«...И волки целы»

Сомерсет Моэм …И ВОЛКИ ЦЕЛЫ

Ничто не вынудит меня назвать имя прекрасной страны, где происходили события, о которых я просто обязан поведать; однако не случится ничего дурного, если я признаюсь, что это — свободное и независимое государство и находится оно на Американском континенте. Сведения эти достаточно туманны и, естественно, не могут повести к развитию дипломатического конфликта. Так вот, президент этой свободной и независимой страны питал слабость к хорошеньким женщинам, и надо же было случиться, чтобы в столицу его страны, вольно раскинувшийся солнечный город с рыночной площадью, собором весьма величественного вида и десятком старинных испанских домов, приехала из штата Мичиган молодая особа столь приятной наружности, что президент тотчас воспылал к ней страстью. Не тратя времени даром, он признался ей в любви и, о счастье, услышал, что ему отвечают взаимностью; однако, о несчастье, оказалось, что молодая особа полагает препятствием их союзу наличие у президента супруги, а у себя — супруга. Она, как и все женщины, хотела замуж. Президент считал подобное отношение неразумным, однако был рыцарем, и каприз хорошенькой женщины был для него закон. Поэтому он пообещал возлюбленной все устроить и повести ее к алтарю. Он призвал к себе советников и изложил им суть дела. Он уже давно считает, сказал президент, что для такой прогрессивной страны, как их, существующие законы о браке позорно устарели, и предлагает их радикально изменить. Советники удалились и очень скоро предложили на рассмотрение президента именно такой закон о разводе, какого он желал. Однако страна, о которой я веду речь, всегда с особой тщательностью соблюдала конституцию, ибо это было в высшей степени цивилизованное, демократическое и пользующееся уважением государство. Президент, считающий себя достойным звания президента и чтящий присягу, которую произнес при вступлении в должность, ни за что не обнародует закона, как бы кровно он ни был в нем заинтересован, пока этот закон не пройдет официальную процедуру принятия, а упомянутая процедура весьма длительна; итак, едва наш президент успел подписать указ, придающий новому положению о разводе силу закона, как в стране вспыхнула революция и его, увы, повесили на фонарном столбе на той самой площади, где стоит не лишенный величественности собор. Молодая особа привлекательной наружности спешно покинула столицу, а закон остался. Прожив в стране тридцать дней и заплатив сто долларов золотом, муж может развестись с женой, а жена соответственно — с мужем, не предуведомляя своего партнера по браку о задуманном шаге. Например, ваша жена говорит, что уезжает на месяц к престарелой матери, и вдруг в одно прекрасное утро, просматривая за завтраком почту, вы вынимаете из конверта письмо, в котором она сообщает, что развелась с вами и уже замужем за другим.

И скоро по свету разнеслась благая весть, что не слишком далеко от Нью-Йорка есть страна с мягким климатом и комфортабельными отелями, где женщину без особых проволочек и излишних затрат освободят от опостылевших уз брака. Для этой процедуры не требовалось согласия супруга, и это избавляло ее от предварительных обсуждений, столь изматывавших нервы. Любой женщине известно, что мужчина будет сколь угодно долго противиться намерению, однако смирится перед лицом свершившегося факта. Скажите ему, что вам хочется «роллс-ройс», он ответит: нет, «роллс-ройс» ему не по карману, но купите автомобиль — и он безропотно подпишет счет на оплату. Итак, очень скоро в гостеприимный солнечный город хлынули красавицы: усталые предпринимательницы и праздные светские львицы, дамы полусвета, законодательницы мод; они съезжались сюда из Нью-Йорка, Чикаго и Сан-Франциско, из Джорджии и Дакоты, словом, со всех уголков Соединенных Штатов Америки. Суда «Юнайтед фрут лайн» были плохо приспособлены для перевозки пассажиров, и, если возникало желание плыть в отдельной каюте, приходилось покупать билет за полгода вперед. Столица этого предприимчивого государства процветала, а все юристы без исключения обзавелись собственным «фордом». Владелец «Гранд-отеля» дон Агосто раскошелился и поставил в нескольких номерах ванны: он никогда не пожалел о понесенных расходах, деньги текли к нему рекой, и всякий раз, как ему случалось проходить мимо фонарного столба, на котором повесили незадачливого президента, он в знак приветствия залихватски махал ему рукой.

— Великий был человек, — говаривал он. — Когда-нибудь ему поставят памятник.

Из моего рассказа вы, вероятно, заключили, что к помощи этого удобного и разумного закона обращались одни только женщины, и, стало быть, в Соединенных Штатах именно они, а вовсе не представители сильного пола жаждут сбросить священное ярмо брака. Однако у меня нет оснований утверждать что-либо подобное. Хотя в эту страну устремились за разводом главным образом женщины, я объясняю это тем, что им ничто не мешает отлучиться из дому на полтора месяца (неделя туда, неделя обратно, тридцать дней там), а вот мужчине трудно бросить дела на такой долгий срок. Конечно, мужчины могли бы поехать летом, во время отпуска, но летом стоит жара, к тому же в столице нет площадок для гольфа: не резонно ли предположить, что многие задумаются, а стоит ли развод такой жертвы — месяц без гольфа. Конечно, в «Гранд-отеле» постоянно обретались двое-трое представителей сильного пола, по странному совпадению это были почти всегда коммивояжеры. Вероятно, характер их деятельности позволял им добиваться одновременно двух целей — прибыли и свободы.

Как бы там ни было, факт остается фактом: клиентура «Гранд-отеля» состояла в основном из дам, и, когда эти дамы обедали или ужинали под аркадами патио, делились друг с другом своими семейными неурядицами и пили шампанское, глаз от этой картины было просто не оторвать. Дон Агосто получал баснословные барыши от генералов и полковников (в армии этой страны было больше генералов, чем полковников), от адвокатов, банкиров, коммерсантов и золотой молодежи столицы, ибо все они проводили время в холле и ресторации отеля, любуясь слетевшимися сюда очаровательными созданиями. Но нет в мире совершенства. Непременно вылезет какая-нибудь досадная мелочь, тем более что красавицы, избавляющиеся от своих мужей, склонны проявлять нервозность, что вполне объяснимо. На них иной раз просто не угодишь. Впрочем, следует признать, что сей восхитительный городок, при всех его неисчислимых достоинствах, мог предложить весьма немного в плане развлечений. Имелся всего один кинотеатр, где показывали фильмы, снятые в прекрасном Голливуде бог весть когда. Днем, пожалуйста, консультируйтесь с адвокатами, полируйте ноготки, пройдитесь по магазинам, но вечерами — нескончаемая скука. Многие жаловались, что тридцать дней — слишком долгий срок, а самые молодые и нетерпеливые предлагали адвокатам сделать закон еще более революционным и проворачивать дело за два дня. Однако дон Агосто был очень изобретателен, однажды в порыве вдохновения он нанял оркестрик бродячих музыкантов из Гватемалы, которые играли на маримбе. В мире нет более зажигательной музыки, чем звуки маримбы, ноги сами просятся в пляс, и стоило музыкантам заиграть, как очень скоро все свободное пространство в патио заполнили танцующие пары. Ясно как день, что трех кавалеров-коммивояжеров для двадцати пяти дам было мало, зато к их услугам оказались все генералы города, все полковники, вся золотая молодежь. Танцевали все они божественно, и у всех были большие черные глаза с поволокой. Часы летели, дни мелькали с такой быстротой, что оглянуться не успеешь, как месяц уже подошел к концу, многие дамы, прощаясь с доном Агосто, признавались, что с радостью остались бы здесь подольше. Дон Агосто сиял. Он любил, когда люди веселятся. Гватемальские музыканты стоили во много раз дороже, чем он им платил, и когда он любовался, как его гостьи танцуют с мужественными офицерами и галантными молодыми людьми, сердце его ликовало. Бережливый дон Агосто выключал электрический свет на лестницах и в коридорах своего отеля в десять вечера, вследствие каковой меры мужественные офицеры и галантные молодые люди замечательно усовершенствовались в знании английского языка.

Словом, в стране царил нескончаемый праздник, брачный сезон независимо от времени года, да простят мне этот избитый штамп, но, право же, он сам собой напрашивается, и так все продолжалось, пока в один прекрасный день мадам Корали не решила, что с нее довольно. Всем известна старая истина: что одного лечит, другого калечит. Мадам Корали принарядилась и пошла к своей подруге Карменсите. Изложила ей в нескольких красноречивых словах цель своего визита, и Карменсита кликнула служанку и велела ей тотчас бежать к Ла Горде и привести ее сюда. Надо обсудить нечто чрезвычайно важное. Ла Горда, особа весьма корпулентная и с густыми усами, явилась незамедлительно, и три подруги за бутылкой малаги провели военный совет. Следствием этого совета явилось написание письма президенту, в котором они просили его об аудиенции. Президент был дюжий малый, слегка за тридцать, всего несколько лет назад он работал грузчиком в одной из американских компаний, своего же нынешнего высокого положения добился благодаря природному красноречию и талантливому применению револьвера в тех случаях, когда надо было убедить кого-то в своей правоте или подчеркнуть важность сказанного. Один из секретарей положил перед президентом упомянутое письмо, и он расхохотался.

— Что нужно от меня этим старым жабам?

Однако президент был добродушен и незаносчив. Он всегда помнил, что избран народом как один из сыновей народа, дабы защищать интересы народа. К тому же в нежной младости он сколько-то времени служил у мадам Корали мальчиком на побегушках. И потому сказал своему помощнику, что примет просительниц на другой день в десять утра. Просительницы явились в назначенный час во дворец, и их повели по роскошной лестнице в приемную; сопровождающий дам чиновник осторожно постучал в дверь; в двери открылось зарешеченное оконце, выглянул настороженный глаз. Президент хотел по возможности избежать судьбы своего предшественника и, принимая посетителей, соблюдал все мыслимые меры предосторожности, кто бы к нему ни пришел. Чиновник назвал имена трех дам, дверь открылась, точнее сказать, слегка приоткрылась, и дамы скользнули в щелку. Они оказались в великолепном кабинете. Повсюду сидели за маленькими столиками и лихо строчили на машинках помощники президента без пиджаков и с двумя револьверами за поясом — один справа, другой слева. Несколько вооруженных до зубов молодых людей читали газеты, раскинувшись на кушетках, и курили сигареты. Президент, тоже без пиджака и с револьвером па ляжке, стоял посреди комнаты, засунув большие пальцы за проймы жилета. Он был высокий статный мужчина, красивый и даже осанистый.

— Que tal?[1] — приветливо воскликнул он, сверкнув своими белыми зубами. — Что привело вас ко мне, дорогие сеньоры?

— Вы прекрасно выглядите, дон Мануэль, — сказала Ла Горда. — Красавец мужчина, залюбуешься.

Он обменялся с дамами рукопожатием, а его помощники прервали свою напряженную деятельность, откинулись на спинки стульев и замахали руками, радушно приветствуя трех дам. Дамы были их старинные приятельницы, и хотя в приветствиях сквозила насмешка, они от души радовались их приходу. Настало время открыть вам — конечно, я мог бы облечь свое признание в столь деликатную форму, что вовсе сбил бы всех с толку, но признаваться, так признаваться начистоту, — словом, настало время открыть вам, что наши дамы были содержательницами трех самых респектабельных борделей в столице этого свободного и независимого государства. Ла Горда и Карменсита были испанки и потому одеты очень строго, в черное, с черными шелковыми мантильями на голове, а вот мадам Корали была француженка, на ней была маленькая шляпка без полей. Все три дамы достигли зрелого возраста, все три держались очень благопристойно.

Президент усадил посетительниц и предложил им мадеру и сигареты, но они отказались.

— Нет, дон Мануэль, благодарим вас, — сказала мадам Корали. — Мы пришли к вам по делу.

— В таком случае, сеньоры, я к вашим услугам.

Ла Горда и Карменсита взглянули на мадам Корали, мадам Корали посмотрела на Ла Горду и Карменситу. Те кивнули, и мадам Корали поняла, что они поручают ей говорить от их имени.

— Что ж, дон Мануэль, расскажу вам о наших бедах. Мы много лет трудимся не покладая рук, и никогда ни у одной из нас не случилось хотя бы малейшего скандала, который бы бросил тень на наше доброе имя. На всем Американском континенте не найдешь заведения с такой безупречной репутацией, как у наших, этот прекрасный город может по праву ими гордиться. Лично я истратила в прошлом году пятьсот долларов на огромные зеркала, которыми украсила свой главный зал. Мы пользуемся всеобщим уважением, исправно платим налоги. И вдруг у нас отнимают плоды наших трудов, легко ли это вынести? Скажу со всей прямотой: мы столько лет верой и правдой служили обществу, а теперь нас подвергают неслыханному унижению. Это несправедливо!

Президент был потрясен.

— Корали, моя дорогая, о чем вы? Я ничего не понимаю. Неужели кто-то посмел нарушить закон и вымогает у вас деньги сверх причитающихся налогов и без моего ведома?

Он подозрительно сощурился на своих помощников. Помощники попытались изобразить полнейшую невинность и хотя действительно были ни в чем не виноваты, глаза у них шкодливо забегали.

— Именно от закона, дон Мануэль, мы и пришли к вам искать защиты. Нам грозит разорение.

— Разорение?

— С тех пор, как начал действовать этот новый закон о разводе, наше дело пришло в полный упадок, впору закрывать наши прекрасные заведения.

И мадам Корали объяснила в выражениях предельно откровенных, я попытаюсь их по возможности смягчить, что такое бедственное положение создалось из-за этих красоток иностранок, они заполонили город, и три первоклассных заведения, за которые она и ее подруги исправно платят и коммунальные, и государственные налоги, начисто лишились клиентов. Светские молодые люди предпочитают проводить вечера в «Гранд-отеле», где им за сладкие слова дарят удовольствия, которые в уважающем себя заведении оплачиваются звонкой монетой.

— Кто же их обвинит? — возразил президент.

— Их я не обвиняю, — воскликнула мадам Корали. — Я виню этих бесстыдниц. Они не имеют права приезжать сюда и отнимать у нас кусок хлеба. Дон Мануэль, вы не какой-нибудь чванливый аристократ, вы один из сыновей народа, что будет говорить страна, если вы позволите штрейкбрехершам вытеснить нас из нашего дела? Разве это честно, спрашиваю я вас, разве справедливо?

— Но я-то что могу сделать? — удивился президент. — Не держать же их тридцать дней в номерах под замком? Разве я виноват, что у этих иностранок нет ни стыда, ни совести?

— Будь они бедные — еще ладно, — сказала Ла Горда. — Бедные девушки вынуждены зарабатывать себе на жизнь. Но заниматься таким делом по собственной доброй воле, когда тебя никто не принуждает? Не понимаю, хоть убей.

— Опасный, безнравственный закон, — сказала Карменсита.

Президент вскочил со стула и упер руки в боки.

— Вы что же, просите меня отменить закон, который дал мир и процветание нашей стране? Да, я вышел из народа, народ меня избрал президентом, и благоденствие моего отечества для меня превыше всего. Развод — наша главная статья дохода, закон отменят только через мой труп.

— Пресвятая Дева Мария, до чего мы докатились, — прошептала Карменсита. — Две мои дочери воспитываются в монастыре в Новом Орлеане. Конечно, в нашем деле не обходится без неприятностей. Но меня согревала надежда, что дочери удачно выйдут замуж, и когда настанет время мне уйти на покой, управлять заведением станут они. Может быть, вы думаете, их держат в новоорлеанском монастыре даром?

— А кто будет платить за обучение моего сына в Гарварде, если мне придется закрыть мой дом, ответьте, дон Мануэль? — вопросила Ла Горда.

— Что касается меня, — бросила мадам Корали, — мне все равно. Я вернусь во Францию. Моей горячо любимой матушке восемьдесят семь лет, вряд ли она проживет долго. Я скрашу ей остаток дней, старушка будет счастлива. Но с нами обошлись несправедливо, и это тяжело. Дон Мануэль, вы провели в моем доме столько веселых вечеров, и у меня сердце разрывается оттого, что вы позволили нанести нам такой удар. Не вы ли признались мне, что пережили счастливейший день вашей жизни, когда вошли почетным гостем в заведение, где когда-то были мальчиком на побегушках?

— Я и не отрицаю. Я тогда всем поставил шампанское.

Дон Мануэль принялся расхаживать взад и вперед по огромному кабинету; он погрузился в глубокую задумчивость, время от времени делал решительные жесты и что-то восклицал.

— Да, я вышел из народа, и я народный избранник, — наконец объявил он, — а приезжие распутницы — штрейкбрехерши. — Он остановился перед своими помощниками и гневно стукнул себя кулаком в грудь. — На мое правление легло позорное пятно. Мы не можем допустить, чтобы неквалифицированная рабочая сила из-за рубежа отнимала кусок хлеба у нашего честного, трудолюбивого народа, это против моих принципов. Достойные сеньоры правильно поступили, что обратились ко мне с просьбой защитить их. Я немедленно прекращу скандал.

Конечно, речь президента была очень эффектна и полна критики в собственный адрес, однако все понимали, что это одни слова, все как было, так и останется. Мадам Корали припудрила нос и оглядела эту командную высоту лица в зеркальце.

— Я хорошо знаю человеческую природу, — произнесла она, — и этих дамочек я тоже понимаю, они просто бесятся от безделья.

— Можно оборудовать поле для игры в гольф, — робко предложил кто-то из помощников. — Но гольф займет их только днем.

— Если им так нужны мужчины, — сказала Ла Горда, — пусть привозят их с собой.

— Caramba![2] — вскричал президент и вдруг замер. — Вот он, выход!

Ох и изобретателен он был, ох и хитроумен, иначе разве достичь бы ему такого высокого положения. Он весь сиял от радости.

— Внесем поправку к закону. Мужчины будут приезжать, как и раньше, без всяких препятствий и препон, а вот женщины — только в сопровождении мужей или с их письменного согласия. — Он увидел ужас на лицах своих помощников и успокаивающе поднял руку. — Иммиграционные власти получат распоряжение толковать слово «муж» со всей возможной снисходительностью.

— Maria Santissima![3] — воскликнула мадам Корали. — Если они будут приезжать с другом, друг не потерпит третьего лишнего, и наши клиенты вернутся туда, где столько лет были желанными гостями. Вы великий человек, дон Мануэль, вам обязательно поставят памятник.

Нередко самые головоломные сложности разрешаются до смешного просто. Поправку к закону очень быстро приняли в соответствии с предложениями, которые внес дон Мануэль, и хотя вольно раскинувшаяся под солнцем столица этой свободной и независимой страны по-прежнему благоденствовала и процветала, будто ее щедро осыпали дарами из рога изобилия, мадам Корали получала доход от своей полезной деятельности, дочери Карменситы завершили образование в дорогом монастыре в Новом Орлеане, а сын Ла Горды успешно окончил Гарвард.

Примечания

1

Как дела? (исп.)

2

Черт возьми! (исп.)

3

Пресвятая Мария! (исп.)