«Пианист»

Погляди, что они со мной сделали.

Это – лучшее, что у меня было, но пришли

они и подменили мне песню, мама.

Погляди, что они со мной сделали.

Это – лучшее, что во мне было, но пришли

они и расплющили мне мозг,

как яичную скорлупу, мама.

Будь лампочка исправна, он бы, наверное, включил свет. Какая чушь, зачем включать, если лампочка все равно не горит.

– К тому же электрический свет мне не нужен.

Он говорит. И простыня чуть приподымается надо ртом. Заходящее солнце гниющим пурпуром осело в правом углу комнаты, на изъеденном дереве потолочной балки. Он вытаскивает ногу из-под простыни и оглядывает ее так, словно собирается покупать. Да, сразу видно, этой ногой не часто пользуются, не нога, а мощи, на ней печать близкой смерти. Он торопится спрятать ногу обратно под простыню, едва заслышав, что ключ поворачивается в замке, и, хотя ясно, что, кроме Луисы, прийти некому, спрашивает:

– Луиса?

– Да. Я. Кто же еще в такую поздноту?

Луиса запыхалась. Замучена работой и сумками. Нагруженная сумками и свертками, Луиса, не останавливаясь и не переводя духа, пробирается по коридору к кухне, а там сумки больше не выдерживают, вырываются из рук и летят на пол; при этом что-то невозвратно разбивается.

– Ах, чтоб им!

Луиса вскрикивает, в ее голосе страх – не побились ли яйца.

– Ну, слава богу.

Не побились.

– Это еще сгодится.

Одно, кажется, все-таки разбилось.

– Хочешь омлет на ужин?

– С утра о нем мечтаю. Просто телепатия.

Луиса не появляется. Хочет сначала разобрать сумки. Подготовить все на вечер.

Сегодня мы выйдем из дому.

Я устал. Но настроен решительно: надо превозмочь усталость и выйти, вырваться из дому, рука об руку с Луисой, той самой Луисой, чье смуглое лицо показывается в этот момент в дверях.

– Тра-ля-ля.

Смуглое лицо наклоняется, отыскивает его губы и замирает, не давая ему двинуться, так что остается одно – закрыть глаза.

– В потемках.

– Лампочки нет.

– Ах ты черт. Так и знала, что забуду. Врач придет, а у нас…