«Разоблачение»

Разоблачение

«Мне нечего сказать, и только я один могу сказать, до какой степени

мне нечего сказать».

С. Беккет

«Рано или поздно приходится признать, что вся моя деятельность

– есть сплошное надувательство».

«Литература в принципе невозможна. Слова имеют слишком много

значений. И пока мы будем думать, в каком значении слово употреблено

в тексте, текст устареет, а слово приобретет новое значение».

George St. Scream

Вступительное слово редактора

В рукописи романа «Разоблачение» многочисленные англоязычные имена и фамилии героев приведены какие-то в латинском, какие-то в кириллическом написании, безо всякой системы. Часто один и тот же герой в разных эпизодах зовется то Эндрю Валентайн, то А. Валентайн, то A. Valentain. Я взял на себя смелость свести написание имен к единому кириллическому стандарту, дабы избежать путаницы. С одним исключением: George St. Scream так и остался George St. Scream. Во-первых, это культовое имя для творчества А. Лаврова (мл.) в принципе, и написание его канонично. Во-вторых, русская транскрипция «Джордж Сант Скрим» графически совершенно неприемлема и оскорбляет эстетическое чувство.

P. S. Остальные встречающиеся в романе примечания от лица издателя, автора, читателя, полиции и др. являются авторским текстом, а сами лица, которым приписывается авторство примечаний – персонажами романа. Эти примечания обозначены тремя звездочками (или тремя другими символами) в начале и в конце текста (авторский знак).

Часть Первая

Глава 1. Пролог

Часто меня путают со Стивеном Макферсоном. Этот человек работает на складе «Marlboro» в Дублине. Конечно, в Дублине не один склад, их там десятки, если не тысячи, а то и десятки тысяч, но, тем не менее, несомненно одно – он работает именно на том складе, где в картонных ящиках лежит продукция «Marlboro» – голубая мечта всех курильщиков. Сам я не курю. Впрочем, так же, как и Макферсон. У того нашли язву – у меня ничего не нашли, но оба мы не курим, так как считаем (и вполне обоснованно, по моему), что курение не только сокращает жизнь человеку, этому божьему созданию, но и влияет на климат планеты, который и так-то не ахти какой.

Этим летом в Дублине жарко. Хочется встать под холодный душ и стоять так часами, не двигаясь и не обращая внимания на телефонные звонки. А их много. Ой, как много. Звонят все: Джереми Прайор, Томас Вулф, Шарлотта, Синди… Даже отец звонил. Ему хотелось знать, не завалил ли я первый вступительный экзамен в Университет. Но я не стал подходить к телефону; пускай папа думает, что я целыми днями сижу в библиотеке. Незачем его расстраивать. Хотя, я и вправду там сижу. Вчера я провел в читальном зале время от обеда до ужина. Я штудировал книги по философии, но, честно говоря, ничего в них не понял. Мне кажется, что и сами авторы ничего в них не понимали. Ведь можно же что-то сочинять, и при этом ничего в этом не смыслить. Когда человек съезжает с горы на лыжах, он же не думает: что это за гора, что это за лыжи. Он, наверное, даже не знает, зачем съезжает с горы на лыжах. Просто – была гора, были лыжи… Отчего бы и не съехать? Вот так же и философия. Есть перо, есть бумага, есть вопросы, названные по имени вечности «вечными», есть то, что некоторые именуют разумом… Все вышеперечисленное дает толчок, и оп! Книга готова. А о чем она? Зачем? Для кого, в конце концов? Нет, это авторов не волнует. Им главное – гонорар и всеобщее почитание. Или, хотя бы, узкое признание. Или, на худой конец, собственное спокойствие. Рассуждают они, видимо, так: меня что-то мучило, я был болен идеей несоответствия видимого и желаемого, я выплеснул горячечный бред на эти страницы; теперь совесть моя спокойна, я просветлен, а когда другие прочтут, что я здесь понаписал, то и они просветлятся.

Все это кажется мне абсурдным. Если уж всем так невтерпеж поведать миру о своих раздумьях, то почему они не делают этого напрямик? Кажется, чего проще – выйди на улицу и подходи ко всем без разбору. Нет, лучше к тем, чьи физиономии тебе больше понравятся. Ведь устная беседа намного продуктивнее, чем обращение к тому же лицу посредством невербальной связи, с помощью каких-то знаков, символов, точек и многоточий. Читая книгу, никогда нельзя знать наверняка, что имел в виду автор. И, напротив, при разговоре за бокалом вина выясняются все закамуфлированные и законспирированные идеи, все подсознательные помыслы того, кто болел и, наконец, выплеснул.

Так почему же писатели сторонятся своих читателей? Почему бегут от них, почему не отвечают на письма, не звонят по телефону, не интересуются, прочитал читатель книгу или еще нет; и как она ему показалась, если уже прочитал?

Все это кажется мне странным. Хотя, и не лишенным логики. Но, с другой стороны, многое из того, что изначально не лишено логики, в конечном счете приводило к последствиям не только нелогичным, но и вообще абстрактным. Чего стоят, хотя бы, бесчисленные горы трупов после Второй Мировой войны. Эти сотни миллионов мертвецов уже не объяснимы ни с какой точки зрения, хотя сама мысль фюрера подчинить себе как можно больше народа и создать единый рейх была вполне логичной. Объединению княжеств в свое время способствовал и Владимир Красное Солнышко. Правда, при этом он старался объединять лишь народы, живущие на территории Руси. Немцев он не трогал. Но, если уж рассматривать проблему с космической точки зрения (которой, может быть, и придерживался А. Гитлер), то все живущие на земле люди относятся к виду Homo Sapiens, и каких-то решающих различий между ними пока не выявлено. А, значит, если какому-либо человеку придет в голову объединить всех людей под своим началом, то это будет логично и обосновано. Вот только горы трупов при таком объединении, скорее всего, неизбежны, что уже нелогично, так как люди не должны убивать друг друга даже с космической точки зрения, при которой все равны.

Глава 2. Эпилог

Когда я был маленьким, отец часто брал меня на рыбалку. Когда я вырос, а случилось это как-то неожиданно, просто однажды утром я проснулся, открыл глаза, увидел белый потолок, паутину, свешивающуюся с люстры, разбросанные по полу игрушки, тарелку со вчерашним недоеденным яблоком, книги на столе, ну, и так далее, все это я увидел боковым зрением, а прямо перед собой я обнаружил кровать, в которой, как вы уже, наверное, догадались, лежал я сам, но уже не тот я, что был вчера, маленький, а я – большой, и так мне это не понравилось, что я опять попытался заснуть, но это мне уже не удалось. Я лежал без сна и думал о том, что теперь мне придется делать много такого, чего я делать совсем не хочу. Я расстроился и, даже, заплакал. Но слезы быстро высохли, так как взрослые плакать не должны, а я уже вступил в их мир и должен был придерживаться их правил. Иначе, как я думал, они меня убьют. Глупая, конечно, мысль, но не лишенная зерна истины. Меня не убили. Но и на рыбалку с отцом я больше уже не ездил. Он очень удивлялся и выпытывал, почему мне разонравилось это милое времяпрепровождение. Я не хотел его расстраивать, и потому не стал говорить о том, что мне просто жаль рыбок. Они ведь так же, как мы – родятся, живут, умирают. Какой-нибудь малек резвится в мутной воде и не знает, что в этот миг он стал взрослым, а когда он понимает это – уже поздно – крючок рвет ему глотку, и он, истекающий кровью, последним мигом своего тускнеющего сознания находит ответ: быть взрослым – значит быть убитым. И окунек умиротворенно улыбается, и душа его летит куда-то вниз, в самую глубину, а там, среди золотистых ракушек и нежных водорослей, ждет его Господь Бог, и улыбка его обещает душе вечное блаженство. Аминь.

Глава 3. Пожалуй, начнем

Мы, пожалуй, начнем. Но с чего? Пожалуй, с самого главного. Но что есть самое главное? То, с чего начинают все – это и есть, пожалуй, самое главное. Мы, пожалуй, начнем.

У Андрюса была жена. Ее звали Питер Колдуэлл. Они познакомились в кафе в центре Дублина. Но этого им показалось мало.

– Гробанем аптеку, – сказал Андрюс.

Питер Колдуэлл, как и большинство зрелых женщин, был робок и нерешителен.

– Не знаю, – ответил он, – в последнее время я чувствую себя не совсем здоровым. Вернее, совсем не здоровым. Короче, у меня рак.

– Тебе нужно больше гулять, – сказал Андрюс и откинул со лба прядь седых волос, – я знал одного парня… Я знал много парней. Все они были гомики.

– Так ведь и ты сам гомик, – заметил Питер Колдуэлл.

– Не в этом дело, – поморщился Андрюс, – я говорил о другом. Я говорил о том, что я знал одного парня… И не его одного… Я знал не меньше сотни парней. Все как на подбор. Один стоил другого, а все вместе они не стоили и пылинки с ногтя мизинца на твоей руке, Питер.

– Это комплимент? – покраснев, спросил Колдуэлл.

Еще никто не говорил ему комплиментов. Женщинам в его возрасте стараются не потакать. Мало ли что? Потом не оберешься… Проблемы, знаете ли… И все такое…

Колдуэлл вспомнил, как это было впервые. Быстрые проворные руки, горячий шепот, обжигающий барабанную перепонку, зеленый свет ночника, тени на усатом лице собеседника, револьвер в правой руке. «Остановись!» – кричала мать и кочергой ворошила угли в потухшем камине… Потом его волосы. Зола щекотала макушку, а собеседник шевелил рыжими повисшими усами, и лился отовсюду зеленый свет ночника… Так было до того, как Питер Колдуэлл встретил Андрюса. Так было и после. Только Андрюс не носил усы – вместо усов у поляка-эмигранта была граната, которую он собирался кинуть в окошко Белого Дома. Его нимало не смущал тот факт, что окошко находилось в США, а сам он – в Дублине.

– Это дело принципа, – любил повторять Андрюс.

– Вот пусть Принцып гранату и кидает, – отвечал на это Питер Колдуэлл.

– Мне не нравится политика Белого Дома, – говорил Андрюс, поглаживая чуть наметившееся брюшко.

Колдуэлл убирал его руку со своего живота и начинал вздыхать. Каждый вздох сопровождался веселым пофыркиванием (так фыркают дети, когда их пытаются утопить в ванной), шмыганьем носа и непроизвольным мочеиспусканием (но это не всегда, приблизительно, раз в неделю, и Колдуэлл, все знали, от этого очень страдал).

***С этого момента повествование распадается на несколько не связанных друг с другом диалогов. В первом случае – это разговор Андрюса и Поля Джакоби (продавца мороженого). Но речь в этом диалоге идет вовсе не о мороженом, а о покупке автомата «УЗИ» с пятьюдесятью патронами. На вопрос, откуда у продавца мороженого УЗИ с патронами, отвечает второй диалог. В нем участвуют Поль Джакоби и Боб Макферсон (между прочим, брат Стивена Макферсона, заявленного в первой главе в качестве рабочего на складе «Marlboro». И, хотя, он там никогда не работал, это дела не меняет. Он существует, и этого достаточно). И, наконец, в третьем диалоге мы видим Боба Макферсона и Андрюса. Таким образом, круг замкнется. И, если бы автор повествования был более предприимчив, то он не стал бы вставлять в текст все три диалога, а совместил бы их и получил бы, в конечном счете, один единственный диалог: Андрюса с Андрюсом.***

Диалог 1

– Как дела, Поль?

– Привет, Андрюс. Как дела?

– Нормально. Ты достал то, что мне надо?

– О чем разговор!

– Я спрашиваю, ты достал то, что мне надо?

– Не волнуйся, брат. Все под контролем. Я нашел продавца. Но у него тоже есть поставщик, и он задерживает.

– Поторопись, Поль!

– Андрюс, все будет в порядке. Ты же меня знаешь.

– Вот это мне и не нравится.

Диалог 2

– Hi, брат!

– Привет, Поль.

– У тебя есть то, что мне нужно?

– Поль, понимаешь, я сам попал в дурацкую ситуацию. Поставщик тормозит. То у него есть товар, то у него товара нет, то – скоро будет. Он водит меня за нос, а я вынужден вешать тебе лапшу на уши.

– Боб, пойми и ты. На меня напирают. Я обещал, и от меня требуют, чтобы я сдержал обещание. Нажми на поставщика. Пригрози неустойкой.

– Хорошо, Поль. Не волнуйся. Все будет ОК!

– Боб, когда ты в последний раз сказал «все будет ОК», Джек Бабба получил три пули в сердце. Ты еще только говорил, а он уже лежал в луже крови, и черное воронье кружилось над его телом.

Диалог 3

– Здравствуй, Андрюс!

– Привет, Боб!

– Ты достал то, что обещал?

– Нет, Боб, продавец задерживает.

– Андрюс, мой покупатель недоволен, да и я недоволен.

– Я понимаю, Боб. Дай мне еще пару дней. Я все улажу.

– Пара дней, Андрюс. Через два дня твоя задница будет похожа на деловую часть Дублина. Она будет так же исхожена вдоль и поперек.

– Ох, Боб… Я слышал, там новый трубопровод прокладывают. Роют день-деньской. Вот бы и мне так.

– Обещаю.

***Недавно меня посетил дух мистера Саммерса, умершего прошлой весной, и в довольно резких выражениях потребовал, чтобы я отказался от издания этой книги в том виде, в котором эта книга хранилась у меня в письменном столе с июня 1974 по сегодняшний день. Вняв угрозам призрака, я вставил в текст небольшую главку из напечатанного в недавнем прошлом романа мистера Саммерса «Насилие и трамвайные билеты». Надеюсь, что привидение останется довольно.***

Глава 4. Секс и остановки по требованию

В прошлом Джулия получала немало писем с объяснениями в любви. Ее похоть была несоизмерима с возможностями мужчин, и потому любовники в ее постели долго не задерживались. Последним увлечением безумной вакханки был фотограф Макс, которого она и ненавидела, и любила. Примерно в одинаковых пропорциях. Кроме того, Макс внушал ей почти мистический ужас, когда выходил ночью на балкон и пел, аккомпанируя себе ударами по перилам. Джулии казалось, что луна пляшет… Такова любовь – никогда не знаешь, что происходит на самом деле. Можно прожить свой век в твердой уверенности, что тебя любят, и что красное – это черное. Но, рано или поздно, на одной из остановок откроются двери, и войдет тот, кто различает цвета.

Джулия была миленькой. Это все, что я могу о ней сказать. Другие авторы любят описывать своих героинь. На каждом шагу встречаешь: «Ее звали так-то. У нее была небольшая грудь, или пышные формы, или родинка на правой ягодице, или она любила хрюкать в минуты наивысшего блаженства, или – наоборот – мычать». Все это справедливо лишь в том случае, если женщины этой никогда не существовало, и ее мнимая реальность – не более, чем прихоть автора. Я же описываю Джулию, которая есть. И, потому, могу сказать лишь одно – она была миленькой. Ни о каких уточнениях речи быть не может.

Когда я познакомился с Джулией, ей было около двадцати пяти, а мне под шестьдесят, и я был влюблен в ее друга. Макс привлекал меня полной неспособностью что-либо скрывать. В нем клокотала жизнь, но внешне это ни в чем не выражалось. Я думаю, именно поэтому Джулия его и боялась. Она видела его каждый день, и не могла не понимать – то, что она видит, лишь тонкая корка льда, под которой бурлит неведомый океан. В то морозное утро в городе было необычайно тихо. Я только что проснулся и обдумывал второе по счету послание Максу. В первом я умолял его зайти ко мне в студию и помочь в одной работе, но он не пришел, и я был вынужден весь вечер проваляться в объятиях какого-то прыщавого студента-поляка. Во втором письме я собирался быть тверже, надеясь, что холодность (я хотел обвинить Макса в том, что по его вине я не смог докончить начатую работу) подействует на него сильнее, чем жаркие объяснения в любви. Я потянулся за бумагой. В это мгновение морозную тишину Дублина разорвал хлопок, эхом разнесшийся над заснеженными крышами домов.

Это Макс застрелил Джулию. По другой версии, она ушла от него к бывшему саперу, и никакого хлопка в то утро я не слышал, да и слышать не мог, потому, как Джулия жила за два квартала от меня, и окна ее комнаты выходили в глухой двор.

Собственно, это все не важно. Если Макс и убил Джулию (а я почти уверен, что так и было), значит, он не смог выдержать это вечное клокотание внутри себя. Лед треснул, и наружу вырвались столбы пламени. Оказывается, там бурлила не вода, а сжигал себя огонь. И он схватил револьвер. Когда-нибудь я напишу об этом картину: вот он стоит напротив Джулии, а она закрывает руками свое миленькое личико. Пусть картечь покроет веснушками твой вздернутый носик, Джулия. «Огонь, – кричит он, – огонь ждет тебя!», и направляет дуло ей в сердце… Когда-нибудь я напишу об этом песню.

Но, даже если Джулия ушла к старику-саперу, даже если этот бравый вояка исполняет все ее сексуальные прихоти, даже в этом случае, рано или поздно, откроются двери и войдет тот, кто различает цвета, и для кого красный – это всего лишь красный.

Я спешу к тебе, Джулия.

Дождись меня!

Джордж Саммерс

Глава 5. Они били его ногами

Все происходит не совсем так, как должно происходить. Льет дождь, идет снег; на углу не продают свежие газеты; в Албании террористы стреляют в порнозвезду; по бескрайним полям России рыщут голодные злые волки.

Дирк Богарт уже не герой экрана. Леонардо ди Каприо теперь занял его место. В фильме «Титаник» не хватает ста пятидесяти кадров. Они были вырезаны при окончательном монтаже. Киноведы спорят, что было в тех кадрах. Может, появлялся Терминатор, и набрасывался на Лео, или Лео набрасывался на Камерона, или Камерон набрасывался на Терминатора. Или они делали ЭТО втроем?

Так размышлял Джереми Прайор, сидя в дешевом кинотеатре и лениво потягивая колу через соломинку. Справа от него, растекшись по всему креслу, сладко посапывала женщина в цветастом платье с короткими рукавами. Слева место пустовало. Но на двенадцатой минуте фильма – уже нет.

***Необходимость строить фразы в соответствии с законами языка – есть самая настоящая катастрофа. Изначально было лишь одно предложение: «Мама мыла раму». Потом прибавилось обстоятельство времени: «Мама мыла раму вчера». Потом обстоятельство места: «Тут мама мыла раму вчера». Не хватало только обстоятельства образа действия (знаменитое единство места, времени и действия – сродни Богу единому в трех лицах). И, наконец, фраза была полностью завершена: «Плохо тут мама мыла раму вчера плохо». «Плохо», поставленное в начало и конец предложения, говорит о…***

Так размышлял Джереми Прайор, сидя в дешевом кинотеатре и лениво потягивая колу через соломинку. «Зачем я пошел в кино? – думал он. – Не лучше ли было закончить статью и отдать ее, наконец, этому скряге Скриму? Лишние деньги никогда не помешают, хотя, деньги лишними никогда и не бывают. Заплатить за костюм, вставить два передних зуба, выдернуть левый мудрости, да еще и у Синди день рождения – одно к одному – нужны деньги».

– А о чем Вы пишете, Джереми Прайор?

– Я пишу о судьбе наемных рабочих-эмигрантов. Я не имею в виду негров, их не так уж и много на улицах Дублина. А те, которые встречаются (то есть, негры) заняты в большинстве своем в сфере порнобизнеса и к категории наемников не относятся, так как получают не жалкие гроши (как, например, рабочие дублинских складов «Marlboro»), а настоящие, так называемые, «реальные» деньги, перекочевывающие в их карманы из бумажников обеспеченных граждан. В своей статье я заостряю внимание читателя на том факте, что пятьдесят процентов серьезных преступлений (например: убийства, изнасилования, каннибализм с элементами садизма и мазохизма, расчленение (полное и частичное), «смерть в воде» (сюда я отношу утопленников, а также людей, случайно захлебнувшихся с молчаливого одобрения окружающих), смерть от удушья (ее я подразделяю на удушение и самоудушение. В свою очередь, удушение подразделяется на удушение с какой-либо целью и удушение бесцельное, так называемое, «семейное» (или «женское» – по терминологии журнала «Fashion Boy»). Самоудушение тоже имеет свои подотряды. Это, во-первых, самоудушение без признаков насильственной смерти («случайное») и самоудушение с признаками насильственной смерти. Во втором случае самоудушение приобретает неявно выраженную окраску удушения, но полностью эти два термина не сливаются, так, как это противоречит научному знанию. Кроме того, существует «моральное удушение» (термин К. Заботиной), «анальное удушение» (термин журнала «Fashion Boy»), «темпоральное удушение» (связанное с петлями во времени) и т. д. Подробнее останавливаться на этом у меня нет ни сил, ни желания, ни времени), ну, так вот, пятьдесят процентов всех вышеперечисленных преступлений совершено наемниками-эмигрантами. Остальные пятьдесят процентов совершены коренными дублинцами. Интересно, что жертвами преступлений на девяносто семь процентов являются негры, занятые в порнобизнесе. Оставшиеся три процента жертв – это…

***На правах издателя я решил вставить в текст подлинный документ – список тех трех процентов, о которых идет речь в статье Джереми Прайора. Список состоит из десяти имен. Одно имя (Айрин Блеквуд) повторяется в списке несколько раз. Это не ошибка машинистки. Она вообще никогда не ошибается. Что это – я и сам толком не знаю. Единственное реальное объяснение звучит так: Айрин Блеквуд – зомби.***

Имена людей, не являющихся неграми, убитых в Дублине за период с … до … (три процента)

1. Эми Ашбек, 56 лет. Поскользнулась и упала в люк (пять свидетелей). В дальнейшем задушена, частично расчленена и недоедена.

2. Айрин Блеквуд, 26 лет. Заживо сожжена после Рождества по недосмотру родственников (думали, что елка: см. показания Джона Блеквуда, Пита Блеквуда и Андрюса Блеквуда).

3. Беатрис Далль, 14 лет. Во время игры в прятки залезла в холодильник (свидетель: Рик Бовер). Умерла от отравления сосисками.

4. Глория Ежи-Смит, 40 лет. Пыталась убежать от насильника. Врезалась в фонарный столб (свидетель: электрик (пока в больнице)).

5. Диана Зейн, 112 лет. Увидела по телевизору фильм «Титаник» (свидетелей нет).

6. Айрин Блеквуд, 26 лет. В Рождество живьем закопана в землю по недосмотру родственников (думали, что елка: см. показания – те же).

7. Ивонна Кейт, 44 года. Захлебнулась, принимая душ (с молчаливого одобрения мужа).

8. Кристина Леопольди, 31 год. Особый случай, напала на негра, работающего РАКом (регистратором акционерной компании) в журнале «Fashion Boy». Получила три пули в сердце. Умерла.

9. Моника Левински, лет не известно. Была зверски изнасилована неизвестным американцем (свидетели: ~240 млн. человек). В дальнейшем со сраму утопилась.

10. Айрин Блеквуд, 26 лет. Перед Рождеством по недосмотру родственников заживо изрублена топорами (думали, что елка: см. показания – те же).

– И что же Вы предлагаете, Джереми Прайор?

– Я предлагаю построить для всех наемников-эмигрантов резервации наподобие тех, что существуют на территории Соединенных Штатов. Это лишь один из выходов, наименее радикальный. Другой выход – собрать воедино всех наемников и выслать их из Дублина, предварительно кастрировав мужчин, а женщинам изменить пол и кастрировать их тоже. Но правительство на это не пойдет. Всегда найдется какой-нибудь сердобольный министр по фамилии Швейцер. А если у него, к тому же, в пращурах негр затесался… Вы, кстати, знаете историю про маленького еврейского мальчика и маленькую еврейскую девочку? История эта случилась в Дублине прошлой зимой. Там, собственно, и говорить не о чем: мальчик любил девочку и играл для нее на скрипке. Но он все время фальшивил. Он, черт возьми, все время играл си вместо си-бемоль. Девочка долго терпела – она, все-таки, любила его. Но, однажды, не выдержала и, когда он в очередной тысяча первый раз сыграл вместо си си-бемоль, она покончила с собой. Выбросилась из окна пятого этажа прямо на белый снег.

– Но, Джереми Прайор, какое отношение эта история имеет к вашей статье о наемниках-эмигрантах в Дублине?

– Какое? Какое отношение? Да как Вы не понимаете?! Никакого! Ничего ни к чему не имеет никакого отношения.

***От себя добавлю: ОНИ БИЛИ ЕГО НОГАМИ, но правду им скрыть не удалось. Алилуйя.***

Глава 6. Потерянный бегемотик

Вступление

Я видел сон. И такое бывало.

Чего только не увидишь во сне!

Мне снилось белое покрывало,

Оно пригибало меня к земле.

Под ним копошились белые черви

И ухмылялись во весь рот, до ушей.

***Быть может, даже это объясняется по Фрейду. То есть, сексуальные фантазии (белые черви – ярко выраженный фаллический символ); потом – покрывало (ассоциация: кровать, подушка, простыня; ряд можно продолжить: пятна на простыня, грязная простыня, грязь… значит… прачечная, женщина-приемщица, грустная приемщица, муж ушел? Или умер? Умер, смерть, катастрофа, Титаник, Леонардо ди Каприо).

Вывод: трахать Леонардо ди Каприо на белом покрывале. В рот и в уши. С помощью белого червяка. Фрейд отдыхает.***

Потерянный бегемотик, часть 1

Мы пойдем другим путем. Более оригинальным, но вовсе не проторенным, а, значит, ошибки на этом пути будут сплошь и рядом. Но такова уж литература – никогда не знаешь, что получится в конце. Именно этим литературный процесс сближается с процессом приготовления пищи из не внушающих доверия ингредиентов. Но, как я уже сказал, мы пойдем иным путем.

Если в классической литературе можно выявить приблизительно три фактора, влияющих на создание произведения, то в нашем случае факторов будет, ну, сколько? Ну, например, восемь. Или семь. Ну, семь-восемь, не больше.

Во-первых: фактор тетради в клеточку.

Пользуясь мертвым языком латиносов, «tabula rasa». Сразу отметим, что социально-исторические предпосылки для создания какой-либо классики яйца выеденного не стоят, если нет тетрадочки в клеточку.

Во-вторых: фактор шариковой ручки.

Тут возможно два варианта: с пастой и без пасты. Но фактор шариковой ручки без пасты мы даже рассматривать не будем ввиду его полного идиотизма.

***Небольшое замечание ко второму пункту. Автор «Разоблачения» при написании романа пользовался шариковой ручкой с надписью «Marlboro». Отсюда тема дублинских складов фирмы «Marlboro», пунктиром проходящая через весь текст. И, хотя каждый здравомыслящий человек знает, что фирмы «Marlboro» не существует (есть сигареты «Marlboro», выпускаемые компанией «Philip Morris»), тем не менее – тема-то прошла! Вот, что значит – фактор шариковой ручки. Это будет посильнее декабристов в спальне Герцена и «Фауста» Гете вместе взятых…***

Сзади, а также, с боков ко второму фактору примыкают факторы третий, четвертый и пятый. Соответственно: освещения, рабочего места и внешних раздражителей. Тут все понятно, без света писать очень сложно; сочинять роман, вися вниз головой, очень проблематично; творить, когда тебе в одно ухо поет Мадонна, а в другое передают прогноз погоды – почти невозможно.

Сам собой напрашивается вывод.

Потерянный бегемотик, часть 2

Живи, покуда жив, среди потопа,

Которому вот-вот наступит срок.

Поверь, наверняка мелькнет и жопа,

Которую напрасно ты берег.

И. Губерман

***Нижеследующий текст был произнесен Джорджем Саммерсом (G. St. Summers) на открытии Дублинского Клуба Медиков и Педиков в июне 1974 года. Издан отдельной брошюрой в конце 1974 года (под заголовком «История #5»)***

*** Когда Рик Бовер и Эндрю Валентайн гостили на Канарах у брата Валентайна Эдди, они познакомились с очаровательной блондинкой по имени Присцилла Шамуэль и провели с ней незабываемую и полную безумств ночь в номере трехзвездочного отеля, на самом берегу океана. Спрашивается, а на фига им это было надо? Спасибо за внимание.***

Потерянный бегемотик, часть 3

Попытаемся вернуться на несколько десятков лет назад. Тогда, в июне 74-го, весь Лас-Пальмас бурлил и сверкал, как начищенный самовар. Неудачное сравнение. Сверкал, как желтый бешеный огонь. О чем это я? Сверкал, как брошь на груди любимой женщины. Опять не точно. Можно подумать, что я прикрепил брошь прямо на грудь. То есть, раздел женщину, ударил ее по зубам (чтобы не сопротивлялась), а потом проткнул сосок и, не обращая внимания на вопли и стоны, повесил на грудь эту самую брошь.

Последний раз попытаюсь вернуться в Лас-Пальмас 74 года. Если не получится, то и пробовать больше не буду.

***Дальнейший текст является стихотворным. Написан он Томасом Вулфом. Но не тем знаменитым Томасом Вулфом, а тем Томасом Вулфом, который был заявлен в первой главе в качестве человека, наравне с другими людьми звонившего по телефону автору первой главы.***

Дома стояли в ровный ряд

И ночь сверкала позолотой.

И мы любили все подряд,

Забрызгав весь Лас-Пальмас рвотой.

Нас было трое: ты и я.

Мы пили воду из бокала,

Чтоб заглушить накал огня…

Не заглушили мы накала.

***Речь в стихотворении, по видимому, идет о поездке Томаса Вулфа в Лас-Пальмас в середине 1975 гола и о его встрече с зеленоглазой блондинкой по имени Присцилла Шамуэль. Автор вставил в роман это стихотворение по той простой причине, что он был должен Томасу Вулфу 500$, а отдать не мог.***

Сверкал Лас-Пальмас, словно солнце.

(Какая звукопись пошла!)

Я помню, как в мое оконце

Ты поскользнулась и вошла.

***Следует отметить, что две последние строчки вышеупомянутого четверостишья полностью отражают суть вещей в той последовательности, в которой вещи происходили на самом деле. И, хотя, лаконизм автора здесь явно гипертрофирован и, к тому же, стремится к нулевой завершенности стиха, несмотря на эти литературные промашки, стихотворение в целом (и данное четверостишье в частности) дает точную картину знакомства Томаса Вулфа с Присциллой Шамуэль в июне 1975 года в Лас-Пальмасе (Канарские острова, остров Гран-Канария).***

Тебя схватил я под подмышки,

Вдохнув горячий smell of sweat,

И понял я – ничто не слишком.

Но тихо ты шепнула: «Нет!»

Я приподнял кусочек платья

И обнаружил, что искал.

За этот миг готов отдать я,

Что из-под платья я достал.

***По словам Томаса Вулфа, последние четыре строки он увидел во сне. Непосредственно в ночь знакомства с Присциллой Шамуэль. Поэт утверждал, что вначале ему приснилось мужское отделение в бане, а сам он оказался женщиной, случайно открывшей не ту дверь. Потом, когда поутихли вопли испуганных мужиков, Томас Вулф, а точнее – баба по имени Томас Вулф, увидела, как эрегированные пенисы большинства мужчин (у двоих эрекции не случилось) оторвались от своих хозяев и взмыли к потолку. Купаясь в клубах пара, члены начали превращаться в буквы, а буквы – складываться в слова. И, вскоре, в воздухе висело четверостишье, начинавшееся словами «Я приподнял…». Неэрегированные пенисы играли роль запятых.

«Я был в шоке» – рассказывал Томас Вулф – «но это не помешало мне схватить чернильный карандаш и записать появившиеся строки на ягодицах первого попавшегося мужчины. Как вы понимаете, это тоже происходило во сне. Потом я проснулся, и, как не пытался вспомнить увиденные строки, так и не смог. Через три года я попал в Польшу, и в Кракове познакомился с неким Андрюсом, голубая мечта которого была – уехать из Страны и почему-то обязательно в Ирландию. Так как сам я из Дублина, то решил помочь парню. Благо для меня это не представляло особого труда. Я пригласил Андрюса к себе в номер, задернул шторы, поставил на стол бутылку текилы, а сам, пока парень был в ванной, размышлял о метафизике бисексуализма. Я уже дошел в своих мыслях до Артюра Рембо и, улыбаясь, цитировал про себя стихи поэта, и в этот миг открылась дверь ванной и на пороге появился обнаженный юноша с телом Аполлона. Все стихи тотчас вылетели из моей головы. Андрюс повернулся, чтобы выключить свет, и, о, боже! У него на заднице ясно виднелись строки, выведенные чернильным карандашом. Я потерял дар речи, я не мог двинуть ни рукой ни ногой. На заднице у студента-поляка было написано четверостишие, начинающееся словами: «Я приподнял…» И далее по тексту.***

Потерянный бегемотик, заключение

Я открою секрет: «Разоблачение» не принадлежит мне. Я тут почти ничего не значу. Все – сплошная компиляция. Бессмысленно даже пытаться вычленить из этой груды фраз нечто важное, нечто такое, что даст ключ ко всему тексту или хотя бы покажет, в каком направлении двигаться. Все напрасно. Бедный читатель! Ты как потерянный бегемотик бродишь по дну давно высохшего океана, и мечтаешь о капле воды. Даже не надейся. Воды больше не будет.

Глава 7. Пекарь выходит на охоту

Я шла домой и увидела котенка. Он был серенький, а ушки у него были беленькие. Вам каждый скажет – Синди очень любит кошек. Это я – Синди. И я очень люблю кошек. И котов я тоже люблю. И людей я люблю, которые любят кошек и котов. Я вообще все кругом люблю. А однажды меня чуть автобус не задавил. Я бежала в консерваторию на уроки. Я занимаюсь там по классу флейты. А еще я пою, и даже не знаю, что у меня лучше получается. Мама говорит, что торт со взбитыми сливками, а Стивену очень нравятся мои глаза. Они у меня голубые, а Стивен к тому же говорит, что я – его муза, и что мои глазки помогают ему сочинять большой роман. Я говорю ему: «Стиви, а про что ты пишешь?» А он только смеется и гладит мои волосы. Они у меня почти черные и очень-очень длинные, если распустить. Но я не ношу распущенные: мне это не идет. Я собираю их в пучок и распускаю лишь тогда, когда Стивен очень просит. Но я люблю его помучить: уж он просит – просит, а я ни в какую. А однажды сказала, что брошу его, если он не покажет мне свой роман. «Не такая уж я и дура», – сказала я и нахмурилась. Стивен даже испугался, схватил меня за руки. А я стою и еле-еле сдерживаюсь, чтобы не засмеяться. Такой у Стивена несчастный вид, что просто хоть стой – хоть падай.

Ближе к делу, крошка!

Так я об этом и говорю. Запугала Стиви до смерти, и он пообещал, что завтра принесет мне первую главу романа. Но завтра была суббота, и я пошла с Барбарой в кино на «Титаник». Я уже смотрела его целых двадцать восемь раз, а Барбара – сто сорок пять. Это потому что месяц назад она уезжала из Дублина в Лондон. Она жила там целую неделю и почти не выходила из кинотеатра. Еду ей мама приносила прямо в зал, а по нужде она ходила в специально припасенные мешочки. Может, кому-то Барбара покажется странной, а по мне – так она самая обыкновенная девчонка, моя ровесница. И хотя Барбара на четыре года старше (она родилась в Алжире в июне 1974-го), и уже замужем за Доном Джакоби, а я лишь только собираюсь за Стивена, все равно – я чувствую, что лучшей подруги и быть не может.

Расскажи, как вы ездили в Оран.

Ах, да, это ужасно романтичная и очень страшная история. Прошлой зимой мы решили навестить подружек Барбары, с которыми она играла в детстве, пока не уехала с родителями в Дублин. Мы прибыли в Оран, а через два дня город был закрыт, так как на ратушной площади, в пяти минутах ходьбы от нашего отеля приземлилась настоящая летающая тарелка!

Ну, это уж ты хватила через край!

Я клянусь, что это правда. Так все и было. Никто не знал, что делать. Жители попрятались по домам, и лишь несколько храбрецов, среди которых были и мы с Барбарой, кстати – единственные женщины, подошли к самой тарелке и решили подождать, что будет дальше. Но ничего не случилось. Инопланетяне не вылезали, и все потихоньку разошлись. Барбара решила сбегать на почту, позвонить в Дублин. Мы еще не знали, что запрещено не только въезжать в город или выезжать из него, но и звонить куда-либо. Я осталась одна. В этот миг внутри НЛО что-то хрустнуло, загудело, на землю посыпались искры, и я увидела, как от тарелки отделилась стройная тень и направилась ко мне. Я замерла от ужаса, не в силах…

***Далее в тексте не хватает трех страниц. Исходя из того, что эта глава – интервью, взятое у Синди, скорее всего Джереми Прайором (об этом говорят фразы, напечатанные курсивом), исходя из этого можно предположить, что у интервьюера остался черновой вариант главы. Но в данный момент Джереми Прайор в Аргентине готовит книгу о Томасе Вулфе, но не о том Томасе Вулфе стихотворение которого было напечатано в предыдущей главе, а о другом, знаменитом Томасе Вулфе. Поиски же того, кого интервьюировали, то есть – Синди, не увенчались успехом, так как вообще мной не предпринимались.***

И только через неделю, после возвращения в Дублин, Стивен принес мне главу из большого романа, который назывался то ли «Disclosure», то ли «Endeavour». Глава носила название «Everylasting Baker etc». Я уверена, что вместо «et cetera» должно было стоять «limited» (ltd), так как речь в повествовании шла о таинственной фирме, выпускающей булочки с изюмом и ром-бабы. Каждый, кто съедал булочку, превращался в воздушный шарик. Но дальше у Стивена началась какая-то путаница. Появился полицейский инспектор с кольтом, заряженным серебряными пулями, и начал палить по шарикам. Его жена позвонила доктору Швейцеру (единственная фамилия, которую я смогла запомнить), и инспектора увезли в психушку. А он все кричал, что, если не расстрелять оставшиеся шарики, то в городе не прекратятся эти загадочные убийства (о которых ранее, кстати, не было сказано ни слова). Но с этого момента они и вправду начались. Причем сразу с восемнадцатого. На этот раз был убит сам владелец фирмы по производству хлебобулочных изделий. И полиция почему-то сразу решила, что убийца – глухонемая приемная дочь владельца фабрики, которая к тому же понимает язык зверей. В доказательство того, что она может разговаривать с животными, Стивен привел такой диалог. Девушка говорит «кис-кис», и к ней идет кот; говорит «гав-гав» – прибегает собака; говорит «му-му», тоже почему-то прибегает собака. Я спросила у Стивена, что он, собственно, имел в виду, когда писал, что девушка – глухонемая? То есть она не до конца глухонемая? Или она притворяется? Но зачем? Стивен обиделся и сказал, что девушка – глухонемая постольку-поскольку. И не более того.

Не отвлекайся, крошка.

А, ну вот. Стивен сказал, что он еще не успел придумать финал романа, но у него уже есть кое-какие идеи. Например, все воздушные шарики однажды превращаются в неоновые головы. Или в космонавтов. Или во что-то вроде того. Я, честно говоря, не поняла. Да это и не важно. Главное, что мы со Стиви очень любим друг друга. Сильнее нашей любви может быть лишь Майк Тайсон. Да и то – вряд ли. В последнее время он что-то совсем опустился: откусывает носы, насилует женщин… А недавно я прочитала в газете…

В какой газете, детка?

Ну, в газете… Она как-то так называлась… Какое-то такое название… Что-то наподобие…

Наподобие чего?

Наподобие глаза… Или уха… То ли – «Глаз Кино», то ли «Операторские Уши»…

А, может, «Нос художника?» Или «Член Сталлоне»? А, детка?

Ну, Джеми, ну, я не помню. Да это и не важно. Важно, что я прочитала в этой газете.

И что же ты прочитала?

***Далее в тексте приводится вырезка из газеты со статьей, озаглавленной «Ночи в стиле Селин Дион». Мной было проведено журналистское расследование, в результате которого я не выяснил ровным счетом ничего. Но предполагаю, что газета называлась «Дублинский Бульвар», а автором статьи процентов на тридцать являлся Томас Вулф (не тот, о котором в Аргентине Джереми Прайор пишет книгу, а тот, чье стихотворение было включено мной в шестую главу); также возможно, что авторами «Ночей в стиле Селин Дион» выступили: Рик Бовер и Эндрю Валентайн (20%); сам Джереми Прайор (16%); G. St. Scream (12%); отец Боба Макферсона (10%); Боб Макферсон (8%) и, наконец, собственно Майк Тайсон (4%). Как бы то ни было, статья приводится мной дословно, без купюр и каких либо примечаний.***

Примечание редактора

Уважаемый издатель поторопился, заявив, что статья «Ночи в стиле Селин Дион» приводится без купюр. Если бы это было так, то я бы уже не был главным редактором.

Примечание корректора

В том виде, в каком статья «Ночи в стиле Селин Дион» попала в верстку, опубликована она быть никак не могла. Моим долгом, как корректора и гражданина, было исправить все двусмысленности и довести их до читателя в том виде, в котором они теперь и являются.

P.S. Извините за корявый стиль. Жена умерла.

Бодун.

Письмо в издательство

Большое спасибо редактору, корректору и иже с ними, за то, что статья «Ночи в стиле Селин Дион» напечатана именно в том виде, в каком напечатана, а не в том, в котором она поступила в верстку и была бы напечатана, если бы не старания редактора, корректора и иже с ними.

Глава 8. Ночи в стиле Селин Дион

В тот дождливый вечер в Дублине шел дождь. Огромные капли падали на мокрый асфальт и образовывали лужи, в которых отражалась луна и немногочисленные прохожие, спешившие в порт для того, чтобы успеть на «Титаник». Среди них большим (…) выделялся Майк Тайсон, известный (…), похожий своим (…) на (…).

– Смотрите, – раздался чей-то голос, – это же Тайсон. Великий (…).

-Да, это я, – улыбнулся в ответ спортсмен, и его (…), описав дугу вонзился говорившему в (…), от чего несчастный издал (…) и забился в предсмертной агонии.

– А не фиг, – пробормотал Майк Тайсон и зашагал дальше, поднимая своими (…) столбы брызг из луж.

В порту было холодно. Дул пронизывающий ветер, пронизывая насквозь. Желающие попасть на «Титаник» толпились, не давая прохода остальным. Вдруг в толпу, разрезая ее, вклинился Тайсон и заработал своими (…).

– Куда прешь? – раздался возмущенный крик. Кричал невысокий юноша с косой челкой и приветливым лицом.

Тайсон обернулся. Глаза известного в спортивном мире (…), и не менее известного в кинобизнесе (…) встретились.

– Лео, – выдохнул Майк Тайсон.

– Майки! – выдохнул Леонардо ди Каприо.

Их (…) сплелись. На «Титаник» уже никто не спешил. Взгляды всех присутствующих были прикованы к Тайсону и ди Каприо. Незаметно подошла Селин Дион. Ее чарующий голос разнесся по всему Дублину и доставал жителей даже через закрытые окна.

Селин Дион продолжала (…); Майк Тайсон и Леонардо ди Каприо продолжали (…); Титаник продолжал (…); все продолжало (…).

В следующем номере газеты я расскажу о премьере фильма «Армагеддон» с незабываемым Б. Виллисом в главной роли.

***

P.S. Слова, по цензурным соображениям не вошедшие в статью «Ночи в стиле Селин Дион» (по мере нахождения (появления) в тексте): – ростом; – боксер; – ударом; – М. Али; – Тайсон; – кулак; – глаз; – крик; – ногами; – локтями; – боксера; – актера; – руки; – петь; – разговаривать; – тонуть; – идти своим чередом.

Глава 9. Испытание любовью

«Войдя в мою жизнь, она заставила

выйти из нее меня». 15.01.76.

Во время свадьбы Боб Макферсон ужасно напился. Шатаясь, натыкаясь на столы, переворачивая все с ног на голову, он дошел до туалета, и, почти сорвав дверь с петель, ввалился в кабинку, чтобы в следующую секунду упасть на колени, уронив подбородок на рундук из красного дерева. Звуки, которые издавал Боб Макферсон не поддаются никакому описанию. Чудесным образом в них переплелись и трель дверного звонка, и шум прибоя, и звук колющихся дров, и даже звук поцелуя (правда, похоже, в задницу). Кроме того, в симфонии Макферсона чуткий слух мог бы уловить утреннюю песнь жаворонка, хруст раздавленного кузнечика, звон разбивающейся бутылки «Coca-cola» и еще многое другое. Но, конечно, над всем этим властвовали звуки, издаваемые человеком, когда его тошнит. Одним словом, музыка блевотины. Освобождая желудок, Боб Макферсон не сразу заметил, что из унитаза на него кто-то смотрит. Два зеленых глаза прямо-таки буравили Макферсона. Нельзя сказать, что последний был робкого десятка. Скорее, наоборот.

В шестьдесят восьмом году, еще совсем молодым парнишкой, Макферсон попал во Вьетнам, и там за неделю пристрелил более двух десятков узкоглазых. И это еще до того, как ему выдали патроны. Так что, нельзя сказать, что взгляд из унитаза заставил Макферсона покрыться холодным потом и забиться в истерике. Вовсе нет. Наоборот, Макферсон мгновенно протрезвел и почувствовал, как его штаны заполняются чем-то влажным и горячим. Повернувшись к дверям, он нос к носу столкнулся с чьей-то расстегнутой ширинкой и выглядывающим оттуда…

***Похоже, эта глава попала в роман по ошибке. Я говорил Стивену, что совершенно необязательно вставлять в текст подобное… как бы так выразиться… дерьмо, но он меня не послушал. Ладно, пропустим несколько строчек.***

– Ты зачем на меня ссышь? – в ярости вскричал Боб Макферсон.

***О, Господи!***

– Да я на тебя не только ссу, я на тебя…

***Боже мой! Переверну пару страниц.***

Дышать становилось все трудней. В рот начало просачиваться дерьмо, в глазах щипало. А незнакомец и не думал отпускать шею Макферсона. Наоборот он все глубже засовывал его голову в унитаз. Теперь Макферсон мог хорошенько разглядеть того, чьи глаза он видел, когда только начинал блевать. Это было небольшое существо, покрытое коричневой шерсткой. Полностью рассмотреть его не представлялось возможным, так как нижняя часть туловища эльфа уходила вглубь канализационной системы. В данный момент перед Макферсоном была лишь мордочка с двумя зелеными глазками, красным носиком и небольшим ротиком с двумя рядами белоснежных зубов, между которыми торчал кусок недоеденного…

***На правах издателя пропускаю еще пару страниц. А то меня стошнит.***

– Хорошо, – пробормотало существо, выбулькивая непереваренные кусочки еды, – я сделаю, что ты просишь, но за это ты должен выполнить три моих желания. Во-первых, ты выпустишь меня в море, а то, знаешь, надоело… Унитаз, конечно, тоже водоем. Но не естественный. А я всю жизнь мечтаю поплавать в естественных условиях. Рыбы там всякие. Опять же: теплоход проплывет, еды навалом. Это – во-первых. Во-вторых, ты найдешь мне пару. А то, что же это? Даже у людей есть пары. Чем же я хуже? Я экологию, между прочим, не загрязняю. Даже можно сказать, наоборот. А любви как не было, так и нет. Обидно. И, в-третьих, никогда не называй дерьмо дерьмом. Это не дерьмо, а – еда. Тебе бы понравилось, если бы я…, ну вот что ты больше всего любишь?

– Сигареты «Marlboro», – из последних сил булькнул Боб Макферсон.

– Да нет. Я имею в виду – из еды.

– Яичницу.

– Ну вот. Тебе бы понравилось, если бы я называл яичницу дерьмом?

«Нет», – помотал головой Макферсон, не в силах произнести ни слова.

– То то, – довольно произнесло существо. Так о чем ты там просил? Чтобы тебя топить перестали? Нет ничего проще.

И эльф крутанулся вокруг себя, чем взбаламутил всю воду в унитазе.

Топить Макферсона не перестали. Зато он почувствовал, что может дышать под водой.

***Какой бред!***

– Что ты со мной сделал? – вскричал Боб Макферсон, в тот же миг почувствовав, как тело его сжимается, обрастает шерсткой и ныряет в темные глубины унитаза.

– А ты думал, что выполнить твою просьбу как два пальца об рундук? – язвительно поинтересовалось существо.

– Ты не эльф, – завопил Боб Макферсон, барахтаясь и пытаясь приноровиться к течению, – ты – дерьмовый эльф.

– Теперь и ты тоже, – злорадно булькнул эльф, и вдруг начал внимательно вглядываться в брюшко Макферсона.

– Слушай, – радостно воскликнул он, – ты ведь мужского пола. Спасибо тебе, Господи!

Боб Макферсон похолодел. Шерстка на затылке встала дыбом.

– А ты, что, не мужского? – выдавил он.

– А ты сам-то как думаешь? – кокетливо ответил эльф.

И как Макферсон не старался, его взгляд вновь и вновь возвращался к брюшку эльфа. И, уже не в силах сопротивляться желанию, бывший Боб Макферсон, а ныне – дерьмовый эльф, кинулся на подружку, и они забарахтались среди айсбергов кала и теплых течений мочи.

***Я не понимаю, зачем Стивен вставил в текст романа эту главу, показывающую его брата далеко не с самой лучшей стороны. Зачем выносить на суд всего человечества то, что и так было известно, но лишь узкому кругу посвященных.***

P.S. Держась за руки они плыли по канализационным системам. Они плыли годами. Долгим был их путь, но что есть время, когда впереди вечность. И, наконец, они вышли в открытое море.

– Господи, – прошептала она, – красота-то какая?!

– Да, милая, – ответил он, и оглядевшись по сторонам, добавил: – а вон и теплоход идет. Позавтракаем?

И, обнявшись, они поплыли вслед за кораблем. Почему-то вспоминая слова Маугли: «Теперь у нас всегда будет много хорошей еды!»

Глава 10. Создание текста

В июне 1974г. в Дублине проходила литературная конференция, посвященная проблемам поэтики. Кроме всего прочего, на конференции обсуждался вопрос о создании прозаического текста без помощи мозга. По данному вопросу были заслушаны доклады: George St. Scream – «Литература как способ саморазоблачения», Джорджа Саммерса – «Литературная патология: реальность или вымысел», Стивена Макферсона – «Текст и антитекст. Пути изучения», Джереми Прайора – «Три слова, являющиеся основой любого текста»; и, наконец, совместный доклад Рика Бовера и Эндрю Валентайна «Орфографический словарь как роман нового поколения».

Конференция проходила при закрытых дверях. Журналисты могли подглядывать в замочную скважину, но и это было чревато, так как с той стороны у самой двери стоял Боб Макферсон и каждые три минуты мощным пинком распахивал эту самую дверь. В буфете продавались сосиски и пиво «Guinnes». Голодные литературоведы в перерывах между докладами могли подкрепиться, что они и делали, налегая все больше на пиво; сосиски оказались невостребованными, словно структуралисты в конце девяностых. Кроме того, в здании детского клуба «Родничок», (где проходила конференция) оказался зал игровых автоматов, и я не раз видел, как горел самолет Стивена Макферсона, подбитый его же коллегой Джереми Прайором.

Сам я попал на конференцию случайно. Меня пригласил Стивен Макферсон. Он как раз искал машинистку, чтобы она перепечатала его доклад, но все дублинские машинистки были уже либо замужем и занимались чем угодно, только не машинописью, либо, узнав, что работать придется с литературоведом, молча поворачивались и уходили вдаль. Таким образом, я попал на конференцию.

Первые пять дней были посвящены обсуждению проблем поэтики, и что-либо сказать вразумительное о докладах, сделанных в эти дни, я не могу, так как почти ничего не понял. Правда, в конце пятого дня свои стихи читал Томас Вулф (тот, который ненастоящий), но к тому времени я уже был так пьян, что запомнил лишь строку: «Когда тебя я разбужу, боюсь, меня ты не услышишь.» Эта строка повергла меня в уныние, и я отправился в буфет, чтобы за бокалом «Guinnes» поразмышлять о том, что она все-таки обозначает. Но буфет оказался закрыт: пиво кончилось. На прилавке валялись скрюченные сосиски. Но даже мыши обходили их стороной. Тогда я сел на пол и заплакал. В таком состоянии на следующее утро меня и нашел Стивен Макферсон.

– Питер, – сказал он, – пора. Ты помнишь, что ты должен делать?

– Стенографировать? – спросил я?

– Молодец.

Стивен гладил меня по голове, и я зарделся, как когда-то в детстве: быстрые проворные руки, горячий шепот, зеленый свет ночника, тени на бородатом лице собеседника, автомат в правой руке…

***Это почти дословное повторение текста из третьей главы вполне объяснимо. Ведь Питер Колдуэлл не знал, что Стивен Макферсон уже написал об этом.***

Первым выступал George St. Scream. Свой доклад он начал со слов:

– Рано или поздно приходится признать, что вся литературная деятельность – есть сплошное надувательство.

– Молодец! – крикнул кто-то из зала, – жги дальше.

– Слова имеют слишком много значений, – продолжал докладчик, – и пока мы будем думать, в каком значении слово употреблено в тексте, слово приобретет новое значение, а текст устареет.

– Какой смельчак, – прошептал сидящий рядом со мной старичок, – ничего не боится. Я бы так не смог.

– Литература, в принципе, невозможна, – сказал George St. Scream.

В его голосе чувствовалась неуверенность. Словно он хотел спросить у присутствующих: неужели и впрямь невозможна? Неужто все так плохо?

Председатель конференции Джордж Саммерс подошел к докладчику и, обращаясь к залу, спросил: – Ну, и как вы считаете, господа?

– Невозможна! – проревел зал. – Ни фига невозможна! Покончим на хрен!

– Продолжайте! – попросил председатель и сел на место.

– Да у меня, собственно, все! – развел руками George St. Scream.

Зал рукоплескал стоя. Слышалось женское повизгивание. Невесту Боба Макферсона Шарлотту даже пришлось вывести.

Следующим выступал сам председатель. Джордж Саммерс вышел на трибуну, повернулся спиной к слушателям и снял штаны, оголив изящную розовую задницу.

– Господа, – обращаясь к стене, начал он, – недавно мне в голову пришла одна занимательная мысль. Я начал думать о заднице, как об особом мире, как о стране, в которой живут люди, есть правительство, совершаются революции; где любовь достигла своего апофеоза. Ну, скажите, кто из нас не любит собственную задницу?

(голос из зала) – Все любят!

– Исходя из этого, – продолжал докладчик, – я решил, что задница может выступать и в роли текста. Сродни тому, как история страны (записанная ли, воспроизведенная ли устно) является литературным произведением на историческую тему. Почему же невербально воспроизведенная задница не может стать литературой о чем угодно, в том числе: о любви, о чести, детективом, психологическим романом (наподобие вещей Ф.М.Достоевского), и тому подобным. Конечно, сама по себе задница является лишь задницей. Но мы, господа, литературоведы! И смириться с таким положением вещей никак не можем.

Джордж Саммерс натянул штаны и повернулся лицом к залу.

– Я закончил! – сказал он.

Господи! Что тут началось? Мой старенький сосед так громко кричал: «Браво», что с ним случился удар, его вынесли из зала. И не только его. Ряды присутствующих заметно поредели. Было решено сделать перерыв, во время которого я познакомился с невестой Стивена Макферсона Синди и ее подругой Барбарой, кумиром которой был Леонардо ди Каприо.

***Тут явно какая-то ошибка. В 1974г. ди Каприо еще не родился. Скорее всего, это позднее вкрапление. Эти наборщики вечно все перепутают!***

Сразу после перерыва на трибуну взошел Стивен Макферсон.

– Проблема антитекста, – сразу начал он, – заключается в том, что никому доподлинно не известно, что это такое. Если, предположим, антитела физиками более-менее изучены (по-крайней мере, упоминая о них, ученые понижают голос, что уже говорит о том, что антитела существуют, и, более того, все слышат), напротив, антитекст как реальность пока не признан, и потому заслуживает особого подхода. Возьмем, к примеру, следующий текст.

Макферсон кивнул мне, я дал знак двум студенткам, и те раздали слушателям по экземпляру текста. Мне экземпляра не досталось, так что я очень смутно представляю, о чем говорил Макферсон в дальнейшем. Но, тем не менее, все законспектировал.

– Итак, – начал докладчик, – как вы считаете, это – текст или антитекст?

Мнение зала разделилось. Некоторые считали, что текст, другие – что антитекст.

– В том-то и проблема, – улыбнувшись, продолжил Макферсон, – сначала надо решить, что считать антитекстом. Ясно, что отталкиваться надо от термина «текст». Кто-нибудь помнит, что такое «текст»? Нет? Ну, хорошо. Предположим, что текст – это n-количество предложений, состоящее из n-количества слов, которые, в свою очередь, состоят из n-количества букв, ну и так далее, вплоть до фонем включительно. При этом все предложения должны быть логически связаны и должны определяться одной законченной мыслью. Теперь каждый внимательно прочитайте свой текст. Он связный?

(голос из зала) – Да, вроде бы!

– А какая мысль определяет этот текст?

(голоса из зала) – Да никакая! Нет мысли!

– То-то и оно, – кивнул Стивен Макферсон, – в этом тексте нет мысли. И, значит, это не текст, а антитекст. Правда, на этом пути изучения я столкнулся с некоторыми трудностями. Я обнаружил, что вся мировая литература – это антитексты разного уровня сложности. А это значит, что текста, как такового, вообще не существует, что наводит на грустные размышления. Спасибо за внимание.

– Постойте, – крикнул кто-то из зала, – а что, по-вашему, есть мысль?

– Молодой человек, – грустно сказал Стивен Макферсон, – я же у вас не спрашиваю, что подвигло вас задать именно этот вопрос и воспользоваться именно этими словами?!

Посрамленный молодой человек опустил голову, и его вывели из зала два пожилых средневековеда.

Сорвав свою долю аплодисментов, Стивен Макферсон спустился в зал и сел рядом со мной.

Следующим выступал Джереми Прайор с докладом «Три слова, являющиеся основой любого текста». Видимо, сообразуясь с ситуацией, Джереми Прайор изменил название своей темы. Теперь она звучала так: «Три слова, являющиеся основой любого антитекста».

***Так как основное положение доклада (идея: «Мама мыла раму») было включено в пятую главу, то, пользуясь правом издателя, я опускаю конспект Питера Колдуэлла, посвященный Джереми Прайору.***

Следующими на трибуну поднялись Рик Бовер и Эндрю Валентайн.

– Наш доклад будет краток, – сказал Рик Бовер, – мы считаем, что, родившийся в двадцатом веке, жанр романа себя изжил.

– Роман умер, – добавил Эндрю Валентайн.

– Мы считаем необходимым возродить этот жанр, – продолжил Рик Бовер, – мы предлагаем взять обыкновенный орфографический словарь…

– Тысяч на пятьдесят слов, – добавил Эндрю Валентайн.

– И сделать следующее…

Но, что предлагали сделать эти литературоведы, никто так и не узнал, потому что двери зала с треском распахнулись, отшвырнув Боба Макферсона метров на пять, и на заседание ворвались двое с автоматами.

– Всем на пол! – заорал один из бандитов.

Литературоведы рухнули как подкошенные. В одном из нападавших я узнал Андрюса, поляка, примкнувшего к ИРА, второй вроде бы был продавцом мороженого.

– Это не ограбление! – крикнул Андрюс. – Это – террористический акт.

– Ну, и ограбление тоже, – добавил второй террорист, снимая сережки с ушей Рика Бовера и Эндрю Валентайна.

– Боб! – крикнул Андрюс, – ты где?

– Да здесь я, – потирая ушибленный лоб, ответил Боб Макферсон, – не могли поосторожней?

– Привет, Боб! – сказал продавец мороженого.

– Привет, Поль! Как дела?

– Нормально. О! Стиви! И ты тут?

– Я-то здесь, – ответил Стивен Макферсон, – а что ты тут делаешь?

– Да вот… Терроризирую помаленьку.

– И не стыдно? – подал голос Джереми Прайор. – Тебя же этот поляк просто использует!

– Заткнись, Джеми! – рявкнул Андрюс.

– А ты не ори, – спокойно произнес ненастоящий Томас Вулф, который, оказывается, тоже был в зале, – ты лучше вспомни, что я для тебя сделал! Неблагодарная ты свинья!

– Что сделал? – с интересом спросила невеста Стивена Макферсона Синди.

– Что-что? – поднимаясь из-за трибуны, проворчал George St. Scream. – В попу оттрахал, вот что!

– Неужели и его тоже? – проворковала зеленоглазая блондинка Присцилла Шамуэль, просочившаяся в эту главу, видимо, через форточку.

– А я виноват, что я такой? – чуть не зарыдал Андрюс.

– Конечно, не виноват! Бедненький! – нежно проворковала невеста Боба Макферсона Шарлотта и погладила террориста по попе.

– Шарлотта! – негодующе воскликнул Боб Макферсон.

– Оставь ее! – строго произнес Джордж Саммерс. – Ты-то, небось, не педик? А ей обидно!

– Питер, а ты, случайно, не голубой? – спросила меня подруга Синди Барбара.

– Честно говоря, да! – ответил я, и по лицу Барбары понял, что на осмысление моего ответа ей потребуется еще не одна сотня страниц.

***Примечание автора: Ну что, вроде бы герои все. Или еще есть?***

***Есть! Есть!***

– Добро пожаловать! – произнес отец Боба Макферсона, приглашая всех присутствующих в одиннадцатую главу.

Часть Вторая

Глава 11. Пролог – 2. Не удивляйся, когда они придут к тебе. За все приходится платить

*** Уважаемый читатель! Не удивляйся! Перед тобой тот же самый роман «Разоблачение», но написанный уже не автором первых десяти глав – Стивеном Макферсоном и изданный мной, а сочиненный неким Питером Колдуэллом и по-новому скомпонованный Джереми Прайором. Казалось, идея не нова. Но что делать?! Наших со Стивеном денег не хватило на издание чисто своего романа. Пришлось взять в долю Колдуэлла и Прайора. О, Господи! Первый – гомик; второй – еще хуже – неудавшийся журналист. За сим откланиваюсь, ваш George St. Scream.

P.S. Если получится, постараюсь вставить в текст пару своих примечаний.

P.P.S. На самом деле, даже в нашей части романа большинство глав написано не нами. Да чего уж тут… Прощайте…

George St. Scream

июль 1999***

Начну с описания того, как это было в первый раз: горел зеленый ночник, бросая замысловатые тени на лицо собеседника, доктора Чарлза Паркера. Мать ворошила угли в камине, изредка оборачивалась и посылала мне многозначительные взгляды. Паркер сидел в кресле и быстро перебирал в руках бусинки четок. На лице доктора выделялась ярко-рыжая борода и такие же рыжие повисшие усы. Глаза смотрели настороженно, но не враждебно.

– Итак, – повторил он, – ты решил?

Горячий шепот обжигал барабанную перепонку. Я поежился, словно от холода, хотя холодно в комнате не было.

Мать пересекла комнату, села на диван в дальнем углу и занялась вязанием. О, Господи, только этого не хватало.

– Ну,так что? – спросил Паркер и достал из кармана револьвер. Он положил оружие на внутреннюю сторону правой ладони, а левой рукой начал вертеть пистолет, словно игрушку. Неожиданно мне вспомнилась игра в бутылочку. Тогда, на третьем курсе университета (который я так и не закончил, но об этом позже), я, еще два парня и три девушки, одна из которых работала в парикмахерской и однажды сделала мне совершенно изумительную прическу и минет, другая служила в аптеке (через нее я доставал лекарства для матери), а третья была смотрительницей в зоопарке (обслуживала вольер с кроликами и параллельно директора зоопарка), так вот, мы вшестером собрались у той, что умела стричь, и пока ее родители передвигали шкаф (я забыл сказать, они переезжали в Алжир, где отец Доны (так звали эту девушку) получил новую работу на мясокомбинате. Здесь, в Дублине он, между прочим,работал сторожем в зоопарке (где за кроликами ухаживала Джейн, моя третья знакомая), а в Алжире ему обещали должность растормашивателя кенгуру, (все это я рассказываю со слов Донны, поэтому точно сказать, в чем заключалась работа по растормашиванию кенгуру, не могу), но одно могу сказать точно – отец Донны согласился, и они переезжали всей семьей в Алжир. И вот, пока отец с матерью двигали шкаф, мы вшестером забились под лестницу, и Джо (это один из парней) сказал:

– Давайте играть в бутылочку!

Донна (из парикмахерской) фыркнула, Джейн (из зоопарка) захихикала, а Делия (та, что работала в аптеке) многозначительно посмотрела на Дика (это – второй парень) и спросила:

– А где мы возьмем бутылку?

– У меня есть! – быстро сказал Дик и достал из рюкзака пузатую бутылку с этикеткой, на которой было написано «Whisky».

– Так она же полная! – воскликнула Джейн.

– Это даже интересней, – сказал я, – к тому же ее можно выпить.

– Бутылка на шестерых, – пренебрежительно фыркнула Донна.

– Почему – бутылка? – воскликнул Дик и достал из рюкзака еще бутылку «Whisky».

– Теперь – две, – меланхолично сказала Делия.

– Мальчики, – прошептала Джейн, – а, может, не надо?

***Судя по всему, автор и сам не знает, о чем хочет писать. Начал с какого-то доктора, а кончил черт знает чем. Не могу этого вынести. Опускаю всю оставшуюся часть пролога и перехожу к первой главе.***

###Видали, что делает?! Так и хочется сказать: «Ты же не еврейский доктор, чтобы обрезать, ты – издатель, ты издавать должен.###

Глава 1. Они приходят к тебе, когда ты уже спишь, и уходят, когда ты еще не проснулся

Занималась заря. Доктор Чарлз Паркер все так же сидел в кресле. Его руки бессильно свешивались с подлокотников, а голова представляла собой печальное зрелище. Лохмотья кожи валялись по всей комнате. Затылка у доктора больше не было. На его месте зияла кровавая дыра, из которой с шипением вырывался воздух. Можно сказать: «В голове у доктора Паркера гулял сквозняк».

– Ну, и зачем ты это сделала? – в сотый раз спросил я у матери.

Она стояла у камина и ворошила кочергой угли в потухшем камине. С кочерги капала кровь, шипела и сразу испарялась.

– Мальчик мой! – нежно проговорила мать. – Ты задаешь этот вопрос в сотый раз. Я устала на него отвечать.

– Но ты ни разу не ответила! – в сердцах воскликнул я и стукнул кулаком по столу.

Мать положила кочергу на пол и молча направилась к дальнему дивану. Меня прошиб холодный пот.

– Я не довязала свитерок, – ласково сказала мать, обращаясь к портрету своего мужа, моего отца, висящему над диваном рядом с выпускной школьной фотографией, где я, стоя в обнимку с Джо и Диком, улыбаюсь во весь рот до ушей, и еще не знаю, какая страшная судьба ждет каждого из моих друзей.

Мать села на диван и взяла в руки вязание.

– Мама, – как можно спокойнее сказал я, – не пора ли нам идти гулять? Заодно новые спицы купим!

Но было уже поздно. Мать не отвечала, она больше не реагировала ни на меня, ни на что-либо другое. Был только один выход – бежать прочь, и вернуться вечером, когда рецидив пройдет. Я схватил куртку и пулей вылетел из квартиры. Лихорадочно шаря по карманам, я, наконец, нашел ключи. Нельзя выпустить мать из квартиры. За последний год с нашей тихой улочки на окраине Дублина пропало тридцать три человека. Никто не знает, куда они подевались. Но я-то знаю: я их сам закапывал. Ох, мама, когда же ты, наконец, угомонишься?!

Выйдя из дома, я направился в центр, где жил мой новый товарищ по имени Андрюс. Он говорил, что эмигрировал из Польши, чтобы вместе с ирландцами бороться за их независимость.

– Колди! – раздалось у меня за спиной.

Так меня уже давно никто не называл, с тех пор, как Донна, сидя под лестницей в совершенно неудобной позе (одна нога лежит под попой, другая согнута в колене и упирается подошвой в пол), сказала:

– Колди, а ты же не пьешь!

– Сегодня особый день! – сказал Дик, многозначительно глядя на Джейн. Джейн опять захихикала.

– А из чего пить? – поинтересовалась Делия, одергивая юбку, и прикрывая хорошенькие коленки, на которые последние пять минут, не отрываясь, глядел Джо.

– Вот об этом я не подумал! – огорченно произнес Дик.

– Придется из бутылки, – подвела итог Донна и первая сделала большой глоток из услужливо протянутой ей Диком бутылки.

– Фу! – скорчила гримасу девушка. – Какая гадость!

– Это только так кажется! – рассмеялся Дик, сделав глоток и передавая виски Джейн.

– Я не буду, – защебетала Джейн, – нет, ну, правда, мальчики, может не надо, а?

***Пользуясь правом издателя, и являясь хоть и бывшим, но журналистом, опускаю конец первой главы.***

###Это не издатель, а черт знает что! Хоть бы полиция вмешалась.###

Глава 2. Они хотят как лучше, но получается даже не как всегда

– Это Вы – Питер Колдуэлл, по прозвищу Колди? – спросил меня незнакомец в строгом сером костюме, сером в полоску галстуке и черных лакированных полуботинках. На голове у него сидел попугай.

***Похоже, опечатка.***

###Ну да, опечатка! Плохому танцору всегда что-то мешает. Просто писать надо уметь.###

+++Господа, это полиция. Пожалуйста, не ссорьтесь! Читать мешаете.+++

###Да пошел ты! Видали, полиция! Да я на вашу полицию…###

+++Прошу не выражаться!+++

###А что ты мне сделаешь, козел?!###

***Ну, все, хватит! Дайте главу закончить!***

– Джозеф И. Синклер, – представился незнакомец, – я из полиции, и мне необходимо с Вами поговорить.

Я похолодел. Неужели то, что я с таким трудом скрывал последние пять лет, выплыло наружу?! Что же будет с моей несчастной мамой? Страшно подумать, что ее ждет!

Пожизненное – это в лучшем случае. А в худшем… Я задрожал. Вспомнилось, как однажды по телевизору я видел казнь на электрическом стуле. Приговоренный не мог сам защелкнуть на руках специальные зажимы, и ему помогли это сделать два огромных негра. В одном из них я без труда узнал Майка Тайсона. Второй был мне незнаком, но точно такой же негр напал на меня прошлой весной, когда я возвращался с пустыря за футбольным полем (где так любил гонять мяч, когда был маленьким), возвращался, закопав очередную жертву матери, весь в слезах, крови и земле, ничего не видя перед собой, спотыкаясь о каждый булыжник, падая и вновь вставая, и в этот момент словно пантера, с дерева прыгнул на меня с тополя негр. Нельзя сказать, что я испугался, нет, я не испугался, я упал в обморок. А очнулся от резких и неприятных толчков в области задницы. Это негр бил меня коваными сапогами по копчику. Бил и приговаривал:

– Не будешь больше телевизор смотреть! Скажи что не будешь!

– Не буду, – завизжал я.

Но вот ведь – солгал. И теперь, глядя, как тот же негр привязывает смертника к электрическому стулу, я не удержался и, обращаясь к матери, сказал:

– Видишь, что они делают с теми, кто убивает просто так, а не ради высокой цели.

– Мальчик мой! – удивилась мать. – Зачем ты мне это говоришь? Я пока еще никого не убила.

Этот разговор происходил утром. А той же ночью я закопал пятьдесят шестой труп.

Видимо все эти мысли отразились на моем лице, потому что Синклер взял меня под руку и, глядя прямо в глаза, спросил:

– Вы чем-то взволнованы, Питер?

Взгляд у него был холодный и колючий. Казалось, он видит меня насквозь. Я покрылся испариной.

– Отпустите! – я грубо вырвал свою руку. – Что вам надо, у меня мало времени, я пишу роман!

Господи, ну зачем я это сказал?!

– Так вы еще и писатель?! – воскликнул Синклер.

«Почему он сказал «еще?» Что он имеет в виду?!»

– А о чем роман? – спросил полицейский.

Я похолодел. Не могу же я ему сказать, что мой роман о том, что моя мать…

Боже, дай мне силы выстоять!

Чтобы выиграть время, я пренебрежительно махнул рукой. С головы Синклера, испуганно курлыча, слетел попугай.

***Я этих наборщиков задушу своими руками.***

– Так о чем вы пишите? – повторил Синклер и, не дождавшись ответа, добавил:

– Я в юности тоже статейки пописывал. Правда, все больше по долгу службы. А Вы?

Мне вспомнился негр из телевизора, привязывающий человека к электрическому креслу, и сам того не желая, я выпалил:

– Об убийцах!

– Как интересно! – воскликнул Синклер. – И что же вы думаете об убийцах?

Я опять вспомнил негра и пробормотал:

– Убивать плохо.

– Конечно, плохо, – согласился Синклер и внимательно посмотрел на меня.

– Убивать грешно, – неуверенно сказал я.

– Я с вами полностью согласен, – кивнул полицейский и вдруг, наклонившись ко мне и дыша прямо в лицо застарелым запахом табака, быстро проговорил: – а убивать докторов хорошо?

Я отшатнулся и чуть не упал.

– Ну, смотря, каких, – пролепетал я.

– Ага, – удовлетворенно кивнул Синклер, – то есть, вы считаете, что плохих докторов убивать хорошо, а хороших – плохо?

– Нет! – воскликнул я. – Вы меня не так поняли! Я хотел сказать, что, если врач и лечить не умеет, и человек к тому же дурной – кому он такой, на хрен, нужен?! Больные его не любят, на работе не уважают, а (к примеру), какой-нибудь отличный врач не имеет практики и бедствует, пока этот подлец гребет деньги лопатою и отправляет в мир иной несчастных пациентов!

Я перевел дух. Синклер, не мигая, смотрел мне в глаза.

– Собственно, я к вам именно по этому делу,– наконец произнес он, – когда Вы в последний раз видели доктора Чарлза Паркера?

Меня одновременно прошиб горячий и холодный пот.

– А что? – с трудом выдавил я.

– Он исчез! – сказал инспектор Джозеф И. Синклер и достал из кармана пачку Marlboro.

Глава 3. Они находят тебя даже там, где тебя нет

– Доктор Паркер был лечащим врачом вашей матери, не так ли?

– Да, – ответил я, смахивая со лба капли пота и вытирая подбородок новым носовым платком.

– По-моему, вы нервничаете? – заметил Синклер.

– Нет, – крикнул я, – не нервничаю!

– А зачем же вы расстегиваете брюки? – спросил полицейский.

– Хочу облегчить мочевой пузырь! – огрызнулся я. – Вы, что никогда не ходили по-маленькому?

– Я-то ходил, – задумчиво произнес Синклер, – но почему Вы расстегиваете мои брюки?!

В ужасе я отшатнулся от этого дьявола. Он все видит! Все понимает! Мне – конец, а что будет с моей бедной мамой – даже представить страшно!

– Послушайте, – срываясь на фальцет, закричал я, – если вы меня в чем-то подозреваете, так прямо и скажите! Не ходите вокруг да около!

– Помилуйте, Питер, с чего вы взяли?! Я просто опрашиваю всех, кто имел какое-либо отношение к Паркеру! Но что это с Вами? Вы стали похожи на покойника!

– Оставьте меня, – тихо попросил я, – мне и правда что-то нездоровиться.

– Конечно, Питер! Поправляйтесь!

Синклер дружески хлопнул меня по плечу и, поправив попугая на голове, зашагал прочь.

***Убить бы того, кто это набирал!***

Я мчался домой! Что там случилось за время моего отсутствия – мне было страшно об этом даже думать. Не то, что не думать. Потом, уже у самого дома я неожиданно вспомнил, что запер маму на три замка. Это меня немного успокоило. Я остановился, чтобы отдышаться, и в этот миг заметил Андрюса – он переходил дорогу на красный свет, и явно был чем-то взволнован.

– Андрюс! – крикнул я.

Вот, кто мне нужен! Вот, единственная чистая душа среди этого гнилого Дублина; душа, которой я смогу поведать о своем несчастье, и, кто знает, может Андрюс что-нибудь придумает.

Приятель услышал меня и, перейдя-таки на другую сторону улицы, сделал приглашающий жест. Вскоре мы сидели в кафе «Paris», и Андрюс рассказывал, что за последнюю неделю у него было всего тридцать три клиента.

– Это ужасно,– жаловался он, – хватает лишь на то, чтоб свести концы с концами, а ведь у меня в Польше больная мать осталась. И сестры у меня есть. И братья.

Андрюс облизал губы и огорченно добавил:

– Маленькие еще. Жалко.

Мимо нас к дальнему столику прошел некто с тростью.

– Кто это? – зачем-то спросил я.

– Томас Вулф, – прошептал в ответ Андрюс, – мой первый клиент. Это он привез меня из Польши. Скотина редкая. Предпочитает малолеток. Когда-нибудь я его убью.

Услышав знакомое слово, я вновь покрылся липким потом.

– Андрюс, – глухо проговорил я, – а как ты думаешь, убить доктора – легко?

– Да что ты! – воскликнул мой друг, – как у тебя только язык повернулся?! Конечно, трудно.

– Да, нет, – вздохнул я, – легко.

Мы замолчали. Мне вдруг вспомнилось, как в последнем классе школы я, Джо и Донна…

***Пропускаю***

###А, может, там что-то интересное было?!###

+++Уважаемый George St. Scream! Это уже не Ваш роман. Так что, просим Вас не вмешиваться+++

– Питер, – неожиданно низким голосом произнес Андрюс, – я вот иногда думаю, кем бы я стал, если бы не стал тем, кем стал? Я мог бы устроиться на поезд проводницей, или на самолет – стюардессой. А вместо этого у меня самая постыдная профессия (конечно, после профессии убийцы)…

Меня всего передернуло, а Андрюс продолжал:

– И ведь сам понимаю, что поступаю плохо, а сделать ничего не могу. Только плачу. Меня трахают, а я плачу. И сделать ничего не могу, кроме минета. Да и минет-то не могу, потому что плачу (все время).

Я погладил Андрюса по голове, а он уткнулся мне носом в плечо и начал нюхать.

***Похоже, опять опечатка. Эти наборщики, видимо, считают, что любое предложение должно быть логично завершено. Так они скоро дойдут до того, что фразе «Он посмотрел на солнце» допишут окончание: «И выжег себе глаза.***

Я все больше проникался симпатией к моему польскому другу. Я даже начал чувствовать нечто похожее на любовь. Но я не мог, не имел права осквернить своими кровавыми руками его девственную задницу. Он был неизмеримо выше меня. Хотя злые языки поговаривали, что Андрюс носил туфли на шпильках, я в это не верил. Глядя на его опухший от слез нос, я ощущал в себе приближение знакомых симптомов. Прошлой весной я был влюблен в чахоточную продавщицу мороженого, что каждое утро появлялась на углу рядом с моим домом. Я мог говорить с ней о чем угодно – она все равно была глухой. Наша идиллия длилась недолго. Девушка умерла. Я помню, как нес ее бездыханный труп на пустырь за футбольным полем. Светили звезды. Луна серебряным полумесяцем лила мертвенный свет на ее прекрасное лицо. А в спине у любимой торчал нож, которым моя мама так любила нарезать кровяную колбасу… Кровь, кровь! Повсюду кровавые следы!!

Задумавшись, я не заметил, что Андрюс уже давно в упор смотрит на меня.

– Ты что? – с некоторым беспокойством спросил я.

– Откройся! – тихо сказал он. – Я же вижу, тебя что-то мучит! Откройся, я никому не скажу!

Последняя фраза была явно лишней.

– Потом, – пробормотал я, – потом, – и, выскочив из-за столика, бросился на улицу.

Только теперь я вспомнил, что в квартире одна сидит мать, что у нее рецидив, и что это может значить для оставшихся соседей. Страх вернулся вновь.

Сломя голову, я кинулся домой. На ходу вытаскивая ключи, я взлетел на третий этаж. Но ключи не понадобились. Дверь была открыта. Матери в комнате не было.

Глава 4. Они нападают так неожиданно, что ты даже не успеваешь застегнуть штаны

Зато по всей комнате были раскиданы куски доктора Чарлза Паркера. С гвоздика, на котором раньше висела картина, изображавшая орла, выклевывающего печень Прометея, свешивалась рыжая борода доктора. Усы были отдельно. Совсем отдельно. В комнате их, по крайней мере, не было.

В отчаянии я стоял посередине квартиры и тупо смотрел в камин, где тлел обугленный череп доктора. Из оцепенения меня вывел телефонный звонок. Я покрылся испариной. Осторожно, словно гиппопотама, я поднял телефонную трубку.

***Опять опечатка. Должно быть «словно гремучую змею». Хотя тоже бред. Какой нормальный человек станет поднимать гремучую змею голой рукой?! Если он, конечно, не змеелов. Да и змеелов-то тыщу раз подумает!***

– Колдуэлл? – раздался до боли знакомый голос.

– Инспектор? – пролепетал я, почувствовав, как по моим ногам, словно альпинисты, поднимаясь все выше и выше, ползут мурашки.

– Да, это Синклер. Ничего нового?

– Нет, – прошептал я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал. А если и дрожал, то не до такой степени. А то было неудобно разговаривать – меня все время кидало в разные стороны, и я ударялся то о тумбочку, то о кровавое кресло, в котором еще вчера вечером сидел совершенно целый доктор и перебирал в руках четки, а теперь лишь его правая рука, свешиваясь с подлокотника, напоминала о том, что когда-то в этом кресле находился человек целиком.

– Питер! – голос инспектора стал мягче, и меня пробил холодный пот.

– Питер, – повторил Синклер, – а вы не думаете, что это исчезновение может быть связано с вашей матерью?

– Что вы имеете в виду? – выдавил я, вылезая из камина, куда меня бросила нервная дрожь.

– Ну, вот вы говорили, что плохой доктор никому не нужен? Говорили?

Я кивнул.

– Еще бы вы отказывались,– рассмеялся Синклер, – а вдруг ваша мать услышала эти слова и… Ну, вы сами понимаете.

– Не могла она их услышать! – крикнул я. – Никому, кроме Вас, ничего подобного я не говорил! Понятно?

– Успокойтесь! – резко произнес Синклер, – я к вам часа через два зайду. Поговорю с вашей матерью.

И прежде, чем я успел возразить, на том конце провода повесили трубку. А позже – и на этом.

В ужасе я стоял около телефона, и ноги мои разъезжались в разные стороны, и кровь уже запачкала новые джинсы.

В голове проносились разные мысли: вот в квартиру входит Синклер, подскальзывается, падает, скользит, натыкается на камин. А из камина на инспектора, ухмыляясь, глядит череп.

– Ба! – говорит Синклер, – да это же доктор Паркер!

Вслед за этим мне представилось, как в комнату входит мать. Подмышкой у нее сверток.

– Мальчик мой, – говорит мать, – я принесла тебе леденцов.

Она разворачивает сверток, а из него кости, кости, кости сыпятся, кровь льется.

– Ба, – говорит Синклер, – вот это леденцы!

Потом мысли метнулись в сторону, и я вспомнил, как однажды в детстве видел страшную картину: оголтелая толпа пьяных негров забивает слона. Слон был совсем ручной. Он неуклюже топтал распоясавшихся подонков и жалобно трубил. Но что мог сделать против десятка обезумевших африканцев один-единственный слон. Вот если бы их было стадо… Но животное находилось в полном одиночестве, если не считать меня, пятилетнего мальчишки, который ничего не мог поделать, а лишь стоял и смотрел, как слона валят на землю, как бьют его ногами по хоботу, как печально он приоткрывает правый глаз и как постепенно глаз заволакивает пеленой смерти, и из него перестают капать большие, как баскетбольные мячи, капли слез.

– О, Боже! – очнувшись пробормотал я, – сюда же Синклер идет!

Словно метеор, промчался я по квартире, сметая все на своем пути в мусорное ведро. Через полчаса все было убрано. Лишь до люстры я дотянуться не смог, и оттуда, нарушая все законы общежития, на меня глядел глаз доктора Паркера. Похоже, левый.

– Зачем Синклеру смотреть на люстру? – громко спросил я самого себя, и сам же себе ответил: – Абсолютно незачем!

Дверь за спиной скрипнула. Я покрылся холодным потом.

– Пит, – раздался дребезжащий голос соседа с первого этажа, – у тебя все в порядке?

Не дожидаясь ответа, старик прошел в комнату.

– У меня? – глупо переспросил я.

– А что это там на люстре? – близоруко щурясь, спросил сосед, – похоже на глаз.

– Какой глаз? – вновь переспросил я, стараясь унять дрожь во всем теле.

– Глаз, – повторил старик, – точно, глаз.

– Уходите, – взмолился я, – у меня дел много!

С трудом мне удалось вытолкать соседа за дверь. Но только я подставил к люстре стремянку, как в квартиру влетел краснощекий, запыхавшийся мальчик.

– Телеграмма, – крикнул он и, с интересом оглядев комнату, остановил взгляд на стремянке.

Я выхватил из рук посыльного телеграмму и, выпихивая мальчика из комнаты, забормотал:

– Иди, иди… Дела у дяди… Иди с Богом!

– Глаз достаете?» – понимающе кивнул мальчик. – Хотите, помогу?

Избавившись от назойливого парня, я залез на стремянку и, потянувшись за глазом, вспомнил, как на четвертом курсе Университета (который я так и не закончил, но об этом – потом) Джейн позвала меня и Джо помочь ей повесить радио. Девушка хотела, чтобы радио находилось обязательно под самым потолком. Она говорила, что чем выше радио повесить, тем лучше будет слышно.

– А как ты собираешься переключать программы? – спросил Джо.

Джейн задумалась.

– Можно шваброй, – помог я девушке.

– Ладно, – сдался Джо, – Пит, тащи стремянку.

– У нас нет стремянки, – растерянно сказала Джейн.

Джо начал что-то говорить, но вместо этого сказал:

– Пит, подсади меня.

– Эй! – через минуту возмущенно крикнул он. – Ты что делаешь?!

– Подсаживаю, – ответил я.

– Ты уверен, что делаешь именно это?

– Мальчики, не ссорьтесь! – попросила Джейн и, поднявшись на цыпочки, протянула Джо радио.

Кто же знал, что в эту коробочку величиной с «Walkman» напихано столько всего, что все радио стал равняться весу небольшой переносной радиостанции.

Джо этого точно не знал. Он взял радио, и в следующий миг я почувствовал странное ощущение в области затылка. Потом на меня спланировал молоток. Следом посыпались гвозди. Мне стало трудно стоять, и я упал. Сверху рухнул Джо. Джейн, видимо, решила, что это новая игра и прыгнула на спину Джо.

***Господи, ну к чему он все это рассказывает? Мало того, что абзац является плагиатом, так еще и скучным плагиатом.***

– Можно войти? – из задумчивости меня вывел вкрадчивый голос инспектора Синклера.

– Минутку! – крикнул я, но, оказалось, что полицейский уже вошел, и теперь внимательно смотрит на меня, стремянку и люстру, с которой я так и не снял левый глаз.

– Что вы там делаете? – спросил Синклер.

– Плафон чищу, – ответил я, стараясь загородить люстру своей потной спиной.

– Слезайте! – сказал Синклер. – У меня есть несколько вопросов к вашей матери. Кстати, где она?

– В деревне! – совершенно не соображая, что говорю, ответил я.

– В деревне? – удивился инспектор, – в какой деревне? Почему?

– У нас там домик, – обреченно соврал я, – тихий такой домик. Куры, овцы… Молоко парное, яички…

– Яички? – заинтересовался Синклер, – и что вы с ними делаете?

– Яичницу! – машинально ответил я.

– Хватит молоть чепуху! – вспылил полицейский. – Слезайте со стремянки. Мне нужно, чтобы вы сказали, кто, по-вашему, был заинтересован в исчезновении Паркера.

Господи?! А почему он спрашивает об этом меня? Несомненно, он подозревает. Но кого? В чем?

– Инспектор, а можно остаться наверху? – попросил я.

– Черт с вами, оставайтесь! – махнул рукой Синклер и, немного помолчав, добавил: – У меня складывается ощущение, что Вы специально там стоите.

«О, Господи! Дьявол! Истинный дьявол».

– Что вы, – воскликнул я, – совершенно случайно. Я шел, пыль вытирал, вижу – ступенька…

Синклер открыл рот, но ничего не сказал. Так и остался с открытым ртом. На голове у инспектора попугай медленно откладывал яйца.

***Это уже выше моего понимания. Перехожу к следующей главе.***

Глава 5. Они кусаются как комарики, с той лишь разницей, что комарики сначала не оглушают тебя кувалдой

Совершенно потерянный, я шел по улицам Дублина, не замечая, куда иду, не зная – зачем. Холодный свет заходящего солнца был неярок и утомителен. Прохожие попадались редко. Все вокруг дышало ледяным спокойствием, которое, казалось, в следующую секунду может взорваться криками и неразберихой. И это случилось. Я увидел, как на противоположной стороне улицы редкий прохожий начал обижать девушку. Жертва была пьяна. Я сразу это почувствовал по резкому запаху виски, которым был буквально пропитан воздух. К тому же девушка шла на голове и очень шаталась.

«Несчастная, – с состраданием подумал я, – что ожидает ее на этом скользком пути порока»?

Ожидал ее, как оказалось, открытый канализационный колодец. Но девушка, грациозно оттолкнувшись головой от нагретых солнцем булыжников, перемахнула через люк, и я вновь почувствовал терпкий запах алкоголя, исходящий от ее молодого тела. Но редкий прохожий не отставал. Он продолжал обижать несчастную нимфетку (надо сказать, что акробатке было не больше двенадцати и не меньше шести лет). Девушка неумело огрызалась. Редкий прохожий потирал укушенные места, но обижать жертву не переставал. Я решил вмешаться. И как только я это решил, откуда ни возьмись, появился господин с тростью, которого я видел в кафе, и которого Андрюс назвал Томасом Вулфом. Вальяжной походкой он подошел к прохожему и дал ему в морду.

«Не этому, – хотелось крикнуть мне, – редкому!»

Но Вулф и сам понял ошибку. Вальяжной походкой он подошел к другому прохожему и снес несчастному голову.

«Опять не тот» – пробормотал я.

Через несколько минут тихая улочка была усеяна телами прохожих. Наконец на углу остались лишь я, редкий прохожий, пьяная девушка и Томас Вулф.

Последний вальяжной походкой направился в мою сторону и, подойдя, дал мне в морду.

Падая, я вспомнил, как однажды на пятом курсе Университета (который я так и не закончил, но об этом – молчок) Джейн позвала меня, Делию, Джо и Дика в зоопарк, где, судя по непроверенным фактам, кролики готовили побег из вольера.

На протяжении трех дней мы сидели в засаде, наблюдали, как кролики обмениваются сообщениями, как запасаются продовольствием (для этого они наняли с десяток хомячков), как умело набивают электромеханические чучела самих себя, чтобы никто не смог догадаться, что настоящих кроликов уже нет. Наконец наступил день побега. Кролики заканчивали последние приготовления. Мы – тоже. Дик протирал оптический прицел у своей М16, Джо проверял гранаты, Делия переодевалась в белый халат сестры милосердия, я нервно курил одну за другой, Джейн подавала. Наступил решающий момент. Кролики рванули когти. Проволоку, огораживающую вольер, они перегрызли заранее. Возглавлял животных огромный белый кролик, больше похожий на кабана. На бегу он успевал одновременно отдавать приказы, огромными ушами сшибать с ног работников зоопарка и посматривать на план местности, который доставал у директора зоопарка из внутреннего кармана. Несчастный был кроличьим заложником. Кролики шли свиньей.

– Ну, с Богом! – прошептала Джейн.

Дик поднял ружье. Я увидел, как его указательный палец ложится на курок, и скорее почувствовал, чем услышал – первый выстрел. Маленький серый кролик, бежавший носик к носику с предводителем вдруг остановился, растерянно оглянулся, словно не понимая, откуда пришла такая боль, прижал лапку к груди (на серой шубке проступили алые пятна) и опрокинулся на спину. Он еще сучил лапками, а под тельцем уже собралась огромная лужа крови (откуда в одном кролике столько крови?!). В этот момент для меня включились все звуки. Я услышал, как щелкает затвором Дик, как выдергивает чеки Джо, как Делия перевязывает сама себя (пострадавших с нашей стороны пока не было), как я курю одну за другой и как подает Джейн.

***Я спрашивал у Питера, что он имел ввиду, когда писал: «Джейн подавала», «Джейн подает», но автор отказался отвечать, мотивируя это тем, что он не должен объяснять каждую свою фразу. Сам я считаю, что в первом случае Джейн подавала команды, а во втором случае и уточнения не требуется: герой просто вспомнил, как Джейн играет в теннис. Отсюда и фраза «как подает Джейн» (варианты: хорошо, не очень хорошо, плохо, очень плохо).***

– Пит, – сказал Дик, – я не могу поймать на мушку предводителя! Помоги!

Через минуту он возмущенно воскликнул:

– И ты считаешь, что это называется «помогать?»

И, пока Делия накладывала Дику швы, я выбрался из засады и, держа в руке лишь пустую бутылку из-под «Coca-Cola», кинулся за Белым Кроликом, так как заметил, что предводитель изменил траекторию движения и стремится уйти за реку, туда, где раскинулись бескрайние конопляные поля, и где найти беглеца уже не реально.

Расстояние между нами неуклонно то сокращалось, то увеличивалось. И вдруг кролик исчез. Как будто провалился сквозь землю. И, точно, прямо перед собой я увидел дыру. Не долго думая, я прыгнул в нее. Падение было долгим. Хорошо, что во время погони, я успел сорвать несколько кустов конопли. Раскуривать сигареты оказалось занятием чрезвычайно трудоемким. Спички на сквозняке гасли, а зажигалки у меня не было. Но с задачей я все же справился. И справился весьма успешно. Поэтому, рухнув с такой высоты (по моим подсчетам, я падал целый час) и упав прямо на гору асбестоцементных плит, я нисколько не ушибся, а, наоборот, почувствовал себя, как нельзя лучше, вскочил на ноги и начал расшвыривать плиты по всему помещению. Вдалеке мелькнула спина Белого Кролика.

***Опять плагиат. Пропущу пару страниц. Надеюсь, что читатели меня простят.***

@@@Нет, не простим!@@@

– Извините, – повторил Томас Вулф, – в последнее время – я сам не свой. Жена, понимаете, выгнала…

– За что? – поднимаясь и потирая скулу, спросил я.

– Да за сущую малость. Я на Канары отдыхать поехал, и там с такой штучкой познакомился! Просто пальчики оближешь. Андрюсом звали.

Я покрылся холодным потом. «Боже, ну почему мне так везет на извращенцев?!»

– А жена сразу в крик, – продолжил Томас Вулф, – ты, говорит, мало того, что зоофил (только между нами – люблю хомячков, и поделать ничего не могу), так ты, говорит, еще и педик. Ну, я обиделся и ушел. Теперь вот добрые дела совершаю.

Томас Вулф вздохнул:

– Только что-то плохо получается.

Глядя на этого суперизвращенца, я почувствовал ни с чем не сравнимое отвращение, словно взял в руки скользкую зеленую жабу, а она вдруг сблевала.

– А вас-то как зовут? – спросил Томас Вулф.

– Питер Колдуэлл, – подавив позывы к рвоте, ответил я.

– Питер! – торжественно произнес Вулф, – а мы ведь похожи.

– Чем это мы похожи? – возмутился я.

– Не знаю, – задумчиво сказал Вулф, – но, чувствую, что похожи. Вот, верите –не верите, – похожи мы. Словно однояйцевые близнецы.

«Сам ты однояйцевый близнец» – прошептал я про себя, а вслух сказал:

– Нет, ну а все-таки, почему вам кажется, что мы похожи? Томас Вулф усмехнулся. Глаза его не по-доброму заблестели, щеки покрылись красными пятнами, поджарое тело напряглось, и он прыгнул…

***Далее в тексте не хватает одной страницы.***

– Да, в общем-то похожи, – вставая на ноги, согласился я, – но вот, если бы еще…

***Вычеркнуто пять строчек.***

– Так в чем же дело? – широко расставив ноги, воскликнул Томас Вулф.

***Вырвано еще пять страниц.***

– Теперь я уверен: мы почти что братья, – с трудом выговорил я, уползая за угол.

– Будете в наших краях, заходите в гости! – крикнул мне вслед Томас Вулф, и я услышал удаляющееся постукивание трости по булыжной мостовой.

Поздней ночью я возвратился домой. Матери все еще не было. При мысли о том, что по тихим улочкам Дублина бродит маньяк, у меня засосало под ложечкой. Потом я вспомнил проницательный взгляд инспектора Синклера, и под ложечкой засосало сильнее.

«А ведь и Вулф в чем-то меня подозревает».

От этой мысли я впал в совершенное отчаяние и, вместо того, чтобы полезть на люстру за левым глазом Паркера, заметался по комнате, натыкаясь на острые углы и скатываясь по наклонным плоскостям стен. Но облегчения это не принесло. Успокоившись, я поднял с пола телеграмму (см. гл. 4). Послание было адресовано Андрюсу (ранее он несколько недель жил у меня). В телеграмме говорилось:

«Андрюс! Еду Польши Дублин. Бросил пить. Нашел работу в Алжире. Встречай воскресенье. Папа.»

Из телеграммы я понял, что к Андрюсу из Польши едет папа. Но чей папа? Зачем едет? На эти вопросы мог дать ответ только сам Андрюс, и я, не мешкая, лег спать, чтобы ранним утром отправиться к приятелю и уже на месте разъяснить смысл сообщения.

Глава 6

«Сон разума рождает чудовищ.»

Ф.Гойя

И приснилось мне, что это я убиваю доктора Чарлза Паркера. Во сне я оказался огромным негром, одновременно похожим на Майка Тайсона и Леонардо ди Каприо, в случае, если бы последний был черным.

Я крался по комнате в направлении кресла, где, как я знал, находился Чарлз Паркер. Доктор ничего не подозревал. Расслабленный, он свешивал одну руку с подлокотника. Я крался, и в кулаке у меня была пустая бутылка из-под «Coca-Cola». Вдруг кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся. Передо мной стояла та самая чахоточная продавщица мороженого. Строго она смотрела. Белые ее волосы струились по плечам и окаймляли высокую девичью грудь живым волнующимся частоколом.

– Эх, – прошептала мертвая и тяжело вздохнула. Легкое дуновение коснулось моей щеки.

– Эх, – повторила продавщица.

Как зачарованный, я смотрел на ее вовсе не разложившееся лицо: эти милые веснушки, этот вздернутый носик, пухлые губки, маленькие аккуратные ушки, непокорный хохолок на лбу, крылья на затылке, длинный зеленый язычок, три ряда острых зубок, хвостик, которым продавщица так кокетливо помахивала. Создавалось впечатление, что ничего не изменилось, и девушка жива как и прежде. Но я знал – это обман.

– Эх, – в третий раз произнесла любимая.

Я начал злиться. Неужели ей больше нечего мне сказать?!

– Эх! – как заведенная, пробормотала мертвечина.

«Ну, и дура!» – с отвращением подумал я. Но бывшая возлюбленная не уходила. Она силилась что-то сказать и, наконец, сказала.

– Сестра моя, – прошептала несчастная.

Я удивился.

– Сестра моя, – уверенно повторило привидение.

– Сестричка!

Мерзкая улыбка обагрила ее кривой рот.

– Сестренка! – воскликнула гадина. – Сестры мы.

Этот сон явно должен был что-то означать.

***Будучи близко знаком с Зигмундом Фрейдом, я попросил психоаналитика сообщить читателям свое мнение по поводу всего вышесказанного. Фрейд наговорил мне пять девяностоминутных кассет. Когда-нибудь я расшифрую записи и опубликую их полностью. Пока же приведу несколько примеров того, что увидел ученый в сне Питера Колдуэлла.

1) Герой мучается комплексом неполноценности: ему кажется, что его левая нога короче правой (варианты: на пять сантиметров, семнадцать сантиметров, полтора метра).

2) Герой мечтает заняться сексом с альпинисткой (варианты: дома, на улице, на пике Коммунизма).

3) Герой в детстве убил сестру (варианты: свою, не свою, затрудняюсь ответить).

4) В детстве герой хотел убить сестру, но не убил. (варианты: не смог, передумал, забыл).

5) Герой просто мудак (без вариантов).***

Внезапно все исчезло. Я вновь крался к ничего не подозревающему доктору. Но действие происходило уже не в комнате, а на Канарских островах.

Паркер сидел под пальмой в том же самом кресле. Его рука так же свешивалась с подлокотника. Когда до жертвы оставалось два шага, меня привлек шум за спиной. Обернувшись, я увидел Томаса Вулфа. Извращенец сидел на земле, а вокруг него на задних лапках бегали хомячки. Вулф довольно улыбался. Вдруг хомячки выросли и превратились в мальчиков. Детям было не больше двенадцати лет. Ну, и как водится, не меньше шести. Ребятишки были одеты в морские костюмчики. С удивлением я отметил, что не вижу на костюмах ни пуговиц ни молний. Но уже в следующее мгновение удивление перешло в ужас. И пуговицы и молнии были. Но были сзади.

– Подлец! – крикнул я и бросился к Томасу Вулфу. Но, занеся руку для удара, я увидел, что это уже не Вулф, а доктор Чарлз Паркер. И у него разбита голова.

Я опустил кулак и, подняв глаза, увидел Андрюса. Приятель висел в воздухе, словно облачко, и укоризненно качал головой.

«Это не я сделал!» – захотелось крикнуть мне, но вместо этого я поднял с песка кочергу и обрушил ее на голову мертвого. От моего удара бородач будто бы очнулся. Он открыл глаза и захохотал. Этот смех привел меня в исступление. Снова и снова я бил Чарлза Паркера кочергой по башке, но доктор словно не чувствовал ударов и продолжал издеваться.

– Когда же ты оставишь меня в покое? – воскликнул я.

– Покайся! – плавал надо мной голос Андрюса.

– Покайся! – вторили ему волны.

– Покайся! – доносилось с пальм.

– Признай, что убивать докторов – нехорошо, – шептал Андрюс.

– Признайся, – повторяли за ним хомячки.

– Нехорошо, – доносилось с пальм.

– Самому легче станет, – солировал Андрюс.

– Станет, станет, – подпевали звезды.

– Легче, легче, – доносилось с пальм.

Этого я уже вынести не мог, и проснулся весь в слезах, измотанный так, словно всю ночь грузил ящики с продукцией фирмы «Marlboro», а не спал в собственной постели.

– «К Андрюсу!» – воскликнул я.

Решение признаться другу в убийстве доктора родилось еще ночью, а сейчас полностью откристаллизовалось.

– Будь что будет, – прошептал я и выбежал из комнаты.

Занималась заря. Не делом.

***Последнее словосочетание читать не следует. Это шутка.***

Глава 7. Они обладают некоторыми познаниями в анатомии, и ты даже не почувствуешь, когда они вырвут у тебя сердце

У дома меня ждал сюрприз в лице Джозефа И. Синклера.

– Проснулись? – приветливо спросил инспектор.

Я похолодел.

– Как спалось? – поинтересовался полицейский.

Я покрылся испариной.

– А у меня хорошие новости! – улыбнулся Синклер, – мы нашли убийцу.

Я пошатнулся и чуть не упал в обморок. «Бедная мамочка, – пронеслось в голове, – теперь ей точно не уйти от виселицы».

– Его зовут Самуил Джексон, – продолжил Синклер, – маляр. Пришел с повинной. Суд это, конечно, учтет.

Видимо, на моем лице отразились обуревавшие меня мысли, потому что инспектор добродушно похлопал меня по плечу и сказал:

– Я знаю, кем для Вас был доктор Паркер. Не переживайте так. Убийца понесет заслуженное наказание.

– А если это не он? – выдавил я.

– А кто? – спросил инспектор, и взгляд его глаз сразу стал подозрительным и настороженным.

– Ну, не знаю, – промямлил я, – может, штукатур… или… плотник…

– Не усложняйте, Питер!

Синклер пожал мне руку и растворился в толпе, спешивших на работу дублинцев. Мне тоже надо было зайти на работу. Между прочим, я служу машинисткой у одного не самого плохого автора. Он уже с начала года сочиняет роман с каким-то английским названием.

Я печатал для Стивена несколько глав. Видимо, из середины, так как ничего в них не понял. Речь в главах шла о некоем инженере (фамилию забыл), который обнаружил, что в его городе действует шайка шарлатанов, выдающих себя за добрых волшебников. А сами добрые волшебники уже давно заперты в подвале фабрики, занимающейся выпечкой хлебобулочных изделий. Главному герою помогает глухонемая дочь владельца фабрики и сумасшедший инспектор полиции, сидящий в психбольнице. На протяжении двух глав инженер и его глухонемая возлюбленная роют подкоп. Куда они роют подкоп – я так и не понял. Параллельно происходит объяснение в любви. Инженер (как сейчас помню) показывает на себя, потом на девушку и закрывает глаза. В ответ глухонемая показывает на инженера, потом на другого инженера (откуда взялся этот другой – тоже неясно) и закрывает глаза. Тогда герой показывает на возлюбленную, потом на другого инженера, следом – на себя, подпрыгивает и закрывает глаза. Девушка тоже подпрыгивает, потом приседает, показывает на себя, еще раз на себя и закрывает глаза. С закрытыми глазами она показывает на другого инженера, топает ногой, хлопает в ладоши и говорит: «Вот так-то».

Допечатав до этого места, я спросил Стивена, что он имел ввиду, когда писал, что девушка – глухонемая? Стивен ответил, что этот дурацкий вопрос ему уже задавали, и отвечать на него вновь он не собирается.

***И, правда, задавали. См. часть 1. гл. 7.***

Андрюса я нашел в кафе. Мой друг разговаривал с каким-то бородатым мужиком, кокетливо жмурился и смеялся звонким детским смехом. Увидев меня, Андрюс очень обрадовался, и сказал что-то мужику, от чего тот покраснел, как рак… Раки… Раком. Отчего тот покраснел раком и остался стоять с разинутым ртом. Андрюс подошел ко мне, мы сели за свободный столик и заказали кофе.

– Нашли убийцу Паркера, – глухо сказал я.

– И кто он?

– Самуил Джексон, маляр.

– Маляр? – переспросил Андрюс и задумался.

– Нет, – наконец, произнес он, – маляра что-то не припомню. Штукатура знал, плотника знал… маляра не знал.

– Он сам пришел, – сказал я, – пришел и говорит: так мол и так. Убил старикашку! Вяжите меня, сажайте…

– Вот что значит – совесть замучила, – пылко воскликнул Андрюс, – Питер, а ты бы так смог?

Меня бросило в дрожь.

– Что ты имеешь в виду? – сдавленно пробормотал я.

– Я имею в виду, что, предположим, ты убил доктора. И вот, значит, ты его убил, и с каждым днем чувствуешь, что не можешь так дальше жить. Тебе снятся кошмары, в которых ты раз за разом повторяешь свое преступление, на улицах тебя преследуют призраки, ты доходишь до ручки, бежишь в полицию и говоришь: «Это – я!» Смог бы ты так?

Если бы Андрюс знал, как он был недалек от истины.

– Не знаю, – честно ответил я, – а вдруг посадят!

– Конечно, посадят! – кивнул приятель, – а, может быть, даже казнят. Но представь, сидя на электрическом стуле и провожая взглядом идущего к рубильнику негра, ты тихо прошепчешь: «Господи! Спасибо тебе, что наставил меня на путь истинный. Что не дал прожить еще пятьдесят лет, каждый день из которых я думал бы об ужасном факте из собственной биографии, спасибо, что привел меня на этот благословенный стул всего за какой-то месяц! Что бы я без тебя делал, Господи?!»

Андрюс закончил и внимательно посмотрел мне в глаза. Под его взглядом по моей спине забегали мурашки, и отказала правая нога.

– Андрюс, – заикаясь, пробормотал я, – а ведь этот маляр, он не…

– Молчи! – воскликнул Андрюс и вдавил свою ладонь в мои зубы. – Я – честная девушка. Может, и падшая, но честная. Я ничего не хочу знать. Мне это просто неинтересно. Начхать мне, в общем.

С трудом мне удалось оторвать руку Андрюса от своего лица.

– Не хочешь – как хочешь! – сказал я; тебе, кстати телеграмма.

По мере чтения, Андрюс все больше мрачнел, и, наконец, совершенно мрачный, положил листок на стол и сказал: – Говорили мне родители, ходи, Андрюс в школу, читать научишься! А я ни в какую. Что там?

– Ага, – ознакомившись с содержанием послания, произнес Андрюс, – Питер, ты не представляешь, что за человек – мой отец.

– Что? – спросил я.

– Что – что?

– Ну, что за человек?

– Да, не знаю, человек как человек.

Андрюс замолчал и уронил голову на стол, опрокинув чашку с кофе.

– Как он пил! – вдруг крикнул он,– отец пропил все. Вот, веришь, даже мою коллекцию надувных мужчин. Даже мамину шаль, которой мы затыкали щели в окнах. Даже кепочку моего младшего брата. Как бедняжка рыдал. Бывало, сядет на пол, ручкой по голове вот так – хлоп, а кепочки – нет. И сразу в слезы. Маленький. Жалко.

Понятное дело. Маленький. Жалко…

– Не расстраивайся, – попытался я успокоить приятеля, – может, твой отец правда бросил?

– Бросил? – саркастично произнес Андрюс. – Да пока существует эта гребаная «Coca-Cola», а по телевизору объявляют о новых призах под пробками, отец пить не бросит. Это уж как пить дать.

– Дать? – спросил я.

– Что дать?

– Пить дать?

– Да я пока не хочу, – сказал Андрюс, – а воскресенье это когда?

– Завтра! – ответил я.

– Ну, ладно, Пит, я пошел.

Андрюс встал из-за стола и, наклонившись к моему уху, так, что я почувствовал запах дорогой туалетной воды, прошептал:

– Если тебе будет что-нибудь нужно (а я знаю, каждому иногда бывает что-нибудь нужно), ты знаешь, где меня найти.

– Где? – спросил я, но Андрюс уже вышел из кафе.

«Какой он милый, добрый, славный, – с теплотой думал я, – если бы он еще меня любил… Но как можно любить человека, руки которого по локоть в крови?! Я его недостоин. Да и он меня, в общем-то, недостоин: я же не сплю с мужиками за деньги. Тут, главное, выяснить, кто кого сильнее недостоин.»

Выйдя из кафе, я решил пойти в полицию и во всем признаться. Решение я принял тогда, когда думал об Андрюсе и о той жизни, что могла бы ждать нас в Дублине или где-нибудь еще. «Пока на моей совести грех, не может быть и речи о счастье с любимым человеком» – думал я, быстрым шагом пересекая улицу на красный свет. За этическими размышлениями я как-то забыл о том, что признаваться мне, в сущности, не в чем. Нет, конечно, были вещи…

Три года назад я украл из табачной лавки пачку «Marlboro», и меня до сих пор не поймали. Еще раньше, года за полтора до преступления в табачном магазинчике, я нашел на улице булыжник с пятьюдесятью семью долларами, присвоил себе и опять-таки остался безнаказанным. Так что, признаваться было в чем. Другое дело, интересуют ли эти факты дублинскую полицию?

Подойдя к участку, я почувствовал тошноту, головокружение и запах спирта, доносившийся из соседней аптеки.

«Будь что будет!» – пробормотал я и вошел вовнутрь.

Глава 8. Они отрывают ноги только тогда, когда считают, что без ног тебе будет лучше

В помещении стоял застарелый запах табака и пота, к которому примешивался какой-то странный аромат. Позже я догадался, что так пахнет засохшая кровь. Первый, кого я встретил в участке, был вездесущий инспектор Джозеф И. Синклер.

– Питер! – воскликнул он, – какими судьбами?

Я покрылся испариной и промямлил что-то типа:

– Да, вот, шел, смотрю – дверь…

Не дослушав, Синклер взял меня под руки (я всегда чувствовал в копах склонность к гомосексуализму) и провел в свой кабинет. Кроме нас в комнате оказался еще один человек. Незнакомец был мужчиной низенького роста, с воспаленными глазами, оттопыренными багровыми ушами, выбитыми передними зубами, и, вообще, весь какой-то помятый.

– Кто это? – шепотом спросил я у Синклера.

– Самуил Джексон, маляр, – так же шепотом ответил инспектор.

Меня прошиб холодный пот.

– Господин полицейский, – неожиданно зарыдал С.Джексон, – отпустите меня домой пожалуйста!

– Ну, как же я могу тебя отпустить? – возразил Синклер, – ты ведь доктора убил.

Но маляр словно не слышал.

– Отпустите, – размазывая по щекам слезы, визжал он, – дома жена, ребятишки… Младшенькому и года нет… Маленький… Жалко…

Понятное дело. Маленький. Жалко.

– А тело где спрятал? – спросил Синклер.

– Господин полицейский, какое тело?! Разве ж я похож на того, кто прячет тело?!

Синклер тяжело вздохнул. Было видно, что беседа с маляром действует на инспектора угнетающе.

– А убил-то зачем? – укоризненно глядя на мужичка, спросил Синклер.

– Господин полицейский, – Джексон прижал руки к груди, – вы видите перед собой бедного честного маляра. И я задаю вам вопрос: зачем честному бедному маляру убивать богатого ирландского доктора? Вы не знаете? Вот и я не знаю.

Инспектор обреченно махнул рукой и, повернувшись ко мне, сказал:

– Вот, Питер, с кем приходится иметь дело! Никакого понятия о чистосердечном признании.

– Какое признание, – вновь запричитал Джексон, – в чем? Почему признаваться должен я, а не, например, он?!

И маляр ткнул пальцем в мою сторону. Я почувствовал, что стул уходит из-под задницы, а в следующий миг все вокруг стало красным, и я потерял сознание.

В себя я приходил урывками. То приду, то нет. Но решающую роль в моем пробуждении сыграли непрекращающиеся удары в область головы чем-то твердым.

Я открыл глаза и увидел Джозефа И. Синклера с молотком в правой руке.

– Очнулись? – спросил инспектор, – я уж думал медиков вызывать придется.

При слове «медиков» меня начала бить нервная дрожь, и, подпрыгнув, я встал на ноги.

– Какой вы, Питер, нервный, – немного покачав головой, заметил Синклер, – чуть что – сразу падаете. Вам лечиться надо.

При слове «лечиться» у меня задергался правый глаз.

– Вот вы все подмигиваете, – продолжал Синклер, – а хороший доктор еще никому не мешал.

При слове «доктор» я вспомнил, как на шестом курсе Университета (который, похоже, я все-таки закончил) мы, то есть Джо, Дик, Джейн, Делия, Донна (специально приехавшая из Алжира) и их покорный слуга (то есть я) решили отпраздновать Хеллоуин у меня дома.

Я возражал. Господи, как я возражал! Но ребята были настроены решительно.

– Питер, – сказал Дик, – у тебя одного такая замечательная квартира, состоящая из комнаты с камином. Благодаря этому, мы не будем разбредаться по комнатам.

– В одной комнате не очень-то и разбредешься, – добавила Делия.

– Вот, вот, – кивнул Дик, – к тому же у тебя замечательная мать. Она так печет пирожки с капустой!

– А как она делает селедку под шубой! – воскликнула Джейн и захлопала в ладоши.

– Правда, Питер… – начал Джо, но его перебила Донна:

– Если Колди не хочет, значит у него есть на то веские причины. Правда, Пит?

Я молчал. Конечно, у меня были причины. И более чем веские. Прошлой ночью я как раз тащил одну из таких причин на пустырь за футбольным полем. Но как я мог сказать об этом друзьям. Ох! Лучше бы я сказал!

Вечером мы собрались в моей квартире. Мать, как всегда, ворошила угли в камине, и с улыбкой поглядывала на нас. Стол был накрыт просто изумительно. После рецидивов мать вообще очень любила готовить.

– За ночь всех святых! – сказал Дик и поднял бокал с вином.

– Дикки, а ты разве пьешь? – раздалось от камина?

– Конечно, – захохотал Дик, – а кто сейчас не пьет?!

Все засмеялись удачной шутке.

– Мальчик мой, – сказала мать, – я пойду к соседям! Веселитесь без меня!

Я обрадовался. Глупец, я думал, что на этот раз все обойдется! Через час вино было выпито, и мы принялись за виски. В самый разгар веселья в дверях появилась мать. В одной руке она держала боевой индейский топорик, в другой – бензопилу.

– Мальчик мой, – улыбаясь, произнесла мать, – ты не мог бы помочь мне на лестничной площадке.

Как заколдованный я встал из-за стола и вышел из комнаты. Дверь за мной захлопнулась. Мать осталась там. Внутри! Вначале все было тихо. Потом я услышал, как щелкнул выключатель. Этот звук вывел меня из оцепенения. В кармане штанов я обнаружил запасной ключ, открыл дверь и вошел в квартиру.

Свет был выключен. И что самое ужасное – стояла абсолютная тишина.

Стараясь не шуметь, я двинулся по направлению к праздничному столу. Под ногой что-то хрустнуло. С замиранием сердца я поднял это что-то. Вздох облегчения вырвался из моей груди. Это были всего лишь часы Дика. Самого Дика я обнаружил чуть позднее. Приятель сидел на своем месте, и кровь из его разрезанного горла капала прямо в стоящую на столе бутылку виски. Почти сразу же я увидел и Джейн. Мать знала, что она любит селедку под шубой. Джейн сидела рядом с Диком. Из одного уха девушки торчал рыбий хвост, а из другого – высовывалась озорная голова селедки. Не зная – зачем, я потянул за хвост и вытащил рыбу целиком. На селедочном хребте висели скользкие красные лохмотья, которые еще недавно были мозгами Джейн.

Подавив подступающую тошноту, я направился дальше. Джо лежал у самого окна. Обе руки у него были отрезаны (удивительно, я ведь даже не слышал шума пилы), а ноги оказались разведенными на сто восемьдесят градусов так, что создавалось впечатление, что Джо сел на шпагат. Голова у приятеля была отрезана. Вместо нее на плечах красовалась задница. Сама же голова стояла рядом с телом и удивленно глядела на то, что получилось, как бы спрашивая: «Неужели, это я?»

Последней я обнаружил Делию. Она считала, что в одной комнате некуда разбрестись. Как она ошибалась! Тело Делии разбрелось следующим образом: голова на столе (между банкой с кальмарами и бутербродами с красной икрой), правая нога на вешалке у двери, левая – в стенном шкафу, правая рука – на антресолях, левая – в камине, остальное было настругано аккуратными кружочками и живописно уложено посередине комнаты в надпись: «Я умерла». Это я уже обнаружил, включив свет. Еще я увидел, что мать сидит на диване и вяжет свитер.

– Мальчик мой, – сказала она, – какой беспорядок. Немедленно убери за своими друзьями!

Уж лучше бы она сказала: «Немедленно убери своих друзей!» По крайней мере, это было бы честнее.

Молча, я взял метлу и совок. И вдруг одна мысль, словно молния, ударила меня: «Донна!» Ее не было среди мертвых. Но и среди живых ее тоже не было. Я заметался по комнате. Мать с интересом следила за моими перемещениями. Наконец, я распахнул дверцу холодильника. Донна была там. Она была жива.

***Так как все закончилось благополучно, герой и его девушка остались в живых, считаю, что можно пропустить дальнейшее описание того вечера, и вернуться, собственно, к сюжету.***

– Инспектор, – выдавил я, – можно мне уйти?

– Конечно. А зачем вы приходили?

Ничего не отвечая, пошатываясь и кидая вокруг бессмысленные взгляды, я вышел на улицу и побрел, не разбирая дороги, натыкаясь на ничего не понимающих дублинцев и роняя их на булыжную мостовую, словно косточки от слив.

– Питер! – крикнул мне кто-то в ухо.

– А, – сказал я, – это вы, Вулф. Как поживаете?

– Прекрасно, – ответил Т.Вулф, – еду в Америку.

– В Америку? – машинально переспросил я, – зачем?

– А, черт его знает! – воскликнул Вулф, – сам не понимаю. Все вроде у меня есть. Жениться вот решил…

– На ком?

– На мальчике, конечно. Милый такой ребенок. Восемь лет всего, а такой смышленый. Папой меня называет. В зоопарк просит сводить. Я уж водил, водил – все равно просит. Странный мальчик.

– Да уж, – согласился я, – и не стыдно вам, Вулф? Он же еще маленький. Жалко.

– Понятное дело, – хохотнул Вулф. – Маленький. Жалко. А меня кто жалел?

– Кто?

– Что – кто?

– Кто жалел?

– Да, были люди…

Вулф мечтательно закрыл глаза, вспоминая кто, когда и сколько раз жалел юного Томаса.

– Питер, а поехали вместе в Америку? – предложил Вулф и игриво ударил меня тростью в ухо.

– Нет уж! – отказался я, – у меня еще вся жизнь впереди. Вы уж сами как-нибудь.

– Кстати, – Вулф наклонился ко мне, – вы знаете, что завтра на Ратушной площади будут казнить Самуила Джексона?

– Как?! – не веря своим ушам, воскликнул я.

– Ну, вначале ему вырвут зубы. Это сделает дантист Чейхи, близкий друг доктора Паркера, а потом профессор Берг проведет операцию лоботомии без наркоза. Вот, собственно, и все.

Оглушенный, я стоял и смотрел на удаляющуюся спину Томаса Вулфа.

«Господи! – молил я, – не допусти смерти невиновного». Перед глазами у меня стоял облик испуганного маляра: «Ребятишки у меня, – вопил облик, – ребятенки, господин полицейский».

В отчаянии я схватился за голову и стоял так очень и очень долго.

Глава 9. Убить ты их можешь, но можешь просто не замечать, и это будет правильно, так как на самом деле их не существует

Из оцепенения меня вывело нечто знакомое, появившееся на улице и прошедшее мимо по направлению к оружейному магазину. Сначала я не понял, что именно показалось мне знакомым в фигуре. Так иногда бывает: стоишь, смотришь и думаешь – где же я это видел?! Кажется, что ответ вот-вот будет найден, и в бессмысленных потугах ты напрягаешь мозг. А потом приходит озарение: Господи, да ведь это же я сам. Стою перед зеркалом.

***Такое состояние называется «deja vu.» Нельзя сказать, что пример, приведенный автором, подходит к описываемой ситуации. И «deja vu» это не называется. Это называется первой стадией белой горячки.***

И вдруг меня осенило: фигура была доктором Чарлзом Паркером. Я узнал эти повисшие усы! На секунду меня посетила безумная мысль: что, если усы спаслись, убежали, а теперь к ним приросло и тело. Своеобразный тип регенерации. Со всех ног я кинулся к оружейному магазину. Фигура уже выходила из дверей. Я застыл, не в силах двинуться с места. Я узнал ее.

– Мальчик мой, – сказала мать, и рыжие усы на ее лице зашевелились, словно тараканы, – что ты здесь делаешь?

– А ты? – выдавил я.

– Ходила покупать пистолет, – улыбнулась мать, – сейчас на улицах небезопасно.

– А почему у тебя усы? – машинально спросил я.

Мать нахмурилась:

– Милый! Никогда не спрашивай у женщины, откуда у нее усы! Это – неэтично.

– Послушай,– быстро забормотал я, – завтра на площади повесят Джексона.

– Наконец-то! – воскликнула мать. – Этот его голос… и ужимки… Фу.

– Да нет, не того… Самуила Джексона.

– Он его брат? – строго спросила мать. – Если брат, то я ничего не имею против…

– Маляр он… маляр! – со слезами на глазах крикнул я. – Его повесят за то, что он убил доктора Паркера.

– Мальчик мой, – тихо сказала мать и погладила меня по голове, – ты слишком нервничаешь. Нельзя так. Если человек убил другого человека, (пусть даже доктора) он должен понести наказание. Преступления без наказания не бывает.

– Но ты же знаешь, что маляр не виноват?! Ведь он не бил Паркера кочергой по голове?!

– У него просто не было возможности! – хладнокровно отрезала мать. – И вообще, мне кажется ты в чем-то меня подозреваешь?

***Далее, в тексте романа не хватает десяти страниц. Так как именно на этих листах содержится развязка произведения, я счел своим долгом взять интервью у автора, надеясь, что Питер Колдуэлл прояснит туманное окончание своей вещи.***

***Интервью, взятое Джереми Прайором у Питера Кодуэлла 18.07.99***

Я: Здравствуйте, Питер.

К: Здравствуйте, Джереми.

Я: Читателям хотелось бы знать, что произошло с героем вашего романа в девятой и десятой главах.

К: Вы серьезно?!

Я: Что «серьезно»?

К: Читателям и правда хочется знать, что произошло с героем в дальнейшем?

Я: Ну, конечно. А вы что думали?

К: Честно говоря, я на это не рассчитывал. Но раз так – то слушайте: герой пытается уговорить мать признаться в убийстве, но у него ничего не получается. Тогда он идет к Андрюсу и во всем кается.

Я: В чем?

К: Я точно не помню, в чем именно, но помню, что Андрюс советует герою признаться в убийстве Паркера.

Я: А дальше.

К: Дальше начинается десятая глава. В ней герой идет на площадь, где должны казнить Самуила Джексона.

Увидев маляра, с ним случается припадок. У меня сохранился отрывок текста. Вот он:

***

Увидев маляра, со мной случился припадок. Увидев мой припадок, маляр тоже начал биться в конвульсиях и что-то кричать. Увидев как нервничает приговоренный, палачи (в большинстве своем – негры, работающие в сфере порнобизнеса) запутались в своих действиях и один из них случайно накинул петлю на шею стоящего в толпе господина, а другой начал затягивать. Увидев это, Андрюс бросился к хрипящему мужчине с криком «Папа!» Увидев, что какой-то молокосос мешает отправлению правосудия, инспектор Джозеф И. Синклер закричал: «Затягивайте скорей!» Увидев, что вешают не того, толпа восхищенно зароптала. За ропотом никто не слышал, как какой-то маленький мальчик, дергая стоящего рядом с ним господина за рукав, канючил: «Папа! Ну, пойдем в зоопарк! Ну, пойдем!» Господин отмахивался от ребенка тростью и тихо стонал.

***

Я: А что было дальше?

К: Папу Андрюса удалось спасти, а казнь перенесли на час позже. За это время героя привели в чувство. Вторая попытка казнить маляра у меня есть в зарисовке. Вот она:

***

Воцарилась гнетущая тишина (вар.: наступило неловкое молчание). Взгляды всех присутствующих были прикованы к помосту (вар.: в сторону виселицы никто не смотрел).

Инспектор Синклер подал знак, который означал ничто иное, как приказание начинать (вар.: Инспектор Синклер подал знак, который не мог что-то не означать, но, что означает этот знак, не поняли не только те, кто по долгу службы должен был понять, но и те, кто этот знак видел впервые). Палачи – негры вплотную подошли к Самуилу Джексону, который начал вырываться и кричать (вар.: негры – палачи взяли Джексона в плотное кольцо, и все услышали пронзительные взвизги ставшего невидимым маляра). Какая-то бабка истово перекрестилась (вар.: какая-то бабка начала неистово креститься).

***

Я: А что же герой?

К: Герой наконец не выдержал и признался.

Я: В чем?

К: Да, не важно – в чем. Главное – признался. К нему сразу же подбежал Синклер. Где-то у меня это есть. А, вот:

***

– Я так и думал, что это Вы! – влюблено глядя на меня, воскликнул инспектор. – Я знал, что вы признаетесь! Другого от Вас и не ожидал.

– Так уж и не ожидали? – огрызнулся я.

Синклер смущенно засопел… Ну, кое-чего ожидал, конечно… Но… Не сложилось… Потом как-нибудь… Я к Вам в камеру зайду…

***

Я: А как отреагировали дублинцы на признание героя.

К: У меня записано:

***

Стало так тихо, что было слышно, как, где, и с какой скоростью бежит мышь. И в этой тишине раздался звонкий детский голос «Папа! Ну, пойдем в Зоопарк! Пойдем в Зоопарк». Вслед за этим прогремел выстрел, и господин с тростью рухнул на булыжную мостовую. В руке у него был зажат дымящийся пистолет. Даже в момент смерти лицо Томаса Вулфа выражало беспредельную муку, а искривленный рот словно вопрошал: «Господи! Ну почему опять-то в Зоопарк?!»

***

Я: И что произошло потом?

К: Героя увели и посадили в камеру. Вечером к нему в одиночку зашел Андрюс. Где это? А, вот:

***

– Питер, ты – молодец! – войдя в камеру, воскликнул Андрюс. – Я тобой горжусь, и, если ты не против, я готов пойти за тобой, куда бы тебя не посадили! Вместе мы выдержим!

Слезы навернулись мне на глаза, и я склонил голову на плечо любимой. Андрюс ворошил мои волосы и щекотал за ушком.

– Послушай, – вдруг вспомнил я, – а как же твой отец? Ты не можешь бросить его одного в незнакомом городе.

Андрюс помрачнел.

– Отец умер, – угрюмо пробормотал он.

– Как это случилось? – спросил я.

– В больнице он смотрел телевизор. А там передали о новых призах под пробками. Отец не выдержал. Он, как был с капельницей, так и бросился в ближайший супермаркет за этой гребаной «Coca-Col'oй».

– И что? – с замиранием сердца спросил я.

– Отец перебегал улицу на красный свет, – прошептал Андрюс, – его сбила машина.

Мой друг вытер непрошеную слезу.

– Его сбил грузовик, везущий «Coca-Col'у». Очевидцы рассказывают, что он отлетел метров на пятьдесят. И, хотя за ним волочились внутренности, отец пополз к машине, и на лице его играла торжествующая улыбка. Наверное, в этот момент он думал о том, что в таком огромном трейлере не может не быть хоть одной выигрышной бутылки…

– Но ему не суждено это было узнать, верно? – тихо спросил я.

– Почему? – удивился Андрюс. – Отец дополз и начал вышвыривать «Coca-Col'y» из кузова. Так как руки у него были сломаны, пробки он отвинчивал зубами. Водителям пришлось его добить. Когда я попал не место аварии, все было кончено. В кулаке отец сжимал вот это! Андрюс протянул мне кокакольную пробку. Я перевернул ее и на обратной стороне увидел цифру 1 000 000.

– Боже мой! – воскликнул я, – ты богат!

– Мы богаты, – тихо произнес Андрюс, и слезы брызнули из его глаз.

Зарыдал и я…

***

К: На этом роман, собственно, заканчивается. Есть еще эпилог и приложение.

Я: Питер, если Вы не против, я опубликую эти главы отдельно.

К: Не против.

Я: До свидания.

К: Привет.

Эпилог

Дорогая Мама!

Вот и наступил долгожданный момент: мне выдали бумагу и карандаш. Получив письменные принадлежности, я сразу же сел за столик (у меня в камере стоит удобный такой) и начал сочинять послание к тебе, моя любимая.

Что сказать? Негры меня не обижают (отношу это за счет своей потускневшей индивидуальности), кормят прилично (конечно, ни в какое сравнение с твоими пирожками с капустой или селедкой под шубой, но «на безрыбье и сам раком встанешь»), пару раз заходил инспектор Синклер, допытывался, куда я дел усы доктора Паркера. Будет свободная минутка, забеги в участок, отдай им эти чертовы усы. Пусть подавятся. Самое главное – я полностью пересмотрел свое отношение к преступлению, как таковому. Все, что я думал по этому поводу раньше, уступило место тому, что я думаю по этому поводу сейчас. Как говорил великий русский писатель: «Счастье всего человечества не стоит слезинки ребенка»! И, хотя детей я никогда не обижал, вижу в афоризме великую сермяжную правду: доктор, он ведь кто? Тот же ребятенок несмышленый. Особенно хорошо это видно во время операций…

Дорогая Мама! Андрюс добился своего. Как это произошло, рассказывать не буду. Теперь каждый вечер мы сидим на нарах и мечтаем о будущей счастливой жизни. И чувствую я, как постепенно, сначала – с трудом, а потом все быстрее и быстрее пробивается сквозь закоснелый асфальт людской глупости и пошлости, первый росток нового дня человечества и озаряет все вокруг невиданным дотоле светом гуманизма. И, значит, скоро объявят амнистию.

Жди меня, родная!

Твой сын,

Питер Колдуэлл

Приложение 1. Кое – что о сюжете

В литературе существует закон: «Если в первом действии на сцене висит ружье, то в последнем действии оно должно обязательно выстрелить». Это – классический закон. По нему построено большинство произведений. Не меньшее большинство произведений построено по антиклассическому закону: ружье есть, но оно не стреляет из принципа. Существуют вещи, в которых ружье стреляет, но, так сказать – «параллельно», не внося в сюжет каких-либо изменений.

В прологе второго «Разоблачения» доктор Чарлз Паркер вертит в руках пистолет, который в дальнейшем бесследно исчезает из повествования. Считаю своим долгом кое-что объяснить: выстрел в последней главе есть – стреляется Томас Вулф. А на вопрос «Почему заявленное в прологе ружье так и не выстрелило?» существует банальнейший ответ: доктор Паркер вертел на ладони пистолет-зажигалку.

Господи, ну зачем я все это объясняю?! Это же ясно, как Божий День.

П. Колдуэл

20.07.99

Приложение 2. Разоблачение. Проблема многозначности

(Опыт послесловия к роману Б. Макферсона и П. Колдуэлла «Разоблачение» Дублин 1999)

Взяв в руки тоненькую книжицу с аляповатой обложкой (большой черный крест на фоне множества маленьких красных и желтых крестиков), я и не предполагал, что опус Макферсона и Колдуэла повлияет на всю мою дальнейшую жизнь. Как и подавляющее большинство усредненных читателей, я был воспитан на литературе, главной целью которой являлось воспитание в человеке любви к самой литературе. Любовь эта насаждалась и «психологическими» романами, и полубульварными любовными, историческими или детективными историями, и бестселлерами. К последней категории, кстати, вопреки мнению хулителей массовой культуры, относится не только уже упомянутая мной «бульварная» литература, но и лучшие образцы «интеллектуальной» прозы и поэзии, что говорит о том, что какое-либо деление литературы на «высокую» и «низкую» в принципе невозможно вообще. Все вышесказанное до такой степени прозрачно, что останавливаться на этом подробнее я не считаю нужным.

Итак, что же такое «литература»? Бесспорным кажется ответ Герберта Фишби: «совокупность знаков, требующих осмысления». В самом понятии «литература» заложена идея множественной трактовки или, если угодно, неоднозначности термина. За примерами далеко ходить не надо. То тут, то там слышны разговоры:

– Вы читали вот это?

– Конечно, конечно!

– Ну и как Вам?

– Изумительно метафорично. А Вам?

– А мне главный герой понравился. Как будто живой, так выписан…

– А как Вам сцена в кафе?

– Это там, где они сухарики грызут? Какая ирония, какой сарказм!

– А мне кажется, что слишком уж гиперболизировано!

– Что гиперболизировано? Сухарики гиперболизированы?

– Да нет, Вы не понимаете… Ведь это все – изумительно метафорично…

– Это Вы не понимаете. Идея-то совсем в другом…

Кто-то из великих сказал: «В споре рождается истина». По отношению к литературе это оказывается в корне неверным. В спорах о художественном произведении рождается не истина, а литературная критика, имеющая к истине такое же отношение, как зараженный СПИДом к простудившемуся. Появление критики было вызвано желанием литературоведов уничтожить «многозначность» литературы, привести литературный процесс к общему знаменателю. Но «многозначность» проявилась даже здесь. Критикой было создано множество общих знаменателей, и авторы запутались вконец.

– Вот мой новый роман.

– Да, прочитал. Все в корне неверно.

– Как неверно?

– А так. Идите, переделывайте.

Автор идет переделывать, но на улице ему встречается другой критик.

– Великолепно! Вы создали истинный шедевр!

– Что, и переделывать не надо?

– Какое – переделывать?! Слова не выкинешь!

Автор разворачивается на 180 градусов, но тут же сталкивается с третьим критиком.

– Прочитал Ваш роман… Что-то Вы, батенька, недоглядели… Полное дерьмо.

– Переделывать? – с готовностью спрашивает автор.

– Радикально, – отвечает критик.

Когда стало ясно, что порождение литературы – критика – подминает под себя собственного родителя, авторы плюнули и решили не обращать внимания на злобного дитятю и заняться чисто процессом. Так, как все еще было непонятно, как и о чем следует писать, писать решили, как Бог на душу положит. Но любое практическое действо требует теоретического основания. Таким основанием явился спор о форме и содержании. Сродни тому, как верующие и атеисты веками дискутируют о том, что первично, дух или материя, так и литераторы, разделившись на два лагеря, начали беспрецедентную борьбу за то, чтобы писать ни о чем, но строго придерживаясь формы, и за то, чтобы писать о главном, формы не придерживаясь вовсе. Притом, если проводить аналогию с церковно-светским спором, в роли духа выступала форма, а в роли материи – содержание. Понятно, что никто из спорящих не знал, какова оптимальная форма литературного произведения и о чем следует писать, чтобы доказать ведущую роль сюжета.

За спорами все как-то забыли о самой литературе. В погоне за новыми формами и оригинальным содержанием авторы не заметили, что литература за ними не поспевает. Сложилась странная ситуация: споры о литературе еще велись, а самой литературы уже не было. В разговорах все чаще стало употребляться нейтральное слово «вещь».

– Вы читали новую вещь того-то?

– Да, чудесная вещица!

– Последние, прямо-таки скажем, слабенькие были вещички, а эта – ого-го!

– Да уж, что ни говори – вещь!

Таким образом, конец ХХ века ознаменовался тем, что тот же Г. Фишби остроумно назвал «литературой за скобками».

В это смутное время и появился роман Б. Макферсона и П. Колдуэлла «Разоблачение». Я не стану рассуждать о достоинствах и недостатках романа: и того, и другого хватает. Единственное, на чем бы я хотел заострить внимание читателя – это само появление подобного романа на рубеже веков. Надо сказать, что авторы придерживаются того же мнения, что и автор этих строк. Для них литература – это способ одурачивания масс, своеобразная «игра в дурака». Но причина, по которой авторы отказывают литературному процессу в праве на жизнь, формальна. Это «невозможность правильного осмысления текста в следующую секунду после создания этого текста». Бесспорно, язык нестабилен. Но не до такой же степени! Если принять рабочую гипотезу Б. Макферсона за единственно верную, мы будем вынуждены признать, что вся коммуникативная деятельность человечества состоит из бессвязных текстов разного уровня сложности, которые непонятны не только реципиенту, но и самому коммуникатору. А согласиться мы с этим не можем. Приведу всего лишь один пример.

Коммуникатор говорит: «Я тебе сейчас в морду дам». Несмотря на то, что прошло некоторое количество времени, реципиент верно осмысляет полученную информацию и говорит: «За что?» Далее возможны два варианта. В первом случае коммуникатор молча дает в морду реципиенту, чем подтверждает тезис о невозможности коммуникативных действий с уже созданным текстом, во втором случае коммуникатор может начать объяснять, за что он дает в морду реципиенту, продолжая таким образом коммуникативную деятельность на базе первичного текста.

Данный пример показывает, что предположение авторов о невозможности литературного процеса с формально-временной точки зрения является ошибочным.

Но существует и другая точка зрения, подтверждением которой является сам текст «Разоблачения». Начнем с названия. «Разоблачение» – общий заголовок книги (в черновом варианте первая часть романа называлась «Disclosure», а вторая – «The Price Of The Murder»). Чем же руководствовались авторы, совмещая свои произведения и давая им общее название? Ясно, что одной нехваткой денег эта совместность объяснена быть не может.

***Пользуясь правом издателя, я решил сократить статью Лаврова (мл.), дабы не надоедать читателю терминами и туманными рассуждениями, в изобилии рассеянными по всему тексту послесловия. Далее – тезисами.***

1. В первой части «Разоблачение» – это роман, который пишет один из главных героев, и в котором никто ничего не понимает. Кроме того, разоблачение – это то, что ждет любого автора, задумавшего описать свои муки во время сочинения романа, который повествовал бы о невозможности создания какого-либо литературного произведения.

2. Во второй части «Разоблачение» является словом в своем прямом значении: героя разоблачают, и он несет наказание.

3. (О сюжете). В обеих частях романа главные герои – гомосексуалисты.

4. В романе почти нет женских образов (что, впрочем, вытекает из п. 3).

5. Место действия романа – Дублин (часть 1: Дублин 1974; часть 2: Дублин 1999).

P.S. Часто меня спрашивают: «А что стало с директором Зоопарка, которого взяли в заложники кролики?» Не менее часто люди интересуются, какова дальнейшая судьба Донны, которую главный герой нашел в холодильнике? Хочу всех успокоить: директор Зоопарка и Донна здоровы и полны сил. Более того, недавно они решили связать свои судьбы. У них уже подрастает сынишка. Правда, пока он еще очень маленький…

ПОНЯТНОЕ ДЕЛО… МАЛЕНЬКИЙ… ЖАЛКО!

22.07.99

19:26

Leningrad – Sinyavino

II.99. Л-д., III.99, VII. 99

Оглавление

Разоблачение

  Вступительное слово редактора

  Часть Первая

    Глава 1. Пролог

    Глава 2. Эпилог

    Глава 3. Пожалуй, начнем

    Глава 4. Секс и остановки по требованию

    Глава 5. Они били его ногами

    Глава 6. Потерянный бегемотик

    Глава 7. Пекарь выходит на охоту

    Глава 8. Ночи в стиле Селин Дион

    Глава 9. Испытание любовью

    Глава 10. Создание текста

  Часть Вторая

    Глава 11. Пролог – 2. Не удивляйся, когда они придут к тебе. За все приходится платить

    Глава 1. Они приходят к тебе, когда ты уже спишь, и уходят, когда ты еще не проснулся

    Глава 2. Они хотят как лучше, но получается даже не как всегда

    Глава 3. Они находят тебя даже там, где тебя нет

    Глава 4. Они нападают так неожиданно, что ты даже не успеваешь застегнуть штаны

    Глава 5. Они кусаются как комарики, с той лишь разницей, что комарики сначала не оглушают тебя кувалдой

    Глава 6

    Глава 7. Они обладают некоторыми познаниями в анатомии, и ты даже не почувствуешь, когда они вырвут у тебя сердце

    Глава 8. Они отрывают ноги только тогда, когда считают, что без ног тебе будет лучше

    Глава 9. Убить ты их можешь, но можешь просто не замечать, и это будет правильно, так как на самом деле их не существует

    Эпилог

  Приложение 1. Кое – что о сюжете

  Приложение 2. Разоблачение. Проблема многозначности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg