«Люди в зеленых фуражках»

А. Тараданкин Люди в зеленых фуражках

«Прочти, товарищ!» — это новая массовая серия, рассчитанная на самого широкого читателя.

Это книжки о нашей великой партии коммунистов, о том, как жил и работал Ленин, о том, как и с кого «делать жизнь»;

о том, как советский народ берет рубежи семилетки, создает материально-техническую базу коммунизма; о том, как воспитывается советский человек;

о чудесных достижениях нашей науки и техники; о том, что такое философия, история, физика, химия, геология и другие науки;

это книжки о гигантской битве за мир и коммунизм на земле.

Авторами этих книжек выступают видные ученые, писатели и журналисты, знатные люди города и села, новаторы производства.

Читай эти книжки, товарищ. Присылай свои пожелания и предложения, выдвигай новые темы, ставь вопросы, по которым ты хотел бы получить ответы в серии «Прочти, товарищ!».

Студеный ключ

Мы ехали уже несколько часов. Дорога то круто поднималась вверх на сопки, то спускалась в живописные пади с хрустальными ручьями, с розовой пеной цветущего на скалистых кручах дикого абрикоса. Последнее селение осталось позади, километрах в тридцати. Слева показалась огромная лысая сопка, похожая на спящее доисторическое животное. Места были до боли знакомы.

— Скажите, а здесь есть где-либо поблизости высота Верблюд? — спросил я своего попутчика, офицера Валентина Харчева.

— Верблюд? Есть. У самой границы, но только несколько южнее. А где вы слышали про эту сопку?

Только теперь, убедившись, что не ошибся, я признался офицеру, что бывал здесь ранее. По этой дороге пятнадцать лет назад прошел наш стрелковый полк.

Машина полезла на перевал.

— Теперь недалеко! — сказал Харчев. — Спустимся вниз — и застава.

Перед глазами открылась широкая долина.

У ворот нас встретил начальник заставы капитан Леонид Федорович Кошкин.

Кирпичная казарма, конюшня, сторожевая вышка, домик, где живет командир с заместителем, несколько аккуратных хозяйственных построек, спортивная площадка, чисто подметенные дорожки — так выглядит этот дальний гарнизон.

Рядом — речушка со светлой холодной водой. Назовем ее Студеный ключ.

Славные традиции у заставы. Когда-то по этим пограничным тропам ходил со своим знаменитым Ингусом следопыт Никита Карацупа. Тут, у Студеного ключа погиб отделенный командир Александр Краев, сражаясь один против роты вражеских солдат. Тяжело раненный, он заставил противника отступить. Ныне на высоком холме герою воздвигнут белый каменный обелиск. Летом его украшают цветы, а зимой душистая хвоя тайги. Молодые пограничники свято чтут память героя.

…Двадцать часов.

На службу уходит дозор. Теперь, сменяй друг друга, воины попарно будут уходить с заставы ровно через час.

Вдали послышался и замер цокот копыт. Это вернулся дозор. Ведя коней в поводу, бойцы приближаются к офицеру. Старший наряда Петр Климов торжественно рапортует:

— Пограничный наряд прибыл с участка границы Союза Советских Социалистических Республик. Признаков нарушения границы не обнаружено…

Быть хорошим пограничником — дело не простое. Каждый воин должен сочетать в себе самые разносторонние качества: смелость, силу, ловкость, выносливость, наблюдательность, зоркость глаза, умение быстро ориентироваться в любой обстановке.

Боевая служба и учеба — вот чем живет застава у Студеного ключа.

Утром с группой пограничников я отправился на занятия. Сегодня старшина заставы Николай Саринов проводит специальный урок — следопытство. По дороге невольно вспомнились романы Фенимора Купера, где герои по едва заметным признакам определяли движение врагов, их силы. Читая, приходилось только удивляться такому их мастерству, прирожденному чутью.

— Чутье — дело спорное, — услышав мои рассуждения, сказал Саринов, — а вот опыт, наметка глаза — это верно. Наша учеба основана на опыте и, если можно так сказать, на научной основе.

Ведь характер следов можно классифицировать. Зная различные отпечатки, мы определяем вес человека, его рост. Кроме отпечатков ног, изучаем и другие следы. Их много: нитка от костюма, оторванная пуговица, обрывок бумаги, окурок, надломленная ветка. Все это и дает возможность обнаружить, выследить врага и заранее иметь некоторые представления о нем.

Занятия начались с учебной контрольно-следовой полосы.

На учебной КСП уже были проложены следы. Ведь занятия должны идти так, как может случиться в жизни. Началось преследование «нарушителя». Вскоре пограничники уже определили его вес и рост.

— Кто бы это мог быть, — тихо спрашивали бойцы друг друга, стараясь определить по приметам, который из их товарищей действует сегодня в роли «противника».

Пограничники идут вдоль контрольно-следовой полосы

Переходим ручей. Долго кружим по кустарнику. Стоп!

— Здесь останавливался. Сидел. Сорвал цветок, — докладывает старшине Виктор Миронов.

— Преследуйте дальше! — командует Саринов.

Но тут произошла заминка. Много следов. Много примет. По каким идти?

— След ухищренный, — докладывает один из бойцов, — пятился.

Вскоре найдено правильное направление, и опять долгое и утомительное преследование. Наконец, «нарушителя» выдал треск сломанной ветки. Пограничники осторожно и тихо окружают кустарник. Короткая схватка и… «нарушитель» взят. Затвор моего фотоаппарата щелкнул в тот момент, когда старший сержант Э. Стрицкий и рядовой В. Миронов обыскивали «задержанного».

По дороге на заставу старшина дает занятиям новое направление — «конвоирование нарушителя». «Нарушитель» пытается бежать. Неудача. Пограничники хорошо знают свое дело!

— Хватит, не могу больше, товарищ старшина, — взмолился «враг», окончательно выбившийся из сил.

Саринов объявляет конец занятий. «Нарушитель» снял комбинезон. Это был пограничник Юрий Трифонов.

Обыск «нарушителя»

— Эти уроки — очень полезны, — говорит старшина. — А поглядели бы вы занятия с собакой! Войдет наш Трезор в раж, только держись. Не посмотрит, что свой. «Нарушителю» худо приходится.

Однако, кроме этих повседневных занятий, главное в жизни пограничников — служба. Среди бойцов заставы многие могут вспомнить случаи, когда приходилось вступать в единоборство с настоящим врагом. Да хотя бы старшина Саринов. Сколько славных дел на его счету! За свою службу бывалый следопыт задержал более семидесяти нарушителей.

А не так давно рядовой Иван Шалавин взял сразу двух…

Случилось это под вечер. Шалавин медленно шел по знакомой тропе. Вдруг ему почудилось, что невдалеке кто-то разговаривает. Крадучись, пограничник пошел в сторону голосов и вскоре заметил двух человек. Один из них залез на дерево и осматривал округу, другой сторожил внизу.

Шалавин обратил внимание, что неизвестные вооружены. Как поступить? Если дать сигнал на заставу и ждать — нарушители могут скрыться. Боец решил воспользоваться неожиданностью. Быстро подскочив к незнакомцу, Шалавин громко крикнул: «Стой!» и выбил оружие из рук врага. Человек опешил и поднял руки. Отскочив в сторону, боец навел карабин на второго, который поспешно спускался вниз.

— Бросай оружие! — скомандовал пограничник.

Видя, что его попутчик обезоружен и не сможет помочь, второй тоже поднял руки.

Подведя задержанных к сигнальной линии, Шалавин вызвал тревожную группу. Вскоре подоспели товарищи и повели задержанных в тыл. Шалавин остался нести службу.

…Необыкновенно тихий и теплый вечер. С волейбольной площадки слышны звонкие удары по мячу. У казармы поет баян. Мы сидим на лавочке с начальником заставы. Много он знает интересных историй.

Вдруг!..

— Тревожный сигнал! Граница нарушена! — докладывает дежурный.

Куда делся мирный разговор, где трели баяна? На заставе все преобразилось. Нельзя терять ни минуты. Цокот копыт возвестил о том, что к месту происшествия выехала тревожная группа. Невольно по телу пробежал озноб. Может быть, сейчас через несколько минут где-то рядом произойдет жестокая схватка. Томительное ожидание. Но вот снова топот коней. Группа возвращается.

— Границу перешла дикая коза! — докладывает старший.

— Можете отдыхать! — выслушав рапорт, спокойно говорит Кошкин.

Дикая коза. Ну что ж — тревога есть тревога. И не зря так быстро все пришло здесь в боевую готовность. Ведь не только дикие козы ходят через границу…

Неприступные берега 

Ночная погоня

Резкий мартовский ветер теребил море. И оно гневалось: грозно двигало островерхие волны, шумно швыряло на берег ледяную шугу.

В двадцать три пятьдесят капитан-лейтенант Петр Фуртас поднялся на мостик, и пограничный корабль покинул бухту. Берег медленно удалялся. В черном бархате неба застыла ущербная луна. Свет ее дорожкой живого серебра мерцал на море.

Фуртас дал судну малый ход и приказал идти без огней. Несколько миль — и граница, та невидимая полоса, которую можно проследить только на картах. Здесь же, в море, этот рубеж точно определяют лишь штурманы да капитаны.

Капитан-лейтенант Петр Фуртас

— Слева по борту вижу судно! — доложил вахтенный старший матрос Василий Доринских. — Идет без отличительных огней.

Офицер вгляделся в темноту, тихо ответил:

— Вижу.

В пяти кабельтовых, точно призрак, угадывался силуэт небольшого судна. Оно медленно двигалось на север, вдоль берега Сахалина.

— Полный правым! — скомандовал капитан-лейтенант. — Идите на сближение! Опознать принадлежность!

Мотор загудел сильнее. Расстояние между судами стало сокращаться. Вдруг загадочное судно резко изменило курс, увеличило ход и, выскочив из лунной дорожки, растаяло в темноте.

Боевая тревога! Миг — и на пограничном корабле все пришло в движение.

— Полный всеми моторами! Осмотровой группе изготовиться к проверке неизвестного судна! — командовал офицер. Он весь как-то напрягся и стоял, широко расставив ноги. Лицо стало строгим, волевым. В темноте ничего нельзя было разглядеть, но каким-то особым чутьем Фуртас ощущал, что корабль идет верным путем.

— Включить прожектор!

Над рубкой вспыхнул яркий голубоватый круг. Разгоняя черноту, луч света шарил по морю. Словно огромная белая рука, он двигался из стороны в сторону, ощупывая волны. Наконец, он остановился, и на высветленной воде можно было различить контуры судна, нарушившего наши территориальные воды.

— Моторная шхуна японской постройки, — определил Доринских. — Идет к берегу.

Фуртас приказал увеличить число оборотов двигателей, а сам стал к штурвалу. Он понял хитрый маневр врага, догадался, почему капитан-нарушитель так настойчиво стремится к берегу. Шхуна имела небольшую осадку, и мелководье ее не страшило. Более тяжелый пограничный корабль не мог соревноваться с ней в маневренности у берега, где волны шумливыми бурунами вздымались над вершинами подводных камней. Только опытный, хорошо знающий эти места капитан мог решиться полным ходом вести здесь корабль. Таким капитаном и был Фуртас.

Расстояние до шхуны сокращалось с каждой минутой. Командир осмотровой группы лейтенант Иван Варваркин подавал сигналы: «Остановите немедленно свое судно».

Но шхуна продолжала молча следовать своим курсом. Казалось, что команда на ней вымерла и она мчалась к береговым скалам сама по себе. Вдали начали вырисовываться контуры сопок. Медлить было нельзя.

— Дать предупредительный выстрел! — приказал Фуртас.

Розовая вспышка осветила палубу. За кормой шхуны поднялся водяной столб.

Нарушители наконец не выдержали и застопорили моторы. Проскользив по инерции несколько десятков метров, шхуна легла в дрейф и закачалась на волне. Сбавив ход, пограничный корабль подошел к правому борту. На палубу спрыгнул лейтенант Варваркин и солдаты осмотровой группы.

Открылся люк. Навстречу пограничникам вышли три японца с поднятыми руками.

Застава дальняя

— Значит, рыбаки довольны? Понравился концерт? — спросил капитан Ионенко.

— Очень довольны, — ответил сержант Шелков. — Просят почаще…

Он стоял навытяжку, высокий, стройный, широкоплечий. Из-под шапки чуть выглядывала непослушная белокурая прядь. От этого румяное, обожженное ветром лицо его казалось особенно задорным. Начальник заставы невольно залюбовался своим подчиненным.

— Раздевайтесь и отдыхайте, товарищ Шелков. Ночью пойдете в наряд.

Во многих местах довелось служить начальнику заставы капитану Михаилу Арсентьевичу Ионенко. До Сахалина он побывал и в знойных песках Туркмении, и на Карпатах, и везде его всем сердцем любили солдаты. За внешним бесстрастием Михаила Арсентьевича скрывалась большая беспокойная душа. Принимая любую заставу, он уже считал ее своим домом, своей семьей, обосновывался крепко, словно жить здесь придется всегда.

Гражданская специальность солдата Куприяна Трифонова — сапожник. И на заставе не забывал он своего дела. Увидит, у кого сапоги прохудились или скривился каблук, — прохода не даст. Разует товарища, быстро и ладно подобьет: «Теперь ступай».

Ефрейтор Леонид Прилепко — мастер на все руки: и слесарь, и столяр, и строитель. Что ни поручишь, сделает хорошо. Нередко за помощью к нему обращаются и рыбаки. Служба службой, а в свободное время Прилепко обязательно должен заняться хозяйством, что-то мастерить, иначе нет ему покоя.

Совсем другого склада Николай Хлыстенков, тракторист с Урала. Он — душа свободных от службы вечеров. Начнет разные истории рассказывать — заслушаешься: откуда только у парня берется…

Сказками приворожил пограничник и сына начальника заставы Валерку. Малыш ходит за Хлыстенковым по пятам и ловит каждое слово. А доведется Николаю нести службу у заставы, Валерка берет свое игрушечное ружьецо и станет на часах рядом. Снять с поста его может лишь разводящий: Валерка твердо знает военные порядки.

О каждом пограничнике Ионенко мог рассказать много интересного.

…В комнату начальника заставы вошел ефрейтор.

— Товарищ капитан, разрешите обратиться? Я насчет боевого листка к стрельбам. Старшина сказал, что прислали художественные бланки.

— Прислали, Яблочкин. Возьмите у заместителя по политчасти.

Ефрейтор кивнул головой и собрался уходить, но, видимо, что-то удерживало его. Ионенко понял.

— Виделись? — спросил он.

Щеки Яблочкина зарделись.

— Поговорил только немножко. Торопилась на работу. Засолка там у рыбаков.

— Засолка? Ну, ничего, это дело временное…

Два месяца назад пограничники стали свидетелями весьма необычного на границе события. Саша Яблочкин — их комсомольский вожак — влюбился. Правда, он никому об этом не говорил, но все догадывались, что сердце секретаря больше не принадлежит им целиком.

Капитан Михаил Ионенко

Началось это в середине января, при драматических обстоятельствах. Вечером Саша вместе с Прилепко был в наряде. Разыгрался сильный буран. Море, беснуясь, билось о берег. За десять шагов ничего нельзя было разглядеть. Время подошло к смене, пограничники направились на заставу. В шуме волн и ветра Яблочкину почудился гул мотора. Приказав товарищу двигаться дальше, он свернул к берегу.

Прошло четверть часа, а Яблочкин не показывался. Прилепко забеспокоился и вернулся. Нашел лыжню Яблочкина: несколько десятков метров она шла вдоль берега, потом затерялась совсем. Прилепко стал громко кричать, но никто не откликался. «Может, разминулись?» — подумал он и что было сил помчался на заставу. Яблочкин не приходил.

В ту ночь на заставе никто не спал. Пограничники разбили береговую линию на участки и колесили по ним вдоль и поперек в поисках солдата. Но Саша пропал бесследно. Наутро Ионенко сообщил о случившемся колхозникам рыболовецкой артели. Те бросили на помощь всех, кто ходил на лыжах.

Ефрейтора нашли только на второй день, в глубокой, заметенной снегом расселине. Из тяжелого оцепенения Яблочкина вывел женский голос:

— Милый, хороший, очнись!

Чья-то рука нежно погладила его по щеке.

Словно просыпаясь, он поднял веки. Перед ним на коленях стояла запорошенная снегом девушка в пуховом платке. Серые большие глаза ее смотрели ласково и испуганно.

— Кто вы? — спросил ефрейтор.

— Наташа. Из Рыбачьего…

Вскоре Яблочкина доставили на заставу. У него, оказалось, вывихнута нога. Кроме того, парень крепко простудился.

Как выяснилось, Саша, не заметив у моря ничего подозрительного, решил сократить путь, чтобы нагнать Прилепко, и в темноте свалился в расселину. Выбраться по скалистой стенке не смог. Наташа Коробкова набрела на него случайно, увидев торчащий из снега обломок лыжи.

Месяц Яблочкин пролежал в госпитале. А потом снова ходил в наряды, горячо занимался комсомольской работой, но товарищи заметили: лицо его часто становилось задумчивым, мечтательным. Не мог забыть пограничник девушку из Рыбачьего.

…Стемнело. На границу вышла новая смена. Ионенко отправился домой. Тихо вошел в комнату. Зажег лампу и сразу же погасил ее. На кровати, обнявшись, крепко спали жена и сын. Валерка чему-то улыбался. Может быть, он видел себя героем какой-нибудь веселой сказки балагура Хлыстенкова? Может быть.

Капитан постелил себе на диване и быстро уснул. Среди ночи его разбудил дежурный по заставе. В море бухали пушки.

Что выяснил капитан Михайлов?

Команда задержанной шхуны «Сакал мару», как выяснилось, состояла из пяти человек. Трое вышли навстречу пограничникам, одного лейтенант Варваркин отыскал в кормовом отсеке, пятый был в машинном отделении. При обыске в трюме судна пограничники обнаружили две рации американского образца с запасными аккумуляторами, три пистолета, несколько мешочков, набитых консервированными продуктами.

В тот же день офицер отряда капитан Михайлов допросил задержанных. Стало ясным, что интерес представляют двое: видимо, особые пассажиры судна. Однако они очень старались выдать себя за бедных рыбаков. Трое других вели себя иначе: сразу рассказали, как и почему попали к берегам острова. Они сообщили, что их хозяин, владелец судна Абэ Хадзимэ, приказал доставить двух незнакомых людей на Сахалин, пообещав хорошо вознаградить за это. Вещи, обнаруженные в трюме, незнакомцы принесли с собой.

Нисидо Харукичи и Харада Иосио — так звали «рыбаков» — на третий день признались, что посланы на советскую землю со специальным заданием. Им приказали, высадившись на Сахалине, произвести разведку берегов, определить наиболее удобные, «тихие» места для последующей заброски агентов и передать результаты по радио. После этого Нисидо и Харада должны были ждать сигнала: когда и где их подберет судно. Задержанные сообщили, что незадолго до отъезда их инструктировал высокий сухопарый человек, видимо, американец, хорошо говоривший по-японски.

Обо всем этом Михайлов и доложил начальнику отряда.

— Видимо, готовятся забросить матерого волка, — задумчиво сказал полковник, — а может быть, и целую стаю. Японцы — это проба пера. Видимо, те, кто должен за ними последовать, особенно дороги старику Филлу.

— Так или иначе, кого-то нужно ждать, — заметил капитан. — Может быть, это произойдет не так скоро, может быть, даже не на нашем участке… Захват «Сакал мару» насторожит и лишь оттянет срок выброски.

В Иокогаме

Низкий, словно приплюснутый сверху лимузин бесшумно свернул в ворота, проскользнул по аллее невысоких, лишенных зелени деревьев.

И остановился у белого дома с мансардой. Ив автомобиля вылез высокий сухопарый человек в сером плаще и направился к дому.

В большом полутемном зале, с окнами, прикрытыми шторами из плотного желтого шелка, он громко крикнул:

— Майкл!

— Я здесь, — донеслось из соседней комнаты. — Что нового, капитан?

Тот, кого назвали капитаном, сбросив плату на низкую полосатую тахту, ответил:

— Полковник недоволен провалом японцев. Полтора часа назад он звонил мне из Токио. Злится, что не подходили к телефону.

Воцарилась долгая пауза. Из приемника слышался гортанный женский голос. Певица исполняла какое-то грустное японское танго.

— Выключи это мяуканье! Рассказывай, что еще тебе сказал Филл?

— Говорит, на днях встретишься со своим подопечным. Съездишь с ним на морские купания, а затем вернешься сюда.

Майкл поморщился. Ему вовсе не хотелось уезжать отсюда. «Морские купания» — довольно хлопотливое дело. Нужно лететь в Штаты, принимать «мальчиков» и, как добрая мамаша, заботиться об их питании, здоровье, ученье и развлечениях.

Обычно «морские купания» устраивались южнее Бостона, на полуострове у мыса Код. Вместе с подопечными майор Майкл Огден выходил на катере в море и там выбрасывал их: пусть сами добираются до берега — это хорошая закалка. «Мальчики» приплывали в весьма плачевном виде, усталые, бледные, с выпученными глазами. Затем их учили плавать в особых резиновых костюмах. Это было полегче: костюм слегка наполнялся воздухом и хорошо держал на воде. Раз в неделю «мальчики» развлекались в ночном кабаре.

Теперь все свое внимание Майкл должен посвятить не группе, а одному человеку. Видно, тот русский парень здорово пришелся по вкусу полковнику Филлу, который возлагал на него большие надежды. Этого «мальчика» нашел в Мюнхене он, Майкл Огден.

— Да, ты знаешь, Рад рассказывал мне, что у этого русского блестящие способности, — закурив, сказал капитан. — Он стреляет, как Вильгельм Телль.

— Я знал, что из него будет толк, — высокопарно заявил Огден. — Посмотришь, я доведу его до высшего класса и сам проведу операцию. Здесь, в Японии, он будет называться Жаном Звориком.

Раздался приглушенный телефонный звонок. Огден подошел к аппарату:

— Хелло!..

Некоторое время в трубке что-то однообразно булькало. Затем Майкл коротко ответил:

— Слушаюсь!

— Ну что? — спросил Алл.

— Приказал вылететь домой, в Штаты. Сегодня туда из Иокогамы пойдет военный самолет…

Сигнальные ракеты

Май пришел на Сахалин с дождями и туманами. Он был здесь совсем не похож на тот чудесный месяц весны, о котором поэты сложили столько стихов. Ни листочка на деревьях, ни цветка в поле, только торопливая травка едва пробивалась светло-зелеными стрелками сквози рыжий свалявшийся ковер прошлогоднего лета. Низкие серые облака окутывали вершины сопок. Время от времени тучи темнели, и тогда из них вместе с дождем валил мокрый снег.

Но весна чувствовалась в душах солдат. Все почему-то немножко затосковали по дому, стали чаще писать письма по заветным адресам. А иногда, собравшись группкой, вели тихий разговор, между прочим на сердечные темы. Что ж, служба — службой, а весна — весной.

Более мечтательным стал и Саша Яблочкин. Ионенко знал причину и поэтому не спрашивал. Все было ясно без слов.

Однако то, что дружба комсомольцев заставы и рыболовецкой артели росла с каждым днем, было видно по всему. Совсем недавно молодежь заставы и артели провела интересный вечер, посвященный бдительности. Председатель колхоза Иван Никитович Чепурной при встрече сказал капитану:

— Могу вас заверить, что теперь на вашем участке не одна застава, а две. Наши ребята я девушки такие бдительные стали, что появись незнакомый человек — не проглядят.

В начале июня солнце взяло свое. Тепло его быстро согрело землю и как-то удивительно быстро пришла пора сенокоса. В свободные от службы часы пограничники ходили навестить друзей прямо в луга, что были неподалеку от их маленького гарнизона.

* * *

Яблочкин задумчиво жевал травинку и, не спуская глаз с девушки, слушал.

— А мама так и не поправилась, — продолжала Наташа. — Она умерла перед самым концом войны. Мне тогда восьмой год шел. Скоро вернулся из-под Берлина отец, бравый такой, с орденами. Узнал про маму — никак успокоиться не мог. Гладит меня по голове, а сам где-то далеко-далеко. А потом мы уехали с Ладоги сюда, на Сахалин. Папа ведь рыбак… Пойдемте, Саша, косить. Глядите, все уже вышли.

Став среди косарей, девушка пошла размашисто, по-мужски, траву ложила чисто. Нет-нет, она оборачивалась, посылала Саше улыбку. А он любовался ею всей: и ловкими сильными движениями, и выбившимся из-под косынки каштановым локоном, и стройными ногами.

— Обед гото-о-ов! — зазвенел над полем высокий женский голос. — Как бы не просты-ы-ыл! — звала повариха, по-нижегородски налегая на «о».

Вытерев косы травой, все кинулись к костру. Теплая рука Наташи вдруг очутилась в ладони пограничника. Выпускать ее не хотелось. Девушка притихла и опустила глаза.

— Какой замечательный день, — думал Яблочкин. — Хорошо, что именно сегодня взял выходной. И хорошо, что старший лейтенант Фрусловский затеял этот поход к колхозникам на покос.

После обеда молодежь окружила офицера. Фрусловский знал много интересных историй из пограничной жизни, и сегодня все надеялись услышать что-нибудь новенькое.

Старший лейтенант неторопливо скрутил козью ножку, закурил и начал:

— Сегодня в перерыве Ваня Демченко сел со мной рядом и говорит: «Вот вы все, Николай Петрович, о бдительности говорите. Дескать, если живешь рядом с границей, смотри в оба». И рассказал мне Ваня, как задержал он недавно одного. А тот в амбицию — чего, мол, малец, пристал. Но Демченко — парень, мы знаем, настойчивый. Повел незнакомца в правление колхоза, а там опознали в нем заготовителя из рыбтреста. «Стыжусь, — говорит мне Ваня, — девушки на смех подняли».

— Был такой разговор? — спросил Фрусловский.

— Ну, был, — буркнул парень.

— Так вот, — г продолжал офицер, — какой же сделал рыбак вывод? «Не буду, — говорит, — больше позориться, людей смешить. Какой дурак сюда полезет?».

— Ну и верно, — задиристо отозвался Демченко.

— А теперь вот послушайте. Прошлым летом появился неподалеку от границы мужичок. Одежонка так себе, на плечах мешок. Лазит Возле сопок, никому вроде не мешает. Увидели его две девушки из ближнего села. Подошли, спрашивают: «Вы чего здесь, мил человек, делаете?» А он им: «Черемшу собираю» — показывает сколько набрал. — Не знаем что-то мы вас, дядя. Есть ли у вас разрешение здесь ходить?» Он им справку достает.

— Да это ведь вы про Наташу с Лидой рассказываете, — не выдержала повариха. — У них так было!

— Угадали, Юлия Никитична. Про них речь. Не поверили тогда девушки справке, потребовали от незнакомца, чтоб с ними пошел. Отказался. Они на заставу сообщили и правильно сделали.

— А кем же он оказался? — спросил Демченко.

— Очень темной личностью, Ваня. Много плохих дел числилось за ним. Собирался за границу махнуть.

— Да ну?

— Вот те и ну!

Все рассмеялись. Ваня сконфуженно опустил голову.

— А знаете, Николай Петрович, почему Демченко с вами такой разговор завел? — сказал моторист сейнера Костя Раскатов. — Он спать очень любит. А мы его сегодня в наряд назначили.

— В какой такой наряд?

— В ночной. Мы промеж себя решили, пока тут сено косим, по ночам дежурных выставлять, патрулей. Берег-то недалеко, вот и будет помощь пограничникам.

— Молодцы! — похвалил комсомольцев Фрусловский. — Спасибо!

Когда стало смеркаться, пограничники отправились на заставу. Наташа и Ваня Демченко — ночные патрули первой смены — пошли проводить бойцов.

…Часа в три ночи, когда дежурство Наташи уже близилось к концу, небо прочертили две ракеты. Они поднялись вверх со стороны берега, описали дугу и рассыпались мелкими желтыми искорками.

— Ваня, видел? — прошептала она.

— Видел… Бежим, разбудим наших!

Парень и девушка тормошили товарищей.

— Что случилось? — спрашивали сонные голоса.

— Ракеты, тревога!

Хватая грабли, косы, люди бросились к берегу. В руках Наташи оказались вилы. Она бежала в темноте, не обращая внимания на больно стегающие по лицу ветки кустов, спотыкаясь о камни, бежала и почему-то думала о Саше: «Вдруг с ним что-нибудь случилось?»

Один в море

Подводная лодка застопорила ход. В носовом отсеке стояли двое.

— Пора! — сказал офицер.

Он похлопал по плечу человека в странном одеянии, отдаленно похожем на водолазный костюм, сам открыл затвор торпедного аппарата…

Только морские обитатели могли видеть в ту ночь, как от огромной металлической сигары, приплывшей к берегам Сахалина, отделился черный барахтающийся комочек и, словно пробка, пошел вверх. Через несколько секунд он уже качался на волнах под темным небесным куполом. Луны не было, и звезды поэтому казались большими и яркими.

Человек, а это был человек, сорвал с лица резиновую, с большими стеклами маску. Дыхание его было тяжелым. Он жадно глотал воздух, постепенно приходя в себя. Там, на глубине, вода так сдавила его ледяными тисками, что казалось — вот-вот затрещат кости.

Герметизированный костюм, слегка наполненный воздухом, хорошо держал на воде. Отдохнув, человек огляделся по сторонам. Справа, километрах в двух, маячила темная полоса берега. Он отстегнул от пояса свернутый рулоном гофрированный мешочек из тонкой резины, нашел сосок и начал дуть. Скоро рядом с ним качался небольшой легкий плотик. Тогда человек снял со спины вещевой мешок, положил на плотик и, подталкивая его рукой, поплыл к берегу.

Слева, черной стеной, далеко в море уходил узорчатый мыс. Осторожность подсказывала двигаться прямо в залив. Там было темно, и эта темнота успокаивала. Где-то за берегом робко нарождалось утро. Оно давало знать о себе чуть посветлевшим краешком неба.

Медленно загребая руками фосфоресцирующую воду, человек думал.

— А что если явиться с повинной? Простят? Нет, пожалуй, не простят. Кража, спекуляция бензином. Подделка документов, снова кража и наконец — побег за границу… Нет, не простят! А может, все сложится удачно? Он благополучно вернется, получит обещанную кругленькую сумму.

Холодно. Резина намяла руки. Впереди — гладкая скала. Раньше он ее не замечал. Покачиваясь на волнах утреннего прилива, человек обошел камни. Как быстро светает! Конечно, в июне ночи короткие. Огден просчитался во времени. А берег подходящий, есть где укрыться. Теперь недолго… А вдруг его уже заметили и ждут?

И ему стало страшно, так страшно, что захотелось кричать. Он перестал грести и смотрел на берег. Потом повернулся и быстро, как мог, поплыл назад к скале. Только одна мысль теперь гнала его: «Спрятаться!» Он сам не знал, чего так испугался. Судорожно перебирая руками, он плыл назад в море.

Добравшись до скалы, он спрятался за нее и перевел дух. Стало совсем светло. Теперь нечего было и думать о береге. Оставалось ждать следующей ночи.

Он прикрепил мешок к поясу и лег спиной на плотик. Усталость давала себя знать. Нервное напряжение требовало разрядки. Он задремал. Но ненадолго: в море послышался шум мотора. Заметят? Все равно, будь что будет. Закрыл глаза, ждал. Опять стало тихо. Не заметили…

В полдень море разыгралось. Волны то бросали его к скале, то, спадая, стремились утащить с собой. Соленые брызги слепили глаза, попадали в рот и становилось тошно. Он судорожно цеплялся руками за камень: только бы не унесло от камня, не выкинуло на берег.

* * *

Майор Майкл Огден нервничал, то и дело поглядывая на часы. Наконец, наступила долгожданная минута.

— Включайтесь, сержант! — приказал он.

В комнату ворвался тихий шепот эфира. Потом он оборвался. Радист начал выстукивать условный сигнал. Если бы тот, к кому он был обращен, услышал его, то расшифровал бы его так: «Русалка, Русалка, я — Нептун, отвечай!» Но зов «морского царя» оставался безответным…

Морской «гость»

В эту ночь к заливу, что южней скалистого мыса, были направлены Павел Шелков и Николай Хлыстенков. Над морем шевелился седой туман. Он жался к воде, скрывая поблескивающую при лунном свете легкую зыбь. Ее было видно лишь у берега, где туман отступил. Вдали, над белой пеленой темнело продолговатое пятно скалы. Ночное светило, выкатившись на небо еще засветло, теперь уже собиралось на покой.

— Пойдем ниже, берегом, а потом по маршруту, — предложил Шелков.

Осторожно ступая, пограничники начали спускаться к морю. Туман, видимо, мешал наблюдать и тем, кто дежурил сегодня на мысе. Там вспыхнул прожектор. Его луч медленно двигался из стороны в сторону. А в заливе было по-прежнему темно.

Но вот с берега подул теплый ветерок и погнал туман в море. Наряд шел по знакомой тропке. Километр, поворот и опять километр. Движения бесшумны, размеренны. Глаза широко открыты: берег, море, снова берег, снова море. Здесь граница, и волны таят опасность.

Два ноль ноль. На примелькавшейся глади прибрежной воды пограничники заметили темный предмет. Остановились. Может быть, показалось? Что бы ни было — надо проверить, таков закон службы! Не раз приходилось солдатам часами наблюдать приближение какого-нибудь бревна, бочки, да мало ли что могут пригнать к берегу морские волны!

— Видишь? — шепнул Хлыстенков.

— Вижу! Быстро плывет, — ответил сержант.

Не сговариваясь, пограничники пошли вдоль берега.

По их расчетам, подозрительный предмет должно было прибить к острову метрах в ста левее. Вдруг в тишине раздался легкий всплеск — предмет изменил направление, забирая в сторону. Раздумывать было некогда.

— К морю! Кустами! — приказал Шелков. — Задержание по моему окрику…

Осторожно раздвигая заросли низкорослого бамбука, они быстро спустились к берегу и оказались метрах в двадцати пяти от песчаной отмели. Укрывшись за кустом, солдаты стали наблюдать.

Продолговатое тело несколько минут лежало неподвижно. Потом слегка приподнялось и, словно ящерица, поползло к кустам. Это был, конечно, человек. Но ничего подобного пограничники еще не видели: формы тела незнакомца поражали воображение. Маленькая головка, казалось, вросла в непомерно большие плечи, талия отсутствовала, толстые ноги заканчивались огромными ступнями. Несмотря на расстояние, было слышно тяжелое дыхание неизвестного.

Нарушитель поднялся, огляделся по сторонам и, не заметив ничего подозрительного, опустился на колени. Он вырыл ямку в земле и подтащил к себе лежавший рядом четырехугольный черный коврик. Раздался звук, похожий на долгий выдох. Потом коврик, скатанный в рулон, исчез в ямке. Предмет, издали казавшийся шаром, обрел теперь формы рюкзака: незнакомец стащил с него какую-то мягкую оболочку и тоже спрятал в земле.

Шелков решил, что ждать больше нечего. Он рванулся вперед и, мигом очутившись за спиной незнакомца, крикнул:

— Встать! Руки вверх!

Нарушитель вскочил, словно подброшенный пружиной. В темноте было видно, как взметнулись над головой светлые пятна ладоней. Но вдруг они исчезли — нарушитель, согнувшись, метнулся в чащобу.

— Стой! Ни с места! — прозвучал оттуда голос Хлыстенкова. Пятясь, незнакомец теперь снова оказался рядом с сержантом.

— Не двигаться! Ноги шире! Еще шире! — командовал Шелков.

Он достал ракетницу, в небо одна за другой взвились вестники тревоги: «Граница Нарушена!»

Поняв, что теперь уже не убежать, нарушитель безропотно выполнял все приказания. Сержант включил электрический фонарь и осветил задержанного. На нем был причудливый резиновый костюм. Шлем стягивал голову, оставляя открытым только лицо: оно было бледным, глаза смотрели испуганно.

— Оружие есть? — спросил Шелков.

— Да.

— Где? Рук не опускать!

— Под костюмом. На груди карман…

Шелков долго шарил рукой по холодной гладкой резине, разгадывая секрет, откуда надо расстегивать костюм. Наконец, у подбородка нашел резиновую пуговицу. Отстегнул. Под клапаном нащупал тугую молнию. Открыв ее, вытащил из-за пазухи пистолет.

— Еще есть? — спросил сержант.

— Есть, газовый. Б заднем кармане.

Послышался конский топот, треск ломающихся кустов. Пограничники увидели бойцов тревожной группы. Одновременно из зарослей выбежали люди в гражданской одежде, с косами и вилами в руках.

— Поймали, значит? — спросил Ваня Демченко.

— Поймали. Только не подходите, товарищи, — строго сказал Хлыстенков.

— Вот они, значит, какие шпионы, — не унимался Ваня. — Резиновые…

Все рассмеялись.

Начальник заставы спрыгнул с коня и оглядел задержанного.

— В одиночку прибыли или есть попутчик? — спросил капитан.

— Один.

Запалы к взрывчатке и сигнальные ракеты из багажа нарушителя

— Хорош «гость морской»! Конвоируйте его на заставу!

— Разрешите раздеться, — тихо проговорил нарушитель. — Так очень трудно идти…

Ионенко распорядился снять с задержанного плавательное снаряжение. Через несколько минут конвой двинулся к заставе.

…Получив донесение о задержании нарушителя, полковник Бочаров и капитан Михайлов выехали к месту событий.

Первый допрос

Задержанному можно было дать лет двадцать пять — двадцать семь. Это был коренастый, среднего роста блондин с довольно правильными чертами лица. Костюм плотно облегал его крепкое, ловкое тело: чувствовалось, человек этот обладает недюжинной силой.

Ведя допрос, Михайлов внимательно наблюдал за ним, стараясь ничего не упустить.

— Ваша настоящая фамилия — Воробьев? — вновь спросил капитан.

— Да. Это моя фамилия. В паспорте указано правильно. Я вам уже говорил. Имя и отчество Александр Михайлович.

— Допустим. И вы утверждаете, что ваши родители умерли в Германии?

— Да, утверждаю. Это действительно так.

— Хорошо, Продолжайте.

Михайлов не случайно переспросил Воробьева. Интуиция подсказывала, что именно здесь кроется ложь. Следователь почувствовал фальшь в нарочито твердом ответе. Агент уж очень хотел убедить его: «Я Воробьев и никто иной». Однако капитан решил пока обойти этот вопрос и продолжал спокойно записывать показания.

— Потом я попал в Мюнхен, — продолжал Воробьев. — Устроиться на работу долго не удавалось. Наконец встретил русского по имени Виктор, фамилии не помню. Он рассказал мне, что познакомился с одним американцем, который предлагал устроить его судьбу. Проще говоря, он прямо сказал, что завербован в шпионскую школу. Но я, конечно, отказался, потому что считал Россию своей родиной.

— Но вы же говорили, что плохо помните Россию?

— Да, плохо, но моя мать привила мне любовь к отчизне.

Михайлова покоробило от этих слов, но он решил не перебивать.

— Потом я стал воровать. Попал в полицию. А когда вышел, снова встретил Виктора. Он был хорошо одет и смотрел на меня свысока. «Подумай, — сказал он, — не пожалеешь», — и назначил мне встречу через три дня. Я не мог больше влачить существование бездомной собаки и при свидании согласился встретиться с его «хозяином». Кстати, его почему-то звали Василием. Описать приметы?

— Нет, пока не надо, продолжайте.

— Василий дал мне новое имя — Георгий.

Мюллер. Потом я попал в школу. Да, забыл. Перед этим меня отвезли на конспиративную квартиру и сфотографировали в различных положениях. Затем произвели исследования особыми аппаратами. Мне сказали, что эти аппараты определяют степень правдивости моих ответов и даже мои мысли, когда я говорю «да» или «нет». Описать приборы?

Михайлову уже не раз приходилось слышать об этих орудиях запугивания вербуемых, но он утвердительно кивнул головой. Рассказывая, Воробьев, видно, обрел спокойствие, пальцы его уже не дрожали, красные воспаленные глаза смотрели в упор: он не иначе как хотел подчеркнуть этим свою искренность.

— Значит, вы выдержали испытание? — сказал следователь, когда Воробьев закончил.

— Да, выдержал. Один парень потом убеждал меня, что эти их аппараты — чепуха.

— Вы не помните фамилию этого парня?

— Кажется, Кошелев, но утверждать не берусь.

Воробьев нервно мотнул головой и, выжав на лице улыбку, добавил:

— После всех событий многое вылетело из памяти.

— Значит, Кошелев? — настойчиво повторил Михайлов.

— Нет, нет, не записывайте, может быть, я и ошибся. Но вообще что-то похожее.

— Хорошо, продолжайте, — сказал капитан и подчеркнул названную фамилию.

— После всяких комиссий меня перевезли в школу разведки в Бадверистофен. Это небольшой курортный городок, километрах в ста тридцати от Мюнхена. Занятия проходили в доме, где мы жили.

— Какие дисциплины входили в программу?

— Перечислить?

— Да.

— Топография, огневая подготовка, вольная борьба, фотодело, документация, радиодело. Кроме того, мы изучали типы советского оружия и военной техники. Особое внимание уделялось предметам «Основы конспирации» и «Основы нелегального существования».

— Достаточно. Назовите руководителей школы.

— Мы многого не знали. Их называли по именам, очевидно, вымышленным. Начальником школы был некий Андрей, заместителем у него Алексей. По радиоделу занятия вели американцы. Они знакомили нас с радиотехникой, с переговорными таблицами, ключами, с шифровкой. Мы изучали конструкцию радиостанций, правила пользования ими.

— На практику выезжали?

— Да. Это было в тех случаях, когда по программе проходили разведку объектов. Обычно на машине мы ехали к Мюнхену. Там, в районе аэродромов и предприятий, мы и занимались.

— Как вы попали в Японию?

— О, это длинная история. Но я буду краток.

В поведении Воробьева Михайлов подметил некоторую развязность. Видимо, тот совершенно успокоился. Речь стала гладкой, последовательной. Было ясно, что Воробьев говорит правду и даже силится не упустить важных, по его мнению, деталей. Одно не давало капитану покоя — чистая русская речь подследственного. Сомнительно, чтобы человек, подростком покинувший родину, так хорошо знал все тонкости языка. Конечно, в школе разведки этому уделяли немало внимания. Но…

— Какое задание вы должны были выполнять на Сахалине?

— Произвести разведку берега и вернуться.

— И это все?

— Да! Мне не очень доверяли.

— И, несмотря на это, вас так тщательно экипировали? Смотрите, сколько сочинили справок, причем для Приморского края.

Воробьев снова стал нервничать. Он закурил.

— Видите ли, всем этим меня снабдили на всякий случай. Мало ли что!

— Вы хотите сказать: «А вдруг не поймают».

— Я говорю искренно.

— Слушайте, Воробьев, хватит лгать! — строго сказал Михайлов. — Этим вы только вредите себе… Кстати, что вы знаете о японской шхуне?

Губы Воробьева слегка дрогнули. Но это едва уловимое движение не ускользнуло от капитана.

— Впервые слышу о ней.

— А нам известно, что кое-кто из членов ее экипажа должен был произвести разведку для вас.

— Вы хотите спровоцировать меня? — бросил Воробьев. — Я ничего не знаю.

— Нет, знаете. Могу напомнить. Шхуна задержана. Вот снимок. Читайте название — «Сакал мару».

— Я вспомнил, я кое-что слышал об этой шхуне, — тихо сказал Воробьев.

— Давно бы так. На какое задание вас послали? Отвечайте! И не стоит больше врать.

— Я должен был перебраться в Приморье для глубокой разведки.

— Шхуну посылали, чтобы изучить место вашей высадки?

— Да, но мне сказали, что она вернулась благополучно. Значит, обманули…

И Воробьев торопливо, словно боясь, что его остановят, начал рассказывать о том, как его готовили к высадке на Сахалин.

— Какие русские книги вы читали? — неожиданно спросил Михайлов.

Радиостанция шпиона

Брови Воробьева на миг взлетели вверх. Он как бы хотел сказать: стоит ли останавливаться на таких мелочах, когда он рассказывает о более значительных вещах.

— Читал много, — после длительной паузы ответил Воробьев. — Например, Толстого Льва и Алексея, Шолохова, Пушкина, конечно, ну, поэтов Лермонтова, Некрасова, Есенина. Нас заставляли читать. А стихи я люблю по складу души. Говоря откровенно, я даже сам немного пописываю их…

— Достаточно, — прервал капитан, — продолжайте показания по существу дела. Как вы рассчитывали вернуться на базу?

— За мной должен придти катер.

— Когда?

— По моему вызову. Но в том случае, если нельзя будет прорваться в страну.

— А вы верите, что за вами прислали бы катер?

Воробьев на мгновение задумался.

— Простите, а сколько сейчас времени?

— По-сахалински пятнадцать часов.

* * *

Шли третьи сутки. Огден начал терять надежду. В условленные часы радист напрасно вслушивался в эфир, тщетно стучал ключом, взывал к «Русалке» — она не отзывалась. Майор решил выждать еще сутки, и если положение не изменится, уехать из Саппоро обратно в Иокогаму.

Терял терпение и Алл. По обыкновению, Огден увиливал от телефонных разговоров. А ему приходилось выслушивать бесконечные упреки полковника. Ну что он мог ответить? Начало операции было удачным. Экипировка агента отличная, на место доставлен благополучно. Капитан сделал все, что мог.

— Может быть, не доплыл? — спрашивал Филл.

Полковнику, видно, никак не хотелось верить, что столь тщательная подготовка может закончиться провалом. «Непонятно, чем очаровал его этот русский, — думал Алл. — Хотя…»

Он вспомнил, как месяц назад сам восхищался способностями этого парня. Вместе с лейтенантом Биллом он возил «Зворика» в Сасебо, а оттуда катером на остров. Плавал «Зворик» бесподобно. Конечно, предположения полковника, что агент не выдержал броска из глубины, напрасны. Молчание можно было объяснить только двумя причинами: или его взяли советские пограничники, или он не имел возможности связаться с базой.

В часы связи все, кто имел отношение к операции, собирались в небольшом холле по соседству с комнатой радиста. Так было и на этот раз. Огден потребовал тишины и скрылся за дверью. Вскоре стало слышно, как сержант застучал ключом. Снова в эфир полетели позывные: «Русалка», «Русалка»… Минутное молчание, и вдруг в наушники четко ворвались сигналы: «Нептун». Я — «Русалка», слышу тебя».

Огден сорвался с места и, открыв дверь, крикнул:

— Алл, он отвечает. Иди сюда, послушай.

Капитан поспешил на зов и долго молча стоял рядом с радистом, разбираясь в монотонном писке морзянки.

— Да, это его почерк, — сказал он наконец. — Признаться, я сомневался…

Радист вписывал в блокнот столбцы цифр кодированного текста. Через несколько минут перед майором Огденом лежало расшифрованное донесение: «Нахожусь районе высадки. Дальнейшее продвижение невозможно. Частая связь опасна. Кончаются продукты. Сообщите возможность возврата, повторного прорыва новом месте. Ответ через час». Далее указывалась волна, по условиям она должна была даваться в дюймах.

Майор торжествовал. Пусть операция не доведена до желанного завершения, но его подопечный жив и непреклонен в деле. Это еще одно подтверждение, что он, Огден, не ошибся в выборе человека. Теперь майор сам решил сообщить Филлу обстановку. Надо было торопиться с решением, до нового разговора с «Русалкой» оставалось сорок минут.

Полковник был так доволен, что называл Огдена просто Майклом. Это случалось лишь тогда, когда старик бывал в очень хорошем настроении. Он разрешил использовать для снятия «Русалки» быстроходный военный катер, Это, конечно, было связано с риском, но в такой «работе» рисковать приходится каждый день.

«Русалка» быстро ответила на вызов «Нептуна». Последние сомнения Огдена рассеялись. Он запросил, когда и в какой квадрат удобнее прислать катер. Ответ последовал немедленно: «Желательно этой ночью два ноль-ноль». Место было указано по кодированной карте.

Катер оттуда

Воробьев был явно возбужден Он говорил громко, часто вскакивал со стула, просил закурить и, сделав несколько затяжек, комкал папиросы, обжигая пальцы. Он убеждал следователя, что план, изложенный им, задуман давно, что он не мог бы поступить иначе. Он все равно сам сдался бы пограничникам. Ведь по советским законам искренность показаний учитывается при определении меры наказания.

Выслушав Воробьева, Михайлов счел необходимым немедленно доложить подробности разговора начальнику отряда. Смысл его был таков. Воробьев, если бы он не смог попасть в Приморье, должен был связаться с агентурной базой на Хоккайдо и вызвать судно. База работает на условленной волне в шестнадцать часов сахалинского времени. Воробьев предлагает вызвать судно.

— А почему он так уверен, что за ним придут? — спросил Богачев.

— Утверждает, что это один из, вариантов» который был обусловлен перед высадкой.

— Можно ли ему доверить рацию? Того и гляди, вместо вызова судна он сообщит о своем провале.

— Тогда судно не появится. Воробьев — трусит. Мне кажется, сейчас ему всего дороже собственная жизнь. Он хочет, чтобы ему поверили.

— Что же, риск — благородное дело. Но нужно еще раз как следует взвесить все «за» и «против».

* * *

Приняв радиограмму «Русалки», с Хоккайдо сообщили, что в условленное время придет быстроходный катер. Встретить его нужно, отплыв на два-три километра от берега и имея при себе радарный рефлектор — металлический предмет, отражающий волны локатора. Так катер быстрее отыщет пловца в море.

С наступлением темноты все было готово к встрече «гостей». В двух километрах от залива установили на якоре плотик с радарным рефлектором. В бухтах ожидали команды пограничные корабли. Ночь настала ясная. Даже при одних звездах видно было далеко. Томительно тянулось время. Руководивший операцией полковник Бочаров не покидал наблюдательного пункта на скалистом мысе.

Время шло. Ничто не нарушало покоя ночи. Катер не показывался. Когда начал заниматься рассвет, полковник хмуро сказал:

— Ну что ж. Ждать больше нечего! И все же я не верю, что Воробьев пошел на провокацию. Ведь это была его последняя ставка. Скорее всего светлая ночь помешала катеру идти к нашим берегам.

Известие о том, что катер не прибыл, Воробьев встретил чуть ли не истерикой:

— Не может быть! Вы меня обманываете! Я сделал все. Они обещали…

Он вдруг зарыдал, нервно, истошно.

— Попробуйте связаться в шесть утра, — спокойно сказал Михайлов. — Если не ответят, значит, вы чем-то выдали себя.

— Да, да, я буду работать в шесть. Они ответят, вот увидите, они ответят. Нельзя же так подводить человека.

Последняя фраза заставила Михайлова улыбнуться.

— Они все могут, Воробьев, — сказал он и вышел из комнаты.

В шесть утра «Нептун» ответил: «Терпение. Помешала светлая ночь. Ждите завтра, то же время».

Словно выполняя желание «морского царя», к вечеру погода испортилась. С Охотского моря набежали тучи, и пошел дождь. Снова томительные часы ожидания. И вот радио донесло на командный пункт шифрованный сигнал: «Вижу, неизвестный катер». Вскоре последовало сообщение с другого корабля: «Неизвестный катер пересек границу. Движется на север в наших территориальных водах».

— Пропустить! Ждать команды… — последовал ответ.

Ждать пришлось недолго.

— Катер повернул, уходит назад! — послышался новый тревожный сигнал. — Выхожу на преследование.

Бочаров приказал всем кораблям идти на перехват судна-нарушителя. Теперь дорога была каждая минута. Пограничным катерам, стоящим в засаде, нужно было набрать максимальную скорость, чтобы перерезать путь врагу.

* * *

Фуртас принял оба сигнала: и тот, который сообщал о неожиданном повороте вражеского катера, и приказ Бочарова о преследовании.

— Всеми полный.

Набирая скорость, пограничный корабль вышел из засады. Радиолокатор нащупал три точки: одна перемещалась строго на юг, две других на юго-запад, наперерез первой. Стало ясно катер уходит от погони. Корабли явно не успевали перекрыть путь. Оставался теперь только корабль Фуртаса.

— Самый полный!

План сейчас мог быть один — успеть пересечь курс противника и, встав хотя бы на милю правее его, теснить к острову. Минута встречи приближалась. Фуртас приказал включить прожектор, В ярком луче заискрились косые полоски дождя.

— Справа на борту иностранный катер! — доложил вахтенный.

Два зеленых огня мелькнули на советском корабле. Ответа не последовало. Снова сигнал. И снова молчание. Катер не реагировал ни на одну из команд об остановке. Фуртас приказал дать предупредительный выстрел. И это не подействовало.

Капитан-лейтенант легко мог бы своими пушками уничтожить врага, но он надеялся захватить катер. Тот шел теперь в полумиле с левого борта несколько впереди.

Расстояние между судами сокращалось очень медленно. Когда до нейтральных вод оставалось не более двух миль, катер резко прибавил скорость, очевидно, надеясь выйти из советских вод до встречи с пограничным кораблем. Сообщив обстановку на командный пункт, Фуртас открыл огонь на поражение. Другого выхода не было. Ждать — значит, выпустить нарушителя безнаказанно.

Залп! Корабль резко качнуло. Еще залп! Море осветили яркие вспышки. На катере что-то взорвалось. Взметнулся язык пламени. Потом последовала серия мелких взрывов…

Стихи из блокнота

После прихода американского катера настроение Воробьева резко изменилось. На допросах он вел себя свободно, даже пробовал шутить. Материалы следствия пополнились показаниями о том, как проходила его дальнейшая подготовка к шпионской деятельности. Он рассказал, как с американским офицером Майклом Огденом вылетел из Франкфурта-на-Майне в Вашингтон, как в тридцати километрах от столицы Соединенных Штатов, в загородной вилле, изучал Приморский край СССР, занимался стрельбой, греблей, работал на ключе, дальше шли записи о вылетах Воробьева с Огденом в Нью-Йорк, а затем в Бойс (Западная Калифорния).

Цифры, даты, фамилии, населенные пункты…

Воробьев помнил их наизусть и обо всех рассказывал охотно, не забывая даже мелких деталей. Но совсем иначе вел он себя, когда речь заходила о его жизни в Германии. Настроение его портилось, этот период Воробьев помнил плохо, якобы потому, что жизнь его была там бесцветной.

Михайлов чувствовал: агент хитрит. Изучая Личные вещи Воробьева, капитан раскрыл его блокнот. Он просматривал его и раньше, но сейчас одна деталь показалась ему весьма интересной, даже загадочной: в блокноте были только стихи. Одни, видимо, владелец переписал из книг, другие сочинял сам. Эти, вторые, далеко не отличались ни стройностью, ни красотой, рифма была несовершенной.

Взгляд Михайлова задержался на песне:

Я иду не по нашей земле, Просыпается хмурое утро…

Капитан знал эту песню. Но со второго куплета слова оказались другими:

Я Приехал теперь в Исфаган. Всюду слышу лишь речь не родную. И в чужих этих дальних местах. Я по родине сильно тоскую…

А через один куплет шла такая фраза:

Из-за жирных мерзавцев двоих Просидел я в тюрьме Исфагана…

«Исфаган? Исфаган? Где же это?» — вспоминал Михайлов. Он взял атлас и вскоре нашел в Иране город Исфакан. Может быть, у Воробьева тот же город, только в другой транскрипции?

«И почему человек, живущий в Германии, — думал капитан, — писал стихи об Иране?»

Следователь стал более внимательно изучать «творчество» Воробьева. Ему казалось, что именно здесь можно отыскать ключ к каким-то тайнам. Вскоре его насторожило весьма бессмысленное четверостишье, героем которого был «Женька Голубок».

— Женька? Кого он имеет в виду — себя или какого-нибудь приятеля? Женька Голубок! А может быть его настоящее имя Евгений, — размышлял капитан.

Наутро Михайлов как бы невзначай завел с Воробьевым разговор о стихах в блокноте. Гот начал рассказывать о своих «творческих порывах». Поделился, что многое там написано о себе.

— А среди стихов есть неплохие, — серьезно сказал капитан и достал блокнот. — Вот, например, четверостишье: «Звали, Женька, тебя Голубком…».

Михайлов заметил, как дернулись веки Воробьева, но спокойно дочитал до конца и как ни в чем не бывало стал листать страницы дальше.

Потом прочитал еще несколько стихов и, захлопнув блокнот, небрежно бросил его в стол.

— И это вы все сами написали? — с теплотой в голосе спросил Михайлов.

— Да, знаете ли, бывает такое настроение…

— Неплохо, неплохо. Там мне еще понравилась песня. Помните: «Я тоскую по родине».

— Это песня не моя, вернее, начало не мое, а потом я кое-что присочинил.

Теперь Михайлов начал более смело развивать новую версию. А что если?… И в тот же день заказал справки: не переходил ли где-нибудь границу в районе Ирана человек по имени Евгений.

Прошло около недели, а ответа все не было. За это время Михайлов проделал один весьма показательный эксперимент. На очередном допросе он заговорил с агентом по-немецки. Воробьев опешил и с трудом смог отвечать на этом языке. Следователь еще раз убедился, что агент «темнит». В Германию он попал, видимо, недавно.

На десятый день пришел долгожданный пакет. В нем было сообщение, что в 1950 году через Араке, нанеся увечье пограничнику, бежал переодетый в военную форму человек. Им, как предполагают, был некий Евгений Георгиевич Голубев, преступник, ушедший от суда за спекуляцию и воровство… Прилагалась фотография.

Сомнения рассеялись — на снимке был Воробьев. Теперь Михайлов понял замысел закоренелого преступника и предателя Родины. Спасая шкуру, тот сочинил новую биографию: Голубев рассчитывал, что, выдав себя за человека, ребенком заброшенного на чужбину, он добьется смягчения приговора. Вызовом американского катера шпион хотел обелить себя в глазах советских чекистов.

Не удалось!

В этот же день Михайлов перешел в решительную атаку. Голубев вошел в кабинет и, как всегда, учтиво поздоровался.

— Как-то, дней десять назад, мы с вами вели разговор о стихах. Помните? — спросил капитан.

— Помню, — беззаботно ответил преступник и смущенно заулыбался.

— Так вот, Евгений Георгиевич, может сегодня снова почитаем их?

Лицо Голубева стало серым. Он не мог скрыть волнения, услышав свое настоящее имя. Однако решил сопротивляться и твердым голосом произнес:

— Меня зовут Александр Михайлович. Вы ошиблись…

— Слушайте, — не обращая внимания на эту поправку, продолжал капитан, — «Звали, Женька, тебя Голубком…».

— Из этого вы и делаете вывод, что я Евгений Георгиевич, — громко перебил следователя преступник.

— А в стихотворении, кстати, отчество не указано. Но зато есть фамилия — Голубев. А вот ваша фотография, взгляните!

Шпион сник.

— Рассказывайте все начистоту, хватит играть в прятки!

— Да, я Голубев, — выдавил из себя преступник. — Голубев Евгений Георгиевич.

— Дальше!

— В 1942 году я вместе с родителями был угнан…

— Оставьте в покое родителей. Вспомните свои стихи: «Я приехал теперь в Исфаган».

— Я не был в Иране, — прохрипел Голубев и, прикрыв лицо рукой, истерически заплакал.

— Выпейте воды!

Михайлов протянул стакан. Голубев взял его дрожащей рукой и, расплескивая воду на костюм, выпил.

— А теперь рассказывайте, как в 1950 году перешли границу Советского Союза.

Через полчаса в материалах следствия появились новые фамилии, города, адреса. Голубев рассказывал. Теперь уже все.

— А потом я носил фамилию Алексеевский, Григорий Владимирович, — медленно говорил он. — В эту пору я познакомился с Кошелевым, а через него с американцем Стифенсоном, мы его звали Стив. Он обучал английскому языку. Поздней он отправил меня в Ширан — это курортное местечко. Там я жил на даче, которую занимали американцы. Потом ночью мы со Стивом вылетели в Мюнхен. На аэродроме нас встретил американец по имени Василий. Он мне дал имя Георгий Мюллер.

— На сегодня достаточно, — сказал Михайлов. — Теперь мы дошли до того места, откуда вы не боялись говорить правду.

Капитан вызвал конвойных, и Голубев медленно, сгорбившись, словно на него давил тысячетонный груз, двинулся к выходу.

Эпилог

Кто это ходит такой грустный: то остановится у пирамиды с оружием, то поправит салфетку на тумбочке, то проведет пальцем по струнам гитары Куприяна Трифонова и слушает молча, как она звенит. Да ведь это Саша Яблочкин! Чего же запечалился ефрейтор? Есть тому причина — сегодня последний день его военной службы.

Так всегда бывает в солдатской жизни. Приедет парень служить, поначалу тоскует по краям родным, потом привыкает. Полюбит полк свой, роту, отряд или заставу, и нет ему жизни милей. Приходит пора демобилизации — и снова затосковала молодая душа: жаль расставаться с товарищами, с командирами, что учили военной науке, с жесткой подушкой, на которую клал голову после трудных походов.

Нет, не один Яблочкин сегодня печалится. Не находит места и сержант Павел Шелков. Его и Николая Хлыстенкова наградили медалями «За отличие в охране государственной границы СССР». Теперь Шелков передал другу командование отделением — тому присвоили звание младшего сержанта. Все как будто ладно, а сердце болит, и вдруг не хочется уезжать.

…Минута расставанья. Из отряда пришел автобус. Крепко жмут руки товарищи. «Саша, пиши!», «Павел, не забывай!», «Петя, передай привет Смоленщине!», «Наташа, мужа не обижай!».

Наташа? Да, это она садится в автобус вместе с Яблочкиным. Провожать ее пришли подружки из Рыбачьего, отец Василий Федорович Коробков, председатель колхоза Иван Никитович Чепурной. Вроде и доволен бригадир Короткое, но бежит по щеке предательница-слеза.

— Счастливо живите, дети! Если не понравится в Норильске, возвращайтесь к нам на Сахалин. Дела хватит.

Автобус трогается: до свиданья, друзья!

Теплым взглядом Ионенко провожает машину. Хорошие были пограничники, долго будет жить память о них на дальней заставе.

— Выходи строиться! — слышится команда дежурного.

Служба идет своим чередом, суровая пограничная служба.

Как это было

В середине февраля 1959 года в газетах было опубликовано сообщение Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР о захвате и аресте в Грузии и Армении группы агентов, заброшенных на нашу территорию американской и турецкой разведками. Об этой операции и пойдет наш рассказ.

Горными тропами

Августовской ночью 1958 года был получен сигнал о нарушении турецко-советской границы.

А на границе произошло вот что.

В районе горного ущелья на высоте 2 300 метров нес службу наряд из двух бойцов. В полночь, когда густой туман плотно закрыл звездное небо, воины приняли сигнал о нарушении границы. Несмотря На кромешную тьму, они быстро отыскали ухищренный след — неизвестный двигался ползком.

Прибыла тревожная группа. Вскоре был обнаружен прорез в проволочном заграждении, сделанный кусачками. Стало ясно, что нарушитель торопливо, стараясь выиграть время, движется в глубь советской территории. Он оторвался от преследовавших его пограничников: темная ночь и пересеченная местность позволили ему быть невидимым.

Начальник заставы немедленно доложил обстановку в отряд. Чтобы отрезать вражескому лазутчику путь отхода, границу на большом участке плотно перекрыли пограничники. Принимались экстренные меры к блокированию района вероятного нахождения нарушителя.

— В эту тревожную пору, — рассказывает выезжавший к месту событий Дмитрий Федорович Огнев, — я и прибыл в отряд. Первые данные позволяли судить, что дело мы имеем с матерым, хитрым и ловким противником. Он умело использовал местность и двигался, почти не оставляя примет. Розыскная собака, поставленная на след, быстро вышла из строя: подошвы обуви нарушителя были натерты особым составом.

Прошло немного времени, и район был блокирован. Трудный это район. Представьте себе поросшие лесом и густым колючим кустарником горы с каменистыми кручами, глубокие темные ущелья. Вокруг гроты, естественные пещеры. Человек в этой малонаселенной и удобной для маскировки местности терялся, как игла в стоге сена. Много нужно было иметь бойцов, чтобы наглухо закрыть все возможные выходы из этого района. Узнав, в чем дело, на следующий день на помощь пограничникам поспешили советские патриоты — жители ближайших грузинских сел и деревень. Они приходили отрядами и поодиночке. Разговор был краток: «Прибыли в ваше распоряжение. Говорите, что нужно делать. Выполним любой приказ!» Им тут же давались задания.

Когда видишь такое, сердце наполняется гордостью за советских людей, готовых в любую минуту идти на самопожертвование, на любой риск ради интересов Родины. Под ногами врага, поистине, горит земля, и нет ему ходу.

Операция требовала большой выдержки и уверенности в своих предположениях: «Нарушитель должен быть только здесь, и его нужно взять живым». А основания для сомнений были. Все действия поисковых групп с собаками не дали результатов. Нарушителя до сих пор никому не удалось увидеть. Он выжидал. Выжидали и пограничники. Ясно было одно: неизвестный так или иначе сделает попытку вырваться из окружения.

И вот под вечер в отряде было получено сообщение: «В районе пешеходного подвесного моста через реку появились двое неизвестных. Заметив наряд пограничников, они поспешно стали уходить в горы и скрылись. Нужна собака».

Значит, нарушителей двое…

Вместе с тревожной группой я прибыл к мосту через реку. Спускались сумерки. Старший сержант Борис Запорожский и инструктор-собаковод рядовой Анатолий Михайлов с овчаркой Наждак пошли по следу. За нарядом двигались небольшие группы бойцов. Южная ночь, как всегда в горах, пришла внезапно. Ни зги не было видно. Все надежды возлагались на Наждака, лучшую розыскную собаку в отряде.

В этот момент мне пришлось расстаться с поисковой группой. Я должен был принять участие в организации заслона на пути врагов. Уходя от преследования, они непременно должны были оказаться вблизи шоссе, которое огибало горный район.

…Наждак вел точно. Вскоре мы смогли убедиться в этом. Высоко в горах послышались выстрелы. Через полчаса — вторая перестрелка, а после небольшой паузы — третья. С каждым разом выстрелы приближались к тому участку шоссе, куда, по нашим расчетам, могли кинуться нарушители.

Инструктор службы собак, младший сержант Анатолий Михайлов

Но вот все умолкло. Томительно шли минуты вынужденного бездействия. Начало светать. С оперативной группой я отправился к месту недавних событий. С кручи навстречу нам спускался пограничник. Это был Анатолий Михаилов. Он бережно нес на руках собаку.

«Ничего, дружище, вылечим тебя, — тихо и ласково говорил солдат, — еще послужим вместе».

— Что случилось?

— Лапу Наждаку прострелили, сволочи, а теперь спрятались. В камышах, наверное, у тех озер, — и пограничник кивнул в сторону.

Теперь нам стали известны подробности стычек. Наждак безошибочно вел по следу. Пограничники электрическими фонарями освещали путь. Почуяв погоню, нарушители открыли огонь в надежде остановить преследователей, а затем скрыться. Солдаты залегли. Приказ был — взять живыми, поэтому бойцы отвечали осторожно, чтобы «не попортить шкуры».

Во второй перестрелке Наждак был легко ранен в переднюю лапу. Верный пес после перевязки продолжал вести по следу. Но тут произошло несчастье: случайная пуля — враги стреляли в темноте наугад — перебила уже раненую лапу Наждака. Собака пыталась было идти на трех лапах, но быстро ослабела. Время было упущено. Враг уходил. Пограничники перетянули лапу жгутом и понесли боевого друга на руках…

С рассветом блокированный район сузился. Петля стягивалась. Можно было начинать «проческу» местности: осмотреть каждый кустик, каждую щелку. Вот найдены телогрейка, кепка. Все пути ведут к озеру, густо поросшему высоким камышом. Здесь нужно было в полном смысле слова ощупать каждый метр. Вскоре были найдены два заряженных пистолета, пачка советских денег, брезентовый рюкзак, бинокли, компас» часы, фотоаппараты, паспорта и патроны. Наконец, из гущи камышей выволокли двух заросших щетиной, ослабевших от страха нарушителей. Вид у них был весьма непривлекательный, да и сами они старались выглядеть жалкими, безобидными.

— Кто вы? Зачем прятались здесь? — спросили задержанных.

— Мы тут случайно, — ответил один из них, с бритой головой. — Мы из Кутаиси.

Последовали путаные невразумительные ответы.

— А потом, — сказал Дмитрий Федорович Отвагин, — нарушителей отправили в отряд. Началось следствие.

На первом допросе задержанные, назвавшие себя Мулазимом Курбановичем Байрамовым и Исой Камаловичем Сабриевым, снова заявили, что являются жителями Кутаиси. В этот глухой район они якобы попали в поисках работы, решив вступить в колхоз. Они также утверждали, что, испуганные выстрелами, решили спрятаться в горах, где их остановили двое неизвестных и под угрозой оружия заставили следовать за собой, а потом, загнав в камыши, скрылись. Оружие и снаряжение, найденное у озера, принадлежит тем двоим.

Уловки не помогли

Несколько дней задержанные Сабриев и Байрамов продолжали настаивать, что они являются жителями СССР, ранее проживали в Средней Азии и государственную границу со стороны Турции не переходили. Шпионы назвали фамилии людей, которые якобы знают их и смогут удостоверить их личность. Свой последний адрес они указали: Кутаиси, улица Церетели, дом 93…

Нужно было срочно установить, кто они на самом деле и что собирались делать на нашей советской земле, потому что как раз в это время было получено сообщение: пограничники Армении задержали еще двух вооруженных нарушителей, перешедших границу со стороны Турции. Они назвались Калашовым и Гасановым, но позднее признались, что были турецкими подданными, их действительные имена Кая Мамед Омар оглы и Такджа Сафар Агабала оглы. Они сообщили, что на территорию Советского Союза были направлены турецкой и американской разведками с целью шпионажа. Им строго-настрого наказали в случае провала ни при каких условиях не признаваться, от кого получено задание.

И что примечательно, имущество этих двух повторяло предметы экипировки агентов, захваченных в Грузии. Оба нарушения, видимо, были связаны между собой. Более того, можно было полагать, что их хозяева и в том и в другом случае — одни и те же.

Органы государственной безопасности получили возможность сопоставлять и проверять показания нарушителей.

Теперь самым важным было добиться правды от Байрамова и Сабриева. А они всячески хитрили, пытаясь запутать следствие. Нужны веские обличающие факты. И такие факты начали поступать.

«В Кутаиси есть улица Церетели, но дома 93 на ней нет и никогда не было». «В пункте Н. в Средней Азии проживает гражданин Г., но ни Байрамова, ни Сабриева он никогда не встречал». «Восьмидесятилетний гражданин Б. знал за свою жизнь нескольких Байрамовых и заявил, что при встрече мог бы узнать их», Вместе с работником государственной безопасности гражданин Б. вылетел в Грузию. Для разоблачения преступников приехало еще несколько советских граждан.

— В этот день расследование достигло своей кульминации, — вспоминает следователь В. П. Большаков. — Лживые показания шпионов разоблачались по пунктам.

— … В Кутаиси действительно есть улица Церетели, — сказал следователь.

— Да, да, есть, — качнул головой Сабриев и заученно пробормотал, — дом 93, мы там жили.

— Нет, не жили. Представьте себе, такого дома пока еще нет, — спокойно продолжал следователь. — Вас неправильно информировали: дом еще только строят и причем на пустыре.

Для шпионов это был сильный удар: «Как же быть, неужто их подвели?»

В комнату вошел седой человек. «Кто это? — спрашивают Байрамова. Тот пожимает плечами. «Это гражданин Б. Ведь вы сами называли его, как хорошего знакомого».

Старик внимательно смотрит на агента. Лицо его сердито.

— Ты не Байрамов, — говорит он. — Ты не жил в нашем селе. Я знаю там всех с детских лег. Ты выдаешь себя за другого. Назови кого-нибудь из нашего села.

Байрамов молчал.

— Это чужой человек, это враг. Он все выдумал, — взволнованно сказал Б…

Никто из названных шпионами людей не опознал в них знакомых. Да и они никого не знали в лицо.

И вот настал час, когда один, а затем другой назвали свои имена: Байрамов — Кумала-Гиль Риза Айдын оглы (он же Риза Хаджи Айдын оглы), Сабриев — Иса Камиль оглы (он же Иса Гюнеш-Камиль оглы).

Теперь можно было послушать, что расскажут шпионы о своих хозяевах.

Их хозяева

В предместье Анкары Кечиорен, в мрачном особняке, спрятавшемся за глухим забором, учат совершать преступления. Там прошли курс шпионских наук попарно Кумала-Гиль Риза Айдын оглы и Иса Гюнеш-Камиль оглы, Кая Мамед Омар оглы и Такджа Сафар Агабала оглы. Там же услужливая турецкая разведка передала своих агентов «друзьям» из США.

Чем же заслужили такую честь агенты? В их биографиях — много общего. Двое первых из селения Молла Сулейман Карсского вилайета — губернии. Иса Гюнеш «специализировался» на бандитизме и контрабанде. Причем свои делишки он обделывал с молчаливого согласия турецкой жандармерии. Еще лет двадцать назад он делал попытки тайно ходить на советскую землю, да едва ноги унес. Риза Хаджи Айдын долгое время был агентом жандармерии, неоднократно выполнял задания турецкой разведывательной службы.

Два других шпиона были из вилайета Агры (центр Каракеса). Кая Мамед Омар «промышлял» там доносами на турецких граждан, высказывавших недовольство реакционным режимом в стране и засильем иностранцев, был известен как жандармский провокатор. Такджа Сафар Агабала занимался контрабандой. Компания, что и говорить, подходящая! За деньги, да еще изрядно поторговавшись, они готовы были пойти на любое преступление. Шпионы торговались с турецким начальством, требуя увеличить гонорар, а те в свою очередь трясли американцев, в надежде сорвать куш и для себя.

Всю эту четверку завербовали сотрудники Каракесенского и Карсского отделений турецкой разведывательной службы Али-бей и Низамеддин-бей. Они-то и доставили агентов в особняк на окраине Анкары.

Здесь были строгие порядки: во всем тайна, полнейшая конспирация. Выход со двора категорически запрещался. Агенты не имели права общаться с местным населением. Это строго каралось.

Днем и ночью шла напряженная работа. Агентов заставляли на память заучивать фальшивые биографии, инструктировали, как и какие сведения собирать на территории Советского Союза, учили фотографировать, тренировали в стрельбе.

Все руководство учебой осуществляли американские инструкторы. Они выступали под именами Мурад-бей, Решат-бей, Фик-бей, Неджет-бей. Это вызывало усмешку у агентов. Учителя даже не знали турецкого языка и вели занятия с помощью переводчиков.

Агентов учили преодолевать препятствия. Для этого во дворе особняка построили проволочные заграждения.

— Один из американцев, носивший имя Мурад-бей, — вспоминает Риза Хаджи Айдын, — отличался особой выучкой. Он ловко резал щипцами проволоку и змеей нырял в отверстие. Другой американец его фотографировал. Потом заставляли выполнять такое же упражнение нас, и снова щелкал аппарат.

Зачем американской разведке понадобились эти снимки? По мнению шпионов, их отправляли в Вашингтон в качестве иллюстрации к отчету о проделанной работе.

— Было бы лучше, — сказал Риза Хадйжи Айдын, — если бы Мурад-бей вместо демонстрации своего мастерства во дворе школы попробовал сам перейти настоящую границу Интересно, как бы это у него получилось…

Что же хотели знать о Советском Союзе заокеанские «друзья» Турции? Они учили агентов: надо собирать информацию о важных промышленных объектах, о местонахождении воинских частей и аэродромов. Американским разведчикам очень хотелось завербовать в СССР «заслуживающих доверие» людей. Шпионам вручили для таких письма и деньги для оплаты «услуг».

Такие письма с подписью «друзья с запада» были изъяты у Сабриева и Байрамова. В них, в частности, говорилось:

«… Нам нужны сведения по следующим темам:

1. Название и местонахождение войсковых частей.

2. Новейшее советское оружие.

3. Название и местонахождение военных аэродромов.

4. Сколько и каких самолетов и войсковых частей находится на аэродромах?…».

…Операция, готовившаяся сообща американской и турецкой разведками, завершилась полным провалом. Шпионы в больших претензиях на своих хозяев и говорят о них весьма непочтительно. Ведь агентам сулили, что среди советских людей найдутся такие, которые примут их с распростертыми объятиями. Совсем иную картину увидели они на советской земле. Простые люди, узнав о нарушении границы, шли по их пятам, шли смело, самоотверженно.

Шпионы на допросах рассказали о том, как хозяйничают в Турции сотрудники американской разведки. Их турецкие коллеги лишь раболепно ожидают распоряжений, ни в чем не смея перечить. Такджа Сафар заявил, что ему порой бывало стыдно наблюдать за унизительными сценами угодничества турецких разведчиков перед заокеанскими хозяевами. Однако на словах все время подчеркивалось, что хозяевами и руководителями являются турки, а американцы, мол, помогают по-дружески.

Давая последние напутствия агентам, инструкторы требовали, чтобы они ни при каких обстоятельствах не упоминали о причастности к американской разведке. Али-бей и Низамеддин даже припугнули своих агентов: «Если вы в случае ареста станете давать показания, то не только ваши семьи, но и весь род ваш будет уничтожен с корнем, как сорная трава».

И все-таки шпионы дали показания…

* * *

Операция, проведенная на Кавказе, продемонстрировала горячий патриотизм советских людей. За самоотверженность и отвагу были награждены ценными подарками многие жители грузинских сел. Среди них — председатель колхоза Алексей Лазаревич Зедгенидзе, колхозники Шио Сандрович Мамуладзе, Гаго Майшевич Урушадзе, Теодор Павлович Зедгенидзе и другие. Медали «За отличие в охране государственной границы СССР» получила большая группа пограничников и работников органов государственной безопасности. Анатолий Михайлов и Борис Запорожский были удостоены правительственной награды — ордена Красной Звезды.

Казалось бы, здесь в рассказе о солдате Анатолии Михайлове и его верном друге — овчарке Наждак следует поставить точку. Но вскоре мне довелось встретиться с Анатолием.

Слава Дунаев

В Москве проходило совещание отличников пограничных войск. Один за другим на трибуну поднимались люди в зеленых кителях с начищенными до блеска медалями и значками.

В одном из выступавших — широкоплечем сержанте я узнал Анатолия Михайлова — героя пограничных событий на советско-турецкой границе. Анатолий рассказывал товарищам о трудной погоне за врагом с верной своей собакой Наждаком.

— А как поживает Наждак? — поинтересовался я в перерыве. — Ведь собака была дважды ранена при преследовании.

— Наждак поправился, раны зажили. Он снова вышел на пограничную тропу и, думаю, еще сумеет показать при случае свое мастерство. Ну, конечно, Наждак теперь на особом счету, все наши воины уважают его как старого заслуженного ветерана границы.

— А вы как?

— Служу на той же заставе. Скоро демобилизуюсь. Молодые товарищи придут на смену. С одним я, кстати, на днях познакомился. Очень интересный парень, москвич. И знаете, что важно: он прекрасно подготовил себя к службе. Я сейчас собираюсь вместе со своими друзьями поехать к нему в гости. Можете составить нам компанию.

Слава Дунаев, так звали будущего пограничника, жил на окраине Москвы, в Покровско-Стрешневе. Пока мы добирались туда, Михайлов рассказывал некоторые подробности о своем новом друге.

Оказалось, Слава очень любит животных. Еще учеником седьмого класса он начал дрессировать собак. Одну, прекрасно подготовленную для службы на границе, юноша уже передал пограничникам года три назад. Но это еще не все. Слава окончил курсы инструкторов служебного собаководства и приобрел нового четвероногого друга — Тумана. Его решил он обучить для себя, чтобы, когда придет время служить в армии, вместе поехать на границу. Теперь близилась такая пора.

Слава Дунаев с собакой Туман

Наше знакомство состоялось.

— Ну, Слава, покажи своего Тумана, — сказал Михайлов.

— Пойдемте, он в саду.

И вот появился Туман. Это была огромная красивая овчарка. На шее собаки в три ряда висели медали и жетоны.

— Их тридцать шесть, — пояснил Слава. — Туман завоевал их на соревнованиях и выставках.

— Хорошая характеристика, — заметил сержант Геннадий Стромов. — А что он может?

Последовали команды. Туман молниеносно выполнял все приказы: садился, ложился, прыгал через препятствия. Далеко в кусты забрасывались различные предметы. Собака по запаху отыскивала их и приносила Славе. Она легко и безошибочно определяла хозяина той или иной вещи. Даже бывалые собаководы-пограничники не скрывали своего восхищения Туманом.

— А как-то Туман поведет себя на настоящей работе? — заметил сержант Анатолий Кузнецов. — Сумеет ли брать след?

— У него есть опыт, — улыбнулся Слава. — Туман уже не раз помогал милиции находить преступников.

Слава Дунаев и Туман на границе

Это окончательно растопило недоверие. Пограничники убежденно заявили:

— Подойдет. Спасибо тебе, Слава. С добрым помощником поедешь ты на границу.

* * *

Так было в октябре, а в декабре я получил письмо из части, где служит пограничник Дунаев.

«Хороший он солдат, старательный и товарищ отличный, — писали сослуживцы Славы. — За короткое время Дунаева полюбили и стали уважать все в коллективе. Он по-прежнему уделяет много внимания тренировке Тумана, ведь наши условия отличаются от московских».

А один из товарищей Славы И. Попов прислал снимок: вместе с Туманом пограничник Дунаев вышел на охрану родных рубежей.

…Люди в зеленых фуражках. Так и идет эстафета. Старшие передают оружие и знания молодым, чтобы они так же зорко охраняли рубежи Отчизны. Александр Краев, Никита Карацупа, Анатолий Михайлов… А теперь и Слава Дунаев вышел на пограничную тропу и нет для него ничего дороже, чем спокойствие страны.

На краю отчизны

Здесь наша земля, а там, за рекой — чужая. Голубая лента — рубеж.

В этих гористых местах надо быть всегда предельно внимательным. Нет-нет и пожалует с другого берега непрошенный гость. Но горит под его ногами земля. Непреодолимым заслоном встают на пути шпиона и диверсанта люди в зеленых фуражках…

Пограничный шлагбаум

Поначалу Иван Демьянов был недоволен своей судьбой. Еще бы, мечтал он стать моряком, а служить призвали в пограничные войска. К тому же едва приехал на заставу — поставили поваром. Почета много, а романтики — ноль.

Но на границе и повара ходят в наряд. И уж когда предоставлялся такой случай, Иван Демьянов нес службу образцово. Высокий, богатырского сложения и на вид тяжеловатый, он ничем не уступал в ловкости любому бойцу: отлично работал на спортивных снарядах, бегал, прыгал, стрелял.

Но самым драгоценным его качеством оказалась наблюдательность. В один из первых своих выходов на боевую службу Демьянов задержал нарушителя границы. Причем не просто задержал, а сумел его выследить и обнаружить подделку в документах.

Тогда-то командование и решило направить Демьянова на КПП — контрольно-пропускной пункт.

Служба эта особая и требует повышенной бдительности. Вместе с товарищами он должен был теперь строго следить за соблюдением пограничного режима. Ведь для въезда в пограничную полосу и выезда из нее нужны специальные документы.

И встал Иван Демьянов у полосатого шлагбаума. С той поры прошел уже не один год. Есть что рассказать о солдате. Не случайно грудь его украшают два знака «Отличный пограничник».

…Однажды у КПП остановился направлявшийся в сторону границы «Москвич». Кроме шофера, в нем никого не было. Демьянов проверил документы, заглянул в кабину — все как будто в порядке.

Однако нет покоя душе. В чем-то чувствовалась фальшь. Но в чем? Подозрительной показалась солдату изысканная любезность шофера, его словоохотливость.

«Нет, что-то здесь не так», — решил Демьянов. Он еще раз осмотрел машину и попросил водителя открыть багажник. Тот сделал это с явным нежеланием. Из-под металлической крышки выглянул ничем не примечательный полотняный мешок.

— Можно закрыть? — поторопил шофер.

— Подождите, — Демьянов потянул грубую ткань. Она подалась не сразу. Он потянул сильнее и почувствовал, что ее кто-то придерживает. Солдат резко дернул мешок. За ним в глубине багажника лежал скрюченный в три погибели человек.

— Вылезай! Приехали! — приказал Демьянов.

Неизвестного вместе с шофером отправили в комендатуру. Нарушитель оказался контрабандистом.

Случилась однажды и такая история.

В пограничное селение шел грузовик. Один из пассажиров, разместившихся в кузове, держал на руках барашка. Проверяя документы, Демьянов обратил внимание, что человек этот уж очень долго роется в карманах, сетуя на базарный день, жару и свою неспокойную ношу. Наконец он достал замусоленный паспорт. Пограничник посмотрел на фотографию. Лицо то же… Но тут глаза Демьянова остановились на едва приметной детали: темно-фиолетовая дуга печати на снимке не совпадала с оттиском на документе.

Пограничник Иван Демьянов

— Вам придется остаться, — сказал Демьянов. — Выходите.

— В чем дело? Придираетесь вы каждый раз, — возмутился незнакомец. Однако слезть с машины ему пришлось. При обыске у «пассажира» с барашком нашли подвязанный к ноге пистолет. Врагу не удалось обмануть бдительного солдата.

…Я встречал Демьянова дважды: когда ехал на границу и когда, возвращаясь обратно, заночевал на КПП. О его делах мне рассказывали пограничники, но он молчал. Только вот когда зашел разговор о море…

Иван хорошо говорит о море.

«Слушай тишину!»

У пограничников есть меткое выражение, которое определяет условия службы в темные ночи: «Слушать тишину до звона в ушах».

Именно такая ночь и выдалась в тот раз, когда границу у реки вышли охранять солдаты Юрий Галкин и Иван Блинов.

На той стороне едва чернели силуэты построек закордонного селения. Все спокойно, только пострекочет порой спросонок упавший с травинки кузнечик. И вдруг, во втором часу тишину нарушил заливистый лай собак. Кто разбудил их?

Пограничники насторожились. Теперь сам не двигайся — слушай. Через несколько минут в мерное журчание воды ворвался легкий всплеск, затем шорох кустарника. Сомнений быть не могло — кто-то перешел рубеж. Старший наряда Галкин решил отрезать ночному «гостю» путь отхода, а товарищу приказал выдвинуться вперед. Зажать в тиски — верный испытанный метод захвата нарушителя.

Знакомой тропкой устремился Блинов наперерез врагу. По шороху кустов он определил: нарушитель движется в его сторону. Пограничник остановился и решил ждать, чтобы до времени не обнаружить себя. Подпустив незнакомца на несколько шагов, солдат резко окликнул:

— Стой!

Нарушитель швырнул на землю поклажу.

— Руки вверх! — приказал Блинов.

Враг, видимо, не думал сдаваться без боя, он отскочил в сторону. Но сопротивление было бесполезным. Впереди и за спиной врага щелкнули затворы. Преступник бросил пистолет и поднял руки.

Задержанный оказался шпионом…

«Слушай тишину до звона в ушах» — хорошее правило.

— Но знаете, — сказал мне в беседе Блинов, — что порой нам мешает? Сердце. Оно стучит очень громко, когда идешь на врага.

…Там, за рекой, чужой берег, а здесь — наша земля. И нет на нее ходу непрошенным гостям. У края Отчизны зорко несут вахту люди в зеленых фуражках.

С. Иглин Сатирические частушки на международные темы

На Урал из Пентагона Залетела к нам ворона. Хвастал Даллес: «Благодать, Птицы в небе не видать». Краснозвездная ракета Покарала птицу эту: Из высотного «У-2» Янки выскочил едва. Президент собрался в гости Поглодать в Маниле кости, Подбодрить премьера Киси, Похвалить за нрав за лисий. Перепутала программу От премьера телеграмма: «От поездки воздержись. Не ручаемся за жизнь». Закатилася карьера У японского премьера. Прищемили Киси хвост. Тащат Киси на погост. На истерзанном Тайване Сидит Шавка на аркане. Служит Шавка за гроши, Кличка Шавки — Чан Кайши. Лисынманскую ливрею Ухватил народ Кореи. Подтасованный царек Еле ноги уволок. С Мендересом в Анкаре Подшутили на заре: Палача-марионетку Посадили турки в клетку.

С. ИГЛИН

Оглавление

Студеный ключ

Неприступные берега 

  Ночная погоня

  Застава дальняя

  Что выяснил капитан Михайлов?

  В Иокогаме

  Сигнальные ракеты

  Один в море

  Морской «гость»

  Первый допрос

  Катер оттуда

  Стихи из блокнота

  Эпилог

Как это было

  Горными тропами

  Уловки не помогли

  Их хозяева

  Слава Дунаев

На краю отчизны

  Пограничный шлагбаум

  «Слушай тишину!»

С. Иглин Сатирические частушки на международные темы

Реклама на сайте