«Рахиль»

-Не прикасайся к ребенку!-резко и повелительно кричала мама.

-Мама,прекрати,не трогай папу,это нечестно!- молил восьмилетний Сёма, которому папа перед сном просто погладил головку.

-Замолчи,защитничек,где ты был,когда по милости твоего папочкияотдала твоего брата на заклание к этим убийцам?!

-Но папа здесь не при чём,как тебе не совестно,ты сама это сделала!

И это повторялось, с небольшими вариациями, уже целую неделю, по несколько раз в день и с возрастающим накалом. Не менялись только слушатели, соседи по крошечной двухкомнатной квартире без удобств, в которой, как сельди в бочке, жили на полу шестнадцать человек - четыре семьи депортированных в наше гетто буковинских, венгерских и бессарабских страдальцев-евреев.

Один из них – Сало (Соломон) Яр, неосторожно вставивший несколько слов на немецком в защиту папы (он знал и английский, и французский, и венгерский, которые все вместе ничего не стоили против бритвенного языка мамы) незамедлительно умолк после:

- Как может еврей говорить на языке этих бандитов?!

Мама прекрасно знала, что наш мелодичный, саркастичный, Шолом-Алейхемский идиш блестящие еврейские портные перешили из грубошерстного швабского, германского...

Малышу было жаль доброго и очень образованного Сало Яра, но более всего он страдал из-за того, что обижали папу… Безропотного, добрейшего папу, который боялся всего и умел только любить и соболезновать.

Папа никогда не был разговорчив, а в присутствии мамы особенно, и, когда я возмущенно спросил, почему он не защищает себя от маминых налётов, он страдальчески ответил:

- Она права, мама всегда права. Почему? Потому что я, сыночек, слабый человек... И мама спасала меня, и спасла. Но произошло всё это молниеносно и помимо моего сознания, - сказал он совсем тихо, как бы извиняясь.

-Какого сознания?! - крикнула мама, которая, как всегда, всё слышала. - Лучше б твоя молния убила меня!

И пошёл новый круг ада...

- Мама, – сказал я, плача, - я всё расскажу сегодня своему ребе! Ты же знаешь - он настоящий святой, цадик!

- Ну и что, – приутихла мама,- он нам поможет?

- Не знаю, он всем помогает...

- Может, он и святой, твой ребе, но, кроме Бога, я уже ни от кого помощи не жду. Твой дедушка тоже был святым, у кого же он заслужил, чтобы лежать самому среди убиенных, а его Рахиль отдала бы на смерть своего первенца?..

Мама разрыдалась. Подошёл папа, начал робко гладить голову и руки мамы, она утихла и уже совсем спокойно сказала мне:

- Ну иди к своему святому, расскажи о нашем горе...

… Среди европейских евреев, пополнивших наше гетто, было много врачей, дантистов, адвокатов. Оказалось даже несколько раввинов - истинное чудо для Б-гом забытого местечка, в котором последнего казённого раввина (моего деда) убил прапорщик Освободительной Армии белых, когда тот встречал их с Торой в руках...

Рабби Моше, к которому меня отдал в учение мой второй дедушка, несмотря на молодость (полагаю, что его тридцать или меньше лет не могла скрыть даже раскошная черная борода святого) имел очень высокий авторитет в гетто как непревзойдённый знаток Торы, судья и человек с родословной из сплошных цадиков...

Я слукавил, сказав маме, что только собираюсь поведать своему духовному учителю (рабби) нашу трагедию: он знал об этом изначально, как, впрочем, и всё гетто, и после вечерней молитвы я попросил меня выслушать, чтобы узнать реакцию рабби самому и, главное, знать как быть с мамой, возненавидевшей себя и весь мир за свой поступок.

- Я знаю, что случилось, но ты расскажи мне подробнее, - попросил он.

...Я упустил ту часть рассказа, где в субботу из всех молитвенных мест полицаи согнали всю мужскую часть населения гетто для «важного сообщения», а так как подобное повторилось уже третий раз, когда сто мужчин прикладами снова отделили от остальных, панический ужас охватил людей.

Схваченный вместе с другими, папа был бел как смерть и двигался с незрячими глазами вместе со всеми.

Мама прорвалась к полицаю с маленьким братиком на руках:

- Зачем он вам нужен, у него нет четырех пальцев на правой руке, какой он работник?! - рыдала она.

- Замени его! - крикнул полицейский. - У тебя есть замена?!

Она побежала в толпу, схватила за руку бегущего ей навстречу Костю - старшего, пятнадцатилетнего сына - обцеловала его, и уже без слёз сказала:

- Иди, сыночек, так надо. - И затем мне на ходу, шепотом, окаменело. - Забери папу, Сёма, и приведи домой!

Я всё исполнил.

- Мужчины, присмотрите за мальчиком! - кричал вослед колонне, исчезающей в воротах вместе с братом, благороднейший Сало Яр, пока избежавший участи несчастных...

Рабби напряженно слушал мою бессвязную речь.

- Не осуждай маму - она Библейская женщина. Такое совершают или безумцы, или по велению Неба... Иди домой и помоги маме, - сказал рабби.

О чём он говорил? Чем я мог помочь, если любая защита папы только растила ярость мамы…

А тем временем гетто жило своей обычной жизнью -борьбой и заботами о хлебе насущном, о том, чтобы в том страшном обычном хоть как-то достойно хоронить вырванных из жизни голодом,тифом и дизентерией людей. И даже у меня, мальца, была роль в этой драме: по несколько раз в день я оббегал все дома гетто с призывом «Мэсс Мицвос!» - отдать свой последний долг людям, и эту не самую лёгкую роль страшной пьесы я получил от папы.

А папа, кстати, сам всегда, не считаясь ни с чем, помогал страждущим: каждый день по списку обходил прикованных к постели одиноких людей, приносил какую-то еду, воду, смотрел за постелью...

Я сам переболел сыпным и возвратным тифом, дизентерией, но, по желанию Фортуны, не сгорел ни при температуре 42, ни от истощения: может, для того… чтобы я мог об этом рассказать своим детям и написать вот это...

И всё-таки, тяжелей всего было переносить то, что происходило дома: неутолимая боль мамы заливала кругами всех, гнетущая тревога проникла во все поры нашей жизни и, как это бывает в таких обстоятельствах, уповали только на чудо….

И представьте…

В конце субботней утренней молитвы рабби жестом попросил меня остаться.

- Твой брат прошлой ночью сбежал, много людей погибло, а он жив и возвращается домой. Передай это маме.

Я обожал рабби, верил каждому его слову, но такое... Подошла жена рабби, прижала меня к себе и тихо сказала:

- Успокойся, рабби сказал правду, он способен это видеть!

Я не просто верил, я хотел, чтобы об этом знали все.

- Маме пока не говори, - сказал первый, кому я сообщил эту новость, дедушка, но я и сам понимал, что это нельзя делать...

Последующие дни тянулись мучительно долго, мама, как будто что-то чувствуя, сильно приутихла, была необычно ласкова и ежедневно спрашивала о рабби.

Я и сам заглядывал ему в глаза, тщетно пытаясь выйти на продолжение разговора…

В букете слабостей пожилых людей есть одна, которая служит предметом безобидных шуток и насмешек - это сон. Почему старики пытаются убедить всех, что они практически никогда не спят и очень обижаются, если им не- или плохо верят – неразрешимая для меня загадка.

Мама с таким юмором рассказывала, как тут же за книгой усыпали и дедушка, и папа тоже, что все надрывали животы, и это у нее получалось особенно хорошо ещё и потому, что мама действительно никогда не спала, всегда всё слышала и мы этого, восхищаясь, опасались...

..Наступила ещё одна суббота, я проснулся рано: предстояла утренняя служба у рабби, на которую меня всегда, с горящими от гордости глазами, провожала мама... Я собрался, но удивился отсутствию мамы: с тех пор, как случилось несчастье, я не упускал маму из вида и побежал к сараю, где когда-то содержали корову, но мама вдруг оказалась сзади:

- Тише, он спит и ужасно высох. Я услышала его дыханье ночью, когда он приблизился к сараю… Ему помогли бежать друзья Сало Яра, но их всех, одиннадцать человек, преследователи убили. Я этого, видит Бог, не хотела, хотела только, чтобмоймальчик остался жив, скажи об этом рабби, чтоб никто не слышал.

- Он и так, думаю, всё знает. Мама, попроси у папы Эзры прощенья!

- И у тебя, сынок, прошу тоже, и у всех людей, и у Бога. Я знала, что он вернётся.

И только когда я удалился, я услышал приглушенные руками душераздиращие рыданья. Мама была очень сильной женщиной, Рахилью…

Эпилог

Наше гетто не успели уничтожить, и в первый день освобождения в селении приземлился «Дуглас», два английских офицера после расспросов нашли Рабби Моше, за которым они прилетели адресно, помогли в считанные минуты собрать скарб, но рабби сказал, что у него есть неотложное дело.

- Веди меня к себе домой, к маме, - сказал он мне.

- Рахиль, - сказал он маме, - я хочу, чтобы твой мальчик стал настоящим евреем, ему Бог очень много дал. Отпусти его со мной, ты понимаешь, что мальчику будет хорошо? Он этого хочет, его дедушка и папа согласны. Мы летим в Лондон. Он станет большим человеком, я уверен.

- Нет, - без всякой паузы, резко сказала мама бледными тяжёлыми губами. - Никогда! Сменя- хватит! Простите, рабби, но этот разговор продолжать не стоит.

Это была наша мама…

Мама дожила до шестидесяти лет, умерла на руках у папы от рака, как, впрочем, и другие три раввинские дочки -её сёстры - и никогда не вспоминала ту страшную трагедию. Костя после возвращения в «схроне» - сене на чердаке сарая - выучил с благороднейшим Сало Яром и сам все языки, которые тот знал: английский, французский, немецкий. Живёт в Америке. Его семья и он полагают, что он поступил малодушно, безропотно исполнив волю мамы. Автор не разделяет этой позиции и считает поступок брата... Библейским подвигом.

Сам Сало Яр вскоре погиб от тифа и собрал за гробом самую длинную процессию для вымирающего гетто –десять мужчин .

Судьба Рабби мне неизвестна, но доподлинно знаю, что ночь побега он назвал точно.

Папа умер в семьдесят шесть на руках Сёмы от инфакта. Я – ещё жив.

Венеция

05.09.10.