«Том 16. В час высокой воды»

Том 16. В час высокой воды (fb2) - Том 16. В час высокой воды 3949K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Василий Михайлович Песков

Василий Михайлович ПЕСКОВ Полное собрание сочинений Том 16 «В час высокой воды»

Предисловие

В этом томе почти все заметки — из рубрики «Окно в природу». Эта рубрика — долгожитель в «Комсомолке». Уже нет с нами Василия Михайловича Пескова, а она появляется раз в неделю обязательно.

Наверное, вам интересно, как она начиналась и почему Василий Михайлович ее придумал?

Вот что он сам писал об этом:

«Окно в природу» утвердилось в «Комсомольской правде» сразу. Началась рубрика с редких фотографий и обширных к ним подписей. А однажды я взялся поразмышлять о любви человека к природе, о счастье этой любви и получил отклик — сразу же несколько сот писем. Я понял, как много людей чувства мои понимают и разделяют.

Для одних лес — это всего лишь деревья, дрова. Если нет грибов или ягод — в лесу им скучно. Для других это мир, полный тайн, красоты, мир, где человека покидают болячки телесные и душевные, где понятие «радость жизни» вдруг становится почти осязаемым. Один мой спутник, когда мы вышли однажды вечером на лесную опушку, вдруг прислонился щекою к дереву и застыл — на глазах слезы. «Ты что?» — «От радости, что вижу все это…»

Есть люди особо чувствительные ко всему, что мы называем природой. У одних выражение этого чувства бурное, буднично-грубоватое — «красотища-то!». Другие в эти минуты боятся обронить слово. И есть люди, душевный инструмент которых и особо чутко воспринимает нахлынувшие чувства, и исторгает их позже так, что дрогнут струны другой души.

В русской литературе, живописи и музыке назвать можно много имен, обладавших этим великим даром. Чайковский, Левитан, Фет, Тютчев, Есенин, Пришвин, Паустовский.

Лев Толстой был способен заплакать от радости ощущения жизни. Он говорил: «Счастье — это быть с природой, видеть ее, говорить с ней». Если это так, то как же сделать человека счастливым, сознавая при этом: в понимание счастья входит много другого.

Чувство природы врожденное. И есть оно у каждого человека. Но чувство спит. Кто разбудит его в раннем детстве? Сможет ли это сделать школьный учебник? Вряд ли. Но может умный, чуткий учитель. И этим учителем неожиданно может стать кто угодно — отец, мать (у Горького — бабушка), сельский пастух, охотник, всякий, кто сам был кем-то разбужен. Сильным толчком может стать хорошая вовремя прочитанная книжка. Когда мне было десять лет, чья-то заботливая рука подложила мне томик Сетона-Томпсона «Животные герои». Я считаю ее своим «будильником». Путешествуя по Америке, мы с другом отыскали дом в полупустынном штате, где жил и умер писатель-натуралист. Для меня это был важный день всего немалого путешествия. Мы посмотрели рисунки и рукописи Сетона-Томпсона, место, где он любил сидеть с индейцами, прошли по тропинке к лесистым холмам, где по желанию писателя развеяли его прах. Благодарность за «пробуждение» я должен сказать и матери, с которой ходил за грибами, и отцу, с которым готовил дрова. С благодарностью вспоминаю речку, на которой мы ребятишками пропадали сутра до ночи, пастьбу теленка… Вспоминаю Самоху, сельского мужика — неудачника в житейских делах, но счастливого.

Странно, но я чувствовал его счастье, когда с берданкой своей устало он плелся домой. Я искал случая поговорить с Самохой. И уже морщинистая его душа почувствовала в мальчишке единомышленника. Однажды, присев отдохнуть у нас на крылечке, он стал рассказывать о том, как лежал в поле возле воды — ждал пролета гусей. Не помню сейчас подробностей стариковского откровения, но чувство радости от него у меня сохранилось поныне.

Знаю, для многих «будильником» чувства природы были: месяц, проведенный летом в деревне (любопытно, что никто не называет пионерский лагерь), хождение по грибы, прогулка в лес с человеком, который «на все открыл мне глаза», первое путешествие с рюкзаком, с ночевкой в лесу… Нет нужды перечислять все, что может озарить, разбудить в человеческом детстве чувство любви, интерес, благоговейное отношение к великому таинству жизни.

Взрослея, важно накапливать знания. Человек умом постигать должен, как сложно все в живом мире переплетено, взаимосвязано, как этот мир прочен и вместе с тем уязвим, как все в нашей жизни зависит от богатства земли, от здоровья живой природы. Школа знаний должна быть у каждого. И все-таки в начале всего стоит Любовь. Вовремя разбуженная, познание мира она делает интересным и увлекательным. С нею человек обретает и некую точку опоры, важную точку отсчета всех ценностей жизни. Любовь ко всему, что зеленеет, дышит, движется, издает звуки, сверкает красками, есть любовь, по мысли яснополянского мудреца, приближающая человека к счастью.

С этими мыслями еженедельно вот уже много лет я открываю «Окно в природу» в газете. Кого-то мои хожденья в природу разбудят, вызовут родственный отклик в душе, кому-то доставят минуты радости. Эта радость моя с читателем — общая».

Интересного вам чтения!

Подготовил Андрей Дятлов,

заместитель главного редактора «Комсомольской правды».

1985 (начало в т.15)

Ведьмина метла

(Окно в природу)

В одетом лесу ее можно и не заметить. Но зимою видишь издалека и принимаешь за сорочье гнездо — плотный шар переплетенных так и сяк тонких веток. Вблизи видишь, что шар висит, подобно большому плоду, на ветке, и понимаешь: сороки тут ни при чем, происхождение «гнезда» растительное.

Минувшей зимой на одной из берез я увидел шестнадцать шаров различной величины.

Один громадный, другие — с футбольный мяч и с кулак. Строенье у всех одинаковое: из одной точки в стороны шли живые побеги. В середине шара были плотными, а поверхность — колючий еж.

В народе эти сгустки побегов (чаще всего их видишь на березах и соснах) называют «ведьмины метлы». Наука определяет их как болезнь, свойственную всему живому. По разным причинам: от повреждения насекомыми, механических повреждений (под подозрением также и вирусы) начинается бурный и бесконтрольный рост клеток. Если очаг возникает в древесной массе — образуется плотный нарост, называемый капом. Если лавиной размножаются клетки поверхностные — образуются такие вот метлы. Природа такого рода заболеваний у животных и у растений одинакова. «Ведьмины метлы» так же, как капы, интересуют онкологов. Увешанное «метлами» дерево, конечно, страдает. Но живет долго.

В Литве мне показали сосну с огромной «метлой», за которой наблюдают уже лет сорок.

Но встречаются «метлы» происхожденья совсем иного. В ветках ивы, осины, тополя, груши, сосны вдруг видишь зеленый сгусток, всегда зеленый — зимой и летом. Это значит — на дереве поселилось растение-паразит под названием омела. Такого рода растительных приспособленцев немало в тропическом поясе. И в наших широтах живет омела.

Встречаешь ее нечасто, но всюду. Странный зеленый клубок летом покрывается липкими ягодами. И птицы, особенно дрозды, сейчас же спешат на пир — едят сами и носят ягоды в гнезда птенцам. Проходя пищеварительный тракт птицы, семечко растения-паразита не погибает, сохраняется на нем и клейкая оболочка. Оброненное на ветках дерева семечко прилипает к какой-нибудь ветке, и всё — место для жизни растению обеспечено.

Сильным клейким ферментом семя разъедает кору и, прорастая, начинает тянуть из дерева соки.

Но было бы слишком хорошо для омелы приживаться на любом дереве. Природой возможности паразита несколько ограничены. Подобно тому, как кукушка не в любое гнездо может подбросить яйцо, а только туда, где подкидыш не отличат от яиц собственных, омела тоже имеет «свои» деревья.

Омела сосновая не привьется на груше, омела, живущая на иве, не живет на сосне.

Поселенье на ветвях паразита — несчастье для дерева. Омелы живут, разрастаясь, лет двадцать — тридцать. И все это время дерево кормит своего захребетника… Несимпатичный зеленый ком! Но сложно все в жизни устроено — птицы любят омелу. И людям она оказалась полезной — содержит ценные лекарственные вещества.

Таковы они, «метлы» — черные и зеленые, — хорошо заметные на еще не покрытых листвою деревьях.

Фото автора. 14 апреля 1985 г.

Почему сохнет дуб?

(Окно в природу)

Что происходит с дубом? Всюду видишь засыхающие деревья», — пишет М. Севостьянов из Внукова. Вопрос не первый. Наблюдение верное. В северной части средней полосы гибель дубов повсеместная. Отдельные дерева и целые рощи стоят омертвелыми — кора опадает, белеют скелеты дубов, побитые дровоедами. Весной, когда все одевается в зелень, дубовые сухостои особо заметны.

* * *

У всех народов дуб — дерево почитаемое. За красоту, долговечность и прочность, за урожай желудей.

Дуб в самом деле красив. В плотных дубравах он может быть, как сосна, стройным. Дуб долговечен.

В Москве в Коломенском растут деревья, мимо которых проходило, возвращаясь с Куликовской битвы, войско Дмитрия Донского (1380 г.). В поселке Лыхны (Абхазия) я стоял под дубом, которому тысяча лет. Самым старым деревом Европы считают дуб, растущий в литовском местечке Стельмуже, ему 1500 лет. Это все редкие долгожители, но 300 лет — возраст для дуба довольно обычный.

Дуб крепок. На все долговечное, прочное шло это дерево. Корабли, громадные винные бочки, нижние венцы деревянных построек, мебель, паркет, детали машин — все дуб. Прежде чем строить Исаакиевский собор в Петербурге, забили двадцать тысяч дубовых свай. Дуб в воде хорошо сохраняется, становится даже более прочным. В Воронежской области, на Дону, у села Щучье, обнаружен челн, пролежавший в воде 4000 лет. Он из дуба. Загляните в московский Исторический музей, и вы увидите, как хорошо сохранилась эта долбленая лодка древнего человека. Даже в морской соленой воде дуб сохраняется долго. Фрегат «Паллада» (тот самый, на котором путешествовал Гончаров) был затоплен на Дальнем Востоке. Недавно водолазы отыскали и осмотрели фрегат. Соленые воды и время его, конечно, не пощадили. «Но все, что из дуба, на фрегате сохранилось намного лучше того, что сделано из железа и чугуна», — отметили водолазы.

Семена дуба — желуди — каждый держал на ладони и, конечно, дивился их форме и красоте: шероховатая, аккуратная шапочка, и в ней — гладкий, тяжелый, как пуля, плод.

Осенью, когда желуди созревают, со стуком падают с веток, много лесных обитателей устремляются на кормежку. Скачет по веткам белка, хватают желуди клювами сойки. Приходят в дубравы пастись олени. Для кабанов желуди — главный, самый питательный корм.

В минувшую зиму я видел тропы, пробитые кабанами к отдельным деревьям в лесу. Снег под ними был перепахан, как плугом. Каким чутьем в ельниках и осинниках находили голодавшие звери дубы? Наверное, по памяти, еще с осени.

В опушечной дубраве я несколько раз подряд спугивал уток. Что их приводит на далекое от воды место? Подкараулил, оказалось, в шуршащих дубовых листьях утки искали и жадно глотали желуди.

Ученые утверждают: первым хлебом древнего человека был хлеб желудевый. В юных лесостепных районах дубравы были когда-то обширными. Предки наши «клали на зуб» всё, что давала природа, и, несомненно, ценили питательность желудей. Можно представить, как желуди вымачивали, сушили, поджаривали на огне, и постепенно дело дошло до печения хлеба. При раскопках поселения пятитысячелетней давности (Украина) археологи обнаружили печь с отпечатками желудей в глине.

Да что древность! В военные годы в наших воронежских селах ели хлеб желудевый: немного муки ржаной, остальная — из желудей. Я и сам ел этот горький военный хлеб. Но спасибо ему, он помогал выжить.

* * *

Итак, дерево, которому в древности человек поклонялся, дерево вековечное, крепкое.

Отчего же при такой жизненной силе дубы оказываются вдруг побежденными и ничтожным грибком, и животною мелкотой? Увы, все живое не вечно. И все, потеряв жизнестойкость, немедленно атакуется разрушительной силой всяких болезней — богатырь побеждается мелюзгой, иногда не видимой даже глазу.

Проходя у дубов, спиленных на дрова, обратите внимание: на каждом срезе — трухлявое годовое кольцо, овальная рыхлая полость. Это память дубов об очень суровой зиме 1939/1940 года.

Я эту зиму помню. Морозы были за сорок и стойкие, долгие. Погибли в ту зиму сады, погибло все, что боится мороза. Дубы не погибли. Но их жизнестойкость, защитные иммунные силы, как сейчас говорят, были подорваны. Дубы повсеместно стали болеть. А больного, известно, валит любая из новых невзгод. Такой невзгодой оказалась зима 1978/1979 года. Мы помним мороз той зимы — лопались трубы водопроводов, облуплялась краска с трамваев, замерзали в полете птицы, гибли сады. Роковой та зима оказалась и для дубов. Болеть они стали повально.

Точнее сказать, с той зимы дубы начали умирать. И, поскольку умирают деревья стоя, картина их гибели на виду.

Означает ли это, что лес навсегда лишился дубов? Конечно, нет. Дубы — деревья теплолюбивые. Наилучшие условия для роста дубов в нашей стране — в лесостепи (самая лучшая лесостепь — западная, не подверженная суховеям).

Северная граница дубрав — сплошных дубовых массивов — проходит по Московской области, а к западу — по Калининской, Псковской. Вкраплениями в лесах дубы мы встречаем севернее.

Отдельные экземпляры деревьев — даже далеко на севере, на Двине и Сухоне. Это значит, что есть совокупность условий — почва, температура, влажность, где дуб выживает, но это значит и то, что дуб за долгую эволюцию себя «районировал», приспособил к условиям жизни на грани возможного. На этой грани время от времени его настигает беда. Но годы проходят, и павших меняет новое племя. Осмотритесь в лесу внимательно.

Среди дубов усыхающих вы увидите древеса крепкие и здоровые. Часть дубов выдержала натиск морозов. Потомство их будет тоже выносливым, жизнестойким. И уже показались в подлеске верхушки дубков молодых. Это то, что природой отобрано для продления жизни. То, что — дайте время — станет новой дубравой.

 Фото автора. 20 апреля 1985 г.

В сорока шагах от медведя

(Окно в природу)

Этот снимок нашего читателя Мстислава Владимировича Березовского из города Череповец. Снимок великолепный. Медведица после выхода из берлоги обходит обжитый ею участок, а три ее медвежонка открывают для себя мир.

Они любопытны, подвижны, как ртуть, — рвутся вперед, но боятся пока что от матери удалиться. Большая удача — увидеть такое. Но сцена еще и снята…

Врач Мстислав Владимирович Березовский был страстным ружейным охотником. На Урале в столовую для строителей Магнитки в 30-х годах он каждое утро поставлял тридцать — сорок уток (были такие охоты!). Охотился он страстно на зверя и птицу. Пережил много лесных приключений — «тонул, по шесть-семь часов сидел на деревьях в укрытии, проходил за день по пятьдесят километров». Но пришло время (у охотников с возрастом это часто бывает), «ружейная страсть» исчезла. Увлекшись фотографией, Мстислав Владимирович вовсе повесил ружье на стену и сделался страстным фотоохотником.

У него немало трофеев. Охота на вологодских медведей — особая его страсть. Я получил от него целую папку снимков. И на каждом — медведь. Один копает коренья, не замечая присутствия человека, другой, напротив, встал на дыбы, изучает, разглядывает встречного. Сняты медведи на дереве, возле воды, сняты сквозь ветки, мешающие их как следует разглядеть. Несколько лет потратил фотограф, специально разыскивая медведей. И, как он пишет, «сошелся» со зверем, то есть выдержкой и терпеньем добился такого к себе отношения, когда медведи не нападали и не бежали от человека. Появилась возможность наблюдать их жизнь с расстояния в тридцать — сорок шагов.

Вот эту медведицу Мстислав Владимирович встречал три года подряд. Каждую весну у нее появлялись три малыша.

Случалось, неделю натуралист наблюдал жизнь этой семьи, то теряя ее из виду, то вдруг встречая на расстоянии, небезопасном для наблюдателя. Жили медведи на глухом побережье Рыбинского водохранилища. И медведица-мать частенько водила ребятишек на берег отыскивать мертвую рыбу. «Я удивлялся, видя, как она отнимает еду у детей, но понял: медвежата кормились еще молоком, рыба важнее была для матери».

Иногда медвежата оставались играть на поляне. И мать уходила за рыбой одна. Не было случая, чтобы медвежата ушли с того места, где их оставили. «Любопытно, что возвращение матери они встречали своеобразно: в мгновение ока оказывались на тонких деревьях. Это инстинкт самосохранения. Медведи-самцы иногда нападают на молодняк. И в минуту, когда не ясно еще, кто приближается, лучше вскочить на тонкое деревцо, куда тяжелый медведь забраться не может.

Но убедившись: вернулась мать, медвежата шарами катились с дерева вниз».

Весной звери искали главным образом растительную еду: ягоды, молодые побеги. «Местами дёрн медведица скатывала в рулон, обнажая коренья. С удовольствием вся компания копалась в муравейниках. Раза два фотограф заставал ее возле остатков лося, зарезанного зимой волками.

Когда на осинах листья выросли до размеров пяти копеек, медвежата с удовольствием их поедали — медведица сноровисто нагибала, ломала молодые осинки малышам на потраву».

«Бывали критические ситуации, когда я случайно оказывался слишком близко от медвежат. И думал: в этот раз нападет, а в руках у меня только фотокамера. Но медведица спокойно уводила малышей. И я понял: она привыкла ко мне, ведет себя осторожно, но не страшится».

В каждый подходящий момент Мстислав Владимирович старался снимать. Но очень трудное дело — съемка в природе: то свет не такой, то ветки мешают, то поза у зверя неинтересная.

«Однажды медведица повела малышей на рыбалку. Я скрытно перебежал вперед и занял позицию, ожидая, что семейство пройдет по открытой поляне. Так и вышло. Задыхаясь от возбужденья, я сделал пять «фотовыстрелов».

Такова история фотографии.

Мстиславу Владимировичу — 73 года, возраст — почтенный для такого рода охоты. Но глаз фотографа верный, ноги носят его хорошо, пониманье природы, мудрое к ней отношение накоплены жизнью. Будем ждать от череповецкого следопыта новых вестей.

 Фото из архива В. Пескова. 27 апреля 1985 г.

В час высокой воды

(Окно в природу)

Половодье после снежной зимы ожидалось рекордно большим. Но морозы в апреле снег «подсушили», и мещерский разлив был лишь немногим выше обычного. И все же воды для лесных обитателей нахлынуло бедственно много.

С директором Окского заповедника Святославом Приклонским мы пробились на лодке в уголок леса, где обычно на маленьком острове пережидали паводок зайцы. Случалось, сушу делили с зайцами барсуки и еноты. На этот раз острова не было. Из воды торчали верхушки сухой травы. На кустах и в развилке одиноко стоящего дуба белела шерстка — кто-то спасался от наседавшей воды. Мы огляделись, и на обломке березы обнаружили зверя в лохматой шубе. Он без особой боязни разглядывал лодку.

Но нашу попытку прийти на помощь понять не мог: на коротких ножках тихо прошел по березе и, оглянувшись, поплыл. Енотовая шуба неплохо держала пловца на воде.

«Пахнет псиной. Наверное, где-то лиса…»

И тут же мы оба сразу ее увидели. Лиса лежала, свернувшись на верхушке двухметрового пня — светло-рыжий комочек, отраженный в воде.

В бинокль было видно два сверкающих глаза и торчком стоящие уши. Лисицу поймать трудней, чем енота, и мы решили лишь сделать снимок.

Лизавета нас подпустила метров на двадцать.

Когда алюминиевый наш барабан громыхнул, толкнувшись в корягу, она встрепенулась.

«Сейчас прыгнет сверху и побежит…» Нет, Лизавета скакнула на чуть наклоненно стоявший дуб и в три секунды оказалась у самой вершины, на тонких сучьях. Услышав рассказ о таком, не поверил бы: лиса на верхушке высокого дуба!

Но вот она перед нами. Ее принял бы за громадную белку. Высота примерно пять этажей над водой. Сидела надежно. Свисавший хвост чуть подрагивал, выдавая волненье лисы. Мы снимали ее так и сяк, но чувствовали: снимок будет неубедительным — не ясно, что там за зверь наверху. Вот если бы побудить верхолаза спуститься тем же путем по наклонному дубу, тогда будет видно: это лиса. Померив веслом глубину, я опростал отвороты сапог и спрыгнул в воду. Мой спутник на лодке, описав полукруг, стал приближаться к дубу, оставляя лисице единственный путь отступления. Лодка причалила прямо к дубу. Сиди спокойно лиса наверху — не видать бы нам редкого снимка. Но нервы сдали. Лизавета спустилась к наклонному дубу. Глядя вниз, минуты три она размышляла.

Наверное, взобраться вверх было для нее легче, чем акробатом по крутой горке пролететь вниз к воде. Я держал объектив наведенным на нужный участок наклоненного дерева. Человеческий голос внизу заставил лису решиться…

Один раз всего успел нажать я на кнопку и, проявляя позавчера пленку, волновался: что там, на снимке? Как видите, все получилось. Хорошо видна высота, видны характерные очертания зверя… Сбежав вниз, лиса бултыхнулась в воду, чуть проплыла и вскочила, энергично отряхнув с себя влагу, на ольховый кобёл. Тут мы увидели: лиса половодье пережидала не в одиночестве.

На валежнике, прильнув к ней всем телом, лежала еще одна Лизавета. Ничем не выдав себя, четверть часа она следила за съемкой.

Обе лисы не выглядели заморенными. Это заставило вспомнить о зайцах, возможно, попавших в эту компанию. Но больше всего в тот день вспоминали мы акробатику лис. На низких сучьях во время разливов их видели тут не единожды. Можно даже предположить: ежегодные наводнения сделали врожденной способность здешних лис залезать на деревья. Но чтобы так высоко… Это все-таки исключительный случай.

 Фото автора. 4 мая 1985 г.

Братцы кролики

(Окно в природу)

Обликом он похож на молодого зайчонка. Но старый заяц заметно отличается от кролика, хотя налицо и заметное их родство. Образ жизни двух грызунов различен. Заяц держится избранной территории, знает ее досконально — ходы, выходы, лазы, убежища, но дома он не имеет. Спит, где застанет его непогода или усталость. Кролик же домовит, у него нора, и он от нее далеко не рискнет удалиться. Чуть что — домой.

Заяц живет во многих климатических зонах, вплоть до тундры. А кролик южанин любит тепло. Его отечество — южная часть Европы.

Знатоки, сличая характер двух грызунов, в резвости, сообразительности, хитрости отдают предпочтение кролику. От зайцев домашних животных вывести людям не удалось, а кролики дали немало различных пород. Лопоухие,

грузные, малоподвижные жители клеток ведут начало от такого вот юркого, резвого грызуна-землекопа. Но важно заметить: дикое их наследство сейчас же берет свое, как только кролики оказываются на свободе. Потомство их от поколения к поколению быстро теряет все, что выгодно было человеку-селекционеру, и восстанавливает облик дикого кролика — подвижного, небольшого зверька с покровительственной окраской. В Серпуховском районе есть у меня знакомый лесник, весной выпускающий кроликов на свободу. Они благоденствуют — вся земля у кордона в их норах. Лесник на них охотится, как на зайцев, стреляя прямо с крыльца.

У кроликов в природе несчетно врагов — их нещадно преследует человек, во время ночных кормежек их ловят совы, в норах их настигают хорьки и куницы. Никакая Красная книга не могла бы их защитить. Их защита — громадная плодовитость: 4-12 крольчат каждые пять недель. Если учесть, что молодые быстро взрослеют, пара кроликов за короткое время дала бы миллионное потомство.

Однако надежная узда сдерживает этот биологический пожар.

Ну а если бы пара кроликов очутилась там, где врагов у них нет? Ответ на вопрос дан самой жизнью. Кролики, опрометчиво завезенные в Австралию и Новую Зеландию, размножились так быстро и в таком громадном количестве, что стали бедствием. Их проклинали и истребляли, как саранчу, пожиравшую зелень…

А отдельно каждый зверек — сама симпатия.

Этот снимок, сделанный немцем Георгом Кваденсом, нуждается в пояснении. Фотограф караулил момент, когда законный хозяин выглянет из норы. Но неожиданно из подземелья полетели пух, перья, и одно за другим, как камни, стали выкатываться яйца. «С видом победителя на свет божий появился кролик», — сообщает фотограф.

Что же произошло? Некоторые утки селятся в норах. Огари — в норах лисиц, утки пеганки — в тоннелях кроликов. Обнаружив в своем жилище непрошеных квартирантов, обычно кролики роют новую нору. Но, бывает, даже и в кролике может проснуться чувство протеста: мой дом — моя крепость!

 Фото из архива В. Пескова. 19 мая 1985 г.

Кошачий остров

(Окно в природу)

Выпадает первый снежок, и они тут как тут, собираются на кордоне. Штук восемь — десять.

Забираются на чердак, лезут на сеновал, прячутся в сени. Однажды через трубу прямо в кастрюлю одна угодила», — так курский лесник жаловался мне на нашествие кошек в его сторожку.

От лишних кошек в деревнях избавляются просто: сажают в мешок, уносят в лес и там выпускают: сможешь — живи. Деревенские кошки не чета городским, живущим взаперти неженкам. Деревенская кошка ловит мышей, воробьев (случается, и цыплят, за что, кстати, и попадает в мешок). Оказавшись в лесу, с голоду она не умрет и очень скоро даже оценит преимущества дикой жизни. Мышей в лесу много, а кроме того, птичьи гнезда и сами птицы.

Но приходит зима, и кончается для кота масленица — холодно, голодно. Со всех сторон сбегаются кошки к лесной сторожке.

Но вот удивительный случай: кошка перетерпела зиму в лесу, причем не мягкую зиму и снежную. В Окском заповеднике при учете зверей по следам обратили внимание на странные отпечатки на снегу. Гадали: кто бы мог быть? Решили, что норка. Странный след встречался еще не раз, и никто не подумал даже, что это кошка.

Ее увидели в половодье. Весной леса у Оки заливаются на громадных пространствах. И лишь «горы» остаются сухими. Горами зовут тут маленькие, незатопляемые островки суши. На одних спасаются зайцы, еноты, лисы.

На других токуют тетерева. Тимошкина грива — как раз такой островок. Орнитологи заповедника загодя поставили на «горе» шалаш и очень надеялись понаблюдать из него токовище. Но тетерева почему-то на остров не опускались. Бормотали, сидя на затопленных деревьях. Что-то мешало тетеревиным свадьбам. Шалаш? Но он тут торчит ежегодно, птицы к нему привыкают.

Стали оглядывать островок и обнаружили кошку. Она пережидала тут половодье, промышляя мышей и, может быть, птиц. Большие тетерева были этому робинзону, конечно, не по зубам. Но распугать их кошка сумела. «Дикий и нелюдимый зверь! Едва мы вышли из шалаша, метнулась в воду и поплыла к дереву», — рассказывали орнитологи.

Утром мы сговорились посетить остров.

В море воды увидели его, когда подплыли вплотную — полоска суши с желтой прошлогодней травой и соломенным шалашом. Кругом в воде — ветлы, дубы и липы. Взлетели с деревьев тетерева. А где же тот, кто мешает им токовать на земле? Оглядели остров, оглядели шалаш — никого. Еще два раза прошлись по суше — чудеса в решете! — исчезла куда-то кошка. Прикинули так и сяк — уплыть не могла. Стала чьей-то добычей? Невероятно: остров необитаем. Пожимая плечами, уже направились к лодке, как вдруг у самой воды под наклоненным кустиком жесткой травы я увидел кончик хвоста. Он чуть подрагивал.

Поняв, что ее обнаружили, кошка пулей метнулась поперек суши, кинулась в воду, поплыла и уже с дерева глянула желтыми злыми глазами. Это был пушистый, темно-серого цвета зверь, одичавший в лесу совершенно. Мне приходилось видеть на островах в половодье разных других животных. Присутствие человека их, конечно, пугало, но держались они обычно много спокойней. Тут же был маленький тигр. Достань в нем силы, свой остров он бы кинулся защищать.

Подыскивая точку для съемки, я забрел в воду. Но кошка решила, что ее окружают, прыгнула с дерева, проплыла до кустов, но, поняв, что на них удержаться ей будет трудно, вплавь вернулась на остров и спряталась в шалаше.

Кошки воду не любят. Но, как видим, плавают хорошо. Одичание кошки редким не назовешь. Редкость — суметь в лесу пережить суровую зиму… Мы поискали на острове перья и не нашли. Видимо, пищей зимой и теперь, в половодье, служили домашнему дикарю мыши. Это обстоятельство смягчило приговор, который обычно выносят одичавшим собакам и кошкам. Да и жалко терпящего бедствие.

Кошке, однако, подобные чувства неведомы. Обнаружив птенцов на гнезде, она-то жалости не проявит…

Маленький мимолетный конфликт чувства и долга, которые часто борются в человеке.

Фото автора. 1 июня 1985 г.

На пороге жизни

(Окно в природу)

Начало лета — начало жизни для новой волны пернатых. В гнездах тесно и шумно. Не по дням, а по часам растущие их обитатели просят еды.

Родители сбиваются с ног — непрерывно таскают корм. Кое-какие гнезда уже опустели. Но заботы родителей не закончились… Они по-прежнему кормят птенцов, затаившихся в ветках, при опасности подают им сигнал «замереть!», призывают откликнуться, побуждают взлететь: идет приобщение к жизни.

Большинство птиц появляются на свет слепыми, голыми и совершенно беспомощными. Они вырастают и крепнут в гнезде… Их называют птенцовыми. И есть птицы, готовые встретить бушующий яростный мир бытия сразу же по вылуплении из яиц.

Этой весной в Москве на одном из прудов лесопарка Тимирязевской академии я украдкой наблюдал за гнездом утки и был свидетелем появления на свет двенадцати ее малышей. Точнее сказать, я видел момент, когда мать соскользнула с гнезда, приглашая едва обсохшую ребятню плыть следом. И вся мелкота отважно ринулась в воду. Пушистые желто-бурые шарики величиною с грецкий орех не только резво поплыли, но сейчас же стали хватать с поверхности пруда каких-то козявок. Я кинул им крошки хлеба — хватают и хлеб. Все двенадцать вели себя так, как будто давно уже знали, что надо делать и как держаться. Материнское покрякивание заставляло их немедленно собираться. Но сейчас же кто-нибудь, увлекаясь поиском пищи, отделялся от группы. Обнаружив, что одинок, утенок с писком вертелся на месте. На голос матери он устремлялся не вплавь, а, кажется, прямо бегом — весь вытянут, только лапки в воде.

Часа два наблюдал я за жизнью семейства. Мать все время была начеку. По берегу пруда ходили люди, бегали собаки, вороны перелетали с ветки на ветку, жадно приглядываясь к утятам. Сколько их может дожить до осени и стать на крыло? Немного. Но сейчас они отважно встретили жизнь.

Птицы, способные заботиться о себе сразу с появлением из яйца, называются выводковыми. Птенцы уток, гусей, куликов, куропаток, тетеревов, глухарей появляются в гнезде из яиц почти одновременно и, обсохнув, за матерью сейчас же покидают гнездо. Нельзя без волнения наблюдать, как передвигаются по воде или по суше в травяных джунглях эти крошечные существа. Природа снабжает их покровительственной окраской, их поведение подчинено строгим законам наследственности — по сигналу матери они либо затаиваются, либо сломя голову устремляются на ее призывные крики. Летать они научатся не скоро. Но плавают и ходят много, с поразительной неутомимостью и с самого первого дня жизни.

С первого дня — в гущу жизни! — таков закон выводковых птиц. Иным из них приходится преодолевать еще барьер высоты. Некоторые утки выводят потомство в дуплах деревьев или в дуплянках, повешенных человеком. Обсохнув, птенцы один за другим бесстрашно с большой высоты устремляются вниз. Парашютом им служат пух и перепонки на лапах. Если «десант» задерживается, мать-утка (смотрите снимок) побуждает их быть посмелее. Сама она, будучи птенцом, уже совершала такой полет. Иногда гнездо оказывается далеко от воды, и утка отважно ведет к ней «десант» два-три километра, обходя опасности и препятствия.

В холодные дни птенцы жмутся друг к другу и к матери, чтобы согреться. Бывает, родительская спина служит для птенцов спасительным островком. На спину матери забираются птенцы лебедей и утята. А для чомги обычное дело — возить свой выводок на спине.

Фото из журнала «Вальд лайф» (США) из архива В. Пескова.

8 июня 1985 г.

Жучок-любимец

(Окно в природу)

Минувшей осенью, присев на опушке передохнуть, я долго наблюдал за этим жуком. Приземлившись около ног, он пешим ходом измерил расстояние от подошвы ботинок до моего носа и отправился в обратный путь. Особому исследованию подверг путешественник мой рюкзак. Как теперь понимаю, мешок приглянулся ему для зимовки. Поползав, жук скрылся в недрах мешка.

Вновь мы увиделись в марте, на лыжной прогулке. Я полез в рюкзак за едой и на самом дне увидел красную в точках блестящую пуговку. Жучок был мертв. Немудрено — с рюкзаком за осень и зиму я не раз побывал на лыжне, летал на юг и на север… А вдруг он все-таки жив? Сто смертей мы готовы накликать на тараканов, на мух, но этот симпатичный, знакомый каждому с детства жучок под названием «божья коровка» всегда вызывает добрые чувства. А вдруг он всего лишь спит, оцепенел на зиму? В спичечном коробке я водворил жука снова в рюкзак. И вспомнил о нем уже в апреле в тех самых местах, где хаживал осенью. Вспомнил, увидев на жухлой прошлогодней листве двух загоравших божьих коровок. Сейчас же я достал коробок, вытряхнул жильца на припек. И вот она, маленькая радость воскресных странствий, — жук шевельнул ножкой, пополз и вдруг, подняв красные створки панциря, полетел…

Захотелось узнать: а как же зимуют жуки?

Оказалось, осенью божьи коровки заползают в палые листья, в щели деревьев, строений, под крышу, между рамами окон и на зиму цепенеют.

С приходом тепла, подобно моему квартиранту, они оживают. Правда, не все, многих губит мороз. Но те, кто выжил, сейчас же спешат продолжить свой род. Восемь сотен аккуратных желтых яичек кладет на листья коровка за лето.

Из каждого через пять — десять дней появляется бесцветная, но быстро темнеющая на солнце личинка — продолговатое существо с тремя парами ног. Вся жизнь личинки — беспрерывное поглощение тлей — насекомых, сосущих соки растений. Таким образом уже в первую фазу жизни божья коровка зеленому царству приносит громадную пользу.

Таинство превращенья личинки в жука скрыто от постороннего глаза. Личинка окукливается. И под кожистой оболочкой за две недели происходит перестройка одного организма в другой. Явившийся миру жук ничего общего, кроме хорошего аппетита, с личинкою не имеет. Цвет у жука вначале бывает желтым.

Но при солнечном свете, обсыхая, он начинает темнеть. Подобно изображению на фотобумаге, опущенной в проявитель, на нем выступают черные точки, через двадцать примерно минут жучок обретает ярко-оранжевый с черными пятнами цвет.

Вызывающе яркий наряд — предупреждение птицам: «Не троньте, я не съедобен!» Кровь жучка обжигающая, как крапива. Схватив однажды красавца, птица впредь на него уже не позарится. Что касается лапок, то они у божьей коровки смазаны сахарным соком тлей. (По глупости в детстве мы, помню, лизали этих жучков.)

Чаще всего на глаза попадается нам семиточечный жук. Но у него много родственников.

Всего в мире — 4200, в Европе — 80, в нашей стране — три десятка. Это разные виды божьей коровки. Они различаются общей окраской, характером пятен, а также размером. (Увидите трехмиллиметрового жучка-малютку, не думайте, что это подросток, это взрослая божья коровка, но маленькая.)

Симпатичный жучок! Бывают, однако, года, когда коровок становится вдруг устрашающе много. Они липнут к телу, хрустят под колесами на дорогах, будучи неважными летунами, они падают в воду, и ветер прибивает их к берегу плотной массой. Все это значит: год для коровок сложился излишне благоприятным — благополучно зазимовали, много было тепла и корма, результат: вспышка численности.

Вообще же коровки повсюду — желанные гости. Истребляя тлей, мелких гусениц, червецов и клещей, они приносят здоровье садам, лесам и посевам. Кое-где (в Эстонии, например) божьих коровок специально выводят и выпускают в теплицы. И это лучший способ бороться с тлями на огурцах и посадках цветов.

Таков он, жучок, которого летом вы можете встретить повсюду.

 Фото автора. 16 июня 1985 г.

Как вырастали жирафы

(Окно в природу)

Своеобразие этого животного так велико, что мы его знаем едва ль не с пеленок — по игрушкам, рисункам, мультяшкам, а в школьной грамматике вдруг встречаем забавное слово с тремя Е — длинношеее животное. Мы уже знаем: это жираф. Откуда такая шея? Ископаемые останки показывают: некогда у жирафа была она вполне умеренная — высота животного составляла два с половиной метра. В шее было семь позвонков.

Сегодня жираф заглянет на балкон двухэтажного дома — высота без малого шесть метров.

Наверное, увеличилось в шее число позвонков?

В том-то и дело, что нет! Их по-прежнему семь. Но они вытянулись. Вытягивалась шея у жирафа (и ноги тоже) тысячи лет. В конкуренции с другими животными за питание листьями кустарников и деревьев побеждали те, кто мог дотянуться возможно выше. Им было легче выжить. Важное качество передавалось по наследству, и вот перед нами длинношеее существо, у которого нет конкурентов за пищу, разве что слон своим хоботом может дотянуться до лакомых листьев.

Крайняя специализация, давая животному преимущества, почти всегда доставляет ему также и трудности. Жираф не может кормиться низкорастущей зеленью. Трудно бывает ему также на водопоях. Шея с семью громадными позвонками не может быть гибкой. Жирафу приходится широко расставлять высокие ноги, чтобы как-нибудь дотянуться к воде. В этой весьма неудобной позе жираф нередко становится жертвою хищников.

Есть и еще проблема. Представляете, на какую высоту должна подниматься кровь к мозгу, каким громадным должно быть давление в кровеносных сосудах! 11-килограммовое сердце жирафа с этой работой вполне справляется. Но вот жираф нагнулся напиться. Голова с пяти метров опустилась до нулевой высоты. Ток крови вниз под громадным давлением должен разрушить сосуды мозга. Однако апоплексического удара (так называли раньше кровоизлияние в мозг) у жирафа не происходит.

Удлиняя шею животного, природа создала систему клапанов и «винтелей», не допускающих катастрофы. Кровяное давление в голове у жирафа колеблется, но не сильно.

Длинные ноги и шея дают жирафу преимущество не только в добывании пищи, но также в обнаружении опасности — сверху далеко видно. Этим пользуются смышленые низкорослые зебры. Они держатся возле жирафов. Насторожились головы-перископы — зебры знают: опасность!

Крепка ли, высока ли у тебя шея? Этот важный вопрос эволюции жирафы решают в брачных турнирах. То, что нам со стороны может показаться дружескими объятиями, на самом деле противоборство — чья шея крепче, кто устойчивей на длинных ногах? Длинная шея позволяет наносить и чувствительные удары.

Эти поведенческие детали механизма естественного отбора позволяют судить о том, как из обычного невысокого животного постепенно выросло длинношеее существо.

 Фото из архива В. Пескова. 29 июня 1985 г.

Бабынинские караси

(Окно в природу)

В январе из Бабынинского района Калужской области получил я письмо: «У нас в пруду живут незрячие караси…»

Я немедленно откликнулся, попросил подробностей и получил от Абрамова Сергея Дмитриевича второе письмо. «Совершенно безглазые! Жаберные крышки есть, а глаз нет. Но крепкие!.. Мы поступаем с ними обыкновенно — ловим и жарим. Приезжайте — увидите сами!»

В конце мая мы с внуком, прочитав все, что можно, о карасях, дали телеграмму в Калужскую область: «Едем!»

К вечеру добрались в деревеньку С. (не называю ее во избежание нашествия любопытных удильщиков) и встречены были Сергеем Дмитриевичем. Бросив рюкзаки, сразу пошли на пруд.

Это был не пруд, а прудишко, размером с половину футбольного поля. Соорудили его пятнадцать лет назад одним днем с помощью доброхота-бульдозериста. Вся работа свелась к насыпке вала поперек неглубокой балки. Пополняется пруд вешней водой. В первый год пустили в него лукошко мелких красных Карасиков и столько же белых. Никакая другая рыба, кроме верхоплавок и карасей, в пруду жить не может — тесен и мелок, промерзает почти до дна. Но караси, спящие зиму в иле, тут прижились. А лет пять-шесть назад стали среди них попадаться незрячие. Они не были, однако, хилыми. Наоборот, в садке скорее изнемогали обычные караси. Слепцы же были на редкость выносливыми. Правда, во время нереста, когда обитатели пруда трутся у травки на мелководье, незрячих ловят местные кошки, предпочитающие рыбу всякой другой добыче.

Забросили снасти. Но поплавки слегка шевелились лишь от игры верхоплавок, клавших на снасти икру. Возлагая надежды на утро, мы раскидали приманку. Сергей Дмитриевич с соседом для верности бросили в угол пруда две верши. И все отправились спать.

Утром пруд дымился туманом. Скорее, скорее удочки в воду… Через час первый карась запрыгал на траве в одуванчиках. Но это был обычный белый карась, глядевший на мир круглыми неморгающими глазами. За ним попался второй точь-в-точь такой же. Третий…

Уже наловлено было с полсотни одинаковых, как инкубаторские цыплята, карасей в половину ладони, когда Николай Иванович нас окликнул: «Вот он, попался!» На крючке висела рыба темно-серебристого цвета, вдвое крупнее пойманных карасей и безглазая. На положенном месте были заметны впадины, словно глаза удалили, и неглубокие ямки заросли плотным, как крышки жабер, костным покровом.

Даже и единичный урод в живой природе всегда у людей возбуждал любопытство, тут же была, как сказал бы ученый, популяция животных с уродством, передающимся по наследству…

Часов с девяти на хлебный мякиш стали дружно идти незрячие караси разных размеров — больше ладони и в половину ее. Вынули верши — их туда на приманку из хлебных корок тоже набилось изрядно. В полдень мы сели на бережку — как следует рассмотреть весь улов.

Первые наблюдения: не попалось ни единого красного карася ни в вершу, ни на крючки. И это было обычным. Никто не знает, есть ли они в пруду, хотя все помнят: красных карасей выпускали. Ловятся караси белые (научное название: карась серебряный). Эта братия в нашем улове не была одинаковой — различались размером, окраской, не всё однозначно было с глазами.

Обычный нормальный карась имел глаза плоские. У половины примерно глаза были выпуклые, как у лягушек. Незрячие были все одинаковы. Но попались два экземпляра карасей одноглазых (ловили таких и раньше) — один («лягушачий») глаз есть, другого нет. Все безглазые караси имели окраску более темную, чем обычные.

Поснимали мы карасей так и сяк. (На публикуемом снимке справа — обычный карась, в середине — с выпуклым глазом, слева — безглазый.)

Провели мы на месте анатомирование — под жаберной крышкой глаза не оказалось. И, не мешкая, стали собираться в Москву. Улов «для сковороды», чтобы в жаркий день не испортился, Сергей Дмитриевич переложил крапивой, побрызгал водой. А пяток карасей характерных поместили мы в формалин, важно было диковину показать рыбоводам-специалистам.

* * *

Мой подарок озадачил ученых несильно, хотя любопытство было всеобщим. «Ну-ка… Да, действительно совершенно безглазые… ну что же — типичные фенодевианты», — сказал генетик.

Прежде чем объяснить мудреное слово «фенодевианты» — немного общеизвестного о карасях. Все знают: карась хорош жаренный в сметане! «Уху из карасей варить не следует — пахнет тиной», — писал знаток рыб России зоолог Леонид Павлович Сабанеев. Карась действительно «тинная рыба» — живет в заросших озерах, пойменных бочагах, торфяных ямах, однажды я обнаружил карасиков даже в неглубоком колодце — икру, как видно, занесли утки.

Чем хуже заглохший, «заросший» водоем для других рыб, тем лучше он для выносливых карасей, писал Сабанеев.

Караси бывают двух видов: золотые, почти круглые, похожие на тяжелые слитки меди, и серебряные, называемые иногда карасями речными. У этих тело более удлиненное, они меньше, чем золотые, любят копаться в иле, они подвижнее золотых и, что особенно важно отметить в этой беседе, необычно разнообразны по форме. В двух расположенных рядом озерах живут иногда заметно отличные друг от друга серебряные караси. Объяснений этому много — неодинаковые водоемы, неодинаковая пища в них. Однако гораздо важнее другое: серебряные караси легко скрещиваются с другими рыбами: с линями, сазанами и карпами, например, а также с красными карасями. Мало того, серебряный карась зачастую размножается однополым путем — в водоеме живут только самки. Икра оплодотворяется молоками рыбы иного вида, но слиянье половых тел при этом не происходит. Отцовская линия в развитии плода отсутствует — из икры появляются только однополые самки.

Причуды наследственности, нестабильный генетический механизм серебряного карася дает не только вариации по окраске и форме, но также всякого рода резкие уклонения от формы, иначе говоря, уродства: изменение плавников, глаз, чешуи. В различной мере уклонения эти свойственны многим рыбам.

У серебряного карася они встречаются чаще. Не случайно именно серебряный карась является родоначальником разнообразных золотых рыбок.

Тысячу лет назад китайцы, заметив частые уродства серебряного карася, стали намеренно их культивировать и вывели рыбок, передающих уродства свои наследству. Пучеглазые телескопы и фантастические вуалехвосты с громадными плавниками, рыбки ярко-красного, черного или пестро-мраморного цвета — не более чем уродцы серебряного карася, продукты прихоти человека. Эти жители аквариумов и небольших бассейнов в дикой природе, если их выпустить, неизбежно и быстро погибнут. Сама природа, порождая уродства, как правило, не даем им развиться в потомствах, безжалостно выбраковывает. В популяциях карасей, живущих нередко там, где «бракеры» — хищные рыбы — отсутствуют, уродства сохраняются относительно долго. Причем условия водоема провоцируют эти уродства. Недостаток пищи, теснота, ведущая к близкородственному скрещиванию, вызывают наследственные «уклонения». Подобная «игра генов», не поддающаяся исследованию на основе строгих законов, открытых Менделем, озадачивает генетиков. Животных из этого ряда они называют фенодевиантами.

Бабынинские караси относятся к этому феномену.

Можно предположить, как появилось безглазие. У карасиков, пущенных в пруд, генетическая предрасположенность к уродству была.

Скученность в маленьком водоеме привела к имбридингу (близкородственному скрещиванию), и, как следствие этого, пробудились «дремавшие» гены — появилось потомство с хорошо заметным поражающим нас уродством: безглазые, одноглазые, пучеглазые караси. Любопытно, в шести других, больших по размеру, прудах возле деревни С. незрячие караси не встречаются.

А как же жить-то без глаз? Человека, получающего восемьдесят процентов информации из окружающего мира с помощью зрения, феномен бабынинских карасей поражает. Но вспомним, как живут караси. Копание в иле хорошего зрения и не требует, важнее чувствительный нос, обоняние. Обоняние у рыбы незрячей, компенсируя зрение, развивается хорошо. И потом бабынинские безглазые караси заметно жизнеспособней обычных. Будь в воде хищники — окуни или щуки, — незрячим пришлось бы плохо. Но хищников в маленьком прудике нет. Создались условия для процветания, пусть временного, организмов уродливых.

Такие вот размышления вызывают бабынинские караси. Спасибо Сергею Дмитриевичу Абрамову, известившему нас о необычном явлении в жизни природы.

Фото автора. 6 июля 1985 г.

Городские квартиранты

(Окно в природу)

Этого рыжего соколка в разных местах Европы зовут по-разному: мышеловка, боривитер, пустельга. В старину его звали еще трясулька. Все, кто видел, как птица, чуть трепеща крыльями, «ложится» на ветер и зависает в одной точке над полем, уловит в этих названиях смысл.

Пустельгой соколок на Руси прозван за пристрастие ловить мышей («пустое дело, ловчую птицу из этого сокола вынянчить невозможно»).

Это действительно прирожденный мышелов, хотя ловит он также суслят, хомячат, ящериц, жуков и даже дождевых червяков («видели, ходит за плугом вместе с грачами»).

Охотник пустельга — неустанный. В день десять — пятнадцать мышей — обычная для нее норма. В «мышиные» годы ловит пустельга за день до трех десятков полевок, прекращая охоту лишь в сумерки, когда на вахту над полем заступают ее конкуренты — совы. Нетрудно представить, как велика польза от этой птицы, как много хлеба помогает она сберечь. И потому традиционны ее хорошие отношения с человеком. Пустельга не боязлива.

Изредка прямо над головой удается увидеть ее подсвеченный солнцем веер из перьев. Обеспокоенная, она лишь чуть отлетает, отступает на ветру и вновь зависает, обшаривая глазами землю. Заметив мышь, пустельга парашютирует на крыльях, а у самой земли камнем падает вниз. И вот уже села в сторонке, аккуратно закусывает либо понесла добычу припрятать.

Встречается пустельга повсеместно от южных степей до Финляндии, но чаще эту «висящую в воздухе птицу» встречаем мы в лесостепи, где много корма на открытых пространствах и есть места для гнездовий. Строитель пустельга никудышный. Занимает пустующие сорочьи и грачиные гнезда, а иногда с боем выдворяет из них хозяев. Но всюду, где есть возможность, предпочитает селиться в каменных щелях — на башнях, на старых церквах, на высоких постройках, а также в обширных дуплах деревьев.

Терпимость к присутствию человека, пожалуй, даже доверчивость сделали эту птицу в некоторых местах почти городской жительницей — охотно селится на высоких домах.

Нынешние многоэтажные корпуса, глядящие окнами в поле, повсеместно пустельгу привлекают. О гнездах и даже колониях соколов сообщают из Варшавы, Мюнхена, Лондона, Ленинграда, Полтавы. Птицы селятся в чердачных вентиляционных проходах, во всякой удобной щели, даже и на балконах, доставляя людям редкое зрелище — наблюдать за развитием соколиной семьи. Отмечены гнездовья пустельги в окраинных кварталах Москвы. И целая колония соколов устойчиво вот уже несколько лет держится в Зеленограде. Этот город-сад, окруженный полями, не случайно понравился пустельге: укромные места для кладки яиц в домах-башнях соседствуют с угодьями для охоты. Загнездилась сначала парочка соколов (1980 год). Потом две пары. В этом году на заметке пять гнезд, расположенных поблизости друг от друга, — все в вентиляционных чердачных щелях домов.

На днях с оператором телевидения мы четыре часа просидели на чердаке, с расстояния в один метр наблюдая за жизнью гнезда… Четыре птенца-пуховичка дремали на кирпичах, тесно прижавшись друг к другу.

Родители, подавая крики тревоги, мелькали в светлом проеме стены. Наконец мать, успокоившись, села на краешек ниши, черным внимательным глазом изучила нас, сидящих рядом с гнездом, потом, поворачивая голову туда и сюда, осмотрела птенцов и, убедившись в их невредимости, стала поправлять оперение, а потом даже малость и задремала. Разбудил ее крик прилетевшего папы. Он был с добычей, и самка слетела ее принять. Мы настроили камеры, ожидая появления матери с мышью. Но она явилась с пушком на клюве — принесенную мышь съела сама.

Еще в момент ухаживания соколок преподносит подруге мышей, доказывая способность прокормить все семейство. Только после этого происходит спаривание. Сидя на яйцах, самка отлетает лишь поразмяться. Корм приносит самец. Но отдает его появившимся малышам только самка. Ей одной понятно, когда и как кормить малышей.

Вот, оглядев внимательно птенцов, мать нашла, что пора бы им подкрепиться. Не дожидаясь появления супруга, она обратилась к запасам. У нас на глазах из щели между кирпичами был извлечен закоченевший вчерашний мышонок. Придерживая еду лапой, мать прямо-таки изящно отделила каждому из птенцов по кусочку. Один из них был активней других. Получив порцию, он запросил добавки.

Мать внимательно на него посмотрела и добавила.

Четыре часа сиденья на чердаке без дела порядком бы утомили. Но тут мы не заметили, как пролетело время. Птенцы, просыпаясь, следили за летавшими мухами, пытались их даже ловить. Врожденная способность блюсти чистоту заставляла их время от времени выдвигаться на край гнезда и выстреливать в небо Зеленограда белую пульку. Гнездо, однако, было не слишком опрятным. Птенцы сидели просто на кирпичах, без всякой подстилки. Кругом лежали клочья мышиных шкурок, кости, хвосты.

В щели мы обнаружили еще одну припасенную мышь.

Уже в сумерках, пятясь, мы удалились вглубь чердака. Пустельга-мама проводила нас внимательным взглядом и осталась на месте. Отец в это время покрикивал где-то над крышей, извещая о принесенной добыче.

Зеленоградцы гордятся доверием соколов. Тут создана самодеятельная орнитологическая служба, опекающая птиц. Возглавляют ее рабочие одного из предприятий Владимир Климов и его мать Людмила Васильевна. Они наблюдают за жизнью доверчивых поселенцев, кольцуют птенцов. Кольцевание помогло установить: зимовавшие где-то пустельги возвращаются на полюбившиеся городские квартиры.

Фото автора. 14 июля 1985 г.

Жил-был у дедушки беленький козлик

(Окно в природу)

В этой истории волк не участвует. Речь пойдет лишь о дедушке и о козлике. Точнее, о козлах.

Пострашнее волка бывают болезни. И одна из них, серьезная, посетила столяра Петрова Николая Павловича, живущего в городе Сходня. Врачи сказали: операция! Но один из них, старичок, возразил: не спешите, попробуйте регулярно пить козье молоко, знаю случаи — помогало. Так, Николай Павлович с лечебной целью завел козу. И, как показало время, не прогадал. Поздоровел. И вся семья его — бабушка, дочка и внучка — оценили достоинства молока. У козы появились козлятки. Их тоже оставили. И теперь у Петровых три взрослые козы, три молодые и среднего возраста и козлик Февраль.

Встретил я Николая Павловича на лужке, сидел он на раскладном стульчике в окружении своих любимцев. У столяра строгое расписание: два часа пастьбы утром, два — после обеда. Три раза в день — дойка. Девять литров молока ежедневно. «Три литра — себе. А шесть разбирают соседи для ребятишек. Очередь — список составили».

Всё показал мне Николай Павлович — как доят коз, как кормят, почему послушно они следуют за ним через мост ко двору, какие характеры у его Марты, Белки и Розы, сколько сена и сколько веников готовит на зиму и сколько семей получают желанное молоко. Я тоже в разговоре припомнил: многие в нашем селе во время войны при крайне скудном, почти бесхлебном питании выжили благодаря козам.

Уже после беседы с Николаем Павловичем заглянул я в пожелтевшие книги-справочники, где козьему молоку пропеты хвалебные гимны. «Целебный продукт… Только козье молоко может быть для ребенка полноценным заменителем молока материнского». Приводятся в книге состав молока, богатство его витаминами и минеральными солями, его особая мелкая структура жира, хорошо усвояемого. Было, оказывается, в России в начале века общество козоводов, были лечебницы, где детей выхаживали козьим молоком. В Швейцарии был (может быть, есть и сейчас) санаторий, где людей ставили на ноги без лекарств, горным воздухом и козьим молоком. Приводятся данные также об устойчивости самих коз к различным заболеваниям. Так, например, козы почти не болеют туберкулезом. Во Франции во время эпидемии чумы у скота не пострадали только козы, то же самое отмечено было и на Кавказе.

Еще одно важное по нынешним временам у козы преимущество. Прокормить ее можно там, где корове не прокормиться. Даже на лужке, на приколе, она будет сыта. И на зиму ей надо не бог весть сколько — немного веточных веников, пудов десять — пятнадцать сена, отходы с кухни и со стола.

В пище, которую мы потребляем, самый ценный продукт — молоко. И, конечно, не надо доказывать, что молоко, полученное от собственной козы или коровы, ценнее «треугольного, пакетного», как назвал его Николай Павлович. Корову в личном хозяйстве завести сегодня решится не всякий, хотя те, кто завел, не жалеют. А коза придется ко двору многим.

Маленький разговор о козе — напоминание: она существует не только в сказках.

Фото автора. 21 июля 1985 г.

Чувство дома

(Окно в природу)

Было время майских жуков. Перед самым закатом солнца мы шли по опушке и вдруг увидели парочку кабанов. Две любопытные морды были обращены в нашу сторону. Мы замерли, ожидая, что свиньи нырнут в орешник. Но звери подпустили к себе вплотную, не проявляя ни малейшего беспокойства. И тут мы увидели: кабаны гуляли в человеческом обществе — на пенечке, опираясь на палку, сидел лесник. Оказалось, два кабана целый день странствовали в лесах и теперь возвращались домой — лесник вышел их встретить…

Кордон Борщевня стоит близ Оки. Во время весенних разливов из окошка кордона видно море воды. Позапрошлой весной на маленьком — пять на пять шагов — островке лесник в бинокль увидел двух крошечных кабанят. Едва рожденные, они застигнуты были стихией.

Лесник успел добраться на островок до того, как вода его скрыла, и принес домой двух полосатеньких поросяток. Каждый был с рукавицу. Молоком из соски, кашей и молодой крапивой сироты были вскормлены и стали расти здоровыми, крепкими кабанами, получившими имена Чуша и Хрюша.

Лесник мудро решил не делать из зверей пленников. Лес — рядом, ворота в загоне открыты — выбирай себе жизнь по душе. Свободу кабаны оценили — каждое утро трусцой выбегали из загородки и исчезали в лесу. Но к вечеру той же легкой трусцой они возвращались в загон, давали себя почесать, поласкать, принимали подсоленное угощенье. Постепенно радиус странствий Чуши и Хрюши стал расширяться. Их видели в двенадцати километрах от кордона.

Несомненно, они встречали в лесу сородичей и могли бы пристать к какой-нибудь группе. Но нет, близко к сумеркам брат и сестра неизменно появлялись возле кордона и под громкий собачий лай пробегали в открытый загон.

Собак на кордоне у лесника Бруцкуса две. Овчарка, находящая нетерпимым присутствие кабанов во дворе, и маленькая дворняжка, у которой с кабанами возникла — не разлей вода — дружба. Собака покровительствовала поросятам, пока они были малютками. Потом кабаны стали больше своего покровителя, но привязанность не угасла. Три друга вместе шастали по лесам. Был случай — собака спасла кабанов. Они попали в загон к охотникам. Но выстрел не прогремел: «Это ж кабаны Бруцкуса!» — понял, увидев собаку, стрелок.

Можно только предполагать, в каком положении оказывалась собака, когда трое друзей попадали в суровое общество диких сородичей Чуши и Хрюши. Гостеприимства наверняка не было. Собака в лесу для всех животных — существо нежеланное. И лесник, к великому огорченью дворняжки, посадил ее на цепочку. Вся радость жизни теперь для собаки сводилась к ожиданью друзей. И они возвращались. Если бы у дворняжки были часы, она могла бы их проверять — в восемь вечера раздавалось приветственное похрюкивание.

Из лесу кабаны приносили запах болот, запах общенья с родней. Что мешало двум кабанам однажды остаться на ночь в лесу в компании себе подобных? Почему стремились они на кордон, где лают собаки, трещит мотоцикл и пахнет дымом из печки, сложенной во дворе?

Есть такое понятие «чувство дома». Оно свойственно человеку, оно свойственно и животным. Это чувство заставляет голубей возвращаться на голубятню с громаднейших расстояний. Известны поражающие воображение случаи, когда собаки, увезенные на сотни километров, находили дорогу домой. Еще больше прославились этим кошки. Сотни километров, лабиринты городских улиц, потоки транспорта на дорогах, множество разных препятствий — и все-таки кошка вдруг оказывалась на пороге родного дома, повергая в изумление и смущенье хозяев. Какой компас, какие силы ведут животных? Удовлетворительного ответа на этот вопрос пока что не существует.

Чувство дома… Немаленькое, сильное чувство. Оно знакомо многим из странников, не покинуло это чувство и двух кабанов, выраставших рядом с курами и собаками. Соблазны полной свободы, возможно, одержат над чувствами верх (и это было бы самым хорошим концом в истории с кабанами), пока же Чуша и Хрюша каждый вечер приходят из леса домой.

Фото автора. 11 августа 1985 г.

Журавлиный характер

(Окно в природу)

В дикой природе подобная сцена немыслима — журавли пугливы и осторожны. Только редкие наблюдатели знают, как эти птицы весной танцуют, как играют, подбрасывая вверх палочку и делая выпады клювом…

Журавлей с поврежденными крыльями, случалось, приносили на птичий двор. И тут среди уток, кур, гусей и индюшек журавль характером выделяется. Довольно быстро он привыкает к неволе. И сразу становится высшим авторитетом. Он силен. И никому не позволит себя обижать. В природе журавль не боится лисицы, отгоняет ее от гнезда, пуская в ход сильные крылья и клюв. На птичьем дворе эту силу чувствуют все. Но взрослый журавль не драчлив. Он полон достоинства. Движения его уверенны, несуетливы. Нередко он выступает третейским судьей в потасовках между петухами. Возле него находят защиту те, кто слабее. Журавль — хороший, неутомимый ходок, и, если двери птичника не закрыты, он выходит пройтись по деревне, не страшась никого. Так рассказывают те, кто наблюдал эту птицу в неволе.

Уникальная возможность наблюдать, изучать и даже разводить журавлей появилась с созданием специального питомника на усадьбе Окского заповедника. Сейчас тут полсотни птиц — старых и молодых. И, самое главное, — разных видов. Большинство из нас знают серого журавля. Но есть еще степной журавль красавка.

Есть гнездящийся в Якутии черный журавль. Есть африканские венценосные журавли, белые журавли нашей тундры — стерхи, африканские красавки, канадские и японские журавли. Все эти птицы становятся исключительно редкими. Все труднее им выживать. Питомник поможет лучше их изучить, нащупать разумные меры помощи журавлям.

Тут, в питомнике, как на ладони, видовое поведение журавлей. Пищевые пристрастия, способ охоты, звуковое оповещение в паре и в стае, родительское прилежание — все это важно для орнитологов.

На этом снимке — рабочий момент подготовки программы «В мире животных». Кинооператор Сергей Урусов и звукооператор Леонид Чиннов — лицом к лицу с журавлями.

Ситуация тут особая. Подростки черных журавлей Мцыри, Арап и Мавр переживают пору, когда любопытство крайне обострено. Снимая птиц, мы соблазняли их мышью, жуками, ужом.

Было видно: журавли к подобным встречам готовы — наследственность пробуждалась в них очень наглядно. Но в каждом случае все осторожно, осмотрительно изучалось — к мыши были приставлены сразу три клюва, ужака смелый Мавр схватил и подбросил вверх, как веревочку. С большим вниманием журавли осмотрели и клюнули ножик, ключи, кассету с пленкой, которые я положил на виду. Оператор все это снимал. А когда пленка кончилась и Сергей с кинокамерой замер, журавли подошли к людям вплотную, чтобы клюнуть блестевшие кнопки магнитофона, объектив, часы на руке… Так познается мир.

 Фото автора. 18 августа 1985 г.

Приют в Абакане

(Окно в природу)

2 июня ночью у таежной станции Косьпа сбило лосиху. Обходчик нашел ее мертвой. Рядом лежал лосенок. Обходчик накрыл его телогрейкой и поспешил на станцию сообщить: так, мол, и так. Судьбу малыша решил чей-то мудрый совет послать телеграмму в Абакан, в зоопарк, Мыльцеву. Через десять часов Иван Дмитриевич Мыльцев уже был на станции Косьпа…

Найденыша сразу же поместили в загон к корове Юльке. Та как будто и не заметила, что в вымя ей тычется не приемный теленок, а маленький лось. Юлька служит кормилицей всем, кто нуждается в молоке, — телятам, оленятам, лосятам и верблюжонку.

Абаканский зоопарк хорошо известен в Сибири. Из разных мест идут сюда телеграммы с предложением подарить медвежонка, орла, рысь, куницу, волчонка. Получив телеграмму, Иван Дмитриевич выезжает немедленно и привозит зверей, разными судьбами оказавшихся у человека. Маралуха Идра, отбившись от матери, оказалась в стаде телят — пастух заметил ее уже на подходе к деревне. Громадный белый медведь, выросший в зоопарке, был привезен сюда медвежонком с перебитой и отмороженной лапой — попал в песцовый капкан. Волчонка доставил из тайги летчик…

В биографии каждого из животных есть что-нибудь необычное. Двух зрелых львов подарила зоопарку дрессировщица Ирина Бугримова. Тувинцы подарили белого верблюжонка и яка.

Я был в зоопарке летом и радовался всему, что видел. Зверям тут просторно. Они накормлены и ухожены. У многих росло потомство — первый признак здоровой, благополучной жизни. Кроме сибирских аборигенов, живут тут павлины, обезьяны, цесарки — всего более восьмидесяти разных животных. Львы после цирковой славы обрели тут возможность тихой семейной жизни и нарожали целую кучу львят. Словом, зоопарк как зоопарк, с той лишь особенностью, что это единственный зоопарк во всей Восточной Сибири, что он не стоит государству ни единой копейки и что лишь два человека его обслуживают — директор Мыльцев Иван Дмитриевич и работница Любовь Тимофеевна Назарова, горячо любящие своих питомцев.

Историю зоопарка невозможно рассказать, не коснувшись предприятия, при котором его создали. Название ему — мясокомбинат. Специфическое производство. И было оно до крайности запущенным и отсталым. Во время войны работали тут женщины и подростки. И позже многие годы комбинат представлял собою, как говорили тут, в Абакане, «гиблое место». Во дворе — зловонная жижа, без сапог не пройти.

Машину директора с территории вытаскивал трактор. Директора менялись тут за год два-три раза, рабочие не задерживались более года. Это был проходной двор, который обходили, зажимая нос, и который приносил ежегодно девять миллионов убытков.

Александр Сергеевич Кардаш, в прошлом комсомольский и партийный работник, не стал возражать, когда «гиблое место» досталось для руководства ему. Большой жизненный опыт позволял надеяться если не на успех, то хотя бы на приведение производства в божеский вид. «То, что тут я увидел, было хуже моих ожиданий, — рассказал мне директор. — Горы отбросов, зловонье. Картину дополняла расположенная рядом городская свалка. Ну и «специфика», о которой я много слышал, бросалась в глаза немедленно.

Нет производства трудней, чем это. «Сырье» тут живое. Это ведь не дерево, не металл. «Сырье» возбужденно блеет, мычит… И кто-то должен регулярно, день за днем выполнять работу, приятной которую не назовешь. Побывав в цехах, я вышел с головной болью. Случилось в тот же день, уличил в воровстве одного из рабочих.

А он спокойно мне говорит: «Я, что же, за сто шестьдесят буду тут превращаться в животное?»

Было это в 1964 году. Новый директор начал с приведения в порядок территории, с авралов, какие объявляются капитанами на попавших в бедствие кораблях. Это мало кому понравилось. Но директор наравне со всеми, с лопатой в руках выходил чистить запущенную территорию, и вот появился на ней асфальт, появился первый цветник.

На субботники стали выходить уже охотно, видя, как «постылое место» обретает привлекательный вид.

В Абаканском горисполкоме Александр Сергеевич попросил: «Отдайте нам свалку…» Сегодня все уже позабыли, что свалка существовала, что ходили когда-то по двору не иначе как в резиновых сапогах. Десять гектаров великолепного парка окружают мясокомбинат. И это не просто зеленая территория. Это, как сказали бы специалисты, дендрарий, где можно увидеть едва ли не все породы деревьев, растущих в нашей стране, — от дальневосточной тайги до кавказских субтропиков и Прибалтики. Все высажено тут руками самих рабочих. На территории парка разбиты громадные цветники, построены две теплицы. Для свадеб и всяких иных торжеств за цветами абаканцы едут теперь на мясокомбинат. Главное же в том, что рабочие прямо с порога своего производства попадают в мир, дающий покой и отдых.

— Ну а зоопарк… — Тут ведь попали в самую точку…

— Согласен, в точку, — улыбается Александр Сергеевич. — Тут были как-то психологи. Они ведь своими словами все называют. Найден, говорят, психологический компенсатор для людей, занятых специфически трудной работой. И это правда, искал я этот компенсатор. Автомобили собирать на конвейере и то считается делом, изнуряющим психику, а тут конвейер куда более трудный.

Однажды, проходя в перерыв по одному из цехов, заметил директор оживленную группу рабочих. Подошел ближе — рассматривают рыбок в аквариуме. Выяснилось, аквариум принес в цех рабочий Иван Дмитриевич Мыльцев.

— Разыскал я Мыльцева. Еле сдерживая волнение, говорю: а на большее ты способен? Да, говорит, могу попугайчиков развести…

С рыбок, с шести волнистых попугайчиков и белой полярной совы начался этот знаменитый теперь зоопарк. По областному радио Александр Сергеевич попросил приносить в парк животных, случайно попавших в руки. Иван Дмитриевич Мыльцев был готовым директором для зоопарка. А шефами стали все цехи комбината.

Дружно сделаны были клетки, загоны, хорошо спланирована территория зоопарка. На корм хищникам пошли отходы производства. Для копытных сено заготавливают в тайге на субботниках.

Парк, заселенный животными, оказался целительным местом, возвращающим людям на этом особенном производстве душевное равновесие. У каждого из рабочих есть в этом парке свои любимцы. Сюда бегут не только в обеденный перерыв, сюда приходят и после работы, приводят детей, знакомых, приезжих родственников. Парк с животными сделался гордостью комбината. Для всего Абакана и прилегающих к городу поселков и деревень зоопарк стал самым примечательным местом. «Двести тысяч посетителей ежегодно!» — с гордостью говорит нашедший вдруг жизненное призвание Иван Дмитриевич Мыльцев.

Ну а что комбинат, как идут дела производства? Производство в полном порядке! Некогда «гиблое место» стало образцовым в Российской республике производством — механизированным, оснащенным автоматическими линиями. Более половины продукции уходит отсюда со знаком высшего качества. Дававший девять миллионов убытка, комбинат дает сейчас двенадцать миллионов прибыли в год. Множество всяких знаков отличия присуждается ежегодно этому предприятию — грамоты, переходящие знамена и премии. Тут прекратилась текучесть рабочих — трудиться на комбинате стало почетно. Для матерей здесь нет проблемы детского сада. Тут лучший в Абакане коллектив художественной самодеятельности, лучшая сандружина, образцовый пионерский лагерь.

Обед в хорошей столовой тут стоит 25 копеек (в ночную смену питание бесплатное). В Абакан приезжают учиться работники сотен других комбинатов страны. Директор Александр Сергеевич Кардаш встречает гостей у ворот неизменным вопросом:

— Вы чувствуете какой-нибудь запах?

— Да, пахнет цветами…

— Спасибо, это похвала всем, кого вы тут встретите…

Особого разговора заслуживают «секреты» Александра Сергеевича, круто в гору повернувшего дело и жизнь людей, занятых этим особо непростым делом. Но, конечно, никакой волшебной палочки в кармане у этого человека нет. Опыт жизни, энергия, ответственность, любовь к людям, требовательность, справедливость и чувство долга — этими понятными и простыми словами все объясняется.

…Мы наблюдали с Александром Сергеевичем, как поили в зоопарке лосенка и верблюжонка. Сзади нас толпились мальчишки-экскурсанты из абаканской школы.

— Во, у верблюда два горба, потому что жизнь — борьба! — крикнул один озорник.

Александр Сергеевич дотянулся рукой до мальчишеской головы, потрепал волосы:

— Верно, внук. В жизни без труда, без борьбы ничего не бывает.

 Фото автора. 25 августа 1985 г.

Три минуты из из жизни…

(Окно в природу)

Три минуты из жизни котенка. Почти детективная повесть…

Жил котенок во дворе в загородке с мамой, опытной, в возрасте, кошкой. Я открыл калитку, и мама решила: пора! Пора чаду увидеть мир. На пороге калитки котенок увидел жука. Ужас, великий ужас отразился в маленьком теле: спину выгнул, хвостик поджал, глаза расширены. Глянул на мать — она сидит холодно-невозмутимая, неподвижная: «Эка невидаль — жук!»

И котенок сразу же осмелел. При виде утят в нем пробудился охотник. Лег котенок на брюхо. Чуть пошевеливая хвостом и не спуская горящих глазенок с утят, пополз он к добыче. Утята, пища, потеснились. И охотник сразу же понял: его боятся. Он тигром рванулся вперед. Но утята уже имели жизненный опыт. Жалобно призывая несуществующую маму (утята инкубаторские), беженцы устремились к собачьей будке — тут, по всему судя, они находили уже убежище.

И защита не заставила себя ждать. Лохматый пес Тобик, лежавший за будкой на солнышке и вполглаза наблюдавший за жизнью двора, вскочил. Гремя цепью, он кинулся на обидчика. Привязь не дала ему развернуться как следует, котенок пружиной взлетел на плетень и выше — на кол.

Утята между тем цепочкой направились к яме с водой. Пес улегся на любимое место за будкой. Невозмутимо на прежнем месте сидела кошка. Она все видела, но даже не шевельнулась, чтобы как-нибудь повлиять на события.

Строгая поза многоопытной матери говорила: «Ну вот — это жизнь. Будешь знать, кто есть кто».

 Фото автора. 31 августа 1985 г.

Свидание на острове

(Окно в природу)

6 августа рыболовы, проплывавшие по озеру Балоховскому на Карельском перешейке, поначалу решили: один из маленьких островов облюбовала подгулявшая компания — дикие крики, кто-то там даже залез на сосну. Подплыв поближе, рыбаки пришли в изумление: на сосне сидела черная обезьяна, а возле лодки резвились еще не менее трех…

С 1972 года Институт физиологии в Колтушах вывозит летом обезьян на озерные острова. Суть экспедиций: наблюдать животных в условиях, приближенных к природным. В этом году выезд не состоялся, но киногруппу «В мире животных» приняли в Колтушах: «Сделаем однодневную вылазку в лес. Вы снимайте, а у нас свои интересы…»

И вот по озеру движутся лодки. В клетках на них четыре шимпанзе — братья Малыш и Чингиз и две взрослые обезьяны. Маленький островок. Клетки открыты. И обезьяны смело ступают на пропахший смолою, прокаленный солнцем клочок земли.

Обезьяны помнят такие же вылазки прошлых лет. Сначала осторожное обследование — нет ли опасности! Осмотрены камни, деревья, кострище, заросли тростника, муравейник. Сильва нашла пустую бутылку и, умело наполнив ее водой, из горлышка пьет. Читу привлек ольшаник — покачавшись на ветках, она с аппетитом принялась уплетать ольховые листья. Ее примеру последовала вся компания.

Потом едоки принялись за сосновую заболонь, пожевали травы. Потом обнаружены были в моем кармане конфеты…

Через час примерно оператор, летавший по острову с камерой быстрее, чем обезьяны, в изнеможении сел на камень передохнуть. Заметив, что камеры выпущена из рук, Чита сейчас же захотела проделать с ней то же самое, что делал и оператор.

Молодые — Чингиз и Малыш — нуждались в движении. Они взлетали на ветки и, как на огромных пружинах, спускались вниз. Потом они взяли в оборот лодку и так ее раскачали, что судно отчалило от камней. Пулей слетели два шалуна на берег, с любопытством наблюдая за лодкой.

Как подобает детям, два брата легко переключались с одного занятия на другое. Им показалось забавным побросаться пучками сена. Потом ведущему программы «В мире животных» они предложили возню, в которой партнера полагалось слегка покусывать. Признаюсь, я чувствовал себя неуютно, ощущая, как на руке смыкаются челюсти семилетнего шалуна.

Леонид Александрович Фирсов и его помощница Алевтина Смирнова, наблюдая возню обезьян, видели много для себя важного, такого, что не увидишь в вольере… Братья Чингиз и Малыш, в порядке эксперимента, от родителей были взяты сразу после рожденья и до года воспитывались в человеческом доме. Они знали соску, пеленки, манную кашу, ласку. Возвращение их через год «в коллектив» оказалось проблемой. Но именно это было как раз интересно.

«Инфантильны…» — говорит Фирсов, наблюдая подростков.

Делаем маленький эксперимент. Я забираюсь в воду и на заостренной палке оставляю висеть апельсин. Задача предназначена для Чингиза. В воду он не пойдет, но есть еще палки… Попавшая под руку палка оказалась слишком короткой. И желание овладеть апельсином у нас на глазах увядает.

Сильва, внимание которой было теперь привлечено к лакомству, задачу решает уверенно, быстро. Она появляется с удилищем. Четверть минуты — и апельсин ловко выужен из воды…

Три часа мы обретались на острове. Пленка в камерах кончилась, но уплывать не хотелось.

Наигравшись, обезьяны, кажется, позабыли о нашем существовании. Сильва, достроив гнездо, уселась в нем на ночлег. Чита занялась муравейником, а братья-подростки снова вернулись к лодке. Но уплывать «робинзоны» с острова явно не собирались. Большого труда, с мобилизацией всего запаса конфет, стоило заманить их в клетки.

В полночь вернулись мы в Колтуши. Радостным воплем встретила вся родня появление Читы, Сильвы и двух сорванцов — объятия, дружелюбные жесты… У обезьян есть язык. Но тем и отличается он от человека, что на нем невозможно рассказать о том, например, где были, что видели, что пережили за день.

Фото автора. 8 сентября 1985 г.

Янтарь

(Окно в природу)

После ветреной ночи мы вышли на берег Куршской косы поискать «на счастье» янтарь. И повезло — вот у меня на ладони медового цвета прозрачный камешек величиною с орех.

Янтарь относится к числу самоцветов, но камнем называют его условно. В обычной воде он тонет, в морской же — плавает. Именно море тысячи лет выносит янтарь на берег. И самый древний способ его добычи — сбор у кромки воды.

Сборщики янтаря знают: искать его надо после хорошей бури. Вода будоражит морское дно, вымывает куски янтаря, мелкие и большие. Подобно редким золотым самородкам, есть находки весом до десяти — двенадцати килограммов. Большие бури в Прибалтике называют «янтарными». Одна из них в 1862 году сразу выбросила на берег около двух тонн самоцветного камня.

Интерес к янтарю восходит к заре человечества — на древнейших стоянках людей постоянно находят украшения и амулеты из янтаря. В разное время к янтарю относились по-разному. Древние прибалтийские жители использовали его как топливо, потом наступило время, когда «морской камень» ценился по весу золота. Три с половиной тысячелетия назад украшения из янтаря носили египетские жрецы и фараоны. Позже янтарь из Прибалтики стал расходиться по всему свету. Торговые пути, по которым его везли, назывались «янтарными».

Ценился янтарь как украшение и как лечебное средство. (По-литовски «гинтарис» значит «защищающий от болезней». Современные исследования подтвердили целебные свойства янтаря.)

Сбор янтаря на берегах Балтики всегда держался под строгим контролем. «До 1828 года в Кенигсберге был штатный палач, исполнявший смертные приговоры за самовольный сбор янтаря». Янтарь в цене и поныне — украшения из него, бытовые поделки и произведения искусства пользуются неизменным, устойчивым спросом. И море продолжает дарить этот камень. Подсчитано, в среднем за год балтийские воды вымывают со дна 36–38 тонн янтаря. Всего же за многие годы море отдало берегу примерно 125 тысяч тонн окаменевшей смолы.

Долгое время природа янтаря была неизвестной. Древние полагали, что это застывшая моча животных. Считали также, что это продукт жизнедеятельности лесных муравьев; окаменевший мед; вещество, «образованное солнцем из морской пены»; некое выделение китов, подобное амбре; нефтяное образование… Во времена Ломоносова шли еще споры на этот счет. Но сам ученый уже твердо знал и писал об этом: янтарь — окаменевшая смола древних деревьев. Стоит янтарь подогреть, как почувствуешь характерный запах сосновой смолы. (В церквах Руси янтарь применяли для благовоний и называли «морским ладаном».) Современный анализ показал: окаменевшая смола содержит сорок сложных органических соединений, в основе которых лежат углерод, кислород, водород.

Янтарь проницаем для газов и жидкостей. Кипяченьем в льняном и сурепном масле повышали прозрачность камня — жидкость вытесняла пузырьки воздуха. Электричество янтарь не проводит, но сам его возбуждает. В этом легко убедиться, если потереть кусочек смолы о суконный лоскут. Древние греки называли янтарь электроном. Из прозрачных кусков янтаря, было время, изготовляли очки, оптические призмы, увеличительные стекла.

Сегодня янтарь используют исключительно как украшение. В дело идут его природные формы, но термической обработкой форму, цвет и прозрачность древней смолы можно менять.

Эталоном ценности всегда считался цвет янтаря. В Китае и Японии когда-то высоко ценился камень вишневого цвета. Сейчас лучшим цветом считают лимонно-желтый.

* * *

Есть еще одна ценность окаменевшей смолы. В прозрачных кусках янтаря довольно часто можно увидеть замурованных насекомых — жуков, комариков, мух, стрекоз, муравьев, а также побеги и листья растений, цветочные лепестки и пыльцу, волос животных, паутину и перья птиц. Мода на такие включенья в смоле заставляла платить громадные деньги. Известна сделка: финикийский купец за «камень с мушкой» отдал 120 мечей и 40 кинжалов.

Но куда более ценными оказались включенья в смолах для познания жизни на нашей планете. Установлено: янтарь образовался сорок — пятьдесят миллионов лет назад. В то время в северной части Европы — на территории нынешних Швеции, Финляндии, Карелии и Кольского полуострова — произрастали пышные субтропические леса, состоявшие из сосен, туи, секвойи, платанов, кленов, пальм и диких бананов. Лес оплетали лианы, пестрели повсюду цветы, скакали по веткам белки. Как и нынче, стучали по древесным стволам дятлы, порхали синицы, мириады насекомых летали и ползали в жарком «янтарном лесу».

Громадные сосны — их было тут двадцать видов, — залечивая раны и трещины, обильно выделяли смолу. Она повисала на ветках большими янтарными каплями, образовывала наплывы в разломах и на коре. Насекомое, залетевшее на смолу, становилось ее пленником, бальзамировалось, замуровывалось. Было это сорок — сорок пять миллионов лет назад. Голова кружится от попытки мыслью постигнуть даль времени. Все обратилось в прах — истлели деревья «янтарного леса», стали землею плоть и кости животных.

А нежные, хрупкие существа к нам «долетели»! Как будто вчера увязла мушка в смоле — видны ее тонкие ножки, перепонки на крыльях. В янтаре сохранились даже мелкие волоски насекомых, даже тончайшая паутина и на ней паучок.

Вечная мерзлота помогла сохранить до наших дней тела мамонтов, но эти животные жили «недавно» — каких-нибудь десять — пятнадцать тысяч лет назад. Тут же сорок миллионов лет — человека на земле еще не было.

Янтарь донес к нам детали далекой, загадочной жизни, помог воссоздать облик леса, его породившего (двести разных растений!), а также мир мелких животных, в нем обитавших. Три тысячи видов членистоногих — жуков, комаров, бабочек — дошли до нас заточенными в янтаре.

Тщательное исследование показало: большинство из животных имели те же формы, что и сегодня…

Таков почтальон из далеких времен.

Фото из архива В. Пескова. 14 сентября 1985 г.

Доверие

(Окно в природу)

Облик человека, запах его в наследственной памяти животных запечатлен как опасность. Все прячутся, убегают, как только услышат наши шаги. Нападать на людей решаются лишь больные старые тигры, медведь-шатун да еще крокодил, не различающий в пище — человек это или что-то другое. Не боятся людей те, кто не видел их никогда и не знает, на что способно двуногое существо.

Не боялась островная бескрылая птица дронт и поплатилась за это существованием — ни одного дронта на земле не осталось. Не боятся человека пингвины. В Антарктиде приходилось наблюдать, как издали с любопытством они бегут поглазеть на людей. Они позволяют человеку ходить внутри их колонии, и лишь прикосновение вызывает у них возражение.

Не боялись когда-то людей слоны. Но охотник с ружьем быстро их вразумил. Не боится человека сибирская птица дикуша, позволяющая ловить себя петлей на палке. И это дорого стоит доверчивой птице.

Потерянное доверие восстановить трудно, но, как показывает жизнь, вполне возможно.

Слоны в национальных парках Африки уже не убегают панически, увидев или почувствовав человека. Лебеди позволяют к себе подходить достаточно близко, и это потому только, что практически всюду эту птицу щадят. Но особенно быстро, буквально у нас на глазах во многих местах перестали человека бояться дикие утки. И это при том, что птица по-прежнему является объектом охоты.

Всюду, где утки чувствуют себя в безопасности, они позволяют подойти к ним вплотную, берут даже пищу из рук. Городские московские водоемы могут служить в этом смысле примером.

Но в последние два-три года утки безбоязненно стали селиться на деревенских прудах в Подмосковье. Уже лет двадцать хожу я в лес по деревне Картмазово. На пруду всегда видел только домашних птиц. Но вот уже третий год — дикие выводки, а этим летом — сразу четыре. Полное доверие человеку! Подплывают, стоит лишь бросить корм. А во двор, стоящий у пруда, утки ходят гуськом и кормятся с курами.

С появлением льда утки с прудов улетают. Куда? В Подмосковье есть теплые воды, на них прокормишься и в мороз. А если утки летят на юг? На пути их ведь могут встретить с ружьем.

Становятся утки жертвами доверчивости или, может быть, тонко распознают ситуацию: доверяют там, где следует доверять, и осторожны, где есть опасность? Так или иначе, доверчивых уток стало повсюду много.

 Фото из архива В. Пескова. 21 сентября 1985 г.

Плёс

(Проселки)

Летом 1888 года еще мало кому известный молодой пейзажист Исаак Левитан плыл по Волге из Нижнего Новгорода в поисках «источника сильных впечатлений». Художник был грустен, даже уныл — Волга вопреки ожиданию душу не задевала. И вдруг за Кинешмой взгляд живописца и его спутницы привлек маленький городок, убегавший от воды круто в гору, в зелень берез и елок. На бугре стояла бревенчатая церковка, кругом темнел отражавшийся в Волге лес. Левитан побежал к капитану:

— Что за место?

— Городок Плёс, — равнодушно сказал капитан, — точнее сказать, городишко…

Но художник уже не слушал. Городок приближался. И было в нем что-то заставлявшее поспешить.

— Сходим! — художник побежал в каюту за мольбертом и саквояжами.

Так случайно Левитан встретился с Плёсом.

Теперь, спустя без малого сотню лет, пассажиры на теплоходах заранее выходят на палубы и с нетерпением ждут… Со времен Левитана облик города мало в чем изменился. И в этом его привлекательность.

Случается, два, даже три громадных теплохода борт к борту стоят у Плёса. Местные жители растворяются в потоке приезжих. По делу прибывают сюда немногие. Главное — навестить городок, самому убедиться: справедлива ль о нем молва?

* * *

История Плёса не бездонна, но глубока. Основан он был в год Грюнвальдской битвы (1410) с назначением: оберегать границы Руси от набегов с востока. Место для рубленой крепости посланцы московского князя Василия (сына Дмитрия Донского) выбрали не случайно. На Верхней Волге это самая высокая точка. Крутизна берегов обрывалась возле воды, и с двух сторон крепость обрамляли овраги. Неприступной стояла она на мысу. Это не помешало, однако, молодому казанскому хану Махмуту Хази «сжечь Плёсо» (так изначально назван был город). Но то был всего лишь набег. Плёсо восстановился. Служил позже сборным пунктом для войска против казанских ханов. Беспокойство с востока сменилось потом нашествием с запада — в Смутное время просочилось сюда шляхетское войско…

А в 1812 году город был тылом, куда эвакуировались воспитанники и педагоги Московского театрального училища. Приютивший беженцев заштатный патриархальный Плёс обескуражен был ученьем резвых «ахтерок». Особо богопротивными показались плесянам балетные танцы.

Балетмейстер тех лет Глушковский записал реплики собиравшихся поглазеть на ученье: «Их, матки мои, как их вертит нечистая сила, как она их подымает!»

Кто знает, быть может, отзвук далекой той встречи с Плёсом побудил именно тут организовать дом отдыха Всероссийского театрального общества. И нынешний Плёс видит на своих улочках «ахтерок», хорошо им знакомых по телевидению и кино.

Звездный час малого городка приходится на вторую половину минувшего века. Плёс поставлял в это время рыбу в Москву, славился кузнецами и оборотистыми извозчиками, портняжничал и сапожничал, поставлял на волжский путь бурлаков, но главное — сделался важной торговой точкой речной дороги. Тут с барж на телеги переваливали хлеб, шедший с юга, сюда свозились товары с Иваново-Шуйской промышленной зоны.

На ручьях и речках, впадающих в Волгу, вертелись мельничные колеса, на открытых ветру буграх шевелили крыльями ветряки. Появилось несколько маленьких ткацких фабрик. Город бурлил. Население его достигло двух с половиной тысяч. Дома росли как грибы. Наверху места уже не хватало, заняли низ у самой воды. И по буграм, вырезая на склонах площадки, рубили дома. Так сложился облик городка, бегущего вверх по откосу.

В летнюю навигацию население Плёса возрастало в несколько раз. В ночлежных домах обитали портовые грузчики. Ненадолго находили приют под крышами города бурлаки, проходившие «бечевою» вдоль Волги до тридцати километров в день. Набережная белела двухэтажными домами купцов. Торговали в Плёсе разным товаром. На удивленье много было тут книжных лавок — двенадцать.

Рельсовый путь Иваново-Вознесенск — Кинешма сделал невыгодным вывоз хлеба из Плёса гужевым транспортом. И городок быстро утих.

Тишина была уже главной его примечательностью, когда Левитан первый раз сошел с парохода на пристань.

* * *

В Плёсе художник нашел то, что искала его душа. Поселившись в домике с окнами на реку, он обрел житейский покой и жадную страсть работать. Исчезли мнительность, неуверенность в своих силах. Его зонт над этюдником видели то у воды, то на кручах над речным плесом, то в окрестных деревнях.

Тихая жизнь городка, мир простых радостей, близость к природе пробудили всё лучшее, чем была богата эта натура. Плёс оказался для Левитана тем же, что и сельцо Михайловское для Пушкина. Жилось и работалось радостно. Расширился жизненный горизонт. Молодой еще человек, видевший в Москве главным образом приказчиков, коридорных, половых, извозчиков, увидел тут, на Волге, основы жизни, начал понимать историческую силу народа. И хотя полотна Левитана «безлюдны», мироощущение человека, писавшего их, явственно ощущается.

Чехов, увидев холсты, привезенные другом из Плёса, сказал: «…на твоих картинах появилась улыбка».

В Плёсе состоялось открытие Левитаном Волги. Волжских пейзажей до него написано было много. Левитан в своих наблюдениях и переживаниях постиг душу великой реки. Он почувствовал здесь просторы России, волжский плёс, в котором отражался маленький городок, подарил художнику острые ощущения переменчивой красоты. Картины «Вечер. Золотой Плёс», «После дождя», «Плёс», «Свежий ветер. Волга», глубоко волнующие нас сегодня, — результат и громадного мастерства, и особого строя души, способный остановить волнующие мгновения жизни.

Плёс подарил живописцу много таких мгновений. Полотна, привезенные с Волги, сразу поставили Левитана в ряд великих художников.

Всеобщее любопытство вызвал и маленький городок. Сюда устремились художники. Перебывало их, начинающих и маститых, в городке много, и каждый увозил на холстах «свой Плёс». Но имя Левитана для Плёса — то же самое, что имя Толстого для Ясной Поляны, Тургенева — для Спасского-Лутовинова, Чехова — для Мелихова.

Левитан ездил сюда три лета подряд. Написал много больших полотен и полсотни этюдов. Мотив знаменитой картины «Над вечным покоем» подсказан был обликом деревянной церквушки, стоявшей над плёсом.

Волжский маленький городок пробудил талант Левитана. И сам он навечно прославлен художником. По знакомым картинам мы знаем с детства: есть где-то Плёс, хорошо бы там побывать…

Левитан сохранил сердечную благодарность местечку на Волге. Незадолго до смерти, вспоминая лучшее, что увидел, о Плёсе сказал: «Никогда не забуду…»

* * *

Сто лет почти минуло с той поры, когда по желтым дорожкам в гору ходил Левитан. За сотню лет сколько воды унесла в море Волга!

Выросли, переменились города на ее берегах. А Плёс остался Плёсом. И это его старинное постоянство обернулось сегодня ценностью. Возможно, овраги и кручи помешали его застроить на современный лад.

Овраги и в Плёсе громадные. Из-за них городок недоступен автомобилям. Тут царствует пешеход. Глиняные дорожки змейками убегают на кручи мимо таинственных, непролазно-зеленых каньонов. Весной овраги пенятся белым цветом черемух и служат приютом для соловьев. Летом тут пахнет нагретыми лопухами, ежевикой, жасмином. Внизу, в потемках, журчат ручейки, вверху, на припеке, гремят кузнечики.

Осенью по оврагам шуршат дрозды, как детские самолетики из бумаги, скользят над желтеющим миром сороки. В пахучем царстве зарослей тут хочется заблудиться. Но невозможно. Змейки дорожек выводят тебя на вершину откоса под полог громадных старых берез. Отсюда Волга — как на ладони. Поля, перелески за ней. На воде в предосеннем тумане лодки. Торопливо бежит «Ракета». Хорошо слышно, как в наступившей после нее тишине один рыбак у другого справляется об улове.

На лодке переправиться можно на левый берег (из Ивановской в Костромскую область). Через реку, как бы со стороны, городок виден весь целиком. Видна внизу слева бывшая рыбачья слобода, виден в ней домик, где жил Левитан. И в мелких подробностях видны уступы кружевной зелени леса, уступы домов, садов, паутина желтых дорожек, освещенные солнцем полянки и темные русла оврагов, плешины на круче, вытоптанные туристами. Светел, зелен, радостен городок! А у ног его — зеркало Волги. Город похож на большой многопалубный пароход, приставший тут и не желающий уплывать — там ему хорошо. Как мачты, белеют церквушки. Нижняя палуба — самая оживленная. Плотно друг к другу стоят дома. Почти что все двухэтажные, низ — каменный, верх — деревянный. Заборы. Наличники. Двери с коваными запорами. В окнах — герань. У заборов — скамейки с обязательными старушками.

Девятнадцатый век! Кажется, вот сейчас выйдет купчина в поддевке и проследует, оглядевшись, к лабазам у церкви. В огородах возле домов пахнет укропом, нагретой ботвой помидоров. Пахнет яблоками, колотыми дровами, вяленой рыбой, дымком. Куда-то в зеленые джунгли склона чешуйчатой змейкой уползает дорожка, мощенная камнем…

Таким видит Плёс человек, сошедший на два-три часа с теплохода.

В зелени своей Плёс прячет маленькую местную промышленность, сельскохозяйственный техникум, санаторий, дома отдыха, пансионаты, туристскую базу и памятник основателю города князю Василию. Не великое число жителей — как раз то, что надо для городка.

И зимою Плёс становится тихим-тихим. Но, как и прежде, вскроется Волга — число людей в Плёсе немедленно возрастает. Прежде возрастало в четыре-пять раз. Сейчас через Плёс за летние месяцы проходит полмиллиона людей. Останавливаются теплоходы. И прибрежная улица превращается — не знаешь уж как и сказать — в Невский проспект, в Голливуд? Одежда — под стать маскараду: от купальных костюмов до цветных ярких шалей. В толпе я увидел даже чалму. Думал, индус путешествует, оказалось — москвич. Жена его с собачкой на поводке важно представила мужа: «Парапсихолог… Интересуется йогой…»

Какой-то веселый малый, возбужденный жарой и пестрой этой толпою, в дверях магазинчика, где продается кое-что, припасенное для туристов, озорно крикнул:

— Кольты в продаже есть?!

— Нет! — машинально ответила продавщица.

— А парабеллумы?!

— Нету…

— Ну и слава богу, что нету…

Хохот.

Плёс охлаждает сюда прибывающих. Дорожки вверх по откусу, стояние под березами на бугре, откуда белые теплоходы кажутся небольшими игрушками, посещение дома, где жил Левитан, возвращают людей в состояние, которое их самих удивляет и радует. «Ты знаешь, как будто душу в чистой воде сполоснул», — сказал мне сосед по каюте, когда мы на палубе утром заговорили о Плёсе.

* * *

Есть у маленьких глубынь-городков свои «жрецы», ревнители красоты. Плёсу особенно повезло. Тут никогда не забывали, что живут в местечке исключительной привлекательности. А когда в начале 60-х годов народ повалил сюда валом, сочли это вполне естественным.

Сразу нашлись добровольцы встречать теплоходы и группами провожать экскурсантов по городу. В числе их была библиотекарь Алла Павловна Вавилова. Те, кто в Плёсе бывал, читая эти заметки, сразу вспомнят гостеприимного человека, сердечно и хорошо рассказавшего им о родном городке, о Левитане, о других людях, оставивших в Плёсе хорошую по себе память. Этой женщине принадлежит идея создать тут картинную галерею. Потом она стала бороться за музей Левитана. С преодолением множества трудностей музей был создан. И хороший музей! — с подлинниками работ художника, с вещами, каких касалась его рука. Алла Павловна сама на пороге встречает гостей и вводит их в мир Левитана… Слушатели не догадываются, сколько иных, самых разных забот лежит на плечах этой женщины. Плёс (во многом стараниями Аллы Павловны Вавиловой) объявлен историко-архитектурным и художественным музеем-заповедником. Намечено сделать Плёс «вторым Суздалем». Цель хорошая, мудрая. Но дело вопреки стараниям местных энтузиастов движется пока медленно, слишком медленно. И, главное, в сохранении ценностей Плёса не учтена пока важная ценность — природа.

Этим летом городок отметил свое 575-летие и 125-летие со дня рождения Левитана. Из Ильинского района в Плёс перевезена и поставлена церковь, очень похожая на церквушку, увидев которую с парохода, художник сказал: «Немедленно сходим!»

После прогулки по Плёсу Алла Павловна пригласила в дом к себе — ужинать. Ели громадного, не уместившегося на одной сковородке леща. Хозяйка дома, по привычке экскурсовода, рассказывала: «Рыба — традиционное угощение в Плёсе. Когда-то к домам, стоящим на склоне, из бегущих сверху ручьев отводили воду в садки, и в них с приходом гостя сачками ловили стерлядь. Левитан, несомненно, не раз едал стерляжью уху…»

Сидели за ужином долго. В открытое окно залетали на свет августовские бабочки. Были слышны густые гудки теплоходов на Волге. А в темноте сада гулко падали с веток перезревшие яблоки.

 Фото автора. 29 сентября 1986 г.

Год под знаком козы

(Таежный тупик)

20 сентября под вечер вертолет, поднявший метель из желтых березовых листьев, сел на косе. Мы выпрыгнули на обкатанные водою белые камни, выгрузили поклажу. Вертолет упругим вихрем еще раз тряхнул верхушки берез и скрылся за скосом горы. Осенний огненный мир, два часа проплывавший внизу, теперь обступал, подымался от ложа реки круто вверх. По желтому густо-зеленым цветом темнели кедры и ели, малиновыми пятнами обнаруживали себя рябины. После холодного и ненастного лета в абаканской тайге стояла нарядная ясная осень.

Было тепло и тихо. Синее небо отражалось в непривычно спокойной воде. Где-то кричала кедровка. И это был единственный звук, напоминающий о скрытой под пологом леса жизни.

Посидев на прибрежном нагретом камне, мы пошли вдоль реки. Половина поклажи «до завтра» была брошена на косе. Шли по мягкой, промятой во мху дорожке. Когда-то Лыковы от реки уходили к своим избушкам, стараясь не оставить следов. Теперь же от берега вверх вела заметная тропка. В прошлом году Карп Осипович пометил ее затесями. А в этот раз мы обнаружили бревнышки-ограждения. «Беспокоится старик, чтобы кто-нибудь из идущих не поскользнулся на крутизне», — сказал Ерофей, оглядывая недавнее оборудование.

Путь от берега до избушки довольно крутой, но недлинный. Верхнее дальнее жилье с прошлого года Лыковы бросили, перебравшись к реке. Через час неспешного хода мы вдруг услышали блеянье коз, увидели синий дым костерка. Еще минута — и навстречу выходят двое людей. Агафья, как ребенок, радости не скрывает.

— А мы видели вертолет-то… Я и картошку успела сварить…

На бревнышке у костра начались обычные для этого часа расспросы: как поживаете? Как добрались? Агафья между тем, положив нам в ладони по горячей картофелине, засеменила на огород. Все угощения сразу разложены были на траве у костра: морковка, репа, горох. Карп Осипович появился с пластиковым мешочком кедровых орехов. Агафья поставила туесок с собранной накануне брусникой. Потом вспомнила о соленых грибах…

Говорили во время «застолья» о прожитом годе, о необычно холодном, дождливом лете, об урожае. И лес, и огород щедрыми этой осенью не были. Кедровых шишек, влезая на деревья, Агафья насбивала всего три мешка. (В урожайные годы собирали по тридцать мешков.) Не уродились ягоды и грибы. Плохо вызрел горох. Картошка не подвела, но была мелковатой. В былые годы плохой урожай, отсутствие мяса и рыбы (Агафья поймала лишь пять харьюзков чуть больше ладони) сильно обеспокоили бы «робинзонов».

На этот раз, побывав у геологов, старик и Агафья вернулись приободренные. «Не беспокойтесь. Мы вас не бросим», — сказали в поселке.

Была и еще гарантия некоторого благополучия — козы. Пока мы сидели у костерка, Агафье не терпелось показать свою «ферму». В загородке из тонких бревен, подозрительно поглядывая на гостей, ходил козел Степка с обрезанными Ерофеем рогами. Козу Муську Агафья вывела на доение.

Прошлогодней робости перед козою не было. Ловко спутав Муське задние ноги, Агафья наступила на веревку, как на педаль, подвинула к морде козы берестяной кузов с сушеной картошкой… Через десять минут мы уже пили процеженное и охлажденное в ручье молоко. Оно было великолепным — густое, здоровое, без каких-либо запахов. И я мысленно поблагодарил читательницу нашей газеты Аллу Лукиничну Корочанскую за идею «купить козу».

Прошлым летом, увидев, что Лыковы к скотоводству не подготовлены, я сказал: будет трудно — зарежьте. Думал, что так и будет. Но в январе получил от Агафьи письмо с трогательной благодарностью.

Оказалось: козы пришлись ко двору. Агафья писала, что научилась делать сметану, творог и что весной от «козлухи» ожидают приплода.

Хлопот со скотиною было тут много. Агафья осваивала доение, готовила на зиму сено и веники, оберегала от коз огород. Карп Осипович, покрякивая от натуги, соорудил загон и сарайчик. Пока жили «на две избы», коз водили с собой. Поводки были лишними — козы преданно жались к людям. Медведи, которых тут много, проявляют к козам интерес постоянный, и козы их чувствуют раньше, чем люди. Медведей отпугивали торканьем (стуком) в жестянку… Доставили хлопоты Лыковым и маралы, съевшие два стожка сена, приготовленных для коз. Пришлось зимой Агафье рубить еловые ветки.

Слушая у огня бесхитростное повествование о житье-бытье за год, мы чувствовали: козы были тут «полноправными членами общества».

Молоко молоком (оно заметно поправило здоровье Карпа Осиповича, переставшего жаловаться на живот и на болезнь уха), но было и еще нечто важное в их присутствии у избы. Козочка и Агафья так привязались друг к другу, что разлука даже на день была тягостной для обеих.

Во время трехнедельных усилий наловить рыбы Агафья жила с козой на берегу под навесом, питалась ее молоком, «а спали вместе, прижмемся друг к другу — тепло…».

Агафья для фото прихорошилась.

Главным событием года был переход на житье к речке. Верхнюю избу в горах бросили. Ничего не сажали на огороде возле нее. Навещали жилище только затем, чтобы взять какой-нибудь инвентарь, книги, одежду. Мотив переселения Карп Осипович объяснил кратко: «Без людской помощи не обойтись. А ходить — далеко».

Избу нижнюю Николай Николаевич Савушкин, навестивший Лыковых вместе со мною в позапрошлом году, обещал подправить и прирубить к ней что-нибудь вроде сенцев. Обещанье начальник управления лесами Хакасии сдержал. Запечатленный в памяти Лыковых как «лесной начальник», Николай Николаевич сидел сейчас у костра рядышком с Ерофеем, и Карп Осипович с искренним стариковским усердием благодарил его.

Жилье получилось удобнее верхней избы. Сенцы разгрузили жилую часть от множества коробов и мешков, сделали ее просторнее и светлее, чему способствовали два оконца, прорубленные в торцовой стене.

Чистота и опрятность в жилище этом не поселились, но появилось некое подобие порядка в избе. Не закопченные тут лучиною стены и потолок лоснились коричневым деревом, просторно было у печи, пол под ногами не пружинил от конопляной костры, а был подметен. Пространство возле железной печки, подаренной геологами, было свободно от хлама и не грозило пожаром.

Печку Карп Осипович в этот вечер натопил, не скупясь на дрова. Перед сном мы вышли охладиться наружу. Дым от избы подымался высоко вверх, и Млечный путь казался продолжением этого дыма. Мороз сулившее небо было всё в звездах. Указав на Большую Медведицу, я спросил Агафью: знает ли она, как называется это созвездие? Агафья сказала: «Лось…» Небесный ковшик и в самом деле на лося походил больше, чем на медведя.

Карп Осипович был приветлив.

Спать, как обычно, мы легли на полу. Агафья, положившая нам в изголовье фонарик на случай выхода из избы, вдруг спохватилась: «А светит ли?» Фонарик светил неважно. «Батарейка исстарилась», — с этими словами Агафья достала из берестяного короба круглую свежую батарейку, поменяла на нее старую и, убедившись — фонарик светит исправно, принялась за молитву. «Это чё же такое, спички не признаете, считаете грех, а батарейка, значит, не грех?» — специально для нас с Николаем Николаевичем спросил Ерофей.

Агафья не нашлась, что ответить, подтвердив только, что спички («серянки») действительно грешное дело.

Засыпали мы под молитву. Агафья перемежала ее шиканьем на котят и неожиданными вопросами Ерофею.

Утром, попрыгав возле костра для согрева, мы с Ерофеем спустились к реке за оставленной там поклажей. И через час у избы состоялось поднесение московских гостинцев. Агафья этот момент на минуту опередила — появилась с синей рубахой в руках. Ерофей мне писал, что Агафья готовит подарок. Теперь мастерица с улыбкой протянула изделие и пожелала, чтобы рубаху я тут же примерил. Пришлось подчиниться. Все хором нашли: обновке износу не будет, не хватает лишь пояска! Агафья шмыгнула в избу, и вот я стою уже подпоясанный… Выяснилось: такие же рубахи в благодарность за помощь Агафья сшила нескольким геологам, в том числе Ерофею.

После шуток, что в Москве в редакции появлюсь я в обновке, открыли картонный ящик, летевший со мной из Москвы. Старик и Агафья глядели на него с выжидательной настороженностью, и я опасался уже услышать: «Нам это не можно». Но все в этот раз было принято с благодарностью. Во-первых, бутылочка дегтя. В письме Агафья просила разжиться этим продуктом, нужным для смазки ран и царапин. Просьбу выполнил я с трудом. Неведомая Лыковым жизнь давно перешла от дегтя к мазуту и солидолу. Деготь помог добыть московский таксист Александр Иванович Бурлов, с которым случайно я поделился заботой. Узнав, в чем дело, таксист сказал: «Добуду из-под земли!» И добыл.

За дегтем и связкой свечей пошли дары Бутырского рынка. Яблоки Лыковы знали по угощениям геологов. Болгарский перец подозрительно мяли в руках, но, видно, нашли, что Бога принятием перца сильно не огорчат. Увидев дыни, Карп Осипович спросил: «Тыклы?» Арбуз озадачил обоих, потребовалось объяснение, что это такое.

Все принятое Карп Осипович распорядился снести в ручей. А в обед я призван был к лыковскому столу в качестве консультанта. Показав, как режут арбуз, я сказал: ешьте, что красное.

Когда через десять минут мы с Николаем Николаевичем заглянули в избу, то увидели: съедено и красное и белое, на столе осталось только зеленое.

В Москве для Лыковых передал мне посылку писатель Леву Степанович Черепанов. Он был тут в прошлом году, оставив хорошую по себе память в виде громадной кладки наколотых дров. Лев Степанович посылал мешочек скороспелой картошки и пакетики с разными семенами. Все приняв, Агафья тут же собрала ответный мешочек семян и села написать Льву Степановичу письмецо.

На предложение начать рыть картошку Агафья ответила: «Проку не будет — в воскресенье нельзя работать». Николай Николаевич с Ерофеем после этого разговора удалились в тайгу с ружьем, а меня Карп Осипович пригласил в избу и достал с висевшей на веревочках полки бумажный свиток. Им оказалась присланная кем-то через Ерофея репродукция картины Сурикова «Боярыня Морозова». Судя по отпечаткам пальцев, картину Агафья с отцом прилежно разглядывали не один раз. «На муки везут…» — сказал старик, разглаживая картину крючковатыми пальцами. Я рассказал, когда это было, пояснил, кто тут сочувствует боярыне, а кто посмеивается над ней. «Да уж видно: кто истинный христианин, а кто подался в никонианство… На санях-то в Москве сейчас, поди, не ездят?» — спросил старик, сворачивая картину.

Обстановка располагала к откровенности, и я осторожно спросил: не жалеет ли Карп Осипович, что жизнь сложилась вот так, как есть?

«А чё жалеть, жили как христиане…» Но, может, жалеет, что встретились с «миром», что жизнь, от которой они хоронились, подвинулась к ним вплотную? «Да нет, Василий Михайлович, за семь лет ничего дурного от людей не претерпели. Благодарение Богу — только хорошее познаем». Из разговора выяснилось, что Лыковы опасались «гоненья на христиан». Облик боярыни Морозовой давал им сейчас реальную картину такого гонения. Но ничего подобного с ними не произошло. Сначала озадаченные дружелюбным отношением «мира», сейчас Лыковы принимают дружелюбие это как должное. Не переставая трудиться, во многом они полагаются на помощь геологов. Картошку, например, в этом году, несмотря на угрозу близкого снегопада, копать не спешат, дают ей дозреть в бороздах. Знают: обещали геологи прийти помочь, значит, придут обязательно. Геологи снабжают Лыковых солью, крупой (в этом году убедили перестать печь картофельный хлеб и взять в подарок мешок муки), снабдили геологи их одеждой, житейским инвентарем. Установка «помочь всем необходимым, ни к чему не принуждая», соблюдается неукоснительно. За семь лет на буровом участке сменилось несколько мастеров, но отношение к Лыковым, как к людям, попавшим в беду, стало традиционным. Об особом расположении к «подшефным» Ерофея Сазонтьевича Седова я немало уже говорил. Он навещает Лыковых регулярно зимою и летом.

В этом году ему предложили повышение по службе с работой на другом участке. Отказался: «Бросить Лыковых не могу».

И дело не только в материальной помощи. Лыковы явно нуждаются и в общении. Не довольствуясь редкими «гостеваниями» людей, старик с дочерью ходят сами в поселок. И если для Агафьи каменистый пятнадцатикилометровый путь с глубокими бродами через реку нетруден, то человеку с возрастом за восемьдесят этот путь — немалое испытание. И все-таки Карп Осипович идет да несет еще мешок с гостинцами для геологов — картошку и кедровые орехи…

В некоторых письмах ко мне есть беспокойство: не одолевают ли Лыковых после «всесоюзной известности» любопытные? Вопрос законный, но умозрительный. Действительно, несчастьем было бы паломничество любопытных.

Но есть для хождения сюда препятствие очень надежное — удаленность и недоступность. Редкая лодка из Абазы доберется в верх Абакана. Для праздного любопытства небезопасно и очень накладно нанять сюда лодку с проводником.

Есть путь самолетом до поселка геологов. Но это не рейсы «Аэрофлота». На самолет можно сесть только с разрешения начальника геологической партии, а с ним мы в самом начале договорились о жестком «фильтре». Ситуацию эту три года назад подробно в Таштыпе обсудили мы также с секретарем райкома партии Кыжинаевым Афанасием Ивановичем и договорились: только с его разрешен™ самолет возьмет в поселок кого-либо, кроме геологов.

С момента публикации в нашей газете у Лыковых побывало считанное число людей: писатель Л. Черепанов, врач и художник из Красноярска, языковеды из Казани, лесные пожарные, сделавшие прирубок к избе. Те, кто тут побывал, не только не принесли какого-нибудь беспокойства «аборигенам», но во многом им помогли, оставили по себе хорошую память.

В последнем разговоре, позволявшем задать серьезный, главный вопрос, я спросил, что будет, если один из живущих в избе умрет.

Старик ответил, что он умирать собирается тут. Судьба же Агафьи волнует его серьезно. Он понимает: житье одной в тайге невозможно. Уход в «мир» тоже представляется ему немыслимым — «по нашей вере это не можно». Выход старику виделся в залучении сюда какого-либо единоверца, но жизнь показала: надежда эта несбыточна — нет желающих лезть в таежную нору.

После газетной публикации объявились на Алтае у Лыковых родственники-староверы. Один из них приезжал Агафью и старика навестить, звал к себе на житье. Этот вариант устройства Агафьи старик из вида не упускает. Дав мне адрес, он попросил написать родственнику: «Мудро о житье расспросите, не будет ли оно утеснительным для Агафьи».

На том и закончился разговор…

С возвращением из тайги Ерофея и Николая Николаевича теперь уже Агафья развернула свиток с «Боярыней Морозовой». Я опять давал объяснения, разглядывая детали картины через очки. Карп Осипович очками заинтересовался, попробовал сам посмотреть и с удивлением обнаружил, что видит «баско» (хорошо то есть).

«Так я пришлю вам очки!» Старик застеснялся: «Штука-то поди дорогая?»

Агафья на расспросы, что ей прислать из Москвы, замотала головой — все есть! Но тут же украдкой подала две черные пуговицы и клубок красных ниток — «такие бы надо…». «Зачем тебе красные нитки?» Вместо ответа Агафья достала из туеска искусно плетенный из черных и красных ниток узорчатый поясок. Оказалось, поясками Агафья одаривала поварих, привечавших ее в поселке…

Сердечные отношения с Лыковыми для меня родили проблему. При первом знакомстве украдкой я делал снимки, преступая нетерпимость старика и Агафьи к фотографическим «машинкам». Теперь при сложившихся отношениях направить на них фотокамеру означало бы разрушение доверия. И я искушению не поддавался — снимал лишь избенку, коз, тайгу, огород…

Попрощавшись с Лыковыми, мы решили навестить брошенную теперь верхнюю избу. Тропа до нее альпинистского мастерства не требовала, но была не из легких. На полянках возле тропы сушились сено и веники, припасенные козам. А выше то и дело попадались следы зверей.

Брошенное «поместье» встретило нас тишиной. Дверь в жилище была подперта. Пройдя, как в баню, в низкий дверной проем, мы оказались в уже знакомых по прежним приходам потемках. Кое-что из утвари тут еще оставалось. И все источало неистребимый «лыковский дух» — смесь запахов дыма, непроветренного жилья, кислого варева, сыромятной кожи и старой одежды…

Мы подперли, как было, дверь и прошлись по пустынному огороду, по уже зараставшим дорожкам. В тишине был слышен торопливый бег воды по камням. Минут десять перед уходом постояли мы у ручья.

По воде плыли желтые листья, птица оляпка жизнерадостно приплясывала на камнях. По следам и помету Ерофей определил: «поместье» уже навещают медведи и кабарга — тайга начала поглощать понемногу все, что было у нее отвоевано неустанным трудом, случайной жизнью, теплившейся тут сорок лет.

Фото из архива В. Пескова. 2 октября 1985 г.

Полярный странник

(Окно в природу)

В поисках гнезд гаги мы шли по острову в Белом море. Все живое уступало дорогу или затаивалось, и только одна птица вела себя вызывающе смело, даже задиристо. Провожая нас над тропой, она взмывала вверх и с криком пикировала, чуть-чуть не касаясь кепки на моей голове. Это была полярная крачка, небольшая сизо-серая птица с красным клювом, красными лапками и черным чепчиком.

Все полярные крачки смело защищают свою территорию. Когда их много, даже белый медведь приходит в смущенье и убирается восвояси, провожаемый атакующей братией. Спокойные, тихие утки гаги селятся рядом с крачками, под их прикрытием выводят птенцов.

Крачки — птицы нередкие. Селятся повсюду, от Балтийского побережья до самой Чукотки. Быстро в относительно теплое время выводят птенцов. В конце июля — начале августа они уже покидают наш север. Куда же они направляются? К берегам Антарктиды!

Среди птиц много летунов на дальние расстояния. Три с половиной тысячи километров пролетают с севера к месту зимовок гуси. Аистов, выраставших где-нибудь в Белоруссии, я снимал южнее экватора. Но полярная крачка — рекордсмен среди птиц-путешественников. Ее путь от гнездовий к зимовкам — 20–25 тысяч километров: Арктика-Антарктида. Расстояние это птицы преодолевают дважды в году — туда и обратно.

Пути миграции птиц постоянны. Они складывались тысячелетиями под влиянием климата, рельефа земли, береговой линии и техники перелетов. Парящие птицы, например аисты и орлы, пользуются восходящими потоками теплого воздуха над землей и летят в Африку, огибая Черное и Средиземное моря. А перепелки с интенсивной работой мышц при полете выбирают наикратчайшую линию. В перелете над морем, где не сядешь подкрепиться, передохнуть, расходуется сразу много энергии. И перепелки запасают ее около Черного моря — интенсивно кормятся и неохотно летают. В горных барьерах птицам известны проемы, и они устремляются в них на пролетах, как вода в щербину плотины.

Полярные крачки держат путь к Антарктиде над Атлантикой. С северных побережий нашей страны, от самой Чукотки они летят сначала на запад, к побережьям Европы, потом поворачивают на юг. Полярные крачки Канады летят на зимовку сначала в направлении Европы.

Пути над Атлантикой к югу у крачек Старого и Нового Света совпадают — они летят в направлении Антарктиды вдоль побережий Африки и Южной Америки.

Суша, однако, крачек не привлекает. Их стихия — вода. Они могут на воду сесть и, держась на плаву, отдыхать. Но никто никогда не видел крачек на пролетах отдыхающими. Они постоянно на крыльях. С воздуха они кормятся, хватая рачков и рыбешек, и летят, летят, 25 тысяч километров туда, 25 тысяч — обратно.

Ни одно живое существо, исключая человека с его техническими возможностями, не способно к таким сверхдальним маршрутам. Жизнь крачки — почти сплошная дорога.

 Фото автора. 6 октября 1985 г.

Снежные обезьяны

(Окно в природу)

Мы бы, конечно, удивились, увидев белых медведей под пальмами. Почти так же странно видеть обезьян на снегу. Однако никакого зоологического фокуса тут нет — снимок сделан в естественной для этого вида макак обстановке.

На земле живут 200 различных видов обезьян. Все они — обитатели теплой тропической зоны, ни в Европе, ни в Северной Америке обезьян нет. Япония — единственная страна, где обезьяны приспособились переносить снежную зиму.

Когда-то на островах Японии обезьяны были животными не редкими. Но постепенно хозяйственная деятельность до предела сократила территории их обитания. Обезьяний род искал. И только покровительство человека спасло этих редких животных. Их начали подкармливать, перестали преследовать за вынужденные набеги на сады и огороды. Сейчас число обезьян достигает нескольких тысяч. Они перестали страшиться людей, кое-где стали почти ручными.

Появилась возможность пристально наблюдать за их жизнью, прослеживать изменения в поведении.

Живут обезьяны оседло на небольшой территории, семьями от 20 до 100 особей. Почти всеядны — жуют листья растений, собирают с деревьев плоды, воруют на огородах картошку, ловят насекомых, некоторые приспособились есть морские водоросли и ловят рыбешку.

Воды почти все обезьяны страшатся. Тут же некоторые группы привыкли к океанской воде — с удовольствием купаются, ныряют, даже прыгают в воду со скал.

Пристальное наблюдение за обезьянами позволило проследить, как у этих смышленых животных формируются житейские навыки. Консерватизм в поведении является надежной защитой от всяких случайностей жизни. Но вместе с тем меняющаяся обстановка заставляет делать осторожные пробы, искать новые возможности для облегчения существования. Оказалось, в группах есть таланты и даже гении по части экспериментирования. Так, одна взрослая обезьяна догадалась вырытый из земли картофель есть не сразу, а помыла его в воде. Этот «передовой опыт» был немедленно подхвачен. И сейчас во многих группах обезьяны картофель моют, прежде чем есть. Замечено: та же макака-гений зерна ячменя с посевного участка стала носить к воде — земля осаждалась, а зерна всплывали.

Этот способ очистки пищи был быстро усвоен.

Наблюдатели отмечают: первыми полезные новшества усваивают молодые обезьяны, более, чем взрослые, склонные к подражанию.

Часто случайность дает обезьянам уроки полезного опыта. На одном из островов есть выход горячих ключей. Какая-то обезьяна оказалась зимой в бассейне с теплой водой. И это обезьяне понравилось. Вслед за ней, соблюдая разумную осторожность, пробуя воду рукой, бассейном стали интересоваться ее сородичи. Теперь все окрестные обезьяны в зимние дни ходят греться в воде. Опасались, что, поднимаясь после купаний в горы, обезьяны будут простужаться и погибать. Ничего подобного не случилось. Запасенный с осени жир и густая зимняя шерсть сберегают при смене температур.

Контакты с людьми многое изменяют в поведении обезьян. Когда-то совершенно дикие, неуловимые для наблюдений, они теперь терпят рядом с собою любопытных, как своими, распоряжаются яблоками и хурмою в садах, не страшась, берут пищу из рук, забегают даже в дома. Люди к этим новым повадкам относятся с разумным терпением — лишь бы обезьяны не перевелись. Однако, несмотря на заботу, их с каждым годом становится меньше и меньше.

 Фото из архива В. Пескова. 12 октября 1985 г.

Мини-лошадки

(Окно в природу)

Этих лошадок я увидел впервые в Америке тринадцать лет назад. Хозяин бензоколонки в одном из штатов заманивал ими клиентов. И очень успешно. Пока заправлялся и приводился в порядок автомобиль, его владелец мог любоваться бегавшими в загоне карликовыми лошадками. Если путешествие было семейным, по дорогам делался даже крюк — показать детворе необычных лошадок. Помнится, были они чуть меньше пони. Этот недавно полученный снимок и свежая информация дают представление о новой американской моде и об успехах выведения почти «карманных» жеребчиков и кобылок.

История лошади древняя. Родина ее — Америка. Если бы мы увидели сейчас предка привычного нам коняги, родства бы мы не признали — это был лесной зверь размером с лисицу. Потребовалось тридцать миллионов лет, чтобы из этого существа выросло что-то, отдаленно напоминавшее лошадь, но очень маленькую — с овцу. До высоты 1 метра 45 сантиметров в плечах лошадь росла еще двадцать миллионов лет. Это было уже степное животное, хорошо бегавшее, утратившее на ногах пальцы, кроме одного, превратившегося в копыто.

Из Америки по сухопутным мостам, соединявшим когда-то материки Старого и Нового Света, лошади переселились в Азию и Европу и хорошо прижились. В Америке же лошади по неясным причинам миллион лет назад вымерли. Нынешние индейцы, пришедшие сюда из Азии, нашли безлошадную землю. До появления в Америке европейцев о существовании лошади индейцы не знали. Испанские конкистадоры, высаживаясь с кораблей с лошадьми, порождали великий страх. Индейцам казалось, что лошадь и всадник — одно страшное, грозное существо. Часть лошадей испанские завоеватели во время трудных походов по континенту порастеряли.

Но лошади не погибли. На своей старой родине одичавшие кони быстро размножились, превратившись в знаменитых мустангов, остатки которых сохранились поныне.

Что касается лошадей, прирученных человеком, то тут искусственный отбор помог вывести более 200 пород животных с разными ценными качествами. Громадные тяжеловозы, резвые скакуны, лошади, приспособленные к жизни в горах, маленькие лошадки — пони, способные двигать тележки в шахтах, выносливые якутские лошади, добывающие еду из-под снега и устойчивые к большим холодам, — лишь малая часть большого разнообразия лошадей.

Машины, во многих местах потеснившие лошадь, не изменили доброго чувства людей к этому животному. Всюду, где целесообразно, хороший хозяин использует лошадь. Осталось место для лошади в спорте, туризме. Кое-где появилось желание держать лошадей «просто так». И в этом случае, как это часто бывает, родилась мода, мода на маленьких лошадей, которых и содержать легче, и можно любоваться диковиной.

Любопытно, что выведение мини-лошадок оказалось делом не слишком сложным. И в этом соблазнительно усмотреть способность природы на «долгую память» о прошлом каждого существа. Так или иначе путем селекции в Америке уже выведено более тысяч лошадок, размер которых не выше 85 сантиметров. По виду это не жеребята. Это крошечные лошадки со всеми признаками взрослых животных. Поведение у этих занятных карликов такое же, как у обычных лошадей. В табуне есть вожак, кобылки образуют гарем, и вожак ревниво его охраняет.

Лошадь-малютка — всего лишь объект забавы людей, также, как золотые рыбки, как некоторые породы собак, кур, голубей. Стоит она немалых денег, и чем меньше ее рост, тем выше цена. Особо в селекции и коммерции преуспел некий Джон Вильямс из штата Южная Каролина. В его хозяйстве 300 лошадок. Половина из них ростом не превышает 75 сантиметров.

Селекционер заявил, что задался целью получить лошадей ростом не более 30 сантиметров. Это почти тот же размер, с которого лошадь начинала расти пятьдесят миллионов лет назад.

 Фото из архива В. Пескова. 20 октября 1985 г.

Подземный ходок

(Окно в природу)

Животное это не редкое. В начале века во время моды на шапочки и манто из кротового меха «один охотник в Швейцарии за 18 дней поймал 4000 зверьков». Если бы мода оказалась устойчивой, кротам пришлось бы не сладко — сколько их шубок надо для шубы на модницу! Но серые бархатистые шкурки оказались непрочными. И в этом было спасение кротов.

Жизнь крота таинственна и малодоступна для наблюдений, но следы ее видели многие.

В садах, на лугах, лесных прогалинах и в речных поймах часто встречаются кучи рыхлой земли. Это проходчик-крот вытолкнул ее из тоннелей. Редко, но удается увидеть и самого землекопа. Зверь невелик — умещается на ладони. И сразу видно: приспособлен исключительно для жизни подземной. Две громадные передние лапы-лопаты — главная примечательность землекопа.

Приставьте мысленно по бокам легкового автомобиля два ковша экскаватора — представление о кроте будет полным. Впечатляет также и нос, весьма чувствительный к запахам, но предназначенный также для грубой работы — носом крот землю буравит, лапами гребет и толкает назад. Скорость проходки — 30 сантиметров в минуту. (По готовому тоннелю крот пробегает за минуту 60 метров.)

Глаза и уши на первый взгляд у этого существа отсутствуют. Но они есть. Глаза величиною с маковое зерно спрятаны в шерстке, и это важно для землекопа. Но при необходимости глазное яблоко выдвигается, и кое-что крот может видеть, ну хотя бы что на дворе день, а не ночь.

Впрочем, глаза помогают кроту, выходящему изредка на поверхность, различать гнездо птицы и похитить из него птенцов, поймать полевку, ящерицу, лягушку. Правда, во время охоты этот малоразборчивый мясоед полагается больше на слух, обоняние, осязание. Уши у него закрываются складками кожи и тоже спрятаны в шерстке во избежание засоренья землей. Сама шерстка ложится в любую сторону одинаково, и крот под землей успешно использует «задний ход». Есть у крота хвостик. Во время движения он касается верха тоннеля, сигнализирует: над головою надежная кровля.

Появление на поверхности земли — эпизод в жизни крота. Его стихия — подземные продвижения. Однако это отнюдь не бродяга. Облюбовав подходящее место для жизни (предпочтительна рыхлая плодородная почва), крот хорошо ее оборудует. Центром коммуникаций является резиденция — камера, где крот отдыхает и спит. (На поверхности это место выдает обычно особо большая куча земли.)

Вокруг резиденции идет галерея ходов, куда крот при опасности может юркнуть из теплой постели. С охотничьими угодьями резиденция связана магистральным тоннелем длиною в сорок — пятьдесят метров. Земля из тоннеля наверх не выбрасывается, а вминается боками в стенки. И все-таки опытный глаз кротолова по засохшим травинкам примечает подземный проспект. Именно тут ожидает зверька ловушка. Крот непременно в нее попадает потому, что в сутки шесть раз — туда и обратно — пробегает тоннелем охотиться.

Охота крота — неустанное продвижение подземною целиной. Это тяжкий физический труд — при нем питание должно быть добротным. Таковым оно и является. Крот не признает ничего, кроме мяса, и съедает его каждый день много — столько, сколько весит сам. Поглощает он все, что встречает во время проходки тоннелей, — личинок, жуков, медведок, но главным образом дождевых червяков. Ест он их с предварительной обработкой — хватает зубами и протягивает через когтистый гребень передней лапы. Таким образом он выдавливает из червя землю, как из тюбика пасту, одновременно очищая и поверхность добычи.

Охота идет днем и ночью. Двадцать четыре часа суток делятся у кротов лишь на время охоты и время отдыха. Есть он должен через каждые четыре часа. Двенадцать часов без пищи — предел, означающий смерть. По этой причине и в зимнюю спячку кроты не впадают.

Однако возможности зимней охоты снижаются. И потому с наступлением холодов кроты усиленно запасаются провиантом. В чуланах, вокруг резиденции, у них повсюду склады по десять — двенадцать дождевых червяков. Чтобы добыча не расползалась, кроты ее уродуют, оставляя, однако, живой. Запасы корма внушительны. Известен случай, когда в чуланах крота обнаружено было 1280 червей — более двух килограммов.

Все замечали, наверное: на сухих, безводных местах кроты не селятся. Объясняется это тем, что крот не только много ест, но также много и жадно пьет. Один из тоннелей лабиринта непременно ведет к реке, пруду, хотя бы к луже.

Если таковых поблизости нет, крот роет глубокие вертикальные шахты-колодцы. Наводнения? Да, вода частенько заливает тоннели. Но крот — хороший пловец. В своем залитом водою «метро» он хорошо ориентируется и выплывает наверх, нередко держа в зубах маленького кротенка.

Вода — помеха. Но гибнут кроты главным образом в году засушливом.

Крот — существо «неуживчивое, сварливое, вздорное, кровожадное». Друзей у него нет. Живет отшельником и никого не терпит в своих владеньях, особенно сородичей. Противника, посягнувшего на его собственность, встречает боем. В подобных встречах побеждает сильнейший. Но дома стены помогают — бывает, и более слабый одолеет пришельца.

Без ласк, свойственных многим животным, кроты образуют мрачноватый семейный союз и производят на свет четыре-пять совершенно беспомощных, голых, слепых кротят величиной с боб. Кротиха нежна с малышами. Папа-крот тоже в эти недели мягчает характером — носит в детскую червяков.

Врагов в природе у кротов много. Добычливые ловцы-ласки, горностаи, хорьки, — поймав крота, есть его брезгуют. А лисы, куницы, ежи, сарычи, совы, аисты и вороны едят с удовольствием.

Времена, когда всех животных люди делили на полезных и вредных, прошли. Крот, досаждающий луговодам и садоводам, в числе полезных не значился. Но сегодня известна и польза от крота: уничтожает медведок, личинок майских хрущей, слизняков. Все же роль положительного героя в человеческом взгляде на мир животных кроту не отводится. Но жизнь интересна во всех своих проявлениях. И потому стоишь зачарованный, глядя, как на глазах у тебя из луговой тверди вдруг вырастает ворох рыхлой земли — это крот в предчувствии холодов гонит и гонит свое «метро».

Кроты постарались.

 Фото В. Пескова и из архива автора. 3 ноября 1985 г.

У зимы на пороге

(Окно в природу)

Утро туманное, утро седое… И день такой же. Кораблями на якорях расплывчато темнеют стога на поле. Акварелью размыта зубчатая кромка леса. Краски не яркие, блеклые — ни зелени, ни цветка. Все вымокло, увяло и облетело. И лишь в кореньях и клубнях будет дремать до весны сила грядущих зеленых побегов. Там и сям по опушке кабаньи покопы — в сумерках и ночами звери ищут личинок, коренья, мышиные гнезда. Если б не эти следы кормежек, лес показался бы всеми покинутым.

Лес черен и молчалив. Ветреное непогодье отряхнуло с деревьев все до единого листика. Раздетый лес стал проницаем для звуков — слышно, как где-то в деревне колют дрова и лает собака. В голых ветках обнаружились летние тайны птиц — темнеют гнезда большие и малые. Сорочий дом висит над самой тропкой, где ходят люди, и никто не заметил его в листве.

Высоко на березе мокнет гнездо воронов. Я наблюдаю его лет восемь. Добротная постройка на высоте недоступной. Весной гнездо опять оживет — дружная пара птиц постоянно держится в этом районе. В предзимье осторожные вороны почему-то смелеют — летают так низко над лесом, что слышен скрип маховых перьев.

И лоси в это время ходят свободней — видишь следы на опушке, в болотистых ивняках, примыкающих прямо к шоссе. И нет в лесу поваленной ветром или подсеченной человеком осины, на которую лоси бы не наткнулись в своих хожденьях. Найдут непременно и обгложут до белизны. В компании с лосем кору осины грызет и зайчишка, очищает ветки потоньше. На мягких намокших листьях следы косого не остаются. Лосиный же след глубок, громаден и полон холодной лесной воды — напиться можно из следа.

Звуки… Их очень немного. С криком тревоги вспорхнула с куста калины стайка дроздов и стихла в березняках, ожидая, когда пройдет человек и можно будет опять кормиться.

Белка, искавшая что-то в опавших листьях, с испуганным верещанием кинулась вверх по березе и уронила оттуда чуть тронутый зубом орешек.

Изредка слышишь перекличку синиц. На фоне серого неба их не сразу и разглядишь. Пушистые шарики с длинными, как у сороки, хвостами оживленно снуют по веткам, окликают друг друга, чтобы не потеряться в пасмурном дне. А вот еще один звук, характерный для этой предзимней погоды, — меланхоличные тихие посвисты. Снегири?.. Красногрудые птицы сидят на покрытых каплями влаги ветках ольхи, необычным для леса цветом напоминают: не все краски природа порастеряла.

Следом за прилетевшими с севера снегирями придут и снега. Знакомый лесник на кордоне подшивает старые валенки. Жена его к празднику щиплет гуся — белая горка перьев лежит на крыльце. Мальчишка-внук лезвием бритвы очиняет перо и, обмакнув в чернила, пишет на белом листе: «Скоро зима». «Да, теперь уже скоро, — соглашается дед. — Придет, положит на дворе белый пачпорт — вот, мол, и я. Принимайте!»

День, не успев наполниться светом, тихо уходит за лес. Нет еще четырех, а уже надо прикидывать, чтобы не в самую темень идти опушкой к дороге. Собака лесинка, обычно далеко провожавшая гостя, на этот раз ленится — виновато вильнула хвостом и юркнула в конуру. «Это к снегу или к дождю», — философствует хозяин, засовывая в рюкзак тебе на дорогу холодные, вынутые из листьев на чердаке яблоки.

На придорожных репьях неслышный ветер шевелит клочок заячьей шерсти. Заяц в эту пору линяет, меняет летнюю шубу на зимнюю.

Украдкой зайчишка ходил к леснику в огород грызть капусту. Кочны убрали — ходит хоть листьев погрызть. И собака ему нипочем. Возможно, от нее и бежал, оставляя на репейниках шерсть.

Выползает из ельников темная плотная ночь. Кажется, ты один в целом свете на этой опушке. Под ногами чавкает грязь. Сыро и неуютно. Но сладко идти вот так, с мыслью о теплом доме, о лампе, о чае, с воспоминаньем о прожитом дне… Посвистывая, сверкнули в сумерках белым надхвостьем и скрылись в ельнике птицы. Снег, снегири…

Вспоминаешь с улыбкой присказки деда: «Придет, положит на дворе белый пачпорт…»

И писанье мальчишки гусиным пером… Шоссе впереди обозначилось сразу гулом и бегущими огоньками. Час пути — и Москва. Ожидая автобуса, видишь, как лес погружается в темень предзимней ночи.

 Фото автора. 6 ноября 1985 г.

Живая корона

(Окно в природу)

Европейский благородный олень. Первое, на что обращаешь внимание, увидев оленя-самца, — рога. Ветвистая эта корона, краса и гордость животного, — предмет вожделения охотников всех времен. В бревенчатом домике лесника, в городском современном жилище и древнем средневековом замке видишь трофей, стоивший жизни оленю. Но этот трофей человеку иногда достается без какого-либо вреда для животного.

Каждый год, приходит время, олень сбрасывает свою драгоценную, но очень тяжелую ношу. Рога отпадают, как опадают листья с деревьев, чтобы к грядущей осени, к моменту турнирных оленьих боев, вырасти снова.

Легко представить, сколько жизненных сил требует от животного это быстро растущее (с весны до осени!) украшение и оружие. Летом рога представляют собой мягкое, нежное, покрытое кожей сооружение. Рога — «живые»: в них организм гонит кровь и образующие кость вещества. Корону свою олень носит бережно, она чувствительна к малейшим толчкам и царапинам, столь обычным для жизни в лесу.

Но ближе к осени рога твердеют — реки кровеносной системы в них усыхают, кожу с рогов олень удаляет, теперь уже специально продираясь по чащам, с силой трется рогами о кусты и деревья. И вот перед нами уже прочное, отвердевшее древо из кости.

Для чего оно служит оленю? Оборона? Для нее достаточно было бы парных острых передних отростков, да и на ноги, а вовсе не на рога, полагается олень при опасности. К чему же тяжелое ветвистое древо на голове? Оказывается, рога у оленя являются неким паспортом здоровья и жизненной силы в период, когда идет соперничество за продолжение рода. В самом деле, если организм справился с громадным расходом жизненных сил для роста рогов, значит, налицо здоровье этого организма, надежна его наследственность.

Уже один только вид могучей костной короны определяет место оленю среди соперников. Главенствует тот, у кого мощнее рога.

У молодых этот жизненный паспорт выглядит скромным. А дряхлеющий организм не в состоянии предъявить свидетельство силы. Когда же встречаются соперники примерно равного ранга, идет выяснение силы боем. Бой не смертельный. Это скорее турнир, демонстрация силы.

Но рога в этой схватке служат оружием. В лесу, где есть олени, осенью слышишь не только призывный рев, но также и стук рогов. Сила встречных ударов столь велика, что, бывает, олени сплетаются рогами и не могут уже разойтись — несчастный случай, при котором оба соперника погибают. Обычно же выявление силы кончается отступлением одного из соперников.

Самки всех оленей (исключая лишь северных) рогов не имеют. У самцов же рога ветвятся по мере взросления и наибольшей мощи достигают в период расцвета жизненных сил.

Ежегодное сбрасывание рогов — процесс для оленя безболезненный. И, можно думать, животное чувствует облегчение, уронив с головы громадную ношу. Но приходит весна, и начинается новый и бурный рост ветвистой короны. А сброшенные рога ожидают в лесу счастливца.

Чаще всего их находят по одному. Но иногда удается найти вблизи друг от друга и пару рогов, бесконечно долго могут они храниться в жилье человека впечатляющим украшением, экзотической вешалкой. В лесу же оленьи рога долго не пролежат. Обнаружив их, мыши и зайцы постоянно наведываются — грызут костное вещество. По этим погрызам можно судить, как долго оленья корона лежала в лесу.

Фото из архива В. Пескова. 16 ноября 1985 г.

О мышах и медведях

(Окно в природу)

Минувшее лето с дождями в июне — июле и жарким августом оказалось благоприятным для размножения мышей. Возросшее их число было замечено в начале осени. А по первой пороше мелкая лесная и полевая братия так наследила, что снег походил на кружевное узорное одеяло. В минувшее воскресенье я видел эту картину — снег на опушках, на лесных прогалинах и полянах испещрен причудливо пересекающимися канальцами, норками, ямками, припудрен осыпью разных семян — мыши резвились, кормились, ходили в гости. Идущий их спугивал, и они спешили укрыться в травяных кочках, в земляных норах, под одеяльцем снега. Мыши попадались на глаза часто, я стал их считать и на семнадцатикилометровом воскресном маршруте увидел 83 мыши.

«Мышиные» годы время от времени повторяются. Запомнилась осень 1942 года — полчища мышей с полей двинулись к домам и хозяйственным постройкам. Мыши скапливались в ямах. Попадались в самых невероятных местах.

Читая недавно воспоминания маршала Рокоссовского, я нашел у него подтверждение этому.

«Пришлось принимать специальные меры для защиты не только людей от заболевания, но и самолетов от порчи: грызуны поедали резиновую изоляцию везде, куда только им удавалось проникнуть». Такая была обстановка.

В нынешнем году раздолье совам, ласкам, лисицам — всем, кто охотится на мышей. В минувшее воскресенье я видел: несла мышонка ворона — сметливые птицы не упускают возможности воспользоваться неожиданным урожаем.

А вот для медведей на Дальнем Востоке осень оказалась голодной. Не уродились ягоды, не уродился кедровый орех, не вовремя, с опозданием, пошла на нерест рыба. Медведи не успели нагулять жир, необходимый для зимней спячки.

И устремились к жилью человека. На Камчатке есть случаи нападения медведей на домашний скот, возрастает опасность при встрече с голодным медведем людей.

Лишенные растительной пищи и рыбы, медведи превратились в отчаянно ловких охотников — убивают лосей и все, что способны подстеречь и догнать. От добычи медведь уже не уходит, защищая ее от собратьев. Этот снимок передал для «Окна» фотограф «Известий» Владимир Волков. Он рассказывает: «Пролетая над тундрой, мы увидели медведя, пожиравшего лося… Летим через три дня — медведь на прежнем месте, наелся и улегся спать, прикрывая собой добычу. В стороне возле речки ходил второй медведь, соблазненный запахом пищи. Но, видя следы собрата явно более мощного, он не решился даже приблизиться к месту пира. Возле медведя, пока он спал, кормились две крупные птицы.

Я попросил летчиков сесть в стороне и стал подходить. Птицы, заметив меня, взлетели. Это были орланы. Медведь тоже вскочил и принял позу решительной защиты своей добычи. С расстояния примерно в сто метров я сделал снимок и, оглядываясь, поспешил к вертолету — косолапые резво бегают».

Этот медведь лег в берлогу отъевшимся. Те же, кто не запасся жиром, обречены. В берлогу они не ложатся, шатаются зиму в поисках пищи и, как правило, погибают.

Страна наша громадная. По-разному складывается обстановка для животных в разных ее зонах. Для мышей в умеренной климатической зоне условия для жизни и размножения были очень благоприятными. Мыши в пищевых цепях животного мира играют очень большую роль.

Их обилие — залог процветанья для всех, кто мышами питается. А вот медведям на Дальнем Востоке не повезло.

Фото из архива В. Пескова. 30 ноября 1985 г.

На празднике в Бурангулове

(Проселки)

Я расскажу о «празднике гусиного пера» в Башкирии. Начну не с начала, а со средины, когда отшумели страсти на улицах, во дворах и на речке и когда все собрались в деревенском клубе. Были тут главным образом женщины, девушки, дети. На многих звенели мониста из старинных серебряных денег, и у многих рядом с монистами блестели медали ветеранов труда.

В первом ряду сидела, улыбаясь беззубым ртом, бабушка Халима Каримова с деревенским прозвищем Колесо — «всюду вовремя поспевает».

На улице бабушка мне сказала: «До восьмидесяти прожитому счет вела, а потом бросила… помню гусиные праздники с детства». Сейчас бабушка счастливо сидела на видном месте, и мне было слышно, как притоптывают ее валенки.

После раздачи грамот, подарков, чтения благодарностей всем, кто готовил праздник и отличился на нем, мне, гостю, тоже поднесен был подарок — живой белый гусь. Потом был концерт — башкирские пляски, танец индийский, испанский, песни под тростниковую дудочку курай и под гармошки разных размеров. В поэтическом строе песен гуси соседствовали с соловьями. Зал гремел аплодисментами и монистами. Бабушка Колесо готова была выйти на сцену, но кто-то ее удержал…

Расходились из клуба в сумерках. В домах горели огни. Поскрипывал снежок под ногами. Еще носились по улицам в наряженных санях ребятишки, но праздник растекся на множество маленьких ручейков по домам, где ждало людей угощенье.

С гусем в лукошке был отведен я к дому, где на воротах висело нарядное полотенце и была нарисована пара веселых праздничных птиц.

Большой стол в чистом, звонком рубленом доме был уставлен яствами, названия которых я не запомнил. В средине на блюде лежал огромный, с шапку, беляш, на тарелках рядом — беляши маленькие, дальше печенье, варенье, блины, халва из пшеничной муки, башкирский мед, уральские ягоды, масло с вишнями, масло с брусникой. Пел на столе самовар. Но центром был гусь.

По ритуалу застолья молодой хозяйке дома Анисе Мансуровой надо суметь разрезать гуся на сорок частей и подать: девушкам — по крылышку, бабушке — гузку, ножку — самому знатному, грудку — наиболее терпеливому, шею — мальчишке. Задача Анисы не была трудной — за столом сидели человек пятнадцать. По стольку же собралось в этот вечер и в других домах, на воротах которых висели расшитые полотенца — символы праздника.

Днем на улицах я не видел ни одного пьяного. И сейчас на столе стояли лишь чай и айран.

И не только по духу времени. «Казэмасы» — «праздник гусиного пера» проходит всегда без спиртного и всегда весело. В этом я убедился и тут, за столом. Песни были стройными и сердечными, разговоры веселыми, оживленными, но не шумными. Шутки никого не коробили.

Всем было радостно, хорошо от прожитого дня, от дружеской атмосферы, от тепла дома и улыбок его хозяев. О чем только не было разговоров — от событий в Женеве до хозяйственных дел в Бурангулове. И, конечно, говорили много о гусях.

В хозяйстве у человека двадцать восемь пород гусей. Все ведут начало от диких серых гусей, которые и сегодня летят весною с юга на север, а осенью возвращаются на зимовки. Гуси пролетают над разными странами, и у любого народа гусь — непременный персонаж сказок, песен, пословиц. В Башкирии едва ли не в каждой второй песне вспоминается дикий или домашний гусь.

Родиной домашних гусей считают Иран, Египет, Китай. Но, несомненно, их приручали повсюду, где с ними соприкасались. И с давних пор. Процесс приручения можно проследить и сегодня. Птенцы-пуховички диких гусей, выращенные во дворе, становятся домашними птицами.

Породистые домашние гуси по сравнению с дикими, исключительно жизнеспособными птицами, одолевающими на крыльях тысячи километров, конечно, отяжелели, но родства не утратили. Язык домашних гусей потянет и диким. Нередко дикие гуси при перелетах смешиваются с домашними, вместе пасутся. Дикие, улетая, зовут с собой домоседов, но те лишь тревожно гогочут.

Все начинается с показа гусей.

Народу на праздник собирается уйма.

В хозяйстве гусь исключительно выгоден. Лишь в самом начале лета за гусями нужен присмотр (мальчишка с хворостиной вполне справляется с ролью гусиного пастуха), потом же гуси, уходя к речке, к озеру или на луг, почти полностью переходят на травяной корм. Осенью гусь дает четыре-пять килограммов превосходного мяса и превосходного жира. Деликатес — гусиная печень. Венгры принудительным калорийным кормлением добиваются роста гусиной печенки в полкилограмма и больше.

В России водили гусей повсюду. Известны породы: арзамасская, хохломская, шадринская, тульская. Поэзия деревенской жизни связана с этой птицей. У кого в памяти о деревне не осталась речка с белеющим стадом гусей, с цепочкой птиц, возвращающихся вечером к дому.

Гусь дает не только превосходное мясо, но также отличный пух. Подушки и перины башкиры набивают только гусиным пухом — «куриные пахнут». И подушки эти повсюду таких необъятных размеров, что, кажется, на них можно прыгать сверху без парашюта.

Гусиные перья когда-то тоже ценились. Из России только в Англию ежегодно отправлялось 20–30 миллионов этих орудий письменности, кои держали в руках и Байрон, и Пушкин. Курьез, но даже в век авторучек находились люди, предпочитавшие перу стальному гусиное. В. Бережков в книге «Страницы дипломатической истории» пишет: «Британский посол сэр Арчибальд Кларк Керр… писал от руки на голубой бумаге с водяными знаками гусиным пером, и Павлову (сотруднику МИДа. — В. П.) стоило немало труда расшифровывать подобные рукописи». Башкиры гусиным крылышком пользовались и сейчас пользуются для того, чтобы смахнуть со стола крошки, подмести очаг.

В некоторых районах нашей страны гуси пользовались особым почетом. Семен Степанович Гейченко, с которым в Михайловском я завел разговор о гусях, достал с полки книжку «Пушкиногорье», и я в ней прочел: «С древних времен на Псковщине была своя порода домашних гусей. Они назывались «псковские лысые» и отличались вкусным мясом, добротным чистым пером, мощными красными лапами и большой лысой головой на длинной шее.

У жителей столицы они пользовались большой славой. На Сенной площади Петербурга был даже особый торговый ряд, в котором продавали только псковских гусей.

Осенью гусей большими стадами пешим ходом отправляли на продажу в Псков и Питер. Гнали их мужики, хорошо знавшие это дело, вооруженные длинными хворостинами. А чтобы во время долгого пути птицы не сбивали себе ног, им заранее смазывали пятки густой смолой».

Гуся отличают смышленость, спокойствие, чувство достоинства. В его характере, унаследованном от диких предков, много занятных для человека повадок. Наблюдать гусиную стаю, гусиную семью всегда интересно. Те, кто водит гусей, расскажут, как привязан гусак к гусыне, как подает ей голос, пока она сидит взаперти на гнезде. Весною гуси-самцы становятся беспокойными, оберегая права на отцовство, гусак отважно дерется с соперником. Эта черта характера особенно выделяется у гусей тульской породы. «Нижегородцы двести лет собирались весной на веселые праздники гусиных боев.

За гуся-победителя платили 100–200 рублей». Потеха имела немалый практический смысл — поощряла заведение гусей в хозяйствах.

Башкиры издавна водят гусей — морозят их во время осенних забоев, вялят летом на солнце. Оплывший жиром, подсоленный вяленый гусь три года сохраняется без холодильника. Пришел гость — угощение готово. Поехал в гости — прихвати с собой гуся в гостинец. «Праздник гусиного пера» имеет тут глубокие корни. Повсюду, как только выпадал снег и уходила под лед вода, начинали убирать урожай птицы.

Каждый дом забивал не менее двух десятков гусей. В день с такой работой хозяйке не справиться. Приглашала соседей. Все — щипка пера, паленье гусиных туш на костре, ополаскиванье гусей в проруби — делалось сообща, с песнями, с соблюдением ритуала. Хозяйственное событие оборачивалось веселым сельским празднеством.

На этих трудовых посиделках парни знакомились с девушками, тут каждый мог показать трудолюбие, остроумие, способность спеть, сочинить песню. После этого праздника всегда было много свадеб.

Были годы, когда и тут, в Башкирии, стада гусей поредели. Сейчас наблюдается некий ренессанс этой птицы в личных хозяйствах. И не скажем, что сам собой, но без большого труда «праздник гусиного пера» удалось возродить повсеместно. В республике шли дискуссии, как это сделать лучше, совместить с современным укладом жизни. Разумно решили: «Возможно ближе к истокам!» Это помогло избежать формализма, превращения праздника в «мероприятие».

Но элементы современной жизни в него вошли. Собираясь к вечеру в клубе, участники праздника подводят итоги сельского года — кому грамота, кому подарок, кому доброе слово. Тут же выставка вышивки и ковров, пуховых платков и детских рисунков, сельских кулинарных творений. Характерны лозунги праздника: «Для джигита и семьдесят ремесел — мало». «Хорошая жена на снегу пищу сварит»…

В Бурангулово я собрался попасть в канун праздника — важно всегда оглядеться, но самолет задержался, и я в буквальном смысле оказался с корабля на балу. У деревенской околицы «газик» встретила группа наездниц в национальных башкирских костюмах. Тут же гостей пересадили в нарядные, увитые лентами сани.

В сопровождении наездниц мы выехали на центральную деревенскую улицу, под громадным рисунком белого гуся пригубили хлеб-соль, познакомились с председателем сельсовета, с бабушкой Колесо… И чуть приторможенный опозданьем гостей сельский праздник пошел по своей колее.

Все, что я видел на улицах, напоминало картины Кустодиева: снег, смех, пестрота красок, лошади, люди, самовары возле ворот, столы с печеньем-вареньем, пляски, музыка, ребятишки на деревьях и на заборах. Все неподдельно-естественно, полнокровно. Костюмы не пошитые только что, а видавшие уже не одно торжество, музыка не из репродуктора, а рожденная гармониками, медным гонгом, тростниковыми дудочками, мандолиной.

Мелькают в плясках цветные платки, звенят мониста. Мальчишки, завладев лошадьми, носятся в нарядных санях по деревне. И гогочут возбужденно во дворах гуси.

Обыкновенно процесс обработки забитых гусей идет синхронно во всех домах. Но для гостей специально кое-где работу попридержали, чтобы можно было увидеть, как под песни щиплют гусей, как на другом дворе на кострах гусиные тушки опаливают, как с песнями девушки набивают гусиным пухом подушки. Посетившему дом полагается отведать яств, приготовленных к праздничному застолью.

Близко к вечеру коллективный праздничный труд был закончен, и наступил момент, когда вся деревня тронулась к речке. Впереди неспешным шагом под музыку двигались нарядные старухи и молодухи с коромыслами, обвитыми лентами.

На коромыслах висели золотистые тушки гусей — по четыре на каждом. Я снимал процессию сверху, с забора, и насчитал сорок два коромысла. Вместе со взрослыми свою ношу — осмоленных на костре уток — несли к проруби девочки-школьницы. А следом с музыкой, с танцами, шутками к речке двигалась вся деревня-доярки, колхозный бухгалтер и счетовод, трактористы, учителя, агроном, председатель сельсовета, старушки, с нетерпением ожидавшие праздника, подростки-девочки. На виду у всех, пританцовывая, плыла бабушка Колесо.

Рядом с ней шли признанный песенный запевала техник лесничества Асия Исканьярова, учитель Гали Хамматов, вторивший гармонистам на мандолине, неутомимый танцор четвероклассник Разиль Валиев. Счастливые от встречи с родным селом, шли приехавшие на побывку солдаты Азамат Хамматов и Шагбал Куддусов. Не при исполнении служебных обязанностей, а пританцовывая вместе со всеми, шел сельский милиционер Хайдар Магафуров. Семьсот человек живут в Бурангулове. В домах в этот час остались лишь малые дети да старики-сидни.

Башкиры издавна морозят гусей.

Порошил легкий снежок. Вода в длинной проруби колыхалась от погруженных в нее гусей. Обрядовая песня сопровождала эту купель… Уже в сумерках праздничная процессия двинулась к деревенскому клубу.

А за вечерним столом мы сидели рядом с председателем сельсовета Мавзигой Габитовой. Она родилась и выросла тут, в Бурангулове. Работала долго библиотекарем, знает все тонкости деревенского быта, знает лицо и характер каждого из селян. Мавзига уважаема всеми, ее слово и мнение высоко ценятся.

Много сделала Мавзига для возрожденья народного праздника и хорошо понимает, как подобные торжества нужны для села. Мы были едины с ней в мыслях: «Упорядоченность деревенской жизни, ощущенье ее особенных радостей, достаток в домах делают жизнь в селе интересной, осмысленной. И трудовые успехи в конечном счете определяются не «погоней за планом», а всем укладом жизни. Труд, праздники, взаимопомощь, забота о тех, кто уже трудиться не может, и о тех, кто будет трудиться завтра, работают на здоровье села».

— Видели днем солдат, приехавших на побывку?.. Ни минуты не сомневаюсь: они считают свою деревню самым дорогим на земле местом.

Они непременно в нее вернутся. И те, кто уехал учиться, возвращаются непременно, — говорит Мавзига. — Из нашей деревни никто не уезжает. Каждый год прибавляется десять — двенадцать новых домов. Завтра я покажу вам две новые улицы. Учительскую и Салавата Юлаева.

Мавзига назвала мне кое-кого из участников праздника. Халима Каримова, бабушка Колесо, одинока, для нее побывать на миру — потребность. А тихая, скромная женщина в доме, где щипали гусей, — многодетная мать Кильдиярова Фатима Назметдиновна. Она вырастила десять детей. Все вышли в люди, и все остались работать в родной деревне. Семья Набиулиных — мать, сын, дочка и внучка — выступали в клубе семейным ансамблем. Учительница Зилара Набиулина возглавляла шествие с коромыслами до реки. А джигиты, встречавшие нас на конях у околицы, — библиотекарь Аниса Мансурова, медсестра Назира Гафарова и бухгалтер Рита Бурханова.

«Праздник гусиного пера» — не единственный из традиционных в здешних местах сельских праздников. После весенней страды всех собирает согретый жарким уральским солнцем красочный сабантуй. А после зимы женщины празднуют древний в башкирских местах «Праздник грачиной каши». Женская половина деревни поднимается на гору и на костре в громадном котле варит кашу. Так же, как осенью, поется много обрядовых песен (в последние годы поются и современные), в дружеском кругу говорят тут о сельских заботах, о планах на лето, выявляются лучшие песенницы, рукодельницы. В последние годы раздаются полушутливые грамоты: «лучшей теще», «лучшей свекрови», «самой уживчивой невестке».

Тут нет попытки вмешаться в жизнь чьей-то семьи, но в деревне все на виду, и общественное мнение делает свое дело — свекровь, отличенная за мудрость и добродетели званием «лучшая», будет гордиться, уживчивая невестка зальется румянцем от радости.

Девочки-подростки, тут присутствующие, набираются ума-разума, приобщаются к правилам жизни.

«Грачиную кашу» на этом весеннем празднике варят из дробленой пшеницы с расчетом, чтобы хватило и людям, и прилетевшим грачам. В обрядовых песнях у грядущего лета просят хорошего урожая…

Влияют ли эти сохраненные и возрожденные праздники деревенского бытия на уклад жизни, на крепость семьи, на рождаемость, на все, что нас последние годы очень тревожит? Еще как! За пять лет на сто двадцать сыгранных в Бурангулове свадеб приходится лишь два (!) развода. Детей в домах — от пяти до семи, половина всего Бурангулова — дети.

Хозяйство каждого дома добротно. Кроме гусей, водят тут кур, уток, индеек. Во дворе, как правило, две коровы, десять — пятнадцать овец и, знаменательно, почти в половине дворов — личная лошадь. Есть тут легковые автомобили (двенадцать), но хороший хозяин предпочитает автомобилю лошадь.

— Не увлеклись ли в деревне хозяйством личным в ущерб общественному?

Мавзига улыбнулась:

— Нет. В деревне одинаково крепко стоят на ногах и подворья, и хозяйства общественные.

Не буду вас утруждать цифрами, годовой план по производству и сдаче всех сельскохозяйственных продуктов колхоз наш выполнил в октябре, а пятилетний план — еще в сентябре.

— Есть ли в колхозе гусиная ферма?

— Нет. Гусей удобней держать по дворам.

Всегда так было. А как возродили гусиный праздник, разводить этих птиц почитается делом чести. Сегодня в деревне нет двора без гусей. Даже бабушка Колесо завела…

Из гостеприимного дома Зарифы Мансуровой расходились мы близко к полуночи. Беспокойно ходил по сенцам гусь, которому предстояло путешествие до Москвы. Во дворе при свете луны с хрустом жевала сено лохматая лошаденка. Шел парок из коровьего закута. Овцы от шумного разговора людей сбились в кучу у стожка сена. И только три гуся невозмутимо остались сидеть посередине двора. Две гусыни и серый гусак — племя на новый год.

Над ночною деревней висел синий морозный дымок. И пока мы, разговаривая о том о сем, прошлись по заснеженным улицам, в крайнем доме ход времени заливисто-громко обозначил петух.

Фото автора, д. Бурангулово, Абзелиловский район.

7 декабря 1985 г.

Белое чудо

(Окно в природу)

Прислушайтесь к звукам под каблуками. Это ломаются, мнутся снежинки. Снег под ногами скрипит капустой, поет под лыжами скрипкой…

Белое чудо — снег! Его ожидают по чернотропу, как светлую благодать. И он однажды приходит. Проснешься — за окнами посветлело. И сразу в жизни как будто что-то переменилось. «Снег летит по всей России, словно радостная весть», — писал Николай Рубцов.

Поэтов снег всегда волновал. А поскольку в душе каждого человека есть поэтический уголок, белое обновленье земли волнует и радует всех. Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь. Горожанин зачарованно глядит, как побелели, обозначились крыши, как изменился двор. Домовитые люди выносят на снег и чистят ковры. Ребятишки сходят с ума от восторга. Валяется в чистом белом пуху собака. В рыхлый морозный снег глубоко залезают вороны и дятлы, распушают перья, встряхиваются — происходит то же самое, что и при чистке ковров.

Побелевший в ноябре заяц до смерти рад — теперь-то он невидимка. Тетерева на ночь зарываются в снег — тепло. Укрыто под одеялом, защищено все, что боится мороза, — посевы, хлеба, корни деревьев и трав. Чем снегу больше, тем надежней тепло, тем больше влаги впитает весною земля. Много снега — много хлеба, так всегда говорили.

Есть места, где снег не гость, а хозяин на долгое время. У некоторых народов Севера слова «снег» в языке нет. Есть слова, обозначающие состояние снега. Их более сорока. Не-которые из этих понятий знакомы жителям средних широт: пороша, метель, поземка, крупа, наст…

Долгое время снег только описывали. Лет сто назад его начали изучать. Подсчитали: примерно четверть площади всей планеты покрыта снегами. Есть места, где снег копится постоянно и лежит пластами, достигающими толщины четырех километров. В этой фантастической толще снежинки, сминаясь, превращаются в лед. Айсберги, плавающие в океане, — это снег, выпадавший в Гренландии, в Антарктиде.

Узорчатая, поражающая красотою снежинка легка. Родившись где-то на высоте двух километров, она летит к земле полчаса.

Образованию снежинок в природе помогают микрочастицы пыли — снежный кристалл вокруг них начинает расти очень быстро. Над городами, где воздух сегодня почти всегда загрязнен, снега и выпадает, и образуется больше, чем в атмосфере незапыленной.

Подобно одеялу, снег сберегает тепло. Но он же, отражая лучистое тепло солнца, не задерживает его у земли. Антарктида особенно холодна потому, что девяносто восемь процентов тепла отражает в космос своими снегами. Вся Антарктида — сплошной громадных размеров снежно-ледяной щит…

Много всего любопытного таят в себе мириады снежинок, покрывающих землю. Например, ветреный их хоровод создает в телеграфных проводах заряд электричества такой силы, что в полную мощь загорается электролампа… Снег, мы знаем, превращается в воду, но очень нередко он обращается в пар, минуя привычную фазу. Оттого не сбывается иногда предсказание большой весенней воды при обилии снега… Из снега, как из глины, можно слепить комок, а кое-где снег для воды пилят ножовками. Эскимосы Аляски из снежных брусьев строят жилища — иглу… Оттаявший и схваченный потом морозами снег закрывает доступ животным к кормам на земле. В такое время поэзия белизны уступает место жестокой прозе.

Этой лисице охотиться было бы трудно при твердой корочке наста. Но снег пока мягок.

Четкое ухо зверя издали слышит мышиные писки. Прицелившись, рыжий охотник занятно подпрыгивает, зарывается мордой в снег и, облизнувшись, ловит новые звуки…

 Фото С. Ярных (Уфа) из архива В. Пескова.

 15 декабря 1985 г.

Альбиносы

(Окно в природу)

«Черный ворон, черный ворон…» — поется в песне. Птица эта — символ черного цвета. Но вот перед нами ворон белый, как снег. Рядом с ним — белый баклан, обычная окраска которого черная, белая сова… Коллекция птиц-альбиносов.

Название «альбинос» происходит от латинского слова «альбус» (белый). Белая окраска животных, резко отличная от обычной окраски, называется альбинизмом и является следствием недостатка или отсутствия в кожном покрове, волосах, шерсти и перьях красящего пигмента меланина. Среди альбиносов мы можем встретить все живые организмы без исключения, в том числе человека.

У меня в фототеке хранятся снимки альбиносов: сороки, воробья, белой жирафы, гориллы и белого тигра, альбиноса-пингвина. Есть альбиносы — волки, лисицы, олени, выдры, орлы.

Однажды в лесу я встретил ежика-альбиноса. Героем знаменитого произведения Мелвилла «Моби Дик» является кит-альбинос. В тайге встречали белого соболя, однажды пойман был сом-альбинос.

Альбинизм не следует путать с обычной белой окраской некоторых животных. Заяц, меняющий серую шубку на белую, альбиносом не является. То же самое можно сказать о белой куропатке, о белых цаплях и лебедях, о белых медведях и белых полярных совах. «Здоровая» эта окраска нередко помогает животному маскироваться. Альбинизм же является резким отклонением от нормы, выделяет животного из группы себе подобных, делает особо заметным для хищников — белой вороной быть в природе невыгодно.

Отличить альбиноса от животного белой окраски просто. У альбиносов не окрашена радужная оболочка глаз. Рубиновые глаза белых кроликов, белых лабораторных мышей и крыс, глаза, в которых через прозрачную неокрашенную оболочку мы видим сетку кровеносных сосудов, немедленно выдают альбиноса.

Является ли это уродство только внешним либо сблокировано с элементами очень сложной структуры живого объекта? Известны некоторые физиологические особенности альбиносов. И давно замечена связь между окраской и нервной организацией организма. (Говорят даже: окраска является «костюмом нервной системы».) Животные с черной окраской шерсти более темпераментны — вороной жеребец, почти черного цвета овчарка.

Закономерность эту не следует понимать упрощенно — темперамент зависит от многих причин, но связь между окраской и поведением несомненна, и явление альбинизма ее подтверждает. Известна злобливая дикость хорьков. Но африканский хорек-альбинос, известный под названием фуро, — спокойное, ручное животное. (На картине Леонардо да Винчи «Дама с горностаем» изображен хорек фуро.)

Покладисты и спокойны белые лабораторные мыши и крысы. Там, где темная серая мышь немедленно юркнет в укрытие, альбинос спокойно позволит взять себя в руки. Белая горилла в испанском зоопарке отличалась редким спокойствием и доверчивостью.

Альбинизм передается по наследству. И если альбиносами являются мать и отец, потомство будет тоже белым. Таковы генетические линии белых кроликов, крыс и мышей. В ФРГ недавно выведена порода белых собак-альбиносов.

Явление альбинизма известно давно. Не умея его объяснить, люди приписывали белым животным мистические свойства. Древние китайцы и египтяне считали белых мышей посланцами счастья. Встреча с белым оленем вызывала у европейцев благоговейный ужас.

Белый слон и белый тигр в Индии считались священными. И сегодня животные-альбиносы собирают в зоопарках толпу любопытных, а белый воробей или белая ворона неизменно останавливают наше внимание — необычно!

 Фото автора. 21 декабря 1985 г.

Черно-белая магия

С Дмитрием Спиридоновичем Бисти в году уходящем тянули мы вместе нелегкий воз, часто собирались в его мастерской, много спорили, но не поругались, а подружились. Дела частенько держали до полночи. Я одевался уйти, а уставший не меньше меня хозяин, потирая руки, говорил: «А я еще часика два посижу…»

Он садился за стол к увеличительному стеклу, брал в руки резец и становился похожим на ювелира.

Художники не любят, когда им «дышат в затылок», но за год мы пригляделись и притерпелись друг к другу, сторонний взгляд художника не беспокоил, и я наблюдал, как на срезе крепчайшего дерева появлялось птичье крыло, стебли ветром пригнутого камыша, лик солнца с черным овалом затменья… Мозолистая рука пахала резцом полированную целину древесины, бороздки прихотливо жались друг к другу, и возникало чудо резного рисунка. Моментами я замирал: вдруг дрогнет рука — ошибка загубит все. Но нет, «пахарь» не ошибался. Медленно ложились бороздка к бороздке. Были случаи, когда я видел последний штрих на бруске. Видел, как Бисти, стряхнув духовитую стружку, покрывал брусок самшита краской, клал на него лоскут податливой легкой бумаги и полоской полированной кости пригонял бумагу к бруску…

Я видел работу художников, достигавших нужного результата с виртуозной, покоряющей легкостью — кисть летала у полотна. Тут же легкости не было. Художник напоминал пахаря, причем не современного, сидящего на тракторе, а того, чьи руки держали соху. Иногда Бисти говорил: «Нет, сегодня не получается. Надо бросить…»

В мастерской гравера стопы бумаги, картона, тискальная машина, кипа рисунков, набросков, книги с его иллюстрациями. Место же, где он «пашет», занимает маленький уголок. Увеличительное стекло на стойке. Два десятка резцов с рукоятками, похожими на шляпки грибов.

И тут же рядом — брусочки самшита, напоминающие и весом, и цветом аккуратные слитки золота. Очень крепкая древесина. Я попытался как-то посчитать через стеклышко годовые слои, но не смог — так плотно слои лежали друг к другу. Каждый брусочек, как лоскутное одеяло, набран из плотно склеенных прямоугольников древесины. В Москве есть единственный мастер, умеющий это делать. Но и художников, избравших путь, где искусство сопряжено с высоким мастерством ремесла, считанное число.

Видный советский график Дмитрий Спиридонович Бисти — один из них.

Дмитрий Бисти за работой.

«Мнится, писание легкое дело, пишут два перста, а болит все тело». Эту строчку оставил в окончание труда своего древний переписчик книг. Нам, знакомым с книжными реками, текущими из печатных машин, трудно представить время, когда каждая книга создавалась писцом, макавшим в чернила гусиное перышко.

Десять — пятнадцать переписанных в день страниц. Такой была производительность труда. На переписку книги уходили многие месяцы. И рождалась при этом всего одна книга. Одна!

Громадным шагом вперед была техника вырезания буковок на досках и тисканье с досок книжных листов. Резьба далеко тяжелее писанья. Но зато сколько оттисков сразу! Иоганн Гутенберг, занятый книжным делом в германском городке Майнце, догадался резные буквы на доске расчленить. Из них набирались страницы книги. Изобретение это, помеченное 1440 годом, вот уже полтысячи с лишним лет, совершенствуясь, служит людям.

Издревле, с тех времен, когда книги создавались писцами, рядом со словом в них помещали картинку. Поначалу это были лишь украшенья — витиевато рисованные буквы в начале каждой главы. Позже «буквицы» стали не рисовать — резать на дереве. У разных мастеров резьба получалась неодинаковой — ремесло становилось искусством. Постепенно не только заглавные буквы, а целые сюжеты стали украшать книги, дополнять содержание.

Иллюстрации делались на деревянных и медных досках. И постепенно произошло разделение труда: художник на бумаге делал рисунок, а мастер-резчик обращал рисунок в рельеф на доске. Случалось, мастерство гравера соответствовало искусству художника.

До нас дошли великолепные иллюстрации Доре к Сервантесу, к Распе. Классика! Но, восхищаясь художником, мы обязаны не забыть гравера. Это он четкими, безошибочными бороздками по твердому материалу делал возможным размножить рисунок в тысячах копий.

Но счастливый союз рисовальщика и столь же способного гравера был, к сожалению, нечастым. Громадный спрос на гравюру в издательском деле заставил создавать цехи и целые гравировальные мануфактуры. Искусство при этом сдавало позиции ремеслу.

Фототехника в прошлом веке положила конец размноженью рисунков гравированием. То, что резчик делал неделями, стали делать в считанные часы. Сегодня возможности хорошо оснащенной типографии поражают воображение. Быстрота. Точность. Высокое качество. В полиграфических процессах сегодня участвуют цветная пленка, компьютеры, лазерные лучи. Но вот чудо: островком в этом техническом мире живет, осталась жить ксилография — резьба по дереву, ручной каторжно-трудный процесс. Случайности в этом нет.

У ксилографии есть громадные выразительные возможности, с которыми при всем могуществе техника состязаться не может.

Художник и гравер сегодня выступают в одном лице. Рисовальщик при этом не дает ни малейшей поблажки резчику. И в результате искусство гравюры достигло больших высот. Оно не всем по плечу. Оно не терпит спешки и суеты.

Оно основательно, убедительно. От художника оно требует громадного трудолюбия, вкуса, знания тонкостей ремесла резчика. Подлинные мастера этого дела в книжном мире известны и почитаемы. Патриархом советских графиков-граверов был Владимир Андреевич Фаворский.

Сегодня столь же высокое мастерство демонстрирует Дмитрий Спиридонович Бисти.

Есть произведения, которые немыслимо иллюстрировать, например, акварелью. Маяковский, Шекспир, Гомер… Кипенье страстей, напряжение мысли, резкое чередование света и тени, соседство силы и слабости, добра и зла требуют особых выразительных средств. И эту задачу успешней всего решает художник-гравер. В упругом чередовании линий белых и черных, светлого поля и темного есть ощущение вечности. Потому-то великое произведение древности «Слово о полку Игореве» иллюстрируют граверы. И едва ли не каждый художник предлагает свое графическое прочтение бессмертного произведения. С громадным увлечением работал над иллюстрацией «Слова» В. А. Фаворский. За долгую жизнь четыре раза брался он разными рисунками помочь читателю глубже понять творение древнего гения.

И, казалось бы, всё — вершина достигнута! Но у каждого времени — свое прочтение великих произведений. В год 800-летия «Слова» несколько художников-граверов предложили свое понимание древней монументальной лирики.

Дмитрий Спиридонович Бисти — один из них. Работу свою он еще не закончил: «Хотелось бы к юбилею, но кое-что помешало, а о спешке даже подумать в этом деле нельзя. Тут есть свои «девять месяцев», и надо с этим считаться». Все же большая часть «пахоты» по самшиту художником сделана. За этой работой видна конструкция будущей книги, видны узловатые части этой вторящей «Слову» изобразительной песни — всадники на конях… затмение солнца… гавканье степных зверей… Ярославна в горе своем… Глядя на оттиски, видишь не только напряженность контраста: белое — черное, но и серебро полутонов, созданных тонким умением чередовать ширину линий, заставлять жить в гармонии белое с черным. Кое-где смело введены в композицию пятна красного цвета.

«У каждого свое прочтение «Слова», — говорит Бисти, на минуту отрывая воспаленные, чуть слезящиеся глаза от увеличительного стекла.

Очередной брусок дерева лежит на кожаном круглом мешке с песком. Если надо изогнуть борозду по самшиту, художник оставляет резец на месте и поворачивает мешок-подставку. Я вижу, как рукоятка резца вдавлена в палец, и вспоминаю старинного переписчика книг: «…Пишут два перста, а болит все тело». И это при том, что писавший держал не резец, а гусиное перышко.

Художника Бисти мой друг-искусствовед назвал как-то «маленьким вулканом». Назвал очень точно. Наблюдая его работу, я вижу, как энергия человека сгущается в его взгляде и в режущем кончике инструмента. Железной твердости дерево поддается… И вот уже оттиск с бруска — черно-белое эхо песни, пропетой 800 лет назад.

Гравюры к «Слову о полку Игореве».

 Фото из архива В. Пескова. 29 декабря 1985 г.

Разведчица

Двадцать лет назад в нашей газете было рассказано о фронтовом разведчике Георгии Шубине. Это была запись воспоминаний. Одна из главок имела название «Валя Назарова». Сегодня есть повод вспомнить фронтовой эпизод.

«Готовился штурм Полоцка. Разведка получила задачу: добыть планы всех укреплений. Восемь дней ползали на животах около города. Пометили на карте дзоты, зенитки, линии рвов, надолбов. Собрались уже возвращаться, зашли к партизанам. Командир говорит:

— К фашистам мы подослали девушку. Работает в штабе. Может быть, она что-нибудь скажет. Подожди до завтра — в среду она приходит на явку.

Пришла. Красивая, веселая, лет двадцати. Зовут Валя.

— План обороны Полоцка?.. — С полминуты подумала. — Наверно, сумею что-нибудь раздобыть. Но в штаб уже возвращаться будет нельзя. За мной ухаживает эсэсовец, офицер. Завтра в шесть я выйду с ним на шоссе. Берите его. Это будет живая карта.

Вечером на другой день я занял позицию в пустом доме возле шоссе. Двое моих ребят спрятались в доме чуть дальше. План такой: пропустим и с двух сторон без шума возьмем офицера…

Шесть часов. Ясный, хороший вечер. Чистое шоссе. Город с куполами церквей в синеватой дымке. В оптический прицел хорошо вижу: идут по шоссе двое. Молодой офицер в черном и Валя. Идут, любезничают. Офицер бьет по голенищу веточкой вербы. Вот поравнялись с пропускным пунктом у рва. Показали документы.

Вот они уже на полдороге ко мне от пропускного пункта. Метров сто пятьдесят еще… И вдруг остановились. Какое-то чутье подсказало эсэсовцу: нельзя идти дальше. Стоят, любезничают. Чувствую, эсэсовец сейчас возьмет Валю за локоть, чтобы идти к городу. Секунда, другая… Что делать? Вижу, Валя беспокойно повернула голову в сторону, знает: мы где-то рядом. Назад ей нельзя возвращаться. Надо что-то решать, и немедленно. Получше прикладываюсь. В прицел хорошо видно обоих. Стоят боком, лицом к лицу. Эсэсовец трогает пуговицу на Валиной кофте.

Перевожу дыхание и нажимаю спуск… Офицер схватился рукою за бок. Валя толкает офицера с дороги, быстро над ним нагибается почему-то и бежит по шоссе в мою сторону. Меня колотит всего. Часовой возле шлагбаума дергает затвор у винтовки, но я учел и его…

Скорее в лес, к тому месту, где спрятана рация! Перевели дух.

— Ну и ну!.. Дай, — говорю, — как следует на тебя поглядеть.

Отдает документы эсэсовца — успела вытащить из кармана.

До фронта было двадцать пять километров. Благополучно вернулись на свою сторону. Валя осталась служить у меня в разведке. Несколько раз ходила через линию фронта. Смелости и находчивости этой девушки мог позавидовать любой из моих разведчиков. Однажды кинулась к раненому и сама попала под пулю. Как раз началось наступление, и мы попрощались в госпитале. Я уверен, что она осталась жива. Кажется, была из Москвы…»

Мы ждали отклика. С разных сторон отозвались боевые друзья командира разведки. И потом несколько раз подряд разведчики собирались в Москве. Собрались они все и в грустный день похорон Георгия Георгиевича.

В. А. Назарова в 1944 году. Второй снимок сделан в декабре 1985 года.

От Вали Назаровой отклика не было. «Наверное, умерла в госпитале — рана была тяжелой…» — помню, размышлял Шубин… И вдруг недавно звонок: «Василий Михайлович, читала вашу книжку. Сначала вздрогнула от фамилии Шубин. В нашей дивизии это был человек действительно легендарный. А потом прочла свое имя. Валя Назарова — это я…»

Позавчера на окраине Москвы у метро «Домодедово» я разыскал нужный дом. И вот мы сидим за чаем с Валентиной Александровной Назаровой-Татарниковой. Каждой женщине хочется показать, какой она была в восемнадцать лет. На пожелтевшем групповом снимке вижу знакомые лица разведчиков-«шубинцев» («Да, так в дивизии нас называли»). Худощавый лейтенант Шубин — в середине рядом с командиром дивизии. Снимок сделан на память в день вручения наград в 1944 году. Среди мужчин — единственное лицо женщины. Это разведчица Валентина Назарова.

Разговор за чайным столом начали с эпизода, о котором рассказал Шубин. «Да, случай приметный. Особо серьезных документов в штабе я взять не могла. Но и то, что взяла, отрезало путь к возвращению. Георгий Георгиевич верно все описал. Я очень заволновалась, когда ухажер мой, эсэсовский лейтенант, как будто почувствовав что-то, остановился… И все же теперь издалека все видится драматичней. Для меня тогда это был эпизод в ряду многих опасностей.

Фронтовой разведчик к опасностям привыкает, учится не теряться, сохранять трезвость мысли в любой обстановке. Снайперский выстрел Шубина врасплох меня не застал — хватило хладнокровия достать у убитого документы. Помню, подумала только: жаль, живым не достался — многое рассказал бы».

В 1941 году, когда война подкатилась к самой Москве, Вале Назаровой было пятнадцать лет. И она решила идти на фронт. Удержать ее было некому. Отец погиб, мачеха особо не пеклась о судьбе падчерицы. На фронт Валя в буквальном смысле слова пошла — пошла пешком по Ленинградскому шоссе. И добралась почти до Клина, занятого фашистами. Там рослая девушка, прибавив к возрасту два года, уговорила оставить ее в части, оборонявшей дорогу к Москве. Дело, которое ей поручили, было весьма прозаическим — печь хлеб в походной пекарне…

Среди женщин есть люди с особым характером. Им непременно хочется быть там, где даже мужчине приходится нелегко. Преодолевая устоявшиеся порядки, предрассудки, нередко и здравый смысл, они становятся летчиками, капитанами кораблей, геологами. Добившись цели, они остаются на высоте положения, давая во многом пример мужчинам. Валя Назарова в те суровые годы решила, что станет разведчицей.

Знавшие этот особо тяжкий, особо опасный фронтовой труд посмеивались. А командир 26-й гвардейской Сибирской дивизии генерал Корженевский, выслушав девушку, отнесся к просьбе ее внимательно и серьезно — Валентину Назарову взяли в роту дивизионной разведки.

Переход линии фронта, лежанье в снегу недвижно где-нибудь у дороги, по которой идут колонны врага, неожиданные стычки, ежеминутная опасность — будни фронтовой разведки. Валентина Назарова приняла это все как должное. В разведке не удержится человек без выдержки, без отваги, без готовности собой пожертвовать, спасая товарища. Эти качества у Валентины Назаровой были. Их оценили сразу.

В разведку она ходила юхновскими лесами, белгородскими балками, белорусскими пущами. «Ходила иногда недалеко за линию фронта для уточнения огневых точек противника, а иногда ходила и вглубь зафронтовой территории. Один раз, помню, прошли почти без отдыха семьдесят километров. И обнаружены были при переходе фронта. Одну пуля клюнула и меня».

На особо ответственные задания шла обычно небольшая группа разведчиков, человек восемь-девять. Среди них всегда была Валентина Назарова. Шубин рассказывал: «Я брал ее непременно, потому что храбрость, сметливость, выдержка Вали служили примером. В разведку трусливые не попадали. И все же я хорошо понимал: мои ребята становились особо надежными, когда видели — рядом с ними все опасности делит Валя».

Сейчас за столом у маленькой елочки, стоящей в глиняном кувшине, я прошу Валентину Александровну припомнить какой-нибудь особо опасный фронтовой эпизод. Моя собеседница закрывает глаза и с минуту сидит молча, неподвижно.

— Эпизод… Тот случай в Полоцке, правду сказать, следа особого в памяти не оставил. Мне кажется, больше он поразил Шубина, может быть, потому, что впервые он видел в разведке девушку. А вот что снится мне больше сорока лет. Не могу позабыть. Обнаружены мы были при переходе фронта у самых немецких окопов.

В один я прыгнула, полагая, что он покинут, а в нем двое немцев. Один, громадный, прямо на меня ринулся со штыком. На полсекунды опередила я, опорожнив полдиска в своем автомате. Немец упал прямо под ноги. До сих пор иногда в поту просыпаюсь.

Закончила войну Валентина Александровна в 19 лет. «Отмечена медалью, тремя орденами и четырьмя ранами. Один осколок так и остался в шее — непогоду из-за него за два дня наперед чувствую». Говорили о жизни после войны.

Она не была легкой для Валентины Назаровой-Татарниковой. Осталась одна с двумя ребятишками. Поставила их на ноги. Дочь стала врачом, сын — метростроевец. «У меня самой гражданская профессия, как у маршала Жукова, — скорняк. Подбирала меха для шуб, для красивых манто, сама же все время вот в этом пальтишке. Но обделенною в жизни себя не считаю. Детей вырастила понимающими, где добро, а где зло, где правда, где фальшь. Понимают и материнское слово в оценке людей: «С таким в разведку бы я не пошла».

На вопрос, какие годы из прожитых человек ее возраста считает лучшими, Валентина Александровна отвечает:

— Не удивляйтесь — военные. Затрудняюсь объяснить, почему так считаю. Велики были тяготы. Невыносимо было видеть разруху и горе. Мучительно было закапывать в землю друзей… Но была молодость, удаль, сознание великой справедливой борьбы за Родину. В послевоенные годы училась жить заново. Когда было трудно, возвращалась мысленно к нашей роте разведки и обретала силы.

Сейчас я на пенсии. Эту полосу человеческой жизни, не буду бодриться, завидной не назовешь. Вся радость — в детях, внуках. Но в году уходящем вдруг сверкнул для меня лучик света из ярко прожитой молодости. Эту радость доставила ваша нечаянно попавшая в руки книжка. Шубин хорошо и правдиво рассказал о разведчиках. А когда я читала страницы с заглавием «Валя Назарова», вдруг потекли удивившие меня слезы — я ведь, сколько себя помню, ни разу в жизни не плакала…

 Фото В. Пескова и из архива автора. 31 декабря 1985 г.

1986

О нем говорят

(Окно в природу)

Тигры, живущие в зоопарках, наверняка заметили в эти дни возросшее внимание к своим полосатым персонам. Звери, живущие на свободе, не ведают страстей человеческих и в новогоднюю ночь, как обычно, будут выслеживать кабанов, оленей, быков…

Каково живется сейчас азиатскому зверю — самой крупной из земных кошек? В целом неважно. Территории, пригодные для жизни тигров, сокращаются год от года. Судьба животного зависит теперь исключительно от доброй воли, мудрости и терпимости человека.

Добрую волю человек проявляет. В Индии, например, за последние тринадцать лет создано четырнадцать заповедников и более сотни заказников, охраняющих тигра. Число животных за это время выросло больше чем вдвое и достигает сейчас четырех тысяч. Все тигры Азии (их девять подвидов) более или менее точно сосчитаны. Всего в Индии, Индокитае, Корее, Китае и у нас на Амуре живет примерно 7,5–8 тысяч зверей. Амурский тигр — самый крупный из всех. Сто лет назад число этих зверей достигало шести — восьми сотен. В 20 — 30-х годах этого века их насчитали всего два десятка. Сейчас в результате строгой охраны их численность близка к трем сотням.

И это, судя по всему, предел. Дальнейшее увеличение численности породит проблемы, обозначенные уже сегодня.

Амурский тигр (Амба — называл его Дерсу Узала) — сильный, небоязливый хищник. И раньше он, случалось, таскал домашний скот и собак. Теперь, когда кабанов и оленей в тайге стало меньше, поиски пищи приближают тигров к жилью человека, и бывает, что зверь привыкает к легкой добыче. В поселке Терней тигр методично ночами выловил двадцать четыре собаки, покусился на поросенка и даже забрался в курятник. В другом месте, задрав лошадь, зверь вместе с телегой пытался тащить добычу в тайгу.

Положение осложняется тем, что тигры постепенно перестают бояться людей. Они охотно пользуются таежными дорогами и тропами, от этого число соприкосновений с людьми возрастает. У человека создается впечатление, что тигров стало устрашающе много, а звери, от поколения к поколению не чувствуя преследования, перестают человека страшиться — все чаще появляются вблизи поселков, не спешат убегать при встречах в тайге.

Потраву тиграми за десять лет девятнадцати голов скота и шести лошадей можно считать терпимой платой за желание сохранить этих зверей на земле. Но зафиксировано несколько случаев нападения тигров на человека. И это проблему сразу же обостряет. Правда, опытный таежник не даст спровоцировать нападение. (Помните, Дерсу Узала кричал зверю: «Амба, что ревешь? Моя тебя трогай нету».) Арсеньев пишет, что Дерсу вышел навстречу тигру без ружья. Зверь и человек разошлись мирно.

Разумное поведение человека и сегодня предотвращает драму. («Не паниковать, не бросаться бежать!» — говорит зоолог Виктор Животченко, встречавшийся с тигром более десяти раз.)

Молодых тигров смелым людям удается ловить живыми. Звери хорошо переносят неволю, дают потомство. В зоопарках мира наших амурских тигров сейчас 1142. Это в четыре раза больше, чем их живет в природе.

Фото из архива В. Пескова. 1 января 1986 г.

Зима — не тетка

(Окно в природу)

Морозный день. Остановившись на лыжне, слышу стук, но явно не дятла… Поползень! Что-то старательно долбит. Испугавшись, птица роняет еду. Достаю из рыхлого снега орешек. Крепкий, здоровый, явно из запасенных с осени. Разглядываю следы «отбойного молотка» на скорлупке и опять слышу стук. Наблюдая издали, как трудится поползень над орехом, вспоминаю занятный случай с его заготовками.

Однажды осенью работал в избе лесника. В окно было видно дуплянку. В нее зачем-то изредка наведывалась белка. Чтобы чаще видеть зверька, я насыпал в дуплянку лещины. Но раньше белки склад обнаружен был поползнем. И началась вакханалия воровства: похожая на челночок птица сновала туда-сюда беспрерывно. К вечеру, заглянув в дуплянку, орехов я не нашел. Обнаружив, что склад пополнен, поползень снова начал трудиться. Проследив его перелеты, я обнаружил орехи между бревнами дома, в срубе колодца, в кладке дров, в расщелинах перевернутой лодки, даже в моих ботинках, стоявших у хода. Я реквизировал то, что нашел, и снова пополнил дуплянку. Поползень продолжал заготовку, но дождался я также и белки. Два вора сразу, соревнуясь, стали таскать орехи. Пополняя понемногу дуплянку, я приучил птицу и белку наведываться к ней ежедневно. Случалось, они встречались.

Поползень ожидал, когда белка шмыгнет с орехом по стойке вниз, и сразу же уносил свою долю.

Недель через пять я наведался к леснику уже на лыжах. Пошел к колодцу набрать воды и обнаружил в срубе «невостребованные» запасы моего знакомого — орехи, как бусы, торчали в щелях. Птица вряд ли о них забыла. Просто не пришло еще время трогать запасы.

Многие на зиму запасаются. Ежик, медведь и сурок запасаются жиром, а те, кто не спит, готовят на зиму корм. Пищухи-сеноставки сушат на зиму траву. Суслики запасают зерно. Бурундук приносит в свою кладовую несколько килограммов кедровых орешков.

Сойки, кедровки, поползни, белки прячут свои запасы в разных местах и зимой их находят. Находят, правда, не все, что спрятано. Забытые кедровками семена прорастают — таким образом птица способствует расселению кедра.

Поползень тоже вряд ли помнит, где спрятан каждый орех, но, тщательно обшаривая свой район обитания, запасы он обнаруживает. А вот белка, проверено, помнит, где и что положила. По первому снегу в московском Тимирязевском парке мы с мальчиком-натуралистом привадили белку орехами. Белки в городских парках привычны к людям, и наша знакомая брала орешки с пенечка у самого носа мальчишки. Однако съела она только один орешек.

Остальные начала прятать. И не в одном месте, а убегая от «столовой» в разные стороны. С десяток ее «похоронок» мы успели заметить и обозначить в блокноте.

Через неделю, придя на это же место, мы не спешили угощать белку, а стали за ней наблюдать. В течение часа в трех отмеченных нами местах белка останавливалась, начинала уверенно разрывать снег, и вот уже помеченный нами красным пятном орешек у нее в лапках.

Помнит! А может быть, как-то и чувствует, где что положено.

Дятел приспособлен к добыванию разнообразной пищи. Своим языком-гарпуном он извлекает из древесины личинок, лущит сосновые и еловые шишки, покушается на птенцов мелких птиц, а когда созревает лещина, не упускает случая принести в свою кузницу и орех. Запасов на зиму дятел не делает — у него еда всегда под рукой. В отличие от него один из американских дятлов, предпочитающий всякой пище дубовые желуди, запасы вынужден делать — опавшие желуди уходят под снег. Свои кладовые он устраивает в щелях деревьев и в специально выдолбленных ячейках. Чтобы никто другой не мог запасом воспользоваться, дятел маскирует кладовку кусочком древесной коры. При этой кропотливой работе поневоле запомнишь, где что лежит…

А вот на снимке с орехом в клюве устремился куда-то грач. Фотограф Владимир Бондаренко (Херсонская область) пишет, что на Кавказе грачи воруют орехи прямо с деревьев. Добычу птицы закапывают где-нибудь в рыхлую землю. Зачем? В запас? Или, может быть, грачу трудно одолеть скорлупу, и он оставляет орехи во влажной рыхлой земле, чтобы вернуться к ним, когда скорлупка треснет? Это надо бы уточнить.

На теплом Кавказе грачу всегда есть чем поживиться и кроме орехов. А вот в средних широтах зима — не тетка. Тут одних выручает спячка, других — обилие корма (клесты, например, даже птенцов выводят зимой). Ну а кое-кому приходится летом и осенью запасаться едой и помнить, где она спрятана.

 Фото из архива В. Пескова. 11 января 1986 г.

Волк перед камерой

(Окно в природу)

Увидеть волка в природе — большая удача. Сделать снимок — удача двойная: зверь чуток и осторожен, человека обнаруживает раньше, чем бывает сам обнаружен. Мелькнул — и нету. Поняв, что логово найдено, волчица немедля уносит волчат в запасное убежище…

Проследить за жизнью волков в природе с помощью кинокамеры — мечта несбыточная.

Литовский натуралист Пятрас Абукявичюс все же задачу эту решил. Характерный, подходящий для жизни волков уголок леса вблизи Тракая был огорожен. В нужных местах поставлены были будки для операторов. В загон пустили волков. И началось кропотливое кинонаблюдение.

На пленку сняты многие тайны жизни зверей: сцены охоты, взаимоотношения в группе, обучение молодняка. Наблюдение длилось три года. Ограниченное пространство в известной степени, конечно, искажало сложную жизнь волчьей стаи и волчьей семьи.

И все же получены кинокадры, дающие представление о том, что обычно скрыто от нас пеленой леса.

К операторам на вышках волки привыкли и совершенно не обращали на них внимания.

День за днем во все времена года фиксировалось все, что так или иначе проявляло волчий характер. Уникальными являются кадры появления волчат на свет, схватки соперниц за обладание местом для логова, приемы охоты…

Редакция телепрограммы «В мире животных» внимательно следила за этой много обещавшей работой. Часть материала по мере его накопления включалась в передачу. В конце минувшего года на основе всего, что добыто кропотливыми кинонаблюдениями, сделана специальная передача, целиком посвященная волку. Завтра, 18 января, телезрители могут ее увидеть.

 Фото автора. 17 января 1986 г.

Дерсу Узала

(Окно в природу)

Из Пензы я получил письмо восьмиклассника Володи Свитько. Он пишет, что прочел книжку «Дерсу Узала», и размышляет: «Свои путешествия по тайге Арсеньев совершал в начале этого века. Фотография была уже развита. И Арсеньев, наверное, делал снимки. Может быть, где-нибудь сохранились фотографии Дерсу Узала?»

Хорошее, умное письмо мальчишки в первую очередь побудило взять с полки книгу. Перечитал я ее с наслаждением и сразу же послал во Владивостокский краеведческий музей письмо с вопросами и просьбой о снимках. На этой неделе пришел ответный пакет. И вот вместе мы можем как следует рассмотреть фотографию человека, образ которого обессмертили книги Арсеньева.

Перед нами Дерсу из рода Узала, встреченный путешественником в уссурийской тайге, ставший ему сначала проводником, а потом другом и братом. Он снят Арсеньевым в одном из походов. И фотография возвращает нас к книге.

«Стреляй не надо! Моя — люди! — послышался из темноты голос, и через несколько минут к нашему огню подошел человек. Одет он был в куртку из выделанной оленьей кожи и такие же штаны. На голове у него была какая-то повязка, на ногах унты, за спиной большая котомка, а в руках сошки и старая длинная берданка».

Так Арсеньев описал первую встречу с Дерсу.

На этом снимке, сделанном позже, — одежда летняя, но в руках все та же берданка, все те же сошки для упора ружья.

«Меня заинтересовал этот человек. Что-то в нем было особенное… Говорил он просто, тихо, держал себя скромно, незаискивающе. Я узнал, что средства к жизни он добывал ружьем и потом выменивал предметы своей охоты на табак, свинец и порох и что винтовка ему досталась в наследство от отца. Потом он рассказал мне, что ему теперь пятьдесят три года, что у него никогда не было дома, он вечно жил под открытым небом и только зимой устраивал себе временную юрту из корья и бересты».

Таков словесный портрет Дерсу. В книге мы видим, как образ этот обретает живые черты и краски. Мы видим лесного скитальца в жизни, слышим его необычную речь. Судим о нем по поступкам и уже на двадцатой странице проникаемся к нему симпатией, не исчезающей до конца книги. Тайга сделала его следопытом. По следам «он угадывал даже душевное состояние животных. Достаточно было небольшой неровности в следах, чтобы он усмотрел, что животное волновалось». И был таежник метким стрелком.

Дерсу по-своему понимал и объяснял мир. «Его самый главный люди, — сказал мне Дерсу, указывая на солнце. — Его пропади — кругом все пропади…»

Городской путешественник Арсеньев чувствовал родство душ с этим аборигеном тайги. Он покорил его тончайшими знаниями природы, бескорыстием, преданностью в дружбе… Вы помните место в книге, когда, промахнувшись в стрельбе два раза подряд, Дерсу понял, что глаза его стали сдавать. Как жить охотнику без верного глаза? Арсеньев предлагает Дерсу свою помощь — «будем жить вместе». Из этого вышла драма. «Дерсу… погиб только потому, что я увел его из тайги в город», — с болью признается автор повествования…

Вот он, Дерсу, перед нами. Фотография эта поможет лучше представить лесного скитальца.

А кого-то снимок побудит прочесть прекрасную книгу. Она — из тех, которые в юности обязательно надо прочесть.

И еще. Снимок прислала нам Ирина Николаевна Клименко. Она сообщает: во Владивостоке организуется мемориальный музей Владимира Клавдиевича Арсеньева, просит всех, у кого есть что-либо, связанное с памятью о замечательном путешественнике, прислать реликвии для музея.

 Фото из архива В. Пескова. 1 февраля 1986 г.

Зайцы для заячьяей горы

(Окно в природу)

Охотничье хозяйство Заячья Гора — в Калужской области, а этот заяц родился на берегу Северского Донца. Снимок сделан в момент, когда пулей влетевший в сетку косой оказался в руках человека. Неволя зайцу не по нутру — энергично сопротивляется. Через минуту в транспортном ящике заяц утихнет. Ему предстоит неближнее путешествие…

Зайцы всюду переводятся. Причин тому много. Но есть местечко, где зайцам живется неплохо. Их берегут от хищников и браконьеров, слегка подкармливают. И этого довольно, чтобы зайцы множились, процветали.

Такое место — Нижнекундрюченское охотничье хозяйство, которым много лет руководит Борис Алексеевич Нечаев. Избыток зайцев позволяет примерно тысячу голов ежегодно отлавливать и отправлять в иные места.

Этой зимой их отвезут к устью Дона, в Ставропольский край, в Липецкую и Калужскую области. Но, чтобы зайца куда-то отправить, надо его сначала поймать. Дело это нехитрое, но хлопотное…

Утро. Бесснежный пейзаж напоминает апрель. Мороз, однако, февральский. У леса, стараясь не делать шума, из машины высаживается десант — загонщики и ловцы. Быстро на тонких колышках вдоль опушки ставится метровой высоты сетка. Ловцы прячутся по кустам, загонщики окольным путем занимают позиции в глубине леса.

Слышно: застрекотала сорока — предупредила о появлении в лесу людей. Этот сигнал, безусловно, всеми услышан, и надо ждать появленья зверей у сетки. Загонщиков пока не слышно. Где-то в глубине леса, двигаясь полукругом, треском сучьев, голосами и колотушками создают они легкую панику.

И вот из леса на бурое поле, как будто из лука пущенный, вылетел первый заяц. Хорошо вижу, как мелькает над бурьянами серовато-белая шубка. Километровой длины ловушку косой миновал.

Но вот мелькает в ветках что-то крупнее зайца. Косули! Мчатся прямо на сетку. Первая ее повалила, запуталась. Остальные уносятся в поле… Вылетел и сел в стороне на сухое дерево филин. Потом осторожно вдоль сетки прошла и скрылась в кустах лиса. Кабан вышел тоже без суеты и, повалив сетку, затрусил в камыши.

И пошли зайцы! На громадной скорости, мало что видя перед собой, один из них ударился в сетку прямо возле меня. Сетка упала. Заяц, отчаянно трепыхаясь, запутал ее, и в этот момент ловец схватил его за уши и за задние ноги. Крик, похожий на отчаянный крик ребенка. Но в ящике заяц сразу стихает. Сеть мгновенно поставлена, и ловец снова, притихнув, ждет. Сзади и спереди заячьи крики.

Еще один скороход торпедой врезается в сетку. Но счастливым родился — не запутался, птицей летит по полю.

Слышно загонщиков. Несколько, возможно, уже искушенных такими делами зайцев неторопливо приближаются к сетке и, почуяв неладное, поворачивают назад, в лес. «Куда! Куда!» — кричит раскрасневшаяся от мороза молодая казачка-загонщица. Но заяц из-под ног у нее срывается в сосняки.

Загон окончен. Поругивая мороз, люди собираются на опушке. Двадцать три зайца спугнули, девять из них поймали. Надо бы больше, но охота остается охотой.

Новый загон в краснотале, поросшем редкими соснами. Тактика та же. На этот раз спугнули оленей и двух лосей. Зайцев поймано восемнадцать.

Переезжая на место очередного загона, видим над полем орланов. Четыре громадные птицы заметили оживленье на поле и сверху прослеживают беготню зайцев. Здоровый заяц, упав на спину, от орлана может отбиться.

Ослабшего птица возьмет. Но, кроме ног, есть у зайца и голова — догадывается в критический момент укрыться в колючках одиноко стоящего деревца. Два орлана объединяют усилия. Один, хлопая крыльями, выгоняет косого на чистое место, другой — наготове. Но заяц сидит, понимает: в терпенье — спасенье…

За два дня в сетку ловцов попало сто сорок четыре зверька. Ящики с зайцами грузят в автомобиль. Два дня пути, и русаки будут справлять новоселье на Заячьей Горе под Калугой.

 Фото автора. 8 февраля 1986 г.

Солонец

(Окно в природу)

В Кении есть лесное местечко, куда возят туристов наблюдать за животными. Располагаются люди в легкой постройке на ветке громадного дерева. Приехавших к дому сопровождает егерь с винтовкой. Эта предосторожность поначалу кажется лишней — у дерева видишь обширный земляной котлован без единого существа. Но к вечеру все изменяется. Из чаши к заветному месту неслышно выходят звери.

Сначала, я помню, увидел слонов. Они цепочкой спустились из леса на дно котлована и, не страшась зажженных прожекторов, стали есть землю, таская ее хоботом в рот. Потом в «карьере» появились семь буйволов. Пришли антилопы, жирафы, пришел бородавочник с выводком поросят. К полночи зверям было уже тесно. Но толкотни не было — все жадно лизали или глотали землю.

Животных привела сюда жажда соли. Этот естественный солонец, судя по глубине выемки, был известен обитателям леса уже давно. Со всех сторон за десятки километров приходят они к солонцу и, дождавшись ночи, утоляют соляной голод.

Соляная столовая хорошо известна и хищникам. Но этих соль не прельщает — нужное ее количество они получают с мясом. У солонца хищник подстерегает добычу. Драмы у кромки леса случаются каждую ночь. У нас на глазах леопард задавил и уволок в темень потерявшую бдительность антилопу. Животные знают, что могут тут поплатиться жизнью, однако соляной голод сильнее страха.

Недавно там же, в Восточной Африке, в горе Элгон, обнаружили штольню, «пролизанную» травоядными за многие сотни, а возможно, и тысячи лет. Ночами в пещеру заходят слоны и все, кто жив растительной пищей. В полной темноте, ощупью движутся звери к «солонке», все более углубляясь в недра горы…

Соль — продукт, необходимый для многих живых организмов, в том числе для людей. Избыток соединения хлора и натрия вреден. Но небольшая доза (в сутки 5–6 граммов) — сырье, из которого организм получает соляную кислоту, нужную для пищеварения, и натрий, потребляемый нервной тканью и мышцами. Жить без соли мучительно трудно Это хорошо знают все, кто помнит войну, — соль в те годы была житейской «валютой» — наиболее ценным продуктом.

Потребность в соли инстинктивна так же, как, например, жажда. Все народы мира издревле приспособились кто как мог добывать соль. Египтяне собирали соляные пласты у соленых африканских озер. Римляне выпаривали морскую воду в прудах. Люди северных районов соленый рассол, доставаемый из подземелий, выпаривали в горшках над кострами.

Варка соли явилась причиной сведения леса на больших площадях. Европейские дороги изначально были «соляными дорогами». Доныне в некоторых районах Африки соль перевозят караванными путями на верблюдах. В России соляные варницы дали названия селеньям и городкам: Соликамск, Сольвычегодск, Усолье. В древности соль была дорога, за нее платили мехами, слоновой костью, золотом, янтарем. Сегодня соль — дешевый, общедоступный продукт. 70 процентов ее на земле добывают в соляных шахтах, 30 процентов выпаривают в открытых водоемах. Опекая животных, человек делится с ними солью.

В охотничьих хозяйствах солонцы (соляные камни или россыпь соли, смешанная с землей) оставляют в нужных местах для зубров, зайцев, лосей, оленей, косуль. Звери знают эти места и приходят к ним по лесным тропам. Животные чувствуют, что тут их может подстерегать опасность. И потому держатся на солонцах особенно осторожно.

Фото автора. 22 февраля 1986 г.

Ночной визитер

(Окно в природу)

Утром хозяйка, кормившая кур, прибежала, взволнованная:

— Филин попался!

Мы бросили чай и вышли во двор. В вольере, обтянутой сетью, сверху зияла дыра, снизу на земле, тараща два желтых глаза, сидела громадная серая птица.

— Ну вот, голубчик, увиделись мы и при солнце, — сказал Нечаев.

Филин разглядывал нас, явно волнуясь. Он сделал попытку взлететь, вцепился когтями в сетку, и мы увидели лапы, способные схватить столько же, сколько может схватить человеческая рука.

Невольником филин стал в результате ночной охоты на кур. Двор у Нечаева необычный. Тут в норах, под постройками и деревьями, живут сотни две диких кроликов. Тут вперемешку с индюшками ходят куры разных пород. Ночами индюшки и куры спят на деревьях, а кролики, как привидения, бегают возле дома. Для тех, кто охотится ночью, двор — чистое Эльдорадо. И такой охотник тут объявился.

В окрестных лесах у Донца, по прикидкам Нечаева, живут десять пар филинов. Повсюду исключительно редкая птица в таком количестве тут размножилась благодаря обилию пищи и покровительству человека. Оберегая зайцев, Нечаев стреляет сорок, ворон, лисиц, ястребов. И лишь филинам позволяется жить и охотиться беспрепятственно. Душераздирающий крик ночью, похожий на крик ребенка, означает, что ловкий охотник прищучил зайца. Зайцы — основная пища филинов в здешних местах. Но так же умело эти большие совы ловят фазанов, ворон, канюков, ястребов. Не брезгуют филины даже жуками. И там, где водится филин, ежи не должны быть беспечными — колючки филину не помеха.

Насытившись, с остатком добычи филин не расстается — носит ее с собой, сберегая от сорок и ворон, греет ее животом — еда теплая много вкусней замерзшей.

Филины осторожны. Известны, однако, случаи, когда они залетали в черту городов, привлеченные крысами и бездомными кошками. И ничего удивительного в том нет, что один из лесных соседей Нечаева стал ночами летать во двор, где спали на ветках куры и беспечно бегали кролики.

Строгого счета курам во дворе нет. Кролики тоже не считаны — убыток живности был замечен не сразу. Незамеченным долго не мог оставаться сам громадный охотник. Но, увидев его однажды, Нечаев пришел в восторг: «Кур-то мы разведем сколько угодно, а филины — редкость!»

Как будто чувствуя покровительство, ночной визитер стал регулярно и почти безбоязненно появляться в добычливом месте. У него тут два излюбленных наблюдательных пункта. Один — на столбе электрической линии, другой — на ивовом пне, у самого края двора. Сверху, притихнув, филин наблюдал за жизнью двора, намечал жертву и, скользнув на мягких неслышных крыльях, уносил в темноту курицу или кролика.

Так, наверное, было и в эту ночь. Но то ли курица не спала и кинулась с ветки напропалую вниз, то ли филин неловко ее подцепил — бросился догонять и вместе с курицей оказался в ловушке. Курица через дыру в сетке сумела освободиться. А филин на своих широченных крыльях выбраться из вольеры не смог.

Мы с Нечаевым стали думать, что с пленником делать — оставить жить во дворе или выпустить на свободу? Для начала решили его накормить и посмотреть заодно, какими будут его отношения с курами днем. Две хохлатки, пущенные в вольеру, в панике заметались, однако филин глядел на них, пожалуй, даже испуганно. Но мирная жизнь продолжалась только до темноты. Вечером, посветив в вольеру фонариком, мы увидели кучу куриных перьев и сыто глядевшего на нас филина.

Утром мы филина выпустили. Тяжелая птица неспешно скрылась в заиндевелом февральском лесу. «После такой переделки теперь забудет дорогу во двор», — сказал Нечаев. Но через два дня вечером в дом постучался соседский мальчишка: «Дядя Боря, филин на пеньке, филин!»

Несомненно, это был наш визитер. Что его привело ко двору да еще в светлое время? Привычка к легкой добыче? Или, может быть, это была уже старая птица, которой трудно стало охотиться там, где охотятся молодые.

Фото автора. 22 марта 1986 г.

Карточка из альбома

(Окно в природу)

Рассмотрим внимательно снимок. Трое друзей (им лет по шестнадцати) весело забавляются и горделиво позируют четвертому другу — фотографу. Забава у этой компании необычная: поймали галку и распяли ее на доске. Гвоздями прибили крылья, к лапам привязали веревочку-«взбадривать» птицу. Судя по другим снимкам, совали в клюв галке горящий окурок, метали в нее заостренные палки. Дело происходило на окраине Москвы. Фотографии бесстрастно зафиксировали мерзость человеческого поведения.

Женщина, приславшая фотографии, просит не называть ее. «Снимки увидела в семейном альбоме родственников и содрогнулась. Посылаю фотографии потому, что явление это не исключительное».

Наблюдение и суждение верные. В почте редакции есть и другие факты того же ряда.

Ребята-подростки вешают за хвосты кошек, связывают пойманным голубям лапки, обливают бензином и поджигают собак, запаляют до смерти угнанных лошадей, «оперируют» живых лягушек, мышей…

Не в извинение этого варварства, а ради истины скажем: подростка всегда отличает заметная взрослому глазу некоторая жестокость, связанная с неполным еще осознанием нравственных норм, любопытством, утверждением себя. Но то, о чем идет сейчас речь, выходит за рамки терпимого и должно внушать тревогу не только женщине, переславшей нам снимки. Мелкие «атавистические» случаи подростковой жестокости гасятся воспитанием и, как правило, не оставляют следа в характере человека. Но, подчеркнем, бывает это лишь в тех случаях, когда воспитание не отсутствует и не запаздывает. Случаи, о которых идет речь, стоят в ряду болезненных нарушений воспитания. Подобное обращение с животными не только травмирует окружающих, оно обязательно оставляет след в психике человека на всю его жизнь. Наша корреспондентка справедливо пишет: «Сегодня с удовольствием мучают галку, завтра поднимут руку на человека».

И поднимают. Известно немало случаев нелепых, немотивированных покушений на жизнь людей, объяснить которые не в состоянии даже и сам преступник. Такого рода явления не всегда напрямую связаны с «мучительством кошек». Не остановленное, не пресеченное мучительство горькие плоды свои неизбежно приносит — жестокость будет сущностью человека.

В данном случае фотография об этом как раз и свидетельствует. Она хранилась в семейном альбоме рядом со свадебными снимками родителей, рядом со снимками росшего малыша, с другими снимками семейной хроники.

На человека, случайно в альбом заглянувшего, фотография подействовала удручающе, заставила озаботиться. Родители же видели в этом поступке ребят всего лишь невинную шалость: «Сейчас мать Вячеслава, — пишет наша читательница, — сокрушенно мне жалуется на сына: пьет, груб, поднимал на нее руку. Откуда, спрашивает она, все это взялось? Пришлось мне ей все объяснять».

Этот снимок должен коснуться сердца каждого из родителей и каждого, кто становится в жизни на ноги. Самое худшее в человеке — это способность испытывать удовольствие от мучения другого живого существа, будь это человек, кошка или даже какая-нибудь козявка.

Уважение к любому проявлению жизни — есть залог нравственного здоровья.

Фото из архива В. Пескова. 29 марта 1986 г.

Апрельским вечером

(Окно в природу)

Весенний день долог. Но вот солнце приблизилось к горизонту. Вот уже только заря отражается красным светом в апрельском разливе вод, в лужах, в набухшей лесной колее. Прощальный румянец играет на белых стволах берез, на остатках снега под елками. Синий апрельский туман заполняет низину возле опушки. На темнеющем небе обозначилась первая звездочка. Одна за другой смолкают птицы. Дрозды последними завершают славу ушедшему дню и до утра смолкают в теплых еловых крепях. На этой грани света и влажной апрельской тьмы, над уходящим ко сну леском вдруг слышишь бодрое «циканье» и гортанное «хорканье». Вскинув голову, видишь, как вдоль опушки, чуть выше берез, пролетает странная птица с округлым широким крылом, с опущенным книзу клювом. Летит (охотники говорят, «тянет») вальдшнеп. Держась опушки, он подает голос и слушает: не прозвучит ли снизу из темноты ответный призыв подруги. Следом за первой птицей «потянула» другая. Если сблизились — начинается драка с воздушной возней, с кувырканием к земле… Но опять «циканье» — еще один вальдшнеп проплывает над кромкой леса. Его можно обмануть имитацией голоса самки. Брошенный кверху картуз он может принять за соперника и сделать резкий поворот в воздухе… С замиранием сердца ждешь нового летуна. И он по красному фону зари проплывает, как нарисованный тушью.

Воцаряется ночь. Заря лишь тоненькой полосой разделяет темень земли и неба. Но лет продолжается. Птицы теперь не видно, и лишь звезды, на мгновение перекрытые ее телом, свидетельствуют: праздник весны не окончился.

Ток, «тяга» вальдшнепов — одна из ярких примет апреля. Для брачных полетов вальдшнепы избирают опушки, лесные просеки и поляны, долины ручьев, овраги. Опытный человек место «тяги» определяет загодя без ошибки.

После весенних брачных полетов вальдшнепы с глаз пропадают. И лишь случайно в высокоствольном влажном лесу летом почти из-под ног вырывается иногда птица и зигзагами, ловко облетая деревья, быстро скрывается.

Лесной кулик вальдшнеп — птица сумеречная, скрытная, любящая одиночество. Два больших выпуклых глаза, сидящих, кажется, чуть ли не на затылке лобастой выразительной головы, и длинный копьеобразный клюв не дают вальдшнепа спутать ни с какой другой птицей. Окраска — черные кляксы по ржаво-серому фону — надежно маскирует птицу в лесу. И лишь блестящие камушки глаз ее выдают.

Расположение глаз позволяет лесному жильцу погружать в землю не только чувствительный клюв, но даже и часть головы. Охотятся вальдшнепы за дождевыми червями, личинками, за живностью, спрятанной в прелых листьях.

Четыре яйца в нехитром гнезде на земле самка насиживает спокойно, полагаясь на маскировочную окраску. Случалось, человек проходил, едва не ступив на гнездо, — сидит, дерево падало рядом — сидит! Забота о птенцах у вальдшнепа идет дальше обычного приема птиц — притворившись подбитой, увести врага от гнезда. Самка вальдшнепа, если гнездо обнаружено, переносит птенцов в безопасное место, зажав между лапками и прислоняя клювом к груди. Все орнитологи подтверждают способность вальдшнепов «эвакуировать»

малышей. Однако никому еще это таинство леса не удалось оставить на пленке. Вальдшнепа даже весной, в апреле, когда он, токуя, летит на виду, снять — задача не из простых. Потому-то так интересно рассмотреть этот снимок. Апрель. Закат. Пахнет туманом, весенней прелью. Где-то в темноте леса ждет избранника самка. И вальдшнеп хочет показаться во всей красе — распушил перья, «цикает», «хоркает». Земля еще как следует не оттаяла, но уже оттаяло для любви сердце. Птичий гомон возвещает об этом днем, а у вальдшнепа для любви — сумерки.

 Фото автора. 5 апреля 1986 г.

Семейный дуэт

(Окно в природу)

Удача редкая по нынешним временам, но все же кто-то увидит в апреле пролетающих журавлей. Или услышит их крик, тревожащий сердце, заставляющий встрепенуться и глянуть в небо. Крик журавлей предназначен товарищам по полету — «не теряйся, не отставай!».

Но в этих звуках человеку мнится голос судьбы.

Кто слышал однажды пролетающих журавлей, долго их помнит.

Журавль — птица, любимая всеми народами. В Танзании проводник подвел нас с другом к болотцу, и мы увидели танец необычайно нарядных птиц — журавлей венценосных. Они подпрыгивали, взмахивали крыльями, африканское солнце сверкало в золотых венчиках. А вечером мы видели танцы девушек-африканок. И не было никакого сомненья: многое в их движениях заимствовано у журавлей.

В заповеднике на острове Хоккайдо журавлиные танцы собираются посмотреть множество любопытных. Японские журавли отличаются особенной красотой — высокие, с черно-белым оперением, с красной шапочкой на макушке, стройные, грациозные. Не страшась людей совершенно, дают журавли балетные представления на снегу.

Весенние игры знакомых нам журавлей серых я видел в Костромской области.

А в прошлом году на Мещере с орнитологом Юрием Маркиным мы слушали журавлиную перекличку, однообразную для человека неискушенного и полную смысла для человека, много раз наблюдавшего, когда и что хотят птицы сказать друг другу.

Родившись, журавленок сразу же издает тихие позывы: «Я здесь, где вы?» Это способ не потеряться. А потерялся, замерз, заметил опасность — издает крик, названный орнитологами стрессовым. Крик, означающий «тут еда!», издают журавли, приступая к кормежке.

Есть у этих птиц крики сторожевые, означающие угрозу для слишком нахальных собратьев и для животных, которых желали бы отпугнуть, — «кто идет? не приближайся!». Крик путевой держит журавлей в стае, не дает потеряться при не-погоде. Голос тревоги призывает взлететь или шарахнуться в сторону при полете — так бывает, если внизу замечено что-то опасное. Есть еще крик гнездовый, крик партнера, потерявшего в зарослях друга. И есть у всех журавлей (их на земле пятнадцать видов) крик особый, названный наблюдателями унисонным. Это крик журавлиной пары, когда голос партнера в доли секунды подхвачен, и если журавли от нас скрыты, то кажется, переливчато-громко трубит одна птица. В сильных торжествующих звуках сливается воля избравших друг друга для жизни.

Двухголосый сигнал означает, что территория занята, что образован семейный союз, что это сила, которая за себя постоит, и это подтвержденье любви со взаимностью.

В мещерских краях мы слышали семейные голоса, но не видели журавлей. Как они выглядят в момент демонстрации единенья?

Но случай это понаблюдать представился в усадьбе Окского заповедника. В журавлином питомнике тут живут птицы со всего света.

Есть пара и черно-белых красавцев — японских журавлей. Отличить, где самец, а где самка, сразу нельзя. Но вот мы кинули подношенье — мертвую мышь — и рыцарь немедленно обнаружился: как пинцетом он подхватил лакомство и отнес самке. А когда с фотокамерой я осторожно прошел в вольер, семейная пара единым голосом, как это было бы и в природе, объявила, что полянка с остатком апрельского снега — ее территория, что союз обладателей этого, пусть и огороженного жизненного пространства крепок и что весна на дворе — пора броженья жизненных сил… Две совершенно одинаковые птицы. Только самец, трубя, поднимал кверху крылья. Все, кто слышал в эту минуту за пеленой леса звонкий, переливчатый крик, думал, что это крик одного журавля. А это был сильный, слаженный голос дружной семьи.

 Фото автора. 12 апреля 1986 г.

Поймать анаконду…

(Окно в природу)

Помню беседу со стариком охотником во Вьетнаме. Мы сидели в избушке на сваях, около тлевшего на полу камелька. Моросил дождик. Избушку со всех сторон обступали мокрые непролазные джунгли. Лет старику было много.

Жил он воспоминаниями.

— Это ружье я купил, когда убил тигра, — сказал старик и показал что-то напоминавшее древний мушкет. — А это — когда поймал удава…

— Вы что же, продали удава?

— Да, — сказал старик. И с удовольствием стал вспоминать, как с другом в молодые годы натолкнулись в джунглях они на змею, как схватили ее за голову и за хвост, как боролись с удавом, как потом вытянули его и, привязав к бамбуковому шесту, торжественно принесли на базар. — Мясо удава вкусно и очень любимо в наших местах…

Этот рассказ я вспомнил, получив недавно снимок с другой стороны света — из Южной Америки. Индейцами тоже пойман удав, но водяной — анаконда… Снимок дает представление о размерах легендарной змеи. Живет она в водах реки Амазонки и многих его притоков.

Змея — хороший пловец. Легко представить, как этот гигант будоражит тихую воду.

Много времени анаконда проводит, лежа на дне, высунув на поверхность лишь голову. Но часто греется на прибрежных наклоненных деревьях и на песке. Питается анаконда мелкими водосвинками, птицами, подстерегая их на воде и возле воды.

Существует немало рассказов о нападении водяного удава на человека. Наверное, дыма без огня нет. Но эти редкие нападения надо считать случайными. «Индейцы змею не боятся, — пишет знающий человек, — и преследуют ее всюду, где только заметят». Метко пущенная стрела, аркан, накинутый на голову анаконды, и сноровистые слаженные приемы охотников дают возможность без потерь овладеть нелегкой, конечно, добычей. Вот даже мальчик, пока что робея, схватил анаконду за кончик хвоста. Так же вот дружно побеждали когда-то предки наши даже и мамонтов…

Разные чувства вызывает снимок, сделанный в наши дни. Одно из них: даже примитивно вооруженный человек утверждает себя властелином природы. И природа богаче от этого не становится.

 Фото из архива В. Пескова. 20 апреля 1986 г.

Сверчок

(Окно в природу)

Многие слушали его песню. Но мало кто его видел.

В детстве среди множества деревенских звуков крик коростеля и песня сверчка меня занимали особенно, потому, возможно, что, сколько я ни старался, увидеть ни сверчка, ни коростеля не удавалось. Коростели жили за огородом в мокрых лугах. Определив место крика, я тихо крался, бежал сломя голову, но птица, не взлетая, смолкала и, словно дразня, начинала свое «крекс-крекс!» шагах в двадцати в стороне.

Позже я узнал: коростели бегают, раздвигая травинки, и очень редко взлетают.

Сверчок жил в доме, в проеме печи, где хранились ухваты и кочерга. Чуть начинало смеркаться, и раздавалась тихая, монотонная песня: «Трю-трю…» Если в избе было шумно, сверчок молчал. Но стоило голосам стихнуть, начиналось монотонное грустноватое пение. Кто жил в деревне, хорошо знает эти звуки уюта в обжитом доме. Сколько я ни старался, выманить сверчка из темной подпечной ниши не удавалось.

И только совсем недавно в зоопарке я увидел таинственного певца, и не одного, а сразу в количестве нескольких тысяч — сверчков тут разводят на корм обезьянам, лягушкам, лемурам, птицам.

Вот он на снимке, сумеречный музыкант, похожий одновременно на таракана и на кузнечика. Цвет — рыжевато-коричневый. Два блестящих выразительных глаза, приспособленных к темноте. Два длинных подвижных, похожих на удилища уса. Ясно, что может прыгать, но больше бегает. Длинный жесткий отросток сзади — яйцеклад, которым, как шильцем, сверчок протыкает какой-либо податливый материал и кладет около сотни яиц, из которых вылупляются крошечные сверчата. Они растут, линяя, подобно ракам. Сбросив 12 раз свои жесткие латы, сверчок становится взрослым.

Его поэтичное «трюканье» — брачный крик. Два самца, встречаясь где-нибудь в темном убежище, дерутся, теряя при этом усы и крылья. Лишенный жестких передних крыльев, сверчок петь уже не способен, «трю-трю» — то трение друг о друга передних крыльев, одно из которых имеет насечки.

Питаются сверчки всякими крохами органической пищи. В деревенском доме под печкой им хватает вполне того, что прилипнет к ухвату. В зоопарке, я посмотрел, кормят их отрубями, морковкой, огурцами и яблоками.

Сверчки многочисленны в тропиках, там, где тепло и сыро. У нас сверчок довольствуется тропиками искусственными — живет под печкой, в бане, в котельной. Сожительствуя, несколько насекомых имеют свои территории — «знай сверчок свой шесток». Хор сверчков может быть надоедливым, но одиночное монотонное «трюканье» связано в нашем сознании с теплом и покоем. И потому сверчок — сожитель в деревенском доме желанный. Городская среда для него представляет меньше удобств. Но многие наверняка слышали, проходя по улице летней ночью, поэтичное «трюканье». Это он, сверчок!

Однажды знакомые звуки я услышал в громадном здании телецентра. И очень обрадовался — надо же, в царстве металла, пластиков, электроники приютился неунывающий музыкант! Вечерами мы даже специально ходили к знакомой двери послушать сверчка. А однажды не удержались — и постучали… сверчком оказался электронный прибор, издававший очень похожие звуки.

В Москве я знал двух людей, державших сверчков «для уюта» в маленьких клетках.

И как-то прочел: «Предприимчивый англичанин наладил продажу сверчков новоселам многоэтажных домов».

Есть еще сверчки полевые. Внешность их несколько отличается от нашего доможила — окраска темная, почти черная, живут в земляных норках. Но тоже певцы, оттеняющие тишину летней ночи.

Песня сверчка — поэтический символ. Улыбаешься, вспомнив: прозвище Пушкина-лицеиста было — Сверчок. Хорошее, необидное, свойское слово.

 Фото автора. 27 апреля 1986 г.

Возвращение

(Окно в природу)

Каждую весну аисты, зимовавшие в Африке, летят в Европу, на родину. Две тысячи лет назад эта птица сделала выбор: стала искать у людей покровительства. И не ошиблась.

У всех народов аист над крышей — желанный гость.

Птица эта терпит близость людей, шум, селится у шоссе, даже на железнодорожных станциях — был бы обильный корм. Причиной резкого сокращения аистов во многих местах Европы стало осушение болот, исчезновение мокрых лугов. Аистам нечем стало кормиться.

Чистая, уютная, окультуренная Швейцария первой лишилась любимых птиц. В 1910 году тут было насчитано 24 жилых гнезда. В 1930 году их стало только 16. В 1959-м — 0. Ни одного!

Мой друг, швейцарец Карл Келлер, прилетавший четыре года назад погостить в Киев, чуть не заплакал, увидев аиста в пойме Днепра: «Птица детства. Птица моего детства!»

А в этом году, просматривая газеты, я прочел заметку: «Швейцарец Макс Блёш ценой огромных усилий вернул своей родине аистов». Каким образом? Я написал Карлу и попросил связаться с «Отцом аистов», так называют в Швейцарии Блёша. И вот передо мной письма, брошюры, снимки, книжка об аистах — все, что может рассказать о тридцатипятилетнем труде по возвращению птиц.

Это была работа энтузиастов, поначалу думавших: стоит поселить пару аистов в кормном удобном месте, как все пойдет своим чередом. Но скоро стало понятно: «одним поленом костра не разжечь». В деревне Альтрой Макс Блёш создал истинную ферму. Четыре раза летал он в Алжир и привез в Швейцарию в общей сложности 256 молодых аистов. Часть птиц сразу же выпускалась на свободу, других поселяли на ферме. Кропотливый, настойчивый труд увенчался успехом — в Швейцарии сейчас 90 занятых гнезд.

О сложной оригинальной методике Блёша возвращения аистов рассказать возможности сейчас нет. Но тридцать пять лет близкого наблюдения птиц накопили много различных фактов, уточняющих наше представление об аистах.

Кольцевание показало: супружеские пары птиц осенью распадаются. Весной заново начинается сватовство. И встречу в гнезде прошлогодних супругов надо считать скорее случайностью, чем правилом.

Чувство дома у аистов, живущих колонией, распространяется на деревню. Гнездо же, какое приглянется, занимают те, кто прилетел раньше.

Первыми прилетают самцы. Громким щелканьем клюва они объявляют свои права на гнездо. Поднят клюв кверху — это готовность сразиться с каждым, кто на гнездо посягнет, опущен книзу — приглашение самки.

Самца от самки отличить практически невозможно. Однако птицы каким-то образом отличают друг друга. В выборе пары аисты привередливы, но образованная семья дружна и стойко защищает облюбованное гнездо.

В гнездо обычно кладут три — пять яиц, очень редко шесть. В голодный год — одно яйцо. Часто проблемы с пищей возникают, когда аистята уже вылупились из яиц. В этом случае родители предпочитают вырастить одного-двух птенцов, но крепких, здоровых. Слабого из гнезда выкинут.

Пища аистов разнообразна. Но почти половину того, что ловят они в воде, составляют лягушки (дальше идут: тритоны, улитки, рыбешка). На суше добрую половину добычи составляют мыши. Но ловят аисты также крыс, ужей, не пропустят птенцов в наземном гнезде, смело нападают на змей.

Добычу аист приносит в горловом мешке и не кладет ее в клюв ожидающим корма птенцам, а вываливает в гнездо — выбирай, что по вкусу! Остатки аист проглотит сам. В жаркие дни в горловом мешке аисты носят воду и поят птенцов.

Аистята быстро растут. Уже через пять дней после появления из яйца вес их удваивается, а через пятнадцать суток они весят в десять раз больше. Гнездо покидают через десять недель от рождения.

Невозможно сказать, долго ли аист живет.

Блёш называет долгожителя, им окольцованного в год вылета из гнезда. В 1983 году ему было тридцать два года. Но Блёш не сообщает: это аист из тех, что летают в Африку зимовать, или живет он зиму и лето в деревне Альтрой, в «санаторных» условиях. При перелетах немало аистов погибает — в Африке от охотников, в Европе — на проводах высоковольтных электролиний.

Часть аистов из Африки не улетает. В Алжире, в местечке Мирабо, Блёш насчитал 150 занятых гнезд. «На крыше одного дома лепилось друг к другу четырнадцать гнезд». Теснота этих птиц не смущает — было бы вдоволь пищи.

Фото из архива В. Пескова. 17 мая 1986 г.

Кому что по вкусу

(Окно в природу)

На этом снимке из журнала «Штерн» мы видим интересный момент: яичная змея овладела добычей… Когда наблюдаешь эту тонкую змейку рядом с крупным яйцом, в голову не придет, что змея может им овладеть. Но вот у тебя на глазах змея растягивает пасть и начинает яйцо обволакивать. Щеки ее, как безразмерный чулок, растягиваются, и вот мы не видим уже яйца. Змея напоминает в эту минуту урода с несуразно большой головой. Но секунда — и все приходит в привычную норму. Усилием мускулов яйцо раздавлено — содержимое пошло в желудок, скорлупу же змея выплюнула.

Эта змея питается только яйцами птиц. В тропиках «стол» ее не скудеет весь год. И это яркий пример пищевой специализации, наблюдать в природе которую можно часто.

Приспособленность к добыванию избранной пищи часто накладывает отпечаток на облик животного. У муравьеда узкая, коническая морда и длинный липкий язык. Жираф длинную шею имеет потому, что специализировался питаться верхними побегами кустов и деревьев.

Он может умереть с голоду в местах, где много травы, но нет древесной растительности. Колибри, питающиеся нектаром, имеют длинный клюв-трубочку. Через эту «соломинку» они сосут цветочные соки. Китовый ус, «безразмерные» щеки яичной змеи, червеобразный язык дятла с костяным гарпуном на конце, скрещенный клюв клеста — это все следствие пищевой специализации.

Специализация выгодна. Она позволяет животному пользоваться обилием избранной пищи и не иметь конкурентов. Но в ней таится и большая опасность: если избранный корм почему-то исчезнет-животное обречено. Специализация также удерживает едока в определенных географических зонах. Верблюду, привыкшему к грубым пустынным колючкам, мягкие травы и сено не по нутру. Зерноядные птицы остаются с нами на зиму. Те же, кто питается насекомыми, в большинстве своем улетают на юг.

Более свободные в выборе мест для жилья те, кто более гибок в выборе корма. Лисица и волк — умелые неутомимые охотники, но при нужде они будут есть и падаль, и даже растительную пищу. Волки на весенних разливах слывут умелыми рыболовами, посещают летом бахчу.

Лисица тоже ест дыни, упавшие мягкие груши и виноград. Поедают лисы пшеничные зерна, в черноземных местах убивали лисиц, желудок которых был полон подсолнечных семечек.

Процветают, как правило, животные с широкой пищевой избирательностью — всеядные. К их числу можем мы отнести медведя. Он способен повалить лося, корову, лошадь, но не побрезгует муравьями, малиной, всякими корешками, рыбой, медом, травою.

И в особо благоприятных условиях оказались сегодня всеядные звери и птицы, извлекающие выгоду от близости к человеку.

Два героя из этого ряда у нас на виду — кабан и ворона. Вороне мы оставляем уйму отбросов, но она уносит и то, что мы небрежно оставили на балконе, во дворе, на подоконнике. Она внимательно осмотрит вашу стоянку в лесу и непременно найдет что-нибудь. Она ждет, когда рыбак на льду зазевается, чтобы прямо из-под рук унести небольшую рыбешку. Вороны ловят головастиков в подсыхающих бочагах, подбирают дождевых червяков, находят и беспощадно разоряют гнезда маленьких птиц, ловят мышей, пируют на падали, ловко подбирают на шоссе все, что гибнет под колесами транспорта. Они стали нападать на городских голубей и спрячут про черный день в укромное место корочку хлеба…

Так же всеяден кабан. Желуди, корни растений, мышиные гнезда, пищевые отбросы на свалках, ужи, лягушки, падший сородич — все идет в ход. Невольно этому зверю помогает и человек, оставляя под снегом в полях плохо убранный урожай кукурузы, картошки, свеклы.

Северный олень в тундре вместе с ягелем может сжевать и гриб, и мышь-пеструшку, но обеспечивает ему существование все-таки ягель.

Там, где ягеля нет, оленю не прокормиться. Кабан же стал вездесущим. До войны северная граница обитания дикой свиньи проходила по Кубани. Сейчас кабанов можно встретить в Вологодской, Архангельской областях. Морозные снежные зимы даются им нелегко. И все же способность приспособиться к пище обеспечивает им выживание повсеместно.

Яичная змея и медвежонок коала, поедающий листья трех-четырех видов эвкалипта, — смешные «узкие специалисты» рядом с дикой свиньей, разновидности которой живут повсюду: и в Африке, и в Америке, и на островах Малой Азии. Такую географию жизни обеспечивает им всеядность.

 Фото из архива В. Пескова. 25 мая 1986 г.

У всех есть сердце

(Окно в природу)

Из Окского заповедника я получил известие: два вида африканских журавлей в питомнике погибли зимой… от гриппа. «Человеческой болезни» подвержены, оказывается, многие из животных, в том числе журавли. Болеют они не только гриппом, но также воспалением легких, ревматизмом, раком, язвой желудка, кишечными коликами. Очень чувствительно у животных и сердце.

Помню, мы с другом выпустили, не подумав, из клетки долго в ней жившую перепелку. Взлетев, она тут же камнем упала на землю.

Сердце. Бывшее без нагрузки, оно не справилось с напряжением. По той же причине в одном зоопарке погибли моржи. Жили они в тесной ванне. Когда их пустили в просторный бассейн, моржи на радостях стали резвиться, и сердце не выдержало. Понаблюдайте за хищником в клетке. Он мечется из угла в угол.

Нельзя ли предположить, что это у него разновидность нашего бега трусцой. Созданный для движения организм инстинктивно ищет этих движений.

Но сердце животных подвержено также потрясениям нервным. В одном известном мне зоопарке льва несколько раз усыпляли «стреляющим» шприцем. Делал это всегда один человек. Лев погиб, когда специалист остановился у клетки, чтобы ласково поговорить со зверем, — сердце!

* * *

Подобные случаи наблюдали также в условиях, не стесненных неволей. П. Алексеев (Кабардино-Балкария) пишет о неожиданной смерти собаки. Чабаны долго подстерегали досаждавшего им волка и наконец убили его. Шутки ради решили проверить, как среагирует пес-волкодав на неожиданный запах. «Чтобы не разбудить крепко спавшего Буяна, чабан тихо подвинул к морде собаки свежую шкуру.

И тут случилось то, что мы никак не могли ожидать. Грозный и сильный Буян вскочил как ужаленный, метнулся прямо через костер и тут же замертво рухнул. Озадаченные, мы привезли на пастбище ветеринара. Вскрытие показало: инфаркт».

А вот что пишет из города Калининграда читательница «Окна» Вера Никифоровна Зимина.

«В 1927 году мы жили на Украине в поселке Харцизск. С ватагой сверстников-ребятишек я отваживалась ходить на бахчу. Схватим под руки по пару арбузов — и деру. Однажды сторож нас увидел и стал палить из ружья. Стрелял он вверх, но мы, конечно, струхнули, бросились врассыпную. Бежавший рядом со мной соседский мальчик Костя вдруг провалился в яму и тут же молниеносно с воплем вылетел из нее, сидя на чем-то сером… Мы от страха не поняли, что приключилось. Однако побежали по бурьянам к лесу, откуда слышались Костины вопли. Мальчишку мы увидели невредимым. Но рядом с ним лежал мертвый громадных размеров волк. Костя вытирал слезы и сопли, но уже не кричал. Он попросил нас скорее его обмыть, так как весь был загажен волком. Мы осмелели, сводили Костю к ручью. А потом вернулись к волку. За убитых волков, мы знали, платили хорошие деньги.

Вдесятером мы пытались тащить его до поселка и не смогли — был он очень большой.

Волка привезли потом на телеге. Собралось много людей. Пришел представитель заготконторы. Много было шума и разговоров. Нам объяснили: Костя нечаянно прыгнул на спавшего в яме волка и со страху вцепился в него… Мальчишка с тех пор стал иногда при волнениях заикаться. А с волком-то страх совсем уж злую шутку сыграл. До сих пор у меня перед глазами: громадный, лежит как теленок».

Разные животные по-разному переносят волнения, раздражение, чувство опасности. Очень уязвим лось. Попадая частенько летом в городскую черту, лоси обрекают себя на гибель.

Дикобраз однажды умер перед кинокамерой от волнения. А вот еж, принесенный из леса домой, в тот же вечер способен брать пищу.

В зоопарке масса людей неодинаково действует на животных. Крупные кошки, особенно барсы, в природе живущие скрытно, если их не лишать возможности скрыться, всегда спрячутся от людей. Медведи становятся жертвами попрошайничества — клянчат еду, приучаются на потеху публике делать разные трюки. А вот моржи и обезьяны явно жаждут общения.

В природе они тесно общаются с себе подобными. В неволе им легче живется не в одиночку. И, на худой конец, они готовы общаться с людьми. «Моржи бывают явно подавлены, когда, например, в непогоду зоопарк пуст. Но они сразу же оживляются, как только вблизи бассейна появляются люди. Один из моржей научился пускать в ребятишек струю воды и явно испытывает игривое удовольствие от их веселого визга», — рассказали мне в Московском зоопарке.

«Сердце радуется», «на сердце камень»…

А физиологи говорят: сердце — это живой насос, у всех животных назначение его одинаково. Все так и есть. Но как же чутко на все откликается сердце, как оно долговечно, надежно и как уязвимо! Кто держал в руках голубя или синицу, помнит, как бьется, ощущая тревогу, их сердце.

Фото М. Курило (г. Актюбинск) из архива В. Пескова.

31 мая 1986 г.

Переплыть реку…

(Окно в природу)

На самолете ледовой разведки мы летели над океаном в районе острова Врангеля. День был солнечный. Вода синела холодной пустыней. Лишь кое-где белели обломки льдов. На них на солнышке грелись моржи. В каком-то месте летчик энергично меня толкнул: вниз, вниз посмотри! Под нами, чуть сбоку, по океану плыл белый медведь. Его шуба, отдававшая кремовой желтизной, хорошо выделялась на синем.

Почему-то меня поразил тогда этот одинокий пловец. Какие силы, какую приспособленность к жизни надо иметь, чтобы так вот смело плыть океаном…

Воды на Земле больше, чем суши. Жизнь зародилась в воде. Многие ее формы лишь постепенно утвердились на суше. Позже кое-кто снова вернулся в воду и так изменился (киты, например), что стал похож на рыб. Кое-кто связь с землей не теряет, но перепонки на лапах (выдра), плоский хвост (у бобра), крылья-ласты (у пингвинов) указывают на то, что вода для них — родная стихия, они в ней живут, ищут убежища, добывают еду.

Для обитателей суши вода — часть мира, с существованием которого надо считаться. И потому едва ли не все животные умеют плавать. Белый медведь — лучший пловец из всех. Шерсть его не намокает, и он может плыть долгое время не уставая, не охлаждаясь. Хорошо одолевают водные пространства северные олени. Их волос имеет воздушный каналец, что спасает оленя от холодов и держит его на плаву — даже убитым олень не тонет. Но в воду стадо оленей охотней идет за вожаком. Пастухи-северяне, понуждая оленей одолеть залив или реку, привязывают вожака к лодке. Вслед за этим пловцом-невольником плывет все стадо.

В Кении с низколетящего самолета мы наблюдали, как реку переплывали антилопы.

Этот вот снимок дает представление, как плывут через реку сайгаки. Хорошо плавают наши лесные олени и лоси. Кому приходилось в детстве купать в реке лошадей, знают: пловцы они смелые и надежные. У коров большой охоты поплавать как будто нет. Но в Норвегии жители маленького каменного островка показали мне низкий травяной остров-пастбище.

«А как же туда коров?» «Они сами переправляются, вплавь», — был ответ. Хорошо плавают кабаны и бурые наши медведи. Волки предпочитают даже в момент опасности двигаться сушей. Но могут они и плавать. Заяц плавает, но в холодной воде быстро теряет силы.

Плавает еж. Как рыба в воде чувствует себя уж. Спасаются вплавь кроты, мыши и крысы. Говорить нечего об ондатрах, нутриях, норках.

Кошки воду не любят, кажется, даже боятся. Но плавать все-таки могут. А тигры в Индии и ягуары на Амазонке плавают с удовольствием. Плавают слоны и гиппопотамы. Белки во время великих миграций бесстрашно бросаются вплавь. Многие гибнут, но часть, поставив хвостик, как парус, ветру, переплывает даже сибирские реки.

Разумеется, курсов по обучению плаванию в природе нет. Каждый, рождаясь, уже знает, что делать в воде, — срабатывает наследственная программа действий. Но если утенок как обсох, так уже и поплыл, то медвежонку мать все же дает уроки поведения у воды и в воде.

«Интересно было бы знать: какие из животных вовсе не плавают?» На этот вопрос мой собеседник, профессор Леонид Александрович Фирсов сказал: «Шимпанзе, за которыми мы наблюдаем, пока еще ни разу не подтвердили эту способность, хотя в критические ситуации мы, правда, их и не ставили». Вода для этих обезьян действительно служит барьером. Это позволяет безбоязненно их поселять на озерных островах Псковщины. В воду обезьяны осторожно заходят, но попытки поплыть ни разу не сделала ни одна. Может быть, и в этом они стоят ближе к людям, чем к остальной родне в мире жизни?

Человек, рождаясь, наследственную программу бултыхания в воде имеет. Но с годами эта программа, как видно, размывается и тускнеет. Потому-то малыша научить плавать легче, чем взрослого человека…

Воды на Земле больше, чем суши. И каждому существу хоть раз, а придется столкнуться с водой в критической ситуации. Значит, умение плавать необходимо. Природа об этом помнит.

Человека она тоже не забыла. Но ему в придачу к инстинктам дала она разум — способность перенимать опыт. Научиться плавать нетрудно, легче, чем танцевать. Необязательно плавать, как выдра или пингвин. Пусть ежик послужит примером. Он — пловец не из первых, но не потонет, осилит воду. Пофыркает, отряхнется и опять пошел по сухопутным своим делам.

Плавать необходимо, чтобы однажды не утонуть.

 Фото из архива В. Пескова. 7 июня 1986 г.

Альпийский турнир

(Окно в природу)

Вы ошиблись, если подумали, что видите бой быков (по-испански «коррида»). На этой альпийской лужайке ни единого быка нет. Только коровы. Но это действительно бой, хотя и бескровный. Бой, собирающий множество любопытных, но важный и для коров, которым предстоит провести лето на горных пастбищах…

У многих животных, например, у диких свиней и слонов предводителем стада является умудренная опытом самка. В коровьем стаде верховодит тоже не бык. Приглядевшись к деревенскому стаду, можно заметить: одна и та же корова идет впереди. Но это лишь отзвуки иерархии, некогда важной для диких предков коровы. Равнинное стадо сегодня в вожаке не нуждается. Отсутствие каких-либо опасностей и воля пастуха вожаков упразднили.

Другое дело высокогорные пастбища. Тут коровы обязаны быть альпинистами. Они ходят по крутым склонам, переходят вброд бурные воды, рискуют свалиться в пропасть, на грани альпийских лугов и голых камней коровы находят не слишком обильный корм. Вот тут-то лидер, вожак, обязательно нужен. Как его выбирают? Голосования в природе нет. Вожак о себе заявляет и должен способности подтвердить в турнирном бою. В каждом стаде коров породы эрингер, как только оно собирается для шествия в горы, возникают бои.

Коровы этой породы не слишком удойны, но очень выносливы, приспособлены к трудной жизни высокогорий. Пастухам, следящим за стадом по звуку больших колокольцев, которые носят коровы, важно знать, как формируется в стаде порядок. За боями наблюдают и владельцы коров. Каждому лестно, если его любимица выбьется в предводители. Выход стада на пастбища и сопутствующие ему коровьи турниры у жителей швейцарского кантона Валлис стали народными праздниками.

В последние годы коровьи турниры привлекают много туристов. И коров-победителей в стаде направляют в местечко Апроц для «финальных» боев. Тут при стечении массы людей, повинуясь инстинктам, буренки меряются силой и характерами. В круг допускаются две коровы. Иногда достаточно только сближения, чтобы одна из соперниц признала себя побежденной — отвернула голову в сторону. Иногда же схватка (всегда бескровная) длится 8 — 10 минут. Коровы, «набычившись», становятся друг против друга, упираются рогами, роют копытами землю. Бряцанье колокольцев подчеркивает напряжение поединка. Любопытно: побеждает часто не самая сильная из коров.

В вожаке ценится не только сила, но чаще какие-то качества, о которых людям трудно судить, но которые понимают коровы.

Хозяин коровы, победившей в большом весеннем турнире, получает вознаграждение, а тысячи участников праздника — редкое зрелище. Пастухи между тем угоняют коров-альпинистов на пастбище. В Швейцарии сейчас около шести тысяч коров породы эрингер.

Турниры-праздники помогают сохранить эту породу.

 Фото из архива В. Пескова. 15 июня 1986 г.

Чего не бывает…

(Окно в природу)

На снимке наседка с утятами… Кто жил в деревне, знает: утиные яйца нередко заставляют насиживать курицу. Результаты всегда хорошие — материнские чувства у кур безотказны, утята рядом с наседкой послушны. И лишь возле воды возникает заминка — наседка никак не может понять: отчего ее дети так любят плавать. Мать квохчет, разгребает лапами мусор — созывает утят. Они же предаются плаванию и купанью.

А этот случай особый. На Балатоне, в устье сбегающей в озеро Залы на дамбах селятся утки.

Дамбы обкашивают. Утиные гнезда при этом обнажаются, и утки их покидают. Но кладки яиц при этом не погибают. Орнитологи их собирают и несут в инкубатор. Утята, появившись на свет, нуждаются в матери. Им мог бы ее заменить человек, но по закону «запечатления» (импритинга) привязанность к человеку у птиц сохранится — вернуть их в природу будет непросто. Вспомнили о материнских инстинктах кур. Однако ни одна из наседок утят признавать не хотела: одно дело свои из гнезда, другое — орава подкидышей. Тогда прибегли к способу, известному во многих венгерских селах. Наседке в горло вливают граммов десять паленки (водки). Пьяная птица теряет контроль обстановки, перестает различать своих и чужих, а протрезвев, уже водит утят, как будто это ее родные цыплята. Способ древний, проверенный, говорящий о многом: об изощренности человека, о его способности влиять на живую природу, а также о том, что тонкие чувства восприятия мира алкоголь разрушает и притупляет даже у кур.

 Фото автора. 22 июня 1986 г.

Можно ли оживить мамонта?

Борис Николаевич Вепринцев, биофизик, профессор, лауреат Государственной премии СССР, в последние годы занят проблемой долговременного сохранения зародышевых клеток путем создания так называемых генетических банков. Это важно для нынешних практических задач медицины, животноводства и сохранения генофонда исчезающих видов животных и растений.

В этой беседе ученый ответил на ряд вопросов нашего корреспондента.

— Борис Николаевич, давайте объясним заголовок нашей беседы. Несколько лет назад было много разговоров вокруг сибирского мамонта, обнаруженного в вечной мерзлоте. Говорили даже о том, что из размороженных клеток животного ученые способны вырастить мамонта. Велика ли доля фантазии в этом и на какой почве возникли подобные разговоры?

— Следует знать: последние годы ученым удалось вырастить живые организмы (лягушки, рыбы) «вегетативным» путем, иначе говоря, они выращены не из половых клеток, а из клеток, составляющих тело животного, например, из клеток кишечника. У размороженного мамонтенка поразительно хорошо сохранились некоторые клетки ткани и крови. Это дало повод думать, что кусочек размороженной ткани мамонта — путь к воскрешению вымершего животного. Но, к сожалению, это всего лишь желание. «Вегетативным» путем пока не удалось размножить ни одного из млекопитающих. У мамонтенка к тому же все молекулы, несущие генетическую информацию, были разрушены.

— Но все же холод помогает консервировать жизнь?

— Да, при глубоком замораживании (ниже -150 градусов Цельсия), которое, например, можно получить, помещая клетку в жидкий азот, удается сохранить ее жизнеспособность надолго, на несколько десятков и, возможно, даже сотен лет. В 1947 году советским ученым И. Соколовской, И. Смирнову и В. Милованову впервые удалось получить потомство у животных при оплодотворении семенем, подвергнутым замораживанию. Работы проводились на кроликах. Родились нормальные жизнеспособные крольчата. Эксперимент был зарегистрирован как открытие. Через три года И. Смирнову удалось получить таким образом теленка. В то же время аналогичные опыты проводились в Англии. Эти работы явились поворотной вехой в животноводстве. Они открыли совершенно новые возможности сохранять генофонд ценных животных-производителей, транспортировать семя на какие угодно большие расстояния. Интенсивное животноводство сегодня немыслимо без консервации генетического материала.

Дальнейшие исследования показали, что в жидком азоте можно сохранять не только живые клетки растений и животных, но также зародыши на ранней стадии их развития. Так, например, в 1972 году удалось разработать метод замораживания эмбрионов млекопитающих. Сначала это сделали на лабораторных мышах, а спустя несколько лет метод был распространен на сельскохозяйственных животных.

— Естественно, должна бы возникнуть мысль: а не годится ли новый метод для сохранения редких и исчезающих видов диких животных…

— Конечно, этот вопрос напрашивается сам собой. На XIV Генеральной ассамблее Международного союза охраны природы и природных ресурсов в 1978 году в Ашхабаде я сделал доклад «Можно ли получить животных из глубоко замороженных клеток». Доклад был подготовлен совместно с эмбриологом — доктором биологических наук Натальей Николаевной Ротт. Для нас не было неожиданностью, что идея сразу же заинтересовала большой круг ученых. На ассамблее была создана рабочая «группа консервации генома исчезающих видов животных и растений». Я был избран ее председателем.

— Все помнят на ассамблее реакцию многих ученых на эту идею. Думаю, что нам сейчас кратко надо изложить ее сущность.

— Вряд ли надо много говорить о критическом положении, в котором на Земле оказались многие виды животных. Они на грани исчезновения. И нужны чрезвычайные, экстренные усилия для их спасения. Красная книга — сигнал об этом. Если мы не сможем протянуть им руку спасения сегодня, завтра будет поздно. Разработанная несколько лет назад стратегия предусматривает в первую очередь сохранение животных и растений в естественных местах их обитания. При этом обязательно надо сохранить среду обитания. Это самый надежный и относительно недорогой способ уберечь животных.

Второй способ сохранения диких животных — разведение их в зоологических садах и парках. Таким образом, как известно, были спасены от вымирания зубр, лошадь Пржевальского. Жизнь показала, что это приемлемый способ уберечь животных у крайней черты. В последние годы зоопарки добились размножения в них животных, которые до этого потомства в неволе не приносили. Сейчас в неволе размножаются журавли и хищные птицы, жирафы и человекообразные обезьяны. Однако зоопарки, островки охраняемой дикой природы, при нынешнем хозяйственном натиске человека не гарантируют сохранность редких животных. Каждый год земля теряет ежедневно от одного до десяти видов животных (в это число входят и насекомые) и по одному виду растений еженедельно. Это драматические, невосполнимые потери. Консервация семян растений и генетического материала животных до «лучших времен» дает шанс на их сохранение на Земле. Этим шансом надо воспользоваться.

— Как же реализуется идея?

— Ну прежде всего следует сказать, что в «группу консервации генома» вошли крупные ученые мира, такие, например, как Кристефор Польж, Энн Макларен, Дэвид Виттингем, Стефан Сигер. Их авторитет и влияние в научных кругах обеспечили внимание к этой работе. Что же проделано?

Была создана программа работ, сформулированы основные задачи и начаты экспериментальные исследования. Идеи, положенные в основу деятельности рабочей группы, оказались правильными. Из большого ряда научных работ в этой области особо я выделил бы проблему межвидовой трансплантации эмбрионов.

Может возникнуть ситуация, когда для эмбриона нет «приемной матери» того же вида животных. Как выйти из положения? Нельзя ли в качестве «приемной матери», например, для дикого архара использовать обычную домашнюю овцу? Долгое время считалось, что эта проблема неразрешима. Однако работы последних лет показали: барьер существует, но он преодолим с помощью клеточной инженерии.

В результате «приемная мать» овца могла родить козленка. Этот метод выращивания зародышей успешно опробован на пятнадцати видах животных, в том числе на лошади, ослице, обезьянах, буйволах, корове, овцах. Современные зоология, эмбриология и генная инженерия открывают новые возможности для сохранения исчезающих видов животных.

— Я думаю, следует пояснить, что эмбрион до чрезвычайности мал, что пересаживается он и консервируется на самых ранних стадиях развития.

— Да, это важно отметить. Величина эмбриона много меньше булавочной головки. В это время он еще не связан с организмом матери.

— А не повреждаются ли зародышевые клетки замораживанием?

— Накопленный опыт показывает: животные, выращенные из замороженных эмбрионов, полноценны. Микроскопические исследования показали, что некоторые нарушения структуры клеток замораживание иногда вызывает, но восстановительные возможности зародыша столь велики, что даже из эмбриона, разделенного на две части, можно получить двух нормальных детенышей. Этот метод начинает успешно внедряться в практику животноводства.

— О диких животных… Как далеко пошли дела с сохранением их генофонда путем консервации?

— В настоящее время в нашей стране и за рубежом создаются банки хранения генетического материала в замороженном состоянии. Для хранения семени домашних животных такие банки были созданы еще в 50-х годах. В последние годы за рубежом (в Англии, США, Франции, ФРГ) созданы банки хранения эмбрионов крупного рогатого скота и овец. Замороженные эмбрионы высокопородных животных продаются и покупаются животноводческими фермами.

Надо вспомнить, что первый генетический банк в мире был создан в Советском Союзе Николаем Ивановичем Вавиловым. Это хранилище семян культурных растений и их диких родичей, собранных на всех континентах Земли. Вавиловская коллекция до сих пор является источником генетического материала для селекционеров. Для сельского хозяйства сейчас чрезвычайно важна задача сохранения генофонда аборигенных (местных) пород скота, несущего в своих генах высокую жизнеспособность, сопротивляемость болезням, соответствие местным условиям скотоводства. Таких животных становится все меньше и меньше. Важно не упустить момент, когда свеча может погаснуть.

Что касается диких животных, то банки эмбрионов и семени созданы сейчас в некоторых зоопарках мира. Стратегия состоит в том, что иметь государственные банки долговременного сохранения генетических ресурсов для повседневных нужд сельского хозяйства, биотехнологии, а также для воспроизводства животных и растений дикой природы. Это задача, в которой интересы практики, науки, будущего биосферы и человека сливаются в единой целое.

Откладывать создание генетического банка нельзя. Фактор времени в этой проблеме имеет решающее значение. То, что не сохраним сегодня, не будем иметь завтра.

— Но вот существенный момент. Все сейчас понимают, что сохранение диких животных невозможно без сохранения среды их обитания. Много ли проку от того, что мы, сохранив, например, леопарда в пробирке, не будем иметь для него «жилплощади» на Земле?

— Вопрос справедливый. И, конечно, в стратегии сохранения диких животных наипервейшее дело — сохранение естественных мест их обитания. Мы обязаны сделать все, чтобы человек на земле не остался в обществе только крыс, воробьев и ворон. Кроме того, разрушение многообразной живой природной структуры грозит существованию человечества.

В цепи всего, что надо сделать для сохранения природы, консервация генофонда вынужденная, но, как показывают реальности жизни, совершенно необходимая мера. Мамонта воскресить мы не можем. Но почти наверняка возникнет необходимость возвращать к жизни тех из животного мира, кто пока еще живет рядом с нами.

Фото из архива В. Пескова. 12 июля 1986 г.

Ради конфетки

(Окно в природу)

Во всех зоопарках вы непременно увидите надпись «Не кормите зверей!». Излишняя и несвойственная животным еда ведет к ожирению и расстройству пищеварения. Моржи, например, охотно хватают булки, но их питание — морепродукты, от булок животы у моржей вздуваются, это доставляет немало хлопот ветеринарам и угрожает жизни моржей.

«Не кормите…» Однако ни одна надпись не нарушается так постоянно, как эта. А животные, что с них спросишь! Сами они не способны контролировать аппетит, они охотно все принимают. К тому же подачки зрителей — это общение, это хоть какие-то краски жизни в неволе.

И некоторые из животных превращаются в попрошаек. Особо выделяются обезьяны, слоны, медведи. Эти два снимка сделаны в Будапеште. Громадный слон пространство, отделяющее его от зрителей, одолевает при помощи хобота. Иногда он, словно циркач, балансирует на двух ногах, чтобы дотянуться и взять из рук ребенка конфету или печенье.

Постоянно попрошайничает и медведь. Это сообразительное животное усвоило: «кормильцев» надо расшевелить. Сделать это довольно просто: надо сесть и, поднимая задние лапы, вызвать веселье стоящих у сетки. И награда сейчас же последует. Собрав урожай, медведь уходит в тень отдыхать. Но ненадолго. Вот он заметил мальчишку с пакетом в руке и сразу начинает серию трюков. Его никто не учил. Он сам все усвоил, общаясь с людьми.

Фото автора. 19 июля 1986 г.

Необычное стадо

(Окно в природу)

В венгерской степи Хортобадь я встретил необычное стадо коров. Все серые, поджарые, крупные, с большими рогами, и возле каждой коровы — теленок. Это было так непривычно — корова и сосущий ее теленок! Обычно теленка от матери сразу же отделяют. Корову доят, и малышу достается лишь часть молока. Тут же телята, как в диком стаде, то и дело толкали лбами вымя и припадали к соскам.

В стороне от коров отдельной небольшой группой ходили быки: те же крупные формы, серая масть, на концах огромных рогов — медные круглые наконечники. «Быки то и дело решают мужские вопросы. Пришлось подумать о технике безопасности», — сказал пастух.

Когда-то в Венгрии так же, как во многих других местах Европы, преобладала эта порода скота (у нас ее называют «серая украинская»).

Молока коровы этой породы давали немного, 4–5 литров, зато были очень неприхотливы, выносливы. На коровах пахали, на быках (волах) перевозили грузы на дальние расстояния (чумацкие обозы с пшеницей, рыбой и солью).

Постепенно эту породу вытеснили высокоудойные коровы, полученные путем селекции, и «серый скот» сохранился лишь кое-где. Есть ли нужда в нем сегодня, когда от коровы в Венгрии получают летом 25–30 литров молока в день? Оказывается, очень важно сохранить, как говорят ученые, генофонд — все важные качества, присущие данной породе: неприхотливость, выносливость, крупные формы, устойчивость к разным болезням.

Проблема сохранения генофонда касается не только коров, но и всех животных вообще. (Растений также.) Создавая путем селекции высокопродуктивные специализированные сорта растений и породы животных, человек, добившись нужных ему результатов, неизбежно в этом процессе и что-то терял. Теряется чаще всего жизнестойкость, приспособленность к специфическим местным условиям.

Эти качества «изнеженным» растениям и скоту можно все той же селекцией снова вернуть. Но в том лишь случае, если сохранились исходные аборигенные формы. К сожалению, многое человеком безвозвратно уже потеряно. И сейчас повсюду озабочены сохранением аборигенов. Скот, домашних птиц и растения отыскивают по крупинкам и сохраняют, как драгоценность.

Пример этому — стадо коров в Хортобади. У нас на Алтае, в местечке Черга, создано специализированное хозяйство Академии наук СССР, где собирается генофонд различных домашних и диких животных. К числу драгоценных аборигенов относятся, например, якутские лошади и коровы, способные не только переносить жестокие сибирские холода, но даже «кормиться с ноги» — добывать тебеневкой корм из-под снега. Число таких животных сегодня невелико, и принимаются меры, чтобы «свеча не погасла».

К ценной древней породе относятся привезенные из Шотландии коровы, приспособленные к неприхотливой жизни на вольном выпасе. Из разных мест в Чергу собираются лошади, овцы, птицы и крупный рогатый скот, хранящие в генах древние жизненно важные качества. Не исключена ситуация, когда надо будет размножить чистые линии аборигенных пород животных. Но особенно важно сохранить исходные качества многих пород как «строительный материал» для селекции.

Особо остро стоит проблема сохранения генофонда исчезающих диких животных. То, что природе удалось «сконструировать» за миллионы лет эволюции, может исчезнуть с земли навсегда. Таких потерь, ведущих к обеднению жизни, уже немало. И много диких животных стоят сейчас у последней черты. Генофонды, создаваемые в зоопарках, питомниках, специализированных хозяйствах, — попытка сохранить то, что сохранить крайне важно.

Фото автора. 27 июля 1986 г.

Гигантизм

(Окно в природу)

Никакого фотографического фокуса, именно таков размер лосиных рогов, висящих в помещении «Главохоты». Легко представить себе великана, носившего эту корону. Лопатообразность рогов свидетельствует: лось добыт на северо-востоке страны. Именно там и в Америке рога у лосей имеют такую конструкцию.

Экземпляр исключительный. На многих выставках этот трофей получал золотые медали. Но и рядовые рога у животных Северного приморья — у лосей и оленей — тоже большие. И сами животные велики. На Камчатке (и на Аляске) водятся также самые крупные из медведей.

На снимке, сделанном в Аляскинском музее, чучело медведя-кадьяка достигает высоты 3 метров. Весил зверь 540 килограммов. А на Камчатке охотовед мне рассказывал, что убил зверя в 600 килограммов — «в следу умещалось два моих следа в валенках».

В чем причина таких гигантских размеров? Обилие корма? Возможно, обилие трав, рыбы, кедровых орехов. Но есть, наверное, и еще что-то, рождающее гигантизм, — не только животные, но и растения в приморских краях достигают невероятных, поражающих воображение размеров.

Бывавшие на Камчатке помнят, наверное, плоды шиповника, похожие на помидоры. А травы! Достигают четырех метров, скрывают лошадь вместе с всадником. Ощущение — едешь лесом: надо чем-то постукивать, подавать голос, иначе носом к носу на тропке столкнешься с медведем.

Многие из растений Камчатки и Сахалина поражают гигантским ростом. Впечатляет особо вездесущий лабазник, называемый еще шеломайником (выскажем лингвистическую догадку: «шеломайник» — «имает шелом», касается при езде шлема). Лопухастый шеломайник и растет фантастически быстро — 17 сантиметров в сутки.

К гигантизму склонны не только аборигены, но и растения, сюда привезенные. Горох из Воронежской области (обычная высота — 1 метр) за 12 лет перерождается в растение высоты трехметровой. Неправдоподобно мощными выглядят ботва картошки и помидоры. Гречиха, растение невысокое, тут выглядит кустарником.

Явление гигантизма давно интересует ученых. Пытаясь его понять, пробовали привозить растения с дальневосточного приморья в Европу. Год-два «акселерация» сохранялась, а потом растение становилось нормальным.

Выходит, в дальневосточном Приморье есть что-то, рост стимулирующее. Сначала думали, что это влажные распыления морских солей.

Но гигантизм некоторых растений наблюдается и в районах, далеко удаленных от моря (в Карпатах или на Алтае). Тщательными исследованиями установили: гигантизм связан с зонами повышенной облачности, туманности. При избыточной влажности растениям не хватает активной солнечной радиации. Для поддержания на нужном уровне фотосинтеза они вынуждены увеличивать поверхность стеблей и листьев — идти в рост. В последнее время убедительно говорят также о биологической активности талой воды — она тоже влияет на рост.

Похоже, все факторы вместе плюс плодородие богатых микроэлементами вулканических почв стимулируют рост растений.

А животных? Возможно, что опосредованно через растения (пищевую основу жизни) условия среды обитания влияют на животных. На Камчатке, например, велики не только медведи, заметно крупнее тут соболи и лисицы… А вот обладатель этих рогов был просто громаден. И какие силы кипели в животном! Всего лишь за год вырастают такие «лопаты». На месте сброшенных растут новые. Такая трата жизненных сил впечатляет повсюду, но особенно там, где животные велики.

 Фото автора. 10 августа 1986 г.

Нежелательная приправа

(Окно в природу)

Лет тридцать назад, кажется, в «Огоньке», промелькнула заметка со снимком — дородная женщина, колхозница с Украины, проглотила… вилку. Объяснялось, как это было. Вернулась женщина с поля и спешила опять на поле. Проглатывая кусок мяса, «помогла» себе вилкой…

Прибежала к врачу: так и так. Оперировали, благополучно все обошлось. Редкий, курьезный случай.

В отличие от людей с коровами подобное случается сплошь и рядом. Вот посмотрите на снимке коллекцию ветеринара Ф. Брунса. Чего тут нет — напильник, ложка, цепочка, шило, гайки, пуговица, монета… Все извлечено из пищеварительного аппарата коров. «У лошадей подобного почти не бывает», — пишет ветеринар.

В чем дело? Оказывается, коровы имеют жесткий нечувствительный язык, к тому же вкусовые сосочки во рту обращены внутрь, что мешает выплюнуть инородный предмет. Еще причина: корова есть жадно, для нее на пастбище и у кормушки главное — поболее проглотить, запасти пищу впрок в преджелудочных отделах — рубце, сетке, книжке. Потом, часто лежа, корова будет отрыгивать, перегонять пищу туда-сюда много раз. Только тщательно пережеванная, перемешанная попадает она в желудок (сычуг). Так вот все — песок, камешки, куски проволоки, гвозди и разные другие металлические изделия, попадая с травой или сеном на «пищеварительную фабрику», почти всегда застревают в сетке, имеющей ячеистое строение. При сокращении сетки предметы проникают в живую ткань, вызывают воспалительные процессы и мучительную боль. Если не принять серьезные меры, животные погибают. Меры всегда одни — хирургические. При умело проведенных операциях 80–90 процентов коров удается спасти.

И все-таки, как пишет Б. Гржимек, примерно сорок тысяч коров в Германии до Второй мировой войны погибало от недугов, вызванных заглатыванием металлических предметов.

В Швейцарии от этого ежегодно погибает 12 процентов скота. О подобных потерях расскажет любой ветеринар.

Как уберечь коров от нежелательной «приправы» к еде? Есть только один способ: держать пастбище в чистоте и порядке, не валить где попало мусор; смахивая в ведро пищевые отбросы, смотреть, чтобы с ними вместе не попали булавки, гвозди, крючки, медали, ключи… — смотрите снимок.

 Фото из архива В. Пескова. 16 августа 1986 г.

Балатон

Происшествия. Сельская Венгрия

Балатон, Балатон…» — пульсирует в автомобильном приемнике звучное слово. Остальные слова непонятны. Но ясно, что песенка призывает на Балатон. «У нас в Венгрии все дороги ведут к Балатону», — улыбнулся шофер. Поворот. Еще поворот. И вот оно, озеро.

День тихий. Молочно-синяя гладь подернута легким туманцем. С камня на берегу видно немного. Одна к другой боками, насколько хватает глаз, притиснуты лодки. На берегу повыше так же тесно автомобилям. Из воды сиротливо торчит куст камыша и прямо почти от него в гору убегают белые столбики виноградника. Разуться бы, опустить в воду ноги. Не доберешься — озеро взято в камень, да и неловко было бы это сделать на глазах празднично разодетой разноязычной курортной толпы, в которой слышится и наш владимирский говорок с нажимом на «о».

На карте Балатон слегка похож на Байкал — так же вытянут синей жилкой. Есть на озере полуостров очертанием — маленький Крым.

Это, как нам сказали, самая высокая точка — Тихань. Балатон — место ветреное. Возможно, в тени полуострова вода усмиряется, оттого и славянское слово «Тихань». «Балатон» слово тоже славянское — топкое, низкое, болотистое место.

С плеча Тихани видно, что так и есть, весь южный берег — плоская низменность. Видно в бинокль: купальщики ушли от берега с полверсты, а глубина — ниже пояса.

Южный берег опушен кое-где камышом. И это свидетельство топкости, помешавшей сплошь облепить озеро дорогими затейливыми домами. Северный берег облеплен ими примерно так же, как берег Черного моря в Ялте. Потоки автомобилей, людей, запах жареного мяса, нагретого асфальта и опять же песенка «Балатон, Балатон…».

По месту, где стоит на привязи катерок, находим Институт лимнологии — учреждение, созданное специально следить за жизнью этой воды — «венгерским морем», как называют иногда Балатон.

Лимнолог (ученый, изучающий озеро) доктор Ене Поньи Балатон знает, как мать знает свое дитя, — проработал тут более тридцати лет.

«Крупнейшее озеро в Средней Европе. По площади — родня Женевскому, но мелкое — средняя глубина четыре-пять метров. Красот Женевского озера Балатон не имеет, однако есть преимущество: неглубокие воды прогреваются, и очень быстро, до двадцати пяти градусов. В Женевском температура выше восемнадцати не бывает. Европейский купальщик едет сюда. Постоянные сильные ветры влекут и яхтсменов. Сегодня вы видели озеро в редком спокойствии».

Происхождение Балатона, по всем источникам, тектоническое, связанное с древним разломом земной коры, но доктор Поньи говорит, что ложе озера выдули, выскребли абразивом песка постоянные сильные ветры. Длина Балатона 78 километров, ширина — 12, в самом узком месте против Тихани — 6. С декабря по февраль озеро подо льдом, но бывают годы: вода холодам не сдается.

Питается озеро множеством небольших речек. Река Зала (запомним это название!) из них наиболее значительная. Избыток воды утекает из Балатона в Дунай речкой Шио и специально прорытым каналом.

Вода в Балатоне мягкая, щелочная, «купальщик ее обожает, хотя непрозрачность воды поначалу может и отпугнуть».

Рыбаки на Балатоне.

Всегда озеро славилось рыбой. Рыба есть и сейчас. Ужение в Балатоне — важная часть туристского сервиса. Но рыба меняется. Требовательные к чистой воде судаки («достигали десяти килограммов!») исчезают. Их замещают неприхотливые карп и амур. Из выпускаемых регулярно мальков хорошо вырастают угри. У старожилов эта диковинная для здешних мест змееподобная рыба вызывает отвращение. Но слабость к угрям питают туристы-удильщики из ФРГ.

Надводной жизни на озере почти нет. Комаров (они когда-то помогали терпеливым аборигенам выдерживать осады завоевателей) в угоду курортникам и туристам травят химическим дождиком. А птицам, кишевшим на Балатоне, сегодня попросту негде и притулиться — весь берег занят людьми. (В счет не идет Кишбалатон — маленький Балатон, на карте которого пока нет и о котором речь впереди.) Основную же водную гладь украшают лишь пестрые паруса, пассажирские теплоходы, весельные лодки, паромчик, челноком ходящий между Тиханью и южным берегом.

«Балатон — типичное, эталонное мелководное озеро, — говорит Ене Поньи, — такие озера, постепенно заболачиваясь, умирают. Но Балатон живет уже 22 тысячи лет. И может жить еще долго, если, конечно, люди не помогут ему умереть».

Венгры пришли на Балатон примерно тысячу лет назад. (Монастырь на Тихани — первое поселение.) И до начала нашего века это было пристанище рыбаков, живших в небольших деревеньках. Число людей тут было — несколько тысяч. Я мечтал увидеть хотя бы одно такое селенье. Увы, исчезло все. Щегольские, изысканно-дорогие особнячки окаймляют весь Балатон, а на горном северном берегу террасами поднимаются вверх. «Мумия» одной деревеньки с сетями, лодками, бочками, острогами, котлами, коптильнями оставлена для туристов.

Глядя на нынешний муравейник полуголых людей, оснащенных разноголосой японской техникой, усталых от тесноты, пресыщенных пищей и стандартными развлечениями, трудно представить, что не так уж давно Тихань, в которой сейчас ежедневно паркуется десять тысяч автомобилей, была действительно Тиханью — рыбная деревенька и монастырь.

Взрыв интереса к «венгерскому морю» понятен. Весь мир, сбитый в мешки городов и оснащенный колесами, рвется где к Черному морю, где к морю Балтийскому, к океанскому побережью. Байкал, Балатон, Селигер, Мичиган, Женевское озеро влекут людей, как магниты. Балатон, оказавшийся в гуще европейского муравейника, облеплен людьми особенно густо — «Шесть миллионов за лето. Три миллиона в любой конкретный момент». Каждый венгр стремится непременно побывать на своем «море». Кто побогаче, строят дома, другие отдыхают в кооперативах и заводских санаториях, снимают углы. И зарубежный курортник… Австрийцы и «федеральные немцы» находят, что дорогое, на мой взгляд, житье (800 форинтов примерно — 50 рублей — за комнату в день) все же дешевле отдыха дома на родине, и валом валят на Балатон.

После беседы с учеными Тихани мы, с трудом найдя местечко — поставить машину, смешались с потоком разных людей, оглядели музейную деревеньку, присмотрелись, что растет-цветет на горе, поснимали в зарослях черных дроздов и как-то нечаянно оказались у дома морщинисто-старого, но в котором, по всему судя, теплился осколок давнишней и немузейной Тихани — в окошке краснела герань, на колышке за забором сушился половичок и вместо клумбы цветов во дворе в лопухах дерзко произрастала на грядке редиска. Очень захотелось зайти. Но вдруг погонят? Сколько таких любопытных в текущей мимо реке туристов! Оказалось, нет. Турист ходит в шорах путеводителей, и за домишко глазом никто не цеплялся. Мы почувствовали даже некоторую человеческую благодарность за интерес.

В доме жили старик со старухой — Петё Кароль и Петё Карольней. Обоим было по семьдесят два. Старик двигался по двору в двухколесной инвалидной коляске.

— Нога-то, поди, на войне…

— На ней… — Старик смачно, не стесняясь жены, ругнулся.

— Под Воронежем?

— А вы откуда знаете? — встрепенулся в коляске Петё Кароль.

— Да я воронежский…

— Ну?!! Тогда, конечно, все помните. Наша мадьярская армия там и была. — Словами отборными с приправой из русского языка старик помянул Гитлера, Антонеску, адмирала Хорти, войну в целом. И с искренней благодарностью отозвался о каких-то стариках на Дону, не давших ему, тяжело раненному, «околеть на морозе».

Старик говорил со мной теперь уже как с дорогим земляком. И это не первый был случай, когда людей, знавших войну с двух разных сторон, какая-то географическая точка странным образом вдруг сближала.

С разговора о доме постепенно перешли к тихой беседе об озере.

— Жизнь была тут другая… — старик задумчиво помолчал, глядя поверх голов шедших мимо домишка людей. — Другая жизнь была. Небогатая, правда… Но не было в жизни вот этого громыхания, мельтешенья. Тихо было. Наверху сеяли пшеницу, внизу ловили рыбу.

Терпимо принимая поправки жены, рассказал старик о том, как поймал он в Балатоне сома весом в сто девять килограммов. С подробностями, какие старики, вспоминая молодость, удивительным образом помнят, было рассказано, какой был день, чем занималась в тот день жена, как вел себя сом на крючке и что было потом в деревне.

— А сейчас что же, такие сомы не клюют?

— Да нет, бывает. Недавно в газете вон написали — немец поймал… Другая жизнь была, — опять чертыхнулся старый рыбак.

Все старики на земле чем-то похожи. Они, как дети, чувствуют человека и рады встретить благодарного слушателя.

— Дому этому сто пятьдесят лет. Отец в нем родился, я родился, сыновья мои родились. А он еще столько же простоит — дикий камень! — Старик костяшками пальцев стукнул по стенке и тоном хозяина дома распорядился показать гостям все, что они пожелают увидеть.

Дом представлял собой одно просторное помещение с земляным полом, с камином, с громадной кроватью — подушки до потолка. Заметив особый мой интерес к необычному отоплению дома, старик сказал:

— Камин и грел, и рыбу над ним коптили. А воду в те времена на питье брали из Балатона. В лодке, бывало, нагнешься над бортом и прямо губами, все равно как олень…

Мы хорошо простились со стариками. И, петляя в людском потоке по гористой Тихани, все старались увидеть окошко в серой каменной кладке с красным цветочком герани.

«Балатон, Балатон…» Прибытка от озера, конечно, в тысячу раз больше, чем в молодые годы умирающих теперь стариков. Светит солнце.

Блестит вода. Скользят по озеру нарядные паруса. Люди купаются, загорают. Жарится мясо. Зреют клубника и виноград. Булькает музыка. Речь венгерская, немецкая, чешская, русская. Строятся новые терема — один миловиднее другого. Все в порядке? Пожалуй, да.

Хотя несколько лет назад ответ на этот вопрос был бы иным. Это касается самого Балатона. Воды. Ее здоровья. Основы всего, что собирает сюда людей.

Вода — наиболее уязвимая часть природы. Все, что вылито, выплеснуто, спущено в трубы, куда-нибудь утечет и в конечном счете попадет в речку, озеро, в море. А дряни всякой выливается нынче на землю волей-неволей много. Вот и бьем уже в колокол на Байкале. В большом непорядке Балхаш. Беда с водою Великих озер Америки. Стонет от загрязнений Средиземное море. На грани жизни и смерти — Балтийское. Что же говорить о Балатоне, озере сравнительно небольшом, мелком, расположенном в самой средине людского скопленья!

Первые признаки заболевания озера появились лет тридцать назад. «Буйно в рост пошли камыши… Потом камыш вдруг стал гибнуть — это была новая стадия неприятностей». Потом стала цвести вода. Гром грянул в 1965 году — погибла, задохлась рыба. И взрывоподобно тронулись в рост сине-зеленые водоросли. Что там пить, в воде неприятно стало купаться. У этой точки оглядеться бы и что-нибудь предпринять. Но в пользовании природой русское слово «авось» имеет эквиваленты у всех народов. В 1972 году принимается решение о дальнейшем и быстром развитии на Балатоне туризма. В дело вложили деньги. Они немедля сторицей в золотом варианте стали в казну возвращаться. Но и тогда на лекарства для Балатона не потратили даже маленькой доли. Между тем болезнь обострялась и в 1984 году достигла кризиса — летом вода зацвела. Сук, на котором сидела громадная индустрия отдыха и туризма, затрещал… Я говорил обо всем этом в венгерском Комитете по охране природы, в лимнологическом институте, со стариками Петё в Тихани. «Даже на вид вода изменилась: из сине-зеленой в жаркое время делалась желтой».

Причину болезни установили скоро и без труда. Вода Балатона обильно удобрялась со всех сторон. Отходы жизнедеятельности людей (шесть миллионов каждое лето!) прямиком без очистки текли в Балатон. И второе, ручьи и реки несли с полей удобрения — азотные и фосфорные.

Косари.

Проблема Балатона сделалась в Венгрии жгучей общественной и хозяйственной проблемой. Меры приняты были решительные. Для бытовых стоков прорыли канал к Дунаю. (Решение не самое лучшее. Дунаю-то тоже нечистоты не в радость. Но все же там текущие, не стоячие воды.) Одновременно с этим к югу от Балатона закрыли двадцать два крупных свиноводческих хозяйства и подступились к реке Зала, несшей в Балатон удобрения, собранные водою с громадной сельскохозяйственной площади. Тут столкнулись с дилеммой: как очищать воду? — растворенные удобрения плохо улавливались. Вспомнили: река Зала прежде, у впадения в Балатон, разливалась громадным болотом с названием Кишбалатон. В 1930 году болота эти были осушены, река спрямлена. Цель осушения — добыть дополнительные земли — ровным счетом ничего не дала. «Земля оказалась непригодной для пашни, и пастбища были тоже крайне низкого качества». А что если землю опять заболотить? — создать для Залы, стекающей в Балатон, зеленый, поглощающий удобрения фильтр. Идею тщательно обсудили, просчитали на электронных машинах. И приняли мудрое, мужественное решение: заболотить! Выяснилось: заболачивание, создание буферного Кишбалатона стоит столько же, сколько стоило осушение. Но делать было нечего. Заболачивание идет. Построили для этого плотины, спрямленному руслу Залы вновь дали возможность прихотливо и длинно течь по низине. Очень поучительный случай. И пока, наверное, единственный в мировой практике, когда признана откровенно ранее допущенная ошибка. Природе возвращается ее веками проверенный механизм.

Вся программа оздоровления Балатона стоит пять миллиардов форинтов — в рамках бюджета сумма громадная. И эти затраты были главными в шестой пятилетке республики. Никто не решился их поджимать, сокращать.

Наряду с работами генеральными были во имя здоровья озера приняты меры, и не требовавшие больших затрат. Пущены в озеро были растительноядные рыбы, запрещено пользованье моторными лодками и катерами — только весла и парус! Стали разумнее обходиться и с комарами. Тотальная их потрава лишала озеро рыбьего корма, знаменитого мотыля — комариных личинок. Но, конечно, и с комарами какой же отдых! Закупили в Швейцарии химикат, выборочно убивающий лишь тех из пятидесяти разновидностей комаров, которые докучают укусами.

Превентивные меры оздоровления Балатона обошлись бы, конечно, дешевле «тушенья пожара» в обстановке всеобщей тревоги и беспокойства. Но так уж устроены люди — крестимся, когда грянет…

— Процесс ухудшения вод Балатона остановлен и пошел уже вспять. Лет через семь-восемь ждем возвращения к приемлемым нормам, — говорит лимнолог Ене Поньи. Он посоветовал посмотреть, как живет и работает, на картах пока не означенный, буферный маленький Балатон.

О Кишбалатоне песни пока что сложили только птицы. Этим пернатым жильцам Европы места под солнцем почти не осталось — все осушено, перепахано. С поразительной быстротой птицы обнаружили райское для них место. За три года сделано лишь треть всех работ по заболачиванию. Но птицы — какой телеграф их об этом оповещает?! — уже, как прежде, считают озеро своей станцией на пролетах. И многие тут поселились.

С Элемером Футо мы проехали по дамбам болотного царства. В сотне метров от нашей машины стая черных, как монахи, бакланов загоном ловила рыбу. Тут же плавало множество уток, ходили по мелкой воде кулики-шилоклювки, летали луни, сверкнув смородинкой красного глаза, проплыла чомга, потом протоку вброд перешли голенастые колпицы.

— Ну как? — пощипал свою бороду влюбленный в птиц Элемер.

К деревянной вышке, похожей на сторожевую башню, можно будет, не беспокоя птиц, подвозить вагончик с туристами.

— Уже сейчас многие сюда рвутся. Но мы даем пока птицам обжиться, не беспокоим.

На Кишбалатоне уже поселились выдры, еноты, загнездились 120 гусей, замечен филин. И совсем уже европейская редкость — загнездился орлан-белохвост.

Все это будет тут охраняться. Идет, однако, дискуссия, чему тут быть — большому заповеднику или рыбхозу? Хозяйственники, известное дело, всюду видят в первую очередь источники для доходов. Но ученые резонно им возражают: рыбу в Венгрии разводят повсюду, даже в теплой воде электростанций. А это место уникальным будет не только для Венгрии, для всей Европы! Кишбалатон станет птичьей столицей всего континента.

— Да и доходы… — теребит бороду Элемер. — Система ценностей в мире меняется. Приезжающие туристы охотно заплатят, чтобы полюбоваться вот с этих вышек на белых цапель, на плывущую выдру…

Верное размышление. На Балатон будут ехать не только купаться, удить рыбу и загорать, но также испытать радость свидания с дикой природой. Кто и где еще может увидеть сейчас на воде орлана-белохвоста!

До свидания, Балатон! Теперь, глядя на карту, буду знать, что значат твои очертания. К синей полоске на карте скоро прибавят кружки громадных болот — спасителей главного Балатона.

Воображению нетрудно будет представить пролетающих белых цапель, гусей, орланов…

Уже по дороге на Будапешт видим у Балатона недавно поставленный монумент с полевыми цветами на плитах. Оказалось, памятник Кириллу и Мефодию — создателям славянской азбуки. Тут на болотах был монастырь. Отцы письменности провели в нем в трудах несколько месяцев. На бронзе литая славянская вязь их мыслей: «Человек умом отсекает от истины зло».

Какая-то птичка, залетевшая с Кишбалатона, села на памятник и у нас на глазах небоязливо стала перебирать, чистить перья.

Человеку 77…

Моросил теплый, мелкий, похожий на туман дождик. Предгорная местность с лесками в долинах, с островами деревьев на взгорках, с домами на самых верхушках холмов была совсем не похожа на равнинную Венгрию.

Река Зала на карте в этом месте касается хвостиком югославской границы. Натуральная Зала, еще почти ручеек, с большого холма у церкви казалась змейкой в обрамлении ивняков и ольшаников. Кисея дождика удаляла ее, делала таинственно-привлекательной.

Одинокие дома-хутора на холмах казались крепостями, сообщавшимися друг с другом желтыми глинистыми дорогами и тропинками.

Казалось, нет на земле места покойнее этого. Однако церковь, сложенная тут в 1230 году, наподобие псковских церквей, имеет окна-бойницы. Сюда докатился татаро-монгольский пожар, сильно ослабленный, правда, Русью и соседями венгров в Восточной Европе.

Однако татарские конники стояли на этих холмах, поили в Зале своих коней. Сто лет примерно хозяйничали тут позже турки. Граница Австрии от холма, на котором стоим, — в десяти километрах, югославская — в четырех. Сейчас границы спокойны, но сотни лет эти вот однодворные хутора на холмах бедствовали от лесных бандитов и закордонных набегов. Чуть что — звучал колокол, и люди сбегались за стены крепости-церкви.

Сейчас тишина. Дождик так тонок, что не слышно шороха по листве. Все звуки тонут в белесой дымке за исключением одного. Прекрасный звук, знакомый сельскому человеку, — отбивают косу, готовят ее к работе в лугах. Тук-тук-тук… Осклизлой глинистой тропкой спускаемся к Зале и поднимаемся вверх, туда, где дробно бьют о железо железом.

Просторный двор. Ходят мокрые куры. Стоят под навесом трактор и мотоцикл. У ворот — «майское дерево». Такие знаки внимания в венгерских селах девушкам ставят влюбленные парни. Но могут поставить «майское дерево» и в знак почтенья у дома хорошего человека.

Нам сказали: в доме невесты нет. А «уважаемый человек» был занят как раз тем, что отбивал под навесом косу. Это был старик в синей старой рубахе, резиновых сапогах, в помятой шляпе. Он сидел на скамейке, похожей на треногого козлика, и, ловко играя маленьким молоточком, делал нехитрое деревенское дело.

Познакомились. Объяснили, что слышали о хозяине дома много хорошего и заглянули поговорить. Старик слушал, чуть наклонив голову, с улыбкой человека, много всего повидавшего, отвыкшего удивляться, и все же с нестариковскими искорками в глазах.

— Меня зовут Имре, Имре Петэ. Живу на земле семьдесят восьмой год. Помирать еще не хочу… Присядьте, где захотите…

Старики, не потерявшие память, всегда интересны. Они откровенны. Не судят о жизни прямолинейно — знают, как жизнь сложна, что в ней подлинно ценно, а что лишь ценным казалось…

Вспоминая сейчас разговор под тихую майскую морось, я думаю: на кого-то похож Имре Петэ? И всплывает в памяти дед Брошка из толстовских «Казаков». Комплекция только иная. Не казак-богатырь, а щуплый жилистый человек. А все остальное похоже — трезвость мысли, чуткое понимание, где «фальч», а где здоровые зерна жизни, веселые искры в глазах, неугасшая с возрастом любознательность, страсть к охоте и покоряющая откровенность.

Я спросил:

— Имре, за что уважают вас хуторяне?

— За что уважают… — Старик улыбнулся, поколупал ногтем мозоль на ладони: — За долгую жизнь я не только не сделал никому зла, но даже в мыслях это не поимел. Люди, должно быть, чувствуют это…

Имре Петэ был в этих местах первым председателем кооператива. Потом десять лет — председателем сельсовета. Обе должности ставили человека в самом центре сельских страстей, разнообразных желаний и интересов. Он ни разу не уронил себя, был справедлив, когда надо — был строг, но всегда был сердечен. «Майское дерево» к его дому начали ставить в ту пору.

И на сегодня — он самый уважаемый на этих холмах человек.

— Наверное, припомните какие-то повороты судьбы, важные перемены?..

— Для вас, может быть, интересно будет узнать: вот тут, где сидим, стояли немецкие мотоциклы. А в доме жили фашистские офицеры. Мы с женой не могли при них громко разговаривать. И я всегда сжимался в комок, когда дети вдруг начинали плакать… Когда ваши были у Балатона, как раз вот тут, где ходят куры, разыгралась сцена, едва не стоившая мне жизни. Офицер кричал: «Русские рядом, а ты тут возишься с курами и коровой! Почему не на фронте?!» Я что-то сказал сгоряча. Помню, офицеры постарше схватили за руки этого малого в черном мундире, отняли у него пистолет… В тот же день немцы спешно куда-то делись. А я ушел в лес. В здешних лесах легко затеряться… Вернулся — в доме опять офицеры, только уже русские, два молодых парня. На ночь устроились вот тут, на сеновале, чтобы не тревожить спавших детей… Я многое тогда понял.

Бои шли рядом. Я попросил дать мне автомат и сапоги, потому что ходил босым. И меня приняли в наступавшее войско. Не могу судить, велика ли была моя польза, но все, что было на войне, я испытал. Стрелял. Видел смерть. Был ранен. Дошел с советским полком до австрийского города Граца…

Старик вынес из дома карту, и мы вместе разыскали на ней точку с надписью Грац, где Имре был ранен.

— Вся жизнь в этом доме?

— Нет, родился в соседней деревне. Этот дом перестроил сразу после войны. Видите: весь из глины, как ласточкино гнездо…

Имре и его жена Имреней живут с семьей сына. Хозяйство — две коровы, шесть свиней, куры, пасека.

— На мне забота: добывать корм. Созревают травы, и я вот готовлю косу. Кошу, сушу сено, на этом тракторишке перевожу вот сюда. Ну и хлопоты во дворе со скотиной…

— Здоровье?..

— Ни разу в жизни не пожаловался. Думаю, потому, что все время в движении, на ногах. До сих пор езжу на мотоцикле, без боязни сажусь на трактор. Без промаха и стреляю. На охотах по лесам за день прохожу пятьдесят — шестьдесят километров. Молодые ворчат: «Дед Имре, ну куда ты спешишь?» Две недели назад ходили на кабанов. У меня двустволка вашего ижевского завода. Ни разу не подвела…

— Были в жизни несчастья, драмы?

Старик вздохнул.

— Редкая жизнь — без них… Вы ведь знаете, что у нас было в 56-м. Меня грозились убить — я был тогда председателем кооператива. Угрозы я не боялся. Драма была в другом. Старший сын, тогда еще сопливый мальчишка, оказался не на моей стороне. Работал в Дьёре, ну и там активно участвовал в смуте. Сбежал в Швейцарию… Недавно я был у него — семья, работает маляром на военном заводе, красит пушки. Спрашиваю: как живешь, счастлив? Молчит. Какое счастье без родины…

Имре Петэ.

— Ну а вы как понимаете счастье? Что нужно для этого человеку?

Старик разглядывает свою мятую шляпу, выбирает из-под линялой, пропитанной потом ленты соринки.

— Человеку для счастья надо и много, и мало. Но одно условие, по-моему, обязательно: не быть завистливым. Завистливые счастливыми никогда не бывают… Я понимал счастье в разное время по-разному. Построил, помню, вот этот дом. Все своими руками — стены, крыша, двери, погреб, шкафы, скамейки. Был счастлив: умею! Ни к кому по мелочи не надо идти на поклон… В сельсовете работал — чувствовал: нужен людям. Теперь вот главная радость — внуки да еще лес, охота. Сейчас я вам похвалюсь…

Имре выносит из дома и приставляет под навесом у бочки громадных размеров оленьи рога.

— Двадцать лет назад это было. Долго ходили, выслеживали. И вот выбежал на меня. Туманный был вечер. Но вижу: рога небывалые. От волненья сердце под курткой курицей прыгало. Не промахнулся… Один заезжий турист из Австрии пристал — продай! Новый «Фольксваген» за эти рога предлагал. А я говорю: ну зачем мне «Фольксваген», мне дорога память… Туманный был вечер, помню, как в молоке, по брюхо стоял он в тумане.

— И не жалко было стрелять?

— Отчего не жалко. Такая смерть для оленя красна. Разве лучше-загнали бы волки или от старости падшего расклевали бы вороны… В охоте, если соблюдать правила и быть благородным, плохого ничего нет. В позапрошлом году сюда вот во двор к корыту забежал из леса кабан. Никакого внимания на собаку. Мы сидели с соседом как раз за столом! Стреляй! — кричит. — Стреляй!..

Ну как же мог я стрелять, когда голод зверя загнал аж во двор. Понаблюдали, как он, растолкав моих двух свиней, орудовал у корыта. Случай — приятно вспомнить…

Добрую половину жизни Имре Петэ провел в здешних лесах. Валил сосны на шпалы, охотился, знает все тропы звериные и людские, знает травы, грибы. Его дом — справочная служба для всей округи. Сюда заходят проверить: не попал ли в корзину случайно опасный гриб. Старик никому не откажет. Внимательно все рассмотрит: «Это хорошие, а эти два выбрось».

И нет деревенского дела, которое было бы незнакомо старому Имре. Под навесом стоят точило, верстак, наковальня. Хозяин дома не просто ездит на мотоцикле и тракторе, но может их починить. Он знает, как ощипать гуся, как заколоть свинью, подоить корову, починить обувь, отремонтировать кадку, вставить в ведерко дно. Его руками сложена печь… Внимание остановили необычные ульи, рядком стоявшие под вишнями на широкой сосновой плахе. Ульи были плетенные из орешника и соломы. Приложив ухо к пузатому боку одного из ульев, я услышал сдержанный гул утомленных ненастьем пчел. Увидев интерес гостя к необычной поделке из орешника и соломы, пасечник вынес под навес из кладовки и еще кое-что искусно сделанное из тех же материалов. Я увидел громадные кувшины, плошки, корзины. И сразу вспомнил псковский музей, где стоит точно такая же посуда для хранения гороха, фасоли, мака, зерна. Мне сказали в музее: все это — давнее прошлое, сегодня никто уже не умеет делать эти чудо-сосуды… Но вот мастер стоит рядом со мной. Он вынес недавно начатое изделье. И можно увидеть, как вьется ровный соломенный жгут, как ладно спиралью образует он нужную форму посуды.

— Лет тридцать — сорок назад было еще немало людей, умевших все это делать. В нашем крае их было особенно много. Земли неважные, промышляли кто чем. Теперь же не только в нашей округе, возможно, и на всю Венгрию я — единственный мастер…

Зимой, когда работа во дворе убывает, старый Имре берется за древнее ремесло.

— Туристы из Австрии и ФРГ, не торгуясь, забирают все, что за зиму наготовлю.

В прошлом году дед Имре пришел в местную школу: «Умру — со мною вместе уйдет и уменье. Давайте буду учить ребятишек. Может, кто-то займется». В неделю раз теперь дед Имре приходит в школу. Учит острым ножом полотнить прутья орешника, вить солому.

— Четверо, знаю, займутся серьезно. Золотые руки для этого дела не нужны, но интерес, усидчивость и желанье необходимы. Для меня зимой такая работа — праздник…

Беседа наша прервалась необходимостью отвезти на сборный пункт молоко. Старик извинился. Укрепил сзади сиденья мотоцикла большую флягу и по мокрой дорожке затарахтел под гору.

Уже вечером, уезжая из деревни Эрисентпетер, мы заехали попрощаться с Имре Петэ и застали его за прерванной утром работой — отбивал косу. Уточняя пометки в блокноте, я спросил:

— Значит, семьдесят семь…

— Да, да, ошибки нет, закругляю восьмой десяток. Вся жизнь — как на лошади проскакал. И, удивительное дело, еще не потеряна радость жизни. Завтра, если будет погода, самое время — в луга…

Колокольных дел мастер

«И есть у нас место, где льют колокола…»

Эту фразу я записал в первый день пребывания в Венгрии, когда обсуждался план путешествия. Я посчитал: «колокольное дело» — подсобное производство какого-нибудь из заводов, некое подобие ширпотреба. Оказалось, нет. Увидев небольшое, но серьезное кустарное производство, со всеми тайнами мастерства, с технологией, известной человечеству уже несколько тысяч лет и не претерпевшей сколько-нибудь значительных изменений до наших дней.

Село Эрботтян расположено от Будапешта в часе езды. Село как село. Приземистые дома с огородами. Черепичные крыши. Добротная черепица! Ее производят тут же, в селе, на двух кирпичных заводах, сырье для которых — превосходная глина — расположено рядом. «К глине поближе» тридцать лет назад перебрался со своим производством из Будапешта и колокольных дел мастер Лайош Гомбош. Он ждал появления гостя и встретил нас с переводчиком в воротах своего небольшого хозяйства.

Куча глины. Под навесом — древесный уголь. У забора бронзовый лом — свое отслужившие, треснувшие колокола. Посреди двора — колокол новый. Он лежит на боку, покрытый сизой окалиной. Помощник мастера абразивным кругом счищает все лишнее, выявляет орнамент, литые слова изречений и фамилию мастера: «Отлито Миклошем Гомбошем в Эрботтяне. 1986 год».

— Наверное, сын? — спрашиваю у мастера.

— Да, это работа сына. Счастлив парень, как на Луну слетал. Первый блин — и не комом. Впрочем, пора, давно пора — тридцать три года… Я свой первый колокол отлил восемнадцати лет.

Сейчас Лайошу Гомбошу пятьдесят восемь. По виду он похож на аптекаря и никак — на литейщика. Белая куртка. Очки с толстыми стеклами. Размеренные движения, тихий, вкрадчивый голос.

— Признаться, я ожидал увидеть человека в фартуке, с закопченным потным лицом.

— Я тут бываю и в фартуке…

Гомбоши — мастера потомственные. Лил колокола дед Ференц. Знаменитым мастером был отец — Ласло. Его колокола до сего времени звонят не только в Венгрии, но и в Китае, в Африке, в Палестине. Англичане, сами литейщики знаменитые, слали заказы Гомбошу.

На всемирной парижской выставке ударом колокола знаменитого мастера открывался павильон Венгрии. Мастер удостоен был на выставке почестей и получил золотую медаль.

Самые большие колокола в Венгрии отливал Ласло Гомбош. Сын его помнит, как в Будапеште на колокольню Святого Стефана поднимали девятитонное отцовское чудо. Играла музыка. Мастеру дали первому ударить в колокол — такова традиция. «Это было событие в жизни отца.

И можно понять, что пережил он, когда немцы в 1944 году сняли колокол на переплавку».

У Лайоша Гомбоша самый большой — в две тонны — колокол висит на башне в городе Мишкольце.

А знает ли мастер наиболее знаменитый из всех известных колоколов?

Лайош понимающе улыбается, достает из стола фотографию.

— Как не знать, этого великана все знают. Двести тонн… Моторины лили… Имя мастера, отлитое в бронзе, — вечно, как вечен сам колокол…

Сидя в конторке Лайоша Гомбоша, вспоминаем историю. В былые времена отливка колокола была событием, равным спуску на воду большого современного корабля или даже пуску корабля космического.

— Сегодня колокола заказывают небольшие: для церквей, для башенных часов, для памятников… А знаете, сколько всего по Европе осталось нас — мастеров? — Ласло Гомбош сощурил глаза. — Семь! В Испании, ФРГ, Италии, Голландии, Югославии, Австралии, ну и я вот в селе Эрботтян. Конечно, знаем друг друга по именам. Недавно съехались на «конгресс» в Кёльне. Посидели, поговорили.

— Какая ж проблема колокольного дела наиболее актуальна, о чем говорили?

— Главное: нету продолжателей дела! Некому передавать опыт. Не хочет молодежь при нынешнем быстротекущем времени возиться с делом, требующим терпенья, любви и, чего уж там говорить, мастерства. Из троих сыновей у меня только Миклош держится под рукой. Два других сказали: «Нет, отец, слишком тягучее это дело». Один работает слесарем, другой собирается стать ученым… Но есть потребность в колоколах. Миклош, чувствую, мастером будет, и, может, из внуков кого приспособлю. Вон он держится за веревку. Я ведь тоже с этого начинал.

«На своем дворишке лью колоколишки, дивятся людишки» — писал в XVII веке из Ростова Великого своим друзьям Иона Сысоевич. Писал, явно поигрывая словами, явно гордясь, что дело движется ладно и складно. Целы те колокола на звоннице Ростова. Цела и оплывшая, похожая на воронку от бомбы большая колокольная яма… И вот такую же яму, но «живую», я вижу тут, в селе Эрботтян.

— С чего начинается отливка колокола?

Мастер протирает очки, кладет руку на стопку зеленых папок.

— С заказа. Получив заказ, я еду на место. Лезу на колокольню или на башню. Смотрю: крепка ли? Оглядываю окрестности. На равнине звук от хорошего колокола слышен километров на двадцать. Если холмы — другое распространение звука…

При одном колоколе этого и довольно, чтобы вычислить силу нужного звука. Но бывает, что один или даже несколько колоколов уже есть.

Требуется колокол особого тона, способного вписаться в оркестр. Тут расчет должен быть особенно точным. На колокольню мастер подымается, имея при себе большой набор камертонов. Пробует, примеряется.

Приехав домой, он делает «проект колокола».

Не улыбайтесь, именно так: проект. На плотной бумаге в определенном масштабе вычерчивается поперечный разрез будущего звукового снаряда. Высота, диаметр, толщина стенок, кривизна боковых спусков — верное сочетание всего этого даст колокол нужного тона.

— Ни разу не промахнулись?

— Был случай — до сих пор не могу разобраться, в чем дело. Поднес, помню, звучащий камертон, а колокол молчит, не отзывается. Должно же всегда получаться в согласии с замыслом.

— Ну хорошо, это чертеж, а далее?..

— Далее мы опускаемся с мастером вниз из конторки и видим такую картину. Помощник его шаблоном из очень широкой доски обвел, обточил контуры глиняной болванки, в точности повторяющей внутреннюю пустоту будущего колокола. Внутри болванка из глины — полая, и туда заложен древесный уголь. Когда глина провялится до состояния кирпича-сырца, уголь зажгут и будут эту «печку» топить, понемногу, по чуть-чуть повышая температуру. Отполированная шаблоном до блеска глина превращается в большой с обвислой шляпкой грибок без ножки.

После этого наступает второй этап. Болванку мажут горячим жиром с графитом. И затем масляно-черный гриб начинают слой за слоем покрывать сырой глиной. И уже по другому шаблону формуют ее. Получилась «рубашка», одетая на болванку. Ее опять же медленно по строгому тепловому графику (секрет мастера) сушат. Эта «рубашка» по очертаниям, толщине, по орнаменту и буквам из воска, на ней укрепленным, в точности соответствует форме и маске будущего колокола. Теперь сооружение надо одеть в глиняную «шинель».

«Рубашку» тоже промасливают и вровень с высотою восковых выпуклостей щеткой набивают на нее особую огнеупорную смесь из молока, яиц, волос (чего-то еще — секрет мастера). Эта сантиметровой толщины норка, естественным образом высохшая и спрятавшая в себя восковые накладки, должна будет прилипнуть к «шинели», стать подкладкой ее. Глиняную «шинель» набрасывают слой за слоем, уже не заботясь о внешней форме. Получившийся трехслойный кокон сушат все той же «печкой», спрятанной в изначальной болванке. Соблюдение технологии и терпенье необходимы. Если что-нибудь треснет при сушке — начинай сначала. Но мастер дело хорошо знает. Брака в этом процессе, длящемся много дней, почти не бывает.

Рождение колокола.

— Итак, трехслойный кокон…

— Ну, вы догадались, наверное, что будет дальше. Краном высохшую «шинель» осторожно мы подымаем, снимаем с «рубашки»…

— А «рубашку» осторожно раскалываете, убираете и потом болванку накрываете «шинелью»…

— Абсолютно верно. Пустое пространство, которое занимала «рубашка», — это и есть будущий колокол. Надо только пустоту залить расплавленной бронзой. Кокон с пустотой в середине тщательно пеленают железными обручами, свинчивают железо. И ставят краном в обширную яму.

— Обычно для каждой разливки готовим сразу три-четыре таких кокона. В яме они засыпаются землей. Собравшись все вместе (наш маленький кооператив состоит из шести человек), тщательно топчем, утрамбовываем землю. Из нее торчат теперь только горлышки, в которые будет залит металл. Бронзу получаем либо из колокольного лома, либо смешиваем в нужной пропорции чистые медь и олово с добавлением «специй» (секрет мастера), предохраняющих колокол от зеленого окисления.

Момент отливки, самый короткий (одна-две минуты) во всем долгом процессе изготовления колокола. Но момент этот — самый ответственный. Чутье, интуиция, опыт мастера в эти минуты собраны воедино, обострены. Бронзу начинают плавить в полночь, чтобы была готова к 8 утра, когда температура, чистота, давление и движение воздуха благоприятствуют делу.

— Открывают леток, и жидкая, как вода, бело-розовая сверкающая серебром бронза по желобкам устремляется в нужное место. Температуру я чувствую по цвету расплава и регулирую скорость литья. За две минуты выпускается более тонны металла…

Затем 72 часа отливка затвердевает. Жидкая бронза, заполнив место «рубашки», в подкладке «шинели» растопила гнездышки воска. Пустоты от букв и орнаментов четко заполнил металл. Так хитро рождают узоры и надписи на колоколах.

— Вы думаете, древние пользовались такой же технологией?

— Думаю, что да. У каждого мастера были свои секреты. Но в принципе все происходит, как и тысячу лет назад.

Сидя в конторке, заваленной чертежами и фотографиями колоколов, вспоминаем самую интересную часть из фильма «Андрей Рублев» — отливку колокола.

— Да, да, именно так, я думаю, в старые времена все протекало. Кранов не было — помосты, веревки, блоки. Ну и, конечно, масса людей, молитвы, напряженное ожиданье — получилось, не получилось?

— Вы тоже волнуетесь, когда разрываете яму?

— А как же! Всегда волнуюсь.

Колокол, освобожденный от глиняной формы, еще неказист. Вот он лежит во дворе, как новорожденный, еще не издавший ни звука. Сбивают окалину, полируют песком. И наступит день, когда колокол подвесят на перекладине, укрепят внутри его зева язык. Еще не потемневшая бронза в это время сияет, колокол кажется золотым. Кто-нибудь самый нетерпеливый хватает веревку — бом! бом! бом!.. По этим звукам жители Эрботтяна знают: у Лайоша Гомбоша праздник.

— Сколько же длится изготовление?

— От поездки на место до первых ударов — в среднем четыре месяца. Меньше нельзя. Беременность тоже ведь, знаете, девять месяцев — не поторопишь…

В процессе изготовления у Лайоша сразу несколько колоколов. В год получается двадцать пять — тридцать. Высока ли цена работы?

— Да. Стоимость колокола такого, как этот, равняется примерно стоимости трех «Жигулей». Металл не в счет. Металл либо дает заказчик, либо платит за него примерно столько же, сколько и за работу.

— Вы свои колокола можете по звуку узнать?

— Некоторые узнаю…

На карте, висящей в конторке, флажками отмечены села и города — места, где ждут заказанные у Гомбоша колокола.

Пять часов интересной беседы с мастером пролетели, как пять минут.

— Можно мне на прощанье попробовать звук?

— Конечно.

Подходим к перекладине, где играют на солнце боками пять разных колоколов.

— Минутку… — говорит мастер и неторопливо раскладывает на траве длинный матерчатый футляр с камертонами. Их много. Каждый — в отдельном кармашке. Лайош выбирает нужный, показывает продолговатую дужку металла, и я становлюсь свидетелем чуда. Положив на дерево лоскуток ткани, Лайош ударяет в этом месте дужкою камертона и быстро подносит ее к колоколу. Невероятно…

Колокол загудел! Масса металла весом более тонны отозвалась на звучание пластинок весом в сто граммов.

— Две струны, одинаково настроенные, зазвучат в лад, если тронуть одну. То же самое здесь.

Потом Лайош показывает мне, как надо звонить. Большой колокол… малые… оркестровое сочетание звуков.

— Селяне не против такого концерта?

— Не стесняйтесь. К этим звукам в Эрботтяне привыкли. Иногда даже просят позвонить специально, в день чьей-нибудь свадьбы, к примеру. Сейчас они думают: это заказчик приехал забирать колокол. Вон уже, видите, идут любопытные.

 Фото автора. 5, 6, 7 сентября 1986 г.

Лесные яблони

(Окно в природу)

— Да-а… — протяжно философствует Егор Иваныч, заводя в оглоблю чалого меринка. — Езжу теперь на телеге. А ведь було время — летав. Бул я стрелком-радистом. Но с чего-то став заикаться. Який же радист с заики — списалы! Сделався я шофером. Дюже много поездил. С геологами. Воны на месте на посидять. Ну и я за ними усю Азию сколесив. Геологи много всякой руды нашукалы. А я — радикулит. Вот теперь на телегу переключився. Для мягкости со старой машины сиденье приспособив. Ничего — жизнь иде…

Все это Егор Иваныч говорит неторопливо, подтягивая ремешки сбруи. Знакомство с лошадью началось у него с происшествия. Кобылка по имени Майка имела привычку лягаться. И достала сидевшего на телеге Егора Иваныча задним копытом.

— Ума не приложу, ну як це случилось, як раз по нижней губе. Ну прямо как боевое ранение.

Егор Иваныч поочередно прикладывает руку к биноклю, к полевой сумке, к карманам — не забыто ли что. И мы трогаемся.

В этот день лесники заповедника мерили уровень грунтовых вод. У большинства — мотоциклы. Мы же с Егором Иванычем неторопливо ехали от скважины к скважине вдоль опушки. В нужном месте делали остановку, лесник доставал из сумки гирьку, на шнурке опускал ее в скважину и тут же, чтобы не позабыть, ставил в блокноте цифру.

— Понижается… — всякий раз говорил он со вздохом.

Лето в этом степном краю было на редкость жарким. Но искушенный в геологии Егор Иваныч видит иные причины понижения вод.

— Ученые разберутся. Наше дело — мерить. Но недоброе це явление, колы воды уходють…

— Но-но!.. Я тебя научу, я тебя воспитаю, — любимой присказкой погоняет Егор Иваныч неторопливо идущего Чалого.

Дорога тянется вдоль опушки. Слева — лес, справа — степь. Прокаленная, залитая светом равнина желтеет щетиной жнивья, цветами подсолнухов, по полю, где убран горох, ходят семь журавлей. Попозже в эти места соберутся, готовясь к отлету, более сотни старых и молодых птиц. Теперь же из леса на поле летают кормиться несколько здешних семей. На закате журавли неторопливо, невысоко перелетают в болотные крепи, чтобы утром вернуться снова на поле. Журавли нас заметили, но, не тревожась, продолжают кормиться.

— Подывитесь… — показал кнутовищем Егор Иваныч на просяное поле. По нему в сторону журавлей крался лисенок. В бинокль было видно, как он старается и какие страсти охотника бурлят в молодом неопытном тельце. Осторожно подняв мордочку с высунутым языком, лисенок разглядывал журавлей и потом опять крался по невысокому, подпаленному жаром просу. Опасность журавлям не грозила. На открытом пространстве они вовремя увидели незадачливого охотника и лишь чуть отлетели.

Лисенок с азартом подростка метнулся в их сторону, но тут же почувствовал, что сам-то он виден со всех сторон. Обнаружив сзади повозку, он кинулся к лесу, и лес мгновенно сделал его невидимым…

Степная жизнь тоже льнет к древостою. На суках засохших дубов видим горлинок. Канюкам удобно с деревьев высматривать в поле мышей. Спугнули с одиноко стоящей сосны в засаде сидевшего ястреба. И долго, как будто играясь с нашим возком, взлетали и снова садились на столбы телефонной линии два молодых ворона.

Четкой границы у лета и осени нет. Зной летний, но в гриве опушки уже появились намеки на близкие перемены — по крутой зелени кое-где выступает багряный румянец вязов и диких груш. Желтая прядь у березы. И как-то особо тревожно шелестят погрубевшей листвою осины, изнанкой листьев серебрятся под ветром ивы.

Все созрело в лесу. Прямо возле дороги, остановившись, собираем сизую ежевику. И то и дело проезжаем места с острым запахом диких яблок. Даже Чалого этот запах волнует, он замедляет вдруг ход и тянет ноздрями воздух.

Ругнув радикулит, Егор Иваныч слезает с возка, и мы идем на опушку. Земля под густой приземистой яблонькой похожа на солнечный круг.

Недавняя буря стряхнула созревшие белые яблочки, и пока что это лесное богатство не потревожено ни оленями, ни кабанами.

Яблочки нестерпимо кислые, твердые. Егор Иваныч морщится так, что конец его чумацкого уса попадает между губами. Он снимает фуражку, наполняет ее яблоками и несет Чалому.

— Я тебя научу… на-ка, попробуй…

Лошадь жадно ест яблоки. Я предлагаю ее распрячь и сводить прямо к яблоням.

— Ну что ж, давайте поекспериментируем, — соглашается Егор Иваныч.

И вот мы сидим на припеке, слушаем, как прощально гремят кузнечики, как кричит сойка и как Чалый неторопливо хрумкает твердые дикие яблоки.

Коротаем дорожное время за разговором. Егор Иваныч обладает редкостным даром веселого, неунывающего человека. Даже несмешные вроде бы стороны бытия он преподносит так, что друзья его, лесники, собираясь время от времени с одиноких своих кордонов в усадьбу, просят: «Поселил бы душу, Егор…»

— Як Теркин. Вспоминаю что-нибудь вроде бы не смешное, а воны за животы держатся.

— А лягушачья история… Правда ль, до самой области дело дошло? Говорят, прямо на лестницу в исполкоме лягушек повыпускал?

Егор Иваныч останавливает Чалого.

— Да не, Василий Михайлович, то все брехня. Не областное то дило, районное. Воно как було, до работы тут у заповеднике промышлял я в соседнем районе лягушек. На экспорт. Вы про то знаете. Ну наловив я как-то две фляги… Да, в яких молоко возють. Ну наловив, значить, а тут Франция чевой-то перестала их брать. Перебой який-то там вышел. Ну що робить? Я туды-сюды не беруть! Я до председателя потребсоюза: «Товару, — говорю, — рублей на сто…»

А вин, председатель, гадюка хитрючий, прижмурився, внимательно на меня смотрит: «А можа они, Егор Иваныч, у тебя дохлые…» Ну я сразу у кабинет флягу. «Ну якие же, — говорю, — воны дохлые, живые!» Открыв флягу, наклонив трохи, ну лягушки-то, волю почуяв, по кабинету прыг, прыг… А председатель, оказалось, лягушек не любить, боится… Матерь божия, якие кадры можно було бы снять для вашего «Мира животных»! Сам-то я смеюсь редко. А уж там посмеявся. Плюнув на сто рублив, собрал живой свой товар и прямо к пруду…

Пока я перевариваю, перекатываясь на телеге, лягушачью историю, Егор Иваныч идет в заросли кукурузы и приносит для лошади пару спелых початков.

— Чалого я выменял на Маечку, чтоб ее волки съели. И Чалый меня уважает. Як сяду писаты — подходит и блокнот нюхае…

* * *

— Вот здеся воны и живуть. Вы идите дывитесь. А я радикулит солнцем буду лечить…

Наш возок стоит у стенки ольхового леса. Нигде в ином месте не видал я ольшаников столь могучих. Богатырской заставой выходит к степи из поймы лес. Черный, мрачноватый и нелюдимый. Жаркий ветер равнины, проникая в ольшаник, создает банную духоту. Под ногами черная топь, к лету подсохшая, но все равно зыбкая, ненадежная. Растут тут крапива и папоротник. Никаких красок, кроме зеленой и черной. Даже осенью, когда все желтеет или краснеет, ольшаники остаются черно-зелеными, роняют на землю жухлый, не пожелтевший лист.

Километра четыре можно идти этим лесом к Хопру. Но лишь редкий знающий человек предпримет это небезопасное путешествие. Легко заблудиться. И кричи, не кричи — никто не услышит. Царство оленей и кабанов.

Весною ольховый лес сплошь заливается талыми водами. Вот тогда, блюдя осторожность, в легкой лодочке можно пробраться ольховым лесом. Я плавал однажды и вспоминаю ольшаники, погруженные в воду, как Амазонию.

Пойма Хопра-не вся ольховая. Есть дубняки, осинники, веселый смешанный лес с травяными полянами, с живописными ивняками возле озер и стариц. Озер больше трех сотен. Егор Иваныч по памяти называет с десяток: Вьюнячье, Юрмище, Тальниковое, Осиновское, Колпашное, Грушица, Голое, Серебрянка…

«Сверху глянуть — кудряшки леса и блюдца воды, а в середине — Хопер». Этот исключительный по богатству природы степной оазис и есть заповедник. Не перечислить всех, кто нашел тут приют: олени, бобры, кабаны, выхухоль, журавли, утки, орлы… Ольшаники выбрали для поселения цапли. Я видел шумную их колонию летом — более сотни гнезд на верхушках деревьев. Между ними, как призраки, пролетали долгоклювые птицы. Внизу валялись скорлупки яиц, скелеты упавших сверху птенцов… Сейчас в ольшаниках тихо — цапли держатся где-то возле воды. И все их стойбище очень похоже на опустевший, внезапно покинутый город.

— Вы здесь? Не заблудились? — услышал я голос.

Егор Иваныч стоял у входа в ольшаник с большим подсолнухом:

— Поедем-ка, друже, до Бережины. Чалый пыть хочет, да и по нас арбузы скучають…

* * *

Бережина — один из кордонов Хоперского заповедника. Небольшой домик окнами смотрит в степь, а двором упирается в лес. Тут и живет уже несколько лет Егор Иванович Кириченко.

— Детэй нема. Бытуем с жинкою двое. Вона сегодня на вышке — пожары шукае…

— Не скучно тут жить-то?

— Сказать по правде, скучать-то некогда — служба, пусть и нехитрая, та и скотину держим. Зарплата у лесника, знаете сами, — на хлиб та соль…

Во дворе Егора Иваныча гоготаньем приветствовали два благородной осанки гуся, о ногу терлась истосковавшаяся по людям собака.

В хлеву о себе заявили два поросенка. И важничал посредине двора индюк с восемью индюшатами.

— Есть еще кролики! Почти одичалые. Бегають як хотять. Вон поглядите — усе кругом в норках, боюсь Чалый ногу сломает. Вечером подывитесь — скачуть вольно, як зайцы…

Егор Иваныч пускает Чалого на поляну, полого уходящую к лесу, и приносит под мышками с огорода два полосатых арбуза.

— Треба охладить трохи — горячие, як хлебы з печи…

Опускаем арбузы в ведра с водой. И в ожидании пира после дороги говорим в прохладной избе о здешнем житье-бытье.

— Зимой, бываить, так заметэ, шо неделю без хлиба и сигарет. На ти случаи хозяйка сухари запасае, а я — самосад. Кручу цигарки, як в военное время…

— Дичь и домашняя животина рядом живут. Бывают, наверное, конфликты?

— Бувають. Якая же жизнь без конфликтов. Лисы до кроликов дюже охочи. Но воны — видели норы — раз, и тилько хвостик мелькнув. Теперь, чую, лисы до индюков подбираются. У прошлую среду трех маленьких задавили. Но то, думаю, молодые лисята — учатся… Е волк. Живе где-то близко. Мимо кордону, по следам вижу, ходыв не раз. Но ни боже мой — ни поросенка, ни лошади, ни даже куры не тронув. Умен зверина! Там, где живее, — не шкодит… Ну еще кабан имеет привычку у голодное время во двор заходыть. Почавкает чего-либо и снова у лес. Мирное сосуществование!..

Нет в жару еды приятнее холодных арбузов! За пиром, знаменующим окончание лета, застает нас хозяйка, приехавшая на велосипеде с пожарной вышки.

— Садысь, Маша, командуй! — подставляет жене табуретку Егор Иваныч. — А мы продолжим беседу о Бережине… Из всех зверей, Василий Михайлович, наибольшее поголовье — за комарами. На окнах видите марлю, на дверях занавески? Це оборона против сих динозавров. Двухмоторные, дьяволы!.. А ишо ужаков много. Мисто Бережиной называют не зря. Весною вода як раз до двора подымается. Ну ужаки, понятное дело, на теплое место, на берег лезуть. Ступить негде от етого войску… И все ж Бережина — гарное мисто, вольное и покойное. Этим летом я встретив в Новохоперске доброго старичка Куликова Александра Иваныча. Вин тридцать лет безвылазно на сем кордоне прожив. Ну, понимаете сами, сердцем прирос. Мне так прямо голову на плечо положив.

— Ты с Бережины?! Ну як вона там?..

— Да стоит, — говорю, — у порядке. Колодец собираюсь почистить, баньку мерекаю наладить…

— Ну а як ужачки, е?

— А як же, — говорю, — е.

— И у кордоне бувають?

— Бувають, — говорю, — як же без етого.

— У меня, Егорушка, був один ужачок — любимый, у левом валенке жив. Звернется калачиком и спыть. Я валенок набок клал, шоб було ему удобней. Выйдет, попье з блюдечка молока и опять спыть. Бывало, валенки надо обуть — обережно его выпускаю. А вернусь — вин опять у левый валенок и спыть…

Егор Иваныч задумывается, гладит клеенку стола.

— Я пригласив Александра Иваныча у гости. Приезжай, — говорю, — посидим, поговорим, повспоминаем. Шутка ли, тридцать лет на одном мисте. Не только ужак, любая травинка станет родною…

Сидя с лесником во дворе на скамейке, мы видим, как в пойму полетели на ночлег журавли, как устроились на насест куры и замелькали над огородом на красном закате летучие мыши.

Машина из заповедника появилась уже в темноте.

— Ну что ж, до побаченья. Не забывайте про Бережину…

В свете фар у калитки Егор Иваныч стоял рядом с женою — одна рука поднятая, другая — крутила чумацкий ус…

* * *

Дорогу опушкой машина пробегает минут за двадцать. Но я попросил шофера не торопиться.

У просяного поля в полосу света попал лисенок. Машина не показалась ему опасной. Поворачивая головой и топориком навострив уши, лисенок с любопытством разглядывал красную «Ниву». Мотор шофер заглушил, а я, опустив стекло, тихо попищал мышью. Лисенок, вытянув мордочку, устремился на звук и, тараща глаза, уселся от машины в двух метрах…

Потушив фары, мы постояли на опушке минут десять. В степи плясали красноватые языки света — перед пахотой жгли стерню.

Далеко в стороне, пронося по звездному небу мигающий огонек, летел самолет. А справа, рядом с дорогой, темнела громада леса. Запах бензина возле машины перебивался запахом диких опавших яблок.

Фото автора. Хоперский заповедник.

 14 сентября 1986 г.

Жук-бомбардир

(Окно в природу)

В защите от нападении живая природа достигла изумительного совершенства. Черепаха носит броню, ежик — колючки, божья коровка яркой окраской предупреждает: берегись — ядовита! Зайца спасают ноги, скунса — вонючая жидкость. Камбала и хамелеон меняют окраску. Ящерица «добровольно» оставляет нападающим хвост. У некоторых бабочек на крыльях — рисунок больших пугающих глаз. Коростель, подражая змее, отпугивает непрошеных гостей от гнезда шипеньем…

Перечислять можно долго. А вот образец особо оригинальной защиты, обладатель ее жук-бомбардир. Название жука условное, поскольку защищается он не бомбами, а кипящей струей жидкости.

Когда опасности нет, жук в своем тельце в особых «камерах» накапливает высокоактивные химические вещества. Но вот дрозд или еще какая-то птица приготовилась клюнуть жука. В ту же секунду, подогнув конец брюшка, жук направляет в клюв птице кипящую струю жидкости. Это действительно обжигающая струя. Температура ее 100 градусов. Достигается она мгновенной химической реакцией веществ, сохранившихся в разных «камерах».

Стреляет жук метко. Ощутив жжение и неприятную «горечь во рту», птица на всю свою жизнь запомнит жука-бомбардира и будет держаться от этой добычи подальше.

Для ученых пока не ясно, как само тело жука выдерживает столь высокую температуру.

Что касается техники съемки, то эта редкая фотография, взятая из журнала Tier, сделана сложным способом. Высокочувствительный микрофон, уловив звук «выстрела», включил электронную систему фотокамеры.

Авторы снимка американцы — фотограф Айснер и инженер Анешансли.

Фото из архива В. Пескова. 21 сентября 1986 г.

Рядом с китом

(Окно в природу)

Этот снимок дает наглядное представление о том, как выглядит человек в водной стихии рядом с китом. Мы видим аквалангиста около головы кита кашалота.

Киты — самые крупные из представителей земной фауны. Длина океанского исполина голубого кита достигает 30 метров при весе до 135 тонн. Новорожденный младенец кита при размерах в 7 метров весит 2 тонны. Любопытно, что в день он нагуливает 100 кг веса и к семи месяцам достигает более двадцати тонн.

Голубые киты — великолепные пловцы. Обычная скорость — 18–20 километров в час, но известен случай, когда гигант в течение десяти минут плыл со скоростью 41 километр в час, а другой 7 часов тащил загарпунившее его 27-метровое судно, хотя машины работали на «полный назад».

Любопытно, что эти морские гиганты питаются мелкими рачками величиною чуть более сантиметра. С верхней челюсти кита свешивается «забор» из роговых пластинок (числом до 400) с бахромой по краям.

Синие киты — вечные странники. Из вод Антарктики они путешествуют до северной кромки льдов. (Один из гигантов — южный кит иногда выставляет из воды громадный хвостовой плавник и двигается, используя его как парус.)

На этом снимке третий по размеру среди китов — кашалот, не имеющий китового уса, но вооруженный по нижней челюсти рядом зубов. Это хищник, питающийся каракатицами и кальмарами. Кальмар на снимке выглядел бы намного крупнее аквалангиста. На старых гравюрах бой кашалота с кальмаром представляется как схватка равных гигантов, но побеждает всегда кашалот.

Киты — объекты давнего промысла. Удачная охота давала сразу громадное количество ценного жира, китового уса (шел на корсеты, зонтики, обручи, кнутовища), из кишечника и головы кашалота добывались драгоценные амбра и спермацет — сырье для кремов, мазей и закрепления аромата духов.

Пока добыча китов велась на утлых суденышках с ручными гарпунами, киты человеку противостояли на равных. К синим китам охотники не рисковали даже и приближаться.

Гарпунная пушка и большие суда свели опасность для охотников-китобоев к нулю, китов же сделали беззащитными. Истребление их шло очень быстро. В сезон 1930–1931 годов было добыто 29 699 голубых китов, а в 1964–1965 годах всего лишь 372. Сейчас в Мировом океане осталось, считают, 6 процентов от былой численности исполинов земли…

Жизнь зачиналась в воде. Потом она вышла на сушу. Но 60 примерно миллионов лет назад некоторые виды животных снова вернулись в воду (полагают, в поисках пищи) и приспособились в ней обитать постоянно. Киты, ставшие похожими на рыб, — наиболее приспособленные из всех млекопитающих к воде. Дышат киты воздухом. И сфера их жизни — не глубина, а поверхностный слой воды. Но кашалоты — ныряльщики. Для них не проблема — глубина 500 и 1000 метров. И вот встретились два ныряльщика — кашалот и аквалангист, Голиаф и Давид. В этой конкретной ситуации кит мог бы расправиться с человеком легче, чем с каракатицей. Вообще же Давид с его нынешней техникой угрожает Голиафу безжалостным истреблением.

Фото из журнала Tier (из архива В. Пескова.)

 28 сентября 1986 г.

Союз двоих

(Окно в природу)

Два этих снимка свидетельствуют: сердечная привязанность существует не только в человеческом мире…

Многообразие жизни дает нам множество форм супружеских отношений. У одних животных они кончаются сразу же после спаривания. Медведь, например, не только не участвует в воспитании малышей, но, случается, даже на них нападает. Медведице-матери после выхода из берлоги надо быть начеку, да и сами медвежата знают, что надо спасаться на тоненьких деревцах, куда папаша залезть не может.

У многих животных мать и отец на равных воспитывают потомство. Брачный союз распадается, как только дети взрослеют.

И существует долгая сердечная привязанность, иногда на всю жизнь. Ее давно заметили у лебедей. Прочен брачный союз у волков. Известен случай, когда для беззубого спутника жизни, способного лишь загонять добычу, волчица рвала куски мяса. Волк оказался совершенно беспомощным, когда волчицу убили.

И вот еще любопытный пример. На снимке вы видите альбатросов. Эти странники океанов, спустя семь лет после рождения, собираются на остров и тут заключают брачные союзы. На смотринах, в которых участвуют тысячи птиц, ухаживая и присматриваясь друг к другу, альбатросы придирчиво ищут пару. В ярком, красочном ритуале ухаживания, где на каждое движение партнера надо ответить новым нужным движением, как видно, выясняется жизнеспособность, и, кроме того, партнеры запоминают, запечатлевают друг друга в памяти… И вот он — союз. Это скрещение клювов похоже на клятву в верности.

Единственного птенца альбатросы кормят поочередно и долго — семь месяцев. Затем заплывшего жиром отпрыска заставляют поститься, худеть. Учат его затем полету и кочевой жизни. И все потом расстаются.

Молодой альбатрос вернется на остров искать себе пару лет через семь-восемь. А старики прилетят сюда в октябре. Над океаном они странствуют в одиночку. Но, вернувшись на остров, среди тысяч себе подобных они безошибочно находят друг друга.

Страдают ли привязанные друг к другу животные при неизбежных в жизни потерях? По-видимому, так. По крику одинокого лебедя мы чувствуем это страдание. А вот интереснейший снимок, подтверждающий: животные не равнодушны к гибели спутника жизни. Немецкий фотограф Манфред Данеггер рассказывает: «Я остановил машину вблизи местечка, где часто подкарауливал ласточек, собиравших для гнезда глину. На этот раз мое внимание привлекла птица, грустно сидевшая над телом другой, неподвижно лежавшей. Заметив меня, ласточка отлетела, но скоро снова вернулась и стала лапками теребить неподвижную, словно пытаясь ее разбудить…»

Мы не можем знать глубину горя этого маленького существа. Оно иное, чем у людей. В хлопотах у гнезда, возможно, через минуту горе будет забыто. И все же горе ведомо и животным. Мы знаем, как песней и резвыми играми демонстрируют они радость. Но горе неизбежно соседствует с радостью. Нашим бессловесным братьям по жизни это чувство тоже знакомо.

 Фото автора. 4 октября 1986 г.

Панда

(Окно в природу)

В 1972 году я был свидетелем ситуации в чисто американском духе. В вашингтонский зоопарк из Китая привезли двух панд. Мы выстояли два часа в очереди — хоть мимоходом взглянуть на диковинных черно-белых медведей и заодно поглазеть на людей, охваченных лихорадкою любопытства.

Панды вели себя с достоинством. Обернувшись к публике задом, они жевали бамбук и, конечно, не подозревали о столпотворении, вызванном их появлением в зоопарке. Между тем каждое движение животных автоматически фиксировалось пятью фотокамерами, каждый их звук улавливался множеством микрофонов. Что касается изображения зверей, то все киоски были запружены пандами: фарфоровыми, глиняными, пластиковыми, из тряпок, папье-маше, резины.

Открытки, альбомы, большие календари — отовсюду глядел добродушный увалень черно-белый медведь — знаменитость, которую, проходя мимо клеток, непрерывно снимали, о подробностях жизни которой сообщали в газетах наравне с крупными политическими новостями.

Кто же такие панды? Впервые о них услышали сто лет назад. Доказательством существования зверя были шкура и кости, привезенные в Париж из Китая. Но лишь в 1928 году удалось добыть первое животное для чучела. А в 1936 году в пригималайских горах Китая, в бамбуковых зарослях был пойман детеныш панды и благополучно доставлен в Нью-Йорк.

С тех пор интерес к редкому таинственному животному не ослабевает. Можно даже сказать: ни одно животное не пользовалось такой популярностью и не доставляло столько хлопот естествоиспытателям.

Живут панды в бамбуковых горных лесах Китая. Немногочисленны. Долгое время полагали, что их осталось не более сотни. Теперь уточнили: их несколько тысяч. И все-таки зверь считается редким и малоизученным.

Изучать в природе панду непросто — она постоянно скрыта бамбуковым занавесом и обитает в малодоступных местах. Китайцы панду зовут «бей шун» — белый медведь. За медведя панду поначалу и приняли. Потом зоологи нашли у зверя родство с енотом. Теперь, как следует все изучив, решили: все же медведь, «бамбуковый медведь».

Образ жизни у панды медвежий — медлительные одинокие бродяги встречаются в бамбуковых дебрях только в период спаривания.

Бамбук — основная их пища и место укрытия — «и стол и дом». Редко, раз в жизни, бамбук цветет и, отцветая, гибнет. Панды в таких случаях оказываются в бедственном положении. В 1983 году наблюдалось массовое цветение бамбука в горных районах провинций Сычуань и Ганьсу.

Китайские зоологи поспешили на помощь пандам. Из шести десятков бедствовавших животных 43 были спасены.

Миру панды известны по зоопаркам. Их немного. Покупка панды и содержание ее в неволе стоит недешево. Но эти животные, как магнит, влекут к себе посетителей, и каждый из больших зоопарков считает престижным иметь диковинного медведя. По последним данным, в европейских и американских зоопарках живут 14 панд — девять самцов и пять самок.

Разумеется, предприняты были попытки разведения черно-белых медведей в неволе.

Дело оказалось не очень простым. Женихов и невест возили на смотрины друг к другу.

Таким было, например, свидание в 1968 году москвича Ань-Аня и лондонской леди Чи-Чи. Однако встреча прошла прохладно. И оба зверя в 1972 году скончались, не дав потомства. Свадебное путешествие лондонского медведя Чиа-Чиа в вашингтонский зоопарк тоже не принесло желаемых результатов. И все же несколько детенышей панд в неволе получено, некоторые из них по неясным причинам умерли вскоре после рождения, но четыре живут. Они и входят в число 14 панд, обитающих в зоопарках Америки и Европы.

Китайские зоопарки почему-то больше пришлись по нраву «бей шунам». Там благополучно живут 60 панд, давших 18 жизнеспособных пандят. Это впечатляющие результаты на фоне гибели черно-белых медведей в других местах.

И китайцы призывают воздерживаться от попыток получения потомства в неволе. Владельцы зоопарков усматривают в этом желание иметь монополию на поставку редких, дорогих экспонатов. Однако получение потомства и гибель матерей после родов остается проблемой, заставляющей прислушаться к китайским зоологам.

Таинственный «бамбуковый медведь» изучен пока еще плохо. Представление о его жизни связано главным образом по наблюдениям в зоопарках. Все же установлено: этот медлительный увалень, весящий 140 килограммов, свободно лазает по деревьям и питается не только растительной пищей, но так же, как все медведи, охотится — поедает мелких животных и падаль.

Неясно, как долго панды живут в природе. В зоопарках живы четыре панды, пойманные в 1937–1939 годах малышами. Их возраст сейчас — пятьдесят лет.

 Фото автора. 18 октября 1986 г.

Зимой и летом

(Таежный тупик)

Письма, которые я получаю от Агафьи, всегда кончаются одинаково: «Василий Михайлович, милости просим к нам в Таежный тупик».

В этом году по разным причинам я не собирался быть в Тупике. Заставили звонки и письма читателей «Комсомолки» — за громадами разных очень больших событий люди не позабыли таежных аборигенов, попавших в жизненную ловушку. Как они там? Этим вопросом кончались все письма.

Попутного вертолета не оказалось. И от поселка геологов, максимально облегчив рюкзаки, мы двинулись пешим ходом вдоль Абакана. Река, обмелевшая к осени, позволяла спрямлять дорогу — переходили течение вброд.

День был славный. Тайга звенела погожей желтизною берез, темнела кедрачами и ельником, красными пятнами в желто-зеленом каньоне выделялись рябины. И все это было накрыто пронзительно голубым небом.

Нас было трое. Следом за Ерофеем шел красноярский врач, профессор Игорь Павлович Назаров. Он навещает Лыковых с 1980 года, с того самого времени, как люди подвинулись к их таежному тайнику. Игорь Павлович справедливо считает: «Сама жизнь поставила уникальный, исключительный эксперимент, невозможно было не проявить к нему интереса».

Первой просьбой Агафьи к доктору было «полечить руку». Парафиновые прогревания и растирки мазями сняли все боли. Авторитет доктора из Красноярска сразу же вырос. Еще больше он укрепился, когда Игорь Павлович не посоветовал есть много калины — «понижает давление». «Послушались, — говорила Агафья, — и сразу окрепли». А этим летом Агафья прибежала к геологам: «Нельзя ли как-нибудь сообщить Игорю Павловичу — тятенька порушил ногу. Не ходит». Игорь Павлович был в отпуске и смог в течение суток добраться сюда с травматологом.

Упав с лежанки, старик повредил коленный сустав. На медицинском языке травму называют мениском. Старик не мог двигаться и «ходил под себя». Приехавших встретил с надеждой: «Если можете — помогите».

Врачи положили гипс, наказав Агафье: «Если к 10 сентября не появимся, — снимешь сама…»

Сейчас Игорь Павлович шел проверить состояние старика.

Ерофею тоже было что рассказать. В феврале летчики сообщили геологам: что-то у Лыковых ни дымка, ни следов. Ерофей не медля собрался…

Агафью и старика нашел он в заиндевевших постелях. У обоих не было сил подняться. Оказалось, неделю назад Карп Осипович сонный толкнул ногой дверь. В жарко натопленную избу ворвался таежный холод и прихватил спящих. «Опоздай я на день-другой, в этой таежной истории была бы поставлена точка».

Ерофей почти силой заставил хворых подняться, погреть ноги в воде с горчицей, натер редьки, отварил припасенную с лета крапиву, пихтовых веток и можжевельника… «Помаленьку с помогой Ерофея выбрались из беды», — написала мне в марте Агафья.

К избушке Лыковых по склону мы поднялись, когда на солнце горели только верхушки сопок… По-летнему зеленел огород… Кошка пулей шмыгнула в кусты за сараем… Жалобный голос козы… Дверь в избу приоткрыта…

— Принимайте гостей! — по обыкновению громко заявил о себе Ерофей.

При свете, сочившемся в два оконца, увидели мы сначала Агафью, а потом вскочившего на лежанке Карпа Осиповича — оба в воскресный день отсыпались…

Конечно, первым объектом вниманья стала больная нога. Гипса на ней не было — в условный день Агафья, орудуя ножницами и ножом, все удалила. К удивлению Игоря Павловича, старик хоть и с палочкой, но довольно свободно прошел по избе. «Молодцом, молодцом! У иных спортсменов дольше не заживает». Старик, приложив ладонь к уху, полюбопытствовал: кто такие спортсмены? Объяснения не понял, но похвалой остался доволен. Мне он красочно объяснил, как жил шесть недель в «гипе»…

— Тятенька-то поправился, — сказала Агафья. — Псалмы помогает читать. А то ведь до чего дошел: на запад начал молиться…

Квас нам Агафья разливала по кружкам из дареного кем-то кофейника с носиком. Мы догадались: посуда привезена от родни. «Выезд в свет», о котором разговор впереди, что-то в Агафье неуловимо переменил. Она и раньше держалась естественно и свободно. Теперь в сужденьях ее была уверенность. Речь, чуть улыбаясь, она украшала такими словами, как «Жигули», «электричка», «племянники», «баня», «трактор». Она опрятней была одета. В избе уже не пахло кошачьим пометом, пол подметен, стекла в окнах протерты. Самой заметной новинкой был тут будильник. И я видел: Агафья ждала, когда мы заметим часы. Дождавшись желанной минуты, она показала, как виртуозно владеет столь удивительным механизмом…

Вечером у костра состоялся обмен новостями прожитого года… О болезнях Агафья говорила с грустной улыбкой: «С белым светом-то попрощалась. Лежала холодная. Кошки от меня ушли. Всегда со мной спали, а тут ушли к тяте. Ну, думаю, без нас козлуха застынет, кошки застынут. Да вот Ерофей. А как кошки опять стали приходить спать, я подумала: поправляюсь…»

Агафья встречает наш вертолет…

Козлуха живет теперь в загончике одиноко — козла зарезали, Карпу Осиповичу на питание, когда Агафья в декабре уезжала к родне… Козлухой пристально сейчас интересуется здешний медведь. «Пришлось два выстрела дать», — сказала Агафья, сводив нас на место под кедром, где зверь объявился. Большая куча помета свидетельствовала: два выстрела произвели должное впечатление.

— А может, зарезать козу-то? Молока нет, чего ж кормить зря, — сказал Ерофей.

— Жалко. Привыкла. Да и навоз огороду…

Говоря о напастях этого года, рассказала Агафья о том, как чуть не умерли от грибов. «Всего-то по одному съели…»

Грибами оказались опята. Их раньше варили. Теперь же при соляном богатстве Агафья решила их засолить…

— Но прежде же надо сварить. Это же опята!

— Дык теперь будем знать…

Два марала, зимой попавшие в ловчие ямы, оказались хорошим подспорьем козлятине.

Вообще с едой проблемы здесь нет. Хлеб пекут уже не картофельный, а кислый, пшеничный, из муки, которой делятся геологи. Рыбы не стало. Но богаче теперь огород. И, конечно, щедра, как прежде, тайга. Правда, орехи — основной ее дар — собирать Агафье непросто. Залезая на кедры, нарвала этой осенью шесть мешков шишек. Ждет теперь ветра «тушкена» — после него шишки можно будет собирать на земле…

О том о сем неспешно шел разговор у костра… По моей просьбе для Института картофельного хозяйства прислала весной Агафья посылку. Теперь я мог рассказать, что картошка выросла в Подмосковье, что учеными сорт назван «лыковским»… Вспомнили уже третье посещение Тупика лингвистами из Казани. Агафья помнит всех по имени-отчеству. Рассказала, что днем казанцы помогали полоть огород, пилили и кололи дрова, а вечером подолгу и всласть говорили. По этим словам Агафьи и по письмам Галины Павловны Слесаревой из Казани я хорошо представляю, как интересны были эти вечерние разговоры для обеих сторон. Агафья знакомилась с привезенными неизвестными ей до этого книгами на старославянском («Без затруднения читала «Слово о полку Игореве», издание 1801 года»). Казанцы же добывали ценнейшие сведения по строю речи, прослеживали эволюцию языка Агафьи, появление в речи множества новых слов…

Главной, громадной новостью года была тут, конечно, одиссея Агафьи — поездка к родне.

Родня объявилась сразу, как только стало известно о Лыковых. И ее представители немедля тут появились: «Как вы живете! Давайте-ка к нам…» — приглашение принято не было.

Прошлой осенью, беседуя с Карпом Осиповичем, я заметил, как он подряхлел, и, вернувшись домой, написал родственникам: «Если вы их приглашали сердечно, подтвердите свое приглашение». Получив письмо, трое бородатых мужей из горного Таштагола немедля направились к Лыковым.

По письмам от Ерофея, Агафьи, по письмам летчиков и таштагольской родни я имел представление о путешествии, которое для Агафьи было, как написал Ерофей, «почти полетом на Марс». Теперь в разговоре Агафья все уточняла и проясняла.

Карп Осипович встретил гостей так же, как в первый раз: «Умирать тут буду». Агафья эту позицию не разделяла и стала проситься «съездить хотя бы в гости». Старик, как можно понять, был в сложном положении и прибег к дипломатии: де он и не против, «но благословения на самолет не даю». Это было «вето», наложенное на поездку. Но Агафья нашла в себе силы ослушаться: «Тятенька, хочу поглядеть, как люди живут».

Летчик В. Абрамов написал, как провожали Агафью в поселке геологов, как, крестясь, садилась она в самолет. «Держу штурвал, а краешком глаза слежу за ней — обычная пассажирка, ни страха, ни жалоб на самочувствие…»

Для Агафьи месячная поездка к родне, конечно, наиболее впечатляющая страница всей жизни. Она еще продолжает все переваривать и осмысливать. Несомненно, она хорошо поняла всю драму их прежней жизни. Мне она написала: «Месяц жила в тепле и в покое. Если б не тятенька, я бы там и осталась».

Много у этого таежного «Колумба» всяческих впечатлений. Как ни странно, не самолет, а поезд больше всего ее поразил. «Дом на колесах. Чисто. Постукивает. И бежит, бежит. За окошком все плывет, мельтешится…»

Увидела в этой поездке Агафья городок Абазу. Увидела Новокузнецк — «людей-то сколько, труб сколько!» Увидела Таштагол. Ехала потом в «Жигулях» и в санях…

Месяц прожила она в поселке у родственников, с 21 декабря по 21 января. Была обласкана всеми. «Четыре раза парилась в бане, доила корову, дите на руках держала. Окрепла, здоровьем поправилась».

Карп Осипович месяц прожил один. «Варил козлятину и картошку. На стол у печки прибил бумажку и на ней ставил палочки — отмечал дни, прожитые без Агафьи», — рассказал Ерофей, навещавший зимой старика.

Встретил дочь он упреками. На это Агафья ответила, назвав впервые родителя не «тятенькой», а «отцом»: «Будешь так мне пенять — уйду в сопки, а с тебя добрые люди спросят…»

У Ерофея на буровой была «затычка», и он долго не мог у Лыковых задержаться. Я тоже спешил — хотелось побывать в Таштаголе, увидеть всю линию необычной вылазки из Таежного тупика и познакомиться с родственниками, понять, насколько приемлемым был бы возможный приют для Агафьи.

Утром, поднятые будильником, мы поели горячей картошки и стали укладывать рюкзаки.

Карп Осипович попрощался с нами, сидя с палочкой на лежанке. Агафья, по обыкновению, пошла проводить. Уже под горой у реки присели на камушке. Агафья вынула из-за пазухи украдкой написанное письмецо родственникам.

— Сама бы сейчас полетела. Да вот, видите, как все сложилось: я бы хоть завтра, а отец ни в какую — не приневолишь и одного не оставишь. Уж и не знаю, как зимовать будем…

Несколько раз оглянувшись, мы видели Агафью, грустно сидевшую на валуне. Фигурка эта вдруг с пронзительной силой вызвала в памяти васнецовский образ Аленушки.

— Сложная штука жизнь, — вздохнул Ерофей.

Всю дорогу к родне я пытался глядеть на мир глазами Агафьи: самолет… поезд… люди в поезде… придорожные села… толчея на вокзале в Новокузнецке… пересадка на электричку до Таштагола… езда в «газике» до глухого поселка в тайге…

Поселок Килинск мне очень понравился.

Все было, как описала Агафья: «Живут в домах добрых, хлеб едят добрый». В каждом дворе, как выяснилось, есть непременно лошадь, корова (а то и две!), по зеленым улицам ходили овцы, индюки, гуси, ребятишки у пруда удили рыбу.

Всюду на взгорках, на полянах возле тайги стояли стожки погожего сена. Пахучий деревенский дымок стелился в ложбине над речкой…

Много было тут бородатых людей, старых и молодых. И, как выяснилось, чуть не все приходились Агафье родней. Тут живы еще три старушки, сестры умершей матери Агафьи. (Всего их было восемь сестер.) Громадное число у Агафьи тут двоюродных сестер и братьев. И едва ли не половина всей молодой поросли Килинска приходится ей племянниками.

Давнишнее село староверов. И не знаю, сколь крепко тут дело с религией, в быту же — порядок и соблюденье традиций. Старики бороды носят повсюду. Но тут «в бородах» были и молодые, очень похожие на московских кинорежиссеров ребята. Правда, какие-то тихие.

Присматриваясь, как повести себя в староверческом стане, я довольно скоро выяснил: бородач Анисим Никанорович Тропин, с которым я вел переписку и который два раза посетил Лыковых, «прошел войну в войсках Рокоссовского», его сын Трофим, пришедший на встречу с двумя ребятишками за руку, служил недавно в десантных войсках, а зять Александр — в танковых. Старики сейчас «копаются на земле», молодежь моет золото — работают механиками, бульдозеристами, электриками.

До вечера сидели мы в доме Анисима Никаноровича и говорили о том о сем, в том числе о клубе и школе в поселке, об урожае картофеля и орехов, о Чернобыле, о землетрясении в Кишиневе, о пчеловодстве, о необычно большом в этом году урожае калины. Но, конечно, главной темой было гостевание тут Агафьи (Агаша, как зовут ее тетки). Я понял главное: Агафье было тут хорошо. И если бы ей пришлось покинуть родовое таежное место, жизненное прибежище для нее есть.

Листая блокнот, отмечаю «таежные просьбы». Анисим Никанорович просит о фотографиях с внуками. Сын его Тимофей просит добыть лекарство — прыгал с парашютом, повредил позвоночник. И скромная просьба Агафьи: батарейки к фонарику, чугунок небольшого размера и ножик-«складень»…

Нелегкой будет зима в Тупике.

Фото автора. 25 октября 1986 г.

За трюфелями…

(Окно в природу)

Читатели знают, наверное, о знаменитых грибах трюфелях об охоте на них в Италии, Франции и о том, что когда-то эти грибы собирались также в России… Есть ли сейчас сборщики трюфелей? Не перевелся ли род интересных грибов?

Неделю назад в редакцию зашел энергичный пенсионер с рюкзаком.

— Приглашаю вас на охоту за трюфелями.

— А не поздно ли?

— Что вы! Я каждый год собираю даже по снегу.

* * *

Последний день октября. Трава на опушке присыпана солью морозца. Осенние лужи покрыты льдом. В лесу безлюдно и тихо. Земля под ногами где чавкает, где хрустит. Заледеневшие на пне опята, прикоснешься — осыпаются, как стеклянные. Но сезон трюфелей не окончен.

Мой спутник отпускает собаку, и она, вполне понимая, зачем мы приехали в лес, начинает искать.

Лес обычный-березы, осины, елки, орешник, кусты бересклета. Листья опали, и мелькание собаки между стволами хорошо видно. Вот она закружилась на пятачке леса площадью в четверть небольшой комнаты — поймала желанный запах. «Ищи! Ищи!» — подбодряют собаку, но она уже ткнула морду в мокрые листья и, увидев, что мы подходим, лапами роет землю.

— Вот он, голубчик! — мой спутник широким длинным ножом поддевает плотный слой почвы и с глубины сантиметров в десять достает клубень, внешне очень похожий на картофелину, но более плотный, тяжелый. Собака получает награду — кусочек хлеба и снова срывается с места… Вот запах гриба опять заставляет ее вертеться возле куста орешника.

Две-три секунды — и морда безошибочно утыкается в нужную точку. В момент, когда хозяин ножом ковыряет землю, Пальму гриб уже совершенно не интересует. Она следит за рукой, которая вынет из сумки кусочек хлеба.

Так мы ходим по лесу часа четыре. Места эти Пальма обшарила еще в августе. Она делает остановку у ямки, еще хранящей запах росшего тут гриба. И хозяину приходится поощрить ее и за это. Сбоев у Пальмы нет. Временами она поднимает зубами сук и роет под ним.

Грибы чаще всего сидят по одному. Иногда рядом — два-три. Размеры от грецкого ореха до картофелины. Но бывали у Пальмы находки со шляпу хозяина, весом до двух килограммов.

Такие громадины, по словам моего спутника, попадаются редко. И причина тому простая: пахучему лесному деликатесу не дают вырасти кабаны, барсуки, лоси. Очень любимы трюфели и кротами. К грибному жилищу часто подходят тоннели, копнешь — трюфель наполовину источен острыми зубками…

Для опыта меняем место. И убеждаемся: есть у трюфелей свои территории. В загустевшем лесу с преобладанием елей — ни единой находки.

Возвращаемся в редкий лес — смесь берез, осин и елок, и Пальма тотчас же радостно нас извещает: нашла!

Десятков пять трюфелей собрали мы до наступления сумерек. К автобусу шли через село Михайловское.

— Никак с грибами? — окликнули две старушки, увидев в руках корзинку. Они с интересом разглядывали диковинную добычу, улыбались, пожимали плечами — таких грибов в деревне не знают.

Вот они, трюфели. На картошку похожи.

* * *

Василий Николаевич Романов, возможно, последний в российских лесах искатель трюфелей старинным испытанным способом. Родился он под Загорском в семье лесника, и сбор трюфелей знаком ему с детства. Эти грибы всегда искали с собаками.

Эта охота была сугубо мужским лесным делом. И многие жители деревень Алексеево, Колыванки, Новленское, Харламиха, Щелково, Медведки, Кресты кормились промыслом трюфелей. «Обыкновенно за один раз собирали пуд-полтора. Сборщиков ожидал скупщик. Сдавали ему добычу по четыре рубля за пуд. Это были хорошие деньги — корова в те годы стоила 25 рублей. Скупщик, надо понимать, с прибылью продавал грибы в московские рестораны.

Трюфели не бывают червивыми. В холодной воде они могут храниться, не портясь, несколько дней. Если скупщик почему-то запаздывал, грибы ели сами или везли на рынок в Загорск. Здешние монахи и духовенство хорошо знали ценность деликатеса — «не скоромные» трюфели были изысканным блюдом на монастырских столах во время постов. А нашей семье грибы заменяли и хлеб, и мясо. Я собирал их всю жизнь. После войны привозил в Москву, сдавал по хорошей цене в ресторан «Пекин». Но потом деликатесом почему-то перестали интересоваться».

По рассказу Василия Николаевича, уверенно искать грибы можно только с собакой. «В деревнях под Загорском держали раньше две-три собаки, натасканные по грибам», — сегодня шли на охоту с одной, завтра с другой». Находить грибы можно приучить любую собаку — особо тонкого чутья сильно пахнущий гриб не требует.

Но предпочтительнее дворняжки — неприхотливы. Обучать собаку надо в первый год жизни. Методика очень проста: сначала пес ищет закопанные кусочки хлеба, потом вместе с хлебом закапывают кусочек гриба, потом прячут лишь гриб, а хлеб дают в награду при каждой находке. Несколько выходов в лес — и собака начинает хорошо понимать свое дело.

Перед охотой собаку не кормят — голод хороший стимул в грибной охоте.

Пальма у Василия Николаевича живет уже несколько лет. Это отлично дрессированная собака — она не отвлекается на заячий след, пробегает мимо пахучего рыжика. Только трюфели!

Каждый выезд на охоту для Пальмы — праздник. В городе Красноармейске ее знают. Проехал мотоцикл с собакой в коляске — это значит Василий Николаевич отправился на грибную охоту. Уже снег лежит, уже декабрь на носу, а он поехал…

В этот раз мы возвращались из леса автобусом. Пальма в ременном наморднике дремала возле шоферской кабины. Корзина с грибами, источавшая поразительно сильный запах, ее нисколько не занимала. Зато в автобус входившие переглядывались: чем так сильно и заманчиво пахнет?

— Трюфели, трюфели… — охотно отвечал любопытным Василий Николаевич и давал разглядеть диковинный гриб.

Грибник и собака-грибник.

* * *

В старых поваренных книгах существует много рецептов приготовления трюфелей. Читая эти рецепты, проникаешься уважением к грибу — везде он ценим как редкий деликатес.

Нашу с Василием Николаевичем добычу в Москве я как следует рассмотрел, обнюхал, в сыром виде попробовал зубом. Запах гриба не с чем сравнить — непривычная, сильная, съедобная духовитость.

Грибное блюдо, приготовленное по деревенскому способу Василия Николаевича, было плотным и сытным. Лесной продукт похрустывал на зубах. Не берусь сказать, что еда был ошеломляюще вкусной. Я предпочел бы трюфелям жареные маслята. Достоинство сыра «Рокфора» определяют словом «пикантный». Это слово уместно и тут. Трюфели — на любителя. Но ведь немало любителей! В прошлом — монахи и посетители дорогих ресторанов, сегодня: у нас — Василий Николаевич Романов, проживающий в Красноармейске, и еще — Италия, Франция.

Не сбросим со счетов и обитателей леса — барсуков, кротов, лосей, кабанов. Подземный гриб для всех — желанное лакомство.

 Фото из архива В. Пескова. 7 ноября 1986 г.

Кормилицы

(Окно в природу)

Две маленькие сельские истории… Наш читатель Илья Ильич Вакулич, живущий в белорусской деревне Гольцы, обнаружил во дворе растрепанное собакой гнездо ежа. Детвора, покрытая еще неотвердевшими иглами, уцелела, но один ежик нуждался в помощи. Его взяли в дом. Кормили с пипетки. А потом, не обнаружив в гнезде ежиной семьи, подложили приемыша кошке с котятами. Кошка с удивлением глядела на припавшего к соску незнакомца.

Попыталась его лизнуть. Уколола язык. Но прогнать прилежного едока не решилась. И стал ежик жить в кошачьем кутке на равных правах с котятами. Вместе с ними бегал по двору, а проголодавшись, спешил к приемной матери.

«Полдеревни перебывало у нас во дворе — смотрели, как кошка кормит ежонка, — пишет Илья Ильич. — Повзрослев, ежик стал по ночам отлучаться, а днем отсыпался, не забывая о молочной диете. Так и вырос. И удалился куда-то под осень…»

Другую историю рассказал крестьянин Герман Хегеле из немецкой деревни Швабиш Гмюнт. «Я увидел в поле небоязливого малыша-зайца. Он прыгал возле куста нескошенных трав и не пытался ни прятаться, ни бежать…

На другой день, проезжая мимо того же места, я глянул в травы и обомлел. Там лежала одичавшая кошка с тремя котятами, четвертым был вчерашний мой встречный… зайчонок!»

Одичавшие кошки — страшные хищники. Они нападают на все, что способны одолевать: на птиц, мышей, крыс, зайчат. Но вот очевидная жертва оказалась усыновленной. Как это случилось, можно только гадать… Восемь дней наблюдал немецкий крестьянин поразительную идиллию. Сделал снимок. Проследил, как заяц, в молоке уже не нуждавшийся, от кошачьей семьи удалился.

Редкие, но не исключительные истории.

Известны другие такого же рода усыновленья.

В волчьем логове, например, остался жить принесенный в качестве добычи щенок собаки… Над всеми инстинктами жизни одерживал верх сильнейший инстинкт материнства.

 Фото И. Вакулича и Г. Хегеле (из архива В. Пескова).

16 ноября 1986 г.

Лесной обед

(Окно в природу)

Редкая фотографическая удача. Осторожная птица сойка подкинула желудь, чтобы можно было его проглотить. Доля секунды, но фотограф успел…

Снимок сделан осенью, когда литыми, тяжелыми пулями с дубов опадают плоды. Каждый держал на ладони и пробовал зубом твердую терпкую желудевую сердцевину, покрытую жесткой, сухой оболочкой. Во время войны мы собирали желуди для еды. Избавляясь от оболочки и сильно вяжущего привкуса, их отмачивали в воде, сушили, мололи и разбавляли желудевой мукой ржаную. Клеклым, не очень вкусным, но сытным был этот хлеб лихолетья.

Не забывали о желудях и в годы благополучные. Их собирали в лесу для скотины, главным образом для свиней.

Легко предположить: есть охотники за дубовыми семенами и среди обитателей леса.

Первый из них-кабан. Нет для него желанней еды. И осенью чаще всего в дубравах проводят кабаны ночи. Они хорошо запоминают и одинокие дубы. Находят их зимой. Я прослеживал тропы — пробегают целенаправленно более двух километров, чтобы под одиноким затерявшимся в лесу деревом перерыть снег в поисках сытного лакомства.

Едят желуди белки, олени. Уток я несколько раз спугивал вечером под дубами, недоумевая: что они делают так далеко от воды? Потом узнал: летают за желудями. Едят желуди дятлы. Но самым прилежным потребителем дубовых плодов в пернатом мире является сойка.

Вот она, всем известная нарядная осторожная и в то же время нахальная, хитрая птица. Ее обычно раньше слышишь, чем видишь. Любую новость сойка узнает первой и немедленно не очень приятным криком оповещает об этом всех. Птицу нередко проклинает охотник — не дает пройти незамеченным. Но иногда, затаившись, охотник по крику сойки определяет нахождение зверя. Крик сойки весь лес обращает в слух и внимание.

Сама сойка охотится тихо. На широких крыльях-лопатах перелетает она с дерева на дерево. И ничто живое на ветках не укроется от ее глаза — склевывает насекомых, опорожняет гнезда, нападает даже на взрослых птиц, даже дрозда иногда может прищучить возле гнезда.

А осенью сойки подаются в дубравы и переходят на кормление почти исключительно желудями. Вот так, подкинув, глотает нарядная птица дубовый плодик. В зобу желуди разбухают, кожура на них трескается. Отрыгнув пищу, сойка выбирает из оболочки съедобную, наполовину состоящую из крахмала, размякшую сердцевину.

Зимой сойка питается почти исключительно желудями. С осени она их прячет по одному или целым посевом. Свои кладовые под снегом птица находит. Но кое-что, оставаясь невостребованным, прорастает весною. Таким образом птица способствует расселению дуба.

Фото автора. 22 ноября 1986 г.

Петух в телогрейке

(Окно в природу)

Приехав как-то на кордон к другу, я увидел занятное зрелище: по двору ходил петух, одетый в жилетку. Оказалось, собаки, воровавшие кур на кордоне, прищучили и Петра. Петух, как видно, сопротивлялся и в схватке ощипан был донага. Но смерти он избежал. Неголодные псы потерявшего сознание петуха прикопали землей, надеясь вернуться к добыче позже. Но Петя ожил и, шатаясь, приплелся домой. Хозяйка ахнула, увидев любимца в устрашающей наготе, в кровоподтеках и ссадинах. А дело было перед зимой. Вот и сшили страдальцу телогрейку на вате. Смешная одежка спасала птицу, пока не отросли перья.

Нечто похожее наблюдал я в подмосковной деревне Зименки. Тут полушубок сшили для ослика. Привезенный мелиораторами из Туркмении азиат сильно страдал от морозов. Позже у ослика выросла шерсть, но в первую зиму полушубок был ему нужен.

Это все случаи разовые. Но кое-что в оснащении животных стало обычным, привычным.

Комнатных собачек, утративших в результате отбора надежный мех, теперь вынуждены выводить на прогулку в морозное время не иначе как в телогрейках. Ездовым собакам на Севере, чтобы лапы их не страдали от наста, надевают кожаные чулки… Привычная вещь — подковы.

А согласитесь, очень смелой была идея: в железо обувать лошадь. Кому-то первому пришла в голову эта мысль. Имя того новатора время, конечно, не сохранило. Но люди, знающие историю лошади на службе у человека, могут, наверное, сказать, когда и где появились подковы впервые.

Слово «шоры» в языке нашем приобрело образный смысл. «Ходит в шорах», — говорим мы о человеке без широкого взгляда на бытие.

Между тем шоры — кожаные пластинки — являются иногда частью сбруи. Ограничивая боковое зрение лошади, шоры предупреждают ее испуг.

А вот еще неожиданный плод человеческого опыта. Телушку с козырьком из доски я увидел в Хакасии. «Что за наряд?» — спросил пастуха.

«Брухается!» — ответил старик. И объяснил: доска укрепляется к рогам на веревке — когда корова наклонится, она мешает ей видеть траву, а подняла голову — один глаз доской закрывается. Это мешает корове ориентироваться, лишает уверенности, смиряет бодливый нрав.

Свиньям за головой укрепляют подобие громоздкого деревянного хомута. Зачем? Чтобы не могли пролезть сквозь изгородь в огород. А чтобы свинья не рыла, хавронье иногда пропускают в ноздри кольцо… Кольцо в носу нередко можно увидеть и у быка. Разъяренного бугая укрощают, схватив его за кольцо.

Собаке, чтобы не укусила, надевают намордник. Всегда в намордниках выступают в цирке медведи — с виду добрый и добродушный зверь очень коварен. Дрессировщики это знают. Потому ручные медведи всегда в намордниках. А бойцовым петухам в Азии на шпоры крепят острые металлические наконечники. Под рев толпы таким орудием ловкий боек наносит противнику ощутимые, часто смертельные раны.

Ловчим птицам на голову надевают глаза закрывающий колпачок и снимают его лишь в нужный момент охоты. Бакланам рыболовы-китайцы надевают на шею кольца, препятствующие проглотить рыбу…

Веками наблюдая животных, человек хорошо изучил их повадки, их сильные и слабые стороны. Кое в чем подправляя природу, человек делает службу животных эффективной и неопасной.

Зачем на рог надели доску? Это — хитрость…

Фото автора. 27 декабря 1986 г.

Наш давний знакомый

(Окно в природу)

Итак, на смену тигру — заяц. Восточный календарь — часть фольклорной радости единения человека с миром живой природы. Но заяц у всех народов любимец. Сказки, пословицы, поговорки, картинки, рисованные фильмы — всюду заяц на первых ролях. Сам никого не обидит.

Доблесть его в том, что умеет оставить с носом обидчика. Так в сказках.

А в жизни? Нелегкая жизнь у зайца. Врагов — прорва: лисица, волк, рысь, ястреб, филин, орел, даже вороны, объединившись, преследуют зайца. Человек тоже у зайца в друзьях не числится. Мазай — персонаж сказочный.

Я много раз участвовал в экспедициях по спасению зайцев во время весеннего половодья. Нет, не бегут в лодку, предпочитают навстречу верной гибели плыть. Ловят их сетью и носят в лодку. Орут бедняги от страха как резаные. Но ничего, выпускаешь на сушу — улепетывают подай, бог, ноги.

Этот снимок сделан как раз в такой счастливый для зайца момент. И можно как следует рассмотреть, чем заяц жив. Во-первых, ушки на макушке. Эти чуткие звукоуловители загодя предупреждают зайца: смотри в оба! И заяц смотрит. Глаза у него навыкате и расположены так, что обеспечивают почти круговую видимость. Есть впереди у косого мертвая зона обзора. Зато он видит прекрасно, что происходит сбоку и даже сзади. А это существенно, потому что опасность у этого зверя почти всегда «на хвосте». Вовремя ее обнаружив, он улепетывает, полагаясь на ноги. И они выручают зайца. Посмотрите, какие мощные рычаги толкают его рывками вперед. Задние ноги опережают передние.

От волка, лисицы ноги зайца легко уносят. Рысь тоже не берется преследовать бегуна — терпеливо поджидает, сидя на ветке, и бросается сверху. Труднее зайцу спасаться от филина, ястреба и орла. В критическую минуту бегун опрокидывается на спину и пускает в ход опять же сильные задние ноги. Это момент отчаяния, но иногда неопытный хищник может опешить или получить даже рану, а заяц, вскочив, спасается в зарослях… Всего опаснее — дробь, она настигает на расстоянии. И выросли поколения зайцев, которые чувствуют, когда уже надо вскочить и пулей лететь, пока не прогремел выстрел.

Предателем зайца является след. Даже ястреб, перелетая с ветки на ветку, может выследить жертву. И потому с рождения зайцы знают: прежде чем лечь, надо как следует попетлять, запутать следы. Пока их будут распутывать, можно выиграть время и оглядеться, куда бежать.

Давно, однако, перевелся бы род бегунов. Но плодовиты. В год — два-три помета. Зайчат находишь на мартовских проталинах и на палой осенней листве («листопадники»). Неприхотливые, со дня рождения готовые к суровой жизни, они восполняют потери.

Есть места, где численность зайцев иногда становится очень большой. («Я вот с этого места насчитал девятнадцать», — рассказывал мне якутский охотник.) В этом случае сама природа включает механизм регулирования. Чрезмерная численность кончается мором. Потом численность опять несколько лет возрастает. И снова мор… Волнами из века в век.

Ружья, химикалии, сплошная пахота без спасительных островков с бурьянами, машинная уборка, при которой гибнут молодые зайчата, давно упразднили природный механизм регуляции. Численность зайцев повсеместно сильно упала. Красную книгу, будем надеяться, заяц минует. Но следов его по полям повсюду с каждым годом становится меньше и меньше.

Сельские жители, охотники и биологи знают два вида зайцев. Более крупный и не полностью белеющий с приходом зимы русак предпочитает открытые пространства. Его собрат — беляк, похожий зимою на чистый снежный комочек, предпочитает лес. И живет на огромных пространствах нашей страны от Балтики до Камчатки.

Заяц — зверь сумеречный. Днем лежит, дремлет, готовый, впрочем, в любой момент побежать. Бодрствуют зайцы ночью. В это время они становятся поразительно смелыми — ходят возле дорог, забегают в сады, могут проковылять в десяти шагах от будки деревенской собаки. В лунные ночи, пошевеливая ушами, зайцы любят посидеть где-нибудь на опушке около стога в своей компании. Таким образом, в новогоднюю ночь, когда мы так и сяк будем вспоминать нашего лопоухого собрата по жизни, зайцы, ничего не подозревая о такой чести, будут похрустывать стебельками трав, вместе с лосями будут обгладывать ветки упавших осин, где есть лошади, будут грызть на дорогах желтый ледок… А утром зароются в снег отоспаться, не подозревая, что живут уже в новом году.

Фото автора. 31 декабря 1986 г.

1987

Волшебный бочонок

(Окно в природу)

Перед вами два яйца страусов. Снимок я сделал в Африке. Если бы рядом положить яичко колибри, мы получили бы представление о крайних величинах яиц в мире птиц. Яйцо страуса весит примерно полтора килограмма, яйцо колибри, размером с горошину, — в три тысячи раз легче. Устройство всех птичьих яиц одинаково: зародыш, окруженный желтком, полупрозрачная масса — белок, две пленки-мембраны и известковая скорлупа. Поскольку нет человека, который не умел бы зажарить яичницу, это устройство знакомо всем и впечатление чуда яйцо оставляет разве что у очень любознательного человека. Между тем яйцо — это чудо по конструкции, по назначению, по богатству сконцентрированных в нем продуктов.

И чудо давно замечено: «В одном бочонке — разно вино».

Природой яйцо курицы предназначается отнюдь не для нашего завтрака. В прочной известковой колыбельке за двадцать один день всего вырастает цыпленок — существо, имеющее сердце, мышцы, нервную систему, пух на маленьком тельце. Сырье для превращения яйца в живой организм заключено в известковом бочонке. Причем сама скорлупа тоже идет в дело, из нее формируются кости птенца.

Для нас скорлупка — бросовый материал. Содержимое — на сковородку, а скорлупку — в мусорное ведро. Поговорка «не стоит выеденного яйца» известна у многих народов. Но посмотрите, с какой жадностью клюют куры яичную скорлупу. В процессе образования яйца желток и белок в течение шестнадцати часов слой за слоем обволакиваются кальциевым футляром. Кальций поставляет кровь птицы. Процесс этот столь интенсивен, что растворенного в крови кальция не хватает, и он «занимается» у костей. Десять процентов костного материала идет на образование скорлупы.

После, жадно охотясь за всем, что содержит кальций, курица до следующего яйца восстанавливает равновесие в организме. Но поскольку курица превращена нами в машину по производству яиц (рекорд одной знаменитой несушки — 363 яйца в год), организм ее находится в постоянном большом напряжении.

По ценности продуктов, заключенных в известковую оболочку, яйцо сравнимо лишь с молоком. И, конечно, не только людям ведомо это лакомство. В природе за кладками яиц охотятся птицы: сороки, сойки, вороны. Не счесть обездоленных ими мелких пичужек. Гнездящиеся на земле птицы рискуют быть ограбленными енотом, лисой, барсуком. И потому утки, глухарки, тетерки прямо с гнезда не взлетают, стараются отбежать, чтобы не выдать кладку, отвлечь от нее. Яичная змея приспособилась питаться исключительно яйцами. Имея голову размером с чайную ложку, она ухитряется захватывать яйца величиной со стакан. Прочен панцирь у яйца страусов (выдерживает груз в 105 килограммов), и лакомство, заключенное в оболочке, побуждает птиц-стервятников разбивать яйца камнем — берут в клюв и бросают, бросают, пока скорлупка не треснет.

А как же птенец выбирается из этой известковой темницы? Ну, во-первых, скорлупка по мере роста птенца истончается, становится более хрупкой. Однако силенок ее сломать все же у птенца маловато. Природа для выхода из яйца снабжает его временным инструментом — яйцовым зубом. Зуб расположен на клюве.

Поворачивая головку, птенец прочерчивает в тупом конце скорлупы риску и, упершись ножками, выдавливает себе проход — «вышиб дно и вышел вон». Мать — утка или глухарка сейчас же склюет скорлупку либо отнесет ее в сторону, чтобы не выдавала присутствия еще не обсохших птенцов. А обсохнув, они вслед за матерью тотчас же покидают гнездо. Так происходит у птиц выводковых (утки, глухари, тетерева, рябчики). Покинув яйцо, птица готова к жизни. И как же не подивиться быстроте процессов, протекающих в известковом бочонке!

Уже на третий день насиживания в курином яйце начинает биться маленькое цыплячье сердце. А близко к двадцати дням цыпленок уже ворочается в яйце, уже издает звуки. Их обнаружили сначала с помощью чувствительных микрофонов. Но оказалось, их можно услышать, поднося яйцо к уху. Цыпленок подает понятные клуше сигналы: «Мне жарко!», «Мне холодно!».

И мать либо сходит с гнезда и поворачивает яйца клювом, либо, если кормилась, немедленно сядет согревать яйца. Двадцать один день — и вот он уже, еще один жилец на земле! Он кажется необычайно большим рядом со своей колыбелькой. Как он в ней помещался, дышал, ворочался? И как скоро вырос!

Между тем пусковой механизм, пробуждающий жизнь в скорлупке, чрезвычайно простой — тепло! Определенная — ни больше ни меньше — температура. У большинства птиц нужный режим тепла создается материнским телом. Клесты таким образом выводят птенцов зимой, а пингвины свое единственное яйцо приспособились постоянно носить на ногах, прикрывая складкою живота. Мороз на льдине — под сорок, но жизнь, затеплившаяся в яйце, полыхает вовсю. Уронила мамаша яйцо — соседка немедля его подхватит. И все — «что с воза упало, то пропало» — материнство перешло к расторопной бдительной птице. Тут не три, а целых девять недель длится высиживание, точнее сказать, выхаживание птенца… А сорные куры нужную температуру для кладки создают, нагребая громадные кучи гниющего материала.

Человек давно разгадал несложную технологию пробуждения жизни в яйце. Любознательные люди выводили цыплят, помещая яйца в пчелиный улей. При дворе императрицы Анны Иоанновны на куриные кладки сажали шутов. И те на потеху царице и ее окружению, как пишут, успешно справлялись с ролью наседок.

Давно известны инкубаторы с водяным и ламповым подогревом. Сегодня цыплят на птицефабриках выводят миллионами с помощью тепловых, оснащенных электроникой автоматов. И только в деревне еще можно увидеть курочку-рябу, которая без удивления глядит, как с треском в гнезде-лукошке разрушается скорлупа, как отважно переступает порог жизни пушистая желтая ребятня…

Все живое — из яйца. Яйца кладут черепахи, змеи, крокодилы, громадные динозавры были яйцекладущими. Рыбья икра — тоже яйца: зародыш и запас питания для него. Лишь оболочка иная. Что касается формы, то природа, кажется, только раз изменила себе — у океанских скатов яйца имеют форму кубиков. Но скаты яиц не мечут. Подобно многим другим существам, скаты — живородящи…

Яйцо как символ жизненной тайны всегда занимало людей. Вспомните сказку: «На дубе — сундук, в сундуке — утка, в утке — яйцо, ключ — в яйце». Сегодня многие тайны жизни человеком разгаданы, и все-таки нельзя без восхищения думать о том, что тепла куриного тела или керосиновой лампы вполне довольно, чтобы в известковой скорлупке начала пульсировать и со сказочной быстротой обретать надлежащие формы жизнь.

А что касается яичницы, то в Америке я держал в руках искусственные яйца. Желток — из растительных масел, белок — из сои, скорлупка — из целлюлозы. Реклама уверяла: «Как настоящие, даже лучше!» Правда, в тот же день в меню дорожного ресторанчика прочли мы другую рекламу: «Яйца только что из-под курицы!» — лучше получается все-таки у природы.

 Фото автора. 10 января 1987 г.

Абориген севера

(Окно в природу)

В морозы много говорят о морозах. Хорошо о них говорить, прислонившись спиною к печи. Так мы говорили с Саввой Михайловичем Успенским — знатоком Севера, знатоком морозов и жизни на холоде. Кто же особо вынослив? Савва Михайлович назвал оленя, песца, росомаху, но первым поставил овцебыка. «Ему не страшен любой мороз. Живет на пределе возможного, на самой северной кромке суши».

Я разыскал снимок морозостойкого существа, и мы можем его как следует разглядеть… Что-то среднее между быком и овцой. Больше, пожалуй, сходства с быком, хотя ученые говорят: все же ближе стоит к овце. Малышей называют телятами, хотя блеют они, как ягнята.

Овцебыки — существа древние. Когда-то населяли весь Север от Западной Европы до Чукотки. 90 тысяч лет назад вместе с другими животными по существовавшему тогда сухопутному мосту переселились в Америку и широко распространились по континенту.

Паслись когда-то рядом с мамонтами. Сумели их пережить. Выносливы, неприхотливы. Вооруженные рогами и способные к коллективной обороне, они противостояли хищникам, но оказались бессильными перед людьми. Их убивали стрелами и копьями. Череп овцебыка, найденный на Таймыре с пулевой дыркой, свидетельствует: последние из них пали уже от оружия огнестрельного. Это было лет двести назад. На Аляске последние овцебыки были убиты всего лишь сто лет назад. Известны имена охотников, увековечивших себя этой «доблестью».

К счастью, свеча не погасла — около двадцати тысяч овцебыков уцелело на севере Канады и в Гренландии. В нашем столетии приняты меры к сохранению северожителей. Овцебыков переселили на Аляску, и они там сразу же стали плодиться и множиться. А в 1974 — 75 годах партию овцебыков с Американского континента доставили на их древнюю родину — на север нашей страны.

Овцебыки предпочитают места гористые, где ветер обнажает зимой скудную северную растительность. Полуостров Таймыр и остров Врангеля в наибольшей степени отвечают этим условиям. Полсотни животных, в два приема доставленные сюда самолетами, были выпущены.

Приживутся ли? Места суровые. Морозы под пятьдесят. И с ветром. Растительность ничтожная. Но ведь жили когда-то!

Несколько лет тревожных ожиданий, наблюдений, посильной помощи переселенцам.

И теперь уже можно сказать: прижились! Стадо из пятидесяти голов, по данным Саввы Михайловича, успело вырасти примерно в пять раз. Это нормальный результат — самка овцебыка лишь раз в два года приносит теленка.

Накоплены наблюдения за этими стойкими северожителями. На новом месте им пришлось притираться к новым условиям, преодолеть некоторые сложности социальных отношений (каждую осень самцы образуют гаремы и жестоко дерутся), был неизбежный отход. Сейчас все вошло в колею. Овцебыки живут группами, собираясь на зиму в стада, и успешно освоили все, что может дать им до крайности скудная природа полярного края.

Неприхотливость, великолепная специализация для жизни на грани возможного — характерные черты овцебыков. Их можно считать почти оседлыми. Они не уходят с пастбища, пока не съедят все, что съедобно, — низкорослые ивы, сухие осоки, даже мхи и лишайники на камнях.

Таким образом они усваивают растительность в местах, где, кроме них, никто из крупных животных выжить не может.

Морозы овцебыкам нипочем. Плотный пуховый подшерсток и длинная (до 90 сантиметров!) шерсть великолепно служат этим животным. В пронизанной ледяным ветром снежной пустыне они чувствуют себя превосходно. Страдают овцебыки, если морозы внезапно сменяются потеплениями. Выпадает глубокий снег, образуется корка наста — трудно добираться до корма.

Естественные враги овцебыков — волки, конечно, сразу же обнаружили новоселов. По наблюдению зоологов, волки часами лежали вблизи пасущихся овцебыков. Наверняка были попытки и нападения. Но овцебыки в обиду волкам себя не дают. Они мгновенно образуют круг рогами наружу и прячут в нем малышей.

У волков хватает благоразумия не искушать судьбу. Что же касается человека, то он сейчас делает все, чтобы древним обитателям Севера жилось без помех. В первые годы реакклиматизации овцебыков на Таймыре подкармливали. Сейчас надобность в этом отпала. За животными лишь наблюдают.

Коротконогие, неуклюжие с виду животные с длинной шерстью выглядят в снежной пустыне отшельниками. Эскимосы называют овцебыков «умингомаки» — «бородачи». Из утробы матери овцебычок попадает прямо на снег. Мороз в это время может достигать двадцати градусов.

Ничего, рожденный в теплой фуфайке овцебычок выживает и на густом молоке быстро крепнет. Арктическая пустыня становится для него милым домом.

Возвращение овцебыка на родину — не только важная сама по себе задача сохранения редких животных. Овцебыки могут иметь и хозяйственное значение. «Их мясо напоминает говядину, только нежнее». Но главное — пух!

Равного ему нет. Знаменитый индийский мохер и все остальное идет после пуха овцебыков. Со взрослого животного при линьке его начесывают три килограмма. Дикого овцебыка, разумеется, не почешешь. Но этих животных можно держать и на фермах. В Канаде и на Аляске такие фермы уже существуют и доказали свою рентабельность. (Публикуемый снимок сделан на ферме.)

Таковы они, морозостойкие «бородачи», способные жить на самой северной кромке суши.

 Фото из архива В. Пескова. 25 января 1987 г.

О сером гусе

(Окно в природу)

Жили у бабуси… Детская песня о двух веселых гусях знакома многим.

Тут же рассказ о дедусе и весьма знаменитом — всемирно известном ученом, нобелевском лауреате Конраде Лоренце.

Что касается гусей, то их не два, а много. Все они серые и не домашние — дикие! На этом снимке, обошедшем издания всего мира, мы видим Конрада Лоренца с двумя молодыми гусями. Сцена, запечатленная фотокамерой, символична. Конрад Лоренц, изучающий поведение животных, демонстрирует, как привязываются к человеку серые гуси, если сразу же, с первого часа их появления на свет, стать для них приемным родителем.

Подробно о серых гусях, «усыновленных» людьми, но живущих на воле, о повадках этих животных, о сложной социальной структуре их стаи ученый поведал в книге «Год серого гуся» (у нас она вышла в издательстве «Мир»). Читая книгу, рассматривая фотографии, запечатлевшие жизнь гусей и людей рядом с ними, испытываешь громадное удовольствие. Красота жизни в ней соседствует с тонкими наблюдениями человека, с большими и маленькими открытиями.

«Если не считать собаки, серый гусь — наиболее подходящее животное для общения с людьми», — пишет Лоренц. Но замечает: домашние гуси заметно «глупее» диких, они утратили многие инстинкты, регулирующие жизнь дикой стаи. Но как понаблюдать диких гусей?

В долине альпийской речушки Альм Конрад и молодые его сотрудники с помощью инкубатора и домашних гусынь выводили птенцов из яиц, взятых у диких гусей. С первой же минуты жизни гусята видели человека. В их сознании он запечатлелся как родитель. И начиналось воспитание гусей. Ответственность и хлопоты человека в этом случае велики — с утра до ночи гусята должны чувствовать: родитель рядом, он откликается на их зов, он плавает, кормится, спит рядом с ними. Но велики и плоды наблюдения за растущими птицами. Они не являются пленниками двора, они улетают и возвращаются. Они могут стать на крыло, подчиняясь сигналу «родителя», и приземлиться, услышав призывный крик. Этот опыт дает представление о том, как далекие наши предки приручали и сделали дикого гуся птицей домашней. Однако сегодня у экспериментаторов задачи другие: познание законов жизни.

Лоренц ярко и увлеченно рассказывает, как накапливались эти познания. Характерный пример: «усыновленные» гусята намокали в воде.

Предположили, что пуху недостает жировой смазки, которую птенец получает, залезая под материнские перья. Стали смазывать пух жиром гусиной копчиковой железы. Но гусята намокали еще сильнее. Догадались в конце концов: ненамокаемость оперения обеспечивает не только жир, но и статическое электричество, которое накапливается при трении о перо пуха. Стали натирать гусят шелковыми платками — проблема водостойкости была решена.

Но всего интереснее наблюдение за социальной жизнью гусей. Лоренц: «В семейной и стайной жизни диких гусей можно обнаружить огромное число поразительных параллелей с человеческим поведением. И не нужно думать, будто утверждать это — значит впадать в никуда не ведущий антропоморфизм. Мы систематически и сознательно учились избегать в своей работе подобных ошибок. Однако многие факты убеждают нас, что высшие животные могут ощущать радость и горе примерно так же, как мы».

Семья… «Мы совершенно объективно — и не без удивления — установили, что образование пары («брак») у серых гусей происходит так же, как у нас. Молодой гусак внезапно увлекается какой-то юной гусыней и начинает за ней бурно ухаживать — в чем ему порой мешает ее рассерженный отец… Если гусыня отзывается на ухаживания, они вместе совершают ритуальную брачную церемонию, так называемую церемонию торжествующего крика. Затем, если не случится ничего непредвиденного, пара хранит верность друг другу до конца жизни.

Впрочем, иногда что-то непредвиденное случается — опять-таки совершенно как у людей.

Узы между членами гусиной пары укрепляются общей привязанностью к птенцам, которые столь же привязаны к родителям. Если в брачный период пара серых гусей лишается кладки или выводка, к ним обычно возвращаются молодые птенцы из прошлогоднего выводка, еще не успевшие «заключить помолвку».

Лишившись партнера, гусак или гусыня тоже возвращается либо к родителям, либо к братьям и сестрам, еще не нашедшим пары».

Ревность… Бывает, сразу два гусака останавливают внимание на какой-нибудь гусыне. Ее колебания побуждают соперников к драке.

«Мне довелось наблюдать воздушный поединок между… гусаками, который легко мог кончиться трагически. Гуси отлично вооружены для воздушных боев: один взмывает выше другого, пикирует, как сокол, и, проносясь совсем рядом, норовит ударить противника сгибом крыла…

Один из соперников в этой драке от удара рухнул с двадцатиметровой высоты. К счастью, он упал в воду. Упади он на камни или на галечный пляж, он, несомненно, разбился бы». Так ведут себя два соперника с одинаковыми правилами.

Но случается, что в треугольнике оказывается «законный» муж. «В распоряжении любого «законного» мужа или жениха, чья гусыня проявляет интерес к другому гусаку, есть несколько форм поведения, к которым он может прибегнуть, чтобы помешать ей уйти к сопернику. Он может не отходить от нее, куда бы она ни шла, и становиться ей поперек дороги, если она вздумает направиться к другому гусаку. Совершенно выведенный из равновесия, он может даже ущипнуть ее, чего при нормальных обстоятельствах никогда не сделает». И наконец, дело доходит до поединка. «Дерущиеся гусаки ухватывают друг друга клювами обычно за шею и тянут, сближаясь, пока не оказываются на расстоянии, удобном для нанесения ударов сгибом крыла. Побежденный обычно теряет не только невесту или жену, но и положение в гусином обществе — его норовит ущипнуть даже самый слабый гусак».

Разрушение семьи, однако, явление редкое. Супруги верны друг другу. Гибель одного глубоко переживается другим. Лоренц описывает один такой случай. Лисица напала на гусыню, сидевшую на гнезде. Гусака застали глубоко горюющим, неподвижно и отрешенно стоящим поблизости.

«Гуси обладают поистине человеческой способностью испытывать горе… Как и люди, гуси легко становятся жертвами несчастных случаев.

Первые гибнут в автокатастрофах и под колесами машин, а вторые задевают провода высокого напряжения и попадают на зубы хищникам, потому что чувство самосохранения и осторожность у них притупились…»

Иерархия… «Табель о рангах» существует у многих животных, ведущих групповой образ жизни. Достаточно во дворе присмотреться к курам, и мы увидим: есть курица «альфа», которую никто не клюет, но она может клюнуть, прогнать любую. Ступенькой ниже находится курица, которая подчиняется «альфе», но может клевать остальных. И есть курица, которую клюют все. Похожее регулирование отношений хорошо прослеживается у обезьян. Четко выражена «табель о рангах» и у гусей.

«Участвуя в стычках вместе с родителями, молодые гуси узнают ранг, который те занимают в стае. Этот же ранг автоматически получают они сами, и очень смешно наблюдать, как гусь-подросток нахально подходит к взрослому гусаку и, например, отгоняет его от кормушки.

Однако увенчаться успехом подобная операция может, только если семья юнца — и, главное, его отец — находится где-нибудь поблизости.

Я не раз видел, как гуси низшего ранга задавали страшную трепку отпрыску гусей более высокого ранга, столкнувшись с ним вдали от семьи».

Воспитание потомства… У всех животных это наиважнейший момент их жизни. Серые гуси и гусыни — примерные родители. За день-другой до вылупливания птенцов гусак занимает свой пост вблизи от гнезда. Время, когда надо «стоять на часах», ему каким-то образом сообщает гусыня, которая начинает переговариваться с птенцами, когда они находятся еще в яйцах…

Следующий этап: надо научить птенцов находить пищу. Запасов желтка в пищеварительном тракте гусенку хватает дня на три. За это время, присматриваясь к родителям, он учится отличать съедобное от несъедобного… При опасности стая гусей становится в круг, так же как это делают овцебыки и коровы, и молодняк, оказавшись в середине, хищникам недоступен. Почти сразу же после появления на свет гусята способны к длительным переходам. Пять километров пути для них посильное расстояние. На крыло гуси становятся инстинктивно. Учиться летать им не надо. И все же есть в полетах моменты, когда уроки родителей им нужны, — важно оценивать расстояние при посадке, точно выбирать место, и, главное, так же как самолетам, гусятам важно приземляться против ветра. Приземление про ветру у гусей почти всегда приводит к «аварийной» посадке. Поскольку человек не летает, прививать эти навыки «усыновленным» гусятам непросто. Все-таки Лоренц и его молодые сотрудники с этой задачей справлялись, побуждая гусей взлетать и подавая понятный птицам сигнал на посадку.

«Для любой птицы родной дом находится там, где она впервые взлетает и исследует окрестность сверху». Гуси, выращенные людьми, настолько к ним привыкают, что, оставаясь свободными, не покидают родного места. Есть, правда, и исключения. Некоторые гуси присоединялись к пролетающим стаям. (Их по кольцам узнавали в других местах.)

Трогателен случай: улетевший, но потерявший подругу гусак вернулся на родину и искал утешенья, все время ходил за приемным родителем — человеком.

Таковы наблюденья за гусями на речке Альм в Альпах.

 Фото из архива В. Пескова. 31 января 1987 г.

Рыболовы

(Окно в природу)

Рыбный стол в природе пользуется вниманием у всех, кто может рыбу поймать. Есть животные — специализированные рыболовы. Среди них такие профессионалы, как выдра, скопа, зимородок, пеликан, чайки, бакланы. Только рыбой кормятся эти животные. И по их присутствию у воды можно судить безошибочно: в воде рыба есть.

Орлан-белохвост не так умел, как, скажем, скопа, но тоже может рыбу поймать (или подобрать снулую) и потому постоянно держится у воды. Есть филин (мы расскажем о нем в ближайшее время), приспособленный исключительно к рыбной ловле.

Во время рунного хода лососей на Камчатке и на Аляске к речкам собираются на рыбалку медведи. Во время разлива равнинных речек забредают в мелкую воду за рыбой поохотиться волки.

Однажды мне пришлось наблюдать: из мелкой, пересыхающей после весеннего половодья лужицы мальков таскали скворцы.

И вот еще любопытные наблюден™. Немецкий фотограф Бруно Хюрлиман, наблюдая за жизнью прудовых лягушек, заметил: кроме традиционной пищи — насекомых, червей, головастиков — лягушки, если представляется случай, едят и рыбу. Охотятся они, подстерегая добычу. Часто промахиваются.

Но вот на снимке лягушка с торчащим изо рта рыбьим хвостом — бывают у лягушек удачи. И вот уже совсем неожиданный случай. В роли удачливого рыболова выступает птичка зарянка… Немецкий фотограф-любитель Роберт Гросс увлеченно снимал зимородка, построив скрадок недалеко от сучка, на который птица обычно садилась. Зимородок — рыболов по природе своей. Тело и образ жизни этого ныряльщика великолепно приспособлены для охоты за рыбой. Но вот в поле зрения натуралиста попала зарянка, внимательно наблюдавшая, как охотится зимородок. И что же, на глазах у зачарованного наблюдателя этот обычный охотник за насекомыми решил испытать рыболовное счастье. И сразу удачно — из воды зарянка вынырнула с маленькой рыбкой.

Повторяя раз за разом попытки, зарянка приспособилась не нырять в глубину, как это делал ее невольный учитель зимородок, а, пролетая над водой, спугивала стайку рыбок и хватала одну из них у поверхности. Ее «любительская» охота за рыбой была производительней, чем у зимородка.

Рассказам фотографа о его наблюдениях, надо полагать, не поверили. Любознательный человек решил представить убедительные доказательства. Несколько недель подряд он наблюдал поразившее его зрелище и с помощью комбинаций фотовспышек сумел сделать целую серию снимков зарянки, научившейся рыболовству.

О многом говорит этот случай. О том, во-первых, что животные гибко приспосабливаются к разным условиям жизни. Среди них есть «личности» — особи с исключительными способностями. И эта зарянка, возможно, является гением в мире зарянок. Случай говорит о том еще, что в природе сохранилось множество всяких тайн. И о том, что пытливый наблюдательный человек в эти тайны природы может быть посвящен.

 Фото из журнала Tier (из архива В. Пескова).

 8 февраля 1987 г.

Ушки на макушке

(Окно в природу)

«Бабушка, отчего у тебя такие большие уши?»

На этот вопрос сказочной Красной Шапочки Волк отвечает: «Чтобы лучше слышать тебя». Все понимают: большие уши повышают слуховые возможности. Приложите к ушам ладони, и вы с удивлением обнаружите, как отдаленные звуки словно бы к вам приблизились. До появления локаторов о приближении самолетов сигнализировали «слухачи», сидевшие у огромных, ловивших далекие звуки раструбов. В калужском Музее Циолковского посетителям запоминаются слуховые жестяные конусы, которыми пользовался страдавший потерей слуха ученый…

Живая природа покровительствует тем, у кого слух должен быть особенно острым, снабжая их особо чувствительным звуковым аппаратом.

Вот два таких представителя, обитающих в пустынях, — большеухий заяц и маленькая лиса.

Оба живут в американском засушливом поясе. Но и в африканской пустыне лисичка фенек имеет столь же большие уши. И наш пустынный ушастый еж тоже во всеоружии слуха. Жизнь пустыни, замирающая в дневную жару, пробуждается ночью.

И каждому надо ухо востро держать — одному, чтобы не попасть кому-то на зуб, другому надо успешно охотиться, чтобы выжить в скудном суровом мире. Даже хорошее зрение ночью — плохой помощник. Вся надежда на слух. И он у этих вот зайца и лисицы очень надежен.

Но уши в данном случае не только часть совершенного слухового механизма животных.

Уши одновременно служат источником, выводящим из организма излишнее тепло, и, таким образом, предохраняют животных от перегрева. Роль таких же терморегуляторов выполняют большие уши слона… Стремясь к целесообразности и экономии, природа один орган заставляет выполнять несколько функций.

 Фото из архива В. Пескова. 15 февраля 1987 г.

Рыбный филин

(Окно в природу)

В нашей стране обитает восемнадцать видов сов — от маленьких сплюшки и воробьиного сычика до царя ночи — филина. Они изучены, описаны. В их таинственной жизни для орнитологов, кажется, нет уже тайн. Но все это не касается совы, известной под названием рыбный филин. Еще недавно в книгах, где эта птица упоминалась, можно было прочесть: «Редок. Одна из наименее изученных птиц нашей фауны».

Можно представить, как эти слова гипнотизировали орнитологов, как хотелось специалистам увидеть птицу, проследить ее жизнь… Для ленинградского орнитолога Юрия Болеславовича Пукинского это стало мечтою жизни. И мечта, если стремиться осуществить ее, непременно сбывается.

Хорош рыбак!

Рыбные филины живут на реках Дальнего Востока. Их изредка видели, в тайге ночами слышали крики, но никто ни разу не видел гнезда филина, не наблюдал за птенцами, за родительскими заботами, за повадками редкой птицы. Юрий Пукинский, поставив цель разыскать гнездо филина, потратил не одну весну, отправляясь из Ленинграда в дебри дальневосточной тайги. Наградой орнитологу сначала был только крик ночной птицы. «Могучий гул произвел на меня невероятное по силе впечатление. Я по сей день слышу этот низкий, постепенно затихающий звук». Эта строчка из книги «По таежной реке Бикин» — увлекательного рассказа о поисках рыбного филина. Только в четвертую весну, постепенно осваивая тропы, по которым ходил когда-то Арсентьев, Юрий Пукинский обнаруживает таинственное гнездо.

Книгу надо прочесть, чтобы почувствовать волнение первооткрывателя. «Еще не осознав, что происходит, всматриваюсь в темноту дупла — и вижу там голову рыбного филина! Птица почему-то не улетает. Как во сне!.. До сознания медленно доходит, что из дупла на меня смотрит не взрослая птица, а уже большой, почти полностью оперившийся птенец. Еще медленнее разум приходит к заключению, что наконец гнездо рыбного филина найдено… Как человек, сдавший сложный экзамен, опустошенный им, я не знал, что делать дальше. Радость моя, наверное, расплескалась за многие годы поисков, за тысячу и одну бессонную ночь…» У гнезда орнитолог провел еще много ночей, фиксируя с помощью фотовспышки скрытную жизнь филина.

Это было в 1971 году. Позже Юрий Пукинский отыскал еще несколько гнезд таинственной птицы. И теперь мы знаем: рыбный филин — самая крупная из наших сов — живет вблизи речек, промышляя ночами рыбу, лягушек и других земноводных. Ее ноги и оперенье приспособлены для охоты в воде. Птица оседлая. Образовав брачный союз, пара филинов держится на одном месте многие годы. Зимой, когда река покрывается льдом, филины группами собираются на незамерзшие перекаты и водопады кормиться. Охота в суровое время не очень надежна, и птицы на зиму запасаются жиром. Но и эта предусмотрительность природы — делать запасы — бывает иногда недостаточной: филинов время от времени находят замерзшими у воды.

Птенцов в гнезде у филинов чаще всего бывает два. Лишь постепенно они приучаются к труду и ловкости добывания пищи. Родители их подкармливают, отзываясь на характерный свист — «Покорми!». Особенно часто на таежных речках свист этот слышен зимой. «Но даже в мае, в период, когда у взрослых птиц подрастает уже следующий выводок, прошлогодние молодые нередко наведываются к гнезду родителей, выпрашивая пищу».

Приемы охоты у рыбного филина разнообразны. Иногда он бродит по мелководью. По наблюдениям же Пукинского, филин высматривает добычу, сидя на нависающих над водой бревнах и каменных возвышениях. На добычу птица бросается, взметая брызги. Мелкий улов несет к гнезду в клюве, крупную рыбу — в лапах.

Как все совы, рыбный филин активен ночью. Друг другу знать о себе птицы дают характерным ухающим криком, но есть в звуковой информации птиц сигналы, предупреждающие об опасности, и торжествующие крики весеннего тока.

Вот он, рыбный филин, на снимке Пукинского. Он и похож, и не похож на знакомого нам обычного филина. Он выглядит менее воинственным, чем его широко распространенный, хотя тоже ставший редким собрат. Похож он чем-то на добродушного старичка, промышляющего рыбалкой, и кажется тут небольшим.

На самом деле это громадная птица с размахом крыльев почти два метра. На нашем Дальнем Востоке рыбный филин обитает по речкам бассейна Уссури, на побережье Охотского моря, на островах Сахалин и Кунашир. Живет он также в Японии и Северо-Восточном Китае. Но всюду редок. Исключительно редок.

Фото из архива В. Пескова. 21 февраля 1987 г.

Ворон

(Окно в природу)

Весну приносят грачи, но приход ее возвещают сороки, синицы, поползни и вороны.

Конец февраля. Ночами еще крепки морозы. Завывают метели. Все еще прибывает толщина снега. Но уже часто выпадают деньки, когда в небе царствует солнце, когда от сияния снега больно глазам, когда на припеке в затишье с крыши падают капли воды, образуя к ночи штыки сосулек.

В такое время ямщиком свистит поползень, от возбуждения сходят с ума синицы, сверкая белым боком и черным хвостом, ныряют в потоках света над полем сороки. И что это? Высоко в синеве с торжествующим криком носятся друг за другом черные птицы. Их две. То ныряя, то взмывая в синхронном полете, они похожи на воздушных танцоров, скользящих в холодном упругом воздухе.

Полет их радостен. Никто и ничто ему не мешает.

Птицы забираются выше и выше. Вот уже и глаза начинают слезиться от напряжения их разглядеть. Кто бы подумал, что так веселятся, так радостно встречают приход весны вороны, птицы с репутацией существ угрюмых и мрачноватых.

В дни брачных полетов, на месяц ранее всех других птиц вороны где-нибудь в укромном уголке леса подновляют свое жилище и кладут в гнездо три — семь зеленовато-бурых яиц.

Мартовский холод неизбежно убил бы жизнь в яйцах, но самка ворона с гнезда уже не слетает. Пищу ей носит отец семейства.

Уже несколько лет в Подмосковье я наблюдаю такое гнездо. При подходе на лыжах, с горки, в бинокль хорошо видно, как самка прячет голову — гнездо, мол, пустое, — а самец, с криком отлетев в сторону, садится неподалеку, отвлекая внимание на себя. А в конце мая приходилось видеть, как они энергично и, на человеческий взгляд, довольно жестоко выдворяют птенцов из гнезда. Но такова школа воспитания.

Птенцов, сначала довольно доверчивых, родители докармливают на ветках, обучая их все лето премудростям жизни. К осени детство кончается. Молодые по-прежнему спаянной братством группой куда-то откочевывают. А старые вороны остаются в районе гнезда, чтобы снова в конце февраля брачным полетом возвестить обновление жизни.

Союз этих птиц прочен. И к месту, однажды выбранному для жизни, вороны тоже очень привязаны. Постоянно облетая обширный район обитания, птицы знают в нем каждую складку местности, каждый потайной уголок, от острого глаза не ускользает ни одно событие, ни малейшая перемена в привычной им обстановке.

С большой высоты они первыми видят: обессилел, пал, заносится снегом кабан. Каким-то образом птицы дают знать об этом сородичам, обитающим за несколько километров от этого места. Раздался выстрел — ворон летит на него, уже наученный опытом: что-нибудь после выстрела достанется и ему.

Не брезгуя мертвечиной, ворон все же предпочитает живую добычу, особенно когда кормит птенцов. Он способен выследить и настичь молодого зайчонка, какого-нибудь грызуна, может похозяйничать в гнезде ближайшей своей родственницы — вороны. Будучи всеядными и способными даже в очень суровых условиях отыскать себе корм, вороны живут практически во всех климатических зонах земли, не отдавая предпочтения ни одной. Я видел воронов в северной тундре, на берегах Балтийского моря, возле таежных сибирских речек, на Камчатке, на Курильских островах и в североазиатских пустынях. Везде эта птица чувствует себя дома.

Альпинисты, поднимаясь к горным вершинам, в безжизненном ледовом поясе видят единственное проявление жизни — летающих воронов. Не ожиданье ль поживы влечет этих сметливых птиц на опасную высоту? Известно: ворон замечает раненого оленя и уже не теряет его из виду в предчувствии пира. Древние наши предки, сближаясь с врагом для сражения, замечали: вороны следуют вслед за войском. Это не могло не породить представления о вороне как о птице зловещей, угрюмой, сулящей беду. У многих народов отношение к ворону неприязненно-боязливое. («Черный ворон, черный ворон, что ты вьешься надо мной…») Но не у всех. Исландцы, например, издревле воронов почитают, и умная птица, не чувствуя к себе враждебности, селится вблизи человеческого жилья. Издавна воронов привечали в лондонском замке Тауэр.

Сложилось даже поверье: «Пока живут вороны, замок будет несокрушим». Англичане, бережно относящиеся к традициям, поныне этих воронов сохраняют и охраняют. В Тауэре они поставлены на «государственное довольствие» и живут, привлекая толпы туристов. Правда, с подрезанными крыльями — умные птицы наверняка предпочли бы свободу сытой неволе.

К жизни в природе птицы приспособлены великолепно. Они прекрасные летуны. Поздней осенью, когда вороны почему-то безбоязненно низко летают над лесом, приближение птицы слышно по скрипу маховых перьев. Ворон способен к энергичной работе крыльями, но хорошо и парит. Он может пикировать с большой высоты, замедляя падение и взмывая возле самой земли. Он способен на фигуры высшего пилотажа. Этой зимой на лесной опушке вблизи Загорска я видел, как ворон гнался за серой вороной, побуждая ее бросить корочку хлеба. Ворона сдалась — раскрыла клюв.

Ворон проделал фигуру высшего пилотажа, ухитрившись схватить корочку на лету. Ворон одна из немногих птиц, способных лететь, махая крыльями, в перевернутом состоянии.

Ворон исключительно смел, соблюдая осторожность и осмотрительность, он действует очень уверенно, когда видит: опасности нет.

В Туркмении, около Кушки, наблюдал воронов на скотомогильнике в обществе более крупных орлов и стервятников. Все сборище птиц следило за поведением ворона. И только после него устремлялись к еде. Ничуть не преувеличены его сообразительность, наблюдательность, способность усваивать уроки и как бы предвидеть то, что должно случиться в природе. На этот счет у всех народов накоплено множество наблюдений. Современные эксперименты этологов, в частности Конрада Лоренца, подтвердили: «В птичьем мире ворон — умница номер один». По интонации своего обычного вроде бы «крру!» птицы могут сообщать друг другу до тридцати видов различной информации.

Запасая пищу, ворон прячет ее тщательно, незаметно для стороннего глаза, сам же хорошо помнит все тайники. Наблюдения орнитологов на одном из тихоокеанских островов показали: при обилии и доступности пищи вороны съедали по одному яйцу кайры в час. Но был среди них один особо запасливый, который еду неутомимо прятал и перенес в тайники около тысячи яиц.

Интересная, умная птица! Не случайно народы Севера считали ранее: люди произошли от воронов. Весь мир создан тоже воронами. «Небо ворон создал, поднявшись кверху с кусочком блестящей слюды», — говорится в одной эвенкийской легенде.

Долго ли вороны живут? На этот счет заблуждение очень стойко. Живут вороны не триста и даже не сто лет, а всего только двадцать. Но и это немало для черной, как уголь, отливающей синевой птицы, не слишком многочисленной, но распространенной так широко, что в науке назвали ее убиквистом, то есть птицей, характерной для любого ландшафта.

Фото из архива В. Пескова. 1 марта 1987 г.

Чудо-птица

(Окно в природу)

Некогда местом ее обитания была вся Африка. Сейчас эта птица сохранилась лишь на открытых пространствах Восточной Африки. Это самая крупная из всех существующих птиц, но птица нелетающая, и трудно даже представить эту громадину в воздухе. Изначально страус летал.

Теперь же бег заменяет ему полет. Мощные, сильные ноги несут бегуна со скоростью семьдесят километров в час. На пыльном африканском проселке наша машина, помню, отстала от тройки страусов, бежавших рядом с дорогой.

Брачные игры страусов — это состязание в беге. Быстрый бег жизненно важен для этой птицы.

Чтобы вовремя обнаружить опасность, важно также иметь хорошее зрение. Глаза у страуса самые крупные из всех наземных животных. Подобно телескопу, голова птицы высоко поднята на длинной шее. Бдительный глаз и быстрые ноги уносят этого африканца от многих опасностей. Но страус способен и постоять за себя. Ударом ноги он может переломить ногу лошади.

Детство — самый опасный период у нелетающей птицы. Яйцо страуса, защищенное скорлупой, способной выдержать вес человека, все же уязвимо для разного рода хищников. (Птица стервятник, не способная раздолбить яйцо клювом, разбивает его ударом камня.) Возможно, поэтому главным защитником потомства является страус-папа. Тщательно он выбирает гнездовый участок и несколько недель защищает его от соперников. Острым пальцем страус помечает место гнезда. Именно тут и будут отложены яйца.

И не одной, а сразу несколькими самками. Число яиц может достигать иногда сотни, но чаще их сорок. Правда, эту громадную кладку страус не может прикрыть своим телом. Насиживаются двадцать яиц, остальные (крайние) служат как бы данью хищникам, ждущим момента, когда птица хоть на мгновение покинет гнездо. С одной из самок, принимавших участие в брачных играх и клавших яйца в гнездо, папа-страус образует семейный союз. Птицы по очереди сидят на яйцах, коричневая самка — днем, черноперый самец — по ночам.

Созревший в яйце страусенок обладает недюжинной силой. Он разбивает скорлупку и сразу способен к жизни в полном опасностей мире, но под защитой отца.

Сразу после вылупления всех страусят папа-страус уводит их от гнезда. Семейство передвигается по саванне со скоростью наименее резвого страусенка. Но уже через месяц весь молодняк способен пробежать в час пятьдесят километров. В это время страусята наиболее уязвимы (даже львы на них соблазняются поохотиться), и роль отца-покровителя в это время особенно велика, столь велика, что сложился порядок выявления сильнейшего из отцов и передачи под его покровительство страусят из другого семейства.

Происходит это так: при встрече двух выводков отцы-страусы поочередно навещают друг друга и инспектируют молодняк. После этого на виду у малышей начинается схватка. Возбужденные великаны петухами наскакивают друг на друга, не забывая, однако, и о напуганных, сбившихся в кучу цыплятах… Победитель в схватке изгоняет соперника с глаз долой, а два выводка объединяются в одну группу. Один из родителей, таким образом, лишается своих детей. Зато страусята, попавшие под защиту более сильного, получают лишние шансы выжить… Гибель страусят тем не менее велика. Из сотни вылупившихся из яиц взрослыми птицами, уже способными постоять за себя, становятся лишь пятнадцать.

Такова страусиная жизнь. Сильного интеллекта маленькая головка громадной птицы не обнаруживает — страус целиком полагается на выносливость своих ног. Но ошибка эту птицу считать и совершенно уж глупой. При виде опасности голову в песок страус не прячет.

Это расхожее заблуждение проистекает оттого, что, сидя на яйцах, птица старается быть незаметной и вытягивает, прислоняет длинную шею к земле.

 Фото автора. 14 марта 1987 г.

Коты-путешественники

(Окно в природу)

Приход весны из окошка я наблюдаю по крыше соседнего дома. В конце февраля двое людей, привязанных к трубе веревками, сдвигают снег. А в марте на крыше появляется черный кот. Пять этажей для него — не помеха. Он знает какие-то переходы и лазы и аккуратно в марте, возмущая ворон, появляется наверху. Он ходит неторопливо туда-сюда, дремлет возле нагретой солнцем трубы. Иногда ночью сверху слышны дикие вопли — это значит на крыше появился соперник кота.

Почему подобные встречи назначаются так высоко, можно только гадать. Непонятно также, где этот кот живет. Я встречал его в полкилометре от дома перебегающим улицу, сидящим возле мусорных ящиков, а однажды вечером заметил его наблюдающим из-за решетки стадиона «Динамо» игру по хоккею с мячом… Такие странствия дня котов-беспризорников — дело обычное. Район обитания знают они превосходно — переходы, лазы и норы, теплые и кормные места, опасные зоны — все у них на учете.

«Районные» странствия кошек удивленья не вызывают. Другое дело — сверхдальние переходы на сто, на двести, на несколько сот километров. Сотрудник нашей редакции рассказал, что был у них в доме кот, досаждавший всем воровством — «ухитрялся утаскивать мясо даже из кипящего супа». От кота решили избавиться и, посадив в корзину, отвезли со станции Сходня в деревню в районе Клина.

И выпустили. Но не прошло и трех дней, как кот, исхудавший, измученный, появился у дома… Еще один случай описан в журнале Tier. Кот по кличке Гастон, увезенный из Ла-Рошеля в Гавр, через восемь дней, проделав 500 километров, вернулся к хозяйке. Путешественник пробегал в сутки 60 километров. Это было явно не блуждание наугад, а целенаправленный бег домой. Без компаса, без карты, без возможности спросить дорогу- 60 километров в сутки!

И это вовсе не исключительный случай. О кошках и собаках, находивших своих хозяев за несколько сот километров, сообщалось не раз.

Каким образом удаются животным подобные путешествия? Ответа на этот вопрос пока что не существует.

В марте на крыше появился черный кот…

 Фото автора. 21 марта 1987 г.

Часто ли это бывает?

(Окно в природу)

Фотограф Анатолий Поляков запечатлел момент драматический — медведь бросился на охотника. Снимок давний. Мы не знаем обстоятельств этой встречи. Не знаем, чем она кончилась. Фотография принадлежит к числу редких. А сам случай?

Риск при встрече с медведем, кабаном, лосем, разумеется, есть, но, как правило, небольшой.

Следует опасаться медведя-шатуна — голодного зверя, не легшего в берлогу. Опасны звери, получившие рану, — защищая свою жизнь, они переходят в атаку. Следует опасаться лося осенью в пору гона — возбужден, безрассуден. Опасно приблизиться к медведице, к дикой свинье, когда они с малышами. Опасно встретиться с крупным зверем неожиданно — нос к носу. Те, кто ходил на Камчатке по тропам, проложенным людьми и медведями в высоком густом шеломайнике, знают: надо подавать звуки — разговаривать, постукивать ложкой о котелок. Медведь, услышав приближение человека, всегда уступит дорогу.

Исключая, может быть, крокодила, который, выбирая объект охоты, не обходит и человека, все животные, в том числе такие гиганты, как слон, за долгую историю поняли: человека надо бояться.

Ощущение этой опасности эволюция закрепила в наследственной памяти. Рождаясь на свет, лосенок, медвежонок, волчонок знают: облик человека, характерный запах его — это опасность.

Большинство животных человека боятся панически и всегда стараются встречи с ним избежать. Волк, человеком особо гонимый, настолько его боится, что позволяет безропотно забрать из логова волчат, не выдавая даже своего присутствия рядом. Нападения волка на человека редки. Происходили они в тех случаях, когда гоненье на хищников ослабевало (во время войны, например). Волки, наглея, отваживались похищать детей, причем делали это не в голодную зимнюю пору, а летом, когда растущий молодняк в логове требовал пищи.

Опасен волк бешеный. При всех случаях нападения на человека об опасности заражения бешенством следует помнить в первую очередь.

Медведь опаснее волка. И такие вот случаи на охоте бывают. Лев Толстой оставил нам описания ощущений, какие он испытал, побывав под медведем. Моего друга, преследовавшего зверя в тайге, медведь перехитрил и бросился на него сзади. Только самообладание помогло охотнику остаться живым. Я сам пережил минуту явной, острой опасности, оказавшись на Кавказе в двадцати шагах от медведицы с медвежатами… Но вот что важно заметить: почти все подобные столкновения спровоцированы человеком — преследовал зверя с ружьем, лез на рожон с фотокамерой. Благоразумие, знание повадок зверя, уважение его права на жизнь оставляют мало места для ситуаций с острой опасностью.

Сами животные хорошо понимают разные степени опасности. Бывает немало случаев, когда, спасаясь от верной гибели, животные устремляются к человеку. (Лось, спасаясь от волков, забежал во двор к леснику. Гонимый ястребом тетерев камнем упал у ног охотника. Заяц, за которым гнались собаки, юркнул под сани с сеном.) Из двух зол смышленое существо выберет наименьшее.

Но чаще всего именно человек представляет для птицы, для зверя угрозу — «лучше с ним не встречаться!». Таким образом, испытывать страхи в лесу человеку нет оснований. Главные опасности нас сегодня подстерегают не под пологом леса, а на летящем под колеса автомобилей шоссе. Недавно оглашена цифра — почти 40 тысяч дорожных смертей в стране ежегодно.

И если вот эта редкая встреча с медведем нас занимает, волнует, то к происшествиям на дорогах мы как-то привыкли и примирились.

Но сорок тысяч! И еще — матери в горе, вдовы, сироты-дети… С этой громадной платой за скорость нельзя примириться.

 Фото из архива В. Пескова. 28 марта 1987 г.

Рядом с лосем

(Окно в природу)

Слышится звон колокольчиков, человеческий голос, хруст снега, и вот из чащи на лесную поляну выходит стадо… лосей. На дороге стоящий фотограф их не пугает — они лишь немного сторонятся и принимаются объедать молодые побеги берез и осин. Беспокойство лосей вызывает отсутствие рядом спутницы, задержавшейся на дороге. Молодая женщина для них не пастух, а скорее приемная мать. Они видят ее с дня рождения, берут пищу из рук, знают ее походку, голос, запах ее одежды. Они пойдут за ней всюду, куда позовет. И она к ним привязана почти материнским чувством.

— Настя, Маша, Ерон, Нурек!..

Услышав знакомый голос, девять лесных великанов успокаиваются. На первый взгляд все они — на одно лицо, но Наташа Казанцева их безошибочно различает, известен ей и характер каждого из лосей.

После подкормки и заготовки корма в запас Наташа с подругами уезжает в деревню. Тридцать лосей остаются в лесу предоставленными самим себе. Но утром, часам к девяти, все они соберутся опять — получить черпак горячей овсянки и пару березовых веников. Подкормка — способ привязать лосиное стадо к месту. И лоси действительно никуда не уходят. Им ежедневно валят восемь — десять осин. Горькая осиновая кора для лося — сытный, желанный пряник. Скормили делянку осин — переход на новое место.

А к маю всех собирают на ферму. Тут проходит отел. Теленка от матери сразу же отнимают и поят его надоенным молоком. Дойка — два раза в сутки, утром и вечером. Пасутся лоси в трех — пяти километрах от фермы и приходят на голос из репродуктора: «Люся, Маша!.. Скорее, скорее!..»

Приходят все до одной. С благодарностью лижут доярку, отдавая густое солоноватое молоко. Они привыкли и к доильному аппарату. Но важно все-таки, чтобы рядом был человек. Лосиха, ставшая матерью, видит в человеке теленка, на него переносит материнские ласки и, если обстоятельства того требуют, защищает…

Я был тут лет двадцать назад, когда ферму только что создали. И сейчас обрадовался, увидев Анатолия Павловича Михайлова и Полину Николаевну Витакову, энтузиазмом которых все эти годы держалось необычное экзотическое хозяйство.

За двадцать лет тут накоплен немалый опыт одомашнивания лесного зверя, изучены его характер, повадки. Сидя на ступеньках дощатой будки, где можно обогреться в мороз, мы наблюдаем, как рядом пасутся лоси, как дружно убегают они на звуки пилы и ждут повала осины. Два лося подошли к нам вплотную и жадно ловят дым сигареты…

Запахи в жизни этих зверей играют важную роль. И все резко пахнущее — одеколон, дым, солярка, бензин — лосей привлекает, волнует. Анализ запахов очень тонкий. Ломтик хлеба, побывавший в моем кармане, «Наташины лоси» подозрительно нюхают и не берут, хотя хлеб для них лакомство.

Зрение у лосей неважное — все они «близоруки», и это вполне согласуется с жизнью в лесу. Зато слух — превосходный. Ритм шагов, покашливание, тембр голоса — все принимается во внимание.

Хорошо лоси плавают. Волга недалеко. И были случаи, река свободно ими преодолевалась.

В природе лоси — звери не стадные, держатся особняком. Но тут они мирятся с близким соседством сородичей. Драку могут затеять из-за ревности к человеку-опекуну или возбужденные долгим его отсутствием.

Опыт работы фермы полностью подтверждает ранее сделанный вывод: лоси хорошо приручаются. Все звери терпимо относятся к близости незнакомого человека, но моему спутнику, костромскому журналисту, Анатолий Павлович посоветовал мальчика-сына отвести в будку: «Могут напасть». Лоси не любят детей, принимают их, видимо, за существа неопасные, но раздражающие своим присутствием.

Во время осеннего гона полувольное стадо лосей привлекает с разных сторон быков — женихов. Они собираются тут изрядным числом, дерутся, сходятся с самками, не пугаясь звенящих на шее у них колокольчиков. А проходит медовый осенний месяц — быки уходят, лосихи же остаются и в мае рожают одного-двух, иногда трех долгоногих теляток.

Столовая лося — лес, предпочтительней молодой, с прогалами, болотами и полянами. Любимый корм — ивняки и осина. Едят грибы, причем не обходят и мухоморы. Дотянуться к грибу мешают лосю длинные ноги, потому не редкость увидеть зверя пасущимся на коленях.

Старейшая в этом полувольном стаде — лосиха Люся. Ей восемнадцать лет. Без покровительства человека лосиха, наверное, уже стала бы добычей волков — ослаблены зрение, слух, в поведении наблюдаются аномалии, вызывающие протест молодых. Утешенье лосиха находит во встречах с Полиной Николаевной Витаковой, которую знает с первых дней жизни…

Лосиная ферма жива энтузиазмом ее создателей. Лосеводы задачу свою понимали так: «Изучить, соприкасаясь со зверем, подробности его жизни, поведения, методику приручения». Честолюбивое желание одомашнить лося (сделать его для лесной зоны тем же, чем является для человека верблюд в пустыне, лошадь в средней полосе, олень на Севере) упразднилось обилием транспортных средств — вездеходы, вертолеты и мотонарты. Но актуальной осталась задача изучения лося. Зверь широко распространен на просторах нашей страны. Знание его повадок и биологии немаловажно. Лосиная ферма к тому же дает целебное молоко — ценнейший продукт при лечении язвы желудка и кишечных болезней (используется местным санаторием имени Ивана Сусанина). Все это имело в виду лесное ведомство, принимая несколько лет назад ферму от областного управления сельского хозяйства. Но законного места в системе лесного хозяйства республики ферма не обрела.

Чем жива ферма, мало кого волнует. Нет у нее в Костромском мехлесхозе и твердого статуса. Оттого даже крайне необходимое получает ферма в последнюю очередь. И если звери сыты «осиновым хлебом», то восьми рабочим нужен хлеб натуральный и хоть что-нибудь к хлебу.

Живут они в трех хилых домах брошенной деревеньки. Раз в неделю из города привозят сюда продукты. Все развлечение — батарейный приемник. Энтузиазм четырех московских студенток-заочниц, привязанных к ферме любовью к животным, восхищает и радует — дела подобного рода без горячей любви немыслимы.

И все же эксплуатировать только энтузиазм недопустимо. Нужна элементарная забота о людях.

Лосиная ферма объектом первостепенной хозяйственной важности не является. Но коль признали — «нужна!», забывать о ее существовании нельзя. Этот упрек относится к «усыновившему» ферму Министерству лесного хозяйства Российской республики.

 Фото автора. 4 апреля 1987 г.

Что принес?

(Окно в природу)

В июне из птичьих гнезд слышен призывный хор: еды! еды! Родители сбиваются с ног, снуют челноком, спешат накормить желторотую братию.

Яркое нутро клюва — ключевой раздражитель. Чем заметнее этот сигнал, тем скорее в клюв попадет принесенная порция пищи. Проглотивший ее успокаивается, опускается на дно гнезда — подремать. Его место занимает голодный…

Что же несут птицы в гнезда? Растущему существу нужен белок. И потому все пернатые, в том числе зерноядные, например воробьи, птенцам приносят животную пищу. Сначала самую нежную — паучков, гусениц, потом червяков, жуков, кузнечиков.

У крупных птиц и добыча крупнее. Цапля носит рыбешку, лягушек, мышей, головастиков.

Примерно тот же рацион и у аистов. Крупные хищные птицы приносят добычу крупную — зайца, сурка. Скопа — крупную рыбу. Присев на гнездо, родители отщипнут и положат в клюв малышу лакомый, нежный кусочек. Сова за сутки приносит в гнездо десять — пятнадцать мышей. Самая крупная из них — филин — может принести в гнездо ежа. Сам он глотает мясо с иголками, которые потом отрыгнет, птенцам же нарвет нежную теплую мякоть.

У птиц нет зубов. Пищу в желудке многие из них перетирают каменными жерновами. Для этого, например, куры, тетерева, глухари, куропатки глотают гальку и всякие камешки. Утки, охотясь за камешками на дне водоемов, нередко глотают свинцовую дробь и отравляются ею. В Михайловском мне показали источенные в желудке уток однокопеечные монеты — туристы бросают мелочь на память в пруд, а утки ее вылавливают.

А птичья молодь, поглощая животную, мягкую пищу, в жерновах, по-видимому, не нуждается. Но я наблюдал: дрозд как будто нарочно ронял червяков у гнезда и давал их птенцам облепленными песчинками. Может быть, уже в этом возрасте есть у птиц потребность пусть в маленьких жерновах? А может быть, так они обеспечиваются кальцием — строительным материалом для костей.

В меню многих птиц входят и витамины.

В прошлом году в лесу у Оки мы заглядывали на солнечные полянки — должна бы поспеть земляника. Красных ягод мы не нашли. Но сели в укрытие понаблюдать в бинокль за дятлом и убедились: земляника где-то уже созрела, и дятел ее обнаружил. Раз за разом он приносил в клюве рубиновые ягодки и отдавал их птенцам. Скворцы носят птенцам второго выводка зрелые ягоды смородины. А в июне часто приходилось наблюдать: выбирают с грядки стебельки помидоров. Опять витамины? А может быть, остропахнущая помидорная рассада приспособлена для дезинфекции гнезд? Возможно, с этой же целью в свои большие гнезда носят зеленые ветки деревьев ястреба.

Из всех птиц аисты, кажется, единственные, кто приносит птенцам в зобу воду. И не столько для питья, сколько для охлаждения в жаркий день.

Вороватые сороки и вороны носят для своего потомства птенцов маленьких птиц. Есть подозрение: носят и яйца. Летящую ворону с яйцом в клюве видели и снимали не один раз. А вот еще интересный пример: сугубо растительноядные птицы в период выкармливания птенцов охотятся и за животным кормом. На этом снимке — тукан, живущий в Южной Америке. Яркая, колоритная птица, ее громадный «пластмассовый» клюв приспособлен для захвата мягких плодов.

Но что мы видим у тукана в клюве сейчас? Яйцо! Французскому натуралисту Франсуа Гойеру удалось сделать редкую фотографию. Вегетарианец тукан, добывая птенцам белковую пищу, разоряет гнезда маленьких птиц. А за дятлами грех похищенья яиц и птенцов замечен давно.

Чего не сделаешь для родных деток!

 Фото из архива В. Пескова. 6 июня 1987 г.

Без парашюта…

(Окно в природу)

В Кандашакском заповеднике я видел: со скалы в море бросаются крошечные птенцы кайр. Единственное яйцо кайра кладет прямо на камни. Грушевидная форма яиц обеспечивает им устойчивость на камнях даже в ветреную погоду.

Птенцу, появившемуся из яйца, родители непрерывно носят рыбешку. В их отсутствие малыша опекают взрослые кайры-соседи — не свалился бы вниз ненароком. Но приходит час — малыш обязан покинуть скалы.

Летать он еще не умеет и приучен «бояться края». Тут родители, на наш человеческий взгляд, поступают весьма жестоко. Они подталкивают птенца к обрыву, побуждают броситься вниз.

Птенец сопротивляется. И все-таки, хорошо помню этот момент, наступает секунда, когда родители своего добиваются, и пушистая крошка прыгает с высоты в море. Разбился? Нет, поплавочком пляшет в волнах. И родители уже рядом, уводят беспарашютного прыгуна в заводь под скалами — большая жизнь началась.

Прыгать с высоты в воду безопаснее, чем прыгать на землю. Однако и тут природа демонстрирует нам чудеса приспособленности. Некоторые утки выводят птенцов в дуплах или в дуплянках, повешенных человеком. Обсохнув, птенцы один за другим устремляются вниз. Мать их к этому побуждает.

Высота временами бывает изрядная. Бывают прыжки неудачные. Но в целом все обходится благополучно, и мать, созвав ребятню, уводит ее к воде.

Рассмотрите внимательно снимок. Вы ошиблись, если подумали, что утята один за другим, как горох из стручка, покидают гнездо. Специальной съемкой прослежен путь одного утенка из дупла вниз. Сделано это так: при открытом затворе камеры с короткими промежутками сработало несколько электровспышек, запечатлевших одиннадцать фаз короткого путешествия. Две вспышки — первая и последняя — были более интенсивными, девять других, как бы пунктиром, обозначили приземление. И мы хорошо видим, как сказали бы специалисты, аэродинамику полета. Падение почти невесомого тельца тормозится пушком, зачатками крыльев, перепонками лапок. Секунда — и нет уже темного тесного дома. Есть огромный, зелено-голубой мир, в котором крякает мама, созывая семейство. Приземление состоялось.

Фото из журнала Tier (из архива В. Пескова).

 15 июня 1987 г.

Династия белоплечих

(Окно в природу)

Среди сообщений о выведении на орбиты спутников, о запуске новых ракет, сообщений о численности на земле автомобилей и конструировании все более компактных компьютеров пришло известие: тринадцать последних калифорнийских кондоров пришлось отловить в надежде, что в условиях зоопарка не угаснет род замечательных птиц. Последняя надежда.

В изменившейся дикой природе численность кондоров ежегодно снижалась. Чтобы свеча не угасла, ее перенесли «в затишье». Хочется верить, что не угаснет. Ведь именно с этой грани благодаря зоопаркам удалось спасти зубров, гавайских казарок, арабских ориксов.

Другой вестью, которой в мае с радостью обменялись многие зоопарки мира, была весть о рождении в Москве двух птенцов белоплечих орланов.

Орлы в неволе размножаются плохо. Потомство белоплечих орланов в условиях зоопарка вообще получено впервые. Для этого надо было хорошо подобрать пару, поместить птиц в просторный вольер, тщательно контролировать питание, подбрасывать стимулирующий гнездостроительную деятельность материал.

И вот в марте в большом гнезде у орланов появились четыре яйца.

Выводили птенцов в инкубаторе — боялись, что редкая кладка может в гнезде погибнуть. И все обошлось хорошо. Сегодня птенцы весом уже приближаются к гусаку, и, давая им пищу, следует опасаться огромного сильного клюва.

Ухаживают за птенцами с появления их на свет дотошно — в буквальном смысле меняли в гнезде пеленки, кормили по часам, тщательно подбирали пищу. Галина Григорьевна Богданович, проработавшая в зоопарке более сорока лет, и молодая работница Галя Кузина стали няньками двух орланов.

Птицы растут рядом с птенцами диких гусей, лебедей, уток. В день, когда были сделаны эти снимки, родился (впервые в Московском зоопарке) птенец японского журавля. Всю горластую братию Галя Кузина спешит накормить рано утром. «Поднимаюсь в четыре. Спешно — на первый автобус, на первый поезд метро.

В 6 часов 15 минут я уже здесь…» Снимки я делал вечером после восьми. Галя была еще на работе, разносила кому мышонка, кому яичный желток, кому мучных червяков.

Белоплечим орланам расти долго, прежде чем станут они похожими на родителей — громадными темно-бурыми птицами с белыми перьями на плечах, в хвосте, на ногах, с большими бананового цвета клювами. И жизнь их может быть долгой, лет шестьдесят.

Родители новорожденных доставлены в зоопарк птенцами семь лет назад с устья Амура. Это родина белоплечих орланов. Живут они здесь, на Тихоокеанском побережье Советского Союза. И нигде больше. Питаются рыбой и всем, что можно подобрать с поверхности воды и высмотреть на берегу. Птицы пока что в этих местах обычны. Но быстрое изменение обстановки, вызванное присутствием человека, и узкая полоса прибрежного обитания заставляют беспокоиться о судьбе птицы.

Сколько сейчас орланов всего, в точности неизвестно. И образ жизни их малоизучен. Брем посвятил им всего одну строчку. У нынешних орнитологов сведений тоже немного. В Красной книге, куда белоплечий орлан уже «залетел», читаем слова: «малоизучен», «сведений нет».

Потому так важно рождение в неволе двух первых птенцов.

Методика получения потомства животных в неволе сейчас уже хорошо отработана. Многие зоопарки мира, кроме вольеров экспозиции, заводят еще питомники, где спокойное содержание позволяет получить потомство от животных, которые ранее в неволе не размножались. Это исключительно важно не только потому, что отпадает необходимость изымать из природы новых животных для зоопарков. Стратегическая задача состоит в том, чтобы из зоопарков обогащать скудеющую природу. Процесс этот непростой, недешевый, небыстрый. Например, один лишь отлов калифорнийских кондоров стоил многих трудов. Но дело это исключительно важное. Оно сулит человеку не остаться на земле только с воронами и мышами.

На этом снимке: птенец на руках воспитательницы.

Фото автора. 27 июня 1987 г.

Песни китов

(Окно в природу)

Увидев снимок, вы, наверное, подумали: гигантская странная птица… На самом деле это хвост нырнувшего в глубину океана кита.

Киты издавна поражали воображение человека. Первое, что останавливает внимание, — размеры этих животных. Голубые киты — самые крупные из когда-либо живших на земле млекопитающих. Длина их превышает 30 метров, а вес достигает 150 тонн — для равновесия с этим гигантом на чашу весов пришлось бы поставить 20 слонов. Голубой кит — хищник, но в отличие от своих родственников — зубатых китов питается морской мелочью, процеживая ее сквозь «занавес» китового уса. Желудок кита вмещает две тонны пищи. На этом корме молодые киты набирают ежедневно 250 килограммов веса.

Предки китов жили на суше, но, уйдя в воду примерно 65 миллионов лет назад, великолепно к ней приспособились и обликом напоминают сегодня рыб. Но это млекопитающие, теплокровные животные. Они не могут жить без воздуха и должны время от времени всплывать на поверхность. Фонтаны, по которым китов чаще всего обнаруживают, — то струя воздуха, нагретого в легких кита и обращенного в пар на холоде. Частота вдохов у китов иная, чем у наземных млекопитающих. Некоторые киты, пополнив легкие запасом свежего воздуха, могут находиться в воде до двух часов, погружаясь на глубину 1500 метров…

Любопытных сведений о китах много.

Тема этой беседы — «песни китов». Было время, считали, что водная толща является миром безмолвия. Теперь установлено: океан полон звуков. Их издают рыбы. И лет двадцать назад были записаны «песни китов». Мощные звуки, распространяющиеся в океане на многие километры, поразили ученых не только силой, своеобразием, но и своей музыкальностью. Пионер звукозаписи в океане американский биолог Роджер Пейн с большим успехом демонстрировал «песни китов» не только коллегам-ученым, но и всем интересующимся жизнью природы. Запись «песен китов» была наряду с другими символами жизни на планете Земля вложена американцами в космический межпланетный корабль. Были выпущены также пластинки «Песни китов». И, возможно, самое примечательное: сочинители и исполнители музыки использовали «песни» в своих композициях. Особенно успешно сделал это популярный в Соединенных Штатах и известный в нашей стране Пол Уинтер. В своих творческих поисках Пол Уинтер постоянно обращался к звукам живой природы, включая их в свои музыкальные построения. «Что касается китов, то они меня просто очаровали».

Поводом для этого разговора послужила встреча с биологом Роджером Пейном и Полом Уинтером, организованная в минувшую среду экологическим клубом Московского университета. Это был своеобразный концерт-лекция, где мы услышали много любопытных сведений о жизни китов, услышали их подлинные голоса, а также музыкальные пьесы, где «песни китов» подхватывались органом, а прямо на сцене, вторя звукозаписи, Пол Уинтер вел свою партию на саксофоне. Концерт-лекция был одинаково интересен и любителям музыки, и тем, кто живет сегодня с обостренным чувством природы.

Что означает «песня» в жизни китов? «Наверное, то же самое, что и пение птицы: это средство общения, простой язык, на котором киты обмениваются информацией, и выражающие эмоции брачные звуки», — сказал Роджер Пейн.

Особенно искусен в пении кит-горбач. «Сольное пение» горбача напоминает целый оркестр высоких, низких, тягучих и отрывистых звуков — труба, барабан, ритмичные пощелкивания, слитые с шумом воды.

Тягучая перекличка китов-горбачей, воспроизведенная в звукозаписи, с шестнадцатикратным ускорением, напоминает оглушительный хор тропических птиц, в котором соло ведет соловей…

Пол Уинтер и Роджер Пейн (на фото они в лодке) — известные в мире борцы за сохранение природы. Сборы от концерта-лекции в МГУ они передали в Международный фонд выживания человечества и в Фонд помощи зоопаркам.

На нашем снимке — в лодке рядом с китом Пол Уинтер и Роджер Пейн.

Фото из архива В. Пескова. 4 июля 1987 г.

Коза пришла, здоровья принесла

(Окно в природу)

Ивана Яковлевича Христиченко я снял в момент, когда он, сделав покупку, направлялся с ней к «Жигулям»…

В селе Лука на Полтавщине снимали мы эпизод передачи «В мире животных». Перед камерой оператора с любопытством толпились белые козы, тут же доярки в белых халатах суетились с подойниками. Председатель колхоза Савелий Сидорович Головко рассказывал нам о необычной, единственной в государстве ферме молочных коз. Создали ее недавно по совету или скорее по просьбе первого секретаря обкома партии Федора Трофимовича Моргуна. Беседуя с председателями колхозов, он сказал: «Хотелось бы в каждом сельском дворе видеть корову.

Однако корова не всем под силу. А почему бы не завести коз? Сельские старики-пенсионеры скажут спасибо, если создадим племенную ферму. Давайте купим за рубежом коз самой лучшей породы и расселим их повсеместно.

Кто возьмется?» С. Головко: «Я сказал тогда: пожалуй, что можно попробовать».

И вот овечья ферма колхоза имени Кирова в Лохвицком районе преобразована в козью. Новоселье тут справили семьдесят бородатых и рогатых созданий зааненской породы, привезенной из ГДР и Чехословакии.

Почему из зарубежного далека надо было их привозить? Козу ведь можно увидеть в каждом селе. Да, козы есть, но много ль они дают молока?

Два литра или чуть больше. Тут же от каждой козы получают пять-шесть литров, а есть рекордистки с семилитровым дневным удоем. Семь литров превосходного молока, обладающего целебными свойствами! «Я в этом сам убедился, — говорит Савелий Сидорович Головко, — здоровье хромало на обе ноги, а стал выпивать по литру молока в день — сразу увидел свет».

Сейчас на ферме в селе Лука 550 голов коз — четыреста взрослых, остальные — козлята. Слава о ферме распространилась уже далеко. С разных концов страны, в том числе из Казахстана, Воркуты, с Урала, Сахалина, пишут: нельзя ли приехать купить? «Шесть тысяч писем. Уважить всех пока возможности нет. Нарастим племенное стадо до пятисот голов, тогда козляток — пожалуйста…»

Доброе дело начали на Полтавщине. Но может ли одна на всю страну ферма удовлетворить спрос? Конечно, нет. Да и каково с Полтавщины переправлять покупку на Урал, Сахалин. Не разумнее ли, пользуясь базой в Луке, создать фермы породистых коз в разных районах страны? Спрос на живую продукцию гарантирован. Козу по силам держать любому двору на селе. Достоинство козьего молока известно — для детей, стариков, больных нет продукта более ценного. К тому же козу летом можно «провертеть» на привязи около дома, а на зиму корм для козы заготовить — посильное дело даже для стариков.

В некоторых европейских странах козьи фермы созданы при лечебницах. Почему б и у нас при санаториях, где лечат желудочно-кишечные заболевания, не иметь козьих ферм?

Как их устроить? За рубеж за опытом ездить теперь не надо. Поезжайте в село Лука…

Иван Яковлевич Христиченко, приехавший за козой из Хорола, получил поначалу отказ: «Большая очередь. И надо еще самим как следует укрепиться». Но ветеран войны выразительно стукнул по животу: «Курсак требует козьего молока. Уважьте за ради бога». «Хорошо. Выбирай!» — сказал председатель.

— Теперь все таблетки выкидываю. Мое здоровье — в моих руках, — сказал Иван Яковлевич, устраивая на заднем сиденье «Жигулей» белую радость по имени Майка.

 Фото автора. 12 июля 1987 г.

Новоселье

(Таежный тупик)

В мае я получил письмо с новостями из Тупика.

Как обычно, письмо начиналось «ниским поклоном» и пожеланием «доброго здоровья и душевного спасения». Новостью было то, что письмо отправлялось с оказией с нового места.

«Переселились и обживаемся по-маленьку… Всю зиму было много хлопот и трудов… Милости просим на новоселье». Пришедшее следом письмо Ерофея кое-что объясняло. «Осенью сразу после посещения киношниками, оставившими по себе недобрую память, Лыковы заговорили о переселении… Долго обсуждали — куда? Остановились на старом «родовом» месте, откуда ушли они, затаившись в горах, в 1945 году.

Это в десяти километрах от хижины кверху по Абакану. Сейчас они шлют вам привет и очень ждут в гости, потому что нуждаются в помощи.

Будешь готовить гостинцы — помни: главное — овсянка, свечи, батарейки для фонаря… Вертолет может сесть на косе в двухстах метрах от их жилища…»

Сигналом летчик предупредил: приближаемся к Эринату, речке, впадающей в Абакан.

Где-то вблизи от устья должна быть избушка справивших новоселье. Проносимся в узком ущелье над чешуйчатой лентой воды. Первозданная дикость природы. Никакого следа человека.

— Направо, направо смотрите!..

Мелькнули на крутом склоне горы борозды огорода. И вот уже вертолет прицелился сесть на каменистую косу около речки.

Винты машины еще крутились, когда из-под полога леса выкатились две фигуры. Спешат к машине. Ветер пузырит на них одежонку. У старика сбило шляпу…

Рады. Рукопожатия по традиции заменяет раздача орешков. Агафья оделяет всех — летчиков, Ерофея, насильно насыпает мне полный карман. Прижав нас ветром, вертолет косо уходит в ущелье. Гул мотора сменяется шумом быстро текущей речки.

— На том берегу неделю назад объявился медведь. Стоит, с любопытством меня разглядывает. По ведерку торкнула — убежал…

На Агафье неизменный черный платок, такого же цвета платье и поверх него — синее с белым горошком подобие сарафана. Карп Осипович, несмотря на жару, в валенках, в зеленой байковой рубахе с рисунком красных грибков — из такой материи шьют рубашонки детям.

— Милости просим. Милости просим…

Старик и Агафья идут впереди, за ними с мешком пшена на плечах — Ерофей. Дорожка под пологом леса тянется метров сто, и вот он, населенный пункт с двумя жильцами, не охваченными всемирной статистикой, как раз в тот день поведавшей миру: нас, людей, на земле — пять миллиардов.

Избушка. Ерофей мне писал: «То, что ты видел раньше, — хоромы по сравнению с тем, что увидишь». И в самом деле, громадный Ерофей, кажется, может, поднатужившись, поднять жилище кверху одной рукой. Избушке — два метра на два — не хватает разве что курьих ножек, чтобы выглядеть принадлежностью сказок. Но все реально. Синей струйкой тянется из железной трубы дымок. Знакомая коза Муська привязана рядом. В избушку мы с Ерофеем решаемся лишь заглянуть. Согнувшись, внутри поместиться могут лишь двое ее жильцов.

Против двери — нары Карпа Осиповича, слева — Агафьи. В правом углу железная печка размером с маленький чемоданчик. Столу быть негде. Его заменяет дощечка. К обеду Агафья приносит ее снаружи. Одно окошко размером с книгу. Оплывшая свеча у стекла. На бечевке над нарами — полка с закопченными книгами и иконами, кастрюлька, два туеска. На этой жилплощади вместе с двумя людьми обитают еще две кошки и громадных размеров древесные муравьи.

Медведи бывали у поселения Лыковых регулярно.

Избушку для зимних ночлегов срубил абазинский охотник Александр Рыков, промышлявший тут белку и соболя. В дело пошли полусгнившие бревна избы, где сорок два года назад жили Лыковы и где родилась Агафья…

С детской непосредственностью Агафья с отцом помогают мне распаковывать картонный короб, зная, что в нем гостинцы. Все как нельзя кстати — геркулес, предварительно вытряхнутый из коробок в мешок (иначе бы отказались!), и свечи, и батарейки. Но восклицание радости вызвала лампочка к фонарю.

— Бог, видать, надоумил! У меня-то старая извелась. А без лампочки фонарь недействительный…

Пока мы с Ерофеем смеемся, оценив по достоинству словцо «недействительный», Агафья быстро снаряжает фонарик.

— Горит!..

Потом зажигаются два костерка. Мы варим картошку, Агафья овсянку. Приглашение попить с нами чайку отвергается, но, пожаловавшись на недавнюю болезнь, Агафья внимательно слушает, как чаем лечат глаза. Без умолку говорит Карп Осипович. Уже не улавливая — слушают его или нет, старик в который раз рассказывает известную нам историю с солью.

«Греха не убоялись — тридцать пудов недодали! А ведь община собольками за соль платила…»

Истории лет пятьдесят с лишним, но она свежа в стариковской памяти.

Пообедав, садимся под кедром поговорить о самом главном: почему и как оказались на новом месте?

Картина Агафьей обрисовалась такая. Нижняя избушка на Абакане, где ютились когда-то ловившие рыбу Савин и Дмитрий, оказалось, хороша для жилья только летом. Зимой житье в этом месте было несладким. Главное, снегом заносило ручей — надо было часто откапывать и чистить к воде дорожку. При болезнях прошлого года это стало делом нелегким. Оголенное вырубкой место было зимой еще и ветрено. Дровяной сухостой вблизи перевелся.

Сильно истощенным оказался и огород. На все это Агафья пожаловалась еще прошлым летом.

Решение «надо с места сходить» к осени вызрело окончательно.

Но куда подаваться? Было три варианта.

К себе, к поселку, настойчиво звали геологи — «разровняем бульдозером место для огорода, избу поставим». «Да уж нет, бульдозером-то нельзя, грешно бульдозером-то…» — пела в ответ Агафья. Геологи не настаивали, понимали: вблизи их становища будет Лыковым беспокойно. Они появлялись тут с радостью, но, погостив дня три-четыре, с радостью и удалялись.

К тому же в последнее время идут разговоры: дела у геологов закругляются, и значит, опустеет поселок. Уже сократилось число рабочих.

Ерофей надумал податься в охотники — промышлять зверя…

Второй вариант — родственники. После визита Агафьи в староверческий их поселок призывы оттуда шли постоянно. К осени прибыл даже «посол» — бородатый свояк Карпа Осиповича Трифилей Панфилович Орлов. Судили-рядили долго. Вспомнили давние распри на почве веры, которые, как можно понять, и побудили сорокалетнего тогда Карпа Лыкова «удалиться от всех». Трифилей уехал ни с чем.

Итог беседы с «послом» Карп Осипович изложил мне кратко и выразительно: «Агафью-то примут. А мне чего же старость туда тащить. Они меня схватят, как рябчика ястреб». Агафья это все понимает. Молча подкладывает в костерок полешки и тихо вздыхает.

Вариант третий оказался самым приемлемым. Заимка на реке Эринат, впадающей в Абакан десятью километрами выше, была местом, где Лыковы, уйдя в тридцатых годах от общины, жили «не тайно». «Жили в великих трудах, но покойно», — еще в первую встречу сказал мне старик. Позже не раз Эринат всплывал в разговорах. «Я там родилась…» — подчеркивала Агафья. Карп Осипович рассказывал о заимке как о месте исключительно «для житья добром».

На крутом склоне горы, на поросшей иван-чаем таежной гари поселенцы расчистили огород размером в две десятины. Растили картошку, репу, горох, рожь, коноплю. На речке городили «заездки» и добывали по осени до семидесяти пудов хариуса. Жили сначала в землянке. Потом срубили избу.

Место это, мало кому доступное, все же было известно. Раза два останавливались у Лыковых геодезисты-топографы. «Подивятся на наше житье и уйдут по делам». Так было до осени 45-го.

Со стороны присоединившейся Тувы пришел тогда к Абакану отряд, искавший в этих местах дезертиров. «Кто такие?» — «Мы православные христиане, молимся богу тут, в закуте…» Начальник отряда, человек, как видно, неглупый, за дезертиров Лыковых не посчитал. Но характер разговора, как можно предположить, «православных христиан» сильно насторожил. И как только отряд скрылся за перевалом, Лыковы спешно начали рыть картошку, а потом «в три недели» снесли урожай, инструменты, ткацкий станок, все, что надо для жизни, на новое место — в горы, в сторону от рек, срубили там спешно избу и стали жить «в тайне». Место их прежнего обитания запечатлелось на старых подробных картах как «изба Лыковых» и служило позже путевой точкой для редких охотников, топографов и геологов. Но была это всего лишь заброшенная изба без людей.

Агафье, родившейся на Эринате, к моменту переселения исполнился год. Все, что было в ту далекую теперь осень, знает она по рассказам.

В рассказах этих о давнем «не тайном» житье всегда было много тепла. Не один раз Агафья с братьями приходила «на родовое» место, оглядывала избу, зараставший березами огород.

Прошлую осень, прежде чем принять решение переселиться, она пришла сюда снова. Со знанием дела помяла в ладонях землю и нашла ее плодородной. Но рос на огороде уже сорокалетний лес, а изба превратилась в избушку-нору. Решению переселиться это, однако, не помешало.

Ерофей писал мне в Москву в октябре: «Охотился вблизи Эрината. Добрался к избушке, смотрю, у входа висит узелок, а чуть в стороне летят из ямы комья земли. Подхожу — Агафья! Роет погреб…»

Переселенье Агафья хорошо продумала и спланировала. Принесла сначала топор, лопату, ножик, кастрюльку, узелок с сухарями, соль, крупу и огниво. Первой ее постройкой был лабаз — маленький сруб на двух «ногах» — высоко срубленных кедрах. Сооружение нехитрое, однако и непростое для одного человека. И обязательное для жизни в тайге. Иначе разорят медведи, мыши, бурундуки.

Построив лабаз, взялась Агафья за погреб. Яма в земле для картофеля и моркови, но надо для ямы сделать еще накат, творило, крышку. Все сделала! И начались челночные переходы. Десять километров тайгой. Туда — десять, обратно — десять. Поклажа — два ведра картошки или крупа, сухари, посуда, одежда. Четыре часа ходу в один конец. «Сначала ходила так, сделался снег глубоким — стала на лыжах».

Прибыв на место с поклажей, Агафья варила наскоро «хлёбово» и сразу бралась за работу. Сорокалетний лес, выросший на двух десятинах давнего огорода, молодой своей прочностью устрашил бы бригаду мужиков-лесорубов. Но не Агафью! Одна с топором, с лучковой пилой (собственное ее изделие), с веревкой и лопатой взялась она за сведение леса. Свалит елку или березу, обрубит сучья, разделит ствол на поленья, чтобы было по силам нести, и носит. Так понемногу всю зиму с октября месяца, памятуя пословицу «глаза боятся, а руки делают», трудилась она на круто падавшем склоне горы. «День-то зимою недолог, так и копалась в лунные ночи…»

Бесхитростный этот рассказ я слушал, сидя рядом с Агафьей под елкой возле избушки.

Шумела внизу река. Обеспокоенный дятел клыкал в зеленой чаще. Прогретая солнцем тайга источала дразнящий здоровый запах…

Зимой тут было иначе. Тишина. Снег. На час выплывало из-за горы солнце и сразу же пряталось за соседней горой. «Копалась с лунные ночи…»

Я даже вздрогнул, представив тут человека зимой.

— Не страшно было, Агафья?

— А цё страшного — медведи спят. Одна забота — не оплошать: ногу не подвернуть, не попасть под лесину…

Тридцать три раза сходила за зиму Агафья от избушки, где оставляла отца, к этому месту. Перенесла, кутая в тряпье от мороза, сорок ведер картошки на семена, переправила три мешка сухарей, муку, крупу, орехи, посуду, свечи, книги, одежду и одеяла.

Василий Песков в гостях у Лыковых.

29 марта, опасаясь, что талые воды преградят путь, тронулись к месту с отцом. Ерофей написал: «В воскресенье я выбрал время сбегать к избушке. Стучусь — ни звука. Увидел следы и понял: ушли. Вдоль реки к Эринату тянулись два человеческих следа и след козы».

«По слабости ног шли четверо суток, — вспоминает Карп Осипович. — Ночевали возле костра…» Коза и две кошки благополучно вместе с людьми переправились к новому месту. «Кота же лишились. Вырвался, убежал. Не знаем: жив ли?»

2 апреля новоселье состоялось. Старик, охая и вспоминая «здоровые лета», приходил в себя после нелегкого перехода. Агафье же надо было спешить с делами на огороде. Корчевала пеньки, расчищала землю от веток, потом копала, сажала картошку, делала грядки… Мы застали ее в пору, когда можно было передохнуть — огород зеленел, обещая хорошую плату за все труды.

Не скрывая радости, Агафья показала с полгектара отвоеванных у тайги склонов. Крутизна огорода была градусов сорок. Как альпинисты, хватаясь за оставшиеся кое-где пни и кусты жимолости, поднимались мы вверх. Спугнули белку, искавшую что-то между борозд, и присели перевести дух у самой верхней куртины, где весело вился зацветавший горох.

— Тятенька сказывал, мешки с картошкой тут вниз на веревках спускали, — сказала Агафья, прикидывая, как видно, сбор урожая… — Москва-то далече отсюда, — словно угадав мои мысли, добавила она, покусывая зеленый прутик.

Я в самом деле подумал в этот момент о Москве, о муравейниках многих других городов, об учтенном статистикой роде людском.

Пять миллиардов! Всех земля кормит. И есть среди тружеников земли вот это странное заблудшее существо, вызывающее жалость и уважение.

— Труженица ты, Агафья! — говорю я в продолжение своих мыслей.

Моя собеседница кротко, застенчиво улыбнулась:

— А ведь нельзя без трудов-то. Грешно — без трудов. Да и не выжить…

Агафья просит показать ей часы. Достает из кармана свои с цепочкой и нарисованными на циферблате от руки старославянскими буквами взамен цифр.

— Вот ведь что! На два с половиной часа отстали. По солнцу ставила и ошиблась…

— Эй, где вы там! — кричит Ерофей снизу. — Ужин готов. Спускайтесь!

Вечером у костра Карп Осипович опять предался воспоминаниям, но вдруг встрепенулся:

— В миру-то, слыхали, большие дела начались…

— Да, перестройка, — откликнулся Ерофей и популярно просветил старика насчет мирских Дел.

— Нам-то от этого какого-нибудь худа не будет?

— Живите. Никто обижать вас не станет.

— Николай Николаевич-то обещал подсобить, поставить избушку, — отозвалась Агафья.

Нынешняя конура Лыковых для зимы никак не годится. Прилетавший в эти места до нас начальник управления лесами Хакасии Николай Николаевич Савушкин виделся с Лыковыми и обещал: «Поставим избу для охотников. А вы ее обживайте…» Я сказал, что знаю об этом обещании, сказал, что его подтвердили в Таштыне и Абакане. К зиме избушку непременно поставят.

— За милосердие людское будем молиться, — перекрестился старик.

Обсуждались у костерка и другие дела-проблемы. Что делать с козой? Без козла молока она не дает.

— Зарежьте, и делу конец! — сказал Ерофей.

— Так ведь привыкла я, жалко. Весной березовым соком ее поила.

— Тогда — доживем до нового лета — ждите козла…

Агафью такая перспектива устраивала. Понравилось ей и соображение Ерофея вертолетом перебросить со старого места пожитки.

— Вынеси все на берег. За три минуты с первой оказией летчики перебросят.

В разговоре о житейских делах пропущен был час вечерней молитвы. Старик сокрушенно побежал в избу, затеплил свечку. Но Агафья не поспешила на призывы отца. Из избушки к костру она вынесла узелок и стала показывать у огня пожелтевшую скатерть, пестрый платок, вязаный пояс.

— Мамино…

Эти «фамильные ценности» Агафья принесла еще осенью с первым мешком сухарей. Ей важно было их сейчас показать, поделиться таким понятным человеческим чувством…

В час ночи забрались мы с Ерофеем в палатку. После дневной жары было более чем прохладно. Натянули на себя свитеры и подштанники, попросили у Агафьи еще одеяло. Шум реки хорошо убаюкивал.

Утром, пока Ерофей перетаскивал с берега к хижине на лодке привезенную печку и устраивал на лабазе мешок пшена, Агафья мне показала реликвию, сохранившуюся тут от давней жизни семьи. В крапиве лежало долбленое больших размеров корыто.

— Я в нем родилась…

Акулина Лыкова никак не могла разрешиться четвертым ребенком. Под вопли роженицы сильный в те годы Карп Лыков повалил кедр и за день выдолбил это корыто. В него налили согретой воды. В корыте Агафья и появилась на свет. Было это сорок три года назад.

— Да, корыто, корыто… — философствовал Ерофей, пытаясь вытащить из крапивы долбленку…

И услышали мы вертолет. Пока все вместе сбегали сверху к реке, вертолет уже сел на косе.

Летчики предложили нам полететь — «в ближайшие дни попутных машин не будет, да и погода может прокиснуть». В две минуты мы с Ерофеем сложили палатку. И вот уже прощанье у вертолета — пожелания здоровья, орешки в карман на дорогу… Взлетаем. Упругий ветер пригибает к белой гальке лозняк. Агафья, повернувшись боком, стоит на ветру, старик же припал к валуну, держит рукою шляпу.

Подымаемся над каньоном. Мелькнула поляна с покинутой хижиной Лыковых. Две минуты полета, и летчик звуком дает сигнал: справа по борту медведь. Гляжу от ветра слезящимся глазом в открытый иллюминатор — медведь! Вершина горы. Пролетаем над зверем низко. Он устремляется вниз к кедрачам, оставляет в траве заметную борозду.

 Фото автора. 25 июля 1987 г.

* * *

Редактор Андрей Дятлов

Редактор-составитель Дмитрий Песков

Дизайн-макет Александр Кулаков

Корректоры Людмила Тавушева, Марина Смирнова, Ольга Милешина

Верстка Галина Чернецова

Издательский дом «Комсомольская правда».

125993, Москва, Старый Петровско-Разумовский проезд, д. 1/23.

Адрес для писем: kollekt@kp.ru

© ИД «Комсомольская правда», 2014 год.

Подписано в печать 18.12.2014.

Формат издания 60x84/8. Печать офсетная.

Усл. печ. л. 10. Заказ № 107605.

Отпечатано в типографии «PNB Print», Латвия

Оглавление

Предисловие

1985 (начало в т.15)

  Ведьмина метла

  Почему сохнет дуб?

  В сорока шагах от медведя

  В час высокой воды

  Братцы кролики

  Кошачий остров

  На пороге жизни

  Жучок-любимец

  Как вырастали жирафы

  Бабынинские караси

  Городские квартиранты

  Жил-был у дедушки беленький козлик

  Чувство дома

  Журавлиный характер

  Приют в Абакане

  Три минуты из из жизни…

  Свидание на острове

  Янтарь

  Доверие

  Плёс

  Год под знаком козы

  Полярный странник

  Снежные обезьяны

  Мини-лошадки

  Подземный ходок

  У зимы на пороге

  Живая корона

  О мышах и медведях

  На празднике в Бурангулове

  Белое чудо

  Альбиносы

  Черно-белая магия

  Разведчица

1986

  О нем говорят

  Зима — не тетка

  Волк перед камерой

  Дерсу Узала

  Зайцы для заячьяей горы

  Солонец

  Ночной визитер

  Карточка из альбома

  Апрельским вечером

  Семейный дуэт

  Поймать анаконду…

  Сверчок

  Возвращение

  Кому что по вкусу

  У всех есть сердце

  Переплыть реку…

  Альпийский турнир

  Чего не бывает…

  Можно ли оживить мамонта?

  Ради конфетки

  Необычное стадо

  Гигантизм

  Нежелательная приправа

  Балатон

  Лесные яблони

  Жук-бомбардир

  Рядом с китом

  Союз двоих

  Панда

  Зимой и летом

  За трюфелями…

  Кормилицы

  Лесной обед

  Петух в телогрейке

  Наш давний знакомый

1987

  Волшебный бочонок

  Абориген севера

  О сером гусе

  Рыболовы

  Ушки на макушке

  Рыбный филин

  Ворон

  Чудо-птица

  Коты-путешественники

  Часто ли это бывает?

  Рядом с лосем

  Что принес?

  Без парашюта…

  Династия белоплечих

  Песни китов

  Коза пришла, здоровья принесла

  Новоселье Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg