Анатолий Иванов Случайная встреча
Иван Иванович Новоселов мягко спрыгнул на гравий, поставил на землю чемоданчик, положил на него плащ и закурил. Поезд тотчас же вздрогнул, заскрипел, и зеленые, до блеска отмытые дождем вагоны поплыли мимо. С вагонов еще капало.
Там, откуда только что вынырнул пассажирский состав, по-прежнему бушевала гроза, тяжело клубились иссиня-черные тучи. А здесь небо было чистым, гравий железнодорожного полотна совершенно сух, а запыленная крыша деревянного блокпоста лишь чуть испятнана редкими каплями, упавшими с неба.
— Значит, обманул дождичек-то? — спросил Иван Иванович у молоденькой девушки в форменном платье, стоявшей неподалеку от него с желтым, обвернутым вокруг древка флажком.
Девушка не отвечала до тех пор, пока не миновал последний вагон. Затем опустила флажок, с неудовольствием оглядела Ивана Ивановича, — дескать, ездят тут всякие, — и сказала:
— А когда он здесь у нас по честному-то шел?..
И направилась в блокпост.
Поезд скрылся за невысокими пропыленными тополями, насаженными вдоль линии, лязг железа затих. Теперь слышно было лишь, как погромыхивает уходящая за горизонт гроза.
Иван Иванович взял плащ, чемоданчик и зашагал по мягкому проселку вслед за поездом.
Солнце палило невыносимо. Трава по бокам дороги давно высохла, почернела, кругом нудно трещали кузнечики.
Иван Иванович сделал шаг в сторону. Трава хрустнула под ногами, как сухари, из-под сапог взметнулись облачка пыли и брызнули во все стороны грязные кузнечики.
Скоро проселок повернул в сторону от железнодорожной линии, побежал среди лугов.
Сладко запахло разомлевшими травами, влажной подогретой землей.
Кузнечиков теперь не было слышно, и ничего не было слышно, кроме одинокой песни жаворонка. Жаворонок тянул и тянул к небу свою серебряную цепочку. «Эту цепочку он держит, наверное, в клюве, — подумал Иван Иванович. — Быстро-быстро машет крыльями, цепочка подрагивает, ее маленькие звенья ударяются друг о друга, издавая звонкие поющие звуки». И невольно представилось ему, как торопливый суслик, собиравшийся было юркнуть в нору, вытягивается на задних лапках, поворачивая безусую мордочку туда, где звенит цепочка. И люди, если бы они работали сейчас на лугу, приостановили бы работу, выпрямились и стали слушать, забывшись, песню, чудеснее которой, может, и нет ничего на свете.
Людей на лугу не было видно, но зато сам Иван Иванович, приостановившись, поглядел в бездонную голубизну, стараясь увидеть птичку. Но ничего не увидел, кроме высоты, кроме необъятного голубого простора, кроме плавающего в этом просторе косматого солнца.
Впрочем, солнце он увидел только на миг. Едва Иван Иванович запрокинул голову, как оно зло ударило по глазам. И тогда на небе мгновенно проступили миллионы черных точек. Точки быстро увеличивались, превращались в круги, в бесформенные пятна. И все небо затянулось сплошной чернотой.
А жаворонок все же был где-то там, в небе. Он, кажется, поднимался все выше и выше, стараясь оторвать от земли цепочку, унести ввысь свою песню. Но, видимо, устав, видимо, не в силах справиться с притяжением земли, выпустил вдруг цепочку из клюва, она беззвучно упала вниз. Песня умолкла.
«И правильно, — подумал Новоселов. — Зачем уносить песню куда-то в пустое, безжизненное небо? Кто ее будет слушать там? Кто ей обрадуется? И само небо-то хорошо и красиво только здесь, над землей. А выше оно — черное и холодное». Подумал и смутился: «Чего это я? Мысли какие-то… как у девчушки какой».
Иван Иванович только что закончил сельскохозяйственный институт. Он шел сейчас по дороге и размышлял, что жизнь его складывалась пока как-то пестро, неровно. Десятилетку в свое время закончить не удалось — летом сорок третьего взяли в армию. Уже потом, аж в сорок девятом, работая шофером в горстройтресте, получил в вечерней школе аттестат зрелости.
В последующие годы, хоть и одолевало желание поступить в институт, сделать это по разным причинам не удалось. Вскоре он уже работал автомехаником, затем — начальником гаража.
Как-то его попросили из молодежной газеты написать статью о лучших шоферах. Новоселов написал ее, к своему удивлению, за один присест. Еще более он удивился, когда статья была напечатана почти без исправлений…
Недели через две он без всякой просьбы и заказа попробовал написать статью под таким громким заголовком: «Вопросы и проблемы эксплуатации автомобильного транспорта». Заголовок изменили, но статью опять напечатали…
Через год он уже работал литературным сотрудником молодежной газеты, а через полтора его вызвали в обком партии и предложили поработать редактором районной.
…Да, его газетные дела шли, в общем, неплохо… И он подумывал тогда о факультете журналистики университета или партшколы. А оказался, в конце концов, в сельскохозяйственном институте.
Что и говорить, учеба ему далась нелегко. То, что его сокурсники — романтичные девчонки и взбалмошные пареньки усваивали шутя, ему приходилось иногда буквально вдалбливать себе в голову. Над ним подсмеивались и подшучивали, но он, не обижаясь, корпел и корпел над книгами.
И как бы там ни было, а институт закончил не хуже Других.
При распределении Ивана Ивановича хотели направить агрономом одного из сельских производственных управлений. Но он, решив про себя, что управление, если он будет достоин, никуда не уйдет, зашел в обком партии и попросился на руководящую работу в совхоз или колхоз, тут же намекнув, что вон, в колхозе «Красный партизан», нет председателя.
Председателя там, действительно, не было. Еще три года назад Дениса Прохорова «перебросили» на крупнейший зерновой совхоз области «Степной», поставив вместо него секретаря парторганизации Антона Бугрова. Но несколько недель назад и Бугрова взяли из колхоза, назначили директором соседнего совхоза «Первомайский».
И Прохорова, и Бугрова Иван Иванович хорошо знал. Ему, редактору газеты, не один десяток раз приходилось бывать в «Красном партизане», как, впрочем, и в совхозе «Первомайский», и во всех остальных хозяйствах района.
…Теперь Новоселова будут выбирать председателем. И чем ближе подходил этот день, тем больше волновался Иван Иванович: как-то его встретят? Человек он для колхозников не с ветра, почти со всеми перезнакомился за годы редакторства, да и во время учебы бывал здесь на практике. Но одно дело — приезжать гостем, а совершенно другое — хозяином. И самое главное — как пойдут у него дела? Колхоз хотя и крепкий, но сложный, тяжелый.
Сперва Новоселов хотел приехать в деревню прямо в день собрания. Но вот не вытерпел. Ему показалось вдруг, что явиться за несколько часов до собрания будет даже как-то нечестно. Пусть колхозники узнают обо всем заранее, пусть не спеша все обсудят и решат…
Скоро должна была показаться центральная усадьба «Красного партизана». И хотя Новоселов прошел всего километра три, от духоты его разморило, рубашка взмокла, прилипла к спине. Он снял пиджак, галстук, распахнул ворот рубахи.
Навстречу по проселку ехал человек на велосипеде. Когда он поравнялся, Иван Иванович шагнул в сторону, чтобы дать дорогу. Но велосипедист неожиданно затормозил.
— Иван Иванович?! Новоселов! Вот встреча! Не узнаешь, что ли?
Узнать Павла Александровича Гаврилова, бывшего секретаря райкома, было действительно нелегко. Всего несколько лет назад Гаврилов был, что называется, видный мужчина. Сейчас на Новоселова смотрел глубоко ввалившимися, усталыми глазами постаревший, сгорбившийся, давно не бритый человек. Да и по виду он походил на обыкновенного колхозника, едущего с работы, — мятый потертый пиджак, выгоревшая на солнце фуражка, стоптанные, запыленные сапоги.
— Да, многие теперь не узнают Гаврилова, — с горькой усмешкой промолвил бывший секретарь райкома.
— Нет, зачем уж так-то… — промолвил Иван Иванович, и ему стало неприятно. — Я очень рад. Здравствуй, Павел Александрович.
— Здравствуй, — сказал и Гаврилов, но как-то нехотя. Он, видимо, уже жалел, что остановился.
И действительно, говорить больше ни тому, ни другому было, кажется, не о чем. Оба понимали это, неловко топтались друг против друга. Гаврилов даже поглядел на свой велосипед — не вскочить ли в самом деле в седло да ехать своей дорогой…
— Ну как…
У Новоселова чуть не вырвалось далее — «живешь, Павел Александрович», однако в самую последнюю секунду мелькнуло: ведь по-своему истолкует такой вопрос Гаврилов.
Три года назад Гаврилова с треском освободили от обязанностей секретаря райкома и направили в совхоз «Степной», к Прохорову, секретарем парткома.
Все это Иван Иванович узнал из газет. Из газет же ему стало известно, что на втором отчетно-выборном собрании коммунисты совхоза забаллотировали его.
Некоторое время о Гаврилове не было ни слуху ни духу. Где он работал, Новоселов не знал. Интересоваться же специально не было ни желания, ни времени. И уже перед самым окончанием института он прослышал, что Гаврилов теперь в совхозе «Первомайский» и опять секретарем парткома.
Но судя по его виду, жизнь у Гаврилова и сейчас шла не очень весело. И потому, невольно запнувшись, Новоселов закончил:
— …как жизнь идет в ваших краях? Что нового?
Но даже и в таком, измененном, виде вопрос Новоселова, кажется, не понравился Гаврилову.
— Чего ей, жизни… Идет… как и в ваших, — промолвил он, опять усмехнувшись.
Гаврилов вроде и не выделял последние два слова — «как в ваших», но все равно Новоселов обратил на них внимание, и опять ему стало неприятно.
Впрочем, Гаврилов тут же согнал кисловатую усмешку, спросил:
— Ты, кажется, отучился? Как же, пользовался слухом…
— Да пока, вроде бы, отучился, Павел Александрович. — Новоселов достал папиросы. — Закуривай. Да… присядем, что ли. Возьми вот плащ.
— Ничего. Я привык без подстилки, — сказал Гаврилов, опускаясь на обочину. Новоселов подумал, что сухие запыленные губы Гаврилова и на этот раз скривило усмешкой. И взглянув на него, даже ощутил недоумение — усмешки не было.
Он присел на свой чемоданчик.
— А куда же ты путь держишь, Павел Александрович?
— Держу? Да кажется — вон из района держу! — вдруг со злостью выкрикнул Гаврилов.
— Как это — вон? Выгоняет, что ли, тебя кто?
Гаврилов как-то странно, подозрительно поглядел на Новоселова.
И Новоселов понял наконец, отчего ему были неприятны усмешки Гаврилова. Сейчас, без усмешки, эта подозрительность проступила особенно отчетливо. Выходит, усмешками он даже как-то маскировал ее.
— На этот раз — выгнать не успели. Я — сам ухожу, — сказал Гаврилов.
— Почему?
— К нам же директором вместо Коновалова этот… Бугров назначен, из «Красного партизана». Наверно, слышал?
— Ну и что же? Горячеват, правда, мужик, но ведь умница…
— Э-э, — махнул рукой Гаврилов. — Не сработаемся.
«Вон что, — сразу обо всем догадался Новоселов. — И в «Степном» с Прохоровым тоже «не сработался».
Некоторое время оба сидели молча. Дым от папирос долго висел над ними во влажном, теплом воздухе, рассасывался нехотя. Гроза все дальше и дальше уходила за окоем, редкие невнятные раскаты грома доносились теперь словно из-под километровой толщи земли.
Гаврилов сидел на краю дороги неуклюже, сгорбившись, облокотившись на колени широко расставленных ног. Время от времени он мотал головой, точно хотел клюнуть свои колени, и сплевывал вниз, на землю.
«Полно, да Гаврилов ли уж это?» — подумал даже Новоселов, невольно сравнивая его с тем Гавриловым, которого когда-то знал. Всегда одетый, что называется, с иголочки, всегда чисто выбритый, подтянутый, даже стройный, он рассеивал вокруг себя холодноватую властность и одним своим появлением внушал окружающим уважение. Был он человеком не грузным, но когда прохаживался по своему кабинету в райкоме, под ним чуть прогибались и поскрипывали половицы. Новоселов почему-то всегда обращал на это внимание. И еще ему казалось, что сам Гаврилов, вроде, тоже с удовольствием прислушивается к этому скрипу.
Если что и осталось сейчас в Гаврилове от прежней манеры одеваться, так это незастегнутый, широко распахнутый воротник рубахи. И будучи секретарем райкома, он редко носил галстук, как бы подчеркивая этой единственной деталью в безупречной одежде свою простоту и демократизм…
И в голову Новоселова сами собой начали лезть воспоминания о прошлой работе в районе, об этом самом Гаврилове, который сидел сейчас напротив него, о Денисе Прохорове, об Антоне Бугрове…
* * *
…Тогда его, Новоселова, только-только утвердили редактором районной газеты. В редакцию позвонил Гаврилов и сказал:
— Зайди-ка… Мы тут структуру посевных площадей на будущий год рассматриваем. Есть материал про одного закостенелого приверженца чистых паров. Сам напишешь. Лично.
У Гаврилова сидели несколько работников райисполкома, которых Новоселов уже знал, и двое незнакомых: один — высоченный дядина в добротном, тщательно отглаженном, как и у секретаря райкома, темно-синем костюме, в отличных летних туфлях; другой — невысокий человек с небольшими прокуренными усами, в старенькой, побелевшей на плечах гимнастерке, подпоясанный ремнем, в растоптанных валенках.
— Значит, с тобой, Коновалов, договорились? — спрашивал Гаврилов у мужчины в пиджаке. — Не подведешь?
— Зачем же… Когда совхоз «Первомайский» подводил райком партии? — даже с обидой проговорил Коновалов.
— Гляди, в сводке чистых паров тебя не показываем, — предупредил секретарь райкома, прохаживаясь по кабинету. — Сводка в область идет. И если обнаружится, что оставишь хоть один гектар…
— Да за кого вы, Павел Александрович, принимаете меня? — снова обиделся Коновалов. — Мы директивы понимаем… Не подведу, сказал…
— Добро… — Гаврилов вздохнул, но не с облегчением, а, наоборот, тяжело и устало. Прошел к своему столу и сел. — Ну а ты, Прохоров?
— Чего — я? — мрачно переспросил человек в гимнастерке.
— Сколько «Красному партизану» гектаров под парами запланировать? — терпеливо спросил Гаврилов. Видно было, что спрашивает он об этом уже не в первый раз.
— Мы давно запланировали — тысячу четыреста.
— В прошлом году было тысяча двести, — напомнил секретарь, постукивая карандашом о настольное стекло.
— Надо же расти…
Гаврилов бросил карандаш, резко встал, уперся кулаками в настольное стекло, точно хотел раздавить его. В глазах его метались молнии. Но Прохоров спокойно проговорил, опережая секретаря:
— Право планировать нам представлено самим. Вот мы и запланировали.
— Видал?! — почти крикнул Гаврилов, глядя на него, Новоселова. И обрушился на Прохорова: — Ты не забываешь, где находишься? У вас этого права никто не отбирает. Но и у нас… у райкома никто не отобрал права контролировать…
— Правильно. И контролируйте, — сказал Прохоров.
— Сейчас вся партия, вся страна борется за то, чтобы лучше использовать колхозные земли, чтобы не пустовало ни одного гектара…
— И это — верно. Хозяйствовать умело надо.
— А у тебя бесплодно целый год полторы тысячи гектаров лежит.
— Под рожь готовим. Как будто не знаете, — все так же спокойно ответил Прохоров, только погладил усы.
Гаврилов снова вышел из-за стола, нервно прошелся по кабинету. Потом остановился перед Прохоровым.
— Слушай, Денис Захарыч… Ты понимаешь, что в области идет борьба за ликвидацию чистых паров?
— Что ж, хорошее дело. А мы не будем.
— А скажи — кормить страну будем? — недобро усмехнулся Гаврилов.
Прохоров опять погладил усы.
— Обязаны.
— А чем мы ее будем кормить? Рабочих заводов и фабрик?! Жителей наших городов? Парами?
— Хлебом, мясом, молоком… — начал перечислять Прохоров. Но секретарь райкома прервал его:
— И это — председатель передового колхоза в районе! Слышишь, редактор? — Гаврилов сел на свое место, зажал голову руками.
— Где уж нам до передовиков, — уронил Прохоров, бросив взгляд на Коновалова.
— Ну, одного из передовых, примерных… Что же тогда другие, глядя на тебя?.. — И, не поднимая головы, закончил, словно выбившись из сил: — Ладно, иди, Прохоров. И все остальные — свободны. Новоселов — останься.
Когда все вышли, Гаврилов поднял, наконец, голову:
— Вот так, Иван Иванович… Раскатай в ближайшем же номере Прохорова. Поставь в пример Коновалова. Этот звезд с неба не хватает, но против стрежня никогда не прет. Про партизанщину пора вроде бы и забыть этому Прохорову. Сорок лет прошло с тех пор, как партизанил. А вот видишь… Вот тут и руководи. В общем, раскатай…
И он, Новоселов, раскатал…
Прохоров к статье отнесся безразлично. Новоселов несколько раз приезжал в конце зимы и весной в «Красный партизан», но Прохоров ни словом, ни жестом не показал, что обижен.
— То ли еще переживал Денис, — сказал как-то секретарь парторганизации «Красного партизана» Антон Бугров на осторожный вопрос о статье.
— Но почему партийная организация не среагировала на выступление газеты? — спросил Новоселов.
— Зачем же — реагировали.
— Паров-то запланировали нынче все-таки тысячу четыреста гектаров.
— А как же… Или ты хочешь, чтобы мы под корень сами себя срубили? Все наше хозяйство только на животноводстве да на озимой ржи стоит. Пшеничка на наших землях не шибко-то растет. Год уродит, а два погодит. А рожь дает постоянный и устойчивый урожай. Только сеять надо ее по чистому пару. Не позже первого сентября. Вот и думай… А газета — что? Газета — не шутка. То есть шутить нельзя в газетках-то…
Он, Новоселов, сидел тогда перед Бугровым как оглушенный.
— Но погоди… Это что же, вся область себя под корень рубит? Ведь всюду чистые пары ликвидируются…
— Вся не вся, а добрая треть колхозов и совхозов пострадает, если… если председатели и директора в них такие же исполнительные, как Коновалов.
— Не понимаю…
Бугров глядел на него, Новоселова, холодно, с открытой неприязнью.
— Конечно, трудно понять, если крестьянское дело вновь тебе. Область наша большая, целое государство. Южная часть — увлажненная. Там, конечно, можно ликвидировать чистые пары. В центральных районах тоже влаги хватает. На востоке вот уже посуше. А мы на самом севере приткнулись, у нас совсем сухо. Потому не растет, говорю, пшеничка тут… — Бугров сделал паузу и добавил с невеселой иронией: — Разве вот у нашего соседа Коновалова вырастет.
Он, Новоселов, немножко помолчал и спросил:
— Ну хорошо… Гаврилову-то сельское хозяйство не вновь… Он старый партийный работник, говорят.
— Именно что старый. С Гавриловым — особое дело. В области сокращают пары — разве он будет в стороне? Ему тоже свое место в сводке нужно, как… — Бугров на секунду-другую припнулся, а потом махнул рукой и докончил: — Как губернатору в церкви.
От такого сравнения Новоселов даже растерялся. А Бугров только усмехнулся и продолжал:
— Трудные наши земли, Иван Иванович… Климат еще труднее. Кабы не такие хозяева, как Прохоров, давно голодали бы. Таких беречь надо, а ты его — статьей по голове. Так недолго и намертво свалить, если бить раз за разом. Давай, такие случаи тебе представятся еще не раз…
Новоселов и сам уже начал сомневаться в правильности своей статьи.
И тем больнее ощутил неприкрытую враждебность Бугрова. Она, эта враждебность, сквозила в его голосе, в словах, в выражении остроскулого, до черноты задубленного ветрами лица.
— Слушай, Антон Филимоныч, — проговорил Новоселов хмурясь. — У меня хватит мужества публично извиниться перед Прохоровым, если статья действительно неправильна. Извиниться прямо в газете. Но давай говорить спокойнее. Я не заклятый твой враг, не враг и Прохорову…
Бугров внимательно поглядел в лицо ему, Новоселову, вздохнул, опустил глаза:
— Может, и верно — зря я так с тобой. Но — обидно ведь…
— Что же… все беды в сельском хозяйстве от сводок этих проистекают, в которых многим… Таким, как Гаврилов, свое место нужно?
Антон с минуту не отвечал, разглядывал свои узловатые, могучие, зажелезневшие от нелегких работ руки.
— Да нет, конечно, — проговорил он задумчиво. — Сводки, учеты всякие — как же без них? Просто не научились мы хозяйствовать как следует на земле, вот что… Громких слов много, а хлебушка собираем столько же, сколь и десять лет назад. Почему не научились, я не знаю. Не той грамоты я, чтоб все объяснить. А за колхоз свой могу сказать. Попросту, извини уж, если не все гладко будет… Живет колхоз, правда, получше других, да разве так мы жили бы еще, кабы Денису волю дали? Эх! Земля-кормилица, она не оскудеет, черпай и черпай, да только умеючи! А не умеем, говорю.
— Что значит — не умеем? И что значит — не дают? — заинтересованный, спросил Новоселов.
— А то и значит — не дают, потому что не умеем. Погоди, сейчас попробую объяснить попроще. Вот с этими же парами. Захару уже набили шишек и еще набьют, но он чистые пары сохранит, хоть, может, и не столько, сколько надо бы. Коновалов же искоренит их, разорит совхоз, зато два-три года в передовых походит. Как же — враг чистых паров, борец за передовую агротехнику. Да еще, не дай бог, дождичек нынче ударит!
— При чем тут дождичек?
— А при том… Места у нас засушливые. Но раз в пять-шесть лет разверзаются хляби небесные. Климат, говорю, черт бы его побрал! У нас и зимами снегу — взаймы не дадим, но как найдет этот год — валит и валит, точно из прорвы. А целое лето — дожди хлещут. Случись, повторяю, нынче такое — все газеты закричат: вон сколько влаги, правильно вопрос о чистых парах ставится, молодцы Коноваловы, позор Прохоровым! А что правильно? Это, во-первых, не влага, а вода. А, во-вторых, — следующее пятилетие, как закон, засушливое. Ржи не посеем, что, извиняюсь, жрать будем? Так вот, спрашиваю, умеем или не умеем хозяйствовать?
Новоселов промолчал.
— Или вот еще пример. Сейчас вовсю Рязанская область гремит — за год чуть не вчетверо увеличили там животноводство, государству мяса сдают три годовых плана. Так?
Бугров поднял голову, поглядел на него, Новоселова, исподлобья, словно хотел проколоть насквозь.
— Чего же ты молчишь — так или не так? — сурово Переспросил Бугров.
Новоселов только пожал плечами. По совести, он недоверчиво относился к великой газетной шумихе, поднятой вокруг Рязанской области, но сказать об этом Бугрову не решился.
— А как вы сами относитесь к планам и достижениям рязанцев? — глупо спросил в свою очередь он. Что вопрос глупый, Новоселов почувствовал сразу же. Он еще не договорил, а Бугров уже печально качнул головой. Отвернувшись, глухо сказал:
— Нет, Иван Иванович… Не хватит, однако, у тебя мужества извиниться перед Денисом. Да еще в газете…
Он, Новоселов, безмолвно сидел перед Бугровым, как школьник, не ответивший простенького урока перед учителем.
— Видишь ли… — промолвил он и остановился, не зная, что говорить дальше. Но Бугров пожалел его и заговорил сам:
— Видишь ли… — и в голосе Бугрова явно проскользнула насмешливо-хитроватая интонация, — к рязанским планам мы, в конкретности я вот, отношусь и так и сяк… Я в Рязани не был, тамошних условий и положения не знаю. Может быть, надо им в ноги кланяться, если… если научились так хозяйствовать. Но ведь погляди, что получается… Наша область тоже нынче взяла два годовых плана по мясу. План разверстали по районам, район — по колхозам и совхозам. Нас заставляют сдать три годовых плана. Три! У вас, говорят, животноводство сильное, кому, как не «Красному партизану», пример показать! Ты понимаешь, Иван Иванович, что это значит? Где у нас такие возможности? За область, опять же, не знаю, а нам этот план — гроб с крышкой. Коров, что ли, вырубать? — Голос Бугрова все креп и креп, наливался злостью. — Можно, конечно, и коров… Можно весь молодняк на мясокомбинат отправить. Таким-то образом можно пять планов выполнить в один год, можно — шесть. А потом что — по миру идти? Это что — умеем или не умеем хозяйствовать?
— Прохоров, насколько я знаю, не соглашается пока даже и на два плана, — сказал Новоселов.
— Он не соглашается, а ему — выговор. Станет еще сопротивляться — Гаврилов пригрозит партбилет отнять. Бывали уже такие случаи…
Бугров остановился, успокоился немного и продолжал уже ровным, немного усталым голосом:
— Вот и выходит, что не дают Денису воли, не дают развернуться. Не знаю, сколько с Дениса, с нас мяса нынче возьмут… Ежели в самом деле три годовых плана — на шесть лет вперед животноводство наше обескровят. А за эти шесть лет мы бы не шесть, а около десятка нынешних планов дали государству, ежели бы все нормально, по-хозяйски шло. А так на этих трех и засохнем. Вот и считай… Умеешь считать?
— Но, Антон Филимоныч… Вот ты бы Гаврилову предложил так посчитать.
— А думаешь, не было предложено? — живо обернулся Бугров.
— Ну и что?
— Э-эх! — махнул рукой Бугров. — В этих мыслях у меня, может, не все правильно. Но ведь я попросту рассуждаю: работал я год, работал, получил на трудодни столько-то. С месячишко-то я как бы мог погулять-попировать — сам себе купец, да и только. Но ведь я помню — целый год впереди, его тоже надо мне жить с семьей. А Гаврилов где-то позавтракал, у нас пообедает, а ужинать в другой район, а то и область поедет. И везде будет заботиться, чтобы стол побогаче был уставлен. Что можно положить на этот стол от нашего колхоза — давненько уже прикинул, кажется.
Новоселов пожал плечами:
— Смелые же ты, Антон Филимоныч, выводы делаешь… Не далековато ли от берега удишь?
Бугров устало вздохнул, вытер широкой ладонью лоб:
— Ладно… Поживем — увидим. Но мы с Денисом не выложим ему на стол все животноводство. Пусть хоть в тюрьму садит…
Этот случайный разговор с Антоном Бугровым много дал ему, Новоселову, заставил много думать, размышлять, сопоставлять, сразу же заставил по-другому взглянуть на председателя «Красного партизана». Номер газеты со статьей о Прохорове жег ему руки.
Многое случилось именно так, как предсказывал Бугров. Дениса Прохорова, действительно, разносили в пух и прах на всех пленумах, сессиях и всяких районных совещаниях за чистые пары. Коновалова же, наоборот, ставили в пример. На всю область прогремел Коновалов и за обязательство дать два с половиной годовых плана по мясу — в областной газете был даже напечатан его портрет. Прохоров же с Бугровым, как ни ломал их Гаврилов, не обещали даже полтора.
— Ну глядите, деятели! — зловеще предупредил их на бюро обессиленный Гаврилов. — Этак — доиграетесь… Предлагаю Прохорову объявить выговор. Бугров тоже заслуживает самого строгого наказания. Но ограничимся на первый раз серьезным предупреждением. Бугров у нас еще молодой секретарь парторганизации. Дальнейшее покажет, насколько он зрел…
— Вроде, новый метод в руководстве — разделяй и властвуй, — нехорошо усмехнулся Бугров, выходя из райкома.
…А весной произошел такой случай.
Денис Прохоров решил потеснить немного пшеницу и побольше посеять кукурузы. В колхозе выделили для кукурузы хорошее поле, отлично прогреваемое солнцем, обильно удобрили почву. В районе категорически воспретили самовольничать. Напрасно Прохоров и Бугров, специально приехав в район, доказывали, что в колхозе большое животноводство, что у них из года в год не хватает кормов, что недавний Пленум ЦК указал на пересмотр структуры посевных площадей как на один из важнейших резервов, что пшеница в их хозяйстве — самая малоурожайная культура. Все эти доводы разбились, как стеклянная бутылка о каменную стену, об один-единственный аргумент Гаврилова:
— «Красный партизан» — не последнее зерновое хозяйство района. У вас большой план продажи хлеба государству. Так вы что же, хотите район зарезать? Кукуруза не дает у нас зерна, помнить надо.
— Район мы, Павел Александрович, не собираемся резать, — уже, наверно, в пятый раз повторил Прохоров. — Но учтите наше положение — у нас огромное животноводство…
Гаврилов негромко хлопнул ладонью по столу.
И он, Новоселов, случайно присутствовавший при этом разговоре (зашел к секретарю по своим газетным делам), увидел, как Прохоров вздрогнул.
Что ж, Новоселов уже знал, что значит такой хлопок.
А Гаврилов, качнув коротко стриженной головой с крутым, без единой морщинки, лбом, виновато улыбнувшись, проговорил, по своему обыкновению тихонько барабаня пальцами по зеленому сукну:
— Простите, пожалуйста… — Затем улыбка с его лица исчезла, оно стало ровным, как доска, непроницаемым. На нем так и не проступило ни одной властной черты. В голосе тоже не было слышно металла, хотя Гаврилов говорил: — Но спекулировать партийными решениями мы никому не позволим. Мы не меньше вас разбираемся в этих решениях, не меньше понимаем роль кукурузы… Но мы видим и понимаем еще общую и дальновидную стратегию по развитию и укреплению сельского хозяйства, по созданию изобилия продуктов питания для народа… И ты, Денис Захарыч, уже должен бы понимать… Вы тайгу в прошлом году начали корчевать — отлично! Поддерживаю. Сейте на этой земле кукурузу. А существующие площади под пшеницей не позволим сокращать… Вы и так поклонники ржи.
И здесь-то не выдержал Бугров:
— А интересно, кто хозяин нашей земли — вы или, все же, мы?
Может быть, подобных вопросов Гаврилову никто никогда не задавал, потому что он на мгновение даже перестал стучать пальцами по столу.
— Позвольте… Вы понимаете, что говорите? И — где говорите?
— Кукурузу мы на том поле посеем — и все, — отрубил Бугров, пристукнув кулаком по столу. Гаврилов секунду-другую смотрел на его огромный кулак и поднял глаза на Прохорова.
— Да, будем сеять, — ответил председатель на этот безмолвный вопрос. — Не можем мы иначе… в интересах государства.
— Вот как… — сухо уронил Гаврилов и повернулся к нему, Новоселову: — Видал?! — И снова Прохорову: — Мы не простим такого… такой партизанщины даже тебе, Денис Захарыч, заслуженному председателю колхоза. А для товарища Бугрова это грозит…
— Чем это мне грозит, интересно? — воскликнул Бугров вставая. — Чем грозит? Ничем мне это не грозит. Мне ни чинов, ни портфелей не надо. Вырос на земле, умру на земле. Вот этими руками привык всякую работу делать…
Немного опомнившись, сел. В кабинете секретаря установилась тишина.
— Сеять кукурузу будем. Семена уже приготовлены. Поле давно поспело, завтра же начнем, — сказал он.
— Что же… — спокойно проговорил Гаврилов, поглядел на настенные часы. Было без четверти двенадцать. — Пока не наступило завтра, мы поговорим об этом сегодня на бюро. Бюро начнется в два часа. Прошу не опаздывать. А сейчас — свободны. Можете сходить в столовую, пообедать…
К двум часам Прохоров и Бугров снова были в райкоме. Бюро уже началось.
— Павел Александрович по срочному делу выехал в один из колхозов, — сообщила в приемной секретарша. — Бюро ведет второй секретарь. Павел Александрович извинялся и просил вас подождать. Он скоро приедет. И как только вернется — сейчас же ваш вопрос.
…Гаврилов появился в райкоме, когда стемнело.
— Земля у вас действительно поспела, — сказал он, проходя в кабинет через приемную. — Специально крюк сделал, чтоб посмотреть…
— Чем это все попахивает? — с тревогой спросил Бугров, когда закрылась дверь за Гавриловым.
Прохоров только пожал плечами.
Вдруг из кабинета, переговариваясь, вышли члены бюро.
Ничего не понимая, Прохоров поднялся и пошел к Гаврилову.
Следом за ним — Бугров.
Секретарь райкома звонил кому-то по телефону.
— Ага, два места… Самых лучших. Зачем отдельных, можно вместе… Добро… — положил трубку и развел руками. — Взбунтовались, Денис Захарович, члены бюро, не до света же, говорят, заседать. Решили продолжить завтра, в десять утра. Ничего не поделаешь, коллегиальность. Да и действительно, кончать надо с заседательской суетней… В общем, прости, Захарыч, а завтра сразу в десять потолкуем с вами. С гостиницей я для вас договорился… за счет райкома. Отдыхайте.
…Однако на следующий день утром бюро почему-то не собралось. Сказали, соберется в два часа дня. А днем Гаврилов объявил, с треском застегивая замки добротного портфеля:
— К сожалению… впрочем, для вас это к счастью, — меня и второго секретаря вызывают в обком партии. И заметьте — совещание по вопросам тенденций к сокращению посевов зерновых площадей в области. Этак, братцы мои, без хлебушка останемся. Так что не вздумайте там мудрить… Вопрос стоит острее, чем вы думаете. Легко надвое разрезаться… На время сева к вам уполномоченным товарища Новоселова назначили. Смотрите, под постоянным контролем газеты находитесь.
Уполномоченным его, Новоселова, в «Красный партизан» действительно назначили еще несколько дней назад. И он вместе с председателем и парторгом выехал в колхоз.
Ехали молча. Только Бугров всю дорогу плевался:
— По вопросам тенденций… Надвое разрезаться…
Когда подъезжали к деревне, Прохоров и Бугров словно по команде выскочили вдруг из машины и побежали к полю, по которому вдоль и поперек ползали двухрядные сеялки.
— Эт-то еще что такое?! Кто разрешил пшеницу сеять? — закричал Прохоров сеяльщикам. — Прекратить сейчас же…
— Можно и прекратить, — сказал сеяльщик и грубо выругался. — Да ведь кончаем уже. Вчера полдня сеяли, всю ночь, да сегодня, считай, целый день.
— Кто разрешил, спрашиваю? Ведь мы это поле под кукурузу приготовили.
— Кто же, кроме бригадира? Только не разрешил, а заставил… Вон он, спрашивайте.
На дрожках подъехал угрюмый бригадир. Несмотря на теплынь, он был в шапке, одно ухо торчало вверх.
— Ну? — произнес Прохоров, когда бригадир натянул поводья. Усы председателя вздрагивали. — Самовольничаешь?
— А тут не знаешь, кого слушать, — зло произнес бригадир. — Тот грозит, другой грозит…
— Я не угрожаю, я спрашиваю, что ты наделал?! Ты понимаешь?
— Чего мне понимать… Тут вчера сам Гаврилов был. Приказал — сей пшеницу. И не уехал, пока не начали сеять…
Это сообщение сразило Прохорова наповал. Он сел прямо на пахоту, возле ног Бугрова, и зажал голову.
— Да и подумать если — чего тебе, Денис, на рога лезть… Со здоровья и так последний рубль разменял вроде… — Бригадир, тяжело шаркая ногами, подошел к председателю и тоже сел на землю.
— Так вот оно чем попахивает, — уронил Бугров. — Без кормов-то, хошь не хошь, сговорчивее будем насчет увеличенных планов мясосдачи. Не мытьем, так катаньем.
— Не городи-ка… чего не следует, — тихонько попросил председатель.
Но Ивану Ивановичу показалось, что Прохоров все же согласен в душе с Бугровым.
…На другой же день Прохоров позвонил в райком. Гаврилов еще не вернулся из области. Но через два дня Прохоров все же соединился с ним и сказал:
— Вот что, Павел Александрович… Темна душа человеческая, трудно бывает разглядеть ее… Третий год с тобой работаю, а такой подлости… я выбираю слова, не беспокойся… такой подлости не ожидал от тебя… Ничего, от меня это можешь выслушать. Что? Нет, не боюсь… И этого не боюсь. Чего боюсь? Только одного — своей совести. И тебе советую бояться своей…
И положил трубку.
…Осенью Новоселова вновь назначили уполномоченным в «Красный партизан», теперь уже по уборке.
Урожай в колхозе выдался средний. Но в «Красном партизане» давно научились собирать его до зернышка, без потерь. Прохоров один из первых в районе со значительным перевыполнением плана продал хлеб государству и засыпал порядочное количество фуража.
О фураже председатель беспокоился, как говорят, неустанно и неусыпно. Не раз заставлял перемолачивать ту или иную скирду соломы, перевеивать целые вороха мякины.
Из-под сортировок и прочих очистительных машин распорядился тщательно заметать все отходы — и все в амбары, в амбары.
Новоселов понимал Прохорова с Бугровым. Сенокосы выдались скудные, кормов было заготовлено мало. Хорошо уродила кукуруза, но ее посеяли маловато. И только теперь он, Новоселов, до конца осознал, что наделал весной Гаврилов.
Уборка в районе подходила к концу.
Сумеречным и промозглым октябрьским днем Прохоров, Бугров и он, Новоселов, сидели в конторе и подсчитывали количество зерна, засыпанного на фураж. И хотя потребности хозяйства не были обеспечены и наполовину, цифра получилась все же порядочная.
— Да, считаем, — и Бугров сбросил с конторских счетов все костяшки. — А пересчитывать, чуется мне, опять Гаврилов будет. На сколько там районная сводка хлебозаготовок?
— На семьдесят процентов пока.
— Во-во… Зловещая для нас цифра.
В последующие две недели Прохоров пропадал в тайге, наблюдая за раскорчевкой. На это была брошена вся освободившаяся техника.
— Не приезжали из района? — каждый вечер спрашивал он, возвращаясь из тайги.
— Бог миловал, — отвечал Бугров.
Но когда уже казалось, что из района никто и не приедет, у конторы ранним утром остановился райкомовский «газик».
— Та-ак… — присел тяжело на подоконник Бугров. — Как по нотам все идет…
Гаврилов зашел в кабинет шумный, разгоряченный, будто бежал всю дорогу за своей собственной машиной.
— Ну здравствуйте, здравствуйте, партизаны! — заговорил он весело. — Корчуете, значит, тайгу-матушку? Как же, читал. Частенько, частенько об ваших геройствах наша газета пишет. Вот что значит иметь редактора собственным корреспондентом… Да здравствуйте, что ли.
Прохоров с Новоселовым поздоровались, а Бугров вместо приветствия в упор спросил:
— За фуражом нашим приехали?
Гаврилов не спеша повернулся к нему:
— А ершистый же ты, брат. Люблю таких. Нет, не за фуражом. За вашим председателем…
Прохоров поднял вопросительно голову.
— Именно, Денис Захарыч. Специально за тобой приехал. Давненько ты не был в районе.
— Особых дел не было, вот и не ездил.
— Да ты, Захарыч, вижу, все сердишься… Нехорошо… Ну, свои люди, сочтемся. Давай, собирайся…
— Что там стряслось такое?
— Из обкома партии прибыл товарищ… Предупредили: возможно, подъедет сам секретарь. В двенадцать совещание. Собираем всех председателей…
— И всех собирает лично секретарь райкома? — опять подал голос Бугров.
Гаврилов, однако, улыбнулся:
— Да хватит шпынять меня, Антон Филимоныч. Прямо яд у тебя в голосе. Заехал… ну, не буду врать, не случайно. Я тут в соседнем колхозе ночку провел, надо было кой-что к совещанию самому посмотреть. Ну, думаю, заверну и в «Красный партизан», а то Прохоров забыл дорогу в район, заблудится еще.
— Собирают по вопросам хлебозаготовок? — спросил Прохоров.
Гаврилов на этот раз притушил свою улыбку.
— Откровенно говоря, по хлебозаготовкам. Положение серьезное, область недодала государству хлеба около двенадцати миллионов пудов. Это не шутки. Но… тебе, Денис Захарыч, беспокоиться нечего, ты сверх плана нынче много продал. Потрясем крепенько отстающих. Но быть ты должен. «Красный партизан» у области не на последнем месте. Поехали.
Новоселов заметил, что, говоря все это, Гаврилов как-то неловко бросал взгляд с предмета на предмет, избегая смотреть на председателя с парторгом. Заметил это и сам Прохоров.
— Все ясно, — вздохнул он, поднимаясь. — Парторга и уполномоченного с собой брать? Они ведь тоже все наши ресурсы на зубок знают.
Но Гаврилов был уже в дверях и, очевидно, не расслышал последнего вопроса.
…Вернулся из района Прохоров на следующее утро, выжатый, как лимон. Вызвал бригадиров, кладовщиков. Ни на кого не глядя, сказал:
— Поднимать всех шоферов, заводить машины… Грузить фуражное зерно…
Никто не тронулся с места, не проронил ни слова.
— Чего стоите! — закричал вдруг Прохоров. — Слышали же… Все, до зерна, вывезти на заготпункт…
Первым молча вышел из конторы Бугров.
…Прохоров и Новоселов стояли у окна, слушали, как ревут грузовики, выезжая с полными кузовами из деревни.
— Как же ты, Денис Захарыч, согласился? — спросил Новоселов.
— Стар, видно, становлюсь я, Иван Иваныч, — вместо ответа тихо вымолвил Прохоров не оборачиваясь. И добавил с горечью: — Гляди, узнает Гаврилов, что за настроение у уполномоченного райкома.
— А парторги были на совещании?
— Хорошо еще, что семенное зерно удалось отстоять… Что? Парторги? Были. Но это к лучшему, что Антон не был… Все равно не помог бы ничем…
Так колхоз «Красный партизан», как, впрочем, и другие хозяйства района, снова остался без фуража.
…А после ноябрьских праздников, когда наступили первые холода, Гаврилов опять взялся за Прохорова и Бугрова, опять требовал три годовых плана по мясу. И снова руководители «Красного партизана» сопротивлялись. Прошлогодняя история повторилась в точности.
— Что же, подведем итоги, — ровным, но не предвещающим ничего доброго голосом произнес Гаврилов на бюро райкома, где обрабатывали Прохорова и Бугрова. — Чистые пары сокращать товарищ Прохоров не захотел, в зерновом балансе страны он, вроде, не заинтересован. Нынешняя весенняя история, когда потребовалось мое личное вмешательство в размещение посевов пшеницы в колхозе «Красный партизан», всем известна… Как и в прошлом году, председатель колхоза и парторг встречают в штыки пересмотренный районными организациями план продажи мяса государству… Товарищи, не кажется ли вам, что это уже определенная, так сказать, линия…
Прохоров был все в той же старенькой гимнастерке, в которой Новоселов увидел его в первый раз. И как в Тот раз, он лишь поглаживал усы.
Бугров сидел не шевелясь, положив на колени свой большие руки, словно собирался фотографироваться.
— И все-таки, — продолжал Гаврилов, — мне бы не хотелось думать, что это сознательная линия. — Помолчал и выразительно подчеркнул еще раз: — Не хотелось! Товарищи, видимо, просто заблуждаются, недооценивают всей важности наших задач…
Долго еще говорил секретарь райкома. Кончил тем, что обоих, мол, надо бы строго наказать. Но поскольку у Прохорова выговор уже есть, можно ограничиться в отношении его на этот раз строгим предупреждением, но зато Бугрову теперь уже выговор записать — и полновесный. И пусть оба подумают хорошенько, чем все это может кончиться, и в самое ближайшее время осознают свои ошибки…
Новоселов не был членом бюро райкома, но, как редактор, присутствовал почти на каждом заседании бюро. И сейчас, глядя на Прохорова с Бугровым, с тревогой думал — не сдадутся ли, не уступят ли натиску, выдержат ли? Пока борьба идет подспудно, «бескровно». Но он чувствовал, что настанет миг, и Прохоров с Гавриловым сойдутся в открытую, схватятся врукопашную.
И он, Иван Иванович Новоселов, не останется, не имеет права оставаться в стороне от этой борьбы…
Собственно, он уже и не стоял в стороне. Вскоре после разговора с Бугровым он напечатал в газете большую статью о безупречной организации работ на вспашке в колхозе «Красный партизан». Бугров при встрече сказал улыбаясь:
— Гляди-ка… А я был уверен, что не хватит смелости извиниться перед Денисом… рад, что ошибся.
Сам Прохоров, как и после первой статьи, ничего не сказал, только крепче, чем обычно, пожал ему в тот день руку.
Помощь эта Прохорову в его борьбе против Гаврилова была не бог весть какая, и он, Новоселов, это понимал. Но он не знал, не видел тогда, чем бы мог ему помочь еще. Он только время от времени помещал в газете положительные статьи о «Красном партизане».
Статьи эти Гаврилову явно не нравились, однако он ничего не говорил. Но когда, приехав минувшей осенью в «Красный партизан» за Прохоровым, весело пошутил: «Частенько, частенько об ваших геройствах наша газета пишет», Новоселов знал, кому и с каким смыслом адресуются эти слова.
…Бюро кончилось, Прохоров и Бугров, оба сутулясь, вышли из кабинета. Гаврилов отпустил и членов бюро, сказал, как в прошлом году:
— Иван Иванович — останься.
Новоселов почти наверняка знал, о чем сейчас пойдет речь.
Гаврилов долго приводил в порядок бумаги на столе. И, наконец, спросил, к удивлению Новоселова:
— Как думаешь — не напрасно мы так мягко с Прохоровым? Может, стоило ему еще один выговор? Для симметрии?
— Если сожалеешь, так можно и вернуть Прохорова, — усмехнулся Новоселов.
Гаврилов, все еще не прекращая возиться с бумагами, вскинул на него глаза, но той же секундой опустил.
— Ничего, достаточно им. Теперь покладистее будут. Все равно скот нечем кормить.
Новоселов стремительно поднялся из-за стола.
— Ты что? — удивился Гаврилов.
— Ничего. Вот подумал, что прав был, выходит, Бугров.
— В чем? — насторожился Гаврилов.
— Он догадался весной, чем попахивает вся эта история с кукурузным полем.
— Чем попахивает? Какая еще история? — так и вскинулся Гаврилов. Спохватившись, прибавил холодно: — Больше ничего он тебе не предсказывал?
— Кажется — ничего. Вот только однажды разговор был у нас… о том, что не научились мы как следует хозяйствовать на своей земле.
Гаврилов оставил, наконец, бумаги и, чуть прищурившись, размышлял о чем-то. Потом заговорил бесстрастным голосом:
— Любопытный был разговор у вас, кажется… Но вот что я хотел бы сказать тебе, Иван Иванович… Разговоры о нас, о коммунистах, ведутся уже полвека. Судят и так, и сяк… Особенно там, за рубежом. Но страшнее свои доморощенные демагоги Я не знаю подробностей вашего разговора с Бугровым и этих его… глубокомысленных догадок и предсказаний. Да и не хочу знать. Однако суть мне уже ясна — мелковато плавает этот парторг, идейно товарищ незрел. Что значит — не научились хозяйствовать? Весь мир удивляется нашим экономическим успехам. Наши рабочие и колхозники, рядовые советские люди, совершают чудеса. Бугрову это невдомек. Он заметил какой-нибудь отдельный недостаток в нашей работе — и пожалуйста, готов вывод — не умеем хозяйствовать… Но нам-то с тобой надо не только видеть эти недостатки, надо понимать историю, видеть все перспективы…
— А вы… перспективно видите?! — спросил вдруг Новоселов, невольно перейдя на «вы». — Вы-то историю понимаете?
Гаврилов отшатнулся, спросил изумленно, ошарашенно:
— Что-о?!!
Новоселов и сам понимал, что говорит не то и уж во всяком случае не так. Однако остановиться уже не мог и продолжал, все повышая голос:
— Вы сами-то — глубоко ли плаваете? Вы-то, Павел Александрович, идейно созрели?!
В пальцах Гаврилова хрустнул карандаш. Этот негромкий звук вернул Новоселова к действительности. Он даже удивленно поглядел вокруг — нет, в кабинете они были одни.
— Мальчишка! — Гаврилов швырнул в корзину обломки карандаша.
Новоселов тяжело сел, а секретарь райкома прошел к окну и стал смотреть, как сыплется и сыплется на землю тяжелый крупный снег.
— Прости, Павел Александрович, — сказал Новоселов глухо. — Действительно, как-то по-детски это… Несерьезно.
— Нет! — отрывисто бросил Гаврилов, все еще стоя спиной к Новоселову. Затем принялся ходить по кабинету, прислушиваясь, как поскрипывают под широкой ковровой дорожкой половицы. — Нет. Я имею в виду, конечно… не это твое мальчишество… Зрелый я или зеленый — ты волен иметь по сему поводу какое угодно мнение. Не прощу я тебе другого — этого твоего… индивидуального оппозиционерства. Ведь только слепой не видит, что твоя газета взяла Прохорова под защиту.
— Это газета райкома партии…
— Но у райкома, кажется, несколько иное отношение к Прохорову.
— А если неправильное отношение?
— Во-он как! Так что же ты на бюро молчал? Что же ты это свое… оппозиционерство скрываешь? Давай, вербуй себе сторонников. Выступай в открытую против линии райкома. И вообще — против линии…
Сказать «против линии партии» Гаврилов все же не осмелился.
— Вот тут я действительно… вел себя как зеленый мальчишка, — проговорил Новоселов. — Думал… — до этого нашего с тобой разговора думал — как бы не бросить тень на авторитет райкома. Но теперь можешь быть, Павел Александрович, уверен — больше молчать не буду.
— Так-с, — усмехнулся Гаврилов. — А рога не сломаешь?
— Это что, угроза?
— Ну зачем же, — и Гаврилов вдруг улыбнулся. — Эх, молодость! Молодо-зелено, да зато горячо. Я ведь, наоборот, знаешь, зачем тебя оставил? Скоро районная партийная конференция. Ты у нас тут почти год. В общем и целом, кроме отдельных завихрений, газету ведешь хорошо. Вот и хотел было предупредить против этих завихрений по-дружески, по-партийному, да и спросить, как ты насчет того, чтобы в члены бюро райкома тебя…
— Теперь, выходит, не спросишь?
— Не знаю, не знаю… — протянул Гаврилов и словно в недоумении развел руками.
«Сломал рога» Новоселов очень просто. К весне его вызвали в сектор печати обкома партии и предложили редактировать газету другого, более крупного района. Он сразу понял, в чем тут дело.
— Это что, повышение или как? — спросил Новоселов. — Гавриловская протекция?
— Будем надеяться, что такой протекции из нового района вам не будет, — сказали ему. — Секретарь райкома там парень молодой, но толковый.
— А может — на учебу разрешили бы мне, а? Ведь годы уходят. Когда-то мечтал поступить в автодорожный институт. Потом — на факультет журналистики. А сейчас что-то появилось желание — в сельскохозяйственный.
— Жалко вас отпускать, — откровенно сказали ему. — Газетчиков-то у нас не хватает. Но в сельскохозяйственном ведь заочное отделение есть. Как?
Один курс Новоселов закончил заочно, а потом все же перевелся на стационар.
…И вот сейчас в чемоданчике лежит диплом агронома, сам он, Новоселов, снова в знакомых местах, а напротив него сидит в дорожной пыли тот самый Павел Александрович Гаврилов, который любил расхаживать по райкомовскому кабинету и слушать, как поскрипывают под его ногами половицы.
Жара палила и палила. Чудилось: где-то там, в луговых глубинах, была раскаленная банная каменка невероятных размеров, и на нее кто-то лил и лил целые речки воды. Пар растекался во все стороны, доставал до проселка, окатывал Новоселова с Гавриловым тяжелыми горячими волнами.
— Да, не сработаемся с Бугровым, — повторил Гаврилов, засовывая окурок под каблук сапога. — Это уж как дважды два. — И, вздохнув, пояснил: — Бугров-то не успел принять хозяйство — и сразу за чистые пары… А я на них… на парах этих… погорел уж раз… не без твоей помощи.
— В «Степном» же чистых паров почти нет, — холодно проговорил Новоселов. — И, насколько я знаю, Прохоров их не старается много заводить. Там увлажненная зона, — кивнул он в сторону уходящей грозы. — На чем же погорел там?
— Злой ты, оказывается, — с желчью произнес Гаврилов. — Злопамятный. Почему это большинство людей — злопамятны?
— Ты думаешь — большинство?
Гаврилов не ответил.
— Не знаю, Павел Александрович, злопамятный я или нет, — продолжал Новоселов, — но твои не столь уж давние рассуждения о доморощенных демагогах, об идейно незрелых людях я, видно, никогда не забуду.
Гаврилов потрогал велосипедное колесо, проверяя, видно, хорошо ли оно накачено.
— Да, конечно, мы с тобой не очень дружно жили, — сказал он. — Особенно после этого разговора. Но слова — что! Главное — не слова, а действия. Признайся уж — зло на меня ты держишь не за эти слова, а за то, что я потребовал тебя убрать из района? Ну, отвечай.
И в голосе Гаврилова прозвучали даже торжествующие нотки.
А Новоселов глядел, глядел на него во все глаза, будто увидел впервые. Да, собственно, так оно и было. Истинный, настоящий, как ему показалось, Гаврилов только сейчас, после своего последнего вопроса, предстал вдруг перед ним во всей наготе. «Да ведь он же непроходимо глуп! — думал Новоселов. — Это же… просто обыкновенный невежда. Как же я раньше этого не заметил?»
— Ну, так что же молчишь-то? Отвечай, — тем же голосом произнес Гаврилов.
«И как другие не заметили? — продолжал невесело размышлять Иван Иванович. — Хотя, почему не заметили? С секретарей райкома убрали. Из «Степного» от Прохорова тоже. А от Бугрова теперь сам бежит».
Новоселову стало как-то легче, свободнее.
— Так что же в «Степном» произошло? — переспросил он Гаврилова. — Чего с Прохоровым опять не поделили?
Губы Гаврилова дрогнули, он быстро провел по ним рукой и словно стер свою усмешку.
— «Опять»… Ишь ты! Я и говорю — злопамятны люди. — Голос Гаврилова сухо потрескивал, и было заметно, что он сдерживается, боясь сорваться. Новоселов даже с интересом следил, справится ли Гаврилов с собой. — Ну слушай, если уж хочешь. На кукурузе мы не сошлись. Ее, как ты знаешь, рекомендуют сеять квадратно-гнездовым способом… что я и отстаивал. Прохоров начал сеять узкорядным…
— А урожай каков?
— Потом еще работал в двух совхозах, — оставляя без внимания вопрос Новоселова, продолжал Гаврилов. Он все-таки справился с собой, не сорвался на крик, хотя говорил теперь с явной злостью, какой-то беспощадностью. Непонятно вот только было — самому себе он адресует эту злость или кому-то другому. — В первом не сошелся с директором в том, что отстаивал прогрессивный раздельный способ уборки.
— А директор приказал косить напрямую?
— …А во втором вообще популярно объяснили, что у меня методы руководства людьми — культовские, осужденные, дескать, партией и народом…
— Судя по работе в райкоме… — начал было Новоселов, но Гаврилов его перебил:
— Что — судя! Ты погоди… Да, урожай кукурузы в «Степном» выше, чем в других хозяйствах области. Да, иногда напрямую убирать выгоднее, чем раздельно. Не понимаю, что ли? Не дурак. А что мне делать? Партийные органы требовали кукурузу сеять только квадратами, а убирать хлеб только раздельно. Что мне — против линии идти было?! Или вот культовские методы… Меня в этом грехе дважды обвиняли уж. А какой я, к черту, культовик? Я культ личности осуждаю не меньше других. Это — черное пятно в истории страны и нашего общества. Но и с меня ведь требовали в безоговорочном порядке. Обеспечь — и точка! Обеспечь посев такого-то количества зерновых культур! Обеспечь в таких-то размерах хлебозаготовки! И приходилось выгребать семенное зерно и фураж в колхозах, приходилось… Вот и та история с кукурузным полем в «Красном партизане»… Прохоров тогда выпалил мне прямо в лицо — не ожидал, дескать, такой подлости от тебя, Павел Александрович. Что ж, я даже… могу и согласиться. Подлость не подлость, а… неприятно, в общем. Но приходилось на это идти.
Гаврилов умолк. Он несколько секунд тяжело дышал. Затем, чуть успокоившись, достал носовой платок и вытер потное лицо и шею.
— Вот так, уважаемый Иван Иванович, — сказал он, пряча платок.
Такой откровенности Новоселов от Гаврилова не ожидал. И сейчас сидел напротив него еще более удивленный, чем прежде. Несколько минут назад он решил, что Гаврилов просто глуп. Но если… если руководитель отлично сознает, что делает, и понимает, что его действия наносят явный вред людям, которыми он руководит…
— Так что же молчишь-то, Иван Иванович? — прервал размышления Новоселова Гаврилов.
— Да… Не враз и сообразишь, что ответить… на такое откровение, — сказал Новоселов.
— Верно. Сложна она, жизнь-то.
И в голосе Гаврилова — снова какой-то торжествующе-снисходительный оттенок.
— Сложна. Однако, Павел Александрович, рано или поздно тебе придется ответить самому себе на один-два вопроса.
— Ответим. Хоть на десять. И хоть сейчас, — проговорил Гаврилов. Но в голосе его уже не было и намека на торжествующие нотки. Он отвернулся от Новоселова и с тоской глядел в ту сторону, куда ушла недавняя гроза, куда уплыли черные, тяжелые тучи, заваливавшие недавно «весь горизонт.
— Эх, Павел Александрович, — покачал головой Новоселов и поднялся с чемоданчика. — Почему же от Бугрова уезжаешь?
— Я объяснял.
— Непонятно ты объяснял. А может быть, даже нечестно.
— Как это понять — нечестно?
— Видишь ли… Я помню, как Прохоров тебе насчет подлости говорил. Я в это время, если ты не забыл, находился в колхозе в роли уполномоченного. Словом, я стоял рядом с ним. Так вот, Прохоров тебе еще и насчет совести говорил. Помнишь, он советовал тебе бояться ее? Так вот, думаю, не проснулась ли она, наконец, в тебе. Не она ли погнала тебя из совхоза…
Гаврилов вскочил с земли Губы и щеки его тряслись, все лицо было искажено гневом. Он сжал кулаки и сделал шаг к Новоселову. Но тут же опомнился, снова отступил назад, сунул руки в карманы пиджака.
— Мальчишка! — выкрикнул он, как когда-то в своем секретарском кабинете. — Ты с какого года в партии?!
— С пятьдесят второго, — ответил Новоселов. — Но что это меняет?
— А я с тридцатого. Тебя еще на свете не было, а я уж деревенской комсомольской ячейкой руководил, не раз слышал, как кулацкие обрезы щелкают. Как порох-то пахнет — ты разве только в газетных полосках нюхал, а я всю Отечественную прошагал. Так какое ты право имеешь говорить о моей совести?! Это я и Прохорову никогда не прощу…
— Что ж, пороху столько, сколько ты, я, может, и не нюхал. Но Отечественной тоже два года прихватил, — спокойно ответил Новоселов. — А на вопросы ты сам напросился. Только отвечать, видно, не готов еще.
Гаврилов быстро нагнулся, рывком поднял свой велосипед, поставил одну ногу на педаль и сказал насмешливо:
— Чего тебе так уж сожалеть об этом? Тебе важно ведь, чтоб я самому себе ответил.
— Конечно, это важнее, — согласился Новоселов. — Да, видно, не скоро это произойдет.
— Тебе откуда знать — скоро или не скоро? — почему-то заинтересованно спросил Гаврилов и даже снял ногу с велосипедной педали.
Новоселов поднял плащ, перебросил его через руку.
— Знаешь, как я тебе на это отвечу? Вот ты говоришь, что культ личности осуждаешь? А ведь неправда это, Павел Александрович.
— Ого! Давай, давай, — усмехнулся Гаврилов.
— Ты даже сожалеешь, что он кончился, — продолжал Новоселов. — Тебе ведь очень вольготно и удобно было во времена культа.
— Крепко!
— Возможно. Зато правда.
Они надолго замолчали.
Стоя друг против друга, каждый, видимо, понимал, что лучше бы скорее разойтись. Однако Новоселова задерживало простое любопытство — чем же кончится эта их случайная встреча?
Медлил и Гаврилов. Сразу вдруг обмякший, точно сваренный, он, отвернув глаза в сторону, потирал ладонью никелированный руль своего велосипеда. Потом решительно встряхнул машину, словно дернул лошадь за удила.
«Все равно не уедет, — подумал Новоселов. — Понимает, что это будет походить на бегство, на позорное отступление».
Новоселов даже положил обратно на чемоданчик плащ, полез за папиросами.
Гаврилов, кажется, отлично понял Новоселова. Смерил его с головы до ног с откровенно-снисходительным превосходством. Но взгляд получился деланный, какой-то жалкий.
— Значит, думаешь, прижал ты меня в угол, Новоселов? И ждешь, как я из него… из этого положения выйду?
— Ну что ж… Это тоже интересно.
— Да… Но только мне выходить ниоткуда не надо… И никуда ты меня не загнал. Конечно, в последние годы судьба меня не балует, в этом ты прав. Пришлось… пришлось работу несколько раз переменить… Только рано вы собрались хоронить Гаврилова. Жив еще Гаврилов! Я и сам понимаю — наломал дров порядочно. Партия, она поправит…
— Сколько же можно поправлять? — не выдержал Новоселов.
— Во-он ты каков, оказывается, — уже сквозь зубы выдавил Гаврилов. — А ведь даже мы терпеливее относились к вам.
— К кому это — к вам? И кто это — мы?
— Ишь ты, как за слова хватаешься. К тебе вот, в частности.
Новоселов, вздохнув, снова взял свой плащ.
— Ладно, Павел Александрович. Кончим этот бесполезный разговор.
— Действительно, — согласился Гаврилов. — Только, повторяю, не торопитесь сбрасывать нас со счета. Как бы мы там ни работали, какие перегибы ни допускали, мы свято верили в дело партии, в дело…
— Слушай, Гаврилов, ты это всерьез делаешь разделение на «вас» и «нас»? — перебил его Новоселов. — Но коль уж делишь, то позволь спросить: вы верили в дело партии, а мы, по-твоему, не верим?
— О-хо-хо, — вздохнул Гаврилов. — Вон какие далекие выводы, оказывается, можно сделать, зацепившись за одно слово. Вон как можно его повернуть. Никакого разделения я не делаю. Я просто хотел сказать, что те, кого ты считаешь «культовиками», воздвигали Днепрогэс и Магнитку, неплохо справились с коллективизацией, с индустриализацией, построили, черт возьми, социализм. Ты что же, отрицать это будешь?
— Нет.
— А если так, почему же мы — бросовые люди?
— Я тебе этого не говорил.
Гаврилов тупо уставился на Ивана Ивановича, долго на него глядел, почти не мигая. Видимо, он и сам уже засомневался: говорил или не говорил Новоселов такие слова.
— А в самом деле, прекратим-ка мы этот спор, — поспешно сказал он и поглядел на часы. — Еще чего доброго на поезд опоздаю.
— Куда ж торопишься так?
— В райцентр. Насчет того, что я из района хочу вон, это в горячке вырвалось. Годы и годы здесь прожил, сроднился. Живое-то рвать — как?.. Хочу самостоятельную работу попросить.
Новоселов двинул бровями.
— Какую же ты хочешь работу?
— Что-нибудь дадут, думаю. Попрошусь в «Красный партизан», на место Бугрова. И если доверят — докажу еще, на что мы способны… Ну, прощай. Через полчаса поезд.
И Гаврилов вывел велосипед на середину дороги.
— Постой, постой, ты это серьезно? — опомнившись, остановил его Новоселов.
— Почему же нет? Пусть уж тогда мои парторги выговоры получают, а я буду только голову нагибать, как бык.
— Но ведь… ты за один год колхоз угробишь.
— Это почему?
— Ты же сразу чистые пары ликвидируешь.
— Нет, зачем же… Я понимаю — на парах все хозяйство «Красного партизана» держится! Пусть уж, говорю, парторги…
— Та-ак! — воскликнул Иван Иванович и со злостью схватил с земли чемоданчик. — Ничего ты, Гаврилов, не понял, оказывается, за эти годы.
— Ишь ты, — уронил свое обычное Гаврилов.
— А насчет «Красного партизана»… Опоздал ты, в общем, со своим предложением.
— Да что ты говоришь?! — насмешливо бросил Гаврилов.
И вдруг точно впервые заметил в руках у Ивана Ивановича плащ и дорожный чемоданчик.
— Погоди, Новоселов… Это что ж… — голос его дрогнул. — Ты же агроном теперь… Тебя, что ли, в «Красный партизан»?
— Меня, — подтвердил Иван Иванович. — И тоже — по просьбе.
Гаврилов, опустив голову, разглядывал носки его, Новоселова, запыленных сапог, точно сравнивал их со своими. Губы его были крепко сжаты. Иван Иванович заметил, что на виске Гаврилова напряглась и проступила синеватая жилка.
— Ну что ж, — разжал он губы, — помощь, я думаю, могучая подоспела. И главное — вовремя.
— Прощай, Павел Александрович, — сказал Новоселов.
Гаврилов не откликнулся, не пошевелился. Вся его согнутая сгорбленная фигура была жалкой, тоскливой и каким-то странным образом выражала обиженность.
Новоселов повернулся и зашагал своей дорогой.
Шагалось ему легко. То ли от того, что жара немного спала, то ли от того, что тяжелый, неприятный разговор с Гавриловым, наконец, кончился.
В высоком небе по-прежнему пели жаворонки. «Странно, — подумал Иван Иванович, — почему же они не пели, пока я разговаривал с Гавриловым? Или я, разговаривая, просто не обращал внимания на их звон?»
Иван Иванович сделал усилие, чтобы вспомнить — пели жаворонки, пока он сидел на чемоданчике, или нет. Но вспомнить ничего не мог.
Дорога взбежала на пригорок, и внизу, в лощине, показались крыши домов и хозяйственных построек «Красного партизана».
Где-то далеко, за спиной, приглушенно загрохотал поезд. «Успел ли Гаврилов?» — машинально подумал Иван Иванович и оглянулся.
Гаврилов, оказывается, сидел на том же месте, где они расстались. Он сидел, поставив локти на колени, чуть опустив голову, и, кажется, курил. Рядом лежал его велосипед.
Невидимые жаворонки все звенели и звенели, все тянули и тянули к небу свои волшебные цепочки. И снова пожалел Иван Иванович, что на лугах нет людей.
Однако люди на лугу были. Новоселов увидел их, когда прошел еще несколько шагов. Они сгребали под косогором сено в копны. И несколько девчушек, запрокинув в небо головы, загородив ладошками от солнца глаза, высматривали в синей бездне маленьких певучих птичек.
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.
Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Случайная встреча», Анатолий Степанович Иванов
Всего 0 комментариев