«Вирус В-13»

Книга первая ГОЛУБОЕ БЕЗУМИЕ

Разговор в тишине

Берлин… Девятое мая тысяча девятьсот сорок пятого года.

На улицах фашистской столицы, впервые за все время десятидневного штурма, вдруг наступила непривычная и поэтому такая странная тишина.

Артиллерист-заряжаюший подкинул на руках и уложил обратно в ящик приготовленный было снаряд. Пулеметчик выдернул из пулемета уже вставленную новую ленту. Солдат-автоматчик разрядил и засунул за пояс гранату, забросил за плечи еще не успевший остыть, но уже не нужный автомат. И в наступившей тишине необычно новыми показались обычные мирные звуки, на которые в пылу боя никто не обращал внимания. Солдаты, как бы впервые, услышали, как шуршит газетная бумага, отрываемая на самокрутки; как бренчит поварешка повара о бачок походной кухни; как хлопают ладони по гимнастеркам и шароварам, отряхивая с них пыль, грязь, следы кирпича и штукатурки.

Над разбитой крышей рейхстага мягко шелестело по ветру Красное знамя Советского Союза – боевое Знамя Победы.

Война закончилась…

Над просторами Европы замолкли отголоски последнего орудийного залпа. В городах затихли сирены воздушной тревоги. Жители уже снимали с окон шторы светомаскировки, доверчиво вглядывались в ясное весеннее небо. Выбегали на улицы и обнимались друг с другом знакомые и незнакомые, все одинаково радостные и счастливые.

В эти дни никому не хотелось и думать, что где-то есть еще люди, которые не радуются вместе со всеми, которые сейчас уже говорят и мечтают совершенно о другом…

– Далеко от Берлина, в городе, на улицах которого за все время войны не разорвался ни один артиллерийский снаряд, в комнате с большими венецианскими окнами стекла которых никогда не заклеивались крест-накрест бумажными полосками, над круглым полированным столиком из мореного дуба с мягким хрустальным звоном встретились два бокала и произошел следующий разговор: – У вас еще сохранилось отличное шампанское. Эксон?

– Кажется, последняя бутылка из довоенных запасов. Велел подать в честь нашей встречи,

– Вот как?.. Что ж, благодарю!

– Разрешите налить еще…

– Э, нет! С вами, Эксон, нужно разговаривать на свежую голову. – еще не забыл, как вы перехватили у меня завод военных дизелей в Зиттине.

– Хорошо, тогда посоветуйте, что мне сейчас делать с этим заводом? Война закончилась, я боюсь, что не найду заказчиков на мои дизели.

– Продайте завод мне.

– Вам? Что же вы будете с ним делать?

– Я буду выпускать мясорубки.

– Мясорубки?! Вы шутите.

– Так же, как и вы, Эксон. Вам удалось провести меня один раз, и вы уже считаете, что имеете дело с простаком. Дорогой мой, вы прекрасно знаете, что найдутся заказчики и на мои авиамоторы и на ваши дизели.

– Допустим, что так… А вы не считаете, что в будущей войне успех будет решать новое оружие.

– Согласен. Говорят о новой бомбе, что она сильнее самой мошной нынешней бомбы в тысячу раз.

– Да, новый вид бомб представляет интерес.

– Я согласен и в этом с вами, Эксон. Но что ж делать? Конечно, жаль, что еще не изобретено новое оружие.

– Оно уже есть.

– Вот как? Именно?

– Микробы.

– Глупости, мои дорогой.

– Но что вы скажете о микробе, который еще не известен миру, против которого медицина еще не имеет ни средств, ни опыта борьбы. Допустим, я покажу вам маленькую пробирочку и скажу, что содержимым ее можно заразить тысячи человек.

– Все равно хлопот не меньше: их потом придется либо лечить, либо хоронить.

– В том-то и дело, что нет…

Большие стенные часы начали бить. Их басовитый гул заглушил несколько сказанных фраз…

В комнате наступило молчание. Затем голос, ставший чуть хриплым, спросил:: – У вас… у вас есть такой микроб, Эксон?

– К сожалению, еще нет. Но у меня есть человек, который сможет его вывести.

– Фу-у!.. Так какого же черта вы затеяли этот разговор! Да вы знаете, сколько приходит ко мне таких изобретателей, ученых-шарлатанов, которые предлагают и новые газы, и новые пушки, и зараженных мух, и клопов, и прочую ерунду. Вот не думал, что вас можно заинтересовать такими фантазиями.

– Но это действительно ученый. Он видный немецкий профессор, работал в Германии по заданию Гитлера.

– Скажите пожалуйста!

– Не иронизируйте. У меня есть документы. Фюрер даже рассчитывал с его помощью поправить свои дела.

– Так почему же он их не поправил?

– Русские заняли Берлин раньше, чем профессор успел закончить свою работу.

– Хм… И теперь он обратился к вам.

– Нет. О нем рассказал мне его помощник. – послал за профессором самолет. Вы можете поговорить с ним.

– Наконец, я понял вас, Эксон. Вы хотите, чтобы я вложил свои деньги в ваше микробное предприятие?

– Да.

– И не подумаю. – не верю в микробы. Вы скажете, у меня не хватает фантазии, – пусть так. Да, я верю только в видимые и осязаемые вещи: пушки, бомбы, самолеты… Но денег я могу вам дать. Даже с удовольствием. Только под залог вашего завода.

– Только так?

– Дело есть дело, Эксон.

– Согласен.

– Ну и прекрасно.

– А что если микроб у меня все-таки будет?

– Тогда, мой дорогой, я сам приду к вам и буду просить, чтобы приняли меня, хотя бы счетоводом, в ваше предприятие… Действуйте, Эксон!.. Но мой совет – производите все ваши работы с микробами где-нибудь подальше. Иначе разговоров будет не меньше, чем после взрыва хорошей бомбы. Боже вас упаси ввязывать правительство. Пусть пока что это будет ваше частное дело.

– Понимаю.

– Вот теперь мы можем допить шампанское. За ваш успех.

Хрустально-нежно прозвенели бокалы.

Профессор Морге

Легкий двухместный самолет мчался в сплошном серовато-белом месиве облаков.

Перед глазами профессора Морге покачивалась голова пилота в черном кожаном шлеме. Монотонно гудел мотор. Сквозь ватные затычки в ушах его шум доносился глухо, как вой ветра в трубе в осеннюю ночь.

Рукой, затянутой в перчатку, профессор протер боковое стекло кабины. Мимо самолета с космической скоростью неслась однообразная грязно-серая пелена. Профессор отвернулся и усталым движением втянул голову в плечи.

Куда он летит? Зачем?.. Мысли проносились беспорядочные, тоскливые и горькие, как хинин.

…В тот день, когда в осажденном Берлине все живое металось в панике, когда эсэсовцы, торопливо топоча сапогами, бегали по его дому и начиняли термитом лабораторию, а он сам безучастно сидел в своем кабинете, с ампулой цианистого калия в жилетном кармане, – в этот день за ним прилетел самолет.

Пилот передал письмо. В письме не было подписи. На самолете не было опознавательных знаков, – в воздухе его с одинаковой вероятностью могли расстрелять и немцы, и американцы, и русские. Однако это была ниточка спасения, и она вдруг вызвала у профессора Морге интерес к жизни.

Он сел в самолет. Но ампулу с цианистым калием не выбросил.

Его помощник доктор Шпиглер успел удрать еще до того, как русские подошли к Берлину. Профессор летел один. С собой он захватил только маленький чемоданчик из крокодиловой кожи.

Неподвижным, невидящим взглядом профессор смотрел прямо перед собой. Пытался думать. Пытался ответить себе… так что же успел сделать в жизни он, профессор Морге – один из лучших микробиологов мира.

И старой полузабытой кинолентой разматывались картины прошлого.

В юности он рос хилым, болезненным и некрасивым.

Душевные качества не компенсировали физических недостатков- он был высокомерен, злопамятен и самолюбив. Товарищи его не любили. Женщины не обращали на него внимания.

Он отвечал им тем же.

Отвращение к математике заставило его продолжать образование в медицинском институте. Там он и увлекся немецкими классиками реакционной философии Их рассуждения были близки его собственным. Их книги стали его настольными книгами. Его отношение к жизни определили цинизм Ницше и мрачная философия Шопенгауэра.

Закончив институт, он остался на кафедре микробиологии.

Ему трудно было представить себя в роли врача, лечащего людей, избавляющего их от страданий. Да он и не собирался этого делать.

В то время, как ученые всего мира искали новые способы борьбы с болезнями, он просто изучал инфекционных микробов. Он не чувствовал к ним извечной человеческой ненависти. Даже наоборот. Большинство вредоносных микробов подтверждали его философию жизни: они мало беспокоили избранных верхушку общества, но зато безжалостно расправлялись с необеспеченным рабочим людом.

Со спокойным любопытством молодой врач занимался микробиологией. Он стал специалистом по выращиванию микроорганизмов в искусственных средах, и, наконец, защитил докторскую диссертацию, выведя возбудителя какой-то злокачественной лихорадки.

На средства, оставленные отцом, он мог заниматься чем угодно. Он бросил работу в клинике, уединился в своем имении и занялся собиранием коллекций Коллекционировать можно все, что угодно, начиная с почтовых марок и кончая дверными замками Профессор Морге коллекционировал микробов. В его частной лаборатории под Берлином была собрана богатейшая и, вероятно, единственная в мире коллекция микробов всех существующих инфекционных болезней на земле.

В громадных шкафах-термостатах, где автоматически поддерживалась температура человеческого тела, стояли сотни пробирок, в них жили и размножались мириады вредоносных бацилл. Профессор сам варил для них питательные студни и бульоны. И когда видел под микроскопом, как начинали оживать и двигаться его чудовищные питомцы, был доволен.

Он жил один. Где-то в частном пансионе Берлина воспитывалась его дочь – итог случайного недолголетнего брака. Он пересылал в пансион деньги и редко вспоминал о дочери.

Прошло несколько лет. его имя забылось во врачебном мире.

Креме микробов, профессора ничто не интересовало.

В стране менялись правительства. Менялась жизнь. Наступил голод. Начались перебои с электроэнергией, не горел газ, В лаборатории было холодно, не работали термостаты, погибла половина коллекции.

Самые пенные пробирки, с нестойкими бациллами, он сохранил у себя под рубашкой, согревая их теплом собственного тела.

Маленький, взъерошенный, с отросшей бородой, профессор сидел у себя в холодной лаборатории, похожий в лохматом пальто на тарантула. Он никуда не выходил из дома, и за исключением его, немногих слуг никто не помнил о нем Но вот около десяти лет тому назад, в двери его лаборатории постучался рослый, мордастый детина в коричневой форме. Он поднял руку, приветствуя профессора на древнеримский манер, и рявкнул: «Хайль Гитлер!» Затем коротко сообщил, что фюрер желает видеть профессора Морге завтра в восемь вечера.

Профессор вместо ответа сердито захлопнул дверь.

Однако назавтра надел пиджак и отправился по оставленному адресу.

Вначале ему не понравился новоиспеченный фюрер: говорил тот повышенным тоном с истерическим повизгиванием. Но его предложение было интересным, представлялся случай проверить культивации микробов на практике в таких масштабах, о которых профессор и не мечтал.

И он честолюбиво согласился.

Через полгода к его услугам была новая лаборатория. Все, чего добилась человеческая мысль в области микробиологии, было в его распоряжении.

Но задача, поставленная фюрером, требовала ювелирной точности в ее решении. Любимцы профессора – микробы оказались грубым материалом. Профессор Морге перешел на вирусы. Микробы обладали какой-то величиной вирусы были невидимы даже в самый сильный микроскоп, условия оптической физики не позволяли их рассмотреть- настолько они были малы. Но существовавшие в природе вирусы не устраивали профессора. Они слишком медленно размножались, были слишком мягки в своих действиях. Ему требовался вирус, неотразимый и быстрый, как молния. Профессор занялся его поисками.

Потекли годы опытов, годы достижений и неудач.

Наконец, профессор нашел его. Даже не нашел, а вывел сам путем многократной культивации вируса энцефалита- загадочной болезни, поражающей центральную нервную систему человека. Но выведенный вирус был еще слаб. Требовалась многократная культивация в специальных средах, чтобы превратить его в неотразимое оружие.

Фюрер терял терпение. Война с Советским Союзом затянулась.

В это время к профессору приехала его дочь. По примеру отца она закончила медицинский институт; пансион воспитал в ней качества, достойные представительницы высшего немецкого общества, которому фюрер обещал завоевать весь мир.

Фрейлейн Морге была властолюбива и умна. Она взяла на себя заведывание хозяйством лаборатории и освободила профессора от многих забот. Культивации вируса пошли успешнее. Но военное счастье изменило фюреру. Немецкие войска отступили к границам Германии.

Профессор Морге не вылезал из своей лаборатории. Он был на пороге удачи. Еще год… полгода. Профессор торопился… Но русские оказались быстрее…

Самолет резко качнуло, и он начал падать…

Кинолента воспоминаний оборвалась. Профессор Морге испуганно вцепился в спинку сидения, падение тут же замедлилось, по спокойному поведению пилота профессор понял, что ничего особенного не произошло – самолет просто пошел на посадку.

Профессор поднял и положил на колени чемоданчик, маленький чемоданчик из крокодиловой кожи.

В чемоданчике находились три металлических футляра, выложенные внутри мягкой упругой пробкой В каждом- небольшая ампула, наполненная прозрачной жидкостью, голубой и невинной, как весеннее небо… Это было все, что осталось от многолетней работы.

Все…

И тут профессор впервые вспомнил о дочери.

Она осталась там, в горящем Берлине. Он не видел ее перед отъездом; где-то на окраине города она сводила свои последние счеты с русскими, которые убили у нее не то жениха, не то любовника, – профессор всегда очень плохо разбирался в ее делах.

Что там делает сейчас эта сумасшедшая девчонка?..

Последний выстрел

Северный пригород Берлина. Разбитая улица. Тишина, лишь кое-где потрескивает, остывая, горелое железо.

Светловолосая женщина в дорогом спортивном костюме, измазанном кирпичной пылью и паутиной подвалов, с немецким автоматом в руках, оглядываясь и прячась за выступами фасада, вошла в дом с заднего крыльца.

Осторожно, словно боясь упасть, она прислонилась к дверному косяку Закрыла глаза и стояла так несколько минут.

Потом оттолкнулась руками, покачиваясь, прошла в комнату. Опустила автомат прямо на пол, шагнула к кровати и упала ничком на подушки. Она долго лежала, неподвижная, как труп За окном послышался приближающийся скрежет гусениц танка, она вскочила, кинулась к автомату. Но танк прошел мимо, она присела на кровать Усталым потухшим взором оглядела комнату.

Толстый слой пыли, проникший через разбитые окна, покрывал все предметы: стол, трюмо, разбросанные туалетные принадлежности, которыми их хозяйка не пользовалась уже много дней Над столом висела большая фотография: молодая светловолосая женщина в открытом бальном платье с легкой улыбкой на тонких четких губах.

Когда это она снималась?.. Всего год тому назад. Только один год? Неужели она могла так безмятежно улыбаться?

Губы ее искривились в усмешке, и осунувшееся лицо стало еще более острым и жестким. Она поднялась с усилием, достала из шкафа в стене простую черную юбку и такой же жакет и начала переодеваться.

Надев шляпу с темной вуалькой, она подошла к трюмо, стерла с зеркала пыль, поправила волосы. Открыла ящик туалетного стола и достала черный офицерский пистолет. Попробовала засунуть его в кармашек жакета, но он не вошел. Взяв со стола сумочку, сунула пистолет в нее и, не обглядываясь, вышла.

По коридору она прошла в комнату, выложенную белым кафелем. Очевидно, это была лаборатория: на большом столе установлен микроскоп Цейса, на мраморных столиках – пробирки, термостаты, на вешалке у стола висел белый халат. При виде этих предметов лицо у женщины напряглось, по горлу прокатилась нервная судорога. Она на секунду закрыла глаза. Потом прошла в угол к шкафу, открыла дверку.

На полках шкафа стояла фарфоровая и стеклянная лабораторная посуда. Внизу в глубине помещался черный ящичек с циферблатом и стрелкой. От ящика куда-то вниз уходили электрические провода.

Она повернула ключик в ящике. Послышалось тиканье часового механизма, по циферблату медленно поползла черная стрелка.

Внезапно с улицы через разбитые стекла донеслась русская речь.

Медленно, без стука, женщина закрыла дверку шкафа. Выглянула в окно. Осторожность и злобное чувство мести некоторое время боролись в ее душе. Наконец, не спуская пристального взора с улицы, она вынула из сумочки пистолет, удобно пристроила его на переплете окна, уверенным жестом перевела предохранитель, прицелилась и выстрелила. На кафельный пол вылетел дымящийся патрон. Не успело заглохнуть короткое эхо выстрела, как женщина еще раз нажала собачку спуска. Курок сухо щелкнул… но выстрела не последовало. Она сунула пистолет в сумочку, быстро выбежала из комнаты, спустилась в садик с закопченными и измятыми кустами роз и через небольшую калитку вышла в пустой переулок.

Из-за кустов показался сгорбленный садовник в фартуке, с лейкой. Он посмотрел вслед уходящей, что-то глухо замычал и погрозил ей трясущейся рукой.

Два друга

По пустой разбитой улице пригорода шли два советских офицера: капитан и младший лейтенант.

Они шли, не торопясь, и со спокойным любопытством разглядывали улицу чужого города. Они слышали об этом городе когда-то на уроках географии и конечно в то время не думали, что десяток лет спустя им придется брать этот самый город тяжелым штурмом, который будет стоить жизни многим их товарищам.

Капитан был высокий, широкоплечий. На его крупном лице северянина виднелись следы копоти, въевшейся за последние дни напряженных боев. Поперек лба тянулась засохшая ссадина, которая придавала лицу суровое, даже мрачное выражение. Но серые глаза его смотрели спокойно и даже чуточку насмешливо. Руки привычно и удобно лежали на прикладе автомата, повешенного на шею.

По сравнению с рослым капитаном его спутник – младший лейтенант, казался совсем юношей. Автомат, заброшенный за спину, как-то даже не шел к его хрупкой фигурке, к его симпатичному, по-девичьи нежному лицу с темными мечтательными глазами. Поверх широкого ремня автомата перекрещивался тонкий ремешок, на котором висел фотоаппарат в кожаном потрепанном футляре.

Разглядывая улицу, вертя головой по сторонам, он не обращал взимания на развороченную мостов оступался в ямы, запинался за кирпичи. Капитан спокойным привычным движением поддерживал его за локоть. И по тому, как юноша также, словно не замечая, подчинялся ему, можно безошибочно заключить, что это идут два товарища; пошагавшие рядом по разбитым дорогам войны. Капитана звали Яков Байдаров, младшего лейтенанта – Сергей Березкин.

Байдаров до войны работал в Сибири, корреспондентом молодежной газеты. В свободное время изучал иностранные языки и занимался спортом. И то и другое давалось ему легко; он читал Бальзака и Байрона в подлинниках и был чемпионом области по боксу. Байдаров довольно равнодушно относился к своим успехам, зато статьи в газету писал с увлечением, много раз переписывал и никогда не был ими доволен.

На фронт он пошел добровольцем. Хорошая физическая подготовка помогла ему быстро освоить тяжелую солдатскую науку, а солдатское счастье сберегло от пуль и осколков: за все время войны он ни разу не был ранен.

В стрелковой части, где он служил, ничего не знали о его прошлых литературных занятиях. Только после битвы на Волге, в отпуске, Байдаров написал первую фронтовую корреспонденцию для «Огонька». Корреспонденцию напечатали, ее прочитали в части, и через месяц он уже работал в редакции корпусной газеты. Там он и познакомился с фотокорреспондентом Сергеем Березкиным.

Байдарову понравился фотокорреспондент, попавший на фронт прямо со школьной скамьи. Березкин вздрагивал каждый раз, когда за сотню метров от него рвалась мелкая мина, но тем не менее целые дни проводил на передовой в поисках хорошего боевого кадра. И, нужно сказать, всегда его находил.

У сильных натур есть врожденная потребность кого-нибудь опекать, о ком-нибудь заботиться. Байдаров взял на себя роль наставника неопытного юноши. Он делал это тактично, по-дружески, с добродушным юмором, и Березкин с благодарностью принимал его помощь.

– Мне все еще не верится, Яша, – сказал Березкин, – неужели это правда?

– Что тебе не верится, Сережа?

– Неужели война в самом деле закончилась?

– Да, к сожалению, закончилась.

Березкин уже успел привыкнуть к шуткам Байдарова, но тут он посмотрел на него с недоумением.

– Это почему же «к сожалению»?

– А мне показалось, что тебе еще хочется повоевать.

Березкин улыбнулся, и лицо его стало еще более юным. Он заложил пальцы за ремешок фотоаппарата и продолжал мечтательно: – На самом деле, как будет чудесно: мы с тобой скоро сдадим на склад автоматы и поедем в Москву. Ты только представь себе: вот мы высадились на Белорусском вокзале. Мы не поедем ни на трамвае, ни в такси, мы пойдем пешком мимо высоких домов с целыми стеклами, мимо нас будут проходить мужчины в красивых костюмах, без погон, женщины в цветных шелковых платьях. Мы пройдем по Красной площади, мимо Кремля, мимо Мавзолея… Наконец, мы на улице Правды, в редакции «Огонька», заходим прямо к главному редактору, и он нам скажет…

– «Получите гонорар!» – вставил Байдаров.

– Гонорар?.. Почему гонорар?

– Гонорар, который нам не прислали за наш фотоочерк «На подступах к Берлину».

– Ах, да, я и забыл. Нет, нам, наверно, что-нибудь другое скажут…

Березкин вдруг остановился, озабоченно поморгал глазами и стал что-то искать в карманах.

– Письмо… – сказал он встревожено, – я же совершенно забыл, я письмо получил. «Байдарову и Березкину». Из редакции «Огонька»… Где же оно?

Не найдя ничего в карманах брюк, Березкин засунул пальцы в карманы гимнастерки.

– Я его даже не распечатал, – продолжал он с отчаянием, – чтобы вместе с тобой прочитать… Ну конечно, – и он безнадежно опустил руки, – я его потерял.

– Правильно, Сережа. А я его нашел, – и Байдаров показал сложенный вдвое конверт. – Ты его еще на почте мимо кармана положил.

– Ну вот, – упрекнул Березкин, – человек нервничает, волнуется, а ты молчишь.

– С педагогической целью: чтобы в другой раз не терял.

Березкин, распечатывая конверт, совсем перестал обращать внимание на дорогу. Байдаров взял его под руку и свел с тротуара на середину улицы, где было меньше опасности налететь на разбитый подъезд или провалиться в подвальное окно.

– Ты только подумай, Яша, что нам пишут, – заговорил быстро Березкин, тыча пальцем в письмо, и он прочитал торжественно и раздельно: «…мы находим ваш очерк очень удачным…» ты слышишь?., «…очень удачным… Особенно хороши…» – Березкин запнулся, – ну, дальше неинтересно.

– А ну-ка, дай я взгляну, – Байдаров вытащил из рук Березкина письмо и просмотрел его. – Так… «и особенно хороши в нем фотографии». Вот это правильно. Да иначе они и написать Хне могли; я помню, когда ты пришел с передовой, где сделал эти снимки, то в твоей шинели дырок было больше, чем заснятых кадров в твоем ФЭДе.

Застенчивый Березкин покраснел, сунул письмо в карман и постарался переменить разговор.

– А все-таки как хорошо, Яша. Ты подумай только, вот идем мы по улице, и никто в нас не стреляет, и нам не нужно стрелять. Не нужно прятаться и думать, что с тобой каждую секунду что-то может случиться.

– Ну, положим, случиться еще всякое может, – заметил Байдаров, легонько отодвигая товарища от воронки, вырытой взрывом крупного снаряда, – особенно с тобой. Например, ты можешь свалиться в какую-нибудь яму. На самом деле, Сережа, когда ты научишься глядеть себе под ноги?

– Но я же смотрю.

– Ты смотришь на крыши, – ворчал Байдаров. – Ну вот объясни мне, куда ты глядишь сейчас?

– А ты взгляни сам, какой интересный таинственный дом.

Слева, на углу улицы, отдельно от всех строений, стоял небольшой мрачный особняк, с узкими стрельчатыми окнами и такой же дверью.

– Это типичный готический стиль, – продолжал Березкин, с увлечением художника разглядывая дом, – видишь, двери какие. А окна узенькие-узенькие. Такое впечатление, будто кто за ними прячется.

– А может и прячется, – заметил Байдаров, с неодобрением посмотрев на окна узкие, как бойницы. – Давай-ка, на всякий случай, отойдем подальше.

Березкин послушно шагнул в сторону. В ту же секунду из узкого окна особняка сухо щелкнул пистолетный выстрел. С Березкина слетела пилотка, он охнул и медленно повалился на бок.

Первая встреча

Байдаров подхватил товарища на руки и закрыл его своей широкой спиной. Но второго выстрела не последовало, за стеклами углового окна что-то мелькнуло и исчезло.

Не заботясь о том, будут в него стрелять или нет, Байдаров присел тут же на мостовой и положил голову Березкина себе на колени.

– Сережа, – позвал он тихо, как будто тот спал и жалко было разбудить его, – Сережа!

Глаза Березкина были закрыты. Тонкая струйка крови сбегала по щеке, и Байдаров с холодеющим сердцем несколько секунд смотрел на эту ярко-красную полоску.

Потом медленно отодвинул в сторону нависающую прядь волос с побледневшего лица юноши… и тут же облегченно вздохнул. Над виском виднелась неглубокая рваная ссадина – Березкин был только контужен пулей, скользнувшей по голове.

Опустив товарища на плиту вывороченного асфальта, Байдаров вскочил на ноги. Оглядевшись, он окрикнул проходивших мимо солдат, показал им на раненого, а сам, не теряя времени, кинулся к особняку.

Тяжелые стрельчатые двери с резными филенками были закрыты. Несколько раз ударив в них сапогом, Байдаров подскочил к окну. Однако стена и подоконник были гладкие, ухватиться было не за что. Тогда он вернулся к дверям, выхватив из сумки гранату, сунул ее в дверную ручку и, сдернув кольцо, быстро стал за выступ подъезда.

Взрывом сильно рвануло воздух, мимо Байдарова пронеслось облачко дыма, посыпались осколки филенок.

Ударом сапога он вышиб остатки дверей и кинулся по лестнице в глубь дома.

Он пробежал коридор, комнату, запутался в складках тяжелой портьеры и оторвал ее вместе с кусками штукатурки, которые посыпались ему на голову.

Никого не обнаружив в пустых комнатах, Байдаров выскочил в коридор и внезапно очутился на крыльце, которое выходило в садик за домом. От крыльца шли дорожки, посыпанные песком. За кустами роз он увидел сгорбленную человеческую фигуру.

Байдаров сбежал по лестнице.

– Стой! – крикнул он, вскидывая автомат.

Человек за кустами медленно выпрямился, повернулся и выронил из рук лейку. Вода брызнула на белый передник.

«Садовник, – удивился Байдаров. – Но кто в эти дни может заниматься садоводством? Это или переодетый враг или сумасшедший…» Капитан, не снимая пальца со спуска автомата, подошел ближе и пригляделся.

– Черт возьми! – воскликнул он.

Перед ним стоял Артюхов, сержант-разведчик, которого Байдаров не раз видел в штабе полка. В конце прошлого года сержант не вернулся из разведки, его считали погибшим.

«Но как он попал сюда? И что это с ним?» Артюхов, видимо, потерял рассудок. Глаза его смотрели бессмысленно. Синеватые веки испуганно вздрагивали, рот перекашивался в жуткой неприятной гримасе.

Но тем не менее это был он.

– Артюхов! – громко позвал Байдаров.

Бывший сержант опустил руки по швам. Он даже сделал неуверенное движение, как будто хотел выпрямиться и стать, как и положено стоять перед командиром. Но тут же забормотал что-то гневное, схватил Байдарова за рукав и потащил куда-то сквозь колючие кусты.

Удивляться было некогда. Следуя за ним, Байдаров увидел в ограде полуоткрытую калитку. Артюхов мычал, показывая в сторону улицы трясущимися пальцами.

Не раздумывая, Байдаров проскочил в калитку, очутился в узком пустом переулке. Направо, в конце следующего квартала виднелись советские танки. Он побежал налево, завернул за угол и чуть не налетел на женщину, которая не то стояла за углом, не то шла ему навстречу. Она посторонилась, но он на бегу задел ее прикладом автомата и вышиб из рук сумочку.

Байдаров остановился. Одетая в простой темный костюм, женщина была молода и красива. В ее прозрачных глазах он не заметил ни тени испуга или волнения. Она спокойно посмотрела на него, потом перевела взгляд на сумочку, валявшуюся у его ног. Извинившись, Байдаров поднял сумочку, мимолетно про себя удивившись ее тяжести, и подал ее женщине.

– Данке, – коротко поблагодарила она и неторопливо прошла мимо.

Байдаров добежал до следующего угла, но и там не увидел ничего подозрительного. Бесцельно было продолжать поиски на улице. Бедняга Артюхов мог ошибиться; да и кто знает, что он подразумевал, показывая на калитку.

Возвращаясь, Байдаров еще раз взглянул вслед удаляющейся женщине. Если бы она оглянулась, заторопилась, то, возможно, он бы остановил ее. Но она шла не оборачиваясь, чуть помахивая сумочкой, и ничто в ее поведении не давало ему повода заподозрить ее в убийстве из-за угла. Он вернулся к калитке, где его ждал Артюхов, но, не задерживаясь с ним, пробежал в дом. Артюхов, ковыляя, заторопился за ним.

Толкнув ногой первую попавшуюся дверь, Байдаров попал в комнату, которая, очевидно, была женской спальней. Над туалетным столом висела большая фотография.

Байдаров шагнул ближе и тотчас узнал на фотографии ту самую женщину.

«Болван! Сумочка потому и была тяжела, что в ней лежал пистолет!» Байдаров помчался обратно.

Но в спешке он заблудился в коридоре и вместо выхода в садик влетел в комнату, выложенную белым кафелем. На полу валялся небольшой латунный цилиндрик, и как Байдаров ни торопился, он все же обратил на него внимание.

Гильза револьверного патрона! Так вот откуда стреляли?!

Взглянув за окно, он увидел лежащего на тротуаре Березкина. Кто-то уже перевязывал ему голову.

Внезапно Байдаров услышал за своей спиной резкий хлопок.

Он обернулся. По коридору, отрезая путь к выходу, пронеслась дымящаяся струя огня. Еще хлопок, более громкий, и по комнате, прямо ему под ноги хлынула волна нестерпимо жаркого пламени.

Байдаров поспешно отскочил в угол за столик, на котором стоял черный микроскоп. Пламя быстро разливалось по комнате, поднимаясь до потолка бледно-розовой стеной. Байдаров закрыл ладонью слезящиеся от дыма глаза. О выходе через дверь нечего было и думать, он схватил со столика тяжелый микроскоп, с силой швырнул его в оконный переплет и, замотав голову попавшимся под руку белым халатом, через пламя бросился в окно.

Загадочная находка

– Ну вот, Сережа, а ты говорил, что с нами уже ничего не случится.

Койки друзей стояли в палате рядом. Березкин, с забинтованной головой, полулежал на кровати, опираясь локтем о подушку. У Байдарова забинтованы левая рука и плечо, прыгнув из окна, он сильно разбил ключицу и колено.

– И подумать только, – продолжал сокрушаться он, – конец войны, праздник, – а тут, на вот тебе, лежи, как бревно.

Березкин закрыл глаза и поморщился. В голове стоял шум, как будто к ней протянули телефонные провода.

В висках усиливалась тупая боль.

– Что? – посмотрел на него Байдаров. – Болит?.. А ты бы лег?

– Ничего, – тихо произнес Березкин. – Лежать еще хуже.

– Да, – задумчиво произнес Байдаров. – Неплохо стреляет эта особа. Но я-то хорош, сам отдал ей сумочку.

В палату быстро и бесшумно, как мяч, вкатилась пухлая краснощекая сестра.

– Байдаров, – сказала она певучим голоском, – на рентген.

Она осторожно помогла Байдарову накинуть на больное плечо халат, взяла его под здоровую руку и повела из палаты. Вернулся Байдаров в хорошем настроении.

– Доктор сказал, – ничего страшного. У вас, говорит, кости не иначе, как из орудийной стали сделаны. Со второго этажа на мостовую хлопнулись и ничего как следует сломать не смогли. – Он достал из кармана халата плитку шоколада и положил Березкину на одеяло.

– В буфет заходил, думал по случаю окончания войны там что-нибудь покрепче лимонада имеется. Ничего нет.

Байдаров сбросил халат и улегся на свою койку.

– Я доктору про Артюхова рассказал, – промолвил он.

– Ну и что?

– Я спрашиваю, отчего бы это человек ни с того, ни с сего вдруг полусумасшедшим сделался. Ну, доктор говорит, всякое бывает в жизни. Может, например, от контузии. А я ему про лабораторию рассказал. Задумался доктор. Так, говорит, сразу ничего не скажешь. Надо бы Артюхова посмотреть.

– А его нет, – вставил Березкин.

– Вот то-то и оно, что нет. Интересно, что там разыскал особый отдел. Да вот он легок на помине.

В палату, балансируя руками, на цыпочках, вошел молодой военный в белом нескладно застегнутом халате.

– Вот, Сережа, познакомься, – сказал Байдаров. Шерлок Холмс из особого отдела. В вещевой ведомости числится, как лейтенант Григорьев.

Григорьев, добродушно, по-мальчишечьи улыбаясь, осторожно ступая, подошел к Березкину и бережно пожал ему руку.

– Как дела? Лежите?

– Сразу видно контрразведчика, – заметил Байдаров, – моментально догадался, что мы делаем. Ты лучше скажи, почему на цыпочках ходишь?

– Да вот, – и Григорьев е досадой показал на свои новые блестящие сапоги, – черт возьми, сделали со скрипом. Да с каким – шагнуть нельзя.

Он для иллюстрации ступил на подошву, и сапог скрипнул так звонко, что Григорьев испуганно оглянулся на дверь. Березкин рассмеялся, но тут же закрыл глаза от боли и опустился на подушку.

– Смех смехом, а у меня с этими сапогами сплошные неприятности. Полковник Сазонов говорит: «Я вас за такие сапоги из отдела отчислю. Что это за контрразведчик, которого за километр слышно». К вам только в коридор вошел, смотрю, сестра бежит, врач из кабинета выскочил – полная боевая тревога. Снимайте, говорят, сапоги: у нас тут тяжелобольные лежат… Кое-как упросил. Жалко бросать – сапоги уж больно хороши.

– Сапоги хорошие, – согласился Байдаров. – Только белый халат тебе не идет. Все равно что рясу надел.

– Знаю, – шутливо вздохнул Григорьев. – Я, может быть, потому и медицинский институт бросил.

– Скажи-ка. Вот бы не подумал, что ты мог в медицинском учиться.

– На третьем курсе был.

– Выгнали? -, – Нет, сам ушел.

– Это почему же?

– Да так, знаешь… Любовь к приключениям.

– Вот как. А какие у тебя новости, любитель приключений? Женщину не нашли?

– Не нашли.

– И Артюхова не нашли?

– И Артюхова не нашли. Он, наверное, за тобой следом в дом вошел и погиб.

– Жалко.

– Конечно жалко. От дома ничего не осталось, весь сгорел. Видно, здорово его термитом начинили. Микроскоп разбитый нашли, который ты в окошко выбросил. Его полковник с собой забрал.

За окном темнело, вечерние сумерки незаметно заполняли комнату.

– Интересно, – промолвил Байдаров и, взглянув в сторону задремавшего Березкина, снизил голос до полушепота, -чем занимались в этой окаянной лаборатории? Зачем понадобилось ее спалить?

Они посидели в молчаливом раздумье еще несколько минут.

Григорьев посмотрел на часы и встал.

– Подожди, – остановил его Байдаров. – Письмо у меня есть на родину. Захвати, сдай на почту. – Он вытащил из полевой сумки письмо и вместе с ним небольшую книжечку в темно-зеленой обложке. – Это что? – он повертел в руках книжечку и прочитал на обложке: «Проф. Русаков. Витамины». Ч Откуда она у меня? Насколько помню, я никогда особенно не интересовался витаминами.

Из книжки на одеяло выпал листок бумаги. Байдаров развернул его и от удивления вытаращил глаза.

– Что там такое? – заинтересовался Григорьев. Он заглянул в листок и в свою очередь озадаченно уставился на Байдарова. – Черт возьми! Это же штамп имперской канцелярии. Канцелярии Гитлера.

И он прочитал вслух написанное по-немецки: «Профессору Морге. Посылаем Вам все, что удалось достать о работах профессора Русакова. Ждем результатов Ваших экспериментов». Посмотрев на подпись, Григорьев тихо свистнул. – Но как это все к тебе попало?

– Догадываюсь. Это из халата. Там халат висел в лаборатории – я им себе голову завернул, когда в окно прыгал. Книжка из халата выпала, а ребята, когда меня подняли, думали, что моя…

– И сунули тебе в карман. Понятно. Давай-ка это все, я сейчас же полковнику покажу.

Забрав письмо и книжечку, Григорьев, забыв о скрипе сапог, поспешно выбрался из палаты.

Байдаров откинулся на подушку и попытался связать воедино разорванную цепь фактов и событий, участником которых он невольно сделался. Но в цепи не хватало основных связывающих звеньев, он пытался их придумать сам, но все они казались ему неправдоподобными.

В палате стало совсем темно. Березкин спал. Изредка он тихонько стонал во сне, и тогда Байдаров, прерывая свои размышления, озабоченно поглядывал в его сторону.

Новое предложение

Рабочий кабинет господина Эксона обставлен скромно: темные обои, черный письменный стол, жесткие кожаные кресла – сидеть в них неудобно, но у господина Эксона не засиживаются, он не любит лишних разговоров.

Дело – есть дело.

На стене большие часы. Их маятник, покачиваясь, равномерным постукиванием как бы напоминает забывшемуся посетителю, что время – деньги.

На письменном столе – строгий порядок. Чернильный прибор из мрамора с золотыми прожилками. Налево- стопка бумаг, направо – четыре телефона, пепельница. Посредине – раскрытый блокнот. Перо поперек блокнота. И все. Стол преуспевающего делового человека, ничего лишнего. Дело – есть дело.

Пачка бумаг придавлена вместо пресса бронзовой статуэткой, изображающей нагого человека с низким лбом и тяжелой, выдающейся вперед звериной челюстью.

Человек сидит на корточках и старательно обстругивает кремневым ножом корявую, узловатую дубину – жалкое оружие далекого прошлого.

Пока господин Эксон раскуривал сигару, доктор Шпиглер, сидевший в кресле, внимательно разглядывал бронзовую статуэтку. Вначале она показалась ему не нужной на столе, но потом он нашел, что она вполне на месте и даже как-то символично характеризует хозяина стола – и тот и другой делают оружие.

Сигара господина Эксона загорела сбоку; он бросил ее в пепельницу и взял другую.

– Как самочувствие профессора? – спросил он.

– Пока неважное. За эти два дня он не сказал и десяти слов. В его возрасте трудно переносятся такие переживания.

– Вы говорили ему, что я интересуюсь его работой?

– Да. Но он не обратил на мои слова ни малейшего внимания. Старик находится в состоянии полнейшей прострации.

– Что ж, подождем.

– Кроме того, профессор упрям и принципиален, – С ним будет трудно договориться?

– Кто его знает, господин Эксон. Может быть, его стоит припугнуть.

– Припугнуть? Чем же?

– В его лаборатории опыты с вирусом производились на людях. Сказать ему, что это может явиться судебным материалом для международной комиссии по военным преступлениям.

– Есть документы? Доказательства?

– Документов нет. Все сгорело. Но документы в конце концов можно подготовить.

Господин Эксон сквозь дым сигары оценивающе посмотрел на Шпиглера.

– Вы правы, – сказал он с расстановкой, – документы можно будет подготовить. Но профессор в таком состоянии, что может оказаться и к этому безразличным. Прежде чем его припугнуть, нужно, чтобы он поправился. Создайте ему все условия, пусть он ни в чем не испытывает недостатка, пусть он вновь приобретет вкус к жизни. Деньги у вас еще есть?..

Вот уже неделя, как профессор Морге живет в городе, куда его доставил неизвестный самолет.

На аэродроме его встретил доктор Шпиглер. Профессор не особенно этому удивился. Он так и думал, что кто-кто, а его помощник сумеет выйти сухим из воды.

Вероятно, он в свое время приторговывал секретами его лаборатории. Жулик и прохвост! Как жаль, что он, Морге, не разобрался в этом человеке раньше. Сейчас доктор Шпиглер заботится о профессоре, как о родном отце. Он устроил его в хорошей гостинице, обеспечил его всем, что может тому потребоваться: изысканным столом, одеждой, книгами, автомашиной для прогулок. Каждый день он, почти насильно, вывозил профессора за город на озеро.

Профессор угрюмо и молча подчинялся. Отказываться от назойливого доктора было труднее, чем согласиться.

Однако постепенно он привык к ежедневным поездкам.

Ему уже нравилось сидеть на старых замшелых скалах, нависающих над озером. Профессор смотрел в блестевшую под солнцем прозрачную глубину озера, и ему казалось, что он глядит через окуляр громадного микроскопа на какую-то светло-голубую среду, где, как неведомые микробы, плавают толстые рыбы с выпуклыми глупыми глазами.

Он старался не думать о прошлом и не заботился о будущем.

К вечеру за ним приезжал доктор Шпиглер и вез в ресторан ужинать.

Профессор догадывался, что доктор Шпиглер уже успел где-то спекульнуть его именем; в первый же день за завтраком доктор намекнул на какое-то частное лицо, очень интересующееся их незаконченной работой. Но профессор тогда не стал даже и слушать. Он устал и хочет только одного – покоя. Но вскоре он понял, что у него недостанет силы сопротивляться, а доктор Шпиглер постарается «пристроить» его и, конечно, не без выгоды для себя.

Профессор думал, что, пожалуй, было бы не худо сунуть Шпиглеру в стакан с вином ампулу с цианистым калием, которую он захватил из Берлина.

Однажды вечером, закрывшись в номере, он вытащил из кармана крохотный стеклянный цилиндрик. Достаточно взять его в рот, стиснуть зубами, и можно навсегда избавиться от той страшной усталости и горечи бесславного конца, которые давят нестерпимо на старые плечи.

Но он тут же почувствовал, что не сможет этого сделать – ниточка, протянувшаяся к нему в Берлине, оказалась крепче, чем он мог предполагать.

«Упрямая штука – жизнь!» – горько усмехнулся профессор и сунул ампулу в жилетный карман…

В конце следующей недели доктор Шпиглер привез его к господину Эксону…

– Садитесь, пожалуйста, профессор. Прошу извинить, что заставил вас ждать. Если бы вы знали, сколько у нас сейчас дел с вашей несчастной Германией.

Свет от настольной лампы падал на лицо профессора Морге. Он недовольно нахмурился, хотел отодвинуться, но не мог сдвинуть с места тяжелое кресло.

– Вас беспокоит свет?

– Да, – отрывисто бросил профессор.

– Простите, пожалуйста.

Теперь свет от лампы только на столе. Лицо сидящего за столом показалось профессору знакомым. Доктор Шпиглер невнятно назвал фамилию господина, профессор постарался вспомнить, когда, в какой газете или журнале он видел это лицо с тяжелой челюстью, и не смог. А впрочем, все равно…

– Дорогой профессор, – услышал он задушевный, ласковый голос, – прошу вас поверить, я всегда был истинным поклонником великой немецкой нации. – глубоко тронут несчастьем, постигшим вашу родину, а в том числе и вас, профессор. – узнал совершенно случайно, что вы вели в Германии интересную работу. К сожалению, вам как будто бы не удалось ее закончить? – Человек за столом доверительно наклонился вперед и сделал вопросительную паузу…

Профессор Морге со злостью поджал тонкие бесцветные губы.

Так и есть! Прохвост Шпиглер все-таки продал его этому дельцу. Но пусть они не думают, что им удастся заставить его работать. К черту!..

– Меня заинтересовало то немногое, что я сумел узнать о вашей работе, так же мягко и доверительно, как бы не замечая молчания профессора, продолжал сидящий за столом. – Не смогли бы вы рассказать мне о ней более подробно? Поделиться вашими планами?..

С угрюмым упрямством профессор разглядывал плавно покачивающийся из стороны в сторону круглый латунный маятник стенных часов. Медленно, но с непоколебимой уверенностью ползла по бело-матовому циферблату черная стрелка. Прошла еще одна минута упорного молчания.

Человек за столом откинулся на спинку кресла, положил ногу на ногу и закурил сигару. Выпятив вперед нижнюю губу, он выстрелил клубком голубого табачного дыма.

– Прошу извинить мое любопытство, я хочу помочь вам, профессор. Но, к сожалению, я очень мало знаю о вашей работе. Скажем, не более того, что может заинтересовать комиссию по расследованию военных преступлений.

«Ну и пусть!» – упрямо подумал профессор.

И т ут же, как и тогда в номере, когда он сидел с ампулой в руках, он почувствовал, что ему очень трудно, невозможно отказаться от того, пусть крохотного, кусочка жизни, который он сейчас имел. От удобного номера, хороших обедов, голубого озера… Он тяжело вздохнул и закрыл глаза.

– Я не понимаю вас, профессор, – опять услышал он, – неужели вы плохой патриот? В ваших руках меч, которым вы сможете отомстить за унижение Германии, за оскорбление великой арийской нации, призванной управлять миром. Кончайте вашу работу – я помогу вам. Докажите миру, что вы, немецкий профессор Морге, изобрели самое могущественное в мире оружие…

Доктор Шпиглер ожидал профессора в приемной господина Эксона.

Приемная обставлена так же просто, как и кабинет.

Ни ковров на полу, ни картин в золоченых рамках по стенам. Такой же темный паркет, дорогие обои со скромным узором, такие же жесткие кресла с тугими сидениями.

В углу, за небольшим письменным столом работала секретарь господина Эксона мисс Фруди, как называл он ее на американский манер. Это была некрасивая особа с большим лиловым носом. Господин Эксон, в отличие от многих других промышленных заправил, не держал у себя хорошеньких машинисток и секретарей. Дело – есть дело!

Мисс Фруди бойко отстукивала на машинке какое-то письмо и, передвигая каретку, неодобрительно поглядывала на развалившегося в кресле доктора Шпиглера. Она привыкла к тому, что посетители ее шефа вели себя в его приемной скромно. Вот, например, в кресле в углу ожидает приема пожилой господин, очевидно бывший военный. На лице у посетителя заметны следы тревоги и неуверенности в своем будущем. Фамилия его фон Штрипс, кажется, шеф обещал ему место начальника полиции в городе Зиттине. По фамилии видно, что этот господин из бывших немецких графов или баронов, он умеет себя вести в присутствии дамы. Мисс Фруди уже второй раз ныряла в сумочку, закрывшись зеркальцем, пудрила свой внушительный нос и украдкой поглядывала в угол на посетителя.

Культурный человек! Не чета доктору Шпиглеру, который бывает здесь каждый день и всегда ведет себя, как в пивной. Вот сейчас развалился в кресле и в ее присутствии чистит себе ногти. Хам!

Доктор Шпиглер подровнял пилочкой все десять ногтей, прочел газету, а разговор в кабинете все еще продолжался.

«Неужели господину Эксону не удастся уломать упрямого старикашку?..»

– Я… согласен, – сказал наконец профессор и поднялся с кресла.

– Вот и прекрасно. Ваши условия?

Профессор сделал брезгливую гримасу, и господин Эксон тут же спохватился, – я говорю, разумеется, не о деньгах, профессор.

– Лаборатория. Первоклассная лаборатория.

– Лаборатория будет.

– Сотрудники.

– Подберите штат по вашему собственному усмотрению. Ваш прежний помощник будет, вероятно, вам полезен?

– Доктор Шпиглер? – глаза профессора прищурились. – Ну что ж, не возражаю.

– Еще что? – господин Эксон делал быстрые пометки в своем блокноте.

– Подопытные. Люди для опытов.

– Люди?.. Гм… Теперь это труднее сделать, вы сами понимаете, профессор… Гм. Что ж здесь придумать?..

– У меня в Берлине осталась дочь… – сказал профессор.

– Дочь?.. Так, так. Бедная девушка… – понимаю вас, я сам отец. Но…

– Я не об этом, – нахмурился профессор. – Моя дочь заведовала хозяйственными делами лаборатории. Она умеет решать трудные задачи. Постарайтесь ее разыскать.

– Ах, вот что. Очень хорошо. – сегодня же дам задание… Итак, вашу руку, профессор.

Господин Эксон протянул через стол свою большую гладкую руку с цепкими волосатыми пальцами, руку преуспевающего дельца, и профессор вложил в его руку свою, нервную сухую руку ученого…

Прошел год…

Береговую полосу города Зиттина занимают товарные пристани, доки, судовые мастерские.

Море мелькает далеко на горизонте голубой лазурной полоской. У берега светлая морская вода покрыта поблескивающими пятнами грязного отработанного масла.

Портовый Пригород начинался сразу же за служебными постройками. Там стояли почерневшие от дыма и времени двух- и трехэтажные дома, полуразрушенные хибарки, между которыми извивались грязные мощеные улицы и еще более грязные и еще более узкие переулки.

В Портовом Пригороде жила рабочая беднота, грузчики, рабочие без квалификации, безработные матросы.

Жили здесь также и жулики, и бандиты всех специальностей и мастей. Народ это был отчаянный, жил своими законами, и ценность человеческой жизни зависела от многих случайностей.

Часто, когда отлив уносил в море мусор и пятна смазочного масла, когда обнажались бетонные устои береги вех построек, на илистом дне обнаруживался труп, с обломком горелого колосника, засунутого за пояс штанов.

Это никого не удивляло, и никто не торопился сообщать о таком событии в полицию. Чтобы позвонить в полицейское управление, нужно было идти к автомату и спустить в него никелевую монету, а такую роскошь мало кто мог позволить себе. Поэтому мертвеца чаще всего просто отталкивали багром подальше в море, там его доедали крабы или волны выбрасывали где-нибудь в другом месте. По вечерам здесь не было ни оживленной людской толпы, ни ярких рекламных витрин, ни лакированного потока автомобилей. Одинокие прохожие осторожно брели по темным пустым улицам. Даже лихие шоферы легковых такси избегали ночью ездить по улицам Пригорода.

Здесь легко можно было поломать рессору, провалившись в плохо закрытый люк канализации, а то и получить из-за угла булыжник в ветровое стекло, так, ни за что ни про что: отчаянный народ жил в Пригороде.

Главная улица Зиттина бульваром пересекала город и Портовый Пригород.

Но, подходя к Пригороду, щеголеватый асфальт бульвара как бы останавливался, боясь запачкать свою чистую поверхность грязью портовых переулков. Дальше улицу продолжала изрытая булыжная мостовая.

Здесь, на стыке асфальта с булыжной мостовой, стояло небольшое здание с квадратными окнами. Над окнами укреплены стеклянные буквы. Плохо заметные днем, сейчас, в окружающей темноте, они светились мягким розоватым светом и можно было прочитать: «Рабочее кафе». Ниже, на оконных стеклах белилами написано: «Всегда свежее пиво!» Длинная белая машина с потушенными фонарями тихо проскользнула под окнами кафе. Прошелестев шинами по булыжнику мостовой, она круто развернулась и остановилась на противоположной стороне улицы, у темной неосвещенной стены какого-то склада.

Тихое ворчание мотора замолкло. Из машины никто не вышел. Только с той стороны, с которой было видно крыльцо «Рабочего кафе», шевельнулась и слегка приподнялась шторка, закрывающая стекло кабины.

Белая машина походила в темноте на огромного притаившегося зверя.

Откуда-то из темноты Пригорода, в полосе света, падающего из окон кафе, появилась растрепанная мужская фигура. Она остановилась у крыльца и несколько раз качнулась из стороны в сторону.

Мужчина был пьян, однако не настолько, чтобы не хотеть выпить еще чего-нибудь Ноги его плохо слушались; но глаза еще могли прочитать надпись на окнах кафе. Качнувшись несколько раз. он, наконец, сдвинулся с места, поднялся на низкое крыльцо и толкнул плечом дверь.

Обстановка кафе проста и даже примитивна: крашеные стены, серый цементный пол. столики, покрытые пластмассовыми клеенками. Справа, почти рядом с дверью – высокий оцинкованный прилавок За прилавком стеклянный шкаф с бутылками и холодными закусками.

Между шкафом и прилавком поместился буфетчик: толстый, заросший бурой щетиной.

За исключением бурой щетины, внешность буфетчика ничем не примечательна. Некоторую оригинальность его облику придавала укрепленная на левом ухе черная эбонитовая крышечка – усилитель звука для глухих. От чашечки вниз к карману, где полагалось лежать батарейке усилителя, спускался разноцветный плетеный электрошнур.

Сунув руку в карман и перебирая толстыми пальцами концы шнура, буфетчик стоял, прислонившись к сточке.

Маленькие глазки его утонули в лохматых надбровьях, и не сразу можно было разобрать, куда они глядят Поглядывал он в сторону углового столика, за которым сидело четверо мужчин, судя по костюмам, – рабочих завода судовых дизелей.

Перед рабочими на столике лежала газета, маленькая, напечатанная неровным сбитым шрифтом. Она ничуть не походила на солидные издания правительственных газет, но, очевидно, в ней напечатано что-то интересное, что заставило рабочих после тяжелой смены собраться здесь за столиком кафе.

Газету читал вполголоса рабочий в темно-синем комбинезоне электрика. Вероятно, он уже не раз читал эту статью, последние строчки он произнес на память, глядя не в газету, а на своих молчаливых слушателей.

– «Дело будущего мира в наших руках!» Верная статья, нашим хозяевам невыгодна мирная политика. Ничто не дает им столько денег, сколько они загребают на военных заказах.

– Послушай, Марти, – обратился к читавшему газету другой рабочий, – но при чем тут мы? Ведь наш завод теперь не работает на войну.

– Ты в этом уверен? – спросил Марти. Он сложил газету и наклонился вперед над столом с видом человека, который собирается сказать что-то секретное. Головы рабочих с готовностью приблизились к нему. Однако Марти оглянулся ни буфетчика и выпрямился.

– Признаться, я никогда не видел у буфетчиков приличных рож, – заметил он. – Но физиономия этого мне особенно не нравится.

– Так он же глухой, как пень! – сказал кто-то.

– Кто его знает, – продолжал Марти. – Помните, как у нас сорвалась стачка в прошлом году. – до сих пор не могу понять, как полиция могла о ней пронюхать. Пожалуй, друзья, нам лучше поговорить на улице.

В это время открылась входная дверь. На пороге появился мужчина в мятом костюме, галстуке, висевшем поверх пиджака. Ухватившись за дверной косяк, он прищурился от яркого электрического света.

– А, Марти! – закричал он, увидев рабочего в синем комбинезоне. Здравствуй, Марти!

Он улыбнулся, сверкая стальными зубами, и с подчеркнутой, обычной у пьяных, осторожностью попытался пройти между столиками.

– Это Тим Баркет, из конструкторского отдела завода, – сказал Марти, но сегодня он пьян более обычного.

Тим Баркет, по очереди натыкаясь на все стулья, наконец добрался до их угла.

– Ты опять напился, Тим! – сказал укоризненно Марти. – Да, опять, задорно согласился Тим Баркет, валясь на первый попавшийся стул. Его язык хотя и заплетался, но все же слушался лучше, чем ноги. – Хорошее слово «опять». Опять – это значит повторение, а по… повторить может только тот, у кого есть деньги. У нас теперь у всех есть деньги. Господин Эксон дает нам заработать. Не правда ли, ребята? Не косись на меня, Марти. Могу я поговорить в хорошей компании… Что вы тут делаете? Ага, вижу, читаете газету. И я читал. Читал… Очень умная статья.

– Ты бы шел домой, Тим!

– Подожди, Марти, -отмахнулся Тим Баркет. – О чем я говорил? Да, о статье. Очень умная статья, она заставила меня задуматься. А когда я задумываюсь, я всегда… всегда напиваюсь. И вы думаете, почему? Послушайте-ка, ребята. – был на войне, у меня не хватает половины зубов, он ткнул пальцем в плохо зашитый шрам на подбородке, – но зато во мне осколков сидит больше, чем в нынешней колбасе шпеку. И вот я думаю, может быть, на том танке, который угостил меня снарядом, стоял мотор, сделанный вашими руками. А?.. Может быть! – ответил он за всех утвердительно. Так как же так? Вот мы с вами… мы с вами сейчас тоже делаем моторы. И с нашей помощью кому-нибудь опять будут выбивать зубы?..

– Мы сейчас делаем не военные моторы, – скачал старый рабочий. – Наши новые дизеля идут для китобойных судов.

– Ха! – едко улыбнулся Тим Баркет. – Это вам директор сказал, и вы поверили?.. Я-то знаю, куда идут наши моторы, – добавил он угрюмо.

– Хватит тебе болтать, Тим. – строго перебил его Марти, оглядываясь на буфетчика. – Ничего ты не знаешь.

– Знаю! – с пьяной запальчивостью вдруг крякнул Баркет. – Дурачки! Наши дизеля идут на подводные лодки…

– Тише ты! – прошипел Марти и сильно толкнул его в плечо. – Ребята, нужно отвести его домой.

– Меня отвести? – возмутился Баркет. Он поднялся на ноги и отстранил в сторону рабочего, который хотел ему помочь. – Меня еще никто… никто не водил домой… – сам. До свидания, Марти. До свидания, друзья…

Выйдя из дверей кафе, Тим Баркет довольно удачно спустился со ступенек крыльца и некоторое время стоял на месте, покачиваясь и переступая с ноги на ногу. Потом он решительно заложил руки в карманы и, повернувшись, побрел в сторону Пригорода.

Проходя мимо белой машины, все еще стоящей у стены, он неловко задел ее буфер ногой и выругался. Он шел, не оглядываясь, и не видел, как за его спиной бесшумно открылась дверка кабины, как из нее вышла женщина, закутанная в шаль, которая делала ее почти незаметной в ночной мгле. Неслышными шагами она направилась следом за ним.

…Утренний холод заставил Тима Бэркета проснуться.

Он пошевелил затекшими и озябшими плечами и постарался понять, где находится. Было похоже, что он лежал на каменных плитах подъезда какого-то дома.

Тим Баркет поднял тяжелую голову и разглядел створки входных дверей. Нетрудно было сообразить, что он выбрал плохое место для ночлега: первый же выходящий жилец может разбить дверью его физиономию. Он попробовал повернуться, но почувствовал, как что-то уперлось ему в бок. Он просунул руку под себя и нащупал холодное горлышко бутылки, засунутой в карман пиджака.

Тогда он сел. Вытащил из кармана бутылку и при свете начинающегося утра разглядел на ней пивную этикетку. Бутылка была закупорена и полна, не было сомнения – в ней было пиво!

– Что за черт? – удивился Баркет, хмуря лоб и тщетно стараясь вспомнить, каким образом в его кармане могла оказаться эта бутылка. Неужели я вчера был настолько пьян, что решил позаботиться о сегодняшнем похмелье?..

Не раздумывая больше, Баркет быстро откупорил бутылку о край каменной плиты, сунул горлышко в рот.

Холодное пиво приятно защипало в глотке… Это была последняя бутылка в жизни Тима Баркета.

Подслушанный разговор

– Доктор, что это с вами?

Редактор «Рабочей газеты» с ирландской фамилией О'Патли (его отец родился в Дублине, но сын видел Ирландию только на географической карте), молодой и ярко-рыжий, в шляпе, сдвинутой на затылок, остановил на бульваре доктора, высокого человека в широком мешковатом пиджаке. Доктор в глубокой задумчивости шагал прямо по мостовой, не обращая внимания на тревожные гудки автомашин и ругань шоферов.

О'Патли взял его под руку и вывел на панель.

– Ну разве можно так, дорогой! -сказал он с мягким участием, заглядывая в лицо доктору своими ласковыми глазами. – Вас сшибет машина, и вы попадете в свою собственную больницу.

– Здравствуйте, О'Патли, – сказал доктор, вяло отвечая на энергичное рукопожатие редактора. – Что-то я плохо себя чувствую.

– Так куда же вы идете?

– Да так просто… Решил прогуляться.

– Ну если у вас нет определенного направления, то вы можете двигаться по любому. Пойдемте со мной.

– А вы куда?

– Я в «Рабочее кафе». Вы должны его знать, оно в вашем районе.

– Знаю, я бывал там.

– Как, доктор? – шутливо удивился О'Патли. – Вы, в кафе?

– Да. Там готовят хороший кофе.

– Ну и чудесно. – буду ждать нашего корреспондента, а вы будете пить кофе и расскажете свои новости. – не видел вас с тех пор, как выписался из больницы.

Доктор послушно зашагал рядом. Он рассеянно и близоруко озирался по сторонам и молчал.

– У вас что-то случилось?

– Да так, – промолвил доктор, – голова болит.

– Стыдитесь! Вы должны знать, что большинство болезней происходит от слабости духа, – шутил О'Патли. – Вы помните, как сказал Флобер: «Если человек захочет – он выздоровеет».

– Это сказано писателем, а не врачом. И вы, О'Патли, когда у вас был аппендицит, тоже не стали лечиться духом, а обратились к медицине.

– Ну, так то аппендицит! – улыбнулся О'Патли. – А знаете, мне кажется, я сейчас определю вашу болезнь. Вам снова урезали смету на содержание больницы?

– Смету?.. А, да, да… Смету опять урезали, – вздохнул доктор.

– Вот теперь моя очередь вас лечить! Напишите об этом в «Рабочую газету».

– И вы напечатаете?

– И вы еще спрашиваете? – возмутился редактор. – Мы из вашей заметки сделаем такую статью, что смету вам восстановят на следующий день.

– Вам попадет за нее.

– Велика важность! Да за нее и не попадет, – это не статья о военных заказах. Читали такую?

– Читал, – кивнул доктор. – Только я не понимаю, за что же вам попало. Статья написана, как я понял, на общую тему.

– Вот то-то и оно, – оживился О'Патли. – Поэтому сна и проскочила. Так же, как и вы, цензура не нашла в ней ничего особенного. Видите ли, только это между нами, – О'Патли понизил голос, – на наш завод дизелей поступил военный заказ. Но, как это часто принято сейчас делать, под другим, мирным наименованием. Мы узнали. Но написать об этом прямо было нельзя – не пропустили бы. Тогда я подумал и сочинил ту статью. Рабочие у нас теперь поумнели, им только намекни, до остального они сами додумаются, какой вывод сделать – сами сообразят.

– Тогда за что же вам попало?

– Цензура прохлопала, но шеф полиции, понятно, знал все подробности о военном заказе, – недаром он ставленник Эксона. Он сообразил, куда мы клоним, и вызвал меня для объяснения.

– Что же он вам сказал?

– Многое. А заключил так: «Молодой человек, я великолепно вас понимаю, но я хочу, чтобы и вы поняли меня. Вы на верной дороге к тюремным дверям. Еще одна такая статья, и у вас будут крупные неприятности».

– А вы не боитесь, О'Патли, что шеф полиции в конце концов закроет вашу «Рабочую газету»?

– Он побоится ее закрыть.

– Я этого не понимаю.

– Зато шеф это хорошо понимает. Он знает: если закрыть газету, то на заводах могут появиться подпольные листовки. А это для него хуже. Сейчас он по крайней мере знает, кого взять за воротник.

– Вот он вас и возьмет за воротник.

Некоторое время они шли молча. О'Патли задумчиво глядел под ноги на тротуар.

– Знаете, доктор, – сказал он, – если бы мне попался материал, разоблачающий одного из местных воротил, хотя бы того же шефа полиции… я бы напечатал этот материал при первой же возможности.

– И вас посадили бы в тюрьму.

– Ну и что ж?

– Это глупый риск.

– Ничуть.

– А что же, по-вашему, геройство?

– Нет, милый доктор, это то, что называется классовой борьбой.

Войдя в кафе, О'Патли снова заговорил весело, шутливо.

– Я заказываю, – заявил он. – сегодня получил гонорар. Садитесь за столик, доктор. Вон туда, в угол.

Буфетчик с готовностью повернул в сторону О'Патли ухо с черной эбонитовой крышечкой.

– Пива, – сказал О'Патли громко. – Бутылочку. Или лучше две… две бутылки! – и он поднял вверх два пальца. – И чашку кофе с ликером… с ликером! – повторил он и показал рукой, как будто наливает что-то в воображаемую чашку.

Буфетчик закивал головой и вытащил из кармана ключ для бутылок.

Посетителей в кафе было немного. Угол, в котором сидели О'Патли и доктор, был пуст. Буфетчик поставил перед ними заказанное и удалился, шаркая подошвами.

Доктор так долго и так задумчиво размешивал кофе ложечкой, что О'Патли, наконец, не выдержал.

– Да будет вам. Ну что вы повесили нос? Берите пример с меня. Держу пари, что неприятностей у меня больше, чем у вас, но я, как видите, не теряю хорошего самочувствия.

– Я принимаю ваше пари, – сказал доктор медленно и со значением, – я уверен, что смогу испортить ваше хваленое самочувствие. – Вот как? Ну что ж, попробуйте. Если вам не удастся, вы будете платить за мое пиво.

Осторожно поставив на прилавок стойки пустой поднос, буфетчик оглядел посетителей. Убедившись, что пока никто не нуждается в его услугах, он через дверь в перегородке прошел в заднюю часть дома…

В кабинете шефа полиции зазвонил один из телефонов, стоящих на специальной тумбочке возле письменного стола.

Фон Штрипс, новый шеф полиции города Зиттина, после обеда вздремнувший в мягком кресле за столом, недовольно приоткрыл один глаз. Протянув руку, он безошибочно снял трубку и, приложив ее к уху, услышал всего два слова: «Доктор здесь!» Фок Штрипс открыл второй глаз, поднял трубку второго телефона к набрал номер.

Безропотно повинуясь законам физики, электрические сигналы со сказочной быстротой помчались по бесчисленным телефонным проводам, заскочили в релейные ящики, хлопнули пластинками реле, промелькнули зеленоватыми искорками в контактах и вернулись обратно.

– Хорошо, – услышал фон Штрипс женский голос. – бы хотела знать, о чем он будет говорить.

– Минуточку, фрейлейн. – включу вас в коммутатор…

Буфетчик вернулся к стойке. Никто из посетителей по-прежнему не интересовался его особой, никто не обращал на него внимания. Он протянул руку под прилавок, отодвинул в сторону шторку. Открылась мраморная доска с рядами кнопок, расположенных в том же порядке, что и столики в кафе.

Стол, за которым сидели доктор и О'Патли, был первым в левом ряду. Волосатый палец буфетчика надавил кнопку с цифрой I.

Колебания мембраны микрофона, искусно вделанного в крышку стола, превратились в электрические колебания.

Опять по проводам помчались послушные электрические сигналы, выполняя на этот раз неблаговидные обязанности шпиона. За десяток километров от кафе телефонная трубка тихо, но отчетливо повторила слова доктора…

Голубое безумие

– Вы помните, – рассказывал доктор, – несколько месяцев тому назад, когда вы лежали у меня в больнице, я говорил вам об одной загадочной болезни…

– Помню, – ответил О'Патли. – «Голубое безумие».

Доктор уронил ложечку в стакан и испуганно уставился на редактора.

– Послушайте, – сказал он наконец, – это очень верное название, но я вам ее так не называл. Вы что-нибудь знаете об этой болезни?

– Успокойтесь, доктор, – улыбнулся О'Патли. – не знаю ровным счетом ничего. Вы мне рассказывали о каких-то там симптомах, а я по несносной привычке газетчика конкретизировать факты подобрал слова, годные для газетного заголовка. Но тогда вы говорили про единственный случай.

– За последние месяцы я наблюдал еще четыре. И каждый раз было одно и то же: у больного внезапно снижалась температура, наступало угнетенное состояние. Потом, дня через два, лицо и тело его начинало синеть и больной быстро впадал в буйное помешательство. Вы, О'Патли, случайно нашли очень верное название, именно «голубое безумие»… Эти больные не подлежали лечению в нашей больнице: у нас имелось распоряжение сообщать о таких случаях в «Городское бюро срочного вызова». К нам приезжала санитарная машина, и больного увозили куда-то в частную клинику.

– В клинику № 11, – вставил О'Патли.

– Вы ее знаете?

– Нет, я знаю только, где она находится.

– Я в то время и этого не знал, – продолжал доктор. – Меня встревожила новая болезнь, не похожая ни на одну из описанных в медицинских учебниках. Мои коллеги тоже не смогли назвать ее. – просидел неделю в городской библиотеке, но ни в книгах, ни в медицинских журналах не нашел ответа. А болезнь оказалась серьезной: из всех заболевших вернулся только один. Но он ничего не смог рассказать о том, где его лечили и как. Он очнулся уже у себя дома и ничего не помнил, что с ним делали в клинике. Тогда я решил обратиться в клинику сам. – позвонил в «Бюро вызова», там ответили, что телефон клиники им неизвестен. – стал настаивать, и меня соединили… с кем бы вы думали, О'Патли?

Редактор молча пожал плечами. Доктор отхлебнул глоток кофе, вытер губы платком и слабо улыбнулся.

– Вам придется платить за мой кофе, О'Патли, продолжал он. – Не догадались?.. Да с вашим хорошим знакомым…

– Понял, – быстро сказал О'Патли, – с шефом полиции.

– Да, с шефом полиции. – вначале подумал, что это ошибка. Но шеф любезно сообщил мне, что никакой ошибки нет, в загородной клинике как раз и изучается новая болезнь. Рабата ведется секретно, чтобы не делать паники среди местного населения. – сообщил, зачем мне нужна клиника, и шеф полиции через свой коммутатор соединил меня с ее старшим врачом. Мне ответил женский голос. Он сообщил коротко, что новая болезнь – это неизученная форма энцефалита – инфекционного заболевания нервной системы… и на этом разговор закончился. Это было все, что я смог узнать.

Доктор допил свой, уже совсем остывший, кофе и отодвинул чашку.

– Теперь начинается самое интересное, – он помолчал и сильно потер пальцами виски, как бы собираясь с мыслями.

Буфетчик включил электричество. Очертания Портового Пригорода сразу исчезли за потемневшими стеклами окон, О'Патли давно уже отставил в сторону недопитый стакан с пивом и слушал настороженно и внимательно.

– Около полмесяца тому назад, – говорил доктор, его голос от сдерживаемого волнения стал глуше и значительнее, – меня вызвали к больному. Это оказался молодой здоровый мужчина. – сразу же разглядел зловещую синеву на его отекшем лице. Делать было нечего – я позвонил в «Бюро вызова». Больного увезли. – записал в свой регистрационный журнал, что чертежник с завода дизелей Тим Баркет находится на лечении в клинике № 11. – долго думал, что записать в главу «диагноз», и оставил ее пустой… Спустя неделю мне сообщили по телефону, что Тим Баркет умер в клинике от сердечного приступа.

Доктор остановился. Близоруко моргая глазами, он несколько секунд напряженно смотрел за окно, на мерцающие в ночной темноте слабые огоньки Портового Пригорода.

– Прошлой ночью я дежурил в больнице, – продолжал он. – Рано утром, перед рассветом шофер ночного такси привез ко мне мужчину без чувств, в больничном белье. Лицо его было искажено и синевато-отечно, но я узнал Тима Баркета.

– Вот как? – вырвалось у О'Патли.

– Очевидно, он бежал из клиники. Шофер рассказал мне, что подобрал больного в кустах загородного шоссе… Рискуя нажить неприятности, я все же решил оставить Баркета у себя в больнице и пока не сообщать о нем в «Бюро вызова». – велел положить его в моем кабинете, сам осмотрел и перевязал его. Белье на нем было изорвано, вымазано в грязи, на теле синяки и ссадины, а на предплечий я заметил следы уколов шприца. Никакие возбуждающие средства не могли привести его в чувство. Тогда, повинуясь подсознательному профессиональному чутью, я взял у больного кровь и исследовал ее. И я убедился – в крови совершенно отсутствовал витамин «В». Вам, может быть, это не совсем понятно, О'Патли, – витамин «В» нужен для нормальной деятельности нервной системы человека, – у Баркета был абсолютнейший авитаминоз «В», каких еще не знала история медицины. – немедленно приготовил витаминозный раствор, ввел больному, и он очнулся. Вначале он не мог даже пошевелиться, он только плакал, жаловался на головную боль и бредил. Он говорил несуразные вещи. Странно, но в его бреде я чувствовал какую-то логику, какое-то правдоподобие. – попробовал записать все, что он говорил… Потом дал ему успокаивающее, и он уснул. Вскоре мне позвонил шеф полиции… Поймите меня, О'Патли, я не мог сказать «нет», половина персонала больницы видела, как я принял больного… через пять минут Баркета увезли.

Доктор замолчал.

– Покажите, что вы записали, – попросил О'Патли, Медленно расстегнув пиджак, доктор полез во внутренний карман. В это время в кафе вошел мужчина в мягкой серой шляпе, сдвинутой на лоб. Правда рука его была засунута в карман широкого пальто. Он оглядел немногочисленные посетителей и остановил свои нагловатые, навыкат, глаза на докторе. Тот невольным движением опустил книжку обратно в карман.

– Кто здесь доктор? -спросил мужчина.

– А в чем дело? – насторожился О'Патли.

– Там на улице какая-то женщина его ищет. Ей сказали, что доктор здесь, – не дожидаясь ответа, мужчина повернулся спиной и подошел к буфетной стойке.

– Подождите, О'Патли, – сказал доктор. Он вышел на улицу и через минуту вернулся. – Мне придется покинуть вас. Там пришла работница с завода. У нее дома что-то случилось с ребенком.

– Может быть, вас проводить?

– Не нужно, – возразил доктор. – Меня здесь все знают, в Портовом Пригороде я везде как дома.

– Тогда дайте мне вашу книжку, – шепнул О'Патли, – Вы ничего не поймете, – там написано по-латыни. Подождите меня, я постараюсь скоро вернуться.

Мужчина в серой шляпе выпил у стойки кружку пива и вышел следом за доктором, по-прежнему не вынимая руки из кармана пальто.

О'Патли нагнулся к окну. Высокая сутулая фигура доктора, следуя за женщиной, закутанной в темную шаль, промелькнула в полосе света и исчезла в улице, которая, как глухое темное ущелье, уходила вдаль, к порту.

Доктор был прав. Его рассказ испортил настроение и заставил О'Патли задуматься.

Редактора «Рабочей газеты» давно уже интересовала загородная клиника, построенная на деньги военного фабриканта Эксона неизвестно для чего и занимающаяся неизвестно чем. Ее мирное название не успокаивало О'Патли.

Завоеванный дорогой ценой мир нужно было защищать. Редактор считал это своей главной задачей. Маленькая «Рабочая газета», ограниченная жестокой цензурой, в меру своих сил разоблачала темные махинации заводчиков и биржевиков, которым все еще снились сверхприбыли военного времени.

Но десятки срочных, по мнению редактора, более важных вопросов мешали ему заняться клиникой. Сейчас он думал, что, пожалуй, зря не зачислил клинику в разряд срочных неотложных дел и не занялся ею раньше.

…Доктор не возвращался.

Какая-то смутная тревога начинала овладевать О'Патли. Он вертел в руках стакан и с нетерпением поглядывал на темное окно. Неровные массы домов тяжелыми гранитными глыбами нависали над улицей, погруженной в темную южную ночь.

Дверь кафе распахнулась с такой силой, что на стойке зазвенели бутылки и стаканы. В кафе не вошел, а вбежал взволнованный рабочий. И в ту же секунду смутная, неясная тревога О'Патли превратилась в ясную, определенную и острую. Он вскочил.

– Беда! – крикнул рабочий. – Убили доктора!

Запинаясь и проваливаясь в темноте в выбоины старого вытоптанного тротуара, редактор пробежал несколько кварталов. Завернув за угол, О'Патли увидел небольшую толпу Слышались взволнованные голоса, шуршали спичечные коробки.

Доктор лежал вниз, лицом. При свете нескольких зажженных спичек О'Патли увидел, как на затылке убитого, проступая сквозь редкие светлые волосы, медленно расплывалось темное пятно. Пиджак доктора был расстегнут, полы расстилались по земле, как крылья подбитой птицы. Просунув руку к его груди, чтобы прослушать сердце, О'Патли сразу же наткнулся на вывороченный карман, где до этого лежала записная книжка.

Книжки не было. Сердце доктора не билось…

Неподвижный и безмолвный стоял О'Патли над телом доктора, опустив голову и сняв шляпу.

И когда он выпрямился, лицо его выражало решительность человека, который знает, куда он должен направить ответный мстительный удар.

Клиника № 11

За городом, в стороне, противоположной Портовому Пригороду, находились старые каменоломни. Они были заброшены, склоны карьеров заросли дикой акацией и колючим кустарником.

И здесь, в стороне от дороги, окруженное высокой каменной оградой, стояло серое двухэтажное здание Трудно было судить о его архитектуре, из-за высокой ограды виднелись только крыша и верхний ряд окон, которые мало чем отличали его от прочих зданий города Зиттина.

По верху ограды протянулась колючая проволока, растянутая на опорах, очень похожих на электрические изоляторы. Человек, искушенный в электротехнике, вероятно бы, догадался, что по проволоке пропускается электрический ток, и подумал бы, что хозяева этого здания боятся, чтобы кто-нибудь не забрался к ним через ограду… А может быть, и наоборот – не вздумал бы выбраться из-за нее.

В километре от каменоломни проходило асфальтированное шоссе, соединяющее Зиттин с городом Кенн. От шоссе к зданию сворачивала дорога, засыпанная мелким гравием и обсаженная кустами акаций. Дорога подходила к воротам ограды, тяжелые железные створки которых всегда были закрыты.

Тут же у ворот виднелась дверь с круглым окошечком, за дверью проходная будка.

В будке стоял пустой деревянный стол, у стола – табурет. На табурете сидел здоровенный дежурный с кирпичным лицом. Одет он был в гражданский костюм: серый пиджак, на голове кепка с пуговкой, однако, когда дежурный прохаживался у ворот, в его походке чувствовалась военная выправка.

У дежурного работы немного – через будку проходили редко: В ворота проезжали то крытый служебный грузовик, то санитарная машина с красным крестом на кузове. Дежурный, не вставая с табурета, протягивал руку, поворачивал рычаг на стене, и массивные створки ворот бесшумно и легко распахивались.

Но когда к воротам, мягко шурша по гравию аллеи, без сигнала подкатывала белая спортивная машина, с задернутыми шторками, дежурный вскакивал с табурета. Он торопливо хватался за рычаг и провожал машину почтительным поклоном. В его глазах, похожих на оловянные пуговицы, появлялось выражение страха.

На мощных каменных устоях, поддерживающих створки ворот, врезаны две эмалевые дощечки. На одной, которая побольше, черными выпуклыми буквами было написано: «КЛИНИКА Ns.11» А на другой, что поменьше: «СВИДАНИЯ С БОЛЬНЫМИ ЗАПРЕЩЕНЫ!»

Утро.

Только что поднявшееся солнце осветило косыми робкими лучами серые стены клиники, аллею, кусты акаций. В кустах проснулись беззаботные пичужки и затеяли веселую возню, сбрасывая с листьев сверкающие капельки росы.

Двор клиники пуст. Лишь по дорожке, проложенной вдоль главного фасада, бродил одинокий уборщик в синем измазанном халате…

Уборщик дряхл, немощен и неопрятен. Седые нечесаные волосы космами свисали из-под мятой шляпы, блином сидевшей на голове. Бесцветные глаза, полуприкрытые синеватыми веками, смотрели бессмысленно.

И странно было видеть на таком лице красивый, с горбинкой нос, и на нем очки в изящной золотой оправе.

Подбирая с земли мусор, уборщик посыпал дорожку белым морским песком.

Тихо было вокруг. Только из кустов доносилось птичье щебетание, да изредка звякала по ведру железная лопатка уборщика. Дежурный в будке, склонив голову на стол, сонно посвистывал носом.

Вдруг протяжный крик пронесся над кустами акаций.

Птичьи голоса замолкли. Дежурный вздернул голову, захлопал посоловевшими глазами. Крик еще висел в воздухе – страшный и непонятный, а в кустах уже опять завозились птицы, и дежурный дремал, уткнув лицо в сложенные на столе руки.

В окне первого этажа отодвинулась темная штора.

За стеклом появилась голова человека в белом капюшоне и в маске, похожей на противогазовую, которая закрывала рот и нос. Поверх маски были видны только светлые, в старческих морщинках, слегка косящие глаза. Уборщик в золотых очках возился под самым окном.

При виде его сгорбленной фигуры в косящих глазах появилось странное выражение. Так мог смотреть скульптор на изваянную им статую, если статуя получилась такой, какой он ее замыслил.

Уборщик тяжело, с натугой выпрямился. Он увидел человека за окном. И тут же ведро вывалилось из его рук, гримаса ужаса исказила его опухшее посиневшее лицо. Он прикрыл глаза грязным рукавом халата и заковылял испуганно куда-то в угол, загребая песок дорожки слабыми заплетающимися ногами.

…Длинная белая машина пронеслась по аллее и замерла у закрытых ворот клиники.

Дежурный дремал в своей будке…

Дверка машины открылась и на дорогу неторопливо вышла женщина в шелковом вечернем платье, с меховой пелеринкой на плечах. Стягивая с рук длинные шоферские, с твердыми отворотами, перчатки, она направилась к проходной. Лицо ее было недобро спокойным.

При скрипе двери дежурный приподнял голову, раскрыл сонные глаза, оторопело вскочил и вытянулся. Кирпичное лицо его заметно побледнело. Женщина секунду смотрела на него, глаза ее не выражали ни гнева, ни возмущения. Сделав два небольших шага, она сильно, с размаха ударила дежурного отворотами перчаток по лицу один раз, другой…

Дежурный, сопя носом и дергая перекосившимся лицом, схватился за рычаг. Железные створки открылись, женщина села за руль, и машина въехала в ограду.

Справа и слева от главного корпуса клиники отходили одноэтажные пристройки, не похожие на больничные, – очевидно, это были помещения обслуживающего персонала. В окнах висели кружевные занавески и бархатные шторы. Поблескивал цветной мрамор подъездив.

Круто развернувшись, машина остановилась у ступенек подъезда.

– Демарсе! – сказала женщина – голос ее был безразличный и усталый. Вы будете спать здесь или поедете домой?

В машине послышалась возня, и в дверку высунулась заспанная помятая физиономия мужчины. Он посмотрел на синеющее небо и прищурил выпуклые нагловатые глаза.

– А вы? – спросил он.

– Я пойду отдохну пару часов, – ответила женщина, уже поднимаясь по ступенькам.

Мужчина посмотрел ей вслед покорным, по-собачьи преданным, взглядом, Возьмите меня с собой.

– Пожалуйста. – могу положить вас на диване к приемной. Вы как-то уже спали на нем.

– Ну нет, – попробовал пошутить мужчина. – Лучше я лягу спать на мостовой… Пожалуй, я поеду обратно в клуб.

– Как хотите. Сейчас я пришлю к вам шофера.

Не оборачиваясь, женщина прошла в двери, которые предупредительно, как бы сами собой, открылись перед ней. Она прошла по коридору, устланному мягкой дорожкой. Попавший ей навстречу служитель в белом халате, с пылесосом в руках, отступил в сторону и, вытянувшись, замер у стены. В маленькой приемной ее встретил второй служитель и с торопливой почтительностью открыл двери кабинета.

Войдя, она бросила на письменный стол перчатки и рядом с ними записную книжку.

Раскрывшиеся страницы книжки были исписаны мелким торопливым почерком, по-латыни…

Новый лаборант

Доктор Крейде взглянул на ручные часы и с нетерпением завозился на неудобном кожаном диванчике.

Что за порядки в этой клинике! Уже два часа он сидит в приемной старшего врача, и неизвестно, сколько еще придется просидеть. Должна же быть в конце концов какая-то элементарная вежливость… Хотя, может быть, здесь нельзя этого требовать. Клиника производит довольно-таки странное впечатление. Высокий забор, охрана, колючая проволока… Кроме того, как он смог убедиться, о ней мало кто знает в городе. Полицейский у вокзала, как только доктор Крейде обратился к нему с вопросом, перестал быть любезным и ответил, что не знает в городе клиники под таким номером… Пришлось обратиться к шоферам такси. Но только пятый из опрошенных шоферов знал ее местонахождение. Он-то и привез сюда доктора Крейде, а то пришлось бы, пожалуй, ходить до вечера, разыскивая эту безвестную клинику.

Доктор протер белоснежным платочком свои очки и с неодобрением посмотрел на мужчину в белом халате, безучастно сидевшего за столиком. Спрашивать его о чем-либо бесполезно – он был глух и нем, как рыба, у которой он заимствовал свои глаза.

Причем глух в самом прямом понимании, в этом доктор успел убедиться. Когда он начал докладывать о себе, на неподвижном лице служителя не отразилось ничего.

Он просто протянул руку и доктор Крейде, не договорив начатой фразы, подал ему свои документы. Служитель унес их за дверь, через минуту вернулся и опять протянул руку. Пришлось отдать ему рекомендательное письмо господина Эксона, которое доктор хотел вручить старшему врачу сам. Служитель унес письмо в кабинет, вышел и молча показал на диванчик, на котором он, доктор Крейде, и сидит вот уже третий час.

Странные служащие в этой странной клинике.

На дворе попался уборщик с лицом дегенерата, но в золотых очках… Что же представляет собой старший врач?..

Над столом служителя замигал красный сигнал и раздалось гудение узкого низкого тона, что доктор Крейде скорее почувствовал его, чем услышал.

Рыбоглазый служитель сорвался с места и стремительно кинулся в кабинет.

«Однако! – подумал доктор. – Здесь умеют муштровать служащих». Служитель быстро вернулся и знаком пригласил его пройти.

Доктор Крейде встал с надоевшего диванчика, молодцевато выпрямился, поправил галстук-бабочку – всем видом показывая, что он-то не собирается здесь бегать рысью. Приняв чуть недовольный вид, солидно вошел в открытые двери. Он почти не удивился тому, что комната, в которую он вошел, не походила на врачебный кабинет. Стены ее были оклеены дорогими обоями, на окнах висели бархатные портьеры, во весь пол расстилался пушистый ковер.

Угол комнаты занимал письменный стол, на нем, рядом с чернильным прибором, стоял узкий хрустальный графин, очевидно, с вином; два высоких бокала сухо поблескивали острыми гранями.

Кресло за столом было пусто. Доктор Крейде повел глазами по комнате и заметил женщину, полузакрытую оконной портьерой. Одетая в белую блузку и темную юбку, она стояла, скрестив руки на груди, привалившись плечом к оконному косяку.

«Возможно, секретарь?» – подумал доктор и кашлянул. Женщина не пошевелилась. Доктор Крейде нахмурился.

– Я бы хотел видеть старшего врача клиники, – произнес он раздельно.

– Садитесь доктор, – сказала женщина, по-прежнему не поворачиваясь.

Интонации ее ровного, глуховатого голоса были уверенные, хозяйские.

Доктор приподнял брови. Однако, решив уже больше ничему не удивляться, он придал лицу безразличное выражение и с достоинством опустился в кресло у письменного стола.

«Если эта девчонка на самом деле старший врач… что ж, тем лучше!» Доктор считал, что у него есть кое-какой опыт в обращении с женщинами Он принял в кресле более изящную позу и еще раз поправил галстук-бабочку.

Женщина, наконец, повернулась от окна, подошла к столу и ленивым движением присела, но не в кресло, а на мягкий широкий подлокотник.

– Где вы работали в последнее время, доктор Крейде? – спросила она. Глаза ее немного косили, доктор никак не мог уловить точное направление ее взгляда, и это слегка нервировало его.

– В последнее время, – сказал он, – я работал у русских, в советской зоне Большого Берлина, фрейлейн… – Он сделал многозначительную паузу женщина не представилась ему, он решил научить ее вежливости, полагая, что она сейчас назовет себя. Однако женщина промолчала, неоконченная фраза повисла в воздухе.

– Я не успел эвакуироваться, – добавил он.

– Что вы там делали?

– Работал врачом в бактериологической лаборатории. Был на хорошем счету, имел даже благодарность от советского командования.

– Почему же ушли?

Доктор Крейде пожал плечами, как бы считая наивным такой вопрос.

– Я немец, – сказал он, опустив глаза. – патриот старой Германии. Поэтому, при первой возможности, я бежал в западную зону. Там я встретился с господином Эксоном, и он предложил мне съездить к вам.

Женщина несколько секунд молча и беспременно разглядывала его.

– Доктор Крейде, – сказала она, – у меня в клинике работают только люди, которым я могу доверять. А доверять я могу только тем, судьба которых в моих руках. – никогда не приняла бы вас к себе с такой биографией, если бы она на самом деле была такой, какую вы сейчас рассказали. Но господин Эксон прислал еще одну вашу биографию. В ней есть некоторые факты, заслуживающие внимания. Вы о них забыли рассказать.

Доктор Крейде артистически правдоподобно выразил на лице недоумение, но предпочел промолчать.

– Возможно, у вас были основания эти факты забыть, – продолжала женщина, – я попробую их напомнить… В последние годы войны вы работали в Германии, в одном учреждении… назовем его просто «лаборатория номер семь».

Доктор Крейде попробовал протестовать, но его остановили коротким Движением указательного пальца.

– В «лаборатории номер семь» производились опыты и исследования над ботулотоксином – колбасным ядом. Предполагалось использовать его в военных целях. Опыты затянулись, военные дела Германии пошли неважно, и тогда вы, предугадывая печальную развязку, решили заручиться поддержкой другого государства и продать ему секреты лаборатории. Но вам это сделать не удалось, вас поймали с поличным, и вы, спасаясь от кары, бежали к русским. – пока ничего не перепутала?..

С доктора Крейде уже слетела вся его заносчивость и невозмутимость. Он сидел, вобрав голову в плечи.

– Я продолжаю. По окончании войны начались расследования военных преступлений. Стали известны кое-какие данные о «лаборатории номер семь». Опыты с ботулотоксином велись на живых людях. А этими людьми были русские военнопленные. И тогда вы, боясь разоблачения и виселицы, бежали в западную зону Берлина, справедливо считая, что за прошлые грехи против побежденной Германии вас некому будет наказывать Вы скрылись и просидели опасное время у господина Эксона. Потом он направил вас ко мне. И так, доктор, согласны вы с изложенными фактами?

Доктор Крейде попытался как-то осмыслить свое положение, но в голову не приходило ничего, кроме панических разрозненных мыслей. Он молча вытер платком мокрые ладони и не сказал ни да, ни нет.

– Я хочу принять ваше молчание за положительный ответ, – продолжала женщина, усмехнувшись. – Вы можете не согласиться с такой биографией, она не из блестящих, я вас понимаю. В таком случае я сейчас же могу вернуть вам ваши документы. У меня, пока, нет надобности выдавать вас русским. – могу предоставить вас собственной судьбе. Выбирайте!

– Я… согласен, согласен, – наконец смог выговорить доктор.

– Я так и предполагала. Очень хорошо, считайте себя с сегодняшнего дня сотрудником клиники. Со всеми хозяйственными вопросами вы будете обращаться ко мне. Здесь называют меня фрейлейн Морге, я ничего не имею против, если вы будете называть меня так же. О вашем окладе мы договоримся особо.

– Благодарю вас, фрейлейн Морге, – доктор Крейде выпрямился в кресле и попытался вернуть остатки потерянною достоинства. – Простите, одно время я слышал имя профессора Морге?..

– Правильно, вы слышали о моем отце. Здесь вы будете заниматься в его лаборатории. С работой он познакомит вас сам… Теперь, самое главное, доктор Крейде, – женщина посмотрела на доктора твердым немигающим взглядом, возможно, что многое здесь вам покажется странным, – хотя вы кое-что и видели в пришлом, – но повторяю: возможно, что-нибудь вам покажется странным, или особенно интересным, то советую хранить все виденное и слышанное при себе. Предупреждаю, – голос фрейлейн Морге стал холодным, – не повторяйте своих любимых приемов, которые вы употребляли в прошлом. Здесь все может окончиться гораздо хуже для вас. Впрочем, – она поднялась с кресла и подошла к окну, у которого стояла перед приходом доктора, – наглядный пример всегда понятнее, – продолжала она, – подойдите сюда.

Доктор Крейде вскочил, правда, не так поспешно, как сделал это рыбоглазый служитель, но все же гораздо быстрее, чем бы он это сделал полчаса тому назад.

– Посмотрите вон на того человека, – сказала фрейлейн Морге.

Окно выходило во двор клиники, и доктор увидел на песчаной дорожке уборщика в золотых очках. Тот стоял на коленях и лопаткой разравнивал насыпанный на дорожке песок.

– Вы, может быть, слышали фамилию доктора Шпиглера?

– О да, фрейлейн Морге. – его очень хорошо помню, мы же учились с ним в одном институте, только он закончил его двумя годами раньше.

– И вы его не узнаете?

На лбу доктора Крейде гармошкой собрались морщины, он попытался сообразить, о ком идет речь. И поняв, бросил быстрый взгляд за окно и прошептал: – Не может быть!..

– Да, – как бы с сокрушением сказала фрейлейн Морге. – Да! Это он, тот самый доктор Шпиглер, с которым вы когда-то учились. Он был помощником, лаборантом у моего отца. То есть работал на том месте, на котором теперь будете работать вы, – уточнила она. – Он оказался чрезмерно общительным с посторонними людьми. Вот видите, как это повлияло на его здоровье.

Она опустила штору и отошла от окна. Доктор Крейде все еще не мог двинуться с места. Он попытался что-то сказать, но не мог проглотить комок, застрявший в горле.

– Я вас расстроила видом этого несчастного? – услышал он. – Право, мне очень жаль, доктор Крейде. Но, может быть, это пойдет вам на пользу…

Вирус В-13

На другой день фрейлейн Морге познакомила доктора Крейде с профессором.

– Папа, это твой новый помощник, доктор Крейде… Доктор Крейде, мой отец профессор Морге.

Мужчины пожали друг другу руки; профессор молча, доктор сказал учтивые, обычно говорящиеся в таких случаях слова.

– Представь себе, папа, доктор Крейде хорошо знал бедного Шпиглера. Они даже учились вместе.

– Очень хорошо, – пробурчал профессор. – надеюсь, с вами мы сработаемся?

Доктор Крейде что-то пролепетал в ответ. Перекошенное лицо Шпиглера снилось ему всю ночь. Профессор резко повернулся.

– Пойдемте, – бросил он уже на ходу. – покажу вам лабораторию. Не будем терять времени, у меня слишком много дел.

Они прошли по коридору и остановились перед низкой дверью в стене, похожей на вход в бомбоубежище.

Профессор нажал кнопку звонка, послышался приглушенный скрип железа по железу, и дверь открылась. Через высокий порог они вошли в комнату, совершенно без окон, освещенную плафоном, врезанным в низкий потолок.

Рослый служитель, открывший двери, молча достал из шкафа в стене длинные белые халаты с капюшонами.

Пока служитель завязывал им тесемки халата, доктор Крейде огляделся и понял, что это еще не лаборатория, За исключением круглого табурета на железной ножке и матово-белой раковины умывальника, в комнате не было другой обстановки. Лишь по углам стояли длинные, от пола до потолка, стеклянные трубки – мощные кварцевые горелки.

Служитель подал маску, похожую на газовую. Маска плотно закрыла нос и рот, капюшон халата нахлобучился на голову, на руки натянули длинные тонкие перчатки из пластмассы. Доктор Крейде почувствовал себя в такой одежде несколько тревожно. Он кое-что видел в «лаборатории номер семь», но такие предосторожности смутили даже его.

В стене открылась вторая дверь, тоже маленькая и массивная. Они прошли в нее, и дверь тотчас закрылась, плотно войдя в притвор резиновыми прокладками.

Это была лаборатория. Тишина. Полумрак. Единственное освещение настольная лампа, бросающая на пол кружок зеленоватого света.

Посредине комнаты стоял какой-то громоздкий предмет, – контуры его лишь угадывались в темноте. Он походил на гаубицу с толстым коротким стволом, направленным вверх. Доктор Крейде узнал в массивном предмете электронный микроскоп – прибор, позволяющий видеть самые малые существа, невидимые в обычный микроскоп, – фильтрующиеся вирусы.

Профессор Морге сел на круглый табурет у микроскопа, щелкнул выключатель, и по стенам вспыхнули красные газовые лампы.

Теперь доктор Крейде рассмотрел всю обстановку лаборатории: длинные мраморные столы, на них стеклянная и фарфоровая посуда, стройные ряды маленьких тонких пробирочек. У стены пять черных шкафов-термостатов, в которых микробиологи обычно выращивают культуры микробов. Чуть слышно пощелкивали электрические терморегуляторы, поддерживающие необходимую температуру; таинственно вспыхивали и гасли огоньки сигнальных ламп.

Профессор Морге резким, как и все его движения, жестом показал новому помощнику на высокий табурет у стола и, вскинув голову, рассматривал доктора Крейде несколько секунд.

– Расскажите мне, доктор, – произнес он приглушенным маской замогильным голосом, – что вы знаете о вирусе эпидемического энцефалита?

Не ожидавший экзамена доктор Крейде постарался вспомнить институтские лекции, – в практике своей работы с вирусом энцефалита он не встречался, – и наконец сознался, что он знает так мало, что не стоит и говорить.

– Тем лучше, – сказал профессор Морге. – Тем лучше, что у вас нет твердых знаний в этом вопросе. Тем скорее вы поймете и поверите в то, что я вам сейчас расскажу, а то, что я вам расскажу, значительно отличается от того, что вам говорили раньше… Вы слышали, конечно, о работах русского ученого-садовода Мичурина?

– Тоже очень мало, – решил сразу же признаться доктор Крейде.

– Мичурин в свое время удивлял весь мир своими опытами. Он умел выращивать яблоки на рябине и виноград на шиповнике. Он умел перекраивать природу и придавал существующим сотни лет фруктам и цветам совершенно новый вкус и цвет. Правда, такие опыты делались и до него; но то были поиски вслепую. Мичурин открыл новые законы влияния среды на развивающийся организм… Сейчас об этом долго говориться дам вам книгу, и вы должны внимательно прочитать ее.

Доктор Крейде согласно кивнул головой. Профессор Морге продолжал: Много лет тому назад я решил применить законы, открытые Мичуриным, в своей работе. Но Мичурин был садовод, я – микробиолог. Он собирался накормить все человечество яблоками, а я… – взгляд раскосых глаз профессора стал жестким… – у меня были другие цели. Мне нужно было вывести вирус новой болезни, до этого не существовавшей на земле… Пятнадцать лет тому назад я взял вирус энцефалита и начал над ним свои эксперименты. – подбирал, изменял условия среды, в которых он развивался. – провел десятки тысяч культивации и, наконец, вывел вирус, не известный науке. Смотрите сюда!

Профессор Морге повернулся к микроскопу. Погас свет, послышалось гудение трансформатора, питающего микроскоп. На наклонной панели слабо засветился зеленоватый овал экрана. Указательный палец профессора черной тенью заскользил по его светящейся поверхности.

– Вот здесь слева, для сравнения, вирус обычного энцефалита. А вот это… – палец профессора передвинулся, и доктор Крейде, нагнувшись к экрану, увидел на его зеленоватом фоне слабые тени палочек с круглыми головками на концах, похожих на рассыпанные булавки. – Эти булавкообразные палочки и есть мой новый вирус – вирус «В-13».

Под потолком снова вспыхнули лампы. Профессор Морге повернулся на своем круглом табурете.

– Вирус «В-13» обладает особенными свойствами, которыми не обладает ни один из существующих вирусов на земле. Вам, доктор, как моему помощнику, эти свойства нужно знать. Прошу слушать меня внимательно. – Профессор говорил четко, как говорит учитель, объясняя трудный урок.

– Вирус «В-13» инфекционен. Он инфекционное любого существующего на земле вируса в сотни тысяч раз, – профессор произнес эти слова с тщеславным удовольствием. – Вирус может заражать через воду, через пищу; через воздух, при дыхании; через кровь, попадая на кожу. В первые же два дня после заражения он вызывает у человека острейший авитаминоз группы «В» (бэ) почему я и присвоил ему эту букву. Токсины вируса поражают центральную нервную систему, вызывая серьезные изменения в коре головного мозга. Через четырнадцать дней человек выздоравливает, но изменения в коре остаются. Как правило, выключаются волевые функции характера, человек становится трусливым и безропотно выполняет любое чужое желание, любую волю, навязанную ему. Его легко сделать бессловесным, никогда не протестующим рабом. В этом и заключалась цель моей работы – назначение вируса – не уничтожать человека, а обезволить его.

Работа в «лаборатории номер семь» научила доктора Крейде объективно смотреть на вещи. Поэтому он не спросил профессора, для чего тот вывел такое чудовище.

Это ему ясно и так, и все его прошлые занятия с жалким ботулотоксином кажутся детской игрой по сравнению с тем, что он слышит сейчас.

– Человеческий организм, – продолжал профессор, – еще никогда не встречался с подобным вирусом и поэтому еще не успел создать против него защитных приспособлений, которые он выработал за тысячелетия своего существования против всех микробов. Для развития вируса в человеческом организме нет преград и против токсинов вируса нет противоядий.

В комнате раздался легкий звонок. Над одним из термостатов тревожно замигала сигнальная лампа.

– Что-то случилось с регулятором, – профессор поднялся со стула и взглянул на термометр, – так и есть, температура упала на две десятых градуса. Нужно срочно переставить ампулы с вирусом в другой термостат. Помогите мне!

Последняя фраза из прерванной лекции крепко засела в голове доктора Крейде: «Против вируса нет противоядий»… Протянутая к дверке термостата рука отдернулась назад.

– Не беспокойтесь, – усмехнулся профессор, – сейчас вы в полной безопасности, вас защищают маска и перчатки. Притом, здесь стоят слабые разводки. Все свои качества вирус получает только при окончательном созревании, которое длится в течение тринадцати суток, вот почему я дал вирусу этот номер. Это созревание производится для безопасности в запаянных ампулах вот в этом, герметически закрытом термостате. Правда, можно заразиться и слабой разводкой, но тогда болезнь проходит без осложнений.

Ампулы переставили. Профессор вернулся на свой табурет у микроскопа.

– Так, на чем мы остановились?

– На том, что у человека против вируса нет зашиты, и против токсинов его нет противоядий, – подсказал доктор Крейде, которому очень запомнилась эта фраза.

– Да… нет противоядий…

Профессор замолчал и долго задумчиво смотрел на кафельную стену лаборатории. Газовые лампы освещали его дрожащим красноватым светом, похожим на зарево начинающегося пожара.

За завтраком

Прошла неделя.

Доктор Крейде уже освоился со своими новыми обязанностями. Правда, у него все еще вздрагивали коленки, когда он открывал массивную дверку черного кубического термостата, где происходило окончательное созревание вируса «В-13». Но с остальными делами он справлялся довольно успешно.

Работы было много. Культивация вируса в основном уже закончилась, но сейчас профессор добивался наивысшей концентрации вируса при наименьшем объеме ампулы. Приходилось искать новые, более питательные среды, ставить новые опыты. Вирус капризничал, действие его менялось; больного, которому привили последнюю разводку, пришлось сразу же отправить в сумасшедший дом.

Профессор нервничал и целыми днями не вылезал из лаборатории. Доктор Крейде – тоже.

Сегодня был особенно трудный день. Только что закончилась культивация трех новых разводок, поставленных полмесяца тому назад. Требовалось срочно приготовить три препарата для исследования вируса в электронном микроскопе.

Окна лаборатории, затянутые плотными шторами, не пропускали дневного света, – вирус плохо развивался при солнечном освещении, – профессор и его помощник, занятые работой, давно уже потеряли представление о времени.

Даже звяканье железного дверного затвора не привлекло их внимания.

– Доброе утро! – вдруг услыхал доктор Крейде женский голос. Он с недоумением посмотрел в сторону профессора и только потом повернулся к дверям.

На пороге стояла фрейлейн Морге без халата и даже без маски. Маска висела у нее на мизинце, и она покачивала ею из стороны в сторону, как сумочкой. – Эльза! Ты с ума сошла?! – закричал профессор. – Сию минуту надень маску. Ты же можешь заразиться.

– Это не так страшно, папа. Пока ваш вирус немногим опаснее кори… Доброе утро, доктор Крейде.

– Доброе утро, фрейлейн… Но, подождите… почему же утро?

– Очень просто. Вы оба не вылезаете отсюда со вчерашнего дня.

Профессор Морге и доктор Крейде с бессмысленным видом уставились на часы.

– Вы оба не ужинали и не завтракали. Бросьте ваш вирус, пойдемте в столовую. – приготовила кофе.

– Но ты наденешь маску или нет?! – возмутился профессор.

– Я уже пробовала ее надеть, – ответила дочь. – Но когда я увидела себя в зеркале, то решила, что у меня в маске очень смешной вид. Мне не хотелось, чтобы доктор Крейде видел меня в ней.

– Сумасшедшая девчонка, – проворчал профессор, выключая трансформатор электронного микроскопа. Пойдемте, доктор Крейде.

Служитель захлопнул за ними тяжелую дверь, помог снять халаты и предупредил: – Прошу закрыть глаза.

Раздалось гудение зуммера, и по углам комнаты вспыхнули кварцевые лампы, заливая присутствующих мощными потоками бактерицидных ультрафиолетовых лучей, Через несколько секунд лампы погасли, и только тогда открылись выходные двери.

Завтракали втроем. Фрейлейн Морге отослала человека, прислуживающего за столом, и принялась хозяйничать сама.

– Из уважения к нашему редкому гостю, – объяснила она, наливая доктору Крейде большую рюмку коньяка.

Доктор Крейде поблагодарил, – он на самом деле редкий гость, к завтраку его пригласили в первый раз.

Он не пил крепких вин, у него больной желудок, но здесь он счел неудобным отказаться. Крепкая жидкость обожгла ему горло, он закашлялся и поспешно закусил сыром.

Профессор Морге наклонился над столом и сосредоточенно смотрел в тарелку, как будто перед ним все светился экран микроскопа. Повертев в руках чайную ложку, он полез ею в вазочку с икрой.

– Отец сегодня более рассеян, чем обычно, – заметила фрейлейн Морге. Она отобрала у профессора ложку, сама сделала ему бутерброды, налила кофе и отодвинула подальше горячий кофейник.

Прихлебывая душистый кофе, доктор Крейде украдкой поглядывал в ее сторону.

Что за женщина? Из чего она сделана, умеет ли она чувствовать так, как чувствуют обычные люди. Вот, например, сейчас она ухаживает за отцом, но на ее лице нет ни ласки, ни заботы – движения ее точны и бездушны, как движения автомата. И, вероятно, если бы ей потребовалось отрезать кому-либо голову, ну, скажем, ему, доктору Крейде, – то она сделала бы это так же спокойно и такими же точными движениями, какими она сейчас отрезает ломтик сыра…

От выпитой рюмки у доктора непривычно зашумело в голове, и он решил взглянуть на вещи более объективно.

Нужно признать – она неплохо заведует клиникой: везде порядок, персонал вышколен. Все необходимые инструменты и материалы достаются немедленно… Непонятно одно – где она берет людей для опытов. Каким путем они попадают в клинику?..

Но тут в его сознании выплыло перекошенное лицо Шпиглера, и доктор подавился куском.

Черт возьми! Ну какое ему до этого дело. Здесь он получает в месяц больше, чем в Германии получал в год.

А на остальное наплевать. Правда, такие эксперименты на людях… это пахнет уголовщиной. Но при случае он может заявить, что работал простым лаборантом, выполнял задания профессора… А лучше всего заблаговременно подкопить денег и…

Профессор Морге резко звякнул чашкой о блюдце.

– Эльза, – сказал он ворчливо, – у нас убежал больной?

– Да, папа. Это еще на прошлой неделе.

– Ты его нашла?

– Конечно. Он больше никуда не убежит. И вообще больше никто не убежит. – приказала протянуть колючую проволоку по верху ограды.

– Через нее можно перебраться.

– По проволоке пропущен ток.

– Нужно действовать осторожно, – продолжал бурчать профессор, – могут пойти разговоры.

– Могут, – согласилась дочь. – Но разговоров тоже не будет. – приняла меры.

Профессор двинул кресло и встал. Доктор Крейде хотел последовать его примеру, но фрейлейн Морге остановила его.

– Посидите со мной. Отец сейчас пойдет спать, а мне хочется с вами поговорить.

Однако профессор остановился у стола и уставился на блестящий кофейник. Дочь вопросительно подняла глаза. – Ты не помнишь, Эльза, – начал профессор медленно, как бы пытаясь восстановить в памяти что-то полузабытое, – как фамилия того советского профессора…

– Конечно, помню. Профессор Русаков из Института витаминов.

– Да, да, Русаков. Так вот, он занимался изготовлением витаминозного препарата, – продолжал профессор так же медленно и задумчиво. – Мне нужно… видеть этот препарат.

– Хорошо, папа. – постараюсь тебе его достать.

Профессор прошел в угол комнаты, где на стене виднелись круглые циферблаты дистанционных термометров, показывающих температуру в термостатах лаборатории. Он проверил их показания и, опустившись в мягкое кресло, положил голову на спинку.

Доктор Крейде остался сидеть за столом.

– Еще чашку кофе? – спросила его фрейлейн Морге.

– Нет, нет. Благодарю вас.

– Тогда ликера?

Не дожидаясь ответа, она налила две рюмки и подала одну доктору. Он коснулся пальцами ее руки – рука была мягкая и теплая, как у самой обыкновенной женщины.

«Собственно говоря, чего ее бояться? – подумал доктор Крейде, потягивая из рюмки душистый ликер. – Ну, умна, ну, заведует клиникой, – что тут страшного?.. Жестока?.. Это может быть и маской. Мало ли ему попадалось женщин, которые вначале казались и умными и властными, а на деле оказывались самыми заурядными бабами, действующими более по настроению, чем руководствуясь логическими соображениями. Нужно суметь противопоставить ей свое собственное «я», и тогда он сумеет занять здесь более самостоятельное положение».

Доктор Крейде поставил на стол пустую рюмку, поудобнее устроился на стуле и даже положил ногу на ногу.

Она хочет с ним поговорить? Пожалуйста!

Очевидно, фрейлейн Морге разглядела попытку доктора проявить самостоятельность, и будь он более трезв, то, вероятно, заметил бы появившиеся в ее глазах веселые огоньки.

– Дорогой доктор, – сказала она. – У нас в городе случилось несчастье.

– Что такое? – любезно осведомился доктор Крейде, разглядывая носок своего ботинка.

– Больница Портового Пригорода осталась без старшего врача.

– Что же случилось со старшим врачом?

– Его убили.

– Вот как, – доктор Крейде перестал покачивать ногой. – За что же?

Не услышав ответа, он поднял глаза и встретился со взглядом фрейлейн Морге. Ему стало не по себе, он опустил ногу с колена, выпрямился на стуле. Повторить вопрос он уже не решился.

– Какая жалость, – пробормотал он, чтобы хоть что-нибудь сказать.

– Да, – согласилась фрейлейн Морге. – Он был хорошим врачом. Но вот такой случай. – хочу предложить вам его место.

– Мне?! – испуганно удивился доктор Крейде.

– Да, по совместительству. У вас это займёт не много времени. Дежурный врач там есть, вы будете приезжать раза два в неделю… для общего руководства. Видите ли, – продолжала она доверительно, – как вам известно, нам часто требуются… живые организмы для опытов. До сего времени мы доставали их от случая к случаю. Теперь я хочу внести здесь некоторый порядок, больные будут поступать в нашу клинику через вашу больницу… – надеюсь, вы понимаете меня?

Доктор Крейде хотел сказать: «Я не хочу!», но под взглядом своей собеседницы он только обреченно закивал головой.

Да, да. Он согласен. Какой может быть разговор…

– Эльза, – услышали они полусонный голос профессора, – не забудь о препарате профессора Русакова.

– Нет, папа. – обязательно займусь витаминами.

Доктор Крейде незаметным движением просунул палец за воротник и сделал головой несколько вращательных движений, как бы пытаясь выбраться из трясины, засасывающей его…

На заставе

Пограничник Гусаров сидел на койке, привалившись к стене, сдержанно вздыхал и хмурился.

В открытое окно доносилось звонкое хлопанье костяшек и веселые голоса пограничников, игравших на крыльце под навесом в домино. В красном уголке кто-то вполголоса напевал под аккомпанемент баяна, и Гусарову казалось, что на всей заставе только одному ему невесело.

Оснований для плохого настроения у него было сколько угодно.

Подумать только! Из-за чего все произошло? Из-за какой-то паршивой, полудохлой кошки…

И как это было ему не неприятно, однако он опять вернулся к воспоминаниям о несчастных ночных происшествиях.

С вечера, когда он со старшим сержантом Батраковым собирался на дежурство, все шло хорошо. Небо было ясным, всходил месяц, все обещало хорошую видимость, – в этом одно из главных условий, от которого зависит хорошее настроение пограничника.

Но к середине ночи, откуда ни возьмись, набежали тучи, и пошел дождь. Правда, дождь быстро кончился, оставив после себя скользкие под ногами камни и мокрую, холодную траву, на которую так неприятно опираться руками, но тучи остались, и видимость была неважной.

Батраков и Гусаров сидели, прислонившись спиной к корявому, покрытому сырым мохом, валуну на берегу небольшой речонки. В этом месте речонка текла прямо по границе, на том берегу в сотне метров начиналась чужая земля. Берег и на той и на этой стороне реки был завален глыбами камней, кое-где торчал редкий кустарник.

Еле слышно журчала вода у берега.

И вот внезапно, где-то в стороне послышался непонятный звук.

Батраков и Гусаров переглянулись, прислушались.

Звук повторился. Оп походил на скрежет кованого каблука о камни.

Короткими перебежками они быстро двинулись в ту сторону. Звук раздался в третий раз… и тут Батраков остановился, махнул Гусарову рукой, чтобы тот продолжал путь, а сам помчался обратно.

Как потом оказалось, Батраков все же сообразил вовремя…

Гусаров облазил весь берег и, наконец, отыскал источник подозрительного шума – полуживую, еле двигающуюся кошку. На ее шее короткой бечевкой была привязана пустая консервная банка. Задевая за камни, она-то и производила подозрительные отвлекающие звуки.

Когда Гусаров вернулся к Батракову, тот уже держал под прицелом автомата нарушителя, которого успел задержать на самом берегу речки.

Нарушитель оказался покладистым, он вел себя смирно и не пытался выкинуть какой-либо фокус, на которые иногда решаются люди, попавшие в его положение. Он послушно поднял руки вверх, но перед этим попытался незаметно выбросить какой-то сверток. Однако Батраков это заметил.

В свертке оказалась небольшая бутылочка, замотанная в носовой платок.

Батраков сунул бутылочку в карман и велел Гусарову отвести задержанного от берега, а сам направился к телефонному столбику – вызвать конвойных с заставы Не прошли они и двадцати шагов, как Гусаров поскользнулся на мокром после дождя камне. Он, конечно бы, не упал, не будь у него подмышкой проклятой кошки. Пока он ее бросил, прошло мгновение и он не успел задержаться за кусты, покатился под откос, громыхая по камням автоматом. Причем он так ударился боком о камень, что у него перехватило дыхание и потемнело в глазах.

Нарушитель решил использовать удобный случай и кинулся бежать. Батраков выстрелил в воздух и помчался за ним по берегу, прыгая по камням. Ему удалось задержать перебежчика второй раз.

На выстрел прибежали пограничники и увели нарушителя на заставу.

От сильной боли в боку Гусаров не мог продолжать дежурство – его сменили. Он захватил с собой кошку и бутылочку и все это сдал начальнику заставы капитану Васильеву. Тот выслушал рапорт и велел обратиться к фельдшеру.

На боку оказался здоровенный, с чайное блюдце, кровоподтек. Фельдшер осторожно потрогал его пальцами – Гусаров стиснул зубы и запыхтел. Фельдшер нахмурился и велел ехать в город в больницу. Гусарову очень не хотелось ехать с заставы из-за такого, как он считал, пустяка. Он попробовал было уговорить фельдшера: «пройдет и так!», но тот даже и слушать не стал, а пошел доложить начальнику.

…Плотная туча вылезла из-за горы и закрыла солнце.

В кабинете сразу стало темнее. В открытое окно влетел слабый порыв ветра и зашевелил бумаги, лежавшие на столе.

Начальник заставы капитан Васильев внимательно прочитал протокол предварительного допроса. Подписал и поставил на него маленькую бутылочку, наполненную густой рубиново-красной жидкостью, по виду очень похожей на малиновый сироп.

Нарушитель упорно заявлял, что не знает, что находится в бутылочке, как не знает и того, кто ему ее передал. И вообще он сказал очень немного: бутылочку нужно было перенести через границу и кому-то передать в условленном месте. И все…

Старший сержант Батраков, вызванный для дополнительных показаний, мало что добавил к ранее сказанному.

Нарушителя увели. Батраков остался в кабинете вдвоем с начальником заставы.

Под столом сидела полуживая «задержанная» кошка.

Банку от нее отвязали, – в банке сердобольный повар заставы принес молоко. Но кошка не то от усталости, не то от ночных переживаний не хотела есть и сидела с закрытыми глазами, почти уткнувшись мордой в пол.

В ожидании машины, которая должна была увезти задержанного в штаб погранотряда, капитан Васильев прошелся взад и вперед по кабинету. Остановился у стола.

Повертел в руках маленькую бутылочку.

– Что здесь может быть?

Он произнес это вслух, и старший сержант Батраков подумал, что вопрос может относиться и к нему.

– Лекарство какое-нибудь, товарищ начальник заставы.

– А может быть, яд?

– Яд за границу не понесут, – убежденно заметил Батраков.

– Почему же?

– Я думаю, товарищ начальник, уж чего доброго, а насчет яду… там бы они и своим обошлись.

Капитан Васильев помолчал и поставил бутылочку на протокол.

С улицы чугунным грохотом донесся отдаленный удар грома. Ветер хлопнул створкой окна и, ворвавшись в комнату, дунул на лист с протоколом допроса. Капитан Васильев запоздало кинулся к столу, но бутылочка уже скатилась на пол.

Она не разбилась. Из нее вылетела стеклянная пробка и пролилось несколько рубиновых капель.

Пока Батраков закрывал окно на задвижку, начальник заставы встревожено осмотрел бутылочку. Убедившись, что она цела, он покрепче заткнул пробку.

Батраков взглянул под стол и ахнул. Кошка, усердно работая язычком, слизывала с пола рубиновые капли. – Вот черт! – сказал капитан Васильев. Сожрала.

Они оба смотрели на кошку, ожидая, что с ней сейчас произойдет. А та, сидевшая до этого безучастно и неподвижно, вдруг решила подняться и, качнувшись на слабых ногах, повалилась на бок.

– Отравилась, – заключил капитан Васильев.

– Сейчас подыхать начнет, – с сожалением добавил Батраков. Однако кошка уселась поустойчивее и начала умываться. Потом подняла свечкой свой облезлый хвост, нетвердой походкой направилась к Батракову и, выгнув спину, потерлась о сапог.

– Скажи ты, – удивился Батраков.

Капитан Васильев и Батраков несколько минут следили за кошкой. Но кошка с каждой минутой двигалась все увереннее и свободнее. Она уже мурлыкала на всю комнату, довольно щурила свои узенькие телочки глаз и, как видно, чувствовала себя превосходно…

За окном, на дворе заставы волчком развернулся коротышка «газик».

– Задержанного, протокол и бутылочку отвезете в штаб, – распорядился капитан Васильев, приписав к протоколу несколько слов о неожиданном эксперименте.

– А кошку?

– Кошку оставьте на заставе. Если с ней ничего не случится, отдать на кухню. Пусть там мышей ловит… А пограничника Гусарова отвезите в больницу.

В Лучегорске

Полковнику госбезопасности Сазонову принесли секретную почту: картонную коробку и пакет с сургучными печатями. В коробке оказалась небольшая бутылочка с густой рубиново-красной жидкостью. В пакете были бумаги, объясняющие, что это за бутылочка и почему она послана именно ему, полковнику Сазонову, начальнику Лучегорского отделения госбезопасности.

Прочитав бумаги, полковник открыл третий сверху ящик письменного стола и из глубины его достал книжечку в темно-зеленой обложке. Книжка попала к нему в дни капитуляции фашистской Германии при весьма загадочных обстоятельствах. В ней лежал сложенный вдвое цветок плотной бумаги со штампом гитлеровской канцелярии. Полковник положил книжку рядом с полученными бумагами.

Еще одно неизвестное в старом, нерешенном уравнении!

Полковник Сазонов укоризненно посмотрел на бутылочку, как будто бы она могла, но не хотела ответить на все интересующие его вопросы, и встал. Он прошелся по кабинету и остановился у окна.

На западе, над окраиной города, в той стороне, где был Институт витаминов, – висела темная туча, очевидно там шел дождь. Но здесь в городе светило солнце. Молодые тополя тянули к нему свои веточки.

Размышления полковника прервали звонкие, как колокольчики, детские голоса.

За невысоким палисадником, на асфальте тротуара остановились питомцы детского сада, очевидно направлявшиеся на прогулку. Проход через перекресток им загородила вереница груженых автомашин.

Воспитательница была где-то впереди, и два краснощеких карапуза немедленно воспользовались таким удачным стечением обстоятельств. Они удрали из рядов и зашли за палисадник, где под зеленым караульным грибком стоял часовой.

…Часовой – молодой паренек – чувствовал себя очень неуверенно: по уставу возле него не должны были находиться посторонние, и он не имел права пускаться в разговоры, стоя на посту. Но он не знал, что ему делать с «посторонними», которые смотрят на него такими восторженными глазенками, тянутся пальчиками к автомату и просят показать, «как из него стреляют».

Часовой переминался с ноги на ногу, сконфуженно и с опаской поглядывал на входные двери. Наконец, его выручила воспитательница: после хлопотливых поисков она обнаружила пропажу и вывела «посторонних» на тротуар.

Полковник Сазонов улыбнулся.

«Как было бы хорошо, если бы наши детишки никогда не узнали, как стреляют из этой штуки».

Но улыбка исчезла, как только мысли его вернулись к лежавшим на столе бумагам.

Кому и зачем понадобились там, за рубежом, наши лечебные препараты?.. Что-то темное, преступное чувствовалось полковнику Сазонову в такой заинтересованности.

Он достал чистую папку из стола и на ее обложке, после слава «Дело» написал: «О витаминах профессора Русакова».

После слова «начато» полковник поставил дату: «9 мая 1945 года». Потом вложил в папку присланные бумаги, книжечку и нажал кнопку звонка.

– Вызовите ко мне лейтенанта Григорьева. Срочно! – добавил он.

– Да, это она! – прошептал Григорьев. Он повернулся на горячем песке и сел.

Дремавший возле него младший лейтенант Соловьев поднял голову, смахнул с носа прилипшие песчинки и сонными глазами посмотрел прямо перед собой. По берегу танцующей походкой проходила очень полная дама в кокетливой купальной юбочке.

– Что, скажешь плохая девушка?

– Девушка? – Соловьев растерянно моргнул и, взглянув на товарища, заметил, что тот смотрит совсем в другую сторону, туда, где над водой поднималась деревянная вышка для прыжков.

На верхней площадке стояла девушка в белом купальном костюме. Две ласточки стремительно пронеслись над ее головой, а она, закинув голову, следила за их полетом.

– А-а, – протянул Соловьев. – Это та самая, которой ты в прошлом году цветы подарил?

Девушка подошла к краю площадки, наклонилась, взмахнула руками, как крыльями, белой сказочной птицей мелькнула в воздухе и почти без плеска врезалась в серо-голубую воду. На воде вскипел выпуклый бурун и рассыпался пенистыми брызгами.

– Ничего, – солидно заметил Соловьев. – Неплохо прыгает.

– Неплохо, – передразнил его Григорьев. – Много ты понимаешь, пехота сухопутная. Отлично прыгает!.. А плавает как. Смотри.

Соловьев сел, вытянул ноги и начал засыпать их горячим песком.

– А как ее зовут?

– Таня.

– Ах, Таня. Чудесно! «Безумно я люблю Татьяну…» – Помолчи! – резко оборвал Григорьев.

Соловьев послушно замолчал и сочувственно вздохнул.

– Понимаю, – сказал он. – Ты все еще с ней не познакомился?

Григорьев пожал плечами и нахмурился.

Да! Сколько времени прошло с того дня, а он все еще с ней не познакомился.

В тот день на водной станции проходили городские соревнования. По дороге на водную Григорьев купил на бульваре букет белых лилий. Ему понравились нежно-белые, восковые цветы, и он купил их, еще не зная, что будет с ними делать.

Заканчивались соревнования по прыжкам в воду. Григорьев стоял у самых мостков, которые вели на вышку, и бережно придерживал рассыпающиеся цветы. Конечно, их нужно было кому-то подарить. Высшую оценку по прыжкам в воду получила незнакомая ему девушка в белом купальном костюме. Лица ее Григорьев как следует разглядеть не мог, она была тонкая и гибкая, как стебли лилии в его руке. Уже после второго прыжка судьи единодушно выставили ей высший балл – она выполнила норму мастера спорта. И вот, когда под сплошные аплодисменты она выходила из воды, Григорьев, повинуясь внезапно пришедшему решению, соскочил на мокрые мостки, добежал до лесенки и протянул девушке свой букет.

И тут только он разглядел ее.

У девушки были ласковые серые глаза. Она благодарно, чуть заметно улыбнулась, капельки воды скатились с ее ресниц. Ее холодные пальцы скользнули по его руке, она взяла цветы.

Григорьева оттеснили набежавшие фоторепортеры.

Они окружили девушку, крутили объективы своих аппаратов, щелкали затворами и заставляли ее улыбаться.

Она смущалась и закрывала лицо цветами. Григорьев посмотрел на свою руку, на которой остался влажный след от ее пальцев, и сошел на берег… Он видел девушку еще несколько раз, но все как-то случайно, и у него не хватало решимости подойти к ней.

Он узнал, где она работает, узнал, как ее зовут, где живет. Когда ему приходилось возвращаться домой поздно вечером, он делал несколько кварталов лишних и проходил мимо ее дома. Он шел и старался угадать окна се квартиры. Но дом был громадный, шестиэтажный, окоп было в нем великое множество, и каждое могло быть ее окном…

– Вот она. – Сказал Соловьев. – Сюда идет.

– Вижу, отстань.

– Когда она будет проходить мимо, я ее позову.

– Ты что? – испугался Григорьев, – С ума сошел? Не смей!

– Послушай, как же ты с ней познакомишься? Ты мне скажи, ты к ней ближе чем на десять метров подходил?

– Подходил, – мрачно уронил Григорьев.

– Ну знаю, это когда с букетом. А кроме этого?

Григорьев промолчал.

– Вот то-то и оно. У тебя же тактика в корне неверная. – И, глядя на приближающуюся девушку, Соловьев сказал громко: – А девушка красивая. И главное плавает, как русалка.

– Тише ты… – свирепо зашипел на него Григорьев.

Он увидел, как девушка, проходя мимо, бросила на них косой быстрый взгляд…

– Видал, – торжествовал Соловьев, – как нужно действовать. Это она мне улыбнулась, – он привстал на колени и посмотрел вслед удалявшейся девушке. А фигурка у нее ничего.

Сильный толчок в плечо опрокинул его на спину.

– Ах, так! – заявил, Соловьев, повертываясь и вычищая песок из уха. Тогда все! Сейчас я с ней познакомлюсь.

– Попробуй! – показал Григорьев кулак.

– Все, все! Теперь я тебе не союзник;- Соловьев увернулся от Григорьева и помчался к воде. – Только выкупаюсь и пойду наставлять тебе рога… – он с разбегу шлепнулся в воду и поплыл вокруг купальни.

Человек живет надеждами, утопающий хватается за соломинку. Выходя следом за Таней из ворот водной станции, Григорьев надеялся на какое-то чудо, которое поможет ему заговорить с ней. Увидя ее на ступеньках отходящего трамвая, он, не раздумывая, ухватился за соломинку случая поручни вагона и заскочил на подножку, хотя ехать ему надо было совсем в другую сторону.

Двигаясь за Таней по тесному проходу переполненного вагона, Григорьев тщетно пытался составить фразу, которой бы смог начать разговор. Больше всего он боялся, что его могут принять за навязчивого искателя легких приключений. Он не заметил, как они проехали несколько остановок, и, только поглядев в окно, убедился, что вскоре Таня будет выходить.

Отчаяние прибавило ему смелости. Он кашлянул легонько, набрал полную грудь воздуха, но услышал требовательный вопрос: – Ваш билет?

Возле него стояла полная женщина; на отвороте ее синего пиджака с безнадежной убедительностью поблескивал латунный ромб «Контролер».

– Ваш билет? – повторила она.

Пока Григорьев объяснялся с контролером, трамвай подкатил к остановке, народ двинулся к выходу и заслонил собой Таню. Следовать за ней было уже поздно. Он вышел на следующей остановке и отправился домой пешком.

Дома он достал из-за зеркала «Устав полевой службы» и вынул из него, спрятанную от любопытных взглядов фотографию, вырезанную из газеты… Она стояла на лесенке с букетом – его букетом! – и ласково улыбалась ему. Он прислонил фотографию к телефону, стоящему на тумбочке, и долго, долго разглядывал ее.

«…Ты никогда с ней не познакомишься!» – послышался ему голос Соловьева, и он грустно усмехнулся. Сегодня он был рядом с ней, так близко, как никогда, не мог себе даже представить….. . В этот момент дежурный городского отделения МГБ уже набирал номер его телефона.

Пропавший препарат

Возле института дорогу пересекала впадина, оставшаяся после прокладки электрического кабеля. Рабочие не потрудились ее как следует заровнять, и заполненная дождевой водой она превратилась в длинную широкую лужу. Обходить ее, понятно, не имело смысла, – Таня, прижав к груди толстенную «Органическую химию», с ходу перемахнула на другую сторону.

Незнакомый прохожий с любопытством посмотрел на нее. Таня смутилась, покраснела, и поспешила войти в подъезд Института витаминов.

«И когда только я научусь вести себя на улице, – подумала девушка, поднимаясь по лестнице. – Три году как закончила институт, скоро буду защищать диссертацию, а все еще прыгаю, как девчонка».

Недовольная собой, Таня сухо поздоровалась с гардеробщицей, надела белый халат и по коридору пошла уже неторопливой внушительной походкой, как и следовало бы всегда ходить ей, будущему кандидату медицинских наук, ассистенту профессора Русакова.

В лаборатории синтеза на длинных столах, на подставках, на полках всюду стояли стеклянные колбы, бутылки с разноцветными растворами, высокие двухэтажные газгольдеры, низкие, с массивными литыми крышками, кристаллизаторы.

На отдельном столе, посредине комнаты, возвышалось сложное сооружение из склянок, соединенных витками стеклянных и резиновых трубок. По трубкам еле заметными струйками сочилась бледно-розовая жидкость. Она переливалась из склянки в склянку, нагревалась, облучалась светом ультрафиолетовых горелок. Приобретая все более и более, густой, темно-рубиновый цвет, редкими-редкими каплями падала в приемник – небольшую пробирочку с делениями.

Это было любимое детище Тани в лаборатории синтеза,: опытная установка для получения комплексного препарата витаминов по рецепту, разработанному профессор Русаковым.

Напевая веселую песенку, Таня радостными, почти танцующими движениями, обошла кругом стола, проверила автоматические терморегуляторы и холодильники, заглянула в приемник.

«Как медленно идет синтезирование, – отметила девушка, – за ночь всего пять кубиков!» Она услышала во дворе легкое гудение машины, посмотрела за окно и пошла встречать профессора.

Профессор Русаков, высокий, немного сутулый, уже снимал у вешалки калоши. Как большинство людей, целиком отдавших себя науке, профессор был рассеян и во всех случаях, когда дело касалось вещей, не относящихся к его работам, был по-детски неопытен и непрактичен. Таня, будучи моложе профессора в два раза, считала себя опытнее и практичнее его, относилась к нему с заботливостью нежно любящей дочери.

Придерживаясь за барьер вешалки, профессор никак не мог зацепить носком ботинка за пятку калоши и сердился.

– Здравствуйте, Танечка, – ответил он на приветствие. – Вот негодная! вдруг добавил он. – Простите, это я не вам, калоша у меня никак не снимается… делают какие-то… зацепить не за что.

Наконец, ему удалось сбросить упрямую калошу, и он затолкал ее под барьер.

– Заезжал к невропатологам, – продолжал он, – интересовался, как проходят у них опыты с нашим препаратом. Довольны, очень довольны.

Разговаривая, профессор, по мнению Тани, вел себя как-то странно: он почему-то не торопился уходить из вестибюля, долго протирал очки, что обычно делал уже на ходу, и все время старался повернуться к ней спиной.

Таня зашла сбоку, профессор запоздало отвернулся, но она уже протянула руку к его пиджаку.

– Подождите-ка, Петр Петрович, что у вас там?.. Ну, конечно, я так и знала, – и Таня вытащила из-за пиджака профессора крохотного котенка. – Петр Петрович, как не стыдно – опять пиджак выпачкали.

– Я, Танечка, его в газету завернул, а он вылез, паршивец. По дороге нашли – сидит, бедный, прямо в грязи у забора, ну, не оставлять же его.

Котенок доверчиво уселся на теплых ладонях девушки и потерся ухом о ее большой палец.

– Какой он симпатичный, – тут же умилилась Таня. – Мурлычет. А мокрый весь. – его сейчас в термостат посажу, он там сразу высохнет.

Таня прижала котенка к чистому халату и побежала к дверям.

– Танечка, – заторопился следом за ней профессор. – Вы его покормите.

– Ну вот, – остановилась Таня. – А у нас нет молока.

– Зачем нам молоко! Вы ему водички дайте и капельку препарата. – сейчас вам принесу…

Бутылочки с препаратом в шкафу не оказалось.

Профессор в десятый раз оглядел все полки, заставленные банками и бутылками с порошками и жидкостями всех цветов радуги.

– Но я же вчера ее сюда ставил.

– Вчера вы не могли сюда ставить, – сурово заметила Таня. Держа в руках котенка, она неодобрительно следила, как профессор растерянно переставлял с места на место бутылочку с желтым порошком рибофлавина. – Вчера вы были на конференции.

– Ах, да… Совершенно верно, на конференции… – поспешно согласился профессор. – Значит, я ставал ее сюда позавчера.

– Позавчера был выходной, – тем же тоном заметила Таня. – А потом, как видите, препарата в шкафу нет.

– Странно… – профессор усиленно заморгал глазами. – Может быть я его убрал к себе в стол? Ну конечно! – обрадовался он.

– И там нет. – уже смотрела. А если его кто-нибудь взял?

– Кто же его возьмет?

– А вот нашелся кто-нибудь и взял.

– Что значит взял? – запальчиво возразил профессор. – Это значит украл? Так вы хотите сказать? В ваши годы я больше доверял людям.

– Я тоже доверяю людям, – заявила Таня. – не доверяю вашей аккуратности. Сколько раз говорили вам, чтобы для препарата особый шкаф завести,..

– Несгораемый!

– Что ж, можно и несгораемый.

– И часового для охраны. С пулеметом.

– А вы не шутите, Петр Петрович! – возмутилась, в свою очередь, Таня. Вы знаете сами, как дорог нам препарат. Вот придут сегодня за ним из клиники, посмотрю, что вы тогда заговорите.

Профессор Русаков еще раз пересмотрел бутылочки в шкафу.

– Не может препарат потеряться, – продолжал он упрямо. – Это я его куда-нибудь засунул… А не оставил ли я его в препараторской?

Он повернулся к дверям и наскочил на незнакомого молодого человека в армейской гимнастерке без погон.

– В препараторской его тоже нет, товарищ профессор, – с улыбкой сказал молодой человек.

Профессор Русаков удивленно отступил на шаг, вопросительно глядя на Таню, ожидая объяснений. Но Таня тоже, подняв брови, смотрела на незнакомца. Тот, не смущаясь, шагнул вперед и поставил на стол небольшую бутылочку, наполненную чем-то красным, похожим на малиновый сироп.

. – Ну, вот видите, Танечка, – заявил профессор. – Вон он – препарат. – же говорил, что у нас ничего потеряться не может.

Однако он тут же остановился и, заложив руки за спину, с подозрением посмотрел на незнакомого молодого человека.

– Д-а, – протянул он. – Но как препарат к вам попал? Кто вы такой?

– Моя фамилия Григорьев. Отдел кадров Горздрава прислал меня в ваш институт в качестве лаборанта.

– Ничего не понимаю, – развел руками профессор. – Но я же не просил никого. У нас есть лаборант – правда, он в отпуске, но скоро вернется…

– В Горздраве сказали, что ваш лаборант не скоро вернется… из отпуска, – сказал Григорьев, – там говорили, что он был плохой работник.

– Не знаю, право… – продолжал недоумевать профессор. – Впрочем, лаборант работал у вас, Таня. Вы были довольны им?

Таня припоминающим взглядом смотрела на Григорьева.

– Он был пьяница, – сказала она. – Из спиртовок весь денатурат выпил.

– Вот видите, – обрадовался поддержке Григорьев. – А я постараюсь не пить денатурата, – и он улыбнулся заразительно, по-мальчишечьи. – Да, спохватился, он, – я вам по пути шкафик привез.

– Шкафик?

– Заведующий Горздравом прислал в подарок. Скажите, куда его поставить. У подъезда восемь грузчиков ждут. – Восемь грузчиков! Да что за шкафик?

– Обыкновенный. Даже не особенно большой. Но килограммов пятьсот, наверное, весит.

– Пятьсот?! А ну, давайте-ка его сюда.

Григорьев вышел. В вестибюле послышался грохот, как будто в институт въезжал тяжелый танк. В дверях кабинета показался темно-зеленый угол большущего несгораемого шкафа.

Подкладывая доски под его колесики, грузчики с трудом установили громыхающую громадину в углу и удалились.

Профессор подошел к шкафу, открыл и, как бы испытывая, постучал по железной полке кулаком. Шкаф ответил солидным гулом.

Тогда, покосившись на Таню, профессор Русаков молча взял со стола бутылочку с препаратом, поставил в шкаф и захлопнул тяжелую дверку. Потом повернулся к Григорьеву: – Ну что ж, давайте знакомиться, – сказал он, Меня вы, как вижу, знаете. А это ваш будущий начальник, заведующая лабораторией синтеза Татьяна Владимировна Майкова…

Журналисты

За окном вагона-ресторана грохотала красная решетка моста с выпуклыми многоточиями заклепок. Поезд начал набирать скорость, белая шторка на окне захлопала и надулась ветром.

До Лучегорска осталось меньше часа езды.. Идти в купе, где скучающие пассажиры пытались доиграть партию преферанса, бесконечную, как сказки Шахерезады, не хотелось. Байдаров с Березкиным после завтрака остались в ресторане.

Откинувшись на спинку стула, Березкин мечтательно уставился на далекое небо, голубеющее за окном. На столе тонко позванивали стаканы, вагон плавно, как на волнах, покачивался на ходу. Березкин задремал. И вот надутая ветром шелковая шторка на окне кажется ему громадным парусом брига, несущегося в голубую сказочную даль… Стеклянным плеском бьются в борта беспокойные морские волны…

– Девятнадцать восемьдесят! – услышал Березкин грубый, сиповатый голос. Возле их столика стоял толстый официант в полукруглом детском передничке и белом колпаке. В громадной руке официанта маленький блокнотик, пальцы с трудом удерживали огрызок карандаша.

– Девятнадцать рублей восемьдесят копеек, – повторил он.

– Плати, Сережа, – сказал Байдаров. Он развалился на стуле напротив и с меланхоличным видом следил за струйкой дыма своей папиросы. – Плати, я тебе выдал суточные.

Байдаров ведал капитальными расходами. Березкин обладал непостижимым умением терять деньги, и Байдаров не доверял ему больших сумм, а каждый день выдавал понемногу на дневные нужды.

Официант небрежно сунул червонцы в карман передничка, положил на стол двугривенный и стал собирать посуду.

– Потеряете деньги, – сказал Березкин.

– Не потеряю.

– Ну, вытащит кто-нибудь.

– Уже пробовали… Попробовали, а потом говорят: отпусти, дяденька, больше не будем… Я, мил человек, в молодости в цирке работал. Борцом был, Силенкой меня бог не обидел.

Официант отставил собранную посуду. Взяв со стола двугривенный, зажал его пальцами и упер об угол стола. Затем бросил на скатерть монету, согнутую под прямым углом.

– Вот! – сказал он и подмигнул Березкину.

– Здорово! – согласился тот.

Байдаров взял со стола согнутый двугривенный.

– Зря, папаша, государственную валюту портишь, – упрекнул он.

Березкин не видел, что делал с двугривенным Байдаров; а тот протянул руку и положил на стол уже выпрямленную монету.

– Что ж, – одобрительно оглядел официант Байдарова. – Молодец, сынок. Кем работаешь?

– Журналист.

– Журналист? – переспросил официант. – Это значит, пишешь? Карандашиком?.. А я думал, боксер али борец… – официант забрал посуду и ушел, не скрывая разочарования.

– Обиделся, – заметил Березкин, сочувственно проводив его глазами. – А ты бы сказал, что был кандидатом в чемпионы столицы по боксу.

– Так я же им не стал.

– Мог стать, если бы занимался.

– Но когда же было заниматься. Ты же знаешь, что мы в эти дни готовили очерк о строительстве гидростанции. – его переделывал раз двадцать, и все равно он у меня не получился, – вздохнул Байдаров. – И сказать правду, меня это больше огорчает, чем потеря чемпионства.

– Очерк хороший, – заметил Березкин. – Читатели хвалят.

– Читатели хвалят потому, что там твои фотографии.

– Яша, ну опять ты…

– Так это же правда! Ладно, ладно, молчу… – рад, что мы едем снимать не строительство ГЭС, а профессора Русакова в Институте витаминов.

– Это почему?

– Да хотя бы потому, что тебе не нужно будет залезать на фермы в поисках оригинальной точки съемки, а мне не придется беспокоиться, как бы ты не шлепнулся в котлован, что могло случиться в последний раз.

– Зато получились хорошие снимки.

– Хорошие-то хорошие, но не забывай, что я два раза ловил тебя за штаны.

Паровоз дал короткий гудок. Вагоны стали замедлять ход.

– Подъезжаем. Пойдем собираться, Сережа.

Журналистов в Институте витаминов встретила Таня.

Байдаров рассказал ей о цели приезда, и она побежала разыскивать профессора Русакова.

Проводив глазами девушку, Байдаров нагнулся и серьезно сказал: Сережа, у тебя есть возможности сделать и здесь в институте увлекательные снимки. Постарайся, чтобы эта девушка везде получалась бы на переднем плане.

Березкин не успел возмутиться – к ним быстро шел профессор Русаков. Он пригласил их в кабинет, усадил ближе к столу. Говорил профессор так же быстро, как и двигался. Многое, о чем он рассказывал, нужно было записать сразу же, не надеясь на память. Байдаров строчил по блокноту, завидуя Березкину, который, щелкнув затвором фотоаппарата, спокойно посиживал на стуле.

– Самое главное, чем занимается институт, – и профессор поднял кверху палец, – это опыты с синтезом комплексного препарата витаминов, разработанного сотрудниками института… Да, да, так и запишите, подчеркнул он, – сотрудниками, а не профессором Русаковым, как иногда пишут… Препарат наш очень любопытный. Очень. Как вам известно, витамины, особенно группы «В», нужны для нормальной деятельности нервной системы человека. Недостаток их неизменно вызывает большие или меньшие расстройства. Наш препарат делает чудеса, его можно назвать эликсиром бодрости. Сейчас мы лечим препаратом некоторые тяжелые формы неврастении и пробуем лечить, – профессор опять поднял палец, – даже усталость! Мы много потрудились, и нам удалось составить формулу препарата.

Профессор встал, открыл несгораемый шкаф, достал оттуда папку и нетерпеливо развязал беленькие тесемочки.

– Вот, посмотрите – это очень интересная формула…

Посыпались сложнейшие названия соединений органической химии, Байдаров беспомощно положил перо; и ему и Березкину формула препарата казалась уму непостижимым нагромождением химических знаков и цифр, расписанных почти на всю страницу листа. Но профессор смотрел на нее с восхищением, как на картину Шишкина или Левитана.

Березкин приготовился снять профессора вместе с его папкой и вдруг почувствовал чью-то руку на своем плече. Он оглянулся и узнал Григорьева, с которым не виделся после встречи в госпитале в Берлине. Увлеченный профессор, ничего не замечая вокруг, продолжал рассказывать о своей формуле; Григорьев кивнул Березкину как старому знакомому и, показав глазами на его фотоаппарат, отрицательно покачал головой.

Байдаров с Григорьевым встретился в вестибюле.

После восклицаний, приветствий и слов, которые обычно говорят в таких случаях, Байдаров отступил на шаг, оглядел приятеля, одетого в белый халат с завязками на спине, и заметил неодобрительно: – И чего тебя опять на медицину потянуло, искатель приключений?

– Ничего не поделаешь, – с шутливой безнадежностью вздохнул Григорьев.

– Ага, – понимающе протянул Байдаров, он добавил совсем тихо: – значит витаминами профессора Русакова опять кто-то заинтересовался?

Григорьев, не ответив, неожиданно покраснел.

Байдаров уже было подумал, что смутил товарища бестактным вопросом, но тут же услышал легкие шаги.

В вестибюле показалась Таня. Она приветливо кивнула Григорьеву и прошла мимо.

Байдаров с глубокомысленным видом уставился на дым своей папиросы.

– Так, так, – наконец, произнес он. – Плохо твое дело, товарищ Григорьев. Уж очень тебе медицинский халат не идет.

Новый ход

Услышав голос шофера, Демарсе поднял тяжелые веки и с трудом сообразил, что он находится в такси, что перед ним ворота клиники и что нужно выходить.

Он поднял с сидения свалившуюся кепку, клетчатую, как у американского киногангстера, нахлобучил ее на голову и выбрался из машины. Потянулся и со вкусом зевнул, сверкнув золотыми коронками.

Шофер, предупредительно открывший дверку, оглядел пассажира и прикинул в уме, какого же вопроса можно ожидать от него: «сколько?» или короткого и солидного – «без сдачи!» Но пассажир не сказал ни того, ни другого. Он заложил руки в карманы и направился к воротам, как будто приехал не в такси, а в своем собственном лимузине.

Шофер озадаченно моргнул и поймал его за рукав.

– А платить?

Пассажир посмотрел на него с веселым благодушием, как бы не понимая, о чем идет речь.

– Пять двадцать! – уже обеспокоенно сказал шофер, тыча пальцем в счетчик.

Не говоря ни слова, пассажир вывернул оба кармана. Этот красноречивый жест был сделан с таким невозмутимым и убежденным видом, что шофер понял всю бесполезность дальнейших требований. Он выругался и со злости так развернул машину, что она заскочила передними колесами на поребрик.

Демарсе улыбнулся ему, снова заложил руки в карманы и направился к проходной.

Дежурный вспомнил, что частенько видел молодого человека в обществе фрейлейн Морге. Однако решив, что это еще не дает тому права на безоговорочный проход в клинику, он встал и загородил дорогу.

Демарсе резко оттолкнул его плечом. Дежурный ухватил его за рукав.

– Пропуск?

Глава у Демарсе округлились, как у тигра, которому наступили на хвост.

– Вот что, дорогой, – сказал он, – я согласен с тем, что шофер такси имел право хватать меня за рукав, но тебе я такого права не давал.

Дежурный упрямо не уступал дороги и даже пытался вытолкнуть посетителя за дверь. Тогда Демарсе вынул руку из кармана и безжалостно-сильно ударил под ложечку дежурного. Тот икнул, выпучил глаза и, хватаясь руками за косяки дверей, начал оседать на пол.

Подставив под него табурет, Демарсе с безмятежным видом прошел во двор клиники, и когда дежурный, наконец, очнулся и повернул голову, то увидел, как посетитель входил в двери подъезда.

Дороги, которые привели Жака де Марсе, потомка французских графов, к дверям кабинета фрейлейн Морге, были ухабисты и грязны. Его отец, умирая, оставил ему в наследство только долги и дворянскую приставку «де». Демарсе приставку принял и присоединил ее к фамилии, от долгов же благоразумно отказался. Не имея ни денег, ни специальности, Демарсе жил тем, что занимался разными темными делами. В Зиттине он, наконец, попался на уголовной афере и был отдан под суд.

От тюрьмы спасла фрейлейн Морге, случайно увидевшая его дело у шефа полиции. Ей нужен был человек для кое-каких, известных ей одной, поручений. Шеф полиции любезно предоставил Демарсе в ее распоряжение; впрочем, пока не освобождая его от угрозы тюремного заключения.

Для фрейлейн Морге Демарсе не представлял загадки. Она понимала его, знала, что ему можно поручить, была к нему требовательна, платила его долги и не доверяла более, чем было нужно. В целях конспирации, а дела, которые поручались Демарсе, обычно требовали этого – она не разрешала ему приходить в клинику без ее ведома.

Прикусив зубами верхнюю губу, фрейлейн Морге задумчиво разглядывала лежавшую перед ней телеграмму.

– Вот как? – холодно удивилась она увидя Демарсе. – Вас пропустили в клинику? – она протянула руку к телефону. – Очевидно придется уволить дежурного.

– Не звоните, – сказал Демарсе, – Дежурный не виноват. Он не пропускал меня.

– Но вы все-таки прошли..

– Я прошел через него. Он жив, не беспокойтесь.

– Я беспокоюсь за ворота клиники.

– Он уже очнулся, вероятно. Не сердитесь, у меня было срочное дело.

Фрейлейн Морге указала на стул.

– Понимаю, – сказала она. – Только вы зря торопились. Господин Эксон отказался подписать мой последний счет.

– Неужели?

– Господин Эксон, – фрейлейн Морге цедила слова медленно, сквозь зубы, телеграфирует, что он приедет к нам с ревизией. Мы стоим ему очень дорого. Он желает лично проверить, как идут наши дела.

– Разве наши дела идут плохо?

– Плохо, Демарсе.

– Расскажите, если не секрет.

– Теперь уже, к сожалению, не секрет, раз о наших делах знает советская контрразведка. Видите ли, Демарсе, нам нужно было достать рецепт лечебного препарата в одном институте Советского Союза. – с трудом заладила кое-какие связи, послала человека…

– Понимаю, – перебил Демарсе, – его поймали. А вы пошлите меня.

Фрейлейн Морге усмехнулась.

– Возможно я это сделаю, когда вы мне не будете нужны, – сказала она. Я вторично посылала. Но русские насторожились. Их контрразведка, оказывается, неплохо работает. Они поставили в институте своего человека… и я зря потеряла всю свою агентуру. Мы ничего не достали, а это дело стоило мне уйму денег. Господин Эксон будет очень недоволен, когда я покажу ему счет моих расходов по клинике.

– А если он вообще откажется платить?

Медленно собрав в кулак телеграмму, фрейлейн Морге выбросила ее в корзину для бумаг.

– Тогда, мой дорогой Демарсе, вам, очевидно, придется отправиться либо в тюрьму, либо – в лучшем случае – устроиться исполнителем в ночной клуб.

– А вы?

– А я?.. – Она заложила руки за голову и устало потянулась в кресле. Мне господин Эксон еще в прошлом году предлагал небольшое совместительство, – она брезгливо прищурилась, – может быть, стоит подумать, мне кажется, оно не доставит мне особенных беспокойств.

– Жирный мешок! – вырвалось у Демарсе. – И вы говорите об этом спокойно.

– А вам хотелось, чтобы я говорила об этом беспокойно?

Демарсе пожал плечами.

– Я терпеть не могу вашего Эксона, – сказал он, отводя глаза в сторону. – теперь даже рад, что у него на заводе неприятности.

– На заводе дизелей? – оживилась фрейлейн Морге. – Откуда вы это знаете?

– Я встретил в ночном клубе одного приятеля – шпика из полиции. Он по секрету рассказал мне. Рабочие на заводе дизелей устроили забастовку – требуют отмены военного заказа. Причем, они не уходят с завода и не пускают туда штрейкбрехеров. Фон Штрипс очень нервничает, но на что-то надеется. Во всяком случае, он пока запретил печатать о забастовке в газетах, чтобы не дошло до военного министра.

– Вот глупец! Почему он не арестует главарей?

– В том-то и дело, что он их не знает.

– Так, так… – фрейлейн Морге думала всего несколько секунд. – Нужно будет сообщить господину Эксону о забастовке.

– Что вы, фрейлейн?! Да он сбесится… такие убытки. Он совсем откажется платить.

– Не беспокойтесь. Теперь он заплатит мне столько, сколько я у него попрошу.

– Не понимаю?

– И не старайтесь, Демарсе. Это не вашего ума дело, – фрейлейн Морге сняла телефонную трубку и набрала номер больницы Портового Пригорода.

…На другой день на завод дизелей пришел доктор Крейде. – старший врач рабочей больницы Портового Пригорода, – сказал он рабочему пикету у ворот завода. – Весь персонал сочувствует вам и целиком на вашей стороне. Мы даже устроили у себя небольшой сбор в пользу семей бастующих, мне поручено вручить вам эти деньги, К сожалению, мы не в состоянии больше дать, но мы решили устроить медицинское дежурство на заводе и бесплатно оказывать врачебную помощь.

Больницу Портового Пригорода знали многие. При покойном докторе она пользовалась прекрасной репутацией.

Доктора Крейде пропустили на завод.

Трудное решение

Председателя стачечного комитета бастующих, электрика Дэна Марта редактор «Рабочей газеты» встретил на дворе завода. – Как ваши дела? спросил О'Патли. – Продолжаете разорять господина Эксона?

– Продолжаем! – усмехнулся Марти, пожимая руку О'Патли. – Наша забастовка влетит Эксону в копеечку и отучит его от военных заказов.

– Смотрите, Марти, господин Эксон, в свою очередь, будет стараться отучить вас от забастовок.

– Мы понимаем, – кивнул головой Марти. – Вчера полиция опять арестовала троих… – он понизил голос, – но не тех, кого им нужно. У нас даже не все рабочие на заводе знают членов стачечного комитета.

– Фон Штрипс постарается подослать вам провокаторов.

– Уже подсылал. Здесь у нас народ дружный, мы их быстро раскусили.

О'Патли полез во внутренний карман пиджака и вытащил небольшую пачку денег.

– Это вам, – сказал он. – Собрали в редакции по подписке.

– Ого! – сказал Марти. – Если о нас так будут заботиться, то мы продержимся до рождества, и господину Эксону волей-неволей придется согласиться с нами. На днях мы тоже получили деньги.

– От кого же?

– От сотрудников больницы Портового Пригорода. Ее старший врач даже устроил у нас бесплатное дежурство. Каждый день после работы, он приходит на завод. Наши ребята пользуются случаем и ходят к нему лечиться. – сам собираюсь зайти, что-то ноет бок. У вас ничего не болит?

– Нет, не болит, – улыбнулся О'Патли. – Кстати, я тоже сейчас занимаюсь медицинскими делами… Ну, прощайте, Марти. Будьте осторожнее.

Санитарная машина Бюро срочного вызова остановилась у ворот клиники № 11.

В ответ на требовательный сигнал дежурный выглянул в окошечко и лениво протянул руку к рычагу, отворяющему ворота.

В закрытом кузове машины послышалась возня, оборванный, приглушенный крик. Дверка машины с силой распахнулась – и на дорогу выбросился человек. Тут же следом выскочили два санитара. Как два бульдога, они набросились на него, схватили за руки и потащили в машину.

Человек упирался, кричал. Он кричал что-то дикое, нечленораздельное, и слюна бешенства текла по его посиневшему подбородку., Наконец, один из санитаров ударил его кулаком но лицу. Крик оборвался, тело бессильно обвисло, и санитары забросили его в кабину. Машина въехала в ограду, и створки ворот с глухим стуком, как крышка гроба, закрылись за ней.

Из кустов акаций на дорогу выбрался О'Патли. Медленно стер липкую пыльную паутину с побледневшего лица. В человеке, которого тащили санитары, он узнал председателя стачечного комитета Дэна Марти.

О'Патли подождал, когда санитарная машина выехала из ворот и поравнялась с ним. Он поднял руку, шофер покосился недовольно, но притормозил; О'Патли заскочил на подножку и сел в кабину.

Подъехав к городу, он слез с машины и побрел пешком. На ходу легче думалось, ему нужно было собраться с мыслями, – посиневшее лицо Марти все еще стояло перед его глазами и мешало ему сосредоточиться.

Почему же заболел именно он, председатель стачечного комитета?

Шофер санитарной машины ничего не ответил на осторожные вопросы. Последнее время он то тут, то там, намеками, чтобы не вызвать подозрений, расспрашивал про клинику шофёров такси, санитаров Бюро срочного вызова и Других случайных людей. Печальная участь доктора заставляла его быть осторожным. О'Патли понимал, что с ним, как и с доктором, не станут церемониться, если его расспросы дойдут до хозяев клиники или до шефа полиции. Рисковать головой он пока не хотел, вместе с ним рисковали бы и другие; в редакции только заместитель знал о его подозрениях.

С каждым днем О'Патли все более и более убеждался, что если он захочет узнать, какими делами занимается клиника, то ему придется попасть туда самому.

Самому! Но как?.. Эта мысль не давала ему покоя ни днем, ни ночью, Он придумывал всевозможные способы пробраться в клинику, но все они были до безрассудства рискованны или просто невыполнимы. Однако он продолжал думать, уверенный, что рано или поздно среди несбыточных планов появится, наконец, такой, который можно будет осуществить.

На перекрестке двух улиц он остановился, чтобы посмотреть на светофор, и невольно вздрогнул. С большого полотна киноафиши на него смотрело нарисованное синей краской, искаженное ужасом женское лицо.

– Фу, черт! – О'Патли передернул плечами. – Опять какая-то голливудская стряпня с удавленниками, призраками и прочей галиматьей.

Ниже большой афиши была наклеена дополнительная – «Сверх программы». Она невольно задержала внимание О'Патли, в какой-то мере отвечая на занимавшие его мысли. Он просмотрел афишу, подумал и прошел мимо.

Но, пройдя несколько шагов, он вернулся, задумчиво посвистел и подошел к кассе кинотеатра.

Кинодраму «с ужасами» О'Патли так и не посмотрел, однако в редакцию вернулся с запозданием, его уже ожидали гранки очередного номера «Рабочей газеты».

Редактор с размаху плюхнулся на заскрипевший стул, подвинул к себе графин и, залпом выпив стакан воды, долго разглядывал в круглой пробке графина свое искаженное изображение.

В решении поставленной задачи было достаточно много и риска, и фантазии. И все же она казалась ему выполнимой… Выпив еще один стакан воды, он подвинул к себе гранки и принялся за работу…

На следующий день О'Патли постарался освободиться раньше.

Выходя из редакции, он захватил с собою фотоаппарат с мощным телеобъективом…

Господин Эксон гневается

– Когда вы ликвидируете забастовку на заводе? – вас спрашиваю! господин Эксон хлопнул ладонью по столу – с чернильного прибора покатилась на пол латунная крышка.

Шеф полиции стоял вытянувшись и нервно подергивал щетиной усиков. В его душе боролись возмущение и осторожность.

Какое имеет право этот боров кричать на него, фон Штрипса, бывшего офицера германской армии, кавалера Железного Креста. Сейчас он тоже стукнет кулаком по столу и крикнет: «Молчать, хам! Вон из кабинета!» Рука фон Штрипса уже сжалась в кулак…

– Я постараюсь, – сказал он. – приложу все усилия…

– Вот что, фон Штрипс, – даже не глядя на него, сказал господин Эксон, вы получаете у меня больше, чем получает наш министр. Но если вы через два дня не найдете зачинщиков забастовки, я снижу ваш оклад на одну треть. Еще два дня – наполовину… А через неделю я вас выгоню, фон Штрипс, к дьяволу. Вы слышите? К дьяволу!..

Не снимая ни пальто, ни шляпы, господин Эксон прошел в кабинет к фрейлейн Морге. Она неторопливо поднялась ему навстречу.

– Я рада вас видеть. Примите пальто и шляпу, – резко бросила она своему рыбоглазому служителю, который, понятно, не слышал ни слова – все это говорилось специально в адрес невежливого гостя. – Господин Эксон, я прошу извинить моих нерасторопных слуг.

Господин Эксон недобро посверкал глазами, однако снял с себя шляпу и пальто.

– У вас такой расстроенный вид, – участливо сказала фрейлейн Морге, наливая в бокалы вино из графина на столе. – Надеюсь, вы здоровы?

– Неприятности, – пробурчал господин Эксон, по-хозяйски усаживаясь в кресло.

– Догадываюсь.

– Не мудрено, сейчас об этом знает уже полгорода. Но вот если о забастовке узнает военный министр, то я, наверное, потеряю заказ. И все это по милости вашего болвана в полиции.

– Болван в полиции скорее ваш, чем наш.

Господин Эксон не терпел возражений. Щеки его начали медленно розоветь.

Эта фрейлейн держит себя так, словно она здесь хозяйка, а он ее гость. Он, построивший всю лабораторию на свей собственные деньги?!

– Черт знает что! – слова у господина Эксона вырывались шипящие и злые, как струйки пара из-под крышки котла, готового взорваться. – Похоже, что и с вашей лабораторией я тоже лечу в трубу. Когда наконец, вы дадите мне вирус?! – почти закричал он.

– Вирус есть.

– Это чепуха, а не вирус! Чтобы заразить вашим вирусом человека, нужно бегать за ним со шприцем.

– Не совсем так.

– Я хочу знать, когда вы дадите мне настоящий доброкачественный вирус, который можно будет продать, как военное оружие… Вы знаете, сколько стоит мне вся ваша лаборатория!

– Конечно, – невозмутимо ответила фрейлейн Морге, – я же все-таки заведую клиникой.

– Так вот, скажите мне, заведующая клиникой, – едко скривил губы господин Эксон, – когда я перестану платить, а начну получать? – плачу направо, плачу налево; оплачиваю неустойки, штрафы полиции, лаборатории. Черт побери! – не бездонный мешок. Когда я перестану платить, я вас спрашиваю? Что это у вас в руках?

– Счет, господин Эксон. Дополнительные расходы по клинике. Всего на двадцать пять тысяч.

Господин Эксон оторопело моргнул. Губы его сжались в тонкую щелочку. Он медленно протянул руку, взял счет, старательно сложил его пополам, еще раз пополам… потом быстро разорвал его на кусочки и бросал на ковер.

– Вот! – выдохнул он.

– Что ж, – сказала фрейлейн Морге, доставая из стола чистый бланк, – мне придется выписать новый счет.

Лицо господина Эксона из розового стало темно-багровым. С безмятежной улыбкой фрейлейн Морге встретила его взбешенный взгляд. Со злорадным удовольствием она точно рассчитала паузу и сказала в ту самую секунду, когда с его губ били готовы сорваться непростительно оскорбительные слова.

– Я попробую спасти ваш военный заказ. Тем самым избавлю вас от штрафа, сумма которого во много раз больше моего счета. Вот список стачечного комитета бастующих, – и она толкнула по столу листок бумаги.

Господин Эксон закрыл рот. Недоверчиво протянул руку к листку. Прочитал.

– Как вы это узнали? Почему их не знает шеф полиции?

– Вы же сами сказали, что он болван. Потом у него свои методы, у меня свои. Мои оказались лучше. – также знаю и главного руководителя забастовки, председателя стачечного комитета. Это электрик из пятого цеха Дэн Марти.

– Но его фамилии в списке нет.

– Его фамилии в списке нет, – согласилась фрейлейн Морге. – Он уже у меня.

– Как так?

– Очень просто. Дэн Марти заболел.

– Ага… – господин Эксон начал понимать. – Вы мне его покажете?

Через несколько минут два санитара ввели в кабинет Дэна Марти. У него только что прошел припадок, босые ноги его бессильно подвертывались на ходу. Но глаза смотрели прямо и осмысленно. Он подумал, что его ведут к врачу, и вместо этого увидел перед собой торжествующее лицо хозяина завода дизелей.

– Попались, господин председатель!

Воспаленное сознание Дэна Марти с лихорадочной быстротой связало воедино разрозненные события: забастовку на заводе, внезапную его болезнь и появление здесь господина Эксона. Он понял, что попал в капкан.

Это вызвало у него не панику, а гнев. Он хотел сказать что-то презрительное, но губы его затряслись, В груди не хватило воздуха.

– Я отучу вас устраивать забастовки на моем заводе! Вы подохнете здесь, как крыса в ловушке!..

Дэну Марти стало стыдно за свое бессильное молчание, которое могли признать за трусость. Он облизнул языком сухие, негнущиеся губы.

– Ничего… – прохрипел он с усилием. – Другие… другие…

Закончить ему не хватило сил – горло перехватила нервная спазма. Голова его качнулась набок. Он с усилием выпрямился, набрал полную грудь воздуха… и плюнул прямо в лицо Эксона.

– Увести! – скомандовала фрейлейн Морге. – Господин Эксон, надеюсь, теперь вы подпишите счет?

В комнату к Березкину Байдаров вошел один.

Перешагнув порог, он тут же нагнулся: над его головой просвистел конец удилища. Березкин стоял на стуле, в левой руке его было руководство по спиннингу, в правой – удилище для спиннинга, и он разучивал «заброс блесны слева направо, катушкой вверх».

– Сколько стоит? – осведомился Байдаров, показывая на сверкающее красным лаком новое удилище.

– Двести десять, с катушкой. Посторонись, Яша.

Березкин опять махнул удилищем и сшиб с тумбочки флакон с одеколоном.

– Так, – сказал Байдаров, – «Кремль»?

– Да!

– Еще двадцать рублей. Итого: двести тридцать рублей выброшенных денег.

– Ничего подобного. – привезу вот таких щук.

– Сережа, милый. Да таким рыболовам, как ты, рыба попадает только в популярных очерках по рыболовству. Тебе выгоднее было бы купить хороший чемодан. Он и нужнее, и стоит значительно дешевле.

– Зачем мне чемодан? Завтра я еду на рыбалку.

– Завтра ты поедешь за границу. В Европу, – сказал Байдаров. Он взял из рук Березкина удилище и поставил его за шкаф. – Щуки подождут. Вот командировочные удостоверения, деньги. В Кенне созывается Европейская конференция биологов, мы должны поехать на нее и дать читателям «Огонька» исчерпывающие сведения о том, что там будет происходить.

– Но почему именно мы?

– Получилось так. Главный редактор узнал, что я знаю три европейских языка, и моя кандидатура наметилась сама собой. Но я сказал, что мне одному будет скучно…

– Вот тебе на, – протянул Березкин. – А я хотел отпуск взять.

– Что поделаешь. Человек предполагает – главный редактор располагает, – философски заметил Байдаров. – Не расстраивайся, Сережа, – щук твоих никто не поймает. Прокатишься по Европе. И чтобы и тебе не было скучно, мы едем на конференцию вместе с нашим ученым-биологом.

– Ты считаешь, что мне с ним будет веселее, – продолжал волноваться Березкин. – даже не знаю, как с такими учеными разговаривать. Это будет какой-нибудь пожилой, солидный дядя…

– Угу, – промычал Байдаров.

– В очках вот таких…

– Точно. Ты угадал. Пойдем, я тебе его покажу. Он у меня в комнате сидит.

Березкин испуганно прикрыл рот ладонью: комната Байдарова была рядом.

– Почему же ты меня не предупредил? Он же все слышал.

– Может быть.

– Он, вероятно, обиделся?

– Ну зачем же ему обижаться на правду, – заметил Байдаров, подталкивая товарища к дверям.

В комнате Байдарова с журналом в руках сидела девушка. Она подняла голову.

Березкин узнал Таню Майкову.

Письмо господина Эксона, как и все его письма, было кратким и исчерпывающе-деловым. Несколько фраз подчеркнуто: «…На конференции будет присутствовать с группой русских представителей сотрудник Института витаминов, ассистент проф. Русакова…» Фрейлейн Морге внимательно прочитала подчеркнутые фразы. Подумала. Потом взяла карандаш и очертила их жирным черным прямоугольником.

Книга вторая В ЗАСТЕНКАХ КЛИНИКИ

На конференции

Международная конференция, посвященная лечению авитаминозов, шла своим чередом. На третий день с большим интересом был выслушан доклад сотрудницы советского Института витаминов Татьяны Майковой.

Таня читала свой доклад на русском языке. В этот же день вечерние газеты поместили на своих страницах его краткое изложение.

«Советский представитель, – писали газеты, – доктор Майкова сообщила, что в России, в Институте витаминов заканчиваются экспериментальные работы по синтезу комплексного препарата витаминов группы “В”, в высшей степени благотворно действующего на нервную систему. Препарат сложен и очень дорог в изготовлении, однако Советское правительство, учитывая его большое лечебное действие, после перехода к массовому изготовлению, намерено отпускать препарат любой стране».

Это была уже политика, пресса зашевелилась.

О конференции заговорили. Репортеры и журналисты стремились наверстать упущенное.

Среди солидных известных ученых, приехавших со всех концов Европы, Таня Майкова была самой молодой, и вначале журналисты не обратили на нее особого внимания. Зато теперь, после ее доклада, когда оказалось, что эта красивая девушка является научным сотрудником советского Института витаминов и даже уполномочена выступить на конференции с докладом, фоторепортеры и газетные корреспонденты стали осаждать Таню. Ее без конца фотографировали, засыпали самыми неожиданными вопросами.

Ее, например, спрашивали, пьет ли она у себя на родине водку, какие носит туфли, кто ее родные, и задавали много других вопросов…

Владелец фабрики женского трикотажа явился к ней в номер с чековой книжкой и умолял Таню назвать сумму, за которую она согласилась бы сфотографироваться для рекламы его изделий. Он упрашивал так настойчиво, что Тане пришлось обратиться за помощью к Байдарову.

Тот внушительно предложил трикотажному дельцу свои услуги, и назойливый фабрикант покинул номер.

Таня стала прятаться от репортеров. Те начали ловить ее у подъезда гостиницы, в такси, в ресторане. Телефон в ее номере звонил не переставая. Если она не отвечала, к ней стучались в двери. Если она не открывала – пытались заглянуть в замочную скважину. Наконец, она обнаружила одного особо настойчивого фоторепортера у себя в ванной комнате.

– Товарищи! Ну это невозможно, – чуть не плача жаловалась она Байдарову и Березкину, закрывшись у них в номере. – больше не могу! Есть у вас пирамидон?

Друзья отодвинули в сторону пленки, снимки, блокнот и усадили расстроенную Таню в кресло.

Березкин стал искать порошки от головной боли , – Нет, – сокрушенно сказал Сережа. – Нет пирамидона. Но я сейчас принесу. Посидите, Таня.

– Вы куда?

– Внизу, в подъезде есть аптечный киоск.

– Сережа, не надо, не ходите. – Таня устало улыбнулась и потерла пальцами виски.

Это движение заставило Березкина немедленно выскочить в коридор. Не дожидаясь лифта, он мигом пролетел по лестнице все четыре этажа и, ворвавшись в аптечный киоск, перепугал кокетливую продавщицу.

Оставив у нее сдачу, он вернулся в номер и поспешил к графину с водой. Но стаканом уже завладел Байдаров.

Принимая у Березкина пирамидон, Таня ласково пожала ему пальцы. Он смущенно вспыхнул и покосился на Байдарова.

– Спасибо, мои хорошие, – сказала Таня. – не представляю, как бы я себя чувствовала здесь без вас. И когда только мы отсюда уедем?

– Теперь уже скоро, – ответил Байдаров. – Каких-нибудь два-три дня осталось.

– Ох, скорее бы. До того здесь все надоело. А особенно репортеры. Вы бы только знали, сколько раз меня сегодня фотографировали, сколько раз заставляли улыбаться.

– Сочувствую, Танечка, -согласился Байдаров… – Слава, в моем представлении, всегда напоминала горчицу: в небольших дозах приятно, но когда ее много- щиплет во рту. Нужно сказать, что популярность у вас здесь необычайная. Она затмила даже внимание к министру, – Байдаров взял со стула пачку газет, – его фотография помещена после вашей и размером в два раза меньше.

– Вы все шутите, Яша, – улыбнулась Таня. – Но уберите, пожалуйста, газеты. – на них смотреть не могу. Не знаю, куда бы скрыться от иностранных журналистов.

На столике за ее спиной резко зазвонил телефон. Таня вздрогнула. Байдаров снял трубку.

– Меня здесь нет, – шепнула девушка.

Байдаров согласно кивнул, но в трубку сказал «Да, здесь» и подал ее Тане.

– Яша! – укоризненно протянула она.

– Это из нашего консульства. С вами консул желает поговорить.

Друзья отошли в сторону и занялись своими делами.

Вначале Таня долго слушала и только повторяла утвердительно: «Да… да… да»: Потом она вдруг спросила: «А репортеры там есть?» Как видно, консула озадачил ее вопрос, и Тане пришлось повторить его… «Хорошо, я сама поеду туда», – заявила она, выслушав ответ. Консул, очевидно, не соглашался. Таня настаивала. «Я же не одна буду, – вдруг прибавила она. – Ну, конечно, они тоже поедут, – она улыбнулась Байдарову. – Они согласны, продолжала Таня. – Да, да, согласны».

Она повесила трубку и с виноватым видом повернулась к друзьям.

– Ну? – пробасил Байдаров. – Признавайтесь, в какую поездку втравили вы нас с Сережей.

– Товарищи, – сказала Таня умоляюще, – поедемте со мной в Зиттин, консул сказал, что это недалеко, около трехсот километров.

– Что там случилось? Зачем ехать?

– Видите ли, в консульство поступил запрос из Зиттинской рабочей больницы. Там у них появился больной с редкой формой авитаминоза. Они надеются на наш препарат, просят нашего совета. Консул предложил привезти больного сюда, но больной в тяжелом состоянии. – согласилась приехать в Зиттин. Консул сказал, что там всего две газеты и репортеров в десять раз меньше. Но меня одну он не отпускает.

Байдаров вздохнул и потянулся за папиросами.

– Яша, консул дает нам свою машину. У него есть старый Кадиллак, машина спокойная, и мы хорошо доедем.

…В то время, когда Байдаров и Березкин усаживались в Кадиллак, а консул говорил Тане: «…вы там поосторожнее, Зиттин город портовый…», в Зиттине фрейлейн Морге сказала доктору Крейде: .

– Майкова приедет к нам через несколько часов. Принимать ее будете вы, в больнице. Ей пока незачем знать о нашей клинике.

– Понимаю.

– У вас все готово?

– Конечно.

– Больной есть?

– Да, фрейлейн Морге. Вчера только поступил.

– Так вот, доктор Крейде. Вы знаете, как отцу нужен препарат профессора Русакова. Мы должны достать рецепт его у этой Майковой во что бы то ни стало…

Плохие предчувствия

До Зиттина доехали за пять часов.

Таня вела машину сама, завоевав это право после жестокого спора с Байдаровым. который говорил, что не может позволить ей, женщине, вести машину.

– Все эти триста километров, Танечка…

– Двести восемьдесят, Яша.

– Все двести восемьдесят километров меня будет мучить совесть, что вы работаете, а я сижу сложа руки…

– Да какая же это работа, – возражала Таня, – сидеть в кабине и держать рулевое колесо. Вести машину по такой дороге одно удовольствие. Может быть, вы боитесь, что я плохо управляю машиной?..

Наконец, Байдаров уступил. Демонстративно насупившись, он предоставил Березкину место рядом с Таней, а сам расположился на заднем сидении вместительного Кадиллака.

– Хорошо, – заявил он, – в таком случае, чтобы не чувствовать, как меня мучает совесть, я буду спать. Прошу не беспокоить меня разными эмоциями по поводу занимательных дорожных пейзажей.

– А если попадется что-нибудь интересное?

– Все равно. Хоть сады самой Семирамиды, – заявил он, надвигая шляпу на глаза. – Но если хоть одну березку увидите, разбудите.

Берез по дороге не попалось ни одной, – и Байдаров добросовестно продремал до самого Зиттина. Он даже не вылез из машины, когда Таня остановилась у закрытого шлагбаума и вышла вместе с Березкиным, чтобы выпить лимонаду в дорожном киоске.

В Зиттине, по совету предусмотрительного Байдарова, вначале решили разыскать гостиницу, чтобы заказать номера на ночь, если придется задержаться.

Центральная гостиница называлась «Люкс». Это было внушительное сооружение из железобетона, цветного мрамора и зеркального стекла. У высоких, во весь этаж, стеклянных дверей их встретил солидный управляющий гостиницей – господин Скарбон. Управляющий, лысенький, кругленький, в башмаках на толстой резиновой подошве, двигался быстро и бесшумно, как футбольный мяч.

Узнав, что у него желает остановиться советский доктор, уже известная по газетам Татьяна Майкова, и журналисты, он выразил на своем тренированном лице высшую степень почтительности и внимания.

Байдаров сказал управляющему, что доктор Майкова просит не сообщать в местную прессу о ее приезде. Господин Скарбон скрепя сердце (какая реклама пропадает!) дал требуемое обещание.

Рабочую больницу Портового Пригорода нашли не сразу: она была довольно далеко от центра города.

После великолепного здания гостиницы вид больницы произвел на наших друзей безрадостное впечатление.

Это был унылый дом из красного кирпича, с грязными стенами и окнами такими маленькими, что Березкин невольно подумал: «На зеркальные двери гостиницы стекла пошло больше, чем на все окна двухэтажной больницы».

Их никто не встретил. Двери больницы были закрыты.

– Яша, пойдемте со мной, – попросила Таня. – Вы будете моим штатным ученым переводчиком.

– Учтите, – заявил Байдаров, – что ваш ученый переводчик ничего не смыслит в медицине. Чтобы не сесть в калошу с моим научным переводом, вы, Таня, постарайтесь не употреблять очень сложных латинских выражений.

Березкин остался в кабине Кадиллака. Решив, что посещение советским врачом больницы в городе Зиттине требует увековечения, он достал фотоаппарат и поймал в прямоугольник видоискателя часть подъезда и лестницу, по которой поднимались Таня и Байдаров. В этот момент к подъезду подошла длинная белая машина. Она выгодно заполнила пустой правый угол снимка, и Березкин щелкнул затвором.

За рулем машины сидела женщина; занятый фотоаппаратом Березкин не обратил на нее внимания. Он не заметил, как она проводила Таню внимательным взглядом, как будто приехала сюда только за тем, чтобы посмотреть на нее.

Если бы Байдаров в эту секунду оглянулся, он бы узнал женщину, сидевшую за рулем и, возможно, избавил бы Таню от многих неприятностей.

Но он не оглянулся.

Дверь больницы закрылась. Женщина тронула машину и уехала.

Таня и Байдаров вернулись через полчаса.

Байдаров, не говоря ни слова, пролез за руль и смаху захлопнул за собой дверку. Таня села рядом с Березкиным.

– Ну что?

– Вы знаете, Сережа, на самом деле интересный больной. Правда, я его еще не смотрела, он спит, – старший врач больницы посоветовал пока его не тревожить: больной только что забылся после тяжелого бреда; но анализы такие странные. Все же думаю, что препарат наш поможет. – захватила с собой одну пробирку, с завтрашнего дня примусь за лечение. Кстати, в больницу я могу приезжать одна, старший врач, оказывается, хорошо говорит по-русски.

– Даже слишком хорошо, – недовольно пробурчал Байдаров, разворачивая Кадиллак и выезжая на улицу. – Вы не очень-то доверяйте его русскому языку.

– Яше не понравилось в больнице, – пояснила Таня Березкину.

– Очень не понравилось, – хмуро согласился Байдаров. Он аккуратно объехал полицейского регулировщика на невысокой бетонной тумбочке и выехал на асфальт бульвара. – И пожалуйста, Таня, не делайте никаких знаков Сереже, и не улыбайтесь, я вижу ваше отражение в зеркале. – вот, например, считаю, что этот старший врач больницы жулик и… – Байдаров попробовал подыскать более сильное выражение, уместное в присутствии Тани, и, не найдя его, закончил резко: – …и бесчестный человек.

– Яша, – укоризненно заметила Таня, – вы же его совсем не знаете.

– Зато чувствую.

– Это как так… чувствуете?

– Очень просто – интуицией.

– Интуиция – еще не логика.

– Вот именно, -логика может ошибаться, вернее человек, думающий, что он мыслит логически, – упрямо философствовал Байдаров. не забывая внимательно следить за машинами, то и дело выскакивающими из боковых улиц на бульвар. Интуиция – это инстинкт, – продолжал он. – А инстинкт, как утверждает медицина, безошибочен. И вообще…

Он резко затормозил. Таня и Березкин стукнулись головами. Прямо перед радиатором их Кадиллака проскользнула белая спортивная машина… на миг мелькнуло женское лицо, склонившееся над рулем.

– Черти драповые! – выругался вслед Байдаров переключая скорости. Чего здесь полиция смотрит… И вообще я чувствую, что у нас в этом Зиттине еще будут неприятности.

– А, может быть, у тебя плохое настроение оттого, что ты есть захотел? – спросил Березкин.

– Может быть, – великодушно согласился Байдаров. – Сейчас проверим.

Они без приключений доехали до гостиницы, поставили машину в гараж и отправились ужинать.

Но и после ужина настроение Байдарова улучшилось незначительно.

– Я думаю, Яша, вам нужно развлечься, – посоветовала Таня. – Сходите прогуляйтесь с Сережей по городу.

– А вы?

– А я пойду к себе в номер. – захватила стенограммы докладов конференции, мне нужно кое-что прочитать.

– Тогда мы тоже останемся.

– Нет, нет, Яша Слушайтесь меня, ведь я все-таки врач. Сходите хотя бы в кино.

Байдаров посмотрел на Березкина, тот пожал плечами: мне. мол, все разно.

– Ну что ж, – согласился Байдаров, – пойдем, Сережа. Доктор прописал мне развлечения для поднятия тонуса. – слышал, что здесь есть ночной клуб, заберемся-ка мы в него на всю ночь.

– Только попробуйте, – пригрозила Таня. – буду вас ждать и не лягу спать, пока не придете.

Выйдя из гостиницы, друзья остановились на перекрестке двух главных улиц города Зиттина.

Торопливо двигалась по тротуарам шумная пестрая толпа. Звучала нерусская речь, по крышам и фасадам зданий бежали, гасли и приплясывали огненные нерусские буквы. По асфальту бульвара, еще не остывшему после дневного зноя, стремительно неслись вереницы машин незнакомых марок и непривычных очертаний.

Пропахшая бензином, освещенная прыгающим светом реклам неслась мимо чужая жизнь чужого города.

– Куда пойдем?.. Может быть, в кино?

Прямо против них, над входными дверями кинотеатра висело громадное, во весь этаж, полотно – замаскированный злодей тащил в охапке бессильно свисающее тело женщины.

– «Любовь убийцы», – прочитал Байдаров. – Немножко страшно. Попробуем, Сереженька, поискать что-либо полегче.

На другом углу улицы черная тень протягивала с афиши страшную костлявую руку.

– «Месть мертвеца»! Тоже ничего… Вот тут и попробуй развлекись. А что это здесь такое: «Сверх программы».

На небольшой бумажной афишке, под надписью «Человек-трансформатор» было изображено несколько совершенно разных человеческих лиц. Тут же рядом между двух скрещенных рапир – две женские головки и два вопросительных знака по сторонам.

– Картину можно не смотреть, – заключил Байдаров. – Она рассчитана на другую нервную систему, нежели у нас с тобой. А вот на человека-трансформатора, пожалуй, можно взглянуть. Потом тут две девицы что-то собираются делать с рапирами… Пошли, Сережа. Авось выдержим.

В полупустом низком зале кинотеатра, на небольшой эстраде перед экраном, стояла цветная ширма, на которой были наклеены те же человеческие лица, что и на уличной афише.

Публика медленно занимала места. Рядом с друзьями грузно опустился на откидывающееся сиденье толстяк с багровым лицом и мутными, ничего не выражающими глазами.

В фойе прозвенел последний звонок. Задернулись занавески у входных дверей. Медленно погасли лампочки на потолке. Из проекционной ударил в экран яркий поток голубоватого, холодного света.

Из складок бархатного занавеса вышел невысокий узкоплечий человек с впалой грудью, с бледным, неподвижным, как бы отлитым из гипса, лицом и темными грустными глазами. Он поклонился зрительному залу, некоторое время стоял неподвижно, очевидно давая возможность разглядеть себя, и скрылся за ширмой. Он оставался за ней всего несколько секунд, – из-под ширмы были видны его старенькие, тщательно начищенные ботинки. Затем ботинки зашевелились, и с другой стороны ширмы вышел человек в том же костюме, но с совершенно другим лицом. Курносое, с толстыми вывороченными губами, как у негра, оно ни одной чертой не походило на то, которое все видели у этого человека минуту тому назад. Только глаза остались такими же темными и грустными.

– Яша, ты посмотри, как он здорово это делает!

Березкин в восторге захлопал в ладоши, кое-кто из зрителей его поддержал.

Человек-трансформатор поклонился.

И вдруг плечи его как-то судорожно поднялись, он глухо с надрывом закашлял. Пытаясь сдержаться, закрывал платком рот, худенькое тело вздрагивало от усилий, на лбу выступил пот. Однако кашель становился все громче, все тяжелее. Наконец он повернулся, неверными шагами подошел к занавесу и трясущейся рукой пытался найти выход.

Из складок занавеса высунулась красная волосатая рука и грубо за рукав пиджака втащила за кулисы человека-трансформатора.

– Вот бедняга, – сказал Березкин.

Байдаров молчал и хмурился. В зале послышались свистки и шиканье. Толстяк рядом затопал ногами. Березкин посмотрел на него с возмущением. Громкоговорители звукового сопровождения начали вначале медленный и постепенно убыстряющийся регтайм. За экраном послышалось звяканье, как будто там точили два больших кухонных ножа. Из-под занавеса показался каблук красного лакированного сапога с большой шпорой, и перед экраном появилась темноволосая девушка в красном мушкетерском плаще. Пятясь, она отбивалась шпагой от другой девушки, белокурой, одетой в голубой плащ и голубые мушкетерские, с отворотами, сапоги.

Попеременно отступая и нападая, девушки сделали круг по сцене. Затем, продолжая фехтовать, сбросили плащи и остались в средневековых костюмах, сшитых из прозрачного газа, который сразу, как бы растворился в тучах яркого света.

Ревели громкоговорители, звякали шпаги, стучали каблуки. Девушки фехтовали неважно. Да искусство фехтования здесь было ни при чем. Перед белым полотном экрана мелькало розовое тело, задернутое лишь дымкою газа.

– Бедные девочки, – сказал Байдаров вполголоса. – Что тут с ними делают. Живи они у нас, учились бы в институте, бегали бы на лыжах.

Рядом шумно засопел их сосед. Толстяк весь подался вперед, глаза его блестели. Березкин брезгливо поморщился.

– Пойдем отсюда, Яша.

Они вышли на улицу. Не успел Байдаров еще открыть коробку папирос, как из боковых дверей кинотеатра, возле которых они остановились, прямо им под ноги вылетел маленький чемоданчик. Посыпались на асфальт какие-то баночки, театральный грим, стеклянные пузырьки.

За дверями послышался взволнованный голос, внезапно прервавшийся глухим кашлем.

Друзья заглянули в подъезд, и на площадке первого этажа увидели человека-трансформатора. Одной рукой он прижимал к губам платок, а другой цеплялся за здорового мужчину в жилетке и рубахе с засученными рукавами.

Мужчина замахнулся кулаком. Байдаров узнал эту красную волосатую руку и быстро выдвинулся вперед.

– В чем дело? – спросил он сурово.

– А вам что нужно? – свирепо рявкнул мужчина.

– Вы так машете руками, что чуть не сбили с меня шляпу, – продолжал Байдаров, надвигаясь на, мужчину.

– Ну, ну, ну! – мужчина отступил и скрылся за дверью.

Между тем Березкин, осторожно поддерживая под локоть человека-трансформатора, помог ему спуститься с лестницы. Тот долго еще кашлял, поминутно вытирая платком выступающий на лбу пот. Когда приступ кашля немного прошел, он протянул сухую горячую руку Байдарову и попытался произнести слова благодарности, но опять закашлялся.

На площадке лестницы появилась белокурая фехтовальщица. Она была в сапогах, только вместо плаща на ее узкие плечи был накинут легонький пестрый халатик.

Увидев незнакомых людей, девушка в нерешительности остановилась, оглядывая всех быстрыми, как у птицы, глазами. Потом, придерживая у ног развевающийся халатик и цепляясь шпорами за ступеньки, сбежала вниз к человеку-трансформатору.

– Роб? Что случилось? Он вас выгнал?..

Тот молча кивнул головой.

– У, жирная гадина. – гневно и грубо вырвалось у девушки.

Она сжала руку в кулачок, потом сунула ее в карман халата и выдернула несколько скомканных кредиток. Человек-трансформатор сделал протестующее движение.

– Это вашей дочери, Роб, – настойчиво продолжала фехтовальщица и засунула деньги в карман его пиджака. – Пусть она скорее поправляется… Не горюйте, Роб, – добавила она неожиданно мягко и нежно, – вы еще устроитесь. Идите в кино «Виктория». Там вас примут.

Она ласково погладила его по руке и тут же повернулась к Байдарову.

– Я вас узнала, – задорно сказала она. – видела ваше фото в газете. Вы русские, с конференции?

– Да.

– Я заметила, когда вы ушли с нашего номера. Вам не понравилось?

– Не понравилось, – решил признаться Байдаров.

– Почему?

Байдаров молчал.

Девушка несколько секунд глядела ему в глаза. Потом выражение лица ее изменилось, стало простым, юным, девичьим. Краска смущения залила ее щеки. Она опустила ресницы, плотнее запахнула халатик на груди, придерживая его у горла тонкими худенькими пальцами, и быстро скользнула мимо.

Шпоры ее сапог грустно забренчали по ступенькам лестницы.

Человек-трансформатор

В ближайшем ресторанчике за столиком человек-трансформатор рассказал невеселую историю своей жизни.

Зовут его Роберто Бланка, он итальянец, в свое время закончил у себя на родине медицинский институт. Да, да, пусть синьоры не удивляются, он врач. Он работал несколько лет в больнице восстановительной хирургии.

Там он изобрел особую пластичную мастику, которую можно было применять вместо грубого парафина для исправления дефектов лица. Мастику шприцем вводили под кожу, она заполняла мышечные изъяны и делала конец ровной и гладкой.

Но он не запатентовал свое изобретение. Началась война, он попал в полевой госпиталь. Когда, уже больной туберкулезом, вернулся домой, то застал в живых только пятилетнюю дочь – жена умерла, отравившись эфиром на военном заводе. На работу он устроиться нигде не мог. Рецепт мастики попал в руки дельцов-медиков, – он ни гроша за него не получил. Забрав дочь, приехал сюда и долго ходил без работы, пока ему не пришла мысль использовать свою мастику…

– Я только изменил ее состав, – рассказывал Роберто своим грустным и певучим, как звон гитары, голосом, – сделал ее более пластичной и пропитал ею в некоторых местах подкожную клетчатку своего лица. Теперь я могу вылепить любое выражение, какое мне вздумается. – вас попрошу, не смотрите на меня минутку.

Березкин послушно закрыл глаза.

Он услышал, как скрипнул стул, потом чей-то дрожащий голос замычал у него над ухом. Взглянув, Березкин увидел возле себя старика нищего, который протягивал к нему трясущуюся руку. Его всклокоченные волосы падали на глаза с отвислыми веками, нос крючком загибался к впалому рту. Человека-трансформатора не было за столом. Ища его глазами, Березкин полез в карман за мелочью.

– Так это он и есть, – вполголоса сказал Байдаров.

Березкин от удивления уронил вилку под стол.

От буфетной стойки к ним уже спешил накрахмаленный официант, чтобы вывести вон неизвестно как пробравшегося в ресторан нищего. Тот нагнулся под стол за упавшей вилкой и задержался там несколько долее, чем требовалось для того, чтобы ее поднять. И когда он выпрямился, то у него было прежнее лицо Роберта Бланка.

Только одна щека была чуточку больше другой.

Официант остановился, как будто наскочил на телеграфный столб. Он сконфуженно затоптался на месте.

Его выручил Байдаров. Он подозвал официанта и что-то сказал негромко.

– Пирожных побольше, – закончил Байдаров, – и пожалуйста упакуйте все как следует.

Официант понимающе закивал головой и, взмахнув салфеткой, умчался к буфету.

– Но как вы это делаете? – удивлялся Березкин.

Байдаров перевел вопрос. Роберто придавил пальцем кончик носа, и нос так и остался сплюснутым.

– Я уже сам позабыл, какое у меня было настоящее лицо, – невесело сказал он, быстрыми движениями нервных пальцев придавая носу прежнюю форму. –Моя дочь иногда узнает меня только по голосу.

– И это на всю жизнь?

– Нет, мастику можно заставить рассосаться; но это сложная процедура, не станешь ее делать каждый день. Да и зачем, – махнул рукой Роберто.

– А что с вашей дочерью?

– У нее туберкулез позвоночника. Она лежит в корсете. – Роберто опустил голову. Лицо его оставалось мраморно-неподвижным, только белки глаз потемнели и блеснули.

Официант принес большой пакет. Когда все вышли на улицу, Байдаров передал его Роберто.

– Это вашей дочери.

Друзья стояли на углу улицы и долго смотрели вслед Роберто.

– Сережа, – сказал Байдаров, – что-то я устал от развлечений. Может быть, вернемся в гостиницу?

Вопреки обычному Байдаров спал плохо. В номере было душно и жарко. Открытые окна не прибавляли прохлады. Байдаров вертелся с боку на бок, курил а с завистью поглядывал на спокойно спящего Березкина.

Наконец, он не выдержал, встал, обтерся мокрым полотенцем и уселся на подоконник. Так он просидел до утра, покуривая и недоброжелательно поглядывая вниз на сонные улицы города.

В ночном клубе

– Демарсе, мы приехали слишком рано.

– Второй час ночи, фрейлейн.

– Однако я не вижу фон Штрипса на его месте.

– Странно. Обычно он приезжает сюда раньше всех.

Большой овальный зал освещен желтоватым светом ламп, горящих в светильниках, похожих на древние масляные лампы. Вдоль стен – кабинки, в каждой – низкий круглый стол; вместо стульев длинный, полукругом, мягкий диван, на котором удобно сидеть, забравшись с ногами. Кабинки открыты к центру зала. В центре, в мозаичный из розового паркета пол врезан черный полированный овал – площадка для эстрадных танцев. Стены и потолок расписаны сценками, исполненными в древнеегипетском стиле, разбавленном современным футуризмом.

Ночной клуб «Вавилон» – днем это обычный ресторан, достаточно дорогой, чтобы не привлекать рабочего и служащего люда. После двенадцати ночи в него могли прийти только избранные. Посторонние не допускались.

Швейцар знал в лицо всех членов клуба.

Сюда приезжали только те, чьи пресыщенные и отупевшие нервы уже не реагировали на обычные человеческие радости. Хозяйственными и увеселительными делами здесь ведал Грасье, в прошлом артист, затем хозяин публичного дома. Фантазия и предприимчивость Грасье в организации развлечений была безгранична; недаром правление клуба установило ему такой оклад, которому завидовал начальник полиции фон Штрипс.

Фрейлейн Морге – член правления. Она пользовалась в клубе уважением: красивая, независимая женщина – это привлекало к ней внимание. Увидя ее в дверях, Грасье поспешил навстречу.

– Очень рад вас видеть. Вы так давно не были – Дела, Грасье, дела. А вы за это время стали еще толще.

– Неужели? – притворно смутился Грасье.

Он хотел поддержать фрейлейн Морге под локоть, но вовремя вспомнил, что она терпеть этого не может.

– Что у вас сегодня, Грасье? – чертовски скучаю.

– Вначале эстрадные Пулли и Тулли.

– Удивили, – уронила фрейлейн Морге. – их видела в театре.

– Да, фрейлейн. Но там их репертуар проходит через цензуру.

– Как будто она у нас есть. А дальше что?

– Эвелина Анди – «танец египтянки». Затем две фехтовальщицы на рапирах.

– Опять?

– Мужчинам нравится, фрейлейн.

Фрейлейн Морге и Демарсе вошли в кабинку.

– Прикажите принести нам вина, Грасье. Когда придет фон Штрипс, скажите, что я хочу с ним поговорить. Оставьте мне для этого свободный кабинет.

Невидимый оркестр играл чуть слышно. Кабины стали постепенно заполняться. В воздухе потянулись голубоватые струйки сигарного дыма. Послышался звон бокалов, ножей, высокие женские голоса, смех. Многие, проходя мимо кабины фрейлейн Морге, приветствовали ее, она небрежно отвечала на их почтительные поклоны.

Уже выступили Пулли и Тулли. Они пропели свои утонченно-неприличные куплеты и талантливо рассказали несколько портовых анекдотов. Фрейлейн Морге повернулась к эстраде спиной и вытянула на диване ноги.

Демарсе молча тянул через соломинку крепчайший коктейль.

У кабины остановился рослый мужчина с лицом профессионального боксера: в шрамах надбровные дуги, приплюснутый нос, изуродованные мочки ушей. Под хорошо сшитым костюмом угадывались мощные мускулы.

Он молча и ожидающе поклонился фрейлейн Морге, но она не ответила на его поклон, и он прошел мимо.

– Это Бинки, чемпион бокса, – решил напомнить Демарсе. – Вы ему очень нравитесь, фрейлейн.

– Зато он мне нет.

– Чем же он не нравится вам?

– Тем же, чем и вы, Демарсе, – фрейлейн Морге поставила пустой бокал и закинула руки за голову. – Все вы, здешние мужчины, скучны, как надгробные памятники. Ваших способностей хватает только на то, чтобы соблазнять девчонок из универсальных магазинов. Ваши легкие победы сделали вас тряпками. Достаточно пошевелить пальцем, как вы теряете мужское достоинство и начинаете ползать на животе. А что может быть противнее пресмыкающегося мужчины?

– Неужели вы так никого и не встретили?

Чуть косящие глаза фрейлейн Морге с насмешкой остановились на Демарсе.

– Вы сегодня усиленно интересуетесь моей биографией, – заметила она, – Да, мне нравился один мужчина.

– Чем же, фрейлейн?

– Мужеством.

Демарсе самолюбиво покраснел.

– Вы считаете, что у меня его нет?

– Скажите, у вас хватило бы смелости ударить меня?

– Вас?! – почти испугался Демарсе. – Фрейлейн Морге, что вы?!

– Вы даже боитесь подумать об этом, а он…

– Он… вас ударил?

– Да, он был ревнив… У меня под рукой был пистолет, он знал, что я могу убить его…

– И вместо этого полюбили?

– Могла, но…

– Но?

– Не успела. Его убили русские во время осады Берлина. С тех пор у меня к ним неоплатный счет… Налейте мне еще вина, Демарсе.

С эстрадной площадки раздалось резкое звяканье.

– Что там? – спросила фрейлейн Морге, не поворачивая головы Фехтовальщицы. Вы не хотите взглянуть?. Они, право, недурны. Особенно вон та, блондинка… А вот и фон Штрипс.

Фрейлейн Морге поднялась с дивана.

– Поскучайте без меня, Демарсе. Займитесь той блондинкой. Поговорите с Грасье, он вам все устроит. – думаю, это недорого будет стоить. В крайнем случае пошлите счет мне.

Она вышла навстречу шефу полиции, который вел под руку молодую ярко-рыжую женщину – исполнительницу эксцентричных танцев Эвелину Анди.

– Дорогой фон Штрипс, я извиняюсь перед вашей дамой, но вы нужны мне.

Шефу полиции очень не хотелось разговаривать сейчас с фрейлейн Морге, однако она была не из тех людей, от которых можно было отделаться шуткой. Он послушно оставил локоть своей спутницы и прошел следом за фрейлейн Морге. Пропустив его вперед, она закрыла дверь кабинета на ключ и сказала тоном, которым отдают приказания подчиненным: – Фон Штрипс, в Зиттин приехала Татьяна Майкова. Она будет лечить больного у доктора Крейде. Вы должны что-нибудь придумать…

…Через полчаса фон Штрипс разыскал рыжую артистку. Однако весь вечер он был рассеян и до невежливости невнимателен. Эвелина Анди была очень недовольна своим поклонником.

«Вероятно, эта выскочка, с глазами замороженной кошки, – подумала она про фрейлейн Морге, – задала шефу полиции нелегкую задачу…» И она не ошиблась.

На пляже

На другой день Таня собралась ехать в больницу одна.

– Мы поедем с вами, – заявил Байдаров.

– Нет, нет, товарищи. Вам там нечего делать, вы только будете скучать. Вы можете пока прогуляться.

– Ну, уж нет, – заявил Байдаров. – Мне хватит вчерашних развлечений. Мы будем ждать вас здесь, в номере. Вы не задерживайтесь там, Тани.

Таня вернулась раньше, чем ее ждали. Заложив руки в кармашки жакета, она быстро вошла в номер и невесело улыбнулась друзьям.

– Что-то случилось? – поднялся с дивана Байдаров.

– Ничего особенно страшного… Лопнула пробирка с препаратом в автоклаве во время стерилизации.

– Вы сами ставили пробирку в автоклав?

– Да, пробирку ставила я сама. Но стерилизация проводилась без меня, под наблюдением старшего врача… – видела лопнувшую пробирку. Это бывает, что стекло лопается в автоклаве при нагреве. Одним словом, препарат весь вытек, и больному нечего ввести. – уже позвонила по междугородному телефону консулу, там у меня осталась еще одна пробирка с препаратом. Консул обещал прислать ее с вечерним поездом.

– Значит, нам придется еще день сидеть в Зиттине?

– Да, придется. Конечно, обидно, что так случилось, – Таня прошлась по комнате, остановилась у окна и начертила пальцем на стекле что-то похожее на вопросительный знак. – Может быть, – добавила она расстроено, – мне не следовало бы доверять стерилизацию пусть опытному, но чужому врачу.

– Ага! – отметил Байдаров. – А я о чем говорил.

– А может быть, – продолжала Таня, – я заразилась вашей подозрительностью.

– Тогда вам тоже нужно развлечься, – в свою очередь посоветовал Байдаров.

– Правильно, Яша. Очевидно я устала от суматохи на конференции Давайте съездим куда-нибудь? Как вы думаете, Сережа?

Березкин в присутствии Тани обычно молчал – верный признак застенчивой влюбленности. Таня догадывалась об этом. Но она была двумя годами старше, и это, как она полагала, давало ей право не принимать серьезно чувство Березкина. Она относилась к нему ласково, как к младшему брату. Вот и сейчас она присела на край кресла рядом с Березкиным и спокойно и как-то рассеянно поправила воротничок его белой рубашки.

Березкин, как всегда, покраснел и покосился в сторону товарища. Байдаров встретил спокойно его смущенный взгляд, как бы говоря, что все это совершенно нормально, не на что обращать внимания и, следовательно, нечего смущаться.

– Я не знаю, Таня, – сказал Березкин, стараясь говорить равнодушно. Может быть, нам прокатиться по городу.

В дверь номера постучали негромко, но настойчиво.

Байдаров вышел в переднюю и сразу вернулся.

– Там шеф полиции, Он в полной форме и просит доктора Майкову принять его Таня устало вздохнула, поправила волосы и опустилась в кресло.

– Ну, что ж делать. Приглашайте его, Яша. Только не оставляйте меня одну.

Шеф полиции, несмотря на уличную жару, был действительно в форменном кителе с золотым шитьем и орденами на груди.

Раскланявшись, он представился Тане, с достоинством кивнул журналистам и уселся на предложенный стул. Он начал с извинения, что не захватил с собой переводчика… но он осведомлен, что журналист Байдаров прекрасно владеет местным языком и что он, шеф полиции, просит журналиста Байдарова оказать любезность и помочь ему в беседе с доктором Майковой.

Байдаров перевел Тане несколько комплиментов и вопрос: – Почему советский доктор путешествует инкогнито? Нужно ли сообщить в местную прессу о ее приезде?

– Боже упаси, – взволновалась Таня. – Яша… товарищ Байдаров, объясните, пожалуйста. Расскажите про репортеров.

Шеф полиции понимающе улыбнулся и сочувственно покачал головой.

Да, он согласен: иногда журналисты бывают надоедливы и несносны. Недавно здесь одну гастролировавшую киноактрису местный фоторепортер ухитрился снять в такой позе, что она подала в суд. История наделала много шума и создала актрисе популярность – ее пригласили сниматься в Голливуд. Тогда она отказалась от обвинения и заказала увеличенные снимки нашумевшего фото.

Затем шеф полиции сказал, что хотел бы проявить заботу об отдыхе доктора Майковой и ее друзей. Он сообщил, что в двадцати километрах от города имеется великолепный морской пляж. Вероятно, теперь, когда в городе так жарко, там возле моря они найдут прохладу, хорошо проведут время.

– На самом деле, товарищи, – предложила Таня, когда, наконец, они остались одни, – поедемте на море. Это самое лучшее, что мы можем сейчас придумать.

Чтобы не привлекать ничьего внимания, они проехали городской пляж и остановились там, где узкая полоса прибрежного песка была завалена галькой и крупными валунами.

Здесь уже не было ни купален, ни шезлонгов, ни цветных круглых зонтиков. Не было и купальщиков. Но море было. Чудесное, прохладно-ласковое и уютное, как колыбель.

Таня и Березкин первыми вылезли из воды. На берегу они уселись на чистый песок, подставив плечи горячим лучам южного солнца.

Обхватив руками колени и положив на них подбородок, Таня смотрела, как огромный Байдаров медленно выходил из воды, раздвигая волну выпуклым плечом.

Вот Он вышел на берег, остановился. Капли воды скатились по его груди, бронзовым ногам. Соскучившись по сильным движениям, он нагнулся, выворотил из песка огромный валун и попытался его поднять.

– Яша, – забеспокоилась Таня. – Вы надорветесь.

Байдаров упрямо подсунул под валун ладони. На спине, на ногах вспухли мышечные бугры, ноги по щиколотку вдавились в песок. Он рывком вскинул валун на грудь, на мгновение застыл в этой позе и толкнул валун в море. Взлетели брызги. Таня облегченно вздохнула.

– Вы никогда не позировали художникам? – спросила она.

– Вот никогда не думал об этом, – смеясь ответил Байдаров, сбрасывая с ладоней песок. – Да и не вы ли говорили мне, что я похож на шагающий экскаватор.

Таня рассмеялась.

– Это потому, что вы носите ужасный костюм. Он вам очень не идет.

– Он получил его готовым в ателье, – вставил Березкин. – Костюм шили на какого-то циркового борца.

– Не удивительно, что он сидит на вас мешком. А вы, Яша, – лукаво сказала Таня, – должны нравиться женщинам.

Байдаров отшучивался.

Он и не подозревал, что сейчас, кроме, Тани, на него внимательно смотрит еще одна женщина…

Фрейлейн Морге остановила машину метрах в двухстах от берега и отодвинула голубую шторку.

Сидевший рядом с ней Демарсе достал бинокль.

– Это они.

– Я вижу. А кто вон тот рослый мужчина?

– Один из журналистов, с которыми она приехала.

– Дайте мне бинокль.

Поставив руку на край окна кабины, она смотрела, не отрываясь несколько секунд, и промолвила задумчиво: – Вот как!

– Вы его знаете? – удивился Демарсе.

– Это мой старый знакомый… Но я не думала, что он так красив, – она продолжала смотреть на берег, в ее глазах, прикрытых черными кольцами окуляров бинокля, на какой-то миг растаяли льдинки, и она добавила тихо, как бы про себя: – Я, кажется, не жалею, что у меня не было второго патрона…

Но когда она опустила руку с биноклем, глаза ее были сухи и холодны, как всегда.

– Нужно, чтобы доктор Майкова приехала сюда одна.

– Но как это сделать?

– Это уже не ваша забота, Демарсе. Скажите, вы узнали, кто это появляется возле клиники и расспрашивает о ней шоферов такси?

– Это редактор «Рабочей газеты» .О'Патли.

– А-а, – протянула фрейлейн Морге. – Значит после разговора с доктором он решил заинтересоваться нашими делами… Займитесь им сегодня же, Демарсе, – позвоню шефу полиции, он вам поможет.

– Вы считаете, что я один не справлюсь?

– У вас грубые, однообразные приемы, Демарсе. – считаю, что с редактором «Рабочей газеты» нужно поступить не так, как с доктором из портовой больницы. Иначе это вызовет подозрение.

Фрейлейн Морге еще раз посмотрела на берег. В ее глазах снова появилось непонятное Демарсе выражение, – на него она так не смотрела никогда.

Задернув шторку, она развернула машину.

О'Патли начинает действовать

Окна подвального этажа типографии «Рабочей газеты» уходили вниз, в землю. Из них несло запахом типографской краски, слышалось мягкое хлопанье старенькой печатной машины и шуршание газетной бумаги. Над подвальным этажом, в небольших полутемных комнатках разместилась редакция.

О'Патли ворчал над корректурной полосой, исчерканной квадратами и крестами полицейской цензуры; приписал в конце несколько слов, поставил жирную точку и сломал карандаш. Он поискал глазами перочинный нож, махнул рукой и бросил карандаш на стол.

Этой точкой и заканчивалась его работа в редакции.

Писать ему, вероятно, не придется долго.

О'Патли положил вытянутые руки на стол и некоторое время сидел так в глубоком раздумье. Потом достал из кармана пиджака две небольшие фотографии, и принялся их разглядывать. Отпечатки были бледные и нечеткие, и О'Патли недовольно хмурился.

– Глаза! – воскликнул он, наконец, с досадой. – Черт бы побрал эти глаза!

Откинувшись на стуле, он постучал в стенку. Послышался ответный стук, и вскоре в комнату вошел невысокий угловатый человек в джемпере с засученными рукавами. Это был Старки, заместитель редактора «Рабочей газеты», он же заведующий отделом иллюстраций, он же художник-карикатурист. Старки редко приходилось рисовать смеющиеся лица, и, вероятно, поэтому выражение его собственного лица было хмурым; возле углов рта пролегали две глубокие Складки.

О'Патли показал ему на снимки.

– Послушай, Старки. Неужели нельзя было отпечатать лучше?

– Лучше? – еще более нахмурился Старки. – Ты же сам видел свои негативы Хотел бы я посмотреть на человека, который сумеет сделать с них лучшие отпечатки.

– Да, – согласился О'Патли. – Негативы на самом деле были неважные. Но я хотел бы, в свою очередь, посмотреть на человека, который в моих условиях сумел бы сделать лучшие снимки. Мне все время мешал забор… Но теперь уже все равно. Новые делать некогда.

– Ты все-таки решил?

– Решил! Другого выхода нет. Ты остаешься за меня, Старки. Садись, потолкуем, что тебе нужно будет сделать…

Они поговорили о редакционных делах. Потом О'Патли решительно задвинул ящики стола и встал. Старки молча проводил его до дверей.

– Ну, не хмурься, дружище, – сказал О'Патли, крепко на прощание пожимая ему руку. – Будем надеяться, что все сойдет хорошо. Вообрази, что это моя обычная поездка за сбором сенсационного материала…

Оставшись один, Старки присел за стол, взял в руки карандаш, рассеянно повертел его в руках и, заметив, что он сломан, полез в карман за перочинным ножом.

– Обычная поездка, – пробурчал он, стараясь подцепить ногтем тонкое лезвие перочинного ножа. – Как бы не так! Это то же самое, как если б поехать прямо к черту в зубы…

…Когда Демарсе в сопровождении тайного агента полиции вошел в редакцию, то застал там одного Старки, чинившего карандаш.

– Главного редактора нет, – ответил Старки, с удовольствием разглядывая тонкое аккуратно отточенное острие карандаша. – Он, не говорит нам, куда уезжает. В поисках хорошего материала наш редактор иногда забирается довольно далекой..

О'Патли дошел до кинотеатра «Олимпия» и удивленно свистнул. Лицо его выразило беспокойство. Место, где еще вчера висела афиша человека-трансформатора, сейчас было заклеено смеющейся физиономией какого-то куплетиста-юмориста. О'Патли вошел в ограду кинотеатра и отыскал дверь с надписью «Посторонним вход воспрещен!» В полутемном коридоре воздух был пропитан запахом киноклея, к которому примешивался запах пота.

Бубнил рояль, и высокий мужской голос что-то напевал визгливым речитативом, очевидно, это репетировал новый куплетист.

Постучав в первую попавшуюся дверь, О'Патли приоткрыл ее и смущенно попятился.

Ему сказали «войдите!», и он в нерешительности задержался на пороге.

В тесной комнатушке на стуле сидела белокурая девушка в незастегнутом халате и натягивала на голую ногу блестящий сапог.

– Войдите, – повторила девушка, не прекращая своего занятия, – и закройте дверь, – не могу спокойно слышать, как голосит этот идиот.

О'Патли послушно закрыл за собой дверь и заметил в комнате еще одну девушку, красившую перед зеркалом губы. Тут же на столе, среди коробок и флаконов, лежали две длинные тонкие шлаги.

– Я бы хотел увидеть Роберто Бланка, – сказал О'Патли.

– Он уже здесь не работает, – бросила отрывисто первая девушка. Она сердитым движением натянула сапог и подняла с пола второй. – Наш толстый боров его выгнал и взял вон того дикого осла, который вопит в коридоре.

– Что ж, тем лучше… – вслух подумал О'Патли.

Девушка надернула второй сапог. Взяла со стола шпагу. Сгибая ее в руках, она подошла к О'Патли и уставилась на его рыжую шевелюру.

– Признаться, я всегда не любила рыжих, – недобро заметила она. – Вот что, господин…

– Одну минутку, – перебил ее редактор, – вы меня не поняли.

– А мне кажется, я вас очень хорошо поняла. Вам нужен не Роберто, вам нужно его место. Вы, очевидно, тоже куплетист-юморист?

– Совсем нет, – улыбнулся О'Патли. – никогда не думал, что могу подойти для этой роли.

– Не паясничайте! – гневно оборвала его девушка. – У Роберто больна дочь!..

– Я знаю. Успокойтесь, хоть я и рыжий, но не куплетист-юморист. – знакомый Роберто и хочу помочь ему найти работу.

– Вы серьезно?

– Конечно. В больнице Рабочего Пригорода появилось место дежурного врача. Роберто мог бы туда устроиться.

Девушка несколько секунд смотрела недоверчиво, потом взгляд ее смягчился.

– Вы кажется неплохой парень, – сказала она примирительно, – хотя и рыжий. Не обижайтесь на меня. Если вы найдете Робу место, я извинюсь перед вами десять раз. Сейчас я дам его адрес.

Прежде чем идти к Роберто, О'Патли завернул в оптический магазин и вышел оттуда с футляром, в котором обычно хранят очки. И только потом направился по адресу, записанному на клочке бумаги со следами губной помады.

Дверь ему открыл сам Роберто.

– Ну, дружище, – сказал О'Патли, – тебе предстоит серьезная работа.

И он вытащил из кармана две фотографии.

…Ночью круглый фонарь луны повис над темным спокойным морем. По воде побежали серебристые дорожки.

Но вот подул ветер, и уродливые тучи покрыли небо. Ветер стих под утро, но море долго еще не могло успокоиться. И когда взошло солнце, оно осветило вместо гладкой спокойной воды взбаламученную поверхность, всю покрытую изменчивыми буграми волн…

Дежурный в проходной будке клиники испуганно вздернул голову и поднялся с табурета.

Нет, за столом сидеть нельзя! Того и гляди уснешь.

А хозяйка может выйти, с минуты на минуту. Лучше он постоит на ногах, хотя до конца смены еще осталось два часа… Черт возьми, как медленно тянется время. Самое собачье дело дежурить с двенадцати до восьми утра.

Особенно если до двенадцати просидишь в пивной с товарищами. Пожалуй, лучше выйти на воздух.

Дежурный открыл дверь, остановился на пороге, поглядел на утреннее небо, потянулся и только было собрался зевнуть… но тут рот его перекосился, глаза удивленно мигнули. . На дороге, которая подходила к воротам клиники, прямо перед дверями его будки копошилась с ведерком и совочком в руках сгорбленная фигура уборщика в золотых очках.

Сторож перепугался.

Наверное, он все-таки вздремнул за столом, и чертов старикашка успел пробраться через будку. Не хватало еще, чтобы его увидела тут хозяйка!.

При этой мысли у дежурного вспотели ладони. Он Выскочил, схватил старика за рукав и, не особенно церемонясь, протащил в ограду клиники.

Уборщик послушно повиновался. Он кряхтя нагнулся, подобрал оброненный совок и побрел по дорожке, В дверях клиники показалась фрейлейн Морге. Она обратила внимание на ковыляющую по двору сгорбленную фигуру.

– Посмотрите, – сказала она доктору Крейде, следовавшему за ней, – наш уважаемый доктор Шпиглер стал выглядеть значительно бодрее. У него даже изменилась походка. Вы не находите?

Подслушанное совещание

Доктор Крейде пребывал в состоянии тяжелого раздумья. Фрейлейн Морге сказала ему, что они сейчас поедут в Кенн. Господин Эксон собирает там маленькое секретное совещание немногих, лично ему известных промышленников. Цель совещания – создать тайное акционерное общество по практическому освоению вируса «В-13».

Это и заставило доктора Крейде задуматься.

Значит теперь кое-кто из посторонних узнает о его участии в таком международно-уголовном деле. И в случае неудачи он, доктор Крейде, может оказаться «стрелочником», на котором многие отыграются. Посторонние окажутся свидетелями, и он попадет на скамью подсудимых. Он не настолько большая фигура, и у него нет связей, которые спасли бы его от пенькового воротничка…

Не пора ли ему выбираться из трясины, пока она не сомкнулась у него над головой?..

Занятый такими мрачными размышлениями, он прослушал, что сказала фрейлейн Морге о Шпиглере. Ей пришлось повторить вопрос.

– Да, да, – поспешно согласился доктор Крейде, наскоро сообразив, о чем идет речь. – На самом деле, он выглядит значительно лучше.

Отвечая, он побледнел, как будто фрейлейн Морге могла узнать его мысли – он понимал, что случись это, он через неделю походил бы на доктора Шпиглера или того хуже.

Очевидно, доктор Крейде не особенно умело скрыл свое волнение; фрейлейн Морге посмотрела на него пристально.

– Вы чем-то расстроены? – спросила она.

Доктор Крейде старался не побледнеть еще более. Ощущение опасности вызвало у него мобилизацию всех его способностей, и он проявил редкую находчивость.

– Вы правы, фрейлейн. – несколько озабочен тем обстоятельством, что доктор Майкова, вероятно, уже получила препарат. Она может приехать в больницу в мое отсутствие.

– Не беспокойтесь. Препарат пришел, но извещение она получит не раньше завтрашнего дня. К этому времени мы успеем вернуться. Садитесь в машину, не будем терять времени.

К господину Эксону они вошли последними. Их уже ждали. На круглой вешалке в передней висело несколько шляп и пальто.

Фрейлейн Морге уверенно прошла в приемную и бросила на стол рядом с пишущей машинкой свои перчатки.

Навстречу поднялась секретарь господина Эксона мисс Фруди: она не видела раньше этой женщины у своего шефа.

Фрейлейн Морге быстро прошла в кабинет, задев секретаря локтем. Нос у мисс Фруди заалел от возмущения. Углы губ ее рта, презрительно опустились. Брезгливо, двумя пальчиками она взяла со стола черные перчатки, отнесла их в переднюю и швырнула там на столик.

В приемную выглянул господин Эксон.

– Никого не пускать! – приказал он и закрыл дверь, щелкнув ключом.

Мисс Фруди это удивило. Она была исполнительным и усердным работником, искренне преданным своему шефу. Господин Эксон это знал и не скрывал от нее своих дел. Но очевидно совещание было уж очень важным и очень секретным – в кабинете были выключены все телефоны. Но самое любопытное: совещание начали только тогда, когда приехала эта женщина, эта нахалка, разбрасывающая по столам свои вонючие перчатки. Значит все ждали только ее.

Зачем она понадобилась господину Эксону?..

Такие вопросы мешали мисс Фруди сосредоточиться на работе. Перепечатав какое-то письмо, она обнаружила, что сделала пять ошибок. Бросив письмо в корзину, она вложила в машинку новый лист, продолжая поглядывать на закрытую дверь кабинета.

Любопытство не давало ей покоя…

Наконец, не выдержав, она встала, подошла на цыпочках к двери и прислушалась; но, кроме неясного гула, не могла разобрать ни слова. Тогда она присела и приложила ухо к замочной скважине.

Она уже не думала о том, зачем ей все это нужно и что будет с ней, если ее заметят за таким неблаговидным занятием. Холодная логика рассуждений уступила место пылкому любопытству… Мисс Фруди вздрогнула, услышав голос своего шефа, но потом освоилась и затаила дыхание.

– …после того, как профессор Морге ознакомил вас, господа, с сущностью своей талантливой многолетней работы, я хочу дополнить его доклад маленькой иллюстрацией – представить вам экспонат. Прошу вас, доктор Крейде!..

Услышав шорох, секретарша испуганно отшатнулась от двери, но тут же сообразила, что доктор Крейде, очевидно, направился за экспонатом в комнату отдыха господина Эксона.

Мисс Фруди успокоилась, ей страшно захотелось узнать, что за экспонат приготовил шеф для своих гостей. Она нагнулась и заглянула в узкий прямоугольник замочной скважины, но увидела только пустой стул у противоположной стены. Вдруг что-то задвигалось в узком поле ее видимости, у стула появилась фигура в синей спецодежде рабочего. Так вот, оказывается, чью кепку она видела сегодня на вешалке!

Лицо у рабочего было слегка отечное, припухшее, черты сглажены и неопределенны, как у ребенка. Двигался он вяло и нерешительно; вот его попросили сесть, и он поспешно опустился на стул, оглядывая комнату растерянными, испуганными глазами.

«Это какой-то слабоумный. Зачем он им?», – подумала мисс Фруди. Она опять приникла ухом к замочной скважине.

– …рабочий моего завода, – услышала она голос господина Эксона. – вас познакомлю с его биографией, с его прошлым и настоящим. Возможно, что вы, господа, поверили бы мне на слово, но я решил запастись официальными документами. Дело – есть дело!

Мисс Фруди услышала, как зашелестели бумаги в руках ее шефа.

– Итак, первый документ о его прошлом. Дан полицейским управлением города Зиттина, отделом секретной службы… Рабочий-электрик Дэн Марти за антипатриотические настроения, выразившиеся в активной пропаганде против войны в 1943 году, был отдан под суд, отбывал два года тюремного заключения… Последним его аккордом была организация забастовки на моем заводе дизелей. Забастовку удалось ликвидировать только после ареста стачечного комитета, председателем которого был все тот же Дэн Марти.

До слуха мисс Фруди донеслись недоверчивые и удивленные восклицания присутствующих.

Она продолжала смотреть в замочную скважину.

Дэн Марти сидел на стуле безучастный ко всему. Часто моргая, он глядел себе под ноги. На неподвижном лице не отражалось ни одной мысли, как будто разговор совершенно не касался его.

– Как видите, господа, – говорил Эксон, – в прошлом у Дэна Марти не было недостатка в революционных настроениях. Посмотрим теперь его настоящее. Даже по его виду можно заключить, что он растерял значительную часть своих агрессивных способностей. Но я зачитаю вам официальную справку из психиатрической больницы… У Дэна Марти после перенесенного им тяжелого энцефалита… Вы меня понимаете, господа!., тяжелого энцефалита… имеется частичное повреждение центральной нервной системы. Больной не способен к умственной работе, но может заниматься несложным физическим трудом… Теперь оцените, господа, политический и экономический эффект изобретения профессора Морге. Самым сильным оружием на сегодня считается атомная бомба. Но что можно было бы показать после действия атомной бомбы? Разрушенные дома, которые нужно вновь построить? Трупы людей, которые нужно похоронить… Люди, подобные Марти, будут совершенно безопасны, но могут служить подсобной рабочей силой, жить, не обременяя и не беспокоя никого.

«При чем тут атомная бомба?» -подумала мисс Фруди. И вдруг услышала стук во входную дверь.

От неожиданности по лицу секретарши побежали красные пятна. Испуганно кинулась она к своему столику, к коробочке с пудрой… Когда она открыла дверь, то у нее было строгое, невозмутимое лицо человека, которого уж никак нельзя обвинить в неблаговидных делах.

Испугалась мисс Фруди напрасно, за дверью оказался почтальон с пачкой писем и телеграмм.

Тщательно проверив корреспонденцию и расписавшись за нее, мисс Фруди закрыла дверь. Потом, как всегда, рассортировала почту, вскрыла письма, адресованные не лично господину Эксону и, зарегистрировав их, разложила в соответствующие папки… И когда, наконец, снова заняла свой пост у двери, то услышала женский голос.

«Ага, это как раз говорит та нахалка, которая толкнула меня».

– …господа боятся вложить свои деньги в такое непроверенное предприятие?.. – услышала мисс Фруди. – Вы хотите более убедительных результатов. Вам нужен массовый эксперимент? Хорошо. Пусть господа следят за сообщениями газет!

…Совещание закончилось вскоре после выступления женщины. Закрывая ящики стола, мисс Фруди попыталась связать все услышанное ею и сообразить, какой же вопрос решался на совещании, но потом взглянула на часы и заторопилась. У нее был билет на фильм «Безумные увлечения», и она боялась опоздать.

Луна не вовремя выглянула из-за тучи и осветила ярким холодным светом оба берега пограничной речки.

Старший сержант Батраков замер в тени небольшого валуна, согнувшись в неудобной позе. В десяти шагах виднелись кусты, но чтобы туда добраться, нужно было ждать следующей тучки. Переползать при свете Батракову не хотелось: он только что заметил на том берегу реки какое-то движение.

Там мог быть зверь. А мог быть и человек.

Поэтому, внимательно следя за берегом, старший сержант поглядывал и на небо. Но небесные странницы мало интересовались земными делами пограничника Батракова, и когда, наконец, они закрыли луну, то у него настолько затекли ноги, что до кустов пришлось добираться на четвереньках.

Внезапно послышался громкий всплеск… Батраков вскинул на руку автомат. При слабом свете он заметил, как среди гладкого плеса речки разбегались круги.

Это могла сделать рыба, но мог сделать и диверсант, решивший в водолазном костюме перебрести неширокую речушку. Прячась за кустами, Батраков подобрался поближе к месту всплеска.

Подождал.

Но все было тихо и на той и на этой стороне…

Утром, незадолго до смены, на речку приехал дежурный по кухне рядовой Денис Сумбаев. Пока лошадь пила воду, пограничники выкурили по папироске. Потом Сумбаев пригоршнями напился из речки. Он был плотный и здоровый, пил долго и со вкусом.

…Сменившись, Батраков доложил начальнику заставы капитану Васильеву о всплеске на реке и о движении на том берегу.

Где Таня?

В номере было душно и жарко. Березкин, одетый в ослепительно-белую рубашку и такие же брюки, читал за столом какую-то толстую и, судя по ее потрепанности, интересную книгу. Он переносил жару легко, но Байдарову в комнате было так же «хорошо», как белому медведю на русской печи.

Уйти из номера было нельзя: два часа тому назад Таня уехала в больницу, ждали ее звонка или приезда.

От нечего делать Байдаров попробовал было приводить .в порядок свои записи, однако термометр у подъезда гостиницы уже поднялся за цифру сорок, мысли в голове были какие-то вялые и распаренные, и Байдаров не мог придумать ни одной толковой фразы. Изнывая, от жары, он плюнул на все условности, разделся до трусов и улегся на диване у окна.

Хотелось курить. Папиросы были под рукой, но спички лежали где-то на столе, а встать с дивана не хватало силы.

Байдаров пожевал в зубах папиросу и сказал: – Сережа, ты мне друг или нет?

– Ну?

– Я тебя спрашиваю?

– Для чего ты задаешь глупые вопросы?

– Значит, я могу просить тебя оказать мне услугу?

– Конечно.

– Тогда брось мне, пожалуйста, спички. Они на столе, возле тебя.

Коробка спичек мелькнула в воздухе, и Байдаров поймал ее на лету.

Березкин опять уткнулся в книгу.

– Ты что читаешь, Сережа?

– «Три мушкетера».

– Где же ты ее взял?

– Нашел в машине, в ящике с инструментом.

Байдаров выпустил в потолок огромный клуб дыма.

Очевидно, папироса чуточку улучшила его настроение.

– Что же сейчас поделывает твой Д'Артаньян?

– Собирается на свидание с миледи, с леди Кларик.

– Несчастный. Ему дорого обойдется это удовольствие.

Березкин, видя, что товарищу от скуки хочется поговорить, отложил книгу в сторону.

– А тебе нравится Дюма? – спросил он.

– Не особенно.

– Он красиво описывает мужество.

– Куда там. У него даже и убивают не иначе, как с реверансами.

– Ну не везде, -защищал Березкин прославленного романиста. – А мне иногда хотелось бы побыть на месте Д'Артаньяна.

– Где именно? – лениво спросил Байдаров. – На свидании с леди Кларик?

– Яша! – укоризненно заметил застенчивый, как девушка, Березкин.

– Ну-ну, – улыбнулся Байдаров, – пошутил. Да и упаси нас бог от встречи с такой женщиной. К счастью, они попадаются только в романах… Однако у нас есть реальная, настоящая девушка, которая вот уже два часа как уехала в больницу и совершенно не думает о нас. Позвони-ка ей, Сережа. Хотя я забыл, что ты не разумеешь местного языка; тогда ты только набери номер, а разговаривать буду я.

Из больницы ответили, что доктор Майкова уже уехала.

– Значит, скоро будет здесь, – заключил Байдаров.

Однако он успел выкурить еще одну папиросу, Березкин прочитал еще одну главу в «Трех мушкетерах», а Тани все не было.

– Негодная девчонка, – ворчал Байдаров.. – Конечно, заехала в какой-нибудь модный магазин посмотреть на тряпки.

– Таня не заедет, – заявил Березкин. – Она не такая девушка, она не интересуется тряпками.

– Много ты понимаешь в девушках.

Березкин не стал дискутировать на такую сложную тему. Он пошел в ванную и вынес большой картон, на котором сохли его пробные отпечатки с последней пленки. Ему не терпелось посмотреть, как вышла Таня на его снимках, и он сделал несколько увеличений.

– Покажи-ка, – заинтересовался Байдаров. – Ага…

Таня Майкова садится в машину… так, так… Таня Майкова в вестибюле гостиницы.

Березкин несколько смутился. На самом деле он сделал только те снимки, на которых была Таня, но Байдаров удержался от шутливых комментариев на эту тему.

– А вот Таня на трибуне во время доклада. Она говорила неплохо, ей много аплодировали, особенно студенты с галерки. Но больше всех, конечно, я… Хорошая девушка. – бы на твоем, месте влюбился в нее.

– Почему, именно, я? – покраснел Березкин.

– Мне нельзя, – заявил Байдаров, – потому, что… подожди, а это что за снимок?

– Это я вас у подъезда здешней больницы хотел снять.

– Вижу. Но что тут за машина?

– Не знаю. Подъехал кто-то.

Байдаров присмотрелся к снимку, потом встал с дивана и зашлепал босыми ногами к окну. Там он разглядывал снимок, повернув его к свету. Лицо его стало серьезным.

– Сережа, видишь женщину за рулем? Ты не знаешь, кто она?

– Нет, конечно. Тебе она понравилась?

– Очень понравилась, – Байдаров поспешно уселся на диван и взялся за ботинок. – Тем более, что я уже встречался с самим оригиналом. Сережа, эта женщина стреляла в тебя в Берлине.

Березкин пригляделся к снимку.

– Вот как?.. – протянул он. – Она очень красивая.

– Разве это ее оправдывает?

– Нет, я просто так… Но как она смотрит на Таню.

– Вот это-то меня и беспокоит, – заявил Байдаров, натягивая второй ботинок. – Пока я одеваюсь, сходи узнай, может быть, Таня уже приехала.

Но Тани в номере не было.

Байдаров быстро застегнул пуговицы на рубашке.

Березкин с некоторым удивлением и смутным ощущением тревоги следил за товарищем.

– Объясни, Яша, почему тебя так беспокоит появление этой женщины?

– Сереженька, эта женщина опасней той, которую выдумал в своем романе Дюма.

– Чем же?

– Тем, что она существует в действительности, и мы, к сожалению, уже с ней встречались.

– Но что она может сделать нам?

– Нам, может быть, ничего.

– Ты боишься за Таню?

– Да, боюсь. Очень боюсь. – думаю, здесь опять замешались витамины профессора Русакова.

– Яша! – встревожился Березкин. – тебя не понимаю.

– Потом, потом, Сережа. По дороге объясню, – Байдаров поспешно засовывал в карманы пиджака деньги и папиросы. – Пошли заказывать такси.

– Куда мы поедем?

– Поедем разыскивать Таню.

В больнице старшего врача не оказалось. Сестра ответила, что доктор Майкова сделала вливание больному и уехала более часу тому назад. Куда? Об этом она не знает.

– Может быть, она решила съездить на пляж? – сказал Березкин.

– Одна? – Байдаров с сомнением покачал головой.

Они проехали на пляж.

Тани не было и на пляже. Купальщики уже разъехались. Багровое солнце садилось в мутно-серое море. Небо быстро темнело.

Друзья внимательно оглядели всю прибрежную полосу и вернулись в машину. Возле ближайшего ресторанчика Байдаров остановил такси.

– Позвоню в гостиницу, – сказал он. – отдам весь свой запас папирос швейцару, если он скажет мне, что Майкова находится у себя в номере.

Однако он вернулся еще более нахмуренным и на вопросительный взгляд Березкина только качнул головой.

На обратном пути мотор их такси раскапризничался.

Машина тащилась еле-еле, шофер нервничал, то и дело дергал за рычажки карбюратора. Наконец, мотор чихнул подряд несколько рази замолк совсем. Шофер с ходу подрулил к обочине дороги, сконфуженно извинился и, открыв капот, забрякал ключами.

Друзья молча вылезли на шоссе. Мягко шурша резиной покрышек по асфальту, проносились машины, заливая дорогу прыгающими потоками мертвенно-белесого света. От шоссе куда-то в сторону сворачивала дорога, засыпанная светлым гравием и обсаженная кустами акаций. Байдаров и Березкин пошли по ней, пока лучи фонарей не перестали мелькать перед глазами.

Светлая лента дороги пологим поворотом уходила в темную гущу кустов. Было тихо, только в кустах трещали цикады. Байдаров остановился и зажег спичку, чтобы закурить папиросу. Слабенький дрожащий огонек осветил на мгновение встревоженное лицо Березкина.

– Видишь ли, Сережа, – сказал Байдаров, – мне не хочется верить, чтобы с Таней случилось что-нибудь плохое. У советских людей психология другая, мы у себя на родине уже отвыкли от таких историй, где участвуют красивые авантюристки и всякие злодеи. Отвыкли и от таких приемов, как шантаж и похищение. Все это от старого мира, но сейчас мы находимся как раз в том старом мире, где уголовные приемы все еще в ходу. Будем надеяться, что с Таней ничего страшного не произошло.

– Где же она могла задержаться?

Байдаров не ответил. Внезапно послышалось стремительно нарастающее гудение. Байдаров едва успел отдернуть Березкина в сторону, как мимо них промелькнула машина с потушенными фарами и, не сбавляя скорости, скрылась за поворотом дороги. Она исчезла, как привидение, оставив после себя только смрадное дыхание сгоревшего бензина.

– Видел, что здесь делают? – спросил Байдаров. – У нас шоферы не гоняют по дороге сломя голову с потушенными фарами. Кто знает, что провезли в этой машине? Давай лучше вернемся на шоссе.

Они не сделали и двух шагов, как оба вздрогнули и остановились.

Крик, душераздирающий крик донесся до чих из-за кустов акаций. Страшный вопль, больше похожий на звериное рычание, чем на человеческий голос. И все же это несомненно кричал человек.

Они быстро продрались сквозь колючие акации и увидели фасад здания, возвышающийся над зубчатой каймой черных кустов. Верхний ряд окон был слабо освещен.

В просвете крайнего окна темным силуэтом виднелась человеческая фигура, цеплявшаяся за оконные переплеты. Лицо человека выделялось мутным матовым пятном, на большом расстоянии трудно было что-либо разобрать… но вот на матовом пятне появилось черное отверстие широко открытого рта и опять донесся тот же крик, полный нечеловеческой злобы и мучительной боли.

Две фигуры в белых халатах показались за спиной висевшего. Они сдернули его с окна и утащили куда-то вглубь комнаты. Свет в окне погас.

– Психолечебница, что ли? – неуверенно заметил Байдаров. – Пойдем-ка отсюда, Сережа, к машине.

Друзья выбрались обратно на шоссе. Шофер уже сидел за рулем.

– Это клиника, – неохотно ответил он на вопрос Байдарова. – Клиника № 11. Там часто кричат.

…Тани не было в гостинице.

Байдаров позвонил в полицию…

Ловушка

Хотя Таня и смеялась над плохими предчувствиями Байдарова, но и ее, за три дня пребывания в Зиттине, не покидало ощущение непривычной, непонятной неловкости.

Если бы она была искушенным подпольщиком, она смогла бы объяснить это ощущение. Оно появляется у человека, когда за ним начинают следить; следить внимательно, настойчиво и незаметно.

Но Таня никогда не была подпольщицей, ей не от кого было прятаться, вся ее жизнь текла открыто, на виду у всех. Поэтому она решила, что все ее неприятные ощущения происходят от нервной усталости. Она решила, что просто ей надоела толчея зарубежной жизни, наглые фоторепортеры и неотвязные журналисты.

В Зиттине ее не тревожили ни те, ни другие, зато появились новые неприятности. То, ни с того ни с сего, лопнет пробирка с препаратом, то у больного внезапно появятся странные симптомы, заставляющие ее раздумывать над правильностью своего диагноза и тревожиться.

Вот и сегодня. С опозданием почти на сутки почта вручила посылку. Консул вместе с препаратом прислал Тане советские конфеты «Мишка», и она была растрогана его внимательностью. Приехав в больницу, Таня сама поставила препарат в автоклав и решила сидеть возле него до конца стерилизации; но автоклав вдруг перестал работать.

Старший врач был очень огорчен такими задержками, Затем больного так долго подготовляли для инъекции, что Таня, наконец, потеряла терпение.

Сделав вливание, она решила с полчаса побыть возле больного, проверить действие препарата.

За всеми заботами Таня забыла позвонить в гостиницу Байдарову и Березкину. Когда больной уснул, она направилась было к телефону, но вошел старший врач и сказал, что господа журналисты уже звонили из гостиницы и просили передать доктору Майковой, что будут ждать ее на пляже.

Таня вначале удивилась, что журналисты уехали, не дождавшись ее. Однако тут же оправдала их: чего было сидеть в номере в такую жару.

Больной спал. Делать возле него было нечего.

И Таня решила ехать прямо на пляж, минуя гостиницу.

Вырвавшись из сутолоки городского движения на загородное шоссе, Таня включила последнюю скорость, откинулась на спинку сидения и постаралась отдаться тому приятному ощущению, которое испытывает человек, проносясь по земле со скоростью тридцати метров в секунду. Но неприятное ощущение не проходило. Тане даже показалось, что кто-то пристально смотрит ей в затылок. Она сбавила скорость и оглянулась. Конечно, сзади никого не было. Только по шоссе, метрах в двухстах, мчалась белая машина.

Когда Кадиллак, в котором ехала Таня, свернул на прибрежную полосу к пляжу, белая машина тоже замедлила ход и съехала с шоссе на противоположную сторону.

Фрейлейн Морге выключила мотор. Задернула шелковую шторку. Бросила отрывисто:

– Демарсе!

– Да, я слушаю вас.

– Это очень удобный случай. Нужно задержать ее на пляже до вечера.

– Понятно, фрейлейн. Но… каким образом?

– Придумайте… Подайте мне платье.

– Вот оно, пожалуйста. Кстати сказать, мне легче было достать новейший бальный туалет, чем это платье. – совершенно не знал, где продаются подобные веши, пришлось обратиться за советом к дворнику. Объясните для чего вы собираетесь надевать такие лохмотья?

– Чтобы попасть в машину к той девчонке.

– И вы считаете, в таком виде она вас скорее возьмет?

– Конечно.

– Не понимаю?

– И не поймете, Демарсе… Застегните-ка мне платье на спине… Чтобы это понять, вам нужно бросить читать французскую порнографию и познакомиться с русскими романами. У таких людей, как доктор Майкова, врожденное чувство жалости к каждому ободранному бедняку.

Фрейлейн Морге слегка отодвинула шторку и посмотрела в сторону берега.

– Она собралась купаться. Что ж, это несколько облегчает дело. Демарсе, вы придумали, как задержать здесь ее машину?

– Пока нет.

– Ну, где вам… Возьмите на заднем сидении мою шляпу.

– Взял.

– Там есть длинная булавка.

– Есть, вот она, – Теперь вы сообразили? Нет… Вы не особенно-то умны, Демарсе.

– Фрейлейн!.. Ага, понял!

– Быстрее! А то она сейчас выйдет из воды.

Не найдя на пляже ни Березкина, ни Байдарова, Таня решила, что они уже уехали. Посмотрев на приветливое, ласковое море, она решила выкупаться.

Когда она вернулась к машине, то увидела, что одна из задних покрышек сплющилась и железный обод колеса стоит прямо на земле.

Пришлось доставать домкрат, инструменты и менять колесо. Таня провозилась довольно долго, и когда, наконец, завернула последнюю гайку, тени от береговых скал уже удлинились настолько, что закрыли машину.

Побуксовав на мягком песке, Кадиллак медленно выбрался на шоссе. Переключая скорости, Таня заметила на пешеходной дорожке странную фигуру.

Женщина, в старом поношенном платье, медленно брела по узкой тропинке, с трудом переставляя усталые ноги, обутые в рваные туфли. Лицо ее было серое и измученное. Таня видела, как она то и дело облизывала губы, почерневшие от пыли и потрескавшиеся от зноя. По шоссе проносились машины, в которых сидели мужчины, одетые в дорогие светлые костюмы, и женщины, одетые в не менее дорогие платья. Никто из них не обращал внимания на женщину, еле двигавшуюся по раскаленному гравию дорожки и так нуждавшуюся в помощи.

Наконец, женщина остановилась. Качнулась и, потеряв последние остатки сил, медленно опустилась на землю.

В ту же секунду Таня была возле нее. Подняла, помогла дойти до машины и усадила рядом с собой.

Таня плохо говорила на местном языке. Но невеселая история, рассказанная незнакомкой, была стандартно проста, и чтобы ее понять, не требовалось знания большого количества слов. Безработная машинистка… ездила в соседний городок искать работу… не хватило денег на обратный автобус… живет в Зиттине в Портовом Пригороде.

Женщина говорила тихим, равнодушным от усталости голосом, прикрыв длинными ресницами покрасневшие глаза и уронив на колени руки с красивыми пальцами, покрытыми дорожной пылью.

Таня молча слушала. Смотрела на красивые руки женщины, на мягкие очертания ее лица, на ее нежную чистую кожу, чуть покрытую загаром и думала, что в недалеком прошлом эта женщина жила, очевидно, очень неплохо…

Непонятное ощущение тревоги, какой-то приближающейся опасности опять заставило Таню обернуться. Но кругом было тихо. Мирно поблескивало море в лучах заходящего солнца. Вечерние тени подкрадывались к машине, где сидела эта измученная беспомощная женщина.

И Таня предложила довезти ее до дома…

Они еще не доехали до города, как женщина показала на старую разбитую дорогу, круто сворачивающую в сторону Портового Пригорода.

– Тут ближе, – тихо сказала она и опять прикрыла глаза.

Таня послушно свернула, и Кадиллак, переваливаясь по ухабам дороги, недовольно заворчал мотором. Поднятая колесами пыль закрыла машину…

Байдаров и Березкин не спали всю ночь. Перед утром позвонил телефон. Березкин кинулся к нему, опрокинул стул. Услышав мужской голос, протянул трубку Байдарову.

Звонил шеф полиции. – Случилось несчастье, – сказал он. – сейчас заеду за вами.

Подозрения

Предутренний туман еще стоял в воздухе, затягивая дымкой безлюдный пустырь, окруженный старыми складскими зданиями. Тянулись ржавые рельсы заброшенной узкоколейки, валялись куски черного толя и листы изъеденного ржавчиной кровельного железа.

– Вот здесь! – сказал полицейский агент.

Красный лимузин резко затормозил. Байдаров и Березкин вслед за шефом полиции вылезли на грязную землю.

Кадиллак стоял, почти уткнувшись фарами в кирпичную стену старого угольного склада. Капли росы покрывали голубую эмаль машины и редкими слезинками сползали по стеклам распахнутых дверок пустой кабины.

– Господа журналисты, – сказал шеф полиции, – прошу не подходить к машине. Мы можем спутать отпечатки и мелкие следы на месте происшествия.

Он отдал распоряжение. Один из агентов вытащил большую лупу и, с видом Шерлок Холмса, принялся рассматривать дверные ручки Кадиллака. Второй агент опустился на корточки и занялся изучением следов на земле возле машины.

– Какое несчастье, господа, – сочувственно обратился шеф полиции к Байдарову. – Зачем только доктор Майкова поехала сюда: район Старой Гавани самое глухое место в Портовом Пригороде.

Байдаров молча жевал мундштук давно погасшей папиросы. Агент с лупой не спеша выбрался из кабины “кадиллака”.

– Следов борьбы и крови в машине не обнаружено, – доложил он.

– Очень хорошо, Брайт. Продолжайте обследование. – Шеф полиции снова обратился к Байдарову. – Такой неприятный случай… – отдал распоряжение пока ничего не сообщать в прессу. Журналисты нам мало чем помогут. – Шеф полиции немного помолчал. – Вы сообщили вашему консулу?

Байдаров покачал головой. Он ночью звонил на междугороднюю, но ему ответили, что линия повреждена, все разговоры откладываются на завтра. – Ах да, – как бы вспомнил шеф. – Знаю, знаю. Это наше несчастье: старенькая линия часто портится и, как назло, в самый нужный момент.

Не понимая, о чем говорят шеф полиции и Байдаров, Березкин с тревогой следил за процедурой осмотра.

У него замирало сердце каждый раз, когда агенты начинали что-то говорить друг другу или разглядывать что-либо замеченное ими на обшивке сидения или на рулевом колесе. С беспокойством он оглядывался, и его профессиональный наблюдательный взгляд фотокорреспондента замечал на земле каждую деталь, и каждая деталь казалась ему подозрительной.

Агенты полиции тщательно рассмотрели и изучили все камешки, все щелочки, все мало-мальски заметные и даже не заметные следы кругом “кадиллака”. Но след чужой машины первым все-таки увидел Березкин.

Он потрогал Байдарова за локоть и показал ему на землю.

– Что? – не понял тот.

– Посмотри.

Байдаров нагнулся. На кучке пыли, увлажненной росой, виднелся свежий отпечаток покрышки со сложным узором, напоминающим сердце, пересеченное двумя рядами елочек. На покрышках их “кадиллака” узор был другой.

– Вы что-то нашли? – быстро шагнул к ним шеф полиции.

Он выслушал Байдарова, взглянул на отпечаток и сказал со снисходительной улыбкой, как бы извиняя нелепость такого предположения: Вы считаете, что злоумышленники приехали сюда на машине? Нет, это дело местных обитателей, а они предпочитают передвигаться пешком. Впрочем, добавил он, останавливая Березкина, который было взялся за ФЭД, чтобы сфотографировать след, – мы можем, на всякий случай, сделать гипсовый отпечаток.

Через полминуты агент уже заливал след слоем жидкого гипса. Байдаров выразительно посмотрел на Березкина, и они отошли в сторону.

– Что-то мне не нравится поведение шефа полиции, – хмуро сказал Байдаров, выбрасывая потухшую и изжеванную до табака папиросу. – Таня сказала бы, что это опять мое расстроенное воображение; но, к сожалению, все плохие предчувствия здесь неизменно сбываются. – начинаю им верить все более и более.

– Яша, ты думаешь, что в похищении Тани замешана та женщина?..

Байдаров не успел ответить. К ним приближался шеф полиции.

– Агенты ничего подозрительного не обнаружили, заворковал он. – Все, как говорят, покрыто мраком неизвестности. Но не будем терять надежды. Возможно, просто похищение с целью выкупа. У нас это иногда, к сожалению, случается. – Он сокрушенно поднял плечи и добавил: – И зачем только она поехала в такой заброшенный район?..

– Да, да! – вдруг раздался рядом с ним глуховатый, слегка пришепетывающий голос. – Вот я то же самое подумал, господин военный.

Все повернулись. Возле них стоял пожилой мужчина, одетый в военный заплатанный китель, с удочками и алюминиевым котелком в руках.

– Я тоже подумал, – продолжал мужчина, оглядывая всех выцветшими глазами, – зачем эти молодые женщины приехали в такое глухое место, как наша Старая Гавань,

– Женщины? – удивился Байдаров.

– Какие женщины? – строго спросил шеф полиции. – В машине была одна женщина.

– Виноват, я видел две…

– Ты был пьян!

Мужчина не обиделся. Он только вздохнул с грустной улыбкой.

– Я уже позабыл, когда был пьян в последний раз. – хожу в Старую Гавань каждую ночь ловить бычков, но их хватает только на хлеб. – хорошо видел – женщин было две. Одна совсем молоденькая, а вторая…

– Подождите! – перебил его Байдаров. – Сережа, у тебя с собой снимок? Дай-ка его сюда, – и он показал Мужчине отпечаток с видом подъезда Рабочей больницы. – А вторая женщина… не походила вот на эту?..

Мужчина положил удочки на землю и вытер руки о штаны.

– Я плоховато вижу без очков, – сказал он, рассматривая снимок на расстоянии вытянутой руки, как это делают дальнозоркие, – но как будто бы…

– Все это очень интересно, – перебил его шеф полиции. Он решительным жестом выдернул снимок из рук оторопевшего мужчины. – Так значит, вы были здесь ночью? Брайт! Заберите его в мою машину.

Как из-под земли выросший агент взял растерявшегося мужчину под руку и повел к красному лимузину.

Шеф полиции бросил быстрый взгляд на фотографию.

– Неважный отпечаток, – заметил он. – У вас нет лучшего?., тогда, с вашего разрешения, – шеф любезно улыбнулся, – я возьму его. И прошу меня извинить, но я должен уехать. – хочу лично заняться допросом этого господина… Брайт! Вы останетесь здесь за меня. Продолжайте обследование. Вы можете ехать в своем “Кадиллаке”, господа журналисты.

И лимузин шефа полиции пронесся мимо друзей, увозя с собой единственный снимок и единственного свидетеля.

На мостовой остались две удочки да помятый алюминиевый котелок, из которого торчали шевелящиеся рыбьи хвосты.

Все было сделано так быстро, что друзья ничего не успели сказать. И когда красный лимузин скрылся в переулке, Байдаров многозначительно протянул сквозь зубы: – Так, так… Ну вот, кое-что и определилось, Сережа. Конечно, жаль снимка. Но взамен его шеф полиции вернул нашу машину. Поедем в гостиницу. Там у нас осталась пленка, и мы сделаем второй отпечаток.

Пока “кадиллак”, почти цепляясь бортами за углы изломанных улиц и проваливаясь по ступицы в рытвины и канавы, выбрался, наконец, из закоулков Портового Пригорода, прошло около получаса. Взошло солнце. По улицам уже прошли поливочные машины, смыв с матово-черного асфальта следы пыли и грязи.

В вестибюле гостиницы неприятно пахло горелой тряпкой. Друзья поднялись на свой этаж, где их встретил господин Скарбон. Лицо управляющего гостиницей Выражало высшую степень огорчения.

Байдаров с запоздалой догадкой прикусил губу.

– Неприятность, господа! – управляющий часто заморгал, закатывая глаза под лоб. – Такая неприятность! Небольшой пожар в вашем номере. Или замыкание шнура настольной лампы, или господин Байдаров плохо притушил окурок в пепельнице… В коридоре дым… пришлось взломать дверь… Но из вашего имущества ничего не пострадало, господа. Сгорела только скатерть на столе.

Двери номера были открыты. Уборщица смывала с пола коричневую пену огнетушителя. Валялась обугленная скатерть, от которой поднималась тоненькая струйка дыма. Березкин быстро открыл ящик стола, где хранились заснятые пленки. Он перебрал их под вопросительным взглядом Байдарова.

Пленки со снимком женщины не было.

– Фон Штрипс! Вы поступили, как идиот!

– Фрейлейн Морге… – не позволю…

– Вы мне позволите повторить, что вы поступили, как идиот. Черт вас возьми! Да знаете, что с вами сделает господин Эксон, если я расскажу ему о такой работе.

– Но что произошло?

– Вы навели подозрение журналистов на меня и, следовательно, на клинику.

– Помилуйте, наоборот, я отобрал у них все подозрительные улики.

– Нет, я удивляюсь Эксону, что он послал сюда такого бестолкового человека. Да неужели вам неясно, что, отбирая улики, вы только укрепили подозрения.

– Но что я должен был сделать?

– Вам нужно было бы прежде, чем пригласить журналистов с собой, уничтожить все следы машины и, тем более, исключить появление живых свидетелей.

– Свидетель больше ничего не скажет.

– Он уже достаточно сказал. Нам нужно задержать приезд советского консула хотя бы на несколько дней.

Старая знакомая

Горничная принесла в номер свежую хрустящую скатерть. Господин Скарбон, продолжая соболезновать (ах, какая неприятность, какая неприятность!), отослал горничную и собственноручно расстелил скатерть на столе.

– Я надеюсь, ничего не пропало? – остановился он в дверях. – все время лично присутствовал…

– Нет, – прищурился Байдаров. – Ничего не пропало. Очень благодарим вас за заботу.

Он закрыл дверь за управляющим и, вернувшись, с шумом опустился на диван. Березкин подвинул к нему спички и пепельницу и сел рядом.

От телефонного столика донесся тихий щелчок. Они прислушались, ожидая звонка, который мог принести им еще какую-нибудь новость. Но телефон безмолвствовал.

– Что будем делать, Яша?

Байдаров сломал спичку о коробок и бросил ее в пепельницу.

– Потеряв все вещественные улики, – сказал он, – мы приобрели твердую уверенность, что похищение Тани – дело рук известной нам женщины, нашей старой знакомой. Мы не знаем, кто она и где ее искать. Обращаться к местным властям бесполезно: здесь хозяин – шеф полиции, а он заинтересован в том, чтобы мы эту женщину не нашли. Мы бессильны против него. Нам нужен один человек…

– Консул.

– Да, Сережа. Наш консул. Мы расскажем ему все, что знаем. Действуя от имени правительства, консул будет разговаривать с шефом полиции на другом языке.

– Тогда нужно сейчас же вызвать его.

– Это труднее, чем ты думаешь.

– Сегодня заработает междугородняя.

– Она может не заработать, – заметил Байдаров.

– Пошлем телеграмму.

– Телеграмма может не дойти.

– Тогда я сам поеду за консулом.

– А ты можешь не доехать.

В темных глазах Березкина появилось вначале удивление, затем негодование.

– Но не может этого быть! – воскликнул он.

– Сережа, милый, – сказал Байдаров значительно, – давай условимся: здесь все может быть. Мы только потому и потеряли Таню, что думали иначе. Но мы все-таки проверим первые два способа. Сейчас пойдем на телеграф. Кстати, там узнаем, когда начнет работать междугородняя.

Байдаров встал. Телефон опять звякнул тихо и приглушенно.

– Кто-то собирается позвонить, – сказал Березкин.

– А может быть… подслушать?

В это время звонок телефона задребезжал резко и настойчиво.

Байдаров снял трубку.

– Да, – сказал он.

Трубка молчала. Слышались только легкие шорохи и потрескивания; где-то далеко-далеко играла гавайская гитара.

– Слушаю! – повторил Байдаров. Он уж хотел повесить трубку, как вдруг мембрана щелкнула, наступила тишина, и в тишине прозвучал спокойный женский голос: – Журналист Байдаров?

Звук пистолетного выстрела меньше бы удивил Байдарова. Он на секунду запнулся, в его памяти промелькнула горящая улица Берлина и женщина с сумочкой в тихом переулке.

– Да, – сказал он. – Кто говорит?

– Это вы скоро узнаете, – услышал он. – Мне бы хотелось побеседовать с вами по интересующему вас делу.

– Когда?

– Когда вам угодно. Но, во всяком случае, раньше, чем вы пошлете телеграмму вашему консулу, – в спокойном голосе прозвучала скрытая, как бы свитая в тугую пружину, угроза.

– Хорошо, – сказал Байдаров. – согласен говорить сейчас. Где мне вас найти?

– Меня не нужно искать, – слабо усмехнулся голос. – заеду за вами.

Мембрана щелкнула, послышались частые отрывистые гудки.

– Кто звонил, Яша?

Байдаров не ответил и Березкин сразу догадался: – Та женщина?

Сдержанным движением Байдаров опустил трубку на телефон. Присел возле окна, из которого был виден подъезд гостиницы. Они молча ждали несколько минут.

Байдаров нагнулся к окну.

– Вот и она.

У подъезда остановилась длинная, похожая на гончую собаку, белая машина.

За рулем сидела женщина – сверху из окна были видны ее светлые волосы, мягкими завитками лежащие на плечах. Она сидела спокойно, не вертелась, не сигналила, не смотрела по сторонам. Она была уверена, что ее уже увидели, и небрежно постукивала пальцем в перчатке по волнистому ободу рулевого колеса.

– Да, – протянул неопределенно Байдаров. – Это не миледи у Дюма. У той, кроме яда да коварства, ничего за душой не было, – у этой к услугам и пистолеты, и вообще вся современная техника. А у меня даже Д'Артанъяновой шпаги нет, – усмехнулся он. – Так я поехал, Сережа. Ну, что ты на меня, как на покойника, смотришь?.. Сиди и дожидайся. – скоро вернусь

– Может быть, вместе поедем?

– Нет, нет! Жди здесь, как договорились. Читай пока «Трех мушкетеров». Там как раз все хорошо кончается.

На пороге Байдаров остановился.

– Но из номера никуда не уходи. И никому не открывай, кто бы ни стучал.

Байдаров не торопясь спускался по лестнице. Ему хотелось подготовиться к предстоящей встрече. Он догадывался, что сейчас произойдет серьезный разговор, который должен решить судьбу Тани, и он боялся, очень боялся, что каким-либо неверным словом, неточным ходом может ее погубить. Он не знал, кто эта женщина, что она может и что не может сделать, какого тона ему держаться в разговоре с ней. И тут вспомнил слова своего московского тренера-боксера: «В бою иногда полезно для разведки применить приемы своего противника».

Он расправил воротничок рубашки и даже улыбнулся, чтобы согнать с лица следы бессонницы и тревоги.

«Нужно будет посмотреть на покрышки колес, – продолжал размышлять Байдаров, уже выходя из дверей гостиницы. – Если она их сменила, значит боится, и ее можно будет еще припугнуть».

Он подошел к белой машине. Коротко поклонился женщине. Она, не поворачивая головы, бросила на него быстрый косой взгляд и показала на сидение рядом с собой.

Байдаров обошел машину сзади, нагнулся и узнал на покрышках знакомый узор – сердце с двумя рядами елочек.

«Да! Эту не припугнешь, – подумал он. – Бедная Таня!» Впрочем, Байдаров постарался ничем не проявить своего беспокойства. Он протиснулся на сидение и, закрывая дверку кабины, хлопнул раз, другой. Но замок не закрывался. Женщина молча протянула руку, наклонилась и захлопнула дверку. Прядь ее волос коснулась лица Байдарова, ему показалось, что она это сделала нарочно.

Мощный мотор мягко тронул машину, набирая скорость, она скользнула по блестящему асфальту бульвара.

Женщина молчала, склонившись над рулем. Байдаров видел в зеркале отражение ее глаз. Ему казалось, что он замечает в них не то улыбку, не то усмешку, и это заставляло его все более и более тревожиться за судьбу Тани…

Белую машину загородила массивная туша городского автобуса. Березкин отошел от окна и сел на стул. Откинулся на спинку и сидел так не шевелясь, прислушиваясь к нарастающему чувству томительного беспокойства. Несколько раз взглянул на часы, потом снял их, положил на дальний угол стола и прикрыл газетой.

«Три мушкетера» Лежали на столе. Он подвинул Книгу, прочитал одну страницу до конца и, перевертывая ее, сообразил, что не помнит, о чем читал. Он закрыл книгу, встал, приподнял газету и посмотрел на часы. Послушал – они шли. Он положил их на место и попытался представить, что может случиться с Байдаровым. Однако он не знал ничего определенного, и фантазия – как всегда бываете таких случаях – принялась рисовать ему картину за картиной и одну страшнее другой.

Тогда он снова раскрыл книгу. Механический процесс чтения все-таки отвлекал мысли и заполнял медленно текущее время.

Так прошел час… другой. Наконец, Березкин не выдержал. Он вскочил, подошел к вешалке, взял шляпу, не представляя себе, куда он пойдет и зачем. Но сидеть в номере он больше не мог.

Дверной замок щелкнул, и в номер вошел Байдаров.

Березкин оторопело смотрел на него, как на человека, появившегося с того света.

– Ты пришел, Яша, – наконец вымолвил он.

Байдаров взял из его рук шляпу и повесил рядом со своей. Не свойственным ему усталым движением сел на диван и закурил.

– Я видел Таню, Сережа, – сказал он.

– Живую?

– Пока живую, – мрачно потупился Байдаров. – Садись, я попробую тебе все по порядку рассказать.

Он повертел в руках спичечную коробку, с видом человека, который пытается привести в какой-то логический порядок свои мысли.

– Мы промолчали всю дорогу, – начал он. – Так как я приготовился ко всяким неожиданностям, то не особенно удивился, когда машина свернула на ту самую аллею…

Откровенный разговор

– Итак, – сказала фрейлейн Морге. – За наше знакомство!

Из графина, стоявшего на столе, она налила два бокала и протянула один Байдарову. В ее глазах блеснули задорные искорки. Влажные тонкие губы раздвинулись в легкой вызывающей улыбке.

Байдаров колебался секунду. Ему пришлось сделать усилие, чтобы заставить себя поверить, что все это не фарс, не дешевая мелодрама, что сейчас решается участь Тани и многое в этой участи зависит от него. Он принял бокал.

– Мы с вами уже встречались, – заметила фрейлейн Морге.

– Да, встречались, – согласился Байдаров. – Вы стреляли в моего товарища. Из-за угла, – добавил он.

– Из окна моей квартиры, – поправила фрейлейн Морге, – и неудачно – ваш товарищ не вовремя повернулся.

– Вы могли исправить свой промах. Почему же вы не стреляли в меня? Испугались?

– О, нет! Просто у меня в пистолете не оказалось патронов. – Фрейлейн Морге пригубила бокал. – Вы такой большой, – сказала она, – в вас бы я не промахнулась.

Она допила вино. Байдаров поставил свой бокал на стол.

– Вы хотели сказать мне что-то о Майковой? – спросил он.

– Вы догадливы.

– Она у вас?

Фрейлейн Морге повертела в руках тонкую ножку пустого бокала. Байдаров невольно обратил внимание на ее длинные сильные пальцы с крашеными ногтями, держащие хрупкий хрусталь.

– Да! – сказала она вызывающе. – Доктор Майкова у меня. – хочу узнать у нее рецепт препарата Русакова.

– Зачем он вам?

– Для дела, господин Байдаров. Мы тоже хотим лечить препаратом наших больных.

– Не верю.

Фрейлейн Морге только пожала плечами.

– Наше государство, – продолжал Байдаров, – и так даст вам препарат.

– Он нам нужен в большом количестве, мы должны производить его сами. Так вот, я отпущу доктора Майкову, как только она мне сообщит его рецепт.

– А если она вам его не скажет?

– Мне трудно ответить на этот вопрос. А вы не могли бы уговорить ее не упрямиться?.

Байдаров покачал головой.

– Нет. Да она и не послушала бы меня.

– Тогда мне придется задержать ее несколько дольше. – Глаза фрейлейн Морге блеснули тускло и недобро.

Но улыбка на губах осталась. – Господин Байдаров, – продолжала она, жестко и четко выговаривая окончания слов, – давайте поговорим откровенно. Нам нужен рецепт препарата, и я думаю, что смогу его узнать у доктора Майковой. Вы, конечно, вправе заботиться о ее судьбе, хотя пока ей ничто не угрожает. Конечно, вы будете искать способы выручить ее. Но вы избрали неверный путь! Консул здесь не поможет. – согласна с тем, что вы кое-что знаете. На основании ваших подозрений консул может наделать нам немало хлопот. Но Майкову он не найдет. Более того, сейчас она жива и здорова, но если здесь появится консул…

Она многозначительно замолчала с той же вызывающей улыбкой, глядя прямо в глаза Байдарову.

– Вы ответите за это! – сказал он.

– Ничего подобного. У вас нет фактов, нет явных улик. Для суда подозрений недостаточно. Все ваши устные сообщения мы выдадим за провокационные обвинения агентов-коммунистов. А вашу Майкову найдут на пороге какого-нибудь ночного притона в Портовом Пригороде. Шеф полиции извинится перед вашим консулом за прискорбный случай; однако прибавит, что доктор Майкова не должна была ехать в такой глухой район города. Возможно, найдут и убийц, которых примерно накажут, повесят или сошлют на каторжные работы. Впрочем… все может быть сделано и иначе. – даю вам сейчас, так сказать, общее представление…

Фрейлейн Морге нагнулась и взяла со стола тонкий хлыст с рукояткой из цветного перламутра, согнула и выпустила его упругий конец, он выпрямился с резким неприятным свистом.

– Пока вашему доктору не угрожает никакой опасности, – продолжала она. Правда, мы ее немного припугнем… (Байдаров невольно посмотрел на хлыст и подумал, как будет больно, если он ударит по живому телу), – но потом выпустим. Нам нет надобности привлекать внимание ненужной жестокостью. Это все, что я хотела вам сообщить. Теперь решайте сами; судьба доктора Майковой в ваших руках.

Байдаров молчал. Он понимал всю безжалостную убедительность преступной логики этой женщины. На его скулах выступил легкий румянец скрытого волнения.

– Когда вы ее освободите?

– А вот это, в некоторой степени, зависит и от вас.

– Что я должен сделать? Дать обещание, что я буду молчать?

– Это во-первых. Во-вторых, – вы должны съездить со мной в наш ночной клуб.

– Зачем? – совершенно искренне удивился Байдаров.

– Вас должны увидеть в моем обществе, – фрейлейн Морге опять усмехнулась задорно, – вы будете со мной учтивы и приветливы. А впоследствии вам уже будет трудно выступить против меня. У меня будут основания вас скомпрометировать.

Байдаров все еще колебался.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Но прежде покажите мне Майкову. – хочу убедиться, что она жива.

– Ну, что ж, – согласилась фрейлейн Морге после некоторого раздумья, вы увидите ее. Но я не хочу, чтобы у нее появились преждевременные надежды. Она не должна знать, кто к ней приходил. Поэтому нам придется устроить небольшой маскарад.

Она подошла к стене, откинула штору. Байдаров увидел дверку стенного шкафа с массивными резными филенками. Из замочной скважины торчала узорчатая головка ключа.

Шкаф был темен и вместителен, как бомбоубежище.

Откинув в сторону висевшие платья, фрейлейн Морге достала из глубины шкафа длинный белый балахон.

– Наденьте вот это.

Байдаров с трудом натянул на широкие плечи длинный, до пят, мешкообразный халат. Глухой капюшон с узкими прорезями до глаз закрыл ему голову.

– Очень хорошо, – услышал он. – Сейчас вы похожи на куклуксклановца. Пойдемте… Но, предупреждаю, никаких разговоров с доктором Майковой.

Похлопывая хлыстом по ладони, фрейлейн Морге направилась к дверям. Путаясь ногами в складках плотной ткани балахона, Байдаров последовал за ней.

Ему трудно было ориентироваться по дороге. Через узкие прорези в капюшоне Байдаров видел перед собой только голову своей спутницы, белую блузку, отложной узорчатый воротничок. На расстоянии протянутой руки он видел шею женщины, полузакрытую локонами белокурых волос. У Байдарова появилось жгучее желание протянуть руку, сжать шею пальцами. Он поспешно засунул руки в карманы, но в балахоне оказались сквозные прорези, и тогда Байдаров затолкал кулаки поглубже в карманы пиджака.

Глядя поверх плеча своей спутницы, он заметил, как из какого-то бокового прохода показались белые фигуры Двух служителей. Они тащили под руки мужчину, одетого в разорванную на груди длинную белую рубаху.

Увидя фрейлейн Морге, служители поспешно посторонились. Мужчину они продолжали держать под руки, прижимая его к стене. Байдаров заглянул больному в лицо. Оно было странного голубоватого оттенка, его то и дело передергивали судорожные гримасы, рот кривился, глаза блестели, как у зверя, попавшего в западню.

Фрейлейн Морге прошла мимо, даже не повернув головы.

Они спустились куда-то вниз. Дневной свет сменился электрическим. Его спутница внезапно остановилась – Байдаров чуть не налетел на нее. Подошел кто-то в белом халате. Забрякали ключи. Открылась низкая дверь, Байдаров нащупал ногой порог и шагнул через него…

Таня никак не могла вспомнить, что с ней случилось, как она попала в эту комнату с низким потолком, на котором воспаленным глазом светила электрическая лампа. Тяжелая, как налитая свинцом, голова отказывалась думать. В сознании вихрем проносились беспорядочные бредовые видения; чаще всего – чье-то лицо, с прозрачными, как льдинки, глазами, и тогда все существо Тани напрягалось и замирало в ожидании чего-то.

Она сидела на жесткой кровати, покрытой колючим одеялом. Ослабевшие мышцы шеи с трудом поддерживали голову, и она покачивалась из стороны в сторону. Хотелось лечь, но лежать было нельзя – голова тогда начинала болеть нестерпимо. Таня откидывалась назад попиралась затылком о холодный цемент стены. На несколько секунд становилось легче, но потом опять приходила боль, и сознание захлестывалось волной жутких образов.

Часы с ее руки были сняты, она не знает, сколько времени сидит в этой жуткой комнате. Час?.. Месяц?.. Год?..

Скрипнула дверь. Струя свежего воздуха коснулась ее лица. Она открыла глаза и увидела перед собой женщину…

Таня пытается сообразить: на самом деле кто-то стоит перед ней или это ей только кажется. Однако она отталкивается от стены затылком и выпрямляется на лежанке. Голова у нее кружится, но она держится руками за лежанку и в упор, упрямо и вызывающе смотрит в чужие прозрачные глаза.

Красный туман затягивает сознание и Таня видит, как с лица женщины исчезает спокойствие и выражение его становится насмешливо злым.

Черный конец хлыста уперся в лоб и оттолкнул голову к стене. Таня больно ударилась затылком, но упрямо не закрывала глаза. И она увидела, как огромная белая фигура выдернула из рук женщины хлыст. Что-то очень знакомое почудилось девушке в этом движении, но она недоверчиво и устало отвернулась.

Таня услышала, как скрипнула дверь, и почувствовала что-то легкое, упавшее к ней на колени. Она передвинула руку и нащупала круглый предмет, с трудом подняла ладонь и разглядела на ней матово-белую монету с изображением Государственного герба Советского Союза…

Таня уже не думала, кто мог бросить ей эту монету с гербом ее Родины, но ощущение необъяснимой радости вытеснило хоровод бредовых видений. Последним усилием она зажала монету в кулаке, склонилась на бок и ничком упала на постель.

– Когда я вырвал у фрейлейн Морге хлыст, – заканчивал свой рассказ Байдаров, – у меня появилось снова желание придушить ее… – Байдаров выразительно сжал в руках захрустевшую спичечную коробку. – Но я понимал, что этим не принесу пользы Тане. А мне так захотелось показать, что ее друзья недалеко, тут, рядом. – нащупал в кармане наш советский двугривенный и перед уходом незаметно бросил ей на колени.

– А потом?

– А потом мы вернулись в кабинет, и я сказал фрейлейн Морге, что поеду с ней хоть в преисподнюю, лишь бы только поскорее выручить Таню.

– Что ответила фрейлейн Морге?

– Она будет ждать меня завтра в час ночи.

– В час ночи?!

– В ночной клуб не ездят днем, Сережа.

– И ты поедешь?

Не отвечая, Байдаров предупреждающе поднял палец, ушел в спальню и вернулся с подушкой. По дороге он включил радио и повернул регулятор на полную мощность. Гавайская гитара взревела в громкоговорителе так, что у Березкина зазвенело в ушах.

Байдаров закрыл телефон подушкой.

– Вот теперь можно поговорить, – сказал он. – У меня есть такой план, Сережа…

– Что они говорят? – спросил фон Штрипс.

У пульта аппарата для подслушивания сидел полицейский агент, знающий русский язык. Внезапно он поморщился и снял с ушей чашечки телефонов.

– Они включили радио.

– Все равно, продолжайте слушать.

Агент опять надвинул наушники, прикрыл их сверху ладонями и нагнулся к пульту. Повертел ручками управления: – Слышимость резко понизилась, – сказал агент, – Разобрать слова невозможно.

Шеф полиции нервно дернул щеточкой усиков и ударом пальца выключил микрофон секретного селектора.

Вечером, этого же дня, фрейлейн Морге вызвала доктора Крейде.

– Сколько вы ввели доктору Майковой вируса «В»?

– Два кубика, фрейлейн Морге. Два кубика слабой разводки.

– Больше нельзя?

– Нельзя. Она потеряет сознание и совсем не сможет говорить.

– Она и сейчас не много говорит, – заметила фрейлейн Морге. – Сегодня ночью нужно будет еще раз попробовать допросить ее.

Поединок

Березкин внезапно проснулся от острого ощущения не то жалости, не то тревоги. Вначале ему показалось, что с Байдаровым что-то случилось. Он испуганно вскочил с постели. Но Байдаров спокойно спал на кровати напротив. Слабый свет из-под темно-зеленого абажура ночной лампы падал на его лицо, и оно казалось скорбным и печальным.

Однако неприятное чувство не проходило. Березкин подошел к окну, откинул штору. Серое туманное небо висело над крышами. Внизу тянулась черной рекой пустая неприветливая улица. По тротуару брела одинокая фигура в пиджаке с поднятым воротником, в шляпе с уныло обвисшими полями.

Березкин проводил глазами сиротливого прохожего, пока он не скрылся в ночных сумерках, и вдруг подумал, что Тане в эту же минуту, наверное, очень и очень трудно.

Служитель выпустил локоть Тани. Она качнулась и с трудом удержалась на ногах.

Прямо перед своими глазами она увидела угол письменного стола. Стопку журналов. На журналах лежали черные шоферские перчатки, слишком маленькие для мужской руки. На перчатках тонкий гибкий хлыст.

Рядом на мраморной подставке торчала тонкая золоченая игла со стопкой наколотых бумаг.

Голова у Тани кружилась, ноги подкашивались. Она боялась упасть на сверкающее острие и слегка отодвинулась назад.

При малейшем движении тупая боль ударяла в затылок. Но стоять склонившись Таня не хотела. Медленно, с усилием, она подняла голову.

Женщину за столом она узнала сразу.

– Доктор Крейде, – сказала женщина по-немецки кому-то, находящемуся в комнате.

– Да, фрейлейн Морге, – ответили слева от Тани.

Голос показался знакомым. Смотреть влево Тане мешала нависшая на глаза прядь волос. Она боялась повернуться – как бы не упасть. Левая рука зажата в кулак, в ней монета с гербом Советского Союза. Таня подняла правую руку, отодвинула нависшие волосы. От движения она покачнулась, ей пришлось переступить на месте, чтобы сохранить равновесие. Зато теперь она видит, к кому обратилась женщина. Так и есть! Старший врач Рабочей больницы…

– Вы знаете русский язык, доктор Крейде, – сказала женщина. Признаться, я не подозревала за вами таких способностей.

– Я знаю не только русский, – услышала Таня, – но и английский, фрейлейн.

– Вот как, но вы всегда говорите при мне по-немецки. Даже с Эксоном.

– Из уважения к хозяйке дома.

– Благодарю, – иронически протянула женщина. – А теперь помогите нам разговориться с доктором Майковой на ее родном языке.

Таня неплохо знала немецкий язык. Когда-то в институте она заявила преподавателю, старому Карлу Мейеру, что не желает изучать язык, на котором написана такая книга, как «Мейн Кампф». Седой Мейер тогда покраснел и закричал на нее, что она не права, что немецкий язык не тот, на котором написана «Мейн Кампф», а тот, на котором написаны «Фауст» и «Коммунистический манифест». Он поставил ей «плохо», и, поразмыслив, Таня решила, что он был прав.

Она сделала усилие и произнесла по-немецки: – Нам не о чем разговаривать здесь на русском языке. Да вы и недостойны говорить на нем. И хотя в глазах от напряжения уже появилась красноватая муть, Таня добавила с упрямым вызовом: – Будем говорить по-немецки… хотя бы из уважения к хозяйке дома.

Справа скрипнул стул. Стараясь не двигать головой, Таня посмотрела в ту сторону и увидела молодого мужчину с черными усиками. Он оперся локтем о колено и пристально смотрел на ее ноги. Таня вспомнила, что платье сбоку у нее разорвано, почти до пояса – очевидно, тогда, когда ее вытаскивали из машины, – она почувствовала взгляд, противной мокрицей ползающий по ноге.

Губы ее вздрогнули. Невольным жестом она поправила платье.

Женщина за столом недобро усмехнулась и что-то сказала мужчине с усиками. Тот с готовностью встал, подошел к Тане и протянул руку к воротнику ее платья.

Румянец загорелся на бледных щеках Тани. Она отступила, пошатнулась, оперлась обеими руками о стол.

Дальше отступать было некуда. Она отклонилась назад, рука ее скользнула по столу и наткнулась на хлыст.

Мужчина уже почти коснулся ее. Таня втянула воздух сквозь сжатые зубы, собирая остатки сил, схватила хлыст и, размахнувшись, ударила наотмашь им прямо по наглым улыбающимся глазам.

Она услышала шипящий крик боли и ярости. Хлыст выпал из ее рук. Закрыв глаза, Таня склонилась на стол.

Как сквозь сон, до нее донесся резкий оклик: – Демарсе! Не смейте! Вы ее убьете, а она мне нужна.

Таня услышала, как возле нее зашуршало платье.

– Вам здорово попало, Демарсе… Поднимите хлыст и идите в ванную, у вас течет кровь.

Таня открыла глаза.

Женщина стояла возле нее и легонько похлопывала хлыстом по углу письменного стола. Голос ее был недобро спокоен.

– Рецепт препарата Русакова?

Таня выпрямилась и отрицательно покачала головой.

– Рецепт препарата? – повторила женщина.

С наивной надеждой Таня обвела глазами комнату.

Нет! Здесь ей не от кого было ждать ни сочувствия, ни жалости. Друзья были далеко. А рядом только вот эта…

– Рецепт витамина? – услышала Таня и вздрогнула от удара.

Тело ее бессильно наклонилось к столу. Прямо перед собой она увидела золоченую иглу, на которую были наколоты бумаги; холодно и остро поблескивал ее кончик, притягивая взгляд. Если упасть на него грудью, то игла, наверное, дойдет до сердца. Может быть-то будет не так мучительно, как ощущение одинокой беспомощности, как страх от ожидания, что еще может придумать эта женщина, чтобы заставить ее говорить.

Таня наклонилась, передвинула руку и почувствовала зажатую в кулаке монету с гербом Советского Союза.

Она с усилием повернула голову.

– Вы ничего не узнаете от меня, – произнесла она тихо, но внятно. – не боюсь вас! Вы можете пытать меня, как угодно…

Губы ее затряслись, она прикусила их до крови, чтобы не расплакаться. Но ей мучительно захотелось доказать, что она все равно ничего не скажет. Она протянула правую руку, положила ее ладонью на острие иглы и, закрыв глаза, нажала что было силы…

Больно оказалось только вначале. Кончик золоченой стали показался на тыльной стороне руки. Кровь, вначале каплями, потом тоненькой струйкой побежала на бумаги и расплылась в круглое пятно..

Дальше Таня уже не помнила ничего…

Новые сведения

Служитель вынес бесчувственную девушку из кабинета. Фрейлейн Морге с раздражением бросила на стол хлыст. Присела в кресло, закурила. Прищурилась, окутанная табачным дымом.

У доктора Крейде неприятно сосало под ложечкой, во рту чувствовался привкус железа. Он проглотил слюну, повозился осторожно в кресле и с опасением поглядел в сторону нахмуренной хозяйки. Кто знает, что может прийти в голову этой женщине. Все время живешь, как в клетке с дикой кошкой. От постоянного нервного напряжения окончательно испортился желудок, сегодня утром он обнаружил на висках седые волосы. Черт знает что! Еще немного, и сам станешь сумасшедшим, вроде доктора Шпиглера.

Он вздрогнул, заметив, что фрейлейн Морге пристально смотрит на него.

– Вы принесли вирус, доктор?

– Да, да, фрейлейн Морге. Вот он.

Доктор Крейде вынул из портфельчика небольшой, с палец, металлический футляр.

Фрейлейн Морге отвернула нарезную крышку На ладонь выскользнула стеклянная ампула с длинным хвостиком. Доктор поспешно отошел от стола и сел подальше.

Как она обращается с вирусом?.. Стоит ей отломить запаянный кончик…

– Если упрямая девчонка не даст мне рецепта препарата, – сказала фрейлейн Морге, – я угощу ее вирусом и выброшу где-нибудь в Портовом Пригороде. Господин Байдаров получит обратно свою Майкову. Только она уже перестанет быть доктором.

Она опустила ампулу в мягкую внутренность футляра, завернула крышку и положила его в ящик стола.

– Скажите мне, доктор, – сказала она. – Для чего отцу так понадобился препарат профессора Русакова?.. Да сядьте поближе. Вы же видите, что я убрала ампулу.

– Видите ли, – осторожно пересаживаясь в другое кресло, заговорил доктор, – чтобы сделать вирус практически годным в масштабах значительно больших, чем наш «массовый эксперимент», нужно добиться большей концентрации его. В наших средах это пока плохо удается. Возможно профессор Морге считает, что препарат Русакова даст возможность приготовить такую среду…Доктор Крейде остановился. – Вот и все, – добавил он.

– Вы хотели еще что-то сказать, – с нажимом произнесла фрейлейн Морге, не спуская с доктора глаз.

– Да, фрейлейн… если вы позволите… я ваш искренний…

– Короче!

– Это только мое предположение, но мне кажется, что профессор Морге опасается… что препарат Русакова может служить противоядием вируса. Тогда потребуется дополнительная культивация…

Фрейлейн Морге смотрела на доктора взглядом тяжелым, как ртуть. Он беззвучно пошевелил губами и замолк. Он скорее догадался, чем услышал: Если вы скажете об этом, хотя бы слово, господину Эксону…

– Я… я… фрейлейн… – залепетал доктор Крейде. Я… – и вдруг его глаза широко открылись, и он закричал пронзительно, как подстреленный заяц: – А-а-а!

– Что? – фрейлейн Морге вскочила.

– Там! -только мог выговорить доктор, показывая на темный квадрат окна.

Фрейлейн Морге выключила лампу. Стекла посветлели. За окном никого не было. В ночном сумраке угадывались очертания пустых дорожек. Белела у подъезда машина.

– Что вы там увидели?

Говорить доктор не мог. Губы его тряслись, он стирал платком с лица беспрерывно набегающий пот. Фрейлейн Морге зажгла свет и вернулась к столу.

– Что?.. Ну?

– Простите… фрейлейн. Очевидно мне показалось…

– Что же вам показалось?

– Мне показалось за окном лицо… доктора Шпиглера.

– Глупости. Окна в трех метрах от земли. Там трудно подняться здоровому человеку, а не то, что калеке. Идите домой, доктор. Примите ванну и выпейте брому… И постарайтесь забыть ваши предположения. – Помолчав, она добавила: – Лицо доктора Шпиглера показалось вам весьма кстати.

Когда доктор Крейде расслабленными шагами добрался до дверей, их открыл рыбоглазый служитель. Он пропустил доктора и, подойдя к столу, подал спешное письмо, присланное с нарочным от господина Эксона.

В конверте вместо письма лежала вырезка из газеты «Новости», издающейся в Кенне.

– Наконец-то! – сказала фрейлейн Морге, прочитав коротенькое газетное сообщение.

После совещания промышленников у господина Эксона профессор Морге остался в Кенне ждать результатов эксперимента.

Лабораторные опыты были временно прекращены.

Культивация вируса закончилась. Оставалось только провести работу по концентрации и проверке питательных сред и разработать наиболее рациональную методику применения вируса на практике.

Но господин Эксон пока и слушать об этом не хотел.

В результате забастовки на заводе дизелей он потерял заказ военного министерства. Правда, он сумел как-то отвертеться от штрафа, но тем не менее свободных денег, на продолжение лабораторных работ с вирусом, не было.

Совещание промышленников, на которое он так надеялся, пока не принесло ни гроша.

Господин Эксон ходил злой, раздражался по пустякам; с недоверием косился на профессора Морге и нервно перечитывал газеты. Результатов «массового эксперимента» ждали оба. Одному эти результаты должны были принести деньги, другому – славу. Мировую жуткую славу или…

В это утро профессор Морге вышел из гостиницы и направился к газетному киоску.

Проснувшийся город начинал свой день. По улицам торопились легковые автомашины; деловито суетились такси, юркие, как мыши; проплывали переполненные автобусы. По тротуарам спешили, толкая друг друга, служащие, рабочие. Не торопясь, заблаговременно вырабатывая солидность, проходили владельцы мелких лавчонок, мастерских. Встречались знакомые, расставались на перекрестках попутчики, слышались восклицания, приветствия, смех.

Профессор Морге шел, не интересуясь ничем, ни на кого не обращая внимания. Какое ему дело до этих, куда-то спешащих, чему-то радующихся людей! Он шел равнодушный, высохший, угрюмый, постукивая по твердым цементным плитам своей тяжелой палкой из заморского дерева – бакаута.

Продавец в газетном киоске, уже привыкший к странному молчаливому старику, приветливо поздоровался и протянул приготовленную пачку газет.

Профессор что-то буркнул в ответ, вспомнил, что не приготовил деньги и зашарил по карманам жилета. Пальцы его наткнулись на стеклянный цилиндрик ампулу с цианистым калием, и он быстро выдернул руку, как будто прикоснулся к раскаленному железу.

Расплатившись, он забрал сверток и побрел на бульвар. Там сел на чугунную скамью под старым поникшим кленом и, сдерживая нетерпение, развернул газеты.

Он просмотрел одну, другую. И на второй странице «Новостей» нашел то, что ждал последние дни.

«…из достоверных источников… в пограничной зоне Советского Союза появилась эпидемия новой, по слухам еще не известной научному миру болезни. Число заболевших…» С ощущением тщеславной удовлетворенности профессор Морге дважды прочитал заметку.

Потом опустил газету на колени и задумался. И на лице его появилось прежнее выражение угрюмой озабоченности и, пожалуй, даже тревоги.

«Голубая болезнь» на заставе

Первым заболел пограничник Денис Сумбаев.

Вечером он почувствовал непривычную слабость и кое-как дотащил до кухни из кладовой мешок муки, в котором было каких-то пять пудов веса. За ужином Сумбаев отодвинул в сторону тарелку с жареной бараниной и принялся за чай.

Пограничники опешили. Сумбаев отказался от любимого блюда! Факт был необычен, и когда о нем сообщили на кухню, то там просто не поверили.

Шеф-повар, солидный и толстый, как все порядочные повара, с размаху всадил в чурбан большой нож, которым разделывал баранью тушу, и вышел в столовую. На самом деле – Сумбаев пил чай; тарелка с бараниной сиротливо стояла в стороне среди пустой посуды.

Повар подвинул тарелку, понюхал. Отрезал кусочек мяса и пожевал. Нет, баранина была хоть куда! Такое блюдо можно было смело подавать в столичном ресторане.

Повар присел к Сумбаеву и строго спросил: – Ты что же это, Денис? А?

– Не хочу что-то, – потупился Сумбаев.

– Может, тебе что полегче сделать?.. Омлетик с лучком. Как думаешь?

– Да нет, спасибо, – вяло отказался Сумбаев.

Он грузно поднялся и заявил, что пойдет спать.

Через пятнадцать минут о таком событии уже знала вся застава. Сумбаев потерял аппетит! Фельдшер заставы, давно не имевший возможности применить свои знания на практике, схватил термометр и помчался к Сумбаеву. Но температура у того оказалась нормальной. Даже немножко ниже нормальной. Фельдшер недовольно покрутил головой и оставил Сумбаева в покое до утра.

Утром заболели еще двое пограничников. Они тоже жаловались на слабость, на головную боль. У всех троих на лице появилась легкая голубоватая отечность. И у всех троих температура была чуть ниже, нормальной.

Фельдшер долго осматривал и выслушивал заболевших. Потом что-то пробурчал по-латыни и пошел к начальнику заставы. Больных тут же увезли в город.

Дежурный врач городской больницы поместил странных больных в отдельную палату и вызвал главного врача.

Больные продолжали жаловаться на сильную боль в голове, на ощущение необычной тревоги, страха. Главный врач созвал консилиум. Но консилиум тоже не пришел ни к какому определенному заключению. Лабораторные исследования показали у больных почти полное отсутствие в крови витамина «В», но никто из врачей не мог сказать, чем вызван такой тяжелый авитаминоз.

Из Академии наук прилетели два микробиолога. Из Института витаминов вызвали профессора Русакова.

В этот же день с заставы привезли еще четырех солдат. Болезнь из случайной превращалась в эпидемию. На заставе объявили карантин.

Профессор Русаков приехал в больницу прямо с аэродрома. Из семерых заболевших четверо уже находились в тяжелом бредовом состоянии. Они кричали, чего-то боялись, все время порывались куда-то бежать, – их пришлось привязать к кроватям полотенцами. Профессор Русаков сделал больным инъекцию препарата, они успокоились на время. Но через пару часов боли возобновились. Анализы показали, что витамин «В» опять исчез из крови. Профессор Русаков приказал делать вливания через каждые два часа.

К вечеру привезли еще пятерых. Больных поместили в особое отделение, сотрудники больницы назвали его «голубым», – во всех его палатах стонали, бредили и метались на койках люди с голубоватыми отечными лицами.

…Начальник заставы капитан Васильев подождал, пока дежурный выйдет из кабинета, устало сгорбился и прикрыл ладонью глаза. Голова болела, во рту ощущался противный привкус, словно на язык попала старая ружейная смазка.

Еще сегодня утром он обратил внимание на еле заметную синеву на щеках и понял, что тоже заболел. Однако он решил не уезжать, пока еще мог ходить и думать.

Ему все время казалось, что он где-то что-то просмотрел и это послужило причиной эпидемии на заставе.

Опыт бывалого пограничника подсказывал, что тут дело нечисто. Он старался припомнить все случившееся за последние дни, придумал возможные и невозможные случаи, которые могли, бы объяснить свалившуюся беду.

Специальная правительственная медицинская комиссия во главе с профессором Русаковым обследовала заставу, однако ничего предосудительного не нашла. Правда, было отмечено, что пограничники пьют воду из местной речки, протекающей близ заставы. Но речка брала свое начало от горных ключей, и вода в ней была чистая и хорошего вкуса.

Капитан Васильев посмотрел на графин с водой, стоящий на столе. На самом деле, вода в графине была удивительной чистоты и прозрачности. Однако что-то, связанное тоже с водой, привлекло его настороженное внимание. Он долго и напряженно думал, и, наконец, вспомнил доклад Батракова о всплеске на реке во время его дежурства.

«Рыба», – подумал тогда капитан Васильев. А если это была не рыба?..

Вероятно, если бы он был врач и судил бы на основании известных в медицине фактов, то он, может быть, и отмахнулся от такого дикого предположения. Но начальник заставы был опытный разведчик и знал, как часто в практике его работы требовались иногда и фантастические обобщения. Он вызвал дежурного: – Старшего сержанта Батракова ко мне. Срочно!

Батраков явился через полминуты. У него тоже побаливала голова, однако он сообразил, что от него требовалось. Он тут же захватил с собой одного из пограничников, запасся длинным шестом и отправился на речку.

А капитан Васильев подпер гудящую голову кулаками и остался ждать в кабинете, наедине с графином, наполненным водой из речки, водой чистой и прозрачной, как слеза. Батраков влетел в кабинет без доклада. Очевидно, он лазил в воду, волосы у него были мокрые. В руках он держал что-то завернутое в зеленые листья лопуха.

Через пять минут коротышка-газик, прыгая, как заяц, по каменистым осыпям, уже мчался по дороге в город.

И хотя толчки отдавались в голове острой болью, капитан Васильев не останавливал шофера, а только цеплялся руками за железные ручки, чтобы не вылететь из машины. Позади него сидел Батраков и держал в руках графин с водой, взятый со стола начальника заставы. А на коленях капитана Васильева лежала замотанная в полотенце, большая, с бутылку, стеклянная ампула, вытащенная Батраковым из реки. На ампуле был кран, который открывался сложным часовым механизмом.

На дне ампулы виднелись следы голубоватой жидкости.

Через несколько часов профессора Института вирусологии в сосредоточенном молчании разглядывали на экране электронного микроскопа неясные тени, похожие на рассыпанные булавки.

Подвиг Степана Гусарова

Ушибленный бок доставил Гусарову больше неприятностей, чем можно было ожидать. Оказались сломаны два ребра, они защемили какой-то нерв, хирургу и невропатологу больницы пришлось порядком повозиться, прежде чем они привели все в порядок, и Гусаров, наконец, смог стоять и ходить прямо. Одним словом, он пробыл в больнице не два-три дня, а более месяца.

Этот месяц показался ему самым долгим месяцем в его жизни… Да разве об этом он мечтал, когда ехал служить сюда на границу….

Степан Гусаров учился на последнем курсе сельскохозяйственного техникума, когда его брат вернулся с фронта Героем Советского Союза. О том, за что ему дали звание, брат рассказывал сухо и мало, но всем было понятно, что старший Гусаров проявил смелость, находчивость, преданность Родине. Он держал жестокий экзамен по этим предметам, и золотая звездочка на гимнастерке говорила всем, что он этот экзамен выдержал.

Степан считал, что такие качества есть и у него. Не хватает только обстановки, где бы он смог их проявить…

Поэтому он очень обрадовался, когда его, молодого солдата, направили служить в пограничные войска.

Он рассчитывал, что, может быть, ему повезет и он сможет отличиться. Он надеялся, что диверсанты нарушат границу и именно в том месте, где он будет ее охранять. Гусаров представлял, как бы он стал с ними сражаться. Он стрелял бы в них из автомата, он бил бы их прикладом, кулаком… и не пропустил бы через границу ни одного.

Но вот уже кончался срок его службы. На границе было тихо. Скоро он поедет домой. И никто так никогда и не узнает, на что способен он, Степан Гусаров…

В тот день, когда его собирались выписать из больницы, с заставы привезли первых заболевших пограничников, на заставу был наложен карантин, и возвратиться туда Гусарову было уже нельзя. Он временно остался при больнице и, по его собственному желанию, принялся выполнять обязанности санитара в «голубом корпусе».

Один за другим прибывали с заставы заболевшие товарищи. Гусарову было жалко и больно смотреть на искаженные синеватые лица, слышать их крики и стоны.

Многие из них уже не могли ходить, он на руках таскал их в ванную, переодевал в больничное белье. Не узнавая его, в тяжелом бреду, они вырывались, били кулаками, царапались и кусались; он осторожно придерживал их своими ручищами, громадными, как паровозные шатуны, стараясь не причинить боли.

Наконец, в больницу приехали начальник заставы капитан Васильев и старший сержант Батраков. Они еще могли двигаться сами, хотя и с большим трудом. Лица у них уже начали синеть и отекать.

Батраков привез с собой графин с водой из кабинета начальника заставы.

Гусаров видел, как главный врач больницы сам принял графин и понес его к себе в кабинет осторожно, как будто это был не графин, а мина со вложенным взрывателем.

Он поставил графин в застекленный хирургический шкаф, а сам долго мыл руки под краном и протирал их спиртом.

Вскоре все сотрудники больницы, а с ними и Степан Гусаров, узнали о причине таинственной эпидемии на заставе…

На другой день Гусаров пришел к главному врачу подписать требование на дополнительные комплекты белья для прибывающих больных.

Врача в кабинете не оказалось, Гусарова встретила, молоденькая хирургическая медсестра.

– Главный врач на совещании, – ответила она.

Гусаров нерешительно затоптался на месте.

– Требование бы подписать, – промолвил он.

Медсестра подумала, потом подошла к двери, за которой шло совещание, и прислушалась.

– Ну, давайте сюда ваше требование, – заявила она. – Попробую его главному врачу передать. Подождите здесь.

Она осторожно, без шума открыла дверь – Гусаров услышал голос профессора Русакова. Не решаясь помешать докладчику, медсестра выжидающе остановилась в дверях.

…Сообщение председателя комиссии профессора Русакова было кратким и неутешительным. Почти все пограничники с заставы уже больны и находятся в городской больнице. У всех положение тяжелое: бред, помрачение сознания. Всем больным производится непрерывная капельная инъекция препарата витаминов, которая возмещает катастрофические потери витамина «В» и задерживает быстрое развитие болезни. Но организм человека не в силах бороться против нового, никогда не встречавшегося ему вируса. Болезнь прогрессирует медленно, но неотвратимо. Токсины вируса гибельно действуют на головной мозг. Можно предположить, что вследствие сильного нарушения центральной нервной системы у больных произойдут стойкие изменения коры головного мозга с выпадением многих функций сознания – Сегодня утром, говорил профессор Русаков. – из Института вирусологии сообщили, что вирус «голубой болезни» погибает при температуре 43-44 градуса выше нуля. По моей просьбе Институт экспериментальной медицины в рекордно короткий срок сконструировал специальный высокочастотный нагреватель, который прибудет сегодня к восьми вечера специальным самолетом. Но если мы остановимся на методе лечения теплом, – а это пока единственное, что у нас есть, – то нам нужно срочно разработать методику лечения. Для этого необходимо определить очаги болезни. Вирус гнездится где-то либо в коре, либо в подкорке головного мозга, нужно это точно установить. У нас нет времени на длительные эксперименты, дорог каждый час. Нужна срочная и смелая операция.

Профессор Русаков сел. Наступило томительное молчание. Внезапно из «голубого корпуса» донесся звенящий, протяжный крик.

Со стула медленно поднялся профессор нейрохирургии Шатров.

– Кто-то решил проверить на нас новое пакостное оружие, – сказал он, поворачивая к присутствующим лысую голову с круто нависающим лбом. – Вызов брошен нам, советским медикам, и делом нашей чести будет обезвредить гнусный, из-за угла нанесенный удар. – согласен с вами, Петр Петрович, кивнул он профессору Русакову, – нам нужна операция. И другого пути у нас нет… Молчание присутствующих коллег подтверждает мои слова… Но вопрос в том, есть ли у нас больной, способный выдержать такую сложную операцию. У него должно быть железное здоровье. Большинство заболевших уже находится в бессознательном состоянии. А нам нужно сознание больного – операция будет без наркоза, больной своими ощущениями должен помогать нашим поискам. Мы все это должны рассказать человеку, который согласится на такую операцию. Мы должны будем сказать, что это будет очень больно… и долго очень больно. Значит, у него, кроме железного здоровья, должно быть еще и большое мужественное сердце…

Профессор Шатров говорил громко и взволнованно.

И Гусаров рядом, в кабинете главврача, так же взволнованно слушал каждое его слово.

Медсестра, забыв про требование, все еще стояла в открытых дверях. И Гусаров тоже забыл про дело, которое привело его сюда. Он слушал и смотрел в угол кабинета, где находился белый хирургический шкаф. На его стеклянных полках поблескивали инструменты, пилки, щипцы, скальпели, круглые никелированные банки.

Гусаров смотрел на верхнюю полку, где стоял стеклянный графин.

Графин с водой из кабинета начальника заставы Стакан нашелся на письменном столе главного врача.

Гусаров взял его в руки, остановился и глубоко вздохнул… Он колебался, но всего несколько секунд…

– Что вы делаете?! – услышал Гусаров за своей спиной испуганный голос медсестры.

…Профессор Шатров замолчал и сел на скрипнувший стул. В комнате опять наступила тишина, было слышно, как из крана падали капли в раковину умывальника.

Скрипнула дверь, послышались тяжелые редкие шаги.

Профессор Русаков первый оглянулся, за ним повернулись остальные.

Вертя в руках пустой стакан, в дверях стоял Гусаров.

Он, как было видно, собирался что-то сказать, но, смущенный общим вниманием, смешался и потупился, не зная, с чего начать. Из-за его спины выглядывала медсестра. Прижав к груди требование, она только молча переводила растерянный и испуганный взгляд с лица Гусарова на стакан в его руках и обратно.

– Я слышал, – сказал, наконец, Гусаров, от смущения с трудом подбирая слова, – извините, я случайно… я требование приходил подписать… – он посмотрел на профессора Русакова как-то по-детски, светло и застенчиво, товарищ профессор, вам больной нужен для операции. Так вы возьмите меня, я терпеливый… А бок у меня уже и не болит… все зажило.

– Дорогой мой, – встрепенулся профессор Русаков – но ведь вы же здоровы. А нам нужен больной, вы понимаете?

– Понимаю, но я тоже скоро заболею. Вы извините меня, – Гусаров повернулся к главврачу, – я там у вас из графина два стакана воды выпил. Значит, тоже скоро буду больной. Возьмите меня для операции, товарищ профессор, я выдержу.

Гусаров, не зная, что ему еще сказать, повернулся к медсестре, как бы прося у нее помощи. Увидя у нее в руках требование, он взял его и протянул главврачу.

– Что? – не понял тот. – Требование… подписать бы нужно, кладовщик без подписи не выдает. Больных переодеть не во что.

План Байдарова

План, предложенный Байдаровым для спасения Тани, был до дерзости прост, но в нем было много непродуманных деталей. Нельзя было все предвидеть, многое зависело от случайных обстоятельств.

Выполнение плана требовало, безусловно, находчивости и риска.

– Нам не из чего выбирать, – сказал Байдаров. – Ничего более подходящего нет. Некогда придумывать – каждая лишняя минута может стоить Тане жизни.

…В первом часу ночи Байдаров и Березкин выехали на своем “кадиллаке” на загородное шоссе.

Ночь была темная; большие чужие звезды холодно поблескивали в черном бархатном небе. Байдаров сидел за рулем собранный, молчаливый и следил, как проносились мимо придорожные кусты, освещенные прыгающим светом фонарей.

Свернув на дорогу к клинике, Байдаров проехал сотню метров, потом развернул машину обратно, подогнал ее под нависающие кусты акаций и выключил свет. Мотор вздохнул и замолк. Зазвенели замолкнувшие было цикады.

Березкин остался в машине один.

…Дежурный в проходной у ворот клиники, очевидно, был предупрежден, его свинцово-неподвижное лицо не выразило удивления. Он пропустил Байдарова и, закрыв за ним дверь, щелкнул ключом.

Двор клиники был темен и пуст. У подъезда, как Байдаров и ожидал, стояла белая машина. Проходя мимо, он осмотрелся и, убедившись, что за ним никто не следит, заглянул в кабину. Ключ зажигания торчал в переднем щитке. Под рулевым колесом белела круглая головка ручки переключения Скоростей.

Коридор клиники Освещался мертвенным сиянием газосветных ламп. Шаги глохли в пушистом ворсе дорожки. В пустой приемной Байдаров повесил шляпу и постучал. Ему никто не ответил, он собирался постучать еще раз, но дверь стремительно распахнулась, и из кабинета с охапкой одежды, в руках боком выскочил рыбоглазый служитель.

Сама хозяйка стояла посреди комнаты, недобро поглядывая ему в след. Увидя Байдарова, она протянула левую руку, в правой был зажат хлыст.

– Прошу прощения за маленькую семейную сцену, – сказала она. – Но мои люди так разленились, что не могли вовремя приготовить вечернее платье. Мы задержимся на несколько минут.

Фрейлейн Морге подняла хлыст и концом его поправила Байдарову завиток волос, упавший на лоб. Он невольно моргнул. Она усмехнулась коротко, вызывающе.

– А если бы я вас ударила?

– Попробуйте, – спокойно и серьезно ответил Байдаров.

– Что бы вы сделали?

– Не знаю. Возможно, я выпорол бы вас вот этим же хлыстом.

– Женщину?

– Женщина может рассчитывать на уважение до тех пор, пока она ведет себя… как женщина, – возразил Байдаров.

– Ваше изречение не особенно удачно. – подразумеваю – в литературном смысле.

– Может быть, – согласился Байдаров. – не силен в немецком языке. По-русски я бы выразился иначе.

Фраза прозвучала многозначительно и дерзко. Но, казалось, фрейлейн Морге не обратила на это внимания.

Закинув голову – Байдаров был значительно выше нее – она некоторое время пристально разглядывала его прозрачным, как бы обнаженным взглядом… Но вот глаза ее потемнели, на скулы набежала легкая краска. Она отвернулась и показала хлыстом на кресло.

Байдаров сел. Она остановилась за его спиной.

– Мне нравится ваша злость, – услышал Байдаров, – она выгодно отличает вас от окружающих меня мужчин. – Ее рука мягким ласкающим движением пробежала по его голове, пригладила волосы. Он не шевельнулся и, скосив в сторону глаза, разглядел за шторой прикрытую дверку шкафа… В замочной скважине, как и в прошлое его посещение, поблескивала резная головка ключа. На диване возле шкафа лежала меховая накидка и шляпа.

– Фрейлейн Морге, – сказал Байдаров, чувствуя легкое спортивное возбуждение, похожее на то, которое он испытывал перед выходом на ринг, при встрече с серьезным противником, – прежде чем мы с вами поедем в клуб, мне нужно увидеть Майкову.

– Зачем?

– Я хочу поговорить с ней.

– Вы хотите ее убедить…

– Да! – перебил Байдаров и, желая избежать ненужной лжи, повторил неопределенно: – попробую.

– Вот как? – фрейлейн Морге колебалась секунду. – Что ж, мы можем к ней сходить.

– Я хотел бы просить вас избавить меня от ходьбы по вашим подземельям. Прикажите привести Майкову сюда.

– Сюда?

Фрейлейн Морге наклонилась через плечо Байдарова и заглянула ему в лицо.

Он увидел совсем близко ее слегка косящие глаза и постарался как можно безмятежнее встретить колючий испытующий взгляд.

В дверь постучали, и в кабинет вошел рыбоглазый служитель с платьем в руках. Он прошел к дивану, описав по комнате дугу, стараясь подальше держаться от своей свирепой хозяйки, положил на подушку дивана платье и удалился.

Байдаров чувствовал колебание в молчании фрейлейн… Он понимал, что если она скажет «нет», то настаивать будет бесполезно. И поэтому, стараясь предупредить ее ответ, добавил насмешливо: – Неужели вы боитесь, что я смогу утащить Майкову из вашей крепости?

Очевидно, это был хороший ход… Фрейлейн Морге выпрямилась.

– Как раз я этого и не боюсь, – возразила она, глядя прищуренными глазами на Байдарова. – думаю, стоит ли выполнять ваш каприз. Ну, хорошо… Вы увидите вашу Майкову здесь.

Она подошла к столу, сняла трубку и быстро оглянулась на Байдарова. Но на его лице – только застывшее выражение озабоченности.

– Больную из семнадцатого номера, – распорядилась она. – Да, сюда, ко мне.

– Больную? – переспросил невольно Байдаров.

– Конечно, – ответила фрейлейн Морге, – ведь у нас здесь клиника. Ее сейчас принесут… Да, да, принесут; но не беспокойтесь, у нее просто кружится голова, и она не может ходить.

Лицо Байдарова оставалось спокойным.

Неожиданная помощь

Здоровенный красномордый служитель в белом халате протиснулся в двери. Таню он держал на руках, ее голова с закрытыми глазами лежала на его плече. Левая рука свисла вниз.

Байдаров невольно обратил внимание на эту руку.

Она бессильно покачивалась, но пальцы ее были крепко сжаты в кулачок.

Он встал. Служитель подошел ближе и опустил Таню в кресло.

– Подождите в приемной, – сказала фрейлейн Морге служителю, и тот ушел, осторожно ступая по ковру.

Таня неподвижно лежала в кресле. Глаза ее были закрыты, брови нахмурены. Байдаров опустился возле нее на колено и взял ее руку, сжатую в кулачок.

– Таня! – сказал он.

Бледные веки девушки дрогнули Она медленно открыла глаза, посмотрела на Байдарова странным недоверчивым взглядом, как бы сомневаясь в том, что видит его наяву.

– Таня! – повторил Байдаров.

Тогда она слабым движением протянула правую руку с забинтованной ладонью, пальцами коснулась его лица и только тогда улыбнулась ему жалостно и облегченно.

– Яша, – прошептала она, чуть шевеля губами, и опять закрыла глаза.

Он почувствовал, как ее рука разжалась, и ему на ладонь выкатился круглый предмет. Он опустил глаза – это был его двугривенный.

Байдаров сжал монету в кулаке, поднялся. Мысль его работала четко и он сказал с возмущением: – Что вы с ней здесь делаете? Она же совсем замерзла. Разве нельзя ее одеть в какой-либо халат.

Фрейлейн Морге сделала пренебрежительную гримасу, однако направилась к шкафу.

Байдаров сунул монету в карман и шагнул следом за ней. Он сжал и разжал ладони, как бы готовясь к решительному удару.

Ничего не подозревая, фрейлейн Морге открыла дверку. И в это мгновение Байдаров схватил ее за локти и швырнул в шкаф, прямо в кучу висевшей одежды. Прежде чем она успела крикнуть, он замотал ей голову каким-то подвернувшимся под руку платьем и принялся наваливать на нее все, что висело в шкафу: костюмы, летние пальто, белые балахоны… Потом сильным движением сдернул со стены длинную штору, плотно закутал ею копошащийся ворох одежды и захлопнул дверку шкафа, повернув ключ.

В его распоряжении были считанные минуты. С удовлетворением прислушиваясь к приглушенной возне за стенкой шкафа, Байдаров быстро привел себя в порядок – пригладил растрепавшиеся волосы, поправил галстук. Сунув в рот папиросу, постарался принять спокойный, самоуверенный вид. Затем подхватил с кресла Таню и направился к дверям.

– Танечка, – сказал он ей на ухо, – ничему не удивляйся и ничего не говори.

Толчком ноги Байдаров открыл дверь и поспешно захлопнул ее за собой: возня в шкафу становилась уже слышной.

Оба служителя в приемной поднялись ему навстречу.

Увидя больную на руках Байдарова, рыбоглазый выразил удивление, но тот спокойно перебросил в зубах папиросу.

– Отнесите больную в машину фрейлейн, – сказал он.

Расчет Байдарова оказался верным: служители у фрейлейн были хорошо вышколены, и им не нужно было повторять приказания дважды. Не говоря ни слова, красномордый служитель принял девушку на руки и вышел с ней в коридор. Второй сделал какое-то беспокойное движение, но Байдаров тут же позвал его и открыл двери в кабинет.

Рыбоглазый нерешительно вошел. Осмотрел пустую комнату… быстро повернулся, и Байдаров резким точным движением ударил его в подбородок. Служитель расставил руки, глаза его закатились, и он осел на ковер.

Как хороший боксер Байдаров почувствовал, что ударил, пожалуй, несколько слабее, чем нужно: но задерживаться было некогда. Фрейлейн Морге, очевидно, уже выпуталась из одежды – филенки шкафа дрожали под ее ударами. Захватив с собой ее шляпу и меховую накидку, Байдаров вышел.

Служителя он догнал уже у машины. Они вдвоем усадили Таню в кабину, Байдаров старался не подать вида, как он торопится. Он сунул служителю крупную кредитку, но тот удалился, очень довольный неожиданным заработком.

На свежем ночном воздухе Таня почувствовала себя легче. С трудом удерживая покачивающуюся голову, она смотрела недоумевающими глазами на Байдарова, который, быстро набросил на ее плечи накидку фрейлейн и надел шляпу.

– Наберитесь сил, Танечка, – отрывисто прошептал он. – Через три минуты мы будем свободны. – Включи мотор. Кнопка стартера справа под рулем.

У Тани кружилась голова, перед глазами мелькали красные круги. Держась за рулевое колесо, закусив от напряжения губу, она включила зажигание… ноги привычно нащупали педали газа и сцепления. – Быстрее!

Байдаров опасался сесть за руль сам. Дежурный, увидя за рулем мужчину, мог заподозрить неладное.

Опасность появилась с другой стороны. Откуда-то из темноты показалась неясная сгорбленная фигура. Послышалось звяканье ведра. Заметив Байдарова, фигура остановилась, пригляделась, блеснули стекла очков.

Байдаров уже сжал кулаки и подался вперед, но в это время услышал хлопанье дверей и топот… По ступеням лестницы сбегал рыбоглазый. Он размахивал руками и мычал.

– Поезжайте одни! – бросил Байдаров. – задержу их… Прямо к воротам. Ну! – почти крикнул он.

Но Таня, лежа грудью на рулевом колесе, упрямо качнула головой.

– Садитесь… я не поеду без вас,..

Рыбоглазый уже подбегал к машине, как вдруг темная фигура в очках неожиданно бросила ему под ноги ведро. Служитель растянулся на дорожке. Он тут же вскочил на колени, но в глаза ему полетела полная лопатка морского песку, он закрыл лицо руками, мыча и отплевываясь.

Байдарову уже некогда было выяснять, кто так вовремя пришел к ним на помощь. Он только успел бросить «Спасибо, товарищ!» и вскочил в кабину. Машина тронулась.

Оставалась еще одна преграда: ворота и сторож, сидящий в проходной…

Они не успели еще подъехать к воротам, как в кабинете треснула и вылетела прочь филенка стенного шкафа. Царапая грудь и плечи, разрывая платье острыми обломками дерева, фрейлейн Морге ползком выбралась из своей темницы.

Она задыхалась, волосы ее были всклокочены, лицо страшно.

Вскочив на ноги, она метнулась к столу, к телефону…

Дежурный в проходной спокойно посиживал на своем табурете, безмятежно насвистывая какой-то веселый мотивчик.

Телефонный звонок заставил его удивиться – обычно ночью ему никто не звонил. Он перестал свистеть, кашлянул и уже протянул руку к телефонной трубке, как вдруг услышал в ограде знакомый требовательный сигнал.

В окно его будки уперлись слепящие лучи фонарей.

Мешкать было нечего – это подходила машина хозяйки. Махнув рукой на яростно трещавший телефон, дежурный кинулся к рычагу, отворяющему ворота.

Пропустив машину, он спокойно уселся на табурет и снял телефонную трубку.

От первой же услышанной фразы он вскочил, как ужаленный гремучей змеей. Бросив трубку на стол, остервенело дергая из кармана пистолет, кинулся к дверям.

Но белая машина уже подходила к повороту аллеи.

Красный огонек заднего фонаря насмешливо подмигнул дежурному и исчез.

Спасение

Через заднее стекло кабины Березкин увидел стремительно приближающиеся огни. Резко затормозив, машина остановилась. Свет погас, в темноте появилась неясная фигура Байдарова, который нес на руках что-то неподвижное и, казалось, безжизненное.

Сердце Березкина забилось встревожено и неровно.

Он поспешно распахнул дверку кабины. Тело Тани безвольно скользнуло по спинке сидения, он подхватил ее за плечи.

– Яша! – испугался Березкин. – Что с ней? Она жива?

– Жива… в обмороке. Дай мне твой нож. Скорее, Сережа…

Раскрыв перочинный нож, Байдаров поспешно вернулся к машине фрейлейн. Звякнула шторка капота, закрывающая мотор…

Поддерживая Таню, Березкин заглянул ей в лицо. Отблески звезд проникали в кабину, при их слабом свете лицо Тани казалось бледным и неживым. Он приложил ладонь к ее щеке – она была пугающе холодной.

И вдруг Сергей услышал тихое, как стон: – Сережа…

– Да, да, Таня! это я! – радостно зашептал Березкин, и тут же почувствовал, как плечи девушки вздрогнули от тяжелых, очевидно, давно сдерживаемых рыданий.

Хлынувшие слезы смочили ему ладонь.

– Таня… ну, что вы, Таня!

– Голова болит… очень… – услышал он слова вперемежку с рыданиями. Сережа, я так рада, что я с вами… я поплачу немного… мне там так страшно было… так хотелось плакать и… и нельзя было.

Слезы ее текли все сильнее и сильнее. Березкин молча гладил ее по голове и кусал губы, чтобы не расплакаться самому.

Вернувшийся Байдаров протиснулся за руль “кадиллака”.

– Ну, теперь держитесь, – бросил он через плечо.

Машина с места прыжком рванулась вперед, разбрасывая колесами гравий и песок. Почти не сбавляя скорости, Байдаров вылетел на шоссе, развернулся с ходу – задние колеса скользнули юзом по асфальту – погнал машину в сторону Кенна.

Спустя несколько минут к клинике промчался красный лимузин фон Штрипса.

Глубоко засунув руки в карманы прорезиненного пальто, фрейлейн Морге размеренными шагами ходила перед воротами. Волосы ее были наскоро убраны. Лицо бледно, как застывшая гипсовая маска.

У раскрытых дверей проходной стоял окаменевший, как столб, дежурный. Пальцы его рук, вытянутых по швам, слегка вздрагивали.

Лимузин шефа полиции развернулся у ворот, лучи света описали стремительный полукруг. Фрейлейн Морге на ходу заскочила в кабину к фон Штрипсу, тот поспешно подвинулся.

– Обратно на шоссе! – глухо бросила она шоферу.

Фон Штрипс взглянул на ее лицо и не решился задать приготовленные вопросы.

– Они, конечно, поехали в консульство, – высказал он свое соображение. – послал вслед агента на мотоцикле с приказом задержать вашу машину. Но они очевидно, пересели на свой “кадиллак”: вашу машину мы видели здесь на аллее.

– Надо было сообразить это раньше, – процедила сквозь зубы фрейлейн Морге.

– Мой агент все равно обгонит их до стопятидесятого километра, возразил фон Штрипс. – Там он опустит шлагбаум на переезде и задержит их.

Они остановились возле белой машины, брошенной Байдаровым на шоссе. Быстро осмотрели ее. Казалось, все было на месте и в порядке. Даже ключ зажигания торчал в переднем щитке.

– Очевидно они здорово торопились, – заметил шеф полиции.

Фрейлейн Морге села в кабину, завела мотор. Осторожно проехала несколько метров.

– Поезжайте вперед! – крикнула она фон Штрипсу. – догоню вас.

До городской дороги она ехала на пониженной скорости, с подозрением прислушиваясь к звуку работающего мотора. Но все шло нормально, и на шоссе она включила высшую передачу.

Ее машина быстро настигла ушедший вперед полицейский лимузин. Фрейлейн Морге уже собиралась обогнать его, как вдруг мотор начал работать с перебоями.

Откуда-то показалась струйка пара.

Остановив машину, она подняла капот мотора и только сейчас обратила внимание, что на вентиляторе, охлаждавшем воду, не было ремня. Вода в радиаторе кипела – быстрая езда была невозможна.

Байдаров и на этот раз оказался умнее, чем она думала.

Стиснув зубы, закрыв глаза, фрейлейн Морге несколько секунд стояла неподвижно над шипевшим перегретым мотором. Потом вернулась в кабину и медленно поехала обратно в клинику.

Тем временем в клинике шел тихий, приглушенный переполох. С растерянными лицами пробегали на цыпочках служители. Слышался взволнованный шепот. Ослепленного песком рыбоглазого отправили в больницу. Он сопротивлялся, мычал, пытался что-то объяснить. Однако никто так и не понял, что он хотел сказать.

Дежурный, закрыв обе двери своей будки, сидел на табурете, нервно вздрагивая при каждом шорохе.

Наконец, суматоха затихла. Кто-то из служителей погасил свет в кабинете главного врача и прикрыл двери.

Коридор опустел. В клинике наступила настороженная тишина.

И никто не заметил, как по коридору проковыляла сгорбленная фигура в синем Халате уборщика. У кабинета фрейлейн фигура остановилась, осторожно сверкнула по сторонам стеклами очков и исчезла за дверями.

…Ночная телефонистка на станции междугородных переговоров в Зиттине приняла вызов из кабинета главного врача клиники N 11. Телефонистка заторопилась – в списке, по которому разрешались внеочередные разговоры, телефон клиники стоял одним из первых, – она вызвала телефонную станцию в Кенне и попросила срочно соединить ее абонента с советским консульством…

Шоссе черной лентой стремительно уносилось под колеса. Машина гудела, как снаряд, пронизывая плотную стену мрака.

Байдаров больше всего боялся, что их могут догнать здесь на безлюдном шоссе, где не было свидетелей и ничто не мешало агентам шефа полиции расправиться с ними. В том, что где-то за ними следом мчится красный лимузин фон Штрипса, Байдаров не сомневался. Поэтому он вел машину на предельной скорости, которую позволяла дорога и которую мог дать задыхающийся от старости мотор “кадиллака”.

Стрелка спидометра качалась на цифре 100. Быстрее ехать было опасно: предупредительные сигналы поворотов то и дело возникали у дороги, выхватываемые из ночи мечущимися лучами фонарей.

Мотор изредка чихал на ходу. Байдаров старался придумать, что им делать в том случае, если эта старенькая комбинация из поршней, цилиндров и рычагов откажется работать. И сколько ни думал, ничего хорошего не приходило ему в голову.

Так они проехали уже около ста сорока километров.

Шоссе спустилось в глубокую ложбину, стремительно вынеслось на пригорок. Байдаров увидел несколько желтоватых огоньков переезда, а в стороне от них маленький красный глазок – фонарь опущенного шлагбаума.

– Переезд закрыт! – уронил Байдаров, тормозя разогнавшийся “кадиллак”.

Березкин осторожно поправил голову Тани, лежавшую на его плече. Он тоже заметил зловещую красную звездочку.

– Может быть, поезд идет?

Со стороны Кенна к переезду подошла чья-то машина.

Шлагбаум поднялся, пропустил ее и опустился опять.

Байдаров помрачнел.

– Сережа, я вас высажу с Таней здесь, – сказал он. – Прячьтесь в кустах. – попробую проехать вначале один. Если меня задержат – поступай, как договорились.

Он подождал, пока мимо них пройдет машина, которая только что была по ту сторону переезда, и открыл дверку.

– Яша! – вдруг воскликнул Березкин. – Консул!

– Что? Где? -завертел Байдаров головой.

– Сейчас мимо проехал! Это наш консул!

– Ты не ошибся?!

– Нет… я его хорошо разглядел! И шофера его узнал…

Байдаров с маху захлопнул дверку и закрутил рулевое колесо. Красный огонек заднего фонаря машины виднелся уже далеко впереди; но теперь это был огонек спасения, и нужно было догнать его во что бы то ни стало.

Боясь перегрузить мотор, Байдаров осторожно увеличивал скорость. Ему казалось, что красная звездочка начинает удаляться – машина консула шла быстро, – тогда он сильнее нажимал педаль газа, с беспокойствам прислушивался к неровному гулу мотора.

Внезапно, в свете его фонарей промелькнул красный лимузин. Он шел навстречу; за передним стеклом Байдаров разглядел лицо шефа полиции. Их взгляды встретились на мгновение. Байдаров не знал, заметили его или нет; но, посмотрев в зеркало, увидел, как лимузин круто развернулся на шоссе. Пронзительные лучи прожекторов уперлись в заднее стекло “кадиллака”.

Теперь уже Байдаров нажал педаль до отказа.

Мотор вначале захлебнулся, потом взревел отчаянно.

Огонек машины консула стал приближаться.

Но и огни сзади угрожающе росли…

Байдаров наклонился вперед, напряженно разглядывая дорогу. Он срезал повороты, чтобы не снижать скорости. Задние колеса заносило на виражах, “кадиллак” трясло и швыряло из стороны в сторону… Мотор ревел, допевая свою лебединую песню.

Наконец, отчаянно вопя сигналом, Байдаров поравнялся с машиной консула. Обогнал ее… и в ту же секунду мотор застучал, загремел… “кадиллак” рванулся в кювет… Судорожным усилием Байдаров успел развернуть его поперек дороги и выпрыгнул на шоссе.

Машина консула остановилась, почти упершись радиатором в “кадиллак”. Побледневший шофер все еще давил ногой на педаль тормоза и не мог выговорить ни слова.

Красный лимузин проскочил вперед и тоже затормозил Шеф полиции уже бежал к Байдарову с пистолетом в руках.

Из машины вышел консул.

Увидя его, фон Штрипс попятился и сунул пистолет в карман.

– Что здесь происходит? – спросил консул у Байдарова, который с усталой улыбкой вытирал платком потное лицо. – Что за гонки на шоссе?

– Ночная прогулка, – сказал Байдаров. – Выехали подышать свежим воздухом. А это шеф полиции города Зиттина.

– С этим господином мы знакомы, – сказал консул.

– Он был настолько любезен. – продолжал Байдаров, – что решил сопровождать нас, боясь, как бы с нами что не случилось, – Байдаров повернулся к фон Штрипсу. – Очень благодарен вам за заботу, но теперь под защитой нашего консула мы будем в полной безопасности. Не смею вас больше задерживать…

Начало конца

Старки разбудил телефонный звонок. Заместитель редактора поднялся, кряхтя, потирая затекшую поясницу, – диванчик был короток, а Старки ночевал в редакции уже третьи сутки. Навалившись животом на стол, он приложил к уху телефонную трубку и зевнул.

– Что? Что? – вдруг закричал он. – О'Патли! Черт возьми, это ты?.. Откуда ты звонишь?.. – тут Старки сразу же оглянулся, как будто кто мог их подслушать, и прикрыл ладонью трубку. – Да, да, слушаю, – взволнованно зашептал он, – говори!

Он схватил блокнот, карандаш, но на первом же слове сломал его. Чертыхнулся, выдернул из стаканчика перо. Он торопился и нервничал. Перо запиналось и брызгало по бумаге. Блокнот полз по столу, он придерживал его локтем и писал, писал, кое-как успевая за словами О'Патли. И чем больше он писал, тем тревожнее и взволнованнее становилось выражение его лица. Наконец, бросил перо.

– Да, да, О'Патли! Сейчас же в набор… Успею! Но как ты оттуда выберешься?..

Телефонная трубка стукнула, видимо, положенная на стол… Послышалось легкое звяканье, похожее на стук стеклянной пробки о горлышко графина… и все замолкло.

– О'Патли! – громко позвал Старки и тут же услышал в трубку грохот пистолетного выстрела…

Раздув ноздри, фрейлейн Морге глубоко втянула в себя кисловатый запах сгоревшего бездымного пороха, поставила пистолет на предохранитель и бросила его в стол. Присела в кресло, сильно сжала голову руками.

Ночные события обрушились на нее с внезапностью удара пули, даже ее железное самообладание дало трещину. Глубоко раненное самолюбие мешало сосредоточиться. А нужно было трезво и спокойно осмыслить все происшедшее, продумать, что делать, как себя вести, если история с Майковой дойдет до советского консула Взбудораженная нервная система требовала разрядки. Из графина на столе фрейлейн Морге налила полный бокал вина. Поднесла ко рту… и почему-то именно в эту минуту в ее сознании возникло перекошенное лицо доктора Шпиглера… Она выпила и поморщилась – даже ее любимое вино имело сегодня какой-то неприятный вкус.

В коридоре послышался торопливый топот каблуков, и в кабинет вбежал фон Штрипс.

Фрейлейн Морге зорко оглядела его взволнованное лицо и отвернулась.

– Вы их упустили, – сказала ока. – Эксон снимет с вас шкуру, фон Штрипс.

– К дьяволу вашего Эксона! – огрызнулся шеф полиции, без разрешения бросаясь в кресло. – Кстати, вам тоже не поздоровится.

– Согласна. Мне попадет больше, чем вам. На вашем месте я бы и не беспокоилась. Если вас выгонит Эксон, вы сразу найдете себе место, хотя бы в «Люксе».

– Что я буду делать в «Люксе»?

– У вас представительная внешность, и господин Скарбон с удовольствием возьмет вас швейцаром… Ну, не сверкайте глазами! – оборвала она фон Штрипса и подвинула ему стакан с вином. – Выпейте и расскажите толком, что у вас произошло на шоссе?

Фон Штрипс сделал солидный глоток и с неудовольствием пожевал губами.

– Фу… какая кислятина. По-моему, раньше ваше вино было получше.

– Странно, мне оно тоже показалось кислым. Очевидно, у нас обоих от неприятностей испортился вкус.

Пока фон Штрипс рассказывал о встрече с консулом, она молча расхаживала по кабинету.

– Ну, беда еще не слишком велика, – вставила она, когда шеф полиции закончил свой рассказ.

– Но консул поднимет шум. Он доложит нашему министру и потребует расследования.

– Возможно. Тогда мы скажем, что Майкову в бессознательном состоянии привез к нам шофер легкового такси. – думаю, мы сможем найти такого шофера, – фон Штрипс?

– Конечно, сможем. А дальше что?

– А дальше все показания доктора Майковой мы выдадим за бред больного воображения. Кстати, она сейчас в таком состоянии, что ее невменяемость подтвердит любая экспертиза. Затем мы скажем, что как только узнали, кто она, сразу же сообщили ее друзьям – журналистам. Те приехали и насильно увезли Майкову из клиники, хотя мы и хотели оказать ей медицинскую помощь.

Фон Штрипс немного оживился.

– Черт знает, как у вас все хорошо получается… Но как все произошло на самом деле?

Проходя за его спиной мимо стенного шкафа, фрейлейн Морге задернула шторой сломанную дверцу.

– Вам полезнее будет думать, что все произошло именно так, как я вам рассказываю. Меня сейчас интересует другое. Вы сказали, что консула кто-то вызвал в Зиттин по телефону?

– Да, я слышал, как он говорил об этом журналистам.

Фрейлейн Морге прищурилась. Немного подумала.

– Вы знаете, – сказала она медленно, – когда я вошла в кабинет, я обнаружила здесь Шпиглера. Он что-то делал у моего стола.

– Вы думаете, что он мог позвонить по телефону? Так он же совсем идиот.

Фрейлейн Морге с сомнением покачала головой.

– А где он сейчас? – спросил фон Штрипс.

– Его перевязывают. – приняла его за вора и прострелила ему руку.

Она открыла дверь и что-то сказала. Через некоторое время санитар протолкнул в кабинет сгорбленную растрепанную фигуру.

Шляпы на уборщике уже не было. Седые нечесаные космы длинных волос свисали на лицо. Правый рукав грязного халата был завернут, и рука ниже локтя была обмотана белым бинтом. Левой рукой он поддерживал раненую руку и, не поднимая головы, медленно переступал с ноги на ногу. Черты его неподвижного лица, как обычно, не выражали ничего. Тряслась отвисшая синеватая губа.

– Чтобы он мог вызвать по телефону консула? – усомнился фон Штрипс. Ерунда, фрейлейн. Вы только посмотрите на него.

Фрейлейн Морге пристально разглядывала забинтованную руку уборщика с хорошо развитыми мышцами.

– Доктор Шпиглер! – внезапно бросила она, резко как удар бича. Посмотрите на меня!

Уборщик вздрогнул. Он поднял плечи и спрятал между ними голову, как бы ожидая удара. Глаза его часто-часто замигали за стеклами очков.

Мелкими, крадущимися шагами фрейлейн Морге обошла кругом растрепанную фигуру, – фон Штрипс, ничего не понимая, следил за ней. Внезапно она остановилась и, взяв уборщика за отвороты халата, вздернула его голову кверху.

– Почему у вас стали черные глаза, доктор Шпиглер? – И тут же сильным рывком дернула за седые космы волос.

Фон Штрипс ахнул и вскочил на ноги. Под седыми волосами уборщика оказались хорошо знакомые ему рыжие пряди. Такие волосы могли быть только у одного человека в Зиттине…

– О'Патли! – почти завизжал фон Штрипс. – Это он – О'Патли!

Фрейлейн Морге растерялась первый раз в жизни.

Она попыталась что-либо сообразить и не могла. Незнакомое, щемящее чувство паники, смертельной опасности охватило ее. Она отступила на шаг. Закрыла лицо ладонью, как бы желая освободиться от тяжелого бредового видения.

Когда она открыла глаза, то увидела перед собой не сгорбленного, немощного старика, а стройного невысокого мужчину, в синем халате уборщика. Его лицо непостижимо походило на лицо доктора Шпиглера, и только черные глаза были не по-стариковски вызывающе молоды.

Размахивая пистолетом, фон Штрипс уже застегивал на О'Патли наручники.

Редактор «Рабочей газеты» не сопротивлялся. Бежать было некуда, защищаться бессмысленно. Он только стиснул зубы от боли, когда шеф полиции грубо схватил его за раненую руку.

– Вот как, – наконец смогла произнести фрейлейн Морге. – Редактор «Рабочей газеты»?.. Но какой дьявол так подделал ваше лицо?

– Так это вы звонили консулу? – шипел фон Штрипс. Он сильно ткнул О'Патли дулом пистолета в подбородок.

О'Патли покачнулся и не сказал ни слова. Глаза его со странным выражением остановились на столе, где рядом с телефонным аппаратом стояли два недопитые бокала с вином.

Фрейлейн Морге перехватила его взгляд.

– Фон Штрипс, – сказала она быстро, – он не только звонил консулу, он также звонил и в редакцию своей газеты. Немедленно поезжайте и закройте их типографию.

Голова шефа полиции соображала медленнее. Он непонимающе нахмурился.

– Да торопитесь, черт вас возьми! – закричала фрейлейн Морге. – Неужели вы не понимаете, если там успеют напечатать то, что мог им сказать редактор, то вам не устроиться даже в «Люксе»! Тогда в жизни вам останется только одно место… на веревке!

Ударившись плечом о косяк двери, фон Штрипс выскочил из кабинета. Топот его сапог замер в коридоре.

О'Патли остался наедине с фрейлейн Морге.

Не спуская с него глаз, она отступила, с усилием оперлась о стол заложенными за спину руками. Губы и веки ее слегка вздрагивали; но это видел только О'Патли, сама она еще ничего не замечала.

– Значит, господин редактор так заинтересовался нашими делами, что решил под чужой личиной пробраться в клинику.

О'Патли плохо слышал, что говорила фрейлейн Морге. Раненая рука его, затянутая наручниками, сильно ныла. Он попытался поддержать ее другой рукой и не смог.

– Я хочу отметить ваше вредное любопытство, – продолжала фрейлейн Морге. – Вы надели на себя чужую маску. – сделаю так, что эта маска будет навечно вашим лицом.

Она с усилием выпрямилась, обошла вокруг стола и достала из ящика металлический футляр для ампул. Отвернула крышку.

Футляр был пуст.

– Ага, -сказала она. – Кроме лица доктора Шпиглера, вы также украли еще и ампулу с вирусом. Где она?

О'Патли молча стиснул челюсти.

Нервная судорога пробежала по лицу фрейлейн Морге. Тяжелая усталость сковывала ее движения. Все еще не понимая, что с ней, она снова решила налить вина, взяла графин. Трясущейся рукой перевернула его над бокалом. Что-то легко звякнуло по стеклу и скатилось в бокал.

Глаза у фрейлейн Морге широко открылись. Она хотела крикнуть и не смогла. Наклонилась, вглядываясь.

В бокале лежала длинная стеклянная ампула.

Тонкий конец ее был отломан…

Расплата

Лимузин шефа полиции мигом домчался до здания «Рабочей газеты».

На дверях типографии висел замок. Ни в здании, ни вокруг него не замечалось никакого движения. Фон Штрипс вытащил платок и облегченно вытер холодный пот.

«Ффу-у! Вот сумасшедшая женщина! Всегда постарается устроить панику там, где и никаких оснований нет. Мало ли куда мог еще звонить проклятый редактор?» Он оставил возле дверей типографии дежурного агента и вернулся к машине.

– В полицию.

«Нужно будет сообщить фрейлейн, что у него в городе, как всегда, все в порядке. Пусть она приводит в порядок свои дела в клинике».

Однако тревога, зародившаяся еще в клинике, не проходила. Всю дорогу шеф полиции озирался по сторонам и ежился от непонятного страха.

Это ощущение не оставило фон Штрипса и в его кабинете. Опускаясь в кресло, он вдруг почувствовал неприятный холод во всем теле и содрогнулся, как от озноба. Провел рукой по лицу. Лоб был влажный и холодный.

Наверное, его все-таки продуло во время этой сумасшедшей гонки по шоссе!

Внезапно за окном кабинета послышалось нарастающее гудение. Фон Штрипс вздрогнул. Мимо окон, по темной улице промчался грузовик, наполненный кричащими людьми.

– Что там такое?

В приемной поднялась суматоха. В кабинет ворвался агент, без головного убора с разбитым в кровь лицом.

Тяжело дыша, он без слов протянул фон Штрипсу измятый листок.

Фон Штрипс похолодел. Уже по цвету бумаги он тут же догадался, где печаталась эта листовка Взглядом затравленного зайца он смотрел на агента. Взял листовку В руки. Буквы плясали перед глазами.

Он сделал усилие, чтобы прочитать заголовок: ЗЛОДЕЯНИЯ КЛИНИКИ № 11. Дальше читать он не смог.

Буквы закружились огненным хороводом. Фон Штрипс качнулся в кресле, выронил листовку и ухватился руками за стол.

За окном опять прогудел грузовик. Люди в кузове что-то свирепо кричали, махали руками.

– Кто?.. Кто это?

– ..Господин шеф, – агент с трудом переводил дух, – это рабочие… рабочие Портового Пригорода и с завода дизелей… Они читали листовку, они едут громить клинику, господин шеф!

– Что. что?

Фон Штрипс схватил телефонную трубку.

– Клиника!.. Клиника, черт побери!.. – кричал он к молчавшую трубку и вдруг услышал в ответ мужской голос: – Клиника слушает.

– Кто? Кто говорит?

– А, это вы, господин шеф. Это говорит О'Патли.

– Как, О'Патли?! – завопил фон Штрипс. – Кто вам снял наручники?

– Успокойтесь, наручники на мне. – их не потеряю.

– Не валяйте дурака! – голова фон Штрипса отказывалась соображать, лицо его покраснело, он рванул крючки на воротнике мундира. – Передайте трубку фрейлейн Морге.

– К сожалению, не смогу этого сделать, господин шеф.

– Почему? Ее там нет?

– Нет, она здесь… Но она не может подойти.

Фон Штрипс уронил трубку на стол.

– Не может подойти… – прошептал он уже начавшими синеть губами.

На улице опять послышался шум машин.

Воспаленное сознание фон Штрипса захлестнула новая волна нарастающего страха. Гудение приближалось неотвратимо, фон Штрипсу казалось, что машина едет сюда… сквозь стену… прямо на него. Он хотел бежать, а ноги не слушались. Он только мог сидеть и смотреть на окно ничего не видящими от страха глазами…

Сердце билось тяжелыми нарастающими ударами…

В эту секунду с треском разлетелось оконное стекло, что-то тяжелое покатилось по столу… Сбило на пол настольную лампу. Вспышка пламени сверкнула перед глазами фон Штрипса, и он провалился в гудящую красную мглу…

Когда, наконец, в кабинете зажгли свет, шеф полиции города Зиттина лежал, уткнувшись лицом в бумаги на письменном столе. На полу кабинета валялся большой круглый булыжник.

Обыкновенный булыжник из мостовой Портового Пригорода.

Первый удрал дежурный из проходной будки. За ним поспешно, как крысы с гибнущего корабля, разбежались служители. Когда рабочие, соскочив с грузовиков, собрались у ворот клиники, она была уже пуста.

Возле узких дверей проходной заклубилась разъяренная человеческая толпа. Железные створки ворот были закрыты, никто не знал, как они открываются. Не долго думая, шофер семитонного грузовика направил свою машину прямо в ворота, ударом тяжелого буфера сорвал автоматические затворы и въехал в ограду.

– Сжечь заразное гнездо!.. Давайте сюда огня!..

Затрещали оконные переплеты, посыпались, захрустели под ногами разбитые стекла. Кто-то уже мчался с бидоном к дверям главного подъезда.

Пронзительно запахло бензином…

– Стойте! – вдруг услышали все хриплый надорванный крик.

По ступеням подъезда, пошатываясь, спускался человек, в синем халате. На руках его звенели наручники.

Толпа замерла.

Старки, наконец, удалось протолкаться вперед. Он пригляделся и в сером свете наступающего утра узнал рыжую голову.

– Это наш редактор! – завопил он. – О'Патли! Ты живой?

Он схватил редактора в охапку. Тот простонал и покачнулся.

– Тише, дружище! У меня прострелена рука.

Послышались недоверчивые возгласы, удивленные восклицания. Многие с завода дизелей знали О'Патли, и сейчас, глядя на уродливое, искаженное лицо стоявшего перед ними старика, никто не мог поверить, что это молодой редактор «Рабочей газеты».

– Поддержи меня, Старки, – сказал О'Патли, с трудом удерживаясь на ногах. – Товарищи! Нам нужно сохранить клинику. Это будет наш документ, который сможет доказать всем справедливость выступления нашей газеты. Тогда мы сумеем добиться суда над хозяевами клиники.

Его прервало чье-то хриплое яростное восклицание.

Рабочие увидели в дверях главного подъезда женщину.

Она стояла, вся подавшись вперед, ухватившись руками за косяки.

На синевато-бледном лице безумным блеском сверкали широко открытые глаза.

– Это она!

Кто-то двинулся вперед.

– Не трогайте ее, – негромко сказал О'Патли. – Она уже наказана.

Женщина продолжала держаться за косяки напряженно вздрагивающими руками; слышалось ее тяжелое затрудненное дыхание. Внезапно она выбросила вперед руку, как бы желая схватить кого-то скрюченными пальцами с длинными поблескивающими ногтями. Ноги ее подкосились, и она опустилась на колени. Уцепившись за дверь, попыталась подняться, но руки бессильно оборвались.

Она упала ничком на холодный цемент подъезда.

Конец «частного дела»

– Трам-там-там! Трам-там-там! – напевала мисс Фруди, просматривая утренние газеты. Настроение у нее было превосходное.

Наконец-то, сегодня она сможет обрадовать своего шефа!

На днях господин Эксон с озабоченным лицом показал ей небольшую заметку в газете. Дело шло о какой-то новой, не известной науке болезни, которая недавно появилась на территории Советского Союза.

Мисс Фруди помнит, что она тогда сказала: «Шеф, очевидно, очень добр, на его месте она не беспокоилась бы. Пусть их болеют, чем угодно, эти коммунисты, которые не ходят в церковь, заставляют женщин управлять государством и рисуют в журналах злые карикатуры на самого господина Эксона».

Но ее шеф ответил, что евангелие учит прощать врагам нашим, что он очень беспокоится, сумеют ли русские справиться с новой, по слухам очень опасной, болезнью.

Он попросил мисс Фруди регулярно просматривать все газеты и немедленно докладывать ему все, что будет печататься по этому поводу.

Последние дни было заметно, что шеф очень расстроен.

Мисс Фруди с добросовестным усердием просматривала каждое утро толстую кипу скучных газет и тоже расстраивалась, что ничем не может утешить своего шефа.

И вот, наконец-то, сегодня «Новости» поместили статью, перепечатанную из советской газеты «Медицинский работник». В статье было сказано, что русские ученые нашли способ лечения неизвестной болезни и сумели вылечить всех заболевших. Мало того, в заключение советские медики предлагали обращаться к ним за помощью, если где-либо появится подобная болезнь, и гарантировали полное излечение.

Подумать только, какие молодцы оказались эти русские!

Мисс Фруди аккуратно очертила статью красным карандашом и, услышав в вестибюле шаги шефа, прямо с газетой в руках, улыбающаяся, побежала ему навстречу.

Сейчас она обрадует господина Эксона!

Опустошенный, с окаменевшим лицом сидел профессор Морге в номере гостиницы. Перед ним на столе лежала газета, – еще не прочитав статьи, по одному ее заголовку он понял: то, чего боялся, совершилось.

Несколько лет тому назад, когда он впервые услышал о работах профессора Русакова, он инстинктом ученого почувствовал угрозу своему непобедимому вирусу.

И это предчувствие оправдалось. Препарат Русакова не излечивал от «голубой болезни». Но он задерживал ее стремительное и гибельное развитие. Это позволило русским ученым – произвести рекордную по своей быстроте и гениальную по своему выполнению операцию на коре головного мозга. Они искали очаг болезни, и они его нашли. «…Самоотверженный поступок пограничника Гусарова позволил…» С усталым безразличием профессор дочитал статью.

Какой-то пограничник Гусаров заставил его, профессора Морге, потерять все!

Профессор безвольно выпустил из пальцев газету, и она бесшумно опустилась на пол.

По странной иронии судьбы он жил сейчас в том же номере гостиницы, в котором жил первые дни после бегства из Берлина. Он сидел в том же кресле, в котором сидел тогда, и, как Гамлет на череп, смотрел на стеклянную ампулу. Жить или не жить. Профессор Морге горько усмехнулся и сунул пальцы в жилетный карман.

Вот она!

И он положил на стол перед собой крохотный стеклянный цилиндрик.

Почему же он не сделал это тогда?.. Очевидно, у него оставалась какая-то надежда. Он считал себя сильнейшим бактериологом мира. Он думал, что только случай, злая судьба помешали ему это доказать. И вот он получил эту возможность. Он бросил русским ученым вызов…

И был разбит.

Господин Эксон, конечно, прочитал статью… Профессор Морге представил себе его взбешенное лицо и брезгливо передернулся.

Он сумеет защититься от его оскорблений…

…Господин Эксон ворвался в номер, как ураган.

– Где этот ученый! – ревел он, потрясая скомканной газетой. – Где этот шарлатан!

Он захлебнулся злобной слюной и плюнул на ковер.

Профессор Морге неподвижно сидел в кресле. Господин Эксон кинулся к нему… и остановился. Притронулся к его руке.

Рука была еще теплая, но профессор Морге был уже мертв.

Прошло полгода

Байдаров прочитал краткое и дружески теплое письмо. Опустил его на стол и старательно разгладил загнувшийся уголок бумаги.

За окном медленно падали пухлые хлопья снега. Они уже покрыли мостовую, тротуары и загладили все выбоины и уродливые шрамы на земле следы сапог и колес автомашин.

Тонкая липка под окном оделась в белоснежную фату. Рассеянно глядя на нее, Байдаров вспоминал, как совсем недавно, под холодным ноябрьским ветром она, жалостно и безвольно покачиваясь, прижималась к его окну тонкими, поникшими веточками. Сейчас она стояла гордая и красивая… и чем-то чужая в своем подвенечном наряде.

«Как невеста!» – пришло в голову Байдарову старое, как мир, но единственно подходящее определение.

– Как чья-то невеста! – повторил он уже вслух.

С ласковой симпатией оглядел стройную липочку, сунул письмо в карман и прошел в соседнюю комнату.

Однако Березкина у себя не оказалось. На его столе лежали коротенькие удилища для подледной рыбной ловли. Байдаров повертел в руках несуразное кургузое удилище и прошел на кухню.

Березкин мазал лыжи, разогревая их над электрической плиткой.

– Это куда вы собрались? – притворно удивился Байдаров.

– За окунями.

– Далеко, осмелюсь спросить?

– Да нет, тут километров за тридцать.

– Хорошенькое «недалеко».

– Зато приеду с рыбой.

– Ты приедешь с насморком, Сережа, – заключил Байдаров, Он шутливо вздохнул и потащил из кармана письмо, Березкин отставил лыжи в сторону и с подозрением уставился на Байдарова.

– Яша, опять?

– Что опять?

– Опять хочешь сорвать рыбалку? – не поеду!

– Да о чем ты?

– Ты принес командировочные?

– Нет, на этот раз простое письмо. От Григорьевой.

– От Григорьевой? – переспросил Березкин и потянулся за лыжей. – Что-то не помню такой.

– Вот как? – Байдаров укоризненно покачал головой. – А она еще просит, чтобы я поцеловал тебя за нее.

Березкин ожег себе пальцы о плитку и выронил баночку с лыжной мазью.

– Это… от Тани Майковой?

– Да, от Тани Григорьевой. Это одно и то же…

Закончив чтение, Байдаров увидел, что Березкин мрачно разглядывает цветную этикетку на баночке с лыжной мазью.

– Тебе не понравилось ее письмо?

– Нет, почему же, письмо хорошее… Мне ее новая фамилия не понравилась.

– Татьяна Григорьева?.. По-моему звучит неплохо.

– «Татьяна Байдарова» звучало бы лучше, – упрямо возразил Березкин.

Молча и сосредоточенно Байдаров сложил письмо.

– Видишь ли, Сережа, – сказал Байдаров задумчиво, – я еще в Институте витаминов заметил, что Григорьев… ну, как это говорят романисты… неравнодушен к Тане. А когда она поехала на конференцию, он прислал мне письмо. Он писал, что любит Таню, что без нее жить не может, чтобы я берег ее там… ну и все такое. Мне кажется, я честно выполнил его просьбу…

– Ну, а ты? – перебил его Березкин. – Ведь ты… ведь тебе тоже нравилась Таня?..

Он с сочувствием смотрел своими темными глазами в лицо товарищу, ожидая ответа. Байдаров ласково обнял его за плечи.

– Знаешь, Сережа. Мне хочется… – Байдаров улыбнулся. – Мне хочется поехать с тобой за окунями. У тебя найдется лишнее удилище?..

Всегда наглухо закрытые железные створки ворот клиники были широко распахнуты. Холодный ветер с моря гнал по двору мусор, рваную бумагу, упаковочную стружку. Во дворе суетились люди, разгружая грузовики.

В двери главного подъезда вносили кровати, ящики с медикаментами, шкафы, медицинскую аппаратуру.

У каменного устоя, на котором висели створки ворот, усердно трудился рабочий. С силой ударяя ломом, он пытался оторвать От устоя доску с надписью «Свидания с больными запрещены». Доска была заделана крепко, лом звенел от ударов, летели крошки цемента.

На ступеньках пустой проходной будки лежала новая доска: «Рабочая больница».

У главного подъезда стояли Роберто, в теплой куртке, наброшенной на белый халат, и О'Патли. Лицо редактора уже приняло свои прежние очертания. Ветер с моря трепал задорные рыжие кудри.

– Не туда, не туда! – закричал Роберто носильщикам. – Операционная у нас в главном корпусе! – он повернулся к О'Патли, продолжая разговор. – До сих пор не пойму, как это в министерстве согласились отдать клинику под рабочую больницу.

– В министерстве были рады отделаться от клиники. Все очень сконфузились, узнав, что у них под боком творились такие уголовные дела. Пользуясь случаем, я намекнул через газету, что рабочие Пригорода своими жизнями заплатили за право иметь такую больницу. Сколько их здесь погибло.

– Уже после того, как судили доктора Крейде, пришлось похоронить еще двоих, – вставил Роберто. – Кстати, сегодня увезли на кладбище то, что осталось от прежнего доктора Шпиглера. Бедняга рассчитался за прошлые прегрешения тем, что вовремя умер.

– Да, вовремя, – согласился О'Патли. – Когда я под его видом пробрался в клинику, то очень боялся, что нас случайно заметят вместе. Но в этот день Шпиглер вообще не выходил из своей каморки. – нашел его в постели. У него что-то случилось с сердцем, он умер на следующие сутки, не приходя в сознание. Мне пришлось оторвать доски в полу и целые сутки копать могилу. Хорошо, что в клинике никто не интересовался идиотом-уборщиком…

О'Патли внезапно оборвал фразу. Выражение его лица стало серьезным. Роберто взглянул на двери подъезда.

По ступенькам лестницы, с мусорным ведром в руках спускалась женщина, одетая в синий халат и грубые парусиновые туфли. Рукава ее халата были закатаны до локтей, обнажая красивые руки с длинными пальцами.

Светлые волосы, небрежно заколотые гребенкой, взвихривались над ее бледно-синеватым отекшим лицом.

Женщина шла тихо, не поднимая глаз, не глядя ни на кого. И те, мимо, кого она проходила, поспешно отступали в сторону, не говоря ни слова. Казалось, что это идет по. двору страшный призрак, одним своим видом сковывающий мысли, парализующий сознание. Мусорное ведро, покачиваясь, стукало о ее колено.

– Она пока живет здесь, – негромко сказал Роберто, – но на днях мы направим ее в больницу для душевнобольных.

– Это у нее навсегда? – спросил О'Патли.

– Да, на всю жизнь… Вам ее не жалко?

– Нет! – коротко и жестко бросил О'Патли. – Нет не жаль, – повторил он. Но я бы с большим удовольствием увидел ее с веревкой на шее, чем с мусорным ведром в руках. Ее не стали судить только потому, что она стала душевнобольной.

– Так это же вы ее сделали такой, – Все произошло случайно. Когда она застала меня в своем кабинете, у меня в руках была ампула с вирусом. Мне некуда и некогда было ее прятать, и я сунул ампулу в графин. Очевидно, ударившись о дно, она разбилась… А вам, Роберто, я вижу, жаль ее.

– Нет, – просто ответил Роберто. – Мне жаль не фрейлейн Морге, мне жаль человеческий разум, пропавший без пользы; ведь она была сильным и умным человеком, а на что потратила все свои таланты. Так же и ее отец. Хорошо, что им успели помешать. Вы представляете, О'Патли, что было бы…

– Представляю… – заключил О'Патли. – Отсюда и вывод, нужно добиться такого положения на земле, чтобы только гуманные идеи могли руководить наукой. Нельзя, чтобы наука попадала в грязные руки, тогда она и порождает такие страшные вещи, как вирус «В-13».

Рабочий у ворот клиники уже оторвал одну доску. Но вторая с надписью «Клиника № 11» все еще держалась.

Он подсовывал под нее лом, однако железные шпильки доски крепко впаялись в цемент и не поддавались его усилиям.

– Давай-ка я помогу, – заявил О'Патли.

Вдвоем с рабочим они налегли на ручку лома и выворотили доску вместе с кусками цемента. О'Патли повертел ее в руках и забросил в кусты.

Полковник Сазонов вложил присланную ему из Москвы вырезку из Зиттинской «Рабочей газеты» в папку с надписью: «Дело о витаминах профессора Русакова».

Взглянув на календарь, после слова «закончено» написал: «…» декабря 194… года. Затем нажал кнопку звонка и сказал вошедшему дежурному: – В архив! – и передал ему папку.

Оглавление

Книга первая . ГОЛУБОЕ БЕЗУМИЕ

  Разговор в тишине

  Профессор Морге

  Последний выстрел

  Два друга

  Первая встреча

  Загадочная находка

  Новое предложение

  Прошел год…

  Подслушанный разговор

  Голубое безумие

  Клиника № 11

  Новый лаборант

  Вирус В-13

  За завтраком

  На заставе

  В Лучегорске

  Пропавший препарат

  Журналисты

  Новый ход

  Трудное решение

  Господин Эксон гневается

Книга вторая . В ЗАСТЕНКАХ КЛИНИКИ

  На конференции

  Плохие предчувствия

  Человек-трансформатор

  В ночном клубе

  На пляже

  О'Патли начинает действовать

  Подслушанное совещание

  Где Таня?

  Ловушка

  Подозрения

  Старая знакомая

  Откровенный разговор

  Поединок

  Новые сведения

  «Голубая болезнь» на заставе

  Подвиг Степана Гусарова

  План Байдарова

  Неожиданная помощь

  Спасение

  Начало конца

  Расплата

  Конец «частного дела»

  Прошло полгода