслушав его тираду, Исламов воскликнул:

— Дай бог! — И, желая спасти себя от дальнейшей болтовни, предложил: — Не пора ли нам поесть?!..

Айрапетянц обрадовался:

— Пора, пора. Я очень голоден. Ну-ка, купец, накорми нас. Выкладывай на стол все, что у тебя есть. А главное, вина побольше.

Исламов жестом подозвал Мухтара и что-то шепнул ему. Мальчик проворно расстелил на полке большую салфетку, из камышовой сумки-замбиля достал пару жареных кур, кусок остро пахнущего сыра, несколько больших чуреков, обернутую в голубую бумагу бутылку с каким-то напитком и два стаканчика.

Уплетая за обе щеки, Айрапетянц успокаивающе поучал:

— Как-нибудь доберемся. Чего тебе волноваться? Нам с тобой нужно о другом думать. Сейчас можно хорошо нажиться. И за двадцать лет не наживешь того, что можно получить за два-три месяца. Надо ловить удачу!

Пропустив стаканчик вина, он самодовольно воскликнул:

— Вах! Надо быть дураком, чтобы не воспользоваться этим!

— Да, ты прав, — согласился Исламов. — Действительно, надо быть дураком, чтобы не воспользоваться ситуацией и не подумать о черном дне. Англичане кормят Деникина, французы ни в чем не отказывают белым, американцы из-за нефти готовы всех удавить… Тут можно сорвать солидный куш.

— Я горю желанием построить свой винный завод, а дальше видно будет… Лишь бы остановили большевиков у ворот Кавказа. А после этого пусть хоть сам черт здесь правит. Мне до этого дела нет. У меня будет свой завод, свои сады и фирма «Тер-Айрапетянц».

— Умно говоришь! — с завистью воскликнул Исламов. — Ты выбрал более прибыльное дело, чем моя торговля чаем. За твой успех!

Они пили, ели, шутили. А Мухтар сидел в своем углу, тоскливо прислушиваясь к незнакомой армянской речи, и, посматривая в окно через плечи сидящих, думал о себе, о том, как убежать из Тифлиса в Баку.

Поезд шел томительно медленно. Часто и долго стоял на перегонах. Особенно мучительным было то, что конвоиры не разрешали пассажирам выходить из вагонов.

Почти на всех станциях расхаживали английские солдаты и русские белогвардейцы. Мальчику казалось, что они смотрят на него подозрительно, и он опускал глаза, боясь выдать свое волнение и страх.

На третьи сутки, утром, на рассвете кто-то крикнул:

— Эривань!

Мухтар бросился к окну.

— Слава тебе господи, — сказал кто-то из пассажиров.

Распуская черный хвост дыма, паровоз издал короткий тревожный гудок, отдуваясь, прошел на первый путь и остановился у одноэтажного белого здания вокзала с узкими длинными мавританскими окнами.

На перроне, тесня друг друга, толпились новые пассажиры. Сколько же их: может быть, двести, триста, а может, больше тысячи? «Как бы не потеряться», — испуганно подумал Мухтар, глядя на темную волну голов, рук, узлов и чемоданов.

Вскоре прилетела печальная новость. Раздались тревожные голоса: «Поезд дальше не пойдет!»

Конвоиры быстро оттеснили от поезда напирающих людей, а Айрапетянц, пыжась от важности, приказал всем транзитным пассажирам, едущим в Грузию, покинуть вагоны.

Поднялся невообразимый шум. Люди кричали, ругались от возмущения и бессилия.

В это время, оттеснив других локтями, выступил вперед старик с красной бородой:

— Ага Исламов, спроси у этих иноверцев, по какому праву они так неуважительно поступают с нами?! Мы же не их подданные!

Айрапетянц смотрел на старика брезгливым взглядом.

— Много будешь шуметь, старик, еще хуже будет! — сказал он.

— Вот тебе и Эривань! — с возмущением и горькой обидой продолжал старик. — Какая же порядочная столица принимает так гостей?!

— Меньше болтай. Давай, давай поторапливайся! — грубо оборвал его один из конвоиров.

Айрапетянц пожелал Исламову доброго пути.

Собрав всех иранцев в одну группу, конвоиры повели их с платформы в зал ожидания. Среди них был и Исламов. Некоторые шли молча, другие плакали. Кое-кто открыто выражал свое возмущение, пытался вернуться в свои вагоны. Но их хватали за шиворот и возвращали обратно. Не меньше других был возмущен действиями армянской администрации и Исламов. Он собрал вокруг себя нескольких состоятельных купцов.

— Это нарушение международных прав, — истошно вопил он. — У нас иностранные паспорта. Мы имеем визу. Мы едем в Тифлис. Там наше имущество, семьи, дела… Надо немедленно отправить телеграмму в Тегеран, в Тифлис.

— Надо требовать встречи с представителем власти!.. — громко поддержал кто-то Исламова.

— Это произвол!

Однако на эти выкрики никто не обращал внимания. Состав был угнан на запасной путь. Время шло. Устроившись в одном из залов ожидания, пассажиры ждали, пока из Тифлиса придет разрешение на отправку поезда. Исламов же, как и другие купцы, решил, что ему надо устроиться с женой и служанкой в гостинице. Посадив Мухтара с вещами в повозку, жену и служанку в экипаж, Исламов с друзьями сел в фаэтон. Кортеж покатил по главной улице Эривани.

По Николаевской тогда курсировали конки. Лошади с трудом тянули переполненные вагончики, а кондуктор без конца дергал за веревку звонка, громким голосом предупреждая рассеянных пешеходов об опасности.

Фаэтонщик Исламова, как бы желая угодить богатым пассажирам, подгонял лошадей, весело приговаривая:

— Ну-ну, поживей, не на казенных харчах живете! Вдоволь получаете ячменя! Ну, мои работяги, мои кормильцы, мои красавцы, торопитесь!

И лошади словно понимали хозяина, несли изо всех сил, состязаясь с клячами городской конки.

ЗДРАВСТВУЙ, ТИФЛИС!

Повозка, в которой ехал Мухтар, следовала на почтительном расстоянии за Исламовым, восседавшим на заднем сиденье фаэтона.

Мальчик с большим интересом смотрел на людей, магазины с железными шторами, оборванных ребятишек — продавцов газет и воды. Он пытался читать разноцветные вывески, написанные русскими или латинскими буквами. В глаза бросилась огромная реклама: «Доктор Тер-Айрапетянц». «Неужели это брат того маузериста? — подумал он. — Если брат, то, наверно, очень много берет за лечение… Нет, если я выучусь на доктора, буду лечить больных без денег!»

Лошади остановились перед двухэтажным домом с балконом на главную улицу. На ажурной железной решетке по-русски и по-французски было выведено: «Номера Гранд-Отель».

Исламов занял номер из двух огромных комнат. Когда вещи были размещены, он сказал, обращаясь к Мухтару:

— Ты будешь спать в первой комнате, у выхода. — Он указал на ковер.

— Как будет угодно хозяину, — ответил мальчик и спросил: — А пока можно посидеть на улице, возле двери?

— Не успел приехать, уже бежишь на улицу, — помолчав, буркнул хозяин. — Ладно, иди, но ни с кем ни о чем не говори.

— Так и будет, эфенди.

Дав указания жене и служанке, Исламов ушел к своим попутчикам, а Мухтар спустился вниз и сел у входа в гостиницу. Мимо него проходили голодные дети, слепые старики. Их губы все время шевелились — они просили милостыню. От голода и грязи лица маленьких детей были покрыты болячками. Через некоторое время, убедившись, что никто на него не смотрит, он быстро перебежал улицу, торопливо разглядывая магазины, дома и прохожих. Дойдя до конца улицы, он тут же вернулся обратно и сел у двери гостиницы, делая вид, будто никуда не отлучался.

Жара становилась сильней с каждой минутой. «А где же те русские холода, — подумал он, — которыми меня еще в Индии пугали?»

Вышел швейцар-армянин и, сердито взглянув на мальчика, спросил:

— Чего сидишь? Здесь не подают! Убирайся!

Мухтар растерянно посмотрел на швейцара, затем, высунув язык и пальцем показав на него, жестами ответил, что не понимает.

— Хитрец ты, значит, по-нашему не понимаешь? Ты что — турок? — спросил он на чистом турецком языке.

— Я араб. Но могу говорить по-турецки.

Взгляд армянина стал не таким суровым.

— Ты османец?

— Нет, я араб, — повторил Мухтар.

Словно не веря мальчику, он переспросил:

— А не врешь? Ты настоящий араб?

— Клянусь аллахом, говорю правду. Я родился в Багдаде. Мой хозяин купец. Он живет в этой гостинице. Мы сегодня приехали из Тебриза.

Армянин понимающе закивал, и его лицо расплылось в доброй улыбке.

— Так, значит, твой хозяин гуляет с гостями, а ты здесь стоишь, как собачонка, да глазеешь по сторонам?

— Он разрешил мне здесь стоять.

— И много он тебе платит?

— Ничего. Только кормит.

— Только кормит? — повторил армянин. И, задумавшись, сказал: — Твой хозяин — добрый человек. Хлеб теперь дороже золота.

Швейцар стер с лица капельки пота и, сочувственно глядя на мальчика, добавил:

— Я не счастливее тебя — тоже работаю за одну кормежку, а семье отношу то, что в кухне остается. Правда, мой сын немного подрабатывает на вокзале, он носильщик, но сейчас все сами носят свои вещи… Поезда теперь ходят редко. А будет еще хуже, если грузины и армяне начнут между собой драться… Разве наши правители думают о народе?!

— И генерал Деникин с ними? — спросил Мухтар.

— Откуда ты знаешь Деникина? — удивился он.

— Слышал в вагоне.

Немного помолчав, швейцар со вздохом произнес:

— Раньше в России был один царь — Николай. А теперь их десяток. И Россия превратилась в настоящую барахолку. Шайтан-базар.

Мухтар рассмеялся. Но, вспомнив о наказе Исламова, он настороженно замолчал.

— Твой хозяин надолго приехал в Эривань?

— Нет, мы должны ехать в Тифлис.

— О, в Тифлис, — сокрушенно протянул и покачал головой швейцар. — Вряд ли сейчас ему удастся туда попасть. А ты, чем маяться у дверей, пойди в магометанскую Гой-мечеть. Там очень красиво и много молящихся. Эту мечеть построили двести лет тому назад.

— Хозяин не велел мне отлучаться.

— Если так, то стой и смотри. Он строгий?

— Очень, — ответил Мухтар. — Но что поделаешь: далеко от родины, а друзей рядом нет. Вот и приходится подчиняться, как невольнику.

— Правильно делаешь, надо быть послушным. Видишь, что творится вокруг? Сколько на улице голодных, беспризорных детей! Ты ешь горький хлеб. И все-таки благодари судьбу и не отчаивайся. Этим злодеям не долго наживаться на людских слезах… Настанет день, когда солнце согреет и нас с тобой.

Расстались они друзьями. Первая ночь для Мухтара прошла спокойно. Горничная сжалилась и принесла ему матрац. Исламов ночевать не пришел.

Утром Исламов прокатился на вокзал: навестить знакомых и заодно узнать — есть ли вести из Тифлиса. Вскоре после его отъезда стало известно, что причиной задержки поезда была вражда между меньшевистским правительством Грузии и руководителями партии дашнаков Армении.

Исламов и другие купцы с помощью иранского консула начали хлопотать о том, чтобы всех транзитных пассажиров из Тебриза доставили хотя бы на границу Грузинской республики.

А на второй день Мухтар стал свидетелем события, которое на всю жизнь осталось в его памяти. Хозяин занимался делами своих единоверцев, а Мухтар, получив разрешение его жены, спустился вниз. Город был охвачен тревогой и волнением. Во все стороны скакали дашнакские кавалеристы. Многие магазины были закрыты. Мальчишки — продавцы газет, громко покрикивая, бойко продавали свой товар.

Стало известно, что прошлой ночью по всему городу были расклеены листовки. В них говорилось о предательской политике дашнакского правительства. О том, что его руководители — Хатисов, Казачнули и Оганджанян — тайно получают оружие для войны с Советской Россией, что правительство Ллойд Джорджа в Лондоне дало согласие на снабжение сорока тысяч солдат обмундированием, а Франция выделяет десять тысяч винтовок. И дашнаки обязались поддерживать войну Деникина и Врангеля против большевиков.

Разоблачая предательскую роль дашнаков, патриоты Армении призывали народ к восстанию: «Армения совершенно опустилась как экономически, так и политически. Она гигантскими шагами идет в пропасть… Под властью бандитов-маузеристов рабоче-крестьянские массы Армении окончательно терроризированы. Спасение Армении — в свержении дашнакского режима и установлении советской власти, в союзе и дружбе с Советской Россией!»

В полдень Исламов вернулся в гостиницу. Увидев Мухтара на балконе, он крикнул:

— Марш в комнату!

Мальчик, опустив голову, вернулся в номер и сел на свое место, в углу у окна.

— Надо скорей выбираться отсюда, — сказал Исламов, обращаясь к жене. — Прошлой ночью по городу расклеивали листовки, и власти считают это делом рук тех большевиков-иранцев, которые вчера прибыли с тебризским поездом… На вокзале обыск наших людей… Возможно, и нас не оставят в покое.

— Ну и пусть обыскивают. Что нам волноваться. Не мы же листовки наклеивали, — возразила жена. — Лучше садитесь обедать…

— Они всех подозревают.

— К чему так волноваться и трястись за чужие грехи…

— Армянские маузеристы свирепствуют. На улицах останавливают и обыскивают всех без исключения.

Пообедав, он опять исчез.

Беседа Исламова с женой привела мальчика в дрожь. Он с трудом скрывал свое волнение. «Если придут с обыском, как бы и меня не арестовали, — подумал он. — Может быть, убежать от Исламова?» Может, никто не обратит внимания: разве мало на улицах черномазых беспризорников?!

Но оставить Исламова было сейчас не так легко, Мухтар не знал языка местных жителей, а без языка далеко не уйдешь.

Наступил вечер. На небе пылал багровый закат. Исламов вернулся поздно. Вытирая складки жирной шеи, он объявил:

— Собирайтесь, едем! Договорились с Тифлисом, нас довезут до границы Грузии, а потом поможет аллах.

Хозяин говорил, задыхаясь от возбуждения и жестикулируя. Волнение хозяина передалось мальчику, и он быстро собрал вещи. Внизу их ждали извозчики.

— Пусть духи дьяволов сожрут этих разбойников! Только за отправку поезда пришлось уплатить десять тысяч рублей! — возмущался Исламов. — А что будет дальше?! Так мы сделаемся нищими!

— К чему сейчас-то, мой повелитель, об этом думать! — успокаивала его жена. — Хорошо, что поедем.

— Нет, так больше продолжаться не может, — говорил он. — Кто-то должен навести порядок в России.

На эриванском вокзале уже стоял состав из восьми вагонов: три вагона третьего класса, остальные — товарные. Тем не менее состав громко называли «спецпоездом». Возле каждого вагона дежурили два-три дашнакских солдата, которые должны были сопровождать поезд до границы Грузии.

Как всегда, места в вагонах распределялись в соответствии с социальным положением пассажиров. Состоятельные купцы и иностранные подданные ехали в вагонах третьего класса, а мелкие торговцы с иранскими паспортами были довольны и тем, что разместились в товарных вагонах. Исламов со своей семьей занял целое купе в вагоне третьего класса. Все вагоны были переполнены. Поезд стоял еще долго. Только в полночь раздались долгожданные звонки, за ними хриплый гудок, и поезд тронулся, направляясь к границе Грузии.

Ехать в товарных вагонах было тесно и неудобно. Лечь было негде. Люди спали сидя. Немногим лучше было и в вагонах третьего класса. Чтобы не задохнуться, двери вагонов держали открытыми.

Больше суток стучали колеса вагонов по армянской земле. Перед заходом солнца поезд дошел до пограничной станции Санаин. Отсюда начиналась территория Грузинской республики. Пассажиров, высыпавших на перрон, тотчас окружили крестьяне, мелкие торговцы — наперебой предлагали свои товары. Снова началась таможенная проверка вещей и личные обыски… Пассажиры запротестовали.

— Не рассуждать! — прикрикнул пожилой армянин в очках и мундире банковского чиновника. — Вы должны знать, что здесь государственная граница, и все обязаны подчиняться установленному порядку!

— Государство… граница… — забормотал разозленный Исламов. — В одной России сто границ развели.

— Вам что, наши законы не нравятся? — вскинулся на Исламова безусый армянин в чипе ефрейтора. — Ну-ка, посмотрим документы, узнаем, что вы за персона!

Исламов почувствовал себя неважно. Холодный взгляд ефрейтора в лихо надетой набекрень каракулевой шапке не сулил ничего хорошего. Он покорно растопырил руки, пока тот обшаривал внутренние карманы его пальто и пиджака. Когда в руках ефрейтора засиял серебряный портсигар, купец инстинктивно потянулся за ним, но тот хладнокровно опустил портсигар в карман своей шинели и тихо проговорил:

— Разве жизнь не дороже?

Исламов затравленно взглянул на него и ничего не ответил. Отвисшая нижняя губа его мелко дрожала.

— Эта вещица будет напоминать мне о вас! — нагло улыбнулся ефрейтор и подчеркнуто вежливо козырнул Исламову.

«Я тебя, подлеца, тоже никогда не забуду, бандит проклятый», — подумал Исламов.

Наблюдая, как строго и придирчиво обыскивают пассажиров, Мухтар понял: показать страх или волнение — значит умереть! И когда один из солдат подошел, чтобы его обыскать, Мухтар не задумываясь снял с себя рубашку и протянул ее солдату. Стал было снимать брюки, но тот, рассмеявшись, остановил:

— Не надо, видно, что у тебя одни вши, — и вернул рубашку.

Мальчик облегченно вздохнул.

Путешествие продолжалось. Дорога шла в горах, вокруг свистел ледяной ветер. За ночь Мухтар закоченел. Он вертелся на жесткой скамейке, пытаясь согреться, но ничего не помогало. Особенно холодно стало к утру. Но Мухтар утешал себя тем, что не только ему, а всем холодно — что поделаешь! Даже Исламов, уж на что был тепло одет, и тот продрог. Усевшись завтракать, хозяин налил себе и жене по полной чашке вина, они выпили и закусили куском курятины. Заметив, что Мухтар посинел от холода и дрожит, он налил полчашки и протянул ему.

— Что это? — стуча зубами, спросил Мухтар.

— Вода зем-зем! — смеялся Исламов.

— Спасибо, ага, но я уже пробовал ее в Мекке.

— Эта лучше той, пей! Эта вода не соленая, она согреет тебя.

— Исламов, что вы делаете? — укоризненно сказал сидевший рядом старик. — Во-первых, он еще ребенок, а во-вторых, мусульманин, к тому же ходжа.

— Ну, тогда я выпью за твое здоровье, ходжа! — рассмеялся купец и налил себе очередную чашку.

Исламов заметно захмелел. Он попытался еще раз угостить Мухтара вином.

— Нет, нет… Не буду! — отклоняя протянутую ему чашку, мальчик нечаянно толкнул руку Исламова, и вино пролилось купцу на пальто. Исламов со злостью выплеснул остатки вина в лицо Мухтару, а левой рукой с размаху ударил его по щеке.

Все дорожные обиды и унижения всколыхнулись в Исламове. А беззащитность мальчика только подливала масла в огонь.

— За что? — воскликнул Мухтар, закрывая лицо руками. — За что? — в сердцах повторил он.

В ответ Исламов с расчетливой жестокостью ударил его еще и замахнулся в третий раз, но почувствовал, что кто-то схватил его за руку. Это был молодой светловолосый армянин, по виду рабочий, он сел в вагон на одном из полустанков и ехал всю дорогу стоя. Исламов обернулся к нему:

— Что тебе надо? Кто ты такой?

— Не смейте бить мальчишку! — грозно сказал светловолосый незнакомец.

— Посмотрите на этого защитника, — воскликнул распаленный Исламов. — Он мне указывает! — Исламов встал, сверля армянина огнем пьяных глаз. — А ты знаешь, как дорого я за этого паршивца заплатил?! Он мой нукер, мой слуга. Захочу — живым в землю закопаю!

— Смотри, как бы самому в земле не оказаться, — спокойно проговорил незнакомец. — Слуга, а не твой раб!

— Именно раб. Я купил его!

— Ничего, скоро мы избавим рабов от таких господ, как ты, толстопузая сволочь, — ответил заступник Мухтара.

— Мусульмане, посмотрите на него, это же большевик! — завопил Исламов. — Я тебя сдам кому следует.

— Руки коротки! — ответил незнакомец.

Мухтар боялся подать голос. Он сидел на полу вагона, уткнувшись подбородком в колени, дрожал от страха и холода.

Исламов озирался, пытаясь найти поддержку у окружающих, но все отводили глаза, явно не желая вмешиваться. Он вернулся на свое место, но еще долго бормотал про себя ругательства и продолжал пить. Когда завтрак был закончен, он вспомнил о Мухтаре, сунул ему кусок чурека и брынзы и коротко бросил:

— На! Жри!..

На одном из разъездов молодой человек почти на ходу спрыгнул и спокойно зашагал к будке обходчика.

В вагон вернулись конвоиры. Встретив недовольный взгляд купца, они, улыбаясь, переглянулись между собой. Один из них, помоложе, встал у окна и протяжно, печально запел:

Одно лишь горе суждено душе моей, И сколько грез погребено в душе моей. И светлых дней не вспомнить в горький час, Печаль их застилает, мрак в душе моей…

Солдат пел долго. Мухтар очень жалел, что не понимает слов его песни. Он смотрел на солдата, на его молодое, смуглое лицо, кустистые брови и черные строгие глаза, и он казался ему добрым, отзывчивым человеком. На солдате была простая грубая одежда, самодельная обувь мехом наружу и мохнатая папаха. Подобные парни почти на каждой станции попадались ему на глаза. «Наверно, он с гор», — думал Мухтар.

Вид этих суровых людей с загорелыми лицами и руками, огрубевшими от тяжелой работы, вызывал у Мухтара симпатию. Ему хотелось подойти к молодому солдату, заговорить с ним, сказать какие-то хорошие слова и шепнуть: «Брат мой, помоги мне убежать от Исламова!» Но он не знал армянского языка, да и боялся рисковать.

Уже сутки, как поезд стоял на станции Санаин. У пассажиров лопнуло терпение: из Тифлиса должны были отправить поезд, который забрал бы транзитных пассажиров-иностранцев. Но его не было, и когда будет — никто не мог сказать.

Доведенные до отчаяния люди стали возмущаться. Но дашнакские чиновники и сами не знали, почему грузинская сторона не принимает эриванский поезд.

— Мало ли что в Эривани была договоренность с Грузией! Здесь государственная граница. Грузия отказывается пропустить поезд. У нее свои права. Конечно, вы хотите, чтобы мы пропустили состав, а кто будет отвечать за вас, если поезд встретят пулеметным огнем? — кричал худощавый подтянутый таможенник с нервным лицом. — Мы проверили, слава богу, у вас все в порядке: нет ни контрабандного товара, ни золота, ни опиума, ни оружия…

И правда, во время таможенной проверки придирчиво обыскивали всё: чемоданы, постели, продуктовые сумки, карманы. У пассажиров отнимали золотые часы, браслеты. На все протесты был один ответ: «Золото — это фонд республики. Получите квитанции о конфискации». Стало понятно: все разговоры о законе — пустая болтовня. Каждому, у кого отбирали то, что приходилось по душе чиновникам, выдавали квитанцию, дающую право после войны потребовать от дашнакского правительства стоимость вещей.

Вечером, когда чуть стемнело, из Эривани пришел приказ: пассажиров из вагонов высадить, а состав поставить на запасный путь. Опять началась суматоха. Покинув вагоны с вещами, люди расселись прямо на платформе. Они со страхом смотрели на тех оборванцев, которые бродили по перрону, на конвой, которому было поручено следить за тем, чтобы никто из пассажиров не скрылся.

Весенние ночи в Армении прохладны, а в гористой части холод особенно ощутим. Он донимал людей все сильнее, но укрыться от холода было негде. Вокруг, кроме здания таможни, ни единого строения.

Исламов отправил Мухтара поискать поблизости каких-нибудь досок, чтобы развести костер. Мальчика долго не было. Наконец он вернулся с охапкой небольших досок и бросил их перед хозяином.

Мухтар с трудом отыскал острый камень и расколол доски на части. Ему стали помогать разводить костер. Вспыхнули и ярко запылали сухие щепки. Женщины и дети собрались вокруг костра, радуясь живительному теплу. Глядя на огонь, Мухтар вспомнил те далекие уже дни, когда он с Зейнаб брел по пустынным дорогам Сирии, Турции и Ирана с одним желанием: попасть в Россию.

У мальчика запершило в горле. «Бедная, несчастная Зейнаб, — думал он. — Если бы ты знала, как мне тяжело сейчас… Почему аллах такой жестокий? Почему он не сохранил твою жизнь? Почему?»

Желая скрыть свои слезы, Мухтар хотел уйти, но Исламов остановил его:

— Ты куда?

— Хозяин, мне надо отлучиться, — робко сказал мальчик, пряча от него лицо.

В этот момент издали послышался окрик:

— Стой! Кто идет?

Раздались беспорядочные выстрелы. Мимо костра пробежала группа дашнаков в высоких папахах с револьверами в руках. Один из них, стреляя, орал:

— Держите его!.. Держите партизана! Держите большевика!

Мухтар замер.

«Они преследуют большевика! Значит, дашнаки — враги большевиков. Они их убивают». Мальчику стало страшно…

В это время к костру подбежал маузерист.

— Кто посмел разводить костры?! — закричал он в бешенстве. — Это что, сигнал партизанам? Хотите погубить и себя и нас?

Солдаты бросились тушить костер. На мольбы пассажиров не оставлять их в такой холод под открытым небом без огня дашнак грубо заорал:

— Какой черт дернул вас отправляться на край света в такое тревожное время?! Сидели бы дома, и вам и нам было бы спокойнее.

На робкий вопрос Исламова: неужели и в таких диких горных селениях есть большевики — он зло бросил:

— Глупый человек, а где нет этой заразы… Они всюду… Стерегут каждый наш шаг…

Исламов показал на женщин и детей:

— Сжальтесь хоть над ними!

— Попробуйте пойти вон в ту харчевню, — смягчившись, указал дашнак на мерцающий вдали огонек. — Может быть, там найдется место, хотя все равно всех вас там не разместят.

Оставив жену, служанку и Мухтара, Исламов ушел со спутниками, едущими с ним из самого Тебриза. Спотыкаясь в темноте, они медленно направились на огонек харчевни. Хозяин ее, толстый армянин в белом фартуке и засаленной суконной шапке с раздвоенным козырьком, разводил чадящий самовар и ставил на него чайники с чаем. В глубине помещения двое каких-то людей играли в карты, а на низких нарах сидел седой старик, похожий на бродячего музыканта, и что-то оживленно рассказывал окружившим его слушателям.

— Аллах сахласин! Пусть аллах вас бережет! — остановившись в дверях, произнес Исламов.

— Саг-ал!.. Здоровье вам! — послышался ответ.

Исламов объяснил хозяину причину их прихода. Тот покачал головой и, показав на пары, сказал:

— Здесь с трудом разместится человек десять, а вас больше сотни. Пусть простит меня дева Мария, ничем помочь не могу.

Исламов и его спутники выпили чаю, вина и навеселе покинули харчевню.

— До чего дожили! — возмущался он по дороге. — Раньше, при царе, в России была одна граница. Куда хочешь, туда я поезжай, лишь бы был паспорт и деньги, а сейчас у нас сотни границ: армянская, грузинская, бакинская и бог весть еще какая! Скоро из деревня в деревню нельзя будет пройти без пропуска…

— Зато у каждого народа своя власть! — весело ответил кто-то из спутников.

— Какая там своя?! — возразил другой. — Сейчас даже о собственной голове трудно сказать, что она твоя: захотят англичане или американцы и снимут с плеч… Делают ставку на одного, не угодит — тут же меняют его.

— Ничего, пройдут эти времена, и снова можно будет свободно передвигаться по всей России, — сказал Исламов уверенно. — А у армян, грузин и других народов будет свобода, независимость и союз с Россией и Западом.

— И ты веришь?

— В этом не может быть сомнения. Подумай сам: неужели может продолжаться так долго анархия? Кончится же когда-нибудь драка между армянами, грузинами и азербайджанцами, русские тоже между собой примирятся. — Исламов некоторое время помолчал. — Во всем мире такая же неразбериха, как в России. И немцы прогнали своего Вильгельма… и Ахмед-шах наш уйдет.

— Вах! Кто же будет нашим шахиншахом?

— Великий кукольник. Найдут кого-нибудь! — воскликнул Исламов, показав рукой на небо.

— Кто же этот ваш Великий кукольник? Аллах?

— Капитал! — не задумываясь ответил Исламов. — Он управляет жизнью, вселенной, судьбами людей, королями, султанами и шахиншахами…

Никто не ответил.

— Не верите мне? — сказал Исламов. — Разве не убедились за эти дни, что золото открывает все ворота? — Сделав паузу, он воскликнул: — Потерпите еще немного и убедитесь в верности моих слов!

В ДОМЕ КУПЦА ИСЛАМОВА

Когда Исламов и его спутники вернулись, люди еще сидели у теплого пепла погасшего костра. Служанка Сакина, чтобы быстрее шло время и предательский сон в холодную весеннюю ночь не взял свое, тихо, почти шепотом, рассказывала восточную легенду о любви певца Ашик-кериба. Мухтар почти ничего не понимал. Он ловил отдельные фразы и вспоминал, как сам, развлекая больную Зейнаб, рассказывал сказки.

…Время шло медленно. Всем казалось — ночь никогда не кончится. Ни игра в карты, ни борьба, ни сказки, ни вино не могли согреть, у людей зуб на зуб не попадал. Так прошло трое суток. И люди ждали, когда ветер судьбы пригонит корабль их жизни к берегам счастья — когда из Тифлиса прибудет железнодорожный состав и они сядут в вагоны, покинут эту страшную станцию, где каждую минуту их могут ограбить, отнять последнюю копейку. Эти бессонные тревожные ночи казались куда страшней, чем сама война, о которой рассказывали бывшие фронтовики.

За эти дни Мухтар подружился со своим ровесником, армянским мальчиком Вартаном. Он был из Карса, где свирепствовали янычары. Они убили родителей Вартана. Каким образом Вартан добрался до Эривани, Мухтар еще не знал. Но то, что мальчик был одинок в этом странном и непонятном мире, маленький араб почувствовал сразу. Мухтар рассказал ему о своих злоключениях, а Вартан — о тяжелой жизни в Армении. У Вартана в Тифлисе жила тетка, к которой он и пробирался через границу. Мухтар рассказал Вартану, как он попал к Исламову, о своем желании убежать от хозяина. Вартан дал ему адрес тетки и велел приходить к нему, как только Мухтар доберется до Тифлиса.

Сама судьба подружила Вартана и Мухтара. По ночам мальчики о чем-то шептались, а днем, в ожидании поезда, не спускали глаз с железнодорожных путей.

На четвертые сутки ранним утром мальчики первыми заметили дымок паровоза и радостно закричали:

— Идет! Идет!

Сонные, измученные долгим ожиданием люди встревоженно поднялись, засуетились, бросились к своим вещам.

— Сидите на месте! Сидите на месте! — приказывали солдаты.

Но люди уже не слушали их. В толпе шныряли карманники. У кого-то в этой суматохе пропали вещи. На перроне собралось немало и местных жителей-безбилетников, надеявшихся, так же как и Вартан, попасть в Тифлис.

Вот и поезд. Он показался из-за горного поворота, перешел пограничную арку и вскоре остановился у платформы станции Санаин.

Солдаты отгоняли людей в сторону.

— Дайте пассажирам выйти из вагона! Пока они там, все равно вы не войдете в вагон! — кричали они.

Один из таможенников, заглянув в вагон, набитый людьми, мебелью, сундуками, винными бочками, удивленно воскликнул:

— Вах! Вот это настоящие кавказские кочевники. Похоже, они захватили из дома даже ночные горшки. — И расхохотался.

Из меньшевистской Грузии выселялись армяне, коренные жители Тифлиса. Столько же грузин должны были покинуть пределы дашнакской Армении. Многие из приехавших, чувствуя себя на территории Армении в безопасности, расхрабрились, как петухи, и, проходя мимо сопровождавших их конвоиров, ругали вождя грузинских меньшевиков Жордания последними словами.

— Какой он социалист? Разве человек, стремящийся к братству всех национальностей, так поступает? — говорили они с гневом и возмущением. — Он не лучше Деникина.

— Иди… Иди… Посмотри, что творится в твоей прекрасной Армении… Друг другу будете горло грызть… Правильно делают, что таких, как вы, выгоняют из Грузии.

Станция Санаин лежит как бы на дне чаши, окруженной горами, вершины которых тонут в облаках. Станционную платформу окаймляет яркая зелень деревьев. Вартан, спрятавшийся за деревьями, дождался удобной минуты, когда началась посадочная суматоха, ринулся в гущу толпы и пролез в тот вагон, где были Мухтар и Исламов со своей семьей.

День выпал теплый, солнечный. Близился закат, наконец-то поезд тронулся. Мухтар радовался, что в вагоне едет и его новый приятель. Вартан лежал на самой верхней полке, затаив дыхание, боясь промолвить слово. Поезд качал его, как некогда мать в колыбели. Не прошло и двух часов, и поезд прошел под аркой, условно отделяющей землю армян от Грузинской республики. Арка была украшена флагами меньшевистской Грузии и портретами Ноя Жордания.

Вот и станция Садахлы! Здесь расположен грузинский погранпункт. Опять проверка документов, обыск и допросы. Таможенная и военная охрана оказались более строгой, чем прежде. Допрашивали всех: женщин и мужчин, девочек и мальчиков.

Мухтар вошел в кабинет начальника пограничного пропускного пункта и настороженно взглянул в ледяные глаза офицера.

— Ты кто будешь — армянин или татарин? — спросил хозяин кабинета на своем языке.

Мухтар ничего не понял, молча пожал плечами.

— Что молчишь? Или ты немой? — И улыбаясь добавил: — Большевик или дашнак?

— Дашнак, большевик, — повторил Мухтар.

— Кого дразнишь! — закричал начальник пункта и, стукнув кулаком по столу, встал со стула.

Мухтар беспомощно оглянулся по сторонам. В кабинете никого не было. Положение становилось критическим. Отчаявшись, мальчик все же сумел взять себя в руки и начал говорить по-английски.

— Сэр, ай араб — донт андерстенд… Ай эм арабиан…

От волнения он путал слова, стал говорить на нескольких языках: «Моя твоя… же не се па». Грузии изумленно уставился на мальчика и неожиданно громко засмеялся:

— Откуда взялся такой? Чучело! На каком языке ты болтаешь? Значит, «ай араб», «донт мой, твоя»?

Он встал и начал ходить по кабинету. Мухтар не спускал с него глаз. Он хотел еще что-то сказать, но грузин открыл дверь кабинета и, обращаясь к присутствующим, крикнул:

— Это чей мальчик, кто с ним едет?

Вперед вышел Исламов.

— Я его хозяин! — ответил он и вошел в кабинет.

Узнав, кто такой Мухтар, офицер заглянул в предъявленный купцом паспорт и, вернув его, безразличным тоном произнес:

— Можете идти. Он свободен!

Исламов поблагодарил начальника и вышел из кабинета. За хозяином последовал и Мухтар.

— Ну и осел же ты, — повернувшись к мальчику, со злостью сказал Исламов. — Зачем говорил на всех языках? Кто тебя тут поймет? Заговорил бы еще по-китайски…

— Я его не знаю.

Исламов подумал, что Мухтар над ним смеется, и со всего размаха ударил его по щеке. Мальчик ничего не сказал.

На глазах прислуги Исламов заметил слезы. Жена сообщила, что унесли большое красивое английское одеяло.

— Зачем отдали? — закричал он на жену. Жена и прислуга разрыдались. От испуга мальчик тоже заплакал.

— Ты, ага Исламов, не нервничай! — спокойно сказал один из попутчиков. — Твое одеяло понравилось начальнику конвоя.

— Бандиты! — закричал Исламов и ударил мальчика по шее. — Будь я здесь, никто не посмел бы меня грабить.

— Зря бьешь мальчика! И при тебе бы забрали… Время такое: кто силен, тот и наверху…

Проглотив слезы обиды, Мухтар взглянул на верхнюю полку. Добрые глаза Вартана сочувственно и ободряюще смотрели на него. На душе мальчика стало легче.

На станцию Александрополь поезд прибыл на заре. Как только состав остановился, в вагон вошла молодая черноволосая девушка лет двадцати. Быстро рассовав пассажирам и солдатам какие-то листки, она мгновенно исчезла. Достался листок и Мухтару. Один из солдат стал по слогам читать:

— «Товарищи рабочие, крестьяне, солдаты Грузии!» — Прочитав эти слова, солдат настороженно остановился.

— Ну, что умолк? Продолжай!

Посмотрев на товарищей, солдат протянул листок Исламову.

— Я уверен, вы лучше меня умеете читать, — сказал он. — Давайте вслух…

— Да, да, хозяин, прочитайте…

Исламов был вынужден согласиться, — дорога до Тифлиса еще далека, с солдатами ссориться незачем. И он начал читать:

— «Правительство меньшевиков во главе с Ноем Жордания, Чхенкели, Рамишвили продали нашу родину иностранным фабрикантам и заводчикам. Они заключили с кайзеровской империей тайный договор. Отныне хозяевами всех наших железных дорог будет немецкая армия. Она вывозит из Грузии наш скот, птицу, хлеб, вино, чай, меха, фураж — словом все, чем богата наша родина. Немцы захватили нашу страну. Турецкие генералы, подобно Вахибу-паше, Исмаилу Хакки, на пароходах, с трюмами, наполненными добром грузинского народа, отплывают из порта Батуми, где еще хозяйничают султанские янычары.

Для свержения власти буржуазных националистов восстала трудовая Абхазия, жители юга Осетии, Кутаиси, К нам на помощь идет Красная Армия!

Ленин с нами! Смелей вступайте в ряды красных партизан Грузии!

Освободим нашу родину от буржуазных националистов-меньшевиков!

Долой Ноя Жордания и его правительство!

Да здравствует Советская Грузия!»

Прочитав листовку, Исламов растерянно посмотрел на присутствующих.

— Аллах мой, куда смотрят эти местные власти?! — в ужасе воскликнул он и хотел броситься к выходу, чтобы крикнуть: «Задержите эту стерву! Она большевичка!», но солдаты остановили его:

— Сидите на месте. Вы чужестранец. Не ваше дело вмешиваться в нашу политику.

С платформы донесся чей-то голос:

— Вот она!.. Держите ее!..

— Хватайте скорей!

Раздалось несколько выстрелов. Мухтар бросился к открытому окну.

На перроне лицом вниз лежала та девушка, которая только что была здесь, в купе. Вокруг нее были рассыпаны листки. По асфальту растекалась алая лужица крови… Собрав все силы, она сделала отчаянную попытку подняться.

— Да здравствует Москва! Долой дашнаков!

Прозвучали еще два выстрела. Тело девушки медленно опустилось на землю. Подошел офицер. Ногой, обутой в грубый сапог, толкнул девушку в бок. Она была мертва.

Исламов молчал. По его лицу расползлась довольная улыбка.

— Так ей и надо!

— Мне очень жаль ее! — сказал Мухтар, и глаза его наполнились слезами.

Увидев это, хозяин заорал:

— Видали, какой чувствительный. Сейчас же перестань хныкать! — И желчно добавил: — Да у меня у самого рука не дрогнула бы… Из-за этих негодяев у нас и началась такая кутерьма: ни торговли, ни хлеба, ни спокойствия!..

Мухтар сжал зубы, потемнел, но сдержал свой гнев. В упор посмотрев в лицо хозяина, подумал: «Скорей бы добраться до Тифлиса, а там ни часу не останусь в твоем доме!» Он перевел взгляд на окно, туда, где лежало неподвижное тело убитой девушки. «Если все большевики такие, как она, то я тоже буду большевиком!» — твердо решил он. Целый день он был молчалив и хмур: на сердце тяжелым камнем лежала печаль. Он не мог забыть о храброй девушке.

Поезд шел. За окном мелькали красивые и величественные горы. Они как бы громоздились одна на другую. На каждой станции вагоны окружала толпа истощенных, оборванных людей. Женщины с детьми протягивали к окнам руки и плача просили:

— Господа, будьте милосердными!.. Хлеба!.. Хоть маленькую корочку хлеба!

Но всего этого Мухтар почти не видел и не слышал: был занят своими думами. Он даже не замечал того, как его хозяин, разложив на коленях завтрак, жадно ел жареную дичь, запивая ее вином из серебряной стопки. Снаружи доносились умоляющие голоса, но Исламов был глух и нем.

Старик с крашенной хной бородой, с глубоким состраданием глядевший на голодных людей, вдруг обернулся к Исламову:

— Вы думаете, в Грузии нет хлеба? — И, заметив, что тому до него нет дела, сам себе ответил: — Все есть! Грузия — богатый край. Здесь все есть…

— Надо быть последним дураком, чтобы в такое время, когда зерно с каждым днем поднимается в цене, продавать его!

Старик покраснел, но промолчал. Он посмотрел на Исламова, на сидевших рядом с ним таких же, как он, разжиревших, самодовольных купцов и старику показалось, что это не люди, а какие-то кровожадные животные.

Мухтар тоже молчал. Все, что творилось вокруг, заставляло его спрашивать себя: «Если это русская земля, страна Ленина, то где же все то, о чем говорил мне в Карачи добрый вожак докеров Мирза? И что теперь будет со мной, одиноким и жалким чужестранцем, если я убегу от Исламова?»

Со скрытой ненавистью посмотрел он на Исламова. Он помнил, как в Багдаде, после ухода турок, купцы заперли свои хлебные амбары. Тогда голодные багдадцы взломали купеческие лабазы и старики на улице распределяли зерно между голодающими. «Почему и здесь так же не сделают?» — думал Мухтар.

Его уже перестала радовать мысль о том, что путешествие подходит к концу и они скоро должны прибыть на место.

Вот и Тифлис. Нагруженный вещами, Мухтар вслед за Исламовым вышел из вагона. Вокзал кишел людьми. Особенно много было военных в какой-то странной, незнакомой форме.

— Только итальянцев здесь не хватало, — сказал вслух Исламов.

Носильщик, решив, что перед ним единомышленник, со вздохом произнес:

— Да, теперь они, а до них были немцы. Говорят, что пришлют и французов…

— Пусть хоть дьяволы придут, только, бы не русские, не большевики, — прошипел Исламов.

Носильщик удивленно посмотрел на него.

— Да, конечно, вам при всех хорошо, а как нам, бедным людям, жить?!

Исламов озадаченно зацокал языком. Они вышли на привокзальную площадь, уселись в фаэтон. Исламов с женой и служанкой разместились на сиденьях. Мальчика возчик посадил рядом с собой. Колеса загремели по каменистой мостовой. Мухтар смотрел на людей в странной, как ему казалось, очень теплой одежде. Он увидел старика, продавца горячего чая, который держал пузатый самовар из оцинкованного железа и громко зазывал любителей чая. На груди у старика висела кожаная сумка с множеством отделений, в которых виднелись крохотные стаканы и мелко накрошенные кусочки сахара. Эта сценка напомнила Мухтару родной Багдад.

— Кому горячий ароматный чай! Налью горячего чая! — хриплым голосом кричал уличный чайханщик.

Фаэтон выехал на широкий и просторный майдан, здесь горами лежали фрукты, овощи, разные изделия и побрякушки, а лавочники, лоточники, виноторговцы громко и усердно зазывали покупателей.

— Берите гранаты, красные как кровь, сладкие как сахар!..

— Мацони! Мацони! — надрывался парень, погоняя маленького ослика, на боках которого в соломенных сетках находились глиняные кувшинчики с простоквашей.

Переехали мост через Куру, миновали мечеть Шах-Аббаса с высоким минаретом и мозаичным куполом, район шумного, многолюдного Шайтан-базара, где были расположены магазины, кустарные мастерские и знаменитые тифлисские лечебные серные бани. Фаэтон остановился в покатом маленьком тупике. Встретить Исламова вышли чуть ли не из всех домов. Собралась большая толпа, в основном женщины.

— Со счастливым прибытием вас, ага! — раздались голоса.

— Салам, господин Исламов!

— С прибытием!

Но вот толпа расступилась, и вперед вышла старая сгорбленная женщина, укрытая черной атласной чадрой. С возгласом: «Сын мой!» — она бросила под ноги Исламова глиняный кувшин с водой. Кувшин разбился, вода разлилась по земле, а старуха припала головой к груди сына.

— Аллах мой! Неужели это правда — ты вернулся?! И бедная твоя мать дождалась этого счастливого дня? — плача, говорила она.

— Дождалась, мама. Видишь, слава аллаху, я уже дома. Но к чему такие горькие слезы?.. Успокойся, прошу тебя!

Исламов тут же представил матери молодую жену, ее служанку и Мухтара.

— Как же так, мальчик мой? — тихо сказала мать, очень удивленная тем, что он привез жену, — ведь дома его тоже ждала жена.

— Так надо, мама, поговорим после…

Мать любовно посмотрела на него, заранее все понимая и прощая.

У двухэтажного большого дома из красного кирпича Исламова встретила, играя выразительными глазами, молодая женщина с густо насурьмленными ресницами и бровями. Прикрыв лицо краем цветастого покрывала и склонив перед мужем голову, жестом правой руки она подала знак мяснику, и в тот же миг у самых ног хозяина был торжественно обезглавлен жирный баран.

Исламов ласково взглянул на первую жену. Он был рад такой встрече: «Пусть тебризянка учится, как надо встречать мужа».

— Гульнияз, сто лет жизни тебе! Спасибо тебе, моя красивая! — Он перешагнул через лужу крови и направился во двор особняка.

За хозяином и членами его семьи нерешительно направился и Мухтар, но пройти вглубь не осмелился, а сел во дворе у ворот.

Соседи, выразив матери Исламова свою радость и поздравив ее с возвращением сына, постепенно разошлись по домам.

О Мухтаре, конечно, опять все забыли. Но Кара-Баджи, служанка, много лет работающая при матери Исламова, женщина с желчным, злым лицом, вдруг заметила одиноко сидящего у ворот Мухтара и удивленно спросила:

— Ты откуда взялся?!

— Я служу у господина Исламова, он меня привез из Тебриза, — печально ответил мальчик, не поднимаясь с места.

Служанка не поняла больше половины его слов, и ей не понравилось, что он так непочтительно — сидя — ей отвечает.

— Что ты там бормочешь на каком-то непонятном языке?.. Ты что, не можешь по-нашему говорить?

В это время на террасу вышли Гульнияз-ханум и Исламов.

Кара-Баджи обратилась к хозяину:

— Скажите, господин мой, этого черномазого и правда привезли с собой?

Исламов небрежно взглянул на Мухтара, затем на жену и усмехнулся:

— Да, я купил его в Тебризе. Поможет в хозяйстве.

Гульнияз лукаво посмотрела на мужа:

— Мой господин, вы всегда с сюрпризами. В прошлый раз привезли из Индии обезьянку, а теперь этого пустынника… Кто будет с ним возиться? Хоть бы язык понимал…

— Он говорит по-турецки. Будет тебе помощником, Кара-Баджи.

Гульнияз и Исламов спустились вниз, во двор.

— Ну, и за что же вы так жестоко поступаете? — спросила жена, взяв его под руку.

Вначале Мухтару казалось, что Исламов, прогуливаясь с женой по двору, говорит о нем. Но потом он понял, что речь идет не о нем, а о молодой тебризянке. «Нет, я не останусь здесь… и не буду мешать нашему счастью… Уеду к родителям. Уеду обязательно!» — доносил ветер слова Гульнияз.

«Я тоже уйду из этого дома!» — подумал мальчик.

Вскоре Исламов с женой вернулись домой. Проходя мимо мальчика, она мягко улыбнулась ему. И у Мухтара стало как-то легко на душе. «Добрая женщина!» — подумал он.

Стало смеркаться. С улицы еще доносились затихающие голоса детворы, когда вышла Кара-Баджи и позвала Мухтара в дом. Она провела его в кухню, освещенную мощными керосиновыми лампами.

Седая повариха, Наргиз-хала, женщина лет пятидесяти с добрыми глазами, поставила перед мальчиком тарелку с ароматным тонким ханским рисом, украшенным золотистыми крупинками шафрана и изюмом; тут же лежал кусочек курицы, а в стакане сверкал ароматный домашний шербет.

— Ешь все… Наверное, целый день не кормили! — жалостливо сказала повариха и села напротив Мухтара, опустив на стол усталые руки. Она участливо смотрела на мальчика, который сидел опустив голову и почему-то не решался протянуть руку к еде.

— Почему не кушаешь? Я мусульманка, ла-илала ил-аллах! — воскликнула она, желая доказать мальчику, что у них одна вера и пища, приготовленная ее руками, чистая.

Мухтар поднял голову и благодарно посмотрел на седую женщину.

— Вот, смотри, мои руки чистые! — она протянула руки через стол, и Мухтар увидел ее шершавые ладони.

На секунду задержав на них свой печальный взгляд, Мухтар вспомнил руки матери.

Прослезившись, он неожиданно крепко прижал свое лицо к ее раскрытым ладоням и тихо-тихо произнес:

— Умма… умма!..

Спать Мухтара положили в небольшом чуланчике, в котором утром складывалась постель прислуги.

Несмотря на усталость, Мухтар не мог заснуть до рассвета. Он вспоминал железную дорогу, пограничную станцию и истекающую кровью черноволосую девушку. Потом из тумана памяти появился индийский пароход, на котором он ехал из Джидды в Карачи, добрый его капитан Нури-Аср. Мухтар, как наяву, видел его стройную высокую фигуру, черные, красиво причесанные волосы, ласковые улыбающиеся глаза. Потом вспомнилась жизнь в сиротском доме и Мэри Шолтон, Зейнаб и Вартан. Почти под утро сон взял свое. Но спал он недолго. Мухтар сквозь сон почувствовал, что кто-то изо всех сил трясет его за плечи. Он открыл глаза: над ним стояла Кара-Баджи.

— Бужу, бужу, никак не проснешься! — сердито сказала она. — Поднимайся, скоро взойдет солнце, пропустишь утренний намаз!

Мухтар, все еще во власти сна, не понимал, чего она хочет от него.

— Ты что, не понимаешь меня? — продолжала служанка. — Говорю тебе: взойдет солнце — пропустишь молитву, — она показала на небо.

— Я не молюсь, — покачав головой, тихо ответил мальчик и повернулся на другой бок к стене.

— Ты что, сумасшедший? Как не молишься?! Такой большой парень, а не молишься! — возмутилась служанка. — Аллах покарает тебя, а хозяин выгонит из дома. — И она стянула с него рваное одеяло.

Мухтар безразлично поднялся.

— Мне все равно, что будет — то будет…

— Нет, вы смотрите на него, — продолжала она. — Разве можно держать в доме таких безбожников. Дом разрушится.

Мухтар, не удержавшись, громко рассмеялся.

— Ах, вот как, ты все понимаешь и только притворяешься!

Она толкнула его в спину, обозвала грубыми словами, разгневанная, быстро ушла.

Мухтару снова пришла мысль о побеге, однако он понимал, что не так-то просто в большом незнакомом городе найти место для житья или работу. Он решил от кого-нибудь, хотя бы от Вартана, узнать, далеко ли от Тифлиса до Баку, о котором еще в Тебризе говорили ему добрые люди, и какая там власть? Кто знает, может быть, и там те же англичане, турки, немцы, царские солдаты.

Вскоре Кара-Баджи опять пришла за ним.

— Ну-ка, живо убирай свою постель и пошли за мной! — сурово скомандовала она.

Мальчик молча подчинился.

— Бери эти кувшины, — указала она на два металлических кувшина, в которых сама носила воду, и, протянув ремень, добавила: — На, завяжи их покрепче.

Мухтар в душе посмеялся над ее важностью. Когда кувшины были связаны, он посмотрел на нее, как бы спрашивая: «Что же дальше делать, недобрая женщина?..»

— Чего ты смотришь на меня бесстыжими глазами? — заворчала она. — Еще говоришь, что араб, потомок пророка… Разве его святость не учит нас, приверженцев ислама, пять раз в день выполнять молитвы? Человек, не почитающий аллаха, так и будет всю жизнь мыкаться по чужим дворам…

Мухтар молчал, а это еще больше выводило ее из себя.

— Бери кувшины и пошли! — и сама помогла ему перебросить их через плечо.

Кара-Баджи повела Мухтара к горному роднику, откуда брали воду специально для заварки чая в доме и торговой конторе, где Исламов совершал оптовые сделки. Он знал, как действует на покупателей дегустация чая, заваренного на родниковой воде.

— Ну как, запомнил дорогу? Теперь будешь ходить сюда два раза в день: утром и вечером. Понял?..

Мухтар молча кивнул головой.

— Два раза в день мы приносим воду, — продолжала она. — Понял?!

Мальчик утвердительно кивнул головой.

— Что у тебя, языка нет?

Он ничего не ответил. Опустил колено на землю и один, без ее помощи, поднял тяжелые кувшины с водой.

— Силы у тебя как у ишака, это не плохо…

Дорогой, пока поднимались к роднику, и на обратном пути Кара-Баджи время от времени обращалась к нему с обычными житейскими расспросами о его отце и матери. Но Мухтар молчал, словно не к нему она обращалась.

— Ты что, меня за человека не считаешь? — вдруг взорвалась она. — Или не желаешь со мной разговаривать?

Мухтар, с трудом шагая с тяжелой пошей и глядя под ноги, чтобы не упасть, только улыбался в душе, видя, как она злится.

Едва они вернулись домой, Кара-Баджи тут же сунула ему в руки топор, чтобы он наколол дров для топки тандура. Исламов любил по утрам есть домашний хлеб.

Так начался первый трудовой день Мухтара в Тифлисе.

Наконец хлеб испечен, самовар закипел, завтрак для хозяев был готов. Кара-Баджи, выведенная из себя непочтительностью Мухтара, нажаловалась хозяину. После завтрака, уходя в контору, Исламов приказал Кара-Баджи не выпускать мальчика из дому.

— Не беспокойтесь, ага! — поспешно ответила Кара-Баджи. — Я возьму его в руки, будет у меня самым послушным псом в доме…

Кара-Баджи вошла в кухню и, увидев мальчика, примостившегося у кухонного очага, сказала:

— Слышал, что сказал наш господин? Он велел мне не выпускать тебя на улицу!

Наргиз-хала бросила на Кара-Баджи осуждающий взгляд. Достав свежую лепешку, она разломила ее на куски, поставила на стол полную тарелку с пшеничной кашей и позвала Мухтара к столу.

— Сынок, садись сюда и ешь, — сказала она по-тюркски.

Мухтар несмело подошел к столу. Женщина пододвинула тарелку.

— Ешь, сынок, не бойся! Я слышала, что ты издалека? — с ласковой улыбкой спросила она.

Мухтар молча кивнул. Повариха заварила в белом фарфоровом чайнике свежий чай и поставила его перед ним. Наевшись досыта, мальчик с благодарностью взглянул на повариху и, встав с места, почтительно поклонился ей. Тут на кухню вошла Кара-Бэджи. Увидев, что Мухтар уже позавтракал, она с сожалением сказала:

— Ему не следовало давать есть, он не желает молиться аллаху!

— Кара-Баджи, оставь его в покое, — спокойно остановила ее Наргиз-хала. — Бог лишил тебя сладости жизни, не подарив тебе ни мужа, ни детей, а теперь ты не знаешь, на кого излить свою желчь. Он на чужбине, скиталец. Ему и так не сладко живется. Великий грех обижать несчастного сироту.

Помолчав некоторое время, она заговорила снова:

— Сама знаешь, какие неприятные слухи идут в городе — всех азербайджанцев собираются выселять из Гурджистана в Баку, а армян в Эривань… Посмотрела бы я на тебя, как повела бы ты себя, очутившись в его положении… — И добавила: — Нашего хозяина выгоняют отсюда!

— Это почему же? — спросила Кара-Баджи. — Наш ага не лавочник, а купец первого сорта. У него есть деньги. Он найдет с грузинами общий язык.

Но Наргиз-хала снова заговорила о Мухтаре:

— Скажу тебе вот что: я в этом доме служу тридцать лет и знаю, что делаю. Мальчик ест не наш хлеб, а то, что предназначено ему самим небом. Тебя сердит, что он не молится?.. Но, во-первых, он еще несовершеннолетний, а во-вторых, на том свете каждый будет отвечать за свои поступки. Обижая его, ты, Кара-Баджи, грешишь во сто раз больше, чем он. Пойдем-ка лучше отсюда, помоги мне в кладовой…

…Считая себя просвещенным человеком, Исламов выписывал газеты — на русском языке «Грузия» и «Возрождение» и на азербайджанском «Ислами Гурджистан» («Мусульманская Грузия») и «Садои Миллат» («Голос народа»). Мухтар любил первым получать почту. По утрам он с нетерпением ждал почтальона. И старый почтальон, чувствуя это, всегда с сияющей улыбкой приветствовал мальчика. Со временем добрый почтальон и мальчик так подружились, что Мухтар потихоньку давал ему припрятанные кусочки сахара или еще какие-нибудь сладости.

В один из апрельских дней 1919 года Мухтар показал почтальону адрес Вартана и спросил:

— Далеко ли отсюда эта улица?

— За вокзалом. А кто у тебя там?

— Тетя моего приятеля.

— А ты знаешь, что он армянин и у него другая вера? — пытливо глядя на мальчика, продолжал старик.

— Знаю. Но он честный друг, — ответил мальчик. — То, что он другой веры, мне все равно. Моя мама всегда говорила: «Дружи с любым… Лишь бы он был добрым, честным человеком!»

— Правильно говорила твоя мама… — сказал почтальон. — Хорошо, я найду твоего товарища и дам ему знать о тебе.

Мухтар схватил жилистую руку старика и прижал к своим горячим губам.

— Спасибо вам!

БЕГСТВО ИЗ ТИФЛИСА

Третий месяц жил Мухтар в доме из красного кирпича, с высоким каменным забором и тяжелыми воротами из орехового дерева. Он был замкнут и молчалив, как два года назад, когда собирался удрать из сиротского дома в Лахоре. Пользуясь каждой удобной минутой, Мухтар с интересом рассматривал газеты, которые собирала Кара-Баджи и складывала в чулане, где он спал. В газетах открыто писали о бунтах крестьян, железнодорожных рабочих, бедных горожан, недовольных тем, что не хватало хлеба, что бумажные деньги обесцениваются с каждым днем. Из газет Мухтар узнал о возможности войны между грузинами, армянами и азербайджанцами, и его охватила тревога: если война начнется, ему вряд ли удастся выбраться из Тифлиса.

Старый почтальон уже больше недели не показывался. Мальчик не знал, что с ним случилось. А с молодым парнем, который его заменял, Мухтар почему-то не решался заговорить. Но мысль о Вартане не покидала его.

Летняя жара давала себя чувствовать. Семья Исламова с наступлением сумерек выходила на свежий воздух. Мухтар готовил зеленый двор для их отдыха. Он чисто подметал и поливал площадку возле дома, застилал ее циновками, коврами.

В последний воскресный вечер июля Мухтар и прислуга сидели на веранде. Они пили чай, а мальчик читал и рассказывал им о том, что писали тифлисские газеты. Женщины не умели ни читать, ни писать и слушали с большим вниманием. Все чувствовали себя свободно: Исламов со своими женами и семьей одного богатого грузина, торговца коврами, уехал за город на свежий воздух, на пикник.

— А вот послушайте, какое сообщение! — воскликнул Мухтар. — «Знаменитый предсказатель Гараб-Ходжа-Фати из Индии гадает, находит воров, продает талисманы против всяких болезней и делает различные внушения на дальнем расстоянии».

Женщины с удивлением закачали головами. В эту минуту мальчик увидел входящего в дом Исламова.

— Хозяин! — тихо вскрикнул он, испуганно вскочив с ковра.

Служанки второпях натянули на головы покрывала и, забрав чайную посуду, скрылись в душной кухне.

По недоброму, колючему взгляду хозяина Мухтар понял, что он не только пьян, но и в очень дурном настроении.

— Добрый вечер! — вежливо произнес мальчик.

— Кто тебе разрешил читать газеты? Дай сюда! — набросился на него Исламов.

Злобно выхватив из рук мальчика «Грузию», он несколько раз ударил ею Мухтара по лицу.

— Читай коран, а не газету! — сквозь зубы процедил он. — Молись, а не сиди со старухами… Ты еще мал, чтобы веселить женщин…

От слов хозяина Мухтар готов был провалиться сквозь землю. Опустив голову на грудь, он молчал.

— Господин Исламов, вы дома? — донесся из-за ворот чей-то голос.

— Да! Кто там?

— Мамед-Таги!

— А, прошу, прошу! Как я рад! Наконец-то вы решили осчастливить мой порог! — хозяин пошел навстречу гостю.

Владелец оптовой комиссионной конторы Мамед Таги Гасан-заде после долгой церемонии приветствия у ворот дома прошел во двор.

— Эй, Мухтар, ну-ка, постели нам! — скомандовал хозяин.

Кара-Баджи, желая угодить хозяину, крикнула: «Сейчас, сейчас, господин мой» — и, опередив Мухтара, вынесла из дома матрасики, обшитые ярким шелком, и продолговатые, подобно валикам диванов, подушечки, чтобы мужчинам было удобнее сидеть на ковре. Мухтар тем временем принес небольшой медный гравированный поднос со свежей черешней, миндалем, золотистой сабзой, домашними сладостями.

— Скажи, пусть принесут вина, — распорядился Исламов.

— Слушаюсь, хозяин, — ответил Мухтар, ставя поднос на ковер.

Коньяк развязал языки, и потекла оживленная беседа, невольным свидетелем которой стал Мухтар, сидевший невдалеке, в ожидании новых указаний Исламова.

— Неужели цены еще поднимутся? — спросил хозяин.

— А как же может быть иначе? — отвечал Гасан-заде. — Турки скупают все, что им не удается отобрать с помощью оружия… Они щедро платят за бриллианты, ковры, табак. Батумский порт сейчас для них перевалочный пункт…

— Верно ли, что немцы заняли порт Поти? — спросил Исламов.

— Немцы уже получили право распоряжаться всеми железнодорожными путями Грузии и хотят взять в свои руки разработку марганцевых рудников, — не ответив на вопрос, продолжал Гасан-заде. — Греческие войска заняли Измир, а Исмаил Хаки-паша, Жад-паша, Нури-паша заняты коммерцией, только Нури-паша занят еще и своей военной карьерой… Разве в Стамбуле думают о судьбе турецкой нации? Все их генералы заняты оптовой закупкой товаров… Трюмы «Гюль Джемала» полны добра, захваченного в Батуми, Курдемире, Баку. — Подняв рюмку, Гасан-заде воскликнул: — Все же давайте выпьем за немцев и турок! Они хоть и грабят нас, но сдерживают наступление большевиков…

— Черта с два сдерживают! — возразил Исламов. — Вон во вчерашней газете пишут, что большевистские войска пошли в наступление на всех фронтах. — Поймав удивленный взгляд собеседника, он обратился к Мухтару: — Ну-ка, принеси сюда вчерашнюю «Грузию»!

Мальчик принес газету. Исламов протянул ее Гасан-заде:

— Нате, полюбуйтесь!

Прочитав телеграфное сообщение из Парижа, тот заметил:

— Англичане и американцы сомнут большевиков. Не думаю, чтобы Ленин на Кавказе нашел себе сторонников… Вспомни, что было в прошлом году в Баку? Шаумян, Джапаридзе, Азизбеков со своими голодранцами думали, что сумеют удержать власть. Но все знают, что из этого получилось, — лукаво подмигнул он Исламову. — Так вот, мой друг, если желаете, могу по очень сходной цене предложить пять тысяч пудов чая. И вы станете миллионером…

За вином, душевным купеческим разговором время проходило незаметно. Был уже первый час ночи, но Исламов и Гасан-заде все еще пили, обсуждая вместе с мировыми проблемами и свои торгашеские дела. Говорили они и о возможности войны между дашнаками и грузинскими меньшевиками. И их тревожили слухи о высылке азербайджанцев из Тифлиса. В пепельнице росла гора окурков. Мухтар сидел в уголке в отчаянии. Нет, не такой представлял он Россию, куда так упорно стремился! Только одно утешало его: впереди Баку, о котором говорил ему в Тебризе Али-Мамед, его наставник. Вот и гость говорит о Баку. Но Мухтар уловил в его голосе злобу и страх. Нет, этим купцам нельзя верить, надо самому туда добраться и своими глазами увидеть, какая там жизнь.

Наконец-то хозяин и гость встали.

— Эй, пустынник! О чем замечтался? — весело обратился к нему Исламов. — Вставай, убери все это, — он показал на скатерть.

Мухтар шустро вскочил.

— Сейчас, эфенди! — ответил он сонным голосом, рассмешив Исламова и Гасан-заде.

— Их судьба тоже решена, — сказал Гасан-заде, с интересом глядя на Мухтара. — Почти всю Аравию захватили англичане. Французы стали хозяевами Сирии, Ливана. Словом, в этой войне Европа достигла своей цели, много выиграла. — Покровительственно похлопав по плечу Мухтара, он спросил по-арабски: — Анта араби? («Ты — араб?»)

— Наам… Да!

— Вы знаете их язык? — удивился Исламов.

— Так, когда-то учил. Они мирный народ. Но, скажу вам, современные арабы уже не те, которые когда-то завоевали мир… За пятьсот лет своего господства турки выжали из них последние соки и сделали их безвольными. Давно этот паренек у вас?

— Четвертый месяц.

— Видимо, неплохой малый.

— Да, услужливый, — пришлось признаться Исламову.

— Доброе дело делаете. Ведь без языка он бы здесь пропал.

Они вышли на улицу. Убрав посуду, ковры, матрацы, Мухтар бросился на свой матрац в чулане и сразу заснул. Но поспать всласть ему не удалось. С первыми лучами солнца Кара-Баджи разбудила его.

— Пойдем к реке, поможешь мне полоскать белье.

Мухтар умылся. Кара-Баджи стояла у него над душой.

— Скоро и солнце взойдет. Пора приниматься за работу. — И, показав на огромную плетенную из камыша корзину с мокрым бельем, сказала: — Возьми! — И помогла ему поднять корзину на голову.

Они вышли из тупика, перешли дорогу и по каменным ступенькам спустились к Куре.

Река пенилась и бурлила среди острых камней. Неподалеку забрасывали сети рыбаки. Поставив корзину, Мухтар с тяжелым вздохом присел на камень, а Кара-Баджи сразу же принялась полоскать белье. Отдышавшись, мальчик осмотрелся. Кура делала здесь плавный изгиб. По склону противоположного высокого берега лепились плоские домишки, а на самом верху, рядом с церковью, стояло мрачное кирпичное здание с решетками на окнах.

— Это тюрьма? — спросил Мухтар.

— Да, там сидят бандиты.

Вскоре золотые лучи солнца осветили огромный крест церкви, стены и решетки тюрьмы. «К несчастным солнце пришло раньше всех», — подумал Мухтар.

Мальчик сидел на камне, прижав коленки к груди и обхватив их руками. Он прислушивался к плеску воды и с печалью думал о своей «тюрьме». И вдруг яркий лучик скользнул по его лицу, затем по рукам. Мухтар встрепенулся. Он с любопытством стал озираться, искать, откуда прибежал к нему солнечный зайчик. И нашел: лучик пускали из окна тюрьмы. А из другого окна кто-то махал белым платком.

Мухтар вскочил и тоже стал махать рукой.

— Ты кому это машешь? — посмотрела Кара-Баджи на взволнованного мальчика.

Мухтар, улыбаясь, показал на тюремную решетку.

— Сумасшедший! — накинулась она на мальчика. — Да ты знаешь, дурень, кого там держат? Большевиков! Тебя же часовой может застрелить.

Мухтар опустил руку, но продолжал смотреть на тот берег. Через минуту над окном тюрьмы затрепетал красный лоскуток. Утренний ветерок развернул в воздухе алую полоску материи и донес до слуха Мухтара негромкий хор голосов — заключенные пели революционную песню, которую он слышал еще в Карачи, на демонстрации докеров:

Вставай, проклятьем заклейменный, Весь мир голодных и рабов!..

Рыбаки, увидев красное знамя, замахали шапками и запели какую-то народную песню. К ним присоединились работавшие поблизости каменщики… Из домов и переулков высыпал народ, и скоро на берегу Куры стояла большая толпа.

Сотни глаз были устремлены на окна тюрьмы. У Мухтара заколотилось сердце. Он пел вместе со всеми, что-то свое.

— Что ты, дурак?.. Замолчи сейчас же… — накинулась на него Кара-Баджи.

В это время откуда-то раздались выстрелы: один, другой, третий…

— Скорей! Бежим скорей домой! — поспешно укладывая мокрое белье, продолжала ругаться Кара-Баджи. — Вот видишь, что натворил, безбожник!

Мухтар поднял тяжелую корзину с бельем на голову. Улица, через которую они должны были пройти, заполнила толпа, направляющаяся к центру города.

— Долой предателей родины!!! Долой меньшевистское правительство!

— Долой Антанту!

— Смерть захватчикам!

Перепуганная Кара-Баджи, вцепившись в Мухтара, тащила его за собой.

Где-то впереди застрочил пулемет.

Огромная толпа дрогнула, отшатнулась назад.

— Проклятье меньшевистским убийцам! Долой жорданиевских палачей! — раздались гневные крики.

Кара-Баджи оттерла толпа. Мухтар уже подходил к дому, когда служанка догнала его.

— Ах ты негодник! — с трудом переводя дыхание, зашипела она. — Перепугал до смерти, ведь хозяин с меня шкуру снимет, если пропадет господское белье.

Вечером, когда Исламов пришел домой, Кара-Баджи поспешила рассказать ему, что вся утренняя кутерьма произошла по вине Мухтара. Но хозяин от души рассмеялся.

— Ты глупая женщина, — успокоившись, сказал он. — Твоя голова набита соломой. Он тут совсем ни при чем.

В эту ночь в Тифлисе было неспокойно. По главным улицам столицы разъезжал усиленный конный патруль. А наутро мальчишки-газетчики звонко выкрикивали:

— Раскрыт большевистский заговор! Сенатор Конти требует помощи для Грузии… Договор с итальянскими промышленниками… Положение на Сочинском фронте!

Исламов послал Мухтара за коляской.

— Сынок, ты куда собрался? — спросила Исламова его мать.

— На биржу… Боюсь, как бы вчерашний день не навредил мне…

Когда Исламов подъехал к зданию биржи, Гасан-заде был уже здесь. Он бросился ему навстречу со словами:

— Спешу вас обрадовать! Цены на чай и рис опять поднялись.

Улыбка озарила лицо Исламова.

— А вы слышали, что бакинские мусульмане послали императору Германии Вильгельму телеграмму с просьбой оградить их от английских и деникинских войск?

— Неужели?

— Точно. Железнодорожное сообщение между Баку и Тифлисом прекращено.

— А не воспользоваться ли нам этим выгодным обстоятельством?

— Конечно. Я пошлю своих людей в села, пусть скупят все, что можно вытянуть у крестьян. Сегодня отдадим рубль, а через несколько дней получим в пять раз больше. Серый хлеб стоит восемьдесят копеек фунт, — продолжал Исламов, — и то по карточкам… В деревне в обмен на керосин его можно купить за пятьдесят… фунт чая через недельку будет стоить восемь — десять рублей, а через месяц дойдет до двадцати…

Покрутившись еще некоторое время на бирже, Исламов отправился домой.

Теперь он пил со своими дружками почти каждую ночь, а Мухтар сидел во дворе и ждал, когда уйдут гости и хозяин разрешит ему лечь.

Дни шли своим чередом, и один был похож на другой. Мухтар работал с утра до поздней ночи и все острее чувствовал свое одиночество.

Кара-Баджи часто и беспричинно била его по щекам, а он молча глотал злые слезы. И только Наргиз-хала время от времени увещевала Кара-Баджи, с первого дня невзлюбившую Мухтара.

— Аллах накажет тебя за то, что ты обижаешь его, — говорила она. — Ты сама вечными придирками вызываешь его на грубость. Посмотри, как ласков он со мной. А почему? Потому что я не издеваюсь над ним. Доведешь парня до того, что он убьет тебя…

— Так и убьет!

— Поверь мне, его терпению может прийти конец…

Кара-Баджи в ответ только кривила губы и продолжала поступать по-своему.

Однажды Мухтар натаскал воды, переколол все дрова, подмел двор и присел отдохнуть у цветника. Из дома вышла Кара-Баджи и, заметив, что он сидит без дела, накинулась на него. Мухтар попытался не обращать на ее ворчание внимания. Тогда она подошла к нему, схватила за руку и сильно ударила его по щеке.

Слепая ярость охватила Мухтара. Он едва сдержался, чтобы не ударить ее кулаком.

— Ты гиена, ты злая кобра! — крикнул он и, стиснув зубы, выбежал со двора.

Лишь вечером, к приходу Исламова, он вернулся домой. Мухтар встретил Исламова у ворот. Тут же, при всех, скинул с себя верхнюю одежду и бросил ее к ногам изумленного хозяина.

— Эфенди! — дрожащим от возбуждения голосом сказал он. — Вы взяли меня, чтобы я работал на вас, а не для того, чтобы служанка Кара-Баджи издевалась надо мной! Вот моя одежда. Возьмите ее в счет того, что вы на меня потратили. Я не хочу больше служить в этом доме. Пусть эта злая гиена лижет вам пятки. Я — человек, а не бессловесная скотина!

Обида и гнев душили Мухтара. От прежней его покорности не осталось и следа. Сверкая глазами, он смело глядел на хозяина и его изумленных домочадцев. Исламов опешил и не знал, что сказать: вид Мухтара не позволял обратить его слова в шутку.

— Ах ты паршивец! Гадкая обезьяна! Упрямый ишак! — злобно зашипел он на Мухтара. — Запомни: я купил твою арабскую шкуру вместе со старыми офицерскими горшками и могу заставить тебя служить мне! Но я не люблю непокорных слуг, будь они хоть десять раз ходжами. В наказание я отправлю тебя к моему брату, обратно в Тебриз. Там ты узнаешь сладкую жизнь!

Купец повернулся и, выпятив живот, ушел в дом.

Мухтар молча посмотрел ему вслед. Нет, слова «обратно в Тебриз» не испугали его, но оцепенение, долгое время владевшее Мухтаром, прошло, растаяло, как дым. В нем вновь проснулся прежний Мухтар, бесстрашный и дерзкий багдадский Гаврош, возмужавший, закалившийся в тяжелых испытаниях.

Настала пора действовать.

Спустя два дня, ночью, он осторожно поднялся, собрал свои скудные пожитки, бесшумно ступая, добрался до двери и выскользнул во двор. Калитка изнутри закрыта на засов, но отодвинуть его — дело одной секунды. И вот Мухтар на улице. Теперь он уже знал дорогу, по которой они с Исламовым ехали с вокзала. Мимо мечети, через мост, мимо базара, подле которого они встретили смешного продавца чая, и дальше — по широкой улице с трамвайной линией…

Мухтар бежал, стараясь держаться ближе к домам, чтобы не привлечь к себе чьего-нибудь внимания. Но в этот час улицы были пустынны. Вот уже и трамвайная линия. Мухтар в раздумье остановился на углу: «Куда теперь: направо или налево?..» И в этот миг из-за угла послышались голоса, раздался звук шагов. Мухтар прирос к стене. Люди прошли мимо. Уличный фонарь осветил их. Это были трое мужчин; один из них нес тюк, похожий на свернутую постель, другой — дорожную корзину.

«Не на вокзал ли они направляются?» — подумал Мухтар и, держась в отдалении, последовал за ними. В ночной тишине были отчетливо слышны их голоса.

— Помни, друг Сулейман, — говорил один из них по-азербайджански. — Ты не должен обижаться на нас. Твои старики были мне как родные отец и мать, да и всем нам вы, азербайджанцы, — родные братья.

— Знаю, братишка Дадико, знаю. Иначе не прибежал бы с вокзала, чтобы провести с тобой еще часок. Мы прощаемся ненадолго. И встретимся при других обстоятельствах. Не так ли, Геворк?

— Именно так! — отозвался третий спутник. — Нас поссорить нельзя, как нельзя дерево поссорить с его ветвями.

— Клянусь честью, хорошо сказано! — воскликнул Дадико.

Показался вокзал. Мужчины прибавили шаг. Заторопился и Мухтар. Мужчины спокойно прошли мимо полицейского, стоявшего у входа в зал ожидания, и направились к выходу на перрон. Мухтар хотел последовать за ними, но полицейский схватил его за плечи:

— Ты куда?

Мухтар на какую-то долю секунды растерялся и вдруг серьезно и громко сказал:

— Пустите меня, я — с ними! Вон мой брат! — и он указал на своих уличных попутчиков. Услышав эти слова, те невольно обернулись. — Говорю же, я с братом, мы торопимся на поезд! — повторил Мухтар, пытаясь вырваться из рук полицейского.

Словно догадавшись, в чем дело, один из молодых людей решительно зашагал к полицейскому и, обращаясь к Мухтару, спокойно произнес:

— Что случилось, братишка, чего ты там натворил? Иди скорей, не задерживайся!

Полицейский с сомнением покачал головой и нехотя выпустил Мухтара. Мухтар подбежал к своему неожиданному заступнику. Тот взял его за локоть и подвел к своим попутчикам.

— Спасибо вам, братья мои, спасибо! — сказал он, и голос его задрожал.

И они вместе вышли на перрон.

— Откуда ты взялся? — спросил его незнакомец, не убавляя шага и направляясь к стоявшему на третьем пути товарному составу…

Мухтар, волнуясь, путая слова, коротко рассказал о себе и заплакал.

Друзья молча посмотрели друг на друга. И один из них, которого звали Сулейманом, сказал:

— Не плачь, поедешь со мной в Баку.

Мухтар схватил его руку, хотел поцеловать, но тот отдернул ее назад.

— Ты что? — прикрикнул он. — Больше этого не делай.

Мухтар виновато опустил глаза.

— Хорошо, больше не буду, — сказал он и тут же добавил: — Будьте мне братом или товарищем…

Дадико даже присвистнул от удивления и хотел расспросить Мухтара подробнее, откуда он, как попал в Грузию. Но они уже подошли к составу, и для разговора не было времени.

Поезд с красными теплушками вез тех, кого из Грузии выселяли в Азербайджан. Сулейман остановился у одной из них.

Из вагона выглядывал какой-то старик в меховой шапке.

— Ой, Сулейман, слава аллаху! — воскликнул старик. — Я уже думал, что не дождусь тебя. Здравствуйте, дети мои, здравствуйте еще раз. Спасибо, что пришли проводить нас! — Заметив переминавшегося с ноги на ногу Мухтара, спросил: — Это кто такой?

— А это, отец, мой брат! — весело воскликнул Сулейман. — Ну-ка, вали в вагон, — подтолкнул он вперед Мухтара и, подхватив под мышки, помог ему взобраться в теплушку. — Закрой пока дверь, отец, — сказал он недоумевающему старику. — Ночь холодная, озябнете. А я пока постою с ребятами.

Вскоре поднялся в вагон и Сулейман. Карманным фонарем осветил теплушку, набитую спавшими вповалку людьми, жестом позвал жавшегося к двери Мухтара, и они осторожно пробрались в дальний угол вагона. Сулейман еще раз посветил фонарем, и Мухтар увидел старика, сидевшего в ногах спящей на вещах женщины.

— Ну раз стал моим братом, располагайся, — шепнул с улыбкой Сулейман, указывая Мухтару на клочок свободного места. — Все бывает в жизни нашего брата пролетария.

Мухтар опустился на пол, куда указал Сулейман, и прикорнул в своем уголочке. Он ощущал неизъяснимое спокойствие. После холодной улицы ему стало жарко, тепло разморило его, и он незаметно для себя крепко уснул… Его не разбудили ни паровозные гудки, ни скрип и лязганье колес. Поезд увозил его в новую, неведомую жизнь.

НАБОРЩИК СУЛЕЙМАН

Замызганные и простреленные пулями теплушки были до отказа набиты азербайджанцами, которых выселяли из разных городов Грузии — особенно много их было из Батуми. Теперь их везли в Азербайджанскую республику мусаватистов — буржуазных националистов.

Старенький маневренный паровоз из последних сил тянул длинный состав. Двери теплушек заперли снаружи еще в Тифлисе, перед самым отправлением. Было душно и тесно. Мухтар, со всех сторон стиснутый, спал, как пригревшийся котенок.

Под утро кто-то закричал:

— Давайте сломаем двери, невозможно дышать. Даже царь Николай не отправлял в Сибирь своих врагов в таких стойлах.

Мухтар проснулся. Он радовался, что не видит злого лица Кара-Баджи, не слышит ее ругани.

— Скорей бы кончилась эта проклятая дорога… — простонала пожилая женщина. — Ноги отекли.

В одном из углов вагона раздался громкий и возмущенный голос:

— Мне непонятно, почему мусаватистское руководство бездействует? Жордания против нас, азербайджанцев, — пусть… Но ведь и у них, мусаватистов, есть армия, полицейские. Так почему же они бездействуют? Почему правители, сидящие в Баку, допускают, чтобы грузины так нагло издевались над нами?

— Подняли нас с насиженных мест… Как скотину, загнали в эти теплушки, заперли, как преступников, даже свежего воздуха лишили.

— Грузины должны быть наказаны! — поддержал их другой голос. — Надо объявить им войну.

— Только этого нам и не хватает… — вмешался Сулейман. — А ты хочешь, чтобы разгорелась война между рабочими Грузии и бакинскими нефтяниками? Да еще и армян втянут! Кому это надо! Что мы не поделили? Не сама вера виновата в нашей беде, а богачи… Попы и муллы твердят лишь одно — что богатых не трогай, будто самим богом им дано все, а не грабежом бедных людей.

Сулеймана слушали внимательно.

— У меньшевиков, дашнаков, наших мусаватистов одна «справедливость», — неожиданно подхватил молодой парень с косым шрамом на лбу. — Делай хорошо только для себя. Разве не могли бы они спокойно и мирно решить свои споры о границах закавказских республик?

— В том-то и дело, что наши беки думают, как бы побольше отнять земли у грузинских князей и дашнаков, а те у наших. Вот они и договариваются с англичанами, американцами, немцами, турками, обделывают свои грязные махинации, — пояснил Сулейман.

— Ого, ты что-то не туда гнешь, братец, — раздраженно бросил человек, сидевший бок о бок с Мухтаром. — Ты как большевистский агитатор. Вот благодаря таким, как ты, мы и страдаем.

Страсти разгорались. Одни защищали большевиков, другие — меньшевиков, а остальные настороженно молчали, не зная, кого слушать.

Тревога снова овладела Мухтаром. А вдруг Исламов отправил телеграмму и на границе полиция схватит его? Тогда ни Москвы, ни Кремля, ни Ленина ему никогда не увидеть. Вернут его в Тифлис и посадят в тюрьму над Курой. Он попытался уверить себя, что все это чепуха, но тревога не проходила.

Время текло медленно. Мухтар почти целый день проспал. Наступила ночь. Снаружи гудел ветер, по крыше вагона сердито стучал дождь, из щелей тянуло холодом.

Утро. Мухтар открыл глаза и увидел рядом Сулеймана, старика и пожилую женщину, закутанную в черную чадру. Они с аппетитом ели печеную тыкву. У Мухтара от голода засосало под ложечкой: с самого Тифлиса он ничего не ел. «Нет, я никогда не смогу попросить у людей пищу, — подумал он. — Нет! Нет! Нет, нет!.. Я сыт, я только что поел». Он вспомнил, как мать учила его повторять про себя эти слова, чтобы подавить голод.

Заметив, что мальчик не спит, Сулейман шутливо воскликнул:

— Проснулся? Молодец! Так крепко могут спать только праведники, ходжи, побывавшие в Мекке!

— А я и есть ходжа! — в тон Сулейману ответил Мухтар. Он почувствовал себя почему-то на редкость спокойно и беззаботно.

— А ты, оказывается, веселый парень, шутник, — рассмеялся Сулейман. — Ну-ка, ходжа, закуси, — и он протянул Мухтару большой ломоть темно-коричневой тыквы. — Бери, бери, — повторил он, заметив, что Мухтар смущается. — Правда, это не еда, а вода, но все же лучше, чем ничего.

Мухтар взял и быстро проглотил тыкву. А Сулейман наклонился к его уху и шепнул:

— Больше суток, как мы с тобой стали братьями, а ты только спишь и спишь… Мне неловко, что я даже не знаю, как тебя зовут.

— Меня зовут Мухтар, — тихо ответил мальчик. — Я же говорил вам, что из Багдада, служил у купца Исламова… Неужели все забыли?

— Нет, не забыл, знаю, что ты — араб…

— Вот видите, вспомнили.

— Каким же ветром занесло тебя в Тифлис? — спросил Сулейман и заметил, что лицо парня изменилось, глаза стали печальными. — А впрочем, есть вещи, о которых не всегда хочется рассказывать. Это я так спросил, между прочим. На вот, съешь еще кусочек тыквы.

Как непохож был этот душевный, приветливый человек на тех, с кем Мухтару приходилось сталкиваться в последнее время! Когда многое накопится на сердце, хочется излить все тому, кто поймет тебя, ободрит ласковым словом, поможет советом. Таким человеком казался Мухтару Сулейман.

— Вы спросили, каким ветром меня занесло в Тифлис? Я хочу рассказать вам об этом. Только это очень длинная история, а я плохо говорю по-вашему… — несмело шепнул Мухтар.

— Дорога, мой друг, создана для рассказов и песен, — добродушно сказал Сулейман. — А понять тебя я пойму. Ты, я заметил, любишь употреблять турецкие слова, видно, знаешь этот язык. Ну и мне в типографии приходилось кое-что набирать на турецком языке. Так что договоримся. — И, перейдя на серьезный тон, добавил: — Говори, Мухтар, не смущайся. Ни купцу Исламову, никому другому выдавать тебя я не собираюсь. Рассказ твой останется при мне, а я тебе, может быть, в чем-нибудь Смогу помочь. На чужбине одному нелегко.

— Мне и на родине было нелегко! — ответил Мухтар и медленно, путая азербайджанские и турецкие слова, глядя куда-то поверх Сулеймана, начал рассказывать ему историю своей жизни, короткой жизни темнокожего мальчика, бросившего дерзкий вызов судьбе и пустившегося в поисках своего счастья в далекий путь.

— Да, парень, — задумчиво сказал Сулейман, когда Мухтар умолк, — трудновато тебе пришлось. И впереди еще немало испытаний. А это ты хорошо сказал: «Я иду в Москву за своим счастьем». И я этой дорогой иду, но молчу, пока об этом вслух нельзя! Ты сам знаешь: в степах мыши, а у мышей длинные уши. А я во всем тебе помогу. Ты мне веришь?

Мухтар вместо ответа схватил его руку и затряс ее.

— Вот и ладно, — улыбнулся Сулейман. — Я тебя не оставлю. Не обещаю ни райской пищи, ни мягких перин. Помогу тебе найти работу, что заработаешь, то и поешь. Но помни условие: слушаться меня во всем. Назвался младшим братом, — значит, терпи. Я по-братски и всыпать смогу, а рука у меня тяжелая, рабочая, не то что у твоей этой миссионерки, как ее звали?..

— Миссис Мэри Шолтон, — рассмеялся Мухтар.

— Вот именно! — подтвердил Сулейман.

— Будешь слушаться нас — мы тебя в обиду не дадим, — поддержал сына старик. — И бояться нас не надо… Мы не грабители и не карманники, мы люди рабочие… простые, мы все тут, как и ты, — одним горем дышим, одной бедой опутаны. Везут нас насильно, а куда? К кому? Знает лишь аллах.

Мухтар сочувственно покачал головой. Но отец Сулеймана воспринял это по-своему.

— А ты не горюй, — сказал он. И, ласково хлопнув по плечу, спросил: — Умеешь петь?

Мухтар улыбнулся.

— Значит, умеешь. Спой-ка лучше, с песней жить легче. Верно я говорю, Сулейман?

— Верно, верно, верно, — откликнулось несколько голосов.

— Вот видишь, — продолжал отец Сулеймана. — Песня — лекарство от всех болезней. Особенно от тоски по родине.

Мухтар улыбнулся, поднял голову, вздохнул:

— Хорошо, сейчас я спою вам. — И на родном языке запел звонко:

У меня одна дорога с вами, Кто я, не скажу, поймете сами. В детстве я родной покинул дом. А вернусь, наверно, стариком. Будут волосы мои седыми, Земляки мое забудут имя.

Мухтар пел долго и упоенно. Столько искреннего чувства, боли, пережитых обид и страданий было в его голосе, что незнакомые слова становились понятными и родными, вызывая ответную печаль в сердцах слушателей.

— Отец, да он настоящий бюльбюль! — воскликнул Сулейман.

— Поет он хорошо, а судьба, видимо, не баловала его… — Старик устремил на Мухтара задумчивый взгляд. — Да, она не ко всем бывает милостива.

Поезд замедлил ход. Было ясно, что состав подходил к станции. Послышались частые паровозные гудки, громкие, протяжные сигналы рожка, вагоны дернулись, и поезд остановился.

— Станция!

— Теперь-то они должны открыть двери, — откликнулся Сулейман. — Хватит держать нас в этой душегубке!

Один из пассажиров подтянулся на руках к окошечку, выглянул наружу и радостно крикнул:

— Да это уже граница, братцы! Смотрите, азербайджанские аскеры… Видимо, вышли нас встречать!

За дверью действительно послышалась тюркская речь и лязг засова. Все заволновались, и через несколько минут маленькие колесики, поддерживающие тяжелую дверь, с визгом откатились влево. Поток свежего воздуха вместе с теплыми лучами солнца ворвался в теплушку.

— Собирайтесь! Выходите! Кончилась наша арестантская жизнь!.. — громко воскликнул Сулейман.

Женщины от радости начали плакать, громко молиться:

— Слава аллаху! Слава Азербайджану! Наша родная земля!

— Родная, да пока не наша, — произнес вполголоса Сулейман и подмигнул Мухтару.

Отец Сулеймана, поглаживая черную с проседью бороду, укоризненно посмотрел на сына, будто хотел сказать: «Язык твой к добру не приведет». Желая успокоить его, парень, сияя улыбкой, сказал:

— Отец, молись аллаху, мы находимся в безопасной зоне, в стране наших единоверцев…

И действительно, вскоре пришли мусаватистские аскеры в папахах, в гимнастерках цвета хаки, в матерчатых гетрах. Конвоирующие состав грузинские солдаты внешне отличались от них фуражками с бордовыми ободками, белыми гимнастерками, немецкими ботинками. Солдаты, преградив выход из вагонов, держали винтовки с оголенными штыками.

— Пока нельзя выходить, — строго сказал грузинский конвоир. — Придет начальство, проверит количество людей, и тогда пожалуйста — можете идти куда угодно.

Через несколько минут появился бравый офицер-азербайджанец, одетый в турецкий военный мундир.

— Мои единоверцы, — произнес он голосом патера, — вы — на свободе. Вас встречают на земле ваших отцов! Спускайтесь вниз, на платформу! — И тут же, обращаясь к одному из пассажиров, сказал: — Ну-ка, друг, проверь, сколько у вас здесь живых душ находится?

Тот быстро справился с заданием.

— Пятьдесят три человека с детьми, господин офицер, — ответил он.

— Откуда у вас появился лишний человек! Проверь еще раз! Должно быть пятьдесят два.

Сердце Мухтара сжалось и упало куда-то вниз. Он умоляюще взглянул на Сулеймана.

— Господин заабит[32], он плохо считал, разрешите мне проверить, — не растерялся Сулейман.

Сулейман делал вид, что старательно пересчитывает пассажиров, потом повернулся к тому, кто считал до него:

— Даже считать не можешь! — и, обращаясь к офицеру, уверенно и смело сказал: — Пятьдесят два человека. Он просто ошибся… Клянусь вашей головой! Точная цифра. Если желаете, попросите проверить еще раз. Или сами проверьте.

— Верю, верю, — офицер улыбнулся, поставил перед номером теплушки галочку и вместе с начальником грузинского конвоя прошел к следующей.

Мухтар перевел дух.

Отец Сулеймана, глядя на его бледное лицо, тихонько улыбнулся в бороду.

— Помни, дитя мое: бьют того, кто боится врага.

Мальчик покраснел и опустил голову. «Он прав, — подумал Мухтар. — Я действительно испугался».

Составив акт о передаче пассажиров, сопровождающие состав грузинские конвоиры вышли из вагонов, и поезд тронулся с места.

Солнце стояло в зените, когда состав прибыл на платформу Акстафа. С перрона грянула музыка. Торжественная встреча после пережитых страданий настолько взволновала несчастных переселенцев, что они чуть ли не хором начали читать молитвы. «Это земля тех, кто исповедует ислам, — обрадовался Мухтар. — Может, меня здесь не будут обижать».

Со станционной платформы послышался громкий голос:

— С благополучным прибытием!.. Выходите!.. Выходите!

— Зачем выходить, мы же едем в Баку?

— До Баку вас довезет новый состав. Он скоро подойдет! — ответили им.

Началась высадка. Люди с узлами, корзинами, деревянными сундучками, обитыми разноцветными полосками железа, наводнили платформу. Здесь было много военных. «Садитесь, садитесь, стоять нельзя!» — покрикивали аскеры на суетившихся пассажиров, и те послушно усаживались на свои пожитки. Мухтар ни на шаг не отставал от семьи Сулеймана. Он попытался взять из рук его матери тяжелый тюк, и та вопросительно взглянула на Сулеймана.

— Отдай, мать, пусть парень несет, он посильнее тебя!

Оркестр без устали играл военные марши.

Спустя некоторое время на перроне в окружении офицеров появилась группа богато одетых господ. Один из них поднялся на перронную тележку и откашлялся, готовясь держать речь. Музыка смолкла.

— Мои братья! Единоверцы! Соотечественники! Сыновья земли ислама! — патетически начал оратор. — Я прибыл сюда, чтобы встретить вас — братьев, пострадавших от грузинского насилия! Мы сегодня же отправим вас в Баку, в столицу, над которой гордо вьется знамя ислама, знамя нашей партии Мусават, знамя, которое спасло нашу нацию от большевистских комиссаров!.. — Он говорил долго, высокопарно и нудно. Люди быстро утомились и перестали слушать его. Заканчивая речь, правительственный эмиссар снова возвысил голос: — На незаконные действия грузинского правительства мы также ответили высылкой грузин из Баку. Справедливость должна восторжествовать. Ура!

Несколько неуверенных голосов подхватили этот возглас, послышались жидкие аплодисменты, они потонули в бравурном марше, сгладившем равнодушие приехавших.

Сбоку к платформе подкатили две солдатские походные кухни. Повара начали раздавать фунтовые куски хлеба и гороховый суп с бараниной. Сулейман взял кастрюли и пристроился в очередь. Через некоторое время он вернулся с налитой доверху кастрюлей и четырьмя порциями хлеба. Мать Сулеймана достала из плетеной корзины тарелку, налила в нее суп и протянула Мухтару:

— На, сынок, возьми свою долю.

Но Мухтар, приняв тарелку из рук женщины, протянул ее отцу Сулеймана. Старику этот жест пришелся по душе, и он одобрительно кивнул головой. Мухтар подождал, пока начнут есть старшие, и только тогда принялся за еду.

Утолив голод, досыта напившись чаю, пассажиры расселись кто где мог. Ждали отправки. Одни курили чубуки, другие оживленно беседовали, третьи сидели в раздумье. Над платформой стоял ровный гул голосов.

Какой-то солдат предлагал сидящим газеты.

— Читайте, читайте! — настойчиво приглашал он. — Последние новости — выступление лидера нашей партии господина Мухамеда Эмина Расул-заде!

Сулейман взял газету, просмотрел ее, наморщился.

— Ну и брешут! — сказал он.

— Опять ты, сынок, разворчался! — заметил старик.

— Понимаешь, отец, зло берет, — ответил Сулейман. — Рассказывают сказки о том, что народ ненавидит большевиков, что азербайджанцы готовы лечь костьми за партию Мусават, за добрых господ беков и нефтепромышленников.

— Замолчи, Сулейман! Газеты не могут писать неправду! — опасливо озираясь, прикрикнул на него старик. — Пожалей меня с матерью!

— Хорошо, отец, я замолчу. Тебе тоже не следует волноваться.

— Да, а твоя газета не врет?

— Вот доведется тебе в Баку прочитать, как ты говоришь, «мою газету», тогда скажешь: «Молодцы ребята, правду пишут».

— Стану я газеты читать! Приедем в Баку — не пущу тебя больше в типографию. Будешь сидеть со мной, обувь латать, может тогда поумнеешь.

Сулейман продолжал читать, он то и дело покачивал головой и приговаривал:

— Ну и вранье!.. Ну и болтуны!

— Молчи, сынок! — не выдержала и мать. — Отец верно говорит — время смутное, зачем искать неприятностей? Сгубишь себя, что тогда нам с отцом делать?

— Ой, мама, только послушай, что они пишут. Вот! «Большевики в Тифлисе потерпели поражение. Народ забросал их камнями…» — И, наклонившись, шепнул: — Честное слово, это же наглая ложь… Народ бросал демонстрантам цветы. Я это знаю, сам участвовал в демонстрации. Все простые люди были на нашей стороне! Я тебе еще и другое скажу: когда грузовик с большевиками остановился, толпа окружила его и кричала: «Да здравствует Советская Россия! Да здравствует большевистская Грузия! Да здравствует товарищ Ленин!» Вот как было дело! Зачем же врать, что большевиков прогнали камнями?

А старик, потягивая горький дым чубука, с волнением оглядывался вокруг, боясь, как бы кто не подслушал их разговор. Сулейман понял, что отец всерьез встревожился, умолк и снова погрузился в чтение. Временами он насмешливо улыбался, иногда хмурил брови и что-то шептал.

Мухтар смотрел на Сулеймана и видел, как его волнует прочитанное. А тот, неожиданно обратившись к нему, сказал:

— Эх, братец, мы с тобой счастливые люди, в такое время живем! — Обнял его за плечи, крепко прижал: — Скорей бы доехать до Баку! Там жизнь будет куда веселей, чем сейчас…

Неожиданно и тревожно задребезжал станционный колокол. Толпа пришла в движение, все заволновались. Чей-то громкий голос обрадовал людей:

— Поезд! Поезд!

Все засуетились. У каждого одна мысль в голове: скорей захватить место! В этой суматохе, неразберихе выделялся человек в штатском костюме. Это был депутат парламента, гянджинский землевладелец. Он торопливо бежал вдоль платформы и громко кричал:

— Братья, соблюдайте порядок. Прошу вас, господа! Поезд без вас не уйдет! Соблюдайте порядок.

Но разве его слушали!.. Людям было не до его призывов! Нет! Они лезли в вагон даже через окна. Вскоре вагоны были так забиты, что казалось, трещат стенки. Под звуки оркестра поезд отошел от платформы и двинулся в город Гянджу — в самое гнездо буржуазных националистов и махровых реакционеров.

— Видишь, парня без билета посадили да накормили вдобавок. Вот что значит свои, мусульмане!.. — сказал один из попутчиков.

Сулейман при отце не стал вступать в пререкания и только усмехнулся.

Националисты Гянджи с особым торжеством приняли эшелон с единоверцами: это способствовало разжиганию национально-религиозной вражды между Грузией и Арменией.

Перрон был переполнен богато одетыми господами, муллами в белых чалмах, мусаватистами, английскими солдатами и офицерами. Как только поезд остановился, пассажиров вежливо пригласили выйти из вагонов и совершить торжественную молитву-намаз в честь спасения от насилия иноверцев. Затем роздали пачки английских газет, банки с консервами, рафинад.

Мухтар и Сулейман остались в вагоне. Они отказались от молитвы.

— Мы здесь отдадим свою дань аллаху, — успокоил отца Сулейман.

Вернувшийся с продуктами отец стал укорять Сулеймана:

— Сам стал гяуром, безбожником, и еще мальчишку портишь, а он ведь ходжа! Посмотри, какие мы с матерью продукты получили! Есть еще на свете добрые люди.

— Успокойся, отец, мы здесь совершили намаз! — сказал Сулейман и, повернувшись к Мухтару, добавил: — Правду я говорю?

Не желая врать, Мухтар молча улыбнулся.

— А продукты и нам с тобой получить не мешает. Как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок. Пойдем? — Сулейман с Мухтаром вышли из вагона и направились к вагонетке, возле которой распоряжался толстопузый гянджинский бек, депутат парламента.

— Вы что, кажется, по второму разу получить хотите? — подозрительно спросил он Мухтара и Сулеймана.

— Что вы, бек, мы задержались на молитве, мы вот из этого вагона, — Сулейман смиренно показал на свой вагон.

Бека вдруг осенила какая-то мысль. Он скользнул по Мухтару взглядом, положил ему руку на плечо, закатил глаза к небу и, обращаясь к людям, окружавшим вагонетку, завопил:

— Посмотрите, правоверные, на эти тощие руки, на торчащие лопатки, на его усталые, голодные глаза. Вот до чего довели наш народ армяне и грузины! Аллах, ты все видишь, ты могуч и ты наш покровитель! — И, повернувшись к раздатчику, скомандовал: — Дайте ему двойную порцию. Пусть этот несчастный хоть теперь досыта наестся!

Услужливые помощники депутата стали совать Мухтару консервы и пригоршни сахара.

— А такому богатырю, как ты, — обратился толстяк к Сулейману, — следовало бы вступить добровольцем в пашу армию.

— Я только об этом и мечтаю, ваша честь! — совершенно серьезно отвечал Сулейман. — Отвезу старую мать, отца и братишку к родственникам в Баку и немедленно последую вашему совету.

— Вот пример, достойный подражания. Люблю таких молодцов! — воскликнул депутат и, повернувшись к помощникам, приказал: — Ему тоже двойную порцию, его сила нужна нашему Азербайджану!

Мухтар и Сулейман вернулись в вагон и, от души посмеиваясь, стали раскладывать на полке полученные продукты.

— Вот видишь, отец, — пошутил Сулейман, — какой нам почет, а ты нас чуть ли не в безбожники записал!

Старик пробормотал что-то под нос, а потом сказал жене:

— Убери продукты, нам еще долго ехать.

Когда поезд отошел от станции, к ним подсел незнакомый молодой парень. Посидев несколько минут, он поднялся с места и, оставив на скамье какую-то свернутую в трубку бумагу, направился к дверям вагона.

— Эй, приятель, — крикнул ему вслед Сулейман, — ты что-то забыл.

— Ничего, оставьте себе! — ответил парень через плечо и вышел в тамбур.

Сулейман развернул бумагу. «Бог ты мой», — молча удивился он: в его руках было обращение Гянджинского комитета Коммунистической партии большевиков. В листовке сообщалось о разгроме армии Деникина, о провозглашении советской власти в Дагестане и о том, что на помощь рабочим и крестьянам Азербайджана идет Красная Армия. «Трудовой люд Армении, Грузии и Азербайджана никогда не питал вражды друг к другу и не собирается начинать братоубийственную войну, — говорилось в обращении. — У народов Закавказья и у нас — партии коммунистов — единая цель: изгнать всех иностранных захватчиков, освободиться от ига беков, заводчиков и фабрикантов». Закапчивалось обращение призывом готовиться к последним решающим боям с буржуазными националистами-мусаватистами и интервентами и сплачивать силы братских народов Грузии, Армении и Азербайджана в борьбе за создание в Закавказье советской власти.

Душа Сулеймана ликовала. Однако он спокойно и аккуратно сложил листовку и спрятал ее в карман. Короткие сумерки быстро сменила ночь. Было поздно. Мухтар, охваченный своими думами, сидел у окна и всматривался в темноту. Спать ему не хотелось. За окном вагона где-то вдали пылал огромный костер, бушевало пламя. Были отчетливо видны багровые отблески зарева.

— Смотрите… смотрите, кажется, горят дома! — крикнул Сулейман и вместе с другими пассажирами бросился к окну. — Большой особняк горит — наверно, крестьяне жгут бекское имение, — сказал Сулейман, глядя в темноту.

— Дядя Сулейман, мусаватисты — враги большевикам? — шепотом спросил Мухтар.

Сулейман улыбнулся и утвердительно кивнул головой.

— А когда мы приедем в Баку?

— Утром, если все будет благополучно.

— Если можно, расскажите мне немного о Баку. О нем много говорят, но я не знаю, что это за город.

— А что ты слышал?

— Еще в Тебризе мне рассказывал один жестянщик, его звали Али-Мамед, что в Баку было правительство рабочих и крестьян, но пришли османцы, а после англичане. Они захватили и убили много хороших людей, большевиков.

— Приедем в Баку, я познакомлю тебя с молодыми большевиками, — шепнул на ухо Мухтару Сулейман.

Мухтар удивленно посмотрел на него. «Неужели это правда: он знаком с большевиками?»

— Не веришь?

Мухтар не знал, что ответить.

И Сулейман рассказал Мухтару о Баку, об этом прекрасном и страшном городе, городе фантастических богатств и несказанной нищеты. Он нарисовал Мухтару картины каторжного труда нефтяников, погибавших на промыслах от ядовитых газов. Рассказал, как рабочие Баку — азербайджанцы, русские, грузины, армяне — жили впроголодь в закопченных бараках, умирали от голода и болезней…

— Но буржуазии не удавалось сломить боевой дух бакинского пролетариата. Ты слышал это слово «пролетариат»?

— Да, — ответил Мухтар. — Я услышал его впервые еще в Карачи от вожака докеров Мирзы.

— Ну ладно, скоро утро, нам пора спать…

Поезд прибыл в Баку утром. Нагруженные вещами пассажиры выходили из здания вокзала и растекались по улицам города. Толпившиеся у выхода с вокзала носильщики — амбалы — со смешными, свитыми из веревок треугольными подушками за спиной, которые делали их похожими на горбунов, наперебой предлагали свои услуги и чуть не силой вырывали вещи из рук пассажиров.

У семьи Сулеймана узлов было немного, обошлись без носильщиков. Пройдя привокзальную площадь, они вышли на улицу, по которой, отчаянно звеня, тащилась конка. На остановке все быстро поднялись в задний вагончик и уложили вещи в угол площадки.

— Смотри не зевай, потеряешься, тогда худо будет… — предупредил Сулейман.

Мухтар улыбнулся и прильнул к окну.

— Сулейман, сынок, — почти шепотом обратился к сыну старик, — куда ты тащишь этого парня? Ведь мы сами не в свой дом едем. Хоть и к брату, но он, ты же знаешь, своего дома не имеет.

— Отец, — укоризненно воскликнул Сулейман, — Мухтар будет жить со мной, он не обременит дядю, и на работу я его устрою.

— Я тебя самого больше на старую работу не пущу. Ты должен ее оставить… Совсем потерял голову, — ворчал старик.

— Отец, отец, — усмехнулся Сулейман, — смотри лучше на Баку. Ты же очень давно не был в этом городе.

Старик, взглядом обрезав его, умолк.

Они ехали долго. Вагоновожатый все время свистел и звонил, погоняя лошадей. Наконец остановились у небольшого сквера, и кондуктор крикнул:

— Парапет! Кому Парапет? Выходи?

Сулейман быстро спрыгнул, принял вещи и помог старикам сойти с конки.

— Беженцы из Грузии… — сочувственно проговорил кто-то за спиной.

Они прошли через небольшой сквер и вышли на улицу к двухэтажному зданию, на котором красовалась огромная вывеска: «Отель Метрополь». Перед ними тянулась вверх главная улица Баку, вымощенная булыжником.

— Эта улица названа в честь бывшего русского царя, палача Николая, — сказал Сулейман. — Смотри и запоминай, чтобы потом не заблудиться.

— Придержи свой язык, Сулейман, — умоляюще зашептал старик.

В глубине небольшой площади за огромными каменными воротами и зубчатой стеной Мухтар увидел какое-то черное, похожее на минарет сооружение.

— А это что? Крепость?

— Да, это бывшая крепость, а в ней есть Девичья башня, — пояснил Сулейман. — Говорят, что каждый ее кирпич пропитан кровью рабов.

Отец снова сделал ему замечание.

Здесь же, на площади, с левой стороны высилось массивное здание, на фасаде которого мальчик прочел арабскую надпись «Мусават». Он вопросительно посмотрел на Сулеймана.

— Мусават — значит равенство? Это хорошо.

— Да, ты правильно прочитал, — согласился Сулейман. — Но это равенство для богатых. Так называет себя партия наших азербайджанских буржуев…

Старик демонстративно прибавил шагу. Ему хотелось скорее дойти до пекарни своего брата Мешади-Касыма, чтобы не слушать опасные речи сына.

Они дошли до Базарной улицы. На перекрестке стояла чайхана. Отец Сулеймана стал неуверенно осматриваться вокруг.

— Где же здесь пекарня Мешади-Касыма? — спросил он пробегавшего мимо мальчишку с подносом, уставленным стаканами, видимо слугу из чайханы.

— А вот там, рядом с нашей чайханой, — ответил мальчик.

Старик увидел на противоположной стороне улицы притулившуюся подле чайханы лавку, на витрине которой висели свежеиспеченные лаваши. Это и была пекарня родного дяди Сулеймана. Они переходили улицу, когда раздался голос:

— Ой, кардаш! О, брат родной! — навстречу им бросился сам Мешади-Касым. — Аллах мой! Вот уж не думал, не гадал увидеть вас в Баку в такое время! — воскликнул он и прямо посреди улицы стал целовать и обнимать всех подряд. — Вот не ожидал, вот не ожидал!

— Мы и сами не собирались подниматься с места, — с достоинством отвечал старик. — Но судьба заставила нас покинуть насиженное гнездо.

— Ай-ай-ай, как трудно становится жить, — горевал, покачивая головой, причмокивая языком, Мешади-Касым. И тут же, подозвав из пекарни густо напудренного мукой подростка, приказал ему: — Гасан, проводи брата и тетю к нам домой. А вы, дорогие, — обратился он к Сулейману и Мухтару, — входите сюда.

Мешади-Касым ввел мужчин в пекарню, поспешно расстелил перед ними крохотную скатерть, принес несколько горячих, только что вынутых из печки лавашей и стал их потчевать.

— Кушайте, дорогие, сделайте милость.

Чтобы как-то ободрить Мухтара, Сулейман коротко рассказал дяде его историю. Тот участливо покачал головой. Заметив, что парень, не желая мешать встрече родственников, держится в стороне, Мешади-Касым позвал и его.

— Иди поближе, милый юноша, не стесняйся, садись, попробуй горячего лаваша.

Мухтар был голоден, вид горячего, поджаренного хлеба еще больше возбудил его аппетит. Покойная мать всегда учила его: «Неприлично набрасываться на чужую еду». Поблагодарив старика, он смущенно отказался. Тогда Мешади-Касым разломил кусок тонкого хлебца и протянул ему половину:

— Сам пророк сказал: «Отказ от хлеба приносит человеку несчастье!» На, попробуй.

Поблагодарив доброго пекаря, Мухтар взял из его рук хлеб. Он чувствовал себя неловко. Но Мешади-Касым, услышав, что его гость — ходжа, воздел руки и поднял глаза к небу:

— Бог ты мой, какая честь! Ведь он араб, прямой потомок пророка и к тому же посетил дом аллаха в Мекке!

Посмотрев ласково на Мухтара, он встал, вышел на порог своей лавки и громко закричал:

— Ага-Гамза! Ага-Гамза!

— Бяли, слушаю, — донесся голос чайханщика.

— Ради аллаха, пришли-ка сюда три больших стакана сладкого чая, а также отдельно чайник и сахар.

— Сейчас, Мешади, пришлю!

Хозяину чайханы стало любопытно, кому это его сосед заказал сладкого чая в больших стаканах, и он пожаловал сам с подносом в руках.

— Поздравляю с благополучным прибытием, — сказал он приветливо гостям Мешади-Касыма и с интересом посмотрел на Мухтара.

— Значит, у вас два племянника? — не без зависти добавил он. — Хорошие помощники в семье.

Пекарь с гордостью объяснил, что Мухтар не его племянник. Он — араб и к тому же ходжа, побывал в Мекке, а сейчас приехал сюда с Сулейманом.

— Кстати, может быть, он эту ночь переночует у тебя в чайхане, а потом как-нибудь устроим его, — обратился он к Ага-Гамзе. — А то здесь, в пекарне, не повернешься, а дома у меня ты сам знаешь как.

— Хорошо, пусть приходит, — согласился Ага-Гамза. — Только будет спать на голых досках, у меня нет никакой постели…

— Ну вот, сегодня есть где ночевать, а завтра посмотрим, — напившись чаю, сказал Сулейман и поднялся. — Жди меня здесь, я скоро вернусь.

И прежде чем дядя успел спросить его, куда он направляется, Сулейман вышел из пекарни.

Посидев немного, Мухтар тоже встал.

— Можно мне выйти на улицу? — спросил он.

— Ну что ж, иди погуляй, — согласился Мешади-Касым. — Только далеко не ходи, заблудишься.

Мухтар в душе ликовал. «Я уже в Баку! Дойду и до Москвы!» — подбадривал он себя. В мечтах о Москве он долго бродил по улицам города. Когда Сулейман вернулся, Мухтара еще не было. Мешади-Касым, встревоженный его долгим отсутствием, волновался.

— Да не волнуйся, дядя Касым… — успокаивал Сулейман старика. — Этот парень не пропадет, аллах его любит. Видишь, он всюду побывал: и в Мекке, и в Индии, и в Иране, а теперь — здесь… А вот и он! — сказал Сулейман, заметив переходившего улицу Мухтара.

Не успел Мухтар войти в пекарню, как почувствовал, что в его ухо пребольно впились жесткие пальцы.

— Ой! — воскликнул он невольно. — За что?!

— За то, что у тебя непослушные уши, — назидательно пояснил Сулейман.

— Да, сын мой, — вмешался в разговор Мешади-Касым. — Аллах дал тебе уши, чтобы ты слушался старших. Я же тебе говорил, чтобы ты не ходил далеко! — продолжал он. — Ты — ходжа, мусульманин, случись с тобой что-нибудь, на нашу голову падет грех перед богом.

Сулейман в душе расхохотался, но, сдержав себя, повернулся к Мухтару:

— Дядя прав. И я тебе говорил то же самое: всегда слушайся старших. А теперь пойдем, я провожу тебя в чайхану. Время уже позднее, а завтра тебе рано вставать. Я кое с кем переговорил, обещали устроить тебя в типографию. В Баку хлеб даром не дают…

— Всюду так: человек сам себя должен прокормить, — поддержал племянника Мешади-Касым.

— А пока, дядя, ты поддержишь нас… — рассмеялся Сулейман. — Вкусен твой лаваш. Но, заработанный своим трудом, он вдвое вкуснее. Не так ли, Мухтар?

Мухтар молча улыбался. В ясных глазах юноши, устремленных на Сулеймана, можно было прочесть полное согласие, благодарность и преданность своему новому старшему другу — молодому большевику-азербайджанцу.

ЖИЗНЬ В БАКУ

Познавший трудности жизни на чужбине, Мухтар убедился, что свет не без добрых людей — на чужбине без них сердца ржавеют как железо. Он благодарил судьбу за то, что в Баку она послала ему сердечную семью Сулеймана.

— Придется тебе спать одетым, здесь нет постели, — сказал Сулейман, приведя мальчика в чайхану.

Мухтар с грустной улыбкой растянулся на кошме, прикрывающей доски нар. Он не унывал. Ведь земля не раз заменяла ему матрац, а звездное небо укрывало его темным покрывалом.

Из солидарности с Мухтаром Сулейман тоже решил спать эту ночь в чайхане. Заметив, что Мухтар ворочается с боку на бок, сказал:

— Не отчаивайся. Мы что-нибудь придумаем.

— Да меня совсем не беспокоит, где я буду спать… Лишь бы не в тюрьме… — возразил Мухтар и спросил: — Дядя Сулейман, Баку очень большой город?

— Наш город занимает пятое место после Петербурга, Москвы, Одессы и Киева, — ответил Сулейман.

— Знаю, Москва… это где Ленин живет… А царь Николай жил в Петербурге, верно?

— Точно… — ответил Сулейман. — Сейчас в Баку живет более трехсот тысяч человек. А в Багдаде сколько?

— Не знаю, наверно, столько же, — ответил Мухтар и с грустью добавил: — Теперь Багдад далеко от меня. Там инглизы хозяйничают… Слава аллаху, хоть султанские палачи ушли, а то при них жизнь была совсем ужасной. Турки вешали каждого, кто осмеливался выступать против них…

— Здесь, в Азербайджане, они творили то же самое… Когда Нури-паша, родной брат Анвар-паши, Вахаб-паша, Джавад-бей со своими головорезами захватили Баку, в течение трех дней была бойня и погромы, что казалось, к власти пришли не наши единоверцы, а варвары, которым просто чужда человеческая жалость, — в сердцах сказал Сулейман и, наклонившись к уху Мухтара, добавил: — В Баку и сейчас неспокойно… Веди себя аккуратно, вообще следи за собой, чтобы тебя полиция не захватила. Помни, и на улице человек должен оставаться человеком.

— Я не понял вас, — удивился Мухтар.

— Я видел, — пояснил Сулейман, — как ты на вокзале толкнул женщину и не извинился. Запомни, Мухтар, у тебя никого нет. Ни родных, ни близких. Всегда поступай так, чтобы тебя не только аллах любил, но и люди… Будь к ним внимателен.

— Я так и делаю, — ответил Мухтар. — Помогаю им как могу…

— Старость, материнскую любовь, несчастье, немощь — все это мы обязаны уважать…

Заметив, что Мухтар примолк, спросил:

— Ты спишь?

— Нет, слушаю вас, — ответил Мухтар.

— Дружище, не сердись за мои наставления, — неожиданно сказал Сулейман. — Я намного старше тебя… Ты говорил, что тебе пошел пятнадцатый год?

— Наверное.

— Ты что, не знаешь, сколько тебе лет?

— Нет.

— Я тоже знаю свой возраст приблизительно. Мой отец говорил, что я родился в тот год, когда в Баку свирепствовала жестокая холера… Покойников десятками увозили на кладбище.

— В Багдаде тоже была холера…

— А кто из нас знает точную дату своего рождения? — донесся с другого конца голос Карима — слуги хозяина чайханы.

— Да, это верно, — согласился Сулейман. — Во всяком случае, сколько бы тебе лет ни было, ты уже должен осознавать свои поступки.

— Мой учитель Хашим-эфенди говорил: «Мухтар, изучай наш родной Багдад. Здесь ты научился ходить, увидел цветы, здесь зародились твои первые думы, здесь появились у тебя первые друзья…»

— Твой Хашим-эфенди прав, — заметил Сулейман. — Каждый человек должен любить свою родину… А она начинается с родного очага, где дали тебе жизнь, с улицы, где ты жил, играл с ребятами.

Жизнь в новом городе тяжела лишь вначале. За первой ночью на голых досках прошла вторая и третья. Не желая оставаться в долгу, Мухтар вместе с Каримом поднимался с рассветом, помогал ему ставить два огромных самовара по четыре ведра, подметал, поливал земляной пол, подавал чайники, в которых заваривали густой, красный как кровь чай, и терпеливо ждал прихода Сулеймана.

За это Карим поил Мухтара сладким чаем, кормил тем, что было в чайхане: сдобными лепешками или лавашем с брынзой.

— Хозяин мой Ага-Гамза скряга из скряг, — говорил Карим. — Если он узнает, тут же вычтет все из моего жалованья… И выгонит нас обоих. А Баку — это тебе не Багдад… Скоро наступят холода, и тебе придется туго. Десять — двадцать градусов! Плюнешь, а вместо плевка — лед. У лошадей ноздри замерзают… А когда подует с Каспия, то на проводах будут висеть обледеневшие воробьи. Люди насидятся без воды и без света!

Карим нарисовал такую картину, что при одной мысли о грядущей зиме у Мухтара мурашки забегали.

— Зимой, видно, хорошо тем, кто работает в бане. Там и ночью и днем тепло… — серьезно сказал он.

Карим расхохотался. Этот парень был на несколько лет старше Мухтара. За эти дни Карим успел полюбить Мухтара за услужливость и доброе сердце. Карим видел, что он ни с кем не общается, никуда не бегает, а сидит то у чайханы, то у пекарни Мешади-Касыма, как каменное изваяние, и шустро откликается на любые просьбы. Карим услышал, как он сказал вчера Сулейману, когда под звуки военного оркестра хоронили какого-то высокопоставленного генерала: «Я не люблю богачей. Они жестокие люди».

Был конец октября 1919 года. Шел десятый день пребывания Мухтара в Баку. Рано утром пришел Сулейман. Он был в хорошем настроении. Он с ходу крепко обнял Мухтара за плечи и сообщил:

— С работой все в порядке, ночевать в чайхане тоже больше не будешь… Я устроил тебя у одной доброй старушки… Пойдешь сейчас со мной.

— Пойдемте! — с радостной готовностью ответил Мухтар.

— Напьетесь чаю и пойдете, — сказал Карим, озабоченно оглядывая юношу. — Замерзнешь ты в одной рубашке, ветер, холодно.

— Ничего, что-нибудь придумаем, — сказал Сулейман. — Пойдем!

Мухтар грустно посмотрел на Карима. Тот, заметив огорчение юноши, с нежностью подумал: «Хоть ты мне и не родной брат, а полюбил я тебя, как родного». Он быстро снял с себя безрукавку из овечьей шерсти и насильно надел на Мухтара.

— Вот теперь тебе будет тепло. Иди!

— Спасибо тебе, Карим, за доброе сердце. Но он не скоро замерзнет, — смеясь, сказал Сулейман. — В его жилах течет арабская кровь.

— Кровь-то кровью, а все же лучше быть тепло одетым. Простудится, заболеет, а нам будет совестно, что не уберегли гостя из далекой пустыни.

Сулейман выпил один за другим пару стаканов чая и поднялся. За ним встал и Мухтар.

— Подождите, еще рано.

— Некогда, Карим, нас ждут…

— Ну, если так, идите, — согласился Карим.

Мухтара тронула забота Карима. От души поблагодарив его, он последовал за Сулейманом. И когда они вышли на улицу, Мухтар сказал:

— Поверьте мне, я очень благодарен вам… Я буду трудиться. Мне стыдно есть ваш хлеб. Я привык работать. Сумею прокормить себя.

Слова Мухтара показались Сулейману обидными, но в то же время он был доволен тем, что парень так самостоятелен.

— Ладно, — сказал Сулейман. — Будешь сам себя кормить… Но имей в виду, что я не собирался подавать тебе милостыню. Мы с тобой товарищи. А настоящие товарищи должны помогать друг другу. И вообще я еще слишком мало сделал для тебя, чтобы благодарить меня…

Мухтар признательно посмотрел на Сулеймана.

— Спасибо тебе, — улыбнулся юноша. — Спасибо! — повторил он.

Легонько обняв Мухтара, Сулейман продолжал:

— Будешь работать вместе со мной в типографии. Но идти туда еще рано, пойдем пока на набережную, я тебе кое-что покажу.

Они медленно спустились вниз, к торговому ряду, и вышли на бульвар, протянувшийся вдоль набережной. Здесь у пристани стояли торговые и военные суда. Около них толпились белогвардейцы.

— Помнишь, ты спрашивал меня о деникинцах, — шепнул Сулейман на ухо Мухтару. — Вот они. Большевики разбили их в Дагестане. Теперь они думают удрать в Иран или еще куда-нибудь.

В это время мимо них прошла небольшая группа цветных английских сипаев. Они направлялись к миноносцу, стоявшему под английским флагом. Сулейман подмигнул Мухтару. Тот понимающе улыбнулся.

— Видишь, и эти удирают… — с ликованием в голосе сказал Сулейман. — Нет такой силы, которая устояла бы против нас!

Мухтар догадывался, что Сулейман многого недоговаривает. Увлеченные прогулкой и своими разговорами, они даже не заметили, как быстро прошло время. Поднявшееся над городом солнце окончательно привело их в хорошее настроение. Дойдя до конца бульвара, они свернули в губернаторский сад и поднялись вверх, к Николаевской улице. Был уже одиннадцатый час, когда они вошли в кабинет Джафара Эмин-заде. За большим письменным столом сидел сам хозяин кабинета. Он ведал хозяйством главной газеты мусаватистской партии «Азербайджан».

— Джафар-бей, — почтительно обратился к нему Сулейман, — вот тот самый парень, о котором я говорил вам.

Тот, продолжая писать, с минуту молчал, не поднимая головы.

Мухтар в ожидании ответа не спускал с него глаз: это был тучный, с виду флегматичный азербайджанец средних лет, тщательно выбритый, с густыми усами и в пенсне с золотой цепочкой. На столе дымилась сигара. Наконец он положил ручку, поднял голову от письменного стола и молча задержал взгляд сначала на Сулеймане, а затем, словно желая получше рассмотреть Мухтара, снял пенсне и белоснежным платком долго и старательно протирал толстые стекла. Потом надел пенсне и, с подчеркнутым равнодушием глядя на юношу, спросил:

— Работу ищешь?

— Да, эфенди! — ответил Мухтар, комкая в руках шапку.

— Ну что ж, это неплохо, всем надо трудиться… Нам люди нужны. Именно такие рабочие, как ты. За нелояльное отношение к нашей газете, — с важностью произнес он, — я вчера уволил троих. — Толстыми пальцами провел по усам, разглаживая их, и, уставившись на Мухтара, спросил: — Ты кто, турок?

— Нет, нет, бей-эфенди, он не османец… а истинный мусульманин. Расскажи, расскажи господину о себе. — Сулейман подтолкнул Мухтара вперед, к столу. — Не бойся, господин нашей веры, он тоже исповедует ислам…

Мухтар вспомнил все, чему Сулейман учил его по дороге в редакцию.

— Отца моего убили дашнаки, мать умерла, — начал он, с трудом подбирая азербайджанские слова. — Я работал в Тифлисе в типографии чернорабочим… Когда грузины разгромили типографию моего хозяина, мы вместе с моим другом решили уехать в Азербайджан. Мне скоро исполнится пятнадцать лет, работать я привык, можете не беспокоиться, не огорчу вас… Вот все, я кончил.

Мухтар говорил и время от времени украдкой посматривал на Сулеймана, тот одобрительно кивал головой.

— Нам нужен посыльный. Можешь еще продавать газету. Думаю, этот заработок тебе не помешает. — И, немного помолчав, сказал: — Ты должен внести залог за те газеты, что получишь для продажи.

Мухтар взглянул на Сулеймана. Его взгляд говорил о том, что у него ни единого гроша в кармане.

— Бей, за парня я ручаюсь. Я могу за него внести залог. А потом он будет расплачиваться сам.

Джафар-бей, несколько задумавшись, посмотрел сквозь пенсне куда-то в сторону, дал согласие на предложение Сулеймана и нажал кнопку звонка.

Вошел пожилой азербайджанец. Отвесил низкий поклон и, скрестив руки, встал у порога в ожидании приказаний.

— Оформите этого юношу посыльным, — коротко бросил он. — А залог за газеты внесет этот господин. — Эмин-заде указал на Сулеймана.

Поблагодарив, Сулейман с Мухтаром вышли из конторы.

— Мне бы хотелось работать с вами, научиться ремеслу наборщика, а не газеты продавать, — сказал Мухтар.

— Сейчас нужно где-нибудь зацепиться, а потом время будет работать на тебя.

Мухтар работал уже вторую неделю. Месячное жалованье ему положили такое, что на него можно было прожить впроголодь дней десять, не больше.

Родители Сулеймана устроились в доме его дяди, пекаря Мешади-Касыма. Отец Сулеймана не любил сидеть без дела, да и сапожник он был неплохой, поэтому, договорившись с одним сапожником, державшим маленькую мастерскую неподалеку от пекарни, он, несмотря на уговоры брата не торопиться и отдохнуть, уже через два дня после приезда собрал свой сапожный инструмент и занял место на низеньком, обитом кожей табурете. Работы хватало. Новой обуви в продаже не было, и каждый старался залатать свои сапоги и туфли и носить их, пока они окончательно не развалятся.

Сам Сулейман квартировал у отца своего приятеля, старого моряка Шахова, жившего с женой в небольшом доме на Баилове. Этот вросший в землю домик с плоской крышей состоял из небольших сеней и двух комнат, выходивших окнами во двор. Домик стоял на горе. Отсюда как на ладони была видна бакинская бухта. Прямо внизу, куда сбегала узкая немощеная улочка, стояли у пирса большие военные корабли, немного напоминавшие Мухтару те английские суда, которые он видел на Суэцком канале. Торговые суда, баржи, парусные шхуны застыли на приколе, будто скованные льдом. Чуть правее высились черные деревянные пирамиды нефтяных вышек, возле которых пыхтели, извергая струи дыма и пара, небольшие паровички. А дальше виднелась чахлая зелень приморского бульвара, о каменные плиты которого бились свинцовые волны, обдавая холодными брызгами узкую, засыпанную ракушками пешеходную дорожку.

На набережной высилось несколько роскошных многоэтажных особняков. Будто подчеркивая их величие, к ним жались приземистые домишки с бесчисленными лавками, в которых местные и заезжие купцы торговали рисом, сушеными фруктами и рыбой. Покупателей, впрочем, было маловато. Цены стояли непомерно высокие, а денег у бедного люда не было.

Сулейман легко уговорил жену Шахова Евдокию Степановну разрешить Мухтару спать в его комнате. Добрая женщина дала юноше набитый соломой матрац, ватную подушку и залатанное одеяло. Теперь Мухтар и Сулейман жили, как два брата. Год тому назад младший сын Евдокии, Семен, тайно пробрался в Россию и добровольцем вступил в Красную Армию. Старший же сын Шаховых — Андрей — жил и работал на нефтяном промысле, в Биби-Эйбате. Шахов не любил, когда в доме в присутствии жены вспоминали о детях. При упоминании о них она заливалась слезами, и трудно было ее успокоить.

Семен дрался с турками, а потом был вынужден уйти в подполье и оставить Азербайджан. Никаких вестей о нем больше не было. Как ни успокаивал Шахов жену, мол, время сейчас тревожное, идет война и Семену не до писем, Евдокия Степановна была безутешна: «Чует мое сердце, не увижу я больше сына». Старик Шахов только досадливо махал рукой, надевал свой брезентовый плащ, выходил из дому и долго стоял на ступеньках, потягивая короткую трубку и глядя на море.

К Мухтару Шахова относилась, как к родному сыну. По вечерам Сулейман где-то допоздна пропадал. Нередко уходил и старик, как он говорил, проветриться, подышать морем. И Мухтар становился единственным собеседником старой женщины. Она часами рассказывала ему о своих сыновьях, особенно о младшем — Семене.

— Он чем-то похож на тебя, такой же глазастый, серьезный. Пристрастился к чтению и в четырнадцать лет пошел работать на промысел вместе с Андреем. Сколько ни уговаривала его: побудь хоть ты дома со мной, он отвечал: «Не могу без дела сидеть, хочу работать». Иногда мы неделями не виделись и с их отцом. Дай бог тебе, мальчик мой, столько лет ясными глазами смотреть на свет божий, сколько раз я навсегда прощалась со своим Сергеем Ивановичем. Ты уже почувствовал, какие у нас ветры в Баку. Задует северный ветер, пыль тучами несет, рядом человека не видно, на море волны такие, что смотреть боязно, сюда грохот доносится, а он собирается в плавание. Я вцеплюсь в него, не пускаю, он же только посмеивается: «Пусти, мать, не задерживай, море меня не возьмет, я сухой, рыбам на корм не гожусь».

Порой Мухтар без боязни рассказывал ей все о себе. Сулейман предупредил его: «Дома от стариков не таись, они хорошие люди, им все доверить можно».

Работа отнимала очень много времени: с утра он разносил пакеты в различные учреждения, помещавшиеся главным образом на Николаевской, Врангелевской и Старо-Полицейской улицах, а потом, возвратясь в редакцию, дожидался, пока ему дадут пачку оригиналов для типографии.

Работавшие здесь журналисты были совсем не похожи на тех, которых он видел в редакции у Низама в дамасской газете «Истеглалул Аль-араб». Почти все они были пожилыми людьми, вечно мерзли и кутались в смешные черные пальто с меховыми воротниками. Исключение составлял один Мирза Бахлул. Это был еще молодой, высокий, не по летам полный человек, с широким лицом, обильно усеянным прыщами, которые он густо припудривал. Его редкие волосы, смазанные какой-то пахучей мазью, были гладко зализаны и казались приклеенными к черепу. Он ходил в костюме из ярко-синей, почти голубой ткани, на накрахмаленной манишке — черная бабочка, шея повязана цветастым шерстяным шарфом. Мирза Бахлул больше разговаривал, чем писал. Разговаривая, важно поднимал правую руку с золотыми перстнями, усиленно выставляя их напоказ. Посидев немного в редакции и произнеся с десяток напыщенных фраз, Мирза Бахлул поднимался с места, надевал пальто с серым каракулевым воротником и такую же каракулевую шапку и заявлял: «Пойду собирать материал».

Материал он, видимо, собирал на Николаевской улице, в турецкой кофейне около Парапета или в ресторане «Чахан-Кала», потому что именно около этих заведений Мухтар, бегавший по городу с разносной книгой, встречал его чаще всего. Мухтар так уставал, что когда возвращался домой — часов в одиннадцать-двенадцать вечера, то засыпал мертвым сном.

Как-то в редакции Мухтару пришлось невольно услышать разговор, который вели между собой два сотрудника.

— Послушай, Агасибек, будь осторожнее. Зачем ты пререкаешься с Мирзой Бахлулом, ты ведь отлично знаешь, что он близкий друг, глаза и уши нашего шефа и начальника полиции…

Эти слова насторожили юношу, и он рассказал об этом Сулейману. А тот, улыбнувшись, ответил:

— Да, мы знаем, он агент тайной полиции.

ДАЙ РУКУ, ТОВАРИЩ МУХТАР

Прошло уже больше месяца, как Мухтар поступил в типографию. Однажды вечером Сулейман, закончив работу, подошел к Мухтару и, выбрав момент, когда поблизости никого не было, шепнул:

— Закончишь работу, никуда не уходи. Жди меня здесь. Пойдем в один дом, я хочу познакомить тебя с моими друзьями. — Заметив в глазах Мухтара грусть, он весело взъерошил его черные, как у грача, волосы и задорно шепнул: — Терпи, друг, все будет хорошо, скоро и на нашей улице будут солнечные дни!..

Схватив руку Сулеймана и сильно сжав ее, Мухтар сказал:

— Спасибо вам.

Вечером Мухтар сам прибежал к Сулейману.

— Ну как, мы пойдем?

Сулейман улыбнулся:

— Пойдем!

Вскоре друзья уже кружили по узким бакинским переулкам. У армянской церкви их встретил молодой человек в синем сюртуке и серой фуражке гимназиста, на которой значился помер гимназии, обрамленный ветками дубовых листьев. Он поздоровался с Сулейманом за руку, а затем протянул руку Мухтару и с ласковой улыбкой сказал:

— Ну, здравствуй, товарищ беглец.

Мухтар смутился и опустил голову. Разглядывая по дороге светлые волосы и белое лицо незнакомца, Мухтар старался держаться на почтительном расстоянии.

— Почему ты отстаешь? — спросил Сулейман.

— Я не отстаю, — ответил он, но шагу не прибавил и глазами показал на их спутника. — Как же иначе? Белые господа должны идти впереди.

— Это он белый господин? — удивился Сулейман. — Он из тех русских, для которых все люди: белые, черные, желтые — одинаковы. Так что, дружище, не дури и иди рядом со мной. — И, повернувшись к своему другу, сказал: — Слышишь, Сережа, ты стал белым господином…

— Слышу… — ответил Сергей по-азербайджански, сам подхватил Мухтара под руку и стал расспрашивать его о путешествии из Индии в Россию.

Заговорившись, они не заметили, как подошли к двухэтажному кирпичному дому с балконом. Дверь им открыла пожилая женщина, по-видимому мать юноши.

— Сережа, к тебе уже два раза приходили! — сказала она.

— Кто?

— Акпер. И твой любимец Гасан. Я обещала им, что ты обязательно их подождешь, когда вернешься.

— Познакомься, мама. Этот парень из Индии.

— Здравствуй. — Она протянула Мухтару руку.

Юноша смущенно ответил тем же.

— Как он попал сюда, с сипаями, что ли?

— Нет, мама, его история длинная, потом расскажу, — чмокнув мать в щеку, Сергей провел гостей к себе.

В комнате Сергея у широкого окна стоял письменный стол, справа диван и этажерка с книгами. Не успел Мухтар хорошенько оглядеться, как в передней раздался звонок.

— Одну секунду, — извинился Сергей.

Он вышел и вскоре вернулся, ведя под руки двух молодых азербайджанцев. Это были Гасан и Акпер.

— Это наш беглец из Багдада, — с улыбкой представил он Мухтара своим друзьям. — Познакомьтесь!

Гасан и Акпер поздоровались с юношей и сели на диван, а Мухтар продолжал стоять у стены.

— Садись, парень, успеешь вырасти, — смеясь, предложил Гасан и потянул его за рукав, но тот отскочил в сторону.

— Нет, нет, видите, какая у меня грязная одежда. Я лучше сяду вот здесь. — И он скромно уселся на полу возле этажерки, с любопытством поглядывая на корешки книг.

— Как они его обработали — шагнуть боится, — сказал Сергей по-русски. — Д-да!.. Его действительно надо привлечь к нашей работе! С Сулейманом ему неплохо, но ты говоришь на его родном языке, возьми над ним попечительство… — обратился он к Гасану. — Поговори с ним прямо сейчас, а я попрошу маму поставить нам чай.

Сергей вышел. Посмотрев на Мухтара, Гасан улыбнулся, а затем по-русски спросил у Сулеймана:

— Ты веришь ему? Не подведет?

— Ручаюсь за него своей головой, проверял, — ответил тот. — Я же тебе говорил — боевой парень.

Мухтар почти ничего не понял.

— Похоже, что мы с тобой люди одинаковые, — сказал Гасан по-арабски. — Ты из бедняков, и мы не из буржуев. Ты враг инглизов, и мы с английскими империалистами не в ладу. Мы ненавидим буржуазию — купцов, банкиров. Сулейман мне говорил, что и ты натерпелся от богачей… Но врага одними гневными словами не уничтожишь. Эта звериная порода живуча. Она веками накапливала силы… Сваливать этого страшного врага всем угнетенным людям нужно сообща…

Мухтар с волнением слушал Гасана. В это время вернулся Сергей. Гасан бросил на юношу внимательный взгляд и спросил:

— Ну как, ты понимаешь меня?

— Конечно… И в Карачи вожак докеров Мирза говорил, что всем бедным надо бороться сообща. Научите меня, как я должен с ними бороться… — ответил Мухтар. — Я хорошо умею стрелять из лука. Но разве это сейчас может пригодиться?.. Я могу также громко читать для неграмотных книги и даже участвовать в демонстрации — факел нести.

Гасану было забавно слушать Мухтара. Он был искренен, хотя и наивен.

Остальные с любопытством смотрели на них.

— Мы молодые большевики. Мы уже боремся, Мухтар, — сказал Гасан. — Если хочешь принять участие в нашей борьбе, то и тебе найдется дело.

— Я готов. Скажите, что нужно делать? — он с такой горячей решимостью вскочил с места, что казалось, будь у него оружие, он тут же пустил бы его в ход.

Его задиристый вид рассмешил всех, но, боясь обидеть Мухтара, парни сдержали смех.

— Не торопись! Мы проверим тебя на деле, узнаем, насколько ты смел и верен рабочему делу…

Мухтар хотел что-то сказать, но в это время из столовой послышался голос матери Сергея:

— Сереженька, идите, чай готов!

— Сейчас, мама! — отозвался Сергей.

Сулейман подошел к Мухтару:

— Ты по вечерам продаешь газету «Азербайджан»…

Мухтар молча кивнул.

— Вот для начала поручаем тебе одно боевое дело…

— Какое? — живо спросил Мухтар.

— Вместе со своей газетой будешь продавать и нашу, но не днем, а рано утром, когда рабочие идут на фабрики, и поздно вечером, когда люди возвращаются с работы домой. Можешь это делать?

— Могу! Очень могу! А какая это газета?

— Газета хорошая. Народ ее любит. Называется она «Азербайджанская беднота».

Сергей обратился к Акперу:

— Дай-ка сюда пачку!

Акпер протянул пачку.

— Вот она: газета рабочих и крестьян, лучших людей мира! — с гордостью произнес Сергей.

— «Беднота», — перевел Гасан.

Обрадованный Мухтар загорелся:

— А когда вы мне ее дадите?

— Да хоть завтра!

Мухтар обеими руками схватил руку Акпера и сильно потряс ее.

— Я иродам, вы не беспокойтесь, я это быстро сделаю. Ну, давайте, давайте, я сейчас понесу.

— Нет, завтра… Сначала почитай сам… Узнай, о чем здесь говорится. А сейчас садись, будем пить чай.

— Чай не обязательно. Зачем это дело откладывать на завтра? — нетерпеливо воскликнул юноша.

Но его никуда не пустили, да он и сам понимал, что надо слушаться советов старших друзей.

Вошла мать Сергея.

— Мама, это наш новый друг, — сказал Сергей, указывая на Мухтара. — Он араб.

— А ты сказал — он из Индии…

— Он из Багдада. Два года путешествовал. Был в Мекке, через всю Аравию, Иран пришел к нам, в Россию…

— И как же он сумел проделать такой путь? — удивилась мать. — С англичанами?

— Нет, Татьяна Ивановна, — вмешался в разговор Сулейман. — Пешком, один. История этого мальчика длинна и необыкновенна, как сказки Шехерезады. Никто из нас не видел и не испытал и половины того, что пришлось на его долю. Он по-русски много слов знает, вы можете поговорить с ним, он поймет.

Хозяйка с сочувствием посмотрела на Мухтара.

— О господи! Сколько несчастных бродит по свету, — вздохнула она, протягивая Мухтару чашку чая и бутерброд. — Ешь, милый. Где же, по-твоему, лучше: в России или в Индии?

— В России — не знаю, — ответил Мухтар, тщательно подбирая слова. — В Индии только богатым хорошо, бедные люди там умирают с голоду…

Мухтар заметил, что все смотрят на него, и смутился. Ему показалось, что вот сейчас его высмеют за то, что он говорит о вещах, которых хорошо не знает. Но никто и не думал смеяться. Все молчали и были очень внимательны и серьезны.

— Ты слыхал про Ленина, Мухтар? — спросил Сергей.

Мухтар с удивлением взглянул на него.

— Весь мир знает это имя! — ответил он. — Мне еще в Карачи говорили о нем. Я видел его портрет в газете. Да, да! Там в газетах печатают портреты Ленина… И везде, где я ни проходил, — в Аравии, Сирии, Иране — повсюду его знают.

— А ты узнаешь Ленина по портрету? — спросил Сергей.

— Конечно, узнаю!

— А вот сейчас проверим!

Сергей вышел из комнаты и вскоре вернулся, держа в руке несколько открыток.

— Который здесь Ленин? — спросил он, положив их на стол.

— Вот! — быстро взял одну из открыток Мухтар. — Где, где вы купили ее?! — О своей реликвии он умолчал.

— Ну, купить-то их нельзя, они не продаются… — сказал Гасан.

— Подарите мне!.. — загорелся Мухтар. — Я отправлю в Багдад моим друзьям — моему учителю Хашим-эфенди…

— Так и быть, дадим тебе такой портрет, — мягко улыбнулся Сергей. — Только не сегодня…

— Спасибо! — обрадовался Мухтар.

— А вот это Москва, — показал Сергей еще одну открытку.

— Москва? — не веря своим ушам, спросил Мухтар. — А далеко она отсюда?

— А ну, подойди сюда.

Сергей встал из-за стола и подвел Мухтара к висевшей на стене карте Европы.

— Вот это Петроград, — отыскав на карте самый большой черный кружок, указал на него Сергей. — А вот тут — Москва. Вот наш Баку — ты находишься здесь. От Баку до Москвы четверо суток езды по железной дороге. Сейчас война, и дорога в Москву закрыта. Но Красная Армия идет на Кавказ к нам на помощь и скоро откроет дорогу в Москву.

Они вернулись к столу, Сергей еще долго говорил о положении на фронтах, а сам внимательно следил за выражением лица юноши. Мухтар был явно взволнован и все порывался о чем-то спросить, но сдерживал себя, помня наставления Нури-Асра о том, что лучше больше слушать собеседника, чем самому болтать!

В разговорах время прошло быстро.

Все встали из-за стола и, поблагодарив гостеприимную хозяйку, стали прощаться.

Через два дня Мухтар, прихватив увесистую пачку газет, поспешно вышел из квартиры Сергея.

Выбравшись на бойкое место, Мухтар стал звонко выкрикивать:

— Самые последние новости!.. Кому газету!

В те дни газеты в Баку выходили нерегулярно. Поэтому за какой-нибудь час у Мухтара расхватали всю пачку. Радуясь такому успеху, Мухтар отправился домой. В эту ночь ему приснилось, что в дом забрались воры и украли у него деньги, вырученные за газеты. Он вскочил весь в поту и ощупал карман. Деньги были на месте. Он успокоился, но заснуть уже не мог. Так и пролежал остаток ночи, думая о новых товарищах.

Чтобы не опоздать в типографию, Мухтар рано утром отправился к дому, где жил Сергей. По-видимому, там еще спали — занавески на окнах были опущены. Мухтар стал терпеливо прохаживаться по тротуару.

Наверху стукнула окопная рама. Мухтар увидел у распахнутого окна Сергея, махавшего ему рукой, и бегом поднялся по лестнице.

Посадив Мухтара рядом, Сергей сказал:

— Не забывай, что ты продаешь запрещенную газету. Еще раз прошу тебя, никому ни слова о том, где тебе дают эту газету. И больше так рано не прохаживайся под моим окном. И не вздумай кричать мое имя на всю улицу! Ясно? — Посчитав выручку, он спросил: — Откуда у тебя лишние деньги?

— Я ведь продавал ее по цене дневной газеты.

«Ну и ловкач», — подумал Сергей и строго-настрого приказал:

— Не смей больше этого делать!

Мухтар смутился. Ему было обидно за себя, в душе он считал, что был прав: ведь не мог же он во всеуслышание кричать, что это газета бедноты.

— Хорошо, я пойду, мне надо с утра быть в типографии, — сказал он.

Больше всего любил Мухтар, когда его посылали в типографию. Принеся последний набор — на этом заканчивались его обязанности посыльного, — Мухтар в ожидании выхода газеты мог часами простаивать около наборной кассы. Вот наборщики ловкими движениями пальцев, не глядя, на ощупь, достают из кассы нужные буквы — литеры и укладывают их одна к другой на металлическую дощечку с маленькой стенкой — верстатку, потом этот набор укладывают в железную раму, лежащую на отполированном до блеска металлическом столе — талере. А верстальщики, вооруженные шилом, у которого вместо ручки — круглая деревянная пуговка, напоминающая молоточек, составляют газетную страницу.

Особенно полюбился Мухтару молодой наборщик Акпер, работавший по соседству с Сулейманом. Он набирал быстро, сноровисто, с какой-то веселой лихостью и в то же время перекидывался с товарищами короткими, шутливыми репликами.

Изредка в наборную заходил длинный, необычайно тощий человек с глазами навыкате и обвисшими седыми, порыжевшими от табака усами. Это был заведующий типографией Мирза Гусейн. Одежда болталась на нем, как на вешалке. Акпер не упускал случая скопировать Мирзу Гусейна. Он вздергивал плечи, таращил глаза, вытягивался на цыпочках и брезгливо опускал нижнюю губу. Сходство было поразительное, и даже Сулейман не мог удержаться от смеха, глядя на проделки Акпера. Мухтара Акпер задирал. Он потешался над тем, как Мухтар произносит некоторые азербайджанские слова (на турецкий манер), и называл его не иначе как «коммерсант», потому что Мухтар продавал газеты. Улавливая в этом прозвище что-то обидное, на Акпера он все-таки не обижался. Было видно, что шутит тот дружелюбно, по-товарищески. Да и Сулейман ему как-то сказал: «Акпер — золотой парень, настоящий товарищ. Дружи с ним, от него многому хорошему научишься».

В типографии было еще несколько молодых ребят. Мухтару очень хотелось поближе познакомиться с Василием — русским плечистым белокурым парнем лет двадцати пяти. Василий не любил шутить, ему было и некогда: печатная машина — дело серьезное, она требует напряженного внимания.

Получив в типографии свежеотпечатанную пачку газет, Мухтар отправлялся их продавать. Вначале он устроился на углу возле Парапета, но оттуда его прогнали другие мальчишки-газетчики, давно облюбовавшие это людное место. Тогда Мухтар перебрался на перекресток Кулебякинской и Армянской улиц, где стояла армянская церковь, окруженная невысокой зеленой оградой. Торговля шла бойко. Интеллигенция, чиновники, жившие в этой части города, быстро разбирали газеты.

Однажды к Мухтару подошел военный, окруженный группой молодых, богато одетых людей. Задержавшись на секунду около мальчика, он протянул за газетой руку. Мухтар подал ему газету, и тот направился дальше.

— Господин офицер, а деньги?

— Дурак! — бросил тот и, не оборачиваясь, продолжал свой путь.

Мухтар остановился растерянный. Наблюдавший эту сцену полицейский подошел к Мухтару и назидательно произнес:

— На самом деле дурак. Ты у кого деньги просишь? Это же сам помощник господина начальника полиции!

Потеря была небольшая, и Мухтар, пожалуй, забыл бы об этом эпизоде, если бы на следующий день он вновь не столкнулся с помощником начальника полиции. Проходя с уже опустевшей сумкой мимо ресторана «Чахан-Кала», он увидел, как из дверей вышла веселая компания. Среди них был и прыщавый журналист Мирза Бахлул. Мухтар невольно остановился. Мирза Бахлул, уставившись осоловевшими глазами на Мухтара, узнал его и воскликнул:

— О, Мухтар! Ты здесь кстати. Спустись вниз, поищи и пригони сюда фаэтон. — И, сделав поклон в сторону офицера, сказал: — Господин Мустафа-бей желает прокатиться по городу.

— Давай, где твой фаэтон.

— Сейчас будет!

Мухтар уже знал, где стоянка бакинских извозчиков. Он побежал по Николаевской вниз и спустился к Лалаевскому проезду. Здесь против аптеки стояли красивые лакированные экипажи.

— Эй, фаэтончи, — крикнул он восседавшему на козлах дородному извозчику, — езжай скорее к ресторану «Чахан-Кала», господин Мустафа-бей фаэтон требует!

Извозчик, не поворачивая головы в сторону Мухтара, натянул вожжи, причмокнул, лошади рывком тронули с места, и фаэтон, подпрыгивая на булыжной мостовой, помчался вверх.

И этот незначительный эпизод не остался бы в памяти Мухтара, если бы не один случай.

Резчиком бумаги в типографии работал пожилой, болезненного вида человек по имени Яхья. Про него поговаривали, что он пристрастился к анаше[33] и нечист на руку. Человек тихий, незаметный, он не обращал на себя внимания. Работы у Яхьи было немного, и он часами в одной и той же позе — уткнувшись подбородком в скрещенные руки и закрыв глаза — дремал в углу на ящике из-под шрифта. Так вот, Мухтар заметил, что этот резчик зачастил в редакцию. Он приходил к концу дня и просовывал голову в дверь комнаты, где сидели сотрудники. Заметив его, Мирза Бахлул, точно невзначай, поднимался с места и выходил из редакции. В первый раз Мухтару показалось, что это совпадение. Заметив, что эти встречи не случайны, однажды он тихонько проследил за Мирзой Бахлулом и увидел, что журналист и резчик о чем-то шепчутся за углом около фруктовой лавки.

И тут Мухтару вспомнился Банитаир из приюта миссис Мэри Шолтон в Лахоре. Он тоже любил сидеть, не ввязываясь ни в какие разговоры воспитанников сиротского дома, а потом сообщал обо всем, что слышал, Кумри: об этом Мухтару рассказал в карцере Мати. И Мухтар решил рассказать Сулейману об этих странных свиданиях.

Выслушав Мухтара, Сулейман расспросил о подробностях и заметил:

— Ты хорошо сделал, Мухтар, что сообщил мне обо всем этом. Здесь, пожалуй, дело нечисто.

— Вы думаете, что Яхья — тайный доносчик полиции? — спросил Мухтар Сулеймана.

— А ты откуда знаешь про тайных доносчиков? — удивился Сулейман.

— Знаю, очень хорошо знаю, — ответил Мухтар. — Меня еще Фахран в приюте предупреждала остерегаться таких людей. Из-за них, я знаю, пострадал в Дамаске Низам, тоже наш бывший воспитанник, и его товарищи. Они хотели арабам добра, выпускали газету с портретом Ленина, а англичане и богачи засадили их в тюрьму. — И он, сжав кулаки, зло сказал: — Как я их ненавижу!

— Это кого ты так ненавидишь?

— Англичан, богачей, купцов — всех, кто приносит бедным людям горе.

— А кого ты любишь?

— Я вас люблю! Люблю Нури-Асра, грузчика Мирзу, Ага-Сафара, Али-Мамеда. А еще я люблю дядю Шахова, тетю Дусю и вас всех люблю…

— А меня-то за что?

— Я знаю, вы хороший, добрый человек.

— Ишь ты, — усмехнулся Сулейман. — И все-то он знает. Ну ладно — больше знай, да меньше болтай — слышал такую пословицу?

Мухтар отрицательно покачал головой.

— Ну, теперь будешь знать. А сейчас будем спать. Нечего зря керосин жечь, он дорого стоит.

Сулейман приподнял стеклянный колпак морского фонаря «летучая мышь», которым освещалась комната, и задул тонкий язычок пламени.

То ли Сулейман сказал Акперу что-нибудь о Мухтаре, то ли сам Акпер присмотрелся к пареньку и понял, что ему можно доверять, но однажды, накануне дня отдыха, Акпер сказал Мухтару:

— Завтра Василий нас в гости приглашает. Он живет в Сабунчах, ты никогда еще там не был? Хочешь, поедем со мной, побываешь на промыслах, посмотришь, как нефть добывается, увидишь, как живут нефтяники.

Мухтар вопросительно взглянул на Сулеймана, разрешит ли он… Он привык слушаться его, как старшего брата.

— Поезжай, — кивнул Сулейман.

Условились встретиться в конце бульвара, у доков пароходного общества «Кавказ и Меркурий». Мухтар пришел первым. Вскоре подошел Акпер с опрятно одетым черноглазым юношей, у которого пробивались маленькие усики.

— Познакомься, Мухтар, с моим товарищем. Это Арам, он работает наборщиком в типографии Мирзы Бекянца.

Прежде чем ехать в Сабунчи, друзья решили показать Мухтару так называемый Черный город.

Над Черным городом плотной тучей навис дым. Лучи солнца с холодного зимнего неба с трудом пробивались сквозь его густую пелену, окрашивая в багровые тона высокие каменные стены механического завода. Из-за стен доносился гул топок и свист вырывавшегося из труб пара.

Огромные, точно опрокинутые набок башни, металлические котлы, от которых расходилась паутина труб, поразили Мухтара. Под котлами, лежавшими на высоком фундаменте, внизу, в топочных отверстиях, бушевало пламя. Это были кубовые батареи, в которых нефть перегонялась на керосин. Около этого пламени суетились казавшиеся крохотными люди в черной одежде, в рукавицах и приплюснутых, засаленных кепках. И со стороны видеть это было страшно.

Ребята прошли мимо механического завода с узкими, обнесенными решетками окнами, начинавшимися почти вровень с тротуаром. Мухтар прильнул к одному из них, но из-за покрытых толстым слоем пыли и копоти стекол разглядеть ничего не смог: только оранжевыми пятнами расплывались зажженные лампочки.

А вот за высокой, выложенной из толстых плит стеной Мухтар заметил верхушки зеленых деревьев. Странно и необычно выглядели они в этом мире камня, металла и огня. Это был сад, принадлежавший крупнейшему иностранному нефтепромышленнику Нобелю. Сам он в Баку не бывал, здесь жил его управляющий. Рабочим вход сюда строжайше запрещался.

Друзья вернулись к вокзалу и вскоре уже сидели в вагоне пригородного поезда, отходившего в Сабунчи. Стекла в окнах вагона были выбиты, и кое-где вместо стекол желтели фанерные заплаты. Вскоре поезд тронулся. Несмотря на резкий холодный ветер, Мухтар всю дорогу не отрывался от окна.

— Что это? А это? — приставал он к Акперу и Араму, уставшим отвечать на бесчисленные вопросы их любопытного спутника.

— Смотри, смотри, какая высокая гора! — не унимался Мухтар.

— Это гора Стеньки Разина, — ответил ему Акпер. — Может, мы побываем там сегодня.

— Вот хорошо, — обрадовался Мухтар. — А что такое Стенька Разин? — Он с трудом выговорил эти непривычные слова.

— Во-первых, не что, а кто, а потом, не все сразу. Придет время, все узнаешь, — улыбнулся Арам.

Выйдя из вагона, они очутились на небольшой площади, представлявшей собой сейчас вязкое глинистое месиво со множеством луж. В лужах расплывались фиолетовые жирные пятна нефти.

Прежде чем зайти в дом Василия, юноши у порога сняли обувь. У азербайджанцев не принято в обуви входить в дом. Василий ввел их в комнату. Там сидели двое пареньков и девушка с большой золотистой косой, свисавшей на грудь.

— Знакомьтесь с нашими сабунчинскими ребятами, — обратился Василий к гостям.

— Да мы уже вроде знакомы, — улыбаясь ответила девушка. — Только вот этого парня я вижу впервые, — и она указала на Мухтара. Девушка говорила по-русски, но Мухтар ее понял. Все взгляды обратились на него, и он невольно покраснел.

Девушка встала, подошла к Мухтару, протянула ему руку и сказала:

— Будем знакомы. Наташа!

Мухтар ответил неловким пожатием руки и смущенно назвал свое имя. В комнату вошла полная, уже немолодая женщина в простом синем платье в белый горошек, повязанная белым платком. Мухтар сразу догадался, что это мать Василия. Она приветливо поздоровалась, неся на вытянутых руках горевший, как золото, самовар, из которого тонкой струйкой поднимался пар. Затем накрыла стол, поставила пару тарелок с тонко нарезанными ломтиками хлеба, миску с брынзой, сахарницу с горсткой мелко наколотого сахара и пригласила ребят к столу.

— Садитесь, дорогие, закусите чем бог послал.

— Ну, положим, не бог, а мы с отцом, — рассмеялся Василий, — но закусить не мешает.

— А не пройтись ли нам, друзья, до горы Стеньки Разина? Погода хорошая, дождя нет, а Мухтару очень хочется посмотреть гору вблизи. Он говорит, что ни у себя в Аравии, ни в Индии таких гор не встречал.

— В Аравии? В Индий? — с удивлением воскликнула Наташа. — Как он оказался в тех краях?

— О, Наташа, — заметил Акпер, — он не только там, он еще в доме самого аллаха, в Мекке, побывал. Вот какой у нас Мухтар.

— Интересно! — загорелась Наташа.

— Очень! — подтвердил Акпер. — При случае он сам тебе все расскажет. Вот научится русскому языку и расскажет. Не так ли, Мухтар?

Мухтар понял все, о чем говорили Акпер с Наташей, и смущенно улыбался, он не любил, когда о нем говорили.

Когда чаепитие было закончено, Василий сказал:

— Пора в путь!

Все поднялись.

Идти было далеко. Акпер с Василием ушли вперед. Арам беседовал с двумя парнями, а рядом с Мухтаром шагала Наташа. Мухтар чувствовал себя неловко. Ему впервые пришлось идти рядом с белой девушкой, да еще и поговорить он с ней толком не мог. Наташа слабо знала азербайджанский язык, и разговор у них не клеился.

Гора была далеко. И они порядком устали, пока добрались. Пещера, издали так заинтересовавшая Мухтара, вблизи не представляла собой ничего особенного. Пещера как пещера. Правда, как сказал ему Арам, от нее начинались глубокие подземные ходы, которые вели чуть ли не к берегу моря.

С помощью Акпера Араму удалось объяснить Мухтару, что называется эта гора по имени Степана Разина, народного крестьянского вождя, еще двести пятьдесят лет назад выступившего с оружием в руках против помещиков и самого царя.

— А что с ним было потом? — допытывался Мухтар.

— Поймали его царевы слуги, привезли в Москву и казнили, — коротко ответила Наташа.

Ребята уселись в кружок, Василий перекинулся с Акпером несколькими словами и сказал:

— Ладно, начинай…

Акпер понимающе кивнул головой и обратился к Мухтару, медленно, отчетливо произнося слова, чтобы тот понял все, что он хотел ему сказать:

— Мы тебе доверяем, Мухтар. Ты, видать, хороший, честный парень и товарищей в беде не предашь. Помни: то, что я тебе скажу сейчас, — глубокая тайна. Узнает о ней кто-нибудь, и любой из нас может погибнуть, а то и все. Сможешь ли ты ее хранить?

— Конечно! — горячо воскликнул Мухтар.

— Прежде чем мы расскажем тебе о нас, расскажи товарищам все о себе, без утайки. Пусть они тебя узнают как следует.

— Но они же меня не поймут, — сказал Мухтар. — Я ведь не знаю по-русски, у меня не хватит слов.

— Здесь все, и Наташа, знают азербайджанский язык. А что она не поймет, я переведу, — заметил Арам, сидевший рядом с Наташей.

Мухтар не сразу сообразил, с чего начать. Вначале речь его была сбивчивой, он смущался, но потом увлекся, и перед слушателями шаг за шагом раскрылась короткая, но красочная, хотя и многострадальная жизнь маленького араба.

— И вот я добрался сюда. Я приехал к вам только затем, чтобы увидеть в России Ленина и попросить его, чтобы он помог мне осуществить мою мечту.

— О чем же ты мечтаешь, Мухтар? — спросил негромко Василий.

— Хочу стать врачом и еще писателем, как мой учитель Хашим-эфенди, как Низам из Дамаска. И тогда я вернусь в свой Багдад, чтобы помогать бедным арабам. Я буду лечить их бесплатно. Я буду писать об их горе, их нуждах, о голодных детях, которые, как я когда-то, день и ночь стоят за гроши у ткацких станков или, как мой друг Мехти, чахнут в мастерских ювелиров и медников. Я буду звать их бороться за свою свободу так, как борются русские, как учит ваш Ленин!..

Наташа с любопытством смотрела на юношу.

Ребята молчали. Бесхитростный рассказ Мухтара произвел на них глубокое впечатление. Василий нарушил молчание:

— Есть у вас вопросы, ребята?

— Нет! — звонко воскликнула Наташа. Она поняла по все, что говорил Мухтар. Арам не успевал ей переводить, но Мухтар говорил так горячо и взволнованно, что своим волнением заразил и ее.

— Хорошо, — ответил Акпер. — Теперь, Мухтар, слушай наш рассказ. Мы — молодые бакинские рабочие. Наши старшие братья и отцы посвятили свою жизнь борьбе против царя и капиталистов. Ты хорошо знаешь, кто такой Ленин, и поэтому скажу коротко — мы юные ленинцы, большевики. Ты понимаешь меня, Мухтар?

Мухтар кивнул головой.

— И вот мы, молодежь, — продолжал Акпер, — решили помогать старшим в этой борьбе, помогать во всем. Мы будем бороться с врагами рабочих и крестьян, не страшась погибнуть в этой борьбе, лишь бы завоевать свободу и счастье народу. Советская власть, победившая в России, должна победить и у нас в Баку. Она победит. В этой борьбе нам помогают и будут помогать впредь наши братья — русские рабочие. Мы — солдаты революций. Мы объединились в Союз коммунистической молодежи. Вот наша тайна. Мы ее доверили тебе. А что ты нам скажешь?

Какая-то неведомая сила заставила Мухтара подняться с земли. Он стоял в кругу ребят.

— Ребята, — произнес он срывающимся от волнения голосом, — вы доверяете мне, и клянусь вам — ваша тайна умрет вместе со мной. Позвольте мне бороться вместе с вами. Я буду делать все, что должен делать революционер. Я не боюсь ничего!

Василий посадил Мухтара рядом. Он взглянул на ребят, как бы спрашивая их мнение. Ответ он прочел в их глазах. И тогда он встал, подошел к темнокожему арабскому юноше и, протянув руку, сказал:

— Дай руку, товарищ Мухтар. Поздравляем!

БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

Время гнало студеные бакинские зимние дни. Они шли навстречу теплым мартовским ветрам, принося добрые вести. Красная Армия, словно горная река, которую наполняют бурные весенние потоки, сметая все на своем пути, стремительно неслась вперед, к Кавказу. Рабочие Баку верили, что и им, пролетариям Азербайджана, Россия протянет братскую руку, поможет избавиться от гнета мусаватистов и английских захватчиков.

Полчища Деникина, потеряв боеспособность, беспорядочно отступая, искали приюта у мусаватистов. В Баку уже прибыли несколько тысяч деникинских солдат с офицерами. Отсюда они переправились в Грузию и Армению, на подмогу дашнакам, грузинским меньшевикам, и даже в Иран.

Эти события Мухтар воспринял по-своему. Ему казалось, что путь в Москву теперь открыт и он может без особых затруднений добраться до заветной цели.

Почему-то он решил, что сначала об этом следует поговорить не с Сулейманом, не с Акпером и даже не с Сергеем, а с Василием… То ли Василий казался ему более сильным, решительным, чем другие, то ли он замечал, что Василий пользовался среди друзей наибольшим уважением — с ним считались, советовались, как с самым старшим.

И вот в последнюю пятницу февраля 1920 года, рано утром, Мухтар поехал в Сабунчи, к Василию. На стук дверь открыл сам Василий. Он был удивлен таким ранним приходом Мухтара, но, увидев взволнованное лицо парнишки, приветливо спросил:

— Что случилось, в чем дело?

— Я пришел прощаться с вами.

— И далеко ты собираешься?

— В Москву! — торжественно объявил Мухтар.

— В Москву? — переспросил Василий.

— Да, — не смущаясь, ответил Мухтар.

— И что же ты собираешься там делать?

— Учиться.

— Разве здесь, в Баку, это невозможно?

— Разве здесь меня примут в какую-нибудь школу без денег? А в Москве все бесплатно. Там же сам Ленин.

— А ты думаешь, добраться до Москвы просто? — добродушно спросил Василий. — Нет, милый, человек не птица, чтобы свободно летать по свету.

Они прошли в комнату.

— Ты об этом говорил с Сулейманом или Акпером?

— Акпер смеется надо мной, я с ним говорить не буду.

Василий усадил его и сел рядом.

— Знаешь, дружок, теперь ты не имеешь права самостоятельно решать свою судьбу. Ты вошел в нашу боевую семью, и мы сообща подумаем о твоей учебе, о твоем будущем.

— Я уже взрослый. Я тоже стал юным большевиком, — горячо жестикулируя, заговорил он. — Я хочу воевать, как все большевики.

— Ты и так уже делаешь большое дело.

— Какая же это борьба? Продавать газеты может каждый мальчик, — возразил Мухтар.

Василий вышел и вскоре вернулся с чайником и стаканами.

— Мамы сейчас нет дома. Давай-ка попьем чаю.

Он налил себе и Мухтару чаю, а ломтик хлеба, что лежал на тарелке, разделил на две части и одну протянул ему.

— Зоркие у тебя, плутишка, глаза, далеко метишь, прямо в Москву, — с улыбкой заметил Василий.

— Да, воробья я могу разглядеть издалека, — снаивничал Мухтар.

— Неужели ты на самом деле собрался в Москву?

— Клянусь могилой матери.

— А деньги на дорогу у тебя есть?

— Есть, накопил, вот они. — Достав кисет, он высыпал на стол около десяти рублей царскими серебряными монетами и бумажные деньги мусаватистов.

У Василия дрогнули уголки рта. Пряча улыбку, он наклонил голову.

— Ты веришь мне как другу?

— Конечно, верю.

— Тогда оставь свои фантазии. Этих денег не хватит даже на билет до первой станции.

— Почему? — упавшим голосом спросил Мухтар.

— Да потому, что деньги сейчас потеряли свою цену. Даже курицу ты на них не купишь. Потерпи еще немного, и мы сами отправим тебя в Москву.

Мухтар молчал, упрямо сжав губы.

— Не веришь? — спросил Василий и положил ему руку на плечо. — Послушай, даю тебе слово ленинца, что возьму тебя в Москву, как только это будет возможно, а пока ты должен быть с нами. Ты прошел проверку и оказался достойным нашего доверия. — Он быстро вышел в соседнюю комнату и принес газету. — Смотри!

На первой странице был напечатан портрет Ленина и Обращение к нему трудящихся Кавказа.

— Редакция «Азербайджанской бедноты» опечатана, типография закрыта, а газета, как видишь, продолжает выходить, — с гордостью сказал Василий.

Мухтар смотрел на него восторженно и изумленно.

На следующий день он пришел в типографию в боевом настроении.

В наборном стояла тишина. Мухтар принес оригиналы статей для следующего номера газеты «Азербайджан». Наборщики, приколов шилом узкие листки бумаги к деревянным стойкам касс, сосредоточенно выбирали из черных, покрытых свинцовой пылью ячеек букву за буквой. Набрав десяток металлических строк, они осторожно выкладывали их с верстатки — узкий деревянный поднос с невысокими деревянными бортиками. Даже Акпер не шутил, как обычно. Он работал молча, сосредоточенно, видно стремился быстрее управиться с набором, и только изредка косился на гранку Сулеймана. Ему очень хотелось обогнать опытного наборщика. Они начали набирать одновременно, но колонка набора на гранке Сулеймана была уже вдвое длиннее, чем у Акпера.

Как всегда, в углу на ящике дремал резчик бумаги Яхья. Лицо его сегодня было еще желтее, чем обычно, — видно, накануне он накурился ядовитой апаши. Из широко открытых дверей печатной изредка доносился приглушенный басок Василия. Налаживая машины, он любил напевать, причем пел всегда одну и ту же песню: «Есть на Волге утес, диким мохом оброс он с подножья до самого края!»

Мухтар нагрузился газетами и, постояв немного около Акпера, уже собирался уходить, но тут в типографию быстрыми шагами вошел Арам. Акпер поднял на него удивленные глаза — меньше всего ожидал он увидеть его здесь в это время. Но Арам только молча кивнул наборщикам и прошел в печатную.

Через минуту оттуда раздался громкий голос Василия:

— Резчик Яхья, хватит спать! Иди-ка сюда бумагу готовить!

Яхья лениво поднялся с места и пошел в печатную.

Арам вернулся в наборную, подошел к Акперу и что-то зашептал ему на ухо. Акпер быстро оглянулся, бросил Мухтару: «Не уходи» — и подошел к Сулейману. Сулейман слушал Акпера, не поворачивая головы и не оставляя ни на минуту работу.

Арам ушел. Сулейман направился в угол цеха, где у стенки стояли старые реалы со сбитыми заголовочными шрифтами. Повернулся к Мухтару и жестом поманил его к себе. Мухтар подошел. Сулейман, покраснев от натуги, поднял тяжелую кассу, запустил в щель руку и приказал Мухтару:

— Вытащи из сумки газеты!

Мухтар повиновался. Сулейман торопливо достал из-под кассы одну за другой несколько плотных пачек каких-то небольших листков, пахнущих свежей типографской краской, сунул их на дно сумки Мухтара и сказал:

— Отнеси домой, отдай хозяйке. И смотри, ни одному человеку они не должны попасть в руки. Прикрой газетами. Иди!

Акпер делал вид, что работает, а сам не сводил глаз с дверей.

Сулейман возвратился к своей кассе и как ни в чем не бывало продолжал набор. Мухтар замешкался на несколько секунд, стараясь поаккуратнее уложить газеты. В это время дверь с улицы открылась и в цех вошли два штатских человека, а вслед за ними мусаватистский офицер и два полицейских.

Все, что произошло дальше, разыгралось с молниеносной быстротой. Акпер выронил верстатку из рук, и набор рассыпался по полу. Затем он с размаху ткнул Мухтару кулаком в грудь и заорал во всю глотку:

— Спекулянт чертов, болтается тут под ногами, из-за тебя набор рассыпал, вон отсюда, оборванец!.. Чтоб духу твоего здесь не было!.. — И он еще раз отвесил затрещину Мухтару, да так, что тот отлетел к дверям, невольно толкнув полицейского. Акпер вновь подбежал к Мухтару, двинул его еще раз кулаком, пихнул ногой и выставил на улицу, продолжая яростно кричать: — Только зайди сюда еще раз, я тебе голову верстаткой прошибу!..

Мухтар спасся бегством от разъяренного наборщика, а Акпер, чертыхаясь, вернулся в цех и, не обращая ни на кого внимания, бормоча ругательства, стал ползать по полу, подбирая шрифт.

Человек в штатском, которому он мешал пройти на середину наборной, сказал:

— Ну-ка, уйди с дороги, потом соберешь!

— Как потом? Как потом… — не вставая с колен, зло возразил Акпер. — Из-за этого шрифта с меня голову снимут, да и убыток какой, строк пятнадцать рассыпал!..

— Встать! — гаркнул полицейский офицер.

Акпер поднял на офицера глаза, будто впервые его увидел, и растерянно сказал:

— Ну что ж, пожалуйста, я встану, — и, подобрав еще несколько букв, нехотя поднялся и отошел к кассе.

Штатские между тем рыскали по наборной, заставляя наборщиков и вновь появившегося в цехе тщедушного Яхью выдвигать тяжелые кассы из реалов, переворачивали ящики, всматривались в каждый листок бумаги.

Один из них подошел к Сулейману, невозмутимо продолжавшему работу, и протянул руку к висевшему на шиле листу.

Сулейман опередил его движение, вытянув шило вместе с листком, положил листок текстом вниз на кассу и придавил сверху свинцовой болванкой.

— Дай сюда! — повелительно приказал человек в штатском.

— Не дам! — хладнокровно ответил Сулейман и положил свою тяжелую руку на болванку.

— То есть как это не дашь? — разъярился человек в штатском и попытался вытащить листок.

— Не балуйте, господин, — строго сказал Сулейман. — Не дам, не положено!

— Да ты знаешь, с кем разговариваешь? — завопил человек в штатском. — Я из полиции. Что ты там прячешь, показывай немедленно!

— А! Из полиции, тогда другое дело! — изменив тон, «миролюбиво» ответил Сулейман. — Вот, пожалуйста, — и он протянул оригинал своего набора. — А я думал, что вы из тех господ, которые повадились к нам сюда, чтобы читать статьи раньше, чем они выйдут в газете.

— Какие господа? Какие статьи? В какой газете? — раздраженно спросил человек в штатском.

— Редактор нашей газеты «Азербайджан», — ответил Сулейман, — господин Бахлулбек пишет очень остроумные статьи. Так вот некоторые говоруны и повадились сюда — стараются заранее прочитать эти статьи, а потом выдают замечательные мысли и остроты господина Бахлулбека за свои. Редактор и приказал нам никому не показывать статьи.

Человек в штатском пристально взглянул на Сулеймана. Тот ответил ему наивным взглядом простачка, убежденного в том, что он говорит очень серьезные и важные вещи. Полицейский агент пробежал первые строки оригинала. Это действительно была передовая статья газеты «Азербайджан», в которой в сотый раз охаивались большевики и Красная Армия и восхвалялось могущество азербайджанского национального правительства. Он возвратил листок Сулейману и, буркнув: «Можешь продолжать работать», направился со своими коллегами в печатный цех. Спустя минут сорок полицейские ищейки удалились. Обыск не дал никаких результатов.

А Мухтар в это время уже был на окраине Баилова и, слегка задыхаясь от быстрой ходьбы, поднимался к дому старого Шахова. По лицу его бродила озорная улыбка — меньше всего походил он на человека, только что получившего крепкую взбучку. Наоборот, вспоминая о неподдельной ярости тузившего его Акпера, он восхищенно шептал: «Ай молодец, ай артист!»

Евдокия Степановна, увидев Мухтара, вернувшегося домой раньше обычного, встревожилась.

— Что еще стряслось? — испуганно спросила она.

Последние дни жена Шахова жила в постоянной тревоге. Неделю назад опять куда-то уплыл Шахов. Он надел свои высокие сапоги, черный, видавший виды короткий бушлат, брезентовый плащ, взял фонарь «летучая мышь» и узелок с чуреком, который она припасла ему в дорогу.

Дотронувшись рукой до вздрагивающих от рыданий плеч жены, скупо, как всегда, проговорил: «Не волнуйся, старая, будь спокойна. Я вернусь». И, повторив свою излюбленную шутку о море и рыбах, ушел, не разрешив себя провожать.

С той минуты Евдокия Степановна лишилась покоя. Она часами сидела на ступеньках дома, высматривая, не покажется ли высокая фигура ее мужа в брезентовом плаще. Старая женщина оживлялась немного, только когда возвращались домой Сулейман и Мухтар.

— Нет, нет, ничего не случится, не волнуйтесь, мама, — называя ее этим нежным словом, Мухтар каждый раз вспоминал старую тетю Ходиджу и Багдад.

Вытащив из сумки и отложив в сторонку стопку газет, он стал доставать из нее аккуратно перевязанные шпагатом пачки.

— Вот это прислал Сулейман. Он просил как следует спрятать и сказал, что ни один человек не должен их видеть.

Евдокия Степановна не выразила никакого удивления. Видно, ей не впервые приходилось прятать посылки Сулеймана. В углу комнаты, около печки, на ситцевой тряпке лежала груда шерсти. Евдокия Степановна перечесывала ее, чтобы выстегать одеяло. Она отодвинула шерсть, взялась за железный лист, прибитый около печи, и подняла его. Под ним оказалась большая глубокая дыра, куда она и положила принесенные Мухтаром пачки листовок.

— Ну, я побегу, — сказал Мухтар. — Мне надо продавать газеты.

— Подожди, отдохни хоть немного, выпей стаканчик чая, — остановила его Екатерина Степановна.

— Нет, нет, я побегу, — повторил Мухтар. Ему не терпелось пробежать мимо типографии, чтобы узнать, чем все кончилось.

Жгучее беспокойство за своих товарищей гнало его вперед. Вспомнилась разгромленная типография Низама в Дамаске. Вот и типография… Дверь чуть приоткрыта. Он опасливо приблизился к ней, оглянулся и, не заметив на улице ничего подозрительного, просунул голову в дверь. В глубине наборной он увидел Сулеймана и Акпера. Они спокойно работали. У Мухтара отлегло от сердца, и он вприпрыжку побежал по улице, оглашая воздух звонкими возгласами:

— Газета «Азербайджан»! Читайте свежую газету «Азербайджан». Читайте последние новости!

Продав часть газет, Мухтар возвратился к типографии, но, боясь подвести товарищей, не зашел, а терпеливо прогуливался по другой стороне улицы, ожидая, когда у наборщиков наступит обеденный перерыв.

Время тянулось страшно медленно. Но вот в дверях показался Сулейман. Мухтар решил не подходить к нему, а только перешел дорогу и пошел впереди так, чтобы тот его видел.

«Если я ему понадоблюсь, — подумал Мухтар, — он сам меня окликнет».

Мухтар шел не оборачиваясь, но чувствовал, что за ним шагает Сулейман. Когда дошли до конца приморского бульвара, за которым начинались пристани, Сулейман окликнул его:

— Эй, братец, подожди, пойдем вместе.

Мухтар остановился. Сулейман подошел к нему и спросил:

— Отдал?

— Да, — коротко бросил Мухтар.

— Пойдем быстрее. У тебя сегодня будет много дел.

Мухтар не стал ни о чем спрашивать, и остальную часть пути они прошли молча.

Евдокия Степановна встретила их на крыльце.

— Ничего нового? — участливо спросил ее Сулейман.

В ответ она только горестно покачала головой.

— Ничего, не волнуйтесь, все будет хорошо, а вечером мне может быть, удастся что-нибудь узнать.

— Ладно, — сказала Евдокия Степановна. — Садитесь, мальчики, покушайте. Проголодались. — Она налила им по тарелке супа, а сама вышла по своим делам.

— Вот что, Мухтар, — начал Сулейман, с удовольствием прихлебывая горячий суп. — То, что принес, дома держать нельзя. Весь смысл в том, чтобы эти листовки уже завтра на рассвете читали на промыслах и заводах. Листовок мы отпечатали немного, и надо, чтобы они попали в руки надежных людей, которые их прочтут и расскажут о том, что в них написано, другим. Запомнил ли ты дом в Сабунчах, где живет Василий? Сумеешь ли ты туда быстро добраться?

— Конечно, — ответил Мухтар.

— Василий остался работать во второй смене, — продолжал Сулейман. — Он попадет домой только поздно ночью, а может быть, ему придется и заночевать в типографии. Кроме того, сам он не должен нести листовки. Мы не имеем права рисковать им. Это опасно, Мухтар. Будь осторожен. Помни: если что-нибудь случится — никто не должен знать, откуда ты их получил. Тебе дал какой-то русский и сказал: «Раздавай прохожим». Понимаешь? За это ты получил от него один рубль.

Мухтар слушал Сулеймана, а в груди его поднималась теплая волна радости. Да, да, именно радости. Он вспомнил рукопожатие Василия там, у горы Стеньки Разина, и сказанные им слова: «Дай руку, товарищ Мухтар!» И вот теперь наступил час, когда он должен оправдать это рукопожатие и чудесное слово «товарищ»!

Сулейман заметил волнение парня, но истолковал его по-своему.

— Может быть, ты боишься, Мухтар? Скажи честно. Это со всяким бывает, тогда мы пошлем другого.

Краска залила лицо Мухтара.

— Сулейман! — воскликнул он, и в этом восклицании было столько искреннего, рвущегося из души протеста, что Сулейман сразу все понял.

— Не обижайся, Мухтар. В нашем деле нужны крепкие нервы, сильная воля и большая выдержка. Я обязан был честно спросить тебя об этом. Я убежден, что ты справишься.

Сулейман взглянул на старые ходики, мирно тикавшие на стене.

— В Сабунчи тебе лучше всего ехать рабочим поездом. Он отходит с вокзала в семь часов. Если поторопишься, успеешь.

— Я готов! — отвечал Мухтар.

Листовки были снова уложены в сумку и прикрыты сверху оставшимися газетами «Азербайджан». Сулейман вышел проводить Мухтара.

— Передай матери Василия, что он задержится на вторую смену, и пусть она покажет тебе дом, где живет Наташа. Найдешь ее и передашь ей листовки. И все. Твоя миссия на этом закончится.

Слушая Сулеймана, Мухтар понимающе кивал головой.

Народу в вагоне было немного. Мухтар сел напротив пожилого рабочего, одетого в старый брезентовый, покрытый пятнами мазута плащ, какие обыкновенно носят нефтяники, и вскоре почувствовал себя очень неловко. Старик уставился на него немигающим пытливым взглядом. Мухтар никак не мог понять, почему он так рассматривает его. На самом же деле старик не замечал мальчика. Он просто ушел в свои мысли. А Мухтару было не по себе. Чтобы как-то отвлечь внимание старика, он вынул из сумки газету и протянул ее своему попутчику:

— Не хотите ли, дядя, прочитать свежие новости?

Старик, чуть прищурившись, взглянул на газету, разглядел ее название и, брезгливо отведя в сторону руку Мухтара, сказал:

— И охота тебе, парень, продавать такую дрянь? Другого дела не нашел, что ли? Лучше бы уж пошел землю копать…

Мухтар потупил глаза, а про себя подумал: «Ох, дедушка, дал бы я тебе одну из тех штучек, что у меня под газетами в сумке спрятаны, но нельзя. Ну ничего, даст кто-нибудь другой».

«А почему не я?» — пораженный этой мыслью, Мухтар решил обязательно выпросить у Наташи несколько листовок и распространить их на обратном пути. Он будет тихонько оставлять их на скамейках вагона, как тот парень, что подсел к ним в поезде по дороге из Тифлиса в Баку.

Мать Василия узнала Мухтара, выслушала его и, промолвив: «Посиди, я сейчас вернусь», вышла.

Через несколько минут она возвратилась вместе с Наташей, державшей в руках плетеную кошелку. Девушка приветливо пожала Мухтару руку и подставила кошелку. Она, видимо, знала, что привез Мухтар. Листовки перекочевали из сумки Мухтара в ее кошелку. Наташа вопросительно взглянула на мать Василия, и та поняла ее без слов. Она позвала девушку в кухню, насыпала в кошелку немного картофеля и положила кочан капусты.

— Ты идешь, Мухтар? — спросила Наташа. — Пойдем, провожу тебя до станции.

— Наташа, — нерешительно обратился к ней Мухтар, — может быть, ты дашь мне одну пачку? Я раздам ее по пути.

— Нет! — ответила Наташа, и голос ее прозвучал строго. — Каждый делает свое дело. Запомни это.

Они простились. Когда Мухтар возвратился в город, была уже поздняя ночь. Он едва доплелся до дома. Ныли ноги, болела поясница. Ведь он почти ни разу не присел за сегодняшний, очень длинный и тревожный день. Но отдохнуть ему не удалось. Войдя в комнату, он увидел в ней, кроме Сулеймана, несколько незнакомых ему людей. Один из них о чем-то говорил и при виде Мухтара замолк.

— Все в порядке? — спросил Сулейман.

— Да, — ответил Мухтар.

— Ну и отлично. А теперь пойди погуляй около дома, подыши немного свежим воздухом. Я тебя позову.

Мухтар вышел на улицу подавленный, разбитый. От прежнего подъема не осталось и следа. Только что он выполнил важное и опасное поручение, а Сулейман равнодушно бросил ему: «Ну и отлично», как будто речь шла о каком-то пустяке, и выставил его за дверь. Значит, он ему не доверяет? Чем больше думал об этом Мухтар, тем сильнее растравлял себя.

«Я так ему и скажу: если ты не доверяешь мне, я не могу считать тебя своим старшим братом». Уйду и буду где-нибудь жить один, — подумал Мухтар. И тут же ужаснулся этой мысли: — Как это жить одному, почему — одному? Да разве я могу теперь один? А Акпер, а Василий, а Наташа, а Сергей? «Дай руку, товарищ Мухтар», — вспомнилось ему. — Хорош товарищ! Обиделся, как маленькая девчонка. Велел уйти, — значит, так нужно. Как сказала Наташа? Каждый делает свое дело. Правильно! А все-таки обидно. Почему Сулейман мне не доверяет? Почему?..»

— Эй, Мухтар! — окликнул его с порога Сулейман.

В два прыжка Мухтар очутился у дверей и застыл, ожидая, что ему скажут.

— Ты очень устал? — участливо спросил Сулейман, когда они вошли в комнату.

— Нет, ни капельки.

— Ну, в это трудно поверить, — усмехнулся Сулейман. — Однако отдыхать нам сегодня некогда. Отдохнем в другой раз, дорогой товарищ, а сейчас пойдешь со мной… Отчего же ты не спрашиваешь куда?

— Нужно будет — скажете, — ответил Мухтар.

— Молодец, парень! — улыбнулся один из гостей Сулеймана. — Любопытство — мать порока, но, впрочем, иногда оно может принести и пользу.

— Совершенно верно, — заметил Сулейман. — Вот полюбопытствовал Мухтар, почему так подружились резчик Яхья с этим писакой Бахлулом, и из этого любопытства большая польза вышла: теперь мы знаем, что Яхья — полицейский шпик.

«Вот почему Василий вызвал к себе Яхью, когда в типографию пришел Арам!» — озарило Мухтара.

— Ну, товарищи, давайте прощаться. Выходите поодиночке. Хоть здесь и спокойно, но береженого и аллах бережет. Не так ли, ходжа?

«То товарищем называет, то ходжа, — подумал Мухтар, — видать, у Сулеймана хорошее настроение». И сам вдруг почувствовал себя легко и бодро, будто и не было позади этого трудного дня.

Все разошлись, а вскоре и Мухтар с Сулейманом вышли на улицу.

— Удачи вам, ребята, — проговорила Евдокия Степановна, закрывая за ними дверь.

Сулейман пошел не как обычно, вниз по улице, а свернул позади дома на какую-то тропку, тянувшуюся вверх и огибавшую высокий холм, так называемую Баиловскую шишку. Они долго шли мимо нефтяных вышек, обходя амбары — огромные вырытые в земле канавы, куда сливалась добытая нефть, прежде чем ее вывозили на заводы. Они были, видимо, недалеко от берега — где-то совсем близко слышались тяжелые удары волн. Потом пробирались по самой его кромке, перепрыгивая через валуны. Где-то вдали на секунду мелькнул красноватый огонек, потом вспыхнул снова. Они шли прямо на огонек. У вытащенной на берег и перевернутой вверх дном рыбачьей лодки их тихо окликнули:

— Нет ли огонька прикурить?

— Спички дома забыл, трубка горит, прикуривай, — вполголоса ответил Сулейман.

Мухтар удивился — никакой трубки у Сулеймана не было, да он и вообще не курил. Из-за лодки показался какой-то человек. В темноте разглядеть его лицо было невозможно. Потом он откинул полу плаща, и Мухтар зажмурился от брызнувшего ему в глаза света.

— Сулейман? — спросил человек в плаще. — Проходите, не споткнитесь о канат.

Они медленно пошли дальше, перешагнули через невидимый в темноте канат, который Мухтар ощутил коленом, и через несколько шагов оказались у темневшей на песке небольшой рыбачьей шхуны. От шхуны отделился высокий человек и шагнул навстречу Сулейману.

— Сулейман?

— Да. Но их еще нет?

— Нет, — ответил высокий. — Ждем. Давно бы пора быть. Да ветер видишь какой?

Ветер действительно дул свирепый. Он налетал, точно желая все смести на своем пути, потом на секунду затихал, чтобы снова обрушиться на море, на людей, жавшихся к борту шхуны в ожидании тех, кто сейчас в далекой черной мгле боролся со стихией.

— Сигналь, Николай! — приказал высокий.

Тот, кого назвали Николаем, с трудом оторвался от борта судна, кряхтя влез на палубу, вытащил из-под плаща фонарь и, трижды описав им в воздухе полукруг, спрятал фонарь под плащ. А минуты через две еще и еще раз повторил сигнал. Все всматривались в море, ожидая, не мелькнет ли среди воли ответный огонек.

Мухтар, сколько ни глядел во тьму, ничего не видел. И вдруг высокий воскликнул: «Идут!»

— Смотри туда, левее.

Тут и Сулейман заметил далеко-далеко какой-то красноватый огонек. Вот он погас, вспыхнул, снова зажегся.

— Сигналь, Николай, сигналь еще! — приказал высокий.

— Боюсь, Джангир, — со сторожевых катеров заметят.

— Какие, к черту, сторожевики! Они в такую погоду не только в море, на бульвар выходить боятся! Погодка работает на нас.

Огонек в море мелькнул еще раз. Сейчас он был уже гораздо ближе. Откуда-то из-за туч выглянул тоненький серп молодого месяца, и при его неверном свете люди, стоявшие на берегу, заметили, как к берегу стремительно несется, то вздымаясь на гребнях волн, то зарываясь носом в пучину, черное суденышко под косыми парусами.

Николай спрыгнул со шхуны и стоял теперь у самого берега, зажав ногами фонарь и придерживая руками плащ так, чтобы свет фонаря был виден только с моря.

Прошло еще несколько минут, и судно врезалось носом в прибрежный песок, заскрежетав днищем о гальку. Паруса упали, точно их ветром сдуло.

— Эй, на палубе! — протяжно закричал Джангир. — Хорош ли улов?

— Эй, на берегу! — ответил с судна чей-то голос, показавшийся Мухтару знакомым. — Улов хорош. Готовы ли вы к приему рыбы?

Люди шагнули к судну. Они схватили брошенные им канаты, привязали их к чему-то. Загрохотали сходни. Джангир поднялся на судно, через минуту сбежал обратно, что-то сказал Николаю, и тот, кивнув головой, ушел в темноту.

— Ну, пошли, ребята! — сказал Джангир.

Сулейман с Мухтаром и трое других, ожидавших шхуну, поднялись на ее борт.

— Выбирайте вначале груз, — проговорил все тот же знакомый Мухтару голос. — Рыбу выгрузим потом. Она пойдет наверх.

— Ну, принимай. Ящик тяжелый, смотри неси осторожно, не урони и сам не упади, — предупредил Сулейман. — Клади около той лодки и возвращайся обратно. Не тяжело?

Мухтар, прижимая к себе, как вязанку дров, какой-то очень тяжелый продолговатый ящик, осторожно спустился по сходням, стараясь не отставать от шедшего впереди с таким же ящиком Николая. Потом вновь возвратился на шхуну. Мухтар не помнил, сколько раз он и его новые товарищи поднимались по шатким сходням. Усталости он не чувствовал. В эти минуты им овладел какой-то высокий душевный подъем. Ему правилось идти вот так, навстречу ветру, старающемуся сбить с ног.

— Все! — послышался из трюма глухой голос. — Теперь принимайте рыбу. Несите осторожно, не растеряйте, это продукт дорогой.

Рыбу сносили в мешках и в больших плетеных корзинах. Мухтар работал в паре с Сулейманом. Когда они нагнулись над трюмом, чтобы принять очередную корзину, тот же голос сказал:

— Рыба вся. Дайте-ка мне руку, помогите выбраться.

Каково же было удивление Мухтара, когда в вылезшем из трюма человеке он узнал Сергея Ивановича Шахова.

Так вот почему не смыкала в тревоге глаз жена Шахова, вот чей голос, перекрываемый свистом ветра и шумом моря, доносился с борта суденышка.

— Это вы, ребята? — всмотревшись в них, спросил Шахов. — Салам! Как мать?

— Ждет вас, дядя Сергей Иванович, день и ночь сидит у порога и ждет вас, — ответил Мухтар.

— Всегда она тоскует, — пробормотал Шахов. — Сама себе страхи выдумывает.

Они последними спустились со шхуны на берег. В темноте послышался скрип колес, и вскоре к лодке подъехала повозка на высоких колесах. С передка спрыгнул Николай. Погрузили ящики, а поверх них поставили корзины с рыбой. Николай тронул с места и тут же уехал. Возвратился он через час и забрал остаток груза.

— Ну, теперь можно и по домам, — сказал Джангир. — Иди и ты отдыхать, товарищ Шахов. Тебе досталось больше всех. Спасибо за все, от имени партии — спасибо! Муслим и Петрос останутся на берегу. Они рыбаки и пока вне подозрений. А какой же рыбак не выйдет в шторм на берег стеречь свою посудину! Рыбы-то вы себе хоть немного оставили? — обратился он к Муслиму и Петросу.

— Не беспокойся, Джангир, — ответил Петрос. — Оставили целую корзину, и семье хватит, и участковому, и старосте, если он вдруг вздумает к нам пожаловать. Пусть поест за здоровье баиловских коммунистов!

— Ну ладно, пошли!

Уверенно ступая в темноте, Джангир двинулся по тропке, ведшей к Баилову.

Когда старый Шахов, Сулейман и Мухтар подошли к домику, на небе уже занималась заря. Евдокия Степановна не спала, дожидаясь мужчин. Она стояла на улице, у дверей, кутаясь в реденькую чадру. А ветер все крепчал, северный ветер, сметавший с узкой улочки рабочей окраины тяжелую серую пыль. Поднималось солнце.

ПОСЛЕДНИЕ ИСПЫТАНИЯ

В начале апреля 1920 года Сулейман пригласил Мухтара к Сергею.

Встретил их сам Сергей.

— А, наш «коммерсант», — весело пошутил Сергей. — Давненько мы не виделись. Ты, говорят, хорошо работаешь, революцию делать помогаешь!

Мухтар смутился, но ничего не сказал. В первую минуту из-за золотисто-курчавой бородки он даже не узнал Сергея. Сергей был на этот раз в черной, подпоясанной узеньким пояском косоворотке, а не в мундире гимназиста.

«Я тоже буду отращивать бороду, — подумал Мухтар, — с бородкой он гораздо красивее».

— Мне сказали, что ты собираешься в Москву, к Ленину, это правда?

— Правда, — тихо подтвердил Мухтар, опустив голову.

Они поднялись на второй этаж в квартиру.

— А ты думаешь, товарищ Ленин примет тебя с твоей коммерцией? — снова пошутил Сергей.

Мухтар смутился окончательно и, весь красный, сердито взглянул на Сулеймана:

— Скажи товарищу Сергею, что Акпер на меня зря наговаривает, я сам ненавижу коммерсантов… Сам убежал от купца Исламова… И пусть Акпер не позорит мое имя.

— Не сердись, не сердись, — ласково произнес Сергей. — Такая коммерция нам сейчас как раз очень нужна… Ты можешь помочь нам в одном деле. — И, повернувшись к Сулейману, спросил: — Ты объяснил ему, почему я сегодня пригласил вас к себе?

— Нет, он не знает.

— А ты сам поинтересовался? — обратился Сергей к Мухтару.

— Нет, — ответил тот.

— Узнаю твою школу, Сулейман. Хорошо воспитываешь молодежь.

— Это ваша школа, товарищ Сергей. Каждый делает свое дело.

Эту фразу Мухтар уже слышал однажды из уст Наташи.

— Что касается Мухтара, — продолжал Сулейман, — он умеет быть нелюбопытным. Вот на прошлой неделе всю ночь таскал ящики с оружием и даже не спросил, что это за груз и откуда его привезли Шахов и Аллахверды.

— Сергей, на минутку, — послышалось за дверью.

— Вы садитесь, а я сейчас, — сказал Сергей и, указав им на диван, вышел из комнаты.

Мухтар осмотрелся. Они сидели в той же маленькой, очень скромно обставленной комнатке. В подвале дома помещалась жестяная мастерская, и в комнату, несмотря на закрытые окна, доносился характерный стук деревянного молотка по листу жести.

Сергей вернулся через несколько минут — настроение у него явно испортилось. Он подошел к столу, раскрыл деревянную табакерку, в которой на кучке желтого табака лежали аккуратно нарезанные листки папиросной бумаги, свернул папиросу, закурил и, помолчав, сказал:

— Еще одного из нашей группы увезли, Сантоса. Он в Баиловской тюрьме. — И, в отчаянии качнув головой, добавил: — Бог ты мой, Сантос, который часу не может провести без воздуха, солнца, моря и музыки, — в тюремной камере! Чудовищно!

— Ведь еще вчера… — начал Сулейман, но Сергей предупредил вопрос:

— Да, арестован вчера, совершенно случайно и глупо. Напоролся на шпика, когда в столярной мастерской набивал на колодку вырезанный им из линолеума рисунок для первой страницы нашей газеты. Это был замечательный рисунок: красноармеец протягивает руку бакинскому рабочему, выписанному на фоне нефтяных вышек. Что и говорить — улика явная, и газете придется выйти без рисунка. Впрочем, может, и не придется, что-нибудь придумаем. Я ведь тоже умею немного резать по линолеуму. А рисунок Сантоса я запомнил.

Сергей говорил по-русски. Мухтар кое-что не понял. Но, конечно, догадался — произошло что-то очень неприятное. Немного погодя Сергей овладел собой и уселся на стул около дивана.

— Ну ладно, разговорами Сантосу не поможешь. Будем действовать. А сейчас к делу. Ты переведи парню, Сулейман, чтобы он все понял.

И они сказали, что теперь газету «Азербайджанская беднота» нужно продавать в центре города.

— До рабочих и крестьян наша газета доходит. Важно, чтобы она появилась и в центре. Многие питаются фальшивыми сведениями из мусаватистского «Азербайджана». Они тоже должны знать правду о фронте, о Советской России, о победах Красной Армии. Пусть господа мусаватисты еще раз почувствуют, что мы есть, что мы живем и боремся, что земля горит у них под ногами. Если не сегодня, то завтра коммунисты будут у власти. Будешь продавать газету «Азербайджан», а в середину бесплатно вкладывать нашу газету. Но смотри действуй осторожно, не задерживайся на перекрестках. Сунул газету — дальше! Мальчишек-газетчиков много. Пусть потом разбираются, кто угостил их большевистской конфеткой.

По дороге домой Сулейман еще раз объяснил юноше, что дело ему предстоит не из легких.

— Не стану скрывать, ты можешь угодить в лапы полицейских. Забудь навсегда адрес Сергея, забудь фамилии и имена всех наших товарищей. Думаю, что все сойдет благополучно, ну а если все-таки… Конечно, в беде мы тебя не покинем, выручим обязательно…

— Они никогда ничего от меня не узнают! — пылко воскликнул Мухтар. — Я скажу, что дал мне эти газеты какой-то незнакомый человек, а кто вложил их в «Азербайджан», понятия не имею. Вкладывали же мы в газеты объявления ресторана «Чахан-Кала» и аптеки Эрманса.

— Хорошо, братишка, я знаю, что ты не подкачаешь, — обнял его за плечи Сулейман.

Обстановка в рабочих районах Баку накалялась. Рабочие с нетерпением ждали сигнала к борьбе. Смело, мужественно действовали нелегальные комсомольские организации. Баку готовился к восстанию!

Мусаватисты, возглавляемые Юсуббековым, чуя свою гибель, усилили кровавый террор. Правительство потеряло всякое доверие народа и лишилось его поддержки.

С помощью предателей был схвачен и убит рабочий-большевик Али Байрамов.

Очень часто видел Мухтар, как вели группами арестантов, среди которых были армяне, азербайджанцы, русские, евреи, грузины. Он готов был кинуться на помощь каждому из них, но увы…

С сумкой, наполненной газетами, Мухтар мчался по Торговой улице. На этот раз он грубо нарушил неписаный, но твердый закон — не залезать в места, облюбованные другими газетчиками, — старался держаться поближе к своим шумливым коллегам, чтобы его не запомнили покупатели.

Вечер был на редкость мягким и теплым. Такие вечера приносят бакинцам немало радости. Улицы заполнила гуляющая публика. Газета расходилась бойко. Мухтар свернул на Мариинскую, промчался по Кривой, миновал Парапет и теперь, не сбавляя шага, мчался по Ольгинской улице, как всегда громко выкрикивая: «Азербайджан»! Покупайте газету «Азербайджан»!» Сумка его тощала, в ней осталось несколько номеров. Он радовался, что пока все обходится благополучно, и уже чувствовал себя в полной безопасности, заранее гордясь тем, как удачно выполнил поручение Сергея. Ведь в каждый номер мусаватистского «Азербайджана» была вложена большевистская «Азербайджанская беднота» с обращением к народу. В нем разоблачалось подлинное лицо правительства и показывалась неизбежность краха режима мусаватистов.

…Из кондитерской вышел какой-то тучный человек в пальто с меховым воротником.

— Газету! — остановил он Мухтара.

Мухтар протянул ему газету и… свалился на тротуар от сильного удара в спину. Он попытался подняться и увидел перед собой перекошенное от злобы лицо какого-то молодого парня с такой же сумкой, как у него. Потрясая кулаками, он кричал:

— Ты что, сукин сын, на чужое место торговать залез?! Покажись здесь еще раз, я тебе все зубы пересчитаю!

Мухтар ползал по земле, собирая выпавшие из сумки газеты. Вокруг немедленно образовалась кучка праздных и падких до уличных происшествий людей. Подошел полицейский. В этот момент парень поддел ногой газету, и из нее выпал вкладыш. Витрина кондитерской была ярко освещена, и на светлом прямоугольнике тротуара отчетливо выделялся газетный лист с заголовком «Азербайджанская беднота».

Кто-то из толпы поднял листок и завопил во весь голос:

— Держите его, держите! Он распространяет большевистские листовки!

И не успел Мухтар опомниться, как на него навалились сзади трое штатских, а через минуту он уже шествовал в сопровождении полицейского, вывернувшего ему назад руки до страшной боли в суставах, в ближайший полицейских участок.

Двое суток пытали его там. Но он молчал как немой, а когда приходилось невмоготу, выкрикивал по-арабски проклятия своим палачам. Потом избитого Мухтара перевезли в Баиловскую тюрьму.

В тюремной камере было несколько заключенных. Мухтар сел прямо на пол, у дверей. Ноги подкашивались от усталости. Подбитый глаз распух, и он видел только левым глазом. Высокое окно, заделанное железной решеткой, было обращено к морю и еле пропускало свет. Когда залязгали засовы и заскрипела железная дверь, заключенные умолкли. Теперь они все как один смотрели на юношу. Нарушил молчание обрюзгший небритый человек, сидевший на нарах с самого края.

— Вот еще недоставало, — заговорил он сиплым голосом, — в камеру к политическим подсаживают карманников. Безобразие!

— А откуда вы знаете, Баранов, что он карманник? — спросил пожилой седой человек с коротко подстриженными усами, немного похожий, как заметил Мухтар, на дядю Шахова.

— А что ж он, по-вашему, революционер, уважаемый господин Мехтиев? — нажимая на букву «р», ответил вопросом на вопрос Баранов.

— В господах никогда не ходил, — усмехнулся Мехтиев. — Вы, видимо, путаете меня с моим хозяином, господином Тагиевым, а я только ткач на его фабрике. Но не в этом дело. Пареньку, видать, крепко досталось, и надо дать ему отдохнуть. Придется вам чуть-чуть потесниться. Мы-то, как видите, расположились весьма плотно.

— Некуда мне тесниться, — буркнул Баранов, — да и вшей от него, чего доброго, наберешься.

— Подвиньтесь, Баранов! Ну! — резко и повелительно сказал молодой человек, при появлении Мухтара вставший с нар. — Иди, парень, ляг, отдохни, — позвал он Мухтара.

Мухтар поднялся, несмело приблизился к нарам, а Баранов, бормоча под нос ругательства, отодвинулся к стенке, подворачивая под себя широкое стеганое одеяло.

— На-ка, подстели вот это, — и молодой человек бросил Мухтару серое потертое пальто.

Мехтиев достал горбушку черного хлеба, луковицу и протянул Мухтару:

— Ешь парень.

— Нашли кого кормить, — не унимался Баранов. — Лучше карманы свои поберегите, — и он демонстративно стал прятать под подушку какие-то свертки.

Мухтар заметил это и недоуменно посмотрел на Мехтиева, будто спрашивал: «Чего боится этот злой человек?»

Тот, прочитав в его глазах вопрос, сказал:

— Господин Баранов опасается за свои сбережения. За свою драгоценную жизнь ему беспокоиться не приходится, она у него здесь в полной безопасности.

— Он что, боится, что я у него что-нибудь украду? — дрожащим от волнения голосом спросил Мухтар. — Я не вор.

— А кто же ты, позволь тебя спросить? — ехидно пропел Баранов.

— Я? — юноша на минуту запнулся и почему-то вспомнил, как когда-то в вагоне ему ответил Сулейман. И неожиданно громко и отчетливо сказал: — Я честный рабочий!

— Ясно, господин Баранов? — воскликнул молодой человек и, протянув Мухтару руку, сказал: — Давай знакомиться, парень. Николай Гладышев! А это — Анатолий Марченко.

— Мухтар ибн Хусейн, — в свою очередь назвал себя своим полным именем Мухтар.

— Только почему ты «ибн Хусейн»? Разве ты не азербайджанец?

— Нет, я араб.

Человек лет тридцати — тридцати пяти с большими карими глазами и высоким открытым лбом, до сих пор не отрывавший взгляда от окна, с любопытством повернулся к Мухтару.

— Настоящий араб? Из Аравии? — с живой заинтересованностью спросил он.

— Да, из Багдада, — отвечал Мухтар.

— Ты ешь, ешь, — сказал Мухтару Мехтиев, заметив, что тот не притрагивается к хлебу. — А разговаривать будем потом. Думаю, время у нас для этого еще найдется.

Когда Мухтар поел, Мехтиев участливо спросил его:

— Кто тебя так изуродовал, друг?

— Полицейские в участке.

— За что? — заинтересовался Гладышев.

— Я продавал газеты.

— За это еще никогда никого не били и не сажали в тюрьму, — проскрипел Баранов.

— А какие же газеты ты продавал? — спросил его сидевший под окном человек с каштановыми волосами.

— «Азербайджан», — ответил Мухтар.

Тут удивился даже Мехтиев, но, не желая подавать вида, сказал:

— Ну что ж, «Азербайджан» так «Азербайджан».

Он понял, что юноша что-то скрывает, и не хотел сейчас ни о чем допытываться.

— И вы верите ему? — не унимался Баранов. — Неужели, думаете, этого сопляка мусаватистские полицейские избили за то, что он продавал мусаватистскую газету «Азербайджан»? Надо идиотом быть, чтобы поверить. Провокатора нам в камеру подсунули, шпиона — вот что я скажу, господа хорошие.

«Шпион? Я — шпион?» — кровь бросилась Мухтару в голову. Огромным усилием воли он удержался от охватившего его желания рассказать о себе все.

Волнение Мухтара не укрылось от глаз Николая Гладышева. Он успокаивающе дотронулся до его плеча и сказал:

— Не обращай внимания. Спокойно, приятель! Ложись и отдыхай.

Мухтар не мог успокоиться, он должен был хоть что-нибудь сказать этим людям, чтобы рассеять гнусные подозрения Баранова, которого возненавидел с первого взгляда. И он решился:

— Мне передали для продажи газеты «Азербайджан». Оказалось, что в них была вложена еще одна газета — «Азербайджанская беднота». Вот полиция меня и схватила. Избили так, что все тело болит.

— А ты знал, что это запрещенная газета? — спросил Гладышев, глядя прямо в глаза Мухтару открытым, чуть лукавым взглядом.

— Нет, не знал, — Мухтар невольно опустил глаза.

— Ну и очень хорошо, что не знал, — усмехнулся Гладышев и похлопал Мухтара по руке. «Помалкивай, мол, парень».

На некоторое время в камере наступила тишина. Мухтар вытянулся на нарах. Только сейчас он почувствовал, как нестерпимо болит все тело.

Сквозь окошко в камеру проникал ласковый ветер. Дело шло к вечеру, воздух посвежел. Незаметно для себя Мухтар задремал. Проснулся он от грохота засова и скрипа двери.

— Баранов! — крикнул появившийся в дверях надзиратель. — На допрос!

Баранов вскочил с нар, стал суетливо надевать ботинки и пиджак. К дверям камеры он шел с таким видом, точно хотел сказать: «Вот, смотрите, я иду на пытки, на мученья».

— Ух! Будто воздух чище стал! — воскликнул молодой человек с каштановыми волосами, едва захлопнулась дверь.

— Да, неважный, тяжелый человек, — заметил Мехтиев.

— Неважный?! Мягко сказано! — усмехнулся Гладышев. — Дрянцо. Одним словом, эсер, а хуже этого не придумаешь. Не так ли, Сантос?

— Истинно так, — ответил человек с каштановыми волосами и вдруг обернулся к Мухтару: — А знаешь ли ты, араб из Багдада, что такое эсер?

Мухтар отрицательно покачал головой.

— Не знаешь? — продолжал Сантос. — Это социалист-революционер.

— Разве революционер может быть плохим? — возразил Мухтар.

— А как по-твоему? — спросил его Николай Гладышев.

— По-моему, революционеры — это самые добрые, храбрые люди.

— Правильно. Но только эсеры — это революционеры по названию, а предатели по призванию. Товарищ Мехтиев, объясни парню, чтобы он понял как следует.

— Слушай, братец, — подсел к Мухтару Сантос, — ты нас не бойся, здесь больше эсеров нет. Ты мне вот что скажи. Ты какую, говоришь, газету продавал?

— «Азербайджан», а внутри ее была та газета, за которую сижу здесь.

Все засмеялись.

— А ты не помнишь, там на первой странице никакого рисунка не было?

— Рисунка? — переспросил Мухтар. — Был рисунок: аскер с пятиконечной звездой протягивал руку рабочему-нефтянику, а за их спиной были нефтяные вышки.

— Вот это здорово! — воскликнул Сантос. — Ты понимаешь, Николай, как это здорово! — И он ткнул кулаком в бок Николая, потом схватил его, опрокинул на нары и, хохоча во все горло, стал подминать под себя.

В двери камеры отворилось крохотное окошко — «волчок», и послышался окрик: «Соблюдайте тишину».

— Соблюдаем, начальник, спасибо за внимание, — ответил успокоительно Сантос, выпуская Гладышева из объятий. И вдруг обхватил обеими руками голову Мухтара и воскликнул: — Дай, черномазенький, я тебя поцелую!

Мухтар не сразу понял, почему так радуется этот странный человек. Что он ему сказал такого? Какое он имеет отношение к рисунку в газете «Азербайджанская беднота»? И вдруг вспомнил все, что происходило в доме у Сергея. «Постой, как же зовут этого человека? Сантос… Сантос… И Сергей тогда называл это имя. Так вот оно что!»

Первым порывом Мухтара было сейчас же рассказать этому славному человеку, как появился рисунок в газете, но дверь камеры снова заскрипела, впуская обратно Баранова.

— Палачи! — с наигранным возмущением воскликнул Баранов. — История еще скажет свое слово! — Заметив, что его возвращение не вызвало никакого любопытства, Баранов забрался на нары и через несколько минут сделал вид, что спит.

Среди ночи двери камеры снова лязгнули, и солдаты втолкнули в нее какого-то человека. Было темно, и Мухтар не разглядел его. Надзиратель оставил «волчок» открытым и не отходил от двери. Заключенным пришлось еще потесниться. Заметив, что за дверью стоит тюремщик, нового узника не тревожили вопросами. Усталость сломила Мухтара, и он заснул.

На рассвете камера проснулась. Каково же было удивление Мухтара, когда в ночном «госте» он узнал Джангира, того самого высокого нефтяника, который распоряжался ночью при разгрузке оружия.

Джангир сел на нарах, осмотрелся и вдруг воскликнул:

— О, да здесь, оказывается, много знакомых! Здорово, Николай! — Он протянул Гладышеву руку, и они обменялись крепким рукопожатием. — И вы здесь, господин Баранов? Вот уж никогда не думал, что мусаватисты и вас упрячут за решетку. Видать, для них действительно сейчас страшнее кошки зверя нет. Ну, с вами мы обойдемся без рукопожатий, ведь мы в друзьях, помнится, никогда не ходили!

— Гусь свинье не товарищ! — буркнул Баранов.

— Совершенно верно, — подхватил Гладышев. — Только замечу вам, господин Баранов, что свинью сравнение с эсером обидело бы.

— Постой, постой, а это кто? — стал всматриваться в Мухтара Джангир. — Ба, племянник, с тобой мы тоже, кажется, знакомы. И давно ты угодил сюда?

— Третьи сутки.

— Никак не ожидал тебя здесь встретить. Нет, не ожидал.

— Откуда же вы с ним знакомы?

Джангир с улыбкой смотрел на Мухтара и сказал:

— Не будем распространяться о том, как мы с тобой познакомились, Николай нам на слово поверит.

Мухтар смутился.

— А с вами мы, кажется, не знакомы, — обратился он к Сантосу.

Сантос протянул ему руку, назвал себя и добавил:

— Большевик, не могу скрывать этого обстоятельства, оно уже известно и полиции, и господину Баранову.

— Ну-ка, расскажи лучше, что нового на воле? — спросил Гладышев. — Чем обрадуешь нас.

— На воле пока неволя, — Джангир выразительно покосился в сторону Баранова. — Но если уж полиция начала хватать всех подряд, и даже, как видите, почти детей, — указал он на Мухтара, — значит, земля горит под ногами у мусаватистов. Надеюсь, хоть в этом вы согласитесь со мной, господин Баранов?!

— Я тоже в тюрьме — вот мой ответ! — напыщенно произнес Баранов.

По губам Джангира скользнула усмешка. В обед его вызвали на допрос. Только вечером Джангир вернулся в камеру — чернее тучи, изрыгая проклятия:

— Научились, сволочи, бить безоружных! Пятеро на одного! Но ничего, мы еще с ними встретимся!

Вечером был вызван на допрос Баранов. Он вернулся скоро, и тот же конвоир, который привел его в камеру, увел на допрос Мухтара. Они миновали узкий, длинный коридор. Конвоир подвел Мухтара к низкой двери, подтолкнул его в комнату. Мухтар споткнулся о порог и чуть не упал.

— Легче на поворотах! — раздался голос.

Мухтар увидел дородного офицера в мундире мусаватистской армии. Дымя папиросой, он шагал по комнате взад-вперед. Офицер остановился перед Мухтаром и сказал:

— Так ты в полиции утверждал, что продавал газету «Азербайджанская беднота», потому что тебе не сказали, что это за газета?

— Да, эфенди.

— А теперь скажи, хочешь заработать хорошие деньги?

— Хочу! Хочу!

— Ну что ж, я поверю тебе на этот раз.

Мухтар молчал.

Офицер подошел к нему и, взяв его за ухо, до крови щипнул.

— Тогда ты должен рассказать нам обо всем, что говорится в вашей камере.

— Пожалуйста. Мы спим, кушаем, еще этот полный, кажется, его фамилия Баранов, ругает меня и называет карманником, а я не карманник, я коммерсант, продаю газеты.

— Не валяй дурака, я тебя не об этом спрашиваю. Баранов меня не интересует. О чем разговаривают между собой другие? Что рассказывал тот, которого к вам посадили вчера?

— Эфенди, они разговаривают между собой по-русски или по-азербайджански, а я плохо понимаю эти языки.

— Врешь, мерзавец! — загремел офицер.

— Я не вру. Могу говорить с вами по-турецки, по-английски или по-арабски. Хотите, спросите что-нибудь, отвечу вам по-английски?

— Ты что, совсем идиот? — ощерился офицер. — Брось прикидываться! Я спрашиваю, что говорил в камере Джангир?!

— Какой Джангир? — спросил Мухтар. — Кто он такой?

Офицер развернулся и наотмашь ударил Мухтара по лицу. Мухтар едва устоял на ногах.

— Теперь ты понял, какой Джангир?

Затем офицер круто повернулся, подошел к письменному столу, стоя раскрыл какую-то папку и громко прочитал:

— «…Ну, если уж начали хватать направо и налево и сажают в тюрьму даже детей, значит, земля горит под ногами мусаватистов…» Кто это говорил?

Мухтар поднял на офицера недоумевающие глаза:

— Мне никто никогда не рассказывал, что земля горит, а как земля горит? Разве может земля гореть?

Офицер подошел к Мухтару вплотную, впился в него глазами, затем оттолкнул его от себя и снова зашагал по комнате.

— Ну, вот что: бить я тебя сейчас не буду. Но признайся, откуда тебя знает Джангир? «Ба, племянник, мы, кажется, с тобой знакомы». Разве не с этими словами Джангир обратился к тебе?

Мухтар удивленно посмотрел на офицера.

— А я его совсем не знаю, — сказал он. — Я никогда не видел его.

— Как не знаешь? Разве в городе ты не встречался с ним? Ведь он же давал тебе газеты, из-за которых ты сейчас здесь.

— Нет! — закричал Мухтар. — Он обманывает, газеты дал мне не мусульманин, у него волосы как корки апельсина…

— Лжешь! — Офицер вернулся к столу, заглянул в лежащую на нем папку с исписанными листами и прочитал вслух отдельные фразы из допроса Баранова.

Мухтар слушал и не верил своим ушам. «Кто мог все это слово в слово донести ему?» — лихорадочно соображал он.

— Видишь, мы всё знаем, — негромко сказал офицер и снова затянулся папиросой. — Ну, я жду, говори!

Мухтар опять с наивным видом пожал плечами.

— Клянусь аллахом, он не давал мне газеты, — сказал он, покачивая головой. — Об этом человеке я понятия не имею.

Офицер, словно кобра, приготовившаяся проглотить свою жертву, долго и пристально посмотрел на юношу.

Мухтар выдержал его взгляд. «Ничего не признавать! — убеждал он себя. — Пусть бьет, пусть».

— Ну ладно, — ткнув папиросу в пепельницу, сказал офицер. — Допустим, что ты говоришь правду… Я хочу от тебя одного — покажи нам типографию или дом, где ты брал газеты.

Мухтар облегченно вздохнул.

— Я ведь уже сто раз говорил, что газеты я получил на улице, ни дома, ни чего другого не знаю… Ведь не могу же я вас обмануть, показать на какой-нибудь дом… Знаю только человека и место, где мы с ним встречались. Не верите? Принесите сюда коран, и я на нем поклянусь.

Офицер вдруг пришел в бешенство, топнув ногой, закричал:

— Не оскверняй священную книгу!

— Правду говорю. Ведь в Баку, эфенди, много домов. Да я могу показать и на ваш дом, но это же будет грех из всех грехов… — плаксивым тоном ответил Мухтар. — Я всегда стоял на углу у парламента Исмаили и ждал, пока мне принесут эти газеты… Откуда я мог знать, что в них есть и другие?..

Офицер схватил тяжелое мраморное пресс-папье и ударил им Мухтара по плечу.

Лицо Мухтара перекосилось от боли, но он не издал ни звука. Неукротимый дух парня привел офицера в еще большую ярость.

— В последний раз тебе говорю, — змеиным шепотом сказал он. — Или ты назовешь людей и покажешь дом, или мы привяжем к твоим ногам камень и отправим тебя в Каспий рыбам на завтрак.

— Как хотите, эфенди, — флегматично ответил Мухтар, — а я греха на душу не возьму. Аллах мой покровитель!

— Ладно, аллах, аллах… Мы тоже дети ислама, мы тоже пять раз в день молимся аллаху. Но я вижу, что ты явно обманываешь, — с угрозой произнес следователь. И вышел из кабинета, оставив дверь открытой.

Оставшись один, Мухтар думал только о том, откуда ему, этому офицеру, известно о разговорах в камере. «Конечно, это донес Баранов, — решил он. — Пусть отправят меня на дно моря, все равно не скажу! Лучше честная, храбрая смерть, чем быть трусом и предателем!» Убеждая и подбадривая себя, он ждал возвращения офицера.

Следователь вскоре вернулся. Он молча шагал взад-вперед по кабинету. Закурил папиросу и сказал:

— Ладно, я верю тебе. Сейчас ты пойдешь обратно в свою камеру, а завтра у нас с тобой будет последний разговор. Если ты каждое слово, понимаешь, каждое слово, которое там, в камере, услышишь, запомнишь и передашь мне, я велю вознаградить тебя и отпустить на волю. А если будешь врать, как это делаешь сейчас, или скрывать, то переломаю тебе все ребра, и пойдешь на морское дно, на радость ракам. Понял?

— Конечно, понял, теперь я все буду делать, как вы сказали, я не буду спать, буду только слушать и запоминать!

— Ну вот видишь, все ты хорошо понимаешь, — смягчил тон следователь.

Вернувшись в камеру, Мухтар молча уселся на краешке нар и обвел внимательным взглядом присутствующих.

Все вопросительно смотрели на него. Но Мухтар молчал.

— О чем они спрашивали тебя?

— Он говорит, покажи нам дом, где брал газету, а я его не знаю, — угрюмо сказал он.

Ночью он лежал с закрытыми глазами и делал вид, что спит, а сам вслушивался, заснул ли Баранов. Когда убедился, что тот действительно спит, а не притворяется спящим, он, тихонько растолкав Мехтиева и прильнув губами к его уху, повторил ему слово в слово весь свой разговор с офицером.

— Дядя товарищ Мехтиев, скажите, откуда этот офицер знает, что говорил Джангир? Неужели от Баранова? — спросил Мухтар.

Мехтиев вместо ответа прикрыл рот Мухтару рукой, повернулся к Гладышеву и начал с ним шептаться. Еще через некоторое время рассказ Мухтара стал известен Джангиру и Сантосу.

Днем, улучив момент, Мухтар шепнул Мехтиеву:

— Если меня вызовут снова, я буду терпеть и молчать.

— Думаю, тебя больше не вызовут, — сказал Мехтиев. — Ты им больше не понадобишься.

Мухтар не знал, что этой ночью в камеру была брошена записка, в которой сообщалось, что дни мусаватистов сочтены, надвигаются решающие события. Заключенные предупреждались о том, что мусаватисты усилили репрессии и торопятся расправиться с видными большевиками.

На рассвете Мухтара все-таки вызвали к следователю.

В кабинете сидел все тот же офицер-турок, а у двери стоял какой-то очень неприятный тип.

— Так мы проверили, ты действительно не знаешь дома, который нам нужен, — проговорил офицер.

— Алах милостив и покровитель наш, эфенди! — простодушно воскликнул Мухтар. — О, аллах вам сказал об этом, слава ему!

Следователь с трудом удержал улыбку.

— Хорошо, и я верю тебе, — согласился он, — но ты должен оправдать мое доверие. Сейчас тебя поведут на то место, где ты встречался с людьми, от которых получал газеты. Ты будешь сидеть там и ждать. Если к тебе подойдет человек, который тебе давал газеты, то подашь знак ему, — он указал на стоящего у двери агента. — Да смотри, если вздумаешь глупость совершить, улизнуть, то расстреляют на месте, понял?

— Понял, — ответил Мухтар.

— Идите, — приказал следователь своему агенту.

При выходе из тюремных ворот Мухтара охватило какое-то особое чувство: радость, перемешанная с тревогой. Он оглянулся по сторонам, посмотрел на небо, на ярко сияющее солнце, глубоко вздохнул и, покосившись на агента, лукаво улыбнулся.

— Хорошо на улице, раздольно!

Агент молчал, он подозрительно посмотрел на парня и ничего не сказал.

— Дядя, вы счастливый человек, — продолжал Мухтар.

— Чем?

— Свободны: куда хотите, туда и идете. Тоскливо сидеть весной за решеткой.

— А ты вот покажи сегодня этого типа, и тебя не только освободят, но и наградят.

— Конечно, покажу, если увижу. Обязательно, — сказал Мухтар, а сам подумал: «Как бы не так! Дожидайтесь!»

Он хорошо помнил один случай. В Сирии, в одном селе, отец убил родного сына за то, что он выдал арабского патриота французским карателям-палачам. «Нет, лучше честная смерть, чем предательство. Никогда!» — твердо решил для себя Мухтар и, бодро шагая по улице, даже замурлыкал какую-то песню.

Однако на душе у него было неспокойно. В голове стучала тревожная мысль: как ему спасти Сергея, Сулеймана или Акпера, если вдруг они встретятся с ним. Как?

Мысли беспорядочно теснились одна за другой. Вдруг ему показалось, что выход найдем. И, обращаясь к конвоирующему его агенту, он жалобным голосом сказал:

— Эфенди, я придумал, как поймать человека, которого вы ищете… Сделаем так: я сяду на землю и постелю перед собой платок, песнями буду просить милостыню, а когда он покажется, подниму платок и вы его арестуете. И, помолчав несколько секунд, добавил: — А все, что я соберу, мы разделим пополам.

Идея Мухтара пришлась агенту по душе. Он улыбнулся и в знак согласия кивнул головой. Мухтар обрадовался и стал сочинять в голове слова песни, которые могли бы предупредить его друзей.

Мухтар привел его на Николаевскую.

— Вот здесь, на этом месте! — он показал на большой красивый дом Исмаили, в полуевропейском-полувосточном стиле, где заседали депутаты мусаватистского парламента.

— Иди садись, где всегда, — строго приказал агент. — Я буду следить вон оттуда, — агент показал на портняжную мастерскую, расположенную на противоположной стороне. — Запомни, надумаешь бежать — застрелю!

— К чему мне бежать, я же не вор.

— Вор или нет, я за тебя головой отвечаю…

Мухтар понимающе кивнул.

— Так вот, как только к тебе подойдут те, кого мы ждем, подними не платок, а руки и начинай громко звать аллаха на помощь… это будет знак. А если они позовут тебя с собой, не отказывайся, иди за ними. Понял?

Мухтар сел, расстелив перед собой платок и зорко осматриваясь по сторонам. В голове стучала одна мысль: как предупредить товарищей, если они появятся? Пока они шли, он уже сочинил слова и начал негромко петь:

— О прохожий! Постой, оглянись, Я мусафир[34]. Безжалостен рок. Будь милосердным и не скупись. Брось мне хоть куруш[35] на платок!

Прохожие усмехались, слушая эту песню, иногда бросали милостыню. Одна женщина в чадре, с узелком достала домашнюю лепешку и протянула ему. Быстро уплетая ее, Мухтар продолжал тянуть свою песню и радовался, что никто не показывается.

Минута за минутой, время неумолимо бежало вперед. Прошел полдень. Солнце пекло. Очень хотелось пить. Ноги ныли. Ему было запрещено подниматься с места. Но Мухтар радовался, что пока все спокойно, никто из его товарищей-подпольщиков не показывался. Мухтар пел уже с трудом, в горле все пересохло. Он смотрел на людей, которыми была полна Николаевская, на разукрашенные пестрыми помпонами фаэтоны, на автомашины, на женщин, закутанных в черные чадры, на военных, среди которых были и англичане, и русские, и азербайджанцы. Ему казалось, он один стоит против этого мира мусаватистов. И он готов был на любой подвиг.

Вдруг вдалеке Мухтар увидел Сулеймана. Он шел, о чем-то сосредоточенно разговаривая с Гасаном.

Страшное волнение охватило Мухтара.

«Как сделать, чтобы они обратили внимание на слова моей песни? — заволновался он. — А если Сулейман, не поняв смысла моих слов, подойдет? Ведь еще несколько шагов — и все кончено, их схватят!»

Сердце бешено колотилось. И чем меньше становилось расстояние между ним и Сулейманом, тем сильнее он волновался. Нельзя было терять ни секунды. Мухтар глубоко втянул в себя воздух, привстал на колени и громко запел во весь голос:

О друг, не стой, не гляди! Волк прячется в кустах. Он жесток. Тебя может настигнуть злой рок. Не стой, не гляди, быстрей проходи!

Сулейман, увидев Мухтара, готов был броситься к нему, но Мухтар вновь повторил слова, вкладывая в них всю выразительность, на которую был способен. На ходу уловив их смысл и интуитивно почувствовав опасность, Сулейман все же хотел бросить ему на платок монету, но вовремя остановил себя. Делая вид, что не замечает Мухтара, он прошел мимо.

Мухтар облегченно вздохнул, как будто тяжелый камень свалился с его сердца. Он ликовал и начал петь, не думая, о чем поет.

Ноги его затекли, спину ломило. Хотелось есть… Но кроме этого его беспокоило еще одно обстоятельство.

По странной случайности, при аресте обыскали только боковые карманы штанов и куртки, а нагрудные карманы рубашки не тронули, и хранящийся в тайнике крохотный портрет остался незамеченным.

Мухтар отлично понимал, как опасно сейчас носить при себе этот портрет, но уничтожить его не мог и все эти дни искал случая припрятать его где-нибудь в укромном месте.

Теперь, когда миновала страшная опасность стать виновником гибели Сулеймана, Мухтар решил использовать этот благоприятный момент.

Посмотрев в сторону агента, он начал делать ему различные знаки и усиленно звать его. Тот поспешно привел в боевую готовность свой револьвер, надвинул на лоб шапку, быстро пересек улицу и подошел к Мухтару:

— Что? Идут? — взволнованным шепотом спросил он.

— Нет, никого нет!.. Мне просто нужно встать на минутку, — жалобно сказал Мухтар.

Агент рассвирепел.

— Что ж ты валяешь дурака! — накинулся он на Мухтара. — Не нашел другого времени! — Но, увидев растерянное лицо Мухтара, только махнул рукой: — Ну, черт с тобой! Иди вон туда, — сказал он и показал на разрушенный домик позади Исмаили. Только скорей, пора возвращаться в тюрьму.

Мухтар побежал к домику. Завернув за угол, он огляделся, достал свою драгоценность, быстро засунул портрет в щель между кирпичами и приметил место.

— Ну, скоро ты там? — послышался голос агента.

— Иду, иду, эфенди, — откликнулся Мухтар. — Ты не бойся, я не подведу тебя… не убегу.

Подойдя к агенту, он протянул ему платок, в котором лежали собранные им деньги.

— Молодец! — буркнул тот и стал их пересчитывать. — О, целое состояние, — сказал он и небольшую часть денег протянул Мухтару: — На, купишь себе лаваш и брынзу. Только съешь их по дороге, а то в камере отнимут.

— Нет, там добрые люди, не воры… — убежденно возразил Мухтар.

В первой попавшейся лавке он купил еды и снова весело и бодро зашагал впереди агента.

Только теперь, когда все волнения остались позади, Мухтар заметил, что в городе происходит что-то странное. По улицам стремительно двигались воинские части, многие магазины были закрыты, то в одном, то в другом месте собирались люди. А полицейские, без конца свистя, кричали:

— Разойдитесь!.. Разойдитесь!..

Но что происходит в городе, толком он так и не понял.

Мухтара вернули в камеру, предупредив о том, что завтра ему придется сидеть там же, где он сидел, либо он укажет на сообщников, либо ему не жить на свете.

Закрылась обитая железом тяжелая дверь камеры. Тюремщик со звоном защелкнул замок.

Юноша вошел в камеру. Здесь было трое новых узников. Их Мухтар видел впервые. Все так обрадовались его приходу, что он подумал: «Лучше жить в тюрьме с товарищами, чем сидеть на улице и притворяться нищим» — и неожиданно с радостью воскликнул:

— Я с гостинцами! Давайте будем пировать! — и он настойчиво стал угощать каждого в отдельности. — Лаваши еще совсем теплые и сыр свежий! Попробуйте, прошу вас!

Заметив их нерешительность, он с обидой в голосе сказал:

— Вы думаете, они подкупили меня? Да нет же! Это я сам честно заработал… — и юноша рассказал, где был и на какие деньги купил еду.

Все от души рассмеялись.

А Мухтар продолжал:

— Если не хотите меня обидеть, то прошу вас ешьте… Ведь я не украл, а за песни купил…

— Лучше расскажи, что там на воле делается.

И Мухтар рассказал обо всем, что заметил на улице. Но о Сулеймане и его товарище Гасане не проронил ни слова.

— Не заметил ли ты митингов или демонстраций? — спросил кто-то из узников.

— Много полицейских, после обеда по улицам стали ходить аскеры, магазины тоже закрыты. Какое-то волнение среди людей есть. Конные аскеры стремительно несутся в разные стороны.

— Да, плохи дела у мусаватистов… — заметил Мехтиев. — Ждите новых арестов… Зверь перед смертью бывает еще кровожаднее.

Действительно, не прошло и часа, как дверь камеры раскрылась — на пороге стояла новая партия арестованных. Их было десять человек — азербайджанцев, армян и русских. А поздней ночью в камеру втолкнули еще одного — черноволосого, совсем молодого мужчину с густой вьющейся бородой и длинными волосами. Пришлось еще потесниться.

Он сделал общий молчаливый поклон, сел на нары и начал курить, угостив сигаретами окружающих.

Скоро дым окутал всю камеру. Стало невыносимо душно.

— Может быть, вы, господин, передохнете немного? — сказал Мехтиев, который с трудом переносил табачный дым. — Здесь уже дышать невозможно, облегчите свое состояние не табачным дымом, а рассказом о себе, кто вы… откуда родом. Я вижу, вы не азербайджанец и не армянин.

— Я иранец, — ответил он и, извинившись, поспешно загасил сигарету. — Из Гиляна.

— У нас здесь есть и араб, — Мехтиев показал на Мухтара. — Полный интернационал.

Наступила ночь. В камере воцарилась глухая тишина. Слышалось только тяжелое дыхание, прерываемое вздохами, да мерные шаги часового в коридоре. С рассветом привели еще двух человек. Увидев Мехтиева, они бросились к нему:

— Вот где тебя спрятали!

— И вас тоже? — сказал Мехтиев, обнимая друзей. — Ну, Али-аскер, расскажи-ка, что делается там? Мы кое-что уже знаем.

Али-аскер тихо шепнул ему на ухо: «Кто у вас Баранов? Начальник тюрьмы наш человек… Он только что узнал о том, что Баранов провокатор и доносчик, и просил передать, чтобы вы избавились от него без шума».

Мехтиев знал, что ему, много лет возглавлявшему партийную организацию, куда входили ткачи тагиевской фабрики, рабочие близлежащих нефтеперегонных заводов и некоторые крестьяне из селения Зых, пощады не будет. Таиться больше не было смысла. Он ничего, разумеется, на допросе не сказал, но мусаватистская полиция знала о нем все. Его не расстреливали только потому, что думали выпытать сведения об организации, о товарищах, действовавших на воле, но все эти попытки разбивались о железную волю Мехтиева-большевика.

Мехтиев подошел к Сантосу, в раздумье лепившему что-то из хлебного мякиша, перекинулся вполголоса короткими фразами с Джангиром и Гладышевым, затем вплотную подошел к лежавшему на нарах Баранову и громко сказал:

— Встаньте, Баранов!

Тот чуть поднял голову, удивленно посмотрел сонными глазами на Мехтиева и спросил:

— В чем дело, что вам нужно?

Николай Гладышев металлическим звонким голосом повторил:

— Встаньте, Баранов!

Баранов поднялся, сел на нарах, лицо его сразу посерело, глаза испуганно забегали. Он заволновался, чувствуя, что над ним нависла какая-то гроза.

— Не беспокойтесь, Баранов. Бить вас здесь не будут, хоть и следовало бы. Не хочется о такую дрянь, как вы, руки марать. Но слушайте внимательно, что вам скажет товарищ Мехтиев.

— Разговор очень короткий, — начал Мехтиев. — Вы — предатель и доносчик, Баранов, вы — продажная шкура. Сейчас некогда разбираться во всей мерзости, которую вы натворили, поэтому предупреждаем вас: как хотите, какими угодно способами действуйте, говорите что угодно тем, кто вам платит, но говорите только обо мне, только обо мне — большевике Усейне Мехтиеве, и упаси вас бог назвать еще хоть чье-нибудь имя. Вы должны уйти из этой камеры, уйти сегодня же. Как? — это ваше дело. Вы поняли меня, Баранов?

— Но я… я… — пытался возразить дрожащим голосом Баранов.

— Молчать! — гаркнул Николай Гладышев. — Дискуссии не будет. Стучите в дверь, требуйте свидания со следователем. Убирайтесь из этой камеры!

Баранов подошел к двери. Он стоял перед «волчком», не зная, что делать. Потом слегка постучал в него пальцем, потом, видимо чувствуя на себе десятки глаз, забарабанил сильнее. «Волчок» щелкнул.

— К следователю, мне нужно немедленно к следователю! — истерически завопил Баранов.

«Волчок» закрылся. Стояла тишина. Угнетающая, страшная. Сколько времени прошло, никто не знал. В это время открылась дверь, и надзиратель произнес:

— Баранов, к следователю.

Втянув голову в плечи, Баранов вышел из камеры.

Часа через два в камеру вошел младший надзиратель, завернул в одеяло вещи Баранова и унес их.

— Ну, товарищи, теперь мы можем говорить откровенно, — сказал Усейн Мехтиев. — Али-аскер, ты пришел последним, начинай.

Али-аскер рассказал о крестьянских восстаниях в районах, о забастовке в Черном городе, о матросах, которые разоружили охрану береговой артиллерии, сняли замки с орудий, установленных на Баиловских высотах, и захватили радиостанцию. Красная Армия на подступах к Баку. Говоря о левых эсерах, Али-аскер добавил: ЦК требует беспощадного подавления этих жалких авантюристов.

— Большевики тысячу раз правы, — заговорил вдруг молчавший до этого Сантос. Он поднялся во весь рост. — С ними надо быть беспощадными! За годы, прожитые в России, я убедился в том, что самая чистая, самая честная партия, несущая всему угнетенному миру освобождение, — это партия рабочего класса, приверженцы Маркса и Ленина — ваши большевики! — с силой произнес он. — Не знаю, кто здесь сидит, — он оглянулся вокруг, — но попал я сюда по нелепой случайности. Я сочиняю музыку и рисую. Приехал в Баку, чтобы добраться до Батуми, а оттуда попасть на родину… Кто знает, может быть, и среди вас есть предатели и трусы. Но я теперь не боюсь никого… Я сочиняю музыку. Я хочу своей музыкой служить революции… — Он облизал пересохшие от волнения губы и с новой силой продолжал: — Меня, видимо, расстреляют. Кто-то донес им, что я — автор гимна революции и будто бы прибыл сюда с турками. Что я — шпион Москвы. — Он умолк, закурил папиросу. — Я верю тому, что моя Греция тоже будет свободной. Монархии не будет. Вражде наших народов придет конец.

По коридору без конца ходили люди. Одна за другой открывались и тут же захлопывались двери. Было ясно слышно: одних вводят, других уводят. Открылась и камера, где был Мухтар. У порога стояла новая партия арестованных. Их было пятеро. Среди них оказался и друг Сулеймана Гасан. От него узнали, что в городе идут повальные аресты. Коротко, точно рапортуя, Гасан рассказывал:

— Оружие в руках рабочих. Последняя партия, которую привез из Астрахани Шахов, роздана до последнего патрона. Не сегодня-завтра мусаватисты убегут… На помощь нам идет Одиннадцатая армия. Город накануне вооруженного восстания. Нет, аресты не помогут. Обо мне полиция ничего не знает. Меня захватили только по подозрению. Кто-то донес им, будто я сказал, что армяно-турецкая резня в Шуше — дело рук мусаватистов и дашнаков.

— По указке англичан, — заметил Мехтиев.

— Из нашей группы на свободе Сергей, газета наша живет и действует! — продолжал Гасан.

— Радоваться рано, — с грустью заметил Гладышев. — Не ровен час… нужно быть готовыми ко всему. Мусаватисты и их покровители на любую подлость способны…

— Лично я готов ко всему, даже на смерть. И верю, что час победы совсем близок, гибель мусаватистов неизбежна…

О событиях в городе заключенные знали из записки, пришедшей с воли, но только сейчас со всей остротой они поняли, какая страшная угроза нависла над ними, и прежде всего над Усейном Мехтиевым. А тот, видимо почувствовав настроение товарищей, с широкой улыбкой посмотрел на Мухтара и сказал:

— Счастливый ты, парень! Сколько тебе лет?

— Кажется, пятнадцатый пошел. — Горя желанием быть взрослым, он хотел прибавить себе лишний год, но врать не стал.

— Ты будешь жить при коммунизме!

Люди шутили, рассказывали анекдоты, спать никому не хотелось.

Ночью Мехтиева увели. Прощаясь, он пожал всем руки и, задержавшись у двери камеры, сказал:

— Прощайте, друзья. Не теряйте надежды. Свобода у ворот Баку.

Двадцать восьмого апреля на рассвете заключенных разбудил какой-то неясный, но грозный гул, доносившийся снаружи. Слышались глухие удары, отдаленный треск. Мухтар не понял, что это. Он никогда не слышал такой стрельбы. Но Сантос вскочил с нар, дотянулся до решетки и крикнул:

— Пушки стреляют! Товарищи, видимо, все началось! В городе, кажется, пахнет восстанием! Восстание!

Часовой, заметив Сантоса, крикнул снизу:

— Уйди от окна, стрелять буду!

Сантосу пришлось спрыгнуть. В прямоугольнике окна виднелось небо. Сначала багрово-красное от поднимавшегося солнца, оно посветлело, стало чистым и синим, как после весеннего дождя. Мухтар не выдержал, он взобрался на нары, ухватившись за решетку, подтянулся к ней и вдруг увидел корабль. На мачте его реял красный флаг. Корабль, видимо, шел откуда-то издалека, а когда он повернулся носом к берегу, за ним показались силуэты еще нескольких кораблей.

— Смотрите, смотрите, корабли с красными флагами! — вскрикнул Мухтар. — Революция! Революция!

Тесня друг друга, все вскочили на нары, каждому хотелось своими глазами увидеть корабли с красными флагами. Действительно, несколько кораблей под красными флагами стремительно бороздили береговые воды. Дула их пушек были направлены на город. Узники бросились к двери и начали барабанить в нее кулаками. Застучали и в соседних камерах. Послышались громкие голоса, зашумела, залихорадила вся тюрьма. И в этом шуме Сантос крикнул:

— Споем «Интернационал»! — и первый запел.

Сидящие в камере вмиг поддержали его. Мухтар услышал эту мелодию вновь.

Вставай, проклятьем заклейменный, Весь мир голодных и рабов! Кипит наш разум возмущенный И в смертный бой вести готов!

Дирижируя, Сантос пел на родном греческом языке. Мухтар решил, что мелодия и слова принадлежат ему. Он завороженно смотрел на него и думал: «Какое счастье сочинять музыку!»

Грозно гудела Баиловская тюрьма. Заключенные снова и снова подхватывали «Интернационал». Вырываясь из-под каменных сводов, гимн летел на волю.

Когда кончили петь, Мухтар подошел к Сантосу и так любовно, тепло посмотрел на грека, что тот смутился.

— Спасибо вам, товарищ Сантос. Очень спасибо. Хорошую музыку вы сочинили, — сказал Мухтар. — Просто душу волнует… И замечательные слова подобрали… Это про рабов сочинили?

Умиленный порывом арабского юноши, Сантос схватил его за плечи и, ласково тряся, сказал:

— Мой дорогой, я не гений, чтобы сочинять такие гимны. Музыку создал рабочий — французский композитор Пьер Дегейтер, а слова — поэта Эжена Потье. Он тоже француз. Этот гимн впервые был спет семьдесят два года назад, в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году.

Мухтар даже немножко жалел, что ошибся. Уж очень по душе пришелся ему Сантос.

Помолчав минуту, Сантос, со сверкающими глазами, обернувшись к товарищам, крикнул:

— Тихо! Тихо!.. Слышите?.. Слышите?..

Все умолкли. Ветер с воли доносил едва уловимые звуки песни: «Вставай, поднимайся, рабочий народ, иди на врага, люд голодный…»

— Революция!.. Революция!.. Свобода!.. — возбужденно восклицал Сантос.

Вся камера пришла в движение. Громко и радостно повторялись слова: «Революция! Свобода!», «Да здравствует Красная Армия!», «Сто лет жизни товарищу Ленину!»

А шум за окном камеры все нарастал, звук революционных песен сливался с криками «ура!».

Потом чем-то тяжелым застучали в массивные ворота, раздались выстрелы. Стук повторился, и шум приблизился к камере.

В полдень 28 апреля 1920 года двери камер Баиловской тюрьмы распахнулись. Заключенные выбегали в узкие полутемные коридоры, оттуда на тюремный двор, в радостном волнении заключали друг друга в объятия.

А на улице, за тюремными воротами, их ждала многотысячная толпа, вышедшая встречать своих братьев, мужей, отцов и товарищей.

Алели под солнцем лозунги и знамена, благоухали весенние цветы. Народ на улицах ликовал. Пели песни, танцевали.

Мухтар вышел из ворот вместе с Джангиром, Гладышевым и Сантосом. Он растерянно оглядывался, стараясь увидеть в толпе хоть одно знакомое лицо.

Вдруг кто-то сзади обнял Мухтара. Он стремительно оглянулся. Перед ним были Акпер с Сергеем. Мухтар с радостным криком бросился их целовать.

— Мой дорогой, вот видишь, ты и здесь в тюрьму угодил, — рассмеялся Сергей.

Мухтар нахмурил брови.

— Ничего, мужчине надо все пережить, — вмешался в разговор Сантос. — Это его первая школа борьбы. Здесь он видел хороших людей, думаю, понял, к чему надо в жизни стремиться.

Сергей обнял друга за плечи:

— Потом будем философствовать, а сейчас пошли скорей, ребята ждут нас, а Сулейман особенно волнуется. Надо торопиться!

Мухтар обернулся к товарищам по тюремной камере. Те кивали ему головой.

— Иди, иди, Мухтар, — пожимая руку, сказал Джангир. — Теперь мы скоро увидимся.

Сергей, Акпер и Мухтар протиснулись сквозь толпу.

— Может, заглянем домой к тете Евдокии? — сказал Мухтар. — Ведь их дом совсем недалеко.

— Никого ты там сейчас не застанешь, разве в такой день они будут сидеть дома! Все ушли на вокзал встречать Красную Армию.

— Ну что ж, тогда бежим, — согласился Мухтар. — Но вначале пойдемте со мной в одно место, к зданию парламента Исмаили. Я там спрятал одну драгоценность.

— Какую еще драгоценность? — удивился Акпер.

— Там и покажу…

Хотя времени было совсем мало, решили не огорчать Мухтара.

Мухтар в волнении нашел свой пакетик, развернул его, достал оттуда выцветший, измятый портрет Ильича и молча показал.

Сергей крепко пожал парню руку.

— Давно он у тебя? — спросил Акпер.

— Давно, с самой Индии. Скоро будет два года. А теперь бежим, куда вы хотите!

Мухтар не узнавал город. Все спешили к железнодорожному вокзалу. Над многими зданиями реяли красные флаги. У тысяч людей алели на груди красные бантики. Такой же бантик был приколот на груди у Акпера.

— Где мне взять такой бантик? — спросил Мухтар.

Акпер отколол свой бантик и прикрепил его к куртке Мухтара.

Вот и привокзальная площадь. Здесь полно народу. С огромным трудом протиснулись они к узким перилам высокого моста, перекинутого через железнодорожные пути. Они с трудом добрались вверх. Мухтар посмотрел вниз и застыл от восторга. Под самым мостом стояла серая стальная громада бронепоезда, из круглых башен которого высовывались жерла орудий. На башнях были нарисованы ярко-красные пятиугольные звезды. Вокруг бурлило людское море, звучала тысячеголосая песня:

Смело мы в бой пойдем За власть Советов…

Перед глазами Мухтара встал Карачи, весь пройденный путь.

— Вот она, наша революция! За советскую власть! — воскликнул Акпер. — За власть без буржуазии, помещиков и фабрикантов, за власть трудящихся! Понимаешь, Мухтар?!

Мухтар был так взволнован, что в ответ лишь молча кивал головой. Горло ему сдавил комок, а длинные ресницы влажно заблестели.

— Что с тобой?

Мухтар быстрым движением вытер глаза.

— Дождусь ли я и в Багдаде такого дня? — тихо сказал он.

— Обязательно! — ответил Акпер весело.

Наступило Первое мая. Баку — столица освобожденного Азербайджана — с особым торжеством и ликованием отмечал этот день. И все, что сейчас видел Мухтар, казалось сном.

На первомайскую демонстрацию Мухтар шел вместе с типографскими рабочими. Всё новые отряды вливались в праздничные колонны, как текущие с гор ручьи вливаются в многоводную реку. Люди направлялись к центру города отовсюду: с Баилова, из Сабунчей, из Балахан. На скрипучих казалахах — небольших тележках с огромными колесами — приехали крестьяне из окрестных сел — Бинагады, Маштаги, Мардакяны, Гуркяны. Не смолкали песни и крики «ура!», которыми встречали демонстранты призывы ораторов.

Неподалеку от вокзала к колонне, в которой шел Мухтар, присоединились молодые сабунчинцы.

— Сюда, сюда, — закричал Акпер, увидев среди них Наташу.

Раскрасневшаяся, веселая, в красной косынке, чудесно оттенявшей ее непослушные золотистые кудри, Наташа подлетела к ним, поздоровалась с ребятами, подхватила под руки Акпера и Мухтара и, стараясь приноровиться к их шагу, пошла рядом.

…Говорили ораторы, гремела музыка, звучали задорные песни, а Мухтар, глядя вокруг просветленными глазами, думал о своем. Ему вспомнились сейчас добрая Фахран, Нури-Аср, грузчик Мирза, — все, кто сердцем тянулся к Ленину. Он вспомнил о маленькой бедной Зейнаб, дважды проданной в рабство, о своих багдадских друзьях Мехти и Ахмеде, и сердце его залила острая щемящая боль. Он почувствовал, что стоит только в самом начале пути. Нужно еще долго и упорно идти, чтобы вернуться к своим далеким друзьям, вернуться борцом.

Заметив его состояние, Акпер толкнул Мухтара локтем и, наклонившись к нему, спросил:

— Ты о чем задумался? О чем загрустил?

— Поеду ли я в Москву? Хочу учиться, очень… Без знаний мне нельзя в Багдад возвращаться!

— Вернешься, — ласково сказал Акпер.

— Я знаю, что вернусь, — ответил Мухтар, но не успел закончить свою мысль — оратор кончил речь, грянул оркестр, многотысячная толпа подхватила «Интернационал».

МУХТАР — КОМСОМОЛЕЦ

Революция в Баку пришла вместе с весной. Мухтару казалось, что он живет как во сне. Уже десятый день, как свергнут режим мусаватистов. На помощь восставшему бакинскому пролетариату пришла Красная Армия, в Азербайджане была установлена советская власть. Он, Мухтар, на свободе. Его радости нет границ. События захлестывали его настолько сильно, что он потерял счет времени. Омрачало одно: младший сын Евдокии Степановны не вернулся в Баку с частями Красной Армии и не подавал о себе никаких вестей. Добрая женщина была безутешна. Да тут еще Сулейман третью ночь не ночевал дома. Хоть бы он сказал ей несколько ласковых слов. Слез у нее нет, но лицо окаменело и погасло от печали и тоски.

— Сынок, к тебе приходил Акпер, — сказала Евдокия Степановна Мухтару утром. — Иди, он ждет тебя в типографии.

В типографии все, кроме длинного Мирзы Гусейна и Яхьи, были на своих местах.

— Почему они не выходят на работу? Что, заболели?

Акпер, посмотрев на Мухтара, улыбнулся:

— А ты соскучился по ним? Бумагу можем резать сами, и без Яхьи… А Мирзу Гусейна заменишь ты, красный коммерсант.

Заметив, что слово «коммерсант» разозлило Мухтара, он поспешил его успокоить:

— Ты не обижайся. Скоро у нас будут свои, красные коммерсанты…

— Хорошенькое дело! Идет революция, мы бьем буржуев, а ты говоришь, и у нас будут красные коммерсанты, — еще больше возмутился Мухтар.

— Ладно, черт с ними, этими торгашами. Сулейман уже звонил сюда и спрашивал, не пришел ли ты… Беги скорей в редакцию, он хочет назначить тебя главным редактором…

Мухтар молчал. Акпер понял, что терпению его пришел конец. Он ласково улыбнулся:

— Честно говорю, иди в редакцию. Сулейман ждет тебя… Там сегодня совершаются великие дела… Может быть, и твоя помощь понадобится…

Уже несколько дней, как редакция бывшей газеты «Азербайджан» утратила свой строгий, официальный вид. Ни одного из тех, кто работал здесь раньше, Мухтар не встречал. В первой комнате, в углу, лежали большие пачки папок с деловыми бумагами. Рядом валялись безнадежно устаревшие статьи. Мухтар прошел в следующую комнату, прежде он туда и носа сунуть не смел. Это был кабинет бывшего шефа — господина редактора. Здесь оказалось много незнакомого народа, а за столом редактора сидел товарищ Сергей. В тот момент, когда Мухтар вошел в кабинет, Сергей объяснял что-то склонившимся над столом Сулейману и Сантосу. Не желая мешать, Мухтар остановился у дверей. Сергей поднял глаза и заметил Мухтара.

— А, политзаключенный?! — он бросился к парню. — Друг мой! — воскликнул он и заключил в свои объятия. Затем, обращаясь к товарищам, добавил: — Ведь это я виноват, что он угодил в тюрьму.

Присутствующие с интересом смотрели на «арабского Гавроша». Сергей вернулся к столу.

— Так вот, товарищи, — продолжал он, — задача вроде ясна. Наша газета «Азербайджанская беднота» с сегодняшнего дня будет выходить легально. Редактирование ее Бакинский комитет партии поручил товарищу Мамедову, вы все его знаете.

Сергей показал на моложавого человека, одетого в синюю спецовку. Он был в очках. В его густой черной шевелюре неожиданно блеснула седая прядь.

— Штат ваш, товарищ Мамедов, налицо, — Сергей широким жестом показал на присутствующих. — Все мы пока не очень-то опытные, но со временем научимся. Главные наши корреспонденты — рабочие и крестьяне. Держите связь с ними. И наш Бакинский комитет не забывайте… Заглядывайте и в ревком. Там вы получите сведения о том, как части Красной Армии вместе с крестьянами добивают мусаватистов и беков. Товарищ Сулейман принял на себя заведование типографией. Так что для работы все есть. А теперь, если нет вопросов, разрешите закончить. Должен уехать в Балаханы: там тоже собрание.

Сергей уехал. Новый редактор стал о чем-то совещаться с сотрудниками. Сулейман поманил Мухтара за собой в соседнюю комнату и сказал ему:

— Ты не обижайся, что на тебя не обращают внимания. Все по горло заняты, а работа у нас сегодня будет черная: мы должны очистить типографию от мусора — объявляем субботник! Надо здесь навести порядок, чтобы люди могли спокойно трудиться. Сейчас пошлю тебе в помощь.

— Не надо никого, — ответил Мухтар. — Я управлюсь сам.

— Нет, так не пойдет. В Москве в субботнике участвовали все, даже товарищ Ленин.

Мухтар слушал Сулеймана, но не верил тому, что он сказал: «Не может быть, чтоб Ленин кирпичи таскал вместе с рабочими. Наверное, он считает меня глупым, не буду спорить с ним».

Мухтар принялся за дело. Вскоре пришли наборщики, печатники и другие рабочие, кто-то принес гармонь, и с музыкой и песнями закипела работа. К полудню ящики и шкафы были очищены от остатков теперь уже никому не нужных рукописей, вынесены пустые бутылки из-под вина, ящик Мирзы Бахлула, где была коробка с пудрой и одеколоном. Вооружившись метлой, Мухтар собирал мусор и выносил его во двор. За этим занятием и застал его Сантос.

— Молодец, Мухтар! Чистота — великое дело. Дай я тебе помогу.

Несмотря на протесты Мухтара, Сантос схватил пару пустых ведер и, набив их до отказа обрывками бумаги, понес мусор во двор.

Когда помещения типографии были прибраны, Сантос повел Мухтара в какую-то комнату, передвинул к самому окну один из столов и сказал:

— Вот здесь будет мое рабочее место. Художнику нужен свет. Понял, дорогой мой? Свет и свобода, обязательно свобода. А ты знаешь, что такое свобода? — продолжал Сантос, раскладывая в ящике кисти, тюбики с краской, обрезки линолеума, целый набор блестящих ножичков с деревянными ручками. — Свобода — это то, без чего не может жить ни один честный художник. Ты слышал когда-нибудь имя английского поэта Байрона?

Мухтар отрицательно покачал головой.

— Не слышал? Жаль. Это был великий поэт. Он приехал в мою страну, в маленькую Грецию, чтобы сражаться за свободу нашего греческого народа, и там погиб.

«Англичанин погиб за свободу?» — подумал Мухтар.

— Вы смеетесь надо мной, товарищ Сантос! — воскликнул Мухтар.

— Почему смеюсь? — удивился Сантос.

— Я хорошо знаю англичан! — воскликнул Мухтар. — Я с ними сталкивался и у нас в Багдаде, и в Дамаске, и в Мекке, и в Индии, и всюду они душили свободу.

— Ах, Мухтар, Мухтар, англичане бывают разные, — улыбаясь сказал Сантос. — И в Англии есть рабочие и крестьяне, которые всей душой с нами. И у англичан были великие свободолюбцы — Байрон, Шекспир, Бёрнс. А ты знаешь, какие Байрон писал стихи? — И Сантос с пафосом продекламировал по-английски строки из стихотворения «Ты кончил жизни путь, герой…»:

…Пока свободен твой народ, Он позабыть тебя не в силах. Ты пал, но кровь твоя течет Не по земле, а в наших жилах! Отвагу мощную вдохнуть Твой подвиг должен в нашу грудь.

Вот так, мой друг, Байрон воспевает героя, павшего за свободу своего народа. Хорошие стихи?

— Очень, — ответил Мухтар. И тут же повторил их вслух.

— Как, как? — не веря своим ушам, воскликнул Сантос. — А ну, повтори еще раз!

Мухтар, улыбаясь, повторил запомнившиеся ему строки.

— Нет, вы посмотрите на него! — не унимался Сантос. — У тебя же феноменальная память. Так с одного раза запомнить слова на чужом, незнакомом языке!

Заметив неподдельное удивление Сантоса, Мухтар с достоинством произнес по-английски:

— Я не вижу ничего особенного в том, что запомнил стихи. Ведь вы их читали так отчетливо и громко.

Сантос был потрясен.

— Ну-ка, пойдем со мной!

Сантос привел Мухтара в кабинет редактора и возбужденно сказал:

— Находка, товарищи! Находка! Нет, посмотрите только! Мы собирались найти кого-нибудь, кто бы помог нам хоть приблизительно перевести английские шпаргалки, которые нашли на столе редактора, а наш собственный редакционный посыльный, оказывается, хорошо знает английский язык.

— Иди-ка сюда, Мухтар, — позвал редактор.

С некоторым любопытством глядя на Мухтара, он положил перед ним две страницы машинописного текста.

— Ну-ка, прочти и скажи, что здесь написано?..

Мухтар начал читать и с волнением, сбивчиво, фразу за фразой переводить прочитанное. Это было обращение командования английских экспедиционных войск к мусаватистскому правительству, в котором мусаватистам обещалась самая широкая поддержка в их борьбе против большевиков.

Ему протянули еще один листок, исписанный четким почерком. Это оказалось обращение сипаев — цветных английских войск из Пенджаба — к трудящимся мусульманам Азербайджана:

«При вступлении нашем в пределы Кавказа мусульманское население его, в особенности Азербайджана, английское командование представляло и рекомендовало нам не как людей, а вроде каких-то лесных обитателей. Но впоследствии мы убедились, что нас хотели натравить на наших братьев и единоверцев — мусульман, показать их как некультурных людей. Во время празднества и торжества «Айд-Фитра» мы лишний раз убедились, что наши братья-мусульмане Кавказа и Азербайджана достойны свободного существования, они культурные люди и имеют право называться таковыми наравне с другими народами. Мы никогда не забудем того приема и уважения, которые оказали нам мусульмане Кавказа, за что мы, представители далекой Индии, безгранично и душевно полюбили их. Мы уходим отсюда с лучшими воспоминаниями. И, покидая наших братьев-мусульман Кавказа и Азербайджана, мы, индусы, представители индусов-воинов, передаем им свои искренние пожелания и садам. Мы уходим, говоря вам: «Худа-хафиз» — до свидания. Но мы вас не забываем и не забудем никогда.

По приезде на родину мы передадим нашим братьям, сынам Индостана, привет и садам наших братьев-мусульман Кавказа, Азербайджана через посредство наших газет и организаций. Мы считаем это нашим священным долгом».

Сотрудники воззрились на Мухтара как на чудо.

— Да, видимо, они побоялись, что колониальные цветные войска заразятся идеями революции, национально-освободительной борьбы. Поспешили заблаговременно вывести части, состоящие из мусульман, за пределы Азербайджана. Поэтому-то и не печатали это обращение, — сказал редактор. Помолчав некоторое время, он решил: — Дадим несколько строк об этом историческом документе…

За праздниками наступили будни, суровые будни большого рабочего города, изможденного войной, владычеством интервентов и мусаватистов, города, отныне принадлежавшего тем, чьими руками был заложен здесь каждый камень. Советская власть наводила жесткий революционный порядок. Рабочие сами взяли на себя охрану нефтяных промыслов, заводов, общественного порядка. После трудового дня несли они свою вахту с оружием в руках. Отряды добровольцев, возглавляемые активистами Коммунистического союза молодежи, вместе с частями Красной Армии очищали от белогвардейцев и контрреволюционеров города и села молодой Азербайджанской Советской Социалистической Республики.

Как завидовал Мухтар своим сверстникам, проходившим с винтовками на плечах в чеканном строю по улицам города. Ему захотелось быть рядом с ними, тоже маршировать, а вместо этого он снова бегал с бумажками из редакции в типографию, носился по городу с различными поручениями. Правда, и Сулейман, хоть и заведовал теперь типографией, по-прежнему брался за верстатку и набирал столбцы газетных статей и брошюр. По-прежнему трудились на своих местах Акпер и Василий. Но Мухтар жаждал чего-то необычного.

И как-то вечером, когда они с Сулейманом, навестив его родных в доме старого пекаря Мешади-Касыма, возвращались к себе домой на Баилов, Мухтар не выдержал и поделился с Сулейманом своими мыслями. Сулейман выслушал друга не перебивая, потом мягко, но настойчиво сказал:

— Каждый делает свое дело, Мухтар. Подожди, скоро откроются курсы, мы постараемся, чтобы ты попал в число слушателей. Акпер уже говорил о тебе в горкоме партии.

— Акпер не поможет, он только смеется надо мной, — грустно ответил Мухтар.

— Ты не обижайся на него, — ласково успокаивал Сулейман. — Акпер тебя любит. Он хороший парень. Видишь, его избрали в Объединенный комитет комсомольской ячейки типографских рабочих. Он обязательно поможет. Мы все поможем.

И Мухтар терпеливо ждал. В один из вечеров в середине мая в квартире Сергея собрались самые близкие по подполью товарищи. Был среди них и Мухтар. Друзья решили отпраздновать восстановление в Баку советской власти и почтить память отца Сергея, умершего в ссылке за свою революционную деятельность среди солдат бакинского гарнизона в 1905–1906 годах.

Татьяна Ивановна с грустью и любовью смотрела на молодежь. Слушая ребят, радуясь им, она сказала:

— Покойный отец Сергея, не один год кочевавший по царским тюрьмам, говорил мне: «Таня, не мешай нашему Сереженьке, он стоит на верном пути». Не думала я, что доживу до этого счастливого дня! Спасибо вам, дети мои. — Она посмотрела на Мухтара и обняла его за плечи: — Спасибо и тебе, мой дорогой… Ты славный мальчик.

— Мама, он уже мужчина и настоящий товарищ, — заметил Сергей.

— Это правда? Вы считаете меня вашим настоящим товарищем?

— Ну конечно же, — улыбнулся Акпер и слегка толкнул Мухтара, — хоть ты немножко и коммерсант…

— Да ну тебя, — отмахнулся Мухтар, — ты все шутишь. — И, повернувшись к Сулейману, спросил: — А Ленин, я думаю, уже знает про наши дела?

— Конечно, знает, — ответил Акпер. — Видишь, за столом сидят вместе с тобой и азербайджанец, и еврей, и русский, и грек. А ты — араб. Мы все, все равны, мы — братья и товарищи. И Ленин про всех нас знает.

Мухтар старался вникнуть в каждое слово Акпера. Слово «товарищ» отныне стало для него самым прекрасным обращением из всех, которые он знал. Теперь на вопрос, кто он такой, Мухтар гордо отвечал: «Я товарищ Мухтар». И если ему давали какие-нибудь поручения, то он докладывал: «Мне, товарищу Мухтару, было поручено…» или «Я, товарищ Мухтар, исполнил…».

…Гости разошлись довольно рано — Сергея вызвали в ревком. Но Мухтар еще долго сидел на диване и рассказывал Татьяне Ивановне о Исламове, о сиротском доме в Лахоре, о бегстве оттуда, о Зейнаб.

Сергей вернулся почти под утро. Мухтар еще спал. За завтраком Сергей, широко улыбнувшись, обрадовал Мухтара:

— Дорогой товарищ Мухтар, через два дня ты пойдешь на занятия. Наша комсомольская организация добилась, чтобы тебя приняли на курсы политучебы, будешь там учиться, есть, отдыхать.

— А кто же за все это будет платить?

— Никто… бесплатно. Только вначале мы оформим твое пребывание в Союзе коммунистической молодежи.

«Значит, правду говорили мне в Карачи — в Советской России детей учат и кормят бесплатно», — подумал Мухтар и разволновался.

— Разве я еще не в вашем союзе? — спросил он. — Разве я не «товарищ Мухтар»?

Сергей рассмеялся, но почувствовал, что обидел парня, и, желая успокоить, сказал:

— Товарищ. Но тебя не все ребята знают… А мы хотим познакомить тебя со всеми.

В день приема в комсомол Мухтар поднялся еще до восхода солнца и стал готовиться к торжеству: тщательно вымылся с ног до головы, почистил подаренный ему матерью Сергея пиджак и стал ждать.

Наконец из спальни вышла Татьяна Ивановна. Она удивилась:

— Что это ты так разрядился, Мухтар, да еще в такую рань? Далеко собрался?

— Мы сейчас с товарищем Сергеем пойдем на большое собрание товарищей, — с важностью ответил Мухтар.

— Как сейчас? — удивилась Татьяна Ивановна.

— Ну да, товарищ Сергей сам говорил… сегодня…

— Тогда почему же он спит?

На голос матери вышел Сергей. Он сразу все понял и с трудом удержался от смеха.

— Наверняка всю ночь не спал?

Мухтар не понял.

— Мы разве не пойдем?

— Пойдем, обязательно пойдем…

Вид у Мухтара был растерянный. Татьяна Ивановна укоризненно посмотрела на сына.

— Товарищ Мухтар, — обнял его ласково Сергей, — собрание будет после работы, в шесть часов вечера, так что напрасно ты вскочил ни свет ни заря. Ну и забавный же ты, братец! — рассмеялся он. — Придется тебе переодеться.

— Сереженька, да оставь ты его в покое! — взмолилась Татьяна Ивановна. — Завтракать пора! — и, схватив за руку Мухтара, потащила в столовую.

Солнце бросило на пол дорожку своих лучей. День обещал быть прекрасным, как и настроение Мухтара.

Позавтракав, Сергей быстро уехал в город, в ревком. Мухтар не любил сидеть без дела, чтобы скоротать время, он помог Татьяне Ивановне убрать квартиру, перемыл оставшуюся от завтрака посуду и почистил овощи к обеду.

— Браво! Уважаю трудолюбивых людей, — восхищалась хозяйка. — Такого парня все девушки будут любить.

Наконец наступил долгожданный вечер. В красиво убранном зале Дома молодежи собралось много юношей и девушек — активистов-подпольщиков. В первом ряду сидела и Наташа. Мухтар сразу увидел ее.

Собрание должно было избрать делегатов на первый съезд комсомольцев Азербайджана и записать добровольцев в молодежный Коммунистический вооруженный отряд для борьбы с контрреволюцией, с бандами мусаватистов. В зале стоял такой шум, крик, что трудно было понять, о чем идет речь. Каждый хотел выступить. Не успевал оратор закончить свою речь, как с места вскакивали сразу несколько человек, бросались к столу президиума и начинали говорить о защите революции. Всем сердцем приветствовали они помощь Советской России, приход Красной Армии. Председатель без конца звонил, но на звонок почти никто не обращал внимания.

Наконец слово дали Акперу Шамсиеву.

— Дорогие товарищи! Уже больше двадцати дней, как над Баку веет паше знамя, — начал он спокойно. — Но враг не уничтожен! Мусаватисты засели в Гяндже, и наш флот угнан англичанами и деникинцами на ту сторону Каспия, к берегам Ирана, в Энзели. Царские генералы с помощью англичан способны на любую авантюру… Наша революционная молодежь должна показать свою преданность товарищу Ленину и советской власти. Бакинский комитет комсомола решил создать добровольческий отряд из молодых рабочих и крестьян. Кто готов защитить свою родину, пусть поднимет руку и запишется у меня…

Мухтар кинулся к столу президиума.

— Пожалуйста, запишите меня первым, вот сейчас, сразу! — горячо заговорил он.

В президиуме заулыбались, но попросили Мухтара вернуться на свое место. Однако Мухтар стоял и не собирался подчиняться. Он повернулся лицом к залу и взволнованно заговорил:

— Дорогие товарищи мои по борьбе с врагами товарища Ленина и его Красной Армии! Если вы считаете меня вашим товарищем, то очень прошу вас всех, скажите им… — он показал на президиум, — пусть они запишут меня в добровольный молодежный отряд революционеров. Верьте мне, я не буду предателем! Никогда!

И он начал говорить о том, о чем болела его душа. Его не перебивали, и, когда он кончил, зал зашумел, раздались аплодисменты, крики:

— Записать! Записать!

— Он хороший парень, запишите его!

Акперу с трудом удалось вернуть Мухтара на свое место.

— Дорогие товарищи! — обратился Акпер к собравшимся. — Сегодня наше бюро решило представить на утверждение собрания заявления нескольких наших молодых товарищей, которые бесстрашно боролись за нашу советскую власть, за коммунизм, за дело великого Ленина. Среди них Мария Кудрявцева — корректор, Раджаб Салман — наборщик, Армен Багдасарян — грузчик, Александр Гришин — кассир и наш товарищ Мухтар из Багдада. Встань еще раз, покажись всем, товарищ беглец, — не удержался Акпер и тут.

Мухтар встал. Он с обидой посмотрел на Акпера и во весь голос крикнул:

— Товарищи мои, товарищ Акпер шутит, я бывший беглец!

Раздались аплодисменты. Акпер рассмеялся.

— Ставлю на ваше рассмотрение заявление Мухтара ибн Хусейна, — продолжал он. — Уже не один месяц, как он связал свою судьбу с нашей революцией. За то время, что мы с ним знакомы, парень показал себя смелым, находчивым, преданным. Бюро рекомендовало его в члены нашего Союза коммунистической молодежи!

— Голосую, — сказал председатель. — Кто за то, чтобы Мухтара ибн Хусейна принять в ряды Коммунистического союза молодежи Азербайджана, прошу поднять руки!

Как во сне слышал Мухтар голос ведущего собрание.

Лес рук дружно поднялся вверх.

— Единогласно! — воскликнул председатель и повернулся к Мухтару: — Поздравляю тебя, товарищ Мухтар!

Мухтар встал.

— Товарищи! Я, ваш товарищ Мухтар, от всего сердца говорю — спасибо вам! Да здравствует это собрание! Да здравствует Красная Армия и советская власть! — неожиданно для всех и самого себя произнес он.

Аплодисменты заглушили конец речи Мухтара. Закрыв от волнения лицо руками, он сел на место.

Обращаясь к залу, Акпер весело крикнул:

— Хочу сообщить еще одну радостную весть: в Баку открываются рабочие факультеты и политические школы для комсомольского актива, а кое-кого, может быть, пошлют на учебу даже в Москву!

Во время перерыва Мухтар, выбрав удобную минуту, нашел в президиуме Акпера.

— Акпер, ты же мой хороший товарищ, прошу тебя, не забывай обо мне… — сказал он. — Я учиться хочу, мне очень нужно учиться. Ты помнишь, я начал с тобой говорить. Я должен вернуться в Багдад образованным человеком.

Революция согрела Мухтара первыми своими лучами. Он сел за парту школы политучебы при ЦК Компартии Азербайджана, стал слушать лекции известных коммунистов Алейдара Караева, Дадаша Бунят-заде, Агамали Алиева, Мирзы Давуда Гусейнова. Они рассказывали о сущности советской власти, о коммунизме, социализме, Карле Марксе, о Ленине, о ближайших задачах молодого Советского государства.

Дом, в котором находилась школа, принадлежал раньше богатому бакинскому мусаватисту. В его огромных залах с каминами жили и учились тридцать молодых людей. Окна дома выходили на бывшую главную Николаевскую улицу и губернаторский сад, за которым искрился бескрайний Каспий.

Мухтар любил сидеть на подоконнике и смотреть на море.

Курсы находились рядом со зданием, где разместился Центральный Комитет. Мухтар частенько забегал туда и быстро перезнакомился со всеми.

В первых числах июня Мухтар стоял перед комиссией по распределению. «Хочу учиться дальше, но вначале прошу отправить меня на фронт», — обратился он к ней с просьбой.

— Тебе было бы неплохо поехать в Гилян. Там сейчас установлена республиканская власть и сформировано революционное правительство. Создается и Союз революционной молодежи Ирана.

— Я хочу воевать за угнетенных. Куда пошлете, туда и поеду!

Ответ Мухтара пришелся по душе членам выпускной комиссии.

Войска Деникина, потерпев на Кавказе поражение, спасались бегством. Одни пробрались в Турцию, другие — в Закаспийские степи. Большая часть белых вместе с английскими интервентами под командованием генерала Дюнстервиля, захватив торговые и военные суда Каспийского флота, окопалась в портовом городе Ирана Энзели, который был превращен английским командованием в базу снабжения контрреволюционных сил, ведущих борьбу против Советской России.

Возвращаясь назад, необходимо напомнить, что в Баку 18 мая 1920 года, спустя двадцать дней после восстановления советской власти, корабли красной России неожиданно появились перед Энзели. Английские и белогвардейские военачальники, захваченные врасплох, в наспех надетых мундирах бежали из города, оставив свои позиции и пятнадцать судов, а также огромное военное имущество. После взятия Энзели наемные цветные колониальные войска отказались вступать в бой с красным десантом, который стремительным броском, беспрепятственно несся вперед, заставляя английских оккупантов покидать города один за другим. Был взят центр гилянской провинции, город Решт, и за весьма короткий срок очищена провинция Гилян.

Воспользовавшись смелым рейдом красных войск, патриоты-националисты Гиляна — дженгельцы, воюющие против шахских сатрапов, и коммунисты Ирана вышли из подполья и приняли деятельное участие в гилянском революционном движении. Они создали свои боевые части, взяли власть в свои руки, и в Гиляне образовалось временное правительство и реввоенсовет Гилянской республики, которые вступили в борьбу с шахским правительством.

В начале июля Мухтар с мандатом от Совета молодежи Востока прибыл в город Решт в распоряжение областного комитета Союза революционной молодежи Гиляна.

С первых дней своего пребывания в Гиляне он окунулся в кипучую революционную борьбу против английских оккупантов и внутренних контрреволюционных сил. Вместе с частями красных отрядов Гилянской республики юноша совершал походы в разные концы провинции, выступал на солдатских митингах, на молодежных собраниях, по мере своих сил и умения разъяснял, почему феодалы, помещики, буржуазия поддерживают английских колонизаторов и что несет победа революции над интервентами и реакционерами.

Изменился и внешний вид Мухтара: он, как заправский боец, был одет в легкий френч цвета хаки и галифе. На отложном воротничке френча — красные петлицы в виде ромба, а ноги туго перехвачены солдатскими обмотками. Грудь перекрещивали ленты с патронами, а через плечо был перекинут казачий карабин. Теперь Мухтар снова носил кисву — головной убор арабов — пестрый большой платок с каймой, перехваченный на голове жгутом. А на седле своего коня прикрепил небольшой лук из крепкого миндального дерева, который смастерил сам.

— Вы ничего не понимаете, — отвечал Мухтар товарищам, подшучивавшим над этим допотопным оружием. — Лук стреляет без шума, делает руки сильными, а глаза острыми.

Он часто стрелял из лука, и так метко, что многие изумлялись его ловкости.

В сентябре 1920 года Мухтар с одним из батальонов народных вооруженных частей совершал переход на Мазендеранском фронте, вблизи местечка Мешедессера. Впереди батальона колыхался флаг темно-вишневого цвета с надписью «Ингляб!» (Революция!). Молодой воин, закрепив на стремени бамбуковое древко, подняв голову, крепко и гордо держал драгоценный стяг.

Двое суток, днем и ночью, двигались они через густой лес, чтобы выйти к линии фронта, откуда части Народно-революционной армии Гиляна, преследуя англичан и шахские войска, гнали их к Тегерану.

Батальон дошел до селения Сар, где стоял штаб фронта. Поражала красота местности: с одной стороны простиралось море, а с другой — густой и дикий лес Мазендерана. Внизу под горой раскинулись крестьянские глинобитные домики и двухэтажное здание, где разместился ревком штаба фронта.

Бойцам дали двухчасовой отдых. Мухтар вместе с товарищами вошел в маленькую глинобитную чайхану. В глаза ему бросился лозунг: «Ополченец! Красный воин! Защити родину от английских захватчиков, шахских грабителей и убийц!»

По примеру других Мухтар снял карабин, ботинки и размотал обмотки, чтобы дать ногам отдохнуть после тяжелого перехода от Энзели до Сара. Но не успел он обмакнуть лепешку в жирный бараний суп с горохом и зеленым луком, как в чайхану ворвался боец и взволнованно закричал:

— Воины, товарищи! Что вы здесь сидите?! Люди помещика Заргама ограбили военный склад, нагрузили восемь мулов патронами и скрылись в горных лесах! Они хотят присоединиться к английским частям и нанести нам удар в спину!..

Тревожная весть подняла на ноги всех.

Мухтар схватил свой карабин и вместе с другими бойцами поспешил в ревком. Член ревкома Биби оглы, обращаясь к бойцам и народу, возмущенно говорил:

— Я предупреждал вас, что землевладельцам, подобным Заргаму, доверять нельзя. Где это видано, чтобы такие феодалы, как Заргам, стали революционерами? Где видано, чтобы эксплуататор и кровопийца вдруг стал защитником народа? — Он окинул всех укоризненным, гневным взглядом. — Как можно было довериться этому негодяю, даже снабдить его отряд оружием и боеприпасами?.. Вот пусть Кучук-хан и те, кто верил ему, убедятся, что вышло из доверия к этому либералу-помещику. Теперь Заргам нашими же пулями будет стрелять в нас, убивать безоружных, непокорных ему крестьян, помогающих нашим частям. — Он умолк. Словно в раздумье, он несколько секунд молча смотрел на стоявших перед ним воинов. И вдруг, глубоко втянув в себя свежий морской воздух, громко произнес: — У нас есть один выход — любой ценой преградить врагу путь, не потеряв ни одного часа. Надо обезоружить их и вернуть боеприпасы! — Он сделал короткую паузу, дал бойцам время на размышление, а затем спросил: — Кто из вас, воинов революционной армии, готов на такой подвиг?

Воцарилось гробовое молчание. Неожиданно тишину нарушил голос Мухтара:

— Товарищ Биби оглы! Я! — он выступил вперед.

Раздались аплодисменты.

Биби оглы молчал.

Юная пылкость Мухтара понравилась Биби оглы. «Но разве можно посылать юнца на такую ответственную и опасную операцию?» — думал он.

— Сын мой, — ласково сказал Биби оглы, — спасибо за твой порыв. Хвала и честь тебе за храбрость. Мы знаем, ты не трус, но сейчас нужны люди, которым хорошо знакома каждая тропинка… Здесь, в дремучих мазендеранских лесах, не так легко обнаружить этих негодяев. Враг очень коварен… Тебе пока там не место…

Один за другим смельчаки-добровольцы выступали вперед.

Тут же был отдан приказ о немедленном выступлении. Биби оглы вернулся в кабинет. Мухтар пошел за ним. Войдя в комнату, он встал у порога, опустив голову.

— Да ты, кажется, плачешь? — увидев слезы на лице Мухтара, ласково улыбнулся Биби оглы. — А еще называешь себя юным революционером! Ай-ай-ай! Мне неловко за тебя!

— Простите, это просто так, само по себе… Разрешите мне присоединиться к добровольцам, — взмолился Мухтар. — Верьте, я не буду им помехой… Прошу вас! Вы же знаете, как я метко умею стрелять из лука.

Биби оглы был неумолим. Мухтар сел возле окна. Вошел пожилой боец, командир отряда добровольцев Джафар-ага, и доложил, что отряд готов к походу. Биби оглы подошел к карте. Какой дорогой отправить людей, чтобы не только выиграть время, но и преградить путь каравану предателей? Затем подозвал Джафара-ага, полушепотом дал ему указания и советы, пожелал успеха. В это время глаза Мухтара встретили взгляд Джафара-ага. В глазах юного бойца было столько мольбы, что командир усмехнулся и, обращаясь к председателю ревкома, сказал:

— Товарищ Биби оглы, пусть он пойдет с нами. Ответственность за его жизнь беру на себя.

Биби оглы с минуту постоял в нерешительности, перевел взгляд с Джафара-ага на Мухтара и с улыбкой произнес:

— Ладно, иди!

Мухтар радостно козырнул, в волнении бросился вниз на улицу, вскочил на коня и воскликнул:

— Ура! И мне разрешили ехать с вами!

Конники молчали. Кто-то, обращаясь к Мухтару, громко сказал:

— Не знаю, что ты там будешь делать, зачем тебе ехать? Сидел бы здесь и наслаждался чаем.

— Как зачем? Вы думаете, я бездельник или не умею стрелять? Буду помехой?

— Гм… Тоже мне снайпер!

— Не смейте издеваться! — с обидой в голосе сказал Мухтар. — Я — член Союза молодых коммунистов. Мы — ленинцы!

Джафар-ага рассмеялся:

— Ты еще мал, ничего не знаешь о коммунистах… Вот товарищ Биби оглы действительно истинный коммунист… Он мотался по тюрьмам, его знают и нефтяники Баку, и рабочие Тегерана. Ты даже толком не знаешь, каким должен быть коммунист, — словно подзадоривая и проверяя его, продолжал командир.

Но Мухтар не собирался отступать. Учеба в Бакинской политшколе не прошла даром.

— Почему не знаю? Знаю, — уверенно ответил он. — Во-первых, коммунизм — это такое общество, где фабрики, заводы, земля — все, все будет принадлежать народу… При коммунизме не будет капиталистов и бедных, батраков и помещиков! При коммунизме каждый человек будет сознательно работать так, как он может, и будет получать все, что ему необходимо. Не будет ни государства, ни армии, ни тюрем… Люди будут совсем другими — правдивыми… Не такими, как сейчас… А коммунист тот, кто, не жалея сил, жизни, честно трудится, чтобы скорее наступил коммунизм.

Он говорил горячо, но чувствовал, что ему не хватает нужных слов. А так хотелось показать свои знания. Ехавшие рядом бойцы внимательно слушали Мухтара.

— Откуда ты все это знаешь? — спросил Джафар-ага. — Мне тридцать шесть лет, и то я всего не знаю.

Мухтар пожал плечами:

— Если захочешь, будешь знать. Я тоже ничего не знал. После победы революции в Баку советская власть, Союз молодых коммунистов послали меня учиться в политшколу. Вот я и учился днем и ночью.

— И все же ты не Биби оглы, — заметил Джафар-ага.

— Ну и что же, ведь цель-то у нас одна! — не без гордости ответил Мухтар. — Мы, молодежь, тоже боремся против буржуев, беков и купцов, помогаем Коммунистической партии.

Мухтар достал из кармана маленький портрет Ильича и протянул его Джафару-ага.

— А ты знаешь, кто он?

— Ленин! — обрадовался Джафар-ага. — Послушай, подари мне! Я давно обещал сыну, да никак не найду такого маленького портрета, чтобы отправить подарок по почте.

Мухтару жаль было расставаться с портретом, но он все же решил:

— Хорошо, возьми! Раз твой сын так просит…

В ЛЕСАХ ГИЛЯНА

Мазендеран — одна из богатых областей северного Ирана. В недрах его есть железная руда, серебро, золото. Простираются здесь и непроходимые джунгли. В горах растут многовековые и ценные породы деревьев — железное дерево, бук, самшит, клен. Есть в Мазендеране апельсиновые сады, виноградники, золотистые песчаные берега.

Джафар-ага родился в этом краю. Ему были хорошо знакомы не только правы людей, живущих в хижинах на сваях, но и каждая лесная дорога. Больше четырех часов находился он с отрядом в пути, но следов врага обнаружить не удалось. И это его очень беспокоило. Ему казалось, что люди Заргама, обокравшие склад с боеприпасами, спрятались где-то в гуще леса и пережидают, пока все утихнет. «Как бы самим не попасть в засаду!» — встревоженно думал он.

Настороженно, медленно продвигался отряд по глухой лесной дороге. Люди прислушивались к каждому шороху. Впереди ехали Джафар-ага и боец Ахмед. Они пристально всматривались в даль, опасаясь каждую минуту наткнуться на засаду. Отряд подошел к селению Худофар. И как был счастлив Джафар-ага, когда узнал, что часа два назад здесь проскакали десять всадников с большим караваном мулов, нагруженных какими-то тяжелыми ящиками.

Но командир был озадачен: но сведениям штаба, кроме большого каравана мулов должно быть тридцать всадников. «Где же остальные? Может, враг решил схитрить?» — прикидывал Джафар-ага.

Было ясно, что враг действует очень осторожно и предусмотрительно. Поразмыслив, Джафар-ага решил разбить отряд на четыре группы и направить их разными путями.

— Вот что, товарищи, — сказал он, — нас намного меньше, чем их, но мы сильней духом. Будем драться один за десятерых… Во имя счастья голодного народа умрем или вернемся с победой сюда, откуда мы расходимся.

Командирами групп он назначил тех, кто знал все дороги. Оставив при себе шесть человек, в том числе и Мухтара, он продолжал путь по главной магистрали, которая вела в Тегеран, а затем неожиданно для всех повернул в горы.

Было лето. Но в густом лесу шумел холодный ветер. Когда стало трудно двигаться верхом, он приказал спешиться. Взяв коней под уздцы, бойцы стали подниматься туда, где на сваях виднелись крестьянские хижины, — на горы. Время бежало быстро. Вскоре заходящее солнце опустилось где-то далеко-далеко. Подкрадывалась темнота.

«Нельзя дать им возможность улизнуть из наших рук…» — думал Джафар-ага.

— Может быть, и нам придется вместе с врагом заночевать здесь в лесу, — сказал он вслух и повернулся к Мухтару: — Будь осторожным, подъем очень крутой, скользкий…

Джафар-ага знал, что в лесах Мазендерана водится много хищных зверей. Каждую минуту можно встретить голодного зверя, а стрелять нельзя — это выдаст отряд. Сгущались сумерки. Начался мелкий дождь. Глухо шелестела листва, а вскоре разразилась гроза. Молнии, словно играя, гонялись одна за другой, озаряя лес. Наступающая за вспышками молний тьма казалась еще глубже, еще непроницаемей. Удары грома сливались в сплошной гул. Теперь дождь лил уже сильными косыми струями. Лошади еле двигались, а потом и совсем стали. Коней пришлось оставить в укрытии. Командир отдал приказ:

— Протяните канат и крепко держитесь за него, поднимемся пешим ходом.

Уже больше часа они брали перевал, теряя силы. Вдруг раздался страшный крик:

— Держите меня! Держите!

Один из бойцов споткнулся о камень, отпустил канат и, сорвавшись с крутизны, покатился в тьму пропасти. Мухтар еще крепче вцепился в Канат, посылая тысячи проклятий по адресу Заргама.

Достигнув небольшой поляны, окруженной огромными скалами, Джафар-ага понял, что продолжать путь невозможно.

— Сделаем привал. Переждем ночь здесь, — сказал он.

Выставили часового и расположились на отдых. Но сознание опасности отняло у людей сон. Все настороженно, со страхом прислушивались к незнакомым звукам ночного леса. У людей зуб на зуб не попадал. Согревал только крепкий горячий чай в термосах.

К рассвету дождь перестал. Над лесом поднялся густой молочно-белый туман. Все вокруг ожило. Командир поднял бойцов. Надо было во что бы то ни стало продолжать путь. Движению мешала буйная растительность: колючие ветки цеплялись за одежду, хлестали по лицу, острые шипы больно кололи тело. Мухтар, защищая глаза руками, терпеливо продолжал путь.

— Молодец, смотри не отставай, — подбадривали его товарищи. — Юный революционер должен быть стойким!

— Не беспокойтесь, я от вас не отстану, — отвечал Мухтар, вытирая с лица пот, смешанный с кровью.

Узкой горной дороге, казалось, не будет конца. Командир пристально смотрел вперед. Его мучил вопрос: где сейчас находятся его люди. А вдруг они уже настигли врага? Из кустов донесся шорох.

— Стой! — тихо приказал он и взял карабин на изготовку.

Все замерли. Ломая кусты, из чащи выскочил огромный лесной кабан и остановился как вкопанный.

Джафар-ага посмотрел на Мухтара и шепнул:

— Ну-ка, покажи свое мастерство лучника… Стрелять из карабина здесь нельзя, будет много шума…

Мухтар быстро наложил стрелу с острым железным наконечником на тетиву и, наделив ее в лоб кабана, выпустил. Зверь со свирепым ревом рванулся вперед. Мухтар успел пустить вторую стрелу. Испустив хриплый визг, кабан завалился на бок.

— Пусть лежит, потом возьмем! — сказал командир.

Не задерживаясь, бойцы последовали дальше.

Солнце уже припекало вовсю, когда группа, перейдя перевал, вышла к горной скалистой дороге, ведущей в долину. Остановившись на опушке, люди увидели медленно спускающийся в долину караваи.

Джафар-ага поднес к глазам бинокль.

— Смотрите! Вот они!.. — прошептал он, указывая на черные точки у подножия гор. — Теперь наша задача ясна: быстро и бесшумно подойти к ним.

Повернувшись к Мухтару, он сказал:

— Пойдем со мной, твой лук может сейчас пригодиться больше, чем при встрече с кабаном…

Джафар-ага с Мухтаром двинулся к каравану кратчайшим путем, а троим бойцам приказал обходить его с тыла. Мухтар осторожно ступал по козьим тропам вслед за командиром. Он был горд: наконец-то Джафар-ага считается с ним, как с настоящим взрослым бойцом.

— Товарищ Джафар, как вы хорошо знаете все эти тропинки! — вполголоса сказал он.

— Как же мне их не знать? — тихо откликнулся Джафар-ага. — Мне не было и десяти лет, когда мы с отцом охотились в этих местах. Здесь каждый камень мне знаком. Теперь понятно, почему люди Заргама пошли к своим владениям именно этой дорогой, а не другой. Она хотя и очень трудная и опасная, зато самая глухая и короткая.

Спустившись с горы, Джафар-ага и Мухтар, пользуясь прикрытием кустов, перебежками, стараясь не шуметь, стали быстро приближаться к дороге. Мухтар двигался с трудом, но старался не отставать от командира.

— Ты устал? — шепотом спросил Джафар-ага, заметив, что Мухтар тяжело дышит.

— Какая тут усталость… Лишь бы их не упустить!

— Молодец, настоящий воин, — похвалил его командир. — Будь всегда таким…

Они залегли за большим валуном в стороне от дороги.

Скоро из-за поворота показался караван.

— Вот он, проклятый изменник Реза-Кули-хан, холуй Заргама, едет на коне впереди всех! — гневно прошептал Джафар-ага.

Мухтар приготовился к выстрелу, но командир остановил его:

— Не спеши! Надо свалить его одним выстрелом… Мы уже во владениях Заргама. Наших здесь поблизости нет, надо без шума… Натяни тетиву потуже и целься в сердце. Не торопись, а то промахнешься…

Когда караван был уже совсем близко, Джафар-ага тихо скомандовал:

— Пускай стрелу!

Две стрелы, одна за другой, просвистели в воздухе.

Реза-Кули-хан, схватившись за сердце, как-то странно закачался и свалился с коня. Первая стрела впилась предателю в щеку, вторая пронзила грудь. Мулы от испуга разбежались в разные стороны. Люди от неожиданности пришли в замешательство и открыли беспорядочную стрельбу. Прятаться было бесполезно. Джафар-ага метким выстрелом уложил двух. В это время подоспели бойцы, шедшие следом. Началась бурная перестрелка, которая смолкла так же внезапно, как и началась. Четверо из отряда Заргама были убиты, двое ранены. Остальные разбежались, каждый спасал свою душу.

— Ну что скажешь в свое оправдание, Реза-Кули-хан? — спросил Джафар-ага. — Сколько туманов обещал тебе Заргам? Или хотел стать его зятем?

Реза-Кули-хану трудно было ответить. Он истекал кровью. Но, собрав последние силы, он зашипел:

— Горе мне, горе! Весь край дрожал от одного моего имени… А теперь я сам пал от руки таких голодранцев, как ты…

— Да, бешеный пес Заргама, ты никого не щадил. Убивал, насиловал, грабил… Жил как последний паразит, и умереть тебе суждено здесь, среди камней, как бешеному псу…

Реза-Кули-хан сделал отчаянную попытку приподняться, но кровь хлынула у него из горла, он захрипел и смолк.

Приведя в порядок караван, перевязав раненых и взяв с собой пленных, отряд тронулся в обратный путь.

В Мешедессере еще спали, когда отряд Джафара-ага с пленными и мулами, нагруженными боеприпасами, вошел в поселок. Утро было сказочное. На листьях лимонных и апельсиновых деревьев блестели капельки прозрачной росы. Рядом с алыми цветами гранатовых деревьев переливались на солнце фиолетовым и светло-зеленым цветом гроздья винограда. В воздухе стоял нежный запах цветущих роз. Джафар-ага, показывая Мухтару на вечнозеленое царство Мазендерана, заговорил о райской красоте этого края, раскинувшегося на берегу Каспия на многие километры.

— Ночью сюда приехал Биби оглы, — сказал Джафар-ага. — Вот мы его и порадуем…

Несмотря на раннее утро, Биби оглы был на ногах.

Джафар-ага доложил ему о выполнении боевого задания и рассказал о поведении Мухтара.

— Поздравляю тебя с боевым крещением, — сказал Биби оглы и, по-отцовски обняв его за плечи, сообщил: — Из Баку получена радиограмма. Тебя вызывают обратно.

— Обратно? — встревоженно переспросил Мухтар. — Чем же я провинился?

— Наверное, тем, что Джафар-ага не хотел тебя брать с собой, а ты слезами добился своего.

Мухтар покраснел. Он смотрел на Джафара-ага. Его глаза говорили: «Скажи ему еще раз, как я себя вел… Скажи!»

— Я сюда приехал, чтобы служить революции. Я не поеду обратно, — голос его задрожал, он опустил голову.

Биби оглы заулыбался:

— Будет тебе, я пошутил. Ты едешь в Москву! Твои бакинские друзья позаботились об этом.

Сердце Мухтара вдруг замерло, потом сильно забилось, ему показалось, что он стремительно летит вверх, поднятый какой-то неведомой силой… Но тут же, взяв себя в руки, смущенно спросил:

— Абу… Отец, неужели это правда? В Москву?

— Да, правда. Ты самый счастливый из нас, — с хорошей завистью сказал предревкома, — увидишь Ленина.

Мухтар еще не успел прийти в себя, а его уже окружили бойцы. Каждый хотел пожать ему руку, поздравить. Мухтар вспомнил, как три года назад он отправлялся из Багдада в Мекку. На глазах выступили слезы радости.

— Ну, теперь ты не жалеешь, что подарил мне портрет? — энергично пожав руку Мухтару, добродушно сказал Джафар-ага. — Завидую тебе, увидишь его живого. Любит тебя аллах!

— Да, любит! — согласился Мухтар, глядя на него широко открытыми сияющими глазами.

Ему хотелось сейчас петь, смеяться и плакать от счастья.

— Пусть приведут пленных! — приказал Биби оглы, обращаясь к Джафару-аге.

Руки пленных были связаны. Мухтар заметил, что глаза одного из пленников — рослого человека с черными густыми усами и копной кудрявых волос — горели, как у дикого зверя, готовящегося к нападению. Ему было под сорок, а может, и меньше.

— Тебе известно, как поступают с предателями? — спросил Биби оглы.

— Их вешают! — ответил пленник. — Но вас за это покарает аллах.

Мухтар шагнул вперед и резко сказал:

— Такого правоверного, как ты, сам аллах презирает. Ты заодно с помещиками.

Пленник посмотрел на юношу и презрительно воскликнул:

— Щенок! — Он плюнул в Мухтара, но не попал и чуть не задохнулся от досады: — О небо! Горе мне, горе твоему рабу! До чего я дошел, если всякий щенок осмеливается кусать меня…

— Ты гиена, а не мусульманин. Ты предал революцию и интересы голодного народа. Ты просто лакей Заргама, кровопийца.

— Не мы предали народ, а ты и тебе подобные, — огрызнулся пленник. — В союзе с русскими вы пошли против ислама, против нашей веры. Вы хотите, чтобы нашу родную землю снова топтали христиане. Хватит! Сколько лет русские солдаты закабаляли нас, иранцев! Зачем они пришли в Энзели? Разве они могут любить нас, грязных иранцев? Они коммунисты-безбожники, а я готов голову сложить во имя пророка.

Биби оглы посмотрел на Мухтара, как бы спрашивая: «А ну-ка, посмотрим, как ты, юный агитатор, ответишь?»

Мухтар понял, что ему предстоит выдержать экзамен. И, еще не зная, что ответить тому слепому фанатику, он уже выкрикивал:

— Ты… ты разве понимаешь, что говоришь? Ты знаешь, кто послал Красную Армию поддержать нашу революцию? Сам товарищ Ленин! Ленин не царь, а друг угнетенных, обездоленных.

— Ленин? — с недоверием переспросил другой пленный.

— Да, Ленин! — подтвердил Мухтар. — Сам Ленин, клянусь аллахом и священной нашей книгой кораном.

Все переглянулись.

— Эти русские не такие, каких ты видел раньше. Они — большевики, спасают Иран от инглизов, немцев, американцев, от всех колонизаторов. Они революционеры. Они воюют против своих буржуев, помещиков, спекулянтов, разве это тебе понятно? Конечно, нет! — продолжал Мухтар. — Вот дурно говоришь о большевиках. А знаешь, к чему они призывают? Молчишь, — значит, не знаешь.

Пленник хотел что-то возразить, но Мухтар перебил его:

— Погоди, я еще не кончил. Хочу сказать, что большевики борются за свободу, за землю для крестьян всего земного шара, за то, чтобы мы жили по-человечески, имели хлеб. Англичане-империалисты помогают русским белогвардейцам… А Красная Армия — нам. Советской России не нужна ни ваша страна, ни мой Багдад. — Он на секунду остановился, укоряющим взглядом посмотрел на противника, втянул в себя воздух. — Эх ты, глупый человек! На свете ты прожил в два раза больше, чем я, а не видишь, кто твой друг и кто твой враг…

— Замолчи! — крикнул пленник и, подняв руки к небу, произнес: — Аллах, ты видишь… руки мои связаны, не могу отомстить за веру… Тауба… Тауба… Каюсь!.. Каюсь!..

— Нет, не тауба… А слушай меня, — продолжал наступать Мухтар. — Вот ты считаешь себя истинным мусульманином. А по шариату, если сосед твой голоден и ты имел возможность накормить его, но поскупился, значит, совершил самый тяжкий грех. А ты? Ты против того, чтобы голодающим детям Советской России помогали рисом, продуктами, и не бесплатно, а за деньги, за золото. Да разве после этого ты имеешь право называть себя мусульманином? — с волнением закончил Мухтар.

Кажется, Мухтар и сам был доволен тем, как выдержал этот трудный экзамен.

— Развяжите им руки и накормите их, — приказал Биби оглы конвоирам. — И пусть идут к своему помещику.

Пленным развязали руки. Они растерянно стояли, не зная, как им быть: то ли уходить, то ли упасть на колени и просить прощения. Все одиннадцать, опустив головы на грудь, смотрели себе под ноги.

Слушая, как Мухтар простыми словами с жаром вдалбливал пленным, кто такие большевики, за что они воюют, Биби оглы радовался за него.

— Тебе пора готовиться к отъезду, скоро в Энзели пойдет катер. Я скажу капитану, чтобы он взял и тебя.

Катер, вышедший из Мешедессера в полдень, подошел к берегам Энзели только к вечеру. Еще с палубы увидел Мухтар военные корабли, которые, как часовые, круглосуточно стояли на страже, охраняя порт от налета английских самолетов. На прибрежном золотом песке бегали мальчишки и сидели заядлые рыбаки.

Солнце уходило, и зелень казалась гораздо темнее, чем обычно. Все вокруг дышало миром и покоем.

Катер подходил к Казияну, откуда пассажиры должны были на лодках переправиться на противоположный берег — в порт Энзели[36]. Перевозчики, протяжно перекликаясь, звали наперебой:

— Кому в Энзели? Кому на тот берег?

В небе показались английские самолеты, тревожно завыли сирены военных кораблей. Они быстро отошли от стоянки и полным ходом направились в открытое море, чтобы вступить там в бой, отогнать самолеты от города.

— Спокойно, без паники! — крикнул капитан катера и заметно ускорил ход.

Как только катер причалил, пассажиры поспешно покинули его, стремясь укрыться от смертоносного дождя.

— Давайте перевезем! Кому в Энзели?! — в надежде заработать, выкрикивали лодочники побойчее.

Мало кто из пассажиров решился рискнуть.

Но Мухтару не терпелось. Ему хотелось скорей перебраться на противоположную сторону. «Кто знает, может быть, сегодня же пойдет пароход на Баку», — подумал он. Вместе с четырьмя другими смельчаками он сел в просторную лодку с громким названием «Иране-азад» («Свободный Иран»). Старик лодочник отчалил от берега, довольный тем, что заработает и семья сегодня будет с хлебом. Подняв глаза к небу, он жалобно воскликнул:

— На тебя вся моя надежда, аллах. Дома меня ждут дети! Ты велик! Ты покровитель нага! — И попросил пассажиров помолиться за благополучную переправу. Все хором воскликнули: «Аминь!» Но то ли голоса людей не дошли до неба, то ли боясь пальбы с кораблей и не решаясь вступить с ними в бой, летчики стали сбрасывать свой смертоносный груз в Мурдаб. Одна бомба упала недалеко от лодки. Взрыв поднял огромный столб воды.

— Аллах!.. Аллах!.. Спаси нас!.. — закричал лодочник. — Держитесь, держитесь крепче!

Мухтар схватился за борт лодки. Вода со страшной силой обрушилась на людей. Еще один такой удар — и они окажутся за бортом.

Бой был совсем коротким. Вскоре один из стервятников, выпустив хвост черного дыма, упал в море, а остальные, освободившись от груза, спаслись бегством.

Серая бледность покрыла лицо лодочника. Заметив это, Мухтар предложил:

— Отец, давайте я вам помогу!

— Я буду получать деньги, а ты за меня работать! — возразил старик. — Нет, у меня есть совесть. — И, подняв глаза к небу, громко запричитал: — О, злой инглиз, бессердечный инглиз! Пусть твое сердце превратится в пепел! Пусть сгорит дотла твой дом, подлый палач ты, инглиз! Что тебе надо от нас? Сидел бы дома и ел спокойно свой хлеб…

— Если бы волки не промышляли, то сдохли бы от голода, — заметил Мухтар.

Сидящие в лодке рассмеялись. Так, с шутками, «Иране-азад» достигла берега. Мухтар поспешил в городской комитет Союза коммунистической молодежи. На главной улице города, где обитали лавочники и купцы, Мухтар увидел взволнованную женщину с открытой головой. Держа в руке револьвер и переходя от одной лавки к другой, она возмущенно говорила:

— Разве вы мужчины? Все прилипли к своим мешкам. Где ваша честь и достоинство? Бегите туда, к берегу… У моря песок окрасился кровью ваших жен и детей! Кого вы еще ждете?! Нового пророка или спасителя? Не ждите его! Наше спасение в самих себе, в борьбе! Наденьте патронташи, возьмите винтовки и идите защищать ваших детей, матерей, свою жизнь!

Голос ее звучал призывно и гневно. Черные огненные глаза метали такие молнии, что никто не осмеливался ей перечить. Огромная толпа людей торопилась к берегу. И Мухтар изменил путь — он побежал к морю.

Британские стервятники сделали свое черное дело: на берегу лежало с десяток мальчиков и девочек. Матери рвали волосы, оплакивая своих мертвых детей.

Эта картина так взволновала Мухтара, что он заколебался — стоит ли ему уезжать. «Какой же я революционер, если бегу с поля боя, стремлюсь в Москву? — думал юноша. — Да как же после этого я встречусь с Лениным? Какими глазами я посмотрю ему в лицо? — спрашивал он себя. — Нет, никуда я не поеду!»

В городском комитете Союза коммунистической молодежи Мухтара радушно встретил секретарь Имам-заде.

— Мы уже две телеграммы получили: тебя ждут там, в Баку, — говорил он.

Удивленный отказом Мухтара, он продолжал:

— Революция наша и без тебя победит…

И, обращаясь к членам горкома, Имам-заде с досадой добавил:

— Вы только подумайте: десятки молодых иранцев жаждут поехать в Россию, в Москву, а он говорит, что совершит предательство, если сейчас оставит Гилян… Вот тебе-то и надо ехать в Москву. Расскажешь обо всем товарищу Ленину. Ведь вся наша надежда на поддержку Советской России… Не корчи из себя героя… Мы с тобой маленькие винтики революции.

Мухтар, еле сдерживая себя, покраснел.

— Да, это верно, вы обойдетесь здесь и без меня. Но товарищ Ленин может сказать: «Если английские генералы творят такие беззакония, зачем же ты приехал в Москву? Надо было остаться там и воевать!»

— Ты за товарища Ленина не решай, — жарко ответил Имам-заде, — и не забудь, что он учит нас подчиняться дисциплине. Дисциплина — железный закон революции. Раз тебя вызывают в Баку, значит, ты должен ехать, а не рассуждать!

…На следующий день, уже к вечеру, Мухтар расстался с Гиляном. Пароход «Степан Шаумян», покинув чужие берега, направился домой, в Баку.

Стоя на палубе, Мухтар смотрел на уплывающие в вечернюю мглу огни Энзели. Юноша был в галифе и военной гимнастерке с красными петлицами, которыми не уставал любоваться. Если бы не эти петлицы, он ни за что бы не расстался со своим патронташем — ведь ленты патронташа, перекинутые через плечо, придавали ему такой воинственный вид. Впереди его ждала Москва, встреча с Лениным. Но оставлять и тех, с кем он воевал и дружил, было очень грустно. Сияющей темно-синей скатертью расстилалось море. Огромная луна плыла в небе, разливая вокруг потоки бледного света. Небо и море были таинственными и прозрачными, как во сне…

В памяти Мухтара воскресли давно минувшие дни, когда он ехал в Мекку к берегам Джидды. Вспоминались миражи безбрежной пустыни, волны сыпучего белого песка, освещенного таким же серебристым лунным светом. Подгоняемые стремительным ветром, бегут и бегут пески, образуя новые складки, как складки на тяжелой блестящей ткани…

Тихий плеск воды о борт корабля снова возвратил его к действительности.

Заложив руки за спину, с трубкой в зубах, мимо медленно прошел матрос. Шаги его звучно раздавались в тишине. Через некоторое время он снова прошел мимо. Мухтар не обращал на него внимания. Тогда он резко повернулся:

— Мое лицо тебе ничего не говорит?

Юноша растерялся и стал пытливо и внимательно всматриваться в матроса. В нем было что-то знакомое, но морская форма и бритое лицо мешали ему вспомнить, где и когда он встречал этого человека.

— Анатолий Марченко! — сказал матрос веселым голосом и слегка ударил Мухтара в грудь. — Мы с тобой в одной камере сидели в Баиловской тюрьме. Ну как, еще хочешь в Москву?

Мухтар просиял.

— Аллах мой, неужели это вы? — воскликнул он, не веря своим глазам. — Ой, дорогой товарищ Анатолий!.. Вас совсем не узнать.

— Да, тогда я немного иначе выглядел, — добродушно рассмеялся Марченко. — Бородатый, обросший, как леший… Теперь совсем другие дела пошли: своя власть, свое море. Видишь, какой простор для души, — он сделал широкий жест. — Матушка-Россия стала советской…

Неожиданно лицо Мухтара помрачнело.

— Скажите, товарищ Анатолий, Красная Армия навсегда останется в Гиляне?

Марченко ответил не сразу. Он затянулся крепким табачным дымом и сплюнул за борт.

— Дорогой мой, пойми, ведь Красная Армия — не армия захватчиков. Она только пришла на помощь. Гилян сам будет решать, какое правительство выбрать: республиканское или Ахмед-шаха. Я рад нашей встрече… Ты мой гость, пошли ко мне ужинать, — предложил Марченко.

Вскоре Мухтар сидел у комиссара.

— Прошу, дорогой! — сказал хозяин каюты. — Чем богаты, тем и рады.

На столе, накрытом цветной скатертью, лежали отварной рис, жареная каспийская рыба, тонкие лаваши, стоял чайник с горячим чаем.

Мухтар сел. Он все еще чувствовал себя неловко и сидел в напряженной позе, положив руки на колени.

Комиссар заметил это.

— Ну, братец мой, давай не стесняйся, — ласково сказал он. — Мы ведь с тобой старые друзья… Чувствуй себя свободней.

Мухтар смутился и промолчал.

— Налью тебе крепкого чая, ведь ты его любишь, — серьезно сказал Марченко. — А я примусь за рыбу.

Соблазн был большой, и Мухтар подвинул к себе стакан.

За едой Марченко рассказал Мухтару о своей службе.

— Да, теперь я комиссар этого корабля. Правда, судно очень потрепанное, но все же служит революции… Ничего, со временем у нас будут совсем другие корабли… Советской России надо вооружаться. История обязывает нас стать сильными, хорошо вооруженными, чтобы иметь возможность вовремя обуздать империалистов, защитить нашу революцию и, если потребуется, оказать помощь другим народам, и вашим арабам тоже. Нам нельзя сидеть сложа руки.

Мухтар внимательно слушал комиссара, а потом неожиданно сказал:

— А знаете, товарищ Анатолий, кажется, я поеду в Москву!

— О, какой ты счастливый! — воскликнул комиссар. — Что же ты молчал, такое событие нельзя не отметить! — Он достал из тумбочки вино, налил себе и Мухтару. — Ну, давай выпьем за Москву!

Мухтар смутился.

— Ну что же, ты ведь мужчина, да еще боец.

Мухтар нерешительно приблизил стакан к губам, но тут же поставил его обратно на стол.

— Извините, не могу, мне еще рано пить вино, — оправдывался он.

— Ну, дело хозяйское… Тогда наслаждайся чаем, — он протянул руку к чайнику, но Мухтар остановил его:

— Нет, нет, я сам, вы старше меня.

Мухтар с доверием смотрел на комиссара. А тот, опорожнив стакан, сказал:

— Ты сиди, угощайся чаем, я только проверю свое хозяйство, посмотрю, что там делается.

Анатолий вышел. Оставшись один, Мухтар стал внимательно разглядывать каюту. На стенах в круглых рамках висели портреты Маркса, Ленина и еще какие-то, неизвестные ему фотографии. Особенно заинтересовал Мухтара бюст из мрамора. Внизу была надпись: «Вольтер». Интересно, кто он, этот Вольтер?

Вернулся Анатолий. Показав на бюст, Мухтар спросил:

— Кто он?

— Ты его не знаешь? Ай-ай-яй, а еще революционер, — пошутил комиссар. — Это знаменитый французский философ и писатель.

— Писатель и философ? — удивленно посмотрел на бюст Мухтар. — Разве так может быть?

— Может, братец, может. Он еще и историк Умер в Париже в тысяча семьсот семьдесят восьмом году. Много книг написал. И у нас в России есть свои философы, революционеры-демократы: Чернышевский, Герцен, Белинский.

Мухтару эти имена ничего не говорили, но слушал он внимательно, старался все запомнить.

Время пролетело незаметно. На следующий день к шести часам вечера «Степан Шаумян» подходил к берегам Баку.

Комиссар стоял на мостике. Мухтар с его разрешения тоже поднялся на капитанский мостик и сразу заметил, что сегодня Марченко совсем другой, неразговорчивый и даже суровый.

Пароход плавно подходил к Бакинскому порту.

Мухтар протянул комиссару руку.

— Может быть, поедем ко мне? — предложил Марченко.

— Нет, спасибо вам, товарищ комиссар. Нас здесь трое. Я отвечаю и за них. В Совете молодежи Востока ждут нас…

— Понятно, не можешь оставить товарищей, — улыбнулся Марченко. — Ну, тогда счастливо.

Торопливо спускаясь по сходням, Мухтар оглянулся и помахал ему рукой.

У причала стояли Акпер и Наташа. Они встречали гостей из Ирана. Вместе с делегацией комсомола Азербайджана посланцы Ирана должны были ехать в Москву на III съезд комсомола.

Устроив гостей, Акпер, Наташа и Мухтар приехали к Сергею домой.

Татьяна Ивановна встретила Мухтара как родного.

— Да ты же совсем взрослый! — крепко обняв и расцеловав его, воскликнула она. — Бог мой, посмотрите-ка, и усы растут!

Мухтар смутился и чмокнул ее куда-то около уха. Они вошли в комнату Сергея.

Татьяна Ивановна весело смотрела на юношу.

— А у меня для тебя есть подарок, — сказала она и, достав конвертик, протянула Мухтару. — Вот он — письмо из Багдада. Лежит здесь уже месяца два.

Мухтар не верил своим глазам. От неожиданности он растерялся, не знал, как и благодарить добрую женщину.

— Что с тобой? — сказала Татьяна Ивановна. — Возьми же его и прочти. Не смущайся.

Мухтар взял конверт. Руки его дрожали. «Неужели это Мехти?» — подумал он.

Письмо действительно было из Багдада от Мехти. Это был ответ на письмо Мухтара, которое он отправил несколько месяцев назад из Баку. Мехти рассказывал о тяжелой жизни в Багдаде, о том, как Хашим-эфенди, бывший учитель Мухтара, помогает Мехти учиться, а старая Ходиджа, заменявшая Мухтару мать, шлет ему привет…

А потом друзья пошли побродить по городу.

Мухтар не узнавал Баку. Город жил новой, совсем другой жизнью, на улицах почти исчезли нищие. У всех было праздничное настроение. Молодежь пела на всех языках: на русском, на азербайджанском, грузинском, армянском.

Мухтар с жадностью ловил слова этих новых песен, простые и понятные каждому, и ему самому хотелось сочинять такие же песни. Но, увы, голова сейчас была занята другими думами и заботами.

Уже поздно вечером, возвратившись в дом Сергея, они застали там художника Сантоса. Он сразу узнал Мухтара, и они бросились в объятия друг друга.

Грек посадил юношу рядом с собой, начал расспрашивать о том, что он, Мухтар, видел в Гиляне, и о нем самом. Но Мухтар отвечал на вопросы невпопад. Он подбирал слова своей песни.

— Придумал! Придумал! — неожиданно воскликнул он. Закрыв глаза и облокотившись на спинку стула, сказал: — Слушайте. Вот моя песня:

Печаль, что сердце мне терзала, я позабыл! Прошла зима, и тягость ее я позабыл! Ленин радость дал мне — горе я позабыл! Что я «ятим»[37] и в чужой стране — я позабыл!

— Я кончил, — объявил он и обвел присутствующих вопросительным взглядом, словно спрашивая: «Ну как?»

Мухтар перевел слова на азербайджанский язык. Раздались аплодисменты.

— Сердечные слова, и голос у тебя хороший, — одобрительно отозвался Сантос. — Тебе учиться надо!.. Будешь поэтом и певцом. Сам станешь исполнять свои песни…

— А вот приедем в Москву и устроим его в консерваторию! — пошутил Акпер.

— Я мечтаю стать врачом, — твердо сказал Мухтар. — Или писателем.

— Да ты что, музыку не любишь? — удивившись, спросил Сантос.

— Почему, люблю, — ответил Мухтар. — А только не хочу быть певцом… В Багдаде певцов много, а врачей очень мало… И они у бедных людей берут деньги…

— Да, ты правильно решил, — одобрил Сантос.

— Буду писать о горе людей, — заговорил Мухтар. — Или лечить бесплатно бедных… И даже, если бы я стал доктором, все равно бы начал писать книгу! — воскликнул он, разгорячась и сверкая белками глаз. — Я написал бы обо всем, что видел.

Лицо его переменилось: он как будто повзрослел, рот стал жестким, взгляд ушел в себя. Подняв голову и глядя куда-то вверх, он продолжал:

— Я рассказал бы в этой книге о своем отце, который был рабом; о матери, умершей от горя и болезней. Об англичанах, которые грабят Индию, наш арабский народ, бомбят иранцев. Рассказал бы и о французских палачах в Сирии, об умирающих по дорогам, о маленьких армянских детях.

Превозмогая волнение, он облизал пересохшие губы и продолжал:

— Я написал бы эту книгу, чтобы мои соплеменники узнали, какое великое счастье принесла ваша революция нам, людям Востока…

Мухтар умолк. Тишину нарушил Сергей:

— Да, большую и благородную задачу ты перед собой поставил. Это очень хорошо, только помни, что легче поставить перед собой цель, чем осуществить ее.

— Пусть будет трудно, но теперь я не один, а с вами! — широкая улыбка осветила его смуглое лицо. — Буду работать, много читать, буду учиться!..

— Интересно, какая у тебя будет просьба к товарищу Ленину, если увидишь его вот так, как меня? — положив руку на его плечо, спросил Акпер.

— Я скажу: абу, помогите и нашему народу победить врагов, империалистов. Пошлите меня учиться, чтобы я образованным и полезным человеком вернулся в родной Багдад!

Сергей подошел к Мухтару и положил руку ему на плечо:

— Постараемся помочь тебе осуществить свою мечту! — И, обращаясь к друзьям, воскликнул: — Ну что же, пожелаем нашему Гаврошу успеха!

МЕЧТА СТАНОВИТСЯ ЯВЬЮ

Мухтар впервые встретился с золотой бакинской осенью. Стоял нещадный зной. Но легкие ветры с моря несли прохладу. Под живительными лучами солнца дозревали чудесные плоды апшеронской земли — янтарные и иссиня-черные гроздья винограда, гранат с рубиновыми сладкими зернами, душистая айва. Перед отъездом Мухтару захотелось пройти по улицам города, в котором началась его свободная жизнь. За то время, что он отсутствовал, облик города изменился. Даже названия многих улиц стали другими. Бывшая Николаевская теперь называлась Коммунистической. Это ему было очень по душе!

На ней уже не было тех роскошных магазинов, где продавали бриллианты, золотые браслеты, шелка. По тротуарам, весело размахивая матерчатыми сумками, бежали школьники, мальчишки и девчонки. Это были дети рабочих, тех, кто раньше не имел возможности учить своих малышей. На фасадах домов часто попадались надписи: «Дадим больше нефти Родине и фронту!», панно с изображением рабочего — он крепко держал в руках винтовку.

Мухтар решил заглянуть в пекарню Мешади-Касыма, сказать ему теплые прощальные слова.

Увидев его, старик онемел от неожиданной радости.

— Ба! Ба!.. Мухтар?! Сын мой, какими судьбами?! — изумился он. — А мы думали, что тебя давно съели мазендеранские тигры. Что же ты никаких вестей о себе не подавал?

Обняв и поцеловав юношу в лоб, Мешади-Касым посадил его подле себя, тут же приказал принести чай и достал из банки брынзу.

— Садись, будем пить чай, — сияя всеми своими морщинками, сказал он. — Я рад, я очень рад тебе! — И, ломая горячий лаваш, продолжал: — А знаешь, наш Сулейман с родителями уехал в Тифлис, и брат уже открыл там сапожную мастерскую. — Он поднял обе руки к небу, воздавая хвалу аллаху. Запивая чаем горячий лаваш, Мешади-Касым спросил: — А ты что, тоже перешел в их веру?

Мухтар, лукаво улыбаясь, молчал.

— Скажи, скажи мне на ухо, я никому не проговорюсь, — наклонился к нему Мешади-Касым. — Может быть, и ты тоже, подобно некоторым, надумал воспользоваться удобным моментом и записался в большевики?

— Не знаю, кто как записался, а я готов голову сложить за свободу, — тихо и убежденно ответил он и, допив свой чай, шепнул: — А между прочим, я собираюсь в Москву!

— В Москву? — переспросил пекарь. — Посмотрите, посмотрите на этого бедуина! Что значит советская власть: собирается в Москву! Нет, только взгляните на него! Не знал, где ночевать, а теперь в столицу России собирается… в Москву!.. — сказал он и, помолчав, доверительно спросил: — Кто тебя отправляет, наверно сам доктор Господин Нариманов или Али Гайдар Караев?

— Разве им сейчас до меня, муравья. Спасибо Сулейману, это его друзья позаботились обо мне.

— Сулейман? — не без гордости воскликнул Мешади-Касым. — Мой племянник? Нет, не может быть.

— Клянусь этим хлебом! — Мухтар оторвал маленький кусочек лаваша и, поцеловав его, бросил воробьям, которые стайками летали возле чайханы.

Мешади-Касым взял свой длинный чубук и, несколько раз глубоко затянувшись горьким табачным дымом, сокрушенно вздохнул и с грустью произнес:

— Жаль, что нельзя вернуть молодые годы. Совсем по-другому построил бы я свою жизнь!..

— Погодите, дядя Касым, — сказал Мухтар, — скоро весь мир изменится. Ленин — самый честный и преданный революционер. Он думает только о благополучии простых людей, а не о буржуях…

— Да, это ты верно говоришь! — согласился Мешади-Касым. — Разве можно сравнить сегодняшнюю нашу жизнь с той, которая была при мусаватистах. Тогда со страху сон из глаз бежал. Одни эти гочи — головорезы чего стоили! Слава аллаху, дальше еще лучше будет. Я верю им, твоим большевикам. Верю, что придет время и все будут сыты и одеты.

— Отчего не хватает продуктов? — решил показать свои знания Мухтар. — Вначале царь воевал с немцами, а потом турки, мусаватисты, белогвардейцы, империалисты всех мастей мешали советской власти взяться за хозяйственные дела…

Пекарь слушал и улыбался.

— О, каким умным ты стал, все понимаешь. Так ты точно едешь в Москву?

— Еще не знаю, так говорят.

— А дорогу в Москву кто тебе оплатит?

— Наверное, они же, — ответил Мухтар и встал. — Ну, мне пора в типографию!

— Что тебе там делать? Лучше пойдем к нам ужинать.

— Нет, не могу, собрание, я должен быть там…

— Ну что ж, задерживать не буду, дело есть дело… — Мешади-Касым встал, прощаясь, обнял Мухтара. — Иди, добрый путь тебе, мальчик мой!

Вечером в типографии состоялось очередное комсомольское собрание. Мухтара избрали в президиум, и он сидел за столом, краснея от смущения и стараясь не глядеть в зал. После короткого доклада о международном и внутреннем положении Советской страны комсомольцы приступили к выборам делегатов на Третий Всероссийский съезд комсомола. Ребята избрали Акпера, Василия и Арама. После того как закончилось голосование, Акпер сообщил, что удалось получить еще один — гостевой билет.

— Я предлагаю, — сказал Акпер, — отдать этот гостевой билет нашему боевому товарищу Мухтару ибн Хусейну.

Бурные аплодисменты встретили предложение Акпера.

— Правильно, не возражаем!

Мухтар не верил себе, хотя его заранее обо всем предупредили. Это слитком невероятно: вот он очнется — и все окажется сном. Но Акпер шутя ущипнул его за руку и шепнул: «Поздравляю тебя, коммерсант. Вместе поедем в Москву».

— Спасибо, Акпер, — сказал Мухтар и почувствовал, как по его щекам катятся слезы. Он вскочил и вскрикнул: — Спасибо вам, товарищи мои! — и, повернувшись к президиуму, бросился к Акперу. — Спасибо!.. — задыхаясь от радости, обнял его и начал целовать.

Собравшиеся смеялись и аплодировали. Акпер с трудом оторвал Мухтара от себя и посадил на место.

— Почему мне спасибо? — улыбнулся Акпер. — Ты заслужил это, товарищи тебе доверяют…

Через несколько дней, в последних числах сентября, к двум часам шумливая молодежь заполнила узкую платформу бакинского вокзала — провожали бакинских комсомольцев, делегатов III съезда, в Москву.

…На зеленом боку пассажирского вагона белеет табличка «Баку — Москва». Над запертой дверью квадратик с цифрой «4». Посадка еще не началась. Толкотня, смех, веселые восклицания… Но Мухтар ничего не замечает. Он стоит у вагона и, изредка касаясь рукой белой таблички, в сотый раз шепчет: «Баку — Москва».

— Итак, Мухтар, впереди у нас Москва!

— Да, Москва, — завороженно повторил Мухтар. — А в Москве — Ленин! Ты понимаешь, Акпер, — Ленин! И мы его увидим, ведь правда?

— Конечно, увидим, — горячо подтвердил Акпер. — Увидим и услышим. Не может быть, чтобы Ленин не пришел на съезд своей молодежи.

Акпер вдруг увидел кого-то в толпе и громко крикнул:

— Эй, сабунчинцы, Наташа, сюда, сюда, к нам, в наш вагон.

Наташа, вместе с другими своими попутчиками, мигом оказалась у четвертого вагона.

— Привет, Мухтар!

Юноша по-прежнему находился в каком-то странном оцепенении, ему казалось, что перед ним стоит малознакомая девушка.

— Привет, Мухтар! — чуть удивленно повторила она.

— Ах да, здравствуй, Наташа! — ответил Мухтар, а сам все не сводил глаз с двери вагона, ожидая, когда же наконец она откроется.

Движение, шум, прощальные слова… Но Мухтар всего этого не видит. Он боится, как бы не упустить момент, не остаться на платформе. Но вот дверь отворилась, из вагона на платформу спустился проводник и простуженным баском объявил:

— Посадка начинается. Приготовьте документы. Соблюдайте порядок, не толпитесь, товарищи!

На секунду Мухтара будто подменили. Боясь не попасть в вагон, он ринулся к двери, отчаянно работая локтями. Наташа оказалась впереди него, и он толкнул ее плечом.

— Медведь! — воскликнула Наташа. — Ты что толкаешься?

Он смущенно посмотрел на нее, извинившись, пропустил девушку вперед, быстро вскочил на ступеньки, прошел внутрь вагона, забился в одном из отделений в угол и, успокоившись, прильнул лицом к окну. У Мухтара был такой вид, будто ему угрожает страшная опасность, а он готов сопротивляться до конца и никакая сила не заставит его оставить вот этот клочок места на деревянной полке вагона.

Товарищи, прошедшие за Мухтаром в вагон, расселись потеснее и тоже, — правда, не столь бурно, как Мухтар, — выражали явное нетерпение, поминутно поглядывали через вагонное окно на большие станционные часы.

Наконец раздались три долгожданных удара, послышалась пронзительная трель кондукторского свистка, паровоз рявкнул, и поезд тронулся. Мухтар чуть побледнел и закрыл глаза. Ему не хотелось ничего видеть и слышать, а только вот так сидеть и ощущать всем своим существом мерное подрагивание вагона: значит, он едет, едет, едет!

Товарищи заметили странное состояние Мухтара, но, пожалуй, только Акпер до конца понимал, что с ним творится. Он-то хорошо знал, как мечтал Мухтар о поездке в Москву. И когда Наташа попыталась подшутить над Мухтаром и упрекнуть его, как она выразилась, в «неджентльменском» поведении, Акпер тихо шепнул ей: «Не трогай его сейчас, Наташа, а то заплачет».

Минут через сорок поезд подошел к станции Баладжары и остановился. Мухтар испуганно вздрогнул:

— Почему мы стоим?

— Станция, — ответил Акпер. — Сейчас поедем дальше.

И только когда поезд отошел от Баладжар, Мухтар откинулся к спинке, в первый раз взглянул на спутников, неожиданно для себя улыбнулся во весь рот и воскликнул таким тоном, будто сделал величайшее открытие:

— А ведь мы едем, едем в Москву, товарищи!..

Ребята не могли удержаться от смеха.

— Чего вы смеетесь?! — удивился Мухтар. — Ведь я буду в Москве, вы понимаете, в Москве?!

— Теперь поняли, спасибо, что разъяснил! — не утерпела Наташа. И вновь дружный смех.

— Ну-ка, покажи письмо нашего наркома просвещения и рассказывай, как товарищ Дадаш Буният-заде тебя принял, — сказал Сергей, обращаясь к Акперу.

Тот достал из военно-полевой сумки серый запечатанный конверт и, торжественно передавая его, воскликнул:

— Читай адрес!

— Луначарскому? — воскликнула Наташа, не веря своим глазам.

— Да, лично Анатолию Васильевичу… наркому просвещения Российской Федерации! — прочитал Сергей.

Увидев изумление Наташи, Мухтар тоже раскрыл рот.

— А как ты думаешь! — с гордостью откликнулся Акпер. — Ну, знаете, и задал же мне товарищ Буният-заде перцу! «Здесь, — сказал он, — в Баку, тоже советская власть, и мы создадим все условия для нашей молодежи, чтобы она могла получить те же знания, которые получают в Москве, Петрограде, Киеве…» И конечно, отказал нам и написал ходатайство только о Мухтаре. Нарком сказал: «Это мое личное письмо товарищу Луначарскому, я прошу помочь вашему подшефному… Вот все, что я могу сделать для вас…»

С блаженным выражением исполненного долга Акпер вытянул непомерно длинные ноги, загородив ими весь проход.

— Видишь, как повезло, — сказал Сергей, обращаясь к Мухтару. — Товарищ Буният-заде лично пишет о тебе наркому просвещения Советской России.

— Важной персоной стал… — с улыбкой заметила Наташа и взъерошила его вихрастую голову. — В Москве, наверное, нас и признавать не будешь…

Мухтар, краснея, снял ее белую руку со своей головы и взял из рук Сергея драгоценный конверт. Он был самый обыкновенный, из серой бумаги, на одном уголке его виднелась даже маленькая клякса. Мухтар смотрел на письмо как зачарованный. В этой бумаге, казалось ему, была заключена теперь вся его будущая судьба, его жизнь.

— Вместе поедем к товарищу Луначарскому, — Акпер взял конверт из рук Мухтара.

А за окном мелькали сожженные дома, разрушенные станции. На больших вокзалах голодные женщины и дети просили милостыню. С болью в сердце глядел Мухтар на худые протянутые руки голодающих. Ведь он так же ходил по дорогам Индии с голодными просящими глазами. Но он понимал, что здесь в разрухе и голоде виновата война, война, война, которую начали капиталисты, буржуи, царские генералы.

Акпер, тихонько толкнув Наташу плечом, показал на задумавшегося Мухтара.

— Ну, мой жених, душа твоя теперь должна петь! — обняв Мухтара за плечи, ласково сказала Наташа.

Такое обращение еще больше смутило его, и он резко передернул плечами. Ребята громко расхохотались.

— Ты, жених, почему такой злой? — продолжала Наташа шутливым тоном, схватив его за руку, словно ребенка. — И скажи, почему ты такой хороший?..

Мухтар из-под густых черных бровей смотрел в ее добрые светло-голубые глаза, на белое круглое лицо, перламутровые ровные зубы и был озадачен тем, что эта красивая, даже очень красивая девушка, совершенно не стесняясь, обращается с ним, как с родным братом или другом. Во всем ее облике и характере выражалась добрая, простая русская душа.

— Так, так, Наташенька, возьми его в оборот, не дай ему скучать! — громко сказал Акпер.

Мухтар бросил на Акпера недовольный взгляд.

— Ты должен петь, танцевать вместе с нами… Ты же едешь в Москву, навстречу своему счастью! — продолжала тормошить его Наташа. — Что же ты такой бука? Отделяешься, все смотришь и смотришь в окно. Ну, скажи, будешь петь? Будешь?..

Мухтар, совсем растерявшись, грубо оттолкнул ее от себя, и, если бы не Акпер, она бы ударилась о край полки.

— Дикарь! — воскликнул Акпер.

— Акпер! — осуждающе сказала Наташа. Не выдавая своей обиды, она протянула Мухтару руку: — Ну, мавр, мир! Мир и дружба навсегда… — Обняв, она поцеловала его в щеку.

Поведение Наташи настолько обезоружило Мухтара, что он чуть не в слезах схватил ее протянутую руку и стал повторять:

— Прости меня, прости, товарищ Наташа, я… я…

Слушая его взволнованное «я… я…», Наташа поняла, что она не ошибалась в Мухтаре, грубость его была случайной. Отпустив руку девушки и обращаясь к Акперу, Мухтар произнес:

— Может быть, я и в самом деле дикарь, но зачем же ты… И откуда мне быть ученым, образованным… — голос его задрожал, он повернулся и опять прижался к окну вагона.

Сергей бросил взгляд на Акпера и обнял Мухтара за плечи:

— Ничего, не огорчайся, придет время, может быть, и станешь известным ученым.

Мухтар молчал.

— Я не хотел тебя оскорбить… Честное комсомольское слово, не хотел! — торопился успокоить Мухтара Акпер. — Я тоже временами бываю дикарем… Так что, прошу тебя, извини меня. Ты комсомолец и должен быть добрым, отзывчивым…

Лицо Мухтара просветлело.

— Ладно, ты же мне не классовый враг… — ответил он. — Какое право имею я обижаться на такого товарища, как ты?

— Молодец, ты и правда мировой парень! — одобрила его Наташа. — Давай-ка расскажи нам какую-нибудь арабскую сказку.

Мухтар охотно согласился и начал рассказывать сказку «Нищий и купец». Поезд замедлил ход. Он подходил к станции Ростов.

— Ладно, сказки хороши, а есть все же надо. Давайте что-нибудь сообразим, — предложила Наташа и, глядя на верхнюю полку, скомандовала: — Эй, Сережа, слезай… Сейчас будет Ростов. Ну-ка, товарищи, кого мобилизуем за кипятком?

— Меня! Меня!.. — раздалось несколько голосов.

Быстро соорудили из чемоданов стол. Старая газета заменила скатерть; на нее выложили все, что взяли в дорогу: вареную кукурузу, картошку, домашний хлеб, репчатый лук.

Мухтар развязал мешочек и высыпал на стол изюм и финики, которыми его снабдили еще в Энзели.

Как только поезд остановился, несколько юношей с котелками и чайниками бросились занимать очередь за кипятком.

Мухтар высунулся из окна:

— Ой, сколько народу! Смотрите, смотрите! Красноармейцы!

Вместе с ребятами он вышел из вагона. Белобрысые и черноголовые мальчишки шустро перебегали от вагона к вагону, звонко крича:

— Раки, раки! Свежие ростовские раки. Налетай!

— Рыба!.. Кому копчушку?! Горбуша!

Крупные красные раки были, как горький перец, нанизаны на веревочку и болтались клешнями вниз.

Сергей выменял на кружечку соли целых тридцать раков и повесил их через плечо.

— Ой, товарищи, у меня есть старое платье, давайте обменяем на рыбу! — предложила Наташа.

— Давайте, давайте, милая, я обменяю… где оно? — живо отозвалась какая-то женщина.

Сказано — сделано. Отдали платье, взяли большую рыбу и вернулись в вагон. Наташа налила в стеклянную банку чаю и протянула Мухтару:

— Мой мавр, на тебе первому! За твой изюм…

Мухтар быстро выпил чай, съел несколько сухарей, попробовал было съесть рака, но сморщился и положил обратно.

— Ребята, наедайтесь так, чтобы до завтра хватило, — распоряжалась Наташа, первая принимаясь за изюм. — Товарищи, ей-богу, вкусная вещь… Спасибо тебе, мой мавр!

Время для Мухтара тянулось очень медленно. После Ростова поезд надолго остановился в Таганроге, затем в Харькове. Проехали Курск. Однако час за часом то солнечные, то дождливые сутки приближали Мухтара к Москве. Больше всего его выводили из терпения частые и долгие остановки на разъездах и на станциях. Около трех часов поезд стоял в Туле. Говорили, что случилось крушение. И когда наконец поезд тронулся, пассажиры выразили свою радость громкими криками: «Ура!», «Поехали!» Кто-то запел: «Наш паровоз, вперед лети…» Но вскоре после Тулы, на маленькой станции Русятино, поезд опять задержали. К вагону, где ехали посланцы Баку, подошли трое бородатых мужиков в лаптях и новых холщовых онучах, с небольшими мешочками за спиной. Но проводник и не думал впускать их в вагон.

— Я вам на русском языке, а не на армянском объясняю, что все полки переполнены, некуда мне вас сажать, здесь едут делегаты на съезд. Пройдите к другому вагону, — говорил он громко и недружелюбно.

Но мужики почему-то не хотели его слушать. Один из них, с пушистой бородой, торопливо пошарив в глубоком кармане армяка, вытащил оттуда и протянул проводнику какую-то синюю бумагу. Проводник был неграмотным, но с деловым видом взял ее, осмотрел со всех сторон, ткнул пальцем в печать и долго разглядывал подпись. Потом вернул старику бумагу и спокойно сказал:

— Да, ваш мандат очень солидный, но, товарищи, мест у меня нет, не имею права!

— Сынок, побойся бога, ведь ты сам читал: мы едем в Москву, с жалобой, к самому Владимиру Ильичу!

Проводник рассмеялся.

— Ну конечно, сейчас время такое — все едут в Москву… — сказал он. — У меня здесь тоже один пустынник торопится на прием к Ленину…

— Вот видишь, все спешат за словом правды к нему, — продолжал старик с пушистой бородой.

Проводник заколебался, почесал в затылке. В вагоне яблоку негде упасть. И все куда-то едут. Многократная проверка билетов ничего не дала. Все едут с мандатами и по важным делам. Он крикнул:

— Эй, ребята, бакинцы, ну-ка, проверьте, что за мандат у наших приятелей!

Первым отозвался Сергей. Прочитав мандат Тульского облземотдела о том, что Кирилл Степанович Лукьянов, Александр Агапович Максимов и Василий Андреевич Антонов едут в Москву для личной беседы с Председателем Совета Народных Комиссаров РСФСР товарищем Ульяновым-Лениным Владимиром Ильичем, Сергей взволнованно посмотрел на проводника.

— Да, они едут к товарищу Ленину! Надо пропустить, мы потеснимся, — сказал Сергей.

— В тесноте, да не в обиде, — заметил кто-то из ходоков.

— Коли так, поднимитесь. — Пропустив мужиков в вагон, проводник добавил: — Уж не обижайтесь на меня, сами увидите, как переполнен вагон…

Мужики поднялись за Сергеем в вагон. Все полки были заняты. На верхних лежали по двое, по трое, на нижних сидели по четыре-пять человек. Найти хоть какое-нибудь свободное местечко казалось невероятным.

— И правда, так переполнено, что диву даешься, как стены выдерживают, — заметил один из мужиков.

— Как тесный пиджак на толстой фигуре, того и гляди — расползется по всем швам, — засмеялся Сергей.

Проходы тоже были забиты. Пробраться вперед было почти невозможно, то и дело приходилось перешагивать через людей.

С трудом добрались они до купе, в котором ехали бакинцы. Сергей громко сказал:

— Примите, друзья, наших кормильцев, они едут в гости к Владимиру Ильичу!

Мухтар тронул одного из ходоков за руку.

— Идите сюда, к нам, дедушка! — сказал он.

Мужик не понял, с удивлением посмотрел на черномазого парнишку.

Мухтар повторил.

— Да, да, сюда! Ребята, давайте потеснимся, — торопливо поддержала его Наташа.

— Конечно, конечно, разместимся, до Москвы осталось немного. Я посажу Мухтара в свой карман, — пошутил Акпер.

В каждом купе вместо шести человек ехало если не шестнадцать, то по меньшей мере двенадцать человек. Спать приходилось по очереди.

Узнав, что ходоки едут к Ленину, в других купе зашумели. Все были готовы принять ходоков как почетных гостей.

— Так, так, — не спеша, первым заговорил Акпер. — Значит, в Москву с жалобой к товарищу Ленину?..

Ходоки закивали все разом.

— Да, милок, — сказал старший из них, — к самому Ильичу с жалобой.

— На кого жалуетесь? — спросил сидевший подле них на чемодане Сергей.

— Кулаки одолели! — с готовностью ответил старик. — Сил больше нету! — Он придвинулся к Сергею поближе. — Мы помогали Красной Армии разбить Деникина, уничтожить Врангеля. Да что говорить: сам видишь, жизнь стала полегче. Помещиков, слава богу, нету. Зато у кулаков вроде как в батраках оказались! — Старик доверительно положил на колено Сергея загорелую морщинистую руку. — Посоветовавшись с миром, мы и решили съездить к Ильичу, чтобы ему все, как есть, рассказать, самим от него услышать, когда кулакам конец положен будет. Велено нам узнать, как он размышляет о нашей крестьянской жизни…

Сидящая в купе молодежь еще долго слушала обстоятельный рассказ ходоков про их заботы.

Мухтар слушал внимательно, но никак не мог понять, о чем идет речь. Ему казалось, что они в обиде на Ленина.

Совсем сбитый с толку, он сжал руку в кулак и потихоньку показал его Наташе.

— Почему они о нем так говорят? — шепотом спросил он.

Наташа затряслась от беззвучного смеха, но, зная обидчивую натуру Мухтара, посерьезнела. Быстро достав тетрадку, она вырвала из нее листок и несколькими штрихами набросала пузатого толстомордого человека в сапогах и фуражке, каким изображали кулака на плакатах, потом нарисовала паутину и застрявшего в ней муравья и начала объяснять Мухтару, кто такие кулаки.

Когда Наташа кончила свою наглядную агитацию, он, широко улыбаясь, сказал тихо:

— Спасибо, сестра. Спасибо, теперь я все понял.

— Ну и отлично, — весело отозвалась Наташа. — Значит, художественные плакаты приносят свою пользу.

Один из мужиков, глядя, как русская девушка объясняет Мухтару, кто такие кулаки, с интересом спросил:

— Он что, совсем по-нашему не понимает?

В разговор вмешался Акпер. Коротко рассказал о Мухтаре, о том, какой долгий путь он прошел, горя желанием попасть в Россию, увидеть Ленина. Пораженные мужики зацокали языками.

— Вот ведь как: откуда только не едут к нашему Ильичу за советами…

Их разговор прервал голос проводника:

— Ну как, значит, едем в Москву?!

— Да, сынок, пока едем, а когда приедем — знает лишь один бог.

— Потерпите еще несколько часов, если не к вечеру, то к завтрашнему утру будем у цели.

Но проводник сгущал краски. Москва приближалась с каждым часом. Погода становилась заметно холоднее, пошел дождь. А на станциях и полустанках юркие мальчонки, одетые в отцовские драные сапоги и пиджаки, звонко выкрикивали:

— Семечки! Кому семечки!

— Жареная тыква!

Вдоль вагонов ходили женщины, заглядывали в окна и озабоченно спрашивали:

— Соль есть? У кого есть соль?

— Яблоки на соль!

Шаркая старыми галошами и рваными сапогами, шныряли востроглазые девчонки, тоненько нараспев заливались:

— Кому на табак антоновку?! Огурцы соленые!

На одной из станций Мухтар увидел низкую повозку, запряженную приземистыми и сильными на вид лошадьми.

«Какие хорошие кони, с мохнатыми ногами, хотя бы одного такого отправить в Багдад», — подумал Мухтар.

— Проехали Серпухов. Подъезжаем к Москве!

А поезд, казалось, шел еще медленнее, чем раньше. Мухтар думал, что машинист совсем не торопится, стоит столько, сколько ему хочется. Но вот замелькали пестрые деревянные домики с застекленными террасами и высокими башенками. Весело машут поезду ребятишки, и Мухтар, не отходя от окна, отвечает им тем же. Все сильнее бьется его сердце, радость заливает душу.

День приближался к концу. Небо на горизонте стало тускнеть. В нем точно повисло дымное облако. Вдали показались какие-то дома. Потом их стало больше, больше. За ними высились бесчисленные заводские и фабричные трубы…

— Товарищи! Москва! Москва! — раздались радостные голоса.

Все уже стояли одетые, в шапках, с вещами.

Вот и Курский вокзал. Грохоча по стрелкам и стыкам рельсов, поезд громкими гудками приветствовал столицу.

Сергей обнял Мухтара за плечи.

— Ну как, исполнил я свое обещание? — спросил он, ласково глядя на него.

Юноша ничего не ответил. Только выражение глаз, их блеск выдавали его радость, волнение и признательность.

Поезд тихо остановился. Люди стали выходить. Мужики-ходоки распростились со всеми и протянули руки Мухтару:

— Ну, дружок, до свидания!

Мухтар обхватил руками большую крепкую руку крестьянина и, крепко пожимая, спросил:

— Мы больше не увидимся?

— Видимо, так. — Старик ласково прижал его к себе и взволнованно сказал: — Ты, конечно, вернешься на родину?.. Когда будешь у себя, передай твоим землякам сердечный привет от нас, русских землепашцев!

— Спасибо, передам обязательно! — голос Мухтара дрогнул.

Полные юношеского восторга и ожидания, комсомольцы, делегаты и гости, вступили на вокзальную площадь. Здесь в синих халатах и мохнатых шапках стояли извозчики и носильщики, жаждущие подзаработать. Десятки голосов кричали: «Перенесем!», «Подвезем!» Но у бакинцев ни сундучков, ни чемоданов не было — лишь легкие сумочки или набитые до отказа портфели. Ребята были так возбуждены, что готовы были тут же устроить танцы. Мухтар любовался площадью. Яркие плакаты, лозунги, алые полотнища, трепетавшие от ветра, придавали ей необычайно праздничный вид.

— Бакинским делегатам отведен третий Дом Советов! — крикнул кто-то из встречающих.

— А где это и на чем мы туда доберемся?

— Это совсем близко, на Садово-Каретной.

— А ты думаешь, мы знаем, где эта твоя Каретная? — полушутливо сказал Акпер.

— Почему моя?

— Ладно, друг, не обращай на этого шутника внимания и скажи толком, как туда проехать, — вмешался в разговор Сергей.

— Это очень просто. Вот сядете на трамвай «Б», проедете Красные ворота, Самотечную площадь, а там и Садово-Каретная. На ней и находится третий Дом Советов.

— Ладно, поехали! — скомандовал Сергей.

Ребята пошли за Сергеем, а Мухтар стоял точно в оцепенении. Опомнившись, он бросился за ними.

Красные вагоны трамвая были набиты до отказа. Мухтару не верилось, что он наконец в Москве. Они ехали в потоке звенящих и гудящих трамваев, среди грохота телег, поднимающихся или спускающихся по Сухаревке. Мухтара поражала суета, которая творилась вдоль трамвайной линии. Ему казалось, что вся Москва собралась сюда, на этот большой базар, для продажи и купли. Кто держал самовар, кто керосиновую лампу или медный желтый тазик с длинной деревянной ручкой для варенья, а кто — старую одежду.

Мухтар смотрел и смотрел, не замечая смеха и шуток своих товарищей, жадно впитывал в себя все, что было сейчас перед его глазами. Вот дома с колоннами, вот длинная очередь у торговой палатки, вот церковь с золочеными куполами. Он был словно во сне.

Третий Дом Советов — двухэтажное каменное здание — действительно оказался очень близко. Он стоял в глубине небольшого парка. У ворот красовалось полотнище с надписью: «Добро пожаловать!»

Оформив документы, бакинцы заняли комнату на втором этаже, с окнами в парк. Она была плотно заставлена топчанами и железными кроватями. В комнате, впрочем, долго не задержались. Акпер громко прочитал программу завтрашнего дня — ему дали ее в регистратуре. Программа была обширная: посещение Интернационального детского дома Наркомпроса, экскурсия на Воробьевы горы, просмотр спектакля в Театре Революции.

— Я предлагаю, — заявил Акпер, — совершить раньше две самых важных экскурсии: первую — в баню, а вторую — в столовую. И то и другое крайне необходимо с дороги, даже в Москве.

— Что ты, какая столовая! — вскипел Мухтар. — Москву нужно смотреть, понимаешь, — Москву…

— Акпер дело говорит, — успокоил его Арам. — Помоемся, поедим и пойдем смотреть Красную площадь.

Пришлось подчиниться, тем более что этот распорядок был принят абсолютным большинством шумливых обитателей Дома Советов.

Впрочем, обед не отнял много времени, жиденький суп и немного пшенной каши, великолепное по тем временам угощение, были съедены с завидной быстротой.

Молодежь высыпала на улицу. Бакинцы присоединились к группе киевлян. Уже в пути к ним примкнули посланцы из Средней Азии. Подхватив друг друга под руки и образовав длинную цепь, они двинулись с песнями по улицам столицы первого в мире рабоче-крестьянского государства.

Мухтар с интересом смотрел на зубчатые стены и островерхие башни Кремля. Он вспомнил минареты Мекки. Как зачарованный смотрел на фронтон Большого театра: вздыбленные, запряженные в колесницу кони, казалось, вот-вот сорвутся и умчатся вперед в безудержном беге.

В Дом Советов вернулись поздно вечером и сразу повалились спать. С утра, после завтрака, делегаты стали разбиваться на группы. Мухтар, Акпер и Наташа с Сергеем присоединились к ребятам, пожелавшим посетить Интернациональный детский дом Наркомпроса. Они добрались до Арбата и свернули в Старо-Конюшенный переулок. Вот и детский дом.

Изнутри доносился веселый гул детских голосов. Гостей встретила приветливая седая женщина с молодым лицом. Мухтар с любопытством оглядывался вокруг и невольно сравнивал этот дом с приютом миссис Мэри Шолтон. Хотя обстановка здесь была гораздо проще, беднее, чувствовалось, что ребятишек здесь любят. Бойкие, веселые, они во все глаза разглядывали гостей.

— В нашем доме, — объяснила гостям заведующая, — воспитываются дети героев гражданской войны, политических эмигрантов и революционеров Запада, погибших в тюрьмах царской России. Почти все они сироты.

— А этот откуда? — шепотом спросил Мухтар у Наташи, показывая на чернокожего мальчонку с курчавыми волосами, толстыми губами и чуть приплюснутым носом.

— Не знаю, — пожала плечами Наташа. Но заведующая, заметив, что чернокожий мальчик заинтересовал гостей, пояснила:

— Это Чарли Джексон — сын американского негра-коммуниста. Его родители погибли во время крушения поезда. Чарли — умный мальчик и отличный товарищ. Его очень любят наши ребята, и он уже свободно объясняется с ними по-русски, хотя иной раз и вставляет в разговор английские слова.

— Поговори с ним, — толкнул локтем Мухтара Акпер.

— Что ты, — смутился Мухтар, — неудобно!

Они говорили по-азербайджански, и заведующая спросила:

— А на каком языке вы разговариваете?

— На азербайджанском, — ответил Акпер. — А вот наш товарищ Мухтар — араб, он умеет говорить по-английски, потому что воспитывался в английском приюте в Индии.

— Так это же очень интересно! — воскликнула заведующая. — Пусть он расскажет о себе нашим ребятам. Пройдемте в зал…

Ребята обступили Мухтара со всех сторон. Он стоял сконфуженный и не знал, с чего начать. И вдруг тишину разорвали аплодисменты, громкое «ура» прокатилось по всему дому. Все обернулись к дверям. Мухтар увидел, что в зал вошел и остановился человек среднего роста, с высоким лбом, небольшими усами и темной бородкой клинышком. За стеклами пенсне — умные глаза. Дети со всех сторон ринулись к дверям и окружили его, радостно крича: «Анатолий Васильевич! Здравствуйте, Анатолий Васильевич!»

— Кто это, кто это? — схватил Мухтар за руку Наташу.

— Луначарский Анатолий Васильевич, — шепнула Наташа, не сводя глаз с наркома.

— Луначарский? — переспросил Мухтар. И вдруг обернулся, ища глазами Акпера, увидел его рядом с собой и почти закричал: — Акпер, письмо, где письмо?

— Какое письмо? — не сразу понял тот.

— Письмо к наркому, товарищу Луначарскому!

— Да не волнуйся ты, все будет в порядке, — успокаивал Мухтара Акпер. — И не здесь же, на ходу, вручать его.

Между тем Луначарский, окруженный ребятами и воспитателями, едва успевал отвечать на вопросы.

— У вас, кажется, гости? — обратился он к заведующей. — Надо полагать, это — делегаты Третьего съезда?

— Да, Анатолий Васильевич, и один из них — араб и воспитывался в английском приюте в Индии. Мы только что собирались послушать его рассказ.

— Это интересно, — заметил Луначарский, — где же он?

Акпер подтолкнул Мухтара вперед.

— Товарищ Луначарский, вот он — Мухтар ибн Хусейн. Мы как раз привезли вам письмо от товарища Дадаша Буният-заде и собираемся к вам на прием в Наркомпрос.

— Сперва давайте познакомимся с Мухтаром, а потом уже с письмом, — шутливо сказал Луначарский и протянул Мухтару руку. — Ну, давно в Москве?

— Нет, мы только вчера приехали, — ответил за него Сергей.

Задержав на секунду взгляд на Мухтаре, Анатолий Васильевич сказал:

— Давайте-ка ваше письмо.

Акпер вручил письмо. Нарком просвещения быстро вскрыл конверт, прочитал написанное и, передав письмо следовавшему за ним секретарю, сказал:

— Возьмите, пожалуйста, и закажите ребятам на завтра пропуск ко мне, так часов на одиннадцать. Позже мы с представителями делегаций должны быть у Владимира Ильича.

И откуда только взялась у Наташи смелость?! Уловив последнюю фразу Луначарского, она выступила вперед и, обращаясь к нему, заговорила:

— Анатолий Васильевич, если возможно, пожалуйста, возьмите и нашего Мухтара к товарищу Ленину. Он пришел к нам из далекой Индии с одной надеждой — увидеть Владимира Ильича. Мы очень просим вас, если можно, доставьте ему эту радость.

Слушая светлоглазую русскую девушку, Анатолий Васильевич ласково и внимательно смотрел на Мухтара. А юноша, уловив, о чем идет речь, быстро заговорил по-турецки, словно спеша подтвердить правильность слов Наташи. Он говорил волнуясь, несвязно, не зная, успевает ли Акпер переводить. Ему казалось — теперь только от наркома просвещения и зависит, увидит ли он Ленина, останется ли в Москве учиться. Обращаясь к Луначарскому, он без конца поворачивался к Акперу и говорил: «Понимаешь, друг, переводи каждое мое слово…»

Терпеливо слушая Мухтара, Анатолий Васильевич видел, как волнуется этот смуглый подросток. Он улыбнулся ему и, ласково положив руку на плечо, сказал:

— Ну что же, я очень рад, что ты добрался до нас, до Советской России… Мы намечаем открыть в Москве для трудящихся Востока нечто вроде университета. Я постараюсь помочь тебе поступить туда, а что касается встречи с Владимиром Ильичем Лениным, то приходи завтра со своими товарищами ко мне, — нарком показал на Сергея, Акпера и Наташу. — И мы что-нибудь придумаем. Обязательно придумаем.

ВСТРЕЧА СО СЧАСТЬЕМ

Вторая ночь в Доме Советов. Мухтар — гость Москвы. Охваченный своими думами и волнениями, он не мог уснуть. В ночной тишине, когда все спали крепким сном, он вспоминал минувшие дни, родной Багдад, друзей, покойную мать, мытарства с Зейнаб по трудным дорогам жизни, и на глазах его выступали горькие слезы. И тогда, чтобы успокоить себя, он резко сбросил колючее серое одеяло и тихо, на цыпочках бросился к окну, чтобы узнать: скоро ли утро.

Долго сидел он на широком подоконнике и смотрел во двор. Но дремлющая в осенней дымке ночная Москва ничего утешительного пока не обещала. И он опять с досадой возвратился на свой топчан и вытянулся на набитом соломой мешке, заменявшем матрац. Нет, сна не было. Он лежал, приковав глаза к потолку, и думал, думал о близкой радости: встрече с Лениным. Ему казалось, что он бросится к Ильичу, обнимет его, поцелует, как родного отца, и расскажет о своей жизни, о Багдаде, о сиротском доме, обо всем, что пришлось ему пережить, пока он добрался до России. Если бы не строгий запрет руководителя делегации, Мухтар давно бы покинул свой топчан и бродил по Москве. Москва — это не Баку, не Энзели, не Тифлис. Москва — город, куда он стремился больше двух лет, город, где живет Ленин, а с ним связаны все его надежды на будущее. Нельзя вести себя, как ему вздумается, — здесь центр, штаб революции… Советской власти!

И он терпеливо лежал, и перед его глазами, словно гонимые ветром, летели страницы книги его жизни. Чтобы успокоить себя и скоротать время, он стал сочинять песню:

Тяжелой и горькой была моя доля, Россия! Ты пасынку жизни свободно вздохнуть помогла, И чашу несчастий, что нес он, навеки разбила, И сердце согрела… И вот предо мною Москва!

Утром первым проснулся Акпер. Мухтар сидел, прижав колени к груди, и тихо-тихо что-то шептал себе под нос.

— Ты что, молитву читаешь?

— Я уже сочинил песню. Хочешь услышать?

И, не ожидая его согласия, продекламировал.

— Хорошая песня, — похвалил Акпер. — Возьми карандаш и бумагу и сейчас же запиши.

Мухтар с кислым выражением лица махнул рукой и, как бы немного важничая, произнес:

— Что ты, у меня в голове их столько, что с утра до вечера придется писать…

— Ну и что! Ради хорошего дела можно и сутками сидеть. Если у тебя есть божий дар, ты должен обязательно развивать его… Революции нужны не только бойцы, но и художники, поэты.

— Сапожники тоже! — воскликнул, проснувшись, Сергей…

Раздался общий хохот.

— Чего вы смеетесь? Разве не сапожники обувают Красную Армию?

Из-за двери донесся голос Наташи:

— Ребята, можно к вам?

— Можно, можно!

Вошла Наташа. Она была в красной косынке, в черных брезентовых сапогах и черной, почти новой кожаной тужурке. Белоснежная кофточка с синим бантиком не только очень шла к ее лицу, но делала его еще красивей.

— Как можно столько дрыхнуть?! Поднимайтесь!

Мухтар не успел одеться и был в бязевых кальсонах. Он отчаянно смутился. Согнувшись крючком, стал завязывать у щиколоток тесемки. Одеяло сползло с его плеч, и Мухтар, окончательно растерявшись, свалился с топчана. А Наташа в эту секунду посмотрела на его светло-кофейную кожу и в душе позавидовала его красивому загару. Девушка сделала вид, что ничего не заметила. Ей хотелось подойти к нему сзади, взъерошить его густую вихрастую шевелюру, но, боясь испортить ему настроение, она раздумала. Села за длинный стол и, закрыв глаза, обращаясь к товарищам, сказала:

— Сережа, Акпер, одевайтесь, надо идти завтракать и — в город. Скорее на Красную площадь!

Мухтар торопливо натянул серые брюки из грубой шерсти, в которых он щеголял еще в рядах красных ополченцев Гилянской республики, вышел из комнаты, аккуратно, затянул обмотки, умылся и, вернувшись, накинул полуфренч с большими накладными карманами и блестящими бронзовыми пуговицами. Быстро прикрыл одеялом свой топчан, кое-как причесал копну непослушных черных волос и возбужденно воскликнул:

— Я готов, Наташа! Можем идти!

Обернувшись, Наташа улыбнулась и подумала: «Он скорее похож на красивую девушку, чем на бывшего бойца красного Гиляна».

— Что так смотришь на меня? — смущенно спросил Мухтар.

Наташа давно заметила, что юный араб не выдерживает ее взгляда, смущается. Правда, он старался скрыть от нее свое волнение, но это ему удавалось редко. А впрочем, не только Мухтар — все ребята любовались ее красотой. Ее глаза всегда сияли, лучились добротой. Неожиданно Наташа с грустью сказала:

— Ты же, мой дорогой, в этом мундире пропадешь, простудишься. — Жестом руки показав на двор, добавила: — На улице сегодня холодно.

— Ничего, не умру. Я вчера видел, как ходят беспризорники на улице, почти голые.

— Ты на них не смотри. Они закаленные. — Она подошла к нему и протянула свой длинный цветной шарфик. — Давай-ка я обмотаю им твою голову, сделаю чалму. Никто не догадается, что это не настоящая чалма. Подумают, что ты из Индии.

Но Мухтар остановил ее. Сердце его трепетало. Его волновали ее голос, нежные, как утренние мелодии пустыни, голубые глаза.

— Нет-нет, — запротестовал он. — Никакой чалмы. Я буду так, как есть.

— Мы достанем тебе теплую шапку.

— С красной лентой?

— С какой еще красной лентой?

— Как у партизан. У них пришита красная лента наискосок.

Мухтару хотелось предстать перед Лениным в том виде, в каком он был на фронте, в Гиляне. Но ребята убедили его, что Владимир Ильич, если они попадут к нему, и без ленты поверит, что он воевал…

В это время принесли газету. Пробежав глазами первую страницу «Правды», Сергей, обращаясь к Мухтару, громко воскликнул:

— Эй, араб, смотри, и в твоем Багдаде народ поднялся на борьбу. Бьют английских колонизаторов… В городах Самава и Кифль разбиты отборные части английских войск.

— Ура! — закричала радостно Наташа. — Мухтарчик, и твоя родина скоро освободится, вернешься в родной Багдад.

Схватив парня за плечи, она стала кружить его.

— Веселись, мой мавр, радуйся! Что ты вдруг стал таким букой?

— Никуда я сейчас не поеду. Мне надо учиться, — сказал он, освободившись из рук Наташи.

— Не только тебе. Всем нам надо учиться. И все же ты должен радоваться. А ты так спокойно отнесся к этому известию.

— Наверное, товарищ Ленин помог нашим революционерам? — с волнением обратился он к Сергею. — Можно мне спросить его об этом?

— Конечно, можно, — подбодрил Акпер.

— Ну, ребята, пошли есть, — позвала Наташа, — а то столовую закроют.

— О, шикарный завтрак! Сладкий чай, две галеты, овсяная каша! — воскликнул Акпер. — Я бы не прочь заодно и пообедать.

— Можно подумать, ты все время о еде помнишь, — заметила Наташа.

— А как же, без пищи и голова не будет работать.

Мухтару было не до шуток. Он встал, собрал все тарелки и ложки, отнес их и торопливо вернулся к своим друзьям.

— Ну, пойдемте же!

— Если уж ты так спешишь, то пойдем, — и Наташа протянула ему руку.

Мухтар на миг задержал взгляд на ее руке, а когда поднял голову, его глаза встретились с глазами девушки. Мухтар растерялся. Ему было очень не по себе. Наташа заметила его смущение. «О мой мавр! Какой же ты красивый, чистый, горячий», — подумала она и, желая как-то успокоить его, сама взяла его под руку:

— Ну как, смуглолицый брат мой, пойдем?

— Пойдем!

День был ветреный. Тусклое небо не обещало ни солнца, ни тепла. Вместе с ними вышла большая группа советских делегатов и зарубежных гостей.

— А тебе не будет холодно? — блеснула своими светло-голубыми глазами Наташа, обращаясь к Мухтару.

— Если им не холодно, то почему я должен замерзать? — Мухтар показал на трех молодых негров, которые шли впереди.

— Как же ты будешь без пальто?

— А у меня его никогда не было.

Наташа искоса взглянул на Мухтара. Щеки его уже розовели от холодного ветра и в глазах стояли слезы.

— Что с тобой, плачешь?

Парень улыбнулся.

— У меня всегда от ветра текут слезы.

Так за разговором они вышли на Малую Дмитровскую улицу. Мимо них с шумом и звоном прошел трамвай. Неожиданно для всех Мухтар вдруг бросился за трамваем, на ходу вцепился во что-то, сел на буфер заднего вагона и стал восторженно махать рукой товарищам.

В ответ Акпер показал ему кулак. Вскоре трамвай остановился, и Мухтар в веселом настроении зашагал навстречу друзьям. Но радость его тут же погасла. Акпер с возмущением и негодованием набросился на него. Казалось, он вот-вот влепит ему звонкую пощечину, но Наташа успела удержать его.

— Ты, дикий бедуин! — закричал Акпер. — Ты что, забыл, что это Москва, а не твоя пустыня? Что ты позоришь нас? И сколько тебе лет?

— Да, дорогой мой, разве в твоем возрасте поступают так по-детски? Ты же юный революционер, — ласково обняв Мухтара за плечи, пожурила Наташа.

— Вот-вот, от твоей нежности он и портится, — продолжал Акпер. — Почему-то каждую минуту я жду от него какого-нибудь безрассудства.

Сергей взял Мухтара под руку. Спокойно сказал:

— Акпер прав. Ты ведешь себя так, будто… — поймав взгляд Наташи, Сергей оборвал себя на полуслове.

— Хватит! Он больше не будет.

Мухтар покраснел. «Почему я не могу кататься? — спрашивал он себя, опустив глаза. — Деньги не плачу, и хозяин трамвая от этого не пострадает. Что в моем поведении дурного?»

— Ему кажется, что это тоже мужество, — продолжал Акпер. — Вспомни свои рассказы, с каким трудом добрался ты до России. А сейчас решил стать инвалидом. Ведь в один миг можно ноги потерять.

— И не где-нибудь, а в Москве, — заметил Сергей.

Они дошли до Коммунистического университета имени Свердлова, где должен состояться III съезд Союза российской коммунистической молодежи. На фасаде празднично украшенного дома висел огромный портрет Ленина, флажки, гирлянды, ленты, а через всю улицу было протянуто красное полотнище с надписью: «Привет делегатам III съезда Коммунистической молодежи Советской России!»

— Вот где будет проходить нага съезд, — сказал Сергей и, не без гордости обращаясь к Мухтару, добавил: — Мое сердце переполнено радостью и за тебя… Ты, сын арабского народа, будешь желанным гостем нашей молодежи.

— Вот так, — с лукавой улыбкой заметила Наташа и как-то неожиданно для себя самой чмокнула его в щеку.

Но Мухтар как-то очень спокойно реагировал на слова Сергея. Он долго молчал, будто был чем-то обижен и недоволен. На Страстной площади, услышав звон колоколов, он вдруг ожил.

— У вас муэдзин, а у нас, видишь, колокола зовут на молитву, — сказала Наташа.

— Колокола и в набат бьют, на борьбу призывают, — заметил Сергей.

— У нас нет колоколов, — сказал Мухтар. — Можно туда войти?

Огромные железные ворота монастыря были открыты настежь. Справа и слева от них стояли и сидели нищие: женщины с детьми на руках, старики, слепые, инвалиды войны. Одни — с протянутыми руками, другие — с железными кружками. Они без конца крестились, отдавали поклоны входящим.

— О чем они шепчут? — тихо спросил Мухтар, наклонившись к Наташе.

— Молятся и милостыню просят.

Мухтар с любопытством смотрел на женщин в черных одеяниях, которые суетились, как черные вороны в поисках пищи. Ему казалось, что они носят траур по своим родным и близким. И, обращаясь к Наташе, он снова спросил:

— У них что, горе?

Наташа не удержалась, засмеялась.

— Нет, эти женщины обижены судьбой и вот решили стать монашками, отказаться от всяких радостей жизни…

Вдруг издали донеслись звуки маленького духового оркестра. Минорные, замедленные, они ворвались неожиданным диссонансом. Вдоль тротуара продвигался белый катафалк, запряженный двумя парами белых и черных лошадей, на катафалке стоял гроб, на нем — позолоченное покрывало и цветы. Гроб сопровождала большая толпа. Мухтар впервые видел такую похоронную процессию.

Сергей и все остальные сняли шапки, и он, глядя на них, опустил голову. Минуту спустя юноша с любопытством смотрел на белых лошадей. Уж очень они были нарядными и красивыми.

Ребята двинулись дальше. Мимо со звоном пролетали, покрикивая на мохнатых лошадей, извозчики в черных поярковых шапках, легких тулупах с красными матерчатыми поясами. Чеканя шаг, прошел большой отряд красноармейцев в серых шинелях, шлемах-буденовках. Бойцы пели бойкую песню с повторяющимся припевом. Кричали мальчишки-газетчики. Мужчины и женщины в странных костюмах, в кожаных тужурках — кого только здесь нет! Москвичи казались Мухтару похожими друг на друга.

Они прошли всю Тверскую и дошли до Охотного ряда. На перекрестке у палатки ребята увидели длинную очередь. Женщины были в цветастых платках, длинных юбках. Очередь напомнила Мухтару хвост большой бумажной змеи, состоявший из мелких цветастых лоскутков, готовый взлететь при первом порыве ветра. Юношей овладело какое-то странное чувство грусти. Наташа уловила, как изменилось выражение его лица, в один миг он весь ушел в себя.

— Что с тобой, заболел? — озабоченно сказала она.

— Так, ничего, — ответил Мухтар тихо. — Вот мы гуляем по Москве, а мне все еще не верится, что это — правда. Я среди вас, добрых людей, и в столице России.

Наташе хотелось что-то сказать ему, но они уже подошли к Троицким воротам Кремля, и всех охватило волнение: заказаны ли им пропуска.

Сергея отправили вперед, к окошку, где выдавали пропуска. Сергей протянул документы и тут же получил пропуск на четверых. Радостно подмигнув друзьям, он воскликнул:

— Братцы, пошли, видимо, бог любит нас!

— Любит, Сереженька, любит! — ласково и радостно согласилась Наташа.

Молодой красноармеец проверил пропуск:

— К товарищу Луначарскому?

— Так точно, — ответил Сергей.

— Вы там уже были?

— Нет.

— Он живет в Потешном дворе. Идите прямо. После арки — первое здание направо.

Ровно в назначенное время, в одиннадцать часов, Мухтар, Акпер, Наташа и Сергей поднялись по железным ступенькам на второй этаж, где жил нарком просвещения Луначарский.

Анатолий Васильевич встретил ребят улыбкой.

— Письмо товарища Буният-заде я прочел. Постараемся помочь вашему подопечному.

Он задал два-три вопроса каждому из ребят, затем обратился к Мухтару. Юноша от волнения не мог сидеть на стуле. Он встал. И с трудом начал объясняться по-русски. Заметив это, Луначарский сказал:

— Говорите по-английски, я немного знаю этот язык…

И Мухтар начал говорить по-английски. Выслушав Мухтара, Луначарский обратился к его друзьям.

— Очень хорошо, что вы все ему помогаете, — сказал он. — Смышленый парень, из него толк будет.

— Да, да, товарищ нарком, он боевой и в подполье нам очень помогал, — заговорил Сергей. — Очень просим вас оставить его в Москве, и, если можно, помогите ему поступить в Коммунистический университет пародов Востока…

— Ну а сами вы где собираетесь учиться?

— Мы будем учиться в Баку.

— И правильно сделаете. Учиться теперь можно и в Баку. Всем вам надо серьезно думать об учебе… Революции нужны свои кадры… А теперь, товарищи, я вас на некоторое время оставлю. Мне нужно пройти к Владимиру Ильичу.

Луначарский обернулся к высокому молодому человеку с черной густой шевелюрой и сказал:

— Включите всех их, четверых, в число представителей на прием к товарищу Ленину.

Анатолий Васильевич вышел.

Секретарь — молодой человек с добрым открытым лицом — пригласил ребят в приемную и предложил им посмотреть альбомы.

— Вот вам альбомы великих художников мира, исключительно интересные альбомы. Смотрите, а у меня дела.

Мухтар пытался разглядывать лежавшие на круглом столе альбомы с цветными репродукциями картин, но краски расплывались у него перед глазами. Все его думы и чувства сосредоточились на одном: он увидит живого Ленина! Какой он? Он должен быть высоким, очень важным и строгим к нему: ведь он незваный гость. И тут же утешал себя тем, что нарком просвещения, наверное, скажет ему о нем. Вдруг Мухтаром овладел страх: как и о чем он будет говорить с Лениным?

Никто не заметил, сколько времени просидели они в приемной, поэтому всем показалось неожиданным, когда вошел секретарь Луначарского и сказал:

— Ребята, пойдемте, Анатолий Васильевич просит проводить вас в приемную Владимира Ильича!

Когда Мухтар с товарищами вошли в приемную, здесь уже находилась большая группа юношей и девушек. В углу за небольшими столиками, уставленными телефонами, сидели два человека и сосредоточенно разбирали какие-то бумаги. В комнате стояла тишина. Оставив ребят в приемной, сопровождающий ушел.

Через несколько минут он возвратился и приветливо обратился к комсомольцам:

— Прошу, товарищ Ленин ждет вас!

Предстоящая встреча, как налетевший вихрь, подхлестнула всех. Волнению не было предела. Комсомольцы растерянно смотрели друг на друга, словно говорили: «Ступай первым». Но никто не мог сделать ни шагу, ноги отяжелели. Никто не мог отважиться. Какой-то молодой матрос первым преодолел оцепенение.

— Пойдемте, друзья, время не терпит! — сказал он шепотом, поднявшись со стула.

Все зашевелились. Поднялись и посланцы Баку. В кабинет они вошли гуськом, но подтянуто, строго по-военному. Самым последним шел Мухтар.

Владимир Ильич Ленин и Луначарский стояли у большого стола. Ильич держал в руках какие-то бумаги. Посмотрев на вошедших, он легко, стремительным шагом пошел им навстречу и с живостью сказал:

— Здравствуйте, товарищи! Очень рад вас видеть!

Поздоровавшись с каждым за руку и глядя в лицо так, будто хотел запомнить, Владимир Ильич, весело улыбаясь, заметил:

— Какие вы все сильные, крепкие. Куда же Антанте устоять против таких молодцов…

Молодежь рассмеялась, и всем как-то стало легко и спокойно.

Подойдя к Мухтару, Ленин сразу узнал его по рассказу Луначарского.

— Ну, вот мы с вами и встретились! — сказал Владимир Ильич, так же ласково улыбаясь. — Это хорошо, в Советской России покончено с угнетением слабых народов, у нас равноправие, мы и арабов в обиду не дадим!..

Ленин взял его за локоть. Мухтар схватил руку Ильича и стоял безмолвно, не сводя с него глаз. Сколько страданий перенес он ради этих счастливых минут. Встретить этого человека, услышать из его уст живое слово — разве не об этом он мечтал!

«Неужели это он?! Живой, настоящий Ленин, к которому я так стремился. Кого так хотел увидеть?!.. Неужели это я, Мухтар, стою здесь перед тем, о встрече с которым мечтают миллионы людей земли», — вихрем пронеслось в голове юноши.

— Ну, что вы молчите, товарищ Мухтар? — ласково спросил Владимир Ильич. — Вы понимаете меня? — И, чтобы дать ему время прийти в себя, обернулся к остальным: — Садитесь, товарищи!

Комсомольцы сели.

Только один Мухтар не двинулся с места. Он, как прикованный, не отрываясь смотрел в лицо Ленину.

— Ну? — вопросительно произнес Владимир Ильич, искоса бегло взглянул на Луначарского и снова перевел взгляд на Мухтара.

Тот глубоко, всей грудью вздохнул и тихо что-то сказал по-арабски.

— Что? — спросил Ильич с улыбкой и наклонил к нему голову.

— Можно мне обнять вас? — так же тихо произнес Мухтар по-турецки, глядя на Ленина широко открытыми блестящими глазами.

Акпер быстро перевел слова Мухтара.

— А почему же нельзя? — раскатисто, на весь кабинет, рассмеялся Владимир Ильич и сам обнял Мухтара.

Молодой араб, не помня себя от волнения, прижался щекой к его груди и на секунду услышал в ней ровное биение сердца.

— Ну вот, мы и совсем подружились! — по-отцовски похлопывая Мухтара по плечу, весело сказал Ильич. — А теперь спокойно поговорим о деле.

Он быстро обошел стол и сел в кресло.

— Прошу вас, товарищи, садитесь поближе.

Все придвинулись к столу. Владимир Ильич сразу понял душевное состояние сидевших перед ним юношей и девушек. Их глаза блестели, а щеки от возбуждения горели ярким румянцем. Ленин стал расспрашивать комсомольцев, откуда они, чем занимаются, в чем нуждаются и как устроились.

Ребята рассказали Ильичу о своем участии в боях, вспомнили о погибших товарищах. Кратко поведали о работе в подполье, о первых месяцах советской власти в Азербайджане, о бакинских комсомольцах. Выслушав всех, Ильич, улыбаясь, сказал:

— Вы уже приобрели жизненный опыт. Вы изведали классовую борьбу. Революционная Россия, революционный пролетариат и наша партия не забудут подвигов своей героической молодежи. Но теперь вы идете к мирному строительству, идете выросшими, окрепшими, коммунистически более организованными… Судя по тому, что вы мне здесь рассказали, многие из вас хотят учиться. — Ленин окинул молодых людей внимательным, чуть прищуренным взглядом. — Это мне очень нравится. Учиться, — улыбнулся он, — хорошая штука! — И тут же, посерьезнев, добавил: — Более важной задачи для вас, чем учиться, я сейчас не вижу. Да, да, не вижу!..

Мухтар не сводил с Ильича глаз. Ленин вдруг остановил свой теплый взгляд на нем.

— Да, много веков ваш трудовой арабский народ находился под ярмом турецких янычар, а теперь вы попали под колониальное господство английских, французских империалистов… Но прошли времена, когда господа колонизаторы могли беззастенчиво грабить слабые, отсталые народы. Думаю, и ваш народ вскоре поднимется на борьбу… И мы ему поможем, обязательно поможем, — повторил Ильич. Заметив, что Акпер шепотом переводит, он сделал паузу. Затем продолжил: — И вам, милый юноша, нужно, конечно, тоже нужно учиться. Учиться за себя и за всех тех, кто лишен этой возможности, пока еще лишен! Вы понимаете, о чем я говорю?

— Понимаю, Владимир Ильич! — одними губами ответил Мухтар. И в какую-то долю секунды он с необычайной отчетливостью представил своих друзей — маленьких багдадских ткачей, стоящих в горестном раздумье у закрытых ворот мастерской.

— Мы намечаем, — продолжал Ленин, — в ближайшее время открыть Коммунистический университет для трудящихся Востока. Думаю, Анатолий Васильевич поможет вам подготовиться к поступлению в этот университет, не так ли? — Ленин обернулся к Луначарскому, и тот, улыбнувшись, кивнул головой. — А вас, Мухтар, я прошу — почаще встречайтесь с нашей молодежью, рассказывайте ей о себе… Пусть она увидит бывшего раба, раскрепощенного нашей революцией. Рассказывайте, что испытали сами, что видели в Аравии, Индии, Иране. Пусть наши люди, отныне и навсегда свободные советские люди, знают и помнят о страданиях порабощенных народов… — Ленин помолчал минуту и спросил: — Может быть, у вас, товарищи, есть ко мне вопросы?

— Разрешите спросить? — поднялся с места молодой матрос.

— Да, да, пожалуйста!

— Вот вы, Владимир Ильич, сказали — учиться. Спору нет, учиться нам надо. Но только ведь враг еще не добит, воевать мы еще не кончили. Да и разруха кругом, все заново строить надо…

— Вот-вот, потому, что все заново строить, вам и нужно учиться! — горячо воскликнул Ленин. — Мы с вами, товарищи, еще встретимся завтра на вашем съезде. И у нас будет на эту тему серьезнейший разговор, — горячо воскликнул Ленин. — Наисерьезнейший разговор!

Мухтар не сводил с Ленина глаз. Ему вдруг показалось, что это совсем не тот человек, образ которого он столько лет носил в своем сердце. Ленин почему-то всегда представлялся ему огромным и торжественно важным.

Сейчас перед ним был не тот Ленин, а совсем простой коренастый человек, с большим выпуклым лбом и необыкновенно живыми, добрыми глазами, взгляд которых, казалось, проникал в самую глубину души слушающих его.

Владимир Ильич встал. Поднялись и остальные.

То, что произошло сейчас, привело Мухтара в такое смятение, что, выйдя во двор Кремля, он ничего не замечал: ни Царь-пушку, ни Царь-колокол, ни соборы, которыми восхищались его товарищи. Мысли и слова, услышанные из уст Ленина, запали в душу. Юноша горел одним желанием — не только скорей, но и как можно лучше претворить их в жизнь.

Этот день стал для Мухтара лучезарным. Он не только увидел Ленина и услышал его отеческие советы, но понял, что его оставляют в Москве. «Здесь я буду учиться в Коммунистическом университете трудящихся Востока!» — думал он.

— Спасибо, мой великий друг, — шептал он. — Спасибо за счастье, которое я обрел!

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Муэллим — учитель. По техническим причинам разрядка заменена болдом (Прим. верстальщика).

(обратно)

2

Сипаи — туземные войска в английской армии.

(обратно)

3

Лаббей — слушаю.

(обратно)

4

Кисва — платок, которым арабы покрывают голову. Он заменяет головной убор.

(обратно)

5

Шейх — старейшина арабского племени, глава мусульманской религиозной общины.

(обратно)

6

Шииты — мусульманская секта.

(обратно)

7

Шурдуфы — корзины с навесами для защиты от солнца. Тахте-реваны — будки, укрепленные между двумя длинными оглоблями.

(обратно)

8

Балеми — плоскодонные лодки, сделанные из коры финиковых пальм и просмоленные снаружи.

(обратно)

9

Хатиб — священник.

(обратно)

10

Пайса — мелкая монета.

(обратно)

11

Бойскауты — члены английской буржуазной детской организации.

(обратно)

12

Сикхи — название членов религиозной общины, возникшей в Северной Индии (Пенджабе) в XVI веке. Сикхизм провозглашает равенство людей, не признает кастовых различий, отрицает аскетизм и монашество.

(обратно)

13

Дхоти — мужская одежда: кусок материи, которую обертывают вокруг бедер и спускают ниже колен.

(обратно)

14

Заминдары — помещики (урду).

(обратно)

15

Устаз — мастер (урду).

(обратно)

16

Джанаб — господин, почтительное обращение (урду).

(обратно)

17

Шукриа — спасибо (араб.).

(обратно)

18

Мунши — почтительное обращение к образованному человеку (урду).

(обратно)

19

Тонги — двуколка (урду).

(обратно)

20

Великий творец (араб.).

(обратно)

21

Фердинанд Лессепс — французский инженер, автор проекта Суэцкого канала.

(обратно)

22

Хейрам — холодная жидкая простокваша.

(обратно)

23

Марониты — арабы, принявшие христианство.

(обратно)

24

Независимый араб (арабск.).

(обратно)

25

На железной дороге (искаж. франц.).

(обратно)

26

Феранги — французы (фарси).

(обратно)

27

Пити — гороховый суп из баранины, подаваемый в глиняных кувшинах; лаваш — тонкий хлебец.

(обратно)

28

Мазендеран — лесистая горная местность на севере Ирана, у берегов Каспийского моря.

(обратно)

29

Бахшиш — чаевые.

(обратно)

30

Ага — господин.

(обратно)

31

Маузеристами называли армянских головорезов, носивших маузер.

(обратно)

32

Заабит — офицер.

(обратно)

33

Анаша — наркотик.

(обратно)

34

Мусафир — скиталец (араб.).

(обратно)

35

Куруш — мелкая турецкая монета.

(обратно)

36

Река Мурдаб вливается в Каспий и отделяет портовый город Энзели (Пехлеви) от порта Казиян.

(обратно)

37

Ятим — сирота (араб.).

(обратно)

Оглавление

МАЛЬЧИК С КОСИЧКОЙ

ГОЛОДНЫЙ БУНТ

НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ

КОРАНОМ И МЕЧОМ

ШЕЙХ-САИД

МУХТАР ОСИРОТЕЛ

ГОРЬКИЙ ХЛЕВ

В ДАЛЬНИЙ ПУТЬ

НОВЫЕ ЗНАКОМСТВА

У ЧЕРНЫХ КАМНЕЙ КААБЫ

В СИРОТСКОМ ДОМЕ ВАТИКАНА

ПРОБУЖДЕНИЕ

ПОЕЗДКА В ЗОЛОТОЙ ХРАМ

БЕГСТВО

ДОБРАЯ ФАХРАН

ЖЕНЩИНА С БЕЛЫМИ КОСАМИ

ЭХО «АВРОРЫ» ЗА ГИНДУКУШЕМ

МАДАМ ЖАННЕТ

ВОЗЬМИТЕ МЕНЯ В РОССИЮ

ЗДРАВСТВУЙ, БЕЙРУТ

ЗЕЙНАБ

ДЕНЩИК ТИХОН

НА ГРАНИЦЕ РОССИИ

ЗДРАВСТВУЙ, ТИФЛИС!

В ДОМЕ КУПЦА ИСЛАМОВА

БЕГСТВО ИЗ ТИФЛИСА

НАБОРЩИК СУЛЕЙМАН

ЖИЗНЬ В БАКУ

ДАЙ РУКУ, ТОВАРИЩ МУХТАР

БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

ПОСЛЕДНИЕ ИСПЫТАНИЯ

МУХТАР — КОМСОМОЛЕЦ

В ЛЕСАХ ГИЛЯНА

МЕЧТА СТАНОВИТСЯ ЯВЬЮ

ВСТРЕЧА СО СЧАСТЬЕМ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg