«Потоки»

Хулио Кортасар Потоки

Да если ты и низвергала на прощанье свои обычные проклятья и клятвы утопиться возле ближайшего моста в Сене — что за дурацкая манера еле ворочая языком выплескивать ночные фантазии на меня — дремлющего в зыбкой глубине полусна — и при этом еле прикасаясь ласкающими кончиками пальцев пытаться привлечь мое внимание одновременно опасаясь пробудить и зная бесполезность и ненужность подобных попыток — неужели это может каким-то образом нарушить привычное течение жизни — ибо все равно твои слова — бушующие или мурлыкающие — в столь поздний час и всегда — только проплывают мимо моих глаз — моего сознания — моего сна — моего погружения в манящие бездны бесцветной тишины. Хотя эти твои всплески тоже привычны и отложились навечно в памяти — чтобы не отвлекаться от важного и не обращать внимания на все твои излияния — ибо на что могут повлиять твои деяния — пошла ты на набережную или топишься под мостом или переходишь его или тело твое плавает под ним разметавшись по поверхности воды как на темно-серой простыне которой ты сейчас укрыта и лежишь возле меня — ибо помню я до погружения в сон — сегодня или вчера или год назад — ты уходишь топиться всегда оставаясь рядом и томишься пустыми страхами и затихая с прозрачными капельками слез на щеке изгибаешься телом — может ужасаясь кошмару — ты идешь по набережной к ближайшему мосту через Сену и бросаешься в мертво-серую постель реки. Это было всегда — и нет для тебя другого исхода — наполнять глаза прозрачными слезами и погружаться за мною в сон и спать — спать — спать — баюкая свое бурлящее воображение — всплывая из сновидений к тому часу когда плещутся по улицам выкрики газетных разносчиков — под мостом найдено тело утопленника — ночью кто-то действительно навсегда уснул в речной глубине подмывающей город.

Да если всерьез это принимать — ты просто забавна со своим опереточным трагизмом — на последнем слове тебе обязательно нужно топнуть ногой, на прощанье — хлопнуть дверью, что, разумеется, тревожит сон, раздражает и отвлекает, но кто же это будет принимать всерьез — только ты сама можешь верить в свои проклятья — клятвы — заклинания — весь этот жалкий спектакль с неизменным текстом — словами — слезами — мольбами — кто-нибудь другой может этим даже упиваться — наслаждаться — сочувствовать — до полного слияния душ — и тел — и возникнет идеальная пара — до самой смерти и умереть в один день — и готовиться к этому всю оставшуюся жизнь — разлагаясь и смердя — глядя в выпученные глаза и радуясь — срок еще не наступил — а ради чего, собственно, держаться на плаву? Чтобы находить подтверждение реальности в разговорах о том, что опять не удалось засеять весь участок, или в шкрябаньи по дну пустой кастрюли? Нет, я лучше молча покурю — растягивая сладкую затяжку — слушая твои журчащие стенания — поддакивая — полностью разделяя твои обиды и не находя выхода — не очень-то и хочется его искать — или просто погружаюсь в бесцветную синеву — под привычное бормотание проклятий — всплески заломленных рук — разглядывая чарующие колебания теней от рукавов твоей ночной рубашки в потоках света от люстры подаренной нам на свадьбу — благодарно и любовно напитываясь щедрыми твоими дарами — клятвами — проклятьями — клокочущими всхлипами из губ твоих напоенных синевой ненависти — все это будет у меня во сне — очищенное от злобы — омытое волнами моей тоски — где никто не будет топиться.

Да если ты всерьез решила бросить супружеское ложе — если тебе действительно дороже постель из полноводных струй — если ты на самом деле мечтаешь как о спасении нырнуть в эту темно-серую массу — кто тебе мешает? Кто тебя удерживает? Нет, ты по-прежнему спишь на моем ложе, каждую ночь уже столько лет подряд, разметавшись во сне, и нога твоя вздрагивает, образуя на простынях еле заметные волны, и такие же волны пробегают у тебя по синеватым от огорчения губам, и ты наполняешься усталой горечью и пропитываешься презрением, отчего дыхание твое становится порывистым — как бриз на приморском берегу — и отсюда — из глубин своего сна — я забываю о твоих проклятьях — заклинаниях и клятвах — и ты прекрасна — желанна — памятна нашей юностью — сладостна нашей общей страстью — и я не пускаю к себе кошмар чуждой нам тревоги — звуки выезжающих на улицы машин и крики выслуживающихся перед кем-то фанатичных петухов. Нет, я не хочу отвлекаться пустыми размышлениями — воспоминаниями сегодняшней ночи — ты не ушла когда уходила — и дверь захлопнул ветер а не ты — это я еще помню — я еще не успел тогда погрузиться в мою синеву — руки мои тянутся к тебе — ты никуда не выходила — это ветер захлопнул дверь — я же еще долго слышал твои привычные заклинания и проклятья — моя ладонь прикасается к твоему, плечу и оно вздрагивает и отодвигается в сторону а солнечные лучи окрашивают зеленоватыми струйками мою реальность и ласковые кончики моих пальцев копируют линии твоей шеи а медовое посапывающее насыщенное сном дыхание твое подобно вздохам прибоя вливается в меня и я неудержимо тянусь к твоему телу окутанному волнами простыни и ты сопротивляешься изгибаясь и пытаясь освободиться и мы начинаем привычную игру схватку любви с предписанными неизменными правилами не вызывающими сомнения в подлинности и обязательности твоих отказов и моих устремлений и взметается шторм страстей выбрасывая волны на берега и тело твое обнаженное и трепетное словно волосы дремлющей русалки покоряется сплетаясь со мной в радужную нерасторжимость и сливаются черные и белые линии в паутину невообразимого узора. И простыня уносится штормом и рассветные лучи обволакивают наши обнаженные тела в единое светящееся колеблющееся существо и сопротивление твое помогает моей победе и руки твои возносятся охватывают плечи мои сжимаются и торжествуя уносят в омут блаженного ада способного исторгнуть меня из меня самого. О сколь сладостна ты в этом потоке памяти текущем медленно с ритуальной торжественностью вдоль камышовых рук — колыхающихся берегов тела — островков распахнутых глаз — в бесконечное дышащее спокойствием море блаженства — и оттуда мелкими пузырьками вверх — из синевы — к зеленоватому полумраку — тянутся мои пальцы к разметавшимся по волнам волосам твоим и струится к ним моя рука — возносится — до каменного берега набережной — к тебе лежащей там среди плещущихся криков и вышедших на улицы туфель — обнаженной — с глазами устремленными к синему небу и волосами источающими темно-серую речную воду.