«Тюрьма №8»

Тюрьма №8 (fb2) - Тюрьма №8 7247K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Геннадий Константинович Михайленко

В тюрьму попадают разные люди и когда они оказываются за тюремным забором, уже не имеет значения кто и за что туда попал. Начинается другая жизнь. Эта новая жизнь, словно кривое зеркало искривляет судьбы людей, перемалывая их в жерновах тюремной системы.

В книге все описано, так сказать, глазами тюрьмы. Нет главных героев, есть проходящие через стены тюрьмы людские судьбы, разные, порой неожиданные и трагические. Но всех их объединяет одно – тюрьма и страдания, выпавшие на их долю.

Тюрьма №8 это реальное место, которое существует и сегодня. Книга заканчивается побегом осужденного, что служит, как бы символом тайного желания каждого кто попадает в тюрьму – стремление к свободе.

В книге никто не осуждается и не оправдывается. Читателю предоставляется возможность узнать из первоисточника о том, что происходит за стенами и самому сделать выводы.

…И словно тот, кто, тяжело дыша,

На берег выйдя из пучины пенной,

Глядит назад, где волны бьют страша,

Так и мой дух, бегущий и сметенный,

Вспять обернулся, озирая путь,

Всех уводящий к смерти предреченной.

Данте

«Божественная комедия»

акт первый

Тюрьма №8

Этап собрали в сборной камере подвала следственного изолятора. В обшарпанной и прокуренной камере вдоль стен стальные лавки из железных прутьев, на них разместились пассажиры, отправляющиеся в долгое путешествие. Путешествие, выбранное не по своей воле. Это была разношерстная толпа, совершенно случайно оказавшихся в одном месте людей. Что бы хоть как-то скоротать время, случайные попутчики пытались заняться чем-то полезным, кто-то курил, кто-то пытался заварить чай, протянув «паутину», проволоку от «луны», лампочки расположенной под потолком и закрытой решеткой. Умельцы, «причалом», это скрученная в узкую трубку газета, накидывали провод на одну клемму, а другой провод тянули к батарее. Провода брали от кипятильников, которые не забирал конвой. Еще можно было поднять чай на «факелах», туго свернутой газете и обернутой целлофаном, так «факел» горит достаточно долго что бы заварить чай, но при этом очень сильно коптит, но в камере много народу, не хватает воздуха, поэтому факела в этапке не разжигают.

Чай, это священный напиток в тюрьме. Раньше был под запретом. И многие заключенные «страданули» от администрации, за чаепитие отправляли на «кичу» штрафной изолятор в тюрьме. Когда разрешили зекам заваривать чай, это было воспринято как победа над режимом. Любая «послабуха», отвоеванная у администрации воспринималась как победа. И поэтому чаепитие, это особенная, можно сказать священная процедура в тюрьме. Заваривание чая тоже таинство, есть свои бренды – «Чиф» – очень крепкий чай, «купчик» – немного слабее «чифа», «сладкий» – чай с сахаром и не сильно крепкий. Также есть производные – «вторяки» это заварка которая остается после чаепития. У нее тоже было свое предназначение, можно было «поднять «вторяки», заварить уже то, что осталось после чаепития, а все что оставалось – называлось – «нифеля», их тоже можно было использовать, например, для получения «чайного гриба». Чай перед этапом, важная процедура. Как правило на этап давали сухой паек, состоящий из куска хлеба и селедки. И если съесть такое, жажда замучает, а допроситься воды у конвоя, это как ждать дождя в пустыне. Поэтому выпив «чифа» на дорожку, после такой закуски, можно избавиться от жажды на какое-то время.

Обычно чай пили из одной кружки, пуская ее по кругу. В круг собирались как правило только знакомые или знакомые знакомых, чужаков не приглашали. Опасались, что может попасться какой ни будь с «подмоченной репутацией» или отсаженный на «кругаль» – что-то «накосячил» серьезное и теперь его судьба решается в среде авторитетных зеков. Пока не выяснят причины и не вынесут решение, такой зек считался «отсаженным на кругаль», пить чай с сокамерниками ему запрещено. Но иногда, бывают такие, что пытаются скрыть от тюремной общественности свое темное прошлое или настоящее, делают вид что они «мужицкой» масти. Но что бы ты не сделал, скрыть это невозможно, все равно выяснится кто ты и что за тобой тянется. Каждый поступок в тюрьме на виду и стоит один раз оступиться уже ничего не спасет от раз и навсегда запятнанной репутации в среде арестантов.

Это пускание по кругу железной кружки, черной от частого заваривания чая, настоящее таинство, объединяющие зеков и дающее им чувство защищенности и выказывающее групповую поддержку в сложной жизненной ситуации. Каждый осторожно брал в руки горячую кружку и делал маленький глоток горячей, черной почти густой жижи, которая обжигала рот и горло и теплом расходилась по всему телу. Потом осторожно передавалась соседу и так дальше по кругу. Если упаси Боже кто-то расплескивал хоть каплю, обычно ему делали замечание – «смотри я за чай и раскрутиться могу» имея в виду, что может даже пойти на новый срок. Такие круги могли состоять минимум из двух и до десяти и более зеков. Если у кого-то была конфета, то ее могли разрезать на множество мелких кусочков и положив под

язык, смаковать.

Вот и в этот раз собралась несколько осужденных, знакомых между собой. Некоторые «ловились» уже, встречались в «хатах» (камерах или на этапах в суды). Были и те, кто знал друг друга еще с воли. Могли встретиться и подельники, проходящие по одному и тому же делу. Иногда бывало кто-то сдаст своих товарищей за обещание сотрудничать со следствием, а его мало того, что осудят на больший срок и ничего не выполнят из обещанного, так потом еще специально подсадят на этапе к тем, кого он сдал.

Но такое бывало очень редко и если конвой ошибался, обычно забирали сразу, чтобы не было конфликтов.

Так можно было просидеть не один час, в ожидании конвоя. Время замерло. Да и куда спешить. У некоторых впереди годы и десятилетия. Пока ожидают вызова на «шмон», есть возможность пообщаться. Узнать новости, что творится в других тюрьмах, какой «движ», обменяться «малявами» (записка, туго скрученная и запаянная в целлофан) и прочее. Это был своеобразный информационный центр где сходилась и расходилась информация в тюремной среде. Здесь можно было увидеть новые лица. Ведь многие находились под следствием годы и не имели возможности общаться с другими осужденными с «глазу на глаз», так сказать.

Неторопливо передавалась кружка с «чифирем». Хмурые лица, многим назначили длительные сроки, было от чего хмуриться. Приговоры вынесены, сроки отмеряны. Вечность тихо дышит в затылок. Никто не знает, вернется из этой командировки живым – здоровым или нет.

Сергей, был с Украины. Ему дали семь лет зоны за убийство. Скорее всего он не был виновен. Его просто, как говорят – назначили. Сам он из Ивано – Франковска, есть такой город в Украине. Как говорится – в прошлой жизни т.е. до приговора он работал дальнобойщиком, и часто проезжал транзитом Беларусь. Как-то раз к нему домой, в Ивано-Франковск приехали следователи из Беларуси. Их было двое. Попросили дать показания по делу пропавшей «плечевой», проститутки работавшей на трассе. Показали фото с камер наблюдения заправки, недалеко от которой пропала девушка. На фото был виден номер его машины, да и скрывать ему было нечего. «Да проезжал, но никогда не интересовался проститутками с обочины, дома ждет жена и двое детишек». Гости были встречены по всем законам Украинского гостеприимства. Хлеб, соль. Накормили, спать уложили. Утром гости попросили проехать с ними до Бреста, и дать там показания еще раз, как говорится на месте. Сергей не возражал. Такие приятные люди. Беларусь всегда была такая приветливая и знакомая, отчего же не съездить, тем более расходы брала на себя приглашающая сторона. Сели в поезд, взяли выпить. Хорошо идет водочка под стук колес и приятную беседу с приятными людьми. Утром в вагон зашли украинские пограничники, проверили документы, потом зашли белорусские. Документы в порядке. Можно и похмелиться. Потянулся Серега за бутылкой, но внезапно почувствовал, как на его запястье защелкнулись наручники. От недоумения он не мог произнести ни слова, просто сел на полку и открыв рот уставился на вчерашних добрых знакомых с недоумением.

– Это что шутка?

– Нет не шутка, мразь, – получил он ответ от еще совсем недавно дружелюбных попутчиков. – Ты арестован.

Дальше начался кошмар, в который трудно поверить. По приезду в Брест начались пытки с требованием признаться в содеянном. «Висяк», нерасследованное дело о пропавшей проститутке портило отчетность по раскрываемости и начальство постоянно устраивало так называемые «выволочки» операм за плохую работу. Нужно было каким-то образом найти преступника, вот легавые и решили закрыть дело об исчезнувшей «плечевой», за счет Сергея, выкрали человека, обманом заманив в Беларусь, зная, что вряд ли кто-то будет искать и что-то доказывать, да и у Сергея не было шансов отбиться на чужой территории. Потом получили награды и повышения. Его пытали так, что он кратковременно ослеп от боли, а глаза начали гноиться. И дыба была не самым страшным инструментом. Он отказывался от всех выдвинутых обвинений. Его оставляли висеть на дыбе сутки, не давали пить. Понимая, что он не «расколется» так как не за что было «раскалываться», пригрозили, что убьют, а подстроят все так, как будто проводили его на поезд, а что случилось в дороге, кто его знает?

«Сделаем все чисто, никто не узнает что мы тебя порешили тут», шептал опер на ухо висевшему на дыбе Сергею. Это была не пустая угроза. Да и сил терпеть уже не было. Все это продолжалось уже неделю. Сергей понимал, выбор не большой или он умрет или как-то сможет вырваться от этих изуверов только через признания в преступлении которое не совершал. Как только он принял решение принять условие мусоров, пытки сразу же прекратились, разрешили свидание с женой.

Она, когда увидела его, почерневшего от пережитого, упала в обморок. Потом долго плакала обняв его. Ее тело вздрагивало от рыданий, но она не издала не звука. Они были в каком-то ступоре от обрушившихся невзгод. Трудно было поверить в происходящее, но все указывало на то что это была реальность. Была жизнь до этого и теперь будет после этого.

Суд длился не долго. Когда подследственный признает свою вину, суд это всего лишь формальность для оценки собранных следствием доказательства. В деле Сергея, их практически не было. Видео с заправки, где виден номер его автомобиля. Найденные в лесу останки, которые не удалось идентифицировать с жертвой, так как родственники заявили, что не признают в них пропавшую. Обычно по такому уровню делам, суд не колеблясь дает максимальный срок или «вышку» высшая мера в Беларуси – расстрел. В данном случае, приговор был тринадцать лет и шесть месяцев. В таких случаях говорят – сорвался, имея в виду что получил самый минимум из возможного. Очевидно суд не убедили, и это говорило о многом. Когда суд был у верен, давал на полную, т.е. максимально по статье. Расстрел или 25 лет зоны. Как дико это не звучит, Сергею можно сказать повезло. Позже ему удалось добиться перевода на отбывание срока в Украине, вот он и ожидал этапа в сборной камере.

Карательная система работает без отдыха. Поглощает новые и новые жертвы. Этапы идут без перерыва. Кто-то за дело попал, а кто-то волею случая или злого рока. Но на этапе всех объединяет неопределенное будущее, ведь никто не знает, что будет дальше и как закончится эта долгая дорога в неизвестность. Только когда арестанты садятся пить чай, кажется только эти минуты позволяют им почувствовать себя уверенно и не думать о неминуемой участи, уготованной им судьбой. Вот отхлебывает из «кругаля» чай, грозный бандит Гена был в банде, которая контролировала проституцию и занималась вымогательством, в крупном областном городе. Их называли «огнетушители», потому что главари группировки, еще до бандитской квалификации, брали первые места на соревнованиях по пожарному многоборью, оказывается был такой вид спорта в Беларуси. Но позже, переквалифицировались в бандитов наводя ужас на местных жителей своей жестокостью и безнаказанностью. Наверняка они действовали с молчаливого или негласного одобрения местных милиционеров, потому как за короткое время смогли разрастись до крупной группировки, по слухам насчитывавшей до пятисот активных участников. Но на каком-то этапе вышли из-под контроля и начали беспредельничать, очевидно посчитав себя настоящими мафиози, забыв при этом, что они всего лишь проект, который срежиссирован не в их интересах. Вот и начались массовые аресты всех возможных и не возможных участников «огнетушителей». Когда в тюрьме начали появляться первые «огнетушители», поначалу к ним относились настороженно, как никак бандиты. Но присмотревшись к ним повнимательней, арестанты начинали понимать, что они больше походили на обычных хулиганов, чем на серьезных бандитов. И как-то не верилось, что этот добродушный увалень по имени Гена, проходивший по статье бандитизм, мог кого-то контролировать или заниматься рэкетом, особенно кода он произносил слово «мамка», упоминая свою маму, носившую ему каждую неделю передачи в СИЗО. Ему еще самому нужен был контроль. И вместо срока в 10 лет строгого режима можно было обойтись двумя «подсрачниками» или поркой на крайний случай. Можно только догадываться, что из него получится после десяти лет отсидки на зоне строгого режима.

Разные судьбы, разные истории, разные люди. Как попадают сюда? Иногда и не поверишь, как это легко, как эта грань тонка, между тем и этим мирами. На этапе можно услышать разные истории. Вот потягивает чай, обхватив кружку двумя руками, парень, лет тридцати. Он жил в Амстердаме, у него была приличная работа, семья. Теперь нет ничего. Он приехал выручать брата в Гомель. И вот теперь получил срок – восемь лет, за попытку дать взятку должностному лицу. История его невероятная. Сергей, так его звали, уже давно уехал жить за границу и ничего его в принципе не связывало с родиной кроме родного брата. Брат, Игорь гонял машины из Европы вместе со своим партнером. Они часто виделись, Игорь приезжал бывал у брата в Амстердаме, когда приезжал за подержанным авто для очередного клиента. Работали под заказ, когда кому-то нужен был автомобиль и не было времени или желания ехать за ним в Европу, обращались к Игорю или его партнеру Алексею. Тогда они брали аванс и отправлялись за покупкой. Все очень просто. Так делали многие. Бизнес приносил доход, позволяющий жить без особых забот. Не всем это было по душе. Были и завистники.

Как-то к ним обратился общий знакомый и попросил пригнать две машины. Заказ был хороший. Заработок тоже. Заказали авто класса «люкс». Правда смутило, что задаток дали маленький для такого заказа, но заказывал знакомый, а он работал в «органах» (так называли тех кто работает в правоохранительных органах), чего же бояться, согласились и отправились за машинами. Через неделю два блестящих лаком на солнце мерседеса стояли возле подъезда Игоря. Ждали заказчиков, с минуты на минуту они должны были подъехать, окончательно рассчитаться и забрать машины. В дверь позвонили, Игорь пошел встречать гостей. Из коридора донесся крик, «Все на пол, работает ОМОН», потом грохот, крики, брань. В комнату вбежали люди в масках и с автоматами. Прикладом сбили с ног Алексея, повалили на пол заломив руки за спину и защелкнув наручники на запястьях. Первые минуты трудно было понять, что вообще происходит. Когда Игорь и Алексей уже лежали на полу, лицом вниз и закованные в наручники, в комнату зашли оперативники вместе с понятыми и зачитали постановление прокурора на обыск и задержание. Потом их подняли и усадили на стулья, что бы они могли расписаться в постановлении. Дальше все было как в тумане. В квартире перевернули все вверх дном. Вещи были разбросаны, мебель практически разобрана. Когда нашли ключи от пригнанных машин, пошли «шмонать» и их. Через какое-то время вернулись и предъявили для опознания небольшой пакетик, обернутый в целлофан из-под сигаретной пачки. На вопрос – «Что это», ответили, понятия не имеют. Тогда им объявили, что в пригнанных автомобилях, предположительно найден пакет с марихуаной. И спросили кому это принадлежит, на что так же был получен ответ, что понятия не имеют, о чем речь и кому это принадлежит и вообще, что это на самом деле. Задержанных поместили в СИЗО. Их сразу же разделили, отправили по разным камерам. Иногда вывозили на допрос, но тоже по отдельности, так что понять, что происходит на самом деле было невозможно. Им предъявили обвинение в хранении и сбыте наркотических средств. Статья по этому преступлению предусматривала наказание от 8 до 12 лет лишения свободы и «отбиться» от такого обвинения было не то что непросто, а практически невозможно. Очень печальные перспективы. Потом Игоря перестали вызывать на допросы, и он томился в неведении. Узнать что-либо от Алексея было невозможно. Он словно испарился. Конечно же Игорь был уверен в своей невиновности. С наркотиками он никогда не имел дела и даже в голову ему не приходило пробовать или тем более сбывать эту дрянь.

Тем временем, Сергей начал волноваться. Брат давно не выходил на связь, да и партнер его, Алексей тоже куда-то запропастился. Попытки выяснить что-то у знакомых или соседей не дали результата. И вот, когда уже Сергей собирался заказывать билет, раздался телефонный звонок. Это был Алексей. Он сообщил, что Игорь арестован по подозрению в хранении и сбыте наркотических средств в особо крупном размере и ему грозит от восьми до двенадцати лет лишения свободы. От услышанного у Сергея все похолодело внутри, словно его обдали изнутри ледяным душем. Первые минуты он не мог вымолвить не слова. Перед глазами пронеслась вся их с братом жизнь. «Слава богу, родители не дожили», подумал он. В телефонной трубке раздался голос Алексея:

– Сергей, ты там?

– Да-да я здесь, – последовал ответ.

Потом словно очнувшись от сна, Сергей сорвался практически на крик.

– Какие к черту наркотики, что ты такое говоришь, тебе ли не знать, что мой брат никогда этим не баловался, – заорал он в трубку.

На другом конце, никто не ответил.

– Алло, Алексей, ты меня слышишь? Объясни, что происходит в конце – концов? – прокричал в тишину Сергей.

– Я не могу всего тебе так сразу объяснить. Сам ничего не понимаю.

– Кто его арестовывал, кто ведет дело, можешь узнать?

–Да я все узнаю и тебе перезвоню, только прошу пока не поднимай шум. Может мы найдем как помочь Игорю, – заверил его Алексей.

– Ладно, я вылетаю первым же рейсом.

– Нет, подожди, сначала я все узнаю, а уже потом приедешь, – ответил Алексей.

Ему удалось немного успокоить Сергея, и они договорились, что завтра созвонятся и к этому времени Алексей попытается узнать больше информации о произошедших событиях.

На следующий день Алексей перезвонил. Он объяснил, что дело серьезное, но он нашел выход на следователя и тот согласен помочь, естественно не даром.

– Сколько? -все что спросил Сергей.

Алексей взял тайм аут на пару дней. Появилась надежда. За брата он готов отдать все что у него есть, лишь бы только спасти его, вытащить из этого безумства. Он давно настаивал, что бы Игорь переехал к нему в Амстердам. Но тот все откладывал. И вот надо же такому случиться!

Тем временем, Игоря привезли на допрос к следователю. Тот сидел за столом и перелистывал уже распухшее дело.

– Ну как настроение, – поинтересовался следователь. Ему было на вид лет двадцать. Одет он был в костюм не по размеру. Манжеты белой рубашки смешно выступали из рукавов пиджака. Он был похож на жениха в этом наряде.

– Лучше всех, – ответил Игорь, уставившись на стену и стараясь не смотреть в глаза следователю. Тот помолчав немного, начал расспрашивать про автомобили и еще другую чепуху, не относящуюся к делу. Потом как-то странно перешел к родственникам Игоря.

– Скажите у Вас есть брат?

– Да, есть.

– А где он сейчас?

– Он живет не здесь, уехал давно. Сейчас в Амстердаме живет.

– В Амстердаме, – как эхо повторил следователь.

– Столица пагубных страстей, это правда, что там можно свободно купить наркотики?

Темная волна догадки словно накрыла Игоря.

– Это куда вы клоните?

– Да так, просто спросил. Какое-то странное совпадение.

Во рту Игоря моментально все «пересохло», язык не слушался. Он не мог поверить, что может ожидать его брата из-за него.

– Ну вы и сука, – все что он смог выдавить из себя.

– Увидите, -дал команду конвойным следователь и уже в вдогонку бросил:

– Мы еще с вами на эту тему побеседуем.

В это время Алексей встретился с покупателями автомобилей. Они были не довольны, тем что машины арестованы как улики. Ведь пакетик с марихуаной обнаружили в одной из них и, следовательно, авто подлежали конфискации. Алексей был выпущен под подписку о невыезде. Он дал согласие сотрудничать со следствием с условием дать правдивые показания. Следователь заявил ходатайство прокурору и вот, до суда Алексей мог находиться на свободе. Покупателями были двое сотрудников, оперуполномоченные внимательно выслушали рассказ Алексея. Показали желание как-то «разрулить» эту историю и забрать свои хоть и частично, но оплаченные автомобили. В знак того что с него не будут требовать штрафных санкций, Алексей готов был оказать им любую услугу.

– Слушай, а брательник его, что живет в Амстердаме, у него с «баблом» все нормально? – спросил один из покупателей.

– Да вроде бы есть, – ответил Алексей.

– Мы можем помочь договориться со следаком, – сказал другой покупатель.

– Сколько он даст, чтобы брата выкупить?

– Не знаю, надо спросить.

– Давай так, мы тебе организуем закрытие дела и прощаем долги, а ты нас сводишь с его брательником и мы договоримся по сумме. Дело закроют, и мы заберем свои тачки. Естественно тебе все простим. Договорились?

Немного помолчав, Алексей выдавил из себя:

– Согласен, договорились.

Выхода у него не было. Так или иначе он под следствием и, если дело не закроют получит срок вместе с Игорем.

Как и договаривались, Алексей перезвонил в Амстердам. Сказал, что нашел людей, которые помогут решить вопрос. В процессе переговоров была названа сумма, за которую закроют дело и отпустят Игоря. Сто тысяч долларов – цена свободы. Сергей долго не раздумывал, брату нужна помощь. Были кое – какие сбережения, на черный день. Никому о них не было известно, только он и Игорь знали, о том, что у них были такие деньги. Билеты были куплены на ближайший рейс до Минска. Смутное чувство беспокойства не прокидало Сергея, но он все это относил на счет произошедших событий. Провозить такую сумму было противозаконно, нужно было декларировать. Но Сергей не волновался, новые знакомые обещали зеленый коридор. В назначенный день, он прилетел в Минский международный аэропорт, пограничник долго рассматривал его Нидерландский вид на жительство, потом безучастно спросил:

– С какой целью прибыли?

– В гости, – последовал ответ.

Проход через таможню. Предательски заколотилось сердце, но Сергей взял себя в руки и направился через зеленый коридор. На выходе стояли таможенники и как казалось на выбор останавливали тех, кто идет через зеленый коридор для досмотра. Сергей старался идти не быстро и не медленно, не смотрел в сторону таможенников, сверливших его рентгеновским взглядом. И вот наконец то распахнулись двери, и он оказался в зале прилета. «Здравствуй родина». Подумал про себя Сергей и сделал шаг на встречу двум короткостриженым, грозного вида мужчинам, по описаниям похожих на вызвавшихся помочь его брату.

– Добрый день! Сергей– сказал он, протягивая руку незнакомцам.

Те поочередно поздоровались, называя свои имена, протягивая руки, с ладонями похожими на лопату.

«Что-то не очень они похожи на спасателей» – подумал Сергей, но постарался отогнать плохое предчувствие, которое только усиливалось с прилетом в Минск. На улице их ожидал автомобиль. Нужно было еще доехать до Гомеля, а это еще где-то около трех часов езды. В машине, кроме Сергея и двух его новы знакомых, был еще и водитель. Сергею предложили сесть вперед. В дороге почти не говорили. Все детали передачи денег обсудили заранее по телефону. Единственное, что спросили новые знакомые, это :

«Привез?».

На что Сергей ответил кивком головы. Подъезжая к Гомелю, один из встречавших позвонил кому-то и коротко, словно отрапортовал, «Подъезжаем, будем, через десять минут, встречайте». Было договорено, что сразу же подъедут к следователю где все и порешают. Через десять минут уже заходили в главное управление по Гомельской области. Пройдя формальности на посту охраны и пройдя по темным и длинным коридорам, зашли в кабинет следователя.

– Добрый день, – сказал невысокий человек, со смешно торчащими белыми манжетами из рукавов пиджака, он был скорее похож на жениха, чем на следователя, подумал про себя Сергей.

– Добрый,

– Я Сергей Т., приехал к Вам по поводу моего брата, с ним случились неприятности.

– Да, да – мы в курсе, – последовал ответ. Серьезное преступление, совершил Ваш брат и не хочет сознаваться.

От услышанного Сергей немного растерялся, ведь он ехал с уверенностью, что все уже договорено и нужно лишь передать деньги. От волнения у него пересохло во рту.

– Но ведь, мы же договорились с вашими коллегами, что все можно решить, – сказал немного, запинаясь Сергей. Он открыл портфель и положил на стол следователю пакет, в котором лежали десять пачек по десять тысяч, всего сто тысяч долларов.

– Что это? – спросил следователь, делая круглые глаза от удивления.

– Как что? – переспросил Сергей.

–То, что обсуждали с вашими коллегами, помощь в освобождении моего брата.

– С какими коллегами? Какое освобождение? Ваш брат «злодий» и будет осужден на длительный срок. – повысил голос следователь.

От услышанного у Сергея потемнело в глазах, словно как тотемная и липкая волна накрыла его от осознания происходящего.

– Вы мне предлагаете взятку? – заорал следователь.

Сергей потянул пакет с деньгами к себе. Но тут в кабинет ворвались «новые друзья» еще недавно встречавшие его в аэропорту навалились на него, не давая выпустить пакет из рук и повалили на пол. Его задержали за попытку дать взятку следователю, расследующему дело его брата.

На следующий день, Сергей проснулся в СИЗО г. Гомеля. Зловоние камеры ударило ему в нос. Всепоглощающее отчаяние охватило его. Мысль о том, что он не скоро увидит свою семью и вернется в такой родной и спокойный Амстердам, постоянно крутилась в его мозгу. Он лежал на «шконаре», уставившись в стену камеры. Все что происходило вокруг, казалось каким-то футуристическим бредом. Камера жила каждодневной тюремной жизнью. Кого-то вызывали на допрос, кто-то получал передачи, а кто-то заваривал «чифирь». Его пытались пригласить, попить чайку, но у него от одной мысли, что придётся прикасаться губами к грязной тюремной кружке после непонятного вида людей, пробегала дрожь по телу. Еще вчера, он пил ароматный кофе в кафе «Star Bags» в аэропорту Амстердама и вот сегодня уже какой-то косматый мужик пытается сунуть ему в руки тюремный «кругаль» с чифирем.

Сергея долго не вызывали на допрос. Один раз приходил адвокат, положенный по закону, он сказал, что шансов у него нет, попытка дачи взятки следователю при исполнении, да еще и в таких размерах, это серьезное преступление и скорее всего его осудят по статье, которая предусматривает лишение свободы сроком от 8 до 12 лет. Выслушав его, Сергей молча уставился в зарешеченное окно комнаты для свиданий в СИЗО. «Это какой-то бред, о чем он говорит?» – подумал он. Но решётки на окнах говорили об обратном, все это происходит на самом деле. Он решил отказаться от адвоката, потому что смысла в нем не видел. Если уже все решено, то к чему этот цирк. Скорее всего, адвокат передал ему слова следователя. Они попрощались. Следующий раз они увиделись только на судебном заседании. Всего их было пять. На пятом огласили приговор – восемь лет усиленного режима в исправительно-трудовой колонии с конфискацией имущества. Обжаловать приговор он не стал.

Параллельно шли суды над его братом. За хранение, перевозку и сбыт наркотических средств, прокурор запросил десять лет, а суд учел смягчающие обстоятельства и Игорю дали всего лишь восемь лет. Сергей узнал об этом из тюремной почты, которая регулярно приходила в камеру. Между «хатами», так в СИЗО называли камеры, была налажена связь. Письма, «малявы», туго скрученные и запаянные в целлофан, записки передавали посредством «дороги». Веревки из ниток, вытащенных из тюремных одеял и сплетенные для прочности, их еще называли «коником».

Работало это так, специальным постукиванием в пол или стену давали сигнал, что бы готовились принять «коника» и специальным причалом, скрученным из газеты, ловилась веревка, к которой была прикоплена «малява». Как только получали, давали отбой и коника тянули обратно уже с «малявами», которые отправляли другим адресатам, на целлофане писали номер камеры. Для того, чтобы контролеры не видели в глазок, что происходит в камере ставили кого-то закрывать его спиной, это называлось «прибить шнифты». «Шнифт» это на жаргоне и есть тюремный глазок. Контролер не имел право один входить в камеру, поэтому он со всей дури тарабанил резиновой дубинкой в железную дверь и горланил:

«Отойдите от двери!»

Ведь так он не видел, что происходит в камере, вдруг там кого-то убивают и он должен дать сигнал тревоги, что бы прибыл тюремный спецназ, да, есть и такой.

В одной из таких записок он узнал о том, что его брат находится в одной из камер этажом выше. Так они и наладили связь. Позже узнали, все что с ними произошло – было подготовлено и спланированно заранее.

Не ясна была роль Алексея во всем этом, пока на суде не выяснилось, что он как говорится, деятельно раскаялся и сотрудничал со следствием. Следствие, ходатайствовало перед Судом, об условном сроке для него, но как ни странно, судья назначил Алексею пятилетний срок, он был взят под стражу в зале заседания, помещен в СИЗО и теперь его где-то прятали.

Складывая все события в один ряд, Сергей понял, что он с братом стал жертвой зависти. И этот демонический план был разыгран умелой рукой. Машины были конфискованы, квартира брата тоже. Естественно лишился он и денег, которые вез для спасения брата. Практически всего они лишились. Остался у них только срок, на двоих шестнадцать лет.

Сергею запомнился последний день в камере, перед отправкой на этап. За время, проведенное здесь, он успел освоиться, именно освоиться, потому что привыкнуть к этому невозможно. Люди, словно тени прошли перед его глазами за те несколько месяцев нахождения в камере, пока шло следствие. Кого-то бросали в камеру, кого-то забирали. По началу ему было все равно, но со временем, он начал присматриваться к людям, которые его окружали и даже к некоторым из них начал проявлять симпатию. Среди тех, кто действительно заслуживал наказания, встречались те, кто попал сюда, так же, как и он, по стечению диких обстоятельств или по злой воли, как хотите называйте.

Первое время, он не мог ни пить не есть. От шока, который не давал ему даже осознать, что с ним произошло. Он был словно под анестезией. И даже физическую боль не чествовал. Просто лежал как овощ на «шконаре» и сверлил взглядом стену. Сокамерники его не беспокоили, лишь изредка, кто-то говорил,

«Посмотри, не помер еще», – на него заглядывали через плечо и отвечали,

«Неа, ещчо дыхает».

Так тянулись дни. Через какое-то время он начал подниматься со «шконки» и брать баланду, которую разносили три раза в день и подавали в маленькое окошко в двери, «кормушка», называли ее заключенные. Действительно это напоминало кормушку в зверинце. Да и зверинец, подходящее название для этого места. Кого тут только не было, от хулиганов до директоров заводов. Разношерстная публика, действительно напоминала зверинец. В реальной жизни, эти люди вряд ли собрались бы вместе.

Как-то раз, посреди ночи он услышал звук, похожий на вой. Только как бы приглушенный. Поначалу, он даже подумал, что начал сходить с ума. Но прислушавшись, понял, что звук доносится с «пальмы». Шконоря, в третьем ярусе. Там обычно жили, те чей статус уже был понятен. Их метко назвал один из сокамерников – «дерволазы», типа лазающие по деревьям, то есть «пальмам» (пальмами называли ряды трёхъярусных шконарей в камере). Им приходилось, аккуратно взбираться на верх, чтобы никого не зацепить. Так вот оттуда и доносились звуки. Там «жил» парень, лет девятнадцати. Он был арестован по подозрению в убийстве собутыльника. Он был сиротой и как-то на стройке, они распивали «бырло», дешёвое вино, на самом деле и вином то это нельзя было назвать, так, сок разбавленный дешёвым спиртом. Такое продавалось во всех магазинах, местного разлива, с одной стороны боролись с пьянством, а с другой плодили этих пьяниц, словно специально, чтобы давать работу мусорской системе. Выпив такое пойло, человек терял свой образ и превращался в животное, если такое употреблять часто, быстро окажешься в тюрьме или психушке. Так вот, собутыльник этого несчастного, выпил на пару глотков больше, и Леха, так звали пацана с пальмы, недолго думая взял первый попавшийся под руку булыжник и со всей дури огрел наглеца по голове. Тот свалился замертво. Леха вначале думал, что тот притворяется. Но потом понял, что дело плохо, вызвал милицию и вот он уже в СИЗО, дожидается суда и приговора, обычно за такие преступления давали не больше пятнадцати лет зоны. Понятно, что его жизнь была кончена, после стольких лет отсидки он вряд ли сможет ввернуться в социум.

– Эй, ты чего, – спросил его шёпотом Сергей.

После небольшой паузы с «палмы», всхлипывая отозвался Леха:

– Что со мной теперь будет, конченная я мразь, мне конец, – и снова раздался протяжный приглушенный вой.

Вмешиваться в дела сокамерников и лезть с советами, считается неприличным, могут и отшить резким словом, но Сергею почему-то стало жаль этого бедолагу. Он подумал, что Лехе намного тяжелее, чем ему, он еще и не жил в принципе, а уже попал в тюрьму, да и срок ему светит приличный. Такие моменты сравнения с бедой других позволяют почувствовать облегчение и хочется проявить сострадание к товарищу, по несчастью.

– Послушай, Леха, скажи мне, а у тебя были родители, ну или родственники?

Помолчав немного, тот ответил, что он сирота, вырос в детском доме и не помнит своих родителей, а родственники может и есть, но он о них ничего не знает.

–Скажи мне, а у тебя в жизни был хоть малейший шанс избежать всего того, что с тобой приключилось? – спросил его Сергей.

Похлопав носом, тот ответил, что нет, не было у него никаких шансов избежать того, что с ним приключилось.

– Тогда, забей на все и не вини себя, ты ни в чем не виноват, – сказал ему Сергей.

Через какое-то время, Леха успокоился и заснул мирно посапывая, словно с чистой совестью.

«Бедная душа», подумал Сергей,

«Ему еще тяжелее чем мне. Я хоть могу осознать все со мной происходящее, дать этому оценку, а вот он этого не сможет никогда, так и будет блудить в темноте неведения до конца своих дней».

Было еще пару человек, в камере, с кем Сергей поддерживал дружеские отношения, если так, можно сказать. Николай, тоже можно сказать сирота. Попал сюда, за то, что ограбил магазин в селе. Забрал бутылку «бырла» и из кассы пару рублей. Теперь ему грозил срок от семи до двенадцати за грабеж. Среди арестантов такую «делюгу» называли, «кража с криком». Если просто утащил что-то и никто не видел, это кража, ну а если при этом звали на помощь, уже грабеж, то есть, «кража с криком».

Дима, парень, лет двадцати пяти. Обвинялся в непредумышленном убийстве. В ресторане не поделил что-то с другим посетителем и ударил его столовым ножом. Оказалось, попал прямо в сердце, тот умер на месте. И вот теперь ему грозит «вышка», высшая мера. Расстрел. Но есть надежда, что ему дадут срок. Так как нападавших было несколько, а это может учитываться судом как смягчающее обстоятельство.

Закир, армянин. Давно живет в Белоруссии. Организовал банду по краже топлива из нефтепровода государственного значения.

Трудно было это назвать дружбой, так – симпатия. Такое часто бывает, когда проводишь долгое время в замкнутом пространстве с людьми тебе незнакомыми. Выстраиваются какие-то отношения, нет не дружба, какая в тюрьме может быть дружба.

В СИЗО наступает вечер. Другая жизнь. Никто не может себе представить ее не побывав здесь. А попасть сюда может кто угодно. Особенно в Белоруссии. Сегодня ты на «ролях», а завтра уже в камере, тянешь руку за «баландой» в «кормушку». И уже нет ничего такого привычного, как в жизни до заключения. Ни уважения, ни внимания, ни заслуг. Тебя «обнулили». Здесь все по-другому. Обратная сторона жизни, словно кривое зеркало.

«Камера, я стою и пытаюсь положить в «шлемку» (алюминиевую миску) «баланду» (тюремное варево, еду которую скармливают арестантам. Есть невозможно, но с голоду не умрешь, кому «грева», (передачи с воли) не заходят, в самый раз. Вдруг откуда-то сверху, я чествую на себе взгляд, взгляд от которого стынет в жилах кровь. Я медленно поднимаю глаза и страх сковывает меня. Невозможно даже дышать. На меня смотрит громадная крысиная морда. Глаза черные, маслянистые, громадные. Она сейчас наброситься, промелькнула мысль. Я боюсь пошевелиться. Это чудовище прыгает на меня.

От страха, я весь онемел. Но она бросается не на меня, а на соседнюю нару, и начинает жрать сокамерника. Я слышу только ужасное чавканье. Я закрыл глаза и ждал своей очереди. Мне конец, подумал я.»

Что-то теплое капало мне на лицо. Я открыл глаза. И понял, что мне приснился ужас. Провел рукой по лицу, что-то теплое и липкое осталось на моей ладони. Я посмотрел и проснулся окончательно, это была кровь.

«А…Аааааа…Аааааааа!!!», вырвалось у меня из горла.

Сон и явь перемешались в моей голове, «Кто-то перерезал мне горло», первое что пришло мне в голову. Но я не чувствовал боли. Немного прейдя в себя увидел, что кровь течет мне на лицо с верхнего «шконоря». Там жил Влад. Он был участником какой-то бандитской группировки и был не сильно разговорчив, у него суды шли долго, его сначала отпустили, а потом снова арестовали. Вчера его возили на оглашение обвинения и прокурор на судебном заседании запросил ему высшую меру. Когда он вернулся, ни с кем не разговаривал, лег на «шконарь» и завернулся в одеяло.

Я кинулся к двери, и начал тарабанить кулаками о железную броню.

– Помогите, человек умирает, – все что мог прокричать. Тогда я даже представить себе не мог, что он ночью перерезал себе сонную артерию. У него осталась жена и двое детей. Еще вчера он показывал мне их фотографии и надеялся с ними вскоре встретиться.

Его, уже остывшее тело, завернули в окровавленные простыни и уволокли по «продолу», (тюремный коридор).

От шока все в камере еще долго не могли отойти. Может быть система и должна осуждать виновных, но доводить людей до самоубийства, это тоже преступление, социальное и как следствие не наказуемое. Потому что как можно наказать «стену», за ошибку одного кирпича из которого она состоит – никак.

В камере клопы не давали спать. Они словно выжидали, когда выключат свет и начинали атаковать всех, кто находился в камере. Спасения не было. Приходилось спать в одежде. Одевать перчатки и закутываться так, что только торчал один нос наружу. Но все равно, эти твари умудрялись прыгать на открытые части тела и жалить так, что оставались страшные волдыри.

Днем мы устраивали на них облавы. Искали где они гнездятся. Обычно это были пустоты между стальными прутьями, из которых были сделаны «шконари». Когда мы находили их, подносили зажигалку и держали до тех пор, пока они раздувались и лопались. Было какое-то садистское удовольствие в этой бессмысленной борьбе с клопами. Но ночью все начиналось сначала. Они словно телепортировались откуда-то и нападали с новой силой. Не выдержав, мы пожаловались на обходе начальству и потом пожалели. В тюрьме, главное это не подавать виду, что чем-то не доволен. Все обернется против тебя.

Ночью, распахнулась «броня» (двери в камеру) и ворвались «маски шоу», так называли тюремный спецназ. Они начинали бить всех дубинками, всех без разбору. Больной ты или нет. Неважно. Получали все, кто был в камере. Били очень сильно. До крови. Кто-то терял сознание. Потом всех выгоняли на «продол». Выстраивали вдоль стены на растяжку. Руки упирались в стену ладонями наружу, ноги расставлены широко и от стены на метр. Словно висишь в воздухе. Те, кто был без сознания выволакивались за ноги и лежали рядом, хрипя от боли и пускали кровавые пузыри на грязный пол. Как-то раз, они потеряли одного. Они бьют всех, кто находится на первом или втором ярусе. До третьего редко доставали, обычно оттуда все сами прыгали. В общем после того как всех выволокли на «продол», не досчитались одного арестанта. Как потом выяснилось, недосчитались, наркомана Сашу. Он был задержан по подозрению в употреблении наркотиков, «торчок» одним словом. Его просто не заметили. И уже хотели объявить побег, но потом нашли его. Он был настолько тощ, что под одеялом его не было видно, а он спал. Ему перед этим в санчасти сделали успокаивающий укол. В общем он ничего не слышал. В отместку, контролеры написали ему на лбу фломастером – «МВД сила». И когда он сонный выбрел на «продол» и все, кто стоял вдоль стены увидели эту надпись, разразился громкий смех, перешедший в истерический хохот. Такие минуты давали разрядку всем и ментам, и арестантам.

Позже нас разбросали по «хатам», что бы не было сговора. Самое страшное, чего боятся администрация в тюрьме, это коллективного взаимодействия. Неважно, жалуется кто-то или что-то требует. Если это коллективное требование, система реагирует молниеносно. Всех разделяют. Это неписанный закон.

Как-то ночью, распахнулась "броня" и в камеру втолкнули средних лет мужичка, он был уже избит, одет в черную разорванную и грязную футболку, к груди прижимал пакет с пожитками. Конвоир, криво усмехаясь, обвел взглядом камеру и процедил сквозь зубы:

– Принимайте гостя.

Странно это было. Обычно после отбоя уже никого не заводили в камеру. Такое случалось только если была команда устроить «карусель». В Следственном изоляторе была своя оперативная служба. Полный набор возможностей вести оперативную деятельность. Грубо говоря, попадавшие сюда сразу же становились объектом следственных действий, только уже в тюрьме. Это делалось для того, чтобы давить на подследственных. Например, «некто» не признает вину, его могут посадить в камеру где сидит «наседка», так званый стукач, работающий на оперов. Как правило это кто-то из задержанных, уже имевших судимость и отторгнутый уголовным миром за нарушение так называемого "воровского кодекса". Попался на краже у своих или сдал товарища, так же часто бывали насильники, которым грозила расправа в нормальной камере, их брали в разработку тюремные опера и под страхом, что их будут ущемлять сокамерники, заставляли работать стукачами, в обмен на защиту. Так вот их задача была выведать как можно больше информации из жертвы, на которую ему указывали оперативники изолятора. Если не помогали такие методы, применяли более жесткие – «пресс хата», камера с отморозками, которые не чтут никакие законы. Или «карусель», большая или малая. Это когда задержанного переводят из камеры в камеру, например, через каждый час или день. Представьте себе, и так под стрессом в новой незнакомой обстановке, только немного успокоившись после ареста и адаптации в камере, раздается команда вертухая из-за железной двери:

"С вещами на выход!".

Вначале приходит первая, глупая мысль, что наконец то свершилось! Разобрались и отпускают. Но старожилы знают по голосу или еще каким-то знакам, никого никуда не выпускают, просто переводят в другую камеру. А это большой стресс для тех, кто только что попал в эти жернова. Таким образом не дают возможности адоптироваться. Создают условия для того, чтобы задержанный не выдержал и начал говорить, не важно с кем и не важно что, главное заставить его раскрыться, а там уже глядишь и что-то для оперов полезное выдаст, а это звания и премии от начальства, есть за что бороться.

–Мужик, ты кто? – спросил один из сокамерников. Тот промолчал и лишь сжался в ответ, словно ожидая удара. Все уставились на него, чувствовалась нарастающая агрессия. Воздух словно накалился.

–Эй, тебя спрашивают, ты откуда? – продолжали уже другие. Такое поведение считалось неприличным. Входя в камеру, обычно человек обращается к присутствующим со стандартной фразой "Здоровенько, куда можно положить вещи?". По этому случаю вспоминается тюремный анекдот. Заходит в камеру мужик, явно колхозной внешности и с белорусским акцентом спрашивает:

– Воры ЙО (есть)? – все повернулись и смотрят на него с удивлением. Он опять уже с угрозой в голосе:

–Спрашиваю, воры ЙО?

–Ну, есть, отвечают ему с настороженностью в голосе. По понятиям, вор – высшая каста в тюрьме, они проповедуют так называемый "воровской кодекс" среди заключенных.

Мужик бросает сумку на пол камеры и говорит:

–Смотрите, украдете щось, повбываю!

Кража у сокамерника, это тяжелейшее преступление в среде заключенных. Обычно на такое пускаются только самые отъявленные негодяи из всех возможных тут находящихся. Когда таких ловят, их могут заклеймить и они удостаиваться унизительной клички "Крыса", которая уже никогда не отпадет от них, до самой смерти. Так вот видимо этот колхозник не понимал понятий, поэтому и выдал такое. Обычно все тюремные анекдоты, близки к оригиналу.

Так вот, в данном случае мужик, которого впихнули в камеру, молчал и это был вызов. Явно были какие-то причины. Сразу попытались узнать, что случилось, в соседней камере. Условным знаком постучали в стену и приложив алюминиевую кружку к стене одной стороной и к губам другой, прокричали:

–Але-муле, шо за чел от вас пришел?

И приложив уже ухо к кружке слушали ответ:

–Не знаем, так же забросили, он ничего не говорит, ответили в соседней камере.

Обстановка еще больше накалилась. По понятиям, должны "курсануть" про того, кто попадает в хату, если он не "первоход", тот кого только что арестовали. Обычно за входящим в камеру приходит следом "малява", все нормально, "чел" приличный или предупреждение, "чай не пить, дружбу не водить, чел на "кругале". Это значит, что-то за ним не хорошее тянется, но еще не подтверждено, и что бы понапрасну человеку не ломать судьбу, он как бы до выяснения, сам по себе. Но бывают и "отпишуться", что мол "крысу поймали, нужно "спросить с него физически", другими словами избить как следует, в наказание за "крысятничество" и в назидание другим. Или еще хуже, что это "гребень" скрывался. То есть "опущенный" или "пидор". Такое бывает, скрывают свое прошлое.

С такими не дай боже "поплоскаться", попить чайку или перекусить. Потом вся хата будет на "карантине" до окончания разбирательств.

Поэтому и вызвало такое негодование, поведение этого несчастного. Он упорно продолжал молчать, когда к нему обращались сокамерники. В принципе, ничего страшного в этом не было. Его могли не трогать, пока не передадут "маляву" с информацией о нем. Но дело осложнялось тем, что не было времени, а если не спросить с него, то потом спросят со всех кто был в камере. Так рассуждали неопытные заключенные. В СИЗО. Те кто заезжал по второму разу, более опытные арестанты и разбирались в тюремных понятиях, и те кто первый раз попал, так называемые «первоходы», обычно сидели в камерах по разную сторону "продола" (коридора) и связи между ними не было никакой ,что бы не наводили воровскую движуху в СИЗО и не оказывали негативного влияния на новых и не опытных арестантов. А тех ссучившихся, которые скрывались от расправы на "строгой " стороне опера бросали в хаты к "первоходам", они там и наводили "движуху" пропихивая то что нужно им для личной выгоды и операм, для работы. Были такие и в этой камере. Один из них, альфонс, сидел уже неоднократно за то, что обирал доверчивых дамочек, ищущих романтики и острых ощущений. Звали его Леха.

Он любил, лежа на нарах пожевывая сигарету "зачесывать" как лихо он разводил несчастных женщин, доведенных до отчаяния безысходной жизнью без любви и внимания.

– Короче, она меня сразу домой пригласила, – цедил сквозь зубы очередную байку про свои похождения Леха, – ну и сама в душ типа пошла, я быстро по шкафам и в сумке пошарил. Повезло, нашел "нычкарь", там пару штук рублей было, золотишко по мелочи собрал, ну мобилу еще прихватил и на выход. А эта курица думала я с ней в любовь играть буду, – закончил он свой рассказ ухмыляясь.

Многие из жертв не обращались в милицию, боялись огласки. Но видимо кто-то не побоялся и его прихватили с поличным при очередном облегчении карманов несчастной барышни, жаждущей романтики. Смотря на него просто поражаешься, как можно с ним не то что говорить, а даже стоять рядом. Растрепанные патлы, нет пары зубов, а те что остались безжалостно дожирает кариес, лицо не симметричное, такое чувство, что его "рихтовали" не раз. Глаза выцветшие и пустые. Он никогда не смотрел в глаза собеседнику. Невысокого роста, худощавый, даже можно сказать худой, сгорбленный, отчего руки казалось свисали как у обезьяны, ниже колен. К тому же больной туберкулезом. Если это герой дамских вожделений, то можно только им посочувствовать.

Таких должны сажать в специальные камеры, для лечения и ограничения контактов с другими арестантами, чтобы не распространять туберкулез, которым здесь можно заразиться как гриппом. Но "лягавым" доставляло удовольствие подсаживать больных к здоровым. Мерзкий тип, очень наглый, уже не первый раз "катался" по тюрьмам.

Спрыгнув с нары, он начал надвигаться на мужичка сжав кулаки.

–Ты кто, козел? – процедил он сквозь зубы и неожиданно начал его бить. Тот присел на корточки и прикрыл согнутыми руками голову, видно было, что он уже не раз так защищался от побоев. Такая поза не давала нанести сильный удар в тесной камере. Леха, пыхтел, пытаясь нанести как можно больше ударов, но легкие туберкулезника не давали ему возможности сильно разойтись. Все смотрели на происходящее словно в ступоре, так все быстро произошло. Неожиданно дверь в камеру распахнулась, и конвоиры заорали на избитого мужика:

– На выход!

Бедолага поднялся, вытирая кровь с лица рукавами рубашки и поковылял к выходу из камеры. Так осталось не выясненным кто это был. Позже пришла малява, что это был дальнобойщик, которого, арестовали и он не соглашался с доводами мусаров, и отказывался признавать то что они хотели ему навесить. Вот ему и устроили «Большую карусель», это когда бросают в камеру на несколько минут или часов, а потом забирают и бросают в другую и так по всей тюрьме, пока жертва не возьмёт на себя то что хотят на него повесить. Не исключено, что Леха работал на опера тюрьмы. Только так можно было объяснить его поступок. Видимо он знал, что нужно делать с такими, кого забрасывали без объяснений. Таких как он специально подсаживали в камеру к «первоходам», где всегда можно поживиться на неопытных еще арестантах, а заодно и раздобыть для опера важную информацию или оказать услугу, как он это сделал сейчас, избивая незнакомца.

Ночью приходили этапы на зону. Кто-то из зеков пошутил, что типа ночью перевозят, что бы американцы не видели со спутников как много арестовывают людей в Беларуси. Но конечно же это была шутка. Американцам было глубоко безразлично что происходит в Беларуси. Да и Беларусь не была объектом мировых интересов.

От станции в приоткрытый люк «автозака» (авто для перевозки арестантов, железная будка разделена на секции, которые дополнительно запираются конвоиром), было видно звездное осеннее небо. Казалось оно совсем рядом таким близким и родным. Как жаль, что на воле редко смотришь на звездное небо. Что-то теплое и волнующее просыпается в груди. Словно душа готова вырваться и полететь к звездам от всего этого ужаса. Звезды, как все далеко. «Автозак» забит до отказа. Некоторые стоят. На ухабах машину трясет и все, кто стоит, пытаются упереться руками в стену, чтобы не потерять равновесие. Наконец то слышен грохот открываемых ворот, потом еще одних и вот машина останавливается. Открывается дверь и раздается голос из темноты:

– По одному, выходим. На колени, руки за голову, смотреть в землю. Кто пошевелиться стреляем на поражение. Все это сопровождалось безумным собачьим лаем.

По одному подходят арестанты к двери в «автозаке» и исчезают в темном проеме, словно их поглощает бездна вечности. Каждый тянет с собой сумки с пожитками. Их называют «кешар». Когда очередной зек подходит к двери, его хватают с двух сторон конвоиры их вытаскивают наружу, не давя опомниться ставят в один ряд с уже стоящими на коленях попутчиками, которые вышли ранее. Всех выгружали на землю, это уже была зона. Ночь и шок от пережитого погружали в ужасное состояние, словно обреченная жертва, понимаешь, с тобой могут сделать все что угодно, стереть в лагерную пыль и никому нет дела до тебя. Чувство безысходности, отчаянья и опустошенности настолько охватывают, что на какой-то миг становиться безразлично, что произойдет в следующее мгновение. «Это конец», все что удается осознавать в эти минуты. Конец всему. Прошлой жизни, будущему и возможно настоящему. Это все что пульсирует в сознании человека, стоящего на коленях с руками за головой и опущенным лицом в землю, под безумный лай собак и насмешки надзирателей.

Красный кабриолет неспешно ехал по центральной улице маленького городка. Прохожие оборачивались в след, кто-то с завистью, а кто-то с восторгом. Такое не каждый день увидишь в белорусском захолустье, словно в Голливуд пришел с экранов на улицы. Такая жизнь, мечта для провинциалов. Крутая тачка, полная девиц, постоянные гулянки, куча друзей – прихлебателей. Что еще нужно? Кажется, что это эталон для подражания, никто не интересуется, что за этим стоит, главное обладать. Перемены не принесли ничего кроме желания выжить любой ценой. Кто-то продолжал упорно работать на государственных предприятиях за жалкую зарплату и без перспектив. А кто-то не хотел мириться с безысходностью и бросался на поиски заработков любой ценой, пусть даже и не правомерной.

В авто ехал местный мажор и кутила – Закир. Его постоянно окружала толпа красивых девушек и преданных собутыльников. Закир сорил деньгами, словно это были фантики. Попасть в его компанию было не просто, нужно было отражать его стиль жизни, что было не просто, особенно в провинции, где все на виду и каждый шаг и поступок по долгу обсуждается и пересказывается местными жителями, а ввиду того что яркие события происходят редко, и смена впечатлений не происходит годами, а то и десятилетиями поведение мажора вначале интересно, потом привыкают и последняя стадия это раздражение, которое накапливается среди мещан, которым недоступны и не понятны поступки прожигающего жизнь человека, да еще и не белоруса по национальности. Негодование, словно вирус начало заползать в головы обывателей.

Закиру хотелось всегда внимания, он его и привлек, только не со стороны поклонников. В конце концов постепенно все начали задавать друг-другу вопрос – «откуда столько денег у него?».

В кабине бензовоза находилось двое, водитель и пассажир. У пассажира была в руках рация. Машина медленно ехала с потушенными фарами по лесопосадке вдоль поля. Тот, у кого была рация, нажал кнопку вызова и шёпотом спросил:

– Чисто?

Через какое-то время из рации послышался тихий ответ:

– Да, чисто.

– Давай к тем деревьям, – сказал пассажир водителю и тот направил бензовоз к небольшим зарослям недалеко от лесополосы. Машина побьехала почти бесшумно к указанному месту.

– Глуши мотор, – скомандовал пассажир. Водитель выполнил его команду и прилег на руль пристально всматриваясь в темноту. Наступила полная тишина, только тихое потрескивание рации выдавало их присутствие. Они ждали сигнала выходить из машины.

– Все готово, – послышалось из рации, еще через пару секунд, -

– Выходите!

Аккуратно приоткрыв двери бензовоза, водитель и пассажир спрыгнули в траву. Ночь окутала их своими объятиями, стрекотаньем сверчков и дыханием нескошенных лугов. Из кустов вышел человек одетый в камуфляж и с прибором ночного видения на голове, оптика была поднята, в руках у него была рация. Очевидно это они с ним вели переговоры.

– Готовы заправляться? – последовал вопрос.

– Готовы, шепотом ответили почти одновременно водитель и пассажир и начали разматывать шланг для закачки топлива. Один остался возле бензовоза, а его другой потянул второй конец шланга в кусты. Через какое-то время послышалась команда «Давай» и тот который остался возле машины открыл кран для закачки топлива в бензовоз, шланг напрягся и было слышно, как в цистерну начало поступать топливо. Воздух наполнился запахом бензина.

В кабаке гремела музыка. Народ в пьяном угаре выплясывал, словно в каком-то безумном припадке жертвенного танца, между столиками сновали официанты. Закир праздновал день рождения с размахом, сотня приглашенных и еще почти столько же приблудившихся во время празднования с улицы. Гуляли широко. Столы ломились от закусок и випивки. Хозяин вечеринки сорил деньгами, так словно печатал их на принтере, казалось он владеет несметными богатствами, для маленького провинциального городка это было не только предметом восхищения, но и вызовом, вызовом мещанскому спокойствию и благополучаю. Горожане были не готовы мириться и жить рядом с новоявленным миллионером, нарушившим сокральные правила их жизни – никога не высовывайся.

В углу зала за столиком сидели два типа, явно не вписывающиеся в разгуляево, но с интересом наблюдавшие за происходящим. Они были похожие на случайно попавших в ресторан командировочных.

– Где он? – спросил один из них своего товарища.

– Да вон, чернявый с «телками», это и есть Закир, – процедил тот сквозь зубы и с ненавистью в глазах.

Тот который спрашивал, через какое-то время сказал:

– Все понятно, берем в разработку.

Это были два опера из областного управления, приехали посмотреть, что происходит. Контору завалили жалобами и анонимками на поведение и образ жизни Закира. Анонимка – это мощный рычаг контроля за жизнью граждан. Это приветствуется, поддерживается и стимулируется. Это как нервные окончания системы, запущенные в самые глубины социального организма. Словно посылают сигналы о состоянии здоровья социума, позволяющие контролировать ситуацию чиновникам и органам контроля в лице комитета госбезопасности. Анонимка всего лишь первый сигнал, потом начинают включаться более сложные системы проверки данных. Объект исследования окружают информаторами, их ищут в окружении, близком и не очень. Ищут компромат, слабые точки по которым можно ударить. Изменяет жене или уходит в запои, а может любит азартные игры или увлекается мальчиками. Все это собирается и тщательно изучается. Ищут куда нанести удар, чтобы легче было обработать жертву и уничтожить. И словно пауки, начинают плести сети вокруг намеченной цели. Вокруг Закира такие сети уже были сплетены. Осталось только толкнуть его в них.

Внезапно вспыхнул яркий свет. Словно взрыв разорвал оковы ночи превратив ее в одно мгновение в яркий свет. Из мощного динамика, разрывая ночную тишину раздался крик:

– Всем оставаться на своих местах, вы окружены спецназом. Попытка к сопротивлению будет подавлена огнем на поражение.

В камере наступает отбой. Ветухаи выключают свет. Остается только «луна», лампочка в пол накала под потолком, закрытая решеткой. Потихоньку звуки тюрьмы наполняют собой всю камеру. Тюрьма оживает ночью. Тянут «дороги» между хатами. Летом вынимают рамы со стеклами и только решетки отделяют от внутреннего двора, все слышно, словно происходит совсем рядом. Постукивания и условные крики:

– Поставьте глаза! – слышится крик откуда-то из темноты.

Это в «этапке» наводят дороги с внешним миром, «этапка» камера в подвале. Там собирают всех, кто уже осужден, для отправки по зонам, местам отбывания наказания. В эту «хату» стекаются все пути дороги. Грузы на этап, в «общее» (общак , собирают сигареты, чай для тех кто нуждается в поддержке), малявы по делу и без. Обычно в такой хате сидит смотрящий за тюрьмой. Следит что бы не было беспредела между арестантами. Поставить глаза значит, выставить «обезьянку», из угловой камеры. Это меленькое зеркальце, закрепленное на проволоке или на туго скрученной газете. Смотрят чтобы вертухаи не обрывали багром «дороги» между «хатами».

Закир с трудом понимал где он. Еще вчера он веселился на своей свадьбе. Не успели молодожены произнести торжественный тост, как неожиданно ворвались вооруженные люди и с криками «всем оставаться на своих местах», подбежали к Закиру и при всех повалив его зачем то на пол ,заковали в наручники. В этот день арестовали всю его банду, промышлявшей незаконной выкачкой нефти из магистрального трубопровода «Дружба», всего двенадцать человек. Врезки делали в отдаленных труднодоступных местах, специальным прибором, что бы не упало давление в трубопроводе. Делали отвод в ближайшую лесопосадку и потом подгоняли бензовозы ночью, чтобы откачивать нефть. Один из таких бензовозов и поймали в недавно устроенной засаде, на парней Закира. Всего таких бензовозов было десять, и врезок было до десяти в разных местах трубопровода. Нефть потом продавали под видом мазута на предприятия. Превращение жидкого золота в золото реальное приносило отличный доход.

И вот сегодня лежит Закир на наре, грязный матрац накрытый серой простыней, подушка, которая воняет собаками. Двигаются какие-то люди, это что за место вообще – стучится в каждой клетке тела, «что это за черти, я наверно уже в аду». Это все что можно было понять из происходящего. Кто-то заваривал чай, кто-то нарезал сало и хлеб, некоторые сидели на нарах и шепотом разговаривали. В углу два непонятного вида человека что-то колдовали над табуреткой:

– Ну что, готов? – прошептал один из них, сжимая в руке ботинок.

– Да, готов, – ответил его подельник стоя на коленях перед табуреткой.

– Ей, косой, прибей «шнифт», прошипел тот который держал ботинок в руке, парню, стоявшему возле брони, тот сразу же заслонил спиной глазок в камеру.

Убедившись, что его не увидят вертухаи, он как-то странно обвёл камеру взглядом. Увидев, что все замерли, словно на стоп кадре, он со всего маху ударил по табурету. Глухой удар был слышен в каждом углу камеры.

– Уууууу, – послышался грудной рев того что стоял на коленях перед табуреткой. Со стороны было не понятно, что происходит. Такое впечатление, что того что был на коленях, кастрировали. Видно было, что от боли он трусился мелкой дрожью, а его стон плавно переходил в рев.

– Блин, вы что творите, убогие, – выдавил из себя Захур.

– Ша, дядя, пацаны шары загоняют, – услышал он в ответ от помятого вида парня, который обхватив руками, железную нару, наблюдал с большим вниманием за происходящим возле табуретки.

– Господи, где я? – вырвалось у Захура.

В это время в дверь начал камеры начал тарабанить вертухай.

– Отойди от глазка, – орал он и тарабанил дубинкой по железной двери.

– Отойди, я сказал!

Тот который бил башмаком по табурету, помог подняться стоявшему на коленях и посадил его на нару, бедолага двумя руками держался за свой пах, запрокинув назад голову, его бледное от боли лицо казалось светилось в темноте. Обессиленно он рухнул на шконарь и замер словно потерял сознание. На табурете остались следы крови.

– Отойди от брони, дал команду его подельник, тому кто загораживал глазок в камеру.

– Все нормально, начальник. Не реви, все на месте, – сказал он ровным голосом беснующемуся за броней вертухаю.

Тот не унимался:

– Еще раз закроете глазок вызову спецназ, они вас причешут! – орал мент из – за двери.

В камере быстро навели порядок. Помыли табуретку от крови и улеглись по нарам, чтобы отвял лягавый за дверью. Когда тот наконец то успокоился и отошел от двери. Все переключились на парня, который сидел на наре после непонятной экзекуции.

– Ну, как ты, больно? – все словно нависли над ним ожидая подробностей.

– Даааа, – протянул тот сквозь зубы.

Это была одна из самых «пацанских» забав, загнать шары или шпалы, это значит вставить инородное тело в головку члена. Процедура не для слабонервных. Подготовка начинается задолго до исполнения. Считается особым шиком, вставить шар. Это всё равно, что орден за тюремные заслуги, ритуал инициализации в среде арестантов, который придает куража в тюрьме, ну и немного скоротать время, не думая о происходящем. Деятельность позволяет отвлечься от монотонных тюремных будней. Делается это так, когда принимает решение, тот которому будут вставлять шары, начинает подготовку, все держится в глубокой тайне, если узнает администрация, могут закрыть в карцер и тогда прощай «большой дружок». Повесят красную бирку за склонность к членовредительству и будут каждый час вызывать к оперу на осмотр. Подготовка длиться где-то месяц. Тот который решился на это, постоянно жует кусочек пластика, что бы не было на нем шероховатостей и зазубрин. В назначенный день, подельник готовит заточку, затачивает о пол в камере ложку. Потом обдают ложку горячей водой и приставив заточенный конец к причинному месту, там, где оно заканчивается, со всей дури ботинком бьет по ложке, и она протыкает на сквозь мягкую плоть того к чему была приставлена. По теории тюремных «профессоров» крови быть не должно. Но как раз все наоборот, кровь есть и много. В образовавшийся от прокола разрез вставляют кусочек обжеванного пластика, доставая его пряма из рта оперируемого. Главное, чтобы от боли и шока он не проглотил пластиковый шар. Такое бывает. Через несколько дней, если не попала инфекция, гордый обладатель инородных тел в месте где их быть недолжно, начинает расправлять плечи и чувствовать себя по меньшей мере героем камеры на ближайшие несколько дней, все внимание приковано к нему. Но, а если попала инфекция, вывозят «на санчасть» и там доктор, как говорят зеки с насмешкой, «обстрагивает морковку». Тем, кому повезет, что-то оставляют, ну а те, кто сильно пострадает, может получить пластиковую трубочку для отвода мочи и больше уже не беспокоиться по пустякам.

Этап согнали в маленький дворик карантина. Карантин, это место куда с начала попадают все, кто прибывает на зону для отбытия назначенного судом срока. Место, где идет подготовка к зоне. С начала шмон. Уже не такой как в СИЗО. Жесткий. Выбрасывают все. Еду, лишнюю одежду, книги. Оставляют только самое необходимое. Мыло, зубную щётку, пасту для зубов, пару личных вещей, носки. Все остальное, если не успел или не знал, что можно оставить в камере хранения, швыряют в большой бак. На шмоне вместе с лягавыми присутствуют, и зеки, и это несколько сбивает с толку. На это наверно и рассчитано. Непривычно видеть человека в тюремной робе копающегося в пожитках себе подобных. И как правило, эти как их называют «полулегавые» проводят шмон еще жестче чем мусора, с какой-то необъяснимой ненавистью. Кстати, потом очень часто можно увидеть вещи, которые бросали в бак на этих активистах. После шмона, всех выгоняют в локалку, маленький дворик перед карантином. Наступает рассвет. Небо окрашивается в багряные краски, чувствуется дыхание осени. Как сейчас здорово на воле, и что-то обнадеживающее просыпается в глубине души, сейчас это все закончиться и все разойдутся по домам, приятные мысли прерывает окрик жирного активиста. Он вышел важно на крыльцо со списком вновь прибывших и по одному начинает вызывать на беседу. В комнате горела настольная лампа, за столом сидел мент, рядом на стуле пристроился зек, тоже активист. Он как-то подобострастно подался вперед, словно повис в воздухе ожидая команды хозяина.

– Садись, – рявкнул новенькому мент с погонами на плечах, у него было две маленькие звездочки.

– Фамилия, – спросил сидящий рядом активист, его голос был словно тявканье шавки.

Только что вошедший назвал свою фамилию и присел на край стула. Мент сунул ему листок размером чуть больше трамвайного билета,

– Подпиши, – прошипел он.

– Что это? спросил Виктор.

– Какая тебе разница, подписывай!

– Что значит «какая разница», мало ли что вы мне подсовываете, возмутился Виктор.

– Какое образование? – неожиданно сменил тему легавый.

– Зачем вам мое образование, вы меня на работу хотите пригласить? – ухмыльнулся Виктор.

– Вечно проблемы с этими образованными, – затявкала шавка. – Дай почитать, да расскажи все, давай подписывай по-хорошему.

– Да пошел ты… – последовал ответ, – Ничего не буду подписывать.

Подписать нужно было клочок бумаги на котором заключенный обязывался соблюдать режим содержания и выполнять требования администрации зоны. В принципе, это уже не играло никакой роли, но было одно «но». Те, кто подписывал подобную бумажку автоматически попадали в разряд активистов и уже как бы становились пособниками администрации. По понятиям, веры им уже нет и слово их ничего не значит. Делалось это для того что бы поломать попытки неповиновения осужденных системе. Многие из попадавших на зону пытались найти групповую поддержку и как правило начинали принимать и поддерживать воровской образ жизни. Конечно же попасть в высшую лигу они не могли. Для этого нужно было иметь необходимые жизненные навыки и связи, но тем не менее разделять понятия никому не запрещалось, но и даже приветствовалось в тюремной среде. Чем больше таких заключенных, тем сложнее администрации поддерживать порядок в зоне. Давая подписать эту бумажку, администрация как бы отсекала изначально саму возможность создания атмосферы «братского хода» и вбивала клин между осужденными. В любую минуту можно было использовать это как элемент шантажа или давления на непослушных зеков. Но это не касалось тех, кто принадлежал к воровской масти, такую бумагу они не имели права даже в руки брать, иначе не просто потеряешь статус, но и иногда и жизни можно лишиться. Для мужиков, которые попали в первый раз и наслушались баек на этапе и в СИЗО, этот вопрос был не настолько актуален, поступали по своей совести, тех, кто отказывался подписывать называли «мужик без бумаг», решать они ничего не могли, и авторитета у них не было, но к словам могли прислушаться и определенное уважение к себе они получали, а в тюрьме это дорогого стоит. В это период ломали зону. И администрация шла на любые уловки, чтобы внедрить свои правила игры. Начинали с карантина.

В кабинете начальника следствия собрались практически все оперативники, принимавшие участие в задержании Виктора. Виктор был родом с Украины, приехал в Беларусь делать бизнес. Жил здесь уже довольно долго, обзавелся квартирой, перевез семью, создал прибыльное предприятие, по переработке металла. Обычно, так поступали со всеми, кто вел прибыльный бизнес. Пытались войти в долю или полностью отжать, зависело от обстоятельств и уровня заказа. Если заказ был с самого верха, то как правило бизнес забирали, а бизнесмена отправляли мотать срок лет эдак на десять, что бы и концы в воду и уже все сроки давности прошли. Собравшиеся в кабинете ждали приезда украинского консула. Виктор настоял, чтобы его пригласили. Это не входило в планы оперов, так как они хотели по-быстрому получить признание и передать дело в суд. Но задержанный оказался не прост, начал качать права, требовать консула и все пошло не поп плану. Приходилось импровизировать по ходу разворачивающихся событий.

Виктора задержали прямо в кабинете на его предприятии. Приехали два опера, предъявили документы и предложили проехать побеседовать по поводу бизнеса в контору. Ничего удивительного в этом не было, если бы не тон незваных гостей, он был явно недружелюбный, а приглашение проехать, было похоже на задержание. По приезду в управление, тон сменился на крики и угрозы физического воздействия. В кабинете начальника по борьбе с экономическими преступлениями, Виктора обступили со всех сторон и потребовали выложить все из карманов на стол, когда он закончил выкладывать, то что обычно находится в карманах – телефон, портмоне, ключи от машины, ему указали на стул.

– Фамилия, – рявкнул усатый, грозного вида мужик, очевидно хозяин кабинета, он не представился, но по тону можно было понять, что он главный, так как он горланил громче всех и еще отдавал команды. И не дав опомниться Виктору, снова рявкнул:

– Ты зачем сюда приехал, хохол сраный, на белорусах наживаться, а? Рассказывай, что ты тут делал.

Растерявшийся от такого напора, Виктор первое время не мог вымолвить и слова. После некоторого молчания он выдавил из себя:

– Предприятие построил, на котором работают белорусы.

Ответ немного сбил пыл усатого. Он покрутил в руках портмоне Виктора и бросив его на стол, дал команду нависавшим операм:

– Так забирайте его в обработку, проведите обыск у него, забирайте все, что будет иметь ценность, деньги, драгоценности. Вещи. Ясно?

– Так точно, – последовал ответ и забрав задержанного они удалились.

Оставшись в кабинете вдвоем со своим заместителем и подождав пока закроются двери, они перешли на нормальный тон.

– Ну что будем с ним делать? – спросил невзрачного вида и в потрёпанном пиджаке заместитель,

– Мы следим за ним уже полгода и на просушку поставили, за ним ничего нет.

– Значит обработайте как следует, где его жена, задержите ее, детей в спец приемник, сразу зачирикают, – пробасил усатый, грозно глядя на сомневающегося зама.

– Расскажут все что знают и не знают, остальное придумают. Мне что, Вас учить?

– Никак нет, все понял, разрешите выполнять? – затараторил заместитель, вытянувшись в струну.

– Выполняйте, – рявкнул усатый.

Как только дверь за замом закрылась, он поднял трубку на телефоне спец. Связи и дождавшись ответа на другом конце, приподнялся на кресле от напряжения и процедил:

– Товарищ генерал, Ваше приказание выполнено, хохла арестовали, так точно, будет сидеть долго, так точно сгноим, все исполним как надо, уже передаю в следствие и будем оформлять в СИЗО.

Положив трубку, он медленно выдохнул. Не каждый день поступают прямые указания от высшего начальства. Тем более действительно ничего не было на этого, несчастного хохла. Нужно все высасывать из пальца. Пришлось задействовать агентуру и даже инсценировать ограбление офиса, чтобы добраться до его ноутбука, но и там ничего не было. Тогда вышли на его партнера, итальянца. Тот на него давно зуб имел, не могли поделить, кому управлять предприятием в Белоруссии. Поработали с этим клоуном, больше похожим на цыгана, чем на итальянца, наобещали ему светлого будущего, вот он и согласился написать на партнера заяву, донос другими словами. Правда это ничего не дает, поэтому пришлось сработать агентуре, на ксероксе сделали поддельную подпись на каком-то договоре и приложили якобы акт экспертизы, что это сделано на ксероксе, как основание для возбуждения дела по подделке документов, а там посмотрим.

«Ненавижу этих комерсов, всех бы пересажал», подумал усатый начальник по борьбе с экономическими преступлениями уставившись на стену, где висел огромный портрет президента.

«Эти сраные коммерсанты, ничего не боятся, у них нет авторитетов, наглецы, лезут во все щели, уничтожать их нужно», такие мысли проносились в голове усатого. Он был лет пятидесяти, уже ничего не осталось от стати военного. За годы службы, он понял одно – «государство» – это бренд, с которого можно получать неплохой доход. И кому как не ему, полковнику, отдавшему годы служения этому бренду, не получать дивиденды. Наделенный полномочиями, он мог практически все, забрать бизнес, лишить воли, имущества, а при необходимости и жизни. Абсолютна власть над людьми развращает абсолютно, и только идиот не будет этим пользоваться. Так он оправдывал себе, тот беспредел, что он и его подручные творили.

Жизнь меняется, служба родине стала доходным делом. Нужно было только правильно сочетать личные интересы с государственными. Его жена, работала директором в столовой крупного предприятия кроме того они содержали киоски с мелким товаром на местном рынке. Дела шли в гору, никто не смел предъявлять претензии к бизнесу начальника по борьбе с экономическими преступлениями.

«Если бы еще убрать всех этих предпринимателей, что лезут как тараканы из всех щелей, тут своих никак не пересажаешь, а еще эти инвесторы лезут на нашу территорию» – мысли эти постоянно приходили ему в голову и порой становились настолько навязчивыми, что, если бы была его воля, он бы не задумываясь расстреливал бы всех этих барыг, в подвале конторы.

«А тут этот умудрился вызвать консула. Пытались объяснить консулу по телефону, что не стоит беспокоится, поймали обыкновенного барыгу, но не убедили, теперь придется как-то выпутываться по ходу пьесы», – размышлял усатый уставившись в окно и наблюдая как из автозака выгружают задержанных.

Чувство превосходства переполняло его, когда кого-либо арестовывали. Чувство безграничной власти над человеком, ощущение неописуемое. Наблюдать в глазах жертвы страх. По силе это чувство не может сравниться ни с каким-либо другим, словно волна возносит тебя к небесам, могущество власти над другим человеком, над его судьбой, когда видишь его обреченность, желание схватиться хоть за какую-то соломинку надежды, еще больше раззадоривает усатого. Он то понимает, что никто не сможет помочь жертве, потому что ее судьба уже решена, и от этого еще больше усиливается ощущение могущества и власти над арестованными.

Консула провели в кабинет начальника следствия. На стульях, стоящих вдоль стен уже расселись все причастные к задержанию украинца. Через какое-то время, завели задержанного. Он держался уверенно. Пока еще уверенно. Видимо не осознавал, что происходит на самом деле. Думал, что сейчас все разрешиться и его отпустят. Но он глубоко ошибался, его еще очень долго никуда не отпустят.

– Садитесь, – указали ему на стул, напротив консула. Присев на стул, задержанный обвел взглядом комнату и выдал:

– Кто все эти люди, я при них говорить не буду.

Повисла пауза, было видно, что все присутствующие растерялись от того что украинец, перехватил инициативу.

– Это сотрудники, – все что удалось сказать начальнику следствия.

– Я при них говорить не буду, я имею право разговаривать с консулом без свидетелей.

– Можно нам поговорить вдвоем, – обратился консул к начальнику.

Это окончательно сбило их с толку.

– Ну ладно, выходите, – отдал команду присутствовавшим в кабинете людям, начальник следствия. Те как-то обреченно побрели к выходу, опустив головы. Видно было, что они не довольны таким поворотом событий.

– Но я останусь, – быстро выпалил, начальник, словно опасаясь новых требований со стороны гостя. Вряд ли можно было добиться большего, поэтому консул и Виктор начали разговаривать на украинском языке.

– Говорите на русском, – неожиданно заорал хозяин кабинета.

– За что он задержан, – обратился к нему Консул.

– Он совершил преступление и будет осужден Белорусским судом, -выпалил тот, не вдаваясь в подробности.

– Позвольте, но ведь суда еще не было, моя вина не доказана или я что-то пропустил? – перебил его Виктор.

Это несколько сбило с толку начальника следствия, и он заткнулся.

– Могли бы вы передать письмо моим близким, – спросил консула Виктор и протянул ему сложенный по палам лист бумаги.

– Да, конечно, – ответил консул, протягивая руку, чтобы взять письмо. Но в эту минуту, словно очнувшись, начальник выхватил уже из его рук клочок бумаги и почти заорал:

– Запрещено, вся переписка через следователя!

Все произошло настолько быстро, что привело в замешательство консула и Виктора.

– Я ни в чем не виноват, это все подстроено, пожалуйста помогите мне, – быстро заговорил Виктор.

– Вы же видите, что они творят беззаконие, прошу Вас вмешайтесь.

– Все встреча окончена! – заорал начальник следствия,

–Увидите арестованного! – прокричал он в сторону двери, тут же вбежали двое конвоиров и выволокли из кабинета Виктора, на глазах у обескураженного происходящим консула.

Человек бояться попасть в тюрьму и часто спрашивает себя, как это, оказаться в тюрьме, что ощущаешь, когда за тобой захлопывается дверь камеры. Трудно подобрать слова и описать это первое впечатление. Пожалуй, самое подходящее чувство для этого момента, это когда тебя неожиданно останавливает полиция с мигалками и к твоей машине направляется полицейский, а ты сидишь и сжимаешь руль от неожиданно накатившей волны страха. Особенно это касается тех, кто в принципе никогда не имел конфликтов с законом и не ожидал подобных перемен в своей жизни. Живет человек, работа, дом, семья. Все идет как по написанному. И вдруг в один прекрасный день раздается звонок в дверь, и вот все резко меняется. Тюремная камера, грязные бомжи, допросы, урки, этапы, тюремная баланда. Жизнь резко изменилась. В один миг. Другие мысли уже беспокоят. Какой срок дадут, как получить передачу, как выжить в конце концов. Трудно представить даже, что все это было рядом. Изо дня в день и не касалось никогда тебя и вот теперь судьба схватила своими когтистыми лапами и швырнула в этот параллельный мир о котором никогда не задумывался и не знал о его существовании.

Виктора везли в СИЗО. Не доезжая два квартала, старший из оперов, приказал остановиться возле магазина.

– Пойди купи воды, – сказал он напарнику и протянул ему деньги. Тот уставился на него с удивлением.

– Давай, сходи, – повторил уже громче и сунул ему в руку деньги.

Немного помешкав, опер подчинился и вышел из машины. Как только дверь за ним захлопнулась, старший опер заговорил быстро шепотом.

– Слушай сюда, у них на тебя ничего нет, ничего не подписывай, и ничего не говори, требуй адвоката и пусть выходят на итальянца и требуют, чтобы он отозвал донос, который на тебя написал. Ты все понял?

От удивления у Виктора пропал дар речи. «Что это, провокация или жест доброй воли», мысли скакали одна за другой, не давая сосредоточиться.

– Ты понял? – почти заорал опер.

К машине уже приближался его напарник с бутылкой воды в руках.

– Да, да я понял, спасибо, друг, – выдавил из себя Виктор.

Дверь в машину распахнулась и усевшись опер обвел всех взглядом. Казалось, что воздух накалился от напряжения в салоне автомобиля. Он молча протянул бутылку с водой старшему.

– Отдай ему, – сказал он, указав на Виктора.

Молча доехали до СИЗО. Из огромных ворот вышел охранник в военной форме и посмотрел в документы, потом перевел взгляд в салон автомобиля.

– Кого привезли, опять коммерсанта? – спросил он грубоватым голосом.

–Там все написано, – ответил ему опер который ходил за водой.

– Где вы их находите, – пробубнил охранник и пошел открывать ворота.

Ворота. Как широко они распахиваются, принимая в свои объятия вновь прибывающих. Как говорят, заходишь в тюрьму через высокие ворота, а выходишь через узкую дверь.

Машина заехала в бокс, похожий на ангар. В нем уже стояло два автозака из которых выгружали арестантов. Он спрыгивали и исчезали, словно падали в подземелье. Вход в СИЗО был через подвал. К прибывшим подошел охранник и взяв бумаги, скомандовал:

– Выходи!

Когда Виктор вылез из машины озираясь по сторонам, охранник скомандовал операм:

– Снимайте, – указав на наручники. Пока опер возился с наручниками, охранник приблизился вплотную к Виктору и потянул воздух носом:

– Кензо, – выдохнул он, прищурив глаза от удовольствия. Виктор растерялся, не понимая, что он имеет в виду. Тот заметив удивленный взгляд, сказал:

– Одеколон, Кензо, угадал?

Поняв, что он учуял запах одеколона, Виктор ответил:

– Да, да Кензо, – хотя на самом деле всегда пользовался Армани, но в данный момент решил не разочаровывать охранника СИЗО.

– Ладно, пойдем, будешь привыкать теперь к другим запахам, а вы валите отсюда, – почти враждебно сказал он стоявшим рядом операм. Отойдя от них на пару метров, он процедил сквозь зубы:

– Ненавижу.

– И как вы умудряетесь сюда попадать, – обратился он уже к Виктору,

– Пойдем, теперь это твое новое место жительства, – и повел его в подвал, который служил входом в СИЗО.

Одно дело, когда в тюрьму попадают заслуженно, обдуманно идут на преступление. выбирают жертву, планируют и готовятся совершить преступные действия. В таком случае бессознательно человек понимает, что последует наказание и можно сказать готов к тюрьме и тюремной жизни. Более того, если это рецидивист или вор по жизни, он попадает в тюрьме в знакомую среду обитания и чувствует себя как дома, а если еще совершает акты не повиновения администрации, то получает групповую поддержку и авторитет в среде сокамерников.

Другое дело, когда в тюрьму попадает человек из социального слоя не имеющего отношения к антисоциальному поведению или преступному миру, рабочий, служащий или предприниматель. Душевные муки невыносимые, отчаяние на пределе и последствия необратимы. Что бы выжить у них только один путь, приспособиться и забыть о прошлом. Жить настоящей жизнью, той которую им уготовила судьба и приложить все усилия, что бы пройти этот путь достойно и освободившись, вернуться к нормальной жизни. Наперекор злой воли отправивших его за решётку.

В карантине построение, всех вновь прибывших построили в небольшом прогулочном дворике. Публика собралась разная, разных возрастов и социальных слоев. На крыльцо вышел зек с папкой в руке и начал зачитывать фамилии. Тех, кого называли, проходили в помещение карантина, получать тюремную робу и алюминиевую ложку. Когда коптер (важная должность на зоне, заведует складом где хранятся вещи осужденных, назначается из среды заключенных) выдавал это барахло, говорил каждому:

– Ложка до конца срока.

Сказанное обжигало из изнутри, это звучало как еще один приговор. «До конца срока». Алюминиевая ложка потом каждый раз, когда ее достаешь три раза в день в тюремной столовой напоминает тебе словно эхо – «до конца срока».

Потом проходили к парикмахеру, тоже зеку, он стоял с машинкой для бритья в руках, держал ее так словно карающий меч, выставив демонстративно руку вперед и в сторону. Сама машинка была невероятных размеров и грозно фырчала, такие, наверное, использовали для стрижки баранов. По середине комнаты стояла табуретка.

– Давай заходи быстрей, – подгонял парикмахер очередного клиента,

– Сейчас модельную сделаем, не волнуйся, садись, – указывал он на табурет и ловко орудуя машинкой, за несколько быстрых движений оставлял очередного клиента абсолютно лысым. Когда тот вставал, стряхивая на пол остатки волос, парикмахер грозно добавлял,

– Убирай за собой, вон метла и совок, давай пошевеливайся это тебе не салон красоты.

Лысый зек, как-то неловко брал веник, словно боялся, что он обожжет ему руки и начинал сметать оставшиеся на полу волосы в кучу. В СИЗО ходили слухи, что мужику нельзя брать в руки метлу. Но тут никто не рискнул бы возразить. Те, кто поопытней постриглись наголо еще в СИЗО и с ухмылкой наблюдали за теми, кто брезгливо брался за веник.

После, всех вновь прибывших вели в баню, а так как карантин находится отдельно от жилой зоны, приходилось идти через всю зоновскую территорию. За оградами, которые разделяли бараки, стояли те, кто уже мотал свой срок и с любопытством наблюдали за новоприбывшими, которые понурив лысые головы брели под присмотром зека из карантина, с повязкой на рукаве на которой белой краской было написано «Дневальный карантина», в тюремную баню.

Баня представляла собой отдельно стоящее здание похожее на большой сарай и была огорожена забором из металлических прутьев, на входной калитке висел звонок. Зек с повязкой на рукаве нажал на кнопку звонка и из дверей большого сарая вышел невысокий пузатый дядька, одетый не в тюремную робу и открыл калитку. Это был начальник бани, тоже зек, но особенный, такая должность в тюрьме была как тут говорят «козырной». Банщик жил в бане, а не в общем бараке и пользовался в среде зеков определенным авторитетом, так как имел возможность распределять блага. Например, дать помыться подольше или пустит в баню в не назначенный час, выдать белье получше, но самое главное он мог помочь с запретами.

– У вас десять минут, – рявкнул он и повел прибывших в помещение.

За дверью, было что-то вроде раздевалки, вдоль стен стояли деревянные лавки, над ними в стене были прибиты деревянные крючки. В углу была еще одна дверь и за ней уже находилось помещение так называемой бани, которое больше подошло бы название душевая. Желто– рыжие стены, то ли от грибка, толи от времени, два окна заложенных толстыми, чуть прозрачными блоками из стекла почти не пропускали дневной свет. Вдоль стен стояли бетонные лавки, похожие на те что стоят на базаре для разделки мяса. На них стояли стопки тазиков для мытья. Ржавые трубы заканчивались под потолком душевыми сливами, которые зеки называли «сосками», всего их было пять, на некоторых не было распылителей воды. На всех «сосков» не хватало, и поэтому к ним выстроилась очередь. Наспех обмывшись и обтершись выданными полотенцами, больше похожими на застиранные тряпки, новенькие собрались во дворе бани, сбившись в кучу, озирались по сторонам, словно затравленные звери, у кого были сигареты, закурили, у кого не было поглядывали на курящих с завистью, и кто посмелее подходил и просил,

– Слышь оставишь покурить, а?

За оградой бани было видно бараки, с лева какое-то высокое здание без окон, левее располагалась зоновская качалка, тоже огороженная железными прутьями. На ней, словно из фильмов ужасов маячили какие-то фигуры, одетые в лохмотья. Они таскали железо, переделанные под гантели и штанги железные трубы, колеса от вагонов, блоки, сваренные из подручных материалов, больше напоминали пыточные машины, чем спортивные снаряды. На вновь прибывших, это производило неизгладимый шок. Из дворика бани они молча поглядывали на клетку за которой пыхтели качки и скрипело железо.

– Эй, хорош пялиться, забирайте вату! – рявкнул с порога начальник бани.

Вата, на тюремном жаргоне, матрац. Свернутые они лежали в углу. Многие уже сильно прохудились, дырявые в пятнах, иногда бурых, словно засохшая кровь, ждали своих новых хозяев. На этих матрасах придётся провести многие годы. Молча заходят зеки и берут первый, что попадается под руку. Некоторые пытаются выбирать, но тут же дневальный из карантина, отмечающий в тетрадке получающих тюремное имущество, орет на того, кто пытается выбрать матрац:

– Ты что охренел, не в отеле выбирать, взял и уматывай, за тобой еще очередь!

К вате прилагается подушка, набитая какой-то жуткой сбившейся в твердые комки материей и комплект постельного белья, но белья это громко сказано. Серого цвета тряпки, иногда ополовиненные и дырявые, больше похожие на ветошь. Что бы донести вату до карантина, нужно туго скрутить и обмотать простынями, скрученными в подобие веревки. Получается такая себе скрутка, «Улитка» на жаргоне. Водрузив себе на спину эти «улитки», новые зеки бредут, понурив головы в карантин через всю зону. Одетые в тюремную робу, с матрацами на спинах, идут они мимо тюремных бараков под многочисленными взглядами зеков, повисших на оградах локальных участков, разделяющих бараки.

– Вешайтесь, – раздается крик в след. От чего новенькие еще ниже склоняются под тяжестью, то ли скрученной в улитку ваты за спиной то ли от судьбы, обрушившейся на их головы.

Крамар, так называли его между собой оперативники, сидел на стуле в приёмной начальника по расследованию экономических преступлений. Его вызвали неожиданно, позвонив на мобильный. Он сидел и от волнения сжал ладони и засунул их между колен. Сергей был Гомельским коммерсантом. Ему на вид было лет тридцать пять. Он уже ловко приспособился выживать между бандитами и ментами. Иногда это ему приносило неплохие дивиденды, а иногда наоборот. Вот и сейчас этот звонок, что за ним последует? Дверь в кабинет начальника распахнулась и его пригласили зайти. За столом сидело трое неизвестных ему людей. Он остался стоять посреди кабинета. Один из сидящих за столом, с усами, обратился к нему без предисловий и грозным тоном:

– Вы продавали квартиру Хохлу?

От неожиданности у Сергея похолодело внизу живота. Уже весь дом знал, что Виктора арестовали и проводили у него в квартире обыск. Он действительно продал ему квартиру, но часть денег получил наличными. «Наверное, он раскололся», промелькнула мысль в голове Сергея. Но скрывать было бессмысленно, и он чуть выдавил из себя:

– Я продавал…

Больше было похоже не на ответ, а на эхо или переспрос.

– Да ты, – рявкнул усатый грозно на него уставившись. От страха у Крамара потемнело в глазах и пересохло во рту. Немного прейдя в себя, он выдавил из себя практически шепотом:

– Да продавал, все по закону, он рассчитался со мной.

– По закону или нет, мы решать будем, – прорычал усатый. От чего у Крамара закружилась голова, «Это конец!», единственное, что пронеслось у него в голове. Увидев его страх и замешательство, один из сидящих за столом, обратился к нему уже помягче:

– Не волнуйтесь, к Вам нет претензий. Поймали международного преступника, нам нужно знать, что у него есть.

Немного прейдя в себя от услышанного и понял, что это не к нему претензии, Крамар словно очнулся:

– Да, да, он мне всегда не нравился, эти хохлы всегда такие, – дрожащим от страха и волнения голосом, затараторил он.

– Слушай сюда, – снова заговорил усатый, – нужно отобрать у него жилье, будем все конфисковать, а квартиру эту в центре и после ремонта, нужно передать достойным офицерам из нашего управления, которые служат родине и очищают нашу землю от подобных хохлов. Значит будешь работать с нашим опером, – кивнул он в сторону сидящего за столом и молчавшего все это время человеком, – он тебе поможет с бумагами, только смотри без глупостей, у нас на тебя вагон компромата, где ни будь скажешь об этом разговоре или сделаешь что-то не так, тебе конец, пойдешь по этапу, понял? – а сейчас свободен, ожидай в коридоре.

Крамар на ватных ногах вышел в коридор и упал на стул, холодный пот выступил у него на лбу.

Оставшись одни в кабинете, начальник следствия, начальник по борьбе с экономическими преступлениями и старший опер, продолжили разговор:

– Да квартира хорошая, надо убрать ее из-под конфискации, – продолжил усатый, – ты Валера, – обратился он к старшему оперу, – посмотри еще раз документы, обрати внимание, как можно расторгнуть договор купли-продажи, если надо помощь в суде, скажи, что от меня, они все быстро сделают, пока хохол в СИЗО он не сможет обжаловать решение, а когда будем закрывать дело подложим решение и в том какой-нибудь и уже поздно будет обжаловать. А этот «комерс», что чуть тут не обосрался, пусть всю грязную работу делает, по судам бегает и все прочее. Если что мы не при делах. Все ясно? – Опер кивнул,

– Тогда давай, действуй.

Выйдя в коридор, опер молча кивнул головой Крамару, что бы тот следовал за им. Пройдя темными коридорами конторы, они зашли в тесный кабинет опера. Усевшись за стол, заваленный бумагами, опер указал Крамару на стул:

– Садись, и дождавшись, когда тот сядет на стул, продолжил:

– Значит слушай сюда внимательно, повторять не буду, пишешь короче заяву на этого хохла, преступника бля, в суд на расторжение договора, типа о том что он тебе на заплатил за квартиру.

– Так он же заплатил, робко вставил Крамор.

–Ты слушай сюда, делай что тебе говорят и не прыгай, а то мы знаем все твои косяки и про обналы и кидалово, легко пойдешь по этапу, понял, сучий потрох, если понял, то не перебивай. И так, идешь в суд, вот тебе данные судьи который рассмотрит дело, он уже в курсе, там вопросов не будет, дашь ему все документы, что он попросит, договор расторгните, а потом скажем тебе на кого оформишь квартиру. У тебя на все неделя. Пока хохол в СИЗО он ничего не сможет обжаловать, и ты быстро все закончишь.

– А если он потом обжалует? – переспросил Крамор дрожащим голосом.

– Не обжалует, не волнуйся за это, мы сделаем так что он уже никогда не выйдет.

– А мне что-то перепадёт, спросил он чуть осмелевшим тоном, понимая, что становится соучастником нарушения закона.

– Ты что черт, хочешь, чтобы я тебя в хату к петухам посадил, ты уже получил деньги от хохла, скажи спасибо, что не привлекаем по статье за соучастие и за «простотак» забираем.

Крамор сглотнул, и поднялся со стула:

–Так я пойду? – робко спросил он опера.

– Да иди, давай пропуск подпишу и если что не так сразу звони, ясно? – уже более мягким тоном напутствовал его опер. Крамор взял клочок бумаги называвшимся пропуском и на ватных ногах пошел на выход. «Сегодня пронесло», единственная мысль которая стучалась у него в голове по пути на выход из конторы.

Когда следователь передал на ознакомление дело подследственному, среди тринадцати томов бессмысленных бумаг, такие как распечатки телефонных разговоров, копий командировочных удостоверений, накладных и прочей бессмысленной макулатуры, добавленной только для того чтобы, было побольше томов, Виктор нашел решение суда о том, что договор по купле продажи его квартиры, расторгнут за не оплату договора, иск подал Крамор. От удивления, негодования и бессилия у него вырывался из груди стон отчаянья. Посмотрел на сроки обжалования постановления суда, было ясно, что он уже пропустил их безвозвратно. Ему никто не давал ознакомиться с иском, было ясно, что все это подстроено. «Померковная сволочь», – пронеслась у него мысль о Краморе, он вспомнил как тот заискивал перед ним, чтобы получить наличные за квартиру. Все забрали, волю, бизнес и вот еще квартиру», подумал Виктор, опустив голову на руки, словно мысленно прощаясь со всем тем, что было ему дорого и наполняло его жизнь до этого безумного ареста.

В карантине с утра оживление, всех новеньких выгнали в локалку, дворик возле барака огороженный высоким забором из металлических листов, огорожен от жилой зоны, так что бы не было видно происходящего в карантине. Сегодня всех, кто пробыл две недели в карантине распределяют по зоне. Зона разделена на сектора, в каждом секторе есть бараки, и они тоже разделены между собой оградой на локальные участки высоким забором из металлических прутьев высотой в три метра и наверху заканчивались колючей проволокой переплетенной специальной путанкой, такая тонкая специальная проволока, если в нее попадешь выпутаться из нее уже практически невозможно без посторонней помощи. В каждом бараке, располагаются так называемые отряды, в каждом человек по двести. Вот по этим отрядам и будут распределять вновь прибывших зеков, где им и предстоит провести назначенные судом сроки.

Завхоз карантина, толстый дядька, неопределенного возраста, с повязкой на рукаве, говорят бывший мент, попался за взятку. Дали десять лет и на зоне он пошел завхозом карантина, чтобы выслужиться и уйти на УДО. На этапе про него ходили нехорошие слухи, будто бы он помогает мусарам ломать зону и все, кто попадает в карантин проходят через метлу. Этот боров, составлял график дежурств и все по очереди должны были мести локальный участок или мыть барак. Естественно для тех, кто жил по понятиям и исповедовал воровской образ жизни, это было не приемлемо. Тогда завхоз отправлял их на кичу, штрафной изолятор, тюрьма в тюрьме. Небывалый случай, что бы зек сам оформлял своего же на кичу, без согласования с ментами. Один раз практически все, кто находился в карантине отказались мести локалку, тогда он всех построил и не давал разойтись, пока каждый не возьмёт метлу и не заметет. Так долго стояли, потом, те кто по слабее дрогнули и взяли метлу в руки, те же кто отказался были водворены в штрафной изолятор. Позже, пустили прогон, новость в тюремной среде, что метла мужицкая и типа не в падлу мужику мести локалку. Но все это очевидно было срепетированно завхозом, он был мастером по манипуляции зеками, сказывался мусорской опыт, было такое чувство, что он продолжал работать ментом, только в зековской робе. Ходили слухи, что его хотели подрезать или облить мочой, но пока никто не рисковал пойти на такой поступок в карантине, а в жилой зоне он без сопровождения контролеров, так тут называют ментов с дубинками, находящимися в зоне, не появлялся.

Так вот, он по одному вызывал в комнату, где сидели несколько ментов, начальник колонии, «хозяйка», так его между собой называли зеки, в звании полковника, с огромным пузом, словно беременный тройней, красномордый, с писклявым голоском, зеки говорили, что он возглавлял штурм башни телецентра в Вильнюсе. 13 января 1991 г. И теперь скрывается в Беларуси от Литовских властей, разыскивающих его за расстрел мирных граждан во время протестов. Еще присутствовали зам по РОР, заместитель начальника колонии по оперативно розыскной работе, его еще заключенные называли «Кумом», и еще несколько, мордатых и откормленных как на убой рож. Все они были в военной форме. На столе возвышалась пачка личных дел. Заходивший зек называл свою фамилию и статьи, по которым осужден. После чего ему говорили номер отряда, в который его распределяют для отбывания срока наказания, назначенного судом.

Владислав стоял в локалке карантина и ожидал, когда его вызовут на распределение. Он старался держаться, но это ему давалось с трудом. Мысли постоянно возвращались домой, к тому дню, когда это все с ним произошло. У него была небольшая фирма, по переработки сои и они с партнером заключили контракт на приличную сумму с крупным потребителем сои. Сделка обещала принести солидный доход и можно будет расширить производство. Все дела на фирме вел Владислав, партнер появлялся редко и интересовался только выручкой. Постоянно возникали конфликты на этой почве, Владислав хотел расширять фирму, а партнер был в этом не заинтересован и хотел быстрых денег. Вот и после подписания контракта у них случился небольшой конфликт по распределению доходов, они долго спорили в офисе и разошлись поздно. Дома Владислав никак не мог успокоиться, почему партнер его не понимает. Спать лег поздно, с надеждой завтра переубедить его. Рано утром раздался телефонный звонок:

– Доброе утро, Владислав, – толи вопрос, толи утверждение прозвучало приветствие, незнакомый голос, не дожидаясь ответа продолжил,

– Вас беспокоит следователь районного управления милиции, прошу Вас подойти к нам сегодня, к 9-00 сможете – прозвучало как требование из телефонной трубки.

Владислав ничего не понял и переспросил:

– А что собственно случилось?

– Ничего особенного, простая формальность, – последовал ответ.

Владислав растерялся, утром у него были другие планы, нужно было закончить оформление контракта и распределить поступившие на счет средства и еще полно разных дел. Он немного помолчал, а потом переспросил:

– А можно отложить до завтра?

– Нет нельзя, жду Вас к девяти, на проходной скажите, что к Мацаку, вам выпишут пропуск – уже с угрозой прозвучал голос из телефона и отключился.

Владислав постоял минуту смотря на телефон в руке и раздумывал, зачем это он понадобился следователю Мацаку из районного отделения милиции. Затем не припомнив ничего такого, что могло бы заинтересовать милицию, отогнал от себя плохое предчувствие, одел костюм, прихватил портфель с документами и вышел из квартиры.

До районного отделения можно было дойти пешком, но он решил ехать на машине, так как потом было много дел и ему не хотелось опять возвращаться на стоянку. Новенький Рено Клио, он совсем недавно купил его, завелся как часы и мотор заработал, издавая ровный приятный звук. Владиславу очень нравилась машина, запах нового салона действовал ободряюще. Утро было очень солнечным, как и все июньские дни. Впервые за долгое время неустанного труда и постоянных волнений, Владислав ощутил уверенность в своих силах, уверенность в завтрашнем дне. Давно он уже не испытывал такого душевного подъёма. «Наконец то позади все волнения и переживания, этот контракт позволит нам выбраться из постоянных проблем мелкого бизнеса – отсутствия средств», думал он, сжимая руками кожаную обивку руля в новой машине. «Теперь только вперед»! Плавно отпустив тормоз и немного надавил на газ, машина послушно тронулась с места. До районного отделения было пять минут езды.

На входе дежурный попросил Владислава предъявить документы, выписал пропуск и сказал в каком кабинете искать следователя Мацака. Пройдя коридорами по отделению нашел нужную, постучал потянул за ручку и зашел в кабинет. За столом сидел очевидно следователь, больше никого не было.

– Добрый день, это я с Вами сегодня утром по телефону говорил? – спросил его Владислав.

Тот оторвался от бумаг и посмотрел в сторону посетителя:

– Вы Владислав, директор предприятия по переработке сои?

– Да, это я.

– Присаживайтесь, разговор у нас будет долгий.

Словно холодная волна, страх пробежал по всему телу Владислава. На несколько секунд он растерялся. Потом присел на стул стоящий напротив стола следователя. Как только он сел, следователь сказал:

– Я следователь, Мацак, буду вести ваше дело.

– Какое дело? – словно эхо переспросил Владислав.

–Дело по мошенничеству в особо крупных размерах, статья предусматривает до десяти лет с конфискацией имущества, советую во всем сознаться, раскаяться погасить ущерб и может быть, я повторяю, может быть суд будет к вам снисходителен и получите небольшой срок, лет пять, шесть.

От услышанного у Владислава потемнело в глазах и пересохло во рту так, что он даже не мог пошевелить языком. Немного прейдя в себя, он дрогнувшим голосом спросил:

– Это что, шутка?

Его вопрос вывел следователя из себя:

–Шутить с вами на зоне будут, куда мы вас отправим, а здесь вы преступник и будете арестованы, вот постановление об аресте. Поэтому давайте выкладывайте, как вы своего партнера на деньги развели.

Догадка словно молния пронзила Владислава, и как в кино, у него пронеслись в голове все его конфликты с партнером, особенно вчерашний по распределению средств, полученных от крупного заказчика. Его партнер всегда хвастался связями с правоохранительными органами, кажется говорил, что его брат занимает высокую должность, то ли в прокуратуре, то ли в КГБ. Владислав был настолько ошарашен услышанным и догадкой о том, кто все это организовал, что не мог вымолвить ни слова. Он просто не понимал, что нужно делать, чтобы как-то потянуть время, он спросил:

– Можно закурить?

Следователь понял, что он добился результата неожиданным обвинением и решил дать жертве немного расслабиться перед дальнейшим уничтожением:

– Курите, – коротко бросил он Владиславу.

Тот поискал в карманах пачку с сигаретами, но не нашел ее потому что бросил курит уже давно. Заметив его замешательство, следователь подвинул к нему лежащую у него на столе пачку дешёвых сигарет:

– Угощайтесь.

Владислав осторожно потянулся к пачке и вытащив сигарету начал мять ее пальцами. Так продолжалось несколько минут, пока следователь не зажег зажигалку и протянул ее в сторону Владислава, намеренно держа руку ниже, так, что ему, что бы прикурит пришлось нагнуться и податься вперед, приняв нелепую позу перед сидящим следователем. Затянувшись, Владислав почувствовал, как дым от дешевой сигареты наполняет его легкие, от того, что он долго не курил у него закружилась голова и появилось чувство легкости, словно он весь наполнился дымом, «Вот бы испариться» – пронеслась у него мысль.

– Ну что, продолжим, прервал его мысли следователь,

– На вас поступило заявление от вашего партнера, о том, что вы завладели средствами компании, которой вы владеете на равных правах, это так?

– Да фирмой мы владеем на равных правах, но я ничем не завладевал.

Допрос длился долго. Владиславу стало понятно, что он отсюда уже не выйдет быстро, но надежда его не покидала. Он просил пригласить своего партнера, чтобы разобраться, но ему было отказано, ближе к вечеру его отвезли в изолятор временного содержания, следователь имел право задержать его до трех суток. В ИВС его заставили раздеться до трусов и выложить все из карманов в ящик. Потом его отправили в камеру. Он был в костюме и явно не вписывался в общую картину. Зайдя в камеру, он немного опешил от увиденного. Помещение было небольшое, в углу находился умывальник, весь ржавый и грязный. В углу была обгаженная дырка в полу, очевидно туалет. Стены были оштукатурены таким образом, словно на них бросали цемент, и он застыл, превратившись в щебень, прислониться к стене было невозможно. От входа в камеру был небольшой проход, где-то пол метра, потом было что-то вроде возвышения из досок, на котором можно было сидеть или лежать. Как потом выяснилось, это называли «сценой», это действительно было похоже на сцену. Что бы залезть на нее нужно было разуться. В углу камеры было маленькое зарешеченное окошко, из него ничего нельзя было увидеть, стекла не было. Когда Владислав зашел в камеру, там никого не было. Он присел на «сцену» и закурил. Из окошка доносился шум дождя, который потом перерос в ливень. «Это, наверное, по мне дождь плачет», подумал Владислав. Первую ночь в ИВС он не заснул. Так и просидел на «сцене» куря одну сигарету за другой. Он понял, что это все организовал его партнер, чтобы избавиться от него и полностью завладеть фирмой. Теперь, когда он все создал и получил этот контракт, стал не нужен.

– Осужденный Владислав, – рявкнул завхоз карантина, – заходим на распределение.

Окрик вернул Владислава в реальность. Он уже в колонии. Суд дал ему десять лет. Как сказал следователь – «за отказ признания вины». У него забрали фирму, машину, личные вещи. Квартиру удалось сохранить, только потому что адвокат убедил жену развестись, иначе забрали бы и квартиру. Обращения во всевозможные инстанции результата не дали, а кажется только еще больше усугубляли его положение. Все заслуги были забыты. Партер на суд даже не пришел, дал письменные пояснения и утверждал, что был обманут и требовал наказать виновного по всей строгости закона. Суд пошел ему на встречу и добавил срок по еще одной статье, на которой настаивал следователь – «злоупотребление властью или служебными полномочиями». Не ясно как это относилось к частной фирме, все протесты судом были отклонены и по совокупности совершенных преступлений, учитывая тяжесть и отказ раскаяться и содействовать суду и следствию, путем сложения сроков наказания, назначить десять лет усиленного режима с конфискацией имущества и лишением права занимать руководящие должности на протяжении пяти лет.

Всех, кого распределили по отрядам, ждали, когда за ними придёт завхоз. Потом брали свои пожитки, взваливали скрученный матрас на спину и брели к месту назначения. Когда впервые попадаешь в локальный участок отряда на зоне, а потом и в барак, охватывает чувство, что здесь кипит, какая-то своя, особенная жизнь. После тюрьмы или СИЗО, поражает количество людей и наличие большей территории для передвижения. Все похоже на муравейник. На вновь прибывших смотрят по-разному, кто-то с сочувствием, кто-то с безразличием, а кто-то оценивает их шансы на выживание. Эти сотни глаз смотрящих на плетущихся со своими пожитками новеньких, словно тысячи невидимых иголок пронизывают насквозь и заставляют еще больше сжиматься от страха неизвестности и безысходности судьбы, обрушившейся на их головы.

Зона, это отдельный мир. Другая среда обитания. Пожалуй, трудно найти слова, которые смогут кратко охарактеризовать это место. Это практически своего рода государство, населенное популяцией одного пола – мужчинами и построено таким образом, чтобы быть максимально автономным, имеет свою строгую границу, ограду по периметру с вооруженной охраной на вышках, жилую зону, промышленную зону, столовую, медицинскую часть, баню, клуб, церковь, свою тюрьму – ШИЗО и БУР и даже свою гостиницу – место где предоставляют для зеков долгосрочные свидания с родными и близкими. Единовременно на этой территории могут находиться до пяти тысяч осужденных, но при желании можно и больше. Кроме того, есть администрация, своего рода правительство, которое управляет всем и вся на этой закрытой территории. Может судить и миловать, награждать и наказывать, а если нужно, то и казнить. Что бы управлять этим устройством нужны правила и не просто правила, а система правил. Здесь есть система, состоящая из нескольких правил. Правила внутреннего распорядка, составленные целыми научными институтами, они направленны на полный контроль за осужденными и регламентируют все начиная со стрижки и заканчивая предметами личной гигиены и пайки в столовой. Все расписан, посчитано и взвешено. Правила тюремной жизни, придуманные уже самими зеками. Их история тянется из веков. Дополняется, совершенствуется, но базовые принципы не меняются. Если коротко – не кради у своих, ничего не проси, никого не бойся, не доверяй никому, оставайся тем, кто ты есть, не ври, не лезь не в свои дела, больше молчи и меньше слушай. Правила, навязанные администрацией. Администрации нужен контроль, полный контроль и подчинение. Поэтому в каждом отряде есть своя так сказать «администрация» из среды осужденных. Это завхоз и дневальные, еще есть каптер – заведующий помещением, где зеки хранят свои нехитрые пожитки, сумки, их еще называют «кешар». Каптер очень жирная по тюремным понятиям должность и понятно, что попасть на такую должность может не каждый, а только доверенное лицо со стороны руководства зоны. Они выполняют прямые распоряжения администрации. Кроме этого должны находить общий язык с заключенными, потому как это тюрьма и сильно не покомандуешь, даже если тебя назначили на должность, статус особо не меняется и жить нужно в бараке вместе со всеми. Поэтому они всегда балансируют между требованиями администрации и желанием эти правила нарушить осужденными. Не каждый сможет быть в их шкуре, нужно обладать определенными навыками приспособления и выживания, чтобы угодить каждой стороне в этом бесконечном конфликте интересов.

Как и всякое государство зона построена по принципу административных делений и влияний, а управляется по принципу демократического централизма с элементами военного коммунизма и социального равенства. Есть начальник колонии – «хозяйка» для заключенных -можно сказать верховный правитель этого устройства, обладающий не ограниченной властью над всеми, кто находится на его территории и над заключенными и над ментами, закрытый от общественности с воли забором обвитым колючей проволокой с военной и вооруженной охраной по периметру, это практически царь с неограниченными полномочиями. Потом по иерархии идет заместитель по политическо-воспитательной работе, что по меньшей мере звучит странно, но это важная должность, которая единственная может сохранять баланс интересов с начальником колонии и имеет не меньшее влияние. Затем есть воспитательная часть, это военные, которые должны заниматься перевоспитанием осужденных, но на самом деле никакой роли в управлении зоной не играют, занимаются в основном бумажной работой. Оперативная часть, это те, кто выполняет роль внутренней милиции. Медицинская часть– следят за состоянием здоровья среди осужденных, но не особо гуманно. Очень важное место занимает промышленная зона, место где дешёвым, рабским трудом зеков зарабатываются миллионы для нужд прежде всего приближенных начальника и администрации. Иногда это целые мини предприятия по переработке древесины, металла и вторсырья, работающие даже на экспорт. Неподконтрольные местным администрациям с воли и закрытые для проверок из вне, своего рода безналоговые зоны, получающие колоссальные доходы за счет того, что работающие на этих предприятиях заключенные получают три доллара в месяц, а иногда и вообще ничего, так как высчитывают все заработанное на погашение исков, назначенных судом. Все должности в зоне заняты военными. Они носят военную форму внутренних войск и считаются военнообязанными на действующей службе. Но работу им приходилось выполнять мусорскую. Они не любили, когда их называли мусорами, считали это оскорблением и называли себя жандармами, хотя конечно же они были самыми настоящими лягавыми, только в военной форме.

Кажется, что все это нагромождение невозможно поддерживать в постоянном порядке, ведь это на самом деле тюрьма и она населена порой очень агрессивными не желающими подчиняться требованиям администрациями арестантами, которые постоянно нарушают режим содержания и призывают других заключенных следовать правилам и понятиям тюремной жизни. И здесь играет очень важную роль правило -разделяй и властвуй, которое воплощает в жизнь оперативная часть. В задачи которой входит не только поддержание внутреннего распорядка и подчинение заключенных требованиям администрации, но и еще выполнения важной функции оперативно– следственного органа внутри зоны, одной из основных задач которой продолжение оперативной разработки заключенных. Другими словами, они неустанно следят за всеми зеками. За некоторыми особенно пристально. Например, кто-то не признал вину или не рассказал где спрятал награбленное, а кого-то закрыли по мелочи и зная, что за ним есть еще преступления более тяжелые и нужно как угодно получить о нем сведения. Да и за внутренним порядком нужно следить, вдруг кто побег готовит или бунт, а может хочет запрет затянуть в зону (наркотики, деньги или алкоголь -запрет на жаргоне). Для этого опера на зоне создают сеть из информаторов – стукачей по тюремному. И навязывают свои правила через эти отбросы даже уже в тюремной среде, ведь никогда не знаешь кто работает на администрацию зоны, разговариваешь или что-то делаешь за тобой постоянно наблюдают и неизвестно откуда или кто. Как-то пошел слух, что по всей зоне поставят видеонаблюдение и зеки начали волноваться и на обходе, плановой проверки администрацией отрядов, не выдержали и задали вопрос Куму (Заместитель начальника колонии по оперативной работе),

– Скажите, а правда, что скоро везде будут установлены камеры наблюдения.

Тот высокомерно обвел взглядом любопытствующих зеков и выдал:

– Да зачем эти камеры наблюдения, я за пачку сигарет узнаю, чем вы в туалет сегодня ходили.

Конечно же узнать кто стучит было не просто. За это расправа наступала очень быстро и если не успеет стукач сбежать, как тут говорят «ломануться к ментам», то его могли и удавить по-тихому. Один раз был такой случай, в зоне были места, где можно позвонить по мобильному. Это было рискованно, запросто попасть в ШИЗО (штрафной изолятор), но иногда была возможность обратиться за такой услугой к тем, кто тебе доверяет. Правда это было очень непросто, нужно ставить пикет, и самому прикрываться, что бы никто не слышал с кем и о чем говоришь. Администрация боролась с этим всеми силами, устраивали шмоны и даже разрешали стукачам пользоваться телефоном, что бы те могли оперативно информировать про звонящих. Стукач посылал оперу СМС когда видел как разговаривают по мобильному и сразу же прибегали мусора со «шмоном» именно к тем, кто говорил. Зеки догадывались, что кто-то их сдает, но как говорится, поймать за руку не могли, если бы не счастливый случай. Этого стукача выявили случайно, он дал другому осужденному телефон позвонить и не вытащил свою сим карту, и когда звонивший случайно набрал номер, который был записан в памяти телефона на той стороне ответили – «Оперуполномоченный Носков». Сразу поняли, это был зоновский опер. А когда посмотрели СМС переписку по этому номеру, то окончательно убедились. «Третий ходок с права, нижняя нара». Это значит, что по телефону говорят на нижнем ярусе в третьем проходе между нарами с права от входа. Там вчера был шмон, ночью пришли контролеры с дежурным по зоне офицером, все перевернули и нашли телефон, спрятанный в нише между стенок тумбочки. Когда зеки подошли к этому стукачу за разъяснениями, тот сделал вид что не понимает, о чем говорят и сказал, что сейчас сходит в туалет и потом все объяснит. Воспользовавшись заминкой, он вырвался из барака и побежал на выход из локалки, а потом в штаб, так называлось небольшое отдельно стоящее здание на территории зоны в котором находилась администрация. Еще были правила каждодневной жизни в зоне, это когда нужно делать все так, что бы минимально контактировать со всеми вышеперечисленными правилами, что пожалуй было самым сложным, потому что нельзя никуда скрыться, ты все время на виду, постоянно вступаешь вольно или невольно во взаимодействие с окружающей тебя средой или с кем то конкретно из этой среды и нельзя развернуться и уйти или проигнорировать, как это обычно делаешь на воле, потому что если будешь игнорировать это воспринимается как оскорбление, типа «ставишь себя выше других». А что бы выжить на зоне нужно получить статус групповой поддержки, для этого нужно участвовать в актах группового неповиновения и в тоже время не вступать в открытый конфликт с администрацией.

Иван взял кружку с чаем, даже в такой духоте горячий «кругаль» не обжигал руки. Тепло приятно разливалось по телу и на минуту забывались все невзгоды, что произошли с ним за последние полтора года.

«Давай не задерживай, знаешь за что Филипа Киркорова убили?» – рядом сидел какой-то дядька, помятого вида. Торопил, что бы не держали долго кружку, а пускали дальше по кругу, это была такая шутка про Киркорова. Знаю, отозвался Иван,

«Микрофон задерживал», неспешно ответил он, передавая другому кружку с чифирем.

Иван катался по этапам уже долго. Сейчас его привезли на Володарку, тюрьма в Минске. Этап пришел ночью из Бреста, всех кого привезли, загрузили в сборную камеру, и они решили «чифирнуть», заварить чай в железной черной от частого заваривания кружке. В такие минуты, он позволял себе немного расслабиться и унестись мыслями далеко от тюремных будней. Туда где был его дом и прошло его детство и юность. Отца он не помнил, а мама особенно о нем и не рассказывала, старалась давать ему все самое лучшее, что бы он не испытывал недостатка внимания из-за отсутствия отца. Став старше и подружившись со своими сверстниками, он всегда тянулся к тем, у кого был отец. Всегда с интересом слушал, как они пересказывают о своих отношениях и в глубине души хотел, чтобы и у него был отец. Иногда он думал, если совершит что-то необыкновенное, дерзкое и смелое, отец вспомнит его и придёт к нему, пожмет руку и примет как сына, и они станут друзьями и уже никогда не будут расставаться. Его никогда не покидало чувство оставленного ребенка, словно чего-то не хватало, словно что-то оторвали от него, обманули оставили одного. Он всегда любил бывать у своего друга Глеба. У Глеба был отец. Он работал на заводе мастером. Часто Иван слышал, как тот поучал Глеба как нужно жить и добиваться всего в жизни. Особо не добившись успехов в собственной, он словно пытался реализовать упущенный шанс на своем сыне. Постоянно твердил, что тот должен стать лидером, добиваться поставленной цели любыми путями, ни с кем не считаться и если нужно применять силу на пути к успеху, деньгам и власти. Иван хорошо помнил эти разговоры, которые иногда случались в доме Глеба. Как он жадно их слушал и потом еще долго повторял про себя услышанное. Постепенно они начинали осознавать услышанное от отца Глеба и задавать себе вопрос – почему у одних есть больше того, что не могут себе позволить другие люди. С ними в классе учился парень. Его отец был коммерсант, барыга -так презрительно они его называли в своей компашке, Глеб, Иван и еще парочка их сверстников. Кажется, их объединяла ненависть к успешному отцу их одноклассника. Часто собираясь после школы на соседней стройке, они, покуривая дешёвые сигареты и потягивая кислое пиво из одной бутылки на четверых, возмущались новым телефоном у сына барыги и о том, что того каждое утро в школу привозит водитель, а им приходится тащится на общественном транспорте. О чем бы не заходила речь, они всегда возвращались к этой теме снова и снова. К тому времени они уже повзрослели, учились в выпускном классе и впереди открывались жизненные перспективы, но освоить их без средств было, по их мнению, невозможно. И вот однажды, кто-то из их компашки, Иван уже не помнил кто, но кажется это был Глеб, предложил восстановить справедливость и получить денег с барыги. Он как сейчас помнит весь их разговор дословно:

– Видел, вчера этот мажор подкатил к школе на новой тачке? – Спросил его Глеб, имея в виду их одноклассника, сына барыги.

– Да видел, как на него все девчонки пялились, козел, -пробубнил он в ответ.

– Почему так? – воскликнул Глеб,

– Где же справедливость, одним все другим ничего. Нужно как-то получить с них денег, – имея в виду барыгу и его сына.

– И как? – переспросил Иван.

– Возьмем его в заложники и потребуем у папаши выкуп, он его видимо любит сильно, раскошелиться значит по-быстрому за сыночка.

Дальше, словно все уже давно созрело в голове, они начали обсуждать возможный план похищения. Было решено, что они усыпят жертву, подсыпав в алкоголь снотворное и вывезут его в лес, у одного из их компашки, была вырыта землянка недалеко от города. Там можно будет держать заложника до получения выкупа. Распределили между собой обязанности и назначили дату. Решили, что один из них, кто знал сына барыги лучше всех, предложит ему встретиться, якобы с предложением заработать денег, а дальше все по плану. Но мажор не клюнул на предложение, чем еще сильнее обозлил их. Он просто рассмеялся в глаза их товарищу, когда тот завел разговор о совместном бизнесе:

– Ты посмотри на себя, бизнесмен, иди к своим, – ответил ему мажор с сарказмом.

Тогда они решили немного изменить план и напасть на него на улице, когда тот будет идти со стоянки домой. Они выбрали подходящий день и когда Глеб возвращался с автомобильной стоянки, они поджидали его в безлюдном месте между домами. И окружив его один из них приложил ему к лицу марлю, пропитанную эфиром, отчего тот сразу же начал терять сознание не успев произнести ни звука. Они подхватили его за руки и потащили к машине. Все произошло настолько быстро, что со стороны никто ничего не заметил, можно было подумать, что собутыльники ведут перебравшего алкоголя товарища.

Придя в сознание, Глеб обнаружил, что находится в каком-то помещении похожем на шалаш или землянку. Пахло сырой землей и было очень холодно. Он не мог пошевелить ни руками, ни ногами, видеть тоже ничего не мог, похоже, что на голове у него был надет мешок Он слышал отдаленные голоса. Страх охватил его ион выдавил из себя крик:

– Где, я?

По хрусту веток он услышал, как кто-то приближается к нему. Потом приподняв ему мешок на голове, нагнулся к нему и почти в ухо прошептал:

– Сейчас наберу номер твоего папаши, скажи, что тебя похитили, и, если хочет увидеть тебя, пускай готовит 40 тысяч баксов. На размышление – один час. Или начнет получать тебя по частям.

От услышанного у Глеба похолодело в животе и словно молния пронзила все его тело обдавая ожогом ужаса от внезапной догадки куда он попал и что с ним происходит. Несколько секунд он не мог даже пошевелиться, словно был парализован. В реальность его вернул пинок ногой в спину:

– Эй, ты слышал козел, что тебе было сказано? – последовал вопрос от незнакомца, державшего телефон возле уха Глеба. Тому ничего не оставалось делать как выдавить из себя «Да». Потом все было как в тумане. Гудки в трубке прижатой к его уху незнакомцем, волнение от которого язык словно присох к небу, взволнованный голос отца в трубке, свой голос, как и не его вовсе произнес то, что от него требовали. Ответа от отца он не услышал, телефон забрали, опять натянули на голову мешок и толкнули в спину он повалился на землю словно мешок и в нос опять ударил резкий запах сырой земли. «Это наверно моя могила», пронеслось в голове Глеба. Потом он только слышал отдаленные голоса или голос, кто-то постоянно спрашивал: «Ну что?», все что он мог разобрать. Время словно остановилось для него. День или ночь, час прошел или десять, было непонятно. Иногда он проваливался в сон, но также резко просыпался от каждого шороха. Кто-то подошел к нему и тяжело дыша, словно от волнения произнес:

– Ну что, готов?

От услышанного у Глеба все тело стало словно ватным, и он почувствовал какую-то апатию ко всему происходящему и то что с ним может случится. Он не ответил и приготовился к худшему, что он мог себе представить. Поучаствовал как ему развязывают руки и освобождают от веревок ноги, не снимая мешка с головы, ему помогли подняться и подталкивая в спину вывели из землянки. Запах свежего утра проник в каждую клетку его тела, он вздохнул полной грудью.

– Теперь слушай, – прозвучал голос незнакомца из-за его спины,

– Я сейчас сниму мешок с твоей головы, и ты не оглядываясь пойдешь прямо, если только попробуешь оглянуться, тебе конец, понял? Если понял кивни головой и на счет три я снимаю мешок.

Глеб кивнул и почувствовал, как с него стянули мешок и подтолкнув в спину сказали – «Иди». Он пошел, опустив голову и смотря себе под ноги ожидал или удара, или выстрела, но ничего не произошло и побродив по лесу он услышал шум автотрассы. Он так и не оглянулся не разу, пока не поймал попутку, водитель которой очевидно пожалев его согласился подбросить до города странно выглядевшего парня с мертвенно бледным лицом.

Друзья собрались в ресторане, отметить успешно провернутое дельце. Получив выкуп за заложника, они чествовали себя словно из фильма про гангстеров, которые часто смотрели и восхищались дерзкими и отважными парнями из западных вестернов. Они уже успели обменять часть из полученных долларов и потратить на всякую чепуху, мебель, компьютеры и новые телефоны. Выпивая, они в который раз пересказывали друг другу детали произошедшего и вспоминали как ловко водили жертву за нос, меняя адреса встречи для передачи выкупа за заложника. Про ночь, которую пришлось провести одному из них в шалаше со связанным и с мешком на голове мажором. Вспоминали как они собирались на стройке и выскребали по карманам мелочь, чтобы купить бутылку дешёвого пива и пачку сигарет «Минск» и вот сейчас они могли позволить себе дорогой алкоголь и шикарный ресторан в центре города, в сторону которого раньше даже не решались смотреть. Казалось, сбылись все их мечтания, они восстановили социальную справедливость ощипли барыгу. Но радость не наполняла до конца, а выпитый алкоголь только пробуждал темные места в их душах и, хотя они не признавались в слух друг другу, всех объединяло одно чувство – зарождавшееся волнение, переходившее в липкий и удушливый страх, который вместе с парами алкоголя поднимался и окутывал все их сознание.

Все дальнейшее происходило как лопнувшая пружина. Быстро с шумом и множественными виткам одинаковых событий.

Следующим утром после посиделок в ресторане, почти одновременно в квартиры друзей ворвались опергруппы и провели аресты. Им сразу же предъявили обвинения в вымогательстве, похищении человека и удержании заложника. С момента ареста они не видели друг друга. Их держали в различных камерах. Никто не понимал, что происходит, каждому из них по отдельности следователь предъявлял улики, о которых не мог знать без сотрудничества кого-то из них. Иван держался до последнего. Отказывался признавать свое участие в похищении и всячески отрицал свою вину, до тех пор, пока следователь не предъявил ему результаты экспертизы окурка, который нашли возле землянки, на нем были биологические следы – ДНК Ивана. Дальше сопротивляться не было смысла, следователь пообещал минимальные сроки за признательные показания, поэтому каждый начал бороться сам за себя и рассказывать все что нужно и не нужно. На суде их признания не приняли во внимание и учитывая тяжесть совершенных преступлений группой лиц дали сроки от десяти до двенадцати лет.

В сборной камере на десять человек их находилось в два раза больше. В такой камере обычно собирали всех, кого доставляли в тюрьму по этапу для дальнейшего распределения по тюрьмам или зонам. Кому-то уже вынесен приговор и направляют на зону к месту отбывания наказания. Кто-то едет на тюрьму № 8 в Жодино, туда отправляют всех, кто был не согласен с вынесенным приговором и пытался его обжаловать. По закону, до вступления приговора в силу арестованный еще не является осужденным и может находиться в СИЗО до окончания прохождения жалобы на приговор по всем инстанциям, а это может быть долго, учитывая скорость рассмотрения апелляций. Администрация СИЗО, под предлогом переполненности камер, отбирала таких и отправляла по этапу в Жодино. Тюрьма № 8 считалась одной из самых жестоких не только в Беларуси, но и в Европе. Передвигались арестанты там исключительно под землей, даже прогулочные дворики были вырыты в земле и сверху накрыты решеткой. Что бы находящиеся там не могли понять где они находятся их водили по тюрьме каждый раз новыми коридорами. На этапе еще были и те, кого с зоны возвращали на тюрьму, или по пересмотру дела, или по вновь открывшимся обстоятельствам, чтобы добавить срок. Сборная камера представляла собой прямоугольное помещение, с «положняком» – столом на жаргоне, забетонированным в пол и приваренным к нему скамейками накрытых досками. За ним запросто могли разместиться человек десять одновременно. Нар в такой камере не было, а была «сцена» – возвышение вдоль всей камеры сбитое из досок. На нем можно было прилечь, и кто хотел лежали покатом, положив под голову сумки с пожитками. Лежать на досках было не очень удобно, поэтому многие просто сидели или на краю «сцены» или опершись спиной на стену. Умывальник и параша находились в углу и ничем не отделялись от остального помещения. В камере было два без стекла зарешёченных окна. В просветах между решёток, можно было разглядеть край неба и какие-то здания. Тюрьма находилась в центре города, и когда в камере было тихо можно было прислушаться и услышать шум большого города. Для тех, кто долго катался по тюрьмам, это было сродни глотка свежего воздуха с воли, которая была буквально в каких-то двадцати метрах. На рассвете, караульные начали вызывать для распределения по тюрьме вновь прибывших арестантов, стучали дубинкой в двери камеры и орали «Осужденный, с вещами на выход». Потом через некоторое время открывали металлическую дверь и выводили на «продол» тех, кого заказали. Выходившие из камеры, ставили возле себя свои пожитки, сумку или пакет с личными вещами и поворачивались лицом к стене. Разговаривать и поворачиваться было запрещено, за нарушение можно было отхватить дубинкой по спине или ногам.

Потом караульный подходил к каждому сзади и спрашивал – Фамилия?

Стоящий лицом к стене должен громко произнести свою фамилию.

– Статья? – спрашивал снова караульный. В ответ нужно было назвать статью, по которой осужден. Когда перекличка заканчивалась, всем нужно взять руки за спину при этом держа свою сумку и не поднимая головы идти за конвоиром. Замыкал процессию обычно конвойный с собакой, которая постоянно рычала и норовила цапнуть замыкающего зека за ноги, отчего тот постоянно ускорял шаг и оглядывался, врезаясь впереди идущего товарища. Конвоирам нравилось забавляться таким образом, они всегда ослабляли поводок пса, давая ему возможность дотянуться до жертвы.

Всех, кто отправлялся дальше по этапу, направляли в камеру, находящуюся в месте, от куда невозможно связаться с другими заключенными находящимися в тюрьме. Пройдя длинными и кажется бесконечными коридорами тюрьмы вереница арестантов, подгоняемая псом и окриками конвойных, дошла до специального продола. Это место находится в подвале и практически изолированно., имеет один вход, который закрывается широкой дверью из толстого листового металла. Длинный коридор, выложенный кирпичом, трескающимся от древности, потолок в виде арки словно сжимает и сдавливает. Кажется, что эти стены видели немало страданий от начала времен. Камеры расположены по левую сторону. В конце коридора постоянно находились караульные, там размещались камеры тех кому грозила высшая мера наказания – расстрел. Этот коридор еще называли стометровкой, подразумевая что это последние сто метров, сто шагов, отделяющих от исполнения приговора приговорённых к казни осужденных. Мрачное освещение, сырость, странная вонь гнили и грозная тишина не характерная для тюрьмы, наводила на прибывших ужас. Кажется, что от сюда выход может быть только один – в преисподнюю. Тут так же было две камеры для идущих по этапу арестантов их еще называли «этапками». Камера куда привели конвойные новую партию была на шесть шконарей, размером три на три метра, со сводчатым потолком и кирпичными обузившимися стенами. С права от входа была грязная дырка в полу, отхожее место ничем не отгороженное. Рядом что-то вроде умывальника, из стены торчала труба с краном, вода из которого сливалась прямо в отхожее место. С лева была ниша, уходившая ив стену и сужавшись заканчивалась смотровой щелью, закрытой снаружи. Ниша была устроена таким образом, что из щели можно было видеть всю камеру, где бы ты не находился. На противоположной от двери стене было что-то на подобие окна, но так заварено решётками, что даже свет не поступал в камеру. Под ним лежала груда матрасов, черные от грязи и гнили они издавали невыносимый смрад. На потолке была одна лампа дневного света, от времени она уже еле светилась и освещения в камере не хватало, от чего она становилась еще мрачнее. Пол был тоже выложен кирпичом и местами покрыт чем-то вроде, битума, перемешанного с песком, то ли спрессовавшейся от вечности грязи. Шконари располагались в три рядя по два в каждом, верхний и нижний. Доски, которыми они были покрыты, были отполированы многочисленными постояльцами до блеска и были исписаны названиями типа, «здесь был Вася из Бреста, дали десть год». В камеру на шесть человек, загрузили десять. Значит спать придётся по очереди. Рассевшись по нарам и переведя дух после долгой дороги, случайные попутчики начали знакомиться. Кто-то уже раньше встречался или как говорят «ловился» на этапе или в камерах СИЗО. Если были незнакомые, кто-то из присутствовавших спрашивал, «у всех все в порядке, ничего нет невыясненного или может кто знает, чего не знают остальные?» Имелось в виду есть ли среди присутствовавших кто-то отсаженный на кругаль или пробитый т.е. из низшей тюремной касты. Обычно по этапу уже было известно кто есть, кто. Но всякое бывает. И если все в порядке, то можно было и «чифирнуть» на новом месте. Неожиданно грохот отпирающейся кормушки, небольшого окошка для подачи еды в камеру в камеру заставил всех насторожиться. Когда окошко открылось, караульный постучал по нему ключами, подзывая кого ни будь из заключенных. Никто не решался подойти к кормушке и тогда конвоир начинал громче тарабанить ключом, кто-то из арестантов поопытней говорил:

– Ну подойдите, не бойтесь, спросите, что он хочет.

Тогда кто был ближе подходил к кормушке и что бы видеть контролера, присаживался на корточки и поднимал голову в верх.

– Спирт будете? – спросил тюремный контролер.

Это было так неожиданно, что первое мгновение никто не мог проронить ни слова. Прейдя в себя после небольшого колебания, вдруг это провокация, ответили:

– Давай.

– Два бакса (два доллара).

Опять небольшая заминка. После шмонов и тюрем, зон, о таком даже и не мечтали к тому же в камере были незнакомые, запросто могли оказаться стукачами. Поэтому даже если у кого-то и были деньги, вряд ли бы он стал ими светить.

.

– Давай за сигареты, – сказал один из зеков, подошедших к кормушке.

Контролер посмотрел так словно сквозь него, мотнул головой, давая понять, что дела не будет и начал закрывать кормушку.

– Подожди, подожди, дай позвонить, надо очень, дай мобилу, – неожиданно заговорил тот что только что предлагал за спирт сигареты. Но контролёр не отозвался и молча закрыв кормушку, пошел по «продолу» звеня ключами. По этапу ходили слухи, что на столичной тюрьме гуляет вольница и можно разжиться спиртом или мобильным телефоном у охранников. Рассказывали, что раньше можно было заказывать еду из соседнего ресторана и даже проституток привозили за хорошие деньги. Очевидно не врали, но без денег ничего не получишь.

Коля направлялся на зону, он уже получил семь лет за кражу с криком. Так арестанты называли грабеж. Ему еще повезло, могли дать лет одиннадцать, у него в руках был топор. Просидев на СИЗО четыре месяца, он уже понял одно, ему будет нелегко отбыть этот срок. Поддержки с воли ждать было не от кого. Мать пьяница, у сестер свои семьи и им не до него. С первых дне ареста, ощутил он всю полноту своей безысходности и расплаты за свое происхождение. Попав в камеру и не понимая тонкостей жизни за решёткой, он стал объектом насмешек и издевательств. В первую же ночь, сокамерники его убедили, что нужно правильному арестанту как они говорили, получит погоняло, кличку, другими словами. Для этого ему нужно после отбоя взобраться на «решуку» – окно в камере и прокричать громко:

– Тюрьма, тюрьма, дай мне погоняло, не женское, а мужское, не простое, а воровское.

Во внутреннем дворе СИЗО эхо было хорошее и так как на окнах в камерах не было решёток, слышимость была отличная. Бывалые арестанты знали, что это шутка. Развлекаться мужики от чего делать в камере. Поэтому подхватывали и кто-то кричал в ответ:

– Пума

На что просящий погоняло, должен был ответить:

– Разгони, – и получал ответ:

– Е..т без шума!

Хохот сотрясал всю тюрьму. Даже караульные не могли удержаться от смеха. Стоило попасться на эту удочку с прошением погоняла и будут потом вспоминать до конца срока, как лазил на решку просить погоняло.

Коля бал родом из деревни, работал пастухом в местном колхозе. Жил в небольшой комнатке, оставшейся от полуразрушенного дома. Кроме него в той комнате проживали бывшие химики, которым некуда было ехать по окончании срока отбытия наказания – заключенные, которым смягчали срок наказания и отправляли на стройки народного хозяйства работать практически за еду – называли химиками, потому что порой это была тяжелая и вредная работа. Свет в развалюхе отсутствовал. Вместо пола утрамбованная глина. Мебели не было вовсе. Стулья заменяли вбитые в землю деревянные пни, окна забиты целлофаном, потолок сгнил, и остатки его свисали как сталактиты. Одна кровать была на троих. На ней кроме постояльцев проживали колонии вшей и можно было сеять гречиху. Коле приходилось работать много и тяжело. В его обязанности входило выпаивать молочных телят, варить им пойло и заготавливать дрова. Все это он должен был делать в промежутках между дойками три раза в день. При этом успевать исполнять обязанности пастуха, а в свободное от телят время и ночью сторожить ферму. Платили гроши, а то и вовсе не платили. Часто приходилось голодать. Алкоголь, был единственной отдушиной, дававшей забыться и уйти от реальности серых будней. Вот и в тот злополучный день, они что-то отмечали самогоном, от которого напрочь отбивает мозги, то что нужно, чтобы забыться. Как всегда, оказалось мало и его как самого молодого отправили в местный магазин за добавкой. Денег не дали, так как все уже пропили. С паяных глаз он прихватил с собой топор. До сих пор он так и не может себе объяснить, зачем он это сделал. Наверное, для куража или для уверенности. Ах, если бы не этот топор, все сложилось бы по-другому.

До магазина было рукой подать. Войдя в магазин, Коля обычно робкий и стеснительный, вдруг почувствовал в себе необычайный прилив сил, а топор в его руке усиливал его состояние и придавал особенную уверенность в таком дерзком поведении.

– Две бутылки красного, – чужим голосом потребовал он у продавщицы сельского магазина.

От удивления, у нее пропал дар речи. Этот парень всегда был такой тихий, а тут с топором в руках требует грозным голосом. Прейдя в себя, она сказала:

– А ну убирайся вон отсюда, пока я милицию не позвала.

Такое обращение с покупателем возмутило его. Мелькнула мысль: «За эту грубость нужно ее наказать». На прилавке стоял телефон, недолго думая, ударом топора, который был у него в руке разрубил телефон на две части, со звоном осколки разлетелись в разные стороны. От удара зазвенели бутылки на витрине, и зашаталась люстра на потолке. Это действие привело продавщицу в состояние недоумения, но сожаления или страха, на ее лице не было. Это еще больше его возмутило и тогда Николай нанес удар ногой по прилавку, отчего он зашатался и с грохотом рухнул. С угрожающим видом и топором в руке перешагнул через него и приблизился к дерзкой продавщице. Но это не возымело должного действия. Она продолжала смотреть на него с вызывающим видом. Тогда Николай показал ей топор. Поняв, что это не шутки, продавщица сделала несколько шагов назад и бессильно села на табурет. Чувствуя себя хозяином положения, Коля забрал всю выручку из кассы, по пути к выходу из магазина положил топор на прилавок и прихватил бутылку вина, из-за которой все это и произошло.

Далеко он не ушел. Его догнала опергруппа и повалив на землю заковали в наручники. И вот он теперь он сидит на нарах в камере на спецпродоле в ожидании этапа к месту отбытия наказания в семь с половиной лет проклиная тот злополучный день, когда ему захотелось выпить. Коля просидел на СИЗО шесть месяцев. Тоже попался на эту удочку с погонялом и вот теперь к нему прицепилась кличка «Трактор».

Духота в камере была невыносимая. Время тянется бесконечно долго. Даже трудно себе представить, как долго. Чем могут занять себя арестанты? Кто-то пытается спать, кто-то читать, а кто-то просто уставился на обшарпанные стены камеры в раздумьях. Бывает, что начинают травить байки или спорить о чем-то незначительном и вот уже все втягиваются в спор и могут обсуждать какую-то дребедень, часами. Когда уже надоедает слушать этот бесконечный бред, кто ни будь скажет громко, что бы привлечь внимание всех в камере:

– Новый анекдот слышали про ПЗ-ешников? (так называют приговоренных к пожизненному заключению). Все сразу настораживаются, тема актуальная. Тем более в камере на спец. продоле. Можно было увидеть в щель окна для раздачи пищи на «броне», как их ведут по стометровке конвойные. ПЗ – шники в полосатой робе и черными кругами, пришитыми на груди и ногах, что-бы в случае побега стрелять в эти места, в шлепанцах, закованные в наручники за спиной. Если останавливаются, то конвойные наклоняют его, головой вниз, широко расставив ноги, руки поднимают высоко над спиной, при этом пальцы на ладонях нужно расставить в стороны.

Когда все притихли, рассказчик продолжает:

– Так вот, сидят в камере два ПЗ – шника. У одного есть жена, приезжает к нему на свидания, раз в полгода. Возвращается он в камеру на подъёме. Веселый. Однажды его сокамерник не выдерживает и говорит:

– Слушай, дружище, мы тут уже с тобой давно сидим, почти родственники, может дашь мне разок к твоей жене на свидание сходить, я может уже никогда и не буду с женщиной.

Его сосед подумал, что терять нечего, пусть сходит. Но просто так согласиться как-то не по понятиям. Вот он товарищу и говорит:

– Я не против, но что ты можешь предложить мне взамен?

Второй подумал и говорит:

– А давай, я тебе свою пайку хлеба буду полгода отдавать?

Хлеб в тюрьме, это важный аргумент. Можно и прировнять к обмену, подумал тот, у кого была жена. Ударили по рукам. Полгода прошло в трепетном ожидании предстоящего свидания с женой товарища. Хлеб он отдавал, как и договаривались – полгода.

И вот наступил день свидания. Пришел он на встречу с женой своего товарища. Разделись они и легли рядом на кровать. Лежат, не шевелятся. Долго так лежат и тут жена его друга не выдерживает, берет его руку и кладет себе на причинное место. Опять никакой реакции. Тогда она не выдерживает и спрашивает:

– Ну как?

– Теплая, как хлеб, – слышит она в ответ.

После секунды паузы, камеру наполняет дикий хохот. На какое-то время, все забывают о невзгодах, их постигших и думают, что не так уж плохи у них дела, как у тех двух ПЗ шников. Но это ненадолго. Время снова поглощает в своих объятиях всех, кто в камере. Никто не знает, когда и куда их отправят. Можно просидеть так день или два, а можно неделями ждать, когда поведут на этап. Вздрагивают от каждого стука в дверь камеры, в надежде что караульный откроет кормушку, зачитает фамилии и гаркнет – «Собираемся с вещами».

Тюрьма №8 находится в Жодино, небольшой городишко, в тридцати километрах от Минска. Никто из арестантов не хочет попасть в это место. Рассказывают, что в недалекие времена тюрьмой командовал человек по фамилии Грузовок. Он превратил тюрьму в место где кошмар становился явью для арестантов. Ломал понятия. Все, кто попадал к нему в заведение проходил и через молотилку пыток, унижений и издевательств. Встречали сразу со входа. Давали понять, что все серьезно, уступок со стороны администрации не будет. И не важно кто ты, живущий по воровским понятиям, фраер или мужик, получали порцию гостеприимства все без исключения. Этапы приходили ночью. Автозак заезжал во внутренний двор тюрьмы, что-то вроде большого ангара. Парковался так, чтобы дверь из будки где находились арестанты, примыкала к ступенькам, ведущим в подвал. С двух сторон от входа становились конвоиры с собаками. Когда распахивалась дверь в будке автозака, нужно было быстро спрыгнуть и получалось так, что высота была большая так как, сразу начинались ступеньки, ведущие вниз. Если кто-то задерживался, караульные орали «быстрей». «прыгай», «давай, пошел». Приходилось прыгать не раздумывая. При этом по бокам безумно лаяли злые псы, пытающиеся схватить очередного прыгающего зека. Если кто падал, конвоир мог расслабить поводок, что бы пес дотягивался и кусал несчастного. Все это происходило настолько быстро, что новенькие не успевали понять, как оказывались в подвале. Подвал был шириной полтора метра. Впереди была дверь, но она была заперта, так что все зашедшие выстраивались друг за другом., а сумки с вещами ставили перед собой. Сам коридор был длиной не более пяти шести метров. Этот коридор имел особенное воспитательное значение. Выглядел так словно вход в преисподнюю, было понятно, куда попали арестанты. Стены забрызганы темными, бурыми пятнами. Запах стоял такой, словно это был завах страха, и он наполнял попавших туда с головы до пят. Окутывал и парализовал так что нельзя было и пошевелиться. Даже самые гонорливые, становились словно звери на бойне понимавшие, что им пришел конец, тихими и смиренными. Тишина продолжалась не долго. Неожиданно выключался и без того тусклый свет, слышался грохот открываемых дверей и словно какая-то неведомая сила, начинала бросать на пол и в стороны прибывших по этапу арестантов. Слышались в темноте только глухие удары и стоны. Через какое-то время опять слышался грохот дверей, топот и наступала тишина. Включался свет. Среди разбросанных вещей, забрызганных кровью лежали без признаков жизни прибывшие арестанты. Они все были беспощадно избиты. Избиты до такой степени, что не могли двигаться. В динамике звучал голос:

– Вы прибыли в «Черный Бусел». Вы на территории Грузовка. Теперь все будет по моим правилам. Кто не понял это сейчас, будет жестоко наказан и не выйдет отсюда никогда.

После чего в открывшиеся двери, заходили конвоиры и приказывали всем собрать разбросанные по коридору во время избиения вещи и двигаться на выход. Кое как придя в себя от испытанного шока и превозмогая боль от полученных ударов резиновыми дубинками, арестанты поднимаются по лестнице, при этом руки нужно держать за спиной вместе с сумками. Поднявшись по несчетным пролетам, всех строят в пять рядов по пять человек в каждом, лицом к стене, так, что не видно, что происходит сзади, если кто-то пытается от охватившего его любопытства оглянуться, тут же получает удар дубинкой по спине. Так можно стоять часами. Позади арестантов слышится какое-то движение, приглушенный разговор. Невероятно хочется посмотреть, что же там происходит или хотя бы взглянуть на часы, но малейшее движение пресекается окриком –«смотреть на стену!». Наконец то начинают называть фамилии. По одному, поворачиваются зеки. Позади собралась приличное количество надзирателей, во главе с Грузовком. Начальник принимает каждого лично. Перед ним стопка личных дел, которые следуют по этапу за арестантами. Смотрит на статьи, назначенные судом, сроки и распределяет вновь прибывших по камерам. Когда арестант поворачивается, у него еще раз спрашивают фамилию, статью по которой он осужден и срок наказания. Потом ему приказывают следовать за конвойным и через пару коридоров, зеков заводили в помещение достаточно просторное вдоль стен которого стояли столы, а за ними сидели так называемые – контролеры – тюремная обслуга со стороны администрации, это были вольнонаемные на срочную службу, они носили военную форму, но как правило званий не имели, их задача была выполнять грязную работу, шмонать (обыскивать) осужденных, открывать двери в камеры, следить за раздачей пищи. Ну и все такое прочее, необходимое для контроля за зеками в тюрьме. Сейчас они будут обыскивать вновь прибывших. В комнате для обыска на противоположной стороне, были двери, так называемые – «стаканы» – небольшие помещения размером буквально метр, на метр. Всего было три таких комнаты. В них набивали зашедших на обыск. В каждую каморку могли запихнуть по пять или шесть человек. Иногда контролер налегал на дверь с усилием, чтобы закрыть ее. Вентиляции в этих стаканах не было, воздух быстро кончался и дышать становилось нечем. Иногда кому-то становилось плохо, и он начинал терять сознание, но упасть не мог так как был зажат со всех сторон телами товарищей. Тогда начинали кричать – «Начальник, открой человеку плохо». Контролер не спешил открывать и когда уже крики становились настойчивей, отпирал дверь и с ухмылкой на лице спрашивал – «ну че разорались уроды, все здесь передохните все равно» и снова запирал дверь в стакан. Этого было достаточно, чтобы немного вдохнуть воздуха. Из стаканов забирали по одному и подводили к столу, за которым сидел старший, обычно это был офицер, вернее представитель администрации с пагонами, значит старший, среди надсмотрщиков. Он спрашивал фамилию, статью и срок, не поднимая глаз показывал проходить к следующему контролеру, тот был в синих медицинских перчатках, что немного настораживало. Учитывая, что вдоль столов, за которыми находились контролеры, лежали деревянные настилы, а в середине комнаты был слив с засохшими вокруг бурыми потеками, накатывало чувство абсолютной внутренней опустошенности, после уже пережитого и увиденного становилось безразлично что произойдет с тобой дальше.

– Выкладывай вещи, – давал команду контролер, подошедшему зеку. И тот выворачивал на стол нехитрые пожитки, все что обычно находится в сумке зека, пара белья, принадлежности личной гигиены, чай, сигареты, пачка писем да стопка бумаг по делу, может еще пару книг или журналов, зачитанных и просмотренных, что называется «до дыр». Все это всыпается из клеёнчатой сумки, с такими стоят торговцы на рынках. Контролер начинает перебирать пожитки арестанта. Все сигареты внимают из пачек и сваливают в кучу, потом одну за одной разламывают на две части. Чай вытряхивают из пачек в полиэтиленовые прозрачные пакеты. Если у кого-то находят конфеты, то каждую разворачивают по отдельности и проверяют содержимое, если ничего подозрительного, бросают в пакет, уже без фантика. Мыло разрубают ножом на четыре части. Подолгу могут пересматривать письма или бумаги по делу и если находят что-то подозрительное, передают старшему для принятия решения. Проверяют все, каждый предмет, могут подолгу разглядывать. Зубную пасту выбрасывают в рядом стоящий бак, в который летит все, что кажется подозрительным или по мнению контролеров ненужным для нахождения в тюрьме. Например, мочалка, если сплетена из чего-то подлежит изъятию, что бы не могли из нее сплести веревки для меж камерной связи или еще чего доброго повеситься. Шампунь, если у кого-то был в наличии, так же отправляли в бак. Любая жидкость была запрещена. Книги предлагали оставить в камере хранения. С собой разрешали брать только библию, если таковая конечно же имелась. Вещи, которые не разрешали брать с собой в камеру, по описи отправляли храниться на тюремный склад, до освобождения или следующего этапа. На заключительном этапе обыска переходят к личному досмотру, заставляют снять с себя все вещи, потом отводят к сливу посреди камеры, приказывают открыть рот и высунуть язык, затем показать подошвы ног и три раза присесть при этом покашлять. Таким образом проверяют нет ли «торпеды» в заднем проходе. Так называется перевозимый внутри запрет. Это может быть что угодно, начиная от наркотиков, денег и заканчивая мобильным телефоном.

После шмона, вновь прибывшие попадали в камеру. Камера похожа на штрафной изолятор, нара была поднята к стене, помещение было узким, шириной метра полтора и длинной метра два с половиной. В углу нужник в полу и рядом с ним умывальник, метра три высотой, практически под самым потолком маленькое окошко из армированного стекла и закрытое наглухо. Воздух в камеру поступал из внутреннего коридора, через отверстие под потолком, прикрытое железной заглушкой с просверленными в ней дырками. Загружали в камеру такое количество людей, что нельзя было присесть. Приходилось всем стоять словно селедки в банке, подняв головы к потолку, чтобы не дышать друг другу в лицо. Никакого движения в тюрьме не было слышно, связаться с другими камерами было невозможно, попытки стучать в стену и узнать кто находится в соседних камерах, результатов не дали. У некоторых начали сдавать нервы. И они начинали стучать в дверь, с просьбой опустить нару. Никто не отвечал. Создавалось впечатление, что здесь придётся провести остаток жизни. Ближе к вечеру, начали выводить по два человека и отводить в душевую. Давали пару минут обмыться и потом уже строили в коридоре лицом к стене, ожидать пока соберётся несколько человек и давали команду «руки за спину». При этом у каждого из арестантов была сумка с личными вещами, от усталости после длительных стояний и бессонницы, держать за спиной сумку было не легко и не удобно. Голову поднимать и разговаривать было нельзя. Перед тем, как отправится по бесконечным коридорам, конвоир предупреждал – «Голову не поднимать, не разговаривать, в переходах держаться левой стороны, проволоку вдоль стены руками не трогать». Они были действительно бесконечными, эти переходы или ходы. Проложены таким образом, чтобы все передвижения осужденных были исключительно под землей. Поговаривали, сделано специально, что бы арестанты не могли определить местонахождение и тем самым снизить даже возможность самой мысли о побеге из тюрьмы№8. Передвижения заключенных по подземным переходам, с опущенными головами и с «кешарами» за спиной, напоминало шествие в преисподнюю вычеркнутых из жизни людей. Чем глубже спускались, тем сильнее охватывали чувства безысходности, страха и обреченности. Перед входом в эти лабиринты, была кованная из железа, массивная дверь. Отпирал ее конвойный длинным ключом, висевшем у него в связке на поясе. Когда все спускались, дверь запиралась с наружи. Та сторона двери, что обращена во внутрь перехода не имела никаких отверстий для ключей и плотно прилегала к дверному проему. Оказавшись в подземном переходе, чувствовалась сырость и запах земли. Шириной приблизительно в два, высотой в два с половиной метра, туннель постепенно спускался в низ. Пол земляной и утоптан так, что не слышно шагов по нему. Под потолком тянулись лампы, а с права вдоль стены, тоже из земли, натянута проволока. Про нее говорили, что это на случай не предвиденных обстоятельств, нападения на конвоира или бунта, для вызова тюремного спецназа, который дежурил в тюрьме постоянно. Поговаривали, что как-то один любопытный зек схватился за эту проволоку, тут же потух свет в подземном переходе и через несколько секунд ворвался спецназ. Били резиновыми дубинками всех без разбору и конвоиров тоже. Переходы были очень длинными, иногда плавно поднимались вверх, к развилкам, что-то вроде перекрестка, там были снова двери, проходили через них и снова попадали в длинные переходы, плавно уходящие в глубь, под землю. За одной из дверей, начинался лестничный пролет ведущий вверх и через несколько проходов по бетонным ступеням начинал поступать дневной свет, это единственное, что хотелось увидеть после подземных туннелей. После тишины подземелья, особо воспринимались звуки тюрьмы. Грохот железных дверей, окрики конвойных. Лестничные пролеты выводят к железным дверям, за которыми начинаются длинные коридоры, по одной стороне которых расположены камеры. Перед тем как отправить арестантов по камерам, их выстраивают лицом к стене, руки за спиной, так стоят пока конвойный выкрикивает фамилию и номер камеры, второй конвойный отпирает тяжелую железную дверь и пропустив туда заключенного, тут же ее запирает. Перед открытием камеры, он дважды стучит дубинкой в дверь, это сигнал, чтобы все находящиеся внутри, поднялись с нар и построились, караульный должен видеть в глазок, что все в наличии, никто не спрятался за дверью и не готовиться напасть на него или вырваться из камеры на продол. Только после этого он отпирает железную дверь и пропускает во внутрь нового постояльца. Первое что, видит новенький это взгляды своих новых сокамерников, выстроившихся в ряд и словно приветствующих его. Как только захлопывается дверь за спиной вошедшего, наступает оживление, и все возвращаются к своим делам, если можно, так сказать. В тюрьме не так как в СИЗО, никто не спешит лезть с расспросами или вопросами. Времени будет еще достаточно, чтобы расспросить новенького откуда он родом и узнать кто он по жизни. Обычно в камере есть кто-то кто в силу жизненных обстоятельств или опыта, пользуется авторитетом среди сокамерников. В тюрьме нет связи с соседними камерами и нельзя никак узнать кто заправляет здесь тюремным «движем», кто назначен смотрящим и к кому можно обратиться за разъяснением как поступать в случае нерешаемого конфликта или выявления среди зеков осужденного со низким статусом, петуха или стукача, или еще не понятно кого, вызывающего среди арестантов подозрение и беспокойство. Поэтому в камерах тюрьмы №8, можно сказать – «братский ход», все могут иметь свое мнение, которое учитывается сокамерниками. Но больше всего прислушиваются к тому, кто уже имеет опыт отсидок или по характеру более жесткий и мнение такого будет решающим при принятии важных решений внутри камеры. Вокруг такого, формируется небольшая группа зеков, которые дают ему возможность ощутить себя главарем. Обычно это арестанты с более слабым характером, но не менее дерзкие, нуждаются в управлении, чтобы перекладывать часть ответственности на временного лидера, уступая ему в подчинении, словно выдают вексель над своей судьбой, стараясь услужить и доказать свою преданность, путем унижения или давления на остальных сокамерников, не входящих в их круг. Иногда это выглядит не очень явно., например, через шутки или сарказм. Создавая такую группу, они помогают себе выжить в этих жестких условиях длительного обитания в замкнутом пространстве помещения камеры. И если в СИЗО, лидером такой группы зачастую бывает «подсадная утка», назначенная опером, то в тюрьме обычно такие группы формируются естественным путем, случайно оказавшихся в одной камере арестантов. Как правило они формируются или на основании землячества или дерзости и твердости характера кого-то из зеков.

Оглядевшись по сторонам, новенький обычно спрашивает, обращаясь как бы ко всем присутствующим:

– Здорово, мужики, куда можно кинуть баулы?

– Вон свободная нара, бросай туда, – раздается ответ из угла камеры,

– Ты сам откуда?

Положив вещи, новенький ответил,

– Гомельский, с ветки (район в Гомеле). По 139 дали десять лет.

– Так ты соскочил, оживает кто-то из постояльцев,

– Вон Васе пятнашку выкатили, – кивнул он в сторону мужичка тихо примостившегося на лавке за общаком и делавшего вид, что читает газету.

– Может чайку заварим? – спросил новенький, доставая из сумки целлофановый пакет с чаем. Это несколько разряжало обстановку. Начиналась суета, кто-то набирал в кружку воду, кто-то стучал в дверь и просил «продольного», (так арестанты называли контролеров дежуривших на продоле), дать в камеру кипятильник. Коля, достал пакет с конфетами, после шмона их развернули и без обертки бросили в полиэтиленовый пакет, отчего они все слиплись и превратились в сплошную массу. Конфета к чаю – это роскошь, и ничего, что эту массу трудно назвать конфетами, пойдет с чифом отлично. Все, кто есть в камере рассаживаются за «общаком», стол достаточно длинный, что бы за ним сразу разместилось человек десять, с лавками по обе стороны. Неспешно все рассаживаются, в ожидании пока завариться чай, начинают неспешный разговор, как говорят за жили-были.

– Как там, гомельское СИЗО поживает, еще есть «движ» или легавые уже все поломали? – спросил мужик, лет тридцати пяти, сидящий напротив Николая.

– Да нет, еще нормально, «коней» гоняют, «малявы» ходят, пытаются конечно, то железные «кругали» по отбирают, то миски пластиковые. Там новый опер появился, Голомша кажется его фамилия, вот и старается.

Чай заварился и кружку пустили по кругу. Пока пили чай, можно осмотреться. Камера попросторней, чем в СИЗО и почище. Два больших окна, закрытых наглухо и зарешёченных мелкой сеткой внутри и «ресничками» с наружи, давали днем достаточно освещения. Двухъярусные нары в три ряда между ними стол с лавками, за которым сейчас пили чай. В углу параша или «долина» как ее тут называли. Отгорожена с одной стороны от камеры, но там, где дверь, нет ограждения и закрывается словно калитка, так что находящегося там видно. Перед дверью достаточно пространства, можно даже прохаживаться вперед-назад.

Закончив чаепитие, все расходятся по своим нарам, спать или лежать днем не разрешалось, контролер постоянно заглядывал в глазок и, если видел, что кто-то пытается спать, даже сидя, стучал дубинкой в дверь камеры и орал –«Не спать!». Поэтому в основном, все сидели за «общаком» или на краю нары. Время престает восприниматься, когда долго находишься в камере. Живешь от события к событию. Утром, подъем, потом разносят баланду, чай, который и чаем трудно назвать, так темное подслащенное пойло, кусок хлеба и кашу, потом разносят почту или приходят из канцелярии, дают ознакомиться с документами, полученными на имя осужденных из судебных и надзорных инстанций. Выход на прогулку, один час в день. Обед, варево из соленых огурцов или кислой капусты, да опять каша, с непонятным содержимым, что-то вроде остатков от птицы, с клювами и когтями, так что лучше не смотреть, да что-то вроде компота. Потом наступает относительное затишье и если по графику подошла очередь камеры, то всех выводят в душевую, раз в неделю. В камере висит под потолком динамик, включается контролером каждое утро на полную громкость. С утра гремит гимн Беларуси, потом пару песен, которые никогда не меняют и после до обеда читают правила внутреннего распорядка или как забирать труп осужденного из тюрьмы. Вначале очень тяжело привыкнуть, но со временем перестаешь обращать внимание. Где-то часов в пять начинают раздавать ужин. Ломоть черного хлеба и баланда темно коричневого цвета из селедки. Рыбу не чистят и варят целиком, она разваривается вместе с потрохами, отчего запах стоит несносный, а в мисках плавают вместе с костями рыбьи глаза, почему-то всегда всплывая зрачками вверх, словно смотря с сочувствием на поедателей этого жуткого варева. Кто-то в шутку назвал их – «эти глаза напротив». И если в СИЗО можно было держаться на передачах, то в тюрьме уже такой возможности не было и приходилось хлебать это дерьмо, чтобы хоть как-то выжить. Отбой и выключают свет в камере, все должны занять спальные места. Остается светить только в пол накала лампочка, она находится в вентиляционном отверстии под самым потолком, называют ее «луна» из-за тусклого красноватого света или из-за того, что светит зекам всю ночь, словно луна. Вот так и проходят, день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем и годы. Иногда в однообразных днях, случайно встречаются старые знакомые или кто-то кто знаком со знакомыми и тогда время летит быстрей за воспоминаниями. Воображение в тюрьме очень обостряется и словно уносит из этих стен в прошлую жизнь. Только ночью можно остаться наедине с самим собой и своими мыслями. Днем это невозможно. Постоянно находишься под надзором или контролёров, или сокамерников.

Сергей лег на наре и погрузился в воспоминания. Вспомнил, как они с отцом ехали на поезде, и он был еще совсем ребенок, лежал на верхней полке вагона и смотрел в окно, наблюдая как мимо проносились пейзажи, отец дал ему коробку с конфетами и когда он клал конфету себе в рот, чествовал как тысячи приятных маленьких взрывов разносили сладость и ощущение легкости по всему телу. Внизу на полках сидели взрослые и что-то обсуждали, а он, поедая конфету за конфетой наполнялся чувством безопасности и спокойствия. Постепенно шум поезда заглушил разговор, доносившийся с низу. За окном появились темные тучи, надвигалась гроза. Лучи солнца иногда пробивались сквозь густые и темные облака, но вскоре все небо было затянуто мрачными тучами. Послышались раскаты грома и вот уже свет молнии разрывает темноту. Сергей видит перед собой пристань, деревянные сходы которой уходят в глубь бушующего моря, на пенных от поднятого бурей шторма волнах раскачивается пришвартованная к причалу яхта. Она изрядно потрепана, паруса разорваны и свисают мокрыми лохмотьями с рей. Волны безжалостно бьются об ее борта, словно желая оторвать от причала и снова бросить в глубину шторма. Вдруг он почувствовал на этом бушующем ветру тепло. Он повернулся и увидел, что кто-то развел костер, и его небольшое пламя, которое боролось с ветром, обдавало теплом и светом, в этой ужасной буре. Вокруг костра собрались какие-то люди лиц их не было видно, только руки, которые они тянули к небольшому пламени костра, словно к огоньку затухающей надежды посреди ужасной бури. Вдруг раздался ужасный звук, словно звук трубы, загонявшей зверей в лапы охотника. Постепенно усиливаясь он перерос в тревогу, от которой Сергей вскочил и тут же окунулся в реальность. Ночь пронеслась как одно мгновенье, остатки сна прогнал тюремный звонок. В тюрьме подъем. На нарах начинают просыпаться сокамерники, контролер громыхает дубинкой в железную дверь и орет – «подъем, поднимаемся мать вашу со шконарей». Открывается дверь в камеру заходит дежурный и кричит – «смеття» – это значит нужно выставить урну с мусором на продол. Говорят, зеки кричали – «мусор», но контролерам это не понравилось, если кто пытается ослушаться и вместо «смеття», орет «мусор», тут же с ним проводят профилактическую беседу с помощью резиновой дубинки. Контролеры в тюрьме, подчеркивали свое отличие от милиционеров и не переносили, когда на них говорили – «мусор», они считали себя жандармами, так они объясняли или оправдывали свою позицию. Но для заключенных все они были – лягавыми или мусорами. Где-то после завтрака руководство тюрьмы начинает обход по камерам. Контролер, его еще называют – «продольный», так как он постоянно находится на продоле, длинном тюремном коридоре, предупреждает об этом стуком дубинки об дверь камеры и орет – «приготовиться к обходу». Это сигнал, что бы навели порядок в камере, заправили шконари и выставили кружки на край стола. Обычно в камеру заходит несколько человек, начальник или его зам, тюремный фельдшер, дежурный по тюрьме и еще кто ни будь, бывает, что прокурор по надзору. Зеки должны построиться и дежурный, один из заключенных по составленному графику, должен доложить, что в камере такой-то находится столько-то осужденных. Как правило, после этого задают дежурный вопрос –

«Жалобы, вопросы есть?».

Лучше ничего и никогда не спрашивать. Могут быть непредсказуемые последствия, вплоть до расселения по другим камерам, если начальству покажется что-то подозрительным или они почуют, что формируется сопротивление режиму, тут же всех разбросают по разным камерам. Поэтому как правило все зеки молчат, что бы скорей отвалили незваные посетители из камеры и оставили их в покое. Бывает, кто-то не выдержит и начнет спрашивать идиотские вопросы, типа, мне не приходят письма от родных и близких, начальство принимает участливый вид и спрашивает, – «а Вы им пишите?», начинается бессмысленный разговор, во время которого мусора могут заметить в камере что-то не так или увидеть запрет какой-то и начать шмон по полной. Поэтому обычно заранее предупреждают особо болтливых, ничего не спрашивать, но это не помогает. Всегда найдется умник, желающий пообщаться с начальством. Тогда тому, кто спрашивает, сами зеки напоминают, что он в пьяном угаре убил мать своих детей и конечно же ему никто не будет писать. Как правило именно такие и начинают задавать глупые вопросы во время обхода из-за недостатка внимания. Но ничего не помогает и каждый раз на обходе повторяется все снова.

Когда каждый день, на протяжении длительного времени, выполняешь одни и те же действия, слышишь одни и те же звуки, и прочие однообразные вещи, на многое перестаешь обращать внимание, стараешься не замечать, того что при других обстоятельствах возможно вывело бы из психологического равновесия и спровоцировало бы акт агрессии на источник раздражения.

Есть те, кто попадает в тюрьму случайно, в силу определенных обстоятельств, а есть те, кто по заслугам. Когда длительное время находишься в среде где присутствуют разные люди главное уберечь себя от осуждения поступков других негодяй или подонок, хороший или плохой, решать и осуждать сокамерников за их проступки на воле никто не имеет права. Совершать длительные психологические действия, такие как ненависть или агрессия очень сложно, нужны силы и духовные, и физические, а их в тюрьме черпать неоткуда, поэтому нужно беречь то что имеешь. Первое что понимаешь, осуждать кого-то это значит наживать себе врагов, причем врагов на длительное время. Поэтому стараешься вести себя со всеми ровно. Неважно кто перед тобой, законченный негодяй или жертва системы. Конечно если кто-то из сокамерников переступает границы дозволенного, можно и нужно дать отпор.

– Эй, тебя как звать? – обратился Дима к невзрачному, худощавому мужичку, его вчера перед отбоем закинули в хату и с ним не успели познакомиться, да он особо и не хотел общаться, сразу лег на нару и отвернулся к стенке, так и пролежал до самого утра не шевелясь. Дима выполнял в камере роль смотрящего, хотя его никто в принципе не уполномочивал на такую роль, так сложилось с самого начала для всех кто попадал в эту камеру, он был осужден на десять лет по статье вооруженный грабеж, ограбил магазин с двумя подельниками, угрожал пистолетом продавцу, требуя отдать кассу. Арестовали их буквально на следующий день после грабежа. По поведению он был очень дерзок, не разговорчив, общался с сокамерниками только по делу, очень следил за репутацией своей и окружающих. Все делал по «понятиям», даже разговаривал, бывало если кто-то скажет «пора спать», он тут же поправлял – «спят с кем то, а в тюрьме нужно говорить – отдыхают». Поэтому и позволил такое вольное обращение к незнакомцу. Обычно никто не торопит только что вошедшего, дают время осмотреться и самому рассказать о себе. Ведь это уже не следственная камера, спешить не куда. Но Дима переживал что бы не подсадили в камеру «петуха» или «отсаженного», ведь налаженной связи с другими камерами как это было в СИЗО, в тюрьме №8 уже не было, малява следом за вошедшим не зайдет по «дороге» (дорогой называют связь между камерами, которую устанавливают арестанты с помощью ниток, из которых плетут канаты и по ним отправляют по камерам грузы и малявы).

Незнакомец молчал. Обстановка в камере начала накалятся. Все, кто был занят какими-то делами, если так можно назвать времяпровождение в камере, начали прислушиваться к назревающему конфликту. Повисла тишина, стало слышно, как капли падающие из крана стучат по железному рукомойнику и звук от каждой новой упавшей капли становился все громче. Любое событие происходящее в помещении, огороженном четырьмя стенами из которого невозможно выйти по своей воле, становиться значимым. Но, а если это конфликт между сокамерниками, тогда время начинает лететь быстрее, все отвлекаются от своих переживаний и давящих на плечи отмерянных судом сроков и погружаются в конфликт вместе с теми, кто его начал. Не зря говорят – «Рамс качнул, три месяца убил», имея в виду, что время пройдет незаметно, ведь каждая минута, проведенная в тюрьме, приносит арестанту неимоверные страдания, неважно, что он совершил и кто он по жизни, это страдание объединяет всех ужасом безысходности ситуации, постоянным общением с одними и теми же людьми на протяжении длительного времени, чувством угнетенности и подавленности, охватывающим с головы до пят и не отпускающим на протяжении всего срока наказания. Правду говорят – «Тянуть срок», словно тянешь на себе непомерный груз, собранный из переживаний за прошлое, которое навсегда потерянно, настоящее для которого нужно черпать внутренние силы что бы его пережить, и за будущее, которое покрыто мраком, отчего становиться еще более гнетущим.

– Оставь его, – словно прогремело в напряжённой тишине. Это Виктор вмешался в назревающий конфликт.

– А что это ты за него базаришь, адвокат его что ли? Пусть сам отвечает, -резко ответил ему Дима.

Вмешиваться в чужие конфликты, значит наживать себе неприятности. В замкнутой камере оспаривать лидерство могут только дерзкие арестанты. Любой конфликт это прежде всего установление или утверждение приоритета, или другими словами лидерства среди сокамерников. Завоевывание авторитета в среде осужденных очень непростое и трудное предприятие, которое может закончиться для кандидата плохими последствиями. Бывает, что авторитета назначает братва, но, если в камере собрались все первоходы (первый раз попавшие под следствие суд и заключение), и нет к кому обратиться, более опытному в тюремных понятиях за разрешением конфликта или спорной ситуации, тогда происходит противостояние непосредственно между теми кто претендует на признание авторитета или лидера из среды замкнутых в пространстве сокамерников. Как правило в таких конфликтах стороны прощупивают слабые места и выбирают жертву. Правило простое, слабый проигрывает, а гавное оружие в таких конфликтах – страх. А так как по общепринятым правилам «кулак в тюрьме не гуляет», стороны применяют психологическое оружие так сказать, это может быть и статья по которой осужден и манера себя держать в среде арестантов и сила духа конечно, дерзость и даже внешний вид. Но главное пожалуй это уверенность в себе и в своих поступках. Это сразу видно, спокойная уверенная речь, движения без суеты, не допускать шутки в свой адрес, даже безобидные, не вызыват к себе жалость рассказами про несправедливость жизни и суровость наказания. Если сокамерники видят качества лидера, они сразу же оказывают такому арестанту груповую поддержку, а то уже значит победа не только в локальном конфликте, но и в определении авторитета. Но даже после этого не стоит расслабляться, потому что в любую минуту может быть брошен вызов и оспорено положение. Поэтому получившему негласный статус авторитета среди сокамерников нельзя расслабляться и отпускать ситуацию, нужно искать новые жертвы и утверждаться в этой среде вновь и вновь.

Вот и сейчас, видя возможность доказать свое негласное превосходство среди сокамерников, Дмитрий пытается использовать ситуацию с новеньким, но неожиданно его планы нарушил Виктор, вмешавшись в конфликт. Вмешиваться в конфликт не только чревато последствиями навсегда стать слабаком, над которым будут надсмехаться до конца срока, но и еще тем, что можно из ложного чувства сострадания, которого в тюрьме не существует в принципе, заступиться за кого-нибудь с подмоченной репутацией и навсегда разделить его участь.

– Его зовут Евгений, он учитель. Попался на взятке в 50 баксов, дали восемь лет колонии, – выдал Виктор информацию продолжая лежать на наре с книжкой в руках.

Это усложнило ситуацию, так как беспричинный наезд на сокамерника ничего кроме молчаливого осуждения арестантов не вызовет, а там глядишь могут и «предяву кинуть», обвинив в мусорском поведении, а за такое и спросить могут. (Потребовать объяснений на сходке авторитетных арестантов) и если не найдется достаточных доводов убедить в необходимости таких действий, могут «вьебать» (избить) и отправить на пикет, а это уже практически шнырь – одна из низших каст арестантов в тюрьме, следующая остановка это уже «гарем» (сборище опущенных, самая низкая каста, это даже не человек уже, а скорее вещь, принадлежащая тюрьме, которой могут пользоваться как угодно и где угодно и кто угодно).

Поэтому Дима не стал отступать, и сделал ответный выпад в сторону Виктора:

– Послушай, ты не в свои дела не встревай. За себя базарить будешь, когда спросят,

– А этот, – он кивнул в сторону новенького, – пусть сам за себя отвечает, зашел в хату, так будь добр поздоровайся как подобает правильному арестанту, а не выказывай неуважение презрительным молчанием, вызывая подозрения и недоверие в камере.

Но и Виктор не хотел отступать:

– Я за себя отвечу, если спросят, ты лучше за себя переживай, допросы устраиваешь по мусорским понятиям, – фамилия, статья…, придёт время чел сам расскажет, дай ему «раздуплиться» (значит освоиться).

В такой словесной дуэли, главное выдержать, не сорваться на крик и не кинуться на оппонента с кулаками. Считается высшим пилотажем отбрить словами, причем не просто руганью или криком, а словами от которых у противника кровь застынет в жилах, и он отступит, еще говорят «прибить словами», а это под силу не каждому. Победителем считается тот, чьи доводы были приняты и спор на этом прекратился.

На какое-то время Дмитрий растерялся, готовился дать отпор, подбирая слова для ответа, но неожиданно с грохотом открылась «кормушка» и «продольный» постучал ключами по железной дверце, это значило, что он подзывал кого-то подойти. Все в камере были поглощены происходящим между Дмитрием и Виктором и не сразу поняли, что происходит.

– Ну что зависли, – рявкнул Дима, – подойдите кто ни будь и спросите, что он хочет.

Ближе всех у «кормушки» находился Кудель, так звали мужичка, бывшего таможенника, его осудили на 10 лет, за то, что с фур брал по 200 баксов, пропуская без досмотра, был он родом из Гомеля. Ходили слухи, что у него дядя на самом верху занимает «жирную» должность, пытался его вытащить, так даже под ним кресло зашаталось.

Кудель подошел к «броне» и присел на корточки перед открытой кормушкой, и уставился с низу в верх на мусора:

– Фамилия? – рявкнул «продольный»

– Кудель, – вяло ответил ему сидящий на корточках перед кормушкой зек.

– С вещами на выход собирайся, – последовал ответ.

– Освобождают, – кто-то из сокамерников насмешливо прокомментировал слова «продольного».

– Да, и сразу на таможню отправят, дальше мужиков обдирать, – продолжил Дима,

–Наверное в другую камеру переводят, к своим, – добавил он через некоторое время.

Кудель кинулся собирать свои нехитрые пожитки. В камере к нему относились настороженно, обычно таких как он не «бросают» в «мужицкую» хату, что бы не приключилось неприятностей. Для таких есть отдельное место – «мусорская хата» или камера для тех, кто носил в прошлой жизни погоны. Но иногда начальство очевидно по команде сверху типа «ошибается» и отправляет таких как этот Кудель в «мужицкую хату».

Это немного отвлекло всех от перепалки Виктора и Димы. Но так быстро такие стычки не проходят, в замкнутом пространстве некуда уйти и заняться другими делами или сменить круг общения. На протяжении длительного времени, каждое утро, каждый час и каждую минуту одни и те же лица, одни и те же события. Иногда можно и без слов догадаться что хочет сказать тебе сокамерник. А если еще прибавить сюда и детали личной гигиены, которые справляют тут тоже на виду постоянно, так как «параша» в камере не огорожена, от основного помещения ее отделяет лишь тонкая фанерная перегородка так, что находящегося на «толчке» видно выше колена, ну и запахи, соответствующие конечно распространяются по всей камере и звуки, можно сказать это «необыкновенно сближает». Бывает иногда особенно нестерпимая вонь распространяется и тогда уже арестанты не выдерживают и начинают комментировать, а так как делать замечания «не по теме», неприлично, прикрывают это сарказмом:

– Гниет, наверное, аж глаза режет, -начинают громко восклицать сокамерники.

– Эй там на «долине», пали бумагу, – добавляют уже с угрозой в голосе.

Тогда, сидящий на «очке» поджигает кусочек бумаги или ваты припасенной заранее и запах гари наполняет камеру перебивая вонь с параши.

По негласному правилу поведения среди арестантов, пойти в туалет в общей камере можно только в том случае, если никто не кушает или не пьет чай, боже упаси пойти в это время, неприятностей не оберешься, могут и на «кругаль отсадить». Всех новеньких прибывающих в камеру обязательно предупреждают о том, как нужно себя вести, особенно насчет туалета и если «закосячишь», то уже не скажешь я не знал, спросят по полной. Поэтому во избежание неприятностей, обычно тот, кто идет по нужде, всегда предупреждает всех в камере:

– Мужики, никто не собирается пить чай или перекусывать, мне нужно отложить личинку, – спрашивает желающий посетит отхожее место.

– Не, все нормально, делай давай смело, – отвечают ему обычно.

Конфликты в камере затухают, словно огонь на морозе, залитый водой. Вроде бы и покрыт льдом, а внутри все одно продолжает тлеть, ждать удачного момента, чтобы вспыхнуть с новой силой. Ведь сторона, которая уступила уже никогда не успокоится пока не возьмёт реванш и не важно, как это будет выглядеть. Могут начать плести интригу, переманивая на свою сторону сокамерников и ожидая удобного случая, чтобы нанести ответный удар. Высшим пилотажем считается выставить из камеры соперника, создать условия что бы противник «ломанулся» из камеры сам или попросил, что бы его перевели в другую. Еще один вариант убрать через опера тюрьмы. В каждой камере есть так сказать глаза и уши, такая «наседка» стучит на сокамерников оперу. Общаются через письма или через комнату свиданий с адвокатом, выводят такого стукача якобы на допрос, а там его уже опер поджидает. Ну и «наседка» может оговорить сокамерника, типа мешает вести в камере наблюдение, сеет конфликты и т.д. Вот опер его и переводит в другую «хату». И иногда стукачем могут быть те на которых никогда не подумаешь.

Так и Дима, воспользовался заминкой с Куделем, чтобы перевести дух и подготовить как говорят «оборотку», ответные действия.

После отбоя, когда погасили свет и только «луна» мрачно мерцала под потолком камеры, Женя, из-за которого разгорелся конфликт, обратился к Виктору шёпотом:

– Благодарю, что вступился, -прошептал он, их нары были расположены так, что можно было переговариваться, не привлекая внимания сокамерников.

– Да не стоит благодарить, ничего я такого не сделал, -последовал ответ.

Немного помолчав, Женя продолжил:

– Я слышал про твое дело, было много шума в Гомеле, а у меня жена в областной администрации работает, рассказывала подробности твоего ареста, она дружит с одной дамочкой из банка, Терухина ее фамилия, так та ей рассказала, как к ним в банк пришли из КГБ и заставили их управляющего Лисина, дать на тебя показания.

От услышанного у Виктора сон как рукой смело, даже во рту пересохло от волнения. Воспоминания вспыхнули с новой силой, вызываю тупую душевную боль. Но он старался не подавать виду что ему интересно и как бы безразлично спросил Евгения:

– Ну, а что тебе еще известно?

А тот словно ждал этого вопроса и его как прорвало. Иногда болтовня словно защитная реакция на стресс, позволяла арестантам не сойти с ума. Ведь только это, да воспоминания у них не может отобрать никто даже ни суд ни тюремная администрация.

Но поговорить им не удалось, «продольный» услышал, что кто-то шепчется и начал орать, громыхая дубинкой по железной двери в камере:

– Прекратить разговоры, всем спать!

– Ладно, завтра на прогулке расскажешь – прервал его Виктор, – стараясь не выдать нетерпения голосом и накрылся одеялом с головой, давая понять что разговор на сегодня окончен.

Широкая дорога открывалась перед глазами и уходила в даль за горизонт. По обочинам, с обеих сторон был невысокий густой кустарник. День был солнечный. Виктор уверенно шагал по середине дороги, казалось он знал куда и зачем ему нужно идти. Подходя к развилке, он вдруг почувствовал что-то сковывающее его движения, словно ожидая чего-то насторожился. Он приближался к развилке, от которой одна дорога шла прямо, а другая поворачивала на право. По обочинам развилки росли деревья. Виктор чувствовал, что за ним кто-то наблюдает, настороженность начала перерастать в страх, сковывавший движения. Не дойдя до развилки буквально несколько шагов, он услышал как из-за деревьев раздался рык, от которого кровь застыла в жилах. Дальше все было словно во сне, на него из зарослей надвигался громадный лев, оскалив пасть он издавал зловещее рычание, Виктору показалось, что это последние мгновения жизни. Но неожиданно он осознал, что держит двумя руками огромную дубину, точнее даже не дубину, а ствол от дерева. Это придало ему сил и уверенности, он решительно выставил ствол перед собой. Лев подошел ближе и вцепился пастью в дерево. Виктор почувствовал всю силу львиной хватки, послышался хруст, словно ствол зажали в мощные тиски, дерево затрещало и начало вырываться из его рук, это лев поворачивал пасть из стороны в сторону, пытаясь вырвать его из рук Виктора. Первые минуты растерянности от дерзкого нападения зверя прошли и неожиданно он почувствовал уверенность в себе и своих силах, его наполнила волна уверенности, страстное желание побороть страшного животного и тогда он еще крепче сжал дрын и начал давить на него сталкивая льва со своего пути.»

Внезапно вспыхнул яркий свет и все вокруг загудело.

– Подъем, поднимаемся с нар, быстро, – орал «продольный», свет уже был включен. Остатки сна еще проносились в голове Виктора, он никак не мог привыкнуть к тому что находится в тюрьме и ему назначен срок в шесть лет. Особенно когда резко просыпался, на границе сна и реальности это особо остро чествовалось. Сны уносили его от действительности тюремной жизни и порой своими причудливыми картинами запутывали так что нельзя было в первые минуты понять где он и что с ним происходит. Казалось, что сон – это реальность, а реальность – это сон. Но наблюдая как на нарах просыпаются его сокамерники, он понимал, сейчас тюрьма – реальность и постепенно начинал свыкаться с этой мыслью.

Наконец то дождавшись, когда «продольный», ударил дубинкой по «броне» и заорал,

– Приготовиться на прогулку.

Прогулка в тюрьме обязательна для всех. Это в СИЗО можно остаться в камере и хоть на час отдохнуть от постоянного общества сокамерников. В тюрьме – нет. Из камеры выходят все.

Сегодня Виктор, как никогда хотел выйти в тесный тюремный дворик и дослушать рассказ Евгения.

Арестанты по одному выходят из камеры и становятся вдоль стены тюремного коридора. Руки на стену, ноги расставить, один контролёр «шмонает» каждого, от запястий до щиколоток. Двое других стоят по сторонам и еще один с собакой. Когда всех вывели и обыскали, дают команду повернуться и следовать за контролёром, предупреждают, что бы смотрели в пол и не разговаривали во время движения. Замыкает процессию конвоир с собакой. Длинными тюремными коридорами выводят к прогулочным дворикам. Они представляют собой помещения, вырытые в земле, с бетонными стенами высотой метра три, вместо крыши на потолке железная решетка из-за которой можно видеть только небо да караульных с автоматами. Прогулка обычно длиться один час.

Здесь уже никто не мешал разговору и, хотя места мало, можно ходить взад – вперед и спокойно разговаривать.

– Так вот, на чем я остановился, ах да про банкира, Лисина. В общем прижали они его, что бы дал на тебя показания, ну что ты типа хотел взять кредит и не отдать. Ну тот короче сильно и не отпирался, ты же знаешь, у нас все под КГБ ходят, особенно банкиры, что скажут то и сделают, а тем более в нашем городишке никто не будет напрягать отношения с кгбешниками из-за заезжего коммерсанта.

Виктор вспомнил как приезжал к нему этот банкир на предприятие. Поздравлял с каким-то праздником и заверял в искреннем желании наладить плодотворное сотрудничество.

– Да, так вот – продолжал Евгений, – когда тебя арестовали, за предприятие развернулась нешуточная борьба, никак поделить не могли. Но как в том анекдоте – «состав с мясом проглотили, а переварить не смогли». Короче у них руки только по то, чтобы отбирать заточены. Прикрываются именем государства, а на самом деле все на личном интересе завязано. Даже между собой из-за твоего бизнеса переругались. Назначили управляющего, Анну Мельченко, с ней вообще «санта барбара», она жена директора небольшой фирмы, которая подвязалась управлять твоим предприятием, ну и там в процессе общения с гэбистами, сошлась с одним из них на почве совместной деятельности, да и забеременела от него. Муж узнал и устроил разборки, но не тут-то было, его арестовали и осудили на пять лет за какую-то чепуху, видимо новый дружок из конторы постарался. А эта Анна за «заслуги» получила твое предприятие. Вот такие брат дела.

Ненадолго повисла тишина. Слышно было только шаги по земляному полу прогулочного дворика. Виктор помнил эту Анну, она приходила к нему в СИЗО, пыталась убедить что на его стороне и хотела, чтобы он помог ей с предприятием. Теперь понятно кто ее отправил и чего она такая «пушистая» была.

– Слушай, а ты случайно про Крамара, ничего не слышал? – спросил он Евгения.

– Как не слышал, слышал! Все он на базе. Арестовали за какие-то махинации с квартирами. Уже на зоне, говорили вроде его в «петушатник» загнали.

«Вот это новость, есть справедливость все-таки в этом мире», подумал Виктор, вспоминая как гэбисты забрали у него квартиру с помощью Крамара.

Много еще интересного рассказал ему Евгений, многое теперь стало ясно. Но самое главное, он сказал, что точно знает – заказ на Виктора пришел с самого верха, а заказчики скорее всего с Украины, возможно его конкуренты. Они на предприятие после его ареста приезжали и в разговоре с сотрудниками предприятия, которые просили оказать содействие в его освобождении, сказали интересную фразу – «пусть посидит». Все это жена Евгения от Терухиной услышала. А сам Евгений на этапе «словился» с бывшим гбэшником, которого свои же упекли за строптивый характер в тюрягу. Так тот ему на эмоциях прямо сказал, что заплатили начальству большие деньги что бы надолго посадить Виктора и забрать его предприятие, а всеми процессами по аресту и осуждению, а также конфискацией предприятия контролировал и руководил усатый ГэБист.

От услышанного у Виктора кружилась голова. Вот оно значит, как все получается. Каждый преследует свою личную выгоду, а виновен ты или нет это вопрос уже риторический. Сидишь в тюрьме и все. Вспомнил, когда во время допроса начал возмущался, что приехал как гость в эту страну, да еще и деньги привез, создал рабочие места, а из него преступника делают, один из гэбистов, кажется его фамилия была толи Пацак, толи Мацак, невозмутимо так сказал:

– А чего ты так переживаешь? И не такие люди как ты сидели. Посидишь, ничего с тобой не сделается.

«Ублюдок», подумал Виктор. «Сам бы посидел, попробовал». Он слышал, уже в тюрьме от зеков, что этот Пацак-Мацак, мзду собирает с мелких коммерсантов за решение проблем, которые сам им и создает. «Ничего, каждый свое получит» – отметил он в мыслях. «Интересно, как много можно узнать о людях в тюрьме», отметил он, вспоминая, что на воле он бы никогда не узнал столько подробностей о себе и тех, кто его окружал.

Никто не обратил внимания, что Дмитрия забрали с прогулочного дворика к адвокату. Это было странно, так как к осужденным редко приезжали в тюрьму адвокаты.

Вернувшись с прогулки, заключенные увидели, что Дмитрий уже в камере.

– Что-то быстро ты с адвокатом, – кто-то бросил невзначай.

Дмитрий ничего не ответил.

Наступало время обеда. Запах кислых щей заполнял весь коридор и камеры. На «продоле» уже гремели мисками «баландеры», зеки из тюремной обслуги тянули бидоны с тюремным варевом. Подъезжали к каждой камере и подавали в кормушку «пайку». Миску с похлебкой серого цвета с кусками гнилой капусты и картошки, кусок черного хлеба, который пекли в тюремной пекарне и в кружку наливали жидкость, которую называли кисель. Ходили слухи, что в него добавляют бром или еще что то, чтобы снизить сексуальные желания зеков.

Во время раздачи еды, продольный постучал в дверь и прокричал:

– Осужденный Шрамко, собираемся с вещами на выход.

Это была фамилия Виктора.

Сокамерники переглянулись между собой, как-то странно, обычно во время обеда никого не переводили. И только по лицу Дмитрия пробежала самодовольная ухмылка.

Валера бежал по мокрой и скользкой траве. Ноги постоянно скользили и приходилось расставлять руки в стороны, балансировать, чтобы не поскользнуться и не упасть в слизистую жижу. Не хватало воздуха, тяжелое дыхание переходило в приглушенный стон, крупные капли пота заливали глаза. Страх сковывал движения, но желание спастись было сильнее, и он прилагал еще более усилий, чтобы переставлять каменеющие от страха ноги. За спиной ощущалось горячее дыхание погони. Он чувствовал спиной как огромное чудовище несется за ним и тянет к нему страшные руки, пытаясь схватить. Неожиданно, дорога впереди резко оборвалась и заканчивалась обрывом. Что бы не свалиться в пропасть, Валера попытался свернуть в сторону, но ноги предательски заскользили по мокрому краю обрыва, соскальзывая в пропасть. Теряя равновесие, он ощутил, как бездна хватает его в свои объятия и тянет вниз, он отчаянно пытался схватиться руками за воздух. И вдруг что-то мягкое вошло в него сзади, на мгновение приостановив его падение в пропасть.

«Наверное, это палец монстра» – пронеслось словно молния в голове у Валеры.

Но не успел он перевести дух, как почувствовал, что начинает соскальзывать, с торчащего у него в заду предмета и тогда в отчаянье он начал орать:

– Загибай, загибай!

Продолжая орать, он вскочил на наре и ощутил, как остатки кошмарного сна растворяются в темноте тюремной камеры.

Ужасы ему снятся постоянно с тех пор как он попал в СИЗО, а потом после суда и в тюрьму. Но сегодня, пожалуй, самый страшный сон, который ему пришлось сновидеть за время нахождения за решёткой. Валера сел на край нары и погрузился в воспоминания.

Его осудили по статье изнасилование, дали восемь лет усиленного режима и над ним нависла реальная угроза попасть в «петушатник», место где находятся отбросы тюремного сообщества. Таких не то что не уважают в тюремной среде, их презирают. Совершать насилие над беззащитными жертвами, даже в среде уголовников считается отвратительным преступлением. И последствия могут быть только самые ужасные – бывший насильник сам становится жертвой. Теперь его будут насиловать и унижать на протяжении всего срока назначенным судом.

Вчера в камере уже зашел разговор о нем. Отправили «маляву» смотрящему, с вопросом как поступать с ним. А до того, как придёт ответ, велели отдельно от всех держаться и спать не на наре, а в углу камеры.

Мысли каждый раз возвращали его в прошлое. В самое детство, когда еще совсем мальчишкой, его мать, про таких еще говорят «сильная женщина», постоянно унижала его, пыталась подчинить своей воле, особенно любила приговаривать:

– Вот мать помрет, узнаешь, как это, остаться одному.

Каждый раз, когда он это слышал, словно темная бездна раскрывалась у него в душе и от страха он начинал заикаться. Бывало, что и доставалось ему от матери. Если он пытался ей в чем-то возразить она била его по лицу и по голове, руками или тем что попадалось под руку. Постепенно он стал замыкаться в себе все больше и больше и представлять, как он бьет свою мать в ответ. Но в слух говорил, как ее любит и выказывал ей почтение, так как она того требовала.

Отца он не помнил. Он ушел от них, когда он был еще совсем ребенком, но мать часто говорила. Что он был «слабак». Тогда Валера еще не понимал, что она вкладывает в эти слова, но какое-то отдаленное чувство ему подсказывало что это именно к нему относятся эти ее слова.

Друзей у него почти не было. Да и с девушками тоже не складывалось. В начале он приводил их домой, чтобы получить одобрение от матери. Но она всегда была не довольна его выборами и ему приходилось расставаться с подружками так толком и не подружившись. От довлевшего над ним чувства одиночества и беспомощности он пытался избавиться с помощью алкоголя. Тогда до него из глубин сознания начинали звучать слова матери – «слабак», и словно ее дикий хохот эхом разносились в голове.

В тот злополучный вечер, он после работы зашел в какое-то кафе. Местная «наливайка», забегаловка с обшарпанными стенами, в которой собиралась местная публика, чтобы выпить дешёвого алкоголя на последние рубли. Валера взял пива и двести водки и присел за свободный столик в темном углу заведения. Он уже выпил перед этим, но как-то не задело, хотелось еще добавки. Последнее время он особо остро ощущал себя «слабаком», хотелось забыться, хоть ненадолго отвязаться от навязчивого голоса, все чаще и чаще звучавшего в его голове.

Выпив, он вышел из кафе и остановился, раздумывая в нерешительности куда ему идти.

Домой идти не хотелось, снова пришлось бы выслушивать бесконечные упреки матери о том, что он «слабак» и никчема.

Из парка доносилась музыка и смех прохожих, гулявших в этот теплый весенний вечер. Тогда он решил тоже пройтись по парку. Пока бродил по аллеям, еще пару раз покупал алкоголь и уже был изрядно выпивши, когда встретил веселую компашку, которая расположилась на лавочках в темном углу парка, пристроился к ним. Это были студенты, что-то отмечали. Когда уже совсем стемнело, начали расходиться, и Валера увязался за парочкой веселых подружек из недавней компании. Нельзя сказать, чтобы они очень хотели, чтобы он их провожал, но и не отказались, что бы он шел рядом с ними, так как уже стемнело и как им казалось, сопровождающий их кавалер им придавал спокойствия и уверенности на темных аллеях парка. По дороге подружки весело болтали, обсуждая своих приятелей, не обращая никакого внимания на своего так сказать случайного кавалера. От того что он не мог никак встрять в разговор и привлечь к себе внимание этих девчонок, начинало его злить. Словно темная волна поднималась из глубин накрывая его злостью к этим двум веселым и беззаботным подружкам. Ему иногда начинало казаться, что их смех превращался в смех его матери, а их голоса переходили в ее крик – «слабак, слабак, слабак» – словно молотом стучало в его голове. Вскоре они подошли к какому-то дому и начали прощаться, одна уже пришла домой, а ее подруга жила на следующей улице. Они попрощались, и Валера остался один с девушкой, которой нужно было пройти еще один квартал до своего дома. Он пошел за ней. И чем меньше оставалось им пройти, тем сильнее у него появлялось желание наброситься на попутчицу и разорвать ее в клочья, он даже имени толком не знал.

Валера ввалился домой словно в каком-то безумном угаре. Одежда на нем была разорвана, сам он был весь грязный, лицо в крови. Когда его увидела мать, вышедшая на шум в прихожей, она застыла от удивления, не узнав его в начале, но потом догадавшись, что это ее сын, прикрыла лицо руками и издала глубокий вздох и словно с этим вздохом вырвались наружу все ее воспоминания молодости, как приходил домой отец тогда еще совсем маленького Валеры, точно в таком же виде, потом устраивал дебош громя все в квартире. А она прикрывала собой малыша и подавляла в себе рыдания от страха, пряталась с сыном в кладовке.

Потом помогла Валере прейти в себя и положила его на диван в прихожей. Вначале он тяжело дышал, а потом начал рыдать, да так что иногда переходил на вой. Он пыталась привести его в чувства и кричала:

– Скажи, что случилось? Что!!..?

Едва придя в себя он продолжая всхлипывать, рассказал ей, что только что изнасиловал девушку в каком-то темном и грязном подъезде. И когда делал это перед его глазами было смеющееся лицо матери и ее слова «Слабак», стучали в его висках.

И мать вспомнила, что, когда его паяный отец пытался насиловать ее, у него ничего не получалось и тогда она с каким-то неописуемым удовольствием, словно удар, бросала ему в лицо – «слабак» и тогда тот начинал избивать ее, а ее сын от страха забивался под кровать и потом его еще долго нельзя было оттуда выманить.

Все это продолжалось на протяжении нескольких лет, и когда она поняла, что или он ее убьет или она должна что-то делать. То приняла решение, избавить их с сыном от страданий и тогда в ее голове созрел план.

На следующий день, она отправилась в ближайшую лесопосадку и набрала там полную корзину грибов. Вернувшись домой, она почистил их и пожарила, приправив сливочным маслом и сметаной.

Когда домой вернулся отец Валерия, она положила ему грибов и как ни в чем не бывало продолжала заниматься своими делами на кухне.

Съев все грибы, отец Валерия отправился шаткой походкой на диван в прихожей и рухнул на него как подкошенный, через какое-то время, он начал хрипеть, потом его начали бить конвульсии, а она молча смотрела на него. Когда он затих, она вызвала скорую. Врачи констатировали смерть мужа от отравления грибами.

Утром, в дверь их с Валерой квартиры раздался длинный звонок. Открыв, она увидела на пороге незнакомых мужчин. Они спросили есть ли дома ее сын. Она все поняла и отступив назад, пропустила их в квартиру.

Это была опергруппа. Искали мужчину средних лет, изнасиловавшего вчера в извращенной форме студентку. Валера подходил по описаниям, тем более он уже был на учете в милиции за действия насильственного характера.

Ранее зимнее утро. В бараке очень холодно. В жилой секции от дыхания сотни зеков стоит смрад. До подъёма еще несколько минут и в эти предрассветные часы, сквозь замерзшие окна едва походит утренний свет, наполняя барак мистическим светом. Барак состоит из жилого помещения, в котором находятся двухъярусные нары и тумбочки между ними. В каждой тумбочке у зека есть своя полка, обычно тумбочка для двоих, но могут и третьего добавить, если перенаселение в бараке, каптерки – там обычно находятся личные вещи арестантов – «кешара» на жаргоне, в них нехитрые пожитки, прихожей которая располагается между жилой секцией и каптёркой, там обычно стоит стол, с лавками над ним две розетки на весь барак и еще вешалка вдоль стены с телогрейками зеков. В этой небольшой комнате уже толпятся те, кто встал пораньше что бы заварить чай до подъёма. На столе стоят «кругали» (видавшие виды железные кружки, разрешенные зекам) и в них, торчат кипятильники, некоторые уже совсем поизносились и перемотаны нитками на концах, что бы не отвалились провода. Несколько арестантов молча стоят и смотрят как закипает вода в кружках, потом так же молча забирают «кругали» с кипятком и отходят, следующие подходят и включат уже свои кружки с кипятильниками. Все происходит словно по нотам, без слов, молча. Зеки с хмурыми лицами, многие проделывают эту процедуру уже много раз, день за днем, неделю за неделей, год за годом.

Подъем. Завхоз или дневальный в бараке жмет на звонок. И этот звонок, словно разрезает спертый воздух барака, пробуждает зеков на новый день, одного из многих дней ведущих к освобождению от этого бесконечного, словно повторяющегося вновь и вновь утра. И такое чувство, что время кто – то остановил и все застряли в этом бесконечном рвущем слух звонке.

Дневальный зажигает свет в жилом помещении и начинается движение. Из-под тонких одеял, вылазят заспанные зеки, те кто живет на втором ярусе пытаться спрыгнуть с нары, так что бы никого не зацепить в узком проходе между шконарями где едва то может разместиться один человек. Утро особенное время, еще свежи сны, которые делают зеков свободными, на каких-то восемь часов. И остатки снов еще не отпускают. Некоторые пытаются еще немного отхватить этих мгновений и прячутся под одеялом не желая вставать и возвращаться к реальности. Окрик дневального:

– Выходим на проверку! заставляет всех быстро подняться со шконарей, оставив грезы до следующего отбоя, потому что не выход на построение это гарантировано отправиться в ШИЗО и выйти в морозное утро на построение. В эти предрассветные часы особенно холодно. Телогрейка, набитая каким-то мотлохом, вроде старой ваты или обрывков ткани, совсем не держит тепло и через несколько минут мороз начинает пробирать действительно что называется до костей. Раньше зеков не выгоняли на улицу, но потом начали ломать зону и приказали выводить на построение на проверки всю зону, а таких за день две, утром и вечером, а по новым правилам будут держать на улице пока не сосчитают всех зеков в зоне. Шныри подслушали разговор в оперчасти между двумя лягавыми, что это был такой разработанный специально тест на выявление недовольных в среде осужденных. Так называемые маркеры поведения. Если кто-то начинал возмущаться, сразу же попадал под пристальное наблюдение оперов зоны, а там и не далеко получить красную бирку, потом хлопот не оберешься. «Краснобирочникам» нужно каждые два часа ходить отмечаться к дежурному офицеру зоны – ДПНК называется, а если это повторяется на протяжении года, а то и больше, то лучше держать язык за зубами по поводу режима, да и всего остального тоже. Любая болтовня не по теме может дорого обойтись для любителя поговорить.

Когда все построились в локальном участке, отрядный или другими словами лягавый ответственный за вверенных ему зеков начинает зачитывать список пофамильно, на что ему должны ответить имя и отчество, и так сто с лишним раз, столько зеков в бараке, столько и будут откликаться. Если вдруг кто не ответит, начинают выяснять где зек. Сразу забегают шныри (завхозы и дневальные) в поисках пропавшего. Бывает, что кого-то не разбудили соседи и он еще в бараке спит под одеялом. Обычно, когда выходят из барака, то будят всех, особенно зимой, не хочется долго стоять на морозе в тонкой телогрейке, но если зеки на кого-то засинили (затаили обиду), то могут не разбудить и тогда опоздавшему на проверку грозило бы замечание и возможно отправка в СИЗО, так поступали с теми, кому хотели отплатить за какие -либо конфликты, мелкие и не очень.

После проверки, выводят зеков на промзону. Это территория, на которой находятся мастерские в которых используют бесплатный, рабский труд осужденных. Что бы попасть на промзону, нужно пройти досмотр, что бы не пронесли запретов, при выходе с зоны еще больший шмон. Морозным утром, стоят шеренги зеков, дрожащих от холода и ветра в тонких телогрейках. Контролеры по одному запускают на КПП, где каждый проходит через металлоискатель, потом еще сканируют прибором, на наличие металлических предметов. Если что-то подозревают, то могут устроить проверку с раздеванием и приседанием. Все молча, без единого слова проходят через КПП, там их уже ждут так называемые «мастера», это вроде, как и не мусора, но тоже в военной форме, начальники мастерских. На выходе зеков строят по рабочим бригадам, и каждый мастер забирает свою бригаду на рабочие места.

На промзоне расположены мастерские. Это небольшие производственные помещения в которых находится примитивное, обычно очень устаревшее оборудование, для выполнения различных работ. Основная это пилорама, на ней пилят древесину, которую привозят с воли. Делают все, начиная от досок и заканчивая ящиками и полетами, которые отправляют на экспорт. Пилорама работает круглосуточно. Помещения не отапливаются, погреться можно в маленькой бытовке, в которой постоянно работает «буржуйка», самодельная печь, ее топят опилками или щепой от распила древесины. Эта печь очень чадит и долго в бытовке не посидишь, да и мастер постоянно следи за работой, если заметит, что кто-то сачкует, может наказать всю бригаду, а это уже большие неприятности, могут наложить взыскание или еще хуже отказать в УДО, ведь на промзону идут, чтобы рабским трудом и покорностью, заслужить доверие начальства и получить возможность освободиться раньше назначенного судом срока на поселение. Поэтому у мастеров есть отличная возможность выжимать из зеков все соки, не давая отдохнуть при этом оплата за каторжный труд совсем мизерная, где-то до трех долларов в месяц по курсу к белорусскому рублю. Эти жалкие гроши зачисляют на счет заключенного, но так как у многих по суду есть иски, эти гроши, заработанные в адских условиях, тут же забирают в погашение исков. Иногда мастер, может принести на бригаду пачку дешёвого чая и блок дешёвых сигарет, вроде как премиальные. При этом каждый день загружаться автомобили для отправки полет и ящиков в Германию. Те, кто уже долго сидел, рассказывали, что этот бизнес принадлежит высокому начальству и приносит им неплохой барыш.

Были еще металлические мастерские, где выполняли заказы для местных предприятий, делали гвозди шурупы и прочие метизы. Швейный цех, в котором шили милицейскую форму. Пекарня, в ней пекли хлеб для зоны. Котельная. Но, пожалуй, самым ужасным местом был цех по обдиранию резины. Это было отдельно стоящее двухэтажное здание, правильной прямоугольной формы. Через огромные ворота на первом этаже, грузовики привозили бракованные шины, с местного шинного комбината, расположенного недалеко от зоны. Иногда ветер менял направление и зону накрывала жуткая вонь из токсичных выхлопов. Куски шин сбрасывали на пол образовывая горы под самый потолок первого этажа. Потом их переносили частями на второй этаж, где стояли зеки и в грудах резины и металлокорда копошились словно черви в черной навозной куче, разрывая руками резину и извлекая металлокорд. При этом нужно было делать норму, не менее килограмма корда за смену, иначе грозило наказание в виде взыскания. Когда в цех загоняли бригаду, контролеры замыкали ворота и выйти было уже невозможно до конца смены.

В маленькую бытовку набилось человек десять зеков. Был выходной день, мастера и контролеры не особенно досаждали своим присутствием. Каждый был занят своим делом, кто-то, закутавшись в телогрейках пытался заснуть, кто-то заваривал чай. Несколько человек сели играть в нарды. Неожиданно распахнулась входная дверь и запуская клубы колодного воздуха, вбежал зек и заорал с порога:

– Мужики, шухер! Прячьте запреты, легавые бегут! Побег!

В бараке шумно и накурено. В углу, за натянутой шторкой сходняк. Собрались смотрящие, авторитетные пацаны по местным понятиям, присматривающие за порядком в среде зеков. Разговор шел о тюремных делах. Кони (зеки которые прислуживают блатным) суетились вокруг, наливая в кругали чай и разламывая шоколад. Дождавшись, когда они закончат, Дима, выбранный на сходке старшим среди присутствовавших, начал разговор:

– Ходят слухи, заехал к нам один сладенький, – начал он, имея в виду что на зону привезли кого-то с большим иском, обычно это или бизнесмены, или чиновники, осужденные по экономическим статьям.

– Да, вчера подняли к нам одного, хохла, – ответил ему, потягивая чиф Заризака, зек со стажем, присматривал за мужиками на промзоне,

– Иска на миллиард, приехал обворовывать нашу страну, – помолчав немного добавил– падло.

– Короче, надо его потрясти как следует, – продолжил Дима, попробуйте сначала, по-хорошему, объясните за жили-были, воровское и людское, типа надо помогать и в общее уделять внимание. Если не поймет, то устройте ему топку. Пусть сам попросит, только потом в два раза больше с него задерите.

– Понятно, – кивнул Заризака, – организуем, я подключу завхоза, он знает, как с такими обходиться.

– А ты, обратился он к рядом с ним сидящему зеку, с «вазилинками» на кулаках, (зеки под кожу загоняют вазелин, что бы кулаки выглядели как кувалды) – подошли к нему Ваньку клоуна, пусть зачешет ему, что можно отсюда выкупиться, цену назовет приемлемую, чтобы не спугнуть, а там посмотрим.

Зек кивнул молча, и отхлебнул из кругаля чиф.

Потом еще обсуждали, кто где на зоне играет и сколько в общаке, про кичу и бур поговорили, кто и где будет принимать вбросы (так на зону передают запреты, деньги, мобильные телефоны и наркотики). Еще можно передавать – ногами, это когда есть связь с волей, «дорога», через работников зоны, другими словами каким-то образом договариваться с кем-то из контролеров, о том, что нужно занести на зону запрет, естественно за вознаграждение.

Неожиданно раздался крик пикетчика, зек который следит за входящими в барак и если видит, что идут контролеры, обязан предупредить всех, что бы успели спрятать запреты, мобильные телефоны.

– Бегут контролеры и ДПНК, – (дежурный помощник начальника колонии, обычно контролер в офицерском звании), – заорал, что есть силы пикетчик, его звали Коля, попал на три года на зону за кражу, и умудрился проиграть в карты и дом в деревне и еще должен остался, теперь вот будет до конца срока на пикете стоять, отрабатывать долг. Когда проиграл, написал маме письмо, «мама, дом уже не наш, можешь в нем не убирать, к тебе подойдут новые хозяева».

– Кони, быстро убрали шторки между нар и попрятали кругали в тумбочки, что бы ничего не указывало на сходку. Как только они закончили убирать следы недавнего чаепития, в барак, грохоча сапогами ввалилось пять контролеров и ДПНК.

– Ну что, выходим на шмон, – рыкнул старший контролер.

На входе стали двое контролеров у одного был в руках детектор, по обнаружению металла, такие часто можно увидеть в аэропортах, при проверке пассажиров. Эта штука появилась у них недавно, и доставляла много хлопот зекам, если раньше легко можно было спрятать мобилу или заточку в трусы или в ботинок, то сейчас практически не оставалось шансов спрятать запрет.

На выходе, каждого зека сначала один контролер сканировал этим детектором, затем второй обыскивал руками прощупывая рукава и штанины зека.

Когда подошла очередь Димы, ДПНК, криво усмехаясь сказал,

– Ну что, собираемся на кичу? – намекая на то, что сейчас найдет у него запрет и отправит в штрафной изолятор.

Но тут неожиданно, один из коней, проходя мимо контролера с кружкой в руках, выплеснул ему на сканер остатки чифа. Сканер как-то странно загудел и из него повалил дымок, очевидно произошло замыкание.

– Ой, начальник, извините, у меня руки задрожали, я нечаянно, – промямлил конь, его погоняло было Серый, а звали тоже Дима. Он отбывал одиннадцатилетний срок за участие в разбое, как-то обожрался «тубозита», лекарство которое раздают зекам для лечения туберкулеза, который косил здесь многих, словно эпидемия. Если заглотить сразу десять колес (таблеток) можно вызвать приступ эпилепсии. К слову одна такая таблетка «тубозита», могла убить собаку. Так вот, когда Серый заглотил где-то с десяток этих колес, у него пошла пена из рта, закатились глаза и начались судороги. Думали, что он уже помирает, но каким-то чудом он выжил и после этого стал немного странным, словно все ему теперь было безразлично. И в общем то все могло для него плохо закончиться, могли красную бирку повесить за склонность к суициду или еще того хуже загнать в гарем, но тут его подтянули к авторитетным парням и предложили, как они это называли, стать помощником блатных или смотрящих. И в общем то спасли его, вот он им и платил верностью и преданностью, что очень цениться на зоне. Но как бы они это не называли, в среде зеков, такие помощники, считались, конями. Правда в глаза им это никто не говорил, боялись расплаты.

Когда до контролеров дошло, что он сделал, один из них прорычал:

– Сгноим тебя под крышей, – имея в виду, что отправят его в БУР (Барак усиленного режима).

После этого, лягавые словно озверели, начали все крушить в бараке. Вываливали вещи зеков из тумбочек на проход, топтали все ногами, разрывали матрасы и отрывали от стен фнеру, залезли даже в вентиляционную решётку. После шмона, барак выглядел так, словно прошел по нему ураган. Разорванные в клочья вещи, валялись по всему полу, на них были вылеты остатки чая и вода, разорванные матрацы и подушки, перевернутые тумбочки куски фанеры и поваленные нары.

–Зайдя в разгромленный барак, Дима сказал:

– Кто-то нас сдал, – имея в виду, что про сходку донесли лягавым.

– Надо собрать Серому грев под крышу, – сказал он одному из своего окружения.

Завхоз, принимал новеньких, в большой журнал заносил их данные, срок, статья, откуда и сумма иска.

Когда Андрей назвал сумму иска, завхоз поднял на него глаза и промямлил:

– Так ты у нас миллиардер, – имея в виду, что сумма иска была больше миллиарда, хотя в пересчете не белорусские рубли это было всего лишь пару десятков тысяч долларов.

Андрей, промолчал. Ему уже порядком надоели эти вопросы и ненужное в этих местах внимание. За почти два года следствия и уже несколько месяцев на зоне, он понял, что лучше всего, никак не реагировать на окружающих его людей. Ему отмеряли срок в шесть лет за захват власти и мошенничество в особо крупных размерах совершенных группой лиц, хотя по делу он проходил один. И еще повесили этот миллиард, причем два раза и в хозяйственном и в уголовном процессах, что было нарушением, даже белорусского законодательства. Прокурор подал протест и это могло изменить его дальнейшую судьбу, но дело было заказное, этого никто не скрывал и суд отклонил протест, оставив его под стражей отбывать полный срок. Хотя возможно это и спасло от более тяжелого наказания с большим сроком, обычно по этим статьям в Беларуси осуждали бизнесменов на сроки от восьми до двенадцати лет, особенно если ты с Украины. Так что как это ужасно не звучит, Андрею можно сказать повезло.

Завхоз показал ему спальное место в бараке и сказал, что завтра выходит на прмзону, сбивать ящики. С завхозом уже переговорили, и сказали, что на этот хохол нужно надавить, что бы стал посговорчивей.

В маленьком кабинете опера, капитана внутренней службы Носова, развалившись на стуле сидел Дима. После вчерашнего его вызвал КУМ или старший опер зоны на разговор. А поговорить им было, о чем. Оперу нужно было, наладить работу с контингентом таким образом, чтобы управлять процессом руками так званных смотрящих, но при этом все должно исходить как бы не от него, а от тех, кто имеет авторитет в среде зеков. Диме нужно было, получить выгоды для себя, что бы братва его признавала авторитетом и получать блага, которые не для всех доступны на зоне, чтобы иметь возможность распоряжаться этими благами и опять же с единственной целью поддерживать на высоте свой авторитет в тюремной среде. Это была своего рода игра, в которой победителем и выгодополучателем всегда был опер, но Диме казалось, что это он контролирует ситуацию и кума.

–Ну что вчера за хрень была, испортили дорогой прибор, – начал разговор капитан Носов.

– Да, Иваныч, ничего такого не было, все произошло случайно, вы же знаете у него с головой не все в порядке, – ответил ему Дима, имея ввиду, что Серый вылил чай на сканер.

Называя по отчеству опера, словно подчеркивал их непростые, но как бы приятельские отношения. Обычно, обращаться к работникам колонии нужно – гражданин начальник. Но как уже говорилось, у этих двух были другие отношения.

Опер немного помолчал и добавил:

– Ты сделал то что я просил?

– А, это, – делая вид словно не понимает, о чем тот спрашивает, после небольшой паузы с безразличным видом пробубнил Дима, – да, уже все порешал, сделаем прожарку вашему клиенту.

– Смотри, чтобы без фокусов, мне нужно знать про него все, даже чем какает, – продолжил опер, тогда может и тебе дадим подышать. Очевидно имея ввиду что закроет глаза на проделки Дмитрия и его шпаны на зоне.

– Иваныч, да все будет как вы и просили, мы хохлу спокойно на наре не дадим полежать. С завхозом уже поговорил, он его на промзону завтра отправляет. Там тоже глаза за ним будут. Никуда он не дерниться. Тут он уже на базе.

– Ладно, смотри там, не подведи меня, – сказал опер и протянул ему небольшой сверток, – вот тебе, за службу, – сказал он с кривой ухмылкой.

– Да бросьте вы, какая служба, так услуга за услугу, – ответил ему Дима, притягивая пакт к себе. В пакете была мобилка и пара заряженных ширкой шприцов.

– Все свободен, – ответил ему капитан Носов, откидываясь на спинку стула.

Глядя в след выходящего из его кабинета зека, Носов подумал про себя, «этот, идиот думает, что я у него на крючке, но даже и не догадывается, на каком крючке сидит он у меня». Опер получал информацию из окружения Дмитрия практически ежедневно через стукачей, которыми буквально опутал этого, так называемого «смотрящего».

Зоновская столовая напоминала большой амбар или конюшню. До тысячи зеков сразу могли разместиться внутри этого огромного помещения под названим – столовая. Вместо дверей были ворота. В центре была раздача. Три окна, которые открывали во время выдачи огромных уже видавших виды баках алюминиевых с баландой, так называли то, что было похоже на еду. Один такой бак вмещал тридцать порций варева, которое на раздаче зек из обслуги накладывал огромным черпаком с деревянной ручкой в метр длинной. Орудовал он им быстро, словно громадным вислом, при этом за ним наблюдали на раздаче дежурные, зеки которые потом прихватив за ручки с двух сторон тянут эти баки к столам и раскладывают баланду по алюминиевым мискам. Столы были длинные, человек на двадцать, по десять с каждой стороны. Вдоль них стояли лавки. К приходу смены на столе уже была порезана на пайки буханка черного хлеба. И стояли алюминиевые кружки для чая или киселя, алюминиевые миски, их еще называли, «шлемки», наверное из-за того что они были похожи на подобие железных шлемов. Вся эта так сказать посуда была довольно потрепана, помята и погнута. Когда их дежурные расставляли по столам был шум, словно кто-то бьет по батарее, только во много раз звонче. Полы в зале были бетонные, покрыты уже вековым слоем жире, который был втоптан в бетон уже, наверное, миллионами пройденных тут зеков. Под потолком, который был не высоким, жили воробьи. Они постоянно чирикали и пытались клевать еду, которую уже накрыли на столы. Один из дежурных постоянно пытался их отгонять от столов, но все было бесполезно, воробьи снова и снова налетали небольшими стайками и клевали хлеб или баланду из мисок. В столовой был постоянно запах квашеной капусты, перемешанный с запахом хлорки и сырости.

К столовой зеков подводили строем. Затем контролеры пропускали по одному, но все это происходило так быстро, что отряд из четырехсот осужденных заходил за пару минут.

Когда столовая наполнялась, ворота запирались, и пока не закончится прием пищи, никого не выпускали.

Грохот мисок, кружек, человеческих голосов, все смешалось в один сплошной гул. Трудно описать словами эту картину, почти две тысячи человек одновременно едят в одном месте.

Такая столовая могла грезиться только в утопических романах социалистического сюрреализма. Но наяву это было жуткое зрелище, которое трудно вообразить, если не увидишь своими глазами. Да и увидев, все равно не можешь поверить, что такое бывает и происходит день ото дня.

За столами в тесноте размещаются зеки. Прижавшись к друг другу и нагнувшись кое как над миской черпали баланду из шлемок, держа в одной руке пайку хлеба, как тут ее называли «черняги», а в другой руке алюминиевую ложку, выданную на весь срок.

Во время приема пищи нельзя было вставать со своих мест и передвигаться по залу. За этим следили контролеры и дежурный офицер, прохаживаясь в проходах между столов.

Но всегда можно было пообщаться или передать что-то друг другу, ведь это была единственная возможность, как тут говорят «пересечься», т.е. встретиться.

Как-то раз во время приема пищи Андрей «пересекся» с невысоким мужичком по имени Ваня. Его с ним познакомили недавно. Сказали, что он решает серьезные вопросы, вплоть до освобождения досрочно. Осужден за мошенничество на восемь лет, уже повторно. Этот Ваня пообещал, что сможет за определенную суму вытащить Андрея с зоны. Причем официально, как положено по решению суда. Яко бы у него есть связи на самом верху то ли в генпрокуратуре, толи в Верховном суде и за определенную плату смогут выдать решение о снижении срока наказания и освободить прямо из зоны немедленно. Звучало фантастически заманчиво, ведь воля это единственное, о чем мечтает заключенный. И что бы вырваться из клетки, готов на все, пусть даже иногда и не реальные желания. Сегодня, Андрею должны сказать возьмутся ли за его дело и сколько это будет ему стоить.

На выходе из столовой всегда суматоха, возле закрытых ворот толпятся зеки и контролеры не успевают за всеми проследить самое время, когда можно поговорить незаметно, Иван подошел к Андрею и поздоровавшись шепотом сказал:

– Все хорошо, за твою “делюгу” знают высокие люди и сказали, что возьмутся за тридцать косарей (тридцать тысяч долларов) порешать твой вопрос. Решать нужно быстро, пока есть окно.

Договорить не успел, зеков начали выводить из столовой.

У Андрея от волнения пересохло во рту, он уже не думал о деталях и о самом главном в тюрьме – о том, что нельзя никому верить, а думал, что уже скоро будет на воле. Его не смутило, почему такими связями этот хитроватый мужичек тянет свой и не может вырваться отсюда?

Вечером, когда в бараке уже по спокойней и не так беспокоят лягавые со шмонами и проверками, Андрей обратился к одному из соседей по нарам, с просьбой позвонить. Это значит, что нужна мобила, т.е. мобильный телефон. Присев в угол шконоря и прикрывшись подушкой, Андрей позвонил знакомым и договорился, чтобы одолжить сумму на свой выкуп. Нетерпение переполняло Андрея. Он не вникал в детали как все произойдет, не хотел вникать, думал только о том, как скоро он покинет это ужасное место и забудет все что с ним произошло. Время тянулось очень долго. Ванька куда-то запропастился, и Андрей начал нервничать. Через пару дней он узнал, что Ивана и еще двух зеков, вывезли с зоны неизвестно куда, а еще через несколько дней узнал, что их вывези на СИЗО следственный изолятор Бобруйска и выдвинули обвинение в мошенничестве, совершенном уже в местах лишения свободы. Через какое-то время стало известно, что таким образом Иван уже несколько раз получал крупные суммы от осужденных за досрочное освобождение. Он вступил в сговор с начальником специальной части в колонии, через которого проходили все документы, в том числе и об освобождении. Работали так, Иван и его подельники находили жертву, у которой по их расчетам были деньги, рассказывали историю про высокие связи как рассказали Андрею, для убедительности жертву вызывал начальник спецчасти и показывал решение о снижении срока и освобождении с печатью и подписью, конечно же это была просто подделка, но доверчивые платили деньги и на этом их освобождение заканчивалось. Когда жертва начинала волноваться и задавать ненужные вопросы, типа, когда же наконец освободят, ему объясняли, что свою часть выполнили, он же видел документы с печатью, а то что не освобождают, так это бюрократия такая или может еще что то. Если же потерпевший продолжал упорствовать и настаивать либо на освобождении, как это было озвучено, либо возврате средств, вступала в дело силовая поддержка, жертву нещадно колотили и говорили, что он сошел с ума. Потом уже никто не обращал на его внимания. Кто-то сдал всю Ванину бригаду, начальника спецчасти тоже арестовали, изъяли в кабинете поддельные письма с поддельными подписями и печати. Теперь он тоже получит срок и сможет уже на своей шкуре понять, что такое – что значит обманывать, торгуя мечтами о свободе.

Так что Андрею повезло. Но не спасло от надвигавшихся на него неприятностей. Ведь он находился под пристальным присмотром со стороны КУМа и назначенных им стукачей.

Андрей выходил на пром. Зону. Работать было тяжело. Руки покрылись мозолями. От скудного пайка не хватало сил отработать двенадцатичасовую смену, постоянно кружилась голова. Еще постоянно повышали норму -выработку и активисты, зеки активно сотрудничавшие с администрацией за послабления и возможность досрочного освобождения, выслуживались и давили на мужиков, что бы те работали без отдыха в холодном цеху и перевыполняли норму. Попытка урезонить активистов, чуть не привела Андрея к штрафному изолятору.

Бригадиром у них был осужденный за изнасилование зек, с погонялам Авдей. Он был лет двадцати восьми очень нагл с мерзкой рожей похожей на бульдога, за спиной у него посмеивались, говорили, что ему приходиться с такой мордой насиловать, потому что никакая девка в здравом уме ему не даст. По-хорошему, такой как он должен был быть немедленно отправлен в петушатник, но времена уже изменились, теперь это нужно согласовывать с опером, а так как этот пошел на сотрудничество чувствовал за собой мусорскую поддержку и старался угодить им изо всех сил.

Как-то раз, сидя в бытовке перед началом смены, он начал рассказывать, о том что сестра ему написала о новых соседях, мол, заехали студентки в соседнюю квартиру молодые и красивые. И вот эта мразь, сидит и зачесывает, как он скоро вернется и будет ему, где разгуляться.

Андрей не выдержал и сказал ему:

– Слушай, Авдей, а ты не боишься, что кто-то с твоей сестрой побалуется.

От неожиданности тот заткнулся, и его мерзкая рожа покрылась красными пятнами.

– А при чем тут моя сестра?

– Как причем, она же тоже девушка и может, кто-то вроде тебя на нее западет, – продолжил издеваться над ним Андрей.

Повисла долгая пауза. Авдей молча уставился на стену, очевидно представляя, что с его сестричкой забавляются, так же, как и он со своими жертвами. Больше он не смеялся. На следующий день, Андрея на промзону пришел опер и вместе с мастером, начал допрашивать осужденных и выяснять кто постоянно саботирует работу. В процессе допроса постоянно спрашивали про Андрея, выясняя, не он ли подбивает осужденных к выполнению плана. Андрея пригласили последним. В тесном кабинете опер и мастер сидели за столом. Вошедший зек должен бал зайти назвать статьи, по которым осужден и свою фамилию добавляя при этом слово осужденный. Когда Андрей начал говорить, опер его прервал и с ходу задал вопрс:

– Это ты вбросы на пром. зону принимаешь? Имея в виде забрасываемые на территорию зоны запреты. Обычно это такой контейнер, туго замотанный в ткань или резину. В нем обычно находятся запреты. Мобильные телефоны, наркотики или деньги. Обычно их забрасывают в оговоренное время и место.

Андрей от неожиданности растерялся, обычно таким занимаются специально обученные люди, но уж точно не он.

– Шутите, гражданин начальник

– Я пошучу, когда тебя упеку под крышу на полгода (имея в виду штрафной изолятор), а потом добавим тебе еще пару лет, за злостное нарушение режима.

От услышанного у Андрея замутило под ложечкой. Он знал, как легко можно здесь получить дополнительный срок за любую мелочь, которые преподнесут так словно это опаснейшее преступление и сделать так, что уже никогда отсюда не выйти.

– Постоянно подбиваешь осужденных к саботажу, – продолжил опер, – и это добавим, ты попал короче, – сказал он откинувшись на стуле и высокомерно подняв подбородок разглядывая Андрея, обритого наголо, в грязной тюремной робе и зажавшего побелевшими от напряжения пальцами шапку.

Такие разговоры могут плохо закончиться. Но главное не оправдываться и держаться уверенно. Главное, что нужно оперу, сломать морально, нельзя этого допустить и немного подождав, Андрей ответил:

– Как скажите, гражданин начальник.

Опер видя, что не получилось испугать зека. Процедил сквозь зубы:

– Да ты остряк, как я посмотрю, ну что ж будем готовить тебя к наказанию, снимайте его с промки, я его забираю, – обратился он к мастеру. Снять зека с пром зоны – это не просто и если такое происходит, то это точно не к добру.

Когда вышли с промки, опер повел Андрея к локальному участку, где находился штрафной изолятор. Андрей понял, что ему уже нечего терять и решил все сказать этому менту, раз уж такая возможность ему выпала.

– Гражданин начальник, а у вас дети есть? Спросил он позади него идущего опера. Тот помолчал немног, а потом ответил:

– Это тебя не касается.

– Меня то нет, да может вас коснуться. Вы таких подонков как этот Авдей тут от всех неприятностей оберегаете, что бы они вам показатели помогали делать, досрочно их отпускаете, а они потом насилуют ваших детей. Вы же знаете, что это у него уже второй случай. Он рецидивист – насильник, а его не на строгую зону отправляют, а с первоходами, что бы он тут операм помогал, а потом он выходит и насилует, получается вы вроде соучастников преступления вместе с этой падалью Авдеем, – выпалил все это Андрей словно выстрелил.

Когда бригада вернулась с промзоны, то с удивлением, увидели в бараке Андрея, особенно удивился Авдей. Никто ничего не спрашивал. На следующее утро, пришел дневальный и вызвал Авдея в штаб (так тут называли барак, в котором находилась администрация зоны). Через какое-то время он вернулся с опущенной головой и уселся молча на шконарь. Вечером его с вещами увели контролеры на этап. Потом выяснилось, это была уже не первая судимость, то он должен был отбывать срок на зоне строго режима. А еще, через какое-то время по этапу пришло известие, что на строгой зоне он встретился с родственником одной из своих жертв и был опущен. Теперь таскает по зоне бачки с мусором и чистит параши.

Но не успели утихнуть эти события, как накатили новые. Словно кто-то специально создавал невыносимые условия для Андрея. В один из бесчисленных и однообразных дней которые скрашивались только раз в неделю, когда приходили на зону грева – посылки, положенные один раз в полгода. В такое время по прокуренному и заваленному картонными ящиками и обертками от продуктов, между сидящими в ходках зеками сбежавшихся отведать домашних «центряков» как тут говорят бродил Серый, Димин помощник и собирал с мужиков дань, под предлогом наполнения общака для нужд братвы и поддержки братского хода. Кто-то из мужиков возмутился, что обирают последнее не известно для чего и куда, на что Серый начал объяснять, что правильные пацаны страдают за общее значит и за мужиков тоже. Надо поддерживать тюремную движуху. Обстановка начала накаляться, кто-то выкрикнул, что кони распоясались и ведут себя уже как блатные (конь – это масть зека, прислуживающего блатным, так их называли осужденные между собой, а в глаза говорили – помощник). В итоге чуть не началась драка. Когда все утихло, кто-то сказал, что это все пошло от экономических (осужденные по экономическим статьям), барыги препятствуют налаживанию тюремного движа, не хотят делиться наворованным с правильными пацанами страдающих за мужиков имея в виду что оказывают сопротивление давлению администрации.

На следующий день, блатные начали подтягивать в «Ленинскую комнату», всех у кого были иски и экономические статьи. Да, да именно так она и называлась или еще «красный уголок» по всем традициям марксизма – ленинизма. Правильные пацаны хорошо устроились в этой комнате, выделенной в тесном бараке для перевоспитания зеков с наглядной агитацией на стенах, типа «тебя ждут дома», до инструкций с рисунками о том, как нужно стричь волосистую часть головы, чтобы стать примерным осужденным. Так вот мужик в эту комнату не мог зайти, там проводили сходки блатные устроив там конечно же с разрешения администрации что-то вроде блат хаты словно в насмешку над агитацией висевшей на стенах с призывами стать на путь исправления. Заходившие в эту комнату если успевали, выпрыгивали в окно со второго этажа, иначе их избивали до потери сознания. Обратиться за помощью было не к кому, так как все понимали, все это исходило от оперов, они дали, как тут говорят, «зеленый свет» на выколачивание денег из осужденных за так называемые экономические преступления. Это очень приветствовалось администрацией, не гнушались ничем от ремонта барака за деньги осужденных, до покупки ментам новых мобильников и это были цветочки. Не зря зону в Бобруйске называли «коммерческой» имея ввиду что здесь все можно купить.

Когда позвали Андрея, он зашел, понимая, что из этой комнаты только два выхода – победитель или побежденный. Если изобьют, то уже потом все – сломают и до конца срока будет стоять на пикете или мыть блатным посуду, если сможет дать отпор, неважно какой, силовой или моральный, главное отпор, то победит их и на какое-то время они отстанут.

В комнате перед ним сидели трое зеков, один стал за спиной прикрывая дверь, чтобы не дать убежать из комнаты.

– Ну что, начал один из них, – он недавно заехал за кражу, поговаривали, его папаша был каким-то крупным начальником, не смог его отмазать. Странно, что он был среди блатных, потому как по понятиям он не имел абсолютно никакого отношения к уголовному миру, случайный мажор, но времена изменились, да и зона, как уже говорили коммерческая, так что удивляться нечему – есть запасы?

На Андрея словно опустился, какой-то туман, все очень замедлилось вокруг, стало словно приглушенным. Даже голоса доносились не сразу, словно проходили, через какой-то фильтр. Уверенность в себе охватила все его существо, он подумал, что на воле эти бы черти мыли ему машину и преданно заглядывали в глаза.

– Послушайте, я иностранец, меня посадили в тюрьму в вашей стране, не дав возможности даже как следует защитить себя в суде. От меня отвернулись близкие. Когда я поднялся на зону, мне никто не помог ни словом, ни делом, только постоянно требуют от меня какие-то деньги. По понятиям, мне должны были оказать поддержку, хотя бы словами. Так же нельзя, ну ладно лягавые меня прессуют, но вы же не должны этого делать, правильно я понимаю, если мы говорим о понятиях.

Это вызвало небольшое замешательство, но в разговор вмешался молодой зек, ему было от силы лет двадцать, его недавно перевели из другого отряда, там он с кем-то из блатных «закусился», вот они его и поставили на лыжи. Вчера Андрей слышал, как этот типа бандюган возмущался, что у него из посылки что-то забрали контролеры, говорил «мне мамка купляла, а они гады отмели». Это слово «мамка» поразило тем, что произнесено тем, кто должен отрицать не только подачки от легавых в виде разрешённых посылок и передач, но говорить в соответствующем тоне.

– Ты не понял, никто не собирается отбирать у тебя все сало сразу, – выдавил из себя молодой стараясь придать своим словам уверенность. – к тебе же передачи и посылки заходят?

– Нет, ответил Андрей, – я же сказал у меня никого нет.

– Так в списках твоя фамилия, – не унимался тот.

– Да, я давал свою фамилию, но посылки приходили на других, мне за это давали пару пачек сигарет. Так обычно поступали те, кто имел право на получение посылок, но некому их было отправлять и за сигареты давали это право другим, у кого такая возможность была.

Это вызвало некоторое замешательство среди присутствовавших. В комнату зашел Дима

И с удивлением обнаружил, что ничего не происходит и у Андрея на голове еще не разбили табуретку, спросил с ноткой удивления в голосе:

– Ну что как у вас тут дела?

Неожиданно пикетчик заорал:

– Бегут контролеры. Это значит, в локальный участок зашли лягавые и бегут к бараку. Всем нужно прятать запреты и быть готовым к шмону.

– Ладно, всем рассыпуха, – скомандовал Дима.

Это спасло Андрея от возможных последствий беседы в «Ленинской комнате». Но он понимал, что они не успокоятся и снова продолжат давить его с целью спровоцировать неверное поведение, чтобы избить. Нужно было, что-то предпринимать и немедленно.

Еще в СИЗО, Андрей познакомился с парнем по имени Олег. Этот высокий и приятный парень загремел на восемь лет за то, что баловался наркотиками. Он не был похож на наркомана, и уж на преступника точно. Его арестовали вместе с подружкой, которая его подсадила на наркоту и скорее всего и сдала лягавым. Они подружились сразу, как будто что-то их притягивало друг – к другу. Особенно после случая, когда еще сидя в СИЗО выявили стукача в камере. Было подозрение, что один заключенный в их камере стучит операм, особенно на тех, по кому были какие-то сомнения или отказ в признании вины. Все время лез с расспросами говорил, что у него есть «дорога» в СИЗО т.е. можно занести запреты, что вызывало опасения и не напрасно. Как-то решили проверить свои догадки и Олег, ему по секрету рассказал, что дома у него есть «нычкарь» с наркотой, вот бы было неплохо затащить их в хату и «разкумариться». Через пару дней, к Олегу пришел на свидание адвокат и рассказал, что в его квартире прошел обыск. Перевернули все вверх дном, даже стены простукивали, но ничего не нашли. Вечером на обходе сказали лягавым, что бы забрали с «хаты», этого черта, как здесь говорят, в противном случае не гарантируют его безопасность, опера от греха подальше забрали стукача из их камеры, но через некоторое время расселили всю камеру, но главное дело было сделано, стукач опознан.

Такие акты неповиновения системе очень сплачивают заключенных и дают им очень ценную возможность доверять друг – другу, что скорее исключение в тюрьме, чем правило.

В столовой Андрей проходя мимо Олега, он был в другом отряде, быстро шепнул ему,

– Нужно срочно поговорить, мне может быть торба.

Имея в виду, что у него большие неприятности и нужна срочно помощь.

Вечером, перед проверкой, Олег за пачку сигарет прошел в локалку где был расположен барак Андрея. Прогуливаясь вдоль стены, разделяющей зону на локальные участки, Андрей рассказал все последние события, что с ним произошли. Олег внимательно выслушал и сказал:

– Тебе нужно бежать иначе тебя пришьют, у них точно цель такая. Подведут все так, что у тебя съехала крыша, потом поставят на пикет или не дай бог еще хуже и за какую-то провинность пришьют, расскажут потом лягавым, что ты от безумия сам на заточку прыгнул. Помнишь, как того бедолагу, коммерсанта с Амстердама подрезали, так даже шум никто не поднял, а родственникам сказали, что от острого аппендицита тот помер.

Андрей вспомнил, как ранним утром возле барака нашли труп и возле уже паслись крысы обгладывая, лицо и конечности. Он был осужден вместе со своим братом по каким-то безумным обвинениям. С него тоже постоянно хотели получить денег и не давали ему покоя. В итоге он с кем-то из блатных крупно повздорил, заявил, что они не авторитеты, а переодетые мусора. После этого его пару раз избивали жестоко и, в конце концов, прирезали, когда узнали, что он написал жалобу на происходящее в зоне. Жалоба, конечно же, никуда не ушла. И судьба его была решена очень быстро и по месту, как тут говорят. Кто будет разбираться, что произошло в зоне? Никто и никогда.

Погуляв еще немного, они договорились, что завтра на пром. зоне обсудят детали предстоящего побега. Ведь лучшего места для такого предприятия, не найти.

Тем временем, вокруг Андрея, словно заподозрив что то, обстановка накалилась еще больше. Заризака, пустил прогон (слух в среде осужденных) – братвой на сходке принято решение запретить мужикам самостоятельно подходить к лягавым и, если кто будет замечен в таком, будет считаться стукачом и спрос с него будет как со стукача. Все вопросы с лягавыми теперь будут решаться через блатных. То есть, если нужно что-то по делу или без спросить у мента, должен обращаться к Заризаке, а уже он потом решит, как быть с такой просьбой отправить дальше к лягавому или решить на месте. Приняв все это на веру, бедные мужики шарахались от любого мента на зоне, которого только могли заметить поблизости.

Как-то при входе на промзону, Андрея остановил контролер и приказал подойти к дежурному офицеру, стоявшему чуть в стороне от проходивших через КПП зеков. Андрей подошел, как всегда назвал фамилию, срок и статью. Дежурный помолчал немного, разглядывая Андрея, потом сказал:

– Снимай шарф.

Андрей сначала не понял, что тот от него хочет, но потом догадался, что речь идет о старом протертом местами до дыр шарфе, который был у него одет под телогрейкой.

– Не положено, снимай, говорю, – повторил дежурный.

Андрей понимал, что пререкаться было бесполезно, молча снял прохудившийся шарф и протянул его менту, наблюдавшему за ним с безразличным взглядом. Тот кивнул головой на мусорный бак, стоявший недалеко от них.

– Свободен, – ответил мент и добавил с ухмылкой,

– В пределах локального участка.

Зайдя в бытовку, Андрей понял, что-то назревает. Все сразу же замолчали, как только он переступил порог, было ясно, речь шла о нем.

– Ты чего, не понятливый, прогон слышал, к ментам без спроса не подходить, – начал наезд Заризак.

– Так чего ты со мной не подошел, если видел? – ответил ему Андрей

– Та ты я смотрю борзый, – начал подниматься сидевший до этого на лавке Заризак.

Все в бытовке напряглись, понимая, что сейчас что-то произойдет. Пару шестерок, бегавших за Заризаком, тоже поднялись.

– Ты знаешь, что за ослушание тебя нужно вьебать (ударить другими словами), – прошипел Заризак сжимая кулаки и готовясь ударить Андрея.

В тесной каптерке негде было развернуться, «ответить не получиться», подумал Андрей.

Тогда он выхватил из рукава заточку и выставив перед лицом Заризака сказал ровным и спокойным голосом,

– А ты попробуй.

– Да ладно, прекратите, его мент позвал, чтобы шарф забрать, я все видел, – сказал один из мужиков из их бригады делавших вид, что читает газету.

Постояв в напряжении какое-то время друг напротив друга, Заризак выдавил из себя:

– Ладно, вечером в бараке разберемся, кто, что у кого забирал.

Во время перерыва, в столовой Андрей подошел к Олегу и сказал:

– Нужно действовать, я с сученым «закусился», завтра оперу доложит, и меня могут снять с пром. зоны, тогда нашим планам конец.

– Не гони братан, все уже готово. Я тебе ничего не говорил, чтобы не дай бог никто не услышал, сегодня после столовой в бытовку не иди и в цех тоже, сразу отправляйся на пилораму. Там стоит машина под загрузку опилками ее обычно загружают в присутствии мента, но сегодня там наш чел – немой, он правда немой тут срок тянет десятку, ему через месяц освобождаться, так что лягавые ему доверяют, да и ничего не расскажет никому, он мне должен за одно дело, вот и рассчитается за одно, – быстро говорил Олег почти в самое ухо Андрея, со стороны никто бы не догадался, что они о чем-то договариваются.

– Короче подойдешь к нему дашь пачку сигарет, он все поймет, что делать, – Олег незаметно сунул пачку сигарет в карман Андреевой телаги.

– Дальше все как договорились, немой тебе даст мобилу, как выберешься набери номер, он один там записан в памяти телефона, только ничего не говори, сразу жми отбой и сними батарейку, это будет сигнал что все прошло хорошо, тебя уже ждут в месте разгрузки машины. Когда залезешь в кузов, немой включит загрузку опилок, машина быстро наполниться, ты стой и над головой держи кусок доски, чтобы контролер, когда будет тыкать в опилки, часом не проткнул тебя насквозь. Короче ты все и сам знаешь. Давай сделай это! – подбодрил он Андрея на прощанье.

После обеда, Андрей направился в сторону лесопилки, где стоял грузовик с высокими бортами под загрузкой опилками. Еще никто не приступил к работе, зеки отправились по бытовкам, покурить и забить партию в козла, пока не нагрянут лягавые выгонять их из теплых бытовок в цех. Возле грузовика сидел зек по описаниям похожий на немого, Андрей подошел и протянул ему пачку сигает переданную Олегом. Тот взглянул на него, потом забрал сигареты, дал ему кусок доски и кивком головы показал, что бы Андрей забирался в кузов. После включил компрессор и из рукава, нависавшего над грузовиком, начали сыпаться сплошным потоком опилки. Через десять минут, грузовик был наполнен доверху опилками, немой сел за руль и подогнал машину на КПП, возле его уже поджидал вольнячий шофер, что на зону их не запускали, после случая, когда один из вольных водителей привез зекам водку и они упились в хлам, так как из-за плохой пайки и без закуски алкоголь подействовал мгновенно. Потом машина подъезжает к месту где ее должны проверить контролеры, тыкать длинным и острым багром в опилки. За смену столько проходит машин, что контролеры уже не сильно стараются и ткнув пару раз багром в разных местах кузова пропускают самосвал. Вот и сейчас, контролер лениво спустился с эстакады в кузов и начал тыкать багром в опилки. Вдруг багор, во что-то уперся явно не дна, так как еще значительная часть его оставалась снаружи. Контролер насторожился и надавил чуть сильней и багор плавно пошел вниз до упора.

– Все нормально, пропускай, – заорал он, махнув рукой тому, кто открывал ворота уже на выезд с зоны.

Олег из цеха, стена которого выходила на КПП, наблюдал в трещину на армированном стекле за всем что происходит. Он видел, как сел за руль вольнячий водитель, как контролер начал тыкать багром в опилки, как он замер, когда багор уперся во что то, но потом продолжил, «наверное крупная щепка попалась», подумал Олег, потом вдоль машины прошлись с собакой и осмотрели через специальное зеркало днище и наконец, грузовик зафырчал и выехал за ворота зоны.

«Прощай братан, пусть тебе фартит на свободе», подумал Олег, провожая взглядом, выезжающий на вольную дорогу грузовик, груженный опилками и с пассажиром под ними.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg