«Порнографическая поэма (The Pornographer`s Poem)»

Майкл Тернер - Порнографическая поэма (The Pornographer`s Poem)

1.1

Шестнадцать лет. Первая порнуха. Точнее, порнухи. Три разные: «Голубой шар», с Клинтом Иствудом в главной роли, и еще одна, название забыл. Показывали подряд, без перерыва. С полудня до полуночи. Семь дней в неделю.

Итак, порнушки. Смотрел минут пятнадцать. Полицейские вышвырнули меня прежде, чем я успел разобраться, какую именно ленту смотрю. Какую же из трех, действительно? Скажете, не важно? А по мне, так очень существенно.

Это я видел определенно:

КИНОТЕАТР «ВЕНЕРА». НОЧЬ

Кирпичное здание. Бордовые занавески на окнах. Постеры, конечно. Индианка лет сорока посматривает из своей будки. Я подхожу, камера справа.

ЖЕНЩИНА

Пять долларов.

Даю ей пятерку, она отрывает мне билет. Небольшое помещение, стены обиты розовой материей. Машина для попкорна с наклейкой «НЕ РАБОТАЕТ» на щели для монет. Престарелый индус (лет 70) сидит за карточным столиком перед обувной коробкой. Это для билетов.

Он протягивает ко мне руку, я даю ему билет. Он отрывает половину и указывает мне на щель в розовых занавесках.

МУЖЧИНА

Внутри.

Равномерные постукивания. Низкие стоны. Звуки «о». В более высоком регистре — «а». Обрывки диалога. Слишком приглушенные, еле-еле что-то слышно. Голоса кажутся бесполыми, неопределенными.

НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГОЛОС НОМЕР ОДИН

Чувствуешь?

Сердце колотится. Еще сильнее. В ритме 2/4.

НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГОЛОС НОМЕР ДВА

Да.

Я оказываюсь в луче света. Серебристого света. Сотни сидений. Виднеется десяток затылков. Только силуэты. Зрение фокусируется слишком медленно. Мне приходит в голову: серебристый свет рождает самые темные тени. Все еще ничего не вижу. В конце концов сажусь вперед, в самую середину. Странно, что это удалось.

НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГОЛОС НОМЕР ОДИН

Здесь…

Яркость, присущая только первому ряду. Кожа полностью побелела. Поры моей плоти. Каждый волосок на руках встал дыбом.

Справа примостился здоровый мужик. Покряхтывает. Немолодой уже. Лет пятьдесят, должно быть. Прямо над ним висит колонка. Его плащ оглушительно скрипит.

попробуй-ка…

Сцена в комнате. Женщина и мужчина. Она закрывает дверь. Ни лучика дневного света не проникает внутрь. Лишь свеча на тумбочке.

НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГОЛОС НОМЕР ДВА

Сначала я хочу нюхать.

Мужик у прохода. Кладет ногу на ногу. Потом меняет их местами. Еще раз. И еще. Кажется, при каждом движении от него валит пар. Воздух становится солоноватым. Это от его коленей. Он заметней других — я имею в виду, в этом здании.

НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГОЛОС НОМЕР ОДИН

Давай…

Его рука ныряет в карман. Между рядами слышится скрип. Слаженный, ободряющий скрип. Как метроном — скрип-скрип. Затем более высокая нота… Что твоя гамма. Скрип… скрип… скрип…

НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГОЛОС НОМЕР ДВА

Ну, давай…

Музыка. Сначала вступает бас. Два такта. Крупный план ее лица. Глаза. Оба-на! Партия органа. Труба. Затем «уа-уа». Затем «фузз». Теперь показывают его. Идет как надо.

Его рука вцепилась в подлокотник. Кресло скрипит. Болты едва не вываливаются. Я прикасаюсь к себе. Одновременно скашиваю глаза на него, туда, где ничего не видно. Почесываю щеку, чтобы еще раз взглянуть украдкой. На него. Трясущегося, изгибающегося. Ноги напрягаются, пятки висят в воздухе. Он раскачивает и мое кресло тоже.

НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГОЛОС НОМЕР ОДИН

О… о-ооооо…

Он прикрывает глаза. Тяжелое дыхание. Я провожу рукой по вздыбившимся джинсам. Теперь я сам. Трясусь. Слышен скрип. Все вместе.

НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГОЛОС НОМЕР ДВА

А! А! А!

Теперь сцена на улице. В глаза ударяет дневной свет. Его плащ сползает. Показывается этот монстр. Встает на изготовку. Я ничего подобного в жизни не видел. Весь в каких-то крапинках. Необрезанный.

НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГОЛОС НОМЕР ОДИН

Я сейчас кончу.

Бьет струя. В три приема. Первая летит вверх. Вторая стекает между его ног. Последняя капля венчает сцену.

НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГОЛОС НОМЕР ДВА

А! О! Да!

Снова съемки в помещении. Непроглядная темнота. Свет спички. Сигарета. Бормотание. Возня. Один голос выше другого, затихает к концу фраз. Задает вопрос. Потом другой. Тихо. Бесстрастно. Монотонно. Безучастно.

НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГОЛОС НОМЕР ОДИН

Теперь иди. Ты же знаешь, тебе пора.

НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГОЛОС НОМЕР ДВА

Все к тому, что ты прав.

Он снова натягивает плащ. Поднимается. Уходит.

НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГОЛОС НОМЕР ОДИН

Как ты думаешь, мы еще увидимся?

Шаги.

Снова на улице. Он выходит из старого кирпичного здания, садится в машину — и вот его уже нет.

НОВЫЙ ГОЛОС

Молодой человек?

Я

А?

НОВЫЙ ГОЛОС

Позвольте ваши документы.

Двое копов. Один говорит. Второй держит фонарь. Меня просят пройти. Свет бьет в лицо.

КОП-ГОВОРУН

Это для твоего же блага, сынок. Эти люди — извращенцы. Никогда не угадаешь, что в угаре такому может прийти в голову.

КИНОТЕАТР «ВЕНЕРА». НОЧЬ

Мы на улице. Коп-говорун. Его лекция. Женщина в будке. Она кивает. Смотрит прямо на нас. Рядом, почти невидимая в темноте, тормозит машина. Коп с фонарем дает им знак — все в порядке. Коп-говорун зовет:

— Детектив!

Мужик с соседнего сиденья. Выбирается из еле различимой машины. Смотрят прямо на меня. Обращаясь к говоруну, произносит:

— И что только дети делают во всем этом дерьме?

Коп с фонарем поддакивает:

— Знали бы, сами пошли в детективы.

1.2

— Простите. Забыл вопрос.

— Мы спрашивали, в каком возрасте вы впервые посмотрели порнографический фильм.

— А-а-а…

1.3

В школе, на следующий день. Пятница. Рано утром. Подхожу к входу. Кругом снег. Школьники скатываются с горки. По двое, по трое. Смеются. Но я-то лучше знаю. Видал такое, что им и не снилось. Вижу девушек с муфтами, мне никогда с ними не поиграть. Вижу парней в шапках-«петушках», с ними мне тоже ничего не светит. Я начинаю представлять их вместе. Разные невозможные сочетания. Типа чирлидеров с законченными ботаниками. Игроков в регби с маменькиными дочками. Участвуют все. Никто не жмется у стенки, никаких колонок, никаких диск-жокеев. Здесь, сейчас.

Шона Ковальчак. Ее гладкие ноги. Она почти обнажена — остался только пояс с подвязками, — призывно развалившись, смотрит на Бобби Голтса, капитана команды. Он морочится с презервативом.

— Вставь, вставь же мне.

Его лицо покрывается легким румянцем, затем густо краснеет от прилива крови — ничего не выходит. Шона натягивает на голову бумажный пакет. Ее щель намокла.

— Давай, — соглашается Бобби.

— Так давай, давай же! — Шона проделывает дыру в пакете, чтобы взять член Голтса в рот.

Бесполезно — он все так же похож на червяка, который не желает двигаться дальше.

— Полижи тогда меня, это сладко, — требует Шона.

— Если ты хочешь, Шона, то давай. Если ты считаешь, что так надо.

Она думает, что так надо. Она знает, что больше он уже не станет над ней подшучивать.

Или же так.

Джеффри Смит-Гарни, знаток физики, странствуя по морям, натыкается на остров и видит там толстушку Синди Карратерс, неудовлетворенную богатую сучку, которая ревет, лежа на камнях: у нее кончилась вся косметика. Никто ее не слышит. И тут появляется Смит-Гарни, голый до пояса снизу, его член — размером с августовский цукини.

1.4

— Тринадцать. Мне было тринадцать, когда я посмотрел свое первое порно.

— Помните название?

— Помню. «Дрочка по кругу — 1976».

— Помните, о чем оно было?

— Да, совершенно ясно. Это про пятерых парней, которые отправились в кукурузное поле, прихватив с собой банку вазелина и пачку «Хастлеров».

— Вы бы охарактеризовали его как гетеросексуальное или гомосексуальное?

— Ни то, ни другое.

— Вы имеете в виду, что оно было бисексуальным?

— Нет. Они прихватили еще и своих собак.

1.5

Бобби Голтс спросил, где меня носило прошлым вечером, почему пропустил тренировку. Я соврал, что читал дома Пушкина. Бобби заявил, что мне не следует читать это коммунистическое дерьмо, а также лгать, потому что вчера он звонил мне три раза.

— Твоя мать сказала, что ты пошел в кино.

Я объяснил, что прошу ее говорить так, когда хочу остаться один.

— А, так твоя мать тоже лжет!

— Совершенно верно. Я происхожу из рода лжецов.

1.6

— У нас есть причины полагать, что вы нам лжете.

— Какие у вас основания?

— Ваши воспоминания.

— В смысле ваши воспоминания обо мне?

— И они тоже.

1.7

Голтс покачал головой.

Меня бесили манеры, принятые в их семейке. Его папаша вел себя в точности так же! Вот уроды! Проклятые Голтсы! Ну да ладно. Вот он напускает на себя грозный вид. Весь такой фальшивый и вторичный, скопированный у папаши, с телевизора — прямо кирпича просит такой вид. Итак:

— Я не шучу, Бобби.

На искусственном, секонд-хендовском лице Голтса брови ползут вверх — он сомневается в моих словах.

— О чем ты думаешь, когда так на меня смотришь, Голтс? Ну правда, Роберт, о чем?

Бобби приходит в замешательство, когда требуется говорить искренне. Он произносит:

— Я просто в толк не возьму, что с тобой происходит. Ты ж был таким парнем…

Я взглянул на него, приглашая продолжить. Однако Бобби заклинило, он молчал. Мы встали около «новы», авто Ковальчак.

Новый довод Бобби:

— Ну, понимаешь, раньше ты занимался спортом, тусовался как-то. Вечеринки, трава. А теперь тебя это больше не интересует, так ведь?

О честность!

— Бобби, а что стряслось с тобой? Я имею в виду — ты же был такой наглый, такой самоуверенный. И вдруг ты весь в соплях и сантиментах. Похоже, мы оба изменились.

Голтс покачал головой. Затем, тыча пальцем в «нову», подытожил разговор:

— Этой Ковальчак надо пакет надеть на рыло, я б ее в две секунды трахнул.

1.8

— Что происходило в кинотеатре «Венера» 26 ноября 1978 года?

— Не помню.

— Согласно нашим записям, вам было тогда шестнадцать лет и вы смотрели ваш первый порнофильм.

— Порнофильмы, чтоб быть точным.

— Их было три. «Голубой шар», с Клинтом Иствудом в главной роли, и еще один…

— Название которого я запамятовал.

— …под названием «Приключения в янтаре».

— Точно!

— Смонтированные вместе.

— И идущие без перерыва.

— От полудня до полуночи.

— Семь дней в неделю!

2.1

Последние классы я ненавидел. Не все время, конечно. Я ведь был видным парнем. Все было при мне: внешность, оценки, спорт, юмор. И даже получал от этого удовольствие. Но что-то стряслось, когда мне исполнилось шестнадцать. Я не в состоянии это объяснить. Что-то прорвалось из глубины. Затем меня стали бесить друзья. Бесили даже не сами они, а место, откуда они происходили. Откуда мы все происходили. Самый богатый район Ванкувера. Место под названием Шогнесси.

Один из лучших фильмов, который я сделал, это как раз пародия на Шогнесси. Он называется «Шайка богатых деток» и является слепком с реальности. Я даже использовал настоящие имена. Всех людей, что отравляли мне жизнь: одноклассников, учителей, соседей, кого угодно. Наш продюсер тогда заартачился. «Слишком много диалогов», — сказал он.

Фильм называли «околонаучным», потому что он был настоящим снадобьем от бессонницы. Даже наклейку хотели приделать: «Внимание: продолжительный просмотр способствует засыпанию». Что-то в этом роде.

Но приключилась забавная вещь. «Шайка богатых деток» стала хитом. Не таким, конечно, как «Глубокая глотка» или «Дьявол внутри мисс Джонс». Но все-таки. Если верить продюсеру, фильм неожиданно хорошо пошел в маленьких городках вроде Мэдисона, Энн-Арбора и Чапель-Хилла. В крупных мегаполисах типа Лос-Анджелеса, Нью-Йорка и Чикаго тоже пользовался спросом. Все это очередной раз заставило меня задуматься: почему на рынке одни фильмы пользуются успехом, в то время как другие — нет? И мы провели небольшое исследование. Даже специалиста наняли. То, что мы узнали, вполне могло изменить все наши представления о том, как следует делать фильмы.

2.1а Первоначальный сценарий к фильму «Шайка богатых деток»

«Шайка богатых деток» — история о неожиданной встрече богатых подростков с лесниками. Фильм начинается со сцены, где подростки обсуждают свои планы на лето. Они жалуются, что им скучно, что вокруг вечно происходит одно и то же (причем делают это с самым отвратительным видом, отбивая к себе всякую симпатию). Итак, чтобы хоть как-то развеяться, компания собирается рвануть в горы и там упиться пивом. Доехав до укромного места у ручья, подростки решают остановиться, Пустые банки парни с безразличным видом швыряют за спину, в воду, и с каждым броском делаются все более и более агрессивными. Когда пиво подходит к концу, они принимаются приставать к девушкам. Те поначалу сопротивляются, но это требует слишком многих усилий. В конечном итоге они поддаются. (Скука затрахала их до такой степени, что это кажется еще не худшим вариантом.) Копируя поведение своих молодых людей, девушки принимаются фантазировать о том, чем бы они могли заняться, чтобы не тухнуть здесь. Камера следит за их фантазиями. Кто мечтает о титуле «Мисс Америка», кто создаст лекарство от рака. Некоторые из фантазий носят сексуальный характер. С участием взрослых людей — кинозвезд, строительных рабочих, черных, белых. Не только мужчин — женщин тоже. Тут появляется группа лесников, мужчин и женщин. Эти люди судачат о своем, главным образом о том, что им придется теперь вылавливать из воды пустые банки. Они принимаются наблюдать за тинейджерами, которые их не замечают: девушки по-прежнему отчаянно скучают, парни все так же отвратительно себя ведут. Лесники решают проучить подрастающее поколение. Происходит групповуха. Фильм заканчивается сценой, в которой тинейджеры под присмотром лесников, в чем мать родила, сажают деревья на вершине горы. Все улыбаются и смеются.

2.1б Письмо социолога

6 июня 1976 года

Господа!

Мы завершили заказанное вами исследование популярности фильма «Шайка богатых деток». Хотя в настоящий момент не представляется возможным представить весь список статистических корреляций, предварительные результаты показывают, что фильм наиболее востребован в небольших университетских городах. Это означает, что его аудиторию составляют состоятельные студенты и примерно такое же количество представителей рабочего класса.

Мы надеемся, что окончательные итоги исследования будут сформулированы в следующем месяце.

Обыкновенно мы не оглашаем предварительных результатов, пока они не будут проверены самым серьезным образом. Но в данном случае мы решили сделать исключение: образец выявлен предельно ясно. Если наши выводы совпадают с вашими первоначальными предположениями, вы вполне можете оставить содержимое этой записки без внимания.

Искренне ваш,

Дуг из Центра культурных исследований

2.2

— Тот фильм, который вы сняли в результате, ничего общего не имеет с первоначальным сценарием.

— Вы о какой версии? Насколько припоминаю, всего мы сняли две штуки.

— Мы имеем в виду обе.

— Ну да, однако идея сохранена в неприкосновенности. А ведь это самое главное — идея.

— Так когда же вы начали снимать фильмы?

— Фильмы я снимаю всю жизнь.

2.3

Сколько себя помню, мама фотографировала. Всеми видами фотоаппаратов. «Брауни», «Полароид», «Инстаматик». И кинокамеру припоминаю. Обычная восьмимиллиметровка. Ручная.

Как-то в одиннадцатилетнем возрасте я обнаружил в подвале большую коробку из-под обуви, набитую фотографиями. Помню, все воскресенье я провел над ней. О да! Это было круто! Мама снимала абсолютно все подряд. Моя жизнь ее глазами — от и до! Это забавно — сейчас забавно, я имею в виду — вспомнить, как тогда я обнаружил, что некоторые фото схватили те самые моменты в жизни, которые я рад был бы забыть. Тогда эти снимки родили во мне несгибаемое намерение. Я знаете что сделал? Отобрал те, которые мне не нравились, и спалил их все. Тогда еще подумалось: «Она не заметит».

В следующую пятницу мама заехала за мной после уроков. Меня это безумно смутило, тем более что раньше такого не случалось. В некоторых исключительных случаях — ну, скажем, к доктору пойти — мы и то всегда договаривались заранее. Так что перед друзьями вышло неловко. Итак, она ждала меня в нашем старом и ржавом «фальконе», гудела в клаксон, махала рукой, улыбалась: «Я здесь! Я приехала за тобой…» Я, ничего не подозревая, как раз выходил из дверей спортзала и тут совершенно обалдел. Меня немедленно принялись дразнить. Хм, ситуация не из приятных. Я сказал им нечто вроде:

— Да все в порядке, мама, наверное, новые коньки привезла.

Быстро со всеми простившись, я в ярости влетел в машину.

Чувствовал я себя опозоренным на веки вечные и собирался было завести разборку, но по положению нижней губы матери понял, что она чувствует себя ничуть не лучше моего. От этого стало еще хуже, потому что вся ярость осталась без выхода. Не говоря ни слова и глядя прямо вперед, мама вела машину. В воздухе висело тяжелое напряжение.

Мы еще не завернули за угол школьной ограды, когда она спросила меня весьма спокойным тоном:

— Что ты сотворил с моими фотографиями?

— А? Какими фотографиями?

— Фотографиями из подвала; некоторые из них исчезли.

Я похолодел. Врать не имело смысла. Она наверняка заметила, как я за ними лазил.

— Кажется, переложил их куда-то, — промолвил я небрежно. В конце концов, это просто фотографии.

— Отлично, — произнесла она таким тоном, будто инцидент исчерпан.

Мы завернули за следующий угол. И тут она начала снова:

— А что ты жег у помойки на следующий день?

Зараза! Типичные матушкины приемы — дать возможность сказать правду и, если эта возможность не использована, нанести удар с другого фланга.

— Ну ладно, я их сжег, — признался я ей. — Сжег фотографии.

— Это все, что я хотела узнать, — отозвалась она.

Мы почти приехали.

Я сел на кровать и уставился в окно. Я всегда занимал такое положение, когда оказывался в дерьме вроде этого. Следовало сперва выяснить, как же так вышло, что я попался, а потом попытаться предположить, какое последует наказание. Это всегда происходило именно так: дорога из школы, допрос, затем — в комнату до ужина. Ужин прошел в тишине, потом я добровольно убрал со стола, что, впрочем, и так обычно делал после того, как ушел отец. Затем, как положено образцовому маленькому засранцу, отправился намывать тарелки. В тот самый момент, когда я протирал последнее блюдо, матушка обычно входила и оглашала свой приговор. Он зависел от местонахождения отца: если тот сидел дома, это означало заточение; если находился во дворе — меня ждала порка. На этот раз страх охватил меня с особой силой — ведь тогда я оскандалился первый раз с тех пор, как мама выгнала отца.

Прямо перед ужином в мою дверь постучали. Мама. Я почувствовал себя на редкость глупо, когда она спросила разрешения войти. Глупо, поскольку казалось: раз уж я провинился, то тем самым лишен всяких прав. Ну что же…

— Да, заходи.

Помню, я не повернулся лицом к двери: поворот должен стать частью моей самозащиты и сопровождаться оправдательной речью. Дверь скрипнула. Послышались шаги. И ничего. Я ждал. Казалось, прошло несколько лет, прежде чем мама назвала мое имя. Мне показалось, что я схожу с ума. Примерно таким же образом, как тогда, когда жег фотографии. Тогда она позвала меня снова. И потом сразу:

— Зачем ты сжег фотографии своего отца?

Не помню, как повернулся, следующий момент — это когда я уже обнимал маму. По-моему, я сжимал ее довольно долго. Затем к нам присоединилась сестра, помню, я еще подумал, что она слишком глупа, слишком еще мала, чтобы понять, что происходит, помню, как мама плакала от боли, от страха, от одиночества. Когда наконец сестренка спросила, что произошло, мама шумно вздохнула, беря себя в руки, и сказала:

— Как насчет того, чтобы спуститься и посмотреть кино?

У мамы в спальне нашелся кинопроектор. Рядом с ним стояла грандиозных размеров металлическая канистра. Надпись на ней гласила: «1960–1969». Мама пригласила нас рассесться поудобней — на ужин ожидались хот-доги и томатный суп, — и мы приступили к просмотру. Все происходило достаточно странно. Мы никогда еще не ели в родительской спальне, особенно с тех пор, как маму охватила паранойя по поводу того, что мы испортим ее золотистую софу. И что же там с моим наказанием? Я серьезно надеялся, что его еще можно как-то избежать.

— Фильм, который мы будем смотреть, называется «История этой семьи», — сказала мама со слезами в голосе. — И хотя мы в последнее время не очень много снимали, это не значит, что фильм — хлюп, хлюп — закончился.

На катушке поместилось десять лет, и мы смотрели все: мама и папа еще до того, как поженились. Их свадьба. Я в недельном возрасте, еле живой после операции — выправляли грыжу. Сестренку, родившуюся несколькими годами позже, привезли домой из роддома. Она вся такая розовая и сморщенная. Каникулы. Отпуска. Дни рождения. Родственники. Иногда мама комментировала, иногда плакала, порой — и то и другое одновременно. Мы смеялись над бабушкой, курящей сигару, дыхание снова замирало, когда отец нырял с высоченной скалы где-то недалеко от Орегона. Отец моего отца, о котором я только слышал, прикуривает сигарету где-то на пляже. В какой-то момент мама вдруг отрубила проектор, намереваясь то ли досказать историю, то ли вообще поговорить о чем-то совершенно ином.

Все затянулось допоздна. Помню, я остолбенел, глянув на часы и обнаружив, какая глубокая уже ночь. Наверное, никогда в жизни я еще не бодрствовал после полуночи. Но я вовсе не чувствовал усталости. Скорее боялся, что скоро уже меня уложат. Мама повела сестренку наверх, велев мне подождать. Вернувшись, она еле слышным от усталости голосом сказала, что не станет меня наказывать, что теперь понимает мои чувства. Но все-таки совершенно недопустимо жечь фотографии, а потом еще и лгать. Если даже мне не хочется на что-то смотреть, это еще не означает, будто все остальные тоже должны этого лишиться. Еще она сказал, что такие ситуации часто встречаются в жизни, причем с возрастом все становится сложнее. Просто надо откровенно обсудить произошедшее, и тогда часто то, что казалось негативным, оказывается позитивным. Затем она поцеловала меня. А я поцеловал ее. И пошел спать.

2.4

— Как вашей матери удавалось содержать вас с сестрой после того, как отец ушел?

— Он не ушел, его вышвырнули.

— Очень хорошо. Как вашей матери удавалось содержать вас с сестрой после того, как отца вышвырнули?

— Она работала. Она все время работала.

— Кем же она работала?

— Цитологом. Моя мама — цитолог.

— Цитология — изучение клеток.

— Клеток и поведения клеток, точно.

— И кто же приглядывал за вами, пока мать работала?

— Мы сами приглядывали друг за другом. Институт рака был достаточно прогрессивной организацией, чтобы позволить маме работать в те часы, когда мы в школе.

— Ваша мать была религиозна? Она приобщала вас к какой-нибудь религии?

— Да. Мы с сестрой были конфирмированы в англиканской церкви.

— Наши записи свидетельствуют, что после конфирмации вы крайне нерегулярно посещали церковь. На это есть какая-то причина?

— Мама сказала мне после конфирмации, что я достаточно взрослый, чтобы самостоятельно принимать решения относительно церкви.

— И вы решили ходить туда только по случаю крещения, похорон и свадеб?

— Ну, я вижу это в другом свете. В самом деле. Похоже, вам уже известны ответы на все эти вопросы. Какого хрена мне их задают?

— Есть некоторые вещи, которые мы еще не знаем.

— И какие же?

— Этого мы сказать не можем.

— Ну что ж, блин, тогда спрашивайте о том, чего вы не знаете, а не о том, что знаете, и мы покончим с этим намного быстрее.

3.1

Через две недели после моего двенадцатого дня рождения я вернулся в школу и немедленно обнаружил, что лучший учитель в мире, мистер Джинджелл летом вышел на пенсию. Это казалось странным — ведь когда два года назад в отставку ушел мистер Кавано, его провожали с великой помпой; а мы любили его куда меньше мистера Джинджелла. Среди учеников началось брожение. Посыпались вопросы, в том числе и от меня. Почему мистеру Джинджеллу не устроили достойных проводов, как мистеру Кавано? Или даже: почему мистер Джинджелл даже не намекнул нам, что собирается уходить? Ему просто наплевать? В этот же день, немного позже, местная сплетница миссис Смарт залетела к нам на кухню и швырнула прямо об пол изрядную бомбу: в действительности мистер Джинджелл уволен. Случилось это перед каникулами, в последний день занятий. Его поймали в тот момент, когда его руки находились в штанах Тимми Уэйта.

Это было поистине неприятной новостью. Весьма странно. Большинство из нас с детства знали и Тимми, и мистера Джинджелла. Благодаря им мы узнали, что означают такие словосочетания, как «специальное обучение» и «церебральный паралич». И именно мистер Джинджелл настаивал на праве Тимми находиться с нами на площадке — ведь достаточно проявить немного воображения, и мы веселились бы все вместе. Так что объяснение мистера Джинджелла, что он лишь помогал Тимми добраться до ванной и ничего больше, звучало в высшей степени естественно. До самого конца истории миссис Смарт. Ведь после надлежащего количества восклицаний «О Боже!» и «Ну надо же!» она произнесла фразу, которая до сих пор звучит у меня в голове:

— Я имею в виду — Боже ж мой, как можно помогать дойти до ванной, находясь в чулане для щеток?

Меня охватили противоречивые чувства. Все лето я не мог дождаться, когда же начну учиться у мистера Джинджелла в седьмом классе. Никто не мог потягаться с ним в популярности, у детей не возникало никаких сомнений в том, что именно он лучший учитель. Всех очаровывали его шутки, его энтузиазм. Его экскурсии — будь то в аквариум, планетарий или птичий заповедник — немедленно приобретали статус легендарных. А теперь он оказался растлителем малолетних. И все равно больше всего мне хотелось, чтобы и в седьмом классе он вел занятия.

Помнится, я высказал все это миссис Легги, психологу. Это случилось во время первой недели занятий, когда мы встречались с ней, каждый индивидуально, чтобы обсудить планы на дальнейшую учебу. Думаю, все отпущенные мне пятнадцать минут я беспрерывно вещал о своих переживаниях по поводу случившегося с мистером Джинджеллом. Насколько помню, она сидела, откинувшись в своем поскрипывающем кресле, и, покусывая ручку, глядела на меня как на безумца. Каковым я тогда и являлся.

3.2

— Этот мистер Джинджелл — он когда-либо прикасался к вам?

— Нет.

— А к вашим друзьям?

— Нет.

— Так Тимми Уэйт — он не ваш друг?

— Мистер Джинджелл никогда не прикасался к Тимми Уэйту.

3.3

Всю вторую неделю занятий заместитель директора мистер Стинсон подбирал замену уволенному мистеру Джинджеллу и наконец представил нам нового учителя — мисс Синглтон. До сих пор я ее ни разу не видел. Во-первых, она оказалась черной. И это в школе, где учились только белые — кроме детей бакалейщика, китайцев и одного индуса по имени Джош Питер, которого потом выставили за курение. И речь идет о большой школе, где училось примерно пять сотен детей, в городе, население которого подтягивалось к миллиону. Во-вторых, мисс Синглтон была лет на десять моложе мисс Конройд, библиотекарши, которая однажды призналась одной в-каждой-бочке-затычке Марги Скотт, что в свои тридцать четыре она как минимум на пятнадцать лет моложе мисс Турпин, слывшей самой юной учительницей в нашей школе. Ну и самое невероятное, что окончательно всех сразило: мисс Синглтон говорила на самом изысканном английском — как призналась миссис Смарт, даже более изысканном, чем ее муж, судья Смарт из Оксфорда.

Мистер Стинсон представил мисс Синглтон в своей обычной манере: нелепо расфуфырившись, делая при этом придурочные надписи на доске и кашляя. По-моему, он еще и пердел. Но как бы ужасно все это ни казалось, он много рассказал о нашей новой учительнице. Во время вступительной речи мистера Стинсона все глаза устремились на новую учительницу, и по ее едва уловимой мимике мы легко поняли, что мистер Стинсон описывает кого-то, с кем ни он, ни даже сама мисс Синглтон на самом деле не знакомы. Так что мы здорово посмеялись. И мисс Синглтон тоже посмеялась. Когда Стинсон закончил, она с признательностью ему улыбнулась и обратилась к нам. Она сказала, что прибыла из Англии вовсе не для того, чтобы учить наш класс, но тем не менее надеется, что с течением времени окажется, что все-таки именно за этим. Или что-то в этом духе, не помню. Она еще раз поблагодарила мистера Стинсона и напомнила нам, что предпочитает, чтобы к ней обращались «мисс», а не «миссис». Затем она снова улыбнулась Стинсону и не убирала с лица улыбку до тех пор, пока до него не доперло, что пора бы нас оставить.

Когда за Стинсоном закрылась дверь — под звук жидких вежливых аплодисментов, — наша новая учительница шагнула поближе к партам и сказала очень мягким голосом, все еще улыбаясь, что она знает, как мы любили мистера Джинджелла, и, если мы будем работать в этом семестре как следует, она сможет рассказать нам о произошедшем с ним все, что в ее силах. Однако работать придется изо всех сил, и нам следует работать одной командой — ее курс не будет легким, и он сильно отличается от того, что проходили в седьмом классе год назад, более того, он не похож на то, что преподают в седьмом классе какой угодно школы. Затем, отойдя назад, она села за свой стол и извлекла из сумочки нечто совершенно космическое, вроде оружия из фильмов про будущее. Мы прямо обалдели.

3.4

— Кинокамера!

— Точно. «Никон». И он настолько отличался от ручной развалюхи моей мамы, что поначалу я не мог взять в толк, что же это такое.

— Она собиралась учить вас снимать фильмы?

— Да. И мы их снимали.

3.5

В седьмом классе занятия были преимущественно утром — после обеда оставались только история искусств, музыка и физкультура. Мисс Синглтон с порога предложила объединить три урока в один большой, а также взять темой семестра производство фильмов. Как только она изложила свои соображения, рука Марги Скотт тут же взлетела вверх:

— А как же тогда, мисс Синглтон, мы сможем изучить математику, если будем говорить о фильмах?

Мисс Синглтон улыбнулась.

— Легко, — сказала она. — Если я пришлю вам три картриджа, на каждом из которых содержится запись длиной в три минуты сорок секунд, а камера при этом снимает двадцать четыре кадра в секунду, и я прошу вас монтировать этот фильм методом «три к одному», то сколько кадров будет в получившемся фильме?

Тишина.

— Ого, — сказала Марги. И все засмеялись.

И так все и пошло. Мисс Синглтон потрясала воображение. Наверное, она самая замечательная учительница из всех мне известных. За последующие два месяца она погрузила нас в кино полностью. Мы смотрели фильмы не менее двух часов в день. Какие угодно, не только обычные на полтора часа. Короткометражки, реклама, учебные фильмы, экспериментальные — додумайте сами. Может, это прозвучит неубедительно, но никогда в жизни я так не вкалывал. По каждому фильму требовалось написать сочинение не менее чем на пять сотен слов. Не говоря уже о всякой киношной терминологии, которую мы теперь использовали. Самое удивительное, что в этом участвовали все. Потому что мисс Синглтон умудрилась сделать занятия по-настоящему захватывающими и интересными. Но отнюдь не легкими.

Один раз, когда мы смотрели «Броненосец „Потемкин“», дверь скрипнула, вошел Стинсон. Это был тот самый момент, когда детская коляска покатилась по ступенькам одесской лестницы. Когда эпизод завершился, Стинсон суетливо спросил у мисс Синглтон, можно ли ее отозвать на пару слов.

— Но пролетарское восстание в самом разгаре, — ответила она. Все засмеялись, раздались отдельные хлопки. — Кроме того, я сейчас занимаюсь с ребятами, — добавила наша учительница к пущему восторгу класса.

Стинсон включил свет, ослепив всех. Раздалось дружное недовольное мычание, кто-то свистнул.

— Революция окончена, мисс Синглтон. В мой кабинет!

В подтверждение своих слов этот козел в самом деле подошел к проектору и выдернул шнур из розетки.

Мисс Синглтон ушла, и надолго. Ее отсутствие так затянулось, что некоторые стали забавляться, передразнивая неуклюжие движения Стинсона, выдергивающего шнур из розетки, — ему ведь это удалось лишь со второй попытки. Когда мисс Синглтон вернулась, стало понятно, что она не в лучшем состоянии, чем был Стинсон, когда он зашел. Я мог говорить об этом наверняка — ее нижняя губа застыла в том же самом положении, что и у моей мамы, когда та недовольна.

— Мистер Стинсон велел мне проинформировать вас, что с завтрашнего дня мы приступаем к обычным занятиям; итак, начало в девять утра: сначала математика, потом естествознание, далее социология и родной язык, — произнесла мисс Синглтон, сделав жест в сторону открытой двери, за которой стоял, согласно кивая, Стинсон, немедленно после этого исчезнувший в темном холле.

Раздались горестные стоны.

— Тем не менее, дети, — сказала, чуть просияв, мисс Синглтон, закрывая дверь, — завтра также начинается производство наших собственных фильмов. Так что прошу вас как следует подумать над тем, что вы видели, что вам в увиденных лентах понравилось, что не очень. И когда вы сегодня ляжете спать, пусть вам приснится, какие фильмы вы хотели бы делать сами. О чем угодно, как угодно. И вот вам задание по языку: сто слов, которые наилучшим способом описывают ваш фильм.

После школы я возвращался домой вместе с Бобби Голтсом. Он учился в параллельном классе, который вел мистер Томлинсон. Бобби гнал, как крут этот его Томлинсон, как легко у него учиться, что он никогда не проверяет домашние задания, никогда не задает никому вопросов, так что можно уроки напролет читать комиксы или рисовать в тетради разную ерунду — Томлинсона ничто не колышет. Я рассказал ему, чем мы занимались с мисс Синглтон. Он ответил, что обо всем уже наслышан от матери, дружившей с миссис Смарт, которая, в свою очередь, знала мисс Мюррей, школьного секретаря, и что все считают очень плохой идеей смотреть фильмы с утра до вечера. И он, мол, с этим вполне согласен: мы ничему не научились за это время, никто даже не знает, как правильно раскрывать скобки. Пришлось сказать ему, что большинство из нас давно уже это умеет, а сам он — дерьма кусок и то, что сегодня учинили с мисс Синглтон, — ужасно жестоко и неправильно, а также супернечестно. Бобби плевать хотел, конечно. И вообще, он слышал, что мисс Синглтон уже не вернется к нам после рождественских каникул.

3.6

— Но вы все-таки снимали фильмы. Мы знаем это наверняка.

— Да.

— А мисс Синглтон — она вернулась после Рождества?

3.7

Прежде всего хотелось бы напомнить, откуда приехала мисс Синглтон, потому что это важно. Не забывайте, шел 1974 год. И все эти новации, которые появились в 60-е годы, прогрессивные методы обучения и радикальные идеи, только начали мало-помалу проникать в обычные школы. В нашей, например, до мисс Синглтон никто и не пытался применить нечто подобное.

Пенни Синглтон и ее муж Джон Маккинни окончили Эдинбургский университет в Шотландии. Хотя оба шли по педагогической части, они много времени уделяли кино. Тема кандидатской диссертации Джона была связана с образованием при помощи фильмов, Пенни писала о влиянии телевидения на младшеклассников. После защиты Джону предложили место в Университете Британской Колумбии, что в паре миль от школы. К сожалению, для Пенни такого предложения не последовало, так что она прислала резюме в школьный совет Ванкувера в надежде получить место учителя.

Пенни и Джон прилетели в Ванкувер в воскресенье, как раз перед Днем труда. Промыкавшись весь понедельник в поисках жилья, они решили временно остановиться в отеле «Сильвия», в западном районе Ванкувера. Во вторник Пенни позвонила в школьный совет поинтересоваться, получили ли они ее резюме. Они получили. И с трепетом жаждали ее увидеть. Как признался один из секретарей, это великая редкость, чтобы на место учителя претендовал человек с научной степенью, да еще и по педагогике, да еще и из Англии. Так что ею сразу заинтересовались, особенно учитывая вопиющую нехватку учителей. Они спросили, заинтересована ли Пенни в работе на полную ставку и возможно ли найти ее по телефону во время ленча на следующий же день. Она ответила, что можно, и только осведомилась, в какое время в Канаде ленч.

На следующий день, прямо перед ленчем, ей позвонил Стинсон. Он поведал, что ее резюме попало в нашу школу, где произвело неизгладимое впечатление. Через несколько лет Пенни рассказывала, что собеседование со Стинсоном куда больше напоминало монолог: двадцать минут вялой околесицы, прерываемой громкими выкриками о том, насколько важен седьмой класс — «ведь сами тела детей изменятся на ваших глазах», — либо о том, как он счастлив, что миссис — англичанка, в то время как Канада «задыхается от иммигрантов». Прежде чем Пенни удалось вставить хоть слово, он закончил свое выступление, сообщив, что рекомендовал нашему директору, мистеру Диксону, незамедлительно зачислить ее в штат. Затем он попрощался и тут же бухнул трубку. Спустя пять минут телефон позвонил снова. Опять Стинсон. На этот раз он уже поздравлял Пенни: ей предлагают место. Пенни дала согласие, хотя и сомневалась, что поступает правильно.

3.8

— Похоже, вам немало известно о мисс Синглтон.

— Точно.

3.9

Пенни предстояло начать работать немедленно после зачисления, то есть с середины второй недели. Когда она впервые прибыла в офис, мисс Мюррей сразу сказала ей, что никаких вакансий для технического персонала нет и не предвидится, и вообще по этим вопросам следует сначала обращаться в городской школьный совет. Пенни отвечала, что крайне рада слышать, что вакансий для технического персонала нет, иначе на что это было б похоже — учить детей все зиму в грязном и холодном помещении. Мисс Мюррей так и вылупилась на нее. Мисс Синглтон коротко представилась, а затем спросила мисс Мюррей, где находится ее почтовый ящик. Остолбеневшая мисс Мюррей безмолвно указала на большой стенд, рядом с которым красовалась дверь с надписью «Мистер Диксон. Директор». Пенни открыла ящик с надписью «мисс Синглтон» и извлекла из него три копии своего контракта. Пенни пробежала глазами экземпляр, лежащий сверху, и уже собралась было подписывать, когда дверь кабинета мистера Диксона открылась и она оказалась втиснутой в треугольник между стендом, дверью и стеной.

— Мисс Мюррей, — начал Диксон, нисколько не обращая внимания за попавшую в ловушку Пенни, — пожалуйста, позвоните в школьный совет и напомните им, что нам по-прежнему не хватает двух уборщиц. Мне бы хотелось, чтобы этот вопрос был решен как можно скорее.

Из-за полупрозрачной двери Пенни видела, что мисс Мюррей машет руками, пытаясь дать понять директору, что происходит у того за спиной. Правда, возникало скорее впечатление, что она от кого-то отмахивается, причем в истерическом состоянии. Пенни хихикнула. Мистер Диксон испуганно дернул на себя дверь. Она выбралась из заточения, достала две нижние копии контракта и протянула их мистеру Диксону.

— Я Пенни Синглтон, — произнесла она. — А вы, должно быть, мистер Диксон.

Диксон стоял пень-пнем, медленно складывая экземпляры контракта, которые держал в руках.

— Да. Да, конечно! Рад… э… рад видеть вас, мисс Пенни, — сказал он, глядя на мисс Мюррей.

3.10

— Откуда вам все это известно?

— Все говорили. Кое-что слышал и от самой Пенни.

— Можете ли вы провести грань между тем, что все говорили, и словами Пенни?

— Нет… уже нет.

3.11

Мисс Синглтон… Она была удивительна. Сейчас я думаю, что она была самым удивительным учителем, которого я когда-либо встречал. И столь же необычны были обстоятельства, при которых она стала нашей учительницей. Поражало, как она мирилась со всем дерьмом, получаемым от людей, которые, казалось бы, должны были помогать ей в работе. Разве заинтересовать учеников — не самое трудное в работе учителя? Полагаю, большинство преподавателей завидовали ей. В конце концов, эта умная молодая женщина, которой суждено было родиться с черным цветом кожи, появилась в школе, где большая часть преподавателей были белыми, к тому же в возрасте за пятьдесят, и полностью приручила свой класс. А ее британский акцент! Она была англичанкой больше, чем кто-либо из них мог мечтать. И все равно они смотрели на нее сверху вниз, как будто она мошенница. И нам тогда это не казалось чем-то особенным. Это не слишком отличалось от того, что мы видели по телевизору.

3.12

Однако вернусь к фильмам. Итак, мы снимали фильмы. Нашим заданием на остаток учебного года было снять две картины. Первую из них каждый из нас должен был сделать самостоятельно. Вторую — вместе со всем классом. Но речь шла не о любительских съемках, когда камера просто снимает происходящее перед ней, пока не кончится пленка. Все было гораздо сложнее и больше похоже на то, как снимают настоящие фильмы. Мисс Синглтон с самого начала подчеркнула, что для нас не менее важно узнать, как делаются фильмы, чем научиться снимать камерой. На следующий день после инцидента с «Броненосцем „Потемкиным“», в начале урока по литературе, она объявила, что отныне мы будем называть наш класс не литературным классом, а литературно-кинематографической группой. Все мы отныне именовались независимыми режиссерами, а мисс Синглтон отказывалась от должности преподавателя литературы ради более подходящей — исполнительного продюсера, сокращенно — ИП.

Первое, что мы должны были сделать, это написать на листе бумаги рассказ, или синопсис, как это здесь называлось. Когда работа была завершена, Пенни предложила нам написать наши имена на бумажках и бросить их в коробку. Когда вытягивалась бумажка с чьим-нибудь именем, его обладатель должен был перед группой «доложить» свой синопсис исполнительному продюсеру.

Это продолжалось пару недель. За это время произошло много интересного.

Джеффри Смит-Гарни написал фантастическую историю, в которой марсиане решали экологические проблемы на Земле. Кульминацией фильма должна была стать гигантская космическая битва, в которой половина Вселенной превращалась в пыль. Это был потрясающий рассказ на пяти страницах, написанный с живостью, которой никто не ожидал от робкого Смит-Гарни. Исполнительный продюсер сказала, что эту работу трудно назвать синопсисом, однако рекомендовала нам проголосовать за нее, поскольку в один прекрасный день в не столь отдаленном будущем все описанное Джеффри могло осуществиться. В то же время она посоветовала немного сократить текст: уничтожить только те части Вселенной, которые «упорно сопротивлялись решению проблемы загрязнения».

Всех озадачил синопсис Нетти Смарт, больше похожий на стихотворение, чем на рассказ.

— Работа Нетти, — сказала исполнительный продюсер, — представляется мне несколько более экспериментальной, несколько менее повествовательной, чем традиционные синопсисы.

Нетти призналась, что ее любимый фильм — «2001: Космическая Одиссея» и что она смотрела его трижды. Она сказала, что хотела бы снять в точности такой же фильм. Исполнительный продюсер согласилась, что «Космическая Одиссея» — превосходный фильм, но, пожалуй, слишком амбициозный для нас. Она сказала, что до «Космической Одиссеи» Стенли Кубрик снял полдюжины фильмов в более традиционной манере, проверяя свои режиссерские способности — так же, как Пикассо, долго писавший в реалистической манере, прежде чем стал абстракционистом. Однако Нетти, чувствуя, что вот-вот лишится поддержки исполнительного продюсера, обратилась непосредственно к группе. Ее синопсис прошел с небольшим перевесом голосов «за». Исполнительный продюсер, казалось, была довольна таким результатом.

— Посмотрите, что дает демократия, — произнесла она, прежде чем вытащить следующую записку.

Самый интригующий момент, однако, настал, когда очередь дошла до Алистера Ченя. После его презентации исполнительный продюсер сказала, что никогда в жизни не видела фильма про трудовой день в семейной бакалейной лавке. Алистер просиял. Он с гордостью поклонился мисс Синглтон.

— Более того, — продолжила исполнительный продюсер, поднявшись из-за стола, — я могу перечесть по пальцам случаи, когда видела китайцев в голливудском фильме.

Затем она спросила, очень осторожно, думает ли Алистер, что кто-нибудь захочет пойти на фильм о китайском бакалейном магазине. Алистер потупил взор и сказал, что он так не думает. Тогда почему, спросила мисс Синглтон, она должна принимать фильм, который никто не захочет смотреть и который в реальной жизни, несомненно, принесет одни убытки. Алистер продолжал смотреть на свои туфли. В комнате повисла гробовая тишина. Помню, как жужжали лампы дневного света на потолке. Прошло несколько секунд. Всем стало очень неловко.

— Алистер, — произнесла исполнительный продюсер, медленно поворачиваясь к дебютанту, — причина, почему я не видела ничего про день из жизни китайской семейной бакалейной лавки, состоит в том, что люди, которые принимают решения о том, какие фильмы снимать и показывать, не заинтересованы в таких фильмах.

Она положила руку Алистеру на плечо. Многие из нас почувствовали себя не в своей тарелке, когда Алистер прижался к ней и заплакал. Некоторое время исполнительный продюсер так стояла, затем повернулась к группе.

— Они не заинтересованы в показе таких фильмов, — сказала она, — потому что не думают, что это будет кому-то интересно. Они думают, что в кино ходят только белые среднего класса, что в любой семье каждое утро отец уезжает на работу на своей машине, мать остается дома и печет пироги, а дети, когда прибегают из школы, садятся в очередной раз смотреть «Оставьте это Бобру»[1].

Исполнительный продюсер порекомендовала группе проголосовать за «День из жизни бакалейной лавки» С. Б. С. Ченя.

3.13

— Вам тоже было неловко?

— Сначала. Но потом Нетти шепнула мне, что это всего лишь трюк, при помощи которого мисс Синглтон пытается заставить нас слушать. Нетти сказала, что видела нечто подобное в «Пороховом дыму».

3.14

Мое имя выпало последним. Это была удача, поскольку я многое для себя почерпнул из предшествующих презентаций. Каждый день на этой неделе я, придя домой из школы, дополнял и переделывал свой синопсис. Я потратил на это много времени. Самое смешное состояло в том, что вариант, который я представил в конце концов исполнительному продюсеру, практически не отличался от исходного. Я сделал круг. Когда я рассказал об этом Бобби, он спросил, не чувствую ли я себя глупцом, потратив столько времени зря, чтобы прийти к тому же, с чего начал. Я ответил, что не чувствую. Я сказал, что на самом деле многое узнал и понял в ходе работы. Моя интуиция не ошибалась, и теперь я получил доказательство, что это действительно так. Но он не поверил мне.

Мой фильм назывался «Джо и Барби». Эта была история мужа и жены, которые все время ругались между собой, пока не пережили трагедию. Когда пришло время моей презентации, я понимал, что работа сделана хорошо и будет оценена слушателями. Так оно и случилось. ИП, казалось, тоже понравился мой синопсис. Она сказала, что я продемонстрировал хорошее понимание жанра и что в моей работе есть все элементы, необходимые для хорошего фильма: интрига, сюжет, характеры, конфликт. И это все. После очень благоприятного для меня голосования в группе исполнительный продюсер предложила потратить последние несколько минут на обсуждение следующей стадии производства фильма — написания сценария.

Думаю, ИП почувствовала мое разочарование. В течение оставшихся нескольких минут она, кажется, смотрела в мою сторону несколько дольше, чем обычно. Помню, я чувствовал себя крайне разочарованным — чтобы не сказать полностью уничтоженным — оттого, что мы не обсудили мой синопсис так же детально, как некоторые другие. Был материал, который не вошел в синопсис. Я хотел, чтобы она спросила меня про диалог, который я уже начал писать. Или о том, как я собираюсь технически воплощать написанное мной в фильме. Мне хотелось получить какие-то отзывы и от группы. Я потратил кучу времени, готовя ответы на вопросы, которые они могли задать. Я приготовил такие забавные и остроумные ответы! Моя жалость к себе стремительно набирала обороты, когда исполнительный продюсер повернулась ко мне и сказала, что некоторые из нас уже, возможно, могут приступать к пробе, а у других, может быть, даже продуманы диалоги. Она спросила, не отношусь ли я к их числу. Я пожал плечами и ответил: «Ну да!», как будто речь шла о пустяках.

Удивительно! Удивительно и восхитительно! Прозвенел звонок на обеденную перемену. Я только собрался взяться за свой сандвич, как ко мне подошла ИП и поинтересовалась, не уделю ли я ей несколько минут. Час от часу не легче!

— Конечно! — воскликнул я, пожав плечами.

— Эта ваша история… — начала она, подождав, пока класс опустеет. — Что сподвигло вас написать ее?

Я не знал, что сказать в ответ.

— Что вы имеете в виду? — спросил я наконец. Исполнительный продюсер выглядела озабоченной.

— Вы не возражаете, если я задам вам один личный вопрос? — произнесла она.

Я в очередной раз пожал плечами и ответил «конечно». ИП спросила, что происходит у меня дома. Я ответил, что все хорошо. Она поинтересовалась, ладят ли мои родители друг с другом. Я сообщил, что они стали ладить друг с другом намного лучше с тех пор, как моя мама выгнала моего папу из дому, но сказать, что они хорошо ладят, нельзя, нет. Она спросила, чувствую ли я себя в безопасности. Я ответил, что да.

— Может быть, вы расскажете мне побольше после урока в понедельник? — предложила она.

Неожиданно чувство восторга во мне пропало. Тем не менее я сказал «да».

3.15 Синопсис к «Джо и Барби»

«Джо и Барби» — история неудачно женатой пары, Джо и Барби. Его зовут Джо. Ее зовут Барби. Фильм начинается со ссоры супругов. Барби говорит Джо, что его никогда нет дома, что он словно все время на какой-то войне. Джо отвечает, что ее тоже дома не застанешь — она все время где-то разъезжает на своей машине. Джо также хотел бы знать, кто этот парень, Кен или как его там. Барби уверяет его, что Кен — просто ее старый школьный друг. В это время приходит Кен, и Джо спускает его с лестницы. После этого Барби выгоняет Джо из дому. Барби ухаживает за Кеном, пока тот не поправляется. Когда Кен выздоравливает, они с Барби едут проветриться на ее машине. Неожиданно они сталкиваются в кафе с Джо. Он сидит за столиком с младшей сестрой Барби, Скиппер. Барби с руганью накидывается на Скиппер. Та с криком выбегает из кафе. Кен выскакивает за ней. Скиппер запрыгивает в машину Барби (у нее есть запасные ключи), заводит мотор и уезжает. Кен прыгает на багажник и начинает кричать Скиппер, чтобы та остановила машину. В конце концов Скиппер слышит его крики, оглядывается вокруг, пытаясь понять, откуда они доносятся. В этот момент она теряет управление и врезается в дерево. Последняя сцена — Джо и Барби плачут на похоронах Скиппер.

3.16

— Насколько история Барби и Джо близка к вашей собственной?

— Не особенно.

— Но есть много похожего, не правда ли?

— Много похожего на то, что показывали тогда по телевизору.

— О чем вы беседовали с мисс Синглтон после урока в понедельник?

— Ни о чем особенном. О телевизионных программах.

— Говорили ли вы о вашем фильме?

— Ну да, поговорили о нем несколько минут. Я рассказал ей, как собираюсь снимать фильм, и так далее. Но потом мы перешли к более интересным вещам. На самом деле говорили обо всем, что придет в голову. Да, такая она была.

3.17

Встреча литературно-кинематографической группы в понедельник была полностью посвящена концепции сценария. Исполнительный продюсер объяснила нам, что сценарий похож на синопсис, но в нем больше «мяса». Наша задача состояла в том, чтобы расширить свои синопсисы, включив в них более подробный очерк происходящих на экране событий. Кроме того, нам было предложено включить в текст описание характеров. В некоторых случаях, таких как фильм Нетти, где не было оформленного сюжета, характеров и разговоров, исполнительный продюсер попросила, чтобы описание было детальным.

Еще исполнительный продюсер хотела видеть в наших сценариях некоторые технические подробности. Она раздала нам листовки с определениями и тезисами, которые, как было сказано, должны облегчить нам работу. Почти сразу подняла руку Марги.

— Какого объема должен быть сценарий? — спросила она.

Исполнительный продюсер ответила, что не больше трех страниц при двойном интервале.

— Как мы будем писать его, если еще даже не знаем, как работает камера? — поинтересовался Смит-Гарни.

— Мы начнем знакомство с камерой завтра, — сказала в ответ исполнительный продюсер, — мистер Маккинни устроит нам демонстрацию.

Никто из нас не знал, что мисс Синглтон и мистер Маккинни были женаты. Знай мы это, были бы настолько удивлены, что вряд ли смогли научиться работе с камерой. Мисс Синглтон была высокой и стройной негритянкой, очень ухоженной, и говорила на прекрасном английском; мистер Маккинни, коренастый, приземистый, рыжий, с бледным одутловатым лицом, говорил на манчестерском диалекте. Однако, несмотря на все различия, их объединяла одна общая черта: они были очень, очень забавны. Мисс Синглтон играла серьезного человека в буффонаде мистера Маккинни.

— Таквывсетутхатитестатьрэжисерами, да? — произнес Маккинни, без стука ввалившись в класс, волоча за собой большую картонную коробку. — Таквывсетутхатитестать Стэнли Кьюююбриками? Илиможетбыть Роу-бат Альт-мунами?

Исполнительный продюсер немедленно напомнила группе, что Роу-бат Альт-мун снял «Холодный день в парке» в Ванкувере несколько лет назад. Затем она сообщила Маккинни, что, если он еще раз вломится таким образом к ней в класс, она выведет его обратно за ухо. В ответ мистер Маккинни сделал забавный жест, который должен был выразить самоуничижение, и прополз по направлению к пустой парте, многословно извиняясь.

— Вставка, — произнесла ИП, слегка отодвигая оставленную мужем коробку левой ногой. Затем она официально представила нам мистера Маккинни, успевшего сесть за пустую парту и слушающего с растерянно-испуганным выражением лица, скрестив руки на груди.

Представление исполнительного продюсера было столь же забавно, сколь и торжественно. Все глаголы были в прошедшем времени, как в речи министра на похоронах.

— Итак, после окончания Эдинбургского университета Маккинни без гроша в кармане наконец обрел долгожданный покой в Новом Свете, где ныне вы и видите его тело сидящим за партой, — провозгласила она, кивком указывая на растекшегося по парте Маккинни. — Леди и джентльмены церкви литературно-кинематографической группы, я хотела бы объявить минуту молчания, пока дух великого Маккинни займет мое место перед вами и продемонстрирует вам мощь и славу кинокамеры «Никон супер-8».

Хихикая, группа зааплодировала поднявшемуся со своего места Маккинни.

Он развлекал нас следующие полчаса и был замечательно забавен. Начал Маккинни свою демонстрацию пантомимой, изобразив, как он вынимает камеру из коробки, снимает фильм и затем показывает его нам. Он шагал по классу, заставляя нас вставать и садиться, браться за руки и принимать всевозможные позы, которые он находил нужными для своей демонстрации. Все это время исполнительный продюсер комментировала происходящее с такой невозмутимостью и сарказмом, что просто невозможно было не рассмеяться. В какой-то момент она взяла в руки камеру и продемонстрировала работу с ней, как стюардесса перед началом полета демонстрирует правильное обращение с кислородной маской. Все это было чистой импровизацией. Но мы учились. Когда дело дошло до кнопки, на которой было написано «f-stop», мистер Маккинни спросил исполнительного продюсера, что значит буква «f».

— Это значит финиш, — ответила ИП. — Вам следовало уже давно закончить.

К тому времени, как прозвенел звонок на перемену, мы успели совершенно влюбиться в мистера Маккинни. Но кроме этого, мы уже знали, как заряжать и разряжать камеру, а также познакомились с остановкой, фильтрами, подсветкой, звуком, объективом и телескопическими насадками. Мы едва могли дождаться момента, когда начнем снимать наши фильмы. К концу недели все закончили сценарии. Исполнительный продюсер собрала их и сказала, что прочтет на выходных. Она добавила, что, если все пойдет хорошо, мы сможем приступить к съемкам еще до рождественских каникул.

3.18 Сценарий «Джо и Барби»

1. СНАРУЖИ. МЕСТО ЗА ГОРОДОМ. ДЕНЬ

ШИРОКОУГОЛЬНЫЙ ОБЪЕКТИВ

Джо (30–35 лет) сидит на скале. Он одет в камуфляжную форму и черные ботинки до колен. У него каштановые волосы и борода, очень похожие на настоящие. За спиной у него АК-48. Перед ним автомобиль. Голос женщины примерно 25–30 лет зовет Джо, но он не отвечает.

Барби сидит рядом с колесом своей машины. Она сигналит, потом опять кричит Джо. Ее голос кажется усталым и раздраженным. На этот раз Джо отвечает. Он кричит: «Иду, иду!» В его голосе слышится злость. Барби заводит машину.

2. ВНУТРИ. САЛОН АВТОМОБИЛЯ. ДЕНЬ

Джо и Барби сидят в машине на передних сиденьях. Они спорят. Барби жалуется, что Джо с некоторых пор совсем не бывает дома. Джо отвечает, что скоро начнется война. Барби спрашивает, с кем он будет воевать на этой неделе. Джо говорит, что с Вьетнамом. Барби говорит, она думала, что Джо уже оставил Вьетнам. Джо не отвечает, Барби выходит из себя. «Почему ты молчишь?» — кричит она. Вместо ответа Джо меняет тему и спрашивает Барби, где она пропадает на своей машине каждый день. Барби отвечает: «Кое-где». Джо интересуется, где это «кое-где». Барби уточняет: «На работе, иногда выезжаю отдохнуть на природу». Джо интересуется, кто такой Кен. Барби отвечает, что это ее коллега по работе и что они вместе учились в школе.

3. СНАРУЖИ. ЛЕТНЕЕ КАФЕ. ДЕНЬ

Джо и Барби сидят за столиком под зонтом. Они продолжают ругаться. Джо заявляет Барби, что не хочет, чтобы она встречалась с этим Кеном. Барби говорит, что это невозможно, так как они работают вместе. Джо требует, чтобы она ушла с работы. Он говорит, что ему вообще не нравится эта ее работа.

Мужчина (25–30 лет) подходит к столику. На нем рыжевато-коричневая куртка и белые брюки. Туфли тоже белые. Он здоровается с Барби. Барби отвечает: «Привет, Кен!» Джо вскакивает со стула и принимается бить Кена кулаками. Барби визжит, чтобы Джо немедленно перестал.

4. ВНУТРИ. СПАЛЬНЯ КЕН КРУПНЫМ ПЛАНОМ

Кен лежит в постели. Его голова вся замотана бинтами.

КАМЕРА ОТЪЕЗЖАЕТ

У постели Кена сидит Барби. Она подносит чашку к его рту. Он пьет. Через бинты. Барби спрашивает Кена, как он себя чувствует. Кен отвечает, что лучше. Она сообщает ему, что с Джо покончено. «Хорошо», — говорит Кен. Барби наклоняется и целует бинты на его голове.

5. ВНУТРИ. САЛОН АВТОМОБИЛЯ. ДЕНЬ

Кен и Барби на передних сиденьях машины. Они в купальных костюмах. Напевают «Sweet City Woman». На голове Кена уже нет бинтов.

6. СНАРУЖИ. ЛЕТНЕЕ КАФЕ. ДЕНЬ

Джо и девушка-подросток сидят за столиком под зонтом. (На самом деле она сидит у него на коленях.) На ней только матроска Джо, ничего больше. Она говорит, что Джо ей всегда нравился. Джо отвечает, что замечал это. Девушка говорит, что никогда не делала этого раньше. «Неужели?» — удивляется Джо.

Кен и Барби подходят к столику. Барби восклицает: «Скиппер, как ты могла?» Джо советует Барби пойти на хуй и не лезть не в свое дело. Кен говорит, что это ее дело, потому что Скиппер — сестра Барби. Скиппер вскакивает с колен Джо и убегает. Кен бежит за ней. Он настигает ее, когда она садится в машину Барби. Скиппер заводит машину. Кен запрыгивает на багажник. Машина трогается. Слышатся крики Джо и Барби: «Стой! Стой!»

7. СНАРУЖИ. ЛЕС. ДЕНЬ

Скиппер едет (опасно вихляя из стороны в сторону) вниз по покрытой гравием дороге. Она кричит: «Что я наделала? Что я наделала?» Слышится слабый голос Кена, который все еще на багажнике. Он громко зовет Скиппер. На этот раз Скиппер слышит его крик. Она оборачивается. Машина врезается в дерево.

8. СНАРУЖИ. КЛАДБИЩЕ. ДЕНЬ

Джо и Барби крупным планом.

У обоих печальный вид.

КАМЕРА ОТЪЕЗЖАЕТ

Два гроба опускают в могилу. Джо и Барби в траурной одежде. Барби в черном платье. На Джо — черный костюм для подводного плавания (потому что это единственная черная вещь, которая у меня есть для него). Они плачут, повторяя: «Что мы наделали? Что мы наделали?»

3.19

Оказалось, однако, что наши дела не так уж хороши. Исполнительный продюсер была так расстроена нашими сценариями, что спросила, не хотим ли мы бросить все наши кинематографические начинания и вернуться к учебнику литературы для седьмого класса. Это был тяжелый момент. Очень долго исполнительный продюсер ходила по классу и объясняла нам, что она думает о наших сценариях. «Загрязнители космоса» Джеффри Смит-Гарни был, по ее словам, «плохо разработанным и необоснованным проектом». «Грязь и цветы» Нетти получили не более лестную характеристику.

— Букет лилий в грязи и неизвестно кто, напевающий «Эти глаза», — это не сценарий. Песня и картинка, Нетти, ничего не говорят об отношениях. Вы можете использовать такие вещи, когда станете известным режиссером, но пока, как я уже сказала, вы должны научиться работать с обычными вещами, а не играть с условностями, — сказала исполнительный продюсер.

Затем она в том же духе разобрала «безрадостный документальный фильм о коллекции ложек» Марги Скотт, «скучное объявление» Алистера Ченя о его семейной бакалейной лавке и, наконец, мою «жалкую мужскую фантазию».

Мы были уничтожены. Хотя мы и поняли лишь половину из сказанного ИП, но отдавали себе отчет в том, что непонятая половина содержала еще более жесткую критику. Конечно, были слезы. Первой заплакала Марги Скотт, что было неудивительно для ее чувствительной натуры. Нетти, всегда отличавшаяся завидной беспечностью, тоже пустила слезу. Даже у мальчишек глаза покраснели. Но я думаю, исполнительный продюсер этого и хотела — она хотела нас напугать. Она хотела, чтобы мы пошли домой и еще раз как следует обдумали наши сценарии. Когда она раздала нам наши работы, мы увидели, что все они были покрыты ее комментариями и предложениями по их улучшению.

— Я была строга к вам, — произнесла она, — но вы должны понимать, что это моя обязанность как исполнительного продюсера. Каждый из вас начал работу, которая имеет огромный потенциал. Я даю вам возможность не переписывать ваши сценарии, а просто включить в них мои замечания. Это большое доверие, не подведите меня. Когда ИП закончила, Марги подняла руку.

— Так вы сказали, что… — начала она.

— Что я надеюсь, вы обдумаете и учтете мои замечания, — ответила исполнительный продюсер устало, так, как будто все мы вдруг превратились в Стинсонов.

3.20

— Это все выглядит так, как будто исполнительный продюсер стала разочаровываться в группе.

— Ну да, наверное, так оно и было. Думаю, что частично ее реакция была хитростью. На самом деле она писала кипятком от наших сценариев.

— Чувствовали ли вы себя задетым?

— Конечно. Все мы чувствовали. Мы любили ее. Мы не хотели ее огорчать.

— Потому что она была удивительной?

— Потому что мы хотели, чтобы она любила нас так же, как мы ее.

3.21

В этот день после школы я зашел к Нетти домой. Мы были все еще расстроены тем, как исполнительный продюсер расправилась с нашими сценариями, но, поговорив между собой, пришли к выводу, что это была просто специальная тактика, чтобы сделать наши работы лучше. Потом Нетти сказала забавную вещь.

— Как ты думаешь, — спросила она, — что бы сделал в такой ситуации мистер Джинджелл?

Я не знал. Но я рассказал ей, что много думал о нем, не столько о том, что он делал с Тимми Уэйтом, сколько о том, что бы он сделал, будь он сейчас нашим учителем. Нетти кивнула. Фактически мы согласились, что по-прежнему любим мистера Джинджелла — так же, как мисс Синглтон. Нетти сказала, что думает о мистере Джинджелле каждый день: посадили его в тюрьму или, может быть, он работает сейчас учителем в какой-нибудь другой школе.

— Сомневаюсь, что он мог устроиться в другую школу после того, что случилось летом, — сказал я.

— Я думаю, — произнесла Нетти, — что, если бы мистеру Джинджеллу не понравились наши сценарии, он заставил бы нас их переделать.

Я согласился. Он всегда отличался прямотой.

— Не могу вспомнить ни одного случая, когда мистер Джинджелл ругал нас, как мисс Синглтон сегодня, — добавил я.

— Мне кажется, — возразила Нетти, — если бы мистер Джинджелл разозлился на нас, он бы долго злился, вроде как мистер Стинсон на мисс Синглтон.

Я снова согласился. Мистер Джинджелл был весьма последователен в такого рода делах. Но откуда она знала, что мистер Стинсон все еще сердится на мисс Синглтон? Когда я спросил ее об этом, она ответила, что подслушала разговор своей матери с мисс Мюррей. Ох! Некоторое время мы шли молча, потом Нетти повернулась ко мне и сказала:

— Мы должны сделать все возможное, чтобы довести наши сценарии до ума — ради мистера Джинджелла!

И я был полностью согласен с ней. Где бы он ни был сейчас.

3.22

— Опишите Нетти.

— Зачем? Вы знаете, как она выглядит.

— Просто опишите ее. Как будто вы рассказываете о характере одного из ваших героев.

— Ну… Почти всю свою жизнь Нетти была среднего роста, со светло-каштановыми волосами и высокими скулами. Не слишком худенькая, но и не толстая. Я бы не назвал ее красавицей, но в ней были какая-то подвижность, способность придавать всему динамику, что делало ее привлекательной. Я видел людей, которые на это клевали. К тому же она была забавной, веселой, доброй — словом, хорошим другом. Что еще? Не знаю. Ее ум всегда работал не так, как у других. У нее были способности к математике. Еще она всегда читала. Что-то высокоумное. У нее были проблемы со здоровьем — слабое сердце. Ишемия, по-видимому. Она часто простужалась. Была немного одинока, я думаю.

— Как и вы сами?

— Именно так.

— А что вы скажете о Бобби?

— Самой выдающейся чертой Голтса была его нижняя челюсть. Она выдавалась вперед. Когда я впервые увидел его, еще в детском саду, я подумал, что это врожденное уродство. Только позже я осознал, что это было выражение превосходства. Выпячивая челюсть, он как бы демонстративно отмежевывался от того дерьма, с которым всегда смешивал вас. Так что все, что можно сказать о Голтсе, крутится вокруг этой его челюсти. Этот парень обо всем имел свое мнение — особенно о том, о чем ничего не знал. Но он умел убеждать, этого у него не отнимешь. Он одурачил массу народа. Челюсть помогла ему опередить многих гораздо более сильных, крепких и умных парней, чем он сам. Что еще? Светлые волосы, голубые глаза, маленькие розовые ручки со сбитыми ногтями. Кроме того, прекрасные большие зубы. И улыбка, напоминающая блестящий бампер приближающегося грузовика. Он был атлетически сложен, но в играх не был удачлив. Меня раздражало, что окружающие считали меня его лучшим другом.

— Марги Скотт?

— Она больше всего была похожа на комика из колонки юмора и сатиры в воскресной газете. Что-то типа Маргарет из «Денниса-мучителя».

— Джеффри Смит-Гарни?

— Долговязый тощий технарь. Похож на богомола. Узкие плечи. Крошечные глазки, взгляд которых всегда предвосхищает события. Казалось, они живут совершенно отдельно от владельца.

— Алистер Чень?

— Мне кажется, он никогда не снимал свою розовато-лиловую кофту. Вся его семья носила такие кофты. Они были ванкуверскими старожилами. Его прапрадед являлся третьим китайцем, который переселился в Ванкувер с тех пор, как город получил это имя. Алистер был таким же тихим, как Смит-Гарни, но по другим причинам. Он не был таким уж робким. Следил за спортивными событиями, и мы с ним иногда обсуждали хоккейные матчи. Я часто думал, почему многие чувствовали себя неудобно, если их видели с ним. Бобби Голтс боялся этого больше всего на свете.

— Часто ли вы вспоминаете Нетти Смарт?

— Вы сами знаете, что часто.

— Знаете ли вы, где она теперь и что с ней?

— Нет.

— Хотите узнать?

— Конечно, хочу.

— Тогда продолжайте.

3.23

Наконец пришел день, когда исполнительный продюсер должна была раздать нам наши переделанные сценарии после повторной проверки. Это было за неделю до рождественских каникул. Нечего и говорить: мы сильно нервничали. Исполнительный продюсер к тому времени имела репутацию человека непредсказуемого. В какую игру она захочет сыграть на этот раз?

ИП хлопнула в ладоши и сказала, что все наши сценарии приняты и что к концу занятия она раздаст нам по камере и по три кассеты с пленкой. Что? Никакой лекции? Никаких капризов? Все посмотрели на Марги в ожидании вопроса.

— Вы не собираетесь рассказать нам, мисс Синглтон, почему наши сценарии приняты? — спросила Марги.

Исполнительный продюсер ответила, что все, что она могла сказать по этому вопросу, изложено на полях наших работ.

Остаток нашей встречи был посвящен съемкам. Исполнительный продюсер поведала, что съемки фильма — особенно включающего многочисленные сцены под открытым небом — могут превратиться в настоящий кошмар.

— Помните: все, что может случиться, обязательно случится, — повторяла она с таким видом, как будто мы были обречены.

Она показала нам небольшой буклет, очевидно, сделанный ею самой, сказав, что даст такой каждому из нас. Это был своего рода дневник съемок. Все страницы первой рубрики — «Плановые съемки» — были разделены на графы: «номер сцены», «дата», «длительность сцены» и «место». Исполнительный продюсер посоветовала нам спланировать наиболее разумный порядок съемок и неукоснительно его придерживаться. Например, снимать все сцены в помещении в один день, а все сцены вне помещения — в другой. Следующая рубрика — «Пропущенные и отсроченные съемки» — предназначалась для записи эпизодов, которые мы забыли снять в нужное время или съемки которых по тем или иным причинам отложили, например, из-за плохой погоды. Последняя рубрика, состоявшая из одной страницы, называлась «Телефонные номера». В нее каждому из нас следовало внести телефоны всех остальных членов нашей группы на случай, если потребуется чья-нибудь помощь. Исполнительный продюсер это подчеркнула, потому что производство фильмов, как и сама жизнь, всегда требует кооперации и взаимовыручки.

— Первое, что вы должны сделать, — сказала она, — обменяться телефонами.

Прозвенел звонок на большую перемену, и исполнительный продюсер предложила нам разбирать наши сценарии, камеры, пленки и буклеты. Это было немного непривычно, потому что она всегда передавала все материалы из рук в руки каждому из нас индивидуально. Кажется, это доставляло ей удовольствие. Она часто использовала эти моменты, чтобы перекинуться с каждым парой слов. Это поддерживало необходимую связь между нами, и я знал, что она понимает это. Так что мне казалось странным, что она не хочет больше поддерживать связь таким образом.

Думаю, именно из-за этого я подошел к учительскому столу после всех. Я хотел спросить мисс Синглтон, все ли у нее в порядке. За последние пару дней она несколько потеряла свой обычный блеск. Подойдя к столу, я взял последний набор и поднял глаза на нее. Она плакала. Не рыдала, но по ее щекам определенно катились слезы.

— У вас все в порядке дома, мисс Синглтон? — участливо спросил я.

— Да, дома все в порядке, — ответила она, вытаскивая из сумочки бумажный носовой платок, и добавила с мужественным выражением лица: — Просто я немного соскучилась по Англии, по своей семье.

Я поинтересовался, где она собирается провести Рождество. Она сказала, что хотела бы вместе со своим мужем остаться на каникулы в городе и встретить праздник в отеле «Сильвия». Отель? Не очень-то подходящее место для празднования Рождества.

— Очень трудно найти здесь место, — промолвила мисс Синглтон, прикладывая к глазам платок.

3.24

— Таким образом, вы провели выходные, снимая фильм?

— Ну да. Это было очень забавно и здорово. И это оказалось совсем не трудно. Исполнительный продюсер прекрасно нас подготовила.

— Она велела всем обменяться телефонами, тем не менее никто не позаботился об этом. Почему?

— Не знаю. Но ее это здорово огорчило. Думаю, что одна из основных целей ее проекта состояла в том, чтобы научить нас работать вместе. Лично я не стал записывать ничьи телефоны потому, что не собирался никого из класса задействовать в своем фильме. Моими актерами были куклы. А моего телефона никто не спросил.

3.25

Утро понедельника. Все присутствуют. Каждый сидит за своей партой, улыбаясь. На парте перед каждым лежит аккуратно сложенная камера и отснятый фильм. Исполнительный продюсер ходит между партами, собирая фильмы и камеры. Я почти чувствую ее мысли.

— Никаких проблем, ужасных историй? — спрашивает она.

Мы дружно качаем головами.

— Кто-нибудь не закончил?

Снова дружное качание головами. Тогда ИП начинает спрашивать нас по одному.

Джеффри Смит-Гарни рассказал, что он снял своих «Загрязнителей космоса» целиком в собственной спальне, используя технику под названием «пиксиляция».

— Вы, естественно, использовали штатив? — предположила исполнительный продюсер.

— Ну, не совсем, — ответил Смит-Гарни и в деталях описал свою установку, которую он называл анимационным стендом.

— В таком случае вам, наверно, кто-нибудь помогал? — улыбнулась исполнительный продюсер, обводя глазами класс.

— Ну нет — на самом деле нет, — ответил Смит-Гарни с тревогой в голосе. — Мой отец все время пытался помочь, так что мне пришлось попросить маму найти для него какое-нибудь другое занятие.

Исполнительный продюсер, кажется, слегка сникла.

— Нетти! — с отчаянием позвала она. — Как обстоят дела с «Грязью и цветами»?

— Прекрасно, — ответила Нетти. — Я думаю, образы, которые я нашла во время съемок, еще лучше, чем я задумывала, И еще я изменила саундтрек: вместо «These Eyes»[2] я взяла одну песню из фонотеки моих родителей — «The White Cliffs of Dover»[3] Веры Линн. Впрочем, мои родители считают, что это была не слишком удачная идея. Они говорят, что получилось слишком, ммм… и-ро-ни-че-ски. Есть такое слово — иронически?

ИП кивнула, затем объяснила нам смысл слова «иронический».

Во мне усиливалось чувство, что ИП была слегка разочарована. Казалось, она была сломлена рассказом Марги Скотт о том, как солнце отсвечивало на ее коллекции ложек, и буквально уничтожена, когда Алистер Чень поведал, что у него все прошло без сучка без задоринки, так как он выбрал для съемок своего документального фильма самый напряженный день в бакалейной лавке и даже ухитрился заснять спор между своим отцом и покупателем.

— И ни один из вас не обратился к другому за помощью? — спросила исполнительный продюсер почти умоляюще. — Ни одному не понадобилось, чтобы другой подержал камеру или помог с освещением? Ни у кого не возникло проблем с «f-stop?»

Группа молчала.

— Ну, у меня была небольшая проблема с автоматическим наведением, — солгал я.

Лицо мисс Синглтон озарилось улыбкой.

— И?.. — спросила она, подняв брови, умоляя меня продолжать.

— Так что пришлось делать это вручную, — ответил я, как бы разочарованный своей изобретательностью.

— Ладно. Хорошо. Молодец, — слабо улыбнулась исполнительный продюсер, кладя стопку кассет на свой стол.

Остаток недели мы посвятили редактированию отснятого материала. Мисс Синглтон принесла большую коробку со старыми ненужными пленками, чтобы мы могли попрактиковаться на них до того, как начнем резать свои пленки. Кадры на пленках в коробке были покрыты чем-то черным — возможно, засвечены. Пленки для «Супер-8» — капризная вещь, но мы тем не менее быстро освоили необходимые навыки, после чего попытались довести до сведения исполнительного продюсера, что нам надоело редактировать и, может быть, лучше было бы снять новый фильм или заняться еще чем-нибудь интересным, но она настояла на продолжении наших тренировок.

В один из дней Нетти предложила мне зайти к ней домой после школы, сказав, что хочет мне кое-что показать. Я, конечно, согласился.

Мы пошли после школы вместе. Когда мы завернули за угол она вытащила из кармана кусок кинопленки.

— Смотри, что у меня есть, — сказала она.

— О Господи, — ответил я, — последнее, что я хотел бы увидеть, так это — еще один фильм.

— Нет, это не просто еще один фильм. Смотри, я нашла способ убирать черное, — объявила Нетти, плюя на эмульсию и растирая ее пальцами. Я взял пленку и стал смотреть ее на свет.

— Не могу понять, что там происходит, — произнес я.

— Нет, не так, — промолвила Нетти, передернула пленку и подала мне лупу. — Вот так. Смотри через увеличительное стекло.

На пленке оказались сняты мисс Синглтон и мистер Маккинни, стоящие на фоне какого-то старого серого здания.

— Это Лондон, Англия, — объяснила Нетти. — Площадь Пиккадилли! Прошлым летом я стояла в точности на том же самом месте со своей мамой.

У меня не было причин сомневаться в ее словах — я знал, что Смарты изъездили Великобританию вдоль и поперек.

— А взгляни вот на это, — хихикнула Нетти. — Здесь они обнимаются.

Так оно и было!

Мы с Нетти потратили оставшиеся полтора часа до захода солнца, очищая и рассматривая пленки. Нетти набрала их полный карман. В конце концов ее язык и пальцы стали совершенно черными. Я несколько раз говорил ей, что чернила, которыми были покрыты пленки, вероятно, ядовиты, что можно использовать вместо слюны снег, но она продолжала с увлечением вылизывать пленки. Вдруг она остановилась.

— Ого, ничего себе, — произнесла она, вручая мне кусок пленки из девяти кадров. — Взгляни-ка на это.

На первых восьми кадрах была запечатлена экзотическая тропическая природа: пальмы, тропическое море, и на ее фоне — мисс Синглтон и мистер Маккинни. И мисс Синглтон была беременна! В последнем кадре, однако, не было ничего солнечного. Похоронная процессия в церкви, маленький гробик. Похороны ребенка.

— Ты думаешь, это отпевают младенца мисс Синглтон и мистера Маккинни? — спросил я.

Нетти кивнула с мрачным выражением лица.

— Печально, — вздохнул я.

— М-да, — отозвалась Нетти.

К этому времени совсем стемнело. Мы встали и пошли к Нетти. По пути мы решили, что если мисс Синглтон и мистер Маккинни и не женаты, то уж точно живут вместе. Кроме того, мы поняли, что они много путешествовали, любили музыкальные фестивали под открытым небом и часто просили кого-нибудь снять их на кинокамеру. И еще — я начал чувствовать странную смесь удовлетворения и стыда за то, что мы подсмотрели сцены чьей-то частной жизни — чувство, перекликающееся с тем, что говорила нам мисс Синглтон перед просмотром «Броненосца „Потемкин“».

По всей видимости, те же чувства обуревали и Нетти.

— Ты знаешь, мы видели только ту часть русской революции, которую Эйзенштейн хотел нам показать, — сказала она. — И я думаю, это применимо и к мисс Синглтон с мистером Маккинни — мы наблюдали только ту часть их жизни, которую они решили снять на пленку. И тот факт, что они вымарали эти эпизоды своей жизни, закрасив черным пленки, — тоже ведь о чем-то говорит, да? Я не думаю, что мы должны стыдиться, что заглянули в их прошлую жизнь. Но нам должно быть стыдно, если мы сделаем из увиденного нами те или иные выводы. Если мы будем судить их.

Думаю, что понял то, что сказала тогда Нетти. Я долго думал, прежде чем сказал ей, что мы не можем не делать определенных выводов. Если их ребенок умер, мы не можем врать себе, что они не испытывают горя. Но тут Нетти напомнила мне, что мы не можем быть абсолютно уверены в том, что младенец в гробу был их ребенком. Я согласился. Это была хорошая точка зрения. Приняв ее, я не чувствовал прежней уверенности в том, что с мисс Синглтон и мистером Маккинни случилось несчастье. Но мое чувство стыда не уменьшилось.

Когда я входил в свой дом, на улице уже зажглись фонари. Сестра прыгала на диване в гостиной. Мать, еще в лабораторном халате, что-то готовила в кухне. Мрачные мысли размылись и отошли на задний план.

— Эй там, в гостиной, нельзя ли уменьшить громкость? — крикнула мама сестре.

— Переключатель сломался, — шутливо отозвалась сестра.

Я вошел в кухню.

— А, это ты! А я уже стала волноваться. Почти пять, ты знаешь? — сказала мама, целуя меня в обе щеки. — Где ты пропадал?

Я ответил, что был у Нетти.

— Я вижу, вы крепко подружились.

— Нет, просто обсуждали наши дела в литературно-кинематографической группе, — возразил я упавшим голосом, защищаясь.

— Ладно, ладно, — ретировалась мама.

Я открыл холодильник, вытащил оттуда морковку и спросил маму, можно ли сказать, что она сделала выводы?

— Ты имеешь в виду мои слова о том, что вы подружились? — спросила она.

Я подтвердил, что именно это и имел в виду.

— Нет, это не называется «делать выводы». Это просто означает… поддразнивать.

Ох! Моя мама, кажется, пытается сострить. Я спросил ее, было ли то, что она сказала, остроумным.

— Нет, просто уклончивым, — парировала она, подмигивая мне.

Я терпеть не мог, когда она говорит и делает что-нибудь подобное. Я спросил, что значит «уклончивый», — она засмеялась и сказала:

— Пойди посмотри в словаре.

Я пошел в гостиную, где меня уже ждала сестра со словарем.

— Не подслушивай, — сказал я ей, открывая словарь и ища нужное слово. Когда я нашел его, то засмеялся. Как это я сразу не понял! Мать вошла в комнату и тоже засмеялась. Сестра присоединилась к общему веселью. Несколько секунд мы все вместе хохотали.

3.26

— Расскажите нам о доме, в котором вы жили.

— Наш дом был расположен в квартале странной формы — все стороны этого квартала были разной длины. Длина нашей стороны, ограниченной Тридцать третьей авеню, была наименьшей — три дома, наш посередине. К западу от нашего участка располагался огромный голландский особняк колониальной постройки с бело-зелеными ставнями — в нем жили Биллингтоны. Они вели какие-то дела по части пиломатериалов. К востоку стоял другой громадный дом — в тюдоровском стиле, черный с белым. Помню, над его дверью висела табличка, на которой золотом была выведена каллиграфическая надпись: «Левеллин», хотя фамилия живших в доме была О’Фаррелл. Эти люди были очень старыми; думаю, они там жили со времен Конфедерации. Но не важно. Наш дом был намного меньше других. У меня не было ни малейшего представления о том, в каком стиле он был построен, имел ли этот стиль собственное название, как у других домов. Я вовсе об этом не думал до тех пор, пока миссис Смарт не рассказала мне о стилях двух соседних домов. После этого я просмотрел в библиотеке кое-какие книги по архитектуре, но ничего похожего на наш дом не нашел. Это был просто белый оштукатуренный дом с красными ступенями крыльца. Вокруг него росло много кедров. Думаю, он был построен во время Великой депрессии[4].

— А ваша мать?

— Она выросла в Керрисдейле, торговом районе сразу к востоку от Шогнесси. Керрисдейл был исходно задуман как место, где могли жить представители разных классов. Это было тем, о чем нам как-то рассказала мисс Синглтон, когда Марги спросила ее, что такое утопия. В Керрисдейл жители Шогнесси ездили за покупками — Шогнесси был местом только для жилья, если вы понимаете, что я имею в виду. Но не важно. Моя мать была среднего роста. Она красила волосы прядями — частично в голубой цвет. Глаза у нее были зеленые, как и у меня. Когда я появлялся в Керрисдейле, кто-нибудь обязательно останавливал меня и спрашивал, не сын ли я такой-то. Они всегда улыбались, когда я отвечал положительно. Я воспринимал это как знак симпатии, которую они испытывали к моей матери, но позже понял, что большинство из них просто были счастливы, если в чем-то оказывались правы. Думаю, моя мать в молодости пользовалась репутацией «плохой девочки». И все потому, что ее отец умер, когда ей было всего десять лет. В тех местах бытовало мнение, что в доме, где нет мужчины, ничего хорошего происходить не может. Думаю, моя мать всю жизнь боролась с этим мнением. Она не хотела, чтобы люди, руководствуясь такой логикой, плохо думали о нас. Наверное, в этом крылась причина строгого соблюдения ею всевозможных условностей. Она была хорошей мамой.

3.27

На следующий день было наше последнее занятие в литературной кинематографической группе перед рождественскими каникулами. Утром в школе было торжественное собрание, на котором присутствовали все учащиеся, и все уроки были укорочены. В результате от занятия осталось всего несколько минут — как раз столько, чтобы исполнительный продюсер успела сказать нам, что мы были отличными учениками в течение всей четверти, что мы хорошо поработали и что она гордится каждым из нас. К нашему вящему удовольствию, она сообщила, что все наши пленки посланы в кодаковскую лабораторию и мы получим их проявленными в начале февраля.

Перед тем как отпустить нас, ИП спросила, есть ли у кого-нибудь вопросы.

— Придете ли вы к нам опять в январе? — поинтересовалась Марги Скотт.

Мисс Синглтон была, видимо, немало удивлена таким вопросом.

— Да, насколько мне известно, Марги, — ответила она. — Если, конечно, у вас нет на этот счет других сведений.

Марги пожала плечами. Тишина. Жужжание ламп дневного света. В воздухе повисло напряжение, совсем как при обсуждении фильма Алистера Ченя. Мы как будто окаменели и смотрели на самих себя, окаменевших. Четверть заканчивалась не на самой веселой ноте.

— Что же, — сказала после паузы ИП, хлопнув в ладоши, — ладно, приятных каникул!

Мы бросились к своим курткам и пальто, а она тем временем напомнила нам, что Рождество — время раздачи подарков и что лучше больше дарить, чем получать. Потом мисс Синглтон еще раз пожелала всем нам счастливого Рождества и сказала, что прощает всем все их проступки — за исключением меня и Нетти.

Мы с Нетти посмотрели друг на друга. Мы были по уши в дерьме и знали это. Понятное дело, это связано с кусками пленок, которые мы без разрешения смотрели.

Мне казалось, что прошли века, пока класс наконец опустел. Марги Скотт, никогда не упускавшая возможности помучить ближнего, особенно долго заматывала вокруг шеи и поправляла свой клетчатый шарф из шотландки, пока наконец исполнительный продюсер не выпроводила ее за дверь. Теперь пришло время мисс Синглтон мучить нас. Выдержав долгую паузу — из тех, что всегда сопутствуют всякому дерьмовому положению, — она сказала:

— Вчера, собирая пленки, на которых вы учились монтировать фильмы, я обнаружила, что примерно треть из них исчезла, — исполнительный продюсер стала стирать с доски — длинными вертикальными движениями — огромную пурпурную надпись «Счастливых каникул», которую она сделала перед уроком, и продолжила: — Не знаете ли, случайно, куда они делись?

Нетти была в шоке. Очевидно, она никогда раньше не попадала в столь затруднительное положение. Это было для нее совершенной неожиданностью. Но и я испытывал шок — не потому, что никогда не был в подобном дерьме раньше, а потому, что рядом была Нетти. Исполнительный продюсер принялась стирать мел горизонтальными движениями. Я бессмысленно глазел на образующуюся сетку, лихорадочно пытаясь придумать что-нибудь, что спасло хотя бы Нетти. Нетти прочистила горло — видимо, она была занята тем же, что и я. Исполнительный продюсер вымыла тряпку и продолжила мыть доску — на этот раз круговыми движениями.

— Ну? — произнесла она, выводя тряпкой странные узоры.

— Я взял их, — солгал я.

— Теперь — сказала исполнительный продюсер, поворачиваясь к нам, — зачем вы это сделали?

— Я хотел поработать с ними дома, — вновь солгал я.

— Не вы ли пару дней назад жаловались, что вам до смерти надоела работа с пленками, и говорили, что уже всему научились? — усмехнулась ИП.

— Да, — ответил я. — Но я думаю, я тогда солгал.

Исполнительный продюсер бросила на меня быстрый взгляд, сложила тряпку и положила ее на полочку доски. Затем она сказала, что Нетти может идти.

— Не знаю, за что вас наказывать: за ложь или за воровство, — произнесла мисс Синглтон, подходя к своему столу и принимаясь просматривать содержимое папки.

Долю секунды я размышлял, что было бы хуже, — все еще напутанный перспективой как того, так и другого.

— Может быть, и за то, и за другое вместе?

Я понял, что этот вариант хуже всего.

— Каково наказание за ложь? — поинтересовался я только для того, чтобы ускорить дело.

— Оно в два раза больше, чем наказание за воровство, — ответила исполнительный продюсер, закрывая папку и скользящим движением опуская ее в свою сумку.

— Ну тогда, — сказал я, — я бы предпочел наказание за воровство.

— Но вы ничего не украли, — возразила мисс Синглтон. — Пленки украла Нетти.

Я подумал, вышла ли уже Нетти на улицу из школы или еще нет.

— Я знаю, что пленки украла Нетти, — продолжала исполнительный продюсер, — потому что видела, как она тайком засовывала их в карман пальто. Подозреваю, что вы были соучастником, потому что сразу после этого она что-то прошептала вам на ухо, — она заложила руки за голову и откинулась назад. — И из черноты под ее ногтями я делаю вывод, что она просматривала эти пленки.

Я был напуган. Беги, Нетти, беги!

— А что касается вас — подозреваю, что вы тоже принимали участие в просмотре, — закончила исполнительный продюсер, и ее голос дрогнул.

Я не знал, что сказать. Мне хотелось защитить Нетти, но я также хотел, черт возьми, покончить наконец с этим разбирательством. Мне ничего не оставалось, как только признаться в том, что я лгал насчет кражи пленок, хотя это, кажется, уже не было столь важно. Итак:

— Ладно, я солгал насчет кражи. Простите меня за это. И да, я видел то, что было на пленках. Простите меня и за это тоже.

Все, я сказал это. Что теперь? Исполнительный продюсер выдвинула ящик стола, что-то поискала там и с шумом задвинула обратно. Что-то еще пропало? Исполнительный продюсер потерла глаза. Снова жужжание ламп дневного света. Наконец:

— Ладно, вы больше не обвиняетесь в краже. Только во лжи.

— И каково же наказание за эту ложь?

— К счастью для вас, я слишком устала, чтобы придумать адекватное наказание прямо сейчас, — вздохнула она, подняв брови. — Думаю, пока что будет достаточно, если вы честно расскажете, что увидели на этих пленках.

Она была права. Это должно быть болезненным. Я не мог бы придумать худшего наказания, чем описать кому-нибудь ту часть их с мистером Маккинни жизни, которую они явно хотели забыть.

Я рассказал ей прежде всего о местности: пальмы, белый песок, тропическое море; потом о музыкальном фестивале: о музыкантах в ярких нарядах — зеленых, золотых, красных, — об их странных инструментах, декорациях, танцующих неподалеку людях. Описал мистера Маккинни: его многочисленные кепки, меняющуюся от съемки к съемке растительность на лице, его босоножки; саму мисс Синглтон: ее платья с горжетками, большие темные очки, улыбку на лице — словом, все, что мог вспомнить. Честно. Все, кроме похорон. Вот, что я сделал. Просто описал. И к концу своего повествования я думал, что неплохо поработал. Я почувствовал себя настолько уверенным, что сменил тему. Я спросил исполнительного продюсера, почему она решила уничтожить такой прекрасный фильм. Ведь он был так хорошо снят. И даже если она не хотела видеть все это в данный период своей жизни, не факт, что она не изменит своего мнения в будущем. Может быть, ее дети когда-нибудь захотят посмотреть этот фильм, кто знает?

Кажется, мисс Синглтон не слишком понравился мой внезапный интерес к ее личной жизни.

— Ваши вопросы кажутся мне чересчур смелыми, учитывая серьезность вашего проступка, — заявила она отрывисто, вытаскивая из сумки кошелек. — Возможно, мне следует добавить в список ваших преступлений еще и вторжение в частную жизнь.

Я почувствовал себя совершенно отвратительно. Я был уже не просто обвиняемым. Мое преступление разрослось до размеров чего-то большего. И когда мисс Синглтон попросила меня подойти к ней, желая что-то мне показать, я подошел неверной походкой, на негнущихся ногах.

Она открыла свой кошелек и извлекла оттуда маленький бумажник. Из бумажника она вытащила крошечную фотографию.

— Это моя семья, — пояснила она, передавая мне карточку. — Люди, с которыми я собираюсь встречать Рождество.

На фотографии я увидел ее, Маккинни и — ребенка. Я смотрел на карточку намного дольше, чем требовалось, крепко сжав ее обеими руками. Потому что это позволяло мне не смотреть на мисс Синглтон. Я знал, что она плачет и что ей нужно время, чтобы подумать, как себя вести, что сказать мне, когда я отдам ей фотографию. И когда я наконец ее отдал, то не смог удержаться и спросил:

— Но ваш ребенок — разве он не умер?

И мисс Синглтон кивнула. А потом она улыбнулась и вытерла слезы.

— Да, я знаю, — промолвила она, засовывая фото обратно в бумажник, и поблагодарила меня за то, что я сказал наконец правду.

3.28

— Потрясающая хуйня! И вы заставили нас войти во все эти детали.

— Благодарю вас.

— Просматривая наши записи, мы убедились, что примерно половина из рассказанного вами находит подтверждение. Однако многое не соответствует нашим данным. Нам кажется, что в некоторых случаях вы подменяете факты домыслами.

— В каких именно?

— Попытайтесь вспомнить сами.

— Ну, знаете… То, что я рассказал, — это все, что я могу вспомнить! Я хочу сказать…

— В других случаях остаются недоговоренности и двусмысленности…

— Видите ли, в моей жизни это был очень запутанный период. Мать говорила одно, учителя — другое.

— Да, но мы знаем, что вы сами все понимали. И чему-то учились из всего этого.

— Конечно.

— Пенни Синглтон дала вам что-то.

— Да, несомненно.

— Урок?

— Скорее понимание. Интуицию.

4.1

Бобби Голтс оказался прав. Мисс Синглтон не вернулась в школу после Рождества. Ее уволили, и мистер Диксон сообщил ей об этом на автостоянке возле школы в последний день занятий. Я сам не присутствовал при этом. Но Марги Скотт, очевидно, присутствовала.

Марги рассказала, что мисс Синглтон нелегко приняла это известие. Она круто наехала на мистера Диксона. Мистер Диксон — «слишком вежливый человек», по словам Марги, — отступал и отступал под ее напором, пока не стал терять равновесие. Пенни протянула руку, чтобы поддержать его, но он в ужасе отпрянул с такой силой, что упал. Прямо в лавровый куст. Марги сказала, что они оба были настолько смущены случившимся, что застыли, как роботы. Потом они бросились извиняться друг перед другом. Мисс Синглтон заплакала. Тогда к мистеру Диксону вернулось самообладание, и он помог ей дойти до машины.

Однако у Бобби была другая версия: мисс Синглтон пришла в неописуемую ярость и толкнула мистера Диксона в лавровый куст после того, как ей послышалось, что тот назвал ее черномазой. Но на самом деле, по словам Бобби, мистер Диксон вовсе не называл ее черномазой. И он — Бобби — готов подтвердить в зале суда, что мисс Синглтон солжет, если скажет кому-нибудь, что мистер Диксон назвал ее черномазой.

Когда Бобби рассказал нам все это за ленчем, Нетти назвала его фантазером. Она заявила, что он, несомненно, выдумал эту историю от начала до конца, потому что никак не мог быть на стоянке в тот момент, когда все это происходило; она видела его в тот день после школы гоняющим мяч на южном поле; и ни о каком «подтверждении в зале суда» не может идти речь, поскольку его слова даже не вошли бы в дело. Если кто в этой истории и лжет, то отнюдь не мисс Синглтон. После этого Нетти толкнула Бобби в куст.

Еще одна версия, педагогического совета школы, была озвучена Стинсоном. Он объявил нам, что мисс Синглтон не вернется по состоянию здоровья и что он будет замещать ее до конца учебного года. Так и сказал «замещать», а не «заменять». Я не поверил своим ушам. Весь класс был ошеломлен. Полагаю, гораздо сильнее, чем когда нам объявили, что мистер Джинджелл не вернется в сентябре.

— Хотя с мисс Синглтон ничего серьезного не случилось, — зудел Стинсон, — здоровье не позволяет ей дальше преподавать у нас в школе.

Марги Скотт подняла руку:

— Означает ли это, что у мисс Синглтон та же болезнь, что и у мистера Джинджелла?

Стинсон улыбнулся:

— Нет, моя дорогая, боюсь, ее болезнь немножко посерьезнее.

4.2

— Три разных версии одного события! Которой из них вы поверили?

— Ни одной, конечно.

— Так что же на самом деле случилось с мисс Синглтон?

4.3

Примерно месяц спустя Нетти внезапно нагрянула ко мне домой.

— Угадай, кого я сегодня видела? — спросила она с заговорщическим видом.

— Мистера Джинджелла?

— Нет.

Оказалось, мисс Синглтон и мистера Маккинни.

— Невозможно! — воскликнул я.

— Тем не менее это так, — ответила Нетти.

Очевидно, мисс Синглтон чувствовала дружеское расположение к Нетти, потому что рассказала ей, что они с Джоном недавно купили дом в Китсилано. Но по-настоящему радостной новостью было то, что наши пленки пришли из кодаковской лаборатории. Мисс Синглтон дала Нетти свой телефон и попросила сообщить остальному классу, что мы можем продолжить занятия нашей литературно-кинематографической группы в их новом доме — ведь вовсе не обязательно, чтобы они проходили именно в школе.

— Прекрасно! — произнес я. — Я играю.

Но когда она рассказала о предложении мисс Синглтон другим нашим одноклассникам, их реакция оказалась прямо противоположной. Никто из них не мог понять, с какой стати им участвовать в каких-то занятиях, которые не пойдут в зачет при выдаче аттестата, — особенно Марги Скотт, которая даже взялась проводить контркампанию, основанную в основном на обывательской боязни иностранцев и посещений неизвестных домов. Один только Алистер Чень, казалось, заинтересовался предложением мисс Синглтон, но он не мог принять участие в занятиях, поскольку должен был работать в лавке своего отца все свободное от занятий в школе время.

Таким образом, из группы остались только я да Нетти. Что оказалось совсем неплохо, потому что одноклассники начинали меня раздражать. Не знаю, смог бы я выдержать мудацкие замашки Марги Скотт. Она флиртовала со Стинсоном, и в какой-то момент они стали вести себя как парочка новобрачных или нечто вроде этого. Это было прямо как в «Ryan’s Daughter». Весьма грубо. Мы же с Нетти теперь каждую субботу говорили домашним, что отправляемся в Керрисдейл смотреть футбол, а сами выходили в условленное место на дорогу, где нас ждал в машине Джон Маккинни. Он отвозил нас к себе домой, где мы с Пенни работали над нашими фильмами. Так продолжалось достаточно долго.

4.4

— Почему вы не рассказывали об этом дома?

— Мы боялись, что нам запретят.

— Почему они должны были запретить вам?

— Не знаю. Думаю, мать Нетти вполне могла так поступить. Держать наши поездки в секрете предложила Нетти. У нее вообще было много секретов от матери.

4.5

С Джоном и Пенни всегда было очень весело. Совсем как в тот день, когда Пенни впервые привела Джона в наш класс. Они были отличной командой, эти двое. Всегда шутили и паясничали. Как мы с Нетти.

Но не только постоянное шутовство делало их такими великолепными в наших глазах. Скорее это был способ общения с нами: они относились к нам как к взрослым, как к самим себе. Казалось, им было действительно интересно знать наши мысли, мнения о разных вещах. Они поощряли нас развернуто говорить о том, о чем мы никогда не осмелились бы говорить дома. И говорили сами. То есть мы могли спрашивать их о чем угодно, и они рассказывали нам обо всем, о чем мы хотели знать.

Сначала это казалось немного слишком. Обычно в какой-то момент я давал ход назад. Но Нетти была более отважным исследователем. Однажды, например, она задала им вопрос о контроле рождаемости. Я почувствовал, что мое лицо заливает краска стыда. Очень странное ощущение. Мне определенно хотелось заткнуть уши. Когда я сказал об этом Пенни и Джону, они ответили, что это вполне естественная реакция: когда мы слышим вещи, по отношению к которым испытываем неудобство, это вызывает в душе импульсы, проявляющиеся порой в очень необычных формах. Но в данном случае стыдиться совершенно нечего. Стыд, который я испытываю, слыша о контроле рождаемости, — часть условного рефлекса, создаваемого в нас обществом. Чтобы освободиться от этой гипнотической установки, надо исследовать свои чувства, разломать их на составляющие и попытаться выделить, что же конкретно заставляет нас бояться знания. Или что-то в этом роде. Как бы то ни было, я всегда начинал чувствовать себя намного лучше после их объяснений. Через некоторое время даже самые рискованные вопросы Нетти уже не смущали меня. И это существенно помогало мне отвечать на вопросы, которые задавали Джон и Пенни.

Мы рассказывали им обо всем. В основном о школе — о школьных товарищах, учителях, программе, книгах, которые мы проходили, и наших сочинениях. Мы также много рассказывали о своей домашней жизни. Об отношениях с родителями. О моей младшей сестре, старшем брате Нетти. О том, как мы иногда с ними воюем. О том, как однажды брат Нетти побил ее за то, что она подглядывала за ним, когда он был в своей комнате. Мы также много говорили о сексе. В этой связи и всплыло имя мистера Джинджелла.

Это произошло в третью или четвертую субботу наших еженедельных занятий, после того как мы с Нетти закончили монтаж своих фильмов. За ленчем — Джон приготовил картофельную запеканку с бараниной — Пенни показывала нам фильм, который они с Джоном отсняли в Греции. В самый разгар рассказа о росписи аттической вазы Нетти прервала ее и повернула разговор к случаю мистера Джинджелла и Тимми Уэйта. Джон и Пенни не терпели, когда перебивают. Это было, вероятно, единственное правило, которое они очень строго соблюдали в общении. И единственное прегрешение, за которое они сердились на нас. Но на этот раз Пенни выключила проектор и стала внимательно слушать Нетти. Джон вышел из кухни и застыл у двери, также заинтересованно слушая. Когда Нетти сказала все, что хотела, Пенни посмотрела на Джона. Джон, который часто объяснялся забавными немыми жестами, выразительно пожал плечами в ответ.

Пенни набрала в легкие побольше воздуха и рассказала нам, почему был уволен мистер Джинджелл. Она озвучила официальную причину его увольнения.

По ее словам, мистера Джинджелла уволили за то, что он нарушал учебный план. Все очень просто. Вот в общем-то и все, что она сказал нам по этому вопросу. В ходе своего рассказа Пенни часто переходила от повествования к вопросам. Казалось, она хотела как можно больше выспросить, что нам известно об обвинении мистера Джинджелла в совращении детей. Она заставила нас рассказать все, что мы знали. Абсолютно все — все слухи, умозаключения, мнения, выводы и т. д. В конце концов мы спросили, почему это ее так интересует.

— Потому что я не хочу, чтобы что-нибудь подобное произошло со мной, — ответила она.

Я сказал, что, по моему мнению, невероятно, чтобы женщину обвинили в таких вещах.

— Почему нет? — удивился Джон.

В течение некоторого времени я не знал, что ответить. Но Джон и Пенни терпеливо ждали. Вообще во время наших встреч они постоянно учили нас терпению.

— Я просто не мог предположить, что женщины тоже делают подобные вещи, — ответил я наконец.

— Только потому, что женщины всегда оказываются на втором плане, — произнесла Нетти тоном, напомнившим мне тот, которым она говорила с Бобби, когда толкнула его в куст.

4.6

— И вы поверили мисс Синглтон? Что мистер Джинджелл был уволен за нарушение учебного плана?

— Почему нет?

— Но какие у нее были доказательства? Почему вы думаете, что она не придумала все это сама?

— Не знаю. Я только верил, наверное.

— И что вы думаете об увольнении самой Пенни? Она назвала вам причины?

— Нет. Мы с Нетти предполагали, что причины те же, что и в случае мистера Джинджелла. То есть нарушение учебного плана. Но сейчас, исходя из того, что мне стало известно, я думаю, что причиной был цвет ее кожи.

4.7

Джон и Пенни велели нам никому не говорить о причинах увольнения мистера Джинджелла. Они сказали, что если мы будем в данном случае бороться за справедливость, то только навредим себе и нас в конце концов вышвырнут из школы.

— Это тонкая политика, — говорили они.

Я был с этим вполне согласен. Это казалось мне весьма логичным. Но Нетти пришлось уговаривать. Она долго не могла успокоиться. Когда же наконец удалось, нам пора было идти.

Весь обратный путь Нетти молчала. Сидела, скрестив руки на груди, и смотрела в окно. Думаю, это беспокоило Джона и Пенни, потому они всячески старались ее развеселить. Несколько слишком старались, на мой взгляд. Мне казалось, что это не заслуживает такого внимания. Ну, узнали мы официальную причину увольнения мистера Джинджелла. Подумаешь, дело какое! Тем более что это не имело ничего общего с совращением детей! И разве Пенни сама не пообещала всему нашему классу — в первый день ее учительской карьеры! — что поможет нам выяснить, что случилось с мистером Джинджеллом? Что же произошло? Я был не на шутку озадачен. Тем не менее Джон и Пенни явно паниковали. Думаю, они были обеспокоены тем, что Нетти могла сообщить обо всем своему отцу, может быть, потребовать, чтобы он вмешался. Нетти очень любила мистера Джинджелла. И справедливость.

Обычно Джон, высаживая нас, просто ставил машину на тормоз, не выключая мотора, и мы выходили. Но на этот раз он по всем правилам припарковался и выключил мотор. Повернувшись, Джон сказал:

— Теперь, Нетти, ты должна пообещать нам, что не будешь никому рассказывать о том, что тебе сообщила Пенни.

Нетти молчала, упрямо глядя в окно.

— Очень важно, чтобы все это осталось между нами, Нетти, — сказала Пенни. — Если это получит огласку, множество ни в чем не повинных людей — включая и вас двоих — могут пострадать.

Нетти пожала плечами:

— А как насчет мистера Джинджелла? Каждый думает, что он совратитель детей. Я считаю, на нас лежит ответственность, не так? Думаю, мы должны сделать все от нас зависящее, чтобы очистить его имя от грязи, вам не кажется?

Джон и Пенни посмотрели друг на друга, потом на меня. Их взгляды были испуганными и безнадежными. Думаю, они надеялись на мою помощь. Но я начал понимать точку зрения Нетти. Кроме того, у меня самого возник вопрос, почему Пенни, которая сама одно время хотела рассказать всем нам, что на самом деле произошло с мистером Джинджеллом, вдруг так резко изменила свое мнение. Уж не боялась ли, что скандал может осложнить проблему ее собственного трудоустройства? Не в этом ли состояла «тонкая политика»? Вопросы, вопросы, вопросы. Я не знал, с чего начать. Мне пришло в голову, что лучше, может быть, совсем не открывать сейчас рта. Может быть, я поговорю с ними об этом позже, когда пойму, что же, черт возьми, происходит.

4.8

— Не думаете ли вы, что мистера Джинджелла уволили за то, что он был гомосексуалистом?

— Вероятно, да.

4.9

Прошло очень много времени, пока Нетти наконец дала слово никому не говорить о том, что она узнала насчет увольнения мистера Джинджелла. Добиться этого было непросто. Нетти держалась за каждую пядь. Она взяла с Пенни обещание, что та поможет нам войти в контакт с мистером Джинджеллом. Этим дело не ограничилось. Она заставила Пенни пообещать помочь восстановить честное имя мистера Джинджелла — если не сейчас, то когда-нибудь в будущем. Могу сказать, что Пенни была готова согласиться на все, что угодно, лишь бы Нетти дала слово молчать. Никогда не забуду момент прощания, когда мы вылезли из машины и стали махать Джону и Пенни руками: Джон лежал на руле, как будто его застрелили, Пенни на переднем сиденье выглядела так, словно умерла неделю назад.

4.10

— Пенни тоже…

— Одну секунду — это важно.

4.11

Рельсы рассекали западную часть города практически по прямой. Разумеется, с некоторыми исключениями. Одним из которых являлся отрезок в полмили в нашем районе, к северу от школы, S-образный, проложенный по откосу, с которого открывался вид на улицу, крыши домов, северо-западный Ванкувер. Заросли ежевики были особо густыми на первом основном изгибе, в пятидесяти ярдах к западу от Кипресс-кроссинг, где мы поздоровались и попрощались с мистером Маккинни.

Мы уже собрались пересечь железную дорогу, когда Нетти дала знак остановиться.

— Это автомобиль Биллингтона? — спросила она.

Действительно. В сотне ярдов от нас на асфальте стоял белый «роллс-ройс» Биллингтона. А сам наш сосед поднимался по откосу с белым пластиковым мешком в руке.

— Прячемся, — прошептала Нетти, и мы оба нырнули в канаву.

Нетти чуть высунулась и докладывала обстановку.

— Я вижу накладку из искусственных волос… твидовый пиджак, светло-коричневые слаксы… он смотрит направо, смотрит налево… делает пару шагов… переступает через рельс… снова оглядывается… взмахивает мешком, раз, другой… отпускает! Биллингтон отпускает мешок! Друзья, он в воздухе! Он падает в заросли ежевики. Он поворачивается. Он спускается. Вниз, вниз, вниз! Мистер Биллингтон покинул здание!

Нетти присела и захихикала.

— Что смешного? — спросил я.

— Мистер Биллингтон — загрязнитель окружающей среды, — ответила она, давясь смехом.

Я понял, откуда это. В чистом виде Смит-Гарни. Приятно, когда тебе понятна шутка: Биллингтон — инопланетянин. Водительская дверца открылась и захлопнулась. Биллингтон медленно уехал в никуда. Нетти повернулась ко мне.

— Кто быстрее. На счет «три». Один, два…

Она, разумеется, сжульничала. Рванулась на счет «два». Почему — я так и не узнал. В седьмом классе никто быстрее ее не бегал. Ни мальчик, ни девочка.

— Чего ради? — крикнул я вслед. — В мешке гребаный мусор.

Но Нетти не ответила. Добежала до самых зарослей, где подобрала палку и начала продираться сквозь них.

На меня произвело впечатление, как она это делала. Напряженное лицо, строгий рот, подбородок с ямочкой, плавные, решительные удары. Очевидно, к порке кустов она относилась с той же серьезностью, что и к бейсболу. Но разумеется, разница чувствовалась. Ни площадки, ни арены… ни биты или мяча. У меня возникло влечение к Нетти, новое чувство. Но мере ее углубления в заросли я начал замечать, как при каждом ударе вихляется задница — а задница у нее была — и что эта задница чуть больше, пропорциональнее, чем остальные части тела, подумал о том, что придет день и задница у нее станет, как у матери, которая выглядела очень аппетитно в купальном костюме в тот единственный раз, когда я ее в нем видел. Нетти что-то крикнула, но я не разобрал слов. Слишком погрузился в новое чувство.

Нетти обернулась. Лицо раскраснелось, палка размочалилась.

— Чего стоишь, придурок? Я же велела тебе найти палку потолще. Мы не сможем добраться до мешка без толстой палки. — Она отбросила палку, которую держала в руке.

Я отогнал мысли и отправился на поиски. Когда вернулся — нашел старую антенну, — Нетти лежала на животе, в зарослях, торчали только ноги.

— Почти добралась до него, — тяжело дыша, просипела она.

Я уже собрался второй раз спросить ее, зачем тратить столько сил ради какого-то паршивого мешка с мусором, но понял, что в моем вопросе нет смысла. Иногда приятно наблюдать за ее энтузиазмом. Но она все равно мне ответила, словно знала, о чем я думаю:

— Если… это… всего лишь… мешок с мусором… почему он… не выбросил его… в… свой… мусорный… контейнер?

Я опустился на четвереньки насколько мог, влез под заросли, передал ей ржавую антенну.

Нетти вся горела. Ее тело извивалось, дергалось, стукалось о мое. В какой-то момент она так повернулась, что ее задница потерлась о мою промежность. Но что самое странное, это телодвижение не имело никакого отношения к попытке достать мешок. Фактически, я отчетливо видел, Нетти уже не прилагает особых усилий к тому, чтобы добраться до мешка. Длины антенны для этого хватило бы. Но руку она согнула — не вытянула вперед. Я перевел взгляд на ее задницу, выгнувшуюся ко мне. Она ввинчивалась в меня, вжималась, отступала на чуть-чуть. Потом Нетти ложилась на живот, вроде бы пыталась дотянуться до мешка, и все повторялось сначала. Определенно возникала некоторая последовательность.

Я решил проверить свою версию. Как только Нетти улеглась на живот, отодвинулся на дюйм и стал ждать.

Нетти выгнула спину, бросив задницу в пустоту. Она на мгновение застыла. Я уже собрался рассмеяться, но тут она вскрикнула и вновь устремилась вперед, в десятый раз заявив, что «почти добралась до него». Я отвел глаза от ее задницы. Сквозь ветки увидел, что антенна гуляет взад-вперед над мешком Биллингтона. Она вновь что-то выкрикнула, а уж потом двинула задницу ко мне, в меня, крепко вжалась.

Быстренько поелозила и снова устремилась к мешку.

Теперь я уже чувствовал жар ее тела. И этот жар заражал, распространяясь вниз, по бедрам, и вверх, под мышки, убеждая в том, что я весь горю. Вновь она врезалась в меня. На этот раз я почувствовал обе ягодицы. Смутно помню, что произошло дальше. Думаю, следующее: я сунул руку ей между ног, уперевшись каблуками, протолкнул ее дальше в кусты, где она улеглась на живот, прижимаясь нижней его частью к земле, и выбросила антенну вперед. В этот момент она, конечно, могла схватить мешок зубами.

Нетти застыла, распростертая, вымотанная. Дышала она теперь очень тяжело. Меня это тревожило. Ее мать всегда говорила о том, что Нетти родилась с шумами в сердце, что она не одобряет ее мальчишеского поведения, что активные виды спорта, которыми увлекалась девочка, могли нанести урон ее хрупкому здоровью. На площадке хрупкость Нетти как-то забывалась. Но все-таки…

— Нетти? Ты в порядке?

На выдохе:

— Да.

Я потянулся, схватился за мешок, положил между нами. Хотел раскрыть, но передумал. Зачем мне мусор? И потом, дело-то было явно в другом. Поэтому я коснулся ее плеча:

— Хочешь посмотреть, что внутри?

По телу Нетти пробежала дрожь. Я наблюдал, как медленно разжимается, расслабляется в пыли, которую мы подняли, ее задница. Лежали мы достаточно долго, только дыша.

Начало темнеть. Холодный воздух обращал наш пот в пластик. Нетти перекатилась на бок и начала возиться с завязками. Я-то про мусор уже забыл.

— Вау! — воскликнула она, быстро закрывая мешок.

— Что?

Она открыла мешок, а когда я попытался заглянуть в него, прижала к груди. Ее лицо стало таким странным, на нем будто встретились ужас и радость.

— Ты чего, дай посмотреть, — потянулся я к мешку.

Нетти откатилась, продолжая говорить:

— Вау, вау, вау… это невозможно.

Я протянул руку, схватил ее за плечо, потянул к себе игриво. Нетти прикатилась ко мне сама, раскрыла мешок мне в лицо. Я потерял дар речи.

4.11а Содержимое мусорного мешка мистера Биллингтона:

1 экземпляр журнала «Марокканские мальчики»;

1 экземпляр иллюстрированного журнала «Большие мальчики на мотоциклах»;

1 экземпляр журнала «Крутые манящие задницы»;

1 баночка вазелина объемом 8 унций;

1 рулон туалетной бумаги «Скотт»;

3 или 4 смятых оторванных куска, измазанные говном и кровью;

1 обертка презерватива;

1 презерватив, надетый на…;

1 сосиска к пиву.

4.12

— Почему это так важно?

— Важно, потому что случилось это сразу после того, как Джонни и Пенни высадили нас.

— Да, но какое отношение все это имеет к Джонни и Пенни?

— Я не знаю. Я хочу сказать, позднее, возможно, что-то и прояснится… но вы должны мне просто доверять. Я уже понял по вашим вопросам, главное для вас, по большей части, не то, что я считаю важным, а почему я так считаю. Я прав?

— Продолжайте.

— Не буду, пока вы не скажете, чего добиваетесь, допрашивая меня.

— А если мы скажем, что больше не собираемся задавать вопросы, что узнали все необходимое?

— Тогда вы солжете.

— Ну, в этом случае мы собираемся спросить, рассказала ли Нетти кому-нибудь о том, что случилось с мистером Джинджеллом?

— Не рассказала.

— И Пенни сдержала свое обещание?

— Я не знаю. О мистере Джинджелле разговор больше не заходил. А кроме того, у Нетти возникли другие интересы.

— Еще одно.

— Выкладывайте.

— Вы думаете, Джон и Пенни что-то скрывали?

— Нет. Я думаю, они волновались, как бы мы не подняли шума. Они подали документы на получение гражданства, так что причина могла быть в этом.

5.1

Мы с Нетти закончили наши фильмы в следующую субботу. Хотя результат действительно порадовал и Джона, и Пенни, я должен признать, что все это дело мне уже начало надоедать. Нетти, наоборот, демонстрировала крайнюю заинтересованность… и вновь ее энтузиазм поддержал меня и не дал уклониться от темы дня: первого просмотра наших фильмов. Джон принес большую миску попкорна, Пенни задернула шторы. Сначала мы смотрели фильм Нетти, поскольку Пенни продолжала называть его «лирической работой», а Джон полагал, что имеет смысл закончить просмотр сюжетно-тематическим фильмом.

После того как мы просмотрели фильмы дважды, слово взял Джон. Сказал Нетти, что ее фильм ему понравился, второй раз даже больше, после того как Пенни предложила смотреть его без песен Веры Линн. Особо он похвалил монтаж середины фильма, перебивки дождя, падающего на лейку, залитой солнцем лужей. Он также отметил отражение лейки в луже как «удачное противопоставление». Слабым звеном, однако, являлись цветы. Джон чувствовал, что цветы, показанные в конце фильма, казались ненужными, их появление не было обоснованно. Он предложил Нетти или заново обдумать эту часть фильма, или вовсе убрать цветы, заменив их расплывчатыми, не в фокусе, облаками, которые она использовала в самом начале. Пенни добавила, что такая закольцовка создаст эффект открытого конца, цикличности. На их лицах читалась такая определенность, что мне не оставалось ничего другого, как во всем с ними согласиться.

Мне Джон прежде всего сказал, что фильм понравился ему гораздо больше сценария. При этих словах я улыбнулся, но секундой позже почувствовал обиду. Комплимент, призванный подсластить пилюлю? Пенни тут же спросила Джона, чем тому не понравился сценарий. Джон поджал губы.

— Ну, мне показалось, что он слишком уж телевизионный, — ответил он.

Нетти согласилась. Предательница. У меня возникло ощущение, что они все против меня.

— Но ведь так и задумывалось, — пробормотал я, еще не зная, как продолжить. — Я хотел высмеять ти-ви. Хотел сделать что-то такое, что действительно напомнит людям телефильм, а потом все перевернуть, превратить в нечто неожиданное, чего не увидишь в прайм-тайм.

Глаза Джона вспыхнули. Пенни тоже.

— Ты этого добивался, сняв Джо и Кена убегающими вместе?

— Точно, — согласился я.

Вот тогда Нетти скорчила мне гримаску.

Просмотрев «Джо и Барби» в третий раз, Джон и Пенни вроде бы согласились с моей точкой зрения.

— Должен признать, я и не ожидал, что ты вложишь в этот фильм столько мыслей, — сказал Джон. Пенни кивнула.

— Да, теперь я понимаю, почему ты начинаешь эпизодом, где Джо сидит перед лилиями, — добавила Пенни, прежде чем повернуться к Джону. — Лилии давно уже считаются символом мужской гомосексуальности.

Я посмотрел на Нетти и улыбнулся, полностью отдавая себе отчет, что неудачный эпизод ее фильма завязан на те же цветы. Нетти оставалось только злиться. Что она могла сказать? А на меня продолжали сыпаться восторженные отзывы.

— И эта сцена в конце, где Барби упоминает заброшенную коллекцию оружия Джо, словно эти винтовки и базуки — символы его бурного прошлого, то есть его страсть к насилию — всего лишь симптом подавляемого влечения к себе подобным; и, наконец, самый последний кадр, где Джо и Кен вместе уходят в лаванду… Блестяще! — воскликнул Джон и повернулся к Пенни, которой понравилось, что «отношения между Барби и Скиппер тоже представлялись теперь не только чисто женскими, но и двусмысленными с сексуальной точки зрения». Когда же она посмотрела на Нетти, та сказала, что нам скоро надо будет идти, потому что тренировка по футболу уже час как закончилась.

Мы стояли у того же рельса, где неделю назад Нетти велела мне остановиться, когда сказала, что на этот раз я гнал пургу.

— Когда ты снимал фильм, ты же не вкладывал в него всего того, о чем говорилось на критическом разборе? — спросила она, пнув ногой камень, который со звоном ударился об рельс.

Я смог лишь пожать плечами.

— Тогда это несправедливо. — Она ступила на рельс, вскинула руки, чтобы удержать равновесие.

— Что несправедливо? — спросил я, словно не понимая ее.

Она мой вопрос проигнорировала, полностью сосредоточившись на попытках сохранить равновесие. Лечила молчанием.

— Многие мои съемки не удались, вот мне и пришлось импровизировать. И попотеть над сценарием.

Нетти шагнула раз, другой.

— Думаю, я на что-то наткнулся. — В моем голосе послышались нотки стыда, когда она, теряя равновесие, спрыгнула с рельса.

— Однако интересно, не так ли? — Она вновь встала на рельс. — Интересно, как иногда мы хотим что-то сделать определенным образом, а когда дело сделано, выясняется, что получилось все с точностью до наоборот.

Я согласился, напомнив ей тот день в классе, когда Пенни привела в пример «Безумие косяка», который задумывался как фильм, снятый для борьбы с марихуаной, а на самом деле оказался культовым для тех, кто ее курил.

— Она привела другой пример, — возразила Нетти. — Это пример, который она использовала, когда говорила об иронии. — Она сделала три шага и произнесла название фильма, о котором тогда говорила Пенни: «Триумф воли».

5.2

— Как вы с Нетти обсуждали содержимое мусорного мешка мистера Биллингтона?

— Не думаю, что вам это будет интересно.

— Почему?

— Не знаю. Я чувствую, что вы пытаетесь до чего-то добраться и…

— Вот вы и меняете тему для того, чтобы выяснить, попытаемся ли мы вернуть вас к этому позже?

— Совершенно верно.

— Как вы проделываете это сейчас?

— Точно.

— Так как все было?

— Думаю, я могу рассказать вам, как мы обсуждали мусор мистера Биллингтона. Но я не понимаю, зачем. По содержимому мешка мы оба сообразили, чем он занимался. Любопытства нам хватало. Как и воображения. Но нашу жизнь эта находка ничуточки не изменила. Более того, история эта скоро получила продолжение: Нетти захотела, чтобы я зашел к ней в гости, чтобы показать мне нечто, имеющее отношение к мусору мистера Биллингтона, нечто такое, от чего глаза у меня полезут на лоб. Я могу сказать, что она действительно заинтриговала меня. Я могу сказать, что она просила меня угадать, что это может быть. Я могу сказать, как она отказывалась говорить мне, о чем речь, и как мне надоело угадывать. Я могу также рассказать о том, как мы, вылезая из кустов, увидели мистера и миссис Биллингтон, выгуливавших своих пуделей, и Нетти намеренно громко сказала, что рада замене качелей в парке, потому что от старых у нее болела задница, и спросила, не хотел бы я прийти завтра к ней на ленч. Она угостит меня сандвичами с пивными сосисками и… о-о-о… ее губы треснут, если она не намажет их вазелином, читая «Garcons de Maroc» в своей комнате, окна которой выходили на дорогу, и вот это гораздо интереснее, чем наша реакция на содержимое мусорного мешка. Так почему бы мне просто не рассказать вам о том, что произошло потом?

— Продолжайте.

5.3

Мы пошли по Кипресс от железнодорожных путей, повернули налево на Куилчен-кресент, улицу на которой жила Нетти, буквально за углом от меня. Неожиданно она рванула к подъездной дорожке Голтсов. Она все увидела первой: Бобби и его старшие двоюродные братья, Митч и Донал, вытряхнули Тимми Уэйта из инвалидного кресла и тащили к огромному медвежьему капкану, который обычно висел под потолком гаража Голтсов, а теперь, взведенный, стоял посреди лужайки. Бред какой-то. Я не верил своим глазам. Тот день мне запомнился именно этим, а не мусорным мешком Биллингтона: трое Голтсов, смеющиеся до колик, едва стоящие на ногах, отчаянно вырывающийся Тимми, а в шести футах этот ржавый капкан, раззявивший стальные челюсти, и никто из них не замечает набравшую ход Нетти.

Она подбежала с уже занесенной рукой, врезала Доналу, самому здоровому из всей троицы, в висок, свалив с ног. Потом занялась Митчем, схватила за плечо, развернула, оторвав рукав рубашки. Бобби тем временем бросился к углу дома, крича:

— Никогда, никогда я не ударю девчонку.

Нетти понеслась вдогонку. Какие-то секунды Бобби еще смеялся, потом послышались его жалобные крики о помощи:

— Дядя, дядя, дядя…

5.4

— Остановитесь.

— Почему?

— Вы лжете. Не было ничего такого.

— Конечно же, было. Просто не в тот день. Это случилось несколькими годами раньше. Видите, я просто стараюсь перегородить дорогу, которую вы прокладываете к моим воспоминаниям.

— То есть вы и дальше собираетесь врать?

— Естественно.

— И какова цель?

— Защитить себя.

— От кого?

— От тех, кто придет следом.

6.1

Я проснулся, услышав свое имя: мама звала меня из кухни. «Это Нетти!» Я закрыл глаза и глубоко вдохнул. Попытался хоть как-то показать, что крепко сплю. Но опоздал. Услышал мамины шаги, трубка мягко стукнулась о столик в холле. На другом конце провода рот Нетти прижимался к микрофону. Вздохи не помогли. Пришлось зевнуть. Потом я набросил на себя что-то из одежды и поплелся вниз, чтобы сказать: «Привет».

Так уж у нас было заведено. Если к телефону звали меня, а я был дома и не болел, мама всегда заставляла меня брать трубку. Никогда не находила каких-то отговорок, никогда не спрашивала, что передать. Ничем мне не помогала! А частенько и злила! Утром я любил поспать. Именно утром мне снились самые приятные сны, в голову приходили радостные мысли. До сих пор я терпеть не могу просыпаться. Помнится, я как-то сказал ей об этом. Она ответила жестко:

— Я не твоя секретарша. Почему я должна за тебя врать?

В каком-то смысле я признавал ее правоту. В конце концов, мужчиной в доме был я. И мой долг — брать ответственность на себя. Или что-то еще. По воскресеньям Нетти всегда звонила рано утром. А моей маме нравилось поднимать меня с кровати. Поэтому звонки Нетти бальзамом проливались на ее душу. Моя мать, после того как вышибла отца, всегда находила мне какие-то дела.

Нетти хотела, чтобы я пришел к ней… чем удивила меня, поскольку раньше мы обычно встречались в парке и участвовали в какой-нибудь спортивной игре, в зависимости от сезона.

— Это еще зачем? — спросил я. — Что будем делать?

Последовала пауза. Где-то далеко Джеймс Тейлор и Карли Саймон пели «Пересмешника».

— У меня есть идея для нового фильма, — ответила она. И добавила, что сделала раскадровку, написала текст для голоса за кадром, ей все очень нравится и теперь она хочет знать мое мнение. Я напомнил ей, что она только что закончил один фильм и надо бы сделать перерыв, прежде чем браться за второй.

— Говнюк! — воскликнула Нетти, и в голосе скорее слышалось уныние, чем угроза. Однако я сказал, что приду через пару часов, но раскатывать губы не следует, потому что я, если говорить честно, всем связанным с фильмами сыт по горло. Да и, если уж откровенно, уныние Нетти мне совершенно не нравилось. И наверное, я чувствовал за собой вину.

Думаю, она еще злилось из-за того, как гениально я выкрутился с «Джо и Барби». По всему выходило, что я у нее в долгу.

На подъездной дорожке у дома Смартов я не увидел ни одного автомобиля, что меня удивило. Обычно, когда я приходил, кто-то из родителей был дома. Я-то думал, что это незыблемое правило. Опять же, у меня сложилось ощущение, что мы с Нетти будем заниматься чем-то нехорошим, потому что она велела мне подойти к двери в подвал. Так или иначе, когда я поднялся на крыльцо и уже собрался постучать, дверь внезапно распахнулась, засасывая меня в комнату.

— Хорошо. Ты здесь. — Нетти, схватив за руку, тянула меня к столу, заваленному бумагой. — Вот что я нарисовала. Ориентировочное название фильма «Птица и червяк».

Она разложила листки в соответствии с проставленными на них цифрами. На большинстве я увидел схематично нарисованную малиновку. Только черви подавали некоторые признаки жизни.

— И что ты думаешь? — Она уперла руки в бока, совсем как ее мать.

— Ну, — начал я, — похоже, это история птицы, ловящей червяка.

Нетти кивнула очень серьезно.

— Или, — продолжил я, — это история червяка, которого вот-вот поймает птица.

Нетти улыбнулась:

— Именно. Эта история рассказывается от лица червяка.

Нетти села за стол, открыла новенький блокнот, озаглавленный: «НЕТТИ СМАРТ. ИДЕИ ФИЛЬМОВ. 15 МАРТА 1975 ГОДА». Пододвинув мне стул, она начала перелистывать блокнот, остановилась на какой-то странице, что-то записала, вернулась назад, вновь что-то записала. Я заметил, что ее буквы похожи на рыболовные крючки, но мое замечание она пропустила мимо ушей.

— Я написала авторский текст и хочу, чтобы ты мне с ним помог.

Она перестала листать блокнот, вопросительно посмотрела на меня. Думаю, я скорчил недовольную гримасу, которую Нетти восприняла за отказ.

— Будет легче, если мы поработаем над текстом вместе. — Она снова принялась листать блокнот, пока не остановилась на странице, заполненной аккуратными строчками. — Вот. Так бы я хотела начать:

«Медлительный червь ползет сквозь землю изо дня в день. Подготавливает землю для того, что потом будут выращивать на ней люди. Для помидоров, роз, лилий, деревьев.

На кедрах чирикают малиновки. Они наблюдают за шевелением в человеческом компосте. Они высматривают червей, которым хочется глянуть на яркий свет. Малиновки пикируют вниз и вытаскивают червей из земли.

Птички зажимают червей в клювах. Их скармливают пищащим птенцам малиновок. Они умирают в темноте желудков маленьких малиновок».

— Это все, что я успела. Мне нужна помощь в редактировании. — Она протянула мне блокнот.

Я перечитал текст. Про себя. Даже притворился, будто перечитал дважды. Потому что мне требовалось время. Чтобы придумать, что сказать. Я не хотел говорить ей, что черви не рвутся к солнечному свету, что в действительности они перевариваются взрослыми малиновками, которые потом срыгивают их своим птенцам. Не было смысла ей это говорить. А кроме того, я понимал, к чему клонит Нетти: текст на этот раз был полной противоположностью череде образов, которые Пенни называла «лирикой».

— Ну, думаю, текст неплохой. Может, стоит где-то убрать слово-другое. Но в остальном все хорошо. Даже отлично! — Я оторвался от блокнота. Но Нетти перестала слушать. Она рисовала пузырь над «медлительным червем». В пузыре написала одно слово: «Помоги».

Так что это значило? Это все, что она хотела мне показать? Маловероятно. Я уж хотел спросить, могу ли я идти, но тут же отбросил эту мысль. Знал, что дельной ее не назовешь. Нетти что-то задумала. И мой быстрый уход только разозлил бы ее. Однако нам явно требовалась смена обстановки. Нетти была очень подвижной девочкой, ей не сиделось на месте, ее переполняла энергия, которая постоянно искала выхода. Вот я и предложил пойти в парк и поиграть в футбол. Скорчив гримаску, она отрицательно покачала головой. Теперь Нетти вела себя как ребенок. Что с ней происходило? Почему она уходила от прямых ответов? И вот тут я обратил внимание на жару.

— У тебя сломался термостат или что? — поинтересовался я, снимая свитер.

— Нет, — ответила она, затушевывая нижнюю часть червя.

Я подошел к окну. Отдернул занавески. Передо мной лежала пустая подъездная дорожка.

— А где твои родители?

— Мама в Сиэтле, поехала за покупками, а отец выступает на каком-то собрании адвокатов, — ответила она и добавила: — Брат поехал с матерью, он хочет электрическую гитару. В Штатах они дешевле, ты знаешь.

— Спасибо, что сказала, Нетти. Я не знал.

— Кроме того, — продолжила она, — он не хотел, чтобы я видела, как он выходит из музыкального магазина, поэтому… — Стул Нетти скрипнул. Я чуть сместил взгляд и поймал ее отражение в стекле: она приближалась… — Поэтому, кроме нас двоих, в доме никого нет.

Я почувствовал жар, идущий от ее тела, совсем как днем раньше, в зарослях ежевики. Но на этот раз что-то изменилось. На этот раз что-то должно было свершиться. Я это чувствовал. Положил руки на подоконник, дунул на стекло, отчего оно затуманилось. Нетти подошла, встала рядом, тоже дунула, но ее пятно по размерам на порядок превзошло мое.

— Знаешь, что я нашла в кабинете отца? — На затуманенном стекле она нарисовала птичку.

— Что? — Я с радостью нарушил затягивающуюся паузу.

— Картинки. — К птичке прибавился червяк, нарисованный ее ногтем.

— Да? Какие картинки? — спросил я, надеясь, что она хоть что-то да объяснит.

— Картинки, которые могли бы понравиться мистеру Биллингтону. — Она провела пунктирную линию от глаза птички к червяку. Так вот, значит, в чем дело! — Да, они лежали в папке под записями, которые он делал на судебных процессах.

— Странное он выбрал место для хранения таких картинок, — заметил я, не зная, что и сказать, гадая, неужто все мужчины занимаются чем-то таким, о чем я, двенадцатилетний мальчишка, не имею ни малейшего понятия. Нетти улыбнулась. Я чувствовал, как она вглядывалась в меня, изучала, ожидая какой-то реакции. — Готов спорить, твоя мать закатила бы скандал, если б наткнулась на них, да? — Я надеялся разговорить ее.

— Нет. Она знает, что они были вещественным доказательством на каком-то процессе, — бесстрастно ответила Нетти.

Я рассмеялся, словно услышал отменную шутку. Нетти как-то странно посмотрела на меня, никак не прокомментировав мой смех. Я увидел, как опустился уголок ее рта.

— Так что пойдем их посмотрим, — она оторвалась от подоконника, — если только ты не трусишь.

Темный и зловещий кабинет судьи Смарта пах, как трубка. Внутри я не бывал. Дважды в жизни проходил мимо. Первый раз — в ванную, по малой нужде, второй — помогая Нетти и ее матери нести ковер. Оба раза сквозь приоткрытую дверь видел серебряную макушку судьи и изумрудно-зеленую настольную лампу, которая светилась как фонарь.

Нетти включила лампу, отчего деревянные панели стен еще больше потемнели.

— Ты никогда тут не бывал, не так ли? — спросила она, прекрасно зная ответ.

— Ты уверена? — ответил я вопросом, лишь бы что-то сказать, дать понять, что я сохраняю самообладание. Нетти поднялась на цыпочки и вытащила большую папку с одной из внушительных полок. Вертанув при этом задницей.

— Начнем с этой. — Она положила папку на стол.

Я прочитал: «КОРОНА ПРОТИВ УИТЛОКА, СТОУКСА И МАРШАЛЛА».

— Это как-то нехорошо… — Меня испугал логотип провинциального суда.

— Разве тебе не интересно, чем мой отец зарабатывает на жизнь? — произнесла она, раскрывая папку.

Я увидел глянцевую, восемь на десять дюймов, фотографию мальчишки с веснушчатым лицом, который сидел на пне обнаженный, если, конечно, не считать за одежду большущие резиновые сапоги.

— Этим он на жизнь не зарабатывает, — сказал я, глядя на мальчика на фотографии. — Это всего лишь вещественное доказательство в этом процессе.

Нетти перевернула фотографию, чтобы открыть другую. Вновь мальчишка с веснушчатым лицом. Но на этот раз он сидел, широко расставив ноги, а перед ним устроилась на корточках девочка, также примерно нашего возраста, оглядываясь через плечо на камеру. С большими черными глазами, каштановыми локонами, а ее маленький ротик посылал поцелуй тому, кто фотографировал. Между большим и указательным пальцами правой руки девочка зажимала пенис мальчика, тянула к себе, растягивала, как эластичную ленту. На лице мальчика отражалось удивление, как у Аль-фальфы в «Маленьких негодяях». Нетти перевернула и это фото. Теперь мальчик стоял боком, а девочка, по-прежнему на корточках перед ним, все тянула пенис, а языком касалась нижней части мошонки мальчика. Под этой фотографией лежала еще одна: крупный план рта девочки, охватывающего пенис взрослого. От напряжения, которое читалось на ее лице, мне стало дурно.

— Тут их тьма. — Нетти расцепила металлические дужки.

Достала дело, помеченное как «СТОУКС». Положила поверх папки. Первое фото — детская площадка. Дети на качелях, дети на горках, дети на стенках.

— Фотографии из разных серий, так что нам нельзя их перемешивать. — Она перевернула фото.

Три мальчика лет четырнадцати или пятнадцати, сидящие перед деревом. Все в обрезанных джинсах, один, самый старший, с пробивающимися усиками, без рубашки.

— Мне нравится его грудь, — сказала Нетти про усатого.

Я с ней соглашаюсь. Не отказался бы от таких мышц.

Нетти достала из папки две фотографии. На первой те же три мальчика вроде бы в старом гараже. Стоят рядышком, смотрят в камеру, каждый держит в руках линейку, меряя размер вставшего члена.

— Ты думаешь, его пенис больше, потому что он старше? — спросила Нетти, указывая на усатого. Я не знал, поэтому ответил, что не исключено. — А у тебя пенис такой же большой?

— Не знаю. Трудно сказать, — ответил я, удивленный ее прямотой.

Нетти кивнула.

— Да, — согласилась она, — по фотографии размера не определить. Я хочу сказать, числа на линейке вне фокуса.

Нетти на мгновение замялась, потом показала мне вторую фотографию.

6.2

— Мистера Биллингтона?

— То ли Биллингтона, то ли мужчины, похожего на него.

— Так вы не уверены?

— Нет, но поначалу подумал, что это он.

— Нетти сказала, что на фотографии Биллингтон?

— Скорее нет, чем да. Я хочу сказать, она знала, что я могу принять мужчину за Биллингтона. Думаю, ждала от меня такого вопроса.

— Продолжайте.

— О чем?

— Нам нужны приметы.

— У вас есть фото.

— Есть, но мы хотим, чтобы вы описали его.

6.3

Я думаю, Нетти уже успела прийти в себя от изумления. Вот почему, полагаю, ее больше интересовала не сама фотография, а моя реакция. И уж конечно, насладилась ею сполна, как, должно быть, рассчитывала, потому что я просто не мог поверить тому, что увидел. Не мог в это поверить! Все те же трое подростков в разных сексуальных действах. И с кем они этим занимались? Кто лежал на спине с задранными в воздух ногами, с лицом и грудью, залитыми спермой? Биллингтон! Или кто-то, очень похожий на Биллингтона! Так что, само собой, я не мог в это поверить! Это было слишком уж круто, куда круче того, что мы нашли в мешке с мусором днем раньше. Собственно, когда я думаю об этом теперь, этот момент столь четко запечатлелся в моей памяти только потому, что фотография, казалось, оживила мусор, все предметы, лежавшие в мешке — вазелин, сосиска к пиву, использованная туалетная бумага, журналы, — ожили и начали танцевать вокруг моего соседа наподобие эпизода в фильме «Фантазия». Я так живо все себе представил: Биллингтон, кружащийся, как жарящийся на вертеле поросенок, презерватив, выскакивающий из обертки, раскрывающийся, принимающий в себя сосиску, ныряющий в банку с вазелином, прежде чем воткнуться в зад Биллингтона, тогда как куски туалетной бумаги промокали ему анус, а журналы порхали над его головой, словно птицы. Чистый Дисней! Я не мог в это поверить!

Нетти толкнула меня локтем:

— Забавно, а?

Я кивнул, потом спросил, по этой ли причине ей так хотелось ознакомиться с содержимым мусорного мешка.

— Точно, — промолвила она, аккуратно раскладывая фотографии на прежние места. — Хочешь посмотреть еще?

— Только одну, — ответил я.

— Тебе не понравится, — предупредила она.

— Не может она быть противнее последней.

Мы заглянули в дело с фамилией «МАРШАЛЛ». Нетти открыла его, положила передо мной. С фотографии на меня смотрела женщина лет сорока. Выглядела она как чья-то мать.

— Эта женщина делала первые фотографии, с мальчиком в резиновых сапогах. — Нетти отодвинула фотографию в сторону, открыв другую. Та же женщина, но на этот раз в сопровождении мужчины. Выглядели они, как любая другая пара средних лет, только что вышедшая из «Макдоналдса». — Мужчина, с которым она сфотографирована, законный опекун мальчика.

Она протянула мне фотографию. Я взял, пристально всмотрелся в нее. Ничего необычного. Но опять же, чего я, собственно, искал? Должно быть, из-за этого фотография и показалась мне самой мерзкой из всех.

— Они же выглядят как нормальные люди, — прокомментировал я.

— Именно! — воскликнула Нетти. — Вот почему копам потребовалось так много времени, чтобы поймать их.

Она рассказала, что эти мужчина и женщина — лишь часть разветвленной преступной организации. Затем Нетти вернула папку на полку и уселась на стул судьи. Плотно прижав подошвы к полу, проверила бедрами, вращается ли он. Верхняя половина тела вроде бы расслабилась, но колени постукивали друг о друга. И она как-то странно смотрела на меня, словно хотела созорничать.

— Не знаю… — Я почесал затылок. — Не знаю, что и сказать. Ты часто смотришь эти картинки?

— Постоянно, — ответила она. — Но думаю, это нормально, если я никому не говорю.

Приехали.

— Но ведь ты сказала, показав их мне.

Нетти развернулась на триста шестьдесят градусов, вновь поставила ноги на пол.

— Да, и что?

Ее ответ привел меня в замешательство. Но я решил, что лучшая оборона — нападение.

— Все эти фотографии как-то на тебя влияют?

Нетти громко рассмеялась:

— Да, влияют. Такое случается. — Вновь смех. — Случается, что я от них становлюсь… сексуальной. — Она изогнула бровь, перебрасывая мяч на мою половину.

Я пожал плечами.

Ее улыбка сменилась угрюмым взглядом.

— Но иногда бывает наоборот, — добавила она, вновь повернулась на стуле и остановилась спиной ко мне. — От некоторых фотографий мне становится… грустно. — С этими словами она спрыгнула со стула и вернулась к полкам. Вновь взяла папку.

Автомобиль сбрасывал скорость. Я посмотрел в окно.

— У наших тормоза не скрипят. — Нетти все просчитывала куда быстрее меня. Вновь раскрыла папку на столе судьи.

— Почему эти фотографии вызывают у тебя сексуальные чувства? — спросил я.

Мне хотелось разобраться в ощущениях Нетти. Она бросила на меня удивленный взгляд, который меня испугал и как следует встряхнул. Теперь мне пришлось разбираться в собственных чувствах. И выяснилось, что я чувствовал только одно: боялся, что меня поймают.

— Ну, я хотел сказать… этих детей использовали, так? — Я отдавал себе отчет в том, что голос у меня дрожит, но радовался, что вообще не лишился дара речи.

Нетти ответила испепеляющим взглядом.

— Очень уж ты закомплексован, — произнесла она.

Я не знал, что она под этим подразумевала. Но спрашивать было поздно. Нетти уже поставила перед собой какую-то цель и была на пути к ней. Я это видел.

— Что, если бы я сказала тебе, что мальчик и девочка нравятся друг другу… очень нравятся, — проговорила она вполне серьезно, будто защищаясь.

Я опять пожал плечами. Может, она и права. Может, они действительно должны нравиться друг другу, раз проделывали такое, да еще на глазах у людей, которые их фотографировали.

— А если я скажу тебе, что эти взрослые так и не попали в тюрьму, прокуратура не смогла предъявить им обвинение, дело даже не дошло до суда? — продолжила Нетти.

Я лишь пожал плечами, уже не зная, о чем мы, собственно, говорим.

— А если я скажу тебе, что в глазах закона эти люди не делали ничего неправомерного, а потому и в этих фотографиях нет ничего противозаконного? — Она раскрыла папку на последней странице и постучала по ней пальцем в подтверждение своих слов. — Так, между прочим, здесь и написано.

Я придвинул лампу, начал читать, но Нетти вернулась к началу дела.

— Вот эта мне нравится больше всего. — Она достала цветную, пять на семь дюймов, фотографию мальчика в сапогах и большеглазой девочки. Они лежали на боку в позиции шестьдесят шесть, на пушистом желто-оранжевом, под тыкву, ковре. Мальчик засунул палец в анус девочки, а она целовала его яички. Фотография не вызвала у меня никаких эмоций.

— Что в ней такого особенного? — спросил я, опершись рукой о стол.

— Я просто думаю, до чего это здорово. Они выглядят такими счастливыми. Я думаю, они влюблены друг в друга, не так ли? — Нетти взяла фотографию, подняла, она оказалась между нами.

— Об этом написано в деле?

— Я его еще не прочитала, — рассеянно ответила Нетти, кладя фотографию на стол.

Я почувствовал, как ее рука прошлась по моей пояснице, как она зацепила большим пальцем петлю под ремнем. Но все еще думал о фотографии.

— Похоже, они использовали широкоугольный объектив. — В горле у меня пересохло.

Нетти мои слова проигнорировала и, ухватившись за петлю, подтягивала себя ко мне. Я чувствовал жар ее тела, запах волос, уже добравшихся до моего носа. Она положила голову мне на плечо. Краем глаза я видел, что фотография ее больше не интересует. Она смотрела совсем в другую сторону, на черную дыру корзинки для мусора, стоявшей у стола судьи. Я не знал, к чему все идет, поэтому продолжил разбор фотографии:

— ТС[5] довольно странная. Как по-твоему? Я хочу сказать, фотограф, должно быть, лежал на животе. Очень странно, да? С учетом того, чем они занимались.

Нетти придвинулась еще ближе. Я чувствовал, как ее бедро вдавливается в мое. Дыхание стало напоминать икоту. Я позволил себе скользнуть рукой по ее спине, остановившись на заднице. Не знаю, зачем я это сделал, но сделал.

— И освещение неудачное. Не думаю, что им следовало использовать фильтр. — В слове «фильтр» на букве «ф» я запнулся.

Нетти начала покачиваться, неспешно, осторожно. Я видел угол стола, который встречался с ее промежностью. Потом ее нога, которая переплелась с моей, внезапно задрожала. Я переместил вес на другую ногу. Нетти двинулась со мной. Теперь дрожала и эта нога. Вновь она дернула за петлю. Словно старалась развернуть меня к себе. Я ей позволил. Открыл рот. Наши зубы столкнулись. Наши языки встретились. Я впервые целовался взасос. Это тебе не те сухие поцелуйчики, которыми приходилось перебиваться раньше. И ощущения такие приятные. Но только я хотел не этого. Другого. И не с Нетти.

А потом между нами будто что-то взорвалось. Нетти отпрыгнула. Глаза у нее округлились.

— Это отец! — Где-то вдалеке автомобиль поставили на ручник. — Не стой столбом! — Ее охватила паника. — Спускайся в подвал!

Я пулей вылетел из кабинета, сбежал по ступеням, проскочил кухню, по короткому лестничному пролету спустился в комнату отдыха. Привалился к стене, жадно ловя ртом воздух. Услышал звяканье ключей, легкий скрип открываемой двери. Голос Нетти: «Папа!» Откашливание судьи, бурчание. Я оглядел комнату, ища, где спрятаться. Дом трясло от шагов. Я слушал, как с ковра они переместились на паркет, чтобы замереть на плитках кухни, аккурат над моей головой. В комнате отдыха стало холодно. Я схватил свитер, прислушиваясь. Но до меня доносилось лишь неразборчивое чириканье Нетти. Сердце стучало как барабан. Пара шагов, потом судья медленно двинулся в обратный путь, поднялся по лестнице. А вот Нетти, наоборот, спустилась. С футбольным мячом[6] в руках.

6.4

— Вашим описаниям могла бы пойти на пользу дополнительная толика лирики.

— Ваш подход к моей жизни мог бы быть не столь прямолинейным.

— Продолжайте.

— Рассказать, как завершился тот день?

— Рассказать, как завершился тот день.

6.5

Парк выглядел иначе. Все выглядело иначе после происшедшего в доме Нетти. Деревья стали больше, трава — зеленее, стойки ворот блестели, как драгоценный металл.

— Давай потренируем попытки, — предложила Нетти, пытаясь взрыть каблуком промерзшую землю.

— Нам нужна метка. — Я поискал взглядом ветку, которая могла бы помочь. Нетти пыталась поставить мяч на маленький клочок дерна, но он продолжал с него скатываться.

— Блин! — выкрикнула она, ударив по мячу. Он полетел, как ударенная собака. Я пошел за ним в зону крайнего игрока, поднял, швырнул ей по дуге. Нетти поймала мяч, повернулась и бросила к ряду тисов. Мне пришлось идти туда, смирившись с ее настроением, гадая, как мне удастся из этого выпутаться. Когда я наклонился, чтобы поднять мяч, Нетти уложила меня броском в ноги. Я приземлился животом на мяч, и у меня перехватило дыхание. Нетти обвила руками мою шею, при этом она издавала какие-то рычащие звуки. Я начал злиться, пытаясь одновременно схватить ртом воздух и урезонить ее. Я хотел, чтобы она с меня слезла. И сказал ей об этом:

— Отвали от меня, чокнутая.

И тогда она скатилась с меня. Мы лежали на земле. Лежали долго, очень долго.

Я думал только о проплывающих надо мной серых облаках. Молчание разорвала Нетти.

— Я тебе не нравлюсь, да? — спросила она, уставившись в небо.

— Нравишься. Ты моя подруга, — без запинки ответил я.

Прошли мгновения.

— Но при этом я не нравлюсь тебе как девушка, — не унималась она.

Еще мгновения.

— В этом смысле я как-то о тебе не думал.

Нетти зарычала, выдала свечу.

— Ты такой же, как Бобби Голтс! Ты думаешь, что я лесби. Вы, парни, думаете, что в герлфренды годятся только такие, как Синди Карратерс, не так ли? — Она откатилась.

— Я не думаю, что ты лесби. А Синди Карратерс… мне такая герла не нужна. — Я приподнялся на локте, довольный тем, что сказал правду.

— Да, ты все равно ничем не отличаешься от Бобби Голтса, — говорила она, лежа спиной ко мне.

Я не считал себя таким же, как Бобби Голтс, только не мог объяснить почему. Нетти вновь перекатилась, теперь лицом ко мне. Выглядела она испуганной. Тут я предложил встать и пойти домой, потому что холодно.

На обратном пути мы оба молчали. Настроение у меня падало с каждым шагом. Я страдал из-за того, что моя дружба с Нетти теперь накрылась медным тазом, и, хотя не мог убедить себя в том, что вина не ее, а моя, даже если в основе конфликта всего лишь непонимание, из головы не выходила одна мысль: как может накрыться дружба, если один человек так нравится другому?

Мы повернули за угол к дому Нетти. На подъездной дорожке стояли два автомобиля. Какое счастье. С приближением к дому стало ясно, что брат Нетти купил электрическую гитару.

— Зайдешь на минутку? — спросила Нетти, вдруг став прежней.

— Да, конечно.

— На этот раз мы должны войти через парадную дверь. — Нетти улыбнулась. Я рассмеялся, вне себя от счастья: все вернулось на круги своя. Нетти тоже рассмеялась:

— Извини, что так вышло.

— Не бери в голову, — быстро ответил я, надеясь, что она не будет уточнять, что и как вышло. И думаю, быстрота моего ответа принесла плоды, потому что она порадовала меня еще одной улыбкой.

— Я только принесу тебе раскадровку. Может, ты взглянешь и на сценарий.

Улыбающаяся мисс Смарт приветствовала нас в дверях, из глубины дома доносился гитарный перезвон.

Позже, когда я пришел домой, мать спросила, что у меня в пакете.

— Раскадровка, — ответил я, бросив пакет на разделочный столик.

— Раскадровка? — переспросила она, радуясь, что я использовал незнакомое ей слово.

— Да, конечно. Взгляни, это работа Нетти.

И тут зазвонил телефон. Я находился ближе, поэтому снял трубку.

— Алло?

Звонила мисс Смарт. Голос звучал очень строго:

— Пожалуйста, позови маму.

Блин! Что теперь? Звать? Или спросить, что передать? Я точно знал, что звонок имеет какое-то отношение ко мне.

Я позвал мать, и меня мгновенно выдал мой голос, писклявый, напуганный.

— Эй… да у тебя ломается голос! — воскликнула мама, достаточно громко, чтобы эту весть услышала мисс Смарт. Я передал ей трубку и наблюдал, как она постепенно сводит брови у переносицы и ее глаза превращаются в щелочки на лице-маске. Я слушал бесконечную череду «да, да», мамин голос становился все пронзительнее, потом она бросила на меня злобный взгляд, один из тех, что приберегала для тех случаев, когда я уж очень сильно ее доставал. После очередного «да, да» она протянула трубку мне. Я пришел в ужас. Но не мог этого показать. Может, это буря в стакане воды. Поэтому, чтобы показать, какой я спокойный, я попросил ее узнать, что мне хотят сообщить. Мои слова ее не развеселили.

Миссис Смарт сразу взяла быка за рога:

— Чем вы вдвоем сегодня занимались?

Я глубоко вдохнул.

— Нетти показала мне рисунки. Потом мы пошли в парк, потренировали удары по воротам, — ответил я таким тоном, будто этот день ничем не отличался от любого другого.

— Какие рисунки? — рявкнула она.

— Для нового фильма. Раскадровку.

Миссис Смарт помолчала.

— Ты знаешь, что тебе не следует приходить сюда в отсутствие взрослых!

Я заверил ее в том, что она абсолютно права.

После этого миссис Смарт доложила обстановку:

— Моя дочь сейчас наверху, в своей комнате, плачет.

Я смог выдавить из себя только:

— О!

— Она плачет в своей комнате и не говорит мне почему, — продолжила мать Нетти, все больше расстраиваясь.

— Ну, мы только посмотрели раскадровку, она, кстати, сделала отличные рисунки, а потом пошли в парк и потренировались в ударах по воротам… вот и все, — не отступал я от своего ни на пядь.

Миссис Смарт тяжело вздохнула. Такой вздох ясно говорил: она признавала свое поражение. Подавала сигнал к отступлению. Но что она сказала матери?

Я вернулся на кухню. Мать чистила свеклу. Стояла ко мне спиной, открыв воду на полную. Пакет с картинками перекочевал с разделочного столика на обеденный, за которым сидела сестра и рисовала. Она перехватила мой взгляд, брошенный на пакет, и потянулась к нему. Я выхватил пакет из ее руки. Мнение сестры о картинках Нетти меня не интересовало, о чем я ей и сказал. Она, конечно, пожаловалась матери, Та убавила расход воды.

— Идите наверх и умойтесь. Обед почти готов, — проговорила она, не поворачиваясь.

Мать частенько бывает трудно понять. Сестра проскочила мимо меня. Я шел, гадая, ждет меня нагоняй или нет. Чувство это я ненавидел. Словно вернулся в прошлое, когда отец жил с нами.

Сев за стол, я принялся смотреть на парк, ожидая, пока сестра освободит ванную. Уже почти стемнело. Я едва различал стойки. Кусты просто превратились в черную массу. И из-за Нетти меня мучила совесть. Я подумал, что ее раскадровка поднимет мне настроение. Может, у меня появятся какие-то идеи относительно текста. Сунув руку в мешок, я вытащил картинки, текст и… фотографию! Фотографию этих детей на тыквенном ковре! Могла ли миссис Смарт звонить из-за этой фотографии? Судья заметил ее пропажу? Или у меня паранойя? Я посмотрел на парк. Кусты исчезли. Стойки ворот тоже. За окном воцарилась тьма.

В ванной выключили воду. Я сунул фотографию в ящик стола. Он никак не желал задвигаться. Наконец задвинулся, но чересчур громко.

— Чего это ты делаешь? — Сестра всунулась в комнату, подозрительно глядя на ящик.

— Ничего, — ответил я. Выдвинув ящик, достал ластик, прикинулся, будто что-то стираю.

— Что ты стираешь? — спросила она, подходя ближе.

— Вот что, — я показал ей детально прорисованного червяка. — Только что стер «мне» во фразе «Помоги мне».

Моя сестра на червяка не смотрела: оглядывала комнату. Вынюхивала. Я тряхнул картинкой, чтобы привлечь ее внимание.

— Видишь? — Картинка ее по-прежнему не интересовала, но она приблизилась еще на шаг.

— Ты никогда не пускаешь меня в свою комнату. — Взгляд ее вернулся к ящику.

Снизу позвала мать: «Обед». Никто из нас не шевельнулся.

— Убирайся, — спокойно, ровным голосом сказал я. Повторил, только уже встав. Сестра отступила на шаг. — Вон из моей комнаты. — Я шагнул к ней, потому что это была моя комната, где сестра не имела никаких прав.

— Ты что-то там прячешь, не так ли? — Пятясь, она не отрывала глаз от ящика стола. — Ты ничего не стирал на том рисунке, да?

Я сухо улыбнулся, понимая, что за обедом сестра будет долго и много об этом говорить. Но я так же знал, что эта болтовня может обернуться мне на пользу, потому что отвлечет мать от того, что сказала ей по телефону миссис Смарт. Я также знал, что сестра еще не въехала в ситуацию, а потому не представляла серьезной угрозы. Я медленно закрыл дверь, зная, что она стоит на пороге. В эту игру мы играли не раз и не два. Сестра становилась как можно ближе к двери, словно спрашивая меня, решусь ли я ударить ее по носу. На этот раз я ударил, легонько. Она заверещала так, будто я врезал ей кирпичом. Я запер дверь, потом сунул фотографию под матрац. Услышал, как мать торопливо поднимается по лестнице. «Хорошо, — мелькнуло в голове. — Будет о чем поговорить за обедом».

Я вплыл в кухню и занял свое место за столом. Меня переполняла уверенность в себе, поэтому я решил сразу перейти в наступление.

— Сегодня я испортил Нетти настроение, — признался я, дождавшись, когда мать поднимет голову. — Сказал ей правду. Что рисунки не очень хорошие. Нет, по раскадровке я, конечно, понял ее замысел, но вот качество — не фонтан.

Мать кивнула, положила мне на тарелку свиную отбивную. Сестра смотрела на морковку.

— Иногда с правдой надо быть очень осторожным. — Мать обращалась к нам обоим, как учительница на уроке.

— Да. — Я взял картофельного пюре. — Видно, я перестарался. Наверное, потому что злился на нее из-за раннего звонка. — Я посмотрел на сестру и пожал плечами.

Она скорчила мне злобную гримаску, словно слова о правде требовали от нее немалых жертв. Но я ее не смог провести, мою сестру. Она знала, как я умен. Что же касается матери… она просто улыбнулась. Думаю, порадовалась тому, что ей с такой легкостью удалось донести до нас еще одну истину жизни. Пододвинула ко мне миску с нарезанной кружочками свеклой. Я положил несколько на тарелку, уже зная, что о фотографии судьи разговор не зайдет.

После обеда мы втроем переместились в гостиную смотреть телевизор. Мне-то, конечно, хотелось побыстрее подняться наверх и найти более надежный тайник для фотографии. Я посмотрел на сестру. Она сидела на диване, глаза у нее слипались.

— Пойдем, дорогая, тебе пора спать. — Мама обхватила ее за плечи. — Пойдем.

Сестра глянула на меня. Волосы спутанные, глаза-щелочки, на щеке — отпечаток вышивки диванной подушки.

— Я не устала, — пропищала она, потирая красный цветок, отпечатавшийся на щеке.

— Знаю, что не устала, — добродушно ответила мать, но тебе давно пора спать.

Сестра отвернулась от меня.

— Пожелай брату спокойной ночи. — Мама повернула ее ко мне. Она улыбалась, глядя сверху вниз на сестру, провела рукой по волосам. Сестра сочно мне кивнула. Глаза у нее закрылись. Ротик стал совсем маленьким. Как у девочки на фотографии, что лежала под моим матрацем… почти таким же.

На всякий случай я просидел у телевизора еще час, прежде чем сказал матери, что иду спать. Я не сомневался, что теперь-то сестра точно крепко спит. «Да, а сегодня в восемь „Лоуренс Аравийский“». Блин! Мне нравился этот фильм. И мать это знала. А потому сочла бы странным, если бы я не переменил принятое решение. Зевнув, я остался у телевизора в поисках убедительного предлога. Мать вопросительно посмотрела на меня, помешав процессу.

— Ты в порядке?

— Да-да. — Я решил пойти наиболее простым путем. — Просто немного устал.

Но мать мои слова не убедили.

— Ты, часом, не заболеваешь? — Она пощупала мне лоб.

— Нет, — оттолкнул я ее руку. — Немного устал, вот и все. День выдался длинный, рано встал и все такое.

Мать кивнула, но сомнения у нее явно остались.

— У тебя с Нетти все нормально?

— Мы немного поцапались, — солгал я. — Но завтра опять подружимся.

Мать улыбнулась, словно и хотела услышать от меня эти слова. Потом я поцеловал ее, пожелав спокойной ночи, и ушел с ощущением, что сделал что-то ужасное.

6.6

— Вы онанировали, глядя на фотографию.

— Совершенно верно.

— Но таких мыслей у вас не было, когда Нетти показала ее вам?

— Пожалуй.

— Что изменилось?

— Как только фотография перестала ассоциироваться у меня с кабинетом судьи, она сразу стала другой.

— Какой же?

— Какой я и хотел видеть ее в то время.

7.1

10 июня 1975 г.

Мистер Диксон, пожалуйста…

Когда я приду в школу, в последний день занятий седьмого класса, это также будет последний день учебы в начальной школе[7]. Я имею в виду следующее: вернувшись с каникул в сентябре, мы придем уже в новую школу, второй ступени (или среднюю, как ее теперь называют). И придя в нее, мы будем долго ждать (пять полных лет), прежде чем у нас появится возможность принять участие в мероприятии, которое можно провести прямо сейчас. Я, разумеется, говорю о выпускной церемонии. Какой она будет, я могу только фантазировать.

В последний месяц двенадцатого года обучения мы отдалимся от учащихся младших классов, забудем об их существовании. Однако в их глазах мы будем выглядеть героями, совершающими нечто великое. Нас же будет тянуть к одноклассникам, между нами будут устанавливаться прочные связи, ничем не обусловленные, за исключением утверждения, что математики рождаются в одно время, а демографы собираются в одном месте.

Во время предпоследнего уик-энда двенадцатого года обучения нас объявят безумными родители и учителя. Нас будут любовно поощрять делать все то, что разрешено им. Нас будут подталкивать к крайностям… к примеру, пить всю ночь и не приходить домой до утра. Нам предоставят лимузины с шоферами, чтобы отвезти в роскошные отели. Гигантские стереосистемы будут гонять нас по танцплощадкам, пока нам не придется пойти в туалет, чтобы проблеваться. На следующее утро мы будем приходить в себя от этой эрото-насильственной вакханалии, думая о том, чего делать не следовало: от актов вандализма до потери девственности. Список может получиться очень длинным.

Обо всем этом я могу только мечтать.

Но поскольку мы все еще в начальной школе, а администрация не думает о выпускной церемонии, мне остается только фантазировать. И я полагаю, это несправедливо. Почему у седьмого класса не может быть своей церемонии, как у двенадцатого в средней школе?

Нетти Смарт

— Прекрасно, — проговорил я на полном серьезе, возвращая Нетти ее письмо.

— Благодарю, — ответила она. — Я взяла кое-какие журналы, «Нешнл лэмпун» и «Тайм» напечатали статьи о выпускном ритуале. — Нетти сложила письмо и сунула в карман джинсов.

— Ты собираешься пустить его по кругу, чтобы все расписались? — поинтересовался я.

— Нет смысла, — ответила она. — Я уже показала его Диксону. Он сказал, что не разрешит выпускной церемонии, даже если письмо подпишет весь город.

— Ох уж этот Диксон!

Вечер пятницы выдался жарким и солнечным. Мы с Нетти сидели в тени парадного крыльца дома Смартов, с бейсбольными перчатками на коленях, наблюдая за спектаклем.

Момент прошел. Мы его упустили.

Нетти подтолкнула меня.

— Мне его жалко, — указала она на своего обкуренного брата Дунка, которого вместе с партнершей по выпускному действу Анной Хирш водили по лужайке, пока родственники фотографировались, а соседи останавливались, чтобы поглазеть. — Я хочу сказать, ему это не в кайф. Он это делает только для матери. — Она перевязала шнурок, чтобы чем-то себя занять.

— Ну, винить его за это нельзя, — заметил я, прежде чем спросить, будут ли к нашему выпускному вечеру по-прежнему в моде эти дымчато-синие фраки. На что Нетти рассмеялась, качая головой. Я хотел спросить, что она думает насчет платья Анны, но вовремя остановился. Платья Нетти ненавидела. Но не переменит ли она свое мнение за пять лет? Может, стоило задать этот вопрос? Но я не решился.

Еще момент прошел. Мы его упустили. Потом ушли в парк с бейсбольными перчатками.

Нетти бросала мяч, а я ловил. Меня это всегда успокаивало. Пока она отрабатывала крученый бросок, у меня было время для обдумывания всяких проблем. Самая главная: письмо Нетти. Конечно, я сказал ей, что оно прекрасное, но, честно говоря, понятия не имел, с какой стати она его написала, хотя, разумеется, имела полное право жаловаться на отсутствие выпускной церемонии в седьмом классе.

— Нетти, почему ты не написала о том, чем мы, семиклассники, могли бы заняться на выпускной церемонии, а не расписывать так подробно вечер двенадцатиклассников?

Нетти ответила резким, высоким броском.

— Потому что это ритуал, которого у нас нет.

Она взрыхлила землю мыском. Я вернул ей мяч, потом присел на корточки, чтобы рука пришла в себя от ее последнего броска.

— Да, я знаю. Но ты не думала, что все эти рассуждения о блевотине и лимузинах могли сработать против нас?

Нетти меня проигнорировала. Она собиралась сделать «костяшку», очень сложный бросок.

— Не надо, Нетти! Ты только повредишь руку! — крикнул я, распрямляясь, готовый бежать за мячом, куда бы она его ни бросила.

7.2

Еще в феврале мы рассказали Джону и Пенни о том, что наша школа не признает выпускных церемоний для семиклассников. Они не удивились. Джон объяснил нам причину, по которой в седьмых классах не проводилась выпускная церемония: администрация полагает, что мы еще слишком малы, чтобы осознать, с чем расстаемся. Вот тогда Пенни предложила еще раз взбудоражить коллектив, а для того устроить вечеринку у них дома. Джон согласился, сказав, что мы заслужили fête[8] за все те волнения, которые выпали на нашу долю за этот год. Мы с Нетти переглянулись. Предложение Пенни и Джона вызвало у нас исключительно чувство благодарности, но мы оба понимали, что коллектива больше не существует и любая попытка воссоздать его приведет к печальным последствиям. Думаю, мы оба хотели сказать об этом, но промолчали. Чтобы не обижать их. От них-то мы видели только хорошее. Джон почувствовал наше замешательство, потому что тут же повернулся к Пенни:

— Ладно, какого хрена… давай посидим вчетвером.

И Пенни согласилась.

Итак, воскресенье после выпускного вечера Дунка и перед началом предпоследней недели учебы в начальной школе, мы с Нетти поехали на велосипедах на Керрисдейл, чтобы позвонить Джону и Пенни из «Большого ковша». Потому что так мы уговаривались: мы звоним им за две недели и подтверждаем свой приезд. Я, честно говоря, об этом позабыл, потому что по собственному опыту знал: взрослые дают обещания, которые зачастую ничего не значат. Но Нетти не забыла.

Я уже набрал наполовину номер, но потом повесил трубку.

— Зачем ты это сделал? — Нетти схватилась за трубку. — Струсил или как? Хочешь, чтобы позвонила я?

Трубку я у нее отнял и попросил подождать минуту, потому что у меня есть сомнения. Я сказал Нетти, что прошло очень много времени с нашей последней встречи с Джоном и Пенни. Сказал, что у них своя жизнь и этот звонок, возможно, вызовет у них чувство вины и заставит выполнить давно забытое обещание.

— Не говори ерунды, — отмахнулась Нетти, вернула себе трубку, выудила из кармана десятицентовик. — Они нас любят. Им нравится наша компания.

Но Нетти ошибалась. Я говорил не ерунду. Я действительно опасался, что Джон и Пенни забыли про нас, и просто не пережил бы такого разочарования, поэтому попытался зайти с другой стороны.

— Да, ты права. Я говорю ерунду.

Тут Нетти повесила трубку, не набрав номер до конца.

— Ладно, что-то тебя гложет, выкладывай, — предложила она.

Я выложил. Так кучеряво лгать мне еще не доводилось:

— Меня действительно кое-что гложет. Видишь ли, я не доверяю взрослым с тех пор, как мы посмотрели те фотографии в кабинете твоего отца. Знаешь, это так меня гложет, что я даже начал задаваться вопросом, а может, мистер Джинджелл все-таки действительно растлитель малолетних.

Нетти покачала головой. Она не могла поверить моим словам. Я попытался перефразировать только что сказанное, но едва произнес несколько слов, как она набросилась на меня;

— Ты совсем охренел? У тебя окончательно съехала крыша, ты это знаешь?

И это лишь начало того, что она успела сказать, прежде чем управляющий велел нам продолжить разговор на улице.

7.3

— То есть вы солгали, чтобы скрыть истинные чувства.

— Совершенно верно.

— Потому что думали, что Нетти вам не поверит.

— Она и не поверила, не так ли?

— А с чего вы решили, что она вообще может поверить вам?

— Потому что ложь была больно большая.

— Но ее она совершенно не убедила.

— Все так. Полагаю, я пытался одновременно убить двух зайцев. Во-первых, избежать вечеринки у Джона и Пенни. Во-вторых, попытаться объяснить мою холодность по отношению к ней в парке, после того как мы посмотрели фотографии судьи.

— Но в парке вы поступили честно. Сказали, что она нравится вам только как подруга.

— Да, и к чему это привело? Если б моя мать нашла фотографию, которую Нетти засунула среди своих картинок, она бы меня просто прибила.

7.4

Нетти прилагала все силы, чтобы сдержаться, не выйти из себя, но я знал, что она снова взорвется, едва мы свернули в проулок. В последнее время она вспыхивала, как порох. И моя притворная честность пошла только во вред.

— Что, черт возьми, с тобой произошло? Ты говоришь прямо-таки как гребаная Марги Скотт! — Нетти уперла руки в бока.

— Извини, но ничего не могу с собой поделать. Такое вот у меня отношение ко всему этому.

Нетти воздела руки к небу, начала выписывать восьмерки, внезапно остановилась, словно собираясь что-то сказать, но передумала, вновь начала кружить передо мной. Это был классический приступ раздражения вроде тех, что закатывала Марги во втором классе. Мне все это определенно не нравилось. Тем более что теперь предстояло лгать дальше.

В конце проулка стояла какая-то лачуга. Я сел в тени, вцепился зубами в длинную соломинку. Через пару минут Нетти присоединилась ко мне. Я подождал, пока ее дыхание немного успокоится, а потом продолжил лгать. Нажимал на полное замешательство, которое испытал, увидев фотографии судьи.

— Послушай, Нетти. Я очень сожалею, но так уж вышло. Эти фотографии меня страшно напугали. Только представь себе: мы приходим к Джону и Пенни, а они заставляют нас раздеться догола. Откуда нам знать, может, они заодно с мистером Джинджеллом, может, они состоят в той организации, о которой ты мне говорила?

Нетти фыркнула:

— Ничего более глупого я в жизни не слышала. Ты — гребаный параноик. Я не могу поверить, что ты так думаешь.

Она поднялась. Отшвырнула камень, чтобы продемонстрировать свои чувства. Она была права: мне недоставало убедительности. Я предпринял еще одну попытку.

— Ладно, буду с тобой честен. В действительности меня волнует вот что: хотели эти дети, чтобы их фотографировали, или нет. Потому что мое мнение однозначно: их заставляли. А если так, то это растление и эксплуатация, а я против этого. Вот почему с того дня я бойкотирую взрослых.

Я полагал, что нашел удачный довод в свою защиту. Нетти подняла крышку от бутылки, бросила в урну, но промахнулась. Я думал, она еще больше разозлится, но нет. Плечи ее опустились, она вновь села рядом со мной.

Момент прошел. Мы его упустили.

Я уже собрался предложить тронуться в путь, когда Нетти повернулась ко мне.

— Знаешь, ты вроде бы не очень-то жалеешь тех мальчиков в журналах Биллингтона. Я хочу сказать, если бы все было по-твоему, мы бы сейчас сидели на рельсах и разглядывали эти журналы, — сказала она.

Нетти явно куда-то клонила. Чем все закончится, я не знал, но не сомневался, что будет больно. Я предложил ей разбежаться, но она меня не слышала.

— Так какой мы делаем из этого вывод, а? — продолжила она. — Если я тебя правильно поняла, марокканские мальчики в журналах — это нормально, а вот канадские — нет? Это ты хочешь мне сказать? Потому что, если это так, ты такой же расист, как эта свинья мистер Диксон. Если все так, меня это волнует куда больше, чем вопрос о том, как эти дети попали на фотографии.

Я задумался, а Нетти вернулась обратно, чтобы позвонить. Мелькнула мысль, а не спросить ли об этом у Джона и Пенни. Но нет… я знал, что у меня не повернется язык.

7.5

Нас пригласили к Джону и Пенни в следующую субботу. В футбол мы давно уже не играли, поэтому сказали мамам, что пойдем по магазинам. Нетти придумала предлог: класс поручил нам купить подарок для мистера Стинсона. Когда она рассказала это мне, я смеялся до слез. Она превращалась в отменную лгунью.

Джон и Пенни вылезли из кожи вон. Украсили дом гирляндами и воздушными шарами, Джон вывесил огромный транспарант: «ПОЗДРАВЛЯЕМ 2/31 УЧЕНИКОВ КЛАССА ПЕННИ ВЫПУСКА 1975 ГОДА». В столовой нас ждали тарелки с пирожными и сладостями и два кувшина кулейда[9] — зеленый лайм и клубника. В центре стола стоял большущий шоколадный торт, весь в белой глазури, выглядевший как коробка для отснятого фильма. Рядом с ним — две упаковки с подарками. И на каждой — конверт. Один с именем Нетти, второй — с моим.

Нетти схватила конверт и спросила у Джона и Пенни:

— Это мне?

Они улыбнулись. Нетти разорвала конверт.

— А ты не собираешься вскрыть свой? — поинтересовалась Пенни, добавив в конце вопроса мое имя. В голосе слышалась теплота.

— Да, — кивнул Джон. — Вскрой свой.

А мне вдруг стало невыносимо грустно. Навалилась тоска. Нетти уже достала открытку. Собралась зачитать текст, но остановилась.

— Почему ты плачешь? — промолвила Нетти.

Я пожал плечами. Не знал.

Пенни коснулась моего плеча:

— Что случилось, дорогой?

Слезы полились рекой.

— Господи! А ведь мы еще не добрались до сладкого! — воскликнул Джон.

И я рассмеялся, вспомнив, как двумя месяцами раньше Джон клеймил декстрозу. От смеха мне стало легче. Я посмотрел на Нетти. Она улыбалась. Я попросил ее прочитать написанное на открытке. Она прочитала, с выражением.

7.6

— Так что вас тревожило?

— Не знаю. Думаю, меня мучил стыд.

— Джон и Пенни сделали вам подарки.

— Да, в некотором роде.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ну, не знаю, подарки мы получили или…

— Награды?

— А может, что-то еще.

— Например?

— Например… Даже не знаю. В принципе нам сказали, что мы это выиграли. Но получили как подарки, так? А может, это была взятка, призванная убедить нас забыть про Джинджелла. Честное слово, не знаю. Я находился на том этапе жизни, когда отчаянно стремился к определенности, надеюсь, вы меня понимаете. А подарки Джона и Пенни скорее усилили сумбур в моей голове.

— О мистере Джинджелле разговор заходил?

— Нет.

7.7

Нетти сорвала обертку с коробки.

— Круто! — воскликнула она, доставая из коробки камеру «Никон супер-8».

— Они новенькие, Нетти, — вставил Джон. — Изготовлены в прошлом месяце.

Пенни повернулась ко мне, улыбнулась:

— Ты не собираешься открыть свою?

Я кисло улыбнулся и начал снимать обертку. Помнится, при этом думал: «Эти камеры дорогие. Чем мы заслужили такие подарки?»

Последующее помню смутно. Все как-то удалилось, я с трудом поддерживал разговор. И далеко не сразу врубился, что Джон говорит о какой-то университетской конференции. Уловил только последний кусок.

— Все эти люди из департаментов образования со всего мира приехали в город на прошлой неделе, мы показали им фильмы, отснятые вашим классом, и мы решили, что ваши — лучшие.

На лице Нетти отразилось недоумение.

— Но ведь только мы с Нетти довели работу над фильмом до конца, — раздраженно бросил я.

— Да, и потом, кто это «мы»? — спросила Нетти.

Пенни пожала плечами:

— Джон, я… несколько сотрудников его департамента. — По тону чувствовалось, что она удивлена нашей реакцией.

Нетти уже начала что-то говорить, но я ее остановил:

— Одну минуту. Вы хотите сказать, что показывали остальные фильмы, хотя их еще не смонтировали?

Джон проглотил кусок торта.

— Да. — Он явно считал, что мы раздуваем из мухи слона.

— Я думаю, это неправильно, — продолжил я. — Несправедливо сравнивать наши фильмы с незаконченными работами. Я думаю, мы не можем принять эти награды. — Я посмотрел на Нети и увидел, что она на моей стороне.

Джон нервно рассмеялся:

— Ладно. Не воспринимайте их как награды. Считайте, что это подарки по случаю окончания школы. — Он поднял стакан и предложил тост за 2/31 класса Пенни выпуска 1975 года. Я посмотрел на Пенни. Она очень хорошо нас знала и выглядела совсем как в тот момент, когда вернулась после схватки со Стинсоном. Я встал и ушел.

7.8

— Эти камеры…

— Да.

— Как вы объяснили их появление родителям?

— Мне ничего не пришлось объяснять. Я ее не взял.

— А Нетти?

— Она сказала матери правду. Сказала, что ее фильм признали лучшим в школьном конкурсе и в награду вручили камеру.

7.9

В предпоследний день обучения в начальной школе я встретился с миссис Легги, психологом районного департамента образования. По какой-то причине нас вызывали не по алфавиту — я попал к ней последним. После стандартного напутствия с пожеланием удачи миссис Легги взяла со стола результаты моего теста.

— Тебя, видно, больше всех расстроил уход мистера Джинджелла, не так ли? — спросила она, раскрывая папку.

— Да, — ответил я.

— Что ж, я рада, что ты это пережил. А теперь ты хотел бы, чтобы я сказала, какие профессии компьютер считает для тебя оптимальными?

Я кивнул.

— Тогда слушай. В порядке убывания: цветочник, гробовщик, военный.

7.10

Наше последнее возвращение домой из начальной школы. Мы с Нетти едва ли перекинулись хоть одним словом. Нетти, конечно, могла бы сказать, что гордится мной за то, как я вел себя у Джона и Пенни, и полностью согласна с моими словами, произнесенными там. Но она уже повторила мне это дважды, а я практически не отреагировал. Что вспоминать прошлое! Тем более говорить о нем. Полагаю, настроение у нас было одинаковое: нам обоим хотелось вобрать в себя все то, что мы видели: дома, деревья, автомобили, домашние животные — все то, мимо чего мы ходили долгие годы учебы в начальной школы. Помнится, мне пришла в голову мысль, как мало я о них думал, что они превратились для меня в ориентиры, по которым я определял свое положение во времени и пространстве. И помнится, я сам же себе и возразил, потому что мы, дети, всегда думали обо всем. Только ничего особенного с ними не происходило. Все застыло, знакомое и привычное. Или по крайней мере такой мне запомнилась моя жизнь в то время.

8.1

Восьмой класс. Ты на дне, как в каком-нибудь фильме. На самом дне. Ты — зеленый, ты — маленький, ты — безволосый от ресниц и ниже. Обмен веществ у тебя как у ребенка. Я, разумеется, говорю о мальчиках, к которым себя причислял. У нас с девочками контраст самый разительный. Большинство из них к этому времени уже молодые женщины. А если они еще не молодые женщины, то их защищает безразличие молодых женщин. Большинство мальчиков — бесполые, по существу, дети. Есть молодые мужчины и есть молодые женщины… но в восьмом классе очень много мальчиков.

Это был тест на выживание. Неожиданные происшествия. Унижения. Ты подчинялся неудачникам. Ты проигрывал неудачникам. Под неудачниками я подразумеваю тех озлобленных козлов, которых так сильно били, пока они не достигли нашего возраста, что теперь они могли только бить тех, в ком видели свою подрастающую смену. Но таких, как я и Голтс, это не смущало. Школа знала, что мы идем. Спортсмены были в привилегированном положении, мы могли помочь школе одержать новые победы, поднимаясь при этом на новые ступени школьной иерархии, становясь героями. Те, кто участвовал в этой игре, приглядывали за нами, брали под свое крыло. И неудачники это знали. От нас держались подальше, видя, что мы под защитой, что любой выпад против нас будет жестоко отомщен. А кроме того, жажда насилия заставляла их искать новые жертвы. Алистеров Ченей и Джеффри Смит-Гарни, которым приходилось расплачиваться. Им предстояло испытать удары полотенцем, познакомиться с теснотой запертых шкафчиков в раздевалке, прочувствовать, каково это — получить по морде на глазах у тех, с кем ты вырос, кого считал своими друзьями.

Но с негласной защитой не все было так просто. Существовал неписаный свод правил. Скажем, в выборе одежды. Ничего яркого, кричащего. Не следовало привлекать к себе внимание. Своим поведением ты как бы доказывал, что согласен на защиту. От тебя требовались определенные жертвы. Ты не мог сближаться с теми, кого неудачники выбрали своими жертвами. Иначе могла возникнуть путаница. То же относилось и к представительницам противоположного пола. Ты мог смотреть только на самых красивых, чтобы показать своим защитникам, что ты такой же, как они.

Вот почему мне пришлось расстаться с Нетти Смарт.

8.2

— Это далось нелегко?

— Нет. Но каждый все понимал — такова необходимость. В школе все точно так же, как в религии, рок-музыке, моде, капитализме… куда ни посмотри.

— По вашей классификации, Нетти была «собакой»?

— Не собакой, конечно же, нет. Просто человеком, с которым тебя не должны видеть.

— В отличие от Синди Карратерс?

— Да.

8.3

Синди Карратерс. Легендарная Синди Карратерс. Что я могу сказать о Синди Карратерс?

Мы все знали о ней с пятого класса. Уже тогда до нас доходили слухи, что в начальной школе Черчилля, соседней с нашей, учится ослепительно красивая девочка, которую зовут Синди Карратерс, красавица, каких свет не видывал. Описания разнились, что только возвышало ее в наших глазах. Еще больше интриговали нас разговоры о том, что Синди будет учиться в той же средней школе, что и мы, в Пойнт-Грей, которая традиционно славилась сильной баскетбольной командой и, что более важно, ее группа поддержки считалась лучшей в столице БК[10]. Вот почему все: и мальчики, и девочки — хотели как можно больше узнать об этой Синди Карратерс.

Школа Черчилля располагалась в юго-восточной части Шогнесси. По существу, в Окридже. Жили там в основном евреи, и именно еврейские дети, учившиеся в нашей школе, первыми рассказали нам о Синди. Не то чтобы они видели ее собственными глазами: Синди не была еврейкой, а они знали лишь еврейских детей. Мы получали информацию о Синди через вторые или третьи руки. Тогда так было. Вы должны понимать: мы жили в очень маленьком мире.

Вот что мы знали к тому моменту: Синди — это нечто. Нордическая красавица. Длинные белокурые волосы, синие глаза, высокая и стройная. Ее сравнивали со всеми, от Фарры до Сюзи Куэтро. Ее старшая сестра, еще более красивая, работала моделью в агентстве Марти Росса. Это служило доказательством того, что со временем Синди станет еще красивее, как минимум такой же, как старшая сестра. Что же касается других членов семьи, то отец Синди, Чак Карратерс, был старшим партнером брокерского дома «Энтон, Карратерс и Мид». Бобби не сомневался, что речь идет о том самом Карратерсе, которому когда-то принадлежал рекорд средних школ БК в тройном прыжке. Мать Синди, Конни, как мы тоже узнали от Бобби, состояла в родстве с изобретателем «Клоретс»[11] и, кроме того, завоевала титул «Мисс Ванкувер». Как и Биллингтоны, жили они в голландской колонии.

Синди увлекалась верховой ездой. По слухам, она держала лошадь в Саутлендсе, маленькой полоске сельской местности в южной части Керрисдейла, на северном берегу реки Фрейзер. Я полагаю, вполне естественно, что лошадь Синди обреталась именно там, ибо само существование Саутлендса тоже было легендой. Никто из нас туда не заглядывал. Это было для нас такой же загадкой, как и сама Синди. И хотя все знали, что у Бобби богатое воображение, он сумел создать вокруг Синди целый мир, настолько привлекательный, что многие хотели бы отправиться на его изучение. Я хорошо помню, как Бобби (Синди для него уже превратилась в навязчивую идею) начал готовить экспедицию в Саутлендс, где он и его командос надеялись хоть мельком увидеть эту загадочную девочку, по меньшей мере ее лошадь. Так что если сравнивать Синди с принцессой, то ее лошадь явно тянула на единорога, а Саутлендс — на Камелот. Короче, она стала героиней сказки. Вроде бы они даже отправились в эту экспедицию, но добрались только до Мапл-Гроув-Парк, где перепутались, увидев Джоша Питера, и повернули домой.

Трудно поверить, но все это время мы ни разу не видели Синди Карратерс. Всякий раз, когда наша футбольная или хоккейная команда приезжала в Черчилль, независимо от того, выигрывали мы или проигрывали, нам не удавалось воспользоваться шансом и увидеть Синди. Когда мы спрашивали еврейских детей, смогут ли они достать нам ее фотографию, хотя бы общую фотографию класса, они обещали сделать все, что в их силах, но возвращались с пустыми руками. Через два месяца после увольнения мисс Синглтон, аккурат когда мы с Нетти начали монтаж наших фильмов, Бобби, заведенный донельзя, набросился на евреев, обвиняя их в том, что они все выдумали, никакой Синди Карратерс в природе не существует, а они, еврейские дети, — винтики глобального заговора. Дело зашло так далеко, что Бобби пригрозил бросить кусок копченого сала в окно Хаймена Голди. Потребовалось несколько встреч Бобби, его родителей и мистера Диксона, а потом мучительно долгое заседание, на котором рабби Йозеф Кун два часа комментировал слайды холокоста, чтобы Бобби извинился перед евреями Ванкувера. Но к тому времени они его уже не интересовали. Бобби нашел новый источник информации.

8.4

Через пару недель после того, как мы с Нетти вытащили из зарослей ежевики мусорный мешок мистера Биллингтона, в нашей школе появился этот новый парень. Его сразу же допросила Марги Скотт и, само собой, незамедлительно доложила остальным все, что узнала. Звали новичка Ранди Кобб. Он перевелся к нам из школы Черчилля.

В тот же вечер мне позвонил Бобби и спросил в лоб:

— Что ты знаешь об этом Ранди Коббе?

— О, так ты слышал? — ответил я, гадая, что сказать потом, чтобы побыстрее от него отвязаться. — Совсем ничего, Боб. В смысле… он учился в Черчилле. И я думаю, он, э…

Тут терпение у Бобби лопнуло.

— А как вышло, что евреи понятия не имеют, кто он такой? — фыркнул он.

Я не знал, что и ответить. Живо представил себе привязанного к столбу несчастного Хаймена Голди и вышагивающего перед ним с плеткой в руке Бобби, цедящего вопросы.

— Разве ты не помнишь, что рабби Кун… — начал я.

— К черту рабби Куна! — проорал Бобби. — Кто такой Ранди Кобб?

Он меня достал.

— Откуда мне знать, Боб? Я его ни разу не видел. Я хочу сказать… для меня он не более реален, чем Синди Карратерс.

Какое-то время спустя Ранди сказал нам, что проучился в Черчилле всего неделю, после чего его выгнали за бутылку пива, выпитую на футболе, хотя он и настаивал, что пил тэб[12]. Потом, правда, сознался, что солгал, просто хотел посмотреть на нашу реакцию. И сообщил нам истинную причину исключения из школы: он не такой, как все. Ранди был чуть-чуть хиппи.

Итак: Ранди Кобб. Высокий крепкий малый с калифорнийскими волосами[13], который мог забрасывать мячи в корзину с центра баскетбольной площадки и остановить все, что двигалось в пределах досягаемости. Удивительный парень. С потрясающими способностями в любом виде спорта, да еще красавчик. В первую неделю в него втюрились все девчонки, включая и Нетти, пока не пошел слух, возможно, пущенный Бобби (Ранди ничего не отрицал), что у него шестнадцатилетняя герла в Малибу. Нетти предположила, что Бобби пустил этот слух, чтобы подрезать под корень популярность Ранди и прибрать его к рукам. Как только влюбленность прошла, Нетти тоже объявила, что Ранди для нее больше не существует, и он стал собственностью Бобби Голтса.

В спортивных играх Ранди участвовал с неохотой, но был спортсменом от природы и всегда и везде сохранял холодную голову. Мне нравилось такое отношение. Нравилось, когда он напоминал нам, обычно в разгаре игры, о конкурентной сущности спорта, о том, что увлечение молодых людей спортом не случайно, о том, что он должен подготовить нас к взрослой жизни, способствовать нашему превращению в жадных бизнесменов. А потом мог промахнуться, бросая по кольцу из выгоднейшей позиции, чтобы придать вес своим словам. Но больше всего мне нравилось наблюдать за реакцией Бобби. Его аж выворачивало наизнанку от презрения Ранди ко всему тому, во что он, Бобби, свято верил. И это чувствовал не только я. Мы все кидали взгляды на Бобби, перед тем как возобновить игру. Он пытался втолковать нам, что способности Ранди объясняются только тем, что он на год нас старше, потому что провел два года в пятом классе. Так или иначе, Ранди и Бобби вместе учились в классе мистера Томлинсона и вскоре стали друзьями. Они быстро получили прозвище «сладкая парочка», которое Бобби ненавидел, чувствуя в нем намек на Тони Рендолла, которого мы все считали гомиком.

Где-то через месяц после того, как мы рылись в мусоре Биллингтона, выдался — я это хорошо помню — первый по-настоящему теплый день в году. Пришелся он на воскресенье. Мы знали, что день будет отличным: погода тогда вела себя более предсказуемо. Вот Ранди и предложил отправиться на прогулку в лес втроем: он, я и Бобби, — посмотреть на «девственную природу». Сказал, что есть смысл обследовать звериные тропы в лесах университетского фонда. По его сведениям, эти леса — последнее убежище диких лошадей, а смотреть на них надо именно в это время года, потому что «эти лошади — вау — аккурат сейчас трахаются». Бобби как-то скис, когда Ранди упомянул про трахающихся лошадей, но сделал вид, будто предложение ему понравилось. Я знал, что никаких диких лошадей в лесах университетского фонда нет, но не хотел отказываться от поездки.

Отвезти нас в лес вызвался отец Ранди, так что согласия наших матерей нам удалось добиться без особого труда. Однако, когда длинноволосый Кобб-старший подкатил на своем микроавтобусе «фольксваген» и выпрыгнул из него в обрезанных джинсах и жилетке на голое тело, я скоренько попрощался с матерью и пулей вылетел за дверь.

— Привет, парень, как жизнь? Я — Рей. — Он обнял меня и чуть сильнее, чем следовало, прижал к себе.

В этот момент Ранди открыл боковую дверь:

— Залезай!

Должно быть, в объятии отца он не нашел ничего предосудительного. Я же едва дождался, когда Рей сядет за руль. Мы направились к дому Бобби.

От него мы проехали уже не один квартал, а Бобби все не мог произнести ни слова. Я получил огромное удовольствие, наблюдая за ним, забившимся на заднее сиденье машины. Впрочем, Бобби было на что злиться. Рей Кобб подошел к мистеру Голтсу, стоявшему перед домом, и крепко его обнял. Миссис Голтс в тот же момент вышла на крыльцо, с перекошенным от ужаса лицом («Что это за хиппи обнимает моего мужа?») и сразу же ретировалась, как кролик, юркнувший в норку. А тут и Бобби показался из-за угла и застыл, не зная, что ему делать: подчиниться злобному взгляду отца или сесть в микроавтобус со мной и хиппи. Этого зрелища я не забуду до конца жизни. И должен признать, хотя Бобби и доставал меня частенько, в тот день он вел себя мужественно.

Рей Кобб выехал на автостраду. Ветер свистел в открытые окна, трепля его длинные волосы. Он включил стереосистему и, обернувшись, прокричал:

— Новый альбом «Талл»[14]! Забавно до усрачки!

Бобби передернуло. Песня называлась «Я живу со шлюхой». Он знал, что ему придется рассказать отцу все, до мельчайших подробностей, так что вечером Бобби ждал сеанс экзорцизма[15].

Мы свернули с автострады к утесам Форшорс и остановились около школы общественных работ.

— Прибыли. — Рей выключил «Талл».

Бобби в недоумении огляделся.

— Леса фонда вон там. — Он указал себе за спину.

— Ты прав, Боб. Но я не могу отвезти вас туда.

Меня охватила паника. Что все это значило? Наши фотографии окажутся на столе судьи Смарта?

— Как это вы не можете отвезти нас туда? — взвился Бобби.

Я подавил смешок, очень нервный.

— Боб, я не могу отвезти вас туда, извини. Там объявился какой-то парень, который охотится за мальчиками вашего возраста, — печально улыбнулся Рей.

Я взглянул на Ранди. Тот, похоже, все знал с самого начала.

— Я подумал, что смогу оставить вас здесь и забрать в четыре часа. — Рей перевернул кассету. — На этих утесах вы будете в куда большей безопасности. Это я вам гарантирую.

Бобби качал головой, наблюдая за отъезжающим Реем.

— Пошли, Бобби, — обернувшись, позвал Ранди.

Мы вдвоем уже шли к обрыву. День действительно выдался прекрасный: летняя жара и цветение весны. Ранди так и сказал, когда мы шли, обдуваемые теплым ветром, и уже видели танкеры, выплывающие из Английской бухты. «Летняя жара и…» Я оглянулся на поникшего Бобби, стоявшего спиной к нам. Потом он поднял голову, повернулся и замер: мы здесь, а он там. Вот Бобби и помчался к нам, не желая мириться с таким положением. Да, очень уж ему хотелось быть с Ранди.

Тот уже бывал здесь, знал, где и что. Я это видел, потому что тоже здесь бывал. С отцом.

— Я знаю тропу, которая выведет нас на берег, — сказал Ранди. — Там классно. А по пути мы сможем обследовать старую орудийную позицию. — И двинулся дальше.

Мы последовали по узкой тропе на маленький карниз, невидимый сверху.

— Там настоящая пропасть. — Ранди указал на край карниза.

И точно, обрыв в двадцать футов, потом кусты, за ними пляж. Но что там происходит? Не подводят ли меня глаза? Неужели эти люди загорают голыми?

— Это неофициальная граница между Рек-Бич и Форшорс, — пояснил Ранди. — Но как мне представляется, обитатели Рек-Бич устроились здесь как дома. Круто, а?

Бобби смотрел сверху вниз на нудистов. Неодобрительно.

Ранди снял кроссовки, связал шнурки, бросил с обрыва.

— Песок внизу — супермягкий. Так здорово прыгнуть на него голыми ногами! — Ранди потер руки, приготовившись к прыжку.

Я посмотрел на его ступни. Жесткая, загрубевшая кожа. Видать, босиком он ходил чаще, чем в обуви.

— Я прыгну первым, чтобы показать вам, как это делается. Смотрите внимательно.

Он отступил назад, закрыл глаза, глубоко вдохнул. Я не мог поверить, что он правда прыгнет, но Ранди рванул к обрыву и взлетел в воздух. Мы в изумлении наблюдали, как он летит, потом приземляется на ноги, взрывая песок, делает несколько шагов и останавливается перед радостно вопящей подковой концов и сисек.

Бобби замер, перепуганный до смерти. А вот мне нравилось. Не сама поездка, не встреча с Реем, не музыка «Джентро Талл», не прогулка по утесам, а проступивший в Бобби страх. День обещал стать непохожим на другие. Когда я был маленьким, мы с отцом часто пускались в подобные приключения. То есть он привозил меня в странные места, где мы ели странную еду, говорили со странными людьми. Он постоянно приглашал таких, как Рей Кобб, в дом, хотя бы для того, чтобы позлить мать. Но это был особый случай. Особый, потому что у меня был хоть какой-то, но опыт. А у Бобби — нет. И у Ранди был. А у Бобби — нет.

Так что пришла моя очередь. Я снял «пумы», завязал шнурки, бросил кроссовки к солнцу, совсем как Ранди. Полетели они будто птицы. Ранди уже стоял у самой воды, махал руками. «Путь свободен». Я отступил на шаг, глубоко вздохнул.

— Ты не прыгнешь! — в ужасе заверещал Бобби.

— Прыгну, — ответил я, пусть и без стопроцентной уверенности.

Бобби схватил меня за руку. Он был в отчаянии.

— Клянусь… если ты прыгнешь, мы больше не друзья.

Теперь я точно знал, что прыгну.

Проблем не возникло. Ранди сказал правду: песок был супермягким. Я бы прыгнул и второй раз, если б не крутой подъем на карниз.

К тому времени, когда я поднял с песка кроссовки, Ранди уже перестал уговаривать Бобби. Теперь он объяснял, как попасть на пляж другим способом: подняться до узкой расселины, обойти наклонившуюся ель, пролезть между оголенными корнями и съехать на заднице. Все это заняло у Бобби примерно полчаса.

Мы с Ранди дожидались его, выбрав себе отдельную бухточку. Бобби, спустившись-таки вниз, трусцой припустил к нам. Еще издали по его движениям я понял, что он страшно зол. По мере приближения к нам он замедлил скорость и перешел на шаг.

— И как мы поднимемся наверх? — спросил он, словно уже пришла пора уходить.

Ранди хохотнул, повернувшись ко мне. Взгляд у него был странный, но мне он понравился. Словно говорил о том, что касалось только нас, его и меня. Но не Бобби. Словно он знал, что я не новичок в этих краях, что приехать сюда в микроавтобусе его отца, конечно, забавно, но не в диковину. Словно он догадывался, что я бывал в местах, где люди не носят одежду. Я не побоялся прыгнуть с обрыва, а значит, могу оценить, до чего все это странно для Бобби, и, может, посмеяться над ним, а это не так уж и плохо. Я хохотнул, сказав что-то вроде:

— Отец привозил меня сюда ребенком, знаешь ли.

Ранди кивнул, отвернувшись. Что он мог добавить?

— Что вы нашли забавного? — выпалил запыхавшийся Бобби.

— В общем, ничего, — ответил Ранди. — Просто, когда ты бежал к нам, голые джоггеры[16] спустились по тропе следом за тобой и на мгновение казалось, что ты пытаешься убежать от них.

Бобби развернулся.

— Не вижу я никаких голых джоггеров.

Ранди расхохотался. Я последовал его примеру. Бобби уселся рядом с нами, уставившись на танкеры. Ранди ткнул локтем в бок меня, я — его. Бобби снял кроссовки, аккуратно поставил рядом. Мимо прошла парочка, оба голые, веселые, замечательные. Солнце припекало все жарче.

Ранди встал и объявил, что он раздевается. На лице Бобби отразилось отвращение.

— Это еще зачем?

Ранди пожал плечами.

— Жарко, — ответил он и, сняв футболку, обнажил гладкий, безупречный торс. Я смотрел на его мышцы, перекатывающиеся под смуглой кожей, на густые каштановые волосы, торчащие из-под мышек, на пурпурные соски. Он пару раз крутанул футболку и бросил ее через пляж. Все это он проделывал очень быстро: ясное дело, не впервой. Я понял, что не должен уступать ему в скорости, если хочу показать, что я ему ровня. Поэтому поднялся. Бобби вскинул на меня глаза: неужели и ты? Я стащил с себя рубашку и положил на песок. Шорты и трусы снял вместе и разложил рядом с ней. Ранди, увидев, что я делаю, решил, что мысль дельная, и тоже соорудил из своей одежды подстилку.

Все происходило очень быстро, и меня это только радовало, потому что иначе я бы испытывал немалые неудобства. Та же история, что и с касторкой: если пить, то сразу. Или с солнцем, на которое нельзя смотреть долго. Раз — и я уже лежал на животе, солнце грело мне поясницу, а легкий ветерок холодил подошвы. Я задумался: а что мне сказать Бобби, но ничего путного на ум не шло. Он находился всего в трех футах, но будто и не существовал вовсе. Мне пришлось бы повернуться всем телом, чтобы увидеть его, и в тот момент для этого потребовалось бы слишком много усилий. Приблизительно столько, сколько могло бы уйти на пешую прогулку до аэропорта или заплыв до Сиэтла. Так что я решил, пусть Бобби сам подходит ко мне.

Я посмотрел на Ранди. Он сидел на корточках и развязывал связанные узлом шнурки. «Каков профиль, — подумал я. — И какое удивительное тело: гладкая кожа, рельефная мускулатура, гениталии здоровенные, мощные: член что бейсбольная бита, поросшая волосами мошонка. Ранди — мужчина… — Я закрыл глаза. — Понятное дело. Он, в конце концов, на год старше: оставался на второй год в пятом классе».

Я слышал, как Бобби борется со своей одеждой. Никогда раньше я не видел его голым, а он — меня. Я задался вопросом: он будет выглядеть как Ранди или как я? Мужчиной или мальчиком? Я перевернулся. Бобби сидел на корточках, спиной к нам, раздевшись до трусов. Он посмотрел на меня, и я будто увидел лицо его отца, это сердитое голтское лицо, когда в День спорта он требует, чтобы бедный Бобби бежал быстрее, быстрее, быстрее. А затем Бобби начал снимать трусы, запутался в них, упал, но я заметил, что он такой же, как я. Все еще мальчик. Ранди рассмеялся, но на этот раз я его не поддержал: не нашел ничего смешного.

И вот тогда, когда мы втроем, голые, лежали на животах, Ранди, который устроился между нами, перевернулся на спину и спросил, хотели бы мы послушать одну историю про Синди Карратерс.

— Ты же говорил нам, что не знаешь, кто она! — Бобби лежал, вытянув руки вдоль боков, не решаясь шевельнуться.

— Знаю, что говорил, — ответил Ранди. — Но лишь по одной причине: не хотел, чтобы вы дружили со мной только из-за того, что мы с Синди делали.

Бобби приподнялся на локтях:

— А что вы с Синди делали? Ты сказал, что отучился в Черчилле всего одну неделю?

Ранди выдержал паузу, сметая с нижней части живота невидимые глазу песчинки.

— Точнее, четыре дня. Пришел в школу в среду, а в понедельник меня выперли. Но в промежутке успел попасть на вечеринку. Где и встретил Синди.

Новые невидимые песчинки слетели с живота. При этом член подскочил.

8.5

— Ваши воспоминания о Ранди очень кинематографичны.

— Да. Когда он рассказывал нам эту историю, я представлял ее как кино. Такое восприятие наложило свой отпечаток на воспоминания.

— Это произошло после того, как вы закончили работу над фильмами для Джона и Пенни?

— Да.

— Но до вашей выпускной вечеринки?

— За месяц до нее.

8.6

ВНУТРИ. СТОЛОВАЯ НАЧАЛЬНОЙ ШКОЛЫ. ДЕНЬ

1975 г.

Мальчик (13 лет) сидит один за прямоугольным пластмассовым столиком. Высокий, светловолосый, синеглазый. Зрелый для своего возраста. Перед ним мятый пакет из коричневой бумаги. Он ест яблоко, читает комикс. Не замечает шум и суету вокруг. Позади него, за другим столиком, группа девочек (12-летних). Они смотрят на него, хихикают. Наконец одна поднимается, подходит к мальчику, останавливается позади, хлопает его по плечу.

Мальчик реагирует медленно. Наконец поворачивается, вскидывает голову.

Девочка, если исходить из стандартов каталога «Сирс», красивая: высокая стройная блондинка с синими глазами. Безупречная кожа. Наливающаяся грудь. Лицо бесстрастное. Она ждет от мальчика каких-то слов. Он же молча возвращается к комиксу.

ДЕВОЧКА

(оценивающе)

Ты — новичок, не так ли?

МАЛЬЧИК

Нет. Я тут уже тринадцать лет.

ДЕВОЧКА

(чуть раздраженно)

О, готова спорить, по-твоему, это забавно?

МАЛЬЧИК

(переворачивая страницу)

Нет. Всего лишь правда.

ДЕВОЧКА

Меня зовут Синди Карратерс, и в субботу я устраиваю вечеринку.

Она бросает приглашение на комикс мальчика.

ПРИГЛАШЕНИЕ КРУПНЫМ ПЛАНОМ:

ТЫ ПРИГЛАШЕН

Можешь прийти, если хочешь.

Девочка в гневе убегает. Мальчик берет приглашение. Читает, улыбается. Сует в нагрудный карман. Возвращается к комиксу.

МАЛЬЧИК

(себе)

А меня зовут Ранди Кобб.

— Почему ты обошелся с ней так грубо? — поинтересовался Бобби.

Ранди пожал плечами:

— Я же понятия не имел, кто она такая. — Он почесал лобковые волосы.

Бобби негодующе фыркнул. Он не мог в это поверить, поэтому просветил Ранди:

— Она же самая красивая девочка Ванкувера.

Ранди опять пожал плечами. Он вертел Бобби как хотел.

— Да, но ведь ты этого не знаешь, не так ли, Бобби? Я хочу сказать, ты не знаешь, как она выглядит. — Он все чесал лобковые волосы.

Я огляделся, опасаясь, нет ли на песке блох, но, разумеется, их не было.

СНАРУЖИ. БОЛЬШОЙ ОСОБНЯК ГОЛЛАНДСКОЙ КОЛОНИИ. ВЕЧЕР

Теплый желтый свет, льющийся из окон. За окнами хаотичное движение множества людей. Вечеринка. Приглушенный голос Элтона Джона, объявляющий веселящимся гостям, что «сука вернулась».

ВНУТРИ. ХОЛЛ

СЪЕМКА С ВЫСОТЫ

Официант в униформе несет поднос с пирожными. Навстречу идет броско одетая девочка (12 лет), за ней семенит броско одетый мальчик (12 лет). Вроде бы о чем-то умоляет ее. Она его игнорирует.

Как только холл пустеет, раздается дверной звонок.

Шаги. Кто-то спускается вниз. Мужчина (50 лет), консервативно одетый: светло-синий кардиган и серые слаксы, трубка в руке, — появляется в кадре, идет к двери (мы смотрим ему в спину), открывает ее.

РЕВЕРС[17]

На лице мужчины написано изумление.

РЕВЕРС

Ранди стоит на пороге, в обтягивающей черной жилетке, белых расклешенных джинсах, на платформах. В руке он держит маргаритки и долгоиграющую пластинку Заппы «Хот рэтс».

РАНДИ

Привет.

СИНДИ

(за кадром)

Кто это, папа?

Папа захлопывает дверь.

ОТЕЦ

(голос за кадром, удаляется)

Один из братьев Оллман[18]… откуда мне знать?

Дверь открывается.

СИНДИ

(радостно, потом сурово)

А, это ты.

РАНДИ

(протягивает Синди цветы)

Это тебе.

Синди улыбается. Берет цветы.

СИНДИ

(застенчиво)

Спасибо.

Бобби ерзает на животе, ржет, слушая рассказ Ранди. Ему нравится.

— О Господи! А почему ты сразу не прыгнул на нее? — воскликнул он.

Ранди рассмеялся:

— Не все сразу. — Он сел, раздвинув ноги так, что член и яйца упали между ними. — Я не торопился. Хотел понять, а надо ли мне это.

Бобби недоверчиво замолкает. Ранди держит его на коротком поводке. И мне это нравится.

СНАРУЖИ. ТЕРРИТОРИЯ ЗА ОСОБНЯКОМ. ВЕЧЕР

Горят фонарики. Поблескивает бассейн, формой похожий на почку. Дети тусуются, некоторые танцуют под «Браунсвиль стейшн». Стол с закусками.

И домик для переодевания.

Ранди стоит у стола с закусками. Берет канапе, оглядывает, нюхает, кладет в рот.

Синди сидит в своей компании — с тремя не менее симпатичными девочками. Все смотрят на Ранди.

Ранди берет пирожок, смотрит на него, возвращает на поднос.

СИНДИ

(смотрит на одну из девочек, очень сурово)

И не думай, Триш. Ты уже сказала, что займешься Томом Дином.

Триш вздыхает.

СИНДИ

Ранди Кобб мой.

ПЕРЕБИВКА КАДРА

У бассейна. Шесть или семь пар кружатся в медленном танце под «Маленькую серфистку» группы «Бич бойз». Официанты убирают со столов. Чувствуется, что это последний танец.

ВЗРОСЛЫЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС

(за кадром)

Сюзи Вольф и Томми Хансон — танцуем на расстоянии одного фута. И чтобы я больше не повторяла.

Девочку (12 лет) и мальчика (12 лет) относит друг от друга, они продолжают танцевать на указанном расстоянии — один фут.

Ранди и Синди танцуют «как положено». Его руки полностью вытянуты, ладони лежат на ее талии. Ее руки тоже полностью вытянуты, ладони лежат на его плечах. Они качаются из стороны в сторону. Это называется «качели».

СИНДИ

(с интересом)

Так твоя мать из Калифорнии, а твой отец — здешний?

РАНДИ

Точно.

СИНДИ

Вау! Так ты, можно сказать, наполовину калифорниец?

РАНДИ

Точно. Но я собираюсь стать стопроцентным канадцем, потому опеку надо мной по суду получил отец.

СИНДИ

Я не солгу, говоря людям, что ты родом из Калифорнии, так?

РАНДИ

Не солжешь. Я родился в Бейкерсфилде.

ВЗРОСЛЫЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС

(за кадром)

Ладно, Сюзи и Томми. На сегодня хватит.

Сюзи и Томми крепко обнимаются.

Со скрежетом останавливается пластинка. Вспыхивают огни.

СИНДИ

(торопливо)

Ты живешь неподалеку?

РАНДИ

Мы живем у моей тетки. В трех кварталах…

СИНДИ

(обрывая его)

Ты сможешь встретиться со мной позже? В зеленой изгороди, за домиком для переодевания, есть дыра. Ты доберешься до нее с дороги. Дверь я оставлю открытой.

РАНДИ

(в некотором удивлении)

Ну…

СИНДИ

(с отчаянием)

Сможешь или нет?

РАНДИ

Когда?

СИНДИ

В полночь.

РАНДИ

(улыбаясь)

Хорошо.

СИНДИ

(просияв)

Отлично!

Синди бежит к особняку. Ранди оглядывается, замечает, что все уже ушли. Идет к зеленой изгороди.

КАМЕРА СЛЕДУЕТ ЗА РАНДИ

Он лезет в дыру в зеленой изгороди.

СНАРУЖИ. ДОРОГА МЕЖДУ ДВУМЯ ЗЕЛЕНЫМИ ИЗГОРОДЯМИ. НОЧЬ

Ранди вылезает из изгороди. Отряхивается. Идет на камеру и останавливается.

РАНДИ

(в камеру)

Итак, я вернулся в полночь и спалил их дом.

8.7

— Вот тут Бобби и не выдержал.

— Совершенно верно. Послал Ранди на три буквы, заявил, что не любит, когда ему вешают лапшу на уши. Собрал одежду и ушел. Сказал нам, что возвращается домой, но на самом деле остановился неподалеку, через две бухточки, в той части Форшорс, где загорали в купальных костюмах, и стал бросать камни в орудийную позицию.

— Вы пытались его остановить?

— Нет, мы смеялись до упаду. И потом — куда он мог уйти, он там ничего не знал. Мы решили, что он будет сидеть и ждать, пока мы не тронемся в обратный путь.

— А чем вы в это время занимались?

— Ранди рассказал мне, что произошло на самом деле.

8.8

Случилось это в пятницу, через пару дней после того, как Ранди появился в Черчилле. Возвращаясь из школы, он решил срезать путь и, отклонившись от привычного маршрута, пошел по дороге между зелеными изгородями. Вдруг его позвал девичий голос. Он сделал еще шаг, но его позвали снова, уже со смехом. Голос доносился из дыры в изгороди. Он заглянул в дыру и увидел Синди Карратерс и еще одну девочку, сидящих на корточках за домиком для переодевания, у каждой в руке был стакан. Пили они что-то розовое и уже успели набраться.

— Привет, большой мальчик! — крикнула подруга Синди.

Ранди покачал головой и повернулся, чтобы уйти.

— Нет, не уходи! — воскликнула вслед Синди.

Ранди услышал, что его догоняют. И тут же девчонки влезли в дыру, протянули руки, ухватились пальцами за петли для ремня на джинсах, потянули его к изгороди.

— Нет, нет, нет, нет. — Язык у Синди заплетался. — Ты еще не можешь уйти. Ты должен посидеть с нами. У нас чайная вечеринка.

Вот Ранди и подумал: «Почему нет?» Он пролез в дыру, и они треугольником сели за домиком для переодевания.

От Синди вторая девочка отличалась разве что черными волосами да более пышными формами. Как выяснилось, Дженни Вольф жила в соседнем особняке. Хотя она и была на два года старше Синди, тем не менее они дружили. Правду жизни Синди в основном узнавала именно от нее. Так, во всяком случае, я понял из рассказа Ранди.

Девочки наблюдали за Ранди. Ранди наблюдал за девочками. Его забавляло, как они переглядывались, хихикали, потом вновь прикладывались к стаканам. Дженни протянула Ранди свой:

— Попробуй.

Ранди глотнул.

— «Харви Уоллбенджер». — Синди просто сидела, сверкая глазами, улыбаясь.

— Может, это он. — Дженни ткнула Синди локтем.

Вновь смешки.

Потом Ранди повернулся к Дженни:

— В каком смысле он?

Дженни вновь толкнула Синди:

— Попроси его. Хватит духа?

Синди кивнула. На всех четырех подползла к Ранди, стала перед ним на колени, выпятила грудь.

— Пощупай меня… новичок.

Ранди не возражал. Залез под футболку Синди, начал исследовать новую местность. Мягкие груди заполнили его ладони. «Дыни», — подумал он. Ничего общего с силиконовыми грудями подруги матери, которая впервые познакомила его с женским телом. Синди закрыла глаза и начала медленно вращаться, вжимаясь грудью в открытые ладони Ранди. Тем временим к ним подползла Дженни. Но вместо того, чтобы воспользоваться услугами рук Ранди, просто задрала топик и вывалила наружу свои буфера. «Половинки луны», — подумал Ранди. Ему понравилась их округлость, соски, торчащие вперед и вверх. Где-то он слышал, что такие груди у француженок.

Теперь они все прижимались друг к другу. Раздевшись до пояса, тяжело дыша, Синди присосалась к шее Ранди, Дженни терла ему промежность. Он протянул руку и ухватил Синди за зад. Потом ухватил Дженни. Хотя зады на ощупь не отличались, Ранди выяснил, что у Дженни зад больше. И менее костлявый. Дженни уселась промежностью на бедро Ранди и боролась с пуговицей его ширинки. Ранди сунул руки девочкам между ног и мягко сжал то, что легло в ладонь. Дженни застонала. Потом застонала и Синди. «Как гармонично они стонут, — подумал Ранди. — Похоже на музыку в кино».

Он почувствовал, как его член обдало холодным воздухом, Дженни вытащила его, выпустила из своей пухлой ручки, схватила снова. Член Ранди становился все длиннее и тверже. Но что задумала Синди? Теперь она целовала его лицо, закрывая от глаз руку Дженни. Впрочем, Ранди понял, как справиться с этой проблемой. Начал целовать Синди в шею, и ему открылись обе руки Дженни, стягивающие с него джинсы. Потом Дженни кое-что сделала, чем возбудила его до крайности, так что он чуть не кончил: взяла руку Синди, положила на торчащий член и показала, как надо гонять шкурку. Естественно, Ранди возбудился. Приятно иметь дело с такими близкими подругами, которые готовы поделиться всем.

Убедившись, что урок усвоен, Дженни отодвинулась, наблюдая за процессом. А Ранди наблюдал за Дженни. «Круто», — подумал он. Ему нравился профессиональный подход Дженни. Синди набиралась опыта, и, если б у нее перестало получаться, Дженни была рядом, чтобы тут же показать, как это делается. Ранди также нравилось, как Дженни иногда протягивала руку и сжимала ему яйца, подергивала их, опять же демонстрируя Синди, что надо делать второй рукой после того, как первая поймает нужный ритм. Но по ходу действа он вдруг начал понимать, что Дженни нисколько не волнует, получит он удовольствие или нет, — она старается исключительно для Синди, а не для него. Да и Синди хотела показать свои способности не ему, а своему инструктору, Дженни. Вот тут член Ранди и начал опадать. Сие, само собой, говорило не в пользу Синди.

Заметив, как сдувается член Ранди, Синди впала в отчаяние. И попыталась импровизировать, не зная, что из этого выйдет. Разумеется, от ее импровизации досталось прежде всего Ранди: в какой-то момент он отпрянул, в уверенности, что она порезала его ногтем. Синди бросила на Дженни умоляющий взгляд, и та решила, что пора браться за дело самой. Ранди же подумал, что эта идея не из лучших. Все это они проделывали друг для друга; его использовали как подопытного кролика. Вот ему и захотелось поставить точку. Он уже собрался надеть джинсы, когда Дженни показала новый приемчик. Призвала на помощь рот. Теплый и аккурат подходящий по размеру к члену Ранди. Совместными усилиями рука и рот добились желаемого: подняли его член. И продолжили работу: дергали и сосали…

Он понял, что скоро кончит. И Дженни это почувствовала, чем еще больше его возбудила. Она дала знак Синди присоединиться к ней. И Синди присоединилась. Дженни вытащила член Ранди из своего рта и сунула в рот Синди. Ранди не мог в это поверить. Голова у него шла кругом. Но что это? Кто-то что-то сказал? Дженни! Давала Синди инструкции по минету!

— Не заглатывай… только двигай по нему губами, — шептала она, положив руку на затылок ходящей вверх-вниз головы Синди, задавая ритм. — Хорошо. А теперь схвати его орешки.

И тут же свободная рука Синди ухватилась за мошонку Ранди, катая яйца между пальцами, сжимая.

В следующее мгновение Ранди взглянул на Дженни, и она ему улыбнулась. Она так радовалась, что он вот-вот кончит, будто сама делала ему минет.

Дженни держала все под контролем, но заметно расслабилась. Она видела, что ее ученица успешно сдает экзамен, и теперь ее волновало только одно: что делать с семенем Ранди. Так он, во всяком случае, думал. Впрочем, его уже не волновало, что его используют. Дело близилось к развязке, и Дженни, похоже, хватило опыта, чтобы это понять. Что-то такое он увидел в ее взгляде перед тем, как закрыть глаза.

А на самом конце Ранди заметил еще одно: рука Дженни залезла под задницу Синди и активно там шуровала. Вот это и стало последней каплей. Перед глазами засверкали звезды. Он почувствовал, как напряглось все тело. Дженни глянула на него, быстро вытащила его член изо рта Синди, заработала рукой, направив в землю. Синди выпустила его мошонку, превратившись в зрительницу. Дженни развила бешеную скорость. Крайняя плоть так и мелькала. Ранди застонал, когда из члена вылетела капелька. Потом струйка. Потом основной заряд. Вылилось так много, что Синди подалась назад. Наконец три или четыре остаточные порции. И все. Все трое упали на траву. Из-за угла выбежала собака Синди и обнюхала сперму. Домой вернулся кто-то из взрослых. Ранди оставалось только одно: бежать. И очень быстро, как из горящего дома.

8.9

— Вы собирались снять об этом фильм. «Происшествие у бассейна».

— Да, я думал, что это будет наш первый фильм. Начал даже писать сценарий.

— Что случилось?

— Я бы вам солгал, если б сказал, что мы продвинулись дальше.

8.10

Рассказ Ранди вызвал у меня эрекцию, но эпилог свел ее на нет. В результате мне захотелось отлить. Я поднялся и пошел в кусты. Потребовалось время, чтобы найти подходящее место. Я прокручивал в голове историю Ранди, вспоминал, как он выглядел, когда рассказывал ее. Видел, словно наяву, как блестели под солнцем его плечи, его большие соски, волосы на лобке. Я закрыл глаза и начал писать. Думал о нем, лежащем на солнце, с головкой члена, выползающей из-под крайней плоти, с каплями пота на яйцах. Думал о тенях под ягодицами, о том, как они сжимались, когда он двигался. Потом начал представлять его с девушками. Девушками из фильмов, телевизионных рекламных роликов, каталогов «Сирс». Видел руки, обнимающие его за плечи, груди, прижимающиеся к его груди, розовые языки, лижущие соски. Но эти образы исчезали, едва успев появиться. Солнце плавило мне мозги, образы мелькали, как кадры. Плюс Ранди постоянно выступал на первый план. Потому что только насчет него сомнений у меня не было. Я точно знал, что он — настоящий. А вот Синди Карратерс я по-прежнему воспринимал как слух. Я перестал писать, когда перед моим мысленным взором вновь возник Ранди, второй раз.

8.11

— Что значит «Ранди постоянно выступал на первый план»?

— Наверное, я использовал его образ, представляя, каково это — быть с девушками. Но я мог сконцентрироваться только на Ранди.

— Почему вы не представляли с девушками себя?

— Потому что это я уже делал. Многократно. А вот представлять себя Ранди… это возбуждало сильнее.

— Потому что вы хотели быть Ранди?

— Нет, потому что я хотел быть с Ранди.

— Одной из девушек?

— Нет, сам.

— Вы представляли себя с Нетти в образе Ранди?

— Конечно.

— И это возбуждало сильнее, чем когда вы видели с Нетти себя?

— Иногда.

— Что случилось после того, как вы облегчились?

8.12

Когда я вышел из-за кустов, Ранди исчез. То есть в бухточке его не было. Я пошел его искать. Поначалу направился к орудийной позиции, но тут же развернулся, потому что не хотел общаться с Бобби. Возвращаясь, увидел Ранди, бросающего фрисби в соседней бухточке. Я было побежал к нему, хотел позвать, но тут увидел, кто направляется к нему с другой стороны. Пенни Синглтон собственной персоной! Абсолютно голая! Я нырнул за скалу. Во все глаза смотрел, как Пенни подходит к Ранди. Как выяснилось, фрисби он перебрасывался с Джоном. И теперь они уселись втроем. И что? Ждали меня? Чтобы мы вчетвером могли поболтать, усевшись кружком? Вот тогда я прошмыгнул в нашу бухточку, подхватил вещи и затрусил к Бобби, останавливаясь через каждые пятьдесят футов, чтобы что-нибудь на себя надеть. Каким-то образом нам вдвоем удалось добраться до дому.

8.13

— Вы уверены, что в тот день на берегу видели Пенни и Джона?

— Конечно, уверен.

— А вот в том, что в кабинете судьи Смарта вы видели на фотографии мистера Биллингтона, уверенности у вас не было?

— Скорее всего на фотографии был он.

— Ваше нежелание идти в гости к Джону и Пенни на выпускную вечеринку объясняется именно этой встречей на берегу?

— В некотором роде.

— Тогда почему вы не упомянули об этом, когда рассказывали нам о разговоре с Нетти у «Большого ковша»?

— Не знаю. Не счел важным.

— То есть, даже пересказывая ложь, вы лгали?

— Нет, я не лгал. Я действительно думал, что они забыли про нас. А кроме того, я не находил в этом ничего особенного. Просто не хотел видеть их голыми.

— Но разве вы уже не видели их голыми, когда стирали ретушь с пленок? И разве они не обнажились перед вами, рассказав, что случилось с мистером Джинджеллом?

— Скорее да, чем нет.

— Тогда почему вы постеснялись предстать перед ними без одежды? Вы же сказали нам, что вас не смущало ваше тело, пребывание голышом среди других людей.

— Я не знаю. Дело, возможно, в следующем. Джон и Пенни всячески способствовали тому, чтобы я в их компании чувствовал себя взрослым. А вот если бы я посидел с ними голый, все бы изменилось. Мне же хотелось, чтобы они, забыв нас, воспринимали меня и Нетти как взрослых, а потому не мог вдруг появиться перед ними ребенком. Есть в этом какой-то смысл?

— Что произошло в понедельник, когда вы вновь увидели Ранди?

— Он рассказал мне о классных людях, которых встретил на берегу.

— Он разозлился из-за того, что вы его бросили?

— Да нет. То есть я ему наврал про то, что отправился на поиски Бобби и заблудился. Но его это не волновало. Он, похоже, привык к тому, что люди в его жизни появлялись и исчезали.

— Потом вы часто виделись с Ранди?

— О да. Какое-то время. Месяцем позже он вернулся в Калифорнию. Я это узнал, когда пошел к нему домой, чтобы вернуть записи «Иглз», и его тетя сказала, что я могу оставить их у себя, поскольку Ранди уже не вернется. Он даже не позвонил. Раз — и пропал.

9.1а

18 июня 1978 г.

Дорогая Нетти!

Как ты? Я в порядке. Скучаю по тебе. Все скучают. Когда ты вернешься?

9.1б

18 июня 1978 г.

Дорогая Нетти!

Как ты себя чувствуешь? Нормально? Я на это надеюсь. Бобби позвонил вчера и сообщил, что Эми (его сестра) — редактор ежегодника этого года (который выходит завтра), и она сказала ему, будто одно из твоих стихотворений (я не знаю какое) будет напечатано на отдельной странице. Я могу тебе это передать, потому что у тебя нормальное чувство юмора: пусть все и соглашаются, что это хорошее стихотворение, Бобби заявил, что его сестра опубликовала стихотворение только по одной причине: мы думали, что ты собралась умирать (ты же знаешь, какой он). Так или иначе, я сказал ему, что ты еще с нами и тебе предстоит еще не раз завтракать, обедать и ужинать. Ха-ха-ха.

Твоя мать приходила вчера и…

9.1в

18 июня 1978 г.

Дорогая Нетти!

Твоя мать приходила к нам вчера и сказала, что ты уже встаешь и говоришь. Уф! Сказала, если я отправлю тебе письмо, ты скорее всего сможешь его прочитать, но пока ты еще недостаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы принимать посетителей. Я спросил, можно ли мне прийти в больницу и лично передать его тебе (заверил ее, что буду только сидеть и наблюдать, как ты читаешь), но она не разрешила. Якобы посетители сильно тебя утомят. Я ее заверил, что в начальной школе мы с тобой частенько этим занимались (передавали друг другу записки на уроках) и тебе это очень даже нравилось (то есть совершенно не напрягало), но твоя мама стояла на своем. Она, правда, обрадовалась, что я говорю в прошедшем времени: не хотела ничего слышать о том, что мы будем тратить время на эти гребаные записки (слово «гребаные» она, разумеется, не употребила), ты, мол, и так пропустила слишком много и тебе понадобятся все силы, чтобы нагнать класс. Я же сказал ей, что ты очень умная (это правда) и месяц отсутствия в школе скажется на тебе не так сильно, как на остальных; но твоя мама возразила, что стресс, вызванный боязнью попасться, может отрицательно сказаться на сердце, а нам не нужно повторения случившегося. Как будто нас хоть раз ловили.

Сегодня по школе прошел слух, что Бобби Голтса и меня выдвинули на звание «Спортсмен года среди десятиклассников». В общем-то ничего особенного я в этом не находил, пока весть эта не добралась до Бобби. Я шел домой, когда появился Голтс. Он спросил, известно ли мне об этом слухе, и я допустил ошибку, ответив утвердительно. Тогда он мне сказал, что если слух — правда, то он намерен протестовать, потому что два победителя — это несправедливо (очевидно, хочет, чтобы все лавры достались только ему). Тут я подлил масла в огонь, поддразнил его, сказав, что он, возможно, забросил в корзину на пару мячей больше, чем я, но в защите моя игра на порядок лучше. Но в остальном, если брать регби или легкую атлетику, мы равны. Как же он завелся! Заявил мне, что лучшими спортсменами всегда признают тех, кто играет в нападении, и это доказанный факт. (Странно, однако, что капитан команды ни в грош не ставит защитников!) Поэтому я пожал плечами и сдался: спорить с ним, когда он в таком состоянии, бесполезно. Но он начал трендеть о том, что на табличке нет места для нас обоих, и если они попытаются выгравировать две фамилии, их никто не сможет прочитать, потому что стенд с табличками жутко освещен. Я ему и сказал: может, его папаша купит новую лампочку? Так он чуть не выпрыгнул из штанов! Заорал, что подаст в суд на департамент образования, если на церемонии награждения назовут обе наши фамилии — его и мою, — и интересы спорта требуют, чтобы мы не согласились с решением назвать двух победителей, иначе меня ждет неизбежная депрессия, вызванная тем, что мне не удалось стать лучшим. Я предложил ему поторопиться, потому что до церемонии награждения оставалось три дня. Он немного успокоился, начал «думать». Потом елейным таким голоском, тебе бы понравилось, произнес: он думает, что я выдержу этот удар, как и положено мужчине, когда его объявят лучшим спортсменом года. Нет причин, по которым мы не можем остаться друзьями, тем более что мы — душа команды, а наши сердца «и дальше будут биться в унисон». Его слова! Можешь ты в это поверить? Вот я и сказал, что он может взять награду и засунуть себе в задницу, потому что мне без разницы. Я сказал…

9.1г

18 июня 1978 г.

Дорогая Нетти!

Я не знаю, что и сказать. Я очень сожалею. Не только по поводу твоей болезни, но потому, что все так вышло (или не вышло) после того…

9.2

— Вы начали четыре письма и не закончили ни одного.

— Совершенно верно. И между прочим, точку с запятой я начал использовать только с семнадцати лет.

— Мы отредактировали текст.

— Отсюда и скобки?

— Правильно.

— Тогда понятно. Ответьте мне: если вы так много знаете о моей жизни, какова необходимость в скобках?

— В нашем распоряжении лучшие редакторы. Мы должны их загружать.

— Ага.

— Но с Нетти вы так и не увиделись?

— Нет.

— А это третье письмо… вы все выдумали, не так ли? Вы выискивали причины, чтобы не видеть ее?

— Да.

— Потому что чувствовали за собой вину.

— Совершенно верно.

— Так и скажите.

— Хорошо. Потому что чувствовал за собой вину.

9.3

За неделю до предполагаемой выписки Нетти из больницы миссис Смарт обзвонила друзей дочери и пригласила на вечеринку. Пояснила, что хочет устроить для нес что-то особенное, забавное, удивить ее, потому что Нетти любила сюрпризы. У меня, конечно, сразу возникла мысль: с каких это пор Нетти любит сюрпризы? Но я не мог сказать этого миссис Смарт. Она уже приняла решение.

Нетти выписали из ЦБВ[19] в субботу, во второй половине дня. Нам предлагалось собраться в доме Смартов за час: на инструктаж. Как только мы прибыли, я ужаснулся, увидев, как мало у Нетти друзей. Миссис Смарт рассказала все, что нам следовало знать: о состоянии Нетти, о том, что произошло, и как в свете вышесказанного нам полагалось себя вести. Наговорила с три короба. Многое из того, что мы от нее услышали, вошло в свое время в заметку, которую она опубликовала в «Журнале домохозяек Британской Колумбии» пятнадцатью годами раньше. По словам моей матери, первоначально миссис Смарт нацелилась на «Ридерс дайджест» и так и не оправилась от разочарования, потому что ее заметка сгодилась только для местного журнала. Однажды я наткнулся на нее, роясь в шкафах матери. Ума не приложу, зачем она ее сохранила. Написано плохо, а если что и чувствуется, так это зацикленность автора на себе.

9.3а «Журнал домохозяек БК», апрель 1962 г.

Когда медсестра сообщила мне, что я родила дочь, я стала счастливейшей женщиной на свете. Иначе и быть не могло: мне двадцать пять, у меня добившийся успеха муж, прекрасный дом, а вот теперь и прекрасная дочь, весомое добавление к симпатичному пятилетнему сыну. Что еще могла просить от жизни замужняя женщина? Все идеально. Я с нетерпением ждала, когда же мне принесут дочь и нас сфотографируют.

Однако когда меня привезли в отдельную палату — на этом настоял мой заботливый муж, — молодой врач, доктор Макс Райт (Прим. редактора: позднее муж нашего обозревателя светской хроники Памелы Мосс), прибежал следом, чтобы сказать, что с моей дочерью Анеттой возникли серьезные проблемы и я должна согласиться на проведение срочной хирургической операции. Сердце у меня упало. Моя идеальная жизнь, каковой она казалась мне пять минут назад, закончилась. Я подписала разрешение. Потом расплакалась, как младенец. Как младенец, которого могла потерять.

В больнице мне так и не удалось подержать дочь на руках. Нас так и не сфотографировали. Теперь я только могу представить такую фотографию в золоченой рамке на моем туалетном столике: я сижу на кровати, вымотанная донельзя, с трудом улыбаюсь, дочь сосет грудь. И тут же слезы начинают катиться по моим щекам. Так происходит всегда. Вот и теперь я плачу. Пишу и плачу. Если б у меня была фотография, на которую я могла посмотреть! Если бы только мы с мужем не остались наедине с нашими воспоминаниями о том ужасном дне.

Неделей позже меня отправили домой, без моей дочери. И без фотографии. Мы с Анеттой начали очень плохо.

(В следующем номере: «Перемена повязок».)

9.4

Я не помню точно, что я вынес из истории матери Нетти, но помню выражения лиц детей, собравшихся в доме Смартов. Я задался вопросом, неужели они действительно друзья Нетти или просто ее мать хотела, чтобы у нее были такие вот друзья. Потом я подумал о собственном статусе, о том, что меня пригласили, хотя я чувствовал, что моему приходу не рады.

Как могли эти люди быть друзьями Нетти? И вообще были ли у нее друзья? А может, я видел детей, телефоны которых миссис Смарт нашла в записной книжке дочери? Или Нетти упомянула о них в своем дневнике? Если так, что она написала обо мне? Что-нибудь нелицеприятное?

Рядом с миссис Смарт сидела девочка, которую я помнил по начальной школе, Шона Ковальчак, которая вечно вязала свитера. Страшная, вся в угрях, acne vulgaris[20], да еще в ортопедическом ботинке, без которого не могла ходить.

Я помню, как в восьмом классе мистер Лонгли прочитал нам лекцию о личной гигиене. Часть лекции посвящалась угрям. Так в какой-то момент, прервав бормотание Лонгли, Бобби Голтс со свойственной ему решительностью поднял руку и спросил, действительно ли на лице Шоны Ковальчак мы видим acne vulgaris. Этот идиот Лонгли, который читал лекцию без наглядных пособий, аж просиял.

— Да, Бобби. Молодец. — Он явно гордился будущей спортивной звездой. — Шона Ковальчак — живой пример acne vulgaris.

С того дня Шону так и звали: Живой пример.

Справа от Шоны расположилась Черил Паркс. Родом из Виннипега, она перевелась в нашу школу только в девятом классе и смогла произвести впечатление. Не слишком уж сексуальная, она обладала достоинствами, которые в то время ценились большинством юношей: симпатичная мордашка, аппетитная попка, пышная прическа. После пары вечеринок я заметил, что Черил сближается с компанией Синди и на нее обратил внимание невероятно популярный Марк Ирвин, еще один новичок девятого класса, приехавший из Монреаля. Вроде бы их свели небеса, и мы готовились к тому, чтобы допустить парочку в наш узкий круг. Потом это и случилось.

Новогодняя вечеринка у Синди Карратерс. Последняя ночь 1976 года. Мы сидим кружком в комнате отдыха, балдеем от травки и Бэби Дака. Кто-то уже обнимается, но это еще не массовое явление. Синди особенно рада тому, что Марк и Черил «спарились», — ведь это и являлось основным условием для вхождения в нашу группу. Я думаю, такое правило ввела Синди, новички могут попасть к нам только по двое. Но не важно. Близится время, когда приходит ее отец. Поэтому, услышав скрип ступеней, мы знаем, что делать.

Будучи человеком широких взглядом, Чак Карратерс, безусловно, прекрасно понимал, для чего мы собираемся в подвале его дома. И если всегда говорил нам, что он бесконечно терпелив, то лишь для того, чтобы выразить свое порицание. Частенько мы слышали от него следующее: «Хотя я не одобряю поведения нынешней молодежи, не в моих силах что-либо изменить… при условии, что при мне вы будете соблюдать рамки приличий». Или что-то в этом роде. Поэтому из уважения к Чаку мы открывали окно, приглушали музыку, чинно усаживались, как хорошие дети, и ждали стука в дверь. Входя, мистер Карратерс несколько раз включал и выключал верхний свет. И вот это, думаю, послужило для Черил толчком.

После того как Чаку предоставлялось время оглядеться, Синди поднималась, изображала огорчение, направлялась к выключателю и гасила свет, извиняясь за своего назойливого папашку. Но тут не сложилось. Потому что, когда Синди уже пересекала комнату, Марк Ирвин воскликнул:

— Святое дерьмо!

Мы все повернулись, чтобы увидеть бьющуюся на полу Черил Паркс, с закатившимися глазами, издающую звуки, живо напомнившие нам «Экзорциста». В чистом виде Линда Блейр. И мы понятия не имели, что происходит… хотя следовало сообразить, что у нее начался эпилептический припадок. Но что мы могли сделать? Ничего. Стояли как идиоты, тогда как Черил кусала нижнюю губу и разбрызгивала кровь по белому ковру Карратерсов. А когда припадок закончился, мы подумали, что она умерла.

«Скорая помощь» приехала ровно в полночь, когда все соседи принялись колотить по кастрюлям и сковородкам. Эффект получился необычный: вой сирены «скорой помощи», накладывающийся на металлический лязг. Потом подкатили родители Черил на потрепанном «валианте». Никогда не забуду лица Синди, впервые увидевшей Парксов. Она вынесла окончательный, не подлежащий обжалованию приговор. Отвращение — вот что читалось на ее лице. Как и в тот момент, когда она смотрела на бьющуюся в припадке Черил.

А мне вот показалось, что Парксы очень милые люди. И естественно, их в первую очередь тревожило здоровье дочери. Но как они выражали свою тревогу… вот это Синди крайне не понравилось. Потому что у миссис Паркс случилась истерика. Она просто лишилась разума. И впечатление от истерики усиливалось ее внешним видом: огромные бигуди, поношенный домашний халат, стоптанные шлепанцы. А вот мистер Паркс, тот держался крайне спокойно. Он нисколько не возражал против того, чтобы его жена решала возникшие проблемы. И пока миссис Паркс хлопотала над дочерью, мистер Паркс стоял и плакал.

Когда Черил загружали в «скорую помощь», собралась толпа тех, кому надоело греметь кастрюлями и сковородками. По залитому кровью лицу девушки они могли подумать, что ее жестоко избили. Я услышал комментарий кого-то из соседей, достаточно громкий: Синди, мол, дала волю рукам, и он рад, что это случилось, потому что теперь она получит по заслугам. Я не понял, что он хотел этим сказать, но тут же другой сосед указал, что, судя по состоянию автомобиля Парксов, судебного иска не избежать. Я уверена, что Синди все слышала, поскольку стояла рядом со мной. На самом деле в проигрыше оставалась бедная Черил, которую теперь, без сомнения, вычеркнули из круга Синди. Ничем и никак она не могла искупить свой проступок. Возможно, этим и объяснялось ее появление в доме Нетти.

Миссис Смарт пригласила еще двух девочек. Одна из них, Лидия, разносила утреннюю газету. Лидия сказала мне, что с Нетти даже не знакома, но пришла, потому что на Рождество получила от миссис Смарт щедрые чаевые. Но дурно мне стало от второй — Марги Скотт. Что она тут делала, я и представить себе не мог. Но в те дни все было возможно. Хотя я бы никогда не подумал, что мы с Нетти могли так далеко разойтись.

И конечно, присутствовал Алистер Чень. Он принес корзинку малины. В том году я видел ее впервые.

9.5

Нетти выглядела ужасно. Такая маленькая, такая худенькая. Я ее жалел. Очень жалел. Судья внес ее в дом, поставил в холле, как куклу, потом снял с нее плащ, и она осталась в отвратительном, мешковатом спортивном костюме, который, несомненно, нашла для нее миссис Смарт. Сама Нетти такой никогда бы не надела.

Короче: бедная Нетти стояла спиной к нам, у вешалки для пальто, не подозревая о нашем присутствии. А мы сидели, с бумажными тарелками на коленях, застывшие, наблюдающие, будучи не в силах что-либо вымолвить, не то что крикнуть: «Сюрприз!» Потом Нетти повернулась, едва слышно поздоровалась. И нас всех, разом, как прорвало:

— Привет! Как поживаешь? Добро пожаловать домой, Нетти!

Я почувствовал, как внутри что-то закипает. Больше злость, чем сочувствие. Нет, я не злился на нее и не чувствовал за собой вины. Просто мне казалось несправедливым, что она должна пройти через все эти операции. И пугал ее голос, такой скрипучий, надломленный.

Марги Скотт встала первой. И устроила из этого большое шоу. Она обняла Нетти, из ее глаз брызнули слезы. Мне все это показалось забавным, я едва не рассмеялся. Если Марги что-то и делала, то лишь ради себя самой. То есть на Нетти она плевать хотела. Они же были смертельными врагами. Но не важно. Миссис Смарт уже строила нас в колонну по одному, чтобы мы по очереди поприветствовали Нетти. Я же сидел, чувствуя неуверенность. Мать Нетти, похоже, вполне устраивал теплый прием, оказанный ее дочери, вот я и решил, что могу порадоваться за нее.

В конце концов я поднялся, встал за Алистером. Очень нервничал. Не знал, как отреагирует Нетти. То есть ткни она меня кулаком в лицо, я бы понял. Последние пару лет я полностью ее игнорировал, и она имела полное право поквитаться со мной. Поэтому когда пришла очередь Алистера поприветствовать ее, я осторожно выглянул из-за его плеча и улыбнулся. Нетти как раз откидывала прядь волос со лба. Но мы установили контакт. Я это почувствовал. Потому что одним движением рта она наговорила целые тома: эта вечеринка — глупая идея; она знать не знает половины людей, собравшихся в этой комнате; а когда мы останемся вдвоем, она выскажет все, что обо мне думает. Вот когда я понял, что наши отношения стали прежними.

9.6

— Вы возродили дружбу.

— Больше, чем возродили. Прошло много времени с тех пор, когда мы действительно разговаривали, и у Нетти накопилось что сказать.

— Вы удивились?

— Нет. В своем письме она уже практически обо всем написала.

— В каком письме?

— Вы не знаете?

— В то время она написала тебе много писем.

— Да, но они пришли все вместе. И последнее она писала примерно в то время, когда ее мать пришла к нам, чтобы сказать, что ее дочь пока не может принимать посетителей.

— Серия «Дорогой говнюк».

— Совершенно верно.

9.6а

18 июня 1978 г.

Центральная больница Ванкувера

Дорогой говнюк!

Я посылаю тебе письмо, которое начала в дневнике два года назад. Намеревалась отправить его до операции, но в последнюю минуту передумала, решив, что мое отношение к тебе может перемениться, если я выживу. Однако теперь все равно посылаю его, чувствуя, что оно может пойти тебе на пользу, и осознав, что жизнь очень коротка и многое для меня не так важно, как раньше. Но прежде всего потому, что ты мне по-прежнему небезразличен, что бы ни случилось, и я хочу, чтобы ты об этом знал.

Как я и упомянула выше, я начала писать его в своем дневнике, поэтому страницы вырваны, и линовка розовая, и не синяя. Я подумала, если со мной что-нибудь случится, будет лучше, если ты узнаешь о моих чувствах к тебе, потому что страницы эти адресованы тебе, а не дневнику. Плюс я не хочу, чтобы они попали к матери. Вот что я написала.

17 сентября 1975 г.

Ты такой говнюк. Не ты, Дневник, я про ТЕБЯ, ГОВНЮКА. ТЕБЯ, чье имя я больше никогда не упомяну, ГОВНЮК. Я называю тебя говнюком за твое отношение ко мне. За то, что ты игнорируешь меня. Избегаешь. За то, что взял и бросил меня. Я думала, ты другой. Я думала, что ты не такой, как бобби голтсы этого мира. Я думала, мы друзья.

18 сентября 1975 г.

Продажный, гребаный говнюк. Мне следовало об этом знать. Я слышала о том, что случается, когда люди переходят в среднюю школу. Дунк говорил мне об этом, о том, что все разбиваются на кланы. Так что мне следовало знать. Мне следовало спросить тебя о твоих намерениях, о том, собираешься ли ты вступить в говняный клан, ГОВНЮК. И это самое ужасное. Потому что ранит сильнее всего. Не то, что ты сделал, просто я думала, что ты никогда этого не сделаешь. Твоими стараниями я ощущаю себя полной дурой и ненавижу тебя.

19 сентября 1975 г.

Всем девочкам рекомендуют попробовать свои силы в хоккее на траве, но я подумала: на хрен надо! Я собираюсь играть в регби. Я собираюсь играть в регби, чтобы у меня появилась возможность причинить тебе боль, ты, вонючий кусок дерьма! Так что берегись, ГОВНЮК! Тренировки по регби начинаются завтра.

20 октября 1975 г.

Видела тебя сегодня. Тебя, Бобби и твоих новых друзей. Милая компания. Вы хорошо смотритесь вместе. Вы и ваша мода. Ваши расклешенные штаны. Ты говорил мне в седьмом классе, что никогда не будешь носить такие! Лжец. Все вы одинаковые. Глубоко в душе — такие испуганные.

21 ноября 1975 г.

Я слышала, ты собираешься спросить Джулию Кайл, не хочет ли она гулять с тобой. Я слышала об этом из верного источника — от НЕЕ. Я переодевалась на физкультуру и подслушала их разговор. Джулия говорила одной подружке, что другая ее подружка услышала, как ты говорил Голтсу, что решил на танцах предложить ей гулять с тобой. О, сколько счастья было в ее голосе! Она слышала, что ты отлично целуешься. Она заявила, что узнала об этом от Синди Карратерс. Что Синди обжималась и целовалась с тобой. Чтобы посмотреть, кто больше понимает в обжиманиях и поцелуях. Так что я надеюсь, что на следующей неделе вы официально станете парой. Полагаю, вы будете ГУЛЯТЬ. Я знаю, глупая Джулия будет на седьмом небе от счастья. Как будто меня это волнует. Но я сомневаюсь, что дело у вас зайдет далеко. Я искренне сомневаюсь, что ты когда-нибудь увидишь эту отвратительную родинку на ее заднице (хотя и надеюсь, что увидишь). Да, я надеюсь, что от торчащих из нее маленьких черных волосков тебя вывернет наизнанку и ты поймешь, какая же ты дрянь.

2 января 1976 г.

Извини, что давно не писала. Занималась другим. Пока ты терся по кустам со своей женой, Джулией, я встречалась с парнем, которого звать Натан. Он работает в Водном центре, ему семнадцать лет, и он очень страстный. Я думаю, тебе хотелось бы знать, что мы встречаемся по воскресеньям и едем в его квартиру, где я позволяю ему лапать меня. У него тоже отличное тело. Он говорит мне, что ему нравится мой склад ума, считает, что я очень мила, и в последний раз, когда мы были вместе, я держала в руке его шланг, тогда как он ласкал меня пальцем, а потом палец сменил язык, и это было здорово! Так что следующее письмо я, возможно, буду писать, лишившись девственности. Между прочим, ты уже видел родимое пятно Джулии?

5 февраля 1976 г.

Видела тебя на концерте Элтона Джона. Что вы делали наверху, на синих креслах? Это же места для просмотра фильмов, идиот. Ты мог стоять где угодно. Так чего забиваться на галерку? Самое интересное происходило перед сценой. Где были Натан и я. Может, ты видел, как мы танцевали под «Островитянку»? На мне был темно-красный топик. Между прочим, я уже не девственница. Думаю, тебе следует знать об этом.

5 февраля 1978 г.

Видела, как в прошлый уик-энд ты болтался на автостоянке у «Макдоналдса». Я приехала с Натаном. Теперь у меня есть ученическое водительское удостоверение, и Натан учит меня параллельной парковке. Неужели прошло два года с тех пор, как я забыла тебя?

11 марта 1978 г.

Ха! Ха-ха-ха-ха! В школе только и говорят, что Джулия Кайл порвала с тобой. СОСУНОК! Я слышала, она порвала с тобой, чтобы встречаться с Брайаном Арчером из двенадцатого класса. Похоже, что и остальные популярные девицы десятого класса поступают точно так же.

Вроде бы начало тому положила Синди Карратерс, когда подцепила этого мордоворота Дерека Лейна. Похоже, ваш маленький кружок превратился в мальчишник, не так ли? Полагаю, что вам, маленьким мальчикам, придется подождать еще пару лет, прежде чем у вас появятся девочки. Если, конечно, вы не начнете встречаться с пустоголовыми восьмиклассницами. В любом случае я надеюсь, что к двенадцатому классу ты узнаешь, что нужно делать с девушкой. Впрочем, мне наплевать, узнаешь или нет.

16 июня 1978 г.

Моя мать решила устроить вечеринку в честь моего возвращения из больницы. Полагаю, чувство вины заставит тебя прийти. Она уже пригласила людей, которые мне совершенно безразличны, поэтому не ухмыляйся, полагая их моими друзьями.

9.7

— Письма Нетти правдивы?

— Что есть правда? Я думаю, ее чувства говорят за себя.

— И как вы себя чувствовали, прочитав их?

— Отлично.

— А если бы она отправляла их вам сразу после написания?

— Бог знает.

10.1

Мы встретились в «Большом ковше». Отличное место этот «Ковш». Всегда есть свободные столики. Ходят туда теперь только старушки, сидят, полуживые, у окон, пьют чай. Так что мы заказали кофе и картофель фри и заняли кабинку у дальней стены. Нетти, которая выглядела здоровенькой и отдохнувшей, учитывая все дерьмо, через которое ей пришлось пройти, не стала терять время даром. Сразу спросила, что я думаю о письмах.

— Скажи мне, говнюк, ты заметил, насколько лучше я стала писать после восьмого класса?

Я, конечно, ответил с саркастической ремаркой. Ответил, что испытал безмерное облегчение, не увидев кружочков, которые она раньше ставила вместо точек над i.

— А как насчет печатных букв? Тебе их недоставало? — спросила она.

Я ответил, что да. Но на этот раз обошелся без шутки, промолчал. Как же давно я всматривался в лицо Нетти! Красивое лицо. Время прошло. С нашего позволения.

Она закурила.

— Слушай, знаешь, что сказала мне мать? — воскликнула она

— Что ненавидит меня черной ненавистью? — предположил я.

— Нет, нет, перестань, она тебя любит! Но знаешь, что она мне сказала?

Я пожал плечами:

— Что же?

Нетти оглянулась, наклонилась ко мне и прошептала:

— Биллингтоны переезжают.

Боже, эти Смарты знали все!

— И знаешь, что из этого следует? — продолжала она.

Я не знал. А Нетти дотянулась до моего уха:

— Теперь нам придется копаться в чьем-то еще мусоре.

Ха-ха-ха! Как в старые добрые времена. Ох уж эта Нетти!

Но да — время прошло. На двоих мы опустошили, наверное, три кофеварки, выкурили целую пачку «Плейерс». К концу нашей встречи Нетти начала говорить мне, что выгляжу я совсем как герой, моряк с пачки «Плейерс».

— Нетти, я не выгляжу как герой, — ответил я. — Ты что… этому парню за пятьдесят.

Нетти перегнулась через стенку, отделяющую нас от соседней кабинки, взяла пустую пачку «Экспорт А».

— Ладно, а как насчет меня? Выгляжу я или нет, как эта красотка?

Я взял пачку, вгляделся в нарисованную на ней девушку. Милашка, конечно, но не красавица. Обычная соседская девушка. Я достал из кармана ручку и пририсовал тело-палку к личику на пачке.

— Вот, — отдал пачку Нетти, — теперь ты выглядишь, как эта мадам.

Она улыбнулась. Взяла пачку «Плейерс» и соединила пачки. Герой поцеловал девушку.

— Эти двое созданы друг для друга, — прокомментировал я.

Нетти фыркнула. Ее взгляд метался с моего лица на сигаретные пачки и обратно.

10.2

Мы шли домой, как в начальной школе, по Кипресс до пересечения с железной дорогой. Давно наступило лето, так что рельсы с двух сторон ограждали зеленые стены деревьев и кустарников. Добравшись до железной дороги, мы замолчали. Без слов знали, что собирались сделать.

Чуть в стороне, у самых зарослей ежевики, находилась крохотная лощина — большая яма, укрытая от посторонних взглядов высокой травой. Мы с Бобби мальчишками играли там в войну. Но было это очень давно.

Мы спустились в лощину, встали на колени. Нетти начала расстегивать рубашку. Я огляделся, потому что не был уверен, что нас не увидят. Но Нетти сказала, что волноваться не о чем. Над головой в синем небе плыли белые облака. Больше я ничего не видел.

— Такое может быть где угодно, — произнес я.

Нетти чуть распахнула рубашку, чтобы я увидел розовый шрам, тянущийся от грудины до пупка. И два красных кружочка по обе стороны.

— Здесь выходили дренажные трубки, — пояснила она, коснувшись сначала одного, потом второго. Я заметил капельку на одном из кружочков. Не знаю почему, но наклонился и поцеловал ее.

«Соленый», — подумал я и посмотрел на Нетти.

— А как насчет второго? — Голос высокий, детский.

Я наклонился, поцеловал и его. Нетти сжала мою голову руками, прижала к себе. Я двинулся вверх по шраму, целуя его. Когда оказался между грудей, она повернула мою голову направо, потом налево. И так несколько раз.

Над нами пролетел реактивный самолет. Мы сидели рядом, смотрели на оставляемый им инверсионный след. Я на мгновение закрыл глаза, услышал щебет птиц…

Скрип ремня Нетти вернул меня в настоящее. Она повернулась ко мне спиной и снимала джинсы. Я сделал то же самое. Едва успел снять трусы, как Нетти уже набросилась на меня, стягивая футболку, ее груди прижимались к моей спине, руки поворачивали к себе, хватали за член и яйца.

Мы стояли на коленях, лицом друг к другу, целовались. Нетти потирала мой член влажными бедрами, я мял ее соски и ягодицы. С удовольствием. Мог бы заниматься этим весь день. Только этим.

— Мне нравится, что ты не торопишь события. — Она ухватила меня за мошонку, сжала яйца.

— Не знал, что ты такая опытная. — Я сунул палец ей во влагалище.

Нетти закрыла глаза и приподняла бедра. Я держал палец во влагалище, а она насаживалась на него. Мне это тоже нравилось.

— А теперь вставь его в меня, — выдохнула она.

Я вставил.

10.3

— Вы все выдумали.

— Мы встретились в «Большом ковше», а потом занимались сексом у железной дороги.

— А что случилось после того, как вы вставили?

— Вынул.

— А потом?

— Снова вставил.

— А потом?

— Снова вынул, опять вставил, вынул и так далее. Такой процесс, называется траханьем. Да перестаньте! Вы же не хотите, чтобы я отчитался за каждую фрикцию! Господи Иисусе! Что за…

— Ладно, ладно, успокойтесь. Это очень важно. Вы должны сосредоточиться, потому что, да, нам нужно точно знать, сколько раз вы вставляли и вынимали свой пенис из…

— Боже, я просто не могу в это поверить! Да на хрен мне помнить, сколько раз я… Послушайте, лучше я сразу вам скажу, этого мне не вспомнить никогда, так что вы…

— Понятно. Допустим, остановимся на двадцати…

— Как вам будет угодно. Вероятно, вы правы. У меня это было впервые, и мне так понравилось…

— Хорошо, с этим все ясно. Что случилось, когда вы начали чувствовать оргазм?

— Что это за вопрос?

— Вопрос как вопрос, такой же, как и любой другой. Мы хотим, чтобы вы вспомнили, что в тот момент происходило у вас в голове.

— Не думаю, что я смогу выразить эти чувства словами.

— Мы об этом и не просили. Хотели, чтобы вы подумали. Как в самом начале, когда задали вопрос, в каком возрасте вы впервые посмотрели порнографический фильм.

— Но я тогда ни о чем не думал. Все еще не мог прийти в себя.

10.4

Попытка облечь все в мысли. М-м-м-м. Поза Нетти. Ее ритм.

Значит, так. Ее спина выгнута кверху. Вес распределен на локти и пятки. Она качается. Трава под нами… циновка. Я — в нее, она — на меня. Я смотрю на ее задницу. Оторвана от земли. Мотается из стороны в сторону. Наши тела сталкиваются и расходятся. Она за этим следит. Мой член плавает в огненной печи, иногда выскакивает из нее. Особенно сильно мы тремся нижней частью живота. Мошонка прилипает к заднице, отлипает, как наклейка. Удар. Хорошо. И когда это произойдет… а-ах… это будет прекрасно. Поцелуй. Хотя, полагаю, не так прекрасно для нее. Удар. И это плохо для нас обоих. А-ах! Поэтому: меньше, чем совершенство, меня никогда не устраивало. Ах. Она, похоже, это знает… удар… Она трахается с таким знанием дела… а-ах… У нее гораздо больше опыта, чем у меня…

Я следую по ее шраму, чтобы замедлить нашу скорость. Я вижу следы от швов и маленькие кружочки от дренажных трубок… и это отсылает меня наверх, выше, туда, где я сейчас… меня трахают, прежде чем я начинаю трахать сам… удар… Она спешит добраться туда, где я уже практически нахожусь. Я знаю, что она гонит меня. Она знает, что сдерживаться я не умею. Но еще держусь, держусь. Она знает, что должна сделать это, только потому… только… это… Вот почему. Я вспоминаю ее фильм: цветы, которые она вырезала при окончательной редактуре. Вот так это делается. Чтобы сделать лучше… удар… удар… удар… Посмотри, как болтаются ее сиськи, вверх-вниз, вправо-влево. О-о-о! Ее пятки соскальзывают. Она тянется вниз, чтобы пощупать себя. Ее средние пальцы гнут и трамбуют. Я чувствую запах земли.

Хорош рассказчик. Не слова, а круглые звуки. Что-то между «вау» и «ох». «Ох-ах-хо». Я пытаюсь читать по ее губам, но мое внимание привлекают капельки пота под носом… удар… Маленькие мокрые волосочки… удар… Ее зубы обнажаются… удар… Глаза стекленеют. Я смотрю ей между ног. Она трет себя, к чему-то стремясь. Мне приходится остановиться внутри ее. Она продолжает тереть. Я чувствую, это не просто так. Что-то грядет. Она трет и набивает, но в основном трет. Я думаю о джинне в лампе. Нетти трет. Ва-ух-ох. Я смотрю ей между ног… удар… Волосы там… удар… гуще, чем на голове… удар… но тоже каштановые. И курчавые. Запахи. Оттуда. До этого дня я был с четырьмя женщинами. Полуголыми. Всегда в темноте. Я перебираю их, пока Нетти трет себя. Шейла Боннер, Джулия Кайл, Ненси Голди, Дана Феррис. Ох-ва-ух. Я в ауте. Ее глаза открываются. О нет, нет, нет. Я выплескиваю. Она кончает. Мы оба кончаем. Каждый порознь, но вместе.

И где я побывал? В том месте, между сном и пробуждением? Нет, это лучше. Интереснее. Лучше, чем то, куда я попал, впервые покурив травку. Нетти, расслабленная, моя сперма на ее шраме. Я выжимаю последние капли. Нетти собирает. Как много я упустил. Проигнорировал. Я что-то изобретал. Случалось. Между одним и другим. Да. Вы должны спросить меня об этом.

10.5

— Детектор лживости.

— Совершенно верно. Полагаю, это был прототип. Прошло какое-то время, прежде чем я сумел довести его до ума.

— Вы изобрели детектор лживости во время полового акта.

— Между этим и шрамом Нетти, да.

10.6

Детектор лживости, абстракция, преобразовавшаяся в диаграмму, возник у меня в голове, когда я смотрел на шрам Нетти, и обернулся чем-то другим после того, как мы потрахались. Я проводил пальцем по ее груди, когда… бах!., меня осенило, как молнией ударило, хотя прошло много месяцев, прежде чем я смог выразить мои мысли словами. Значит, так, детектор лживости. Я вписывал его в книги, рисовал на стенах, цитировал для себя всякий раз, когда у меня возникали какие-то подозрения. Это первое реальное творение, которое мы создали вместе, я и Нетти. И я совершенно про него забыл. Вот как он выглядел, записанный впервые.

10.7

— Много из тебя вылилось. — Она бросила траву, вымазанную спермой, через плечо. — Долго запасал или как?

Я не знал, что и ответить.

— Разве ты не гоняешь шкурку?

Я пожал плечами:

— Иногда.

Я натянул футболку, видя, что она наблюдает за мной, и не имея ничего против. Нетти почесала щеку. Думала. Я это видел.

— У тебя не такой длинный, как у Натана, — начала она, — но все равно хороший, ха! Толстый, — добавила она.

Я ее за это поблагодарил, пусть до конца и не понял, что услышал: комплимент или оценку. В любом случае не важно. Если она пыталась досадить мне, то имела на это полное право. По отношению к ней я действительно вел себя как говнюк.

Нетти надела рубашку.

— Я была однажды с тем парнем… у него был длинный. Но такой уродливый. С жуткой крайней плотью, дряблой, морщинистой, напоминающей палец на старой перчатке для гольфа. Я его возненавидела. Он хотел, чтобы я взяла в рот, так я подумала, что меня вырвет. Терпеть не могу крайнюю плоть.

У меня ее даже нет. Я рассмеялся, потом сказал ей, что у Голтса крайняя плоть была до этого года. Поэтому он пропустил первую игру по баскетболу. Ему отрезали ее на Рождество, так как она начинала кровоточить всякий раз, когда у него вставал.

Я надеялся, что упоминание Голтса снимет напряжение. Нетти наклонилась, чтобы завязать шнурки.

— Ему следовало отрезать все, — высказала она свое мнение.

Нетти вытащила пачку сигарет, одну бросила мне, вторую взяла сама.

— Ты часто видишься с Бобби? — спросила она.

— Не так чтобы очень, — ответил я.

Нетти выдула кольцо, очень неплохое.

— У тебя было много парней?

— Несколько. — Улыбаясь, она потянулась. — О некоторых я упоминала в моем письме, помнишь?

Я кивнул, хотя в письме вроде бы упоминался только Натан.

— Между прочим, я слышала, что ты сделал в день вручения наград. Это здорово.

— Ты про мой отказ от звания лучшего спортсмена-десятиклассника года? — поинтересовался я, точно зная, о чем она ведет речь.

— А о чем же еще?

Я пожал плечами. Нетти пристально смотрела на меня. Лицо ее окаменело. Она думала.

— И больше не вздумай дурить мне голову.

— Ладно, — вяло ответил я.

По дороге ехал автомобиль. Я приподнялся и вроде бы увидел «импалу» Скоттов.

— Должно быть, Голтсы. — Нетти затушила окурок. Автомобиль остановился. Открылась дверца, потом захлопнулась. Кто-то откашлялся. Нетти выпрямилась.

— Что такое? — спросил я.

— Ш-ш-ш! — Нетти присела, знаком приказала мне замереть.

Мы прислушались. Шаги по земле. Тяжелое дыхание. Хруст гравия. Она улыбнулась, приложив палец к губам. Шелест воздуха — кто-то бросил пластиковый мешок… Удар! Снова хруст гравия, шаги по земле. Нетти согнулась пополам, давясь смехом.

Я выглянул из лощины, чтобы увидеть затылок Биллингтона. Нетти вылезла из нее, побежала к кустам ежевики. Я последовал за ней, едва не ткнулся в нее, когда она остановилась.

— Ты только посмотри! — Она картинно вытянула руку.

Биллингтон совсем обнаглел. Его мешок висел на ветках, как игрушка на рождественской елке. Сквозь тонкий пластик явственно проступал контур сосиски.

— Любой ребенок может дотянуться до него. — Я тревожился из-за урона, который может нанести мешок, попав в плохие руки.

Нетти смеялась все громче. А вот я не видел ничего забавного. Правда, не мог не признать, что смотреть на смеющуюся Нетти — уже забава. Слишком долго я не видел, как она смеется. И тоже рассмеялся.

— Наверное, за эти годы Биллингтон ослаб, — предположил я.

Нетти покачала головой:

— Нет. Дело не в этом. — Она повернулась ко мне. — Просто мы выросли.

10.8

Мы с Нетти расстались точно так же, как расставались детьми. Шли, о чем-то говорили, а потом, когда ей предстояло повернуть на Куилчену, а мне — идти дальше, обрывали разговор…

— Увидимся завтра, — говорил один из нас.

— До встречи, — произносил другой.

И все. Без подведения итогов, без логического завершения поднятой темы. Потому что на следующий день начинали разговор с того самого места, где он оборвался. Вот я и предположил, что при нашей следующей встрече Нетти дорасскажет мне о переезде Биллингтонов, потому что при расставании мы говорили о них.

Конечно же, проходя по Аспену, я увидел на лужайке Биллингтонов табличку с надписью «ПРОДАЕТСЯ». Миссис Биллингтон стояла у боковых ворот, мистер Биллингтон запирал ворота гаража. Увидев меня, пудели затявкали. Подошло время их четырехчасовой прогулки. Я не устоял перед искушением и крикнул:

— Эй, и куда вы уезжаете?

Миссис Биллингтон вся подобралась, скорчила одну из своих гримасок: пожалуйста-нельзя-ли-потише.

— Поближе к югу? — прокричал я.

Пудели гавкали.

— Между прочим, да. — Она передала один поводок мужу. — Мы купили землю в пустыне.

Биллингтоны явно не хотели продолжать разговор. Стояли, раздраженные, ждали, когда же я свалю. А я все не сваливал. Знал, что делаю. Наслаждался возникшим напряжением, хотел поддерживать его как можно дольше.

— И сколько вы за него просите? — Я указал на особняк.

— Это не твое дело, — ответил мистер Б.

— Двести тысяч долларов? — Я наклонился, чтобы завязать шнурок.

— Больше, — миссис Б. ухватила наживку.

Мистер Биллингтон решил, что с него хватит. Двинулся к воротам, открыл их, взмахом руки предложил жене пройти первой.

— Ну, если вы будете что-нибудь выбрасывать и вам понадобится помощь… — прокричал я вслед.

— Мы наймем профессионала, — огрызнулась миссис Б.

А пару шагов спустя Биллингтон оглянулся. И на его лице читался испуг. Потому что он знал, о чем я. Я пробормотал:

— Трусохвост. — И тут же мне стало так муторно.

Я поднимался на крыльцо черного хода, когда мать высунулась из двери. На ее лице читалось волнение, похоже, она хотела мне что-то сказать. Приложила палец к губам:

— Ш-ш-ш!

— Что еще стряслось?

— У твоей сестры гости, — прошептала она.

Я слышал доносящийся из гостиной скрипучий голос Мэри Хартман.

— Кто?

— Мальчик. Давай посидим на улице. Я хочу у тебя кое-что спросить.

Мы сели на пластиковые стулья под тополями, лицом к лилиям. Я спросил, кто этот мальчик, и мать мне сказала. Я понятия не имел, кто он. Хотел разузнать о нем побольше, но она намеревалась говорить о другом. И очень важном, потому что продолжила шепотом:

— Ты знаешь, что Биллингтоны переезжают?

Я ответил, что только что видел соответствующую табличку на их лужайке. Мать продолжала оглядываться на дом Биллингтонов.

— Они прогуливают пуделей, — успокоил ее я. — Так что нет необходимости говорить шепотом.

Но она не повысила голос.

— Миссис Смарт заходила вчера и сказала, что у мистера Биллингтона проблемы, против него выдвинуты серьезные обвинения.

Я кивнул.

— А теперь я хочу кое-что у тебя спросить. — Она опять оглянулась. — Очень важное.

Она еще больше понизила голос, взяла меня за руку. Мне ее поведение определенно не нравилось. Я не мог понять, куда она клонит. Она точно говорила очень серьезно, но при этом я знал, что за мной никаких грехов не числится.

— Мистер Биллингтон никогда не прикасался к тебе?

Я покачал головой.

— Ты уверен? Я не стану злиться, если прикасался, но ты должен сказать мне правду. — Она положила руку мне на плечо.

— Я уверен, — нетерпеливо ответил я. Мне хотелось увидеть мальчика, с которым встречалась моя сестра.

11.1

Особняк Биллингтонов продали через три дня после появления на лужайке таблички, в День Канады, 1 июля 1978 г. Я помню, потому что в тот день стране исполнилось 111 лет, а старейший житель Канады, день рождения которого совпадал с этой датой, умер днем раньше в возрасте 110 лет. На той же неделе Биллингтоны уехали. Еще через несколько недель мне исполнилось шестнадцать, как и Нетти.

Однажды утром я проснулся и увидел стоящий перед особняком «Атлас» здоровенный мебельный фургон. Грузчики стояли кучкой, пили кофе, курили, шутили. Мать сказала, что Биллингтоны намерены поселиться в центральной части Канады, хотя миссис Биллингтон уже говорила мне, что они решили перебраться в Штаты. Когда я упомянул об этом, она признала, что слышала и эту версию, но, по мнению миссис Смарт, это все слова, потому что на самом деле Биллингтоны не хотят, чтобы кто-нибудь знал, где они собираются осесть, и они все равно не могут покинуть страну, потому что мистеру Биллингтону предстоит предстать перед судом. Кроме того, добавила она, они хотят начать все заново.

Начать заново? Можно подумать, их брак развалился из-за того, что позволял себе мистер Биллингтон. Я указал на это матери, но она тут же перевела разговор на другое. Не любила говорить о разошедшихся парах. Ее это расстраивало. Я, конечно, пожалел, что затронул эту тему. А через пару часов мы, как и все другие окрестные лицемеры, махали руками, провожая Биллингтонов, желая им удачи, хотя в глубине души знали, что где-то через год Биллингтон будет мыть полы в Окалле, тогда как таинственная женщина в солнцезащитных очках станет прогуливать пуделей на пустынном берегу озера Оканаган.

11.2

— Нетти дорассказала вам, почему переехали Биллингтоны?

— Я предположил, что мистеру Биллингтону предъявили обвинение в растлении несовершеннолетних, или в хранении порнографии, или… ну, не знаю… загрязнении окружающей среды. Я об этом как-то не думал.

— То есть уверенности у вас нет.

— Нет.

— И Нетти на эту тему больше не заговаривала?

— Нет. После того как мы вернулись домой, она на несколько дней попала в больницу. Инфекция или что-то в этом роде. А когда ее выписали, отъезд Биллингтонов заслонили другие новости.

— Расскажите о ваших новых соседях.

11.3

Вечером того дня, когда Биллингтоны продали дом, я сидел в гостиной и смотрел «Доктора Живаго». Неожиданно в дверь постучали. Мать открыла, и по стуку шпилек я понял, что пожаловала миссис Смарт.

— Бла-бла-бла… Кай Рагнарссон… наследник мебельной империи, изготовителей и продавцов мебели из тика.

Я приглушил звук и услышал, как она рассказывала матери, что, по словам агента по торговле недвижимостью, дом купил Кай Рагнарссон, сын Бенгта Рагнарссона, того самого человека, который основал «Грейт-Дейн интериорс» на Четвертой авеню.

— Так что у парня, конечно же, полно денег, — продолжала миссис Смарт, обернувшись к матери.

Гуськом они шли из прихожей в гостиную, где я сидел, положив ноги на кофейный столик, по мнению миссис Смарт, классику раннего Рагнарссона.

— Эй! Убери ноги! — скомандовала она, словно этот столик, который мы давно собирались выкинуть, принадлежал не нам, а ей и ее приятелю Бенгту.

Мать подняла журналы, я — пепельницу, миссис Смарт перевернула столик. Словно эксперт, впилась в него взглядом. Очень уж ей хотелось доказать, что ее догадка верна. Но ничего не обнаружила. Столик, безымянный, лежал ножками кверху. Она провела рукой по необработанному дереву, наверное, надеялась, что оно откроет ей то, чего там не было и в помине. Я сидел на диване, радуясь, что внутренности столика не доделаны, что создатель его неизвестен, что это всего лишь кофейный столик! Но миссис Смарт это не остановило. Конечно, нет. Она поняла, в чем дело. Поставила столик на ножки. «Очевидно, это подделка», — объявила она, вставая, словно больше ничего не могла сделать для спасения этого куска дерьма.

Моя бедная мама! Я видел, что она обижена. А потому обиделся сам. Меня бесило, что многие люди изо всех сил пытаются доказать свою правоту, чтобы не превратиться в говнюков, осознав, что они ошибались. Вот я и решил, что возьму столик с собой, когда придет время покинуть этот дом. Независимо от того, потребуется он мне или нет. В любом случае он будет служить памятником притворству, от которого я уходил.

Через пару дней мы ехали по Тридцать третьей на велосипедах, когда увидели другой мебельный фургон, припаркованный перед особняком, проданным Биллингтонами. Остановились, чтобы понаблюдать.

— Что-нибудь знаешь о Рагнарссонах? — спросила Нетти.

Я ответил, что знаю: ровно двадцать секунд ее мать убеждала нас, будто нам принадлежит один из сработанных ими кофейных столиков.

— Вот что я тебе скажу. Тик — это отстой. — И Нетти добавила, что Рагнарссоны — тоже отстой, они ушли из мебельного бизнеса. — Во вчерашнем номере «Сан» написано, что Рагнарссоны продали сеть магазинов и фабрику.

Поскольку она все знала, я поинтересовался, что Кай Рагнарссон собирается теперь делать, раз он лишился семейного бизнеса, который мог унаследовать. Она посмотрела на меня так, будто второго такого невежды в мире не было.

— Кай Рагнарссон никогда не работал в семейном бизнесе. Господи, неужели ты ничего не знаешь?

Я терпеть не мог, когда она вдруг начинала говорить голосом матери, резким, щелкающим, как хлыст. Но думаю, Нетти это почувствовала, потому что смягчила тон.

— Да, ходили слухи, что Кай Рагнарссон — крупный торговец наркотиками. — Она крутанула педаль. — Так что, думаю, теперь в нашем районе будет появляться много загадочных автомобилей.

Гм-м. Как будто у нас не прибавилось копов после того, как судье Смарту начали угрожать, в письмах и по телефону. Изгнав порнографов из Шогнесси, храбрый судья заинтересовался торговлей наркотиками. Но знать этого мне не полагалось, хотя об этом говорил весь город.

Мы поднялись в тень крыльца, открыли по банке коки и принялись наблюдать за грузчиками. Мебель у Рагнарссонов была странная, даже более странная, чем викторианская мебель Биллингтонов. Много хрома, стекла, белого пластика, разительный контраст со старомодным, массивным деревом Биллингтонов. И если Биллингтоны держали в доме множество растений: пальмы, фикусы, папоротники, то Рагнарссоны флору не жаловали, а из фауны мы увидели большущего зеленого попугая, клетка с которым стояла в кабине трейлера. Попугай яростно грыз прутья. Таких я еще не видел.

— Как ты думаешь, попугай говорящий? — спросила Нетти.

— Вероятно, — ответил я. Понимал, что еще успеем это выяснить.

Я как раз собирался уйти в дом и взять бейсбольную перчатку, когда перед мебельным фургоном остановился сверкающий белый спортивный автомобиль. Водитель вылез первым. Чувствовалось, парень крутой. Выбеленные солнцем волосы, черные очки, калифорнийский тип. Нетти догадалась, что это Кай. Она когда-нибудь ошибалась? С пассажирского сиденья соскользнула очень красивая женщина.

— А это Дотти Рагнарссон. — Нетти словно читала программку. — Ты о ней слышал, так? Работала на ти-ви. Была моделью, вела стильное шоу «Ванкувер изнутри». Ужасно глупое, естественно.

Естественно. Хотя шоу я не помнил. А в том, что Дотти была моделью, сомнений у меня не возникло. Действительно, ну очень красивая женщина. Такое интригующее сочетание: подбородок Сары Майлс, походка Шелли Дюволь, что-то от Сюзи Куэтро, Нетти, Черил Паркс. В то время такие женщины мне нравились.

Кай и Дотти поневоле приковывали взгляд. В свое время они наверняка были хиппи, оба до сих пор носили множество украшений плюс сандалии с открытым мыском. Они явно вносили свежую струю в нашу округу, где большинство взрослых жили словно в диснеевской сказке пятидесятых годов.

Нетти заметила, что Кай и Дотти напоминают ей одну из рок-н-ролльных пар, фотографии которых висят в музыкальных магазинах. Не то чтобы мы стремились стать такими же, но опять же нас привлекало все, что далеко от мира, в котором мы прозябали. Итак, подумайте: Пол и Линда Маккартни, Джеймс Тейлор и Карли Саймон, Бакингхэм и Никс. Представьте себе глубокий загар, развеваемые ветром волосы, образ парочки, только что прилетевшей из далекого далека, где они занимались чем-то важным, значимым, сексуальным. Да, я мог сказать даже по походке этих людей, странному сочетанию плавности и резкости, что они не только думают не так, как здешние люди, но, вероятнее всего, и будут вести себя по-другому. Добавьте к этому торговлю Кая наркотиками, и кто знает, кого еще мы увидим в их доме? Но не важно. Рагнарссоны произвели на нас впечатление.

11.4

— Как вы познакомились с Каем и Дотти?

— Мы с Нетти как-то проходили мимо их дома, когда Дотти выгружала купленные продукты из «ровера». Чувствовалось, что ей тяжело. Вот мы и вызвались помочь. Как выяснилось, она крепко набралась. Едва держалась на ногах.

— Как она к вам отнеслась?

— Была очень мила. Дотти относилась к тем пьяницам, у которых от спиртного поднимается настроение. С такими приятно общаться. Пригласила нас зайти ближе к вечеру и выпить.

— То есть отнеслась к вам как к взрослым.

— Да, но думаю, она так относилась ко всем.

— И как же?

— Как к детям.

— А почему вы назвались Сонни и Чер?

— Эта идея принадлежала Нетти. Потом я спросил ее, и она ответила, что только так можно узнать, какая Дотти на самом деле.

11.5

Мы наврали нашим матерям, что пошли на вечерний сеанс «Субботней лихорадки». На самом-то деле мы собирались к Каю и Дотти. Но задача была не из простых. Предстояло проскочить через двор, иначе моя мать обязательно бы нас засекла. Плюс патрульные машины, не говоря уже о моей наблюдательной сестричке. К счастью для нас, мать в этот день собиралась на свидание, а сестра сидела с ребенком где-то в Керрисдейле. Кроме того, я уже разобрался, как копы организовали патрулирование. Тем не менее мы прошли через двор. Береженого Бог бережет.

Тук, тук, тук. Рычание собаки, шлепанье босых ног. Крик попугая: «Фак», — и дверь черного хода открылась.

— В-с-с-се хор-р-р-рошо! — пролепетала пьяная Дотти. — Это Сонни и Чер!

У ног Дотти рычал здоровенный дог. Помнится, я поздоровался очень дружелюбно, чтобы произвести на собаку наилучшее впечатление. Дотти тряхнула головой, что потом проделывала довольно часто. Потом постояла, глядя на нас, словно соображая, как и почему мы попали на порог ее дома. Мы ждали, давая ей время собраться с мыслями.

— Аг-г-га… о да! Это Бенгт-младший! — Дотти указала на псину весом в добрые сто двадцать фунтов. Отпустила дога, чтобы тот мог со всеми удобствами понюхать промежность Нетти. — Да… Бенгт-младший только что прилетел. Прямиком из Фриско.

Гигантский язык пса оставил мокрую полосу на желтовато-коричневых слаксах Нетти.

Дотти, шатаясь, добралась до холла, крикнула, вскинув голову:

— Кай-й-й-й… — Долгий, протяжный крик, во многом схожий с завываниями сирены воздушной тревоги.

Нетти пыталась бороться с собакой, потом сдалась. Бенгт продолжал ее лизать. Я схватил пса за ошейник, и мне едва хватило сил, чтобы оттащить его от Нетти. Дотти повернулась ко мне:

— Ты можешь поверить, что он еще щенок?

Я ответил, что не могу, в голосе прорывалось напряжение: Бенгта я удерживал с огромным трудом. Тут она посмотрела на Нетти:

— Ты согласна, Чер, что таких больших яиц, как у Бенгта-младшего, ты еще не видела?

Нетти пробормотала, что полной уверенности у нее нет.

Я уж и не помнил, когда в последний раз заходил в дом Биллингтонов. Может, лет десять назад, на Хэллоуин. А может, в тот раз, когда пришел сказать, что пудели бегают без поводка. Не знаю. Но я помнил темное дерево мебели, золото лепнины, огромные комнаты и запах «Лемон пледж» в холле. И что-то насчет подвала. Хотя никак не мог вспомнить, как я туда попал. Но это было тогда. Теперь всюду висели защитные полотнища брезента, стояли большие ведра, лестницы-стремянки, сильно воняло краской. Само собой, Рагнарссоны затеяли ремонт.

— Извините за беспорядок. — Язык у Дотти по-прежнему заплетался, с ножом в руке она набросилась на лайм. — Сами видите, ремонт в самом разгаре.

Попугай крикнул:

— Привет, Дотти!

Дотти подняла голову, положила нож. Повернулась к болтуну.

— Ты думаешь, пары краски ударили мне в голову, да?

Когда стало ясно, что болтун ей не ответит, Дотти побросала куски лайма в кувшин для кулейда и начала помешивать деревянной ложкой, вымазанной, как мне показалось, в соусе для спагетти.

— Хотите сангрии? — спросила она у нас. Я помог Дотти наполнить стаканы. Нетти захихикала. По ступеням что-то загрохотало. Бенгт-младший зарычал.

— Идеально! — Впервые мы услышали голос Кая. — Сонни и Чер.

Теперь, когда я давно стал взрослым, мне уже наплевать на дизайн интерьера. Дом есть дом, не так ли? Но тогда я не мог поверить, что кому-то придет в голову закрашивать натуральное дерево. Я полагал это кощунством, даже прямым нарушением закона.

— Эй, если ты провел большую часть жизни… торгуя тиком… тебя начинает тошнить… ты устаешь… весь день глядя на дерево… поверь мне! — пробормотал Кай, прежде чем раскурить косяк.

— Это отличная травка, — мечтательно протянула Дотти, подняв косяк и разглядывая его, как стакан вина.

— И хрен с ним! Мне наплевать, красное ли это дерево с Филиппин или карельская береза… что бы ни было, — объяснил он, почему теперь отдает предпочтение серой краске. — Мой эстетический идеал — Bauhaus[21]. Знаете, о чем я говорю? Бау-хауз.

Я понятия не имел, о чем долдонит Кай, но вот Нетти, похоже, знала. Она в этом разбиралась.

— Тогда зачем вы купили особняк в голландском колониальном стиле? — спросила она.

Но Кай ее практически проигнорировал, хотя и пробормотал что-то насчет «деконструкции», прежде чем продолжить свое.

— Я хочу сказать — на хрен все это хипповое дерьмо. Дни мира и любви окончены. Я намерен превратить этот дом в склад… в лабораторию или во что-то еще.

Дотти кивала особенно энергично, когда Кай смотрел в ее сторону.

— Я не знаю… — Кай пригубил сангрию. — Меня просто тошнит от дерева.

Нетти взяла косяк Дотти, послюнявила палец, загасила его.

— Так какие вы намерены проводить эксперименты? — по-деловому поинтересовалась она.

— Эксперименты в любви, — ответила Дотти, делая акцент на последнем слове.

Нетти повернулась ко мне, скорчила гримаску. Этому она научилась от Пенни. Потому что, если имело место быть что-то забавное, Пенни поворачивалась к Джону и корчила ему гримаску. Вот я и рассмеялся. Рассмеялся, как Джон.

— Эй, она не шутит! — Кай достал новый косяк. — Дотти — настоящий исследователь секса.

Мы посмотрели на Дотти. Она улыбнулась.

— Что я могу сказать? Я просто люблю трахаться. — И вновь акцент на последнем слове, как раньше на «любви».

Мы просто обалдевали. Но ничего не могли изменить. В честь нашего примирения последние пару недель мы с Нетти постоянно курили травку, поэтому небольшие дозы нас не брали. К сожалению, я не мог сказать такого про Кая и Дотти, которые теперь балансировали на границе сознания. Но не забывайте, они были старше. И возраст, несомненно, играл против них. Я хочу сказать, мы не могли поверить, что им только по тридцать два. Казалось, они болтались на этом свете много, много дольше.

Приблизительно в половине десятого вечера Кай и Дотти все-таки отключились. Я хотел уйти, успеть на вечеринку в «Китсе», но Нетти настояла на том, чтобы мы провели разведку.

— Давай поглядим, что еще задумали Рагнарссоны. — Она сняла с проигрывателя пластинку «Крафтверк», поставила Боуи.

Потом мы спустились в подвал. Туда реконструкция еще не добралась. Мы увидели бетонный фундамент и деревянные балки. Что-то в их массивности возбудило меня. Но я не мог сказать, что именно. В той части подвала, где, должно быть, находился винный погреб, мы нашли настольный хоккей. Сыграли пару-тройку раз — у Нетти получалось отлично, — потом пошли проверить наших хозяев. Я не сомневался, что поднятый нами шум их разбудил, но нет, они еще не вернулись в мир бодрствующих. Бенгт-младший прошествовал мимо и как-то странно глянул на нас. Мы наблюдали, как он подошел к винтовой лестнице, остановился, повернул к нам морду.

— Тебе не кажется, что он хочет, чтобы мы последовали за ним? — спросил я.

— Пожалуй, — ответила Нетти.

— Послушай! — воскликнул я, когда половина лестницы осталась позади. — А может, нам стоит заняться этим в их кровати?

Нетти улыбнулась:

— В качестве эксперимента. Все-таки мы находились в лаборатории.

Я заглянул в комнату, окна которой выходили на лужайку перед домом. По моему разумению, это был в свое время кабинет Биллингтона. Теперь здесь стояли ящики с пластинками. «Стили Спэн», «Стили Дэн», «Стикс»… Я предположил, что скоро Кай их выбросит, заменит «Крафтверком», группами, в большей степени подпадающими под его описание Bauhaus. Нейл Янг, Френк Заппа, Уоррен Зевон… Я достаточно хорошо знал творчество этих музыкантов, чтобы представить себе, как обкурившийся Кай слушает их композиции. Даже задался вопросом, а не воспринимает ли он Дотти как Коричную девушку, о которой мечтал Нейл Янг. Я процитировал стихи, позволив им кружиться вокруг юной Дотти, превращая ее во что-то экзотичное. Пожалуй, сам уже начал впадать в транс и уже был готов погнаться за «лунным светом», когда Нетти громким шепотом потребовала, чтобы я незамедлительно пришел в спальню.

Такого я еще не видел. Огромную комнату выкрасили в серебро. Из мебели — только круглая кровать невероятных размеров. Над ней некая металлическая конструкция, словно каркас под полог. Я присмотрелся, Нетти прибавила света. Может, это садомазохистская дыба? Как в книге о маркизе де Саде, которую я видел у Нетти. Хромированные наручники и ножные кандалы, плети, напоминающие змей из джунглей. Миниатюрная булава на отдельном крюке. Я вскинул голову и увидел себя. Ну и зеркало! Во весь потолок.

Нетти ткнула меня локтем:

— Хочу тебе кое-что показать… ты готов?

Я кивнул. Заметил: она что-то прячет за спиной. Попытался заглянуть, но Нетти отскочила.

— Смотри! — Она показала мне розовый дилдо, прикрепленный к широкому кожаному поясу. Покачала. Размеры члена впечатляли. Потом Нетти удивила меня: засунула искусственный член себе в рот чуть ли не на всю длину.

— Эй! Ты не знаешь, где он до этого побывал. — Я встревожился, как бы она не подхватила какую-нибудь заразу.

Она сделала вид, будто ее рвет, бросила дилдо с поясом на кровать. Я поднял его и велел положить туда, откуда она его взяла. Нетти согласилась. Положила дилдо чуть левее.

— Вот. Тут я его нашла. Где его бросил Бенгт.

На душе у меня чуть полегчало.

Мы решили повременить с сексом и спуститься вниз, может, покурить травку, может, поиграть в настольный хоккей, может, пойти на вечеринку. Я последний раз огляделся, уже собрался погасить свет, как вдруг увидел — это же надо — мать. Я видел ее сквозь листву тополей, в ее спальне. Она вернулась домой, снимала сережки. Первой мелькнула мысль: а если она нас засекла? Но как только я погасил свет, меня уже занимало другое: хорошо ли она провела время? Потому что она того заслуживала. Она никогда не получала особого удовольствия от этих глупых свиданий.

Я проиграл в четвертый раз подряд. С каждой игрой Нетти только совершенствовала мастерство. При том, что прилагала все меньше и меньше усилий. Пятью годами раньше меня бы это взбесило. Теперь особого значения не имело: это всего лишь настольный хоккей. Я ей так и сказал. Нетти ответила, что я потерял соревновательный дух. Так и заявила. Добавила, что теперь у меня есть возможность исследовать другую сторону жизни, потому что, лишившись соревновательного духа, я стал вдвое восприимчивее к новизне, больше не ставлю заслон перед тем, что представляется угрожающим. Что-то в этом роде. Я спросил, где она все это почерпнула, и она ответила, что из книги по психологии, у Юнга или у кого-то еще. Точно она не помнила. Не могла утверждать однозначно. Но значения сие не имело. Я поблагодарил ее. И тут она сказала, что ее это страшно возбудило, моя благодарность, что, в свою очередь, страшно возбудило меня: ее восприимчивость к моей благодарности. В последнее время мы частенько вот так говорили. Не употребляя нехороших слов.

Бетонный пол подвала, однако, не возбуждал. К счастью, Нетти нашла куски ковра, которые мы подложили под колени. Расстегнули штаны, поиграли друг с другом. Очень скоро у меня встал, а у Нетти намокло. Я попытался завалить ее на спину, но она сказала, что на этот раз хочет попробовать сзади, поскольку раньше по-настоящему не доводилось. «Странно, — подумал я. — А как же вся эта похвальба в письмах? Все эти ахи и охи насчет роскошной сексуальной жизни? И что значит по-настоящему?» В общем, мои колебания навели ее на мысль, что я не готов трахать ее сзади. И Нетти повела себя так, словно меня требовалось убеждать: напомнила, что это ночь экспериментов. Как бы между прочим, словно мы тренировали удары по воротам в парке или курили, сидя в «Большом ковше». Что-то в ее тоне возбудило меня еще сильнее. Хотелось бы мне описать словами мои чувства. Один из тех считанных случаев, когда я мог кончить, не касаясь женщины.

Нетти повернулась ко мне спиной, спустила слаксы и трусики. Наклонилась вперед, перенеся вес на локти, подняла свою большую задницу. Я помню, как выгнулась ее спина, а футболка сползла к лопаткам, обнажив поясницу. Как каждая ягодица поднялась и отвалилась в сторону, открыв коричневую полосу и маленькие темные волосики, которые охраняли ее снизу. И разумеется, анус. Такой сморщенный. Цвета лакрицы, мускатного ореха, корицы. А в его центре — маленькая черная точка, источавшая едва уловимый запах говна, теряющийся в запахах киски, пудры и пота. Мне это нравилось.

Она наблюдала за мной, глядя через плечо. Наблюдала, как я прижал член к расщелине между ягодицами, поводил вверх-вниз, ухватил ягодицы ладонями, начал тереть их большими пальцами. Вот тогда она улыбнулась, закрыла глаза и отвернулась, медленно, очень медленно, как старая черепаха, которую я однажды видел по ти-ви.

— М-м-м-м, — промурлыкала она. — Не дразни меня.

Я не знал, что дразню, но все равно кивнул. Собственно, я вообще не знал, что делаю. Просто мне казалось, что вставлять сразу — неправильно. Без того, чтобы посмотреть друг другу в глаза. Без поцелуев. Вот я и сделал то, чего мне всегда хотелось. Что на тот момент представлялось очень даже экспериментальным. Я наклонился и стал целовать расщелину Нетти. Верх и низ. От киски до ануса, от дырки к дырке. А вскоре уже не целовал, а лизал. И вот тогда Нетти начала покачиваться. Тогда так выгнула спину, что я подумал: или у нее треснет позвоночник, или разойдется шов.

— О черт. Вставь его в меня, сейчас. — Она осипла, голос дрожал от напряжения, словно она на меня злилась.

Я, однако, вновь прижался к ее расщелине. Сжал ягодицы как мог и трахал ее языком. Трахал бы и трахал, но рука Нетти уже лезла мне между ног, хватала мой член, пытаясь направить его в свою киску. Вот я ее и отпустил, откинулся назад, позволив члену свободно покачиваться. Я от этого балдел, наблюдая, как один ее пальчик, казалось, сообщал другому о местонахождении моего органа. Как все вместе они пытались сомкнуться на нем, но я напрягал член, и он выпрыгивал из ее руки. Всякий раз, когда я это проделывал, Нетти рычала, еще сильнее выгибала спину, мотала своей большой задницей. Но потом что-то случилось: я уже не наслаждался этой игрой — чувствовал себя суперговнюком, Не потому, что злил ее… дразнил… но потому что… не знаю… мне казалось, будто я что-то предавал. Потому что теперь она была мне дорога. Потому что игры кончились. И этот день отличался от того, другого, в зарослях ежевики. Даже если мы впервые собирались сделать это без поцелуев.

«Момент, — думал я, — требует медленных, плавных движений». Но Нетти сразу потребовала, чтобы я долбил ее изо всей силы. Что меня удивило. Тем не менее я подчинился. Положил руки ей на плечи, быстро притянул ее к себе, мои яйца колотились об эластик ее колготок. Я чувствовал, что вот-вот кончу, и сказал ей об этом. И это было непривычно: раньше я никогда ничего такого не говорил. Нетти ответила, что все нормально. Но мы сбавили темп. На этот раз я протянул руку, чтобы поиграть с ее киской, и впервые не сомневался в том, что нащупал ее клитор. А понял я, это клитор, потому, что она аж подпрыгнула, когда я коснулся его. Вот тут пришла ее очередь остановиться. Я не возражал. Позволил ей взяться за мою руку, разделить пальцы посередине. Позволил установить их так, как ей более всего хотелось, как, по ее словам, максимально возбуждало. И я почувствовал, что меня хвалят, когда она убрала руку, оставив самостоятельно делать то, чему научила. То есть я выучил еще один урок. Подумал, что мы могли бы заниматься этим вечно. И мы занимались, пока не кончили.

Уже поднимаясь по лестнице, Нетти дала мне знак остановиться. Вроде бы услышала какие-то голоса. Мы прислушались. Как выяснилось, Дотти что-то бормотала во сне. Мы тихонько вошли в гостиную. Дотти, свернувшись калачиком, лежала на диване. Бенгт-младший лизал ей подошвы. Прекрасно. Прекрасное зрелище. Но где Кай? Неожиданно Бенгт-младший застыл. Снаружи донеслось урчание мотора. Заскрипели тормоза. Бенгт-младший промчался мимо нас, взбежал по лестнице на второй этаж. Мы отправились на кухню и выглянули из окна. «2002» Кая стоял на подъездной дорожке, мотор на холостых оборотах работал практически бесшумно.

— Хочешь остаться? — спросила Нетти.

Прежде чем я успел ответить, Бенгт-младший уже сбежал вниз по лестнице. Повернувшись, мы увидели, как он мчится к двери, а из пасти торчит кожаный пояс с искусственным членом.

— О, так твоя мамочка уже дома? — во сне пробормотала Дотти.

Мне с трудом удалось сдержать смех. Нетти схватила бутылку «Матеуса», и мы вышли через парадную дверь. Плевать мы хотели, увидит нас кто-нибудь или нет.

11.6

— После этого вы часто виделись с Каем и Дотти?

— Скорее нет, чем да. Но после той ночи вечеринок больше не устраивали.

— Как они уживались с соседями?

— Люди держались от них на расстоянии. В Шогнесси они своими так и не стали.

— Должно быть, в «Китс» они чувствовали бы себя как дома.

— Да, пожалуй. Там они бы никого не удивили.

11.7

«Китс» — сокращение от «Китсилано». И когда я говорю, что кто-то пошел или поехал в «Китс», я подразумеваю, что они пошли или поехали в «Китсилано-секондери». И когда я говорю, что мы собрались на вечеринку в «Китс», это означало, что мы собирались доехать на автобусе до Бродвея, а потом пройти четыре квартала до Ларч. Для таких, как мы, добраться туда — сущий пустяк.

В отличие от других школ западной части Ванкувера, школ для богатых вроде «Мейджи», школ для нуворишей вроде «Принца Уэльского» или школ для среднего класса вроде «Пойнт-Грей», «Китсилано» — это микст. В ней учились дети и богачей, и среднего класса, но очень многие были из рабочих семей. А поскольку «Китс» являлась центром всего этого хиппового дерьма шестидесятых, там тусовалось и множество посторонних. По терпимости равных ей не было. Особенно если ты не был хонки[22]. Но даже белые здесь выглядели иначе, потому что большинство из них составляли греки. Отсюда и намеки на то, что «Китс» — то самое место, куда идешь, если хочешь, чтобы тебя трахнули в жопу. Ничего другого я и не мог ожидать от школ, где анальный проход берегли пуще всего, таких как «Мейджи», «Принц Уэльский» или «Пойнт-Грей».

Так что мне «Китс» нравилась. «Китс» мне нравилась, потому что люди, приходившие туда, плевать хотели, какие спортивные трофеи выставлены в моей школе. У учеников «Китс» был свой особый язык, своя особая жизнь. Ни оценок за поведение, ни кланов, ни притворства. Плюс девчонки вели себя очень свободно, а парни могли предложить отличную травку. Да, в «Китс» все делали по-своему, без того дерьма, что выплескивалось у нас. В «Китс» все напоминали мне Нетти. И что важнее, никто не напоминал Бобби Голтса. Возможно, во всем мире не нашлось бы лучшего места, куда я мог пойти с такой, как Нетти. У меня «Китс» ассоциировалась с реальным миром.

Девушка, которая устраивала вечеринку, была типичной ученицей «Китс». Звали ее Дана Феррис, и познакомился я с ней через Робина Лока, первого моего приятеля не из Шогнесси и Керрисдейла.

Робин Лок жил в родительском подвале за Бродвей-Дайри-Куин. Мы встретились пару лет назад, когда он работал в музыкальном магазине «Эй энд Эй рекорде» в Гренвилле.

Робин бросил школу несколькими годами раньше, в музыке разбирался куда лучше меня, и я всегда советовался с ним, когда подходило время пополнить коллекцию. Именно он продал мне первый альбом — «Трансформер» Лу Гида, музыканта, на которого он сам был чуточку похож. Но не важно. Робин был первым встреченным мной наркоторговцем, который продавал только гашиш, и я счел, что это круто, поскольку это говорило о его приверженности одной-единственной идее. Опять же у меня были основания полагать, что Робин — гей, что тоже отдавало крутизной. До него я знал только одного гея — Биллингтона, но тот скорее тянул на педофила, чем на настоящего гомосексуалиста.

Но вернемся к Дане. Умной, забавной, с отменными торчащими сиськами, к тому же сверхчувствительными. Так уж получилось, что всякий раз, приходя к Робину, я видел там Дану. Мы как-то сразу нашли общий язык. Я помню, что в первую нашу встречу она сидела на подоконнике и читала «Сиддхарту». Меня сразу потянуло к ней. Не потому что польстился на ее прелести: просто у меня в адидасовском рюкзаке лежал «Степной волк». Я вытащил книгу и показал ей.

— Вау! — воскликнула Дана. — Это единственный роман Германа Гессе, который я не смогла найти.

На что ответил:

— Когда закончишь «Сиддхарту», мы сможем поменяться.

И добавил, что это единственный роман Германа Гессе, который я не смог найти… и тут же пожалел о том, что солгал. Ибо любой фанат Гессе знает: «Сиддхарта» — книга, которую надо читать первой, потому что она вводит тебя в созданный писателем мир.

Опять же именно желание увидеть Дану Феррис заставляло меня ходить на вечеринки в «Китс». Я побывал на трех или четырех, всякий раз встречал ее там, и мы отлично ладили. Она была хороша. Целовалась потрясающе. И проявляла инициативу, среди моих девушек — редкий случай. То есть отменно использовала свои руки. Мне ужасно нравилось, как она держала мой член. А когда Дана чего-то хотела, она этого добивалась, хотя по какой-то причине ни разу не попросила сунуть руку ей в трусы. Дана говорила, что предпочитает «фрикционный метод», когда трешься об кого-то, чтобы кончить. Так что «совокупление» с ней проходило следующим образом: мы оба лежали на боку, в штанах, с расстегнутыми рубашками, при этом Дана терлась о мою ногу, а я играл с ее сиськами. А уж потом она гоняла мне шкурку. Короче, Дана не только давала знать, что она любит, но и прямо говорила, что ей не нравится. Я полагал такой подход единственно правильным.

Но наше знакомство оставалось поверхностным. Мы не звонили друг другу по пять раз на дню, не признавались в любви, не устраивали сцен ревности. Ни в коем разе. В «Китс» такие, как Дана, были скорее правилом, чем исключением. Никаких пустопорожних разговоров о загубленной репутации или обязательствах. Во всяком случае, я думал, Дана и Нетти подружатся, потому что находил у них много общего. В конце концов, именно Нетти первой порекомендовала мне Гессе.

Я рассказал все это Нетти, как только мы вылезли из автобуса. Она заинтересовалась и захотела как можно больше узнать о теле Даны. Вновь я ей сказал, что Дана никогда не снимала штаны и я видел только сиськи.

— И как они выглядели? Больше моих?

Я сказал правду: меньше. Нетти это понравилось. Но я добавил, что меньше по размеру, а вот соски — больше и темнее. Я думал, она разозлится, но нет… она еще больше возбудилась. Потому что начала расспрашивать о деталях. Торчат сиськи Даны или висят, много ли на них вен, утоплены соски или выпирают, как ластик на карандаше… допрашивала с пристрастием, чтобы убедиться, что я не вешаю ей лапшу на уши. А когда наконец поняла, что я говорю правду, сказала, что, может, нам тоже следует попробовать этот «фрикционный метод». Я сразу вспомнил тот день в кустах ежевики в далеком детстве, но, конечно же, согласился.

Мы направились к двери. Рядом расположилась группа теней. К счастью, пару из них я знал, мы виделись у Робина. Я представил Нетти своим знакомым, они, в принятой в «Китс» манере, представили нас тем, кого я не знал. Кто-то запалил косячок. Я заметил, как в свете зажигалки некоторый парни оценивающе оглядели зад Нетти. И от меня не укрылось, что и она это заметила. Ей это понравилось. А мне было приятно, что Нетти находят привлекательной. Вот я и намекнул, что мы с Нетти — просто хорошие друзья. Сделал это, спросив, где я могу найти Дану. Один из незнакомцев ответил, что она наверху, со своим бойфрендом, Бобом как-его-там. Я понимающе кивнул. Потому что знал, что они говорят о Робине. Я также знал, что Робин терпеть не может своего имени[23], и иногда, чтобы привлечь его внимание, Дана шутливо звала его Бобом. В общем, все складывалось как нельзя лучше. Нетти могла одновременно познакомиться с Даной и Робином. Об этом я ей и сказал, как только мы вошли.

ВНУТРИ. КОМНАТА ОТДЫХА. ВЕЧЕР

Лето, 1978 год. Вся комната заполнена дымом травки. Едва можно различить обшитые деревянными панелями стены. Лампа освещает постер фильма «Томми». На диване тела вповалку, кто-то сидит скрестив ноги на оранжевом ковре. Кто-то обнимается, но так, чтобы не вызывать зависти у тех, кто не обнимается. Все происходит под песню «Пинк Флойд» «Так хочется, чтобы ты была здесь».

Мы с Нетти входим, сдвигаем пару ящиков с пластинками. Приваливаемся к стене у лестницы.

НЕТТИ

(неуверенно)

Ты хочешь уйти?

Я

С чего? Мы только что зашли.

Я беру косяк из чьей-то руки, затягиваюсь, передаю Нетти. Нетти затягивается, передает косяк за экран.

Шаги. Я смотрю на лестницу. По ступеням спускаются коричневые туфельки, темно-зеленые брюки, темно-красная футболка…

Я

КРУПНЫМ ПЛАНОМ

Эй, Дана!

В КАДРЕ ДЕВУШКА

Дана Феррис (16 лет) приближается, улыбаясь. Симпатичная, среднего роста, переносица в веснушках. Серьезная, уверенная в себе. Лицо ее вспотело от танцев.

ДАНА

(удивленно)

Привет!

НЕТТИ

КРУПНЫМ ПЛАНОМ

Меряет Дану взглядом.

Я представляю Нетти Дане.

Пауза.

ДАНА

(поворачиваясь ко мне)

Да, конечно. Почему бы вам двоим не подняться наверх? Встретитесь с моим бойфрендом.

(Нетти)

Я думаю, ты его знаешь. Вы все учитесь в одной школе.

НЕТТИ

КРУПНЫМ ПЛАНОМ

На ее лице тревога.

Мы следуем за Даной по лестнице. На верхней площадке приоткрытая дверь. За ней — яркий свет. Мы также слышим разговор. Знакомый голос рассказывает знакомую историю.

КАМЕРА ОТЪЕЗЖАЕТ

Дверь открывается.

КАМЕРА НАЕЗЖАЕТ

Современная кухня. Под потолком ярко горят флюоресцентные лампы. По обеим стенам, привалившись к столикам, стоят подростки. Смотрят на нас. Дана входит первой, потом Нетти, я — последним. Останавливаюсь. На лице изумление.

КАМЕРА НАЕЗЖАЕТ НА МЕНЯ

Все еще не придя в себя, я качаю головой.

Я

(тихо, на выдохе)

Не может быть.

КАМЕРА РАЗВОРАЧИВАЕТСЯ НА 180 ГРАДУСОВ

Подростки по обе стороны, а у дальней стены, по центру, Бобби Голтс.

Дана встает рядом с Бобби. Они улыбаются друг другу, Бобби целует ее в маковку. Затем смотрит на меня. Чуть выпячивает челюсть и…

БОББИ

Я как раз рассказывал о тебе и Ранди Коббе. Помнишь? Тот день на берегу?

Все взгляды устремлены на меня.

Так чем вы, парни, там занимались?

Я смотрю на Дану, вижу, как она чуть склонила голову набок, на лице написано недоумение. Вроде бы она что-то об этом уже слышала, но теперь хочет услышать мою версию.

Улыбка Голтса становится шире, челюсть выпирает еще больше, взгляд перебегает от одного подростка к другому.

БОББИ

КРУПНЫМ ПЛАНОМ

Ну?

Я

КРУПНЫМ ПЛАНОМ

Меня бьет дрожь.

11.8

— Продолжайте.

— О чем?

— Расскажите о вашей реакции на слова Бобби.

— Не могу.

— Вы должны.

— Нет… действительно не могу. И вы должны знать, почему.

— Ну, нам известно, что вы устроили на кухне Даны. Но нас все равно интересует ваша реакция… даже если вы солгали.

— Но я не лгал.

— Вы этим и сейчас занимаетесь.

— Чем? Лгу? Я не лгу.

— Разумеется, лжете. Вы лжете, потому что у нас нет информации о том, что это событие действительно было. Мы знаем, что вы и Нетти побыли у Рагнарссонов и ушли в пять минут одиннадцатого, чтобы успеть на автобус. Вы оба прибыли на вечеринку Даны Феррис, вошли в дверь подвала, а потом развернулись, потому что полиция спускалась по лестнице, чтобы разогнать гостей.

— Продолжайте.

— Вы вернулись домой в девятнадцать минут двенадцатого и занялись с Нетти оральным сексом в деревянном форте, который построили с Бобби, когда вам было по десять лет. Потом вошли в дом и успели посмотреть вторую половину специального выпуска Эн-би-си о панк-роке. Нетти пошла домой вскоре после полуночи, а вы заснули на золотистом диване.

— А что потом?

— Вы проснулись без восьми минут шесть, пошли на кухню и выпили стакан воды. Выкурили сигарету, понаблюдали за рассветом, потом поднялись наверх, занялись онанизмом, спустили в носок. В следующий раз проснулись без двадцати десять. Звонил телефон. Нетти хотела с вами поговорить.

— Так о чем вы толкуете?

— О том, что вы лжете. Вечеринка у Даны Феррис была, но для вас она закончилась, едва вы переступили порог.

— Но я не лгу. Я хочу сказать… это произошло. Я не спорю с тем, что мы с Нетти ушли из дома Рагнарссонов в пять минут одиннадцатого, поехали к Дане, увидели копов, вернулись ко мне домой и так далее. Я же с этим не спорю. Или вы меня не слышите?

— Нет.

— Тогда вы ответили на мой вопрос.

— Какой же?

— Вы не властны над тем, что происходит во снах.

— Сны не в счет.

— Почему?

— Они — выдумка.

— Но у них есть последствия. Из-за этого весь сыр-бор, не так ли? Потому-то вы и устроили этот допрос?

— Продолжайте.

— О чем?

— О вашей реакции на слова Бобби Голтса.

— Но это был сон, выдумка. Разве это имеет значение?

— Будем считать, что имеет.

— Но вы знаете, что произошло потом? Вы уже мне сказали. Без восьми минут шесть я проснулся и выпил стакан воды. Вот и вся моя реакция на Бобби — я проснулся.

— Продолжайте.

— А если в будущем у меня возникнет необходимость сослаться на мой сон?

— Вот тогда мы это и обсудим. Но вы должны нам рассказать.

— Или что?

— Продолжайте.

12.1

Сон был важным. Он меня разбудил. Заставил задуматься. Других объяснений нет. Я пришел к выводу, что первые пятнадцать лет я прожил не своей жизнью, моя жизнь до сих пор принадлежала не столько мне, сколько людям, с которыми я рос: моей семье, моим учителям, моим одноклассникам и друзьям. Все это выводило меня из себя. Не потому, что эти люди могли бы оставить меня в покое. Я прекрасно понимал, что такое невозможно. Но мне хотелось выйти из-под их влияния. То есть с тем, что ты чей-то сын, ученик или друг, поделать ничего нельзя, это факт. От этого никуда не денешься. Так что мне предстояло найти новый круг друзей, набраться нового жизненного опыта. Меня мутило от того, что меня судят по поступкам, совершенным в более раннем возрасте, когда я просто не мог поступать иначе. Так что теперь я более всего на свете хотел начать жизнь заново, меняться в соответствии со своими, а не чьими-то еще желаниями. Я хотел обрести личную жизнь. Что-то, принадлежащее только мне. Что-то, поддающееся исключительно моему контролю. И наилучший путь добиться этого, думал я, уйти из юношеского века, начать добровольную ссылку из средней школы.

На следующее утро мы с Нетти встретились в «Ковше», чтобы выпить кофе. Я рассказал ей о сне и моей интерпретации этого сна. Я также поделился с ней своими выводами. И чтобы между нами не возникло недопонимания, не раз и не два указал, что она — исключение в моей стратегии ухода, человек, которого я воспринимаю как моего союзника в поисках новой жизни. Закончив говорить, я приготовился слушать. Знал, у Нетти найдется что сказать. Что-нибудь, не противоречащее моим намерениям, призванное скрасить мою добровольную ссылку. Сделать ее не такой одинокой.

Поначалу в ее голосе слышалось сочувствие. Она знала: меня что-то гложет. По ее словам, она заметила, что я очень уж задумчив, не очень быстро улавливаю суть. Не столь быстро, как раньше, когда мы были детьми. Заявила, что поначалу относила сие на счет гормонов, а потом перешла к так называемой ноше, которая давила на меня. К тому, что этот сон — первое свидетельство того, что копящееся внутри прорывается наружу.

— Твое подсознание переполнено, — промолвила она. — Вот его содержимое и дает о себе знать.

Я согласился, потому что ее слова совпадали с моими ощущениями. Но потом наши пути разошлись. Она подошла к проблеме с совершенно иной стороны. Уход в себя — не выход, мне придется лицом к лицу встретиться с тем, что мне противостоит, черпать силы из того, что происходило и происходит. Я должен разобраться со своим детством до того, как попытаюсь ответить на вопросы, кто я есть и куда иду. И она упорно гнула свою линию, не принимая никаких возражений. Это было ужасно. Пару раз я даже ущипнул себя в надежде, что сейчас проснусь и разговор этот окажется еще одним сном.

Наконец я решил, что с меня хватит. И прямо заявил ей об этом.

— Да пошла ты, Нетти. Кто дает тебе право так разрывать мою жизнь?

Но на самом деле означало это следующее:

— Эй, я-то думал, что ты мне поможешь!

А потом произошло странное. Вместо того чтобы ответить мне тем же: «Да пошел ты!» — Нетти улыбнулась, взяла меня за руку. Пояснила, что далеко не всегда злость — это плохо, и дать волю ярости — значит сделать первый шаг к осмыслению так называемой ноши. Я не мог поверить, что слышу это от нее, хотя мне полегчало после того, как я ее послал. Однако спросил, где она слышала такое о злости, и она рассказала, что в последнее время много читала о снах… почему мы их видим, что они означают. Юнга, Фрейда… других. А потом произнесла нечто такое, от чего злость сменилась страхом, будто я, возможно, сойду с ума, если не попытаюсь разобраться, что же на меня давит. В качестве примера привела Лиззи Борден — женщину с топором. Вроде бы ей даже посвятили стихотворение. О том, как она зарубила родителей.

12.1а Отрывок из дневников Нетти Смарт, т. 10, с. 96–99, 1978 г.

20 августа

Я не знаю, сколько раз я возвращалась к началу моих отношений с этим парнем. К тому времени, когда мы, дети, бегали по округе: я, он, Бобби, Марги — все лучшие друзья, в поисках друг друга. А потом, когда ушел его отец, как он изменился, из самого счастливого парня в мире превратился в надутого, озлобленного говнюка, который может что-то сделать, только если ты его слезно попросишь. Разумеется, Бобби и Марги тоже стали пугающими монстрами. Но он был первым.

И вот теперь он хочет все изменить. Ему приснился этот странный сон о том, что произошло много лет назад, что-то связанное с пляжем, Ранди Коббом и Бобби. Очевидно, из его подсознания что-то рвется наружу. Он так и не извинился за то, как поступил со мной в восьмом классе, за то, что бросил меня. Черт, да понадобилась операция на открытом сердце, чтобы он вновь заговорил со мной! Однако какие-то усилия он предпринял. И я знаю, он сожалеет о том, что все так вышло. Я в этом уверена! Но что теперь?

Да, что теперь? Предстоит большая работа. Я хочу сказать, что этот парень в таком разрыве с реальностью, что сам уже не знает, когда говорит правду. Я до сих пор не могу понять, почему он не хотел идти к Джону и Пенни, чтобы отметить окончание учебы в начальной школе. И почему так расстраивался всякий раз, когда я упоминала бедного мистера Джинджелла. Меня, правда, мучает совесть из-за того, что я показала ему те фотографии. Мне следовало сообразить, что он еще до них не дорос. Может, это его грызло? Может, он — гей? Кто знает?

Я — нет. Я по-прежнему думаю о том дне, когда Джон и Пенни подарили нам камеры. Я думаю, он поступил правильно, учинив им разнос за то, что они показывали недоделанные фильмы, а потом попытались всучить нам эти камеры как награды. Это было круто, хотя думаю, что всякий раз, назвав кого-то лицемером, он должен смотреться в зеркало. Может, в этом ключ к разгадке? Может, он чувствует за собой вину? Не знаю. Я устала писать о нем.

Думаю, грустно, что он осознает все это только сейчас, ведь это трудный путь — возвращаться назад на глазах у всех. В этом, наверное, ирония судьбы. Однако другая моя часть, самая жестокая, находит этот процесс завораживающим. Он показал себя таким мерзавцем по отношению ко мне, когда началась учеба в средней школе. Он и представить не может, какую причинил мне боль. Представить не может.

Вот и для него возвращение в школу пройдет очень болезненно, потому что придется оправдываться перед всеми этими идиотами, такими как Бобби и Синди, перед всеми и перед каждым в отдельности, снова и снова. Что ж, пусть оправдывается! Он должен через это пройти. Я только надеюсь, что ему хватит сил, потому что меня рядом не будет, я ничем не смогу ему помочь. Я пытаюсь заставить себя сказать ему об этом, но не могу. Не хватает духа.

12.2

— Вы согласны с оценкой Нетти?

— Ну, она все это писала, когда ей было… шестнадцать?

— Но в ее словах есть правда?

— Не знаю. Оглядываясь назад, я думаю, все дело во влиянии. Я ненавижу саму идею, когда люди стараются подмять других под себя. Что еще она обо мне написала?

— Все. У нас прекрасный справочный материал.

— Покажите мне что-нибудь еще.

— Будете хорошо себя вести — покажем все. Но сначала нам надо довести дело до конца.

— Да перестаньте, только один кусок! Покажите мне, что Нетти записала на следующий день.

— Ладно. Вот ее запись тремя днями позже. Когда вам исполнилось шестнадцать.

12.2а Отрывок из дневников Нетти Смарт, т. 10, с. 101, 1978 г.

23 августа

С прошлого года он стал заметно выше. Но по-прежнему очень худой. Плюс эта растительность на лице (я полагаю, он старается выпендриться). Он определенно все больше выглядит мужчиной, хотя внутренне остается ребенком. И он очень уж вспыльчивый. Но я могу его понять. В свое время была такой же. К примеру, когда послала ему то письмо с дневниковыми записями. Сейчас я бы никогда этого не сделала. Не потому, что такое письмо вогнало бы меня в краску, — чтобы не травмировать его эмоционально. Он такой хрупкий. Однако интересно, как бы он отреагировал. Став взрослыми, мы многое усложняем.

И в сексе он теперь куда лучше. Я не о том, что он лучше ублажает меня, с этим к нему претензий никогда не было. Но он сам научился получать удовольствие. Думаю, начал понимать, чего хочет. Я спросила его, какой подарок он хотел бы получить на день рождения, и он удивил меня, заявив, что не отказался бы от анального секса. Я сказала ему, что с удовольствием попробую, но он должен убедить меня, что знает, как это делается. Таким толстым членом он может причинить мне боль.

Пора идти на встречу с именинником. О сегодня допишу завтра.

12.3

— Дайте посмотреть остальное.

— Не можем. Нам надо двигаться дальше.

— Да перестаньте!

— Вы занимались анальным сексом?

— Пожалуй что нет.

— И как вас понимать?

— Ну, я разве что вставил палец ей в зад.

— То есть такого анального секса, как вам хотелось, с использованием пениса, не было.

— Мы пытались, но не получилось. Я все испортил.

— Слишком спешили.

— Да. Хотелось, чтобы получилось. А член вдруг стал опадать. Я запаниковал и ткнул слишком сильно.

— Она на вас рассердилась?

— Нет, попыталась успокоить. Я думаю, она поняла. Сказала, что проблема у меня в голове. Сказала, что захочет еще раз попробовать, но перед второй попыткой я должен попытаться разобраться с собой.

— И как она это представляла?

— Сказала, что я должен расслабиться, подумать о своих мотивах. Мне следует посмотреть порнофильм. Где-то она прочитала, что в фильме «Дьявол в мисс Джонс» есть отменный эпизод с анальным сексом. Фильм этот показывают в Блейне, штат Вашингтон, в паре с фильмом «За зеленой дверью», каждый вечер уже пять лет. Его реклама помещена на спортивной странице «Провиденс», в самом низу.

— Почему бы вам не рассказать о том, как вас исключили из средней школы?

12.4

Как я и говорил, тот сон во многом определил непосредственно мой уход из подростковой жизни. Но роль катализатора, конечно, сыграла Нетти. Как и всегда.

В день рождения Нетти повезла меня на пикник. День выдался жарким, и мы поехали в горы на Норт-Шор. Нетти шестнадцать лет исполнилось в январе, так что она могла водить машину. Ее мать позволила нам взять их «форд-универсал». Мы нашли укромное местечко около каньона Линна. Собирались сначала перекусить, а потом заняться анальным сексом.

Место мы выбрали отменное, укрытое от тропы громадной елью, в тени которой стоял густой сумрак. Папоротники, мягкая лесная подстилка, черника. Лучше не придумаешь. Нетти распаковала корзинку для пикника: сандвичи с сыром, бананы, банки с крем-содой, моей любимой газировкой. Я расстелил одеяло. Мы сели и начали с сандвичей.

Откусили по паре раз, и тут Нетти сообщает мне как бы между прочим, что она уезжает.

— Что значит уезжаешь? — поинтересовался я.

— Учиться, — ответила она. — В Англию.

Меня как громом поразило. Я спросил когда, и она ответила — через неделю. Почему она не сказала мне раньше? Таким был мой следующий вопрос. Она пожала плечами.

— Мама решила, что я в последнее время много пережила и мне требуется смена обстановки.

Я гнул свое:

— И ты всегда делаешь то, что говорит тебе мама?

Нетти проглотила кусок сандвича.

— Я согласилась с ней, что это хорошая идея, — ответила она. — И школа хорошая. В той части Англии, где я еще не бывала. Для меня это будет поездкой в неведомые места, приключением.

Какое-то время мы молча жевали.

Я уже понял, что Нетти готовилась к этому разговору. Думаю, ее план состоял в том, чтобы в последнюю минуту обрушить на меня все, чтобы мне не осталось ничего другого, как задавать вопросы, вывернуть мне руки, заставить что-то пообещать. Мне устроили проверку.

— И давно ты об этом знаешь? — поинтересовался я.

— Примерно год. Это элитная школа, и документы надо подавать заранее.

Год! Я так разозлился, что едва не потерял дар речи.

— Но я думал, ты ненавидишь элитные школы, — наконец выдавил я, прекрасно зная, что она никогда такого не говорила, но был убежден, что сказала бы, представься ей такая возможность.

— Я смотрю на это иначе, — ответила Нетти. — Для меня это способ избавиться от всех этих Бобби и Синди.

Логично. Я могу только поаплодировать. Разве я не говорил то же самое пару недель назад в «Ковше» за чашкой кофе? Но опять же ведь это Нетти утверждала, что уход — не выход. Разумеется, она была готова и к этому вопросу:

— Я и не ухожу. Я приняла решение давным-давно, задолго до того, как решила позволить тебе вернуться в мою жизнь.

Вот оно как.

— И потом, — продолжила она, — я решила, что после школы хочу учиться в английском университете. Думаю, буду изучать живопись. В Голдсмитс-колледже, школе Слейда., я еще не решила. Хочу стать художницей.

С этим я тоже не мог спорить. Нетти умела все, а профессия художника — далеко не худший выбор.

Действительно, я не мог оспорить ни одного ее аргумента, потому что понятия не имел, что сказать. Она определенно хотела, чтобы я ухватил наживку: старалась добиться от меня ответной реакции, заставить открыться, пустить ее в душу. Зачем — для меня это так и осталось загадкой. То есть на меня произвела сильное впечатление ее определенность с целью жизни. И мне очень недоставало хотя бы частички такой определенности, потому что у меня насчет будущего не было абсолютно никаких идей. Действительно не было. И теперь Нетти уезжала. Я оставался один. Может, все из-за этого. Я ничего не мог сказать, потому что оставался один? Она хотела, чтобы я уговаривал ее остаться? Но какой в этом был смысл? Она все равно бы уехала. Это я знал наверняка.

Поэтому я в отчаянии произнес:

— А как же тогда мы?

Нетти посмотрела на меня:

— А что «мы»?

— Ну…

— Что «ну»? — рявкнула она.

— Мы по-прежнему друзья, не так ли? — произнес я и тут же почувствовал себя круглым идиотом, не предложив чего-то более существенного.

— Разумеется. — Нетти похлопала меня по руке.

— Мы же небезразличны друг другу, так? — Я сжал ее руку, Нетти улыбнулась. Тут мне захотелось рассказать ей все. Но вместо этого с губ сорвался вопрос: — Ты меня любишь?

Очень надеялся услышать положительный ответ. Улыбка Нетти стала шире.

— Я же позволяю тебе трахать меня в жопу, не так ли?

Она уехала на следующей неделе. Мы прощались на железной дороге, прошли мимо Кипресс-кроссинг, зарослей ежевики, до нашей старой начальной школы. На обратном пути остановились неподалеку от того места, где Биллингтон складировал свой мусор, и обнялись. Только обнялись. Уже на Кипресс Нетти спросила, смогу ли я зайти к ней домой, потому что она приготовила мне подарок. Я чуть покраснел: сам-то о подарке не подумал. Но она сказала, это ерунда, поскольку подарок на самом деле не от нее. Я не очень-то понял, о чем она, но твердо решил не спрашивать: если прощальный подарок Нетти — сюрприз, мои вопросы только бы все испортили.

Она взбежала на второй этаж, а я остался на крыльце. Вернулась она быстро, с большим пластиковым пакетом из «Ле Шато». Боже, неужели она купила мне свитер? Нетти открыла пакет и достала коробку, обернутую разрисованной от руки подарочной бумагой. Бумага показалась мне знакомой. Где я видел этих палочек-птичек и червяков? И эти слова; каждая буква что крючок для рыбной ловли. Какой-то бессмысленный подарок. Я положил его обратно в пакет, мы поцеловались у двери ее дома, на глазах у соседей. Мимо проехала патрульная машина. Нетти сказала, что мы увидимся на Рождество. Потом добавила, что любит меня.

12.5

— Кинокамера?

— Совершенно верно. Та самая кинокамера, которую Джон и Пенни дали мне в седьмом классе. Все эти годы Нетти хранила ее.

— Продолжайте.

13.1

Длинный уик-энд Дня труда. В следующий вторник мне идти в одиннадцатый класс. Мать дала мне сто долларов, чтобы я купил новую одежду для школы. Обычно мы ходили по магазинам вместе, но в тот год, полагаю, она решила, что я достаточно взрослый, чтобы самому делать покупки. Но я не понимал, зачем мне новая одежда. Меня вполне устраивала старая. Я ей так и сказал.

— Но разве ты не хочешь произвести хорошее впечатление? Не хочешь модно одеться? У тебя всегда был хороший вкус, — удивилась она.

— Нет, — заявил я ей, — абсолютно нет, теперь мне без разницы, что думают обо мне люди. Я хочу стать незаметным для всех.

— Но ты всегда носил джинсы и клетчатые рубашки, — услышал я от нее. — И потом, лучший способ оставаться незаметным — одеваться как все.

— Я ношу то, что мне удобно, — указал я ей. — Возможно, куплю носки и нижнее белье, но вообще предпочитаю ходить в магазин, когда в этом возникает необходимость, а не в связи с началом учебного года, когда все идут туда именно с этой целью.

Потом я услышал, как она говорит с миссис Смарт по телефону. Из реплик матери было понятно, что миссис Смарт убеждала ее не волноваться: просто у меня такой период в жизни.

Но это был не период. После отъезда Нетти я разработал план. Назвал его планом выживания, призванным помочь мне отучиться еще два года, остающиеся до окончания средней школы, не сойдя с ума. Решил, что буду ходить только на занятия, делать все, что положено, а потом сразу возвращаться домой. Никаких тренировок, игр, клубов, танцулек, вечеринок. Никакого общения. Ни с кем. Отношения между мной и «Пойнт-Грей-секондери» будут исключительно деловыми. А освободившееся время я посвящу своей личной жизни. И если сие означало уход из юношеского века, кого это волнует? На хрен Нетти. Ее совет начисто лишен здравого смысла, раз она оставила меня в таком состоянии.

13.2

— Вот тогда вы усовершенствовали детектор лживости.

— Совершенно верно. Детектор служил навигационным устройством, по которому я прокладывал путь в этом мире. С его помощью я распознавал людей.

— Вы проверяли на нем себя?

— Иногда.

13.2а Модель детектора лживости (с бриллиантовым центром)

13.3

Мои дни проходили следующим образом. Я вставал, шел в школу, честно отсиживал на всех уроках. Возвращался домой в полдень, ел, случалось, дрочил. Перед возвращением в школу ставил пластинку, которая помогала протянуть вторую половину дня. «Рамонес», скажем. Или Игги Попа. Все это я покупал у Робина Лока.

То же самое повторялось и после школы. Я приходил домой, ел, спускался в подвал, где курил гашиш и учился играть на гитаре. Читал, рисовал в старом альбоме, который прикупил на какой-то распродаже. Просто сидел, обкуренный, и слушал стереосистему, которую мне подарили на день рождения. Иногда снова дрочил. Но главным образом думал.

Время от времени сестра спускалась вниз и доставала меня. Она злилась, потому что я ясно дал ей понять: подвал мой, и как только я избавлюсь от страха перед пауками, так сразу переберусь туда жить, поэтому ей пора воспринимать подвал как мою комнату. Я сказал это матери, и она пообещала передать все сестре. Мне повезло, и я подслушал этот разговор. Мать сказала, что мне уже шестнадцать, а потому мне требуется больше места, чем раньше. Но мою сестру это не убедило. Ей исполнилось двенадцать, и она хотела знать подробности.

Бывало, я приходил из школы, выкуривал косяк, дрочил, потом прибирался по дому. Из клиники моя мать всегда возвращалась жутко уставшей, вот я и понял, что лучший способ прибавить ей сил — показать, что я готов освободить ее хотя бы от части домашних хлопот. Какой — не имело значения. Прополоть сорняки, пропылесосить… иногда даже взбить подушки. Главное — чтобы она видела результаты моего труда, однозначно указывающие, что я стараюсь поддерживать порядок в фамильном гнезде. Какое-то время спустя работа по дому вошла у меня в привычку. И вот тогда я понял, что она может приносить определенные дивиденды, скажем, если мне требовались деньги на какую-нибудь покупку или разрешение сделать что-то такое, о чем раньше она никогда не слышала. Я этим умело пользовался.

Я также устроился на работу. В только что открывшуюся забегаловку в Керрисдейле, где продавали рыбу и чипсы. Два раза в неделю. По вторникам и четвергам. Работа мне нравилась, потому что работал я один. Клиенты в основном звонили, а потом приходили за заказами. Люди это были сплошь незнакомые, разговоры велись по минимуму: привет, благодарю, все хорошо, до свидания. И босса я видел крайне редко. Для меня в то время — идеальный вариант.

13.4

— Джон и Пенни обычно приходили по вторникам.

— Совершенно верно.

— Садились за столик около прилавка. Но через несколько недель начали уносить заказ с собой. А к Рождеству вообще перестали приходить.

— Точно.

— С ними вы повели себя грубо.

— Я им не грубил, просто занимался своим делом.

— Вы с ними практически не разговаривали.

— Я говорил, когда возникала необходимость. Я работал.

— Но вы не могли не понимать, что обижаете их.

— Естественно.

— Значит, вы этого хотели? Обидеть этих людей?

— Я не обращал на это внимания. Они стали для меня такими же, как все остальные. Средним классом. Теперь они кардинально отличались от той пары, которую я знал в седьмом классе.

13.5

В свободные от работы вечера я делал домашние задания и читал. Телевизор практически не смотрел, заглядывал в гостиную, лишь когда в очередной раз показывали «Мэри Хартман, Мэри Хартман». Спать ложился в одиннадцать, всегда дрочил, только так и мог заснуть.

13.6

— И как спали?

— Как младенец.

— Дурные сны не снились?

— Насколько я помню, нет. Прошли годы, прежде чем я увидел что-то похожее на тот сон с Бобби.

13.7

По субботам я ездил в центр. Обычно шел в «Эй энд Эй» и покупал пластинку, иногда кассету, потому что у матери в «фальконе» была магнитола. Вкусы у нас, конечно, различались. Но один альбом нравился нам обоим. Джоан Арматрейдинг. Мать особенно западала на «Любовь и привязанность».

После «Эй энд Эй» направлялся в «Робсонштрассе», ел шницель, раздумывая над тем, какой посмотреть фильм. «Синематека» только что открылась, и там показывали разные европейские фильмы, которым я отдавал предпочтение: в большинстве из них отводили немало кадров голому телу. На какое-то время я, можно сказать, подсел на них. Мог определить, в каких откровенные сцены хорошие, а в каких — так себе. Даже разработал систему критериев, базирующуюся на языке оригинала, качестве постера, стране, времени создания, актерском составе. Но только не спрашивайте, какие фильмы я видел и о чем в них шла речь. Напрасный труд. Большинство из них не имело для меня ни малейшего смысла. И не ищите причину в том, что я забывал читать титры, как только на экране появлялось голое тело. Нет, просто фильмы были такие странные. В них напрочь отсутствовала «стори», как в голливудских фильмах. А если она и присутствовала, если ты вдруг начинал улавливать некое подобие сюжетной линии, фильм мгновенно разворачивался в другом направлении, словно для того, чтобы посмеяться над твоими стараниями. Надо отметить, что большинство из них напоминало те, что приносила для просмотра Пенни, когда мы работали над своими фильмами. Но со временем откровенные сцены мне надоели. Тем более что ничего особенного в них не было.

Решение о просмотре фильма всегда базировалось на имеющемся у меня количестве гашиша. Если его не было, я шел к Робину. Он только что переехал в квартиру на Дейви-стрит, после того как его родители пришли к выводу, что их цветы вытаптывают не соседские кошки и собаки, а клиентура сына.

Однажды я пришел к Робину с травкой, которую взял у Кая. Спросил, не хочет ли он покурить. Так он чуть не расплакался. Я поинтересовался, что случилось, и он ответил, что такое с ним впервые. Никто не приходил со своими наркотиками и не предлагал покурить. Я не знал, что сказать, поэтому просто свернул косяк. Когда мы выкурили его, Робин заявил, что теперь я ему друг, а не просто клиент. Я подумал, что слышать такие слова приятно, но тут же он все испортил, добавив, что «друзья имеют право на привилегии», так что в будущем я могу рассчитывать на скидки. Я рассказал все это Нетти, в письме, и она ответила, что у Робина нет человека, которому он мог бы довериться, с которым можно поделиться наболевшим.

13.8

— Вы часто виделись с Робином Локком?

— Да.

— По нашим сведениям, с апреля семьдесят восьмого по июнь восьмидесятого вы побывали в квартире Робина сто тридцать семь раз.

— Возможно.

— Но наркотики покупали только тридцать восемь раз.

— И что?

— Значит, вы шли туда не только за гашишем.

— Пожалуй.

13.9

У Робина была огромная коллекция порнографических журналов. В основном для геев. И валялись они по всей квартире. Не наткнуться на них просто не представлялось возможным. Я думаю, он это делал специально, дабы поймать меня за просмотром. Обычно уходил на кухню, чтобы сварить кофе. А мне предлагал расслабиться, скажем, покурить гашиш. И исчезал. Мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что зеркало, которое он повесил в коридоре, позволяло ему держать под контролем практически всю гостиную. Поэтому, стоило мне взять в руки журнал, он возвращался под предлогом, будто что-то забыл, а потом заводил разговор о том, что я рассматривал. Поначалу меня это выводило из себя — все было шито белыми нитками. А потом привык. И какое-то время спустя уже не возражал против того, чтобы обсудить журнальные картинки. Плюс меня раздирало любопытство: как это — заниматься любовью с парнем?

И один раз я не стал закрывать журнал, когда он вошел.

— О, «Марокканские мальчики»? — воскликнул он, вбежав в комнату и начав что-то искать. — Я получил его только на прошлой неделе. Ты знаешь, что у меня целая коллекция? Посмотри на центральный разворот.

Я поднял журнал, раскрывшиеся цветные страницы легли мне на колени. Немец в возрасте прижимал наполовину вставший член к щеке арабского мальчика. Мальчик подставил ладошку под мошонку немца. На лице мальчика читался благоговейный восторг, но на меня фотография не произвела впечатления.

Я сложил разворот, положил журнал на стол. Робин взял его, открыл, начал:

— Мой приятель… Хенке… Знаешь его? Он — куратор… это не важно… какая разница… так вот Хенке говорит, что на эту фотографию у него не встает, потому что она слишком уж колониальная. Ты можешь это понять? Что значит «слишком колониальная»?

Я пожал плечами. В принципе мысль Хенке я уловил. А Робин продолжал:

— Да, конечно, колониализм. Это плохо. Тут все ясно. Но при чем тут он? Я вот думаю, что это очень сексуальное фото. Я хочу сказать, что хотел бы оказаться на месте этого маленького мальчика. Я бы многое отдал, чтобы пососать такой член. И мне без разницы, кому он принадлежит, какого он цвета и как много денег мне за это заплатят. Ты знаешь, о чем я?

Я пожал плечами. Потом ответил, что нет, не знаю, о чем он, потому что никогда раньше не сосал член.

— Никогда? — Недоверию Робина недоставало искренности.

Я покачал головой, полностью отдавая себе отчет, к чему это приведет.

— А тебе хоть отсасывали? — Он уселся рядом со мной, бросив журнал на стол.

— Да, — ответил я, движимый любопытством.

— А мужчина?

Я вновь покачал головой.

— Значит, по-настоящему тебе не отсасывали, — уверенно заявил он.

Я смотрел на него. Он — на меня. Я перевел взгляд на раскрытый разворот лежащего на столе журнала. Вспомнил, как мы с Нетти пытались добраться до мусорного мешка Биллингтона, как она терлась об меня. Почувствовал, что член у меня дернулся. Рука Робина между тем уже лежала на моем колене. Потом она двинулась выше. Я подождал, пока его голова ткнулась мне в пах, прежде чем отвести глаза от журнального разворота.

Меня удивила крепость моего члена: я же не находил Робина привлекательным, но какое-то время спустя значения это не имело. Рот, он и есть рот. Он расстегнул мой ремень, потом пуговичку, потом молнию. Я приподнял зад, чтобы он мог стянуть джинсы, наблюдал, как он устраивается между моих ног, разводит колени ребрами ладоней. Я почувствовал мошонкой шершавость обивки дивана, потом теплая рука Робина обхватила основание моего члена, потянула его к себе, в дело вступил язык. Вторая рука начала мягко обжимать яйца. Мошонка затвердела, яички прижались друг к другу. Ощущения мне нравились. Я напряг мускулы зада, и член запульсировал. Робин посмотрел на меня, улыбаясь. Я свои закрыл. Он попросил меня повторить.

— Закрыть глаза?

— Нет, — прошептал он. — То, что ты проделал членом.

Я повторил.

— О, мне это нравится, — прошептал он с придыханием. А потом обхватил член губами и попытался как можно ниже спуститься по нему. Я почувствовал, как головка во что-то уперлась у него в горле. Он спустился еще ниже. И еще. Умел он это делать.

Я мог бы кончить, но решил, что не стоит. Что-то меня удерживало, убеждало погодить. Наверное, мне хотелось чего-то большего, не только того, чтобы у меня отсосали. Может, я собирался выдрать его в жопу. А может, нет. Нетти как-то сказала мне, что есть геи, которые не занимаются этим дерьмом. Она описывала их как самых продвинутых. Так Робин — продвинутый? Но если он продвинутый, почему мой член у него во рту? Нетти говорила, что продвинутые и не сосут.

Робин вытащил мой член изо рта, пару раз пожал. Убрал руки.

— Мне нравится твой член. — Теперь его голос, вдруг осипший, звучал над моей головой.

Я открыл глаза. Робин стоял передо мной, уже вытащив рубашку из джинсов. Начал расстегивать пуговицы, сверху донизу. Я смотрел на его лицо, а он — на свои руки, расстегивающие пуговицы. Он выглядел другим. Не таким, как прежний Робин. Таким я его никогда не видел. Он указал на мой член.

— Отличный, знаешь ли. И по форме. И по толщине.

Я пожал плечами. Тогда он спросил, не хочу ли я лечь. Я собрался ответить, что еще не устал, но понимал, что шутка только все испортит.

Я никогда не видел Робина голым. Видел только его руки, бледные и волосатые. И тело у него бледное и волосатое? Возможно. А как насчет члена? Какой он у него? Я вновь подумал о руках, о длинных тонких пальцах. Потом вспомнил книгу «Счастливая шлюха», которую нашел у матери. В ней говорилось, что размер члена можно определить по форме рук. Тогда я еще посмотрел на свои руки и подумал: эта Ксавьера Холландер чертовски умна.

Робин предложил мне следовать за ним. Поначалу я семенил в спущенных до щиколоток джинсах. Помнится, думал при этом, до чего глупо я выгляжу. Поэтому остановился, чтобы снять кроссовки и джинсы. Робин тем временем снял рубашку и бросил на мои уже лежащие на полу джинсы. Я посмотрел на эту кучу одежды и подумал: вот что остается от человека, тело которого бесследно исчезает.

Шторы сдвинуты, в спальне темно. Мы раздевались под скрежет тормозов грузовика. Мне оставалось снять только рубашку, так что разделся я первым. И что теперь? Я повернулся к Робину. Он стоял ко мне спиной. Даже в темноте я видел, что тело у него волосатое. Потом он раздвинул шторы. В спальню хлынул свет. Снаружи — Английская бухта, облака, виндсерфисты, яхты. Робин повернулся. Я получил еще одно доказательство правоты Ксавьеры Холландер: член Робина еще до конца не встал, но оказался длинным и тонким, под стать длинным тонким пальцам.

— Ложись, — сказал мне Робин.

Я лег. Робин опустился на колени по другую сторону кровати.

— Придвинься.

Я придвинулся. Он наклонился, провел ладонью по моей груди, потирая соски, заставляя их подняться. Ловко. Что теперь? Может, мне предстояло что-то сделать? Я протянул руку и ухватился за основание его конца. Почувствовал, как прибывает в него кровь. Моя рука словно завибрировала. Я знал; стоит мне отпустить член, как он подпрыгнет. И он подпрыгнул. Встал под углом в сорок пять градусов. Я же хотел, чтобы он встал вертикально. Нетти однажды рассказала мне об одном своем парне, у которого стоящий член прижимался к животу. Поэтому я вновь потянулся к члену Робина, но он перехватил мою руку и опустил ее на мой член.

— Покажи мне, как ты играешь с собой.

Я показал. А Робин, все еще стоя на коленях, поиграл со своим, капли пота с его лба падали мне на грудь. Когда мой член достаточно раздулся и встал, я посмотрел на Робина.

— Не останавливайся, — попросил он.

Я закрыл глаза и продолжил гонять шкурку. Тут Робин наклонился и сунул язык мне в рот. Этого я не ожидал. До чего противно! Кровь отхлынула из моего члена, словно где-то прорвало дамбу. К счастью, он больше не лез ко мне с поцелуями. Перебросил ногу через меня, повернулся спиной, словно готовясь занять позицию шестьдесят девять. Его яйца оказались на уровне моей переносицы. Я взялся за его член, поиграл с ним, мой большой палец залез под головку, исследуя те места, которые больше всего возбуждали меня.

Если отбросить тот факт, что член Робина, как и говорила Ксавьера, по форме напоминал пальцы рук, в остальном он разительно отличался от других частей тела. Сам он был низенький и пухлый, тогда как член — длинный и тонкий, словно принадлежал более высокому мускулистому человеку. На бледном теле Робина его член выделялся своей смуглостью. Крайняя плоть была еще темнее. Но более всего меня удивила головка. Я вытащил член Робина изо рта и оттянул крайнюю плоть. Головка светилась синевой. «Какой странный цвет, — подумал я. — Будто драгоценный камень». Но тут Робин просунул руку между ног и вернул член мне в рот.

— Делай что делал. — И я продолжил сосать.

Солнце пробилось сквозь облака, белый свет сменился желтым. Яйца Робина висели надо мной как какой-то фрукт. Кожа, тонкая, красная, растянулась под их тяжестью. Помнится, я подумал, что его мошонка очень уж напоминает маленький зад, может, зад маленького старичка. Я вытащил член изо рта, приподнял голову, чтобы полизать его. Его яйца вкусом напоминали соль, пахли, как масло, на котором я жарил рыбу. Я взял одно в рот, почувствовал, как оно подпрыгнуло. Но Робин опять сунул мне в рот свой член.

К сожалению, его задница не оказалась аппетитной. Мне не нравилось, что кожа у него такая белая, а волосы темные. Слишком резким получался контраст. А анус просто отталкивал меня. Слишком черный, чтобы быть здоровым. Я вспомнил слова Нетти о хобо[24]: у них всегда черные анусы, потому что они подтираются газетой. Вот я и вернулся к его яйцам, чтобы забыть об анусе.

Члены у нас стояли как каменные. Я вновь приближался к оргазму, когда стал гадать, а что теперь. Наконец спросил:

— Ты хочешь, чтобы я кончил?

От моих слов Робин спрыгнул с кровати и выбежал из спальни. Очень по-женски. Я встал на колени, руками не позволил члену упасть. Он вернулся с тюбиком вазелина. Выжал на руку, подул:

— Так он быстрее прогреется.

Я проделал то же самое: выжал, подул.

— Теперь намажь свой член.

Я намазал, а Робин сунул руку с вазелином себе между ног.

— Вставь мне в зад, хорошо? — Он развернулся на четвереньках, нацелив на меня свою волосатую жопу.

Я прижал член к расщелине, поводил вверх-вниз. Волосы жесткие, и их много. Это тебе не гладенький зад Нетти. Чтобы забыть о мерзкой жопе Робина, я закрыл глаза и подумал о ней. Не о моей неудавшейся попытке в каньоне Линна, а о том, что мы делали в подвале Рагнарссонов. И теперь на ощупь зад Робина уже не вызывал отвращения. Я сунул руку между его ног, ухватил его член, прижал в животу, потер. А потом произошло странное: Робин, которого я превратил в Нетти, вдруг стал Ранди. А я внезапно перенесся на Рек-Бич. И когда Робин протянул руку, чтобы направить мой член себе в жопу, я подумал, что сейчас буду трахать Ранди. Отбросил руку Робина, сам взялся за член, надавил. Когда его сфинктер сжался, отвел член, когда расслабился, надавил вновь. Прошло не так уж много времени, прежде чем я вставил чуть ли не до упора. Проделывая все это, я не мог заставить себя открыть глаза.

Жопа его мне понравилась, чуть более тугая, чем киска Нетти, но не намного. Наверное, мне полагалось кончить в него, а потом начать сосать его член, если б, конечно, он не кончил от того, что я его трахаю. Но последнее не вытанцовывалось: чем дольше я трахал Робина, тем больше мягчел его член. Он, похоже, полностью сосредоточился на том, что его трахают. Дыхание становилось все более прерывистым, и у меня сложилось впечатление, что ему больно. Мне пришлось практически вытащить член, чтобы у него опять встал. Но он сказал, чтобы я вновь начал трахать его. И сильнее.

Робин спросил меня, собираюсь ли я кончить, и я ответил, что да, осталось чуть-чуть. Тут он просит меня подождать, остановиться. Сунул руку между ног и медленно вытащил мой член. Повернулся, перехватил его и начал гонять шкурку, притягивая его к своему открытому рту. Я прищурился, думая о Ранди, тогда как Робин, скосив глаза, наблюдал, как я кончаю ему на язык.

После того, как я отстрелялся, он велел мне лечь на спину. Я лег. Тогда он оседлал мою грудь и начал дрочить. Яйца его мотались взад-вперед над моим ртом, совсем как маятник в часах.

— Полижи мне мошонку, — попросил он, ускоряя движение руки, тяжело дыша.

Я полизал. Поднимал голову, засасывал одно, позволял инерции отнять его у меня, когда голова падала на кровать. И конечно, продолжал их лизать.

— Смотри, я кончаю, — прохрипел Робин.

Я открыл глаза, наблюдая, как застывает его перекошенное гримасой лицо. Зрелище не из приятных.

— Я кончаю! — Капелька пота упала мне в глаз, от жжения он закрылся, автоматически закрылся и второй, возвращая меня к Ранди.

Я почувствовал, как завибрировали ноги Робина. Протянул руки, схватил его за задницу. Он перехватил мою руку, поднял к своей груди.

— Покрути мне сосок!

Я покрутил.

— Я кончаю! Кончаю! Смотри, как я кончаю!

Я приподнялся на локтях, открыл глаза, рот, высунул язык. Рука Робина так и ходила. Я взялся за его мошонку, чуть сжал, когда головка его члена ткнулась в мой язык. Мне действительно хотелось закрыть глаза. Я посмотрел на него и понял, что он ничего не видит, кроме происходящего в его голове. Вот я и закрыл глаза, сжал горло, ожидая, когда же Ранди спустит.

Он спустил, и предостаточно. Я проглотил. Когда же открыл глаза, то обнаружил, что он смотрит на меня, поглаживая свой все еще стоящий член. Он улыбался, словно отлично провел время. Я улыбнулся в ответ. Взял его член и покатал губами. Он выдохнул, откинул голову назад, закрыл глаза. А потом задрожал всем телом, словно неженка.

13.10

— Этот случай произошел до или после вашего посещении кинотеатра «Венера»?

— Сразу после.

— Как на вас подействовало то, что вы увидели той ночью в театре? Этот детектив?

— Это был сильный опыт.

— Почему вы не имели больше сексуальных отношений с Робином?

— Я сказал ему, что хотел бы, чтобы мы были просто друзьями.

— И что он ответил?

— Его это немного расстроило.

— Но что он ответил?

— Точно не помню.

— Может быть, он сказал что-то об отрицании вами своей гомосексуальности?

— Ну да, он сказал, что единственная причина, почему я не хочу заниматься с ним любовью, — мое нежелание быть геем. Он назвал это отречением от себя.

— На что вы ответили…

— Что-то вроде того, что мое нежелание заниматься с ним сексом не означает никакого отречения от моих сексуальных предпочтений.

— И это было правдой?

— Разумеется. Честно говоря, причина моего нежелания заниматься сексом с Робином состояла в том, что мне не нравилась его задница. Все было очень просто. Потрахаться с ним один раз было замечательно. Но не больше. И это не имело никакого отношения к отрицанию мной моей сексуальной ориентации. На самом деле все обстояло как раз наоборот: думаю, я бы отрекся от себя, если бы продолжал спать с ним. Поскольку, как я сказал, его задница казалась мне отвратительной. Так что, говорю еще раз, это не имело никакого отношения к отрицанию мной своей гомосексуальности. Некоторые геи мыслят очень странно. Например, когда вы говорите кому-нибудь из них, что не хотите с ним спать, простая мысль, что вы просто не находите их привлекательными, приходит им в голову последней. Удивительно, как они могут придумывать столько нелепых объяснений, вместо того чтобы понять столь простую вещь.

— Продолжайте.

13.11

Вскоре мои одноклассники пришли к выводу, что меня надо оставить в покое. Я благодарен им за это. Действительно. Гораздо хуже обстояло дело с тренерами. Никто из них не мог понять, почему я больше не играю в их командах. Многие приняли это на личный счет. С одним было особенно много хлопот.

Был последний день сентября, последний теплый день в году. Выйдя из школы, чтобы пойти домой пообедать, я увидел на углу школьного здания своего бывшего баскетбольного тренера, мистера Лонгли. Он позвал меня, произнеся мое имя с отвратительным сюсюканьем. Я сделал вид, что не замечаю его, и продолжал идти как шел. Лонгли позвал меня громче, еще сильнее сюсюкая, — и на этот раз привлек внимание моих одноклассников. Я подумал об их лицах — лицах моих бывших товарищей по команде, о лицах девушек, которых я, бывало, целовал. Уверен, Лонгли сознавал это — он принадлежал к тому типу людей, которые все делают только для зрителей на трибунах. Так я, во всяком случае, думал, продолжая свой путь.

— Эй, клоун!

На этот раз я обернулся.

— Взгляни все же на меня!

Зрители заржали. Лонгли рассмеялся вместе с ними. Я тоже присоединился к общему веселью и услышал за собой звук шагов Лонгли. Он был крупным парнем, и его большие кроссовки издавали изрядный шум. Я почувствовал, как толпа всколыхнулась и загудела. Шаги приближались. Я повернулся: что бы ни произошло, я решил встретить это с открытым забралом. Лонгли замедлил движение, но не остановился. Он шел прямо на меня, как это бывало после окончания матча, когда он заключал меня в свои «славные» объятия. Но на этот раз ситуация была иной. Я смотрел на него иначе. Он больше не являлся моим тренером, он был просто мудаком в спортивном костюме. Мудаком, который ездит на «камаро» и пьет на Хэллоуин.

— Итак, мы недавно узнали, что ты слишком хорош для регби, а теперь узнаем, что ты слишком хорош и для баскетбола, — сказал он, кладя свою руку мне на плечо.

Я приподнял плечо — не то, на котором была его рука. Все засмеялись, Это должно было выглядеть впечатляюще — только одно плечо. Лонгли наклонился к моему уху и прошептал:

— Что случилось, клоун? Боишься, что у тебя встанет в душе?

Я попытался вырваться, но Лонгли, продолжая ухмыляться, усилил хватку. Толпа вокруг нас значительно увеличилась. Люди сбегались посмотреть на этот спектакль.

Среди зрителей я заметил и Черил Паркс. Она тоже смотрела на меня. Просто стояла и смотрела.

Продолжая держать меня за плечо, Лонгли обернулся к зрителям и пояснил:

— Ваш бывший лучший спортсмен года среди десятиклассников поведал мне, что ему больше нравится писать стихи, чем представлять школу на соревнованиях.

Толпа, как и следовало ожидать, захихикала и засвистела. Лонгли определенно знал, как работать на публику. Я сделал отчаянное усилие, попытавшись вырваться, но он схватил меня другой рукой за другое плечо.

— Так что же нам с ним делать? — выкрикнул он прямо мне в лицо, все еще ухмыляясь. Немедленно посыпались предложения:

— Отрезать ему яйца!

— Замочить его!

— Дать ему пизды!

Мой детектор зашкалило — показания Лонгли побивали все рекорды. Подумать только, и мне мог нравиться этот парень! Затем — быстро и совершенно неожиданно — он ударил меня обоими кулаками в уши. Это произошло так молниеносно, что, я уверен, никто ничего не заметил. Но я это прекрасно почувствовал. В ушах у меня словно завыла пожарная сирена. Но вот наконец все кончилось. Лонгли подмигнул мне, прошептал:

— Клоун! — И пошел прочь.

Толпа, казалось, сразу же потеряла ко мне всякий интерес и принялась обсуждать произошедшее. Я повернулся и пошел домой, делая вид, что ничего особенного не случилось.

Войдя в свою комнату, я сел за стол. Мне не сразу удалось прекратить шум в голове. Звуки автомобилей, гудение, эхо голоса Лонгли. Тогда на меня обрушился шестидесятигерцевый гул электропроводки. Я слышал, как гудят провода в нашем доме и во всех домах вокруг. Затем я подумал — не пора ли переместить мою спальню на цокольный этаж. Преодолел ли я свою боязнь пауков? Нет. Но я должен был куда-нибудь переехать, что-то изменить.

«В воскресенье, — сказал я себе. — Сделаю это в воскресенье».

Еще я думал о Черил Паркс. О том, как она стояла и смотрела на меня. Какое было выражение у нее на лице. Она казалась вполне счастливой. Почему бы ей не быть счастливой, в конце концов? Вероятно, я у нее ассоциируюсь с тем вечером у Синди, когда у нее случился приступ. Наверно, она думает, что я все еще один из них. Может быть, она даже рада моему публичному унижению? Кто знает? Она стала совсем другой с той ночи. Потом я подумал: «Что это я, блядь, делаю, сидя за своим столом, словно попавший в беду ребенок». Я не сделал ничего плохого. Потом я заплакал. И плакал довольно долго.

Решив, что не пойду в школу после обеда, я сходил на кухню и сам приготовил сандвичи, потом, спустившись в цоколь, включил магнитофон, закурил косяк и стал подыгрывать на своей гитаре, а затем подхватил хор «Психокиллера». Закончив петь, я почувствовал себя лучше, взял в руки томик Пушкина и открыл наугад. Но я не мог сконцентрироваться на чтении. Все, что я читал, было только лишенными смысла словами. Я был все еще расстроен из-за того, что произошло. Лицо Лонгли, толпа, удар по ушам. Кроме того, я не мог перестать думать о Черил. Единственное, что оставалось, — по-мастурбировать.

У меня был номер «Хастлера»[25], спрятанный в чехол от гитары; я вытащил его и стал просматривать. Мне особенно нравились маленькие объявления в конце. Подобно всем изданиям такого рода, «Хастлер» закрывал непристойные места откровенных фотографий черными точками. Если посмотреть страницу на свет, можно увидеть, что там изображено. Иногда это было семя, иногда вход члена во влагалище. А иногда ничего: они просто ставили точки, чтобы читатели думали, что что-то происходит. Но разглядывание картинок быстро мне наскучило. Я отложил журнал в сторону и расслабился. И тогда я кое-что вспомнил.

Я вошел в комнату матери, выдвинул нижний ящик ее ночного столика, приподнял лежавшие там налоговые квитанции и вытащил из-под них номер «Плейгерлс». Я обнаружил его во время одной из своих безумных уборок в доме, но был тогда слишком занят, чтобы внимательно его просмотреть. Теперь же было самое время заняться этим. Подумав об этом, я почувствовал себя лучше. Я лег на кровать матери и открыл журнал.

Изображены были в основном молодые мужчины. Никого из них я не мог узнать. Некоторые казались отдаленно знакомыми, как люди, которых видишь в кино или по телевизору: тип Берта Рейнольдса, тип Клинта Иствуда, тип Жан-Мишеля Винсента… Ни один особенно не возбуждал меня. Эти имитаторы были не более сексапильны, чем худшие роли их прототипов. Но один, ближе к концу номера, меня заинтересовал. Безымянный парень средиземноморского типа, стоявший за штурвалом яхты, голый жеребец — реклама мускуса. Хмурое небо над ним создавало впечатление холода и приближающегося шторма. Он был похож на аргонавта. У него было крепкое тело и повернутый в одну сторону, готовый разрядиться хуй. Я поработал над этим парнем некоторое время, пока не решил, что теперь нужно что-нибудь более солнечное, чтобы кончить, и переключился на блондина лет двадцати, склонившегося над своим мотоциклом. В отличие от средиземноморца его кожа была гладкой и нежной. Я вовсю работал руками, стараясь, однако, не спустить на мамину кровать.

После того как дело было сделано, я некоторое время полежал, в очередной раз проигрывая в уме недавние события на школьном дворе. Я решил, что это были пустяки, что это, возможно, даже было нужным мне толчком. Единственное, что меня беспокоило, это Черил. Я должен был узнать, что она думала, когда стояла и смотрела на меня. Я быстро разработал пару планов, как можно было бы спросить ее об этом, но столь же быстро отказался от них. Она не была моим другом. И никогда не будет. Я решил спуститься вниз и заняться какой-нибудь работой по дому, может быть, почистить столовое серебро. Я попытался встать, но лень одолела меня. Было так приятно лежать, наслаждаясь тишиной. Рабочие, весь день стучавшие молотками в соседнем доме, затихли — видимо, у них был обеденный перерыв.

Неожиданно я услышал голос Дотти. Совсем близко, как будто она была под окном. Раздвинув шторы, я действительно увидел ее, совершенно обнаженную, не более чем в тридцати футах от окна, между двумя ветвями большого кедра. Она стояла на недавно пристроенном ими балконе спальни, облокотившись о перила. Ее длинные груди свисали наружу, отделенные перилами от животика. Она взглянула вверх, и я быстро спрятался за штору. Она крикнула Каю, чтобы тот поспешил. Я сдвинул шторы таким образом, чтобы между ними осталась узкая щель, и стал наблюдать через нее.

Дотти повернулась ко мне спиной и наклонила голову в сторону. Это было что-то!

— Как здесь красиво, — сказала она, обращаясь к Каю. — Хорошо, что вокруг никого и нас никто не видит.

Сквозь окно их спальни я различал тень, освобождающуюся от своих теневых одежд. Затем она исчезла, появившись на балконе в виде Кая, обнаженного, держащего в одной руке бутылку вина, а в другой — пару бокалов.

— Ты знаешь, что эта сука, миссис Смарт, сказала мне? — спросила Дотти, беря из рук мужа бокал. Он отрицательно покачал головой, работая штопором.

— Она сказала, что мы разрушили усадьбу вокруг нашего дома.

Кай вытащил пробку с громким хлопком.

— Откуда она знает? — спросил он, наливая Дотти вина.

— Здесь ничего не видно из-за этих ебаных деревьев, — сказала Дотти. После некоторой паузы она добавила: — По ее словам, ей рассказал этот парень, владелец мебельной лавки.

Кай рассмеялся.

— О господи, знай я, что соседом здесь будет этот длинноносый, никогда бы не позволил тебе говорить об этом доме, — сказал он.

В ответ Дотти притянула его к себе, обняв за плечи. Она что-то тихо сказала ему, я не расслышал, что именно, и мог судить о смысле ее слов только из его ответа.

— Ну, — сказал он, — когда кто-нибудь в следующий раз сунет свой нос в наши дела, я просто застрелю его!

Он стал поглаживать рукой волосы Дотти. Ее руки соскользнули по его спине вниз и соединились под ягодицами.

Сначала они просто обнимались, потом дело приняло более серьезный оборот. Кай тискал ягодицы Дотти, в то время как она играла его сосками. Я не верил своим глазам. Я не сомневался, что они уйдут в дом, но ничего подобного! Кай стал целовать грудь Дотти, останавливаясь на ее сосках. Я видел между ног Дотти, как он играет со своим хуем. Впрочем, ничего замечательного не происходило: член остался таким же вялым, каким был с самого начала. Затем Кай развернул Дотти, игравшую своими сосками, и стал спиной к перилам. У него была красивая задница. Ни одного волоска. Я чувствовал, что у меня опять встает. Ах, если бы видеть их поближе!

Тогда я вспомнил: у меня был бинокль, он лежал в чулане около моей спальни. Я был уверен, что он находился именно там, потому что помнил, как положил его туда после того, как пришел с концерта «Кисс» в прошлом году. Но когда я стал искать его, оказалось, что он куда-то исчез. Зато на месте была сумка с подарком Нетти. Я еще не пробовал его в действии. Но я прекрасно помнил слова Джона о том, что увеличение у этой модели выше всяких похвал.

Я бросился к окну, на ходу вытаскивая из сумки коробку, а из коробки — камеру, и нажал «Zoom». Но ничего не произошло. Я проверил, не закрыт ли объектив крышкой, — он был открыт. Проверил, вставлены ли батарейки, — их не было. Срочно нужны были батарейки. Я побежал на кухню, выдвинул ящик, где мы хранили это дерьмо, и схватил целую горсть. Поднявшись в спальню, я вставил батарейки в камеру нужными концами и нажал на «Zoom». Камера зажужжала. Кай пожирал Дотти, навалившись на нее, как пес. Дотти была зажата между ним и перилами. Ее спина выгибалась дугой. Удивительно! Все было прекрасно видно — ее набухшие соски, белые костяшки пальцев, полуоткрытый в улыбке рот, напряженные глаза.

Взглянув в сумку, в которой была коробка с камерой, я обнаружил, что, кроме камеры, там было кое-что еще. Три кассеты с чистой пленкой «Эктохром»! Дополнительный подарок от Нетти, моего друга и продюсера.

СНАРУЖИ. БАЛКОН. ДЕНЬ

ЛИЦО ЖЕНЩИНЫ КРУПНЫМ ПЛАНОМ

Женщина лет тридцати облокотилась о балконные перила. Ее голова наклонена вбок, съемка в профиль. Она, хотя и улыбается, внутренне напряжена. Вокруг море зелени всевозможных оттенков.

ПАНОРАМА ВНИЗ

Та же женщина, голова не видна, но хорошо видны набухшие соски. Ее груди слегка покачиваются, как будто ее трясет от возбуждения. По мере того как камера перемещается вниз, мы видим сидящего перед ней на корточках мужчину (30–40 лет), который лижет ее гениталии.

ПАНОРАМА ВВЕРХ

Камера останавливается на лице женщины. Ее глаза закрыты, она кусает свою нижнюю губу.

КАМЕРА ОТЪЕЗЖАЕТ

Женщина и мужчина на балконе оглядывают сад. Мужчина продолжает делать женщине куннилингус.

КАМЕРА НАЕЗЖАЕТ НА МУЖЧИНУ

Он целует ее тело снизу вверх, останавливаясь на сосках. Берет один в рот. Женщина запускает руки в его волосы и перебирает их.

КАМЕРА ОТЪЕЗЖАЕТ

Мужчина продолжает целовать тело женщины снизу вверх — от сосков ко рту. Она слегка отталкивает его. Мы видим, что половой член мужчины эрегирован. Женщина берет его в руку.

КАМЕРА НАЕЗЖАЕТ НА ЭРЕГИРОВАННЫЙ ПЕНИС

Женщина обеими руками ласкает гениталии мужчины.

КАМЕРА ОТЪЕЗЖАЕТ

Женщина наклоняется и берет эрегированный пенис мужчины в рот. Она чередует оральную стимуляцию с мануальной.

КАМЕРА НАЕЗЖАЕТ НА ЛИЦО МУЖЧИНЫ

Его глаза закрыты. Он сильно сконцентрирован.

КАМЕРА ОТЪЕЗЖАЕТ

Появляется собака, неся в зубах пристегивающийся фаллоимитатор. Женщина гладит собаку, берет фаллоимитатор и закрепляет ремень вокруг своих бедер. Мужчина поворачивается и подставляет задницу. Женщина исчезает в комнате и через несколько секунд появляется с тюбиком смазки. Она выдавливает смазку себе на руку и натирает ею фаллоимитатор.

КАМЕРА НАЕЗЖАЕТ

Женщина заталкивает фаллоимитатор мужчине в анус. Сначала она действует осторожно, но после нескольких движений входит во вкус. Вскоре она уже работает в бешеном ритме.

КАМЕРА ОТЪЕЗЖАЕТ

Женщина продолжает ебать мужчину в задницу. В кадре опять появляется собака. Она кладет передние лапы на спину женщине и начинает сношаться с ней.

КАМЕРА НАЕЗЖАЕТ НА ЯЙЦА ПСА

КОНЕЦ

13.12

— Ваш второй фильм.

— Верно. Еще один кодаковский момент.

— Еще один украденный момент.

— Он не был украден. Он был мной найден.

— Точно так же, как вы сами пришли к идее смачивать палец.

— Это другое.

— Как же вы в конце концов пришли к этой мысли?

— Я просто отдал все на проявку в кодаковскую фотолабораторию в Нью-Джерси, и они проявили мне все на своей машине.

— Вы не боялись, что ваши пленки вам вернут в полиции?

— Нисколько. Пенни сказала мне, что никто не просматривает пленки. Они просто помещают их в машину и нажимают кнопку, а потом отдают проявленную кассету заказчику.

14.1

Я занялся новым интеллектуальным проектом. «Рефлексивная жизнь», как Нетти назвала это. Она посещала в школе занятия по классической литературе и однажды позвонила мне из Англии, чтобы рассказать о Платоне, Софокле и «Семерых против Фив». Она всегда давала мне какие-то советы, всегда посылала какие-то открытки с афоризмами. «Рефлексируй», — написала она мне после того телефонного разговора. Еще через неделю пришла открытка, на которой было написано: «Познай самого себя».

В ответном письме я рассказал ей об изобретенном мной детекторе лживости. Я привел также чертеж. Нетти показала чертеж и описание моей машины своим учителям, и те сказали ей, что это прекрасное «критическое орудие». Она согласилась с этим, хотя, уверен, она должна была спросить у них, что они имеют в виду — так же как я должен был спросить об этом ее. Но как бы то ни было, я потратил кучу времени на работу с детектором лживости и неизменно получал превосходные результаты. Это был прекрасный прибор не только для самооценки, но и для понимания всего, что меня окружало. Через некоторое время я разработал шкалу говнистости. Она была основана целиком на чувственной оценке. Общая идея состояла в том, что наивысшие оценки получали самые выдающиеся мудаки. Бобби Голтс, например, лидировал, доходя иногда почти до максимума (наивысший зарегистрированный показатель — 0,97), тогда как Нетти никогда не показывала больше 0,08.

Детектор лживости стал моим верным компасом. Он не позволял мне отклоняться от верного курса. Я пользовался им каждый день, как пользуются зубной щеткой. Я подумывал даже, не дать ли ему другое название — чуть более уважительное. Одна из идей была называть его версификатором. Но Нетти не согласилась. Ей совершенно не понравилось новое название. Так что я в конце концов решил оставить за детектором лживости его прежнее имя. Просто мой детектор лживости.

14.2 Письмо от Нетти Смарт

11 октября 1978 г.

Манчестер, Англия

Привет!

Версификатор? Что за дурацкое название! Называй лопату лопатой, товарищ. Это злая вещь; ты не можешь просто так менять его имя. Да и какое отношение он имеет к поэзии? Стихи живые. Они всегда входят нам в голову и потом заебывают нас до смерти! А то, что ты описываешь, слишком статично, чтобы быть стихом. Больше всего похоже на татуировку. Ну, тебе лучше знать…

Ну ладно, мне надо идти. Через час отправляюсь в путешествие — в Лондон! Хочу отправить это письмо до отъезда. Кстати, полистай Гессе. А то ты начинаешь походить на хиппи.

Пока!

Нетти

14.3

Итак, рефлексия шла полным ходом. У меня было много предметов для размышлений. Разнообразные мелочи жизни, например. Их осмысление позволяло мне быть на коне. Я обдумывал каждую деталь. Я постепенно отучался от Германа Гессе — раз уж я решил, что не похожу ни на Нарцисса, ни на Гольдмунда[26], и осваивал теперь множество самых разных тем.

Много размышлял над Платоном и Декартом. Потом я забросил их и стал читать Ницше. Мне нравилось то, что он говорил о конце Просвещения — чем бы оно ни было. Но больше всего я любил его «Максимы». Они напоминали мне каракули, которые Нетти, бывало, нацарапывала на полях учебников в седьмом классе.

— Это для стихов, — сказала она, когда я спросил ее об этих записях. — Строчки.

14.4 Письмо от Нетти Смарт

25 октября 1978 г.

Манчестер, Англия

Привет!

Вижу, ты получил мой список литературы. Прочитал уже про изгнание поэтов у Платона? Так что ты можешь гордиться. Думаю, ты поступил правильно. Незачем плевать против ветра.

Да, Декарт. Мы его как раз разносим в клочки — все эти рассуждения о рациональной науке. Здесь все луддиты, все анархисты. Твои одноклассники пытаются превзойти друг друга, чтобы стать мистером или миссис двенадцатый класс, а мы боремся за право называться анархистом года. Да, тут собралась очень веселая компания!

Надеюсь, ты не слишком огорчился из-за этой дурацкой истории. Держи подбородок выше! И побольше выходи, исследуй мир.

Пока!

Нетти

14.5

В конце концов я бросил философию и вернулся к литературе. Особенно к Чарлзу Олсону[27]. В течение некоторого времени я представлял себя резидентом Глостера. Когда я написал об этом Нетти, она настояла на том, чтобы я начал читать Паунда[28]. Закончив его «Песни», я сообщил ей об этом, и она прислала мне поощрительный подарок — «Нежные пуговицы» Стайн[29]. Какая это была замечательная книга! Потом она прислала мне список английских писателей, современных. Туда входили авторы вроде Анджелы Картер[30], которая тогда нравилась мне больше всего на свете. Я был просто влюблен в ее «Любовь». Так что я получил кучу всего такого, чего не получал в школе, и мог вволю поразмыслить над этим дерьмом.

14.6 Открытка от Нетти Смарт

11 ноября 1978 г.

Манчестер, Англия

Привет!

Хорошо с тобой поболтали по телефону. Рада, что ты получил мой список. Сильно занята в школе: статьи и все такое. Так что буду краткой. Нравится тебе открытка? Вчера у нас в школе был один из членов общества искусства и языка, провел с нами беседу, эта открытка оттуда. Весьма концептуально!

Пока!

Нетти

14.7

Еще я стал меньше разговаривать. Просто не с кем было. После того как Кай вконец разорился и запил, Дотти стала психовать и пряталась целыми днями за задвинутыми шторами. Дана Феррис тем временем встречалась с тем парнем, которому так не нравились ее привычки, и они в конце концов нашли свой рай на Сансет-Бич. Даже с Черил Паркс, которую я жадно преследовал, не было никакого реального контакта. Для нее, несмотря на публичное унижение, которому меня подверг Лонгли, я по-прежнему оставался из компании Синди. Постепенно перестал я общаться и с Робином. Не то чтобы нам нечего было сказать друг другу. Я считал его своим другом и все такое. Но это было совсем не то, что с Нетти.

Но было еще кое-что — кроме всех этих размышлений и отсутствия общения. Произошло нечто загадочное, даже мистическое. Я пришел к выводу, что не произвожу больше дерьма. Потому что ничто меня больше не задевало. Не было ничего, что могло бы меня взволновать. Я был совершенно счастлив внутри себя. Это было освобождение! По крайней мере во всем, что касалось школы.

Прекрасно помню, как это впервые пришло ко мне. Я сидел на уроке английского языка и литературы у мисс Абботт. Была пятница, середина дня, и все уроки были короче, чем обычно: по пятьдесят минут. Мисс Абботт раздавала наши работы. Моя оказалась последней, потому что она решила прочесть ее классу.

Это были краткие эссе, посвященные какому-нибудь стихотворению из нашей хрестоматии по канадской литературе, по выбору. Я выбрал одно стихотворение Маргарет Этвуд — забыл название — и просто записал мысли, которые у меня возникли. Одним словом, ерунда. Но мисс Абботт считала иначе. Ей чрезвычайно понравилось мое эссе. Когда она зачитывала его перед классом, все парни смотрели на меня и смеялись. И даже Черил Паркс, которая терпеть их не могла, смеялась с ними. Просто чтобы задеть меня. Но меня это нисколько не задело. Потому что, как я уже сказал, меня перестало волновать мнение обо мне окружающих.

Прочитав мое эссе, мисс Абботт объявила, что хотела бы прочесть свои комментарии к нему. Внезапно весь класс отреагировал так, как будто она собиралась читать свое любовное письмо. Все заулюлюкали. Как только мисс Абботт закончила чтение, прозвенел звонок. Я вскочил с места, схватил свою сумку и убежал, даже не взглянув на нее. Мне было все равно. Все это было ерундой. Я имею в виду, что все это уже нисколько меня не волновало.

14.7а Комментарий мисс Абботт

Вы обладаете прекрасным лирическим слухом и стилем. Пишете то, что я чувствую, но, в отличие от вас, я никогда не могла выразить свои чувства в словах. Где вы научились этому? Может быть, в вашей семье есть писатели? Не они ли вам помогли?

В отношении формы ваше эссе также превосходно. Глубина анализа совершенно поразительна. Ваша работа ничуть не ниже по уровню, чем анализируемое вами стихотворение. Знакомы ли вы с книгой, из которой взято это стихотворение? С «Политикой власти»? Если нет, с удовольствием дам вам почитать мой экземпляр.

14.8

— И что было, когда вы вернулись в тот день домой после школы?

— У двери я обнаружил небольшой сверток. Из «Кодака».

14.9

Подобно многим мелким торговцам марихуаной, Робин был ужасным «бизнесменом». Больше половины его сделок включали натуральный обмен. Из-за этого его квартира была набита всевозможным хламом. Сломанные приборы, испачканные детские игрушки, дешевая бижутерия, картины — все, что можно выменять на блестящие кусочки фольги с гашишем. Помню, как я впервые был свидетелем одного из его «обменов».

Он выменял на грамм «Черной аффи»[31] огромную плюшевую панду. Весьма причудливая сделка. Но Робину понравилась рассказанная покупателями странная история: как панда говорила с ними, как они сбавили почти тридцать баксов — вдвое больше, чем стоил гашиш, — пока наконец не пришли к соглашению, и т. д. После того как они ушли, я сказал Робину, что его надули.

— Робин, если ты хочешь выжить в этом бизнесе, ты должен быть стойким. Вероятно, они придумали свою историю по дороге.

Но мой приятель на этот раз меня удивил. Он сказал, что, даже если все сказанное бывшими владельцами панды было сказкой, он давно так не смеялся, и это был первый случай со времени нашего знакомства, когда он видел меня смеющимся. Это, по его словам, сделало историю бесценной. И панда, хотя на самом деле и не способна разговаривать, будет напоминать ему обо всем этом. И он был прав: мы оба повернулись к панде и рассмеялись. Я обратился к детектору лживости и обнаружил, что показания Робина изменились с 0,30 на 0,10. Всего на две сотых больше максимального показателя Нетти.

Робиновы «обмены» начали фигурировать в наших разговорах. Я никогда не узнаю, было ли это случайностью или его сознательной политикой. Но когда я рассказал ему как-то о Ницше, он внезапно бросился на кухню и вернулся оттуда с переплетенным в кожу экземпляром эссе «Homo»[32].

— Тэд и Энди вырвали это у Дьюзи. Дали мне за то, что я их накурил. Держи. Дарю.

В другой раз, сидя с Робином на кухне, я рассказывал ему, как переместил свою спальню на цокольный этаж, как по-новому украсил ее — расписал стены краской стального цвета, развесил постеры, — как расположил свой стул таким образом, чтобы можно было видеть звезды через маленькое окно наверху. Робин улыбнулся, пошел в кладовку, порылся в ней и наконец вернулся с телескопом.

— Выменял на унцию «Красного ярлыка». Держи. Дарю.

На следующий день после получения мной пленки из «Кодака» я зашел к Робину.

— Я хотел бы снимать фильмы, — сказал он, отрезая грамм гашиша. — Рок-н-ролльные фильмы.

Я зажег спичку и поднес к горлышку бутылки. Робин кивнул в знак согласия и вдохнул. Вода запузырилась.

— Или об играх людей друг с другом, — продолжал он, поднося спичку к горлышку.

Гашиш вспыхнул. Я в свою очередь затянулся.

— А ты? — спросил Робин. — Ты никогда не думал, как круто было бы снять фильм?

Я засмеялся и закашлялся от дыма.

— Думаю, пора заняться этим, — сказал мой приятель, протягивая мне чашку холодного кофе.

Сделав глоток, я сказал ему «нет», все еще смеясь. Потом, между следующими глотками, я сказал, что нет, пожалуй, это было бы действительно здорово… что это как раз по мне… смеясь над всем этим и над чем-то еще. Робин улыбался. Мне страшно нравилось, когда случались такие вещи — совпадения. Потом я залез в карман своей куртки и вытащил кассеты.

— Кстати, не желаешь ли посмотреть мой фильм? — спросил я, кладя их стопкой на стол. Робин вскочил и стал носиться по дому, что-то лихорадочно ища. В конце концов он вернулся с проектором. Это был «ГАФ супер-8».

— Ты не поверишь, если я расскажу, как мне удалось достать его, — произнес Робин, устанавливая проектор на последнем выпуске «Марокканских мальчиков».

14.10

— Вы посмотрели ваш фильм?

— О да.

— Робину он очень понравился.

— Совершенно верно. И его комментарии весьма остроумны и уместны.

— У него был план?

— Да. По этому плану, он должен был стать моим коммерческим агентом. И хочу заметить, он оказался гораздо лучшим агентом, чем наркодилером.

14.11

В тот день я покинул квартиру Робина в весьма возвышенном состоянии духа. Не столько из-за выкуренного гашиша, сколько под впечатлением от его анализа моего фильма и его грандиозных планов. Он сказал, что знает парня по имени Макс, который устраивает вечеринки на складе в Фолс-Крик, и что этот Макс всегда ищет что-нибудь новенькое для показа в своем клубе. Робин был убежден, что мы можем отхватить изрядный куш, если устроим у Макса премьеру моего фильма, который он называл «Любимая собака».

— Это культовый фильм, — произнес он. — Когда мы покажем его у Макса, все только о нем и будут говорить. Гарантирую. После премьеры мы сможем делать все, что захотим. Верь мне!

Мы посмотрели фильм. Потом посмотрели еще раз. И еще, и еще. С каждым просмотром Робин становился все более и более возбужденным.

— Это восхитительно, — повторял он. — Восхитительно!

И действительно, это было восхитительно. Но не обошлось без недостатков. Первая кассета была снята отлично, но на второй изображение дрожало.

— Это даже хорошо, — заявил Робин. — Мы можем сказать, что женщина все больше и больше возбуждается и камера возбуждается вместе с ней.

Это была неплохая идея. Но что сказать о третьей кассете? Изображение на ней местами было нерезким.

— Да, — сказал Робин, — но это тоже вполне объяснимо. Мы знаем, что парень кончает, верно? Так что когда изображение теряет резкость, это можно понимать так, что он фантазирует о чем-то еще. Ведь на самом-то деле он хочет, чтобы его ебали в жопу.

— О’кей, может быть. Но как насчет собаки? Она внезапно появляется неизвестно откуда.

Подумав с минуту, Робин промолвил:

— Ну, эта деталь как раз и делает твой фильм произведением искусства. Это то, что отличает его от дешевой порнографии.

14.12 Предложения Робина о том, что и как нам делать с «Любимой собакой»

1. Если мы договариваемся работать вместе, мы все делим пополам — доходы и расходы.

2. Я обрабатываю людей, ты показываешь фильм.

3. Мы должны быть крутыми. Я имею в виду, что мы должны выглядеть круто и действовать круто. Когда ты придешь в следующий раз, я покажу тебе кое-какие книги о том, что в наше время считается крутым. Пока можешь сходить в библиотеку и прочесть все, что сможешь найти, об Энди Уорхоле. Есть большой фотоальбом о «Фэктори». Я подумываю о том, чтобы выглядеть как Нико — хотя я сейчас выгляжу очень похоже на Лу Рида. Ехидничаешь? Тем не менее подумай об имидже Джо Даллесандро. Нам с тобой нужно выглядеть как они. Внешность в таких делах — все.

4. Макс — безбашенный парень. Возможно, он попытается подцепить тебя, но ты не должен с ним спать. Потому что мы с тобой должны представляться как пара. Макс — странный субъект, он может сделать с тобой все, что угодно.

5. Вести дела с Максом буду я. Если он попытается заговорить с тобой, просто сделай вид, что ты из России, или что-нибудь в этом роде. Выучи какие-нибудь русские слова. Кроме того, научись говорить «I don’t speak English» с русским акцентом. Отныне ты будешь говорить по-английски как иностранец.

14.13

В понедельник следующей недели я сдал тест на вождение машины и получил права. Чтобы отпраздновать это событие, мама предложила съездить куда-нибудь пообедать с ней и сестрой. Она сказала, что есть «пафосный» итальянский ресторанчик недалеко от Мейна и Гастингса, сразу за китайским кварталом. Место сие называлось «Пуччинис». М-да… Мать сказала, что не так давно у нее там было свидание и она прекрасно провела время. Это замечание как-то сразу все испортило. Я пожал плечами:

— О’кей, давай съездим.

Но моя сестра — у которой никогда не было моего такта — сказала:

— Не могли бы мы съездить куда-нибудь, где у тебя не было свидания?

Вот так. Ужасно неудобно. Так что пришлось поспешить маме на помощь. Я сказал сестре, что это мой выезд, а не ее. Но это, кажется, обидело маму еще сильнее.

— Нет, вовсе нет — просто мы трое собираемся поехать куда-нибудь повеселиться, — произнесла она сердито, подтвердив мои подозрения, что у нее в действительности был скрытый от меня план.

Большая часть моего опыта езды на машине ограничивалась соседними улочками, так что я изрядно нервничал по поводу выезда в центр города. Кроме того, я никогда раньше не водил машину ночью. Но мама была терпеливой. Она помогала мне чем могла. Она разработала маршрут и во время поездки обеспечивала навигацию.

Что же касается сестры, она, влезая в машину, заметила:

— Фу, как воняет резиной!

Я напомнил ей, что именно на этой машине и именно со мной в качестве водителя она собирается ездить к Брауни в течение ближайших нескольких лет, и тут, к своему ужасу, увидел двух друзей Робина, у которых он выменял мой экземпляр «Человека», — Тэда и Энди. Они смотрели прямо на нас, делая непристойные жесты и смеясь. Я помертвел. Неужели они узнали меня? А вдруг они подойдут и что-нибудь скажут?

— Ты знаешь, что эти двое собираются делать сегодня вечером? — шепотом спросила мама.

Почему она вдруг спросила об этом? Но я должен был что-то ответить.

— Чистить зубы? — предположил я.

На миг воцарилась тишина. Затем мы все трое захохотали. И это очень приободрило маму.

— Здесь, — сказала она, когда мы подъехали. — Около «Венеры».

Я произвел прекрасную парковку. ППП, как называла это мама. Мы обменялись рукопожатиями. Мама повернулась к сестре, чтобы и она присоединилась к нашему восторгу, но та была уже на улице. Мы нагнали ее возле театра, где она радостно читала вслух афишу: «Прямо из Дании. „Голубой воздушный шар“. Самые сексуальные на свете приключения». Я думал, что мама раскапризничается, но нет, она даже улыбнулась. Мне стало очевидным, что она хочет сказать нам сегодня что-то серьезное.

Так оно и случилось.

— Я встречаюсь с мужчиной, — сообщила она, как только мы сели за стол. — И это серьезно.

Она спросила, хотим ли мы познакомиться с ним, и мы сразу же ответили «да». Не потому, что мы действительно этого хотели, но потому, что чувствовали, что маме неудобно и наш показной интерес придаст ей уверенности и сделает ее счастливее. И это оказалось правдой: она была очень рада, что первая часть задуманного ею прошла гладко.

— Я хочу, чтобы вы оба знали, что мои чувства к Карлу нисколько не уменьшат моей любви к вам, — продолжила она, терзая салфетку.

Мы кивнули.

— На самом деле, — сказала мама с некоторым отчаянием в голосе, — я думаю, сейчас я люблю вас больше, чем когда бы то ни было раньше.

Вот как? Я посмотрел на сестру. На ее лице была видна работа мысли. Она не могла взять в толк, как это может быть. Я перевел взгляд на маму. Она закусила губу, несомненно, жалея о вырвавшейся у нее фразе. Действительно необдуманно. Как она могла сказать такое? Я имею в виду, как она могла любить нас больше, когда полюбила кого-то еще? Способны ли вообще люди на любовь в таком количестве? Я хотел сказать ей все это, но не стал. Она и так понимала, что сказала глупость, так зачем заострять на этом внимание? Она вовсе не имела в виду того, что сказала. Бедная мама!

Во время последовавшего за этим эпизодом обеда мама пыталась загладить оплошность, что вылилось в вереницу комплиментов мне и сестре. Она говорила их снова и снова. Она рассказала нам, какими прекрасными детьми мы были, как она всегда могла доверять нам в самых серьезных вопросах. И что это доверие всегда вознаграждалось. Я подумал, что это доверие всегда влекло за собой ответственность. Любая свобода связана с ответственностью. Думаю, мама угадала мои мысли, потому что сдвинула фокус на меня одного, стала обращаться только ко мне. Она знала, что я был крепким орешком. Но я был впереди нее, и не на один ход. Я уже обдумывал, какую пользу можно из всего этого извлечь.

— Твое недовольство школой, — начала она, — я могу понять. Я знаю, что тебе скучно. Но пожалуйста, не ставь крест на своем образовании.

Я кивнул — как если бы мне нужен был ее совет, как если бы я был рад ему. Я взглянул на сестру. Она вращала глазами. Она уже не раз видела, как я играю в такие игры. Мама между тем перешла к позитиву.

— Я очень горда тем, что твоя преподавательница английского написала в твоем дневнике.

Я закивал сильнее.

— Ты покажешь мне потом это свое эссе о Маргарет Этвуд? — спросила она. — Хочу прочитать.

— Когда придем домой, — ответил я любезно.

На этом комплименты не закончились. Мама сказала, что ее порадовала моя недавняя работа по дому и что она сама не справилась бы с домашними делами без моей помощи. Мне это польстило, конечно. Теперь был мой ход в игре. Я сказал, что все это ерунда, что это наш общий дом, что чистота в доме — лучшая награда за мои труды. Я уже торжествовал победу и подсчитывал выигрыш, но мама ловким ходом поставила мне мат. Неожиданно она заплакала. Как будто моя душа была для нее открытой книгой! Но тут же она отбила мяч мне.

— Ты хороший мальчик, и ты знаешь это, правда?

Что я мог сказать в ответ?

— Ты всегда любил независимость, — продолжила она.

— Да, мама.

— И ты стал таким ответственным молодым человеком.

Действительно.

— Так что когда мы вернемся домой сегодня вечером, мы можем поговорить об увеличении твоей свободы. Я считаю, ты доказал, что можешь сам устанавливать для себя правила.

Именно это я и хотел от нее услышать. Особенно с тех пор, как Робин сообщил мне о предстоящей ночной работе.

Дело было в шляпе! Я откинулся на спинку стула, закурил сигарету и принялся смаковать момент. Всеми силами я избегал встречаться глазами с сестрой. Я понимал, что она полностью уничтожена. Полный проигрыш. Ее унижение усугублялось тем, что я открыто закурил, тогда как она не могла этого сделать. Чтобы еще больше подчеркнуть свое превосходство, я стал пускать кольца дыма. Но сестра отомстила. Громким голосом, так, чтобы это слышали все находящиеся в ресторане, она поздравила меня с тем, что я научился поджигать что-то кроме семейных фотографий.

Когда мы сели в машину, мама положила фотографии перед задним стеклом машины. Это совершенно уничтожило меня, поскольку я знал, что она никогда не сделала бы этого, если бы не слова сестры.

— Ты прошел долгий путь с тех пор, правда? — спросила она.

— Полагаю, что да, — ответил я, нажимая на газ и делая вид, что ничего особенного не происходит.

— Ты справишься с этим хозяйством сам, правда? Ты ведь уже достаточно взрослый? — добавила она.

— Конечно, — сказал я, поворачивая на юг, к Хоуву.

Наступила тишина. Я взглянул в зеркало. Сестра выглядела совсем как Нетти в тот день, когда мы возвращались с Джоном и Пенни. Я задумался, что теперь с ними — с Джоном и с Пенни.

— Стоп! — крикнула мать.

Я резко нажал на тормоз. Машину занесло. Оказалось, что я проехал на красный свет. Хуже того — я чуть было не сбил кого-то. Какого-то старика. Мать опустила окно:

— Вы в порядке, сэр?

Из ночной тьмы показалось лицо мистера Джинджелла.

— Спасибо, не беспокойтесь, — ответил он, улыбаясь. — Все в порядке.

14.14

— Вы вернулись туда через четыре дня.

— Да. Это был мой второй выезд в город. В кинотеатр «Венера». И там я смотрел свою первую порнуху. Порнухи, на самом деле.

— После того как вас выпроводили оттуда, вы обнаружили, что окно вашей машины разбито.

— Да, украли кассету с Джоан Арматрейдинг.

— Вы заявили об этом в полицию?

— Нет, конечно! Что бы я сказал своей маме? «Да, кстати, я тут вчера был в квартале красных фонарей — смотрел порнуху, не подумай чего плохого, — и пока меня не было, какой-то негодяй посмел разбить в машине стекло и стянуть Джоан Арматрейдинг». Так, что ли?

— Как же вы объяснили ей разбитое стекло?

— Оставил ключи в машине и захлопнул дверцу.

— И она вам поверила.

— Поверила, конечно. Сказала, что я, вероятно, поступил правильно.

— А как вы объяснили исчезновение Джоан Арматрейдинг?

— Магнитофон зажевал кассету.

— А когда она дала вам деньги, чтобы купить другую?

— Всюду искал, но они кончились.

— И что она сказала на это?

— Может быть, есть что-нибудь еще, что нам обоим нравится.

— Ну и как, нашли вы что-нибудь такое?

— Нет, я взял отвертку и сломал магнитофон.

— Отдали ли вы ей деньги?

— Нет. Я потратил их на приспособление для редактирования пленок — устройство, при помощи которого их можно было разрезать и склеивать.

14.15

Робин оказался прав. «Любимая собака» стала хитом. Люди просто обезумели. Один коллекционер произведений искусства предложил купить у нас фильм за тысячу долларов. Наличными. Тысяча долларов! Это было восхитительно. Он сказал, что хочет показать фильм в Ванкуверской галерее искусств. М-да. Он даже хотел сделать из меня звезду, говорил, что у меня блестящее будущее, и интересовался, из какого я региона России. В ответ я все смеялся, смеялся, смеялся… Но Робин играл крутого, и играл круто. Он знал, что такие вещи случаются. Он сказал мне накануне: «Ну а если кто-нибудь предложит тебе деньги, просто смейся, и все. Смейся, смейся, смейся».

После коротких переговоров Робин организовал показ фильма дома у коллекционера — за триста долларов! М-да. И это была только одна из многих сделок, которые он совершил той ночью у Макса.

Это была долгая ночь. Я никогда не сталкивался раньше со всем этим. У меня не было ни малейшего представления, что надо делать и чего ожидать. Но Робин готовил меня. В обед мы с ним отправились к Руби, где Робин подобрал для меня блестящую серебряную рубашку-ламе[33]. Тело под ней ужасно чесалось. Но Робин сказал, что это очень круто: почесывания делали меня похожим на джанки[34]. А эта публика любит на них смотреть. Потом мы пошли к этой женщине. Она была престранной. Волосы у нее были зелеными. Она была с головы до пят одета в кожу. Кажется, ее звали Гемма. Робин заплатил ей десять баксов за то, чтобы она сделала мне кожаный галстук. Розового цвета. Затем мы отправились в небольшую лавочку на Гринвилле. Там он купил мне оригинальные кожаные ботинки. После этого мы вернулись в его квартиру, где он одел меня в белые тугие панталоны, что-то вроде лосин, которые, казалось, были сделаны специально для презентации моего хуя. Кроме того, он сделал мне прическу как у одного из «Blondie». Мы вместе посмотрелись в зеркало.

— Я не смогу выйти на улицу в таком виде! — сказал я.

— Сможешь, сможешь, — ответил Робин, поправляя мне упавшую на лоб прядь волос. — Ты должен. Не пытайся выглядеть слишком нормальным. Только не с этой публикой. Если ты будешь выглядеть обычно, наше дело не выгорит.

Но никакие старания Робина не могли подготовить меня к тому, с чем мне предстояло столкнуться этой ночью. Место было совершенно безумное. Все сильно отличалось от того, с чем я имел дело раньше. По внешнему виду этого заведения никто не мог бы предположить, что там происходит по ночам. На вид это был самый обычный грязный склад на северной стороне Фолс-Крик. Около девяти вечера мы подъехали туда на такси, поднялись по лестнице к оранжевой двери, и Робин позвонил.

— Кто там? — пролаял голос из-за двери.

— Любимая собака, — пролаял в ответ Робин.

Дверь отворилась, и мы увидели на пороге здоровенного парня — размером с хорошего баскетболиста, — на котором не было ничего, кроме детской пеленки. Просто кусок ткани, прихваченный огромной, похожей на штык, английской булавкой. Чистое безумие! Вид этого невозможного парня вывел меня из состояния приятной расслабленности от гашиша, который мы покурили перед выходом. Уж не из-за него ли Робин оделся как няня? Как странно, что я раньше не спросил о его странной униформе! Все, о чем я мог теперь думать, был Робин, прибывший для ухода за этим огромным нелепым младенцем весом в триста фунтов[35]. Но с какой стати? Интересно, каких же размеров была мать этого мальчика? Все это было слишком уж безумно. Гашиш оказался что надо!

Ведомые гигантским младенцем, мы проследовали через грязную, тускло освещенную прихожую, повернули налево и поднялись по длинному ряду ступеней к металлической двери. Младенец открыл ее, и мы оказались в огромном серебристом помещении, похожем на бальный зал или что-то в этом роде. Столы и стулья, огромная площадка для танцев. В дальнем углу виднелся белый экран — такого размера, как в кинотеатре. «Слишком шикарно для проектора „Супер-8“», — подумал я. Несомненно, от нас ожидали многого. Но не важно. Как-нибудь справимся.

Народ был занят странными вещами. Я заметил женщину, которая сшила мне галстук. Кто-то где-то орал не своим голосом, что у него кончился лед. Голос сильно напомнил мне репризу из «Света любви» Марка Болана. Затем одетая швеей панковского вида девушка, исполнявшая обязанности диджея, поставила песню «Нью-Йорк-доллс». Я содрогнулся, поскольку терпеть не мог Дэвида Йохансена. Как будто прочитав мои мысли, она быстро заменила «Доллс» чем-то мне незнакомым. Младенец велел нам подождать.

Мы стояли и слушали песню о младенце в огне. Не шучу. Слушая песню, я представлял себе, конечно, нашего привратника, корчащегося в огне, которого няня Робин заботливо укрывала одеялом. Я посмотрел на Робина, взглядом призывая его вслушаться в слова песни. Его движения напомнили мне движения Дотти — покачивания бедрами и все такое. «Интересно, где сейчас Дотти и что с ней?» — подумал я. Потом я задумался о Кае, каково ему будет в тюрьме. Какофония интерлюдии сменилась звуками композиции Робинова идола — Лу Рида. Робин перестал покачивать бедрами и принял вид Лу. Все это произошло в мгновение ока. Впрочем, не уверен, что это на самом деле произошло. Весьма безумно, не правда ли?

Младенец вернулся и отвел нас в похожую на офис комнату за стойкой. Мебели там почти не было: только стол и стул. На стене висели часы, спешившие на пятнадцать минут. Младенец предложил нам потусоваться пока здесь, сказав, что Макс уже в пути. Когда он ушел, закрыв за собой дверь, я спросил Робина:

— Ты видел раньше этого Макса?

Он отрицательно покачал головой:

— Только по телефону говорил.

— Не его ли голос мы слышали?

Робин равнодушно кивнул. Я закурил. Он вытащил сигарету у меня изо рта, потушил ее о подошву своей туфли и спрятал в кошелек. Затем он с отсутствующим видом уставился в пространство перед собой. Было ясно, что он где-то далеко.

За дверью послышался голос. Кто-то приближался к двери. Подойдя к ней, человек остановился и сказал, что слышать не желает о нехватке льда. Он напомнил двери, что коктейли подают с двумя кубиками льда, а не с одним. Затем он спросил дверь, понимает ли она, почему в коктейле должно быть два кубика, а не один. Дверь молчала. Тогда голос объяснил ей, что причина кроется в коэффициенте перемещения, нужное значение которого может быть достигнуто лишь при опускании второго кубика. Видя, что дверь слишком глупа для его уроков, голос стал бранить ее. Послушав некоторое время его ругательства, дверь со скрипом отворилась. На пороге стоял Макс. Он был одет в женское вечернее платье из красного сатина.

— Должен сказать вам, что я самая большая сука, с которой вы когда-либо имели дело, — объявил он, тряся указательным пальцем с царапинами от ногтей в дюйме[36] от моего носа. — Я в десять раз подлее, чем Джоан Кроуфорд. Я в сто раз сволочнее, чем Джон, блядь, Уэйн.

Я понял, что Макс просто пытается застремать меня, и выпалил с наилучшим русским акцентом, на который был способен:

— И этот Джоан Кроуфорд — кто есть она, блядь?

В ответ Макс задрал подол своего платья, вытащил хуй и брезгливо приподнял его двумя пальцами. Хуй был небольшой, перекрученный, с торчащими во все стороны черными волосами и сморщенными, как высохший лимон, яйцами.

— Вот кто такая Джоан Кроуфорд, мой сладкий мальчик, — сказал Макс с выражением отвращения на лице. Сильно!

После взаимных представлений Макс обрисовал нам наши обязанности. Нам выделялась комната — комната номер четыре, — в которой мы должны показывать фильм с десяти вечера до двух ночи, безостановочно. Ни при каких обстоятельствах мы не должны были покидать комнату.

— Так что если хотите поссать — делайте это сейчас. Хотите посрать — тоже.

Кроме того, нам запрещалось разговаривать с кем бы то ни было, если только нас о чем-нибудь не спросят. Запрещались любые денежные операции и физические контакты с кем бы то ни было. Закончив, Макс велел нам повторить то, что он только что сказал. Но мы не могли. Мы просто окаменели. Тогда он проговорил все снова, в два раза более отвратительным тоном, и опять потребовал повторить. На этот раз мы справились с задачей. Он, казалось, был удовлетворен. Усевшись на парту, он зажег сигарету, сделал пару затяжек и погасил ее о коврик. Затем повернулся ко мне. Его лицо приняло почти добродушное выражение. Положив руку мне на плечо и нежно сжав его, Макс произнес:

— Мы обычно устраиваем небольшую вечеринку после того, как публика уйдет. Просто для друзей.

Комната номер четыре была расположена за экраном. Не знаю, как изображение проецировалось на экран, и, вероятно, никогда уже не узнаю. Как бы то ни было, между экраном и стеной оставалось пространство шириной около четырех футов[37], в которое нас и завел младенец, освещая путь электрическим фонариком. Сама комната оказалась небольшой, шестнадцать на шестнадцать[38]. Пол был покрыт линолеумом, три стены из четырех выкрашены в черный цвет, четвертая оставалась белой. На нее мы и должны были проецировать фильм. Мы установили проектор, зарядили кассету, все проверили и стали ждать. И ждали мы очень долго.

Было уже без пяти десять, когда младенец просунул в дверь голову и сказал:

— Мы сейчас открываемся — готовы?

Мы кивнули. Сразу же заиграла музыка. Она была оглушительной. Мы даже не услышали, как захлопнулась дверь. Теперь мы были втроем: я, Робин и образ Дотти Рагнарссон.

— Макс хоть видел фильм? — крикнул я в ухо Робину.

— Не-а, — заорал он в ответ, — не проявил интереса.

Трудно было в это поверить.

— Странно, — прокричал я, — по его виду кажется, что он без ума от таких вещей.

— Все, что Макс хотел узнать, — ответил Робин, — есть ли там мальчики. Когда я сказал, что нет, он ответил: «Плохо!» Может быть, в следующий раз мы поднимем эту тему.

Я согласился — только чтобы приободрить Робина. Парень выглядел как в воду опущенный.

Вошедшие посетители имели на редкость цивильный вид. Робин говорил мне, что здесь будут психи всех сортов, но ничего подобного. Публика была поразительно нормальной. Консервативно одетые, вежливые, сдержанные. В общем, разочаровывающая картина по сравнению с тем, что я нарисовал в своем воображении.

Я спросил об этом младенца, когда мы по окончании работы собрались в офисе и нюхали кокс. Он рассказал мне, что Максова клиентура сильно изменилась за последний год. С новыми, по его словам, было гораздо приятнее и проще работать. Я вполне понимал его. Младенец втянул в себя очередную дорожку. Я последовал его примеру, после чего повернулся к Робину и Максу. Макс на время выпустил изо рта хуй Робина, чтобы объяснить мне, что сейчас в клуб приходят в основном просто богатые уебки, вуайеристы, ищущие острых ощущений. Он сказал, что, по его расчетам, у него есть еще примерно год для работы на этом месте, прежде чем к нему начнут придираться копы. После этого придется куда-нибудь свалить и начинать все заново на новом месте. При этих словах Робин спустил на его красное платье.

14.16 Отрывок из дневников Нетти Смарт, т. 11, с. 12–13, 1978 г.

Говорила сегодня по телефону с Нашим Мальчиком из Ванкувера. Странно поговорили. Он говорит, что снял Рагнарссонов, занимающихся сексом на балконе с их собакой — Бенгтом-младшим. Подумать только: он отослал пленку для проявки в «Кодак» и получил ее обратно. Проявленной! Но еще более странно вот что: он связался с каким-то парнем по имени Робин, и они собираются показывать этот фильм за деньги. Каков негодяй! Очевидно, он совсем сошел с ума.

Хотя все это трудно представить и я в общем-то склонна думать, что он меня разыгрывает, в глубине души я все-таки допускаю что-то подобное. Ладно, может быть, он все это слегка преувеличил. Может, видел Рагнарссонов голыми, возможно, они обнимались, даже целовались. Но половой акт с собакой! Это невозможно. Не потому, что я думаю, что Рагнарссоны не могут этим заниматься в принципе — просто вряд ли он мог это видеть.

Написала и вспомнила: третьего дня ходила с нашей группой на лекцию в Уитворт. Анджела Картер проводила беседу по своей только что вышедшей книге о маркизе де Саде, женщинах и порнографии. Многое из того, что она говорила, было выше моего понимания, но пару-другую мыслей я записала. Очень интересная лекция. Обязательно расскажу о ней Нашему Мальчику.

14.16а Записи Нетти

Сексуальные отношения между мужчинами и женщинами всегда вскрывают социальные отношения в обществе, и, если показываются открыто и честно, обязательно содержат критику этих общественных отношений, даже если порнографист никогда не ставил перед собой такой задачи.

Общество, в котором доминируют мужчины, производит порнографию, в которой всецело доминируют женщины.

Когда порнография служит… укреплению превалирующих в данном обществе идеологии и системы ценностей, к ней относятся терпимо; когда она вступает с ними в противоречие, ее запрещают и преследуют.

Когда к порнографии приклеивают ярлык «искусство» или «литература», на ней таким образом ставится печать элитарной культуры, и большинство обывателей начинают принципиально избегать ее, боясь скуки.

Если порнография теряет качество экзистенциального одиночества, перемещаясь из области фантазии без места и времени в реальный мир, то она перестает быть предохранительным клапаном. Вместо этого она начинает просто показывать реальные отношения в реальном мире.

14.17

Наши с Робином дела быстро пошли в гору. Каждый показ приносил новые заказы, и их становилось все больше. В общем, все оказалось так, как и предсказывал Робин. Однажды мы умудрились в течение дня показать фильм в пяти разных местах. Впрочем, обычно каждый показ повторялся пять или больше раз, поскольку зрители, посмотрев фильм, хотели смотреть еще и еще, пока не надоест. Не могу передать, насколько скучно все это было для меня самого. Единственным интересом в этом деле для меня были деньги. За месяц мы с Робином заработали каждый по три тысячи.

14.18

— Что вы сделали с этими деньгами?

— Спрятал.

— Где?

— Я зарыл их в землю в жестянке.

— Где вы зарыли их?

— Около железной дороги, под кустом черной смородины.

— Вы действовали исходя из предположения, что молния не ударяет в одно место дважды?

— Вы правы.

— А Робин? Как он распорядился своей долей?

— В основном пропустил через нос.

14.19

Как я уже говорил, мой первый самостоятельный показ состоялся в доме коллекционера произведений искусства. Он жил на Норт-шор, по соседству с фешенебельным отелем под названием «Бритиш пропертик». В общем, местечко типа Шогнесси.

С первой получки Робин купил мне пару панталон типа тех, в которых я был у Макса, но еще более тугих. Он настоял на том, чтобы я ходил в них на все показы, выставив гениталии.

— Мы должны бросить вызов, — сказал он.

Он научил меня, как все время поддерживать половой член в состоянии полуэрекции. Забавный трюк.

Кроме того, Робин заставлял меня носить рубашку типа гондольерской.

— Прекрасно, — заявил он, когда я надел ее в магазине. — Очень удачно подчеркивает твою грудь.

— Скорее уж мои вены, — пожаловался я, с трудом опуская руки. В качестве компромиссного решения мы купили точно такую же, но на размер больше.

Наконец дошла очередь и до моих волос.

— Я думаю, надо подстричь коротко, — произнес Робин, усаживая меня перед зеркалом и доставая пульверизатор. — Короткий ежик.

Я стал отказываться.

— У мамы возникнут подозрения, если я явлюсь ночью без волос, — сказал я. — Как я объясню ей это? Она отлично знает моего парикмахера.

Но приятель настаивал.

— Нам нужно что-нибудь свеженькое, чтобы твой имидж приобрел законченность, — промолвил он, лязгая ножницами.

Пришлось согласиться. Робин придумал десяток объяснений, которые можно было представить маме. Впрочем, оказалось, что она даже не заметила мою новую прическу.

Когда я вышел на улицу, шел снег. Дом коллекционера оказался довольно скромным по сравнению с соседними усадьбами: одноэтажное ранчо в окружении подстриженных кустов. Хозяин, робко улыбаясь, сам открыл дверь. От его говорливости во время нашей первой встречи не осталось и следа. На самом деле у него был несколько рассеянный вид, как будто мы оторвали его от какого-то дела. Как оказалось, он обедал.

Из прихожей, куда я вошел, через открытую дверь была видна столовая. Вокруг обеденного стола сидело с дюжину гостей. Они ели что-то похожее на шербет, поддерживая светскую беседу. Я не успел как следует рассмотреть их, поскольку коллекционер сразу же повел меня в другую комнату. Там он попросил меня располагаться и готовить все, что нужно для показа фильма, сказав, что они скоро закончат обед и придут. Он расчистил место на стене для экрана. Я поблагодарил его, стараясь выглядеть профессионально. Однако вместо того, чтобы оценить мой профессионализм, коллекционер осмотрел меня сверху донизу и сказал, что я прекрасно выгляжу. Он особенно похвалил мою рубашку. Я был просто уничтожен. Я подумал, не уйти ли мне немедленно, но после короткого размышления решил не делать этого, а лучше продемонстрировать мой профессионализм на деле.

Я установил проектор, зарядил фильм и стал ждать. Через открытую дверь до меня доносились голоса из столовой. Один из них особенно привлекал внимание. Он был низкий и сильный; его обладатель, очевидно из Англии, говорил неспешно, но твердо, правильно и ясно. Я бы решил, что голос принадлежит мужчине, если бы еще в прихожей не заметил, что говорит женщина. А говорила она вот что:

— …так что да, полагаю, это было в 1963 году, мы были в Нью-Йорке, да, и как раз только что посмотрели «Тело-глаз» Кароли Шнееманн. Прекрасная работа. И Мартину очень понравились эти зонты — он просто влюбился в них. Он сказал, что собирается купить их. Я сказала ему, что это невозможно — ведь они были частью представления Кароли. В наше время, как каждому известно, представления стали совершенно эфемерными и беспредметными. Так что ни у кого не может даже возникнуть мысли купить реквизит. Потому что он используется в спектакле. Но для Мартина все было просто. Он сказал, что просто подойдет к артистке, когда та смоет грим, и предложит сто долларов.

Смех. Мужской усталый вздох. Затем вялый протест:

— Да нет, Джо-Джо, все было совсем не так. Я не говорил, что собираюсь…

Но Джо-Джо не дала ему договорить.

— Мартин повернулся ко мне и сказал чванливо: «Я член комитета, и — черт возьми! — я сделаю все, что захочу!»

Смех.

— Тогда я сказала, что в таком случае он должен купить и артистку, поскольку без нее работа бессмысленна, неполна и вообще не имеет никакой ценности. Совсем как этот мальчик в соседней комнате.

Пауза.

— Я имею в виду — давайте не будем обманывать себя, — что, когда будем смотреть фильм, настанет момент, когда мы обнаружим, что смотрим на этого молодого человека, спрашивая себя, как могло случиться, что он вошел в наши жизни со своим фильмом, в котором, как нам сказали, есть сцена совокупления женщины с собакой. Вы понимаете, о чем я говорю? Каким образом этот молодой человек будет навсегда связан для нас с фильмом?

Никто ничего не ответил. Я почувствовал неприятный холодок внутри. Из столовой доносился только скрип ложек о тарелки. Что же теперь? Скажет ли кто-нибудь что-нибудь наконец? Сменит тему? Или продолжит в том же русле? Я не мог смириться с мыслью, что они сидят и молча думают обо мне. Может быть, они размышляют, слышал ли я слова Джо-Джо? Но вот наконец кто-то заговорил. А, коллекционер.

— Мартин, но скажите мне, вы находили зонтики Шнееманн фаллическими, или же они скорее символы йони[39]?

Мартин ответил не сразу. Но даже когда ответ наконец последовал, понять его было невозможно. Все, что я понял, — что рот говорящего был набит до отказа. Мой вывод тут же подтвердила Джо-Джо, упрекнувшая Мартина в том, что он говорит с набитым ртом.

Через пять минут вся компания переместилась в комнату, где я сидел. Все ухоженные, у всех одежда в серых тонах, натянутые улыбки, сдержанность, которая приходит с деньгами. Они расселись на стулья и диваны парами — шесть пар. Всем за сорок. В руках у них были чашки и блюдца. Никто не посмотрел в мою сторону. Коллекционер спросил, готов ли я. Я ответил, что да.

— О’кей! — сказал он, улыбнувшись, и выключил свет.

Это был единственный случай, когда меня не просили показать «Любимую собаку» второй раз.

Я вернулся на квартиру Робина в одиннадцать. Я устал и хотел сразу идти домой, но он настоял на том, чтобы я ему рассказал, как все прошло. Он заставил меня рассказать все до мельчайших подробностей. Это оказалось хорошей идеей: припоминая подробности прошедшего вечера, я сам смог понять истинный смысл событий.

Я рассказал Робину о скромном доме коллекционера, о Джо-Джо и других гостях, о нечаянно подслушанном мной разговоре. Я рассказал о разговорах после показа фильма, о том, как гости спорили друг с другом о том, почему «Любимая собака» не имеет отношения к искусству, как это было глупо и обидно, о том, кому фильм не понравился больше всего и почему. Я рассказал и о том, как в ходе обсуждения на меня не обращали никакого внимания, как я сидел в стороне и слушал рассуждения об испорченности молодежи в наши дни и отсутствии у нее вкуса. Я рассказал также о мужике по имени Томас, который колебался, не позвонить ли копам, чтобы они конфисковали фильм, о его жене, которая стала плакать, чувствуя, что нарушила закон, посмотрев этот фильм, о ее страхе попасть в тюрьму, где ее, по ее словам, непременно изнасилуют ручкой от метлы по причине ее хрупкой красоты, о том, как это вызвало признание другой женщины, что ее дочь пристрастилась к наркотикам и что, если ее в конце концов приговорят к тюремному заключению, мать сама убьет ее, не в силах пережить такого позора.

И это было только начало! Эти люди были сумасшедшими. Абсолютно не в своем уме. Хотелось как можно скорее уйти, но удерживала мысль, что, сделай я это, мне никогда не видать денег за работу и все мучения пойдут прахом. Робин спросил, что все это время делал коллекционер. Я ответил, что он дирижировал ходом разговора, поддерживал его, если тот начинал затухать, и любезно поощрял гостей говорить дичайшие вещи. Что же касается Джо-Джо, она при каждом удобном случае вскакивала, делала несколько фотографий, что-то записывала в свой блокнот и снова подсаживалась к коллекционеру и о чем-то с ним шепталась. Робин спросил, не слышал ли я, о чем они говорили. Я ответил, что нет. Мне не удалось уловить ни слова. В этот момент меня осенило. Я понял, что на самом деле происходило у коллекционера.

Ближе к окончанию вечера я заметил, что Джо-Джо очень мало участвует в общем разговоре. Вернее, совсем не участвует. Она только фотографировала, делала записи и таинственно перешептывалась с коллекционером. Она ни разу ничего не сказала ни одному из гостей. Меня сильно удивило это открытие. Она так много говорила за обедом! Мне очень хотелось вмешаться в разговор (мы с Робином сошлись во мнении, что это было бы ошибкой и свидетельствовало бы об отсутствии у меня профессионализма) и спросить ее, почему она ничего не говорит и каково ее мнение о фильме. Когда я был уже готов сделать это, она повернулась ко мне и подмигнула. Я не шучу! И вот теперь, делясь впечатлениями с Робином, я вспомнил о ее рассуждениях за обедом и все понял. Как я мог быть таким дураком? «Любимая собака» совершенно ее не интересовала.

Я протянул Робину чек. Он посмотрел на него и кивнул. Чек был выписан не коллекционером, а самой Джо-Джо. Робин сказал, что я был просто одним из зонтов Кароли Шнееманн.

14.20

— Это откровение вас огорчило.

— Это было унизительно. Я сказал Робину, что не хочу больше показывать фильм.

— Что он ответил?

— Он сказал, что случившееся у коллекционера было весьма необычным и что такое больше не повторится.

— И вы ему поверили?

— Нет.

— Однако это оказалось правдой.

— Частично. Остальные показы были ничуть не проще.

— Сколько показала Джо-Джо на детекторе лживости?

— А, да, это было довольно интересно. Я знал, из чего исходит Джо-Джо, но не имел никакого представления о ее намерениях. Так что она не поддавалась измерению. Она была первым большим исключением, с которыми я столкнулся.

— Продолжал ли Робин наряжать вас перед показами фильма?

— Нет. Я наотрез отказался дальше участвовать в этом маскараде. Просто одевался во все черное. И русский акцент тоже послал куда подальше.

— Почему Робин не сопровождал вас после премьеры?

— Он стал слишком занят. Кроме того, он сидел на коксе. После премьеры он стал большую часть своих ночей проводить у Макса.

14.21

Следующие три демонстрации фильма состоялись по соседству с квартирой Робина. Все три были заказаны людьми, которых я видел на премьере. Относительно молодые люди артистического типа. Музыкант, писатель и художник. Забавно, как мало эти показы отличались друг от друга. Одно и то же с минимальными вариациями. По крайней мере мне они запомнились именно так.

Я приходил и звонил в дверь. Хозяин встречал меня. Он был радушен, улыбался и помогал мне справиться с техникой. Громко играла музыка. В первом случае — Игги Поп. Во втором — «Modern Lovers». В третьем — Брайан Ино.

Затем следовали взаимные представления. Хозяин знакомил меня со своими гостями, которые, во всех трех случаях, состояли из четырех парней и двух девушек. Все они сидели со скучающим видом, как будто их притащили сюда против их воли. Видимо, они считали, что таким образом выглядят крутыми. Затем кто-нибудь из парней закуривал косяк, и в конце концов он доходил до меня. Во всех трех случаях я отказывался. Не потому, что не хотел. Я любил марихуану. Но мы с Робином решили, что не следует курить во время работы. И это оказалось мудрым. Это не только позволяло мне сохранять профессиональные навыки, но и улучшало мой имидж.

Я быстро понял, что интригую людей, когда говорю им, что не употребляю наркотики. Думаю, у многих наркотики прочно ассоциируются с сексом. Художника, на квартире которого я показывал фильм, сильно удивил мой отказ, особенно когда я заявил, что терпеть не могу рок-н-ролл.

— Слишком много для несвятой троицы, — заметил он.

Тем не менее это работало. Все находили меня очаровательным. Любитель джаза, который пьет только чай и всем показывает порнографический фильм. Это стало моей изюминкой. И слава богу. Мне было семнадцать лет, и никакая помощь не была для меня лишней.

Сначала приготовления к показу сводились к тому, что я выбирал подходящее место, хозяин расчищал стену напротив проектора, а я тем временем включал аппарат в сеть и заряжал пленку. Оставалось только выключить свет и нажать «Пуск». Но затем, после памятного показа на Норт-шор, я решил предварять свои демонстрации краткой речью. С целью сориентировать аудиторию, рассказать слушателям, какого рода фильм они будут смотреть. Написав речь, я заучил ее и отрепетировал перед зеркалом. Она должна была быть убедительной. И мне удалось этого достичь. Короткое выступление тоже стало своего рода моей изюминкой.

14.21а Моя речь

Вопреки появившимся в городе слухам, фильм, который я собираюсь вам сейчас показать — известный в некоторых кругах как «Любимая собака», — не является тем, что британский критик-искусствовед Нетти Смарт в своей последней книге «Птица и червь» называет «случайно найденным представлением». То, что я собираюсь вам продемонстрировать, — отрывок из фильма, снятого моим отцом в конце шестидесятых годов, фильма, которому он дал название «История одной семьи — до настоящего времени». Этот фильм представляет собой историю человека, который живет и общается со своей семьей днем, а затем, ночью, видит о ней сны. Должен также сказать, что собака, которую вы увидите в фильме, — не обычное животное. Как и все участвующие в фильме актеры, она является профессионалом.

Может случиться, что некоторые найдут фильм оскорбительным для себя. Если это произойдет, прошу вас воздержаться от каких бы то ни было комментариев до завершения показа. Я бы предпочел, чтобы в указанном случае вы вышли в другую комнату и подождали там до окончания фильма. Думаю, это будет честно, как вы считаете? (Жду ответа.) Хотел бы подчеркнуть, что, если кому-то что-то не нравится, это обстоятельство еще не дает ему права препятствовать другим смотреть это и выносить собственное суждение.

14.22

— Первая часть выступления является откровенной ложью.

— Я предпочитаю думать об этом как о художественном вымысле.

— Так они воспринимали вашу речь серьезно?

— До некоторых пор — да. По крайней мере я так думал. Потому что никто ничего не говорил. Хотя теперь, оглядываясь назад, я склонен думать, что они просто были слишком изумлены: никто из них не ожидал услышать историю съемок этого фильма. Не знаю. Может быть, они думали, что мое выступление — это часть представления. В некотором смысле так оно и было.

— Как сказала Джо-Джо?

— Именно так.

— А вторая часть вашей речи?

— Это просто цитата из речи моей мамы, которая показалась мне подходящей.

14.23

Из трех смотревших фильм групп, о которых я рассказал, первые две отреагировали на него совершенно одинаково. Когда он заканчивался, воцарялась тишина. Затем слышались громкие вздохи, почесывания и покашливания. Потом кто-нибудь говорил что-нибудь вроде «О Господи!» или «Удивительно!». После этого кто-нибудь, кто до сих пор хранил молчание, спрашивал, нельзя ли посмотреть фильм еще раз.

Первая группа, которой я показывал фильм, состояла в основном из музыкантов. Точнее, рок-музыкантов. Они были самыми откровенными. По окончании фильма послышались голоса:

— Вы видели на собаке блох?

— У этого цыпленка была очаровательная задница!

— Вы знаете, я бы хотел написать ко всему этому музыку. Я просто должен написать. Что-нибудь тяжелое, вроде кримзоновского «Заливного из язычков жаворонков»[40].

Они явно хотели продемонстрировать свою позицию.

Во вторую группу входили главным образом писатели. Вольнонаемные журналисты. Парочка из них были даже авторами каких-то романов. Эта группа была тупее двух других и с большим трудом выражала свои мысли. Формулирование того, что они хотят сказать, занимало у них много времени. И когда они наконец произносили фразу, она оказывалась довольно глупой. Их комментарии после фильма были следующими:

— Мне кажется, трудно сказать, что там должно было произойти.

— Думаю, что эта женщина больна.

— Я думаю, все это было бы интереснее, если бы присутствовал диалог.

Третью группу составляли художники — скульптор, фотограф и художник, снимавший клипы. Удивительно, что среди них не было ни одного живописца. Эта группа понравилась мне больше других. Они, как сказала однажды по другому случаю Нетти, «были объединены скорее идеями, чем дисциплиной». В отличие от писателей их мозги работали быстро.

— Похоже на то, что я смотрел в «Кинематеке» пару лет назад. Кто-нибудь помнит? — сказал один из них.

— Да, «Плавка» Шнееманн, — ответил другой.

— Интересно, как во время фильма ведет себя камера, — заметил третий. — Переходит от пристального взгляда к субъективности и обратно.

— Не совсем понял, что ты имеешь в виду? — спросил кто-то.

— То, что не в фокусе, соответствуют грезам, снам. А то, что снято ясно, — периодам внимания оператора. Мне нравится, как эти пассажи сменяют друг друга в фильме и в том, что снято.

Да, это был совсем другой разговор. Эти люди действительно хотели понять фильм. Прошло много времени, прежде чем они попросили показать его еще раз.

Думаю, Робину понравилось бы то, что было сказано о фильме третьей группой. Я хочу сказать, что их комментарии были во многом близки к тому, что говорил он сам. Но Робин хуйней не маялся. К тому времени он уже потерял всякий интерес к подобного рода обсуждениям. Большую часть своего времени он проводил у Макса, торгуя коксом. Его бизнес определенно пошел в гору.

14.24

— Похоже, вы в основном работали по приглашениям, которые получали после показов у Макса?

— М-да, хотя примерно треть из них потом отменялась. Было также несколько случаев, когда я приходил, но никто не отвечал на мой звонок в дверь.

— Но вы продолжали заниматься своим бизнесом.

— Да. И большая часть предложений делалась устно.

— Несколько иная публика…

— Именно так.

— И вы перестали рассказывать о фильме перед началом сеанса.

— Да. Как вы правильно заметили, это была иная публика.

14.25

В заключительный период нашей работы — когда мы собрали больше всего бабла — мы получали приглашения почти исключительно от старых холостяков и от студентов. Во многих отношениях это время оказалось для меня очень полезным. В частности, я узнал много нового о том виде человеческих существ, который называется мужчинами. Если первые просмотры были, так сказать, «церебральными», то эти, если так можно выразиться, — «висцеральными». Эти мужские компании были одной из причин, побудивших меня начать изучать человеческое поведение. После показа «Любимой собаки» миллион раз зрители стали интересовать меня гораздо больше, чем мой фильм. Так что вскоре на моей книжной полке рядом с Платоном и Ницше появились Ирвинг Гофман, Десмонд Моррис и Лайонель Тайгер.

Да, эти заключительные показы часто сопровождались дебошами. Конечно, большая их часть сопровождалась возлияниями. На самом деле фильм был только поводом для пьянки. Общему направлению таких вечеров очень соответствовало превращение в «Любимой собаке» воспитанного, цивильного вида человека в дикого, одержимого страстью безумца. Именно такая метаморфоза происходила и со зрителями.

15.1

Я прокрутил «Любимую собаку» примерно в пятидесяти местах к тому моменту, когда Нетти приехала домой на рождественские каникулы. Все, кто слышал о фильме, уже успели его посмотреть. Телефон Робина замолк. Он хотел было возобновить наши сеансы у Макса, но тот сказал, что его интересует только наша следующая премьера. Когда Макс спрашивал, снимаем ли мы что-нибудь новое — то есть что-нибудь с голыми мальчиками, — Робин врал ему, что работа идет полным ходом.

15.2

— Что сказала о «Любимой собаке» Нетти?

— Примерно этого она и ожидала.

— Ей понравился фильм?

— Она заявила, что снято неплохо. Правда, кое-что покритиковала. Но в целом ее оценка была положительной. По ее словам, «Собака» была хорошей для того, чем она являлась.

— Чем же она являлась?

— Всем, чем угодно, на ваш выбор.

— Была ли она одним из фильмов, которые Анджела Картер имела в виду, когда писала, что «общество, в котором доминируют мужчины, производит порнографию, в которой всецело доминируют женщины»?

— Нет, думаю, «Собака» имела большее отношение к другим словам Картер: что порнография, если ее используют правильно — я имею в виду используют в более широком контексте, — выявляет и ставит под сомнение все виды неравенства в обществе. Или что-то в этом роде. Я так думаю.

— Но разве не был ваш фильм прекрасным примером «экзистенциального одиночества» и «фантазии без места и времени»?

— О том и речь. Это попытка осознать контекст.

— А как Нетти понравилась ваша речь?

— Она разнесла ее в пух и прах. Просто утопила в говне.

— Это разозлило вас? Ее критика?

— Вовсе нет. Джон и Пенни учили нас, что критика очень важна. Кроме того, я думаю, в критике Нетти был отзвук наших давних споров о «Джо и Барби».

— Судя по тому, что вы говорите, складывается впечатление, что она намного опережала вас в развитии.

— Вы говорите это, только чтобы спровоцировать и подловить меня.

— Обсуждали ли вы с Нетти возможность совместной работы над фильмами?

— О да! Мы всегда говорили с ней о фильмах. Мы всегда знали, что рано или поздно будем снимать фильмы, как бы ни повернулась наша жизнь. Что касается вашего вопроса — да, мы собирались сделать вместе по крайней мере один фильм.

15.3

Я услышал, как мама говорит по телефону с миссис Смарт. Нетти должна была приехать на следующий день, утром. Я почти не спал этой ночью. Был слишком возбужден.

После завтрака я поднялся в свою старую комнату и присел напротив окна там, где раньше стоял мой письменный стол, а теперь — швейная машинка матери. Заняв таким образом наблюдательный пост, я стал ждать, когда Смарты на своей машине проедут из аэропорта домой. Любовник мамы, Карл, где-то шатался всю ночь и теперь брился в ванной. Потом мне пришлось слушать его дебильные рассуждения о хоккее и о том, насколько лучше шли у него дела в Альберте. Затем он стал напевать песню, которая абсолютно не соответствовала моему настроению, — «Volare!». Я сидел, пытаясь думать о чем-нибудь другом.

Вскоре Карл неуклюже ввалился в комнату и сказал:

— Привет!

Я повернулся и вежливо поздоровался с ним, надеясь, что он съебется и я не пропущу из-за него смартовский «линкольн».

— Не знал, что ты шьешь, — сказал он, держась за обмотанное вокруг бедер полотенце, из-под которого торчало нечто, оказавшееся изрядно эрегированным членом.

— Может быть, сшить тебе трусы? — спросил я и тут же пожалел об этом.

— Что, черт возьми, ты хочешь этим сказать? — зарычал он, защищаясь, уничтоженный тем, что я принял его вызов.

— Мама говорит, что у тебя большой елдак, но красоты он тебе не прибавляет, — ответил я, поворачиваясь к окну. Карл подошел ко мне сзади и опустил руку на плечо. Чистый Лонгли.

— Слушай, ты, маленький клоун. Я собираюсь пробыть здесь дольше, чем ты. И чем скорее ты зарубишь это у себя на носу, тем лучше. Усвоил? — Он отпустил мое плечо и подошел к двери. — Отныне я буду присматривать за твоей мамой — я, а не ты, — сказал он, как будто желая убедить в этом себя самого.

Мне хотелось положить на него с прибором, сказать какую-нибудь гадость, но я передумал. Я увидел, что он поправил и туго затянул свое полотенце, и этого было для меня достаточно.

Наконец настал момент, которого я так долго ждал. Вот он, «линкольн» судьи Смарта! Я рванул вниз по ступеням, схватил свой велосипед и подъехал к дому Смартов точно в тот момент, когда Нетти выходила из машины.

— Привет, Нетти! — крикнул я.

Она помахала в ответ рукой, затем скорчила смешную рожу и подмигнула мне. Я хотел, чтобы она увидела, что мне ничего не стоит встретить ее на велосипеде, несмотря на снег в фут толщиной.

Конечно, Нетти надо было побыть некоторое время с семьей, так что я позвонил после обеда. Она приняла мое предложение выпить чашку кофе. Я заехал за ней в Фэлкон, и мы отправились в кафе.

Нетрудно было заметить, как сильно она изменилась.

— Ты говоришь теперь с акцентом, — сказал я. — Совсем как твой папа.

Она усмехнулась — чисто по-британски:

— Врядхли йа походжа нэ оутса. — И закурила сигарету.

— Мне страшно понравилось твое последнее письмо, — произнес я, надеясь, что она расскажет о своих путешествиях. Но она в ответ произнесла лишь:

— Хм-м-м…

Мы зашли в небольшой ресторанчик, который я присмотрел накануне. Я думал, что Нетти впечатлит мой выбор, но меня ждало жестокое разочарование.

— Ну и местечко, — вздохнула она, изображая головную боль. Мы сели за столик у окна. Подошла официантка, и мы заказали по чашке чаю.

— Так на что же похожа Англия? — спросил я очень серьезно.

— Хммм… — снова ответила Нетти. Она закурила, и я заметил, какими желтыми стали ее пальцы.

— Сколько сигарет выкуриваешь каждый день? — сделал я очередную попытку.

Еще одно «хм-м-м…» в ответ.

Разогрев Нетти занял около часа. К тому времени я понял, что ее ответы были вполне адекватной реакцией на мои глупые и бессмысленные вопросы. Ситуация изменилась, когда мы перешли к действительно важным дня нас вещам: после моего рассказа о «Любимой собаке» ее акцент пропал, и передо мной была опять прежняя Нетти, которую я знал и любил. Единственным видимым отличием оставалась ее внешность: волосы короткие и колючие, модный кожаный бомбер, пуговица с надписью «ROCK THE BOTHA». Все остальное как раньше.

Нетти хотела знать все детали наших приключений с «Любимой собакой», и я рассказал ей все без утайки. По дороге домой мы договорились встретиться на следующий день. Нетти захотела познакомиться с «этим Робином».

15.3а Последнее письмо Нетти

10 декабря 1978 г.

Манчестер, Англия

Привет!

Извини за долгое молчание (была все занята, занята, занята…). Но благодаря этому могу написать тебе нечто более существенное.

Только что закончила свой последний реферат — «Конец искусства как мы его знали: акции в Вене и музыка „Sex Pistols“». Теперь должна бежать готовить представление, которое мы ставим завтра для «Корпорейшн-стрит». Ты знаешь эту программу? Это сентиментальная британская мыльная опера, которая идет три раза в неделю, и все здесь смотрят ее. Одна из моих одноклассниц знает ассистента на «Гранада ТВ», этого парня собираются уволить, потому что он панк, так что ему нечего терять. Так вот, он собирается снять нас и включить в программу, которая должна выйти в эфир в следующий понедельник. Классно, да? Моя первая постановка, и все Соединенное Королевство будет смотреть!

Что еще? В школе все хорошо, хотя программа заставляет много заниматься. Помнишь, как Пенни заставляла нас работать? Так вот, здесь работать приходится в два раза больше. И насколько я люблю здесь бывать, насколько нам позволяют здесь заниматься тем, чем мы хотим, настолько же мы должны отвечать за результаты нашей работы. Я уверена, что, не будь у нас такого учителя, как Пенни, я долго бы здесь не выдержала. Потому что у меня нет ни малейшего представления о том, что меня ждет даже в ближайшем будущем. Но я очень многому учусь! И еще мы встречаемся здесь с великими художниками, писателями и музыкантами. На прошлой неделе, например, к нам приходил Мартин Эмис читать отрывок из «Дневников Рейчел» и еще кое-что из своей новой книги «Успех», которую я как раз сейчас читаю. А неделей раньше встречались с Билли Айдолом из «Generation X». Ах да, вот еще какое совпадение: художник Стюарт Брисли недавно читал нам лекцию о Фридрихе Ницше и — представь себе! — о женщине, которую ты упоминал в телефонном разговоре в тот день — Кароли Шнееманн. Как тесен мир!

Должна сказать, очень здорово быть вдали от родителей, вдали от родственников, которым нужно наносить визиты. Во время последней вылазки в Лондон наши почтенные менторы просто просидели весь день в пабе, предоставив нам делать что вздумается. Было очень здорово вырваться на свободу и побродить по местам, где я раньше была только со своими домашними. Увидела их в совершенно новом свете. Например, площадь Пиккадилли. Раньше мне и в голову не приходило, сколько рядом с ней интим-магазинов. Один из моих одноклассников принес нам парочку голландских журналов о сексе. Ничего шокирующего, могу тебе сообщить. Но один из наших учителей застукал нас, и на следующий день мы целое утро должны были сидеть кружком и обсуждать секс, тело и т. п. вещи. Было очень интересно. Я многому научилась. Помнишь лекцию Анджелы Картер в Уитворте, о которой я тебе рассказывала? Ну вот, весь этот материал стал для меня теперь понятен.

Если верить часам на стене, я опаздываю. Но есть еще много всего, что я должна тебе рассказать. Ладно, пока заканчиваю — оставлю что-нибудь на время, когда приеду в Ванкувер. Уже на следующей неделе! Мне нравится здесь, но я очень скучаю по Ванкуверу. Страшно скучаю. Просто хотела сказать тебе об этом. А ты скучаешь по мне? Скажи, что да. Даже если нет, скажи, что да. Пожалуйста. Для меня.

Твой друг

Нетти

15.4

— Что произошло после того, как вы покинули ресторан?

— Ничего. Я отвез Нетти домой. Она устала — перелет и все такое.

— Вы припарковали машину на Вали-драйв, ушли вместе с Нетти и отсутствовали пятьдесят семь минут.

— М-да… Вы наблюдали за мной?

— Можете ли вы сказать, чем занимались в течение этого времени?

— Мы обнимались. Хотели почувствовать друг друга.

— Что-нибудь необычное происходило?

— Полагаю, да.

— Что же именно?

— Она плакала.

— Почему?

— Не знаю.

— Вы что-нибудь ей сказали?

— Нет, ничего.

— Что же случилось?

— Я ласкал ее, и ей это нравилось. Она — меня. Играл с ее клитором. Потом она стала подходить. Тут она призналась, как скучала по мне все время, что была в Англии. И заплакала.

— И что вы делали в этой ситуации?

— Ничего. Просто держал ее. Она была такой худой!

15.5

Прошло некоторое время, прежде чем Нетти и Робин вошли друг с другом в контакт. Я уверен, что, встреться раньше — до того, как Нетти уехала в Англию, — они легко бы сошлись. Но не теперь. Казалось, оба хотят что-то доказать друг другу. К Нетти вновь вернулся ее английский акцент. А Робин, плотно сидевший в это время на коксе, стал очень дерганым. Но в конце концов они подружились.

Отношения потеплели после совместного просмотра «Любимой собаки». Многое из того, что сказала о фильме Нетти, совпадало с первоначальным анализом Робина, хотя и было выражено в более отстраненной манере. Думаю, Робина изрядно напугало то, как Нетти выражала свои мысли. Не столько то, что она говорила, сколько как она это делала.

— Щтоу ты имъеечь у иду, когда говоуричь, щтоу послъедоууателъност ссен нэ у фоуукусъе предпологайэт фонтостический перенос? — спросил Робин, издеваясь над произношением Нетти.

— Ты такой пофосный, Роу-бан, — ответила она со своим замечательным акцентом, что еще больше распалило Робина.

В конце концов все устаканилось. Наблюдая после показа того коллекционера, я научился кое-каким приемам налаживания и организации отношений между людьми, и теперь пришло время воспользоваться этими навыками. Я начал с вопросов, стараясь нащупать какую-то общую почву. Воззвал к их интеллекту, в конце концов. Результаты не заставили себя ждать. Я был восхищен тем, сколько всего я понял о двух своих друзьях. Да, они были моими друзьями. Очень скоро мы все трое уже обсуждали съемки нового фильма. Сбылась моя давняя тайная мечта.

15.6

— Ваш третий фильм.

— Правильно. «Шайка богатых деток».

— Этот фильм несколько отличается от вашего исходного синопсиса.

— Это была идея Робина — изменить синопсис. Он считал, что снимать порно на Норт-шор, как это предполагалось по моему плану, не очень-то разумно. К тому же по первоначальному синопсису в фильме должны были принять участие пятнадцать человек.

— Нетти понравился новый вариант?

— Чрезвычайно. Она считала его гениальным.

— Потому что сама его написала?

— Конечно.

15.6а Сценарий фильма «Шайка богатых деток»

СНАРУЖИ. ДОМ СИНДИ КАРРАТЕРС. НОЧЬ

Приглушенные звуки. Играет музыка.

ВНУТРИ. Г-ОБРАЗНЫЙ ХОЛЛ

Слабое освещение. Мальчик и девочка (по 16 лет) сидят на диване. Оба из богатых семей. На мальчике свитер с эмблемой школы. За углом комнаты — умывальник.

Мальчик начинает приставать к девочке. Его руки движутся в бешеном темпе. Но девочка отталкивает их — он ослабляет напор. Тогда девочка уступает его настойчивости. В дверь стучат. Мальчик встает и кричит:

— Войдите!

На пороге появляется женщина (от 30 до 40 лет), одетая как горничная. За ней стоит мужчина (от 30 до 40 лет). На нем рабочий комбинезон, под мышкой ящик с инструментами. Горничная говорит мальчику, что пришел водопроводчик, чтобы починить кран. Мальчик приглашает их войти.

ВОДОПРОВОДЧИК КРУПНЫМ ПЛАНОМ

Он выкручивает водопроводную трубу, мы видим его мясистые руки. Затем перед нами предстает горничная, стоящая возле него с электрическим фонариком. Она поднимает бровь. Водопроводчик вытаскивает отвинченную трубу и передает ее кому-то в сторону камеры.

— Подержите, пожалуйста, — просит он.

РУКИ ГОРНИЧНОЙ КРУПНЫМ ПЛАНОМ

В руках у нее — водопроводная труба.

ДИВАН

Мальчик и девочка сидят рядом. Мальчик обнимает девочку.

ЛИЦО ДЕВОЧКИ КРУПНЫМ ПЛАНОМ

Внезапно девочка отталкивает мальчика и вскакивает.

МОНТАЖ

Неразличимые кадры из «Любимой собаки».

Мальчик удивленно смотрит на стоящую перед ним девочку. Она говорит ему, что он совершенно бесчувственный, что он слишком груб и что, может быть, ему стоит «у кого-нибудь, блядь, поучиться, что ли».

ВОЗЛЕ УМЫВАЛЬНИКА

Водопроводчик и горничная, все еще около умывальника, слушают то, что происходит между мальчиком и девочкой. Девочка продолжает ругать мальчика. Наконец водопроводчик поворачивается к горничной и говорит, что сделал работу и теперь ему нужно только зайти в туалет, прежде чем уйти. Горничная рассеянно кивает, продолжая прислушиваться.

ДИВАН

Девочка, все еще расстроенная, говорит мальчику, что идет в ванную. Мальчик кивает. Девочка уходит, мальчик остается сидеть на диване.

ВАННАЯ

Водопроводчик писает в унитаз. Внезапно дверь рывком открывается, и в ванную влетает девочка. В течение секунды она смотрит на водопроводчика, ее глаза постепенно расширяются.

— Кажется, твоему другу немного не хватает опыта, да? — говорит водопроводчик.

— Да-да! — отвечает девочка, не в силах оторвать взгляда от штанов водопроводчика. Водопроводчик спрашивает девочку, знает ли она, как это бывает с опытным партнером. Она кивает.

ДИВАН

Горничная сидит рядом с мальчиком.

— Тебе надо лучше чувствовать желания людей, — говорит она ему.

Мальчик кивает.

— Попробуй представить себя на месте твоей девушки, — добавляет горничная.

ВАННАЯ

Лицо девочки крупным планом

Голова девочки запрокинута, глаза закрыты, на лице выражение блаженства.

КАМЕРА ОТЪЕЗЖАЕТ

Девочка сидит на краю ванны с широко расставленными ногами. Водопроводчик сидит у нее между ног. Он лижет ее влагалище.

ДИВАН

Лицо горничной крупным планом

Она смотрит вниз.

— Чуть нежнее, — говорит она.

КАМЕРА ОТЪЕЗЖАЕТ

Мальчик — между ног горничной. Она продолжает давать ему наставления.

ВАННАЯ

Лицо водопроводчика крупным планом

Его глаза закрыты.

КАМЕРА ОТЪЕЗЖАЕТ

Девочка сосет его хуй.

ДИВАН

Лицо мальчика крупным планом

Он лежит на диване, тяжело дыша.

КАМЕРА ОТЪЕЗЖАЕТ

Горничная ебет мальчика фаллоимитатором.

ПАНОРАМИРОВАНИЕ ВЛЕВО

На диване водопроводчик и девочка. Она лежит на боку, водопроводчик ебет ее сзади.

Сексуальная игра продолжается. Последняя сцена — девочка занимается любовью с горничной, а мальчик — с водопроводчиком.

15.7

Времени у нас было в обрез. До Рождества оставалось два дня. А еще через неделю уезжала Нетти. Так что мы разработали план. Робин взялся найти кандидатов на собеседование и распределение ролей — он говорил, что люди являются его прерогативой. Затем мы с Нетти должны порепетировать. Наконец, в канун Нового года, тридцать первого, мы собирались снять весь фильм. В новогоднюю ночь показ «Любимой собаки» отменялся.

В назначенный для отбора актеров день мы с Нетти к двум часам подъехали к дому, в котором жил Робин. Был прекрасный солнечный день. Я припарковал машину без проблем. Нетти принесла запакованную в фольгу рождественскую еду — индейку, которую она назвала искупительной жертвой, с гарниром и клюквенным соусом — как будто только что раскрыла для себя значение этого термина. Когда мы поднимались по ступеням, я немного нервничал, ожидая увидеть выстроившуюся у дверей огромную очередь желающих получить роль, и наполовину расслабился лишь когда увидел, что холл пуст. Подойдя к дверям, я взглянул на Нетти. В ответ она улыбнулась. Это меня воодушевило. «Не унывай!» — мысленно сказал я себе, но неприятное чувство в районе солнечного сплетения говорило мне, что должно случиться какое-то дерьмо. И конечно, оно случилось.

Робин выглядел ужасно — так, как будто не спал с тех пор, как мы его видели последний раз. Он усадил нас на диван и сделал слабую попытку расчистить кофейный столик. На нем был ветхий халат, через который при наклонах и резких поворотах было видно голое тело. В квартире воняло тухлятиной, потом и дезодорантом, везде стояли какие-то сумки с вещами. Я посмотрел на Нетти. Ее лицо было каменным, руки вцепились в сумку с едой у нее на коленях так, что костяшки пальцев побелели. «Мира не предвидится, — подумал я. — Отбора актеров, судя по всему, тоже: кроме Робина, в квартире, похоже, никого нет».

— Где все? — спросил я.

В ответ Робин промямлил что-то нечленораздельное. Потом он взял календарь за 1979 год из «Марокканских мальчиков» и стал сметать им со стола бычки, пепел и прочий мусор. Я чувствовал, что Нетти вот-вот взорвется. Мне хотелось, чтобы Робин сказал хоть что-нибудь. Но вместо этого мы услышали звук спускаемой в унитазе воды.

— Кто-нибудь будет кофе? — спросил Робин, удаляясь в кухню. У меня появилось чувство, что в туалете находится горничная для нашего фильма.

15.8

Так и оказалось. Ее звали Таня. Таня Сюзан. Я видел ее пару раз с Робином, но мы не были формально представлены друг другу. По словам Робина, она торговала наркотиками. Она и ее компаньон жили через дорогу от Робина. Все, что Робин рассказал об этой парочке, было очень неутешительно. Ходили слухи, что они убивали людей.

Вид у Тани, когда она вышла из туалета, был не лучше, чем у Робина. На ней футболка с изображением «Ramones», и волосы ее такие же, как у них, — длинные и нечесаные. Трудно представить человека, меньше подходившего на роль нашей горничной.

— Н’взражаете? — произнесла она, указывая на кофейный столик.

Я не совсем понял, что она имеет в виду, но на всякий случай сказал «нет». Таня вытащила из лежащей на столике пачки, положенной туда Нетти, пару сигарет, закурила одну, а другую засунула себе за ухо. Затем села на пол, скрестив покрытые синяками ноги.

Вошел Робин с подносом, на котором были кофейник, чашки и плитка шоколада «Динг-Донгс» — еще в фольге. Халат Робина совсем распахнулся, и видны яйца, но этот факт его совершенно не волновал. По всей видимости, он этого даже не замечал. Все это было бы вполне забавно, если бы не касалось нашего дела.

— Итак, Таня будет нашей горничной, — сказал он, присаживаясь на корточки и передавая мне чашку. — А я думаю сыграть сантехника, — продолжил он, протягивая Тане шоколад. — А ты, Нетти, я думаю, сможешь сыграть девушку. — И он налил Нетти кофе.

Я взглянул на Таню. Она оценивающе смотрела на Нетти.

— М-да, я сыграю с вами эту сцену, — наконец произнесла она таким тоном, как будто это было с ее стороны большим одолжением.

Я подумал, что все кончено. Сейчас Нетти бросит свою «мирную жертву» Робину в лицо, и начнется скандал. Но нет. Нетти улыбнулась, отхлебнула кофе и открыла сумку с едой.

— Это тебе, Робин, — с Рождеством! — сказала она, облизывая испачканные в клюквенном соусе пальцы. Потом, как тогда со мной, она заплакала.

15.9

— Очень трогательно.

— Да, так оно и было. Нетти подогрела индейку и гарнир, потом усадила Робина и Таню на кухне и, пока они ели, пела им рождественские песни. Это было очень необычно.

— У Нетти прекрасный голос.

— Как у ангела. Я первый раз услышал тогда, как она поет.

— Но какой стратег!

— Очень умно с ее стороны, правда? На минуту свет померк перед нашими глазами. Мы определенно не собирались снимать в нашем фильме таких звезд, как Робин и Таня. И мы знали, что не хотим сами сниматься в роли молодых любовников. Что сделала Нетти в этой ситуации? Она не стала скандалить, она вместо этого окружила Таню и Робина своей любовью. И они были согласны на все. До этого случая я никогда не думал о такой возможности.

— Иногда лучшая защита — нападение.

— Вы говорите, как Бобби Голтс.

— У Нетти было какое-нибудь название для ее стратегии?

— Было. Она называла это светом любви. У меня был детектор лживости, у нее — свет любви.

15.10

Мы назначили набор актеров на следующий день. По нашей договоренности, мы встречались у Робина, затем шли с Таней к мистеру Стику, где она представит нам разных людей, а мы решим, подходит данный человек на ту или иную роль или нет. Когда наконец мы увидим, что кто-то нам подходит, Таня спросит у этого человека, не хочет ли он за день заработать пару сотен баксов. Все просто.

Все прошло гладко. Мне нравилось, как выглядят эти люди. Они были конкретными и приятно отличались от жителей Шогнесси. В какой-то момент Нетти сказала мне, что мы должны снять документальный фильм об этом дне. Я согласился. После «Шайки богатых деток» самое время заняться документалистикой.

Набрав группу, мы все вместе вернулись к Робину. Спасибо тебе, Господи, за Таню. Что бы мы без нее делали!

15.11

ВНУТРИ. ОЧЕНЬ ЧИСТАЯ КВАРТИРА ОДНОГО ИЗ ДЕЙСТВУЮЩИХ ЛИЦ. ДЕНЬ

Саундтрек: вторая сторона альбома «Led Zeppelin IV»

На диване сидят четыре женщины (от 18 до 20 лет). Все в вареных джинсах. Две в джинсовых куртках, две, самые молодые, — без курток. На них футболки. На одной футболке нарисована кошка. Под ней надпись «ЛОЖИСЬ ЗДЕСЬ, БЕБИ». На второй футболке — роза. Над ней, серебряной вязью, «ВОТ ЭТО КЛАСС».

На подлокотниках дивана сидят двое мужчин (лет по 25). Оба в вареных джинсах. На одном короткая прямая куртка, на втором — «кенгуру» серого цвета.

Напротив, на стульях, сидим я, Нетти, Робин и Таня. У Нетти в руках папка со скрепкой. Она наклоняется вперед.

НЕТТИ

Пожалуйста, назовите ваши имена. — Указывает на крайнего слева. — Начнем с тебя.

МУЖЧИНА НОМЕР ОДИН

Зачем?

НЕТТИ

Чтобы я знала, как мне тебя называть.

МУЖЧИНА НОМЕР ОДИН

Тебе нет нужды как-то меня называть. Я-то думал, что мы собираемся снимать порно.

Все смеются.

НЕТТИ

Ну хорошо, я буду называть тебя Ланс.

ВОТ ЭТО КЛАСС

И это будет правильно[41].

Опять смех.

НЕТТИ

(улыбаясь)

Тебе есть что показать, или как?

МУЖЧИНА НОМЕР ОДИН УЛЫБАЕТСЯ

Смех.

НЕТТИ

(обращаясь к ВОТ ЭТО КЛАСС)

А как тебя зовут?

ВОТ ЭТО КЛАСС

Э… Тиффани!

Смех.

Более молодая женщина смотрит на женщину, сидящую рядом.

Остальные поддерживают ее почин.

ДЖИНСОВАЯ КУРТКА НОМЕР ОДИН

Черри.

ДЖИНСОВАЯ КУРТКА НОМЕР ДВА

Маришка.

Смех.

ЛОЖИСЬ ЗДЕСЬ, БЕБИ

Кэндейс.

МУЖЧИНА НОМЕР ДВА

Сливная труба.

Громкий смех.

НЕТТИ

Что такое сценарий, вам известно?

Смех.

СЛИВНАЯ ТРУБА УЛЫБАЕТСЯ

Легкий смех.

Барабанная дробь.

НЕТТИ

Итак, вы знаете, что мы собираемся делать.

С дивана слышится разноголосый хор «да».

Нетти встает и дает каждому из сидящих на диване по одному листку. Все начинают читать.

НЕТТИ

Вам раздали сценарий, в нем указано все, что будет происходить в нашем фильме. Продолжительность — примерно двадцать две минуты. И мы намерены снять его в один день, аккурат на Новый год. В нем две женские и две мужские роли. Каждому из вас заплатят за работу по двести долларов.

ЧЕРРИ

Это хорошо… но я не хочу участвовать в сцене с другой киской.

МАРИШКА КРУПНЫМ ПЛАНОМ

Она смотрит на Черри.

ЧЕРРИ

(голос)

Этого я делать не буду.

МАРИШКА КРУПНЫМ ПЛАНОМ

Она кивает.

МАРИШКА

Да, и я тоже. Я не хочу участвовать в сцене с другой киской, если там тоже будет парень.

ПЕРЕБИВКА КАДРА

Таня у двери. Благодарит уходящих Черри и Маришку.

Тиффани, Кэндейс, Ланс и Сливная труба сидят на диване, глядя прямо перед собой. Лица бесстрастные.

РЕВЕРС

Я, Нетти, Робин и Таня.

РЕВЕРС

Тиффани, Кэндейс, Ланс и Сливная труба стоят перед диваном, голые.

ПЕРЕБИВКА КАДРА

Ланс стоит перед двумя женщинами, член торчит колом.

ПЕРЕБИВКА КАДРА

Тиффани посередине, машет щеточкой из перьев для чистки одежды.

ПЕРЕБИВКА КАДРА

Теперь Кэндейс посередине, показывает язык.

РЕВЕРС

Нетти что-то торопливо пишет на листке бумаги, поджатом к папке скрепкой.

РЕВЕРС

Тиффани, Кэндейс, Ланс и Сливная труба вновь сидят на диване. Одетые.

НЕТТИ

(поднимая голову)

— Ладно, с составом мы определились.

Громкий стук.

Слышно, как кто-то отодвигает стул, идет к двери. Дверь открывается.

ТАНЯ

(голос)

— Ну наконец-то ты к нам пожаловал.

15.12

— Флинн!

— Могучий Флинн[42].

16.1

Считалось, что на Дейви-стрит не было большего раздолбал, чем Флинн, но я никогда не встречал более крутого парня. Когда мы возвращались в тот день к Робину, я не мог поверить своему счастью. Все было так, как я мечтал. Флинн был таким сексуальным! Восхитительно! Как Ранди Кобб. И высокий! Такой высокий! Смотрел сверху вниз. Совсем как Нетти. И такие же, как у нее, колючие волосы, такой же кожаный бомбер. Как она сможет игнорировать такого парня? Тем более что они так классно смотрелись, как будто всю жизнь прожили вместе. Я страшно ревновал и отчаянно влюбился в них обоих. Причем все это случилось еще до того, как мы узнали, кто он такой.

Робин начал что-то мямлить в качестве вступления. Но Флинн взял дело в свои руки. Он так гладко говорил, этот парень! И он был таким необычным!

— О’кей, если правда, что меня зовут Флинн, — начал он медленно, как будто с трудом вытаскивая данные из памяти, — то ты, должно быть, Нетти!

Нетти вспыхнула и залилась румянцем. Никогда не видел, чтобы это случалось с ней раньше. Потом Флинн обратился в том же духе ко мне. Хотя моя куртка в подметки не годилась их с Нетти бомберам, Флинн позволил мне чувствовать себя значительным и крутым — таким же, как они с Нетти. Затем он вновь повернулся к Нетти.

— И если меня зовут Флинн, — сказал он, беря из ее рук блокнот и поворачиваясь к остальным актерам, сидевшим на диване, — то вы должны быть Человеком Номер Один, Человеком Номер Два, Человеком Номер Три и Человеком Номер Четыре.

Сидящие на диване захохотали.

— Здравствуй, Флинн! — произнесли они в унисон.

Что же ответил Флинн? Он проскрипел, как старая почтенная леди:

— Здравствуйте, дети!

Если бы меня спросили о возрасте Флинна, я бы предположил, что ему, вероятно, под тридцать. Но, как и во многих других случаях, связанных с Флинном, точно определить было невозможно. Вы никогда не знали, что ожидать от этого парня. Едва вы решили, что поняли его игру, он полностью опровергал ваши догадки, как если бы читал ваши мысли и шутил над вами — просто для удовольствия, от нечего делать. Я мог бы привести примеры. Но их было бы слишком много. Достаточно сказать, что Флинна невозможно было не уважать. Всюду, где он появлялся, он требовал к себе уважения и добивался его. Он имел отношение ко всему, что происходило на Дейви-стрит. Да, Флинн был гигантом.

16.2

— Марти Флинн вошел в вашу жизнь.

— Вы правы. После нашей первой встречи он захотел встретиться с нами еще.

16.3

Флинн дал Тане стодолларовую бумажку — «возьми на обед детям». Другую такую же он вручил Робину с тем, чтобы тот купил какой-нибудь китайской еды и «чего-нибудь с пузырями». Когда они ушли, он стал суперсерьезен и велел нам с Нетти сесть на диван и устроиться поудобнее. Сказал, что у него есть к нам небольшой разговор: он хочет рассказать о своем происхождении. Потом Флинн отодвинул кофейный столик, сходил на кухню за табуреткой, бухнул ее перед нами, сел, положил одну ногу на другую и начал свою речь:

— Меня зовут Марти Флинн. Это мое настоящее имя. Мартин Патрик Макдугалл Флинн. Многие люди не называют своих настоящих имен, потому что думают, что должны что-то скрывать, или самим от чего-нибудь скрываться, или что они собираются в какой-то момент начать все сначала, или что-нибудь еще. Их дело. Я говорю свое настоящее имя, потому что я не такой, как другие. Вы понимаете, что я имею в виду? Мне нечего скрывать, не надо ни от кого прятаться, я не собираюсь ничего начинать. Я хочу, чтобы вы это знали. Хочу, чтобы вы знали, что я называю свое настоящее имя, потому что горжусь тем, что я делаю. И лучшее выражение гордости, которое я могу придумать, — это честность, разве нет? Вы согласны со мной? Честность. Помните это. Есть вопросы? Хорошо.

Итак, чем же я занимаюсь? Но позвольте сначала дать вам совет: все, что бы вы ни услышали обо мне, урезайте вдвое. Понятно? Сокращайте это ровно вдвое. Например: ходят слухи, что я сутенер, что я живу на доходы с проституток. Давайте сократим это вдвое, да? Правильно: слухи ложные. Я не сутенер. Позвольте повторить: я не сутенер. На самом деле я покровительствую группе независимо мыслящих людей — главным образом молодых женщин, — которые не желают отдавать заработанное ими какому-нибудь гнусному мудаку, который их еще и ебет за то, что мало принесли. Понятно? Так что то, что я им даю, — защита. Я не подпускаю сутенеров к их баксам. И эту защиту я им обеспечиваю бесплатно.

Теперь разберемся со слухом, что я торгую наркотиками. Я не раз слышал такие разговоры. Я слышал, как люди говорили, что Марти Флинн — это парень, который снабжает всех сутенеров коксом. Сократите вдвое. Торгую ли я наркотиками? Да. Но я не продаю их сутенерам. Ненавижу сутенеров. Это бич земли. Кому же я продаю наркотики? Я продаю их богатым деткам, которые появляются здесь из Шогнесси и западного Ванкувера. Продаю, потому что меня радует тот факт, что эти богатые детки полностью уделаются. Хотите послушать дальше? У меня есть теория на этот счет. Я могу сослужить человечеству хорошую службу. Подумайте, насколько лучше станет мир, если целое поколение богатых деток подсядет на наркотики и перестанет тратить свое время на жадное делание денег. Вы только представьте себе, насколько лучше станет мир без всех этих отвратительных буржуинов! Может быть, взамен мы могли бы получить немного настоящего равенства? Как вы думаете? Разве это не было бы чудесно? По-моему, да. Богатые — те же сутенеры, в отношении меня по крайней мере. А вы уже знаете, как я отношусь к сутенерам.

Теперь перейдем к слуху, что я занимаюсь ростовщичеством. Я будто бы акула, которая дает людям деньги под баснословные проценты, а потом вышибает их, если те не могут в срок заплатить. Опять же: сокращайте вдвое. Да, я даю деньги под проценты. На самом деле я даю много денег — большую их часть в уверенности, что никогда не увижу их снова. Если не верите — позвольте мне повторить, что именно так и обстоят дела. За прошлый год я раздал десять тысяч долларов детям, которые готовы питаться на помойке, только бы не возвращаться домой, или которых родители выгнали из дому. Как с этим согласуются разговоры о безумных процентах и о том, что я бью людей, которые не возвращают мне деньги? Конечно, мои проценты немного выше, чем в банке. Но бью ли я должников? Никогда. Единственным физическим контактом с людьми, которым я ссудил деньги, до сих пор было рукопожатие. Понятно? Я ни разу не тронул ни волоска на их головах!

Наконец, недавно прошел слух, который кажется мне поистине диким, — что я убиваю людей. Тех, кто меня предал. Пожалуйста — и Христа ради — сократите его вдвое! Да, правдивая часть — что люди предают меня; но остальное полная ложь — я не убийца. Вы слушаете меня? За всю свою жизнь я никогда никого не убивал. И не собираюсь. Меня, конечно, нельзя назвать самым приятным человеком в мире, но я горжусь тем, что придерживаюсь определенных принципов. Называйте их христианскими, если хотите, — меня это мало ебет. Убийство — нечто за пределами моего понимания, последний грех. Я ценю человеческую жизнь больше, чем что бы то ни было другое в этом мире. Кроме того, те, кто меня предал, так или иначе получат свое. Я хочу сказать, что им придется когда-нибудь держать ответ перед кем-то свыше, правда? Ясно ли я выражаюсь? Вы согласны со мной? Потому что это важно. Я хочу сказать, что вы можете считать, что я вас обманываю в чем угодно, но вы должны мне верить, когда я говорю, что никогда в жизни никого не убивал. Такие слухи распускают сутенеры, которые хотят, чтобы меня поскорее отсюда убрали и они могли безнаказанно выжимать последнее из девочек. Так что прошу вас — нет, умоляю вас! — не верьте первому встречному. Смотрите внимательно, кто хочет дискредитировать мое доброе имя и зачем им это надо. Я — это действительно я. Верьте мне. Ты мне веришь? А ты? Ну хорошо тогда. Так я прояснил немного ситуацию? И вы мне верите? Верите! Хорошо. Тогда давайте перейдем к делу. У меня есть предложение для вас обоих.

16.4

— Неужели вы попались на это?

— Мы были молоды.

— Нам казалось, что вы должны лучше знать мир.

— Во Флинне было что-то, что убеждало и интриговало.

— Что например?

— Его убежденность в том, что он говорил. Его уверенность.

— В чем состояло его предложение?

— Он хотел создать группу для съемок и распространения порно. В составе меня, Нетти, Робина и его самого.

— Было ли это предложение разумным?

— У него не было ничего в письменном виде. Просто идеи. Но он знал много народу. И у него был отличный план, кому продавать снятые фильмы.

— Так вы согласились?

— Я был готов согласиться. Я был сыт по горло завываниями проектора. И при этом определенно хотел продолжать снимать фильмы. Нетти — тоже.

16.5

Нетти сказала, что хотела бы сначала увидеть что-нибудь в письменном виде, и я поддержал ее. Флинн ухмыльнулся.

— Хорошо, — сказал он, спрыгнул с табуретки и отнес ее в кухню.

Мы с Нетти обменялись многозначительными взглядами. Они были одинаковыми. Если бы мы перевели их в слова и разрезали на две части, как советовал Флинн, то получилось бы следующее: во-первых, Флинн — хороший; во-вторых, мы обсудим все позже. Флинн был умным, смелым и опасным — как раз таким, на кого мы западали в то время. Таким образом, мы клюнули на приманку.

Флинн вернулся из кухни с морковкой и вертелом для шашлыков.

— Собираюсь показать вам, парни, как делается съедобная трубка для курения, — сообщил он.

Глаза Нетти загорелись:

— Ладно!

В одно мгновение Флинн превратил морковку в чиллум. Затем он вытащил из кармана своей куртки кусок тайского гашиша, отщипнул кусочек и зарядил свое импровизированное курительное приспособление. Он передал Нетти зажигалку, взял конец морковки в рот и кивнул. Нетти подожгла гашиш. Флинн затянулся. Потом он, не выпуская трубку из рук, дал затянуться Нетти. Затянувшись, она повернулась к Флинну, и я увидел ее блаженно закрытые глаза. Флинн передал трубку мне. Что ж, я могу подержать ее и сам. Я взял чиллум и стал затягиваться, но к тому времени гашиш уже потух. Я попросил огня, и с этой просьбой мне пришлось обратиться дважды.

Удивительно, как быстро они сошлись. На всякий случай я обратился к своему детектор лживости. Честны ли ваши намерения, мистер Флинн? Хммм… Трудно сказать. Возможно ли проникнуть за завесу вашей крутости, мистер Флинн? Тогда он взглянул на меня и подмигнул. Это выглядело так, как будто он все это время слушал мои мысли. И мне это очень понравилось. Мне понравилось, что мы были с ним настроены на одну длину волны. Я сказал ему, что мне понравилось то, что он говорил о богатых, и что подсаживание их на наркотики действительно кажется удачной стратегией. Флинн улыбнулся и поблагодарил меня. Но в действительности я хотел сказать ему, как мне нравится, когда он говорит «сократите его наполовину», сопровождая свои слова каратистским рубящим ударом ребром одной руки по ладони другой. Это было круто. Флинн казался битком набитым такими короткими фразами и жестами. Я взял себе на заметку этот шикарный жест и решил использовать его, когда нужно будет в разговоре повернуть дело в нужную сторону.

Нетти выразила желание сама держать трубку. Она сделала хорошую затяжку, потом передала мне. Я затянулся и протянул морковку Флинну, но тот нахмурил брови и покачал головой в знак отказа. Отказалась от затяжки и Нетти. Их глаза закрылись. Я чувствовал себя так, будто находился в миллионе миль от них и нужно было кричать, чтобы меня услышали. А было столько всего, что мне хотелось спросить у Флинна. Я хотел узнать, рассматривает ли он и нас как тех богатых ублюдков, которым он продавал наркотики. И если нет, то почему. Я должен был знать почему! Но к тому времени Флинн с Нетти уже ушли в свой маленький мирок. Так что я положил трубку на стол и пошел в туалет пописать — только для того, чтобы чем-нибудь занять себя.

Но на самом деле я хотел все слышать и видеть. Я находил Нетти и Флинна вместе чрезвычайно возбуждающими. Я пытался пописать, тряс свой член, но напрасно — он набух и отвердел. Еб твою мать! Я никогда не курил раньше тайский гашиш. Меня охватила легкая паранойя. Я повернулся к вентиляционному отверстию и прислушался. Ни звука! Я приложил ухо к двери. Ничего. Интересно, они уже целуются? И если да, как я смогу выйти отсюда, не помешав им? Все случилось так быстро. Все поменялось в мгновение ока. Я наклонился и припал к замочной скважине. Все, что я мог видеть отсюда, были их животы в области диафрагмы. Руки Флинна были на жопе у Нетти, а ее руки, предположительно, у него на шее. Я продолжил игру со своим хуем, придерживая пряжку ремня, чтобы она не дребезжала. Достигнув оргазма, я оттянул яйца вниз и стал медленно считать до десяти. Дойдя до четырех, я услышал, что входная дверь квартиры открылась. Это был Робин.

— В самое время, — сказал Флинн так, как будто это была его квартира.

16.6

— И вас нисколько не беспокоило, что Флинн соблазняет вашу девушку?

— Бог мой! Вы разве не слышали, о чем я так долго рассказывал? Мне нужно все повторить заново? Нетти никогда не была моей девушкой, и меня очень привлекала перспектива заполучить их вместе.

— Да, но не чувствовали ли вы себя обойденным?

— Единственная вещь, которая меня беспокоила, — что Флинн уделяет Нетти несколько больше внимания, чем мне. Но ведь это было вполне естественно, правда? Они так хорошо смотрелись вдвоем. Они были как будто созданы друг для друга. Можно ли было винить их за то, что они решили исследовать друг друга?

16.7

Шампанское и китайские блюда. Множество затяжек. Все мы изрядно дунули. К концу ночи морковка стала несъедобной. Странный предмет — влажный, мягкий, кожистый. Робин устроил с ней кукольный спектакль: взял ее в руки и, показывая нам, стал говорить от ее лица:

— Здравствуйте! Меня зовут мистер Моркоу. Я так много курил, когда был сеянцем, что превратился в овощ.

Мы захохотали. Мы смеялись, смеялись, смеялись. Затем Флинн объявил, что у него назначена встреча и ему пора идти. Робин собрался к Максу. Так что нам с Нетти ничего не оставалось, как отправиться на автобусную остановку и вернуться в Шогнесси. Мы были укурены в ноль. Но было еще рано — меньше десяти.

Нетти предложила пойти домой пешком. «Хорошая идея, — подумал я. — Хорошо сейчас пройтись по свежему воздуху». Никогда раньше я не видел Нетти в таком легкомысленном настроении. Но это не имело никакого отношения к алкоголю и гашишу. Нет, Нетти была влюблена. Во Флинна. Я спросил ее об этом. Спросил, о чем она думает. Вот что она мне рассказала:

— Сначала я подумала, что он просто враль. Понимаешь? Просто ненавижу все это крутое дерьмо — терпеть не могу. Но на самом деле этот парень — настоящий. Классный чувак. И умница. Ты знаешь, что он учится в университете? Пишет диплом по арабской поэзии. Это круто! Понимаешь, что я имею в виду? Что человек может быть даже панком и при этом не быть полным идиотом. В Англии полно чуваков, которые выглядят так же, как Флинн, но совершенно пустых. Флинн — другое дело. Он настоящий.

Насчет честности:

— Я ему верю. Я не верю всему, что он говорил, но верю, что глубоко внутри он хороший человек. Думаю, нам важно помнить, что люди, которые живут так близко к улице, имеют свои понятия. И мне кажется, что таким понятиям, как истина и честность, хотя представления о них и отличаются от наших, все равно придается большое значение. Я хочу сказать, они просто имеют другую форму. Может быть, они не так четко определены, как мы привыкли. Не знаю. Я просто ему верю.

Насчет съемок и проката фильмов:

— Думаю, если он предложит нам разумные условия, если все будет нас устраивать, мы определенно должны рассмотреть возможность сотрудничества с ним. Кажется, он знает массу народа. Кроме того, ни ты, ни я ничего не понимаем в прокате. И если он собирается за все платить, то что может с нами случиться? Мы просто будем подбирать актеров и снимать, а он позаботится обо всем остальном, правильно? Опять же я бы хотела больше узнать о бизнесе, а ты? Я хочу сказать, это прекрасная возможность для нас больше узнать о деловом мире.

Мы шли мимо парка, когда Нетти, все еще говоря о Флинне, завернула к парку. Я последовал за ней. Мы перелезли через ограду, чтобы срезать угол. Воздух был холодный, и мы остановились, чтобы перевести дыхание. Мы почти пришли. Через ограду можно было видеть мой дом. Ни в одном окне не горел свет — только фонарь у входа внизу. «Мама, наверно, у Карла, — подумал я. — Наверняка на кухонном столе меня ждет записка: „Я у Карла, приду утром. Целую, мама“. Или что-нибудь в этом роде».

— Не зайти ли нам к тебе? — как будто прочитав мои мысли, спросила Нетти. — Послушать записи?

Я охотно согласился. Я просто умирал от желания послушать, что она скажет еще о Флинне.

Мы вошли в дом и направились в мою комнату. У Нетти с собой была кассета, которую она возила в Англию, — «Clash». Поставив ее, Нетти прыгнула на кровать, стянула через голову свитер и стала подпевать со своим замечательным английским акцентом.

«Если она начнет раздеваться, тоже разденусь», — подумал я.

Нетти на минуту задумалась, созерцая одеяло на моей кровати. Лицо думающей Нетти! Потом, почесав голову, она спросила:

— Ты еще хочешь?

Я ответил утвердительно и стал расстегивать штаны. Я скинул одежду и отпихнул ногой чехол от гитары. При этом подумал, как сильно будет отличаться секс с Нетти от того, что было раньше. Потому что — я был совершенно уверен — она думает сейчас только о Флинне.

Я взглянул на ее тело. Она сидела спиной ко мне, голая. По движению ее плеч было видно, что она играет сама с собой. Потом она повернулась ко мне. Ее соски набухли. Красиво, подумал я. Свет играл на ее круглых белых грудях. Они стали больше с тех пор, как я видел их последний раз. Может быть, так казалось потому, что остальная часть ее тела стала еще более худой. А может быть, это было просто мое воображение. Нетти стала взрослой, и вряд ли на самом деле ее груди могли расти.

Я медленно приближался к ней. Ее глаза закрыты. Наверняка представляет Флинна. Я видел, как Флинн лежит рядом с ней, опершись на локоть. Когда он слегка меняет позу, по мышцам его спины пробегает рябь. Его упругая задница. Они занимались любовью первый раз, поэтому было много поцелуев и нежных разговоров. Флинн целовал ее шею и грудь сверху вниз, останавливаясь на сосках. Она играла его волосами. Потом он опустился ниже и принялся за ее живот и еще ниже. Круг поцелуев вокруг ее щелочки. Потом в клитор. Потом в губы. Его член отвердел, она чувствует его давление. Снова нежности и поцелуи. Потом Нетти целует торс Флинна сверху вниз, лижет его соски, обнимает его за задницу, лаская ягодицы и промежность. Целует в пупок, потом по краю лобковых волос, потом в яички. Начинает нежно покусывать его мошонку.

— Возьми их в рот, — говорит Флинн.

И Нетти берет. Потом она целует его член, лижет его, берет в рот, играет с ним губами и языком. Когда Флинн достаточно разогревается, он берет Нетти за руки и поднимает вверх, что-то шепча, и целует ее в губы, а затем делает нечто странное, чего она не ожидала: поворачивает на бок и начинает трахать сзади.

«Как странно! — думает Нетти. — Может быть, ему не нравится мое лицо?» Но ей нравится, как его член проходит между ее ягодиц, как по ягодицам скользят его яйца, как его большие пальцы нажимают на соски.

Эти фантазии сильно завели меня. Потому что теперь я был Флинном. Я был Флинном, который собирается ебать Нетти.

Мы начали с поцелуев. Долго целовались. Это было необычно. Необычно потому, что обычно мы сразу переходили к делу. Но на этот раз все было иначе. Потому что я был Флинном. Тот, кого Нетти сейчас целовала, был Флинном.

— Как ты думаешь, какой у Флинна хуй? — спросила Нетти, укладывая меня на спину и целуя в шею.

— Судя по его рукам, думаю, большой, — ответил я, сжимая ее грудь и пощипывая соски.

Нетти задрожала. Прочистив горло, она произнесла:

— Странно, по его носу я думала, что длинный и тонкий.

Я подумал с секунду.

— Что ж, — сказал наконец я, перекатываясь на бок, — может быть, он и такой, и такой.

Нетти быстро разогрелась. Уже после нескольких прикосновений ее щель увлажнилась.

— Не трогай пока мой клитор, — попросила она. — Не хочу быстро кончать.

— Хорошо.

Я засунул палец ей во влагалище, смочил его в выделениях и медленно описал им окружность вокруг ее лобка. Потом нажал большими пальцами на ее большие губы. Нетти взяла в руку мой член и стала лизать головку. У нее была очень возбуждающая хватка — как у Даны Феррис, ее язык был горячим. После каждого десятого удара или около того Нетти сжимала мои яйца и целовала их. Потом я, в свою очередь, засунул ей во влагалище язык и протолкнул его вперед, насколько это было возможно. Я ебал ее языком. Потом я перешел к промежности и, наконец, к заднице. Я дул на ее анус до тех пор, пока он не приоткрылся.

Задница у Нетти худая и заросшая волосами. Но она в тысячу раз приятней тошнотворной задницы Робина. Казалось, прошли века с тех пор, как мы с Робином занимались сексом. Однако теперь воспоминание о его заднице сослужило мне добрую службу, поскольку я не хотел быстро кончать. Я подумал, как плохо стал выглядеть Робин с тех пор, как зачастил к Максу. Это меня опечалило. Но вернусь к жопе Нетти. «Все это британская еда», — подумал я. Это помогло мне преодолеть отвращение. Когда вы понимаете причину чего-либо, отвращение всегда исчезает. Я стал лизать анус Нетти, и уделил ему не меньше времени, чем влагалищу. Нетти, кажется, понравились мои экзерсисы. Она выпячивала свою худую задницу мне в лицо и просила засунуть язык как можно глубже в анус. Я чувствовал запах ее вагинальных выделений, пота и пудры. Они смешивались, порождая новый, особенный запах. Аналогично смешались и все цвета, превратившись в коричневый. «Не так ли всегда происходит в нашей жизни, — подумал я. — Все кончается жопой».

Мы перевернулись на бок. Я обнял Нетти и стал согревать своим телом.

— Засунь в меня, — сказала она.

Я встал на карачки, заняв исходную позицию, и стал тереться членом о ее клитор, то входя в нее, то выходя и двигая им вправо-влево. Она застонала.

— А какие у него яйца? — спросила она.

— Что?

— Какие у Флинна яйца? — повторила Нетти, тяжело дыша.

— Большие, — ответил я, вытаскивая член из влагалища и начиная слегка тереться о клитор своей мошонкой.

— О блядь, стоп! — воскликнула она. — Теперь просто засунь его в меня.

Так я и поступил. Засунул целиком. Медленно и нежно.

Пока мы трахались, я руками работал над ее задницей. Мне удалось, смочив пальцы в ее вагинальных выделениях и в слюне, засунуть их ей глубоко в анус. Вскоре я уже чередовал толчки членом с толчками пальцами. Потом я вышел из нее и, вновь смазав пальцы, стал ласкать ее клитор.

— Ты думаешь, Флинн любит анальный секс? — спросила она, задыхаясь.

Я не ответил — сознательно: я знал, что повторение вопроса возбудит ее еще больше.

— Ты думаешь, Флинну нравится ебаться в жопу? — повторила она, ловя ртом воздух. Но я мысленно был уже далеко. Я поднял ее ноги и поместил свой член у ее ануса. Медленно нажимая, я ответил:

— Держу пари, Таня очень любит, когда Флинн ебет ее в жопу.

Нетти оттолкнула меня и перевернулась на бок. Она спрятала лицо в подушку и завыла. Что-то было не так.

— Что с тобой? — спросил я. — Ты в порядке?

Она закивала головой. Я сел на кровати, не зная, что сказать. Может быть, я сделал ей больно? Или у нее не выдержало сердце? Я не знал, что надо делать в таких случаях. Нетти отбросила подушку. Она смеялась. Но я видел, что она полностью уничтожена. Это был сердитый смех.

— Зачем ты вспомнил эту женщину? — сказала она, тоже садясь и прижимая колени к груди.

— Таню?

Нетти кивнула.

— Не знаю, как тебя, — сказала она, — но меня от этой курицы бросает в дрожь.

16.8

— Сколько показывали Флинн и Таня на детекторе лживости?

— Флинн — около 0,22. Что касается Тани — ее показания каждый день были разными. Один раз они дошли до отметки 0,84, но после того, как мы сняли «Шайку богатых деток», упали до 0,44.

16.9

Все время, пока я снимал порнофильм «Шайка богатых деток», мы постоянно сталкивались с проволочками и всякими накладками. Дело не во времени и не в бюджете — с этим было как раз проще всего. Проблема состояла в том, что мы ни разу не обсуждали, как будем делать фильм. Виной тому был Флинн. Хотя «Шайка богатых деток» оказался хитом, это был гнилой компромисс, задавший тон всему последующему дерьму.

Как же все происходило? Мы начали съемки в пять пополудни и закруглились к девяти, отсняв все, кроме титульных кадров. Мы выделили из нашего бюджета средства на двенадцать пленок «Кодахром-25», но уложились в десять. В итоге получился получасовой фильм. Когда проявленные пленки пришли из лаборатории «Кодак», я урезал его до двадцати двух минут. Титры мы отсняли в последнюю очередь, используя буквы с магнитами, которые помещали на белую стенку холодильника в квартире Робина. Они были следующими:

ЛИТЕРАТУРНО-КИНЕМАТОГРАФИЧЕСКАЯ ГРУППА ПРЕДСТАВЛЯЕТ

Фильм Бетси Дик

ШАЙКА БОГАТЫХ ДЕТОК

В фильме снимались:

Тиффани Ротшильд

Лу Болан

Ланс Чабб

Представляем Таню Сюзан в роли горничной

Исполнительный продюсер — Мартин Флинн

Сценарий Генри 3. Миллера

Директор картины — Бетси Дик

16.10

— Вы не Генри 3. Миллер.

— Да и Нетти не Бетси Дик.

— Почему вы не использовали ваши настоящие имена?

— Так нам посоветовал Флинн. Он сказал, что будет нехорошо, если выяснится, что мы несовершеннолетние.

— Но Робин был совершеннолетним. Почему он взял псевдоним?

— Потому что он так захотел.

— Использовали бы вы свои настоящие имена, будь вы к тому времени совершеннолетними?

— Не думаю. Этот фильм не был работой, которой мы могли особенно гордиться.

— Из-за вмешательства Флинна.

— Точно. В Голливуде это называют вторжением в студию.

— И одним из последствий этого «вторжения» было назначение Тани на роль горчичной?

16.11

Мы договорились встретиться на квартире у Робина в канун Нового года в четыре дня. Я, Нетти, Флинн, Робин и актеры. Оказалось, что наш предполагаемый водопроводчик заболел и не сможет принять участие в съемках. Флинн убедил нас взять на его место Робина. Кроме того, без уважительной причины не явилась и горничная. Нетти предложила было взять на эту роль следующего по списку кандидата, но в этот момент раздался стук в дверь.

Робин открыл. Это был не кто иной, как Таня — выряженная наподобие стриптизерши пятидесятых годов. Вы помните этот тип? Пышные волосы, боа, ажурные чулки. Кроме того, на ней был чудовищный халат с разводами всевозможных синюшных оттенков. Странная ходульная походка джанки довершала нелепый вид. Это было поистине печальное зрелище. Я сразу понял, что происходящее не сулит нам ничего хорошего. Мы с Нетти обменялись многозначительными взглядами.

Таня подошла к Флинну и трагическим голосом произнесла:

— Я готова закрыться, мистер Де Милль.

Конечно, я засмеялся. Трудно было бы удержаться от смеха. Но это не было так уж смешно. Флинну было определенно не до смеха. Он стал всячески ругать Таню за то, что она провалила дело, и пообещал, что если она еще раз окажется в минусе, то станет мясом для собак. Это продолжалось довольно долго.

Из брани Флинна я понял, что Таня умоляла о роли и он в конце концов снизошел к ее мольбам. Она должна была, как я понял, принести ему определенную сумму — провернуть сделку по продаже наркотиков. Однако выполнить поставленное условие Таня не смогла, и, соответственно, Флинн сообщил ей, что ее не берут на роль.

— Давай иди отсюда, — сказал он. — Съебывай домой.

Тут Таня зарыдала. Она опустилась перед Флинном на колени и стала обнимать его ноги, умоляя о прощении. Это было ужасно. Невозможно смотреть. Все взгляды были устремлены на Флинна: что он будет делать?

Он помог ей встать и вытер ей слезы. Потом прошептал что-то на ухо. Таня шмыгнула носом и сказала «да». Флинн поцеловал ее в щеку, потом повернулся к нам и произнес:

— Почему бы вам, парни, не спуститься на улицу — прикинуть место для наружных съемок?

Я хотел было сказать, что уже нашел такое место, ближе к Шогнесси, но передумал. Было очевидно, что Флинн желает уединения. На наших глазах он увел Таню в спальню и закрыл ногой дверь.

Мы вышли на улицу и отправились в дом напротив к мистеру Стику. Там я присел и стал налаживать объектив камеры. Когда мелкая неисправность была устранена, я, чтобы проверить результат своей работы, посмотрел на окна робиновской квартиры. Сначала я подумал, что ошибся и смотрю не на те окна, потому что люди внутри танцевали. Но, наведя на резкость, понял, что это была действительно квартира Робина, а люди за окном — Таня и Флинн. И они отнюдь не танцевали.

Я выскочил из ресторанчика и побежал со всех ног в квартиру. Открыв дверь, я увидел Флинна, сидящего на диване и читающего «Марокканских мальчиков». Он поднял глаза и некоторое время смотрел на меня, потом вернулся к своему журналу.

— В туалете Таня, если тебе надо туда, — сказал он.

16.12

— Он избил ее?

— Не знаю. Могу сказать только одно: когда она вышла из ванной, у нее был уже другой макияж.

— И обмундирование.

— Вы правы. Теперь на ней был костюм французской горничной XIX века.

— Изменились ли ваши чувства к Флинну после того, что вы увидели?

— В некотором роде. Но что я мог сделать? У меня не было никаких доказательств. В камере не было пленки.

16.13

После этого все шло гладко. Мы сняли все, что хотели; все сцены были превосходны. Единственная небольшая помарка была на шестой кассете: Таня пропустила слова «Попробуй представить себя на месте твоей девушки», которые должна была сказать по сценарию.

Мы снимали десятую пленку. Нетти не совсем понравилось, как была сыграна сцена секса Ланса и Тани, так что она на всякий случай настояла, чтобы мы сняли ее еще раз.

— Ну, спасибо тебе, — произнесла Таня, глядя на Ланса уничтожающим взглядом.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил он, защищаясь.

Таня, не удостоив его ответом, села и закурила сигарету.

— Ну-ну, так что ты имеешь в виду? — продолжал настаивать Ланс.

Таня пожала плечами, глядя куда-то в сторону.

— Если бы даже твой язык был два фуга[43] длиной, ты бы не смог приклеить почтовую марку, — ответила она.

Это была бомба. Ланс вскочил и стал вопить не своим голосом. Он назвал Таню дурой, блядью, сидящей на игле наркоманкой, сказал, что у нее гораздо лучше получается красть наркотики, чем заниматься любовью. Чем больше он сердился, тем мягче становился его член. Это было потрясающе!

Никогда в жизни не видел ничего подобного. Я пожалел, что не заснял эту сцену. Но как бы то ни было, нам надо снимать фильм. А у меня появились немалые сомнения в том, что нам удастся продолжить после всего этого.

Пришлось звать на помощь Флинна. После короткого разговора Флинн, Ланс и Таня выплыли из спальни, и Флинн со счастливым выражением на лице объявил, что они готовы к съемкам. Ланс лег на диван, поддерживая хуй в эрегированном состоянии, а Таня заняла место у него между ног. Я настроил камеру, и Нетти шепотом скомандовала:

— Поехали!

Таня наклонилась над Лансом, взяла его член в рот и укусила. Ланс вскочил как ошпаренный, и они сцепились снова — на сей раз не на жизнь, а на смерть. Но теперь у меня в руках была камера, и я снимал. Флинн остался очень доволен этой сценой. Она ему настолько понравилась, что он настоял на том, чтобы мы включили подобный момент — на этот раз чисто игровой, конечно, — в сцену секса сантехника с девочкой. В итоге по настоянию Флинна мы сняли две концовки к фильму — по исходному сценарию и с вышеупомянутыми добавлениями. Флинн сказал, что для порнографии с мстительными фантазиями существует огромный рынок. Я вовсе не был в этом уверен, но альтернативную концовку мы все же сняли. В конце концов, что я знал об этом? А Флинн, казалось, знал всю подноготную этого бизнеса. Нанять демографа тоже было его идеей.

16.14

— Узнали ли вы когда-нибудь, какой из двух вариантов использовал Флинн?

— Нет. Через некоторое время наши отношения испортились.

— Было ли у вас подозрение, что он использует концовку со сценами мести?

— Я совершенно уверен, что так он и поступил, но доказательств у меня нет. Предпочитаю думать, что обе версии нашли своего зрителя.

16.15

К вечеру мы закруглились. Ланс все еще не отошел от инцидента с укусом, поэтому быстро съебался. Тиффани некоторое время еще посидела, попивая шампанское. Но после того, как Флинн прошептал что-то ей на ухо, надела свой плащ и ушла. С ней вышел и Робин, опаздывающий к Максу. Остались мы вчетвером: я и Нетти, Флинн и Таня.

Флинн и Нетти что-то делали на кухне, а мы с Таней сидели на диване в комнате. Помню, мы говорили о том, что Таня прочла в тот день в газете — что-то о папе римском, о его возможном убийстве. Рассказывая об этом, Таня стала очень печальной. Я подумал было, что ей нравится папа, поскольку слышал, что он не такой плохой мужик, что он собирается реформировать Церковь и т. д. Ничего подобного. Оказалось, что Таня терпеть не могла папу. Всех пап. На самом деле она просто ненавидела Католическую церковь — ее могущество, ее лицемерие, то, как она калечит человеческие жизни. Таня говорила очень эмоционально. Ее искренность увлекла меня.

Таня рассказала мне о своем католическом прошлом. Ее воспитывали монахини в детском приюте в Новой Шотландии. Она поведала, какими отвратительными были монахини, как они издевались над ней, постоянно ругали и били. Однажды они избили ее так сильно, что она неделю мочилась кровью. И когда они узнали об этом, то поколотили ее еще сильнее. Потому что теперь они считали, что в нее вселился дьявол. Потом Таня рассказала, как весь этот кошмар закончился после того, как она встретила Флинна. Она сбежала из приюта и перебралась сюда. Флинн был первым человеком, который хоть как-то заботился о ней.

— Это было в конце шестидесятых, — продолжила она, — и я только начинала выкидывать фокусы. Я не доросла до того, чтобы работать официально, но была упряма и знала это. Главное в таких делах — доверие, правда? К большинству молодых девушек его нет. Но в какой-то момент каждый юнец понимает, что нет ничего противнее робкой старой бляди.

Когда Таня заканчивала свое повествование, я заметил, что Флинн и Нетти крадутся в спальню. Думаю, что Таня тоже это заметила, потому что спросила, друзья ли мы с Нетти.

— Мы выросли вместе, — ответил я. — Но теперь она уехала учиться в Англию.

Таня кивнула, затягиваясь сигаретой.

— Ты знаешь, Флинну она нравится, — произнесла она, стряхивая пепел.

Я кивнул, пожирая глазами дверь спальни.

— Ты тоже, — добавила Таня, перехватив мой взгляд.

Я был на грани того, чтобы рассказать ей о своих чувствах к Флинну, но еще не забыл о том, что видел из окна ресторана. Я совсем уж было собрался спросить, бьет ли ее Флинн, но подумал, что это слишком бестактно, поскольку она сама мне ничего не рассказывала. Поэтому я избрал другой путь.

— А тебе нравится Флинн? — поинтересовался я.

Таня сказала «да», но, говоря это, отвела взгляд в сторону.

Вскоре мы уже обнимались. Таня спросила меня, не хотел бы я поцеловать ее, и я по некоторым причинам согласился. После своего рассказа она, казалось, стала другой. Это уже была не та Таня, которая не так давно укусила Ланса. Целовалась она очень жестко. Никогда меня не целовали с таким усилием, с такой определенностью. Но зато она хорошо действовала руками, причем двигала ими по моему телу совершенно иначе, нежели другие женщины, с которыми я занимался сексом. Так что когда она расстегнула мои штаны и занялась промежностью, мой член уже начал подниматься.

Когда дошло до дела, Таня оказалась настоящим мастером. Впрочем, почему бы ей и не быть мастером? В конце концов, она занималась этим не первый раз. Одним движением она расстегнула ремень, пуговицу штанов и ширинку. Потом велела мне привстать, что я и сделал. Таня ослабила пояс и одним рывком спустила с меня штаны. Мой хуй шлепнулся на яйца. Она взяла его в руку и сжала — чрезвычайно сильно. И он ответил. Она продолжала сжимать и тискать его. Это было очень приятно. Очень похоже на то, что, бывало, делала Дана Феррис — только у Даны руки были гораздо мягче.

Таня стала сосать мою шею. Это меня обеспокоило, поскольку я совсем не хотел идти домой с засосом. Я оттолкнул ее и освободился. Она скорчила смешную гримасу — как будто я ее слегка обидел. Я хотел даже извиниться, но вспомнил, что мне сказал однажды Флинн: «Даже если ты не прав — иди до конца»[44]. Так что вместо извинений я сказал:

— Покажи-ка мне свои сиськи.

И Тане это, кажется, понравилось.

Думаю, ее возбудили эти грубые слова из уст такого шпингалета, каким был я. Хихикнув, она распахнула свой халат.

Увидев ее груди, я по-настоящему завелся — хотя еще совсем недавно протестовал против ее участия в фильме. Таких грудей не увидишь в «Пентхаузе» или «Плейбое». Думаю, именно это обстоятельство и делало их такими сексуальными. Я взял в рот одну из них. Я сосал ее так сильно, как мог, и думал о том, как ее груди будут выглядеть в фильме. Груди были отвисшие, с темными коническими сосками, направленными вертикально вниз, как два строительных отвеса. Я полностью погрузился в размышления о фильме, но Таня вернула меня к действительности. Она сказала, что хочет пососать мой хуй.

Танин рот был горячим. Как будто у нее была высокая температура, лихорадка. Я вспомнил, как Нетти болела гонконгским гриппом. Может быть, у Тани тоже что-нибудь подобное? Чтобы проверить это предположение, я попробовал рукой ее лоб. Таня выпустила изо рта мой член и попросила не трогать ее голову. Я снял руку со лба и сконцентрировался на ее лобковых волосах. Они были обильными, черными, жесткими и стояли дыбом. Я думал о том, как бы выглядел мой хуй, входящий в ее пизду и выходящий оттуда. Таня тем временем сгребла в охапку мои яйца и стала играть ими. Может быть, мне тоже засунуть руку между ее ног? Я провел рукой по внутренней стороне ее бедер. Потом стал нащупывать кончиками пальцев там, где, по моим расчетам, находилось ее влагалище. Я думал, что там должно быть влажно. Но ничего подобного! Таня была сухой как порох.

— Не надо! — сказала она, вновь выпуская изо рта мой член.

Из соседней комнаты я слышал голос Нетти. Он был низким. Были и другие звуки — звуки, которые я хорошо знал: ритмичное поскрипывание кровати и половиц. Было совершенно ясно, что они трахаются, и это завело меня еще больше. Я слышал их тяжелое дыхание, сопение и вздохи. Потом на мгновение все стихло. Потом шепот. Потом звук включаемой лампы. Взглянув вниз, я увидел тонкую полоску света из-под двери и почувствовал, что теряю эрекцию. Я вытащил свой член у Тани изо рта, спрятал его в штаны и застегнул ширинку.

— Что ты делаешь? — спросила она, слегка обиженная.

Я не знал, что ей ответить.

— Какие-нибудь проблемы?

— Да, — сказал я. — Сейчас они выйдут.

Как будто в подтверждение моих слов дверь спальни тут же открылась.

Выйдя от Робина, мы с Нетти поймали кеб и доехали до Буррарда, а оттуда пошли домой пешком. За всю дорогу мы не сказали друг другу ничего, кроме нескольких слов о съемках. Нетти была очень довольна тем, как все прошло. Насчет альтернативного конца она теперь твердо придерживалась мнения, что он не нужен. Я обрадовался, но мне было любопытно, почему она внезапно изменила свое мнение — во время съемок мне казалось, что она поддерживает инициативу Флинна. Я спросил ее об этом.

— Боюсь, я просто подпала под его очарование, — ответила она. — Он может так убедительно говорить…

16.16

В пути мы и встретили Новый год. Когда секундная стрелка на моих часах соединилась с минутной и часовой, мы поцеловались. Просто как друзья. Потом продолжили нашу прогулку — по-прежнему молча. Нетти спросила, можно ли зайти ко мне послушать музыку.

— Ладно, — сказал я.

Едва мы успели свернуть на Тридцать третью, как все дома вокруг внезапно взорвались. Люди выскакивали на улицу, колотя в сковороды и кастрюли и крича: «С Новым годом!» Проверив часы, я понял, что они спешат на десять минут. Тогда Нетти сгребла меня в охапку и поцеловала — на этот раз по-настоящему. Все вокруг видели это. Потому что сковороды и кастрюли зазвенели значительно громче.

16.17

— Что произошло в спальне?

— Между ней и Флинном?

16.18

Дома никого не было. Мама и сестра уехали кататься на лодке с Карлом. Они оставили записку. Но не важно. Нетти спросила, нельзя ли принять душ. Не спрашивая, зачем ей это надо, я сказал «да». Пока она была в ванной, я приготовил попкорн. Когда она вышла, мы спустились ко мне в цоколь, разделись и голыми сели на кровать, поставив вазочку с попкорном посередине. Мы слушали одну из кассет, привезенных Нетти из Англии, но не ту, что прошлый раз. На этот раз — «All Mod Cons» группы «Jam». В отличие от прошлого раза Нетти не подпевала. Мы ели попкорн — по одному зернышку. Взорвались почти все.

Нетти была чем-то недовольна. Я спросил ее, не хочет ли она рассказать мне, что случилось. Она пожала плечами. Я вернулся к попкорну. Магнитофон продолжал играть. Взглянув на Нетти, я увидел, что она с потерянным видом глазеет на мое одеяло. Она совсем потерялась в его белизне. Когда запись закончилась, Нетти встала и перевернула кассету. Я почувствовал сильный запах одеколона, которым пользовался Флинн. Нетти извинилась за свое плохое настроение. Я ответил, что извиняться незачем — она не сделала ничего плохого. После этого она стала рассказывать и уже не могла остановиться. Вот кое-что из того, что она мне поведала.

— Ты знаешь, его действительно интересует работа с нами, и он много чего делает. Не одни только разговоры. Но если хочешь знать мое мнение — думаю, что он говно. Если ты будешь иметь с ним дело, добром это не кончится…

Я случайно услышала разговор Тиффани и Ланса. Ланс сказал, что единственная причина, почему Флинн занялся фильмами, это отмывание денег от продажи наркотиков. Ты знаешь, что он взял Робина на работу? Что Робин так издержался на кокаине, что должен ему десять тысяч? Вот что сказал Ланс. Еще он сказал, что слышал, как Флинн говорил, что если Робин не отдаст ему деньги в ближайшем будущем, то он сделает с ним то же, что сделал с тем парнем, о котором никто ничего не слышал вот уже два месяца…

Конечно, после того, что услышала, я очень заинтересовалась всем этим. Так что когда мы были на кухне, я все думала, как бы мне спросить его, правда ли вся эта хуйня или нет. Потому что это не на шутку обеспокоило меня, понимаешь? Но как это сделать? Как спросить человека о том, о чем он не хочет, чтобы ты знал? Особенно когда ты не очень-то близко с ним знаком? Так что я сказала себе: «Ладно, забудь пока об этом». И вдруг он начинает мне отвечать. Хотя я ничего у него не спрашивала, понимаешь? Но он все мне рассказывает — как будто я его спросила! Он начинает мне вешать лапшу на уши, как люди думают, что его интерес к съемкам — надувательство, как все завидуют ему… Потом о том, что люди думают, будто это он убил того парня, который был ему должен. И так убедительно говорит! Так что я ему верю. Но в то же время и не верю. По той же самой причине — потому что он так убедительно говорит! Потому что это все как-то слишком хитрожопо. И еще более странно то, что именно та часть меня, которая ему верит, именно она и не верит и удивляется, что он рассказывает мне все это сам, без моих вопросов.

Так что я была в полной растерянности. Даже гашиш не помогал.

ТЕМНОТА

НЕТТИ

(голос за кадром)

Но эта его манера говорить… Парень слишком уж очаровательный.

ВНУТРИ. КУХНЯ В КВАРТИРЕ РОБИНА

НЕТТИ

(голос за кадром)

Монолог продолжается на фоне разворачивающегося действия.

Так что следующее, что я помню, мы начинаем заниматься любовью. Он ласкает меня своими красивыми руками, я завожусь, и мы в мгновение ока оказываемся в спальне.

СПАЛЬНЯ В КВАРТИРЕ РОБИНА

НЕТТИ

(голос за кадром)

Он сажает меня на кровать и начинает раздеваться — как будто это стриптиз для меня. И у него действительно суперское тело, правда ведь? Он снимает рубашку — я вижу его красивую грудь, большие мускулистые руки. Потом он медленно стягивает штаны. И вот он стоит передо мной в плавках. И — блядь! — он выглядит отлично! Великолепное тело. И я думаю: «Если я хочу трахаться с этим парнем, почему я так его боюсь?» И тут меня озаряет! Типа, что же я, блядь, делаю? И тут я, типа, теряю сознание. Я говорю «типа», потому что не могу подобрать для этого лучшего слова. Следующее, что я вижу, — вся комната становится ярко-красной и все как в тумане. Тут уж я совсем не знаю, что и думать. Я приподнимаюсь и включаю лампу. От этого комната становится еще более красной. Как кровь, понимаешь? Я пытаюсь крикнуть, но не могу. Вместо крика выходит только тихое кваканье. Совсем как во сне — когда, знаешь, тебе кажется, что ты кричишь, а на самом деле звук получается такой, как будто маленькая мышь пердит за сто миль отсюда. Я спрашиваю его: «Где мы?» А он отвечает — ты не поверишь, но именно так он и отвечает — «Мы у меня в сердце». Потом все, типа, вспыхивает и становится горячим — как будто кровать объята пламенем или что-то в этом роде. Потом я думаю: «Блядь! У меня, наверно, инфаркт». Мое сердце бьется так, как будто вот-вот разорвется. И я начинаю думать, что, наверно, забыла принять свое лекарство, — хотя отлично знаю, что я его выпила, понимаешь?

Теперь он стоит возле меня на коленях. И раздевает меня. Я смотрю на его хуй, и все, о чем я могу думать, — это рагнарссоновский попугай. Не шучу. Такая вот хуйня. И вот этот попугай говорит мне, что его зовут Марти и что ругать его — не мое дело. Вот так вот. Так что я крепко зажмуриваюсь. Когда я открываю глаза, попугая уже нет. Но на его месте я вижу зловещую штуку, которая, как мне сначала показалась, была ломом. Приглядевшись, вижу, что это в точности похоже на раздвоенный хуй кенгуру, который я однажды видела в одной книжке по биологии. Это меня окончательно вышибает из колеи. Я хочу сказать, меня совсем не радует перспектива, что эту штуку в меня засунут. Ни за что! Я не хочу даже прикасаться к ней. Потом он ложится и тянет меня к себе. Начинает сосать мои соски. Я не знаю, что мне делать. Я хочу сказать, часть меня говорит мне: «Нетти, что ты делаешь, давай, блядь, съебывай отсюда!» Но что тогда? Что, если он схватит меня и проломит башку? И тогда другая часть меня говорит: «Ладно, оставайся здесь пока». Он не собирается останавливаться, пока не кончит. И я думаю: как сделать так, чтобы он поскорее кончил? Я прошу его лечь на спину, говорю, что хочу поиграть с его хуем. Но он не обращает на меня внимания, потом он начинает лизать меня — сверху вниз. Так грубо, слюни прямо капают изо рта. Пытается облить всю меня слюнями, чтобы потом выебать своим ужасным хуем. Ну, я пытаюсь вырваться. Тогда он хватает меня за лодыжки, задирает мои ноги вверх и начинает тереться об меня. И все это так грубо! Невозможно выдержать. Так что я говорю ему, что не могу с ним трахаться, что он мне все порвет. Что же он делает? Лезет к Робину в ночной столик и вытаскивает смазку. От этого я совсем хуею — ну откуда он знает, что она там лежит, ведь он здесь первый раз!

Ну ладно, намазал он себе хуй этой дрянью, довольно долго этим занимался, стоя на коленях у меня между ног. Как будто он у него длиной в ярд. Глупо ухмыляется, глядя на меня. Я опять пытаюсь встать, чтобы улизнуть, — он толкает меня обратно. Грубо. Потом зажигает лампу. Теперь комната уже нормальная, по мне еще в два раза жутче. Потому что теперь он говорит, что собирается со мной делать. Говорит, что хочет видеть, как его хуй входит в меня и как мои сиськи трясутся, пока он меня ебет. И немедля принимается за дело. И даже со смазкой это совершенно убийственно, понимаешь? Но парень очень силен. Я абсолютно ничего не могу поделать. Но тут он внезапно останавливается. Так же быстро, как начал. И знаешь, что он мне говорит? Что мое влагалище слишком большое для него. Можешь себе представить? Да, потом он спрашивает меня, не рожала ли я. Потом начинает смазывать мне анус и рассказывать, что он все время делает это с Таней и ей безумно нравится. Потом сует один из своих больших пальцев прямо мне в задницу — и, я клянусь, он достал до почки! Потом вытаскивает его — так быстро, что я думала, он оторвал мне кусок внутренностей. Я делаю все, чтобы вырваться, сбежать с этой проклятой кровати, но он слишком силен. Боже, как отвратительно! Я начинаю колотить его кулаками, делаю все, что могу, сжимаю задницу. Но ему удается все-таки туда проникнуть. И это охуительно больно! Тут он, кажется, наконец кончил. Только тогда я смогла сбросить его с себя. Слава Богу, что там была эта смазка. Все вокруг было в жиру. Потом я наконец сползла с кровати и что-то на себя нацепила. Это последнее, что я помню до того, как проснулась.

Когда я проснулась, он лежал на кровати рядом со мной, одетый, и читал какой-то комикс. Единственное, в чем я уверена, — что мы обнимались. Флинн сказал, что я заснула, как только добралась до кровати. Я все еще не могу поверить, что я увидела все это за какие-то пятнадцать минут. Наверно, перетрудилась за последнее время.

ВНУТРИ. МОЯ КОМНАТА В ЦОКОЛЕ

НЕТТИ

Так что он, наверно, сейчас ебет эту ужасную Таню. Да, ты знаешь, что он мне еще сказал? Ты не поверишь, но он сказал, что, пока мы были в спальне, вы с Таней трахались на диване. И знаешь, что он еще сказал? Что, может быть, мы когда-нибудь потрахаемся вчетвером. Он сказал, что Робин сообщил ему, что ты любишь сосать хуй. Это правда? Что ты любишь сосать хуй? Блядь, мне кажется, я просто умру, если увижу вас с Флинном вместе. Я хочу сказать — этот парень такое дерьмо.

Попкорн подходил к концу. Нетти, словно маленькая птичка, склевала последнее зернышко. Облизав пальцы, она обняла меня за плечи.

— Так это правда? — спросила она, улыбаясь и притягивая меня к себе.

— Что именно? — спросил я, прекрасно зная, что она имеет в виду.

— Что вы с Таней сошлись?

Я подумал с секунду. Не было смысла врать.

— Ну, она сосала мой хуй, но я не кончил, — ответил я.

— Она сосет хуй так же хорошо, как я? — спросила Нетти.

— Нет, — солгал я.

Нетти переставила опустевшую вазочку из-под попкорна на пол. Ее анус сверкнул в свете лампочки. И я снова почувствовал запах Флиннова одеколона.

16.19

— Нетти была уверена, что это был сон?

— Так она сказала.

— Не думаете ли вы, что она была изнасилована?

— Только в ее собственном сне.

— Ее сон был очень ярким.

— Судя по всему, да. Но в ярких снах нет ничего противозаконного, не правда ли?

— Вы с Нетти занимались в эту ночь анальным сексом?

— Нет. Мы просто лежали на кровати и слушали записи. Немного целовались. Мы оба получили к тому времени достаточно впечатлений.

— Когда вы увидели ее следующий раз?

— В день ее отъезда.

17.1

Я попрощался с Нетти на крыльце ее дома. Ее родители и Дунк уже ждали в машине. Это выглядело довольно забавно. Судья Смарт на водительском месте, со взглядом, направленным прямо вперед, как будто он смотрел кино, не вылезая из машины. Миссис Смарт то и дело подкрашивала губы — наверно, за эту поездку она сточила свою губную помаду не меньше чем на дюйм. И Дунк — Дунк сидел позади судьи, повернувшись назад, скрестив руки на груди и взявшись ладонями за свои плечи.

Не то чтобы они нас раздражали. Вовсе нет. Сказав друг другу все слова, которые положено говорить в таких случаях, мы крепко обнялись на прощание. Сначала это была просто забава — прикольно было стоять обнявшись, испытывая терпение ждущих Нетти домашних.

Но потом случилось нечто непредвиденное: мы вдруг поцеловались в губы — так, как будто были безумно влюблены друг в друга. Это было так странно. Я почувствовал мощный прилив теплоты. И тут из моих глаз хлынули слезы. Я мог бы остановить их, но не хотел. Наверно, потому, что хотел, чтобы Нетти их видела. Это был, я думаю, единственный способ показать ей, что она для меня значит. И знаете что? Она тоже заплакала. Это было забавно. И мы смеялись над этим. Потом мы еще раз обнялись. Тут терпение судьи лопнуло, и он просигналил. Спектакль окончен.

17.2

В первую субботу после Нового года я встретился с Флинном на квартире у Робина.

СНАРУЖИ. МОЙ ДОМ. ДЕНЬ

Я иду по дорожке вокруг газона. Звук открывающейся двери. Дотти, в домашнем халате, высовывает голову.

ДОТТИ

Тсссс!

Я делаю вид, что не слышу ее.

ДОТТИ

Тсссс! Ты, маленький говнюк!

Я быстро сворачиваю влево и подхожу к ней сбоку. Мне навстречу бежит Бенгт-младший. Он приветствует меня. Он счастлив. Его длинный язык охватывает мое запястье как браслет.

ДОТТИ

Отьебись, Бенгт!

Дотти отталкивает пса. Откуда-то из дома доносится пронзительный крик попугая.

ПОПУГАЙ

Эй, еби ее!

Собака, сверкнув яйцами, скрывается в кустах.

ВНУТРИ. КУХНЯ В ДОМЕ РАГНАРССОНОВ. ДЕНЬ

Дотти подает кофе, сурово глядя на меня.

ДОТТИ

(мне в лицо, сердито)

Почему ты мне не ответил, когда я звала тебя первый раз?

Я

Я не слышал.

ДОТТИ

(поворачиваясь ко мне спиной)

Лжец!

Дотти подливает себе в кофе ликеру.

Я

Как там Кай?

ДОТТИ

Его выпустят под залог на следующей неделе.

Она быстро вращается на табуретке. Смотрит мне в глаза. Потом лезет в карман и достает оттуда пятку[45]. Трясет рукой.

Я

(пожимая плечами)

Это пятка, Дотти.

В дверях появляется Бенгт-младший. Он готовится к прыжку.

ДОТТИ

Ну так докури ее.

Дотти тычет мне пяткой[46] в грудь, оставляя черный след на моем белом свитере — свитере, который связала мама к Рождеству. Я беру у нее косяк, раскуриваю, вдыхаю дым и ощущаю во рту его вкус.

Я

(передавая ей пятку)

Вкус как у пластилина[47].

МОЙ ВЗГЛЯД

Дотти и все вокруг теряют резкость, как если бы линзу объектива камеры намазали вазелином. Дотти что-то говорит, но звуков не слышно.

ВНУТРИ. СПАЛЬНЯ В ДОМЕ РАГНАРССОНОВ

Мое лицо крупным планом

Видно, что я накурен.

КАМЕРА ОТЪЕЗЖАЕТ

Я лежу на кровати Рагнарссонов, привязанный за запястья и лодыжки к ее столбикам.

Дотти сидит у зеркала, расчесывая волосы. Рядом с ней ее косметичка.

Я

(слабым голосом)

Дотти!

Поворачиваю голову в другую сторону.

МОЙ ВЗГЛЯД

Я смотрю в восточное окно спальни Рагнарссонов и вижу окно спальни моей матери. Мать сидит на краю кровати. Перед ней стоит Карл. Он без штанов. Мать сосет член Карла.

Я поворачиваю голову обратно.

МОЙ ВЗГЛЯД

Вместо Дотти перед трюмо сидит Кай. Он встает и идет ко мне, вытаскивая из области промежности пистолет.

Кай хватает меня за волосы, поднимает мою голову и приставляет дуло пистолета к затылку. Стреляет.

МОЙ ВЗГЛЯД

Я поднимаюсь к потолку, который разлетается в щепки. Над ним голубое небо. Я продолжаю подниматься вверх. Смотрю вниз и вижу свой дом, который с такой высоты имеет размер пистолетной пули. Я вижу дома соседей, парк, а затем и весь город. Слышу громкий хлопок и понимаю, что это, несомненно, звук выстрела, который отправил меня на небо.

ВНУТРИ. МОЯ КОМНАТА В ЦОКОЛЕ

Я просыпаюсь и сажусь на кровать.

17.3

— Когда вы видели этот сон еще раз?

— Еще раз? Что вы имеете в виду? Разве я говорил вам, что видел его не один раз?

— Фигура речи. Так когда вы видели этот сон?

— Я действительно видел этот сон трижды — три ночи подряд. Первый раз — в ночь после моей встречи с Флинном у Робина.

— Видели ли вы этот сон хоть раз после этих трех ночей?

— Нет, больше ни разу.

— Есть ли у вас предположения, что он может значить?

— Нет, а у вас?

17.4

Итак, в первую субботу нового года я сидел в квартире Робина в ожидании Флинна. Робин на кухне пытался заварить чай. Я поднял лежащий на столе старый номер «Марокканских мальчиков» и громко хлопнул им об стол, желая привлечь внимание Робина. Но он не реагировал. Слишком занят, блядь! Заебал.

— Робин! — позвал я. — Где твое банджо?

— Моя любимая песня, — крикнул он в ответ, — это «Heart of Glass».

Я повторил свой вопрос.

Он опять не расслышал.

— Флинна? — переспросил он. — Все равно. Та же запись.

Робин нетвердо держался на ногах. Он поставил мою чашку с чаем на столик и налил в чай сливок.

— Я думал, ты терпеть не можешь диско, — сказал я.

Он посмотрел на меня уничтожающим взглядом.

— «Blondie» — это не диско, — ответил он, подавая мне чашку. — Это «новая волна». Большая разница.

Я отхлебнул, глядя на его подергивающееся лицо. В последнее время он принимал так много кокаина, что превратился просто в развалину. Я спросил его об этом, и вот что он рассказал мне.

— Это называется паралич Белла. Нервное расстройство. Флинн говорит, что это из-за неправильного питания, но я знаю, что это от кокаина.

Случилось вот что. Флинн договорился о сделке между мной и двумя чуваками, их обоих зовут Майками. Это был вечер перед Новым годом. Я ждал их в офисе у Макса. Чуваки прибыли, и мы произвели обмен: унцию[48] нераспакованного перуанского снега за две тысячи баксов. Я пересчитал деньги. Все в порядке. Я уже повернулся и собрался уходить, как один из Майков дружеским якобы движением схватил меня за плечо и предложил сделать с ними пару-другую дорожек. Я ответил, что мне было бы несолидно нюхать, пока я на работе, и уж тем более в офисе у Макса. Домашние правила. И что еще важнее, Флинновы правила. Но тогда другой Майк сказал, что все нормально — он уже получил разрешение.

Они насыпали дорожек двадцать. Дали мне банкноту и пригласили к столу. Я вынюхал по дорожке каждой ноздрей и собрался уходить. Но они уговорили меня принять еще. И так я сделал все двадцать дорожек. Конечно, меня развезло. Сердце билось со скоростью сто миль в минуту. Потом они стали меня пугать. «Ты только подумай, на что это похоже, — говорили они. — Засунуть целую унцию кокса себе в жопу!» Или: «Послушай, один чувак натер себе кокаином хуй. Его хуй втянулся, и врачи ничего не могли сделать». По-настоящему стремные вещи. В конце концов пришел Макс, и я отправился домой. Но я был настолько заебан всем этим, что провел остаток ночи над толчком. А часа в четыре утра нарисовался Флинн, в страшной ярости, что я не продал ничего из того, что мне передала Таня. Я пытался объяснить ему, что случилось, но он ударил меня. Хлоп! Прямо по щеке. После этого у меня начался этот проклятый паралич. Я знаю, это не его вина — это все кокс, так ведь? Но как бы то ни было, я решил с этих пор завязать с коксом и вернуться к продаже гашиша и съемкам фильмов. Собираюсь сегодня сказать об этом Флинну.

Робин встал, подошел к проигрывателю и опустил иглу. Первый аккорд «Джипстера». Послышался звук открываемой ключом двери. Флинн. Робин весь сжался от страха и тенью прошмыгнул в спальню. Флинн возник на пороге комнаты, свирепо глядя перед собой. Он подошел к проигрывателю и убавил громкость. Не поднял иглу, а просто убавил громкость. Голос Болана превратился в шепот — звук от трения алмаза о винил без усиления.

Флинн, смеясь, сел и положил одну руку справа от меня, другую слева.

— У меня большие планы для нас — тебя и меня, — сказал он.

— Давай поговорим, — ответил я, отстраняясь от него.

— Мы будем много заниматься этим в ближайшем будущем, — пообещал Флинн.

— Я так не думаю, — ответил я.

— А я думаю, — возразил он, улыбаясь, как будто будущее проходило сейчас перед его глазами.

— Не знаю, — отвечал я, глядя в сторону.

17.5

— Почему вы не встали и не ушли?

— Это было не так просто. Флинн очень умен.

— Но к тому времени у вас, должно быть, уже созрел план побега.

— Как я сказал, это было не так легко.

17.6

У Флина был с собой портфель. В портфеле — бизнес-план. Это была папка с большим количеством разных страниц: бюджет, данные статистических исследований, фотографии и т. д. Флинн очень серьезно относился ко всему этому материалу. Он проделал большую домашнюю работу. Это выглядело страшновато — его папки с материалами. Еще более стремно было то, что он хотел, чтобы я принял во всем этом участие, чтобы я был его директором на дому. Он повторил это несколько раз: «директор на дому». Когда я спросил его о группе, он ухмыльнулся:

— Группы не работают.

Я слушал его около двух часов. Флинн говорил о времени, когда я закончу школу. К тому времени он рассчитывал настолько поставить наш бизнес на ноги, что мы с ним могли переехать в Лос-Анджелес на постоянную работу.

— Индустрия — в Лос-Анджелесе, — сказал он. — Я уже присмотрел место под офис. Хорошее место. Марина-дель-Рей. — И он показал мне страницу с фотографиями, вырезанными из туристического справочника.

Но у меня были свои собственные ассоциации с этим местом. Я вспомнил кассету моей матери — «История одной семьи — до настоящего времени». Некоторые кадры на этой пленке были сняты в Марина-дель-Рей. Начиналось все с того, как мой отец чистит рыбу. Он демонстрирует рыбину перед камерой, вертя ею и делая при этом безумное лицо. Потом он поворачивается в сторону, поднимает рыбину над головой, затем опускает ее и делал вид, что собирается ее проглотить. Потом он вновь поворачивается к камере и что-то говорит. Камера слегка трясется. Потом он тычет рыбиной прямо в объектив. На миг все становится серым, пока наконец серая муть не сменяется пальмами на фоне ослепительно голубого калифорнийского неба.

Следующая часть ленты была снята из окна автомобиля, едущего на север по мосту Порт-Манн, в нескольких милях от дома.

Флинн перешел к секции своей папки, озаглавленной «Таланты».

— Тут некоторые из людей, с которыми нам предстоит работать, — пояснил он.

Мы просмотрели с дюжину прозрачных пластиковых страниц вроде тех, в которые вставляют фотографии в современных фотоальбомах. Только вместо семейных фотографий в них были вставлены крошечные снимки разных незнакомых мне типов. Это были самые стремные личности из всех, кого я когда-либо видел в жизни.

— Если ты вытащишь эти снимки, — сказал Флинн, доставая одну из фотографий, — то увидишь, что на обратной стороне каждого из них я написал необходимые данные.

Он подал мне фотографию — на ней была сердитая девушка со странной прической — и лупу. Взяв фото и лупу из его рук, я стал разглядывать девушку. В уголке рта девушки была небольшая ранка.

— Не так, на другой стороне, — сказал Флинн, переворачивая фотографию.

На обратной стороне оказалась надпись, сделанная самым мелким почерком, какой я когда-либо видел. От нее меня просто бросило в дрожь.

— На каждой фотографии я написал сотню или около того слов о том, кто на ней изображен, — сказал Флинн. Я стал читать информацию о Санди — так, оказалось, звали девушку на фото.

17.6а

САНДИ Д. 17 лет, 5 фт. 4 д.[49], 120 ф.[50]. Мал. соски. Узк. бедра. Упр. зад. Бол. часть ночей у Фресго. Би. Орал. Анал. Мульти. Делает 40+. Плохой харак. Только белые. Говорит по-фр. Место рожд. — 3R, Que. Вр. прив. не имеет. Отдается за $. Дружит с Джоел X., Тиной Ф., Ди П., кит. к., Мисси Б., Томом А., Алленом М., Эрдом Г., Крисом Л. Кражи в маг. Любит петь (а-ля Сузи Кваттро). Концерты. $ в пр. туфле. Дети: 1 г. (Сюзетт). Джоан (мама). Отец ум.

17.7

Дочитав до конца, я отдал карточку Флинну и получил взамен нее другую.

17.7а

ДЖОЕЛ X. 19 лет, 6 фг. 2 д.[51], 180 ф.[52]. Перец 7 д.[53] (эрег.). Атлет, слож. Волосы на гр. Сил. руки. Длин. ноги. Кругл, зад. По ID — гетеро, но еб. мол. муж. (только топ). Симпат. Солнечн. д.п. Дерется, если задет. Место рожд. — ТО. Chipper. Рез. в гост. «Аустин». Дружит с Санди Д., Тиной Ф., Томом А., Крисом Л., Кэндейс В. А., Таней С., Нодди Б., Шлемом, Тэдом и Энди, Робином Л. Кражи автомоб. Гитара. Нет записей. Собака: Зозо. Джоржетта (мама). Пит (папа). Брат Росс, сестра Отум.

17.8

Меня напугало, что Флинн знал так много об этих людях. И еще: ничто меня так не пугало, как этот бисерный почерк. Я вспомнил где-то виденную мной почтовую марку с полным текстом молитвы Господней. Кажется, я видел это в «„Хотите верьте, хотите нет“ Рипли»[54]. Я хотел сказать об этом Флинну, но он уже кому-то звонил. Пришлось подождать. Тем временем мне в голову пришли совсем другие мысли. Я думал о Флинне — как он быстр во всем, как не оставляет времени на размышления и вопросы.

17.9

— Узнали ли вы кого-нибудь из флинновских «талантов»?

— Таню. Она тоже была там.

— Что вы скажете о мальчике с усами? Знакомом судьи Смарта?

— Да, он тоже был среди них.

— Снимали ли вы впоследствии фильм с его участием?

— Нет.

— Но вы спросили о нем Флинна. Вы сказали Флинну, что этот мальчик заинтересовал вас как кандидат в актеры для ваших съемок.

— Да, было дело.

— И что ответил Флинн?

— Что этот мальчик — профессиональный музыкант. Но он не назвал группу, в которой тот играл.

— Вы прочли, что написал Флинн на обороте его фотографии?

— Нет. Флинн быстро отобрал у меня фото и сунул в карман. А в следующий раз, когда я видел папку, его фотография была заменена другой.

17.10

Флинн закрыл папку и положил ее обратно в портфель. Он сказал, что хочет посвятить остаток нашей встречи обсуждению схем раскрутки капитала. «Прекрасно», — подумал я. Мне было интересно услышать, что он собирается сказать. К тому времени я уже окончательно собрался порвать с этим парнем. Я решил изобразить интерес, дать ему закончить и после этого навсегда расстаться с ним.

По мнению Флинна, наилучший способ раскрутки состоял в том, чтобы делать короткие порнографические ленты и продавать их американцам для показа в порношоу. Совершенно глупая идея, конечно. Но не важно. Раз уж мы начали обсуждать все это, я чувствовал себя обязанным сказать ему, что я об этом думаю. Так что я рассказал о недавно прочитанной мной в «Хастлере» статье о том, что порношоу и порнографические кинотеатры заканчивают свое существование, поскольку на рынке появились видеомагнитофоны и через пару лет каждый желающий сможет смотреть порно у себя дома. Кроме того, спросил я, почему бы ему не использовать свои доходы от продажи наркотиков и прочих дел в качестве начального капитала нашего предприятия? В ответ Флинн сменил тему.

— Нет, — сказал он. — Сначала мы должны создать себе имя. А для этого нужно делать короткометражки.

— Но я думал, мы говорим о начальном капитале, — возразил я.

Флинн нахмурился. Но я продолжал. Потому что мне было что сказать еще.

— Кроме того, я думаю, снимать короткометражки очень глупо. Потому что если ты будешь все время показывать только секс без всякого сюжета — это то, что Анджела Картер называет…

Тут из глаз моих посыпались звезды. Из носа хлынула кровь. Флинн поднял меня на ноги и стал расшвыривать мебель и разбрасывать вещи. Он говорил мне, что я просто блестящ, что я нужен ему, что я его директор на дому. Потом он опять ударил меня, говоря, что я буду когда-нибудь великим режиссером и что он очень хочет разделить со мной мой успех. Он назвал мне миллион причин, почему я должен пересмотреть свое мнение о его предложении. Он даже сказал, что в нашем деле найдется место и для Нетти. Он сказал, что если я отдам ему следующие несколько лет своей жизни, то буду иметь все, что захочу, стану известным и богатым. Затем он ударил меня так, что я перелетел через всю комнату, опрокинув кофейный столик. В ответ я сказал, что все его доводы нисколько меня не убеждают, что с меня довольно. Но странная вещь — чем больше я распространялся перед Флинном, что не собираюсь с ним работать, тем меньше был в этом уверен. Или что-то в этом роде. Это было стремно. Я чувствовал неуверенность. И в конце концов сказал ему об этом. А он стоял рядом, слушая меня и улыбаясь. Совершенно как, бывало, делал мой папа, когда я был ребенком.

Я сел на диван, пытаясь при помощи платка остановить кровь из носа. Я подумал, что, может быть, надо просто встать и уйти, и стал прокручивать в голове, как это можно сделать и как это будет выглядеть. Я представил, как приближаюсь к двери, открываю ее, выхожу на улицу, сажусь в автобус, возвращаюсь домой, оказываюсь в своей комнате, сажусь на кровать и начинаю писать длинное письмо Нетти — о том, через что я прошел, о том, как я был не прав, что сразу не послушался ее, о том, каким Флинн оказался дерьмом. Я едва мог дождаться этого момента. Но как только я встал, собираясь осуществить свои фантазии, Флинн схватил меня за плечи и толкнул обратно на диван.

— Ты знаешь, я ненавижу делать такие вещи, — начал он мягким голосом. — Но поскольку ты стал таким наглым в последнее время, мне не приходится выбирать. — Он придвинулся ко мне вплотную, схватил меня под ребра и продолжил свою речь. Он сказал, что все мы вынуждены кому-то служить, что даже у него есть босс, еще более могущественный, чем он сам, босс, который способен на самые отвратительные вещи. — Он может взорвать машину, дом, — продолжал Флинн, стискивая меня сильнее, — он может пойти на человеческие жертвы.

Тут Флинн сжал меня так, что я подумал: «Мои ребра сейчас треснут».

— Ну как, есть идеи, о ком я говорю? — спросил он. — Кем бы мог быть мой босс?

Но я едва мог соображать. Чувак становился похожим на фанатика — как будто он говорит о Боге или о чем-нибудь в этом роде. Может быть, он был фанатичным христианином?

Я сказал ему об этом, и он захохотал. Он хохотал так сильно, так безудержно, что я мог бы в эту минуту удрать, я уверен. Но я не сделал этого. Я был слишком напуган. И то, что я услышал в следующее мгновение, вполне убедило меня, что не имеет никакого значения, как быстро я буду бежать и насколько тщательно буду потом скрываться, — он все равно рано или поздно найдет меня. Он мог убить меня, черт возьми! Что же он сказал мне? Он сказал, что его боссом был не кто иной, как Кай Рагнарссон. Я был полностью раздавлен. Это был шок. И Флинн, конечно, наслаждался эффектом, вызванным его словами.

— Ты знаешь, если бы я так сильно не нуждался в твоем таланте, — сказал он, — я бы с удовольствием показал Каю кое-что из твоих ранних работ. Ха-ха-ха!

В этот момент я взглянул на опрокинутый кофейный столик, и то, что я увидел, окончательно свело меня с ума. К нижней его части был приклеен небольшой стикер, на котором крупными черными буквами было написано: «Дизайн Рагнарссона».

17.11

— С этих пор ваша жизнь изменилась.

— Да. Но это была настоящая мистика, вы знаете. Каждый день после этого казался мне очень похожим на предыдущий.

— Что вы имеете в виду?

— С этого дня все дни стали неотличимы один от другого. Это трудно объяснить.

— Можете привести какие-нибудь примеры?

— Ну, например, мама стала проводить почти все свое время с Карлом. Сестра тоже почти не показывалась дома — все время где-то пропадала со своим бойфрендом. Школа была школой. И я целыми днями снимал короткометражки для «Флиннскин пикчерз»[55].

— Что насчет вашей работы в бакалейном магазине?

— Флинн иногда отпускал меня.

— Что происходило с Нетти?

— Я позвонил ей через пару недель, и она сказала мне, что влюбилась в этого своего шведа. Она сказала также, что они собираются вместе провести лето в Лондоне, где оба уже подыскали себе работу. Я не мог поверить, что родители разрешили ей остаться в Англии на лето. Я был уничтожен.

— А Рагнарссоны?

— Они жили своей жизнью. Не могу сказать, что я стал меньше смотреть на их дом после Флинновых откровений.

— Робин?

— Довольно печальная история. Через пару дней после нашей встречи Флинн сказал, что Робин пошел на курсы детоксикации и пришел к Богу. Вот так Флинн покончил с Робиновой квартирой.

— Вы видели его после этого?

— Робина?

— Да.

— Нет.

18.1

К тому времени, как я окончил школу, в 1980 году, «Флиннскин» отснял около семидесяти восьми порнографических короткометражек. За это время мы успели поработать с более чем двумя сотнями актеров и истощили возможности всех фетишей, всех разновидностей всех поз, которые когда-либо публиковались в «Плейбое», «Пентхаузе» и «Хастлере». И когда я начинал думать, что повидал все, Флинн изобретал какую-нибудь новую сексуальную странность: мужчину с тремя грудями, женщину с футовым хуем или что-нибудь еще. Ожидание новых высот сексуального возбуждения всегда уменьшалось предсказуемостью.

Каждую пятницу, придя домой из школы, я находил у дверей очередной пакет из «Кодака». И каждую пятницу я делал из присланных пленок очередную короткометражку. Мы давали им тупейшие названия: «Дин-дон», «Любитель пирожков», «Ну что за дуралей!» и т. п. Все идеи принадлежали Флинну, разумеется. Но не важно. На следующий день я относил ему готовую пленку на квартиру Робина. Там же Флинн знакомил меня с актерами, которые должны были играть в нашем следующем фильме. Я наскоро писал сценарий — скорее для общего понимания, чем для строгого выполнения, — и мы снимали фильм. На следующее утро я отправлял новые пленки в кодаковскую фотолабораторию в Нью-Джерси. Так продолжалось почти полтора года. В течение этого времени описанная работа составляла основное содержание моей жизни.

Периодически все это страшно меня доставало. Я говорил Флинну, что с меня довольно, что я сыт по горло, что я доделаю последнюю короткометражку и завяжу с этим, и т. д. Он делал вид, что воспринимает мои слова очень серьезно, говорил, что совершенно согласен со мной, что понимает мои чувства, что ему очень стыдно за то, что он чрезмерно загружает меня работой, и что он приносит свои извинения. После этого я получал небольшую денежную премию, некоторое количество кокса — обычно кокса — и обещание, что он будет больше прислушиваться к моему мнению и предоставит мне большую свободу творчества. Как правило, этого оказывалось достаточно — обещания большей свободы творчества.

Но иногда я шел дальше. Я был тверд как алмаз — мне нужны мои собственные проекты! Художник я или дерьмо собачье? Тогда Флинн принимался разглагольствовать о роли художника в обществе, о будущем, которое мы с ним строим, о политических и социальных преобразованиях и других идеях, которые мы любили обсуждать с Нетти. Обычно это действовало. Не столько потому, что я соглашался со всем, что он говорил, и верил в благородство его целей, сколько потому, что мне нравилось, как он говорил о нас с Нетти. Кажется, он хорошо понимал наши отношения. Он давал мне новый взгляд на них. Мне это нравилось, особенно с тех пор, как я в некотором роде потерял связь с Нетти. Только изредка, когда никакие другие аргументы не действовали, Флинн напоминал мне о Кае.

Впрочем, один раз мне удалось очень близко подойти к прекращению работы и разрыву отношений с Флинном.

Это было в канун Рождества 1979 года. Мама попросила меня помочь ей купить рождественский подарок для Карла. Я хотел было отказаться, но подумал, что это хороший повод пообщаться с мамой, которую я мало видел в последнее время, и согласился. Карл хотел спортивный костюм, так что мы отправились в магазин «Вудвардс» на Гастингс-стрит. Мама уже присмотрела костюм, и ей лишь было нужно мое одобрение. Я похвалил ее выбор.

— Карл будет очень неплох в мохере, — сказал я.

Купив костюм, мы отправились на запад, в сторону парка. Вышли на Гринвилл-стрит и двинулись по ней в сторону огромных часов, под которыми ошиваются бродяги со всей округи. Мама тихо сказала что-то насчет того, как печально, что столько детей сбежали из дома и живут на улице, и как было бы славно, если бы они все вернулись домой на Рождество, осчастливив своих родителей. Тихо, но недостаточно тихо. Девушка, которая собиралась попросить у нас милостыню, услышала мамины слова и наехала на нее. Назвав маму сукой, она сказала, что та не имеет никакого представления о том, какой бывает домашняя жизнь, что любовник ее матери не раз бил ее и насиловал.

— Как бы вам понравилось вернуться в такой дом — тем более в это ебаное рождественское время, леди? — с вызовом спросила она.

Тут я заметил, что мы окружены плотным кольцом уличных подростков. Они оказались весьма грубыми: не толкали и не били нас, но словесных оскорблений было предостаточно. Нам пришлось нелегко. Это было уже слишком. Слишком много за один раз. Особенно для мамы. Каждый хотел высказаться, поведать историю своей жизни. Некоторые из этих историй были похожи на те, которые я уже слышал раньше от наших актеров. Но выслушивать все это вот так, стоя посреди улицы с мамой, было тяжело.

Впрочем, оглядываясь сейчас назад, я рад, что все это с нами случилось. Хорошо, что мама получила кое-какое представление о жизни на улице. Я никогда не смог бы объяснить ей, насколько мрачным был мир для большинства людей моего возраста. Не всем детям родителей-одиночек жилось так хорошо, как нам с сестрой.

Мне никогда не удалось бы убедить маму, что она сделала большое дело, воспитав нас с сестрой. Ее никогда не убеждало то, что говорим ей мы, если не слышала этого от кого-нибудь еще. От миссис Смарт, например. Или от Карла. Так что я в конечном счете признателен этим уличным подросткам, которые позволили маме почувствовать разницу между ней и их собственными родителями. Она отчаянно нуждалась в этом. Насколько хуже все было бы в моей жизни и в жизни моей сестры, если бы не ее постоянные усилия! А ведь она всегда чувствовала вину за то, что мы растем в неполной семье.

Увидев небольшой просвет в окружающей нас толпе, я стал проталкивать маму в этом направлении. Мы были почти на свободе, когда какая-то стремная девица выскочила прямо на нас, так напугав маму, что та споткнулась и упала. Я поднял ее, и мы быстро двинулись в другом направлении. Тут, однако, перед нами вырос не кто иной, как Донни Г., 6 фт. 3 д.[56], 180 ф.[57], перец 8 д.[58] (толстый). Я прибавил шагу. Нам удалось вырваться целыми и невредимыми, но этот ублюдок успел пронзительно крикнуть:

— Эй ты, эта старая курица собирается покрасоваться в твоей очередной порнухе?

Слава Богу, что мама после всех пережитых треволнений плохо соображала. Я уверен, что она просто умерла бы, узнав, что имел в виду Донни.

Когда я рассказал все это Флинну, добавив, что именно по этой причине ухожу из нашего бизнеса, он сильно расстроился. Это произошло как раз после того, как мы отсняли «Еблю большим пальцем ноги». Он сидел, слушая меня. А я разливался соловьем, чувствуя, что наконец набрал достаточное ускорение для того, чтобы покончить с работой во «Флиннскине» раз и навсегда. Для пущей уверенности я еще раз перечислил все резоны, которые называл обычно. И Флинн, как я уже сказал, сидел, слушал меня и кивал — как будто во всем со мной соглашался. Заканчивая свою речь, я думал, что наконец-то одержал победу. Небольшая, но сильная речь — я чувствовал гордость за нее. И еще я хорошо понимал, что, если поведусь на то, что скажет мне Флинн, если хотя бы начну слушать его, — всему конец. Он так или иначе убедит меня. Так что, закончив, я быстро выскочил за дверь и скатился вниз по ступеням, чувствуя себя при этом превосходно. Вот она, свобода! Но у входной двери подъезда меня ждал Флинн, каким-то непостижимым образом меня опередивший. Он встал между мной и дверью. В его глазах я увидел слезы.

Он сказал мне, что очень, очень сожалеет о случившемся. Он просил меня — нет, умолял! — дать ему еще один шанс. Я почувствовал, что моя защита слабеет. Ему невозможно было сопротивляться. Наконец он добил меня последним мастерским ударом.

— Может быть, мне стоит поговорить с твоей матерью? — предложил он.

18.2

— Но в какой-то момент вы все-таки перестали работать на Флинна.

— Вроде того.

18.3

Выпускной. 1980 год, жаркий июньский полдень. Я сижу в гостиной своего дома, одетый в голубой смокинг — усовершенствованный вариант того смокинга, который Дунк Смарт брал напрокат пять лет назад. То и дело смотрю на часы и обливаюсь потом. Через час я должен ехать в Дунбар, чтобы взять свою партнершу для выпускного вечера. Партнеров для каждого выпускника определял компьютер. Вы ни за что не поверите, кого он для меня выбрал. Черил Паркс! Так что я, разумеется, нервничаю. Гораздо сильнее, чем если бы это была, скажем, Шона Ковальчак или Марги Скотт.

Но что самое ужасное — первый раз за полтора года я не получил на этой неделе свертка из кодаковской фотолаборатории. Неужели кодаковские лаборанты наконец меня раскусили? Если так, к какому дерьму это приведет? Это было слишком. В довершение всего наша последняя пленка — пленка, которую я ждал, — была особенно скабрезной. Оставалась единственная надежда: что она не получилась, каким-нибудь чудом оказалась недодержанной. Но если это действительно так, Флинн будет в бешенстве. Так что в любом случае меня ожидали неприятности.

Напротив меня сидит Карл. Мы ждем маму, которая запаковывает для меня подарок по случаю окончания школы — она собирается мне его вручить перед выходом. Карл пристально смотрит на меня. Он не сказал мне ни слова со времени нашей баталии в день приезда Нетти. Все так и должно быть. Он и без слов виден насквозь. Самодовольный, ограниченный мудак! Кажется, сейчас что-то вякнет наконец. Но на сей раз он удивляет меня. Вместо какой-нибудь пошлой банальности, которую я приготовился услышать, вроде «Ну, я думаю, теперь ты стал мужчиной» или «Полагаю, теперь ты найдешь свое место в жизни», он произносит нечто неожиданное — сука ебаная!

— Думаю, это очень здорово, что ты закончил школу, несмотря ни на что, — сказал он. — Твоя мать так счастлива!

Я принужденно улыбнулся в ответ. Сделал все, что мог. Никогда не понимал, что мама нашла в этом сопляке, в этом ничтожестве. Но ему удавалось-таки делать ее счастливой. А это ведь самое главное, не так ли? Я чувствовал себя немного задетым тем, что Карл не сказал того, что я ожидал от него услышать. Но скажи он это, я бы злился еще больше. И это было как раз то, чего я хотел: хорошенько разозлиться. Тут вошла мама и прервала мои размышления. В руках у нее был сверток. Несомненно, что-нибудь для моей будущей квартиры, куда, как надеялся Карл, я скоро перееду.

18.4

— Видеокамера «Сони бета-макс»!

— Вы правы.

— Заря новой эры.

— Да, что-то вроде этого. Видео рекламировалось тогда как очередной большой прорыв.

— Но вы были консерватором.

— Ну да. Мне не очень нравилось то, что я видел на видео. Все выглядело так, как будто… Я не знаю. Но опять же я никогда не работал с этим раньше и не имел ничего против того, чтобы попробовать. За это я должен благодарить Нетти. Она всегда вдохновляла меня на исследование нового.

18.5 Из дневников Нетти Смарт, т. 17, 1980 г.

1 января 1980 г.

Ни за что не угадаете, от кого я получила сегодня письмо! От Нашего Мальчика из Ванкувера. До сих пор не могу поверить. Я сразу узнала почерк — несмотря на то что он сильно изменился с тех пор, как я его последний раз видела. Никто так не давит на перо, как Наш Мальчик.

Когда же я видела его последний раз? Рождество 1978 г.? Когда я последний раз была дома? Точно. Что же с ним? Ладно, я просто пришпилю сюда его письмо, и вы сами все прочтете.

3 декабря 1979 г.

Дорогая Нетти!

Как ты? Я — отлично. Скучаю по тебе. Все здесь по тебе скучают! Вчера у нас была твоя мать — сообщила, что ты не приедешь на Рождество. Сказала, что твое сердце капризничает и ты поэтому не можешь летать на самолете. Мне это показалось немного странным. Не знаю, чем может быть опасен перелет. Ты же просто сидишь там в кресле. Это же не ракета какая-нибудь. Очень надеюсь, что с тобой все в порядке.

С тех пор как ты уехала, мало что изменилось. Боюсь, доложить тебе особенно не о чем. Могу разве что рассказать, что происходит с некоторыми из наших товарищей, какие ходят слухи. Не то чтобы я очень этим интересовался, но как можно этого избежать? Расскажу то, что случайно слышал и видел.

Итак, что же я слышал и видел? Ну, во-первых, могу тебе сообщить, что твоя старая подруга Марги Скотт стала играть «плохую девочку». Серьезно! В первый день нашего двенадцатого класса она явилась в школу с розовыми волосами! Я имею в виду не какой-нибудь там розоватый оттенок, а настоящий розовый цвет — как обложка кассеты «Sex Pistols»! Это было просто восхитительно! Вот уж от кого не ожидал панк-рокерства! Она даже носит в ухе английскую булавку вместо серьги и, в довершение всего, кожаный жакет! Но прикинь — кроме внешности, в ней ничего не изменилось. Такая же жопа, как была в седьмом классе. Удивительно, да? Марги Скотт: хорошая маленькая плохая девочка.

Затем Бобби и Синди. Ты все о них знаешь, да? Ты знаешь, что они собираются уезжать следующим летом? Бобби и Синди — самое близкое к идеальной рок-н-ролльной паре из того, что мы видели. Ходят слухи, что Бобби предлагают место в одном престижном университете, чтобы он играл в университетской баскетбольной команде, и он якобы ответил им, что согласится, только если они возьмут и Синди. Весьма великодушно с его стороны, думал я, пока не узнал, что она дала ему от ворот поворот после того, как он отказался гарантировать ей место в группе поддержки [59]. Вся школа очень этим озаботилась. Все разделились на тех, кто за Бобби, и тех, кто за Синди, и меня, которому похую все это дерьмо. Совершенно отвратительно. Но меня это даже забавляет. А эти двое больше на меня даже не смотрят.

Шона Ковальчак и Алистер Чень тоже сошлись. Мне так кажется по крайней мере. Уже давно тусуются вместе. Кстати, оба они были в школьной команде на конкурсе «Достигни вершин»[60] (вместе со Смит-Тарни, конечно) и, по данным моей мамы, их показывали по телевизору на прошлой неделе. Они побили частную школу из Фрейзер-Валли. Мама сказала, что Смит-Тарни выступал блестяще. Она говорит, что была восхищена, как много он знает. Но вернусь к Шоне и Алистеру. Вижу их каждый день гуляющими вместе после школы. И Шона выглядит вполне счастливой.

Недавно в Керрисдейле встретил Джона и Пенни. У них родился мальчик. Мы даже не поздоровались. Увидев их, вспомнил мистера Джинджелла. Да, когда ты приезжала, совсем забыл тебе сказать: я видел его. Мистера Джинджелла. На самом деле. Я был на машине и чуть не сбил его. Так что могу по крайней мере сообщить тебе, что он жив-здоров.

А со мной что? Чем занимаюсь? Со времени твоего отъезда почти ничего не изменилось. Все так же хожу в школу, делаю то, что должен делать. По субботам выхожу в город — купить какую-нибудь кассету. Кстати, слышала ты про этих «Setting Sons»? Иногда смотрю кино в «Кинематеке». Периодически навещаю Робина, курим гаш. Он бросил кокаин, что очень радует. Ни он, ни я больше не видим Флинна и Таню. Те времена давно прошли.

Что еще? Ну, я много чего отснял за последнее время. Разные вещи. Один проект, я думаю, мог бы тебя заинтересовать. На самом деле, мы с тобой обсуждали эту идею в седьмом классе. Помнишь «Птицу и червя»? Шучу. Нет, на самом деле я имею в виду другое. Я снимаю старый город. Мне кажется, сейчас все так быстро застраивают и никто ничего не делает, чтобы как-то сохранить для истории старые здания. То, что я снимаю, не имеет ничего общего с искусством или чем-нибудь в этом роде. Самые документальные из моих съемок. Просто чтобы чем-то заняться.

Да, еще одна новость: моя мама недавно спросила нас с сестрой, как мы относимся к тому, что она выйдет замуж за Карла. И знаешь, что ответила сестра? Она сказала:

— Не делай того, чего не хочешь.

— Но я хочу выйти замуж за Карла, — ответила мама.

— Тогда зачем ты нас спрашиваешь? — поинтересовалась сестра.

Мама потеряла дар речи. Было очень забавно. Моя сестра забавнее, чем был я в ее возрасте. Впрочем, не знаю. Может быть, тебе все же стоит побывать здесь и самой на все посмотреть.

Ну, вот вроде бы и все.

Твой сосед,

ранее известный как Жопа

Не знаю. Когда я перечитала это письмо, мне стало казаться, что он чего-то недоговаривает. Я не верю, что его жизнь так скучна, как он описывает. Не верю, что у него нет друзей. Он симпатичный; уж по крайней мере на него вполне можно рассчитывать. Не знаю. Может быть, он в беде. Я уверена, что он что-то скрывает от меня. Не то чтобы я сомневаюсь в том, что он рассказывает. Скорее рассказывает не все.

Но я ведь тоже не была с ним особенно откровенна в последнее время. Оглянувшись назад, вспомнила, что писала ему только дважды с тех пор, как последний раз покинула Ванкувер. Причем второй раз это была просто открытка, поздравление с днем рождения. Что же мне делать? Написать ему письмо? Рассказать, как я по нему скучаю, как часто о нем думаю? Но это было бы ложью, не правда ли? Истина состоит в том, что я редко вспоминала о нем все это время.

К черту! Может быть, я должна написать ему. Может быть, если я расскажу ему, как на самом деле у меня плохо с сердцем, это его тронет и он откроет в себе что-то новое? В конце концов, последний раз это сработало. Хотя мне кажется позором, что я должна умереть раньше, чем он наконец придет в себя. Не знаю. Что-нибудь ему напишу.

18.6

Я не был без ума от подаренной мне видеокамеры, но оценил этот жест. И мне нравилась ирония ситуации. Я имею в виду, что было очень мило со стороны мамы проявить интерес именно к той стороне моей жизни, которую я так тщательно скрывал от нее последние два года. Хотя я никогда не говорил ей о том, что хотел бы продолжать снимать фильмы, она, видимо, чувствовала мой интерес к съемкам и понимала, что он будет существовать независимо от того, какую дорогу я выберу в жизни. Кроме того, эти камеры были тогда очень дороги. Так что рассматривание подарка я превратил в целый спектакль. С преувеличенным вниманием вынул камеру из футляра, осмотрел и зарядил ее. Мама уже вставила батарейки.

— Можно мне попробовать? — спросила она, протягивая руку.

Я дал ей камеру, и мама навела ее на Карла.

— У Карла тоже есть для тебя кое-что, — сказала мама, выдвигая объектив.

Он сделал глупый жест, который, по всей видимости, должен был означать примирение между нами, залез в карман своего спортивного костюма и вытащил оттуда конверт.

— Вот здесь, — сказал он, протягивая мне конверт.

Мама перевела объектив камеры на меня. Открыв конверт, я обнаружил в нем билет на самолет и тысячу долларов в туристических чеках. Рассмотрев билет, я увидел, что должен улетать в ближайшую пятницу — на два месяца! Я не мог поверить своим глазам. Еб твою мать!

Я повернулся к маме. Что она на это скажет? Знала ли она об этом подарке? Она глядела на меня испытующе, словно не была уверена в моей реакции. Словно этот подарок был чем-то, в чем Карл ее с трудом убедил.

— Ты доволен? — спросила она заискивающе.

Я не был доволен.

— Ты как-то говорил, что хотел бы когда-нибудь съездить в Лондон… — быстро добавила она.

Бедная мама! Я ненавидел Карла за то, что он поставил ее в такое положение. Так ее подставил. Это было так жестоко, так вероломно. Этот мужик был ничем не лучше моего отца.

— Ну да, — сказал я. — Но я говорил, что хотел бы съездить к Нетти. Разве миссис Смарт не говорила тебе, что Нетти собирается провести лето в Ванкувере?

Мама повернулась к Карлу в поисках поддержки.

— Ну что же, значит, вы сможете побыть некоторое время вместе до того, как ты уедешь, — сказал он.

Я не верил своим ушам. Меня выбрасывали из моего собственного дома! Это был такой Дэвид Копперфилд! Очередная страница моей жизни перевернулась — она оказалась листом металла.

18.7

— Забавно, как все повернулось.

— В этом не было ничего забавного.

— Вы рассердились?

— Конечно, рассердился. Единственное, о чем я жалел, — что у меня так мало времени. Я мог бы сделать жизнь Карла несносной, сравнять его с землей — я в этом уверен.

— Почему вы просто не отказались от билета?

— Не знаю. Я чувствовал, что никому здесь не нужен.

18.8

Зазвонил телефон. Мать пошла на кухню взять трубку. Карл закрывал рукой рот, как будто зевая. Но этот его жест не мог меня обмануть — он прятал свою усмешку, Ебаный хуй! Он выглядел немного взволнованным. И я решил воспользоваться этим. Он опустил руку и сделал вид, что его внимание привлекло что-то за окном. Я положил камеру на колени, наблюдая, как он теребит заусенец на пальце. И снова он поднял руку к лицу — на сей раз чтобы погрызть ноготь. Меня просто тошнило при мысли, что моя мать должна целовать такой рот.

Я нажал «Record». Карл заметил это и нахмурился, отдернув руку ото рта. Я продолжал снимать. Я уверен, что, если бы я не делал этого, он мог бы ударить меня или предпринять еще что-нибудь в этом роде. Я понимал, что нахожусь под защитой, пока снимаю его. Тут мать позвала его из кухни:

— Карл, не мог бы ты съездить в химчистку и забрать мое платье? Я должна заскочить к Смартам.

Он был более чем счастлив, что получил возможность съебаться отсюда.

В течение следующих пяти минут я был наедине со своими часами. Ровно в тридцать три минуты я встал, чтобы отправиться к дому Черил. Меньше чем через неделю я буду за пределами этой страны. Все завертелось в бешеном темпе.

Потом случилась очень странная вещь. Я открыл холодильник, чтобы взять орхидеи, которые заранее купил для Черил, собираясь сразу после этого выйти из дома, но услышал звонок в дверь. Открыв, я увидел на пороге не кого иного, как двух копов в штатском — тех самых двух копов, которые выдворили меня из «Венеры» полтора года назад. Они спросили, я ли такой-то, и я ответил, что да. Тогда они представились: следователи Риз и Браун — и попросили разрешения войти. Я последовал за ними в гостиную, вспоминая, какими правами обладаю по закону. Риз предложил сесть, но я остался стоять. Браун отпустил какую-то остроту по поводу моего смокинга и, прежде чем я успел ответить, сообщил мне, что я вляпался в большое дерьмо. Я спросил, в чем дело, но он ответил другой шуткой насчет моего пиджака. Риз вытащил из своего портфеля папку. На папке стояло мое имя.

— Эй вы, — наехал я на них, — или арестуйте меня, или валите отсюда немедленно. Вы не имеете права вторгаться в мой дом таким образом.

События сегодняшнего дня положительно выбивали меня из колеи. Я потребовал у копов показать их удостоверения, ордер на арест или что там у них есть. Затем заявил, что не буду с ними говорить без адвоката. Браун смерил меня взглядом.

— Кто ваш адвокат?

Я выдумал какое-то имя. Риз раскрыл папку и записал названное мной имя. Засунув ручку в карман, он поднял на меня глаза.

— Боюсь, я должен согласиться с коллегой Брауном, — произнес он бесстрастным голосом, глядя мне прямо в глаза. — Этот смокинг — самое большое преступление, какое я когда-либо видел.

Браун хихикнул. Риз в ответ и глазом не моргнул. Он определенно производил впечатление серьезного и честного человека.

Странная игра. Я ущипнул себя. «Это сон, это сон, это сон», — повторял я про себя. Риз открыл папку где-то на середине и жестом пригласил меня сесть напротив. На этот раз я сел.

— Знаете ли вы этого человека? — спросил он, показывая мне фотографию спящего Робина Лока.

— Да, — ответил я.

— Его имя, пожалуйста, — подал голос Браун.

— Его зовут Робин Лок.

— Когда вы видели его последний раз? — спросил Риз.

Я задумался, пытаясь вспомнить.

— Приблизительно в канун Рождества семьдесят восьмого года, — ответил я наконец.

— Известно ли вам что-нибудь о его исчезновении? — задал вопрос Браун.

Я отрицательно покачал головой.

— Я слышал, что он в «Детоксе»[61] — сказал я.

— Кто сказал вам, что он в «Детоксе»?

— Марк Болан, — назвал я первое пришедшее на ум имя.

— Кто это? — спросил Риз.

— Певец, — ответил я.

Риз так и записал: «Марк Болан, певец».

— Можете ли вы сказать, где встречались с этим мистером Боланом? — спросил Браун.

— Он мертв, — ответил я.

Риз записал «мертв» в скобках после имени Болана и закрыл папку. Повернувшись ко мне, он сказал:

— У нас плохие новости — мистер Лок тоже мертв.

Каким-то непостижимым образом я уже знал это. Так же, как знал и то, что этот визит имеет большее отношение к Флинну, нежели к Робину. Я проверил свое состояние: я по-прежнему был зол. И это подстегнуло меня. Я ненавидел себя за то, что мое горе по Робину так быстро уступило место страху перед Флинном. И я ненавидел Флинна.

Следующие двадцать две минуты Риз и Браун говорили об убийце. Хотя они ни разу не упомянули имени подозреваемого, я прекрасно понимал, кого они имеют в виду.

— Нам нужна твоя помощь, сынок. Мы собираемся накрыть этого парня, — сказал Риз, убирая папку в портфель.

— Так что просим вас в понедельник первым делом приехать к нам в управление и сообщить все, что вы знаете о Роберте Локе, — подхватил Браун.

— Мы собирались предложить вам сделать это сегодня, — добавил Риз, вставая и поправляя брюки. — Но поскольку у вас выпускной вечер, не будем его портить.

— Эх, да, — вздохнул Браун, поправляя свои, — выпускной вечер после окончания школы бывает один раз в жизни.

Я открыл дверь, и детективы вышли на солнце.

— Кроме того, — сказал в качестве последнего аккорда Риз, — нам было бы жаль, если бы такой прекрасный смокинг пришлось оставить дома.

Блядь, я не верил своим ушам. На этот раз они оба смеялись.

18.9

— Выяснили ли вы, что все-таки случилось с отправленной вами на проявку пленкой?

— Да, в конечном счете.

18.10

Я взглянул на часы. Конечно, я опоздал. Я подождал, пока Риз и Браун завернут на Валли-драйв и скроются из виду, потом схватил орхидеи и понесся вниз по ступеням. По лестнице как раз поднимался Карл. Он нес для матери платье, которое она собиралась надеть на мой выпускной вечер.

— Очень мило, а? — просюсюкал он, разворачивая платье и показывая его мне.

— Да, Карл. А теперь, пожалуйста, не мог бы ты убрать с дороги свой ебаный автомобиль?

Карл сменил тон. Он вытащил из кармана ключи от своей машины и протянул мне: «Вот, возьми лучше „кэдди“[62]. Не хочешь же ты сегодня показаться на людях с этим куском говна, на котором все еще ездит твоя мать?»

— Какая, на хуй, мне разница? — подумал я. — После всего, что случилось.

18.11

— Как прошел выпускной вечер?

— Глупо.

— О чем вы говорили с Черил?

— Ни о чем.

— Обсуждали ли вы прощальную речь, которую должны были сказать на вечере?

— Черил объяснила мне, почему именно мне досталась эта честь.

— Она сказала, это был розыгрыш.

— Именно так.

— Она сказала, выпускники подумали, что выбрать вас будет очень забавно.

— Вы правы. Она заявила, будто все считают меня психопатом.

— У вас действительно была репутация человека непредсказуемого.

— Это правда.

— Почему же вы не отказались? Или это было бы слишком предсказуемо?

— Я бы отказался, если бы не мисс Абботт. Она считает, что в ее классе я — один из немногих выпускников, которым есть что сказать. Убедила меня, что мне предоставляется возможность сказать школе, что я о ней думаю.

— И что же выпускники — остались они довольны вашей речью?

— Нет. Боюсь, она пролетела над их головами. Думаю, в большинстве своем они надеялись, что я убью кого-нибудь из учителей или хотя бы опущу по полной программе.

— О чем еще вы говорили с Черил?

— Да в общем-то это и все. Еще она спросила, слышно ли что-нибудь о Нетти. Я солгал, будто мы поддерживаем переписку. И спросил, что слышала она сама. Она ответила, что они не общались со времени той вечеринки дома у Нетти. Я спросил, дружили ли они, и она ответила, что на самом деле нет. По ее словам, миссис Смарт перед тем вечером просто взяла ежегодник дочери за семьдесят шестой год и пригласила всех, чьи имена были туда вписаны. Я сказал Черил, что она вполне могла бы отказаться. Она ответила, что миссис Смарт ни за что бы ей этого не простила. Я забыл, о чем потом шел разговор, помню только, что Черил очень оскорбилась и мы больше не разговаривали.

— Вы сказали: «А как поживает твоя старая приятельница Синди Карратерс?»

— Да, точно. И это был конец.

— И это выглядело особенно неприятно, так, будто вы хотите растравить старую рану.

— Мне не понравилось, как она говорила о Нетти.

— И вы заставили ее плакать.

— Это была не моя вина.

— Чья же тогда?

— Не знаю. Я хочу сказать, все это было очень странно. Когда я за ней заехал, она ждала меня на крыльце. Как только я подъехал, она немедленно подбежала к машине и прыгнула на сиденье. У меня было ясное ощущение, что она только что повздорила со своими родителями, потому что ее отец что-то вопил ей вслед, а мать смотрела в окно, странно скрючившись — кажется, она плакала. Думаю, что это было настоящей причиной того, что Черил тогда плакала. Домашние неурядицы. Ко мне это не имело никакого отношения.

— Говорили ли вы с Бобби?

— Нет. Но вы, без сомнения, будете рады узнать, что он стал атлетом года среди двенадцатиклассников.

— С Марги Скотт?

— Нет.

— А с Шоной Ковальчак? Вы с ней танцевали.

— Да, она была в моей танцевальной карточке. Вероятно, еще один плод компьютеризации. И уж, конечно, еще одна шутка надо мной.

— Что вы ей сказали?

— Сказал, что она очаровательна, что было правдой. В ответ она наградила меня лучшим поцелуем, какой я когда-либо получал в жизни. Чудесный ротик.

— Говорили ли с Джеффри Смит-Гарни?

— Нет.

— С Алистером Ченем?

— Он подал мне руку, и я потряс ее.

— А как насчет вашего отца? Он тоже там был.

— Не заметил.

— С кем-нибудь еще общались?

— Нет. Мне хотелось поскорей покончить со всем этим. Все, о чем я мог думать, — что случилось с Робином, да еще, может быть, о Ризе и Брауне.

18.12 Прощальная речь

Леди и джентльмены, учителя и обслуживающий персонал школы, выпускники 1980 года, добрый день!

Готовя свою сегодняшнюю прощальную речь, я посетил школьный архив и просмотрел прощальные речи прежних лет. Я искал образец, серию клише, которые мог бы связать воедино, чтобы подготовить вас к следующим пятидесяти годам вашей жизни. Но я изменил свое намерение. «Слишком цинично», — подумал я. Вместо этого я посетил кабинет технических средств обучения и взял там этот видавший виды проектор. То, с чем я в действительности хочу познакомить вас в этот вечер, — это модель, модель, которую я изобрел, будучи учеником этой школы. Полагаю, что это изобретение принадлежит всем нам и будет справедливо им поделиться с вами, потому что, знаете вы об этом или нет, все вы — включая учителей, родителей и обслуживающий персонал — внесли свой вклад в это открытие. Я называю его детектором лживости. Вполне возможно, что он в один прекрасный день спасет вашу жизнь. Итак, если позволите.

18.13

После прощальной церемонии в программе шли танцы, а после танцев мы были свободны. Теоретически так. Но на самом деле предполагалось, что после окончания церемонии мы съездим домой переодеться, а затем примем участие в ряде мероприятий, тщательным планированием которых в течение последнего года занимался специальный выпускной комитет: бесплатный обед, спонсируемый местным «Макдоналдсом», ночь с кострами на Форшорс-Бич, завтрак с шампанским на следующее утро, гулянка в «Хьятте» после короткого сна и, наконец, разбивка палаточного городка для первоклассников на школьной территории. Неплохо. Разумеется, я не принял участия ни в одном из этих мероприятий. Я собирался посвятить выходные выяснению всей подноготной того, что случилось с Робином.

Поскольку Черил обиделась на меня, я вернулся домой один на Карловом «кэдди». Я намеревался переодеться и как можно быстрее ускользнуть в город, чтобы заняться расследованием смерти Робина. К несчастью, Фэлкон был по пути. На пороге дома стояла мама, махая мне рукой. Еще того хуже: за ней стоял Карл с камерой, готовой к съемке. Нечего и говорить: мама была совершенно выбита из колеи, когда увидела меня, вылезающего из машины в одиночестве.

— А где твоя партнерша? — вскричала она.

Карл направил камеру на нее и стал снимать.

— У нее припадок, — быстро нашелся я с ответом.

Я рассказал ей, как с Черил случился припадок, когда она села в машину, и как я быстро нашел правильное решение, сунув ей между зубов карандаш и держа ей голову, чтобы она не раскроила себе череп обо что-нибудь. Затем, когда судороги закончились, я отвез ее домой к родителям, которые были полны признательности и колебались, не позвонить ли прямо сейчас моей матери, у которой такой замечательный сын. К концу моего рассказа в глазах у мамы стояли слезы.

— Надеюсь, этот досадный случай не помешает тебе хорошо повеселиться, — сказала она.

В ответ я пожал плечами, как будто все это было сущей ерундой — прекрасный последний жест для финала снимаемого Карлом фильма.

18.14

— Что еще ваша мать сказала перед тем, как вы уехали в город?

— Что Нетти прилетает на следующий день после обеда.

— И что еще?

— Только это.

— Было кое-что еще, что ей сообщила миссис Смарт, нечто, что она не хотела говорить вам до следующего утра, чтобы не испортить выпускную вечеринку.

— Откуда вы все это узнали?

— Просто отвечайте, что она еще сказала вам.

— Ладно. Она сказала, что Нетти умирает.

18.15

Итак, Нетти умирала. На самом деле она медленно умирала уже тогда, когда покидала Ванкувер после десятого класса. Это и было главной причиной ее отъезда в Англию: она уехала туда не столько потому, что хотела учиться в английской частной школе, сколько потому, чтобы быть поблизости к лучшим в мире кардиохирургам. Об этом и сказала мне мама в тот вечер на ступенях нашего крыльца. Я присел рядом с ней, все еще в своем нелепом голубом смокинге, сразу начисто забыв о Ризе и Брауне и о том, что совсем недавно потерял другого своего друга. И когда мама закончила, сказав, как она мне сочувствует, и обняла меня, этот мерзавец Карл имел наглость сказать:

— Ну, иди к своим парням. А мы посмотрим, что мы тут сняли.

Естественно, я чувствовал себя ужасно. Но в то же самое время я не был убежден, что Нетти действительно так уж больна. Несомненно, у нее были проблемы с сердцем. Да, они были серьезными. Однако я почему-то был уверен, что ей станет лучше, когда она вернется в родной город, что само пребывание здесь улучшит ее состояние. Забавно, что это был тот же оптимизм, который не давал мне поверить в смерть Робина, заставлял думать, что его просто долго нет дома, что Риз и Браун, возможно, хотят ввести меня в заблуждение, чтобы я донес на Флинна. Я не раз видел по телевизору, как копы проделывали подобные штучки. Я думал об этом, сидя на крыльце своего дома.

Я вытащил из кармана косяк и закурил, глядя в темно-синее небо. Был уже вечер, но я все еще ощущал тепло июльского дня. В небе парила чайка, и я на секунду увидел закат, отражающийся на ее грудке. Это переключило что-то во мне. С минуту я прислушивался. Полная тишина. Убедившись, что вокруг никого нет, я вытащил из заднего кармана брюк самое последнее письмо Нетти. Начав читать, я был поражен, насколько иначе я теперь понимал его по сравнению с первым разом. Потому что теперь она умирала. И потому что теперь я задумывался над каждым словом, пытаясь понять, о чем может писать умирающий.

18.15а Самое последнее письмо Нетти

17 марта 1980 г.

Привет!

Спасибо за новогоднее письмо! Извини за задержку: собиралась сразу ответить, но была страшно занята. Не то чтобы пытаюсь оправдаться — просто рассказываю. Хочешь узнать, чем я тут занимаюсь? Ну, слушай.

Недавно узнала, что меня приняли в Голдсмит. Знаешь, что это такое? Наверное, нет. Ну, я тебе расскажу: Голдсмит — одна из лучших школ искусства во всем Соединенном Королевстве. И они берут меня! Да! Но, серьезно, туда очень трудно попасть. А сколько надо заполнить всяких бумаг! Но овчинка стоит выделки. Им понравился мой портфолио, и на следующий день после подачи заявления от них пришло письмо: принята. Так что рано или поздно собираюсь стать художником. Круто?

В последнее время много фотографирую и снимаю на видеокамеру. Да-да, я знаю — видео. Все ненавидят видео. Но я думаю, это новое средство, и средство прекрасное. Художники всех дисциплин быстро на него подсели — постановщики, скульпторы, живописцы — все. Пару месяцев назад была лекция одной тетки в Сент-Мартинс, и один из инструкторов взял туда нашу группу. Не помню имени лектора, но она показывала нам на видео отрывки работ таких людей, как Джоан Джоанас, Брюс Наумен, Нэм Джун Пайк. (Известны тебе эти имена?) Но лучше всего была демонстрация «Delicate Issue» Кэт Крейг. Это видеофильм — съемки тела самой художницы с очень близкого расстояния, так что в какой-то момент уже не знаешь, человеческое тело это или что-то еще. Как было отменено потом, во время ответов на вопросы, в фильме хорошо то, что тело парадоксальным образом отчуждается при помощи приема детального самоисследования. Естественно, это высказывание привлекло мое внимание, поскольку мое собственное тело так много исследовали — не только доктора и моя мать — хуй знает для чего! — но и специалисты из служб знакомств, ателье и имиджмейкерских компаний — все эти люди, зарабатывающие себе на жизнь тем, что указывают женщине, как ей следует выглядеть и одеваться. Понимаешь, что я имею в виду? Извини за долгие разглагольствования. Просто эта тема так меня сейчас возбуждает!

Кстати, о возбуждении. Пару месяцев назад в Эдинбурге был большой скандал. Дебаты «Старое искусство против порнографии». Только дело еще осложнялось тем, что речь шла о детской порнографии, а не о той, что в «Плейбое». А случилось вкратце вот что. Местный художник сделал несколько снимков своих детей, когда те голыми резвились на пляже, и потом выставил фотографии в одной частной галерее. Через два дня это засекли копы и закрыли экспозицию. Это привело к тому, что собралась группа художников, которая начала широкое публичное обсуждение на тему детей и сексуальности. Одного из наших инструкторов попросили выступить. После выступления, когда он шел к своему автомобилю, его избила толпа. Его речь называлась так: «Рекламирование и сексуализация детских тел: и хочется, и колется, и мама не велит». Я спросила, нельзя ли ознакомиться с его докладом, и он разрешил. Доклад был превосходен. Большая его часть была посвящена доказательству того, что дети так же сексуальны, как взрослые. По мнению инструктора, средства массовой информации вульгаризируют эту область, превращая детей в маленьких блядей. Родителями же в действительности движет желание вернуть через своих детей утраченную ими самими невинность. Думаю, автор собирается опубликовать этот доклад. Как только его напечатают, обязательно пришлю тебе вырезку.

Но все это были цветочки, потому что сейчас в Манчестере планируется большая конференция под названием «Секс и его изображение». И это уже не просто художники — в ней примут участие антропологи, эксперты по средствам массовой информации, историки — всех не перечислишь. В общем, звучит многообещающе. Узнав об этом, я взяла в Уитфорде проспект — и вот какие в нем заявлены темы: «Порнография в кинематографе как пародия на кассовые голливудские кинофильмы: порнографические вариации на тему библейского эпоса»; «Порнография против буржуазного вкуса: история Эла Голдштейна»; «Отношения между порнографической короткометражкой с изображением полового акта и модернистским стихотворением: структурный анализ». Неплохо, да? Надеюсь, я смогу присутствовать на этой конференции. Скажи, а ты еще хранишь то фото, которое я, помнишь, отдала тебе в седьмом классе?

Ну ладно, я могу еще писать и писать. Но что с тобой? Чем ты занят? Моя мама сообщает, что время от времени видит тебя, куда-то спешащего, поглощенного своими мыслями и не замечающего ничего вокруг. Ты все еще снимаешь старые здания? Благородный промысел, конечно. Папа говорит, что в последние дни в «Терминал-клубе» много разговоров о грядущем Экспо. Он считает, если это случится, Ванкувер сильно перестроят и он никогда уже не будет прежним. Говорил что-то насчет перехода экономики города от ресурсной базы к туристической… Затрагивает это тебя каким-нибудь боком? Ты следишь за политикой в последнее время? Знаешь, что Маргарет Тэтчер в своей последней публичной речи на прошлой неделе привела правительственную программу «Социальный кредит» в Британской Колумбии в качестве блестящего примера свободно-рыночного капитализма? Не слышал еще последний альбом «Cure»[63]? «Семнадцать секунд»[64]? Совершенно депрессивная музыка. Собираешься осенью поступать в университет? У тебя есть уже какое-нибудь представление о том, кем ты хочешь стать?

Ладно, пора заканчивать. Вернусь-ка лучше к своему эссе о Бэконе — о том, который художник, а не философ. Надеюсь, у тебя все хорошо. Вероятно, не увижу тебя этим летом — собираюсь вновь устроиться поработать в «Тэйт». Если вдруг соберешься приехать, дай знать. Всегда более чем рады тебя видеть у моей бабули в Бейсуотере.

Между прочим, я очень рада, что ты расстался с Флинном и Таней. Привет Робину.

P. S. Посылаю дозу кислоты[65] — пурпурная точка на марке[66]. Подарок тебе от моего бойфренда Матса.

18.16

Прочитав второй раз письмо Нетти, я сунул его обратно в задний карман. Солнце уже почти село, но его света хватило на то, чтобы я мог увидеть время на часах: 9.35. Я расстегнул ширинку, вытащил свой хуй и стал мастурбировать, думая обо всех тех вещах, о которых Нетти не написала. Потом я лег на спину. Вероятно, я на некоторое время потерял сознание. В момент, когда я очнулся, я видел страннейший сон.

Мне около шести лет. Я играю на заднем дворе своего дома с грузовиком. Мои родители в доме, принимают Смартов. Я знаю, что моя сестра — еще совсем крошечная — лежит в своей кроватке. Суббота. Лето. И я предоставлен сам себе.

Я брожу по заднему двору, вожу грузовик между цветов, вокруг кустов, по стволам деревьев и вдруг слышу, как кто-то шепотом зовет меня по имени. Мужской голос. Голос пожилого мужчины. Он раздается из-за изгороди, из-за гортензий. И я еду со своим грузовиком на этот голос — объезжаю куст и попадаю в тень большого кедра, растущего между нашим двором и двором Биллингтонов. С другой стороны ограды стоит мистер Биллингтон. Я вижу его глаза через щель. Он подзывает меня поближе. Я подхожу к нему.

Мистер Биллингтон просовывает руку через щель в заборе. В руке — корневище лакрицы; Биллингтон покачивает им как маятником. Я спрашиваю его, можно ли мне взять корень, и он отвечает, что да. Я протягиваю руку, но он с коротким смешком быстро его убирает и говорит, что я должен сначала помочь ему кое-что выяснить. Я спрашиваю, что именно. Он говорит, что у одного его знакомого мальчика проблемы с попкой и что он, мистер Биллингтон, читал в газете, что лакрица очень помогает в таких случаях. Это для меня новость. Кроме того, у меня никогда не было проблем с попкой. О чем я и говорю ему. Он отвечает, что рад слышать это и даст мне лакрицу, если я покажу ему, как выглядит здоровая попа. Потому что когда он увидит, как выглядит здоровая мальчишеская попа, он сможет помочь тому мальчику. Я спрашиваю, почему тот мальчик не сходит к доктору, чтобы его вылечили. Биллингтон объясняет, что семья мальчика слишком бедна и не может себе позволить визит к доктору. Я думаю про себя, что это звучит разумно, и, поскольку очень люблю лакрицу, спрашиваю мистера Биллингтона, что именно от меня требуется. Все, что я должен сделать, отвечает он, — повернуться к забору спиной и спустить штанишки. Он говорит, что это очень просто. Так я и делаю: поворачиваюсь задницей к забору и спускаю штаны. Мистер Биллингтон просовывает в щель руки и спускает мои штанишки чуть ниже.

Мне нравится прикосновение его рук. Они очень гладкие, самые гладкие руки, какие когда-либо прикасались к моей коже. Мне нравится, как они щекочут мою попу, потом спускаются вниз и играют моим пенисом. Мне нравится, как они трогают мой анус. Потом мистер Биллингтон говорит мне, что собирается смочить палец и ввести его внутрь, чтобы почувствовать, какова здоровая попа изнутри. Это тоже оказывается весьма приятно. Потом он предлагает мне повернуться и просунуть руку через изгородь. Я просовываю руку и прикасаюсь к чему-то живому, очень приятному на ощупь. Я спрашиваю, что это, и мистер Биллингтон говорит, что это животное, которое он выписал из Австралии. Когда оно просыпается, говорит он, оно становится похоже на сосиску. Я говорю, что хочу посмотреть на него. Он отвечает, что сейчас неподходящее время, но если я буду себя хорошо вести, он как-нибудь покажет мне его изображение, а потом, если оно мне понравится, то, может быть, он позволит мне взглянуть на него и даже поцеловать.

Но мне определенно не понравилось, когда мистер Биллингтон велел мне приложить ухо к щели в ограде и сказал, что у него есть другое животное, которое любит есть ушную серу, и что люди, которые его видят, говорят, что оно очень похоже на язык. Но я знал, что он лжет. Это и был его собственный язык. Я сказал ему об этом. Но он не слушал. Он стал лизать мое ухо, засовывая язык глубоко внутрь. Я попробовал отойти, но он удерживал меня руками за талию. Я потребовал, чтобы он прекратил это, и в конце концов он перестал. Это было для меня большим облегчением, потому что я слышал, как моя мать выходит из задней двери дома, и не хотел неприятностей. К счастью для меня, все обошлось.

18.17

— Вы уверены, что это был сон?

— Конечно. Что это могло быть еще?

— Хорошо, назовем это сном.

18.18

Когда я сел в автобус, идущий в город, уже стемнело. У меня не было четкого плана действий — кроме того, что я хотел узнать как можно больше о Робине, а также о Флинне, поскольку он будет фигурировать в этом деле. Но я должен был соблюдать осторожность. У Флинна везде были глаза и уши. Казалось, в городе все совершенно изменилось. Я вышел на Дейви и направился на запад, к дому, в котором была квартира Робина.

Вскоре я заметил старого приятеля Робина — Тэда, выходящего из номеров. Я помахал ему рукой и окликнул:

— Тэд!

Махать пришлось долго — заметил он меня не сразу. А когда заметил, сначала посмотрел на меня искоса, словно не был уверен, что это я.

— Привет, Тэд! — сказал я, подходя к нему.

— Привет, — отвечал он, озираясь вокруг.

— Как там Робин? — спросил я.

Лицо Тэда приняло забавное хитроватое выражение.

— Мне очень важно знать, — добавил я.

Тэд кивнул и предложил куда-нибудь зайти.

Он хотел было пойти в «Фрескос», но моя интуиция воспротивилась — слишком открытое место. Вместо этого мы решили прогуляться к Денману, в сторону Довер Армс, где можно было выпить, даже если вам нет девятнадцати лет. Я предложил купить ему поесть, и он ответил, что это прекрасная идея. В последнее время он не работал из-за какой-то инфекции. А «кто не работает, тот не ест», как он сам сформулировал это.

Сначала я думал, что от Тэда не удастся добиться многого — хорошо, если расскажет мне о том, о чем я спросил его. Почему он должен сообщать что-то еще? На этих улицах любая информация стоила денег. Слова имели силу. Это было похоже на идеи, о которых мне как-то рассказала Нетти — о том, как знание может быть предметом потребления и приносить доход. Так что я не видел ничего странного в том, что Тэд не проявлял особой открытости и общительности. Кроме того, мне нравилась его игра, его стиль. Очень круто. Конечно, не так круто, как получалось у Флинна. Тэд был крут, как крута новая культура, где каждое действие выглядит таким же сексуальным, как сам секс. Так что я начал со светского разговора, с кое-каких слухов, связанных с нашей последней короткометражкой и одним из наших актеров. Через некоторое время Тэд расслабился. Теперь можно было переходить к делу.

— Да, так что там с Робином? — спросил я.

Тэд посмотрел мне прямо в глаза и ответил:

— Робин мертв.

Я полез в карман за сигаретами.

— Когда это случилось? — спросил я, глядя в сторону, стараясь не встречаться глазами со своим собеседником.

Тэд сделал большой глоток из своей кружки и ответил:

— Некоторое время назад.

Я вытащил сигарету из пачки. Мои руки дрожали. Думаю, что Тэд заметил это, потому что, когда я хотел вытащить зажигалку, он опередил меня, поднеся огонь к моей сигарете. Несомненно, он хотел застремать меня.

Я не знал, какую часть правды он собирался раскрыть мне, но продолжал игру, надеясь по крайней мере поймать его на лжи, может быть, понять что-то из противоречий, которые я найду в его рассказе.

Тэд, казалось, без всяких трудностей рассказал мне подробности смерти Робина: как его труп нашли плавающим в Фолс-Крик, с желудком, полным снотворных таблеток, как водяные крысы отгрызли ему уши. Под моим давлением Тэд упомянул также, что Робин, возможно, был убит, что, «по мнению некоторых», его утопили в канализационном люке, и через пару дней он выплыл в океан. Когда пришло время спросить его, кто же убил Робина, я был уверен, что не получу ответа.

Однако, к моему удивлению, все произошло по-другому.

— Знают ли копы, кто убийца? — спросил я.

Тэд усмехнулся.

— Думаю, это знает каждый, — ответил он.

— Флинн, — предположил я.

— Не-ет, — протянул Тэд.

— Кто же тогда?

Он захохотал. Его смех был поистине жутким.

— Так кто же убил Робина? — повторил я свой вопрос.

Тэд заявил, что это была Таня.

Но с какой стати? Зачем Тане было убивать Робина? Я спросил об этом Тэда. Он ответил, что Робин был должен Тане кучу денег. Пятьдесят штук, не меньше, — все за кокс. Очевидно, когда поняла, что он никогда не отдаст ей долг, укокошила его.

— Так Таня в тюрьме? — спросил я.

— Нет, — ответил Тэд, — они шьют это дело Флинну. Его взяли сегодня утром.

Вот это да!

— Да, так-то вот, — продолжил Тэд. — Кто-то стукнул.

Я был выбит из колеи. Но конечно, я хотел знать больше.

— Кто же это сделал? — спросил я. — Кто донес на Флинна?

Тэд одним глотком опустошил свою кружку и поднял руку, чтобы ему налили еще.

— Ну, — начал он, — это большой вопрос. Каждому понятно, что, если выяснится, кто это, крысу быстро уберут. А это как раз ключевые свидетели. Полиция хочет запалить Флинна, но они знают, что он сам ничего не совершал. Сейчас его держат, чтобы он назвал соучастников, но завтра, вероятно, отпустят.

Официантка заметила поднятую руку Тэда и заспешила к нашему столику. Мне нужно было задать еще один вопрос.

— А где сейчас Таня? — спросил я как можно более равнодушным тоном.

Тэд взял меню, раскрыл его у себя на коленях и ответил без тени сомнения в голосе, что Таня охотится на крыс[67].

Официантка подошла к нам, чтобы принять заказ. Тэд заказал половину меню, я — еще пива. Когда она ушла, Тэд спросил, нет ли у меня десятицентовой монеты. Я вытащил из кармана мелочь и протянул ему десятицентовик. Взяв монету, Тэд поставил ее на ребро и закрутил. Покрутившись некоторое время и описав на столе дугу, десятицентовик упал. Тэд повторил эту операцию.

— Как Энди? — спросил я его.

Тэд пожал плечами.

— Не видел Энди целую вечность, — сказал он, вновь ставя монету на ребро, но потом изменил свое намерение и вместо этого подбросил ее.

— Он уехал из города?

Тэд хихикнул, глядя в сторону. Внезапно он поднялся со своего места и уже на ходу пробормотал:

— Мне нужно в туалет, сейчас вернусь.

Я обратился к детектору лживости. Тэд показывал 0,93. Я взглянул в меню, подсчитал стоимость заказанного им и, оставив две двадцатки, выскочил на улицу, где поймал первый попавшийся кеб и велел ехать в Шогнесси.

19.1

Я проснулся от того, что мать звала меня из кухни.

— Тебе звонит Бобби! — кричала она.

Я закрыл глаза и сделал глубокий вдох, готовясь громко крикнуть в ответ, что я сплю — пусть он позвонит попозже. Но конечно, опоздал: шарканье маминых тапок — и вот уже трубка шуршит рядом со мной. К другому концу прижат рот Бобби. Большая ингаляция специально для меня. И за что такое наказание? Я зевнул, взял трубку и сказал запинаясь:

— Какого черта тебе от меня нужно?

Бобби спросил, где я был прошлой ночью, почему меня не было в Форшорс. Я солгал, что был дома и читал Солженицына. Бобби заявил, что мне не следует читать «это коммунистическое дерьмо», а также лгать, потому что вчера он звонил мне три раза.

— Твоя мать сказал, что ты пошел в кино.

Я объяснил, что прошу ее говорить так, когда хочу остаться один.

— А, так твоя мать тоже лжет!

— Совершенно верно, — сказал я ему. — Я происхожу из длинного рода лжецов.

19.2

— Понимаете ли вы, как вы близки к проигрышу?

— Не имею об этом ни малейшего представления.

— Вы осознаете, что случится, если вы проиграете?

— У меня есть прекрасная идея, как этого избежать.

19.3

Я повесил трубку телефона. Мать, шаркая тапками, вошла в мою комнату.

— Где ты был прошлой ночью?

Я ответил, что был в Форшорс со своими одноклассниками.

— Но Бобби все время звонил, хотел узнать, где ты, — сказала она. — Он был очень этим озабочен.

Я должен был быстро что-нибудь придумать.

— Ну, мама, если бы ты видела Бобби прошлой ночью, ты бы все сразу поняла. Видишь ли, он объелся грибов[68] и был совершенно не в себе. Выглядел очень забавно — такой весь пафосный.

После легкого завтрака я поднялся по лестнице в свою старую комнату и занял наблюдательный пост у окна, выходившего на Тридцать третью авеню. Был почти полдень, и смартовский «линкольн» мог появиться с минуты на минуту. В руках у меня была папка, которую мне дала Нетти семь лет назад, — та самая, с архивными документами и фотографией. Я раскрыл папку и разложил изображения на швейной машине матери — в порядке, который казался мне наиболее логичным. В какой-то момент сестра просунула голову в дверь и спросила, что я собираюсь надеть на заключительную встречу выпускников. Я ответил, что ничего, потом спросил, не хочет ли она взглянуть, чем мы с Нетти занимались, когда были детьми. Но сестра ответила, что у нее нет времени.

Чуть позже заявился Карл.

— Эй, приятель, я очень опечален тем, что узнал о Нетти. У меня была сестра, которая погибла в ее возрасте. Утонула. Если вдруг захочешь поговорить об этом, я всегда готов. Только скажи.

И прежде чем я успел что-нибудь ответить, исчез.

Последней заглянула в комнату мама. Но она ничего не сказала. Я слышал, как она вошла, но даже не оглянулся. Я знал, что она плачет.

Я взглянул на часы: 12.40. Где же, блядь, она? Хммм… Может быть, они сначала заехали в больницу? Я повернулся, чтобы спросить об этом маму, но она уже ушла. Я вернулся к наблюдению за улицей и тут наконец увидел долгожданный «линкольн». Я сбежал вниз по лестнице, сел на велосипед и быстро поехал к дому Смартов. Но почти доехав, я — в силу некоторых причин — остановился.

Из-за самшитовых деревьев я видел, как судья и миссис Смарт вышли из машины. Дунк открыл заднюю дверцу, взял Нетти на руки и понес ее в дом. Миссис Смарт тем временем открывала дверь дома. Нетти выглядела ужасно, в миллион раз хуже, чем после хирургической операции в десятом классе. Когда Дунк стал подниматься по ступеням, я увидел, как голова Нетти перекатилась через его плечо и безжизненно повисла. Ее глаза были широко раскрыты, лицо белее мела. Если бы она не была в полной отключке, я бы подумал, что она внимательно смотрит прямо на меня. Блядь — я был совершенно уничтожен!

19.4

— Почему вы были уничтожены?

— Я был уничтожен всем, что происходило. Я был уничтожен тем, что происходило с Нетти. И я был уничтожен тем, что ничего не могу изменить. И еще, я думаю, я был уничтожен тем, что вдруг потерял веру в ее выздоровление.

— Были какие-нибудь другие причины?

— Да, еще я был уничтожен ее последним письмом. Было совершенно очевидно, что она потеряла ко мне всякий интерес.

— Не беспокоились ли вы о своем собственном положении? Об отношениях с полицией? С Флинном?

— Нет, больше нет. Все это перестало меня волновать, когда я увидел Нетти.

19.5

После этого я поехал на велосипеде в город. Никогда раньше не ездил по городу на велосипеде. Не то чтобы я чего-то боялся или что-нибудь в этом роде — просто никогда даже не думал о такой возможности. Теперь же, когда я увидел Нетти в ее нынешнем состоянии, мне хотелось чего-нибудь совершенно нового, отличного от всего, что бывало раньше. Еще я хотел раз и навсегда разрешить для себя загадку смерти Робина. Я хотел начать жизнь заново и размышлял, чего же я в действительности хочу, что собираюсь сделать со своей жизнью.

Я выжимал из велосипеда все, что мог, — крутил педали вдвое быстрее обычного. Когда я был уже недалеко от Робинова дома, рядом со мной остановился фургон. Новый «аэро-стар». На дверце надпись: «Дом на Бругтоне — для молодых взрослых». Под надписью — логотип: штриховой набросок старого, викторианской постройки, дома, который можно было легко узнать, поскольку на всем Западном побережье оставалось только шесть таких домов. Я вспомнил угол Дейви и Бругтон-стрит, где еще пару месяцев назад можно было снять проститутку. Этот дом был недалеко от того места. Я решил для себя снять этот и другие такие дома на пленку, потому что от них, несомненно, скоро ничего не останется — как и от многого другого в этом городе.

Дверца фургона открылась, и из него выпрыгнула нарядно одетая женщина. Похоже, она куда-то опаздывала. Ее вид показался мне знакомым. Она позвала меня по имени — и я узнал голос.

Таня Сюзан — а это была она — повисла у меня на шее. Она продолжала произносить мое имя снова и снова, как будто наконец нашла меня после долгих-долгих поисков.

— О Господи, ну как ты? — воскликнула она, отступая на шаг и осматривая меня с головы до пят. Я не знал, что ответить. Я видел ее последний раз несколько недель назад, но она вела себя так, как будто встретила закадычного друга после многолетней разлуки.

— Ты занят? — спросила она. — Я имею в виду, у тебя найдется время выпить со мной кофе?

Я засмеялся нервным смехом — чтобы скрыть тот факт, что напуган до безумия. Вот уж кого мне не хотелось встретить, так это Таню! Я огляделся: улица была совершенно пуста, все словно вымерли. Очень необычно для субботнего вечера. Ни одного свидетеля! Отказаться не было никакой возможности.

Мы пошли в восточном направлении, вниз по Дейви. Зайдя в «Фрескос», заняли столик у окна. Вскоре перед нами дымилась еда на двух гигантских пластиковых тарелках. Я выдавил в свой кофе три порции сливок. Таня не переставая говорила. Когда она задавала вопрос, то обычно сама же на него и отвечала. Ничего общего с той немногословной джанки, которую я когда-то знал. Что произошло?

Таня рассказала, как она взяла себя в руки и полностью изменила свою жизнь после того, как нашли тело Робина. По ее словам, страх выбил из нее все дерьмо. Полиция так и не нашла убийцу. Она прошла курс лечения от наркотической зависимости и потом работала сначала в «Анонимных наркоманах»[69], потом в «Анонимных алкоголиках»[70], потом снова в «Анонимных наркоманах».

— Когда появилась возможность поработать в этом «Доме на Бругтоне», — сказала она, отхлебывая кофе, — я не долго думая ею воспользовалась. Вскоре, через пару недель, они предложили мне постоянно работать у них. Это лучшее из того, что происходило со мной в жизни. Теперь я что-то типа мамы для всех этих детей, которые иначе ширялись бы наркотиками, крали, выкидывали всякие фортели. Платят ли они столько, сколько я получала от продажи наркотиков? Нет, конечно. Но слушай — эта работа в тысячу раз более клевая. И это очень, очень хорошо для меня. Да ты и сам видишь.

Я кивнул в знак согласия. Я был теперь совершенно уверен, что эта женщина не имела никакого отношения к убийству Робина. Все, что говорил мне Тэд, было ложью. Но у меня был один вопрос к Тане.

— Так ты поддерживаешь отношения с Флинном? — спросил я, зажигая сигарету и смотря на Таню через дым.

— Нет, на самом деле, — ответила она, вытаскивая, в свою очередь, сигарету из моей пачки и закуривая. — Но я слышала, дела у него идут прекрасно.

Конечно, это был не тот ответ, который я хотел получить. Флинну грозило пожизненное заключение в одиночке, с вооруженной охраной у двери.

— Смотри, — начала Таня, — я видела его последний раз — когда же? — два месяца назад. И он был тогда с головой погружен во все эти планы насчет недвижимости, покупки старых гостиниц в восточной части города и приведения их в порядок, чтобы те, кто в них живет, не должны были срать в ведро каждый раз, когда ломается унитаз.

Я кивнул, глядя Тане в лицо в надежде найти знаки обмана. Но ничего подобного. Она рассказывала о Флинне так, как рассказывала бы сестра, гордая успехами своего брата — будто это были ее собственные успехи. Она хотела убедить меня в том, что у Флинна все идет хорошо. Но как бы хорошо это ни звучало, мне трудно было в это поверить. Таня тем временем продолжала удивлять меня:

— Он, конечно, сказал тебе, что прекращает заниматься кинобизнесом?

Что? Тем не менее я ответил «да».

— М-да, — продолжала Таня. — Он пришел к Богу. Можешь себе представить? Хочет впредь работать для Бога. Быть правильным. Может быть, займется политикой. Скоро будет Экспо, и тогда…

Я почувствовал, что постепенно отключаюсь. Хотя Таня больше не представляла опасности, мне хотелось убежать. Ее мурлыканье сводило меня с ума.

Внезапно в ее болтовне всплыло имя Энди. Но поскольку я размышлял, как бы мне откланяться, то потерял нить разговора. Прислушавшись, я понял, что Таня говорит о пребывании Энди в тюрьме. Я спросил о нем с таким видом, как будто знаю, что он за решеткой. Я смотрел на Таню, почесывая подбородок. На секунду-другую она ушла в себя. Она понимала, что я закидываю удочку. Сделав долгую затяжку, она выпустила дым в открытое окно и сурово посмотрела на меня. Дым клубился вокруг нее, как туман.

— Ты действительно хочешь знать? — спросила она.

Я пожал плечами, хотя на самом деле меня очень интересовала судьба Энди — в связи с убийством Робина, конечно.

— Потому что если я расскажу тебе, — продолжила Таня, — ты тоже влипнешь в это дело.

— Разве я уже не влип? — сказал я в ответ, не зная, к чему она клонит.

Танины глаза сузились. Она посмотрела на меня так, как будто читала текст, набранный мелким шрифтом.

— Да, действительно? — произнесла она, придвигаясь поближе ко мне и переходя на шепот — На самом деле?

Я посмотрел на свою тарелку. Все давно остыло.

Таня начала свой рассказ. Он перенес меня в 1979 год. Тогда группа детей — Ланс, Тэд, Энди и другие — вбили себе в голову, что должны создать подпольный синдикат и прибрать к рукам Флиннову торговлю наркотиками на Дейви-стрит.

— Вот почему я так набросилась на Ланса в тот день, — сказала Таня, имея в виду случай, когда она укусила Ланса во время съемок «Шайки богатых деток».

— Но каким боком это касается Робина? — спросил я.

Танины плечи расслабились.

— Это очень печально, — произнесла она, зажигая еще одну сигарету. — Флинн считает, что это его вина.

Я напряженно думал, что сказать.

— Но это был не он? — выдавил я из себя.

Таня выдержала долгую паузу.

— Нет, — промолвила. — Робина убил Ланс. И пришил это дело Флинну.

Вот как? Я совсем запутался и не скрывал этого, надеясь, что Таня почувствует мою растерянность и прояснит сказанное, не дожидаясь моих вопросов, которые могли выдать мой интерес. Но она явно не собиралась облегчать мне жизнь. Видя это, я не смог удержаться от следующего шага.

— И что же случилось с Лансом? — спросил я.

— Ланса убил Энди, — ответила Таня, отламывая кусочек от своего пластмассового блюда.

— И где теперь Энди?

Таня взяла отломанный кусочек в рот и долго мусолила его.

— Может быть, тебе спросить об этом у Тэда? — наконец проговорила она, не вынимая кусочка изо рта.

Прошло некоторое время. Я не знал, к чему все идет, — и определенно не хотел выяснять. Пора было уматывать. Но я понимал, что должен обеспечить себе защиту, дав знать Тане, что у меня есть друзья в высоких сферах, которые в случае необходимости могут меня защитить. Я даже слегка изменил голос:

— Тебе не доводилось сталкиваться с парнем по имени Кай Рагнарссон?

По лицу Тани медленно поползла улыбка. Чем шире она улыбалась, тем больше я осознавал, что сам ответил на свой вопрос.

— Ну вот, ты и сам знаешь, что случилось с Энди, — сказала Таня.

Я понимающе улыбнулся. Я был приговорен к смерти. По мне смело можно было заказывать поминки.

Я проверил часы и издал удивленный возглас. Извинился и сказал, что должен позвонить. Таня кивнула. Я встал и пошел к телефонам. По пути я сказал официанту, чтобы он налил нам еще кофе, указав на столик, за которым сидела, с улыбкой глядя на меня, Таня. Вставив десятицентовую монету, я набрал старый номер Робина. Снова взглянул на Таню. Она улыбнулась и помахала мне рукой. Голос из трубки сообщил, что данный номер больше не обслуживается. Я сказал, что мне жаль Робина и я не знаю, что мне сейчас делать. Голос тем временем посоветовал мне повесить трубку и набрать номер снова. Я сообщил, что в тот момент, когда официант, наполняя наши чашки кофе, встанет между мной и Таней, я собираюсь незаметно улизнуть отсюда через кухню. Голос повторил свое сообщение и плавно перешел в серию гудков. Как раз в этот момент к столику подошел официант и загородил своей широкой грудью мой побег.

19.6

— Вы хотели вернуться в Шогнесси и встретиться с Нетти.

— Я уже сам не знаю, чего я тогда хотел.

19.7

Я отмыкал замок на цепи, которой был пристегнут мой велосипед, когда из-за угла вынырнул не кто иной, как Флинн. Новый Флинн, господин христианский бизнесмен. В точности как сказала Таня. На нем был серебристый спортивный костюм за тысячу долларов, вроде тех, которые можно видеть в «Холт ренфрю». Флинн не просто улыбался — он прямо-таки лучился. Никогда раньше не видел столь сияющего лица.

Он сразу заметил меня. Как будто ждал моего появления. Он подбежал ко мне и протянул руку. Я пожал ее, думая, не сон ли это.

— Как дела? — поинтересовался Флинн с сияющей улыбкой.

— Все отлично, — солгал я.

— Проголодался? — спросил он.

Я действительно был голоден.

— Это заметно, — сказал он. — Когда ты ел последний раз?

Я ответил, что последнее, что я ел, был кусочек тоста рано утром.

— Пошли в «Сильвию», — предложил Флинн. — Отпразднуем твое окончание школы.

Мне не хотелось много говорить, что было очень кстати, потому что Флинн болтал за двоих. И чем больше он распространялся о своих успехах, своем рождении заново, своих планах на будущее, тем меньше я беспокоился о том, что меня постигнет участь Робина, Ланса, Энди и других несчастных, к убийству которых он приложил руку. То, что он рассказывал, было довольно скучно. Он не говорил даже о якобы несправедливом обвинении в убийствах. Его теперь интересовала недвижимость, которую он собирался покупать, а также сколько денег дать организациям типа «Дома на Бругтоне» и как Экспо оживит экономику провинции. Он намеревался в один прекрасный день войти в городской совет, может быть, даже стать премьером провинции. По его словам, у него не будет проблем с тем, чтобы собрать необходимое число голосов. Флинн был настолько неотразим в своем искусстве надувательства, что мог бы, без сомнения, заручиться поддержкой политиков и избирателей всех мастей.

— Знаешь, твоя проблема в том, — начал он, — что ты уделяешь слишком большое внимание всему, что идет неправильно.

Я пожал плечами.

— У тебя светлый ум. Почему бы тебе его не использовать? Этот город стоит на пороге больших перемен. Вложи в него сейчас. Скоро здесь будут производить фильмы всех сортов. Ты можешь разбогатеть, снимая рекламные ролики. Забудь об этом копеечном коммунячьем порнодерьме, всей этой «порнографии для народа», о которой вы с Нетти любили говорить. На этом баксов не сделаешь, — говорил Флинн, отдавая должное своему бифштексу с яйцами.

Тут я кое-что вспомнил.

— Флинн, — сказал я, — моя копия «Любимой собаки» все еще цела у тебя?

Он кивнул.

— Тогда я хотел бы забрать ее. — Я внимательно следил за его реакцией.

— Можем зайти ко мне прямо сейчас, — ответил он, намазывая масло на хлеб. — Если, конечно, ты не боишься, что я тебя там убью.

Я сказал, что не боюсь, но дело это не горит. Мы посмеялись. Флинн, как всегда, говорил очень убедительно. Его слова убеждали меня в том, что, если даже он и убивал людей когда-то в прошлом, те времена давно прошли. И я чувствовал себя с ним спокойно и расслабленно.

Я пошел в туалет. Когда вернулся, он читал какое-то письмо.

— От кого это? — спросил я.

— От Нетти, — ответил Флинн, не поднимая головы.

Странно.

— Когда это она прислала тебе письмо?

Флинн продолжал читать. Тут я понял, что это было мое письмо. Мое письмо от Нетти. Я полез рукой в карман, где оно лежало, — его там не было.

— Оно выпало из твоего кармана, когда ты встал, — сказал Флинн, заталкивая письмо в конверт и протягивая мне.

Я взял конверт и положил в карман, собираясь как следует наехать на Флинна. Но он был уже на ногах.

— Допивай свое пиво, — произнес он. — Пора выдвигаться.

Я залпом выпил остатки пива, думая, что мне нужно беречь силы.

Флинн, как оказалось, жил на другом конце Гилфорда, около входа в парк Стэнли. По дороге я сказал, что не получил обратно посланной в кодаковскую лабораторию пленки. Он засмеялся.

— Действительно, — сказал он, — совсем забыл об этом. Эти два копа, которые вчера приходили к тебе. Риз и Браун. Они работают на меня, ты знаешь?

— Что?! Чтотыимеешьввиду, что они работают на тебя? — спросил я, запинаясь.

Очевидно, Флинну все это казалось в высшей степени забавным.

— Мне просто было любопытно, сдашь ты меня или нет. Ты не сделал этого. Я благодарен тебе. Но не важно. Я сделал так, чтобы Риз и Браун перехватили пакет с пленкой.

Внезапно я почувствовал себя не очень хорошо. Как будто принял кислоты. Флинн продолжал:

— Меня беспокоило, насколько ты предан и обязателен.

Я вытащил из кармана письмо Нетти.

— Думал, что ты можешь предать меня…

Марки на письме не было.

— …И в некотором смысле ты так и сделал… — Флинн положил кислоту в мое пиво. — Ты все-таки сдал меня…

Конечно. Конечно, конечно, конечно, конечно.

СНАРУЖИ.

КИРПИЧНЫЙ МНОГОКВАРТИРНЫЙ ДОМ. ДЕНЬ

Мы с Флинном подходим к стеклянной двери дома. Флинн открывает передо мной дверь. Я вхожу, Флинн следом за мной.

ВНУТРИ. ВЕСТИБЮЛЬ ДОМА

Почтальон, мужчина южноазиатского типа (за 30 лет), рассовывает почту по почтовым ящикам. Он что-то насвистывает. Когда мы входим, он оборачивается и улыбается. Он смотрит только на меня.

ПОЧТАЛЬОН

Привет, парень.

Я улыбаюсь в ответ. Потом смотрю на Флинна.

Я

(голос за кадром)

Почему он не поздоровался с нами обоими?

Флинн торопит меня.

На полу красный ковер. Стены тоже красные.

ФОКУС НА МНЕ И ФЛИННЕ

Я

Все кругом красное.

ФЛИНН

Мой любимый цвет.

МОЙ ВЗГЛЯД

Стены начинают сверкать. На них появляются узоры. Я прикасаюсь к своему пальцу, и он начинает кровоточить.

ФЛИНН

Еще один пролет.

МОЙ ВЗГЛЯД

Когда мы доходим до верхнего этажа, все начинает кружиться.

Я

Блядь, я в полном говне.

ФЛИНН

Можешь вздремнуть у меня.

ЧЕРНОТА

ИЗ ЧЕРНОТЫ ВНУТРИ.

КВАРТИРА ФЛИННА

Я стою в центре комнаты, которая кажется слишком большой для маленькой квартиры в Вест-Энде. Комната размером со склад Макса. На самом деле это та же самая комната за исключением того, что она вся окрашена в красные тона. Флинн стоит в дальнем конце комнаты, у двери. Он машет мне рукой — зовет последовать за ним.

ФЛИНН

Ну, давай. Хочу тебя познакомить кое с кем.

Следующее, что я вижу, — я открываю дверь, ту самую дверь, за которую только что звал меня Флинн. Я вхожу в комнату, где мы с Робином давали премьеру «Любимой собаки». Здесь темно. С десяток человек стоят и смотрят на экран, на котором показывают обратный счет перед началом фильма.

ЭКРАН: НАЧАЛЬНЫЕ КАДРЫ ФИЛЬМА

Пять, четыре, три, два, один…

ТИТУЛЬНЫЙ КАДР: «ДРОЧКА ПО КРУГУ — 1976»

Пять мальчиков (всем по 12 лет) и их собаки идут по заросшему травой лугу в пойме реки. Звук набегающих на берег волн. У одного из мальчиков — белый пластиковый пакет с надписью «Safeway». Камера по очереди наезжает на каждого мальчика и наконец на белый пакет.

КАМЕРА НАЕЗЖАЕТ НА ПАКЕТ

Через пакет просвечивает обложка «Хастлера».

ГОЛОС

Мы сняли это в Ванкувере.

Пять мальчиков лежат, образуя круг, и мастурбируют. Штаны у всех спущены, рядом с каждым — журнал. Они то смотрят в журнал, то на других участников оргии.

КАМЕРА НАЕЗЖАЕТ НА МАЛЬЧИКА НОМЕР ОДИН

Видно, что он сильно сосредоточен на своем занятии. Челюсти плотно сжаты. Он на подходе.

МАЛЬЧИК НОМЕР ОДИН

Я на подходе, вот-вот кончу.

Камера наезжает на других мальчиков, они смотрят на мальчика номер один.

ТЕМНОТА

МАЛЬЧИК НОМЕР ОДИН

(голос за кадром)

Я победил! Я победил!

КОНЕЦ

АПЛОДИСМЕНТЫ, КРИКИ «БРАВО!»

НАЧАЛЬНЫЕ КАДРЫ ФИЛЬМА

Счет в обратном направлении, начиная с пяти.

ТИТУЛЬНЫЙ КАДР: КИНОТЕАТР «ВЕНЕРА»

СНАРУЖИ. КИНОТЕАТР. НОЧЬ

Мальчик (16 лет) подходит к театральной кассе, которая помещается в будке. В будке сидит индианка (40 лет). Мальчик протягивает кассирше пятидолларовую банкноту. Кассирша берет ее и выдает мальчику билет. Мальчик предъявляет его на входе. Руки контролера рвут билет пополам. Половину возвращают мальчику, другая половина отправляется в коробку для мусора.

Мальчик раздвигает розовые занавеси и входит в кинотеатр.

ШИРОКИЙ ЭКРАН

Титульный кадр: «История одной семьи — до настоящего времени».

По плечу мальчика барабанит чья-то рука. Я оборачиваюсь.

РАЗВОРОТ

Рука принадлежит Флинну. Он жестом зовет меня к себе. Я поворачиваюсь. Мы возвращаемся к тому, что уже было в вестибюле. Только теперь мы не в вестибюле, а в комнате. Комната освещается единственной свечой. Очень жарко. Стены — насыщенного красного цвета. Ощущается какое-то движение, но трудно сказать, что именно происходит.

МУЖСКОЙ ГОЛОС

Врубай!

ВНУТРИ. БОЛЬШАЯ СПАЛЬНЯ

В центре комнаты — кровать. Около кровати — ночной столик, на котором стоит свеча. Над кроватью — надпись крупными буквами: «Проверь свой детектор лживости на входе». На штативах установлены две камеры. Актеры, снимающиеся в фильме, стоят, прислонившись к стене, курят и попивают кофе.

На краю кровати сидит очень худая женщина. Она трет свое лицо запястьями. В вены на ее руках и шее вставлены трубки капельницы. Подходит сиделка и убирает капельницу. Другая сиделка расстегивает платье у нее на спине. Сидящая на кровати женщина — Нетти.

Я

Привет.

НЕТТИ

(устало)

Привет.

Проходит секунда-другая.

Я

Ты в порядке?

Нетти усмехается и отрицательно качает головой. Потом ложится на спину.

Я оглядываю себя и вижу, что на мне тоже нет одежды.

ФЛИНН

(обращаясь ко мне)

Все, что мы от тебя хотим, — чтобы ты позанимался с Нетти оральным сексом, потом трахал ее в позиции миссионера в течение примерно пяти минут. После этого ты трахаешь ее в жопу. Когда будешь готов, дай знак. Все понятно?

Я

(неуверенно)

Ты хочешь этого, Нетти?

Нетти кивает.

Я

(все еще неуверенно)

Точно?

НЕТТИ

Только не засовывай мне в жопу больше двух пальцев за раз.

Я

Я засуну только один.

НЕТТИ

Не больше двух.

ФЛИНН

Она намазана и готова. Жаждет начать.

НЕТТИ

(медленно приводя себя в порядок)

Да, я готова.

ФЛИНН

Все готовы?

Актеры дружно говорят «да».

Прекрасно… Поехали!

Я опускаюсь на колени перед Нетти и начинаю лизать ее вагину. Поднимаюсь по ее телу вверх — очень медленно, сконцентрировавшись на процессе. Ласкаю ее клитор. Засовываю палец в глубину. Влагалище холодное, но заметно увлажнившееся. Другой рукой описываю круг вокруг ее клитора. Три раза. Обычно этого бывало достаточно, чтобы привлечь ее внимание. Но сейчас она продолжает лежать неподвижно. Кашляет. Так сильно, что ее вагинальные мышцы сокращаются и выталкивают мой палец. Я поднимаю глаза вверх и вижу, что сиделка заливает в ее рот какую-то красную жидкость. Я снова начинаю лизать влагалище. Но на этот раз засовываю палец Нетти в анус. Анус так же холоден, как и влагалище.

ФЛИНН

(голос за кадром)

Ладно. Теперь начинай ее трахать. В позиции миссионера. Живее, живее!

Я раздвигаю ноги Нетти и поднимаю их так, что они ложатся ей на грудь. Мой член уже достаточно отвердел. Я ввожу его в Нетти. Сначала медленно, потом все сильнее, пока не раздается слабый хлопок. Ее икры лежат на моих плечах. Ее голова повернута в сторону, глаза закрыты. Она выглядит так, как будто спит.

Я перевожу взгляд на Флинна. Он говорит что-то сиделке. Сиделка кивает и выходит из комнаты. Вскоре она возвращается со шприцом и иглой для подкожных инъекций и вводит что-то Нетти под кожу. Та немедленно приходит в сознание и смотрит прямо на меня. Ее глаза выкатываются из орбит.

НЕТТИ

О, да, еби меня! Типа, еби меня! Давай! Еби меня, типа…

Я начинаю чувствовать себя увереннее. Но чувствую, что мой хуй опадает.

ФЛИНН

(голос за кадром)

Давай режь! Нюхни снега[71].

Я

Никто больше не пользуется снегом.

ФЛИНН

Это потому, что все стали профессионалами.

Дверь открывается. Входит мистер Биллингтон с группой каких-то людей. Группа несет большую конструкцию, сколоченную из деревянных планок, похожую на секцию забора. Группа держит ее над моими ногами, а мистер Биллингтон просовывает через щели руки и начинает ласкать мою жопу и яйца. Вскоре я опять возбужден. Трахаю Нетти. Но она снова отключается.

ФЛИНН

(голос за кадром)

Ладно, теперь закинь ее ноги еще дальше и начинай трахать ее в задницу.

Я приступаю и вижу перед собой детектор лживости, нарисованный на ягодицах Нетти, с центром в анусе.

ВО ВЕСЬ ЭКРАН

Несмотря на это я вхожу в нее через анус — очень медленно. Я продвигаюсь рывками: даю сильный толчок, затем осторожно отступаю назад. Повторяю это до тех пор, пока весь мой член не оказывается внутри Нетти. Затем перехожу к ритмичным фрикциям. Сиделка присаживается на край кровати и делает Нетти еще один укол. Как и в первый раз, Нетти быстро приходит в себя. Но на этот раз сиделка остается рядом с ней.

НЕТТИ

(возвращаясь к жизни)

Да! Да! В задницу! Да! Именно так!

Мои толчки становятся сильнее и чаще. Я чувствую, что готов кончить. Поднимаю глаза на Флинна и вопросительно смотрю на него.

ФЛИНН

(гримасничая)

Ты что, кончаешь?

Я киваю в ответ и усиливаю толчки. Изо всех сил. Сиделка встает. В комнате становится вдруг шумно. Все начинают суетиться и перешептываться. Я поднимаю глаза и вижу, что все вокруг пурпурно-красного цвета. Стены трясутся. Опускаю глаза на Нетти и вижу, что она опять затихла. Но на этот раз ее глаза широко открыты. На лице — слабое подобие улыбки. Или просто ее лицевые мышцы свела судорога?

Я

(шепотом)

Я люблю тебя, Нетти.

Лицо Нетти сокращается сильнее.

Я готов кончить, поэтому вытаскиваю член. И тут я издаю звук. Вой. Что странно, поскольку я обычно издаю скорее стоны, чем крики. Тем не менее. Что-то ударяет мне в затылок — что-то холодное, металлическое. Мне кажется, что это микрофон, но я не уверен. Я наблюдаю, как моя сперма льется на живот Нетти. Следующий прилив энергии будет третьим — он у меня всегда лучший.

Теперь я слежу за происходящим, я весь внимание, моя голова крутится как пропеллер. Затем остальная часть меня включается в это движение. Я улетаю. Словно прохожу сквозь плоть стен. Все становится белым. Белым на белом фоне. За моей спиной, уже далеко — громкое эхо. Прощальный залп.

19.8

— И вот вы здесь.

— И вот я здесь.

— Знаете ли вы, что на самом деле произошло?

— Меня ликвидировали.

— Да. И точно в это же время, на другом конце города, умерла Нетти Смарт.

— Правильно.

— Что же вы увидели — белое на белом фоне?

— Я увидел себя и Нетти на качелях. Нам было лет по пять. Думаю, это был первый раз, когда мы встретились, вскоре после моего переезда в Шогнесси.

— Что вы видели после этого?

— Я видел себя, держащего набор красок, который выиграл в церкви. Я открыл коробку и вытащил холст.

— Что вы рисовали? Вы помните?

— Да. Мальчика и девочку на качелях.

— Расскажите, как вы выиграли эти краски.

— Это был конкурс эссе среди проходящих конфирмацию учащихся.

— На какую тему?

— Опишите, как вы представляете себе Царство Божие.

— Вы помните, что вы написали в своем эссе?

— Да, я написал, что небо — это что-то белое на белом.

— Как это возможно?

— Я не знаю. Вы должны объяснить мне это.

— Мы не можем.

— Почему?

— Потому что еще не закончили с вами.

— Потому что никто в вас больше не верит, вот почему.

— Нет. Это не причина. И вы лучше подумайте, чем говорить подобные вещи.

— Могу я теперь идти?

— У нас к вам есть еще пара вопросов.

— Валяйте.

— Куда вы собираетесь идти?

— Хочу увидеть Нетти.

— Что вы намерены сделать, чтобы попасть туда, где она находится?

— Все, что в моих силах.

— Что вы сделали для того, чтобы попасть туда, где вы сейчас находитесь?

— Все то, о чем я рассказал вам.

— Наконец, откуда вы идете?

— Спросите что-нибудь полегче.

— Хорошо. В каком возрасте вы впервые посмотрели порнографический фильм?

Примечания

1: Популярный детский сериал в 1970-е гг. в США и Канаде. — Здесь и далее примеч. пер.

2: «Эти глаза».

3: «Белые скалы Дувра».

4: Т. е. в 30-х гг. XX в.

5: ТС — точка съемки.

6: Речь идет об американском футболе, где мяч имеет форму дыни.

7: Начальной школой в Канаде считаются первые семь (при 12-летнем обучении) классов.

8: Праздник (фр.).

9: Кулейд — растворимый порошок для приготовления фруктовых прохладительных напитков.

10: БК — Британская Колумбия, провинция на юго-востоке Канады. В Британской Колумбии находится Ванкувер, место действия романа.

11: «Клоретс» — мятные таблетки, перебивающие несвежий запах изо рта.

12: Тэб — фруктовый напиток без сахара производства компании «Кока-Кола».

13: Калифорнийские волосы — длинные, выгоревшие на солнце.

14: Речь идет об английской рок-группе «Джентро Талл», образованной в 1967 г.

15: Ритуал изгнания нечистой силы.

16: Джоггеры — от англ. jogger — бегуны трусцой.

17: Реверс — съемка ведется с противоположного направления в сравнении с предыдущим кадром.

18: Речь идет об американской рок-группе «Оллман бразерс», созданной в 1969 г.

19: ЦБВ — Центральная больница Ванкувера.

20: Обыкновенные (юношеские) угри.

21: Высшая школа строительства и художественного конструирования в Веймаре, позднее в Дессау (1919–1933).

22: Хонки (от англ. Honky) — прозвище белых.

23: С одной стороны, Робин — достопочтенное имя (Робин Гуд), с другой — это малиновка, зарянка, дрозд, морской петух, пенни (англ. robin).

24: Хобо — безработный, перебивающийся случайными заработками, бродяга.

25: «Хастлер» — популярный в США и Канаде американский порнографический журнал. Во время, описанное в романе, был запрещен.

26: Нарцисс, Гольдмунд — герои романа Г. Гессе «Нарцисс и Гольдмунд».

27: Олсон (Olson) Чарлз (1910–1970) — американский поэт, теоретик поэзии, глава школы экспериментальной поэзии «Черная гора».

28: Паунд (Pound) Эзра (1885–1972) — американский поэт и критик, с 1908 г. живший в Европе. Считается одной из наиболее значительных фигур в литературе XX в.

29: Стайн (Stein) Гертруда (1847–1946) — писательница, поэтесса, драматург, виднейший теоретик модернизма. «Нежные пуговицы» — сборник стихотворений в прозе.

30: Картер (Carter) Анджела (1940–1992) — известная английская писательница, феминистка, социальный психолог.

31: «Черная африканка» — один из африканских сортов марихуаны.

32: «Человек», известное эссе Ф. Ницше, написанное в 1888 г.

33: Ламе — парчовая ткань для вечерних туалетов.

34: Джанки — наркоман (сленг).

35: Триста фунтов — около 112 кг.

36: Один дюйм — 2,54 см.

37: Четыре фута — около 1,22 м.

38: Очевидно, квадратных футов, т. е. 4,88 на 4,88 м2

.

39: Йони — вагина (санскр.), один из основных символов в индийской культуре, наряду с лингамом (фаллосом).

40: Имеется в виду композиция «Lark’s Tongue in Aspic» группы «King Crimson».

41: Одно из значений английского слова lance — пика, копье.

42: В оригинале — игра слов: Marty Flynn — the Mighty (могучий) Flynn.

43: Два фута — около 61 см.

44: В оригинале — рифма: «If you’re gonna be wrong, be wrong and strong».

45: Имеется в виду недокуренный остаток сигареты с марихуаной. В оригинале используется слово «roach», которое в английском языке связано с другим значением, нежели «пятка» в русском: «таракан» и «плотва». Символизм этой детали во сне может быть связан с данными значениями.

46: Здесь: бычок с марихуаной.

47: Видимо, имеется в виду гашиш.

48: Унция — 31,1 г.

49: 5 футов 4 дюйма — около 1 м 63 см.

50: 120 фунтов — около 45 кг.

51: 6 футов 2 дюйма — около 1 м 88 см.

52: 180 фунтов — около 67 кг.

53: 7 дюймов — около 18 см.

54: «Ripley’s Believe It or Not».

55: Флиннскин — «Flynnskyn» (англ.). Неологизм, созданный Флинном, вероятно, по аналогии с «wolfskin» — «волчья шкура».

56: 6 футов 3 дюйма — 1 м 95 см.

57: 180 фунтов — около 67 кг.

58: 8 дюймов — около 20 см.

59: Группа болельщиков, организованная как некая команда. Такие группы обычно создаются во время спортивных состязаний в США и Канаде.

60: Одно из публичных соревнований для школьников и студентов колледжей, что-то вроде отечественных викторин, КВНов или телепередачи «Умники и умницы».

61: «Детокс» («Detox») — Программа по освобождению наркоманов от наркозависимости.

62: Caddy — уменьшительно-ласкательное от «кадиллак» (Cadillac).

63: Рок-группа.

64: Альбом рок-группы «Cure».

65: Имеется в виду ЛСД — популярный психоделик.

66: Марка — кусочек фильтровальной бумаги, на который наносится LSD для удобства транспортировки и потребления.

67: Т. е. ищет доносчика, чтобы убить.

68: Имеются в виду психоделические грибы, содержащие психоделики; псилоцибин и псилоцин.

69: «Анонимные наркоманы» («Narcotics Anonymous», NA) — международная некоммерческая общественная организация, оказывающая помощь наркоманам в излечении от наркотической зависимости. Поддерживает тех, кто бросил наркотики. Состоит в основном из бывших наркоманов.

70: «Анонимные алкоголики» («Alcoholics Anonymous», АА) — международная некоммерческая общественная организация, помогающая алкоголикам в излечении от алкогольной зависимости и поддерживающая тех, кто бросил пить. Состоит в основном из бывших алкоголиков.

71: Снег — кокаин (сленг).

Оглавление