«История очередной французской революции»

Уильям Мейкпис Теккерей

История очередной французской революции

(из подготовляемой к изданию "Истории Европы")

ГЛАВА I

Историку не часто выпадает на долю увековечить события более необычные, нежели те, которые имели место в нынешнем году, когда из-за французской короны соперничали ни много ни мало четверо претендентов, обладавших равными правами, достоинствами, отвагой и популярностью. Первым мы назовем его королевское высочество Людовика-Антуана-Фредерика-Сэмюела-Анну-Марию, герцога Бретонского и сына Людовика XVI. Бедному принцу, который вместе со своими несчастными родителями страдал в заточении в Темпле, удалось бежать из темницы, спрятавшись (негодяи тюремщики так бесчеловечно с ним обращались, что юный принц невообразимо исхудал и стал совсем крошечным) в треуголке члена Конвента Редерера. Ведь широко известно, что в бурные революционные времена носили треуголки немалой величины.

Значительную часть своей жизни он прожил в Германии; тридцать лет томился в казематах Шпильберга; а когда ему удалось бежать оттуда в Англию, то и там его заточили в лондонский Тауэр, якобы за долги, но в действительности это было делом рук его политических противников. Не следует путать его с теми самозванцами, что выдают себя за потомков несчастной жертвы первой революции.

О втором претенденте, Генрихе Бордосском, мы располагаем несколько более обширными сведениями. В 1843 году он, бежав за границу со своим небольшим двором, снял меблированные комнаты в заброшенном лондонском квартале, именуемом Белгрейв-сквер. Множество французских дворян съехалось туда к нему, невзирая на преследования узурпатора, восседавшего на троне; некоторые из виднейших представителей английского дворянства - в числе которых можно назвать и прославленного рыцаря без страха и упрека герцога Дженкинса, - также помогали безрассудно храброму молодому принцу советом, деньгами и своей доблестной шпагой.

Третьим претендентом был его императорское высочество принц Джон Томас Наполеон - пятнадцатиюродный брат усопшего императора и, как утверждают некоторые, принц Гомерсальекого дома. Он справедливо доказывал, что, поскольку прямые наследники прославленного корсиканца отказались от своего права на престол, он, принц Джон Томас, ближайший после них родственник, несомненно, должен унаследовать освободившийся трон Империи. Добиваясь короны, он возлагал надежды на верность французов и на свою верную шпагу.

Незачем и говорить, что скипетр, которым три вышеупомянутых принца так жаждали завладеть, держал в своих руках прославленный монарх, его величество король французов Луи-Филипп. Есть основания полагать, что этот мудрый монарх не пользовался у своих подданных почтением, достойным такого государя. Напротив того, легкомысленному народу, пожалуй, стало в тягость его правление. Этот народ невзлюбил премилое королевское семейство, для которого его величество, с присущим ему скопидомством, старался обеспечить пристойное содержание. И были все основания подозревать, что высшие государственные мужи в стране, которым его величество сильно досадил, испытывают отнюдь не верноподданнические чувства к королевскому двору и к его священной особе.

От вышеупомянутых претендентов Луи-Филиппу, этому величайшему из государей (тогда ему было без малого сто лет), и пришлось защищать свою корону.

Город Париж, как известно, укреплен ста двадцатью четырьмя фортами, каждый из которых имеет тысячу орудий, на длительное время обеспечен боеприпасами и провиантом, и все устроено таким образом, чтобы в случае необходимости подвергнуть обстрелу дворец Тюильри.

Так что если бы чернь напала на дворец, как в августе 1792 и в июле 1830 года, его можно было за какой-нибудь час сровнять с землей; и в то же время столица была надежно защищена от чужеземного вторжения. Не менее надежной защитой от чужеземцев было состояние дорог. С тех пор как английские компании отказались от участия в деле, во Франции было построено всего полмили железнодорожного пути, и всякая армия, привыкшая, как все современные армии Европы, продвигаться со скоростью шестьдесят миль в час, была бы до смерти раздражена, прежде чем добралась бы от любой из границ - с побережья, от Рейна, с Альп или с Пиренеев - до столицы Франции. Французский народ, однако же, был возмущен этими недостатками путей сообщения в своей стране и явно вопреки здравому смыслу утверждал, что пятьсот семьдесят пять триллионов франков, затраченных на укрепления, следовало бы вложить в какое-нибудь более мирное предприятие. Однако король жил спокойно под защитой своих фортов.

Поскольку мы поставили перед собой цель как можно живее обрисовать тогдашние необычайные события, а равно действия и чувства участвовавших в них людей и сторон, самое лучшее, что мы можем сделать, это обратиться к документам того времени, которыми мы располагаем в изобилии. Забавно в наше время читать на страницах "Монитора" и "Журналь де Деба" сообщения об удивительных событиях тех дней.

1884 год начался на редкость спокойно. При королевском дворе в Тюильри царило необычайное веселье. Двадцать три младших английских принца, сыновья ее величества королевы Виктории, украшали балы своим присутствием; русский император со всем семейством нанес королю Франции традиционный визит; король бельгийский, как всегда, посетил своего августейшего тестя якобы ради исполнения родственного долга и удовольствия повидать родича, но в действительности чтобы вытребовать приданое королевы Бельгии, которое Луи-Филипп Орлеанский упорно отказывался выплатить. Кто подумал бы, что среди столь праздничной обстановки таилась опасность, среди такой тишины зрел мятеж?

Самым большим из парижских сумасшедших домов был Шарантон, и именно эту резиденцию ехидные журналисты из "Журналь де Деба" прочили претенденту на престол Людовика XVI.

Но на следующий же день, а именно в субботу 29 февраля, в той же самой газете появилась статья гораздо более серьезного и даже потрясающего содержания; в ней сквозь маску беззаботности явно проглядывала тревога правительства.

В пятницу 28 февраля "Журналь де Деба" напечатал статью, которая не вызвала особого волнения на бирже, настолько она казалась нелепой. В ней говорилось:

"Новый Людовик XVII! Из Кале сообщают, что некая темная личность, недавно прибывшая из Англии (как нам кажется, из Бедлама), выдает себя за сына несчастного Людовика XVI. Это двадцать четвертый по счету претендент, который утверждает, что его отцом был августейший узник Темпля. Однако, если оставить в стороне эти притязания, в остальном бедняга, как сообщается, совершенно безобиден; его сопровождают несколько старух, которые клянутся, что узнали в нем дофина; он не делает никаких попыток захватить корону силой оружия, а ждет, пока само небо возведет его на престол.

Если его величество пожалует в Париж, мы полагаем, он не замедлит занять свою резиденцию в Шарантонском дворце.

До сих пор мы игнорировали слухи (ходившие среди отъявленной шантрапы и в самых грязных кабаках столицы), что некая знаменитость - впрочем, отчего бы нам прямо не назвать принца Джона Томаса Наполеона? - прибыла во Францию с преступными намерениями и революционными замыслами. Однако утренний выпуск "Монитера" подтверждает этот позорный факт. Претендент уже в пределах нашего отечества; вооруженный бандит угрожает нашим мирным свободам; бездомный бродяга, убийца, занимается грабежом на наших дорогах; и ему не уйти от возмездия за свои преступления. Пусть же никакая память прошлого не отсрочит этой справедливой кары; долг законодателя заботиться о будущем. Пусть на преступника обрушится вся строгость закона вкупе с суровой справедливостью гражданской власти. Пусть выследят его, как дикого зверя, до самого логова, и да постигнет его судьба зверя. Но приговор, можно считать, будет скоро приведен в исполнение. Сообщается, что этот бандит распространял (причем без всякого успеха) листовки в грязных трактирах среди крестьян департамента Верхний Рейн (где он скрывается); так что полиции нетрудно напасть на его след.

Жандармский капрал Бесшабаш уже идет по следу злосчастного юнца. Его попытка захватить престол только покажет безумие всех и всяческих претендентов, а также любовь, уважение, почтение, верность, преклонение, благоговение и беспредельное обожание, которое вызывает у нас особа нашего возлюбленного монарха".

"Экстренный выпуск!

Принц схвачен

Только что в Тюильри прибыл курьер с сообщением, что после яростной стычки между капралом Бесшабашом и "императорской армией" в пустой бочке для воды, куда отступила означенная армия, победа осталась за капралом. Затем последовала отчаянная схватка на сеновале, и претендент вынужден был оставить поле боя, понеся тяжелые потери. В настоящее время он взят в плен и страшно подумать, какая судьба его ожидает. Это послужит предупреждением будущим претендентам и преподаст Европе урок, который она не скоро забудет. И, главное, это послужит несомненным доказательством уважения, почтения, преклонения, благоговения и восхищения, которое мы питаем к нашему монарху".

"Второй экстренный выпуск

Прибыл еще один курьер. Ослепленный Бесшабаш перешел на сторону принца и навеки опозорил себя в глазах французов. 520-й полк легкой кавалерии выступил для преследования претендента и его обманутых сообщников. Вперед, французы, вперед к победе! Помните, что вы охраняете наши права, защищаете наши дома; что вы несете на остриях своих непобедимых штыков нерушимость наших законов и, главное, помните нашего горячо любимого монарха, чей трон вы беззаветно защищаете!

Волнение мешает нам продолжать. Солдаты 520-го полка, помните, что ваш пароль - "Жемани", ваш отзыв - "Вальми".

* * *

"Сегодня русский император со своим августейшим семейством покинул Тюильри. Его императорское величество со слезами на глазах облобызал его величество короля Франции и пожаловал их королевским высочествам принцам Немурскому и Жуанвильскому Большой крест ордена Голубого Орла".

* * *

"Его величество произвел смотр полицейским силам. Обожаемый монарх был встречен оглушительными приветствиями этих замечательных и беззаветно преданных людей... Эти приветствия эхом отдались в сердцах всех французов. Да живет наш возлюбленный государь долгие годы среди изъявлений нашей преданности!"

ГЛАВА II

Генрих V и Наполеон III

Воскресенье, 30 февраля

Продолжаем цитировать "Деба" и тем самым знакомим читателя с третьим претендентом на престол:

"Неужели наша обезумевшая родина никогда не обретет мира? Если в пятницу мы сообщали о притязаниях маньяка на великий французский престол, а в субботу вынуждены были писать о преступных посягательствах человека, которого мы не можем назвать иначе, как негодяем, убийцей, мошенником, жуликом, бандитом и даже попросту мелким карманником, стать повелителем французов, то сегодня наш скорбный долг известить о вторжении третьего - да, да, третьего претендента. Гнусный и невежественный фанатик герцог Бордосский высадился в Нанте и призвал вандейцев и бретонцев нацепить белые кокарды.

Grand Dieu! {Великий боже! (франц.).} Разве не счастливы мы под трехцветным флагом? Разве не благоденствуем мы под сенью славы лучшего из королей? Есть ли имя более гордое, чем француз, есть ли на свете человек счастливее, чем подданный нашего монарха? Разве вся дружная семья французов не обожает своего отца? Да. Наша жизнь, наши сердца, наша кровь, наше достояние безраздельно принадлежат ему: недаром мы восстали, не впервые мы сплотились вокруг июльского монаршего трона. Злосчастный герцог в настоящее время, по всей вероятности, уже схвачен; и военный трибунал, который вскоре будет призван судить одного презренного изменника и вероломного претендента, сможет судить и другого. Смерть им обоим! Пускай Венсенский ров (который уже был роковым для его предка) поглотит и его труп, а вместе с ним и останки второго претендента. Тем самым чудовищное преступление будет стерто со страниц нашей истории и страдания убиенной жертвы отомщены!

В заключение еще несколько слов. Нам стало известно, что потомка Каролины Неаполитанской сопровождает герцог Дженкинс. Обратите внимание, английский герцог! Английский герцог, боже правый! И английские принцы до сих пор танцуют в залах нашего дворца! Где же, где конец вероломству Альбиона?"

* * *

"Король произвел смотр третьему и четвертому батальонам полиции. Появление монарха сопровождалось, как всегда, неистовыми приветствиями, а он выглядел еще моложавее обычного - да, точь-в-точь таким, как в те дни, когда он не дрогнул перед австрийской пушкой в битве при Вальми и рассеял вражеские эскадроны при Жемаппе.

Всему личному составу было пожаловано по чарке и по ордену Почетного легиона.

Английские принцы покинули Тюильри в двадцати трех каретах, запряженных четверней. Им кресты Почетного легиона пожалованы не были. Это неспроста".

* * *

"Герцоги Жуанвильский и Немурский покинули дворец и отправились в департаменты Луары и Верхнего Рейна, где они встанут во главе войск. Полк морской кавалерии под командованием Жуанвиля - один из отборнейших в армии".

* * *

"Отдан приказ об аресте одержимого, объявившего себя герцогом Бретонским и учинившего беспорядки в Па-де-Кале".

* * *

"Забавный случай с его величеством. Производя вчера смотр (полицейским войскам), его величество подошел к одному старому ворчуну и, теребя его за ухо, сказал: "Говори, чего хочешь - крест или еще порцию вина?" Седовласый герой лукаво улыбнулся и ответил: "Государь, храбрец может всегда добыть крест в бою, но порой ему нелегко бывает раздобыть вина". Незачем и говорить, что вино он получил, причем щедрый монарх прислал ему также крест и ленту".

* * *

На следующий день правительственные газеты в довольно унылом тоне поместили первые сообщения о действиях претендентов на престол. Несмотря на многословие, тревога чувствуется совершенно явно, о чем свидетельствует нижеследующий отрывок из "Деба":

"Курьер из департамента Рейна, - писал "Деба", - доставил нам следующее ошеломляющее воззвание:

"Страсбург, 22-го нивоза, 92-й год Республики, единой и неделимой. Мы, Джон Томас Наполеон, согласно конституции Империи, Император республики Франция, приветствуем наших маршалов, генералов, офицеров и солдат.

Солдаты!

Сорок веков смотрят на вас с высоты этих пирамид. Солнце Аустерлица снова взошло. Гвардия умирает, по не сдается. Мои орлы, перелетая со шпиля на шпиль, не снизятся, пока не сядут на башни собора Парижской богоматери.

Солдаты! Сын вашего отца долго томился в изгнании. Я видел поля Европы, на которых вянут теперь ваши лавры, и разговаривал с мертвецами, которые покоятся под ними. Где же наши дети? - спрашивают они. - Где Франция? Над Европой больше не сверкают ее победоносные штыки, не отдается эхом гром ее славных пушек. Кто мог бы ответить на этот вопрос без краски стыда? Неужели же эта краска теперь не сходит с лиц французов?

Нет. Сотрем же со своих лиц этот позорный румянец. Встаньте, как встарь, и сплотитесь вокруг моих орлов! Довольно вы были жертвой обманчивого благоразумия. Идите, преклонитесь перед святыней Славы! Вам обещали свободу, но вы были обмануты. Я же дарую вам воистину подлинные вольности. Когда ваши предки прорвались через Альпы, разве не были они свободны? Да - свободны победить. Последуем же примеру этих могучих храбрецов, имя которым легион, бросим вызов Европе и снова втопчем ее во прах; овеянные славой, мы пройдем по ее поверженным столицам, и ее короли со всеми своими сокровищами будут у наших ног. Вот свобода, достойная француза.

Французы! Я обещаю вернуть вам Рейн и стереть Англию с лица земли. Я создам флот, который изгонит ее суда из всех морей, а мои храбрые полки довершат остальное. И тогда путник, очутившись на этом пустынном острове, спросит: "Неужели столь презренный клочок земли целое тысячелетие угрожал французам?"

Французы, к оружию! Мое знамя реет над вами; вокруг него сплотились верные и отважные. Восстаньте, и пусть нашим девизом будет: СВОБОДА, РАВЕНСТВО И ВОЙНА ВСЕМУ МИРУ!

Наполеон III

Маршал Империи, Арико".

Вот оно каково, это воззвание! Вот будущее, которое этот жестокосердный и кровожадный разбойник готовит для нашей страны. "Война всему миру" - это крик злобного демона; и дьяволы, собравшиеся вокруг, вторят ему. По-видимому, мы ошиблись, утверждая, будто сил капрала достаточно, чтобы схватить мародера, и первый же выстрел оборвет его презренную жизнь. Подобно неисцелимой болезни, зараза начала распространяться; средства против нее должны быть ужасны. Горе тем, кому придется испытать их на себе!

Как мы уже сообщали, его высочество принц Жуанвильский, адмирал Французского флота, срочно выехал на места, охваченные беспорядками, взяв с собой свою морскую кавалерию. Тяжела мысль, что шпаги этих бестрепетных героев вонзятся в грудь французов; но да будет так: ведь не мы, а эти чудовища жаждали крови. Не мы, а эти негодяи нарушили мир. Мы сохраняем спокойствие и надежду, пребывая под надежной защитой лучшего и любимейшего из монархов.

Гнусный претендент, называющий себя герцогом Бретонским, схвачен, как мы это и предсказывали: вчера он предстал перед префектом полиции и, поскольку его невменяемость с несомненностью доказана, отправлен в Шарантон, где на него надели смирительную рубашку. Да постигнет та же судьба всех подстрекателей - врагов нашего правительства!

Его высочество герцог Немурский отправился в департамент Луары, где он быстро положит конец беспорядкам в районах Бокаж и Вандея. За безрассудным принцем, поднявшим там свое знамя, следует, как сообщается, жалкая кучка негодяев, и мы с минуты на минуту ожидаем сообщения о том, что они разгромлены. Этот принц тоже выпустил воззвание, которое, конечно, не вызовет у наших читателей ничего, кроме улыбки.

"Мы, Генрих, нареченный Пятым, король Франции и Наварры, приветствуем всех, кто готов откликнуться на наш призыв.

После долгих лет изгнания мы вновь развернули на французской земле знамя с королевскими лилиями. Вновь белый султан Генриха IV плывет над головой его внука! Отважные дворяне! Достойные горожане! Честные представители третьего сословия, объявляю всеобщую мобилизацию в моих королевствах. Мои верные бретонцы, конечно, придут ко мне и без зова. Родина Дюгеклена верна королевскому дому! К остальным своим подданным, заблудшим и утратившим веру в бога, их отец взывает в последний раз. Придите ко мне, дети мои! Все грехи будут вам отпущены. Наш святой отец, папа Римский, вступится за вас перед господом. Он обещал это, когда я, отправляясь сюда, целовал его святейшую туфлю!

Наша многострадальная родина громко взывает о решительных переменах. Гнусные университеты будут закрыты. Образование запрещено. Будет воссоздана святая и благодетельная инквизиция. С моих верных дворян не станут больше взимать налогов. Все освященные веками порядки будут восстановлены в том виде, в каком они существовали до 1788 года. Нашу страну вновь украсят монастыри и святые обители - мирные прибежища угодников и угодниц божьих! Ересь будет искоренена с родительской строгостью, и наша страна вновь обретет свободу.

Его величество король Ирландский, мой августейший союзник выслал для участия в походе за правое дело непобедимую Ирландскую бригаду под командованием его королевского высочества принца Дэниела, своего младшего сына. Его святейшество Лев Иудеи, равноапостольный патриарх Туамский, благословил зеленое знамя ирландских воинов перед их выступлением. Да станут отныне неразлучны лилии и арфа. Вместе мы совершим крестовый поход против нечестивого Альбиона и сровняем с землей еретические храмы этой страны. Пусть нашим девизом будет: Vive la France! Долой Англию! С нами бог!

Именем короля

Министр внутренних дел Ля Карусель и Великий Инквизитор

Маршал Франции Помпадур де Турман де Сиварь

Главнокомандующий Ирланд- Даниел, принц Бэллинбеньонский,

ской бригадой, состоящей на Генрих"

службе у христианнейшего из

королей

* * *

Сегодня вечером его величество произвел смотр своим доблестным полицейским войскам и созвал совет министров. Приняты решения, которые дадут возможность немедленно пресечь беспорядки в департаментах Рейна и Луары, а также постановлено, что когда претенденты будут схвачены, их поместят в одиночные камеры Люксембургской тюрьмы: помещения уже готовы и охрана на местах.

Большой банкет, который предполагалось устроить сегодня во дворце для дипломатического корпуса, отложен; все послы, ввиду внезапной болезни, слегли в постель.

* * *

Послы отправили курьеров с донесениями своим правительствам.

* * *

Его величество король Бельгийский покинул Тюильри.

ГЛАВА III

Продвижение претендентов. - Исторический обзор

Возобновляя свой рассказ, мы попытаемся сжато и исчерпывающе изложить на немногих страницах факты, которые описаны в цитированных выше газетах много подробнее.

В то время было уже ясно, что беспорядки в департаментах носят серьезный характер и что силы, сплотившиеся вокруг обоих претендентов на престол, весьма значительны. У них оказались сторонники в самом Париже, впрочем, у кого их там не было? - и почтенный царствующий монарх был в сильной тревоге, полагая, что жизнь его на склоне лет отнюдь не так безмятежна, как он того заслужил благодаря своим добродетелям и преклонному возрасту.

Его родительское сердце особенно сокрушалось, когда он размышлял о судьбе, уготованной его детям, внукам и правнукам, бурно плодившимся вокруг него. Внук короля, наследный принц, женатый на принцессе из королевского рода Шлиппен-Шлоппен, имел четырнадцать детей, и всем им было щедро пожаловано государственное содержание. Его брата, графа д'Э, бог благословил не менее многочисленным потомством. Принц Немурский был бездетен; но принцы Жуанвильский, Омальский и Монпансье (женатые на бразильских принцессах Януарии и Фебруарии, а также на принцессе Соединенных Штатов Америки, где 4 июля 1856 года была провозглашена монархия и начал царствовать император Дафф-Грин Первый), счастливые отцы огромных семейств, все были благосклонно одарены сенатом, который давно уже раболепно исполнял волю его величества Луи-Филиппа.

Герцог Омальский был королем Алжира, так как вступил (незадолго перед тем) в брак с принцессой Бадруль-будурской, дочерью его величества Абд-эль-Кадера. Принц Жуанвильский пользовался всенародной любовью благодаря славной победе, одержанной им над английским флотом под командованием адмирала принца Уэльского, чей стодвадцатипушечный корабль "Ричард Кобден" был взят в плен тридцатишестипушечным фрегатом "Прекрасная Наседка"; по каковому случаю остальные сорок пять парусных и семьдесят девять паровых военных судов спустили флаги, капитулировав перед героическим французским флотом, численность которого составляла всего одну четверть английского. Победа была одержана прежде всего благодаря отваге прославленных французских морских кавалеристов, предпринявших под начальством бестрепетного Жуанвиля несколько блестящих атак, и хотя Ирландская бригада с обычной своей скромностью пыталась присвоить всю славу, но, поскольку в деле участвовали лишь трое представителей этой нации, беспристрастный историк должен отдать пальму первенства мужественным сынам Галлии.

При столь обширном семействе, кормившемся за счет страны, вполне понятны опасения достойного короля, как бы не началась революция и снова не пустила его по миру. Как тогда содержать такое семейство? Сколь ни велика была королевская казна (ибо, как известно, он скопил около ста тридцати миллиардов и хранил их в подвалах Тюильри), все же эта сумма окажется ничтожной, если разделить ее среди потомства; и, кроме того, он, естественно, предпочитал попросту брать у Франции столько, сколько верный его народ мог дать.

Понимая, что опасность неминуема и что деньги, если их умело пустить в ход, нередко оказываются действенней меча, королевские министры страстно желали, чтобы король уделил часть накопленных им богатств на ведение войны. Но монарх, с осторожностью, свойственной преклонному возрасту, отверг это предложение; он заявил, что предпочитает вверить себя своему преданному народу, который, без сомнения, достойно встретит суровое испытание. Обе палаты откликнулись на его призыв с обычными верноподданническими чувствами. На торжественном заседании этих законодательных органов король, окруженный своей семьей, объяснил, сколь опасное создалось положение. После этого его величество, вся королевская семья, королевские министры и обе палаты, в соответствии с древним обычаем, прослезились и, воздев руки к потолку, поклялись в вечной верности королевской династии и Франции, а затем горячо заключили друг друга в объятия.

Незачем и говорить, что в тот же вечер двести левых депутатов покинули Париж и примкнули к принцу Джону Томасу Наполеону, который к этому времени дошел уже до Дижона: двести пятьдесят три человека (правые, центр и выжидающие) также покинули столицу и принесли присягу верности герцогу Бордосскому. За ними, в соответствии со своими, политическими симпатиями, последовали различные министры и государственные сановники. Из всех министров в Париже остался маршал Тьер, принц Ватерлооский (он нанес поражение англичанам на том самом поле, где прежде они одержали победу, хотя славу, как обычно, хотела присвоить Ирландская бригада); годы расшатали здоровье и ослабили беспредельную силу этого исполина, и говорят, что он остался в Париже только потому, что подагра приковала его к постели.

В столице царило полнейшее спокойствие. Театры и кафе были открыты как ни в чем не бывало, и в балах-маскарадах участвовали восторженные толпы: надеясь на сто двадцать четыре форта, легкомысленная публика считала, что бояться нечего.

Во всем, что не касалось денег, король не пожалел средств, дабы успокоить своих подданных. Он даже самолично прогуливался среди них с зонтиком; но этот знак доверия мало кого тронул. Он пожимал руку каждому встречному; он раздавал кресты Почетного легиона в таком количестве, что рыночная цена на красные ленты подскочила на двести процентов (в результате чего у его величества, перепродававшего этот товар, очистилась кругленькая сумма). Но все эти милости и почести мало действовали на равнодушный народ; а враги Орлеанской династии, вылощенные молодые дворяне из партии генрихопятых, не снимали перчаток, боясь (как они утверждали), что им придется пожать руку достойнейшему из королей; республиканцы же стали носить сюртуки без петлиц, чтобы их не заставили вдеть туда красные ленточки. Курс акций на фондовой бирже не поколебался.

Воззвания обоих претендентов оказали свое влияние. Юноши из школ и кафе (этих знаменитых храмов науки), привлеченные благородным лозунгом принца Наполеона: "Свобода, равенство и война всему миру!" - толпами стекались под его знамя; аристократы же, естественно, поспешили предложить свою верность законному потомку святого Людовика.

И, в самом деле, мир не видел еще столь блестящих и благородных воинов, как те, что сплотились вокруг отважного принца Генриха. В его армии не было ни единого бойца, который не надевал бы лакированных туфель и свежих лайковых перчаток на утренний и вечерний смотр. Причудливые и нежные, как женщины, но храбрые и верные войска подразделялись на легионы: был там полк "Флердоранж", батальон "Розовая вода", добровольческий корпус "Фиалковая помада" и кавалерийская часть "Одеколон", - название выбиралось в зависимости от излюбленного аромата. Большинство воинов носили кружевные манжеты и напудренные парики с косичками, как в истинно рыцарские времена. Отряд тяжелых драгун под командой графа Альфреда де Хорсея выделялся железной дисциплиной, жестокостью и восхитительным покроем мундиров; вместе с этими славными кавалеристами прибыл из Англии прославленный герцог Дженкинс со своей великолепной пехотой. В каждом из пехотинцев было шесть футов росту. У каждого в петлице был букетик самых лучших цветов; они припудривали волосы, носили блестящие аксельбанты и треуголки с золотой оторочкой. На них были узкие бархатные панталоны до колен, как требовала форма этого рода английской пехоты: и ноги их были столь совершенной формы, что герцог Бордосский, обнимая на смотре их очаровательного командира, сказал: "Дженкинс, доселе Франция еще не видела таких икр". Это грандиозное ополчение было вооружено огромными дубинами или тростями, богато отделанными золотом, длиной от кончиков ног до носа своих владельцев. Ничто не могло устоять перед этим ужасающим оружием, и, без сомнения, нагрудники и украшенные перьями шишаки французских кирасиров расплющились бы от их ударов, если бы им когда-нибудь довелось встретиться в смертельной схватке. Между этим отрядом в армии принца и ирландскими вспомогательными силами шла непримиримая вражда. Увы, это неизбежно в военных станах! Сыны Альбиона не забыли тот день, когда дети Эрина оказались под их жестоким игом.

Форма ирландцев была пестрой - богатый материал, именуемый "Королевская гвардия" (который носил Ричард Львиное Сердце при Азенкуре), в основном составлял нижнюю часть их одеяния, мундиры же были сшиты из национальной байки {Не связано ли это с теми байками, которые рассказывали о них во французской армии?}. У них были фантастически рваные локти, юбки и воротники, которые держались на всевозможных пуговицах, лентах и шнурках. Вооружены эти воины были ирландскими шляпами, дубинками и глиняными трубками - последние были хоть и не слишком длинным, но сокрушающим оружием нападения. После кончины почтенного Теобальда Мэтью, этот народ забыл свой обычай трезвости, и скорбь об усопшем выразилась в повальном пьянстве; впоследствии это стало их новым обычаем. Так люди всегда возвращаются к любимым местам своего детства: такова сила дорогих сердцу воспоминаний! Однако у вождей этого воинства были, видимо, изнеженные вкусы: современные историки рисуют их страстными любителями воздушных змеев. Другие утверждают, что они шли в бой, вооруженные векселями, - бесспорно, могучим оружием; ибо известно, что иностранцев невозможно было заставить променять на них свое собственное оружие.

Принцы Мэйосский, Донегальский и Коннемарский шагали рядом со своим юным вождем, в чьих жилах текла королевская кровь, - принцем Бэллибеньонским, четвертым сыном Дэниела Первого, короля Изумрудного острова.

Итак, к столице Франции подступали два войска - одно под Орлами, вокруг которых сплотились приверженцы республиканской империи, второе - под древними королевскими лилиями. Герцог Бретонский, посаженный в Шарантонский сумасшедший дом, нашел способ обнародовать протест против своего заточения, который не вызвал в столице ничего, кроме насмешек. Вот каково было положение империи, вот какие тучи сгущались вокруг солнца Орлеана!

ГЛАВА IV

Битва при Реймсе

Королю не впервые приходилось испытывать превратности судьбы; и теперь он тоже встретил их, как подобает мужчине. Принц Жуанвильский не достиг успеха в борьбе с претендентом на императорский трон: храбрость, обратившая в бегство английский флот, как и следовало ожидать, оказалась недостаточной против неотразимого мужества истых французов. Морские кавалеристы, очутившись не в своей стихии, не могли действовать с обычным успехом. Их, привычных к бурным морским волнам, нетрудно было вышибить из седла на terra firma {Твердой земле (лат.).} тем более, что это была земля Шампани.

Да, именно в Шампани встретились войска, которыми командовали Жуанвиль и принц Наполеон! Ибо обе армии достигли Реймса, и под его стенами грянул смертельный бой. Поначалу не было никакой возможности выбить с позиций армию Жуанвиля, окопавшуюся в погребах с шампанским мсье Рюинара, Моэ и других; однако, злоупотребляя этой чудесной влагой, вся армия в конце концов напилась в стельку; и тогда сторонники императора, ворвавшись в погреба, легко одержали победу; а совершив это, сами начали накачиваться вином.

Принц Жуанвильский, при виде такого разгрома своего войска, вынужден был бежать в Париж с наиболее верными из своих приверженцев, и принц Наполеон остался победителем на поле битвы. Незачем приводить здесь бюллетень, который он обнародовал на другой день, как только он и его штабисты обрели способность писать: орлы, пирамиды, радуга, солнце Аустерлица и т. д. фигурировали в возвании, в котором он сильно подражал своему прославленному дяде. Но главным достижением было вот что: отрезвев, бывшие солдаты Жуанвиля принялись целовать и обнимать своих товарищей из императорской армии и перешли на их сторону.

- Солдаты! - сказал принц во время смотра на второй день после сражения. - Петух - храбрая птица, но далеко ему до орла! Ваше знамя осталось прежним. Наше развевалось на стенах Москвы, ваше - на крепостных валах Константинополя. Оба покрыты славой. Солдаты Жуанвиля! Мы встречаем вас с распростертыми объятиями, как встретили бы и вашего прославленного вождя, который разгромил флот Альбиона. Пускай же и он примкнет к нам! Мы вместе выступим против вероломного врага.

Но, солдаты! От хмеля увяли вчерашние славные лавры! Не станем же больше пить пьянящую влагу нашей родной Шампани. Не забудем Ганнибала и Капую и, прежде чем устраивать кутежи, вспомним, что нам еще предстоит завоевать Рим!

Солдаты! После неумеренных возлияний весьма полезна сельтерская вода. Немного терпения, и ваш император приведет вас на родину этой воды. Французы! Она лежит за Рейном!

Оглушительные возгласы "Vive l'Empereur" {Да здравствует император! (франц.).} прозвучали в ответ на этот прозрачный намек принца, и армия поняла, что законные границы будут восстановлены. Отдав должное храбрости принца Жуанвильского, принц Наполеон покорил все сердца, и это необычайно способствовало успеху его дела. "Журналь де Деба" не знал, кого поддерживать. В одной статье он называл императора "кровавым тираном, убийцей и карманным вором", в другой - признавал, что это "великодушный мятежник, заслуживающий прощения"; а возвестив о "блестящей победе принца Жуанвильского", присовокупил, что это "funeste journee" {Траурный день (франц.).}.

На следующий день император, как мы вправе теперь его называть, готовился выступить на Париж, когда ему представились господа Рюинар и Моэ и попросили уплатить за триста тысяч бутылок вина. "Отправьте еще триста тысяч бутылок в Тюильри, - сурово молвил на это принц. - Мои солдаты будут испытывать жажду, когда вступят в Париж". После чего, взяв с собой в качестве заложника Моэ и пообещав Рюинару расстрелять его в случае неповиновения, император, под звуки труб, с орлами, сверкающими на солнце, двинулся во главе своей отважной армии в победоносный поход.

Глава V

Битва при Туре

А теперь нам предстоит поведать о боевых действиях принца Немурского, который вознамерился остановить наступление своего кузена Генриха V. Его высочеству не удалось выступить на врага с теми силами, о каких он мечтал; ибо его августейший родитель, памятуя о несметном богатстве, спрятанном в подвалах Тюильри, не позволил ни одному солдату покинуть форты столицы, оснащенные ста сорока четырьмя тысячами 84-фунтовых пушек и с гарнизоном в четыреста тридцать одну тысячу человек, это ведь совсем немного, памятуя, что на одну пушку приходилось всего лишь три солдата. Чтобы прокормить эту огромную армию и жителей города, которых было вдвое больше, его величество приказал опустошить всю округу на пятьдесят миль, не оставив там ни быка, ни осла, ни травинки. Когда ограбленные жители обратились к нему с мольбой, августейший Луи-Филипп ответил, со слезами на глазах, что сердце его обливается кровью, что они его дети и каждая корова, отобранная у последнего крестьянина, подобна куску мяса, отрываемому от собственного его тела; но долг приходится выполнять, интересы отечества требуют жертв, так что, в сущности, пускай они идут ко всем чертям. И беднягам ничего другого не оставалось.

Городские театры, как всегда, были открыты. "Журналь де Деба" ежедневно сообщал, что претенденты схвачены; палаты заседали - в составе немногих оставшихся депутатов, - и там без конца говорили о чести, достоинстве и славной Июльской революции, а король, поскольку власть его над ними была теперь абсолютной, решил, что подвернулся удобный случай внести законопроект, по которому содержание его детям будет удвоено.

Тем временем принц Немурский продвигался вперед; и поскольку на пятьдесят миль вокруг Парижа не осталось ничего, чем можно было бы прокормить его голодных солдат, легко догадаться, что он был вынужден разграбить для этой цели еще пятьдесят миль. Так он и сделал. Однако войска не были в должной боевой готовности, особенно если принять в соображение, с каким врагом им предстояло встретиться.

Дело в том, что большая часть армии принца состояла из национальной гвардии; среди всеобщего подъема, по призыву "la patrie en danger" {Отечество в опасности (франц.).} люди были вынуждены вызваться воевать добровольцами, и его величество, жаждавший по возможности сократить количество ртов в осажденной столице, охотно принял их услуги. Говорят даже, что он нарочно выслал против врага наиболее прожорливые батальоны из гражданских сил, а именно, бакалейщиков, крупных банкиров, адвокатов и т. п. Их расставание с семьями являло собой душераздирающее зрелище. Они очень хотели бы взять назад свое добровольное желание, но их окружили роты суровых ветеранов и вывели за городские ворота, которые тут же захлопнулись; таким образом, они поневоле вынуждены были двигаться дальше. Главнокомандующий национальной гвардией, Одиллон Барро, пока у него в седельной сумке была бутылка коньяку и порция сосисок, необычайно храбрился. Его красноречие так неотразимо действовало на войска, что, встреть он врага, покуда его припасы не иссякли, исход сражения был бы совсем иным. Но за первый же дневной переход он расправился и с сосисками и с коньяком, после чего стал мрачен, молчалив и совершенно пал духом.

На живописной равнине близ Тура, у берегов серебристой Луары, армии расположились одна против другой, приготовившись к битве, которой суждено было оказать столь решающее влияние на судьбы Франции. Стоял прохладный мартовский день. Боевой опыт сразу подсказал доблестному Немуру, как лучше всего использовать вверенную ему армию, - он выстроил национальную гвардию, расположил артиллерию в несколько эшелонов, а кавалерию поставил в каре на правом и левом фланге, сосредоточив всю массу гаубиц за головной колонной. Ветеранов он поставил позади национальной гвардии - это был прозрачный намек Одиллону Барро (который хотел было удалиться под предлогом сильного недомогания), что регулярные войска поднимут на штыки национальную гвардию, если та отступит хоть на пядь: после чего их генерал, сильно побледнев, покорно вернулся на свое место. Его люди заметно пали духом; всю ночь они проспали на голой земле; они с тоской вспоминали о своих домах и удобных ночных колпаках на Рю-Сент-Оноре; накануне им посчастливилось случайно встретить в Туре стадо баранов и гурт быков; но что значило все это по сравнению с разносолами у Шеве или с тремя блюдами у Вефура. Они уныло жарили бифштексы и котлеты на шомполах и провели ужасную ночь.

Армия Генриха расположилась напротив них в общем с большими удобствами. Славные кавалерийские полки нашли деревню, где разместились не без комфорта, а пехота Дженкинса завладела кухнями и чердаками. Ирландская бригада, привыкшая ночевать под открытым небом, разместилась на картофельном поле, где всю ночь распевала стихи Мура. Кроме регулярных и нерегулярных войск, при армии было около трех тысяч священников и аббатов, вооруженных бичами и распевающих самые печальные псалмы: эти достопочтенные люди скорее мешали, нежели споспешествовали действиям регулярных сил.

Трогательно было видеть поутру перед битвой, с какой прытью полк Дженкинса вскочил при первом же ударе колокола и как эти воины (вот честные ребята!) раболепно старались услужить своим французским союзникам. Пример подал сам герцог, начистив до блеска сапоги Генриха. В половине одиннадцатого, выкушав кофе, блестящие воины из кавалерийского полка были в боевой готовности; их трубы заиграли сигнал "по коням", знамена зареяли на ветру, воротнички сорочек были безукоризненно накрахмалены, и воздух насытился ароматами их помады и надушенных носовых платков.

Дженкинс удостоился чести подержать стремя Генриху. "Мой верный герцог! - сказал принц, дернув его за аксельбант. - Ты всегда на своем месте". "Здесь, как и на Веллингтон-стрит, государь", - ответствовал герой, покраснев. А принц обратился к своей кавалерии с подобающей случаю речью, в которой, как можно себе представить, не поскупился на упоминания о лилиях, святом Людовике, Баярде и Генрихе Четвертом. "Эй, знаменосец! - так заключил принц свою речь. - Разверни мое знамя.

Благородные французы, король сегодня сам поведет вас в бой!"

Потом, повернувшись к принцу Бэллибеньонскому, который всю ночь пил коньячный пунш с принцами Донне-гальским и Коннемарским, он молвил: "Принц, Ирландская бригада побеждала во всех сражениях, какие знает история Франции, - мы не посягнем на ваше право победить и в этом. Прошу вас с вашей бригадой начать атаку". Склонив голову так низко, что зеленые перья его шлема смешались с гривой шетландской лошадки, на которой он сидел, ирландский принц рысью пустился прочь, сопровождаемый своими адъютантами, которые ехали на таких же умопомрачительно серых лошадках, которыми снабдил их торговец в Нанте под общий вексель сроком на три месяца, подписанный ими и самим принцем.

Отважные сыны Эрина предусмотрительно спали до последней минуты, окопавшись среди картофельной ботвы, но разом вскочили, услышав призывный клич своего возлюбленного принца. Туалет их был делом одной минуты - стоило им только встряхнуться, и готово. Быстро построившись, они двинулись вперед во главе со своими генералами, которые, пустив своих скакунов пастись, предусмотрительно решили сражаться в пешем строю. За ними следовала развернутой колонной английская пехота, предводительствуемая славным Дженкинсом, который шел впереди, сохраняя полнейшее самообладание и куря манильскую сигару. Кавалерия следовала на правом и левом фланге, готовая действовать понтоном, эшелоном или рикошетом, в зависимости от требований обстановки. Принц ехал позади, окруженный своим штабом, который почти целиком состоял из епископов, архидьяконов и аббатов; а следом ехало все остальное священство, распевая под звуки или, скорее, завывания труб и тромбонов латинские песнопения преподобного Франциска О'Магонского, недавно канонизированного церковью под именем святого Франциска Коркского.

Итак, выступили первые эшелоны обеих враждующих армий - Орлеанская национальная гвардия и Ирландская бригада. Белые пояса и пухлые животы гвардейцев представляли собой устрашающее зрелище: но внимательный наблюдатель не преминул бы заметить, что лица их были белее поясов, а длинный ряд штыков заметно дрожал. Генерал Одиллон Барро, с огромной, как тарелка, кокардой на голове, попытался произнести речь; в ней можно было различить слова honneur, patrie, Francais, champ de bataille {Честь, отчизна, французы, поле битвы (франц.).}, но генерал был мертвецки пьян и, как видно, чувствовал себя куда лучше в палате депутатов, чем на поле боя. Принц Бэллибеньонский, ко всеобщему удивлению, не произнес речи. "Ребята, сказал он, - мы довольно поговорили на хлебной бирже, теперь надо перейти от слов к решительным действиям". Уроженцы Зеленого острова ответили громовым "ура", от которого ужас преисполнил жирные груди французов.

- Господа национальные гвардейцы, - сказал принц, снимая шляпу и кланяясь Одиллону Барро, - не будете ли вы столь... э-э... столь любезны первыми открыть... а-агонь!

Он сказал это потому, что те же слова были сказаны при Фонтенуа, но главное - потому, что собственные его люди были вооружены только дубинками, и открыть огонь им было не из чего.

Но это предложение крайне не понравилось национальным гвардейцам: ибо, хотя они прекрасно выполняли мушкетные упражнения, стрельбу они любили меньше всего на свете, - грохот, отдача приклада, запах пороха были им не по вкусу.

- Мы не будем стрелять, - заявил Одиллон Барро, поворачиваясь к полковнику де Болвану и его линейному полку, который, как читатель, вероятно, помнит, выстроился позади национальной гвардии.

- В таком случае задайте-ка им жару штыками, - сказал полковник, страшно выругавшись. - Вперед, corbleu! {Черт подери! (франц.).}

В этот миг с самым ужасающим воем, какой только слышал свет, национальная гвардия у всех на глазах сломя голову ринулась на врага. Дело в том, что каждый из солдат линейного полка, стоявшего позади них, выбрав себе жертву, ткнул штыком между фалдами мундира национального гвардейца, и эти воины ринулись вперед с невероятной быстротой.

Ничто не могло противостоять могучей стремительности этого маневра. Он разметал Ирландскую бригаду, как ветер - солому. Принц Бэллибеньонский едва успел проткнуть Одиллона Барро шпагой, как его самого умчал этот поток. Ирландцы рассыпались во все стороны и бежали без остановки двадцать миль. Принцы Доннегальский и Коннемарский были взяты в плен; но хотя они предложили в качестве выкупа векселя на сто тысяч фунтов сроком на три месяца, это предложение было отклонено, и их отправили в тыл; когда принц Немурский узнал, что это ирландские генералы, у которых его подчиненные, взявшие их в плен, отобрали всю наличность, он приказал накормить их плотным завтраком и дал им денег взаймы. Как щедры бывают люди, когда им улыбнется счастье! Принц Орлеанский был восхищен героизмом своей национальной гвардии и преисполнился уверенности в победе. Он отправил в Париж нарочного с коротким сообщением: "Мы встретили врага возле Тура. Национальная гвардия выполнила свой долг. Армия претендента обращена в бегство. Vive le Roi!" {Да здравствует король! (франц.).} Не приходится сомневаться, что это послание появилось в "Журналь де Деба" и редактор, который еще утром того же дня называл Генриха V "величайшим принцем и августейшим изгнанником", мгновенно переименовал его в убийцу, наемника, вора, головореза, жулика и бандита.

Глава VI

Англичане под началом Дженкинса

Но принц не учел, что позади обращенной в бегство Ирландской бригады есть еще эшелон английских войск. В пылу схватки, радостные и раскрасневшиеся, пыхтя и отдуваясь после быстрого бега и забыв в упоении победой пустячные уколы штыков, погнавшие их в атаку, победоносные гвардейцы вдруг наткнулись на войско Дженкинса.

Они остановились, сбившись в кучу, как стадо баранов.

"За мной, мои солдаты, вперед, на врага!" - с этими памятными словами на устах герцог Дженкинс, взмахнув своим жезлом, указал в сторону противника, и дюжие сыны Англии с оглушительным криком ринулись вперед! Валились наземь плюмажи и треуголки, валились капралы и капитаны, бакалейщики и портные под ударами дреколья неукротимых английских пехотинцев. "За Дженкинса, за Дженкинса!" - взревел герцог, нанося удар, которым перебил орлиный нос знаменитого астронома майора Араго. "Святой Георгий да хранит Мэйфэр!" - кричали его сторонники, устилая свой путь трупами. Ни один из национальных гвардейцев не ушел живым; они падали как подкошенные.

- А ведь эти желтоплюшевые англичане, право, храбрецы, - сказал принц Немурский, наблюдая за ними в театральный бинокль. - Жаль, что все они будут изрублены в какие-нибудь полчаса. Баклажан! Ведите своих драгун и уничтожьте их!

- Вспомните Ватерлоо, ребята! - сказал полковник Баклажан, подкручивая усы, и тысяча клинков сверкнули в воздухе, - это отважные гусары приготовились атаковать англичан.

Рослый Дженкинс, который, опираясь на свою дубину, созерцал опустошение на поле битвы, мгновенно угадал вражеский маневр. Его солдаты были поглощены делом, очищая карманы национальных гвардейцев, и успели неплохо поживиться, когда великий герцог, достав из кармана колокольчик (в его войске колокольчик заменял дудку или сигнальную трубу), быстро собрал своих рассыпавшихся по полю воинов. "Возьмите мушкеты национальных гвардейцев, приказал он. Они повиновались. - Постройтесь в каре и будьте готовы отразить кавалерию!" Когда подоспел полк Баклажана, его встретило каре, ощетинившееся штыками, за которыми надежно укрылись британцы.

Полковник не стал пытаться прорвать этот огромный четырехугольник. "Стой!" - приказал он своим людям.

"Оогонь! - возопил Дженкинс с быстротой молнии; но поскольку ружья национальных гвардейцев не были заряжены, выстрелов, разумеется, не последовало. Гусары язвительно расхохотались, но атаку, однако же, не возобновили и, завидев по соседству кавалерию легитимистов, приготовились напасть на нее.

Судьба этих салонных рыцарей вскоре была решена. Полк "Полевые цветы" сразу бросился врассыпную перед гусарами Баклажана; драгуны из "Розовой воды", пришпорив своих кровных рысаков, умчались с такой скоростью, что вражеской кавалерии было за ними не угнаться; уланы полка "Одеколон" все как один попадали в обморок, а кавалеристы Баклажана, развивая наступление, добрались до самого принца и его адъютантов, но тут подоспели духовные лица, отважно окружив национальный стяг, и под завывания фаготов и труб так громко заголосили псалмы, анафемы и отлучения, что кони Баклажановых драгун в испуге шарахнулись в сторону, и эти храбрые воины, в свою очередь, обратились в бегство. Как только они повернули назад, вандейские стрелки открыли огонь и перебили их: упал отважный Баклажан; рухнул наземь и его майор, бестрепетный, хотя и малорослый Корнишон; Артишок был ранен a la moelle {В позвоночник (франц.).}, а жена свирепого Огурца стала в тот день вдовой. Да упокоятся в мире души этих храбрецов! В поражении или победе, где может найти солдат более достойное место успокоения, чем славное поле кровавой битвы? Лишь немногие павшие духом кавалеристы из разгромленного полка Баклажана добрались под покровом ночи до Тура. А ведь только накануне они выехали оттуда, тысяча сплоченных и исполненных боевого духа воинов!

Зная, какое сокрушительное оружие являет собой штык в руках британца, бесстрашный Дженкинс решил развить свой успех и обрушил на легкую пехоту де Болвана (которая теперь оказалась перед ним) холодное оружие. Французы дали залп, одна пуля угодила в кокарду Дженкинс а, но скрестить оружие так и не пришлось. "Француз умирает, но не сдается", - сказал де Болван, отдавая свою шпагу, а весь его полк был изрублен, растоптан или взят в плен. Кровь англичан взыграла в этой горячей схватке. Их ругательства были ужасны; их храбрость - беспредельна. "Вперед! Вперед!" - хрипло кричали они; путь им преградил второй полк, но и он был раздавлен, искрошен в свирепой, сокрушающей схватке. "За Дженкинса! За Дженкинса! - по-прежнему ревел отважный герцог. - Святой Георгий да хранит Мэйфэр!" Английские пехотинцы по-прежнему издавали свой ужасающий боевой клич: "Ура, ур-ра-а!" И мчались все вперед. Они истребляли один полк за другим, пока наконец французские войска, напуганные одним видом наступающих воинов, в страхе не обратились в бегство с отчаянными воплями. Собрав вокруг себя горстку отставших пехотинцев, Немур решился на последнюю отчаянную попытку. Но тщетно: колонны сошлись, и в следующий миг всесокрушающая дубина герцога Дженкинса выбила жезл из руки принца Орлеанского; этим же оружием были перебиты ноги его коня. Заржав в предсмертной агонии, благородное животное рухнуло наземь. Рука Дженкинса мгновенно ухватила принца за шиворот, и если б он тотчас не прошептал: "Je me rends" {Сдаюсь (франц.).}, - то задохнулся бы в этой ужасной схватке.

Триста сорок два знамени, семьдесят девять полков, личные вещи солдат и офицеров, снаряжение и денежные ящики попали в руки победившего герцога. Он отомстил за поруганную честь старушки Англии; и когда он лично вручал шпагу побежденного Немура принцу Генриху, который подъехал на место сражения, принц прослезился, бросился к нему на шею и сказал: "Герцог, я обязан короной своему святому покровителю и вам". Это была поистине славная победа: но чего не сделает английская доблесть?

Принц Немурский отправил в Париж короткое послание, гласившее: "Государь, все потеряно, кроме чести", - после чего был препровожден в тюрьму; и, несмотря на ходатайства пленившего его Дженкинса, вряд ли с ним обращались почтительно. Духовенство и дворянские полки, которые вернулись, когда сражение было закончено, требовали, чтобы принца расстреляли на месте, и громко роптали против cet Anglais brutal {Этого английского скота (франц.).}, который заступился за пленника. Генрих V даровал принцу жизнь; но, несомненно, введенный в заблуждение своими благородными и духовными советниками, обращался со славным английским герцогом подчеркнуто холодно и в тот вечер даже не пригласил его к ужину.

"Ну что ж! - сказал Дженкинс. - Я отлично поужинаю со своими веселыми друзьями". И в самом деле, в тот день были ограблены примерно двадцать восемь тысяч человек, и англичане, получив львиную долю добычи, имели полную возможность веселиться. Всех пленных (25403) без труда заставили надеть белые кокарды. У большинства этот знак верности уже был наготове, зашитый в фланелевые жилетки, где, по их клятвенным заверениям, они носили их с самого 1830 года. Этому вполне можно поверить, что мы и не преминем сделать; а принц Генрих был слишком расчетлив или слишком благодушен в минуту победы, чтобы усомниться в искренности клятв своих новых подданных, и милостиво пригласил полковников и генералов к своей трапезе.

Наутро было оглашено воззвание к обеим объединившимся армиям.

"Верные солдаты Франции и Наварры, - провозгласил принц, - святые даровали нам великую победу - враги нашей веры повержены, лилии вернулись на родную почву. Вчера в одиннадцать утра армия под моим командованием, несмотря на троекратное численное превосходство противника, вступила в бой с армией, предводительствуемой его светлостью принцем Немурским. Однако моя верная кавалерия и дворяне сравняли силы.

Полки "Флердоранж", "Полевые цветы" и "Одеколон" покрыли себя неувядаемой славой: они изрубили многие тысячи врагов. Их доблести умело споспешествовала храбрость духовных отцов: в минуту опасности они сплотились вокруг моего знамени и, сменив посох на шпагу, показали, что поистине принадлежат к воинствующей церкви.

Мои верные ирландские друзья вели себя с подобающим героизмом, - но к чему вдаваться в подробности, если каждый выполнил свой долг? Как упомнить действия отдельных людей, если все вели себя как герои?"

Маршал Франции Рафинад де Цитрон, главнокомандующий вооруженными силами его величества - христианнейшего из королей, представил к повышению в чине около трех тысяч человек; нетрудно представить себе возмущение Дженкинса и его храбрецов, если, как утверждают, они не были даже упомянуты в донесении!

Что же до принцев Вэллибеньонского, Доннегальского и Коннемарского, то они отправили своим правительствам депеши, гласившие: "Герцог Немурский разбит и взят в плен! Все это дело рук ирландцев!" По этому поводу его величество король Ирландии, созвав свой парламент в здании Хлебной биржи, произнес речь, в которой назвал Луи-Филиппа "старым негодяем" и рассыпался в похвалах своему сыну и его войску. По этому случаю король посвятил в рыцари сэра Генри Шихена, а также сэра Гэвена Даффи (чьи газеты напечатали сообщения о победе), и был так горд доблестью своего сына, что послал ему орден Свиньи и Свистка (первой степени) и щедрый подарок - вексель на пять тысяч фунтов стерлингов сроком на три месяца. Весь Дублин был иллюминирован; и на балу в королевском замке лорд-канцлер Смит (граф Смитский), нализавшись, вызвал на дуэль лорд-епископа Галуэйского ("Голубя"), и они дрались в парке Феникс. Прострелив навылет его преосвященство, граф Смитский принес извинения. Это был тот самый адвокат, который так прославился на памятном процессе короля - перед принятием Закона о Независимости.

Тем временем армия принца Генриха семимильными шагами продвигалась к Парижу, куда должно последовать вслед за ней и историку; ибо в этой столице назревали события поистине необычайные.

Глава VII

Осада Парижа

В силу удивительного совпадения, в тот же самый день, когда войска Генриха V по Западной дороге подступили к Парижу, войска императора Джона Томаса Наполеона подошли туда с севера. Между авангардами произошли стычки, было много убитых.

"Bon! {Прекрасно (франц.).} - подумал король Луи-Филипп, разглядывая их со своей башни. - Теперь-то они перебьют друг друга. Это, без сомнения, самый дешевый способ от них избавиться". Подсчеты проницательного монарха были восхитительно выражены принцем Бэллибеньонским.

- Тьфу, Гарри, - сказал он (с фамильярностью, от которой педантичного сына святого Людовика покоробило), - ты и вон тот тип, ну, словом, этот император, совсем как коты из Килкении, мой милый.

- Et que sont-ils ces chats de Kilkigny, monsieur le Prince de Ballybunion? {А что это за коты из Килкении, господин принц Бэллибеньонский? (франц.).} - игриво спросил христианнейший из королей.

В ответ принц Дэниел пересказал широко известную нравоучительную басню про животных, которые "сожрали друг друга до самых потрохов; именно это ты и тот старикашка император и сделаете, если будете и дальше так стараться" добавил от себя юный августейший шутник.

"Je prie votre Altesse Royale de vaquer a ses propres affaires {Прошу ваше королевское высочество не соваться в чужие дела (франц.).}, - сурово парировал принц Генри, ибо он терпеть не мог шуток; но в подлинном остроумии всегда есть зерно истины, и если бы христианнейший из королей последовал шутливым советам своего ирландского союзника, это пошло бы ему на пользу.

Дело в том, что король Генрих вступил в сговор с гарнизонами нескольких фортов и ожидал, что остальные тоже перейдут на его сторону. Однако из двадцати четырех упомянутых нами фортов только восемь - да и то лишь при посредстве маршала Сульта, который на старости лет ударился в благочестие, присоединились к Генриху и подняли белое знамя: другие же восемь, увидя перед собой принца Джона Томаса Наполеона, одетого в точности как его знаменитый предшественник, сразу бросились отворять ему ворота и подняли трехцветное знамя с орлом. Остальные восемь фортов, где укрылись принцы орлеанской крови, остались верны Луи-Филиппу. Однако ничто не могло заставить этого государя покинуть Тюильри. Там его деньги, и он поклялся, что никогда не бросит их на произвол судьбы. Напрасно сыновья предлагали отвезти его в один из фортов - он отказывался двинуться с места без своих сокровищ. Они обещали перевезти туда и сокровища; но нет, нет: король-патриарх, приставив палец к сморщенному от старости носу и лукаво подмигивая, сказал: "Мы сами с усами", - и решил остаться подле своих сундуков.

Театры и кафе были открыты, как обычно; акции на бирже поднялись на три сантима. "Деба" вышел в трех выпусках с различной политической окраской: один, "Журнал империи", для сторонников Наполеона; второй, "Легитимистский журнал", заигрывал с законной монархией, и, наконец, орлеанистское издание, всеми фибрами души преданное июльской монархии. Бедняга редактор, написавший статьи для всех трех выпусков, горько сетовал, что ему не повысили жалованье: но надо прямо сказать, что стоило лишь изменить имена, и одна и та же статья годилась одинаково для каждой из газет. Герцог Бретонский под титулом Людовика XVII непрестанно выпускал из Шарантона воззвания, но парижане оставались к ним глухи: лишь газета "Абракадабра" объявила себя его органом и позволяла себе весьма язвительные шутки по адресу всех трех претендентов.

Поскольку местность была опустошена на сто миль в окружности, каждый из принцев страстно желал очутиться в фортах, где было много провианта, а попав туда, они сразу же начинали изгонять тех из гарнизона, кто пришелся им не по нраву, проявлял неумеренный аппетит, или же давал основания усомниться в своей преданности. Эти бедняги, выставленные за ворота, были обречены на голодную смерть; проникнуть в Париж не было возможности; форты охранялись так бдительно, что туда не пробралась бы и мышь, - ей немедленно снесло бы ядром голову. Так и стояли рядом три враждующих армии, пылая ненавистью друг к другу, "жаждая крови, но остерегаясь нанести удар", а припасы в фортах, из-за бурного роста гарнизона, таяли с каждым днем. Луи-Филипп сидел в своем дворце, окруженный двадцатью четырьмя фортами, зная, что от одной искры они все мгновенно воспламенятся и он со своими сундуками через какие-нибудь десять минут взлетит к небу, в небытие - легко представить себе, что положение его было не из приятных.

Но спасение он видел в своих сокровищах. Ни сторонники императора, ни приверженцы Бурбонов не желали упустить на двести пятьдесят миллиардов чистого золота в слитках; принцы орлеанские также не решались расстрелять эту внушительную сумму денег, равно как и ее владельца, своего почтенного отца. Каков же был выход из создавшегося положения? Император обратился к христианнейшему из королей (они всегда величали так друг друга, обмениваясь посланиями), предлагая скрестить шпаги и решить дело силой оружия; Генрих согласился бы на это предложение, если бы священники, эти его духовные пастыри, не пригрозили отлучить его от церкви. Тем самым столь простой способ решить спор сделался невозможным.

Присутствие святых отцов в фортах причиняло всем немалое неудобство. Бедняги англичане, будучи протестантами, в особенности подвергались непрестанным мелким гонениям, что приводило в немалую ярость их командующего Дженкинса. И что греха таить, эти бестрепетные воины не слишком-то повиновались дисциплине. Памятуя обычаи старой доброй Англии, они сходились вместе и с проклятиями требовали мяса четыре раза в день, восковые свечи в казармах и непременный портер. За эти требования их поднимали на смех; священники даже призывали их поститься по пятницам, вследствие чего в полку начался настоящий мятеж, и солдаты не прочь были поднять на стенах Парижа четвертое знамя, а именно английское, но гарнизон был слишком силен, и пришлось им сдать свои дубинки; учитывая прошлые заслуги, им было разрешено покинуть форты. И притом, на их же счастье, в чем читатель вскоре сам убедится.

Принц Бэллибеньонский и ирландские войска были размещены в форте, который в угоду им назвали Картофельным, и они устроились там со всеми удобствами, какие позволяли обстоятельства. Принцы получали коньяку сколько душе угодно и коротали время на крепостном валу, играя в кости или в монетку (полупенсовиком, который неведомо каким образом нашелся у одного из них) на крупные суммы, под векселя. Их воины стояли вокруг и с восхищением следили за игрой; то и дело слышалось: "Ого-го, мистер Дэн, вот это бросок!", "Удачи, мистер Пат, выдайте-ка тринадцать!" - и так далее, в том же духе. Но подобное бездействие не могло длиться долго. Ирландцы прослышали о сокровищах, накопленных в Тюильрийском дворце; они вздыхали при мысли о том, как мало звонкой монеты в их прекрасной зеленой стране. Они рвались в бой! И в их головах созрел план...

Глава VIII

Битва между фортами

Утром 26 октября 1884 года его величество Луи-Филипп изволил завтракать, читая газету "Деба" и искренне желая, чтобы то, что говорилось в газете об "азиатской холере в лагере претендента Генриха" и "ветряной оспе, свирепствующей в фортах предателя Бонапарта", оказалось правдой; и каково было его удивление, когда раздался орудийный выстрел; и в тот же миг - трах! - восьмидесятичетырехфунтовое ядро влетело в окно и снесло голову верному мсье де Монталиве, который как раз в этот миг вносил блюдо с горячими пышками.

"Разбитое окно - три франка, - сказал монарх, - и пышки, конечно, тоже пропали!" И он, брюзжа, уселся за стол. Ах, король Луи-Филипп, этот выстрел стоил тебе дороже оконного стекла - дороже блюда с пышками, - он стоил тебе прекрасного королевства и пятидесяти миллионов налогоплательщиков.

Пушка выпалила с Картофельного форта.

- Боже праведный! - в бешенстве сказал командующий фортом ирландскому принцу. - Что вы наделали, ваше высочество?

- Тьфу! - отвечал тот. - Просто мы с Доннегалом увидели воробья на крыше Тюильри и решили пальнуть по нему, только и всего.

"Ур-р-ра-а! Ложись!" - закричали тут бесстрашные ирландцы; ибо в этот миг один из снарядов Пехена ударил в контрэскарп люнета, где они стояли, и равелин с несколькими амбразурами взлетел на воздух.

Двадцать третий форт, сохранявший верность Луи-Филиппу, видя, что Двадцать четвертый, или Картофельный, обстреливает Тюильри, незамедлительно открыл ответный огонь из своих орудий, обрушив его на форт приверженцев Бурбонов. Видя это, Двадцать второй форт, где засели сторонники императора, принялся поливать огнем Двадцать третий. Двадцать первый обстрелял Двадцать второй; и через четверть часа вся обширная линия укрепления была в огне, сверкала, ревела, гремела, трещала, палила самым основательным образом. Можно не сомневаться, что никогда ни до, ни после этого мир не слышал такого дикого шума. Представьте себе яростный грохот двадцати четырех тысяч пушек. Представьте небо, покрытое багровым заревом сотен тысяч сверкающих бронзовых метеоров; воздух, в котором повисла непроницаемая завеса дыма, - чуть ли не всю вселенную в огне! Ибо грохот канонады был слышен даже на вершине Анд, от него вылетели стекла в трех окнах на английской фабрике в Кантоне. Бах, бах, бах! Три дня не стихало это гигантское - я бы сказал циклопическое побоище. Бах, бах, бах, трах! Ядра носились повсюду: они метались, сшибались в поднебесье и вновь падали, свистя, вертясь, круша, на те же форты, с которых были пущены! Трах, трах, трах - тар-р-рарах!

На второй день можно было бы увидеть (если бы позволил дым), людей, собирающихся у ворот Картофельного форта, и услышать (если бы не мешал оглушительный грохот канонады), как они обмениваются таинственными сигналами. "Том", - послышался шепот. "Стил", - глухо донеслось в ответ. (Просто поразительно, как человеческий шепот способен перекрыть рев стихий!) Это собиралась Ирландская бригада. "Ну, ребята, теперь или никогда!" сказали им их вожди; и, сунув свои глиняные трубки в рот, они тайно прокрались в траншеи, не обращая внимания на осколки стекла и обломки стальных клинков; потом вылезли из траншей; бесшумно построились в боевой порядок и двинулись на Париж/Они знали, что войдут туда незаметно, - и в самом деле, никто не обратил внимания на их отсутствие.

Легкомысленные парижане тем временем, как обычно, развлекались в театрах и кафе; в фойе только и было разговоров, что о новой пьесе с участием Арналя; и новая статья мсье Эжена Сю так приковывала внимание читателя к газете, что он не обращал никакого внимания на содом, царивший за стенами.

Глава IX

Людовик XVII

Однако гром канонады произвел самое неожиданное действие на обитателей знаменитого Шарантонского сумасшедшего дома, куда, не забудьте, словно в насмешку, был водворен Людовик XVII. Его величественная осанка, невозмутимость, справедливость его притязаний наполняли благоговением и трепетом четыре тысячи его товарищей по заточению. Китайский император, принцесса Лунного королевства, Юлий Цезарь, святая Женевьева, святой покровитель города Парижа, папа Римский, мексиканский касик и еще несколько знаменитых и славных личностей, которым довелось туда попасть, держали совет с Людовиком XVII, и все согласились, что час пробил, - теперь или никогда следует поддержать его законные права на французский престол. На рев канонады они отвечали воем яростного ликования. Они приняли решение и выполнили его: набросились на доктора Пинеля и презренных тюремщиков, которые, под видом санитаров, держали их в ужасном плену, и во мгновение ока одолели их. С буйных пленников, томившихся в подвалах, были сняты смирительные рубашки; в эту постыдную одежду были облачены санитары, и их с торжествующим смехом втолкнули под холодный душ. Ворота тюрьмы распахнулись, и герои двинулись в самое пекло!

* * *

На третий день канонада стала заметно стихать; лишь время от времени рявкала какая-нибудь пушка.

* * *

На четвертый день парижане говорили друг другу: "Tiens! Us sont fatigues, les cannoniers des forts!" {Ну, видно, они устали, эти пушкари с фортов (франц.).}

А почему? Потому что кончился порох? Да, действительно, порох кончился.

Кончился порох, кончились пушки, пушкари, форты, - ничего не осталось. Форты уничтожили друг друга. Грохот битвы стих. Темные тучи рассеялись. Серебристая луна и мерцающие звезды ласково смотрели с безмятежных небес, и вокруг все было мир и покой - покой смерти. Священное, священное молчание!

Да, битва за Париж была окончена. Но где же бойцы? Все полегли - все до единого! А Луи-Филипп? Достославный государь взят в плен в Тюильри; Ирландская бригада окружила дворец: она явилась туда с небольшим опозданием - он уже был занят приверженцами его величества Людовика XVII.

Этот высоконравственный монарх и его сторонники лучше знали дорогу в Тюильри, чем невежественные сыны Эрина. Они прорвали слабый заслон гвардейцев, победоносно вбежали в величественные залы дворца, усадили семнадцатого Людовика на трон его предков, и парижане прочли в "Деба" от пятого ноября знаменитую статью, возвестившую, что гражданская война окончена:

"Наступил конец бедствиям, раздиравшим величайшую державу мира. Европа, которая скорбела о смутах, волновавших грудь Королевы Наций, стоящей во главе цивилизации, теперь может успокоиться. Монарх, о котором мы так давно мечтали, чей образ был скрыт от нас, и все же - о! - так страстно лелеем в сердце каждого француза, снова с нами. Да пребудет с ним благословение божие; да будет тысячу раз благословенна счастливая страна, которая наконец возвращена под его благодетельную, законную и мудрую власть!

Христианнейший из королей Людовик XVII вчера прибыл во дворец Тюильри в сопровождении своих августейших союзников. Его королевское высочество герцог Орлеанский вновь занял пост наместника королевства и вскоре вернется в свою резиденцию в Пале-Рояль. Величайшее счастье, что дети его высочества, находившиеся в бывших фортах Парижа (перед обстрелом, который так удачно завершился их разрушением), вернулись к отцу еще до начала канонады. Они и впредь, как доныне, останутся самыми преданными приверженцами порядка и трона.

Невозможно без слез читать воззвание нашего августейшего монарха.

"Мы, Людовик, и прочее, и прочее...

Дети мои! После девятисот девяноста девяти лет, проведенных в заточении, я вернулся к вам. Круговорот событий, предсказанный древними волхвами, и обращение планет, упомянутое в утраченных Сивиллиных книгах, завершили свое взаимоотталкивающее воздействие и привели (как я всегда был уверен, томясь в глубине своей подземной темницы) к торжеству Ангела Добра и полному поражению мерзкого Синего Дракона.

Когда началась стрельба и все силы мрака принялись совершать свои адские пороховые эволюции, я был поблизости - в своем Шарантонском дворце, в трехстах тридцати трех тысячах миль отсюда, на кольце Сатурна, - и я видел ваши страдания. Они тронули мое сердце, и я сказал: "Разве таблица умножения - это досужий вымысел? Разве знаки Зодиака - лишь болтовня астрономов?"

Я заковал в цепи и обрек на стенания и мрак своего врага доктора Пинеля. Санитаров я велю изжарить заживо. Я призвал к себе своих союзников. Высокие договаривающиеся стороны явились на мой зов: монархи со всех концов земли; властители с Луны и других небесных светил: белые некроманты и бледные пленные духи. Я прошептал мистическое заклятие, и двери распахнулись. Мы с торжеством вступили в Париж по Шарантонскому мосту. Наш багаж не подвергся досмотру в таможне. Бутылочно-зеленые надсмотрщики испугались наших криков и с визгом бежали: они узнали нас и пришли в трепет.

Мои верные пэры и члены палаты депутатов сплотятся вокруг меня. У меня есть друг в Турции, великий визирь мусульман: он бывший протестант и зовется лорд Бруэм. Я послал за ним, дабы он издал для нас законы: он великий знаток юриспруденции, астрологии и всех прочих наук; он поможет моим министрам решить все вопросы. Я отправил ему письмо по почте. Во Франции не будет больше позорных сумасшедших домов, где страдальцы дрожат в смирительных рубашках.

Я сразу узнал своего милого кузена Луи-Филиппа. Он был в своей конторе и считал деньги, о чем меня предупредило древнее пророчество. Он отдал мне ключи от своего золота; я сумею найти ему применение. Умудренный несчастьями, я не расточителен, но и не скуп. Я пожалую своей стране благородные установления вместо этих дьявольских фортов. Больше не будет отлито ни единой пушки. Они - наше проклятье и должны быть переплавлены, чугунные - на железнодорожные рельсы, бронзовые - на статуи прекрасных святых, ангелов и мудрецов, а медные - на деньги, которые будут розданы беднякам. Я сам был беден, и сердце мое преисполнено любви к ним.

Не будет больше бедности; не будет войн; не будет жадности; не будет паспортов; не будет таможен; не будет лжи; не будет медицины.

Мои палаты утвердят эти реформы. Такова моя воля. Я - король.

Подписано: Людовик".

"Вчера некоторую тревогу вызвало прибытие отряда английской пешей гвардии под командованием герцога Дженкинса; сначала они намеревались разграбить город, однако, услышав, что знамя с лилиями снова водружено над Францией, герцог поспешил в Тюильри и предложил его величеству свою верную службу. Предложение было принято, и желтоплюшевая гвардия заняла место швейцарцев, охранявших прежних монархов".

* * *

"Ирландская бригада, размещенная в Тюильри, поступает к нам на службу. Их командующий утверждает, что это они взяли приступом все парижские форты и, взорвав их, шли освобождать Людовика XVII, когда обнаружили, что монарх, к счастью, уже на свободе. Весть об их славной победе послана в Дублин, его величеству королю Ирландии. В его зеленой короне появятся новые лавры!"

* * *

Итак, мы довели до конца нашу историю Великой французской революции 1884 года. Она содержит деяния великие и многообразные, всевозможные доблестные подвиги; она повествует о поразительных превратностях судьбы; она дает моралисту широкое поле для философствования; а иного читателя она, быть может, просто позабавит на досуге. Но пусть этот читатель не воображает, что, коль скоро здесь нет прямой морали, у автора были какие-либо иные намерения, кроме благих. Плох тот читатель, который требует от автора прописной морали. Она хороша в букварях и книжках для детского чтения; мыслящим же умам она ни к чему. Сама история "Панча" далеко не моральна: но ее читают во всем мире. Счастлив тот, кому в наши мрачные времена дано вызвать у людей улыбку! Будем же смеяться и радоваться солнцу, даже если его лучи скользят по глади омута, сверкающей над холодной, черной бездной!

КОММЕНТАРИИ

История очередной французской революции (The History of the Next French Revolution).

Впервые опубликовано в "Панче" (февраль - апрель 1844 г.).

Не следует путать его с теми самозванцами... - Речь идет о сыне Людовика XVI, умершем в раннем детстве. В разное время несколько самозванцев выдавали себя за Людовика XVII, в том числе некий американец Элеазар Вильяме.

Герцог Бордосский - он же граф де Шамбор (1820-1883), внук короля Карла X, претендент на французский престол, которого роялисты именовали Генрихом V.

...в заброшенном лондонском квартале, именуемом Белгрейв-сквер. - В действительности это фешенебельный квартал Лондона, прилегающий к Бэкингемскому дворцу и Хайд-парку.

...его величество... не замедлит занять свою резиденцию в Шарантонском дворце. - В Шарантоне находилась известная больница для умалишенных, основанная в 1741 г.

Джон Томас Наполеон. - Теккерей не без основания дал претенденту-бонапартисту английские имена: отпрыски младшего брата Наполеона I Жерома Бонапарта от его брака с Элизабет Паттерсон, американкой, переселились в Соединенные Штаты.

"Монитер". - Точнее: "Монитер юниверсель" - официальная газета французского правительства с 1800 по 1869 г.

Солдаты 520-го полка, помните, что ваш пароль -"Жеманн", ваш отзыв "Вальми". - Под Валъми войска революционной Франции разбили 20 сентября 1792 г. прусскую армию, под Жеманном 6 ноября того же года - австрийскую.

Их королевские высочества принцы Немурский и Жуанвильский - сыновья короля Луи Филиппа.

Венсенский ров (который уже был роковым для его предка)... - Речь идет о герцоге Энгиенском, возглавлявшем армию французских эмигрантов. После роспуска этой армии в 1801 г. герцог жил на территории Баденского княжества. В 1804 г., готовясь провозгласить себя императором, первый консул Наполеон Бонапарт приказал схватить герцога на нейтральной территории и доставить его во Францию. 21 марта 1804 г. он был расстрелян во рву Венсенского замка.

22-го нивоза, 92-й год Республики. - Нивоз - четвертый месяц по республиканскому календарю, введенному в сентябре 1792 г. французским Конвентом, так что эта дата приходится на середину января 1884 г. Республиканский календарь был отменен Наполеоном в 1804 г.

Сорок веков смотрит на вас... и далее - набор фраз из разных обращений Наполеона Бонапарта к войскам.

Свобода, равенство и война всему миру! - Пародийный вариант лозунга Французской революции 1789 г.: "Свобода, равенство и братство".

Родина Дюгеклена, - Дюгеклен Бертран (1320- 1380) - прославленный французский военачальник, коннетабль Карла V.

Да станут отныне неразлучны лилии и арфа. - Лилии - эмблема на знамени французских королей династии Валуа и Бурбонов. Арфа - в гербе Ирландии.

...богатый материал... (который носил Ричард Львиное Сердце при Азенкуре)... - Нарочитый анахронизм: король английский Ричард I умер в 1199 году, а король Генрих V нанес решительное поражение французам при Азенкуре во время Столетней войны в 1415 г.

Теобальд Мэтью (1790-1856) - ирландский священник, известный общественный деятель и проповедник трезвенности.

Не забудем Ганнибала и Капую. - Карфагенский полководец Ганнибал, взяв в 215 г. до н. э. у римлян Капую, расположился в ней на отдых. Как гласит предание, его воины предались там пирам и безделью, после чего военная удача ему изменила.

Одиллон Барро (1791-1873) - консервативный политический деятель периода Июльской монархии. При Наполеоне ITI возглавлял кабинет министров.

Томас Мур (1779-1852) - ирландский поэт-романтик. Близкий друг и биограф Байрона.

"Здесь, как и на Веллингтон-стрит, государь". - На Веллингтон-стрит в Лондоне находились гвардейские казармы.

Араго Доминик-Франсуа (1786-1853) - известный французский ученый, член Академия.

..."жаждая крови., но остерегаясь нанести удар"... - Из "Послания д-ру Арбетноту" Александра Попа.

Битва, между фортами, - В начале сороковых годов XIX века правительство Луи Филиппа приступило к возведению вокруг Парижа целой системы фортов под предлогом защиты от "вторжения извне". Однако прогрессивная печать того времени вскрыла истинное назначение этих сооружений. Форты в первую очередь должны были служить защитой Июльской монархии от народных масс, среди которых назревало недовольство режимом, приведшее к февральской революции 1848 г.

Пинель Филипп (1745-1826) - врач-психиатр, автор ряда научных трудов, добивавшийся гуманного обращения с душевнобольными. Работал в Шарантонской больнице.