«Питерский битник»

Питерский битник (fb2) - Питерский битник 323K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Игорь Васильевич Рыжов

ПИТЕРСКИЙ БИТНИК

Часть I. БИТНИК

Рюкзак, широкое пальто, армейские ботинки,

Идешь загадочно простой, как «Англичанин» Стинга.

Идешь асфальтом и листвой, за кованой оградой,

Идешь Одессой и Москвой, Свердловском, Ленинградом,

Идешь, и падают враги, с тобой твои солдаты,

И мир становится другим, пока идешь, куда–то…

…..

Мда… Исчо раз: я — битник, престарелый. Меня куды пихать, или с кого пенсию требовать?

Рок–клуб — закрыт, все ушли на фронт, то есть на выживание.

Выжили. Дай Бог им.

Остальных — я хоронить заеб…лся, вон, давеча Эдика Нестеренко поминали, из групп «Кофе», «Петля Нестерова» и пр.

Хоть бы одна сука со мной по монитору чокнулась, я же сам не смог приехать и попрощаться, гипс ещё с ноги не срезал.

Царствие ему Небесное!

РАСКЛАД ОБЛИКА

Свитер — малиновый.

Слаксы: песочно–зелено–серые, вельветовые.

Куртка — НАТОвского образца с капюшоном. Цвет приглушенно зеленый.

Акцент — очки.

Любовь — ОДНА!

О СЕБЕ

Да ладно, индивидуально всё это!

У меня «ковбойский» рост — 188 см с половиной. Вес — 108 кг. Харя — Крюгер позавидует.

Все окрестные бомжи и попрошайки (не наши аскеры!) за годы стали почти родными.

То есть, персонаж, интересный лишь эксклюзивно ментам: сегодня, суки, опять всю денежку выгребли!

ДЕРЖАТЬСЯ КОРНЕЙ

Я еврей наполовину — все жёны терялись в догадках, на лучшую или худшую? Хотя какие могут быть половины, если я по матери?

Будь мой папа хоть пингвином преклонных годов (хотя, Витя Колесо утверждает, что Вася Рыжов в Сайгоне на пингвина не походил даже отдалённо) — от этого никуда не денешься!

Ещё и православный, то есть выкрест, к тому же. Причём, моя ряшка явно на славянский типаж не тянет!

По отцу то я вообще хрен знает кто, Пинкертон и ФСБ не раскопают, а мать молчит, как партизан на допросе. Смутно помню только деда по его линии с длинными седыми волосами и, столь же длинными, чёрными валахскими усами.

Про мои корни неплохо говорила моя вторая жена: «Рыжов от евреев унаследовал всю хитрость (будем надеяться, с годами переходящую в мудрость), а от неопознанной второй стороны — такой алкоголизм и распиздяйство, что тут репу чесать надо, кто там побывал!».

На что я благоверной всегда парировал цитатой из фильма «Такси–блюз» Павла Лунгина, тот момент, где таксист спрашивает у алкоголика–саксофониста Мамонова, видя, как тот жадно выпивает свой стакан на опохмеле:

— А я думал, что евреи непьющие!

Петя, выпивая свой стакан, на выдохе отвечает:

— Довели!!!

(Из детской книжки, обработано Игорем Рыжовым).

Утро зло и игриво Занималось в лесу. Шла с Абрашею Рива, Осыпая росу. Рядом с ней без тревоги, И доверчив и рыж, Семенил длинноногий, Горбоносый малыш. Изучал от утробы Жизнь через неё… А рука юдофоба Поднимала ружьё. Оступилася Рива, Осыпая росу, И опять всё красиво В некрасивом лесу.

ДЕТСТВО

Можно, тебя дёрнуть за косички, Детство, неушедшее, моё. Сигареты, спрятанные спички, Дедушкино старое ружьё, Первая бутылка на скамейке, Выборгской бескрайней стороны, Семечки, вода за три копейки, Мамою зашитые штаны. Ссадины, как стигмы на коленках, И желанье знаменитым стать. И любовь зовут, наверно, Ленка, И живёт она — рукой подать. Первые, навеки, поцелуи, Расставанья, первые, навек. Сам себя к себе теперь ревную, Видно, так устроен человек. Славно, что могу я, хоть и редко, С детством поиграть в его игру. Видно, что–то держит очень крепко, А иначе — просто я умру. С возрастом меняются привычки, Свято, только то, что позади. Я не буду дёргать за косички, Детство, я прошу, не уходи! ………..

Момент возвращения в Детство — то есть в самого себя — свят, пусть, хоть на время! И если было это место — то почти ничто не мешает вернуться туда, хотя бы и не туда, хотя бы и рядом, да, и, пускай, в других ипостасях!

…Я родился под «Гимн Советского Союза», который в этот момент, как и в любые двенадцать часов транслировался по радио, включённом на полную катушку.

То–то я сразу вылезать не хотел, на интуитивном уровне, наверное.

Хотя новорожденные и не слышат ничего, наверное организм воспринял это как дурной знак и всячески сопротивлялся.

На этот свет я появился с рыжими и длинными до плеч волосами, так что санитарка, впервые принеся меня маме, мрачно буркнула: «Забирайте своего битла!». Та повеселилась.

А вот усов и бороды не было. Размеры тоже были обычные, да и бутылки с пивом в руке и сигареты во рту, кажется, не наблюдалось.

* * *

Меня в раннем детстве, как только читать научился, всегда интересовало, почему на заборах «Слава КПСС!» писать прилично, и родной дядя этой фигнёй деньги зарабатывал, а «Х..Й» — нет.

Задавал взрослым вопросы, чем же они отличаются, и получал: «Подрастёшь — сам поймёшь!».

Подрос. Не понял. Или понял, но не до конца. Вот если ко второй надписи добавить «Х…Й ВАМ!», тогда всё становится на свои места, тогда действительно ничем.

ГОПНИКИ

Ненавижу гопоту по всей своей сути, хотя, кто я, как не тот же гопник?

После моей третьей постановки на учёт в детстве, после очередного залёта мне оставался лишь один путь — в детскую колонию.

Спас случай, попал под очередную «либерализацию», и был отправлен в детский концлагерь «Р. В.С — Ребята Выборгской Стороны», откуда и попал впервые на Ленфильм на съёмки фильма «Пацаны».

Так я познакомился с Витей Мироновичем и, увы, ныне покойным, Валерием Приёмыховым.

Если это был фильм не про «гопников» — то х. й вам в жопу по самые не балуйся!

У любого социума — своя гопота, раньше — одна, теперь — другая.

Раньше объединяющим их фактором служила «блатная романтика» и понятия, теперь — «выеби друга и сотоварища своего, пока он не выебал тебя!».

«ОТКОСИНУС от армиус — дело святус!»

Тут надо несколько определиться в отношении к службе в армии. Отдача долга? Так это подразумевает некую взаимообразность со стороны призывающего тебя государства: а то любовь какая–то безответная получается! Или набор баек про службу и откос от неё? Некая размытость темы!

Плюс ещё в моральном аспекте, по моему мнению, следует разделять понятия «Государство» и Родина», то есть где ты имеешь право выбора, а где ты действительно обязан, хотя бы самому себе, хотя бы своими детскими, определяющими воспоминаниями, главное понять, чем и за что именно.

А так какая–то весёленькая, некормившая, а после требовательная мамаша выходит!

* * *

Помню гениальный откос по «аритмии»…

Витька Коган, Сашка Физик, Лёшка Коперник фигачили кофейные «четвертные» вместе со мной, тихо ожидая прихода на «Эльфе».

Стоявшие за стойкой «Сайгона» Аллочка или Галя, поправляя очки, по осени или по преддверью лета, за заказом непременно спрашивали:

— Опять «четверную бомбу»?

После чего приезжала «Скорая», и мы благополучно косили ещё один призыв!

***

Сашка Гаврилин когда–то рассказывал, что Дакота, вернувшись из одной из «горячих точек», приехал в Питер, нашёл его, и повёз неопохмелённого и, ещё ничего не соображающего Алекса в Московию. Добравшись с ним до Красной площади, вынув из старого ксивника свою боевую медаль, со всеми наилучшими, забросил её за Кремлёвскую стену и, достав батл портвейна, облегчённо сказал: «Ну вот и всё! С тобой в расчёте!», и обратно на вокзал…

ПАТРИОТИЗМ

Не обвинять меня в отсутствии патриотизма! Патриотизм для меня — это когда счастлива моя женщина, её и мои близкие, дети, наши друзья. И, чтобы это не зависело от этого грёбаного государства, но, желательно, было бы в этой, любимой–таки, стране.

Насчёт начала жизни, это, Тебе спасибо, от всего организма! А страну — я признаю лишь одну: где мне не страшно будет за любимую женщину, где она не будет обзванивать все окрестные ментовки на тему: «верните мужа!». Я хочу, чтобы ничего с ней не случилось, с ней, и моими близкими и родными.

Не страна не любит нас: она–то, как раз нас обожает, в плане: как бы быстрей схряпать. Да и фиг–то с ними, даже не подавятся, с ними ничего уж не поделаешь. А проще, давай я лучше свой стишок выложу, старенький:

Не относясь к электорату, ни разу не голосовав, Неслышно посылаю матом страны, сей сказочной, Устав. Я не обязан ей ни звуком, ей не служил, и не горю, Хоть в этом отвязалась, сука, за то её благодарю. За то благодарю, что выжил, не спился и не сдох, к чертям, Хотя, хотелось смазать лыжи, в особенности по ночам. За то, что не был я подсуден, за то, что я всю жизнь, увы, Лишь был рабом похмельных буден, а не успехов трудовых. Ведь в благодарности, от силы, на то достанет ей ума, Чтоб плюнуть номер на могилу, на ту, что выроет сама. Чтобы ублюдку и мерзавцу сказать: «Возьми меня, герой!» И без зазренья отказаться от тех, кто за неё горой. От тех, кто вовсе не по воле, а по рожденью — свой удел Пронёс, кто был тобою болен, и излечиться не хотел… Но я покой твой не нарушу: клянусь, мне, правда, хорошо, Пока ты не вползаешь в душу с дубинкою и «калашом». В душе своей непредсказуем — я знаю, где меня не ждут, Хочу сказать, что я безумен, как каждый, кто родился тут. Мой разум знает, кто весь прикуп сожмёт в ухоженной руке, И разом подставляет фигу, удар, почуяв по щеке. Но благодарен я, родная, прости, я искренне, не злюсь, Что я других вообще не знаю. И, что, узнав, не полюблю!..

МОЙ ПИТЕР

Здорово! Восьмидесятые! Лето, ночь, всё и все рядом, на расстоянии недопитой бутылки «Вазисубани» («Ркацители»?) в правой руке, пешком по проезжей, да по кое–где сохранившейся мощёнке: подковы на сбитых казаках цокают, отпрыгивая эхом от стены к стене, и ни одного мента — пересменок! Троллейбусы ещё не на линии («Единица» и «Десятка» будут только в полшестого, на Дворцовой, в сторону Климата и Гостинки), но уже успел ополоснуть фэйсняк под струёй первой поливальной машины… Несколько пролётов по стёртым гранитным ступеням вверх — и спать, спать, оставив последнюю на сегодня просьбу, но… Я был убит бутылкой пива, Что ты с утра не донесла. И Смерть, что вновь за мной пришла, Была на редкость некрасива: В нелепых, стоптанных туфлях, В плаще, бесцветном изначально. Взглянула на меня печально, — И протянула три рубля. Пускай, в назначенные дни, Придёт, и позовёт в дорогу. Я с ней готов уйти, ей Богу! Но с этой — Боже сохрани!.. Трояк на пиво был истрачен, И я молился у ларька Той самой девочке, невзрачной, С косою в худеньких руках…

«САЙГОН»

Легенда о Рыжове, почти по Хармсу.

«Рыжов после Сайгона любил ходить на Эльф, там у него было любимое дерево на — которое он любил справлять малую нужду. Через много–много лет, может десять, а может пятнадцать, Рыжов пришёл в Эльф опять и на любимое дерево наблевал. Эту историю он рассказал своим товарищам и друзьям. Все очень веселились, хохотали, хвалили Рыжова за такую находчивость. И приговаривали с любовью и уважением: «Эко ты, вот жёшь, надо же..»

Так Рыжов в очередной раз стал героем дня..»

Всё внутри Тебя! Сайгон — это не закрытие его в своё время, и не «короткий промежуток».

Мы не виноваты, что мы не такие старые, и не во все дырки пролезли: каждому батону — своя хлеборезка!

Это, наверное, как Любовь от секса отличать: вот постареешь, и какой–нибудь созревающий ребёнок спросит:

— А ебля?

А ты, умудрённый опытом, ему:

— Да ну, бля!

Сижу в кафе за буквой «Ф», Простой чувак в чужом шарфе. Налево, там где буква «Е» — Бутылки с пивом, ровно две. Направо, там где буква «А» — Двойной и рыбья голова. А дальше, там где буква «К», Свободно место, но пока… Вот так сидит, простой чувак В кафе за надписью «ЕФАК»… ………………

Тут не Сайг в городе, и не мы в нём, а он в нас! Ты же знаешь, я по всему Союзу перелазил, да и перепил, соответственно, в такой экзотике, что у Фёдора Конюхова мустанги в его бороде обзавидовались бы не на шутку!

Не о здоровье суть, а о нас, грешных!

Кто, кроме нас самих, себя вспомнит без прикрас! Менты? Досьеклепальщики ФСБшные? Мне вот, похер: на меня уже в восьмидесятые там Талмуд, толщиной с отрывной календарь валялся, мне, что, это в чём–то помешало?

Сайгон, помимо его расположения, был ещё и точкой антиинфернального соединения сознания людей, знающих слово «Свобода» не понаслышке, а спавших с нею, обнимающих и любящих её, и поутру заваривающих ей чашку кофе. Хотя, география была тут идеальна!

Мир, конечно, тесен, хотя, мне кажется, что лишь прослойка тонка: были же и «Кошка», и «Десерт» и прочая. И что?

Человеку дОлжно с годами становиться ответственным не только за себя, иметь обязательства перед семьёй, собой, начальством, и прочими геморроями, но здесь был островок ТАКИХ ЖЕ, не сгоняемых сюда никем, а, просто, желающих, хоть на пару десятиминуток, свободно подышать!

* * *

«Росанна», «Пьяный садик», «Кошка» и «Десерт», «Краны», «Эбби Роуд» и «Крыса»…

Да было уже место, на пересечении Гагаринской и Гангутской, равноудалённое от Пестеля и «Мухи», то ли «Росанна», то ли «Расанна», уже не помню. Проходил неделю назад — заброшенная территория, дверь на замке ржавом, за окнами — перманентное состояние ремонта, но Ровшанов и Джамшудов не наблюдается, стало быть на консервации. Лет пять тому народ там плотно тусовался.

Следите за цепочкой: «Гастрит» плюс «Огрызок» — «Эбби Роуд» (угол Некрасова и Литейного).

Сноска — через дорогу — пирожковая с вечным Ванькой Воропаевым, «Краны»(разливное пиво на Литейном — «кто опять спёр МОЮ дежурную трёхлитровую банку?») — дольше по Литейному в сторону «Спартака» — «Крыса» (кафе «Кофе по–восточному) — обратно до Симеоновской улицы и по ней в сторону Фонтанки (маршрут по годам, во временном отрезке) — «Десерт–холл» с двумя пьяными садиками по обе стороны улицы, т. е рядом с церковью «Симеония и Анны» — широченный сквер на пересечении Симеоновской и Моховой рядом с брандмауэром, на котором в самом верху каким–то человеком–пауком было написано «Жан Татлян» (экзотическое пристрастие и нездоровая ориентация для экстремала!) — через «Рок–н–ролл» (крошечная, но уютная пивная на Моховой с вечно весёлыми персонажами из ЛГИТМиКа) в сторону Пестеля через разливуху до бывшей «Шоколадницы» (но там дороже, её единственный плюс — ночная, сволочь) — по Пестеля в сторону «Мухи» с поворотом на Гагаринскую до «Росанны».

Территориально — место клёвое, садик там, рядом, как два «Эльфа», только закрыто сейчас наглухо.

«Солнце Ленинграда»

Так не похожий на любовь, проходит день. Часы, наверное, от возраста спешат. Вновь Ангел растворяется в воде, И бьётся в Петропавловке душа. Чьи крылья так похожи на мосты Расправленные, да не унесут. Хотя к утру уходишь, вечно, ты, Чтобы к себе отправиться на суд. Разлуки прочерки, — как вид на островах Заката красного в прокуренных гостях. Знакомым почерком написаны слова: «Всё не напрасно, но и это всё пустяк!» Ведь, солнца вновь, склонится голова, Куда–нибудь, на чьё–нибудь плечо. Любимая, ты снова не права! Что в этом мире что–то есть ещё…

Пьяный спуск — 1

Рауль, Мюллер, Мухомор, Карузо, Глинка, Борман, Оззик, Слепой, Нильс, Вовка Ол, Сашка Салат, Марчелло, Фил Хазанович, Стас Шериф, Элисы — металлист и рижский, Боцман, Густав, Дэйв, Лёша Зорро, Папуас, Макс Купчевский, Маугли, Лео, Боб Настя, Коля Аргентина, Юрай Резников, Мишка Филлипов, Димка Рони, Сашка Француз, Славка Николаев, Игорь Дункул, Валера Кривошей, Матроскин номер два, Миша Пушкин, Валера Блэйк, Ронисы — старший и младший, Кира Соболь, Аркаша Грек, Дуче, Поручик, Бэм, Лёша Фред с Ирой Засадой (остальных барышень не упоминаю по причине их всеобщего очарования для данной стадии релаксухи. Грэйт сорри!)…

Всех перечислять — дело неблагодарное. Те, кто остались в живых, да и кто пить бросил, что–то наверное помнят, а не хотят, что из того: жизня на месте не стоит, паскуда…

Следуем к пьяному спуску:

У Алекса Оголтелого было удивительное свойство: чуйка на ментов. Начало сборов со словами: «Ну, кажется пора!» — означало только одно — скипать следует по–быстрому!

Может это его органическое неприятие представителей данного надкласса млекопоедающих трансформировалось в предчувствие их появления в любой ситуации? Не знаю, но только индикатором он был 100 %-м. Причём, где бы ни совершался акт распития: в окрестностях ли рок–клуба, Эльфа, Ройяля, того же пьяного спуска — оно его не обманывало.

Пьяный спуск… Местечко между Аничковым и Симеоновским мостами через Фонтанку. Место, где летом в жару можно было, раздевшись, до у кого совесть позволяла, опустив ноги в воду, под относительно свежее пиво, в центре города, послать всех нах… и попробовать слегка отдышаться! Выбор места далеко не случаен, стрёма ждать было, в принципе, неоткуда! За спиной — Фонтанный дом, Ахматова там больше не живёт, да и вряд ли вызвала бы, музыкальная школа справа — улыбается брандмауэром, разве что напротив? Но там — Дом Кино, а жильцам соседних домов было глубоко параллельно на происходящее на том берегу.

Издержки бывают во всём: оттуда стучали исполненные праведного гнева и зависти культурные квартиросъёмщики и квартировладельцы, а на адрес, с коего был произведён звонок хронически откликалось только 27‑е, которому было глубоко насрать, кто гадит у соседа на участке! Весёлая компания продолжала отдыхать, нарушая открыточный вид из окна, и оскорбляя вседозволенностью.

Проколы неизбежны, совпадения — тем более. У жизни вообще, под хвостом — то кнут, то пряник. С нашей стороны набережной озабоченные согорожане не ленились иногда дойти до телефонной будки, и оттуда приходилось приезжать уже «Пятёрке». Бежать было некуда, разве что вплавь через речку, но обламывало, да и не особо климатило сдохнуть, по пьяни под очередным речным трамвайчиком, русалку им в жёны, да вилы Нептуна им в задницу!

Стуканули, как–то с обеих сторон одновременно. Поверив внутреннему чутью, наслушавшись сторонних матюгов и, приняв во внимание исчезновение Оголтелого, мы, подхватив свои банки с пивом, успели–таки добежать и взобраться на мост, надеясь прорваться к Инженерному замку. Там уже стояли, не двигаясь, две упаковки…

Один взгляд назад ничего не дал — там была ещё одна. Мы застряли посредине моста. Менты отдыхали, в ожидании: куда же всё–таки мы двинемся, и кому придётся комплектовать весь этот паноптикум: брать на мосту ни тем ни другим не улыбалось! А мы стояли, осознавая, что только здесь находимся в полной безопасности. Грустно было и тем и этим.

Поняв, что в данной ситуации нас винтить никто не собирается, мы расчехлили свои банки и, под «Ой, мороз, мороз!» продолжили начатое. В конце концов, загребут — так загребут, место клизмы изменить нельзя! Был чисто спортивный интерес, кто раньше сдастся — Сцилла или Харибда?

«Пятёрка» сдалась раньше, да и руно уже заканчивалось, одиссея же совершила комбэк и, набрав пива, продолжилась в пьяном садике. Алекса чуйка и тогда не подвела, Царствие, ему Небесное!

Пьяный спуск — 2

Есть всё–таки в нас, питерцах, и не только в нас, но и в приезжих, долго живущих здесь, стремление быть к воде поближе, а летом в хорошую погоду — особенно. Неистребима жажда моря на болоте!

А в жару, да в центре, да под пивко, сам Бог велел! И дышится легче, и подзагореть слегка можно. А когда ещё и ехать далеко и в ломак физически, вчерашнее по организму шляется неприкаянно, ища выхода наружу: хорошо, чтоб источник напитка поблизости располагался — то лучше места, чем пьяные спуски на Фонтанке не найти!

Покупая пиво в розлив, его естественно следовало во что–то наливать, но о «стеклянной войне» между местными сИнегаллами и нами я расскажу чуть позже, а пока лишь упомяну о том, что у каждого, в то время была своя «нычка»: заветная, проверенная боями трёхлитровая банка, запрятанная где–то неподалёку (пытай, Гестапо, партизана, где — он не скажет никогда!).

На спуске пиво двигалось по конвейеру: из одной — по кругу. Вновь прибывшие ставили свои в очередь последними, как наиболее «свежее», а с освобождавшимися гонцы, каждый с двумя, отправлялись на дозаправку. Цепкость человеческих рук, как показывает практика, позволяет безболезненно и без ущерба для продукта перемещать лишь по две штуки, т. е. литров шесть амброзии, включая бег от ментов с препятствиями сквозь проходные дворы.

Набор в канистры не рассматривается по причине моментальной утраты канистры при неожиданных обстоятельствах, да и перетаскивание этой пустой ёмкости ближе к ночи с флэта на флэт выглядело бы оригинально: этакий верблюд с пустым горбом, плюс патрули бы не одобрили.

Но нет предела совершенству!

Лео Уфимский (похожий одновременно на Брюса Ли в запое и Чингачгука, в исполнении Гоши Пицхелаури, в «Зверобое») носил по четыре банки одновременно, не проливая ни капли! Он же додумался, уходя в «Краны», брать с собой лишь одну и там же переливать из неё содержимое во вложенные друг в друга полиэтиленовые пакеты (для прочности). Умещались между пальцами одной руки у него три упаковки таких зарядок, общим литражом в девять литров в обеих.

Банку, естественно полную, при этом нёс какой–нибудь засланный ассистент, и со стороны они смахивали на двух ветеринаров, взявших анализы мочи у постояльцев прихворнувшего слоновника. Поток был налажен безупречно.

Однажды мы с Мишелём Алма — Атинским очнулись у Гриши Колосова на Красной, и поняли, что всё х. ня, включая пчёл, и надо двигаться к Фонтанке.

Кок–как добравшись, отыскав каждый свою тщательно заныканную банку, набрали «напитка завтрашнего дня» и двинулись на спуск. Жара была несусветная: в асфальте ноги просто утопали, а от гранита явственно отдавало ботфортами Петра Великого — если присядешь и нечаянно оголённым местом прикоснёшься к поверхности, то явно ощутишь реальный пинок отца–основателя в виде ожога филейной части.

Раздевшись сверху по пояс (стесняться нечего — лифчиков пока не носим), и, закатав снизу джинсы до колен, мы расположились, свесив ноги в воду, и наполовину погрузив в неё купленное, для дальнейшего охлаждения.

О, это оттягивание счастья первого глотка в молодые годы! Предвкушение удовольствия, превышающее сам кайф! Романтика, пока ещё не ставшая насущной потребностью утра, начало конца иллюзий почти любого алкоголика! Ещё прекрасен свет в конце тоннеля и Божественна музыка, которые на поверку оказываются лишь фарами и рёвом мчащейся на тебя на полном ходу электрички!

В ожидании блаженства лишь закурили по законной, и по–детски улыбнулись проплывающему мимо нас речному трамвайчику с такими милыми людьми на открытой палубе, помахав им вслед от души.

Но любое плавсредство, вплоть до брошенной в воду спички, гонит за собой неизбежную волну, а если оно ещё и на подводных крылышках! Цунами местного значения окатило нас по нательные кресты, аккуратно слизнуло наши полные банки и тихо и печально понесло их в сторону Невы.

Первым опомнился Мишель. Со страшным воплем «Стоять!!!» он пешком рванул за ними по руслу речки (там у берега по колено, в принципе).

Страшила ещё и не столь утрата содержимого, сколь потеря самой тары: это ж перспектива покупки ещё двух трёхлитровок абсолютно несъедобных кабачков, с выбрасыванием их в ближайшую помойку для освобождения полезных ёмкостей. Расход страшный: недополучение минимум шести литров искомого плюс накладные!

Догнал–таки, брат–бродяга, даже воды сверху не наплескало! После этого все пили только сидя на верхних ступеньках, омывая разгорячённые ноги до колена, и поднимая драгоценное в воздух даже при виде безобидной черепахи–плоскодонки…

…Давно уж нет «пьяных спусков». Вроде и пьяные есть, да и сами–то они никуда не делись, хоть бомжи теперь там летом ванны принимают и пьют, конечно, тоже. Тоже, да не то, да и не также, хотя…

Всегда придут другие, ничуть не мешающие сидящим там с этюдниками художникам и влюблённым парочкам потому, что и сами влюблённые. Зная, догадываясь, а, порой и не зная в кого и во что, но добрые и так не похожие на всех остальных: шебутные и спокойные, проповедники и ёрники, разные и такие одинаковые! Просто для нас — это где–то уже немножко в прошлом, сзади, чуть–чуть…

Прощайте, пьяные спуски! Я обязательно загляну сюда, один или нет, но с непременной бутылкой пива, с ним теперь уже полегче. Когда — не знаю, знаю лишь, что кто–нибудь хороший там ещё непременно появится. А значит, не зря всё!..

Линяют серые трусы У неба Ленинграда летом. И капли, словно эполеты, На всём, как мокрые усы Листвы не выплаканных ив. Здесь лета нет уж год от года. А он, привыкнув, так красив, Мой город, в эту непогоду.

БЕЛЫЕ НОЧИ

Представьте себе: лето, середина 80‑х. Ты приезжаешь домой с набережных, с «Треугольника» с какой–либо юной герлицей.

Вы слегка пьяны и очарованы друг другом на эту дивную, и так затянувшуюся Белую Ночь.

…Утро. Хочется сказать ей что–нибудь хорошее, одновременно не посылая её на х..й. Да она и так всё знает сама, и нисколько не обижается…

Сами собой рождаются вальсирующие строки:

Золото, Вы мое золото, Хоть я бессеребренник, и Вы это знаете. День, и гитара расколота, Вы головою киваете. Завтрак: чай и яичница, Вы ничуть не расстроены, — В школе Вы были отличницей — Все в жизни отлично устроено. Золото, Вы мое золото, Ласковое, самоварное. Вы удивительно молоды, Всё еще будет, сударыня! Я, же — ублюдок редкостный, Мне всех милей Одиночество. А Любовь? А Вы скажете: «Хрен ты с ней!», Вот Вам мое пророчество. Вы еще будете сравнивать Качество и количество. Скажут Вам: «Блядь», скажут: «Славная», Скажут Вам: «Ваше Величество!». Я же — король незатейливый, В моем королевстве устанете. В нем, как бы Вы не хотели бы, Вы королевой не станете… Ночь — интересная сводница, Утро — защитник общественный. Золото, солнце, негодница, Будьте ж немного естественней! Всё: пол–второго, извольте! Пальто подаю Вам ловко. Вот Вам на кофе: не спорьте! И вот она, остановка…

ЦВЕТЫ

С цветами вообще веселуха полная! Мы с Трёх углов через Медного всадника обычно домой возвращались, а перед ним на решётке всегда такие залежи силоса наблюдались!

От роз — до гвоздик и гладиолусов: новобрачные традицию блюли, да туристы подбрасывали!

Помню долгую дискуссию о том, этично ли это, от памятника цветы тырить:

вывели в оконцовке, что дядя Петя там всё–таки не похоронен, а цветы окрестные менты всё равно к утру сами собирают, да цыганам оптом сбрасывают! Это ж не Пискарёвка!

Гениальный был момент, когда они нас всё–таки повязать решили: Я, набрав любимых роз, первым домчался до Синодской арки, ведущей на Красную, и оглянулся назад (хоть в соляной столп не превратился!).

Там, петляя и перепрыгивая через ограду, вензеля выписывали все остальные, но круче всех был бегущий букет длиннющих гладиолусов в хайкингах: это был Лёшка Боцман, и так невысокий, да ещё и букетик ростом и объёмом с себя прихватил!

Ну, окрестные проходные мы–то получше их знали, так, с вылетом на Бульвар Профсоюзов и обратно, испарились!

А цветы мы, всё–таки, и после постоянно таскали, да и потом на Канал Грибоедова без них никогда не приходили!

СКВОТ

Ты говоришь, что сквот на Грибоедова был более уютный? Полностью согласен! Но разгадка тут, скорее, крылась в его отдалённости от «Треугольника» и в обилии других вписок по дороге: кто–то оставался у Ярочкина на Красной, кто–то на Почтамской у Матроскина, кто–то у Крюкова канала вместе с Лёшкой Уфимским, а кто–то не мог пройти мимо Декабристов, где была большая квартира, ныне покойных, Ёза и Янки Ишмуратовых.

В общем, по дороге, отряд то и дело недосчитывался очередного бойца, и до места назначения добирались лишь самые стойкие, такие, как мы с Ингером (Железновым) и Валеркой Блэйком. Причем последние иной раз приносили меня на своих плечах.

На Канале было клёво, даже, кажется, и телефон был! Плюс вечно несливающий бачок унитаза, который мы с Блэйком периодически пытались починить, да только практики из нас хероватые получились: как инженеры по образованию, конструкцию устройства секли на ноль, а вот чтобы качественно исправить…

Недавно вспоминали, как какая то интеллигентная барышня туда зашла, передать кому то что то. А потом, перепуганная, жаловалась, что она по ошибке заглянула не в ту комнату, а там четверо полуобнаженных фавнов вокруг трехлитровой банки пива распевали под гитару оперными голосами из «Мамы» Боярского: «Ля–ля–ля-ля–ля, была я на ярмарке, ля–ля–ля стою у дверей… ля–ля–ля вернулась с подарками…

Ну, я это пел, каюсь, а что до того, что все в трусах (хорошо, хоть в них!) — так ведь лето, жарко было!

Если помнишь, мы с Ингером крайнюю комнату занимали: обычный безмебельный пенал с видом на Канал. Так вот его, как прирождённого дизайнера, отсутствие оной мебели сильно беспокоило: мне на это было — как от Крестов до Алькатраса, два матраса по углам присутствуют, и ладно!

Хрен с ним, если бы он только по поводу неё сокрушался, так нет, творческая натура художника требовала выхода, причём немедленно!

Как–то раз, возвращаясь, то ли с Казани, то ли с Трёх Углов, навестив все попутные пьяные углы и затарившись «Ркацители» по 4 рубля под завязку, с трудом поднявшись по лестнице, открываю дверь в нашу комнату и ни хрена понять не могу: передо мной ОКНО!

Этот гибрид Нимейера и Церетели приволок откуда–то огромную раму от пола до потолка, со стёклами и форточкой (слесарь Полесов, блин, без мотора), и водрузил её ровно посередь комнаты! Намертво!

Я это тогда даже как глюк не воспринял: просто есть преграда, которая мешает мне пробраться к моему матрасику, который мне сквозь неё и виден, к тому же!

Теперь рассказ Ингера:

— Лежу я, никого не трогаю, Кастанеду почитываю. Думаю, вот, сейчас Рыжов заявится, принесёт чего–нибудь (ага, а я уж и костерок развёл, и веточек подбросил, этих, как их там… можжевеловых! Чтобы дымок пах!). Тут открывается дверь и на пороге выплывает тот самый ёжик из сильного тумана, с авоськой сушняка.

Окидывает взором комнату, видит постель, видит препятствие, секунду думает, подходит к раме, открывает ФОРТОЧКУ, просовывает в неё и аккуратно ставит на пол драгоценную ношу, а после с невообразимыми матюгами сквозь неё же втискивается сам!

И ведь влез! И ни одного стекла не побил!

…Чудесное было там место! И балкон, нависающий над каналом, и тополя на набережной, и даже бомжи с алкоголиками по округе какие–то симпатичные!

ПРО ФОРТОЧКИ

Порой от набережных мы возвращались всё ж не только на общераспространённые между всеми нами вписки.

Приходит на ум замечательный адрес: квартира Саши Фишмана на улице Социалистической (занесло, блин, диссидента!), название которой служило детерминантой степени опьянения: тут и по трезвяни–то не каждому дано с первого раза произнести, а так — всё, сливай воду!

Его диссидентство, впрочем, было сродни его же постоянной озабоченностью в определённом плане: до кратковременного удовлетворения, после чего оно переходило в постоянную хмурую озадаченность. Дело в том, что Саша очень любил отлавливать барышень где–нибудь в районе «Треугольника», очаровывать их рассказами о «гибели русской демократии» и приводить их домой под покровом ночи на чашку «чего получится».

А, так как он усиленно играл в либерала (или же являлся таковым), то приводил к себе домой — (э-э! с другими целями!) — просто переночевать, подкормить, да и просто попьянствовать и прочих представителей нашей разношёрстной тусовки, т. е мужское население. В частности, меня и, ныне покойного, Маршала.

И вот тут у него случались накладки…

Дело в том, что мы с Олегом очень быстро просекли, каким макаром пролезть в квартиру без ведома хозяина (P. S ментам: с его же благосклонного к тому отношению!), не дожидаясь его прихода. Всё очень просто: стояк парадной вплотную примыкал к стенке с Сашкиным окном, а перешагнуть из окна на карниз соседнего, нырнуть в форточку, да открыть фрамугу, а потом и входную дверь — ребёнку под силу!

Так ведь ребенку–то — да, ему сам Бог (или кто Там?) велел! И телосложение, и вес и габариты позволяют! А в варианте с нами — чуть сложнее, но, обо всём по порядку…

Накладок было с этой впиской больше, чем одна, я Сашку хорошо понимаю, и даже сочувствую: приходишь домой с очарованной сударыней, а там — два упыря, пожрав всю имеющуюся съедобную и несъедобную провизию, радостно предлагают тебе остатки сушняка, вопрошая: «Пить будешь?».

В ту ночь мы отправились опережать нашего местного Сахарова в компании ещё и Коли Барабанова (группа «Спокойной Ночи!»). Поднявшись на нужный этаж, открыв окно на улицу, я, привычно дотянувшись до соседней форточки, нырнул внутрь.

Фишман не поставил наружную раму на верхний и нижний замки…

Фрамуга, тоскливо скрипнув, начала поступательно–возвратные движения, стеная всеми своими дореволюционными петлями (Господи, хорошо не современными, сделаны на совесть!). Я застрял, не имея точки опоры, как Винни Пух в норе у Кролика, правда, задницей наружу, и хмуро раскачивался на уровне четвёртого этажа дома дореволюционной постройки на оконной раме.

Маршал, желая мне помочь, стал ловить меня за ноги и запихивать внутрь, а Коля с криками: «На х. й, на х. й, к терапевту!», умчался ку

да–то вниз, кажется, с концами.

Главное — манёвры! Внутрь мы, конечно же, попали, хорошо хоть трупаков Сашке под окнами не обозначили!

ОЗЕРКИ — ШУВАЛОВО — ПРОСВЕТ

Шувалово… Ежели разобраться, прикольное место. Рядом — Поклонная гора, последний костёр Распутина, церковь баптистская, Валера Баринов там в «Трубном зове» играл, дача Бадмаева, дача, на которой попа Гапона порюхали, бывшая лодочная станция на третьем озере рядом с тем местом, где кабачок располагался, и Блок «Незнакомку» написал (хорошей памятью на текст, даже зарифмованный, я никогда не отличался, своих–то не помню, мне всегда проще новое написать. Помнится на выпускных экзаменах по литературе надо было стихи заучить.

Так я их автоматом на музыку положил. Ту же «Незнакомку» — на Бобовскую «Зачем меня ты надинамил…». Она же и досталась.

Помню обрадовался, набрал воздуха и… запел. Негромко, но ощутимо, так что до последней парты пробирало: «По вечерам над ресторанами».

Закончил приплясывая.

Но недаром моя литераторша вместе с Тамарой Максимовой училась, да мне пропуска на все Музыкальные Ринги выбивала на запись, отсмеявшись, «пять» поставила.

В доме напротив школы Сергей Скачков из «Землян» жил, пару раз с нами, пацанами, пообщался, после чего, обладая каким–никаким музыкальным слухом я понял, что у них поёт отнюдь не Игорь Романов.

Вообще я любил народ с Финбана к себе на электричке привозить: приедешь в Шувалово, десять минут в горку по обычной деревеньке и раз — Город, отделённый Выборгским шоссе.

…………………. Но речь не об этом. По другую сторону железнодорожного переезда раскинулась настоящая деревня, где уютно расположились художники и мы у них периодически ночевали.

Один из них (назовём его Гена), устав от хронических запоев, где–то с похмелья прочёл о пользе козьего молока. О полезном и очистительном его воздействии на почки, печень, селезёнку и прочий ливер, да загорелся желанием приобрести себе оную животину в хозяйство.

Пахал как два Папы Карло, но накопил и однажды приволок откуда–то симпатичную молодую, ещё не рожавшую козочку. А лактация, э-э, после определённых событий начинается. Гена этого не учёл.

Здесь и закрался ма–а–аленький подвох. Живность молоко отказывалась давать напрочь, явно не понимая, что от неё хотят. Да и не было его просто–напросто.

Генины гениальные планы, связанные с чудесным исцелением рухнули в одночасье. Он привычно ушёл в запой, а выйдя, стал искать исход из сложившейся ситуации.

Писать объявы на столбах типа «Ищу козла на пару часов для совокупления. Геннадий. Обращаться по адресу…» — опасно, тут «Удельная» да Фермское шоссе со Скворечником — в двух остановках.

Да ещё и неизвестно, может и до Финбана довезут. А то ещё вдруг «реальные козлы» исполнять желаемое пожалуют.

Заехав как–то к нему перенайтовать, я, узнав о его проблеме, каюсь, несколько цинично предложил ему трахнуть её самому:

— Ген, своими силами! А что? Исходя из химического состава твоего организма, она по вечерам будет тебе портвейн давать, да ещё разнообразный — от «72» — го до «Трёх семёрок», а по утрам пивком оттягивать!

…Прошло уж двадцать лет. Как там Гена, как коза, да и там ли?

Изменилось всё.

* * *

«Пёсья улица». Кстати, там и Вовка Скрип жил. Между проспектами Луначарского и Северным. Бывшая, то ли Школьная, то ли Учебный переулок. Яйца бы оторвать тому, кто эти переименования затеял в своё время!

Сам на почте был свидетелем неоднократно, когда бабушку, получающую перевод, спрашивали:

— А на какой вы улице живёте, «уважаемая!»?

— На Пёсьей, деточка, на Пёсьей!

Там ещё соседняя улица есть — Сантьяго–де–Куба. Так как прикажешь именовать её жителей: Сантьягодекубинцы?

Вообще, велик район, известный своей неистребимой гопотой, на весёлые названия: улица Композиторов, Асафьева (балет «Бахчисарайский фонтан»), Прокофьева, Луначарского (не люблю, гада, но уважаю), Художников, проспект Просвещения, Культуры и пр… Такое ощущение, что дети, родившись в этом оазисе, должны прочувствовать себя уже почти на Монмартре! Хрен с два, уж мне поверьте!

Топонимика с культурой отнюдь не связана, она с ней едет в соседних электричках, но по разным веткам!

У Скрипа, помнится, в детстве был первый в моей жизни случай телепортации. Как–то, после репетиции, укушались у него дома, уснули, а поутру Вовка побежал в соседний универсам за пивом. Вернувшись с ним, он ошизенно заявил:

— Рыжов, с дивана не падай, мы с тобой на другой улице!

Я твёрдо помнил, что в ночи мы никуда не перемещались, «чёрных» приходов у него тогда ещё не было, и мы, поправившись, пошли читать вывески. Всё было правильно: улица Вилле Песси.

Вернувшись домой и, догнав ещё, мы полезли во всяческие энциклопедии, дабы выянить: Вилле Песси — это он, она, или вообще, абстрактное понятие, сродни соседней Сантьяго–де–Куба.

Выяснилось, финский коммунист. Вовка взвыл:

— Блин, у тебя в этом грёбаном районе два флэта на улицах с человеческими детерминантами: Художников и Композиторов! А мне–то за что???

Вообще, в весёлом райончике я прописан, а, сейчас вынужденно осел! Дворами до дома хрен доберёшься: упоят в зюзю!

Хотя, для меня это не фактор — как–то на Петроградке помойное ведро, совмещая с покупкой хлебо–булочных изделий, в тапочках, три дня выносил. Но я честно из Таллина отзвонился, сказав, что «чёрного» нет, и выложил полтора десятка других наименований! А кроссовки мне по дороге купили, плюс ведро, заныканное во дворе, никто так и не стырил!

И народ там весёлый! Так как нам всем уже в районе «сороковника», то, обучаясь в своё время со всеми местными гопниками в одной школе, носил им передачки, по причине их предпосадки по очередной «хулиганке» в «предвариловку», то собирали «поросят» уже на зону.

Шли годы. Теперь отправляются посылки их детям, закрытым по малолетке на Лебедева…. Круг замкнулся…

ЛЮДИ

Всяк человек — Вселенная, кем бы он ни был, а вот пустит он тебя туда или нет, да захочешь ли ты туда заглядывать, проблема обоюдная: ты ему до поры так же по барабану!

Ищите Солнца в Небе, пока глаза не ослепнут, а, ведь его отражения и на земле хватает! Люди, и, причём разные, и каждый, порой, носитель какого–то одного нехватающего именно тебе Слова!

Это как открываешь хорошо знакомую книжку и случайно находишь то, чего раньше в ней не видел, потом открываешь её снова — и находишь ещё и ещё.

И слова приобретают уже иное значение, и откладывать её подальше за другие — рука не поднимается.

Мы — тоже те же люди, и дело не в них, а в нас. Общей культуры не было, а было общее АНТИИНФЕРНО (внутреннее подсознательное сопротивление, которое я и называю недеструктивным пофигизмом), что и могло объединять людей, в глазах которых читалось своё, пусть слегка искажённое отображение!

Антураж присущ всему, и подводные камни тоже, но ни он, ни они не являются правдой: она в том, что ты задумавшись, просто шёл в Сайгон, сам не осознавая этого, и или проходил, или оставался: кто–то за первым столиком, а кто–то намного дальше.

* * *

Как–то пошли мы с Максом Купчевским вызволять в очередной раз Сашку Салата на Каляева, 15, где нам был вручён наголо бритый Сашка со справкой: «Выдан бомж. 1 шт.»

Жаль, в бытии затерялась!

* * *

Кстати, кто Прокопа Минского видел последний раз? Меня с ним тот же Штирлиц в 80‑е познакомил. Замечательный крымско–татарский еврей белорусского происхождения (бывают и такие парадоксы!). Помнится, поехали мы с ним тогда в Московию, «Караван Мира», что ли, досматривать? Стоянка у них была ещё в Парке Горького в натовских палатках.

Ужрались до такой там степени, что ночью пошли к Мавзолею с бэйджиками, аки форины, мумию отсматривать.

Ё-моё! Сотни раз в Москве был, а этого леща полукопчёного лицезреть так чести и не удостоился! Стоим мы с Прокопом на Красной Площади, в Мавзолей нас не пускают по определению и режиму работы (зато сортир на ней был открыт, хоть туда сходили. Мать моя! Это не сортир был, а филиал Колонного зала Дворца Советов или, там, Съездов — я в этой херомундии никогда не разбирался! Эскадрон гусар вместе с лошадьми мог бы разместиться!), плюём на это дело и разворачиваемся.

Выходим через спуск к речке, присаживаемся на парапет перекурить, и тут Прокоп выдаёт:

— Представляешь! Вот мы здесь сидим с тобой в праздном настроении, догоняемся потихоньку на этом историческом месте, а, ведь несколько сотен веков тому наши пра–пра–прадеды у стен этой крепости кровь проливали!

На что я, отхлебнув ещё, слегка уточнил: — А с какой стороны?…

И в тихом задумчивом молчании стали перемещаться в сторону Ленинградского вокзала…

* * *

Лёша Охтинский и Женя Джексон.

Сакко и Ванцетти, Гржимилек и Вахмурка, Болек и Лёлек…

С той поры, как я потерял их из виду, они были также неразлучны, плюс на определённой стадии запоя стали похожи, как два ботинка: пара одна, только каждый со своим заворотом.

Однако, по порядку.

Фамилия Охтинского — Бобров, и представляясь незнакомым дамам, он всегда говорил:

— Меня зовут Лёша, Бобров! А так как я ещё и немножечко рисую, то мои друзья зовут меня: Бобров — Водкин!

Какой он был художник (ещё раз извиняюсь за прошедшее время, просто туда переношусь) — это отдельная история, но степень его обязательности была линейно пропорциональна уровню его раздолбайства. В конце 80‑х или начале 90‑х получили мы с женой заказ из Норвегии на роспись всяческих изделий: матрёшек, брошек, и прочего. Сгоняв в Москву в Измайлово за заготовками, стали подряжать всех знакомых художников, дабы управиться в срок и дать тем заработать.

Вспомнили о Лёшке и вручили ему шкатулки…Основная его особенность была в том, что сердиться на него было абсолютно невозможно, по крайней мере, долго. Шкатулки он не принёс ни в срок, ни через неделю, никогда. А где–то через пару месяцев встретился нам в пивбаре на «Жуках» с такими невинными и страждущими глазами, что, простив всё, пришлось похмелять его, родимого. Ну жил он так!

А жил он на Охте, кажется, в трёхкомнатной квартире, где и напивался до полного отторжения остальным пространством и окружением (кстати, говорили, там и окончила свои дни Таня Каменская).

Как–то, лёжа вповалку у него на диване, на приходе, на вынужденных подсознательных стремаках, открываем глаза и видим хозяина квартиры, словившего не одну стайку белочек, с топором в руках. Не имея сил пошевелиться, кто–то, или Тони, или Аргентина, произносит:

— Уйди, Раскольников к своей старушке! — и мы захрапели дальше. Выжили. Привычка.

Что у Охтинского, что у Джексона бывали периоды ремиссии, когда они не пили почти ничего и выглядели относительно цивильно.

Лёшка стирал свой светлый плащ и свитер, Женька — рубашку и гладил брюки, доставал свои очки в золотой оправе, оба чистили ботинки и приезжали к Сайгу, Гастриту или Огрызку.

Но сил на благопристойность хватало ненадолго. Где–то через месяц (или раньше!) они уже были прежними. Джексон летом вообще босиком ходить предпочитал, считая, что «так ноги лучше дышат, да и с носками проще», а Лёшкин плащ расцветкой начинал смахивать на скатерть после двухнедельного загула.

Но всегда приходила Осень.

Как и приходило неоднократное желание «опять бросить пить!». И они уезжали трудниками в какой–нибудь монастырь, где, порой, держались до тёплых дней. Не знаю, насколько это было постоянно, но несколько лет это работало как система.

Но суть, то есть натуру, не обманешь: отбыв там тот или иной срок (порой, продолжительный — устанавливали себе сами или их просто гнали за нарушение режима), они всегда возвращались обратно и колесо вращалось заново, без них было бы в чём–то скучно, как и без каждого из нас!

Ничего не знаю об их нынешней судьбе, надеюсь на только хорошее. Я просто запомнил их такими: в чём–то несуразными и просто замечательными!

На босую ногу в калошах, В когда–то хорошем плаще, Стоял у Сайгона Алёша: Художник, эстет и вообще. А через дорогу, небритый. Томясь несвареньем души. Евгений стоял у Гастрита, Как гений похмельных вершин. Секунды неспешно бежали, И, к вечеру Судного Дня, Вдвоём они нежно лежали На Эльфе, скамейку обняв…

С Любовью, Рыжов!

АЛКОГОЛЬ

«80‑е — 95‑е»

Саднила ночь измученную душу, Больной вставал октябрьский рассвет. Я помню, я когда–то дал обет Себе — не пить, но я его нарушил. Звенела в воздухе обычная мечта. Привычная, как совесть, лет пятнадцать: «Товарищ, перестаньте надираться!», И тело заполняла пустота. Слова ушли, и звуки все умолкли, Стучала, с перерывами, душа, И чувства возвращались не спеша, Как, не спеша, идут с охоты волки… …..

Запой — это не беда! Запой — это победа!

Победа над всем: женой, тёщей, разумом, собой, жизнью, в конце концов.

Запой — это то далёкое, что всегда рядом, что никогда не подведёт.

Это не легкомысленное пьянство, как лёгкий флирт с бутылкой до её полнейшего опустошения и выбрасывания её впоследствии в пространство…

Запой — это Любовь!

Хуже, когда он перманентен, жизнь и сон напрочь не различаешь. Исчезают деньги, иллюзии, жёны…. Я потому крепкие жидкости и подвязал употреблять.

* * *

Итак, о вытрезвителях!..

«Ватрушка» — «Торговый, 2» — как много в этом!..

Благодаря своему расположению и, находясь в непосредственной близости от 27‑го отделения милиции, висел дамокловым мечом над всеми тремя проходами в станции метро «Гостиный двор («Климат» — отдельно).

Из «Пятёрки», конечно же, тоже доставляли, но там незабвенный Андрюша Хорунжий, едва завидя мой фэйс в партии вновь прибывших, безжалостно выставлял меня на Лиговку, на свежий воздух (а, ведь мог бы дать поспать до пересменка, до открытия метро!).

Гребли без исключения всех (разнарядка, что ли, была по плану приёмки–сдачи волосато–ирокезного поголовья?), но иногда и у них случались проколы в отношении относительной «ценности» задержанного контингента. Наличия у них бабла.

Как–то, набив очередную упаковку персонажами, и привезя их в «чистилище» на переулок Крылова (т. е. в 27‑е), повели нас на оформление: меня, Алекса Гаврилина и Серёжу Храма–московского (в те времена — наиболее колоритного).

Что–то вечно жующий начальник смены глянул на это удовольствие, взял Храма за шкварник, развернул к двери и, со словами, обращёнными не к нам, но в назидание недоумкам: «Это — хиппи!», придал коленом под зад ускорение наружу, а нам с Сашкой только бровями указал. Ладно, мы народ понятливый, да и безденежный к тому же! Вот и дошли до Торгового, 2… О «Ватрушке» можно писать поэмы!

Во времена приснопамятных Игр Доброй Воли недоброго мэра штурмовали мы метро с Ваней Воропаевым.

Всё бы было хорошо, но в это время в Питер понагнали столько пришлых ментов, со схожими целями — от курсантов из Стрельны, до засланных гоблинов «голубой дивизии» из Мухосранска. Они не только друг друга не знали в лицо, но, кажется, даже и не догадывались, что совместно выполняют одну и ту же «боевую» задачу. То есть совершая действие, им под берет не приходила мысль о том, что его уже выполнил кто–нибудь другой!

Всё это я к тому, что наряд, забравший и доставивший нас на Торговый (причём без прелюдии визита в 27‑е), тотчас же отправлялся на охоту за следующими подгулявшими «бобриками», а нас, обшмонав, выгоняли, но где–то через триста метров, в районе улица Садовая, другой наряд нас благополучно винтил и вёз нас по тому же адресу…

Упыри — они, наверно, и в Африке упыри, но хуже, если они ещё и не организованы…

…..Игры длились не день, не два и не неделю…..

Где–то после декады этого «вечера сурка» мы с Ванькой затребовали охранные грамоты, хотя бы до метро с запуском, о том, что «в точке ИКС» мы уже побывали, претензий нет, взять с нас уже нечего и мы следуем домой (я оборзел настолько, что мне выдали отобранный у кого–то проездной, чтобы больше меня не видеть, т. к. брали меня чаще всего «линейцы» на турникете, при попытке совмещения мною жетона с щелью для опускания, иногда, с колен). Индульгенций так и не дали.

При выходе тогда относительно вменяемым вручали квитанции об «оплате услуг» заведения (работающим — по месту отправляли), даже если выгоняли сразу, по поступлению. Интересно, как бы мы их оплачивали, если, минимум по три штуки за один день приходили бы, как датированные одним числом? Это бы уже смахивало на временную прописку!

Я своими дверь сортира полностью обклеил, поверх военкоматовских повесток, а Ваня их на гвоздик в кухне накалывал: вместо календарика в обратную сторону приспособил!

* * * Поднебесье. Часть 1.

Спившиеся неодушевлённые предметы.

У меня в «Поднебесье» на Художников был сильно пьющий телевизор, старенький «Рекорд‑312». С виду — типичный представитель данной популяции: ничем не примечательный ч\u1073? даун, предпочитающий всем видам антенн 5-ти метровую медную проволоку, воткнутую в задницу и размотанную по карнизам.

После вселения на флэт он моментально утратил ум, честь и совесть, вместе с ручкой переключения каналов, окончательно перейдя на плоскогубцы, и стал огрызаться неслабым токовым разрядом на любое прикосновение. Тогдашняя моя жена, Наташка, боязливо обходила его стороной и ласково обращалась к нему «Чтобтысдохлюбимый!».

В целом — парень свой! Но и этого ему было мало, браток решил пить с нами за компанию! Суть заключалась в следующем: ежели в квартире никто не пил — то изображение в течении десяти минут резко уходило на ноль или плавно отбрасывало серую муть, как в душе партизана. А стоило открыть бутылку, так после первых принятых двухсот картинка становилась идеальной.

Обман не оптический (у меня там не одни только алкоголики собирались), просто он таким образом демонстрировал своё отношение к действительности. Бороться с этим было нельзя, чинить — бесполезно, народ привык, а вот Макс Купчевский — не поверил. Это был сложный переходный период в его жизни с полным отказом от алкоголизма по «Десяти шагам» и жуткой завистью к происходящему. Существует лишь один способ проверки в данном случае — эмпирический.

В очередной раз, собравшись на сабантуй, прихватили с собой Макса. Ночного телевидения тогда не было, да и не требовалось в общем: посидели да спать развалились, но всегда наступает утро…

Макс, проснувшись первым, с полуправедным гневом оглядев дрыхнувшее население, перешагнул через тела, помылся (Господи, хорошо хоть тогда не побрился, а то меня раз Кондратий чуть не хватанул, когда он на моём бодуне свою вечную бороду ликвидировал: подумал, что седалище со знакомыми глазами!), заварил себе чайку и включил телевизор. Ящик похмельно пробормотал ему «Гутен в морге!» и ответил всеми четырьмя каналами грустной серой жопой.

Все настройки отсылали его туда же, плюс вольтаж на отдачу резко усилился. Под матюги стали шевелиться остальные зомби. Улыбаясь Максу, разлили по 200 кубиков и усадили непьющего неверующего в кресло перед монитором, разместившись сами за круглым столом. Начиналось утро обыденного опохмела…

Человек потихоньку стал терять дар речи: после второго разлива стали отчётливо проявляться не только имеющиеся программы, но и откуда–то всплыла «Немецкая волна». Повторяю: Макс не пил ни грамма! Ему оставалось лишь выбирать между метафизикой и разумностью неживой природы. Хорошо хоть, что не перекрестил со словами «Свят, Свят!» перед уходом.

В общем, беда была с ящиком. Чтобы получать качественное изображение выхода было два: либо искать в нём дырку, куда спирт заливать, либо спиться самому окончательно. Для решения проблемы существовали, опять–таки, два пути. Интенсивный: попытаться наладить прибор самому (в ЛТП его, что ли отправлять?) и экстенсивный — получить изображение на разных каналах путём увеличения числа приборов, поскольку первый ремонту не подлежит.

Я пошел по второму: приволок ещё несколько цветных, поставил их пирамидкой и рядышком, вывел всё это Церетелевское сооружение на одну антенну и задал каждому свою функцию. А этот, гад, всегда в углу стоял в резерве, зная, что когда–нибудь и его время придёт, что–нибудь да сдохнет! И, ведь, порой приходило!..

* * * Поднебесье. Часть 2.

Почему, собственно «Поднебесье»?

Просто всё это находилось на 14‑м этаже пятнадцати этажной свечки, и из–за периодически бастующих лифтов, гулять наверх, на крышу, было гораздо ближе, нежели спускаться вниз и потом пешим ходом шкандыбать обратно.

Летом — особенно: загорать ползали исключительно вверх, на гудроновую лысину, и принимали солнечные ванны до полного прилипания халявных газет, прихваченных с собой (подбрасываемых в свой, плюс соседние почтовые ящики), и разложенных подстилок к битуму, бежали отмывать прилипающие пятки обратно.

Прелесть была в том, что с высоты этого Монблана, мы преспокойно разглядывали разлёгшееся загорающее мясо женского пола на крышах соседних девятиэтажек, пребывающее в полной уверенности, что его никто не увидит. Наивные! Комментариям в духе Баркова, Лаэртского, да Жарикова из «ДК», позавидовал бы любой порножурнал! Эротика с пользой для здоровья! Плюс — в «воздушки» неплохо было прятать для охлаждения пиво и другие малополезные напитки, да и душ был поблизости, внизу. Минус менты и гопота, в общем, филиал Майами для эскапистов и раздолбаев!

По поводу этажности. Захотелось мне при въезде туда перетащить пианино: старенький «Красный Октябрь», с предыдущего местообитания. Обратились в шумевшую тогда фирму «Найдёнов и компаньоны». Там ответили: «Яволь! Сообщайте адрес, ждите после двух!». Я, со спокойной душой, оставив народ с наказом принять и расплатиться, с утра укатил по делам.

Приехав часам к 10-ти вечера, в полной уверенности, что фоно давно дома и останется лишь осмотреть царапины да поднастроить, застал злую похмельную тусовку, требующую поправки организмов. Пианино не было.

Отправив гонцов на угол, стали звонить диспетчеру: «Машина выехала в адрес!». И всё — ни во сколько отчалила, ни когда прибудет… Тётка не врала. Затерявшиеся Гераклы прибыли. После двух, как и было обещано. Ночи. С пианино.

В начале третьего в дверь позвонил в жопу пьяный бригадир — удостовериться, туда ли они заказ довезли, хлопнул стакан водки и удалился, шаркнув обеими ножками, вниз. Мы глянули в окна, узрели инструмент и сели спокойно продолжать начатое. Где–то, минут через сорок, откуда–то из Преисподней, стали доноситься звуки, отдалённо напоминающие вариации на тему «Чижика — Пыжика».

Спустившись вниз, в районе третьего этажа, мы застали весёлую компанию со стоящими бутылками на верхней крышке, культурно отдыхающей под собственную музыку. Причём, попросившую у нас водички на запивку.

Мозги–то мы им вправили, но эти сволочи, постоянно тормозя, уставали через пролёт, раскладывали по–новой выпивку и закуску и концерт продолжался. Фигня эта длилась часа два… Сказать, что соседи были счастливы, это обозвать Нину Хаген — Эдитой Пьехой.

Нам после этого хэппенинга выходить дышать свежим воздухом вниз, партизанами приходилось. Всё чаще вверх, не факт, что снизу живым домой вернёшься, авоськами соподъездники задавят: да и воздух на крыше почище будет, по ночам особенно!

P. S: А фоно, всё–таки, почти целым доставили. Полировка–то, тема буржуйская!

* * *

Как пить дезодорант.

В конце 80‑х, когда горбачёвско–лигачёвский маразм в отношении спиртосодержащей продукции гособразца достиг пика, а в центровых винно–водочных лабазах я ещё не работал, то оставалось только одно: помнить наизусть карту ночных «пьяных углов» Ленинграда, желательно зная бутлегеров в лицо и по именам (а то нам как–то с Матроскиным на «Фонарях» заместо бормотухи 0,75 круто заваренного чая задвинули. Огорчились, правда, не сильно, так как с чаем в талонные времена тоже запары были, а у нас как раз заварка кончилась. Сходили до соседнего угла и отоварились по–новой), либо хавать эрзацы да суррогаты. Выжили не все.

Как–то сидели мы в уютной компании у моих друзей Ронисов дома где–то между Полюстровским и Металлистов. То, что опять не хватило — это уж из классического разряда «как всегда»: сколько не закупи, но всегда наступает тот час, когда кончается ВСЁ. Причём, со временем, если тусовка относительно постоянна, то наступление этого часа приходит с удивительной точностью. У нас это было пол–второго, «Трёхугловская» привычка (время, когда гасили уличные фонари на набережной и все отчего–то потихоньку задумывались о вечном: о выпивке, например).

Переглянулись, собрали все деньги, исключая заветные похмельные, ибо пошлёшь дурака за бутылкой — он одну и принесёт, и мы с Сашкой Ронисом притихли, понимая, что как самых младших, пошлют именно нас. Его брат Вовка (Царствие ему сейчас Небесное!) и Кира Соболь для этой роли как «деды» явно не прокатывали.

Вздохнули, побрели. Хотя нет, вру. Шли, приплясывая, и гнали телеги. В общем, успешно дошли, взяли и обратно принесли. Ну, то, что это кончилось часа через два — было бы обыденно. Да и Час Быка пришёл, время самоубийц и поэтов. Стали озираться по сторонам. Узрели «мужской подарочный набор»: помните, раньше мужикам хронически такие коробки дарили с неизбежным ассортиментом — лосьон после бритья и дезодорант? Так вот Вовке как раз на 23‑е февраля и задарили. Ну, с лосьоном всё ясно, по чуть–чуть в стаканы и водичкой сверху (хотя некоторые, такие как Охтинский и Балаганов предпочитали лосьон в воду лить не размешивая: и выпить и запить последовательно из одной ёмкости), а с дезодорантом как быть? В стакан с водой пшикать?

И тут Сашка Ронис… Эх, не удержусь от комплиментов, хотя вы можете обвинить меня в том, что я к нему, как к другу, отношусь с некоторой либеральной предвзятостью. Ну, люблю я его, извините за очередное отступление. Отрастил себе когти на левой (он левша) руке, как у ястреба, заместо медиаторов и постоянно дома принимал этими когтями ванночки с соляным раствором, дабы они крепче стали. Учесть ещё, что он дома расхаживал в белой концертной рубашке с бабочкой и плюшевом чёрном пиджаке…

Так вот, этот апологет классического стиля, глядя на то, как мы безуспешно пытаемся осеменить дезодорантом стакан с водой, полируя при этом свои музыкальные ногти, заявляет:

— А мы с Маршалом на Гауе не так поступали!

Берёт стакан с водой, ставит его на блюдце, опускает в него флакон с дезодорантом пимпочкой вниз на дно, давит на него сверху и спокойно выстреливает всё содержимое. Всё, что пошло через край — аккуратно из блюдечка переливается обратно. Его брат Вовка, недавно вернувшийся из рядов вооружённых сил, подозрительно смотрит на Сашку, потом на меня и произносит:

— Ни на кого брата оставить нельзя, пока на пару лет уйдёшь!

* * *

Сто лет портвейн не пью!

Опосля запоев у Юрая, Янки или Воропаева, с потреблением «Боярышника» (от 0,5 до «пупырышек») и «Адаптовита» с «изумительно лимонным привкусом!», по выражению покойного Бегемота, получил микроинсульт и частичный паралич нижней половины тела, который сам же и вылечил (Бэгги вообще крякнул, как и Наташка Воропаева, Янка, Олежка Гурьев, Котя Швейк — тот, правда, водки у Пита Самоделкина дома на кухне хватанул, да и с табуретки навсегда в астрал ушёл — и многим другим Царствие Небесное!) перешёл исключительно на пиво и (очень иногда!) хороший коньяк и водку!

Можно ещё вспомнить и технический спирт, и голладский «Маккормик», который следовало не путать с «Роялем» (мы с покойным Мишей Царёвым и Мэфом — дай Бог, здравствующим! — их с «Юпи» забодяживали), и «чебурашки» с «курицей» (ощипанный двуглавый орёл мерзко–розового цвета на этикетке), и стеклоочистители, и «жидкость для разнашивания обуви» — о, про неё будет отдельная поэма!

* * *

Чужой, как больничный халат, Огромный, как чьё–то «Спасибо», Я еду, опять, с похмела, От станции «Электросила». Сжимая в зубах пищевод С усвоенным, и не успевшим, Я еду на четверть живой, А, в целом — уже отлетевший. Вживаясь в сопревший мирок, На грани тычков и скандала, Я еду в желудке метро, Как суслик в желудке удава. И девочка скажет мне: «Фи!», И сморщится дама шаблонно. Я еду, глотая эфир, Подмышечно–одеколонный. А где–то, наверно, есть Бог, Творец Бытия, вдохновенный, Ведь в том, что я сразу не сдох, Заслуга его несомненна… И если я в Ад попаду, Допившись с утра до могилы, То ездить мне в этом аду От станции «Электросила».

* * *

«Жидкость для разнашивания обуви», цена 47 коп.

Когда бухло выдавали исключительно по талонам, да ночевать заносило в новостройки (к корням, блин, где я и завис теперь, вынужденно), то очереди в местных «культурных центрах» — Универсамах» — за этим делом были невъ. бенные.

Очнувшись где–то на Выборгской стороне, поддерживая друг друга кто чем может, добрели до богадельни и ткнулись в задницу километровой вереницы в ликёро–водочнный отдел.

Кто помнит, тот знает, что винные в тех маркетах были всегда расположены сбоку от общепотребительских, и мы, оставив стояка, отправились бродить по царству изобилия.

Меня, как всегда, занесло в отсек бытовой химии (другие отправились закуску в продовольственный тырить). Ну, хозяйственный я человек, иначе, все б давно в дерьме потонули! Перебирая разные навороченные «Средства для мытья полов, окон и промежностей», нахожу неприметную бутылочку с надписью: «Жидкость для разнашивания обуви», емкостью, как «Тройной одеколон», и по цене 47 копеек.

Её состав меня изумил:

— Спирт питьевой — 85 %;

— Глицерин — 10 %;

— Добавки ароматические — 5 %

То, что я охренел, это — ничего не сказать! Я выскочил в соседнее пространство и молча приволок всю похмельную бригаду к себе, со словами:

— Мужики, сюда 120 % воды добавить, и чистая водка получится!

Химию на нашей тусовке, хотя бы приблизительно, знают все, жизненная необходимость. Сознание прояснилось у всех сообща. Подмычали завсекцией и спросили:

— У вас Этого ещё много?

Тот, впав в лёгкую нирвану, спросил:

— А вам зачем?….

Бодун полез наружу. Мы, чуть ли не хором, взвыли:

— Парад, бля, алкоголиков на Дворцовой собираемся устраивать! Обувь из Центра не по размеру прислали, разносить трэба!

Бабла хватило только на две коробки, запой длился неделю…

Когда на исходе вернулись за добавкой — хрен там был чего, не одни мы такие умные оказались!

«Сон пьяного»

Спит в подворотне имярек, Все заморочки — не волнуют. Укрылся он под сень ночную, Свободен, как из бочки грек. Ментам не интересен он, Они его уж обобрали. Не стану здесь я о морали, Спит, как в гробнице фараон: Воскреснуть время не пришло, Уютен зев полуподвала. Ресницы бьют как опахала, Сложил десницу под крыло. Он человек, достиг всего, Он жив покоем, по старинке. И всем кивает из ширинки Его скупое естество.

* * *

ВОДКА — ДРУГ?…

Скорей — подруга!

Это кому как: я уж несколько лет её даже в товарищах не числю! А бывает так, что вся нажива на неё и уходит!

Повторюсь, из Вадика Горина, покойного:

Вино дано для утоленья жажды!

Вода — говно, я пил её однажды…

Эх, у покойного Сашки Бутмана, как у врача, огромные запасы в лаборатории на Петроградке всегда были!

Постоянно в такие оттяжные запои ненавязчивые у меня, тогда на Гатчинской уходили!

Под плов с мясом с Сытного рынка, под лепку пельменей, под совместный просмотр «Зенитовских» матчей!

Царствие ему Небесное!

Водка — праматерь!!! Как и пробатерь и проебатерь, ведущая на паперть!

Кстати, можно вопрос темы переформулировать: «Друг — это водка?».

В бытность, когда я убирал её по 2,5 л в сутки, к себе на флэт даже друзей без неё не пускал: похер ночь — иди, ищи!

Самое забавное было в том, что все тему просекали и где–то находили.

А интерес поутру начинался, когда ночные нычки отыскивать начинаешь, порой всем хором!

Известно, что по–пьяни вечером нычешь не только от других, но и от себя, дабы ночью всё не догнать, а поутру крякаешь потихоньку.

Подозревая всех в способности это отыскать, выискиваешь такие места, что поутру, всё–таки раскопав, охреневаешь:

«Твою мать, как меня вчера туда занесло–то?».

У покойной Янки Ишмуратовой, жены Ёза, тоже покойного, на Посадской потолки были метра за четыре.

Прихожая, коридор, соседские шкафы со столиками на кухне и бачок унитаза — детский лепет: найдут и схавают.

Когда с утра я не смог сориентироваться на самим собой заныканный литр, пришлось подключать оставшихся Киру Соболя и Юрку Шина.

Трубы горели немилосердно, а что–то подсказывало: водка здесь! К тому же вчера мы её не пили, а убрались чем–то другим.

Через час квартира визуально вызывала подсознательные воспоминания о визитах НКВД или гестапо. Были найдены два заряженных баяна, флакон «Адаптовита» от Ваньки или Наташки Воропаевых, но водка так и не обнаружилась.

Я в изнеможении плюхнулся в кресло перекурить и посмотрел вверх на неработающую люстру.

Обычная люстра: штырёк посередине потолка и три стеклянных рожка на распорках, взирающих в обгоревшую штукатурку, без лампочек.

В одном из них, слегка нарушая гармонию перпендикулярности отвеса конструкции, грациозно красовался литр «Сибирской»…

С утра–то ладно, как достать — не проблема: быстренько сбегали в коридор за стремянкой, выудили и Слава Богу!

После второй стопки всех прибило на тему того, как я её вчера туда затырил?

Все были и пили в этой комнате, стремянку, судя по пыли, никто не трогал минимум полгода, спали тут же.

Говоря словами Ватсона, в исполнении Виталия Соломина:

«Но, чёрт возьми, Холмс! Как???».

Оставалось только допустить, что у меня ночью, как у Карлсона, где–то в районе между лопаток и задницы, неожиданно вырос моторчик, когда все вышли я слевитировал к люстре, затарил рожок люстры продукцией и вернулся обратно.

А к утру пропеллер сам собой втянулся в спину.

Ответ на эту загадку мучает меня до сих пор.

Чудны дела алкоголиков, Прости Господи!

А я уже отбоялся! Но пить её почти бросил: когда троичный нерв воспаляется — могу, как прежде, литр убрать, в качестве анестезии, и ни в одном глазу не будет.

К алкоголям

Я принял литр водки, А он меня не принял: Взаимоотторжение: Рыжов опять в грязи. И вот я в околотке, Лежу не на перине. И каждое движенье Изжогою грозит.

* * *

Алжирское вино — 1.

А какую алжирскую бодягу в коробках раз на Стремена завезли! Цена — как у трёх кефиров, литраж — 0.7, цвет — застарелой трофической язвы!

По причине дешевизны, Сайг, Эльф, Огрызок и рок–клуб пили её трое суток не просыхая, полностью истребив её запасы ещё в трёх сообщающихся магазинах: на Рубике, Колоколах и Пяти Углах.

Весь цимес заключался в том, что при проблёве и попадании на что–нибудь в окресте, она напрочь не меняла цвет, а напротив, окрашивала в свой, включая съеденные накануне продукты, невзирая на их исконную фактуру: всё становилось мрачно–однообразно фиолетовым.

Как–то Лёшка Охтинский, убравшись этой амброзией до готовности предстать перед Апостолом Петром, добрался–таки до Мити Люлина, жившего в ту пору ещё на Софье Перовской (интересно, они с Б. Г вообще осознавали, на ком они проживали?), с целью на постой.

В ночи, ощутив непреодолимое желание поделиться со всеми бродившим, и неприкаянным содержимым организма, понимая, что до дабла он всё это не донесёт, Лёшка рванул по линии наименьшего сопротивления — то есть блеванул в окно со второго этажа, задев при этом подоконник.

С утра он всё это вытер, извинился и растворился в прямоугольных лабиринтах Невского.

…Рассказ Мити Люлина (хозяина квартиры):

— Рыжов, спутя два месяца после Лёшкиного пришествия пятно на подоконнике появилось снова! Там же, на том же месте и в прежних очертаниях!

Я его ацетоном — а оно меня на хуй посылает! Затёр каким–то суперрастворителем, кто–то из художников подогнал, вроде исчезло, теперь со страхом дни отсчитываю!

Какой там Оскар Уайльд с его «Кентервильским привидением»! Пятно вылезло обратно через пару песяцев в той же позе и того же колорита.

Митя перепробовал всю известную и неизвестную ему химию, но спустя какое–то время оно упрямо пёрло наружу.

Оставалось только призадуматься о шаманах из Зауралья, из батареи под подоконником стало тихонько доноситься горловое пение.

Митя пустился на радикальные меры: содрал старую краску и выкрасил подоконник заново, облегчённо вздохнув на полгода.

К весне оно вылезло обратно.

Подоконник после красился ещё раза два, но с тем же результатом: ему здесь явно нравилось и оно требовало прописку! Дух Лёши Охтинского неистребим!

Митя давно переехал оттуда, а меня до сих пор, порой, мучает вопрос: как там нынешние поселенцы, в чёрную магию не уверовали?

* * *

Алжирское вино — 2.

Ага, мы им, помнится, доглинтились до моей первой «белочки»: народ в комнату заходит, а я там сухой камышиной стадо ма–а–аленьких коровок пасу, чтоб не слишком разбегались, на ковре сидючи!

Потом всех уверял, что они от сушняка хорошо помогают: за хребтину взял (только с рогами осторожнее, бодаются, могут сухожилие поранить!), к верху копытами перевернул (с глазами осторожней!), ко рту поднёс, да всё вымя высосал!

Помню, ещё у всех просил, чтобы им травки принесли, а то они весь ковёр объедят…

* * *

«Шартрез».

Из зелёноцветного, действительно, только «Шартрез» припоминаю!

Ей — Богу, концентрации был такой, что, помнится, с Бобковым и Колькой Аргентиной его из бутылки чуть ли не пальцем выковыривали!

* * *

«Ежевичный ликёр»

Ежевичный ликёр — это вещь! Да чистой водочкой разбавленный, да на верхней полке холодильника отстоявшийся, над тарелочкой с нарезкой сыра, чуть слезу пустившего!…

* * *

Вино полусладкое «Изабелла»

Еще были «фугасы» с потрясной розовой гадостью: «Изабелла»!

Слог «Б–Э–Э-Э!!!!» в данном и точном названии весьма длителен, протяжен и обилен!

Помнится в детстве, когда одно время проживал рядом со стадионом им. С. М. Кирова (для непитерских — там ЦПКиО через канал), прогуливая школу и разжившись сей амброзией, откушавших уже по батлу, пригласили нас зазывалы опробовать на себе, аки кроликах, новый аттракцион: колесо «Сюрприз», бесплатно, разумеется.

Кто подзабыл — это такая байда, которая начинает раскручиваться горизонтально и, набрав скорость, постепенно переходит в вертикальное положение.

Дабы народ центробежную силу на себе ощутил, бля! Физики недоделанные!

На халяву, и жопа — Клаудиа Шиффер, причём пообещали крутить не полторы минуты, а, сколько захотим.

Таблетки от жадности, недавно принятые, хором завопили нашими, тогда ещё не сорванными глотками: «До упора!!!»

Идиоты не учли только одного — детишки были в дымину пьяные!

Упор подкрался незаметно, когда колесо уже было под прямым углом и нами стали овладевать законы антигравитации.

Блевать первым начал Пашка, причём, начав процесс в верхней точке, он, совершив пол оборота, плюс поправка на движение, скорость и ветер, встретился с собственной же струёй, и, уклонившись от неё, добавил новую партию.

Я, вероятно из зависти, от всего сердца присоединился, и выразил всё, что накопилось.

Это был полёт двух душ наружу!

Мы расстались с выпитым, завтраком, вчерашним ужином, и, кажется обедом — какой там, на хер, вытрезвитель!

…Через 10‑ть минут, нас, с лицами оттенка морской волны на Кара — Даге, кое–как оттуда сняли…

Облёвано было просто всё в округе: от самого колеса, до будки для будущей продажи билетов. Кроме нас. Ни единого пятнышка!

Ни хрена нам не сказали в упрёк, только вслед посмотрели со значением…

Мораль: ибо не фиг из пьяных детей подопытных кроликов делать!

Одному предназначен «Агдам» В запылённой зелёной посуде. Никому я тебя не отдам, И никто пусть за то не осудит. Помнит враг, а, тем более, друг, Гад, предатель, скотина и Морлок. Как с утра или ближе к утру Припадать к лебединому горлу. И сжимать эту шею, сжимать, Обнимая заветно рукою. Желчь жестокую воспринимать: Каждый знает, что это такое. «Жизнь прах», — знает Бог, он не врёт, Спи спокойно, напиток осенний! А с утра твой настанет черёд Даровать мне опять Воскресение.

ПОХМЕЛЬЕ

…В глазах песок. Время отправилось погулять, неопределимо ни визуально, ни на ощупь — часов не видно, те, кто рядом — не скажут ни за когда–нибудь.

Спать и встать — хочется одновременно, эрекции это не касается: то есть местами уже встал. Знакомый врач говорит, что это естественно, перед смертью организм стремится к соитию, дабы передать своё семя и продолжить свой род, у повешенных в штанах всегда находят наряду со следами дефекации и потёки последней поллюции. Не знаю, как насчёт продолжения рода, но в сортир хочется всеми отверстиями сразу. Всё желается оптом, не частями: по–большому, по- маленькому и вырвать часть души на родину обратно. Вспоминается фильм «На игле», где герой, будучи на ломах, не в состоянии подняться, лежак обставил тремя тазиками (или вёдрами?): для писи, для каки и для блевотины, очень хорошо его понимаешь.

Вариант один: разобраться в приоритетах естественных надобностей и медленно, на четырёх костях двигаться сразу в сторону туалета. Кстати, почему никто не додумался в сортирах на дверь внутри вешать писсуар (товарищи женщины, это такой небольшой унитазик, э-э, на уровне, так сказать, пояса, чуть пониже)? Писать и какать одновременно ещё можно, а вот для проблёва в синхронном варианте приходится туда с собой кастрюльку прихватывать, так удобней было бы, намного.

После этого — добраться обратно до постели и совет один: подобное лечится подобным! Как вариант — можно пива, если не жалко с ним расстаться, но рюмку того, чем так убрался вчера, невзирая на отвращение, это святое! Дежурный тазик между ног, пятьдесят грамм в тару, грамм триста пива (или тёплого — не горячего! — сладкого чая) в ёмкость в другой руке — и, с Богом! Основная часть гадости, что в вас накопилась, должна вылететь наружу, если нет — повторить (на крайний случай два пальца в рот, это победа). После чего обессилено рухнуть обратно в кровать и проспать ещё пару часов.

Это была первая, основная часть «марлезонского» тяжёлого похмелья, во время которой нужно запомнить одно правило: не совершать лишних движений, организм этого вам не простит!

…Вторая часть.

Предполагается, что вы уже вторично поспали и готовы после более тщательного опохмела к каким–то более активным действиям. В своё время я написал блюзец про эту стадию, проснувшись где–то на краю географии, в Рыбацком, как оказалось впоследствии. Так как все новостройки на окраинах во всей России почти одинаковы, люди в них обитающие — почти тоже, то об этом и песенка:

(исполняется на стандартной мажорной блюзовой «двойке», как лёгкая помесь естественного любимого сумасшествия Тома Уэйтса, вкупе с Элисом Купером, неожиданно переспавших с Людмилой Зыкиной и пытающихся впасть в адекватность):

БОЖЕ, КАКОЙ ЭТО ГОРОД?.

Боже, какой это город? Если Питер — то именно, где? На чём это я? Вроде диван! Хозяин, или хозяйка, Вечер сейчас или день?!!! Молчание, странно: Я, кажется, не был так пьян… Вопрос: как я не сгорел, Если «Космос» тушил об постель? Хотя, вроде, курил «Беломор», — А, вот он, торчит из стены! Стало быть, спал не один, С кем же тогда? Веселье… Мангосраки и Херросима: На столе, как после войны! Где–то здесь чайник, родимый, Скорее глоток воды! Ммм! А ещё говорят, Мол, живая вода — враньё! Кто ж там, как конь ретивый Мчится из–под узды: Мухи. Паразиты. Мелкокалиберное вороньё… А, ну, вот и хозяин! Знакомое, вроде, лицо? Браток, дай закурить, — Божественнейший порок! Не помнишь, а с кем я спал тут? Кошмар, ну я молодцом… А где она? Ну, Бог с ней, с дурой, Туда ей дорога! А это, хоть, Питер? Ништяк! Ну, первый вопрос отпал… А район? Мда, повезло же тебе с жильём… Слушай, тут диван твой, пустяк? Ладно, а кто здесь остался? Одни? И то ничего: Похмелимся вдвоём! Водовка? Да… Суицид… Хотя, лучше, чем просто вода! Слушай, а как тебя звать–то? Федя? А, я — Рыжов… Что ж, пускай не болит, Ни сегодня и никогда, Давай, понеслась, с добрым утром! И, что бы Всё хорошо! И, что бы Всё хорошо! Давай!..

МАРТИРОЛОГ

Была еще одна гадость, стеклоочиститель под названием — «Льдинка». От этой дряни такая толпа народу за последние десять лет перекинулась.

Из тех, чей я гроб своими руками нёс — это Котя Швейк (хотя, он, не скажу где, стакан хорошей водяры на кухне хватанул — и всё, мотор сорвался… Отвык).

У Ваньки Воропаева полфлэта народа на ул. Есенина сгинуло, да и сам он, после того, как жильё отобрали, никому на глаза уж четыре года не попадался.

Юрай Резников, художник с Лютерани и страстный любитель «Настойки боярышника», после чего мы все окрестности вокруг аптек, усеянные вместо асфальта наглухо утрамбованными в грунт пробками от него и «Адаптовита» (с изумительно лимонным привкусом, по словам, кажется, также покойного Ёза Ишмуратова) прозывали не иначе, чем «Боярский Двор».

Серёга Б

егемот Питерский, Олежка Гурьев и мой старый, и надеюсь, хороший для него друг, Олежка Маршал — он хоть не от синего ушел, машина у «Выборгской» сбила….

Продолжать?

Я тут могу такой мартиролог выстроить…

Я уже старый, и давно пердун, но так заё……ет своих хоронить, и перспектива состариться в одиночку. Радует одно — не доживу, явно!

+++

Котю Швейка мы в жерло крематория с Питом Самоделкиным и прочими опускали. Кропаль ему с собой в дорогу положили, чтоб дышалось легче. Пупкин, Арсен и наш афроамериканистообразной расцветки Бангиз Счастливый (Бэм), на поминках едва концерт не закатили. В общем, проводили как музыканта, достойно…..

Косте Швейку

«Нет постоянного на свете» — Всё не идет из головы. Когда друзей вчерашних дети К нам обращаются на «Вы». Увы и ах! Всё лишь мгновенно. В Пустое плыть наверняка, В руках держать попеременно Игрушки, женщину, стакан. Уходит, не успев начаться, И привыкаешь жить во снах, И чаще, чем в дверях, прощаться С друзьями на похоронах. Нет ничего противней Смерти, Когда в один из дивных дней Она придет — вы ей не верьте, Не разговаривайте с ней! Пускай морщины роют кожу. Пускай в другом былая стать. Пускай заходит чуть попозже, Когда нас дома не застать…

+++

Почти на моих руках умерла моя любимая, сумасшедшая Янка Ишмуратова: и там было не с «Ханки на Джеф, с Джефа на ханку», а, гораздо хуже! Слава Богу, просто тихо умерла в своём кресле на Посадской: оторвался последний сердечный клапан…

+++

Олегу Григорьеву

Ем я рассольник за стольник, Кефира не пью — пронесёт. А рядом стоит алкоголик И грустно объедки пасёт. Судьбою нещадно избитый, Небритый, в несвежем белье, Он смотрит, как я, с аппетитом, Съедаю салат «Оливье». И чуется злоба во взгляде Из тех, что копилась давно, Когда я шашлык, в маринаде, Сухим, запиваю, вином. Но нет у меня раздраженья, На уровень жизни иной. Ведь это — моё отраженье В витрине, что рядом со мной.

+++

Юрай (Юрка Резников).

Умер Юрай… Жил на Большом проспекте П. С, на последнем этаже недалеко от Петровского стадиона, и по этой причине жутко ненавидел «Зенит», точнее, его фанатов. Его фраза:

— Рыжов! Это ж как нужно искать сортир, чтобы примчаться в мою парадную под самую крышу, и обоссать именно МОЮ дверь!

+++

Олежке Гурьеву, не так давно ушедшему…

Это был один из первых Людей, с кем я познакомился на Сайге. Мягкий, беззлобный, ранимо–беззащитный человечек, в своём вечном синем берете и мятом плаще, не доходящем ему до колен. Он постоянно писал стихи и безумно стеснялся их кому–либо показывать. Не обладая громким голосом и напором, на тусовках он тихо присаживался куда–нибудь в уголок и сам себе читал их как мантры, уже не надеясь быть услышанным.

Есть женщины, что смотрят мимо Начертанного на песке. Я рядом, я невдалеке, Я вместе с вами, но незримый, Как прошлого пейзажа часть, Деталь простого механизма. У хари моей нет харизмы, Но есть желанье кирпича. А сердце пошло так стучит, И в пальцах догорает «Прима», И женщины проходят мимо, Неся с собою кирпичи.

Часть II. О ЛЮБВИ

«И слово «ОБУВЬ» как «ЛЮБОВЬ», я прочитал на магазине…»

Саша Соколов «Школа для дураков»

О ЛЮБВИ

Унесшие кучу здоровья,

Обильно политые потом,

Слова, что зовутся Любовью,

Вершат вековую работу…

……

Любить — это всегда Всё и Ничего одновременно, как и ненавидеть. Это либо есть, либо этого нет.

Смирение, оно же Терпимость, приходит с постижением Любви, то есть с совместным сосуществованием в какой–нибудь кубатуре, являющейся проверкой на совыживаемость.

Когда она внутри, в Нас, в Обоих, Одна (!), как дозняк заутренний, единственный, коий может спасти лишь одного, но ты её будишь, и ставишь её первой, чтоб Ей (!) идти дальше, а сам ложишься умирать.

Она — всегда на грани существования. Экзистенция. От бомжового музыканта у метро до Элвиса.

Нужно только выйти на своей остановке. Вместе.

ЭРЕКЦИЯ

Время — где–то после середины 80‑х. Я, поступив во ВВМУРЭ им. Попова, забираю оттуда документы до присяги, и, ткнув пальцем в список технических ВУЗов, перевожу документы в Корабелку, откуда меня три года пытались изгнать, экзорцисты хреновы, да потом сам оттуда перевёлся.

Первая пара — в 8.30, дорога — 1 час 40 минут. Выходить из дома нужно где–то в начале седьмого. Мне — восемнадцать, гормон играет, в институте — барышни вокруг одна другой лучше и стал я замечать, что уже в автобусе, по мере приближения к институту, почти всегда начинается весьма неслабая эрекция.

Всё бы хорошо, но я ходил тогда в «Левисах» в обтяжку, и сдав плащ или пальто в гардероб, скрыть это было весьма проблематично.

Поделился этой новостью с моим однокурсником Костей, который проживал тогда в Весёлом Посёлке и времени на дорогу тратил приблизительно столько же. Оказалось — у него та же проблема.

Призадумались. Сей факт на индивидуальные особенности организма уже не тянул, особенно когда третий парень с Гражданки подтвердил, что у него та же фигня. Налицо (а, верней, чуть ниже) уже была тенденция.

Время поразмышлять над этим было, особенно когда впереди две сдвоенные пары «Истории КПСС», и после них в курилке, кажется нашли этому объяснение: наши организмы в течение школьных десяти лет привыкли просыпаться в одно и то же время перед школой: с восьми — до девяти утра. Выработан был определённый биоцикл со своими ритмами, и вполне объяснимый «утренний стояк» приходился как раз на время просыпания.

По дороге в институт мы по привычке досыпали в муниципальном транспорте, а к привычному часу пробуждения как раз прибывали в альма–матер. Всё встало (не там!) на свои места!

…..

Взойдут ли чьи–нибудь уста На член мой, вставший неспроста? Живу, как в каменном лесу: Ведь сам себе не отсосу!

ГЕНИТАЛИИ

Скульптор Алексей Штерн, отец Димы Штерна, во времена творческих застоев или просто лёгких алкогольных отдохновений, развлекался тем, что лепил э-э, мужские гениталии во всех анатомических подробностях и всех вообразимых и невообразимых размеров, вплоть до фантастических.

Как–то у Димки забухали, да и ночевать в мастерской остались. Когда я с утра оглядел где я очнулся, меня хватанул лёгкий кондратий: в такой тусовке мне просыпаться ещё не доводилось.

……

Позарастали мхом гениталии, Как только Наталья свалила в Анталию. Чёткая линия, тонкая талия, Вернётся с Анталии — протрёт гениталии. (скороговорка от И. Рыжова)

ИЗ ДЕТСТВА

««Сникерс» стал на 20 % длиннее, когда увидел как разворачивают «Алёнку»».

© перто)

Кстати, когда я в детстве разворачивал эту шоколадку («Аленку»), то у меня, порой, возникала непроизвольная эрекция. С чего бы это?

Подобные чувства я испытывал только к вафельно–шоколадным огромным конфетам «Медведи на лесоповале» («Утро в сосновом бору»).

Интересно, это латентная педофилия с зоофильным уклоном и гастрономической подоплёкой?

ИЗ ЮНОСТИ

Эх, молодость отчего–то припомнилась!

Настоящий закон подлости: это когда ты договорился с девушкой о свидании у себя дома, прикупил бутылочку коньячку, наготовил всяческой вкусной еды, а она за полчаса позвонила и сказала, что приехать не может.

И вот, через час она тебе звонит и радостно сообщает, что ей всё–таки удалось уладить свои дела, и она будет у тебя через десять минут: а ты уже выпил весь коньяк, съел все свои кулинарные изыски и подрочил…

«Я шагаю по…» («Культпоход по рукоблудию»)

Бывает член чегой–то не стоит, И вдруг — такой, что не уснуть. Но никого с тобой не спит, А нужен кто–нибудь. Мелькнёт в мозгу знакомое лицо, Да баба, не мужик. И ты его берёшь в кольцо, Своей рукой берёшь в кольцо, И вжик–вжик–вжик–вжик-вжик. А я е…у кого я захочу, И мне преград на свете нет. Доступно всё, пока дрочу: Хоть в ж. пу, хоть минет. Я сам себе умею хорошо, Хоть раз, а хоть на бис. А если я о ком–то загрущу — В трусах своих знакомство отыщу, И снова за…бись!

ЖЕНЩИНЫ

Средь моря лжи — любовь к кому–то.

Каприз? Желанье рваться в бой?

Держи удачу лишь минуту,

Потом — она, уж, не с тобой.

Немного блядь, немного стерва,

Хозяйка собственной игры.

Она — лишь Женщина, во первых.

Всё остальное — во вторых.

…….

Из писем разных лет.

«..Какая, в жопу лажа? Мы так полгода жили! Кстати, это уже после того, как ты свои трусы у меня под подушкой нашёл, когда мы двух дур из артистического пивбара «Жуки» ко мне сдёрнули!

От твоей, в воспоминаниях, остались лишь коровьи глаза, плюс необъятная жопа, а от моей — пристрастие к ванной и охота к перемене мест.

После четвёртой бутылки она уверовала, что смена кровати сродни загранпаспорту куда–нибудь в экзотику, и мы переместились уже на ваш диван.

А потом с утра начались твои же вопли:

— Рыжов у меня трусы украл! Под подушку затырил!

…А тётки были забавные, моя — особенно. Пятно родимое на ноге вспоминается, размером с опрокинутый стакан портвейна, да и цветом…»

«…А у меня на Художников, когда жил там Аркашка Грек, периодически к нему под крылышко на ковёр, как к любимому, приезжал уникальный, очарованный им персонаж: тётенька–минетчица (за давностью лет — имя запамятовал).

Косила на оба глаза так, что при её улыбке было совершенно непонятно, кого из нас она пытается соблазнить. Плюс рост гренадера времён Петра Великого.

Но это была фея! Когда у нас заканчивалось всё спиртное, она мило улыбалась остатками зубов, и говорила: «Ну, что, мальчики! Продолжим?».

И спокойно отправлялась на привычное ремесло на трассу Проспекта Просвещения.

В доме для неё была отдельная рюмка, а Аркаше пожималась рука со словами: «Держись, старик! Кормилец, ты, наш, бля!«…»

«…Голые женщины? А что в них юморного? Они мне, честно говоря, и такими нравились и нравятся, уж извини.

Только по прошествии лет — Одна. Остальные всего лишь возбуждают (и в прямом смысле, не скрою: грех–то из ширинки наружу просится) на встречу с ней. Наверное я неправильный какой–то.»

ОДУВАНЧИКИ

…Бабушки, скамейки, вода за три копейки,

Гривенник затёртый — с мясом пирожок.

По Невскому гуляют счастливые семейки:

Конец «восьмидесятых», лето, хорошо!..

И правда, хорошо… Возвращаюсь домой на Художников, к себе в «Поднебесье».

На газоне перед парадной набираю букет любимых желтых одуванчиков для тогдашней жены, поднимаюсь на лифте на свой предпоследний 14 этаж.

Перед дверьми квартиры стремительно скидываю всю одежду и оставшись совершенно обнаженным, лишь с эрекцией и букетом одуванчиков в руках, звоню в дверь.

Открывает двери жена, из за спины которой выглядывают изумленные лица совершенно незнакомых мне людей.

— А это и есть Рыжов, познакомьтесь! — радостно представляет жена. — Рыжов, к нам заказчики пришли.

ПОРНОГРАФИЯ — 1.

В конце (уже хорошо!) восьмидесятых повсюду были видеосалоны натыканы. Некоторые пахали круглосуточно.

Когда вписаться было некуда, а на Треугольнике становилось холодно или дождливо, мы с Максом Купчевским гребли к Мосбану к двум ноль–ноль.

Там был ночной видеосалунчик с сеансами через каждые два часа: 00.00, 2.00, 4.00, 6.00.

Стоило удовольствие по юксовому за представление, так что шесть часов не совсем здорового сна нам обходились по трёшнику с носа.

Народу было, как правило, мало, и мы мирно храпели на стульях, заняв каждый свой ряд, проплатив предварительно весь будущий просмотр вперёд.

Народ нас не трогал, а, учитывая наши габариты, ещё и побаивался.

Одно хреново с тех пор: когда порево на экране вижу — глаза сами собой закрываются, условный рефлекс выработался, бля…

ПОРНОГРАФИЯ — 2

Бабу надо сразу:

В дыню и на базу!

На плечо — и в койку -

Вон их, гадин, сколько!

Пару раз подпрыгнул,

Дал ей в глаз — и выгнал!

…..

Помнится, на Горьковской, у ныне покойного Ёза Ишмуратова и ныне здравствующей Ирки Анисимовой, ушли в очередной запой исключительно мужеским составом.

Я от себя приволок очередную банку маринованных грибов, была у меня такая фишка, литров по пятьдесят — семьдесят за лето–осень ежегодно мариновать и закатывать. На закусь, стало быть.

Расселись на песке (почему на песке — потом расскажу, а вообще: первый этаж, подвала нет, пол под бетонную заливку готовили, а то крысы и кошаки, охотящиеся за ними из подпространства задолбали, то и дело это сафари из щелей в квартиру прорывалось!).

Врубили ящик, восприняли, усугубили и поняли, что смотреть, в принципе, нечего.

Говорить друг с другом было пока не о чем, а глаз требовал отдохновения.

И тут мы сообразили, что у Ирки в соседней комнате квартирует Димка Рони, работавший кем–то вроде продавца или охранника в магазе по продаже видеокассет на Апрашке.

Чем торгую — тем кормлюсь, или, что сторожу — то и п…зжу!

Переместились туда, дабы видео какое–нибудь посмотреть под это дело, благо видик с ящиком там тоже присутствовали.

Видак с ящиком стояли на тумбе, полностью забитой видеокассетами. Чего там, судя по обложкам, только не было!

Разлив, употребив и закусив, остановились, кажется, на «Пятом элементе», но вместо Уиллиса и Умы Турман узрели жесточайшую немецкую порнуху с «Я-Я! ДАС ИСТ ФАНТАСТИШЬ!».

Подумали, что Димка коробки перепутал, усугубили и достали «Крёстного отца» в суперблоке из трёх кассет.

Ожидаемая классика мирового кино нам ответила столь же крутой еб…й, причём еще и на двух европейских языках.

Впав в лёгкий аут и приняв еще, мы всё–таки решили докопаться: есть ли там что–нибудь из заявленного на обложке?

Х..й там был (причём не один, и не только он, и не только человеческий)!

За шесть (!) часов употребления напитка и перелопачивания Рониной видеотеки, мы ознакомились со всеми видами извращений в мировой порноиндустрии, и пришли к выводу, что Димка у себя на работе тырил исключительно порно, упаковывая его в коробки из–под нормальных фильмов (спросом они там не пользовались или списывали их? Не знаю).

Далее — самое весёлое! Водка, штука–то калорийная, да грибочки оттяжечку дают, после третьего литра хавать хоцца не по–деццки, а в доме — голяк полнейший: Ирка–хозяйка со своей провизорской службы ещё с работы не пришла, а здесь ни крошки хлеба.

Какая там, в жопу, эрекция!

Если встанет — то только внутрь, плюс, гад, ещё и желудок расплющит!

Лицезрение эрегированных разноцветных членов у всей тусовки непроизвольно вызвало одну и ту же всеобщую мысль: «КОЛБАСАААААА!!!!!!».

Причём, размеры увиденного соответствовали. Интересно, где они там таких промежножных бройлеров выращивают? На спецфабрике, что–ли?

Апофеоз.

К 20.00 явилась ЖЕНЩИНА: Ирка, хозяйка квартиры.

И к ней на всех четырёх ногах, сбивая по дороге друг друга, из комнаты рванули похотливые самцы, одержимые одним желанием, которое хором вырвалось наружу:

— ПОЖРА–А–А-АТЬ!

Вот так, путь к ширинке, а то и к сердцу мужчины, порой действительно, лежит через желудок!

О РЕЗИНОВЫХ ИЗДЕЛИЯХ

Резиновое изделие № 1.

В бытность молодым я в своей сумке (рюкзаке, планшете) всегда носил с собой противогаз, подаренный мне, кажется Штирлицем — Ляховым, без гофрированной трубки, без фильтрующей банки и без стёкол.

Выкинуть было лень, по ночам в нем я смахивал то ли на мутанта, то ли на похудевшего Котовского, в общем — вещь полезная.

Когда случалось поехать куда–нибудь с какой–нибудь барышней и дело доходило до адюльтера, то некоторые чистоплотные создания непременно интересовались:

— Игорь, а есть ли у тебя с собой «изделие № 1», я без него не привыкла ЭТИМ заниматься!

На что я, радостно подпрыгнув на кровати, восклицал:

— Конечно есть, о булочка моего хот–дога!

После этого вскакивал, рылся в клади, надевал противогаз себе на голову и представал перед сударыней, причём, абсолютно обнажённым, со словами:

— Ну-с, приступим?

Одна, помнится, даже сознание на миг потеряла.

Резиновое изделие № 2.

Как то у меня в «Поднебесье» упились до состояния потребления внутрь из еды только «Гематогена», по общему совещанию с утра.

В доме, естественно, его не было, и мы отправились в универсам, помимо насущного, прикупить и желаемое: благо, аптека рядом.

Зайдя в неё, помимо купленного «Гематогена», узрели презервативы советские, из серии: «Проверено Электроником!» в гирляндах, как сейчас лейкопластырь продают, по цене десять копеек за обойму.

Это, как сейчас, где–то 0,00005 того, полновесного рубля.

Купили на «пятёрку», скуки ради.

Часам к двум ночи приехала из Москвы тогдашняя жена, и узрела всю квартиру в надутых презиках: они были везде!

Со всех карнизов, с протянутой по всей комнате антенны, с инжира в кадке, под которым я спал, с книжных полок, труб в ванной и на кухне, свисали аккуратно надутые гандоны, местами ещё и расписанные.

Скучно нам было просто так бухать, вот и повеселились!

На что мне было заявлено:

— Рыжов! Детей у нас с тобой точно не будет!

Так оно и вышло.

Может, напророчила?

«Супружеский долг»

Я не исполнил супружеский долг, Братцы, верну поутру, с опохмела! Только б супруга дождаться сумела, Не завернула б пред кем–то подол. А завернёт — так и лучше ещё, Знаю, что кто–нибудь точно поможет. Кто–то подставит свой х. й, как плечо, И я потом помогу ему тоже. Резиновое изделие № 3. Резиновая баба без мужа, безотказна, Резиновая баба, к тому же, незаразна. Резиновая баба не курит и не пьёт, Резиновая баба всегда везде даёт! Резиновые бабы полезны и приятны, Резиновые бабы не думают о пятнах! Резиновые бабы по жизни не торчат, Резиновые бабы всегда на всё молчат! Резиновая баба трусов не наряжает, Резиновая баба пупсов не нарожает! А, если с перепитья, с эрекцией не так, — Могу ей подарить я резиновый елдак! Резиновая баба мигренью не страдает, Резиновая баба всё время молодая. Когда карман мой тощий, иль где–нибудь нальют: Резиновая тёща — мне тоже по х. ю! Ведь: Резиновые бабы без мужа, безотказны, Резиновые бабы, к тому же, незаразны. Резиновые бабы не курят и не пьют, Резиновые бабы всегда везде дают! В догонку, на мотив «Сиреневого тумана»: Я бабу ту надул — она и улетела: Окошко не закрыл, а ну её в п. зду! Резиновую б. ядь: не больно–то хотелось, Вот выйду погулять — из мяса там найду!..

P. S: это я ещё не рассказывал, как у меня на вписке герлы своё постиранное бельё на реальной кем–то подаренной резиновой бабе после стирки сушили!

Порвалась, сука…

ВИБРАТОРЫ

… А вибраторы, что, лучше что–ли?…

С нами тогда ещё Надюшка присутствовала, костюмер с «Ленфильма», где мы вместе с ней пару лет проработали. Так вот, м–м–м, проблемы у неё были некоторые по мужской части после разлада с мужем и прочими, и завела она себе «резинового ночного постояльца».

Бело–серого такого, ребристого, с полметра в протяжённости, сам как–то видел. И таскала она его всегда с собой в сумочке — авось куда и с кем Судьба спать забросит! Сумочку поставила у дивана, а сама вместе с нами ушла в разгуляево. Спустя пару часов раздался дикий вопль: «Мужа уби–и–или!».

Все, охренев, начали осматриваться в поисках ещё тёплого трупа, но увидели лишь Надю, прижимающую к груди нечто растерзанное. Лохматое непарнокопытное, обитающее в квартире, залезло к ней в сумку, выудило нечто, с его точки зрения похожее на кость, и честно попыталось это съесть…

Бедная женщина! Неделю после этого ходила никакая!

А ты говоришь пошло: жизня, бля!

Батарейка в вибраторе У тебя уже села. Но кипит лава в кратере, И желает всё тело. Как всё в мире изменчиво, Дорогая маркиза! Ждёшь обиду сердечную, А она уже снизу!

О ПОЗИЦИЯХ

Колени красные — порой, это уже признак определённой позиции. Моя любимая, извиняюсь, им только рада.

О ПОЛЬЗЕ ИЗВРАЩЕНИЙ

Исторический факт:

Как–то раз Агата Кристи купалась на пляже только для женщин и неожиданно стала тонуть. Спас её молодой человек, который из скал подсматривал за сим купанием с биноклем в одной руке и, скорее всего, с причинным местом в другой.

Вот так иногда и мастурбация вкупе с вуайеризмом приносят несомненную пользу для человечества.

Полюбите онаниста — Парень тихий, неговнистый, Плюс аборты точно не страшны. Вы его лишь полюбите, Мозги тихо про. бите: Статус гарантирован жены! Полюбите импотента, Импотента без патента, Тут вам дети тоже не грозят. И рога вам тут не светят, А не только эти дети, Здесь не надо говорить: «Нельзя!». Полюбите пидораса: С пидорасом жить прекрасно, Он хорош любою стороной. Он в общении не сложен, И, вообще, хорош, ухожен, Но не спите к дяденьке спиной! Некрофила опасайтесь: Войте, плачьте и кусайтесь, На подмогу чтобы все вокруг! Даже если будет милым — Опасайтесь некрофила, Шансов много не проснуться вдруг! С зоофилами попроще — К ним не попадёшься в ощип, Даже если очень сгоряча. Как бы не был мир ужасен — Зоофил вам не опасен, Если вы не Ксения Собчак! Если слишком хорошо вам — Полюбите вы Рыжова, Вы поймёте, что такое Рай Был, пока его не знали, У Рыжова в арсенале: Лень и винно–водочный сарай. И вообще, какое бл. дство! Для чего нам всем влюбляться? Для чего тревожить наши сны? На хрена вам эти кони? Лучше жизнь прожить спокойно, Пейте, дамы, за себя, родных!

ПО МАЛОЙ НУЖДЕ

Меня пиво вдохновляет -

Тоже что–то укрепляет.

Жаль, побочные явленья

Ослабляют укрепленье.

…..

В бытность времяпрепровождения Белых Ночей на Дворцовой набережной, на «Треугольнике», когда начинал накрапывать дождь, а расходиться не хотелось (да и хрен куда доберёшься — мосты разведены, и ехать не на что!), мы укрывались в соседнем доме: «шестёрке», или «137‑м» — по коду на двери.

Сбегали туда с гитарами и всеми напитками, причём жильцы не особо протестовали.

Пили в то время, в основном, сухое вино, да портвейн, которые требовали естественного выхода наружу через низ, а, порой, и через верх, если перебрать слегка.

Мужское население облегчалось, выйдя через чёрный ход на улицу, а женское предпочитало забраться в старинный лифт попарно, отправиться на нём на последний этаж, и, зная, что их никто не видит, писать там.

Не видит–то — не видит, но зато как слышит!

Сушняк по эффекту мочегонности пиву ни в чём не уступает, пьётся по молодости легко и непринуждённо в любых количествах, а, следовательно, порой и превосходит!

В старых лифтах — дно весьма условное по герметичности, хорошо, хоть не проваливается, и щели с палец толщиной, просто их сразу не заметно.

И с последнего этажа ударяли две мощнейшие струи с грохотом Ниагарского водопада!

Затем барышни на том же лифте спускались вниз и продолжался разговор о культуре.

Ничего страшного, более того, многие из них стали впоследствии нашими жёнами, у кого–то ненадолго, а у кого–то навсегда.

* * *

Ага! У меня была знакомая барышня, лет двадцать тому назад, которая очень любила писать в кустиках возле Казанского Собора.

Видя в фас их кудрявые и мощные очертания, она уверенно направлялась к ним и, углубившись внутрь кормой, начинала своё мокрое дело.

Она не учитывала только одного, что как раз сзади — там, где они выходили на Казанскую и на Невский, эти кустики, скорей, напоминали прутики, то есть, выглядели изрядно поредевшими.

Как–то, возвращаясь в поздний вечер от ресторана «Кавказский» с очередной порцией горючего, наблюдаю такую сцену:

при свете зажегшихся ночных фонарей, из кустов белеет необъятная жопа и мощно журчит голосом Людмилы Зыкиной: «Течёт река, Волга…»,

а рядом стоит наряд ментов и ржёт.

Долгих усилий стоило, чтобы её отмазать, но, с её точки зрения — она выглядела прекрасно!

* * *

Опять сегодня рекламка в газете на глаза подвернулась (блин, предупреждал же Булгаков устами профессора Преображенского насчёт прессы и её влияния на организм!). Помимо прочих соучастий и исправлений в области сексопатологии специалист Филатов М. Ю. предлагает урологический аппарат, который ВОССТАНАВЛИВАЕТ НАПОР ПРИ МОЧЕИСПУСКАНИИ (!).

Блин, всю жизнь мечтал! …струёю мощной всех пугая, Убить хозяйку с попугаем…

Может, мне с детства жизнь рисовалась в розовых красках и я так мечтал о чудо–таблетках, с помощью которых я бы несомненно победил во дворе в соревновании «отлить на дальность» (интересно, меткость он развивает? я бы сразу стал Ворошиловским ссунком).

О, как бы я тушил костёр «по–пионерски»! Один, равняться было б не с кем! И девочек я в школе б поражал, Коль под струёю член едва держал.

К чему дома огнетушитель? Три литра пива на ночь — и спокойно кури в постели: твоя пожарная команда всегда с тобой, и вызывать не надо: лёгкое движение руки…

Эх, поздновато нужная информация доходит до потенциального потребителя!

ОБ УВЕРЕННОСТИ В СЕБЕ

Это запросто! Идти по Невскому трезвым, уверенным в себе, прекрасно выглядящим, с распахнутой настежь ширинкой, не зная об этом, и недоумевать, отчего все встречные при виде тебя откровенно улыбаются!

ЖОПА

Большая жопа, без трусов, Пришла ко мне во сне, под утро. В её трактовке Камасутры Мне не запомнилось лицо. Да, молода, и без одёж, Лишь голос: «Как тебе, Рыжов, а…?» Вот так всегда, приходит жопа, Когда её совсем не ждёшь! …..

Я как–то вывел происхождение фразеологизма «руки из жопы растут».

По древнеитальянски: «manus» — рука, «anus» — сами знаете.

Так что, всё логично в этой жизни!

* * *

Давеча гуляем с Любимой, по любимой же Петроградке. При моей, периодически возникающей агорафобии, движемся в основном проходными, где они ещё остались и не заперты на ворота под стоянки, дворами. Проходим знаменитым тоннелем с Большого до метро «Петроградская» (там, где мексиканский бар. Блин, сколько всего понастроили по этой короткой дороге!), останавливаемся в этом дворике, прикидывая как обойти машины, она сквозь очки смотрит вверх колодца двора в сторону неба, и спрашивает:

— Слушай! А что это нарисовано или написано в верхнем окне во–он той парадной: это витраж или какой–нибудь оригинальный узор? Красиво!

Я приглядываюсь, читаю и, стараясь не разочаровать, произношу:

— Там написано: «Жопа». Элемент народного дизайна.

Факт. Можете сходить проверить. Вот так и жопа в виде граффити в процессе прогулки может стать романтичной.

КНИГА

Язык есть средство обольщения.

Вы спросите: а что такого?

Да бросьте, не про ощущения!

Он иногда доносит слово.

…..

Может я, с точки зрения нынешнего поколения юзеров, и извращенец, но книгу в руках подержать люблю. Потрогать, запах её вдохнуть, переспать с ней, чтобы всегда рядом с рукой лежала, если вдруг приспичит любимые места найти.

* * *

Инструкция молодоженам. «Как вести себя в первую брачную ночь».

Был такой памятник печатному слову, выдаваемую в ЗАГСе молодожёнам в советские времена: «Как вести себя в первую брачную ночь» — Аньке «Вдове» и Сашке Арбузову выдали на свадьбе.

В Сайгоне уссывались всем составом, чего там только наши стражи советской морали не напридумывали! И о том, как «жених должен В ПОЛНОЙ ТЕМНОТЕ РАЗДЕТЬСЯ, ЧТОБЫ НЕ НАПУГАТЬ НЕВЕСТУ (это чем же, количеством наколотых куполов на груди, или двумя х. ями, мол, прости, любимая, в Чернобыль не вовремя занесло!) и найти в постели «уже раздетую и приготовленную к акту возлюбленную» (КЕМ? свидетелем?).

Они там в прятки перед трахом поиграть решили или в жмурки?

«Предварительно её поцеловав, эрегированным членом найти предназначенное отверстие, ввести его и плавными движениями совершить половой акт до полного семяизвержения». Перл!

Целовать её тоже членом эрегированным? Коль им, то тогда уж для как раз эрекции, извиняюсь.

Ежели квартира большая, темнота кромешная, я в соседней комнате раздеваюсь, она молчит как партизан, то мне её по всему пространству на ощупь искать прикажете, о мебель спотыкаясь? Вдруг пописать вышла, а обратно ещё не вернулась и ещё в пути?

Хорошо, нашёл я её между кухней и шкафом, какую из дырок мне, как неофиту, сразу и без ошибки выбрать, вдруг в жопу занесёт?

Почему акт совершать только один, и что делать после? И т. п…

Могучая книжечка была!

О СТИХАХ И ПОЭЗИИ

Ненавижу стихи, хотя бы за то, что их никто не читает, а пролистывают, выискивая сюжет или прозу.

Конкретика всегда превалирует, чужие чувства хороши лишь тогда, когда они совпадают с собственными переживаниями.

Поэты не в цене боле, они хороши лишь для ссылок, в плане одной лишь запомнившейся фразы или словосочетания.

Значит, это клёво! Стагнации нет и мир движется вперёд!

Время само рассудит «Кому — Любовь, а, кому–то лишь хвостик Любви…»

Я не поэт, и буду повторять это до чёрно–жёлтого дыма из трубы крематория!

Но как тогда можно будет сказать любимой женщине, которую ты однажды потерял, как не в стол, на антресоли, так, чтобы она этого никогда не услышала:

Дай Бог, тебе не знать ночей, дай Бог не знать, старушка, Когда становишься ничьей, как старая игрушка. Когда никто не позовёт, и ни о чём не спросит, Лишь в голову тебе вобьёт безжизненную проседь Невыразимая тоска, постылая подруга. И к бритве тянется рука, и держишь эту руку. Дай, Бог, не ощутить того, в часу утра, четвёртом. Что ты осталась здесь живой, когда вокруг все мёртво. И, приближая Час Быка, Смерть входит за тобою, И горло станет привыкать, как душат его болью. И утро, кажется простой насмешкой над величьем, Беды твоей, столь непростой, сколь мерзостной в обличье. Не Дай же, ощутить всего, твоим сердечком нежным, Когда Любовь, как Божество, уходит в Неизбежность… ОНА! Врывается на миг, Небытие отбросив, Внезапная, как чаек крик, в предутреннюю просинь. Свободная, как два крыла, парящие в надежде, Чтобы связать, что не смогла, вся жизнь, та, что прежде. Раскрой ладонь, и отпусти, рукой своей, несмелой. И за тобой не прилетит: «Моглось, да не сумелось!». И чаша тяжелей в весах, где больше «Я», чем «Вместе», И смотришь, смотришь в Небеса, и ждешь оттуда Вести… …И поздно, мир давно уснул, что было — то досталось. Несет почётный караул рассветная усталость. Суббота, завтра выходной. Обратно не вернуться. Дай Бог, и не тебе одной, без этого проснуться…

О ВШАХ

Педикулёз на ногах возможен только в варианте с лобковыми вшами, т. е. мандавошками.

Проверено: у вшей обычных (головных) и нижних существует чёткое разделение территории обитания.

Мустанги обычные проживают исключительно на голове, тогда как мандавошки бродят везде, где встречается растительность на теле, в причёску не заползая. Да и гниды расставляют, как мины–ловушки, повсюду.

Причём, в бороде, усах и бакенбардах селятся с удовольствием!

Вот такое паритетное взаимососуществавание.

* * *

Забавно! Моя третья жена была моделью, да, вот, на битника повело, беднягу: четыре года со мной отмучилась, видать, со сладкого, говна неимоверно захотелось!

Так она целый легион на полусветской тусне недоёб…ного «питерского полусвета» умудрилась отхватить!

Каким макаром — у самого в репе не укладывается: там еб….ся было, в принципе, негде! Даблы по разделениям: женский–мужской, а, ежели, в рот брала — то мандовошки на верхнем хаере по определению не приживаются, у них там территориальные разграничения.

Пришлось сделать вид, что, бл…дь, ветром надуло…

Ежели я крякну, да на Небесах обратно навечно встретимся (неразвенчанные мы!) — где я ТАМ «Нитифор» достану?

…Кстати, коль встретишь её, передай, что групповой секс и противозачаточные таблетки, вкупе с титулом «кандидат гуманитарных наук», всё–таки не пахнет так, как если берёшь на руки своего, родного ребёнка и прижимаешься к нему, целуя, бесконечно нежно…

* * *

«Нитифор»

А круче «Нитифора» — всё равно, ни х. я нет!

На флэту у Янки Ишмуратовой целая эпидемия была, только им и спаслись: кстати, и башку как Дихлофос не дерёт!

А от чесотки лучше всего — мазь бензилбензоата 20 % го.

Круче серно–ртутной на порядок, да и почти не воняет.

Ну, это я так, может, на будущее пригодится. Мы, помниццо, с Колей Рок–н–Роллом даже тему как–то сдуру нафигачили:

— «Б-2» — «Б-4», зае. ись опять в сортире…

А с керосину, кожа как перчатка из под хаера ползёт, и это пробовали! Исключительно не советую — сам, бля, с годами наполовину облысел! Х. й поспишь, да и побегать по стенкам придётся!

Ежели скальпа не жаль — вперёд!

Лёха Глюк так своего сына (тоже, кстати, покойного, хорошо хоть не от этого) чуть волосяного покрова совсем не лишил: «Нитифор» однозначно!

Плюс терпеливую герлу, дабы гниды выбирала.

Кстати, я хаер стричь не стал, но закудрявился после этого на всю жизнь!

О СОРТИРАХ

В сортире в Таллине, очень давно, видел на двери изумительный перл: корявым почерком, пьяным карандашом, размашистая надпись во всю ширь: «Брежнев — дурак!».

Чуть ниже, как резюме, шариковой ручкой официального красного цвета, чёткой росписью:

«Сам дурак! Брежнев».

Это уже сродни двум известным, в свое тусовочное время, высказываниям на Казани: на асфальте из баллончиков с краской было выведено:

«Бог умер! (Ницше)».

Чья–то рецензия, другим цветом:

«Ницше умер! (Бог)».

* * *

Из воспоминаний о Леше Охтинском.

Сортир у него был — мама не горюй! Хуже чем привокзальный, бесплатный, не мылся, вроде, вообще ни разу.

Однажды, плотно выпив за день всё, что горит («Бэлла», плюс алжирское вино, лосьон «Бэмби» и антистатик «Лана» в композиции), он добрался до дома и с облегчением опорожнил мочевой пузырь. На следующие сутки, отловив меня, он поведал о чуде:

— Представляешь! Я вчера вечером отлил в свой унитаз, и от него отошла вековая ржавчина!

Мысль иногда работает чётко, безумные идеи появляются моментально и у меня сразу созрел бизнес–проект:

— Лёшка, сейчас поправляешься, даю тебе ручку и бумагу и ты вспоминаешь всё, что пил вчера до капли и в каких пропорциях! Это же секретный химсостав, ноу–хау! Открываем фирму по чистке особо засранных унитазов, будем тебя им поить накануне, тебе останется только поссать и слить, все дела!

Жаль, не срослось… Я сижу на унитазе, В предварительном экстазе. Я сижу на унитазе, Размышляю, в общем, так: «Коль какашка выйдет туго, Скажу: «Сука ты, подруга!». Коль какашка выйдет кашкой, Скажу: «Мать бы твою так!». Прибежали тут два брата С самогонным аппаратом. Прибежали тут два брата И давай мне в мозг в мозг пихать: «Значит так — сказали дружно — Жрать, мудак, порою нужно. А не жопу рвать натужно, И вообще, пойдём бухать!». Посижу ещё немного, Осуждать не буду строго. Посижу ещё немного, Попугаю унитаз. Коль какашка выйдет брызгом, Назову её «сюрпризом». Коли камнем стукнет снизу, Назову её «алмаз».

КУЛИНАРИЯ

«Хороший повар и носки в хороший хаш заварить сумеет».

(Игорь Рыжов) Сосиски с капустой! Божественно вкусно! Когда есть полтинник, а, в принципе, пусто. Когда не винтили от «Пьяного спуска», На «Эльфе» простили, сосиски с капустой! И для воскрешения — батл в кармане, Что взял Кривошей: он тебя не обманет! А, может, Гаврилин? Нет лучше закуски, Чем с запахом гриля: сосиски с капустой! ……

* * *

«Бульон с цыплятами» в пельменной на Марата. Похмельное воображение тут же рисует ужасную картину: тонущие в стакане бедные птицы, размером с ноготок!

* * *

Помнится, у меня в «Поднебесье» на пр. Художников, Алексанян, охранник группы «Спокойной ночи», озверев от вечного отсутствия закуси и, прислушавшись к шуму за дверью, приволок оттуда огромного кота.

Сходил за своим охотничьим ножом и удалился с продуктом к чердаку поближе.

Опосля принёс освежёванную тушку «а-ля кролик», отбил мясо на кухне и вымочил в уксусе.

Готовил сам.

После чего Аркашка Грек, глядя на то, как Антошка Кот, невинно поправляя очки с толстыми линзами, уплетает кошатину, произнёс:

— У, бля! Каннибал хренов! — и ушёл на кухню макароны хавать.

Красное вкусное мясо В красном испанском вине… Страстный приветик с приплясом Грустно текущей слюне…

О СЧАСТЬЕ

У меня во дворе пару лет тому бомж в чьём–то «Запорожце» разбитом жил.

Бывший «конкретный» бандюган до той поры, пока свои же его на бабки не поставили. Я ему периодически на «Льдинку» подбрасывал, так вот он счастлив был от такой жизни необычайно: хозяин машины на неё забил, хату у него отняли, жена — слилась моментально, менты на него плюнули, заботы — сведены до минимума!

Он был абсолютно счастлив, и напоминал мне моего соседа, Ваньку Воропаева, который в этой нирване, дай Бог, до сих пор существует!

ЛЮБИМОЙ.

Мне не спится. Я проснулся ненадолго: сейчас покурю — и обратно, а ты говоришь: «Зачем ты так много куришь?» Я неправ, я знаю, но ничего с собой поделать не могу. Может, я был создан в назидание желающим сделать свой посильный вклад в развитие табачной индустрии?

Всё это абсолютно не важно. Важно то, что я люблю тебя, и ты меня извинишь за это.

Ты сейчас спишь. Твои реснички порхают, перелистывая странички снов: добрых — ласково, а плохих — беспомощно. Это неважно, плохие сны уйдут и останутся лишь хорошие. Они почешут ласково тебе спинку и поправят одеялко моею рукой, не замерзай, солнышко!

Я рядом, я всегда с тобой рядом, и сейчас за нас с тобой я слушаю с улицы «Шр–р–р» уборочных машин и вслушиваюсь в такую редкую тишину.

Спи, моё солнышко! Всего–всего нам! Спокойного сна! Дождь по карнизу ночью, белый фонарь в окошко. Спи, моя дивная кошка, доченька и сыночек Девочка, мать, богиня! Все, что не с нами, — в прошлом. Все бы отдать за то, чтоб, нам бы не стать другими. Тихо шепчу невесте: «Елочка, да под снегом!», Только бы в эту реку нам не войти не вместе. Дождь по карнизу топчет, стих за окошком ветер, Что–то ведь есть на свете, то, что бывает общим? Что–то ведь есть, я знаю! Что–то ведь есть такое! Дай тебе Бог, родная, счастья, любви, покоя…

ДЕТИ

Проснулся от эрекции С любимой в тишине, И произвел коррекцию Числа детей в стране.

О МУЗЫКЕ

Женька Джексон, по слухам, преподавал французский язык и обучал игре на фортепиано. Насчёт первого — ничего сказать не могу, поскольку сам не владею, а насчёт второго…

…Когда сносили Берлинскую Стену и всё это крутили по ящику, мы с ним под телегу посмотреть это дело совместно, прихватили пару авосек портвейна, плюс двух барышень, и отправились ко мне.

Ночного TV ещё не было, трансляцию действа с «Флойдами» и прочими дотянули часов до четырёх утра, а дальше смотреть было нечего, да и незачем.

Мы с моей уединились в соседней комнате, а душа Жени, словив драйв, требовала выхода наружу и он, оседлав винтовой стул, оккупировал пианино.

Какая может быть женщина в такой момент, когда естество поёт, море вина и инструмент рядом! Его сударыне только и осталось, что пить горькую до утра и слушать его экзерсисы. А мы…

Впервые было полное ощущение, что трахаешься в Филармонии! Хотя нет, вру: было ещё пару раз впоследствии, когда Костя Швейк или Сашка Владимирский ночевать оставались! Одного не могу понять — как соседи ментов не вызвали, может, тоже отмечали?

О РЕЛИГИИ И ВЕРЕ

Я верю в молочного зажаренного поросёнка с хреном. Действительно верю, и знаю, что он существует.

Но у меня его нет.

Это так, начало.

Отношусь к религиозным праздникам (любых конфессий) с превеликим уважением, но не принимаю в них непосредственного участия. Отчего? Наверное, прожив ложной театральности в жизни, показушного прилюдного размашистого осенения себя крестом, особенно бывшим партаппаратчиком (или ныне действующим), да ещё по телевизору, у которого «Христос воскресе!» на подкорке автоматом сливаются со «Слава ….!».

Я не против веры, я против клира, против фальши, эрзаца.

«Литургия» — «Общее дело» (греч.).

«Коза Ностра» — «Наше дело» (итал.).

Настораживает.

Мой Бог — у меня внутри, как часть Единого. С Церковью меня роднят лишь некоторые обряды. Извиняюсь, ежели кого обидел.

….

Вот–вот, я не против воцерковления, это, в конце концов, сугубо личное дело каждого. Кому с чем легче и сильнее, в конце концов.

Все мы, в критические моменты жизни, всё–таки повторяем «Господи!», порой, даже не осознавая, как мы к Нему относимся, да и относимся ли. Всё это фигня, Он сам относится к нам, желаем мы того, или нет.

Я просто не приемлю, когда на этом варят бабки, да ещё пытаются липким пальчиком грозить: «А ты ещё не сдал своё последнее в мою мошну необъятную? Анафема тебе!».

Не моё это. Живу, как умею и верю тоже.

Потом всех рассудят, и тех, и меня, грешного. А уж за кем геморроев больше — не нам судить.

……………………….

Знаешь, сейчас задумался. По моим давним подозрениям, Господь всех рабов своих недостойных, но чем–то начинающих выходить за рамки обыкновения, сразу же прибирает к своим рукам. Примеров тому — числа нет. Резервация у Него Там, что ли?

Мера приближения к Совершенству — Смерть. Критерий долголетия — усреднённость. Гении здесь (к коим я себя, ни в коем случае не причисляю!) — обречены по мере достижения Совершенству.

А оно Ему здесь — не трэба. Дабы человек не загордился.

На все проблески — реакция моментальная, Брюс Ли, блин.

Может Он во мне что–то предположил и решил убивать меня по частям?

Я его расстрою: я — земной, тёплый, любящий.

Мне Туда, по–моему, ещё рановато.

………….

Солнышко, не хотел тебя пугать, но опять приступ. Дошёл до того, что начал писать завещание, правда. Мокрый, грязный, ненавижу себя.

Ради Бога, постарайся не брать это в голову, ты — это МЫ, помни всегда это. Архангел даст — доживу, я весь мокрый, пальцы с клавы соскальзывют.

Я знаю одно — если ты меня любишь, то всё будет хорошо! А всё остальное — рядом, и обязательно рядом. Будет всё. Мы на грани сотворения мира. Ещё одного. Он не будет против.

10 мая 2010.

* * *

Love me, tender…

Люби меня нежно, люби меня сладко, В доме темно, на улице гадко. Поставь на огонь вчерашний обед, — Нам спать с тобой три тысячи лет. А в двери войдёт фиолетовый кот, Часы остановит: смерти завод. Столетия прочь, великая ночь! У нас будет сын, у нас будет дочь. А мы их убьём, мы будем вдвоём, Нас некому старить, и мы не умрём. Нас незачем помнить, нас можно забыть, — И мы всех забудем, и будем любить. Ведь утро придёт со стаканом дождя, И кот будет плакать, от нас уходя. Ты тоже уйдёшь, выпив дождь без остатка, Люби меня нежно, люби меня сладко…

* * *

Остаюсь

Разгадать бы Ночь, как ребус, прицепить медаль на бантик. Незаполненный троллейбус, незаконченный романтик. Дома — сыр и чашка кофе, дома — всё, чем жив сегодня, Звёзд рассыпанные крохи, светел был пирог Господень. Два шага до горизонта, манит кто–то, умоляет, Я не вижу — вот позор–то! Я её лишь представляю! Лодка в небе, землю клонит, лодка в небе, лодка в небе. Я б уплыл бы, да догонит: «С кем бы? Как бы?», — просто, с ней бы…

*****

Я в предсказания не верю, Пророчеств вьюга — день вчерашний. Уж приготовил яд Сальери, А я всё пью, и мне не страшно. И я, в простуженном трамвае, Зеваю, ведь ангина — бред. Живая, милая, живая! Та бабочка, что в октябре!

*****

Пустячок

«Я с вами, вроде бы, знаком», — она, в ответ: «Возможно», И плакал ветер сквозняком, часы ушли безбожно, И вечер обещал роман карманного формата, Снег часто падал на дома ноябрьскою ватой. «Я безнаказанно влюблен», — она, в ответ, — «Не верю!». И раскаленный листик клен оставил перед дверью, А ветер напевал романс, томительно красивый, Он был наказан, и обман она ему простила.

*****

Скоро, скоро…

Скоро, скоро, очень скоро, будет утро, и тогда, Все ночные разговоры вспомнишь словом «Ерунда». Все — хуйня, когда проснешься, лишь себя немного жаль, Покраснеешь, улыбнешься, и пойдешь сдавать хрусталь. Завтра будешь космонавтом, завтра в космос полетишь, За моря поедешь завтра, спи спокойно, мой малыш! Спи, малыш, целуй подушку, как мечту свою, тайком. Завтра — курица–несушка разродится пятачком. Пятачок — тебе награда, не одежке, а уму, Приютит тебя отрада, во высоком терему. Приютит тебя удача, даст тебе за пятачок, Все прекрасно, не иначе, спи спокойно, дурачок. Ведь, пока что, — темень злая, и собак тревожен сон. Где–то, где–то в Гималаях спит медведь, а, может, слон. Тихий Ангел пролетает над постелию твоей. И купить тебя мечтает за четырнадцать рублей.

P. S:

Портвейн тогда на углу «Пушки» и «Колоколов» 15‑ть стоил. У меня в ночи

юксовый по карманам нашарился, а остальное — по голяку… Сбодунило…

*****

Ночной буфет Московского вокзала

Я знаю, что ты идиотка, Ты знаешь, что я идиот. Количество выпитой водки Терзает умы и живот, И мечется в бешеном лифте, Решая, под стол иль на стол. Буфетчица, осчастливьте, Добавьте ещё раз по сто! Добавьте ж немного надежды, Что жили мы всё же не зря. И наши скупые одежды Займёт подвенечный наряд. Всё будет, как в самом начале, Придём, как впервые, домой. «И в Радости, и в Печали, И в Благости, и с сумой». И что–то ещё про «Навеки…», Спешащий у батюшки вид. Подставьте ж плечо, человеки! Подстреленной кем–то Любви! Но, выпив, мы молча бродили, Успев на сведение к трём. Как здорово, что нас родили! Как грустно, что всё же умрём…

*****

Есть в этом воздухе беда, Идущая на серых лапах, Имеющая цвет и запах, Бесформенная как вода. Пока ты счастлив — для неё Заветное готовишь место: Она приходит, как невеста, И гости спят, и вы вдвоём. Есть в этом городе беда, Что пахнет старостью и пылью, Что птицам подрезает крылья, И не смеётся никогда. И вот, когда наверняка, Ты принимаешь все условья, — Она окажется Любовью, Лишь заколдованной, слегка.

*****

СашБашу

Какая разница, с какого Он этажа шагнул в рассвет? С восьмого, господа, с восьмого. Вам легче? Мне, допустим, нет… Уходом и началом между, Посередине — тридцать лет. А я хромаю, как и прежде, Слегка оглох, чуть–чуть ослеп. Хотя я жив, а это много, Хотя бы это — в полный рост: Трудней идущему дорога, Когда уход с неё так прост. Но так же недоступна Осень, И так же дышится весной! Мне будет вечно — двадцать восемь За тех, кто не дошел со мной.

*****

Дави любовь, как прыщ на морде, Ногтями, суку, до крови. Нет выше радости, не спорьте, Чем отказаться от любви! Дави её, как таракана, Как вошь, как гниду, как клопа, В очарование стакана поверь — И отправляйся спать. А утром, по отдохновенью, Сложив в шалмане по рублю, Ты, ощущая вдохновенье, Гундосишь: «Я, Тебя, Люблю!..».

*****

Напомнив, что есть где–то снег В июле, — он в жару опух, — Влетает неземной, извне, Не тая тополиный пух. Смешенье лета и зимы Мешает мысли, бредит явь. И я, в окно своей тюрьмы, Гляжу, не видя ни х..я.

*****

Я видел Бога, глядя на Неё, Я знал, куда лежит меня дорога: Всё об одном — от кабака к острогу Вело меня по жизни вороньё. Всегда быть рядом, сбоку, не у дел, Уже, но оставаясь у порога. Я жив лишь тем, что я увидел Бога, А он меня — увы, не разглядел

*****

Весенняя

Нет, этот мир — непобедим! Лишь в подворотнях снег растает, Как сумасшедший Никодим Вновь воробьям стихи читает. Все сочинения свои, Что гениальны, что бездарны. И в подворотнях воробьи Ему за это благодарны.

*****

Спите, руки, спите, ноги, головы заросшие, На хвосте, что у сороки, вести лишь хорошие. Смерть повсюду отменили — выгнали взашей её, Куличом висит с ванилью месяц над траншеею. Спит в вагончике рабочий, долго спит, уж с вечера, Хорошо в июле ночью, если делать нечего! Хорошо, когда тревожат лишь дела приятные, И шевелятся под кожей чувства необъятные!

*****

Между числами — нет слов, по воде скользит весло: Не пробить тугую воду, непростое ремесло. Но, порой, хранит число всё, что было, не было, Дату первого прихода и ухода, всем назло. Между числами и мной — срок отрезанный, земной, И не мне читать те числа летом, осенью, весной. Ведь зимою, в холода, их под снегом не видать, И стоят они на страже, вечные, как никогда. Точка, точка, запятая, знак «тире», как привиденье. Арифметика простая — дата смерти и рожденья. Знак «тире» — вся жизнь до края, числа по краям застыли, Точка, точка, запятая, а вокруг — слова пустые. Точка, точка, два цветочка, фотография в овале, И три слова в завиточках — как меня при жизни звали. Два числа, как часовые, по весне, как снег растает. Что, не страшно, вам, живые? Ведь в конце лишь — запятая,,

*****

Опять задержалось лето, А хочется, всем назло! Кофе мешать с сигаретой, Петь, чуть касаясь слов, Сидя с тобою где–то, Где–то, где нам тепло! Опять задержалось лето, Значит — не повезло…

*****

Иллюзии

Все теряется когда–то: даты, праздники, ключи. Злато, то, что до зарплаты: потерял, и не ищи. Жизни в том великолепье, что одним не поит нас. Это — детства праздник летний: с молока на спелый квас. С кваса — на хмельное пиво, с пива — на стакан вина, Ухмыляется, игриво, поднося все это нам. Бьют часы, стучат минуты, оставляя за собой, Непривязанность к чему–то, непронзающую боль. Что не будет на прощанье бить тебя во все места: Равнодушие печально, но опаснее, — мечта…

*****

Свет мой, зеркальце, заткнись! Или на х. й, отвернись! Знаю сам, молчи, зараза! Заебло, угомонись! Видишь: не выходит сразу, Хоть сто раз ты ебанись, Жить. А хочется! Паскуда — Злоебучая стезя… Чудо. Где–то бродит чудо, Там, где пешка ест Ферзя, Решка бьёт орла. Рассудок Знает — этого нельзя. Зябко. Сводит мозг желудок От желания всего. Мост меж нами: «Спи, ублюдок! Ты добился своего!». Всё… Весна. И амальгамы Чуть со сна идёт черта, Там — где Бог играет гаммы, Остальное — Пустота…

*****

Перегорела лампочка, болтается спираль. Капризная ты, дамочка, судьба моя, а жаль. Уплыли пароходики куда–то без меня, Идут быстрее ходики: такая, вот, хуйня. Когда всё это кончиться, — я первым помолюсь: Мне ничего не хочется, я этого боюсь. Я выписал названия всех улиц, где я жил: Весь город. До свидания. Считайте этажи.

*****

Говорите обо мне, что угодно, люди. Мне — ведь, зёрнышко в говне, Вам — лишь хрен на блюде. Что допился, что издох, евнух в Эмирате: Просто, пил ту жизнь на вдох, А на выдох — тратил. Говорите, ну, ещё! Просто, говорите! Мне всё это — за плечо, Мой любимый критик. На иврите, идиш, так — русского не бойтесь! Яйца лижут у кота, Коль не в силах коитус. Вы попробуйте, как я: реки по стаканам, Ведь не выйдет ни хуя, Слышу: «На хрена нам! Молоко рассвета пить, с ветром хороводить. Всё, что хочется — любить — Не пристало, вроде. Ты — налево, мы — в тираж, что, весьма, оплачен». Плачет матушка Кураж У застенка Плача. Где Господен Глас сумой, богатея, дышит. Я свободен, я живой, Но меня не слышат… Жил на свете дурачок. Слёзы — дурь Ивана. Ловил звёзды на крючок, Да любил — незваным. Жил на свете, да не жил, жил до воскресенья. Просто хлынули из жил Воды предосенни. Обернулись они льдом, да надолго встали. Дом, уютный милый дом, Напрочь разметали. Разлетелась голова: стены, крыша, двери. Сам себя найду едва ль. Ну, а вам — не верю. Говорите обо мне, вам ведь то пристало! Внутрь то — что изо вне Запихать сначала: «Он урод, по жизни, был. Ну, мудак, уж точно. Он считал собой столбы, Возвращаясь ночью. Говорят, издох вчера, вены вскрыл, разбился. Помер, давеча, с утра, Не опохмелился. Спьяну провалился в люк, не родился, даже», Я не знаю, я — ЛЮБЛЮ! Остальное — Лажа!

* * *

Обыкновение разлуки, как дней осенних перебор, А солнце, предвкушая муки, садится жопой на собор. Закат согреет лишь поэта своей предсмертной красотой, Как, догорая, сигарета в руке любимой и простой. Из тех, что по ночам не снятся, и не мерещатся в окне, Я — не поэт, и преклоняться мне не пристало перед ней. Мне хочется лишь эти пальцы в своей ладони сжать сейчас, Пускай безумные страдальцы стихи слагают сгоряча, И мечутся в ночи весною, барахтаясь в обрывках слов, Чтоб одиночество, родное, в них образ зыбкий обрело. Мне хочется тепла живого, крови горячей, кожи соль, Того, пред чем бессильно слово: руки любимой и простой Лишь ощутить прикосновенье, а дальше — пусть идет, как есть, Разлуки, пусть, обыкновенье вернётся — я уже не здесь…

Прогулочка

* * *

Прогулочка

Вывожу я детей на прогулку, Всюду снег, но во фляжке коньяк. Только слышно, как ухает гулко, В тишине где–то тяжко маньяк. Чуть поправлю ремень автомата, Разгоню алкашей и бомжей Своим чудным, уверенным матом: Как всё это достало уже!

* * *

Маленький человечек — Жиру — на пару свечек…!

* * *

Дети

Дети рисуют п. зду на заборе, Не получается: непредставимо! Преобразуют в ёжика с горя, Взрослые йети проходят мимо. Им всё известно давно про Детство, В жизни говном плывут куда–то. А, если честно, всё ж приглядеться: Ёж на заборе — живой и п. здатый!

* * *

Мой сынок похож немного На бульдога и на дога. На Вована и Серёгу, На козла через дорогу. На овчарку, на лягушку, На неведому зверюшку. Бабуина, свина–хрюшку, На Рыжова Игорюшку. Что в округе есть живого — На него похож, любого, Даже Стёпу, постового. Жертва секса группового.

* * *

К вопросу о комплексах. Не растут на жопе волоса, Хоть, и тело всё, уж волосато. Есть ещё в природе чудеса, Дело тут в причудах пубертата. На губе красивые усы, Борода уж в просинь на подходе. Но снимаешь, если где, трусы — Жопа вызов бросила природе. Жопы волосаты у других, У Витали или у Ахмеда. Может, виноваты в том враги? Подмешали что–то за обедом? Я брожу от двери до окна, За которым ливня злые плети. Остаётся верить, что она Обрастёт до совершеннолетья. Но я верю, что во всей красе Повернуться я смогу спиною. Будет моя жопа как у всех, И жена гордиться будет мною.

****

Новогодняя исповедь ребёнка

Всё на свете обман, Завяжи узелок. Дед Мороз–клептоман DVD уволок. Папа где–то лет пять, Мама пьяная в Же. И дерутся опять На восьмом этаже. С ёлки падает снег Растворимой лапшой. Как же в этом говне Мне окрепнуть душой? Ведь квартира одна, Денег только на гроб. Впереди — ни хрена, Под окошком — сугроб. Наверху — Пустота, С Новым Годом, друзья! Здесь проходит черта, А за ней — ни х..я.

****

Обыденность

Беда, коль провалился в люк, Мудак, и в никуда летишь… С годами женщину люблю Всё больше лишь по памяти. Всё помню: где и что, зачем.. Забыл — спрошу у Windows'а. Исполнить — в этом суть проблем. Желаний — ниже плинтуса. А может, я не виноват, Идем одними тропами? Одни уж на двоих слова, Стареем просто оба мы? Истерлась бытом красота, Сошлись углы и трещины. А может, женщина не та, Иль я не тот у женщины? И лишь от сопричастия Все мысли безобразные? И нам нужны для Счастия Колодцы просто разные? И не была печальна бы Жизня с ее закрутами, Коль шли бы изначально мы, Но разными маршрутами? Чтоб Там переиграли бы, Ну так, чтоб приколоться! И нас с тобой направили По разным, по колодцам…

Борщи и лещи

* * *

Борщи и лещи

Эх, пожрать бы борща натощак, Да леща к нему жаренного! Только нет в моём доме леща, И на борщ ни черта не затарено. А ведь есть у народа борщи! У Киркорова и китайца. И шкворчат в сковородках лещи, Масло в стороны разлетается. Друг степей пусть не варит борща — Грустно: минус свеклы культивации. Да и чукча не жарит леща, Нет леща — вот и нет мотивации. Ноги в руки, иди и ищи: Темнота, ночь, сугробов стойла. Снятся, суки, борщи и лещи, Да и та, чтобы их сготовила.

*****

Оголодал

Хочется женщину светло–зелёную, Женщину цвета с грядки гороха. Кислую, сладкую, сложносолёную, Можно и гадкую, летом — неплохо. Я не хочу её в плане соития: Скучно и грустно, жара и не время. В жизни ведь есть и другие события — Пищи, допустим, с утра сотворенье…

*****

Вот и тело подоспело, Незнакомое ещё. Говори, чего хотело, Накормлю тебя борщом. Я люблю, когда ночами Кто–то запросто зашёл, И готов кормить борщами, И готовлю хорошо. Ведь когда повсюду стужа, Окна лентами трещат, Кто–то очень–очень нужен На бутылочку борща!

*****

Веганам

Мне свинарник достался в наследство, Не в Селятино, не в ебенях. Я люблю поросятинку с детства, А наследство боится меня. Значит, чует лихую кончину На той даче под финским ножом. Плачет свински и небеспричинно. Мрачно время свернулось ужом.

*****

Я трупы ем ещё при жизни: Другие после мой съедят. В еде я, в общем, не капризный — Вредил себе и жил, вредя.

*****

К кулинарии

Кролик, тушённый с капустой И рисом, вполне ничего. Но как–то без кролика пусто, И мисочкам грустно его…

******

Каннибальская

Эскулап ел эскалоп, И скула его дрожала. Чавкал, утирая лоб, До отвала, в одно жало. Резво перец и укроп Добавлял своей десницей. Эскулап ел эскалоп, Тот, что срезал с поясницы Пациента, что усоп В муках — у него лечился. Эскулап ел эскалоп, Сука, и не подавился!

*****

Мечты и реалии (Дао)

Я сидел на брегу Брахмапутры, Ел я пряное с карри чапати. И всё думал: какого же хрена Занесло меня в те Палестины? Я бы мог сейчас в тихой пельменной, На Балтийском суровом вокзале, Пить дешевое светлое пиво, Под мечтанья об Индии дальней!

*****

Тело — бред, храните душу, В этом с Богом Света нить. Человеков надо кушать, А не где–то хоронить.

****

Женщина — это, вообще–то, на счастье, Если в борще её плавают части. Главное, ведь, приготовить искусно, Да и заметьте: полезно и вкусно!

Колыбельная для двоих

*****

Колыбельная для двоих

Еще один день за плечами, Он пройден, осмыслен, распят. Вы спите, родные: ночами Хорошие кисоньки спят. Свернувшись в уютный клубочек, Во сне, столь полезном, не вру! И ждут, когда множество точек На небе исчезнут к утру.

*****

Зимняя

Вы мне сосали на заре, Прильнув блаженными устами. Я вас любил уже местами, Растаяв с вами в январе. Смотрел, вот за окошком снег Кружил, как новосел, неверно. Я жил под Вами. Всё, наверно, Немножко было как во сне: И потолка седая сень, И гончих фар на нем метанье. Я кончил. Я весь в ожиданье Пока не даст нам силы день.

*****

Похмельная — Любимой

Я вам пишу, чего же боле… Что я могу ещё. Сказать? Признанье в том, что алкоголик Любую может наказать Одним своим существованьем, За то, что влюбится она. Абрам, Арам, пусть Герман, Ваня — Примеров этих до хрена. Мы все говно, пока мы живы, Пока есть что–то на столе. Нам всё одно — мы пассажиры, Забывшие купить билет. На шею камень давит, знаю, Я на обрыве, не свернуть. Мой Бог, Любимая, Родная, Тебе лишь только подтолкнуть И всё, я умер. Ты — свободна. В вине — одна моя вина. Ты сможешь видеть что угодно Во сне. Одна, иль не одна. И набело писать сюжеты Тебе лишь преданного дня. А я уйду обратно, где Ты Ещё не ведала меня.

*****

Вальсок (песенка)

Я в детстве ушибся больной головой О памятник Ленину, но я живой. А памятник Ленину, словно Каренину, Вниз увезли по ночной мостовой. Любил я детали, ходил как павлин, Ловил гениталией адреналин. Но портиться стали мои гениталии — Врач подсадил меня на «Бицеллин». Тушил я раз по пионерски костёр, Костёр оказался премерзки хитёр. Хоть ссал от души — он взметнуться решил, Теперь на конец я не слишком остёр. Когда я на почте служил кое–как, Звезда звезданула в меня у ларька. И я, с той минуты, хожу звезданутый, А в небо направлен стакан коньяка. Когда я был молод, селёдку имел, А с нею силёнку прожить опохмел. Теперь же не пью я, всё чаще блюю я, Но выводов сделать опять не сумел. Однажды природа схоронит меня, Как в детстве, при родах, уронят меня. А мне по. бать — не мне зарывать, Меня не волнует вся эта фигня. А мне по. бать, это ж вам зарывать, Меня не смущает вся эта фигня.

******

За то, что не сложилось, За то, что не срослось. За то, что просто «жИлось», А может быть «жилОсь»? За всё прости, родная, За грустное — прости. И всё пройдет, я знаю, Прости меня, прости…

Добрый постовой

*****

Ждёшь его, психа, сердце на части, Вот оно, тихое женское счастье…

****

Половозрелая особь, В теле — гормонов движенье. Нужен проверенный способ: От обороны к сближенью. — Девушка, как насчёт водки? Быть я хочу вашей тенью! — Но в торопливой походке Чуется нехотенье.

*****

Знавал я женщину одну, — Имела склонность та к вину. Знавал я женщину другую, — Pardon, имела склонность к хую. И склонность поражала третьей, К вину, и к хую, к сигарете… И тут я сдался, разумея, Что склонность каждая имеет.

*****

Из ребристого хряка струя на прилавок текла, Из глубин необъятных штанов, сквозь мотни амбразуру. Он в похмельи своём не желал окружающим зла, Он любил их, а так обходил по привычке цензуру.

*****

Madame, целую вашу печень! И остальное, заодно. Я пьян в говно, гордиться нечем: Но вы со мною, всё равно!

*****

Бодун редчайшей красоты Ко мне пришёл. А с ним — и Ты!

*****

Бессонница

Отрезаю по минутам от ночного пирога, Сон сегодня, почему–то, приходить не хочет, гад! Будет завтра морда злая, с синяками по рублю, Вместо: «Здравствуйте!» — залаю, вместо: «Как дела?» — пошлю. Нагрублю пенсионеру, что попросит уступить, Положительным примером завтра мне уже не быть…

*****

Солнце рыбкой уплывает, День, как корюшка плывёт. Еду на «Шестом» трамвае В дом, где милая живёт. В понедельник, вторник, среду, Коль торчишь — опять беда. Еду, еду, еду, еду, Да, как Чиж, всё не туда.

******

Сексуальный комментатор

В экстазе не участвовал, Присутствовал в процессе. Руководил, начальствовал, Начитан, интересен. Знал назубок в теории Кого, куда и сколько. Игрок был априори он, А в жизни — зритель только.

*****

Нас утро встречает прохладой, Студя полуночный загул. Кудрявая, может не надо? Я больше уже не могу! Желанье одно, но простое Являют движенья твои. Кудрявая, может не стОит, Когда ни фига не стоИт?

*****

Нечаянная отчаянная

Сняла колючие чулки, С руки перчатки, расстегнула лифчик. Сказала мне: «Все чудаки! Всё сгоряча, а ты — счастливчик! Случайно пусто мне, встречай, Я так устала, будь отчаян!» Скажу без грусти: «Сгоряча, Я с кем попало — не кончаю».

*****

Стюардесса присела на кресло, Помассировать мне мои чресла. Всё массировала и массировала, А потом — вообще изнасиловала.

*****

Грустная осенняя

Когда на юг уходят журавли, Причём неторопливою походкой, Я обречённо вновь иду за водкой И пивом, в ту лавчонку, что вдали. Когда медведь нагуливает жир, Уж выкопал уютную берлогу, Я взял за гуж, веду свою дорогу, А сверху мне кивают этажи. И дворники мне машут в тишине, И честь мне предлагают постовые, Идут со мной не павшие, живые Собратья: те, чья рать не в стороне. Их жёны напряжённо счастья ждут, И плачут у разбитого корыта. Сожжённый мост, опять везде «Закрыто», И ангел посылает всех в п. зду.

*****

Если жена мертва — Это, ведь, ничего, Надо рубить дрова Только для одного Дела, чтоб настрогать Досок жене на гроб, Больше она ругать Тебя бы не смела, чтоб.

*****

Вуайеризм поневоле

Раздевается девушка На балконе напротив. Вся живая, но где уж там Целовать этот ротик. Дорогая, наверное, Без греха, без изъяна… Напугаю безмерно я Своей харею пьяной.

*****

Выпивка и любовь

Одно другому не мешает: Усталость, занятость, года. Но масса случаев, когда Одно другое воскрешает. Одной неосторожной спички, (Я не про трах, а про Любовь) В кострах потухших чтобы вновь Возникло пламя из Привычки…

*****

Я в жаркий день пошёл к ручью напиться, Но не дошёл я до ручья, напился раньше. Хотел в глазах твоих бездонных утопиться, Не вышло, стопы вновь к ручью направил…

*****

Язва желудка

Здравствуй, язвы обостренье! Здравствуй, тазик и диван! Колокольней голова И на минус сон и зренье. Слипшийся от пота хайр, Путь далекий до толчка. И в ногах у дурачка Ангелы поют: «Ле Хаим!» Врач опять терзает руку В поисках одной из жил. Здравствуй, язва, здравствуй, сука! Сдохла б ты, а я б — пожил!

*****

Оральный секс на сцене. Суфлёр подсказывал вафлёру Движенья губ и жеста суть. Вафлёр показывал суфлёру: «Уж как могу! Не обессудь!»

******

Злой постовой

Постовой изнасиловал зебру Палкой своей полосатой. Прохожие тихо роптали: Ничего постовому не будет. Будни его неприглядны, Пьяные выходные, Имя жены не вспомнит — Будьте ж добрее, люди!

******

Добрый постовой

Я помню, как я шёл по лужам: Босой, бухой, едва живой, Как никому я был не нужен, Но появился постовой. Своей накидкой поделился, Свои мне отдал сапоги, Дал пива — я опохмелился, Теперь мы больше не враги… Я верю, так случится с каждым, Я знаю — свет тот неспроста. И в двери постучит однажды Простая эта доброта.

******

Кошмар приснился: я с женой (А, может быть, она со мной?) Процессом заняты вечерним (Или ночным?), а всюду черви, Из всех щелей — такое бл. дство! Пришлось скорей опохмеляться!

*****

Слесарь

Я соседке в замочную скважину Ключик вставил разок при луне. А какой это ключик — не важно, Но соседка довольна вполне. Мы процессом их соединения Занимается, также как все. Наплевать нам на чьи–либо мнения, И поймать нас не может сосед.

******

О снах и трусах

Ненавижу спать в трусах: Ссать охота, яйца преют. Сплю и чувствую, старею, Зреет что–то в Небесах. Рядом не лежит никто, С надоевшей уже рожей. И с ненадоевшей — тоже, Всё, закрыто шапито. Ненавижу спать один, Как в гробу: ни смеха, плача. Раньше было всё иначе, Что за веха впереди?

******

Помощь

Я помог по мужской части ей — Думать плохо не смей про соседку! Я порезал ей лук, не порей, А ещё починил ей розетку.

*****

Революционно–поллюционная

Мне грезилась голая Крупская… Что может присниться Рыжову В депрессии? Девушка русская, С косою до попы тяжёлой. Присела ко мне на колени она, «Хочу!» — мне шептали — «Смелее!». Рога мы наставили Ленину, О чём я ничуть не жалею.

*****

Гигиеническая

Дорого яичко ко Христову Дню, Я свои яички каждый день храню. Чистую холстину на порты пустил, Господи! Прости нам! Иль уже простил?

*****

Шёл я летом в пять часов, Видел бабу без трусов. Шёл обратно в неглиже — Бабы не было уже.

*****

Не поэт я, не об этом речь: Все поэты, в принципе, говнисты. Руки надо, граждане, беречь! И любить, как любят онанисты — Левую и правую свою, Сразу обе, иль попеременно, Что порой сойдутся на х. ю, Сняв рукопожатием измену!

******

Пирсинг

Всё! Снимаю с яиц якоря! Окольцованные мои птицы! Под концом вы висите не зря, Якорями бы не зацепиться!

* * *

Все начинается со слова, И все вы знаете, с какого….

****

Примат общенья над минетом. Не бери губами душу, не впервой, А пойми мозгами — уже весь я твой. Губы, ведь, снаружи той же головы, Мне же разум нужен, что внутри, увы.

****

Ты меня на рассвете не будишь — Я тебя на рассвете не буду. А вот если бы разбудила — Вот тогда б замечательно было!

******

Времени скрипучая телега, Вдаль растянет ночи пеньюар. Трое алкоголиков под снегом, Жить мечтали очень, но в ЮАР…

* * *

Тогда Художником зовешься ты, Коль завтрашнее видишь во вчерашнем. И ловишь отголоски Красоты Во всем, что омерзительно и страшно.

Оглавление

ПИТЕРСКИЙ БИТНИК

  Часть I. БИТНИК

    РАСКЛАД ОБЛИКА

    О СЕБЕ

    ДЕРЖАТЬСЯ КОРНЕЙ

    ДЕТСТВО

    ГОПНИКИ

    ПАТРИОТИЗМ

    МОЙ ПИТЕР

    «САЙГОН»

    «Солнце Ленинграда»

    Пьяный спуск — 1

    Пьяный спуск — 2

    БЕЛЫЕ НОЧИ

    ЦВЕТЫ

    СКВОТ

    ПРО ФОРТОЧКИ

    ОЗЕРКИ — ШУВАЛОВО — ПРОСВЕТ

    ЛЮДИ

    АЛКОГОЛЬ

    «80‑е — 95‑е»

    «Сон пьяного»

    К алкоголям

    ПОХМЕЛЬЕ

    БОЖЕ, КАКОЙ ЭТО ГОРОД?.

    МАРТИРОЛОГ

    Косте Швейку

    Олегу Григорьеву

  Часть II. О ЛЮБВИ

    О ЛЮБВИ

    ЭРЕКЦИЯ

    ГЕНИТАЛИИ

    ИЗ ДЕТСТВА

    ИЗ ЮНОСТИ

    «Я шагаю по…» («Культпоход по рукоблудию»)

    ЖЕНЩИНЫ

    ОДУВАНЧИКИ

    ПОРНОГРАФИЯ — 2

    О РЕЗИНОВЫХ ИЗДЕЛИЯХ

    «Супружеский долг»

    ВИБРАТОРЫ

    О ПОЗИЦИЯХ

    О ПОЛЬЗЕ ИЗВРАЩЕНИЙ

    ПО МАЛОЙ НУЖДЕ

    ОБ УВЕРЕННОСТИ В СЕБЕ

    ЖОПА

    КНИГА

    О СТИХАХ И ПОЭЗИИ

    О ВШАХ

    О СОРТИРАХ

    КУЛИНАРИЯ

    О СЧАСТЬЕ

    ДЕТИ

    О МУЗЫКЕ

    О РЕЛИГИИ И ВЕРЕ

    Love me, tender…

    Остаюсь

    Пустячок

    Скоро, скоро…

    Ночной буфет Московского вокзала

    СашБашу

    Весенняя

    Иллюзии

    Прогулочка

    Прогулочка

    Дети

    Новогодняя исповедь ребёнка

    Обыденность

    Борщи и лещи

    Борщи и лещи

    Оголодал

    Веганам

    К кулинарии

    Каннибальская

    Мечты и реалии (Дао)

    Колыбельная для двоих

    Колыбельная для двоих

    Зимняя

    Похмельная — Любимой

    Вальсок (песенка)

    Добрый постовой

    Бессонница

    Сексуальный комментатор

    Нечаянная отчаянная

    Грустная осенняя

    Вуайеризм поневоле

    Выпивка и любовь

    Язва желудка

    Злой постовой

    Добрый постовой

    Слесарь

    О снах и трусах

    Помощь

    Революционно–поллюционная

    Гигиеническая

    Пирсинг Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg