«Брошенная в бездну»

Орхан КЕМАЛЬ БРОШЕННАЯ В БЕЗДНУ

1

Небо, затянутое чёрными тучами, озарилось вспышками молний. Ударил гром. Задрожала земля.

Быстро стемнело. На улицах городка зажглись фонари. Всё сильней и сильней становился гул, доносившийся с моря. К ночи разразилась буря.

Огромные волны с грохотом обрушивались на прибрежные скалы. Тёмные потоки воды врывались в расщелины острых камней и взлетали в небо высокими струями, подобными призрачным минаретам. Шипящая пена окатывала распростёртое на берегу тело женщины, неторопливо поворачивая его с боку на бок. Порывистый, ветер трепал мокрые лохмотья и седые волосы утопленницы.

– Эх, раса божья! Выбрала время сводить счёты с жизнью! – проговорил полицейский комиссар, подходя к утопленнице.

– А может, она не сама утопилась? – усомнился стоявший рядом хозяин рыбачьего баркаса.

– Да откроет нам истину всевышний! Аминь!

Молодой рыбак поднёс фонарь к лицу утопленницы. Женщине, казалось, было не больше сорока пяти. Наверно, когда-то она была красива. Но сейчас… Глаза глубоко запали, вокруг зиявших, как ямы, глазниц разлилась синева. Всё лицо было в кровоподтёках и ссадинах, а от левого виска до самого подбородка проходил глубокий шрам.

– Да простит ей аллах все прегрешения, – проговорил набожный комиссар.

– Смотрите, – закричал молодой рыбак, – смотрите, какой перстень!

Все обступили утопленницу. На её посиневшем и вздувшемся пальце сверкал, искрясь и переливаясь под жёлтым светом фонаря, крупный бриллиант.

– Вот это перстень!..

– И у кого? У какой-то нищенки!

…Под тусклым светом фонаря перстень испускал удивительное голубое сияние…

2

Много лет назад этот перстень был выставлен в витрине небольшой ювелирной лавки, на месте которой сейчас высится здание банка.

Однажды к витрине подошёл молодой элегантно одетый человек. Он был статен, широк в плечах, его движения были исполнены энергии и силы, а открытое лицо было мужественным и привлекательным.

Немного помедлив у витрины, молодой человек вошёл в ювелирную лавку.

– Покажите мне вон тот бриллиантовый перстень!

– Сию минуту, уважаемый Мазхар-бей, – засуетился хозяин.

– Вы меня знаете? – спросил покупатель.

– Ну как же. Вы ведь адвокат Мазхар-бей! Вот, прошу вас!

Мазхар взял в руки перстень и, поворачивая его в руках, долго любовался игрой искусно гранённого камня. Он мысленно примерил перстень на тоненький палец жены и спросил:

– Сколько это стоит?

– Ведь мы не будем торговаться, эфенди?

– Вполне возможно, – сдержанно проговорил Мазхар-бей.

– Это особенный перстень, эфенди. Он принадлежал когда-то султану. Можете не сомневаться. Впоследствии он достался ростовщику-еврею, который оставил перстень в наследство своим детям, а дети ростовщика…

– Пока оставим в стороне историю перстня…

– Вы хотите знать цену?

– Да, пожалуйста, я жду.

Ювелир назвал. Это были немалые деньги, но Мазхар-бей примерно так и предполагал. Всё же он попросил немного сбавить.

– Это невозможно, – ответил ювелир. – Если вам не подходит, ничего не могу поделать. Ко мне обещала наведаться жена французского консула – ей этот перстень тоже приглянулся.

– Хорошо, я возьму его! – сказал Мазхар.

Положив перстень в синий бархатный футляр, ювелир с улыбкой протянул его Мазхар-бею. Тот отсчитал деньги и торопливо покинул лавку.

О, как обрадуется жена! Его робкая, застенчивая Назан будет в восторге от такого подарка. Впрочем… Ведь они женаты уже пять лет, а она даже ни разу не назвала его ласково: «Дорогой мой муженёк!» Молчалива, неразговорчива, вечно чем-то озабочена. И всегда этот подавленный вид!.. Нет, не о такой жене он мечтал…

Мазхар-бей прыгнул в фаэтон:

– Домой!

Все извозчики хорошо знали адвоката. Ему не надо было называть адреса.

…Он влюбился в Назан с первого взгляда. Это случилось в Стамбуле. В то время он был ещё студентом юридического факультета и вместе со своим другом Нихатом Янъялы снимал комнату в районе Сулеймание. Их деревянный домишко выходил на одну из тесных улочек, которая была не шире садовой аллеи. Однажды, стоя у окна, он увидел девушку, подметавшую улочку. При каждом взмахе метлы её длинные золотистые косы ударяли по икрам стройных ног.

Мазхар с восхищением смотрел на девушку и старался придумать, как обратить на себя её внимание. Но как только девушка заметила, что за ней наблюдают, она тотчас скрылась в дверях старого, покосившегося дома.

И ещё была незабываемой одна ночь. Это было в горячую пору экзаменов. Вместе с Нихатом они провели целый день за книгами, усевшись в тихом уголке кофейни на улице Невольничьего рынка… Перевалило за полночь. Уставшие до изнеможения, они медленно брели в Сулеймание, на свою холостяцкую квартиру. Он вспомнил о девушке из соседнего дома, перед глазами запрыгали, заплясали золотистые косы, хлеставшие по икрам стройных ног…

Мазхар посмотрел на друга и глубоко вздохнул. Тот понял всё с одного взгляда: «Соседка!» И они побрели дальше. Когда друзья подошли к калитке своего дома, серп луны скрылся за облаками, стало совсем темно. В домике напротив ещё горел свет. Девушка сидела у окна и что-то шила. Видимо, она торопилась поскорее закончить работу и лечь спать.

Мазхар подошёл совсем близко к зарешеченному оконцу. Девушка подняла голову и вскрикнула…

Вскоре они познакомились. У Назан не было родителей, она жила со своей тёткой Алие – сестрой покойной матери. Мазхар настаивал на свидании, и тогда она с трогательной беспомощностью сказала: «У меня никого нет на свете, кроме аллаха. Но ведь вы не обидите меня?»

На третий месяц знакомства они стали близки. А ещё через три месяца у Назан заметно округлился живот.

Поняв, в чём дело, тётка подняла крик на весь квартал. Она не потерпит в своём доме потаскуху, пусть убирается куда хочет! И шестнадцатилетняя Назан оказалась на улице…

А как взорвалась мать, увидев его входящим в дом с девушкой, у которой живот едва не доходил до подбородка!

Стоило Мазхару вспомнить о матери, – как у него защемило сердце. Сколько страданий доставляла мать его жене! Она буквально изводила кроткую Назан. А как неприятно было смотреть на размалёванное лицо матери. Она красилась, пудрилась, подводила глаза, совсем позабыв, что это не пристало ей по возрасту. «Бесстыжая!» – в сердцах произнёс Мазхар, но тут же спохватился: «Что бы там ни было, но она всё-таки мать!»

…Хаджер-ханым овдовела совсем молодой, оставшись с маленьким сыном на руках без всяких средств к существованию. Мазхар помнил, как матери приходилось прислуживать в богатых домах, стирать чужое бельё и мыть чужие полы. Она делала всё, чтобы дать ему образование. Он никогда не забывал, чем обязан матери.

Однако всему есть предел! Разве он не возместил сторицей все её заботы? Она жила в его доме в полном довольстве. У неё была своя, хорошо обставленная комната. Он не скупился на подарки матери – её комод и сундук были полны белья и одежды…

Казалось бы, чего ей больше и желать? Живи в своё удовольствие и оставь в покое сына и невестку. Так нет же! Всегда норовит затеять скандал. Нет, нет! Пора, давно пора положить этому конец!

Хаджер-ханым, сидя перед зеркалом, разглядывала своё постаревшее лицо. Нарумянив щеки, она подвела глаза и брови, напудрилась и, набросив чёрный блестящий чаршаф из лионского шёлка, поднялась вполне довольная собой.

– Пора на прогулку, Халдун, – сказала Хаджер-ханым внуку, игравшему на полу своим игрушечным паровозом.

Мальчик поднял на неё глаза:

– С тобой?

– Вот грубиян! Ты должен говорить бабушке не «с тобой», а «с вами»… Но разве ты виноват, что так плохо воспитан? Виновата во всём твоя мать – эта женщина с душонкой служанки!

Хаджер-ханым схватила внука и потащила в переднюю.

– Эй, ты! – крикнула она, спускаясь по лестнице.

Назан хлопотала в кухне и немного замешкалась. Торопливо вытерев руки, она появилась в дверях.

– Что угодно, эфенди?

– Эфенди, эфенди! – передразнила её свекровь. – Чтоб тебе этот эфенди могилу вырыл! Скорее иди сюда!

Назан уже привыкла к такому обращению, но каждый раз ей становилось больно. И всё же она никогда не роптала.

– Что вам угодно? – покорно переспросила Назан.

Хаджер-ханым не удостоила невестку даже взглядом.

– Я ухожу на прогулку, – бросила она в пространство.

– Хорошо, мамочка…

– Мамочка? Какая я тебе «мамочка»? Не смей меня так называть.

– Но почему же?

– Почему, почему? Меня это раздражает.

Назан попыталась смягчить свекровь и подняла было руки, чтобы её обнять:

– Разве вы мне не мать? Разве есть у меня кто-нибудь, кроме вас?

– Пошла прочь! – закричала Хаджер-ханым, – лезет со своими нежностями – ишь «доченька» выискалась! Ну, подумай сама, гожусь я тебе в матери? Или я похожа на грязную нищенку? А?

Назан так и застыла, её словно окатили ледяной водой. Свекровь достаточно ясно намекнула на её бедную мать… Она считала её нищенкой. Но это была ложь! Назан, правда, не помнила своей матери – та умерла, когда девочке было два года. Но зато она хорошо помнила своего отца. Он часто бывал в доме тетушки Алие, которая её растила…

Это был стройный офицер, всегда затянутый в военный мундир. Он дарил ей большие коробки шоколадных конфет, перевязанные яркими лентами, сажал на колени, гладил по голове, ласкал и рассказывал сказки.

Назан очень гордилась своим отцом и горько плакала, когда он внезапно исчез. Лишь несколько лет спустя она узнала, что отец погиб в каком-то сражении…

Шум захлопнувшейся двери заставил Назан очнуться. Она выглянула в окно: свекровь, держа за руку Халдуна, переходила улицу, кутаясь в свой блестящий чаршаф.

Вот свекровь подошла к маленькому домишке, который, казалось, врос в землю, придавленный почерневшей черепичной крышей. У единственного оконца этого жалкого домишка сидела худая, как скелет, женщина по имени Наджие.

Назан знала, что Наджие живётся несладко. Её муж Рыза был бездельником и заядлым картёжником. Да и Наджие было известно о нелёгкой доле Назан. Нередко до неё доносились крики Хаджер-ханым, бранившей невестку.

«Подумаешь, – рассуждала сама с собой Наджие, глядя на приближавшуюся старуху, – не по нраву ей невестка! Ишь ты! Опять накрасилась, как уличная девка! Совсем стыд потеряла. И что это ей дома не сидится?.. Если бы у меня была такая свекровь – я бы её придушила!»

Наджие невзлюбила Хаджер-ханым, заметив однажды, как вела себя эта старая женщина во время разговора с её мужем. Она прищуривала глаза, противно хихикала и, казалось, из кожи вон лезла, желая выглядеть привлекательной. «Мерзкая старуха! Камень готова обнять – лишь бы он был похож на мужчину… Эге! Да она, никак, идёт ко мне».

Наджие, перебиравшая фасоль, отодвинула миску и проворно побежала к двери:

– Пожалуйте, тётушка, заходите!

– Как ты меня назвала? Чтобы я больше не слышала от тебя этого слова!

– Почему же, тётушка! – смешалась Наджие.

– Нет, вы только посмотрите! Опять эта растяпа назвала меня тётушкой! Ну, скажи на милость, могу я быть твоей тёткой?

– Да нет же, куда там, – захихикала Наджие. – Вы правы, клянусь аллахом! Вы… на вид гораздо моложе нас. Заходите, прошу.

Хаджер-ханым с гордо поднятой головой переступила порог. Она уселась на место главы дома, ибо полагала, что ей везде принадлежит самое почётное место, и распахнула чаршаф. Старательно расправив складки на своей ярко-розовой блузке с глубоким вырезом, она выставила напоказ большой кулон, висевший у неё на шее, уголком глаза поглядела на Наджие. Небось, завидует ей эта женщина!

Да как же было Наджие не завидовать! Ведь она молода и совсем недурна. Правда, несколько худовата. Но, что из того – разве ей не пошли бы украшения? Уж, наверно, не меньше, чем этой старухе. Да могла ли она об этом мечтать? Её муж – этот никчемный Риза – не только не покупал ей ничего, но даже проиграл в карты её обручальное кольцо…

Хаджер-ханым, важно восседавшая на табурете, достала из сумки серебряную табакерку и стала сворачивать папиросу.

– А как поживает Назан-ханым? – спросила Наджие, зная, чем можно уязвить старуху. – У неё, наверно, хлопот по горло?

Хаджер-ханым подняла брови:

– Как поживает? Да как она может поживать? У таких женщин всегда полно хлопот! Есть дела, нету дел, всё одно… Мечется без толку из угла в угол. Да все её дела не стоят и ломаного гроша! Неряха! Грязнуля! Вынесет помойное ведро и тут же грязными руками берётся лук чистить, рис перебирать и нос всегда рукой утирает… Горе, а не хозяйка!

Хаджер-ханым шумно вздохнула и, понизив голос, с таинственным видом сообщила:

– Сын её совсем не любит! Не пара она ему, не пара!.. Да что поделаешь – ребёнок…

Она провела кончиком языка по закрутке и продолжала:

– А сколько в Стамбуле красивых девушек из знатных семей! Так нет же, женился на какой-то голодранке! Эх, молодо-зелено!

– Ваша правда, – угодливо пролепетала Наджиё.

– Иной раз, – продолжала в раздумье Хаджер-ханым, – мне кажется, что его просто околдовали. Они ведь там, в Сулеймание, много знают по этой части… Думаешь, если бы не ребёнок, стал бы мой сын держать в доме эту грязнулю? Отдали бы ей паспорт – и проваливай! Ну, может ли она быть женой такого человека, как мой сын! Служанкой – ещё так-сяк. У неё и душонка служанки!

Халдун, который сидел подле бабушки на циновке, играя со своим паровозиком, ловил каждое слово разговора.

– Внук-то совсем не любит мать, – продолжала Хаджер-ханым. – Даже спит со мной. А когда отец хочет забрать его в спальню, ни за что не идёт. Только меня и любит. Иной раз я спрошу у него: «А что же ты будешь делать, если бабушка умрёт?» Так он сразу в слёзы: «Бабушка, родная! Никогда не умирай!»

Она провела рукой по золотистой головке мальчика, расправила складки на его белой рубашечке и одёрнула коротенькие штанишки.

– Сыночек мой, маленький! – проговорила Хаджер-ханым с деланной жалостью. – Я думаю, – продолжала она, обращаясь к Наджие, – что его следует держать подальше от матери. Ну что может дать моему внуку эта женщина, которая годится только в служанки?

– А кто эта «женщина, которая годится только в служанки»? – спросил вдруг Халдун, не глядя на бабушку.

Та спохватилась. И зачем только она всё это говорила при внуке? Ей было наплевать, что эти слова могут дойти до невестки. Но вот если узнает Мазхар…

– Иди, иди, мой милый, погуляй на улице! Я тебе, разрешаю… Подыши свежим воздухом…

Мальчик вскочил и выбежал.

– Внук-то только меня и слушает, – хвастливо сказала Хаджер-ханым. – А почему? Да потому, что обхожденье у меня хорошее. Добра я к нему… И сын тоже без моего слова шагу не ступит. А ведь он солидный человек – мужчина хоть куда! Посмотреть на него – ну лев, просто лев!.. В мою породу пошёл. Бывало, покойная мать рассказывала, что все три её брата были богатырями. Богатыри – просто богатыри! Во всём Караормане никто не мог положить их на лопатки…

– А разве вы из Караормана?

– Ну как же, милая, как же! В Караормане у нас было поместье. Мы ездили туда каждое лето… В то время я была совсем крошкой. Вот такая, не больше Халдуна… Но я хорошо всё помню. Бывало, в хлевах у нас полным-полно скотины: коровы, быки, козы, овцы… А какое было молоко, какие сливки! А дыни, арбузы, виноград! Целыми арбами возили. Нам и смотреть-то на них не хотелось…

Хаджер-ханым сложила губы колечком и пустила струю дыма в потолок.

– Да вот пришлось покинуть родные края…

Всё, о чём сейчас рассказывала Хаджер-ханым, было почти правдой. Почти, потому что поместье, в которое она приезжала летом погостить на недельку-другую, принадлежало не им, а тому богатому старику, которого она называла дедушкой.

Её мать, черкешенка, выросла в доме у этого старика. А потом её выдали за телеграфиста. Бабушка же Хаджер, жившая с ними, когда-то была прислугой при султанском дворе. Она рассказывала детям разные истории о той поре своей жизни. И как-то само собой получилось, что Хаджер-ханым в конце концов стало казаться, будто их род ведёт начало прямехонько от султанского двора…

…Детство Хаджер кончилось рано. Она была шустрой, миловидной, синеглазой девчушкой с маленьким носиком кнопкой. Пятилетняя Хаджер вместе со своей семилетней сестрёнкой носилась по бахчам и полям, усеянным алыми маками. Подует ветерок – и маки колышутся, словно алые волны катятся по полю…

Девочка была строптива, и уличные мальчишки обходили её стороной. Она никогда не давала в обиду старшую сестрёнку и чуть что расправлялась с мальчишками, раздавая затрещины направо и налево.

Маленькая Хаджер была сильно привязана к своему отцу. Ей очень нравился его мундир телеграфиста. Приветливый, весёлый, он умел заразительно смеяться. Только дома ему приходилось быть тихоней. Обычно, придя со службы и пообедав, он усаживался у окна, брал на колени Хаджер и пел ей вполголоса песни. Она клала ему голову на грудь, закрывала глаза и слушала, как бьётся его сердце. Хаджер ласкалась к отцу, как котёнок. От матери она никогда не видела ласки.

Эта женщина – сплошной комок нервов – постоянно сражалась на кухне со своими сковородками и кастрюлями, громыхала медными подносами и бранилась на весь дом. На её лице никогда не появлялась улыбка. Лучше было не попадаться ей под горячую руку. Обычно, когда начинался скандал, отец спешил ускользнуть в дальнюю комнату и подолгу простаивал у окна, выходившего в сад.

…Так всё шло, пока однажды в холодный, дождливый день их семья не покинула селение вместе с толпой беженцев. Хаджер тащила за руку старшую сестрёнку, но та очень скоро выбилась из сил. Она буквально таяла на глазах, как восковая свеча.

– Беги же, беги! – молила Хаджер. – Ну что ты еле тащишься?

Они сразу потеряли из виду отца и мать. Но было невозможно остановиться – они бежали, только бежали, позабыв обо всём…

Кто-то поднял и усадил девочек на высокую арбу, набитую каким-то скарбом. Прямо перед ними торчали большие рога. Сёстры дрожали от холода, их платья промокли насквозь.

Куда их везут? Кто этот старик, погоняющий буйволов? Он так участливо посматривал на них… Но не произносил ни слова. А они ни о чём и не спрашивали. Им было всё равно… Вокруг ни родных, ни близких – одни на всём белом свете!

Прошло много дней. И однажды арба въехала в большой город. Повсюду виднелись серебристые купола. Кто-то сказал: «Вот и Эдирне!» Хаджер никогда и не слыхала, что есть такой город.

Вскоре их разлучили. Старшую сестру удочерил какой-то измирский купец. Она плакала, молила взять вместе с ней и Хаджер. Но всё было тщетно. Девочку унесли, а Хаджер стало так больно, словно у неё вырвали кусок сердца. Но она не плакала, и лишь, насупив брови, с ненавистью смотрела на людей, отнявших сестру.

Зато по ночам, лёжа на жёсткой подстилке, она оплакивала своих близких…

Хаджер отказывалась от еды и сильно тосковала. Но вот пришёл и её черёд. Девочку повезли в Стамбул и приставили нянькой к разбитой параличом малолетней дочери члена военного суда. Маленькой госпоже надо было угождать во всём.

Детство и отрочество Хаджер прошли в стенах большого мрачного дома в заботах о больной дочери важного чиновника, стирке белья и уборке многочисленных комнат и в побоях, которые ей доставались ни за что ни про что.

Жена чиновника – высохшая, рано постаревшая женщина – носилась по всему дому, подобно чёрному суховею. Страдала ли она от бессонницы, ссорилась ли с соседями, горевала ли о том, что её дочь постигла такая судьба – во всём была виновата Хаджер.

Но ничто – ни побои, ни работа, от которой из-под ногтей выступала кровь, ни выпадавшие ей невзгоды – не смогло подавить в маленькой служанке волю к жизни. Наоборот! Наперекор судьбе Хаджер стремилась к счастью! Она думала: «Выжить, только бы выжить!»

В четырнадцать лет она уже строила планы на будущее. У неё будет свой дом, муж, ребёнок. Нет, не один, а много детей! Она их хорошо воспитает…, Мальчикам даст образование. О, они станут большими людьми – такими, как её хозяин! Они тоже будут носить белые рубашки с накрахмаленными воротничками и во всём походить на члена военного суда. Каким же он выглядит молодцом, а ведь уже в годах!..

Она женит своих сыновей на девушках из знатного рода, они пробьют себе путь к богатству. Затем её семья покинет Стамбул… И прошлое исчезнет навсегда…

Мысли о знатности и богатстве были навеяны Хаджер разговорами жён чиновников, посещавших дом члена военного суда. Она всегда старалась подслушать, о чём толкуют эти нарядные дамы. Когда речь заходила о знатных персонах, Хаджер силилась понять, что же это за люди, которые стоят даже выше её хозяина. Она была уверена, что выше члена военного суда могли быть только министры да ещё падишах…

В её голове оживали смутные воспоминания о рассказах бабушки, прожившей так много лет при султанском дворе! Так почему бы и ей самой не стать важной дамой?

Что ж, она покрепче стиснет зубы и сумеет пережить эти тяжёлые годы. А там… Пусть только вырастет её старший сын – она всем покажет, что такое Хаджер! Она будет жить в богатом доме старшего сына, будет важной госпожой. У них будет много служанок, няньки, а возможно, и гувернеры, когда подрастут внуки…

Честолюбивые мечты совсем завладели маленькой служанкой. В какой-то мере этому способствовал и её хозяин, который подружился с Хаджер. Их сблизило то, что оба были жертвами сварливой фурии. Супруг, уставший от постоянных скандалов жены, искал отдохновения у Хаджер. И эта запуганная девчонка, дрожавшая перед своей хозяйкой, становилась всё более самоуверенной.

Обычно хозяин не спешил возвратиться к семейному очагу. Закончив службу, он отправлял с приставом свой портфель, а сам шёл в одну из кофеен Балыкпазары[1] и засиживался там до поздней ночи. Он возвращался домой навеселе, хлебнув изрядную порцию вина.

Лёжа на своей жёсткой постели в кладовке около кухни, Хаджер не смыкала глаз. Она прислушивалась к каждому шороху, ожидая, когда же наконец послышится звук осторожно открываемой двери.

Хозяин, крадучись, словно кот, проскальзывал в кладовку. Он знал, что девчонке пришлось немало вынести за день, и считал своим долгом приласкать сиротку. Он гладил её по головке и утешал, как мог.

Но девочка подрастала, и постепенно эти отеческие ласки приобрели какой-то другой оттенок. А когда Хаджер минуло пятнадцать, они превратились в любовные объятия…

Лучшие годы своей жизни этот человек провёл подле больной, сварливой жены. И вот теперь любовь к расцветавшей Хаджер, словно расплавленный свинец, обожгла его сердце.

Женское чутьё подсказывало юной Хаджер, как следует себя вести. Едва заслышав, что он поворачивает ключ в замке, она сбрасывала одеяло и, разметавшись по постели, закрывала глаза. Он склонялся над спящей девушкой и жадно её ласкал, а хитрая Хаджер притворялась, будто ничего не слышит. Так и он и она наслаждались этими бурными вспышками страсти. Однако хозяин все ещё не решался переступить границу.

Но однажды днём, сидя на службе, он принял решение. «Это случится сегодня! А почему бы и нет? – рассуждал он сам с собой. – Ведь можно обойтись без скандала… Ну, а если возникнут какие-нибудь осложнения, всегда найдётся выход…»

Он возвратился домой пьянее обычного. Тихонько приоткрыл дверь кладовки, и тут его словно обуял бес… «Что же теперь будет» – спрашивала рыдающая Хаджер. У хозяина ещё не было определённого плана, и он стал утешать девушку, как мог. Но вдруг в его голове мелькнула мысль: «А что, если выдать Хаджер за судебного пристава Исмаила?»

Судья знал, что одинокий Исмаил не закончил и двух классов рушдие[2]. Он очень боялся призыва в армию. А по закону те, кто женился на круглых сиротах, освобождались от воинской повинности. Поэтому женитьба на Хаджер была бы для парня сущим спасением. «Да и Исмаил – настоящая находка для Хаджер!» – рассуждал судья.

Денька через три он завёл разговор с приставом: «Есть у меня в доме сиротка. Приглянется тебе – что ж, в добрый час! Женись!»

Судья говорил всё это покровительственным тоном, а верзила Исмаил, давно уже мечтавший о женитьбе, жадно ловил каждое слово своего начальника.

Не долго думая, Исмаил поспешил к дому судьи. Обычно, постучав в дверь, – он, едва лишь она приоткрывалась, подавал портфель и тут же уходил. Но на этот раз Исмаил нарочно уронил почтенный портфель, и девушке пришлось выйти из-за двери, чтобы его поднять. Она наклонилась, и он увидел не только её золотистые волосы, но и полную грудь. А когда юная служанка подняла на него глаза, Исмаил от радости едва не лишился чувств. Неужели ему предлагали жениться на этой красавице? Значит, господин судья считает его достойным такой невесты? А ведь он был готов жениться хоть на сорокалетней вдове.

Когда наутро судья пришёл на службу, Исмаил, преисполненный благодарности, припал к его руке. Начальник оказался так великодушен, что взял на себя все расходы по свадьбе и даже обещал снять для новобрачных отдельный домик.

В течение месяца судья подыскал новую служанку. Хаджер была выдана за Исмаила и вошла хозяйкой в маленький домик, снятый для молодой четы в районе Сулеймание.

Теперь для Хаджер началась жизнь, о которой она мечтала. Встав спозаранку и подоткнув подол, она с рвением принималась за дела. Все соседи, а особенно судья, поражались её проворству.

В доме Хаджер царили чистота и порядок. Когда она, напевая приятным грудным голосом, принималась скоблить полы, казалось, что под её сильными ногами даже доски поскрипывают от удовольствия. Вещей пока было немного, но Хаджер сумела создать в своём гнезде уют.

Раз в неделю она ходила в старый особняк навестить бывших хозяев. Соседям, жившим в их квартале, говорилось, что судья – её дядя, а его пожилая супруга – тётушка. Ни у кого не было оснований думать, что это не так.

Иногда судья посещал домик Хаджер со своей женой, но чаще всего приходил один. Ничего не подозревавшие соседи, завидев его, кричали Хаджер: «Встречай дядю! Дядя пришёл!»

Теперь этот немолодой чиновник совсем перестал появляться в кабачках. Он проводил у молодожёнов всё свободное время. Начальник мужа не приходил с пустыми руками. Деньги, которые прежде он оставлял в кабачках, теперь шли на подарки Хаджер. Судья не забывал и Исмаила – покупал ему то одежду, то различные предметы туалета. Исмаил считал частые посещения начальника величайшей милостью и начал повсюду представляться в качестве племянника судьи. По протекции новоявленного «дядюшки» он вскоре получил должность секретаря суда. Теперь все просители обращались прямо к нему, и многие дела, которые вёл его «дядюшка», решались при посредничестве Исмаила.

Любовь судьи к Хаджер со временем не только не угасла, а, как это часто бывает с мужчинами, которым перевалило за сорок, разгоралась всё жарче. Он с готовностью выполнял любое желание молодой женщины, воспринимая каждую её прихоть как приказ.

Судья ревновал Хаджер к мужу, но та лишь капризно надувала розовые губки и говорила: «Ведь я его нисколечко не люблю». Хаджер и в самом деле не любила своего мужа. И не только мужа, но и бывшего хозяина. «Исмаил-муж, которого мне дала судьба, а судья – любовник, которого надо терпеть. Вот и всё! – рассуждала хитрая Хаджер.

Сердце её принадлежало артиллерийскому офицеру, жившему на соседней улице. Каждое утро он проходил мимо их дома, держась за рукоятку сабли и подкручивая свои большие светлые усы.

Вскоре офицер догадался о тайной страсти Хаджер. Подходя к калитке своего дома, он частенько заставал здесь Хаджер, мирно беседовавшую с его матерью. Молодая женщина обычно сворачивала ему длинную папиросу. А однажды, видя, что это очень нравится соседу, Хаджер приготовила и наполнила ими жестяную коробку, стоявшую на его письменном столе.

Когда вечером, придя домой, молодой человек увидел этот подарок соседки, он надолго погрузился в задумчивость и не заметил даже, как опустошил коробку, куря одну папиросу за другой.

Вскоре офицер получил новое назначение в район Румелии. Хаджер была вне себя от горя. Она с трудом удерживалась от рыданий.

И вот однажды, позабыв стыд и страх, она, как только ушел муж, позвала офицера к себе. Наконец-то они были одни! Хаджер призналась ему в своём чувстве и незамедлительно получила ответное признание. Тогда она поспешила выложить ему свой план действий…

А спустя две недели Хаджер вместе со своим новым мужем и свекровью укатила в Румелию.

Обнаружив её исчезновение, Исмаил и судья страшно растерялись.

Шло время, а Хаджер не возвращалась. Куда и с кем она уехала, они не знали. Ну, а если бы даже и знали? Разве в их силах было вернуть её назад?

А Хаджер теперь была по-настоящему счастлива. Она жила с любимым человеком, который души в ней не чаял. Никогда не приходилось повторять ему свои просьбы дважды.

Единственное осложнение состояло в том, что они не могли решить, как быть с матерью.

– Я не желаю жить со свекровью, – не раз твердила Хаджер. А однажды, выйдя из себя, потребовала отправить свекровь к замужней дочери.

Офицер не нашёл в себе силы возразить ей, хоть и любил мать…

Старая женщина проявила полную покорность судьбе.

– Хорошо, сынок, – сказала она. – Лишь бы аллах дал вам счастье!

И уехала.

Прошёл год, за ним другой. Муж часто отлучался по долгу службы, оставляя Хаджер в полном одиночестве. Когда она забеременела, он стал особенно беспокоиться. Уезжая из дому, он просил пожилых соседок приглядывать за Хаджер. А в случае чего помочь ей. Ведь она так неопытна!

Но Хаджер не нуждалась в помощи. Её выдержке можно было лишь позавидовать: когда пришло известие о гибели мужа в схватке с четниками, Хаджер не проявила и тени отчаяния. Она даже не заплакала.

Ровно через неделю после несчастья она уехала в Стамбул. Под сердцем у неё шевелилось дитя. Она похлопотала, и ей назначили пенсию за погибшего мужа.

Потом она отправилась в дом своего первого мужа в Сулеймание. Но не нашла там никого. Исмаил вместе со своим начальником покинул Стамбул.

Хаджер расспросила людей и узнала, что оба они служат теперь в Анатолии. Она была уверена, что её простят.

Так оно и случилось.

Увидев беглянку в дверях суда, Исмаил не поверил своим глазам. Но уже в следующее мгновение его охватил восторг. Всё было забыто. Он не спрашивал её ни о чём. Взяв у начальства разрешение, он отправился домой вместе со вновь обретённой Хаджер и собственноручно приготовил ей кофе. Потом стремглав помчался за продуктами. Исмаил не переставал хлопотать около жены весь день.

Он был на седьмом небе. Теперь уже не имело никакого значения, что она покидала его. Было важно, что она вернулась…

Когда на следующий день Исмаил сообщил эту счастливую новость судье, тот долго не мог прийти в себя от радости.

И жизнь, которая так внезапно оборвалась в Сулеймание, снова вошла в свою колею.

Как и прежде, судья выдавал себя за дядю Хаджер. И когда его спрашивали, откуда вдруг взялась эта племянница, отвечал: «Она была в Стамбуле, на курорте. А теперь приехала».

Пролетели, сменяя друг друга, дни, недели, месяцы… Хаджер родила сына. Ребёнок во всём походил на своего отца. Это был настоящий крепыш.

Мальчика вписали в паспорт Исмаила и нарекли именем погибшего отца – Мазхаром.

Когда Мазхару исполнилось полтора года, судью назначили в одну из арабских провинций. А Исмаил получил направление в противоположную сторону. Вместе с Хаджер и ребёнком они уехали в один из городов южного побережья, Анатолии.

Здесь они жили, забытые всеми. В тридцать лет Исмаил умер от чахотки, оставив жену и Мазхара без всяких средств…

3

– Бабушка! Папа едет! – закричал Халдун, вбегая в домик Наджие.

Хаджер-ханым выглянула в окно. Было не более четырёх часов пополудни. Сын никогда не возвращался так рано.

Вот он расплатился с извозчиком и выпрыгнул из фаэтона. Он был чем-то взволнован. С какой лёгкостью взбежал он на каменное крыльцо и заколотил в двери, словно озорной школьник! Куда только девались его степенные манеры?

Назан, гладившая рубашку мужа, была поглощена своими невесёлыми думами. Услыхав, что около дома остановился фаэтон, она выглянула в окно. «Мазхар-бей! Но почему так рано?»

Теряясь в догадках, она побежала открыть дверь.

Мазхар-бей всё с той же лёгкостью взлетел по лестнице.

– А где мама? – спросил Мазхар. Ему показалось странным, что она не вышла к нему, как обычно, на встречу.

– Её нет дома. Она пошла погулять, – ответила Назан.

Мазхар с облегчением вздохнул: значит, они с женой одни. Он сделал шаг и протянул к ней руки. Но Назан не посмела броситься в его объятия. Ей стало страшно: а вдруг войдёт свекровь…

– Ну, иди же ко мне, – позвал Мазхар.

Назан глядела на мужа, но не двигалась с места.

– Иди же наконец! – вспыхнул он. Потом быстро взял её за руку, притянул к себе и поцеловал.

– У меня есть для тебя сюрприз, – прошептал Мазхар, увлекая её в спальню.

– Сюрприз?

Назан смотрела на мужа удивлёнными глазами. В них не было никакой радости. Он плотно затворил дверь.

– Отгадай!

Она молчала, опустив голову.

– Сколько ни думай, всё равно не угадаешь. Вот, смотри!

Мазхар вытащил из кармана бархатный футляр и открыл крышку.

Блеск заигравшего в полумраке спальни драгоценного камня ослепил Назан. Она с трудом сдерживала волнение.

– Это вы мне купили? – робко проговорила она.

– Тебе! – И Мазхар надел перстень на её тонкий палец.

Глаза молодой женщины наполнились слёзами радости. Она бросилась в объятия мужа.

– Премного вам благодарна!

– Только смотри не показывай матери. Договорились?

Выражение радости тотчас исчезло с лица Назан.

– А что же мне делать? – спросила она.

– Ничего. Спрячь перстень в сундук – и дело с концом!

– И никогда не надевать!

– Почему же? Наденешь…

Но Мазхар и сам не смог бы ответить на вопрос, когда это произойдёт. Ведь стоит матери увидеть перстень, и она может от зависти перевернуть весь дом.

– Мазхар, сынок, – послышался вдруг за дверью голос Хаджер-ханым.

Супруги вздрогнули, словно их застали на месте преступления. Назан быстро спрятала футляр в сундук, захлопнула крышку побежала открывать.

Свекровь стояла на пороге, гневно сдвинув подведённые брови.

– Чем это вы здесь занимаетесь средь бела дня?

– Странный вопрос, мама! Что хотим, то и делаем, – раздражённо сказал Мазхар.

– Хорош! Нечего сказать!

Она повернулась, и, хлопнув дверью, ушла в свою комнату.

«И это позволил себе сказать Мазхар, мой Мазхар! Значит, он дошёл уже до того, что способен говорить матери дерзости?»

Хаджер-ханым сорвала с себя чаршаф и швырнула его на тахту. За ним туда же полетели юбка, блузка, чулки, брошь. Так вот как заговорил Мазхар, которого она вырастила и воспитала! Распустив волосы, Хаджер-ханым повалилась на тахту. «И всё из-за этой дряни, ничтожной Назан! Нельзя ни на минуту отлучиться из дому!» Однако почему всё-таки сын вернулся так рано? Неужели они с Назан что-то скрывают?»

Дверь отворилась. На пороге стоял Мазхар.

Не дав сыну возможности произнести хотя бы слово, Хаджер-ханым накинулась на него:

– Ты зачем пришёл?

– Да что с тобой, мамочка?

– Ничего! Убирайся отсюда! Ступай к своей благоверной!

Она вытолкала Мазхара из комнаты и захлопнула дверь.

Бурные вспышки материнского гнева начинали тяготить Мазхара.

До каких пор всё это будет продолжаться? Неужели так будет вечно? Ведь он лишён возможности отвечать ей потому, что она его мате.

Мазхар побрёл в спальню и, как подкошенный, свалился в кресло у окна.

Вдали, за раскинувшимся, подобно гигантскому покрывалу, морем медленно садилось солнце. В небе темнела стая ворон. По пыльной дороге неторопливо катил тарантас.

«Что делать?» – думал Мазхар. Он знал, какой мстительной и злобной была его мать. Ей ничего не стоило в любое время набросить чаршаф, побежать к соседям и облить грязью его жену, да и его самого, или выскочить на улицу и, приложив руки ко рту, начать орать во всё горло!..

В комнату вошёл плачущий Халдун.

– Что случилось, сынок? – спросил встревоженный Мазхар.

– Бабушка меня прогнала!

– Что же она тебе сказала?

– Очень стыдные слова.

– Всё равно, говори! – потребовал Мазхар.

– Она сказала: «Иди к своему рогоносцу-отцу и потаскушке-матери».

Мазхар весь затрясся от гнева. Нет, он этого так не оставит!

– Что с вами? – испуганно спросила Назан, столкнувшись с ним на пороге.

Вращая налитыми кровью глазами, Мазхар повторил ей то, что слышал от сына.

– Нет, нет, не ходите к ней, не надо! – взмолилась Назан, хватая его за руку.

– По-твоему, опять стерпеть обиду?

– Но ведь она мать, не чужая. Если вы любите меня, не поднимайте скандала. Всё равно виноватой останусь я.

С трудом овладев собой, Мазхар сел. Ему всё это чертовски надоело.

«Неужели, – думал он, – положение матери даёт ей право говорить любую гадость?»

Назан взяла сына за руку и вышла с ним из комнаты. Ведь свекровь может подумать, что он настраивает против неё Мазхара. Нет, уж лучше уйти в кладовку. Она вновь принялась гладить бельё, а Халдун примостился в уголке и, катая свой игрушечный паровоз, что-то невнятно забормотал.

Назан прислушалась. Мальчик поднял глаза и встретился взглядом с матерью.

– Я не люблю бабушку, – неожиданно заявил он.

– Что ты говоришь, сынок! Разве можно не любить свою бабушку?

– А знаешь, что она говорила тёте Наджие?..

Назан была уверена, что свекровь говорила недоброе, но мальчик не должен был повторять её слова. К чему? Ещё услышит муж и устроит скандал.

– Бабушки могут говорить что угодно, это тебя не касается, – строго сказала Назан.

Закончив гладить, она накрыла на стол и пошла за свекровью. Тихонько постучав, Назан стала ждать. Молчание. Снова постучала и, не получив ответа, слегка приоткрыла дверь.

Прямо против неё на тахте сидела свекровь. Лицо её было искажено злобой.

– Ну, что тебе? – спросила она, высоко подняв брови.

– Обед готов, не угодно ли вам кушать?

– Вылей его себе на голову! Вон отсюда! – загремела Хаджер-ханым.

Назан осторожно притворила дверь.

Обед прошёл в тягостном молчании. Супруги просидели за столом допоздна. Но ни он, ни она не обмолвились ни словом о том, что их волновало.

На следующий день, когда Мазхар ушёл в контору, Назан вымыла грязную посуду и задумалась: что бы приготовить на обед? Должно быть, и свекровь не откажется сегодня от еды. Ведь вчера она не обедала и не ужинала. В это время со двора послышался крик молочника. Назан схватила бидон и бросилась к двери. Халдун побежал следом за ней.

Хаджер-ханым, приподняв занавеску, выглянула через окно в переднюю. Как только невестка и внук спустились во двор, она выскользнула из комнаты, схватила из буфета кусок брынзы, два ломтя хлеба и быстро возвратилась к себе.

Мазхар сидел в своём кабинете за письменным столом, положив голову на ладони. «Чем мы не угодили матери, чего она от нас хочет?… – с горечью думал он. – Да она попросту ревнует меня к Назан! Конечно, так уж повелось: свекрови всегда сетуют на то, что невестки отбирают у них сыновей. Но, как говорится, ничего не поделаешь – пришедший с гор прогоняет того, кто развёл сад в долине…»

Он закурил. «Надо найти какой-то выход. Может, снять матери комнату? Но тогда от скуки она начнет ещё больше сплетничать. Да и согласится ли она жить отдельно?»

Он представил себе мать и словно услышал её голос: «Отдельно я жить не стану! Можете не утруждать себя понапрасну!»

Мазхар поднялся из-за стола и стал ходить из угла в угол. «Нет, нет, не согласится она жить отдельно. Устроит скандал, опозорит меня! Но что же делать, как от неё избавиться?..»

Кто-то вошёл. Мазхар обернулся. В дверях стоял Рыза. Медленно войдя в комнату со сложенными перед грудью руками, он подобострастно склонился к руке Мазхара, пытаясь её поцеловать.

Мазхар отдёрнул руку.

– Чем могу быть полезен? У вас ко мне дело?

– Вчера ваша почтенная матушка соизволили побывать в нашем бедном доме, у моей жены Наджие… Пообещали поговорить с вашим превосходительством о работе для меня… Вот я и пришёл повидать вашу светлость…

– Мать мне ещё ничего об этом не говорила, – прервал пришедшего Мазхар. – Вы безработный?

– К сожалению, да, ваша светлость.

– А обучены вы какому-нибудь ремеслу?

– Немного учился в рушдие. Возьмусь за любую работу.

Мазхар вспомнил, что один из его клиентов содержит небольшой бар.

– В баре будете работать?

– Это как раз по мне, – обрадовался Рыза. – Я ведь и хотел просить вашу светлость об этом… Если я не ошибаюсь, вы ведёте дело хозяина бара «Джейлан». У меня там есть дружок. Так, один гарсон. Он мне говорил, что коли ваша светлость поговорит с патроном, то он не откажет.

– Хорошо, Рыза-эфенди. Я… скажу ему.

– Да благословит вас аллах! Да продлит он вашу драгоценную жизнь! Не надо ли вам купить чего на базаре? Я к вашим услугам, ваша светлость.

Обычно покупки Мазхару делал его секретарь. Но тот почему-то ещё не пришёл. Мазхар вынул из кармана деньги и протянул их Рызе:

– Если вас не затруднит…

– Что вы, господин, прошу вас. Для меня это высокая честь…

– Купите мясо, баклажаны, помидоры, виноград… А что останется – возьмите себе.

Рыза низко поклонился, приговаривая: «Да благословит вас аллах», – и, пятясь, вышел из конторы. Он быстро спустился к базару, сделал покупки и зашагал домой.

Наджие сидела у окна. Увидев радостное возбуждение на лице мужа, она забарабанила в стекло и закивала ему. Но Рыза только помахал ей рукой и торопливо поднялся на крыльцо дома Мазхар-бея.

Услыхав стук в дверь, Назан выглянула в окно.

– Ах, Рыза-эфенди! Мой муж поручил вам сходить на базар? Большое спасибо, но боюсь, что это доставило вам много хлопот!

– Нисколько, госпожа! Наоборот, для меня большая честь… – Он сделал паузу и спросил:

– А могу ли я повидать Хаджер-ханым-эфенди? Я бы хотел поцеловать ей руку.

– Пойди позови бабушку, сынок, – сказала Назан Халдуну. – Скажи, что пришёл дядя Рыза-эфенди и хочет её видеть.

Халдун только что проснулся и был ещё в ночной рубашке. Сверкая босыми пятками, он побежал вверх по лестнице, толкнул дверь бабушкиной комнаты, но она не поддавалась.

– Бабушка!

Хаджер-ханым не ответила. Только после того как он в четвёртый раз прокричал «бабушка», она с величественным видом показалась в дверях.

– Чего тебе?

– Вас просит дядя Рыза-эфенди.

Как только Хаджер-ханым услыхала это имя, высокомерное выражение тотчас исчезло с её злого лица.

– Сейчас приду.

Она оглядела себя в зеркало, напудрилась и быстро спустилась по лестнице.

Назан всё ещё разговаривала с Рызой.

– Ты что язык чешешь? – набросилась на неё свекровь. – Можно подумать, что Рыза-эфенди пришёл к тебе.

– Мазхар прислал продукты, – сказала, пятясь, смущённая Назан.

– Мазхар? С каких это пор ты стала так называть мужа? Не можешь, как полагается, назвать его Мазхар-беем? Экая невежа!

Назан вся зарделась. Не говоря ни слова, она понесла покупки наверх. Хаджер-ханым тут же забыла о её существовании.

– Доброе утро, Рыза-эфенди, – сказала она, пожирая глазами гостя.

– Уважаемая Хаджер-эфенди! Я пришёл поцеловать вашу руку, – проговорил Рыза, склоняясь.

– С чего бы это вдруг?

– Господин, да пошлёт ему аллах счастья, уже занялся моим делом.

Хаджер-ханым вспомнила своё вчерашнее обещание.

– Вот как? Очень рада. А я ещё даже не успела с ним поговорить. Всё заботы, огорчения. Ох-хо-хо! Вчера, когда я вернулась домой… Скажи, Рыза-эфенди! Придёт тебе в голову средь бела дня запереться в спальне с женой?

– Что вы, разве это возможно, тётушка? – с деланным возмущением ответил Рыза.

«Тётушка»! – воскликнула Хаджер-ханым. – Да разве я гожусь тебе в тётки?»

«Э, да у неё что-то на уме», – подумал Рыза. А вслух проговорил:

– Простите, Хаджер-эфенди, это просто привычка.

– Сколько же мне лет, по-твоему? – не унималась она. – Неужели я выгляжу такой старой?

– Что вы, Хаджер-эфенди! Вы – и старость! Ничего общего!

– Вот так-то верней! А то и ты, и жена твоя заладили одно: «тётушка» да «тётушка».

– Разрешите мне идти, Хаджер-эфенди?..

– Куда это ты спешишь? Или надоело со мной разговаривать?

– Я спешу? Ничего подобного! Наоборот, мне бы очень хотелось посидеть и побеседовать с вами…

Сощурив подведённые глаза, Хаджер-ханым так взглянула на Рызу, что у того больше не оставалось никаких сомнений в её намерениях.

– Значит, тебе хотелось бы посидеть и поговорить со мной? – многозначительно переспросила Хаджер-ханым.

– С превеликим удовольствием.

– А жена?.. Посмотри, вон она сидит у окна и глазеет на нас. Интересно, что скажешь ты ей?

Рыза оглянулся: жена действительно высунулась из окна.

– Пусть вас это не волнует, ханым-эфенди. Однако разрешите откланяться.

– Всего наилучшего!..

Хаджер-ханым постояла на пороге, пока Рыза не скрылся в своём доме. Только после этого она нехотя повернулась и закрыла дверь.

– Ты что там застрял? – ворчала Наджие.

Но Рыза лишь отмахнулся.

– Мазхар-бей обещал устроить меня в бар! Ты думаешь, это старуха помогла? Как бы не так! Она ещё и не поговорила с сыном. Похоже, что у них опять ссора.

– Из-за чего же? – Глаза любопытной Наджие так и забегали.

– Так, чепуха какая-то. Мазхар средь бела дня пошёл со своей женой в спальню. А этой противной старухе до всего дело. Да ведь сын-то со своей женой пошёл, а не с кем-нибудь?

– Вот старая сплетница! Вчера она была здесь и так ругала свою невестку, просто слушать тошно! А ведь невестка-то добрая как ангел… Нет, пока старуха жива, не будет в их доме покоя!.. Погоди, а вы-то с Хаджер-ханым о чём толковали? Сдаётся мне, приглянулся ты ей.

– Вот выдумала! Да кто станет связываться с шестидесятилетней старухой, – сквозь зубы процедил Рыза.

– Шестьдесят? Ей нет ещё и пятидесяти!

– Ну, это положим…

– Клянусь аллахом, Рыза!

– А мне-то что. Хоть бы и тридцать. Мне нужно добиться своего. Вот устроюсь в бар, тогда избавимся от нищеты.

– Будешь пропадать в этом баре по ночам.

– Работа есть работа. Главное – заработок. Приятель гарсон там, будь я проклят, лопатой деньги гребёт. Мне бы только туда попасть.

Рыза закурил и направился к тахте.

– Эх, – мечтательно вздохнул он, – выгорело бы только это дельце. Вот тогда бы мы зажили… Все чаевые – в банк. Накоплю денег. А потом вместе с каким-нибудь компаньоном – открою кабачок.

– А мне что ты купишь?

– Не спеши! Как говорится: «Рано слепым хороводиться, коли мечеть только строится».

Рыза поднялся с тахты и отправился навестить своих дружков.

4

Хаджер-ханым достала из сундука четки, накинула на голову расшитый шёлком платок и уютно устроилась на тахте. Она хорошо знала сына: он мог вспылить, но уже на следующий день становился мягким, как восковая свеча, и ласковым, словно котёнок.

Правда, она ещё вчера вечером ждала, что Мазхар постучится к ней и попросит прощения. Но он не пришёл. Утром же он ушёл очень рано, когда она ещё спала. Теперь, перед обедом, он непременно придёт.

«А если не придёт?» Эта мысль выводила Хаджер-ханым из себя. «Что ж, пускай! Но, видит аллах, я осрамлю его перед всеми! Ведь это ради него, ради того, чтобы дать ему образование, сделать его человеком, я отдала свою молодость. Да и замуж не вышла, чтобы отчим не издевался над пасынком…»

Хаджер задумалась.

Нет, шептал ей внутренний голос, она не вышла замуж потому, что не за кого было. Мужчины, с которыми её сталкивала судьба, охотно развлекались с ней, а потом давали пинка. Выйти замуж? Этого не предлагал ей никто!

Она вспомнила целую вереницу распутников. Какие блестящие молодые люди встречались ей в богатых домах, где приходилось стирать бельё! Ох, где вы, минувшие дни!…

Вспомнился ей и красавец Фюрузан-бей. Он служил в канцелярии в районе Баби-али… Каким же застенчивым, о аллах, показался сначала ей этот юноша. Хаджер и в голову не могло прийти, что этот нежный, словно девушка, генеральский сынок захочет завести шашни с ней, прачкой!

Под влиянием нахлынувших воспоминаний Хаджер-ханым замерла и закрыла глаза. Пальцы её перестали перебирать чётки. Ей показалось, что сейчас, как много лет назад, она вновь лежит в объятиях Фюрузан-бея и всё её тело ощущает его сладкую тяжесть…

Внезапно послышался стук кольца о входную дверь. Хаджер-ханым пришла в себя и открыла глаза. Поправив съехавший набок платок, она приняла смиренную позу и начала быстро перебирать чётки, бормоча: «Милостивый аллах, милостивый аллах!»

Стрелки часов, стоявших на комоде, приближались к шести. Это, конечно, сын. Хаджёр-ханым высоко взметнула насурмленные брови. О, она не так-то легко пойдёт на мировую! Она помучит их, пусть узнают, как ссориться с ней!

Поплевав на пальцы и проведя ими по глазам, словно она только что плакала, Хаджер-ханым стала ждать. Вот на лестнице послышались хорошо знакомые шаги сына. Что это? Остановился? Заговорил о чём-то с женой? А сейчас, наверно, взял на руки Халдуна.

– Папочка! – просил мальчуган. – Подними ещё выше, ещё, к самому потолку!

Шаги стихли. Видимо, все трое отправились в спальню.

Сердце Хаджер-ханым полоснула ревность. Значит, он и не думал идти к матери? Значит, теперь она у Мазхара только на третьем месте: после жены и сына… Да как он смеет так пренебрегать ею!

Хаджер-ханым охватило вдруг страстное желание бить и крушить всё вокруг. Пусть со звоном летят оконные стёкла, пусть зеркало превратится в осколки, пусть сгинет эта проклятая лампа под круглым абажуром! Да-да, перебить всё, всё! А потом выскочить на улицу и осрамить их на весь город.

Она задыхалась от гнева. Так вот до чего дошло! Он уже открыто пренебрегает матерью! Да как он посмел не зайти к ней, не поинтересоваться её самочувствием, не попросить прощения?.. Вот до чего довела его эта женщина! Мать для него теперь ровно ничего не значит.

И вдруг страшная мысль пронзила Хаджер-ханым: а что если в один прекрасный день Мазхар предложит ей подыскать себе комнату и покинуть его дом?

«Да полно, – пыталась она успокоить себя, – может ли он зайти так далеко? А если да? Если Мазхар бросит меня на произвол судьбы?»

Хаджер-ханым с сердцем швырнула чётки на тахту. О, тогда она знает, что ей делать!

Старуха заметалась по комнате. «Я им покажу, – шипела она, угрожая кому-то. – Пойду в суд и так ославлю перед людьми, что он не сможет больше оставаться в этом городе…»

Она остановилась и задумалась: «Ну, а что это даст? А если я совсем потеряю Мазхара?» Хаджер-ханым вздрогнула. Ведь она и в самом деле может его потерять. И тогда та, другая, полностью завладеет им…

Кто знает, что тогда будет. Её перестанут уважать, никто не назовёт её «мать господина адвоката». Чего доброго, с ней опять начнут обращаться как с прачкой…

Нет, нет, в этом городе никто не знает, что она стирала чужое бельё! Но сама она этого не забыла. Она хорошо помнит, что ей пришлось испытать в те дни… И это уже не повторится! Никогда она не вернётся к корыту, никогда не будет жить в каморке с подслеповатым окошком, в подвале чужого дома!

Разве мало тех мук, которые она перенесла ради своего сына? Она отдала ему всё, всё… И что же?

Затесалась к ним в дом эта девица без роду и племени, и всё пошло прахом. Каким почтительным, нежным, ласковым сыном был Мазхар. Бывало скажет «мамочка», и кажется, будто пролетела стая щебечущих ласточек. А уж когда улыбнётся, сердце так и растает… Всем делился он с матерью. Она знала о том, какие дела он вёл, сколько зарабатывал, знала его планы… Сын не делал ни одного шага, не посоветовавшись с ней. Мусорного ведра и то бывало не купит без её согласия… Но как-то всё изменилось.

Теперь он глаз не сводит с этой ничтожной женщины и только думает, как бы остаться с ней наедине… И зачем он только женился!

Дверь распахнулась. Хаджер-ханым уголком глаза взглянула в зеркало. Это был сын. Он улыбался и протягивал к ней руки.

Нет, нет, она так легко не сдастся!

– Оставь меня! – взвизгнула Хаджер-ханым и с плачем бросилась на тахту.

Мазхар подождал, пока она успокоится, присел на край тахты и положил голову ей на плечо.

Хаджер-ханым с раздражением оттолкнула сына:

– Не мать я тебе! Нет у меня сына! Никого, ни кого у меня нет на этом свете! Иди к своей любимой жене и сыночку. Зачем тебе мать? Ведь это она, же на, тебя родила и вырастила, вот и иди к ней! А меня оставь на волю аллаха. Давно вижу, что лишняя в этом доме. Торчу, словно пень, между вами.

В комнату неслышно вошёл Халдун и осторожно прижался к бабушке. Назан стояла у приоткрытой двери, не решаясь войти: а вдруг свекровь прогонит? Она робко взглянула на мужа. Тот кивнул «входи». Пересилив себя, Назан переступила порог.

– Мамочка, позвольте… – едва слышно прошептала она, припадая к руке свекрови.

Хаджер-ханым метнула на неё взгляд, полный злобы, и закричала:

– Прочь отсюда, потаскуха! Не постеснялась ко мне вломиться да ещё руку целовать хочешь!

В глазах у Назан потемнело. Глотая слёзы, она вышла из комнаты.

Мазхар не знал, как поступить: остаться или уйти.

– Ну что, довольна? – с горечью спросил он, холодно взглянув на мать.

– Да, довольна!

– Жаль. Не к лицу тебе такие поступки!

– Ну вот, теперь он учить меня вздумал.

Оставшись одна, Хаджер-ханым дала волю злорадству. Наконец-то ей удалось при сыне сказать невестке слова, которые столько раз были готовы сорваться с языка! Теперь она облегчила сердце.

Старуха подошла к застеклённой двери и приподняла занавеску. Ей было видно всё, что происходит в столовой. Мазхар сидел за столом, обхватив голову руками.

«Ага, задумался! Верно, крепко задело. Так тебе и надо!» Она взглянула на невестку. Печальное лицо Назан, казалось, стало ещё красивее. И всё закипело в груди у Хаджер-ханым.

«Да разве она красивая? – попыталась старуха успокоить себя. – Это глаза меня обманывают. Вот я действительно была красавицей! Сколько лет заставляла бегать за собой судью и мужа! А как был влюблён в меня белокурый офицер! Да если бы я не была так хороша, разве муж принял бы меня назад?»

Она ещё немного приподняла край занавески. «Ишь как обхаживает мужа! А он тоже хорош! Ведь не маленький, мог бы обождать, пока не подадут ребёнку. Я бы на его месте не дотронулась до еды, пока не положат ребёнку. Эх-хе-хе! Мужчина – всегда мужчина. Нет, вы только посмотрите, до сих пор ребёнку не положила! Ну и мать! Чтоб ей сквозь землю провалиться!»

Обед проходил в тягостном молчании. Но и муж и жена думали об одном и том же. Разве это жизнь? Ради чего они должны так страдать? Ведь весь этот скандал не стоил и выеденного яйца. Что за беда, если они пошли поговорить в спальню?

К концу обеда настроение у Мазхара совсем испортилось, и он предложил Назан прогуляться, подышать свежим воздухом.

По лицу жены пробежала тень сомнения.

– Было бы неплохо пригласить на прогулку… – неуверенно проговорила Назан и показала глазами на комнату свекрови.

– С какой стати? Уж не за то ли, что она так вела себя с нами?

– Тише! Услышать может.

– И пусть услышит! Мы ведь с ней пуповиной не связаны, – отрезал Мазхар, поднимаясь из-за стола.

Немного погодя, не сказав матери ни слова, они вышли из дому. Хаджер-ханым едва не задохнулась от ярости. Подбежав к окну, выходившему на улицу, она увидела, что сын и невестка садятся в фаэтон. Вот Мазхар взял Халдуна на колени, извозчик опустил верх и, усевшись на козлы, стегнул лошадей. «Какая наглость! Даже не попрощались!.. Конечно, чего и ждать мне впредь, если невестка научилась так ловко настраивать сына против матери. Но она у меня дождется! Я ей покажу – этой…»

Когда фаэтон скрылся из виду, Хаджер-ханым вновь возвратилась к занимавшей её мысли: «Зачем всё-таки они закрывались в спальне средь бела дня? Неужто так сильно любят друг друга? А может, что-то скрывают или прячут?»

На цыпочках, словно в пустом доме её мог кто-то услышать, Хаджер-ханым вышла из комнаты, прошла через переднюю и толкнула дверь спальни. В нос ей ударил запах духов. «Можно подумать, что в своей хибарке в районе Сулеймание она только и делала, что душилась, эта голодранка!» – прошипела Хаджер-ханым и внимательно оглядела комнату: широкая двуспальная кровать, яркое пикейное покрывало, на стене, рядом с кроватью, фотография Назан-невесты. От всего веяло покоем и уютом.

Но вот взгляд её остановился на сундуке, обтянутом верблюжьей кожей. И сердце словно ножом полоснула ревность. Этот красивый сундук сын ещё в прошлом году привёз жене из Стамбула. Хаджер-ханым погладила ладонью шероховатую обивку. Если бы не было ненавистной невестки, сундук принадлежал бы ей. Она попыталась приподнять крышку. «Заперт? Нет, открыт!»

Сундук был полон: свёртки, узлы, разноцветные шёлковые и ситцевые ткани с яркими цветами… Но ей были знакомы все эти вещи. Надо посмотреть получше, может, они что-нибудь купили и скрыли от неё? Возможно, сын делал это уже не раз, а она и не подозревала.

Хаджер-ханым потрогала один из свёртков и уже собралась было вытащить его, но вдруг остановилась: «Не нарочно ли невестка оставила сундук незапертым? Наверно, сказала Мазхару: „Посмотри, как здесь всё уложено. А когда вернёмся, давай проверим, не шарит ли у нас в сундуке мать?“

Хаджер-ханым отдёрнула руку. От такой дряни всего можно ожидать! Умеет прикидываться. Когда её ругают, опустит голову и молчит. «Смотри, мол, какая плохая у тебя мать. Оскорбляет меня, а я всё терплю».

Хаджер-ханым снова взорвалась: «Значит, невестка нарочно оставила сундук открытым? Ну и пусть!» Разве она боится этой твари? Выхватив из сундука первый попавшийся свёрток, она отстегнула булавку и развернула его. Блузки, бельё, полотенца… Точно такие же сын покупал и ей. Она вытянула другой узелок. Что-то брякнуло об пол. Синий бархатный футляр? Хаджер-ханым быстро открыла крышку: на золотом перстне, вложенном в лунку, сверкал и переливался всеми цветами радуги крупный бриллиант.

Ей стало дурно, и она грузно осела на пол подле раскрытого сундука. Значит, сын тайно купил драгоценный перстень этой голодранке, этой ленивой размазне, которая не может связать двух слов!

Хаджер-ханым не могла оторвать взгляда от камня, голова её кружилась, в глазах плыли круги. Теперь она не сомневалась, что невестка совсем завладела её сыном. Не сегодня-завтра она станет здесь полновластной хозяйкой и вытравит из сердца сына любовь и уважение к матери…

Глаза Хаджер-ханым наполнились слёзами. Сколько Мазхар заплатил за перстень? Наверно, он стоит уйму денег. «Выклянчила у мужа, бесстыжая!.. А может, он сам ей подарил? Будет теперь похваляться перед всеми: „Вот как муж меня любит! Я для него – всё, а мать – ничто!“

Она попыталась надеть перстень на безымянный палец. Но палец был слишком толст. Тогда она примерила перстень на мизинец. В самый раз! Сердце её зашлось от зависти. Значит, у невестки безымянный палец не толще её мизинца!.. Какой, однако, красивый перстень!

Никогда в жизни у неё самой не было ничего подобного. Ни муж, ни любовники, ни даже сын не покупали ей таких драгоценностей. Ах, как же захотелось Хаджер-ханым, чтобы этот перстень подарили ей…

Внезапно раздался стук – кто-то барабанил кольцом во входную дверь. Хаджер-ханым быстро сунула перстень в футляр, захлопнула крышку и швырнула его в сундук. Потом побросала туда свёртки и узлы и вышла из спальни.

Кто бы это мог быть? Она выглянула в окно. Ах, да это соседка Наджие… Хаджер-ханым сразу успокоилась и открыла дверь.

Наджие, прибежавшая в шлёпанцах на босу ногу, не захотела подниматься наверх.

– Я увидела, – сказала она, жуя сакыз[3], – что ваш сын и невестка поехали на прогулку, и очень удивилась: почему они оставили вас дома?

Хаджер-ханым вновь почувствовала укол ревности.

– Они приглашали меня, но я сама не захотела.

– Почему же, госпожа? Погуляли, развлеклись бы немного…

– Аллах с тобой! Я и так не скучаю, моя милая. Это не в моих правилах. Да ты поднимись, Наджие, посиди у меня.

– Нет уж, вы извините, я пойду.

– Конечно, дорогая, пойдёшь… Только поднимись на минутку.

Наджие зашлёпала босыми ногами по ступенькам. Они вошли в гостиную. Хаджер-ханым усадила соседку и уселась сама.

– Вот что, дочь моя…

– Простите, Хаджер-ханым, Мазхар-бей уже обещал помочь моему мужу…

– Ах да! Но я даже не успела поговорить с сыном. Тут у нас ссора произошла… Скажи, дочь моя, ты, например, средь бела дня пошла бы в спальню со своим мужем? Виданное ли это дело? Как же надо низко пасть женщине, чтобы допустить…

«Конечно, пошла бы, – усмехнулась про себя Наджие. – А почему бы и нет? Разве спальня днём запирается на замок?» Но вслух сказала:

– Да, мой говорил об этом. Какой позор! На глазах у свекрови, средь бела дня войти в спальню! Просто немыслимо!

– Но думаешь, они просто так? Я выведала, в чём тут дело, меня не проведешь!

– А что же за причина такая? – вкрадчиво спросила Наджие.

– Причина? Пойдём – увидишь!

Охваченная любопытством Наджие последовала за старухой. Они вошли в спальню. Здесь было очень уютно. Кровать, покрытая нарядным одеялом, на полу ворсистые паласы… Именно о такой красиво убранной опрятной комнате мечтала Наджие. У неё даже под ложечкой засосало от зависти.

Хаджер-ханым откинула крышку сундука и вытащила из вороха узлов синий бархатный футляр.

– Вот смотри! – она протянула футляр Наджие на дрожащей от волнения ладони.

Наджие ослепил блеск драгоценного камня. Она более не видела ни нарядной комнаты с роскошной кроватью и паласами, ни старухи.

– Как же Мазхар-бей любит свою жену! – только и могла прошептать она.

По лицу Хаджер-ханым пошли бурые пятна. Только сейчас она спохватилась: зачем было показывать перстень посторонней женщине? Ведь Наджие наверняка подумает, что Мазхар больше любит жену, чем мать.

Старуха захлопнула футляр и с сердцем швырнула его в сундук.

«Нет, – думала Наджие, перед глазами которой всё ещё сверкал драгоценный камень, – что бы ты ни говорила, старая госпожа, а сын твой, видно, крепко любит свою жену». И она вздохнула – ведь её никогда так не любили… А чего в ней недоставало? Если она и не так красива, как Назан, то всё же молода и совсем, совсем не дурна. Правда, немного худовата… Но что из того? А ведь муж ей не только бриллиантового перстня, но даже колечка с простым камушком никогда не купил…

Хаджер-ханым продолжала о чём-то с жаром говорить. Наджие видела, как на её полной шее вздувались синие жилы, но ничего не слышала. Ею безраздельно владели мысли о богатом подарке, сделанном другой женщине. Ах, почему же её муж не приносил такие подарки?.. Почему она должна довольствоваться только его ласками? Да и что это были за ласки?..

Она вспомнила тонкие, словно плети, руки мужа с набухшими венами. Обычно он возвращался домой поздно ночью совсем пьяненький. Пошатываясь, он едва добирался до кровати, валился, как сноп, отворачивался к стене и тотчас засыпал. А ведь Рызе нет ещё и сорока. Что же будет, когда ему стукнет шестьдесят?

– Так-то вот! – услыхала она вдруг голос Хаджер-ханым и быстро спохватилась.

– Ваша правда.

– …и если я не внушу сыну, что его жена никудышная бабёнка, пусть никто не назовёт меня больше Хаджер-ханым! Пришла к нам в дом эта голодранка, эта потаскушка из Сулеймание и госпожу из себя корчит. А ведь не она, а я родила Мазхара, я растила его, не жалея сил, выкормила его, сама недоедала. Я, я, а не она!

– Правильно, тётушка.

– Можно подумать, что она привыкла носить бриллиантовые перстни в отчем доме! Ха-ха! Да и во сне-то она их там не видела! И чем только приворожили моего сыночка? Мало всего, так он теперь и в долги, наверно, залез. Я тоже женщина. И у меня были мужья. Настоящие мужчины. Из таких, что и в дверь не пройдут! Но я никогда не заставляла их залезать в долги!

Хаджер-ханым разволновалась, сердце гулко стучало у неё в груди. Она пошла в кухню и жадно выпила стакан холодной воды.

– Уж не околдовала ли она вашего сына? – стоя за её спиной, вкрадчиво спросила Наджие.

Выражение лица у Хаджер-ханым мгновенно изменилось. Она часто закивала головой.

– Дело говоришь, Наджие. Так оно, должно быть, и есть! Ну и умница же ты! А я вот не додумалась…

– Одна моя знакомая повитуха – её зовут Хюсне – говорит, что в городе есть какой-то ходжа[4], амулеты заговорённые продаёт, по пятьдесят курушей. Может, ваша невестка и водится с колдунами? Ведь так, ни с того ни с сего не заставишь человека залезть в долги, купить дорогой перстень, да ещё прятать его от матери.

У Хаджер-ханым заблестели глаза.

– Ты права, Наджие. Мазхар никогда не был таким. Мне ли не знать своё дитя. Он без меня бывало куска хлеба в рот не возьмёт!

– По-моему, надо скорее разыскать Хюсне. Сунуть ей пару лир – пусть сходит к этому ходже. Может, он научит, как разрушить чары, которыми невестка околдовала вашего сына?

– А ты возьмёшься за это дело?

– О тётушка, конечно! Вы не беспокойтесь. Если согласны, считайте, что дело сделано.

– Ты уж постарайся, Наджие. Мне бы и самой хотелось повидать бабку Хюсне…

– Ну, это уж лишнее. Она боится полиции. Я с ней поговорю, с глазу на глаз.

– Сколько бы это ни стоило, я согласна. Мой долг – спасти своё дитя от мотовства, от бессовестной жены. Наверно, она уже немало повытянула у него. А там, глядишь, в один прекрасный день скажет: «Прощайте! Оставляю вас на волю аллаха!» И пойдёт гулять по белу свету…

Наджие промолчала.

– Нет. Я не допущу грабежа в своём доме, не позволю ободрать моего сына, как луковицу! Просто грешно залезать в долги из-за какой-то голодранки.

5

– Надеюсь, что вам не пришлось залезать в долги, чтобы купить этот перстень? – спросила Назан.

– Нет, – ответил Мазхар. – Я давно хотел его купить, но ждал, пока в руках окажется достаточная сумма. Теперь дело сделано. Ну и пусть лежит себе в сундуке. Нечего беспокоиться. Ты-то мне досталась так дёшево! Вот этот перстень и будет тебе моим свадебным подарком…

Мазхар отпил глоток чаю.

Они сидели друг против друга в одном из семейных казино, которые начинали входить в моду.

Мазхар быстро воспринимал всё новое. Поэтому ему не казалось предосудительным прийти с женой в летний ресторанчик или в казино и выпить там чаю, кофе или даже ракы. Правда, многим это казалось ещё чем-то диким.

Люди, заходившие в казино, косо поглядывали на адвоката. Зачем приводить жену в такие места, где сидят мужчины? Виданное ли это дело?

Назан ощущала на себе косые взгляды и понимала, что их осуждают. Но она старалась не обращать ни на кого внимания. Раз так угодно мужу, она готова пойти не только в казино, а хоть на край света.

Назан радовалась подарку. Но она не привыкла проявлять свои чувства и сидела молча, потупив взгляд. Мазхар потерял всякую надежду как-то развеселить жену, увидеть на её лице выражение радости. Слишком уж она была сдержанной!

– Было бы лучше, – только и сказала Назан, – если бы вы показали перстень матери.

– Почему лучше? – строго спросил Мазхар.

– Не знаю… Она ведь всё-таки мать.

– Прежде всего, перестань обращаться ко мне на «вы». Я уже тысячу раз просил тебя об этом. И перестань заступаться за мою мать. Я знаю её лучше, чем ты.

Мазхар разнервничался, у него разболелась голова.

Всякий раз, когда он слышал от жены это «вы», ему начинало казаться, что между ними вырастает какая-то невидимая стена отчуждения. Зачем она это делала? Мазхар не видел в этом никакого умысла, но в то же время не мог подавить в себе чувство досады. Они женаты уже пять лет, а он так и не отучил её от этого «выканья», от привычки скрывать свои чувства, от стремления всегда оставаться в тени…

Назан думала о том же. Почему она не умеет показывать свои чувства? Ведь муж сердится на неё за это… Ах, если бы она смогла распахнуть свою душу, обнять его и сказать: «Мазхар, дорогой мой!..»

Назан посмотрела на мужа. Ей показалось, что надвигается гроза. Иногда, даже в самые счастливые минуты, хорошее настроение неожиданно сменялось у него глубоким унынием. Он становился резок и причинял ей немало страданий.

– Куда же девался Халдун? – проговорила Назан, чтобы прервать тягостное молчание.

Мазхар огляделся вокруг. За дальним столиком, у самого барьера, важно восседал какой-то грузный мужчина. Перед ним стояла плоская бутылка ракы. И вдруг Мазхару тоже захотелось выпить ракы. «Подойти к незнакомцу? Поздороваться, сесть с ним рядом и заговорить? Да нет же! Зачем всё это!»

Он поднялся из-за стола и пошёл к выходу искать сына. Мазхар увидел Халдуна на улице. Он стоял около извозчика и о чём-то его расспрашивал. Глядя на сосредоточенное серьёзное лицо мальчика, Мазхар прошептал: «Совсем как взрослый!»

Халдун давно мечтал стать извозчиком. Он долго стоял, заложив руки за спину, и думал: «Вот бы мне таких лошадок!»

– Это твой фаэтон? – спросил он извозчика.

– Мой, если не найдётся хозяина, – улыбаясь ответил извозчик. Он был очень худ и мал ростом.

– А лошади?

– И лошади тоже мои.

– Ты где их взял?

– Нашёл на улице.

– Скажешь тоже! Разве лошади и фаэтоны валяются на улице?

– А разве нет? Если не веришь, спроси у отца. Он тебе подтвердит, что этот фаэтон потеряли, а я его нашёл.

«Наверно, он говорит правду, если велит спросить у отца, – подумал Халдун, – ведь отца все называют „бей-эфенди“. Ещё бы – ведь он носит накрахмаленный воротничок. И всё, всё знает. Ему-то никто не соврёт. А если соврёт, он сразу в тюрьму отправит…»

– А я смогу найти фаэтон, как ты?

– Когда подрастёшь, сможешь.

Больше Халдун ни о чём не спрашивал. Стоит только подрасти, его мечта осуществится. Но когда же всё-таки это будет? Можно было бы спросить у отца, но ему лучше не задавать такие вопросы. А то ещё скажет: «Ну и глуп же ты, Халдун!»

Он подошёл к подъезду казино.

– Где ты был? – спросил Мазхар.

– Я хотел посмотреть, что делается на улице.

– Ну и что ты видел?

Халдуну не хотелось рассказывать. Он боялся, что отец скажет: «И не стыдно тебе якшаться с извозчиком? Ведь ты же сын знатного господина!»

– Может, там обезьянки танцевали?

Халдун нахмурился. «Зачем отец надо мной смеётся? Если бы были обезьяны, я бы сказал».

Не получив ответа, Мазхар повторил вопрос:

– Ну как, видел обезьянок?

– Нет.

Мазхар вздохнул. Голова болела всё сильней. Так бывало всегда, когда на смену недавнему возбуждению приходило какое-то смутное беспокойство. Он знал, что вскоре боль станет нестерпимой, и поэтому сказал:

– Может, пойдём домой?

– Как вам будет угодно, – ответила Назан.

О, как его раздражала постоянная готовность жены сделать всё, чего бы он ни захотел! Неужели у неё никогда не было своих желаний?

Он взглянул на сына. Тот, словно котёнок, ласкался к матери, но вид у него был какой-то встревоженный.

– Ну, что у тебя стряслось?

Халдун поёжился. И вдруг стал похож на улитку, которая прячется в свою раковину.

– Ни-че-го, – пролепетал он.

– Ну говори, говори, что там у тебя на уме.

Халдун понял, что отец начинает сердиться. Так, пожалуй, и оплеуху заработаешь. Он тронул отца за рукав:

– Папочка, а как дети вырастают?

Мазхар решительно не знал, как следует объяснить всё это сыну.

– Ты задал серьёзный вопрос, сынок. Об этом можно много говорить, но ты, пожалуй, и не поймёшь. Запомни самое главное: чтобы вырасти, надо хорошо есть и спать после обеда. Вот подрастёшь, пойдёшь в школу, а там учителя тебе всё как следует объяснят. Ты понял меня?

Халдун ничего не ответил. Раз отец говорит, значит, так оно и есть. Но всё-таки его мучил вопрос: «Как же вырастают дети?»

Они поднялись из-за стола и вышли. Солнце неторопливо садилось за далёкие синие горы.

После прогулки Назан немного оправилась от страха, который нагнала на неё свекровь. В доме царила тишина. Ото всего веяло покоем, словно и не было этого ужасного скандала. Хаджер-ханым не показывалась. Она заперлась в своей комнате и плотно занавесила стеклянную дверь.

«Когда ждать новой бури?» – думала Назан. Она так устала от скандалов. Особенно больно было смотреть в такие минуты на сына. Бедный ребёнок трепетал от страха, как осенний лист на ветру.

– Наверно, вам следовало бы попросить прощения у матери, – сказала Назан, снимая с головы платок.

Мазхар передёрнул плечами. Головная боль усиливалась. С каждой минутой ему становилось всё хуже. Он был не в состоянии сейчас не только выносить капризы матери, но наверно, не смог бы заставить себя почтительно говорить с отцом, если бы тот вдруг поднялся из могилы.

У Мазхара едва хватило сил снять пиджак и брюки. Он как подкошенный рухнул на кровать. Какая усталость! А ведь сегодня он почти ничего не делал. «Душевные переживания, – подумал Мазхар, – выматывают человека больше, чем любая работа». Он повернулся на бок и попытался забыться. Но чувство гнетущей тоски не проходило. Почему-то он вспомнил вдруг пузатого посетителя казино и стоявшую перед ним плоскую бутылку ракы. Но ведь у него тоже есть такая бутылка! Что ж, так она и будет до бесконечности стоять нетронутой? Мазхар вскочил:

– Назан!

Молодая женщина, которая в это время, стоя на коленях перед сундуком, приводила в порядок разбросанные узлы, вздрогнула. Она никак не могла найти подарок мужа. И только после того, как были перебраны все узлы, увидела наконец синий футляр чуть ли не на самом дне сундука. «Словно кто-то нарочно забросил его подальше», – подумала Назан. Она ещё не пришла в себя от только что пережитого волнения, когда раздался голос мужа.

– Что вам угодно? – спросила Назан, нежно погладив бархатный футляр и бережно положив его в сундук.

– Мне захотелось выпить пару рюмок ракы. Достань-ка маринованные баклажаны, брынзу, ещё чего-нибудь.

Ей всегда становилось страшно, когда муж выпивал. Сначала он смеялся, говорил без умолку, а ночью наступала реакция. Эта резкая смена настроений очень пугала Назан. У неё самой был ровный, спокойный характер, она не смогла бы обидеть и муравья. Втайне ей очень хотелось, чтобы и муж был таким…

Но делать нечего: она покорно направилась в кухню, достала закуски, накрыла стол.

Мазхар налил ракы, разбавил водой и быстро выпил.

– Ох, сильна же ты, жизнь! – крякнул он и закурил сигарету. Привычку приговаривать эти слова после опрокинутой рюмки он перенял у своего друга, которого звали Оккеш. Стройный, высокий, темпераментный юноша был родом из Антепа. Они подружились ещё в идадие[5] и вместе поступили в университет. Когда они были на втором курсе юридического факультета, началась национально-освободительная война. И оба молодых человека, как и многие другие студенты, пошли в армию. Вместе демобилизовались и снова приступили к занятиям. Оккеш и Мазхар почти не расставались. Частенько они проводили часы досуга в одном из полюбившихся им кабачков Стамбула. Оккеш, пропустив первую рюмку, обычно потирал руки и обязательно приговаривал: «Ох, сильна же ты, жизнь!»

Да, он любил жизнь! Подвижный, словно ртуть, Оккеш обладал пытливым, беспокойным умом. Его целиком захватили идеи национально-освободительной борьбы, и он сумел увлечь и своего друга Мазхара.

Один родственник Оккеша, служивший в муниципалитете, дал им поручение распространить листовки и нелегальную литературу среди тех, кто умел держать язык за зубами. Они охотно взялись за это поручение и, не страшась опасностей, горячо принялись за дело.

Эх, были денёчки!.. Кто бы мог думать, что ему придётся торчать в каком-то захолустном городишке, ходить ежедневно из дома в контору и из конторы домой, заниматься чужими делами, всё более теряя интерес к окружающей жизни?..

Появление жены прервало ход его мыслей.

– Здравствуй, – сказал он, увидев Назан. Но ответа не получил. Как всегда, она ограничилась молчаливой улыбкой.

– Почему не отвечаешь? Я тебе сказал: «Здравствуй!»

– Здравствуйте!

– Ну, здравствуй! Да что ты словно неживая?

И вдруг он подумал: «Интересно, какой она станет, если выпьет немного ракы? Ведь иной раз вино пробуждает в нас совсем другого человека. Как знать, быть может, этот второй человек у жены окажется более жизнерадостным?»

Наполнив рюмку, он поставил её перед Назан:

– На, выпей!

Назан растерялась. Пить ракы? Ещё чего не хватало!

– Почему же ты стоишь? Садись и пей!

– А вы это серьёзно?

– Да, серьёзно!

– Но разве это возможно?

– Конечно! Я так желаю! Если муж повелит выпить хоть яд, ты не смеешь отказываться.

– Это верно, но… от одного запаха у меня всё переворачивается внутри.

– А хоть и так, всё равно: ты должна выпить.

– Не заставляйте меня, Мазхар-бей!

– Ты должна выпить, я приказываю! – загремел он.

Назан нерешительно взяла в руки рюмку, поднесла её ко рту, но пряный запах аниса, ударивший в нос, вызвал тошноту. Она едва смогла поставить рюмку на стол. Это взбесило Мазхара.

– Пей, говорят тебе!

– Мазхар-бей!..

– Или выпей, или…

Назан потупилась и молчала.

– …или тебе придется поцеловать моё мёртвое чело!

Не помня себя, Назан схватила рюмку, сделала глоток. Мутная жидкость опалила ей горло и язык; она закашлялась.

Мазхар взорвался:

– Вон отсюда!

Назан с виноватым видом тихонько ускользнула в спальню.

Наблюдавшая эту сцену сквозь занавеску Хаджер-ханым широко раскрыла рот. Колени её дрожали. Позабыв об обиде, она готова была тотчас броситься к сыну на шею, обнять его и расцеловать. Ей с трудом удалось сдержать себя.

Выпив несколько рюмок и не закусив ничем, Мазхар поднялся из-за стола. Он совсем захмелел. Нет, он не желает более ни минуты оставаться в этом постылом доме!

Нахлобучив на голову шапку, Мазхар вышел на улицу.

Сейчас ему были противны и жена и мать. Он, конечно, понимал, что их нельзя сравнивать друг с другом. Да что и говорить, если бы, например, его матери предложили рюмку ракы… О, она без малейшего колебания опрокинула бы её себе в рот. А ещё вечно похваляется, что строго соблюдает религиозные обряды и не пропускает ни одного намаза. «Ну и аллах с ней! – подумал Мазхар. – Гораздо хуже, что она позволяет себе так обращаться с невесткой. Это вообще чёрт знает что!»

Как бы то ни было, обе женщины делают его несчастным. Конечно, характер матери не изменишь. Но Назан… Если бы она хоть как-то проявила свою волю, настояла на том, чтобы отделиться от матери, сердилась, наконец. Тогда ещё можно было бы искать выход. Но она не выражала никаких желаний и никогда ни на что не жаловалась.

«Измотанная женщина», – подумал Мазхар. Ему казалось, что это самое меткое определение для жены. По целым дням она не вылезала из дому. Если не стряпала, то скребла полы или стирала бельё, штопала, латала.

А ведь он взял её в дом не как служанку. Он мечтал о жизнерадостной, пылкой подруге… Ему вспомнилась жена адвоката Кадри – Леман. Высокая, пышногрудая, вечно смеющаяся. Она вносила в дом радость и счастье. Вот бы ему такую!

Ему хотелось, чтобы, постучав в дверь, он слышал весёлый топот спешащей навстречу жены, чтобы стены их дома были наполнены её звонким смехом, чтобы она могла посидеть с ним за рюмкой ракы и петь вместе с ним чудесные турецкие песни. А его встречала утомлённая, измотанная работой женщина. Такой же она была и в постели. Да как же он до сих пор не обращал на это внимания? Ведь ей всегда только хотелось спать… «Мать, наверно, не так уж неправа, когда говорит, что сама судьба предначертала Назан быть служанкой», – заключил Мазхар и прыгнул в проезжавший мимо свободный фаэтон.

– В бар «Джейлан»!

– В бар «Джейлан», господин?

– Да, а что?

Извозчик не ответил, но было ясно, что он озадачен. Сколько раз он возил Мазхар-бея из дома в контору и из конторы домой. Но вот в бар он ехал впервые.

Кнут щёлкнул над гривами коней, и фаэтон рванулся вперёд.

Бар «Джейлан» был небольшим увеселительным заведением, в котором стояло несколько столиков и играл маленький джаз. Баром его можно было назвать лишь условно. Но именно такие входили тогда в моду в Анатолии.

Бар находился почти на самой окраине города, в помещении, служившем до этого складом. Владелец бара – низкорослый сухонький человек – оставил снаружи почти всё нетронутым. Зато внутри он основательно переделал складское помещение. В общем это было увеселительное заведение средней руки – зал, кабинеты, дешёвые олеографии: «Закат солнца», «Штиль на море», «Деревья хурмы, позолоченные лучами заходящего солнца», которые, по мнению хозяина, создавали уют.

Он встретил Мазхара у порога низким поклоном.

– Ах, эфенди, ах, уважаемый, ах, премногоуважаемый!.. Какая честь для нас! Ветер принёс вас сюда или горный поток?

В глубине его глаз светилась хитрая улыбка. Он уже давно пытался встретиться с адвокатом в неофициальной обстановке, но всё как-то не удавалось. А сейчас случай сам шёл в руки.

Хозяин бара, правда, уже передал адвокату Мазхару бумаги, требовавшиеся для ведения его дела. Но не обо всём можно было переговорить в конторе. Зато, кажется, сейчас был вполне подходящий момент: молодой человек, обычно очень серьёзный, находился в явно приподнятом настроении.

Хозяин решил накрыть для него столик в дальнем углу. Там будет удобнее потолковать о своих делах. Он расскажет адвокату все подробности о людях, с которыми затеял тяжбу. Эти ловкачи, предложившие ему стать компаньоном, по-своему понимали, что такое бар. Он представлялся им своего рода банком. Конечно, компаньоны брали на себя известную часть расходов. Но разве только в этом было дело? Компаньоны полагали, что достаточно выдворить прежнего хозяина – араба, разбросать в помещении склада восемь-десять столиков и десятка два стульев, привезти из Стамбула девиц и музыкантов, швырнуть им мешок с инструментами – и бар готов! После этого можно не спеша раздевать всех, у кого много денег и мало ума.

Он же совсем не считал, что это так просто…

Когда Мазхар вошёл в зал, там находились только две девицы – Жале и Несрин, которые по контракту были обязаны занимать гостей. Но сейчас в баре не было никого и девицы от скуки пускали в воздух столбы табачного дыма.

Но что это? В мгновенье ока неподалёку от них накрыли столик. Почему такая суета? Ведь их хозяин отнюдь не принадлежал к породе людей, отличавшихся особым радушием.

Жале – высокая, полная, статная красавица – проговорила:

– Наш-то, слава аллаху, забегал!

Сидевшая рядом с ней и непрерывно кашлявшая Несрин, зажимая рот розовым платочком, кивнула:

– Да, забегал.

– Интересно, что за персона этот гость?

– А может, он вовсе и не гость?

– Возможно. Но всё равно он душечка!

– Да. Неплохо было бы провести с ним ночку.

– И даже не одну, – добавила Жале.

Несрин надолго закашлялась. Наконец приступ мучившего её кашля утих и, вытерев губы, она сказала, пожимая плечами:

– Если бы это было в Стамбуле, и я бы не отказалась. Но здесь… Здесь… Не приведи аллах! Скорей бы кончился этот контракт!

Жале не отрывала глаз от светловолосого незнакомца с маленькими пушистыми усами. Его мужественный вид будоражил кровь. Она была не прочь завязать с ним знакомство, тем более что сердце её было сейчас свободно.

Закурив новую сигарету, Жале выпустила к потолку струю дыма. Мазхар заметил красивую девицу, и они обменялись долгими пристальными взглядами. Жале приветливо улыбнулась ему, и Мазхар ответил ей улыбкой.

Несрин, наблюдавшая за этим немым разговором, поняла, что дело на мази.

– Желаю удачи! – шепнула она подруге.

– Мерси! Простачок, кажется, уже залезает в клетку, – проговорила Жале, не глядя на подружку.

– Не залезает, а уже залез.

– Смотри, смотри, он что-то говорит хозяину и поглядывает на меня. Ах, подозвали гарсона. Всё! Гарсон идёт к нам…

– Желаю успеха!

– Жале-ханым, пожалуйста, – проговорил гарсон, склоняясь перед ней.

Загасив сигарету в пепельнице, Жале поднялась.

Мазхар встретил её очень любезно, галантно поцеловав руку. Жале совсем отвыкла от такого обхождения в этом городе; здешние мужчины не умели быть вежливыми и пренебрегали этикетом.

– Адвокат Мазхар-бей, – представил гостя хозяин.

– Очень приятно, благодарю вас. Меня зовут Жале.

Приподняв свою пышную юбку цвета спелого арбуза, она опустилась на стул рядом с Мазхаром.

Ему показалось, что она похожа на Леман – жену его коллеги Кадри. Но Жале была ещё красивее. Она была просто обворожительна! Какие у неё руки – нежные, с длинными пальцами! Он всё ещё ощущал прикосновение её мягкой руки, и было так неприятно вспомнить загрубевшие руки жены, ставшие по-мужски жёсткими от стирки белья и мытья грязной посуды.

После обмена несколькими ничего не значащими любезностями между ними возникла приятно волновавшая близость. Жале с удовольствием отметила про себя, что незнакомец вблизи ещё более привлекателен. Да, это был настоящий мужчина!

– Что желает выпить уважаемая ханым? – спросил Мазхар.

– Вина!

Она переглянулась с хозяином. В его взгляде не было обычной суровости. По каким-то едва уловимым признакам Жале поняла, что хозяин приказывал ей: «Сделай всё, чтобы гость остался доволен. У нас с ним есть дела». Жале взмахнула ресницами, давая понять хозяину, что всё сделает как надо.

Как только они остались вдвоём, девица придвинула свой стул к стулу гостя.

– А не лучше ли нам перейти в один из кабинетов?

Он кивнул. Стоявший неподалёку с дежурной улыбкой на лице расторопный гарсон тотчас стал переносить приборы.

Когда хозяин бара вернулся, в зале уже никого не было. «Значит, девица пришлась адвокату по вкусу», – решил он. Это устраивало его во всех отношениях. Если будет на то воля аллаха, Мазхар-бей влюбится в Жале. А уж она сумеет сделать его завсегдатаем бара.

– Вам не нравится вино? Я вижу, вы пьёте без всякой охоты, – сказал Мазхар, поглаживая руку Жале. Она отняла руку и прижала её к сердцу.

– Я не хотела бы вводить вас в излишние расходы.

«Да, может, хозяин не возьмёт с меня ни куруша, ведь я взялся вести его дело», – мелькнуло в голове у Мазхара. Однако гордость мгновенно заставила его отказаться от этой мысли.

– Ну а вам-то от этого какой ущерб?

– Мерси! Но я вообще не люблю вино. По-моему, король всех напитков – ракы.

– О, ракы! – встрепенулся Мазхар и хотел было подняться.

– Не торопитесь, – потянула его за рукав Жале. – У нашего хозяина всегда один ответ: «запрещено!»

– Я адвокат вашего хозяина, – доверительно сказал Мазхар.

– Ах, вот как! – протянула Жале и сразу сменила тему разговора: – Вы, надеюсь, женаты?

– К сожалению, – поморщился Мазхар.

– К сожалению? Странно! Вы недовольны своей женой?

Мазхар спохватился. Было просто неловко посвящать женщину, с которой он только что познакомился, в свои домашние дела…

– Гарсон, дружок!

– Что прикажете, эфенди? – мгновенно подлетел тот.

– Не сможешь ли ты достать для нас бутылочку ракы?

– В нашем баре запрещается… Но только не для вас, конечно… Одним словом, будет исполнено, – сказал он, подобострастно улыбаясь. И, наклонясь к уху Мазхара, прошептал:

– Я приятель Рызы.

– Какого Рызы? – не сразу понял Мазхар.

– Да того самого, который живёт напротив вашего дома.

– А-а! Рыза-эфенди! Так что же?

– Поскольку вы у нас, эфенди, не забудьте, пожалуйста, переговорить с хозяином. Ведь вы обещали. А у нас как раз есть одно свободное место.

– Хорошо! Только напомни мне ещё разок.

– Слушаюсь, эфенди!

Гарсон опрометью кинулся выполнять заказ. Жале не забыла о том, что не получила ответа на свой вопрос.

– Простите, вы, кажется, сказали, что не совсем довольны своей супругой?

Долгие годы Мазхар запрещал себе говорить с кем-нибудь о своих семейных делах. Но сейчас, под влиянием выпитого, подумал, что можно нарушить этот запрет.

Услышав его исповедь, Жале воскликнула:

– Как похожи наши судьбы, Мазхар-бей! – И, глубоко вздохнув, продолжала: – Я, как и вы, не смогла поймать птицу счастья… Мой муж был маленьким, тщедушным, трусливым. Муравья не обидит. Вся радость жизни для него состояла в том, чтобы в одной из самых больших мечетей Стамбула ежедневно совершать все пять намазов. Да ещё поиграть в тавла[6]. Всему остальному он не придавал никакого значения. Я была для него служанкой и значила для него не больше, чем стол, стул, сундук – словом, чем какая-нибудь мебель. Я была товаром, за который он заплатил деньги, и мне надлежало делать только то, что прикажут.

Представьте себе жизнь затворницы. Даже окна наши были забраны решёткой. Выходить на улицу мне разрешалось лишь изредка и, конечно, закутанной с головы до пят в чаршаф. Меня всегда сопровождала свекровь, и была она такой же, как и её сын. Направо не смотри – грех, налево не смотри – грех! Лица не открывай! Не смейся! А между тем я… Я была создана человеком, жаждавшим общения с людьми, жаждавшим свободы.

Конец вы можете себе представить без труда, Мазхар-бей.

– Почему же вы не вернулись к своему отцу?

– Я вернулась, – сказала Жале, и по её щекам скатились две прозрачные капли. – Но дверь захлопнули перед моим носом. Отец ничем не отличался от мужа, если дело касалось религии или семейной чести.

Они проговорили до поздней ночи, забыв об окружающем, и даже ни разу не потанцевали.

Наконец Мазхар решился задать вопрос, который долго вертелся у него на языке:

– Как вы попали сюда?

В огромным зелёных глазах Жале вспыхнули огоньки.

– Попала? О нет, – запротестовала она. – Я поступила в бар по собственному желанию.

– В таком случае простите, беру свои слова на зад. Но скажите, однако, что побудило вас…

– Возможно, сыграло роль желание вознаградить себя за те годы, которые я прожила со своим никчемным, немилым мужем… Но, вообще говоря, то была простая случайность.

Жале отпила немного из рюмки. Её глаза подёрнулись дымкой, взгляд стал рассеянным. Думая о чём-то своём, она принялась расправлять складки измявшегося платья и провела рукой по груди. По телу Мазхара пробежала огненная волна.

– А что было потом? – спросил он глухим, прерывающимся голосом.

– Потом?.. Даже не знаю… Иногда мне становится грустно. Особенно по ночам, когда я прихожу из бара в свою комнату. Я бросаюсь на кровать и плачу. Нет, не о такой жизни я мечтала! Моя бедная мамочка частенько говорила: «Стисни зубы, дитя моё, Нериман! Аллах милостив, всё кончится хорошо».

– Так ваше настоящее имя Нериман?

– Да.

– Разрешите мне называть вас этим именем.

– Прошу вас. Это доставит мне удовольствие.

– Однако вы ещё не рассказали, как же кончилась ваша семейная жизнь.

– Я долго слушалась материнских советов и старалась покрепче стиснуть зубы. Терпела недели, месяцы, годы… Потом поняла, что можно сломать зубы, но судьбы этим не изменишь. От неё нечего было ждать. И однажды восстала. Вот как случилось, что я покинула мужа…

– Чем занимался ваш муж?

– Муж был очень богат. Он держал в Султанхамаме[7] большой магазин тканей. И работал, работал, не покладая рук, чтобы стать ещё богаче. Для чего? Вряд ли он мог бы ответить на этот вопрос. А к чему мне было это богатство? Для меня счастье заключалось не в деньгах. Ведь я любила жизнь и тянулась к её радостям. Я мечтала о том, чтобы муж заключил меня в объятия, от которых захватило бы дух. А он… с первой брачной ночи, едва ложился в постель, как поворачивался ко мне спиной и храпел до рассвета.

– Он был стар?

– Вовсе нет! Ему не было и тридцати. Уж таким, видно, он на свет родился. Но я поняла всё это много позднее…

Их взгляды встретились.

– Да, это была женщина в образе мужчины, – словно читая его мысли, сказала Жале и залпом выпила рюмку.

В дверях появилась физиономия улыбающегося гарсона.

– Не надо ли чего господину?

Мазхар вспомнил о Рызе и сказал:

– Я не забыл о твоей просьбе.

Гарсон удалился.

– Наши судьбы очень схожи, – повернулся Мазхар к Жале. – То, чего вы не нашли в своём муже, я искал и тоже не нашёл в своей жене. Но вот вы, вы та женщина, о которой я мечтал.

– Мерси!

Дверь снова приоткрылась, показалась коротенькая сухонькая фигурка хозяина бара. Не успел он усесться за их столик, как опять появился гарсон. «Этот малый выбрал подходящее время», – подумал Мазхар и повернулся к хозяину:

– Послушай, я хотел обратиться к тебе с просьбой.

– С просьбой? – с деланным изумлением спросил смуглый сухощавый человечек. – Ко мне? Ну и скажете! Приказывайте, дорогой!

– Благодарю! Так вот, есть у меня сосед. Человек хороший. Вполне заслуживает доверия. Недавно попросил он меня помочь ему в одном деле. Говорит, будто у тебя свободно место гарсона.

– Это не Рыза ли? – засмеялся хозяин.

– Откуда ты знаешь?

– Есть дружки у него в моём баре. Они мне все уши прожужжали. А теперь, значит, и до вас добрались?

– Но он хороший человек.

– Да хоть бы и плохой, достаточно того, что вы печётесь о нём.

– Спасибо тебе. Так можно сказать, чтобы он завтра пришёл?

– Пусть приходит когда угодно и приступает к работе.

Мазхар подмигнул вертевшемуся вокруг них гарсону: дело, мол, сделано. Того тут же как ветром сдуло – помчался поделиться новостью со своими дружками.

Мазхар выпил рюмку с хозяином бара. Совсем захмелев, он решил, что пора уходить. К тому же было очень поздно.

На улицу он вышел в самом радостном настроении. В сердце его водворилась прелестная Жале, а от головной боли и тоски не осталось и следа.

– Домой! – крикнул Мазхар, прыгнув в свободный фаэтон.

– Слушаюсь, Мазхар-бей!

Дорогой он размечтался. Вот если бы его женой была Жале, то есть Нериман! Она встречала бы его у дверей и заключала в объятия. О… Нериман необыкновенная женщина! Не то что жена, которая, кажется, не знает других слов, кроме: «как прикажете», «что вам будет угодно». Хоть бы раз попыталась проявить свою волю, возмутиться наконец, когда несправедливо обижают… И на женщину-то не похожа. Ни кокетства, ни капризов… Даже никаких желаний нет…

Мазхар закурил. Ах, если бы его женой была Жале! Она-то сумела бы поладить с матерью, а та не смогла бы устоять перед красотой Жале и полюбила бы её… Как знать, быть может, мать плохо обращается с Назан потому, что она безответна и покорна до отвращения?

У дома Рызы Мазхар остановил фаэтон и, рассчитавшись, направился к двери соседа. «А прилично ли в такой поздний час будить людей?» – усомнился было он, собираясь постучать. Однако тут же упрекнул себя: «Ну что я за человек? Вечные сомнения: правильно – неправильно, хорошо – нехорошо. Хорошая весть всегда ко времени!» – И он с силой застучал кулаком в ветхую дверцу.

Никакого ответа. Но вот в окошке, завешенном тряпкой, появился слабый свет. Женский осипший голос спросил:

– Кто там?

– Это я, ваш сосед, Мазхар.

Покосившийся домишко, казалось, заходил ходуном. Послышался топот босых ног и какой-то шум. Должно быть, торопились убрать постель.

Вскоре тяжело дышавший Рыза распахнул дверь:

– Пожалуйте, эфенди! Прошу вас! – суетился он вокруг гостя. – Сейчас приготовим кофе…

– Нет! – отмахнулся Мазхар. – Не нужно. Поздно уже, спать хочется. Но я не был уверен, что утром увижу тебя, вот и решил разбудить сейчас. Прошу прощения за беспокойство!

– Помилуйте, эфенди! Какое беспокойство? Спасибо за честь, – бормотал всё ещё тяжело дышавший Рыза, подобострастно кланяясь.

– Завтра можешь приступать к работе в баре. Твоё дело улажено.

– Да пошлёт вам аллах счастья, эфенди! Да обратит он камень в руке вашей в золото!..

– Это было не так уж трудно, дорогой! – сказал Мазхар. – Ну а теперь спокойной ночи!

– До свидания, эфенди! Да пошлёт аллах счастья вашим детям! Да превратит он камень в руках ваших…

Но Мазхар уже шагал к своему дому. Он вошёл в переднюю, поднялся по лестнице. В комнате матери ещё горел свет. Мазхар замедлил шаги и остановился. «Может, зайти, попробовать помириться?» Но он тут же отказался от этой мысли: «Нет, не время». Сердце его было переполнено счастьем от встречи с Жале. Он побрёл в спальню и не успел переступить порога, как – о чудо! – Назан повисла у него на шее…

6

Назан и сама не понимала, как это случилось. Она так боялась, что муж осудит её порыв. Вдруг он подумает: «Какая навязчивая женщина!»

Она была убеждена, что всё дозволено только мужчине. А женщина должна безропотно исполнять любые его желания. Ведь мужчина, муж – это маленький бог… Вот он лежит рядом с ней. В тусклом свете привернутой лампы она видит его улыбающееся лицо и мерно вздымающуюся грудь… Он спокоен, а её грызут сомнения. Эх, если бы можно было узнать, что он подумал, когда она бросилась ему на шею.

Осторожно повернувшись спиной к мужу, Назан закрыла глаза. Что же она натворила? Ведь тётя не раз говорила ей: «Смотри, дочка, знай своё место, не надоедай мужу. Чем скромнее женщина, тем сильнее она привяжет к себе мужчину».

Назан вздохнула. Наверно, она допустила ошибку… Впрочем, он был пьян… До утра может забыть. А если не забудет? Если утром спросит: «Чего ты ко мне приставала?» Что ответить?..

Она уснула лишь на заре, когда запели петухи. Во сне Назан увидела Мазхара. Они были с ним в спальне. Тут же сидели свекровь и сынишка. Мазхар сердито спрашивает её: «Что это было с тобой ночью? Отвечай!» А свекровь спешит подлить масла в огонь: «Аллах, милостивый! Вот до чего довелось дожить! Да разве порядочная женщина станет вешаться мужу на шею?»

Вот они хватают её за руки и хотят выбросить из дому. Она плачет, умоляет пощадить… Но всё напрасно!

Вдруг слышится барабанный грохот… Она просыпается в холодном поту. В дверь стучат кулаками. Назан вскакивает, бежит. Свекровь!

– Что случилось? Чего ты вопишь на весь дом?

Покраснев до корней волос, Назан опускает голову.

– Значит, это был кошмарный сон? Она кричала…

– Я совершала намаз и вдруг слышу – кто-то кричит. Подумать только, из-за тебя мне пришлось прервать молитву…

– Что тут происходит? – просыпаясь, спросил Мазхар.

– Кто вас знает! Твоя жена голосила на весь дом, словно её рвут на части.

– Кого?

– Я же сказала – твою жену.

– Ах, это ты кричала, Назан?

– Да, наверно, я со сна, – тихо пролепетала Назан, готовая провалиться сквозь землю. – Мне снилось…

Мазхар взял с комода сигареты, закурил. Он тоже провёл неспокойную ночь. Ему пригрезилась Жале. Он был ещё весь во власти сна и даже не слыхал, как шипела мать:

– Безумная женщина! Орёт, словно её режут. Виданное ли это дело?

Мазхар продолжал курить.

«Ах, вот как! – рассердилась Хаджер-ханым. – Я стою у его постели, а он даже не предложит мне сесть!»

Возвратясь в свою комнату, Хаджер-ханым хлопнула дверью. В утренней тишине, казалось, грянул орудийный выстрел.

Вскоре из её комнаты послышались громкие вопли и проклятья. Хаджер-ханым выла, словно раненый зверь.

Мазхар вскочил с кровати.

– Что за утро! Чего она опять хочет?

– Да ослепит тебя аллах на оба глаза, – кричала Хаджер-ханым, – да сделает он тебя нищим! Стоять тебе возле мечети с протянутой за подаянием рукой! Пусть взыщет с тебя аллах за труды мои! Будь ты проклят!

У Мазхара лопнуло терпение. Загасив сигарету, он бросился в комнату матери.

– Что с тобой? Кто тебя обидел ни свет ни заря?

Хаджер-ханым скинула с ног шлёпанцы и запустила их в сына.

– Вон отсюда, бессовестный! Чтоб тебя скрючило!

Шлёпанцы стукнулись о косяк двери возле самой головы Мазхара.

– Несчастный! Ведь я твоя мать. Жену сможешь найти и другую – женщин сколько угодно. А мать у тебя одна! Будь ты хоть падишахом, а не адвокатом, всё равно вот эти руки стирали твои пелёнки…

– Да в чём же, наконец, я провинился?

– Он ещё спрашивает! Я стояла чуть не у самых твоих ног, говорила с тобой, а ты? Словно меня там и не было!

«Так вот оно что!» – горько усмехнулся про себя Мазхар. А он-то думал, что совершил какой-то серьёзный проступок.

– Клянусь аллахом, когда ты вошла, я ещё не совсем проснулся. Я не мог прийти в себя от удивительного сна… Прости меня!

Хаджер-ханым немного смягчилась.

– Конечно, я знаю, что ты виноват не столько сам сколько… Одним словом, ты находишься под влиянием… – Она понизила голос: – Закрой-ка дверь и присядь вот сюда. Я долго не решалась, всё говорила себе: «Не вмешивайся! Это ни к чему хорошему не приведёт». Но… болит у меня душа…

Прикрыв дверь, Мазхар сел рядом с матерью. Под глазами Хаджер-ханым растеклась тушь. Она посмотрела на сына долгим взглядом и наконец сказала:

– Мазхар! Такой матери, как я, больше нет!

– Да я и не сомневался…

– Нет, ты послушай! Бывало, палец ушибешь, а у меня уже сердце колет… Всегда обо всём подумаю, всё предусмотрю до мельчайших подробностей.

– Ну, это известно, дорогая.

– Помолчи, не перебивай меня! Сейчас услышишь то, о чём тебе ничего не известно.

Мазхар умолк.

– Вот вчера отправился ты на прогулку с женой и сыном. Хорошо! А обо мне подумал? Сидела я здесь в одиночестве, перебирала чётки и молила аллаха: да сделает он так, чтобы люди не осудили тебя… Все меня спрашивают: «Уважает ли тебя сын?» Я отвечаю: «Слава аллаху!» Но если бы я сказала, что мой сын вовсе и не думает ни о ком, кроме своей жены и ребёнка, тебя попросту освистали бы.

Говоря всё это, мать не сводила с него глаз. Мазхару было не по себе от этого неотступного взгляда, но он сдерживался, ожидая, чем всё это кончится.

Хаджер-ханым вновь принялась за свое:

– Я всё тебе скажу начистоту. Вот сижу со вчерашнего дня без еды. А ты, мой сын, даже не поинтересовался, как я себя чувствую, может, хочу есть или пить?

– Дорогая мамочка! Какой об этом может быть разговор? Ведь мы одна семья, мой дом – твой дом. Разве нас что-нибудь разделяет?

– Да, разделяет! Разделяет твоя жена, моя невестка. Я никогда не прикасаюсь без спроса к твоему добру. Ну к чему мне твоё добро? Не приведи аллах, чтобы довелось протянуть руку к чужому.

Мазхар промолчал.

– И вот ещё что должна я тебе сказать, – продолжала Хаджер-ханым таинственным тоном. – Утром отправляешься в контору и возвращаешься только вечером, а знаешь ли ты, что в это время творится в твоём доме?

– А чего знать-то?

– Ишь ты! Я здесь по целым дням бываю, да и то всего не знаю.

– Да чего это «всего»?

– Ну, к примеру, штучек, которые здесь выкидывают. У меня, сынок, ушки на макушке. И друзей много. Уважают меня…

– Ничего не понимаю.

– Ты под влиянием злых чар, сын мой, околдовали тебя!

– Что за чепуха!

– Чепуха! Хороша чепуха! Смотри, как бы тебе не пришлось раскаяться в своих словах. Что там ни говори, а мир-то на заклинаньях ходжей держится…

– Ну, хватит!

– Неверие, сын мой, до добра не доведёт! От неверия все беды! Послушай меня, Мазхар, ведь недаром говорится, что такого друга, как мать, да такого города, как Багдад, нигде на земле не сыщешь… Пока ты сидишь там у себя в конторе, жена-то деньги колдунам раздаёт.

– О чём ты, никак в толк не возьму?

– Чего тут не понимать: околдовали тебя…

– Да кто же? Уж не Назан ли этим занимается?

– Конечно!

– Послушай, мама, ведь ты не хуже меня знаешь, что Назан – робкое, бессловесное создание. С утра до вечера торчит дома – стирает, скребёт полы…

– Уж мне ли не знать, чем она занимается. Неряха она и грязнуля, какой свет не видывал! Целый день ничего не делает, а перед твоим приходом принимается за работу. Хозяйство у неё запущено. Куда ни взглянешь, сердце кровью обливается… А знаешь, почему она сейчас вопила во всё горло? Потому что джины, с которыми она якшается, вцепились ей в горло. Не веришь? Думаешь, всевышний ткнёт пальцем в глаза: вот он грешник?

Мазхар уже не слушал мать. Он не придавал никакого значения её болтовне о колдовских чарах. Но неужели Назан, его жена, занимается всей этой чертовщиной?.. Подумать только: его робкая, безответная Назан в обществе каких-то ворожей и шарлатанов! И всё так ловко скрывать от мужа!

Он спросил, как же Назан ухитряется с ними встречаться.

– Что поделаешь, сын мой, не доглядела. Я ведь женщина больная, ноги у меня ревматические… Где уж мне угнаться за ней? Мало ли кто к нам приходит! Бух в дверь! Кто там? Молочник. Трах! Кто там? Зеленщик. Не проходит и часа, чтобы в дверь кто-то не постучал. Она тут же вниз! И шу-шу-шу!..

– А от кого ты узнала, что она занимается такими делами? – перебил Мазхар.

– Я поклялась этому человеку, что не скажу никому ни слова… Если хочешь сам убедиться, будь повнимательней. Посмотри, не припрятано ли что в твоей одежде? Может, там какой амулет зашит… Ведь эти колдовские средства разные бывают… Тут не только амулеты. Она может подмешать в еду жало скорпиона, а то и ещё какую-нибудь дрянь. Ты и не узнаешь…

Мазхар злился всё больше и больше. У него вновь разболелась голова. Что делать? Ведь у него в руках никаких доказательств. И что он мог сказать Назан? Нужно поймать её с поличным. А уж тогда он изобьёт её и вышвырнет на улицу…

Хаджер-ханым по лицу сына поняла, что ей удалось пробить брешь, – Мазхаром овладели сомнения.

– Ах, сын мой! Я так терзалась: если сказать обо всём, будет скандал, люди осудят. А не сказать – душа горит. Ну, посмотри сам на свою жену. Не женщина, а метёлка! Служанка несчастная! Ты спрашиваешь, почему я не беру на прогулку невестку. Дитя моё! Да как могу я взять её с собой? Мне стыдно. Она к тому же и двух слов связать не может. А вокруг столько женщин – пышных, как сдобное тесто. – Хаджер-ханым уголком глаза взглянула на сына. – Стройные, как газели, сладкие, как рахат-лукум. Губы у них – кораллы, зубы – жемчуг!.. И все женщины, все жёны чиновников города восхищены тобой!

Мазхар самодовольно улыбнулся.

– Нет, что там ни говори, а Назан тебе не пара.

– Что поделаешь, раз уж так случилось… – робко проговорил он.

– Сколько раз я тебе твердила: «Сын мой, дитя моё! Прогони эту девку, пока не поздно!» Отвязались бы от неё – и дело с концом! Да не послушал ты материнского совета. Пожалел её. А думаешь, она не нашла бы себе пару? На слепого бакалейщика и слепой покупатель найдётся…

Мазхар глубоко вздохнул и поднялся.

«Значит, жёны чиновников восхищаются мной?» Он вспомнил, как Жале, прищурив свои огромные зелёные глаза, сказала: «Ох, Мазхар-бей! Нет такой женщины, которая не захотела бы стать вашей рабой!» и ему почему-то стало вдруг очень легко. Головная боль прошла. «А что если отправиться сейчас в контору и пригласить туда Жале?» Эта мысль заставила Мазхара мгновенно забыть обо всех огорчениях и тревогах. Он обнял мать и расцеловал её в обе щеки.

– Ты собираешься уходить, сын мой? Я всегда хотела бы видеть тебя таким, как сейчас. Да сбудутся желания твои!

Мазхар возвратился в спальню. Назан одевала только что проснувшегося Халдуна.

– Пойди и поцелуй руку бабушке, – сказал Мазхар сыну строгим голосом.

Халдун посмотрел на мать. Мазхар перехватил его взгляд и вспыхнул:

– Я тебе сказал, пойди и поцелуй бабушке руку! Чего же ты ждёшь?

Он схватил сына за шиворот и вытолкал из спальни.

Назан не понимала, что случилось. Ясно одно: опять всё обернулось против неё. Она осторожно, бочком, вышла из комнаты. Мазхар с отвращением поглядел ей вслед. «Невежественна, как базарная торговка! Впрочем, разве можно было ожидать чего-нибудь другого от голодранки из Сулеймание?»

Он передёрнул плечами, чувствуя, что никогда не был так несправедлив, но почему-то его не мучили угрызения совести. И он повторил уже вслух: «Базарная баба! Голодранка!»

Мазхар быстро оделся и, прихватив давно забытую трость с серебряным набалдашником, вышел из дому. Назан грустно смотрела ему вслед из окна. Вот муж пересёк улицу и замедлил шаги. В двери противоположного домика показался Рыза-эфенди. Мазхар сделал ему знак следовать за собой. Тот засеменил за ним, держась немного поодаль и подобострастно улыбаясь. Вскоре они свернули за угол и скрылись из глаз.

Назан отошла от окна. Что же случилось с мужем? Ведь он пошёл успокоить мать, но они, кажется, опять повздорили.

– Видно, у тебя совсем нет дела по утрам!

Назан вздрогнула и залилась краской.

– Быть может, ты уже выстирала бельё? Молока купила? Полы подмела? Ах, нет?! Так чего же ты слоняешься без дела? Не успел муж за порог, а она сразу к окну!

Назан, как всегда, молча ушла в кухню. Но злоба так и распирала Хаджер-ханым. Она подошла к дверям кухни и зашипела:

– А ты, наверно, себя не помнишь от радости? Думаешь, что у меня с сыном пошли нелады? Так запомни раз и навсегда, что твоё колдовство теперь не поможет! Лучше образумься, не то Мазхар поставит тебя на своё место.

– О чём это вы? – не поняла Назан.

Но Хаджер-ханым не удостоила её ответом. Смерив невестку презрительным взглядом, она важно удалилась.

Назан чуть было не рассмеялась: колдовство! Это она-то занимается колдовством? Махнув рукой, Назан решила больше не думать об этом. Но как ни старалась, слова свекрови всё время вертелись у неё в голове. Какая-то смутная тревога проникла в её сердце. Она глубоко вздохнула и задумалась, но тут же спохватилась: пора приступать к делам.

В этот момент в кухню вбежал Халдун.

– Бабушка велела надеть мне новый костюмчик!

– Она хочет взять тебя на прогулку?

– Да. Но мне не хочется.

– Т-с-с! Молчи!

В дверях вновь появилась Хаджер-ханым.

– Почему ты уговариваешь мальчишку не ходить со мной?

– Зачем бы я стала это делать, мама?

– Девка! не смей называть меня «мамой»!

Назан потупилась, молча взяла Халдуна за руку и повела в спальню переодеваться.

– Ну, что ты там застряла, как ишак в болоте? – раздался через некоторое время недовольный голос Хаджер-ханым.

Назан не выдержала:

– Это уж вы слишком!

– Как ты сказала? Дерзить? Мне?

– Вы сами вынудили меня. С утра только и слышу оскорбления и проклятья…

– Ах ты, голодранка! Совсем обнаглела. Тебя не то что ругать, избить мало. – Хаджер-ханым сжала кулаки и двинулась на невестку.

Назан стало дурно. Она в изнеможении опустилась на сундук и разразилась рыданиями.

– Ах ты, дрянь безродная! – продолжала поносить её свекровь. – В какую семью затесалась! Протри-ка глаза! Да известно ли тебе, что мой род идёт прямёхонько от султанского двора? Мне везде почёт и уважение. А мой сын? Ну разве ты ему пара? Он мог бы взять девушку из знатной семьи, а ты прилипла к нему, как смола. Околдовала ты его, околдовала, не иначе. Да ещё, наверно, эта старая ведьма, твоя тётка, помогла…

Наконец Хаджер-ханым вспомнила, что собиралась на прогулку.

– Халдун! Возьми свитер и иди ко мне! – крикнула она на ходу, направляясь в свою комнату.

– Хорошо, бабусенька!

Щедро накладывая на лицо белила и румяна, Хаджер-ханым бормотала, стоя перед зеркалом: «Я женщина тонкого воспитания! Да где ж понять это дуре неотёсанной, выросшей в трущобе!»

Назан тихо плакала, сидя в спальне на сундуке.

Вскоре она услыхала постукивание каблуков Хаджер-ханым. Спускаясь по лестнице, свекровь жеманно говорила:

– Дитя моё, дай ручку!

Они вышли на улицу.

Увидя Хаджер-ханым, соседка Наджие распахнула окно:

– Счастливого пути, ханым-эфенди! Далеко ли собрались?

– Погулять хотела, да помешали… Не обошлось у нас сегодня без скандала. Послала я Халдуна сказать матери, что мы уходим на прогулку. И знаешь, что она сделала? Стала уговаривать мальчишку: «Не ходи с бабушкой!» Я, конечно, разозлилась и помянула о колдовстве. А она покраснела до корней волос, мнется, но не отрицает. Была бы не виновата, так не молчала бы! Чувствует за собой вину, чертовка! Меня не проведёшь!

– Ваша правда, ханым-эфенди! Я, пожалуй, зайду к вашей невестке, попробую что-нибудь разузнать.

– Спасибо, дочь моя! Только смотри, будь осторожна – не догадалась бы.

– Ну что вы, Хаджер-ханым!

– Хорошо. Я пойду в город, а ты беги к нам.

– Счастливого пути, тетушка!

Наджие долго глядела вслед старухе. Она не верила ни одному её слову. Но разве это имело значение? Поправив перед зеркалом волосы, она, как была, в узкой короткой ночной рубашке перебежала через улицу.

По частому дробному стуку в наружную дверь Назан догадалась, что пришла Наджие.

Пришлось подняться и пойти открыть дверь.

– Назан-ханым, – сладеньким голосом запела Наджие, – как поживаешь, сестрица, что поделываешь?

Назан украдкой утёрла заплаканные глаза и, стараясь не показать, как ей тяжело, сказала:

– Ничего. Убираю вот комнаты. Заходи.

– Уж и не знаю, подниматься мне или не стоит?

Однако она тут же оставила у порога свои такуньи[8] и, перескакивая через две ступеньки, быстро поднялась по лестнице.

– Да ты, кажется, плакала?

Назан отвернулась, покусывая губы. Она готова была разрыдаться вновь.

Не получив ответа, Наджие продолжала:

– Что это опять случилось с твоей свекровью? В такую рань прибежала ко мне и давай тебя поносить… Вот кукла размалёванная! Хоть бы сына постыдилась. Чем ты ей опять не угодила, скажи, ради аллаха?

– Не знаю, – вздохнула Назан.

– Будь у меня такая свекровь, я б её придушила. Пусть бы мне потом в аду гореть, всё равно придушила бы! И голодранкой тебя называет и колдуньей… Ты скажи мужу, не будь дурой!

Назан прислонилась к стене и зарыдала.

– Перестань, сестрица! Слезами дела не поправишь! Лучше расскажи обо всём мужу.

– Он и слушать не станет.

– Неужели так любит мать?

– Не знаю!

– Я хочу тебе дать один совет – последи за мужем. Раз он так предан матери, значит, это неспроста. Кто знает, может, она его околдовала?..

– Околдовала?

– Ну да… разве ты никогда не слыхала об этом? Колдуны всё могут, даже человека ишаком сделать. Сильная штука – колдовство! Если женщина научится напускать чары, ей ничего не стоит привязать к себе мужчину. Пара пустяков!.. Сама-то я не пробовала. У моего мужа нет ни матери, ни сестры, к чему мне колдовство? Но тебе стоит попытаться. Надо только достать амулет. Ведь он хороший человек, твой муж! Спасибо ему, устроил моего Рызу в бар. Очень хороший человек! Если бы не свекровь, жили бы вы душа в душу!

– Да ведь всё из-за пустяков. Прицепится к чему-нибудь и пошла… Ты же видишь, я по целым дням из дому ни на шаг, живу, как в тюрьме. А вот, всё-таки…

– Так не годится. А почему бы тебе, сестрица, не попробовать выжить её из дому?

– Да куда там! Это невозможно…

– Нет на свете невозможного. Был бы топор, а с ним и в густом лесу дорогу пробьёшь… Неужто не обидно тебе слушать её брань? Даже у меня душа болит! И как она тебя только не обзывает – и потаскушкой, и оборванкой!.. Но ведь ты не кто-нибудь, а жена солидного адвоката… Он-то сам как к тебе относится?

– Вроде хорошо. Но…

Назан хотела сказать, что из-за свекрови у них часто бывают размолвки, но сдержалась.

– Говори, сестрица, говори! Не бойся! – подбадривала её Наджие. – Облегчи душу! Я умею держать язык за зубами. Ведь ты молода, да и я не стара. Мы поймём друг друга. Мне кажется, когда свекровь впутывается между вами, твой муж сразу становится другим? Небось, кричит на тебя?

– Ещё как!

– Скажи, а утром, когда он хочет пойти к матери пожелать ей доброго утра, ты его из ревности не пускаешь?

– Помилуй аллах! Какая может быть ревность?

– А когда свекровь звала на прогулку ребёнка, ты подговаривала его отказаться?

– Неправда! Клянусь аллахом, неправда!

– Ну вот! Значит, она просто наговаривает на тебя. Великая сплетница эта Хаджер-ханым! Клянусь аллахом, когда она умрёт, земля её не примет!.. Нет-нет, напрасно ты терпишь, сестрица. Возьмись за дело, а люди помогут. У меня на примете есть одна старушка, дальняя родственница со стороны матери. Зовут её Хюсне, славная такая, добрая. Но злых свекровей ненавидит – сама смолоду натерпелась от своей. Иная свекровь, говорит Хюсне, жалит страшней скорпиона. Если, говорит, придёт ко мне страдалица, которую замучила свекровь, так уж я найду средство, чтобы ей помочь… А дело-то в том, что у Хюсне есть один знакомый ходжа. Тоже старичок, ему лет под девяносто. Этот ходжа всё может. Напустит на человека чары, так тот побежит, словно ишак, которого подстёгивают плеткой. Ты не думай, что ходжа этим ради денег занимается. Просто любит помогать несчастным. Он дорого не возьмёт. Хочешь попытать счастья? Хюсне тебя никогда не выдаст, она умеет держать язык за зубами. Её хоть задуши, слова лишнего не скажет… Ну как, согласна?

– О аллах! Наджие-ханым, сестрица моя, – едва смогла вымолвить Назан, пугливо озираясь.

– Не бойся! Твоя тайна дальше меня не уйдёт. Ведь твой муж моего на работу устроил. Неужели я могла бы оказаться такой подлой…

Назан продолжала хранить молчание.

– Дело твоё, – сказала, всё более горячась, Наджие. – Но, если упустишь из рук мужа, пеняй на себя. Я как сестра, тебя предупредила, а дальше как знаешь. Только подумай хорошенько, пораскинь мозгами: можно так дальше жить? Ведь ты молода, красива и выглядишь девушкой, словно и не рожала ребёнка…

– Поговорила бы ты с моей свекровью…

– У меня самой есть глаза. Если деревня на виду, так проводник ни к чему… Сколько бы она ни болтала, что ты хуже других, так ведь люди-то видят… Подумай, прикинь, а если решишь – только шепни, и амулет будет в твоих руках.

Наджие ушла.

«Может, надо было согласиться? – терзалась Назан. – Но как довериться этой болтливой женщине? Да и кто знает эту старуху Хюсне – вдруг она вздумает похвастать перед кем-нибудь, что помогла жене адвоката Мазхар-бея околдовать мужа? А вдруг это дойдёт до свекрови?»

В дверь постучали.

– Ах, Рыза-эфенди! Муж снова прислал вас с покупками? Не затрудняет ли это вас?

– Что вы, ханым-эфенди! Для меня это не труд, а святой долг.

– Ну, а как ваши дела? Устроились на работу?

– Устроился, ханым-эфенди! Сегодня вечером приступаю. Да сохранит аллах вашего господина! Да превратит он в золото камень в его руке!

Не переставая благодарить и кланяться, Рыза вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

«Хороший человек этот Рыза-эфенди! И жена у него неплохая женщина. Правда, болтлива немного…»

Сомнения с новой силой овладели Назан. Она не пожалела бы никаких денег за амулет, только бы знать, что всё кончится хорошо.

«Вот если бы муж предложил матери жить отдельно от нас!» – Она даже зажмурилась. – Как было бы хорошо! Никто не попрекал бы её, не вмешивался в её дела. Она спокойно вела бы хозяйство, а по вечерам они ходили бы на прогулки, принимали гостей. Веселись сколько душе угодно!

Она глубоко вздохнула. «Подумать только, ведь Наджие может помочь! Но как заставить её молчать? А если дать ей денег?»

Назан села на скамеечку и, придвинув к себе большой таз, стала нарезать баклажаны и помидоры.

Если бы свекровь ушла от них, думала Назан, она бы всё здесь изменила. Ведь свекровь занимает самую лучшую комнату. Из её окон открывается великолепный вид! Её комнату можно было бы превратить в гостиную. Купили бы новые кресла и диван – на старых бархат совсем вытерся. Она попробовала было заикнуться мужу о том, что надо заменить обивку на какую-нибудь модную, с красноватым оттенком, как у жены прокурора. Но свекровь тут как тут: «Разве сейчас время делать такие расходы? Не слушай, Мазхар, женскую болтовню! Не дело это для мужчины! И этого слишком много для твоей голодранки из Сулеймание!»

Назан поёжилась от неприятных воспоминаний. «Гадкая старуха! – шептала она. – Шагу ступить не даёт, во всё вмешивается. А у иных не свекрови – ангелы! Вот, к примеру, мать прокурора. Обращается с невесткой лучше, чем с родной дочерью. Ну, и невестка в долгу не остаётся. Живут в полном согласии – просто смотреть приятно. Клянусь аллахом, если бы у меня была такая свекровь, не доедала бы, не допивала, всё бы ей старалась отдать».

Назан ещё долго перебирала в памяти обиды, которые пришлось терпеть от свекрови. А слова соседки Наджие так и сверлили ей мозг.

«Если бы у неё было злое сердце, – думала Назан, – она поладила бы со свекровью, а не предлагала бы мне свою помощь. Раз представляется такой случай, надо попытать счастья. Кто знает, может аллах смилостивился надо мной и послал мне Наджие? Тётя всегда говорила: „Когда рабу совсем невтерпёж, всевышний вспоминает о нём“… Может, подружиться с Наджие? Ведь она правоверная мусульманка. И к тому же Мазхар нашёл для её мужа работу…»

Назан вдруг охватило какое-то беспокойство. Она метнула взгляд в открытую дверь кухни. Ей почудилось, что входит свекровь. Бедная женщина затряслась от страха и крепко сжала рукоятку ножа. Свекровь всё ближе. Вот она бросается на неё, валит на пол и бьёт кулаками…

Не помня себя, Назан стала рассекать воздух ножом: «Вот тебе, вот тебе, проклятая!..»

Наконец она пришла в себя и с недоумением огляделась вокруг: «Что это было со мной? С ума я сошла, что ли?»

Она взяла со стола мясо и вновь задумалась. Всё валилось у неё из рук. «Что же я делаю? – спохватилась Назан. – Нужно было первым делом развести огонь и поджарить мясо, а я принялась за овощи…»

Молодая женщина поспешно наложила в мангал углей, разожгла их и поставила на огонь чугунок с мясом. Случайно поглядев в окно, она заметила, что Наджие вышла из своего дома и побежала через дорогу. Соседка была всё в той же коротенькой ночной рубашке. На ногах болтались такуньи.

«Что случилось? – подумала Назан. – Почему у неё такое встревоженное лицо?»

Не успела Наджие дотронуться до кольца, как дверь распахнулась. «Чёрт возьми, неужто она поджидала меня?» – изумилась Наджие.

Она остановилась на нижней ступеньке и спросила:

– Ты меня ждала?

– Нет! Просто увидела тебя из окна.

– Ах, вот как! А я-то удивилась – не успела постучать, и дверь раскрылась.

– Входи, пожалуйста.

– Нет, нет! Я поставила тушить мясо – боюсь сгорит. Скажи мне только: правда, что муж купил тебе бриллиантовый перстень?

Назан стало не по себе.

– Откуда ты узнала?

– А кто об этом не слыхал? Вся округа знает. Правда, что перстень очень дорогой?

Назан оцепенела от ужаса:

– Не говори только об этом моей свекрови, прошу тебя!

– А разве вы скрыли от неё?

– Это не я, а Мазхар… Он не велел. Ты же знаешь характер свекрови – ей бы только повод для ссоры. Мне и так столько достаётся ни за что ни про что!

– Не бойся! Раз вы не хотите, от меня она и слова не услышит… Скажи, а перстень очень красивый?

– Очень!

– Хоть бы краем глаза поглядеть на него. Может, принесёшь?

Немного помедлив, Назан пошла в спальню. «Что с того, – думала она, – что Наджие посмотрит? Ведь от перстня не убудет».

Назан открыла сундук. Что за чудеса? Футляра с перстнем не было. Она перерыла всё, развязала и перебрала все узлы.

Её охватило отчаяние. Назан побежала к Наджие и задыхаясь пролепетала:

– Пропал мой перстень, сестрица!

– Да что ты? Куда же он мог деться?

– Не знаю, Наджие. Ох, горе мне! Пропал перстень!

Назан заплакала. Но тут же у неё мелькнула надежда:

– А может быть, муж взял его с собой?

Наджие многозначительно покачала головой.

Назан схватила её за руки:

– Ты знаешь? Умоляю, скажи!

– Я тебе кое-что скажу. Но только поклянись, что никто не узнает.

– Пусть я ослепну на оба глаза!

– Поклянись сыном.

– Пусть руки мои положат Халдуна на тенэшир[9], если я хоть слово скажу!

Заручившись страшной клятвой, Наджие с заговорщицким видом наклонилась к Назан и прошептала:

– Перстень взяла твоя свекровь.

– Не может быть! Откуда ты это узнала?

– Помнишь, вы уезжали на прогулку? Как только фаэтон скрылся, свекровь полезла в твой сундук и увидела перстень. Она даже показывала его мне.

– О великий аллах!

– Пусть не знать мне счастья в жизни, если я соврала!

– Почему же она не устроила нам скандала?

– Вот этого я сказать не могу. Скорее всего, готовит какую-то ловушку. Клянусь аллахом, я не хочу вмешиваться в вашу жизнь, но старая карга доведёт тебя до беды. Лучше послушай меня и соглашайся, пока не поздно.

Назан тяжело опустилась на скамью и заплакала.

– Что же мне теперь делать, Наджие? Ради аллаха, что мне делать? Я совсем растерялась!..

– Подожди убиваться! Когда она возвратится к обеду, ты осторожно выпытай!

Назан продолжала плакать. Конечно, свекровь сделает вид, что ничего не знает. А как сказать о пропаже мужу? Она уже заранее содрогалась, представляя, как он разозлится. «Дура! Безмозглая дура! Разве я не наказывал тебе, чтобы никому не говорила о перстне?» Но ведь она не говорила, никому не говорила! Да попробуй теперь докажи!

– Ну вот что: дай-ка мне несколько курушей, – решительно произнесла Наджие. – Куплю тебе амулет.

– Ради аллаха, Наджие, будь осторожна!

Назан пошла в спальню, взяла деньги и протянула их Наджие:

– Умоляю, сестрица, пусть всё останется между нами. Не то я пропала…

– Ну вот ещё, скажешь! За кого ты меня принимаешь, за какую-нибудь шарлатанку?

– Аллах с тобой! Я не хотела этого сказать.

– Не беспокойся, от меня твоя тайна никуда не уйдёт.

И она опрометью бросилась вниз по лестнице.

7

Хаджер-ханым пришла домой раньше Мазхара. Увидев лицо невестки, пожелтевшее, как лимон, она поняла, что Назан уже обнаружила пропажу перстня. «Что ж, пусть поищет! – подумала Хаджер-ханым. – Перстень-то я хорошо припрятала».

Церемонно поднявшись по лестнице в свою комнату, Хаджер-ханым начала снимать нарядную одежду. Прогулка была удачной. Она всласть наговорилась с матерью начальника финансового отдела, с которой была очень дружна. У той, как и у Хаджер-ханым, был сын, и она тоже ненавидела свою невестку. Стоило старухам оказаться вместе, и они переставали замечать, как за болтовней пролетали часы.

Так и сегодня. Нет, они ни в чём не давали спуску своим невесткам! А когда Хаджер-ханым рассказала о проделке с бриллиантовым перстнем, её приятельница была просто в восторге: «Молодец, Хаджер! Даже мне не пришла бы в голову такая мысль!»

В зеркале показалось лицо невестки, заглядывавшей в дверь. Хаджер-ханым спросила голосом, полным злобного раздражения:

– Уж не меня ли ты поджидаешь?

Назан робко переступила порог. На её ресницах поблескивали слёзы.

– Нет, мамочка! – сказала она в нерешительности.

– Я раз и навсегда запретила тебе называть меня мамочкой! Да у тебя, видно, ослиная голова, заладила одно: мамочка, мамочка!

Назан потупилась и молчала.

– Ну, зачем пришла?

– Так… Хотела у вас спросить… Перстень…

– Какой перстень?

«Значит, она не скажет, – вся трепеща, подумала Назан. – А может, свекровь действительно не знает?»

– Что ещё за перстень? Отвечай!

– Да вот Мазхар купил мне перстень.

– Мазхар? Экая невежа! Как ты смеешь называть мужа Мазхаром! Он для тебя господин, Мазхар-бей. Можно подумать, что в доме твоих родителей было полно таких господ. Ну, что ты стоишь здесь, словно вросла в землю? Какой ещё перстень? Молчишь? Может, Мазхар тайком от меня купил его тебе?

Назан совсем растерялась.

– Почему же ты мне об этом раньше не сказала? – гремела свекровь. – Выходит, сын стал заводить от меня тайны? Да накажет его аллах… Но погоди, погоди! Похоже, что это твоя проделка. Ну, конечно, это ты всё подстроила! Наверняка! Ведь Мазхар… Да он сейчас придёт, мы всё и выясним.

Назан схватила свекровь за руку:

– Умоляю вас, не говорите ему ни о чём!

– Почему? Чего ты боишься?

– Перстень-то пропал… Нигде не могу его найти…

– Уж не считаешь ли ты, что его украла я?

– Помилуй аллах, мамочка!

– Опять мамочка! Чтоб твоя мамочка в гробу перевернулась! Если ты ещё хоть раз так меня назовёшь, я выдеру все твои космы! Нет у меня никакого перстня! – отрезала Хаджер-ханым и величественно выплыла из комнаты.

Приближалось время обеда. Пора было накрывать на стол. Назан дрожала, руки у неё тряслись. Не видя ничего перед собой, она расстелила скатерть, поставила тарелки и, сама не зная зачем, пошла в спальню. На полу валялись узлы. Назан спохватилась, ведь сейчас придёт Мазхар. Она быстро побросала всё в сундук и, как затравленный зверёк, снова кинулась в кухню. Где-то в глубине души ещё теплилась надежда – может быть, Мазхар подшутил над ней?

В наружную дверь постучали. Сердце Назан забилось так, словно готово было выпрыгнуть из груди. Ноги у неё подкашивались. Сделав над собой усилие, она побежала открывать. По лицу мужа Назан поняла, что он куда-то очень торопится.

Мазхар вошёл в дом, небрежно помахивая тростью. Он был в коричневом щёгольском костюме и искусно надвинутом на самые брови элегантном кепи. После обеда ему предстояло отправиться на свидание с Жале. На этот раз они собирались совершить загородную прогулку в фаэтоне.

Мазхар решил встречаться с Жале регулярно. Они могли сидеть до поздней ночи в баре, но если бы удалось снять для Жале квартирку, то он сразу заставил бы её покинуть бар. Хозяин бара даже сам говорил ему: «Ради вас, Мазхар-бей, я готов лишиться не то что одной, а хоть пяти таких девиц, как Жале!». Но как можно было это сделать в таком маленьком городишке, где всё сразу становилось известно?

– Почему стол ещё не накрыт? – с раздражением спросил Мазхар.

– Сегодня я немного задержалась, – елейно пропела Хаджер-ханым. – Извини, не углядела за твоей женой. Но сейчас всё будет готово! Поди сними пиджак и садись за стол.

Мазхар ничего не ответил. Он не пошёл переодеваться, а, как был в своём парадном костюме, опустился на стул.

Хаджер-ханым понеслась в кухню.

– Ты смотри, мужу ничего не говори о перстне, – прошипела она.

Назан с надеждой посмотрела на свекровь:

– Не говорить?

– Я же сказала: мне ничего не известно, ничего! Но зачем портить аппетит моему сыну?

Назан почуяла в этих словах недоброе, но сказала покорно:

– Хорошо.

Обед проходил в молчании. Боясь встретиться глазами с мужем, Назан обратила всё своё внимание на Халдуна. Лишь изредка уголком глаза она посматривала на Мазхара. Но тот был погружён в хвои мысли и ничего не замечал. Что с ним? С этой памятной ночи, когда она бросилась ему на шею, Мазхар стал совершенно другим человеком. Она не смела доискиваться причины: ведь мужчина не обязан отдавать отчёт в своих действиях. Но на сердце у неё становилось всё тревожней…

С Мазхаром между тем творилось что-то странное. Кусок застревал у него в горле. До еды ли ему было? Ведь в половине второго они должны встретиться с Жале. И зачем только он пошёл домой?

Но не мог же он отправиться с Жале в ресторан. Наверно, со временем можно будет ходить с женщинами и в рестораны. Жаль, что его тогда уже не будет в живых. Разве только сын доживёт до этих дней…

Он посмотрел на Халдуна. Мальчик сидел потупясь. Мазхар тряхнул головой, словно пытаясь отделаться от наваждения. Нет! Нет! Он никогда не покинет Назан!

А если жена узнает о его похождениях и попросит дать ей развод? Допустим, он опостылеет ей, и она сама пожелает уйти. Ну, тогда другое дело… Хоть он и полюбил другую, но разве так просто вытравить из сердца Назан, мать его сына? Халдун всегда будет соединять их невидимыми узами, потому что мужчину связывает с женщиной не только любовь… Что же? Жалость? Нет, не то! И вдруг он подумал: «Хорошо, что я подарил Назан этот перстень. Если когда-нибудь обстоятельства переменятся… то бриллиант может ей пригодиться…»

– Ты что-то очень задумчив, сынок, – услыхал он голос матери.

– Сегодня после обеда начнётся слушание дела по иску хозяина бара, – сказал Мазхар и тут же поднялся из-за стола.

«Сегодня!» Да, сегодня он в первый раз поцелует Жале. Что бы там ни было, но он твёрдо решил это сделать. Как влекла его эта женщина! К тому же она совсем не стремилась к законному браку. «Хорошо, что я встретил её, – думал Мазхар. – Что знал я до этого? Простую, безыскусную любовь. А теперь стану возлюбленным „дамы с камелиями“. С той, однако, разницей, что у её героя не было ни гроша, а я человек со средствами. Правда, он был немного моложе меня, но…»

Мазхар взял трость и направился к двери.

– Ты опять придёшь поздно, дитя моё?

– Не знаю, мама. Всё зависит от того, как сложатся дела.

– По ночам в суде делать нечего, – сказала Хаджер-ханым и бросила взгляд на Назан.

– Не имею привычки отдавать отчёт в своих действиях, – холодно сказал Мазхар и стал спускаться по лестнице.

Хаджер-ханым с шумом отодвинула стул и, хлопнув дверью, скрылась в своей комнате. На обеденном столе задребезжала посуда.

Её душила злоба. Как? Сын смеет ей грубить при этой потаскушке? «Погоди же, – шипела Хаджер-ханым, – я тебе покажу! Будешь знать, как следует обращаться с матерью!» Она торопливо набелила и нарумянила лицо и, накинув чаршаф, выскочила на улицу.

Вскоре, завидев свободный фаэтон, Хаджер-ханым вскарабкалась на подножку, плюхнулась на сиденье и бросила извозчику:

– В контору сына!

Извозчик не понял.

– Куда прикажете, ханым-эфенди? – переспросил он.

– Вот бестолочь! К адвокату Мазхар-бею.

– А-а-а! Хорошо! – оторопело пробормотал извозчик и стегнул лошадей.

Мазхар расхаживая по кабинету из угла в угол, поджидал Жале, которая должна была прийти с минуты на минуту. Он всё ещё не решил, куда им поехать. В этом проклятом городишке некуда было деться! Пойти в казино, где он бывал с женой? Но ведь все взоры будут обращены на них. Да и сплетни пойдут. Ему и так уже сегодня сказали: «Вы что-то очень много внимания уделяете Жале. Ведь она, как-никак, только девица из бара».

Так что же? Перестать с ней встречаться? Нет, это было бы не в его силах.

На глаза ему попался секретарь. Как же он забыл выпроводить этого парня из конторы?

– Вот что, – сказал Мазхар. – Сходи в управу и возьми копии документов по делу о лавках, – на которые наложен арест.

– Слушаюсь. Только вряд ли удастся получить их быстро. Наверно, это затянется до вечера.

– До вечера, до утра – какая разница! Копии должны быть у меня завтра утром, вот и всё.

Секретарь с трудом скрыл свою радость. Ведь почти все копии он уже принес. Оставались мелкие справки, на получение которых потребуется не более часа.

– Будет исполнено, бей-эфенди! – сказал секретарь и стремглав выбежал из кабинета.

Вскоре послышался шум подъезжавшего фаэтона. Мазхар бросился к двери и столкнулся нос к носу с матерью.

– Быть может, ты сейчас объяснишь, почему был так груб со мной дома? Думаешь, если стал большим человеком, так можно плохо относиться к матери? Да кто я, по-твоему? Базарная баба? Как же ты осмелился говорить со мной таким тоном при этой голодранке?

Мазхар растерянно смотрел на мать. Её грубо размалёванное лицо искажала гримаса злобы. Казалось, она торопилась излить весь накопившийся в сердце яд.

– Перестань, мамочка! – взмолился Мазхар. – Ты опозоришь меня на весь город.

– А-а-а! Перестань, говоришь? Ну нет! Пусть тебе будет стыдно нос на улицу высунуть, паршивец!

– Ради аллаха, мама, потише.

– Боишься, что люди услышат? И пусть слышат! Для этого я и кричу, пусть слышат! Я осрамлю тебя перед всеми!

– Это уж слишком, мама! Да в чем я опять провинился?

– И ещё спрашивает!

– Быть может, я не очень вежливо тебе ответил…

– Ответил! А подарок жене? Почему надо было его скрыть от меня?

Мазхар вздрогнул, словно его ударили хлыстом.

– Почему ты велел жене не показывать мне перстень? Отвечай! Эта шлюха похваляется перед всеми: «Смотрите, как меня муж любит! Только свекрови не говорите, мы от неё скрываем».

Мазхар ничего более не слышал. В ушах у него звенело, перед глазами плыли круги. «Значит, жена, несмотря на мою просьбу, всё-таки сказала матери? К тому же она хвасталась на весь квартал…»

В дверях появилась Жале.

– Пожалуйста, входите, милости прошу! – подбежал он к гостье.

Хаджер-ханым сразу притихла. Она во все глаза смотрела на вошедшую молодую женщину в сером элегантном костюме. Комната сразу наполнилась ароматом дорогих духов. А сына просто невозможно было узнать.

– Это моя мать, Нериман-ханым. – Он повернулся к матери: – Моя клиентка. Она поручила мне дело о разводе.

Женщины пожали друг другу руки.

Гнева Хаджер-ханым как не бывало. Незнакомка ей понравилась. Почему, однако, она хочет уйти от мужа? Присев на стул, Хаджер-ханым обратилась к клиентке сына с вопросом:

– Ты так молода, красива, дитя моё! Что заставляет тебя уйти от мужа?

Скосив глаза на Мазхара, Жале сказала:

– Нет у нас согласия, ханым. Мы совсем разные люди… Кроме того, есть и другие причины.

– Мне очень жаль тебя. Я сама рано осталась без мужа. Овдовела совсем молодой. И я была такой же красивой, представительной, как ты. Но всё проходит… Эх, безумные мы, женщины! Ради детей жертвуем всем. Я боялась, что отчим будет обижать сына. Вот и не вышла замуж. А как мне было трудно! Из последних сил выбивалась. Да кабы в те годы у меня были теперешние понятия…

Она расплакалась.

– Не доедала, не допивала, отдавала сыну последний кусок. А он вот взял, да и женился на простой девке… О моё бедное материнское сердце!

– Мамочка, – перебил её Мазхар поднимаясь, – нам с Нериман-ханым пора идти в суд.

– А у тебя есть свекровь, дитя моё? – не унималась Хаджер-ханым.

– Да, была, ханым-эфенди.

– Ну и как вы с ней жили?

– О, со свекровью мы жили душа в душу.

Хаджер-ханым повернулась к сыну:

– Вот видишь, какие бывают невестки! И красавица, и умница! Тебе бы такую и привести в наш дом. А твоя жена? Смотреть не на что! Так он ещё, видите ли, тайком от меня купил ей бриллиантовый перстень!..

Мазхар сделал нетерпеливое движение. Женщины поднялись. Из конторы они вышли все вместе. Хаджер-ханым отправилась домой, а Мазхар и Жале сели в фаэтон.

– Ну и бедовая у вас мамаша!

Мазхар не слыхал, что сказала Жале. У него разболелась голова, а приподнятое настроение, в котором он ещё недавно пребывал, сменилось непонятным беспокойством. Жале заглянула ему в глаза, и её ресницы испуганно дрогнули.

– Что с вами?

Он поморщился, словно от боли:

– Грубый, вульгарный разговор неотёсанной женщины! А её размалёванное лицо? Ну на что всё это похоже? Нериман, ради аллаха, какое всё это произвело на тебя впечатление?

– Думаю, что краситься ей не по возрасту. А вообще, представляю себе, сколько вам приходится от неё терпеть.

– Я очень несчастлив! С одной стороны, такая мать, с другой – жена…

– Она говорила о каком-то перстне.

– Сущие пустяки! Я подарил жене перстень и не велел показывать его матери. Это было сделано без всякой задней мысли. Ведь мать считает меня своей собственностью. Вот я и не хотел давать лишний повод для раздражения. Она и так очень ревнует к невестке… Конечно, ей пришлось нелегко… Она даже замуж не вышла из-за меня.

– Не огорчайтесь! Я не вижу серьёзной причины для расстройства. Это в конце концов касается их двоих. Мне кажется, во многом виновата ваша жена. Она, верно, очень доверчива.

– Даже слишком. Ну зачем она сказала матери о перстне?.. Всегда молчит, смотрит исподлобья, а тут вдруг разболталась…

– А вы уверены, что сказала она?

– Кто же ещё? Откуда узнала мать, что я велел жене скрыть от неё покупку?..

Фаэтон выехал за город и, сделав большой круг, возвратился к конторе.

Солнце медленно садилось в притихшее море, бросая последние лучи на синевшие вдали горы. Мазхар и Жале рука об руку вошли в контору, сопровождаемые любопытными взглядами торговцев из соседних лавчонок…

Стемнело. Жале заторопилась. Ей надо было переодеться к вечеру. А Мазхару не хотелось идти домой. Он понимал, что раздула всю эту историю мать, но и Назан, конечно, была виновата…

Дверь он открыл своим ключом и стал медленно подниматься по лестнице, всё ещё не решив, как поступить. В столовой ему попался Халдун. По лицу отца мальчик догадался, что он не в духе, и убежал в кухню.

– Папа пришёл, – прошептал Халдун, хватаясь за подол матери.

Назан почуяла недоброе ещё раньше, когда свекровь возвратилась домой в отличном расположении духа. Услышав, как Мазхар дёрнул дверь, она поняла, что предстоит буря.

– Назан! – глухо позвал Мазхар.

Она подбежала. Халдун засеменил своими толстыми ножками за матерью.

Хаджер-ханым прислушивалась, притаясь за занавеской. Всё более волнуясь, она приоткрыла дверь своей комнаты и высунула голову. Сейчас – она в этом не сомневалась – раздадутся вопли невестки.

Не снимая шляпы и заложив руки за спину, Мазхар метался по комнате. И хотя жена уже давно вошла и стояла, прижав руки к груди, он словно не замечал её.

Наконец он остановился.

– Разве я не предупреждал тебя, что мать ничего не должна знать о перстне? – спросил он, не поднимая головы.

– Но ведь я ей ничего не сказала, – заикаясь, пролепетала Назан.

– Так кто же тогда ей сказал? – загремел Мазхар. – Лгунья! И не стыдно тебе обманывать меня? – кричал он, подступая к Назан.

Только ужас, который был написан на лице жены, заставил его сдержаться. Самое лучшее, что он мог сделать, это забрать перстень и вернуть его ювелиру. Нет, она недостойна такого подарка!

– Принеси мне его!

– Перстень? – переспросила Назан, ещё больше заикаясь.

– Да, перстень!

Назан поняла, что погибла. Она была совершенно пришиблена и, сама не зная зачем, вновь открыла крышку сундука… Найти перстень не было никакой надежды. Сколько раз она рылась здесь, выбрасывала и трясла все узлы. И всё напрасно! Но что было делать? Назан снова начала вытаскивать узлы. Мазхар, заложив руки за спину, ходил из угла в угол.

– Скоро ли дашь ты мне перстень? – вспылил он. – Чего копаешься в узлах?

– Я ищу…

– Что ищешь?

– Перстень.

Мазхар даже побелел от негодования:

– Да в своём ли ты уме? Перстень – не иголка, чтобы затеряться! Ведь он в футляре.

Назан тяжело вздохнула.

– Где перстень?

Назан зарыдала.

– Его нет, – шептала она сквозь слёзы. – Он пропал вместе с футляром…

– Пропал?!

Мазхар уже более не владел собой. Посыпались пощёчины, удары, пинки.

Назан упала на пол. Изо рта и носа показалась кровь. Халдун закричал и заплакал. Он пытался даже схватить отца за ногу.

– Не бей, не бей маму!

Дверь отворилась. На пороге стояла Хаджер-ханым.

– Что случилось, сынок? Что тебя так расстроило? – елейным голоском запела она.

– Чёрт бы вас всех побрал! Клянусь аллахом, надоели вы мне все! – крикнул Мазхар и выбежал из комнаты.

Тут даже Хаджер-ханым струхнула. Она придвинулась к невестке и притворно смиренным голосом запричитала:

– Сижу я у себя, никого не трогаю, намаз совершаю. И вот тебе на! Впутали меня в какую-то историю. Ты видишь, аллах!.. – она воздела руки к небу. – Но что всё-таки случилось? Почему он поднял такой шум?

Назан не отвечала и продолжала тихо плакать. В дверь постучали.

– Вставай, поднимись с пола, вымой лицо! – приказала Хаджер-ханым и пошла открывать дверь. Это была Наджие.

– Что тут у вас произошло? – спросила она, с любопытством оглядываясь вокруг.

– Сын побил невестку.

– За что же?

– Эта размазня потеряла перстень. Сама понимаешь, как сын рассердился. Ведь он заплатил столько денег. Но стоило надеть ей перстень на палец, как он словно сквозь землю провалился.

– А как же Мазхар-бей узнал, что перстень пропал?

– Понятия не имею… Вернулся из конторы сам не свой. Слышу, зовёт жену в спальню… Я в это время готовилась совершить вечерний намаз. Стелю себе коврик и вдруг – что такое? Шум, крик… Истинное светопреставление! Насилу успокоила сына. Если бы не я, он бы её наверняка убил.

Наджие заглянула в спальню. Лампа не была зажжена. В полумраке Наджие увидела Назан. Она сидела на полу среди разбросанных узлов и беззвучно плакала.

Хаджер-ханым потянула Наджие за руку:

– Оставь её в покое, пусть поплачет! Лучше пойдём, посидим у меня.

Теперь Наджие нисколько не сомневалась, что скандал подстроила старуха.

– Пусть всё останется между нами, Наджие, – тихо сказала Хаджер-ханым. – Дело не в перстне. Просто, мой сын не любит свою жену. Я знаю, что говорю.

«Может, рассказать ей о связи Мазхара с Жале? – мелькнуло в голове у Наджие. – Правда, муж предупредил, чтобы никому ни слова».

– Сегодня я была в конторе Мазхара, – продолжала Хаджер-ханым. – Ну и женщину я там видела, Наджие! Стройная, как газель! Сдобная, как пышка! Сладкая, как рахат-лукум! А какие манеры! Как одета! Какие духи! Что называется, женщина с головы до пят… Представь, она разводится с мужем. Если бы у сына была хоть капля разума…

– А её зовут Жале? – не удержалась Наджие.

– Нет, Нериман.

– Вы правы, тетушка, её настоящее имя Нериман, но в баре её зовут Жале.

У Хаджер-ханым глаза полезли на лоб.

– В баре?!

– Я поклялась мужу, что не скажу никому ни слова. Вы уж не проговоритесь, что слышали от меня. Жале – девица из бара. Она крутит любовь с вашим сыном. Они уже и стесняться перестали. Все кругом о них шепчутся.

– Погоди! Она ведь сказала, что собирается разводиться с мужем…

– Да это просто так, для отвода глаз. Жале умна, умеет, когда надо, зубы заговорить.

«Так вот в чём загвоздка! – думала Хаджер-ханым. – Конечно, вряд ли сын решится привести в свой дом женщину из бара. Вот обидно, какая была бы невестка! Не то что эта тощая Назан. С ней и на улицу-то стыдно выйти».

Хаджер-ханым от кого-то слыхала, что у девиц из бара бывает по нескольку любовников и покровителей. Каждую ночь они спят с другим мужчиной. «Конечно, спать каждую ночь с новым мужчиной не так уж плохо, но…»

– Надо думать, это у них несерьёзно?

– Конечно, нет! Поразвлекается и бросит.

– Да, такова верность мужчин…

– Мой говорит, что нынче самые знатные господа, самые правоверные мусульмане повадились посещать бар.

Хаджер-ханым была так возбуждена, что и не заметила, как сказала:

– И правильно делают, Наджие! Один раз живём на свете! Почему же немного не поразвлечься?

– И женщинам тоже?

– Ну-ну! Не лови меня на слове, – спохватилась старуха и похотливо захихикала. – Каждого влечёт к красоте – не только мужчину, но и женщину. Не скрою, когда я вижу красивого мужчину, сердце у меня так и тает…

Наджие была поражена. Уж не влюбилась ли старая ведьма в кого-нибудь?

Немного погодя Наджие ушла, а Хаджер-ханым, на лице которой всё ещё сохранялось блудливое выражение, заглянула в спальню. Назан сидела всё в той же позе.

– Вставай, зажги лампу и приведи себя в порядок. Каждый муж бьёт свою жену, даже если и любит. Замужество – дело нелёгкое. Чего только нам не приходится терпеть!.. Утешься хоть тем, что твой муж не приводит в дом чужих женщин.

Назан не откликалась.

Хаджер-ханым сама зажгла лампу. Лицо Назан было в крови.

– Встань, умойся!

Собрав все силы, Назан поднялась и побрела в кухню. Уже позабывший о недавнем скандале Халдун лежал на полу и запускал волчки. Сталкиваясь, волчки вылетали за нарисованный мелом круг.

Назан вымыла лицо и возвратилась в спальню, недоумевая, почему свекровь вдруг сменила гнев на милость. Ведь всегда она только натравливала на неё сына, старалась распалить его ещё больше, когда он был чем-нибудь недоволен. Уж не она ли накликала всю эту беду?

– Вы не говорили Мазхару о пропаже перстня? – спросила Назан.

Хаджер-ханым сделала вид, что оскорблена таким вопросом.

– Так вот оно что? Значит, ты меня подозреваешь? Спасибо, Назан! А я по простоте душевной хотела тебя утешить… Ну и поделом мне, теперь я же и виноватой осталась. Подумай сама, зачем мне было ему говорить? А если бы я захотела сказать, так разве постеснялась бы тебя?

Хаджер-ханым пустилась в рассуждения, потому что в общем была довольна. Поступок Мазхара означал лишь одно: он разлюбил жену. Любимых жён не бьют. Плевать, что сын связался с девицей из бара…

– Мама, посмотри какая коробочка! – закричал Халдун, вылезая из-под кровати с синим бархатным футляром.

– Где ты это нашел?

– Я запустил волчок, а он убежал под кровать. Вот я и полез…

Назан, словно безумная, бросилась на шею свекрови:

– Мамочка, дорогая, простите меня, ради аллаха! Я виновата, думала, что вы хотите подшутить надо мной…

– Да простит тебя аллах, пусть будет на то его воля! Другая бы на моём месте пожаловалась сыну. Подозревать меня в воровстве! Стоило бы мне заикнуться – и уж он проучил бы тебя! Да такую свекровь, как я, днём с огнём не найдёшь!

Назан забилась в угол и, держа в руках футляр, плакала навзрыд. Но теперь это уже были слёзы радости.

Хаджер-ханым не спеша вышла из комнаты.

8

Весь вечер Назан просидела в кресле у окна с перстнем в руках, ожидая возвращения мужа. Ей так хотелось поскорее обрадовать его.

Но миновала полночь, пробил час, потом два! Три! В четвёртом часу глаза у неё сомкнулись, и Назан погрузилась в сон, продолжая крепко сжимать в руках футляр с перстнем.

Счастливая улыбка застыла на её лице, освещённом слабым светом лампы. Ведь всё плохое было позади – перстень нашёлся! Голова Назан склонилась набок, грудь мерно вздымалась… Вдруг ей послышались шаги мужа. Вот он вошёл в спальню. О, как он страшен! «Отвечай, где перстень?» – закричал Мазхар. Она ещё крепче сжала футляр в руке, но была не в силах вымолвить ни слова.

Муж замахнулся и… Назан проснулась. Глаза её расширились от ужаса.

Растерянно озираясь вокруг, она наконец поняла, что это был сон.

Она взглянула на часы. Было около четырёх. «Где же всё-таки муж? Почему он не пришёл? Быть может, всё ещё сердится на меня за перстень?»

Она подошла к окну. Вдали на горизонте появилась бледная полоска рассвета. Пропел петух. Откликнулся другой. Но Назан ничего не слыхала, поглощённая думами о муже. Может, ему опостылел дом? Или надо было ехать на следствие? Нет, скорее всего, он, как это было в предпоследнюю ночь, провёл время со своими друзьями…

Назан вздохнула. Что ни говори, а она никогда не была такой женой, о которой мечтал Мазхар, – никак не могла быть весёлой, встречать мужа после работы с улыбкой…

Вскоре раздался голос муэдзина, призывавшего правоверных к утреннему намазу. Назан спрятала футляр под миндер[10] и вышла в переднюю. Окно свекрови, плотно задёрнутое занавеской, слабо светилось. «Значит, она уже проснулась, – подумала Назан. – Пойду приготовлю ей воду для омовения».

Наполнив водой медный кувшин и поставив на пол таз, она прислушалась. Свекровь вышла из комнаты, твердя слова молитвы.

– Чего это тебя в такую рань подняло? – удивилась Хаджер-ханым, глядя на лицо невестки, всё в ссадинах и кровоподтёках.

Назан робко улыбнулась и подняла глаза на свекровь:

– Я приготовила вам воду для омовения…

«Я постараюсь любить вас, как родную мать, – говорил её взгляд, – даже больше. Только вы полюбите меня, хоть немного. Не браните на каждом шагу, обращайтесь со мной хорошо, и я буду вашей верной рабой. Ведь, кроме вас, у меня никого нет!»

Хаджер-ханым подозрительно покосилась на Назан. «Уж не затевает ли она какую-нибудь колдовскую штучку?»

– Дура! Может, ты решила своим птичьим умом, что сумеешь провести меня? Не так уж я глупа, как ты думаешь. Нашкодила, а теперь хочешь загладить свою вину? Нет, нет! Проваливай! Обойдусь без тебя.

Хаджер-ханым выхватила у неё кувшин. Назан так и приросла к месту. И чего ей опять взбрело в голову услужить свекрови? Ведь хорошо знала, чем это кончится.

Хаджер-ханым уселась на маленькую скамеечку и приступила к омовению. Бормоча про себя слова молитвы, она думала о сыне: «Где же Мазхар провёл эту ночь? Вряд ли он занимался делами, скорее всего, развлекался с девицей из бара. И молодец! А эта Жале вовсе и не похожа на шлюху – госпожа, да и только! Может, он по уши влюбился в неё и выгонит из дому Назан? Что ж, это было бы неплохо. В самом деле, он совсем охладел к жене. Избил её до потери сознания, не ночует дома, выставляет напоказ свою связь с девицей из бара! Нет, он и впрямь может прогнать Назан».

Но тут же Хаджер-ханым со страхом подумала: «А если, упаси аллах, сын приведёт Жале в дом?.. Может, пожалуй, и привести… Нет-нет! Развлекаться можно с кем угодно, но приводить таких женщин в дом!..»

Хаджер-ханым взяла из рук Назан полотенце, вытерла ноги и как бы невзначай сказала:

– Твоя холодность просто отталкивает мужа!

Не прибавив более ни слова, она удалилась в свою комнату, расстелила коврик и приготовилась к намазу. Но прежде чем склониться в поклоне, Хаджер-ханым решила каким-нибудь образом намекнуть невестке, что Мазхар спутался с девицей из бара. Она наведёт это жалкое создание на мысль, что больше нельзя выносить такую жизнь, надо сказать мужу, что она хочет уйти от него. Мазхар, конечно, согласится. «Ну и пусть проваливает! Она нам не ко двору».

Хаджер-ханым склонилась в низком поклоне: «А вдруг она захочет взять с собой Халдуна? Нет! Это невозможно». Она выпрямилась. «Нельзя допустить, чтобы внука воспитала эта простолюдинка! Да и Мазхар не захочет».

Она снова отвесила низкий поклон: «Сын такого известного адвоката в семье простых людей!» И снова выпрямилась: «Нет, Мазхар этого не допустит! Он так хорошо умеет устраивать чужие дела, так неужели его надо учить, как устроить свои?»

Хаджер-ханым прилежно отвешивала поклон за поклоном, но была очень далека от молитвы.

Наконец она простерла руки к потолку и произнесла: «О всевышний! Я взываю к твоей милости! Сделай так, чтобы в сердце сына осталось местечко и для меня! Убереги его от дурных чар! Отправь невестку, рождённую быть служанкой, в адово пекло! Но не допусти, чтобы сын привёл на её место девицу из бара!»

Молитву прервал крик Халдуна:

– Не бей, не бей мою мамочку!

Взмахнув воздетыми кверху руками, Хаджер-ханым кинулась к внуку.

– Что случилось, дитятко моё? Плохой сон приснился?

Халдун всё ещё не мог прийти в себя.

– Да, – прошептал он едва слышно.

– Что ж ты видел во сне?

– Папа бил мою маму.

Мальчик спрыгнул с кровати и, путаясь в длинной ночной рубашке, побежал к двери.

– Куда ты в такую рань?

– А где мама?

Хаджер-ханым нахмурилась:

– Пусть лучше глаза мои повылазят, чем смотреть за твоей матерью!

Халдун стремглав бросился из комнаты. Хаджер-ханым крикнула ему вдогонку:

– Погоди! Вот прогонит её отец, тогда я тебе покажу! – и с шумом захлопнула дверь. Видит аллах, ей помешали завершить намаз. Свёртывая молитвенный коврик, она бормотала: «Не успеет глаза продрать, сразу бежит к матери. Змеёныш, чего и ждать от такого?»

После завтрака Хаджер-ханым, основательно накрасив и напудрив своё лицо, отправилась к Наджие. Рыза пришёл из бара очень поздно и ещё спал. Завидя направлявшуюся к ним мать адвоката, Наджие принялась будить мужа. Рыза вскочил как ошпаренный, ошалело озираясь по сторонам.

– А? Что?!

– Вставай, старуха идёт!

– Какая ещё старуха в такую рань? Спать хочу! Отвяжись!

– Вставай, дорогой, потом поспишь. К нам идёт мать Мазхар-бея!

– Вот мерзкая баба! Начнёт сейчас языком чесать, только держись!

Встав с тахты, он в одних кальсонах бросился в кухню. Наджие пошла открывать дверь.

Увидев неприбранную постель, Хаджер-ханым сказала:

– Кажется, Рыза-эфенди ещё спал?

– Нет, дорогая, он уже поднялся. Входите, пожалуйста!

Гостья прошла на почётное место, приговаривая:

– Если спал, так и спал бы себе. Ведь я не чужая. Грустно мне стало, вот я и решила заглянуть к вам… Рыза-эфенди, – крикнула она, усаживаясь, – иди сюда, сынок! Иди, не стесняйся. Наверно, лёг поздно?

Натянув брюки и наспех умывшись, Рыза вошёл в комнату. Лицо у него было заспанное.

– Рад приветствовать вас, ханым-эфенди!

– Рада видеть тебя, сын мой! Только зачем было вставать? Лежал бы себе в постели. Разве я чужая?

– Так я уже всё равно проснулся. Очень хорошо, что вы зашли. Выпьем кофейку. Наджие, свари-ка кофе!

– Хорошо, что сказал, сама-то я не догадалась бы, – съязвила Наджие, у которой кошки заскребли на сердце при мысли, что она оставит эту молодящуюся старуху наедине с мужем.

– Ха-ха-ха, – засмеялась Хаджер-ханым. – О дети мои! Вы напомнили мне молодость. Мы с мужем тоже любили иной раз позабавиться допоздна. Ах, где они, былые денёчки? Да, в те времена были женщины так женщины. Какой мужчина не заглядится на такую?.. Умели мы со вкусом одеться, поболтать… Женщина, словно корона, украшала мужчину… А нынешние? Нет, не то! Совсем не то!

Наджие, свёртывая одеяло, сказала с нервным смешком:

– Вот слушай и наматывай на ус!

– Так это ж раньше было, жёнушка, – попытался отшутиться Рыза. – Были стаканы да стекляшками стали. Из них люди воду пить перестали. Оставим прошлое, будем жить сегодня. Не так ли, ханым-эфенди?

Хаджер-ханым вздохнула:

– Какая там жизнь! Сдаётся мне, конец света приходит! Пооткрывали разные бары, мужчины развратничают, всякий стыд потеряли…

«Так вот куда ты, голубушка, клонишь! – подумал Рыза. – Всё ясно: пришла пронюхать что-нибудь о сыне. Ну да с чем пришла, с тем и уйдёшь. Мазхар-бей строго-настрого приказал: никому ни слова. Как же, скажу я тебе, жди!»

– Мазхар-то мой в эту ночь домой не приходил, – как бы невзначай бросила Хаджер-ханым.

– Может, он на следствие выезжал? – словно ни чего не зная, проговорил Рыза.

– Какое там следствие ночью?

– Так он мог выехать днём, а ночью не на чем было возвращаться.

Хаджер-ханым захихикала:

– Ну и Рыза! Скажи, ради аллаха, за кого же ты меня принимаешь? Ты свои байки невестке моей рассказывай. А меня не проведёшь! Я всё читаю как по раскрытой книге… Скажи-ка лучше: был он в баре?

Рыза вопросительно взглянул на жену: не проболталась ли?

– Я про это узнала совсем не от неё, – кивнула Хаджер-ханым в сторону Наджие.

– От кого же?

– О-о-о! Об этом прослышал даже глухой султан! Знаю, с кем он там время проводит! Жале, или Нериман? Так, что ли?

Рыза потупился.

– Но я его не осуждаю, – продолжала Хаджер-ханым. – Если мужчина не находит в жене того, что ему нужно, он ищет это у других. Женщина должна уметь держать мужчину в руках. Не умеет, пусть пеняет на себя. Так уж аллах создал мир… Будь у меня такая жена, как Назан, и дня её не терпела бы в доме. Не подумайте, что я говорю как свекровь. Но до чего она глупа, неряшлива, неповоротлива… Видишь, муж идёт, бросай все дела и беги к дверям, встречай! А там приласкайся, расспроси о том о сём. Так нет же! Муж в дом, а она по углам прячется. Мне приходится самой его встречать, спрашивать, как он себя чувствует, какое настроение? Словно не она, а я его жена.

Наджие не торопилась варить кофе.

– Ну а как кончилось дело с перстнем? – спросила она, чтобы оттянуть время.

– Как могло кончиться? Колотушками! Представь те, эта дурёха уронила перстень под кровать! Ищет – туда, сюда – нет перстня. До того дошло, чуть ли не в воровстве меня обвинила, потаскушка! «Уж не вы ли, – говорит, – надо мной подшутили?» Посудите сами, какое у меня доброе сердце, – ведь я и рта не раскрыла. А стоило мне сказать сыну хоть слово – и дело с концом!.. Но я молчу: ребёнок у них, жалко. Я женщина сердобольная, не такая, как другие свекрови. В сердце моём сильна вера в аллаха. Ни одного намаза не пропущу. Об одном молю всевышнего, чтобы он послал в наш дом мир и спокойствие.

Хаджер-ханым пустила к потолку столб дыма и, задумчиво глядя как тает синеватое облако, продолжала:

– Верно говорят, чужая душа – потёмки. Сначала для сына Назан была всем, теперь вот появилась Жале. А там, может, ещё кто будет. Пусть поступают, как хотят. Я им мешать не собираюсь. Мальчонку жалко. Что с ним будет, если Назан от нас уйдёт? Ей-то что, уедет к своей тётке, найдёт себе ровню, а там и замуж выйдет. Да и Мазхар найдёт себе подходящую жену. Была я как-то в доме у судьи, видела там женщин. Вот это были дамы! Так они, как только зашёл разговор о Мазхаре, всё «ах» да «ах», журчат, словно ручейки.

– Ваша правда, Мазхар-бей, слава аллаху, – настоящий мужчина! – вставил словцо Рыза.

Хаджер-ханым вздохнула:

– А сколько я пролила слёз, чтобы вырастить его? Сколько горя пришлось мне хлебнуть? Зато и сыночек не отходил от меня: всё «мамочка» да «мамочка»! Заболею, так он всю ночь, не смыкая глаз, сидит у моей постели… Да он таким и остался. Уважает меня. Что случится у него, сейчас ко мне. Ни шагу без моего благословения не сделает…

– Я хотел бы попросить вас, – перебил её болтовню Рыза. – Не говорите, пожалуйста, сыну, что от меня услыхали о девице из бара.

– Ну и скажешь ты, Рыза-эфенди, – засмеялась Хаджер-ханым. – Да у него от меня нет никаких тайн. Он и сам всё расскажет. Ну а я ему: молодец, так и надо! Назан ему не ровня. Стоит мне слово сказать – и он выгонит её из дому. Но не приведи аллах! Ведь ещё неизвестно, кто может занять её место? Вот я и молчу.

– Жале я знаю недавно, – сказал Рыза. – Сдаётся мне, женщина она довольно безалаберная. Любит повеселиться… Человек она щедрый.

Наджие насторожилась: «Вот хорошо! Если эта Жале придёт в дом адвоката, можно будет и мне чем-нибудь поживиться. От Назан никогда ничего не дождёшься».

– …К столу у неё всегда подаётся вино, пиво… Денег у Жале на всё хватает. Есть в баре ещё одна женщина, Несрин, её подружка. Больная она. Один день работает, пять лежит. А Жале глотка без подруги не сделает и все расходы берёт на себя. Широкая натура! Да если бы она захотела разбогатеть, в несколько месяцев заработала бы капитал. Все гости только её и спрашивают. А она пристыла к Мазхару! Скроются в кабинет – и раньше полуночи не жди.

Хаджер-ханым расстроилась: «С какой стати Жале платит свои деньги за какую-то больную женщину? Сумасшедшая она, что ли?»

– Каждая девица из бара, – продолжал разглагольствовать Рыза, – ищет себе друга по сердцу. В баре-то она веселится, смеётся. А как только останется одна, тут уже и замолкнет. Словно соловей, что шелковицей объелся, – грустит да печалится…

– А если и в самом деле мой сын разведётся с Назан? Уж не возьмёт ли он эту женщину в дом? – вслух подумала Хаджер-ханым. Но тут же отвергла эту мысль: – Нет, нет, не бывать этому! Распутная девица в доме такой правоверной мусульманки, как я! Да изменит аллах решение своё, если он так пожелал!..

Она всё более и более расходилась:

– И пусть только сын осмелится это сделать! Клянусь аллахом, не впрок пойдёт ему материнское молоко! Подумать только, привести в дом такую женщину! Ко всему ещё и мотовку. Разве ж я позволю ей растранжирить всё добро сына?

Она погасила сигарету и встала.

– Куда вы, ханым-эфенди? Сейчас я сварю кофе, – засуетилась Наджие.

– Считай, что я уже выпила твой кофе. Мне пора. До свидания!

– До свидания! Желаю счастья, тётушка!

– Опять тётушка? Оставишь ты это слово, сестрица?

Наджие подбежала к старухе:

– Сестрица, старшая сестра, до свидания, моя дорогая!

Супруги проводили старуху и вернулись в комнату.

– Я чуть не лопнул со смеху, – сказал Рыза. – Сыночек у неё, видите ли, такой любящий, такой почтительный! Да если Жале захочет, не то что от Назан, и от самой Хаджер следа в доме не останется!

– А знаешь, мне Жале начинает нравиться. Добрая женщина. Жалеет больную подругу. Хорошо бы Мазхар-бей развёлся с Назан и привёл в дом Жале.

– Ясно: попрошайничать собираешься, бессовестная?

– Да хоть и так! Подумай, ради аллаха – как я подлаживалась к Назан, а что мне перепало? Даже пары старых чулок мне не подкинула!

Наджие вспомнила об амулете. Сейчас, когда свекровь пошла гулять, самое время передать эту штучку соседке.

– Ну и бессовестная ты женщина! Заговорила зубы, а кофе так и не сварила, – упрекнул жену Рыза.

– И правильно сделала! Яду бы ей, а не кофе…

– Уж не ревнуешь ли ты меня к ней?

– Конечно, ревную. Мужа у неё нет, а всё прихорашивается, кокетничает…

Рыза расхохотался.

– Допустим, я ей нравлюсь. Но разве ты не мусульманка?

– Мусульманка, а что?

– Так ведь религия велит нам заботиться о вдовах и одиноких женщинах.

– Я тебе покажу заботу графином по голове! – разозлилась Наджие.

Рыза подошёл к жене сзади, обнял её.

– Ну что в этом плохого, глупая? У старухи полно монет. Можно будет поживиться.

– Смотри у меня! Я шутить не собираюсь, – проговорила Наджие, разомлев в объятиях мужа.

В тот день Хаджер-ханым успела до обеда обойти почти всех своих приятельниц. Её рассказ о связи сына с девицей из бара приятно волновал им кровь. Хаджер-ханым делала вид, будто потрясена этим открытием. Она уверяла, что очень жалеет невестку. Ведь Назан – мать её внука. К тому же бедняжка одна-одинёшенька на всём белом свете. Если сын отправит теперь жену к тётке, туго ей придётся, очень туго.

Жене прокурора, которая ближе других приняла всё это к сердцу, Хаджер-ханым говорила:

– Ну как же не жалеть её, сестрица? Сердце кровью обливается. Да что поделаешь? Ведь он мужчина. Попыталась я было рот раскрыть, так он и на меня взъелся. Попробуй ему что-нибудь втолковать. Разве сердце слушает разум? Если жена не сумела удержать мужа, кого можно в том винить?

Оставшись наедине с матерью начальника финансового отдела, Хаджер-ханым говорила совсем другое. Они были одного возраста и хорошо понимали друг друга. Хозяйка слушала гостью с неподдельным интересом, покачивая в такт головой, которую уже посеребрила седина.

– Почему же ему не гулять? – вопрошала Хаджер-ханым. – Мужчина как мужчина! Неужто он должен посвятить всю жизнь этой потаскушке Назан? Разве я не права?

Её собеседница вполне разделяла это мнение:

– Разумеется, Хаджер-ханым! Уж коли ты зовёшься мужчиной, так ты им и будь! – сказала она, тряхнув подбородком, на котором торчали редкие пучки седых волос. – Если человек не курит, не пьёт ракы и не заглядывается на красивых женщин, какой же он после этого мужчина? Возьми, к примеру, моего сына. Вертится вокруг своей жены, смотреть тошно! И что нашёл в этой уродине? А вот сумела прибрать к рукам моего телёнка.

– Нет уж, мой – настоящий мужчина! Ракы пьёт, сигареты курит и, поверь, сможет отличить красавицу от дурнушки… У него есть глаза. И голова на месте. Знает толк в женщинах! Ну ошибся он с женой, сделал глупость, шайтан попутал, привязался к этой простушке, а теперь кается, смотреть на неё не может. Со вчерашнего дня в дом не заявлялся.

– Да воздастся каждому по заслугам! Конечно, Хаджер-ханым, не пара Мазхар-бею его жена! Скажи, он в самом деле собирается бросить Назан?

– Похоже на то. Сама не знаю почему, но пока я этого не хочу. Да и потом у них ведь ребёнок…

– Ну вот, скажешь тоже. Ребёнок! Если уж подвернулся случай, надо действовать. Будь я на твоём месте, я бы всё сделала, чтобы рассорить их.

– Согласна с тобой, дорогая. Но вдруг он приведёт в дом девицу из бара?

– Думаешь?

– Не знаю, но ведь он мужчина – захочет, так приведёт. И ничего не поделаешь.

– И то правда. Недаром говорят: плохая уйдёт, не пришла бы похуже.

– Эх, да что там! Ведь мы с тобой правоверные мусульманки. Чего ради скрывать от тебя, рабы божьей, то, что ведомо аллаху? Ты знаешь, чего я хочу? Чтобы сын прежде всего прогнал Назан. А там будет видно… Пусть только посмеет привести в дом эту девицу. Уж я как закрою глаза, да открою рот… Опозорю его на весь свет! К мусульманке, к правоверной женщине, привести шлюху?! О нет! Клянусь аллахом, я погублю и его и её, но этому не бывать! Пусть живёт с ней на здоровье где угодно, но приводить такую в дом?!

– Нет, нет, Хаджер-ханым – это не выход из положения! – возразила хозяйка. – Ведь он может снять для неё домик, обставить его и поселиться там навсегда. И тогда ты лишишься всего, что имеешь сейчас.

Хаджер-ханым как-то не подумала о такой возможности.

– Тогда научи, научи меня, как быть? – взмолилась она.

– Очень просто. Пусть гуляет, пока гуляется, пусть пьёт, пока пьётся. А твоё дело – ждать.

– Короче: оставить всё на волю аллаха?

– Да, может, и так. Сейчас-то ты, пожалуй, сама подталкиваешь сына в объятия другой женщины. А вдруг она им совсем завладеет? И кто знает, может, окажется зубастой?

– Но у него есть ребёнок! Внука я от себя на шаг не отпущу. Халдун даже сейчас спит в моей комнате. Правда, я знаю, он любит мать, но…

– Так оно и должно быть. Не отрывай сына от матери.

– Зачем же мне отрывать? Что я с ума сошла?..

Хаджер-ханым возвратилась домой незадолго до обеда. Невестка, как всегда, хлопотала на кухне.

– Слыхала что-нибудь о муже? – небрежно осведомилась свекровь.

– Нет, – ответила Назан, вытирая с лица пот чёрными от угля руками.

– Ты, я смотрю, даже не беспокоишься, где он провёл ночь. А вдруг с ним беда приключилась? Ведь он адвокат – есть у него друзья, но и врагов немало. Ох уж эта женская беспечность! Да только вот что я тебе скажу: упустишь мужа – на себя и пеняй.

Хаджер-ханым удалилась в столовую. А Назан, раздувая угли в мангале, задумалась.

Странно! Утром прибегала Наджие. И она говорила: «Раскрой глаза! Ты упускаешь из рук мужа». Наджие что-то рассказывала о баре, в котором служит Рыза. Теперь на эти бары пошла мода. Она как-то сама слыхала в доме у прокурора, где однажды была со свекровью, что всеми уважаемые господа не вылезают из баров. А там полным-полно хорошеньких девушек. Они танцуют, обнявшись с мужчинами, пьют вино… Да мало ли что ещё они там делают…

Но Назан не придала словам Наджие особого значения. Она была уверена, что эти бары – не место для таких людей, как её Мазхар. Он никогда не унизит своего достоинства и не пойдёт туда…

Хаджер-ханым не сиделось на месте. Она снова подошла к дверям кухни. Вид задумавшейся Назан вызвал у неё новый прилив раздражения.

– Мужа-то всё нет. Не иначе, как спутался с какой-нибудь бабой. Смотри! Прогонит он тебя…

Назан подняла на свекровь свои голубые глаза. «Неужто Мазхар может поступить так бессердечно?» – подумала она, а вслух сказала:

– Ничего не поделаешь, значит, судьба…

– Ну можно ли быть такой овцой! – Хаджер-ханым в душе ликовала. – Но виду не подала. – У тебя есть сын! Не жалеешь себя, так пожалей хоть ребёнка. А если женщина, которая завтра займёт твоё место, станет измываться над ним?

В кухню вбежал Халдун. По-взрослому серьёзно посмотрел на бабку, потом на мать и прижался к её подолу. Глаза Назан наполнились слезами. Она нагнулась к мальчугану, подняла его на руки и стала покрывать поцелуями пухлые щёчки.

– Полно тебе распускать слюни, пока ещё нет причины, – сказала Хаджер-ханым. – Поди вымой свою физиономию.

Назан подошла к крану и машинально взяла в руки мыло: «Неужели Мазхар действительно с кем-то связался? Об этом болтала и Наджие».

Она вытерла лицо и руки и вышла из кухни.

– Значит, вы не хотите, чтобы меня выставили за дверь? – улыбаясь, спросила Назан, тронутая тем, что свекровь неожиданно проявила к ней нечто похожее на сочувствие.

– Сумасшедшая! Ты, верно, считаешь, что у меня нет совести?

– Спасибо вам!..

– Как бы там ни было, дочка, а в доме должна быть невестка – ты ли, другая…

«Она назвала меня дочкой? Да, „дочкой“! Я не ослышалась», – с трепетом думала Назан. А Хаджер-ханым продолжала:

– На язык я резкая. Но в сердце у меня зла нисколечко! Разве я враг тебе?

– Нет, вы мне мать, даже больше чем мать!

– Конечно, дитя моё! Поэтому ты слушай, что я говорю: не давай мужу отдалиться от себя. Мало ли есть на свете средств, чтобы удержать мужа. Для этого всё годится – даже колдовство. Издавна так повелось, дитя моё.

Назан словно опьянела. Ей никогда не доводилось слышать от свекрови такие слова. «А не сказать ли ей об амулете?»

– В доме должен быть мир и покой, – продолжала Хаджер-ханым. – Это нужно прежде всего для счастья Халдуна.

Назан больше не могла сдерживаться. Да, да, надо доказать свекрови, что она не такая уж беспомощная. Вытащив спрятанный под сундуком крошечный амулет, она положила его на ладонь и протянула старухе.

– Что это? – спросила Хаджер-ханым.

– Амулет. Вот увидите, он крепко привяжет ко мне мужа. Он заговорённый.

– Где ты его взяла?

– Достала.

– Значит, и ты кое-что смыслишь в этом деле? Ну молодец! Да кто же заговорил эту штуку?

Назан не знала, что ответить. Она немного помолчала и неуверенно проговорила:

– Один мой знакомый… разносчик товаров.

В глазах у Хаджер-ханым стало двоиться. Выходит, эта женщина, которую все считают простушкой, не так уж глупа? Да вот поди ж ты – водится с теми, кто видит сквозь землю и умеет привораживать сердца!..

– Молодец, Назан! – вновь и вновь повторяла Хаджер-ханым. – Не думала я, что ты так ловка. К чему скрывать от рабы божьей то, что известно аллаху: ходишь ты неряха-неряхой, чулки всегда спущены… Женщина ты безответная, кто захочет, даст подзатыльник и кусок изо рта вырвет… А вот оказывается…

Назан была очень взволнована. Какая радость – свекровь не считает её дурочкой! Она решила прихвастнуть:

– О, я могу достать и заговорённую воду… и землю… Всё что хотите… А вы тоже думаете, что мне теперь без колдовства не обойтись?

– Конечно, дитя моё. Ведь у тебя ребёнок. Если ты не хочешь, чтобы разрушили твоё гнездо, чтобы муж твой стал рабом другой женщины, можно пойти на всё…

Между тем время шло, Хаджер-ханым проголодалась и начала проявлять нетерпение.

– У меня внутри всё ходуном ходит от голода. Чем бы это заморить червячка? – сказала она.

Повеселевшая Назан помчалась в кухню. Положив на тарелку далмы[11], она поставила её перед свекровью.

– А луку принести, мамочка?

– Принеси, дитя моё.

Назан снова побежала в кухню, разрезала на четыре части головку лука и понесла свекрови. «О, аллах! Как мало знала я эту женщину! Видела её злое лицо и не разглядела доброе сердце!»

Повязывая Халдуну салфетку, Назан украдкой наблюдала за свекровью. «Да, теперь я буду её очень любить, очень…»

Их взгляды встретились. Хаджер-ханым через силу заставила себя улыбнуться. А чтобы Назан невзначай не прочла её мысли, опустила глаза в тарелку.

«…Ишь, расхвасталась! Выходит, моя невестка – это ничтожество – колдунья! Надо поскорее избавиться от неё, а то как бы она своим колдовством и амулетами не перевернула весь дом… Сразу после обеда пойду разыскивать сына…»

Хаджер-ханым вымыла руки, прополоскала рот и, кое-как подкрасив губы, торопливо пробормотала:

– Я схожу к приятельнице. Скоро вернусь.

Выйдя из дому, она быстро засеменила к конторе сына.

Мазхар всё ещё был под впечатлением недавней встречи с Жале. Увидев мать, он стал нервно перебирать лежавшие на столе бумаги и раздражённо спросил:

– Что там опять стряслось?

Хаджер-ханым с шумом шлёпнулась на стул.

– Где это ты пропадал со вчерашнего вечера, чёрт тебя подери?

– В аду!

– Пёс паршивый! Опять начал кусаться! А моё бедное сердце всю ночь кровью обливалось!

– Да что же случилось?

– Из-за твоих штучек у меня со вчерашнего обеда маковой росинки во рту не было.

– Ну и зря!

– Не все же могут быть такими безразличными, как твоя жена. Дрыхла всю ночь до утра, будто и не о чем тревожиться. Ей и в голову не пришло подумать, куда пропал муж, не стряслась ли с ним какая беда. А посмотри на меня. За одну ночь побледнела и осунулась, на покойницу стала похожа. Ох-хо-хо! Уж лучше быть камнем в мостовой, чем матерью…

Сделав вид, что вытирает глаза краем чаршафа, Хаджер-ханым украдкой наблюдала за сыном. Нет, её слова не произвели на него никакого впечатления.

– Вот и носи дитя в чреве своём, роди его в муках, расти, выбиваясь из сил, чтобы сделать из него человека. А потом…

– Ну, а что потом? – улыбнулся Мазхар.

– Вот как тресну тебя по башке, неблагодарный!

– Лучше оставь свои глупости и прямо скажи, зачем пришла? Какая у тебя цель?

– Да нет никакой цели! А чего это ты торопишься меня выпроводить? Опять кого-нибудь поджидаешь?

Мазхар с беспокойством посмотрел на мать. Взгляды их встретились, и Хаджер-ханым подмигнула ему:

– Уж не та ли ханым должна пожаловать?

Он сделал вид, что не понял:

– Какая ханым?

– Да та самая, надушенная дама, в элегантном сером костюме. Ну, одним словом, эта… как её… госпожа Жале.

– Тебе известно, мать, я адвокат, ко мне приходит много разных женщин.

– И все они приходят для того, чтобы разводиться со своими мужьями?

– Они бывают по разным делам – у кого развод, у кого имущественный иск. Мало ли что…

– И всегда скрывают свои настоящие имена?

– Что ты хочешь этим сказать? – вскинул голову Мазхар.

– Н-н-ничего! Просто спрашиваю.

– А разве Жале, по-твоему, скрыла своё настоящее имя?

– Вы вместе скрыли! Ведь на самом деле её зовут Нериман. Так, что ли? Она, как мне известно, служит в баре. А ты проводишь с ней все вечера.

Мазхар покраснел до корней волос. В мозгу его молнией пронеслась догадка.

– Уж не этот ли пёс Рыза наболтал тебе?

– О нет! Не поднимай руку на невинного, не вводи себя в грех. Ты, верно, думаешь, что вокруг одни слепцы да глухие. А все, кого бы я ни встретила спрашивают: «Это правда, ханым-эфенди, что ваш сын, Мазхар-бей, бросает Назан-ханым ради девицы из бара?» И все очень сожалеют об этом. От таких разговоров я скоро разума лишусь… «Откуда вы это взяли? – спрашиваю я у людей. – Мне ровно ничего не известно. Да и зачем ему бросать свою жену, этот цветочек?» Но люди только смеются в лицо.

Мазхар то бледнел, то краснел.

– Моя личная жизнь никого не касается! И я не собираюсь ни перед кем отчитываться за свои поступки.

– Так-то оно так, да только рот не торба, шнурком не затянешь.

– А мне плевать, что болтают…

– Как тебе угодно, но не делай ты этого, сын мой!

– Чего не делать?

– Не вздумай бросать жену.

– Пока об этом нечего говорить…

Хаджер-ханым пристально поглядела на сына и вдруг громко заревела. Мазхар был ошеломлён. Он подошёл к матери и, преодолевая накипевшее раздражение, обнял её. Необходимо было утихомирить старуху и выпроводить из конторы. Ведь с минуты на минуту мог войти какой-нибудь клиент.

– Дорогая мамочка! Почему ты принимаешь так близко к сердцу судьбу Назан? Не думаю, что от большой любви к ней. Нет? Но тогда к чему эти терзания и слёзы? Тем более что пока для них нет никаких оснований.

Хаджер-ханым посмотрела на сына влажными глазами.

– Я беспокоюсь вовсе не о Назан. Пусть она провалится хоть в тартарары! Да и тебе незачем о ней беспокоиться. Допустим, что завтра ты дашь ей развод, думаешь, она пропадёт? Ничего подобного! Поедет к своей тётке, найдёт себе такого же, как сама, неотёсанного, мужика и выйдет за него. Да и ты, пожалуй, можешь неплохо устроиться – сегодня с одной, завтра с другой. Ты ведь не собираешься приводить кого-нибудь в наш дом?

– Ну, разумеется.

– Вот видишь, и об этом нечего беспокоиться…

– Тогда что же тебя тревожит?

– Халдун! Я думаю только о Халдуне.

– О чём, собственно?

– Как о чём? А вдруг Назан заберёт сына с собой.

Мазхар вспылил.

– Халдуна? Да пока я жив, никакая сила не вырвет Халдуна из моих рук!

У Хаджер-ханым отлегло от сердца.

– Вот это другой разговор. Мне, сынок, люди все уши прожужжали: «Назан-ханым не пара Мазхар-бею! Не достойна она поливать ему воду на руки!» Я, конечно, всем отвечаю, что мне жаль бедняжку. Ведь у неё никого нет на свете, да и как-никак она мать твоего ребёнка. Но если хочешь знать, я напрасно за неё заступаюсь. За твоей женой столько грехов водится, что давно пора вышвырнуть её на улицу.

– Это какие же за ней водятся грехи?

– Нет, дитя моё, нет! – поднялась Хаджер-ханым. – Не заставляй меня рассказывать. Узнают люди добрые и будут говорить: «Да как же свекровь не углядела? Чтоб у неё глаза повылазили!»

Она направилась к двери, но Мазхар преградил ей дорогу:

– Нет, скажешь, сейчас же скажешь, будь я проклят!

Хаджер-ханым испуганно посмотрела на сына:

– И как только открывается рот для этаких слов? Ладно, скажу, но с одним условием: всё останется между нами. Мне об этом по секрету сообщила мать начальника финансового отдела. Но я поклялась ей сохранить всё в тайне. Смотри же, не проговорись…

Она взяла его за руки и с таинственным видом зашептала:

– Назан купила у разносчика товаров заговорённый амулет… Хочет зашить его в подкладку твоего пиджака.

По лицу Мазхара пробежала гримаса отвращения.

– Да, да! Ты уже мне говорила о чём-то подобном…

– Так ведь душа болит за тебя, дитя мое. Думаешь, легко быть матерью? Нет, я не собираюсь вмешиваться в твою жизнь. Поступай, как знаешь. У тебя своя голова на плечах, и законы ты получше других знаешь. Не будет Назан, так появится другая, а потом, может, и третья. Для меня всё едино… Ну, я пошла…

Когда дверь за Хаджер-ханым закрылась, Мазхар ощутил такую острую ненависть к Назан, что ему захотелось тотчас бежать домой и вышвырнуть её на улицу. Но он был вынужден сдержаться. Надо было закончить кое-какие дела в конторе, а потом ехать в суд, где сегодня рассматривалось дело об убийстве, которое он вёл.

Мазхар в изнеможении опустился на стул, стоявший у письменного стола, и поглядел в окно. Погода испортилась: небо заволокло тучами, послышались удары грома. Надвигалась гроза.

9

Когда Мазхар выходил из здания суда по особо тяжким преступлениям, дождь лил словно из ведра. Он прыгнул в один из фаэтонов, мокнувших у подъезда в ожидании седоков.

Выглянув из-под накинутой на голову чёрной клеёнки, извозчик спросил:

– Вас домой, бей-эфенди?

– Нет! – Слово «дом» больно кольнуло его в самое сердце. Он не знал, куда теперь ехать. А может, напротив, хорошо знал. Только ему почему-то хотелось, чтобы извозчик сам назвал заветное место. «Ну и человек ты, – укорял себя Мазхар. – Твоя связь с Жале стала уже притчей во языцех. Мудрено ли извозчику догадаться?» И он сказал решительным голосом:

– Отвези меня в контору, а сам поезжай за Жале.

Извозчик щёлкнул бичом, и лошади побежали, подгоняемые косыми струями дождя.

Мазхар всё ещё продолжал думать о деле, которое только что слушалось в суде. Убийство вызвали распри из-за земельных наделов. Оно было не первым и, конечно, будет не последним. Мазхар это хорошо понимал. Сейчас всё складывалось так, что он, наверное, выиграет этот процесс. Казалось бы, надо быть довольным. Но его буквально преследовали полные ненависти глаза ответчиков-крестьян. Когда он проходил мимо этих людей в неуклюжих чёрных штанах и грубых йемени[12], он слышал за спиной их ропот. А сколько презрения было в их взглядах!

Он закурил сигарету. Казалось, его совесть могла быть спокойной. Закон – на стороне истцов, а он стоял на страже закона. И доказательства, которыми он располагал, были вполне достаточны для того, чтобы выиграть дело и добиться решения о возврате самовольно захваченной крестьянами земли. Всё это так. Но, выиграв дело, он оставит без хлеба и работы многих людей. Значит, решение суда только распалит гнев и ненависть тех, кого силой заставят возвратить землю. Он знал всё это и не мог подавить в себе сочувствия к беднякам крестьянам.

Резким движением Мазхар стряхнул пепел сигареты. Сегодня ему пришлось немало потрудиться. Он добился снятия ареста, наложенного на имущество одних, и наложения ареста на имущество других. Подготовил кассационную жалобу по одному проигранному делу и отправил её на почту. Занимался и какими-то купчими. Одним словом, он чувствовал себя очень усталым и считал, что вправе отдохнуть.

Возле конторы он вышел из фаэтона. Дождь немного утих.

– Ну а теперь поезжай за Жале! – приказал Мазхар.

– Слушаюсь, эфенди.

Жале лежала на кровати и, покуривая сигарету, болтала со своей товаркой Несрин. Болезненная, туберкулёзная Несрин наставляла Жале, словно была её матерью:

– Как бы там ни было, а мы люди пропащие. Но зачем же губить других?

Она упрекала Жале за то, что её связь с Мазхаром зашла так далеко, и взывала к совести подруги.

– А другие прислушивались к голосу своей совести, когда губили меня? Скажи, Несрин? Говорила в них совесть?

Несрин закашлялась. Прижимая ко рту платочек, она пыталась остановить приступ кашля, но это никак не удавалось. Наконец, выплюнув мокроту, она смогла ответить:

– Нет! Нет! Но…

– Значит, по-твоему, я должна поступать не так, как другие? Но за кого же ты меня принимаешь, скажи, ради аллаха? Не думаешь ли ты, что я собираюсь стать столь же чистой и непорочной, как сам пророк?

– Нет, я не об этом говорила тебе…

– Не об этом! Ты говоришь о долге, а разве у меня нет сердца? Разве я не могу когда-нибудь полюбить? Разве я не смею желать, чтобы любимый человек всегда был рядом со мной? Кстати, этот человек разделяет подобное мнение. Кстати, ему опротивела жена – простая, невежественная женщина. А во мне он нашёл то, чего не мог найти в ней. Но на моём месте может оказаться и другая. Поручишься ли ты, что у той, другой, заговорит совесть?..

Жале не договорила. Раскрылась дверь, и в комнату вошёл улыбающийся Рыза.

– Готовься, Жале-ханым! Твой час пробил!

Жале с нескрываемым раздражением, чего с ней обычно не бывало, посмотрела на гарсона.

– Что ещё там?

– За тобой прислан фаэтон.

Она повернулась к Несрин:

– Вот, пожалуйста! Я даже ничего не знала. Да кто же кого сводит с ума, он меня или я его?

Несрин ничего не ответила.

Жале вышла умыться, а Рыза, почуяв, что у них происходил какой-то важный разговор, вкрадчиво спросил:

– Что у вас тут опять было?

Несрин грустно посмотрела на него.

– Да так… Ничего.

– Значит, скрываете?

– Нет, дорогой! Нам нечего скрывать. Мы всё о том же…

– О связи Жале с адвокатом? Посмотрела бы ты на него – мрачнее тучи! Дома совсем не показывается. И правильно делает! У него такая вредная мать, так и норовит заварить какую-нибудь кашу…

Жале вытерла лицо и руки полотенцем, швырнула его на кровать и, не обращая ни малейшего внимания на присутствие Рызы, стянула с себя ночную рубашку. Подойдя к зеркалу, она позвала:

– Рыза!

– Слушаю, сестрица!

– Затяни-ка мне корсет!

– Да вознаградит тебя аллах за такую милость!

Он подбежал и увидел в зеркале из-за спины молодой женщины полные груди, с которых соскользнул розовый бюстгальтер.

– Чего глазеешь? Затягивай!

– А как? Где тут концы?.. – он шарил руками по обнажённому телу, ничего не в силах сообразить.

– Рыза! – прикрикнула на него Жале.

– Что поделаешь, сестрица, я не виноват…

Она обернулась:

– Ах ты, пёс паршивый! Возьми концы и затяни покрепче. Вот так! А теперь завяжи.

У Рызы тряслись руки. Он туго затянул шнуры и крепко завязал их.

– Крикни-ка извозчику, чтобы перестал клаксонить, – приказала Жале. – Подождет, успеется!

Рыза распахнул окно:

– Чего расшумелся? Ханым собирается. Думаешь, это просто? Что такое? Дела, говоришь, у тебя есть какие-то? Ну и дуралей! Дела! Бахшиш получишь, забудешь о своих делах! – И он с шумом захлопнул окно.

– Кто там на козлах, араб Хасан? – спросила Несрин.

– Как ты догадалась?

– Да он любит поскандалить.

Наконец Жале была готова, но, прежде чем покинуть комнату, подошла к подруге и чмокнула её в щеку.

– А меня? – проговорил, глотая слюну, Рыза.

– Пошёл отсюда, обезьянья рожа! – огрызнулась Жале и вышла.

Когда они остались вдвоём, Несрин сказала:

– Мне очень жаль жену адвоката, Рыза.

Присев на край кровати, Рыза закурил.

– Если бы ты её видела! Сущий ангел. Но не везёт бедняжке! У неё такая свекровь, не приведи аллах! Женщине далеко за пятьдесят, но, лопни мои глаза, если вру, старуха делает мне авансы. А я думаю: «Погоди. Сначала надо прикинуть, что это мне может дать». Жена у меня, Несрин, злая как собака. Я ей говорю: «Чего бранишься, неужели думаешь, я разведусь с тобой и возьму эту старуху? Денег у неё полно, вот о чём подумай. Раз дело на мази, зачем отказываться? Денежки из неё надо выдоить». Правильно я рассуждаю? Так нет же, жену словно бес обуял: «Разве, – кричит, – эта старуха не женщина?» Эх, не будь я Рыза, если не выужу у старухи денег, чтобы открыть кабачок!..

Несрин, погружённая в свои невесёлые думы, не слушала болтовню гарсона. Она пыталась представить себе жену адвоката. Должно быть, это маленькая, хрупкая женщина, с большими чёрными глазами. На ночь она уходит спать в кладовку, а днём живёт в постоянном страхе, что не сегодня-завтра её вышвырнут на улицу. Чего доброго, она может покончить с собой…

– А она очень любит сына? – спросила Несрин.

Рыза, размечтавшись о своём кабачке, не сразу понял, о ком идёт речь.

– Кто? – встрепенулся он.

– Жена адвоката.

– А если бы у тебя был сын, ты…

Ресницы Несрин вдруг стали влажными.

– Слава аллаху, у меня нет ребёнка. Но если бы я стала матерью и меня в один прекрасный день выставили за дверь, я бы приняла яд.

– Э нет, Назан глупенькая, она на себя руки не наложит. Да что нам об этом говорить?.. Мне бы денежки, открыл бы я кабачок и стал загребать… Знаю я одного торговца вином – его лавчонка у самого входа на базар – вот умеет делать деньги!

– Каким же образом?

– Ловкач! – с воодушевлением воскликнул Рыза. – Покупает вино у крестьян чуть не даром. Добавит в него воды, бросит немного опия да извести и получается не вино, а порох! Выпил четверть стакана – и с катушек долой!

Он прикурил новую сигарету, с жадностью затянулся и растоптал окурок.

– Вот бы мне такое дельце – и умирать не надо! Поставил бы жену за прилавок. И попробовала бы она ослушаться. Так и сказал бы: «Либо делай, что велят, либо найду другую, которой будет это по душе». Тут бы она хвост и поджала! А как стали бы мы работать на пару, с помощью аллаха дело бы и пошло!

– Кажется, твоя жена кое-что смыслит в стирке белья? – перебила его разглагольствования Несрин.

– Ты меня удивляешь. Она мастерица стирать тончайшее дамское бельё.

– В таком случае вот что: здесь, под кроватью Жале, лежит грязное бельё. Вытащи, пересчитай и отнеси своей жене, пусть подработает.

Рыза положил на металлическую спинку кровати недокуренную сигарету и тотчас полез под кровать. Вытащив оттуда груду белья, он принялся считать.

– А тряпки ты тоже считаешь?

– Эти? Ну конечно. К тому же они в пятнах…

– Совести у тебя нет, Рыза!

– Вот уж никогда не соглашусь.

– Довольно болтать! А ну, забирай и проваливай! У меня голова разболелась, я хочу прилечь.

Рыза проворно завернул бельё в старую простыню, связал концы и, взвалив узел на плечо, вышел из комнаты. Ложась, Несрин заметила на спинке кровати дымящийся окурок, о котором впопыхах забыл Рыза. Она бросила его на цементный пол и со злостью растоптала.

Наконец она легла, но её не покидала мысль о Назан. С самого начала Несрин нисколько не сомневалась, что Жале вскружит голову адвокату. Но была ли хоть какая-нибудь необходимость заставлять этого человека разводиться с женой, входить в его дом? Ведь подруга на этом не успокоится. Ей ли не знать Жале! Сколько у неё было разных приключений в Стамбуле!

Жале питала слабость к красивым мужчинам. Но никогда не привязывалась надолго. И сама не стремилась прочно привязать к себе тех, с кем находилась в любовных отношениях. Проходило немного времени, на глаза попадался новый объект, и Жале, не задумываясь, бросала мужчину, которому только вчера клялась в любви до гроба. Подобная лёгкость претила Несрин. Нет! Это было не в её натуре!..

Высунув голову из-под одеяла, она с грустью посмотрела в окно. Дождь вновь хлестал вовсю. В один из таких ненастных дней она и поссорилась с Сами…

Высокий, широкоплечий, он удивительно походил характером на Жале. Беспечный, неспособный задуматься над чем бы то ни было, он так же быстро влюблялся и так же, как Жале, очертя голову бросался в новое приключение. Был ли он хорош собой? Пожалуй, нет! Жгучий брюнет, вечно насупленный, мрачный, с глубоким следом от фурункула на правой щеке… Никак не назовёшь его красавцем мужчиной. И всё же было в Сами что-то своё, неповторимое, влекущее… У него была какая-то особенная манера курить – небрежно держа сигарету в уголке рта, он часто взмахивал ресницами, словно отгоняя лезущий в глаза дым…

Она даже не знала толком, кем он был, – фармацевтом, химиком или механиком? Не могла бы она сказать и на какие средства он живёт. Несрин лишь очень смутно представляла себе его прежнюю жизнь. Кажется, до того как он снял этаж в доме на Мачке, Сами жил в Аксарае[13]. Во всяком случае, когда она увидела его впервые, Сами был одет далеко не по последней моде. Они познакомились в баре. И Несрин полюбила его. В те времена дела у него шли неважно. Но именно поэтому он был верным любовником, проявляя несвойственное мужчинам постоянство. Потом Сами каким-то чудом разбогател. И всё сразу изменилось. Он стал задирать нос. Из-за этого они и поссорились…

После долгих колебаний она неделю назад послала ему письмо. Ответ должен был прийти со дня на день. Если его не будет, значит, она никогда…

Дверь комнаты распахнулась, и Несрин увидела хозяйку.

– Приятная новость, дорогая, – сказала она, переступая порог.

Несрин приподнялась на локте:

– Дай бог!

– Письмо из Стамбула!

Несрин узнала почерк и выхватила конверт из рук хозяйки. Сами очень сожалел, что её болезнь обострилась. «Теперь, наверно, ты и сама поняла, – писал он, – что тебе не следовало уезжать из Стамбула. Возможно, тебе надо было бы сказать: „Сама натворила, сама и расплачивайся“. Да язык у меня не поворачивается…» Он писал также, чтобы, как только закончится контракт, она немедленно возвращалась в Стамбул.

На глазах Несрин заблестели слёзы радости. Хозяйка пансионата всё поняла и тоже обрадовалась.

– Клянусь аллахом, доченька, ты должна уехать отсюда! Здесь ты быстро сгоришь. Послушай меня, уезжай и принимайся за лечение. Ведь он тебе написал, значит, всё будет хорошо… А где Жале? – неожиданно спросила она. – Наверно, опять помчалась к своему адвокату?

– Кабы она, а то ведь он сам прислал за ней фаэтон!

– Ты всё-таки сказала бы ей, зачем разорять чужое гнездо?

– Всё время об этом толкую. Но не думайте, Жале не плохая. Только уж больно крепко втюрился в неё этот адвокат, тётушка. Что тут поделаешь?

– Всё равно, она не должна приносить горе другой женщине, – проговорила, уходя, хозяйка.

Жале вошла в контору. Мазхар, заложив руки за спину, слонялся по кабинету из угла в угол. Шторы были опущены, а письменный стол секретаря отодвинут в глубину комнаты. На столе стояла закуска и бутылка ракы.

– Как это понимать? – спросила Жале.

Мазхар повернулся к ней, кивнул, быстро запер дверь на ключ и сказал:

– Пора нам наконец немного побыть наедине.

– А если кто-нибудь придёт и застанет нас здесь?

Мазхар уже изрядно выпил. Взглянув на Жале покрасневшими глазами, он закричал:

– Плевать мне на всех! – и, взяв Жале за руку, привлёк к себе. От него разило водочным перегаром.

– Я впервые вижу вас таким… решительным.

Вместо ответа Мазхар обнял её и торжественно произнёс:

– Сегодня я хочу сообщить тебе о принятом мною решении.

– О каком же?

– Я хочу на тебе жениться.

Жале выскользнула из его объятий.

– Вы серьёзно?

– Совершенно серьёзно! О наших отношениях знают все, даже моя мать.

– Допустим. Но, во-первых, у вас есть жена и ребёнок. А во-вторых, не считаете ли вы, что следовало спросить, согласна ли я?

Мазхар подошёл к столу и опрокинул в рот недопитую рюмку ракы. Бросив в рот маслину, он поднял глаза на Жале:

– Ты, конечно, согласишься?

Он усадил её за стол, наполнил вторую рюмку для Жале, закурил.

– Уже несколько дней я не живу дома. Не только ты тому причиной. И даже вообще не ты. Как ты уже знаешь, я купил своей жене бриллиантовый перстень и сказал, чтобы она не показывала матери. Но эта глупышка надела перстень на палец и пошла хвастать перед соседями: «Вот как муж меня любит! Он купил мне перстень, да не велел показывать свекрови…» Всё это, естественно, дошло до ушей матери. Она и так-то всегда ищет повода для ссор. А тут… Короче, разразился скандал. Ты и представить себе не можешь, как умеет скандалить моя мать!

– А от кого вы узнали о проступке своей жены? – прервала его Жале.

– От матери.

Жале рассмеялась нервным смехом.

– Почему ты смеёшься? – спросил Мазхар.

Она сразу стала серьёзной:

– Мне не хотелось бы выступать в роли заступницы вашей супруги, но вы слишком легковерны. Вы верите каждому слову матери, значит, не совсем понимаете, что это за человек. Я видела её всего один раз, но сразу раскусила. Представляю, сколько приходится терпеть от неё вашей несчастной жене.

Мазхар налил себе ракы. Они чокнулись и выпили.

– Хаджер-ханым скверная, коварная женщина, Мазхар-бей! Она вас ловко обводит вокруг пальца, а вы даже не замечаете. Не обижайтесь, но это не делает чести вашей проницательности!

– Это я-то не замечаю? Я, успешно распутавший столько дел? Я, кого прозвали «удачливым адвокатом»? По-твоему, меня обводят вокруг пальца?

– К сожалению, да!

– Хорошо, продолжай!

– Ваша жена, о которой иногда рассказывает гарсон Рыза, представляется мне вовсе не дурой, а вполне нормальной женщиной. Не сомневаюсь, что она никогда не позволила бы себе нарушить ваш запрет, а тем более хвастать подарком перед соседями.

Мазхар глубоко вздохнул:

– Я хочу тебе сказать, Жале, что даже если в данном случае ты и права, то всё равно я недоволен своей женой, мне не нравится её покорность и безразличие ко всему.

– О, это другое дело! Думаю, что здесь вы во многом правы. Но зачем же всё валить на бедняжку? Когда вы несправедливы, я не могу стать на вашу сторону.

– Ты умница. Признаюсь тебе, что дело вовсе не в этой истории с перстнем, которую так раздувает мать. Я-то хорошо знаю, что она готова превратить муху в слона. Не думай, что я верю её сплетням. Мне слишком хорошо известно, что она собой представляет. Но просто я совершенно неудовлетворён своей семьёй: женой, матерью, даже… сыном. Мой сын, Жале, воспитывается не так, как мне бы хотелось. Он славный, сообразительный мальчуган, но нет в нём детской резвости, весёлости… Какой-то пришибленный. Да что там говорить, обстановка в доме угнетает даже меня. Не хочу я туда возвращаться! Пойми меня, Жале! Ведь ты разумная женщина, многое повидавшая в жизни. Пойми же меня, ради аллаха! Если ты не захочешь понять, если, не разобравшись во всём, ответишь мне отказом, то…

Жале встала, подошла к Мазхару.

– Продолжайте!

– …я уподоблюсь тому, кто, проклиная свою судьбу, тянет опостылевшую ему лямку.

– Но смогу ли я дать вам то, чего вы ищете?

– С избытком! – Мазхар порывисто обнял её.

– Только запомни, – сказала Жале, высвобождаясь из его объятий, – я ни в чём не буду походить на твою жену.

– Знаю!

– И ещё запомни: я легкомысленна, избалована, люблю хорошо одеваться, гулять, а не сидеть в заточении дома. Я могу жить только на широкую ногу, как вздумается, не принимая в расчёт никаких мнений свекрови. В моём доме вообще не будет места для свекрови!

У Мазхара сжалось сердце: «Значит, она не захочет, чтобы мать осталась с нами?»

– Почему ты притих? – спросила Жале.

– Я слушаю.

– Нет, ты отвечай! Согласен ли ты, чтобы мать жила отдельно? Знай, что если она останется с нами, то за каждое оскорбление будет получать в ответ целых десять! Если же она будет мне во всём угождать, то и ей найдётся местечко. Но пусть только попробует мне перечить, я превращу её жизнь в ад и доведу до того, что она сама сбежит. Я не потерплю в своём доме человека, который вмешивается в мои отношения с мужем, слоняется от двери к двери и сплетничает обо мне! Нет, этого я не потерплю!

Мазхар подал Жале бокал. Потом другой, третий… Их беседа становилась всё интимней. Теперь они говорили о таких подробностях, которые могли означать, что главное между ними уже решено.

– Погоди, – встрепенулась Жале, – я забыла о самом главном. Ты, конечно, знаешь, что на таких, как я, люди смотрят косо, пренебрежительно называя нас «девицами из бара». Возможно, по-своему они правы, мне нет до этого дела! Но, как бы там ни было, тебя запятнает в глазах людей тот несомненный факт, что я «девица из бара». А если кто-нибудь захочет напомнить тебе об этом? Не будет ли это слишком сильным ударом по самолюбию?

Мазхар отрицательно покачал головой:

– Я люблю тебя такой, какая ты есть, Жале! Очень люблю!

– Не называй меня больше «Жале»!

– Хорошо, Нериман! Я люблю тебя такой, какая ты есть, искренняя, с открытой душой… И мне плевать на то, что скажут о нас какие-то сплетники!..

Из конторы они вышли поздно. Жале должна была ещё вернуться в пансион, чтобы переодеться для вечерней работы. Она могла покинуть бар только через несколько недель, когда истечёт срок контракта. Было решено, что Мазхар сразу же снимет для неё отдельную квартиру, и для них начнётся новая жизнь…

По сверкавшему взгляду Несрин Жале поняла, что у той есть радостные вести. Узнав о письме, она воскликнула:

– О всевышний! Я радуюсь этому даже больше, чем своим успехам. Уверяю тебя!

– Каким успехам, Жале? Или…

Жале обняла подругу.

– Дорогая! Только не спеши во всём винить меня… Он так настаивал, говорил, что всё равно не любит жену… Я возражала, отговаривала его. И слышать ничего не хочет. Что было делать?

Несрин поняла всё и разрыдалась. Она оплакивала Назан, словно та была ей близким человеком. Трагедия этой несчастной женщины вновь напомнила Несрин, что когда-то её точно так же вышвырнули из дому, потому что муж полюбил другую…

Она строго взглянула на Жале глазами, полными слёз.

– Ты плохо поступаешь, очень плохо! Нельзя разрушать чужое гнездо!

– Почему же, Несрин, ты не хочешь меня понять? Я говорю тебе правду, истинную правду. Ведь это не я нашла его, а он меня… Мазхар не любит свой дом, избегает его… Не я, так другая…

– Пусть будет кто угодно, только не ты!

– Ну нет, – взбунтовалась Жале. – Я его люблю! И больше не могла этого скрывать, он всё равно понял бы. А ты, ты разве не любила? Разве ты не любила мужа? Разве сейчас не любишь Сами? Разве по одному слову этого дрянного черномазого Сами ты не готова пойти на всё, даже на смерть?.. Так вот, и я люблю! А этот человек не только обожает, но и ценит меня…

– Одним словом, ему нечего опасаться, что ты его бросишь!

– Всё шутишь?

Несрин вытерла ладонями глаза.

– Я не шучу, Жале. Может быть, ты права, и я преувеличиваю твою вину… Но что делать, я не могу заставить себя не испытывать жалости к этой бедняжке. Ведь и моё гнездо тоже когда-то разрушили.

– Не кажется ли тебе, что в данном случае оно само разрушилось? Да, разрушилось до основания…

Небрежно напевая, Жале вышла из комнаты.

10

На комоде с большим зеркалом громко тикали маленькие часы в перламутровой оправе. Хаджер-ханым восседала на тахте и, держа на коленях Халдуна, перебирала чётки.

– Видишь, Мазхар сегодня опять не пришёл, – сказала она невестке. – Почему, спрашивается? Да потому, что охладел к тебе и дом стал ему безразличен. Вот если бы ты умела его привязать, так он спешил бы к своему очагу.

Халдун уснул, и Хаджер-ханым уложила его, прикрыв красным молитвенным ковриком. Она с усилием поднялась, чтобы немного размять затекшие ноги.

«…Нет, – думала Хаджер-ханым, – недаром страх закрался в мою душу в тот день, когда эта высокая стройная женщина вошла в контору сына. Молодая! Красивая! С характером! Видит аллах, приберёт она Мазхара к рукам, никто ничего не сможет поделать!»

Хаджер-ханым была в полной растерянности. Она и желала, чтобы Назан покинула их дом, и страшилась «девицы из бара». «Но нет, – возражала она самой себе, – Мазхар известный адвокат, неужто же он не дорожит своей репутацией?»

Хаджер-ханым посмотрела на часы: ровно девять! Она перевела взгляд на невестку. Какое бледное лицо! А эти губы, к которым никогда не прикасалась помада! Ну, чего она стоит рядом «с девицей из бара»? Конечно, сын предпочтёт ту. И будет прав!

– Ты, наверно, никогда не смотришься в зеркало. Вот, полюбуйся и скажи, может нравиться мужу такая бледная, неряшливо одетая женщина?.. Этому надо положить конец, – сказала она, раскрывая коробку с пудрой.

Хаджер-ханым поплевала на какую-то красную тряпочку, тронула ею щеки Назан, потом напудрила её, подвела брови и накрасила губы.

Робко поглядев на своё отражение в зеркале, Назан подумала, что свекровь перестаралась, но решила не придавать этому значения. «Ведь она впервые в жизни дала понять, что считает меня человеком. Занялась вот моей внешностью, хочет, чтобы я стала красивее…» Назан чувствовала себя почти счастливой. Почти, потому что её не переставала тревожить мысль о Мазхаре. Но так хотелось верить, что всё теперь уладится, ведь свекровь так переменилась. Почему? Она не доискивалась причины, а просто радовалась…

Наконец Хаджер-ханым закончила свои манипуляции с лицом Назан. Отступив немного, она внимательно оглядела невестку и осталась довольна. По её мнению, Назан очень похорошела. Брови, глаза, губы, цвет лица – всё было превосходно. Теперь, думала Хаджер-ханым, жена сына вполне может потягаться с девицей из бара. Ей, правда, не хватало обаяния «той» – Назан была совершенно лишена кокетства и слишком уж проста в обращении. Но и это бы ещё ничего. Всё портил её пришибленный вид. Она держалась так, словно чувствовала за собой какую-то провинность…

Однако Хаджер-ханым решила не отступать от задуманного плана.

– Теперь каждый может сказать, что ты прехорошенькая, дитя моё. Разве другие женщины – жёны наших знакомых – красивее тебя? Нисколько не красивее, но зато много хитрее. Они умеют себя преподнести, только и всего. Да, – спохватилась Хаджер-ханым, – не забудь надеть перстень.

Назан густо покраснела. Ей было мучительно стыдно, ведь она едва не заподозрила Хаджер-ханым в воровстве!

Вся трепеща, она вышла из комнаты свекрови, достала заветный футляр и надела на палец бриллиантовый перстень. Любуясь блеском драгоценного камня, она радовалась, как малый ребёнок. Её потянуло к зеркалу. Действительно, свекровь немного перестаралась. Хорошо бы кое-где стереть лишнюю краску. Но она может рассердиться. Назан решила оставить всё как есть.

Она подошла к окну и раздвинула занавеску. На улице темным-темно. Под слабым светом уличного фонаря едва белел угол противоположного дома. Шумел дождь, и Назан, поёживаясь, села в кресло.

– Вот что, милая! – раздался за её спиной голос Хаджер-ханым. – Раз ты начала приводить себя в порядок, так нельзя оставаться в этом старом тряпье.

– Что же мне надеть? – беспомощно развела руками Назан.

– Опять я должна ломать себе голову! Надень синее бархатное платье, и всё. Да ещё принеси в комнату мангал – здесь очень холодно. Возьми у меня углей.

– Всё, всё сейчас же сделаю…

Назан схватила медный мангал, который она каждый день натирала лимоном до блеска, хотя обычно он стоял у кровати без употребления, и понесла его в комнату свекрови. Здесь действительно было много теплее, чем в спальне. Возвратясь назад с мангалом, полным горящих углей, она сбросила выцветшее ситцевое тряпьё и, как велела свекровь, нарядилась в синее бархатное платье. «Что поделаешь? – думала Назан, глядя на мерцавшие угли. – Видно, так уж заведено… А вдруг мужу всё это не понравится? – засомневалась она и тяжело опустилась в кресло. – Как говорится: захочешь подморгнуть, а чего доброго, и глаза лишишься.

Постепенно тепло, исходившее от мангала, одолело царивший в комнате холод. Стало уютней, и Назан вспомнила об амулете. Свекровь уже, наверно, легла. Но её нечего бояться, даже если она и войдёт… Ведь теперь ей всё известно. Она сама говорит, что женщина, которая хочет удержать мужа, не должна поступаться ничем!

Назан поднялась с кресла, сняла с вешалки пиджак мужа… Но тут её охватил смертельный страх. А вдруг он случайно нащупает амулет и спросит: «Кто зашил сюда эту дрянь?»

Назан вся дрожала и была готова отказаться от своей затеи. Но её точил червь сомнения. Разве любая женщина на её месте не поступила бы точно так же?

Вытащив из-за пазухи амулет, она повертела в руках пиджак и решила, что самым подходящим местом будет подкладное плечо, ближе к вороту. Слегка подпоров подкладку маленьким перочинным ножом, она вложила талисман, аккуратно расправила складки и зашила. «Вот и всё! Мазхар ни о чём не догадается. Да и забот у него столько…»

Пробило одиннадцать. Ещё удар – половина двенадцатого. Веки у неё отяжелели, голова склонилась на плечо. «Видно, муж не придёт домой и сегодня», – подумала она и задремала.

После полуночи, когда Мазхар и Жале выходили из бара, дождь стих. Небо усыпали яркие звёзды. Было очень заманчиво пройтись по умытым, опустевшим улицам.

– Восхитительная погода, не правда ли?

– Да, очень хорошо.

– А знаешь ли ты, чего мне сейчас хочется?

– Чего же?

– Гулять с тобой рука об руку, гулять до самого утра…

Жале засмеялась:

– И мне тоже. Но здесь это невозможно. Сохрани своё желание до Стамбула. Когда поедем туда…

– А ведь поедем, правда?

– Почему бы и нет? Разве это такая несбыточная мечта?

– Конечно! Но… Пройдёмся, Жале.

– Ты совсем голову потерял! – воскликнула Жале, озираясь вокруг. Поздние посетители бара, выходя на улицу, пялили на них глаза.

За ними вышел хозяин бара.

– Вы кого-нибудь ждёте?

– Да нет же! Я ей говорю, погода хорошая, пройдёмся, а она боится.

– Пошли! – решительно сказал хозяин бара и взял их под руки.

Сделав несколько шагов, он кликнул извозчика:

– Эй, араб!

Дремавший под своей высокой остроконечной папахой извозчик встрепенулся:

– Что прикажете, бей-эфенди?

– Поезжай за нами!

– Слушаюсь, бей-эфенди!

Он натянул вожжи, и фаэтон медленно покатил за ними.

Дорога становилась всё хуже. Приходилось перепрыгивать через большие лужи.

– Дальше не пойдём, Мазхар-бей! Это не прогулка, а сущее наказание, – сказал хозяин бара. – Давайте лучше отложим её, пока не подсохнет…

– Отложить, так отложить, – согласился Мазхар и крикнул: – Подъезжай, красавец!

Извозчик выпрямился на козлах и придержал лошадей. Все уселись в фаэтон.

Вскоре подъехали к пансиону. Жале вышла, пожала своим спутникам руки и, пожелав доброй ночи, скрылась за калиткой.

Теперь хозяин бара смог наконец заговорить о том, что его так волновало. Он сказал Мазхару напрямик, что его связь с Жале уже стала известна всем. Быть может, Мазхар-бей собирается взять её из бара?

– Вполне возможно, – проговорил терпеливо слушавший Мазхар.

«Значит, надо ожидать, что Жале скоро упорхнёт из моего заведения? – подумал хозяин бара. – О, этой девице нелегко найти замену! Как назло вскоре заканчивается срок её контракта. А теперь, когда за её спиной стоит известный адвокат Мазхар-бей, Жале как пить дать откажется его продлить».

– Все говорят, что вы хотите жениться на ней. Но я не могу этому поверить…

– Почему же? – бросил Мазхар, начиная раздражаться.

– Значит, слухи, которые ходят о вас…

– Вполне возможно!

Хозяин бара умолк. Он уже более не сомневался, что намерения адвоката не сулят ему ничего хорошего. Этот молодой человек просто грабит его, забирая из бара самую красивую девицу! Придётся поехать в Стамбул и подыскать там что-нибудь в этом роде. И он должен нести такие убытки, чёрт подери! Уж если такой известный адвокат решил развестись с женой и жениться на другой, так неужели в городе мало девушек из порядочных, знатных семей?

Его размышления прервал голос Мазхара:

– Я хотел спросить о подруге Жале Несрин.

– Что именно вас интересует?

– Да вот она уговаривает Жале отказаться от меня… Ей-то какое дело до этого?

– О, у Несрин очень доброе сердце, – заметил хозяин бара, уловив, что волнует адвоката. – У неё чахотка. Она перенесла много горя. Её муж увлёкся легкомысленной танцовщицей и бросил Несрин…

– Что ж, всё бывает… Каждая овца висит на своей ноге. Судьба!

Хозяин бара покосился на Мазхара.

– Несрин очень чувствительна. Сколько раз она говорила мне со слезами на глазах, что Жале совсем свела с ума своего адвоката, вас то есть, а у него ведь, говорит, есть ребёнок…

– Я не желаю, чтобы кто-то совал нос в мои дела, – раздражённо сказал Мазхар. – Да и ты, я смотрю, не на моей стороне. Но твои чувства как-то можно оправдать. Я знаю – Жале приносит тебе хороший доход.

– Нет-нет! Я вовсе не о том беспокоюсь.

– О чём же?

– Ведь у меня к вам отношение особое, а она, как-никак, девица из бара…

– Больше всего меня бесит, когда её называют «девицей из бара». Это говорится нарочно, чтобы унизить Жале.

– Верно, – согласился хозяин бара, – но удивляться не приходится. Люди не могут смотреть на это по-другому. Так будет всегда!

– Ну, нет! Многое пришлось нам уже пережить. Мы избавились от феодалов, аристократии. Одна эпоха сменилась другой. И впредь всё будет изменяться. Наверно, не сегодня-завтра мы наденем европейские шляпы. Вполне возможно, что будет даже принят специальный закон о культуре одежды для турок. Темп жизни ускорится, и мы станем походить на людей, живущих на Западе. А понятие «Запад» – это не только внешний вид. Приобщиться к западной культуре – значит перестроить все наши институты на западный манер, перестроить всё в наших головах, изменить весь образ мыслей, все наши суждения и представления…

– Я всё это понимаю, но вот со шляпами никак не могу смириться, – прервал Мазхар-бея хозяин бара. – Мы, турки, и вдруг наденем шляпы, которые ещё вчера называли ночными горшками. Чушь какая-то!

Мазхар рассмеялся:

– А как было с шароварами? Где они? От них осталось только воспоминание… Простые люди не придают таким мелочам большого значения. Как власти решат, с тем они и согласятся. Людям нужен хлеб – это прежде всего. А что на голову надеть, это уж дело десятое… К тому же все эти фески да папахи… Разве это наш национальный головной убор? Нет, это всё не наше. Просто те, кто стоял во главе государства, решили ввести такие головные уборы. А когда решался вопрос о запрещении носить фески, то поверь мне, недовольство проявляла лишь небольшая группа учёных-педантов, а не народ. Народ, как ягнёнок. Но учёные давно уже встали на сторону нового режима. Вот почему…

– Мы будем носить шляпы?

– Можешь в этом нисколько не сомневаться!

Фаэтон остановился. Мазхар так и не успел сказать хозяину бара того главного о Жале, что считал необходимым. Он вышел, пожав ему руку.

Мазхар не был у себя уже несколько дней, но его совсем не тянуло в опостылевший дом. Ничто более не связывало его с этим домом – ни жена, ни мать, ни даже сын.

Можно ли было радоваться возвращению к женщине, которая оказалась так глупа и беспечна, что потеряла драгоценный перстень? А он ещё заплатил за этот подарок бешеные деньги. Зачем? Для чего?.. Мазхар поморщился, вспомнив, как он мечтал, чтобы она бросилась к нему на шею с ласковыми словами…

В передней было темно. Мать, наверно, уже спала. Из спальни через неплотно прикрытую дверь на пол падала узкая полоска света. Мазхар вспомнил разговоры матери об амулете, и его охватило чувство брезгливости. Рука, поднявшаяся было, чтобы открыть дверь, застыла. Что ему делать здесь, у этой женщины – неряшливой, лишённой какого бы то ни было обаяния? И она ещё надеется удержать его с помощью жалких средств, к которым прибегают разве что базарные торговки!

А может, повернуться и пойти к Жале? Но он тотчас отказался от этой мысли. Ведь Несрин, пожалуй, опять будет потом читать мораль его возлюбленной.

Он повернул ручку двери и увидел Назан, спавшую в кресле. Но что это? Она была явно накрашена и нарядно одета…

«А Назан не так уж плоха! И даже красива», – подумал Мазхар, глядя на жену пьяными глазами. Красива? Но что значила теперь для него эта красота? Ему нужна была не кукла, а живой человек, такой, как его Жале – жизнерадостная, пылкая, влекущая…

Вешая пиджак, он опять вспомнил слова матери об амулете и поглядел на жену, которая продолжала спокойно спать, уронив голову на плечо. Если мать сказала правду, то Назан должна была зашить амулет в серый пиджак. Что ж, завтра он наденет серый костюм и… Но неужели эта беспомощная женщина, которая боится даже собственной тени, могла решиться на подобный поступок? Ему вдруг пришло в голову, что мать, стараясь оклеветать невестку, могла сама зашить в его пиджак амулет. «У этой злобной женщины руки не чище чёрного языка». Ах, да всё равно, рано или поздно он узнает правду!

Переодеваясь, Мазхар нечаянно задел рукою стакан, стоявший на краю столика. Ударившись о медную решётку мангала, он со звоном разлетелся на мелкие куски. Назан вздрогнула и открыла глаза, ещё не понимая со сна, что произошло. Бедняга и думать забыла броситься мужу на шею. Она глядела на него широко раскрытыми от испуга глазами и не могла вымолвить слова.

– Что уставилась?! – заорал Мазхар.

Назан совсем растерялась, не зная, как поступить. И вдруг, неожиданно для самой себя, подбежала к мужу и подняла руки, пытаясь его обнять. Мазхар рассвирепел:

– С ума ты сошла, дурёха! Вместо того чтобы убрать осколки, она на шею бросается!

Вконец смутившись, Назан присела на корточки и стала шарить руками по ковру.

– Обезьяна! – бранился пьяный Мазхар. – Ишь размалевалась на ночь глядя! Надеешься, что тебя простят? Напрасно! Я не так глуп!..

Назан подумала: «Сказать бы ему хоть, что нашёлся перстень». Но нет, ей уже не хотелось ничего говорить. Зачем? Что это могло изменить? Ведь что она ни делала, как ни старалась, всё шло прахом…

Она поднялась и, держа на ладони осколки, вышла из спальни. Стоя над мусорным ведром, Назан горестно размышляла: «Как же мне теперь быть? Возвращаться в спальню? А может, переспать эту ночь в кладовке? И вообще спать там всегда? Но вдруг муж ещё больше разозлится?»

Она вспомнила, что лицо её накрашено. И зачем было это делать? Ведь он только посмеялся над ней, обозвал обезьяной…

Назан умылась и, тщательно вытерев лицо и руки, вернулась в спальню. Муж лежал в постели, отвернувшись к стене.

«Он не хочет меня видеть, – подумала Назан. – Зачем же ложиться с ним рядом?» Она убавила огонь в лампе и примостилась в кресле у окна.

Пьяный Мазхар не обратил на это никакого внимания. Ему хотелось скорее заснуть. Поспать бы хоть несколько часов, и пройдёт эта мерзкая тошнота. Он всегда чувствовал себя отвратительно, после того как пил в баре разные вина и ел непривычные закуски. В голове шум, внутри всё горит огнём. Мазхар закрыл глаза, но сон не шёл. Повернувшись на другой бок, он приподнял край одеяла и посмотрел на жену. Она плакала.

Назан было очень горько. «Может, – думала она, – поговорить утром с мужем обо всём откровенно. Если он больше не любит меня, то пусть отправит к тётке вместе с Халдуном». Она готова вернуться в любой день и час, когда он этого пожелает. Назан немного успокоилась и, вытерев глаза, поудобнее устроилась в кресле.

Мазхар вновь выглянул из-под одеяла. Теперь у жены был такой вид, словно она на что-то решилась. И вдруг его осенила догадка: «Ждёт, пока я засну! Ведь ей надо зашить этот проклятый амулет!»

Назан действительно ждала, пока он уснёт. Но только для того, чтобы вынуть амулет из серого пиджака и незаметно зашить подкладку. К чему теперь это? Всё равно ей придётся уехать к тётке, а без неё Мазхар может случайно обнаружить колдовство и возбудить судебное дело. Нет, самое разумное – вынуть амулет…

Услыхав похрапывание мужа, она, крадучись, словно кошка, подошла к вешалке и с величайшими предосторожностями сняла пиджак.

Мазхар не спал. По лёгкому скрипу двери он понял, что жена вышла из спальни. Вскочив с кровати, он бросился к окну и раздвинул занавеску. За неплотно прикрытой дверью кухни блеснул огонёк.

Назан уселась на низенькую скамеечку и при слабом колеблющемся свете поставленной на пол маленькой лампы принялась распарывать подкладку пиджака. Она была совершенно поглощена своей работой, когда, словно гром, грянул голос мужа:

– Ты что здесь делаешь?

Назан затрепетала, не смея поднять глаза. Мазхар вырвал у неё из рук пиджак.

В последовавшее мгновение страшный вопль Назан разорвал тишину ночи. Хаджер-ханым вскочила с кровати и бросилась в кухню. Вслед за ней, шлёпая босыми ногами, прибежал и Халдун. Старуха и мальчик пытались вырвать Назан из рук разъярённого Мазхара. Но тот лишь ещё больше рассвирепел и продолжал избивать несчастную женщину. Наконец он остановился и крикнул:

– Я развожусь с тобой, негодная!

Шепча слова молитвы, Хаджер-ханым склонилась над Назан, распростёршейся на полу. Она уже не была более женой Мазхара.

– Довольно! Уходи в свою комнату, – сказала Хаджер-ханым сыну. Потом она потянула за руку Назан.

– Встань и пойдём ко мне. Да будет на то воля аллаха, может, всё ещё обернётся добром.

Назан с трудом поднялась и, даже не взглянув на сына, поплелась в комнату Хаджер-ханым. Едва дойдя до тахты, она упала на неё словно подкошенная.

Халдун не сводил с матери глаз. Ему очень хотелось обнять её, пожалеть, но он боялся бабки. Губы у него кривились, а глаза были полны слёз.

Хаджер-ханым долго выпытывала у Назан причину ссоры, но та молчала. Тогда она пошла в спальню.

Мазхар, совершенно обессилев, лежал в кресле и курил. Роковые слова, которые в порыве гнева вырвались из его уст, не давали ему покоя. Он даже обрадовался приходу матери.

– Что ты затеял скандал среди ночи? – спросила Хаджер-ханым.

– Я застал эту мерзавку на месте преступления. Она в самом деле зашивала в мой пиджак амулет.

Хаджер-ханым вздрогнула, словно коснулась огня, и даже попятилась.

– Сохрани и помилуй нас аллах! Значит, всё оказалось правдой?

– То-то и оно! Накрасилась на ночь глядя, словно кокотка. Не пойму только, для чего ей это понадобилось? Чтобы лучше замести следы?..

– В самом деле, как ей пришло в голову намалеваться среди ночи? – спросила с хорошо разыгранным изумлением Хаджер-ханым. – Нет, что там ни говори, но эти штучки молодых совсем с толку сбивают. Ужинали мы вместе, всё было, как обычно…

– Так ведь она красилась не для тебя, а для меня…

– А что же теперь с ней будет?

– Не знаю!

– Как не знаешь? Ведь ты заявил ей о разводе. По шариату[14] мы не можем больше ни одного дня держать её в своём доме.

Мазхар несколько раз затянулся сигаретой.

– Да, я с ней развёлся, – произнёс он с раздражением. – Я дам ей срок – от трёх до девяти лет[15].

Хаджер-ханым будто невзначай поглядела в окно:

– Ого! Даже и Наджие проснулась! Ну теперь, как только рассветёт, о твоём разводе узнает весь город… Так ты уж распорядись, что делать с этой несчастной женщиной.

– Что делать? Отправить её к тётке!

– А ребёнок?

– Халдун останется здесь!

Хаджер-ханым была довольна – всё шло, как она задумала.

– Ну хорошо, ты спи. А как встанешь, сам скажи ей.

– О чём же?

– Да о том, чтобы она отправлялась к тётке и не вздумала взять ребёнка! Надо бы дать ей несколько курушей… Но, по-моему, не стоит особенно спешить. Как бы там ни было – она мать твоего ребёнка. Может, ты ещё изменишь своё решение…

– Нет! Нет! И нет! Дело сделано. Пусть отправляется в Стамбул. Я хоть вздохну спокойно.

– Значит, ты твёрдо решил, что Халдун останется у нас? – снова спросила Хаджер-ханым, прежде чем покинуть комнату.

– Да!

Хаджер-ханым застала Назан и внука в объятиях. Оба горько плакали. Лицо и руки у Назан были в крови, волосы растрепаны… Она более не была женой сына, стала чужой, посторонней женщиной… Поэтому Хаджер-ханым не могла отказать себе в удовольствии поплакать вместе с Назан.

11

С раннего утра Хаджер-ханым была уже на ногах. Подоткнув подол, она носилась из комнаты в комнату с озабоченным видом. Наконец-то всевышний услышал её молитвы! Снова она будет жить вдвоём с сыном… Но Халдун! Ах, если бы не было этого мальчишки! Ведь Назан может заупрямиться и потребовать, чтобы ей отдали ребёнка.

О, она слишком хорошо знала Мазхара! Он был страшен в гневе, но очень быстро отходил. Быть может, он сейчас уже раскаивается в содеянном и жалеет Назан? Ещё, пожалуй, расчувствуется и отдаст ей Халдуна…

Нет, этого нельзя допустить! Хаджер-ханым схватила веник и принялась ожесточенно мести.

«Бедняжка! – думала Назан, слыша шум передвигаемых стульев. – Теперь все домашние заботы свалились на неё. Им, наверно, придётся нанять прислугу…»

Держа Халдуна на руках, она подошла к Хаджер-ханым и робко попросила:

– Дайте веник, я подмету.

– О моё милое дитя! – тихо проговорила старуха, глядя со скрытым злорадством на распухшее от слёз лицо Назан. – Ты пожалела меня? Кто знает, какими ещё делами придётся заниматься в мои преклонные годы? Но от этого никуда не уйдёшь, судьба.

– Дайте, дайте мне веник!..

– Нельзя, дитя моё, грех! Ты ведь теперь чужая в этом доме, с корнем вырвана из нашей семьи, как деревце из земли. Быть может, сын и жалеет об этом, но что сделано, того не воротишь…

Хаджер-ханым погладила по голове Халдуна, смотревшего на неё широко раскрытыми глазами.

– Несчастный ребёнок! Больше всего мне жалко его!

Назан прижалась к свекрови и сквозь слёзы спросила:

– Вы не отнимете у меня Халдуна?

Хаджер-ханым с трудом сдержалась, чтобы не обнаружить свои чувства.

– Это ваше с Мазхаром дело, дочь моя, – сказала она. – Я очень люблю внука. Но ведь ты мать, а Мазхар отец… Ты знаешь, какой он упрямый. Лучше не упирайся, делай, как он велит, не приведи аллах, разозлится, будет ещё хуже. Я попробую с ним поговорить. Как он решит, так тому и быть. Но всё равно тебе нельзя больше оставаться в нашем доме.

Назан зарыдала:

– Отправьте меня к моей тёте, мамочка!

– Конечно, дитя моё! – с облегчением вздохнула Хаджер-ханым. – Поедешь, обязательно поедешь. Делать-то больше нечего. Но знай, сердце у меня кровью обливается… горевать по тебе буду. Ведь такой почтительной невестки, такой хорошей хозяйки, такой умницы…

Назан с воплем бросилась на шею Хаджер-ханым.

– Успокойся, дитя моё, перестань! Ты и меня до слёз доведёшь.

– Попросите Мазхар-бея, умоляю вас, чтобы он не отнимал у меня Халдуна.

– Эх-хе-хе! Мне самой тяжело расставаться с внуком. Но, что поделаешь, ты мать. У тебя на него больше прав. Только не спеши, посмотрим, как всё обернётся. Гнев у Мазхара быстро проходит. Поживёшь у тётки, а там… не успеешь оглянуться, как получишь от него телеграмму: «Срочно выезжай!» Сядешь в поезд, и снова дома. Между мужем и женой всякое бывает. Ведь вы друг для друга, словно свет для очей. Он без тебя не может, а ты без него…

Назан так хотелось верить свекрови. Значит, думала она, если не отдадут Халдуна – ничего страшного. Через некоторое время она, быть может, вернётся.

Взяв на руки сына, она опять пошла в комнату свекрови. Мальчик прошептал, утирая своими маленькими ладошками материнские слёзы:

– Я совсем не люблю папу.

– Как не любишь? – с испугом спросила Назан.

– А зачем он бьёт тебя!

– Если я ещё раз услышу такие слова…

– Что тогда?

– Я не буду твоей мамой!

– Ты возьмёшь себе других ребят?

– Ну конечно.

Халдун обхватил шею матери ручонками.

– Не надо, мамочка! Я не стану больше так говорить! Только оставайся моей мамой!

Кто-то постучал в наружную дверь. Назан хотела было пойти открыть, но вовремя сдержалась, ведь теперь она была посторонней в этом доме…

Пришла Наджие. Поднимаясь с ней наверх, Хаджер-ханым приложила палец к губам. Наджие сдержала готовый сорваться с языка вопрос. Ночью она слышала шум, крики Мазхар-бея. До самого утра они с мужем строили догадки, что же всё-таки произошло у соседей?.. Сейчас Рыза ждал от неё новостей…

Женщины молча вошли в кухню.

– Тётушка, что у вас тут случилось ночью? – спросила Наджие, сгорая от любопытства.

Хаджер-ханым и внимания не обратила, что её опять назвали тётушкой.

– Сын дал развод Назан! – выпалила она.

У Наджие даже дыхание перехватило.

– О аллах!

– Да, дал ей развод от трёх до девяти лет.

– Что же за причина?

– Он застал Назан, когда та зашивала в подкладку пиджака амулет.

– А где же она его достала? – спросила Наджие с дрожью в голосе.

– О, у неё руки длинные, дочь моя! Говорит, купила у какого-то уличного торговца…

Наджие облегчённо вздохнула: «Значит, не проговорилась!»

– Ну и глупа же! – продолжала Хаджер-ханым. – Муж домой пришёл чуть не под утро, а ей, видно, дня не хватило, чтобы это обстряпать. Только прилёг, а она в кухню и давай зашивать. Будто не могла выбрать время поудобнее! Как он бил её, как бил! Если бы не я, наверняка убил бы насмерть. Всю жизнь должна за меня богу молиться.

– А что теперь будет? Ведь Назан нельзя оставаться в вашем доме.

– Отправим её к тётке.

– Мальчишку-то она, конечно, с собой возьмёт?

– Аллах ведает! Это их личное дело. Конечно, он мой внук, люблю я его, жить без него не могу, но…

– Наверно, Мазхар-бей опять женится? – перебила её Наджие.

Хаджер-ханым обозлилась:

– Типун тебе на язык! Уж коли открыла рот, так говори о чём-нибудь хорошем. Зачем ему жениться? Зачем?

Наджие молчала, стараясь скрыть своё торжество. Теперь-то, думала она, Жале зажмёт Мазхара в кулак!

– Ну и новости! – с порога закричала Наджие, вбегая к себе.

Рыза спрыгнул с кровати:

– Дал развод?

– От трёх до девяти!

– Не может быть!

– Клянусь аллахом! А как бил её, как бил!..

– Может, ещё передумает?

– Скажешь тоже! Учинил такой скандал – и вдруг «передумает»!

– Это, пожалуй, верно. Сейчас я быстренько оденусь…

– Небось, побежишь в пансион?

– А как же! – торопливо проговорил Рыза, сбрасывая ночную сорочку и натягивая брюки.

– Назан-ханым, Назан-ханым! – кривляясь, передразнивала кого-то Наджие. – Что мне проку было от такой ханым? Вот девица из бара, говорят, щедрая… По всему видно – простая душа!

– А из-за чего он всё-таки дал ей развод? – вдруг остановился Рыза.

– Э, да всё дело в самом обыкновенном амулете. Она хотела зашить его в пиджак Мазхар-бея, а он её поймал.

– Вот тебе и раз! – изумился Рыза. – Так значит, она не из простушек. Ведь и глаз от земли не подымала, а туда же – привораживать мужа вздумала! Вот тебе и тихоня! Правду люди говорят, чужая душа – потёмки.

Рыза оделся и убежал.

Скорей бы добраться до пансиона и первым сообщить Жале эту новость! Нужно обязательно завоевать её расположение! Ведь если она станет женой Мазхар-бея, то им с Наджие тоже кое-что перепадёт. Жена как-нибудь вотрётся в дом адвоката, будет там есть и пить. А он сам прокормится в баре. Глядишь, года через два они скопят деньгу и откроют кабачок…

Вот и пансион! Рыза постучал. Из окна высунулась голова Несрин:

– Кто там?

Увидев подружку и наставницу Жале, Рыза постарался сказать как можно спокойнее:

– Это я, открой!

Жале, лежавшая в кровати, спросила:

– Кто там пришёл?

– Твой! – ответила Несрин.

– Мой? Какой ещё мой?

– Гарсон Рыза. Разве он не твой?

Жале вспыхнула, но промолчала. «Скоро Несрин всё равно уедет в Стамбул, – подумала она, – не стоит её раздражать. И так, бедняжка, задыхается от кашля». Накинув халат, она вышла из комнаты в холл.

– Привет! – склонился перед ней Рыза. Глаза его горели, как угли. – Приятное известие! Твой дал развод жене!

Жале подняла брови и холодно проговорила:

– Ты думаешь, что обрадовал меня?

Рыза был изумлён.

– Н-е-ет! Но…

– Я не хотела разрушать чужое гнездо! Да, я люблю Мазхар-бея. Но любовь – это одно, а брак – совсем другое.

Расстроенная, она вернулась в комнату и снова юркнула под одеяло, натянув его до самого подбородка.

Несрин ни о чём её не спрашивала. «Какие странные люди! – думала Жале. – Считают это приятным известием… Ведь развалилась семья…»

Ей было очень жаль Назан. Хотя Жале никогда не видела жену Мазхара, но нередко представляла себе её, скромную затворницу, молча страдавшую от деспотизма свекрови… «Ну уж если я сама войду в дом Мазхара и окажусь под одной крышей с этой старухой, то не будь я Жале, если не отомщу за бедняжку Назан!» – заклинала она себя.

Оставшись в холле один, Рыза долго стоял в недоумении. Наконец он пришёл в себя и отправился домой.

У здания муниципалитета гарсон неожиданно столкнулся с Хаджер-ханым.

Он низко поклонился.

Хаджер-ханым была в отличном расположении духа. Случайная встреча с Рызой ещё больше подняла её настроение.

– Приветствую тебя, Рыза-эфенди!

– Куда это вы так спешите, ханым-эфенди?

– Иду в контору сына. Пора закончить всё это дело…

– Конечно, – понимающе подмигнул Рыза. – О, мы с женой были так огорчены…

– Чему быть, того не миновать, дитя мое! Теперь пусть сын распорядится отправить её в Стамбул или ещё куда-нибудь. Оставаться у нас ей больше нельзя.

– Ну, конечно, – кивнул Рыза. – Если вы решите отправить Назан в Стамбул, найду ей попутчицу. На днях Несрин тоже поедет худа.

– А кто такая Несрин? – вскинула брови Хаджер-ханым.

– Самая близкая подружка вашей Жале, – снова подмигнул Рыза.

По лицу Хаджер-ханым пронеслась целая буря чувств.

– Почему ты называешь эту распутную женщину нашей?

Рыза смутился.

– Делать нам больше нечего, как заводить родство с какой-то распутницей? – продолжала негодовать Хаджер-ханым. – Сын мой вовсе и не собирается жениться. Ему и так хорошо. Думаешь, он с одной Жале развлекается? Ничего подобного! Сегодня с одной, завтра с другой. Эти женщины для того и созданы, чтобы с ними весело проводить время. При чём тут женитьба? Один раз женился, и хватил горя. С него довольно! Запомни, Рыза, я правоверная мусульманка, живу по шариату. Так неужели я пущу в свой дом какую-то шлюху? Да никогда в жизни этого не будет!

Рыза понял, что промахнулся и с Хаджер-ханым. Он стоял, словно оплёванный, глядя вслед удалявшейся старухе, до тех пор пока её чёрный чаршаф не скрылся за углом.

Заложив руки за спину, Мазхар ходил по кабинету. Хаджер-ханым достаточно было взглянуть на сына, чтобы понять – он уже сильно раскаивается в случившемся. Надо действовать!

– Не знаю, сказать тебе или нет, – начала она. – Как бы ты опять не стал бить её.

– Что ещё? – с трудом сдерживая себя, обернулся Мазхар.

Хаджер-ханым даже вспотела от напряжения. Она откинула чаршаф и, вытирая лицо и шею платочком, присела на край дивана.

– Говори же, что случилось?

– Погоди немного. Я задыхаюсь от жары. Чуть не всю дорогу бежала… В мои-то годы!.. – тянула Хаджер-ханым, наблюдая за сыном из-под опущенных век.

– Она сбежала? – спросил Мазхар, останавливаясь против матери.

– Конечно, сбежала! Я занялась делами на кухне, а она схватила Халдуна – и к Наджие!

– Да как же ты отдала ей ребёнка?

– Разве я отдавала, дитя моё? Мечусь между вами как потерянная, ничего уже не соображаю. То колдовство, то перстень… Оказывается, эта дурёха уронила его под кровать.

– Так она нашла перстень?

– Нашла! Нацепила и красуется!

– Ну аллах с ним, с перстнем! А вот сын… Она говорит, что не отдаст его?

– Она так не говорит, но… Вот что, если хочешь, я всё улажу. Только ты не вмешивайся. Не испорти дело.

– Забери у неё ребёнка обязательно! Я не могу допустить, чтобы мой сын остался в руках этой невежественной женщины.

– А тебе не кажется, что следовало бы отобрать и перстень?

– Перстень пусть остаётся у неё!

– Как же так? Ведь ты заплатил за него столько денег! Просто грех…

– Послушай, мать! Перстень может остаться у неё, только бы она не взяла сына.

Нет, Хаджер-ханым вовсе не желала, чтобы перстень достался Назан. У неё-то самой никогда не было такой дорогой вещицы.

Возвратясь домой, она поманила к себе Назан.

– Слушай меня хорошенько, дитя моё. Я разговаривала с Мазхаром. Он жалеет тебя, но говорит: что случилось, того не вернёшь. Поедешь к тётке, но можешь быть уверена, что к весне, месяца через три, ты снова будешь здесь… Разве ты не знаешь Мазхара? Ему ничего не стоит вспыхнуть, накричать, а через минуту раскаяться. Он скоро всё забудет и простит… Мазхар считает, что Халдуну лучше оставаться дома. По-моему, это правильно. Зачем тащить куда-то ребёнка? Да вот ещё перстень… Сын очень доволен, что ты его нашла. Меня, говорит, больше всего огорчило, что Назан потеряла мой подарок. Однако он не поверил, что перстень нашёлся. Дай-ка его мне, пойду и покажу Мазхару. Пусть увидит своими глазами. А потом получишь его обратно.

Назан снова бросилась на шею Хаджер-ханым. Они заплакали.

– Ах, скорей бы всё пошло по-старому! – проговорила Хаджер-ханым. – Я полюбила тебя, как родную дочь. Не знаю, как и выдержу эту разлуку. Целых три месяца…

– Не расстраивайтесь, мамочка! Быть может, всё к лучшему. Теперь мы будем больше ценить друг друга, – проговорила растроганная Назан, снимая с пальца перстень и протягивая его Хаджер-ханым. Та быстро подхватила перстень и завернула в платок.

– Верно, дочь моя! Но я забыла тебе передать ещё одну просьбу Мазхара. «Попроси, говорит, Назан от моего имени, пусть до отъезда поживёт у Рызы». Я-то полагала, что тебе лучше побыть в доме у прокурора, но Мазхар сказал: «Нельзя! Надо дорожить своей честью! Никто не должен знать о нашем разводе. А кто спросит, скажем, будто Назан поехала в Стамбул к своей тётке, отдохнуть…» Только погоди, сначала я схожу и переговорю с Наджие. Ты же знаешь, какая она сплетница, не приведи аллах! Я велю ей и Рызе никому не говорить о вашем разводе. Смотри и ты держи рот на замке. Ну, я тебя позову. Возьмёшь и Халдуна с собой.

– Хорошо, мамочка, – покорно склонила голову Назан.

Хаджер-ханым перешла улицу и постучалась к соседям. Передав привет от Мазхара и сообщив о его мнимой просьбе, она сказала:

– Что поделаешь? Такова жизнь! Судьба! Я надеюсь, Рыза-эфенди возьмёт на себя труд посадить Назан в поезд и…

Она сунула Рызе горсть монет. Ощутив в руке деньги, Рыза страшно обрадовался. Наконец-то хоть немного повезло!

– Какой там труд! Это мой долг, ханым-эфенди! – засуетился он. – Пока Назан будет оставаться в моём доме, можете не волноваться: я и не загляну сюда. Отправим её вместе с Несрин, будьте спокойны!

Вскоре после этого разговора Назан вместе с Халдуном перешла к Наджие. Когда вечером Мазхар не застал их дома, он сильно огорчился.

– Значит, она настаивает на том, чтобы забрать сына?

– Настаивала. Но я уговорила её и она согласилась оставить его, – сказала Хаджер-ханым.

– Так почему Халдуна нет дома?

– Я заберу его спящим…

– А когда Назан собирается ехать?

– Денька через два. Там одна девица из бара, Несрин, едет в Стамбул. Так вот Назан поедет вместе с ней…

Мазхар вспомнил, как однажды Жале говорила, что её больная подруга собирается скоро в Стамбул к своему возлюбленному.

– Назан сердится на меня?

– Как же она может не сердиться?

12

Халдун оставался с матерью у Наджие два дня и две ночи. Вечером третьего дня, когда он спал, за ним пришла Хаджер-ханым. Назан разрыдалась.

– Не волнуйся, дитя моё! – успокаивала её шёпотом старуха. – Да убережёт тебя аллах от зла! Самое позднее весной снова будешь здесь.

С улицы донёсся шум подкатившего к дому фаэтона.

– Ну, как, готова? – спросил Рыза входя.

Пока Назан собирала вещи, Хаджер-ханым с ребёнком на руках незаметно скользнула в дверь, быстро перебежала дорогу и, поднявшись к себе, уложила спящего Халдуна в свою постель.

Мазхар не появлялся. Стоя у окна, он не сводил глаз с дома напротив. Тусклый свет фонарей фаэтона едва освещал кусок стены и дверь. Вот показалась закутанная в чаршаф фигура Назан…

Мазхар более не мог сдерживаться и всхлипнул.

– Хорош мужчина! – раздался за его спиной голос матери. – И не стыдно тебе?

Но он ничего не слышал. Терзаемый угрызениями совести, Мазхар был готов молить о прощении. Быть может, он никогда больше не увидит Назан, ведь теперь она стала для него чужой… Нет, он должен пожелать ей счастливого пути!

Оттолкнув мать, Мазхар сбежал вниз и в один миг оказался возле фаэтона.

– Счастливого пути! – сказал он дрогнувшим голосом.

Назан едва была в силах произнести слова благодарности.

– Я оставила вам Халдуна, – сказала она чуть слышно. – Быть может, он иногда будет напоминать вам обо мне. Но вы не вернули мне свой подарок…

– Какой подарок? – изумился Мазхар.

– Ваша матушка забрала у меня перстень, чтобы показать вам, ведь он нашёлся…

Мазхар опрометью бросился в дом и одним махом взлетел по лестнице.

– Разве я не приказывал тебе не брать у неё перстня? – набросился он на мать.

Хаджер-ханым сорвала перстень с мизинца:

– На, возьми! Она сама дала его, сын мой, чтобы показать тебе. А ты уж подумал бог знает что.

Мазхар махнул рукой, схватил перстень и выскочил на улицу.

– Вот! – тяжело дыша, протянул он перстень Назан. – Береги его как память обо мне и Халдуне.

– Благодарю вас!

Рыза уселся на козлах рядом с кучером, и фаэтон тронулся. Вскоре он исчез в темноте.

С трудом овладев собой, Мазхар вернулся в дом. Всё, решительно всё отодвинулось куда-то далеко-далеко: сын, мать и даже Жале. Невидимые тиски безжалостно сжимали сердце. Войдя в спальню, он плотно прикрыл дверь. Взгляд его случайно упал на сундук.

Почему же Назан не взяла его с собой? Или она накопила столько денег, что ни в чём не нуждалась? Нет, Мазхар знал, что у неё не было лишних денег. Ведь Назан ничего от него не скрывала… Но тут же он вспомнил о колдовстве и брезгливо поморщился.

Закурив сигарету, Мазхар тяжело опустился в кресло. Что с ним творилось? Ведь всего несколько дней назад один вид этой измождённой, начинавшей увядать женщины выводил его из себя. Но почему же сейчас ему было так жаль её? Отчего так сжималось сердце?..

Прошло много времени, прежде чем Мазхар взглянул на часы. Половина двенадцатого – пора в бар! Выходя из спальни, он заметил свет у матери, и только тут вспомнил, что у неё спит сын. Как же он мог забыть о нём? Толкнув дверь, Мазхар почти вбежал в комнату. Халдун спал, безмятежно разметавшись на кровати. Мазхар погладил золотистые кудри мальчика. Бедный ребёнок! Ни о чём не ведает… Утром проснётся и позовёт мать. Будет допытываться у бабки, где она. Что она ответит ему? Мазхар посмотрел на Хаджер-ханым, которая совершала вечерний намаз, и тяжело вздохнул.

Хаджер-ханым быстро выпрямилась и уселась на молитвенный коврик.

– Доброй ночи тебе, сын мой, – сказала она с тоской.

Хаджер-ханым боялась, что Мазхар начнёт расспрашивать о перстне. Но он и не вспомнил об этом.

– Даже сундука своего не взяла! – сказал Мазхар.

Хаджер-ханым хорошо знала, почему Назан не взяла сундук, ведь она надеялась вернуться назад.

– Не снизошла до такой милости! Видно, имела кое-что про запас.

– А ты ей предлагала взять сундук?

– Ну разумеется, дитя моё! Она ведь не дочь миллионера и не к миллионерше поехала.

– Что же она?

– Пусть, говорит, этот сундук разобьётся о его голову.

Мазхар вспыхнул, словно порох:

– Ах так! Тогда не надо было давать ей денег.

Хаджер-ханым отдала Назан только половину того, что передал для неё Мазхар. Вспомнив об этом, она смиренно сказала:

– Сделанного назад не вернёшь. Знай я, что она такое скажет, отдала бы лучше эти деньги какой-нибудь уличной девке! По правде говоря, я не хотела отдавать ей перстень. Да ты меня не послушал. А не мешало бы, хоть изредка, прислушиваться к словам матери…

Мазхар поднялся.

– Нам трудно будет воспитать без матери мальчика.

– Положись на меня и не вмешивайся, – сказала Хаджер-ханым, провожая сына до двери. – Куда это ты так поздно?

– Пройдусь немного.

– Не вздумай только привести в дом девицу из бара!

Но Мазхар уже не слышал её слов.

У Жале теперь вошло в привычку отвергать просьбы богатых посетителей бара провести с ними вечер. Так было и сегодня. Сидя в одиночестве за дальним столиком, она отпивала из фужера маленькими глотками пиво и ждала Мазхара.

– Здравствуй!

Жале вздрогнула от неожиданности. Как она не заметила его прихода?

– Всё ещё сердишься?

Жале ответила не сразу. Наконец она поставила на стол пепельницу, которую до этого вертела в руках, и, отчеканивая каждое слово, сказала:

– Тебе не следовало разводиться с женой!

– Опять старая песня! Мне уже надоело! Я дал развод жене не из-за тебя и не потому, что меня подстрекали. В этой женщине мне не нравилось всё, решительно всё! Я никогда по-настоящему не любил её и не раскаиваюсь в том, что сделал. Знаешь, что она сказала перед тем, как покинуть мой дом?

– Не знаю, Мазхар, – бросила Жале. – Не знаю и знать не хочу! Это касается только тебя и твоей жены!.. Но меня бесит, что в наши отношения всё время вмешиваются другие.

– Она, кажется, ни о чём не жалеет, – словно не слыша её, продолжал Мазхар. – Мать говорит, что…

– Ради аллаха, перестань напоминать мне о своей матери, – прервала его Жале.

– Почему?

– Могу объяснить, если тебе угодно. Я уже не раз говорила, что твоя мать – истинная свекровь, в самом страшном смысле этого слова!

На мгновение в баре смолк грохот джаза. Откуда-то издалека донёсся протяжный гудок паровоза.

Назан ехала вместе с Несрин в купе второго класса. Хотя она верила, что не более чем через три месяца вернётся домой, к мужу, бедняжка не могла сдержать слёз. Невозможно было забыть, как свекровь унесла спящего сына. Бедный мальчик! Ложась спать, он словно предчувствовал беду. Всё открывал глазёнки и просил: «Мамочка! Не бросай меня! Не уходи от нас!»

Назан тяжело вздохнула.

Несрин долго кашляла, отплёвывая мокроту в свой розовый платочек. Когда приступ кашля немного стих, она спросила:

– Разве так уезжают? Вы же не взяли с собой даже самых необходимых вещей.

На мгновение Назан пробудилась от своих дум.

– Вещей? А разве мне нужны какие-нибудь вещи? Со мной ведь не будет ни сына, ни мужа, поэтому я ничего не хотела брать. Лучше пускай мои вещи напоминают мужу обо мне.

– Слава аллаху, что вы хоть догадались в последнюю минуту сказать о перстне!

– Это не просто вещь, это память о муже и сыне! Он мне очень дорог…

– Я понимаю. Но в жизни всякое бывает. Если придётся туго, его можно будет продать.

– Ни за что!

– Не говорите таких громких слов! Станет туго, продадите…

– Я не продам его, даже если буду умирать с голоду! – Назан поцеловала перстень.

Прислонясь головой к раме окна, Несрин теребила кончик розового платочка и с жалостью смотрела на Назан. Нет, она, конечно, ещё не отдавала себе отчёта в том, что произошло.

Что могло её ожидать? Рыза рассказал Несрин, как избавились от Назан. Хоть ей и подсластили горькую пилюлю, однако выпроводили насовсем. Она уже никогда больше не возвратится назад. Через несколько месяцев, а быть может, и недель, Жале займёт её место…

– Вы давно не писали вашей тёте? – спросила Несрин. – А вдруг не найдёте её на прежнем месте?

– Как не найду? – удивилась Назан.

– Кто знает… Быть может, она съехала с прежней квартиры? Или, не приведи аллах, даже умерла?

Об этом Назан действительно не подумала.

– Неужели, – спросила она, со страхом глядя на Несрин, – это могло случиться?

Несрин горько усмехнулась:

– Эх, милая! Вы наивны, словно малое дитя! Разве пускаются в путь, не списавшись?

Назан молчала.

– Ну а если вы не найдёте своей тёти, есть у вас другое место, где можно было бы остановиться?

– Нет.

– Так, так! – протянула Несрин.

Назан посмотрела на неё с отчаянием. Действительно, что делать, если не найдётся тётя?

– Я дам вам свой адрес. В случае чего, приходите ко мне. Не забывайте, вы едете в Стамбул. Там одинокой женщине может прийтись плохо…

Назан с благодарностью посмотрела на свою попутчицу и растроганно сказала:

– Какая вы добрая, хорошая…

Вынув из ридикюля листок бумаги, Несрин написала на нём свой адрес и протянула Назан.

– Благодарю вас!

– Повторяю, если вы окажетесь в трудном положении, непременно разыщите меня. Обещаете?

– Хорошо!

Назан спрятала адрес в сумочку.

Сидя друг против друга, женщины молча прислушивались к постукиванию колёс на стыках рельсов. Вскоре они задремали.

Во сне Назан видела сына. Обхватив её шею ручонками, он умолял: «Мамочка! Не бросай меня!» Назан гладила его золотистые волосы и плакала, плакала…

13

Халдун проснулся раньше обычного и посмотрел вокруг заспанными глазенками: бабушка совершала намаз, стоя на коленях на маленьком коврике.

Сначала он ничего не понял, ведь он лёг спать с мамой в доме тёти Наджие. Откуда же взялась бабушка?

Хаджер-ханым заметила, что внук проснулся, и начала громко произносить слова молитвы. Халдун знал – это значит, бабушка недовольна. Он повернулся на другой бок.

Закончив молитву, Хаджер-ханым подошла к кровати.

– Почему ты не спишь, сынок?

– Где мама?

Она решила не отвечать сразу.

– Ещё рано. Спи!

– Она у тёти Наджие-ханым?

– Я говорю тебе, спи!

Хаджер-ханым укрыла его одеялом и начала сворачивать молитвенный коврик. Поднявшись с пола, она увидела, что Халдун наблюдает за ней.

– Почему не спишь?

– Не хочется.

– Почему?

Халдун не отвечал. Тогда она присела на край кровати и стала гладить его по голове, приговаривая:

– Спи, дитя моё, спи! Мама тебе вовсе не нужна. Вот папа – дело другое. Папа купит тебе много автомобилей, и поезд, и пушку! Ту самую пушку, которую мы, помнишь, видели на базаре…

– Я хочу к маме!

– И слышать не желаю о ней, чтоб у неё глаза повылазили! Забудь о своей матери!

Халдун натянул одеяло на голову: «Если у мамы вылезут глаза, как же она будет видеть?» Он вспомнил слепого нищего, который всегда под вечер брёл по их кварталу, тяжело опираясь на палку. Волосы у него были растрёпаны, одежда разорвана. Он шарил руками, нащупывая двери, и жалобным голосом просил милостыню. «Если мама станет слепой, она тоже будет просить милостыню?»

– Она не любит тебя! Вот бросила нас и уехала!

Халдуна словно ударили обухом по голове. Лицо у него скривилось, губы задрожали, он уткнулся лицом в подушку и заплакал.

– Успокойся, дитя моё! Когда она уезжала, я просила её: «Возьми с собой Халдуна. Он будет скучать без тебя». Но так и не удалось её уговорить. «На что мне Халдун? – сказала она. – Там у меня есть другие дети. А Халдуна я совсем не люблю». Не плачь, деточка! Папа купит тебе много игрушек: поезд, пушку, автомобиль…

Мазхар, думая о Назан, почти всю ночь не спал и сейчас чувствовал себя совершенно разбитым. Услышав голос сына, он вскочил с кровати и накинув поверх ночной рубашки пиджак, отправился в комнату матери.

Халдун сидел на коленях у бабушки и всхлипывал.

– Сыночек, Халдун! Иди ко мне, детка!

Но мальчик даже не взглянул на него. Заплакав ещё громче, он прижался к бабушке. «Даже бабка ему милее! А ведь он всегда её так боялся! – с горечью думал Мазхар. – Но что за непослушание? Никогда такого не бывало».

– Иди, дитя моё, иди ко мне, – Мазхар повысил голос: – Говорю тебе, иди ко мне!

Перепуганный Халдун посмотрел на него глазами, полными слёз.

– Ты, кажется, хотел купить Халдуну много новых игрушек? – с деланным интересом спросила Хаджер-ханым.

– Конечно, куплю.

– Халдуну очень хочется пушку. Мы как-то видели с ним на базаре такую пушку, просто чудо! Ты купишь её?

– Куплю, какую он захочет.

– И поезд?

– И поезд.

– И автомобиль?

– И автомобиль. И всё, что он захочет.

– Вот видишь, мальчуган! Ах, если бы у меня был такой же добрый папа!

Но бабка напрасно старалась. Халдун не слушал её. Перед его глазами стояла мама. Она стала теперь слепой нищенкой. «А что она будет делать, если ребята отнимут у неё палку? – с отчаянием подумал Халдун. – Наверно, упадёт и разобьёт до крови колени. Кто же её поднимет? Кто помажет ей раны йодом? Бедная мама! Ей будет очень больно!»

– Твоя мама стала дурной женщиной, дитя моё, – прервал его мысли голос бабушки.

Мазхар вскипел:

– Послушай, мать, никогда не говори больше таких слов!

Хаджер-ханым немного смешалась. Пытаясь исправить свою оплошность, она пробормотала:

– Халдун слишком скучает. Надо его как-то отвлечь…

– Разве для этого нужно говорить плохо о его матери? Это может только дурно повлиять на мальчика. Чтобы ничего подобного я больше не слышал!

Взяв сына на руки, Мазхар вышел из комнаты.

С этого дня он больше никогда не оставлял Халдуна дома. Он брал его с собой в контору, заказывал ему чай с бубликами, покупал шоколад, игрушки.

Отлучаясь по делам, Мазхар поручал сына секретарю – недавно женившемуся молодому человеку. У того ещё не было детей. Но он очень любил их, и вскоре они с Халдуном стали друзьями. Стоило Мазхару уйти из конторы, как они запирали двери, опускали шторы и, затевая возню, буквально переворачивали всё вверх дном.

Обычно днём Халдун забывал о матери. Но вечером, едва он забирался в кровать и укрывался с головой одеялом, она приходила к нему. Босая, в рваном платье, с палкой в руке. За ней бежали уличные мальчишки. Они дразнили маму и отбирали у неё палку, а она падала и разбивалась до крови.

Однажды во сне он говорил с ней. Он спросил: «Кто смазывает йодом твои раны?» «Бабушка», – ответила мама. «Значит, бабушка делает ей больно?» – думал Халдун и ещё больше возненавидел старуху. Ему было велено спать у бабушки, и он покорился. Зато утром, когда Хаджер-ханым вела его в кухню умываться, он не произносил ни слова. Не издавал он ни звука и тогда, когда бабушка, утирая его полотенцем, больно трепала за уши.

Хаджер-ханым относила такую молчаливую покорность к своим достоинствам воспитательницы.

– С тех пор как мать уехала, мальчик стал совсем другим. Ведь, бывало, как капризничал, а теперь словно шёлковый! – похвалялась она перед Наджие! – Такой серьёзный, такой самостоятельный, прямо не узнать ребёнка!

В городе только и было разговоров, что о разводе Мазхара с женой. Все жалели Назан. Особенно печалились о её судьбе в семье прокурора. И лишь мать начальника финансового управления не разделяла этих чувств.

Хаджер-ханым всем говорила одно и то же: «Я ничего и не подозревала, а невестка, оказывается, у меня под носом занималась колдовством. Сын поймал её на месте преступления. Мазхар убил бы её, клянусь аллахом, если бы я не вырвала эту глупую женщину из его рук».

Но что бы ни плела Хаджер-ханым, никто не сомневался, что она сыграла в этом деле не последнюю роль. «Нет, уж тут не обошлось без Хаджер-ханым!» – говорили люди. Ходили также слухи, что Мазхар нарочно разыграл всю эту комедию, желая развязать себе руки.

Однажды в беседе с ним прокурор осторожно коснулся этого вопроса. Но Мазхар вспылил и сказал с не присущей ему резкостью:

– Все только и твердят, что я развелся с женой из-за какой-то девицы из бара. Ну а если я женюсь на ней? Вам-то что до этого?

Уже немолодой, немало повидавший на своём веку прокурор был ошеломлён:

– Женишься?!

– Да, женюсь.

Каждое слово Мазхара передавалось по городу из уст в уста.

– Правду ли говорят люди, – спросила как-то у Хаджер-ханым мать начальника финансового отдела, – что твой сын женится на девице из бара?

– Какая ещё там женитьба? – всполошилась она. – Кто это выдумал? Мне ничего не известно.

Хаджер-ханым говорила правду. Она не раз пробовала выведать что-нибудь у Мазхара, но тот только отмахивался.

Увидев как-то в комнате матери знакомый сундук, Мазхар очень удивился. Он и не заметил, что Хаджер-ханым давно вытащила его из спальни.

– Я не хотела, – пыталась она оправдаться, – чтобы эта вещь напоминала тебе о бывшей жене. Слишком неприятные воспоминания. Но нельзя забывать и о Халдуне. Так или иначе, в сундуке вещи его матери. Он вырастет, женится, ему всё это может пригодиться.

Мазхар не желал больше слушать болтовню о таких пустяках. Сейчас он чувствовал себя почти спокойным, полагая, что сын успел уже забыть мать.

Жале тоже понемногу привыкала к новой жизни. Мазхар забрал её из бара (наконец-то кончился этот проклятый контракт!) и буквально заточил в стенах пансиона.

И всё же Жале была счастлива. Она боялась замужества после того, как обожглась в первом браке. Но сейчас ей встретился настоящий мужчина! Он хорош собой и очень щедр в любви. Чего ей было ещё желать?

«Смотри, не упускай счастья, добейся, чтобы он женился на тебе», – говорили ей со всех сторон. Даже хозяин бара убеждал её быть половчей. Но не было никакой необходимости прибегать к уловкам. Достаточно сказать «да», и Мазхар тотчас поведёт её в свой дом.

Жале уже и сама начала подумывать о том, что пора жить с ним под одной крышей. Она станет его женой, будет стараться, чтобы он отдыхал дома от всех забот. Халдуна можно отдать бабке. Пусть Мазхар снимет для них квартиру, обставит её и даже наймёт им прислугу. А почему бы и нет? Ведь она ему мать, а Халдун – сын. У них прав на Мазхара не меньше, чем у неё самой.

Словом, Жале уже более не противилась браку с Мазхаром. Она считала, что должен лишь пройти какой-то достаточный срок со времени его развода с Назан. К тому же ей хотелось, чтобы немного забылась её служба в баре. А там и в самом деле постепенно стали забывать о ней. Хозяин привёз из Стамбула новых девиц, и в его заведении стало ещё веселее.

Однако близких друзей всё ещё тревожила судьба Мазхара. Особенно часто вспоминали о нём в семье прокурора, где любили Назан и с беспокойством ожидали, чем всё это кончится.

Что касается приятельницы Хаджер-ханым – матери начальника финансового отдела, то она вполне допускала мысль, что Мазхар женится на девице из бара. Она считала только, что Хаджер-ханым не должна соглашаться жить отдельно от сына. Ведь в конце концов можно прибрать к рукам и новую невестку. Да ещё как!

Что будет, когда Мазхар женится на девице из бара? Удастся ли старухе взять верх над Жале? Этот вопрос волновал всех. Неужели повторится история с Назан, и Хаджер-ханым тоже станет над ней измываться?

По мнению многих, девица из бара была не робкого десятка, она могла за себя постоять. «Пожалуй, – говорили одни, – для того чтобы обломать Жале, недостаточно не только Хаджер-ханым, но даже пяти таких свекрух». Другие наоборот утверждали, что, если старуха захочет, видит аллах, она справится не только с какой-то девицей из бара, но и с целым городом.

Как бы там ни было, но, по общему мнению, такой человек, как Мазхар, занимающий видное положение в обществе, не мог позволить себе жениться на девице из бара.

Многие почтенные семьи, и прежде всего семья прокурора, прекратили теперь какие бы то ни было отношения с семьёй Мазхар-бея. Ведь они дорожили своей честью! Не могли же они, в самом деле, встречаться с человеком, который открыто состоял в связи с женщиной такого сорта!

Жале всё это хорошо понимала и не спешила дать своё согласие на вступление в брак. Мазхар же только ждал согласия, чтобы ввести её в свой дом на правах жены.

– А можно перевести контору в какой-нибудь другой город? – спросила она однажды.

– Почему ты об этом спрашиваешь? – забеспокоился Мазхар.

– Так просто!

Он не дал ей ни утвердительного, ни отрицательного ответа. Ему бы не хотелось покидать город, в котором все его знали и уважали. У Мазхара была солидная клиентура. Однако ради Жале он был готов на всё.

– А разве ты этого хочешь?

– Нет, вовсе не обязательно уезжать.

– Тогда почему заговорила об этом?

– Дела у тебя идут здесь хорошо, не так ли?

– Да. Хорошо. Ты ведь знаешь, это богатый район. И, как в каждом богатом районе, деловые люди не могут обходиться здесь без адвокатов. Что же касается меня…

– Знаю, ты хороший адвокат!

– Но ты желаешь, кажется, чтобы мы уехали?..

Жале молчала.

– Ну что ж, уедем. Я понимаю, что тебя тревожит. Ты права, права! Но всё же не следует придавать слишком большого значения сплетням, которые распускают о нас. Поговорят, поговорят и перестанут. Всё забудется. Просто пока ни с кем не надо общаться.

– Но разве это возможно?

– А почему бы нет? Ты общайся только с теми, кто пожелает бывать в нашем доме. И не замечай тех, кто этого не хочет. Со временем лёд отчуждения растает и отношение к тебе изменится. Я в этом уверен.

Жале понимала, почему Мазхару сейчас особенно не хотелось уезжать отсюда. Она слышала от многих, а чаще других – от хозяина бара, что Мазхар считался в этих краях первоклассным адвокатом. Он понаторел в делах, связанных с восстановлением прав на собственность, и недавно взялся вести нашумевшее дело о наследстве, тянувшееся уже много лет.

Иск был предъявлен фабриканту, завладевшему громадными массивами земли и ворочавшему миллионами. Наследники предъявили претензии, означавшие для него потерю почти всей недвижимости или по крайней мере трёх её четвертей. Фабрикант давно уже проиграл бы дело, если бы не сумел вовремя прибрать к рукам адвокатов, выступавших на стороне истцов, если бы ему не удавалось подкупать секретарей судов, умудрявшихся выкрасть из дела тот или иной документ, и если бы, опять-таки с помощью денег, ему не удавалось выставлять целую вереницу лжесвидетелей.

И вот теперь он столкнулся с Мазхаром. Прожжённый делец полагал, что сумеет приручить и этого адвоката, как было с его предшественниками. Он подослал к Мазхару своих людей. Но им ничего не удалось добиться.

Неподкупность адвоката озадачила фабриканта. Он впервые видел человека, который отвернулся от больших денег. Это было просто непостижимо!

Жале, знавшая обо всём этом, восхищалась благородством и честностью Мазхара, и, быть может, чувство гордости за него ещё более усилило её привязанность. Была и другая причина.

Однажды после обеда Жале заглянула в контору и увидела Халдуна. Мазхар ещё не вернулся из суда, а секретарь куда-то ненадолго вышел, и мальчик был один. Он с восхищением рассматривал красивую нарядную тётю. Потрепав по щеке смутившегося мальчугана, Жале спросила:

– Папы нет, дитя моё?

– Нет, ханым-эфенди, – серьёзно ответил Халдун.

– А ты не знаешь, куда он ушёл?

– Знаю. В суд.

– О, я вижу ты смышлёный мальчик.

Халдун покраснел от удовольствия и отвёл глаза. Жале сделала вид, будто не знает его имени:

– Как же тебя зовут?

Он поднял глаза и гордо сказал:

– Халдун!

– А сколько тебе лет?

– Не знаю.

– Как же так?

– Мама знает. А я нет.

Жале вдруг почувствовала, как сострадание к мальчику обожгло её сердце. Стараясь подавить внезапное смятение, она непринуждённо сказала:

– Тогда спроси у неё. Каждый человек должен знать, сколько ему лет.

Лицо Халдуна вытянулось. Глядя на неё в упор своими светло-голубыми глазами, он проговорил:

– У меня больше нет мамы!

– Как это нет?

– Моя мама бросила меня и уехала. Она стала дурной женщиной.

«Так вот что внушает ему Хаджер-ханым», – с болью подумала Жале. Она подняла мальчика на руки и прижала его к себе. Халдун разрыдался.

– Это тебе бабушка сказала?

– Откуда вы знаете? – удивился он.

Жале не отвечала и только гладила его по голове.

В тот вечер она заговорила с Мазхаром о Халдуне. Как же можно так воспитывать ребёнка? Это ни на что не похоже! Если ей когда-нибудь доведётся жить в его доме, она сумеет поставить Хаджер-ханым на своё место!

14

Раннее морозное утро. Всё вокруг окутано фиолетовой дымкой. В половине седьмого послышался гудок табачной фабрики «Джибали».

Матушка Алие, сгорбленная старушка со сморщенным лицом и заострённым подбородком, на котором во все стороны смешно торчали седые волоски, торопливо собиралась на работу. Она готова была выйти из дому, но вдруг остановилась у постели спавшей племянницы и жадно уставилась на её белую руку. Она глядела и не могла оторвать глаз от этой руки, на которой, переливаясь, сверкал крупный бриллиант.

– Матушка Алие, мы опаздываем! – раздались с улицы голоса её товарок.

Старушка вздрогнула и, накинув на плечи ветхую шаль, тихо выскользнула за дверь.

Она жила в деревянном двухэтажном домике, который, казалось, вот-вот рухнет. Все балки давно сгнили, кровля совсем покосилась. В этом жалком домике, разделённом на клетушки – по четыре на каждом этаже, – ютилось немало рабочего люда: прядильщицы, чулочницы, трикотажницы.

На протяжении многих лет дом не ремонтировался ни разу. Никто не помнил, чтобы к нему прикасались руки плотников, штукатуров или маляров. Достаточно было небольшого подземного толчка или сильной бури, и судьба домика была бы решена.

Об этом хорошо знали все его обитатели, но им некуда было деться.

Матушка Алие шла в толпе работниц, спешивших на фабрику.

– С тех пор как приехала твоя племянница, ты совсем и не думаешь о работе, – сказала Фирдес.

Другие женщины были того же мнения.

– Может, племянница привезла тебе кучу денег? – ехидно спросила одна их них.

– Не иначе! Ведь она жена солидного человека, адвоката! – вставила другая.

– Матушка Алие! А почему же столько лет она о тебе не вспоминала?

Вопросы сыпались со всех сторон. Но матушка Алие была настолько поглощена своими мыслями, что даже не слыхала голосов товарок.

«Если, – думала старушка, – к весне адвокат не возьмёт племянницу назад, я уговорю её продать перстень. Ну что в нём проку? Болтается на пальце без всякой пользы! Вот если получить за него деньги да пустить их в дело… Разве плохо, например, скажу я ей, купить несколько чулочных машин?..»

Годы тяжёлого труда согнули матушку Алие почти пополам. Во рту у неё не осталось ни одного зуба. Жизнь обошлась с ней не слишком ласково. И она не собиралась давать племяннице поблажки. Кабы у Назан не было перстня, матушка Алие, видит аллах, сдержала бы клятву и не пустила бы её на порог своего дома. Многие годы все соседи слышали, как она проклинала племянницу. И как же они были поражены, когда Назан появилась в Сулеймание! Они могли бы поручиться, что незваной гостье покажут на дверь…

Однако всё вышло совсем не так, как они предполагали. Хотя старуха и встретила её очень холодно, но скоро лёд растаял. Она простила Назан.

Люди ломали голову, пытаясь объяснить причину такой перемены.

– Почему же столько лет она не вспоминала о тебе, матушка Алие? – в который раз спрашивала её Фирдес.

Матушка Алие продолжала отмалчиваться. Но женщины не унимались, и в конце концов она сказала:

– Да куда же ей было деваться? Бедняжка осталась совсем одна. Ведь я вам уже говорила, муж не дал ей ничего, кроме маленького чемоданчика…

– Пусть она не морочит тебе голову, – сказала чулочница Зелиха. – Как же так, ей дали развод от трёх до девяти лет, и вдруг она приехала с пустыми руками? Быть того не может!

– Ох-хо-хо! Издали и барабан – музыка…

– И то правда! От лихой родни и недобрых соседей и аллах не убережёт!

– Верно!

Женщины поднялись по булыжной мостовой к площади Бейязит. Теперь их путь лежал вдоль университетской стены. Неожиданный порыв ледяного ветра рванул платки и накидки. Женщины немного замешкались, но – дело было привычное – закутались поплотнее и двинулись дальше. Когда они пересекли площадь и вышли на шоссе, ведущее к Чаршыкапы, ветер немного стих.

– Я слыхала, что свекровь у неё была лютая, – возобновила разговор одна из женщин.

– Назан по-другому рассказывает. Свекровь будто очень её жалела, когда всё это случилось. Но я думаю, что дело было не так, – вздохнула матушка Алие. – Эта баба – сущий дьявол! Злющая! Хитрая! Я хоть там и не была, но поняла, что свекровь одной рукой рыла ей яму, а другой по головке гладила да приговаривала: «Доченька моя, ягнёночек мой!» Ишь какая ласковая! А что было все эти годы? Ведь она набрасывалась на Назан, как цепной пёс! Ничем ей не могла угодить племянница. Даже мамочкой не велела себя называть! Вот и судите, могла она ни с того ни с сего подобреть? Хитрила старуха, больше ничего!

– Ну конечно! Так оно и было, – в один голос поддержали матушку Алие женщины.

– И я ей то же говорила. А Назан всё твердит своё: «Нет, дорогая, когда я уезжала, она очень сокрушалась». А почему она уговорила племянницу не брать с собой ребёнка?

– Да, да, почему?

– Да потому, что если ребёнок останется в доме, – говорила свекровь, – то муж будет о ней вспоминать. А там затоскует, глядишь, и велит вернуться назад.

– Так она ещё надеется?

– Ну как же она поедет, сестрица? Ведь ей дали развод от трёх до девяти лет!

– Разве муж возьмёт такую назад?

– Ну конечно же нет!

– А почему не возьмёт? Нынешние мужчины – не те, что были! Шелкоперы какие-то. Им бы только женщину – пусть с ней хоть сорок человек переспали.

– Верно!

– Матушка Алие! А может, муж Назан-ханым полюбил другую?

– Да, поговаривают и об этом. Ходят слухи, что он снюхался с какой-то девкой из бара. Но племянница этому не верит. Он, говорит моя Назан, никогда не опустится до этого. Да, скорей всего, она просто хочет его выгородить. А мужчина есть мужчина! Как говорится: «Мой отец самый чистый на свете, и то в постель с женой ложится…»

Раздался взрыв смеха.

Они прошли через Чаршыкапы и, не доходя Чемберлиташа, свернули в одну из узких улочек. Слева и справа в неё вливались, словно ручейки, группы мужчин, женщин и детей. Толпа людей постепенно росла и дальше уже текла, словно большая река в половодье…

Было без пяти семь, когда матушка Алие и её товарки вошли в чулочный цех. Молодые работницы встали у машин, а старые гуськом направились в маленькую боковую каморку. Здесь производили последнюю операцию: вручную зашивали мысики.

Матушка Алие, которая обычно чесала язык, проклиная Назан, либо зубоскалила, отпуская такие шуточки, от которых женщины чуть не падали со смеху, сегодня была задумчива и молчалива.

– Кто бы там что ни говорил, а я зла на твою племянницу! – обратилась к ней Фирдес.

– Почему? – рассеянно спросила матушка Алие.

– Как почему? Да ведь это твоя приёмная дочь! Ни разу не вспомнила о тебе, пока ей было хорошо! А сейчас приехала без гроша и села на шею.

– Нет, дорогая, слава аллаху, у неё есть за пазухой несколько курушей.

– Тогда что тебя тревожит? Почему ты стала сама не своя?

Матушка Алие вздохнула и улыбнулась. Но вскоре лицо её опять стало озабоченным.

– Ах, – махнула она наконец рукой, – зачем скрывать от рабов божьих то, что ведомо аллаху? Я думаю о перстне. Посмотрели бы вы, какой у неё перстень!

Женщины даже рты раскрыли от удивления, услышав такую новость.

– Продать бы его, думаю, да купить несколько чулочных машин…

Глаза у женщин заблестели.

– Вот это да!

– Значит, дорогой перстень?

– Дорогой? Да ему цены нет! Старинный. Вроде от самого султана… Если бы она его продала! Тогда бы можно купить маленькую мастерскую. Вот было б дело!..

Каждая из них мечтала о том же самом всю свою жизнь. Даже поговорить об этом доставляло им огромное удовольствие.

– Так чего она тянет, почему не продаёт?

– Она ждёт, что муж позовёт её обратно, – сокрушённо вздохнула матушка Алие.

– Ну, если бы муж собирался взять её обратно, зачем было давать развод?

– Откуда мне знать? Свекровь сказала ей: «Ты не беспокойся, самое позднее к весне вернёшься».

– Брешет, небось, клянусь аллахом, врёт окаянная!

– Просто хитрит старуха. Выдумала всё, чтобы легче было избавиться от невестки.

– И я ей о том толкую. А она не верит… Если бы она меня послушала, продала бы перстень…

– А ты просила её об этом?

– Один раз как-то заикнулась, но она рассердилась: «Это, – говорит, – подарок мужа и память о ребёнке». Вот дурная голова! Я бы на её месте сразу продала и купила три-четыре машины…

– И, трах-тарарах, потекли бы денежки!

– Клянусь аллахом, не прошло бы и года, как я заимела бы квартиру из двух комнат с кухней.

– А я бы по-другому… Знаете, что бы я сделала? Прежде всего купила бы немного земли и построила мастерскую. А над ней квартирку.

– Хорошо придумала!

– Да что две комнаты и кухня? Как там разместиться? Я бы сделала три. И комнату для омовения…

Матушка Алие слушала и думала о своём. «Если племянница не согласится продать перстень и купить чулочные машины, то надо хотя бы заставить её платить за квартиру. И столоваться мы будем врозь».

И вдруг её словно осенило: «А может, у Назан есть деньги? Если она не хочет продавать перстень, так, наверно, на что-то рассчитывает. Кто у неё есть? Да никого. Какая-то подружка, Несрин. Ну, обедом её несколько раз накормила. А дальше что? Кто эта Несрин? Что за птица? Назан говорит, что она больна чахоткой. Очень добрая, говорит. Но чем она занимается? Мужа нет, нигде не работает, а на что, спрашивается, живёт?»

Наконец она устала от всех этих размышлений и прислушалась к разговору своих товарок. Они сильно горячились, обсуждая, кто же пойдёт к ней в мастерскую?

– Кого ты возьмёшь на работу? – спросила одна из женщин.

– Всех! – с серьёзным видом сказала матушка Алие. – Вас-то я знаю, чего ради нанимать других?

– Ну и платить нам будешь побольше, чем здесь платят?

– Конечно. Вот только дал бы аллах дожить до этого дня!

– Ты должна сделать все, чтобы обстряпать это дельце, – заговорили все вокруг.

– И нас вытащишь из нищеты и сама заживёшь.

Матушка Алие опять задумалась. «Ну как же подъехать к Назан? Похоже, мы делим шкуру неубитого медведя. Нет, так не годится. Надо по бороде и гребень завести. А я-то ни разу не улыбнулась ей… Может, купить с полкилограмма пирзолы?[16] Или сходить к ходже Бекиру за халвой с фисташками?..»

Эта мысль засела у неё в голове. Назан очень любила халву с фисташками. «Да, надо купить полкилограмма пирзолы и граммов двести пятьдесят халвы…»

Матушка Алие заглянула в кошелёк. Денег было маловато.

– Дай мне взаймы одну лиру, – попросила она у Фирдес. – На той неделе верну.

– Зачем тебе?

– Нужно!

– Зачем?

– Назан любит тахинную халву…

Назан проснулась от лёгкого постукивания в окно, под которым спала. Она вскочила и, увидев Несрин, побежала к двери.

– Заходите, пожалуйста! Прошу извинить меня, вчера я очень поздно легла и…

Несрин закашлялась, прижимая ко рту свой розовый платочек.

– Этот кашель меня вконец замучил!

Они вошли в комнату. Торопливо заправляя постель, Назан спросила:

– Что случилось? Ведь Сами обещал отвезти вас сегодня к доктору?

Несрин вздохнула.

– Дождёшься от него, как же! Сейчас снова при деньгах, да ещё каких! Вот и задрал нос!.. А ты что делала?

Назан тоже вздохнула. Взгляд её потух.

– Что мне делать, сестрица? Ничего не делаю. Только люди не дают покоя.

– Кто, тётка?

– Да. Заладила одно: «Хитростью от тебя избавились, сыграли с тобой злую шутку! Брось свои надежды, забудь о сыне!»

Назан заплакала:

– Забыть? Легко сказать! Как же забыть своё дитя? Разве это в моих силах? Все ночи напролёт я только и думаю о Халдуне…

Несрин снова надолго закашлялась. Отдышавшись, она сказала:

– Одевайся! Пойдём вместе к доктору.

Назан и сама была рада уйти из этой конуры. На улице она обычно немного рассеивалась и меньше тосковала по сыну.

Небо нависло совсем низко над крышами домов, стало ещё холоднее.

– Ночью, наверно, пойдёт снег.

– Возможно, я люблю снег.

– Лишь бы потом не подул южный ветер. А то здесь будет такая грязь, не пролезешь.

На площади Бейязит они сели в трамвай. Врач, к которому ехала на приём Несрин, – известный специалист по туберкулёзу – жил в Бейоглу[17]. Но Назан очень хотелось прогуляться пешком, и она предложила сойти раньше.

– Тогда открой лицо, – сказала Несрин.

После некоторого колебания Назан подняла край чаршафа и стала пунцовой от смущения. Она завидовала Несрин, которая чувствовала себя совершенно свободно и непринуждённо шагала рядом в своём нарядном манто, красиво облегавшем фигуру. «Вот бы и мне так», – подумала Назан и огляделась вокруг. Они шли по центральной улице Истикляль-джаддеси. Женщины в чаршафах попадались совсем редко.

Сравнительно недавно, на одном из вечеров, Мустафа Кемаль-паша, беседуя с группой молодых учительниц, посоветовал им сбросить покрывала. Сначала сама мысль об этом показалась дикой. Но постепенно некоторые свободомыслящие учительницы, а также кое-кто из жён чиновников последовали этому совету. И вот теперь на улицах Стамбула было уже много женщин с открытыми лицами.

– Вы только посмотрите, Несрин, – как красиво!

– Конечно, красиво. Но если тебе нравятся открытые лица, почему ты сама не последуешь их примеру?

– Но вы же знаете, сестрица, что в Сулеймание без чаршафа проходу не дадут. Кругом одни фанатики! Ничего не поделаешь, надо терпеть.

– Как раз вчера вечером я думала об этом, – сказала Несрин останавливаясь.

– О чём же?

– О том, чтобы предложить тебе поселиться со мной. Я собираюсь съехать со своей квартиры в Аксарае. До бара далеко – это раз. Да и фанатиков там тоже хоть отбавляй, пожалуй, не меньше, чем в Сулеймание. Я хочу подыскать что-нибудь в одном из пансионов на Тарлабаши[18]. Ты согласилась бы переехать ко мне?

Назан не ответила. «Жить вдвоём было бы неплохо, – думала она. – Но… если узнает муж. У Тарлабаши дурная слава…»

– И к Сами я буду поближе, – продолжала Несрин. – Хотя, собственно, на него у меня нет никакой надежды. Ему я нужна только тогда, когда у него нет ни гроша в кармане.

Несрин и Назан, продолжая беседовать, вошли в приёмную врача, где в ожидании очереди сидело несколько больных. Вскоре открылась дверь, и на пороге появился высокий, широкоплечий мужчина. Пальто цвета беж, лакированные туфли и лихо надвинутая на лоб феска придавали всей его фигуре щёгольской вид.

Это был Сами. Он подошёл к женщинам вихляющейся походкой и пожал им руки. Пробормотав что-то о причине, помешавшей ему прийти вовремя, Сами спросил, заглядывая в глаза Назан:

– Как поживаете, ханым-эфенди?

Она уже однажды видела этого человека. Он встречал на вокзале Несрин, когда они вместе приехали в Стамбул. Сами сразу ей не понравился. Его вкрадчивость как-то настораживала, и Назан инстинктивно почувствовала, что его следует опасаться.

– Спасибо, сударь, – сдержанно поблагодарила она.

– Получаете письма от вашего повелителя?

Несрин резко повернулась к Сами и раздражённо сказала:

– Перестань прикидываться! Я же тебе говорила, что они разошлись.

– О, пардон! Я совершенно забыл… Вот Несрин рассказывала, что вы постоянно видите во сне своего ребёнка.

– Но ведь по-другому и не может быть…

Несрин слишком хорошо знала своего любовника.

Судя по всему, Сами будет теперь домогаться благосклонности её подруги… «О нет, Назан нельзя заподозрить в легкомыслии. Но этот наглый, бесстыжий человек…» – негодовала она и вдруг увидела, что её приглашают в кабинет. Она быстро поднялась, взяла Назан под локоть, и они вместе вошли, закрыв за собой дверь.

Сами понял этот маневр и про себя проклинал Несрин, не пожелавшую оставить его наедине с красивой женщиной. Только бы узнать, где живёт эта разведённая жена…

Минут через двадцать женщины вышли из кабинета врача. Несрин была очень возбуждена и о чём-то толковала Сами, размахивая рецептом. Но он совсем не слушал. Рентген, курорт… Да плевать ему на всё это!..

Они двигались в большой толпе по улице Истикляль. Сами взглянул на часы и любезно осведомился, что дамы намерены делать дальше?

– Мне пора домой, – сказала Назан.

Но Сами и слышать об этом не хотел.

– Помилуйте, куда так спешить? Вы думаете, что от меня можно так просто отделаться?

– А чего ты, собственно, хочешь? – спросила Несрин.

– О, ничего особенного! Я предлагаю только зайти всем вместе в ресторан и немного перекусить.

Назан с беспокойством посмотрела на подругу: «Неужели она согласится и мне придётся пойти с ними?.. Пойти в ресторан, да ещё с посторонним мужчиной! Проявить такое неуважение к своему мужу? Быть может, всё ещё уладится, и он велит мне вернуться?.. Нет, нет, я никуда не пойду». Но не успела она об этом подумать, как Сами почти втолкнул их в раскрытые двери какого-то ресторана.

В такой ранний час здесь никого не было. Сами выбрал столик, усадил дам и заказал завтрак.

Назан сидела словно на иголках. Она оказалась в ресторане против своей воли, потому что так захотел этот человек, преследовавший её неотступным взглядом чёрных пугающих глаз. Бедная женщина то бледнела, то краснела. Её замешательство всё более усиливалось. Она чувствовала, что невольно причиняет Несрин страдание.

Но Несрин молчала, отложив разговор с Сами до возвращения домой. Только бы удалось его затащить! В последнее время он стал очень скуп на посещения.

Несрин решила разрядить сгущавшуюся атмосферу и сказала:

– Я хочу переехать на Тарлабаши. Что ты скажешь?

Но он лишь неопределённо пожал плечами и налил себе рюмку ракы.

– Не угодно ли вам пива, ханым-эфенди, – обратился он к Назан.

Она совсем растерялась.

– Нет, нет, что вы!

Гарсон принёс тарелки с закусками, и все принялись за еду. Назан едва дождалась, когда кончится этот мучительный для неё завтрак. Они вышли на улицу. Сами откланялся: он, к сожалению, не может их более сопровождать, его ждут дела. Женщины облегчённо вздохнули и направились к трамвайной остановке.

Сами было известно, что Назан обитает где-то в районе Сулеймание. Он решил спуститься на фуникулёре к Галатскому мосту, а оттуда на трамвае добраться до площади Бейязит. Так можно было сэкономить немного времени и очутиться там раньше, чем подъедут Назан и Несрин.

Его план полностью удался. Ничего не подозревавшие женщины сошли с трамвая и направились вдоль университетской стены к узким улочкам Сулеймание. Сами последовал за ними в некотором отдалении. Неожиданно женщины скрылись за углом дома, и он потерял их из виду. Сами прибавил шагу и успел как раз вовремя – они сворачивали в другой переулок. Вот женщины миновали какую-то полуразрушенную мечеть. Сами прижался спиной к стене, которая почти совсем завалилась, и стал наблюдать.

Он видел, как Назан толкнула дверь какого-то убогого обшарпанного домишка, который, казалось, лишь чудом держался на земле. Обшарив глазами прогнившие доски, Сами прочёл название улицы, номер дома и записал в свой блокнот. Во второй раз можно, пожалуй, и не найти этого домишка.

Засунув блокнот поглубже в карман пальто, он зашагал прочь.

– Садитесь, пожалуйста, выпьем по чашечке кофе. Вам нужно отдохнуть, – говорила Назан, сбрасывая чаршаф.

– Нет, дорогая! Не хочется. На сердце как-то тяжело.

– Зачем вы расстраиваетесь! Разве можно прислушиваться ко всему, что говорят врачи?

– Да как же, сестрица, не прислушиваться? Он спрашивал, повышается ли у меня по ночам температура, потею ли я? А почему? Потому что всё это – признаки обострения болезни.

Глаза Несрин стали влажными.

– Врач говорит, что необходимо поехать на курорт, отдохнуть. Какой там курорт! Отдых! Стоит мне неделю не поработать, и всё! Мне нечего будет есть.

Сердце Назан разрывалось от жалости к этой больной, несчастной женщине. Захотелось обнять её, утешить.

Несрин немного полежала на тахте и ушла. Назан осталась одна. Прислонив разгорячённый лоб к окну, она с грустью смотрела на пустынную улицу. Облака, затянувшие небо, спустились совсем низко. С каждой минутой становилось темнее. Назан поёжилась и набросила на плечи старый шерстяной платок. «А есть ли у тётушки уголь?» – подумала она и пошарила по углам. Угля не было. «Пожалуй, надо сходить в лавку. Это ведь совсем близко, сразу за углом», – припоминала Назан, надевая чаршаф.

Переступив порог, она лицом к лицу столкнулась с Сами. Ошеломлённая, Назан отпрянула назад.

– Простите, Назан-ханым, Несрин ещё у вас? – криво улыбаясь, спросил Сами.

– Она уже ушла, – ответила Назан, ощутив дрожь во всём теле.

– Не можете ли вы рассказать поподробнее, какой диагноз поставил врач…

– Но почему вы не спросили об этом у неё самой?

Сами понял, что его поймали на слове, и рассмеялся:

– Не сообразил!

На пустынной улице появилось несколько теней в чаршафах и тёплых шалях. Назан заволновалась ещё больше. Она чувствовала, что сплетницы пялят на них глаза.

– Извините, я спешу, мне нужно купить уголь.

– Такая очаровательная женщина с корзиной угля! Невероятно! Я был потрясён, узнав, что вы живёте в такой развалюхе, а тут ещё этот уголь…

Назан чувствовала, как дрожит каждая клеточка её тела. Было просто невыносимо стоять рядом с Сами на глазах у всех, но она не знала, как уйти. В голове теснились обрывки мыслей: муж… ребёнок… Несрин… тётя… соседи… Более всего её тревожила мысль о Несрин. Если слухи дойдут до больной женщины, она будет очень страдать. А вдруг Сами скажет, что она сама его пригласила?

Назан едва не упала от этой мысли и прислонилась к дверному косяку.

– Сами-бей! Умоляю вас, не говорите Несрин, что вы были здесь, – прошептала Назан чуть слышно.

Но он понял эту просьбу по-своему.

– Ну что вы! Не беспокойтесь, дорогая! Разве можно кому-нибудь рассказывать о наших отношениях?

– Отношениях?! – воскликнула Назан. – Каких отношениях?

– То есть я хотел сказать…

– Нет-нет! Между нами нет и не может быть никаких отношений! – Размахивая корзинкой, Назан бросилась на другую сторону улицы. Она перевела дыхание, только добежав до лавки угольщика Касыма.

– Это корзинка матушки Алие, – сразу узнал черномазый угольщик. – А ты кем ей доводишься?

– Племянницей.

– А-а-а! Та самая, что развелась с адвокатом?

В их квартале все говорили об этом.

– Да, но к весне я снова вернусь к нему, – не уверенно пролепетала Назан.

– А ребёнок?

– Он со свекровью и с мужем.

– Эх, доченька! – вздохнул угольщик. – Все говорят, что тебя обманом выкурили из дому. Женщина неразумная! Ну кто же бросает ребёнка, вещи?.. Сколько тебе угля-то?

– Сколько войдёт.

Угольщик наполнил корзинку и поставил её на весы. А Назан с замиранием сердца выглянула на улицу. Слава аллаху, Сами не подошёл к лавке, но у порога уже собралась толпа.

Закутанные в чаршафы женщины и любопытные девчонки ждали, когда выйдет Назан. Может, тот мужчина вовсе ей незнаком? Все хотели убедиться, заговорит ли он с ней опять.

– Смотрите, смотрите – говорит… – зашептали женщины, увидев, как Сами подошёл к Назан.

– Да кто же ей этот мужчина?

– И чего тут не знать, любовник её, стало быть.

– Чей, чей любовник? Дайте-ка взглянуть, – высунулся из двери угольщик.

Посмотрев на Сами, он многозначительно подмигнул женщинам и, проведя чёрной от угля ладонью по усам, хмыкнул.

– Теперь понятно, что за птица эта Назан. Наверно, она и там крутила. Кабы не так, разве адвокат развёлся бы с ней?

Угольщик вытащил из кармана табакерку и, сворачивая толстую цигарку, подумал: «Если она пошла по рукам, так почему бы и мне не пользоваться? Что у меня меньше монет, чем у тех лоботрясов, которые к ней шляются? И с чего это к нам повадились чужаки? Неужто в нашем квартале вся молодёжь повымерла? Да куда же запропастились Акула-Ихсан и Волк-Джеляль?»

Под вечер, когда снег падал на землю крупными хлопьями, появился рыбак Ихсан. Касым выскочил на крыльцо и закричал ему вслед:

– Боишься войти?

Огромный, широкоплечий Ихсан остановился, засунув руки в карманы саржевых брюк.

– Видно, тебе мешают рога, – сказал угольщик, поддразнивая парня.

– Что? – удивился рыбак, проведя рукой по своим тонким усикам. Он вошёл в лавку, пододвинул к себе плетёную скамеечку и сел.

– Дожили мы, что называется, до весёлых дней, – сказал, протягивая ему табакерку, Касым. – Племянница-то нашей матушки Алие начала приводить в дом ухажёров!

Ихсан хорошо знал матушку Алие, но её племянницы ещё не видел. На днях он, правда, слышал что-то о ней от Волка-Джеляля. Муж у неё вроде адвокат какой-то был…

– У этой женщины, Ихсан, – сказал угольщик, – руки белее хлопка. Как увидел я её, аж в голове все закружилось… А какой у неё перстень!

Ихсан продолжал спокойно курить. Наконец он поднял голову:

– Так говоришь, ухажёра привела? А что это за тип?

– С виду вроде бы из господ. Одет с иголочки!

Ихсана взорвало, словно ему было нанесено оскорбление. «Вот это действительно дожили! Стоило уйти на три дня в море, как в квартал повадились какие-то типы. Да перемерли мы все, что ли?» – распалял он сам себя, а вслух сказал:

– Эта матушка Алие только и думает, как бы подшибить деньгу. Ничем не побрезгует, чёртова ведьма!

Плотно закутавшись в шаль, матушка Алие ожидала трамвая. В руках у неё были покупки – пирзола и халва с фисташками. Порывистый ветер бил в лицо колючими снежинками.

На трамвайной остановке, пытаясь согреться, топтались пассажиры – рабочие и работницы, торговцы с лотками, дети. При каждом порыве ледяного ветра воздух оглашался проклятиями и стонами толпы.

Матушка Алие не замечала холода, не слыхала ни шума, ни грязной ругани. Она жила в мире грёз. Когда Назан согласится, они сразу купят несколько чулочных машин и пока поставят их прямо в комнате. Хозяин дома не будет против. Достаточно сунуть этому старому скряге несколько курушей, и он становится сговорчивым. Жильцы, конечно, начнут жаловаться: «Машины шумят!», «Покою нет!» Но на них можно не обращать внимания! Тем, кто будет недоволен, хозяин быстро укажет на дверь. Кое-кто, пожалуй, съедет с квартиры, а остальные подожмут хвост и будут молчать. «Ах, – думала матушка Алие, – если уж луна за мной пойдёт, так звёзды сами прицепятся…»

Подошёл трамвай. Матушка Алие ринулась было к входной двери, но какие-то парни оттеснили её.

– Как вам не стыдно! Совсем перестали почитать старших! – кричала матушка Алие, пытаясь уцепиться за поручень.

Вагон быстро набился до отказа.

Простояв всю дорогу на ногах, вконец уставшая матушка Алие с трудом протолкалась к двери и вышла на площади Бейязит. Она поправила съехавшую шаль, поплотнее закуталась и зашагала к дому.

– Сегодня вы очень задержались, тётушка, – сказала Назан, встречая её в дверях и забирая из рук свёртки.

«Как же, тащилась бы я в такую погоду в Бахчекапы, если бы не твой перстень», – подумала матушка Алие.

Она выглядела совсем измученной при свете газовой лампы, едва освещавшей комнату.

– Что поделаешь, дитя моё, я ведь для тебя старалась.

– Для меня? – удивилась Назан.

– Ну, да! Съездила в лавку Ходжи Бекира купить тебе халвы с фисташками…

Назан обрадовалась. Ей захотелось обнять и расцеловать тётушку, но, как всегда, она постеснялась.

– Спасибо! – сдержанно поблагодарила она.

Старая женщина, хорошо знавшая племянницу, ничего иного и не ожидала. Да она вовсе и не нуждалась в благодарности. Лишь бы Назан согласилась продать перстень и купить машины…

– Принеси-ка корзину для угля!

– Вы хотите пойти за углём? Не нужно, я уже купила.

– Сама ходила за углём?

– Да.

Старуха ничего не сказала, но подумала, что племянница поступила опрометчиво. Ведь она молода, красива, привлекательна, а в лавке угольщика Касыма всегда полно прощелыг вроде Ихсана и Джеляля.

Назан принесла уголь, разожгла мангал и накрыла на стол. В комнате стало тепло и уютно. «Всё-таки хорошо, что приехала племянница, – подумала матушка Алие. – Перестала бы она упрямиться и продала перстень… Вот тогда бы пожили!» Ей даже жарко стало от всех этих мыслей.

– Ты положила в мангал слишком много угля.

– Так ведь на улице холодно…

– А много ли ты купила?

– Полную корзину. А сколько килограммов, не знаю.

– Корзина у меня немаленькая. Килограммов десять войдёт, а то и больше, дочь моя!

Назан промолчала.

– Я уже и так задолжала ему. Этот пёс Касым с каждого шкуру готов содрать. Сколько же он с тебя взял?

– Не знаю, право…

Матушка Алие рассердилась:

– Заладила одно: «не знаю» да «не знаю», а что ты знаешь?

Она набросила шаль и, продолжая ворчать, побежала в лавку угольщика. Стеклянная дверь была плотно прикрыта, но сквозь занавеску виднелся свет. «Опять эти бродяги собрались! Наверно, пьют ракы или в карты режутся. Ну да всё равно!» – И она забарабанила по стеклу.

Дверь распахнулась. Холодный ветер, ворвавшийся в лавку вместе со снегом, задул лампу.

– Заходи, матушка, – услыхала она знакомый голос рыбака Ихсана.

Касым зажёг лампу, и матушка Алие убедилась в том, что не ошиблась, – здесь действительно сидели Джеляль и Ихсан. Лица у них были красные, глаза воспалённые. «У-у пьянчуги грязные!» – подумала матушка Алие и отвернулась.

– Моя к тебе сегодня за углём приходила? – спросила она у Касыма.

– Приходила! «Наполни, говорит, корзину».

Касым едва ворочал языком.

– Почём же ты ей продал?

– Как почём? По базарной цене. Да что ты так беспокоишься, матушка, ведь она уплатила за уголь. И прежний долг я с тебя списал. Теперь мы в расчёте. Ну как, довольна?

Ещё бы! Конечно, она была довольна…

– С такой племянницей не пропадёшь, – продолжал разглагольствовать Касым. – Да у неё на одном только пальце целое состояние! Будь я на твоём месте, уговорил бы её продать этот перстень!

Касым задел самое больное место старухи.

– И купил бы чулочные машины? – не удержалась она.

– Ну нет! На что они мне, эти чулочные машины? Я бы снял большой склад, получал бы из Болгарии уголь – не десяток, другой, а сотни, тысячи мешков! Вот это была бы торговля! Оптовая!

– Э, да что там склад! На такие деньги я купил бы баркас и несколько лодок, – сказал Ихсан. – И послал бы ко всем чертям хозяев! Ведь всю работу делаем мы, а все барыши от улова достаются им.

У Джеляля были другие планы. Окажись у него в руках такой перстень, он продал бы его, обзавёлся лавчонкой, начал торговать овощами и фруктами, а через год, глядишь, и женился. Давно пора положить конец тяжёлой доле его старой матери, гнувшей спину на табачной фабрике…

Это были простые люди. Перстень Назан словно околдовал их. И каждый говорил о том, что у него наболело.

– Каждому своё, – сказала матушка Алие. – Ну а мне только и надо, что несколько чулочных машин. Только бы купить их, да хоть в комнату сначала поставить. А там…

Касым подмигнул Ихсану:

– Верно ты говоришь, матушка Алие. Только… Скажи-ка ей, Ихсан!

Но возбуждённый больше других Джеляль опередил друга и выпалил:

– Только запомни, матушка: не приводить никаких типов в наш квартал!

Матушка Алие опешила.

– Ты о чём, сынок?

Хотя она и не слишком поверила тому, что рассказал хозяин лавки, однако сказала:

– Да слыханное ли это дело? Хорошо, я спрошу Назан!

Джеляль с раздражением сплюнул на пол и растёр плевок ногой.

– Порасспроси-ка её как следует… Может, ей просто нужен мужчина? Видит аллах, мы всегда готовы…

Касым гнусно расхохотался, а матушка Алие, готовая провалиться сквозь землю от стыда, выскочила из лавчонки.

Снег валил не переставая. Она перешла улицу и с тяжёлым сердцем переступила порог своего дома.

– С кем это ты сегодня разговаривала?

Назан так и обмерла. Значит, соседи уже успели насплетничать.

Назан рассказала всё как есть. Внимательно выслушав её, матушка Алие проговорила:

– Я не позволю, чтобы к тебе приходили мужчины! Соседям всё одно – знакомый он твоей подруги или ещё кто. Ты же знаешь наш квартал! Видит аллах, им человека погубить – раз плюнуть!

– Да ведь я ни в чём не виновата! – оправдывалась Назан. Но ей так и не удалось втолковать этого тётке.

– Если хотите, я уйду из вашего дома, – сказала она в конце концов.

Матушка Алие струхнула.

– Скажешь тоже! И как это тебе в голову-то пришло? Погибели своей хочешь? Ведь ты в Стамбуле, понимаешь, в Стамбуле, а не в какой-нибудь там дыре! Кто здесь у тебя? Кроме меня – никого! Ни родных, ни близких…

На глазах у Назан блеснули слёзы. Она взяла щипцы и стала ворошить в мангале потухшие угли.

Да, она знала, что Стамбул – огромный город. И нет здесь у неё никого, кроме тётки Алие. Но что же делать? Ведь даже она не хочет ей верить!

– Если будет угодно аллаху, – сказала матушка Алие, – мы вместе уедем отсюда. Аллах милостив, может, и для нас найдётся у него немного счастья. – Она поглядела на перстень и продолжала: – Была у нас на фабрике одинокая женщина вроде меня. Мы рядом работали – мыски на чулках зашивали. Такая же бедная, как я, еле сводила концы с концами. И вдруг, да не даст мне соврать всевышний, встречает родственницу своего покойного мужа. Она даже забыла, что на свете существует такая родня. Познакомились они, разговорились, и тут случайно всё выяснилось. Родственница видит, что нашей-то тяжело приходится. Продала она свои серьги, и тут же купили они две чулочные машины, поставили их прямо в своей квартире, и… пошла работа!..

«Опять за своё!» – подумала Назан.

– …и начали они загребать денежки!..

Матушка Алие не спускала глаз с племянницы. «Почему она молчит? Может, уже решила продать перстень?..»

– … и теперь у них восемь машин. Собираются свой дом строить – на две комнаты с кухней. Но я бы на их месте прежде построила мастерскую. А жильё можно наверху устроить. Там бы и три комнаты получилось и кухня, да каждой по комнате для омовения…

Матушка Алие заметила, что Назан совсем не слушает её.

Мысли Назан и в самом деле были далеко. Скорее бы весна. Она возвратится к мужу, обнимет сына… Ей вдруг нестерпимо захотелось увидеть Халдуна, и острая боль обожгла её сердце.

– Опять о сыне затужила?

Назан не ответила.

– Эх-хе-хе! Чёрные думы – плохие советчики. Займись-ка лучше делом. Поджарь вот пирзолу.

Назан и думать не хотела о еде, но она покорно взяла пакет и пошла к очагу.

15

Хаджер-ханым была вне себя от негодования. Эта Жале, или, как зовет её теперь сын, Нериман, основательно прибрала его к рукам. Она даже на ночь не отпускала его домой. Да и Халдун тоже привязался к ней. Как только наступало утро, секретарь Мазхара являлся в дом и отводил внука к «Милой маме».

Халдун находил, что Милая мама очень добра. Она покупала ему такие игрушки, каких он никогда раньше не видел. Что там автомобили или медвежата? Она купила ему настоящую железную дорогу! Кроме того, она связала ему курточку и свитер из мягкой шерсти.

Они проводили вдвоём целые дни. Она играла с ним во все игры, словно была его подружкой. Сначала играли в прятки, потом в соседей. А когда уставали, она рассказывала ему сказки – про фей и принцев, про султанов и злых разбойников.

Добрая мамочка! Она никогда не говорила о его матери гадких слов, как бабушка. И вовсе его не бросила мама Назан. Она скоро приедет к нему.

Как всё это бесило Хаджер-ханым. Ведь не успевал Халдун раскрыть утром глаза, как тут же заявлял: «Я пойду к Милой маме!» Она готова была придушить негодного мальчишку.

Именно сейчас Хаджер-ханым особенно хотела добиться расположения Халдуна. Мальчик был тем единственным существом, которое ещё привязывало к ней Мазхара. Кто знает, как теперь сложилась бы её жизнь, не будь внука. Ведь Мазхар готов по первому слову Нериман сделать всё что угодно.

Главные советчики Хаджер-ханым – Наджие и мать начальника финансового отдела – только твердили: нельзя упускать из рук ребёнка! Если это случится, не миновать беды. Женщине, которая отобрала у неё сына, ничего не стоит отобрать и внука. Но тогда она останется одна-одинёшенька!

Тревога изглодала сердце Хаджер-ханым. Не прошло и двух месяцев после отъезда Назан, а она уже начала подумывать, как бы вернуть невестку обратно. Какую же она совершила глупость! Зачем подстроила, чтобы сын выставил за дверь эту скромную, покорную, безответную женщину? Ей-то какая польза? Но дело сделано, назад не воротишь! Сын покинул дом, а теперь поди, попробуй заманить его обратно.

И всё же она должна найти приманку. Пусть это будет хоть сама девица из бара! И вот однажды, поборов свою гордость, Хаджер-ханым отправилась к ней. Она знала, что в эти часы Мазхар находится в суде, и заглянула в контору.

Секретарь любезно согласился проводить её к Нериман. Они тут же вышли и оказались у цели как раз в тот момент, когда игра, затеянная Нериман, была в самом разгаре. Только что вагоны игрушечной железной дороги, груженные калёным горохом, отправились со станции «Халдун» на станцию «Мамочка». Их надо было разгрузить, вновь загрузить, но теперь уже фасолью, и отправить обратно на станцию «Халдун».

Услыхав стук, Нериман и Халдун подбежали к окну. Лицо мальчика вытянулось: «Бабушка!» Но Нериман как ни в чём не бывало спросила:

– Почему ты так скис?

– Не отдавай меня ей! – взмолился Халдун.

– Не бойся, не отдам! – успокоила его Нериман и пошла открыть дверь. Она догадывалась, зачем пожаловала Хаджер-ханым. Мазхар недавно говорил, что мать вдруг начала настаивать на их вступлении в брак. Ну что ж! Придётся распрощаться со своей свободой и войти в его дом. Но, быть может, старуха надеется обломать её, как Назан? О, она дорого за платит за своё заблуждение!

Гостью встретили как совершенно постороннего, мало знакомого человека. Её пригласили в гостиную, справились о здоровье, но не проявили и тени каких-либо чувств.

Хаджер-ханым была в смятении. Куда только подевалась её обычная бесцеремонность! Она чувствовала себя совершенно скованной в этой атмосфере холодной вежливости и не знала, какой же взять тон. Говорить, как свекровь с невесткой? Нет, об этом не могло быть и речи! И неожиданно для себя самой она с заискивающими нотками в голосе спросила:

– Когда же, дочь моя, ты осчастливишь нашу скромную обитель?

Нериман сделала вид, будто не поняла, что имеет в виду старуха.

– Клянусь аллахом, ханым-эфенди, у меня масса дел… Но если выдастся свободный денёк, я непременно к вам загляну. Нанесу, так сказать, ответный визит.

– Ответный визит? Я тебя жду насовсем, дитя моё! Ведь вы с Мазхаром теперь не чужие? Зачем же вам жить врозь?

– Клянусь аллахом, ханым-эфенди, дома я совсем не такая весёлая женщина, как вам кажется. У меня довольно властный характер – люблю, чтобы всё было по-моему. Если я соглашусь жить семейной жизнью, то лишь так, как это будет угодно мне…

– Ну и живи, доченька!

– Но всё это может доставить вам серьёзное беспокойство…

– Какое там беспокойство? Это будет твой дом, живи, как сама желаешь. Моё дело молитвы, я ведь женщина набожная!..

– Но погодите, я ещё не сказала вам о том, что, пожалуй, является самым главным: до недавнего времени я служила в баре. И ушла оттуда, уступив настоянию Мазхара. Но вы ведь знаете этот город, здесь люди просто фанатики! Смогут ли они примириться с моим прошлым?

– Я в толк не возьму, – притворно недоумевала Хаджер-ханым, – о чём это ты?

– Как бы вам проще объяснить? По мнению многих, «девица из бара» значит дурная женщина. Что вы на это скажете?

Хаджер-ханым была застигнута врасплох и ломала голову, как бы получше выкрутиться.

– Помилуй аллах, дитя моё, помилуй аллах, дочь моя! Но ведь я-то не думаю так о тебе!

– Думаете вы обо мне так или не думаете, не имеет значения, ханым-эфенди. Но я хочу предупредить, что все начнут вас сторониться. Поэтому речь идёт не обо мне, а о вас…

Хаджер-ханым предпочла ничего не ответить. Что, однако, следовало понимать под этими словами? Выходит, девица из бара ни во что не ставит её мнение? «Ишь, как нос задрала! Ни уважения, ни почтительности! Думает, если смогла прибрать к рукам Мазхара, так это уж и всё?.. Э, нет, голубушка! Тебе особенно не на что надеяться! Люди никогда не забудут, что ты девица из бара!» Настроение у Хаджер-ханым совсем испортилось. Сердце словно придавила тяжёлая гиря.

Она поднялась. Ей даже не предложили кофе, не угостили сигаретой.

– Ну, – обратилась она к Халдуну, – дитя моё, собирайся. Пойдём домой.

Мальчик взглянул на Нериман, как бы ища защиты. Она кивнула и сказала:

– Не смею вас больше задерживать, а Халдуна вечером отведёт секретарь.

Хаджер-ханым чуть не бегом кинулась вниз по лестнице. Хлопнув наружной дверью и выбравшись наконец на улицу, она дала волю своему гневу.

«Бесстыжая грубиянка! Гнусная, подлая баба! – бранилась Хаджер-ханым. – Корчит из себя невесть кого. А кто она на самом деле? Шлюха! Только такое ничтожество, как мой сын, мог подобрать эту уличную девку! И ещё почитает её больше родной матери, пёс паршивый!»

Хаджер-ханым села в свободный фаэтон и приказала кучеру везти её к дому начальника финансового отдела. Здесь, как назло, было полно гостей: мать прокурора, мать председателя суда по особо тяжким преступлениям, жена и дочери судебного исполнителя, жена нотариуса. Когда Хаджер-ханым открыла дверь гостиной, на ней не было лица. Никто никогда не видел её такой. Дамы стали наперебой расспрашивать Хаджер-ханым, что же случилось. Та начала было говорить, но слёзы хлынули у неё из глаз, и она разрыдалась. Мать и жена прокурора, да и все остальные, кроме разве лишь матери начальника финансового отдела, в глубине души радовалась. «Так ей и надо за бедняжку Назан!» Однако гости скрывали свои чувства и всячески выражали Хаджер-ханым участие. Она даже не заметила, как выболтала всё, что с ней произошло.

– Ничего не поделаешь, дорогая. Надо набраться терпения и смириться с судьбой, – советовала одна.

– Да сохранит вас аллах от худших бед! – говорила другая.

– Бывает и похуже, тётушка! – успокаивала третья…

Молчала лишь хозяйка дома. Но, после того как ушли гости и они остались вдвоём с Хаджер-ханым, она более не сдерживала своего недовольства всей этой историей.

– Угораздило же тебя пойти на поклон к этой шлюхе! Ты допустила большую ошибку, Хаджер!

– Почему?

– Она ещё спрашивает! Ведь ты, праведница, унизилась перед этой девкой! Да как же было ей не задрать нос?

– Пожалуй…

– И зачем тебе вздумалось рассказывать всё это людям?

Хаджер-ханым только сейчас сообразила, что наговорила лишнего. Ведь здесь присутствовали члены семьи прокурора, которые были целиком на стороне Назан. Хотя и эти дамы охали и ахали, услыхав, как оскорбила её девица из бара, но про себя наверняка думали: «Так ей и надо!»

– Ты права, сестрица, права! Но я была так расстроена, что не могла совладать с собой…

– Разве ты не знаешь, какие они насмешницы и сплетницы?

Хаджер-ханым знала, очень хорошо знала! Но слово – не воробей…

– Что же мне теперь делать?

– Прежде всего возьми себя в руки и перестань жаловаться на судьбу. А с этой девицей из бара тебе придётся вести себя так, словно ничего не произошло. Нельзя восстанавливать её против себя.

По дороге домой Хаджер-ханым думала: может, просто снять комнату в каком-нибудь подвале и укрыться от всего? Нет-нет, только не это! Чего она только не натерпелась, пока вырастила сына! А теперь, когда пришло ей время пожать плоды своих трудов, на голову свалилась такая беда!.. Неужели так начертал ей аллах? Почему пришелец с гор должен прогнать того, кто вырастил сад в долине?..

Мазхар совсем редко показывался дома. Заглянет среди дня, постоит в дверях, спросит, принёс ли секретарь покупки с базара, и уйдёт.

Со всех сторон до неё доходили слухи, что сын готовится сейчас к очень сложному процессу. По словам людей, противник сильный – денег не жалеет. И Мазхару уже предлагали. Да не тысячи, не десятки тысяч, а сотни тысяч лир! Но он и слышать не хочет.

– Разве можно отказываться от таких денег? – упрекнула его как-то Хаджер-ханым. – Рехнулся ты, что ли?

– Нечего соваться не в свои дела! – возмутился Мазхар. – Это тебя совсем не касается!

– Так ведь можно заработать сотни тысяч… – заикнулась было Хаджер-ханым.

– А ты без них голодаешь, раздета, разута?! – закричал Мазхар.

– Да нет, слава аллаху. Но у тебя же есть сын, дитя моё!

– Я уж как-нибудь сам позабочусь о его будущем! – отрезал он и ушёл.

Мазхара глубоко возмутил этот разговор. И без того он был вне себя. Корыстолюбие окружающих не знало границ. Деньги были кумиром, заменявшим людям совесть и честь. Чувство долга, человеческое достоинство не ставились ни во что! Готовность бороться против всего косного, что должна смести революция[19], почиталась за глупость. К чему эта борьба? Ведь вполне можно притворяться приверженцем новых веяний, даже революционером, а втихомолку обделывать свои делишки…

Мазхар ненавидел эту двойную игру. Либо ты революционер, либо нет. А если революционер – твой долг бороться с пережитками не жалея сил. И никакие миллионы не могут тебя свернуть с правильного пути.

Мазхар ни на шаг не отступал от своих убеждений и поклялся довести до конца волновавший всех процесс о наследстве, даже если бы ему угрожала гибель. Его неподкупность поражала не только мать. Диву давались не только окружающие, не только противная сторона, но даже наследники, чьи интересы он должен был отстаивать в суде.

Нериман была в курсе событий и гордилась любимым человеком. Но в последнее время она стала опасаться за его жизнь.

– Не бойся, любимая, – грустно улыбался Мазхар. – Ничего со мной не сделают. Пусть только тронут, революция переломает им хребет… Впрочем, победа нашей революции нуждается в жертвах, я в это свято верю. К этому надо быть готовым. Ничего не поделаешь!

Нериман не покидали мрачные мысли. По ночам она видела кошмарные сны. Однажды ей приснилось, что люди, подкупленные противниками Мазхара, схватили его на безлюдной улице и стали рвать на части. Она закричала и проснулась в холодном поту.

Мазхар тоже проснулся. Нериман прижала его к груди и, словно безумная, умоляла отказаться от процесса – ей приснился страшный сон! Это не к добру… Но Мазхар был непреклонен.

Несмотря на многочисленные помехи и подножки богача Шекир-паши, обстоятельства дела всё более прояснялись. Но по мере того как Мазхар продвигался вперёд, возрастал страх Нериман. Даже днём её преследовали страшные видения. Она решила ещё теснее связать свою жизнь с Мазхаром и оформить их брак.

Помолвка прошла тихо, свадьба без торжеств. Зато приход Нериман в их дом вызвал настоящую бурю радости у Халдуна.

Что касается Хаджер-ханым, то, несмотря на все утешения, на которые не скупилась приятельница, в душе старуха была далеко не спокойна. Ещё не забылся холодный приём, который оказала ей Нериман в своём доме. Новая невестка была настроена к ней враждебно, в этом Хаджер-ханым нисколько не сомневалась.

Больше всего её раздражало, что Халдун постоянно вертелся около Нериман.

Однажды Хаджер-ханым схватила его за руку и потащила в свою комнату:

– Чего ты так радуешься, что у тебя новая мама?

– Я люблю её, – смущённо ответил Халдун.

Хаджер-ханым отвратительно выругалась.

– Что ты сказала? Я не понял. Пойду и спрошу у Милой мамы…

– У Милой мамы! Ах ты, поросёнок паршивый! – Хаджер-ханым больно ущипнула его.

На крик прибежала Нериман.

– Что случилось, деточка моя?

– Бабушка меня ущипнула!

– Это правда, ханым-эфенди?

– Да, – сквозь зубы процедила позеленевшая от злости Хаджер-ханым.

– За что вы его ущипнули? – строго спросила Нериман.

– Странный вопрос…

– Самое странное – это ваше поведение!

– До сегодняшнего дня я ещё его бабушка.

– Кем бы вы ни были, но я не допущу побоев и ругани в этом доме! Затрещины и щипки – не лучшее средство воспитания. Я прошу вас впредь не трогать Халдуна.

Хаджер-ханым даже оторопела. Выскочив в столовую, она выразительно посмотрела на Мазхара. «Почему ты не заступишься за мать?» – требовал её взгляд. Но Мазхар молча курил, словно всё случившееся его совершенно не касалось. Он был доволен: наконец-то мать получила отпор.

Хаджер-ханым как-то сразу сникла. Даже сын её не поддержал. Это окончательно сокрушило старуху. Опустив глаза, полные слёз, она удалилась в свою комнату, плотно прикрыла дверь и бросилась на тахту. Она долго охала, плакала и причитала, но сын так и не пришёл, чтобы утешить её, как бывало прежде.

Видя, что никто не обращает на неё внимания, Хаджер-ханым понемногу затихла. Она привела себя в порядок и, осторожно приподняв край занавески, заглянула в столовую.

Нериман стояла подбоченясь посреди комнаты и командовала, а Мазхар тряпкой стирал с мебели пыль. Хаджер-ханым чуть не задохнулась от гнева. «Подумать только, солидный человек, адвокат, а стал жалкой игрушкой в руках какой-то девки из бара!»

Она опять приподняла занавеску. Теперь невестка курила и о чём-то тихо разговаривала с сыном. Потом она повернулась и посмотрела в сторону комнаты свекрови. Мазхар кивнул ей, и оба вышли в переднюю.

Хаджер-ханым отпрянула, и почти тотчас дверь её комнаты отворилась. Вошла Нериман, за ней – Мазхар.

– Эта комната – самая красивая в доме, – оглядываясь вокруг, сказала Нериман мужу. – Я хочу, чтобы здесь была гостиная. А ханым-эфенди, – кивнула она головой в сторону свекрови, – пусть переходит в маленькую.

– В какую маленькую? – всполошилась Хаджер-ханым.

– В ту, которая служила кладовкой.

– В кладовку? Да что я там буду делать?

– То же самое, что и здесь. Вы ведь одна-одинёшенька, а занимаете такую большую комнату. Куда это годится?

Не ожидая ответа Хаджер-ханым, Нериман приказала мужу:

– Позови-ка сюда жену Рызы.

– Хорошо, дорогая, сию минуту!

И Мазхар опрометью бросился вниз по лестнице.

Хаджер-ханым так и застыла на месте. «И как только мог мужчина превратиться в такую тряпку?.. У меня тоже был муж. – Она немного подумала, стараясь сообразить, кого же из мужчин, с которыми у неё были близкие отношения, следует назвать мужем. – Э, да какая разница! Они были в моих руках. Но всё-таки…»

Хаджер-ханым вспомнила, как выжила из дому старую мать офицера, отца Мазхара. «Неужто и мне на роду написано выстрадать то же самое? – с ужасом подумала она. – Может, лучше не связываться с этой женщиной, пусть всё идёт само собой…»

Послышался шум. Наверно, Мазхар привёл Наджие. Хаджер-ханым приникла ухом к двери.

– Как тебя зовут? – холодно спросила Нериман.

Наджие кинула взгляд на дверь Хаджер-ханым и сказала:

– Наджие.

– Ты жена гарсона Рызы? Не так ли?

– Да, ханым-эфенди!

– Так вот, твой муж давно просил за тебя. Что же ты умеешь делать?

– Я всё умею: мыть полы, стирать бельё и даже обед готовить. Думаю, голодные не останетесь, – кокетливо заключила Наджие.

– Такая кухарка нам не подойдёт, – сказала Нериман мужу. – Надо будет нанять хорошего повара. Мы будем принимать гостей, друзей и знакомых. К столу должны подаваться закуски и блюда французской кухни. Было бы неплохо привезти из Стамбула какого-нибудь русского повара из белоэмигрантов. Но об этом поговорим потом. Не забыть бы только написать в Стамбул. А ты, – она обернулась к Наджие, – будешь мыть полы, стирать бельё, убирать – словом, делать всё, кроме приготовления пищи. Дети у тебя есть?

– Нет, ханым-эфенди!

– Ну, хорошо. О том, сколько ты хочешь получать за свою работу, скажешь господину.

Нериман подошла к пепельнице, стоявшей на маленьком столике, и стряхнула пепел с сигареты.

– Да вот ещё что, Мазхар! Как ты отнесёшься к тому, чтобы покрасить весь дом масляной краской? И внутри и снаружи?

– Прекрасно! – не задумываясь, ответил Мазхар.

– Сейчас зима. Снаружи успеется и летом. А внутри… Пригласи маляра, договоритесь о цене, и пусть приступает немедля.

– Завтра же договорюсь.

– Ну а гарнитур, кресла, диваны и прочее мы купим позднее.

Наджие стояла как громом поражённая. Вдруг она заметила высунувшуюся из двери голову Хаджер-ханым. Боже, как она изменилась! Может, аллах уже покарал её за Назан?

Хаджер-ханым, печально смотревшая на Наджие, поманила её пальцем. Наджие шмыгнула в комнату старухи.

– Это ещё что такое? – взглянула на мужа Нериман.

– Ничего особенного. Она приятельница моей матери.

– Приятельница? И ты полагаешь, что так будет впредь?

Мазхар ничего не ответил.

– Этому надо положить конец! – решительно сказала Нериман. – Не вижу никакой необходимости находиться в подобной близости с нашими соседями. Они должны знать своё место!..

Наджие долго не ложилась спать, ожидая возвращения мужа из бара. На вопрос Рызы, почему она всё ещё не спит, Наджие только махнула рукой. Торопясь и захлёбываясь, она рассказала ему о посещении дома адвоката.

– Эта женщина наняла меня в прислуги! – с обидой говорила Наджие. – Не то чтобы вести дом, а выполнять только грязную работу. Как тебе нравится?

Но Рызу, немало повидавшего на своём веку, трудно было этим удивить. Да и сам он, спрашивается, кем был в баре? Разве не прислуживал всем и каждому?

– Не принимай всё так близко к сердцу! Забудь про обиды, и начнём делать деньги: ты в доме адвоката, а я в баре. Немного накопим, а там уж будет легче. Откроем кабачок и станем сами себе господами.

Но Наджие никак не могла успокоиться. Ей была не по душе роль простой служанки. И ещё она не могла забыть жалкого выражения лица Хаджер-ханым. Старуха чем-то напоминала нашкодившую кошку, которая опрокинула крынку с молоком.

– Быстро же воздал ей аллах за бедняжку Назан! – сказала Наджие. – Посмотрел бы ты на эту старую каргу Хаджер! Вся так и съёжилась. Боится она новую невестку! А Мазхар-бей заладил одно – «жёнушка, да жёнушка».

Ложась в постель, Рыза попытался остановить болтовню жены:

– Да не обращай ты на них внимания. Нам надо думать о себе самих, только о себе!

Но из головы у Наджие не выходила её будущая хозяйка.

– Сколько же нам попросить жалованья? – вдруг вспомнила Наджие.

Рыза после работы устал.

– Почём я знаю? – буркнул он сквозь одолевавшую дремоту.

– Пятнадцать лир в месяц достаточно будет?

– Пятнадцать лир? Дурёха! Запроси тридцать. А может, и больше. Не бойся! Нериман не из тех, которых тебе доводилось знать. Ну а Мазхар – самый известный в городе адвокат. Они, верно, и счёт деньгам потеряли. Для них что тридцать, что пятьдесят лир – не деньги!

На следующее утро Наджие сказала, что хочет получать тридцать лир в месяц. Мазхар сразу согласился. «Эх, продешевила!.. – огорчилась Наджие. – Надо было запросить сорок пять или все пятьдесят!»

С приходом новой невестки в доме воцарился страшный беспорядок – всё переставлялось с места на место, переделывалось, перекрашивалось. Хаджер-ханым освободила большую комнату и перебралась в маленькую, которая прежде служила кладовкой. Едва встав с постели, она укутывалась в чаршаф и выходила из дому. Старуха по целым дням пропадала у своих знакомых и приятельниц.

Она часто плакала и всё спрашивала у людей совета, как избавиться от свалившейся на неё беды. Но по общему мнению, от девицы из бара было не так-то просто отделаться. Даже ближайшая приятельница Хаджер-ханым только руками разводила, не зная, чем ей помочь.

Наконец Хаджер-ханым пришло в голову, что можно прибегнуть к помощи колдовства. У Наджие ведь есть какой-то знакомый ходжа.

Но Хаджер-ханым никак не могла решиться заговорить с ней об этом. Нериман превратила Наджие в покорную прислугу и, хотя время от времени сильно бранила её, однако была щедра – дарила ей старые платья, бельё, чулки. Хаджер-ханым не могла с уверенностью сказать, согласится ли служанка пойти против хозяйки.

Наджие и в самом деле быстро привыкла к своей роли и более не сетовала на судьбу. Она была в восторге от подарков, которые сыпались ей в руки сверх всякого жалованья. А какие это были чудесные вещи! Никто не поверил бы, что они не новые. Нет, никогда бы ей не дождаться такого от Назан!

Хаджер-ханым временами казалось, что Наджие совсем забыла о её существовании. При встрече она едва перебрасывалась с ней словом, боясь, что услышит хозяйка, которая была очень строга и терпеть не могла никакого панибратства. И хотя в доме шёл большой ремонт и у Нериман, как говорится, было хлопот полон рот, она как-то ухитрялась всё замечать.

Наконец ремонт был завершён. Всё вокруг сверкало чистотой, а комната, которую освободила Хаджер-ханым, превратилась в нарядную гостиную, обставленную новой полированной мебелью.

Нериман вставала ранним утром и проносилась по комнатам радостная, словно песня. Она спешила на кухню, где недавно нанятая кухарка уже ждала распоряжений. Затем возвращалась в спальню и до самого пробуждения мужа сидя перед зеркалом, занималась своим лицом, причёской, одеждой.

Когда Мазхар раскрывал глаза, над ним склонялась прекрасная, благоухающая, изысканно одетая женщина. Он был совершенно опьянён её красотой, её умением сделать счастливой каждую минуту их жизни. Стоило ему о чём-нибудь подумать – и всё исполнялось как по волшебству. Жена умела предупредить любое его желание, и ему иногда казалось, что она читает его мысли.

Да, он был счастлив, очень счастлив! Нериман превзошла все его ожидания…

Халдун тоже был счастлив. С тех пор как Милая мама пришла к ним в дом, всё было хорошо. Едва он просыпался в своей нарядной кроватке, как она уже оказывалась рядом. Мамочка помогала ему одеться, затем они вместе шли в столовую и вместе садились за стол. За столом, правда, было не совсем приятно. Здесь сидела бабушка, у которой всегда был сердитый вид. Она нет-нет да взглянет из-под своих насупленных бровей. Халдун вздрагивал и весь как-то съёживался. Чаще всего во время еды он сидел опустив глаза, боясь встретиться с её взглядом. Всё это не ускользало от внимания Мазхара и Нериман. Но пока они молчали.

У них не хватало решимости выселить из дому старую женщину. Однако чаша терпения с каждым днём грозила переполниться.

Однажды Нериман случайно наткнулась в полутёмном коридоре на двух шептавшихся женщин. Это были свекровь и Наджие. Нериман хотела сделать вид, что ничего не заметила, и пройти мимо, но обе так растерялись, что она подумала: «Уж не подговаривает ли свекровь прислугу на какую-нибудь гадость?»

– А ну-ка, ступай отсюда и займись своим делом! – приказала она Наджие.

Та удалилась с виноватым видом. Но свекровь продолжала стоять, не смея поднять глаз.

– Ханым-эфенди! – холодно сказала Нериман. – Не понимаю, как можно позволить себе шушукаться с прислугой? Не следует забывать, что вы мать адвоката Мазхар-бея! Советую вам об этом подумать! Служанка может похваляться подобной дружбой, чтобы набить себе цену.

– Все мы рабы божьи… – собралась было с духом Хаджер-ханым.

– Знаю, знаю! – оборвала её Нериман. – Вы считаете, что гордыня не угодна богу. Но всё равно, вы обязаны думать о своём достоинстве… Или хотя бы о достоинстве вашего сына!

Нериман резко повернулась и пошла в свою комнату. Здесь её ждала Наджие. Глаза у неё как-то неестественно блестели.

– Что с тобой, Наджие?

– Я хочу вам кое-что рассказать, ханым-эфенди, – таинственно прошептала она, угодливо улыбаясь.

– О моей свекрови? – с раздражением спросила Нериман.

– Да.

– Я не желаю слушать сплетни! Назан тебя распустила, но я не Назан. Займись своим делом и оставь меня в покое!

Однако Наджие не двинулась с места.

– Позвольте сказать, ханым-эфенди. Если вы сочтёте, что мне следовало молчать, тогда обругайте как угодно.

– Ну, выкладывай!

– Хаджер-ханым хочет зашить в вашу одежду амулет, чтобы муж охладел к вам! – одним духом выпалила Наджие.

Но Нериман не очень удивилась этой новости. Она уже давно высказала Мазхару предположение, что обе женщины замешаны в истории с колдовством его прежней жены. Видимо, всё это было делом их рук. Так значит, Хаджер-ханым принялась за прежнее?

– Погоди! Почему же она тебе об этом сказала?

– Не знаю, дорогая ханым-эфенди, – смутилась Наджие.

– Как не знаешь? Если бы вы не были дружны, разве она стала бы доверять тебе свои тайны?

– Ей-богу, не знаю, дорогая ханым-эфенди. Чтоб мне ослепнуть…

– Перестань божиться! Я и лжецов терпеть не могу! Говори правду! Молчишь? Не знаешь?! А я знаю – потому что ты сама замешана в этих делишках.

Наджие вконец растерялась. Она вспомнила, что муж говорил: «Смотри, не встревай между свекровью и новой невесткой. И не вздумай погладить Жале против шерсти – бери гребень по её волосам. А на старуху плевать! Будем думать о себе».

– Я ни в чём не виновата, – заикаясь, пролепетала Наджие. – Разве только… знакома я с одним ходжей, а он, говорят, колдун…

– Вот видишь, а ведь утверждаешь, что ни в чём не замешана.

– Так ведь я из любви к вам…

– Мерси! Но не забывай, что самая большая подлость – это раскрыть доверенную тебе тайну.

Наджие готова была провалиться сквозь землю. Она уже раскаивалась в своей затее.

– Будем считать, что мы ни о чём не говорили. А теперь принимайся за дело! – приказала Нериман.

Едва держась на ногах, Наджие вышла из комнаты. Вот уж не думала она, что всё так обернётся. И ещё надеялась, глупая, на какую-то милость хозяйки!..

С этого дня Наджие жила в вечном страхе. «А вдруг хозяйка расскажет обо всём своему мужу? Он может разозлиться и прогнать меня отсюда! А если узнает Хаджер-ханым? О, эта ведьма сумеет мне насолить».

Но шло время, и оказалось, что все страхи были напрасны. Из дому её не прогнали, ничего, видимо, не узнала и Хаджер-ханым. «Когда же ты принесёшь амулет?» – приставала она чуть не каждый день. Наджие сначала уклончиво обещала: «Завтра, послезавтра». Но потом, решив покончить с этим раз и навсегда, сказала: «Ходжа боится, что его накроют и посадят за решётку. Он отказался дать амулет».

Хаджер-ханым поняла, что от Наджие ей ничего не дождаться. Что ж, она сумеет позаботиться о себе сама!

Вскоре она отправилась в гости к матери начальника финансового отдела и посвятила её в свои планы. Та выслушала приятельницу с большим сочувствием и сказала:

– Не расстраивайся. Попробуем достать амулет через одного моего знакомого. Как не выручить подругу!

– Спасибо, дорогая.

– Послушай, а не могла эта подлиза Наджие рассказать твоей невестке о вашем разговоре?

Хаджер-ханым покачала головой:

– Не думаю. Давно бы дымом запахло. Эта бессовестная женщина сразу сказала бы Мазхару, а уж он постарался бы осрамить меня на весь белый свет…

Нериман давно обо всём рассказала Мазхару. Он хотел немедленно выгнать мать из дому. Но жена сумела умерить его гнев.

– Прошу тебя, не горячись! Не надо и виду подавать, что нам о чём-либо известно. Будет лучше всего, если мы перестанем обращать на неё внимание. Постепенно она привыкнет вести себя по-другому.

Мазхар согласился молчать, хоть всё внутри у него кипело. «И как только она может смотреть мне в глаза, занимаясь такими мерзкими делами?» За много дней он не обмолвился с матерью ни единым словом, а сидя за столом, старался не смотреть в её сторону.

– Не нравится мне всё это, Мазхар, – сказала однажды Нериман. – Я считала тебя человеком благоразумным, а ты стал с открытой неприязнью относиться к матери.

– Что поделаешь, дорогая, я не в силах забыть о её фокусах. Теперь у меня не выходит из головы твоё предположение насчёт этой истории с амулетом Назан.

– Но ведь ты не хотел этому верить?

– Теперь я убеждён, что ты была права…

Разговор их был прерван шумом подъехавшего к дому фаэтона. Мазхар выглянул в окно. Лошади остановились прямо возле дверей. В свете фонаря было видно, как из фаэтона вышли мужчина в феске и женщина в манто.

Мужчина взялся за кольцо и забарабанил в дверь.

– Уважаемый Мазхар-бей дома? – спросил незнакомец кухарку, открывшую дверь.

– Дома, бей-эфенди. Как прикажете доложить?

– Янъялы Нихат.

Мазхар, услыхав имя, опрометью бросился вниз.

– Дорогой мой дружище! Вот так сюрприз! Почему не сообщил о своём приезде!

Они заключили друг друга в объятия и, не замечая удивлённых взглядов женщин, расцеловались.

– Тебя не узнать! Постарел, брат!

– Постареешь, дорогой Мазхар! Ведь на мою долю не выпало счастья щёлкать орехи в таком цивилизованном городе, как, например, ваш. Но ты, я смотрю, неплохо здесь окопался!

– А ты где же обитаешь?

– На востоке, дорогой мой, на востоке!

– Прокурор?

– Судья. Мировой судья.

– Ну а дальше что ты намерен делать?

– Решил всё это бросить. Хочу стать адвокатом, защитником, так сказать. Попытаю счастья здесь. Одобряешь?

– Замечательно! Клянусь аллахом, замечательно! – воскликнул Мазхар.

– Всё это так. Да только ты, сдаётся мне, здорово оглупел, Мазхар. Хозяин, у которого есть хоть немного разума, не станет разговаривать с гостем в дверях.

Мазхар расхохотался.

– Ты прав, старина! Прав! Но давай всё же сна чала познакомимся с дамами. Моя жена Нериман!

Янъялы Нихат с недоумением взглянул на молодую женщину. «Нериман?» Но ведь ту красивую девушку из Сулеймание, их соседку с длинными золотистыми косами, в которую оба они были влюблены, звали Назан.

– А разве ваше имя не Назан?

Нериман улыбнулась и вопросительно посмотрела на мужа.

– Давайте поднимемся наверх и там обо всём поговорим, – предложил Мазхар.

По той роскоши, которая их окружала, Нихат без труда догадался, что его друг – преуспевающий адвокат. Они болтали о том о сём, а когда Нериман вышла из комнаты, чтобы распорядиться по хозяйству, Мазхар в нескольких словах рассказал, почему он развёлся с первой женой.

Нихат сожалел, что всё так сложилось, но видел, что его друг счастлив в новом браке, и счёл излишним продолжать расспросы.

– Главное – найти своё счастье, дорогой. А ты, я полагаю, счастлив. И мать живёт с тобой?

– Со мной.

Это было сказано сухо, равнодушно.

– Ты как будто недоволен?

Мазхар не успел ответить, в комнату вошла Нериман.

Янъялы Нихат начал рассказывать о себе. Чего только он не натерпелся на востоке. Несмотря на революцию, там по-прежнему продолжали царить порядки времён султаната. Те, кто имел силу, полагали, что чиновник – всего-навсего игрушка, слепой исполнитель их воли, не более. Их дело приказывать, а чиновник должен рабски всё исполнять, да так, чтобы дело оборачивалось к их выгоде. Плевать они хотели на законы! Кого захотят – резали, кого вздумают – вешали. Ты должен был либо делать то, что угодно им, и набивать свой кошелёк, либо выходить из игры и бежать. Бороться с ними бесполезно!

Мазхар улыбнулся:

– Я не уверен, что так уж бесполезно…

– Это потому, что ты идеалист.

– Если мы верим в дело революции, мы не можем жить без идей, без идеалов!

– Ты прав. Но всему есть предел.

Мазхар поведал другу о тех трудностях, с которыми он столкнулся, взявшись за ведение нашумевшего в последнее время дела о наследстве. Нихат слушал, не перебивая, и прикинул, что если Мазхар выиграет процесс, то отхватит солидный куш. Даже не куш, а целое состояние, подумал он и заключил: «Как хорошо, что я приехал сюда!»

– У ответчика, – продолжал между тем Мазхар, – длинные, цепкие руки, словно щупальца осьминога. Несмотря на то, что он известен во всей округе как ярый противник революции, ему удалось при помощи денег заручиться поддержкой многих, и даже некоторых приверженцев революции. Он пытался подкупить и меня, а когда это не удалось, стал угрожать. В конце концов он понял, что все попытки сломить меня не приносят успеха. Тогда он принял самые решительные меры, чтобы вконец запутать дело. Уверяю тебя, если бы не махинации этого прожжённого интригана, дело давно было бы закончено. Но оно всё тянется и тянется, и, кажется, этому никогда не будет конца.

Нериман слушала мужа с возраставшей тревогой. Она случайно встретилась взглядом с Нихатом, и тот, словно прочитав её мысли, сказал:

– По-моему, тебе следовало бы отказаться от этого рискованного дела.

Нериман вся так и засветилась радостью:

– Я тоже придерживаюсь такого мнения, бей-эфенди, но он не слушает меня. Для Мазхара – дело чести выиграть этот процесс, выиграть во что бы то ни стало! Я понимаю его – он прав, но… вы, например… почему вы там, у себя на востоке, прекратили борьбу, не решились бороться один против всех?

– Бывает такая ситуация, при которой продолжать борьбу бесполезно – исход её предрешён.

– Совершенно верно! Именно так и выглядит дело, которое ведёт Мазхар. Этот фабрикант прибегает к невероятным уловкам, чтобы запутать дело. И, судя по всему, ему это удаётся.

Мазхара злило, что его пытаются уговорить. Он встал и вышел из комнаты. Но, не сделав и шага по тёмной передней, столкнулся с матерью. Ну, конечно, она подглядывала через щель неплотно задёрнутой шторы.

– Что это за люди, сынок? – заикаясь, спросила Хаджер-ханым.

– Если тебе интересно, войди и посмотри, – едва сдерживая себя, сказал Мазхар и, схватив её за руку, потащил в гостиную.

– Нихат! А вот и моя мать!

Янъялы Нихат и его жена почтительно склонились к руке Хаджер-ханым. А Нериман, словно между ними и не было никакой вражды, любезно пригласила свекровь занять самое почётное место:

– Пожалуйте сюда, мамочка!

Хаджер-ханым аж передёрнуло. Но она постаралась скрыть кипевшую в ней ненависть к невестке.

Засиделись допоздна. Кухарка подавала то чай, то кофе, то бисквиты. Мазхар не раз заводил граммофон, который был куплен несколько дней назад.

Хаджер-ханым сидела насупившись. Она не принимала участия в разговоре и лишь отвечала на вопросы. Её демонстративное поведение не ускользнуло от внимания гостей. После полуночи, удалившись в приготовленную для них спальню, Нихат и его жена сразу заговорили об этом.

Жена Нихата Хикмет-ханым во многом походила на Назан. У них были похожи не только глаза, обрамлённые чёрными длинными ресницами, но даже характеры. Ласковая, мягкая Хикмет осторожно спросила:

– Тебе не кажется, что у этой старухи очень злое лицо?

– Да она не просто злюка, а настоящее чудовище! – воскликнул Нихат. Он рассказал ей о любви Мазхара к юной красавице соседке в ту пору, когда они учились в Стамбуле и жили в районе Сулеймание. – Если бы ты знала, как была хороша эта девушка, как трогательно беспомощна! И такое существо попало в руки Хаджер-ханым! Она никак не могла смириться с тем, что Мазхар женился на бедной и, наверно, жестоко измывалась над безответной невесткой.

– Кажется, Нериман-ханым – полная противоположность Назан?

– Похоже на то. А ты обратила внимание, как злобно поглядывала Хаджер-ханым, когда новая невестка о чём-нибудь говорила?

– Да. Но и Нериман тоже с характером! Она словно и не замечала взглядов свекрови.

– Всё это так, однако хватит! Надо подумать о наших собственных делах. Я вижу, что, пока сам терял время на востоке, Мазхар, слава аллаху, здесь разбогател.

– Как ты думаешь, захочет он нам помочь?

– Несомненно! Мазхар – славный парень! Но если речь заходит о принципах, он становится упрямым как баран. Взять хотя бы это дело против фабриканта… Верно, что мы, интеллигенты, должны проникнуться духом революции, дорожить её идеалами. Но, как я уже говорил, во всяком деле бывает разумный предел. В противном случае человека могут в самый неожиданный момент и самым невероятным образом стереть с лица земли…

В течение недели Янъялы Нихат успел обосноваться на новом месте. Он подыскал себе квартиру, обставил её не бог весть как, но вполне сносно, полагая, что со временем приобретёт лучшую мебель. Было решено, что до поры до времени он будет пользоваться конторой Мазхара, а там подыщет для себя нечто подобное.

Прошло ещё некоторое время, и обе семьи тесно подружились. Женщины ежедневно посещали друг друга. Хикмет-ханым очень нравилась Нериман и стала новой привязанностью Халдуна. Он называл её «Милая тётя».

Милая тётя, так же как и Милая мамочка, посвящала ребёнку много времени. «Это мой зятёк», – шутила она. «Нет уж, погодите, – отвечала шуткой Нериман, – сначала родите дочь».

Шутки шутками, а молодая женщина, которая была замужем пять лет, уже испробовала все средства, чтобы стать матерью. Но всё напрасно.

Тоскуя по материнству, она часто расчёсывала шелковистые кудри Халдуна, повязывала ему банты и думала, какое бы это было счастье, если бы у неё родилась девочка.

Появление Милой тёти в их доме крайне раздражало Хаджер-ханым. Но она была нема, словно рыба, прекрасно понимая, что стоит ей выразить недовольство, как Нериман, умевшая своим языком не хуже искусного адвоката доказать всё что угодно, немедленно поставит её на место. Единственным прибежищем, где можно было свободно посетовать на свои горести, по-прежнему оставался дом начальника финансового отдела.

Увидев однажды во сне Назан в рваной одежде, растрёпанную, сжавшуюся в комок и смотревшую на неё влажными от слёз глазами, Хаджер-ханым ранним утром побежала к своей приятельнице.

– Это плохой сон, – сказала, покачивая головой, мать начальника финансового отдела. – Не иначе как с Назан случилась беда. Ай-ай-ай! Да поможет аллах горемычной!

16

Прошло десять дней с тех пор, как Несрин перебралась в пансион на Тарлабаши. А Назан всё ещё не имела от подруги вестей. Она как затворница сидела в тёткиной комнатке с зарешеченным оконцем, глядела на крупные хлопья снега, падавшие на землю, и плакала. Должно быть, Халдун ещё не привык жить без матери? Тоскует, небось, бедняжка, смотрит на дорогу, не появится ли мама? А свекровь, наверно, утешает его: «Потерпи немного, к весне она будет здесь».

Ах, скорей бы проходила зима, скорей бы кончились эти длинные, страшные ночи! Дождаться бы только весны, а там наступят тёплые солнечные дни, и придёт телеграмма от Мазхара: «Деньги выслал, приезжай немедленно. Сын ждёт!» Как только она получит деньги, тут же простится с тётей – и в путь!..

Да вот, тётя… Дался же ей этот перстень! Если с помощью аллаха можно будет наконец возвратиться домой, к мужу и сыну, она не захочет и вспомнить о Стамбуле, о тётке… Теперь-то она обеими руками ухватится за свой дом, во всём будет угождать свекрови, чтоб той не за что было её упрекнуть… Да полно, станет ли она теперь придираться? Ведь ей так хотелось, чтобы у них с Мазхаром всё закончилось миром.

Но что это? Мимо окна опять прохаживаются какие-то шалопаи в расклешенных брюках. Какие у них злобные взгляды! Усы-то, усы!..

А тут ещё этот Сами повадился! Ведь она умоляла его не приходить в их квартал. И слушать не хочет, торчит целыми днями под окном. А соседям лишь бы повод – распустили языки… Тёте прохода не дают: «Скажи её хахалю, пусть убирается из нашего квартала, не то ноги ему переломаем!»

Как надоели Назан эти узенькие улочки, сплетни соседей, эти усатые парни, отирающиеся под окном.

А тётя? Каждый день твердит одно и то же: «Вот свалилась на мою голову! Со всеми соседями поссорила, стыд и срам! Так дальше нельзя. Либо слушайся меня и выбрось из головы всякие глупости, купим машины и займёмся настоящим делом. Либо…»

Пока она ещё не сказала: «…либо убирайся из моего дома». Но наверняка скажет. Куда же тогда деваться? Несрин предлагает жить вместе на её новой квартире. Но Назан почему-то казалось, что на это нельзя согласиться.

Боясь дать какой-либо повод для скандала, она в последнее время совсем не покидала свою каморку. По целым дням она сидела, затаясь за спущенной занавеской, и не решалась даже вздохнуть, когда Сами стучал в окно.

Она очень соскучилась по Несрин, но не знала её нового адреса. Хорошо бы написать ей письмо, попросить, чтобы проведала… Но и это было опасно. Несрин могла случайно встретить около дома Сами! Как объяснить это подруге? Сами уже и так зол и грозился нарочно сказать Несрин, что они близки. Если же Назан перестанет отказываться от встречи с ним, Несрин ничего не узнает…

Подняв взгляд, Назан вдруг увидела прямо перед своим зарешеченным окном знакомую женскую фигуру, зябко кутавшуюся в тёмно-серое манто. Да это Несрин! Назан бросилась к двери и впустила гостью. Несрин сильно осунулась. Её лицо и руки посинели от холода.

– Хороша подруга! Я болела и так ослабла, что едва держусь на ногах, а ты ни разу и не вспомнила обо мне. Хоть бы поинтересовалась, жива ли я?

Несрин была права, бесконечно права. Назан обняла её.

– Если бы ты знала, сестрица, как мне тут тяжко!

– Опять беда какая-нибудь?

– Не то чтобы… Я просто устала от ворчания тётки!… Войдём-ка в комнату, ты совсем озябла.

Несрин закашлялась. Назан с тревогой смотрела на неё. С трудом переступив порог комнаты, Несрин повалилась на тахту и прижала ко рту розовый платочек. Вскоре на нём появилось красное пятно. Несрин тяжело дышала, на висках выступили капли холодного пота.

– Я уже много дней совсем не поднималась с постели… Пришлось забросить бар. А тут ещё этот подлец Сами исчез. Кажется, он опять занялся какими-то тёмными делишками… До сих пор не могу понять, откуда у него деньги? То ходит, задрав нос, франт франтом, то впадает в полную нищету. Тогда-то он меня и разыскивает. Из-за денег, конечно. Каждый раз зарекаюсь: «Пусть только этот паршивец явится вымогать деньги, я ему покажу, где раки зимуют». Но ещё ни разу не сдержала своего слова. Стоит ему прийти, и я забываю обо всём… Не знаю, чем это объяснить, но есть в нём какая-то магическая сила.

Назан сидела как на иголках, ведь каждую минуту этот страшный человек мог постучаться в окно.

– Наверно, ты понимаешь, что значит любить? Так вот – для тебя муж, а для меня Сами – весь мир! Всё прощаю ему, был бы только здоров и вспоминал обо мне, пусть даже из-за денег.

На глазах у неё блеснули слёзы. Назан тоже заплакала. Сколько дум она передумала о своём горе… Так хотелось поделиться с Несрин! Но что-то её удержало.

– Одевайся, Назан, пойдём, – сказала поднимаясь Несрин. – Посмотришь мою новую квартиру.

– Сколько же у тебя комнат?

– Две. Они прелестны, просто картинки! Правда, я здорово задолжала в баре. Хозяйка потребовала уплатить за три месяца вперёд. Пришлось попросить у патрона. Дал бы только аллах здоровья, я быстро рассчитаюсь… Что же ты медлишь, собирайся!

Вскоре они шагали по узеньким улочкам Сулеймание. Назан молила аллаха, чтобы не встретиться с Сами.

Снег почти перестал. Они благополучно добрались до университета, но когда сворачивали за угол, то столкнулись с двумя парнями. Назан вздрогнула – это были Джеляль и Ихсан. А вдруг они сейчас скажут: «Передай своему хахалю, чтобы не показывался в нашем квартале!..» Ноги у неё подкосились, она чуть не упала… Но парни молча прошли мимо, окинув их злобными взглядами.

Когда женщины скрылись за углом, Джеляль спросил:

– А ты узнал ту, которая шла с ней рядом?

Ихсан никогда не видел Несрин и отрицательно помотал головой.

– Кто такая?

– Из бара.

– Да брось ты!

– Провалиться мне на месте!

– Выходит, и Назан этим подрабатывает?

– А ты думал тот чёрный кот даром, что ли, к ней бегает?

Широкие брови Ихсана полезли вверх. Он вынул руки из карманов синих грубошёрстных штанов и заложил их за спину.

– Неплохо бы узнать, куда они потопали, – сказал Джеляль, кутаясь в поднятый воротник своего драного кожуха.

– Дело говоришь!

– Может, посмотрим?

– Айда!

Они увидели женщин на трамвайной остановке. Снова повалил снег. В воздухе кружились крупные хлопья. Ничего не подозревавшие Назан и Несрин сели в подошедший трамвай и доехали до Галатасарая. Прижавшись друг к другу, они быстро миновали Балыкпазары и вышли к Тарлабаши.

Джеляль и Ихсан следовали за ними по пятам до тех пор, пока женщины не скрылись в подъезде высокого дома. Ихсан смачно выругался.

– Видать, баба не теряет время понапрасну!

– И та девка из бара на ней подрабатывает, наверно.

– Похоже, так.

– А на нас и смотреть не хочет, стерва!

– Что ей смотреть? У неё хахали не нам чета – из господ и богачей!

Ихсан снова выругался. На этот раз досталось и господам, и богачам.

– Они деньгами платят, а мы – почтовыми марками, что ли? – вскипел Джеляль.

– А кто мы такие? Люди с задворок! – подзадоривал друга Ихсан. – Нет, брат, не из того теста сделаны, грубоваты малость…

Нет, Джеляль не разделял этого мнения. Ведь его покойный отец в былые времена служил в полиции, и он считал себя выходцем из чиновничьего сословия. Слова Ихсана покоробили его.

– Мы ей покажем, не будь я Джеляль!

– Вовремя мы её застукали!

– Теперь она в наших руках. Этот кот наверняка проедает денежки, которые девка делает в постели. Но придётся ей поделиться кое-чем и с нами!

Ихсан закурил. Он уже не слышал Джеляля. Воображение рисовало ему нарядную комнату с широкой кроватью и плотно задёрнутыми шторами, Назан, сбрасывающую с себя одежду, и того самого типа в надвинутой на левую бровь красной феске, который повадился в их квартал… Он глубоко вздохнул.

– О чём размечтался? – спросил Джеляль.

– Э, да так! Просто интересно, как это у них там всё делается…

Они разделись. Назан присела на край железной кровати.

– Не выпьешь ли коньяку, чтобы согреться?

Назан ответила не сразу.

– Одну рюмочку. Ну что от этого случится?

– А если я опьянею? – сказала Назан смущаясь.

Несрин рассмеялась:

– Не обижайся, но ты наивна до смешного. Разве можно опьянеть от одной рюмочки коньяку? Ну хорошо, я вскипячу чайник, а потом мы сделаем пунш.

– Пунш? А что это такое?

– Чай с коньяком. Так легче пить коньяк и приятней. Вот увидишь.

Не дожидаясь ответа, Несрин вышла из комнаты. Оставшись одна, Назан подошла к окну. Издали доносился гул Бейоглу. Снег почти прекратился – редкие снежинки кружились в воздухе, неторопливо опускаясь на землю.

В доме напротив светилось только одно окно. За наполовину задёрнутой занавеской мелькнули два силуэта. Вот они слились в поцелуе. Назан отпрянула от окна, словно совершила проступок. Но немного придя в себя, она осмотрелась и, убедившись, что в комнате никого нет, спряталась за занавеской и стала наблюдать.

Ей было видно немногое, но сердце у неё забилось сильнее. Она затосковала по мужу, по его жарким объятиям…

Ну да что там – через полтора, самое большое через два месяца она будет с ним. Ах, скорей бы наступило это время!

Не отдавая себе отчёта в том, что делает, Назан встала на табурет и начала всматриваться. Она была так поглощена увиденным, что не заметила, как вошла Несрин.

– Не правда ли, миленькое «кино»?

Назан спрыгнула на пол, не смея поднять глаза от смущения.

– Вот не думала, что тебе нравится смотреть на такие вещи! – насмешливо сказала Несрин.

– Нет, что ты, дорогая…

– Так я тебе и поверила! Иной раз здесь такое увидишь… Но ещё лучше видно с верхнего этажа, где живёт мадам. Хочешь, поднимемся к ней? – и онна потащила Назан за руку в тёмный коридор.

Мадам – хозяйка Несрин – оказалась пожилой, изрядно потрёпанной женщиной. Волосы у неё были небрежно заколоты, а дряблое тело противно колыхалось на ходу.

Она очень приветливо сказала:

– Заходите, пожалуйста, чем могу служить?

– Да вот, «кино» хотим посмотреть.

Для мадам это было дело привычное. Она понимающе подмигнула и жестом пригласила их занять место у окна, а сама удалилась.

Несрин потащила к окну сконфуженную Назан. Её рука была холодна как лёд.

– Да что с тобой?

Назан покраснела.

– Нечего стесняться – дело житейское…

Сквозь тонкую тюлевую занавеску всё происходящее в комнате напротив было видно как на ладони. Назан закрыла глаза. Но понемногу она освоилась и робко взглянула на Несрин. А та, казалось, забыла обо всём.

Когда они наконец отошли от окна, Назан уже перестало казаться, что они занимались чем-то очень постыдным.

– Всё это совершенно естественные вещи, – сказала Несрин. – Разве ты не понимаешь?

Но Назан только застенчиво улыбнулась и пожала плечами.

Они спустились вниз. Вода в чайнике закипела. Несрин бросила в него щепотку чаю и сняла с огня.

– В любовных утехах, – говорила она, ещё находясь во власти недавних ощущений, – никто не может сравниться с Сами. Не то разве стала бы я столько лет терпеть от него обиды и огорчения?

Любовные утехи! Назан понравились эти слова. Что она знала до сих пор о любовных утехах? Ни разу за все годы супружеской жизни ей не довелось испытать такого волнения, как несколько минут назад, в комнате мадам.

Они уселись пить чай, в который Несрин подлила коньяк. Она рассказывала Назан о своей службе в баре, а та не переставала изумляться:

– Как чудно! Значит, в баре не только танцуют?

– Ты сама подумай сама: разве станет мужчина бросать деньги впустую?

Несрин налила Назан новый стакан чаю с коньяком, пододвинула к ней шоколад, миндальные пирожные и продолжала:

– Нам, женщинам, не так-то просто угодить. Не знаю почему, но все гости, которые посещают бар, кажутся мне скучными и холодными. Настоящее наслаждение может дать только любимый. А что такое гость? Это просто гусь, которого надо ловко ощипать, особенно если он с жирком…

Назан засмеялась. Щёки её раскраснелись, а голова слегка кружилась от приятного опьянения. Впервые в жизни ей было так весело. Она перестала обращать внимание на то, что Несрин уже в который раз подливает ей коньяк, и беспричинно хохотала.

Дверь неожиданно открылась, и в комнату вошёл Сами. Увидев Назан, он на мгновение остановился, но тут же овладел собой и, сверкнув глазами, поцеловал ей руку.

Назан не узнавала себя. Куда девался её страх? Тот, кто стоял сейчас перед ней, более уже не казался опасным.

– Благодарю вас, – ответила она на приветствие.

– А мне дадут коньяк? – вкрадчиво спросил Сами.

– Нет! – сердито отрезала Несрин.

– Почему?

– И он ещё спрашивает!

В разговор вмешалась Назан:

– Вы так невнимательны к Несрин…

Сами самодовольно расхохотался.

– Признаю, признаю, вы обе бесконечно правы. Последние дни я действительно не уделял должного внимания Несрин. Но на то есть веские причины…

– Какие же? – перебила Несрин.

– Нужно было закончить важные дела… Налей мне коньяку, и я всё расскажу.

Несрин протянула ему рюмку. Не спуская глаз с Назан, Сами выпил одним духом и возвратил пустую рюмку Несрин:

– Мерси, мадам!

Обе женщины с нетерпением ждали, что же расскажет Сами. А тот нисколько не торопился. Он достал из заднего кармана брюк позолоченный портсигар тонкой работы и предложил женщинам сигареты. Назан отказалась, ей ещё никогда не приходилось курить.

– Ну и что из того, научишься. – Несрин взяла сигарету, прикурила от спички, услужливо зажжённой Сами, и, затягиваясь, сказала: – Так мы слушаем тебя.

Сами с серьёзным видом стал неторопливо рассказывать. Он теперь занялся торговлей. Капитал обеспечил компаньон. Что до него, то он вложил в это дело свой труд и умение. Сейчас всё пошло на лад, они уже начали получать приличный доход…

Несрин со злобой смотрела на своего возлюбленного. Глаза её сильно покраснели от вылитого коньяка.

– Если ты так хорошо зарабатываешь, почему же не навестил меня? Я влезла в долги, чтобы уплатить за квартиру, – требовали за три месяца вперёд. Пришлось одолжить у хозяина бара.

– Так ты нуждалась в деньгах? – с деланным удивлением проговорил Сами.

Несрин поняла, что он хочет порисоваться перед Назан, и решила больше не тянуть:

– Да, мне очень нужны деньги!

Сами извлёк из кармана бумажник и, вынув из него совершенно новенькую хрустящую сотенную купюру, протянул её Несрин.

– Вот, возьми! Может, нужно ещё?

Несрин возмутилась:

– С каких пор ты перестал понимать, что деньги всегда нужны?

– На ещё! – он протянул ей две сотенных.

Ассигнации, казалось, только что вышли из-под печатного станка.

– Такие новенькие, что просто жалко тратить!

– И в самом деле жалко! – подтвердила Назан.

Несрин спрятала деньги —за лиф и подняла на Сами благодарный взгляд.

– Дорогой мой, принести тебе ракы?

– Конечно!

Несрин вышла, и Назан осталась наедине с Сами. Под неотступным взглядом его чёрных глаз ей было не по себе, но почему-то сейчас она не испытывала страха. Назан вдруг вспомнила слова Несрин о достоинствах Сами и невольно представила себе всю сцену, которую видела в доме напротив. Только на месте того мужчины был Сами, а на месте женщины – Несрин. Но тут же она устыдилась этих мыслей и смутилась. Глаза Сами жгли её, словно раскалённые угли. Он протянул свою огромную руку, взял рюмку Назан и до половины наполнил её коньяком.

– Добавить чаю?

– Если вас не затруднит.

– Прошу вас! – он протянул ей рюмку.

Назан совсем перестала бояться Сами. Затихла боль, сжимавшая её сердце. Почему-то больше не думалось ни о муже, ни о ребёнке, ни о возможности скорого возвращения. «А если не вернусь? – промелькнуло у неё в голове. – Ну и что ж?» – с непонятной лёгкостью отмахнулась она и отпила из рюмки несколько глотков.

– Мне будет позволено вечером проводить вас домой? Или вы желаете остаться здесь?

– Нет, я поеду домой. Но боюсь, что это будет для вас слишком хлопотно.

– Напротив! Вы окажете мне большую честь! Нам необходимо серьёзно поговорить. Я давно собирался кое-что вам сказать… Но видел, что вы меня боитесь. Напрасно. Заверяю вас всем, чем хотите, на меня можно положиться. Во всём городе вам не сыскать более преданного человека, чем я.

– Кажется, сюда идёт Несрин! – забеспокоилась Назан, и разговор оборвался. Но ей только показалось, и Сами продолжал, всё более горячась:

– Пусть входит кто угодно! По сравнению с вами не только Несрин, но даже вся вселенная не значит для меня ровно ничего!

Странно… Она спокойно слушает признания человека, которого всегда избегала, и – о чудо! – ей даже это нравится. Так вот что значит опьянение!

– Я согласна, чтобы вы проводили меня, но только с одним условием…

– Как прикажете.

– …с условием, что вы проводите меня только до остановки Бейязит…

– Хорошо. Раз вы этого желаете, я повинуюсь.

– …потому, что жители нашего квартала точат зубы на меня и на вас. Я боюсь… Сегодня, когда пришла Несрин, у меня сердце зашлось от страха – ведь и вы могли появиться в любой момент, и тогда…

– Я понимаю вас!

Послышались шаги, и в комнату вошла Несрин с подносом, на котором стояли закуски и бутылка ракы. Сами невозмутимо продолжал разговор о своих торговых операциях.

Они уселись за стол, пили теперь уже неразбавленную ракы и вели приятную беседу. Весёлость Назан била через край.

Наконец, решив, что уже пора отправляться, она с трудом поднялась. Несрин с удивлением посмотрела на неё:

– Куда это ты собралась?

Назан невнятно бормотала что-то о своей ворчливой тётке, об ожидавших её неприятностях, сплетнях соседей…

– Брось ты этот вонючий квартал и свою противную тётку! И чего ты цепляешься за эту старую ведьму? Да мы бы жили здесь, как сёстры.

Сейчас Назан более чем когда-либо была склонна признать, что Несрин права.

– Сегодня я всё-таки пойду домой. Но если старуха опять начнёт приставать…

– Тогда лучше заявиться домой после полуночи. Она разорётся, а ты – чемодан в охапку и ко мне.

– После полуночи?

– Боишься идти одна в такой поздний час?

– Не боюсь… Но всё-таки.

– Сами тебя проводит.

Назан взглянула на Сами, и он показался ей совсем другим, не таким, как обычно.

– А вас это не затруднит?

– Да что вы, помилуйте…

Они вышли около десяти. На трамвае до дому надо было добираться не менее часа.

– Плевать тебе на старуху! – сказала, провожая их, Несрин. – Не дожидайся, пока она тебя совсем загрызёт, бери чемодан и приезжай.

Назан не ответила и решительно двинулась вниз по тёмной лестнице. Голова её кружилась от сладкого опьянения. Она оперлась на руку шедшего рядом мужчины и непрерывно хохотала. «О всевышний!…» – ликовал Сами. Он ещё не мог поверить своему счастью и порывисто стиснул её тёплую руку.

На площади Бейязит они сошли с трамвая. Ветер утих, снег перестал падать. Стало немного теплее.

– Теперь оставайтесь здесь и ждите меня, – сказала Назан.

– Послушайте, но это опасное место! Пустынно, темно…

– Ничего, ничего! – говорила она уже на ходу и вскоре исчезла в темноте. Ещё некоторое время было слышно поскрипывание снега под её ногами. Потом всё стихло.

Сами не заметил, что вместе с ними в трамвае ехали два подозрительных типа. Они крадучись последовали за Назан. Это были Джеляль и Ихсан. Пока она «развлекалась» в квартире девицы из бара, парни сидели в кабачке, находившемся в том же доме, а хозяин-грек подносил им одну бутылку за другой… Весь вечер они ждали этой минуты и точно рассчитали, где и когда напасть.

Назан торопливо шла по тёмным улочкам и всё удивлялась, почему до сих пор она никогда не пробовала коньяка? Что за напиток! Согревает, прогоняет тяжёлые мысли.

Она проходила мимо разрушенной стены старой мечети, когда за её спиной раздался сиплый окрик:

– Назан!

Обернувшись, она заметила две быстро приближавшиеся тени. Лиц не было видно. «Да кто это?» – подумала Назан, и сердце её учащённо забилось. Вот тени уже совсем рядом… Ей загородили дорогу.

– Откуда идёшь?

– А тебе что?

– Это мне-то? Ха! Знаем мы, откуда ты пожаловала.

– Откуда же?

– Из дома свиданий на Тарлабаши!

Назан вздрогнула. Голоса были ей знакомы. Это кто-то из их квартала. Она рванулась вперёд, хотела побежать, но чьи-то сильные руки схватили её, подняли и понесли. Назан закричала что есть мочи:

– Пустите, пустите меня!

Но ей тут же зажали рот ладонью.

– Другим можно, а нам кукиш! Или мы не люди? Э нет! И нас сотворил аллах!

Короткий крик, затерявшийся в ночи, услышал ночной сторож, который дремал за стеной мечети, укутавшись в старый кожух. Старик встрепенулся. Вроде кого-то поволокли к заброшенной конюшне?..

А Назан, словно вытащенная из воды рыба, уже билась на куче навоза. Она пыталась молить о пощаде, сказать, что была вовсе не в доме свиданий, что скоро уедет к мужу. Но чьи-то наглые грубые руки крепко зажимали ей рот, срывали одежду…

Вдруг она ощутила страшную тяжесть, и всё её тело пронзила острая боль. Назан перестала биться. Теперь всё пропало! Она стремительно понеслась в бездну…

Более она уже ничего не сознавала. Вот насильник передал её бесчувственное тело другому, но в этот момент луч фонаря забегал по стенам конюшни, скользнул по куче навоза и выхватил из темноты распростёртую обнажённую женщину.

Ихсан и Джеляль тотчас бросились к пролому в стене. Но сторож и не подумал гнаться за ними. Это были мужчины, какой с них спрос? Виноватой могла быть только она, эта женщина, лежавшая в таком непотребном виде! А раз виновница налицо, куда ему было бежать?..

Старик подошёл к рыдавшей Назан и пнул её ногой в бок. Он ненавидел женщин, сбившихся с пути, особенно если они были молоды и красивы.

– Вставай, шлюха, поднимайся. Да ты ещё плачешь? Нечего прикидываться, пошли в участок!

Назан поднялась и, подгоняемая сторожем, поплелась по улице. Теперь ей было всё равно – она могла идти куда угодно. Отныне ею могут распоряжаться все, кому угодно. Даже этот сторож. Если бы он вздумал шарить по её телу, как те убежавшие парни, она не посмела бы звать на помощь. После того, что случилось, второе, пятое или сотое насилие уже не могло бы увеличить её отчаяния…

Назан, не отдавая себе отчёта, вошла в полицейский участок. Ей всё ещё казалось, что она видит дурной сон.

Полицейский комиссар подозрительно посмотрел на неё и велел «дыхнуть».

– Пьяная! В стельку! – заключил он. – Ты кто такая? Откуда?

– Она живёт у матушки Алие, – ответил за неё сторож. – Ну знаете, старушка, работница с чулочной фабрики.

Комиссар догадался, о ком идёт речь. Он уже слышал о Назан и только ждал случая, чтобы заняться этой особой.

– Понял, понял! Дай-ка ей скамейку, пусть сядет.

Назан рухнула на скамью, голова её склонилась на грудь, глаза закрылись сами собой. Она была не в состоянии что-нибудь сказать. Тяжесть, которая свалилась там, в конюшне, на её тело, казалось, навсегда раздавила ей душу. Теперь больше у неё не было ни тётки, ни мужа, ни свекрови, ни сына… Она ясно увидела его круглую светловолосую головку и громко вскрикнула.

– Это ещё что такое? – строго спросил сидевший за столом комиссар. – Как попадаете в полицейский участок, так и за ум хватаетесь! А жили бы себе тихо, смирно, как людям положено, и не было бы никаких неприятностей.

Но Назан ничего не слышала.

Сами посмотрел на ручные часы. Было около двенадцати. Он уже совсем замёрз, его била мелкая дрожь. Очевидно, дальше ждать было бесполезно. «А не сходить ли туда? – подумал он. – Быть может, с ней что-нибудь стряслось? Не уснула ли она где-нибудь спьяну?»

Сами пересёк безлюдную площадь, прошёл вдоль ограды университета и после некоторого колебания нырнул в тёмный переулок. Добравшись до дома Назан, он остановился. Откуда-то слышалось мерное жужжание работавшего станка. Кто мог там работать? Ах, не всё ли равно! Обидно, что он упустил подвернувшийся случай. И так глупо! Сейчас лучше всего было возвратиться в Тарлабаши. Не хватало ещё, чтоб Несрин закатила ему сцену ревности. Было бы за что. Но так, без всякой причины, ну нет!

К тому же Несрин была ему просто необходима. Если они окончательно рассорятся, то будет очень трудно, а быть может, и невозможно вновь встретиться с Назан. Сегодня он упустил благоприятный случай, но ведь когда-нибудь ему повезёт…

Добравшись наконец до остановки на площади Бейязит, Сами увидел у обочины тротуара неуклюжий автомобиль с тускло горевшими фарами. Открыв дверцу, он плюхнулся на сиденье:

– В Тарлабаши!

Когда Сами вошёл в комнату, Несрин лежала распростёртой на кровати. Он потряс её за плечи. Несрин вскочила, повела вокруг пьяными глазами и бросилась ему на шею.

– Где ты пропадал?

Сами даже растерялся.

– Так ведь я… провожал Назан.

– А где Назан?

– Понятия не имею!

– Как это «понятия не имею?»

– Назан просила подождать её на площади Бейязит и должна была скоро возвратиться. Но так и не пришла. А я…

– Врёшь! – закричала Несрин. – Ты был с Назан! Ты затащил её к себе. Признавайся, затащил?

– Не болтай глупости! – он начинал выходить из себя.

– Я тебя хорошо знаю! Ты затащил Назан к себе. Теперь ты будешь с ней, а я… Ты больше не любишь меня! Она моложе, красивее… Наберись смелости, скажи правду, ради аллаха… – умоляла Несрин.

Сами понимал, что ничего иного нельзя было ждать от ревнивой, да к тому же пьяной женщины. Впрочем, она не так уж неправа… И хотя у него с Назан ещё ничего не было, но ведь когда-нибудь она перестанет ломаться…

Между тем Несрин расходилась, словно море в непогоду. Она то бранилась, то умоляла не покидать её, то грозила, что наложит на себя руки. В конце концов она припала к ногам Сами, прижалась лицом к его башмакам и покрыла их страстными поцелуями.

Сами было совсем не жаль этой женщины, которая дошла до крайней степени унижения. Он смотрел на Несрин безразличным, ничего не выражавшим взглядом. Потом, словно выполняя повинность, нехотя наклонился, взял её за руку, поднял с пола и обнял. Несрин была счастлива!.. Но ревность не давала ей покоя.

– Почему ты скрываешь, что был с Назан?

– Клянусь аллахом, не был! Я ждал её на остановке Бейязит, но она не пришла.

– Небось, до сих пор сидит у тебя на квартире.

– Ты ошибаешься!

– Хорошо. Идём к тебе. Согласен?

– Идём! – решительно сказал Сами.

Они отправились в Бейоглу, где жил Сами. Осмотрев квартиру и никого не найдя, Несрин уже раскаивалась, что наговорила столько обидных слов.

– Прости меня, Сами, прости, дорогой! – бросившись ему на шею, умоляла она. – Что поделаешь, я люблю тебя, очень люблю!.. Хочешь, пойдём в наш бар и немного развлечёмся?

Он был готов пойти куда угодно, лишь бы не оставаться с ней наедине.

На следующий день Сами узнал о случившемся. Матушка Алие заливалась слезами. Она кляла Назан на чём свет стоит. «Ноги её больше не будет на моём пороге!..»

В полицейском участке Сами сообщили подробности.

Несмотря на то, что Назан всё отрицала, она была уличена в тайной проституции – ведь её застали на месте преступления! Как и положено в таких случаях, её отправили на медицинское освидетельствование в больницу.

Не зная, что и думать, Сами побежал в больницу. Регистратор объяснил ему, что, поскольку у этой арестованной обнаружено венерическое заболевание, она оставлена для прохождения курса лечения. Доктор считает, добавил регистратор, что заболевание совсем свежее.

Сами вернулся на Тарлабаши сильно раздосадованный. Несрин лежала в постели совсем ослабевшая, беспомощная. Когда он рассказал ей о злоключениях Назан, она пришла в ужас.

– Как это могло случиться? Ведь Назан не знала ни одного мужчины, кроме мужа… и вдруг.

– Какая же ты всё-таки бестолковая, – возмутился Сами, – в чём же она виновата? Пока я ждал Назан на остановке, на неё напали. Её взяли силой, а ты болтаешь чёрт знает что!

– Надо будет непременно навестить бедняжку…

Но Несрин не смогла пойти в больницу. Обострившаяся болезнь приковала её к постели. Она лежала в жару и бредила.

Купив фруктов, Сами отправился в больницу один.

Назан трудно было узнать. Она сильно осунулась. Лицо стало бледным, а под глазами, распухшими от слёз, легли глубокие тени.

Сами попытался её успокоить, но Назан была безутешна.

– Мне остаётся только убить себя, – говорила она. – О мой муж, о мой сын – я потеряла их навсегда!

Соседка по палате не раз старалась успокоить Назан.

– Ведь на тебя напали, силой взяли. Не по твоей воле всё это вышло.

Увидев Сами, она затараторила:

– Посмотрите на эту сумасшедшую! Убивается из-за такой малости. Подумаешь, заработала гонорею! А если бы у неё был сифилис, как у меня?

Но Назан ничего не слыхала, она вся ушла в своё горе.

– Да чего ты боишься? – не унималась соседка по палате. – Вот какой у тебя покровитель!..

Сами сказал Назан, что Несрин очень худо. Она словно очнулась и с тревогой спросила:

– Что с ней?

– Известно что – туберкулёз. Доктор говорит, что необходимо определить её в санаторий. Я этим займусь в самое ближайшее время. Да, к ней наведывался хозяин бара. Требовал вернуть аванс. Ну я, конечно, уплатил её долги.

Сами не случайно принялся устраивать дела Несрин. Теперь она была единственным препятствием, которое могло помешать ему сойтись с Назан. Это препятствие следовало поскорее устранить, не век же Назан будет торчать в больнице.

Его расчёты оправдались. Через три дня после того, как Несрин оказалась за высокой оградой санатория, из больницы выписали Назан. Её занесли в картотеку проституток. Податься ей теперь было некуда, и она поселилась у Сами.

– Хочешь, сходим к тётке за твоим чемоданом, – как-то предложил Сами. Но Назан не пожелала видеть тётку, она не могла слышать о ней. Прошлого больше не существовало. Отныне и до конца своих дней она женщина, отверженная всем светом. Муж и сын стали для неё каким-то далёким, священным воспоминанием. Назан считала, что одним только своим грязным существованием она бросает тень на их чистую жизнь. Нет, она не имела права даже напоминать им о себе!

Как и в доме Мазхара, Назан стала у Сами не хозяйкой, а прислугой.

Очень скоро он пресытился тем, чего так страстно желал, и стал надолго покидать Назан в тёмной сырой квартире. Он ел, пил, развлекался, а часто и ночи проводил где-то вне дома.

Иногда, возвращаясь домой, Сами спрашивал себя: неужели это та самая женщина, ради которой он ещё недавно, забыв обо всём, отправлялся в такую даль, часами торчал в Сулеймание и был готов на всё, лишь бы добиться обладания? Да, это была она. Но во что превратилась эта женщина! Менее всего она старалась угодить ему как любовница. Зато он всегда находил дома готовый обед, убранную постель, выстиранное бельё и хорошо отглаженные сорочки. Ему более не надо было заботиться обо всём этом.

Назан не жаловалась на судьбу, не приставала с просьбами взять её с собой, не требовала внимания и не докучала расспросами, как это делала истеричная, ревнивая Несрин.

Однажды Сами привёз домой два больших кожаных чемодана. Он велел Назан немедленно вынести все вещи из комнаты, которая примыкала к кухне. Даже не спросив, для чего понадобилась эта комната, она засучила рукава и принялась за уборку. Потом он приказал внести туда чемоданы. Они были очень тяжёлые. Что в них? Она не спросила. Да ей бы всё равно не ответили. И вообще она не проявила ко всему этому ни малейшего интереса. Сами запер комнату на замок, а ключ держал при себе.

Несколько дней спустя он сказал:

– После полуночи ко мне придёт один человек. Ты пригласишь его в квартиру и покажешь комнату. Ключ у него есть, он сам откроет. Да, он любит кофе. Позаботься, чтобы он не испытывал в нём недостатка.

Действительно, после полуночи постучался какой-то коротышка с хитрыми бесовскими глазками и слегка поседевшей головой. Он тяжело дышал, словно убегал от погони. Человек говорил по-турецки с сильным акцентом, по-видимому, он был иностранец.

Назан подвела его к двери запертой комнаты, он вытащил из кармана ключ и открыл замок.

– Кофе желаете?

Незнакомец улыбнулся и кивнул!

До самого утра Назан время от времени стучалась в дверь и протягивала чашку кофе. Но ни разу она не проявила ни малейшего любопытства. Ей было решительно всё равно, чем занимается этот маленький человечек, хлопотавший вокруг какого-то станка.

После той ночи к ним в дом стали частенько наведываться какие-то странные субъекты. Они никогда не задерживались надолго и быстро выскальзывали в дверь, унося под мышкой какие-то пакеты. Через некоторое время такие пакеты стали давать и Назан. Их надо было доставлять в указанное место. Она выполняла поручение, не зная, что в этих пакетах, зачем она их носит, кому отдаёт. Она делала всё машинально, с полным равнодушием к происходящему.

В определённые дни ей, как зарегистрированной проститутке, надлежало являться на медицинское освидетельствование. Врачи неизменно писали «здорова», поскольку она избавилась от венерической болезни. Но её душевный недуг не только не исцелялся, а рос, рос с каждым днём. Чем дальше, тем больше отгораживалась она от внешнего мира и ещё глубже замыкалась в себе. И никто вокруг не проявлял к ней никакого участия или интереса.

Правда, когда эта с виду добропорядочная дама выходила из дому или возвращалась назад, степенно шествуя в своём сером манто, с ней не раз пытались заговорить – то приказчик соседней лавки, то торговец вином. Но она даже не удостаивала их взглядом. Назан вообще ничего не замечала. Все чувства вытеснила в ней скорбь матери, потерявшей сына. Перед нею всегда был образ маленького существа с золотистой кудрявой головкой…

Когда, переделав все домашние дела, она могла наконец предаться думам о сыне, из глаз её одна за другой скатывались крупные, прозрачные как алмазы слёзы.

Никогда больше не обнимет она своего сына! Если даже Мазхар-бей (иначе она не могла его называть, ведь он уже не муж, а посторонний человек) приедет в Стамбул и будет её разыскивать, она не сможет вернуться. Всё безвозвратно погибло! Нет больше порядочной женщины по имени Назан. Её навсегда заклеймили страшным словом «проститутка»!

Она не совершала постыдного поступка. Не считала себя преступницей. Разве была она виновата в том, что произошло? Люди бросили её в бездну, и никому на свете больше не было до неё дела.

Быть может, ещё в первые дни после несчастья Назан покончила бы с собой, но её удерживала мысль о сыне. А потом на голову свалились заботы о доме Сами. Надо было содержать всё в чистоте и порядке. Появился мужчина, который распоряжался ею, нередко бранил, а иногда бросал на кровать и утолял своё желание…

Но Сами охотно уступал её и другим. А ей было всё равно, – он ли, другой, третий, сотый… Назан всё больше опускалась, и, неведомо как, к ней пристало прозвище «Спущенный чулок». «Ну и вид у тебя, девица! Хоть бы красоту навела!» – говорили ей иногда. В ответ она лишь горько усмехалась. И снова уходила в себя.

Да, зачастую она была слишком небрежна к себе. Она не красилась, не делала причёсок и не прихорашивалась, как уличные потаскушки. Но если говорить правду, то чулки у неё были в порядке, а обидное прозвище «Спущенный чулок» возникло потому, что чересчур уж была она безропотна и покорна. Все видели, как она чистоплотна. Жилище Сами не походило на большинство домов Бейоглу, где разило мочой и ещё чёрт знает чем. У Назан всё сверкало чистотой.

Весна пришла в Стамбул только в последние дни мая. Всё быстро расцвело, и люди устремились за город, торопясь погреться на лоне природы под лучами уже припекавшего солнца. Но Назан видела весеннее небо только в те короткие минуты, когда развешивала бельё на террасе.

– Да продлятся твои дни, Назан, – сказал ей однажды Сами. По телу Назан пробежала дрожь, когда она услышала эти слова. – Вчера ночью скончалась Несрин!

В первый момент она почувствовала облегчение. На лице появилось выражение радости. Но через миг оно снова стало мрачным. Брови сдвинулись, и на длинных ресницах сверкнули слёзы.

– Бедная, несчастная Несрин!

– Несчастная? Да ты во сто крат несчастнее её! К ней хоть пришло избавление.

Назан спохватилась и, словно улитка, случайно задевшая что-то рогом, вновь ушла в свою раковину. Отныне она поклялась не показывать никому своих слез. Зато забравшись в тёмную кухню и стоя у грязной лохани, она дала себе волю. Горячие слёзы лились по её лицу. Она вспоминала первую ночь их знакомства с Несрин, проведённую в поезде. «Как старалась она поддержать меня в тяжёлую минуту! А чем я ей отплатила? О нет! Каковы бы ни были обстоятельства, которые привели меня в дом Сами, но я сошлась с её возлюбленным. Люди правы, когда говорят, что я воспользовалась болезнью несчастной Несрин!»

Долго укоряла себя Назан, но постепенно она стала реже вспоминать об умершей и снова целиком отдалась мыслям о сыне. Её скорбь становилась всё глубже, перерастая уже в настоящее помешательство.

Как-то она пошла к ювелиру и попросила выгравировать на внутренней стороне перстня при имени: «Халдун, Мазхар, Назан». Оставаясь одна, Назан обычно снимала перстень, прижимала его к лицу, к глазам и целовала, целовала без конца.

Перстень всегда привлекал внимание людей. Мужчины, с которыми она проводила ночи, спрашивали: «Откуда ты заполучила такой перстень?» А иные полушутя добавляли: «Уж не от самого ли султана досталась тебе эта штуковина?» Назан не отвечала. Что могла она сказать? «Муж купил»? Значит, он был богат, ведь перстень стоил много денег. Но её могли спросить: «Какой муж? Сами?» Однако те, кто бывал у них, знали, что Сами не слишком щедр на подарки. Тогда какой же муж? Стали бы допытываться, и Сами мог бы сказать о Мазхаре. А она не желала, чтобы её запятнанное имя даже упоминалось рядом с именем Мазхар-бея.

К счастью, никто и не думал всерьёз, что у неё на руке настоящий бриллиантовый перстень…

В ту ночь у них собралось особенно много народу. Сами поманил Назан в сторонку и предупредил:

– Если ещё кто-нибудь постучит, смотри не открывай!

Мужчины заперлись в комнатке возле кухни, а Назан было приказано время от времени приносить им кофе.

Поздней ночью один из приятелей Сами – высокий мужчина – вышел в уборную. Назан, дремавшая в углу кухни, не обратила на него внимания. Но, когда он направился к наружной двери и стал отодвигать засов, она вскочила – ведь Сами приказал не отпирать.

– Я за сигаретами, – спокойно сказал верзила, – пропусти, сейчас вернусь. – И вышел на улицу.

Назан не успела задвинуть засов – в дверь ворвался полицейский, за ним другой, третий… Сколько их, десять или больше?.. Держа в руках пистолеты, они кинулись в комнату, где находились Сами и его гости. Но и тех было немало, и все они тоже были вооружены. Грянули выстрелы…

Вся операция продолжалась несколько минут. Полицейским удалось взять верх. Они тут же вынесли печатный станок и пачки новеньких, только что отпечатанных хрустящих банкнот. Преступники были выстроены в ряд и один за другим выведены на улицу. Среди них была и Назан. У дверей толпились любопытные. Прозвучавшие в ночи выстрелы разбудили весь квартал.

Назан была как во сне. Она ничего не понимала. Почему полицейские ворвались в их дом? Откуда появились эти пачки денег?

Их втолкнули в полицейский автомобиль, и он быстро помчался по тихим улицам. Назан вдруг вспомнила, что на террасе осталось много белья, которое она развесила ещё днём, – ведь она обстирывала не только Сами, но и его приятелей, – и очень заволновалась. Она подозревала, что одна из соседок, стиравшая бельё для жильцов их дома, была нечиста на руку. Недавно пропала сорочка Сами. А если ей не удастся рано утром снять бельё, то эта скверная женщина опять что-нибудь украдёт.

За ночь её несколько раз водили на допрос. Она рассказывала всё, что знала о маленькой комнатке, куда ей не разрешалось входить, но не переставала думать о белье. Наступило утро. Если она не снимет бельё до обеда, его наверняка разворуют!

Когда к окошечку камеры, в которой сидела Назан, подошёл полицейский с большими чёрными усами, она спросила:

– Скажите, меня отпустят до обеда?

Полицейский посмотрел на неё. «Вот сумасшедшая!» – словно говорил его взгляд.

– Отпустят! – бросил он насмешливо.

В это время появился другой полицейский.

– Домой торопится! – кивнул в сторону Назан черноусый.

– Вот эта?

– Она самая.

Они медленно пошли по коридору.

– А что она спрашивала?

– Да спросила, отпустят ли её до обеда.

– Ты бы ей ответил: «Непременно отпустят».

– Я так и сказал.

– Дурочкой прикидывается! Скоро, наверно, начнёт сумасшедшей притворяться. А похоже, что она там всем и заправляла.

– Скорей всего. Говорят, она и есть содержательница притона.

– Ишь ты! Всю банду укрывала, а теперь ещё притворяется! Потаскуха!

– Наверно, надеется ускользнуть от следствия.

– Посмотри, что в газете написано.

Полицейский вынул из кармана сложенную в несколько раз газету и протянул её товарищу.

17

В то же утро с тем же номером газеты в руках в дом вбежал Мазхар. Он лишь недавно вышел в самом лучшем расположении духа. Но сейчас его нельзя было узнать. Не замечая встревоженного взгляда Нериман, он почти бегом поднялся по ступенькам лестницы, едва не сбив с ног сына, ворвался в спальню, бросился на кровать и зарыдал. Впервые в жизни он так горько плакал.

Нериман не знала, что и подумать. Войдя в спальню, она увидела валявшуюся на полу газету. Под крупной фотографией на первой полосе огромными буквами было напечатано: «Фальшивомонетчики схвачены с поличным!» Среди группы мужчин была и одна женщина.

Пробегая глазами столбец за столбцом, Нериман почувствовала, что у неё захватывает дух. Она была не в силах произнести ни слова и молча взглянула на мужа. Он весь как-то обмяк, лицо совсем потемнело, губы стали синими.

Мазхар вскочил с кровати и заметался по комнате из угла в угол. Нериман следила за ним тревожным взглядом.

– Я и только я виноват во всём! – кричал он, размахивая руками. Лицо у него стало багровым.

Нериман испугалась:

– Но это судьба! Перст божий!

Мазхар ничего не хотел слушать. Он слишком хорошо знал свою бывшую жену. Ведь она так безвольна, куда толкнут, туда и пойдёт. И как только он мог так поспешно выпроводить её из дому!

Мазхар вспомнил, как много лет назад они жили с Янъялы Нихатом в плохонькой комнатенке на узенькой улочке Сулеймание, где теснились домишки с покосившимися кровлями. Вспомнил юную соседку, которая подметала эту улочку, не замечая влюбленных глаз. Она выглядела такой робкой, такой беспомощной. Для чего же понадобилось ему свести с ума это кроткое создание? Чтобы вышвырнуть потом на улицу? Не ворвись он в жизнь Назан, быть может, она вышла бы замуж за какого-нибудь мелкого торговца или ремесленника, такого же простолюдина, как сама, и не дошла бы до этого кошмара…

– Будь добра, оставь меня одного.

Нериман подумала, как бы её впечатлительный муж в припадке отчаяния не совершил какую-нибудь глупость.

– Я не могу уйти, – твёрдо сказала она.

– Не можешь?

– Лучше я побуду здесь.

Мазхар впервые разозлился на неё:

– «Не могу, побуду, здесь!» Почему ты не хочешь меня понять, Нериман?

– Я всё очень хорошо понимаю, Мазхар. Прошу тебя, дай волю слезам, не стесняйся меня!

В такую тяжёлую минуту лучше всего было бы дать ему выплакаться.

Мазхар снова рухнул на кровать. А Нериман села рядом и прижала к груди его голову, горевшую как в огне.

В окне мелькнул чей-то силуэт. Кто это – служанка Наджие или свекровь? Скорее всего, свекровь – Наджие не осмелилась бы подглядывать. Она хорошо знала: стоит ей ещё раз на чём-нибудь попасться, и её прогонят.

На прошлой неделе свекровь подглядывала в дверь, когда Нериман завела граммофон и обучала свою новую приятельницу Хикмет-ханым бальным танцам. Это заметила не только гостья, но и Наджие.

Нериман вовсе не собиралась брать служанку себе в сообщницы. Особенно после того, как она попалась со своими колдовскими штучками. Но было противно, что Наджие на каждом шагу старается наябедничать на Хаджер-ханым.

Конечно, виновата свекровь! Не далее как вчера Нериман накрыла её в тот самый момент, когда она вышла из комнаты для омовения и начала потихоньку кропить чем-то в углах. Нериман и виду не подала, что заметила. Она и мужу ничего не сказала. Но как ей всё это надоело!

В общем до поры до времени всё оставалось как есть. Однако над Хаджер-ханым уже собирались тучи.

Ничего не подозревая, она опять стояла под окном спальни, пытаясь разглядеть, что там происходит.

«Почему сын вернулся? – размышляла Хаджер-ханым. – И даже на жену не взглянул! Может, началось действие амулетов? Вполне возможно! Мать начальника финансового отдела слов на ветер не бросает – достала целых три амулета, и все заговорённые».

Кто-то кашлянул за её спиной. Она обернулась. У кухонной двери стояла Наджие. Хаджер-ханым отпрянула от окна и попыталась изобразить на лице улыбку. Но служанка была с нею холодна.

– Ума не приложу, почему сегодня Мазхар так быстро возвратился? – непонятно к кому обращаясь, сказала Хаджер-ханым.

– Откуда мне знать? – резко бросила Наджие.

– Надо бы выяснить…

– Так зашли бы и спросили.

– Послушай, Наджие, он мой сын! Девять месяцев носила я его под сердцем…

– А разве другие носят по восемь? – съязвила Наджие.

– Ну, ты уж переходишь все границы…

– Да что я плохого сказала?

– Советую тебе быть повежливее. До сего дня я ещё мать адвоката Мазхар-бея!

– Знаю, ну и что из того?

– Ты обязана оказывать мне такой же почёт, как и молодой хозяйке.

– Молодая хозяйка вовсе и не требует почёта!

– А я требую!

Наджие презрительно рассмеялась:

– Если сумеете добиться, будет и вам почёт.

И она ушла на кухню. Хаджер-ханым даже похолодела. Раньше она устроила бы скандал, но теперь времена изменились. Лучше всего было проглотить обиду и промолчать.

Она отправилась к себе. Проходя мимо гостиной, Хаджер-ханым увидела внука, игравшего на ковре.

– Халдун, дитятко моё! Пойдём ко мне, я что-то тебе скажу.

Бросив игрушки, Халдун пошёл за ней в кладовку.

– Послушай, дитя моё, – притворно ласково начала Хаджер-ханым, прикрыв дверь, – ты не знаешь, чем так расстроен папа?

– Нет.

– Так ты узнай.

– А как?

– Пойди в спальню.

– А мне можно туда?

– Да ведь он твой отец.

– Мне не велят входить без спроса. Как я пойду, ведь меня не зовут.

– Я куплю тебе вот такую плитку шоколада!

– А я его теперь не люблю.

– Ну хорошо, тогда игрушку!

– Милая мама и Милая тётя купили мне много игрушек!

Кровь бросилась Хаджер-ханым в лицо. Схватить бы этого маленького паршивца за шиворот да треснуть как следует!

– Пошёл вон отсюда, змеёныш! – закричала она и хотела было хлопнуть дверью, но вовремя спохватилась и рухнула на тахту. Кто она теперь в этом доме? – негодовала Хаджер-ханым, кусая губы. Какая-то жалкая приживалка! Подумать только, никто не считается с ней. Даже ребёнок – от горшка два вершка – и тот… Сын просто молится на девицу из бара, по струнке у неё ходит. Она всех прибрала к рукам! Расфуфырится в пух и прах и крутит по целым дням граммофон, танцует с этой размазнёй – женой адвоката, как его там, Нихата, что ли! Да чуть не по два раза в неделю приглашает в дом целую толпу гостей. Ей бы всё веселиться, а денежки-то сына текут… Пригрел какого-то грошового чиновника и делит с ним хлеб пополам… Нет, больше этого выносить нельзя. Если подведёт амулет, она знает, что ей делать: подыскать себе комнатку и бежать отсюда.

Неожиданно до неё долетел гневный голос Мазхара. Он не говорил, а кричал. Хаджер-ханым выбежала и приникла ухом к дверям спальни. В глазах её мелькнула тень надежды – кажется, между ними началась ссора? Но тут в переднюю вошла Наджие, и старуха быстро отскочила от двери.

Причиной гнева Мазхара был амулет, который он случайно обнаружил, просунув руку между подушкой и матрацем. Это была последняя капля. И без того он был до крайности возбуждён известием о несчастье, постигшем Назан. Схватив амулет, Мазхар закричал: «Теперь она получит то, что заслужила!» И хотел было бежать к матери, но Нериман не пустила его.

– Не делай этого, ради аллаха, не делай! Позора не оберёшься, пойдут сплетни.

Мазхар не желал ничего слушать:

– Плевать мне на сплетни! Пусти меня! – Он пытался оттолкнуть жену, преградившую ему дорогу, но Нериман спокойно сказала:

– Подожди, не торопись, надо узнать, действительно ли это сделала мать.

– Кроме неё, некому. Она занимается всей этой дрянью, она и подложила. Пусти, я должен с ней объясниться.

Нериман взяла амулет из рук мужа и сказала как можно спокойнее:

– Кто теряет разум с утра пораньше, тот к вечеру совсем глупеет! Перестань горячиться, и я тебе покажу ещё кое-что.

Мазхар бессильно опустил руки, но никак не мог успокоиться и весь дрожал. Какой ещё ждёт его сюрприз?

Нериман открыла сундук и протянула ему на ладони два точно таких же амулета.

У Мазхара глаза полезли на лоб.

– Это ещё что такое?

– Как видишь, амулеты.

– Откуда они взялись?

– Один был в сундуке, а другой я обнаружила в уборной. Все три собственноручно принесла в дом твоя мать. Сначала она подговаривала на это Наджие, но та мне всё рассказала. Я тогда очень расстроилась. Да и как было не расстраиваться!

Мазхар был в отчаянии: так позорить его перед людьми! Он готов был проклинать судьбу, которая сделала его сыном такой женщины.

– А потом, – продолжала Нериман, – она кропила каким-то шербетом стены нашей спальни.

– Как это «кропила шербетом»?

– Понятия не имею! Хикмет-ханым говорит, что это заговорённый шербет – какой-то шербет отчуждения!

– Хикмет-ханым знает об этом?

– К сожалению. Она всё видела своими глазами.

– Ну, как хочешь, Нериман, а этому пора положить конец…

– Что же ты намерен предпринять?

– Швырнуть ей в лицо эти амулеты… и пусть убирается из моего дома!

– А тебе не стыдно? Ведь она всё-таки твоя мать. Кто у неё есть, кроме тебя?

– Всё равно, пусть подыщет себе комнату и убирается! Я буду выплачивать ей на содержание определённую сумму.

– Но если ты уж непременно хочешь так сделать, то разреши заняться этим мне.

– Как же ты намерена действовать?

– Сделай вид, будто ничего не знаешь. Это единственное, о чём я прошу. А когда мать скажет тебе, что решила жить отдельно, не возражай.

– Ну что ж, пусть так…

Нериман не спешила.

Стамбульские газеты читал не один Мазхар. И хотя ни он, ни Нериман никому не говорили о беде, постигшей Назан, слух о её аресте распространился с молниеносной быстротой. Повсюду только и говорили об этом.

Мазхар перестал ходить в контору, не показывался в суде и с помощью своего друга Нихата перенёс на полтора-два месяца слушание всех подготовленных дел. По целым дням слонялся он по дому, погруженный в тяжёлые думы. И чем больше думал, тем желтее становилось его осунувшееся лицо.

Больше других его угнетала мысль о Халдуне. Сейчас малыш ни о чём не ведает, занят своими игрушками и вполне счастлив. Но ведь когда-нибудь он подрастёт, поумнеет и захочет узнать о судьбе своей матери. А люди скажут мальчишке, что он сын «дурной женщины». Какая страшная тень ляжет на всю его жизнь! Сколько ему предстоит вынести унижений! Постоянно будет он ощущать какую-то вину перед обществом, сознавая в то же время, что ни в чём не виновен.

Мазхар вновь и вновь перебирал в голове возможные последствия трагедии Назан и каждый раз приходил к выводу, что единственным виновником всего случившегося является он.

Однажды, будучи не в силах более выдержать эту пытку, он сказал своему другу:

– Да, я виноват! Понимаю. Но ведь не сам же я создал себя таким?

Нихат, теперь почти не оставлявший его одного, уверенно ответил:

– Нет, виновен не ты.

Мазхар пытливо посмотрел на него.

– Быть может, ты хочешь сказать, что это судьба, что так было ей на роду написано?

– Конечно. Я в этом убеждён!

– «Рок», «судьба», «предначертания»! Подобная логика не выдерживает никакой критики. По правде говоря, Нихат, такие рассуждения кажутся мне чистейшим ханжеством, придуманным для утешения. Я вовсе не собираюсь снимать с себя ответственность за свои поступки, прибегая к исламской схоластике.

Нихат рассмеялся.

– А ты не думаешь, что эта «схоластика» может многое объяснить и, следовательно, оправдать?

– Послушай, если существует неумолимый рок, если каждому назначена его судьба, то зачем тогда ад и рай на небе, зачем суды и судьи на земле? Предположим, я разбираю дело какого-нибудь убийцы и отправляю его на виселицу. Но в таком случае я, следуя твоей логике, иду против веления рока. Не так ли? Почему же тогда этот самый рок возвеличивает одних и низводит до падения других?

– Видишь ли, поскольку и сам судья не более чем человек, он исполняет предначертание судьбы, того самого извечного рока.

– Допустим, ты прав. Однако если судьба начертана у человека на лбу, то кто же тогда прав, я или аллах?

– Все по-своему правы. И ты, и аллах.

– И убийца?

– И убийца.

– А убитый?

– Ему предначертано быть убитым!

– В таком случае не существует ни преступления, ни преступника, ибо чему быть, того не миновать! Вот к какому выводу приводят подобные рассуждения. Но ведь мы не можем следовать по столь ложному пути. Я убеждён, что не существует ни предначертаний судьбы, ни тех, кто может её определить. А уж если следовать принципу «чему быть, того не миновать», то это понятие может лишь выражать существующее в действительности бытие, не имеющее ни начала, ни конца. И в этом бытии – к счастью или горю человека – есть свои законы, своя причинность.

– Ты хочешь сказать, что связь индивидуальной судьбы человека с этой причинностью является фактором относительным?

– Да.

– Но такой образ мышления может далеко завести…

– Понимаю, понимаю! Но я не вижу другого объяснения. И тут уж не помогут ни господь, ни молитвы…

Такие споры они вели между собой по целым дням. Это немного отвлекало Мазхара от мрачных мыслей. Но когда не было Нихата, даже Нериман ничего не могла с ним поделать. Его давила тоска. Особенно тяжело было по ночам. Мазхару долго не удавалось заснуть. Но стоило немного забыться, как его начинали мучить кошмары. Он вскрикивал и просыпался.

Теперь большой дом адвоката Мазхар-бея притих, словно был погружён в печаль и траур. Не слышалось весёлых звуков граммофона, а нарядные комнаты, в которых ещё недавно толпились разодетые гости, опустели.

Даже Халдуну больше не покупали новых игрушек. Наверно, думал он, Милая мама и Милая тётя разлюбили его. Мальчик скучал. Однажды во сне он увидел мать, и весь день был очень задумчив. Ночью ему опять приснилась мать. Почему же, думал Халдун, она так долго не приезжает?

Он спросил об этом у Милой мамы. Нериман тотчас догадалась, в чём дело: мальчик почувствовал, что ему стали уделять мало внимания.

– Она ещё не закончила свои дела, – спокойно ответила Нериман. – Как закончит, так и приедет.

В тот же день, отложив всё в сторону, она отправилась с Халдуном на базар. Возвращаясь с покупками, они столкнулись с Наджие. Служанка была очень взволнована.

– Хаджер-ханым ходит по квартире и кропит все углы заговорённой водой. За ней наблюдает кухарка, а я вышла предупредить вас. Если вы подниметесь наверх, то, возможно, ещё застанете её.

Это было как раз кстати. Мазхар уже несколько раз спрашивал, предприняла ли она что-нибудь.

Скинув туфли, Нериман легко взлетела по лестнице. Поджидавшая её кухарка кивнула на дверь спальни: Хаджер-ханым там. Нериман бросила взгляд на окно. Занавеси были плотно задёрнуты. Она тихонько толкнула дверь, та оказалась незапертой.

Хаджер-ханым стояла к ней спиной и, черпая из плошки сложенной ковшиком ладонью какую-то жидкость, разбрызгивала её по углам и бормотала заклинания.

– Помоги вам аллах, – язвительно проговорила Нериман.

Хаджер-ханым обернулась. Увидев невестку, она уронила плошку на пол. Лицо её пошло белыми и красными пятнами.

– Что вы здесь делаете?

Хаджер-ханым понурилась и молчала.

Нериман подошла к ней:

– Я вас спрашиваю, что вы здесь делали?

– Это я-то?

– Да, вы!

Хаджер-ханым вытерла выступившие на лбу капли пота, проглотила слюну, посмотрела вокруг и, заикаясь, спросила:

– Ты… ты скажешь об этом Мазхару?

В душе Нериман жалела её, но, стараясь придать своему голосу суровость, она ответила:

– Не знаю.

Хаджер-ханым схватила её за руки:

– Не говори, прошу тебя! Нечистый меня попутал, не говори сыну. Ты же знаешь его. Пожалей моё бедное старое сердце.

– А что мы сделаем с амулетами?

Хаджер-ханым вздрогнула:

– К-ка-ки-ми а-м-мулетами?

– А с теми тремя амулетами, при помощи которых вы хотели добиться, чтобы Мазхар и я охладели друг к другу?

Удар оказался сокрушительным… Ноги больше не держали Хаджер-ханым, она упала на пол, закрыла лицо руками и заголосила.

Нериман подняла её с пола, усадила на стул.

– Перестаньте плакать! Вам не следовало забывать, что мать адвоката Мазхар-бея не должна позволять себе подобные вещи. Но… что было – не вернёшь.

Хаджер-ханым вся как-то съёжилась и жалобно взглянула на Нериман:

– Ты не скажешь сыну?

– А разве он узнал про амулеты?

– Да благословит тебя аллах, да сделает он тебя счастливой и на земле, и на небесах! Не думай, что я глупа… Больше не буду вам мешать. Сниму где-нибудь комнату и тихо буду доживать свой век. Не так уж много осталось…

– А теперь послушайте меня, – прервала её Нериман. – Я ничего не стану говорить Мазхару. А вы сами пойдёте и скажете, что хотите жить отдельно. Посмотрим, что он ответит.

Вечером, когда Мазхар возвратился от Нихата, Хаджер-ханым попросила его уделить ей немного времени. Он спокойно выслушал мать и сказал:

– Хорошо. Поступай, как знаешь.

– А что мне остаётся делать, сын мой? Ты всегда чем-то расстроен. Спросишь почему – сердишься. Не в моих силах теперь успокоить тебя, так уж лучше пусть всё это будет подальше от моих глаз.

– Ладно, ладно. Подыщи себе комнату и переезжай.

По-видимому, Мазхар не был расположен продолжать беседу.

Равнодушие, с которым он отнёсся к её словам, было ещё одним ударом для Хаджер-ханым. Но пришлось стерпеть и это.

На следующий день рано утром она побежала к своей приятельнице. Краснея и бледнея, Хаджер-ханым начала издалека. Её терпению пришёл конец. Она не может больше выносить девицу из бара, которая прибрала к рукам сына и вертит им, словно игрушкой… Настоящая ведьма! А все другие в их доме? Такой поганой шлюхи, как Наджие, и свет не видывал! Хороша, конечно, и Хикмет-жена этого насмешника Нихата, который называет себя адвокатом!

Все они, как голодные волки, набросились на Мазхара. Жрут миндальные пирожные и шоколад, распивают вино, а её бедное дитя не знает покоя ни днём, ни ночью из-за этой несчастной Назан! Какая мать согласится смотреть на такое безобразие?

Мать начальника финансового отдела выслушала Хаджер-ханым в полном молчании.

– Сын сразу согласился, чтобы ты жила отдельно? – спросила она, покручивая седые волоски на подбородке.

Хаджер-ханым слишком ясно видела, что Мазхар рад был от неё отвязаться. Но хотелось как-то смягчить его поступок.

– Я ему всё выложила, сестрица. Тогда он сказал: если ты очень настаиваешь, подыщи комнату. А там видно будет, надумаешь – переберёшься.

– Но ведь ты ему мать! Как же он мог так легко согласиться? Да человеку с его положением просто не подобает, чтобы мать жила отдельно! Неужели он не понимает?

– Кто его знает!

– Ну, если бы мой сын позволил какой-то девице из бара стать хозяйкой, клянусь аллахом, я устроила бы им такую жизнь, что вся эта блажь быстро вылетела бы у него из головы! На первом месте – мать! А что такое невестка? Тьфу!

Хаджер-ханым вполне разделяла эти взгляды.

– Что же ты намерена предпринять? – спросила огорчённо приятельница, прекрасно понимая, что, если уж Хаджер-ханым решила покинуть дом, не устроив грандиозного скандала, значит, на то были веские причины.

– Ничего! Найду комнату и буду там жить, – пожала плечами Хаджер-ханым.

– А ты уже что-нибудь присмотрела?

– Пока ещё нет, но думаю, это будет нетрудно. Попрошу гарсона Рызу-эфенди, мужа нашей служанки Наджие, помочь мне…

На следующий день Хаджер-ханым разыскала Рызу в кофейне, неподалёку от бара. Он, как обычно в свободное время, резался с дружками в карты. Рыза прикинулся изумлённым, хотя накануне вечером жена рассказала ему об истории с колдовством.

– Ах-ах-ах! Значит, в этом деле замешана и моя Наджие?

– Замешана, Рыза-эфенди, замешана! Я бы на твоём месте ни дня не стала жить с такой женщиной. Не обижайся, но жена совсем тебе не пара!

– Вы правы, целиком правы, ханым-эфенди!

– Неужели для тебя не найдётся подходящей женщины? Чего ты держишься за это сокровище, если аллах даже не дал вам детей?

– Об этом и говорить нечего! Сколько денег я перевёл, чтобы она хоть одного родила! Но что поделаешь, бесплодна, совсем бесплодна!.. К тому же у всякой порядочной жены должно быть немного мяса на костях. А моя суха как палка!.. Вот так-то, старшая сестра…

– Старшая сестра? – поморщилась Хаджер-ханым.

– Простите, пожалуйста, мою неловкость, но как правильно назвать вас, и не знаю. Не могу же я просто сказать «Хаджер».

– А почему бы нет? Ведь мы почти одного возраста. Разница каких-нибудь два года, не больше! И не по годам, а по сердцу судить надо. А сердце-то у меня молодое!

– Вы правы, годы не имеют значения! Важно, чтобы женщина была женщиной.

– Ещё бы! Если уж ты зовёшься женщиной, так имей хоть то, что тебе положено! И следи за собой. Тогда никто и не даст тебе твоих лет. Вот я, например. Мне никто не даёт больше сорока пяти.

«Ну и загнула», – подумал Рыза, а вслух сказал:

– Конечно, больше и не дашь!

– Когда я осталась вдовой, многие предлагали мне руку и сердце. А что бы я от этого имела? Заботы, беспокойство, горе? Больше ничего! Вот я всем и отказывала. Жизнь человека так коротка! Глупо прозябать, ведь живём-то на свете один раз! Я и сейчас думаю, для чего мне терпеть – от сына, от невестки, даже от внука! Чтоб им пусто было!

Хаджер-ханым сделала паузу и сказала:

– У меня к тебе просьба.

– Всегда к вашим услугам, ханым-эфенди, – подобострастно отозвался Рыза.

– Подыщи-ка мне квартирку где-нибудь в спокойном месте, подальше от нашего дома. Чтобы было две комнаты с кухней да ещё комнатка для омовения.

– Вы хотите жить отдельно от сына! – с деланным изумлением воскликнул Рыза. И тут же вспомнил, что совсем недавно один местный чиновник, получивший назначение в другой город, поручил хозяину кофейни сдать внаём свой небольшой домик.

Если ещё не подвернулся съёмщик, этот домик очень подошёл бы. Он стоял на самой окраине города, неподалёку от бара, в котором служил Рыза. Позади домика имелся маленький садик с калиткой, выходившей в тупик. Сюда можно было приходить совершенно незаметно для соседей. Да и что это за люди? Какие-то бедняки, укладывавшиеся спать ещё засветло…

– Есть у меня на примете один домик. Если он ещё свободен, я вам сообщу. Две комнаты, кухня, вода – всё имеется.

– А комната для омовения?

– Вот этого не знаю. Если вам будет угодно, сходим и посмотрим.

«Куй железо, пока горячо», – подумала Хаджер-ханым.

– А далеко это отсюда?

– Не очень. Но ведь можно взять фаэтон.

Через несколько минут она уже осматривала домик. Ого, есть даже потайная дверь в сад, а там калитка… Хаджер-ханым улыбнулась.

– Смотри, ведь калитка-то выходит в тупик. Хозяин, видно, был не промах!

– Ну, конечно. Может, понадобится впустить или выпустить кого-нибудь незаметно для людских глаз.

– Браво, Рыза!

– Парадная дверь открыта для всех, а чёрный ход – для избранных…

Хаджер-ханым хихикнула и погрозила ему пальцем:

– Я тебе покажу, озорник!

– Разве я не прав?..

– В общем дом мне подходит.

– А что скажете насчёт арендной платы? Сколько вы рассчитываете дать?

– Ну это не так важно, столкуемся с хозяином. А уж тебя я отблагодарю!

– Меня? За что же?

– Вот тебе и раз! Бросил все дела, поехал со мной…

– Подумаешь, какой-нибудь час! Разве это труд? Да я с превеликой радостью готов вам служить. Ежели желаете, хоть завтра помогу вам перебраться. А как устроитесь, разок загляну к вам, угостите чашкой крепкого кофе, и мы в расчёте.

– Разок? – обиженно протянула Хаджер-ханым. – Я-то думала, кто-кто, а Рыза меня не забудет. Легко ли, и днём, и ночью – всё одной…

По телу Рызы пробежал приятный холодок. Он посмотрел на Хаджер оценивающим взглядом. Она была ещё совсем неплоха.

– Так позволите навещать вас почаще?

– Не позволите, а позволишь, Рыза.

– А через какую прикажешь дверь, Хаджер, через парадную или с чёрного хода?

– Через какую тебе будет удобнее. Но только с одним условием… Никто не должен об этом знать, кроме нас с тобой и всевышнего.

– Никто не узнает, – проговорил Рыза дрогнувшим голосом и, припав к руке Хаджер-ханым, стал покрывать её поцелуями. Она блаженно закрыла глаза. Рыза попытался заключить Хаджер-ханым в объятия, но она остановила его:

– Какой нетерпеливый! Дай перебраться…

17

Мазхар стоял в гостиной у окна, задумчиво глядя вслед удалявшейся арбе. Что ни говори, а от него уезжала мать – увозили её вещи. Придётся ли им когда-нибудь опять жить под одной крышей? Да, многое невозможно предвидеть, хотя нам известны определенные закономерности явлений. Как сложен мир! Всё рождается из глубин неведомого, растёт, взаимно переплетается и распадается, чтобы вновь возникнуть в чём-то ином. Бесконечно это движение, не имеющее ни начала, ни конца…

– О чём задумался? – услыхал он голос жены и почувствовал прикосновение её руки к своим волосам.

Собравшись с мыслями, Мазхар вспомнил:

– Один западный философ сказал: жизнь постепенно приобщает нас к смерти. Мы пришли и уходим, жить – значит умирать.

– Всё это так, но не хочешь ли выпить рюмочку?

– Коньяку? Пожалуй!

Он снова задумался, и это было естественно. Хотя мать отделилась от них по собственной вине, – сколь бы плохой она ни была, добропорядочный сын не мог не испытывать горечи от всего этого, особенно такой впечатлительный и тонкий человек, как Мазхар.

Подойдя к буфету, Нериман столкнулась с Наджие, старательно стиравшей тряпкой пыль. Служанка заискивающе улыбнулась.

– Слава аллаху, – шепнула она, – словно гора с плеч свалилась.

– Отчего же? – спросила Нериман, хотя отлично понимала, что хочет сказать служанка.

– Оттого, что старушенция укатила.

Нериман рассердилась:

– Старушенция! Какая ты грубиянка, право! Запомни, Хаджер-ханым – мать адвоката Мазхар-бея, и никто не имеет права обращаться с ней непочтительно!

Наджие поняла, что снова попала впросак, и молча ускользнула. Видно, ей так никогда и не удастся угодить хозяйке…

– Пора проучить эту негодницу-служанку, Мазхар, – сказала Нериман, подавая ему рюмку. – Совсем забываться стала. Только что обозвала Хаджер-ханым старушенцией…

– Мать сама во всём виновата, – отвлекаясь от своих мыслей о Назан, проговорил Мазхар. – Никогда не знала, да и сейчас понятия не имеет, что такое человеческое достоинство. При чём же тут Наджие?

– Согласна, но всему есть предел.

Мазхар выпил коньяк, встал и, засунув руки в карманы брюк, принялся ходить взад и вперёд по комнате. Неожиданно мимо него, словно вихрь, промчался Халдун. Сердце у Мазхара сжалось. Что ждёт мальчика? Он подрастёт, пойдёт в школу, а его однокашники – об этом уж позаботятся взрослые – станут дразнить его: «шлюхин сын»! В конце концов он превратится в несчастного юношу, подобного героям плохих переводных романов, которыми Мазхар некогда зачитывался…

Можно ли это предотвратить? Есть ли иной выход, кроме переезда в другой город? Мазхар уже говорил об этом с Нихатом, но тот и слушать ничего не хотел. Ведь пока Халдун начнёт посещать школу, уверял он, пройдёт по крайней мере два года. А к тому времени всё забудется.

Ах, да ведь он сам, своими руками толкнул несчастную Назан в бездну! А завтра её позор станет источником страданий сына…

По ночам ему снились кошмары. Стоило закрыть глаза, как перед ним возникала Назан. Она то сжималась в едва заметный комок, то превращалась в громадную змею, которая набрасывалась на него и душила. Мазхар задыхался, пытался кричать, но не мог выдавить ни звука и только тяжело стонал. Нериман начинала трясти его. Он просыпался в холодном поту.

– Что с тобой, любимый?

– Опять ужасный сон. Я видел её в тюрьме. Она ухватилась за решётку и кричала… «Это ты во всём виноват! Но спаси меня! Спаси ради сына!»

Да, интуиция её не обманула! – думала Нериман. Мазхар убеждён, что его долг сделать всё для спасения матери сына.

– Ты веришь, что Назан действительно стала содержательницей притона, как об этом писали газеты? – спросила она.

– Кто знает?!

– Во всяком случае, у неё должен быть адвокат.

– Откуда ему взяться?

– Быть может, она продала перстень?

Мазхар совсем забыл о перстне.

– Действительно! Ах, если бы она сообразила продать его и нанять адвоката.

– Ну знаешь, женщина, которая впуталась в такие дела, не столь уж глупа, как это кажется.

– Дай бог, чтоб так оно и было. Но я не уверен…

– Да у них целая шайка. Наверно, сообщники ей помогут.

Мазхар провёл с Назан под одной крышей шесть лет и очень хорошо знал её. Она была наивна и простодушна, как ребёнок. Он не мог припомнить, чтобы она хоть когда-нибудь схитрила… Разве только это колдовство? Но и здесь главной виновницей, несомненно, была его мать.

– А если не будет адвоката, какой её ждёт приговор?

– Безусловно, суровый. Ты вот говоришь о её сообщниках. А кто знает, что это за типы? Скорей всего, они постараются свалить на неё всю вину.

Теперь Нериман не сомневалась: Мазхар хочет лично заняться делом Назан. Чего бы это ему ни стоило, но он должен избавиться от мучивших его угрызений совести.

– Быть может, тебе следует поехать в Стамбул и самому посмотреть её дело?

Мазхар не ожидал, что Нериман так легко согласится на это. «Искренне ли она говорит?» – подумал он.

– Поехать в Стамбул?

– Ну конечно.

– И ты серьёзно?

– Вполне. Ведь она мать твоего ребёнка. Сейчас ты свободен. Сроки разбора подготовленных судебных дел всё равно перенесены. Наконец, ты переменишь обстановку и в то же время сможешь заняться делом этой несчастной.

Мазхар с признательностью посмотрел на Нериман и впервые за последние дни улыбнулся. Обняв жену, он воскликнул:

– Какая ты славная!

– Возможно… Но это главным образом потому, что я люблю тебя…

Лёжа рядом, они чувствовали себя счастливыми и умиротворёнными. Говорить больше не хотелось. Но Мазхар никак не мог заснуть.

– А знаешь что мы сделаем? Возьмём Халдуна и поедем в Стамбул все вместе!

Нериман об этом не подумала. Но и в самом деле было бы неплохо поехать в Стамбул. Она попыталась бы помириться со своим старшим братом.

Брат – почтенный торговец – содержал лавку трикотажных изделий на Крытом рынке. Несомненно, он очень обрадуется, узнав, что сестра покончила с прошлым.

– Это было бы хорошо, если бы не два обстоятельства… Во-первых, поездка всей семьёй связана с лишними расходами…

– Ну, это неважно! А что же во-вторых?

– Ты захочешь, чтобы мать встретилась с сыном?

– Нет! – решительно сказал Мазхар.

– В таком случае, у меня нет возражений. Ведь если бы Халдун увидел мать за решёткой…

– Нет-нет, этого не будет! Я понимаю…

В эту ночь он вновь обрёл бодрость духа.

На следующий день Нихат, взглянув на вошедшего в контору друга, изумился – перед ним был прежний Мазхар. Узнав о принятом решении, Нихат обрадовался не менее самого Мазхара.

– Браво, браво! Признаться, другого от тебя и не ожидал. Не далее как вчера я уверял жену, что тот Мазхар, который мне дорог, не может стоять в стороне, когда речь идёт о судьбе Назан. А у нас всё складывается отлично. Рассмотрение подготовленных тобою дел отложено, кое-какие мелочи я сделаю сам. Но как быть с Хаджер-ханым?

– Она останется здесь. Не брать же её с собой. К тому же она ушла от нас. Разве ты не знаешь?

– Знаю. Но я хотел бы сказать, ты не сердись, пожалуйста… Хикмет не хочет с ней встречаться… Дело в том, что…

– Стало быть, у них взаимная антипатия?

– Да ведь и меня-то Хаджер-ханым не жалует…

Внезапно дверь кабинета распахнулась, и на пороге появился маленький тщедушный человечек по имени Тейфик – известный всему городу алкоголик. Не раз он приходил в контору Мазхара требовать денег на выпивку. Если ему отказывали, Тейфик ругался на чём свет стоит. Он вёл себя так со всеми, не делая исключения и для губернатора. Такой уж был у него характер. «Одержимому Тейфику», так его прозвали, всё сходило с рук, никто и не думал на него сердиться. Напротив, многие любили его подзадорить и от души смеялись, когда он начинал браниться.

Решив, что Одержимый Тейфик, как обычно, пришёл попрошайничать, Мазхар стал рыться в жилетном кармане.

– Оставь при себе свои грязные деньги, негодник! Разве я просил у тебя взаймы?

– А зачем в таком случае ты пришёл?

Сегодня Тейфик был явно не склонен зубоскалить. Он поманил пальцем Мазхара:

– Ну-ка, подойди ко мне!

Мазхар подошёл.

– Не сердись, что я отозвал тебя в сторону, – прошептал Одержимый и кивнул на Нихата: – Я не знаю этой рогатой скотины… Он мне что-то не нравится… Одним словом, я не хочу, чтобы он слышал.

– Нихат?

– Дерьмо твой Нихат! Да не в этом дело… Так вот, есть для тебя великая новость. Только уговор: как и от кого я узнал – не допытываться.

– Плохая новость?

– Да, плохая. Ты должен быть осторожен!

– Это ещё почему?

– Потому, что иначе тебя убьют!

У Мазхара ёкнуло сердце, но он и виду не подал.

– Кто же?

– Не допытывайся, я предупреждал…

– Ты серьёзно говоришь, Тейфик, или просто болтаешь?

– А разве ты слышал когда-нибудь, чтобы я лгал? Тебя хотят убить. Вот и всё! А теперь выкладывай деньги на ракы!

Получив несколько монет, Тейфик подошёл к Янъялы Нихату и, пристально посмотрев ему в глаза, выпалил:

– Здравствуй!

– Здравствуй, Тейфик-бей!

– Смотри, не сломай язык! «Беями» называют только рогатых чертей, вроде тебя.

Тейфик вышел.

Нихат, хотя и был ещё новичком в городе, но уже наслышался о Тейфике, поэтому пропустил мимо ушей слова юродивого. Но что с Мазхаром? Сидит, обхватив голову руками, и молчит…

– Что тебе нашептал этот Одержимый? – спросил Нихат.

Мазхар вздохнул и грустно посмотрел на друга.

– Он сказал, будто меня собираются убить.

Нихат расхохотался:

– И ты поверил этому типу?

Но Мазхар полагал, что всё это неспроста. Тейфик, который слонялся по всему городу, частенько бывал и у фабриканта Шекир-паши, против которого Мазхар вёл дело. Может, он случайно пронюхал о готовившемся покушении?

– Я не верю в предсказания, ворожей и прочую метафизику. Но иногда человек оказывается в такой ситуации, что…

– Вот тут-то как раз и начинается метафизика!

– Возможно. Однако любая ситуация вызывается конкретными причинами. И хотя эти причины мне хорошо известны, я не всегда могу представить себе, как избежать следствие, предотвратить нежелательный поворот событий.

– Та или иная личность, – сказал Нихат, – не в силах преодолеть самое себя. Я поясню примером. Возьмём фабрику. Каждый, кто работает на фабрике, не более чем частица общего процесса. Он словно капля в реке. Так разве под силу такой капле оказать влияние на реку? Или, скажем, винтик в каком-нибудь механизме…

– О нет, это другое дело! Иногда винтик может сыграть большую роль…

– Короче говоря, дорогой, я убеждён, что отдельная личность, – ничто. Так было и так будет.

– Да, но Мустафа Кемаль-паша – тоже «отдельная» личность.

– Ну, это исключительная личность.

– Следовательно, всё же один винтик иной раз может перевернуть на огромной фабрике всё вверх дном.

– Но это не более чем случайность.

– Случайность? А вся человеческая история? Ведь в ней тоже всё менялось в зависимости от стечения различных случайностей. По существу, судьба всей цивилизации и определялась столкновением этих случайностей. Но в действительности это лишь кажущиеся случайности, и направление всего исторического процесса, всей цивилизации зависит не от какого-то фатума, а от действия определённых закономерностей. Вот что такое в действительности все эти случайности.

– Охо-хо-хо! Кого я вижу перед собой? Уж не пророка ли?

Но Мазхар не был склонен шутить.

– Однако разве в данном случае, – размышлял он вслух, – необходимость состоит в том, чтобы я был убит? Необходимость?! Нет! Но тогда что же это?

– Лучше скажи, дорогой, когда ты собираешься ехать в Стамбул?

– В самые ближайшие дни. Может, в конце недели.

– До конца недели ещё целых пять дней. Было бы лучше, если бы ты не мешкал и уехал, скажем, послезавтра. А сына можно оставить у нас.

– Действительно, было бы неплохо. Ты думаешь, это возможно?

– Несомненно. Во-первых, Халдун без ума от Милой тёти! А во-вторых, он мой будущий зять. Вчера Хикмет в шутку спросила у него, возьмёт ли он замуж нашу дочку, если она когда-нибудь родится. И Халдун вполне серьёзно ответил: «Конечно!» Словом, о сыне можешь не беспокоиться, незачем таскать его, будет только путаться у вас под ногами. Поезжайте вдвоём.

Такое решение пришлось по душе и Нериман и Халдуну. Отъезд был назначен на следующий день.

Под вечер Мазхар отправился навестить мать. Он долго стучал и уже собрался было уйти, когда дверь вдруг открылась. На пороге появилась Хаджер-ханым. У неё был растерянный вид.

– Ты мылась?

– Нет… Ах да, я спала, – но, поняв, что Мазхар с изумлением смотрит на её распущенные волосы, спохватилась и пробормотала: – То есть я собиралась мыть голову…

Сбивчивые объяснения матери показались Мазхару довольно странными, но он не обратил на них особого внимания.

Понемногу Хаджер-ханым пришла в себя, но вдруг заметила, что возле тахты, на которой уселся сын, валяется носок Рызы и её собственная подвязка. Старуха едва не задохнулась от испуга.

– Посмотри-ка, Мазхар, что там ползёт по стене? – засуетилась она.

Пока Мазхар внимательно рассматривал место, на которое она указала, Хаджер-ханым быстрым движением ноги задвинула носок под кровать.

– Да где, не вижу? Здесь ничего нет.

– А я подумала, что там клоп.

– Постарела ты, мама, тебе уже начинает мерещиться…

– Что поделаешь? – с притворным огорчением сказала Хаджер-ханым. – От горя и не то бывает, дитя моё.

Уголком глаза она взглянула на дверь, которая вела в соседнюю комнату. Только бы не вздумал Мазхар осмотреть её новое жильё! Но, слава аллаху, у него, кажется, нет такого желания.

Мазхар в двух словах сообщил ей о предстоящей поездке и, выложив деньги для уплаты за аренду дома, собрался уходить.

– Почему ты так торопишься, выпей кофе.

– Не хочется.

– Значит, завтра уезжаете?

– Уезжаем.

– Да сохранит вас аллах! И долго там пробудете?

– Нет, мама. Неделю – дней десять, самое большее две недели.

– Ну, счастливого пути, сынок!

Выпроводив наконец, нежданного гостя, Хаджер-ханым свободно вздохнула. Прибежал Рыза, он сидел в одних подштанниках в соседней комнате и изрядно продрог. Придвинувшись к самому мангалу, Рыза сказал, довольно потирая руки:

– Не перевелись ещё блага на этом свете!

– В Стамбул едут, – сказала Хаджер-ханым, забираясь под одеяло.

Он слышал весь разговор, но больше всего его занимали оставленные Мазхаром деньги.

– А сколько там? – кивнул он на кредитки.

– Только для уплаты за квартиру.

– Но ведь мы внесли за три месяца вперёд!

Хаджер-ханым совсем забыла, что Рыза знает об этом.

– Видишь, какие мы с сыном рассеянные люди. Но… теперь я поделю эти деньги с тобой.

Рыза молчал.

– Полно дуться, бери хоть все!

Чёрный ход пригодился. Спрятав деньги, полученные от Хаджер-ханым, Рыза незаметно выбрался из домика и зашагал к бару. На улицах уже зажглись фонари, но лавки ещё были открыты. Надо бы купить подарок Наджие, заткнуть ей глотку. Ведь она могла его заподозрить.

Рыза приобрёл в лавке красный халат с синими цветочками и красные домашние туфли на каблучках. Под утро, возвратясь с работы домой, он положил подарки подле спавшей жены.

Проснувшись, Наджие не могла прийти в себя от изумления. Она взглянула на мужа: бледен как покойник! Только сейчас она заметила, как осунулось за последние дни его лицо. Что его так выматывает? Может, завёл в баре шашни с какой-нибудь красоткой?.. Вряд ли, ведь им нужны с толстым кошельком… Должно быть, просто устаёт от работы, решила Наджие и пошла в кухню приготовить кофе.

Почуяв аромат, Рыза проснулся… И не поверил своим глазам: жена подала ему кофе в постель! Она не делала этого уже много лет.

Рыза даже подскочил от удовольствия.

– Браво, Наджие! Ты настоящая женщина, клянусь аллахом!

– Конечно, женщина! Ты знаешь свои мужские дела, а я свои женские.

– Понравился тебе халат?

– Очень! А сколько ты отдал за него?

– Это тебя не касается. Ну а туфли?

– Тоже хороши! Но странно всё же… Откуда у тебя деньги?

– Выиграл в карты.

– Опять принялся за старое? Мало мы хватили горя из-за этих проклятых карт?

Потягивая из чашечки кофе, Рыза оправдывался:

– На свои, что ли, играю? За меня ставит один приятель. Выигрыш делим пополам, а если проиграю, расплачивается он.

– Так бы и говорил. Но смотри, на свои не вздумай играть.

– Сумасшедший я, что ли?

И, словно он не был в курсе дела, Рыза спросил:

– Как там у них дела, едут в Стамбул?

– Сегодня вечером. Дом запрут, а мне и кухарке дали отпуск на две недели. Халдуна оставляют у Хикмет-ханым.

– Жаль малыша! Испортят его эти друзья Мазхара! Почему было не оставить ребёнка у бабки?

Наджие вспомнила, как суетился Рыза, помогая Хаджер-ханым переезжать на новую квартиру.

– Пусть у неё глаза повылазят! – с сердцем сказала она, скорчив гримасу.

Рыза промолчал.

– Как, по-твоему, есть у старухи деньги? – спросил он, заметив, что жена немного успокоилась.

– Конечно, есть.

– Знаешь, о чём я подумал…

– О чём? – сердито глянула на мужа Наджие.

– Ну вот, тебе в голову лезет всякая ерунда. А зря! Если бы ты захотела, мы бы обставили старуху и выудили у неё денежки на кабачок.

– Пропади пропадом её деньги! – крикнула Наджие. – Как же, даст тебе что-нибудь эта старая ведьма! Вон как надрывался, перетаскивая её вещи, а много она тебе заплатила?

– Так ведь это я сделал из уважения к Мазхар-бею!

– Рассказывай! А самому небось нравится, как она заигрывает…

– Скажешь тоже! Она мне в матери годится!

«И в самом деле, – подумала Наджие. – Стоит ли так беспокоиться? На него и смотреть страшно – кожа да кости. Со мной, молодой, и то не знает, что делать…»

– Ну, я пошла. Скорей бы наступал вечер – пусть хоть ко всем чертям убираются, отдохнуть бы от них. Ох, буду завтра дрыхнуть до самого полудня!

Сидя в купе, Нериман не сводила глаз с Мазхара, рассеянно смотревшего в окно. «А если, – с тревогой думала она, – Мазхар в порыве раскаяния предложит Назан возвратиться домой?.. Нет-нет, ведь она совершила преступление, сидит в тюрьме. А оттуда не уходят, когда вздумается…»

– Сколько ей всё-таки могут дать?

– Трудно что-либо предположить, не познакомившись с её делом.

– Наверно, от трёх до пяти лет?

– Вполне возможно.

– Бедняжка!

Мазхар вздохнул и промолчал. Если высказать свои мысли вслух, это может лишь принести новые страдания жене. Она и без того казалась очень расстроенной.

– Я боюсь за Халдуна, – сказал Мазхар. – Что с ним будет, когда он подрастёт и узнает… что его мать – падшая женщина!

По лицу Нериман прошла тень. Сердце у неё сжалось.

– Но ведь не так уж трудно выйти из этого положения. Надо помочь ей стать на ноги… Возвратить её назад… Всю свою жизнь ты посвятил тому, чтобы помогать подняться падшим… В этом твой долг…

Она расплакалась.

– Ты неправильно меня поняла, дорогая, – пытался успокоить её Мазхар. – У меня совсем другая цель. Ведь это ты подала мысль поехать в Стамбул и помочь Назан. Если хочешь, мы сейчас же возвратимся назад. Наконец, можно приехать в Стамбул и не встречаться с ней. По-моему, Назан – конченая женщина. Я беспокоюсь о сыне… А ну-ка, подними голову!

В огромных глазах Нериман, обрамлённых влажными ресницами, вновь засветилась улыбка. Она уже сожалела о недавней слабости и, словно оправдываясь, сказала:

– Ничего не могу с собой поделать. Это сильнее меня.

– Если хочешь, я и не загляну в тюрьму. Отдохнём пару деньков у твоего старшего брата, съездим на горячие источники в Бурсу – и домой. Решено?

– Нет, нет! Как решили, так и сделаем. Сначала побываем у брата, а потом ты займёшься делом Назан.

– Воля твоя, Нериман!

За окном чернела ночь. Мазхар глядел на заплаканное лицо Нериман. Сейчас жена казалась ему особенно красивой и желанной.

– Не могу забыть Одержимого Тейфика, – сказала Нериман, нарушив молчание. – Ах, Мазхар! Послушай меня хоть раз в жизни, брось это дело против фабриканта Шекир-паши!

– Ты, возможно, права, дорогая. Но это вопрос принципа. Я не могу всё так оставить. Выиграет тот, кто окажется упорней.

– А вот Нихат-бей…

– Я не Нихат и не могу поступаться своими убеждениями. Если бы я не состоял в партии, Шекир-паша уже давно свёл бы со мной счёты. Моя принадлежность к партии является для него определённой преградой. Это, конечно, не значит, что я полностью застрахован… Быть может, в совершенно неожиданный момент со мной расправятся – и концы в воду! Весь вопрос в том…

– В том, чтобы не допустить какой-нибудь оплошности, вот и всё…

Пронзительный гудок паровоза прервал их невесёлые думы.

– Что это за станция?

– Не знаю, какой-то разъезд.

Он посмотрел в окно. Впереди мелькали огни.

Было поздно. Мазхар задремал и во сне увидел Назан. «Я отомщу, отомщу!» – кричала она. Мазхар проснулся в холодном поту.

Темнота за окном медленно растворялась в предрассветных сумерках. Далеко на горизонте едва проступала тёмная гряда гор. Вскоре из-за них поднялся раскалённый шар солнца.

19

Кривоногая коротышка надзирательница закричала на весь тюремный двор:

– Эй, фальшивомонетчица!

Назан развешивала бельё арестантки Недиме, по прозвищу Цыганка. Она обернулась:

– Вы меня?

– А ну, иди сюда!

– Зачем она тебе понадобилась? – раздался за спиной надзирательницы голос.

Коротышка повернула голову. Этот сиплый голос принадлежал худой, высокой, словно жердь, Недиме.

– К ней, – тюремщица указала пальцем на Назан, – адвокат пришёл.

Недиме не поверила.

– Будет брехать-то, какой ещё адвокат? У этой горемыки, кроме меня и аллаха, никого нет на свете!

Назан подошла к ним, вытирая руки о полы халата. Недиме спросила:

– Это что за адвокат, девка? Кто мог к тебе прийти?

Недиме, осуждённая за контрабандную торговлю гашишем, уже приучила «новенькую» курить папиросы с наркотиками. Назан стала теперь какой-то вялой, безразличной. Сейчас она тупо смотрела на свою покровительницу.

– Совсем в идиотку превратилась! Отвечай!

Но Назан не знала что и сказать, она сама ничего не понимала. Ведь те люди, с которыми она была схвачена в квартире Сами, взвалили всю вину на неё. Они не могли прислать адвоката. А тётка…

Недиме не унималась:

– Ступай, ступай, недотёпа злосчастная! Тоже мне фальшивомонетчица! Голову бы твоему следователю отвинтить, не мозги у него, а репа! Этакой дурёхе не то что деньги печатать, а… – Она пустила непристойную остроту и смачно выругалась. Арестантки покатились со смеху. Коротышка надзирательница строго прикрикнула на них и велела Назан следовать за ней.

С тех пор как Назан оказалась в отделении тюрьмы для лиц, совершивших особо тяжкие преступления, прошло немало дней. Она привыкла к ругательствам, пинкам и пощёчинам, которыми частенько награждала её Цыганка Недиме. Назан всё сносила безропотно, тем более что за душой у бедняги не было ни гроша.

Впрочем, если бы у неё и водились деньги, это бы её не спасло. Безвольная, кроткая, она неизбежно превратилась бы в тень властной сестрицы Недиме. Бывалая арестантка мигом прибрала к рукам «новенькую». Она требовала, чтобы та стряпала и подавала ей обед и содержала их немудрёное тюремное хозяйство в полном порядке.

Всё сложилось так, что здесь, в тюрьме, Назан опять попала в привычную колею. Недиме была скорее мужчиной в образе женщины, чем её товаркой по несчастью. Подобно тем, кто недавно валялся с Назан в постели, эта строптивая женщина предъявляла на неё свои ничем не ограниченные права. И если бы Цыганка приказала ей умереть, она, не рассуждая, покорилась бы своей участи.

Когда, намаявшись за день, Назан добиралась наконец до нар, Недиме взглядом приказывала ей лезть к ней под одеяло. Вскоре женщины, лежавшие вокруг, засыпали. В тюрьме наступала тишина, нарушаемая лишь стуком кованых сапог стражников, ходивших взад и вперёд по каменным плитам коридора. И тогда Недиме, растолкав задремавшую Назан, приказывала ей любить себя.

Сначала Назан испытывала ужас и отвращение. Она плакала, часто ей становилось дурно. Однако пощёчины, на которые не скупилась Недиме, и её цыганский, колючий, как острие ножа, взгляд сломили Назан. Она покорно приняла и это. Могла ли она противиться сестрице Недиме, ведь та кормила её? Да и что, собственно, значили объятия и ласки такой же арестантки, как она сама, после того, что ей приходилось терпеть в доме Сами?..

Назан плелась по длинным тюремным коридорам вслед за кривоногой коротышкой, пытаясь сообразить, кто же мог прислать ей адвоката. Сердце бешено стучало у самого горла. Наконец надзирательница остановилась. В ответ на её почтительный стук за дверью послышался бас:

– Войдите!

– Подожди здесь, – бросила надзирательница и вошла в канцелярию.

– Арестантка Назан доставлена по вашему приказанию.

– Введи её сюда! – раздражённо сказал начальник тюрьмы.

Назан робко переступила порог и замерла… В углу на скамейке сидел Мазхар-бей… Комната заходила у неё перед глазами! Она попятилась к двери и прислонилась к стене. Ноги более не держали её, и она сползла на пол, сотрясаясь от рыданий. Всё отодвинулось куда-то далеко-далеко. Не было ни тюрьмы, ни грозного начальника, ни даже её бывшего мужа… И только слёзы, слёзы, которые накопились у неё за эти годы, вдруг прорвались и хлынули неудержимым потоком…

Мазхар, потрясённый видом Назан, дрожал от волнения. Мысль о том, что он повинен в её страданиях, вызвала в нём нестерпимую боль и горечь позднего раскаяния. Бледный как полотно, он подбежал к Назан, схватил её за руки и попытался поднять. Но на это не хватило сил.

– Не плачь, Назан, не плачь! Смотри, я пришёл, – успокаивал он рыдавшую Назан. – Не убивайся так, всё ещё переменится к лучшему. Я ознакомился с твоим делом и полагаю, что правосудие не будет к тебе слишком суровым. Ведь ты была не более чем пособницей, а преступление совершили другие. Не надо так терзать себя!

Назан ничего более не видела и не слышала. Перестав плакать, она прикрыла лицо руками, словно отказываясь глядеть на белый свет.

Её привёл в себя резкий окрик начальника тюрьмы. Чего же она медлит? Время свидания, которое он разрешил исключительно из уважения к Мазхар-бею, истекает…

Мазхар пододвинул ей скамью, и Назан машинально присела на самый край. Медленно подняв глаза, она спросила:

– А как мой Халдун?

Мазхар отвернулся, чтобы скрыть набежавшие слёзы.

– Не беспокойся! Мальчик чувствует себя очень хорошо!

– Вспоминает обо мне?

Ком подкатил к горлу Мазхара. «Что ей ответить? Как лучше сказать, скучает или не скучает?»

– Разве он может не вспоминать о матери?

– Прошу вас, никогда не говорите ему… Я хочу, чтобы он никогда не узнал… что стала скверной женщиной.

Мазхар более не мог терпеть этой пытки. С трудом сдерживая себя, он отошёл к окну. «О аллах! Какое страшное превращение!»

Понимая, что надо взять себя в руки, он сказал, стараясь казаться спокойным:

– Один из моих друзей скоро придёт в тюрьму. Ты дашь ему полномочия вести своё дело. У начальника тюрьмы я оставлю для тебя деньги, будешь брать, когда понадобятся… О Халдуне не беспокойся, ему будет хорошо. А когда, даст аллах, ты выйдешь отсюда, то сможешь приехать и повидаться с ним. И ещё запомни, ты вовсе не скверная, падшая женщина. Всё произошло не по твоей вине, а в силу стечения многих обстоятельств…

У Назан гудело в ушах. Она ничего не понимала, кроме того, что сын, который был для неё всем на свете, снова стал как-то ближе к ней. Она словно видела сейчас его светлую кудрявую головку. Вот он манит её ручонкой, зовёт: «Мама, иди же ко мне!»

– Пусть бабушка не заставляет плакать моего сына. Не позволяйте обижать его! – вырвалось у Назан.

Мазхар покачнулся, как от удара. Только сейчас он вспомнил, что Назан ничего не знает о тех переменах, которые произошли в их доме. Но как можно было ей об этом сказать?

– Не беспокойся, всё будет хорошо…

– Поцелуйте за меня руки мамы Хаджер-ханым, пусть она помолится за мою душу.

Начальник тюрьмы стал её торопить, но, уже выходя, она вспомнила о перстне.

– А ваш подарок я не продала, – сказала Назан. – Он спрятан в ящике, вот у них.

– Да, – подтвердил начальник тюрьмы. – Мы оставляем ценные вещи на хранение. Таков у нас порядок.

Назан больше не плакала, она шла за надзирательницей с видом человека, утолившего долго мучившую его жажду.

Миновав тёмные коридоры, они вошли в отделение. Назан тотчас окружила толпа женщин.

Со всех сторон посыпались вопросы.

Назан только поворачивала голову то направо, то налево, но не отвечала.

Кривоногая надзирательница, решив удовлетворить любопытство арестанток, рассказала, что происходило в канцелярии. Женщины были поражены. Значит, и в самом деле «новенькая» была женой адвоката? Ещё ни разу с тех пор, как Назан попала в тюрьму, ей не удавалось убедить кого бы то ни было, что это правда. А теперь все увидели, что она не лгала. И каждая клялась, что верила ей с самого начала.

Только Недиме, отойдя в сторонку, молчала, не сводя с Назан мрачного взгляда. «Ишь, как осмелела! – бесновалась она. – Чешет язык с этим бабьём, а меня будто и не замечает! Ну, погоди! Получишь ты у меня! Думаешь, за тебя заступится эта кривоногая каракатица? Так и подъезжает, подлюга, почуяла – бахшишем пахнет! А ты и рот разинула!»

Надзирательница и в самом деле пыталась выказать Назан какое-то подобие дружелюбия. Немного осмелели и арестантки и, как только Недиме ушла в свою камеру, наперебой принялись давать Назан добрые советы.

– Раз твой муж оставил деньги, брось сестрицу Недиме! – понизив голос, говорила одна.

– Хватит быть прислугой! Ведь ты жена знатного адвоката! – вторила другая.

– Перестань унижать себя! – советовала третья.

– Значит, у тебя будет адвокат? – переспрашивали женщины, и все сходились на том, что теперь-то Назан и бояться нечего.

Слушая своих товарок по несчастью, Назан думала про себя, что она не может отказаться от покровительства Недиме. Ведь та столько времени делила с ней хлеб-соль! Было бы просто нечестно отвернуться сейчас от неё.

Назан покинула толпу возбуждённых женщин и поплелась в свою камеру. У неё, как всегда, было виноватое лицо.

– Так вот оно что! – размахивая кулаками, встретила её Недиме. – Кто-то там пришёл, а ты и нос задрала!

Назан растерялась и ещё не успела сообразить, что ответить, как получила оплеуху. Недиме отшвырнула её к стене. Назан повалилась на пол, а Цыганка в исступлении начала топтать её ногами.

– Посмей только рот открыть, придушу, как котёнка, шлюха! – шипела Недиме.

Даже не пытаясь подняться, Назан заслонялась руками от сыпавшихся на неё ударов и плакала.

– Если б ты не была дерьмом, – орала Недиме, – этот рогоносец не прогнал бы тебя! Получила пинок в зад, значит, заслужила. Не сумела жить с мужем, так привыкай теперь к нашим порядкам. Думаешь, муж наймёт адвоката, и всё? Станешь чистенькая? Ха! Расскажи это моим башмакам, и те будут смеяться. Ты понимаешь, потаскуха, что значит печатать фальшивые деньги? Да самое маленькое, что ты огребёшь, – это пятнадцать лет.

– Я ж не говорила, что меня выручат отсюда, – пробормотала Назан.

– Заткнись! Не то все космы повыдеру, узнаешь, как разговаривать! А ну, вставай! Скоро стемнеет, а у тебя ещё вон сколько белья не развешано.

Назан утерла глаза подолом арестантского халата, взяла таз и отправилась на тюремный двор.

Солнце клонилось к горизонту.

«Не высохнет, так пусть хоть немного проветрится», – подумала Назан и стала развешивать рваное тряпьё.

Арестантки наблюдали за ней и по-своему жалели. Одна из них, по имени Фериха, осуждённая за прелюбодеяние и уже два месяца сидевшая в тюрьме, сказала:

– Вот дура! Не может отцепиться от хвоста этой ведьмы!

Тихоня Меляхат рассмеялась:

– Посмотреть бы, как ты отцепишься, если она возьмёт тебя в оборот!

– Не приведи аллах! Мне осталось здесь маяться ровно месяц – день в день. А потом… брошусь в объятия моего Бурхана…

– А мужа куда денешь?

– Какого там ещё мужа! Ему бы самому впору найти себе мужика.

Раздался взрыв смеха.

– Над чем смеётесь, распутницы? – спросила, подходя к ним, Недиме.

– Да вот Фериха сон рассказывает…

Назан развесила бельё и, пройдя мимо примолкших арестанток, возвратилась в камеру. Она уже забыла о побоях и ругани Недиме. Вновь и вновь припоминала она подробности свидания с мужем. Ведь он обещал прислать адвоката! Значит, ей дадут небольшой срок. И Назан уже строила планы, как она, отбыв наказание, поедет повидаться с сыном…

А может, муж примет её обратно? Ведь вот приехал сюда… Нанимает адвоката… Дал для неё деньги начальнику тюрьмы. Эх, надо б ей получше обо всём расспросить его, а она потеряла время на слёзы…

– Ну-ка, пошевеливайся, свари мне кофе! Да хорошенько воду вскипяти!

Окрик Недиме вернул её к действительности. Назан бросилась к мангалу и принялась раздувать едва тлевший хлам, заменявший здесь уголь.

Недиме наблюдала за ней, сидя на нарах. Только сейчас она почувствовала, как привязалась к Назан. Эта женщина принадлежала ей и днём и ночью. И вдруг объявился другой повелитель! Сердце Недиме разрывала ревность. Попадись ей в руки этот паршивец, придушила бы его!.. Ишь, что задумал – выгородить свою девку! Ну, нет. Не бывать тому!

«Придумаем что-нибудь, – сказала сама себе Недиме. – Навалим на эту дурёху другие грешки! Что ей лучше подсунуть: гашиш или опиум? Да всё едино, лишь бы его нашли. Уж тогда ей добавят!..»

Взяв из рук Назан чашку кофе, Недиме сказала, стараясь придать голосу заботливый тон:

– Ну-ка, принеси свою посудину!

Назан робко протянула кружку, и Цыганка отлила ей половину кофе.

– Пей! И давай помиримся.

Назан опустила глаза, на которых ещё не просохли слёзы. О, как возбуждал Недиме беспомощный вид этой женщины! Если бы в камере не было арестанток… Она готова была схватить Назан и задушить в своих объятиях.

– Эта несчастная до сих пор стоит перед моими глазами. Она человек конченый! – говорил Мазхар, разбавляя водой ракы. – Ей даже в голову не приходило, что кто-то может позаботиться или хотя бы вспомнить о ней… Посмотрела бы ты на неё, когда она увидела меня! Нет, кто бы там что ни говорил, а Назан была вовлечена в преступление по неведению. Я изучил её дело. Просто поразительно, с какой настойчивостью эти бандюги, стараясь выгородить себя, валили всю вину на неё!

– А с адвокатом ты уже разговаривал? – спросила Нериман.

– Да. Мы с ним давно знакомы – учились на одном факультете. И Нихат его знает. Я предложил коллеге деньги, но он наотрез отказался. Хороший парень!

Мазхар поднял рюмку.

Они сидели в греческом ресторане на одной из улиц Бейоглу. За соседними столами расположились семьи иностранцев. Они оживлённо болтали, ели, пили и громко смеялись.

Мазхар обвёл глазами зал.

– Мне очень нравится, что иностранцы пришли в ресторан со своими жёнами и детьми. Как им всем хорошо, как весело! Такой картины никогда не увидишь в ресторанах старого Стамбула или на Босфоре. Попробуй зайти там в ресторан с женой, все будут пялить на тебя глаза, как на сумасшедшего…

Мазхар посмотрел на Нериман и понял, что её мысли заняты совсем другим.

– О чём ты задумалась?

Очнувшись от его вопроса, Нериман сказала:

– Да всё об этой встрече с братом. Ты заметил, как все обрадовались нашему приезду – его жена, дети и прежде всего он сам?

Приехав в Стамбул, они прямо с вокзала отправились на Крытый рынок, где находилась большая лавка старшего брата Нериман. В первую минуту, увидев сестру рядом с каким-то мужчиной, брат подумал, что она продолжает распутничать в барах. Но как он обрадовался, когда всё разъяснилось! О, Нериман стала женой адвоката Мазхар-бея! Брат заключил её в объятия, словно никогда и не существовало пропасти, разделявшей их столько лет.

Этот высокий, широкоплечий, представительный мужчина не мог сдержать слёз радости. Бросив все дела, он повёл их в свой дом, где сразу стало шумно и весело. Особенно бурно выражали свой восторг сыновья брата.

Его жена – полная, дородная, степенная женщина – оказалась очень радушной и гостеприимной. В честь приезда Нериман и её мужа был устроен настоящий праздник…

Они находились в Стамбуле уже несколько дней.

Мазхар ещё раз наведался к адвокату, которому поручили вести дело Назан. Тот, получив от него доверенность, изучил дело о фальшивомонетчиках и пришёл к выводу, что Назан не участвовала в банде Сами. Он добился от следователя обещания, что Назан будет обвинена лишь в пособничестве. Адвокат пообещал, что сделает всё возможное для смягчения приговора и будет время от времени извещать Мазхара о том, как подвигается дело Назан.

Мазхар больше не ходил в тюрьму считая, что в этом нет необходимости, ведь для спасения Назан было сделано всё, что только возможно, и к тому же, убеждал он себя, не стоило злоупотреблять доверием начальника тюрьмы, который уже однажды пошёл ей навстречу.

Последний вечер они провели в доме брата Нериман. Вся семья сидела за столом допоздна. Нериман перебирала в памяти воспоминания детства. Каким передовым человеком для своего времени был их отец! Несмотря на глубокую религиозность, он дал ей возможность учиться в женском колледже. Как она ему благодарна за это!..

Поездка в Стамбул вместе с дорогой заняла целых восемь дней. Мазхар почувствовал облегчение. Он почти избавился от своих мрачных мыслей и в значительной мере от терзавших его угрызений совести. Быть может, он полностью преодолел бы и то и другое, однако Халдун, глядевший всегда исподлобья, был слишком живым напоминанием…

Не по возрасту смышлёный мальчуган чутьём угадывал, что не следует расспрашивать о матери. Он знал, что отец и Милая мама ездили в Стамбул. Быть может, они видели его маму? Но почему никто не говорил, когда она приедет? Может, мама никогда не вернётся? Этот вопрос не раз вертелся у него на языке, а однажды, когда они шли к портному, Халдун не выдержал.

– Милая мамочка! Можно спросить вас об одной вещи?

– Да, пожалуйста.

– А вы не скажете папе?

– Если ты этого не хочешь, не скажу.

– Да, не хочу!

После некоторого колебания мальчик задал мучивший его вопрос:

– Моя мама больше никогда не вернётся?

Нериман посмотрела на Халдуна и поняла, что ребёнка не следует обманывать.

– Нет.

Халдун больше никогда не заговаривал о своей матери. Он был оживлённым и весёлым и только иногда нахмуривал брови и задумывался. Где-то на глубине его сознания таилась едва ощутимая горечь. Как правило, это случалось после того, как он слышал произнесённое кем-то слово «мама» или видел на улице счастливых мать и сына.

Так продолжалось до того дня, когда пришло известие о гибели отца…

Толки об автомобильной катастрофе на протяжении многих недель и месяцев будоражили весь город. Особенно тяжёл был этот удар для партии, к которой принадлежал Мазхар. На первый взгляд, всё выглядело как нелепая случайность. Адвокат, судья и секретарь суда выехали на осмотр какого-то земельного участка в связи с делом о наследстве фабриканта Шакир-паши. Их путь лежал через деревянный мост. Ещё за несколько часов до их возвращения мост был в полном порядке. Но когда они ехали обратно, мост рухнул, и автомобиль свалился в реку с высоты полутора сот метров.

Явные улики были налицо: деревянные опоры моста оказались подрубленными, на них отчётливо виднелись следы топора. Несомненно, что всё было подстроено с целью избавиться одним ударом от трёх неугодных кому-то людей – адвоката, судьи и секретаря суда.

– Но кто преступник?

– Поговаривали, что это дело рук Шакир-паши…

Но пока по городу ползли всевозможные слухи и бесконечно тянулось следствие, жизнь продолжала идти своим чередом.

К Нериман, которая проводила долгие ночи в слезах, явился однажды её бывший патрон и предложил вернуться в бар. Он назначил очень высокое жалованье, но Нериман отказалась. Она решила в самое ближайшее время отправиться в Стамбул и поселиться у брата, с которым поддерживала постоянную переписку.

Он прислал уже несколько писем, в которых, как мог, утешал её. «Не всё уходит с умершими, жизнь есть жизнь. Если аллах закрывает одну дверь, то ведь может открыться другая». Брат писал, что с нетерпением ожидает встречи и готов оказать любую поддержку.

Нериман полагала, что ей следует поехать. Однако как быть с матерью мужа, которая оставалась в полном одиночестве?

Уже не раз Хаджер-ханым цепляясь за руки Нериман, спрашивала, что ей теперь делать? Больше всего она боялась, что невестка на правах законной наследницы сына могла завладеть всем имуществом и уехать, бросив её на произвол судьбы. К тому же на руках у Нериман оставался ребёнок. Поэтому у Хаджер-ханым было слишком мало шансов на получение какой-то доли наследства.

Старуха прикидывала и так и эдак. Начать хлопоты о пенсии? Но её сын не был государственным чиновником, его семье пенсия не полагалась. Подать в суд? Но вряд ли она там чего-нибудь добьётся.

В конце концов она решила, что вернее всего будет упросить невестку, чтобы та не бросила её на волю аллаха без всяких средств.

Нериман вовсе не собиралась поступать со свекровью столь бессердечно. И однажды отправилась к Хаджер-ханым для обстоятельного разговора.

Только сейчас Нериман заметила, как постарела её свекровь. У Хаджер-ханым сидели Рыза и Наджие. Не стесняясь гостей, она начала лебезить перед невесткой, которую, бывало, поносила на чём свет стоит. Старуха суетилась, не зная, куда и усадить дорогую гостью.

Хаджер-ханым подробно расспрашивала её о самочувствии, о делах, а главное – о планах на будущее. Однако Нериман сухо сказала:

– Рыза-эфенди, оставьте, пожалуйста, нас вдвоём, нам надо поговорить.

Супругам такое обращение пришлось не по душе. Но делать было нечего, и они нехотя поднялись. Нериман сразу приступила к делу.

– Тот, кто ушёл от нас, был не только моим мужем, но и вашим сыном. Он был единственной вашей опорой. Если говорить прямо, теперь вам не на кого надеяться… Однако я вхожу в ваше положение и в связи с тем, что в ближайшее время я собираюсь уехать к своему старшему брату…

Хаджер-ханым смотрела на Нериман покрасневшими от слёз глазами, боясь пропустить хоть слово.

«А вдруг она скажет, что я не могу претендовать на имущество сына?» – трепетала старуха. Но Нериман продолжала:

– …я считаю своим долгом подумать и о вас. Ведь вам некуда податься. Вы знаете, что дом, в котором мы живём, не принадлежал Мазхару, он его арендовал. У вашего сына не было недвижимого имущества. Что касается движимости, то она ограничивалась домашними вещами. Поэтому главную часть наследства составляют наличные деньги.

– Я намерена продать все вещи, то есть опять-таки превратить их в деньги, и прибавить вырученную сумму к имеющейся наличности…

Волнение Хаджер-ханым достигло крайнего предела.

– …После этого я выделю вам из них некоторую часть и передам её в ваши руки.

Хаджер-ханым не верила своим ушам. Она бросилась на шею невестке и осыпала её поцелуями. «Неужели, – думала она, глядя во все глаза на Нериман, – это говорит та самая девица из бара, которую я всегда считала дрянной женщиной?»

– Да пошлёт тебе аллах счастья на этом и на том свете! Да превратит он камень в твоих руках в золото!..

– Эти деньги, – холодно продолжала Нериман, – вы можете использовать по своему усмотрению: получать на них проценты или пустить в оборот.

Хаджер-ханым сразу подумала о Рызе, ведь теперь он был для неё самым близким человеком. Она даст ему деньги. Рыза откроет кабачок, и часть прибыли пойдёт на её содержание. О, значит, она будет избавлена от заботы о куске хлеба? Ей не придётся вернуться к корыту или наниматься в служанки!

У Хаджер-ханым отлегло от сердца.

– Что касается Халдуна, то…

«Действительно, – спохватилась Хаджер-ханым, – ведь есть ещё внук. Как же я не подумала, что молодая женщина может не захотеть ехать к брату с пасынком? Она, наверно, рассчитывает снова выйти замуж. А может быть, решила вернуться в бар? Так или иначе, но Нериман, видно, хочет отделаться от Халдуна, оставить мальчика мне, чтобы он не путался у неё под ногами…»

Однако Нериман снова свалила с плеч старухи огромную тяжесть.

– …Халдун для меня – единственная память о муже. Если вы не будете возражать, то ребёнок поедет со мной. Можете быть совершенно спокойны, я позабочусь о нём не хуже, чем сделала бы это для собственного сына. Одним словом постараюсь заменить ему и отца и мать.

Хаджер-ханым подавила вздох облегчения и воскликнула:

– Клянусь аллахом, доченька, ты такая хорошая, что у меня и язык не поворачивается отказать тебе! Ты ведь знаешь, внук для меня – всё.

– Вы правы. Несомненно, вы ближе ему, чем я. В конце концов я для него посторонняя… Что делать, пусть мальчик остается у вас.

– Помилуй, дитя моё! Что за разговор? Да разве я управлюсь с ним? Не сегодня-завтра ему в школу, а там начнутся расходы…

– Значит, вы согласны оставить мальчика у меня?

– Да, но с условием, что хоть изредка мне будут сообщать о его здоровье.

– Ну, это само собой, Хаджер-ханым-эфенди.

Тотчас после ухода Нериман в комнате появились Рыза и Наджие. Они своими ушами слышали, что старухе перепадёт кругленькая сумма. Однако супруги ещё сомневались, действительно ли Нериман расщедрилась, нет ли здесь какого умысла.

– Неспроста всё это, не иначе как хочет устроить какой-то подвох, – сказала Наджие. – Уж слишком всё просто получается. Сама прибежала к тебе уговаривать, чтобы взяла деньги. А не пришло тебе в голову, что она хитрит?

– Н-н-е-т!

– Не обижайся, ханым-эфенди, но очень уж ты простодушна. У сына было столько вещей, а она хочет отделаться от тебя какой-то подачкой! Да кто ты ему была – мать или прислуга? Поверь, если передать дело в суд…

– Не болтай языком! – вмешался Рыза. – Если Хаджер-ханым пойдёт в суд, то ей и этого не видать! Ведь невестка берёт на себя Халдуна.

Хаджер-ханым была такого же мнения.

– Нет, – сказала она, – вряд ли я выиграю. Да и кто знает, сколько пришлось бы хлопотать… И то, что Халдун у неё останется, хорошо. Не сегодня-завтра в школу пойдёт, хлопот с ним не оберёшься. Она женщина молодая, расторопная, к тому же бездетная. В Стамбуле она сумеет его выучить и сделать человеком… А мы уж здесь будем заниматься своими делами…

– Вот это правильно! – сказал Рыза, потирая руки. – Откроем кабачок и будем денежки заколачивать!

У Наджие загорелись глаза.

– Открывай заведение, а насчёт закусок и всего прочего можно положиться на меня. Так, что ли, Рыза?

– Ну, это сам аллах приказал.

– Но только чур, бельё стирать не мне.

– Ладно, ладно, найдём прачку! И без стирки дела хватит. А я с утра пораньше – на базар. Продукты – это уж моё дело. По вечерам буду стоять за стойкой: отпускать вина, закуски, рассчитываться с гарсонами – у меня будет хлопот полон рот. Но, клянусь честью, мы хорошо заработаем!

– Помоги аллах, – пожелала Хаджер-ханым. – Но только помните, кроме вас у меня никого нет, вы моя единственная надежда. Капитал будет мой, а труд ваш. Вы будете платить за мою квартиру, заботиться о моём столе…

– Какой может быть об этом разговор? Гарсон принесёт вам и обед, и ужин. Даже с грязной посудой не придётся возиться, вымоют. А через полгодика, глядишь, и расширим дело.

– Ну, это если будет хороший доход.

– Доход? Уметь надо! Тут много всяких тонкостей. Покупаешь, например, вина – вот столько, подливаешь воды – вот столько. Получается – во сколько! Клянусь аллахом, вино нам почти ничего не будет стоить!

– Как так?

– А это уж мой секрет!

Рыза поставил между ног мангал и с довольным видом стал подкручивать усы.

– Разбавить вино водой, бросить горсть извести или опиума, а то и белены – и готово! Глупцов хоть отбавляй, будут пить и только похваливать: «Ну и крепкое вино»!.. Стакан не отнимешь, пока не напьются…

– А печёнки у них не полопаются?

– Нам-то какое до этого дело, Хаджер-ханым? Да если у них не будут лопаться печёнки, то мы останемся без гроша! Это ведь торговля, ханым-эфенди! Коммерция! Будешь деликатничать, прогоришь! Весь фокус в том, чтобы любыми правдами и неправдами увеличивать капитал.

– Правильно, – согласилась Хаджер-ханым, хотя ничего не поняла в рассуждениях гарсона, понаторевшего в кабацких делах.

В течение недели всё произошло так, как обещала Нериман. Хаджер-ханым вручили выделенную ей сумму, а молодая вдова вместе с Халдуном отправилась на вокзал. Они сели в поезд, напутствуемые добрыми пожеланиями Нихата и его жены.

Хаджер-ханым, Рыза и Наджие прибежали перед третьим звонком. Бабушка прослезилась и в последний раз обняла внука. Удар колокола. Паровозный свисток и поезд медленно поплыл вдоль перрона.

Нериман не сводила глаз с Халдуна. Он сидел на том же месте и почти в такой же позе, как Мазхар во время последней поездки в Стамбул… Бедный ребёнок! Подумать только, сначала мать, потом отец…

За окном понеслась ночь. Вскоре Халдун стал клевать носом. Он мог свалиться, и Нериман взяла его на руки. Мальчуган склонил свою золотистую кудрявую головку ей на грудь и сразу заснул.

20

Сколько раз на этой груди – его единственном прибежище – просыхали сиротские слёзы!.. Не прошло и нескольких дней с тех пор, как они поселились у дяди, а уличные мальчишки уже стали дразнить его «сын проститутки»! В их квартале было немало озорников, готовых с утра до ночи травить Халдуна. И самое обидное было то, что верховодил ими старший из трёх сыновей дяди. Халдуна так изводили, что слёзы лились у него в три ручья. Он спасался от преследователей только в объятиях Нериман.

Почему его дразнят «сын проститутки»? Однажды, когда они вышли на улицу, Халдун спросил у сына дяди, который был старше его на три года:

– Что такое проститутка?

В тёмно-зелёных глазах мальчугана забегали озорные огоньки.

– Не знаешь, что такое проститутка? – По правде говоря, он и сам не понимал значения этого слова. Но, чтобы не ударить лицом в грязь перед товарищами, заорал во всё горло: – Поглядите, ребята, на этого дурака! Не знает, что такое проститутка!

– Врёшь!

– Клянусь аллахом, не знает!

– Да у него на губах ещё молоко не обсохло! Молокосос!

Так Халдун и не узнал значения этого слова, но понимал, что в нём есть что-то очень обидное. А на улице Фатиха, где находился дом дяди, за ним прочно укрепилось прозвище «сын проститутки».

И ничто не могло этого изменить – ни уговоры Нериман, пытавшейся урезонить мальчишек, ни подзатыльники дядюшки, перепадавшие его сыновьям. Халдун перестал играть с ребятами. Выходя из дому, он норовил поскорее спрятаться в укромном местечке и не показываться им на глаза. Но стоило ребятам обнаружить его, и травля возобновлялась.

– Как дела, сын проститутки?

– Глядите, глядите, отворачивается!

– Знаете, на кого он похож? На мокрую курицу, провалиться на месте, если вру…

Ребята разражались смехом, а Халдун съёживался и спешил улизнуть.

Травля Халдуна вносила сумятицу в жизнь всей семьи, и это сильно раздражало дядюшкину жену. Вначале она ещё как-то стеснялась гостьи. Но вскоре начала ворчать, а однажды прямо заявила:

– Нериман-ханым! Я не хочу, чтобы из-за вашего ублюдка донимали моих детей.

Нериман не ожидала такого удара.

– И как только у вас язык поворачивается?..

– Да нет больше моего терпенья! Я однако никак не пойму, почему вы-то с ним мучаетесь? Ведь у него есть бабка, вот и отправьте мальчишку к ней. Пора ему привыкать жить без матери и отца.

Нериман и слышать об этом не хотела. Могла ли она доверить Халдуна – единственную память о муже – вконец опустившейся старухе? Ведь, судя по письмам Хикмет-ханым, мать Мазхара настолько сблизилась с их бывшим соседом – гарсоном Рызой и его женой, что даже содержала вместе с ними кабачок.

Нет, ребёнок был слишком дорог Нериман, и она тяжело страдала, видя, как трагично складывается его судьба.

– Я не могу отправить его к бабке. Это невозможно.

– Тогда вам надо быть готовой ко всему.

– Иначе говоря, к тому, чтобы ваши дети измывались над ним?

– Что поделаешь, дорогая, не лупить же их до смерти!

– Лупить не надо, надо воспитывать! Ваши дети мне родные, но и Халдун не чужой. Поймите, он моя единственная отрада, мой единственный сын!

Золовка ничего не ответила, хотя ей так хотелось сказать: «Уж кому-кому, но только не тебе, голубушка, учить меня, как воспитывать детей!»

Нериман всё поняла по её взгляду. С этого дня она стала избегать разговоров с золовкой. Уединяясь с Халдуном в отведённой им комнате, Нериман прижимала к груди его золотистую головку и предавалась своим невесёлым думам.

В один из таких грустных дней, на третий месяц со дня их приезда в Стамбул, Нериман заметила, что с балкона напротив за ней наблюдает какой-то элегантный мужчина с гладко зачёсанными назад волосами. Ей стало неловко. «Что за человек? – терялась в догадках Нериман. – Может, новый жилец? В таком случае, ему скоро надоест, и он перестанет интересоваться чужой жизнью».

Но проходили дни, а незнакомец не изменял своей привычки. Вскоре он перестал довольствоваться одними взглядами и, проходя мимо их дома, делал ей какие-то знаки.

Даже золовка заметила это и поделилась своим открытием с мужем.

– Ну и прекрасно, – отозвался тот. – Нериман – молодая вдова. Неплохо, если бы они столковались.

– Милая мама, – сказал как-то Халдун, – ты видела дядю, который живёт напротив нас?

– Да.

– Он хочет дать мне шоколадку.

– Почему ты так думаешь?

– Да он уже мне её много раз показывал.

– Ну, тогда подойди и возьми.

– Разве у чужих берут шоколадки?

– Если мама разрешает, берут, – улыбнулась Нериман.

И Халдун пошёл. Он возвратился с запиской, сложенной в несколько раз.

– Дядя сказал, что будет ждать ответа, – проговорил мальчик, протягивая записку.

Нериман прочла её одним духом. Сосед из дома напротив писал, что давно хочет с ней познакомиться и просил, если это возможно, встретиться завтра в парке.

Халдун, обещавший принести ответ, затормошил её:

– Ну, напиши ему!

Нериман была в нерешительности. Ведь со дня гибели Мазхара прошло каких-нибудь четыре месяца. Что подумает золовка?

– Ну, пиши, мамочка, пиши, – продолжал тормошить её Халдун.

– Тебе понравился этот дядя? – снова улыбнувшись, спросила Нериман.

– Угу!

– Чем же?

– У него так красиво причёсаны волосы… Он очень вежливый, спросил, как меня зовут. Я сказал «Халдун», а он назвал меня «Халдун-бей!»

После некоторого колебания Нериман написала ответ. Она согласилась встретиться.

Когда в назначенный час Нериман появилась вместе с Халдуном, незнакомец уже ждал их. Они сели рядом на скамью и заговорили о погоде, о том о сём. Новый знакомый похвалил Халдуна:

– Очень смышлёный паренёк! У вас есть и другие дети?

– Нет. Да и Халдун мне не родной сын.

– Вот как!

Нериман немного рассказала ему о себе, потом рассказывал он. Оказывается, по профессии он инженер, занимается подрядами. Дважды был женат, но оба раза неудачно. Первый раз женился по настоянию матери на родственнице, а через полгода развёлся. Вторая жена была дочерью полковника. Но и этот брак оказался недолговечным из-за чрезмерной ветрености кокетки жены.

Смирившись со своей судьбой, он уже решил никогда более не вступать в брак, и вот…

«Что же из всего этого может получиться? – слушая его, думала Нериман. – Впрочем, если всё, что он говорит, неправда, я ничего не теряю. Не исключено, однако, что он говорит правду и у него серьёзные намерения… Посмотрим!» Во всяком случае, она не собиралась быстро сдаваться.

С этого дня начались их встречи, на которые Нериман непременно брала с собой Халдуна. Через некоторое время новый знакомый стал просить Нериман встретиться наедине. Тогда они могли бы отправиться на Босфор или на Принцевы острова. Можно будет чувствовать себя более свободно и о многом поговорить…

Нериман лишь смеялась. Она была не настолько наивна, чтобы не понимать, что скрывается за словами «чувствовать себя более свободно»… Но тем не менее вела себя так, словно не догадывалась о скрытом смысле его намёков. Она старалась лишь, чтобы до поры до времени об их взаимоотношениях ничего не было известно брату.

Обо всём этом она написала жене Нихата Хикмет-ханым. «Человек он не плохой, но несколько наивен и простоват, – писала Нериман. – Зовут его Селим. Видимо, он со средствами, мог бы стать хорошим мужем. Вообще-то дела у нас идут на лад. Он заговорил даже о том, что скоро собирается куда-то отправить мать. Единственная загвоздка – Халдун. Что делать с мальчиком? Было бы вполне естественно отвезти его к бабке. Но вряд ли это возможно при сложившихся обстоятельствах…»

Вечером Хикмет-ханым с волнением протянула мужу письмо Нериман.

– Бедняжка Халдун! – вздохнул Нихат, прочитав письмо. – Несладко ему там придётся после замужества мачехи.

Засунув руки в карманы, он стал неторопливо прохаживаться взад и вперёд по комнате, точь-в-точь как это делал когда-то Мазхар. Да и жили они сейчас в том самом особняке, который прежде снимал Мазхар; теперь он стал собственностью Нихата. Дела шли у него превосходно. Нихат не был таким принципиальным, как Мазхар. Он не уклонялся от выгодных дел, даже если они были сомнительного характера. Поэтому не удивительно, что за довольно короткий срок Нихат оказался обременён весьма солидным капиталом.

– А не взять ли нам Халдуна к себе? – спросил он, останавливаясь. Нихат был уверен, что жена не захочет лишних хлопот. Оказалось, однако, что она только этого и ждала.

– О, это было бы чудесно! Я сама хотела тебе предложить.

– Тогда за чем же остановка? – с живостью воскликнул Нихат. – Это благое дело. И ребёнок внёс бы в нашу жизнь большую радость.

Всё это было несомненно. Однако приходилось считаться с тем, что Халдун не совсем одинокий ребёнок, существовала ещё бабка. Даст ли она согласие? Старуха недолюбливала Нихата, а уж к его жене питала откровенную неприязнь, ведь Хикмет была близкой подругой Нериман – этой девицы из бара!

– Ты говоришь о бабке, но прежде всего следует вспомнить, что у него есть мать. Летом, когда мы поедем в Стамбул, можно будет сходить в тюрьму и взять у неё соответствующее разрешение.

– Ты совершенно права, – обрадовался Нихат. – Как это не пришло мне в голову? Если мы получим письменное согласие матери, то дело можно считать улаженным.

Обо всём этом они подробно написали Нериман. Та осталась очень довольна. Её отношения с инженером стремительно развивались. Теперь она знала, что он сильно увлечён. А она? Да что там, не висеть же ей до бесконечности на шее брата…

Хотя Селим находил, что Нериман несколько излишне сообразительна, а она считала его несколько простоватым, они поладили.

…В ту зиму Халдун пошёл в школу. Но это принесло мальчику лишь новые страдания. Озорной сын дядюшки, который учился уже в третьем классе, сообщил чуть ли не каждому школьнику, что у Халдуна есть прозвище «сын проститутки». При каждом удобном случае сверстники старались напомнить мальчику об этом, хотя учителя не раз делали им замечания, приказывая не повторять таких отвратительных слов. Халдун стал дичиться ребят и старался во время перемен улизнуть в полутёмный коридор, по которому, кроме учителей, почти никто не ходил.

Дома ему тоже приходилось несладко. У Нериман почти не оставалось для него времени. Её рука теперь редко прикасалась к его светловолосой головке. Она часами вертелась перед зеркалом, прихорашиваясь и наряжаясь.

Халдун инстинктивно чувствовал, что всё это делается для того дяди с гладко прилизанными волосами. Он начал его недолюбливать и не желал больше видеть человека, отнявшего у него Милую маму…

Зима оказалась, вероятно, самой длинной из всех, которые помнили жители Стамбула. Снег шёл до конца апреля, а местами оставался лежать даже до начала мая. Зато к середине месяца от зимы не осталось и следа.

Весной Халдун перешёл во второй класс, получив по всем предметам высшую оценку – десять баллов.

Вскоре наступила жара. В начале июня пришло письмо от Нихата. Он сообщал, что вместе с женой приедет в Стамбул на три летних месяца.

Они остановились в одном из отелей, расположенном в деловой части города. Друзья привезли Нериман сногсшибательные новости. Оказывается, Наджие застала её бывшую свекровь в объятиях своего мужа…

Нериман не верила своим ушам.

– А что же произошло потом?

– Они захлопнули перед старухой свою дверь!

– А деньги Хаджер-ханым?

– Приказали долго жить!

– Неужели она не заключила с ними никакого договора?

– Говорят, Хаджер-ханым давно находилась в любовной связи с Рызой. Хитрец сумел заморочить старухе голову и так обвёл её вокруг пальца, что выудил у неё всё до последнего куруша, не взяв на себя никаких формальных обязательств.

Нериман стало жаль свою бывшую свекровь.

– Что же с ней теперь будет?

– Клянусь аллахом, не ведаю. Ты же знаешь, она нас не любит. Ни разу не зашла к нам, хотя бы за советом. А мы, честно говоря, ей не навязывались…

Больше всех приезду Хикмет-ханым обрадовался Халдун. Теперь он знал, что от Милой мамы нечего больше ждать, и перенёс всю свою детскую привязанность на тётю.

Три дня Нихат-бей и Хикмет-ханым вместе с мальчиком бродили по Стамбулу. Наконец в одном из зелёных уголков города им приглянулся пятикомнатный особняк. Он был немного велик для такой семьи. Им вполне хватило бы и одного верхнего этажа, из окон которого открывался великолепный вид на Босфор. Однако они решили здесь обосноваться. В тот же вечер Халдун засыпал на руках у Хикмет-ханым.

Время перевалило за полночь, но она заметила, что мальчик не спит. Погладив его по голове, Хикмет-ханым спросила:

– Что с тобой малыш?

– Не хочется спать.

– Почему же?

– Не знаю.

Хикмет-ханым принялась баюкать Халдуна, а он становился всё грустнее и в конце концов заплакал. «Что с ним творится? – забеспокоилась она. – Быть может, в школе его обижают? Бьют?»

Но вот Халдун вытер рукой слёзы и спросил:

– Милая тётя, что такое проститутка?

Хикмет-ханым даже вскочила от неожиданности.

Прибавив огонь в лампе, стоявшей на тумбочке возле кровати, она с тревогой посмотрела на Халдуна.

– От кого ты слышал это скверное слово?

– Так я и знал, что оно скверное!

– Конечно, дитя моё. И как только ты повторяешь такую гадость? Больше никогда не говори этого слова!

– Нет, ты скажи, разве моя мама проститутка? – вновь ошарашил её Халдун.

– Откуда ты это взял? Кто мог так сказать?

– Все! Все! И дядюшкины дети, и уличные мальчишки, и мои одноклассники! Они все так говорят! Они всегда доводят меня до слёз. Я больше не пойду к дяде! Я не хочу в школу! Я не люблю этого господина! И даже Милую маму! Я люблю только тебя, дорогая! Если они придут, ты не отдавай меня. Скажи, что теперь я ваш. Я люблю тебя и дядю Нихата. Я хочу быть вашим ребёнком!

Халдун плакал навзрыд.

Проснувшийся Нихат поднял Халдуна на руки и положил его между собой и женой. Оба они стали утешать мальчика, как могли. Но их ласки вызвали целый поток теперь уже радостных слёз. В ту ночь Халдун наплакался всласть.

На следующий день он носился по саду, позабыв обо всём, даже о Милой маме. Хикмет-ханым не успевала менять ему мокрые от пота рубашки.

Какие хорошие дети были у их соседей! Никто его не дразнил. Всей гурьбой они бегали по лужайке и со смехом валились в высокую траву. Он был счастлив.

Через три дня к ним в гости пожаловали Нериман и её кавалер. Халдун почти не обратил на них внимания, словно это были какие-то посторонние люди. Они принесли ему большую плитку шоколада и жёлтый футбольный мяч. Но он остался равнодушен к подаркам.

Нериман только поражалась тому, как быстро удалось её друзьям завоевать любовь ребёнка.

– Да мы ведь старые приятели, – засмеялась Хикмет-ханым.

– Знаю, и все-таки…

Они не стали продолжать разговор на эту тему. Все были довольны.

Нихат предложил гостю спуститься к морю. Как только мужчины вышли, Хикмет воскликнула:

– Везёт тебе на мужчин, бестия!

– Разве я в этом виновата?

– Да кто же тебя винит! Но почему так получается?

– Откуда мне знать?

– Однако ты сумела обворожить этого человека!

– Клянусь аллахом, у меня и в мыслях ничего подобного не было! Я вся была поглощена горем Халдуна. И вдруг однажды заметила…

– Я рада за тебя. Но меня очень огорчает, что ребёнка травят.

– Поверь, что мне это доставило много страданий.

Хикмет-ханым всё понимала и ни в чём не винила Нериман. Она заменяла мальчику мать до тех пор, пока могла.

– Мы решили встретиться с матерью Халдуна и взять у неё письменное согласие на его усыновление. Это будет самое лучшее, что можно придумать.

– А Халдуна вы тоже возьмёте с собой?

– Нет. Нихат пойдёт один…

Вскоре Нихат посетил начальника тюрьмы. Он узнал о Назан малоутешительные новости. Она пристрастилась к наркотикам и к тому же стала ими приторговывать. Даже Недиме, угодившая в тюрьму за торговлю наркотиками, начала исправляться. Она-то и указала потайное место, куда Назан прятала наркотики.

– Тем не менее, – сказал начальник тюрьмы, – коли речь идёт о ребёнке, вы можете с ней встретиться.

Нихат с волнением ожидал прихода Назан. Она появилась минут через пятнадцать. О аллах милостивый! Неужели перед ним та самая девушка из Сулеймание – нежная, стройная? Куда девались её золотистые косы?.. Волосы Назан свалялись, в них блестела седина. Глаза ввалились, всё лицо было в морщинах.

– Ты узнаёшь этого господина? – спросил начальник тюрьмы.

Арестантка долго и тупо смотрела на незнакомого человека. Наконец она дважды покачала головой и сказала:

– Нет!

Тогда Нихат подошёл к ней совсем близко и спросил:

– Ты меня не узнаешь, Назан-ханым? В её глазах мелькнул протест.

– Ханым? Да какая я ханым? Давно это было… Я теперь фальшивомонетчица.

– Так я же Нихат, друг Мазхара. Помнишь, мы жили по соседству с тобой, когда учились в университете.

Где-то совсем далеко в сознании Назан возникли какие-то смутные воспоминания. Постепенно они начали приобретать более определённые очертания.

– Так и не вспомнила?

– Вы сказали «Мазхар»?

– Да, это мой друг.

– А разве Мазхар-бей не умер?

– Царство ему небесное!

– А что стало с Халдуном?

– Вот из-за него-то я и пришёл сюда. Халдун живёт с нами. О нём можешь не беспокоиться. Он ходит в школу, а потом будет учиться на доктора. Мы с женой любим его, как собственное дитя. Милая мама сказала, что…

Широко раскрыв глаза, Назан внимательно посмотрела на Нихата:

– Милая мама? Кто это?

Нихат понял, что ей ничего не известно о Нериман.

– Разве Мазхар-бей женился на другой?

Нихат молчал.

– Как же это разрешила Хаджер-ханым? – Назан горько улыбнулась. – А ещё уверяла, что к весне я снова вернусь в их дом…

Она вздохнула и отвернулась.

– Оставь эти разговоры! – оборвал её начальник тюрьмы. Его раздражало, что свидание так затянулось. – Бей-эфенди пришёл по поводу твоего сына. Если дашь согласие, то он возьмёт его к себе и будет воспитывать. Ему дадут образование. Твой сын станет доктором, плохо ли? А ты, когда отбудешь срок наказания, сможешь поехать к нему и спокойно прожить до конца своих дней.

Назан встрепенулась:

– Нет, я не хочу, не хочу к сыну! Я не смогу посмотреть ему в глаза. Пусть лучше Халдун думает, что я умерла. Да я и в самом деле мертва! Поступайте как знаете… Берите его, учите, воспитывайте. Но только никогда не говорите, какая у него мать!.. Я умоляю вас, скажите ему, что я умерла! Умоляю!

Нихату и даже начальнику тюрьмы стало не по себе.

– Вы даёте мне слово? – настаивала Назан.

– Хорошо, хорошо, будет так, как ты желаешь… Успокойся!

Начальник тюрьмы подготовил по всем правилам бумагу и показал Назан, где надо поставить подпись.

Нихат покидал тюрьму совершенно подавленный. Нервы были напряжены до предела. Лучше бы он совсем не приходил и не видел, что стало с милой, робкой, застенчивой девушкой, о которой у него сохранялись самые светлые воспоминания. «Так вот какую шутку может сыграть с человеком жизнь! Но кто же виноват во всём этом? Мазхар? Да нет же! Он расстался с женщиной, в которой жестоко разочаровался. Не мог же он предвидеть, что ей ниспослано свыше».

– Будь проклято всё на свете! – сказал Нихат встретившей его на пороге жене.

– Замолчи! Ты богохульствуешь, словно неверный!

– Низводить людей до такой степени! Нет, это не делает чести всевышнему!

– Покайся, пока не поздно!

– Ну и что тогда? Представь себе, что я уже раскаялся, воздел руки к небу и взываю к всевышнему о прощении. Разве это что-нибудь изменит? На наших глазах погибла целая семья. И ты хочешь меня убедить, что это произошло не по предначертанию свыше? Ну а если завтра с нами произойдёт то же самое? Да можешь ли ты поручиться, что судьба будет к тебе более благосклонна?

– О чём ты говоришь?

– О том, что участь Назан может постигнуть и тебя.

Но Хикмет-ханым была твёрдо уверена, что с ней ни при каких обстоятельствах не могло бы произойти того, что случилось с Назан.

В конце лета Нериман уехала со своим новым мужем Селимом в Измир, а семья Нихата возвратилась домой. Привязанность Халдуна к Нериман сменилась забвением, ведь милая мама покинула его ради того господина… Зато у него сохранились самые приятные воспоминания о большом красивом доме в одном из зелёных уголков Стамбула, о синем-синем небе и фиолетовых водах Босфора. В ушах ещё звенели весёлые голоса друзей.

Когда Халдун пошёл во второй класс, он более не дичился своих сверстников.

Всё было новым в его жизни – одежда, башмаки, ранец, тетради и, конечно, друзья. Обидное прозвище, забытое ещё в том доме, на берегу Босфора, больше не тревожило. Ранним утром Халдун отправлялся в школу и до звонка на урок играл вместе с ребятами на школьном дворе.

Иногда он видел во сне мать. Но утром, среди новых друзей, в шумных играх и весёлых забавах быстро забывал о ночных сновидениях.

Он не знал о том, что в эту зиму его бабка нанялась кухаркой в богатую семью и уехала куда-то далеко-далеко, за Стамбул. Нихат и Хикмет-ханым оградили его и от этого. Ведь он мог принять всё близко к сердцу и вновь пережить горькое чувство унижения…

Но в следующем году, когда у Хикмет-ханым родилась девочка, Халдун почувствовал, что в его жизни многое изменилось. Покой ушёл из дома дяди Нихата. «Откуда, – думал Халдун, – взялась эта мокрая крикунья?»

– Её послал нам аллах, – говорила Хикмет-ханым. – А когда девочка вырастет, она будет стирать и гладить бельё и одежду своего старшего брата Халдуна.

«Аллах? – недоумевал Халдун. – А где он живёт? Какое ему до нас дело? Почему он послал к нам в дом эту замарашку? Кто его просил?»

Пока в доме не было младенца, целый день всё вращалось вокруг Халдуна. Вечером, после ужина, его умывали и на руках уносили в спальню. Дядя и тётя садились около его кроватки, рассказывали сказки и баюкали мальчугана.

Теперь всё изменилось. Никто больше не умывал Халдуна, он должен был делать это сам. Ноги и то приходилось мыть самому. И спать он отправлялся один. Даже дяде Нихату было не до него. В дом стала часто наведываться женщина в белом халате. И все втроём они занимались этой замарашкой. «Что они в ней нашли? – возмущался Халдун. – Вся какая-то синяя, сморщенная…»

Однажды ему приснилось, что тётя сердито сказала: «Я тебя больше не люблю! У меня теперь есть дочка, я её мама. А у тебя нет ни матери, ни отца. Я выброшу тебя на улицу!»

От испуга Халдун проснулся. Неужели его выбросили на улицу?.. Нет, он был в своей спальне. Бледный свет привёрнутой лампы едва освещал стену. Халдун вскочил и выглянул в переднюю. У тёти горел свет. Мальчик приподнял волочившуюся по полу ночную рубашку и на цыпочках пошёл по коридору. Так он добрался до окна и заглянул в комнату. Тётя кормила грудью девочку, а дядя Нихат полулежал на тахте и курил.

– Умный мальчуган! Очень похож на отца, – говорил он. – Но кое-что в нём есть и от матери. Мы должны сделать всё, чтобы он выучился и стал человеком, хорошим врачом, а потом…

– Женился на нашей Нермин? – засмеялась Хикмет-ханым.

– Да. Это было бы хорошо!

Хикмет-ханым вздохнула:

– Судьба! Всё в руках судьбы! Бросишь камень в одну птицу, а попадёшь в другую…

– Верно.

Дядя Нихат погасил сигарету, поднялся и направился к двери.

– Пойду навещу Халдуна, – услыхал мальчуган и пустился наутёк.

Когда Нихат-бей открыл дверь, то заметил маленькую белую фигурку, скользнувшую по тёмному коридору.

– Кажется, здесь был Халдун, – с тревогой в голосе сказал он жене.

– Странно! Неужели подслушивал?

Нихат чуть не бегом бросился в комнату мальчика. Халдун лежал, уткнувшись лицом в подушку. Он не столько испугался, сколько устыдился того, что подслушивал.

Нихат присел на кровать, погладил его по голове и спросил:

– Ты хочешь что-нибудь сказать, дитя моё?

Халдун молчал.

– Мне показалось, что ты подходил к нашей двери. Может, чего-то испугался?

– Да!

– Чего же!

– Тётя выбросила меня на улицу…

– Так ты видел сон? Верно я тебя понял?

– Мне приснилось, что тётя пришла с Нермин на руках и сказала: «Слушай, Халдун! Я мать этой девочки, а у тебя нет ни отца, ни матери. Уходи отсюда!»

Халдун шумно вздохнул и заплакал.

– Погоди, – сказал Нихат, беря его на руки. – Пойдём-ка к тёте и всё выясним.

Стоя с Халдуном на пороге комнаты, Нихат спросил:

– Это правда, что ты прогнала Халдуна?

– Кто? Я? – Хикмет-ханым ничего не понимала.

– Ты.

– Да что ты такое говоришь? Я прогнала Халдуна?

– Ну да, во сне. Ему снилось, что ты любишь только эту замарашку, а его гонишь прочь.

Всё было ясно, Халдун ревнует её к маленькой Нермин.

– Дитя мое! – протянула к Халдуну руки Хикмет-ханым. – Разве я могла бы тебя прогнать из-за этой глупышки? Ну что она представляет собой? Крошечная сморщенная старушка – больше ничего. Если она тебе очень не нравится, мы можем отдать её кошкам.

Халдун посмотрел мокрыми от слёз глазами на спящую девочку.

– Отдать такую крошку? Нет, тётя! Мне её жалко!

– Вот видишь. И нам тоже. Ты должен понять, что в наших сердцах есть место и для неё, и для тебя.

После этой ночи ревности Халдуна как не бывало. Он не видел более тревожных снов и стал весел, как прежде.

От своих однокашников он многое узнал о жизни и о своей семье. Но больше всего ему хотелось узнать что-нибудь о матери, а это как раз не удавалось. Никто не мог ничего сказать, а тётя и дядя Нихат всегда обходили его вопросы молчанием. И Халдун перестал спрашивать. Однако по мере того как он подрастал, тоска по матери становилась всё сильней. Как ни любил он дом, в котором прошло детство, Халдун всегда помнил, что живёт здесь из милости.

Когда подошло время сдачи экзаменов в лицей, он решил, что наступила пора начать самому заботиться о себе. Не говоря никому ни слова, Халдун стал усердно готовиться к конкурсу. Если отлично сдать все предметы, то можно получить стипендию и бесплатный пансион. И он решил завоевать это право.

Халдун отлично выдержал все экзамены. Но Нихат очень огорчился, когда узнал, что приёмный сын решил их покинуть.

– Дитя моё, – спросил он Халдуна, – почему ты так поступил? Разве в этом была какая-нибудь необходимость?

Халдун ответил тоном внезапно повзрослевшего человека:

– Да, дядя! Так мне подсказала совесть.

– Но разве когда-нибудь ты замечал, чтобы к тебе относились не так же, как к Нермин? Разве тебя обижали? Или в чём-нибудь ограничивали?

– Нет, дядя, я не могу ни на что пожаловаться. Но нельзя же заботиться обо мне до самой смерти.

Они говорили допоздна: об отце, о бабушке, о гарсоне Рызе и его жене, которые обобрали бабушку. Так он узнал историю питейного заведения «Лунный свет», мимо которого ежедневно ходил в школу. Сколько раз он видел худенького старичка с маленьким высохшим лицом, на котором торчали одни скулы и зияли глазницы глубоко запавших глаз. Так ведь это и был Рыза! Обычно он сидел у дверей своего заведения, греясь на солнышке. Говорили, что всеми делами в кабачке «Лунный свет» заправляет его жена.

В классе Халдуна учился один паренёк, который мало интересовался уроками, зато считался знатоком по части всех злачных мест в городе. Он был сыном владельца бара, в котором некогда служила Нериман. От него Халдун узнал, что питейное заведение «Лунный свет» давно называют «Под башмаком у жены».

От наглой и грубой содержательницы кабачка доставалось не только супругу. Редкий вечер проходил без того, чтобы она не затеяла драку с посетителями, ругаясь почище любого пьянчуги. Её удавалось утихомирить только в полицейском участке.

Так вот, оказывается, с какими людьми имела дела его бабушка! Халдун не мог и не хотел более думать обо всём этом и с головой ушёл в занятия.

Наступил день, когда он, закончив с отличием лицей, примчался в дом дяди Нихата. Глава семьи лежал в постели с высокой температурой.

– У него сильный грипп, – сказала тётя, встречая Халдуна на пороге. Они вместе пошли в спальню к больному. Маленькая Нермин сидела у изголовья отца и вытирала платком его вспотевший лоб.

– Ты все спрашивала, когда же приедет Халдун? Вот он закончил лицей и явился, – сказала Хикмет-ханым дочери.

Халдун приложился к дядиной руке, поздоровался с Нермин и сел на предложенный ею стул.

Поздравив его с успешным завершением ученья, Нихат-бей спросил:

– Итак, лицей позади, какие же теперь у тебя планы?

Халдун давно был готов к ответу на этот вопрос.

– Я поступаю на медицинский факультет.

– Отлично. Твой отец всегда мечтал видеть тебя врачом. Но как же ты намерен осуществить своё желание? Быть может, – улыбнулся Нихат-бей, – ты рассчитываешь на стипендию?

– На медицинском факультете нет, к сожалению, стипендий. Поэтому я поступлю в военно-медицинскую академию.

– Значит, ты решил стать военным врачом, поскольку в академии обучают за счёт государства? Против этого трудно возражать. Тем более, – подмигнул дядя, – что из столовой доносятся такие ароматы, которые способны возбудить аппетит даже у больного.

Тётя приготовила в честь Халдуна отличный праздничный ужин. Хозяин дома не желал более обращать внимания на свой грипп. Он поднялся с постели и сел вместе со всеми за стол.

Бутылка ароматного вина подействовала лучше всякого лекарства. Нихат-бей ел с большим удовольствием, оживлённо разговаривал и смеялся. Время от времени он поглядывал на Нермин. Через шесть лет, когда Халдун закончит медицинское образование, ей будет пятнадцать. Ещё три года у Халдуна отнимет военная служба. Таким образом, в общей сложности через девять-десять лет они смогут стать парой. Для Нермин это хорошая перспектива. К тому времени и она закончит лицей. А разве они могли бы найти для своей дочери кого-нибудь лучше Халдуна?

Нихат-бей наполнил вином стакан и залпом осушил его.

Ночью они говорили об этом с женой.

– Сегодня за столом, – сказала Хикмет-ханым, – когда наша дочка щебетала «братик Халдун, братик Халдун!», сердце моё замирало от волнения. Если бы я не боялась смутить нашего мальчика, то тут же сказала бы, что их надо обручить.

– О, здесь надо действовать осторожно. Ты же знаешь, как щепетилен Халдун. Я надеюсь, что мне удастся уговорить его поступить в университет. Но сейчас просто невозможно заговаривать о браке с Нермин. Ведь он мог бы подумать, что я соглашаюсь взять на себя все расходы только потому, что прочу за него свою дочь.

– Делай, что хочешь, но уговори его.

– Попытаюсь, но я не уверен в успехе. Юноша слишком похож на своего отца. А ты не можешь не помнить, как твёрдо придерживался он своих убеждений и принципов. Именно потому Мазхар и покинул этот мир в самом расцвете сил… Да, трудно, очень трудно уговорить Халдуна, не задев его самолюбия.

– Но ты уж постарайся!

Нихат-бей действительно не пожалел сил. К каким только аргументам он не прибегал! Его доводы, словно тысячи ручейков, сбегались в большую реку. В конце концов Халдун дал согласие поступить на медицинский факультет Стамбульского университета.

И всё же Халдун сомневался в правилвности своего решения. Ведь он не был их родным сыном. На его обучение уйдёт немало средств… Чем он мог отплатить им за такую щедрость?..

В то лето они отправились в Стамбул все вместе. В одном из дачных пригородов Нихат снял прелестный, утопавший в зелени коттедж.

Ранним утром все вчетвером шли на пляж, купались в море, после чего старшие возвращались домой.

Нермин особенно любила эти часы. Хотя ни отец, ни мать не препятствовали её играм с братиком Халдуном, всё же без родителей было как-то вольготней. То же чувствовал и девятнадцатилетний Халдун, невольно засматривавшийся на ноги и бёдра не по возрасту развитой Нермин. Но более всего он любовался её золотистыми локонами. Его охватывало чувство глубокого счастья, когда, укрывшись с Нермин в тени деревьев, он брал в свои грубоватые ладони её маленькие руки и начинал рассказывать девочке одну из сказок Андерсена.

Это было чудесное лето! А через год они снова приехали в Стамбул. Им повезло, прошлогодний коттедж ещё не был сдан. И всё было, как прежде, только Халдун отметил про себя, что Нермин похорошела, а в её взгляде появилось что-то новое.

Вечером, когда взошла луна, они спустились в сад. На чистом небе ярко светила луна и сверкали звёзды. Но в гуще деревьев, куда они забрались, было почти темно.

– Как вы думаете, я повзрослела? – спросила Нермин.

– И даже очень.

– Благодарю вас! Но это и только…

– Нет, ты не только повзрослела, – сказал Халдун и, немного помедлив, добавил: – Ты очень похорошела… – Он привлёк Нермин к себе и поцеловал в губы.

Они опустились на траву возле ствола упавшего дерева.

– Я всю зиму думал о тебе, – сказал Халдун.

– Вот как? Почему же вы мне не писали?

Некоторое время они сидели молча. Нермин вспоминала минувшую зиму —дождливую и бесконечно долгую. По ночам слышался глухой рокот моря. И ей было очень тоскливо, а от Халдуна подолгу не приходили письма.

– Но ведь я, хоть и редко, писал твоим родителям, – нарушил наконец тишину Халдун. – Впрочем, и тебе писал не однажды.

– А я ни разу не получала!

– И получать было нечего. Эти письма не отправлялись…

– Почему же?

– Я не мог этого сделать. Боялся оказаться в неловком положении. Ты была ещё слишком мала, чтобы вести самостоятельную переписку.

– А сейчас?

– О, теперь ты стала вполне взрослой девушкой!..

Это лето они провели в прогулках, задушевных беседах и встречах в саду при луне. А расставшись, всю зиму обменивались письмами, полными горячих признаний.

Нермин и не думала прятать послания своего наречённого. Поэтому Хикмет-ханым не стоило особого труда их прочитывать. Её поразили глубина и серьёзность чувств, захвативших юного Халдуна и подраставшую Нермин. Но она не испытывала тревоги, ибо видела, как чиста их расцветавшая любовь.

Вновь пришло лето, и Нихат-бей написал Халдуну, что поручает ему подыскать для них подходящий домик на берегу Босфора. Халдун проявил невероятное усердие, осмотрев чуть ли не все дачные особняки Стамбула. По совету своего приятеля он остановил выбор на прелестном коттедже в предместье Бургазе. Однако его смущала высокая арендная плата. Он написал об этом Нихат-бею.

В ответном письме сообщалось, что его выбор одобрён. Нихат-бей просил также встретить жену и Нермин, поскольку они едут одни.

Через три дня Халдун встретил Хикмет-ханым и ещё более похорошевшую Нермин на вокзале Хайдарпаша. Почему же, однако, не приехал Нихат-бей? Ему ответили, что он по горло занят важными делами.

Хикмет-ханым была в восторге от дачи. Она подробно описывала мужу, как они устроились, и сообщала, что их дочь не может и часа пробыть без Халдуна…

Нихат-бей, углубившийся в чтение письма, не заметил, что кто-то вошёл в контору.

– Как поживаете, отшельник, уйдя от суеты мирской? – услыхал он голос одного из своих приятелей адвокатов, раздавшийся над самым ухом.

– Добро пожаловать, – пригласил Нихат-бей, вставая. – Я очень рад, очень рад!

– Да я, собственно, уже пожаловал, коллега, хоть и не был встречен подобающим церемониалом.

Нихат-бей отодвинул письмо в сторону. Его глаза смеялись.

– Ты прав, дорогой. Я был так увлечён, что пренебрёг элементарными правилами этикета! Что будешь пить, чай, кофе?

– От чашечки кофе я бы не отказался.

Секретарь тотчас был послан в соседнюю кофейню, и разговор возобновился.

– Почему всё-таки ты не поехал отдыхать в Стамбул?

– Слишком дорогое удовольствие!

– Слава аллаху, ты зарабатываешь больше всех нас. Дом у тебя – настоящий дворец! Чего стоит одна мебель!

Всё это было верно. Он не испытывал недостатка ни в чём и, уж конечно, мог позволить себе поездку в Стамбул. Да, деньги у него были. Но Нихат не хотел открывать истинную причину, по которой отказался от поездки. Зачем было рассказывать этому закоренелому холостяку, что он решил не связывать своим присутствием дочь и будущего зятя?

Гость лениво зевнул, посмотрел на часы и сказал:

– Вставай, я сведу тебя в одно местечко.

– А, собственно, куда? – нерешительно спросил Нихат, которому было известно, что его коллега принадлежал к разряду людей, способных во хмелю обнимать даже камни, принимая их за женщин.

– Да так, куда аллах приведёт… Впрочем, я вспомнил, есть один вполне подходящий кабачок, который прозвали «Под башмаком у жены».

Нихат достаточно хорошо знал историю этого заведения.

– Сомнительное местечко! – сказал он.

– Почему же «сомнительное»? После полуночи, правда, там полно рабочих, матросов, грузчиков. Но что нам до них? Сядем где-нибудь в уголке и попросим откупорить пару бутылок. К тому же ведь мы с тобой члены Народной партии[20], нам положено быть вместе с народом, делать всё ради народа и во имя народа… Ну, вставай, пошли!

За последние недели своей холостяцкой жизни Нихат-бей побывал уже не в одном баре и казино. Он подумал, что ничего не изменится, если к длинному списку этих заведений прибавится кабачок «Под башмаком у жены».

– Что ж, я готов!

Солнце уже опустилось в тихую гладь моря, горы затянуло синей вуалью, но было ещё душно.

На главной улице, по обеим сторонам которой возвышались новые здания, Нихат остановился.

– Прошло уже пятнадцать лет, как я приехал сюда, а кажется, что это было только вчера. В то время город мало чем отличался от большого посёлка. А сейчас?

– То ли ещё будет через пятнадцать лет!

– Да, в самом деле, жизнь несётся вперёд, как горная река!

– А мы в этом потоке не более как щепки…

Нихат рассмеялся:

– Дубовые или грабовые?

– Какие угодно, но всё-таки щепки!

Зажглись уличные фонари. Но по мере того как они приближались к кабачку «Под башмаком у жены», света становилось всё меньше.

Увидев в дверях знакомого посетителя, хозяйка вышла из-за стойки.

– Входите, входите, бей-эфенди, добро пожаловать!

Лицо второго гостя показалось ей тоже знакомым. Где она видела этого человека? Когда, при каких обстоятельствах?.. «Ах, да зачем ломать голову», – подумала Наджие и крикнула гарсону, стоявшему возле стойки:

– Ахмет, отодвинь-ка столик вон в тот угол! А ну, живо!

Длиннорукий, нескладный детина, напоминавший чем-то артиллерийского битюга, выпучил на важных посетителей глаза и не двигался с места.

– Да что ты стоишь, словно пень! – заорала хозяйка кабачка.

Гарсон наконец зашевелился. Оглянувшись вокруг, он выбрал свободный столик и, легко подняв его, понёс в дальний угол. Затем накрыл столик белой бумагой и пододвинул гостям табуреты.

– Пожалуйте, пожалуйте, господа, – суетилась Наджие. – Вы уж извините меня за бедность, плохи у нас дела, совсем плохи. Всё надеюсь, вот-вот поправятся, ан нет, не выходит. Ещё когда здравствовал мой муж, было всё-таки легче. А сейчас прямо с ног валюсь. Надо бы всё здесь устроить по-другому, да где там…

Нихат-бей смотрел на хозяйку кабачка. Трудно было узнать в ней прежнюю Наджие, служившую в доме Мазхара. Совсем высохла, лицо избороздили морщины, ему даже показалось, что она стала немного выше ростом.

– Когда умер твой муж? – спросил Нихат-бей.

«Где я слышала этот голос?» – снова подумала Наджие и пристально посмотрела на гостя.

– Я тебя давно знаю, – засмеялся Нихат. – Да, лет пятнадцать, пожалуй.

На морщинистом лице Наджие появилось подобие улыбки.

– Вы говорите, пятнадцать лет?

– Так и не вспомнила?

– Память совсем отшибло, – вздохнула Наджие.

– А помнишь ты адвоката Мазхар-бея?

– Да! – Она вздрогнула. – И помню, как он погиб, – автомобиль свалился в пропасть.

– Так вот, дорогая, я его друг – адвокат Нихат.

В тусклых глазах Наджие заблестели слёзы.

– Значит, вы и есть адвокат Нихат-бей? А я как увидела вас, сразу подумала: этот господин мне знаком! Эх, сколько времени прошло с тех пор, сколько воды утекло! – Наджие вздохнула. – Как вы поживаете, бей-эфенди, как чувствует себя ханым-эфенди?

– Хорошо.

– А вы знали первую жену Мазхар-бея?

– Назан?

– В газетах писали, что она была арестована – делала фальшивые деньги. А что с ней стало потом, не знаю. Вы что-нибудь слыхали о ней?

Нихат не счёл нужным посвящать хозяйку кабачка в печальные подробности. Ведь Назан была матерью его будущего зятя… Да и сам он толком не знал, где она теперь и что с ней стало. Ему было лишь известно, что на десятом году заключения Назан выпустили из тюрьмы по амнистии…

– Что будем пить? – спросил он коллегу, желая переменить тему разговора.

– Хозяйка сама знает.

Наджие заковыляла на своих тоненьких ножках к стойке и вскоре возвратилась с бутылкой красного вина.

– А куда девалась девица из бара?

– Она вышла замуж.

– Ого! Недаром говорится: «Отрава не лечит, а шлюха не помнит».

– Так что же, по-твоему, ей оставалось делать? Не ложиться же в могилу вместе с Мазхаром?

– Погодите, а куда делся Халдун?

– Он учится в университете, скоро станет доктором.

– Доктором? – вытаращила глаза Наджие. – О-о-о! Слава аллаху!

Нихату уже начал надоедать этот разговор. Он стал смотреть по сторонам. Кое-где на грязных стенах болтались дешёвенькие олеографии, которые много лет назад Рыза повесил своими руками. Они выцвели и потемнели. Столы, табуреты, стойка – всё было старым и ветхим. У стойки толпились завсегдатаи. Это были строители – их легко было узнать по одежде, перепачканной известью и краской; заводской люд в синих комбинезонах; мелкие крикливые чиновники; какие-то забулдыги в широченных брюках клеш, немилосердно коверкавшие слова.

Казалось просто невероятным, что такое запущенное питейное заведение ещё сохранялось в городе. В новых кварталах давно открылись современные увеселительные заведения. Их было даже слишком много для такого города. Однако немало людей предпочитали этот убогий кабачок. Пожилым он напоминал о былых днях, а любителей богемы влекла сюда старина.

Когда Нихат-бей и его приятель принялись за вторую бутылку, в кабачке было уже полным-полно. Он гудел, словно улей. Несколько человек собрались вокруг грубо намалёванной картины и затеяли громкий спор.

Огромный широкоплечий старик с пушистыми усами, опрокинувший уже, наверно, не один стакан вина, сильно куражился.

– Кто, по-вашему, сбросил греков в Сакарью? – шумел он. – Мы сбросили. А в Измире кто столкнул врага прямо в море? Опять-таки мы![21]

– Подумаешь – «сбросили», «столкнули»! Если понадобится, так и мы сбросим! – запальчиво сказал молодой парень лет двадцати.

Тут все зашумели разом.

– Мы люди старого закала. Мы едали…

– …хлеб, который был выращен ещё при султане Абдул-Хамиде, – съязвил парень.

– А ты как думал?

– Я думаю, – закричал парень, тыча пальцем в картину, – что этот беглец тоже из вашего поколения!

Нихат-бей заинтересовался и подошёл поближе. Картина изображала вступление последнего султана Мехмета VI на английский крейсер.

– Но и этот из нашего! – рассвирепел старик.

Все повернулись к другой картине, под которой виднелась подпись: «Великий избавитель». Художник запечатлел на ней один из самых волнующих эпизодов Освободительной войны: передачу пленённым главнокомандующим греческой армии своего личного кортика в руки Мустафы Кемаля-паши.

– Ты его не присваивай, он наш отец! – не уступал молодой парень.

– Правильно! Но он – моё поколение!

– Согласен – телом он был с вами, но дух его принадлежит молодым!

Стены кабачка дрогнули от взрыва смеха. Зазвенели поднятые стаканы, и наступил мир. Но по всему было видно, что старику хотелось ещё поговорить. Утерев кулаком свои усы, он сказал:

– Мы не видели вас в деле, не испытали – сможет ваше поколение выстоять или нет. А мы выстояли в тяжёлые дни! Бывали такие минуты – не приведи аллах ещё раз пережить! Иной раз сами смерти искали.

Он подтолкнул локтем сморщенного соседа старичка.

– Расскажи им, Хамза, как мы копались в лошадином дерьме!

Хамза покачал головой.

– Да… Было дело…

– А какого же чёрта вы лезли в навоз-то? – спросил молодой спорщик.

– Жрать было нечего – вот и лезли! Армия наша разваливалась, с голоду подыхали. Шарь сколько хочешь – нигде ни крошки. Только и оставалось ждать, когда лошадь хвост поднимет. Тут мы сразу набрасывались. Выгребешь несколько зёрен, зажмёшь в кулак, прополощешь в воде – и в рот!

– А потом и этого не стало, – сказал сморщенный старичок. – Тогда мы поели и лошадей и мулов.

– Но и их скоро прикончили. Тогда черёд дошёл до упряжки. Всё поели – кожу с сёдел, уздечки, постромки! Чарыки[22] и те съели.

– Вам бы только и жрать дерьмо, рогоносцы! – послышался грубый возглас.

Все повернули голову – это крикнула хозяйка заведения, кабатчица Наджие.

– О аллах! Каждый день одно и то же. Постеснялись бы хоть порядочных людей. В кои веки заглянули к нам…

– Оставь, Наджие-ханым, пусть люди беседуют. Они нам ничуть не помешают, – сказал Нихат.

– Каждый день одно и то же, бей-эфенди! – сетовала Наджие, подходя к их столику. – Нажрутся вина и давай похваляться! Да плевать мне на их геройство! Развезло – и шли бы домой…

Гости молчали. Наджие решила, что надо отвлечь их разговором, и подсела к столу.

– Значит, вы так-таки ничего и не слыхали о Назан-ханым? – обратилась она к Нихат-бею.

– Нет. Когда мы приехали, её уже здесь не было.

– Знаю, знаю. Горемычная она была женщина. Вы же видели, какая у неё была свекровь. Сколько горя она принесла бедняжке! Сущая ведьма эта Хаджер-ханым! Выжила невестку из дому – наврала там что-то такое про амулет, а потом сама же у меня просила: «Достань заговорённый амулет». Вот чёртова старуха! Я, конечно, и не подумала ей доставать – вот она со мной и поссорилась. Ну, аллах воздал ей по заслугам за все злодеяния.

Нихат не поддерживал разговора, и Наджие в конце концов пришлось замолчать.

Друзья поднялись. На улице стало немного прохладней, хотя всё ещё чувствовалась духота знойного дня.

– Эх, была не была, – сказал Нихат, – пойдём-ка на берег моря.

– Вот идея! Там есть отличный бар. Ну, как?

Нихата не пришлось долго упрашивать.

Они сели в первое попавшееся такси и помчались к морю.

21

Халдун закончил медицинский факультет, отслужил положенный срок в армии, прошёл специализацию и возвратился в родной город.

Для Нермин ожидание жениха тянулось бесконечно долго. И он и она страстно стремились друг к другу. Однако, хотя они и были теперь очень близки, Халдун всегда держался в определённых границах. Что касается Нермин, то она вовсе не была убеждена, что следует подражать провинциальным девицам и непременно дожидаться брачной ночи.

Но всё шло так, как хотел Халдун. Он решил отпраздновать свадьбу, как только закончатся работы по оборудованию его врачебного кабинета. Нихат-бей приобрёл для него помещение на бойком месте – возле самого рынка, выложив немалую сумму. Примерно ещё столько же потребовало переоборудование. И вот прекрасный врачебный кабинет, о котором мечтал Халдун, был почти готов.

Всё это стоило не только денег, но и больших хлопот, которые всегда разделяла с Халдуном зелёноглазая Нермин. Она не желала даже на несколько минут расставаться со своим женихом. Молодые люди сообща обдумывали каждую мелочь, вместе наблюдали за ходом работ и давали указания мастерам.

Случалось им и повздорить. Но маленькие вспышки быстро проходили и кончались поцелуями. Халдун и Нермин были счастливы, как могут быть счастливы любящие.

Им нравилось подолгу просиживать в его будущем кабинете. Однажды, когда они были вдвоём, Халдун читал книгу, не замечая, что невеста не сводит с него глаз. Неожиданно раздался её возглас:

– Ай, ай! У меня в ухе зазвенело. В правом ухе, а это к доброму известию.

– Ты совсем как старая бабка!

– А ты… ты человек, который ни во что не верит. Раз у меня звенит в правом ухе, значит, я получу добрую весть…

Что было ему сказать? Его полная сил и энергии натура восставала против суеверия. Он уже вкусил радость поисков истины и со всей горячностью молодости стремился научно объяснить любое явление. Невозможно было представить себе, что девушка, окончившая лицей, никогда не слыхала, почему у человека звенит в ушах или отчего он видит иногда галлюцинации. Просто у неё была некоторая склонность к мистике, и она любила пофантазировать.

Халдун уже был готов пуститься в объяснения и доказать ей, что каждое явление представляет собой следствие определённых причин, его вызывающих, как вдруг за дверью раздался резкий голос: «Почта».

Письмо было из Анкары, от Нихат-бея. Его хлопоты по устройству Халдуна на государственную службу увенчались успехом. Он сообщал, что скоро возвратится домой.

– Браво, папочка – молодец! – захлопала в ладоши Нермин. – Надо отпраздновать это событие. Пойдём в казино! Ты не возражаешь? Только сначала отнесём письмо маме.

Поскольку у Халдуна ещё не было пациентов, он мог со спокойной совестью закрывать свой кабинет в любое время. Они повесили на дверь замок и вышли на улицу. Нермин не сделала и двух шагов, как увидела старуху нищенку.

– Дай ей несколько курушей, – шепнула она Халдуну.

Тот нахмурился, но всё-таки порылся в карманах, вытащил пару медяков и нехотя бросил их в протянутую руку.

– Я презираю нищих, – говорил он, шагая рядом с Нермин. – Это самые никчемные люди на земле! По– моему, даже воры и убийцы достойнее нищих. У тех есть хоть гордость, они не пытаются разжалобить прохожих своим несчастным видом.

– Ну, ты уж слишком!

– Не будем спорить – я в этом убеждён…

Они уже сворачивали за угол, когда Халдун обернулся, почувствовав на себе чей-то взгляд. На него смотрели глаза, полные тоски и тревоги. «Мне просто показалось… – подумал Халдун. – Обычная попрошайка!»

– Я никогда раньше не замечал этой старухи. Откуда она взялась?

Действительно, нищенка появилась в городе недавно. Она выглядела скорее убитой горем женщиной, чем попрошайкой. Её маленькое высохшее тело прикрывало чёрное пальто в аккуратных заплатах. На голову был накинут тоже чёрный в заплатах платок. Землистого цвета лицо избороздили морщины. От самого виска до подбородка проходил глубокий ножевой шрам, а потускневшие глаза, казалось, едва различали, что происходит вокруг.

На вид ей можно было дать лет шестьдесят и даже больше, хотя она не прожила ещё и пятидесяти. По особому оттенку кожи опытный глаз мог бы определить, что старуха длительное время употребляла наркотики. Да, она распростилась с наркотиками совсем недавно, когда покидала стены Стамбула.

Две крошечных щепотки опиума или толстая сигарета с гашишем могли и сейчас совершить с ней чудо. Сразу оживился бы тусклый, потухший взгляд, заблестели каким-то особым лихорадочным блеском глаза и она бы совсем ожила. Но нет – с этим было покончено раз и навсегда.

Вернуться к наркотикам – значило опять попасть в руки полиции и угодить в тюрьму. О, она, наверно, сидела бы в тюрьме до сих пор, если бы на десятом году заключения не была выпущена по амнистии.

Когда они вышли из тюрьмы вместе с Цыганкой Недиме, ей не удалось отвязаться от этой страшной мегеры, которая прилипла как смола. Они поселились в хибарке Недиме на Топханэ. Проклятая Цыганка отобрала её паспорт и спрятала, чтобы товарка не убежала. А куда ей было бежать? Разве могла она кому-нибудь показаться на глаза?..

Где-то существовал сын – мальчуган с золотистой головкой… Она всегда ощущала его рядом. Только это привязывало её к жизни, а не то она бы давно покончила с собой.

После тюрьмы несколько лет пришлось торговать наркотиками. Сбыв очередную партию «товара», она приносила выручку Недиме, утоляла голод и до одури накуривалась гашишем. Тогда исчезала вся эта страшная жизнь, и она оставалась один на один с призраком своего златокудрого сына…

Не раз приходилось ускользать от полиции, расставлявшей повсюду ловушки. Случалось и попадаться ей в руки. Но каждый раз она делала вид, будто только что купила «товар» для себя. За куренье наркотиков давали не больше трёх месяцев, и, отсидев положенный срок, она вновь принималась за прежнее.

В последние месяцы ей приходилось особенно туго. И в сердце закрался страх. Теперь только попадись, и её на долгие годы упекут за решётку. А оттуда, возможно, уже не будет возврата…

Но в этом мире ещё оставался сын! Разве могла она умереть в тёмном сыром углу тюремной камеры, так и не взглянув на него?

Нет, нет, конец торговле! И она впервые осмелилась швырнуть «товар» в лицо Цыганке Недиме…

Один из сыновей этой ведьмы выхватил складной нож. Но Недиме отвела его руку. Удар не был смертельным. Её выходили. Рана стала затягиваться, и только глубокий шрам прочертил лицо от виска до подбородка…

Снова пришлось начать торговлю наркотиками. Теперь её заставляли сбывать только крупные партии – в оптовой торговле было ещё больше риска…

Однажды ей сунули полкилограмма «товара» и велели отправиться на дальнюю окраину Стамбула, в район Кадыкей. Там ждал человек. От страха подкашивались ноги, но нельзя было не идти.

Человек оказался на месте. Он отсчитал деньги и, как было условлено, пошёл за ней следом. Но когда она, словно нечаянно, обронила пакет, раздались свистки.

Нет, нет, она не дастся им в руки! Бежать, бежать – сколько есть сил… Вот она выскочила на шоссе. Подкатил автобус, и она, не размышляя, ринулась в открывшуюся дверь. Вскоре они уже подъезжали к вокзалу Хайдарпаша.

Послышался лязг буферов, гудки паровозов, какие-то крики, свистки… Поезд! Много, много лет назад она приехала в поезде на этот вокзал, покинув дом мужа. Ей сказали, что он погиб, но, быть может, найдётся сын? О, она ещё не сошла с ума, чтобы свалиться ему камнем на голову! Если даже наступит конец света, сын не должен знать, кем стала его мать. Ей бы только взглянуть на него издали…

Она купила билет и села в поезд перед самым отходом. Теперь наконец можно было облегчённо вздохнуть. Поезд быстро уносил её от побоев, тюрьмы и смерти. Больше не надо было бояться ни погони полицейских, ни Цыганки Недиме, ни её сыновей… Какие бы адские муки ни ждали её впереди без гашиша и опиума – она спасётся от этого кошмара и ни за что не вернётся назад. Даже если не найдёт сына…

Город трудно было узнать. Сначала она даже усомнилась: туда ли приехала? Да, это тот самый город, где прошли пять лет её жизни. Только теперь на улицах появилось много новых домов. Но море было прежним. В этот тёмный, пасмурный день оно, как всегда, с шумом бросало волны на прибрежные скалы…

На одной из окраин ей удалось снять какую-то хибарку. Это было даже не жильё, а заброшенная конюшня. Здесь сильно пахло навозом, жужжали мухи, но всё это её нисколько не трогало. Кое-как устроив жалкое подобие ложа, она подумала, что по вечерам будет страшно оставаться в темноте. Но вот была куплена и маленькая керосиновая лампа. Теперь пришло время начать поиски.

Она долго бродила по улицам. Наконец… Да, это было её старое гнездо, в котором прошли годы замужества, где ей довелось пережить немало радостей и страданий… Ей захотелось прижаться лицом к двери, погладить стены этого дома. Но как всё же он изменился! А где сад, в котором они гуляли с мужем и сыном? Где хибарка Наджие?.. Ничего! Вокруг стояли только новые здания.

Стемнело. Надо было уходить – её мог прогнать сторож. Что ж, она и не надеялась много узнать в этот день…

Женщина вновь появилась здесь на рассвете следующего дня. Дул холодный пронизывающий ветер. Но она решила ждать до тех пор, пока не окоченеет совсем.

Прошло довольно много времени, прежде чем открылась дверь и на пороге… О аллах, как только она сдержала готовый вырваться из груди крик?.. Ей показалось, что рядом с тоненькой, гибкой, как лоза, девушкой шёл… Но нет, этого не могло быть – ведь Мазхар погиб… К тому же ему сейчас было бы… Нет, теперь она уже не сомневалась – этот молодой, красивый мужчина был он! Сын! Халдун!

В голове у неё помутилось. Она едва не лишилась чувств. Но страх перед тем, что она может привлечь внимание юной пары, придал ей силы…

Она нашла своё дитя! Теперь можно спокойно умереть… Только утолить эту жажду, наглядеться – и умереть!

Словно тень следовала она за сыном и его стройной спутницей. Молодые люди шли рука об руку, смеясь и оживлённо болтая. Почти у самого рынка они остановились у какого-то дома. Сын отпер дверь, и они вошли. О аллах, ведь это кабинет доктора? Его кабинет!..

Так она узнала, что Халдун стал врачом…

С тех пор каждое утро она неизменно появлялась возле рынка и, усевшись в тени, наслаждалась близостью сына. Словно была у него под крылом.

Прохожие бросали старой нищенке подаяния, и ей не приходилось думать о куске хлеба. Но в сердце расползался, как пролитый дёготь, чёрный смертельный страх. Наверно, её разыскивает полиция? Её могут схватить и бросить в тюрьму!.. О, сейчас это было бы просто немыслимо!

Поэтому, как только Халдун и его девушка скрывались в дверях кабинета, она торопилась уйти.

Но стоило сделать несколько шагов, как начинались муки, хорошо знакомые наркоманам. Она пыталась заглушить их вином, готовая преодолеть эту слабость любой ценой. По дороге она заходила в кабачок «Лунный свет», извлекала из торбы бутыль и наполняла её вином. А потом, возвратясь в свою хибарку, при свете едва мерцавшей маленькой лампы, до самой полуночи потягивала терпкий напиток.

Однажды она попала в кабачок довольно рано. Здесь было ещё совсем пусто. Верзила гарсон, ворочавший бочки позади стойки, хмуро поглядел на её старую торбу и спросил:

– Вина?

– Да.

Он наполнил под стойкой бутыль и протянул её со словами:

– Кому же ты носишь вино каждый вечер?

Она не ответила. Она даже не поняла вопроса и только пожала плечами.

– Эй, Ахмет! С кем ты там болтаешь? – послышался грубый женский голос.

– Да нищенка вот опять пришла за вином.

– А деньги она уплатила?

– Уплатила.

– Так что тебе за дело, кому она покупает?

– Да просто так… – с глупой улыбкой сказал гарсон.

Нищенка была поглощена своими мыслями и не обратила на всё это никакого внимания. Выйдя из кабачка, она медленно побрела по улице.

«Кто же эта девушка? – думала она. – Невеста? Жена? Нет, наверно, не жена – это было бы сразу видно… Но чья она дочь, где живут её родители?»

Пройдя немало улиц, она добралась наконец до своей хибарки, отперла дверь и шагнула в кромешную тьму. Тусклый огонёк зажжённой ею лампы выхватил из мрака кусок полуразрушенной кирпичной стены, блеснул на седых волосах, выбившихся из-под чёрного платка, и заиграл бликами на скулах худого, измождённого лица с ввалившимися щёками.

Женщина сняла с себя ветхое пальто и, достав остатки вчерашнего ужина – кусочек брынзы, масло и лук, – налила себе вина. Она не притрагивалась к еде и только медленно, как делала это каждый вечер, потягивала вино. Когда бутылка наполовину опустела, она пошла в тёмный угол, вытащила из тайника узелок и развернула его на свету. Заветный перстень был опять с ней. Женщина прижалась к нему губами и надела перстень на палец. Она сидела так очень долго. Но пора было прятать дорогую для неё вещицу…

Когда-то гравёр вывел на внутренней стороне перстня три имени, но теперь одно из них было едва различимо. Она сама стёрла имя «Мазхар», когда узнала, что он изменил ей и женился на другой.

Однажды она попала в кабачок только под вечер. За стойкой стояла женщина. Гарсон наполнил её бутыль вином, а женщина спрятала деньги, которые она бросила на прилавок. Сунув бутыль в торбу, она вышла, не заметив, что хозяйка кабачка провожает её пристальным взглядом. Странно! Лицо этой нищенки показалось ей знакомым…

Нищенка давно ушла, а Наджие не давала покоя мысль: «На кого же всё-таки она похожа?»

– Скажи, Ахмет, я сильно постарела?

Гарсон не понял, зачем его спрашивает об этом хозяйка, и неопределённо хмыкнул.

– Вот дубина! Я спрашиваю: сильно я постарела?

– Ты? Хм… – осклабился Ахмет.

– Ах, мать твою…

Ахмет был совершенно невозмутим. Наджие пошла в свою каморку, находившуюся за стойкой, сняла со стены зеркало и стала себя разглядывать. Слава аллаху, она ещё не так страшна, как эта нищенка!.. Опять нищенка! Почему эта женщина застряла у неё в голове? «Чёрт бы её побрал!» – пробормотала Наджие и улеглась на сундук, который заменял ей кровать. Она закрыла глаза и попыталась заставить себя думать о другом. Но ничего не получалось.

– Ахмет, – закричала хозяйка сердясь.

– Что сестрица? – отозвался слабоумный гарсон.

– Поди сюда!

Прошло ещё несколько минут, пока гарсон наконец просунул голову в маленькую дверцу.

– Когда опять придёт эта нищенка, обязательно кликни меня…

Ахмет кивнул и исчез. Наджие вертелась на постели. Она чувствовала себя совсем разбитой: ныла поясница, болела спина, ломило все кости. Ей всегда становилось особенно тяжело перед наступлением зимы. Люди говорили, что это ревматизм, а такая болезнь бывает от сырости. Действительно, в кабачке, который она не покидала ни днём, ни ночью, было очень сыро. Имей она деньги, от сырости и следа бы не осталось! За деньги всё можно было здесь изменить. Но где их взять, эти деньги?..

Нищенка появилась на следующий день. Наджие опять сама стояла за стойкой. Женщина молча, не глядя протянула бутыль и отсчитала деньги. Наджие не сводила с неё глаз. Да, не могло быть сомнения, она знала эту женщину! Но когда это было? Наверно, очень давно.

– Как тебя зовут? – спросила Наджие.

Нищенка подняла голову, и на лице её стал виден глубокий шрам, проходивший от виска до подбородка.

– А зачем тебе? – спросила она, глядя исподлобья.

Наджие сразу узнала голос. Но и нищенка узнала в этой старой опустившейся женщине свою прежнюю соседку. «Бежать, сейчас же бежать отсюда!» Она схватила бутыль и мгновенно исчезла.

– Беги следом за этой женщиной! – крикнула Наджие гарсону. – Узнай, где живёт, но только так, чтобы она ничего не заметила…

– Эх, сестрица, ведь у меня дела..

– Брось всё к чертям!

Придурковатый гарсон что-то буркнул и выскочил из кабачка.

Нищенка тяжело ступала по булыжной мостовой. «Придётся, – думала она, – больше не брать вино в этом кабачке. Хорошо, что она сразу узнала хозяйку заведения… А где её муж?.. И кто этот нескладный деревенский парень?..

Ахмет крался за ней, а сам негодовал: «Кому нужна эта поганая нищенка? Да вся она с потрохами не стоит и ломаного гроша! А тут бросай из-за неё все дела. Старуха, наверно, из табора? Так это ж у чёрта на куличках!»

Парень слыхал от людей, что цыганский табор раскинул шатры далеко от города. Он видел на базаре цыган – кузнецов, медников, жестянщиков… Они продавали тазы, вёдра, корыта, которые делали сами. А женщины их ничего не умели. Они только гадали. Так, размышляя сам с собой, гарсон следовал за нищенкой и вдруг увидел, что на самой окраине города она свернула на грязную улочку. «Эге, не пошла в поле… Стало быть, не цыганка», – подумал парень и ускорил шаг.

Вот она остановилась возле какой-то конюшни… Ба! Отперла дверь! Закрылась! Он вылез из-за угла, подкрался, прильнул к щели в дверях – темно. Ахмет огляделся вокруг. Нигде ни фонаря. Только через щели закрытых ставень пробивается слабый свет. Вон промелькнула какая-то тень, а кто это – мужчина или женщина – не разберёшь… Ахмет влепил плевок в стену хибарки и заспешил назад.

Хозяйка, видно, без него набегалась до седьмого пота. И про ноги забыла, и про боль в пояснице…

Увидя гарсона, Наджие с облегчением вздохнула.

– Ну, выследил, где она живёт?

– Нет. Она пошла в конюшню.

– Какую конюшню?

– Какую? Для лошадей, стало быть…

– Ладно, ладно! Принимайся за работу. Завтра сходим туда – я сама посмотрю.

Наждие проснулась ни свет ни заря и растолкала гарсона, храпевшего в углу на циновке.

– Вставай, Ахмет! Живо! Бери корзину!

Они ходили на базар каждый день, но никогда его не будили так рано. Спросонок он с трудом разыскал конюшню, в которой накануне ночью скрылась старая нищенка.

– Вот здесь, – указал он пальцем. Хозяйка кивнула.

– А теперь ступай на базар. Вот тебе деньги. Печёнку и потроха возьмёшь у нашего мясника, фасоль – у бакалейщика. Остальное – сам увидишь. Как вернёшься, начисть картошки. А я скоро приду.

Наджие хотела было постучать в дверь, но раздумала. Ахмет мог всё напутать. Лучше подождать.

Вскоре появилась нищенка. Она прошла мимо Наджие, не заметив её, и побрела в город. Наджие следовала за ней на некотором расстоянии.

Нищенка дошла до самого рынка и уселась на камень почти у порога приёмной врача. «Не могла выбрать место побойчей! – подумала Наджие и тут же спохватилась: – Да что я в самом деле – ведь она мать этого доктора! Небось, поджидает сынка! Он скоро разбогатеет…»

Наджие было известно, что молодой человек обручён с дочерью того самого адвоката Нихат-бея, который как-то заглядывал в её кабачок со своим другом. Не больно он был разговорчив, этот адвокат. Она и в контору к нему потом приходила, но её встретили очень холодно. «Ишь какой гусь! И знать не хочет старых знакомых! Забыл, что приехал в наш город чуть ли не бедняком! А откуда его богатство? Да только от Мазхара! Теперь вот придётся принять в свою семью жену покойника. Если, конечно, эта нищенка и вправду Назан…»

Прошло немного времени, и появился новый доктор. Она сразу узнала Халдуна, который шёл, разговаривая со своей невестой. Наджие вся напряглась от ожидания. Но почему же нищенка опустила голову? «А-а-а! Боишься показаться сыну в таком виде?» Молодая пара скрылась в дверях кабинета.

«Подождём ещё», – решила Наджие.

Вдруг дверь кабинета открылась, показался Халдун и прямёхонько направился к нищенке! Она не могла слышать, о чём они говорили. Это длилось недолго. Старуха с трудом поднялась и последовала за доктором.

– Стыдно ходить по миру с протянутой рукой, – выговаривал нищенке Халдун. – Уж лучше умереть, чем так жить! Вот – бери веник и подмети вокруг крыльца.

– А полить не надо? – спросила она чуть слышно.

– Разве можно подметать не поливая? Возьми кувшин и хорошенько побрызгай.

Невеста Халдуна тоже вышла на порог и смотрела на старую женщину.

– Всё-таки, – сказал Халдун, видимо продолжая прерванный разговор, – мне бы не хотелось устраивать свадьбу в Народном доме.

– Я согласна с тобой. Но что поделаешь, отец вбил себе в голову, что его обязывает к этому положение.

– Ведь мама обещала его уговорить.

– Обещала! А разве ты не знаешь отца? Для него важнее мнение коллег, чем близких… «Дело, – говорит, – не во мне, а в принципах».

– Не такой уж он принципиальный человек! Просто хочет подладиться к руководителям своей партии…

Нищенка всё подмела, и Халдун протянул ей монету:

– Вот тебе за труды!

– Спасибо, бей-эфенди! Да превратит аллах камень в руках ваших в золото! Да вознаградит вас аллах…

– Хватит! Я этого не люблю! Приходи каждое утро, уберёшь тут и получишь деньги. А аллаха оставь в покое. Поняла?

– Поняла, – чуть слышно прошептала нищенка и поплелась в холодок.

Молодые люди рука об руку ушли в кабинет, а она долго не отводила взгляда от закрывшейся двери…

Она не плакала. Зачем было плакать? Ведь сбылась её мечта. Она не только увидела сына, но даже говорила с ним! Пусть он был неласков, укорял её, да простит ему это аллах! Откуда мог знать её Халдун, что перед ним была мать?..

– А ты случаем не Назан-ханым? – раздался вдруг возле самого её уха грубый голос.

Она зашаталась и в страхе попятилась.

– Н-е-ет!

Наджие не успела и глазом моргнуть, как нищенка исчезла. Она только рот разинула от изумления. Бежать за ней следом? Да где там! Попробуй догнать с такими больными ногами. «Ну, ну, пусть уходит! – думала Наджие. – Теперь-то я знаю, кто ты такая. От сына прячешься, да от меня не скроешься!»

Наджие решила либо заставить Назан выклянчить денег у сына и дать ей хотя бы половину, либо… Если старуха упрётся, она знала, как сделать её посговорчивей. Весь город узнает, что зять известного адвоката связан одной пуповиной с жалкой бездомной нищенкой. Сегодня же ночью она нагрянет в конюшню. Пусть только попробует эта Назан увильнуть!

22

Целый день Назан просидела в своей хибарке, нахохлившись, словно большая испуганная птица. Время от времени она машинально наполняла стакан вином. В хибарке царила непроглядная тьма. Но вот через щели ставни, наглухо закрывавшей маленькое окошко, проникли лучи света. Значит, на дальнем углу улочки зажёгся электрический фонарь.

Вот и наступил вечер! Назан нашарила лампочку, чиркнула спичкой… и пошатнулась. Мрачное логово вихрем кружилось у неё перед глазами. Ещё немного, и она упала бы на земляной пол. «Я совсем пьяная, – думала она, опускаясь на ворох соломы. – А если вдруг сюда явится полиция? Быть может, кабатчица уже побывала у сына?.. Но ведь прошёл целый день и никто не постучался… Наверно Наджие ничего не сказала, – пыталась она успокоить себя. – Ах, да что там! Не сказала сегодня – пойдёт к нему завтра…»

Больше здесь нельзя было оставаться. Она должна исчезнуть навсегда, чтобы не опозорить сына.

Да, ей нужно уходить сегодня же, ночью. Перед глазами закачались волны бушующего моря. Она скроется там, где её никто никогда не разыщет!

Назан осторожно приоткрыла дверь. Ветер со свистом ворвался в хибарку. И тут она вспомнила: «Перстень!» Метнувшись в угол, она разгребла руками землю. «Вот он!» Драгоценный камень блеснул, заиграл, заискрился при слабом свете маленькой лампы…

Послышался стук. У Назан захолонуло сердце. «Кто это? Полиция?» Ах, зачем она мешкала?

Снова постучали. Едва держась на ногах, она подошла к двери и дрожащими руками нащупала щеколду…

На пороге стояла женщина.

– Кого тебе?

– Тебя! – и женщина переступила порог.

Порыв ветра с силой хлопнул дверью о стену.

– Кто ты такая?

– Не знаешь? Зато я тебя хорошо знаю! А ну, дай мне дорогу!

Женщина оттолкнула растерявшуюся Назан, и та при слабом свете едва мерцавшей лампы узнала Наджие.

– Закрой дверь. Я принесла тебе вина.

Назан машинально повиновалась.

– Теперь не убежишь от меня!

Только сейчас Назан поняла, что совершила большую оплошность. «Что я наделала!» – с отчаянием подумала она, закрыв руками лицо.

Яркий блеск бриллианта ослепил Наджие. «Да ведь это тот самый перстень! А Хаджер-ханым уверяла, что он потерялся…»

– Как же ты его не продала? – она показала пальцем на перстень.

Назан молчала.

«Надо напоить её до бесчувствия. А там…» Наджие наполнила стакан.

– Бери!

– Не хочу!

– Почему? Я принесла тебе по старой дружбе.

– Не хочу! – Назан подняла голову. – Умоляю, не говори никому, что ты узнала меня!

– А чего тебе таиться? Я бы на твоём месте не стала терпеть нужду, имея такого сына.

Назан метнулась, как подстреленная птица.

– Нет! Я не хочу! Не хочу, чтобы сын знал обо мне!

– Ты не хочешь, зато… – глаза Наджие хищно сверкнули, – …зато я хочу!

– Что-о-о? – Назан с ненавистью взглянула на кабатчицу.

– Назан-ханым, – вкрадчиво проговорила Наджие. – Ведь я для тебя стараюсь. Твой сын доктор, его невеста – дочь богатого человека. У него столько денег, сколько песчинок в пустыне… А мы с тобой бедняки. Плохи наши дела!

– Нет, нет! Пусть сын считает меня мёртвой! Зачем мне пятнать его имя и честь?

– Вот чепуха!

– Погоди, а тебе что за дело?

– Мне? Денежки нужны – вот что!

– А при чём тут я и мой сын?

– Эге! Да у меня целый план! Ты поступай как знаешь, а я, клянусь аллахом, пойду к твоему сыну и скажу: «Если не дашь денег, все узнают, какая у тебя мать!» Небось, побоится позора! У него скоро свадьба… А не захочет дать – пойду к его тестю. Я не отступлюсь. Смотри – ноги у меня опухли от ревматизма. А почему? Потому, что в кабачке сырость. Нужен ремонт – да где взять денег? Дожидаться, пока аллах сбросит их с нёба?.. Нет, как хочешь, а я не упущу такого случая…

Глаза у Назан закатились.

– Я не позволю тебе надругаться над честью сына! – крикнула она, опуская руку на плечо Наджие.

– Погоди, погоди! Если он даст мне денег, никто не станет его позорить, – попробовала высвободиться перепуганная Наджие.

– Но ты ничего не получишь!

Наджие попятилась, но тут же почувствовала около своего лица зловонное дыханье. Ей стало дурно.

– Садись! – приказала Назан, глядя на неё в упор и нажимая на плечи.

Наджие вновь попыталась вывернуться. Напрасно! Тогда, сделав усилие, она ударила Назан головой в грудь и закричала. Мгновенье – и ладонь зажала ей рот. Она рухнула на пол. Назан подмяла её под себя.

– Пусти!

– Ну, нет! Я не позволю тебе позорить моё дитя!

Наджие извивалась как змея. Ей уже нечем было дышать под тяжестью навалившегося тела. Вдруг она почувствовала, что пальцы Назан сдавливают ей горло. Собрав последние силы, она рванулась. Послышался клекот. Перед глазами обезумевшей Назан замелькал быстро ходивший кадык. Не помня себя, она вцепилась ей в горло…

Наджие билась, кусалась, царапалась… Но вот руки её упали словно плети, она вытянула ноги и затихла.

Только сейчас Назан пришла в себя. Что она сделала? Её схватит полиция! А дальше? Суд? Тюрьма? Сын будет опозорен на весь город!.. Нет, это страшнее смерти!

Нельзя терять ни минуты… И она ринулась в ночную тьму.

Она бежала под свист встречного ветра. Падала. Вставала. И вновь бежала, словно за ней уже гнались по пятам… Внизу под ногами шумело море. Волны с грохотом разбивались о прибрежные скалы, обдавая её брызгами… Вот залаяли собаки. Она продолжала бежать, боясь оглянуться. Но до неё уже долетало свистящее дыхание разъярённых животных. А-а-а! На неё неслась целая стая…

Наконец она достигла обрыва. Ну, нет, здесь её не достанут собаки…

Небо разорвала ослепительная молния, на мгновение озарив бушующее море…

Сильный порыв ветра швырнул в пучину чёрный трепетавший комок. Удар грома поглотил короткий крик…

Шторм свирепствовал почти до утра… постепенно всё улеглось, и рыбаки вышли в открытое море. Но к ночи опять разыгралась буря…

– Позвольте, господин комиссар, снять с неё перстень, – сказал молодой рыбак, склонившийся с фонарем над утопленницей.

– Ни в коем случае! – закричал чиновник. —Отойди от неё!

Буря не унималась. Огромные волны с рёвом обрушивались на берег. Полицейский комиссар спустился к дороге и стал в защищённом от ветра месте. Вскоре он увидел свет фар. Автомобиль, подпрыгивая на камнях, медленно подвигался вперёд. Наконец он подъехал. Комиссар бросился открывать дверцу. Из машины вылезли трое: начальник отдела безопасности, следователь и доктор.

– Что здесь произошло? – спросил следователь.

– Я уже докладывал по телефону. Море выбросило утопленницу. Мы осмотрели её, на пальце у женщины перстень.

– Молодая?

– Не очень старая. Видно, ей крепко досталось – всё лицо исцарапано, а от левого виска до самого подбородка – глубокий шрам.

– Шрам на левой щеке? – спросил Халдун.

– Да, бей-эфенди!

Халдун почему-то сразу подумал о нищенке, которой недавно велел подмести возле своего кабинета.

Первым к берегу стал спускаться врач. Остальные последовали за ним. Едва приблизившись к распростёртому телу, Халдун крикнул:

– Это она!

– Вы её знаете?

– Я видел эту женщину несколько раз… Поднеси-ка фонарь поближе, – бросил Халдун рыбаку и склонился над трупом. – На лице следы свежих царапин…

– Да… Её смерти, несомненно, предшествовала схватка… Я думаю, что здесь скорее убийство, чем самоубийство… Вот, взгляните-ка – и он показал на перстень.

Следователь присел на корточки рядом с ним.

– Вот так-так! Бриллиантовый перстень на руке нищенки!

Он с любопытством посмотрел на лицо утопленницы.

– Снимите перстень! – приказал полицейским начальник отдела безопасности. – Составим протокол и отправим это вещественное доказательство на хранение.

Халдун вдруг быстро поднялся и закурил.

– Что с тобой? – спросил следователь, глядя на его побледневшее лицо.

– Ничего…

– Но, ради аллаха, скажи, что случилось?

– Я же говорил, что видел эту женщину, и мне стало не по себе…

– Понимаю… Трудно оставаться равнодушным, когда видишь знакомое лицо… Даже нам трудно.

Халдун молчал.

Рыбак посветил фонарём полицейским. Один из них поднял руку утопленницы, а другой пытался снять перстень. Но дело не клеилось.

– Может, отрезать палец?

– Нет, нет! – остановил их Халдун. – Вам было приказано только снять перстень!

Он перестал замечать, что творится вокруг. Какое-то непонятное чувство влекло его к утопленнице. Это не было похоже на обычное сострадание… Но что же это? Почему ему стало так больно, когда они хотели отрезать ей палец?..

…Перстень! Где-то в глубине памяти всплывали обрывки воспоминаний. Они то возникали, то исчезали, подобно щепке, брошенной в волны…

…В их доме много говорилось о каком-то перстне. Он был тогда ребёнком… Да, ведь однажды он нашёл под кроватью какой-то футляр, из которого мать вынула перстень… Но она давно умерла…

Наконец полицейские с помощью рыбаков сняли перстень и передали его следователю. Внутри оказалась надпись. Одно слово было почти совсем стёрто, но рядом чётко виднелись ещё два: «Назан» и «Халдун».

Ему стало дурно.

– Что случилось, дорогой?

– Ничего…

– Тебе плохо?

– Пустяки!.. Маленькое недомогание…

– Мы можем идти, – сказал следователь, – а труп надо доставить в морг.

Он кивнул доктору, чтобы тот отправлялся к автомобилю.

Халдун с трудом вскарабкался на скалу. Он был совершенно подавлен. Значит, женщина, выдававшая себя за нищенку, была… Но почему она это скрыла? Может, она покончила с жизнью, чтобы унести в могилу свою тайну? Но нет, это не похоже на самоубийство! Царапины на её лице свидетельствуют о том, что она отчаянно боролась за жизнь.

– Взгляни-ка, – сказал следователь, садясь в машину, – здесь довольно отчётливо видно слово, которое, вероятно, пытались стереть. Вот прочти: тут написано «Мазхар». Не так ли?

– Да, «Мазхар»!

– Но что с тобой? Ты бледен как полотно.

– Не знаю.

– Как не знаешь, братец! Всё было хорошо до того момента, пока ты не увидел утопленницу. А тут сразу начало твориться что-то неладное…

Халдун более не мог сдерживаться. Он закрыл лицо руками и зарыдал. Следователь уже не сомневался – за всем этим кроется какая-то трагедия. Он стал осторожно расспрашивать.

Халдун подумал, что теперь совершенно бессмысленно молчать о своём открытии – всё равно на следствии всё выяснится. Посмотрев на следователя влажными от слёз глазами, он сказал:

– Это моя мать!..

И словно провалился в бездну…

– Остановите машину! Он лишился чувств!

Шофёр затормозил и поспешил на помощь. Они уложили доктора на заднее сиденье.

– Гони в больницу, да поживей! – приказал следователь.

Машина рванула с места и скрылась в темноте.

23

Открыв после долгого забытья глаза, Халдун с изумлением обнаружил, что находится в больничной палате. В окно бил яркий солнечный свет. Рядом сидела Нермин, а чуть поодаль – дядя Нихат и тётя. Он беспокойно зашевелился. Тотчас над кроватью склонились врач и медицинская сестра.

Что же с ним произошло? «А-а-а, – вспомнил Халдун, – мать!» Он-то думал, что эта нищенка просила подаяние!.. Да как же можно было не заметить, что её взгляд молил совсем о другом?.. На глаза у него навернулись слёзы.

– Как ты себя чувствуешь, дитя моё? – решился спросить Нихат-бей.

– Благодарю вас. Я почти здоров… Только… – Халдун умолк, не решаясь задать роковой вопрос. «Неужели, – думал он, – мне стыдно? Ведь это была моя мать!» И глядя в упор на Нихат-бея, спросил:

– Это она?

– Да, – ответил Нихат-бей, сильно смутившись.

Он узнал её в морге с первого взгляда. Назан ещё больше постарела с тех пор, как они виделись в стамбульской тюрьме. Но не могло быть никаких сомнений – это она.

Обхватив голову руками, Халдун заплакал. Нермин бережно гладила его по волосам. Она тоже очень страдала. Ей было особенно больно от мысли, что он так сурово укорял эту страдалицу.

– Она сама покончила с собой? – спросил Халдун.

– Пока ещё не известно. Лицо было сильно исцарапано. Я полагаю, что ей пришлось бороться за жизнь… Но кто знает?

– А что говорит следователь?

– Сейчас он срочно выехал на расследование другого дела. Задушили кабатчицу.

– Задушили? Где?

– В какой-то конюшне, на окраине города…

Тело Наджие лежало на земляном полу посреди хибарки, некогда служившей конюшней. Лучи света, едва проникавшие в проём крошечного окна, освещали страшную картину насильственной смерти.

Возле двери дежурили полицейские, а вокруг хибарки гудела толпа. Наконец прибыли представители власти – начальник отдела безопасности, следователь и судебный врач. Конюшню осветили. По всему было видно, что здесь происходила отчаянная борьба.

– Мне сообщили, что в этой хибарке жила нищенка, утонувшая в море, – сказал начальник отдела безопасности. – Но что могла здесь делать кабатчица?

Врач наклонился и пощупал пульс.

– Несомненно одно – её задушили.

– Это ясно с первого взгляда. Однако мы ещё ничего не можем сказать о мотиве преступления, – заметил следователь. – Пока что в голову приходит одно соображение…

– Какое же?

– Одновременно произошли две смерти. Не замешано ли тут третье лицо?

– Возможно. Но попробуем выяснить сначала что-нибудь от соседей.

Все трое вышли из хибарки. Их тотчас окружила толпа любопытных, среди которых находился и хозяин злополучной конюшни Хасан. Его сразу можно было узнать по удручённому виду. Он никак не мог понять, почему в конюшне оказалась эта кабатчица. Его наверняка будут теперь таскать на допросы, а он-то при чём? Ведь даже не он, а жена сдала внаём проклятую хибарку! В тот день, когда впервые здесь появилась нищенка, его и дома-то не было. Если не поверят, пусть спросят у старшей сестры Дженнет. Они вместе ездили в селение за мукой. А возвратились вечером! Тут он и узнал, что жена пустила в конюшню какую-то бродяжку. Эх, и попало же ей от него за это!

Он приподнял кепку и почесал в затылке.

Да, ругал жену, ругал: зачем пустила нищенку? Но разве жилец – дыня? Попробуйте выбрать его по запаху… Если вздумала утонуть, туда ей дорога! Умерла и умерла, а он тут при чём?

– Хасан, тебя хочет допросить следователь.

Сердце у бедняги забилось. Он зажал в руке кепку и предстал перед следователем, понуро опустив голову.

– Ты хозяин этой конюшни?

Хасан огляделся вокруг, потом посмотрел на следователя и ответил:

– Да, бей-эфенди.

– Кому ты её сдавал?

– Я? Да никому не сдавал, господин следователь! Это моя половина сдала. – И он рассказал, как было дело.

– Если не верите, спросите мою старшую сестру Дженнет…

– Оставь в покое старшую сестру! Лучше ответь: когда ты или жена – это всё равно – сдали эту хибарку нищенке?

– Я не сдавал, бей-эфенди.

– Так, понятно… А женщина, которая сейчас там лежит, часто бывала у нищенки?

– Клянусь аллахом, сроду не видел, бей-эфенди! И нищенку-то толком не рассмотрел. Почему? Да меня ещё отец учил – никогда не водись с пьянчугами! Потому-то я и ругал свою половину.

Следователь невольно улыбнулся, но тотчас принял серьёзный вид и спросил:

– Значит, ты не видел, заходила ли сюда когда– нибудь кабатчица?

– Ну как так, бей-эфенди? Если бы видел – сказал. Праведный мусульманин не станет брехать.

– Я видел! – сказал старик, стоявший позади толпы.

Все повернули головы. Ах, да это Сулейман, по прозвищу «Дядя-кашель». Старику было около семи десятков. Он просыпался раньше всех обитателей квартала и первым приходил в маленькую кофейню. Уже тридцать лет кряду курил он там свой кальян, уверяя всех, что после трубки становится легче дышать. Так и лечился старик кальяном, а кашель всё не проходил. Вот и прозвали люди Сулеймана «Дядя-кашель».

Долговязый старик с большими усами и живыми зелёными глазами не спеша пробрался сквозь толпу и подошёл к следователю. Тот кивнул:

– Ну, рассказывай, что ты видел?

– Третьего дня я встал раненько. Вышел из дому и прямо в кофейню, к Шабану… Такая уж у меня привычка – с утра чашечку кофе выпить да кальян покурить… А Шабан хороший кофе варит – не то что другие. Я бывал и в других кофейнях. Так там, нечего греха таить, в кофе горох подсыпают…

– Короче! Что было дальше?

– Хорошо, бей-эфенди! Иду я, значит, в кофейню к Шабану, прохожу вот здесь – смотрю: кабатчица! Она меня даже не приметила сначала. Вот здесь она притаилась – у стены. Ну мне любопытно стало. Видит аллах, в голову пришли плохие мысли… Не воровать ли, думаю, она пришла? И только я так подумал, а она увидала меня и прятаться перестала. Ну, я её, конечно, ни о чём не спросил – какое я имею право? Не спросил, но когда пришёл в кофейню к Шабану, стал поджидать нашего Хасана.

– А кто такой Хасан?

«Дядя-кашель» осмотрелся вокруг.

– Да вот он, хозяин конюшни. Он её нищенке сдал…

– А ты на меня не вали, Сулейман, – рассердился Хасан, – это не я сдавал!

– Знаю, знаю, да хибарка-то всё-таки твоя!

– Моя, не отрицаю. Но…

– Продолжай, дорогой, – перебил его следователь. – Пришёл Хасан, что ты ему сказал?

– Хасан пришёл не скоро, бей-эфенди. Не знаю, где он пропадал, но только в то утро он не был в кофейне.

– В какое утро, Сулейман? – снова не удержался хозяин хибарки.

– В то утро, когда мы без тебя резались в шестёрку.

– А-а-а! Понял! Так я же ездил в селение за мукой…

– Во-во!

Старик повернулся к следователю:

– Видишь, – бей-эфенди, я говорю только правду. У меня нету привычки зря болтать.

– А дальше?

– На другое утро приходит, значит, Хасан, я отвожу его в сторонку и говорю: «Ты знаешь, Сулейман тебя любит, но зачем было сдавать эту хибарку нищенке?»

– А что я тебе ответил, Сулейман?

– А он говорит: «Я не сдавал, жена сдала». Осерчал, говорит, на неё, да что поделаешь, теперь назад не воротишь. Тут я ему раз – про кабатчицу! «Ты, говорю, присматривал бы, что там творится. А то, говорю, кабатчица с утра пораньше в конюшню подглядывала. Как бы беда какая не приключилась!»

– Не говорил он насчёт беды, бей-эфенди, – возмутился Хасан, – истинная правда, не говорил!

– Так это я про себя подумал. А как ты можешь знать, что я думаю про себя?

Все так и покатились со смеху.

– Почему смеётесь? – недоумевал «Дядя-кашель». – Может, я чего не так сказал? Ну всё равно. Только если бы у меня была такая хибара, я бы её ни в жисть не сдал нищенке! Не сдал бы, и всё тут!

– Я же не сдавал! Чего ты болтаешь, Сулейман?

– Ты не сдавал, да твоя жена сдала! Значит, ты её плохо учишь.

– Но-но, полегче, Сулейман!

– Так я же правду говорю, Хасан!

– Никто у тебя не спрашивает, учу я жену или нет. Ты лучше за своей приглядывай.

Тут вскипел «Дядя-кашель»:

– Зачем это мне приглядывать за женой? Ах ты…

И пошли, и пошли чесать!.. Следователь только рукой махнул, а начальник отдела безопасности сказал:

– Я полагаю, с нас довольно! По-моему, следует начать розыск. Здесь, безусловно, замешано какое-то третье лицо.

– Мне тоже так кажется.

– Надо произвести обыск в кабачке.

– Да, это необходимо.

– И допросить гарсона.

– Так у неё и гарсон был?

– Да, какой-то придурковатый малый, попросту дурак.

– Набитый дурак!

– Так вот оно что!

И все трое решили немедленно направиться в кабачок.

Дверь оказалась незапертой. Они вошли. Никого. На столах валялись грязные тарелки, стаканы, винные бутылки… Ясно, что после ухода посетителей здесь всё оставалось, как было.

Во время обыска полицейские обнаружили позади стойки маленькую дверку. В каморке тоже никого не было. На сундуке лежала несмятая постель. Очевидно, минувшей ночью на неё никто не ложился. В углу валялись свёрнутые циновки, на которых, вероятно, спал гарсон.

– Сегодня ночью, – сказал следователь, – ни кабатчица, ни гарсон здесь не ночевали.

– Похоже на то.

– Он ушёл отсюда без пиджака.

На гвозде за дверью болтался старый заплатанный грязный пиджак. В кармане оказался замусоленный паспорт. Сильно поистёршаяся запись гласила: «Место рождения – г. Чанак-кале, год рождения – 332[23], имя матери – Айше, имя отца – Али, имя владельца паспорта – Ахмет, фамилия – Гюнеш».

– Значит, его зовут Ахмет? Судя по тому, что его постель не тронута, он покинул заведение вместе с хозяйкой. Не так ли?

Такого же мнения был и начальник отдела безопасности.

– Каковы бы ни были их цели, но действовали они сообща… Потом женщину задушили.

– А не гарсон ли убил обеих женщин?

– Вполне возможно. Допустим, кабатчица и гарсон решили завладеть перстнем нищенки. И вот они вдвоём отправляются в хибарку…

– Хорошо, но в этом случае…

– Разрешите мне закончить мысль. Но в этом случае, хотите вы возразить, была бы убита нищенка?

– Или по крайней мере был бы похищен перстень!

– Верно. Тут много обстоятельств, которые заставляют недоумевать. Перстень оказался при нищенке, она утонула, а кабатчица была кем-то задушена. Как хотите, но во всём этом деле замешано третье лицо, то есть Ахмет. Его необходимо задержать.

– Да, и как можно быстрее.

Начальник отдела безопасности тут же отдал распоряжение о розыске и аресте Ахмета. Были приняты меры и на тот случай, если бы Ахмет появился в кабачке. Вполне возможно, что он вернётся сюда за своим паспортом.

И следователь и начальник отдела безопасности были правы. Чтобы приподнять завесу, скрывавшую тайну двух загадочных преступлений, требовалось хоят бы третье лицо, даже если оно, это «третье лицо», и не было непосредственно замешано в деле.

Ахмета усиленно разыскивали. На границы вилайета были посланы депеши, по всему городу производились обыски.

Его искали повсюду, но никому и в голову не пришло заглянуть в общественную уборную, которая находилась в двух шагах от полицейского управления.

А гарсон был именно там. Он уже много часов провёл в каморке сторожа общественной уборной – своего земляка. Парня трясло как в лихорадке, он лязгал зубами от страха. Даже мангал, который он поставил между ног, совсем не согрел его. Что делать? Куда податься?.. Перед глазами так и стояло посиневшее лицо хозяйки. О, какими страшными были её глаза, выскочившие из орбит!

Ахмет не имел ни малейшего представления о том, что произошло после того, как он оставил её возле хибарки нищей старухи. Он помнил только, как по дороге на базар хозяйка сказала: «Отведи меня к нищенке, нам с ней надо потолковать. Эта женщина – мать доктора Халдуна. Я знала её много лет назад. Если эта птичка попадётся в ловушку, я расплачусь с долгами и сделаю ремонт».

В этот день, как назло, привалило полно посетителей. Его буквально разрывали на части. Одни требовали вина, другие закусок, с третьими надо было рассчитываться… Он совсем сбился с ног и очень боялся проторговаться.

Такая кутерьма продолжалась допоздна. А когда наступила полночь, пришёл квартальный сторож и крикнул: «Довольно! Пора закрывать заведение!» Вот он обрадовался! Наконец-то можно было запирать двери. Если бы не сторож, наверно, торчали бы до самого утра.

И тут только он вспомнил, что хозяйка наказывала: «Коли я задержусь, беги за мной!»

Он, как был, выскочил на улицу, даже не подумав, что надо надеть пиджак. Да что там – забыл запереть кабачок! Вскоре он сильно продрог – дул холодный ветер. Но теперь уже было рукой подать до окраины. Ладно, вернёмся домой вместе с сестрицей Наджие.

Увидев с порога конюшни хозяйку, лежащую на земляном полу, он в первую минуту подумал, что она пьяна. Обычно, когда ей случалось напиваться, она падала замертво. И даже на другой день не могла прийти в себя.

«Взвалю её на плечи и отнесу домой», – решил он и наклонился, как вдруг увидел глаза… В голове у него помутилось. Он не помнит, как выскочил из конюшни и побежал. Куда? Зачем? От кого? Он ни о чём не думал. А только бежал, бежал, что было духу.

Когда он оглянулся, то увидел, что город остался далеко позади. А буря на море усилилась, стало ещё холодней. Надо было вернуться за пиджаком, но… ведь в городе его могут схватить полицейские! И тут он вспомнил о паспорте. Уж если паспорт попадёт в руки полиции, ему никуда не скрыться!..

«Будь, что будет, а надо забрать пиджак!» – подумал Ахмет и повернул назад. Он не мог более бежать и медленно брёл по дороге, тяжело дыша. Уже неподалёку от кабачка Ахмет вспомнил о своём земляке Хало. Старик был самым близким другом его отца. Как только Ахмет улучал свободную минуту, он навещал Хало, к которому был сильно привязан. Сидя в плохонькой каморке Хало, за дощатой перегородкой общественной уборной, они с удовольствием ели халву, маслины и свежий хлеб, болтая о разных разностях.

Ахмет и думать забыл, что общественная уборная находится рядом с полицейским управлением. Он направился прямо к окошку каморки и тихонько постучал. Дедушка Хало давно спал. Наконец он услыхал стук и побежал открывать. Старичок был маленький, хрупкий – и ручки, и ножки, как у ребёнка. Увидев сына своего покойного друга в такой поздний час, он стал протирать глаза кулачками. Ахмет, который уже немного пришёл в себя, смекнул, что лучше будет не говорить ему правду. «Меня прогнали с работы», – печально произнёс он. Ой как огорчился дедушка Хало! Давно ли он свободно вздохнул, пристроив Ахмета в кабачке «Лунный свет»? Этот сын покойного Али (чего греха таить!) был ему в тягость. Но его нельзя было прогнать, ведь парень приехал искать место. А потом даже стал помогать ему – украдкой от хозяйки приносил закуски.

Они наедались до отвала, курили сигареты – тоже из кабачка… Всё шло как по маслу… А теперь, видно, Ахмет снова сядет ему на шею. И будет по целым дням торчать здесь, как дурак, расставив свои ножищи над мангалом…

Но дедушка Хало и не подумал попрекать парня. Что скажешь земляку, да ещё сыну покойного друга? А сколько вместе с этим парнягой было съедено хлеба-соли? Нет, он не мог быть неблагодарным!..

На следующий день по городу распространился слух: море выбросило труп нищенки! Ахмет едва не лишился рассудка. «Значит, нищую тоже убили?»

Все, кто входил в общественную уборную, говорили только об этом. Ахмет стоял за дощатой перегородкой, слушал разговоры людей, и его сковывал страх, возраставший с каждой минутой.

Поскольку убийца нищенки ещё не был найден, люди строили самые различные предположения. Сколько разговоров было о драгоценном перстне! «Значит, хозяйке ничего не досталось? – думал Ахмет. – Но кто же её порешил?.. Кто бросил нищенку в море? Почему не забрали перстня?..»

– Убийцу наверняка повесят, – сказал входя дедушка Хало.

Когда-то в Адане Ахмет видел повешенного – завёрнутый в белый саван, он раскачивался на виселице. Теперь он узнал, что у того, кто задушен, вываливается язык – ведь ночью он видел хозяйку…

«А если подумают на меня? Увидят пиджак и скажут: куда сбежал этот парень?»

Ахмет не находил себе места. Куда подевался дедушка Хало?.. Набравшись смелости, он решил выглянуть. Дед, оказывается, мыл в уборной пол. Ахмет немного успокоился и даже начал себя подбадривать. Может, всё обойдётся? Поищут, поищут хозяйку, да и дело с концом… «А кому же достанется кабачок? Ведь наследников-то нет – стало быть, я и буду хозяином. Вот так!» И он подмигнул сам себе. Кабачок-то можно продать! А он и продаст!

Ахмет даже обрадовался. Он вернётся в родное село и купит пару буйволов! Таких, как у Эсата-аги… С чего же он начнёт? – спрашивал себя парень, пуская дым к потолку. – Он войдёт в кофейню, поздоровается со всеми, а ему скажут: «Добро пожаловать, Ахмет-ага!» Его пригласят в самый почётный угол – как Эсата-агу. Он купит себе такие же красивые костюмы и лакированные башмаки! У него будет такой же хлев… Он купит землю, женится и сыграет весёлую свадьбу… А мать? Мать будет с ним. Она забросит свои лохмотья, наденет городское платье, как мать Эсата-аги. Вот обрадуется бедняга! Небось, заплачет от радости… Эх!..

– Что с тобой? – удивился дедушка Хало.

Ахмет вздрогнул – он не заметил старика.

– Чего это ты руками размахался?

Парень растерянно посмотрел на свои руки.

– Какой? Вот этой?..

– Небось, всё о работе думаешь. Совсем ошалел!

– Ну как же не думать, дедушка? Ведь безработица…

– Ну, ну, не надо расстраиваться. Кто не знавал чёрных дней? Проходят они… Ты уж поверь! Если аллах закрывает одну дверь, то открывает другую.

Ахмет совсем не слушал старика. «Сегодня вечером, после того как стемнеет, – думал он, – надо пробраться в хибарку нищенки и закопать в землю тело хозяйки. Уж постараюсь зарыть поглубже, чтобы никто не нашёл. Разве это так трудно? Завернуть труп в попону или в мешок, вскинуть на плечи, выйти за дверь и скрыться в темноте… Можно, конечно, бросить в море. Но нищенку-то выбросило на берег. А надо, чтобы хозяйку не нашли. Если найдут – прощай кабачок! Лучше всего унести подальше и зарыть в землю. Сгниёт помаленьку, и никто не узнает… Если от живой не дождался добра, то пусть хоть мёртвая даст счастье!..»

– Сходил бы за пиджаком, – сказал дедушка Хало.

– Что?..

– Говорю, сходил бы за пиджаком. Да потолковал бы ещё разок с хозяйкой. Старой женщине одной не управиться с таким кабаком. Послушай меня, сходи! Может, примет тебя назад?

Ахмет выглянул в окошко: «Который может быть час?»

– Вот как стемнеет, так и пойду.

– Ну и хорошо.

Старик ушёл прислуживать посетителям, а Ахмет, оставшись один, снова предался своим сладким мечтам. Вот у него появились дети… Две дочери, два сына. Оба сына будут такие же, как у Эсата-аги. Как пролетят на конях галопом по селу – женщины только заахают… А невесты глаз оторвать не смогут!..

Да и он – сам, коли захочет, сможет жениться на младшей дочери Эсата-аги! Впрочем, разве нет на свете девушки получше? Найдётся и покрасивей! Ему с радостью отдадут любую. А почему бы нет? Кто ж не хочет выдать дочь за богатого хозяина?

«Скорей бы стемнело! – думал Ахмет. – Как бы там не увидели хозяйку?» Им овладело нетерпение. Он опять выглянул. Дедушка Хало сидел на скамье и прыскал одеколоном уходивших посетителей.

Как только стемнело, Ахмет вышел из каморки. На сердце было так тяжело, словно кто-то навалил на него жернов.

– Я ухожу, дедушка!

Хало сидел на низенькой скамеечке. Он посмотрел снизу вверх на рослого земляка, выросшего перед ним словно гора, и спросил:

– Туда, стало быть?

– Да, за пиджаком.

– Ступай, ступай! Может, хозяйка уже пожалела, что прогнала тебя. Так ты и сам не больно ерепенься. Повинись перед ней. Смотри, зима подходит… Она, братец, пощады не знает…

– Верно, дедушка!

– Потом придёшь, расскажешь, как там дела.

– Хорошо, дедушка.

Холодный северный ветер стих. Стало теплее. Но жернов, лежавший на сердце Ахмета, почему-то давил тяжелей.

Он хотел было заглянуть в кабачок за пиджаком, но передумал. Надо скорее добраться до хибарки.

Когда Ахмет подходил к конюшне, было совсем темно. Вокруг – ни души. Дверь оказалась закрытой. Он попробовал открыть, но в этот момент послышался глухой кашель. Кто-то шёл по узенькой улочке. Ахмет прижался к стене и стоял, боясь пошевельнуться. Наконец кашель прекратился, стихли звуки шагов. Ничто более не нарушало тишины.

Ахмет осторожно подкрался к двери и поднажал плечом. Скрипнули ржавые петли. Он нажал ещё. Одна из петель сорвалась, потом отлетела вторая. Теперь можно было забраться внутрь.

Но что это?.. Тело хозяйки исчезло. «Значит, узнала полиция? Они, наверно, побывали в кабачке? А вдруг они взяли пиджак? Да ведь там паспорт! Что будет с паспортом?..»

Перед глазами его закачалось тело повешенного, завёрнутое в белый саван. Его стало мутить.

Да что это он? Его совесть чиста – ведь не он убил… Надо взять пиджак… И он зашагал к кабачку…

В окнах было темно, дверь закрыта. Всё выглядело так, как он оставил минувшей ночью.

Ахмет толкнул дверь. После яркого света электрического фонаря, висевшего неподалёку на столбе, ничего нельзя было разобрать. Но вот его глаза привыкли к сумраку. Повсюду беспорядочно валялись перевёрнутые столы, скамейки, табуреты. Ахмет бросился в каморку и нашарил на стене пиджак. Какое счастье – он висел на своём месте! Но не успел он опустить руку в карман, как раздался голос:

– Руки вверх! Не шевелись!

Никого не было видно. Он весь дрожал, сердце стучало где-то в горле. Но вот приблизились тени. Что-то блеснуло, и Ахмет понял, что на него направлен пистолет.

– За что? Ведь не я убил! – закричал парень, вскакивая и пятясь к стене.

– Мы это потом выясним, – сказал кто-то из темноты.

– А я вам зачем?

– Пойдёшь в полицейский участок!

– А потом в тюрьму? Но я не виноват! Я не убивал, никого не убивал!

Он медленно пятился назад, пока не упёрся спиной в стену. «Мне наденут наручники! Будут бить, допытываться: „Сознавайся – это ты убил!“ За что, за что?»

Не отдавая себе более отчёта, Ахмет схватил своими огромными ручищами стол и высоко поднял его над головой. Раздался выстрел, но пуля прошла мимо. Тогда он с силой обрушил тяжёлый стол на полицейских, стоявших всего в двух шагах. Какие-то тёмные тени грохнулись на пол. Всё смешалось. Обезумевший от страха Ахмет, опрокидывая столы и стулья, бросился к выходу…

Все меры предосторожности были приняты заранее. Кабачок находился в кольце полицейских и сторожей. Парень метнулся туда-сюда – повсюду вставала преграда. Но вот какой-то низкорослый сторож дрогнул. Ахмет пинком свалил его на землю, метнулся за угол и пустился бежать.

Началась погоня. Он бежал впереди целой толпы, подобный огромному медведю, вставшему на задние лапы. А толпа полицейских и сторожей всё росла и росла. Их крики далеко разносились в вечерней тишине…

Весь город приник к окнам. «Что случилось?» «Эй, сторож! От кого бежит этот человек?»

Люди высыпали на улицы. Строились разные догадки. Но толком никто ничего не знал.

Время от времени слышались выстрелы. Ахмет бежал, бежал, как затравленный зверь, ни разу не обернувшись на шум стрельбы. Он бежал с какой-то невероятной, нечеловеческой быстротой, перескакивая через ямы и грязные лужи. Вот он пронёсся по переулку и выскочил на широкую улицу. Навстречу мчался грузовик. Взвизгнули тормоза. Но …поздно! Ахмета швырнуло на мостовую…

Из кабины выпрыгнул шофёр, подбежал к распростёртому телу. «В лепёшку! Теперь я пропал!» И охваченный страхом, он бросился бежать…

В городе только и было разговоров, что об этих происшествиях. Все считали, что гарсона, который убил двух женщин, покарала сама судьба. И все проклинали его.

Однако от внимания компетентных людей не ускользнуло одно весьма странное обстоятельство. Почему, рассуждали они, придурковатый гарсон убил Назан? Какая была у него цель? Он хотел завладеть её перстнем? Возможно. Но что же тогда помешало ему снять этот перстень с пальца убитой? А зачем понадобилось убивать кабатчицу? Капиталов она не имела. Парень был при деле, а легко ли найти другое место?

Все понемногу поверили версии о том, что гарсон попросту был невменяем. Он убил только для того, чтобы убить…

Халдун не мог рассуждать. Ему было слишком тяжело, и первое время он часто плакал и совсем не показывался на людях. Его постоянно преследовал образ матери с протянутой рукой. Сколько лет он не знал, что она жива! А мать разыскала его и тут же покинула, чтобы более никогда не возвращаться.

Целыми часами сидел он неподвижно, устремив глаза в одну точку. Почему она не открылась ему? Наверно, стыдилась сына…

– Да, – говорил Нихат-бей, – её привёл сюда материнский инстинкт. А разум не позволял ей пред стать перед своим сыном в таком обличье.

– Но разве я посмел бы её укорять? Разве отвернулся бы от неё?

– Не отвернулся бы – это верно. Но надо войти и в её положение.

– Бедная мамочка! – воскликнул плача Халдун.

– Бедная мамочка! – словно эхо повторила Нермин.

По праву наследования перстень достался Халдуну. А он надел его на палец Нермин, как посмертный подарок свекрови. Они не стали устраивать пышной свадьбы. А деньги, которые предназначались для брачного торжества, пошли на уплату за мрамор.

Этим мрамором была облицована могила Назан-ханым.

Примечания

1

Балыкпазары – квартал, в котором расположен рыбный базар.

(обратно)

2

Рушдие – четырёхклассная средняя школа.

(обратно)

3

Сакыз – белая благовонная смола, которую принято жевать в странах Востока.

(обратно)

4

Ходжа – духовное лицо, мулла.

(обратно)

5

Идадие – старшие классы лицея в османской Турции.

(обратно)

6

Тавла – распространённая на Востоке игра в кости.

(обратно)

7

Султанхамам – район в Стамбуле.

(обратно)

8

Такуньи – туфли на деревянной подошве без задников.

(обратно)

9

Тенэшир – стол для обмывания покойников.

(обратно)

10

Миндер – коврик для сидения на полу.

(обратно)

11

Далма – голубцы из виноградных листьев.

(обратно)

12

Йемени – простые башмаки из сыромятной кожи с острыми загнутыми вверх носами.

(обратно)

13

Мачка – аристократический район Стамбула. Аксарай – один из старых районов Стамбула.

(обратно)

14

Шариат – свод мусульманских религиозных, бытовых, гражданских и уголовных законов, основанный на Коране.

(обратно)

15

По шариату муж может развестись с женой на определённый срок.

(обратно)

16

Пирзола – баранья отбивная на косточке.

(обратно)

17

Бейоглу – часть Нового Стамбула, объединяющая несколько районов.

(обратно)

18

Тарлабаши – квартал, известный своими публичными домами.

(обратно)

19

Речь идёт о так называемой кемалистской буржуазно-национальной революции, явившейся следствием освободительной войны турецкого народа в 1919 – 1922 гг. и направленной не только против иностранных интервентов, но и против господства иностранного капитала в стране и султанского феодально-клерикального строя.

(обратно)

20

Имеется в виду Народно-республиканская партия – одна из главных политических партий Турции.

(обратно)

21

Имеются в виду победы турок над греками во время национально-освободительной войны 1919 – 1922 годов в сражениях на реке Сакарья (август – сентябрь 1921 года) и в районе Измира (сентябрь 1922 года).

(обратно)

22

Чарыки – крестьянская обувь из сыромятной кожи.

(обратно)

23

По мусульманскому летоисчислению.

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

17

19

20

21

22

23

Реклама на сайте