«Продавец специй»

Alex Fuchs Продавец специй

11-му М1 классу посвящается, в благодарность за знание

1

Шасси устало скрипит, царапая асфальт. Рев турбин. Меня вдавило в белое кресло и мутит. В иллюминаторе ничего не разобрать за занавесом пыли. Мои подошвы легких сандалий касаются земли той страны, чье название мои соотечественники путают с Пакистаном. Душный аквариум аэропорта похож на все аэропорты мира: так же наполнен шумом и сутолокой, то же разнообразие лиц, а голоса сливаются в такую же какофонию, как и везде. Отягощенный спортивными сумками, я черепашьим шагом продвигаюсь к выходу на волю. Миновав дверную вертушку-турникет, похожую на мышеловку, оказываюсь в столице сомнительного Эльдорадо. Машина везет меня гостинице. За окном мелькают пыльные улицы, залитые глазурью желтых солнечных лучей, пробивающихся сквозь темную, сочную зелень платанов. Почему я здесь? У меня есть все: образование, богатые родители, окружение, внешность, талант рисовальщика. Вроде бы все для счастья. Любой желал бы оказаться на моем месте. Но, как водится, закон мыльных опер жесток: имущий обязан быть недовольным своим уделом. Я не исключение. Напротив, типичный пример — мне не к чему стремиться, и это не дает мне покоя. Вчера, вернувшись с очередного разгула, я, сидя в ванной, думал: «Что дальше?» Два предмета привлекли мое внимание — набор бритв отца и атлас мира, неведомо как оказавшийся на крышке стульчака. Я выбрал атлас. Открыв его, зажмурился и ткнул пальцем в карту. Наутро я стоял в аэропорту и покупал билет.

Спускаюсь в холл отеля, подхожу к прилавку. Толстая продавщица, игнорируя мое появление, была поглощена выщипыванием и без того тонких, в нитку, бровей, глядя в дешевую пудреницу. На мой взгляд, их стоило бы оставить в покое и заняться смешными усиками, делавшими ее похожей на пирата. Наконец она обратила свое набеленное лицо, резко контрастирующее со смуглой кожей шеи и рук. Я был шокирован, услышав цену сигаретной пачки, но, решив не вступать в прения, расплатился и спросил, где наиболее живописные места города. «Корсар» снисходительно, как отвечают докучливому недоумку, навала район, название которого в переводе означает Горькая вода. Мою благодарность она, вероятно, не услышала, вновь погрузившись в уродование своей внешности. Я отправился в старый город Горькой воды, прихватив этюдник.

2

Женщина-пират не обманула меня. Я нашел именно то, что и было нужно. Небо покрылось свинцовой пеленой, пыль улеглась, а зелень ярко проступила на фоне серых и красных камней. Мой алый шифоновый шарф резко контрастировал с охряными, глинобитными стенами, над которыми свисали черные вишни и колыхались нежные виноградные усики. Старый город, да и вся столица этой Страны — один большой рынок, или базар, как здесь говорят. Рассматривая пестрый товар на утлых прилавках, я не удержался от покупки маленькой шапочки, расшитой бисером и украшенной перьями, браслета из черных бусин с белыми глазками, мягких лайковых сапог. И, конечно, отведал местной кухни: круглых пирожков, начиненных кусочками бараньего сала и луком, колбасу из риса и мяса, залитую жирным бульоном, мяса на шпажках — шашлык. Я бы съел еще и ярко-желтую рисовую кашу — плов, но побоялся, что меня сдурнит от жадности.

Вдалеке рванул гром, и гроза обрушилась проливным летним дождем. Вода бурно, мутным потоком неслась в узких открытых каналах, увлекая за собой стебли соломы, пустые пачки, окурки, бумагу и прочий мусор. Я, чтоб укрыться, вошел в магазинчик, больше похожий на сарай. Когда глаза привыкли к полумраку, царившему в нем, я различил богатые восточные ковры из шерсти и медные кувшины на полках. Пряный запах окутал меня, и я умер.

Очнулся я от брызг воды в лицо. Открыв глаза, увидел склонившегося надо мной местного жителя, продавца, как я догадался. Он был намного смуглее всех виденных мною здесь людей. Я невежливо разглядывал его, пораженный представшим передо мной уродством: глаза, посаженные настолько глубоко, что были скрыты тенью мощных надбровных дуг, нос с полным отсутствием переносицы свисал замысловатым крюком, ноздри подошли бы больше рысаку, чем человеку, щель кривого рта пыталась изобразить улыбку, обнажая острые, мелкие зубы, а скулы грозились прорвать кожу, настолько были круты. Я поднялся. Предупредительный продавец пододвинул низкий стул без спинки, обитый рыжим, вылинявшим плюшем. Тяжело опустившись на него, я не мог оторвать глаз от хозяина лавки. Он был не только уродлив, но и крепко сложен. Под серой, застиранной майкой перекатывались круглые, упругие мышцы, словно сонные звери. Продавец о чем-то спросил меня, по-видимому, справляясь о моем самочувствии. Я кивнул в ответ, мол, все хорошо. Он жестом предложил мне купить что-либо из ассортимента, имеющегося в лавке. Но я покачал головой, отказав, и вышел. Дождь кончился, но я, ошеломленный происшедшим, не стразу заметил это. Побродив еще немного по улицам и сделав пару неудачных набросков, поймал такси и вернулся в гостиницу.

3

Раки слепо и хаотично ползали по растрескавшейся земле. Вдалеке показалось белое облако. В раскаленное небо невозможно было смотреть. Его синева больно колола глаза, и они моментально наполнялись слезами. Жадно хватая пересохшим ртом горячий воздух, я пытался найти укрытие. Справа высохшие черные деревья, как трещины, росли из белых раздвоенных дюн в небо. Я пытался бежать в их сторону, но ноги вязли в песке, и я мучительно медленно двигался. Наконец, подойдя к ним вплотную, я понял, что напрасно проделал весь путь. Обгорелые ветки почти не давали тени. У моих ног находилась особо глубокая трещина, и я лихорадочно начал ее разрывать в поисках воды, до крови раня пальцы и ломая ногти. Внезапный грохот, похожий на храп чудовища, заставил меня оторваться от бесполезного занятия и посмотреть вверх. Терракотовые тучи заполнили небо, и, будто черная молния, пронзая их, сверху сорвалась огромная змея. Я отчетливо увидел ее треугольную, закругленную голову без глаз, раздвоенную, как абрикос или, скорее, слива; ее упругое, толстое тело. Змей нырнул в трещину и прорвал ее. В лицо мне брызнул песок и щепки, обдавая запахом мака и сельдерея. На мгновение красная полоса застлала мир передо мной. Открыв их вновь, я увидел, что змей исчез, как и багряное марево и тучи, оставив лишь молочную росу на желтоватом песке. Прикоснувшись к ней, я поднес пальцы к лицу и потерял сознание от резкого аромата аниса…

Проснулся. За окном назойливой луной светил фонарь. Ноги запутались в сбитых простынях. Комары, вспуганные резким движением, обиженно и недовольно зудели, сетуя на то, что их так бесцеремонно оторвали от пиршества. Отвратительный сон оставил в душе осадок гадливости. Безумно хотелось выпить. Спустившись в бар, я заказал водки. Рядом чудесным образом появилась миловидная девушка с выжженными перекисью водорода локонами и на ломаном английском, с жутким акцентом спросила, не желаю ли я восточную девушку. Я ответил, что она не очень-то похожа на азиатскую красавицу. Девушка, укоризненно глядя старыми глазами на кукольном личике, удалилась. А я понял, что меня мучает. Мне необходимо вновь посетить лавку продавца специй. Почему? Я не мог объяснить.

4

Утром, вооружившись папкой торшона и коробкой красок, я отправился в город. Рисовал закопченных, лоснящихся от пота хлебопеков у круглой печки-тандыра, похожей на врата ада. Мужчины оголенными торсами ныряли в огненное чрево печного Молоха, прикрепляя тестяные лепешки к глиняным стенкам, и жестяными ухватами-ковшами соскребали их, как спелые румяные плоды. Лепешечники-нонвойлар угостили своим вкусным, тающим во рту хлебом-патиром, назвав меня «устоз», что значит мастер. Я в благодарность подарил, им один из моих рисунков изображавших их же у тандыра. Скисшее молоко и темно-лиловый виноград дополнили мою трапезу.

Я вспомнил, что ничего не ел с утра. В приподнятом настроении гулял по тесным улочкам. Здешние бараны — это какая-то ошибка природы. Вначале я был напуган их внешним видом: они, почти без шерсти, остриженные из-за жары, поражали огромными задами, принятыми мной по незнанию за чудовищную болезнь опухоли. Как мне потом объяснили, это — курдюк, отложение жира. Его-то и кладут в пирожки-самсу. Это маленькое стадо и щербатого мальчишку в синем трико я запечатлел. Потом в моей папке приютились смущенно хихикающие женщины в цветастых халатах и в штанах с золотой каймой. Когда я принялся рисовать, они бросились наряжаться в еще более пестрые одежды. Ленивый кобель снисходительно повилял мне, предупреждающе порычав под нос. Он поделил место с флегматичной, толстой коровой и суетливой пестротой куриц. Стайка мальчишек и застенчиво улыбающиеся суровые старухи, блестя золотыми коронками, старики в белых тюбетейках и девочка с толстым, недовольным котом на руках, которого она старалась поднять повыше, будто я мог не заметить его, почти закрывающего своим откормленным телом маленькую хозяйку; глинобитные стены, заросшие травой, и вьющиеся белые розы у капающего водопровода — все это теперь было в моей папке. Я приготовился сделать набросок голубятни с важно разгуливающими и кувыркающимися в голубом небе птицами, когда мне в лицо повело душным ароматом марихуаны. Все поплыло передо мной и в мозгу запульсировали зеленые и черные круги. Я не в силах терпеть. Мне нужна была трава. Я догадывался, что здесь ее можно купить легко. Но как? «Черные братья» не бродят здесь по улицам, воровато оглядываясь и нежно шепча: «HSH, HSH», словно шелест палой листвы на ветру. Настроение было не то что подпорчено, просто внутри появился какой-то неутолимый зуд, а почесать свою душу я мог только одним способом — пару раз дернув косячок. Незаметно для себя я оказался на местном «Бродвее» — центральной улице художников, чем-то схожей с Монмартром в миниатюре. Здесь я найду то, что необходимо моей скорбящей душе, которая, как капризный ребенок, скулила: «HSH, HSH». Непонятно зачем я купил несколько глиняных фигурок местного колорита. На свой страх и риск спросил продавца с блудливым взглядом сутенера, где можно достать травы. Он, криво улыбнувшись, ответил, что не знает, и посоветовал обратиться к кому-нибудь другому. Я в отчаянии сел за пластиковый столик летнего кафе и заказал содовой. Видимо, весь мой вид выражал мировую скорбь, так как на противоположный стул опустился неприятный старик с обезьяньим лицом и выцветшими глазами рептилии. Попросил угостить его сигаретой. Я пододвинул ему пачку и спички. Закурив, он написал что-то на салфетке. Я хотел посмотреть, но он быстро убрал ее, и на другой появился знак доллара. Я достал деньги, они чудесным образом исчезли со стола, а я получил адрес, кусочек свернутой фольги и предупреждение, что трава очень крепкая.

5

Дурь была не просто очень слабой, но еще и хорошо разбавленной низкосортным табаком. Я только раздразнился. По указанному адресу оказался наркодиспансер. Бешенство захлестнуло меня. Я чувствовал себя полным олухом. От обиды хотелось пнуть каждую стену. Слезы брызнули из глаз, я укусил кулак, до того сильно, что остались глубокие отпечатки зубов.

В номер вернулся невероятно разбитым. Заснул, как провалился. Вновь снились раки и маковые поля, река, над которой густые заросли конопли тяжело сгибались до самой воды нераспустившимися соцветиями. Я стоял по пояс в воде, а она приобретала мутно-белый оттенок, теряя прозрачность, словно кто-то выливал белила в исток. Черная змея плыла в мою сторону, касаясь берегов боками. Там, где она проплывала, маковые головки с тихим щелчком лопались, и проступал прозрачный сок, моментально застывая и темнея. Когда змея коснулась моего живота, глаза мои лопнули и потекли маковым соком по щекам. Я проснулся и несколько секунд думал, что действительно ослеп — солнце било в глаза сквозь тонкую тюль занавесей. Умывшись, будто смывая дурной сон, я вновь вышел из гостиницы и стоял, как дурак, не зная, в какую сторону двинуться. Ко мне подошла пожилая американка и спросила, не составлю ли я ей компанию в походе на восточный базар. Не дождавшись моего ответа, она вцепилась в мое плечо и потащила на стоянку такси.

В районе Горькой Воды (что за несчастье!) она щебетала без конца. Ей явно льстила компания симпатичного молодого человека, то бишь меня. Пока она примеряла национальный халат, я размышлял, как избавиться от этой назойливой старой кошелки. Я пятился, отступая, и, споткнувшись, упал. Как теплое одеяло, меня накрыл душистый запах благовоний и специй. Страшный продавец склонился надо мной. Я видел его вверх ногами. Он улыбался, словно ожидал меня увидеть вновь. Когда он помог мне подняться, я услышал истошный визг старухи. Инстинктивно отступив вглубь комнаты, ткнулся в грудь уродливого лавочника. Он, деликатно обняв, подтолкнул меня к нише и завесил расшитым гобеленом, как раз вовремя, — морщинистая мисс вошла в магазинчик и, не обнаружив меня, принялась осматривать и бесцеремонно ощупывать предметы и ковры. Я не смел вдохнуть, чтобы не выдать себя, и молился, чтоб она скорее ушла, так как по моему лицу полз паучок, а от пыли хотелось чихнуть. Так ничего и, не приглядев, она удалилась.

6

Гобелен был, отдернут, и уродливое лицо продавца оказалось совсем близко от моего. Его черные глаза смотрели в упор, но не отблескивали влажно, как это бывает у живых людей, и были похожи на две черные дыры во тьме бездонного колодца. Я, завороженный, не мог оторвать от них взгляда. Очнулся оттого, что страшный человек легким прикосновением снял с моей щеки паучка, про которого я совсем забыл. От его руки пахнуло чем-то незнакомым и приятным. Выйдя из ниши, я хотел, было идти, но продавец тронул меня за рукав и приложил палец к губам, словно предупреждая, что нужно затаиться, потому что «враг» рядом. Я прислушался: снаружи доносился визгливый, как у истеричной собачонки, голос американки. Меж тем, туземец достал чайник и две расписные чашки без ручек — пиалы, закрыл дверь и предложил мне сесть на ковер, куда он поставил посуду и высыпал на платок арахис в сахаре. Мы пили чай, и этот восточный Квазимодо показывал на разные мешки и тазики и называл специи: «Зра, седана, райхон, шафран, имбирь…» Увидев маковые зерна, я спросил его о «дури». Он не понял, тогда я приложил кулак к губам, словно держу в нем тонкую трубочку или сигарету, и шумно вдохнул сквозь него, закатив глаза. Наблюдавший мои манипуляции хозяин лавки хитро ухмыльнулся, понимающе закивал и, скрывшись за прилавком и пошуршав там, вернулся с кусочком картонки и маленькой цветастой тыковкой, отверстие которой было заткнуто бахромленной кожаной пробкой. Достав из моей пачки сигарету, он выкрошил из нее табак и, вынув зубами фильтр, вставил на его место свернутую в трубочку картонку. Вытряхнув, из тыковки на ладонь зеленые, маслянистые комочки и смешав их с частью табака, набил патрон сигареты, трамбуя смесь карандашом. У меня нервно тряслись руки, как у алкоголика при виде спиртного. Радио завывало национальные, непонятные напевы. Хозяин прикурил и, вдохнув горький дым, задержал дыхание; протянул сигарету мне. Я глубоко затянулся и вновь умер. В голове прояснилось, с лица на стопы сползла кожа, а макомы стали понятны. В них пелось о бесконечно несчастной любви. Эхо испуганной птицей металось в черепной коробке, когда совершенно не страшный продавец сунул сигарету огоньком в рот, другой же конец ее ткнул мне в зубы, и дунул. Белый, густой дым плавно потек в мое мягкое горло, оседая на сиреневых легких и проникая в невесомую голову. Волшебная дудочка резко вышла из моих губ, а Факир, загнув ее у основания, докурил, размял меж черных пальцев и казнил, лишив картонки, которую размельчил на кусочки чуть больше молекул. Я качался, как йог в позе лотоса, красивый, смуглый бог улыбался, деля мое счастье. Я клюнул носом, и он поймал мое лицо в свои ладони, которые я, неожиданно для себя, жадно принялся целовать. Руки цвета мореного дерева пахли базиликом. Волшебник гладил мои волосы и плечи. У меня наступила эрекция, и я, от стыда краснея, не знал, как ее скрыть. Продавец добродушно рассмеялся и протянул мне остывший чай. Потом вышел.

7

Таксист двусмысленно и сочувственно ухмылялся, глядя в зеркало заднего вида, в котором я отражался, блаженно закрывающий глаза. Утром обнаружил, что этюдник и краски я забыл в лавке. Дверной проем магазинчика специй был занавешен ковром, но, словно почуяв меня, занавесь приоткрылась на ладонь, и я вошел в помещение. Продавец приветственно качнул чайником в протянутой руке. Вновь мы грызли арахис в клубах тягучего молочного дыма, складывающегося в причудливые узоры и фигуры диковинных животных. Перед моим уходом хозяин достал из коробки карандаш и на клочке бумаги нарисовал зигзаги, что-то приписав под ними. И презентовал сигарету с особой начинкой.

Горничная перевела надпись: «Хочешь в горы? Только там рай. Если — да, то приходи с вещами». — Вот, что было написано. Этой ночью мне было совсем не страшно: Раки превратились в чудесных драконов и взлетели в темное, звездное небо, звеня прозрачными перепонками крыльев. Песок стал мягкой коричневой глиной, и она приняла меня, когда я упал на нее ничком. Внезапно змеиное тело заслонило крупный жемчуг звезд и, повернув ко мне голову, змея склонилась над моим лицом. Щель ее рта разошлась и, открыв круглое отверстие, низвергла на меня белый дым, который осел на мне молочной росой. Я проснулся.

На этот раз в лавке было особенно темно. Я стоял у входа, не решаясь сделать еще хоть шаг. Рука лавочника коснулась моей, и я, как слепой, двинулся, держась за нее. Когда он отнял у меня руку, я догадался зажечь зажигалку и увидел, что продавец стоит у прилавка и упаковывает большой кальян в полотняный мешок. Взяв сумки, мы вышли. После ночной темени магазина солнечный свет ослепил меня.

На вокзале, оставив меня в зале ожидания, лавочник отправился покупать билеты. Пока он ходил, ко мне подошел чумазый ребенок и стал просить деньги. Я дал ему мелочь из кармана. Как стая голодных волчат, ко мне бросилось еще несколько ему подобных. Я был оккупирован ватагой оборванных грязнулек с хитрыми лицами. Тоскливо-заученно тянули они фразу «Мистер, доллар». Меж тем их глаза были обращены вверх или в сторону, как у нерадивых учеников, повторяющих надоевшую зубрежку урока. Они тыкали потные ладошки в меня, тянули за одежду, дергали хлястики сумки и шнурки. Их поведение напоминало русалочьи игры с заблудшим путником. Их развлекала моя растерянность. Громкий крик вспугнул цыганят и, они бросились врассыпную, словно бусины с разорванной нити, раскатились среди людского стада. Мой спаситель-лавочник, кроме билетов, держал в руках еще и объемистый пакет.

Сели в электричку и я, задохнувшись от ужасного смрада, вобравшего в себя запахи пота, козьей шерсти, подпорченных продуктов, попытался открыть заевшее окно. Мой спутник лишь усмехнулся, глядя на мои тщетные старания. Потом он встал и, согнав с другой скамьи девочку-подростка, предложил мне пересесть к окну с выбитым стеклом. Через полчаса, когда вагон был забит людьми чуть ли не до потолка, а вонь стала невыносимой настолько, что не спасал сквозняк, поезд тронулся. Ужасный зной вымотал меня и я, укрывшись газетой, начал подремывать. На родине мне не хватало тепла, теперь, не зная, куда деться от вездесущего жара, я мечтал о прохладном ветре родного города. Поезд дернулся и остановился. Неизвестно откуда взявшаяся смуглые женщины в засаленных фартуках предлагали мороженое и минеральную воду, чудом протискиваясь сквозь толпу пассажиров, перемигивающихся и галдящих, словно духота и жара не имели над ними власти, в то время как с меня стекали последние остатки пота. Я отключился, провалившись в жерло вулкана, где на меня пылкали паром драконы, стараясь стегнуть по ногам гладкими хвостами, блестящими, словно натертые жиром. Сверху замаячила эбеновая голова змеи и жалобно заскулила, просясь ко мне. Белые черви обвили ноги и тянули вниз, в самое пекло. Раздался грохот. Гул пошел по стенам, словно кто-то ударил шумовкой о край котла. Черви отпали от моих ног и съежились. Меня потоком черной лавы выбросило наружу. Я жидкий потек по наклонной кратера. Лава стала белой и прозрачной. Я видел, как куски моего разрозненного тела материализуются то там, то сям.

Кто-то тряс меня за плечо. За окном сгущались сумерки. Одинокие мы стояли на пустой темной платформе. Я растерянно озирался, в то время как мой спутник договаривался о чем-то со станционным смотрителем. Наконец они подошли ко мне, и мы двинулись по пыльной дороге, не видя дальше пяти шагов из-за темноты, окружающей нас.

8

Ничего не соображая и позабыв всякую брезгливость, я рухнул на грязный матрас, постеленный на открытой веранде и пахнущий детской мочой. Рядом сел мой страшный проводник и стал беседовать с хозяином дома на своем странном наречии. Мне было уже на все наплевать — я наблюдал за чудесными метаморфозами раков, превращающихся то в драконов, то в павлинов. Проснулся оттого, что кто-то щекотал мое ухо. Открыв глаза, я увидел детей, сидевших, как птички на жердочке, на перилах веранды. Они смеялись. Видимо, им наскучило наблюдать за мной спящим, и они применили прутик, чтоб вызвать меня к активным действиям. Я улыбнулся им в ответ и поднялся. Смущенные, они, как дикие зверушки, брызнули и попрятались в саду. Из-за деревьев и плетеного забора глядели на меня их смеющиеся, лукавые, темные, как сливы, глаза. Я словно был в окружении маленьких эльфов. Было немного неуютно под прицелом их взглядов. Казалось, попал в сказочный мир Толкиена. На веранду вышла хмурая девушка и поставила передо мной чайник и лепешки, потом она принесла пиалу и густоте кислое молоко, терпкое до такой степени, что у меня свело скулы и, выступили слезы. Где-то вдалеке забулькал репродуктор, и я узнал скрипки Allegro maestozo Моцарта. Неприятные ощущения зрителя случайно попавшего в абсурдный сюрреалистический фильм. Изможденная ширококостная женщина позвала детей, и они убежали. Уродливый лавочник вышел из дома, нагруженный сумками. Мы сели в машину. Пока тряслись в этом жалком подобии военного внедорожника, я во все глаза глядел на зеленые луга, усыпанные шафрановыми зонтиками бессмертника и голубым бисером колокольчиков. Горы во всем величии предстали передо мной. Их зеленые — травяные, красные — гранитные, черные — мраморные заставили меня задохнуться от восторга и случайно заглотить мошку, жестоко застрявшую в моем горле. Я раскашлялся, пытаясь избавиться от этой мерзости, в то время как шофер вместе с продавцом специй хохотали надо мной до икоты. Чувствовал я себя настолько глупо, что готов был спрятаться в рваную обшивку сиденья.

9

Оказывается, я никогда не выбирался на природу «дикарем». К моим услугам всегда имелись отели, рестораны или кафе, магазины и обслуживающий персонал. Я мысли не допускал о том, что может понадобиться, и стоял, разинув рот, глядя на то, как мужчины выгружают матрасы, посуду и узлы из машины. Мой спутник позаботился обо всем и смотрел на меня как на несмышленого ребенка, вооруженного игрушечным ружьем и щенком на цепочке для покорения джунглей Амазонки. Шофер махнул нам на прощанье, и что-то бросил в мой адрес, отчего оба мужчины захохотали. Страшный человек поставил палатку и стал кипятить воду на очаге, сложенном из булыжников, пока я рисовал пейзажи. Вечером, после того, как мой безобразный приятель вернулся из ближайшей деревеньки-кишлака, где договаривался о том, чтоб нам приносили хлеб и молоко, мы сели на матрасы перед палаткой и, достав кальян, разожгли его. Первым взял трубку лавочник. Летучие мыши кружили над нами, в траве стрекотали цикады. Ласково ткнулся в мое горло белый густой дым и потек внутрь. Мыши взвизгнули, полетели ко мне и принялись кружить надо мной, разевая ужасные рты вампиров. Я понимал, что они безумно высоко, но, тем не менее, подробно видел их алые бархатные пасти, усеянные белоснежными иглами зубов. Хор цикад из нежной трели превратился в тревожную органную музыку, в грозный, похоронный мотив. Мои нервы натянулись и, не выдержав, лопнули. Хотелось исчезнуть, спрятаться, уснуть и проснуться потом, когда все закончится, и обо мне забудут. Страх душил. Летучие мыши стали гигантскими, а их невидимые тела обрели плоть. Я физически ощущал их тяжесть и, не выдержав давления, упал, распластался на матрасе. Страшный, безумно уродливый лавочник схватил мою голову и я понял, что он заманил меня в это ужасное место специально, чтобы сорвать мой череп с шейных позвонков. Я вырывался и кричал, прекрасно осознавая, что прийти ко мне на помощь некому. Демон насильно разжал мне зубы и заставил вдохнуть еще этой дьявольской отравы. Я, обессилев, растерял свои конечности. Они белели невдалеке сквозь острые колья травы. Одна из особо гнусных тварей спикировала на меня, и я приготовился почувствовать на своем лице ее перепончатые крылья и острые зубы, которые вот-вот вонзятся в мою незащищенную шею. Непослушные, слабые руки отказывались двигаться, и я не мог прикрыть голову, поэтому, словно утка, нырнул в траву. Страшный человек склонился надо мной и взмахом руки превратил вампира в чудесную лиловую птицу. Она нежно провела концами перьев по моей щеке, и ее песня звенит в печальном небе. Цикады подхватили мелодию, и меня накрыл хорал ангельских голосов, который сменяет залихватский джаз, я понимаю, что я — это всего лишь обезьяна, чья жизнь прошла в балаганчике. Мне становится неудержимо весело и смешно. Мышцы живота и скулы болят от смеха, но я не могу остановиться, хотя уже обессилен. Звезды двигаются в ритме дикого фокстрота и смех слышен отовсюду. Меня веселят букашки и травинки. Смешной лавочник пытается меня встряхнуть, но я выпадаю у него из рук и стекаю на траву, которая больно пронзает мою спину. Ее стебли торчат из груди, топорща майку.

10

Солнце поджаривает мои плечи, и я покрываюсь красным загаром, который затем станет бронзовым. Я стану похожим на булку сандвича с веснушками вместо кунжутных зернышек. С разбега я ныряю в ледяную воду горной речки. Отчаянный окрик с берега заставляет меня оглянуться. Моя голова торчит, как нелепая кочка над голубой гладью. Я в недоумении подплываю и выхожу на песчаный берег. Страшный человек испуганно и поспешно начинает вытирать мою спину рубашкой, сунув мне другую, чтобы я проделал подобную операцию с грудью и ногами. Только когда мы стали подходить к палатке, я почувствовал невыносимую боль. Я сгорел. Не учел свою незащищенность перед адски могучим и безжалостно жестоким горным ультрафиолетом, за что и поплатился.

Страшный мой приятель мазал меня, стонущего, кислым молоком, добродушно посмеиваясь над моей небрежностью. Добрый уродливый маг водил по моей ноющей спине кислым молоком, которое на горячей коже мгновенно застывало и высыхало в творог. Он задержал руки на моей пояснице и осторожно, словно боясь спугнуть, опустил их на голые ягодицы. Неуловимое движение, и прохладная жидкость потекла по внутренней стороне бедер. Лекарь обмакнул руки в миску и начал свой путь от моих горящих икр, завершив его у колен. Потом от пояса по внешнему краю к стопам. На мгновение тихо сжал ладонями, стараясь не причинить боли, бедра. Я осторожно перевернулся на спину, чувствуя саднящей кожей каждую соринку на одеяле. Мой спаситель протянул мне кружку, измазанную кефиром, судорожно и нервно глотнув из своей. Я отхлебнул и поморщился от кислого, едкого вкуса молодой браги. Она тихонько плеснула, ударившись о затылок. Мне стало легче после того, как я опустошил кружку. Вновь продавец специй обмакнул кисти рук в миску с живительным молочным эликсиром и опустил их мне на грудь. Они, как две усталые птицы, легли на мои ключицы, поползли по бокам, нырнули под мышки и распластались на животе, замерев. Потом вновь повторили свой путь от подмышек к бедрам. Лавочник опустил взгляд от моих глаз вниз и улыбнулся. Я почувствовал себя неловко и хотел встать. Но он улыбнулся кривым ртом и не дал мне подняться, придавил мои плечи, уложив, как борца на татами, на обе лопатки. Он провел рукой по моему лицу, опустил другую, пристально глядя мне в глаза, сделал то, от чего я еще больше покраснел и внезапно ослаб. Мы пили чашму из железных кружек, когда он обнял меня за плечи и привлек к себе.

11

Вечером я скулил от назойливой неутолимой боли. Страшный человек казался мне еще более гадким и уродливым оттого, что произошло днем. Он, сидя на корточках, выкладывал из полиэтиленового пакета вату, йод, сухой спирт, достал железную ложку и банку темного стекла. К чему все это, я не мог понять. От мысли, что меня сейчас начнут мазать йодом, становилось не по себе. Но настоящий ужас я испытал, когда уродливый лавочник извлек из пакета резиновый катетер и одноразовые шприцы. Вытряхнув из банки коричневые кусочки в кружку и залив их кипятком, поставил посуду на миниатюрную треногу, запалил таблетку сухого спирта. Помешивая в кружке черенком ложки, он протянул мне резиновую трубку. Я не смел оторвать от него взгляд и механически сжал протянутый катетер в руке. Страшный продавец, видя мое непонимание и замешательство, нетерпеливо цыкнул. Убрав кружку с огня, подошел ко мне. Я загипнотизировано наблюдал за тем, как он перевязывает мне плечо трубкой, и я даже послушно несколько раз сжал и разжал кулак. Когда же он набрал темной жидкости в шприц и двинулся в мою сторону, я, словно очумелый, начал отползать, глядя в эти бездонно-черные глаза. Ужасный человек рывком пододвинул меня к себе, и я оказался полностью в его власти. Он не понимал или не желал принимать мои объяснения об айхмофобии, что преследует меня с детских лет. Мне оставалось только стиснуть зубы и зажмуриться. Слезы страха текли по моему лицу, а в ушах звенели струны Andante grazioso. Когда игла вышла из моего тела, я шумно вдохнул и не смог выдохнуть, умерев в очередной раз.

Передо мной был тоннель и навстречу мне неслась трехглазая морда поезда. Я закричал и вылетел насквозь, минуя свод. Стоя на безбрежном поле по шею в голубых цветах, я смотрел в нежно-лазурное небо, которое начало приобретать сизый оттенок. Внезапно набежали пурпурные тучи, а голубые цветы съежились и обернулись бурыми головками мака. Трава утратила зелень и высохла, шумя под порывами суховея. Меня засасывала земля и, посмотрев под ноги, я обнаружил, что стою на языке огромной черепахи, чей клюв был украшен россыпью неоновых лампочек. Она захлопнула пасть, и я растекся, съеденный прозрачными гигантскими тараканами, которые с хлюпаньем втягивали мое жидкое тело. Я видел, как мои глаза и зубы перевариваются в их кристальных розоватых желудках. Тараканы соединились, и я стал громадной саранчой. Расправил крылья и полетел пожирать голубые цветы, превращенные в опиумные кувшины. Я грыз их тела, похожие на младенцев. Они, не смея кричать, лишь умоляюще смотрели карими глазами, из которых тек маковый одурманивающий сок, моментально застывая и темнея. Меня распирало от их горя, и я лопнул, брызнув миллионами зеркальных осколков. Пришел страшный лавочник и собрал все, не пропустив ни одного, сложил в ступку и измельчил в пыль. Опустил пальцы в чашу, и из-под его ногтей брызнула кровь, он смешал ее с моим прахом и, вытянув губы, выпил. Я стал его ребенком. Крепко держась за пуповину, боялся выйти во внешний мир, подгоняемый схватками, подобными землетрясению. Уродливый продавец сунул руку во чрево, и я, брыкаясь, попытался вжаться в стенки, кутаясь, как в плащ, в плаценту, надеясь скрыться от него, вездесущего. Но он нащупал меня и извлек из цилиндра за длинные уши, как кролика. Показал меня нетопырям в зрительном зале, и они одобрительно оголили свои телескопические члены. Я завизжал и исчез. Факир хлопнул в ладоши и нашел меня, затаившегося в складках своего плаща. Я, одетый как денди, пляшу на арене цирка. Обезьянка со старушечьим, грустным лицом. Злой волшебник поднял меня на руки и, прижимая к себе, понес вон к колышущейся, живой кровати. Он уложил меня и спел колыбельную. Я глянул на свое голое тело и не узнал его: откуда эти круглые, женские груди и бедра? Я — наложница Фатьма, и он мой господин. Я сладко улыбаюсь и маню его к себе.

Страшный продавец садится рядом и протягивает мне жестяную кружку. Ажурный полог трансформируется в зеленый брезент палатки, а роскошная кровать — всего лишь матрас.

12

Жадно пью обжигающий зеленый чай. Лавочник гладит меня по нещадно гудящей голове. Солнце жжет обгоревшую кожу. Ноют мышцы, а шея будто сломана. Продавец похлопывает меня по плечу: мол, лежи, отдыхай. Я расслабленно прикрываю глаза. Вечером смог подняться. Весь день не мог отдохнуть из-за сонма голодных мух, теперь их сменили комары. Я на ослабленных ногах подполз к костру. Страшный лавочник протянул мне миску с жареной картошкой и полбанки тушеного мяса. Я вяло съел эту еду, которой дома побрезговала бы даже собака. Мой спутник погладил мою спину — проверил, болит ли? Я не реагировал. Тогда он, удовлетворенно кивнув, исчез в палатке, возникнув вновь с предметами вчерашней экзекуции. Я покорно позволил перевязать свою руку. С каким-то отупением смотрел, как он вводит в меня блестящее жало иглы, а вынимает клюв аиста, и отбрасывает голову птицы в сторону, где на нее жадно набросились ее сородичи. Я даже понимал, кто из них мать, кто брат, кто сестра бедняги. Они остервенело, выклевывали глаза мертвого собрата, терзая белые перья и окрашивая их в алое. Продавец специй протянул мне клешню и взял меня за руку, которая чудесным образом стала морской черепашкой. Вокруг плыл розовый туман и температурная вяло-текучая музыка. Я вдохнул розоватую дымку, превратился в лягушку, и грустно попрыгал прочь к сахарному замку. Войдя в его чертоги, я раскрутил лассо собственного языка и неудачно прилип к стене. Скосил глаза и увидел, как мои лапы покрываются белой, кристаллизующейся глазурью. Пол поплыл, а дворец начал заполняться молоком. Я утонул и лег на дно серебряными сережками и монетками мониста. Молоко закипело, а я, сплавившись в один кусок, запульсировал сердцем умирающего тигра. Вылетел вместе с рвотными массами изо рта, перегнил и вырос травой. Зацвел, улыбаясь середкой ромашки. Пришел ребенок и радостно сорвал меня, беззвучно кричащего, поднес букет к лицу и хищно оскалился. Я, упав, стал яйцом белой гусыни; вышел из нее и остался лежать на сене. Лавочник укрыл меня одеялом. Я отчаянно колотился в стенки, силясь разбить скорлупу и вылупиться, но так и не смог, задохнувшись в переплетении паутины, пахнущей базиликом.

Ночью у меня случился приступ несварения желудка. Скорее всего, я отравился тушенкой. Вышел из палатки и долго сидел в траве, глядя на белое от звезд небо. Во время третьего похода меня застал за непристойным занятием рассвет. Серые сумерки розовеют, желтеют, и голубое небо взрывается великолепием золота под оглушительный аккомпанемент птичьих криков и жужжание мух. Вдалеке мычит корова, лают тощие псы. Мой спутник варит корки граната и вишневые листья, заставляя пить это варево вместо чая. О том, чтобы рисовать в этот день, даже думать больно.

13

Неделя прошла по стандартному режиму: завтрак, косяк, река, обед, кальян, пейзажи, ужин, укол, сон и вновь по одному заведенному кругу. Все это до жути напоминало растрескавшуюся, древнюю карусель, скрипящую ржавым механизмом и мелькающую облезлыми лошадками. Все кончилось внезапно — я встретил Черную Вдову, и она поцеловала меня. Страшный лавочник рассек мою стопу ножом и принялся пить мою кровь, сплевывая ее на рыжую траву. Она лежала мерзкими, пенными пятнами. У меня замерзли ноги и стали отниматься. Страшный человек взвалил меня, ледяного и обмякшего, к себе на спину и побежал к кишлаку. Там меня, почти мертвого, истекающего холодным потом, погрузили, как мешок, на коня и отвезли на станцию. Туда прилетели врачи на вертолете, вызванные моим спутником. Доктор, больше похожий на пастуха, но, тем не менее, знавший свое дело, сделал мне блокаду. Я уснул на скамье диспетчерской, а проснулся в гостиничном номере столицы.

Утром отправился в лавку — прощаться. Дверь была открыта, и я вошел в душистый полумрак. Продавец стоял у прилавка и пересыпал из мешка в тазик кунжутные зерна. Закончив, он повернулся ко мне, сев на пол, пригласил расположиться рядом. Достал дешевую зеленую зажигалку и пачку папирос, из которой достал один забитый патрон. Дым ударил мягкими молоточками в мой затылок. На моих глазах выступили слезы, когда мы слились в поцелуе, разделенные белой палочкой папиросы. В пустой черепной коробке звучала музыкальная заставка Microsoft Windows. Я плакал, уткнувшись ему в грудь. Кажется, это длилось бесконечно. Отняв меня от груди и пристально глядя мне в глаза, он сказал:

— Сен кочибнетвасанми?

— I'll return.

— Сен хеч качон кайтмайсан — произнес страшный человек и протянул мне пачку и спичечный коробок. — Сен хеч качон бу донни эколмайсан, лекин уни кулинга сакла — а потом помог подняться и вытолкнул вон. Я заметил отчаяние в его бездонных глазах, хотя, может, мне это лишь показалось.

В салоне самолета я достал коробок и заглянул в него. Там были конопляные и маковые зерна.