«Собственник»

Собственник (fb2) - Собственник [Параллельный перевод] 1966K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джон Голсуорси

Голсуорси Джон.

Сага о Форсайтах.  Собственник

THE MAN OF PROPERTY Собственник PART I ЧАСТЬ ПЕРВАЯ CHAPTER I-'AT HOME' AT OLD JOLYON'S I ПРИЕМ У СТАРОГО ДЖОЛИОНА Those privileged to be present at a family festival of the Forsytes have seen that charming and instructive sight-an upper middle-class family in full plumage. Тем, кто удостаивался приглашения на семейные торжества Форсайтов, являлось очаровательное и поучительное зрелище: представленная во всем блеске семья, принадлежащая к верхушке английской буржуазии. But whosoever of these favoured persons has possessed the gift of psychological analysis (a talent without monetary value and properly ignored by the Forsytes), has witnessed a spectacle, not only delightful in itself, but illustrative of an obscure human problem. Если же кто-нибудь из этих счастливцев обладал даром психологического анализа (талантом, который не имеет денежной ценности и поэтому не пользуется вниманием со стороны Форсайтов), глазам его открывалась картина, не только восхитительная сама по себе, но и разъясняющая одну из темных проблем человечества. In plainer words, he has gleaned from a gathering of this family-no branch of which had a liking for the other, between no three members of whom existed anything worthy of the name of sympathy-evidence of that mysterious concrete tenacity which renders a family so formidable a unit of society, so clear a reproduction of society in miniature. Иными словами, сборище этой семьи, - ни одна ветвь которой не чувствовала расположения к другой, между любыми тремя членами которой не было ничего заслуживающего названия симпатии, - помогало внимательному наблюдателю уловить признаки той загадочной, несокрушимой живучести, которая превращает семью в такое мощное звено общественной жизни, в такое точное воспроизведение целого общества в миниатюре. He has been admitted to a vision of the dim roads of social progress, has understood something of patriarchal life, of the swarmings of savage hordes, of the rise and fall of nations. Этому наблюдателю представлялась возможность прозреть туманные пути развития общества, уяснить себе кое-что о патриархальном быте, о передвижениях первобытных орд, о величии и падении народов. He is like one who, having watched a tree grow from its planting-a paragon of tenacity, insulation, and success, amidst the deaths of a hundred other plants less fibrous, sappy, and persistent-one day will see it flourishing with bland, full foliage, in an almost repugnant prosperity, at the summit of its efflorescence. Он уподоблялся тому, кто, следя за ростом молодого деревца, живучесть и обособленное положение которого помогли ему уцелеть там, где погибли сотни других растений, менее стойких, менее сильных и выносливых, в один прекрасный день видит его в самый разгар цветения, покрытым густой, сочной листвой и почти отталкивающим в своей пышности. On June 15, eighteen eighty-six, about four of the afternoon, the observer who chanced to be present at the house of old Jolyon Forsyte in Stanhope Gate, might have seen the highest efflorescence of the Forsytes. Пятнадцатого июня 1886 года случайный наблюдатель, попавший около четырех часов дня в дом старого Джолиона Форсайта на Стэнхоп-Гейт, мог увидеть лучшую пору цветения Форсайтов. This was the occasion of an 'at home' to celebrate the engagement of Miss June Forsyte, old Jolyon's granddaughter, to Mr. Philip Bosinney. Прием был устроен в честь помолвки мисс Джун Форсайт - внучки старого Джолиона - с мистером Филипом Боснии. In the bravery of light gloves, buff waistcoats, feathers and frocks, the family were present, even Aunt Ann, who now but seldom left the corner of her brother Timothy's green drawing-room, where, under the aegis of a plume of dyed pampas grass in a light blue vase, she sat all day reading and knitting, surrounded by the effigies of three generations of Forsytes. Вся семья собралась здесь, блистая белыми перчатками, светло-желтыми жилетами, перьями и платьями; приехала даже тетя Энн, которая редко оставляла теперь уголок зеленой гостиной своего брата Тимоти, где она проводила целые дни за книгой и вязаньем, под сенью крашеного ковыля в голубой вазе, окруженная портретами трех поколений Форсайтов. Even Aunt Ann was there; her inflexible back, and the dignity of her calm old face personifying the rigid possessiveness of the family idea. Даже тетя Энн была здесь: негнущийся стан и спокойное достоинство ее старческого лица воплощали в себе непоколебимый дух собственничества, свойственный всей семье. When a Forsyte was engaged, married, or born, the Forsytes were present; when a Forsyte died-but no Forsyte had as yet died; they did not die; death being contrary to their principles, they took precautions against it, the instinctive precautions of highly vitalized persons who resent encroachments on their property. Когда Форсайт праздновал помолвку, свадьбу или рождение, все Форсайты бывали в сборе; когда Форсайт умирал... но до сих пор с Форсайтами этого еще не случалось - они не умирали. Смерть противоречила их принципам, и они принимали против нее все меры предосторожности, инстинктивной предосторожности, как делают очень жизнеспособные люди, восстающие против посягательств на их собственность. About the Forsytes mingling that day with the crowd of other guests, there was a more than ordinarily groomed look, an alert, inquisitive assurance, a brilliant respectability, as though they were attired in defiance of something. Форсайты, смешавшиеся в этот день с толпой остальных гостей, казались более, чем обычно, парадными и блистательно респектабельными, в их самоуверенности было чтото настороженно-пытливое, они как будто нарядились для того, чтобы бросить кому-то вызов. The habitual sniff on the face of Soames Forsyte had spread through their ranks; they were on their guard. Обычная презрительная гримаса, застывшая на лице Сомса Форсайта, отражалась и на их лицах: они были начеку. The subconscious offensiveness of their attitude has constituted old Jolyon's 'home' the psychological moment of the family history, made it the prelude of their drama. Наступательная позиция, занятая ими бессознательно, стала некой психологической вехой в истории семьи и сделала прием у старого Джолиона прелюдией к их драме. The Forsytes were resentful of something, not individually, but as a family; this resentment expressed itself in an added perfection of raiment, an exuberance of family cordiality, an exaggeration of family importance, and-the sniff. Форсайты протестовали против чего-то, и не каждый в отдельности, а всей семьей; этот протест выражался подчеркнутой безукоризненностью туалетов, избытком родственного радушия, преувеличением роли семьи и... презрительной гримасой. Danger-so indispensable in bringing out the fundamental quality of any society, group, or individual-was what the Forsytes scented; the premonition of danger put a burnish on their armour. Опасность, неминуемо обнажающую основные качества любого общества, группы или индивидуума, - вот что чуяли Форсайты; предчувствие опасности заставило их навести лоск на свои доспехи. For the first time, as a family, they appeared to have an instinct of being in contact, with some strange and unsafe thing. Впервые за все время у семьи появилось инстинктивное чувство непосредственной близости чего-то необычного и ненадежного. Over against the piano a man of bulk and stature was wearing two waistcoats on his wide chest, two waistcoats and a ruby pin, instead of the single satin waistcoat and diamond pin of more usual occasions, and his shaven, square, old face, the colour of pale leather, with pale eyes, had its most dignified look, above his satin stock. Около рояля стоял крупный, осанистый человек, два жилета облекали его широкую грудь - два жилета с рубиновой булавкой вместо одного атласного с булавкой бриллиантовой, что приличествовало менее торжественным случаям; его квадратное бритое лицо цвета пергамента и белесые глаза сияли величием поверх атласного галстука. This was Swithin Forsyte. Это был Суизин Форсайт. Close to the window, where he could get more than his fair share of fresh air, the other twin, James-the fat and the lean of it, old Jolyon called these brothers-like the bulky Swithin, over six feet in height, but very lean, as though destined from his birth to strike a balance and maintain an average, brooded over the scene with his permanent stoop; his grey eyes had an air of fixed absorption in some secret worry, broken at intervals by a rapid, shifting scrutiny of surrounding facts; his cheeks, thinned by two parallel folds, and a long, clean-shaven upper lip, were framed within Dundreary whiskers. У окна, где можно было захватить побольше свежего воздуха, стоял близнец Суизина, Джемс, -"толстый и тощий", прозвал их старый Джолион. Как и Суизин, Джемс был более шести футов роста, но очень худой, словно ему с самого рождения суждено было искупать своей худобой чрезмерную дородность брата. Джемс стоял, как всегда, сгорбившись, и хмуро поглядывал по сторонам; в его серых глазах застыла какая-то тревожная мысль, от которой он время от времени отвлекался и обводил окружающих быстрым, беглым взглядом; запавшие щеки с двумя параллельными складками и выдававшуюся вперед чисто выбритую длинную верхнюю губу обрамляли густые пушистые бакенбарды. In his hands he turned and turned a piece of china. В руках он вертел фарфоровую вазу.

Not far off, listening to a lady in brown, his only son Soames, pale and well-shaved, dark-haired, rather bald, had poked his chin up sideways, carrying his nose with that aforesaid appearance of 'sniff,' as though despising an egg which he knew he could not digest. Behind him his cousin, the tall George, son of the fifth Forsyte, Roger, had a Quilpish look on his fleshy face, pondering one of his sardonic jests. Something inherent to the occasion had affected them all. Seated in a row close to one another were three ladies-Aunts Ann, Hester (the two Forsyte maids), and Juley (short for Julia), who not in first youth had so far forgotten herself as to marry Septimus Small, a man of poor constitution. She had survived him for many years. With her elder and younger sister she lived now in the house of Timothy, her sixth and youngest brother, on the Bayswater Road. Each of these ladies held fans in their hands, and each with some touch of colour, some emphatic feather or brooch, testified to the solemnity of the opportunity. In the centre of the room, under the chandelier, as became a host, stood the head of the family, old Jolyon himself. Eighty years of age, with his fine, white hair, his dome-like forehead, his little, dark grey eyes, and an immense white moustache, which drooped and spread below the level of his strong jaw, he had a patriarchal look, and in spite of lean cheeks and hollows at his temples, seemed master of perennial youth. He held himself extremely upright, and his shrewd, steady eyes had lost none of their clear shining. Thus he gave an impression of superiority to the doubts and dislikes of smaller men. Having had his own way for innumerable years, he had earned a prescriptive right to it. It would never have occurred to old Jolyon that it was necessary to wear a look of doubt or of defiance. Between him and the four other brothers who were present, James, Swithin, Nicholas, and Roger, there was much difference, much similarity. In turn, each of these four brothers was very different from the other, yet they, too, were alike. Through the varying features and expression of those five faces could be marked a certain steadfastness of chin, underlying surface distinctions, marking a racial stamp, too prehistoric to trace, too remote and permanent to discuss-the very hall-mark and guarantee of the family fortunes. Among the younger generation, in the tall, bull-like George, in pallid strenuous Archibald, in young Nicholas with his sweet and tentative obstinacy, in the grave and foppishly determined Eustace, there was this same stamp-less meaningful perhaps, but unmistakable-a sign of something ineradicable in the family soul. At one time or another during the afternoon, all these faces, so dissimilar and so alike, had worn an expression of distrust, the object of which was undoubtedly the man whose acquaintance they were thus assembled to make. Philip Bosinney

Немного дальше его единственный сын Сомс, бледный, гладко выбритый, с темными редеющими волосами, слушал какую-то даму в коричневом платье, выпятив подбородок, склонив голову набок и скорчив вышеупомянутую презрительную гримасу, словно он фыркал.

was known to be a young man without fortune, but Forsyte girls had become engaged to such before, and had actually married them. It was not altogether for this reason, therefore, that the minds of the Forsytes misgave them. They could not have explained the origin of a misgiving obscured by the mist of family gossip. A story was undoubtedly told that he had paid his duty call to Aunts Ann, Juley, and Hester, in a soft grey hat-a soft grey hat, not even a new one-a dusty thing with a shapeless crown. "So, extraordinary, my dear-so odd," Aunt Hester, passing through the little, dark hall (she was rather short-sighted), had tried to 'shoo' it off a chair, taking it for a strange, disreputable cat-Tommy had such disgraceful friends! She was disturbed when it did not move. Like an artist for ever seeking to discover the significant trifle which embodies the whole character of a scene, or place, or person, so those unconscious artists-the Forsytes had fastened by intuition on this hat; it was their significant trifle, the detail in which was embedded the meaning of the whole matter; for each had asked himself: "Come, now, should I have paid that visit in that hat?" and each had answered "No!" and some, with more imagination than others, had added: "It would never have come into my head!" George, on hearing the story, grinned. Джордж, услышав про шляпу, усмехнулся. The hat had obviously been worn as a practical joke! Совершенно ясно, что Боснии хотел пошутить! He himself was a connoisseur of such. Джордж был любителем таких шуток. "Very haughty!" he said, "the wild Buccaneer." - Заносчивый юноша, - сказал он, - настоящий пират! And this mot, the 'Buccaneer,' was bandied from mouth to mouth, till it became the favourite mode of alluding to Bosinney. И это mot [1] "пират" передавалось из уст в уста и наконец окончательно закрепилось за Боснии. Her aunts reproached June afterwards about the hat. После случая со шляпой все три тетки накинулись на Джун: "We don't think you ought to let him, dear!" they had said. - Как ты позволяешь ему такие выходки, милочка! June had answered in her imperious brisk way, like the little embodiment of will she was: Джун не замедлила ответить тем властным тоном, каким всегда говорило это крохотное существо -воплощение воли: "Oh! what does it matter? - Ну и что ж такого? Phil never knows what he's got on!" Филу совершенно безразлично, что носить! No one had credited an answer so outrageous. A man not to know what he had on? Никто не поверил столь дикому ответу -Безразлично, что носить? No, no! Нет, нет! What indeed was this young man, who, in becoming engaged to June, old Jolyon's acknowledged heiress, had done so well for himself? Но что же представлял собой этот молодой человек, который сделал столь удачный шаг, обручившись с Джун - наследницей старого Джолиона? He was an architect, not in itself a sufficient reason for wearing such a hat. Он был архитектор, - но ведь это недостаточная причина, чтобы носить такую шляпу. None of the Forsytes happened to be architects, but one of them knew two architects who would never have worn such a hat upon a call of ceremony in the London season. Среди Форсайтов архитекторов не было, но кто-то из них знал двух архитекторов, которые никогда бы не явились с официальным визитом в такой шляпе в самый разгар лондонского сезона. Dangerous-ah, dangerous! Подозрительно, да, очень подозрительно!.. June, of course, had not seen this, but, though not yet nineteen, she was notorious. Джун, конечно, ничего особенного в этом не видел, хотя, несмотря на свои неполные девятнадцать лет, она слыла очень придирчивой особой. Had she not said to Mrs. Soames-who was always so beautifully dressed-that feathers were vulgar? Разве не она сказала миссис Сомс, которая так прекрасно одевается, что перья вульгарны? Mrs. Soames had actually given up wearing feathers, so dreadfully downright was dear June! И миссис Сомс действительно перестала носить перья Вот что могла натворить маленькая Джун своей бесцеремонностью. These misgivings, this disapproval, and perfectly genuine distrust, did not prevent the Forsytes from gathering to old Jolyon's invitation. Однако ни опасения, ни скептицизм, ни самое откровенное недоверие не помешали Форсайтам собраться у старого Джолиона. An 'At Home' at Stanhope Gate was a great rarity; none had been held for twelve years, not indeed, since old Mrs. Jolyon had died. Приемы на Стэнхоп-Гейт стали большой редкостью; за последние двенадцать лет их не устраивали да, ни одного приема с тех пор, как умерла старая миссис Джолион. Never had there been so full an assembly, for, mysteriously united in spite of all their differences, they had taken arms against a common peril. Никогда еще на Стэнхоп-Гейт не было такого полного сборища. Каким-то таинственным образом сплотившись, несмотря на все свое различие, Форсайты вооружились против общей опасности. Like cattle when a dog comes into the field, they stood head to head and shoulder to shoulder, prepared to run upon and trample the invader to death. Словно стадо, увидевшее на лугу собаку, они стояли голова в голову, плечо к плечу, готовые кинуться и затоптать чужака насмерть. They had come, too, no doubt, to get some notion of what sort of presents they would ultimately be expected to give; for though the question of wedding gifts was usually graduated in this way: Они пришли сюда также и затем, чтобы разузнать, какие надо готовить подарки. Вопрос о свадебных подарках разрешался обычно так: 'What are you givin'? "Что ты собираешься дарить? Nicholas is givin' spoons!'-so very much depended on the bridegroom. Николае дарит ложки". Но ведь от жениха тоже многое зависело. If he were sleek, well-brushed, prosperous-looking, it was more necessary to give him nice things; he would expect them. Если жених одет опрятно, даже щеголевато, и по виду состоятельный, ему нужно дарить хорошие вещи, ибо он на это рассчитывает. In the end each gave exactly what was right and proper, by a species of family adjustment arrived at as prices are arrived at on the Stock Exchange-the exact niceties being regulated at Timothy's commodious, red-brick residence in Bayswater, overlooking the Park, where dwelt Aunts Ann, Juley, and Hester. И в конце концов каждый дарил то, что следовало; список подарков устанавливался всей Семьей примерно так же, как устанавливается курс на бирже, а детали разрабатывались на Бэйсуотер-Род в просторном, выходившем окнами в парк кирпичном особняке Тимоти, где жили тети Энн, Джули и Эстер. The uneasiness of the Forsyte family has been justified by the simple mention of the hat. Беспокойство Форсайтов вполне объяснялось уже одним упоминанием о шляпе. How impossible and wrong would it have been for any family, with the regard for appearances which should ever characterize the great upper middle-class, to feel otherwise than uneasy! Какой нелепостью, какой ошибкой было бы для любой семьи, уделяющей столько внимания внешности (что вечно будет служить отличительной чертой могучего класса буржуазии), испытывать в этом случае что-либо, кроме беспокойства! The author of the uneasiness stood talking to June by the further door; his curly hair had a rumpled appearance, as though he found what was going on around him unusual. Виновник всего этого беспокойства стоял у дальней двери и разговаривал с Джун. Его кудрявые волосы были взъерошены - не оттого ли, что все вокруг казалось ему странным? He had an air, too, of having a joke all to himself. К тому же он словно подсмеивался про себя над чем-то. George, speaking aside to his brother, Eustace, said: Джордж сказал потихоньку своему брату Юстасу: "Looks as if he might make a bolt of it-the dashing Buccaneer!" - Он еще даст отсюда тягу, этот лихой пират! This 'very singular-looking man,' as Mrs. Small afterwards called him, was of medium height and strong build, with a pale, brown face, a dust-coloured moustache, very prominent cheek-bones, and hollow checks. "Странный молодой человек", как впоследствии назвала Босини миссис Смолл, был среднего роста, крепкого сложения, со смугло-бледным лицом, усами пепельного цвета и резко обозначенными скулами. His forehead sloped back towards the crown of his head, and bulged out in bumps over the eyes, like foreheads seen in the Lion-house at the Zoo. Покатый лоб, выступающий шишками, напоминал те лбы, что видишь в зоологическом саду в клетках со львами. He had sherry-coloured eyes, disconcertingly inattentive at times. Его карие глаза принимали порой рассеянное, отсутствующее выражение. Old Jolyon's coachman, after driving June and Bosinney to the theatre, had remarked to the butler: Кучер старого Джолиона, возивший как-то Джун и Босини в театр, выразился о нем в разговоре с лакеем так: "I dunno what to make of 'im. - Я что-то не разберусь в нем. Looks to me for all the world like an 'alf-tame leopard." Здорово смахивает на полудикого леопарда... And every now and then a Forsyte would come up, sidle round, and take a look at him. Время от времени кто-нибудь из Форсайтов подходил поближе, описывал около Босини круг и внимательно оглядывал его. June stood in front, fending off this idle curiosity-a little bit of a thing, as somebody once said, 'all hair and spirit,' with fearless blue eyes, a firm jaw, and a bright colour, whose face and body seemed too slender for her crown of red-gold hair. Джун, эта "копна волос плюс характер", как кто-то сказал про нее, эта крошка с бесстрашным взглядом синих глаз, твердым подбородком, ярким румянцем и золотисторыжими волосами, слишком пышными для такого узенького личика и хрупкой фигурки, стояла перед своим женихом, охраняя его от этого праздного любопытства. A tall woman, with a beautiful figure, which some member of the family had once compared to a heathen goddess, stood looking at these two with a shadowy smile. Высокая, прекрасно сложенная женщина, которую ктото из Форсайтов сравнил однажды с языческой богиней, смотрела на эту пару, еле заметно улыбаясь. Her hands, gloved in French grey, were crossed one over the other, her grave, charming face held to one side, and the eyes of all men near were fastened on it. Ее руки в серых лайковых перчатках лежали одна на другой, она склонила голову немного набок, и мужчины, стоявшие поблизости, не могли оторвать глаз от этого спокойного, очаровательного лица. Her figure swayed, so balanced that the very air seemed to set it moving. Ее тело чуть покачивалось, и казалось, что достаточно движения воздуха, чтобы поколебать его равновесие. There was warmth, but little colour, in her cheeks; her large, dark eyes were soft. В ее щеках чувствовалось тепло, хотя румянца на них не было; большие темные глаза мягко светились. But it was at her lips-asking a question, giving an answer, with that shadowy smile-that men looked; they were sensitive lips, sensuous and sweet, and through them seemed to come warmth and perfume like the warmth and perfume of a flower. Но мужчины смотрели на ее губы, в которых таился вопрос и ответ, на ее губы с еле заметной улыбкой; они были нежные, чувственные и мягкие; казалось, что от них исходит тепло и благоухание, как исходит тепло и благоухание от цветка. The engaged couple thus scrutinized were unconscious of this passive goddess. Молодая пара, находившаяся под таким наблюдением, не замечала этой безмолвной богини. It was Bosinney who first noticed her, and asked her name. Архитектор, первым обратив на нее внимание, спросил, кто она. June took her lover up to the woman with the beautiful figure. И Джун подвела своего жениха к женщине с прекрасной фигурой. "Irene is my greatest chum," she said: "Please be good friends, you two!" - Ирэн - мой самый большой друг, - сказала она, -извольте и вы подружиться! At the little lady's command they all three smiled; and while they were smiling, Soames Forsyte, silently appearing from behind the woman with the beautiful figure, who was his wife, said: Выслушав приказание молоденькой хозяйки, они улыбнулись, и в эту минуту Сомс Форсайт безмолвно появился позади прекрасно сложенной женщины, которая была его женой, и сказал: "Ah! introduce me too!" - Познакомь и меня! He was seldom, indeed, far from Irene's side at public functions, and even when separated by the exigencies of social intercourse, could be seen following her about with his eyes, in which were strange expressions of watchfulness and longing. Он редко оставлял Ирэн одну в обществе и, даже когда светские обязанности разъединяли их, следил за ней глазами, в которых сквозила странная настороженность и тоска. At the window his father, James, was still scrutinizing the marks on the piece of china. У окна отец Сомса, Джемс, все еще разглядывал марку на фарфоровой вазе. "I wonder at Jolyon's allowing this engagement," he said to Aunt Ann. - Удивляюсь, как Джолион разрешил эту помолвку, - обратился он к тете Энн. "They tell me there's no chance of their getting married for years. - Говорят, что свадьба отложена бог знает на сколько. This young Bosinney" (he made the word a dactyl in opposition to general usage of a short o) "has got nothing. У этого Босини (он сделал ударение на первом слоге) ничего нет за душой. When Winifred married Dartie, I made him bring every penny into settlement-lucky thing, too-they'd ha' had nothing by this time!" Когда Уинифрид выходила за Дарти, я заставил его оговорить каждый пенни - и хорошо сделал, а то бы они остались ни с чем! Aunt Ann looked up from her velvet chair. Тетя Энн взглянула на него из глубины бархатного кресла. Grey curls banded her forehead, curls that, unchanged for decades, had extinguished in the family all sense of time. На лбу у нее были уложены седые букли - букли, которые, не меняясь десятилетиями, убили у членов семьи всякое ощущение времени. She made no reply, for she rarely spoke, husbanding her aged voice; but to James, uneasy of conscience, her look was as good as an answer. Тетя Энн промолчала, она берегла свой старческий голос и говорила редко, но Джемсу, совесть у которого была неспокойна, ее взгляд сказал больше всяких слов. "Well," he said, "I couldn't help Irene's having no money. - Да, - проговорил он, - у Ирэн не было своих средств, но что я мог поделать? Soames was in such a hurry; he got quite thin dancing attendance on her." Сомсу не терпелось; он так увивался около нее, что даже похудел. Putting the bowl pettishly down on the piano, he let his eyes wander to the group by the door. Сердито поставив вазу "а рояль, он перевел взгляд на группу у дверей. "It's my opinion," he said unexpectedly, "that it's just as well as it is." - Впрочем, я думаю, - неожиданно добавил он, -что это к лучшему. Aunt Ann did not ask him to explain this strange utterance. Тетя Энн не попросила разъяснить это странное заявление. She knew what he was thinking. Она поняла мысль брата. If Irene had no money she would not be so foolish as to do anything wrong; for they said-they said-she had been asking for a separate room; but, of course, Soames had not.... Если у Ирэн нет своих средств, значит она не наделает ошибок; потому что ходили слухи... ходили слухи, будто она просит отдельную комнату, но Сомс, конечно, не... James interrupted her reverie: Джемс прервал ее размышления. "But where," he asked, "was Timothy? - А где же Тимоти? - спросил он. Hadn't he come with them?" - Разве он не приехал? Through Aunt Ann's compressed lips a tender smile forced its way: Сквозь сжатые губы тети Энн прокралась нежная улыбка. "No, he didn't think it wise, with so much of this diphtheria about; and he so liable to take things." - Нет, Тимоти решил не ездить; сейчас свирепствует дифтерит, а он так подвержен инфекции. James answered: Джемс ответил: "Well, HE takes good care of himself. - Да, он себя бережет. I can't afford to take the care of myself that he does." Я вот не имею возможности так беречься. Nor was it easy to say which, of admiration, envy, or contempt, was dominant in that remark. И трудно сказать, чего было больше в этих словах - восхищения, зависти или презрения. Timothy, indeed, was seldom seen. Тимоти и в самом деле показывался редко. The baby of the family, a publisher by profession, he had some years before, when business was at full tide, scented out the stagnation which, indeed, had not yet come, but which ultimately, as all agreed, was bound to set in, and, selling his share in a firm engaged mainly in the production of religious books, had invested the quite conspicuous proceeds in three per cent. consols. Самый младший в семье, издатель по профессии, он несколько лет назад, когда дела шли как нельзя лучше, почуял возможность застоя, который, правда, еще не наступил, но, по всеобщему мнению, был неминуем, и, продав свою долю в издательстве, выпускавшем преимущественно книги религиозного содержания, поместил весьма солидный капитал в трехпроцентные консоли. By this act he had at once assumed an isolated position, no other Forsyte being content with less than four per cent. for his money; and this isolation had slowly and surely undermined a spirit perhaps better than commonly endowed with caution. Этим поступком он сразу же поставил себя в обособленное положение, так как ни один Форсайт еще не довольствовался меньшим, чем четыре процента; и эта обособленность медленно, но верно расшатала дух человека, и так уже наделенного чрезмерной осторожностью. He had become almost a myth-a kind of incarnation of security haunting the background of the Forsyte universe. Тимоти стал почти мифическим существом чем-то вроде символа обеспеченного дохода, без которого немыслима форсайтская вселенная. He had never committed the imprudence of marrying, or encumbering himself in any way with children. Он не решился на такой неблагоразумный поступок, как женитьба, и ни при каких обстоятельствах не захотел обзаводиться детьми. James resumed, tapping the piece of china: Джемс снова заговорил, постукивая пальцем по фарфоровой вазе: "This isn't real old Worcester. - Не настоящий Вустер. I s'pose Jolyon's told you something about the young man. Джолион, наверно, рассказывал тебе про этого молодого человека. From all I can learn, he's got no business, no income, and no connection worth speaking of; but then, I know nothing-nobody tells me anything." Насколько мне известно, у него нет ни дела, ни доходов, ни сколько-нибудь серьезных связей; но я ведь ничего не знаю - мне никогда ничего не рассказывают. Aunt Ann shook her head. Тетя Энн покачала головой. Over her square-chinned, aquiline old face a trembling passed; the spidery fingers of her hands pressed against each other and interlaced, as though she were subtly recharging her will. По ее старческому лицу с орлиным носом и квадратным подбородком пробежала дрожь; она стиснула свои худые паучьи лапки и переплела пальцы, как бы незаметно набираясь силы воли. The eldest by some years of all the Forsytes, she held a peculiar position amongst them. Старшая из всех Форсайтов, тетя Энн занимала в семье не совсем обычное положение. Opportunists and egotists one and all-though not, indeed, more so than their neighbours-they quailed before her incorruptible figure, and, when opportunities were too strong, what could they do but avoid her! Беспринципные эгоисты - впрочем, не в большей степени, чем их ближние, - Форсайты пасовали перед неподкупной тетей Энн, а когда приходилось поступать уж очень беспринципно, им не оставалось ничего другого, как стараться избегать встреч с ней. Twisting his long, thin legs, James went on: Заложив одна за другую свои длинные худые ноги, Джемс, все еще стоявший у окна, снова заговорил: "Jolyon, he will have his own way. - Джолион, конечно, сделает по-своему. He's got no children"-and stopped, recollecting the continued existence of old Jolyon's son, young Jolyon, June's father, who had made such a mess of it, and done for himself by deserting his wife and child and running away with that foreign governess. У него нет детей... - и запнулся, вспомнив о существовании сына Джолиона, молодого Джолиона, отца Джун, который натворил таких дел в прошлом и погубил себя, бросив жену и ребенка ради какой-то гувернантки. "Well," he resumed hastily, "if he likes to do these things, I s'pose he can afford to. - Впрочем, - поторопился добавить Джемс, - пусть делает как знает, я думаю, он может себе разрешить это. Now, what's he going to give her? А сколько он даст ей? I s'pose he'll give her a thousand a year; he's got nobody else to leave his money to." Наверно, тысячу в год, ведь у него больше нет наследников. He stretched out his hand to meet that of a dapper, clean-shaven man, with hardly a hair on his head, a long, broken nose, full lips, and cold grey eyes under rectangular brows. Он протянул руку щеголеватому, чисто выбритому человеку с почти голым черепом, длинным кривым носом, полными губами и холодным взглядом серых глаз, смотревших из-под прямых бровей. "Well, Nick," he muttered, "how are you?" - А, Ник, - пробормотал он, - как поживаешь? Nicholas Forsyte, with his bird-like rapidity and the look of a preternaturally sage schoolboy (he had made a large fortune, quite legitimately, out of the companies of which he was a director), placed within that cold palm the tips of his still colder fingers and hastily withdrew them. Николае Форсайт, подвижной, как птица, и похожий на развитого не по летам школьника (совершенно законным путем он нажил солидный капитал, будучи директором нескольких компаний), вложил в холодную ладонь Джемса кончики своих еще более холодных пальцев и быстро отдернул их. "I'm bad," he said, pouting-"been bad all the week; don't sleep at night. - Скверно, - с надутым видом сказал он, -последнюю неделю чувствую себя очень скверно; не сплю по ночам. The doctor can't tell why. Доктор никак не разберет, в чем дело. He's a clever fellow, or I shouldn't have him, but I get nothing out of him but bills." Неглупый малый - иначе я не стал бы с ним возиться, - но кроме счетов я от него ничего не вижу. "Doctors!" said James, coming down sharp on his words: - Доктора! - с раздражением сказал Джемс. "I've had all the doctors in London for one or another of us. - У меня в доме перебывали все, какие только есть в Лондоне. There's no satisfaction to be got out of them; they'll tell you anything. А проку от них? Наговорят вам с три короба, и только. There's Swithin, now. Вот, например, Суизин. What good have they done him? Помогли они ему? There he is; he's bigger than ever; he's enormous; they can't get his weight down. Полюбуйтесь, он стал еще толще - настоящая туша. Помогли они ему сбавить вес? Look at him!" Посмотрите на него! Swithin Forsyte, tall, square, and broad, with a chest like a pouter pigeon's in its plumage of bright waistcoats, came strutting towards them. Суизин Форсайт, огромный, широкоплечий, подошел к ним горделивой походкой, выставив вперед высокую, как у зобастого голубя, грудь во всем великолепии ярких жилетов. "Er-how are you?" he said in his dandified way, aspirating the 'h' strongly (this difficult letter was almost absolutely safe in his keeping)-"how are you?" - Э-э... здравствуйте, - проговорил он тоном денди, - здравствуйте! Each brother wore an air of aggravation as he looked at the other two, knowing by experience that they would try to eclipse his ailments. Каждый из братьев смотрел на двух других с неприязнью, зная по опыту, что те постараются преуменьшить его недомогания. "We were just saying," said James, "that you don't get any thinner." - Мы только что говорили про тебя, - сказал Джемс, - ты совсем не худеешь. Swithin protruded his pale round eyes with the effort of hearing. Суизин напряженно прислушивался к его словам, вытаращив бесцветные круглые глаза. "Thinner? - Не худею? I'm in good case," he said, leaning a little forward, "not one of your thread-papers like you!" У меня прекрасный вес, - сказал он, наклоняясь немного вперед, - не то что вы - щепки! But, afraid of losing the expansion of his chest, he leaned back again into a state of immobility, for he prized nothing so highly as a distinguished appearance. Но, вспомнив, что в таком положении его грудь кажется не столь широкой, Суизин откинулся назад и замер в неподвижности, ибо ничто так не ценилось им, как внушительная внешность. Aunt Ann turned her old eyes from one to the other. Тетя Энн переводила свои старческие глаза с одного на другого. Indulgent and severe was her look. Взгляд ее был и снисходителен и строг. In turn the three brothers looked at Ann. В свою очередь и братья смотрели на Энн. She was getting shaky. Она сильно сдала за последнее время. Wonderful woman! Поразительная женщина! Eighty-six if a day; might live another ten years, and had never been strong. Восемьдесят седьмой год пошел, и еще проживет, пожалуй, лет десять, а ведь никогда не отличались крепким здоровьем. Swithin and James, the twins, were only seventy-five, Nicholas a mere baby of seventy or so. Близнецам Суизину и Джемсу - всего-навсего по семьдесят пять. Николае - просто младенец -семьдесят или около того. All were strong, and the inference was comforting. Все здоровы, и выводы из этого напрашивались самые утешительные. Of all forms of property their respective healths naturally concerned them most. Из всех видов собственности здоровье, конечно, интересовало их больше всего. "I'm very well in myself," proceeded James, "but my nerves are out of order. - Я чувствую себя неплохо, - продолжал Джемс, -только нервы никуда не годятся. The least thing worries me to death. Малейший пустяк выводит меня из равновесия. I shall have to go to Bath." Придется съездить в Бат. "Bath!" said Nicholas. - Бат! - сказал Николае. "I've tried Harrogate. - Я испробовал Хэрроугейт. That's no good. Ничего хорошего. What I want is sea air. Мне необходим морской воздух. There's nothing like Yarmouth. Лучше всего Ярмут. Now, when I go there I sleep...." Там я по крайней мере сплю. "My liver's very bad," interrupted Swithin slowly. - У меня печень пошаливает, - не спеша прервал его Суизин. "Dreadful pain here;" and he placed his hand on his right side. - Ужасные боли вот тут, - и он положил руку на правый бок. "Want of exercise," muttered James, his eyes on the china. - Надо побольше двигаться, - пробормотал Джемс, не отрывая глаз от фарфоровой вазы. He quickly added: "I get a pain there, too." И поспешно добавил: - У меня там тоже побаливает. Swithin reddened, a resemblance to a turkey-cock coming upon his old face. Суизин покраснел и стал похож на индюка. "Exercise!" he said. - Больше двигаться! - сказал он. "I take plenty: I never use the lift at the Club." - Я и так много двигаюсь: никогда не пользуюсь лифтом в клубе. "I didn't know," James hurried out. - Ну, я не знаю, - заторопился Джемс. "I know nothing about anybody; nobody tells me anything...." - Я вообще ничего не знаю: мне никогда ничего не рассказывают. Swithin fixed him with a stare: Суизин посмотрел на него в упор и спросил: "What do you do for a pain there?" - А что ты принимаешь против этих болей? James brightened. Джемс оживился. "I take a compound...." - Я, - начал он, - принимаю такую микстуру... "How are you, uncle?" - Как поживаете, дедушка? June stood before him, her resolute small face raised from her little height to his great height, and her hand outheld. И Джун с протянутой рукой остановилась перед Джемсом, решительно глядя на него снизу вверх. The brightness faded from James's visage. Оживление моментально исчезло с лица Джемса. "How are you?" he said, brooding over her. - Ну, а ты как? - сказал он, хмуро уставившись на нее. "So you're going to Wales to-morrow to visit your young man's aunts? - Уезжаешь завтра в Уэлс, хочешь навестить теток своего жениха? You'll have a lot of rain there. Там сейчас дожди. This isn't real old Worcester." He tapped the bowl. Это не настоящий Вустер, - он постучал пальцем по вазе. "Now, that set I gave your mother when she married was the genuine thing." - А вот сервиз, который я подарил твоей матери к свадьбе, был настоящий. June shook hands one by one with her three great-uncles, and turned to Aunt Ann. Джун по очереди поздоровалась с двоюродными дедушками и подошла к тете Энн. A very sweet look had come into the old lady's face, she kissed the girl's check with trembling fervour. На лице старой леди появилось умиленное выражение; она поцеловала девушку в щеку с трепетной нежностью. "Well, my dear," she said, "and so you're going for a whole month!" - Значит, ты уезжаешь на целый месяц, дорогая! The girl passed on, and Aunt Ann looked after her slim little figure. Джун отошла, и тетя Энн долго смотрела вслед ее стройной маленькой фигурке. The old lady's round, steel grey eyes, over which a film like a bird's was beginning to come, followed her wistfully amongst the bustling crowd, for people were beginning to say good-bye; and her finger-tips, pressing and pressing against each other, were busy again with the recharging of her will against that inevitable ultimate departure of her own. Круглые, стального цвета глаза старой леди, которые уже заволакивались пеленой, как глаза птиц, с грустью следили за Джун, смешавшейся с суетливой толпой, - гости уже собирались уходить; а кончики ее пальцев сжимались все сильнее и сильнее, помогая ей набраться силы воли перед неизбежным уходом из этого мира. 'Yes,' she thought, 'everybody's been most kind; quite a lot of people come to congratulate her. "Да, - думала тетя Энн, - все так ласковы с ней; так много народу пришло ее поздравить. She ought to be very happy.' Она должна быть очень счастлива". Amongst the throng of people by the door, the well-dressed throng drawn from the families of lawyers and doctors, from the Stock Exchange, and all the innumerable avocations of the upper-middle class-there were only some twenty percent of Forsytes; but to Aunt Ann they seemed all Forsytes-and certainly there was not much difference-she saw only her own flesh and blood. В толпе у двери - хорошо одетой толпе, состоявшей из семей докторов и адвокатов, биржевых дельцов и представителей всех бесчисленных профессий, достойных крупной буржуазии, - Форсайтов было не больше двадцати процентов, но тете Энн все казались Форсайтами -да и разница между теми и другими была невелика - она всюду видела свою собственную плоть и кровь. It was her world, this family, and she knew no other, had never perhaps known any other. Эта семья была ее миром, а другого мира она не знала; никогда, вероятно, не знала. All their little secrets, illnesses, engagements, and marriages, how they were getting on, and whether they were making money-all this was her property, her delight, her life; beyond this only a vague, shadowy mist of facts and persons of no real significance. Их маленькие тайны, их болезни, помолвки и свадьбы, то, как у них шли дела, как они наживали деньги, - все было ее собственностью, ее усладой, ее жизнью; вне этой жизни простиралась неясная, смутная мгла фактов и лиц, не заслуживающих особого внимания. This it was that she would have to lay down when it came to her turn to die; this which gave to her that importance, that secret self-importance, without which none of us can bear to live; and to this she clung wistfully, with a greed that grew each day! Все это придется покинуть, когда настанет ее черед умирать, - все, что давало ей сознание собственной значимости, сокровенное чувство собственной значимости, без которого никто из нас не может жить, - и за все это она цеплялась с тоской, с жадностью, растущей день ото дня. If life were slipping away from her, this she would retain to the end. Пусть жизнь ускользает от нее, это она сохранит до самого конца. She thought of June's father, young Jolyon, who had run away with that foreign girl. Тетя Энн вспомнила отца Джун, молодого Джолиона, который ушел к той иностранке. And what a sad blow to his father and to them all. Ах, какой это был удар для его отца, для них всех! Such a promising young fellow! Мальчик подавал такие надежды! A sad blow, though there had been no public scandal, most fortunately, Jo's wife seeking for no divorce! Какой удар! Хотя, к счастью, все обошлось без особенной огласки, потому что жена Джо не потребовала развода. A long time ago! Давно это было! And when June's mother died, six years ago, Jo had married that woman, and they had two children now, so she had heard. А когда шесть лет назад мать Джун умерла, молодой Джолион женился на той женщине, и теперь у них, говорят, двое детей. Still, he had forfeited his right to be there, had cheated her of the complete fulfilment of her family pride, deprived her of the rightful pleasure of seeing and kissing him of whom she had been so proud, such a promising young fellow! И все-таки он утратил право присутствовать здесь, он украл у нее, у тети Энн, полноту чувства гордости за семью, отнял принадлежавшую ей когда-то радость видеть и целовать племянника, которым она так гордилась, который подавал такие надежды! The thought rankled with the bitterness of a long-inflicted injury in her tenacious old heart. Память об этой обиде, нанесенной столько лет назад, отозвалась горечью в ее упрямом старом сердце. A little water stood in her eyes. Глаза тети Энн увлажнились. With a handkerchief of the finest lawn she wiped them stealthily. Она украдкой вытерла их тончайшим батистовым платком. "Well, Aunt Ann?" said a voice behind. - Ну, что скажете, тетя Энн? - послышался чей-то голос позади нее. Soames Forsyte, flat-shouldered, clean-shaven, flat-cheeked, flat-waisted, yet with something round and secret about his whole appearance, looked downwards and aslant at Aunt Ann, as though trying to see through the side of his own nose. Сомс Форсайт, узкий в плечах, узкий в талии, гладко выбритый, с узким лицом, но, несмотря на это, производивший всем своим обликом впечатление чего-то закругленного и замкнутого, смотрел на тетю Энн искоса, как бы стараясь разглядеть ее сквозь препятствие в виде собственного носа. "And what do you think of the engagement?" he asked. - Как вы относитесь к этой помолвке? - спросил он. Aunt Ann's eyes rested on him proudly; of all the nephews since young Jolyon's departure from the family nest, he was now her favourite, for she recognised in him a sure trustee of the family soul that must so soon slip beyond her keeping. Глаза тети Энн покоились на нем с гордостью: этот племянник, самый старший с тех пор, как молодой Джолион покинул родное гнездо, стал теперь ее любимцем; тетя Энн видела в нем надежного хранителя духа семьи духа, который ей уже недолго осталось охранять. "Very nice for the young man," she said; "and he's a good-looking young fellow; but I doubt if he's quite the right lover for dear June." - Очень удачный шаг для молодого человека, -сказала она. - Внешность у него хорошая. Только я не знаю, такой ли жених нужен нашей дорогой Джун. Soames touched the edge of a gold-lacquered lustre. Сомс потрогал край позолоченного канделябра. "She'll tame him," he said, stealthily wetting his finger and rubbing it on the knobby bulbs. - Она его приручит, - сказал он и, лизнув украдкой палец, потер узловатые выпуклости канделябра. "That's genuine old lacquer; you can't get it nowadays. - Настоящий старинный лак; теперь такого не делают. It'd do well in a sale at Jobson's." У Джонсона за него дали бы хорошую цену. He spoke with relish, as though he felt that he was cheering up his old aunt. - Сомс смаковал свои слова, как бы чувствуя, что они придают бодрости его старой тетке. It was seldom he was so confidential. Он редко бывал так разговорчив. "I wouldn't mind having it myself," he added; "you can always get your price for old lacquer." - Я бы сам не отказался от такой вещи, добавил он, - старинный лак всегда в цене. "You're so clever with all those things," said Aunt Ann. - Ты так хорошо разбираешься во всем этом, -сказала тетя Энн. "And how is dear Irene?" - А как себя чувствует Ирэн? Soames's smile died. Аукционный зал. Улыбка на губах Сомса сейчас же увяла. "Pretty well," he said. - Ничего, - сказал он. "Complains she can't sleep; she sleeps a great deal better than I do," and he looked at his wife, who was talking to Bosinney by the door. - Жалуется на бессонницу, а сама спит куда лучше меня, - и он посмотрел на жену, разговаривавшую в дверях с Боснии. Aunt Ann sighed. Тетя Энн вздохнула. "Perhaps," she said, "it will be just as well for her not to see so much of June. - Может быть, - сказала она, - ей не следует так часта встречаться с Джун. She's such a decided character, dear June!" У нашей Джун такой решительный характер! Soames flushed; his flushes passed rapidly over his flat cheeks and centered between his eyes, where they remained, the stamp of disturbing thoughts. Сомс вспыхнул; когда он краснел, румянец быстро перебегал у него со щек на переносицу и оставался там как клеймо, выдававшее его душевное смятение. "I don't know what she sees in that little flibbertigibbet," he burst out, but noticing that they were no longer alone, he turned and again began examining the lustre. - Не знаю, что она находит в этой трещотке, -вспылил Сомс, но, заметив, что они уже не одни, отвернулся и опять стал разглядывать канделябр. "They tell me Jolyon's bought another house," said his father's voice close by; "he must have a lot of money-he must have more money than he knows what to do with! - Говорят, Джолион купил еще один дом, -услышал он рядом с собой голос отца. - У него, должно быть, уйма денег - не знает, куда их девать! Montpellier Square, they say; close to Soames! На Монпелье-сквер, кажется; около Сомса! They never told me, Irene never tells me anything!" А мне ничего не сказали - Ирэн мне Никогда ничего не рассказывает! "Capital position, not two minutes from me," said the voice of Swithin, "and from my rooms I can drive to the Club in eight." - Прекрасное место, в двух минутах ходьбы от меня, - послышался голос Суизина, - а я доезжаю до клуба в восемь минут. The position of their houses was of vital importance to the Forsytes, nor was this remarkable, since the whole spirit of their success was embodied therein. Местоположение домов было для Форсайтов вопросом громадной важности, и в этом не было ничего удивительного, ибо дом олицетворял собой самую сущность их жизненных успехов. Their father, of farming stock, had come from Dorsetshire near the beginning of the century. Отец их, фермер, приехал в Лондон из Дорсетшира в начале столетия. 'Superior Dosset Forsyte, as he was called by his intimates, had been a stonemason by trade, and risen to the position of a master-builder. "Гордый Досеет Форсайт", как его называли близкие, был по профессии каменщиком, а впоследствии поднялся до положения подрядчика по строительным работам. Towards the end of his life he moved to London, where, building on until he died, he was buried at Highgate. На склоне лет он перебрался в Лондон, где работал на постройках до самой смерти, и был похоронен на Хайгетском кладбище. He left over thirty thousand pounds between his ten children. После кончины отца десять человек детей получили свыше тридцати тысяч фунтов стерлингов. Old Jolyon alluded to him, if at all, as Старый Джолион, вспоминая о нем, что случалось довольно редко, говорил так: 'A hard, thick sort of man; not much refinement about him.' "Упорный был человек, кремень; и не очень отесанный". The second generation of Forsytes felt indeed that he was not greatly to their credit. Второе поколение Форсайтов чувствовало, что такой родитель, пожалуй, не делает им особой чести. The only aristocratic trait they could find in his character was a habit of drinking Madeira. Единственная аристократическая черточка, которую они могли уловить в характере "Г ордого Доссета", было его пристрастие к мадере. Aunt Hester, an authority on family history, described him thus: Тетя Эстер - знаток семейной истории -описывала отца так: "I don't recollect that he ever did anything; at least, not in my time. - Я не помню, чтобы он чем-нибудь занимался; по крайней мере в мое время. He was er-an owner of houses, my dear. Он... э-э... у него были свои дома, милый. His hair about your Uncle Swithin's colour; rather a square build. Цвет волос приблизительно как у дяди Суизина; довольно плотного сложения. Tall? Высокий ли? No-not very tall" (he had been five feet five, with a mottled face); "a fresh-coloured man. Н-нет, не очень. ("Гордый Досеет" был пяти футов пяти дюймов роста, лицо в багровых пятнах.) Румяный. I remember he used to drink Madeira; but ask your Aunt Ann. Помню, он всегда пил мадеру. Впрочем, спроси лучше тетю Энн. What was his father? Кем был его отец? He-er-had to do with the land down in Dorsetshire, by the sea." Он... э-э... у него были какие-то дела с землей в Дорсетшире, на побережье. James once went down to see for himself what sort of place this was that they had come from. Как-то раз Джемс отправился в Дорсетшир посмотреть собственными глазами на то место, откуда все они были родом. He found two old farms, with a cart track rutted into the pink earth, leading down to a mill by the beach; a little grey church with a buttressed outer wall, and a smaller and greyer chapel. The stream which worked the mill came bubbling down in a dozen rivulets, and pigs were hunting round that estuary. Он нашел там две старые фермы, дорогу к мельнице на берегу, глубоко врезавшуюся колеями в розоватую землю; маленькую замшелую церковь с оградой на подпорках и рядом совсем маленькую и совсем замшелую часовню Речка, приводившая в движение мельницу, разбегалась, журча, на десятки ручейков, а вдоль ее устья бродили свиньи. A haze hovered over the prospect. Легкая дымка застилала все вокруг. Down this hollow, with their feet deep in the mud and their faces towards the sea, it appeared that the primeval Forsytes had been content to walk Sunday after Sunday for hundreds of years. Должно быть, первобытные Форсайты веками, воскресенье за воскресеньем, мирно шествовали к церкви по этой ложбине, увязая в грязи и глядя прямо на море. Whether or no James had cherished hopes of an inheritance, or of something rather distinguished to be found down there, he came back to town in a poor way, and went about with a pathetic attempt at making the best of a bad job. Лелеял ли Джемс надежду на наследство или думал найти там что-нибудь достопримечательное - неизвестно; он вернулся в Лондон обескураженный и с трогательным упорством постарался хоть как-нибудь смягчить свою неудачу. "There's very little to be had out of that," he said; "regular country little place, old as the hills...." - Ничего особенного там нет, - сказал он, -настоящий деревенский уголок, старый, как мир. Its age was felt to be a comfort. Почтенный возраст этого местечка подействовал на всех успокоительно. Old Jolyon, in whom a desperate honesty welled up at times, would allude to his ancestors as: Старый Джолион, которого иногда обуревала безудержная честность, отзывался о своих предках так: "Yeomen-I suppose very small beer." "Иомены - мелкота, должно быть". Yet he would repeat the word 'yeomen' as if it afforded him consolation. И все же он повторял слово "иомены", как будто находил в нем утешение. They had all done so well for themselves, these Forsytes, that they were all what is called 'of a certain position.' Форсайты так хорошо повели свои дела, что стали, как говорится, "людьми с положением". They had shares in all sorts of things, not as yet-with the exception of Timothy-in consols, for they had no dread in life like that of 3 per cent. for their money. Они вкладывали капиталы во всевозможные бумаги, за исключением консолей - не в пример Тимоти, - потому что больше всего на свете их пугали три процента. They collected pictures, too, and were supporters of such charitable institutions as might be beneficial to their sick domestics. Кроме того, они коллекционировали картины и состояли в тех благотворительных обществах, которые могли оказаться полезными для их заболевшей прислуги. From their father, the builder, they inherited a talent for bricks and mortar. От отца-строителя Форсайты унаследовали таланты по части кирпича и известки. Originally, perhaps, members of some primitive sect, they were now in the natural course of things members of the Church of England, and caused their wives and children to attend with some regularity the more fashionable churches of the Metropolis. Предки их были, вероятно, членами какой-нибудь примитивной секты, а теперешние Форсайты, разумеется, росли в лоне англиканской церкви и следили за тем, чтобы их жены и дети аккуратно посещали самые фешенебельные храмы столицы. To have doubted their Christianity would have caused them both pain and surprise. Малейшее сомнение в искренности их верований повергло бы Форсайтов в горестное изумление. Some of them paid for pews, thus expressing in the most practical form their sympathy with the teachings of Christ. Некоторые из них платили за постоянные места в церкви, весьма практически выражая этим свое сочувствие учению Христа. Their residences, placed at stated intervals round the park, watched like sentinels, lest the fair heart of this London, where their desires were fixed, should slip from their clutches, and leave them lower in their own estimations. Их жилища, расположенные вокруг Хайд-парка, на определенном расстоянии друг от друга, следили, как стражи, за тем, чтобы прекрасное сердце Лондона - средоточие форсайтских помыслов - не ускользнуло из их цепких объятий, что уронило бы Форсайтов в их же собственных глазах. There was old Jolyon in Stanhope Place; the Jameses in Park Lane; Swithin in the lonely glory of orange and blue chambers in Hyde Park Mansions-he had never married, not he-the Soamses in their nest off Knightsbridge; the Rogers in Prince's Gardens (Roger was that remarkable Forsyte who had conceived and carried out the notion of bringing up his four sons to a new profession. Старый Джолион жил на Стэнхоп-Плейс; Джемс с семьей - на Парк-Лейн, Суизин - в безлюдном великолепии своих оранжево-синих апартаментов около Хайд-парка (он не женат, нет, благодарю покорно!); Сомс с женой - в своем гнездышке недалеко от Найтсбриджа; Роджер - в Принсез-Г арденс (Роджер был тот самый знаменитый Форсайт, который задумал дать новую профессию своим четырем сыновьям и привел эту мысль в исполнение. "Collect house property, nothing like it," he would say; "Самое лучшее дело - доходные дома! - говорил он. "I never did anything else"). - Я только этим и занимаюсь! "). The Haymans again-Mrs. Hayman was the one married Forsyte sister-in a house high up on Campden Hill, shaped like a giraffe, and so tall that it gave the observer a crick in the neck; the Nicholases in Ladbroke Grove, a spacious abode and a great bargain; and last, but not least, Timothy's on the Bayswater Road, where Ann, and Juley, and Hester, lived under his protection. Затем Хаймены (миссис Хэймен была единственная замужняя сестра Форсайтов) - на вершине Кэмпден-Хилла, в доме, похожем на жирафа, таком высоком, что, глядя на него, можно было свернуть себе шею; Николае с семьей - на Лэдброк-Гров, в просторном особняке, купленном по чрезвычайно сходной цене; и, наконец, Тимоти - на Бэйсуотер-Род, вместе с Энн, Джули и Эстер, жившими под его защитой. But all this time James was musing, and now he inquired of his host and brother what he had given for that house in Montpellier Square. Джемс, до сих пор думавший о чем-то своем, осведомился у хозяина и брата, сколько тот заплатил за дом на Монпелье-сквер. He himself had had his eye on a house there for the last two years, but they wanted such a price. Он сам вот уже два года присматривается к какому-нибудь такому дому, но за них слишком дорого просят! Old Jolyon recounted the details of his purchase. Старый Джолион рассказал о своей покупке со всеми подробностями. "Twenty-two years to run?" repeated James; Контракт на двадцать два года? - повторил Джемс. "The very house I was after-you've given too much for it!" - Это тот самый, который я собирался купить. Ты переплатил за него! Old Jolyon frowned. Старый Джолион нахмурился. "It's not that I want it," said James hastily; "it wouldn't suit my purpose at that price. - Мне он не нужен, - заторопился Джемс, - не подходит по цене. Soames knows the house, well-he'll tell you it's too dear-his opinion's worth having." Сомс знает этот дом, он подтвердит, что это слишком дорого, - его мнение чего-нибудь да стоит. "I don't," said old Jolyon, "care a fig for his opinion." - Очень мне интересно знать его мнение, - сказал старый Джолион. "Well," murmured James, "you will have your own way-it's a good opinion. - Ну, ты всегда делаешь по-своему, - пробормотал Джемс, - а мнение стоящее. Good-bye! Прощай! We're going to drive down to Hurlingham. Мы хотим проехаться в Харлингэм. They tell me June's going to Wales. Я слышал, что Джун уезжает в Уэлс. You'll be lonely tomorrow. Тебе будет тоскливо одному. What'll you do with yourself? Что ты будешь делать? You'd better come and dine with us!" Приезжай к нам завтра обедать. Old Jolyon refused. Старый Джолион отказался. He went down to the front door and saw them into their barouche, and twinkled at them, having already forgotten his spleen-Mrs. James facing the horses, tall and majestic with auburn hair; on her left, Irene-the two husbands, father and son, sitting forward, as though they expected something, opposite their wives. Он проводил их до дверей и, успев уже забыть свое раздражение, подмигнул, глядя, как они усаживаются в экипаж: лицом к упряжке - миссис Джемс, высокая и величественная, с каштановыми волосами; слева от нее - Ирэн; оба мужа - отец и сын - напротив жен, словно настороже. Bobbing and bounding upon the spring cushions, silent, swaying to each motion of their chariot, old Jolyon watched them drive away under the sunlight. Старый Джолион смотрел, как они отъезжают в полном молчании, освещенные солнцем, раскачиваясь и подскакивая на пружинных подушках в такт движению экипажа. During the drive the silence was broken by Mrs. James. Молчание было прервано миссис Джемс. "Did you ever see such a collection of rumty-too people?" - Ну и сборище! - сказала она. Soames, glancing at her beneath his eyelids, nodded, and he saw Irene steal at him one of her unfathomable looks. Сомс кивнул и, бросив на нее взгляд из-под опущенных век, заметил, как непроницаемые глаза Ирэн скользнули по его лицу. It is likely enough that each branch of the Forsyte family made that remark as they drove away from old Jolyon's 'At Home!' Весьма вероятно, что все члены форсайтской семьи отпускали то же самое замечание, разъезжаясь группами с приема у старого Джолиона. Amongst the last of the departing guests the fourth and fifth brothers, Nicholas and Roger, walked away together, directing their steps alongside Hyde Park towards the Praed Street Station of the Underground. Четвертый и пятый братья, Николае и Роджер, вышли вместе с последними гостями и направились вдоль Хайдпарка, к станции подземной железной дороги на Прэдстрит. Like all other Forsytes of a certain age they kept carriages of their own, and never took cabs if by any means they could avoid it. Как и все Форсайты солидного возраста, они держали собственных лошадей и по мере возможности старались никогда не пользоваться наемными экипажами. The day was bright, the trees of the Park in the full beauty of mid-June foliage; the brothers did not seem to notice phenomena, which contributed, nevertheless, to the jauntiness of promenade and conversation. День был ясный, деревья в парке стояли во всем блеске июньской листвы, но братья, видимо, не замечали этих подарков природы, которые все же способствовали приятности прогулки и беседы. "Yes," said Roger, "she's a good-lookin' woman, that wife of Soames's. - Да, - сказал Роджер, - у Сомса очаровательная жена. I'm told they don't get on." Говорят, они не ладят. This brother had a high forehead, and the freshest colour of any of the Forsytes; his light grey eyes measured the street frontage of the houses by the way, and now and then he would level his, umbrella and take a 'lunar,' as he expressed it, of the varying heights. У этого брата был высокий лоб и свежий цвет лица - свежее, чем у остальных Форсайтов. Его светло-серые глаза рассматривали фасады вдоль тротуара. Время от времени Роджер поднимал зонтик и прикидывал им высоту домов, "засекая их", как он выражался. "She'd no money," replied Nicholas. - У Нее нет собственных средств, - ответил Николае. He himself had married a good deal of money, of which, it being then the golden age before the Married Women's Property Act, he had mercifully been enabled to make a successful use. Сам он женился на больших деньгах, а так как это произошло в те золотые времена, когда еще не был введен закон об имуществе замужних женщин, то Николасу удалось найти для приданого жены весьма удачное применение. "What was her father?" - Кто был ее отец? "Heron was his name, a Professor, so they tell me." - Фамилия его Эрон; говорят, профессор. Roger shook his head. Роджер покачал головой. "There's no money in that," he said. - Тут деньгами и не пахнет, - сказал он. "They say her mother's father was cement." - Г оворят, что ее дед со стороны матери торговал цементом. Roger's face brightened. Лицо Роджера просветлело. "But he went bankrupt," went on Nicholas. - Но обанкротился, - продолжал Николае. "Ah!" exclaimed Roger, - А! - воскликнул Роджер. "Soames will have trouble with her; you mark my words, he'll have trouble-she's got a foreign look." - У Сомса еще будут неприятности из-за нее. Помяни мое слово, у него будут неприятности - в ней есть что-то иностранное. Nicholas licked his lips. Николае облизнул губы. "She's a pretty woman," and he waved aside a crossing-sweeper. - Хорошенькая женщина, - и он махнул метельщику, чтобы тот уступил им дорогу. "How did he get hold of her?" asked Roger presently. - Как это он заполучил такую жену? - спросил вдруг Роджер. "She must cost him a pretty penny in dress!" - Ее туалеты, должно быть, недешево обходятся! "Ann tells me," replied Nicholas, "he was half-cracked about her. - Энн мне говорила, - ответил Николае, - что Сомс был просто помешан на ней. She refused him five times. Она пять раз ему отказывала. James, he's nervous about it, I can see." По-моему, Джемс неспокоен насчет них. "Ah!" said Roger again; - А! - опять сказал Роджер. "I'm sorry for James; he had trouble with Dartie." - Жаль Джемса, у него было столько хлопот с Дарти. His pleasant colour was heightened by exercise, he swung his umbrella to the level of his eye more frequently than ever. Его яркий румянец еще сильнее разгорелся от ходьбы, он поднимал зонтик все чаще и чаще. Nicholas's face also wore a pleasant look. У Николаев было тоже очень довольное выражение лица. "Too pale for me," he said, "but her figures capital!" - Слишком бледна, на мой взгляд, - сказал он, - но фигура великолепная! Roger made no reply. Роджер промолчал. "I call her distinguished-looking," he said at last-it was the highest praise in the Forsyte vocabulary. - По-моему, у нее очень благородный вид, - сказал он наконец. "That young Bosinney will never do any good for himself. Эта была самая высшая похвала в словаре Форсайтов - Из этого юнца Босини вряд ли выйдет что-нибудь путное. They say at Burkitt's he's one of these artistic chaps-got an idea of improving English architecture; there's no money in that! У Баркита говорят, что он, видите ли, талант. Задумал улучшить английскую архитектуру; тут деньгами и не пахнет! I should like to hear what Timothy would say to it." Хотел бы я послушать, что говорит по этому поводу Тимоти. They entered the station. Они подошли к кассе. "What class are you going? - Ты каким классом поедешь? I go second." Я - вторым. "No second for me," said Nicholas;-"you never know what you may catch." - Не признаю второго, - сказал Николае, - того и гляди подцепишь что-нибудь. He took a first-class ticket to Notting Hill Gate; Roger a second to South Kensington. Он взял билет первого класса до Ноттинг-Хилл-Г ейт; Роджер - второго до Саут-Кенсингтон. The train coming in a minute later, the two brothers parted and entered their respective compartments. Через минуту подошел поезд, братья простились и разошлись по разным вагонам. Each felt aggrieved that the other had not modified his habits to secure his society a little longer; but as Roger voiced it in his thoughts: Каждый был обижен, что другой не пожертвовал своей привычкой ради того, чтобы побыть немного дольше в его обществе; но Роджер подумал: 'Always a stubborn beggar, Nick!' "Ник - упрямый осел, впрочем, как и всегда!" And as Nicholas expressed it to himself: А Николае мысленно выразился так: ' Cantankerous chap Roger-always was!' "Роджер только и делает, что брюзжит!" There was little sentimentality about the Forsytes. Члены этой семьи не отличались сентиментальностью. In that great London, which they had conquered and become merged in, what time had they to be sentimental? Громадный Лондон, завоеванный Форсайтами и поглотивший их всех, - разве он оставлял время для сентиментов? CHAPTER II-OLD JOLYON GOES TO THE OPERA II СТАРЫЙ ДЖОЛИОН ЕДЕТ В ОПЕРУ At five o'clock the following day old Jolyon sat alone, a cigar between his lips, and on a table by his side a cup of tea. На следующий день, в пять часов, старый Джолион сидел один, куря сигару; на столике рядом с ним стояла чашка чая. He was tired, and before he had finished his cigar he fell asleep. Он чувствовал себя утомленным и, не успев докурить, задремал. A fly settled on his hair, his breathing sounded heavy in the drowsy silence, his upper lip under the white moustache puffed in and out. На голову ему уселась муха, его верхняя губа оттопыривалась под седыми усами в такт тяжелому дыханию, раздававшемуся в сонной тишине. From between the fingers of his veined and wrinkled hand the cigar, dropping on the empty hearth, burned itself out. Сигара выскользнула из морщинистой, со вздувшимися венами руки и, упав в холодный камин, там и дотлела. The gloomy little study, with windows of stained glass to exclude the view, was full of dark green velvet and heavily-carved mahogany-a suite of which old Jolyon was wont to say: Небольшой сумрачный кабинет с окнами из цветного стекла, чтобы не видеть улицу, был заставлен мебелью красного дерева с темно-зеленой бархатной обивкой и сложной резьбой. 'Shouldn't wonder if it made a big price some day!' Старый Джолион не раз говорил про этот гарнитур: когда-нибудь за него дадут большие деньги, и ничего удивительного в этом не будет. It was pleasant to think that in the after life he could get more for things than he had given. Приятно было думать, что со временем он сможет получить за вещи больше той суммы, которая когда-то была за них уплачена. In the rich brown atmosphere peculiar to back rooms in the mansion of a Forsyte, the Rembrandtesque effect of his great head, with its white hair, against the cushion of his high-backed seat, was spoiled by the moustache, which imparted a somewhat military look to his face. На фоне густых коричневых тонов, обычных для непарадных комнат в жилищах Форсайтов, рембрандтовский эффект его массивной седовласой головы, откинутой на подушку кресла с высокой спинкой, портили только усы, придававшие ему сходство с военным. An old clock that had been with him since before his marriage forty years ago kept with its ticking a jealous record of the seconds slipping away forever from its old master. Старинные часы, которые он приобрел почти полвека назад, еще до женитьбы, своим тиканьем вели ревнивый счет секундам, навсегда ускользавшим от их старого хозяина. He had never cared for this room, hardly going into it from one year's end to another, except to take cigars from the Japanese cabinet in the corner, and the room now had its revenge. Он никогда не любил этой комнаты и почти не заглядывал сюда, если не считать тех случаев, когда надо было взять сигары из стоявшей в углу японской шкатулки, и комната теперь мстила ему. His temples, curving like thatches over the hollows beneath, his cheek-bones and chin, all were sharpened in his sleep, and there had come upon his face the confession that he was an old man. Его резко выступавшие виски, его скулы и подбородок - все заострилось во время сна, и на лице старого Джолиона появилось признание, что он стал стариком. He woke. Он проснулся. June had gone! Джун уехала! James had said he would be lonely. Джемс сказал, что ему будет тоскливо одному. James had always been a poor thing. Джемс всегда был глуповат. He recollected with satisfaction that he had bought that house over James's head. Он с удовлетворением вспомнил о доме, который удалось перехватить у Джемса. Serve him right for sticking at the price; the only thing the fellow thought of was money. Поделом ему - нечего было скупиться; только о деньгах и думает. Had he given too much, though? А может быть, он действительно переплатил? It wanted a lot of doing to-He dared say he would want all his money before he had done with this affair of June's. Нужен большой ремонт. Можно с уверенностью сказать, что ему понадобятся все деньги, какие только есть, пока не кончится эта история с Джуи. He ought never to have allowed the engagement. Не надо было разрешать помолвку. She had met this Bosinney at the house of Baynes, Baynes and Bildeboy, the architects. Она познакомилась с этим Босини у Бейнзов -архитекторы Бейнз и Байлдбой. He believed that Baynes, whom he knew-a bit of an old woman-was the young man's uncle by marriage. Кажется, Бейнз, с которым он встречался, - тот, что похож на старую бабу, - приходится этому молодому человеку дядей по жене. After that she'd been always running after him; and when she took a thing into her head there was no stopping her. С тех пор Джун только и знает, что бегать за женихом, а если уж она вбила себе что-нибудь в голову, ее не остановишь. She was continually taking up with 'lame ducks' of one sort or another. Она постоянно возится с какими-нибудь "несчастненькими". This fellow had no money, but she must needs become engaged to him-a harumscarum, unpractical chap, who would get himself into no end of difficulties. У этого молодого человека нет денег, но ей во что бы то ни стало понадобилось обручиться с безрассудным, непрактичным мальчишкой, который еще не оберется всяческих затруднений в жизни. She had come to him one day in her slap-dash way and told him; and, as if it were any consolation, she had added: Она явилась однажды и, как всегда, с бухты-барахты рассказала ему все; и еще добавила, как будто это могло служить утешением: "He's so splendid; he's often lived on cocoa for a week!" - Фил такой замечательный! Он сплошь и рядом по целым неделям сидел на одном какао. "And he wants you to live on cocoa too?" - И он хочет, чтобы ты тоже сидела на одном какао? "Oh no; he is getting into the swim now." - Ну нет, он теперь выбирается на дорогу. Old Jolyon had taken his cigar from under his white moustaches, stained by coffee at the edge, and looked at her, that little slip of a thing who had got such a grip of his heart. Старый Джолион вынул сигару из-под седых усов, кончики которых потемнели от кофе, и посмотрел на Джун, на эту пушинку, что так завладела его сердцем. He knew more about 'swims' than his granddaughter. Он-то знал больше об этих "дорогах", чем внучка. But she, having clasped her hands on his knees, rubbed her chin against him, making a sound like a purring cat. Но она обняла его колени и потерлась о них подбородком, мурлыкая, точно котенок. And, knocking the ash off his cigar, he had exploded in nervous desperation: И, стряхнув пепел с сигары, он разразился: "You're all alike: you won't be satisfied till you've got what you want. - Все вы одинаковы: не успокоитесь, пока не добьетесь своего. If you must come to grief, you must; I wash my hands of it." Если тебе суждено хлебнуть горя, ничего не поделаешь. Я умываю руки. So, he had washed his hands of it, making the condition that they should not marry until Bosinney had at least four hundred a year. И он действительно умыл руки, поставив условием, что свадьбу отложат до тех пор, пока у Босини не будет по крайней мере четырехсот фунтов в год. "I shan't be able to give you very much," he had said, a formula to which June was not unaccustomed. - Я не смогу много дать тебе, - сказал он; эту фразу Джун слышала не в первый раз. "Perhaps this What's-his-name will provide the cocoa." - Может быть, у этого - как его там зовут? - хватит на какао? He had hardly seen anything of her since it began. Он почти не видел ее с тех пор, как это началось. A bad business! Да, плохо дело. He had no notion of giving her a lot of money to enable a fellow he knew nothing about to live on in idleness. Он не имел ни малейшего намерения дать ей уйму денег и тем самым обеспечить праздную жизнь человеку, о котором он ничего не знал. He had seen that sort of thing before; no good ever came of it. Ему приходилось наблюдать подобные случаи и раньше: ничего путного и этого не выходило. Worst of all, he had no hope of shaking her resolution; she was as obstinate as a mule, always had been from a child. Хуже всего было то, что у него не оставалось ни малейшей надежды поколебать ее решение: ома упряма как мул, всегда была такая, с самого детства. He didn't see where it was to end. Он не представлял себе, чем все это кончится. They must cut their coat according to their cloth. По одежке протягивай ножки. He would not give way till he saw young Bosinney with an income of his own. Он не уступит до тех пор, пока не убедится, что у Босини есть собственные доходы. That June would have trouble with the fellow was as plain as a pikestaff; he had no more idea of money than a cow. Ясно как божий день: Джун хватит горя с человеком, который не имеет ни малейшего представления о деньгах. As to this rushing down to Wales to visit the young man's aunts, he fully expected they were old cats. Что же касается ее скоропалительной поездки в Уэлс к теткам Босини, то он твердо уверен, что эти тетки препротивные старухи и больше ничего. And, motionless, old Jolyon stared at the wall; but for his open eyes, he might have been asleep.... И старый Джолион, не двигаясь, смотрел прямо перед собой в стену; если бы не открытые глаза, он казался бы спящим... The idea of supposing that young cub Soames could give him advice! Подумать "только, что этот щенок Сомс может давать ему советы! He had always been a cub, with his nose in the air! Он всегда был щенком, всегда задирал нос! He would be setting up as a man of property next, with a place in the country! Скоро того и гляди станет собственником, построит загородный дом! A man of property! Собственник! H'mph! Хм! Like his father, he was always nosing out bargains, a cold-blooded young beggar! Весь в отца, только и смотрит, как бы обделать дельце повыгоднее, бездушный пройдоха! He rose, and, going to the cabinet, began methodically stocking his cigar-case from a bundle fresh in. Старый Джолион поднялся и, подойдя к шкатулке, размеренными движениями стал наполнять свой портсигар из только что присланной пачки. They were not bad at the price, but you couldn't get a good cigar, nowadays, nothing to hold a candle to those old Superfinos of Hanson and Bridger's. Сигары неплохие, и не так дорого, но по теперешним временам хороших сигар не достанешь, теперешние и в сравнение не идут с прежними. "Сьюперфайнос" от Хэнсона и Бриджера! That was a cigar! Вот это были сигары! The thought, like some stealing perfume, carried him back to those wonderful nights at Richmond when after dinner he sat smoking on the terrace of the Crown and Sceptre with Nicholas Treffry and Traquair and Jack Herring and Anthony Thornworthy. Мысль эта, как еле уловимый запах, унесла его в прошлое, к тем чудесным вечерам в Ричмонде, когда он сидел с послеобеденной сигарой на террасе "Короны и скипетра" вместе с Николасом Трефри, Трэкуэром, Джеком Хэрингом и Антони Торнуорси. How good his cigars were then! Какие хорошие сигары тогда были! Poor old Nick!-dead, and Jack Herring-dead, and Traquair-dead of that wife of his, and Thornworthy-awfully shaky (no wonder, with his appetite). Бедняга Ник! - умер, и Джек Хэрйнг умер, и Трэкуэр - жена в могилу свела, а Торнуореи сильно сдал за последнее время (ничего удивительного при таком аппетите). Of all the company of those days he himself alone seemed left, except Swithin, of course, and he so outrageously big there was no doing anything with him. Из всей компании, кажется, только он один и остался, конечно если не считать Суизина, а этот до того растолстел, что на него только рукой махнуть. Difficult to believe it was so long ago; he felt young still! Трудно поверить, что все это было так давно; он еще чувствует себя молодым! Of all his thoughts, as he stood there counting his cigars, this was the most poignant, the most bitter. Из всех мыслей, проносившихся в голове старого Джолиона, пока он стоял, пересчитывая сигары, эта была самая мучительная, самая горькая. With his white head and his loneliness he had remained young and green at heart. Несмотря на свою седую голову и одиночество, он сохранил молодость и свежесть сердца. And those Sunday afternoons on Hampstead Heath, when young Jolyon and he went for a stretch along the Spaniard's Road to Highgate, to Child's Hill, and back over the Heath again to dine at Jack Straw's Castle-how delicious his cigars were then! А те воскресные дни на Хэмстед-Хисе, когда молодой Джолион ходил вместе с ним на прогулку по Спэньярдс-Род на Хайгет, Чайлдс Хилл и обратно, снова через Хис, обедать в "Замок Джека Соломинки" - какие восхитительные тогда были сигары! And such weather! А какая погода! There was no weather now. С теперешней даже сравнить нельзя. When June was a toddler of five, and every other Sunday he took her to the Zoo, away from the society of those two good women, her mother and her grandmother, and at the top of the bear den baited his umbrella with buns for her favourite bears, how sweet his cigars were then! - Когда Джун была пятилетней крошкой и он ходил с ней через воскресенье в зоологический сад, забирая ее у этих добрейших женщин - ее матери и бабушки - и совал в клетку ее любимцам медведям булки, насажанные на конец зонтика, какие тогда были вкусные сигары! Cigars! Сигары! He had not even succeeded in out-living his palate-the famous palate that in the fifties men swore by, and speaking of him, said: Он до сих пор не утратил своего тончайшего вкуса - прославленного вкуса, который в пятидесятых годах люди считали мерилом и, заговорив о старом Джолионе, восклицали: "Forsyte's the best palate in London!" "Форсайт! Ну, еще бы, в Лондоне не найдется лучшего дегустатора!" The palate that in a sense had made his fortune-the fortune of the celebrated tea men, Forsyte and Treffry, whose tea, like no other man's tea, had a romantic aroma, the charm of a quite singular genuineness. Вкус, в некотором смысле принесший состояние своему владельцу и известной чайной фирме "Форсайт и Трефри", чай у которой, как ни у кого другого, имел романтический аромат - совсем особую прелесть настоящего чая. About the house of Forsyte and Treffry in the City had clung an air of enterprise and mystery, of special dealings in special ships, at special ports, with special Orientals. Фирму "Форсайт и Трефри" в Сити окутывала атмосфера тайны и предприимчивости, эта фирма заключала специальные контракты на специальные корабли, в специальных портах, со специальными восточными купцами. He had worked at that business! В свое время он много поработал! Men did work in those days! these young pups hardly knew the meaning of the word. Тогда умели работать. Теперешние молокососы вряд ли вникают в смысл этого слова. He had gone into every detail, known everything that went on, sometimes sat up all night over it. Он входил во все мелочи, знал все, что делалось в фирме, иногда просиживал за работой целыми ночами. And he had always chosen his agents himself, prided himself on it. И всегда сам подбирал себе агентов и гордился этим. His eye for men, he used to say, had been the secret of his success, and the exercise of this masterful power of selection had been the only part of it all that he had really liked. Умение подбирать людей, как он часто говорил, и являлось секретом его успеха, а применение этой хитрой науки было единственной частью работы, которая ему действительно нравилась. Not a career for a man of his ability. Не совсем подходящая карьера для человека с его способностями. Even now, when the business had been turned into a Limited Liability Company, and was declining (he had got out of his shares long ago), he felt a sharp chagrin in thinking of that time. Даже теперь, когда фирма была преобразована в "Лимитэд компани" и дела ее шли все хуже (он давно разделался со своими акциями), старый" Джолион чувствовал острую боль, вспоминая те времена. How much better he might have done! Насколько лучше можно было прожить жизнь! He would have succeeded splendidly at the Bar! Из него мог бы выйти блестящий адвокат! He had even thought of standing for Parliament. Он даже подумывал иногда, не выставить ли свою кандидатуру в парламент. How often had not Nicholas Treffry said to him: Сколько раз Николае Трефри говорил ему: "You could do anything, Jo, if you weren't so d-damned careful of yourself!" "Ты мог бы достичь чего угодно, Джо, если бы только не берег себя так!" Dear old Nick! Старина Ник! Such a good fellow, but a racketty chap! Прекрасный человек, но бесшабашная голова! The notorious Treffry! Всем известный Трефри! He had never taken any care of himself. Он-то себя никогда не берег. So he was dead. Вот и умер. Old Jolyon counted his cigars with a steady hand, and it came into his mind to wonder if perhaps he had been too careful of himself. Старый Джолион твердой рукой пересчитал сигары, я в голову ему закралось сомнение: а может быть, он действительно слишком берег себя? He put the cigar-case in the breast of his coat, buttoned it in, and walked up the long flights to his bedroom, leaning on one foot and the other, and helping himself by the bannister. Он положил портсигар во внутренний карман, застегнул сюртук и, тяжело ступая и опираясь рукой на перила, поднялся по высокой лестнице к себе в спальню. The house was too big. Дом слишком велик. After June was married, if she ever did marry this fellow, as he supposed she would, he would let it and go into rooms. Когда Джун выйдет замуж, если только она в конце концов выйдет за этого человека, а этого следует ожидать, он сдаст большой дом в аренду, а сам снимет квартиру. What was the use of keeping half a dozen servants eating their heads off? Чего ради держать ораву слуг, которым совершенно нечего делать? The butler came to the ring of his bell-a large man with a beard, a soft tread, and a peculiar capacity for silence. На его звонок пришел лакей - высокий бородатый человек с неслышной поступью и совершенно исключительной способностью молчать. Old Jolyon told him to put his dress clothes out; he was going to dine at the Club. Старый Джолион приказал ему приготовить фрак: он поедет обедать в клуб. How long had the carriage been back from taking Miss June to the station? - Когда коляска вернулась с вокзала? Since two? В два часа? Then let him come round at half-past six! Тогда велите подать к половине седьмого. The Club which old Jolyon entered on the stroke of seven was one of those political institutions of the upper middle class which have seen better days. Клуб, куда старый Джолион вошел ровно в семь часов, был одним из тех политических учреждений крупной буржуазии, которое знавало лучшие времена. In spite of being talked about, perhaps in consequence of being talked about, it betrayed a disappointing vitality. Несмотря на то, что сплетники предсказывали ему близкий конец, а может быть, вследствие этих сплетен, клуб проявлял удручающую живучесть. People had grown tired of saying that the Всем уже наскучило повторять, что 'Disunion' was on its last legs. "Разлад" находится при последнем издыхании. Old Jolyon would say it, too, yet disregarded the fact in a manner truly irritating to well-constituted Clubmen. Старый Джолион тоже говорил это, но относился к самому факту с равнодушием, раздражавшим заправских клубменов. "Why do you keep your name on?" Swithin often asked him with profound vexation. - Почему ты не уйдешь оттуда? - часто с глубокой досадой спрашивал его Суизин. "Why don't you join the - Почему бы тебе не перейти в 'Polyglot'? "Полиглот"? You can't get a wine like our Heidsieck under twenty shillin' a bottle anywhere in London;" and, dropping his voice, he added: Такого вина, как наш Хайдсик, во всем Лондоне не достанешь дешевле двадцати шиллингов за бутылку. "There's only five hundred dozen left. - И, понизив голос, добавлял: - Осталось всего-навсего пять тысяч дюжин. I drink it every night of my life." Я пью его изо дня в день. "I'll think of it," old Jolyon would answer; but when he did think of it there was always the question of fifty guineas entrance fee, and it would take him four or five years to get in. - Я подумаю, - отвечал старый Джолион, но всякий раз, когда он задумывался над этим, перед ним вставал вопрос о пятидесяти гинеях вступительного взноса и о четырех-пяти годах, которые понадобились бы, чтобы пройти в члены. He continued to think of it. И старый Джолион продолжал думать. He was too old to be a Liberal, had long ceased to believe in the political doctrines of his Club, had even been known to allude to them as 'wretched stuff,' and it afforded him pleasure to continue a member in the teeth of principles so opposed to his own. Он был слишком стар, чтобы вдруг стать либералом, давно уже перестал верить в политические доктрины своего клуба, даже называл их, как это было известно, "белибердой", но ему доставляло удовольствие быть членом клуба, принципы которого так расходились с его собственными. He had always had a contempt for the place, having joined it many years ago when they refused to have him at the Старый Джолион всегда презирал это учреждение и вступил сюда много лет назад, после того как был забаллотирован во 'Hotch Potch' owing to his being 'in trade.' "Всякой всячине" под тем предлогом, что он занимался торговлей. As if he were not as good as any of them! Точно он был хуже других! He naturally despised the Club that did take him. Вполне естественно, что старый Джолион презирал клуб, который принял его. The members were a poor lot, many of them in the City-stockbrokers, solicitors, auctioneers-what not! Публика там была средняя, многие из Сити -биржевые маклеры, адвокаты, аукционисты, всякая мелюзга! Like most men of strong character but not too much originality, old Jolyon set small store by the class to which he belonged. Как большинство людей сильного характера, но не слишком большой самобытности, старый Джолион был невысокого мнения о классе, к которому принадлежал сам. Faithfully he followed their customs, social and otherwise, and secretly he thought them 'a common lot.' Он неизменно следовал его законам как общественным, так и всяким другим, а втайне считал людей своего класса сбродом. Years and philosophy, of which he had his share, had dimmed the recollection of his defeat at the Годы и философические раздумья, которым он отдал дань, стушевали воспоминание о поражении, понесенном во 'Hotch Potch'; and now in his thoughts it was enshrined as the Queen of Clubs. "Всякой всячине", и теперь этот клуб возвышался в его мыслях как лучший из лучших. He would have been a member all these years himself, but, owing to the slipshod way his proposer, Jack Herring, had gone to work, they had not known what they were doing in keeping him out. Он мог бы состоять там членом все эти годы, но его поручитель Джек Хэринг так небрежно повел все дело, что в клубе просто сами не понимали, какую они совершают ошибку, отводя кандидатуру старого Джолиона. Why! they had taken his son Jo at once, and he believed the boy was still a member; he had received a letter dated from there eight years ago. А ведь его сына Джо приняли сразу, и, по всей вероятности, мальчик и до сих пор состоит там членом; он получил от него письмо оттуда восемь лет назад. He had not been near the 'Disunion' for months, and the house had undergone the piebald decoration which people bestow on old houses and old ships when anxious to sell them. Старый Джолион не показывался в своем клубе уже многие месяцы, и за это время здание его подверглось той пестрой отделке, какой люди обычно приукрашивают старые дома и старые корабли, желая сбыть их с рук. 'Beastly colour, the smoking-room!' he thought. "Курительную комнату покрасили безобразно, -подумал он. ' The dining-room is good!' - Столовая получилась хорошо". Its gloomy chocolate, picked out with light green, took his fancy. Ее сумрачный, шоколадный тон, оживленный светлозеленым, ему понравился. He ordered dinner, and sat down in the very corner, at the very table perhaps! (things did not progress much at the Старый Джолион заказал обед и сел в том же углу, может быть, за тот же самый столик (в 'Disunion,' a Club of almost Radical principles) at which he and young Jolyon used to sit twenty-five years ago, when he was taking the latter to Drury Lane, during his holidays. "Разладе", где властвовали принципы чуть ли не радикализма, перемен было мало), за который они с молодым Джолионом садились двадцать пять лет назад перед поездкой в "Друрилейн" [2], куда он часто возил сына во время каникул. The boy had loved the theatre, and old Jolyon recalled how he used to sit opposite, concealing his excitement under a careful but transparent nonchalance. Мальчик очень любил театр, и старый Джолион вспомнил, как Джо садился напротив, тщетно стараясь скрыть свое волнение под маской безразличия. He ordered himself, too, the very dinner the boy had always chosen-soup, whitebait, cutlets, and a tart. И он заказал себе тот же самый обед, который всегда выбирал мальчик, - суп, жареные уклейки, котлеты и сладкий пирог. Ah! if he were only opposite now! Ах, если бы он сидел сейчас напротив! The two had not met for fourteen years. Они не встречались четырнадцать лет. And not for the first time during those fourteen years old Jolyon wondered whether he had been a little to blame in the matter of his son. И не первый раз за эти четырнадцать лет старый Джолион задумался о том, не сам ли он до некоторой степени виноват в тяжелой истории с сыном. An unfortunate love-affair with that precious flirt Danae Thornworthy (now Danae Pellew), Anthony Thornworthy's daughter, had thrown him on the rebound into the arms of June's mother. Неудачный роман с дочерью Антони Торнуорси, этой вертушкой Данаей Торнуорси, теперь Данаей Белью, бросил его в объятия матери Джун. He ought perhaps to have put a spoke in the wheel of their marriage; they were too young; but after that experience of Jo's susceptibility he had been only too anxious to see him married. Может быть, следовало помешать этому браку: они были слишком молоды. Но после того, как уязвимое место Джо обнаружилось, он хотел возможно скорее видеть его женатым. And in four years the crash had come! А через четыре года разразилась катастрофа. To have approved his son's conduct in that crash was, of course, impossible; reason and training-that combination of potent factors which stood for his principles-told him of this impossibility, and his heart cried out. Оправдать поведение сына во время этой катастрофы было, конечно, невозможно; здравый смысли воспитание - комбинация всемогущих факторов, заменявших старому Джолиону принципы, - твердили об этой невозможности, но сердце его возмущалось. The grim remorselessness of that business had no pity for hearts. Суровая неумолимость всей этой истории не знала снисхождения к человеческим сердцам. There was June, the atom with flaming hair, who had climbed all over him, twined and twisted herself about him-about his heart that was made to be the plaything and beloved resort of tiny, helpless things. Осталась Джун - песчинка с пламенеющими волосами, которая завладела им, обвилась, сплелась вокруг него - вокруг его сердца, созданного для того, чтобы быть игрушкой и любимым прибежищем крохотных, беспомощных существ. With characteristic insight he saw he must part with one or with the other; no half-measures could serve in such a situation. С характерной для него проницательностью он видел, что надо расстаться или с сыном, или с ней - полумеры здесь не могли помочь. In that lay its tragedy. В этом и заключалась трагедия. And the tiny, helpless thing prevailed. И крохотное беспомощное существо победило. He would not run with the hare and hunt with the hounds, and so to his son he said good-bye. Он не мог служить двум богам и простился со своим сыном. That good-bye had lasted until now. Эта разлука длилась до сих пор. He had proposed to continue a reduced allowance to young Jolyon, but this had been refused, and perhaps that refusal had hurt him more than anything, for with it had gone the last outlet of his penned-in affection; and there had come such tangible and solid proof of rupture as only a transaction in property, a bestowal or refusal of such, could supply. Он предложил молодому Джолиону денежную помощь, несколько меньшую, чем прежде, но сын отказался принять ее, и может быть, этот отказ оскорбил его больше, чем все остальное, потому что теперь исчезла последняя отдушина для его чувства, не находившего иного выхода, и появилось столь ощутимое, столь реальное доказательство разрыва, какое может дать только контракт на передачу собственности - заключение такого контракта или расторжение его. His dinner tasted flat. Обед показался ему пресным. His pint of champagne was dry and bitter stuff, not like the Veuve Clicquots of old days. Шампанское было, как несладкая, горьковатая водичка, - ничего похожего на "Вдову Клико" прежних лет. Over his cup of coffee, he bethought him that he would go to the opera. За чашкой кофе ему пришла мысль съездить в оперу. In the Times, therefore-he had a distrust of other papers-he read the announcement for the evening. Он посмотрел в "Таймс" программу на сегодняшний вечер - к другим газетам старый Джолион питал недоверие. It was Давали 'Fidelio.' "Фиделио". Mercifully not one of those new-fangled German pantomimes by that fellow Wagner. Благодарение богу, что не какая-нибудь новомодная немецкая пантомима этого Вагнера. Putting on his ancient opera hat, which, with its brim flattened by use, and huge capacity, looked like an emblem of greater days, and, pulling out an old pair of very thin lavender kid gloves smelling strongly of Russia leather, from habitual proximity to the cigar-case in the pocket of his overcoat, he stepped into a hansom. Надев старый цилиндр с выпрямившимися от долгой носки полями и объемистой тульей, цилиндр, казавшийся эмблемой прежних лучших времен, и вынув старую пару очень тонких светлых перчаток, распространявших сильный запах кожи вследствие постоянного соседства с портсигаром, лежавшем в кармане его пальто, он уселся в кэб. The cab rattled gaily along the streets, and old Jolyon was struck by their unwonted animation. Кэб весело загромыхал по улицам, и старый Джолион удивился, заметив на них необычайное оживление. 'The hotels must be doing a tremendous business,' he thought. "Отели, вероятно, загребают уйму денег", -подумал он. A few years ago there had been none of these big hotels. Несколько лет назад этих отелей ив помине не было. He made a satisfactory reflection on some property he had in the neighbourhood. Он с удовлетворением подумал о земельных участках, имевшихся у него в этих местах. It must be going up in value by leaps and bounds! Вероятно, поднимаются в цене с каждым днем. What traffic! Какое здесь движение! But from that he began indulging in one of those strange impersonal speculations, so uncharacteristic of a Forsyte, wherein lay, in part, the secret of his supremacy amongst them. Но вслед за этим он предался странным, отвлеченным размышлениям, совершенно необычным для Форсайтов, в чем отчасти и заключался секрет его превосходства над ними. What atoms men were, and what a lot of them! Какие все-таки песчинки люди, и сколько их! And what would become of them all? И что со всеми нами будет? He stumbled as he got out of the cab, gave the man his exact fare, walked up to the ticket office to take his stall, and stood there with his purse in his hand-he always carried his money in a purse, never having approved of that habit of carrying it loosely in the pockets, as so many young men did nowadays. Он оступился, выходя из кэба, заплатил кэбмену ровно столько, сколько полагалось, прошел к кассе за билетом в кресла и остановился, держа кошелек в руке, - он всегда носил деньги в кошельке, не одобряя привычки рассовывать их прямо по карманам, как теперь делает молодежь. The official leaned out, like an old dog from a kennel. - Кассир выглянул из окошечка, как старый пес из конуры. "Why," he said in a surprised voice, "it's Mr. Jolyon Forsyte! - Кого я вижу! - сказал он удивленным голосом. -Да это мистер Джолион Форсайт! So it is! Так и есть! Haven't seen you, sir, for years. Давненько не видались, сэр. Dear me! Да! Times aren't what they were. Теперь времена совсем другие! Why! you and your brother, and that auctioneer-Mr. Traquair, and Mr. Nicholas Treffry-you used to have six or seven stalls here regular every season. Ведь вы с братом, и мистер Трэкуэр, и мистер Николае Трефри брали у нас шесть или семь кресел на каждый сезон. And how are you, sir? Как поживаете, сэр? We don't get younger!" Мы с вами не молодеем! The colour in old Jolyon's eyes deepened; he paid his guinea. У старого Джолиона заблестели глаза; он уплатил гинею. They had not forgotten him. Его еще не забыли. He marched in, to the sounds of the overture, like an old war-horse to battle. Под звуки увертюры он проследовал в зал, как старый боевой конь на поле битвы. Folding his opera hat, he sat down, drew out his lavender gloves in the old way, and took up his glasses for a long look round the house. Сложив цилиндр, он опустился в кресло, привычным жестом вынул из кармана перчатки и поднял к глазам бинокль, чтобы как следует осмотреть весь театр. Dropping them at last on his folded hat, he fixed his eyes on the curtain. Опустив наконец бинокль на сложенный цилиндр, он обратил свой взор на занавес. More poignantly than ever he felt that it was all over and done with him. Острее, чем когда-либо, старый Джолион почувствовал, что его песенка спета. Where were all the women, the pretty women, the house used to be so full of? Куда девались женщины, красивые женщины, бывало наполнявшие театр? Where was that old feeling in the heart as he waited for one of those great singers? Куда девался тот прежний сердечный трепет, с которым он ждал появления знаменитого певца? Where that sensation of the intoxication of life and of his own power to enjoy it all? Где то чувство опьянения жизнью, опьянения своей способностью наслаждаться по? The greatest opera-goer of his day! Когда-то он был завзятым театралом! There was no opera now! Нет теперь оперы! That fellow Wagner had ruined everything; no melody left, nor any voices to sing it. Этот Вагнер погубив все - ни мелодии, ни голосов. Ah! the wonderful singers! А какие замечательные были певцы! Gone! Нет их теперь. He sat watching the old scenes acted, a numb feeling at his heart. Он смотрел на актеров, разыгрывающих старые, знакомые сцены, и чувствовал, как цепенеет его сердце. From the curl of silver over his ear to the pose of his foot in its elastic-sided patent boot, there was nothing clumsy or weak about old Jolyon. Начиная с седого завитка над ухом и кончая лакированными башмаками с резинкой, в старом Джолионе не было и следа старческой неуклюжести и слабости. He was as upright-very nearly-as in those old times when he came every night; his sight was as good-almost as good. Такой же прямой - почти такой же, как в те прежние времена, когда он приходил сюда каждый вечер; такое же хорошее зрение - почти такое же хорошее. But what a feeling of weariness and disillusion! Но это чувство усталости и разочарования! He had been in the habit all his life of enjoying things, even imperfect things-and there had been many imperfect things-he had enjoyed them all with moderation, so as to keep himself young. Всю свою жизнь он наслаждался всем, даже несовершенным - а несовершенного было много, -и наслаждался умеренно, чтобы не утратить молодости. But now he was deserted by his power of enjoyment, by his philosophy, and left with this dreadful feeling that it was all done with. Но теперь ему изменила и способность наслаждаться жизнью и умение философски смотреть на нее, осталось только ужасное чувство конца. Not even the Prisoners' Chorus, nor Florian's Song, had the power to dispel the gloom of his loneliness. Ни хор узников, ни даже ария Флорестана не были властны рассеять тоскливость его одиночества. If Jo were only with him! Если бы только Джо был с ним! The boy must be forty by now. Мальчику, должно быть, уже стукнуло сорок. He had wasted fourteen years out of the life of his only son. Он потерял четырнадцать лет жизни своего единственного сына. And Jo was no longer a social pariah. Джо теперь уже не пария в обществе. He was married. Он женился. Old Jolyon had been unable to refrain from marking his appreciation of the action by enclosing his son a cheque for L500. Старый Джолион не мог удержаться от того, чтобы не отметить своим одобрением этот поступок, и послал сыну чек на пятьсот фунтов. The cheque had been returned in a letter from the Чек был возвращен в письме, отправленном из 'Hotch Potch,' couched in these words. "Всякой всячины" и содержавшем следующее: 'MY DEAREST FATHER, "Дорогой отец! 'Your generous gift was welcome as a sign that you might think worse of me. Мне было приятно получить Ваш щедрый подарок - он служит доказательством того, что Вы не так плохо думаете обо мне. I return it, but should you think fit to invest it for the benefit of the little chap (we call him Jolly), who bears our Christian and, by courtesy, our surname, I shall be very glad. Я возвращаю чек, но если Вы сочтете возможным передать свой подарок нашему малышу (мы зовем его Джолли), который носит наше имя и фамилию, я буду Вам очень признателен. 'I hope with all my heart that your health is as good as ever. Надеюсь от всего сердца, что Вы чувствуете себя так же хорошо, как и прежде. ' Your loving son, 'Jo.' Любящий Вас сын Джо". The letter was like the boy. Письмо так похоже на мальчика. He had always been an amiable chap. Он всегда был такой приветливый. Old Jolyon had sent this reply: Старый Джолион послал следующий ответ: ' MY DEAR JO, "Дорогой Джо! 'The sum (L500) stands in my books for the benefit of your boy, under the name of Jolyon Forsyte, and will be duly-credited with interest at 5 per cent. Сумма (500 ф. ст.) занесена в мои книги на имя твоего сына, Джолиона Форсайта; соответственным образом на нее будут начисляться 5%. I hope that you are doing well. Я надеюсь, что дела твои идут хорошо. My health remains good at present. Мое здоровье в настоящее время неплохо. 'With love, I am, 'Your affectionate Father, 'JOLYON FORSYTE.' Остаюсь любящий тебя отец Джолион Форсайт". And every year on the 1st of January he had added a hundred and the interest. И каждый год первого января он прибавлял к этой сумме сто фунтов плюс проценты. The sum was mounting up-next New Year's Day it would be fifteen hundred and odd pounds! Сумма росла; к следующему новому году там будет тысяча пятьсот фунтов стерлингов с небольшим. And it is difficult to say how much satisfaction he had got out of that yearly transaction. И трудно выразить то сожаление какое приносила ему эта ежегодная операция. But the correspondence had ended. На этом переписка их прекратилась. In spite of his love for his son, in spite of an instinct, partly constitutional, partly the result, as in thousands of his class, of the continual handling and watching of affairs, prompting him to judge conduct by results rather than by principle, there was at the bottom of his heart a sort of uneasiness. Несмотря на любовь к сыну, несмотря на инстинкт, отчасти врожденный, отчасти появившийся у него, как и у сотен людей одного с ним класса, в результате постоянной близости к деловому миру и заставлявший его оценивать поведение людей не с принципиальных позиций, а на основании вытекавших из этого поведения последствий, старки Джолион чувствовал в глубине сердца какое-то беспокойство. His son ought, under the circumstances, to have gone to the dogs; that law was laid down in all the novels, sermons, and plays he had ever read, heard, or witnessed. Обстоятельства сложились так, что его сын должен был погибнуть; закон этот провозглашался во всех романах, проповедях и пьесах, которые он когда-либо читал, слышал или смотрел. After receiving the cheque back there seemed to him to be something wrong somewhere. Когда чек пришел обратно, старому Джолиону показалось, что творится что-то неладное. Why had his son not gone to the dogs? Почему его сын не погиб? But, then, who could tell? Но кто мог ответить на этот вопрос? He had heard, of course-in fact, he had made it his business to find out-that Jo lived in St. John's Wood, that he had a little house in Wistaria Avenue with a garden, and took his wife about with him into society-a queer sort of society, no doubt-and that they had two children-the little chap they called Jolly (considering the circumstances the name struck him as cynical, and old Jolyon both feared and disliked cynicism), and a girl called Holly, born since the marriage. Он слышал, конечно, - вернее, сам постарался разузнать, - что Джо живет в Сент-Джонс-Вуд, где у сего есть небольшой дом с садом на Вистариа-авеню, что у него с женой свой круг знакомых, по всей вероятности, весьма сомнительных, и что у них двое детей: мальчик Джолли [3] (принимая во внимание все обстоятельства, старый Джолион находил это имя циничным, а он и побаивался и не любил цинизма) и девочка Холли, родившаяся уже после их женитьбы. Who could tell what his son's circumstances really were? Кто знает, в каких условиях живет его сын? He had capitalized the income he had inherited from his mother's father and joined Lloyd's as an underwriter; he painted pictures, too-water-colours. Он превратил в наличные деньги наследство, полученное от деда со стороны матери, и поступил к Ллойду страховым агентом; кроме того, занимался живописью - писал акварели. Old Jolyon knew this, for he had surreptitiously bought them from time to time, after chancing to see his son's name signed at the bottom of a representation of the river Thames in a dealer's window. Старому Джолиону было известно это, так как, увидев однажды в витрине подпись своего сына под акварелью, изображавшей Темзу, он стал время от времени тайком покупать их. He thought them bad, and did not hang them because of the signature; he kept them locked up in a drawer. Он считал акварели плохими и не развешивал их из-за подписи; он держал их в ящике под замком. In the great opera-house a terrible yearning came on him to see his son. Сидя в громадном зале, старый Джолион почувствовал непреодолимое желание повидать сына. He remembered the days when he had been wont to slide him, in a brown holland suit, to and fro under the arch of his legs; the times when he ran beside the boy's pony, teaching him to ride; the day he first took him to school. Ему вспомнились те дни, когда он раскачивал на коленях мальчугана в полотняном костюмчике; то время, когда он бегал рядом с пони и учил Джо ездить верхом; тот день, когда он первый раз отвез его в школу. He had been a loving, lovable little chap! Джо всегда был славный, приветливый мальчик! After he went to Eton he had acquired, perhaps, a little too much of that desirable manner which old Jolyon knew was only to be obtained at such places and at great expense; but he had always been companionable. В Итоне он, может, чуточку переборщил, набираясь хороших манер, которые, как старому Джолиону было известно, только в таких местах и приобретаются, и за большие деньги; но он всегда оставался хорошим товарищем. Always a companion, even after Cambridge-a little far off, perhaps, owing to the advantages he had received. Всегда хороший товарищ, даже после Кэмбриджа - быть может, чуточку сдержанный благодаря тем преимуществам, которые ему дало образование! Old Jolyon's feeling towards our public schools and 'Varsities never wavered, and he retained touchingly his attitude of admiration and mistrust towards a system appropriate to the highest in the land, of which he had not himself been privileged to partake.... Отношение старого Джолиона к закрытым школам и университетам оставалось неизменным: он трогательно сохранил и уважение и недоверие к воспитательной системе, которая была предназначена для избранных и к которой сам он не удостоился приобщиться... Now that June had gone and left, or as good as left him, it would have been a comfort to see his son again. Сейчас, когда Джун уехала и покинула или почти что покинула его, встреча с сыном принесла бы ему утешение. Guilty of this treason to his family, his principles, his class, old Jolyon fixed his eyes on the singer. Чувствуя, что он предает свою семью, свои принципы, свой класс, старый Джолион перевел глаза на певицу. A poor thing-a wretched poor thing! Жалкое зрелище! And the Florian a perfect stick! А Флорестан; какое убожество! It was over. Опера кончилась. They were easily pleased nowadays! Как мало нужно теперь, чтобы доставить людям удовольствие! In the crowded street he snapped up a cab under the very nose of a stout and much younger gentleman, who had already assumed it to be his own. В толпе на улице он завладел кэбом под самым носом у какого-то солидного, много моложе его самого, джентльмена, который уже считал кэб своим. His route lay through Pall Mall, and at the corner, instead of going through the Green Park, the cabman turned to drive up St. James's Street. Путь старого Джолиона лежал через Пэл-Мэл, и на углу кэбмен, вместо того чтобы поехать через Грин-парк, свернул на Сент-Джгмсстрит. Old Jolyon put his hand through the trap (he could not bear being taken out of his way); in turning, however, he found himself opposite the Старый Джолион просунул руку в окошечко (он не выносил, когда кто-нибудь нарушал его привычки); оглянувшись, однако, он увидел, что находится напротив 'Hotch Potch,' and the yearning that had been secretly with him the whole evening prevailed. "Всякой всячины", и сокровенное желание, не оставлявшее его весь вечер, взяло верх. He called to the driver to stop. Он приказал остановиться. He would go in and ask if Jo still belonged there. Он зайдет и спросит, состоит ли еще Джо членом клуба. He went in. Он вошел. The hall looked exactly as it did when he used to dine there with Jack Herring, and they had the best cook in London; and he looked round with the shrewd, straight glance that had caused him all his life to be better served than most men. В холле все было по-прежнему, как в те времена, когда он заходил сюда обедать с Джеком Хэрингом, - ведь здесь держали самого лучшего повара в Лондоне. Старый Джолион обвел стены тем острым прямым взглядом, благодаря которому его всю жизнь обслуживали лучше, чем большинство других людей. "Mr. Jolyon Forsyte still a member here?" - Мистер Джолион Форсайт все еще состоит членом клуба? "Yes, sir; in the Club now, sir. - Да, сэр; он сейчас здесь, сэр. What name?" Как прикажете доложить? Old Jolyon was taken aback. Старый Джолион был застигнут врасплох. "His father," he said. - Его отец, - ответил он. And having spoken, he took his stand, back to the fireplace. И, сказав это, занял место у камина, повернувшись спиной к огню. Young Jolyon, on the point of leaving the Club, had put on his hat, and was in the act of crossing the hall, as the porter met him. He was no longer young, with hair going grey, and face-a narrower replica of his father's, with the same large drooping moustache-decidedly worn. Собираясь уходить из клуба, молодой Джолион надел шляпу и только что хотел пройти в холл, когда к нему подошел швейцар, Джо был уже не молод; в его волосах сквозила седина, лицо -копия отцовского, только чуть поуже, с точно такими же густыми обвислыми усами - носило явные следы усталости. He turned pale. Он побледнел. This meeting was terrible after all those years, for nothing in the world was so terrible as a scene. Встретиться после всех этих лет ужасно, потому что в мире нет ничего ужаснее сцен. They met and crossed hands without a word. Они подошли друг к другу и молча обменялись рукопожатием. Then, with a quaver in his voice, the father said: Потом, с дрожью в голосе, отец сказал: "How are you, my boy?" - Здравствуй, мой мальчик! The son answered: Сын ответил: "How are you, Dad?" - Здравствуйте, папа! Old Jolyon's hand trembled in its thin lavender glove. Рука старого Джолиона в светлой тонкой перчатке дрожала. "If you're going my way," he said, "I can give you a lift." - Если нам по дороге, - сказал он, - я тебя подвезу. And as though in the habit of taking each other home every night they went out and stepped into the cab. И, как будто подвозить друг друга домой каждый вечер было для них самым привычным делом, они вышли и сели в кэб. To old Jolyon it seemed that his son had grown. Старому Джолиону показалось, что сын вырос. ' More of a man altogether,' was his comment. "Сильно возмужал", - решил он про себя. Over the natural amiability of that son's face had come a rather sardonic mask, as though he had found in the circumstances of his life the necessity for armour. Всегда присущую лицу сына приветливость теперь прикрывала ироническая маска, как будто обстоятельства жизни заставили его надеть непроницаемую броню. The features were certainly those of a Forsyte, but the expression was more the introspective look of a student or philosopher. Черты лица носили явно форсайтский характер, но в выражении его была созерцательность, больше свойственная лицу ученого или философа. He had no doubt been obliged to look into himself a good deal in the course of those fifteen years. Ему, без сомнения, приходилось много задумываться над самим собой в течение этих пятнадцати лет. To young Jolyon the first sight of his father was undoubtedly a shock-he looked so worn and old. С первого взгляда вид отца поразил молодого Джолиона - так он осунулся и постарел. But in the cab he seemed hardly to have changed, still having the calm look so well remembered, still being upright and keen-eyed. Но в кэбе ему показалось, что отец почти не изменился тот же спокойный взгляд, который он так хорошо помнил, такой же прямой стан, те же проницательные глаза. "You look well, Dad." - Вы хорошо выглядите, папа. "Middling," old Jolyon answered. - Посредственно, - ответил старый Джолион. He was the prey of an anxiety that he found he must put into words. Его мучила тревога, и он считал себя обязанным выразить ее словами. Having got his son back like this, he felt he must know what was his financial position. Раз уж он выбрал такой путь, чтобы вернуть сына, надо узнать, в каком состоянии находятся его финансовые дела. "Jo," he said, "I should like to hear what sort of water you're in. - Джо, - сказал он, - я бы хотел знать, как ты живешь. I suppose you're in debt?" У тебя есть долги, должно быть? He put it this way that his son might find it easier to confess. Он повел разговор так, чтобы сыну было легче признаться. Young Jolyon answered in his ironical voice: Молодой Джолион ответил ироническим тоном: "No! - Нет. I'm not in debt!" У меня нет долгов. Old Jolyon saw that he was angry, and touched his hand. Старый Джолион понял, что сын рассердился, и коснулся его руки. He had run a risk. Он пошел на риск. It was worth it, however, and Jo had never been sulky with him. Но рискнуть стоило; кроме того, Джо никогда на него не сердился раньше. They drove on, without speaking again, to Stanhope Gate. Они доехали до Стэнхоп-Гейт, не говоря ни слова. Old Jolyon invited him in, but young Jolyon shook his head. Старый Джолион пригласил сына зайти, но молодой Джолион покачал головой. "June's not here," said his father hastily: "went of to-day on a visit. - Джун нет дома, - поторопился сказать отец, -уехала сегодня в гости. I suppose you know that she's engaged to be married?" Ты, вероятно, знаешь, что она помолвлена? "Already?" murmured young Jolyon'. - Уже? - пробормотал молодой Джолион. Old Jolyon stepped out, and, in paying the cab fare, for the first time in his life gave the driver a sovereign in mistake for a shilling. Старый Джолион вышел из кареты и, расплачиваясь с кэбменом, в первый раз в жизни дал по ошибке соверен вместо шиллинга. Placing the coin in his mouth, the cabman whipped his horse secretly on the underneath and hurried away. Сунув монету в рот, кэбмен исподтишка стегнул лошадь по брюху и поторопился уехать. Old Jolyon turned the key softly in the lock, pushed open the door, and beckoned. Старый Джолион тихо повернул ключ в замке, отворил дверь и кивнул сыну. His son saw him gravely hanging up his coat, with an expression on his face like that of a boy who intends to steal cherries. Молодой Джолион смотрел, как отец вешает пальто: степенно и все же с таким видом, словно он мальчишка, который собирается красть вишни. The door of the dining-room was open, the gas turned low; a spirit-urn hissed on a tea-tray, and close to it a cynical looking cat had fallen asleep on the dining-table. Дверь в столовую была отворена; газ низко-прикручен; на чайном подносе шипела спиртовка, рядом, на столе, с совершенно беззастенчивым видом спала кошка. Old Jolyon 'shoo'd' her off at once. Старый Джолион сейчас же согнал ее оттуда. The incident was a relief to his feelings; he rattled his opera hat behind the animal. Этот инцидент принес ему облегчение; он постучал цилиндром ей вслед. "She's got fleas," he said, following her out of the room. - У нее блохи, - сказал он, выпроваживая кошку из комнаты. Through the door in the hall leading to the basement he called "Hssst!" several times, as though assisting the cat's departure, till by some strange coincidence the butler appeared below. Остановившись в дверях, которые вели из холла в подвальный этаж, он несколько раз крикнул "брысь", точно подгоняя кошку, и как раз в эту минуту внизу лестницы по странному стечению обстоятельств появился лакей. "You can go to bed, Parfitt," said old Jolyon. - Можете ложиться спать, Парфит, - сказал старый Джолион. "I will lock up and put out." - Я сам запру дверь и потушу свет. When he again entered the dining-room the cat unfortunately preceded him, with her tail in the air, proclaiming that she had seen through this manouevre for suppressing the butler from the first.... Когда он снова вошел в столовую, кошка как на грех выступала впереди него, задрав хвост и показывая всем своим видом, что она с самого начала поняла эту уловку, с помощью которой ему удалось избавиться от лакея. A fatality had dogged old Jolyon's domestic stratagems all his life. Какой-то рок преследовал все домашние хитрости старого Джолиона. Young Jolyon could not help smiling. Молодой Джолион не мог удержаться от улыбки. He was very well versed in irony, and everything that evening seemed to him ironical. Он был далеко не чужд иронии, а в этот вечер, как ему казалось, все имело иронический оттенок. The episode of the cat; the announcement of his own daughter's engagement. Эпизод с кошкой; известие о помолвке его собственной дочери. So he had no more part or parcel in her than he had in the Puss! Значит, старый Джолион так же не властен над ней, как и над кошкой! And the poetical justice of this appealed to him. И поэтическая справедливость всего этого нашла отклик у него в сердце. "What is June like now?" he asked. - Расскажите про Джун, какая она теперь стала? -спросил он. "She's a little thing," returned old Jolyon; "they say she's like me, but that's their folly. - Маленького роста, - ответил старый Джолион, -говорят, есть сходство со мной, не это вздор. She's more like your mother-the same eyes and hair." Она больше похожа на твою мать - те же глаза и волосы. "Ah! and she is pretty?" - Вот как! Хорошенькая? Old Jolyon was too much of a Forsyte to praise anything freely; especially anything for which he had a genuine admiration. Старый Джолион был слишком Форсайт, чтобы откровенно похвалить что-нибудь; в особенности то, чем он искренно восхищался. "Not bad looking-a regular Forsyte chin. - Недурненькая, настоящий форсайтский подбородок. It'll be lonely here when she's gone, Jo." Мне будет очень тоскливо, когда она уйдет. Джо. The look on his face again gave young Jolyon the shock he had felt on first seeing his father. Выражение его лица снова поразило молодого Джолиона, как и в первую минуту встречи. "What will you do with yourself, Dad? - Что же вы теперь будете делать один, отец? I suppose she's wrapped up in him?" Она, наверное, только о нем и думает? "Do with myself?" repeated old Jolyon with an angry break in his voice. - Что я буду делать? - повторил старый Джолион, и в голосе его послышались сердитые нотки. "It'll be miserable work living here alone. - Да, унылое занятие - жить здесь в одиночестве. I don't know how it's to end. Я не знаю, чем это кончится. I wish to goodness...." He checked himself, and added: "The question is, what had I better do with this house?" Я бы хотел... - он оборвал себя на полуслове и потом добавил: - Весь вопрос в том, как мне поступить с домом. Young Jolyon looked round the room. Молодой Джолион оглядел комнату. It was peculiarly vast and dreary, decorated with the enormous pictures of still life that he remembered as a boy-sleeping dogs with their noses resting on bunches of carrots, together with onions and grapes lying side by side in mild surprise. Она была большая и мрачная, по стенам висели громадные натюрморты, которые он помнил еще с детства: собаки, спавшие, уткнув носы в пучки моркови, по соседству с лежавшими тут же в кротком изумлении связками лука и винограда. The house was a white elephant, but he could not conceive of his father living in a smaller place; and all the more did it all seem ironical. Дом был явной обузой, но он не мог представить себе отца живущим в маленьком доме; и это только подчеркивало иронию, которую он видел сегодня во всем. In his great chair with the book-rest sat old Jolyon, the figurehead of his family and class and creed, with his white head and dome-like forehead, the representative of moderation, and order, and love of property. В большом кресле с подставкой для книги сидит старый Джолион - эмблема своей семьи, класса, верований: седая голова и выпуклый лоб -воплощение умеренности, порядка и любви к собственности. As lonely an old man as there was in London. Самый одинокий старик во всем Лондоне. There he sat in the gloomy comfort of the room, a puppet in the power of great forces that cared nothing for family or class or creed, but moved, machine-like, with dread processes to inscrutable ends. Так он сидит, окруженный унылым комфортом, марионетка в руках великих сил, которые не знают снисхождения ни к семье, ни к классу, ни к верованиям и, как автоматы, грозно движутся вперед к таинственной цели. This was how it struck young Jolyon, who had the impersonal eye. Вот что увидел молодой Джолион, умевший отвлеченно смотреть на жизнь. The poor old Dad! Бедный старик-отец! So this was the end, the purpose to which he had lived with such magnificent moderation! Вот, значит, ради чего он прожил жизнь с такой поразительной умеренностью! To be lonely, and grow older and older, yearning for a soul to speak to! Остаться одиноким и стареть все больше и больше, тоскуя по живому человеческому голосу! In his turn old Jolyon looked back at his son. И старый Джолион в свою очередь тоже смотрел на сына. He wanted to talk about many things that he had been unable to talk about all these years. Ему хотелось поговорить с ним о многом, о чем приходилось молчать псе эти годы. It had been impossible to seriously confide in June his conviction that property in the Soho quarter would go up in value; his uneasiness about that tremendous silence of Pippin, the superintendent of the New Colliery Company, of which he had so long been chairman; his disgust at the steady fall in American Golgothas, or even to discuss how, by some sort of settlement, he could best avoid the payment of those death duties which would follow his decease. Нельзя же было, в самом деле, посвящать Джун в свои соображения о том, что земельные участки в районе Сохо должны подняться в цене; рассказывать ей о той тревоге, которую ему причиняет зловещее молчание Пиппина, управляющего "Новой угольной компании", где он так давно председателем; о своем неудовольствии по поводу неуклонного падения акций "Американской Голгофы"; нельзя же обсуждать с ней вопрос о том, каким образом лучше всего обойти выплату налога на наследство после его смерти. Under the influence, however, of a cup of tea, which he seemed to stir indefinitely, he began to speak at last. Однако под влиянием чая, который он рассеянно помешивал ложечкой, старый Джолион, наконец, заговорил. A new vista of life was thus opened up, a promised land of talk, where he could find a harbour against the waves of anticipation and regret; where he could soothe his soul with the opium of devising how to round off his property and make eternal the only part of him that was to remain alive. Ему открылись новые жизненные просторы, земля обетованная, где можно говорить, можно укрыться в тихой пристани от бури предчувствий и сожалений; успокоить душу опиумом всяческих уловок, направленных на то, чтобы округлить свое состояние и увековечить единственное, что останется жить после него. Young Jolyon was a good listener; it was his great quality. Молодой Джолион умел слушать: это всегда было его большим достоинством. He kept his eyes fixed on his father's face, putting a question now and then. Он не сводил глаз с отца, время от времени вставляя вопрос. The clock struck one before old Jolyon had finished, and at the sound of its striking his principles came back. Пробило час, а старый Джолион еще не успел сказать всего, но вместе с боем часов к нему вернулись его принципы. He took out his watch with a look of surprise: Он с удивленным видом вынул карманные часы. "I must go to bed, Jo," he said. - Мне пора спать, Джо. Young Jolyon rose and held out his hand to help his father up. Молодой Джолион поднялся и протянул руку, помогая отцу встать. The old face looked worn and hollow again; the eyes were steadily averted. Это старческое лицо снова показалось ему утомленным и осунувшимся: глаза отца упорно смотрели в сторону. "Good-bye, my boy; take care of yourself." - Прощай, мой мальчик; береги себя. A moment passed, and young Jolyon, turning on his, heel, marched out at the door. Прошла минута, и, повернувшись на каблуках, молодой Джолион зашагал к двери. He could hardly see; his smile quavered. Он почти ничего не видел перед собой; его улыбающиеся губы дрожали. Never in all the fifteen years since he had first found out that life was no simple business, had he found it so singularly complicated. Ни разу за все пятнадцать лет, пробежавшие с тех пор, как он впервые понял, что жизнь не простая штука, не казалась она ему такой сложной. CHAPTER III-DINNER AT SWITHIN'S III ОБЕД У СУИЗИНА In Swithin's orange and light-blue dining-room, facing the Park, the round table was laid for twelve. Круглый стол в оранжево-голубой столовой Суизина, выходившей окнами в парк, был накрыт на двенадцать персон. A cut-glass chandelier filled with lighted candles hung like a giant stalactite above its centre, radiating over large gilt-framed mirrors, slabs of marble on the tops of side-tables, and heavy gold chairs with crewel worked seats. Хрустальная люстра с зажженными свечами свешивалась над столом, как громадный сталактит, озаряя большие зеркала в золоченых рамах, мраморные доски столиков вдоль стен и громоздкие позолоченные стулья, расшитые шерстью. Everything betokened that love of beauty so deeply implanted in each family which has had its own way to make into Society, out of the more vulgar heart of Nature. Каждая вещь говорила о любви к красивому, так глубоко коренящейся во всех семьях, которые пробивают себе дорогу в изысканное общество из самых недр естественного бытия. Swithin had indeed an impatience of simplicity, a love of ormolu, which had always stamped him amongst his associates as a man of great, if somewhat luxurious taste; and out of the knowledge that no one could possibly enter his rooms without perceiving him to be a man of wealth, he had derived a solid and prolonged happiness such as perhaps no other circumstance in life had afforded him. Суизин не признавал простоты и очень любил позолоченную бронзу, что всегда выделяло его среди остальных членов семьи как человека с большим, хотя и несколько причудливым, вкусом, и сознание того, что всякий входящий в его комнаты сразу же видит в нем человека со средствами, неизменно доставляло ему такую радость, какую он вряд ли мог почерпнуть из других обстоятельств своей жизни. Since his retirement from land agency, a profession deplorable in his estimation, especially as to its auctioneering department, he had abandoned himself to naturally aristocratic tastes. Покончив с агентством по продаже домов -профессией, по его понятиям, весьма предосудительной, особенно в той ее части, которая касалась аукционов, - он всецело отдался своим аристократическим вкусам. The perfect luxury of his latter days had embedded him like a fly in sugar; and his mind, where very little took place from morning till night, was the junction of two curiously opposite emotions, a lingering and sturdy satisfaction that he had made his own way and his own fortune, and a sense that a man of his distinction should never have been allowed to soil his mind with work. Роскошь, в которой он жил последние годы, засосала его, как патока муху; а в мозгу Суизина, ничем не занятом с раннего утра и до позднего вечера, странным образом сочетались два противоположных чувства: издавна укрепившееся удовлетворение тем, что он сам пробил себе дорогу и нажил состояние, и уверенность, что такому человеку, как он, никогда не следовало бы утруждать свою голову работой. He stood at the sideboard in a white waistcoat with large gold and onyx buttons, watching his valet screw the necks of three champagne bottles deeper into ice-pails. Суизин в белом жилете на крупных пуговицах из оникса в золотой оправе стоял около буфета и смотрел, как лакей втискивает три бутылки шампанского в ведерко со льдом. Between the points of his stand-up collar, which-though it hurt him to move-he would on no account have had altered, the pale flesh of his under chin remained immovable. Между уголками стоячего воротничка, фасон которого Суизин не согласился бы изменить ни за какие деньги, хотя воротник и мешал ему поворачивать голову, покоились дряблые складки его двойного подбородка. His eyes roved from bottle to bottle. Глаза Суизина перебегали с одной бутылки на другую. He was debating, and he argued like this: Jolyon drinks a glass, perhaps two, he's so careful of himself. Он соображал что-то, и в голове у него возникали такие доводы: Джолион выпьет один бокал, ну два, он ведь так бережет себя. James, he can't take his wine nowadays. Nicholas-Fanny and he would swill water he shouldn't wonder! Джемс теперь не может пить, Николае и Фэнни будут тянуть стаканами воду, с них это станется. Soames didn't count; these young nephews-Soames was thirty-one-couldn't drink! Сомс не идет в счет: эта молодежь - племянники (Сомсу был тридцать один год) - не умеет пить! But Bosinney? А Босини? Encountering in the name of this stranger something outside the range of his philosophy, Swithin paused. Почуяв в имени этого мало знакомого человека что-то находившееся за пределами его разумения, Суизин запнулся. A misgiving arose within him! В нем зародилось недоверие. It was impossible to tell! Трудно сказать! June was only a girl, in love too! Джун еще девочка, к тому же влюбленная! Emily (Mrs. James) liked a good glass of champagne. Эмили (миссис Джемс) любит выпить бокал хорошего шампанского. It was too dry for Juley, poor old soul, she had no palate. Джули оно покажется чересчур сухим - старушка совсем не разбирается в винах. As to Hatty Chessman! Что же касается Хэтти Чесмен... The thought of this old friend caused a cloud of thought to obscure the perfect glassiness of his eyes: He shouldn't wonder if she drank half a bottle! Мысль о старой приятельнице затуманила облаком кристальную ясность его взора; Хэтти, чего доброго, одна выпьет полбутылки! But in thinking of his remaining guest, an expression like that of a cat who is just going to purr stole over his old face: Mrs. Soames! Но когда Суизин вспомнил о своей последней гостье, старческое лицо его стало похожим на мордочку кошки, которая собирается замурлыкать: миссис Сомс! She mightn't take much, but she would appreciate what she drank; it was a pleasure to give her good wine! Может быть, она и не станет много пить, но то, что выпьет, оценить сумеет: просто удовольствие угостить ее хорошим вином! A pretty woman-and sympathetic to him! Красивая женщина, и так расположена к нему! The thought of her was like champagne itself! Мысль о ней и то уже действует, как шампанское! A pleasure to give a good wine to a young woman who looked so well, who knew how to dress, with charming manners, quite distinguished-a pleasure to entertain her. Просто удовольствие угощать дорогим вином молодую женщину, которая так хороша собой, так умеет одеться, так прекрасно держится, в которой столько благородства просто удовольствие беседовать с ней. Between the points of his collar he gave his head the first small, painful oscillation of the evening. Тут Суизин в первый раз за весь вечер осторожно повел головой, ощущая при этом, как острые уголки воротничка впиваются ему в шею. "Adolf!" he said. - Адольф! - сказал он. "Put in another bottle." - Заморозьте еще одну бутылку. He himself might drink a good deal, for, thanks to that prescription of Blight's, he found himself extremely well, and he had been careful to take no lunch. Что касается его самого, то он может выпить много, этот рецепт Блайта замечательно помог ему, к тому же он предусмотрительно воздержался от завтрака. He had not felt so well for weeks. Давно уж у него не было такого прекрасного самочувствия. Puffing out his lower lip, he gave his last instructions: Выпятив нижнюю губу, Суизин давал последние наставления: "Adolf, the least touch of the West India when you come to the ham." - Адольф, самую чуточку кабуля, когда займетесь ветчиной. Passing into the anteroom, he sat down on the edge of a chair, with his knees apart; and his tall, bulky form was wrapped at once in an expectant, strange, primeval immobility. Пройдя в гостиную, он сел на кончик кресла, раздвинул колени, и его высокую массивную фигуру сразу же сковала странная, первобытная неподвижность ожидания. He was ready to rise at a moment's notice. Он готов был в любую минуту встать. He had not given a dinner-party for months. Званые обеды в его доме не давались уже несколько месяцев. This dinner in honour of June's engagement had seemed a bore at first (among Forsytes the custom of solemnizing engagements by feasts was religiously observed), but the labours of sending invitations and ordering the repast over, he felt pleasantly stimulated. Сначала Суизин думал, что возня с этим приемом в честь помолвки Джун будет очень нудной (Форсайты свято соблюдали обычай торжественно праздновать помолвки), но с тех пор как хлопоты по рассылке приглашений и выбору меню кончились, он чувствовал приятное оживление. And thus sitting, a watch in his hand, fat, and smooth, and golden, like a flattened globe of butter, he thought of nothing. Так он сидел с часами в руках - тучный, лоснящийся, как приплюснутый шар золотистого масла, - и ни о чем не думал. A long man, with side whiskers, who had once been in Swithin's service, but was now a greengrocer, entered and proclaimed: Долговязый человек в бакенбардах, который служил когда-то у Суиэина, а впоследствии открыл зеленную лавку, вошел в гостиную и провозгласил: "Mrs. Chessman, Mrs. Septimus Small!" - Миссис Чесмен, миссис Септимус Смолл! Two ladies advanced. Появились две леди. The one in front, habited entirely in red, had large, settled patches of the same colour in her cheeks, and a hard, dashing eye. Та, которая шла впереди, была одета во все красное, на щеках ее лежали широкие ровные пятна того же цвета, глаза смотрели жестко и вызывающе. She walked at Swithin, holding out a hand cased in a long, primrose-coloured glove: Она направилась прямо к Суизину, протягивая ему руку, затянутую в длинную светло-желтую перчатку. "Well! Swithin," she said, "I haven't seen you for ages. - Здравствуйте, Суизин, - сказала она, - целую вечность вас не видела. How are you? Как поживаете? Why, my dear boy, how stout you're getting!" Дорогой мой, как вы пополнели! The fixity of Swithin's eye alone betrayed emotion. Только напряженный взгляд Суизина выдал его чувства. A dumb and grumbling anger swelled his bosom. Глухой клокочущий гнев стеснял ему дыхание. It was vulgar to be stout, to talk of being stout; he had a chest, nothing more. Полнота вульгарна, и вульгарно говорить о том, что человек полнеет; у него широкая грудь, только и всего. Turning to his sister, he grasped her hand, and said in a tone of command: Повернувшись к сестре, он сжал ей руку и сказал повелительным тоном: "Well, Juley." - Здравствуй, Джули! Mrs. Septimus Small was the tallest of the four sisters; her good, round old face had gone a little sour; an innumerable pout clung all over it, as if it had been encased in an iron wire mask up to that evening, which, being suddenly removed, left little rolls of mutinous flesh all over her countenance. Миссис Септимус Смолл была самая высокая из четырех сестер; унылое выражение не сходило с ее добродушного круглого лица; кислая гримаса прочно застыла на нем, словно миссис Смолл вплоть до самого вечера просидела в проволочной маске, которая собрала ее неподатливую кожу в мелкие складочки. Even her eyes were pouting. Даже взгляд у нее был кислый. It was thus that she recorded her permanent resentment at the loss of Septimus Small. Все это служило для того, чтобы свидетельствовать о ее неизменном горе по поводу утраты Септимуса Смолла. She had quite a reputation for saying the wrong thing, and, tenacious like all her breed, she would hold to it when she had said it, and add to it another wrong thing, and so on. Она славилась тем, что всегда говорила что-нибудь несуразное и с упорством, характерным для всего ее племени, держалась за свои слова, подбавляя еще что-нибудь невпопад, и так без конца. With the decease of her husband the family tenacity, the family matter-of-factness, had gone sterile within her. Со смертью мужа форсайтская цепкость, форсайтская деловитость окостенели в ней. A great talker, when allowed, she would converse without the faintest animation for hours together, relating, with epic monotony, the innumerable occasions on which Fortune had misused her; nor did she ever perceive that her hearers sympathized with Fortune, for her heart was kind. Любительница поболтать, когда только ей представлялась такая возможность, она могла говорить часами без всякого оживления, рассказывая с эпической монотонностью о тех бесчисленных ударах, которые ей пришлось принять от судьбы; и ей никогда не приходило в голову, что слушатели становятся на сторону судьбы, - сердце у Джули было доброе. Having sat, poor soul, long by the bedside of Small (a man of poor constitution), she had acquired, the habit, and there were countless subsequent occasions when she had sat immense periods of time to amuse sick people, children, and other helpless persons, and she could never divest herself of the feeling that the world was the most ungrateful place anybody could live in. Долгие годы, проведенные у постели Смолла (человека слабого здоровья), сделали из нее сиделку, а таких случаев, когда бедняжке приходилось подолгу просиживать у постели больных - и детей и взрослых, - было множество, и она никак не могла расстаться с мыслью, что в мире слишком много неблагодарных людей. Sunday after Sunday she sat at the feet of that extremely witty preacher, the Rev. Thomas Scoles, who exercised a great influence over her; but she succeeded in convincing everybody that even this was a misfortune. Воскресенье за воскресеньем Джули благоговейно слушала преподобного Томаса Скоулза -блестящего проповедника, который имел на нее большое влияние; но ей удалось убедить всех, что даже в этом было ее несчастье. She had passed into a proverb in the family, and when anybody was observed to be peculiarly distressing, he was known as a regular 'Juley.' Она вошла в пословицу в семье, и когда кто-нибудь начинал хандрить, его называли "настоящая Джули". The habit of her mind would have killed anybody but a Forsyte at forty; but she was seventy-two, and had never looked better. Такие наклонности были способны уморить к сорока годам любого человека, только не Форсайта; но Джули уже стукнуло семьдесят два, а так хорошо, как сейчас, она никогда не выглядела. And one felt that there were capacities for enjoyment about her which might yet come out. Казалось, что Джули еще не утратила дара наслаждаться жизнью и наступит время, когда она сумеет доказать это. She owned three canaries, the cat Tommy, and half a parrot-in common with her sister Hester;-and these poor creatures (kept carefully out of Timothy's way-he was nervous about animals), unlike human beings, recognising that she could not help being blighted, attached themselves to her passionately. У нее были три канарейки, кот Томми и половина попугая - второй половиной владела ее сестра Эстер; и эти существа (которых всячески старались убрать с глаз Тимоти - он не переносил животных), в противоположность людям, признавали за своей хозяйкой право на хандру и были страстно привязаны к ней. She was sombrely magnificent this evening in black bombazine, with a mauve front cut in a shy triangle, and crowned with a black velvet ribbon round the base of her thin throat; black and mauve for evening wear was esteemed very chaste by nearly every Forsyte. В этот вечер она выглядела торжественно и пышно в черном бомбазиновом платье со скромной треугольной вставкой сиреневого цвета и бархаткой, повязанной вокруг тощей шеи; черное и сиреневое считалось чуть ли не у всех Форсайтов самыми строгими тонами для вечерних туалетов. Pouting at Swithin, she said: Надув губы, она сказала Суизину: "Ann has been asking for you. - Энн про тебя спрашивала. You haven't been near us for an age!" Ты не был у нас целую вечность! Swithin put his thumbs within the armholes of his waistcoat, and replied: Суизин засунул большие пальцы за проймы жилета и ответил: "Ann's getting very shaky; she ought to have a doctor!" - Энн сильно сдала за последнее время; ей надо посоветоваться с врачами! "Mr. and Mrs. Nicholas Forsyte!" - Мистер и миссис Николае Форсайт! Nicholas Forsyte, cocking his rectangular eyebrows, wore a smile. Николае Форсайт вошел, улыбаясь и высоко подняв свои прямые брови. He had succeeded during the day in bringing to fruition a scheme for the employment of a tribe from Upper India in the gold-mines of Ceylon. A pet plan, carried at last in the teeth of great difficulties-he was justly pleased. Днем ему посчастливилось провести план использования на Цейлонских золотых приисках одного племени из Верхней Индии - заветный план, который удалось наконец протащить, несмотря на все трудности, так что теперь он чувствовал вполне заслуженное удовлетворение. It would double the output of his mines, and, as he had often forcibly argued, all experience tended to show that a man must die; and whether he died of a miserable old age in his own country, or prematurely of damp in the bottom of a foreign mine, was surely of little consequence, provided that by a change in his mode of life he benefited the British Empire. Добыча на его приисках удвоится, а опыт показывает, как Николае постоянно твердил, что каждый человек должен умереть, и умрет ли он дряхлым стариком у себя на родине или молодым от сырости на дне рудника в чужой стране, это, конечно, не имеет большого значения, принимая во внимание тот факт, что перемена в его образе жизни пойдет на пользу Британской империи. His ability was undoubted. В способностях Николаев никто не сомневался. Raising his broken nose towards his listener, he would add: Поводя своим орлиным носом, он сообщал слушателям: "For want of a few hundred of these fellows we haven't paid a dividend for years, and look at the price of the shares. - Из-за недостатка двух-трех сотен таких вот людишек мы уже несколько лет не выплачиваем дивидендов, а вы посмотрите, во что ценятся наши акции. I can't get ten shillings for them." Я не в состоянии заработать на них и десяти шиллингов. He had been at Yarmouth, too, and had come back feeling that he had added at least ten years to his own life. Николае съездил недавно в Ярмут и, вернувшись оттуда, чувствовал, что к его жизни прибавится теперь по крайней мере десяток лет. He grasped Swithin's hand, exclaiming in a jocular voice: Он сжал Суизину руку, весело крикнув: "Well, so here we are again!" - Ну вот, мы снова пожаловали! Mrs. Nicholas, an effete woman, smiled a smile of frightened jollity behind his back. Миссис Николае, болезненного вида женщина, улыбнулась за его спиной не то испуганной, не то радостной улыбкой. "Mr. and Mrs. James Forsyte! - Мистер и миссис Джемс Форсайт! Mr. and Mrs. Soames Forsyte!" Мистер и миссис Сомс Форсайт! Swithin drew his heels together, his deportment ever admirable. Суизин щелкнул каблуками, его осанка была просто неподражаема. "Well, James, well Emily! - А, Джемс, Эмили! How are you, Soames? Как поживаешь. Сомс? How do you do?" Здравствуйте! His hand enclosed Irene's, and his eyes swelled. Он взял руку Ирэн и вытаращил глаза. She was a pretty woman-a little too pale, but her figure, her eyes, her teeth! Какая прелестная женщина - пожалуй, слишком бледна, но фигура, глаза, зубы! Too good for that chap Soames! Слишком хороша для этого Сомса! The gods had given Irene dark brown eyes and golden hair, that strange combination, provocative of men's glances, which is said to be the mark of a weak character. Боги дали Ирэн темно-карие глаза и золотые волосы - своеобразное сочетание оттенков, которое привлекает взоры мужчин и, как говорят, свидетельствует о слабости характера. And the full, soft pallor of her neck and shoulders, above a gold-coloured frock, gave to her personality an alluring strangeness. А ровная, мягкая белизна шеи и плеч, обрамленных золотистым платьем, придавала ей какую-то необычайную прелесть. Soames stood behind, his eyes fastened on his wife's neck. Сомс стоял позади жены, не сводя глаз с ее шеи. The hands of Swithin's watch, which he still held open in his hand, had left eight behind; it was half an hour beyond his dinner-time-he had had no lunch-and a strange primeval impatience surged up within him. Стрелки на часах, которые Суизин все еще держал в руке открытыми, миновали восемь; обычно он обедал на полчаса раньше, а сегодня и завтрака не было - какое-то странное, первобытное нетерпение поднималось в нем. "It's not like Jolyon to be late!" he said to Irene, with uncontrollable vexation. - Джолион запаздывает, это на него не похоже! -сказал он Ирэн, не сдержав досады. "I suppose it'll be June keeping him!" - Наверное, Джун там копается! "People in love are always late," she answered. - Влюбленные всегда опаздывают, - ответила она. Swithin stared at her; a dusky orange dyed his cheeks. Суизин уставился на Ирэн; на щеках у него проступил кирпичный румянец. "They've no business to be. - Напрасно. Some fashionable nonsense!" Это все новомодные штучки! And behind this outburst the inarticulate violence of primitive generations seemed to mutter and grumble. Казалось, что в этой вспышке невнятно кипит и бормочет ярость первобытных поколений. "Tell me what you think of my new star, Uncle Swithin," said Irene softly. - Как вам нравится моя новая звезда, дядя Суизин? - мягко проговорила Ирэн. Among the lace in the bosom of her dress was shining a five-pointed star, made of eleven diamonds. Среди кружев у нее на груди мерцала пятиконечная звезда из одиннадцати бриллиантов. Swithin looked at the star. Суизин посмотрел на звезду. He had a pretty taste in stones; no question could have been more sympathetically devised to distract his attention. Он хорошо разбирался в драгоценных камнях; никаким другим вопросом нельзя было так искусно отвлечь его внимание. "Who gave you that?" he asked. - Кто это вам подарил? - спросил он. "Soames." - Сомс. There was no change in her face, but Swithin's pale eyes bulged as though he might suddenly have been afflicted with insight. Выражение лица Ирэн осталось прежним, но белесые глаза Суизина выкатились, словно его внезапно осенило даром прозрения. "I dare say you're dull at home," he said. "Any day you like to come and dine with me, I'll give you as good a bottle of wine as you'll get in London." - Вам, наверное, скучно дома, - сказал он, - Я жду вас к обеду в любой день, угощу таким шампанским, лучше которого вы не сыщете в Лондоне. "Miss June Forsyte-Mr. Jolyon Forsyte!... - Мисс Джун Форсайт, мистер Джолион Форсайт! Mr. Boswainey!..." Мистер Босэнни!.. Swithin moved his arm, and said in a rumbling voice: Суизин поднял руку и сказал раскатистым голосом: "Dinner, now-dinner!" - Ну, теперь обедать, обедать! He took in Irene, on the ground that he had not entertained her since she was a bride. Он подал руку Ирэн, заявив, что не сидел с ней рядом с тех пор, как она была невестой. June was the portion of Bosinney, who was placed between Irene and his fiancee. Джун повел Босини; его усадили между ней и Ирэн. On the other side of June was James with Mrs. Nicholas, then old Jolyon with Mrs. James, Nicholas with Hatty Chessman, Soames with Mrs. Small, completing, the circle to Swithin again. По другую сторону Джун сели Джемс и миссис Николае, дальше - старый Джолион с миссис Джемс. Николае и Хэтти Чесмен, Сомс и миссис Смолл, круг замыкал Суизин. Family dinners of the Forsytes observe certain traditions. Семейные обеды Форсайтов следуют определенным традициям. There are, for instance, no hors d'oeuvre. The reason for this is unknown. Так, например, на них не полагается подавать закуски Почему - неизвестно. Theory among the younger members traces it to the disgraceful price of oysters; it is more probably due to a desire to come to the point, to a good practical sense deciding at once that hors d'oeuvre are but poor things. Теория, существующая среди молодого поколения, объясняет эту традицию безбожной ценой на устрицы; но гораздо более вероятно, что запрет этот вызван желанием подойти сразу к сути дела и трезвостью взглядов, несовместимой с таким вздором, как закуски. The Jameses alone, unable to withstand a custom almost universal in Park Lane, are now and then unfaithful. Только семья Джемса не смогла противиться обычаю, установленному почти всюду на Парк-Лейн, и время от времени нарушала этот закон. A silent, almost morose, inattention to each other succeeds to the subsidence into their seats, lasting till well into the first entree, but interspersed with remarks such as, Безмолвное, чуть ли не угрюмое невнимание друг к другу начинает ощущаться вслед за тем, как все опускаются на свои места; оно длится до появления первого блюда, изредка прерываемое такого рода замечаниями: "Tom's bad again; I can't tell what's the matter with him!" "Том опять нездоров; не пойму, что с ним такое!" "I suppose Ann doesn't come down in the mornings?"-"What's the name of your doctor, Fanny?" "Энн, вероятно, не выходит по утрам к завтраку?" - "Как фамилия твоего врача, Фэнни? "Stubbs?" Стабс? "He's a quack!"-"Winifred? Он шарлатан!" - "Уинифрид! She's got too many children. У нее слишком много детей. Four, isn't it? Четверо, кажется? She's as thin as a lath! "-"What d'you give for this sherry, Swithin? Она худа как щепка!" - "Сколько ты платишь за херес, Суизин? Too dry for me!" По-моему, он слишком сухой". With the second glass of champagne, a kind of hum makes itself heard, which, when divested of casual accessories and resolved into its primal element, is found to be James telling a story, and this goes on for a long time, encroaching sometimes even upon what must universally be recognised as the crowning point of a Forsyte feast-'the saddle of mutton.' После второго бокала шампанского над столом поднимается жужжание, которое, если отмести от него случайные призвуки и восстановить его основную сущность, оказывается не чем иным, как голосом Джемса, рассказывающего какую-то историю. Жужжание долго не умолкает, а иногда даже захватывает ту часть обеда, которая должна быть единогласно признана самой торжественной минутой форсайтского пиршества и наступает с появлением "седла барашка". No Forsyte has given a dinner without providing a saddle of mutton. Ни один Форсайт не давал еще обеда без седла барашка. There is something in its succulent solidity which makes it suitable to people 'of a certain position.' В этом сочном, плотном блюде есть что-то такое, что делает его весьма подходящей едой для людей "с известным положением". It is nourishing and tasty; the sort of thing a man remembers eating. Оно питательно и вкусно; раз попробовав такое блюдо, его обычно не забывают. It has a past and a future, like a deposit paid into a bank; and it is something that can be argued about. У седла барашка есть прошлое и будущее, как у денежной суммы, положенной в банк; кроме того, о нем можно поспорить. Each branch of the family tenaciously held to a particular locality-old Jolyon swearing by Dartmoor, James by Welsh, Swithin by Southdown, Nicholas maintaining that people might sneer, but there was nothing like New Zealand! Каждая ветвь семьи восхваляла баранину только из одной определенной местности: старый Джолион превозносил Дартмур, Джемс - Уэлс, Суиэин Саусдаун, Николае утверждал, что люди могут говорить все что угодно, но лучше новозеландской ничего не найдешь. As for Roger, the 'original' of the brothers, he had been obliged to invent a locality of his own, and with an ingenuity worthy of a man who had devised a new profession for his sons, he had discovered a shop where they sold German; on being remonstrated with, he had proved his point by producing a butcher's bill, which showed that he paid more than any of the others. Что касается Роджера, самого большого "оригинала" среди братьев, то ему пришлось отыскать совсем особое место, и с изобретательностью, достойной человека, придумавшего новую профессию для своих сыновей, он раскопал лавку, где торговали бараниной, привезенной из Германии; в ответ на протестующие голоса Роджер вытащил счет и доказал, что он платит своему мяснику больше, чем все остальные. It was on this occasion that old Jolyon, turning to June, had said in one of his bursts of philosophy: По этому поводу старый Джолион, которому вдруг захотелось пофилософствовать, заметил, повернувшись к Джун: "You may depend upon it, they're a cranky lot, the Forsytes-and you'll find it out, as you grow older!" - Форсайты - большие чудаки, со временем ты сама в этом убедишься. Timothy alone held apart, for though he ate saddle of mutton heartily, he was, he said, afraid of it. Один Тимоти обычно не принимал участия в спорах; правда, он ел седло барашка с удовольствием, но, по его собственным словам, побаивался этого блюда. To anyone interested psychologically in Forsytes, this great saddle-of-mutton trait is of prime importance; not only does it illustrate their tenacity, both collectively and as individuals, but it marks them as belonging in fibre and instincts to that great class which believes in nourishment and flavour, and yields to no sentimental craving for beauty. Для тех, кто интересуется Форсайтами с" психологической точки зрения, седло барашка -факт первостепенной важности: он не только иллюстрирует цепкость всей семьи и каждого ее члена в отдельности, но и подчеркивает, что Форсайты всем своим существом, всеми инстинктами принадлежат к тому великому классу, который верует в питательную, вкусную пищу и чужд сентиментального стремления к красоте. Younger members of the family indeed would have done without a joint altogether, preferring guinea-fowl, or lobster salad-something which appealed to the imagination, and had less nourishment-but these were females; or, if not, had been corrupted by their wives, or by mothers, who having been forced to eat saddle of mutton throughout their married lives, had passed a secret hostility towards it into the fibre of their sons. Более молодые члены семьи прекрасно обошлись бы и без барашка, предпочитая ему цесарку или салат из омаров - вообще то, что действует на воображение и не имеет таких питательных свойств. Но это были женщины, а если не женщины, так те, кого испортили жены или матери, вынужденные есть седло барашка в продолжение всей своей замужней жизни и вселившие тайную ненависть к нему в плоть и кровь своих сыновей. The great saddle-of-mutton controversy at an end, a Tewkesbury ham commenced, together with the least touch of West Indian-Swithin was so long over this course that he caused a block in the progress of the dinner. Когда великий спор о седле барашка подошел к концу, приступили к тьюксберийской ветчине, приправленной "чуточкой" кабуля. Суизин так долго возился с этим блюдом, что задержал мирное течение обеда. To devote himself to it with better heart, he paused in his conversation. Для того чтобы всей душой отдаться ветчине, он даже прервал разговор. From his seat by Mrs. Septimus Small Soames was watching. Сомс внимательно разглядывал гостей со своего места рядом с миссис Септимус Смолл. He had a reason of his own connected with a pet building scheme, for observing Bosinney. У него были основания наблюдать за Босини, основания, связанные с давно взлелеянным планом одной постройки. The architect might do for his purpose; he looked clever, as he sat leaning back in his chair, moodily making little ramparts with bread-crumbs. Этот архитектор, пожалуй, годится для его целей. Глядя на Босини, который сидел, откинувшись на спинку стула, и задумчиво катал шарики из хлебного мякиша. Сомс решил, что он выглядит неглупым. Soames noted his dress clothes to be well cut, but too small, as though made many years ago. Сомс заметил, что костюм на Босини сидит хорошо, ко узок, как будто сшит много лет назад. He saw him turn to Irene and say something and her face sparkle as he often saw it sparkle at other people-never at himself. Сомс видел, как Босини повернулся к Ирэн и сказал ей что-то, а ее лицо засветилось, как оно часто светилось в разговорах с другими и никогда в разговоре с ним. He tried to catch what they were saying, but Aunt Juley was speaking. Он старался разобрать их слова, но ему помешала тетя Джули. Hadn't that always seemed very extraordinary to Soames? Разве это не кажется Сомсу удивительным? Only last Sunday dear Mr. Scole, had been so witty in his sermon, so sarcastic, В прошлое воскресенье мистер Скоулз -милейший человек! - прочел такую блестящую, такую язвительную проповедь. "For what," he had said, "shall it profit a man if he gain his own soul, but lose all his property?" "Ибо, - спросил он, - что обрящет человек, если он спасет душу свою, но потеряет свое состояние? That, he had said, was the motto of the middle-class; now, what had he meant by that? Вот, - сказал мистер Скоулз, - девиз нашего класса". Так что он хотел этим выразить? Of course, it might be what middle-class people believed-she didn't know; what did Soames think? Конечно, может быть, наш класс в это и верит -она не знает; что думает по этому поводу Сомс? He answered abstractedly: Он ответил рассеянно: "How should I know? - Откуда я знаю? Scoles is a humbug, though, isn't he?" Впрочем, этот Скоулз, кажется, шарлатан! For Bosinney was looking round the table, as if pointing out the peculiarities of the guests, and Soames wondered what he was saying. В это время Босини обвел глазами стол, как бы подмечая особенности каждого гостя, и Сомсу было интересно, что он говорит. By her smile Irene was evidently agreeing with his remarks. Судя по улыбке Ирэн, она соглашалась с его замечаниями. She seemed always to agree with other people. Она всегда соглашается с другими. Her eyes were turned on himself; Soames dropped his glance at once. Ее взгляд упал на Сомса; Сомс сразу же опустил глаза. The smile had died off her lips. Улыбка на ее губах исчезла. A humbug? - Шарлатан? But what did Soames mean? То есть как это? If Mr. Scoles was a humbug, a clergyman-then anybody might be-it was frightful! Если мистер Скоулз, духовное лицо, шарлатан, то что же тогда все остальные? Это ужасно! "Well, and so they are!" said Soames. - Да все шарлатаны! - сказал Сомс. During Aunt Juley's momentary and horrified silence he caught some words of Irene's that sounded like: Секунда испуганного молчания тети Джули дала ему возможность поймать слова Ирэн; он услышал что-то вроде: ' Abandon hope, all ye who enter here!' "Оставь надежду всяк сюда входящий!" But Swithin had finished his ham. Но Суизин уже покончил со своей ветчиной. "Where do you go for your mushrooms?" he was saying to Irene in a voice like a courtier's; "you ought to go to Smileybob's-he'll give 'em you fresh. - Где вы берете грибы? - заговорил он с Ирэн тоном изысканного царедворца. - Пошлите к Снилибобу - у него всегда бывают свежие. These little men, they won't take the trouble!" А эта мелкота не желает возиться со свежим товаром! Irene turned to answer him, and Soames saw Bosinney watching her and smiling to himself. Ирэн повернулась к нему, и Сомс увидел, что Босини наблюдает за ней с затаенной улыбкой. A curious smile the fellow had. Странная улыбка была у этого человека. A half-simple arrangement, like a child who smiles when he is pleased. Простая, как у ребенка, получившего удовольствие. As for George's nickname-'The Buccaneer'-he did not think much of that. Что касается прозвища, данного Джорджем, то ничего "пиратского" в нем не было. And, seeing Bosinney turn to June, Soames smiled too, but sardonically-he did not like June, who was not looking too pleased. И глядя, как Босини повернулся к Джун, Сомс тоже улыбнулся, но насмешливо: он недолюбливал Джун, а вид у нее сейчас был не совсем довольный. This was not surprising, for she had just held the following conversation with James: И ничего удивительного; Джун только что имела следующий разговор с Джемсом: "I stayed on the river on my way home, Uncle James, and saw a beautiful site for a house." - Дядя Джемс, на обратном пути я видела у реки замечательное место для дома. James, a slow and thorough eater, stopped the process of mastication. Джемс, который имел привычку есть медленно и основательно, прекратил процесс жевания. "Eh?" he said. - Что? - сказал он. "Now, where was that?" - А где это? "Close to Pangbourne." - У самого Пэнгборна. James placed a piece of ham in his mouth, and June waited. Джемс отправил в рот кусок ветчины, Джун ждала. "I suppose you wouldn't know whether the land about there was freehold?" he asked at last. - Ты, наверное, не имеешь понятия о том, продаются эти участки в пожизненную собственность или нет? - спросил он наконец. "You wouldn't know anything about the price of land about there?" - Ты не поинтересовалась узнать, какие там цены на землю? "Yes," said June; "I made inquiries." - Нет, поинтересовалась, - сказала Джун, - я навела справки. Her little resolute face under its copper crown was suspiciously eager and aglow. - Ее решительное личико подозрительно пылало и светилось нетерпением под копной медно-рыжих волос. James regarded her with the air of an inquisitor. Джемс оглядел ее инквизиторским взглядом. "What? - Что? You're not thinking of buying land!" he ejaculated, dropping his fork. Неужели ты собираешься покупать землю? -воскликнул он, роняя вилку. June was greatly encouraged by his interest. Проявленный им интерес подбодрил Джун. It had long been her pet plan that her uncles should benefit themselves and Bosinney by building country-houses. Она уже давно носилась с планом, согласно которому ее дяди должны были облагодетельствовать себя и Босини постройкой загородных домов. "Of course not," she said. - Конечно нет - сказала она. "I thought it would be such a splendid place for-you or-someone to build a country-house!" - Я подумала, какое замечательное место! Вот бы где выстроить дом - вам или кому-нибудь еще! James looked at her sideways, and placed a second piece of ham in his mouth.... Джемс покосился на нее и сунул в рот второй кусок ветчины. "Land ought to be very dear about there," he said. - Там, должно быть, очень дорогие участки, -сказал он. What June had taken for personal interest was only the impersonal excitement of every Forsyte who hears of something eligible in danger of passing into other hands. То, что Джун приняла за личную заинтересованность, было лишь привычным возбуждением, которое испытывает каждый Форсайт, опасаясь, как бы хорошие вещи не уплыли у него из рук. But she refused to see the disappearance of her chance, and continued to press her point. Но она не хотела признать свое поражение и продолжала настаивать: "You ought to go into the country, Uncle James. - Вам надо перебраться за город, дядя Джемс. I wish I had a lot of money, I wouldn't live another day in London." Будь у меня много денег, я бы и дня не осталась в Лондоне. James was stirred to the depths of his long thin figure; he had no idea his niece held such downright views. Джемс был взволнован до самых глубин своего длинного, тощего тела; он и не подозревал, что его племянница придерживается таких крайних взглядов: "Why don't you go into the country?" repeated June; "it would do you a lot of good." - Почему вы не переберетесь за город? -повторила Джун. - Это было бы вам очень полезно! "Why?" began James in a fluster. - Почему? - взволнованно начал Джемс. "Buying land-what good d'you suppose I can do buying land, building houses?-I couldn't get four per cent. for my money!" - Зачем мне покупать землю? Что это мне даст, если я стану покупать землю и строить дома? Я и четырех процентов не получу за свои деньги! "What does that matter? - Ну и что же? You'd get fresh air." Зато будете жить на свежем воздухе! "Fresh air!" exclaimed James; "what should I do with fresh air," - Свежий воздух! - воскликнул Джемс. - На что мне свежий воздух? "I should have thought anybody liked to have fresh air," said June scornfully. - Я думала, что каждому приятно жить на свежем воздухе, - презрительно сказала Джун. James wiped his napkin all over his mouth. Джемс размашистым жестом вытер рот салфеткой. "You don't know the value of money," he said, avoiding her eye. - Ты не знаешь цены деньгам, - сказал он, избегая ее взгляда. "No! and I hope I never shall!" and, biting her lip with inexpressible mortification, poor June was silent. - Не знаю! И, надеюсь, никогда не буду знать! - и, закусив губы от невыразимого огорчения, бедная Джун замолчала. Why were her own relations so rich, and Phil never knew where the money was coming from for to-morrow's tobacco. Почему ее родственники такие богачи, а у Фила нет даже уверенности, будут у него завтра деньги на табак или нет? Why couldn't they do something for him? Неужели они ничего не могут для него сделать? But they were so selfish. Все такие эгоисты. Why couldn't they build country-houses? Почему они не хотят строить загородные дома? She had all that naive dogmatism which is so pathetic, and sometimes achieves such great results. Джун была полна того наивного догматизма, который так трогателен и иногда приводит к таким большим результатам. Bosinney, to whom she turned in her discomfiture, was talking to Irene, and a chill fell on June's spirit. Босини, к которому она повернулась после своего поражения, разговаривал с Ирэн, и Джун почувствовала холодок в сердце. Her eyes grew steady with anger, like old Jolyon's when his will was crossed. Гнев придал ее взгляду решительность; такой взгляд бывал у старого Джолиона, когда его воля встречала какие-нибудь препятствия на своем пути. James, too, was much disturbed. Джемсу тоже было не по себе. He felt as though someone had threatened his right to invest his money at five per cent. Ему казалось, что кто-то покушается на его право помещать деньги под пять процентов. Jolyon had spoiled her. Джолион избаловал ее. None of his girls would have said such a thing. Ни одна из его дочерей не позволила бы себе такой выходки. James had always been exceedingly liberal to his children, and the consciousness of this made him feel it all the more deeply. Джемс никогда ничего не жалел для своих детей, и это заставило его еще глубже почувствовать дерзость Джун. He trifled moodily with his strawberries, then, deluging them with cream, he ate them quickly; they, at all events, should not escape him. Он задумчиво поковырял ложкой клубнику, затем утопил ее в сливках и быстро съел: уж клубнику-то он во всяком случае не упустит. No wonder he was upset. Не было ничего удивительного в том, что Джемс так разволновался. Engaged for fifty-four years (he had been admitted a solicitor on the earliest day sanctioned by the law) in arranging mortgages, preserving investments at a dead level of high and safe interest, conducting negotiations on the principle of securing the utmost possible out of other people compatible with safety to his clients and himself, in calculations as to the exact pecuniary possibilities of all the relations of life, he had come at last to think purely in terms of money. Посвятив пятьдесят четыре года жизни (он получил звание поверенного сразу же, как только достиг возраста, установленного, законом) хлопотам по закладным, помещению капиталов своих доверителей под самые высокие и верные проценты, ведению дел по принципу извлечения наибольшей выгоды из других людей, но, разумеется, без всякого риска для своих клиентов и для себя, постанавливая под все жизненные отношения их точную денежную стоимость. Джемс кончил тем, что привык смотреть на мир исключительно с точки зрения денег. Money was now his light, his medium for seeing, that without which he was really unable to see, really not cognisant of phenomena; and to have this thing, Деньги стали для него светочем жизни, средством восприятия мира, чемто таким, без чего он не мог познавать действительность; и выслушать брошенную прямо в лицо фразу: "I hope I shall never know the value of money!" said to his face, saddened and exasperated him. "Надеюсь, я никогда не буду знать цену деньгам!" - ему было больно и досадно. He knew it to be nonsense, or it would have frightened him. Он знал, что все это глупости, иначе такие слова просто испугали бы его. What was the world coming to! Куда мы идем! Suddenly recollecting the story of young Jolyon, however, he felt a little comforted, for what could you expect with a father like that! Вспомнив, однако, историю с молодым Джолионом, Джемс почувствовал некоторое успокоение: чего можно ждать от дочери такого человека! This turned his thoughts into a channel still less pleasant. А затем мысли его пошли по другому, еще менее приятному руслу. What was all this talk about Soames and Irene? Что это за болтовня про Сомса и Ирэн? As in all self-respecting families, an emporium had been established where family secrets were bartered, and family stock priced. Как и у всякой уважающей себя семьи, у Форсайтов существовало нечто вроде торжища, где производился обмен семейными тайнами и котировались семейные акции. It was known on Forsyte 'Change that Irene regretted her marriage. На Форсайтской Бирже было известно, что Ирэн недовольна своим замужеством. Her regret was disapproved of. Ее недовольство осуждали. She ought to have known her own mind; no dependable woman made these mistakes. Она должна была знать, что делает; порядочным женщинам не полагается совершать такие ошибки. James reflected sourly that they had a nice house (rather small) in an excellent position, no children, and no money troubles. Джемс с раздражением думал, что у них хороший дом (правда, маленький) на прекрасной улице, детей нет, денежных затруднений тоже. Soames was reserved about his affairs, but he must be getting a very warm man. Сомс неохотно говорит о своих делах, но, по всей вероятности, он человек состоятельный. He had a capital income from the business-for Soames, like his father, was a member of that well-known firm of solicitors, Forsyte, Bustard and Forsyte-and had always been very careful. У него прекрасные доходы. Сомс, так же как и отец, работал в известной адвокатской конторе "Форсайт, Бастард и Форсайт" - он всегда очень осторожен в делах. He had done quite unusually well with some mortgages he had taken up, too-a little timely foreclosure-most lucky hits! Недавно проделал чрезвычайно удачную операцию по ипотекам: воспользовался просроченными платежами - на редкость удачно! There was no reason why Irene should not be happy, yet they said she'd been asking for a separate room. У Ирэн все основания быть счастливой, а говорят, что она требует отдельную комнату. He knew where that ended. Он-то знает, чем все это кончается. It wasn't as if Soames drank. Если бы еще Сомс пил! James looked at his daughter-in-law. Джемс посмотрел на свою невестку. That unseen glance of his was cold and dubious. Взгляд его, никем не замеченный, был холоден и недоверчив. Appeal and fear were in it, and a sense of personal grievance. В нем смешались укор и страх и чувство личной обиды. Why should he be worried like this? Почему это он должен волноваться? It was very likely all nonsense; women were funny things! Очень возможно, что все это глупости; женщины такой странный народ! They exaggerated so, you didn't know what to believe; and then, nobody told him anything, he had to find out everything for himself. Так преувеличивают, что не знаешь, когда им верить, когда нет, и, кроме того, ему никогда ничего не рассказывают, приходится самому до всего докапываться. Again he looked furtively at Irene, and across from her to Soames. И Джемс снова украдкой взглянул на Ирэн, а с нее перевел взгляд на Сомса. The latter, listening to Aunt Juley, was looking up, under his brows in the direction of Bosinney. Последний, разговаривая с тетей Джули, посматривал исподлобья в сторону Босини. ' He's fond of her, I know,' thought James. "Сомс любит ее, я знаю, - подумал Джемс. 'Look at the way he's always giving her things.' - Взять хотя бы то, что он постоянно делает ей подарки". And the extraordinary unreasonableness of her disaffection struck him with increased force. И чудовищная нелепость ее отношения к мужу поразила Джемса с удвоенной силой. It was a pity, too, she was a taking little thing, and he, James, would be really quite fond of her if she'd only let him. Как это грустно! Такая милая женщина! Он, Джемс, сам мог бы привязаться к ней, если б только она позволила. She had taken up lately with June; that was doing her no good, that was certainly doing her no good. За последнее время она подружилась с Джун: это нехорошо, это очень нехорошо. She was getting to have opinions of her own. У нее появляются собственные мнения. He didn't know what she wanted with anything of the sort. Он не может понять, зачем это ей понадобилось? She'd a good home, and everything she could wish for. У нее прекрасный дом, она ни в чем не встречает отказа. He felt that her friends ought to be chosen for her. Джемс пришел к убеждению, что кто-то должен позаботиться о выборе друзей для Ирэн. To go on like this was dangerous. Иначе дело может принять опасный оборот. June, indeed, with her habit of championing the unfortunate, had dragged from Irene a confession, and, in return, had preached the necessity of facing the evil, by separation, if need be. Джун с ее склонностью опекать несчастных действительно вырвала у Ирэн признание и в ответ на него провозгласила необходимость пойти на что угодно и, если понадобится, требовать развода. But in the face of these exhortations, Irene had kept a brooding silence, as though she found terrible the thought of this struggle carried through in cold blood. Но, слушая ее доводы, Ирэн задумчиво молчала, словно ей была страшна самая мысль о предстоящей хладнокровной, расчетливой борьбе. He would never give her up, she had said to June. Он ни за что не отпустит ее, сказала она Джун. "Who cares?" - Ну и что же из этого? - воскликнула Джун. June cried; "let him do what he likes-you've only to stick to it!" - Пусть делает все что угодно, вы только не сдавайтесь! And she had not scrupled to say something of this sort at Timothy's; James, when he heard of it, had felt a natural indignation and horror. - И она не постеснялась рассказать кое-что у Тимоти; услышав об этом, Джемс почувствовал совершенно естественное негодование и ужас. What if Irene were to take it into her head to-he could hardly frame the thought-to leave Soames? Что если Ирэн - даже страшно подумать! -действительно решит уйти от Сомса? But he felt this thought so unbearable that he at once put it away; the shady visions it conjured up, the sound of family tongues buzzing in his ears, the horror of the conspicuous happening so close to him, to one of his own children! Мысль эта была так невыносима, что Джемс сразу же отбросил ее; она вызывала в воображении смутные картины, в ушах у него уже стояло бормотание форсайтских языков. Джемса охватывал ужас перед тем, что гласность так близко коснется его жизни, жизни его сына! Luckily, she had no money-a beggarly fifty pound a year! Счастье, что у нее нет собственных средств -какие-то нищенские пятьдесят фунтов в год. And he thought of the deceased Heron, who had had nothing to leave her, with contempt. И он с пренебрежением вспомнил покойного Эрона, который ничего не оставил ей. Brooding over his glass, his long legs twisted under the table, he quite omitted to rise when the ladies left the room. Насупившись над бокалом вина, скрестив под столом свои длинные ноги. Джемс даже забыл встать, когда дамы покидали столовую. He would have to speak to Soames-would have to put him on his guard; they could not go on like this, now that such a contingency had occurred to him. Придется поговорить с Сомсом, придется предостеречь его; после всего, что случилось, так продолжаться не может. And he noticed with sour disfavour that June had left her wine-glasses full of wine. И он с раздражением заметил, что Джун не прикоснулась к вину. 'That little, thing's at the bottom of it all,' he mused; "Все зло в этой девчонке, - размышлял он. ' Irene'd never have thought of it herself.' - Ирэн сама никогда бы до этого не додумалась". James was a man of imagination. Джемс был человек с богатым воображением. The voice of Swithin roused him from his reverie. Его размышления прервал голос Суизина. "I gave four hundred pounds for it," he was saying. - Я заплатил за нее четыреста фунтов, - говорил он. "Of course it's a regular work of art." - Это настоящее произведение искусства. "Four hundred! - Четыреста фунтов! H'm! that's a lot of money!" chimed in Nicholas. Уйма денег! - отозвался Николае. The object alluded to was an elaborate group of statuary in Italian marble, which, placed upon a lofty stand (also of marble), diffused an atmosphere of culture throughout the room. Вещь, о которой шла речь, - замысловатая скульптурная группа итальянского мрамора, поставленная на высокий постамент (тоже из мрамора), - распространяла в комнате атмосферу утонченной культуры. The subsidiary figures, of which there were six, female, nude, and of highly ornate workmanship, were all pointing towards the central figure, also nude, and female, who was pointing at herself; and all this gave the observer a very pleasant sense of her extreme value. Затейливой работы нижние фигурки обнаженных женщин в количестве шести штук указывали на центральную, тоже обнаженную и тоже женскую, фигуру, которая в свою очередь указывала на себя; все в целом создавало у зрителя весьма приятную уверенность в исключительной ценности этой неизвестной особы. Aunt Juley, nearly opposite, had had the greatest difficulty in not looking at it all the evening. Тетя Джули, весь вечер сидевшая напротив нее, прилагала большие усилия, чтобы не смотреть в том направлении. Old Jolyon spoke; it was he who had started the discussion. Заговорил старый Джолион; он и начал весь спор. "Four hundred fiddlesticks! - Четыреста фунтов! Don't tell me you gave four hundred for that?" Ты заплатил за это четыреста фунтов? Between the points of his collar Swithin's chin made the second painful oscillatory movement of the evening. Тут Суизин во второй раз за вечер осторожно повел головой, ощущая при этом, как острые уголки воротничка впиваются ему в шею. "Four-hundred-pounds, of English money; not a farthing less. - Четыре сотни фунтов английскими деньгами, ни фартингом меньше. I don't regret it. И не раскаиваюсь. It's not common English-it's genuine modern Italian!" Это не наша работа, это современная итальянская скульптура! Soames raised the corner of his lip in a smile, and looked across at Bosinney. Сомс улыбнулся уголками губ и взглянул на Боснии. The architect was grinning behind the fumes of his cigarette. Архитектор усмехался, плавая в облаках папиросного дыма. Now, indeed, he looked more like a buccaneer. Вот теперь действительно в нем есть что-то пиратское. "There's a lot of work about it," remarked James hastily, who was really moved by the size of the group. - Сложная работа! - поторопился сказать Джемс, на которого размеры группы произвели большое впечатление. "It'd sell well at Jobson's." - Хорошо пошла бы у Джонсона. "The poor foreign dey-vil that made it," went on Swithin, "asked me five hundred-I gave him four. - Этот итальяшка, который ее сделал, - продолжал Суизин, - запросил с меня пятьсот фунтов - я дал четыреста. It's worth eight. А вещь стоит все восемьсот. Looked half-starved, poor dey-vil!" У бедняги был такой вид, будто он умирает с голоду! "Ah!" chimed in Nicholas suddenly, "poor, seedy-lookin' chaps, these artists; it's a wonder to me how they live. - А! - откликнулся вдруг Николае. - Все эти артисты такие жалкие, просто не понимаю, как они живут. Now, there's young Flageoletti, that Fanny and the girls are always hav'in' in, to play the fiddle; if he makes a hundred a year it's as much as ever he does!" Например, этот Флажолетти, которого Фэнни и девочки постоянно приглашают поиграть; дай бог, чтобы он зарабатывал сотню в год! James shook his head. Джемс покачал головой. "Ah!" he said, - Да-а! - сказал он. "I don't know how they live!" - Я понятия не имею, на что они живут! Old Jolyon had risen, and, cigar in mouth, went to inspect the group at close quarters. Старый Джолион встал и, не вынимая сигары изо рта, подошел к группе, чтобы как следует рассмотреть ее. "Wouldn't have given two for it!" he pronounced at last. - Двухсот бы не дал! - заявил он наконец. Soames saw his father and Nicholas glance at each other anxiously; and, on the other side of Swithin, Bosinney, still shrouded in smoke. Сомс посмотрел на отца и Николаев, испуганно переглянувшихся, и на сидевшего рядом с Суизиной Боснии, все еще окутанного дымом. 'I wonder what he thinks of it?' thought Soames, who knew well enough that this group was hopelessly vieux jeu; hopelessly of the last generation. "Интересно бы узнать его мнение", - подумал Сомс, прекрасно знавший, что группа эта безнадежно vieux jeu [4], безнадежно устарела, по крайней мере на целое поколение. There was no longer any sale at Jobson's for such works of art. У Джобсона такие вещи уже давно не идут. Swithin's answer came at last. Наконец раздался ответ Суизина: "You never knew anything about a statue. - Ты ничего не смыслишь в скульптуре. You've got your pictures, and that's all!" Твое дело картины - и только! Old Jolyon walked back to his seat, puffing his cigar. It was not likely that he was going to be drawn into an argument with an obstinate beggar like Swithin, pig-headed as a mule, who had never known a statue from a--straw hat. Старый Джолион вернулся на место, попыхивая сигарой Он, конечно, не станет затевать спор с этим тупоголовым Суизином, упрямым как осел, не умеющим отличить статую от соломенной шляпы. "Stucco!" was all he said. - Гипс! - вот все, что он сказал. It had long been physically impossible for Swithin to start; his fist came down on the table. Долгое время Суизин просто не мог открыть рот; он стукнул кулаком по столу. "Stucco! - Гипс! I should like to see anything you've got in your house half as good!" Поищи-ка у себя в доме хоть что-нибудь подобное этой вещи! And behind his speech seemed to sound again that rumbling violence of primitive generations. И в его словах снова послышалась клокочущая ярость первобытных поколений. It was James who saved the situation. Спас положение Джемс. "Now, what do you say, Mr. Bosinney? - Ну, а вы что скажете, мистер Босини? You're an architect; you ought to know all about statues and things!" Вы архитектор, вам ведь полагается знать толк во всяких статуях и тому подобных вещах! Every eye was turned upon Bosinney; all waited with a strange, suspicious look for his answer. Взоры всех обратились на архитектора; все ждали ответа Боснии, настороженно и недоверчиво поглядывая на него. And Soames, speaking for the first time, asked: И Сомс, в первый раз вмешавшись в разговор, спросил: "Yes, Bosinney, what do you say?" - В самом деле, Босини, что вы скажете? Bosinney replied coolly: Босини спокойно ответил: "The work is a remarkable one." - Вещь замечательная. His words were addressed to Swithin, his eyes smiled slyly at old Jolyon; only Soames remained unsatisfied. Он обращался к Суизину, а глаза его хитро улыбались старому Джолиону; один Сомс остался неудовлетворенным. "Remarkable for what?" - Замечательная? Чем? "For its naivete" - Своей наивностью. The answer was followed by an impressive silence; Swithin alone was not sure whether a compliment was intended. Наступило выразительное молчание; только один Суизин не был окончательно уверен в том, следует ли это понимать как комплимент или нет. CHAPTER IV-PROJECTION OF THE HOUSE IV ПРОЕКТ НОВОГО ДОМА Soames Forsyte walked out of his green-painted front door three days after the dinner at Swithin's, and looking back from across the Square, confirmed his impression that the house wanted painting. Через три дня после обеда у Суизина Сомс Форсайт, выйдя на улицу, затворил за собой выкрашенную в зеленую краску парадную дверь своего дома и, оглянувшись с середины сквера, окончательно убедился, что дом необходимо окрасить заново. He had left his wife sitting on the sofa in the drawing-room, her hands crossed in her lap, manifestly waiting for him to go out. Он оставил жену в гостиной - она сидела на диване, сложив руки на коленях, и, очевидно, ждала, когда он уйдет. This was not unusual. В этом не было ничего необычного. It happened, in fact, every day. В сущности говоря, так случалось ежедневно. He could not understand what she found wrong with him. Он не мог понять, почему Ирэн так плохо относится к нему. It was not as if he drank! Ведь он как будто не пьяница! Did he run into debt, or gamble, or swear; was he violent; were his friends rackety; did he stay out at night? Разве он влез в долги, играет в карты, несдержан на язык, груб; разве он заводит предосудительные знакомства; проводит ночи вне дома? On the contrary. Совсем наоборот! The profound, subdued aversion which he felt in his wife was a mystery to him, and a source of the most terrible irritation. Глубоко затаенная неприязнь, которую Сомс чувствовал в Ирэн по отношению к себе, оставалась для него загадкой и служила источником сильнейшего раздражения. That she had made a mistake, and did not love him, had tried to love him and could not love him, was obviously no reason. То, что ее замужество было ошибкой и она не любила его, Сомса, старалась полюбить и не смогла, - все это, разумеется, не причина. He that could imagine so outlandish a cause for his wife's not getting on with him was certainly no Forsyte. Тот, кто способен представить себе такую нелепую причину для объяснения ее натянутых отношений с мужем, не может называться Форсайтом. Soames was forced, therefore, to set the blame entirely down to his wife. И поэтому Сомсу приходилось во всем винить жену. He had never met a woman so capable of inspiring affection. Никогда в жизни не встречал он женщины, которая бы так влекла к себе. They could not go anywhere without his seeing how all the men were attracted by her; their looks, manners, voices, betrayed it; her behaviour under this attention had been beyond reproach. Где бы они ни появлялись вместе. Сомс неизменно замечал, как все мужчины тянулись к Ирэн: взгляды, движения, голос выдавали их; окруженная таким вниманием, она держалась безукоризненно. That she was one of those women-not too common in the Anglo-Saxon race-born to be loved and to love, who when not loving are not living, had certainly never even occurred to him. Мысль о том, что Ирэн была одной из тех женщин, не часто встречающихся в англо-саксонской расе, которые рождены любить и быть любимыми, для которых без любви нет жизни, разумеется, ни разу не пришла ему в голову. Her power of attraction, he regarded as part of her value as his property; but it made him, indeed, suspect that she could give as well as receive; and she gave him nothing! Он смотрел на ее обаяние как на часть той ценности, которую она собой представляла, будучи его вещью, но это наводило на мысль, что Ирэн могла не только получать, но и дарить; а ему она ничего не дарила! 'Then why did she marry me?' was his continual thought. "Но зачем же тогда было выходить за меня замуж?" непрестанно думал Сомс. He had forgotten his courtship; that year and a half when he had besieged and lain in wait for her, devising schemes for her entertainment, giving her presents, proposing to her periodically, and keeping her other admirers away with his perpetual presence. Он уже забыл время своего сватовства - те полтора года, когда он осаждал и преследовал Ирэн, измышляя всяческие способы, чтобы развлечь ее, поднося подарки, раз за разом делая ей предложение и отваживая других поклонников своим постоянным присутствием. He had forgotten the day when, adroitly taking advantage of an acute phase of her dislike to her home surroundings, he crowned his labours with success. Он уже забыл тот день, когда, умело воспользовавшись приступом отвращения, которое вызывала у нее домашняя обстановка, он увенчал свои старания успехом. If he remembered anything, it was the dainty capriciousness with which the gold-haired, dark-eyed girl had treated him. Если Сомс и помнил что-нибудь, так только ту капризную грацию, с которой золотоволосая темноглазая девушка обращалась с ним. He certainly did not remember the look on her face-strange, passive, appealing-when suddenly one day she had yielded, and said that she would marry him. И, разумеется, он не помнил выражения ее лица -выражения отчужденности, покорности и мольбы, - когда в один прекрасный день она сдалась и сказала, что будет его женой. It had been one of those real devoted wooings which books and people praise, when the lover is at length rewarded for hammering the iron till it is malleable, and all must be happy ever after as the wedding bells. Это было то настоящее пылкое поклонение, столь превозносимое и писателями и простыми смертными, когда влюбленный, сумев наконец сделать металл податливым, получает награду за свои труды и вступает в жизнь счастливую, как звон свадебных колоколов. Soames walked eastwards, mousing doggedly along on the shady side. Сомс повернул в восточном направлении, упрямо держась теневой стороны улицы. The house wanted doing, up, unless he decided to move into the country, and build. Дом необходимо отремонтировать или надо строиться за городом и переезжать туда. For the hundredth time that month he turned over this problem. В сотый раз за последний месяц он принялся обдумывать этот план. There was no use in rushing into things! Никогда не следует торопиться! He was very comfortably off, with an increasing income getting on for three thousand a year; but his invested capital was not perhaps so large as his father believed-James had a tendency to expect that his children should be better off than they were. Средства есть, доходы вырастают до трех тысяч фунтов в год; правда, капитал у него не такой солидный, как считает отец, - Джемс был склонен преувеличивать состояние своих детей. 'I can manage eight thousand easily enough,' he thought, 'without calling in either Robertson's or Nicholl's.' "Тысяч восемь я легко могу потратить, -соображал Сомс, - и не надо будет обращаться к Робертсону или к Николлу". He had stopped to look in at a picture shop, for Soames was an 'amateur' of pictures, and had a little-room in No. Он остановился у одной из витрин, где были выставлены картины. 62, Montpellier Square, full of canvases, stacked against the wall, which he had no room to hang. Сомс был "любителем" живописи: небольшая комната в доме N 62 на Монпелье-сквер была заполнена холстами, стоявшими вдоль стен, так как их не где было вешать. He brought them home with him on his way back from the City, generally after dark, and would enter this room on Sunday afternoons, to spend hours turning the pictures to the light, examining the marks on their backs, and occasionally making notes. Он привозил картины домой, возвращаясь из Сити обычно уже в сумерках, а по воскресеньям заходил в эту комнату и целыми часами поворачивал картины к свету, изучал надписи на обороте и время от времени отмечал что-то в записной книжке. They were nearly all landscapes with figures in the foreground, a sign of some mysterious revolt against London, its tall houses, its interminable streets, where his life and the lives of his breed and class were passed. По большей части это были пейзажи с фигурами на переднем плане - символ какого-то тайного протеста против Лондона с его высокими домами и бесконечными улицами, где протекала его жизнь и жизнь людей его племени и класса. Every now and then he would take one or two pictures away with him in a cab, and stop at Jobson's on his way into the City. Иногда Сомс брал одну-две картины и, отправляясь в Сити, останавливал кэб у Джобсона. He rarely showed them to anyone; Irene, whose opinion he secretly respected and perhaps for that reason never solicited, had only been into the room on rare occasions, in discharge of some wifely duty. Он редко показывал кому-нибудь свою коллекцию. Ирэн, мнение которой он втайне уважал и, вероятно, поэтому никогда о нем не справлялся, бывала здесь очень редко - только в тех случаях, когда ее призывал долг хозяйки. She was not asked to look at the pictures, and she never did. Ей не предлагали посмотреть картины, и она не смотрела их. To Soames this was another grievance. Для Сомса это было еще одним поводом для обиды. He hated that pride of hers, and secretly dreaded it. Он ненавидел эту гордость и втайне боялся ее. In the plate-glass window of the picture shop his image stood and looked at him. С зеркального стекла витрины на Сомса смотрело... его собственное отражение. His sleek hair under the brim of the tall hat had a sheen like the hat itself; his cheeks, pale and flat, the line of his clean-shaven lips, his firm chin with its greyish shaven tinge, and the buttoned strictness of his black cut-away coat, conveyed an appearance of reserve and secrecy, of imperturbable, enforced composure; but his eyes, cold,-grey, strained-looking, with a line in the brow between them, examined him wistfully, as if they knew of a secret weakness. На гладких волосах, видневшихся из-под полей цилиндра, лежал такой же глянец, как и на самом цилиндре; бледное узкое лицо, линия чисто выбритых губ, твердый подбородок со стальным отливом от бритья и строгость застегнутой на все пуговицы черной визитки придавали ему замкнутый и непроницаемый вид, пронизывали весь облик невозмутимым, подчеркнутым самообладанием; только глаза - холодные, серые, напряженные, с залегшей между бровями складкой - глядели на Сомса печально, словно знали его тайную слабость. He noted the subjects of the pictures, the names of the painters, made a calculation of their values, but without the satisfaction he usually derived from this inward appraisement, and walked on. Он рассмотрел картины, подписи художников, прикинул, сколько эти вещи могут стоить, не испытывая удовлетворения, которое обычно доставляла ему такая мысленная оценка, и пошел дальше. No. 62 would do well enough for another year, if he decided to build! В доме N 62 можно прожить еще с год, если решиться строить новый! The times were good for building, money had not been so dear for years; and the site he had seen at Robin Hill, when he had gone down there in the spring to inspect the Nicholl mortgage-what could be better! Время для стройки самое подходящее: деньги уже давно не были так дороги; а лучше того места, которое он присмотрел в Робин-Хилле весной, когда ездил туда по делу Николла, ничего и быть не может! Within twelve miles of Hyde Park Corner, the value of the land certain to go up, would always fetch more than he gave for it; so that a house, if built in really good style, was a first-class investment. Двенадцать миль от Хайд-парка, цены на землю наверняка поднимутся, всегда можно будет получить больше, чем заплатил; такой дом, если его выстроить в хорошем стиле, - верные деньги. The notion of being the one member of his family with a country house weighed but little with him; for to a true Forsyte, sentiment, even the sentiment of social position, was a luxury only to be indulged in after his appetite for more material pleasure had been satisfied. Сознание, что он единственный в семье будет обладателем загородного дома, не имело особенного значения для Сомса; истый Форсайт считает всякие сентименты, даже сентименты, связанные с общественным положением, роскошью, о которой можно думать только после того, как аппетиты будут утолены другими, более существенными вещами. To get Irene out of London, away from opportunities of going about and seeing people, away from her friends and those who put ideas into her head! Увезти Ирэн из Лондона, лишить ее возможности встречаться с людьми, увезти от друзей и от тех, кто сбивает ее с толку! That was the thing! Вот что самое главное! She was too thick with June! Она слишком подружилась с Джун! June disliked him. Джун его не любит. He returned the sentiment. Он отвечает ей тем же. They were of the same blood. Они ведь одной крови! It would be everything to get Irene out of town. Увезти Ирэн за город - в этом все. The house would please her, she would enjoy messing about with the decoration, she was very artistic! Дом ей понравится, она с удовольствием возьмет на себя хлопоты по меблировке - ведь у нее такая художественная натура! The house must be in good style, something that would always be certain to command a price, something unique, like that last house of Parkes, which had a tower; but Parkes had himself said that his architect was ruinous. Дом нужно выстроить в хорошем стиле, чтобы стоимость его сразу бросалась в глаза, -что-нибудь единственное в своем роде, как дом Паркса с башней; но Парке сам рассказывал, что архитектор разорил его. You never knew where you were with those fellows; if they had a name they ran you into no end of expense and were conceited into the bargain. От этих людей всего можно ждать: если архитектор с именем, он втравит в такие расходы, что только держись, да еще заставит считаться со своими причудами. And a common architect was no good-the memory of Parkes' tower precluded the employment of a common architect: Брать же рядового архитектора не стоит - башня Паркса исключала всякую возможность приглашения рядового архитектора. This was why he had thought of Bosinney. Вот почему Сомс подумал о Боснии. Since the dinner at Swithin's he had made enquiries, the result of which had been meagre, but encouraging: "One of the new school." После обеда у Суизина он навел справки, в результате которых получил скудные, но вместе с тем утешительные сведения: "архитектор новой школы". "Clever?" - Талантливый? "As clever as you like-a bit-a bit up in the air!" - Безусловно талантливый, только немножко... немножко витает в облаках! He had not been able to discover what houses Bosinney had built, nor what his charges were. Сомсу так и не удалось разузнать, какие дома Боснии уже построил и сколько он берет. The impression he gathered was that he would be able to make his own terms. Впечатление же создалось такое, что можно будет поставить свои условия. The more he reflected on the idea, the more he liked it. Чем больше Сомс думал об этом плане, тем больше он ему нравился. It would be keeping the thing in the family, with Forsytes almost an instinct; and he would be able to get 'favoured-nation,' if not nominal terms-only fair, considering the chance to Bosinney of displaying his talents, for this house must be no common edifice. Все будет обделано в семейном кругу, к чему Форсайты стремятся почти инстинктивно; кроме того. Сомс сможет "приобрести" архитектора, если и не совсем по дешевке, то с "пониженной пошлиной", а это только справедливо, принимая во внимание, что Босини будет предоставлена возможность обнаружить свои таланты, так как дом Сомса не должен быть заурядным домом. Soames reflected complacently on the work it would be sure to bring the young man; for, like every Forsyte, he could be a thorough optimist when there was anything to be had out of it. Мысль о том, что молодой человек получит хорошую работу, доставляла ему удовольствие. Сомс, как и все Форсайты, обладал непоколебимым оптимизмом, когда из оптимизма можно было извлечь выгоду. Bosinney's office was in Sloane Street, close at, hand, so that he would be able to keep his eye continually on the plans. Контора Босини помещается на Слоун-стрит, совсем под рукой, можно будет следить за разработкой проекта. Again, Irene would not be to likely to object to leave London if her greatest friend's lover were given the job. К тому же Ирэн вряд ли станет возражать против переезда за город, если при этом условии жених ее лучшей подруги получит работу. June's marriage might depend on it. Может быть, от этого будет зависеть счастье Джун. Irene could not decently stand in the way of June's marriage; she would never do that, he knew her too well. Ирэн не захочет мешать ее счастью; ни в коем случае не захочет, ведь он ее знает. And June would be pleased; of this he saw the advantage. И Джун останется довольна; а в этом есть известная выгода. Bosinney looked clever, but he had also-and-it was one of his great attractions-an air as if he did not quite know on which side his bread were buttered; he should be easy to deal with in money matters. Босини на вид очень толковый малый, но, помимо всего прочего, у него есть одна черта, чрезвычайно привлекательная: в деловом отношении он несомненный простачок -денежный вопрос с ним будет нетрудно уладить. Soames made this reflection in no defrauding spirit; it was the natural attitude of his mind-of the mind of any good business man-of all those thousands of good business men through whom he was threading his way up Ludgate Hill. Сомс пришел к этому выводу без всякого намерения надуть Босини: таков был образ мышления у него и у всякого хорошего дельца - у тысячи хороших дельцов, сквозь толпы которых он пробирался по Лэдгейт-Хилл. Thus he fulfilled the inscrutable laws of his great class-of human nature itself-when he reflected, with a sense of comfort, that Bosinney would be easy to deal with in money matters. И, с удовлетворением размышляя о том, что с Босини будет нетрудно уладить денежный вопрос. Сомс подчинялся сокровенным законам великого класса, к которому он принадлежал, - законам самой природы. While he elbowed his way on, his eyes, which he usually kept fixed on the ground before his feet, were attracted upwards by the dome of St. Paul's. Пробираясь сквозь толпу, Сомс, обычно смотревший себе под ноги во время ходьбы, поднял глаза на собор св. Павла. It had a peculiar fascination for him, that old dome, and not once, but twice or three times a week, would he halt in his daily pilgrimage to enter beneath and stop in the side aisles for five or ten minutes, scrutinizing the names and epitaphs on the monuments. Старый собор чем-то притягивал его к себе, и Сомс не один, а два и три раза в неделю заходил сюда во время своих дневных странствований и по пять, по десять минут стоял в боковых приделах, читая имена и эпитафии на гробницах. The attraction for him of this great church was inexplicable, unless it enabled him to concentrate his thoughts on the business of the day. Трудно сказать, чем привлекал Сомса этот величественный храм, разве только тем, что здесь ему было легче собраться с мыслями о деловом дне. If any affair of particular moment, or demanding peculiar acuteness, was weighing on his mind, he invariably went in, to wander with mouse-like attention from epitaph to epitaph. Если голова его была занята каким-нибудь особенно важным или требующим особенной проницательности делом, он всякий раз заглядывал сюда и неслышно, как мышь, бродил от одной гробницы к другой. Then retiring in the same noiseless way, he would hold steadily on up Cheapside, a thought more of dogged purpose in his gait, as though he had seen something which he had made up his mind to buy. Потом, так же бесшумно выйдя на улицу, он твердыми шагами шел по Чипсайд, и в походке его чувствовалось еще большее упорство, как будто он шел с твердым намерением купить вещь, которая только что привлекла к себе его внимание. He went in this morning, but, instead of stealing from monument to monument, turned his eyes upwards to the columns and spacings of the walls, and remained motionless. Сомс зашел в собор и в это утро, но, вместо того чтобы бродить от эпитафии к эпитафии, перевел глаза на колонны и пролеты стен и замер в неподвижности. His uplifted face, with the awed and wistful look which faces take on themselves in church, was whitened to a chalky hue in the vast building. Под громадными сводами собора его запрокинутое лицо, благоговейное и задумчивое, какими становятся все лица в церкви, казалось белым от падавшего на него мелового отсвета. His gloved hands were clasped in front over the handle of his umbrella. Руки в перчатках сжимали зонтик, который он держал прямо перед собой. He lifted them. Сомс поднял их. Some sacred inspiration perhaps had come to him. Может быть, на него снизошло святое вдохновение. 'Yes,' he thought, 'I must have room to hang my pictures. "Да, - мысленно сказал Сомс, - надо же когда-нибудь развесить картины". That evening, on his return from the City, he called at Bosinney's office. В тот же вечер, возвращаясь из Сити, он зашел к Босини. He found the architect in his shirt-sleeves, smoking a pipe, and ruling off lines on a plan. Архитектор сидел без пиджака, с трубкой в зубах, и чертил какой-то план. Soames refused a drink, and came at once to the point. Сомс отказался от вина и сразу перешел к делу. "If you've nothing better to do on Sunday, come down with me to Robin Hill, and give me your opinion on a building site." - Если в воскресенье у вас не предвидится ничего более интересного, давайте съездим в Робин-Хилл, я хочу посоветоваться с вами относительно одного участка для постройки. "Are you going to build?" - Вы думаете строиться? "Perhaps," said Soames; "but don't speak of it. - Может быть, - сказал Сомс, - только никому не рассказывайте об этом. I just want your opinion." Я просто хочу посоветоваться с вами. "Quite so," said the architect. - Понимаю, - сказал архитектор. Soames peered about the room. Сомс оглядел комнату. "You're rather high up here," he remarked. - Высоко вы забрались! - заметил он. Any information he could gather about the nature and scope of Bosinney's business would be all to the good. Все подробности о характере и размерах работы Босини, которые ему удастся подметить, могут пригодиться в будущем. "It does well enough for me so far," answered the architect. - Пока что мне здесь удобно, - ответил Босини. "You're accustomed to the swells." - Вы просто привыкли к роскоши. He knocked out his pipe, but replaced it empty between his teeth; it assisted him perhaps to carry on the conversation. Он выбил трубку и, пустую, опять сунул ее в рот, - так, вероятно, ему было легче разговаривать. Soames noted a hollow in each cheek, made as it were by suction. Сомс заметил, что щеки у Босини впалые, должно быть, от постоянного сосания трубки. "What do you pay for an office like this?" said he. - Сколько вы платите за такое помещение? -спросил он. "Fifty too much," replied Bosinney. - Пятьдесят, и не плачу, а переплачиваю, - ответил Босини. This answer impressed Soames favourably. Ответ произвел на Сомса благоприятное впечатление. "I suppose it is dear," he said. - Да, дороговато, - сказал он. "I'll call for you-on Sunday about eleven." - Я заеду за вами в воскресенье часов в одиннадцать. The following Sunday therefore he called for Bosinney in a hansom, and drove him to the station. И в следующее воскресенье он заехал за Босини в кабриолете и повез его на вокзал. On arriving at Robin Hill, they found no cab, and started to walk the mile and a half to the site. На станции в Робин-Хилле лошадей не оказалось, и они прошли полторы мили до участка пешком. It was the 1 st of August-a perfect day, with a burning sun and cloudless sky-and in the straight, narrow road leading up the hill their feet kicked up a yellow dust. Было первое августа - прекрасный жаркий день; в небе ни облака. Их башмаки поднимали желтую пыль на прямой узкой дороге, взбегавшей на вершину холма. "Gravel soil," remarked Soames, and sideways he glanced at the coat Bosinney wore. - Гравий, - заметил Сомс и поглядел искоса на пальто Босини. Into the side-pockets of this coat were thrust bundles of papers, and under one arm was carried a queer-looking stick. Из карманов этого пальто торчали связки бумаг, под мышкой архитектор нес какую-то замысловатую палку. Soames noted these and other peculiarities. Сомс заметил эти, а также и еще кое-какие подробности. No one but a clever man, or, indeed, a buccaneer, would have taken such liberties with his appearance; and though these eccentricities were revolting to Soames, he derived a certain satisfaction from them, as evidence of qualities by which he must inevitably profit. Только талантливый человек или действительно "пират" мог позволить себе такую небрежность в костюме; и хотя эксцентричность Босини возмущала Сомса, до некоторой степени он даже остался доволен ею как признаком известных качеств, суливших ему самому выгоду. If the fellow could build houses, what did his clothes matter? Если этот малый умеет строить дома, стоило обращать внимание на его костюм? "I told you," he said, "that I want this house to be a surprise, so don't say anything about it. - Я уже говорил вам, что пока держу постройку в секрете, - сказал Сомс, - и вы тоже никому не рассказывайте. I never talk of my affairs until they're carried through." Я никогда не говорю о своих делах, пока они не закончены. Bosinney nodded. Босини мотнул головой. "Let women into your plans," pursued Soames, "and you never know where it'll end." - Только заикнитесь женщине о своих планах, -продолжал Сомс, - конца не увидишь болтовне. "Ah!" - Да-а! - сказал Босини. Said Bosinney, "women are the devil!" - Уж эти женщины! This feeling had long been at the-bottom of Soames's heart; he had never, however, put it into words. В глубине души Сомс давно пришел к такому же заключению; правда, он никогда не высказывал этой мысли вслух. "Oh!" he Muttered, "so you're beginning to...." - А! - пробормотал Сомс. He stopped, but added, with an uncontrollable burst of spite: "June's got a temper of her own-always had." - Значит, вы уже начинаете... - он запнулся, но не сдержал себя и закончил с раздражением: - Джун тоже с характером всегда этим отличалась. "A temper's not a bad thing in an angel." - Характер не такая уж плохая вещь для ангела. Soames had never called Irene an angel. Сомс никогда не называл Ирэн ангелом. He could not so have violated his best instincts, letting other people into the secret of her value, and giving himself away. Он не мог насиловать свой характер, раскрывая посторонним ее ценность и тем самым выдавая себя. He made no reply. Пришлось промолчать. They had struck into a half-made road across a warren. Запущенная дорога вывела их на пустырь. A cart-track led at right-angles to a gravel pit, beyond which the chimneys of a cottage rose amongst a clump of trees at the border of a thick wood. Колеи заворачивали под прямым углом к разработкам гравия, за которыми, среди кучки деревьев на опушке густого леса, поднимались трубы коттеджа. Tussocks of feathery grass covered the rough surface of the ground, and out of these the larks soared into the haze of sunshine. Пучки пушистой травы покрывали сухую землю, и жаворонки взлетали из ее зарослей прямо в сияющее небо. On the far horizon, over a countless succession of fields and hedges, rose a line of downs. Вдали, на горизонте, за бесконечной вереницей изгородей и полей, вставала линия холмов. Soames led till they had crossed to the far side, and there he stopped. Сомс провел Босини в крайний угол пустыря и остановился. It was the chosen site; but now that he was about to divulge the spot to another he had become uneasy. Выбранный участок был здесь; но теперь, когда приходилось показывать его другому, Сомс пришел в замешательство. "The agent lives in that cottage," he said; "he'll give us some lunch-we'd better have lunch before we go into this matter." - Агент живет вон в том коттедже, он даст нам позавтракать, давайте сначала поедим, а потом уже приступим к делу, - сказал Сомс. He again took the lead to the cottage, where the agent, a tall man named Oliver, with a heavy face and grizzled beard, welcomed them. Он снова пошел первым к коттеджу, где их встретил агент Оливер, высокий человек с мясистым лицом и седеющей бородой. During lunch, which Soames hardly touched, he kept looking at Bosinney, and once or twice passed his silk handkerchief stealthily over his forehead. За завтраком Сомс почти ничего не ел, разглядывал Босини и раза два украдкой вытер лоб шелковым носовым платком. The meal came to an end at last, and Bosinney rose. Наконец завтрак кончился, и Босини встал. "I dare say you've got business to talk over," he said; "I'll just go and nose about a bit." - Вам, вероятно, надо переговорить о делах, -сказал он, - а я пока что пойду осмотрюсь немного. Without waiting for a reply he strolled out. - И, не дожидаясь ответа, вышел. Soames was solicitor to this estate, and he spent nearly an hour in the agent's company, looking at ground-plans and discussing the Nicholl and other mortgages; it was as it were by an afterthought that he brought up the question of the building site. Сомс (он был поверенным владельца имения) провел в обществе агента около часа, рассматривая планы участков и обсуждая закладные Николла и других своих доверителей; и в конце, как будто вспомнив вдруг об интересующем его деле, перевел разговор на другую тему. "Your people," he said, "ought to come down in their price to me, considering that I shall be the first to build." - Ваши хозяева, - сказал он, - должны уступить мне подешевле, ведь я первый начинаю здесь строиться. Oliver shook his head. Оливер покачал головой. The site you've fixed on, Sir, he said, "is the cheapest we've got. - Участок, который вы себе присмотрели, сэр, -сказал он, - считается у нас самым дешевым. Sites at the top of the slope are dearer by a good bit." Те, что на вершине холма, будут подороже. "Mind," said Soames, "I've not decided; it's quite possible I shan't build at all. - Имейте в виду, - сказал Сомс, - что я еще не решил окончательно; весьма возможно, что я раздумаю строиться. The ground rent's very high." Налоги чересчур высоки. "Well, Mr. Forsyte, I shall be sorry if you go off, and I think you'll make a mistake, Sir. - Что ж, мистер Форсайт, очень жаль, если вы раздумаете; по-моему, это будет ошибкой с вашей стороны, сэр. There's not a bit of land near London with such a view as this, nor one that's cheaper, all things considered; we've only to advertise, to get a mob of people after it." Разве вы найдете под Лондоном другой участок с таким прекрасным видом и за такую цену? Нам стоит только дать публикацию - отбоя не будет от покупателей. They looked at each other. Они взглянули друг на друга. Their faces said very plainly: На их лицах было ясно написано: 'I respect you as a man of business; and you can't expect me to believe a word you say.' "Я уважаю вас как делового человека, но не надейтесь, что я поверю хоть одному - вашему слову". Well, repeated Soames, "I haven't made up my mind; the thing will very likely go off!" - Ну что ж, - повторил Сомс, - я окончательно не решаю, очень возможно, что ничего не выйдет! With these words, taking up his umbrella, he put his chilly hand into the agent's, withdrew it without the faintest pressure, and went out into the sun. - С этими словами он взял зонтик, сунул агенту свои холодные пальцы и, отдернув их без малейшего рукопожатия, вышел на солнце. He walked slowly back towards the site in deep thought. Погрузившись в глубокое раздумье, он медленно шел к облюбованному участку. His instinct told him that what the agent had said was true. Инстинкт подсказывал ему, что агент говорил правду. A cheap site. Участок дешевый. And the beauty of it was, that he knew the agent did not really think it cheap; so that his own intuitive knowledge was a victory over the agent's. Но самая прелесть была в том, что агент, как Сомс был уверен, в действительности не считал участок дешевым; значит, его собственная интуиция взяла верх над интуицией агента. 'Cheap or not, I mean to have it,' he thought. "Дешево или дорого, я все равно куплю", - думал Сомс. The larks sprang up in front of his feet, the air was full of butterflies, a sweet fragrance rose from the wild grasses. Жаворонки взлетали у него прямо из-под ног, в воздухе порхали бабочки, от густой травы шел нежный запах. The sappy scent of the bracken stole forth from the wood, where, hidden in the depths, pigeons were cooing, and from afar on the warm breeze, came the rhythmic chiming of church bells. Из леса, где, спрятавшись в зарослях, ворковали голуби, тянуло папоротником, и теплый ветер нес издалека мерный перезвон колоколов. Soames walked with his eyes on the ground, his lips opening and closing as though in anticipation of a delicious morsel. Сомс шел, опустив глаза, губы его то сжимались, то разжимались, словно в предвкушении лакомого кусочка. But when he arrived at the site, Bosinney was nowhere to be seen. Но, дойдя до места, он не нашел там Боснии. After waiting some little time, he crossed the warren in the direction of the slope. Подождав несколько минут, Сомс пересек пустырь, ведущий к склону холма. He would have shouted, but dreaded the sound of his voice. Он хотел было крикнуть, но побоялся звука собственного голоса. The warren was as lonely as a prairie, its silence only broken by the rustle of rabbits bolting to their holes, and the song of the larks. На лугу было пустынно, как в прериях, тишину нарушала только беготня кроликов, прятавшихся по своим норкам, и песнь жаворонка. Soames, the pioneer-leader of the great Forsyte army advancing to the civilization of this wilderness, felt his spirit daunted by the loneliness, by the invisible singing, and the hot, sweet air. Сомса - вожака головного отряда великой армии Форсайтов, несущих цивилизацию в эту глушь, -угнетали тишина луга, пение незримых жаворонков и душный, пряный воздух. He had begun to retrace his steps when he at last caught sight of Bosinney. Он повернул было назад, но в эту минуту увидел Босини. The architect was sprawling under a large oak tree, whose trunk, with a huge spread of bough and foliage, ragged with age, stood on the verge of the rise. Архитектор лежал, растянувшись под громадным старым дубом, поднимавшим над самым откосом свои могучие ветви с густой листвой. Soames had to touch him on the shoulder before he looked up. Сомсу пришлось тронуть Босини за плечо, чтобы тот заметил его. "Hallo! Forsyte," he said, - Алло, Форсайт! - сказал архитектор. "I've found the very place for your house! - Я нашел самое подходящее место для вашего дома. Look here!" Посмотрите! Soames stood and looked, then he said, coldly: Сомс постоял, посмотрел, потом сказал холодно: "You may be very clever, but this site will cost me half as much again." - Может быть, ваш выбор и неплох, но этот участок обойдется мне в полтора раза дороже. "Hang the cost, man. - Плюньте на цену. Look at the view!" Полюбуйтесь, какой вид! Almost from their feet stretched ripe corn, dipping to a small dark copse beyond. Почти около самых ног у них расстилалось золотистое поле, кончавшееся небольшой темной рощей. A plain of fields and hedges spread to the distant grey-bluedowns. Луга и изгороди уходили к далеким серо-голубым холмам. In a silver streak to the right could be seen the line of the river. Вдали справа серебряной полоской поблескивала река. The sky was so blue, and the sun so bright, that an eternal summer seemed to reign over this prospect. Небо было такое синее, солнце такое горячее, -казалось, что лето царит здесь вечно. Thistledown floated round them, enraptured by the serenity, of the ether. Пушинка чертополоха проплыла мимо них, упоенная безмятежностью воздуха. The heat danced over the corn, and, pervading all, was a soft, insensible hum, like the murmur of bright minutes holding revel between earth and heaven. Над полем дрожал зной, все кругом было пронизано нежным, еле уловимым жужжанием, словно мгновенья радости, в буйном веселье проносившиеся между землей и небом, шептали что-то друг другу. Soames looked. In spite of himself, something swelled in his breast. Сомс продолжал смотреть Против воли что-то ширилось у него в груди. To live here in sight of all this, to be able to point it out to his friends, to talk of it, to possess it! Жить здесь и видеть перед собой этот простор, показывать его знакомым, говорить о нем, владеть им! His cheeks flushed. Щеки его вспыхнули. The warmth, the radiance, the glow, were sinking into his senses as, four years before, Irene's beauty had sunk into his senses and made him long for her. Тепло, блеск, сияние захватило Сомса так же, как четыре года назад его захватила красота Ирэн. He stole a glance at Bosinney, whose eyes, the eyes of the coachman's 'half-tame leopard,' seemed running wild over the landscape. Он взглянул украдкой на Босини, глаза которого -глаза "полудикого леопарда", как его назвал кучер старого Джолиона, - с жадностью блуждали по ландшафту. The sunlight had caught the promontories of the fellow's face, the bumpy cheekbones, the point of his chin, the vertical ridges above his brow; and Soames watched this rugged, enthusiastic, careless face with an unpleasant feeling. Яркое солнце еще сильнее подчеркивало резкие черты его лица, выдающиеся скулы, подбородок, вертикальные складки на лбу; и Сомс с неприязненным чувством глядел на это суровое, вдохновенное, бездумное лицо. A long, soft ripple of wind flowed over the corn, and brought a puff of warm air into their faces. Мягкая волна зыби прошла по полю, и ветер тепло пахнул на них. "I could build you a teaser here," said Bosinney, breaking the silence at last. - Какой дом я бы вам здесь построил! - сказал Босини, прервав наконец молчание. "I dare say," replied Soames, drily. - Ну еще бы! - сухо ответил Сомс. "You haven't got to pay for it." - Ведь вам не придется платить за него. "For about eight thousand I could build you a palace." - Тысяч так за восемь я выстрою вам дворец. Soames had become very pale-a struggle was going on within him. Сомс побледнел - он боролся с собой. He dropped his eyes, and said stubbornly: Потом опустил глаза и сказал упрямо: "I can't afford it." - Мне это не по средствам. And slowly, with his mousing walk, he led the way back to the first site. И направил свои медленные, осторожные шаги обратно на первый участок. They spent some time there going into particulars of the projected house, and then Soames returned to the agent's cottage. Они пробыли там еще некоторое время, обсуждая детали будущего дома, а затем Сомс вернулся в коттедж к агенту. He came out in about half an hour, and, joining Bosinney, started for the station. Через полчаса он вышел и вместе с Босини отправился на станцию. "Well," he said, hardly opening his lips, "I've taken that site of yours, after all." - Так вот, - сказал Сомс, еле разжимая губы, - я все-таки остановился на вашем участке. And again he was silent, confusedly debating how it was that this fellow, whom by habit he despised, should have overborne his own decision. И снова замолчал, недоумевая, каким образом этот человек, которого он не мог не презирать, заставил его, Сомса, изменить свое решение. CHAPTER V-A FORSYTE MENAGE V СЕМЕЙНЫЙ ОЧАГ ФОРСАЙТА Like the enlightened thousands of his class and generation in this great city of London, who no longer believe in red velvet chairs, and know that groups of modern Italian marble are 'vieux jeu,' Soames Forsyte inhabited a house which did what it could. Как и вся просвещенная верхушка лондонцев одного с ним класса и поколения, уже утратившая веру в красную плюшевую мебель и понимавшая, что итальянские мраморные группы современной работы - просто vieux jeu, Сомс Форсайт жил в таком доме, который мог сам постоять за себя. It owned a copper door knocker of individual design, windows which had been altered to open outwards, hanging flower boxes filled with fuchsias, and at the back (a great feature) a little court tiled with jade-green tiles, and surrounded by pink hydrangeas in peacock-blue tubs. На входной его двери висел медный молоток, выполненный по специальному заказу, оконные рамы были переделаны и открывались наружу, в подвесных цветочных ящиках росла фуксия, а за домом (немаловажная деталь) был маленький дворик, вымощенный зелеными плитами и уставленный по краям розовыми гортензиями в ярко-синих горшках. Here, under a parchment-coloured Japanese sunshade covering the whole end, inhabitants or visitors could be screened from the eyes of the curious while they drank tea and examined at their leisure the latest of Soames's little silver boxes. Здесь, под японским тентом цвета пергамента, закрывавшим часть двора, обитатели дома и гости, защищенные от любопытных взоров, пили чай и разглядывали на досуге последние новинки из коллекции табакерок Сомса. The inner decoration favoured the First Empire and William Morris. Внутреннее убранство комнат отдавало дань стилю ампир и Уильяму Моррису. For its size, the house was commodious; there were countless nooks resembling birds' nests, and little things made of silver were deposited like eggs. Дом был хоть и небольшой, но довольно поместительный, с множеством уютных уголков, напоминавших птичьи гнездышки, и множеством серебряных безделушек, которые лежали в этих гнездышках, как яички. In this general perfection two kinds of fastidiousness were at war. На общем фоне этого совершенства вели борьбу два различных вида изысканности. There lived here a mistress who would have dwelt daintily on a desert island; a master whose daintiness was, as it were, an investment, cultivated by the owner for his advancement, in accordance with the laws of competition. Здесь жила хозяйка, которая могла бы окружить себя изяществом даже на необитаемом острове, и хозяин, утонченность которого была, в сущности говоря, капиталом, одним из средств для достижения жизненных успехов в полном соответствии с законами конкуренции. This competitive daintiness had caused Soames in his Marlborough days to be the first boy into white waistcoats in summer, and corduroy waistcoats in winter, had prevented him from ever appearing in public with his tie climbing up his collar, and induced him to dust his patent leather boots before a great multitude assembled on Speech Day to hear him recite Moliere. Эта утонченность, продиктованная законами конкуренции, вынуждала Сомса еще в школе в Молборо первым надевать зимой вельветовый жилет, а летом - белый, не позволяла появляться в обществе с криво сидящим галстуком и однажды заставила его смахнуть пыль с лакированных ботинок на виду у всей публики, собравшейся в день акта слушать, как он будет декламировать Мольера. Skin-like immaculateness had grown over Soames, as over many Londoners; impossible to conceive of him with a hair out of place, a tie deviating one-eighth of an inch from the perpendicular, a collar unglossed! Безупречность приросла к Сомсу и к многим другим лондонцам, как кожа: немыслимо вообразить его с растрепанными волосами, с галстуком, отклонившимся от перпендикуляра на одну восьмую дюйма, с воротничком, не сияющим белизной! He would not have gone without a bath for worlds-it was the fashion to take baths; and how bitter was his scorn of people who omitted them! Никакими силами нельзя было заставить его обойтись без ванны - ванны тогда входили в моду; и какое глубочайшее презрение питал он к тем, кто пренебрегал ежедневной ванной! But Irene could be imagined, like some nymph, bathing in wayside streams, for the joy of the freshness and of seeing her own fair body. А Ирэн могла бы купаться в придорожном ручье, как нимфа, которая рада прохладе и любуется своим прекрасным телом. In this conflict throughout the house the woman had gone to the wall. В этой борьбе, которая велась в стенах дома, женщине пришлось уступить. As in the struggle between Saxon and Celt still going on within the nation, the more impressionable and receptive temperament had had forced on it a conventional superstructure. Так и в поединке между англо-саксонским и кельтским духом, все еще не затихающем внутри наитии, более впечатлительному и податливому темпераменту пришлось примириться с навязанным ему грузом условностей. Thus the house had acquired a close resemblance to hundreds of other houses with the same high aspirations, having become: "И дом Сомса приобрел очень близкое сходство с сотнями других домов, олицетворявших столь же возвышенные стремления, и стал тем, о чем говорили: 'That very charming little house of the Soames Forsytes, quite individual, my dear-really elegant.' "Очаровательный домик у Сомса Форсайта, такой оригинальный, милочка, по-настоящему элегантный!" For Soames Forsyte-read James Peabody, Thomas Atkins, or Emmanuel Spagnoletti, the name in fact of any upper-middle class Englishman in London with any pretensions to taste; and though the decoration be different, the phrase is just. Подставьте вместо Сомса Форсайта Джемса Пибоди, Томаса Аткинса, Эммануила Спаньолетти или любого англичанина из лондонской буржуазии, выказывающего претензии на хороший вкус, и пусть убранство их домов будет несколько различным - оценка эта применима к ним всем. On the evening of August 8, a week after the expedition to Robin Hill, in the dining-room of this house-'quite individual, my dear-really elegant'-Soames and Irene were seated at dinner. Восьмого августа, через неделю после поездки в Робин-Хилл, в столовой этого дома - "такого оригинального, милочка, по-настоящему элегантного" - Сомс и Ирэн сидели вечером за обеденным столом. A hot dinner on Sundays was a little distinguishing elegance common to this house and many others. Г орячий обед по воскресным дням был изысканно-элегантной черточкой, свойственной и этому и многим другим домам. Early in married life Soames had laid down the rule: Вскоре после женитьбы Сомс издал рескрипт: 'The servants must give us hot dinner on Sundays-they've nothing to do but play the concertina.' "Прислуга должна позаботиться о горячем обеде по воскресеньям - все равно бездельничают, играют с утра до вечера на концертино". The custom had produced no revolution. Это нововведение не вызвало революции. For-to Soames a rather deplorable sign-servants were devoted to Irene, who, in defiance of all safe tradition, appeared to recognise their right to a share in the weaknesses of human nature. Слуги - Сомса это всегда коробило - обожали Ирэн, которая, наперекор всем здравым традициям, признавала за" ними право на слабости, свойственные человеческой природе. The happy pair were seated, not opposite each other, but rectangularly, at the handsome rosewood table; they dined without a cloth-a distinguishing elegance-and so far had not spoken a word. Счастливая пара восседала за красивым столом палисандрового дерева не vis-a-vis, а наискось друг от друга; они обедали без скатерти - еще одна изысканно-элегантная черточка - и до сих пор еще не обменялись ни словом. Soames liked to talk during dinner about business, or what he had been buying, and so long as he talked Irene's silence did not distress him. За обедом Сомс любил поговорить о делах, о своих покупках, и, пока он говорил, молчание Ирэн не смущало его. This evening he had found it impossible to talk. Но в этот вечер говорить было трудно. The decision to build had been weighing on his mind all the week, and he had made up his mind to tell her. Решение о постройке нового дома целую неделю не выходило у Сомса из головы, и сегодня, наконец, он собрался поделиться этим с Ирэн. His nervousness about this disclosure irritated him profoundly; she had no business to make him feel like that-a wife and a husband being one person. Волнение, которое он испытывал, готовясь сообщить свою новость, бесило его самого: зачем она ставит его в такое положение - ведь муж и жена едины. She had not looked at him once since they sat down; and he wondered what on earth she had been thinking about all the time. За весь обед она даже ни разу не взглянула на него; и Сомс не мог понять, о чем она думает все это время. It was hard, when a man worked as he did, making money for her-yes, and with an ache in his heart-that she should sit there, looking-looking as if she saw the walls of the room closing in. Тяжело, когда человек трудится так, как трудится он, добывает для нее деньги - да, для нее, и с болью в сердце! - а она сидит здесь и смотрит, смотрит, как будто ждет, что эти стены того и гляди придавят ее. It was enough to make a man get up and leave the table. От одного этого можно встать из-за стола и уйти из комнаты. The light from the rose-shaded lamp fell on her neck and arms-Soames liked her to dine in a low dress, it gave him an inexpressible feeling of superiority to the majority of his acquaintance, whose wives were contented with their best high frocks or with tea-gowns, when they dined at home. Свет лампы, затененной розовым абажуром, падал ей на шею и руки Сомс любил, чтобы Ирэн выходила к обеду декольтированной: это давало ему неизъяснимое чувство превосходства над большинством знакомых, жены которых, обедая дома, ограничивались домашними платьями или закрытыми вечерними туалетами. Under that rosy light her amber-coloured hair and fair skin made strange contrast with her dark brown eyes. В розовом свете лампы янтарные волосы и белая кожа Ирэн так странно подчеркивали ее темно-карие глаза. Could a man own anything prettier than this dining-table with its deep tints, the starry, soft-petalled roses, the ruby-coloured glass, and quaint silver furnishing; could a man own anything prettier than the woman who sat at it? Разве может человек обладать чем-нибудь более прекрасным, чем этот обеденный стол глубоких, сочных тонов, эти нежные лепестки роз, мерцающих, точно звезды, бокалы, отливающие рубином, и изысканное серебро сервировки; разве может человек обладать чем-нибудь более прекрасным, чем эта женщина, которая сидит за его столом? Gratitude was no virtue among Forsytes, who, competitive, and full of common-sense, had no occasion for it; and Soames only experienced a sense of exasperation amounting to pain, that he did not own her as it was his right to own her, that he could not, as by stretching out his hand to that rose, pluck her and sniff the very secrets of her heart. Чувство благодарности не входило в список форсайтских добродетелей - в Форсайтах слишком много здравого смысла и духа соперничества, чтобы ощущать потребность в этом чувстве, - и Сомс испытывал только граничащее с болью раздражение при мысли, что ему не дано обладать ею так, как полагалось бы по праву, что он не может протянуть к ней руку, как к этой розе, взять ее и вдохнуть в себя весь сокровенный аромат ее сердца. Out of his other property, out of all the things he had collected, his silver, his pictures, his houses, his investments, he got a secret and intimate feeling; out of her he got none. Все, что принадлежало ему - серебро, картины, дома, деньги, - все это было свое, близкое; но ее близости он не чувствовал. In this house of his there was writing on every wall. В его доме пророческие строки горели на каждой стене. His business-like temperament protested against a mysterious warning that she was not made for him. Деловитая натура Сомса восставала против темного предсказания, что Ирэн предназначена не для него. He had married this woman, conquered her, made her his own, and it seemed to him contrary to the most fundamental of all laws, the law of possession, that he could do no more than own her body-if indeed he could do that, which he was beginning to doubt. Он женился на этой женщине, завоевал ее, сделал своей собственностью, и то, что теперь ему не дано ничего другого, как только владеть ее телом (да владел ли он им? Теперь и это начинало казаться сомнительным), шло вразрез с самым основным законом, законом собственности. If any one had asked him if he wanted to own her soul, the question would have seemed to him both ridiculous and sentimental. Спроси кто-нибудь Сомса, хочет ли он владеть ее душой, вопрос показался бы ему и смешным и сентиментальным. But he did so want, and the writing said he never would. На самом же деле он хотел этого, а пророчество гласило, что ему никогда не добиться такой власти. She was ever silent, passive, gracefully averse; as though terrified lest by word, motion, or sign she might lead him to believe that she was fond of him; and he asked himself: Must I always go on like this? Она всегда была молчалива, пассивна, всегда относилась к нему с грациозной сдержанностью, словно боясь, что он может истолковать какое-нибудь ее слово, жест или знак как проявление любви. И Сомс задавал себе вопрос: неужели это никогда не кончится? Like most novel readers of his generation (and Soames was a great novel reader), literature coloured his view of life; and he had imbibed the belief that it was only a question of time. Взгляды Сомса, как и взгляды многих его сверстников. складывались не без влияния литературы (а Сомс был большим любителем романов); он твердо верил, что время может сгладить все. In the end the husband always gained the affection of his wife. В конце концов мужья всегда завоевывают любовь своих жен. Even in those cases-a class of book he was not very fond of-which ended in tragedy, the wife always died with poignant regrets on her lips, or if it were the husband who died-unpleasant thought-threw herself on his body in an agony of remorse. Даже в тех случаях, которые кончались трагически - такие книги Сомс недолюбливал, -жена всегда умирала со словами горького раскаяния на устах, а если умирал муж - весьма неприятно! - она бросалась на его труп, обливаясь горькими слезами. He often took Irene to the theatre, instinctively choosing the modern Society Plays with the modern Society conjugal problem, so fortunately different from any conjugal problem in real life. Сомс часто возил Ирэн в театр, бессознательно выбирая современные пьесы из великосветской жизни, трактующие современную проблему брака в таком плане, который, по счастью, не имеет ничего общего с действительностью. He found that they too always ended in the same way, even when there was a lover in the case. Сомс видел, что и у этих пьес конец всегда одинаков, даже если на сцене появляется любовник. While he was watching the play Soames often sympathized with the lover; but before he reached home again, driving with Irene in a hansom, he saw that this would not do, and he was glad the play had ended as it had. Следя за ходом спектакля. Сомс часто сочувствовал любовнику; но, не успев даже доехать с Ирэн до дому, он приходил к заключению, что был неправ, и радовался, что пьеса кончилась так, как ей и следовало кончиться. There was one class of husband that had just then come into fashion, the strong, rather rough, but extremely sound man, who was peculiarly successful at the end of the play; with this person Soames was really not in sympathy, and had it not been for his own position, would have expressed his disgust with the fellow. В те дни на сцене фигурировал тип мужа, входивший тогда в моду: тип властного, грубоватого, но исключительно здравомыслящего мужчины, который к концу пьесы всегда одерживал полную победу; такой персонаж не вызывал у Сомса симпатий, и, сложись его семейная жизнь по-иному, он не преминул бы высказать, какое отвращение вызывают у него подобные субъекты. But he was so conscious of how vital to himself was the necessity for being a successful, even a 'strong,' husband, that he never spoke of a distaste born perhaps by the perverse processes of Nature out of a secret fund of brutality in himself. Но Сомс так ясно ощущал необходимость быть победоносным и даже "властным" мужем, что никогда не высказывал своего отвращения, которое природа окольными путями вывела, быть может, из таившейся в нем самом жестокости. But Irene's silence this evening was exceptional. Однако в этот вечер Ирэн была особенно молчалива. He had never before seen such an expression on her face. Он никогда еще не видел такого выражения на ее лице. And since it is always the unusual which alarms, Soames was alarmed. И так как необычное всегда тревожит. Сомс встревожился. He ate his savoury, and hurried the maid as she swept off the crumbs with the silver sweeper. Он кончил есть маслины и поторопил горничную, сметавшую серебряной щеточкой крошки со стола. When she had left the room, he filled his glass with wine and said: Когда она вышла, Сомс валил себе вина и сказал: "Anybody been here this afternoon?" - Был кто-нибудь сегодня? "June." - Джун. "What did she want?" - Что ей понадобилось? It was an axiom with the Forsytes that people did not go anywhere unless they wanted something. - Форсайты считают за непреложную истину, что люди приходят только тогда, когда им что-нибудь нужно. "Came to talk about her lover, I suppose?" - Наверно, приходила поболтать о женихе? Irene made no reply. Ирэн молчала. "It looks to me," continued Soames, "as if she were sweeter on him than he is on her. - Мне кажется, - продолжал Сомс, - что Джун влюблена в Боснии гораздо больше, чем он в нее. She's always following him about." Она ему проходу не дает. Irene's eyes made him feel uncomfortable. Он почувствовал себя неловко под взглядом Ирэн. "You've no business to say such a thing!" she exclaimed. - Ты не имеешь права так говорить! - воскликнула она. "Why not? - Почему? Anybody can see it." Это все замечают. "They cannot. - Неправда. And if they could, it's disgraceful to say so." А если кто-нибудь и замечает, стыдно говорить такие вещи. Soames's composure gave way. Самообладание покинуло Сомса. "You're a pretty wife!" he said. But secretly he wondered at the heat of her reply; it was unlike her. - Нечего сказать, хорошая у меня жена! -воскликнул он, но втайне удивился ее горячности: это было не похоже на Ирэн. "You're cracked about June! - Ты помешалась на своей Джун! I can tell you one thing: now that she has the Buccaneer in tow, she doesn't care twopence about you, and, you'll find it out. Могу сказать только одно; с тех пор как она взяла на буксир этого "пирата", ей стало не до тебя, скоро ты сама в этом убедишься. But you won't see so much of her in future; we're going to live in the country." Правда, теперь вам не придется часто видеть друг друга: мы будем жить за городом. He had been glad to get his news out under cover of this burst of irritation. Сомс был рад, что случай позволил ему сообщить эту новость под прикрытием раздражения. He had expected a cry of dismay; the silence with which his pronouncement was received alarmed him. Он ждал вспышки с ее стороны; молчание, которым были встречены его слова, обеспокоило его. "You don't seem interested," he was obliged to add. - Тебе, кажется, все равно? - пришлось ему добавить. "I knew it already." - Я уже знаю об этом. He looked at her sharply. Он быстро взглянул на нее. "Who told you?" - Кто тебе сказал? "June." - Джун. "How did she know?" - А она откуда знает? Irene did not answer. Ирэн ничего не ответила. Baffled and uncomfortable, he said: Сбитый с толку, смущенный, он сказал: "It's a fine thing for Bosinney, it'll be the making of him. - Прекрасная работа для Боснии; он сделает на ней имя. I suppose she's told you all about it?" Джун все тебе рассказала? "Yes." - Да There was another pause, and then Soames said: Снова наступило молчание, затем Сомс спросил: "I suppose you don't want to, go?" - Тебе, наверно, не хочется переезжать? Irene made no reply. Ирэн молчала. "Well, I can't tell what you want. - Ну, я не знаю, чего ты хочешь. You never seem contented here." Здесь тебе тоже не по душе. "Have my wishes anything to do with it?" - Разве мои желания что-нибудь значат? She took the vase of roses and left the room. Она взяла вазу с розами и вышла из комнаты. Soames remained seated. Сомс остался за столом. Was it for this that he had signed that contract? И ради этого он подписал контракт на постройку дома? Was it for this that he was going to spend some ten thousand pounds? Ради этого он готов выбросить десять тысяч фунтов? Bosinney's phrase came back to him: И ему вспомнились слова Боснии: "Women are the devil!" "Уж эти женщины!" But presently he grew calmer. Но вскоре Сомс успокоился. It might have, been worse. Могло быть и хуже. She might have flared up. Она могла вспылить. He had expected something more than this. Он ожидал большего. It was lucky, after all, that June had broken the ice for him. В конце концов получилось даже удачно, что Джун первая пробила брешь. She must have wormed it out of Bosinney; he might have known she would. Она, должно быть, вытянула признание у Боснии; этого следовало ждать. He lighted his cigarette. Он закурил папиросу. After all, Irene had not made a scene! В конце концов, Ирэн не устроила ему сцены. She would come round-that was the best of her; she was cold, but not sulky. Все обойдется - это самая хорошая черта в ее характере: она холодна, зато никогда не дуется. And, puffing the cigarette smoke at a lady-bird on the shining table, he plunged into a reverie about the house. И, пустив дымом в божью коровку, севшую на полированный стол, он погрузился в мечты о доме. It was no good worrying; he would go and make it up presently. Не стоит волноваться; он пойдет сейчас к ней - и все уладится. She would be sitting out there in the dark, under the Japanese sunshade, knitting. Она сидит там во дворике, под японским тентом, в руках у нее вязанье. A beautiful, warm night.... Сумерки, прекрасный теплый вечер... In truth, June had come in that afternoon with shining eyes, and the words: Джун действительно явилась в то утро с сияющими глазами и выпалила: "Soames is a brick! - Сомс молодец! It's splendid for Phil-the very thing for him!" Это именно то, что Филу нужно! Irene's face remaining dark and puzzled, she went on: И, глядя на непонимающее, озадаченное лицо Ирэн, она пояснила: "Your new house at Robin Hill, of course. - Да ваш новый дом в Робин-Хилле. What? Как? Don't you know?" Вы ничего не знаете? Irene did not know. Ирэн ничего не знала. "Oh! then, I suppose I oughtn't to have told you!" Looking impatiently at her friend, she cried: "You look as if you didn't care. - А! Мне, должно быть, не следовало рассказывать? - и, нетерпеливо взглянув на свою приятельницу, Джун добавила: - Неужели вам все равно? Don't you see, it's what I've' been praying for-the very chance he's been wanting all this time. Ведь я только этого и добивалась. Фил только и ждал, когда ему представится такая возможность. Now you'll see what he can do;" and thereupon she poured out the whole story. Теперь вы увидите, на что он способен, - и вслед за этим она выложила все. Since her own engagement she had not seemed much interested in her friend's position; the hours she spent with Irene were given to confidences of her own; and at times, for all her affectionate pity, it was impossible to keep out of her smile a trace of compassionate contempt for the woman who had made such a mistake in her life-such a vast, ridiculous mistake. Став невестой, Джун как будто уже меньше интересовалась делами свой приятельницы; часы, которые они проводили вместе, посвящались теперь разговорам о ее собственных делах; и временами, несмотря на горячее сочувствие к Ирэн, в улыбке Джун проскальзывали жалость и презрение к этой женщине, которая совершила такую ошибку в жизни - такую громадную, нелепую ошибку. "He's to have all the decorations as well-a free hand. - И отделку дома он ему тоже поручает - полная свобода. It's perfect-" June broke into laughter, her little figure quivered gleefully; she raised her hand, and struck a blow at a muslin curtain. Замечательно! - Джун расхохоталась, ее маленькая фигурка дрожала от радостного волнения; она подняла руку и хлопнула ею по муслиновой занавеске. "Do you, know I even asked Uncle James...." - Знаете, я просила даже дядю Джемса... But, with a sudden dislike to mentioning that incident, she stopped; and presently, finding her friend so unresponsive, went away. - Но неприятные воспоминания об этом разговоре заставили ее замолчать; почувствовав, что Ирэн не отзывается на ее радость, Джун скоро ушла. She looked back from the pavement, and Irene was still standing in the doorway. Выйдя на улицу, она оглянулась: Ирэн все еще стояла в дверях. In response to her farewell wave, Irene put her hand to her brow, and, turning slowly, shut the door.... В ответ на прощальный жест Джун она приложила руку ко лбу и, медленно повернувшись, затворила за собой дверь... Soames went to the drawing-room presently, and peered at her through the window. Сомс прошел в гостиную и украдкой выглянул из окна. Out in the shadow of the Japanese sunshade she was sitting very still, the lace on her white shoulders stirring with the soft rise and fall of her bosom. Во дворике, в тени японского тента, тихо сидела Ирэн; кружево на ее белых плечах чуть заметно шевелилось вместе с дыханием, поднимавшим ее грудь. But about this silent creature sitting there so motionless, in the dark, there seemed a warmth, a hidden fervour of feeling, as if the whole of her being had been stirred, and some change were taking place in its very depths. Но в этой молчаливой женщине, неподвижно сидевшей в сумерках, чувствовалось тепло, чувствовался затаенный трепет, словно вся она была охвачена волнением, словно что-то новое рождалось в самых глубинах ее существа. He stole back to the dining-room unnoticed. Он прокрался обратно в столовую незамеченным. CHAPTER VI-JAMES AT LARGE VI ДЖЕМС ВО ВЕСЬ РОСТ It was not long before Soames's determination to build went the round of the family, and created the flutter that any decision connected with property should make among Forsytes. Не много времени понадобилось на то, чтобы слух о решении Сомса облетел всю семью и вызвал среди родственников то волнение, которое неизменно охватывает Форсайтов при всяком известии о каких-либо переменах, связанных с имущественным положением одного из них. It was not his fault, for he had been determined that no one should know. Сомс тут был ни при чем, он твердо решил никому не говорить о постройке дома. June, in the fulness of her heart, had told Mrs. Small, giving her leave only to tell Aunt Ann-she thought it would cheer her, the poor old sweet! for Aunt Ann had kept her room now for many days. Джун от избытка радости сообщила новость миссис Смолл, позволив ей рассказать об этом только тете Энн, - она рассчитывала, что это подбодрит старушку! Тетя Энн уже много дней не покидала своей комнаты. Mrs. Small told Aunt Ann at once, who, smiling as she lay back on her pillows, said in her distinct, trembling old voice: Миссис Смолл сразу же поделилась новостью с тетей Энн, а та улыбнулась, не поднимая головы от подушки, и проговорила дрожащим внятным голосом: "It's very nice for dear June; but I hope they will be careful-it's rather dangerous!" - Как это хорошо для Джун; но все-таки надо быть очень осторожным это так рискованно! When she was left alone again, a frown, like a cloud presaging a rainy morrow, crossed her face. Когда тетю Энн снова оставили одну, лицо ее омрачилось тревогой, словно облаком, предвещающим дождливое утро. While she was lying there so many days the process of recharging her will went on all the time; it spread to her face, too, and tightening movements were always in action at the corners of her lips. Лежа столько дней у себя в комнате, она ни на одну минуту не переставала набираться силы воли; этот процесс отражался и на ее лице - легкие складки то и дело залегали в уголках ее губ. The maid Smither, who had been in her service since girlhood, and was spoken of as Горничная Смизер, поступившая в услужение к тете Энн еще совсем молоденькой, - та самая Смизер, о которой говорили: "Smither-a good girl-but so slow!"-the maid Smither performed every morning with extreme punctiliousness the crowning ceremony of that ancient toilet. "Хорошая девушка, но такая нерасторопная", -каждое утро с необычайной пунктуальностью добавляла последний, завершающий штрих к издревле заведенной церемонии облачения тети Энн. Taking from the recesses of their pure white band-box those flat, grey curls, the insignia of personal dignity, she placed them securely in her mistress's hands, and turned her back. Вынув из недр сияющей белизной картонки плоские седые букли - знак личного достоинства тети Энн, Смизер передавала их из рук в руки своей хозяйке и поворачивалась к ней спиной. And every day Aunts Juley and Hester were required to come and report on Timothy; what news there was of Nicholas; whether dear June had succeeded in getting Jolyon to shorten the engagement, now that Mr. Bosinney was building Soames a house; whether young Roger's wife was really-expecting; how the operation on Archie had succeeded; and what Swithin had done about that empty house in Wigmore Street, where the tenant had lost all his money and treated him so badly; above all, about Soames; was Irene still-still asking for a separate room? И каждый день тетя Джули и тетя Эстер должны были являться к Энн с докладом о Тимоти, о том, что слышно у Николаев, удалось ли Джун уговорить Джолиона не откладывать свадьбу на долгий срок, раз мистер Боснии строит теперь дом для Сомса, правда ли, что жена молодого Роджера в ожидании, как чувствует себя Арчи после операции и что Суизин решил делать с домом на Уигмор-стрит, арендатор которого разорился и так нехорошо поступил с Суизином; но больше всего - о Сомсе; неужели Ирэн все еще... настаивает на отдельной комнате? And every morning Smither was told: И каждое утро Смизер говорилось одно и то же: "I shall be coming down this afternoon, Smither, about two o'clock. "Я сойду сегодня вниз, Смизер, так часа в два. I shall want your arm, after all these days in bed!" Мне потребуется ваша помощь - я совсем отвыкла ходить!" After telling Aunt Ann, Mrs. Small had spoken of the house in the strictest confidence to Mrs. Nicholas, who in her turn had asked Winifred Dartie for confirmation, supposing, of course, that, being Soames's sister, she would know all about it. Сообщив новость тете Энн, миссис Смолл под величайшим секретом рассказала о постройке дома миссис Николае, которая в свою очередь спросила Уинифрид Дарти, правда ли это, полагая, конечно, что сестра Сомса должна быть в курсе дела. Through her it had in due course come round to the ears of James. От Уинифрид, как того и следовало ожидать, новость дошла и до ушей Джемса. He had been a good deal agitated. Он взволновался. "Nobody," he said, "told him anything." - Мне никогда ничего не рассказывают, - заявил Джемс. And, rather than go direct to Soames himself, of whose taciturnity he was afraid, he took his umbrella and went round to Timothy's. И, вместо того чтобы пойти прямо к Сомсу, молчаливость которого его всегда отпугивала, он взял зонтик и отправился к Тимоти. He found Mrs. Septimus and Hester (who had been told-she was so safe, she found it tiring to talk) ready, and indeed eager, to discuss the news. Миссис Септимус и Эстер (ей тоже рассказали -она человек надежный, быстро утомляется от излишних разговоров) с готовностью и даже с большой охотой принялись обсуждать новость. It was very good of dear Soames, they thought, to employ Mr. Bosinney, but rather risky. Как мило со стороны Сомса дать работу мистеру Боснии! Правда, это очень рискованный поступок. What had George named him? Как это Джордж его прозвал? 'The Buccaneer' How droll! "Пират"! Забавно! But George was always droll! Джордж всегда придумает что-нибудь забавное! However, it would be all in the family they supposed they must really look upon Mr. Bosinney as belonging to the family, though it seemed strange. Во всяком случае, все будет сделано в семейном кругу - они полагают, что Боснии уже можно считать членом семьи, хотя это так странно. James here broke in: Тут Джемс прервал их: "Nobody knows anything about him. - Об этом молодом человеке никто ничего не знает. I don't see what Soames wants with a young man like that. Не понимаю, зачем Сомсу понадобилось связываться с ним. I shouldn't be surprised if Irene had put her oar in. Уж, наверное, дело не обошлось без вмешательства Ирэн. I shall speak to...." Я поговорю с... "Soames," interposed Aunt Juley, "told Mr. Bosinney that he didn't wish it mentioned. - Сомс просил мистера Боснии молчать об этом, -вмешалась тетя Джули. He wouldn't like it to be talked about, I'm sure, and if Timothy knew he would be very vexed, I...." - Я уверена, что ему будет неприятно, если пойдут разговоры; только бы Тимоти ничего не узнал, а то он очень расстроится, я... James put his hand behind his ear: Джемс приложил ладонь к уху. "What?" he said. - Что? - спросил он. "I'm getting very deaf. - Я окончательно глохну. I suppose I don't hear people. Ни слова не слышу. Emily's got a bad toe. У Эмили опять припадок подагры. We shan't be able to start for Wales till the end of the month. Едва ли нам удастся поехать в Уэлс раньше конца месяца. There's always something!" And, having got what he wanted, he took his hat and went away. Вечно что-нибудь стрясется! - и, разузнав все, что ему было нужно, он взял шляпу и удалился. It was a fine afternoon, and he walked across the Park towards Soames's, where he intended to dine, for Emily's toe kept her in bed, and Rachel and Cicely were on a visit to the country. День был чудесный, и Джемс пошел пешком через Хайд-парк к Сомсу, где он собирался пообедать, так как Эмили лежала из-за подагры в постели, а Рэчел и Сисили гостили за городом. He took the slanting path from the Bayswater side of the Row to the Knightsbridge Gate, across a pasture of short, burnt grass, dotted with blackened sheep, strewn with seated couples and strange waifs; lying prone on their faces, like corpses on a field over which the wave of battle has rolled. Он пересек Роу [5] и направился к Найтсбридж-Гейт через коротко подстриженную спаленную солнцем лужайку, где бродили овцы, сидели влюбленные парочки и прямо на траве ничком, как тела на поле, над которым только что пронеслась битва, лежали бездомные бродяги. He walked rapidly, his head bent, looking neither to right nor, left. Джемс шел быстро, опустив голову, не глядя по сторонам. The appearance of this park, the centre of his own battle-field, where he had all his life been fighting, excited no thought or speculation in his mind. Вид парка центрального места того поля битвы, на котором сам он сражался всю свою жизнь, не вызывал у него ни дум, ни размышлений. These corpses flung down, there, from out the press and turmoil of the struggle, these pairs of lovers sitting cheek by jowl for an hour of idle Elysium snatched from the monotony of their treadmill, awakened no fancies in his mind; he had outlived that kind of imagination; his nose, like the nose of a sheep, was fastened to the pastures on which he browsed. Эти тела, выброшенные сюда сумятицей и напором борьбы, эти влюбленные, которые сидели здесь, тесно прижавшись друг к другу, урвав у тягостной монотонности дня какой-нибудь час безмятежного райского блаженства, не будили мечтаний в голове Джемса; он давно пережил такую мечтательность; его нос, как нос овцы, был устремлен вниз, на пастбище, на котором он пасся. One of his tenants had lately shown a disposition to be behind-hand in his rent, and it had become a grave question whether he had not better turn him out at once, and so run the risk of not re-letting before Christmas. Один из его съемщиков с некоторых пор перестал торопиться со взносом квартирной платы, и перед Джемсом вставал серьезный вопрос - не выкинуть ли его ни минуты не медля, хотя бы и рискуя остаться до рождества без арендатора. Swithin had just been let in very badly, but it had served him right-he had held on too long. Суизин уже нарвался на такую историю, и поделом ему - нечего было тянуть. He pondered this as he walked steadily, holding his umbrella carefully by the wood, just below the crook of the handle, so as to keep the ferule off the ground, and not fray the silk in the middle. Поглощенный своими мыслями, Джемс твердым шагом шел вперед, аккуратно держа зонтик чуть пониже ручки, так, чтобы шелк не потрепался посередине и кончик зонта не доходил до земли. And, with his thin, high shoulders stooped, his long legs moving with swift mechanical precision, this passage through the Park, where the sun shone with a clear flame on so much idleness-on so many human evidences of the remorseless battle of Property, raging beyond its ring-was like the flight of some land bird across the sea. Высоко подняв худые плечи. Джемс быстро, с точностью механизма переступал своими длинными ногами, и его шествие через парк, залитый ярким солнцем, светившим над безмятежностью лужайки, над людьми, вырвавшимися из жестокой битвы Собственности, бушевавшей там, за оградой, напоминало полет птицы, покинувшей привычную землю и внезапно очутившейся над морем. He felt a touch on the arm as he came out at Albert Gate. Выйдя на Алберт-Гейт, он почувствовал, как кто-то тронул его за рукав. It was Soames, who, crossing from the shady side of Piccadilly, where he had been walking home from the office, had suddenly appeared alongside. Это был Сомс: возвращаясь домой из конторы, он перешел с теневой стороны Пикадилли на солнечную и зашагал рядом с отцом. "Your mother's in bed," said James; "I was, just coming to you, but I suppose I shall be in the way." - Мама лежит, - сказал Джемс, - я как раз шел к тебе; впрочем, может быть, я помешаю? The outward relations between James and his son were marked by a lack of sentiment peculiarly Forsytean, but for all that the two were by no means unattached. С внешней стороны отношения между Джемсом и сыном отличались полным отсутствием сентиментальности, как и у всех истых Форсайтов, однако отнюдь нельзя сказать, чтобы отец и сын не чувствовали взаимной привязанности. Perhaps they regarded one another as an investment; certainly they were solicitous of each other's welfare, glad of each other's company. Возможно, что они смотрели друг на друга как на капитал, вложенный в солидное предприятие: каждый из них заботился о благосостоянии другого и испытывал удовольствие от его общества. They had never exchanged two words upon the more intimate problems of life, or revealed in each other's presence the existence of any deep feeling. Но они ни разу в жизни не перекинулись словом о более интимных вопросах, ни разу не обнаружили в присутствии друг-друга какое-нибудь, глубокое чувство. Something beyond the power of word-analysis bound them together, something hidden deep in the fibre of nations and families-for blood, they say, is thicker than water-and neither of them was a cold-blooded man. Их связывало что-то такое, что было сильнее слов, что таилось в самой сущности нации, семьи, - ведь кровь не вода, а ни того, ни другого нельзя было назвать человеком холодной крови. Indeed, in James love of his children was now the prime motive of his existence. Для Джемса любовь к детям стала теперь основным стимулом жизни. To have creatures who were parts of himself, to whom he might transmit the money he saved, was at the root of his saving; and, at seventy-five, what was left that could give him pleasure, but-saving? Сознание, что дети - часть его самого, что им он может передать свои сбережения, - вот что лежало в основе его тяги к наживе; а в семьдесят пять лет какое еще удовольствие мог он получить от жизни, кроме наживы? The kernel of life was in this saving for his children. И основной смысл существования заключался для Джемса в сбережении денег для детей. Than James Forsyte, notwithstanding all his 'Jonah-isms,' there was no saner man (if the leading symptom of sanity, as we are told, is self-preservation, though without doubt Timothy went too far) in all this London, of which he owned so much, and loved with such a dumb love, as the centre of his opportunities. Во всем Лондоне, где у Джемса было столько владений, в Лондоне, который он любил молчаливой любовью, как вместилище своих удач, не было человека, несмотря на всю его мнительность, более здравомыслящего, чем Джемс Форсайт (если основным признаком здравого ума считать инстинкт самосохранения, хотя Тимоти бесспорно в этом отношении хватил через край). He had the marvellous instinctive sanity of the middle class. Джемс был наделен поразительным инстинктивным здравомыслием, присущим всему его классу. In him-more than in Jolyon, with his masterful will and his moments of tenderness and philosophy-more than in Swithin, the martyr to crankiness-Nicholas, the sufferer from ability-and Roger, the victim of enterprise-beat the true pulse of compromise; of all the brothers he was least remarkable in mind and person, and for that reason more likely to live for ever. В нем больше, чем в Джолионе с его твердой волей и минутными порывами нежности и философских раздумий, больше, чем в Суизине, оказавшемся в плену у собственных причуд, Николасе, жертве своих способностей, и Роджере, мученике предприимчивости, бесперебойно пульсировал инстинкт приспособления; из всех братьев он был наименее примечателен как по уму, так и по индивидуальности и именно поэтому имел все шансы на бессмертие. To James, more than to any of the others, was "the family" significant and dear. Джемс больше остальных братьев ценил и любил семью. There had always been something primitive and cosy in his attitude towards life; he loved the family hearth, he loved gossip, and he loved grumbling. В его отношении к жизни всегда было что-то примитивное и "домашнее"; он любил семейный очаг, любил посудачить, любил поворчать. All his decisions were formed of a cream which he skimmed off the family mind; and, through that family, off the minds of thousands of other families of similar fibre. Для того чтобы прийти к какому-нибудь решению, он снимал пенки мудрости со своей семьи, а через ее посредство и с множества других семей подобного же склада. Year after year, week after week, he went to Timothy's, and in his brother's front drawing-room-his legs twisted, his long white whiskers framing his clean-shaven mouth-would sit watching the family pot simmer, the cream rising to the top; and he would go away sheltered, refreshed, comforted, with an indefinable sense of comfort. Год за годом, неделю за неделей ходил он к Тимоти и сидел в гостиной брата, скрестив свои длинные ноги, худой, высокий, с седыми бакенбардами, обрамлявшими его чисто выбритый подбородок, следил, как набегает пенка в закипающем семейном горшке, и уходил оттуда приголубленный, освеженный, утешенный, с неизъяснимым чувством душевного покоя. Beneath the adamant of his self-preserving instinct there was much real softness in James; a visit to Timothy's was like an hour spent in the lap of a mother; and the deep craving he himself had for the protection of the family wing reacted in turn on his feelings towards his own children; it was a nightmare to him to think of them exposed to the treatment of the world, in money, health, or reputation. Под несокрушимым инстинктом самосохранения в Джемсе таилась неподдельная мягкость; визит к Тимоти действовал на него, как час, проведенный у материнских колен. Острая потребность чувствовать над собой защиту семейного крылышка влияла в свою очередь и на его отношение к детям; он не мог без ужаса думать о том, что состояние, репутация, здоровье его детей будут в какой-либо мере зависеть от постороннего мира. When his old friend John Street's son volunteered for special service, he shook his head querulously, and wondered what John Street was about to allow it; and when young Street was assagaied, he took it so much to heart that he made a point of calling everywhere with the special object of saying: He knew how it would be-he'd no patience with them! Узнав, что сын его старого друга Джона Стрита вступил добровольцем в экспедиционный корпус, он сердито покачал головой, удивляясь, как это Джон Стрит допустил такую вещь; а когда молодой человек был убит туземцами, Джемс так близко принял это к сердцу, что обошел всех знакомых только для того, чтобы объявить всюду: "Так я и знал, ну что с такими людьми поделаешь!" When his son-in-law Dartie had that financial crisis, due to speculation in Oil Shares, James made himself ill worrying over it; the knell of all prosperity seemed to have sounded. Когда его зять, Дарти, потерпел финансовый крах в результате спекуляции акциями нефтяной компании, Джемс заболел от расстройства; в этой катастрофе ему почудился похоронный звон, провожающий в могилу всяческое благосостояние. It took him three months and a visit to Baden-Baden to get better; there was something terrible in the idea that but for his, James's, money, Dartie's name might have appeared in the Bankruptcy List. Для того чтобы оправиться от такого удара, понадобились три месяца и поездка в Баден-Баден; он приходил, в ужас при одной мысли, что, если бы не его, Джемса, деньги, имя Дарти попало бы в список банкротов. Composed of a physiological mixture so sound that if he had an earache he thought he was dying, he regarded the occasional ailments of his wife and children as in the nature of personal grievances, special interventions of Providence for the purpose of destroying his peace of mind; but he did not believe at all in the ailments of people outside his own immediate family, affirming them in every case to be due to neglected liver. Организм Джемса был настолько крепок, что при малейшей боли в ухе он уже готовился к смерти, а болезни жены и детей воспринимал как личное несчастье, специально ниспосланное провидением, чтобы нарушить его душевный покой. Но в недомогания других людей, не входивших в круг его семьи, он просто не верил, утверждая, что все это происходит оттого, что люди не заботятся о своей печени. His universal comment was: Во всех таких случаях слова его были неизменны: "What can they expect? "На что они рассчитывают? I have it myself, if I'm not careful!" И у меня бывает то же самое, если я не слежу за собой!" When he went to Soames's that evening he felt that life was hard on him: There was Emily with a bad toe, and Rachel gadding about in the country; he got no sympathy from anybody; and Ann, she was ill-he did not believe she would last through the summer; he had called there three times now without her being able to see him! Идя в тот вечер к Сомсу, он чувствовал, что жизнь обращается с ним жестоко; у Эмили разыгралась подагра, Рэчел вздумала укатить в гости за город; никто ему не сочувствует; Энн больна - вряд ли протянет лето; он три раза заезжал к ней, и все три раза она не могла его принять. And this idea of Soames's, building a house, that would have to be looked into. А тут еще Сомс с постройкой дома, этим надо заняться как следует! As to the trouble with Irene, he didn't know what was to come of that-anything might come of it! Что же касается неприятностей с Ирэн, он просто не знает, чем это кончится, - всего можно ожидать! He entered 62, Montpellier Square with the fullest intentions of being miserable. Джемс вошел в дом N 62 на Монпелье-сквер с твердым намерением показать, какой он несчастный человек. It was already half-past seven, and Irene, dressed for dinner, was seated in the drawing-room. Было уже половина восьмого, и Ирэн, одетая к обеду, сидела в гостиной. She was wearing her gold-coloured frock-for, having been displayed at a dinner-party, a soiree, and a dance, it was now to be worn at home-and she had adorned the bosom with a cascade of lace, on which James's eyes riveted themselves at once. На ней было золотистое платье, в котором она уже показывалась на званом обеде, на вечере и на балу, - теперь его можно было носить только дома; на груди платье было отделано волной кружев, на которые Джемс уставился сразу, как только вошел. "Where do you get your things?" he said in an aggravated voice. - Где вы все это покупаете? - сердито спросил он. "I never see Rachel and Cicely looking half so well. - Рэчел и Сисили никогда не бывают так хорошо одеты. That rose-point, now-that's not real!" Это настоящее кружево? Да нет, не может быть! Irene came close, to prove to him that he was in error. Ирэн подошла ближе, чтобы доказать Джемсу, что он ошибается. And, in spite of himself, James felt the influence of her deference, of the faint seductive perfume exhaling from her. И, независимо от своей воли. Джемс размяк от такой предупредительности со стороны Ирэн, от тонкого соблазнительного запаха ее духов. No self-respecting Forsyte surrendered at a blow; so he merely said: He didn't know-he expected she was spending a pretty penny on dress. Но ни один уважающий себя Форсайт не сдается с первого удара; и он сказал: - Не знаю, не знаю, вы, должно быть, тратите уйму денег на наряды. The gong sounded, and, putting her white arm within his, Irene took him into the dining-room. Зазвенел гонг, и, подав Джемсу свою ослепительно белую руку, Ирэн повела его в столовую. She seated him in Soames's usual place, round the corner on her left. Она посадила его на место Сомса, слева от себя. The light fell softly there, so that he would not be worried by the gradual dying of the day; and she began to talk to him about himself. Свет здесь падал мягче, сгущавшиеся сумерки не будут его беспокоить; и она принялась говорить с Джемсом о его делах. Presently, over James came a change, like the mellowing that steals upon a fruit in the sun; a sense of being caressed, and praised, and petted, and all without the bestowal of a single caress or word of praise. В Джемсе сразу же произошла перемена, как будто солнце согрело плод, медленно зреющий на ветке; он чувствовал, что его нежат, хвалят, ласкают, а между тем в ее словах не было ни прямой ласки, ни похвалы. He felt that what he was eating was agreeing with him; he could not get that feeling at home; he did not know when he had enjoyed a glass of champagne so much, and, on inquiring the brand and price, was surprised to find that it was one of which he had a large stock himself, but could never drink; he instantly formed the resolution to let his wine merchant know that he had been swindled. Ему казалось, что именно такой обед и нужен для его желудка; дома этого ощущения не бывало; он уже не мог припомнить, когда бокал шампанского доставлял ему такое удовольствие, как сейчас, потом, осведомившись о марке и цене, удивился, что это то же самое вино, которое он держит у себя, но не может пить, и сразу решил заявить своему поставщику, что тот его надувает. Looking up from his food, he remarked: Подняв глаза от тарелки, он сказал: "You've a lot of nice things about the place. - У вас так много красивых вещей. Now, what did you give for that sugar-sifter? Сколько, например, вы заплатили за эту сахарницу? Shouldn't wonder if it was worth money!" Должно быть, немалые деньги? He was particularly pleased with the appearance of a picture, on the wall opposite, which he himself had given them: Особенное удовольствие доставила ему висевшая напротив картина, которую он сам подарил им. "I'd no idea it was so good!" he said. - Я и не подозревал, что она так хороша! - сказал он. They rose to go into the drawing-room, and James followed Irene closely. Встав из-за стола, они направились в гостиную, и Джемс шел за Ирэн по пятам. "That's what I call a capital little dinner," he murmured, breathing pleasantly down on her shoulder; "nothing heavy-and not too Frenchified. - Вот это называется хорошо пообедать, -довольным голосом пробормотал он, дыша ей в плечо, - ничего тяжелого и без всяких французских штучек. But I can't get it at home. Дома я не могу до - биться таких обедов. I pay my cook sixty pounds a year, but she can't give me a dinner like that!" Плачу поварихе шестьдесят фунтов в год, но разве она когда-нибудь кормит меня так! He had as yet made no allusion to the building of the house, nor did he when Soames, pleading the excuse of business, betook himself to the room at the top, where he kept his pictures. До сих пор о постройке дома не было сказано ни слова; Джемс не заговорил об этом и тогда, когда Сомс, сославшись на дела, ушел наверх, в комнату, где он держал свои картины. James was left alone with his daughter-in-law. Джемс остался наедине с невесткой. The glow of the wine, and of an excellent liqueur, was still within him. Тепло, разлившееся по всему телу от вина и превосходного ликера, все еще не покидало его. He felt quite warm towards her. Он чувствовал нежность к Ирэн. She was really a taking little thing; she listened to you, and seemed to understand what you were saying; and, while talking, he kept examining her figure, from her bronze-coloured shoes to the waved gold of her hair. В самом деле, в ней столько обаяния; она слушает вас и как будто понимает все, что вы говорите, и, продолжая разговор. Джемс не переставал внимательно разглядывать ее всю, начиная с туфель цвета бронзы и кончая волнистым золотом волос. She was leaning back in an Empire chair, her shoulders poised against the top-her body, flexibly straight and unsupported from the hips, swaying when she moved, as though giving to the arms of a lover. Она откинулась в кресле, ее плечи приходились вровень со спинкой - тело, прямое, гибкое, послушное, словно отдавалось объятиям любовника. Her lips were smiling, her eyes half-closed. Губы ее улыбались, глаза были полузакрыты. It may have been a recognition of danger in the very charm of her attitude, or a twang of digestion, that caused a sudden dumbness to fall on James. Возможно, что Джемсу почудилась опасность в самом очаровании ее позы, возможно, что виной тут был пищеварительный процесс, но он вдруг умолк. He did not remember ever having been quite alone with Irene before. Если память ему не изменяет, он еще никогда не оставался наедине с Ирэн. And, as he looked at her, an odd feeling crept over him, as though he had come across something strange and foreign. И, глядя на нее. Джемс испытывал странное чувство, словно ему пришлось столкнуться с чем-то необычным и чуждым. Now what was she thinking about-sitting back like that? О чем она думает, откинувшись вот так в кресле? Thus when he spoke it was in a sharper voice, as if he had been awakened from a pleasant dream. И когда Джемс заговорил, слова его прозвучали резко, словно кто-то прервал его приятные сновидения. "What d'you do with yourself all day?" he said. - Что вы тут делаете одна по целым дням? - сказал он. "You never come round to Park Lane!" - Почему бы вам не заглянуть когда-нибудь на ПаркЛейн? She seemed to be making very lame excuses, and James did not look at her. Ирэн придумала какую-то отговорку. Джемс выслушал ответ, не глядя на нее. He did not want to believe that she was really avoiding them-it would mean too much. Ему не хотелось верить, что она на самом деле избегает его семьи, это было бы уж слишком. "I expect the fact is, you haven't time," he said; "You're always about with June. - Наверно, вам просто некогда, - сказал он, - ведь вы вечно с Джун. I expect you're useful to her with her young man, chaperoning, and one thing and another. Ей это очень кстати. Вы, должно быть, всюду сопровождаете ее с женихом. They tell me she's never at home now; your Uncle Jolyon he doesn't like it, I fancy, being left so much alone as he is. Г оворят, она совсем не бывает дома; дяде Джолиону, наверно, это не по душе, приходится сидеть одному. They tell me she's always hanging about for this young Bosinney; I suppose he comes here every day. Г оворят, она по пятам ходит за этим Боснии. Он каждый день бывает у вас? Now, what do you think of him? Ну, а как вы к нему относитесь? D'you think he knows his own mind? Как, по-вашему, он положительный человек? He seems to me a poor thing. На мой взгляд - ничтожество. I should say the grey mare was the better horse!" Она будет держать его под каблучком! The colour deepened in Irene's face; and James watched her suspiciously. Щеки Ирэн залились краской. Джемс подозрительно посмотрел на нее. "Perhaps you don't quite understand Mr. Bosinney," she said. - Боюсь, что вы не совсем разобрались в мистере Босини, - сказала она. "Don't understand him!" - Не разобрался! - выпалил Джемс. James hummed out: "Why not?-you can see he's one of these artistic chaps. - Это почему же? Сразу видно, что он, как это называется... "художественная натура". They say he's clever-they all think they're clever. Говорят, талантливый, но они все себя считают талантами. You know more about him than I do," he added; and again his suspicious glance rested on her. Впрочем, вам лучше знать, - добавил он и снова кинул на нее подозрительный взгляд. "He is designing a house for Soames," she said softly, evidently trying to smooth things over. - Он работает над проектом дома для Сомса, -мягко сказала Ирэн, явно стараясь успокоить его. "That brings me to what I was going to say," continued James; - Вот как раз об этом я и хотел поговорить, -подхватил Джемс. "I don't know what Soames wants with a young man like that; why doesn't he go to a first-rate man?" - Не понимаю, зачем Сомсу понадобилось связываться с этим юнцом; почему он не обратился к первоклассному архитектору? "Perhaps Mr. Bosinney is first-rate!" - А может быть, мистер Босини тоже первоклассный архитектор? James rose, and took a turn with bent head. Джемс встал и прошелся по комнате, низко опустив голову. "That's it'," he said, "you young people, you all stick together; you all think you know best!" - Ну конечно, - сказал он, - вы, молодежь, горой стоите друг за друга; думаете, что умнее вас никого нет! Halting his tall, lank figure before her, he raised a finger, and levelled it at her bosom, as though bringing an indictment against her beauty: Длинная, тощая фигура Джемса остановилась перед ней, он угрожающе поднял палец, словно произнося приговор красоте Ирэн. "All I can say is, these artistic people, or whatever they call themselves, they're as unreliable as they can be; and my advice to you is, don't you have too much to do with him!" - Я могу сказать только одно: все эти "таланты", или как они там себя называют, самые ненадежные люди; послушайте моего совета: держитесь от него подальше! Irene smiled; and in the curve of her lips was a strange provocation. Ирэн улыбнулась, и в изгибе ее рта был какой-то вызов. She seemed to have lost her deference. Вся ее предупредительность к Джемсу исчезла. Her breast rose and fell as though with secret anger; she drew her hands inwards from their rest on the arms of her chair until the tips of her fingers met, and her dark eyes looked unfathomably at James. Казалось, что затаенный гнев волнует ее грудь; она подняла руки, сомкнула кончики пальцев; непроницаемый взгляд ее темных глаз остановился на Джемсе. The latter gloomily scrutinized the floor. Он сумрачно уставился себе под ноги. "I tell you my opinion," he said, "it's a pity you haven't got a child to think about, and occupy you!" - Я вам прямо скажу, - проговорил он, - очень жаль, что у вас нет ребенка, вам нечего делать, не о ком заботиться! A brooding look came instantly on Irene's face, and even James became conscious of the rigidity that took possession of her whole figure beneath the softness of its silk and lace clothing. Лицо Ирэн сразу омрачилось, и даже Джемс почувствовал, какое напряжение сковало ее тело под мягким покровом шелка и кружев. He was frightened by the effect he had produced, and like most men with but little courage, he sought at once to justify himself by bullying. Эффект, произведенный этими словами, испугал его самого, и, как большинство людей не храброго десятка, он сразу же для большей убедительности, перешел в наступление. "You don't seem to care about going about. - Вы вечно сидите дома. Why don't you drive down to Hurlingham with us? Почему бы, например, вам не проехаться с нами в Харлингэм? And go to the theatre now and then. Или не сходить в театр? At your time of life you ought to take an interest in things. В ваши годы надо всем интересоваться. You're a young woman!" Вы же молодая женщина! The brooding look darkened on her face; he grew nervous. Лицо Ирэн еще более омрачилось; Джемсу стало совсем не по себе. "Well, I know nothing about it," he said; "nobody tells me anything. - Впрочем, кто вас знает, - сказал он, - мне никогда ничего не рассказывают. Soames ought to be able to take care of himself. Сомс должен сам о себе позаботиться. If he can't take care of himself he mustn't look to me-that's all." А если не может, пусть на меня не рассчитывает -вот и все. Biting the corner of his forefinger he stole a cold, sharp look at his daughter-in-law. Прикусив кончик указательного пальца, он бросил на невестку холодный, испытующий взгляд. He encountered her eyes fixed on his own, so dark and deep, that he stopped, and broke into a gentle perspiration. Ее глаза, темные и глубокие, так твердо смотрели на него, что он запнулся и почувствовал легкую испарину. "Well, I must be going," he said after a short pause, and a minute later rose, with a slight appearance of surprise, as though he had expected to be asked to stop. - Ну, мне надо идти, - сказал он после короткой паузы и секундой позже поднялся с удивленным видом, словно ждал, что его будут удерживать. Giving his hand to Irene, he allowed himself to be conducted to the door, and let out into the street. Он протянул Ирэн руку и позволил проводить себя до дверей и выпустить на улицу. He would not have a cab, he would walk, Irene was to say good-night to Soames for him, and if she wanted a little gaiety, well, he would drive her down to Richmond any day. Нет, не нужно звать кэб, он прогуляется пешком, пусть Ирэн передаст привет Сомсу, а если ей захочется немного развлечься, что ж, он в любой день поедет с ней в Ричмонд. He walked home, and going upstairs, woke Emily out of the first sleep she had had for four and twenty hours, to tell her that it was his impression things were in a bad way at Soames's; on this theme he descanted for half an hour, until at last, saying that he would not sleep a wink, he turned on his side and instantly began to snore. Джемс пришел домой и, поднявшись к себе, разбудил Эмили, впервые за сутки забывшуюся сном, чтобы сказать ей, что семейные дела Сомса, кажется, идут неважно; обсуждение этой темы заняло у Джемса полчаса, а затем, заявив, что не сможет сомкнуть глаз всю ночь, он повернулся на другой бок и сейчас же захрапел. In Montpellier Square Soames, who had come from the picture room, stood invisible at the top of the stairs, watching Irene sort the letters brought by the last post. В доме на Монпелье-сквер Сомс, выйдя из верхней комнаты, стоял незамеченный на лестнице и смотрел, как Ирэн разбирает письма, полученные с последней почтой. She turned back into the drawing-room; but in a minute came out, and stood as if listening. Она вернулась в гостиную, но сейчас же вышла оттуда и остановилась в дверях, словно прислушиваясь к чему-то. Then she came stealing up the stairs, with a kitten in her arms. Затем стала тихо подниматься по лестнице, держа на руках котенка. He could see her face bent over the little beast, which was purring against her neck. Он видел ее лицо, склонившееся над котенком, который с мурлыканьем терся об ее шею. Why couldn't she look at him like that? Почему она никогда не смотрит так на него? Suddenly she saw him, and her face changed. Вдруг она заметила Сомса, и выражение ее лица сейчас же изменилось. "Any letters for me?" he said. - Есть для меня письма? - спросил он. "Three." - Три. He stood aside, and without another word she passed on into the bedroom. Сомс посторонился, а Ирэн прошла в спальню, не сказав больше ни слова. CHAPTER VII-OLD JOLYON'S PECCADILLO VII ПРЕГРЕШЕНИЕ СТАРОГО ДЖОЛИОНА Old Jolyon came out of Lord's cricket ground that same afternoon with the intention of going home. В тот же самый день старый Джолион ушел с крикетграунда с твердым намерением отправиться домой. He had not reached Hamilton Terrace before he changed his mind, and hailing a cab, gave the driver an address in Wistaria Avenue. Но, не дойдя и до Гамильтон-Террес, раздумал и, подозвав кэб, велел отвезти себя на Вистариа-авеню. He had taken a resolution. В голове у него созрело решение. June had hardly been at home at all that week; she had given him nothing of her company for a long time past, not, in fact, since she had become engaged to Bosinney. Последнюю неделю Джун почти не бывала дома; она уже давно не баловала его своим обществом, точнее говоря, с того самого дня, как состоялась ее помолвка с Босини. He never asked her for her company. Старый Джолион не просил Джун побыть с ним. It was not his habit to ask people for things! Не в его привычках просить людей о чем-нибудь! She had just that one idea now-Bosinney and his affairs-and she left him stranded in his great house, with a parcel of servants, and not a soul to speak to from morning to night. Г олова ее была занята только Босини и его делами. Старый Джолион остался один с оравой слуг в громадном доме - и ни души рядом, с кем можно бы перекинуться словом за весь долгий день. His Club was closed for cleaning; his Boards in recess; there was nothing, therefore, to take him into the City. Клуб его был временно закрыт; правления компаний, где он состоял директором, не заседали на каникулах, поэтому в Сити делать было нечего. June had wanted him to go away; she would not go herself, because Bosinney was in London. Джун настаивала, чтобы он уехал из города; сама же ехать не хотела, потому что Босини оставался в Лондоне. But where was he to go by himself? Но куда он денется без нее? He could not go abroad alone; the sea upset his liver; he hated hotels. Не ехать же одному за границу; море он не переносит из-за печени; об отелях противно и думать. Roger went to a hydropathic-he was not going to begin that at his time of life, those new-fangled places we're all humbug! Роджер ездит на воды, но он не намерен на старости лет заниматься такими глупостями: все эти новомодные курорты - чистейшая ерунда! With such formulas he clothed to himself the desolation of his spirit; the lines down his face deepening, his eyes day by day looking forth with the melancholy which sat so strangely on a face wont to be strong and serene. Такими изречениями старый Джолион прикрывал свое угнетенное состояние духа, прячась от самого себя; морщины около его рта залегли глубже, в глазах с каждым днем все больше и больше сквозила печаль, так несвойственная лицу, в котором прежде было столько воли и спокойствия. And so that afternoon he took this journey through St. John's Wood, in the golden-light that sprinkled the rounded green bushes of the acacia's before the little houses, in the summer sunshine that seemed holding a revel over the little gardens; and he looked about him with interest; for this was a district which no Forsyte entered without open disapproval and secret curiosity. Итак, в этот день он отправился в Сент-Джонс-Вуд, где золотые брызги света дрожали на зеленых шапках акаций перед скромными домиками, где летнее солнце, словно в буйном веселье, заливало маленькие сады; старый Джолион с интересом смотрел по сторонам - он находился в той части города, куда Форсайты заходят, не скрывая своего неодобрения, но с тайным любопытством. His cab stopped in front of a small house of that peculiar buff colour which implies a long immunity from paint. Кэб остановился перед маленьким домиком, судя по его неопределенно бурому цвету, давно не знавшим ремонта. It had an outer gate, and a rustic approach. Вход с улицы был через калитку, как у деревенских коттеджей. He stepped out, his bearing extremely composed; his massive head, with its drooping moustache and wings of white hair, very upright, under an excessively large top hat; his glance firm, a little angry. Старый Джолион вышел из кэба с чрезвычайно спокойным видом; его массивная голова с длинными усами, с прядью седых волос, видневшейся из-под полей очень высокого цилиндра, была гордо поднята; взгляд твердый, немного сердитый. He had been driven into this! Вот до чего его довели! "Mrs. Jolyon Forsyte at home?" - Миссис Джолион Форсайт дома? "Oh, yes sir!-what name shall I say, if you please, sir?" - Дома, сэр. Как прикажете доложить, сэр? Old Jolyon could not help twinkling at the little maid as he gave his name. Старый Джолион не вытерпел и подмигнул маленькой служанке, говоря ей свое имя. She seemed to him such a funny little toad! "Ну и лягушонок!" - пронеслось у него в голове. And he followed her through the dark hall, into a small double, drawing-room, where the furniture was covered in chintz, and the little maid placed him in a chair. Он, прошел за ней через темную переднюю в небольшую гостиную, где стояла мебель в ситцевых чехлах; служанка предложила ему кресло. "They're all in the garden, sir; if you'll kindly take a seat, I'll tell them." - Они в саду, сэр; присядьте, пожалуйста, я сейчас доложу. Old Jolyon sat down in the chintz-covered chair, and looked around him. Старый Джолион сел в кресло, покрытое ситцевым чехлом, и оглядел комнату. The whole place seemed to him, as he would have expressed it, pokey; there was a certain-he could not tell exactly what-air of shabbiness, or rather of making two ends meet, about everything. Все здесь казалось жалким, как он выразился про себя; на всем лежал особый отпечаток - он затруднялся определить, какой именно, - какой-то оттенок убожества, вернее, старания свести концы с концами. As far as he could see, not a single piece of furniture was worth a five-pound note. Насколько можно было судить, ни одна вещь в гостиной не стоила и пяти фунтов. The walls, distempered rather a long time ago, were decorated with water-colour sketches; across the ceiling meandered a long crack. На стенах, давным-давно выцветших, висели акварельные эскизы; поперек потолка шла длинная трещина. These little houses were all old, second-rate concerns; he should hope the rent was under a hundred a year; it hurt him more than he could have said, to think of a Forsyte-his own son living in such a place. Все эти домишки - старая рухлядь; надо надеяться, что платят за такую конуру меньше сотни в год; старому Джолиону трудно было бы выразить словами ту боль, которую он испытывал при одной мысли, что Форсайт - его родной сын -живет в таком доме. The little maid came back. Служанка вернулась. Would he please to go down into the garden? Не угодно ли ему пройти в сад? Old Jolyon marched out through the French windows. Старый Джолион вышел через стеклянную дверь. In descending the steps he noticed that they wanted painting. Спускаясь с крылечка, он подумал, что его давно следовало бы покрасить. Young Jolyon, his wife, his two children, and his dog Balthasar, were all out there under a pear-tree. Молодой Джолион, его жена, двое детей и пес Балтазар сидели в саду под грушевым деревом. This walk towards them was the most courageous act of old Jolyon's life; but no muscle of his face moved, no nervous gesture betrayed him. Старый Джолион направился к ним, и это был самый мужественный поступок в его жизни; но ни один мускул не дрогнул на его лице, ни одно движение не выдало его. He kept his deep-set eyes steadily on the enemy. Он шел, устремив твердый взгляд прямо на врага. In those two minutes he demonstrated to perfection all that unconscious soundness, balance, and vitality of fibre that made, of him and so many others of his class the core of the nation. В эти две минуты старый Джолион с предельной безупречностью продемонстрировал бессознательную здравость ума, выдержку и жизнеспособность - все то, что делало его и многих других людей одного с ним класса ядром нации. In the unostentatious conduct of their own affairs, to the neglect of everything else, they typified the essential individualism, born in the Briton from the natural isolation of his country's life. В манере вести свои дела без лишнего шума и с полным пренебрежением ко всему остальному миру эти люди воплощают самую сущность британского индивидуализма - результата естественной обособленности всей страны. The dog Balthasar sniffed round the edges of his trousers; this friendly and cynical mongrel-offspring of a liaison between a Russian poodle and a fox-terrier-had a nose for the unusual. Пес Балтазар обнюхал его брюки; благосклонно настроенный и несколько циничный пес -незаконное детище пуделя и фокстерьера - чуял необычное безошибочно. The strange greetings over, old Jolyon seated himself in a wicker chair, and his two grandchildren, one on each side of his knees, looked at him silently, never having seen so old a man. После натянутых приветствий старый Джолион сел в плетеное кресло, внучата его стали по бокам и молча уставились на деда, первый раз в жизни видя перед собой такого старого человека. They were unlike, as though recognising the difference set between them by the circumstances of their births. Дети были совсем непохожи друг на друга, как будто и здесь сказалась разница обстоятельств, сопутствовавших их рождению. Jolly, the child of sin, pudgy-faced, with his tow-coloured hair brushed off his forehead, and a dimple in his chin, had an air of stubborn amiability, and the eyes of a Forsyte; little Holly, the child of wedlock, was a dark-skinned, solemn soul, with her mother's, grey and wistful eyes. Джолли - плод греха, толстощекий, с форсайтскими глазами, с зачесанной кверху светлой, как лен, шевелюрой, с ямочкой на подбородке - смотрел приветливо и твердо; маленькая Холли - плод брачного союза - была смуглая, серьезная особа с глазами матери -серыми и задумчивыми. The dog Balthasar, having walked round the three small flower-beds, to show his extreme contempt for things at large, had also taken a seat in front of old Jolyon, and, oscillating a tail curled by Nature tightly over his back, was staring up with eyes that did not blink. Пес Балтазар обошел три маленькие клумбы, всем своим видом показывая полнейшее презрение к окружающему миру, затем уселся напротив старого Джолиона и, повиливая хвостиком, которому самой природой указано было лежать крендельком на спине, смотрел, не мигая, прямо перед собой. Even in the garden, that sense of things being pokey haunted old Jolyon; the wicker chair creaked under his weight; the garden-beds looked 'daverdy'; on the far side, under the smut-stained wall, cats had made a path. Общее впечатление убожества преследовало старого Джолиона даже здесь, в саду; плетеное кресло поскрипывало под его тяжестью; клумбы жалкие; у потемневшей каменной ограды -тропинка, протоптанная кошками. While he and his grandchildren thus regarded each other with the peculiar scrutiny, curious yet trustful, that passes between the very young and the very old, young Jolyon watched his wife. Пока дед и внуки внимательно разглядывали друг друга с тем любопытством и доверием, которые всегда возникают между очень юными и очень старыми людьми, молодой Джолион наблюдал за женой. The colour had deepened in her thin, oval face, with its straight brows, and large, grey eyes. Ее худое продолговатое лицо с большими серыми глазами, смотревшими из-под прямых бровей, вспыхнуло. Her hair, brushed in fine, high curves back from her forehead, was going grey, like his own, and this greyness made the sudden vivid colour in her cheeks painfully pathetic. Волосы, высоко зачесанные со лба, уже начинали седеть, как и у него, и эта седина с щемящей сердце трогательностью только подчеркивала румянец, внезапно загоревшийся у нее на щеках. The look on her face, such as he had never seen there before, such as she had always hidden from him, was full of secret resentments, and longings, and fears. Это лицо - такое, каким он никогда не знал его раньше, какое она всегда прятала от него, - было полно долго таимой враждебности, тоски и страха. Her eyes, under their twitching brows, stared painfully. В глазах, под тревожно подергивающимися бровями, была боль. And she was silent. Она молчала. Jolly alone sustained the conversation; he had many possessions, and was anxious that his unknown friend with extremely large moustaches, and hands all covered with blue veins, who sat with legs crossed like his own father (a habit he was himself trying to acquire), should know it; but being a Forsyte, though not yet quite eight years old, he made no mention of the thing at the moment dearest to his heart-a camp of soldiers in a shop-window, which his father had promised to buy. Разговор поддерживал один Джолли; у него было много сокровищ, и этот новый друг с длинными усами и голубыми жилками на руках, сидевший, положив ногу на ногу, как папа (Джолли давно уже старался научиться сидеть так), должен был узнать об этих сокровищах; но будучи истым Форсайтом, хотя всего-навсего восьми лет от роду, он не обмолвился ни словом о самом дорогом его сердцу - об оловянных солдатиках в витрине игрушечного магазина, которые отец обещал подарить ему. No doubt it seemed to him too precious; a tempting of Providence to mention it yet. Эта вещь казалась Джолли бесценной; лучше даже не заикаться о ней, чтобы не искушать судьбу. And the sunlight played through the leaves on that little party of the three generations grouped tranquilly under the pear-tree, which had long borne no fruit. Солнце, пробравшись сквозь листву, играло на этой маленькой группе, на представителях трех поколений, спокойно сидевших под грушевым деревом, которое уже давно не приносило плодов. Old Jolyon's furrowed face was reddening patchily, as old men's faces redden in the sun. Морщинистое лицо старого Джолиона покраснело пятнами, как краснеют на солнце лица стариков. He took one of Jolly's hands in his own; the boy climbed on to his knee; and little Holly, mesmerized by this sight, crept up to them; the sound of the dog Balthasar's scratching arose rhythmically. Он взял Джолли за руку; мальчик вскарабкался ему на колени; и маленькая Холли, зачарованная этим зрелищем, подобралась к ним поближе; пес Балтазар принялся ритмически почесывать себе спину. Suddenly young Mrs. Jolyon got up and hurried indoors. A minute later her husband muttered an excuse, and followed. Вдруг миссис Джолион встала и быстро пошла к дому; минутой позже муж пробормотал какое-то извинение и ушел за ней. Old Jolyon was left alone with his grandchildren. Старый Джолион остался один с внуками. And Nature with her quaint irony began working in him one of her strange revolutions, following her cyclic laws into the depths of his heart. И природа со свойственной ей тонкой иронией принялась за старого Джолиона, испытывая на его сердце свой закон циклического чередования. And that tenderness for little children, that passion for the beginnings of life which had once made him forsake his son and follow June, now worked in him to forsake June and follow these littler things. Та нежность к детям, та страстная любовь к росткам жизни, которая заставила его однажды бросить сына и пойти за Джун, теперь заставляла его бросить Джун и пойти за этими совсем крохотными существами. Youth, like a flame, burned ever in his breast, and to youth he turned, to the round little limbs, so reckless, that wanted care, to the small round faces so unreasonably solemn or bright, to the treble tongues, and the shrill, chuckling laughter, to the insistent tugging hands, and the feel of small bodies against his legs, to all that was young and young, and once more young. Молодость незатухающим пламенем горела в сердце старого Джолиона, и к молодости он потянулся, к пухлым ручонкам, таким шаловливым и требующим такой заботы о себе, к пухлым личикам - то важным, то веселым, к звонким голосам, громкому, захлебывающемуся смеху, к настойчивым цепким пальцам, к этим крошкам, копошившимся у его ног, - ко всему, что было молодо, молодо и еще раз молодо. And his eyes grew soft, his voice, and thin-veined hands soft, and soft his heart within him. В его глазах появилась нежность, нежным стал голос и худые, со вздутыми венами руки, нежность затеплилась у него в сердце. And to those small creatures he became at once a place of pleasure, a place where they were secure, and could talk and laugh and play; till, like sunshine, there radiated from old Jolyon's wicker chair the perfect gaiety of three hearts. И крохотные создания сразу же нашли здесь убежище для своих забав, убежище, где их никто не тронет, где можно и поболтать, и посмеяться, и поиграть; и вскоре плетеное кресло и те, кто сидел в нем, стали, как солнце, излучать радость, царившую во всех трех сердцах. But with young Jolyon following to his wife's room it was different. Но молодой Джолион, последовавший за женой в комнаты, чувствовал себя по-иному. He found her seated on a chair before her dressing-glass, with her hands before her face. Он нашел жену в кресле перед зеркалом; она сидела, закрыв лицо руками. Her shoulders were shaking with sobs. Плечи ее вздрагивали от рыданий. This passion of hers for suffering was mysterious to him. Эта способность так легко поддаваться горю всегда была непонятна молодому Джолиону. He had been through a hundred of these moods; how he had survived them he never knew, for he could never believe they were moods, and that the last hour of his partnership had not struck. Сотни раз приходилось ему быть свидетелем таких вспышек отчаяния; он и сам не знал, как удавалось переносить их, ибо ему не верилось, что это всего лишь вспышки, что последний час их совместной жизни еще не пробил. In the night she would be sure to throw her arms round his neck and say: А ночью она обхватит его шею руками и скажет: "Oh! Jo, how I make you suffer!" as she had done a hundred times before. "Зачем я тебя мучаю, Джо!" - как бывало уже сотни раз. He reached out his hand, and, unseen, slipped his razor-case into his pocket. Он протянул руку и незаметно спрятал в карман футляр с бритвой. 'I cannot stay here,' he thought, 'I must go down!' "Я не могу здесь оставаться, - думал молодой Джолион, - надо идти туда!" Without a word he left the room, and went back to the lawn. Не говоря ни слова, он вышел из комнаты в сад. Old Jolyon had little Holly on his knee; she had taken possession of his watch; Jolly, very red in the face, was trying to show that he could stand on his head. Старый Джолион усадил Холли на колени; она завладела его часами; Джолли, весь побагровевший, пытался показать, что умеет стоять на голове. The dog Balthasar, as close as he might be to the tea-table, had fixed his eyes on the cake. Пес Балтазар сидел вплотную у стола, не сводя глаз с печенья. Young Jolyon felt a malicious desire to cut their enjoyment short. Молодой Джолион почувствовал недоброе желание нарушить эту идиллию. What business had his father to come and upset his wife like this? Зачем отец явился сюда и так взволновал его жену? It was a shock, after all these years! После всех этих лет - такое потрясение! He ought to have known; he ought to have given them warning; but when did a Forsyte ever imagine that his conduct could upset anybody! Он должен был сам догадаться; должен был предупредить их; но разве Форсайту придет когда-нибудь в голову, что его поведение может причинить неприятность другим! And in his thoughts he did old Jolyon wrong. Молодой Джолион был несправедлив к отцу. He spoke sharply to the children, and told them to go in to their tea. Он резко заговорил с детьми, послав их пить чай в комнаты. Greatly surprised, for they had never heard their father speak sharply before, they went off, hand in hand, little Holly looking back over her shoulder. Удивленные его резкостью - отец никогда еще не разговаривал с ними таким тоном, они пошли, взявшись за руки, и, уходя, Холли несколько раз оглянулась через плечо. Young Jolyon poured out the tea. Молодой Джолион налил себе и отцу чаю. "My wife's not the thing today," he said, but he knew well enough that his father had penetrated the cause of that sudden withdrawal, and almost hated the old man for sitting there so calmly. - Жена немного нездорова сегодня, - сказал он, отлично зная, что отцу понятна причина ее внезапного ухода, и почти ненавидя старика за то, что тот сидит с таким невозмутимым видом. "You've got a nice little house here," said old Jolyon with a shrewd look; - У тебя славный домик, - сказал старый Джолион, пристально глядя на сына. "I suppose you've taken a lease of it!" - Ты снимаешь его? Young Jolyon nodded. Молодой Джолион кивнул. "I don't like the neighbourhood," said old Jolyon; "a ramshackle lot." - Хотя самый район мне не нравится, - сказал старый Джолион, - очень убогий. Young Jolyon replied: Молодой Джолион ответил: "Yes, we're a ramshackle lot."' - Да, у нас убого. The silence was now only broken by the sound of the dog Balthasar's scratching. Теперь молчание прерывал только пес Балтазар, почесывавший себе спину. Old Jolyon said simply: Старый Джолион сказал просто: "I suppose I oughtn't to have come here, Jo; but I get so lonely!" - Я, должно быть, напрасно пришел, Джо, но мне так тоскливо одному! At these words young Jolyon got up and put his hand on his father's shoulder. В ответ на эти слова молодой Джолион встал и положил руку отцу на плечо. In the next house someone was playing over and over again: В соседнем доме кто-то бесконечно наигрывал на расстроенном рояле 'La Donna mobile' on an untuned piano; and the little garden had fallen into shade, the sun now only reached the wall at the end, whereon basked a crouching cat, her yellow eyes turned sleepily down on the dog Balthasar. "La donna e mobile"; на садик спустилась тень, солнце доходило теперь только до задней стены, на которой, греясь в последних лучах, пристроилась кошка; ее желтые глаза сонно поглядывали вниз на Балтазара. There was a drowsy hum of very distant traffic; the creepered trellis round the garden shut out everything but sky, and house, and pear-tree, with its top branches still gilded by the sun. Издалека доносился глухой шум уличного движения; увитые плющом стены садика скрывали все, кроме неба, дома и грушевого дерева, верхушку которого все еще золотило солнце. For some time they sat there, talking but little. Некоторое время они сидели, изредка перекидываясь словами. Then old Jolyon rose to go, and not a word was said about his coming again. Потом старый Джолион собрался уходить, и о его дальнейших посещениях ничего сказано не было. He walked away very sadly. Он вышел от сына с горечью на сердце. What a poor miserable place; and he thought of the great, empty house in Stanhope Gate, fit residence for a Forsyte, with its huge billiard-room and drawing-room that no one entered from one week's end to another. Какой жалкий домишко! И он вспомнил о большом пустынном доме на Стэнхоп-Г ейт, достойной резиденции для Форсайта, с громадной бильярдной и гостиной, куда по целым неделям никто не заходил. That woman, whose face he had rather liked, was too thin-skinned by half; she gave Jo a bad time he knew! Эта женщина, лицо которой ему даже понравилось, какая она чувствительная! Джолиону, должно быть, очень трудно с ней ладить. And those sweet children! А дети, что за прелесть! Ah! what a piece of awful folly! Как это все тяжело и нелепо! He walked towards the Edgware Road, between rows of little houses, all suggesting to him (erroneously no doubt, but the prejudices of a Forsyte are sacred) shady histories of some sort or kind. Он пошел по направлению к Эджуэр-Род между двумя рядами маленьких домиков, вызывавших у него мысли (ничем, конечно, не оправданные, но предрассудки Форсайтов священны) о всевозможных непозволительных историях. Society, forsooth, the chattering hags and jackanapes-had set themselves up to pass judgment on his flesh and blood! Так называемое общество - болтливые мегеры и всякий сброд - произнесло приговор его плоти и крови! A parcel of old women! Старые бабы! He stumped his umbrella on the ground, as though to drive it into the heart of that unfortunate body, which had dared to ostracize his son and his son's son, in whom he could have lived again! Он стукнул по тротуару зонтиком, точно хотел вогнать его в самое сердце жалкого общества, осмелившегося отвергнуть его сына и сына его сына, в котором он мог бы снова жить на старости лет. He stumped his umbrella fiercely; yet he himself had followed Society's behaviour for fifteen years-had only today been false to it! Старый Джолион гневно стукнул зонтиком; но ведь он сам вот уже пятнадцать лет следовал законам этого общества и только сегодня изменил им! He thought of June, and her dead mother, and the whole story, with all his old bitterness. Он вспомнил Джун, ее покойную мать и всю катастрофу, и прежняя горечь поднялась в нем. A wretched business! Тяжелая история! He was a long time reaching Stanhope Gate, for, with native perversity, being extremely tired, he walked the whole way. Путь до Стэнхоп-Гейт был долгий, потому что, словно назло самому себе, старый Джолион, чувствуя сильную усталость, шел всю дорогу пешком. After washing his hands in the lavatory downstairs, he went to the dining-room to wait for dinner, the only room he used when June was out-it was less lonely so. Вымыв внизу руки, старый Джолион пошел в ожидании обеда в столовую единственную комнату, где он проводил время, когда Джун не бывало дома: здесь не так тоскливо одному Вечерняя газета еще не пришла; The evening paper had not yet come; he had finished the Times, there was therefore nothing to do. "Таймс" он уже просмотрел, значит делать было решительно нечего. The room faced the backwater of traffic, and was very silent. Окна столовой выходили на спокойную улицу, и в комнате было очень тихо. He disliked dogs, but a dog even would have been company. Старый Джолион не любил собак, но сейчас он обрадовался бы и такому обществу. His gaze, travelling round the walls, rested on a picture entitled: Его взгляд, блуждающий по стенам, остановился на картине 'Group of Dutch fishing boats at sunset'; the chef d'oeuvre of his collection. "Г олландские рыбачьи лодки на закате" - гордость всей его коллекции. It gave him no pleasure. Сейчас она не доставила ему никакого удовольствия. He closed his eyes. Он закрыл глаза. He was lonely! Тоскливо одному! He oughtn't to complain, he knew, but he couldn't help it: He was a poor thing-had always been a poor thing-no pluck! Жаловаться бесполезно, он прекрасно знает это, но трудно сдержать себя. Жалкий старик, всегда был жалким - хватки не было в жизни! Such was his thought. Такие мысли бродили в голове старого Джолиона. The butler came to lay the table for dinner, and seeing his master apparently asleep, exercised extreme caution in his movements. Лакей пришел накрыть на стол и, решив, что хозяин спит, старался двигаться с величайшей осторожностью. This bearded man also wore a moustache, which had given rise to grave doubts in the minds of many members-of the family-, especially those who, like Soames, had been to public schools, and were accustomed to niceness in such matters. Этот бородач носил также и усы, что вызывало большие сомнения у многих членов семьи, особенно у тех, кто, подобно Сомсу, кончил закрытую школу и с сугубой щепетильностью разбирался в таких вопросах. Could he really be considered a butler? В самом деле, разве он похож на лакея? Playful spirits alluded to him as: Игриво настроенные умы называли его "дядин сектант". 'Uncle Jolyon's Nonconformist'; George, the acknowledged wag, had named him: 'Sankey.' Джордж, известный остряк, прозвал его "миссионером". He moved to and fro between the great polished sideboard and the great polished table inimitably sleek and soft. Лакей с неподражаемой мягкостью бесшумно двигался между большим полированным буфетом и большим полированным столом. Old Jolyon watched him, feigning sleep. Старый Джолион наблюдал за ним, притворившись спящим. The fellow was a sneak-he had always thought so-who cared about nothing but rattling through his work, and getting out to his betting or his woman or goodness knew what! Низкая душонка - он всегда считал его таким -только и думает, как бы отделаться поскорей и удрать на скачки, или к своей даме, или черт его знает куда! A slug! Тунеядец! Fat too! А как разжирел! And didn't care a pin about his master! И ни малейшего чувства привязанности к своему хозяину! But then against his will, came one of those moments of philosophy which made old Jolyon different from other Forsytes: Но тут против его собственной воли старым Джолионом вдруг завладела обычная склонность пофилософствовать, которая так сильно выделяла его из среды остальных Форсайтов. After all why should the man care? В конце концов, разве лакей обязан чувствовать привязанность к хозяину? He wasn't paid to care, and why expect it? Ведь за это не платят, значит нечего с него и требовать. In this world people couldn't look for affection unless they paid for it. В этом мире нельзя надеяться на бескорыстные чувства. It might be different in the next-he didn't know-couldn't tell! В другом, может быть, все пойдет поиному, кто знает, кто может угадать? And again he shut his eyes. И он снова закрыл глаза. Relentless and stealthy, the butler pursued his labours, taking things from the various compartments of the sideboard. Упорно продолжая заниматься своим делом, лакей бесшумно доставал посуду из разных отделений буфета. His back seemed always turned to old Jolyon; thus, he robbed his operations of the unseemliness of being carried on in his master's presence; now and then he furtively breathed on the silver, and wiped it with a piece of chamois leather. Он ни разу не повернулся к старому Джолиону лицом, вероятно, стараясь скрыть неприглядность своих манипуляций, заключавшуюся в том, что они совершались в присутствии хозяина; время от времени он дышал украдкой на серебро и протирал его кусочком замши. He appeared to pore over the quantities of wine in the decanters, which he carried carefully and rather high, letting his head droop over them protectingly. Можно было подумать, что лакей размышляет, достаточно ли вина в графинах, которые он осторожно нес к столу, высоко держа их в руках и покровительственно прикрывая сверху бородой. When he had finished, he stood for over a minute watching his master, and in his greenish eyes there was a look of contempt: Кончив приготовления, он с минуту глядел на хозяина, и в его зеленоватых глазах было презрение. After all, this master of his was an old buffer, who hadn't much left in him! В конце концов, хозяин у него старая развалина, совсем сдал старик! Soft as a tom-cat, he crossed the room to press the bell. Тихо, как кошка, он прошел через комнату к звонку. His orders were 'dinner at seven.' Было приказано: "обед в семь". What if his master were asleep; he would soon have him out of that; there was the night to sleep in! Хозяин спит. Ну что ж, он его живо разбудит; успеет выспаться за ночь! He had himself to think of, for he was due at his Club at half-past eight! Надо и о себе подумать: в половине девятого его ждут в клубе. In answer to the ring, appeared a page boy with a silver soup tureen. В ответ на звонок в столовую вошел мальчик с серебряной суповой миской. The butler took it from his hands and placed it on the table, then, standing by the open door, as though about to usher company into the room, he said in a solemn voice: Лакей принял от него миску и поставил на стол, потом остановился в дверях и, словно обращаясь к большому обществу, провозгласил торжественным голосом: "Dinner is on the table, sir!" - Кушать подано, сэр! Slowly old Jolyon got up out of his chair, and sat down at the table to eat his dinner. Старый Джолион медленно поднялся с кресла и перешел к столу обедать. CHAPTER VIII-PLANS OF THE HOUSE VIII ПРОЕКТ ДОМА ГОТОВ Forsytes, as is generally admitted, have shells, like that extremely useful little animal which is made into Turkish delight, in other words, they are never seen, or if seen would not be recognised, without habitats, composed of circumstance, property, acquaintances, and wives, which seem to move along with them in their passage through a world composed of thousands of other Forsytes with their habitats. Все Форсайты, как это общеизвестно, живут в раковинах, подобно тому чрезвычайно полезному моллюску, который идет в пищу как величайший деликатес; другими словами, в натуральном виде Форсайты никогда не встречаются, а если и встречаются, то никто их не узнает без этой оболочки, сотканной из различных обстоятельств их жизни, их имущества, знакомств и жен, без всего того, что на каждом шагу сопутствует им в этом мире, кишащем тысячами других Форсайтов, запрятанных в такие же оболочки. Without a habitat a Forsyte is inconceivable-he would be like a novel without a plot, which is well-known to be an anomaly. Представить себе Форсайта без раковины немыслимо, в таком случае он уподобился бы роману без интриги, что, как известно, явление противоестественное. To Forsyte eyes Bosinney appeared to have no habitat, he seemed one of those rare and unfortunate men who go through life surrounded by circumstance, property, acquaintances, and wives that do not belong to them. На взгляд Форсайтов, Босини жил без такой оболочки; по-видимому, он принадлежал к тому редкостному и незадачливому типу мужчин, которые шествуют по своему пути в окружении обстоятельств чужой жизни, чужого имущества, чужих знакомых и чужих жен. His rooms in Sloane Street, on the top floor, outside which, on a plate, was his name, Его квартира в верхнем этаже дома на Слоун-стрит, с дощечкой на дверях, на которой было написано 'Philip Baynes Bosinney, Architect,' were not those of a Forsyte.-He had no sitting-room apart from his office, but a large recess had been screened off to conceal the necessaries of life-a couch, an easy chair, his pipes, spirit case, novels and slippers. "Архитектор Филип Бейнз Босини", не имела ничего общего с жилищами Форсайтов, Гостиной у Босини не было, а такие необходимые в обиходе вещи, как диван, кресло, трубки, винный погребец, книги и домашние туфли, хранились в большой нише, отгороженной от рабочей комнаты ширмой. The business part of the room had the usual furniture; an open cupboard with pigeon-holes, a round oak table, a folding wash-stand, some hard chairs, a standing desk of large dimensions covered with drawings and designs. Мебель в деловой половине его квартиры была самая обычная; бюро с множеством ящичков, круглый дубовый стол, складной умывальник, несколько стульев и еще один стол очень больших размеров, заваленный рисунками и чертежами. June had twice been to tea there under the chaperonage of his aunt. Джун два раза пила здесь чай под охраной тетки Босини. He was believed to have a bedroom at the back. Предполагалось, что позади рабочей комнаты имеется спальня. As far as the family had been able to ascertain his income, it consisted of two consulting appointments at twenty pounds a year, together with an odd fee once in a way, and-more worthy item-a private annuity under his father's will of one hundred and fifty pounds a year. Насколько семье Форсайтов удалось выяснить, доходы Босини сводились к сорока фунтам в год за консультацию в двух строительных конторах, случайным приработкам и - что заслуживало большего внимания - ежегодной ренте в сто пятьдесят фунтов, предусмотренной в завещании его отца. What had transpired concerning that father was not so reassuring. В сведениях, которые удалось получить об отце, утешительного было мало. It appeared that he had been a Lincolnshire country doctor of Cornish extraction, striking appearance, and Byronic tendencies-a well-known figure, in fact, in his county. Деревенский врач, родом из Кориуэлса, практиковал в Линкольншире, байронические замашки, эксцентричная внешность - весьма видная фигура в своих местах. Bosinney's uncle by marriage, Baynes, of Baynes and Bildeboy, a Forsyte in instincts if not in name, had but little that was worthy to relate of his brother-in-law. Бейнз - контора "Бейнз и Байлдбой" - дядя Боснии с материнской стороны, Форсайт по духу, хоть и не по имени, мало что мог рассказать о своем девере такого, что бы заслуживало внимания. "An odd fellow!' he would say: 'always spoke of his three eldest boys as 'good creatures, but so dull'; they're all doing capitally in the Indian Civil! - Чудак-человек! - говорил Бейнз. - О своих трех старших сыновьях отзывался так: "Хорошие ребята, только нудные". Они сейчас в Индии и прекрасно устроены! Philip was the only one he liked. Филип был его любимцем. I've heard him talk in the queerest way; he once said to me: Странные вещи приходилось от него выслушивать; как-то раз заявил мне: 'My dear fellow, never let your poor wife know what you're thinking of! But I didn't follow his advice; not I! "Друг мой, никогда не делитесь с женой своими мыслями" Но я его совета не послушался; слуга покорный! An eccentric man! Чудак был! He would say to Phil: Постоянно вразумлял Фила: 'Whether you live like a gentleman or not, my boy, be sure you die like one! and he had himself embalmed in a frock coat suit, with a satin cravat and a diamond pin. "Жизнь можно прожить как угодно, дружок, но умереть ты обязан, как джентльмен!" - и сам лежал в гробу в парадном сюртуке и шелковом галстуке с бриллиантовой булавкой. Oh, quite an original, I can assure you!" Большой был оригинал! Of Bosinney himself Baynes would speak warmly, with a certain compassion: О самом Босини Бейнз отзывался тепло, но с некоторым состраданием: "He's got a streak of his father's Byronism. - Байронизм он унаследовал от отца. Why, look at the way he threw up his chances when he left my office; going off like that for six months with a knapsack, and all for what?-to study foreign architecture-foreign! Да вот посудите сами: отказался от работы у меня в конторе, где столько возможностей; бродил шесть месяцев с мешком за плечами, а зачем? Изучал иностранную архитектуру; иностранную, видите ли! What could he expect? На что он рассчитывал? And there he is-a clever young fellow-doesn't make his hundred a year! И вот вам: талантливый молодой человек, а не может заработать и сотни в год! Now this engagement is the best thing that could have happened-keep him steady; he's one of those that go to bed all day and stay up all night, simply because they've no method; but no vice about him-not an ounce of vice. Лучше этой помолвки для него ничего не придумаешь, это его подтянет: ведь он принадлежит к тому сорту людей, которые спят днем, а работают ночью, и только потому, что не приучены к порядку; но ничего дурного в нем нет - решительно ничего дурного. Old Forsyte's a rich man!" Старик Форсайт очень богатый человек! Mr. Baynes made himself extremely pleasant to June, who frequently visited his house in Lowndes Square at this period. Мистер Бейнз был чрезвычайно любезен с Джун, которая в те дни часто бывала у него на Лаундес-сквер. "This house of your cousin's-what a capital man of business-is the very thing for Philip," he would say to her; "you mustn't expect to see too much of him just now, my dear young lady. - Постройка мистера Сомса - какой у него блестящий, деловой ум! - так вот, эта постройка -именно то, что Филу нужно, - говорил он Джун. -Теперь уж вам не придется так часто видеться с ним, милая барышня. The good cause-the good cause! Уважительные причины, весьма уважительные. The young man must make his way. Молодому человеку надо пробивать себе дорогу в жизни. When I was his age I was at work day and night. В его годы я работал не покладая рук. My dear wife used to say to me, Бывало, жена говорит мне: 'Bobby, don't work too hard, think of your health'; but I never spared myself!" "Бобби, ты совсем заработался, подумай о своем здоровье", но я себя не жалел! June had complained that her lover found no time to come to Stanhope Gate. Джун жаловалась, что жених не может урвать время, чтобы заглянуть на Стэнхоп-Гейт. The first time he came again they had not been together a quarter of an hour before, by one of those coincidences of which she was a mistress, Mrs. Septimus Small arrived. Когда Босини впервые после долгого перерыва пришел к Джун, они не побыли вдвоем и четверти часа, как приехала миссис Септимус Смолл -великая мастерица на такие случайные совпадения. Thereon Bosinney rose and hid himself, according to previous arrangement, in the little study, to wait for her departure. Босини сейчас же встал и, согласно предварительному уговору, перешел в маленький кабинет, чтобы там переждать миссис СМОЛА. "My dear," said Aunt Juley, "how thin he is! - Ах, милочка, - начала тетя Джули, - он так похудел! I've often noticed it with engaged people; but you mustn't let it get worse. Мне часто приходилось замечать это за женихами; ты последи за ним. There's Barlow's extract of veal; it did your Uncle Swithin a lot of good." Есть такой мясной экстракт Барлоу; дяде Суизину он прекрасно помог. June, her little figure erect before the hearth, her small face quivering grimly, for she regarded her aunt's untimely visit in the light of a personal injury, replied with scorn: Джун, с сердито подергивающимся личиком, вытянулась во весь свой крохотный рост перед камином - она рассматривала несвоевременный приезд тетки как личное оскорбление - и ответила презрительно: "It's because he's busy; people who can do anything worth doing are never fat!" - Это потому, что он много работает; люди, которые способны на что-нибудь дельное, никогда не бывают толстыми! Aunt Juley pouted; she herself had always been thin, but the only pleasure she derived from the fact was the opportunity of longing to be stouter. Тетя Джули надула губы; сама она всегда отличалась худобой, и единственным удовольствием, которое ей удавалось извлекать из этого обстоятельства, была возможность страстно мечтать о полноте. "I don't think," she said mournfully, "that you ought to let them call him 'The Buccaneer'; people might think it odd, now that he's going to build a house for Soames. - По-моему, - грустно сказала она, - ты не должна позволять, чтобы его звали "пиратом", это может показаться странным, ведь он будет строить дом для Сомса. I do hope he will be careful; it's so important for him. Soames has such good taste!" Я надеюсь, что он отнесется к своей работе со вниманием; это так важно для него, ведь у Сомса прекрасный вкус! "Taste!" cried June, flaring up at once; "wouldn't give that for his taste, or any of the family's!" - Вкус! - воскликнула Джун, вспыхнув. - Нет у него никакого вкуса ни у него, ни у кого другого в нашей семье! Mrs. Small was taken aback. Миссис Смолл остолбенела. "Your Uncle Swithin," she said, "always had beautiful taste! - У дяди Суизина, - сказала она, - всегда был прекрасный вкус! And Soames's little house is lovely; you don't mean to say you don't think so!" И у самого Сомса очаровательный домик; ты же не станешь отрицать это! "H'mph!" said June, "that's only because Irene's there!" - Гм! - вырвалось у Джун. - Только потому, что там Ирэн!.. Aunt Juley tried to say something pleasant: Тетя Джули попыталась сказать что-нибудь приятное: "And how will dear Irene like living in the country?" - А Ирэн довольна, что они переезжают за город? June gazed at her intently, with a look in her eyes as if her conscience had suddenly leaped up into them; it passed; and an even more intent look took its place, as if she had stared that conscience out of countenance. Джун смотрела так пристально, как будто из глаз ее вдруг глянула совесть; потом это прошло, и взгляд Джун стал еще более пристальным, словно ей удалось смутить свою совесть. She replied imperiously: Она ответила высокомерно: "Of course she'll like it; why shouldn't she?" - Конечно довольна, а почему бы нет? Mrs. Small grew nervous. Миссис Смолл забеспокоилась. "I didn't know," she said; "I thought she mightn't like to leave her friends. - Не знаю, - сказала она, - может быть, Ирэн не захочется покидать своих друзей. Your Uncle James says she doesn't take enough interest in life. Дядя Джемс говорит, что у нее мало интереса к жизни. We think-I mean Timothy thinks-she ought to go out more. Мы считаем, то есть Тимоти считает, что ей надо побольше выезжать. I expect you'll miss her very much!" Ты, наверное, будешь скучать без нее! June clasped her hands behind her neck. Джун завела руки за голову. "I do wish," she cried, "Uncle Timothy wouldn't talk about what doesn't concern him!" - Мне бы очень хотелось, - крикнула она, - чтобы дядя Тимоти поменьше говорил о том, что его совершенно не касается! Aunt Juley rose to the full height of her tall figure. Тетя Джули вытянулась во весь рост. "He never talks about what doesn't concern him," she said. - Он никогда не говорит о том, что его не касается, - ответила она. June was instantly compunctious; she ran to her aunt and kissed her. Джун сразу же почувствовала угрызения совести, подбежала к тетке и расцеловала ее. "I'm very sorry, auntie; but I wish they'd let Irene alone." - Простите меня, тетечка; только оставьте вы Ирэн в покое. Aunt Juley, unable to think of anything further on the subject that would be suitable, was silent; she prepared for departure, hooking her black silk cape across her chest, and, taking up her green reticule: Тетя Джули не смогла больше придумать ничего такого, что можно было бы сказать на эту тему, и умолкла; собравшись уходить, она застегнула на груди черную шелковую пелеринку и взяла свой зеленый ридикюль. "And how is your dear grandfather?" she asked in the hall, - А как себя чувствует дедушка? - спросила она уже в холле. "I expect he's very lonely now that all your time is taken up with Mr. Bosinney." - Ему, должно быть, тоскливо одному, ты ведь теперь все время с мистером Босини. She bent and kissed her niece hungrily, and with little, mincing steps passed away. - Она нагнулась к внучке, с жадностью поцеловала ее и удалилась мелкими, семенящими шажками. The tears sprang up in June's eyes; running into the little study, where Bosinney was sitting at the table drawing birds on the back of an envelope, she sank down by his side and cried: На глазах у Джун выступили слезы: она убежала в маленький кабинет, где Боснии сидел у стола, рисуя на конверте каких-то птиц, и бросилась в кресло со словами: "Oh, Phil! it's all so horrid!" - Ох, Фил, как это тяжело! Her heart was as warm as the colour of her hair. Сердце ее горело тем же огнем, что и копна золотисторыжих волос. On the following Sunday morning, while Soames was shaving, a message was brought him to the effect that Mr. Bosinney was below, and would be glad to see him. В следующее воскресенье утром, когда Сомс брился, ему доложили, что мистер Боснии дожидается внизу и хочет его видеть. Opening the door into his wife's room, he said: Приотворив дверь в комнату жены, он сказал: "Bosinney's downstairs. - Там пришел Боснии. Just go and entertain him while I finish shaving. Займи его, пока я бреюсь. I'll be down in a minute. Я сейчас приду. It's about the plans, I expect." Он, должно быть, хочет поговорить о проекте. Irene looked at him, without reply, put the finishing touch to her dress and went downstairs. Ирэн молча взглянула на него, закончила свой туалет и сошла вниз. He could not make her out about this house. Сомс все еще не знал, как она относится к постройке дома. She had said nothing against it, and, as far as Bosinney was concerned, seemed friendly enough. Возражений с ее стороны он не слышал, а что касается Босини, то к нему она, кажется, относилась дружелюбно. From the window of his dressing-room he could see them talking together in the little court below. Из окна Сомсу было видно, что Ирэн и Босини разговаривают внизу в маленьком дворике. He hurried on with his shaving, cutting his chin twice. Он заторопился и в двух местах порезал подбородок. He heard them laugh, and thought to himself: Потом, услышав их смех, подумал: "Well, they get on all right, anyway!" "Ну, им, кажется, не скучно вдвоем!" As he expected, Bosinney had come round to fetch him to look at the plans. Как он и предполагал, Босини зашел за ним, чтобы показать планы. He took his hat and went over. Сомс взял шляпу, и они вышли на улицу. The plans were spread on the oak table in the architect's room; and pale, imperturbable, inquiring, Soames bent over them for a long time without speaking. Планы были разложены в комнате архитектора на дубовом столе; и Сомс, бледный, внимательный, внешне совершенно невозмутимый, нагнувшись над ними, долгое время не говорил ни слова. He said at last in a puzzled voice: Наконец он сказал недоуменно: "It's an odd sort of house!" - Странный дом! A rectangular house of two stories was designed in a quadrangle round a covered-in court. Двухэтажное здание, обведенное по второму этажу галереей, охватывало двор с четырех сторон. This court, encircled by a gallery on the upper floor, was roofed with a glass roof, supported by eight columns running up from the ground. Двор этот был покрыт стеклянной крышей на восьми колоннах. It was indeed, to Forsyte eyes, an odd house. Действительно, на взгляд Форсайта, дом был странный. "There's a lot of room cut to waste," pursued Soames. - Много места пропадает зря, - продолжал Сомс. Bosinney began to walk about, and Soames did not like the expression on his face. Босини заходил по комнате, и выражение его лица не понравилось Сомсу. "The principle of this house," said the architect, "was that you should have room to breathe-like a gentleman!" - Проект делался с тем расчетом, - сказал архитектор, - чтобы хозяину было где повернуться в собственном доме, как и подобает джентльмену. Soames extended his finger and thumb, as if measuring the extent of the distinction he should acquire; and replied: Сомс растопырил большой и указательный пальцы, словно измеряя степень уважения, которое он заслужит, выстроив такой дом, и ответил: "Oh! yes; I see." - Да, да! Я понимаю. The peculiar look came into Bosinney's face which marked all his enthusiasms. То своеобразное выражение, которым отличалось лицо Босини, когда он загорался чем-нибудь, появилось и сейчас. "I've tried to plan you a house here with some self-respect of its own. - Я хотел выстроить вам дом, который обладал бы... ну, чувством собственного достоинства, что ли! If you don't like it, you'd better say so. Если вам не нравится, скажите прямо. It's certainly the last thing to be considered-who wants self-respect in a house, when you can squeeze in an extra lavatory?" Обычно мало кто думает об этом - кого интересует чувство собственного достоинства в доме, если можно втиснуть в план лишнюю уборную? He put his finger suddenly down on the left division of the centre oblong: - Он ткнул пальцем в левую часть чертежа. "You can swing a cat here. - Здесь есть где размахнуться. This is for your pictures, divided from this court by curtains; draw them back and you'll have a space of fifty-one by twenty-three six. Вот тут помещение для ваших картин, отделяется от двора портьерами; отдерните их, и у вас будет пространство пятьдесят один на двадцать три и шесть десятых. This double-faced stove in the centre, here, looks one way towards the court, one way towards the picture room; this end wall is all window; You've a southeast light from that, a north light from the court. Вот здесь, в середине, печь - выходит одной стороной во двор, другой - в картинную галерею; эта стена сплошь из стекла, выходит на юго-восток, со двора будет литься северный свет. The rest of your pictures you can hang round the gallery upstairs, or in the other rooms." Часть картин можно развесить в верхней галерее или в других комнатах. "In architecture," he went on-and though looking at Soames he did not seem to see him, which gave Soames an unpleasant feeling-"as in life, you'll get no self-respect without regularity. В архитектуре, - продолжал он, глядя на собеседника, но словно не видя его, что коробило Сомса, - в архитектуре, так же как и в жизни, без правильности линий не может быть чувства собственного достоинства. Fellows tell you that's old fashioned. Вам скажут, что это старомодно. It appears to be peculiar any way; it never occurs to us to embody the main principle of life in our buildings; we load our houses with decoration, gimcracks, corners, anything to distract the eye. Странная вещь! Мы никогда не заботимся о том, чтобы сделать наши жилища воплощением основных принципов жизни; мы загромождаем дома обстановкой, всякой мишурой, устраиваем в комнатах какие-то ниши - что угодно, лишь бы развлекало глаз. On the contrary the eye should rest; get your effects with a few strong lines. Глаз должен отдыхать; сумейте добиться эффекта двумя-тремя мужественными линиями. The whole thing is regularity there's no self-respect without it." Все дело в правильности линий, без нее вам не добиться чувства собственного достоинства. Soames, the unconscious ironist, fixed his gaze on Bosinney's tie, which was far from being in the perpendicular; he was unshaven too, and his dress not remarkable for order. Сомс с бессознательной иронией посмотрел на его галстук, лежавший отнюдь не перпендикулярно; Босини был к тому же небрит, и костюм его не отличался идеальным порядком. Architecture appeared to have exhausted his regularity. Архитектура, по-видимому, поглотила все стремления Босини к правильности линий. "Won't it look like a barrack?" he inquired. - Не будет ли это смахивать на казармы? - спросил Сомс. He did not at once receive a reply. Ответ он получил не сразу. "I can see what it is," said Bosinney, "you want one of Littlemaster's houses-one of the pretty and commodious sort, where the servants will live in garrets, and the front door be sunk so that you may come up again. - Теперь я понимаю, - сказал Босини, - вам нужен Литлмастер. У вас будет хорошенький уютный домик, прислугу загоните на чердак, а входную дверь опустите на несколько ступенек, чтобы было откуда подниматься. By all means try Littlemaster, you'll find him a capital fellow, I've known him all my life!" Ради бога, обратитесь к Литлмастеру, он вас очарует, я-то его давно знаю! Soames was alarmed. Сомс заволновался. He had really been struck by the plans, and the concealment of his satisfaction had been merely instinctive. В действительности план ему очень нравился, и свое удовлетворение он прятал просто инстинктивно. It was difficult for him to pay a compliment. На комплименты Сомс всегда был скуп. He despised people who were lavish with their praises. Люди, щедрые на похвалу, вызывали у него чувство презрения. He found himself now in the embarrassing position of one who must pay a compliment or run the risk of losing a good thing. Сейчас он очутился в затруднительном положении человека, который должен сказать комплимент или пойти на риск и потерять хорошую вещь. Bosinney was just the fellow who might tear up the plans and refuse to act for him; a kind of grown-up child! Босини способен на все - чего доброго, разорвет планы и откажется от работы. This grown-up childishness, to which he felt so superior, exercised a peculiar and almost mesmeric effect on Soames, for he had never felt anything like it in himself. Взрослый ребенок! Однако эта ребячливость, на которую Сомс смотрел с высоты собственного величия, возымела на него странное, почти магическое действие; ведь сам он был совершенно чужд таким настроениям. "Well," he stammered at last, "it's-it's, certainly original." - Что ж, - выдавил он из себя наконец, - во всяком случае, это... это оригинально! He had such a private distrust and even dislike of the word 'original' that he felt he had not really given himself away by this remark. Сомс питал такое недоверие и даже тайную ненависть ж слову "оригинально", что сейчас, как ему показалось, это замечание никак не выдало его истинных чувств. Bosinney seemed pleased. Босини, по-видимому, остался доволен. It was the sort of thing that would please a fellow like that! Как раз то, что надо подобному субъекту. And his success encouraged Soames. Успех приободрил Сомса. "It's-a big place," he said. - Места здесь много, - сказал он. "Space, air, light," he heard Bosinney murmur, "you can't live like a gentleman in one of Littlemaster's-he builds for manufacturers." - Простор, воздух, свет, - донеслись до него невнятные слова Босини. - Литлмастер строит не для джентльменов, он работает на фабрикантов. Soames made a deprecating movement; he had been identified with a gentleman; not for a good deal of money now would he be classed with manufacturers. Сомс сделал протестующий жест; его причислили к джентльменам - теперь уже он ни за какие деньги не согласится, чтобы его поставили на одну доску с фабрикантами. But his innate distrust of general principles revived. Но врожденная недоверчивость взяла верх. What the deuce was the good of talking about regularity and self-respect? Кому нужна эта болтовня о правильности линий и достоинстве? It looked to him as if the house would be cold. Как бы не замерзнуть в этом доме. "Irene can't stand the cold!" he said. - Ирэн не выносит холода, - сказал он. "Ah!" said Bosinney sarcastically. - А! - насмешливо ответил Босини. "Your wife? - Ваша жена? She doesn't like the cold? Не выносит холода? I'll see to that; she shan't be cold. Я об этом позабочусь; ей не придется мерзнуть. Look here!" he pointed, to four marks at regular intervals on the walls of the court. Смотрите! - он показал четыре значка на стенах дворика, расположенные на равном расстоянии друг от друга. "I've given you hot-water pipes in aluminium casings; you can get them with very good designs." - Вот здесь я поставлю радиаторы за алюминиевой решеткой; для решетки можно заказать прекрасный рисунок. Soames looked suspiciously at these marks. Сомс недоверчиво посмотрел на значки. "It's all very well, all this," he said, "but what's it going to cost?" - Все это прекрасно, - сказал он, - но во что это мне обойдется? The architect took a sheet of paper from his pocket: Архитектор вынул из кармана листок бумаги. "The house, of course, should be built entirely of stone, but, as I thought you wouldn't stand that, I've compromised for a facing. - Дом, конечно, следовало бы построить целиком из камня, но вы вряд ли на это пойдете, и я примирюсь на каменной облицовке. It ought to have a copper roof, but I've made it green slate. Крыша должна быть из меди, но я ставлю зеленую черепицу. As it is, including metal work, it'll cost you eight thousand five hundred." Все вместе, включая металлическую отделку, обойдется вам в восемь тысяч пятьсот фунтов. "Eight thousand five hundred?" said Soames. - Восемь тысяч пятьсот? - сказал Сомс. "Why, I gave you an outside limit of eight!" - Как же так, ведь моей предельной цифрой было восемь тысяч! "Can't be done for a penny less," replied Bosinney coolly. - Дешевле ничего не выйдет, - холодно ответил Босини. "You must take it or leave it!" - Выбирайте. It was the only way, probably, that such a proposition could have been made to Soames. Вероятно, с Сомсом только так и можно было вести дело. He was nonplussed. Он был ошарашен. Conscience told him to throw the whole thing up. Рассудок подсказывал бросить эту затею. But the design was good, and he knew it-there was completeness about it, and dignity; the servants' apartments were excellent too. Но проект был хорош, он отлично понимал это, - в нем чувствовалась законченность и благородство замысла; и помещение для прислуги прекрасное. He would gain credit by living in a house like that-with such individual features, yet perfectly well-arranged. Такой дом поднимет его в глазах общества - в нем столько своеобразия, а вместе с тем и комфорт не упущен из виду. He continued poring over the plans, while Bosinney went into his bedroom to shave and dress. Сомс продолжал внимательно изучать проект, пока Босини брился и переодевался у себя в спальне. The two walked back to Montpellier Square in silence, Soames watching him out of the corner of his eye. Затем они молча пошли на Монпелье-сквер, и Сомс всю дорогу уголком глаза поглядывал на Босини. The Buccaneer was rather a good-looking fellow-so he thought-when he was properly got up. "Пират" очень недурен собой, - думал Сомс, если приоденется как следует". Irene was bending over her flowers when the two men came in. Ирэн поливала цветы, когда они вошли в дом. She spoke of sending across the Park to fetch June. Она предложила послать за Джун. "No, no," said Soames, "we've still got business to talk over!" - Нет, нет! - сказал Сомс, - нам еще надо поговорить о делах! At lunch he was almost cordial, and kept pressing Bosinney to eat. За завтраком он был почти радушен и усиленно угощал Босини. He was pleased to see the architect in such high spirits, and left him to spend the afternoon with Irene, while he stole off to his pictures, after his Sunday habit. Ему нравилось, что архитектор так оживлен. Оставив его после завтрака с Ирэн, Сомс ушел к своим картинам, с которыми он всегда проводил воскресные дни. At tea-time he came down to the drawing-room, and found them talking, as he expressed it, nineteen to the dozen. К чаю Сомс опять сошел в гостиную и увидел, что Ирэн и Босини все еще говорят, "точно заведенные", как он мысленно выразился. Unobserved in the doorway, he congratulated himself that things were taking the right turn. Остановившись в дверях, не замеченный ими, он поздравил себя с благоприятным оборотом дела. It was lucky she and Bosinney got on; she seemed to be falling into line with the idea of the new house. Хорошо, что Ирэн ладит с Босини; кажется, она начинает увлекаться идеей постройки дома. Quiet meditation among his pictures had decided him to spring the five hundred if necessary; but he hoped that the afternoon might have softened Bosinney's estimates. Спокойно поразмыслив среди картин, Сомс решила - на лишние пятьсот фунтов, если понадобится; - впрочем: он надеялся, что после приятно проведенного дня Босини будет сговорчивее. It was so purely a matter which Bosinney could remedy if he liked; there must be a dozen ways in which he could cheapen the production of a house without spoiling the effect. Ведь, собственно говоря, все зависит исключительно от него; он может найти тысячи способов удешевить стройку без всякого ущерба для общего плана. He awaited, therefore, his opportunity till Irene was handing the architect his first cup of tea. Сомс дождался подходящего момента, когда Ирэн передавала архитектору первую чашку чая. A chink of sunshine through the lace of the blinds warmed her cheek, shone in the gold of her hair, and in her soft eyes. Солнечный луч, пробравшись сквозь кружево занавесок, коснулся ее щек своим теплом, зажег золотистые волосы и мягкие глаза. Possibly the same gleam deepened Bosinney's colour, gave the rather startled look to his face. Быть может, тот же луч зарумянил лицо Босини, зажег и его глаза тревогой. Soames hated sunshine, and he at once got up, to draw the blind. Сомс, не переносивший солнца, встал и задернул занавески. Then he took his own cup of tea from his wife, and said, more coldly than he had intended: Затем взял чашку из рук жены и сказал более холодно, чем намеревался: "Can't you see your way to do it for eight thousand after all? - Может быть, вы все-таки устроите так, чтобы смета не превышала восьми тысяч? There must be a lot of little things you could alter." Ведь можно сократить за счет всяких мелочей. Bosinney drank off his tea at a gulp, put down his cup, and answered: Босини одним глотком выпил чай, поставил чашку и ответил: "Not one!" - Нельзя! Soames saw that his suggestion had touched some unintelligible point of personal vanity. Сомс понял, что его слова задели архитектора за живое: "Well," he agreed, with sulky resignation; "you must have it your own way, I suppose." - Хорошо, - сказал он с мрачной покорностью, -придется предоставить вам свободу. A few minutes later Bosinney rose to go, and Soames rose too, to see him off the premises. Через несколько минут Босини встал, и Сомс пошел проводить его. The architect seemed in absurdly high spirits. Архитектор был в состоянии ничем не объяснимого радостного волнения. After watching him walk away at a swinging pace, Soames returned moodily to the drawing-room, where Irene was putting away the music, and, moved by an uncontrollable spasm of curiosity, he asked: Посмотрев вслед размашисто шагавшему Босини, Сомс, насупившись, вернулся в гостиную, где Ирэн убирала ноты с рояля, и, повинуясь непреодолимому чувству любопытства, спросил: "Well, what do you think of 'The Buccaneer'?" - Ну, что ты думаешь об этом "пирате"? He looked at the carpet while waiting for her answer, and he had to wait some time. Он смотрел себе под ноги, дожидаясь ответа, и ждать ему пришлось довольно долго. "I don't know," she said at last. - Не знаю, - сказала наконец Ирэн. "Do you think he's good-looking?" - По-твоему, он красивый? Irene smiled. Ирэн улыбнулась. And it seemed to Soames that she was mocking him. И в ее улыбке Сомс почувствовал насмешку. "Yes," she answered; "very." - Да, - ответила она, - очень! CHAPTER IX-DEATH OF AUNT ANN IX СМЕРТЬ ТЕТИ ЭНН There came a morning at the end of September when Aunt Ann was unable to take from Smither's hands the insignia of personal dignity. Наступил день в конце сентября, когда тетя Энн уже не смогла принять из рук Смизер знаки своего личного достоинства. After one look at the old face, the doctor, hurriedly sent for, announced that Miss Forsyte had passed away in her sleep. Бросив взгляд на ее старческое лицо, спешно вызванный доктор возвестил, что мисс Форсайт скончалась во время сна. Aunts Juley and Hester were overwhelmed by the shock. Тети Джули и Эстер были сражены этим ударом. They had never imagined such an ending. Они не мыслили себе такого конца. Indeed, it is doubtful whether they had ever realized that an ending was bound to come. Да и вообще сомнительно, постигали ли они, что конец неизбежен. Secretly they felt it unreasonable of Ann to have left them like this without a word, without even a struggle. В глубине души сестрам казалось, что Энн поступила безрассудно, уйдя от них без единого слова, без малейшей борьбы. It was unlike her. Это было так непохоже на нее. Perhaps what really affected them so profoundly was the thought that a Forsyte should have let go her grasp on life. Возможно, что больнее всего их поразила самая мысль о том, что и Форсайту суждено выпустить жизнь из своих цепких рук. If one, then why not all! Если суждено одной, значит и всем! It was a full hour before they could make up their minds to tell Timothy. Прошел час, прежде чем они решились сообщить горестную весть Тимоти. If only it could be kept from him! Если бы только можно было скрыть это от него! If only it could be broken to him by degrees! Если бы только его можно было подготовить постепенно! And long they stood outside his door whispering together. И долго еще сестры перешептывались, стоя у дверей его комнаты. And when it was over they whispered together again. А когда миссия их была выполнена, они снова пошептались между собой. He would feel it more, they were afraid, as time went on. - Джули и Эстер опасались, что в дальнейшем Тимоти почувствует горе больнее. Still, he had taken it better than could have been expected. Но пока что он принял известие лучше, чем можно было ожидать. He would keep his bed, of course! Он, конечно; останется в постели. They separated, crying quietly. Они разошлись, тихо плача. Aunt Juley stayed in her room, prostrated by the blow. Тетя Джули синела у себя в комнате, совершенно потрясенная таким ударом. Her face, discoloured by tears, was divided into compartments by the little ridges of pouting flesh which had swollen with emotion. Кожа на ее покрасневшем от слез лице собралась в мелкие припухлые складочки. It was impossible to conceive of life without Ann, who had lived with her for seventy-three years, broken only by the short interregnum of her married life, which seemed now so unreal. Она не могла представить себе дальнейшую жизнь без Энн, которая прожила с ней семьдесят три года, если не считать короткого замужества Джули, казавшегося ей теперь чем-то совершенно нереальным. At fixed intervals she went to her drawer, and took from beneath the lavender bags a fresh pocket-handkerchief. Время от времени она подходила к комоду и доставала из надушенного лавандой саше чистый носовой платок. Her warm heart could not bear the thought that Ann was lying there so cold. Ее теплое сердце не хотело смириться с мыслью, что Энн лежит у себя в комнате холодная, застывшая. Aunt Hester, the silent, the patient, that backwater of the family energy, sat in the drawing-room, where the blinds were drawn; and she, too, had wept at first, but quietly, without visible effect. Тетя Эстер - молчальница, воплощение кротости, тихая заводь, где спокойно отстаивалась энергия, бушевавшая в других членах семьи, - сидела в гостиной, окна которой были задернуты шторами; она тоже всплакнула сначала, но спокойные слезы не оставили следов на ее лице. Her guiding principle, the conservation of energy, did not abandon her in sorrow. Даже в горе она осталась верна своему основному принципу, не позволявшему ей зря расходовать энергию. She sat, slim, motionless, studying the grate, her hands idle in the lap of her black silk dress. Хрупкая, неподвижная, в черном шелковом платье, она сидела, вперив взгляд в каминную решетку, сложив на коленях руки. They would want to rouse her into doing something, no doubt. Вряд ли ее оставят в покое, впереди столько хлопот. As if there were any good in that! Как будто от этого станет легче! Doing something would not bring back Ann! Энн уже не вернешь! Why worry her? Зачем же беспокоить себя понапрасну? Five o'clock brought three of the brothers, Jolyon and James and Swithin; Nicholas was at Yarmouth, and Roger had a bad attack of gout. К пяти часам приехали братья: Джолион, Джемс и Суизин. Николае был в Ярмуте, Роджер лежал с подагрой. Mrs. Hayman had been by herself earlier in the day, and, after seeing Ann, had gone away, leaving a message for Timothy-which was kept from him-that she ought to have been told sooner. Миссис Хэймен приезжала днем одна и, выйдя из комнаты Энн, сейчас же уехала, попросив передать Тимоти - ему так и не передали, - что следовало бы известить ее пораньше. In fact, there was a feeling amongst them all that they ought to have been told sooner, as though they had missed something; and James said: В сущности говоря, остальным тоже казалось, что их не потрудились известить вовремя и что из-за этой оплошности они упустили что-то. Джемс заметил: "I knew how it'd be; I told you she wouldn't last through the summer." - Так я и знал: я же говорил, что она не протянет до осени. Aunt Hester made no reply; it was nearly October, but what was the good of arguing; some people were never satisfied. Тетя Эстер промолчала; на дворе был почти октябрь месяц, но что пользы спорить: есть такие люди, на которых ничем не угодишь. She sent up to tell her sister that the brothers were there. Она послала сказать сестре, что братья приехали. Mrs. Small came down at once. Миссис Смолл сейчас же вышла к ним. She had bathed her face, which was still swollen, and though she looked severely at Swithin's trousers, for they were of light blue-he had come straight from the club, where the news had reached him-she wore a more cheerful expression than usual, the instinct for doing the wrong thing being even now too strong for her. Перед тем как сойти вниз, она вымыла лицо, все еще опухшее, и, хотя взгляд ее, брошенный на светло-синие брюки Суизина, был суров - Суизин приехал прямо из клуба, как только узнал о смерти Энн, все же Джули казалась бодрее обычного: так силен в ней был инстинкт, всегда заставлявший ее делать не то, что нужно. Presently all five went up to look at the body. Немного погодя все пятеро пошли взглянуть на умершую. Under the pure white sheet a quilted counter-pane had been placed, for now, more than ever, Aunt Ann had need of warmth; and, the pillows removed, her spine and head rested flat, with the semblance of their life-long inflexibility; the coif banding the top of her brow was drawn on either side to the level of the ears, and between it and the sheet her face, almost as white, was turned with closed eyes to the faces of her brothers and sisters. Под белоснежной простыней было постелено стеганое одеяло, потому что теперь, больше чем когда-либо, тетя Энн нуждалась в тепле; подушки были убраны, и ее голова покоилась на одном уровне с туловищем, таким же прямым, каким оно было всю ее долгую жизнь; чепец, закрывавший ей лоб, спускался и на уши; и лицо Энн, видневшееся между краями чепца и простыней -почти такое же белое, - смотрело закрытыми глазами на братьев и сестер. In its extraordinary peace the face was stronger than ever, nearly all bone now under the scarce-wrinkled parchment of skin-square jaw and chin, cheekbones, forehead with hollow temples, chiselled nose-the fortress of an unconquerable spirit that had yielded to death, and in its upward sightlessness seemed trying to regain that spirit, to regain the guardianship it had just laid down. Невыразимый покой делал это лицо еще более властным, чем при жизни; желтоватая, чуть тронутая морщинами кожа обтягивала квадратные челюсти и подбородок, скулы, лоб с запавшими висками, заострившийся нос. Лицо Энн казалось теперь твердыней непобедимого духа, уступившего смерти и тщившегося даже в слепоте своей вновь обрести непобедимость, вновь стать на сторожевой пост, только что оставленный им. Swithin took but one look at the face, and left the room; the sight, he said afterwards, made him very queer. Суизин взглянул в лицо сестры и сейчас же вышел из комнаты; это зрелище, как он после рассказывал, странно взволновало его. He went downstairs shaking the whole house, and, seizing his hat, clambered into his brougham, without giving any directions to the coachman. Он спустился по лестнице, сотрясая весь дом, схватил шляпу и сел в кабриолет, даже не сказав кучеру, куда ехать. He was driven home, and all the evening sat in his chair without moving. Его отвезли домой, где он весь вечер и просидел в кресле не шелохнувшись. He could take nothing for dinner but a partridge, with an imperial pint of champagne.... За обедом он прикоснулся только к куропатке, запив ее бутылкой отменного шампанского. Old Jolyon stood at the bottom of the bed, his hands folded in front of him. Старый Джолион стал в ногах кровати, сложив руки на груди. He alone of those in the room remembered the death of his mother, and though he looked at Ann, it was of that he was thinking. Он единственный из всех находившихся в комнате помнил смерть матери, о ней он и думал, глядя на Энн. Ann was an old woman, but death had come to her at last-death came to all! Энн была совсем дряхлая, и смерть наконец пришла за ней - смерть приходит за всеми! His face did not move, his gaze seemed travelling from very far. Лицо Джолиона было неподвижно, взгляд его блуждал где-то очень далеко. Aunt Hester stood beside him. Тетя Эстер стала рядом с ним. She did not cry now, tears were exhausted-her nature refused to permit a further escape of force; she twisted her hands, looking not at Ann, but from side to side, seeking some way of escaping the effort of realization. Она уже не плакала сейчас, слез больше не было -ее организм отказывался расточать столько сил. Эстер сжимала руки и смотрела не на Энн, а по сторонам, ища способа уйти от необходимости осознать смерть сестры. Of all the brothers and sisters James manifested the most emotion. Из всех присутствующих здесь братьев и сестер один Джемс проявил внешние признаки горя. Tears rolled down the parallel furrows of his thin face; where he should go now to tell his troubles he did not know; Juley was no good, Hester worse than useless! Слезы сбегали по морщинам его худого лица. К кому он пойдет теперь со своими бедами? От Джули толку мало, Эстер уж совсем никуда не годится! He felt Ann's death more than he had ever thought he should; this would upset him for weeks! Смерть Энн опечалила его больше, чем он сам ожидал. От такого удара не оправишься и в несколько недель! Presently Aunt Hester stole out, and Aunt Juley began moving about, doing 'what was necessary,' so that twice she knocked against something. Вскоре тетя Эстер вышла, а тетя Джули принялась ходить по комнате, "приводя все в порядок", и дважды налетела на мебель. Old Jolyon, roused from his reverie, that reverie of the long, long past, looked sternly at her, and went away. Старый Джолион очнулся от своих дум о давнем, давнем прошлом, строго взглянул на нее и вышел. James alone was left by the bedside; glancing stealthily round, to see that he was not observed, he twisted his long body down, placed a kiss on the dead forehead, then he, too, hastily left the room. Джемс один остался у постели; бросив по сторонам беглый взгляд и убедившись, что никто за ним не наблюдает, он согнул свое длинное туловище, запечатлел поцелуй на мертвом лбу и тоже торопливо вышел из комнаты. Encountering Smither in the hall, he began to ask her about the funeral, and, finding that she knew nothing, complained bitterly that, if they didn't take care, everything would go wrong. Встретив в холле Смизер, он расспросил ее о похоронах и, убедившись, что ей ничего не известно, сказал с горечью: если никто об этом не позаботится вовремя, все будет сделано кое-как. She had better send for Mr. Soames-he knew all about that sort of thing; her master was very much upset, he supposed-he would want looking after; as for her mistresses, they were no good-they had no gumption! Пусть она пошлет за мистером Сомсом - ом знает, как это делается; сам хозяин, должно быть, очень расстроен - за ним нужен уход; что касается хозяек, с них нечего и спрашивать - они в таких делах ничего не смыслят! They would be ill too, he shouldn't wonder. Еще сами расхвораются чего доброго. She had better send for the doctor; it was best to take things in time. Пусть она пошлет за доктором; никогда не надо запускать болезни. He didn't think his sister Ann had had the best opinion; if she'd had Blank she would have been alive now. Вряд ли у Энн был хороший доктор; следовало обратиться к Бланку она бы и сейчас была жива. Smither might send to Park Lane any time she wanted advice. Если Смизер понадобится что-нибудь, пусть сейчас же посылает на Парк-Лейн. Of course, his carriage was at their service for the funeral. Его карета, конечно, в их полном распоряжении в день похорон. He supposed she hadn't such a thing as a glass of claret and a biscuit-he had had no lunch! Вряд ли у Смизер найдется стакан красного вина и кусочек бисквита, но он не завтракал сегодня! The days before the funeral passed quietly. Дни перед похоронами прошли спокойно. It had long been known, of course, that Aunt Ann had left her little property to Timothy. Давно уже было известно, что тетя Энн завещала свое небольшое состояние Тимоти. There was, therefore, no reason for the slightest agitation. Следовательно, поводов для волнения не могло и быть. Soames, who was sole executor, took charge of all arrangements, and in due course sent out the following invitation to every male member of the family: Сомс - единственный душеприказчик тети Энн -взял на себя заботы о похоронах и в соответствующий день разослал мужской половине семьи следующее извещение: To........... Your presence is requested at the funeralof Miss Ann Forsyte, in Highgate Cemetery, at noon of Oct. 1st. "Просим Вас почтить своим присутствием погребение мисс Энн Форсайт, имеющее быть 1 октября с. г. на Хайгетском кладбище. Carriages will meet at "The Bower," Bayswater Road, at 10.45. Съезд на Бэйсуотер-Род к 10.45. No flowers by request. Просьба венков не возлагать. 'R.S.V.P.' R. S. V. Р. [6]". The morning came, cold, with a high, grey, London sky, and at half-past ten the first carriage, that of James, drove up. Утро похорон выдалось холодное; лондонское небо серело высоко над городом. It contained James and his son-in-law Dartie, a fine man, with a square chest, buttoned very tightly into a frock coat, and a sallow, fattish face adorned with dark, well-curled moustaches, and that incorrigible commencement of whisker which, eluding the strictest attempts at shaving, seems the mark of something deeply ingrained in the personality of the shaver, being especially noticeable in men who speculate. В половине одиннадцатого подъехала первая карета - Джемса. В ней сидел сам Джемс и его зять Дарти, коренастый мужчина с широкой грудью, затянутой в плотно облегающий сюртук, с темными холеными усами на бледном обрюзгшем лице и явным намеком на бакенбарды, которые, ускользая от самых тщательных попыток бритья, кажутся печатью чего-то неискоренимого в самой натуре их обладателя - печатью, особенно ярко выраженной в людях, занимающихся биржевыми спекуляциями. Soames, in his capacity of executor, received the guests, for Timothy still kept his bed; he would get up after the funeral; and Aunts Juley and Hester would not be coming down till all was over, when it was understood there would be lunch for anyone who cared to come back. Приезжающих в качестве душеприказчика встречал Сомс, так как Тимоти все еще лежал в постели - он встанет только после похорон, а тетки Джули и Эстер сойдут вниз, когда все будет кончено и для тех, кто пожелает заехать на обратном пути, будет подан завтрак. The next to arrive was Roger, still limping from the gout, and encircled by three of his sons-young Roger, Eustace, and Thomas. Вслед за Джемсом, все еще прихрамывая после приступа подагры, появился Роджер в окружении трех сыновей - молодого Роджера, Юстаса и Томаса. George, the remaining son, arrived almost immediately afterwards in a hansom, and paused in the hall to ask Soames how he found undertaking pay. Четвертый сын, Джордж, подъехал в кабриолете почти следом за ними и, задержавшись в холле, спросил Сомса, хорошо ли оплачивается его новая профессия гробовщика. They disliked each other. Они не любили друг друга. Then came two Haymans-Giles and Jesse perfectly silent, and very well dressed, with special creases down their evening trousers. Затем в полном молчании появились двое Хэйменов - Джайлс и Джесс, прекрасно одетые, с аккуратно заглаженными складками на парадных брюках. Then old Jolyon alone. За ними старый Джолион - один. Next, Nicholas, with a healthy colour in his face, and a carefully veiled sprightliness in every movement of his head and body. Потом Николае, румяный, старательно прячущий веселость, прорывающуюся у него в каждом движении головы и тела. One of his sons followed him, meek and subdued. За ним кротко и послушно следовал один из сыновей. Swithin Forsyte, and Bosinney arrived at the same moment,-and stood-bowing precedence to each other,-but on the door opening they tried to enter together; they renewed their apologies in the hall, and, Swithin, settling his stock, which had become disarranged in the struggle, very slowly mounted the stairs. Суизин Форсайт и Боснии подъехали одновременно и, столкнувшись у входа, все извинялись и старались пропустить один другого вперед, но, когда дверь отворилась, оба протиснулись в нее вместе; в холле они возобновили свои извинения, затем Суизин поправил галстук, съехавший несколько набок во время суетни в дверях, и медленно поднялся по лестнице. The other Hayman; two married sons of Nicholas, together with Tweetyman, Spender, and Warry, the husbands of married Forsyte and Hayman daughters. Прибыл третий Хэймен; двое женатых сыновей Николаев вместе с Туитименом, Спендером и Уорри, мужьями форсайтских и хэйменских дочерей. The company was then complete, twenty-one in all, not a male member of the family being absent but Timothy and young Jolyon. Общество было в сборе - двадцать один человек. Мужская половина семьи Форсайтов была представлена полностью, если не считать отсутствующих Тимоти и молодого Джолиона. Entering the scarlet and green drawing-room, whose apparel made so vivid a setting for their unaccustomed costumes, each tried nervously to find a seat, desirous of hiding the emphatic blackness of his trousers. Войдя в красную с зеленым гостиную, на фоне которой таким разительным контрастом выступали их необычные костюмы, каждый поторопился поскорее усесться на стул, чтобы как-нибудь скрыть бросающиеся в глаза черные брюки. There seemed a sort of indecency in that blackness and in the colour of their gloves-a sort of exaggeration of the feelings; and many cast shocked looks of secret envy at 'the Buccaneer,' who had no gloves, and was wearing grey trousers. В черных брюках и перчатках, казалось, была какая-то непристойность, какое-то показное преувеличение чувства, и многие из Форсайтов бросали возмущенные, но втайне завистливые взгляды на "пирата", сидевшего без перчаток и в серых брюках. A subdued hum of conversation rose, no one speaking of the departed, but each asking after the other, as though thereby casting an indirect libation to this event, which they had come to honour. Вскоре в гостиной раздалось приглушенное жужжание разговора; об усопшей не было упомянуто ни словом, но все осведомлялись друг у друга о здоровье, отдавая этим дань событию, ради которого они собрались здесь. And presently James said: Немного погодя Джемс сказал: "Well, I think we ought to be starting." - Ну что ж, пора, я думаю. They went downstairs, and, two and two, as they had been told off in strict precedence, mounted the carriages. Все спустились по лестнице и в строгой последовательности, как было указано заранее, парами разместились по каретам. The hearse started at a foot's pace; the carriages moved slowly after. Катафалк медленно двинулся; кареты последовали за ним. In the first went old Jolyon with Nicholas; in the second, the twins, Swithin and James; in the third, Roger and young Roger; Soames, young Nicholas, George, and Bosinney followed in the fourth. В первой ехали старый Джолион и Николае; во второй - близнецы Суизин и Джемс; в третьей -Роджер и молодой Роджер; Сомс, молодой Николае, Джордж и Босини ехали в четвертой. Each of the other carriages, eight in all, held three or four of the family; behind them came the doctor's brougham; then, at a decent interval, cabs containing family clerks and servants; and at the very end, one containing nobody at all, but bringing the total cortege up to the number of thirteen. В остальных каретах (всех их было восемь) по трое и четверо разместились другие члены семьи; за ними двигался экипаж доктора, затем, на приличном расстоянии, - кэбы с клерками и прислугой; и в самом хвосте - пустая карета, которая участвовала в похоронной процессии только для того, чтобы общее число экипажей равнялось тринадцати. So long as the procession kept to the highway of the Bayswater Road, it retained the foot's-pace, but, turning into less important thorough-fares, it soon broke into a trot, and so proceeded, with intervals of walking in the more fashionable streets, until it arrived. По Бэйсуотер-Род процессия двигалась шагом, но, свернув на менее людные улицы, перешла на рысцу и так и продолжала трусить до самого кладбища, замедляя шаг только в фешенебельных кварталах. In the first carriage old Jolyon and Nicholas were talking of their wills. В первой карете старый Джолион и Николае беседовали о своих завещаниях. In the second the twins, after a single attempt, had lapsed into complete silence; both were rather deaf, and the exertion of making themselves heard was too great. Во второй - близнецы после единственной попытки завязать разговор замолчали надолго: оба были глуховаты и не пожелали напрягать слух, чтобы расслышать друг друга. Only once James broke this silence: Джемс только раз прервал молчание: "I shall have to be looking about for some ground somewhere. - Надо присмотреть себе место на кладбище. What arrangements have you made, Swithin?" Ты уже сделал какие-нибудь распоряжения на этот счет? And Swithin, fixing him with a dreadful stare, answered: И Суизин, в ужасе уставившись на него, ответил: "Don't talk to me about such things!" - Не говори мне о таких вещах! In the third carriage a disjointed conversation was carried on in the intervals of looking out to see how far they had got, George remarking, В четвертой карете разговаривали, время от времени выглядывая из окна, чтобы определить, долго ли еще осталось ехать. Джордж заявил: "Well, it was really time that the poor old lady went." "Старушке уже давно пора было отправиться на тот свет". He didn't believe in people living beyond seventy, Young Nicholas replied mildly that the rule didn't seem to apply to the Forsytes. Он считал, что переваливать за седьмой десяток не стоит. Молодой Николае кротко заметил, что это правило как будто не распространяется на Форсайтов. George said he himself intended to commit suicide at sixty. Джордж сказал, что покончит самоубийством в шестьдесят лет. Young Nicholas, smiling and stroking a long chin, didn't think his father would like that theory; he had made a lot of money since he was sixty. Молодой Николае улыбнулся, поглаживая свой длинный подбородок, и позволил себе усомниться в том, что его отцу понравится подобная теория: он нажил большое состояние уже после шестидесяти лет. Well, seventy was the outside limit; it was then time, George said, for them to go and leave their money to their children. Хорошо, сказал Джордж, семьдесят - это предел; самое время умереть и оставить деньги детям. Soames, hitherto silent, here joined in; he had not forgotten the remark about the 'undertaking,' and, lifting his eyelids almost imperceptibly, said it was all very well for people who never made money to talk. Тут в разговор вмешался Сомс, который до сих пор молчал; он не забыл еще "гробовщика" и теперь, еле приподняв веки, заявил, что так могут говорить люди, у которых, собственно, денег никогда и не водилось. He himself intended to live as long as he could. Сам он намерен прожить как можно дольше. This was a hit at George, who was notoriously hardup. Это был намек на Джорджа, денежные дела которого находились в очень скверном состоянии. Bosinney muttered abstractedly Боснии пробормотал рассеянно: "Hear, hear!" and, George yawning, the conversation dropped. "Браво, браво!" Джордж зевнул, и разговор прекратился. Upon arriving, the coffin was borne into the chapel, and, two by two, the mourners filed in behind it. Катафалк подъехал к кладбищу; гроб понесли к часовне, и провожающие парами последовали за ним. This guard of men, all attached to the dead by the bond of kinship, was an impressive and singular sight in the great city of London, with its overwhelming diversity of life, its innumerable vocations, pleasures, duties, its terrible hardness, its terrible call to individualism. Эта стража, связанная с умершей узами родства, представляла собой внушительное, примечательное зрелище на фоне громадного Лондона с его ошеломляющим многообразием жизни, его бесчисленными делами, радостями, обязанностями, с его ужасающей черствостью и эгоизмом. The family had gathered to triumph over all this, to give a show of tenacious unity, to illustrate gloriously that law of property underlying the growth of their tree, by which it had thriven and spread, trunk and branches, the sap flowing through all, the full growth reached at the appointed time. Форсайты собрались, чтобы восторжествовать над всем этим, показать свою цепкость и свою сплоченность, блестящим образом продемонстрировать закон собственности, в который уходило корнями их семейное древо, широко раскинувшее свои ветви, - закон, питающий соками это древо, достигшее зрелости в положенный час. The spirit of the old woman lying in her last sleep had called them to this demonstration. Дух старой женщины, покоившейся вечным сном, взывал к ним. It was her final appeal to that unity which had been their strength-it was her final triumph that she had died while the tree was yet whole. Это был ее последний призыв к сплоченности, в которой коренилась их мощь; умерев в тот миг, когда древо было еще в полном расцвете, она в последний раз восторжествовала над жизнью. She was spared the watching of the branches jut out beyond the point of balance. Жизнь уберегла ее. Энн не суждено было видеть, как ветви этого древа поникнут под собственной тяжестью. She could not look into the hearts of her followers. Она не могла знать, что происходит в сердцах людей, провожающих ее. The same law that had worked in her, bringing her up from a tall, straight-backed slip of a girl to a woman strong and grown, from a woman grown to a woman old, angular, feeble, almost witchlike, with individuality all sharpened and sharpened, as all rounding from the world's contact fell off from her-that same law would work, was working, in the family she had watched like a mother. Тот же самый закон, повинуясь которому из прямой тоненькой девушки она стала женщиной, взрослой и сильной, из взрослой женщины -старухой, костлявой, дряхлой, похожей на колдунью, старухой, чья индивидуальность с каждым годом проявлялась все резче и резче, как будто мало-помалу с нее спадал тот лоск, который наводит на нас общение с внешним миром, - тот же самый закон действовал всегда, он действовал и сейчас в семье, за ростом которой она следила, как мать. She had seen it young, and growing, she had seen it strong and grown, and before her old eyes had time or strength to see any more, she died. She would have tried, and who knows but she might have kept it young and strong, with her old fingers, her trembling kisses-a little longer; alas! not even Aunt Ann could fight with Nature. Она знала ее молодой, набирающей силы, она знала ее окрепшей, сильной, и прежде чем глазам Энн суждено было увидеть иное, она умерла Энн напрягла бы всю свою волю, и, кто знает, может быть, ее старческим пальцам и трепетным поцелуям удалось бы продлить молодость и поддержать мощь семьи, хотя бы не надолго. Увы, даже тетя Энн не могла бороться с Природой. 'Pride comes before a fall!' "На пороге гибели стоит гордость!" In accordance with this, the greatest of Nature's ironies, the Forsyte family had gathered for a last proud pageant before they fell. И согласно этому изречению - такова злая ирония Природы - семья Форсайтов выстроилась на последний торжественный парад, предшествующий ее гибели. Their faces to right and left, in single lines, were turned for the most part impassively toward the ground, guardians of their thoughts; but here and there, one looking upward, with a line between his brows, searched to see some sight on the chapel walls too much for him, to be listening to something that appalled. Их лица - тюремщики мыслей большей частью были бесстрастно обращены вниз; но время от времени кто-нибудь поднимал голову и хмурил брови, будто следя за каким-то тревожным видением, промелькнувшим на стенах часовни, будто прислушиваясь к звукам, таившим какую-то угрозу. And the responses, low-muttered, in voices through which rose the same tone, the same unseizable family ring, sounded weird, as though murmured in hurried duplication by a single person. И слова молитвы, произносимые невнятными голосами, в которых слышалась одна и та же нотка, придававшая всем им неуловимое семейное сходство, звучали странно, словно ктото один торопливо бормотал их, повторяя каждое слово по нескольку раз подряд. The service in the chapel over, the mourners filed up again to guard the body to the tomb. Служба в часовне кончилась, и провожающие снова выстроились в ряды, охраняя путь умершей к могиле. The vault stood open, and, round it, men in black were waiting. Склеп был открыт, и вокруг него стояли люди, одетые во все черное. From that high and sacred field, where thousands of the upper middle class lay in their last sleep, the eyes of the Forsytes travelled down across the flocks of graves. Отсюда, с этого священного поля, где нашли последний покой многие сыны и дочери великого класса буржуазии, глаза Форсайтов устремились вдаль, поверх стада могил. There-spreading to the distance, lay London, with no sun over it, mourning the loss of its daughter, mourning with this family, so dear, the loss of her who was mother and guardian. Там, растянувшись на необозримое пространство, под сумрачным небом лежал Лондон, скорбящий о потере своей дочери, скорбящий вместе с этими людьми, столь дорогими ее сердцу, о потере той, кто была для них матерью и защитницей. A hundred thousand spires and houses, blurred in the great grey web of property, lay there like prostrate worshippers before the grave of this, the oldest Forsyte of them all. Тысячи шпилей и домов, смутно видневшихся сквозь серую мглу, затянувшую паутиной эту твердыню собственности, благоговейно склонялись перед могилой, где лежала старейшая представительница рода Форсайтов. A few words, a sprinkle of earth, the thrusting of the coffin home, and Aunt Ann had passed to her last rest. Несколько слов, горсточка земли, гроб поставлен на место - и тетя Энн обрела последнее успокоение. Round the vault, trustees of that passing, the five brothers stood, with white heads bowed; they would see that Ann was comfortable where she was going. Склонив седые головы, вокруг склепа стали пятеро братьев, пятеро опекунов усопшей; они позаботятся, чтобы Энн было хорошо там, куда она ушла. Her little property must stay behind, but otherwise, all that could be should be done.... Ее небольшое состояние пусть останется здесь с ними, но все то, что должно сделать, будет сделано. Then severally, each stood aside, and putting on his hat, turned back to inspect the new inscription on the marble of the family vault: Затем они отошли один за другим и, надев цилиндры, повернулись к новой надписи на мраморной доске семейного склепа: SACRED TO THE MEMORY OF ANN FORSYTE, THE DAUGHTER OF THE ABOVE JOLYON AND ANN FORSYTE, WHO DEPARTED THIS LIFE THE 27TH DAY OF SEPTEMBER, 1886, AGED EIGHTY-SEVEN YEARS AND FOUR DAYS СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ ЭНН ФОРСАЙТ, дочери погребенных здесь Джолиона и Энн Форсайт, усопшей сентября 27-го 1886 года в возрасте восьмидесяти семи лет и четырех дней. Soon perhaps, someone else would be wanting an inscription. Скоро, - может быть, понадобится еще одна надпись. It was strange and intolerable, for they had not thought somehow, that Forsytes could die. Странной и мучительной казалась эта мысль, потому что они как-то не задумывались над тем, что Форсайты могут умирать. And one and all they had a longing to get away from this painfulness, this ceremony which had reminded them of things they could not bear to think about-to get away quickly and go about their business and forget. И всем им захотелось оставить" позади эту боль, этот обряд, напоминавший о том, о чем невыносимо думать, поскорее оставить все позади, вернуться к своим делам и забыть. It was cold, too; the wind, like some slow, disintegrating force, blowing up the hill over the graves, struck them with its chilly breath; they began to split into groups, and as quickly as possible to fill the waiting carriages. К тому же было прохладно; ветер, проносившийся над могилами, словно медленно разъединяющая Форсайтов сила, дохнул в лицо холодом; они разбились на группы и стали торопливо рассаживаться по каретам, ожидавшим у выхода. Swithin said he should go back to lunch at Timothy's, and he offered to take anybody with him in his brougham. Суизин сказал, что поедет завтракать к Тимоти, и предложил подвезти кого-нибудь. It was considered a doubtful privilege to drive with Swithin in his brougham, which was not a large one; nobody accepted, and he went off alone. Привилегия ехать с Суизином в его маленьком экипаже показалась весьма сомнительной; никто не воспользовался этим предложением, и он уехал один. James and Roger followed immediately after; they also would drop in to lunch. The others gradually melted away, Old Jolyon taking three nephews to fill up his carriage; he had a want of those young faces. Джемс и Роджер двинулись следом - они тоже заедут позавтракать - Постепенно разъехались и остальные; старый Джолион захватил троих племянников: он чувствовал потребность видеть перед собой молодые лица. Soames, who had to arrange some details in the cemetery office, walked away with Bosinney. Сомс, которому нужно было сделать кое-какие распоряжения в кладбищенской конторе, отправился вместе с Босини. He had much to talk over with him, and, having finished his business, they strolled to Hampstead, lunched together at the Spaniard's Inn, and spent a long time in going into practical details connected with the building of the house; they then proceeded to the tram-line, and came as far as the Marble Arch, where Bosinney went off to Stanhope Gate to see June. Ему хотелось поговорить с ним, и, покончив дела на кладбище, они пошли пешком на Хэмстед, позавтракали в "Спэньярдс-Инн" и занялись обсуждением деталей постройки дома; затем оба сели в трамвай и доехали до Мраморной арки, где Боснии распрощался и пошел на Стэнхоп-Гейт навестить Джун. Soames felt in excellent spirits when he arrived home, and confided to Irene at dinner that he had had a good talk with Bosinney, who really seemed a sensible fellow; they had had a capital walk too, which had done his liver good-he had been short of exercise for a long time-and altogether a very satisfactory day. Сомс вернулся домой в прекрасном настроении и за обедом сообщил Ирэн о своем разговоре с Боснии, который, оказывается, на самом деле толковый человек; кроме того, они отлично прогулялись, а это хорошо действует на печень -Сомс мало двигался за последнее время, - и вообще день прошел прекрасно. If only it hadn't been for poor Aunt Ann, he would have taken her to the theatre; as it was, they must make the best of an evening at home. Если бы не смерть тети Энн, он повез бы Ирэн в театр; но ничего не поделаешь, придется провести вечер дома. "The Buccaneer asked after you more than once," he said suddenly. - "Пират" несколько раз спрашивал о тебе, - вдруг сказал Сомс. And moved by some inexplicable desire to assert his proprietorship, he rose from his chair and planted a kiss on his wife's shoulder. И, повинуясь какому-то безотчетному желанию утвердить свое право собственности, он встал с кресла и запечатлел поцелуй на плече жены. PART II ЧАСТЬ ВТОРАЯ CHAPTER I-PROGRESS OF THE HOUSE I ДОМ СТРОИТСЯ The winter had been an open one. Зима выдалась бесснежная. Things in the trade were slack; and as Soames had reflected before making up his mind, it had been a good time for building. В делах особой спешки не было, и, поразмыслив, прежде чем прийти к окончательному решению. The shell of the house at Robin Hill was thus completed by the end of April. Сомс понял, что сейчас самое подходящее время для стройки. Таким образом, к концу апреля остов дома в Робин-Хилле был готов. Now that there was something to be seen for his money, he had been coming down once, twice, even three times a week, and would mouse about among the debris for hours, careful never to soil his clothes, moving silently through the unfinished brickwork of doorways, or circling round the columns in the central court. Теперь, когда деньги его принимали видимую форму, Сомс ездил в Робин-Хилл один, два, а то и три раза в неделю и часами бродил по участку, стараясь не запачкаться, безмолвно проходил сквозь рамки будущих дверей, кружил на дворе у колонн. And he would stand before them for minutes' together, as though peering into the real quality of their substance. Возле колонн Сомс застаивался по нескольку минут, словно стараясь прощупать взглядом их добротность. On April 30 he had an appointment with Bosinney to go over the accounts, and five minutes before the proper time he entered the tent which the architect had pitched for himself close to the old oak tree. На тридцатое апреля у него с Боснии была назначена проверка счетов, и за пять минут до условленного времени Сомс вошел в палатку, которую архитектор разбил для себя возле старого дуба. The accounts were already prepared on a folding table, and with a nod Soames sat down to study them. Счета были уже разложены на складном столе, и Сомс, молча кивнув, углубился в них. It was some time before he raised his head. Прошло довольно долгое время, прежде чем он поднял голову. "I can't make them out," he said at last; "they come to nearly seven hundred more than they ought." - Ничего не понимаю, - сказал он наконец. - Тут же перерасходовано чуть ли не семьсот фунтов! After a glance at Bosinney's face he went on quickly: Бросив взгляд на лицо Босини, он быстро добавил: "If you only make a firm stand against these builder chaps you'll get them down. - Надо быть потверже с этим народом, сдерживайте их. They stick you with everything if you don't look sharp.... Если не присматривать, они будут драть без всякого стеснения. Take ten per cent. off all round. Сбрасывайте на круг процентов десять. I shan't mind it's coming out a hundred or so over the mark!" Я не буду возражать, если вы перерасходуете какую-нибудь сотню фунтов! Bosinney shook his head: Босини покачал головой. "I've taken off every farthing I can!" - Я сократил все, что мог, до последнего фартинга! Soames pushed back the table with a movement of anger, which sent the account sheets fluttering to the ground. Сомс раздраженно толкнул стол, так что все счета разлетелись по земле. "Then all I can say is," he flustered out, "you've made a pretty mess of it!" - Ну, знаете, - взволнованно сказал он, -натворили вы дел! "I've told you a dozen times," Bosinney answered sharply, "that there'd be extras. - Я вам сто раз говорил, - резко ответил архитектор, - что расходы сверх сметы неизбежны. I've pointed them out to you over and over again!" Я же предупреждал вас об этом! "I know that," growled Soames: "I shouldn't have objected to a ten pound note here and there. - Знаю, - буркнул Сомс, - и я бы не стал спорить из-за каких-нибудь десяти фунтов. How was I to know that by 'extras' you meant seven hundred pounds?" Но кто мог предположить, что ваше "сверх сметы" вырастет в семь сотен? The qualities of both men had contributed to this not-inconsiderable discrepancy. Это далеко не пустяковое столкновение обострялось характерными особенностями их обоих. On the one hand, the architect's devotion to his idea, to the image of a house which he had created and believed in-had made him nervous of being stopped, or forced to the use of makeshifts; on the other, Soames' not less true and wholehearted devotion to the very best article that could be obtained for the money, had rendered him averse to believing that things worth thirteen shillings could not be bought with twelve. Увлечение своей идеей, образом дома, который он создал и мысленно видел осуществленным, заставляло Босини нервничать при мысли, что его остановят на середине работы или заставят пойти на компромисс; не менее искреннее и горячее желание Сомса получить за свои деньги все самое лучшее лишало его способности понять, почему вещи стоимостью в тринадцать шиллингов нельзя купить за двенадцать. "I wish I'd never undertaken your house," said Bosinney suddenly. - Не надо мне было связываться с вашим домом, -сказал вдруг Босини. "You come down here worrying me out of my life. - Вы не даете мне ни минуты покоя. You want double the value for your money anybody else would, and now that you've got a house that for its size is not to be beaten in the county, you don't want to pay for it. Вам хочется получить за свои деньги ровно вдвое больше, чем получил бы на вашем месте другой, а теперь, когда я выстроил вам дом, равного которому не будет во всем графстве, вы отказываетесь платить за него. If you're anxious to be off your bargain, I daresay I can find the balance above the estimates myself, but I'm d--d if I do another stroke of work for you!" Если вам хочется расторгнуть договор, я найду средства покрыть перерасход, но будь я проклят, если хоть пальцем шевельну для вашего дома! Soames regained his composure. Сомс взял себя в руки. Knowing that Bosinney had no capital, he regarded this as a wild suggestion. Зная, что у Боснии нет денег, он счел его угрозу нелепой. He saw, too, that he would be kept indefinitely out of this house on which he had set his heart, and just at the crucial point when the architect's personal care made all the difference. Кроме того, он понимал, что постройка дома, захватившая его целиком, оттянется на неопределенное время и как раз в тот критический момент, когда личное наблюдение архитектора решает все дело. In the meantime there was Irene to be thought of! Уж не говоря о том, что надо подумать и об Ирэн! She had been very queer lately. Она очень странно держится последнее время. He really believed it was only because she had taken to Bosinney that she tolerated the idea of the house at all. Сомс был убежден, что Ирэн примирилась с мыслью о новом Доме только из расположения к Боснии. It would not do to make an open breach with her. Не стоит идти на открытую ссору с ней. "You needn't get into a rage," he said. - Вы напрасно злитесь, - сказал он. "If I'm willing to put up with it, I suppose you needn't cry out. - Уж если я как-то мирюсь с этим, то вам нечего выходить из себя. All I meant was that when you tell me a thing is going to cost so much, I like to-well, in fact, I-like to know where I am." Я только хотел сказать, что, раз вы называете мне определенную сумму, я хочу... я хочу наконец составить себе ясную картину. "Look here!" said Bosinney, and Soames was both annoyed and surprised by the shrewdness of his glance. - Послушайте меня, - сказал Боснии, и Сомса неприятно поразила злоба, горевшая в его глазах. "You've got my services dirt cheap. - Вы купили мои знания баснословно дешево. For the kind of work I've put into this house, and the amount of time I've given to it, you'd have had to pay Littlemaster or some other fool four times as much. За те труды и за то количество времени, которые я вкладываю в эту постройку, вам пришлось бы уплатить Литлмастеру или какомунибудь другому болвану в четыре раза больше. What you want, in fact, is a first-rate man for a fourth-rate fee, and that's exactly what you've got!" В сущности говоря, вы ищете первосортного архитектора за третьесортный гонорар, и вы нашли как раз то, что вам нужно! Soames saw that he really meant what he said, and, angry though he was, the consequences of a row rose before him too vividly. Сомс понял, что Боснии не шутит, и, несмотря на все свое раздражение, живо представил себе последствия ссоры. He saw his house unfinished, his wife rebellious, himself a laughingstock. Постройка не докончена, жена взбунтовалась, сам он - всеобщее посмешище. "Let's go over it," he said sulkily, "and see how the money's gone." - Давайте просмотрим счета как следует, - угрюмо сказал он, - и выясним, куда ушли деньги. "Very well," assented Bosinney. "But we'll hurry up, if you don't mind. - Хорошо, - согласился Босини, - только не будем затягивать. I have to get back in time to take June to the theatre." Мне еще надо заехать за Джун перед театром. Soames cast a stealthy look at him, and said: Сомс покосился на него и спросил: "Coming to our place, I suppose to meet her?" - Где вы встретитесь с Джун, у нас? He was always coming to their place! Босини вечно торчал на Монпелье-сквер! There had been rain the night before-a spring rain, and the earth smelt of sap and wild grasses. Накануне ночью был дождь - весенний дождь, и от земли шел сочный запах трав. The warm, soft breeze swung the leaves and the golden buds of the old oak tree, and in the sunshine the blackbirds were whistling their hearts out. Теплый, мягкий ветер шевелил листья и золотистые почки на старом дубе, черные дрозды, пригретые солнцем, высвистывали сердце до дна. It was such a spring day as breathes into a man an ineffable yearning, a painful sweetness, a longing that makes him stand motionless, looking at the leaves or grass, and fling out his arms to embrace he knows not what. Был один из тех дней, когда весна вдруг вдохнет в человека смутное томление, сладкую тоску, негу, и он станет недвижно, смотрит на листья, цветы и протягивает руки навстречу сам не зная чему. The earth gave forth a fainting warmth, stealing up through the chilly garment in which winter had wrapped her. Земля дышала слабым теплом, украдкой пробивавшимся сквозь холодные покровы, в которые ее укутала зима. It was her long caress of invitation, to draw men down to lie within her arms, to roll their bodies on her, and put their lips to her breast. Своей долгой лаской земля манила людей лечь в ее объятия, приникнуть к ней всем телом, прижать губы к ее груди. On just such a day as this Soames had got from Irene the promise he had asked her for so often. В такой же день Сомс добился от Ирэн слова, которого ему пришлось так долго ждать. Seated on the fallen trunk of a tree, he had promised for the twentieth time that if their marriage were not a success, she should be as free as if she had never married him! Сидя на стволе упавшего дерева, он в двадцатый раз повторял ей, что, если брак их окажется неудачным, она получит свободу, полную свободу! "Do you swear it?" she had said. - Поклянитесь! - сказала тогда Ирэн. A few days back she had reminded him of that oath. Несколько дней назад она напомнила ему об этой клятве. He had answered: Он ответил: "Nonsense! - Глупости! I couldn't have sworn any such thing!" Я не мог обещать подобный вздор! By some awkward fatality he remembered it now. И, как нарочно, сейчас Сомс вспомнил об этом. What queer things men would swear for the sake of women! Чего только влюбленный не наобещает женщине! He would have sworn it at any time to gain her! Тогда он готов был поклясться в чем угодно, лишь бы завоевать ее! He would swear it now, if thereby he could touch her-but nobody could touch her, she was cold-hearted! Он повторил бы свою клятву и сейчас, если б этим можно было расшевелить Ирэн, но ее ничем не расшевелишь, у нее ледяная кровь! And memories crowded on him with the fresh, sweet savour of the spring wind-memories of his courtship. И вместе со сладкой свежестью весеннего ветра на Сомса нахлынули воспоминания -воспоминания о его сватовстве. In the spring of the year 1881 he was visiting his old school-fellow and client, George Liversedge, of Branksome, who, with the view of developing his pine-woods in the neighbourhood of Bournemouth, had placed the formation of the company necessary to the scheme in Soames's hands. Весной 1881 года он гостил у своего школьного товарища и клиента Джорджа Ливерседжа, который, решив заняться разработкой лесных участков, имевшихся у него по соседству с Борнмутом, поручил Сомсу образовать компанию из подходящих людей для проведения этих планов в жизнь. Mrs. Liversedge, with a sense of the fitness of things, had given a musical tea in his honour. Миссис Ливерседж, полагая, что такая затея будет вполне уместна, устроила в честь Сомса музыкальный вечер. Later in the course of this function, which Soames, no musician, had regarded as an unmitigated bore, his eye had been caught by the face of a girl dressed in mourning, standing by herself. Когда развлечение это, от которого Сомс -человек не музыкальный - ничего, кроме скуки, не испытывал, подходило к концу, взгляд его остановился на девушке в трауре, стоявшей поодаль от других гостей. The lines of her tall, as yet rather thin figure, showed through the wispy, clinging stuff of her black dress, her black-gloved hands were crossed in front of her, her lips slightly parted, and her large, dark eyes wandered from face to face. Черное платье из легкой, облегающей материи обрисовывало линии ее стройного, еще совсем худенького тела, руки в черных перчатках были сложены, губы слегка улыбались, большие темные глаза блуждали с одного лица на другое. Her hair, done low on her neck, seemed to gleam above her black collar like coils of shining metal. Ее волосы, собранные в узел низко на затылке, поблескивали над черным воротником, словно кольца отполированного металла. And as Soames stood looking at her, the sensation that most men have felt at one time or another went stealing through him-a peculiar satisfaction of the senses, a peculiar certainty, which novelists and old ladies call love at first sight. И пока Сомс глядел на нее, им незаметно овладело то чувство, которое рано или поздно настигает многих людей, - чувство какого-то странного удовлетворения, какой-то странной полноты; словом, то, что романисты и пожилые дамы называют любовью с первого взгляда. Still stealthily watching her, he at once made his way to his hostess, and stood doggedly waiting for the music to cease. Продолжая украдкой наблюдать за девушкой, Сомс подошел к хозяйке и, став рядом, стал упрямо ждать, когда кончится музыка. "Who is that girl with yellow hair and dark eyes?" he asked. - Кто эта блондинка с темными глазами? - спросил он. "That-oh! Irene Heron. - А, это мисс Эрон. Her father, Professor Heron, died this year. Ее отец, профессор Эрон, умер в этом году. She lives with her stepmother. Она живет у мачехи. She's a nice girl, a pretty girl, but no money!" Славная девушка, хорошенькая, но совсем без денег! "Introduce me, please," said Soames. - Представьте меня, пожалуйста, - сказал Сомс. It was very little that he found to say, nor did he find her responsive to that little. Тем для беседы с ней у Сомса нашлось не много, да и это немногое не помогло ей разговориться. But he went away with the resolution to see her again. Но Сомс уехал с твердым намерением снова повидать ее. He effected his object by chance, meeting her on the pier with her stepmother, who had the habit of walking there from twelve to one of a forenoon. Он достиг своей цели случайно, встретив Ирэн как-то на набережной в обществе мачехи, которая обычно прогуливалась здесь между двенадцатью и часом дня. Soames made this lady's acquaintance with alacrity, nor was it long before he perceived in her the ally he was looking for. Сомс не замедлил познакомиться с этой дамой и вскоре же распознал в ней ту союзницу, которая и была ему нужна. His keen scent for the commercial side of family life soon told him that Irene cost her stepmother more than the fifty pounds a year she brought her; it also told him that Mrs. Heron, a woman yet in the prime of life, desired to be married again. Безошибочное чутье к материальной подоплеке семейной жизни быстро помогло ему разобраться в том, что Ирэн стоила мачехе гораздо больше тех пятидесяти фунтов в год, которые оставил ей отец; кроме того, он понял, что миссис Эрон -женщина в расцвете лет - мечтает о вторичном замужестве. The strange ripening beauty of her stepdaughter stood in the way of this desirable consummation. Необычная расцветающая красота падчерицы мешала осуществлению этих мечтаний. And Soames, in his stealthy tenacity, laid his plans. И Сомс, вкрадчивый и упорный, как и всегда, составил себе план действий. He left Bournemouth without having given himself away, but in a month's time came back, and this time he spoke, not to the girl, but to her stepmother. Он уехал из Борнмута, ничем не выдав своих чувств, но через месяц вернулся и на этот раз повел разговор не с самой девушкой, а с мачехой. He had made up his mind, he said; he would wait any time. Он пришел к окончательному решению, он согласен ждать сколько угодно. And he had long to wait, watching Irene bloom, the lines of her young figure softening, the stronger blood deepening the gleam of her eyes, and warming her face to a creamy glow; and at each visit he proposed to her, and when that visit was at an end, took her refusal away with him, back to London, sore at heart, but steadfast and silent as the grave. И Сомсу пришлось ждать долго, а тем временем Ирэн расцветала, смягчались линии ее девической фигуры, молодая кровь зажигала ее глаза, согревала теплом матовые щеки; и, встречаясь с Ирэн, Сомс всякий раз делал ей предложение и после каждой встречи с тяжестью на сердце, но попрежнему настойчивый и безмолвный, как могила, уезжал обратно в Лондон, увозя с собой ее отказ. He tried to come at the secret springs of her resistance; only once had he a gleam of light. Он пытался уяснить себе тайные причины ее упорства, но проблеск истины мелькнул перед ним только раз. It was at one of those assembly dances, which afford the only outlet to the passions of the population of seaside watering-places. Это было на одном из тех танцевальных вечеров, которые служат единственной отдушиной для темперамента курортной публики. He was sitting with her in an embrasure, his senses tingling with the contact of the waltz. Сомс сидел рядом с Ирэн в нише окна, взволнованный вальсом, который только что протанцевал с ней. She had looked at him over her, slowly waving fan; and he had lost his head. Она взглянула на него поверх медленно колыхавшегося веера, и Сомс потерял голову. Seizing that moving wrist, he pressed his lips to the flesh of her arm. Схватив ее руку, он прижался к ней губами повыше кисти. And she had shuddered-to this day he had not forgotten that shudder-nor the look so passionately averse she had given him. Ирэн содрогнулась - до сих пор он не может забыть ни той дрожи, ни того неудержимого отвращения, которое было в ее глазах. A year after that she had yielded. Спустя год она уступила. What had made her yield he could never make out; and from Mrs. Heron, a woman of some diplomatic talent, he learnt nothing. Что побудило ее к этому, Сомс так и не мог узнать; он не добился объяснений и от миссис Эрон - женщины, не лишенной дипломатических талантов. Once after they were married he asked her, Как-то раз, уже после свадьбы, он спросил Ирэн: "What made you refuse me so often?" "Почему ты столько раз отказывала мне?" She had answered by a strange silence. Она ответила молчанием. An enigma to him from the day that he first saw her, she was an enigma to him still.... Загадка с первого же дня встречи - она осталась неразгаданной и до сих пор... Bosinney was waiting for him at the door; and on his rugged, good-looking, face was a queer, yearning, yet happy look, as though he too saw a promise of bliss in the spring sky, sniffed a coming happiness in the spring air. Боснии стоял в дверях палатки; на его красивом, резко очерченном лице мелькало какое-то странное, и тоскливое и радостное, выражение, словно он тоже ждал, что весеннее небо пошлет ему блаженство, и чуял близость счастья в весеннем воздухе. Soames looked at him waiting there. Сомс смотрел на архитектора. What was the matter with the fellow that he looked so happy? Почему у него такой счастливый вид? What was he waiting for with that smile on his lips and in his eyes? Что значат эти улыбающиеся губы и глаза? Чего он ждет? Soames could not see that for which Bosinney was waiting as he stood there drinking in the flower-scented wind. Сомс не понимал, чего может ждать Боснии, вдыхая всей грудью ветер, несущий запах цветов. And once more he felt baffled in the presence of this man whom by habit he despised. И снова Сомс почувствовал неловкость в присутствии этого человека, которого привык презирать. He hastened on to the house. Он быстро пошел к дому. "The only colour for those tiles," he heard Bosinney say,-"is ruby with a grey tint in the stuff, to give a transparent effect. - Единственный подходящий цвет для изразцов, -услышал Сомс, - красный с сероватым отливом, это даст впечатление прозрачности. I should like Irene's opinion. Мне бы хотелось посоветоваться с Ирэн. I'm ordering the purple leather curtains for the doorway of this court; and if you distemper the drawing-room ivory cream over paper, you'll get an illusive look. Я заказал лиловые кожаные портьеры для дверей во внутренний двор; а если стены в гостиной покрыть легким слоем кремовой краски, то впечатление прозрачности еще усилится. You want to aim all through the decorations at what I call charm." Надо добиться, чтобы вся внутренняя отделка была пронизана тем, что я бы назвал обаянием. Soames said: "You mean that my wife has charm!" - Вы хотите сказать, что у моей жены есть обаяние? Bosinney evaded the question. Босини уклонился от ответа. "You should have a clump of iris plants in the centre of that court." - В центре двора нужно посадить ирисы. Soames smiled superciliously. Сомс высокомерно улыбнулся. "I'll look into Beech's some time," he said, "and see what's appropriate!" - Я загляну как-нибудь к Бичу, - сказал он, -посмотрим, что у него найдется. They found little else to say to each other, but on the way to the Station Soames asked: Больше говорить было не о чем, но по дороге на станцию Сомс спросил: "I suppose you find Irene very artistic." - Вы, вероятно, очень высокого мнения о вкусе Ирэн? "Yes." - Да. The abrupt answer was as distinct a snub as saying: В этом резком ответе ясно послышалось: "If you want to discuss her you can do it with someone else!" "Если вам хочется поговорить о ней, найдите себе другого собеседника!" And the slow, sulky anger Soames had felt all the afternoon burned the brighter within him. И угрюмая тихая злоба, не оставлявшая Сомса все это утро, разгорелась в нем еще сильнее. Neither spoke again till they were close to the Station, then Soames asked: Дальше они шли молча, и только у самой станции Сомс спросил: "When do you expect to have finished?" - Когда вы думаете кончить? "By the end of June, if you really wish me to decorate as well." - К концу июня, если вы действительно хотите поручить мне и отделку. Soames nodded. Сомс кивнул. "But you quite understand," he said, "that the house is costing me a lot beyond what I contemplated. - Но вы, конечно, сами понимаете, - сказал он, -что дом обходится мне гораздо дороже, чем я рассчитывал. I may as well tell you that I should have thrown it up, only I'm not in the habit of giving up what I've set my mind on." Не мешает вам также знать, что я мог бы отказаться от постройки, но не в моих правилах бросать начатое дело! Bosinney made no reply. Боснии промолчал. And Soames gave him askance a look of dogged dislike-for in spite of his fastidious air and that supercilious, dandified taciturnity, Soames, with his set lips and squared chin, was not unlike a bulldog.... И Сомс покосился на него с выражением какой-то собачьей злости в глазах, ибо, несмотря на всю его утонченность и высокомерную выдержку денди, квадратная челюсть и линия рта придавали ему сходство с бульдогом. When, at seven o'clock that evening, June arrived at 62, Montpellier Square, the maid Bilson told her that Mr. Bosinney was in the drawing-room; the mistress-she said-was dressing, and would be down in a minute. Когда в тот же вечер Джун приехала к семи часам на Монпелье-сквер, горничная Билсон сказала ей, что мистер Босини в гостиной, миссис Сомс одевается и сейчас сойдет. She would tell her that Miss June was here. Она доложит ей, что мисс Джун приехала. June stopped her at once. Но Джун остановила ее. "All right, Bilson," she said, - Ничего, Билсон, - сказала она. "I'll just go in. - Я пройду в комнаты. You, needn't hurry Mrs. Soames." Не торопите миссис Сомс. She took off her cloak, and Bilson, with an understanding look, did not even open the drawing-room door for her, but ran downstairs. Джун сняла пальто, а Билсон, даже не открыв перед ней дверь в гостиную, с понимающим видом убежала вниз, в кухню. June paused for a moment to look at herself in the little old-fashioned silver mirror above the oaken rug chest-a slim, imperious young figure, with a small resolute face, in a white frock, cut moon-shaped at the base of a neck too slender for her crown of twisted red-gold hair. Джун задержалась на секунду перед небольшим старинным зеркалом в серебряной раме, висевшим над дубовым сундучком, - стройная, горделивая фигурка, решительное личико, белое платье, вырезанное полумесяцем вокруг шеи, слишком тоненькой для такой копны золотисто-рыжих вьющихся волос. She opened the drawing-room door softly, meaning to take him by surprise. Она тихонько открыла дверь в гостиную, чтобы захватить Босини врасплох. The room was filled with a sweet hot scent of flowering azaleas. В комнате плавал сладкий, душный запах цветущих азалий. She took a long breath of the perfume, and heard Bosinney's voice, not in the room, but quite close, saying. Джун глубоко вдохнула аромат и услышала его голос не в самой комнате, а где-то совсем близко: "Ah! there were such heaps of things I wanted to talk about, and now we shan't have time!" - Мне так хотелось поговорить с вами, а теперь уже нет времени! Irene's voice answered: Голос Ирэн ответил: "Why not at dinner?" - А за обедом? "How can one talk...." - Как можно говорить, когда... June's first thought was to go away, but instead she crossed to the long window opening on the little court. Первой мыслью Джун было уйти, но вместо этого она прошла через всю комнату к стеклянной двери, выходившей во дворик. It was from there that the scent of the azaleas came, and, standing with their backs to her, their faces buried in the golden-pink blossoms, stood her lover and Irene. Запах азалий шел оттуда, и спиной к Джун, низко склонясь над золотисто-розовыми цветами, стояли ее жених и Ирэн. Silent but unashamed, with flaming cheeks and angry eyes, the girl watched. Молча, но не чувствуя ни малейшего стыда, с пылающим лицом и горящими гневом глазами девушка смотрела на них. "Come on Sunday by yourself-We can go over the house together." - Приезжайте в воскресенье одна, я покажу вам дом. June saw Irene look up at him through her screen of blossoms. Джун видела, как Ирэн взглянула на него поверх азалий. It was not the look of a coquette, but-far worse to the watching girl-of a woman fearful lest that look should say too much. Это не был взгляд кокетки - нет, Джун уловила в нем нечто худшее для себя: так могла смотреть только женщина, боявшаяся сказать своим взглядом слишком много. "I've promised to go for a drive with Uncle...." - Я обещала поехать кататься с дядей... "The big one! - С тем толстым? Make him bring you; it's only ten miles-the very thing for his horses." Пусть привезет вас в Робин-Хилл; каких-нибудь десять миль - и лошади его промнутся. "Poor old Uncle Swithin!" - Бедный дядя Суизин! A wave of the azalea scent drifted into June's face; she felt sick and dizzy. Запах азалий повеял Джун в лицо; она почувствовала дурноту и головокружение. "Do! ah! do!" - Приезжайте! Я прошу вас! "But why?" - Зачем? "I must see you there-I thought you'd like to help me...." - Мне нужно, чтобы вы приехали, я думал, что вы хотите помочь мне. The answer seemed to the girl to come softly with a tremble from amongst the blossoms: Девушке показалось, что ответ прозвучал так мягко, словно это затрепетали цветы: "So I do!" - Я и хочу помочь! And she stepped into the open space of the window. Джун шагнула в открытую дверь. "How stuffy it is here!" she said; - Как здесь душно! - сказала она. "I can't bear this scent!" - Я задыхаюсь от этого запаха! Her eyes, so angry and direct, swept both their faces. Ее глаза, гневные, смелые, смотрели им прямо в лицо. "Were you talking about the house? - Вы говорили о доме? I haven't seen it yet, you know-shall we all go on Sunday?"' Я его еще не видела, давайте поедем в воскресенье! From Irene's face the colour had flown. Румянец сбежал с лица Ирэн. "I am going for a drive that day with Uncle Swithin," she answered. - В воскресенье я поеду кататься с дядей Суизином, - ответила она. "Uncle Swithin! - С дядей Суизином! What does he matter? Вот еще. You can throw him over!" Его можно отставить! "I am not in the habit of throwing people over!" - Нет, это не в моих привычках! There was a sound of footsteps and June saw Soames standing just behind her. Раздались шаги. Джун обернулась и увидела Сомса. "Well! if you are all ready," said Irene, looking from one to the other with a strange smile, "dinner is too!" - Ну что ж, все ждут обеда, - сказала Ирэн, со странной улыбкой переводя взгляд с одного лица на другое, - а обед ждет нас. CHAPTER II-JUNE'S TREAT II ПРАЗДНИК ДЖУН Dinner began in silence; the women facing one another, and the men. Обед начался в молчании: Джун сидела напротив Ирэн, Босини - напротив Сомса. In silence the soup was finished-excellent, if a little thick; and fish was brought. В молчании был съеден суп - прекрасный, хотя чуточку и густоватый; подали рыбу. In silence it was handed. В молчании разложили ее по тарелкам. Bosinney ventured: Босини отважился: "It's the first spring day." - Сегодня первый весенний день. Irene echoed softly: Ирэн тихо отозвалась: "Yes-the first spring day." - Да, первый весенний день. "Spring!" said June: "there isn't a breath of air!" - Какая это весна! - сказала Джун. - Дышать нечем! No one replied. Никто не возразил ей. The fish was taken away, a fine fresh sole from Dover. Рыбу унесли - чудесную дуврскую камбалу. And Bilson brought champagne, a bottle swathed around the neck with white.... И Билсон подала бутылку шампанского, закутанную вокруг горлышка белой салфеткой. Soames said: Сомс сказал: "You'll find it dry." - Шампанское сухое. Cutlets were handed, each pink-frilled about the legs. Подали отбивные котлеты, украшенные розовой гофрированной бумагой. They were refused by June, and silence fell. Джун отказалась от них, и снова наступило молчание. Soames said: Сомс сказал: "You'd better take a cutlet, June; there's nothing coming." - Советую тебе съесть котлету, Джун. Больше ничего не будет. But June again refused, so they were borne away. Но Джун снова отказалась, и котлеты унесли. And then Irene asked: Ирэн спросила: "Phil, have you heard my blackbird?" - Фил, вы слышали моего дрозда? Bosinney answered: Босини ответил: "Rather-he's got a hunting-song. - Как же! Он теперь заливается по-весеннему. As I came round I heard him in the Square." Я еще в сквере его слышал, когда шел сюда. "He's such a darling!" - Он такая прелесть! "Salad, sir?" - Прикажете салату, сэр? Spring chicken was removed. Унесли и жареных цыплят. But Soames was speaking: Заговорил Сомс: "The asparagus is very poor. - Спаржа неважная. Bosinney, glass of sherry with your sweet? Босини, стаканчик хереса к сладкому? June, you're drinking nothing!" Джун, ты совсем ничего не пьешь! June said: Джун сказала: "You know I never do. - Ты же знаешь, что я никогда не пью. Wine's such horrid stuff!" Вино - гадость! An apple charlotte came upon a silver dish, and smilingly Irene said: Подали яблочную шарлотку на серебряном блюде. И, улыбаясь, Ирэн сказала: "The azaleas are so wonderful this year!" - Азалии в этом году необыкновенные! To this Bosinney murmured: Босини пробормотал в ответ: "Wonderful! - Необыкновенные! The scent's extraordinary!" Совершенно изумительный запах! June said: Джун сказала: "How can you like the scent? - Не понимаю, как можно восхищаться этим запахом! Sugar, please, Bilson." Билсон, дайте мне сахару, пожалуйста. Sugar was handed her, and Soames remarked: Ей подали сахар, и Сомс заметил: "This charlottes good!" - Шарлотка удалась! The charlotte was removed. Шарлотку унесли. Long silence followed. Наступило долгое молчание. Irene, beckoning, said: Ирэн подозвала Билсон и сказала: "Take out the azalea, Bilson. - Уберите азалии. Miss June can't bear the scent." Мисс Джун не нравится их запах. "No; let it stay," said June. - Нет, пусть стоят, - сказала Джун. Olives from France, with Russian caviare, were placed on little plates. По маленьким тарелочкам разложили французские маслины и русскую икру. And Soames remarked: И Сомс спросил: "Why can't we have the Spanish?" - Почему у нас не бывает испанских маслин? But no one answered. Но никто не ответил ему. The olives were removed. Маслины убрали. Lifting her tumbler June demanded: Подняв бокал, Джун попросила: "Give me some water, please." - Налейте мне воды, пожалуйста. Water was given her. Ей налили. A silver tray was brought, with German plums. Принесли серебряный поднос с немецкими сливами. There was a lengthy pause. Долгая пауза. In perfect harmony all were eating them. Все мирно занялись едой. Bosinney counted up the stones: Босини пересчитал косточки: "This year-next year-some time." - Нынче - завтра - сбудется... Irene finished softly: Ирэн докончила мягко: "Never! - Нет... There was such a glorious sunset. Какой сегодня красивый закат! The sky's all ruby still-so beautiful!" Небо красное как рубин. He answered: Он ответил: "Underneath the dark." - А сверху тьма. Their eyes had met, and June cried scornfully: Глаза их встретились, и Джун воскликнула презрительным тоном: "A London sunset!" - Лондонский закат! Egyptian cigarettes were handed in a silver box. Подали египетские сигареты в серебряном ящичке. Soames, taking one, remarked: Взяв одну. Сомс спросил: "What time's your play begin?" - Когда начало спектакля? No one replied, and Turkish coffee followed in enamelled cups. Никто не ответил; подали турецкий кофе в эмалевых чашечках. Irene, smiling quietly, said: Ирэн сказала, спокойно улыбаясь: "If only...." - Если бы... "Only what?" said June. - Если бы что? - спросила Джун. "If only it could always be the spring!" - Если бы всегда была весна! Brandy was handed; it was pale and old. Подали коньяк; коньяк был старый, почти бесцветный. Soames said: Сомс сказал: "Bosinney, better take some brandy." - Боснии, наливайте себе. Bosinney took a glass; they all arose. Боснии выпил рюмку коньяку; все поднялись из-за стола. "You want a cab?" asked Soames. - Позвать кэб? - спросил Сомс. June answered: Джун ответила: "No! - Нет. My cloaks please, Bilson." Принесите мне пальто, Билсон. Her cloak was brought. Пальто принесли. Irene, from the window, murmured: Ирэн подошла к окну и тихо сказала: "Such a lovely night! - Какой чудесный вечер! The stars are coming out!" Вон уж и звезды. Soames added: Сомс прибавил: "Well, I hope you'll both enjoy yourselves." - Ну, желаю вам хорошо провести время. From the door June answered: Джун ответила с порога: "Thanks. - Благодарю. Come, Phil." Пойдемте, Фил. Bosinney cried: Боснии отозвался: "I'm coming." - Иду. Soames smiled a sneering smile, and said: Сомс улыбнулся язвительной улыбкой и сказал: "I wish you luck!" - Всего хорошего! And at the door Irene watched them go. Стоя в дверях, Ирэн провожала их взглядом. Bosinney called: Боснии крикнул: "Good night!" - Спокойной ночи! "Good night!" she answered softly.... - Спокойной ночи! - мягко ответила Ирэн. June made her lover take her on the top of a 'bus, saying she wanted air, and there sat silent, with her face to the breeze. Джун потащила жениха на империал омнибуса, сказав, что ей хочется подышать воздухом, и всю дорогу просидела молча, подставив лицо ветру. The driver turned once or twice, with the intention of venturing a remark, but thought better of it. Кучер оглянулся на них разок-другой, собираясь пуститься в разговор, но передумал. They were a lively couple! Не очень-то веселая парочка! The spring had got into his blood, too; he felt the need for letting steam escape, and clucked his tongue, flourishing his whip, wheeling his horses, and even they, poor things, had smelled the spring, and for a brief half-hour spurned the pavement with happy hoofs. Весна хозяйничала и у него в крови. Ему не терпелось поболтать, он причмокивал губами, размахивал кнутом, подгоняя лошадей, и даже они, бедняжки, учуяли весну и целых полчаса весело цокали копытами по мостовой. The whole town was alive; the boughs, curled upward with their decking of young leaves, awaited some gift the breeze could bring. Весь город ожил в этот вечер; ветви в уборе молодой листвы, тянувшиеся к небу, ждали, что ветерок принесет им какой-то дар. New-lighted lamps were gaining mastery, and the faces of the crowd showed pale under that glare, while on high the great white clouds slid swiftly, softly, over the purple sky. Недавно зажженные фонари мало-помалу разгоняли сумрак, и человеческие лица Казались бледными под их светом, а наверху большие белые облака быстро и легко летели по пурпурному небу. Men in, evening dress had thrown back overcoats, stepping jauntily up the steps of Clubs; working folk loitered; and women-those women who at that time of night are solitary-solitary and moving eastward in a stream-swung slowly along, with expectation in their gait, dreaming of good wine and a good supper, or-for an unwonted minute, of kisses given for love. Мужчины во фраках шли, распахнув пальто, бойко взбегали по ступенькам клубов; рабочий люд бродил по улицам; и женщины - Те женщины, которые гуляют одиночками в этот час, одиночками движутся против течения, -медленной, выжидающей походкой проходили по тротуару, мечтая о хорошем вине, хорошем ужине да изредка, урывками, о поцелуях, не оплаченных деньгами. Those countless figures, going their ways under the lamps and the moving-sky, had one and all received some restless blessing from the stir of spring. Эти люди, бесконечной вереницей проходившие в свете уличных фонарей, под небом, затянутым бегущими облаками, все как один несли с собой будоражащую радость, которую вселило в них пробуждение весны. And one and all, like those clubmen with their opened coats, had shed something of caste, and creed, and custom, and by the cock of their hats, the pace of their walk, their laughter, or their silence, revealed their common kinship under the passionate heavens. Все до одного, как те мужчины в пальто нараспашку, они сбросили с себя броню касты, верований, привычек и лихо заломленной шляпой, походкой, смехом и даже молчанием раскрывали то, что единило их всех под этим пылающим страстью небом. Bosinney and June entered the theatre in silence, and mounted to their seats in the upper boxes. Боснии и Джун молча вошли в театр и поднялись на свои места в ложе верхнего яруса. The piece had just begun, and the half-darkened house, with its rows of creatures peering all one way, resembled a great garden of flowers turning their faces to the sun. Пьеса уже началась, и полутемный зал с правильными рядами людей, смотрящих в одном направлении, напоминал огромный сад, полный цветов, которые повернули головки к солнцу. June had never before been in the upper boxes. Джун еще ни разу в жизни не была в верхнем ярусе. From the age of fifteen she had habitually accompanied her grandfather to the stalls, and not common stalls, but the best seats in the house, towards the centre of the third row, booked by old Jolyon, at Grogan and Boyne's, on his way home from the City, long before the day; carried in his overcoat pocket, together with his cigar-case and his old kid gloves, and handed to June to keep till the appointed night. С тех пор как ей исполнилось пятнадцать лет, она всегда ходила с дедушкой в партер, и не просто в партер, а на самые лучшие места - в середину третьего ряда кресел, - которые старый Джолион задолго до спектакля заказывал у Грогэна и Бойнза по дороге домой из Сити; билеты клались во внутренний карман пальто, туда, где лежал портсигар и неизменная пара кожаных перчаток, а потом передавались Джун, с тем чтобы она держала их у себя до дня спектакля. And in those stalls-an erect old figure with a serene white head, a little figure, strenuous and eager, with a red-gold head-they would sit through every kind of play, and on the way home old Jolyon would say of the principal actor: И в этих креслах они терпеливо высиживали любую пьесу - высокий, прямой старик с величаво-спокойной седой головой и миниатюрная девушка, подвижная, возбужденная, с золотисто-рыжей головкой, - а на обратном пути Джолион неизменно говорил об актере, исполнявшем главную роль: "Oh, he's a poor stick! - Э-э, какое убожество! You should have seen little Bobson!" Ты бы посмотрела Бобсона! She had looked forward to this evening with keen delight; it was stolen, chaperone-less, undreamed of at Stanhope Gate, where she was supposed to be at Soames'. Джун предвкушала много радости от этого вечера: они пошли в театр, никому не сказавшись, без провожатых; на Стэнхоп-Г ейт и не подозревали об этом - там считалось, что Джун уехала к Сомсу. She had expected reward for her subterfuge, planned for her lover's sake; she had expected it to break up the thick, chilly cloud, and make the relations between them which of late had been so puzzling, so tormenting-sunny and simple again as they had been before the winter. Джун надеялась получить вознаграждение за эту маленькую хитрость, на которую она пошла ради жениха: она надеялась, что сегодняшний вечер разгонит плотное холодное облако, и их отношения - такие странные, такие мучительные за последнее время - станут снова простыми и радостными, как это было до зимы. She had come with the intention of saying something definite; and she looked at the stage with a furrow between her brows, seeing nothing, her hands squeezed together in her lap. Она пришла сюда с твердым намерением добиться определенности и теперь смотрела на сцену, сдвинув брови, ничего не видя перед собой, крепко стиснув руки. A swarm of jealous suspicions stung and stung her. Ревнивые подозрения терзали и терзали ее сердце. If Bosinney was conscious of her trouble he made no sign. Может быть, Босини и догадывался о том, что происходит с ней, но виду он не показывал. The curtain dropped. Опустился занавес. The first act had come to an end. Первый акт кончился. "It's awfully hot here!" said the girl; - Здесь страшно жарко! - сказала девушка. "I should like to go out." - Мне хочется на воздух. She was very white, and she knew-for with her nerves thus sharpened she saw everything-that he was both uneasy and compunctious. Она была очень бледна, и она прекрасно знала -нервы ее были напряжены, и ничто не могло ускользнуть от ее внимания, - что Босини и неловко и мучительно с ней. At the back of the theatre an open balcony hung over the street; she took possession of this, and stood leaning there without a word, waiting for him to begin. В глубине театра был балкон, выходивший на улицу; Джун завладела им и, облокотившись на балюстраду, молча ждала, когда Босини заговорит. At last she could bear it no longer. Наконец она не выдержала: "I want to say something to you, Phil," she said. - Я хотела поговорить с вами. Фил. "Yes?" - Да? The defensive tone of his voice brought the colour flying to her cheek, the words flying to her lips: Настороженная нотка в его голосе заставила ее вспыхнуть, слова сами слетели с губ: "You don't give me a chance to be nice to you; you haven't for ages now!" - Вы не позволяете мне быть ласковой с вами; вот уже сколько времени я... Bosinney stared down at the street. Босини пристально смотрел на улицу. He made no answer.... Он молчал. June cried passionately: Джун горячо продолжала: "You know I want to do everything for you-that I want to be everything to you...." - Вы же знаете, ради вас я готова на все - я хочу быть всем для вас... A hum rose from the street, and, piercing it with a sharp 'ping,' the bell sounded for the raising of the curtain. С улицы донесся шум, и, смешавшись с ним, пронзительный звонок возвестил о конце антракта. June did not stir. Джун не шевельнулась. A desperate struggle was going on within her. В ее душе происходила отчаянная борьба. Should she put everything to the proof? Поставить все на карту? Should she challenge directly that influence, that attraction which was driving him away from her? Бросить вызов тому влиянию, той притягательной силе, которые отнимают у нее Босини? It was her nature to challenge, and she said: Не в ее характере было отступать, и она сказала: "Phil, take me to see the house on Sunday!" - Фил, возьмите меня в Робин-Хилл в воскресенье! With a smile quivering and breaking on her lips, and trying, how hard, not to show that she was watching, she searched his face, saw it waver and hesitate, saw a troubled line come between his brows, the blood rush into his face. Улыбаясь робкой улыбкой, то и дело сбегавшей с ее губ, прилагая все старания - какие старания! - к тому, чтобы он не заметил пытливости ее взгляда, Джун впилась глазами в его лицо, увидела, как оно дрогнуло в нерешительности, увидела беспокойную складку, залегшую между бровями, румянец, заливший его щеки. He answered: Он ответил: "Not Sunday, dear; some other day!" - Только не в это воскресенье, дорогая, как-нибудь в другой раз. "Why not Sunday? - Почему не в это? I shouldn't be in the way on Sunday." Я не помешаю вам. He made an evident effort, and said: Он сделал над собой видимое усилие и сказал: "I have an engagement." - Я буду занят. "You are going to take...." - Вы поедете с... His eyes grew angry; he shrugged his shoulders, and answered: Глаза Босини загорелись гневом; он пожал плечами и ответил: "An engagement that will prevent my taking you to see the house!" - Я буду занят и не смогу показать вам дом! June bit her lip till the blood came, and walked back to her seat without another word, but she could not help the tears of rage rolling down her face. Джун до крови закусила губу; она пошла обратно в зал, не сказав больше ни слова, но не смогла сдержать слезы гнева, залившие ей лицо. The house had been mercifully darkened for a crisis, and no one could see her trouble. К счастью, огни были уже потушены, и никто не видел ее горя. Yet in this world of Forsytes let no man think himself immune from observation. Но в мире Форсайтов ни один человек не может считать себя застрахованным от посторонних взглядов. In the third row behind, Euphemia, Nicholas's youngest daughter, with her married-sister, Mrs. Tweetyman, were watching. Из третьего ряда за ними следили Юфимия -младшая дочь Николаев - и ее замужняя сестра, миссис Туитимен. They reported at Timothy's, how they had seen June and her fiance at the theatre. Они рассказали у Тимоти, что видели в театре Джун и ее жениха. "In the stalls?" - В партере? "No, not in the...." - Нет, не в... "Oh! in the dress circle, of course. - А! В амфитеатре. That seemed to be quite fashionable nowadays with young people!" У молодежи теперь считается очень модным ходить в амфитеатр! Well-not exactly. - Да нет, не в этом дело... In the.... Они были в... Anyway, that engagement wouldn't last long. Вообще вся эта история не надолго. They had never seen anyone look so thunder and lightningy as that little June! Маленькая Джун просто метала гром и молнии! With tears of enjoyment in their eyes, they related how she had kicked a man's hat as she returned to her seat in the middle of an act, and how the man had looked. Со слезами восторга они рассказали, как Джун, возвращаясь на свое место посредине действия, отшвырнула ногой чей-то цилиндр и каким взглядом ответил на хозяин цилиндра. Euphemia had a noted, silent laugh, terminating most disappointingly in squeaks; and when Mrs. Small, holding up her hands, said: Юфимия имела привычку закатываться беззвучным смехом, в конце неожиданно переходившим в визг, и когда миссис Смолл всплеснула руками, сказав: "My dear! "Господи боже! Kicked a ha-at?" she let out such a number of these that she had to be recovered with smelling-salts. Отшвырнула цилиндр? Юфимия начала так взвизгивать, что пришлось приводить ее в чувство нюхательными солями. As she went away she said to Mrs. Tweetyman: Выйдя от тетушек, она сказала миссис Туитимен: "Kicked a-ha-at! - Отшвырнула цили-индр! Oh! О-о! I shall die." Я больше не могу! For 'that little June' this evening, that was to have been 'her treat,' was the most miserable she had ever spent. Для "маленькой Джун" этот вечер, задуманный, как праздник, был самым тяжелым за всю ее жизнь. God knows she tried to stifle her pride, her suspicion, her jealousy! Видит бог, она делала все, чтобы задушить свою гордость, свои подозрения, свою ревность! She parted from Bosinney at old Jolyon's door without breaking down; the feeling that her lover must be conquered was strong enough to sustain her till his retiring footsteps brought home the true extent of her wretchedness. Прощаясь с женихом у дверей дома, Джун все еще крепилась; сознание, что Босини нужно отвоевать во что бы то ни стало, поддерживало ее, и, только прислушиваясь к его удаляющимся шагам, она поняла, как велико ее несчастье. The noiseless 'Sankey' let her in. Безмолвный "миссионер" открыл ей дверь. She would have slipped up to her own room, but old Jolyon, who had heard her entrance, was in the dining-room doorway. Она хотела проскользнуть незамеченной к себе в комнату, но старый Джолион, услышав ее шаги, вышел из столовой. "Come in and have your milk," he said. - Зайди выпить молока, - сказал он. "It's been kept hot for you. - Тебе оставили горячее. You're very late. Как ты поздно! Where have you been?" Где ты была? June stood at the fireplace, with a foot on the fender and an arm on the mantelpiece, as her grandfather had done when he came in that night of the opera. Джун стала у камина в той самой позе, в какой стоял ее дед, вернувшись в тот июньский вечер из оперы: поставив одну ногу на решетку, опершись рукой - о каминную доску. She was too near a breakdown to care what she told him. Каждую минуту готовая разрыдаться, она не заботилась о своих словах. "We dined at Soames's." - Мы обедали у Сомса. "H'm! the man of property! - Гм! У этого собственника! His wife there and Bosinney?" Кто там был? Его жена, Босини? "Yes." - Да. Old Jolyon's glance was fixed on her with the penetrating gaze from which it was difficult to hide; but she was not looking at him, and when she turned her face, he dropped his scrutiny at once. От глаз старого Джолиона, прикованных к внучке, было так трудно скрыть что-нибудь; но в эту минуту Джун не смотрела на деда, а когда она повернулась к нему, старый Джолион сейчас же опустил глаза. He had seen enough, and too much. Того, что он видел, было достаточно, вполне достаточно. He bent down to lift the cup of milk for her from the hearth, and, turning away, grumbled: Старый Джолион нагнулся к камину достать молоко и, отвернувшись, проворчал: "You oughtn't to stay out so late; it makes you fit for nothing." - Не надо так поздно засиживаться в гостях: ты совсем расклеилась. He was invisible now behind his paper, which he turned with a vicious crackle; but when June came up to kiss him, he said: Он закрылся газетой, сердито зашуршав страницами; но когда Джун подошла поцеловать его, старый Джолион сказал "Good-night, my darling," in a tone so tremulous and unexpected, that it was all the girl could do to get out of the room without breaking into the fit of sobbing which lasted her well on into the night. "Спокойной ночи, родная!" таким взволнованным, таким необычным для него голосом, что девушке не оставалось ничего другого, как поскорее выйти из комнаты, чтобы не разразиться при нем рыданиями, которые стихли в ее спальне только поздно ночью. When the door was closed, old Jolyon dropped his paper, and stared long and anxiously in front of him. Когда дверь за Джун затворилась, старый Джолион бросил газету и уставился прямо перед собой долгим, тревожным взглядом. ' The beggar!' he thought. "Негодяй! - думал он. ' I always knew she'd have trouble with him!' - Я так и знал, что она хлебнет с ним горя!" Uneasy doubts and suspicions, the more poignant that he felt himself powerless to check or control the march of events, came crowding upon him. Тревожные мысли и подозрения, тем более мучительные, что он чувствовал себя бессильным остановить или повернуть по-своему ход событий, надвинулись на старого Джолиона со всех сторон. Was the fellow going to jilt her? Уж не собирается ли этот субъект играть ею? He longed to go and say to him: Ему хотелось пойти и крикнуть: "Look here, you sir! "Эй вы, сэр! Are you going to jilt my grand-daughter?" Уж не собираетесь ли вы играть моей внучкой?" But how could he? Но разве это возможно? Knowing little or nothing, he was yet certain, with his unerring astuteness, that there was something going on. Зная мало, вернее, ничего не зная, он все же с безошибочной проницательностью чувствовал что-то неладное. He suspected Bosinney of being too much at Montpellier Square. Он подозревал, что Босини слишком зачастил на Монпельесквер. 'This fellow,' he thought, 'may not be a scamp; his face is not a bad one, but he's a queer fish. "Может быть, он и не мерзавец, - думал старый Джолион. - У него хорошее лицо, но что-то странное в нем есть. I don't know what to make of him. Я не понимаю этого человека! I shall never know what to make of him! И никогда не пойму! They tell me he works like a nigger, but I see no good coming of it. Говорят, он работает как вол, но ничего путного из этого пока что не получается. He's unpractical, he has no method. Он совершенно непрактичный, беспорядочный. When he comes here, he sits as glum as a monkey. Приходит сюда и сидит, как - сыч. If I ask him what wine he'll have, he says: Спросишь, каким вином его угостить, отвечает: "Thanks, any wine." "Благодарю вас! Все равно!" If I offer him a cigar, he smokes it as if it were a twopenny German thing. Предложишь сигару - он курит ее с таким видом, словно это дешевая немецкая гадость. I never see him looking at June as he ought to look at her; and yet, he's not after her money. Я никогда не замечал, чтобы он смотрел на Джун так, как ему полагалось бы смотреть; а между тем, он не гонится за ее деньгами. If she were to make a sign, he'd be off his bargain to-morrow. Достаточно одного ее знака, и он сейчас же вернет ей слово. But she won't-not she! Но она никогда не пойдет на это никогда! She'll stick to him! Будет цепляться за него! She's as obstinate as fate-She'll never let go!' Упорная как рок! Она от него не отступится!" Sighing deeply, he turned the paper; in its columns, perchance he might find consolation. Глубоко вздохнув, старый Джолион взялся за газету; может быть, хоть здесь он найдет утешение. And upstairs in her room June sat at her open window, where the spring wind came, after its revel across the Park, to cool her hot cheeks and burn her heart. А Джун сидела у себя в комнате, и весенний ветерок, набушевавшись вволю в парке, врывался в открытое окно, охлаждая ее пылающие щеки и сжигая ей сердце. CHAPTER III-DRIVE WITH SWITHIN III ПОЕЗДКА С СУИЗИНОМ Two lines of a certain song in a certain famous old school's songbook run as follows: В одном всем известном старинном сборнике школьных песен есть такие строки: 'How the buttons on his blue frock shone, tra-la-la! Смотрите! пуговицы в ряд на синем фраке как горят! How he carolled and he sang, like a bird!...' Поет, свистит он, точно дрозд, -тра-ля-ля-ля-тра-ля-ля-ля! Swithin did not exactly carol and sing like a bird, but he felt almost like endeavouring to hum a tune, as he stepped out of Hyde Park Mansions, and contemplated his horses drawn up before the door. Не то чтобы Суизин пел и свистал, как дрозд, но, выйдя из дому и осмотрев свой выезд, остановившийся у подъезда, он был близок к тому, чтобы промурлыкать себе под нос какой-нибудь мотивчик. The afternoon was as balmy as a day in June, and to complete the simile of the old song, he had put on a blue frock-coat, dispensing with an overcoat, after sending Adolf down three times to make sure that there was not the least suspicion of east in the wind; and the frock-coat was buttoned so tightly around his personable form, that, if the buttons did not shine, they might pardonably have done so. Утро было теплое, как в июне. Подтверждая слова старинной песенки, Суизин нарядился в синий фрак и решил обойтись без пальто, предварительно сгоняв Адольфа три раз подряд на улицу, чтобы окончательно убедиться, что сегодня нет ни малейшего намека на восточный ветер; синий фрак так плотно облегал его внушительную фигуру, что, вздумай пуговицы действительно гореть на солнце, это было бы простительно с их стороны. Majestic on the pavement he fitted on a pair of dog-skin gloves; with his large bell-shaped top hat, and his great stature and bulk he looked too primeval for a Forsyte. Огромный и величественный, он стоял на панели, натягивая лайковые перчатки; высокий, похожий на колокол цилиндр и величавость осанки придавали облику Суизина первобытность, пожалуй, чрезмерную для Форсайта. His thick white hair, on which Adolf had bestowed a touch of pomatum, exhaled the fragrance of opoponax and cigars-the celebrated Swithin brand, for which he paid one hundred and forty shillings the hundred, and of which old Jolyon had unkindly said, he wouldn't smoke them as a gift; they wanted the stomach of a horse! От его густых, совершенно белых волос, которые Адольф слегка напомадил, шел аромат опопанакса и сигар - тех самых сигар по сто сорок шиллингов сотня, о которых старый Джолион так пренебрежительно отозвался, заявив, что не стал бы курить их и даром; для таких сигар надо иметь лошадиный желудок!.. "Adolf!" - Адольф! "Sare!" - Сэр! "The new plaid rug!" - Дайте новый плед! He would never teach that fellow to look smart; and Mrs. Soames he felt sure, had an eye! Никакими силами не добьешься, чтобы у этого бездельника был элегантный вид; а у миссис Сомс на этот счет глаз, наверное, наметан! "The phaeton hood down; I am going-to-drive-a-lady!" - Откиньте верх у фаэтона; я еду... кататься... с дамой! A pretty woman would want to show off her frock; and well-he was going to drive a lady! Хорошенькой женщине непременно захочется показать свой наряд. Да, он едет с дамой! It was like a new beginning to the good old days. Словно опять вернулись прежние золотые денечки. Ages since he had driven a woman! Вот уже целая вечность, как Суизин не катался с женщиной! The last time, if he remembered, it had been Juley; the poor old soul had been as nervous as a cat the whole time, and so put him out of patience that, as he dropped her in the Bayswater Road, he had said: Последний раз, если память ему не изменяет, это была Джули; несчастная старушенция волновалась всю дорогу как кошка, и до такой степени вывела его из себя, что, высадив ее на Бэйсуотер-Род, Суизин заявил: "Well I'm d--d if I ever drive you again!" "Чтобы я еще раз повез тебя кататься?! Да никогда в жизни!" And he never had, not he! И так и не возил, нет, слуга покорный! Going up to his horses' heads, he examined their bits; not that he knew anything about bits-he didn't pay his coachman sixty pounds a year to do his work for him, that had never been his principle. Подойдя к лошадям, Суизин внимательно осмотрел удила: вряд ли, впрочем, он понимал что-нибудь в удилах - не за тем он платит кучеру шестьдесят фунтов в год, чтобы брать на себя чужую работу, это не в его принципах. Indeed, his reputation as a horsey man rested mainly on the fact that once, on Derby Day, he had been welshed by some thimble-riggers. В сущности говоря, его репутация знатока лошадей покоилась главным образом на том факте, что однажды на дерби он попался на удочку мошенникам. But someone at the Club, after seeing him drive his greys up to the door-he always drove grey horses, you got more style for the money, some thought-had called him Но кто-то из товарищей по клубу, увидев, как Суизин подкатил к дверям на своей серой упряжке - он всегда держал серых лошадей, деньги те же, а элегантности больше, - прозвал Суизина ' Four-in-hand Forsyte.' "Форсайт четверкой". The name having reached his ears through that fellow Nicholas Treffry, old Jolyon's dead partner, the great driving man notorious for more carriage accidents than any man in the kingdom-Swithin had ever after conceived it right to act up to it. Прозвище дошло до ушей Суивина благодаря Николасу Трефри, покойному компаньону старого Джолиона - любителю лошадей, славившемуся чуть ли не самым большим во всем королевстве количеством несчастных случаев во время езды по улицам, - и Суизин счел себя обязанным не снижать репутации. The name had taken his fancy, not because he had ever driven four-in-hand, or was ever likely to, but because of something distinguished in the sound. Прозвище поразило его воображение не потому, что он действительно правил или собирался когда-нибудь править четверкой, но в самом звуке этих слов ему чудилось какое-то благородство. Four-in-hand Forsyte! "Форсайт четверкой!" Not bad! Недурно! Born too soon, Swithin had missed his vocation. Родившись на свет слишком рано, Суизин не мог должным образом развить свои склонности. Coming upon London twenty years later, he could not have failed to have become a stockbroker, but at the time when he was obliged to select, this great profession had not as yet became the chief glory of the upper-middle class. Появись он в Лондоне двадцатью годами позже, его не миновала бы профессия маклера, но в то время, когда Суизин должен был сделать окончательный выбор, эта великая профессия еще не успела увенчать славой класс крупной буржуазии. He had literally been forced into land agency. Суизину просто не оставалось ничего другого, как заняться аукционами. Once in the driving seat, with the reins handed to him, and blinking over his pale old cheeks in the full sunlight, he took a slow look round-Adolf was already up behind; the cockaded groom at the horses' heads stood ready to let go; everything was prepared for the signal, and Swithin gave it. Усевшись в фаэтон, он взял вожжи и, щурясь от яркого солнца, бившего ему прямо в бледное старческое лицо, медленно осмотрелся по сторонам. Адольф уже занял свое место позади; грум с кокардой на фуражке держал лошадей под уздцы, готовый каждую минуту отскочить в сторону; все дожидалось знака Суизина, и он подал этот знак. The equipage dashed forward, and before you could say Jack Robinson, with a rattle and flourish drew up at Soames' door. Экипаж рванулся вперед и в мгновение ока с грохотом подкатил к дому Сомса. Irene came out at once, and stepped in-he afterward described it at Timothy's-"as light as-er-Taglioni, no fuss about it, no wanting this or wanting that;" and above all, Swithin dwelt on this, staring at Mrs. Septimus in a way that disconcerted her a good deal, "no silly nervousness!" Ирэн не заставила себя ждать и села в фаэтон, как Суизии рассказывал потом у Тимоти, "с легкостью... э-э... с легкостью Тальони, без всякой суетни, без всяких этих "ах! мне неудобно, ах! мне тесно! ", а главное Суизин особенно напирал на это, глядя на миссис Смолл, которая не знала, куда деваться от смущения, - без всяких дурацких страхов!" To Aunt Hester he portrayed Irene's hat. Тете Эстер он описал шляпу Ирэн так: "Not one of your great flopping things, sprawling about, and catching the dust, that women are so fond of nowadays, but a neat little-" he made a circular motion of his hand, "white veil-capital taste." - Ничего похожего на теперешние лопухи, которые собирают на себя пыль, - маленькая, аккуратненькая, - он описал рукой круг, - с белой вуалеткой, столько вкуса! "What was it made of?" inquired Aunt Hester, who manifested a languid but permanent excitement at any mention of dress. - А из чего она? - спросила тетя Эстер, с томным воодушевлением встречавшая всякое упоминание о нарядах. "Made of?" returned Swithin; "now how should I know?" - Из чего? - переспросил Суизин. He sank into silence so profound that Aunt Hester began to be afraid he had fallen into a trance. - Ну почем я знаю? - и погрузился в такое глубокое молчание, что тетя Эстер начала побаиваться, не столбняк ли у него. She did not try to rouse him herself, it not being her custom. Она не пыталась растолкать Суизина, это было не в ее обычаях. 'I wish somebody would come,' she thought; 'I don't like the look of him!' "Хоть бы пришел кто-нибудь, - думала тетя Эстер, - не нравится мне его вид!" But suddenly Swithin returned to life. Но вдруг Суизин очнулся. "Made of" he wheezed out slowly, "what should it be made of?" - - Из чего? - протянул он хрипло. - Из чего же она была сделана?.. They had not gone four miles before Swithin received the impression that Irene liked driving with him. Не успели проехать и четырех миль, как Суизин окончательно уверился, что Ирэн довольна поездкой. Her face was so soft behind that white veil, and her dark eyes shone so in the spring light, and whenever he spoke she raised them to him and smiled. Ее лицо было так нежно под белой вуалью, темные глаза так сияли на весеннем солнце, а когда Суизин говорил что-нибудь, она взглядывала на него и улыбалась. On Saturday morning Soames had found her at her writing-table with a note written to Swithin, putting him off. В субботу утром Сомс застал Ирэн за письмом к Суизину, в котором она отказывалась от поездки. Why did she want to put him off? he asked. Почему ей вдруг понадобилось отказывать ляде Суизину, спросил Сомс. She might put her own people off when she liked, he would not have her putting off his people! Пусть отказывает своей родне, но его родственникам он не позволит отказывать. She had looked at him intently, had torn up the note, and said: Она пристально посмотрела на Сомса, разорвала записку и сказала: "Very well!" - Хорошо! And then she began writing another. И начала писать другую. He took a casual glance presently, and saw that it was addressed to Bosinney. Он случайно заглянул ей через плечо и увидел, что записка адресована Босини. "What are you writing to him about?" he asked. - О чем ты ему пишешь? - спросил Сомс. Irene, looking at him again with that intent look, said quietly: Ирэн посмотрела на него все тем же пристальным взглядом и спокойно ответила: "Something he wanted me to do for him!" - Он просил меня кое-что сделать для него. "Humph!" said Soames,-"Commissions!" - Гм! - сказал Сомс. - Комиссии! "You'll have your work cut out if you begin that sort of thing!" He said no more. В таком случае тебе скоро придется забросить все свои дела! - и замолчал. Swithin opened his eyes at the mention of Robin Hill; it was a long way for his horses, and he always dined at half-past seven, before the rush at the Club began; the new chef took more trouble with an early dinner-a lazy rascal! Суизин вытаращил глаза, услышав о Робин-Хилле; для его лошадей это был солидный конец, и он привык обедать в половине восьмого, до того, как в клубе наберется народ; новый шеф внимательнее относится к ранним обедам -ленивая бестия! He would like to have a look at the house, however. Однако Суизину хотелось взглянуть на постройку. A house appealed to any Forsyte, and especially to one who had been an auctioneer. Такая вещь, как дом, способна заинтересовать любого Форсайта, в особенности Форсайта, работавшего когда-то по части аукционов. After all he said the distance was nothing. В конце концов расстояние - пустяки. When he was a younger man he had had rooms at Richmond for many years, kept his carriage and pair there, and drove them up and down to business every day of his life. В молодые годы он снимал комнаты в Ричмонде, держал экипаж и пару лошадей и каждый божий день ездил по делам в город. Four-in-hand Forsyte they called him! Недаром ему дали прозвище "Форсайт четверкой"! His T-cart, his horses had been known from Hyde Park Corner to the Star and Garter. Его кабриолет и лошадей хорошо знали между Хайд-парком и "Звездой и подвязкой". The Duke of Z.... wanted to get hold of them, would have given him double the money, but he had kept them; know a good thing when you have it, eh? Герцог Z. хотел купить у него выезд, давал двойную цену, но он не продал; он сам умеет отличить плохое от хорошего, так ведь? A look of solemn pride came portentously on his shaven square old face, he rolled his head in his stand-up collar, like a turkey-cock preening himself. Квадратное, чисто выбритое старческое лицо Суизина озарилось горделивым торжеством, он повел головой между уголками стоячего воротничка, охорашиваясь, как индюк. She was really-a charming woman! Какая очаровательная женщина! He enlarged upon her frock afterwards to Aunt Juley, who held up her hands at his way of putting it. Он подробно описал ее платье тете Джули, которая только всплескивала руками, приходя в ужас от его выражений. Fitted her like a skin-tight as a drum; that was how he liked 'em, all of a piece, none of your daverdy, scarecrow women! Облегающее, как перчатка, ни одной морщинки, как на барабане; вот это ему нравится, не то что теперешние общипанные пугала! He gazed at Mrs. Septimus Small, who took after James-long and thin. Он уставился на миссис Септимус Смолл, которая была копией Джемса - такая же длинная и тощая. "There's style about her," he went on, "fit for a king! - В ней чувствуешь стиль, - продолжал Суиэин. -такая подстать самому королю! And she's so quiet with it too!" И вместе с тем как спокойно держится! "She seems to have made quite a conquest of you, any way," drawled Aunt Hester from her corner. - Она, кажется, совсем тебя покорила, - протянула из своего угла тетя Эстер. Swithin heard extremely well when anybody attacked him. Когда кто-нибудь нападал на Суизина, он прекрасно все слышал. "What's that?" he said. - Что такое? "I know a-pretty-woman when I see one, and all I can say is, I don't see the young man about that's fit for her; but perhaps-you-do, come, perhaps-you-do!" Я сумею... отличить... хорошенькую... женщину от дурнушки и заявляю, что среди нашей молодежи для нее нет достойного человека; может быть... ты знаешь такого... ну... может быть... ты знаешь? "Oh?" murmured Aunt Hester, "ask Juley!" - А, - протянула тетя Эстер, - спроси Джули!.. Long before they reached Robin Hill, however, the unaccustomed airing had made him terribly sleepy; he drove with his eyes closed, a life-time of deportment alone keeping his tall and bulky form from falling askew. Однако еще задолго до Робин-Хилла Суизин, не привыкший к таким прогулкам, почувствовал неодолимую сонливость; он правил с закрытыми глазами, и только благодаря многолетней выдержке его высокая статная фигура не клонилась набок. Bosinney, who was watching, came out to meet them, and all three entered the house together; Swithin in front making play with a stout gold-mounted Malacca cane, put into his hand by Adolf, for his knees were feeling the effects of their long stay in the same position. Боснии, поджидавший их, вышел навстречу, и все трое направились к дому. Суизин впереди, поигрывая тяжелой тростью с золотым набалдашником, которую Адольф сунул ему в руку, ибо езда в экипаже сказывалась на коленях Суизина. He had assumed his fur coat, to guard against the draughts of the unfinished house. Он надел меховое пальто, предвидя, что в недостроенном доме будут гулять сквозняки. The staircase-he said-was handsome! the baronial style! Лестница великолепная! Как во дворце! They would want some statuary about! Не мешало бы здесь поставить какую-нибудь статую! He came to a standstill between the columns of the doorway into the inner court, and held out his cane inquiringly. Он остановился как вкопанный между колоннами внутреннего дворика и с недоумевающим видом поднял трость. What was this to be-this vestibule, or whatever they called it? - А здесь что будет, в этом вестибюле, или как это называется? But gazing at the skylight, inspiration came to him. "Ah! the billiard-room!" - Суизин взглянул на стеклянный потолок, и вдруг его осенило: - А-а! бильярдная! When told it was to be a tiled court with plants in the centre, he turned to Irene: Услышав, что здесь будет мощеный двор с клумбой посередине, он повернулся к Ирэн: "Waste this on plants? - Загубить столько места под цветы? You take my advice and have a billiard table here!" Послушайтесь моего совета и поставьте здесь бильярд! Irene smiled. Ирэн улыбнулась. She had lifted her veil, banding it like a nun's coif across her forehead, and the smile of her dark eyes below this seemed to Swithin more charming than ever. Она подняла вуаль, повязав ее вокруг лба, как монашескую косынку, и темные глаза, улыбавшиеся из-под белой вуали, показались Суизину еще более очаровательными. He nodded. Он кивнул. She would take his advice he saw. Он знает, что Ирэн последует его совету. He had little to say of the drawing or dining-rooms, which he described as "spacious"; but fell into such raptures as he permitted to a man of his dignity, in the wine-cellar, to which he descended by stone steps, Bosinney going first with a light. Мало что найдя сказать о гостиной и столовой, Суизин отметил лишь, что комнаты эти "поместительные", зато пришел в восторг -насколько ему позволяло чувство собственного достоинства - от винного погреба, куда он спустился по каменным ступенькам вслед за Босини, освещавшим путь фонарем. "You'll have room here," he said, "for six or seven hundred dozen-a very pooty little cellar!" - Здесь хватит места для шести - семисот дюжин, -сказал Суизин, солидный погребок! Bosinney having expressed the wish to show them the house from the copse below, Swithin came to a stop. Босини выразил желание показать им дом с опушки рощицы под откосом, но Суизин решительно остановился. "There's a fine view from here," he remarked; "you haven't such a thing as a chair?" - Отсюда тоже прекрасный вид, - сказал он, - у вас тут найдется что-нибудь вроде стула? A chair was brought him from Bosinney's tent. Стул принесли из палатки Босини. "You go down," he said blandly; "you two! - Вы ступайте, - кротко сказал он, - ступайте вдвоем! I'll sit here and look at the view." А я посижу здесь, полюбуюсь видом. He sat down by the oak tree, in the sun; square and upright, with one hand stretched out, resting on the nob of his cane, the other planted on his knee; his fur coat thrown open, his hat, roofing with its flat top the pale square of his face; his stare, very blank, fixed on the landscape. Суизин сел под дубом, на солнышке: квадратный, прямой, он вытянул одну руку, опиравшуюся на трость, другую положил на колени; меховое пальто нараспашку, плоские поля цилиндра, как кровля, нависшая над бледным квадратом его лица; взгляд неподвижный, пустой, устремленный на расстилавшийся перед ним вид. He nodded to them as they went off down through the fields. Суизин закивал головой, глядя, как они идут полем внизу. He was, indeed, not sorry to be left thus for a quiet moment of reflection. В сущности говоря, нечего жалеть, что его оставили одного посидеть спокойно и подумать. The air was balmy, not too much heat in the sun; the prospect a fine one, a remarka.... Воздух был мягкий, на солнце не очень припекало, вид отсюда прекрасный, замеча... His head fell a little to one side; he jerked it up and thought: Odd! Его голова склонилась немного набок. Он встрепенулся и подумал: "Странно! He-ah! Я, кажется..." They were waving to him from the bottom! Они машут ему снизу! He put up his hand, and moved it more than once. Он поднял руку и тоже помахал им. They were active-the prospect was remar.... "Вон куда забрались, вид заме..." His head fell to the left, he jerked it up at once; it fell to the right. It remained there; he was asleep. Г олова у него склонилась влево; он снова встрепенулся; голова склонилась вправо и так и осталась: он спал. And asleep, a sentinel on the-top of the rise, he appeared to rule over this prospect-remarkable-like some image blocked out by the special artist, of primeval Forsytes in pagan days, to record the domination of mind over matter! И спящий Суизин, страж на вершине холма, царил над, этим видом - замечательным! - как некое изваяние, высеченное художником в далекие языческие времена по заказу первобытного Форсайта в знак торжества духа над материей! And all the unnumbered generations of his yeoman ancestors, wont of a Sunday to stand akimbo surveying their little plots of land, their grey unmoving eyes hiding their instinct with its hidden roots of violence, their instinct for possession to the exclusion of all the world-all these unnumbered generations seemed to sit there with him on the top of the rise. И все его бесчисленные предки, которые по воскресным дням выходили, бывало, подбоченясь, окинуть свои поля взглядом серых неподвижных глаз, таивших захватнический инстинкт, инстинкт обладания, исключавший все интересы, кроме своих собственных, - все эти бесчисленные поколения, казалось, собрались вокруг Суизина на вершине холма. But from him, thus slumbering, his jealous Forsyte spirit travelled far, into God-knows-what jungle of fancies; with those two young people, to see what they were doing down there in the copse-in the copse where the spring was running riot with the scent of sap and bursting buds, the song of birds innumerable, a carpet of bluebells and sweet growing things, and the sun caught like gold in the tops of the trees; to see what they were doing, walking along there so close together on the path that was too narrow; walking along there so close that they were always touching; to watch Irene's eyes, like dark thieves, stealing the heart out of the spring. Но жадный форсайтский дух Суизина бодрствовал; он пустился в далекое странствование по неведомым чащам фантазии, вслед за теми двумя, посмотреть, что они делают в роще - в той роще, которую Весна наполнила запахом земли и набухающих почек, пением птиц без числа, полчищем колокольчиков и нежной молодой травы, золотом! солнца, разлившимся по верхушкам деревьев; посмотреть, как те двое идут рядом, плечо к плечу, по узкой тропинке, идут так близко, что то и дело касаются друг друга; заглянуть в темные глаза Ирэн, от которых Весна, словно от воришек, не уберегла своего сердца. And a great unseen chaperon, his spirit was there, stopping with them to look at the little furry corpse of a mole, not dead an hour, with his mushroom-and-silver coat untouched by the rain or dew; watching over Irene's bent head, and the soft look of her pitying eyes; and over that young man's head, gazing at her so hard, so strangely. И дух его, как незримый страж, останавливался вместе с ними взглянуть на мертвый пушистый комочек крота, серебристую шкурку которого еще не тронули ни роса, ни дождь; посмотреть на склоненную голову Ирэн, на ее мягкие, подернувшиеся грустью глаза; на молодого человека, не сводившего с нее пристального, странного взгляда. Walking on with them, too, across the open space where a wood-cutter had been at work, where the bluebells were trampled down, and a trunk had swayed and staggered down from its gashed stump. Дух Суизина шел с ними дальше, через вырубку, расчищенную топором дровосека, по смятому ковру колокольчиков, мимо срубленного дерева, лежавшего рядом с зияющим раной пнем. Climbing it with them, over, and on to the very edge of the copse, whence there stretched an undiscovered country, from far away in which came the sounds, 'Cuckoo-cuckoo!' Вместе с ними перелез через упавший ствол и отправился дальше, к опушке, откуда открывалась неведомая страна, издалека славшая им свое "ку-ку! ку-ку!" Silent, standing with them there, and uneasy at their silence! Молча стоит он рядом с ними, встревоженный их молчанием! Very queer, very strange! Очень странно, очень подозрительно! Then back again, as though guilty, through the wood-back to the cutting, still silent, amongst the songs of birds that never ceased, and the wild scent-hum! what was it-like that herb they put in-back to the log across the path.... Потом назад, словно виноватый, через рощицу, назад к вырубке, все еще молча, среди пения птиц, не затихавших ни на минуту, среди буйных запахов... гм! чем это пахнет? Похоже на ту травку, которую кладут в... And then unseen, uneasy, flapping above them, trying to make noises, his Forsyte spirit watched her balanced on the log, her pretty figure swaying, smiling down at that young man gazing up with such strange, shining eyes, slipping now-a-ah! falling, o-oh! sliding-down his breast; her soft, warm body clutched, her head bent back from his lips; his kiss; her recoil; his cry: Нажал к стволу, лежавшему поперек тропинки. А потом дух Суизина - невидимый, тревожный -носится, стараясь прошуметь крыльями у них над головой, видит, как она встает на упавшее дерево, ее прекрасное тело чуть покачивается, она улыбается молодому человеку, а он смотрит на нее странными, сияющими глазами; вот она скользит а! падает ему на грудь - а-ах! ее мягкое теплое тело в его объятиях, лицо прячется от его губ; поцелуй; она отпрянула назад; возглас: "You must know-I love you!" "Вы же знаете, я люблю вас!" Must know-indeed, a pretty...? Она знает - вот как? Love! Любовь! Hah! Ха! Swithin awoke; virtue had gone out of him. Суизин проснулся, чувствуя себя совершенно разбитым. He had a taste in his mouth. Во рту неприятный вкус. Where was he? Где это он? Damme! Ах черт! He had been asleep! Заснул! He had dreamed something about a new soup, with a taste of mint in it. Ему снился какой-то новый суп, пахнувший мятой. Those young people-where had they got to? Где эти двое? Куда они забрались? His left leg had pins and needles. Левая нога у него затекла. "Adolf!" - Адольф! The rascal was not there; the rascal was asleep somewhere. Этого бездельника тоже нет; бездельник спит где-нибудь! He stood up, tall, square, bulky in his fur, looking anxiously down over the fields, and presently he saw them coming. Он вытянулся во весь рост, квадратный, массивный в меховом пальто, тревожно посмотрел вниз, на поле, и вскоре увидел их. Irene was in front; that young fellow-what had they nicknamed him-'The Buccaneer?' looked precious hangdog there behind her; had got a flea in his ear, he shouldn't wonder. Ирэн шла впереди; этот молодчик - как его прозвали? "пират"? - с унылым видом плелся сзади: ему, должно быть, здорово влетело. Serve him right, taking her down all that way to look at the house! Поделом! Нечего было таскать ее бог знает куда, чтобы посмотреть на дом! The proper place to look at a house from was the lawn. На любой дом лучше всего смотреть с лужайки. They saw him. Они заметили его. He extended his arm, and moved it spasmodically to encourage them. Он поднял руку и судорожно замахал им. But they had stopped. Но они остановились. What were they standing there for, talking-talking? Зачем остановились? О чем они говорят, говорят без конца? They came on again. Вот опять пошли. She had been, giving him a rub, he had not the least doubt of it, and no wonder, over a house like that-a great ugly thing, not the sort of house he was accustomed to. Она, должно быть, отчитывает его, у Суиэина нет на этот счет никаких сомнений: за такой дом следует отчитать - экая уродина, он таких домов и не видывал. He looked intently at their faces, with his pale, immovable stare. Суизин воззрился на их лица белесыми неподвижными глазами. That young man looked very queer! У этого молодчика очень странный вид! "You'll never make anything of this!" he said tartly, pointing at the mansion;-"too newfangled!" - Ничего хорошего у вас не получится! -брюзгливо сказал он, показывая на дом. -Слишком новомодно! Bosinney gazed at him as though he had not heard; and Swithin afterwards described him to Aunt Hester as "an extravagant sort of fellow very odd way of looking at you-a bumpy beggar!" Босини посмотрел на Суизина, как будто не слыша его слов. И Суизин впоследствии описал его тете Эстер так: "Экстравагантная личность! Весьма странная манера смотреть на своего собеседника... Корявый субъект!" What gave rise to this sudden piece of psychology he did not state; possibly Bosinney's, prominent forehead and cheekbones and chin, or something hungry in his face, which quarrelled with Swithin's conception of the calm satiety that should characterize the perfect gentleman. Что дало ему повод к таким психологическим прозрениям, Суизин не сказал; возможно, виной тому были крутой лоб, выдающиеся скулы и подбородок Босини или какое-то голодное выражение его лица, что в корне расходилось с представлением Суизина о той спокойной сытости, которая является неотъемлемым качеством истого джентльмена. He brightened up at the mention of tea. Он оживился при упоминании о чае. He had a contempt for tea-his brother Jolyon had been in tea; made a lot of money by it-but he was so thirsty, and had such a taste in his mouth, that he was prepared to drink anything. Правда, чай презренный напиток Джолион торговал чаем и нажил на нем большие деньги, -но теперь, чувствуя жажду и неприятный вкус во рту, Суизин был готов пить все что угодно. He longed to inform Irene of the taste in his mouth-she was so sympathetic-but it would not be a distinguished thing to do; he rolled his tongue round, and faintly smacked it against his palate. Ему очень хотелось рассказать Ирэн, какой у него неприятный вкус во рту - она всегда ему сочувствует, - "но говорить на такие темы не принято; он провел языком по деснам и легонько прищелкнул им о небо. In a far corner of the tent Adolf was bending his cat-like moustaches over a kettle. В углу палатки Адольф возился с чайником, склонив над ним свои кошачьи усы. He left it at once to draw the cork of a pint-bottle of champagne. Как только они вошли, он оставил чайник и занялся бутылкой шампанского. Swithin smiled, and, nodding at Bosinney, said: Суизин улыбнулся и, кивнув в сторону Босини, сказал: "Why, you're quite a Monte Cristo!" - Да вы настоящий Монте-Кристо! This celebrated novel-one of the half-dozen he had read-had produced an extraordinary impression on his mind. Этот знаменитый роман, одна из пяти-шести книг, прочитанных Суизином, произвел на него неизгладимое впечатление. Taking his glass from the table, he held it away from him to scrutinize the colour; thirsty as he was, it was not likely that he was going to drink trash! Взяв со стола бокал, Суизин отставил руку, разглядывая вино на свет: хоть он и чувствует сильную жажду, но всякую бурду пить не станет! Then, placing it to his lips, he took a sip. Затем, поднеся бокал к губам, сделал глоток. "A very nice wine," he said at last, passing it before his nose; "not the equal of my Heidsieck!" - Хорошее вино, - сказал он наконец, водя бокалом перед самым носом, - но далеко до моего Хайдсика! It was at this moment that the idea came to him which he afterwards imparted at Timothy's in this nutshell: В эту минуту у него и мелькнула мысль, которую позднее, уже у Тимоти, он изложил так: "I shouldn't wonder a bit if that architect chap were sweet upon Mrs. Soames!" - Ни капельки бы не удивился, если бы мне сказали, что этот архитектор неравнодушен к миссис Сомс! And from this moment his pale, round eyes never ceased to bulge with the interest of his discovery. И с этих пор его белесые круглые глаза уже не покидало выражение любопытства, рожденного таким интересным открытием. "The fellow," he said to Mrs. Septimus, "follows her about with his eyes like a dog-the bumpy beggar! - Он смотрел на нее как собачонка, - рассказывал Суизин миссис Смоллm - корявый субъект. I don't wonder at it-she's a very charming woman, and, I should say, the pink of discretion!" И ничего удивительного - она очаровательная женщина и, надо отдать ей должное, скромна, как полевой цветок! A vague consciousness of perfume caging about Irene, like that from a flower with half-closed petals and a passionate heart, moved him to the creation of this image. - Смутное воспоминание об аромате, исходившем от Ирэн, как от цветка, который прикрывает лепестками свое благоухающее сердце, исторгло из Суизина этот образ. "But I wasn't sure of it," he said, "till I saw him pick up her handkerchief." - Но я не был окончательно уверен в этом, пока не заметил, как он поднял ее платок. Mrs. Small's eyes boiled with excitement. Глаза миссис Смолл загорелись от волнения. "And did he give it her back?" she asked. - И отдал ей? - спросила она. "Give it back?" said Swithin: - Отдал?! - сказал Суизин. "I saw him slobber on it when he thought I wasn't looking!" - Так и присосался к нему - воображал, что я ничего не вижу. Mrs. Small gasped-too interested to speak. У миссис Смолл перехватило дыхание - она лишилась дара речи от любопытства. "But she gave him no encouragement," went on Swithin; he stopped, and stared for a minute or two in the way that alarmed Aunt Hester so-he had suddenly recollected that, as they were starting back in the phaeton, she had given Bosinney her hand a second time, and let it stay there too.... - Но с ее стороны не чувствовалось ни малейшего поощрения... - начал было Суизин, но запнулся и минуты две молча таращил глаза, опять приведя тетю Эстер в замешательство: он вдруг вспомнил, что, уже сидя в фаэтоне, Ирэн вторично подала руку Боснии и к тому же долго не отнимала ее... He had touched his horses smartly with the whip, anxious to get her all to himself. Тогда Суизин лихо стегнул лошадей, не желая ни с кем делиться обществом Ирэн. But she had looked back, and she had not answered his first question; neither had he been able to see her face-she had kept it hanging down. Но она оглянулась и даже не ответила на его первый вопрос; и лица ее Суизин не мог рассмотреть - она опустила голову. There is somewhere a picture, which Swithin has not seen, of a man sitting on a rock, and by him, immersed in the still, green water, a sea-nymph lying on her back, with her hand on her naked breast. Есть где-то картина (Суизин ее, конечно, не видел), на которой изображен человек, сидящий на скале, а рядом с ним, омываемая тихой зеленой волной, положив руку на обнаженную грудь, лежит морская нимфа. She has a half-smile on her face-a smile of hopeless surrender and of secret joy. Легкая улыбка блуждает на ее губах - улыбка, которая говорит о полной покорности и о затаенном счастье. Seated by Swithin's side, Irene may have been smiling like that. Может быть, и Ирэн улыбалась той же улыбкой, сидя рядом с Суизином. When, warmed by champagne, he had her all to himself, he unbosomed himself of his wrongs; of his smothered resentment against the new chef at the club; his worry over the house in Wigmore Street, where the rascally tenant had gone bankrupt through helping his brother-in-law as if charity did not begin at home; of his deafness, too, and that pain he sometimes got in his right side. Разомлев от шампанского, чувствуя, что теперь уж он завладел Ирэн полностью, Суизин поделился с ней всеми своими горестями: глухим раздражением, которое вызывал у него новый шеф в клубе; беспокойством по поводу дома на Уигмор-стрит, съемщик которого разорился, подлец, помогая своему зятю - заботился бы лучше о своих собственных делах; пожаловался и на глухоту и на боль в правом боку. She listened, her eyes swimming under their lids. Она слушала, и в ее полузакрытых глазах стояли слезы. He thought she was thinking deeply of his troubles, and pitied himself terribly. Суизин решил, что его горести повергли Ирэн в глубокое раздумье, и ему стало ужасно жалко самого себя. Yet in his fur coat, with frogs across the breast, his top hat aslant, driving this beautiful woman, he had never felt more distinguished. И вместе с тем меховое пальто на шелковых шнурах через всю грудь, цилиндр, сдвинутый набекрень, и красивая женщина, сидевшая в его фаэтоне, придавали ему такую элегантность, какой он не чувствовал в себе еще никогда в жизни. A coster, however, taking his girl for a Sunday airing, seemed to have the same impression about himself. Но какой-то лавочник, выехавший со своей девицей на воскресное катанье, был о себе, по-видимому, столь же высокого мнения. This person had flogged his donkey into a gallop alongside, and sat, upright as a waxwork, in his shallopy chariot, his chin settled pompously on a red handkerchief, like Swithin's on his full cravat; while his girl, with the ends of a fly-blown boa floating out behind, aped a woman of fashion. Этот субъект разогнал своего ослика в галоп рядом с фаэтоном Суизина и восседал в таратайке, прямой и неподвижный, словно восковая кукла, величественно уткнув подбородок в красный шарф точь-в-точь, как Суизин свой - в пышный галстук; а девица с развевающимся по ветру потрепанным боа корчила из себя светскую даму. Her swain moved a stick with a ragged bit of string dangling from the end, reproducing with strange fidelity the circular flourish of Swithin's whip, and rolled his head at his lady with a leer that had a weird likeness to Swithin's primeval stare. Ее кавалер помахивал палкой с обрывком веревки на конце, с поразительной точностью воспроизводя взмахи кнута Суизина, и, пяля глаза на свою даму, становился до странности похожим на Суизина с его первобытно-неподвижным взглядом. Though for a time unconscious of the lowly ruffian's presence, Swithin presently took it into his head that he was being guyed. Сначала Суизин не обращал внимания на это ничтожество, но мало-помалу пришел к убеждению, что его передразнивают. He laid his whip-lash across the mares flank. Он стегнул лошадей. The two chariots, however, by some unfortunate fatality continued abreast. Однако оба экипажа, как нарочно, продолжали катиться рядом. Swithin's yellow, puffy face grew red; he raised his whip to lash the costermonger, but was saved from so far forgetting his dignity by a special intervention of Providence. A carriage driving out through a gate forced phaeton and donkey-cart into proximity; the wheels grated, the lighter vehicle skidded, and was overturned. Желтое одутловатое лицо Суизина покраснело; он замахнулся кнутом, чтобы вытянуть лавочника, и только вмешательство провидения уберегло его от недостойного поступка: навстречу из ворот выехала повозка, фаэтон и таратайка столкнулись, задели друг друга колесами, и более легкий экипаж опрокинулся. Swithin did not look round. Суизин даже не оглянулся. On no account would he have pulled up to help the ruffian. Ни за что на свете не станет он останавливать лошадей и помогать этому негодяю. Serve him right if he had broken his neck! Сломал шею? - и поделом. But he could not if he would. Но он не мог бы остановить экипаж, даже если б захотел помочь. The greys had taken alarm. Лошади понесли. The phaeton swung from side to side, and people raised frightened faces as they went dashing past. Фаэтон бросало из стороны в сторону, прохожие поворачивали испуганные лица вслед мчавшимся лошадям. Swithin's great arms, stretched at full length, tugged at the reins. Толстые руки Суизина, вытянутые во всю длину, изо всех сил натягивали вожжи. His cheeks were puffed, his lips compressed, his swollen face was of a dull, angry red. Щеки его надулись, губы были сжаты, одутловатое лицо побагровело от гнева. Irene had her hand on the rail, and at every lurch she gripped it tightly. Ирэн держалась за поручни и при каждом толчке крепко сжимала их рукой. Swithin heard her ask: Суизин расслышал ее голос: "Are we going to have an accident, Uncle Swithin?" - Мы разобьемся, дядя Суизин? He gasped out between his pants: Он ответил, еле переводя дух: "It's nothing; a-little fresh!" - Пустяки, горячатся немного! "I've never been in an accident." - Я первый раз такое испытываю. "Don't you move!" - Не шевелитесь! He took a look at her. - Он покосился на нее. She was smiling, perfectly calm. Она улыбалась и была абсолютно спокойна. "Sit still," he repeated. - Сидите смирно! - повторил он. "Never fear, I'll get you home!" - Не бойтесь, я доставлю вас домой. And in the midst of all his terrible efforts, he was surprised to hear her answer in a voice not like her own: Ив этот момент, когда Суизин напрягал все усилия, чтобы остановить лошадей, его поразили слова Ирэн, произнесенные голосом, непохожим на ее обычный голос: "I don't care if I never get home!" - Мне все равно, попаду я дом или нет! The carriage giving a terrific lurch, Swithin's exclamation was jerked back into his throat. Фаэтон так тряхнуло, что возглас удивления застрял у Суизина в горле. The horses, winded by the rise of a hill, now steadied to a trot, and finally stopped of their own accord. Подъем лошади взяли уже тише, перешли на рысь и, наконец, остановились сами. "When"-Swithin described it at Timothy's-"I pulled 'em up, there she was as cool as myself. - Когда я их остановил, - рассказывал Суизин у Тимоти, - она сидела такая же спокойная, как я сам. God bless my soul! she behaved as if she didn't care whether she broke her neck or not! Черт возьми! Точно ей было совершенно безразлично, сломает она себе шею или не сломает! What was it she said: Как это она сказала? 'I don't care if I never get home?" Leaning over the handle of his cane, he wheezed out, to Mrs. Small's terror: "And I'm not altogether surprised, with a finickin' feller like young Soames for a husband!" "Мне все равно, попаду я домой или нет!" -Наклонясь над своей тростью, он прохрипел к величайшему ужасу миссис Смолл: - И ничего удивительного - с такой деревяшкой вместо мужа, как ваш Сомс! It did not occur to him to wonder what Bosinney had done after they had left him there alone; whether he had gone wandering about like the dog to which Swithin had compared him; wandering down to that copse where the spring was still in riot, the cuckoo still calling from afar; gone down there with her handkerchief pressed to lips, its fragrance mingling with the scent of mint and thyme. Суизин не задумался над тем, что делал Босини, оставшись один после их отъезда, - пошел ли он бродить, как собачонка, с которой Суизин сравнил его; бродить в роще, где все еще бушевала весна, все еще слышался издалека зов кукушки; прижимал ли он к губам платок Ирэн, вдыхая его аромат вместе с запахом мяты и тмина. Gone down there with such a wild, exquisite pain in his heart that he could have cried out among the trees. Бродил ли с болью в сердце, такой острой, такой невыносимой, что вот еще немного и роща услышит его рыдания. Or what, indeed, the fellow had done. В самом деле, что он делал там один? In fact, till he came to Timothy's, Swithin had forgotten all about him. Откровенно говоря, по дороге к Тимоти Суизин успел окончательно забыть о Босини. CHAPTER IV-JAMES GOES TO SEE FOR HIMSELF IV ДЖЕМС РЕШИЛ УБЕДИТЬСЯ СОБСТВЕННЫМИ ГЛАЗАМИ Those ignorant of Forsyte 'Change would not, perhaps, foresee all the stir made by Irene's visit to the house. Люди, не имеющие представления о Форсайтской Бирже, наверное, не смогли бы предугадать то волнение, которое вызвала среди Форсайтов поездка Ирэн в РобинХилл. After Swithin had related at Timothy's the full story of his memorable drive, the same, with the least suspicion of curiosity, the merest touch of malice, and a real desire to do good, was passed on to June. После того как Суизин сделал у Тимоти полный отчет об этом памятном дне, рассказ его, уже с едва уловимым оттенком любопытства, не без легкого коварства, но с искренним желанием сделать добро, был передан Джун. "And what a dreadful thing to say, my dear!" ended Aunt Juley; "that about not going home. - Ты только подумай; милочка, какой ужас! -закончила тетя Джули. Заявить, что ей не хочется ехать домой! What did she mean?" Что это значит? It was a strange recital for the girl. Рассказ тетки показался Джун диким. She heard it flushing painfully, and, suddenly, with a curt handshake, took her departure. Она выслушала его, мучительно краснея, и вдруг поднялась, быстро пожала тете Джули руку и ушла. "Almost rude!" Mrs. Small said to Aunt Hester, when June was gone. - Она прямо-таки груба! - сказала миссис Смолл тете Эстер после ухода внучки. The proper construction was put on her reception of the news. То, как Джун восприняла эту новость, получило соответствующее истолкование. She was upset. Она взволновалась. Something was therefore very wrong. Значит, там происходит что-то неладное. Odd! Странно! She and Irene had been such friends! Ведь они с Ирэн были такими друзьями! It all tallied too well with whispers and hints that had been going about for some time past. Все это слишком хорошо подтверждало те намеки и слухи, которые циркулировали последнее время. Recollections of Euphemia's account of the visit to the theatre-Mr. Bosinney always at Soames's? Вспоминался рассказ Юфимии о театре... Мистер Босини постоянно бывает у Сомса? Oh, indeed! Вот как? Yes, of course, he would be about the house! Впрочем, конечно, что ж тут удивительного - ведь он строит дом! Nothing open. Обо всем говорилось обиняками. Only upon the greatest, the most important provocation was it necessary to say anything open on Forsyte 'Change. Необходимость говорить открыто возникала на Форсайтской Бирже только в крайних, совершенно исключительных случаях. This machine was too nicely adjusted; a hint, the merest trifling expression of regret or doubt, sufficed to set the family soul so sympathetic-vibrating. Аппарат этот был слишком хорошо налажен: малейшего намека, выраженного мимоходом сожаления или недоверия было достаточно, чтобы душа семьи - такая отзывчивая - заволновалась. No one desired that harm should come of these vibrations-far from it; they were set in motion with the best intentions, with the feeling, that each member of the family had a stake in the family soul. Никто из Форсайтов не хотел, чтобы это волнение причинило комунибудь неприятность - совсем нет; они действовали с самыми лучшими намерениями в твердой уверенности, что каждый из них связан крепкими узами с душой семьи. And much kindness lay at the bottom of the gossip; it would frequently result in visits of condolence being made, in accordance with the customs of Society, thereby conferring a real benefit upon the sufferers, and affording consolation to the sound, who felt pleasantly that someone at all events was suffering from that from which they themselves were not suffering. И в основе всех пересудов лежала доброта; она проскальзывала в визитах, которые наносились с целью проявить участие, согласно лучшим обычаям общества, оказать истинное благодеяние страждущим, а заодно утешиться мыслью, что люди страдают от того, от чего не страдаю я сам. In fact, it was simply a desire to keep things well-aired, the desire which animates the Public Press, that brought James, for instance, into communication with Mrs. Septimus, Mrs. Septimus, with the little Nicholases, the little Nicholases with who-knows-whom, and so on. В сущности говоря, только потребность "провентилировать вопрос", потребность, на которой держится и наша пресса, привела, например, Джемса к миссис Септимус, миссис Септимус к детям Николаев, детей Николаса к кому-то еще и так далее, и так далее. That great class to which they had risen, and now belonged, demanded a certain candour, a still more certain reticence. Великий класс, принявший Форсайтов в свое лоно как полноправных членов, требовал от них большой прямоты и еще большей сдержанности. This combination guaranteed their membership. Такое сочетание обеспечивало им право на участие в жизни этого великого класса. Many of the younger Forsytes felt, very naturally, and would openly declare, that they did not want their affairs pried into; but so powerful was the invisible, magnetic current of family gossip, that for the life of them they could not help knowing all about everything. Форсайтская молодежь, как и следовало ожидать, в большинстве случаев восставала против контроля над собой, часто заявляя об атом совершенно открыто; но не приметный для глаза магнетический ток семейных пересудов обладал такой силой, что они просто не могли не знать друг о друге всей подноготной. It was felt to be hopeless. Оставалось только махнуть рукой и подчиниться. One of them (young Roger) had made an heroic attempt to free the rising generation, by speaking of Timothy as an 'old cat.' Один из них (молодой Роджер) сделал героическую попытку высвободить молодое поколение из-под ига и наззал Тимоти "старым хрычом". The effort had justly recoiled upon himself; the words, coming round in the most delicate way to Aunt Juley's ears, were repeated by her in a shocked voice to Mrs. Roger, whence they returned again to young Roger. Отдача после такого выстрела дала себя почувствовать немедленно же: слова его в самой деликатной форме были переданы тете Джули, которая возмущенным голосом повторила их миссис Роджер, и отсюда уже они вернулись к молодому Роджеру. And, after all, it was only the wrong-doers who suffered; as, for instance, George, when he lost all that money playing billiards; or young Roger himself, when he was so dreadfully near to marrying the girl to whom, it was whispered, he was already married by the laws of Nature; or again Irene, who was thought, rather than said, to be in danger. И ведь в конце концов страдания выпадали только на долю тех, кто поступал дурно: например, на долю Джорджа, проигравшего такие деньги на бильярде, или того же молодого Роджера, который чуть не женился на девушке, по слухам, уже связанной с ним узами естества, или опять же на долю Ирэн, которая, как все думали, хоть и не произносили этого вслух, ступила на опасный путь. All this was not only pleasant but salutary. Семейные толки приносили с собой не только удовольствие, но и пользу. And it made so many hours go lightly at Timothy's in the Bayswater Road; so many hours that must otherwise have been sterile and heavy to those three who lived there; and Timothy's was but one of hundreds of such homes in this City of London-the homes of neutral persons of the secure classes, who are out of the battle themselves, and must find their reason for existing, in the battles of others. Столько часов пробежало незаметно в доме Тимоти на Бэйсуотер-Род - часов, которые могли бы показаться и пустыми и долгими для троих его обитателей, а в необъятном Лондоне дом Тимоти был всего-навсего одним из сотен домов, где живут нейтральные представители обеспеченного класса, те, что уже не участвуют в битвах и ищут оправдания своей жизни в интересе к битвам других людей. But for the sweetness of family gossip, it must indeed have been lonely there. Тоскливым было бы существование на Бэйсуотер-Род, если бы лишить его сладости семейных сплетен. Rumours and tales, reports, surmises-were they not the children of the house, as dear and precious as the prattling babes the brother and sisters had missed in their own journey? Слухи и толки, пересуды, предположения наполняли дом жизнью, были дороги и милы сердцу, как те малютки, лепета которых не хватало брату и сестрам на их жизненном пути. To talk about them was as near as they could get to the possession of all those children and grandchildren, after whom their soft hearts yearned. Разговоры ближе всего подводили к обладанию этими детьми и внуками, к которым страстно тянулись их добрые сердца. For though it is doubtful whether Timothy's heart yearned, it is indubitable that at the arrival of each fresh Forsyte child he was quite upset. Правда, вряд ли сердце Тимоти тянулось так уж страстно, но достоверно известно, что появление на свет новых Форсайтов совершенно выводило его из равновесия. Useless for young Roger to say, Напрасно молодой Роджер говорит: "Old cat!" for Euphemia to hold up her hands and cry: "Старый хрыч! ", напрасно Юфимия всплескивает руками: "Oh! those three!" and break into her silent laugh with the squeak at the end. "Ох, уж эта троица! ", заливается беззвучным смехом и взвизгивает. Useless, and not too kind. Напрасно, и не так уж хорошо с их стороны. The situation which at this stage might seem, and especially to Forsyte eyes, strange-not to say 'impossible'-was, in view of certain facts, not so strange after all. Положение, создавшееся к этому времени, могло показаться, особенно на взгляд Форсайтов, странным, чтобы не сказать "немыслимым", однако, учитывая некоторые факты, придется признать, что ничего странного в нем не было. Some things had been lost sight of. Кое-что Форсайты упускали из виду. And first, in the security bred of many harmless marriages, it had been forgotten that Love is no hot-house flower, but a wild plant, born of a wet night, born of an hour of sunshine; sprung from wild seed, blown along the road by a wild wind. И прежде всего, привыкнув к степенности благополучных браков, они забывали, что Любовь не тепличный цветок, а свободное растение, рожденное сырой ночью, рожденное мигом солнечного тепла, поднявшееся из свободного семени, брошенного возле дороги свободным ветром. A wild plant that, when it blooms by chance within the hedge of our gardens, we call a flower; and when it blooms outside we call a weed; but, flower or weed, whose scent and colour are always, wild! Свободное растение, которое мы зовем цветком, если волей случая оно распускается у нас в саду, зовем плевелом, если оно распускается на воле; но цветок это или плевел - в запахе его и красках всегда свобода! And further-the facts and figures of their own lives being against the perception of this truth-it was not generally recognised by Forsytes that, where, this wild plant springs, men and women are but moths around the pale, flame-like blossom. Кроме того - факты и цифры, из которых складывалась жизнь Форсайтов, мешали им осознать эту истину, - они не всегда понимали, что стоит только подняться этому свободному растению, как люди, словно мошки, летят на бледный язычок его пламени. It was long since young Jolyon's escapade-there was danger of a tradition again arising that people in their position never cross the hedge to pluck that flower; that one could reckon on having love, like measles, once in due season, and getting over it comfortably for all time-as with measles, on a soothing mixture of butter and honey-in the arms of wedlock. История с молодым Джолионом отошла далеко в прошлое: они снова были готовы считать, что люди их круга не выходят за ограду, чтобы сорвать этот цветок; что любовь - это нечто вроде кори, настигающей человека в положенное время, с тем чтобы он отделался от нее раз и навсегда и, излечившись от любви, как от кори, целительной смесью из масла и меда, обрел спокойствие в брачном союзе. Of all those whom this strange rumour about Bosinney and Mrs. Soames reached, James was the most affected. Странные слухи, ходившие о Боснии и миссис Сомс, никого так не волновали, как Джемса. He had long forgotten how he had hovered, lanky and pale, in side whiskers of chestnut hue, round Emily, in the days of his own courtship. Джемс забыл то время, когда, худой, с рыжеватыми бакенбардами, обрамлявшими его бледное лицо, он неотступно следовал за Эмили в дни своего сватовства. He had long forgotten the small house in the purlieus of Mayfair, where he had spent the early days of his married life, or rather, he had long forgotten the early days, not the small house,-a Forsyte never forgot a house-he had afterwards sold it at a clear profit of four hundred pounds. Забыл и маленький домик около Мейфера [7], где он провел первые дни после женитьбы, точнее, забыл первые дни, но не домик - Форсайт никогда не забудет дома; впоследствии Джемс продал его с прибылью в четыреста фунтов чистых. He had long forgotten those days, with their hopes and fears and doubts about the prudence of the match (for Emily, though pretty, had nothing, and he himself at that time was making a bare thousand a year), and that strange, irresistible attraction which had drawn him on, till he felt he must die if he could not marry the girl with the fair hair, looped so neatly back, the fair arms emerging from a skin-tight bodice, the fair form decorously shielded by a cage of really stupendous circumference. Джемс давно забыл то время, полное надежд и страхов и сомнений относительно благоразумия такого брака (у хорошенькой Эмили не было денег, а сам он зарабатывал какую-нибудь тысячу в год), и то странное, непреодолимое чувство, которое овладело им с такой силой, что ему не оставалось ничего другого, как умереть или жениться на этой девушке с прекрасными волосами, собранными на затылке жгутом, прекрасными плечами, выступавшими над плотно облегающим ее грудь корсажем, прекрасной фигуркой, запрятанной в клетку криколина Необъятной ширины. James had passed through the fire, but he had passed also through the river of years which washes out the fire; he had experienced the saddest experience of all-forgetfulness of what it was like to be in love. В свое время Джемс прошел сквозь горнило любви, но он прошел и сквозь поток долгих лет, потушивших огонь в этом горниле, он принял от жизни самый печальный дар ее - забыл, что такое любовь. Forgotten! Забыл! Forgotten so long, that he had forgotten even that he had forgotten. Забыл так основательно, что забыл и то, что все уже забыто. And now this rumour had come upon him, this rumour about his son's wife; very vague, a shadow dodging among the palpable, straightforward appearances of things, unreal, unintelligible as a ghost, but carrying with it, like a ghost, inexplicable terror. He tried to bring it home to his mind, but it was no more use than trying to apply to himself one of those tragedies he read of daily in his evening paper. И вдруг до него дошли слухи, слухи о жене сына. Смутные, они пронеслись тенью среди осязаемого, понятного мира вещей; странные, неуловимые, они казались призраками и, подобно призракам, вселяли необъяснимый страх, Джемс пытался разобраться в этих слухах, но с таким же успехом он мог бы применить к себе одну из тех житейских драм, которые ежедневно Попадаются в вечерних газетах. He simply could not. Он просто был не в состоянии понять, в чем тут дело. There could be nothing in it. It was all their nonsense. Все это пустяки Все это глупые выдумки. She didn't get on with Soames as well as she might, but she was a good little thing-a good little thing! У нее не такие гладкие отношения с Сомсом, какие могли бы быть, но она милая, славная женщина - милая, славная! Like the not inconsiderable majority of men, James relished a nice little bit of scandal, and would say, in a matter-of-fact tone, licking his lips, Подобно значительному большинству людей. Джемс любил посмаковать скандальные истории, и нередко можно было услышать, как он, облизнув губы, деловито отпускав такое замечание: "Yes, yes-she and young Dyson; they tell me they're living at Monte Carlo!" "Да-да, она с молодым Дайсоном; говорят, их видели в Монте-Карло!" But the significance of an affair of this sort-of its past, its present, or its future-had never struck him. What it meant, what torture and raptures had gone to its construction, what slow, overmastering fate had lurked within the facts, very naked, sometimes sordid, but generally spicy, presented to his gaze. Но над подлинным значением таких историй - над тем, как они начинаются, как протекают и что ждет их в будущем - он никогда не задумывался; он не знал, что таилось под ними, из каких мук и восторгов они складывались, какой медлительный грозный рок вырастал за этими иногда неприглядными в своей наготе, но большей частью пикантными фактами, которые открывались его взору. He was not in the habit of blaming, praising, drawing deductions, or generalizing at all about such things; he simply listened rather greedily, and repeated what he was told, finding considerable benefit from the practice, as from the consumption of a sherry and bitters before a meal. Он не порицал, не хвалил, таких историй, не делал из них каких-либо выводов или обобщающих заключений, а просто жадно прислушивался к ним и повторял то, что слышал, получая от этих пересудов большое удовольствие, как от предобеденной рюмки хереса или английской горькой. Now, however, that such a thing-or rather the rumour, the breath of it-had come near him personally, he felt as in a fog, which filled his mouth full of a bad, thick flavour, and made it difficult to draw breath. Теперь же, когда самого Джемса коснулось нечто подобное, вернее - какой-то слух, легчайшие намеки, он почувствовал себя, точно в тумане, который наполняет рот чем-то тошнотворным и липким и мешает дышать. A scandal! Скандал! A possible scandal! Это грозит скандалом! To repeat this word to himself thus was the only way in which he could focus or make it thinkable. Только повторяя это слово, мог Джемс сосредоточиться на нем, вникнуть в его смысл. He had forgotten the sensations necessary for understanding the progress, fate, or meaning of any such business; he simply could no longer grasp the possibilities of people running any risk for the sake of passion. Он забыл уже те ощущения, без которых нельзя понять развития, судьбы и сущности подобных событий, ему уже не дано было знать, что люди могут идти на риск ради страсти. Amongst all those persons of his acquaintance, who went into the City day after day and did their business there, whatever it was, and in their leisure moments bought shares, and houses, and ate dinners, and played games, as he was told, it would have seemed to him ridiculous to suppose that there were any who would run risks for the sake of anything so recondite, so figurative, as passion. Одно предположение, будто среди его знакомых, тех, что изо дня в день ходят в Сити и вершат там свои дела, а в свободное время покупают акции, дома, обедают, может быть, даже играют в карты, одно предположение, что среди них найдется человек, способный рисковать ради такой непонятной, такой фантастической вещи, как страсть, показалось бы ему просто нелепым. Passion! Страсть! He seemed, indeed, to have heard of it, and rules such as Действительно, он кое-что слышал о ней, и такие правила, как 'A young man and a young woman ought never to be trusted together' were fixed in his mind as the parallels of latitude are fixed on a map (for all Forsytes, when it comes to 'bed-rock' matters of fact, have quite a fine taste in realism); but as to anything else-well, he could only appreciate it at all through the catch-word 'scandal.' "Никогда нельзя оставлять вдвоем молодого мужчину и молодую женщину", залегли у него в мозгу, точно параллели на географической карте (когда дело касается "основы основ", Форсайты обнаруживают подлинный вкус в реалистическом подходе к жизни), но все, что начиналось дальше, Джемс воспринимал только через магическое слово "скандал". Ah! but there was no truth in it-could not be. Да нет! Это неправда, этого не может быть. He was not afraid; she was really a good little thing. Он и не думает тревожиться. Ирэн - славная, милая женщина. But there it was when you got a thing like that into your mind. Но стоит только подпустить к себе такие мысли -и кончено! And James was of a nervous temperament-one of those men whom things will not leave alone, who suffer tortures from anticipation and indecision. Характер у Джемса был беспокойный - он принадлежал к тому типу людей, которым нелегко отделаться от раз запавшего в голову подозрения и которые мучаются тревожными предчувствиями и собственной нерешительностью. For fear of letting something slip that he might otherwise secure, he was physically unable to make up his mind until absolutely certain that, by not making it up, he would suffer loss. Боясь выпустить из рук что-то такое, что можно было бы удержать, действуй ты иным способом, Джемс просто физически не мог прийти к определенному решению без твердой веры в то, что всякий иной путь привел бы его к потерям. In life, however, there were many occasions when the business of making up his mind did not even rest with himself, and this was one of them. Однако в жизни Джемса было много таких случаев, когда окончательное решение зависело не от него. Так случилось и на этот раз. What could he do? Что предпринять? Talk it over with Soames? Поговорить с Сомсом? That would only make matters worse. Но этим только испортишь дело. And, after all, there was nothing in it, he felt sure. Да в конце концов все это пустяки, он уверен, что пустяки. It was all that house. Всему причиной дом. He had mistrusted the idea from the first. Эта затея не нравилась ему с самого начала. What did Soames want to go into the country for? Зачем Сомсу понадобилось перебираться за город? And, if he must go spending a lot of money building himself a house, why not have a first-rate man, instead of this young Bosinney, whom nobody knew anything about? Наконец, если ему так уж хочется швырять деньги яа постройку дома, почему не пригласить первоклассного архитектора вместо этого Боснии, о котором никто ничего не знает толком? He had told them how it would be. Он ведь предупреждал. And he had heard that the house was costing Soames a pretty penny beyond what he had reckoned on spending. Вот теперь говорят, что постройка обойдется Сомсу куда дороже, чем он рассчитывал. This fact, more than any other, brought home to James the real danger of the situation. Последнее обстоятельство больше всего остального и помогло Джемсу уяснить всю опасность положения. It was always like this with these 'artistic' chaps; a sensible man should have nothing to say to them. С этими "талантами" всегда так; разумному человеку не стоит с ними и связываться. He had warned Irene, too. Он ведь и Ирэн предостерегал. And see what had come of it! Вот смотрите теперь, что получилось! And it suddenly sprang into James's mind that he ought to go and see for himself. И вдруг Джемса осенило: надо поехать в Робин-Хилл я убедиться во всем собственными глазами. In the midst of that fog of uneasiness in which his mind was enveloped the notion that he could go and look at the house afforded him inexplicable satisfaction. Мысль, что можно самому взглянуть на этот дом, рассеяла тревогу, обволакивавшую Джемса, как туман, и почему-то доставила ему удовольствие. It may have been simply the decision to do something-more possibly the fact that he was going to look at a house-that gave him relief. Душевный покой принесло ему, вероятно, само решение предпринять что-то - точнее, съездить и посмотреть какой-то дом. He felt that in staring at an edifice of bricks and mortar, of wood and stone, built by the suspected man himself, he would be looking into the heart of that rumour about Irene. Джемсу казалось, что, всматриваясь в здание из кирпича и известки, из камня и дерева - в то самое здание, которое выстроила эта подозрительная личность, он проникнет в тайну слухов, ходивших вокруг имени Ирэн. Without saying a word, therefore, to anyone, he took a hansom to the station and proceeded by train to Robin Hill; thence-there being no 'flies,' in accordance with the custom of the neighbourhood-he found himself obliged to walk. И, не сказав никому ни слова. Джемс отправился в кэбе на вокзал, доехал поездом до Робин-Хилла и, не найдя на станции лошадей, как это и полагалось в здешних местах, был вынужден пойти дальше пешком. He started slowly up the hill, his angular knees and high shoulders bent complainingly, his eyes fixed on his feet, yet, neat for all that, in his high hat and his frock-coat, on which was the speckless gloss imparted by perfect superintendence. Emily saw to that; that is, she did not, of course, see to it-people of good position not seeing to each other's buttons, and Emily was of good position-but she saw that the butler saw to it. Он медленно поднимался в гору, сутулясь, с трудом сгибая свои острые колени, опустив голову, но все такой же опрятный, в сверкающем чистотой цилиндре и пальто, всегда находившихся дома под тщательным наблюдением, за вещами Джемса следила Эмили; то есть сама она, конечно, не следила женщины с положением не следят за тем, пришиты ли у членов их семьи пуговицы, а Эмили была женщина с положением - она следила за тем, чтобы следил лакей. He had to ask his way three times; on each occasion he repeated the directions given him, got the man to repeat them, then repeated them a second time, for he was naturally of a talkative disposition, and one could not be too careful in a new neighbourhood. Джемсу пришлось трижды спросить дорогу; и каждый раз он повторял полученные указания, затем просил снова повторить их и повторял сам еще раз; Джемс был человек разговорчивый, а кроме того, когда идешь по незнакомым местам, излишняя осторожность делу не повредит. He kept assuring them that it was a new house he was looking for; it was only, however, when he was shown the roof through the trees that he could feel really satisfied that he had not been directed entirely wrong. Всем попадавшимся на пути Джемс внушал, что ищет новый дом; только тогда, когда ему показали крышу, видневшуюся из-за деревьев, он окончательно убедился, что его посылают по правильной дороге. A heavy sky seemed to cover the world with the grey whiteness of a whitewashed ceiling. Низкие облака, застилавшие небо, казалось, нависали над землей, как покрытый сероватой известью потолок. There was no freshness or fragrance in the air. В воздухе не чувствовалось ни свежести, ни запаха травы. On such a day even British workmen scarcely cared to do more then they were obliged, and moved about their business without the drone of talk which whiles away the pangs of labour. В такой день даже английские рабочие делали только то, что с них требовалось, и на постройке не было слышно обычного гула разговоров, под которые быстрее пробегают часы труда. Through spaces of the unfinished house, shirt-sleeved figures worked slowly, and sounds arose-spasmodic knockings, the scraping of metal, the sawing of wood, with the rumble of wheelbarrows along boards; now and again the foreman's dog, tethered by a string to an oaken beam, whimpered feebly, with a sound like the singing of a kettle. По недостроенному дому не спеша ходили люди, слышалось то постукивание молотка, то грохот железа или звон пилы, то тачка катилась по деревянному настилу; собака десятника, привязанная к дубовой балке, время от времени начинала тихо скулить, выводя голосом нотки, напоминавшие пение закипающей в чайнике воды. The fresh-fitted window-panes, daubed each with a white patch in the centre, stared out at James like the eyes of a blind dog. Только что вставленные и замазанные мелом стекла смотрели на Джемса, как глаза слепого пса. And the building chorus went on, strident and mirthless under the grey-white sky. Звуки стройки поднимались к сероватому небу, сливаясь в хор, нестройный и унылый. But the thrushes, hunting amongst the fresh-turned earth for worms, were silent quite. Но дрозды, искавшие червей в только что разрытой земле, молчали. James picked his way among the heaps of gravel-the drive was being laid-till he came opposite the porch. Джемс пробрался между кучами гравия - к дому уже прокладывалась дорога - и подошел к подъезду. Here he stopped and raised his eyes. Здесь он остановился и поднял глаза. There was but little to see from this point of view, and that little he took in at once; but he stayed in this position many minutes, and who shall know of what he thought. С этого места не так уж много можно было увидеть, и это немногое Джемс сразу же окинул взором; но в таком положении он простоял не одну минуту, и кто знает, какие мысли бродили у него в голове. His china-blue eyes under white eyebrows that jutted out in little horns, never stirred; the long upper lip of his wide mouth, between the fine white whiskers, twitched once or twice; it was easy to see from that anxious rapt expression, whence Soames derived the handicapped look which sometimes came upon his face. Светло-голубые глаза Джемса, смотревшие из-под седых, похожих на маленькие рожки бровей, не двигались; выдававшаяся вперед длинная верхняя губа, обрамленная пышными седыми бакенбардами, дрогнула раз-другой; глядя на сосредоточенное выражение его лица, нетрудно было догадаться, от кого Сомс унаследовал свой угрюмый вид. James might have been saying to himself: Джемс словно повторял про себя: ' I don't know-life's a tough job.' "Да, сложная штука - жизнь!" In this position Bosinney surprised him. В таком положении застал его Босини. James brought his eyes down from whatever bird's-nest they had been looking for in the sky to Bosinney's face, on which was a kind of humorous scorn. Джемс перевел взгляд с заоблачных высот на лицо Босини, который посматривал на него с насмешливо-презрительным видом. "How do you do, Mr. Forsyte? - Здравствуйте, мистер Форсайт! Come down to see for yourself?" Приехали убедиться собственными глазами? It was exactly what James, as we know, had come for, and he was made correspondingly uneasy. Как мы уже знаем. Джемс именно за этим и приехал, и ему сразу стало не по себе. He held out his hand, however, saying: Тем не менее он протянул руку и сказал: "How are you?" without looking at Bosinney. "Здравствуйте!" - не глядя на Босини. The latter made way for him with an ironical smile. Босини с насмешливой улыбкой пропустил его вперед. James scented something suspicious in this courtesy. Эта любезность заставила Джемса насторожиться. "I should like to walk round the outside first," he said, "and see what you've been doing!" - Давайте сначала обойдем кругом, - сказал он, -посмотрим, что у вас тут происходит! A flagged terrace of rounded stones with a list of two or three inches to port had been laid round the south-east and south-west sides of the house, and ran with a bevelled edge into mould, which was in preparation for being turfed; along this terrace James led the way. Терраса, выложенная тесаным камнем, с бордюром в три-четыре дюйма высотой, огибала дом с юга-востока и юга-запада, спускаясь по краям к свежевзрыхленной земле, приготовленной под газон. Джемс пошел вдоль террасы. "Now what did this cost?" he asked, when he saw the terrace extending round the corner. - Во сколько же все это обошлось? - осведомился он, увидев, что терраса заворачивает за угол дома. "What should you think?" inquired Bosinney. - Как вы думаете? - спросил Босини. "How should I know?" replied James somewhat nonplussed; "two or three hundred, I dare say!" - Понятия не имею! - ответил Джемс, слегка озадаченный. - Фунтов двести - триста, наверно! "The exact sum!" - Совершенно правильно! James gave him a sharp look, but the architect appeared unconscious, and he put the answer down to mishearing. Джемс испытующе взглянул на архитектора, но тот даже глазом не моргнул, и Джемс решил, что не расслышал ответа. On arriving at the garden entrance, he stopped to look at the view. У входа в сад он остановился и посмотрел на открывавшийся перед ним вид. "That ought to come down," he said, pointing to the oak-tree. - Это надо срубить, - сказал он, показывая на старый дуб. "You think so? - Вот как? You think that with the tree there you don't get enough view for your money." Вам кажется, что за свои деньги вы недостаточно пользуетесь видом из-за этого дерева? Again James eyed him suspiciously-this young man had a peculiar way of putting things: Джемс снова недоверчиво посмотрел на Босини -странный подход к вещам у этого молодого человека. "Well!" he said, with a perplexed, nervous, emphasis, "I don't see what you want with a tree." - Не понимаю, - сказал он растерянным, взволнованным голосом, - зачем вам понадобилось это дерево. "It shall come down to-morrow," said Bosinney. - Завтра же оно будет срублено, - сказал Босини. James was alarmed. Джемс испугался. "Oh," he said, "don't go saying I said it was to come down! - Не вздумайте сказать, что это я велел срубить. I know nothing about it!" Я тут совершенно ни при чем! "No?" - Да? James went on in a fluster: Джемс взволнованно продолжал: "Why, what should I know about it? - При чем здесь я? It's nothing to do with me! Какое это имеет ко мне отношение? You do it on your own responsibility." Делайте все под свою ответственность. "You'll allow me to mention your name?" - Вы позволите сослаться на вас? James grew more and more alarmed: Джемс окончательно перепугался. "I don't know what you want mentioning my name for," he muttered; "you'd better leave the tree alone. - Не понимаю, зачем вам понадобилось ссылаться на меня, - пробормотал он, - и вообще оставьте дерево в покое. It's not your tree!" Это не ваше дерево! He took out a silk handkerchief and wiped his brow. Он вынул шелковый носовой платок и вытер лоб. They entered the house. Они вошли в дом. Like Swithin, James was impressed by the inner court-yard. Внутренний двор поразил Джемса не меньше, чем Суизина. "You must have spent a deuce of a lot of money here," he said, after staring at the columns and gallery for some time. - Вы, должно быть, всадили сюда уйму денег, -сказал он после долгого созерцания колонн и галереи. "Now, what did it cost to put up those columns?" - Во что, например, обошлись эти колонны? "I can't tell you off-hand," thoughtfully answered Bosinney, "but I know it was a deuce of a lot!" - Не могу вам точно сказать, - задумчиво ответил Босини, - но действительно сюда всажена уйма денег! "I should think so," said James. - Ну еще бы, - сказал Джемс. "I should...." - Еще бы... He caught the architect's eye, and broke off. Он поймал на себе взгляд архитектора и осекся. And now, whenever he came to anything of which he desired to know the cost, he stifled that curiosity. И в дальнейшем, собираясь спросить, сколько стоила та или другая вещь, Джемс каждый раз старался подавить свое любопытство. Bosinney appeared determined that he should see everything, and had not James been of too 'noticing' a nature, he would certainly have found himself going round the house a second time. Босини, по-видимому, решил показать ему все, и, будь Джемс менее наблюдательным, архитектор обвел бы его вокруг дома во второй раз. He seemed so anxious to be asked questions, too, that James felt he must be on his guard. Кроме того, Босини проявлял такую готовность отвечать на любые вопросы, что Джемс все время был настороже. He began to suffer from his exertions, for, though wiry enough for a man of his long build, he was seventy-five years old. Он начал уже уставать от прогулки, ибо, несмотря на то, что поджарое тело его отличалось выносливостью, все-таки семьдесят пять лет давали себя чувствовать. He grew discouraged; he seemed no nearer to anything, had not obtained from his inspection any of the knowledge he had vaguely hoped for. Джемс приуныл; все оставалось по-прежнему, осмотр дома не принес ему облегчения, на которое он смутно надеялся. He had merely increased his dislike and mistrust of this young man, who had tired him out with his politeness, and in whose manner he now certainly detected mockery. Появились только еще более сильная неприязнь и недоверие к этому молодому человеку, утомившему его своей вежливостью, сквозь которую явно проскальзывало издевательство. The fellow was sharper than he had thought, and better-looking than he had hoped. Этот молодчик был умнее, чем он думал, и красивее, чем ему хотелось бы. He had a-a 'don't care' appearance that James, to whom risk was the most intolerable thing in life, did not appreciate; a peculiar smile, too, coming when least expected; and very queer eyes. Джемса, который меньше всего на свете мирился с готовностью некоторых людей идти на риск, коробил беззаботно-небрежный тон Боснии. И улыбка у него тоже непростая, появляется, когда ее меньше всего ожидаешь, и глаза какие-то странные. He reminded James, as he said afterwards, of a hungry cat. Босини напоминал Джемсу, как он потом выразился, голодную кошку. This was as near as he could get, in conversation with Emily, to a description of the peculiar exasperation, velvetiness, and mockery, of which Bosinney's manner had been composed. Точнее он не мог передать Эмиля своего впечатления от той сдержанной злобы, вкрадчивости и насмешки, из которых складывалась повадка Босини. At last, having seen all that was to be seen, he came out again at the door where he had gone in; and now, feeling that he was wasting time and strength and money, all for nothing, he took the courage of a Forsyte in both hands, and, looking sharply at Bosinney, said: Наконец, осмотрев решительно все до мелочей, Джемс снова прошел в ту дверь, через которую попал в дом, и чувствуя, что время, силы и деньги потрачены понапрасну, призвал на помощь все свое форсайтское мужество и, пристально глядя на Босини, спросил: "I dare say you see a good deal of my daughter-in-law; now, what does she think of the house? - Вы, кажется, часто встречаетесь с моей невесткой. Ну как, ей нравится дом? But she hasn't seen it, I suppose?" Впрочем, она, должно быть, еще не видела его? This he said, knowing all about Irene's visit not, of course, that there was anything in the visit, except that extraordinary remark she had made about 'not caring to get home'-and the story of how June had taken the news! Он спрашивал, прекрасно зная о поездке Ирэн; разумеется, ничего дурного в самой поездке не было, если не считать этих странных слов: "Мне все равно, попаду я домой или нет", - и того, как отнеслась ко всему этому Джун. He had determined, by this way of putting the question, to give Bosinney a chance, as he said to himself. Джемс, как он мысленно сказал себе, решил испытать Босини этим вопросом. The latter was long in answering, but kept his eyes with uncomfortable steadiness on James. Архитектор ответил не сразу и долго смотрел на Джемса, смущая его пристальностью своего взгляда. "She has seen the house, but I can't tell you what she thinks of it." - Она видела дом, но я не знаю ее мнения. Nervous and baffled, James was constitutionally prevented from letting the matter drop. Взволнованный, сбитый с толку, Джемс уже органически не мог остановиться. "Oh!" he said, "she has seen it? - А! - сказал он. - Видела? Soames brought her down, I suppose?" Значит она была здесь с Сомсом? Bosinney smilingly replied: Босини ответил с улыбкой: "Oh, no!" - Нет, не с ним! "What, did she come down alone?" - Как? Она приезжала одна? "Oh, no!" - Нет, не одна. "Then-who brought her?" - Так с кем же тогда? "I really don't know whether I ought to tell you who brought her." - Вряд ли мне следует рассказывать, с кем она приезжала. To James, who knew that it was Swithin, this answer appeared incomprehensible. Джемсу, прекрасно знавшему, что Ирэн приезжала с Суизином, такой ответ показался совершенно непонятным. "Why!" he stammered, "you know that...." but he stopped, suddenly perceiving his danger. - Как так! - забормотал он. - Вы же знаете, что... -И запнулся, почувствовав вдруг, что становится на опасный путь. "Well," he said, "if you don't want to tell me I suppose you won't! - Ну что ж, - сказал он, - не хотите говорить, не надо. Nobody tells me anything." Мне никогда ничего не рассказывают. Somewhat to his surprise Bosinney asked him a question. К его удивлению, архитектор задал ему вопрос. "By the by," he said, "could you tell me if there are likely to be any more of you coming down? - Кстати, - сказал он, - кто-нибудь еще из ваших собирается приехать сюда? I should like to be on the spot!" Я бы хотел быть на месте в это время! "Any more?" said James bewildered, "who should there be more? - Кто-нибудь еще? - повторил Джемс, совершенно ошеломленный. - Кто же сюда поедет? I don't know of any more. Я ничего не знаю. Good-bye?" До свидания! Looking at the ground he held out his hand, crossed the palm of it with Bosinney's, and taking his umbrella just above the silk, walked away along the terrace. Он протянул руку, не поднимая глаз, сунул свою ладонь в ладонь Босини и, взяв зонтик чуть повыше шелка, зашагал по террасе. Before he turned the corner he glanced back, and saw Bosinney following him slowly-'slinking along the wall' as he put it to himself, 'like a great cat.' Заворачивая за угол, Джемс оглянулся и увидел, что Босини медленно идет за ним следом -"крадется вдоль стены, - мелькнуло у него, - точно кошка". He paid no attention when the young fellow raised his hat. Джемс не ответил архитектору, когда тот приподнял шляпу. Outside the drive, and out of sight, he slackened his pace still more. Выйдя на дорогу и скрывшись из виду у Босини, Джемс совсем замедлил шаги. Very slowly, more bent than when he came, lean, hungry, and disheartened, he made his way back to the station. Сгорбившись больше обычного, худой, голодный, обескураженный, побрел он на станцию. The Buccaneer, watching him go so sadly home, felt sorry perhaps for his behaviour to the old man. Глядя на его печальное возвращение, "пират", быть может, пожалел, что так круто обошелся со стариком. CHAPTER V-SOAMES AND BOSINNEY CORRESPOND V СОМС И БОСИНИ ПЕРЕПИСЫВАЮТСЯ James said nothing to his son of this visit to the house; but, having occasion to go to Timothy's one morning on a matter connected with a drainage scheme which was being forced by the sanitary authorities on his brother, he mentioned it there. Джемс ничего не сказал сыну о своей поездке; но, зайдя однажды утром к Тимоти по поводу канализации, которую городские власти заставили провести в доме на Бэйсуотер-Род, он упомянул о постройке в Робин-Хилле. It was not, he said, a bad house. Дом, по словам Джемса, был неплохой. He could see that a good deal could be made of it. Из него может кое-что получиться. The fellow was clever in his way, though what it was going to cost Soames before it was done with he didn't know. Этот Босини по-своему толковый малый, но во что влетит Сомсу такая постройка, вот в чем вопрос! Euphemia Forsyte, who happened to be in the room-she had come round to borrow the Rev. Mr. Scoles' last novel, Юфимия Форсайт, бывшая тут же, - она приехала к теткам за последним романом достопочтенного мистера Скоулза 'Passion and Paregoric', which was having such a vogue-chimed in. "Страсть и смирение", который пользовался таким успехом, - вмешалась в разговор: "I saw Irene yesterday at the Stores; she and Mr. Bosinney were having a nice little chat in the Groceries." - Я видела вчера Ирэн в универсальном магазине; она очень мило разговаривала с мистером Босини в колониальном отделе. It was thus, simply, that she recorded a scene which had really made a deep and complicated impression on her. Такими невинными, в сущности, словами. Юфимия описала сцену, которая на самом деле произвела на нее глубокое и очень сложное впечатление. She had been hurrying to the silk department of the Church and Commercial Stores-that Institution than which, with its admirable system, admitting only guaranteed persons on a basis of payment before delivery, no emporium can be more highly recommended to Forsytes-to match a piece of prunella silk for her mother, who was waiting in the carriage outside. Она торопилась в отдел шелковых тканей при магазине церковно-экономического общества -учреждении, идеальная система организации которого, основанная на подборе солидной клиентуры, оплачивающей покупки до получения их на дом, заслуживала всяческого доверия со стороны Форсайтов, - чтобы подобрать шелк для матери, ожидавшей ее в экипаже. Passing through the Groceries her eye was unpleasantly attracted by the back view of a very beautiful figure. Проходя через колониальный отдел, Юфимия с некоторым неудовольствием заметила прекрасную фигуру какой-то дамы, стоявшей спиной к ней. It was so charmingly proportioned, so balanced, and so well clothed, that Euphemia's instinctive propriety was at once alarmed; such figures, she knew, by intuition rather than experience, were rarely connected with virtue-certainly never in her mind, for her own back was somewhat difficult to fit. Незнакомка была так идеально сложена, так изящна, так хорошо одета, что Юфимия инстинктивно почувствовала во всем этом какое-то нарушение благопристойности: такая внешность, как подсказывала ей скорее интуиция, чем опыт, редко сочетается с добродетелью - по крайней мере в представлении самой Юфимии, спина которой всегда доставляла много хлопот портнихам. Her suspicions were fortunately confirmed. Ее подозрения оправдались. A young man coming from the Drugs had snatched off his hat, and was accosting the lady with the unknown back. Молодой человек, появившийся из аптекарского отдела, поспешно снял шляпу и подошел к этой неизвестной даме. It was then that she saw with whom she had to deal; the lady was undoubtedly Mrs. Soames, the young man Mr. Bosinney. И тут Юфимия узнала обоих: дама, несомненно, была миссис Сомс, молодой человек - мистер Боснии. Concealing herself rapidly over the purchase of a box of Tunisian dates, for she was impatient of awkwardly meeting people with parcels in her hands, and at the busy time of the morning, she was quite unintentionally an interested observer of their little interview. Спешно занявшись покупкой тунисских фиников - неудобно же, в самом деле, показываться знакомым нагруженной свертками, да еще в такой ранний час, - Юфимия стала невольной, но весьма заинтересованной свидетельницей их короткой встречи. Mrs. Soames, usually somewhat pale, had a delightful colour in her cheeks; and Mr. Bosinney's manner was strange, though attractive (she thought him rather a distinguished-looking man, and George's name for him, 'The Buccaneer'-about which there was something romantic-quite charming). Лицо миссис Сомс, обычно бледное, покрылось нежным румянцем; мистер Босини держался как-то странно, хотя был очень интересен (Юфимия находила, что у него благородная внешность, а кличка "пират", которой его наградил Джордж, казалась ей чрезвычайно романтичной - просто очаровательной). He seemed to be pleading. Босини точно просил о чем-то. Indeed, they talked so earnestly-or, rather, he talked so earnestly, for Mrs. Soames did not say much-that they caused, inconsiderately, an eddy in the traffic. Они так увлеклись своим разговором - вернее, Боснии увлекся, потому что миссис Сомс больше молчала, что загородили дорогу другим. One nice old General, going towards Cigars, was obliged to step quite out of the way, and chancing to look up and see Mrs. Soames' face, he actually took off his hat, the old fool! Какому-то старенькому генералу, пробиравшемуся в табачное отделение, пришлось обойти их, но, взглянув на миссис Сомс, этот старый дуралей снял шляпу! So like a man! Как это похоже на мужчин! But it was Mrs. Soames' eyes that worried Euphemia. Но больше всего заинтриговали Юфимию глаза миссис Сомс. She never once looked at Mr. Bosinney until he moved on, and then she looked after him. Она ни разу не взглянула на мистера Босини во время разговора, но когда он уходил, посмотрела ему вслед. And, oh, that look! Боже, какими глазами! On that look Euphemia had spent much anxious thought. Взгляд Ирэн Юфимия долго не могла забыть. It is not too much to say that it had hurt her with its dark, lingering softness, for all the world as though the woman wanted to drag him back, and unsay something she had been saying. Не будет преувеличением, если мы скажем, что ее поразили тоска и нежность, светившиеся в этих глазах, словно она хотела вернуть его и взять обратно свои слова. Ah, well, she had had no time to go deeply into the matter just then, with that prunella silk on her hands; but she was 'very intriguee'-very! Впрочем, где уж тут заниматься наблюдениями, когда надо идти покупать шелк, но Юфимия была "ужасно заинтригована, ужасно!" She had just nodded to Mrs. Soames, to show her that she had seen; and, as she confided, in talking it over afterwards, to her chum Francie (Roger's daughter), Юфимия кивнула миссис Сомс, чтобы та знала, что ее видели; и, рассказывая после об этой встрече своей приятельнице Фрэнси (дочери Роджера), добавила: "Didn't she look caught out just?..." "Она так смутилась!.." James, most averse at the first blush to accepting any news confirmatory of his own poignant suspicions, took her up at once. Джемс, не хотевший сразу же поверить в это новое доказательство правильности своих опасений, прервал Юфимию: "Oh" he said, "they'd be after wall-papers no doubt." - Они, вероятно, выбирали обои. Euphemia smiled. Юфимия улыбнулась. "In the Groceries?" she said softly; and, taking 'Passion and Paregoric' from the table, added: "And so you'll lend me this, dear Auntie? - В колониальном отделе? - мягко сказала она и, взяв со стола книгу, спросила: - Значит, вы разрешаете почитать ее, тетечка? Good-bye!" and went away. До свидания! - и вышла из комнаты. James left almost immediately after; he was late as it was. Джемс встал почти следом за ней; он и так засиделся. When he reached the office of Forsyte, Bustard and Forsyte, he found Soames, sitting in his revolving, chair, drawing up a defence. Зайдя в контору "Форсайт, Бастард и Форсайт", он застал сына за составлением протеста по судебному делу. The latter greeted his father with a curt good-morning, and, taking an envelope from his pocket, said: Сомс сдержанно поздоровался с отцом и, вынув из кармана письмо, сказал: "It may interest you to look through this." - Посмотрите, вас это должно заинтересовать. James read as follows: Джемс прочел следующее: '309D, SLOANE STREET, May 15, "Слоун-стрит, 309Д. 15 мая. 'DEAR FORSYTE, Дорогой Форсайт! 'The construction of your house being now completed, my duties as architect have come to an end. Постройка Вашего дома закончена, и я считаю свои обязанности выполненными. If I am to go on with the business of decoration, which at your request I undertook, I should like you to clearly understand that I must have a free hand. Но прежде чем продолжать внутреннюю отделку, которую я взял на себя по Вашей просьбе, мне бы хотелось предупредить Вас, что я согласен работать только в том случае, если мне будет предоставлена полная свобода действий. 'You never come down without suggesting something that goes counter to my scheme. Приезжая на стройку. Вы всякий раз привозите с собой новые предложения, которые идут вразрез с моими планами. I have here three letters from you, each of which recommends an article I should never dream of putting in. У меня имеются три Ваших письма, в каждом из них Вы настаиваете на какой-нибудь детали, которая мне самому и в голову бы не пришла. I had your father here yesterday afternoon, who made further valuable suggestions. Вчера днем на постройку приезжал Ваш отец и сделал целый ряд не менее ценных замечаний. 'Please make up your mind, therefore, whether you want me to decorate for you, or to retire which on the whole I should prefer to do. Я еще раз прошу Вас обдумать, намерены ли Вы поручить мне отделку дома или нет. Что касается меня, то я предпочел бы последнее. 'But understand that, if I decorate, I decorate alone, without interference of any sort. Но имейте в виду, что, взяв на себя эту работу, я буду действовать совершенно самостоятельно и не потерплю никакого вмешательства. If I do the thing, I will do it thoroughly, but I must have a free hand. Если я возьмусь за дело, я выполню его как следует, но мне нужна полная свобода действий. ' Yours truly, 'PHILIP BOSINNEY.' Готовый к услугам Филип Босини". The exact and immediate cause of this letter cannot, of course, be told, though it is not improbable that Bosinney may have been moved by some sudden revolt against his position towards Soames-that eternal position of Art towards Property-which is so admirably summed up, on the back of the most indispensable of modern appliances, in a sentence comparable to the very finest in Tacitus: Трудно сказать, почему Боснии написал такое письмо, - не исключена возможность, что одним из поводов был протест, внезапно вспыхнувший в нем против взаимоотношений с Сомсом -извечных взаимоотношений между Искусством и Собственностью, выраженных на многих необходимейших приспособлениях нашего века с предельным лаконизмом, который не уступит лаконизму лучших строк Тацита: THOS. Томас Т. T. SORROW, Inventor. BERT M. PADLAND, Proprietor. Сорроу, изобретатель, Берт. М. Пэдленд. владелец изобретения. "What are you going to say to him?" James asked. - Что же ты думаешь ответить? - спросил Джемс. Soames did not even turn his head. Сомс даже не повернул головы. "I haven't made up my mind," he said, and went on with his defence. - Я еще не решил, - сказал он и снова занялся составлением протеста. A client of his, having put some buildings on a piece of ground that did not belong to him, had been suddenly and most irritatingly warned to take them off again. Один из его клиентов застроил чужой участок и совершенно неожиданно получил неприятное уведомление о необходимости снести все постройки. After carefully going into the facts, however, Soames had seen his way to advise that his client had what was known as a title by possession, and that, though undoubtedly the ground did not belong to him, he was entitled to keep it, and had better do so; and he was now following up this advice by taking steps to-as the sailors say-'make it so.' Внимательно изучив обстоятельства дела. Сомс, однако, усмотрел за своим клиентом так называемое право добросовестного владения, и хотя участок, несомненно, принадлежал кому-то другому, застройщик имел все основания не выпускать его из рук и должен был этими основаниями воспользоваться; и, дав такой совет, Сомс следовал теперь морской команде: "Так держать". He had a distinct reputation for sound advice; people saying of him: Дельные указания Сомса создали ему прекрасную репутацию; о нем говорили: "Go to young Forsyte-a long-headed fellow!" and he prized this reputation highly. "Обратитесь к молодому Форсайту - толковый малый!" И Сомс ценил такую репутацию превыше всего. His natural taciturnity was in his favour; nothing could be more calculated to give people, especially people with property (Soames had no other clients), the impression that he was a safe man. Природная молчаливость чрезвычайно помогала ему; ничто другое не могло в такой же степени внушить клиентам, в особенности клиентам состоятельным (а других у Сомса не было), абсолютной уверенности, что они имеют дело с надежным человеком. And he was safe. Да он и был надежный. Tradition, habit, education, inherited aptitude, native caution, all joined to form a solid professional honesty, superior to temptation-from the very fact that it was built on an innate avoidance of risk. Традиции, привычки, воспитание, унаследованные склонности, природная осторожность - все это вместе складывалось в профессиональную честность, не поддающуюся никаким соблазнам уже по одному тому, что в основе ее лежало врожденное отвращение к риску. How could he fall, when his soul abhorred circumstances which render a fall possible-a man cannot fall off the floor! Как мог он пасть, если душа его восставала против всего того, что ведет к падению! Человек, стоящий обеими ногами на полу, не может упасть. And those countless Forsytes, who, in the course of innumerable transactions concerned with property of all sorts (from wives to water rights), had occasion for the services of a safe man, found it both reposeful and profitable to confide in Soames. И все те бесчисленные Форсайты, которым приходилось пользоваться услугами надежного человека для ведения нескончаемых дел, касающихся того или иного вида собственности (начиная с жен и кончая правом пользования водными источниками), находили, что обращаться к Сомсу можно без всякого риска и с выгодой для себя. That slight superciliousness of his, combined with an air of mousing amongst precedents, was in his favour too-a man would not be supercilious unless he knew! Надменный вид и умение выискивать всевозможные прецеденты тоже шли ему на пользу - ни с того, ни с сего человек не станет держаться так надменно! He was really at the head of the business, for though James still came nearly every day to, see for himself, he did little now but sit in his chair, twist his legs, slightly confuse things already decided, and presently go away again, and the other partner, Bustard, was a poor thing, who did a great deal of work, but whose opinion was never taken. Сомс был фактически главой фирмы, хотя Джемс до сих пор чуть ли не ежедневно заходил в контору убедиться собственными глазами, все ли тут в порядке; правда, выражалось это в том, что он садился в кресло, скрестив под столом ноги, слегка путал уже решенные вопросы и вскоре уходил; на третьего же компаньона - Бастарда, человека ничтожного, взваливали груду дел, но с мнением его никогда не считались. So Soames went steadily on with his defence. Итак, Сомс упорно работал над составлением протеста. Yet it would be idle to say that his mind was at ease. Однако из этого не следует, что он был совершенно спокоен. He was suffering from a sense of impending trouble, that had haunted him for some time past. Вот уже сколько дней его мучило предчувствие неминуемой беды. He tried to think it physical-a condition of his liver-but knew that it was not. Он пытался объяснить свое состояние нездоровьем - печень пошаливает, - но знал, что это неправда. He looked at his watch. Сомс посмотрел на часы. In a quarter of an hour he was due at the General Meeting of the New Colliery Company-one of Uncle Jolyon's concerns; he should see Uncle Jolyon there, and say something to him about Bosinney-he had not made up his mind what, but something-in any case he should not answer this letter until he had seen Uncle Jolyon. Через пятнадцать минут надо быть на общем собрании акционеров "Новой угольной компании", возглавляемой дядей Джолионом; там он увидится с дядей и поговорит относительно Босини; что именно будет сказано, Сомс еще не решил, но во всяком случае до разговора с дядей Джолионом он не станет отвечать на это письмо. He got up and methodically put away the draft of his defence. Сомс встал и спрятал черновик протеста в ящик стола. Going into a dark little cupboard, he turned up the light, washed his hands with a piece of brown Windsor soap, and dried them on a roller towel. Пройдя в маленькую темную уборную, он зажег свет, вымыл руки коричневым виндзорским мылом и насухо вытер их полотенцем. Then he brushed his hair, paying strict attention to the parting, turned down the light, took his hat, and saying he would be back at half-past two, stepped into the Poultry. Затем причесал волосы, стараясь не спутать пробора, потушил свет, взял шляпу и, сказав, что вернется к половине третьего, вышел на Полтри. It was not far to the Offices of the New Colliery Company in Ironmonger Lane, where, and not at the Cannon Street Hotel, in accordance with the more ambitious practice of other companies, the General Meeting was always held. До конторы "Новой угольной компании" было недалеко: она находилась на Айронмонгер-Лейн. Там, - а не в "Кэннон-стрит отеле", облюбованном другими компаниями, ставившими дело на более широкую ногу, - и происходили общие собрания пайщиков "Новой угольной". Old Jolyon had from the first set his face against the Press. Старый Джолион с самого начала взбунтовался против репортеров. What business-he said-had the Public with his concerns! Какое кому дело до его компаний, говорил он. Soames arrived on the stroke of time, and took his seat alongside the Board, who, in a row, each Director behind his own ink-pot, faced their Shareholders. Сомс пришел минута в минуту и занял свое место среди членов правления, сидевших в ряд против акционеров, каждый за своей чернильницей. In the centre of this row old Jolyon, conspicuous in his black, tightly-buttoned frock-coat and his white moustaches, was leaning back with finger tips crossed on a copy of the Directors' report and accounts. В самом центре ряда бросались в глаза черный наглухо застегнутый сюртук и седые усы старого Джолиона, который сидел, откинувшись на спинку кресла и сомкнув кончики пальцев над отчетом правления. On his right hand, always a little larger than life, sat the Secretary, 'Down-by-the-starn' Hemmings; an all-too-sad sadness beaming in his fine eyes; his iron-grey beard, in mourning like the rest of him, giving the feeling of an all-too-black tie behind it. По правую руку от Джолиона восседал всегда казавшийся чуточку неправдоподобным секретарь Хэммингс Похоронное Бюро; в его красивых глазах светилась глубокая-преглубокая печаль; за седеющей бородой, траурной, как и весь Хэммингс, угадывалось присутствие черногопречерного галстука. The occasion indeed was a melancholy one, only six weeks having elapsed since that telegram had come from Scorrier, the mining expert, on a private mission to the Mines, informing them that Pippin, their Superintendent, had committed suicide in endeavouring, after his extraordinary two years' silence, to write a letter to his Board. Повод для созыва собрания был действительно печальный: не прошло и шести недель с тех пор, как эксперт Скорьер, уехавший на рудники со специальным заданием, прислал телеграмму, извещавшую "Новую угольную" о том, что управляющий рудниками Пиппин покончил жизнь самоубийством, собравшись после двухлетнего молчания написать письмо в Лондон. That letter was on the table now; it would be read to the Shareholders, who would of course be put into possession of all the facts. Письмо это лежало сейчас на столе; его зачитают акционерам, которые безусловно должны быть посвящены во все обстоятельства дела. Hemmings had often said to Soames, standing with his coat-tails divided before the fireplace: Стоя спиной к камину и раздвинув фалды сюртука, Хэммингс не раз говорил Сомсу: "What our Shareholders don't know about our affairs isn't worth knowing. - То, чего наши акционеры не знают, и не стоит знать. You may take that from me, Mr. Soames." Поверьте мне, мистер Сомс. On one occasion, old Jolyon being present, Soames recollected a little unpleasantness. Сомс вспомнил, как во время одного из таких разговоров, при котором присутствовал старый Джолион, произошла маленькая неприятность. His uncle had looked up sharply and said: Дядя сердито взглянул на секретаря и сказал: "Don't talk nonsense, Hemmings! - Не говорите глупостей, Хэммингс! You mean that what they do know isn't worth knowing!" Не стоит знать то, что они знают, - вы, вероятно, это и хотели сказать! Old Jolyon detested humbug. Старый Джолион не любил слушать вздор. Hemmings, angry-eyed, and wearing a smile like that of a trained poodle, had replied in an outburst of artificial applause: Злобно сверкнув глазами и заулыбавшись, как дрессированный пудель, Хэммингс разразился нарочито бурными аплодисментами и ответил: "Come, now, that's good, sir-that's very good. - Вот это я понимаю! Хорошо сказано, сэр, прекрасно сказано. Your uncle will have his joke!" Ваш дядя, мистер Сомс, не упустит случая сострить! The next time he had seen Soames he had taken the opportunity of saying to him: В следующую встречу с Сомсомон воспользовался, первой свободной минутой, чтобы сказать: "The chairman's getting very old!-I can't get him to understand things; and he's so wilful-but what can you expect, with a chin like his?" - Наш председатель сильно постарел за последнее время - трудно с ним; невероятно упрям, но чего, же и ждать от человека с таким подбородком? Soames had nodded. Сомс кивнул. Everyone knew that Uncle Jolyon's chin was a caution. Все знали, что подбородок этот говорит об очень многом. He was looking worried to-day, in spite of his General Meeting look; he (Soames) should certainly speak to him about Bosinney. Сегодня дядя Джолион казался встревоженным, несмотря на грозный вид, который он напускал на себя в дни общих собраний; Сомс окончательно решил поговорить с ним о Босини. Beyond old Jolyon on the left was little Mr. Booker, and he, too, wore his General Meeting look, as though searching for some particularly tender shareholder. Слева от старого Джолиона сидел маленький мистер Букер. Этот тоже с грозным видом поглядывал по сторонам, словно выискивая среди присутствующих самого придирчивого акционера. And next him was the deaf director, with a frown; and beyond the deaf director, again, was old Mr. Bleedham, very bland, and having an air of conscious virtue-as well he might, knowing that the brown-paper parcel he always brought to the Board-room was concealed behind his hat (one of that old-fashioned class, of flat-brimmed top-hats which go with very large bow ties, clean-shaven lips, fresh cheeks, and neat little, white whiskers). Рядом с ним хмурился глухой член правления, а сзади глухого с кроткой миной сидел старый мистер Блидхэм, исполненный чувства собственной добродетели - вполне оправданного чувства, так как мистер Блидхэм твердо знал, что коричневый сверток, сопутствующий ему на всех заседаниях, надежно спрятан за цилиндром (одним из тех цилиндров с прямыми полями, которые неизменно связываются в нашем представлении с пышным бантом галстука, чисто выбритыми щеками, ярким румянцем и седыми, аккуратно подстриженными бачками). Soames always attended the General Meeting; it was considered better that he should do so, in case 'anything should arise!' Сомс всегда посещал общие собрания; его присутствие считалось весьма желательным на тот случай, если вдруг "возникнет какое-нибудь недоразумение". He glanced round with his close, supercilious air at the walls of the room, where hung plans of the mine and harbour, together with a large photograph of a shaft leading to a working which had proved quite remarkably unprofitable. С надменным, непроницаемым видом он осматривал комнату, на стенах которой висели планы рудника и гавани и большая фотография ствола шахты, оказавшейся на редкость нерентабельной. This photograph-a witness to the eternal irony underlying commercial enterprise-still retained its position on the wall, an effigy of the directors' pet, but dead, lamb. Эта фотография - свидетельство извечной иронии, таящейся во всех коммерческих начинаниях, все еще сохраняла свое место на стене как изображение нежно любимого, но мертвого детища директоров. And now old Jolyon rose, to present the report and accounts. И вот старый Джолион встал, чтобы огласить собравшимся свой отчет. Veiling under a Jove-like serenity that perpetual antagonism deep-seated in the bosom of a director towards his shareholders, he faced them calmly. Пряча под олимпийским спокойствием вечную вражду, глубоко сидящую в груди каждого члена правления по отношению к акционерам, он спокойно смотрел на них. Soames faced them too. Смотрел на них и Сомс. He knew most of them by sight. Почти всех он знал в лицо. There was old Scrubsole, a tar man, who always came, as Hemmings would say, 'to make himself nasty,' a cantankerous-looking old fellow with a red face, a jowl, and an enormous low-crowned hat reposing on his knee. Вот, пристроив на коленях громадный цилиндр с низкой тульей, сидит Скрабсоул - поставщик дегтя, который, по выражению Хэммингса, является на собрания, только чтобы "устроить какую-нибудь гадость", сварливый старик с красным лицом и массивной челюстью. And the Rev. Mr. Boms, who always proposed a vote of thanks to the chairman, in which he invariably expressed the hope that the Board would not forget to elevate their employees, using the word with a double e, as being more vigorous and Anglo-Saxon (he had the strong Imperialistic tendencies of his cloth). Дальше - его преподобие мистер Бомз, всегда предлагающий вынести благодарность председателю, в которой неизменно выражается надежда, что правление не забывает о воспитании христианского духа в своих служащих. It was his salutary custom to buttonhole a director afterwards, and ask him whether he thought the coming year would be good or bad; and, according to the trend of the answer, to buy or sell three shares within the ensuing fortnight. У мистера Бомза был благой обычай ловить кого-нибудь из членов после собрания и выспрашивать, каковы перспективы на будущий год; в зависимости от ответа мистер Бомз в ближайшие же две недели покупал или продавал парочку акций. And there was that military man, Major O'Bally, who could not help speaking, if only to second the re-election of the auditor, and who sometimes caused serious consternation by taking toasts-proposals rather-out of the hands of persons who had been flattered with little slips of paper, entrusting the said proposals to their care. Был среди присутствующих и майор О'Бэлли, который обычно не мог удержаться от коротенькой речи, хотя бы смысл ее заключался только в том, чтобы поддержать переизбрание контролера, и частенько внушал страх своей способностью перехватывать тосты - вернее, пожелания - у тех, кому в виде особой чести поручалось огласить эти пожелания, заранее записанные на маленьком листке бумаги. These made up the lot, together with four or five strong, silent shareholders, with whom Soames could sympathize-men of business, who liked to keep an eye on their affairs for themselves, without being fussy-good, solid men, who came to the City every day and went back in the evening to good, solid wives. Группа собравшихся ограничивалась этими да еще пятью-шестью солидными молчаливыми акционерами, к которым Сомс относился довольно сочувственно: хорошие дельцы, любят сами присмотреть за делами без лишней суетни -солидные, почтенные люди, ежедневно бывают в Сити и возвращаются вечером домой к солидным, почтенным женам. Good, solid wives! Солидные, почтенные жены! There was something in that thought which roused the nameless uneasiness in Soames again. Мысль эта снова разбудила в Сомсе какое-то неясное беспокойство. What should he say to his uncle? Что сказать дяде? What answer should he make to this letter? Как ответить на это письмо?.. . . . . "If any shareholder has any question to put, I shall be glad to answer it." - Если кто-нибудь из акционеров желает задать вопрос, я готов ответить. A soft thump. Мягкий стук. Old Jolyon had let the report and accounts fall, and stood twisting his tortoise-shell glasses between thumb and forefinger. Старый Джолион бросил отчет на стол и замолчал, поворачивая большим и указательным пальцами очки в черепаховой оправе. The ghost of a smile appeared on Soames' face. На губах Сомса промелькнула улыбка. They had better hurry up with their questions! Пусть поторопятся со своими вопросами! He well knew his uncle's method (the ideal one) of at once saying: Он прекрасно знал, что дядя сейчас же скажет (идеальный метод): "I propose, then, that the report and accounts be adopted!" "В таком случае предлагаю считать отчет утвержденным!" Never let them get their wind-shareholders were notoriously wasteful of time! Не надо давать им возможности прицепиться к чему-нибудь - акционеры народ медлительный! A tall, white-bearded man, with a gaunt, dissatisfied face, arose: Поднялся высокий седобородый человек с изможденным, недовольным лицом. "I believe I am in order, Mr. Chairman, in raising a question on this figure of L5000 in the accounts. - Господин председатель, мне кажется, я имею право задать вопрос относительно указанной в отчете суммы в пють тысяч фунтов стерлингов 'To the widow and family"' (he looked sourly round), "'of our late superintendent,' who so-er-ill-advisedly (I say-ill-advisedly) committed suicide, at a time when his services were of the utmost value to this Company. "Вдове и семье (он сердито посмотрел по сторонам) покойного управляющего", который совершил такой... э-э... неблагоразумный (я подчеркиваю: неблагоразумный) поступок, покончив с собой в то время, когда компания так нуждалась в его работе. You have stated that the agreement which he has so unfortunately cut short with his own hand was for a period of five years, of which one only had expired-I-" Вы сказали, что договор, так злополучно расторгнутый им же самим, был подписан на пять лет, из которых истек только один год, и я... Old Jolyon made a gesture of impatience. Старый Джолион сделал нетерпеливый жест. "I believe I am in order, Mr. Chairman-I ask whether this amount paid, or proposed to be paid, by the Board to the er-deceased-is for services which might have been rendered to the Company-had he not committed suicide?" - Господин председатель, мне кажется, я имею право... я хотел бы знать, рассматривает ли правление выданную или назначенную к выдаче сумму как вознаграждение... э-э... покойному за те услуги, которые он мог бы оказать компании, если бы не покончил с собой, или нет? "It is in recognition of past services, which we all know-you as well as any of us-to have been of vital value." - За прошлые услуги, которые, как известно всем нам и вам в том числе, очень ценились правлением. "Then, sir, all I have to say is that the services being past, the amount is too much." - В таком случае, сэр, я должен сказать, что, поскольку услуги нашего управляющего дело прошлое, я считаю такую сумму чрезмерной. The shareholder sat down. Акционер сел на место. Old Jolyon waited a second and said: Старый Джолион переждал минуту и начал: "I now propose that the report and-" - Предлагаю считать... The shareholder rose again: Акционер снова встал: "May I ask if the Board realizes that it is not their money which-I don't hesitate to say that if it were their money...." - Осмелюсь спросить, отдают ли члены правления себе отчет в том, что они распоряжаются не своими... я не побоюсь сказать, что будь это их деньги... A second shareholder, with a round, dogged face, whom Soames recognised as the late superintendent's brother-in-law, got up and said warmly: Второй акционер, круглолицый, упрямый на вид -Сомс узнал в нем зятя покойного управляющего, -встал и заявил с жаром: "In my opinion, sir, the sum is not enough!" - Я считаю сумму недостаточной, сэр! The Rev. Mr. Boms now rose to his feet. Тогда поднялся его преподобие мистер Бомз. "If I may venture to express myself," he said, "I should say that the fact of the-er-deceased having committed suicide should weigh very heavily-very heavily with our worthy chairman. - Осмеливаясь высказать свое мнение, - начал он,- я должен отметить, что наш достойнейший председатель учитывает - по всей вероятности, учитывает - самый факт самоубийства, совершенного... э-э... покойным управляющим. I have no doubt it has weighed with him, for-I say this for myself and I think for everyone present (hear, hear)-he enjoys our confidence in a high degree. Я не сомневаюсь, что председатель принял этот факт ш) внимание, так как - я говорю от своего имени, думаю, и от имени всех присутствующих ("Браво, браво") - он пользуется нашим глубочайшим доверием. We all desire, I should hope, to be charitable. Никто из нас не откажется, надеюсь, совершить акт милосердия. But I feel sure" (he-looked severely at the late superintendent's brother-in-law) "that he will in some way, by some written expression, or better perhaps by reducing the amount, record our grave disapproval that so promising and valuable a life should have been thus impiously removed from a sphere where both its own interests and-if I may say so-our interests so imperatively demanded its continuance. Но я уверен - он строго посмотрел на зятя покойного управляющего, - что наш председатель сумеет как-нибудь отметить, занесением ли в протокол или, быть может, лучше уплатой несколько меньшей суммы, наше глубочайшее сожаление, что столь нужный и ценный человек столь неблагочестивым путем покинул ту сферу, в которой дальнейшая его деятельность была бы в интересах как его самого, так и, смею сказать, в наших собственных. We should not-nay, we may not-countenance so grave a dereliction of all duty, both human and divine." Мы не должны - нет, мы не можем! - поощрять такое пренебрежение долгом по отношению к человечеству и всевышнему. The reverend gentleman resumed his seat. Его преподобие мистер Бомэ опустился на место. The late superintendent's brother-in-law again rose: Зять покойного управляющего снова встал. "What I have said I stick to," he said; "the amount is not enough!" - Я настаиваю на своих словах, - сказал он, -сумма недостаточна! The first shareholder struck in: Заговорил первый акционер: "I challenge the legality of the payment. - Я оспариваю законность такой выплаты. In my opinion this payment is not legal. Я считаю ее незаконной. The Company's solicitor is present; I believe I am in order in asking him the question." Здесь присутствует поверенный компании: полагаю, что я вправе осведомиться у него. All eyes were now turned upon Soames. Взоры всех обратились на Сомса. Something had arisen! Недоразумение возникло! He stood up, close-lipped and cold; his nerves inwardly fluttered, his attention tweaked away at last from contemplation of that cloud looming on the horizon of his mind. Он встал, сжав губы; от всей его фигуры веяло холодом, нервы были натянуты, он наконец-то оторвался от созерцания облака, которое смутно маячило у него в мозгу. "The point," he said in a low, thin voice, "is by no means clear. - Вопрос отнюдь не ясен, - сказал он тихим, тонким голосом. As there is no possibility of future consideration being received, it is doubtful whether the payment is strictly legal. If it is desired, the opinion of the court could be taken." - И поскольку дальнейшее расследование этого дела не представляется возможным, законность такой выплаты вызывает большие сомнения Если это признают желательным, дело можно передать в суд. The superintendent's brother-in-law frowned, and said in a meaning tone: Зять управляющего нахмурился и сказал значительным тоном: "We have no doubt the opinion of the court could be taken. - Мы не сомневаемся, что дело может быть передано в суд. May I ask the name of the gentleman who has given us that striking piece of information? Могу я узнать фамилию джентльмена, давшего нам такую полезную справку? Mr. Soames Forsyte? Мистер Сомс Форсайт? Indeed!" Ах вот как! He looked from Soames to old Jolyon in a pointed manner. Он перевел выразительный взгляд с Сомса на старого Джолиона. A flush coloured Soames' pale cheeks, but his superciliousness did not waver. Old Jolyon fixed his eyes on the speaker. Бледные щеки Сомса вспыхнули, но надменность его осталась непоколебленной Старый Джолион пристально посмотрел на говорившего. "If," he said, "the late superintendents brother-in-law has nothing more to say, I propose that the report and accounts...." - Если, - начал он, - зять покойного управляющего не имеет ничего сказать больше, я предлагаю считать отчет правления... At this moment, however, there rose one of those five silent, stolid shareholders, who had excited Soames' sympathy. Но в эту минуту встал один из тех пяти молчаливых солидных акционеров, которые внушали симпатию Сомсу. He said: Акционер сказал: "I deprecate the proposal altogether. - Я категорически возражаю против этого пункта. We are expected to give charity to this man's wife and children, who, you tell us, were dependent on him. Нам предлагают сделать пожертвование в пользу жены и детей этого человека, которых, как говорят, он содержал. They may have been; I do not care whether they were or not. Возможно, что так оно и было; но меня это совершенно не касается. I object to the whole thing on principle. Я возражаю с принципиальной точки зрения. It is high time a stand was made against this sentimental humanitarianism. Пора, наконец, покончить с этой сентиментальной филантропией. The country is eaten up with it. Она губит страну. I object to my money being paid to these people of whom I know nothing, who have done nothing to earn it. Я не желаю, чтобы мои деньги попадали к людям, о которых мне ничего не известно, которые никак не заслужили этих денег. I object in toto; it is not business. Я протестую in toto [8]; это не деловая постановка вопроса. I now move that the report and accounts be put back, and amended by striking out the grant altogether." Предлагаю отложить утверждение отчета и изъять из него этот пункт. Old Jolyon had remained standing while the strong, silent man was speaking. Старый Джолион стоя выслушал речь солидного молчаливого акционера. The speech awoke an echo in all hearts, voicing, as it did, the worship of strong men, the movement against generosity, which had at that time already commenced among the saner members of the community. Она нашла отклик в сердцах присутствующих - в ней звучал культ солидного человека, протест против великодушной щедрости, уже возникавший в те времена у здравых умов общества. The words 'it is not business' had moved even the Board; privately everyone felt that indeed it was not. Слова "это не деловая постановка вопроса" нашли отклик даже среди членов правления; в глубине души каждый чувствовал, что так оно и есть на самом деле. But they knew also the chairman's domineering temper and tenacity. Но все они знали властный характер и упрямство председателя. He, too, at heart must feel that it was not business; but he was committed to his own proposition. А он, вероятно, тоже понимал, что это не деловая постановка вопроса, но чувствовал себя связанным. Would he go back upon it? Откажется он от своего предложения? It was thought to be unlikely. Весьма сомнительно. All waited with interest. Все с интересом ждали, что будет дальше. Old Jolyon held up his hand; dark-rimmed glasses depending between his finger and thumb quivered slightly with a suggestion of menace. Старый Джолион поднял руку; зажатые между большим и указательным пальцем очки в темной оправе угрожающе дрогнули. He addressed the strong, silent shareholder. Он обратился к солидному молчаливому акционеру: "Knowing, as you do, the efforts of our late superintendent upon the occasion of the explosion at the mines, do you seriously wish me to put that amendment, sir?" - Зная заслуги нашего покойного управляющего во время взрыва на рудниках, сэр, вы все-таки с полной серьезностью предлагаете изъять эту сумму из отчета? "I do." - Да Old Jolyon put the amendment. Старый Джолион поставил вопрос на голосование. "Does anyone second this?" he asked, looking calmly round. - Кто поддерживает это предложение? - спросил он, спокойно оглядывая акционеров. And it was then that Soames, looking at his uncle, felt the power of will that was in that old man. И в эту минуту, глядя на дядю Джолиона, Сомс понял, какой силой воли обладает этот старик. No one stirred. Никто не шелохнулся. Looking straight into the eyes of the strong, silent shareholder, old Jolyon said: Не сводя глаз с молчаливого солидного акционера, старый Джолион сказал: "I now move, 'That the report and accounts for the year 1886 be received and adopted.' - Предлагаю считать отчет правления за тысяча восемьсот восемьдесят шестой год принятым. You second that? Поддерживаете? Those in favour signify the same in the usual way. Кто за? Contrary-no. Кто против? Никого. Carried. Принято. The next business, gentlemen...." Следующий вопрос, джентльмены... Soames smiled. Сомс улыбнулся. Certainly Uncle Jolyon had a way with him! Дядя Джолион умеет поставить на своем! But now his attention relapsed upon Bosinney. Но тут внимание Сомса опять переключилось на Босини. Odd how that fellow haunted his thoughts, even in business hours. Как странно, что мысли об этом человеке преследуют его даже в часы работы. Irene's visit to the house-but there was nothing in that, except that she might have told him; but then, again, she never did tell him anything. Поездка Ирэн в Робин-Хилл... ничего особенного тут нет, хотя она могла бы все-таки сказать ему об этом; но ведь она никогда ничего не рассказывает. She was more silent, more touchy, every day. С каждым днем Ирэн становится все молчаливее, все неприветливее. He wished to God the house were finished, and they were in it, away from London. Поскорее бы достроить дом, переехать туда, разделаться с Лондоном. Town did not suit her; her nerves were not strong enough. Ей не годится жить в городе; у нее не такие уж крепкие нервы. That nonsense of the separate room had cropped up again! Опять начались глупые разговоры об отдельной комнате! The meeting was breaking up now. Акционеры стали расходиться. Underneath the photograph of the lost shaft Hemmings was buttonholed by the Rev. Mr. Boms. Стоя под фотографией злосчастной шахты, его преподобие мистер Бомз донимал Хэммингса разговорами. Little Mr. Booker, his bristling eyebrows wreathed in angry smiles, was having a parting turn-up with old Scrubsole. Сердито улыбаясь и морща лохматые брови, маленький мистер Букер сцепился на прощание с дряхлым Скрабсоулом. The two hated each other like poison. Они не терпели друг друга. There was some matter of a tar-contract between them, little Mr. Booker having secured it from the Board for a nephew of his, over old Scrubsole's head. Неприязнь эта возникла из-за договора на поставку дегтя, который правление заключило с племянником маленького мистера Букера, обойдя старика Скрабсоула. Soames had heard that from Hemmings, who liked a gossip, more especially about his directors, except, indeed, old Jolyon, of whom he was afraid. Сомс знал об этом от Хэммингса, любившего посплетничать, в особенности на счет членов правления, исключая, конечно, старого Джолиона, которого он побаивался. Soames awaited his opportunity. Сомс выждал подходящий момент. The last shareholder was vanishing through the door, when he approached his uncle, who was putting on his hat. Когда последний акционер скрылся за дверью, он подошел к дяде, который уже взялся за цилиндр. "Can I speak to you for a minute, Uncle Jolyon?" - Мне нужно поговорить с вами, дядя Джолион. It is uncertain what Soames expected to get out of this interview. Трудно сказать, каких результатов он ждал от этого разговора. Apart from that somewhat mysterious awe in which Forsytes in general held old Jolyon, due to his philosophic twist, or perhaps-as Hemmings would doubtless have said-to his chin, there was, and always had been, a subtle antagonism between the younger man and the old. Несмотря на то мистическое благоговение, которое все Форсайты питали к старому Джолиону, побаиваясь его философских наклонностей или, может быть, его подбородка, как сказал бы Хэммингс, между дядей и племянником всегда чувствовалась какая-то враждебность. It had lurked under their dry manner of greeting, under their non-committal allusions to each other, and arose perhaps from old Jolyon's perception of the quiet tenacity ('obstinacy,' he rather naturally called it) of the young man, of a secret doubt whether he could get his own way with him. Она сквозила в том холодке, с которым они здоровались, в той уклончивости, с которой они отзывались друг о друге, и, вероятно, возникла потому, что старый Джолион ощущал спокойное упорство (он называл это упрямством) племянника и втайне сомневался, сумеет ли он выйти победителем в случае столкновения с Сомсом. Both these Forsytes, wide asunder as the poles in many respects, possessed in their different ways-to a greater degree than the rest of the family-that essential quality of tenacious and prudent insight into 'affairs,' which is the highwater mark of their great class. Эти два Форсайта, при всей их подчас полярной противоположности, обладали, каждый по-своему, - в значительно большей степени, чем остальные члены семьи, - способностью твердо и разумно подходить к делам, что является наивысшим достоинством великого класса собственников. Either of them, with a little luck and opportunity, was equal to a lofty career; either of them would have made a good financier, a great contractor, a statesman, though old Jolyon, in certain of his moods when under the influence of a cigar or of Nature-would have been capable of, not perhaps despising, but certainly of questioning, his own high position, while Soames, who never smoked cigars, would not. И тот и другой при удачно сложившихся обстоятельствах могли бы сделать прекрасную карьеру; и тот и другой могли бы стать хорошими предпринимателями, государственными деятелями, - впрочем, старый Джолион, поддавшись настроению, - под влиянием сигары или красивого ландшафта, - был бы способен если не пренебречь своими успехами, то во всяком случае усомниться в них, тогда как Сомс, не куривший сигар, был застрахован от этого. Then, too, in old Jolyon's mind there was always the secret ache, that the son of James-of James, whom he had always thought such a poor thing, should be pursuing the paths of success, while his own son...! Кроме того, старый Джолион не мог отделаться от ощущения боли при мысли, что сын Джемса -Джемса, которого он всегда считал глуповатым, преуспевает в жизни, а его собственный сын... And last, not least-for he was no more outside the radiation of family gossip than any other Forsyte-he had now heard the sinister, indefinite, but none the less disturbing rumour about Bosinney, and his pride was wounded to the quick. И большую роль во всем этом играли те зловещие, неясные, но тем не менее тревожные слухи о Босини, которые докатились и до него; семейные сплетни не миновали старого Джолиона, как и остальных Форсайтов, и старик чувствовал себя уязвленным до глубины души. Characteristically, his irritation turned not against Irene but against Soames. Но характерная вещь: его раздражение было направлено не против Ирэн, а против Сомса. The idea that his nephew's wife (why couldn't the fellow take better care of her-Oh! quaint injustice! as though Soames could possibly take more care!)-should be drawing to herself June's lover, was intolerably humiliating. Мысль о том, что жена племянника (неужели он не может присмотреть за ней? О несправедливость! Как будто Сомс и так недостаточно присматривал!) отнимает жениха у его внучки, была невыносимо унизительна. And seeing the danger, he did not, like James, hide it away in sheer nervousness, but owned with the dispassion of his broader outlook, that it was not unlikely; there was something very attractive about Irene! И, видя надвигавшуюся опасность, старый Джолион не старался укрыться от нее за нервозностью, как это делал Джемс, но сознавал своим ясным, спокойным умом, что такая вещь вполне правдоподобна: в Ирэн есть что-то очень привлекательное! He had a presentiment on the subject of Soames' communication as they left the Board Room together, and went out into the noise and hurry of Cheapside. Выйдя из конторы компании на шумный, суетливый Чипсайд, старый Джолион уже предчувствовал, о чем будет говорить Сомс. They walked together a good minute without speaking, Soames with his mousing, mincing step, and old Jolyon upright and using his umbrella languidly as a walking-stick. Некоторое время оба молчали; племянник семенил осторожными шажками, дядя держался очень прямо и устало Опирался на зонтик, как на трость. They turned presently into comparative quiet, for old Jolyon's way to a second Board led him in the direction of Moorage Street. Вскоре они свернули на сравнительно спокойную улицу, так как путь старого Джолиона лежал в направлении Мургэйт-стрит, где помещалась контора другой компании. Then Soames, without lifting his eyes, began: Сомс заговорил, не поднимая глаз: "I've had this letter from Bosinney. - Я получил письмо от Босини. You see what he says; I thought I'd let you know. Прочтите; мне думается, что вас следует поставить в известность. I've spent a lot more than I intended on this house, and I want the position to be clear." Я истратил на этот дом гораздо больше, чем предполагал, и хотел бы выяснить положение. Old Jolyon ran his eyes unwillingly over the letter: Старый Джолион нехотя пробежал письмо. "What he says is clear enough," he said. - Тут все ясно, - сказал он. "He talks about 'a free hand,'" replied Soames. - Он говорит о "свободе действий", - ответил Сомс. Old Jolyon looked at him. Старый Джолион взглянул на него. The long-suppressed irritation and antagonism towards this young fellow, whose affairs were beginning to intrude upon his own, burst from him. Долго сдерживаемый гнев и неприязнь к этому молокососу, который начинает впутывать его в свои дела, подымались в нем. "Well, if you don't trust him, why do you employ him?" - Если ты не доверяешь Босини, зачем же было приглашать его? Soames stole a sideway look: Сомс покосился на дядю. "It's much too late to go into that," he said, - Теперь уже поздно сожалеть об этом, - сказал он. "I only want it to be quite understood that if I give him a free hand, he doesn't let me in. - Мне бы хотелось только иметь твердую уверенность, что он не заведет меня бог знает куда, если я предоставлю ему свободу действий. I thought if you were to speak to him, it would carry more weight!" Может быть, вы согласитесь поговорить с ним, вас он послушает! "No," said old Jolyon abruptly; "I'll have nothing to do with it!" - Нет, - отрезал старый Джолион, - я не желаю вмешиваться в это дело! The words of both uncle and nephew gave the impression of unspoken meanings, far more important, behind. В словах дяди и племянника чувствовался затаенный смысл, делавший их разговор гораздо более значительным, чем это могло показаться. And the look they interchanged was like a revelation of this consciousness. И взгляд, которым они обменялись, свидетельствовал о том, что они знают это. "Well," said Soames; "I thought, for June's sake, I'd tell you, that's all; I thought you'd better know I shan't stand any nonsense!" - Хорошо, - сказал Сомс, - я считал, что мне надо поговорить с вами хотя бы ради Джун; имейте в виду, я, не потерплю никаких глупостей! "What is that to me?" old Jolyon took him up. - Какое мне до этого дело? - оборвал его старый Джолион. "Oh! I don't know," said Soames, and flurried by that sharp look he was unable to say more. - Ну, не знаю, - сказал Сомс и, смущенный взглядом дяди, не мог продолжать. "Don't say I didn't tell you," he added sulkily, recovering his composure. - Только не пеняйте потом, что я не предупредил вас, - хмуро добавил он, овладев собой. "Tell me!" said old Jolyon; - Не предупредил? "I don't know what you mean. Не понимаю, что ты хочешь сказать этим. You come worrying me about a thing like this. Пристаешь ко мне со всякой ерундой. I don't want to hear about your affairs; you must manage them yourself!" Я знать не хочу о твоих делах; улаживай их сам! "Very well," said Soames immovably, "I will!" - Хорошо, - невозмутимо ответил Сомс, - так я и сделаю! "Good-morning, then," said old Jolyon, and they parted. - До свидания, - сказал старый Джолион, и они расстались. Soames retraced his steps, and going into a celebrated eating-house, asked for a plate of smoked salmon and a glass of Chablis; he seldom ate much in the middle of the day, and generally ate standing, finding the position beneficial to his liver, which was very sound, but to which he desired to put down all his troubles. Сомс повернул обратно и, зайдя в один прославленный ресторан, заказал себе копченую семгу и стакан шабли; обычно среди дня он ел мало, большей частью закусывал прямо у буфета, находя, что стоячее положение полезно для его печени, которая была в совершенном порядке, но казалась Сомсу причиной всех его горестей. When he had finished he went slowly back to his office, with bent head, taking no notice of the swarming thousands on the pavements, who in their turn took no notice of him. Позавтракав, он медленно пошел в контору, опустив голову, не замечая людей, тысячами кишевших на улице, и эти люди в свою очередь тоже не замечали Сомса. The evening post carried the following reply to Bosinney: С вечерней почтой Босини получил следующий ответ на свое письмо: 'FORSYTE, BUSTARD AND FORSYTE, "Форсайт, Бастард и Форсайт. ' Commissioners for Oaths, Поверенные в делах. '92001, BRANCH LANE, POULTRY, EC., Полтри. Бранч-Лейн, 2001, ' May 17, 1887. 17 мая 1887 г. 'DEAR BOSINNEY, Дорогой Босини! 'I have, received your letter, the terms of which not a little surprise me. Ваше письмо немало удивило меня. I was under the impression that you had, and have had all along, a "free hand"; for I do not recollect that any suggestions I have been so unfortunate as to make have met with your approval. Мне казалось, что Вы всегда пользовались абсолютной "свободой действий", так как я не помню ни одного случая, чтобы те соображения, которые я имел несчастье высказывать, были бы приняты Вами во внимание. In giving you, in accordance with your request, this "free hand," I wish you to clearly understand that the total cost of the house as handed over to me completely decorated, inclusive of your fee (as arranged between us), must not exceed twelve thousand pounds-L12,000. Предоставляя Вам, согласно Вашей просьбе, "полную свободу действий", я бы хотел, чтобы Вы уяснили себе, что общая стоимость дома со всей отделкой, включая Ваше вознаграждение (согласно нашей договоренности), не должна превышать двенадцати тысяч фунтов (12000). This gives you an ample margin, and, as you know, is far more than I originally contemplated. Эта сумма дает Вам очень широкие возможности и, как Вы знаете, сильно превышает мои первоначальные расчеты. ' I am, 'Yours truly, 'SOAMES FORSYTE.' Всегда готовый к услугам Сомс Форсайт". On the following day he received a note from Bosinney: На следующий день он получил от Босини коротенькое письмо: 'PHILIP BAYNES BOSINNEY, "Филип Бейнз Боснии. 'Architect, Архитектор. '309D, SLOANE STREET, S.W., Слоун-стрит, 309Д. ' May 18. 18 мая. 'DEAR FORSYTE, Дорогой Форсайт! 'If you think that in such a delicate matter as decoration I can bind myself to the exact pound, I am afraid you are mistaken. Если Вам кажется, что в таком сложном вопросе, как отделка дома, я могу связать себя определенной суммой, то Вы ошибаетесь. I can see that you are tired of the arrangement, and of me, and I had better, therefore, resign. Я вижу, что Вы тяготитесь нашим договором и мной самим, и поэтому предпочитаю отказаться. ' Yours faithfully, 'PHILIP BAYNES BOSINNEY.' Ваш Филип Бейнз Босини". Soames pondered long and painfully over his answer, and late at night in the dining-room, when Irene had gone to bed, he composed the following: Сомс долго и мучительно обдумывал ответ и поздно вечером, когда Ирэн уже ушла спать, написал в столовой следующее письмо: ' 62, MONTPELLIER SQUARE, S.W., "Монпелье-сквер, 62. ' May 19, 1887. 19 мая 1887 г. 'DEAR BOSINNEY, Дорогой Босини! 'I think that in both our interests it would be extremely undesirable that matters should be so left at this stage. Я думаю, что в наших обоюдных интересах было бы крайне нежелательно бросать дело на данной стадии. I did not mean to say that if you should exceed the sum named in my letter to you by ten or twenty or even fifty pounds, there would be any difficulty between us. Я вовсе не хотел сказать, что перерасход суммы, указанной в моем письме, на десять, двадцать и даже пятьдесят фунтов послужит поводом для каких-либо недоразумений между нами. This being so, I should like you to reconsider your answer. Поэтому прошу Вас подумать еще, прежде чем отказываться. You have a "free hand" in the terms of this correspondence, and I hope you will see your way to completing the decorations, in the matter of which I know it is difficult to be absolutely exact. Вам предоставлена "полная свобода действий" в пределах, указанных в нашей переписке, и я надеюсь, что при этих условиях Вы сумеете закончить отделку дома, которую, как я знаю, трудно ограничить определенной суммой. ' Yours truly, 'SOAMES FORSYTE.' Готовый к услугам Сомс Форсайт". Bosinney's answer, which came in the course of the next day, was: Ответ Босини, полученный на следующий день, гласил: May 20. "20 мая. 'DEAR FORSYTE, Дорогой Форсайт! ' Very well. Согласен. 'PH. BOSINNEY.' Ф. Босини". CHAPTER VI-OLD JOLYON AT THE ZOO VI СТАРЫЙ ДЖОЛИОН В ЗООЛОГИЧЕСКОМ САДУ Old Jolyon disposed of his second Meeting-an ordinary Board-summarily. Со вторым совещанием старый Джолион покончил быстро - присутствовали только члены правления. He was so dictatorial that his fellow directors were left in cabal over the increasing domineeringness of old Forsyte, which they were far from intending to stand much longer, they said. Он держался таким диктатором, что после его ухода все взбунтовались против самоуправства старика Форсайта, которое, как было сказано, просто нет сил сносить дальше. He went out by Underground to Portland Road Station, whence he took a cab and drove to the Zoo. Старый Джолион проехал подземной дорогой до остановки на Портлэнд-Род и оттуда нанял кэб до Зоологического сада. He had an assignation there, one of those assignations that had lately been growing more frequent, to which his increasing uneasiness about June and the 'change in her,' as he expressed it, was driving him. Там у него было назначено свидание, одно из тех свиданий, которые за последнее время назначались все чаще и чаще и на которые его толкало беспокойство по поводу Джун и "перемены в ней", как он выражался. She buried herself away, and was growing thin; if he spoke to her he got no answer, or had his head snapped off, or she looked as if she would burst into tears. Она пряталась, заметно худела; если он задавал какойнибудь вопрос, она отмалчивалась, или отвечала резко, или готова была разрыдаться. She was as changed as she could be, all through this Bosinney. Она невероятно изменилась, и все из-за этого Босини. As for telling him about anything, not a bit of it! Хоть бы рассказала, что с ней творится, - да нет, куда там! And he would sit for long spells brooding, his paper unread before him, a cigar extinct between his lips. И дома он не раз сидел в тяжелом раздумье за непрочитанной газетой, зажав в зубах потухшую сигару. She had been such a companion to him ever since she was three years old! Каким товарищем она была для него еще трехлетней крошкой! And he loved her so! И как он любил ее! Forces regardless of family or class or custom were beating down his guard; impending events over which he had no control threw their shadows on his head. Силы, не считавшиеся ни с семьей, ни с классом, ни с обычаями, врывались в его жизнь; надвигавшиеся события, отвратить которые он был не властен, отбрасывали тень на его голову. The irritation of one accustomed to have his way was roused against he knew not what. И в старом Джолионе, привыкшем все делать по-своему, закипал гнев - он и сам не знал против кого. Chafing at the slowness of his cab, he reached the Zoo door; but, with his sunny instinct for seizing the good of each moment, he forgot his vexation as he walked towards the tryst. Досадуя на медленную езду, старый Джолион добрался наконец до ворот сада; и здоровый инстинкт, позволявший ему находить радость везде, где был хоть малейший намек на нее, прогнал его раздражение, пока он шел к условленному месту встречи. From the stone terrace above the bear-pit his son and his two grandchildren came hastening down when they saw old Jolyon coming, and led him away towards the lion-house. Увидев старого Джолиона с каменной террасы, окружавшей ров с медведями, сын и внучата заторопились ему навстречу и повели его ко львам. They supported him on either side, holding one to each of his hands,-whilst Jolly, perverse like his father, carried his grandfather's umbrella in such a way as to catch people's legs with the crutch of the handle. Малыши прильнули к деду с обеих сторон, взяли его за руки, причем Джолли испорченный мальчишка, весь в отца - волочил дедушкин зонтик по земле с таким расчетом, чтобы цеплять прохожих за ноги ручкой. Young Jolyon followed. Молодой Джолион шел сзади. It was as good as a play to see his father with the children, but such a play as brings smiles with tears behind. Забавно было видеть отца и детей вместе, но это забавное зрелище вызывало у него улыбку сквозь слезы. An old man and two small children walking together can be seen at any hour of the day; but the sight of old Jolyon, with Jolly and Holly seemed to young Jolyon a special peep-show of the things that lie at the bottom of our hearts. Старик, гуляющий с двумя маленькими детьми, не такая уж редкость; однако молодому Джолиону казалось, что, глядя на отца в обществе Джолли и Холли, он проникает взором в то сокровенное, что таится в глубине наших сердец. The complete surrender of that erect old figure to those little figures on either hand was too poignantly tender, and, being a man of an habitual reflex action, young Jolyon swore softly under his breath. Полная покорность, с которой старик отдавал всего себя этим малышам, уцепившим его за руки, была так трогательна, что молодой Джолион, быстро реагировавший на все явления жизни, шел сзади, бормоча себе под нос какие-то весьма выразительные словечки. The show affected him in a way unbecoming to a Forsyte, who is nothing if not undemonstrative. Это зрелище подействовало на него так, как оно не могло бы подействовать на истого Форсайта, которого можно обвинить в чем угодно, только не в экспансивности. Thus they reached the lion-house. Так они дошли до клетки со львами. There had been a morning fete at the Botanical Gardens, and a large number of Forsy...'-that is, of well-dressed people who kept carriages had brought them on to the Zoo, so as to have more, if possible, for their money, before going back to Rutland Gate or Bryanston Square. В тот день в Ботаническом саду было праздничное гулянье, и множество Форс... то есть хорошо одетых людей, которые держат собственные выезды, заполнило и Зоологический сад, чтобы как можно больше насмотреться всего за собственные деньги, прежде чем уехать обратно на РэтлендГейт или Брайанстон-сквер. "Let's go on to the Zoo," they had said to each other; "it'll be great fun!" - Давайте заедем в Зоологический! - говорили они друг другу. - Там очень забавно! It was a shilling day; and there would not be all those horrid common people. Вход стоил шиллинг, значит простого народа там не бывало. In front of the long line of cages they were collected in rows, watching the tawny, ravenous beasts behind the bars await their only pleasure of the four-and-twenty hours. Они выстроились перед длинным рядом клеток и смотрели, как кровожадные рыжие звери мечутся за решеткой в ожидании единственного удовольствия, выпадающего им за сутки. The hungrier the beast, the greater the fascination. Чем голоднее зверь, тем интереснее. But whether because the spectators envied his appetite, or, more humanely, because it was so soon to be satisfied, young Jolyon could not tell. Но почему это зрелище привлекало их - потому ли, что они завидовали такому аппетиту или проявляли более гуманные чувства и радовались, глядя, как быстро звери утоляют голод, - молодой Джолион не знал. Remarks kept falling on his ears: До его слуха доносились обрывки разговоров: "That's a nasty-looking brute, that tiger!" "Какой страшный тигр!" - "Oh, what a love! "Ну что за прелесть! Look at his little mouth!" Посмотри, какой у него ротик". - "Yes, he's rather nice! "Да, славный зверь! Don't go too near, mother." Мама, не подходи так близко!" And frequently, with little pats, one or another would clap their hands to their pockets behind and look round, as though expecting young Jolyon or some disinterested-looking person to relieve them of the contents. И время от времени то один, то другой оглядывался по сторонам и похлопывал себя легонько по карманам, словно опасаясь, - как бы молодой Джолион или кто-нибудь еще не покусился на их содержимое, предварительно напустив на себя безразличный вид. A well-fed man in a white waistcoat said slowly through his teeth: Какой-то толстяк в белом жилете процедил сквозь зубы: "It's all greed; they can't be hungry. Why, they take no exercise." - Жадность - и больше ничего, не голодные же они в самом деле: сидят без движения. At these words a tiger snatched a piece of bleeding liver, and the fat man laughed. В это время тигр схватил кусок кровавой печенки, и толстяк рассмеялся. His wife, in a Paris model frock and gold nose-nippers, reproved him: Его жена в нарядном парижском туалете и В пенсне с золотой оправой возмутилась: "How can you laugh, Harry? - Что тут смешного, Гарри! Such a horrid sight!" Ужасное зрелище! Young Jolyon frowned. Молодой Джолион нахмурился. The circumstances of his life, though he had ceased to take a too personal view of them, had left him subject to an intermittent contempt; and the class to which he had belonged-the carriage class-especially excited his sarcasm. Обстоятельства его жизни - правда, теперь он смотрел на них уже с большим хладнокровием -сплошь и рядом вызывали у него вспышки презрения к окружающим; и свой сарказм молодой Джолион чаще всего изливал на представителей одного с ним класса - класса, который держит собственные выезды. To shut up a lion or tiger in confinement was surely a horrible barbarity. Засадить льва или тигра в клетку - самое настоящее варварство. But no cultivated person would admit this. Однако ни один цивилизованный человек не признает этого. The idea of its being barbarous to confine wild animals had probably never even occurred to his father for instance; he belonged to the old school, who considered it at once humanizing and educational to confine baboons and panthers, holding the view, no doubt, that in course of time they might induce these creatures not so unreasonably to die of misery and heart-sickness against the bars of their cages, and put the society to the expense of getting others! Отцу, например, вряд ли когда приходило в голову, что держать диких зверей за решеткой -варварство; он принадлежал к старой школе, считавшей, что павианы и пантеры, посаженные в клетку, являют собой весьма возвышенное и поучительное зрелище, вдобавок животные эти могут умереть от тоски и горя и заставить общество позаботиться о покупке новых зверей. In his eyes, as in the eyes of all Forsytes, the pleasure of seeing these beautiful creatures in a state of captivity far outweighed the inconvenience of imprisonment to beasts whom God had so improvidently placed in a state of freedom! В глазах отца, как и в глазах всех Форсайтов, удовольствие, которое они испытывали, глядя на прекрасных животных, сидевших в заточении, перевешивало все неудобства этого заточения для самих животных, коим бог столь неосмотрительно повелел жить на свободе. It was for the animals good, removing them at once from the countless dangers of open air and exercise, and enabling them to exercise their functions in the guaranteed seclusion of a private compartment! Им же самим лучше - клетка оберегает от бесчисленных опасностей, что подстерегают их на воле, дает возможность спокойно существовать в надежном, отгороженном от остального мира уголке! Indeed, it was doubtful what wild animals were made for but to be shut up in cages! Да и вообще сомнительно, чтобы у диких зверей было какое-нибудь другое назначение, кроме как сидеть за решеткой! But as young Jolyon had in his constitution the elements of impartiality, he reflected that to stigmatize as barbarity that which was merely lack of imagination must be wrong; for none who held these views had been placed in a similar position to the animals they caged, and could not, therefore, be expected to enter into their sensations. Но так как беспристрастие было не чуждо молодому Джолиону, то он пришел к выводу, что называть варварством то, что есть лишь отсутствие воображения, - несправедливо: ведь никому из них не приходилось очутиться на месте зверя, посаженного в клетку, и напрасно было бы ждать, что эти люди поймут ощущения животного, лишенного свободы. It was not until they were leaving the gardens-Jolly and Holly in a state of blissful delirium-that old Jolyon found an opportunity of speaking to his son on the matter next his heart. Они вышли из сада - Джолли и Холли в состоянии блаженного исступления, - и только тогда старому Джолиону представился случай поговорить с сыном о том, что лежало у него на сердце. "I don't know what to make of it," he said; "if she's to go on as she's going on now, I can't tell what's to come. - Просто теряюсь, - сказал он, - если так будет продолжаться, я не знаю, чем она кончит. I wanted her to see the doctor, but she won't. Просил ее позвать доктора - не желает. She's not a bit like me. Ничего в ней нет моего. She's your mother all over. Вся в бабушку. Obstinate as a mule! Упряма как мул! If she doesn't want to do a thing, she won't, and there's an end of it!" Уж если заартачится, так кончено дело! Young Jolyon smiled; his eyes had wandered to his father's chin. Молодой Джолион улыбнулся; глаза его скользнули по подбородку отца. 'A pair of you,' he thought, but he said nothing. "Оба хороши!" - подумал он, но промолчал. "And then," went on old Jolyon, "there's this Bosinney. - А тут еще этот Боснии, - продолжал старый Джолион. I should like to punch the fellow's head, but I can't, I suppose, though-I don't see why you shouldn't," he added doubtfully. - Меня так и подбивает всыпать этому молодчику как следует, но я не могу, а вот почему бы тебе не попробовать? - добавил он с сомнением в голосе. "What has he done? - Что же он, собственно, сделал? Far better that it should come to an end, if they don't hit it off!" По-моему, пусть лучше расходятся, если не могут поладить. Old Jolyon looked at his son. Старый Джолион взглянул на него. Now they had actually come to discuss a subject connected with the relations between the sexes he felt distrustful. Затронув вопрос, касающийся взаимоотношений между полами, он сразу же почувствовал недоверие к сыну. Jo would be sure to hold some loose view or other. Джо, наверное, придерживается на этот счет весьма сомнительных взглядов. "Well, I don't know what you think," he said; - Не знаю, как ты на это смотришь, - сказал он. "I dare say your sympathy's with him-shouldn't be surprised; but I think he's behaving precious badly, and if he comes my way I shall tell him so." - Мне кажется, ты становишься на его сторону. Что ж, это не удивительно, но я считаю, что Боснии ведет себя безобразно, и если он попадется мне когда-нибудь, я ему так и скажу. He dropped the subject. Старый Джолион замолчал. It was impossible to discuss with his son the true nature and meaning of Bosinney's defection. Невозможно обсуждать с сыном всю недопустимость поведения Боснии. Had not his son done the very same thing (worse, if possible) fifteen years ago? Разве сам он не совершил такого же (даже худшего) поступка пятнадцать лет назад? There seemed no end to the consequences of that piece of folly. И последствиям этого безумия не видно конца! Young Jolyon also was silent; he had quickly penetrated his father's thought, for, dethroned from the high seat of an obvious and uncomplicated view of things, he had become both perceptive and subtle. Молодой Джолион тоже молчал; он сразу же понял мысли отца, так как, будучи свергнутым с тех высот, откуда все кажется слишком простым и очевидным, он поневоле приобрел проницательность и чуткость. The attitude he had adopted towards sexual matters fifteen years before, however, was too different from his father's. Его взгляды на вопросы пола, сложившиеся пятнадцать лет назад, в корне расходились со взглядами отца. There was no bridging the gulf. Этой пропасти не перешагнешь. He said coolly: Он сказал холодно: "I suppose he's fallen in love with some other woman?" - Босини, верно, увлекся другой? Old Jolyon gave him a dubious look: Старый Джолион недоверчиво посмотрел на него. "I can't tell," he said; "they say so!" - Не знаю, - сказал он, - говорят. "Then, it's probably true," remarked young Jolyon unexpectedly; "and I suppose they've told you who she is?" - Должно быть, так оно и есть, - неожиданно ответил сын. - Вам, вероятно, сказали, кто она? "Yes," said old Jolyon, - Да, - проговорил старый Джолион. "Soames's wife!" - Жена Сомса. Young Jolyon did not whistle: The circumstances of his own life had rendered him incapable of whistling on such a subject, but he looked at his father, while the ghost of a smile hovered over his face. Молодой Джолион не свистнул от изумления. Жизнь отучила его свистать в подобных случаях; он посмотрел на отца с еле заметной усмешкой. If old Jolyon saw, he took no notice. Может быть, старый Джолион и заметил эту усмешку, но не показал вида. "She and June were bosom friends!" he muttered. - Они с Джун были такими друзьями! -пробормотал он. "Poor little June!" said young Jolyon softly. - Бедная девочка! - мягко сказал молодой Джолион. He thought of his daughter still as a babe of three. В его представлении Джун все еще была трехлетним ребенком. Old Jolyon came to a sudden halt. Старый Джолион вдруг остановился. "I don't believe a word of it," he said, "it's some old woman's tale. - Я не верю ни одному слову в этой истории, -сказал он, - сплетни старых баб! Get me a cab, Jo, I'm tired to death!" Позови мне кэб, Джо, я смертельно устал! They stood at a corner to see if an empty cab would come along, while carriage after carriage drove past, bearing Forsytes of all descriptions from the Zoo. Они остановились на углу, поджидая свободный кэб, а мимо них одна за другой проезжали кареты, уносившие из Зоологического сада Форсайтов всех родов и оттенков. The harness, the liveries, the gloss on the horses' coats, shone and glittered in the May sunlight, and each equipage, landau, sociable, barouche, Victoria, or brougham, seemed to roll out proudly from its wheels: Упряжь, ливреи, начищенные крупы лошадей сверкали и поблескивали на майском солнце, и каждый экипаж, ландо, кабриолет, карета, шарабан, фаэтон, казалось, горделиво отстукивал колесами: 'I and my horses and my men you know,' Indeed the whole turn-out have cost a pot. Я сам и лошади мои и кучер Да, черт возьми, весь выезд стоит уйму денег, But we were worth it every penny. Но деньги плачены не даром. Look At Master and at Missis now, the dawgs! Полюбуйтесь На нашего хозяина, хозяйку! Ease with security-ah! that's the ticket! Полны достоинства! Вот у кого учиться! And such, as everyone knows, is fit accompaniment for a perambulating Forsyte. И эти слова, как известно каждому, служат весьма достойным аккомпанементом к поездкам, которые совершают Форсайты. Amongst these carriages was a barouche coming at a greater pace than the others, drawn by a pair of bright bay horses. Один кабриолет, запряженный парой светло-гнедых лошадей, мчался быстрее других. It swung on its high springs, and the four people who filled it seemed rocked as in a cradle. Кузов его подпрыгивал на высоких рессорах, и четверо седоков раскачивались в кабриолете, как в колыбели. This chariot attracted young Jolyon's attention; and suddenly, on the back seat, he recognised his Uncle James, unmistakable in spite of the increased whiteness of his whiskers; opposite, their backs defended by sunshades, Rachel Forsyte and her elder but married sister, Winifred Dartie, in irreproachable toilettes, had posed their heads haughtily, like two of the birds they had been seeing at the Zoo; while by James' side reclined Dartie, in a brand-new frock-coat buttoned tight and square, with a large expanse of carefully shot linen protruding below each wristband. Экипаж этот привлек внимание молодого Джолиона; и вдруг в одном из сидевших лицом к лошадям он узнал дядю Джемса. Бакенбарды у дяди поседели еще больше, но не узнать его было невозможно. Напротив с раскрытыми зонтиками в руках, в нарядных туалетах, высокомерно подняв головы, точно те птицы, которых они только что видели в Зоологическом саду, восседали Рэчел Форсайт и ее старшая замужняя сестра Уинифрид Дарти; а рядом с Джемсом, откинувшись на спинку, сидел сам Дарти в новом с иголочки сюртуке, с тщательно выпущенной из-под обшлагов широкой полоской манжет. An extra, if subdued, sparkle, an added touch of the best gloss or varnish characterized this vehicle, and seemed to distinguish it from all the others, as though by some happy extravagance-like that which marks out the real 'work of art' from the ordinary 'picture'-it were designated as the typical car, the very throne of Forsytedom. Неуловимый блеск лежал на этом экипаже; казалось, по нему лишний раз прошлись самой лучшей краской или лаком; он выделялся из всех остальных, словно какая-то чрезвычайно удачная экстравагантная черточка, подобная той, которая отличает настоящее "произведение искусства" от обыкновенной "картины", помогла ему стать символической колесницей Форсайтов - троном, воздвигнутым в их царстве. Old Jolyon did not see them pass; he was petting poor Holly who was tired, but those in the carriage had taken in the little group; the ladies' heads tilted suddenly, there was a spasmodic screening movement of parasols; James' face protruded naively, like the head of a long bird, his mouth slowly opening. Старый Джолион не видел кабриолета: он был занят бедняжкой Холли, уставшей от прогулки, но те, кто сидел в кабриолете, заметили эту маленькую группу; дамы вздернули головы и поспешно загородились зонтиками; Джемс простодушно вытянул шею и стал похож на долговязую птицу; рот его медленно приоткрылся. The shield-like rounds of the parasols grew smaller and smaller, and vanished. Круглые щиты-зонтики становились все меньше, меньше и наконец исчезли. Young Jolyon saw that he had been recognised, even by Winifred, who could not have been more than fifteen when he had forfeited the right to be considered a Forsyte. Молодой Джолион понял, что его узнала даже Уинифрид, а ей было не больше пятнадцати лет, когда он потерял право называться Форсайтом. There was not much change in them! Они-то мало изменились за это время! He remembered the exact look of their turn-out all that time ago: Horses, men, carriage-all different now, no doubt-but of the precise stamp of fifteen years before; the same neat display, the same nicely calculated arrogance ease with security! Молодой Джолион помнил, как выглядел когда-то их выезд: лошади, кучер, экипаж уже другие, конечно, но на всем лежит тот же отпечаток, что и пятнадцать лет назад; тот же опрятный вид, то же точно выверенное высокомерие - полны достоинства! The swing exact, the pose of the sunshades exact, exact the spirit of the whole thing. Как и прежде, покачиваются на рессорах, как и прежде, держат зонтики, прежний дух сквозит во всех мелочах. And in the sunlight, defended by the haughty shields of parasols, carriage after carriage went by. А залитые солнцем экипажи катились один за другим, кивая надменными щитами зонтиков. "Uncle James has just passed, with his female folk," said young Jolyon. - Вон проехал дядя Джемс со своими дамами, -сказал молодой Джолион. His father looked black. Отец помрачнел. "Did your uncle see us? - Он видел нас? Yes? Да? Hmph! Гм! What's he want, coming down into these parts?" Что ему здесь понадобилось? An empty cab drove up at this moment, and old Jolyon stopped it. В эту минуту показался свободный кэб, и старый Джолион остановил его. "I shall see you again before long, my boy!" he said. - До скорого свидания, мой мальчик! - сказал он. "Don't you go paying any attention to what I've been saying about young Bosinney-I don't believe a word of it!" - Не думай о Босини - я не верю ни одному слову в этой истории! Kissing the children, who tried to detain him, he stepped in and was borne away. Поцеловав детей, которые не хотели отпускать его, старый Джолион сел в кэб и уехал. Young Jolyon, who had taken Holly up in his arms, stood motionless at the corner, looking after the cab. Взяв Холли на руки, молодой Джолион неподвижно стоял на углу и смотрел вслед удаляющемуся экипажу. CHAPTER VII-AFTERNOON AT TIMOTHY'S VII СЪЕЗД У ТИМОТИ If old Jolyon, as he got into his cab, had said: Если бы старый Джолион, садясь в кэб, сказал: 'I won't believe a word of it!' he would more truthfully have expressed his sentiments. "Я не хочу верить ни одному слову", - он выразил бы свои чувства более точно. The notion that James and his womankind had seen him in the company of his son had awakened in him not only the impatience he always felt when crossed, but that secret hostility natural between brothers, the roots of which-little nursery rivalries-sometimes toughen and deepen as life goes on, and, all hidden, support a plant capable of producing in season the bitterest fruits. Мысль о том, что Джемс со своим курятником видел его в обществе сына, разбудила в старом Джолионе не только раздражение против того, что становилось помехой на его пути, но и столь понятную между братьями скрытую вражду, корни которой - детское соперничество - с течением жизни нередко крепнут, уходят в глубину и, скрытые от глаз, питают дерево, приносящее в свое время горькие плоды. Hitherto there had been between these six brothers no more unfriendly feeling than that caused by the secret and natural doubt that the others might be richer than themselves; a feeling increased to the pitch of curiosity by the approach of death-that end of all handicaps-and the great 'closeness' of their man of business, who, with some sagacity, would profess to Nicholas ignorance of James' income, to James ignorance of old Jolyon's, to Jolyon ignorance of Roger's, to Roger ignorance of Swithin's, while to Swithin he would say most irritatingly that Nicholas must be a rich man. До сих пор между шестью братьями нельзя было заметить ничего более серьезного, чем недружелюбие, которое объяснялось скрытым, но вполне естественным "опасением, что кто-то из пяти богаче меня, шестого; чувство это начинало переходить в любопытство в связи с близостью смерти - конца всякого соперничества - и упорным "отмалчиванием" их поверенного, который, будучи человеком предусмотрительным, уверял Николаев, что не знает доходов Джемса, Джемсу говорил то же самое о старом Джолионе, Джолиону о Роджере, Роджеру - о Суизине, а Суизину, к его великому неудовольствию, заявлял, что Николае, вероятно, очень богатый человек. Timothy alone was exempt, being in gilt-edged securities. Один Тимоти оставался в стороне со своими консолями. But now, between two of them at least, had arisen a very different sense of injury. From the moment when James had the impertinence to pry into his affairs-as he put it-old Jolyon no longer chose to credit this story about Bosinney. Но теперь, по крайней мере между этими двумя братьями, замешалось новое чувство обиды С той минуты, как Джемс имел наглость сунуть нос не в свое дело, по выражению старого Джолиона, он отказался верить россказням о Босини. His grand-daughter slighted through a member of 'that fellow's' family! Кто-то из членов семьи "этого Джемса" посмел не посчитаться с его внучкой! He made up his mind that Bosinney was maligned. Старый Джолион решил, что Боснии просто оклеветали. There must be some other reason for his defection. Причина его поведения кроется в чем-то другом. June had flown out at him, or something; she was as touchy as she could be! Наверно, Джун повздорила с ним; ее вспыльчивость всем известна! He would, however, let Timothy have a bit of his mind, and see if he would go on dropping hints! Он не станет церемониться с Тимоти, тогда посмотрим, прекратятся эти намеки или нет! And he would not let the grass grow under his feet either, he would go there at once, and take very good care that he didn't have to go again on the same errand. И нечего откладывать в долгий ящик, надо ехать сейчас же и действовать решительно, чтобы не пришлось ездить второй раз за тем же самым. He saw James' carriage blocking the pavement in front of 'The Bower.' Подступ к дому Тимоти загораживал экипаж Джемса. So they had got there before him-cackling about having seen him, he dared say! И тут пролезли раньше всех - уже судачат, наверно, на его счет! And further on, Swithin's greys were turning their noses towards the noses of James' bays, as though in conclave over the family, while their coachmen were in conclave above. А чуть дальше от подъезда стояли серые Суизина и, повернувшись мордами к гнедым Джемса, словно переговаривались о форсайтских делах, и кучера тоже переговаривались с высоты своих козел. Old Jolyon, depositing his hat on the chair in the narrow hall, where that hat of Bosinney's had so long ago been mistaken for a cat, passed his thin hand grimly over his face with its great drooping white moustaches, as though to remove all traces of expression, and made his way upstairs. Старый Джолион положил цилиндр на стул в том самом маленьком холле, где когда-то шляпу Босини приняли за кошку, усталым движением провел худой рукой по лицу и длинным усам, словно стирая малейшие признаки волнения, и поднялся по лестнице. He found the front drawing-room full. В большой гостиной было тесно. It was full enough at the best of times-without visitors-without any one in it-for Timothy and his sisters, following the tradition of their generation, considered that a room was not quite 'nice' unless it was 'properly' furnished. Она казалась тесной и в лучшие минуты своей жизни, когда в ней не было ни единого гостя, так как Тимоти и сестры, следуя традициям своего поколения, считали, что комната будет "неуютной", если ее не обставить "как следует". It held, therefore, eleven chairs, a sofa, three tables, two cabinets, innumerable knicknacks, and part of a large grand piano. Поэтому в гостиной стояли одиннадцать кресел, диван, три столика, две этажерки, заставленные бесконечным количеством безделушек, и часть рояля. And now, occupied by Mrs. Small, Aunt Hester, by Swithin, James, Rachel, Winifred, Euphemia, who had come in again to return И теперь, когда здесь собрались миссис Смолл, тетя Эстер, Суизин, Джемс, Рэчел, Уинифрид, Юфимия, которая заехала вернуть роман 'Passion and Paregoric' which she had read at lunch, and her chum Frances, Roger's daughter (the musical Forsyte, the one who composed songs), there was only one chair left unoccupied, except, of course, the two that nobody ever sat on-and the only standing room was occupied by the cat, on whom old Jolyon promptly stepped. "Страсть и смирение", прочитанный за завтраком, и ее приятельница Фрэнсис - дочь Роджера (единственная музыкантша среди Форсайтов -сочинительница романсов), в гостиной оставалось только одно незанятое кресло, конечно за исключением тех двух, куда никто не садился, а единственное свободное местечко посередине пола было занято кошкой, на которую старый Джолион не замедлил наступить. In these days it was by no means unusual for Timothy to have so many visitors. В те дни такие съезды у Тимоти происходили довольно часто. The family had always, one and all, had a real respect for Aunt Ann, and now that she was gone, they were coming far more frequently to The Bower, and staying longer. Члены семьи, все до одного, питали глубокое уважение к тете Энн, и теперь, когда ее не стало, они заезжали на Бэйсуотер-Род гораздо чаще и оставались там подолгу. Swithin had been the first to arrive, and seated torpid in a red satin chair with a gilt back, he gave every appearance of lasting the others out. Суизин приехал первым; неподвижно возвышаясь в красном шелковом кресле с золоченой спинкой, он всем своим видом говорил, что намерен пересидеть остальных. And symbolizing Bosinney's name 'the big one,' with his great stature and bulk, his thick white hair, his puffy immovable shaven face, he looked more primeval than ever in the highly upholstered room. Оправдывая своим одутловатым, чисто выбритым лицом, густыми, совершенно белыми волосами и всей своей массивной фигурой прозвище, которое дал ему Босини ("толстяк! "), Суизин казался в этой загроможденной мебелью комнате еще более первобытным, чем всегда. His conversation, as usual of late, had turned at once upon Irene, and he had lost no time in giving Aunts Juley and Hester his opinion with regard to this rumour he heard was going about. Как это постоянно случалось теперь, он сразу же заговорил об Ирэн и, не теряя даром ни минуты, изложил тете Джули и тете Эстер свое мнение относительно тех слухов, которые, как ему известно, начали носиться за последнее время. No-as he said-she might want a bit of flirtation-a pretty woman must have her fling; but more than that he did not believe. Нет, нет, говорил Суизин, ей, вероятно, захотелось поразвлечься, надо же хорошенькой женщине пользоваться жизнью; но он уверен, что это не серьезно. Nothing open; she had too much good sense, too much proper appreciation of what was due to her position, and to the family! Все в границах приличий; она слишком умна, слишком ценит свое положение, свою семью, чтобы поступиться ими. No sc-, he was going to say 'scandal' but the very idea was so preposterous that he waved his hand as though to say-'but let that pass!' Не может быть и речи о публичном ск... Суизин чуть было не выпалил "скандале", но самая мысль показалась ему такой чудовищной, что он только махнул рукой, словно говоря: "Ну, довольно об "том!" Granted that Swithin took a bachelor's view of the situation-still what indeed was not due to that family in which so many had done so well for themselves, had attained a certain position? Допустим, что Суизин придерживался холостяцкой точки зрения на этот вопрос, но, в самом деле, чем только нельзя поступиться ради этой семьи, многие представители которой сумели так выдвинуться, достичь такого положения? If he had heard in dark, pessimistic moments the words 'yeomen' and 'very small beer' used in connection with his origin, did he believe them? Если Суизину и доводилось переживать безнадежно мрачные минуты в жизни, когда слова "иомен" и "мелкота" употреблялись в связи с его происхождением, то верил ли он этим словам? No! he cherished, hugging it pathetically to his bosom the secret theory that there was something distinguished somewhere in his ancestry. Нет, он в тайне лелеял и с трогательной нежностью хранил в своем сердце теорию, по которой следовало, что в жилах его отдаленных предков текла благородная кровь. "Must be," he once said to young Jolyon, before the latter went to the bad. - Я уверен в этом, - сказал он как-то молодому Джолиону еще до того, как тот сошел с пути истинного. "Look at us, we've got on! - Посмотри, как мы процветаем. There must be good blood in us somewhere." Я уверен, что в нас есть благородная кровь. He had been fond of young Jolyon: the boy had been in a good set at College, had known that old ruffian Sir Charles Fiste's sons-a pretty rascal one of them had turned out, too; and there was style about him-it was a thousand pities he had run off with that half-foreign governess! Суизин очень любил молодого Джолиона; в Кэмбридже мальчик вращался в хорошем обществе, был знаком с сыновьями этого старого шалопая сэра Чарлза Фиста - правда, один из них впоследствии оказался порядочным мерзавцем; в мальчике было что-то изысканное - какая жалость, что он ушел к этой иностранке, к какой-то бонне! If he must go off like that why couldn't he have chosen someone who would have done them credit! Если уж на то пошло, неужели нельзя было сделать выбора, который не унизил бы их всех! And what was he now?-an underwriter at Lloyd's; they said he even painted pictures-pictures! И что он теперь? Страховой агент у Ллойда; говорят даже, рисует картины - картины! Damme! he might have ended as Sir Jolyon Forsyte, Bart., with a seat in Parliament, and a place in the country! Черт знает что! Мог бы стать сэром Джолионом Форсайтом, баронетом, прошел бы в парламент, имел бы поместье! It was Swithin who, following the impulse which sooner or later urges thereto some member of every great family, went to the Heralds' Office, where they assured him that he was undoubtedly of the same family as the well-known Forsites with an 'i,' whose arms were 'three dexter buckles on a sable ground gules,' hoping no doubt to get him to take them up. Повинуясь импульсу, который рано или поздно овладевает кем-нибудь из представителей каждой большой семьи, Суизин отправился как-то в Геральдическое управление, где его всячески заверили, что он является потомком известных Форситов, носивших в гербе "три червленые пряжки на черном поле вправо"; в управлении, очевидно, надеялись, что он не откажется от герба. Swithin, however, did not do this, but having ascertained that the crest was a 'pheasant proper,' and the motto Однако Суизин отказался, но, убедившись, что клейнод [9] составлен из "натурального цвета фазана" и девиза 'For Forsite,' he had the pheasant proper placed upon his carriage and the buttons of his coachman, and both crest and motto on his writing-paper. "За Форситов", он посадил натурального цвета фазана на дверцы кареты и на пуговицы кучера, а клейнод и девиз на почтовую бумагу. The arms he hugged to himself, partly because, not having paid for them, he thought it would look ostentatious to put them on his carriage, and he hated ostentation, and partly because he, like any practical man all over the country, had a secret dislike and contempt for things he could not understand he found it hard, as anyone might, to swallow 'three dexter buckles on a sable ground gules.' Самый же герб Суизин смаковал только мысленно, отчасти потому, что не уплатил за него и считал, что на карете он покажется слишком кричащим, а Суизин не любил ничего кричащего, отчасти же потому, что, как и всякий практический англичанин, он втайне недолюбливал и презирал вещи, казавшиеся непонятными: Суизину, да и не одному ему трудно было одолеть "три червленые пряжки на черном поле вправо". He never forgot, however, their having told him that if he paid for them he would be entitled to use them, and it strengthened his conviction that he was a gentleman. Однако Суизин не забыл, что стоит только уплатить за герб, и он будет иметь на него полное право, и это еще более укрепило его веру в себя как в джентльмена. Imperceptibly the rest of the family absorbed the 'pheasant proper,' and some, more serious than others, adopted the motto; old Jolyon, however, refused to use the latter, saying that it was humbug meaning nothing, so far as he could see. Мало-помалу и остальные члены семьи обзавелись "натурального цвета фазаном", а кое-кто посерьезнее присовокупил к нему и девиз; старый Джолион отверг девиз, сказав, что по его мнению, это чепуха, полнейшая бессмыслица. Among the older generation it was perhaps known at bottom from what great historical event they derived their crest; and if pressed on the subject, sooner than tell a lie-they did not like telling lies, having an impression that only Frenchmen and Russians told them-they would confess hurriedly that Swithin had got hold of it somehow. Старшее поколение, очевидно, догадывалось, какому великому историческому событию они обязаны своим клейнодом; и если кто-нибудь уж очень донимал их вопросами, они не отваживались лгать - у Форсайтов ложь была не в ходу, им казалось, что лгут только французы и русские - и торопились заявить, что обо всем этом надо справиться у Суизина. Among the younger generation the matter was wrapped in a discretion proper. Молодое поколение обходило этот предмет "натуральным" молчанием. They did not want to hurt the feelings of their elders, nor to feel ridiculous themselves; they simply used the crest.... Они не хотели оскорблять чувства старших, не хотели казаться смешными и попросту пользовались одним клейнодом... "No," said Swithin, "he had had an opportunity of seeing for himself, and what he should say was, that there was nothing in her manner to that young Buccaneer or Bosinney or whatever his name was, different from her manner to himself; in fact, he should rather say...." But here the entrance of Frances and Euphemia put an unfortunate stop to the conversation, for this was not a subject which could be discussed before young people. Нет, говорил Суизин, он сам все видел и должен сказать, что Ирэн обращалась с этим "пиратом", или Босини, или как его там зовут, точно так же, как с ним самим; откровенно говоря, он даже... но, к несчастью, появление Фрэнсис и Юфимии заставило его прекратить этот разговор, так как обсуждать подобную тему в присутствии молодых девушек не полагается. And though Swithin was somewhat upset at being stopped like this on the point of saying something important, he soon recovered his affability. Суизин остался несколько недоволен тем, что его прервали как раз в ту минуту, когда он собирался сказать нечто очень значительное, но благодушное настроение вскоре вернулось к нему. He was rather fond of Frances-Francie, as she was called in the family. Фрэнсис, или, как ее звали в семье, Фрэнси, ему нравилась. She was so smart, and they told him she made a pretty little pot of pin-money by her songs; he called it very clever of her. Она была очень элегантна и, по слухам, зарабатывала своими романсами приличные деньги на мелкие расходы; Суизин называл ее толковой девушкой. He rather prided himself indeed on a liberal attitude towards women, not seeing any reason why they shouldn't paint pictures, or write tunes, or books even, for the matter of that, especially if they could turn a useful penny by it; not at all-kept them out of mischief. Он всегда гордился своим свободомыслием в отношении женщин - пожалуйста! Пусть рисуют, сочиняют романсы, даже пишут книги, раз уж на то пошло, особенно если этим можно заработать кое-что. Меньше будут думать о всяких глупостях! It was not as if they were men! Ведь это не мужчины. 'Little Francie,' as she was usually called with good-natured contempt, was an important personage, if only as a standing illustration of the attitude of Forsytes towards the Arts. "Маленькая Фрэнси", как ее с добродушным презрением звали родственники, была особой весьма значительной, хотя бы потому, что в ней воплощалось отношение Форсайтов к искусству. She was not really 'little,' but rather tall, with dark hair for a Forsyte, which, together with a grey eye, gave her what was called 'a Celtic appearance.' Фрэнси была далеко не "маленькая", а высокая девушка, с довольно темной для Форсайтов шевелюрой, что в сочетании с серыми глазами придавало ее внешности "что-то кельтское". She wrote songs with titles like Она сочиняла романсы вроде 'Breathing Sighs,' or "Трепетные вздохи" или 'Kiss me, Mother, ere I die,' with a refrain like an anthem: "Последний поцелуй" с рефреном, звучавшим, как церковное песнопение: 'Kiss me, Mother, ere I die; Унесу с собою, ма-ама. Kiss me-kiss me, Mother, ah! Твой последний поцелуй! Kiss, ah! kiss me e-ere I- Твой последний, о-о! последний. Kiss me, Mother, ere I d-d-die!' Твой последний поце-е-луй! She wrote the words to them herself, and other poems. In lighter moments she wrote waltzes, one of which, the Слова к этим романсам, а также и другие стихи Фрэнси писала сама В более легкомысленные минуты она сочиняла вальсы, и один из них 'Kensington Coil,' was almost national to Kensington, having a sweet dip in it. "Кенсннгтонское гулянье" - своей мелодичностью чуть ли не заслужил славу национального гимна Кенсингтона. Он начинался так: It was very original. Очень оригинальный вальс. Then there were her Кроме того, у Фрэнси были 'Songs for Little People,' at once educational and witty, especially "Песенки для малышей" - весьма нравоучительные и в то же время не лишенные остроумия. Особенно славились 'Gran'ma's Porgie,' and that ditty, almost prophetically imbued with the coming Imperial spirit, entitled "Бабушкины рыбки" и еще одна, почти пророчески возвещавшая дух грядущего империализма: 'Black Him In His Little Eye.' "Что там думать, целься в глаз!" Any publisher would take these, and reviews like От них не отказался бы любой издатель, а такие журналы, как 'High Living,' and the "Высший свет" или 'Ladies' Genteel Guide' went into raptures over: 'Another of Miss Francie Forsyte's spirited ditties, sparkling and pathetic. "Спутник модных дам", захлебывались от восторга по поводу "новых песенок талантливой мисс Фрэнси Форсайт, полных веселья и чувства. We ourselves were moved to tears and laughter. Слушая их, мы не могли удержаться от слез и смеха. Miss Forsyte should go far.' У мисс Форсайт большое будущее". With the true instinct of her breed, Francie had made a point of knowing the right people-people who would write about her, and talk about her, and people in Society, too-keeping a mental register of just where to exert her fascinations, and an eye on that steady scale of rising prices, which in her mind's eye represented the future. С безошибочным инстинктом, свойственным всей ее породе, Фрэнси заводила знакомства с нужными людьми - с теми, кто будет писать о ней, говорить о ней, а также и с людьми из высшего света; составив в уме точный список тех мест, где следовало отпускать в ход свое очарование, она не пренебрегала и неуклонно растущими гонорарами, в которых, по ее понятиям, и заключалось будущее. In this way she caused herself to be universally respected. Этим Фрэнси заслужила всеобщее уважение. Once, at a time when her emotions were whipped by an attachment-for the tenor of Roger's life, with its whole-hearted collection of house property, had induced in his only daughter a tendency towards passion-she turned to great and sincere work, choosing the sonata form, for the violin. Однажды, когда чувство влюбленности подхлестнуло все ее эмоции - весь уклад жизни Роджера, целиком подчиненный идее доходного дома, способствовал тому, что единственная дочь его выросла девушкой с весьма чувствительным сердцем, - Фрэнси углубилась в большую настоящую работу, избрав для нее форму скрипичной сонаты. This was the only one of her productions that troubled the Forsytes. Это было единственное ее произведение, которое Форсайты встретили с недоверием. They felt at once that it would not sell. Они сразу почувствовали, что сонату продать не удастся. Roger, who liked having a clever daughter well enough, and often alluded to the amount of pocket-money she made for herself, was upset by this violin sonata. Роджер, очень довольный своей умной дочкой и не упускавший случая упомянуть о карманных деньгах, которые она зарабатывала собственными трудами, был просто удручен этим. "Rubbish like that!" he called it. - Чепуха! - сказал он про сонату. Francie had borrowed young Flageoletti from Euphemia, to play it in the drawing-room at Prince's Gardens. Фрэнси на один вечер заняла у Юфимии Флажолетти, и он исполнил ее произведение в гостиной на Принсез-Гарденс. As a matter of fact Roger was right. В сущности говоря, Роджер оказался прав. It was rubbish, but-annoying! the sort of rubbish that wouldn't sell. Это и была чепуха, но - вот в чем горе! - чепуха того сорта, которая не имеет сбыта. As every Forsyte knows, rubbish that sells is not rubbish at all-far from it. Как известно каждому Форсайту, чепуха, которая имеет сбыт, вовсе не чепуха - отнюдь нет. And yet, in spite of the sound common sense which fixed the worth of art at what it would fetch, some of the Forsytes-Aunt Hester, for instance, who had always been musical-could not help regretting that Francie's music was not 'classical'; the same with her poems. И все-таки, несмотря на здравый смысл, заставлявший их оценивать произведение искусства сообразно его стоимости, кое-кто из Форсайтов - например, тетя Эстер, любившая музыку, - всегда сожалел, что романсы Фрэнси были не "классического содержания"; то же относилось и к ее стихам. But then, as Aunt Hester said, they didn't see any poetry nowadays, all the poems were 'little light things.' Впрочем, говорила тетя Эстер, теперешняя поэзия - это все "легковесные пустячки". There was nobody who could write a poem like Теперь уже никто не напишет таких поэм, как 'Paradise Lost,' or "Потерянный рай" или 'Childe Harold'; either of which made you feel that you really had read something. "Чайльд Гарольд"; после них, по крайней мере, что-то остается в голове. Still, it was nice for Francie to have something to occupy her; while other girls were spending money shopping she was making it! Конечно, это очень хорошо, что Фрэнси есть чем себя занять: другие девушки транжирят деньги по магазинам, а она сама зарабатывает! And both Aunt Hester and Aunt Juley were always ready to listen to the latest story of how Francie had got her price increased. Тетя Эстер и тетя Джули всегда были рады послушать рассказы о том, как Фрэнси удалось добиться повышения гонорара. They listened now, together with Swithin, who sat pretending not to, for these young people talked so fast and mumbled so, he never could catch what they said. Они внимали ей и сейчас, вместе с Суизином, который делал вид, что не прислушивается к разговору, потому что молодежь теперь так быстро и так невнятно говорит, что у них ни слова не разберешь! "And I can't think," said Mrs. Septimus, "how you do it. - Просто не могу себе представить, - сказала миссис Смолл, - как это ты решилась. I should never have the audacity!" У меня бы не хватило смелости! Francie smiled lightly. Фрэнси весело улыбнулась. "I'd much rather deal with a man than a woman. - Я всегда предпочитаю иметь дело с мужчинами. Women are so sharp!" Женщины такие злюки! "My dear," cried Mrs. Small, - Ну что ты, милая! - воскликнула миссис Смолл. "I'm sure we're not." - Какие же мы злюки? Euphemia went off into her silent laugh, and, ending with the squeak, said, as though being strangled: Юфимия залилась беззвучным смехом и, взвизгнув, проговорила сдавленным голосом, будто ее душили: "Oh, you'll kill me some day, auntie." - О-о! Вы меня когда-нибудь уморите, тетечка! Swithin saw no necessity to laugh; he detested people laughing when he himself perceived no joke. Суизин не видел в этом ничего забавного; он терпеть не мог, когда люди смеялись, а ему самому не было смешно. Indeed, he detested Euphemia altogether, to whom he always alluded as Да, откровенно говоря, он просто не переносил Юфимии и отзывался о ней так: 'Nick's daughter, what's she called-the pale one?' "Дочь Ника, как ее там зовут - бледная такая?" He had just missed being her god-father-indeed, would have been, had he not taken a firm stand against her outlandish name. He hated becoming a godfather. Он чуть не сделался ее крестным отцом собственно, он сделался бы им неизбежно, если бы не восстал так решительно против ее иностранного имени: Суизину совсем не улыбалось стать крестным отцом. Swithin then said to Francie with dignity: Повернувшись к Фрэнси, он с достоинством сказал: "It's a fine day-er-for the time of year." - Прекрасная погода... э-э... для мая месяца. But Euphemia, who knew perfectly well that he had refused to be her godfather, turned to Aunt Hester, and began telling her how she had seen Irene-Mrs. Soames-at the Church and Commercial Stores. Но Юфимия, знавшая, что дядя Суизин не захотел сделать ее своей крестницей, повернулась к тете Эстер и начала рассказывать о встрече с Ирэн -миссис Сомс - в магазине церковно-экономического общества. "And Soames was with her?" said Aunt Hester, to whom Mrs. Small had as yet had no opportunity of relating the incident. - И Сомс тоже там был? - спросила тетя Эстер, которой миссис Смолл еще не удосужилась ничего рассказать. "Soames with her? - Сомс? Of course not!" Конечно нет! "But was she all alone in London?" - Неужели она поехала по магазинам одна? "Oh, no; there was Mr. Bosinney with her. - Не-ет! С ней был мистер Босини. She was perfectly dressed." Она изумительно одета. But Swithin, hearing the name Irene, looked severely at Euphemia, who, it is true, never did look well in a dress, whatever she may have done on other occasions, and said: Но Суизин, услышав имя Ирэн, строго взглянул на Юфимию, которая, по правде говоря, всегда выглядела непрезентабельно, во всяком случае в платье, и сказал: "Dressed like a lady, I've no doubt. - Одета, как и подобает изящной леди. It's a pleasure to see her." На нее всегда приятно посмотреть. At this moment James and his daughters were announced. В эту минуту доложили о приезде Джемса с дочерьми. Dartie, feeling badly in want of a drink, had pleaded an appointment with his dentist, and, being put down at the Marble Arch, had got into a hansom, and was already seated in the window of his club in Piccadilly. Дарти, захотевший выпить, слез у Мраморной арки, заявив, что ему надо быть у дантиста, взял кэб и к этому времени уже восседал у окна своего клуба на Пикадилли. His wife, he told his cronies, had wanted to take him to pay some calls. Жена, сообщил Дарти своим приятелям, собиралась потащить его с визитами. It was not in his line-not exactly. Но он этого терпеть не может - благодарю покорно. Haw! Ха! Hailing the waiter, he sent him out to the hall to see what had won the 4.30 race. Кликнув лакея, Дарти послал его в холл узнать результаты заезда в 4.30. He was dog-tired, he said, and that was a fact; had been drivin' about with his wife to 'shows' all the afternoon. Устал как собака, продолжал Дарти; таскался с женой все утро. Had put his foot down at last. Хватит с него. A fellow must live his own life. В конце концов, есть же у человека личная жизнь. At this moment, glancing out of the bay window-for he loved this seat whence he could see everybody pass-his eye unfortunately, or perhaps fortunately, chanced to light on the figure of Soames, who was mousing across the road from the Green Park-side, with the evident intention of coming in, for he, too, belonged to Взглянув в эту минуту в окно, около которого он всегда садился, чтобы видеть прохожих, Дарти, к несчастью, а может быть, и к счастью, заметил Сомса, осторожно переходившего улицу со стороны Грин-парка с очевидным намерением зайти в ' The Iseeum.' "Айсиум", членом которого он тоже состоял. Dartie sprang to his feet; grasping his glass, he muttered something about 'that 4.30 race,' and swiftly withdrew to the card-room, where Soames never came. Дарти вскочил с места; схватив стакан, он пробормотал что-то насчет "этого заезда в 4.30" и поспешно скрылся в комнату для карточной игры, куда Сомс никогда не заглядывал. Here, in complete isolation and a dim light, he lived his own life till half past seven, by which hour he knew Soames must certainly have left the club. Сидя там в полутьме, он в полном уединении наслаждался личной жизнью до половины восьмого, зная, что к этому времени Сомс наверняка уйдет из клуба. It would not do, as he kept repeating to himself whenever he felt the impulse to join the gossips in the bay-window getting too strong for him-it absolutely would not do, with finances as low as his, and the 'old man' (James) rusty ever since that business over the oil shares, which was no fault of his, to risk a row with Winifred. Нечего и думать, повторял Дарти, чувствуя, что его одолевает соблазн присоединиться к разговорам у окна, - просто нечего и думать идти на риск и ссориться с Уинифрид сейчас, когда его финансы в таком плачевном состоянии, а "старик" (Джемс) все еще дуется после той истории с нефтяными акциями, в которой Дарти совершенно не виноват. If Soames were to see him in the club it would be sure to come round to her that he wasn't at the dentist's at all. Если Сомс увидит его в клубе, до Уинифрид обязательно дойдут слухи, что Дарти не был у дантиста. He never knew a family where things 'came round' so. Дарти не знал другой семьи, где бы слухи "доходили" с такой быстротой. Uneasily, amongst the green baize card-tables, a frown on his olive coloured face, his check trousers crossed, and patent-leather boots shining through the gloom, he sat biting his forefinger, and wondering where the deuce he was to get the money if Erotic failed to win the Lancashire Cup. Лакированные ботинки Дарти поблескивали в сумерках, он сидел посреди зеленых ломберных столиков с хмурой гримасой на оливковом лице и, скрестив ноги в клетчатых брюках, покусывал палец и ломал себе голову, где же раздобыть деньги, если "Эрос" не выиграет Ланкаширского кубка. His thoughts turned gloomily to the Forsytes. Его мрачные мысли обратились к Форсайтам. What a set they were! Что за народ! There was no getting anything out of them-at least, it was a matter of extreme difficulty. Ничего из них не выжмешь - во всяком случае, Сколько надо труда на это ухлопать. They were so d--d particular about money matters; not a sportsman amongst the lot, unless it were George. В денежных делах - выжиги; и хоть бы один спортсмен среди них нашелся, разве только Джордж, больше никого. That fellow Soames, for instance, would have a fit if you tried to borrow a tenner from him, or, if he didn't have a fit, he looked at you with his cursed supercilious smile, as if you were a lost soul because you were in want of money. Взять этого Сомса, например: попробуй занять у него десятку, да его удар хватит, а нет, так он подарит тебя такой надменной улыбочкой, как будто конченный ты человек, раз уж решился просить взаймы. And that wife of his (Dartie's mouth watered involuntarily), he had tried to be on good terms with her, as one naturally would with any pretty sister-in-law, but he would be cursed if the (he mentally used a coarse word)-would have anything to say to him-she looked at him, indeed, as if he were dirt-and yet she could go far enough, he wouldn't mind betting. А жена этого Сомса! Рот Дарти непроизвольно наполнился слюной. Он пробовал подружиться с ней, вполне естественно, что человеку хочется дружить с хорошенькой свойственницей, но будь он проклят, если у этой (мысленно Дарти употребил очень грубое выражение) нашлось для него хоть единое словечко: смотрит на него, как будто перед ней так, мразь какая-то, а между тем она способна на многое - Дарти готов об заклад биться. He knew women; they weren't made with soft eyes and figures like that for nothing, as that fellow Soames would jolly soon find out, if there were anything in what he had heard about this Buccaneer Johnny. Уж он-то знает женщин; такие мягкие глаза, такая фигура что-нибудь да значат, и Сомс в этом очень скоро убедится, если в слухах, которые ходят относительно "лихого пирата", есть хоть доля правды. Rising from his chair, Dartie took a turn across the room, ending in front of the looking-glass over the marble chimney-piece; and there he stood for a long time contemplating in the glass the reflection of his face. Встав с кресла, Дарти сделал круг по комнате и остановился у мраморного камина перед зеркалом; он простоял там довольно долго, созерцая собственное отражение. It had that look, peculiar to some men, of having been steeped in linseed oil, with its waxed dark moustaches and the little distinguished commencements of side whiskers; and concernedly he felt the promise of a pimple on the side of his slightly curved and fattish nose. Как и у многих мужчин его типа, лицо Дарти с темными нафабренными усами и благообразными бачками казалось пропитанным льняным маслом. С озабоченным видом потрогав свой Довольно толстый нос, Дарти почувствовал там намек на будущий прыщик. In the meantime old Jolyon had found the remaining chair in Timothy's commodious drawing-room. Тем временем старый Джолион нашел единственное свободное кресло в поместительной гостиной Тимоти. His advent had obviously put a stop to the conversation, decided awkwardness having set in. Своим приходом он, по-видимому, помешал какому-то разговору, все чувствовали явную неловкость. Aunt Juley, with her well-known kindheartedness, hastened to set people at their ease again. Тетя Джули, известная своей добротой, поторопилась прийти на выручку. "Yes, Jolyon," she said, "we were just saying that you haven't been here for a long time; but we mustn't be surprised. - Знаешь, Джолион, - сказала она, - мы как раз вспоминали, что ты давно уже у нас не показывался; впрочем, ничего удивительного в этом нет. You're busy, of course? Ты, должно быть, занят? James was just saying what a busy time of year...." Вот Джемс говорит, что сейчас такое горячее время... "Was he?" said old Jolyon, looking hard at James. - Да? - Старый Джолион пристально посмотрел на Джемса. "It wouldn't be half so busy if everybody minded their own business." - Не такое уж горячее время, надо только поменьше совать нос в чужие дела. James, brooding in a small chair from which his knees ran uphill, shifted his feet uneasily, and put one of them down on the cat, which had unwisely taken refuge from old Jolyon beside him. Джемс, с угрюмым видом сидевший в таком низеньком кресле, что колени его углом торчали кверху, беспокойно задвигал ногами и наступил на кошку, неосмотрительно спрятавшуюся здесь от старого Джолиона. "Here, you've got a cat here," he said in an injured voice, withdrawing his foot nervously as he felt it squeezing into the soft, furry body. - Тут, кажется, кошка, - проворчал он обиженным тоном, почувствовав, что нога его попала во что-то мягкое и пушистое. "Several," said old Jolyon, looking at one face and another; "I trod on one just now." - И не одна, - сказал старый Джолион, оглядывая всех присутствующих, - я только что наступил на какую-то. A silence followed. Последовало молчание. Then Mrs. Small, twisting her fingers and gazing round with 'pathetic calm', asked: Миссис Смолл сплела пальцы и, переводя свой трогательно безмятежный взгляд с одного лица на другое, спросила: "And how is dear June?" - А как поживает наша Джун? A twinkle of humour shot through the sternness of old Jolyon's eyes. В суровых глазах старого Джолиона промелькнула усмешка. Extraordinary old woman, Juley! Поразительная женщина эта Джули! No one quite like her for saying the wrong thing! Второй такой не найдешь - всегда ухитрится сказать что-нибудь некстати! "Bad!" he said; - Плохо! - ответил он. "London don't agree with her-too many people about, too much clatter and chatter by half." - Лондон ей вреден - слишком много народа кругом, слишком много всяких пересудов и болтовни! He laid emphasis on the words, and again looked James in the face. Он подчеркнул эти слова и посмотрел на Джемса. Nobody spoke. Снова наступило молчание. A feeling of its being too dangerous to take a step in any direction, or hazard any remark, had fallen on them all. Все чувствовали, что предпринять сейчас какой-нибудь шаг или отважиться на какое-нибудь замечание слишком опасно. Something of the sense of the impending, that comes over the spectator of a Greek tragedy, had entered that upholstered room, filled with those white-haired, frock-coated old men, and fashionably attired women, who were all of the same blood, between all of whom existed an unseizable resemblance. Ощущение неотвратимости рока, знакомое зрителям греческой трагедии, нависло и в этой загроможденной мебелью комнате, где собрались седовласые старики, нарядно одетые женщины -все люди одной крови, люди, объединенные неуловимым семейным сходством. Not that they were conscious of it-the visits of such fateful, bitter spirits are only felt. Они не сознавали этой неотвратимости - роковое, холодное дыхание ее можно только чувствовать. Then Swithin rose. Суизин встал. He would not sit there, feeling like that-he was not to be put down by anyone! Он-то не намерен оставаться здесь, он никому не позволит себя запугивать! And, manoeuvring round the room with added pomp, he shook hands with each separately. И, с подчеркнутой величавостью пройдясь по комнате, он каждому по очереди пожал руку. "You tell Timothy from me," he said, "that he coddles himself too much!" Then, turning to Francie, whom he considered 'smart,' he added: "You come with me for a drive one of these days." But this conjured up the vision of that other eventful drive which had been so much talked about, and he stood quite still for a second, with glassy eyes, as though waiting to catch up with the significance of what he himself had said; then, suddenly recollecting that he didn't care a damn, he turned to old Jolyon: "Well, good-bye, Jolyon! - Передайте Тимоти, - сказал Суизин, - что он напрасно так носится с собой! - затем, повернувшись к Фрэнси, которую считал "элегантной", прибавил: - Ас тобой мы как-нибудь на днях поедем кататься, - и сейчас же перед ним встала картина той знаменательной поездки, о которой шло столько разговоров за последнее время, и он замер на месте, глядя прямо перед собой остекленевшими глазами, словно стараясь осмыслить всю важность своих же собственных слов; затем, вспомнив вдруг, что ему "решительно все равно", повернулся к старому Джолиону: - До свидания, Джолион! You shouldn't go about without an overcoat; you'll be getting sciatica or something!" Напрасно ты ходишь без пальто - схватишь ишиас или еще какую-нибудь гадость! And, kicking the cat slightly with the pointed tip of his patent leather boot, he took his huge form away. И, легонько подтолкнув кошку узким носком лакированного башмака, Суизин величественно выплыл из гостиной. When he had gone everyone looked secretly at the others, to see how they had taken the mention of the word 'drive'-the word which had become famous, and acquired an overwhelming importance, as the only official-so to speak-news in connection with the vague and sinister rumour clinging to the family tongue. Euphemia, yielding to an impulse, said with a short laugh: После его ухода все тайком переглянулись, стараясь проверить друг на друге впечатление от слова "кататься", которое уже получило известность в семье, приобрело глубочайший смысл, будучи единственным, так сказать, достоверным фактом, имевшим непосредственное отношение к тому, что порождало столько неясных, зловещих толков, Юфимия не сдержалась и заговорила с коротким смешком: "I'm glad Uncle Swithin doesn't ask me to go for drives." - Как хорошо, что дядя Суизин не приглашает меня кататься! Mrs. Small, to reassure her and smooth over any little awkwardness the subject might have, replied: Желая утешить ее и сгладить неловкость, которую мог вызвать разговор на подобные темы, миссис Смолл ответила: "My dear, he likes to take somebody well dressed, who will do him a little credit. - Милочка, дядя Суизин любит катать элегантных женщин, ему приятно немного покрасоваться в их обществе. I shall never forget the drive he took me. Никогда не забуду своей поездки с ним. It was an experience!" Как я трусила! And her chubby round old face was spread for a moment with a strange contentment; then broke into pouts, and tears came into her eyes. На мгновение пухлое старческое лицо тети Джули расплылось от удовольствия, затем сморщилось, и на глазах у нее навернулись слезы. She was thinking of that long ago driving tour she had once taken with Septimus Small. Она вспомнила одну свою давнишнюю поездку в обществе Септимуса Смолла. James, who had relapsed into his nervous brooding in the little chair, suddenly roused himself: Джемс, с мрачным видом сидевший в низеньком кресле, вдруг очнулся. "He's a funny fellow, Swithin," he said, but in a half-hearted way. - Чудак Суизин, - сказал он вяло. Old Jolyon's silence, his stern eyes, held them all in a kind of paralysis. Молчаливость старого Джолиона и его суровый взгляд держали всех в состоянии, близком к параличу. He was disconcerted himself by the effect of his own words-an effect which seemed to deepen the importance of the very rumour he had come to scotch; but he was still angry. Старый Джолион и сам был смущен впечатлением, создавшимся после его слов, - оно только подчеркивало всю серьезность слухов, которые он пришел опровергнуть; но гнев все еще не покидал его. He had not done with them yet-No, no-he would give them another rub or two. Он не кончил - нет, нет, - он еще проучит их как следует! He did not wish to rub his nieces, he had no quarrel with them-a young and presentable female always appealed to old Jolyon's clemency-but that fellow James, and, in a less degree perhaps, those others, deserved all they would get. Старый Джолион не хотел "учить" племянниц, он с ними не ссорился молодые хорошенькие женщины всегда могли рассчитывать на его милосердие, - но этот Джемс и остальная публика - правда, в меньшей степени - заслужили хороший урок. And he, too, asked for Timothy. И старый Джолион тоже справился о Тимоти. As though feeling that some danger threatened her younger brother, Aunt Juley suddenly offered him tea: Словно почувствовав опасность, грозившую младшему брату, миссис Смолл предложила Джолиону чаю. "There it is," she said, "all cold and nasty, waiting for you in the back drawing room, but Smither shall make you some fresh." - Правда, он совсем остыл, пока ты сидишь тут, -сказала она, - но Смизер заварит свежий. Old Jolyon rose: Старый Джолион встал. "Thank you," he said, looking straight at James, "but I've no time for tea, and-scandal, and the rest of it! - Благодарю, - ответил он, в упор глядя на Джемса, - мне некогда пить чай, разводить сплетни и тому подобное! It's time I was at home. Пора домой! Good-bye, Julia; good-bye, Hester; good-bye, Winifred." До свидания, Джули, до свидания, Эстер, до свидания, Уинифрид! Without more ceremonious adieux, he marched out. И без дальнейших церемоний вышел из комнаты. Once again in his cab, his anger evaporated, for so it ever was with his wrath-when he had rapped out, it was gone. В кэбе гнев его испарился. Так бывало всегда: стоило ему только дать волю своему гневу - и он исчезал. Sadness came over his spirit. Старому Джолиону стало грустно. He had stopped their mouths, maybe, but at what a cost! Может быть, он и заткнул им рты, но какой ценой! At the cost of certain knowledge that the rumour he had been resolved not to believe was true. Старый Джолион знал теперь, что в слухах, которым он отказался верить, была правда. June was abandoned, and for the wife of that fellow's son! Джун брошена, и брошена ради жены сынка Джемса! He felt it was true, and hardened himself to treat it as if it were not; but the pain he hid beneath this resolution began slowly, surely, to vent itself in a blind resentment against James and his son. Он чувствовал, что все это правда, и упрямо решил считать эту правду вздором; а боль, которая таилась под таким решением, медленно, но верно переходила в слепую злобу против Джемса и его сына. The six women and one man left behind in the little drawing-room began talking as easily as might be after such an occurrence, for though each one of them knew for a fact that he or she never talked scandal, each one of them also knew that the other six did; all were therefore angry and at a loss. Шесть женщин и один мужчина, оставшиеся в комнате, занялись разговором, насколько разговор мог удаться после всего, что произошло; каждый считал себя совершенно непричастным к сплетням, но был твердо уверен, что остальные шестеро сплетнями не гнушаются; поэтому все сидели злые и растерянные. James only was silent, disturbed, to the bottom of his soul. Один только Джемс сохранял молчание, взволнованный до глубины души. Presently Francie said: Фрэнси сказала: "Do you know, I think Uncle Jolyon is terribly changed this last year. - По-моему, дядя Джолион ужасно изменился за последний год. What do you think, Aunt Hester?" Правда, тетя Эстер? Aunt Hester made a little movement of recoil: Тетя Эстер съежилась. "Oh, ask your Aunt Julia!" she said; - Ах, спроси тетю Джули! - сказала она. "I know nothing about it." - Я не знаю. No one else was afraid of assenting, and James muttered gloomily at the floor: Остальные не побоялись подтвердить слова Фрэнси, а Джемс мрачно пробормотал, не поднимая глаз от пола: "He's not half the man he was." - Ничего прежнего в нем не осталось. "I've noticed it a long time," went on Francie; "he's aged tremendously." - Я уже давно это заметила, - продолжала Фрэнси,- он ужасно постарел. Aunt Juley shook her head; her face seemed suddenly to have become one immense pout. Тетя Джули покачала головой; лицо ее превратилось в сплошную гримасу сострадания. "Poor dear Jolyon," she said, "somebody ought to see to it for him!" - Бедный Джолион! - сказала она. - За ним нужен уход! There was again silence; then, as though in terror of being left solitarily behind, all five visitors rose simultaneously, and took their departure. Снова наступило молчание; затем все пятеро гостей встали сразу, словно каждый из них боялся задержаться здесь дольше других, и простились. Mrs. Small, Aunt Hester, and their cat were left once more alone, the sound of a door closing in the distance announced the approach of Timothy. Миссис Смолл, тетя Эстер и кошка снова остались одни; вдалеке хлопнула дверь, возвещая о приближении Тимоти. That evening, when Aunt Hester had just got off to sleep in the back bedroom that used to be Aunt Juley's before Aunt Juley took Aunt Ann's, her door was opened, and Mrs. Small, in a pink night-cap, a candle in her hand, entered: В тот же вечер, когда тетя Эстер только что задремала у себя в спальне, которая принадлежала тете Джули до того, как тетя Джули перебралась в спальню тети Энн, дверь приотворилась и вошла миссис Смолл в розовом чепце и со свечой в руках. "Hester!" she said. - Эстер! - сказала она. "Hester!" - Эстер! Aunt Hester faintly rustled the sheet. Тетя Эстер слабо зашевелилась под одеялом. "Hester," repeated Aunt Juley, to make quite sure that she had awakened her, "I am quite troubled about poor dear Jolyon. - Эстер, - повторила тетя Джули, желая убедиться, что сестра проснулась, - я так беспокоюсь о бедном Джолионе. What," Aunt Juley dwelt on the word, "do you think ought to be done?" Как ему помочь? - она сделала ударение на этом слове. - Что ты посоветуешь? Aunt Hester again rustled the sheet, her voice was heard faintly pleading: Тетя Эстер снова завозилась под одеялом, в голосе ее послышались умоляющие нотки: "Done? - Как помочь? How should I know?" Откуда же я знаю? Aunt Juley turned away satisfied, and closing the door with extra gentleness so as not to disturb dear Hester, let it slip through her fingers and fall to with a 'crack.' Тетя Джули вышла из комнаты вполне удовлетворенная и с удвоенной осторожностью притворила за собой дверь, чтобы не беспокоить Эстер, но ручка выскользнула у нее из пальцев и дверь захлопнулась с грохотом. Back in her own room, she stood at the window gazing at the moon over the trees in the Park, through a chink in the muslin curtains, close drawn lest anyone should see. Вернувшись к себе, тетя Джули остановилась у окна и сквозь щелку между кисейными занавесками, плотно задернутыми, чтобы с улицы ничего не было видно, стала смотреть на луну, показавшуюся над деревьями парка. And there, with her face all round and pouting in its pink cap, and her eyes wet, she thought of 'dear Jolyon,' so old and so lonely, and how she could be of some use to him; and how he would come to love her, as she had never been loved since-since poor Septimus went away. И, стоя там в розовом чепчике, обрамлявшем ее круглое, печально сморщившееся лицо, она проливала слезы и думала о "бедном Джолионе" -старом, одиноком, и о том, что она могла бы помочь ему и он привязался бы к ней и любил бы ее так, как ее никто не любил после... после смерти бедного Септимуса. CHAPTER VIII-DANCE AT ROGER'S VIII БАЛ У РОДЖЕРА Roger's house in Prince's Gardens was brilliantly alight. Дом Роджера на Принсез-Гарденс был ярко освещен. Large numbers of wax candles had been collected and placed in cut-glass chandeliers, and the parquet floor of the long, double drawing-room reflected these constellations. Множество восковых свечей горело в хрустальных канделябрах, и паркет длинного зала отражал эти созвездия. An appearance of real spaciousness had been secured by moving out all the furniture on to the upper landings, and enclosing the room with those strange appendages of civilization known as 'rout' seats. Впечатление простора достигалось тем, что вся мебель была вынесена наверх и в комнате остались только причудливые продукты цивилизации, известные под названием "мебели для раутов". In a remote corner, embowered in palms, was a cottage piano, with a copy of the В самом дальнем углу, осененное пальмами, стояло пианино с раскрытым на пюпитре вальсом 'Kensington Coil' open on the music-stand. "Кенсингтонское гулянье". Roger had objected to a band. Роджер не захотел пригласить оркестр. He didn't see in the least what they wanted with a band; he wouldn't go to the expense, and there was an end of it. Он не мог понять, зачем нужен оркестр; он не согласен на такой расход - и кончено. Francie (her mother, whom Roger had long since reduced to chronic dyspepsia, went to bed on such occasions), had been obliged to content herself with supplementing the piano by a young man who played the cornet, and she so arranged with palms that anyone who did not look into the heart of things might imagine there were several musicians secreted there. Фрэнси (ее мать, давно уже доведенная Роджером до хронической ипохондрии, в таких случаях ложилась в постель) пришлось удовольствоваться одним пианино, присовокупив к нему некоего молодого человека, игравшего на корнет-а-пистоне: но она постаралась расставить пальмы с таким расчетом, чтобы люди не очень прозорливые могли заподозрить за ними присутствие нескольких музыкантов. She made up her mind to tell them to play loud-there was a lot of music in a cornet, if the man would only put his soul into it. Фрэнси решила сказать, чтобы играли погромче, -из одного только корнета можно извлечь массу звуков, если играть с душой. In the more cultivated American tongue, she was 'through' at last-through that tortuous labyrinth of make-shifts, which must be traversed before fashionable display can be combined with the sound economy of a Forsyte. Наконец все было закончено. Фрэнси выбралась из мучительного лабиринта всяческих ухищрений, которого не минуешь, затеяв сочетать фешенебельный прием с разумной экономностью Форсайтов. Thin but brilliant, in her maize-coloured frock with much tulle about the shoulders, she went from place to place, fitting on her gloves, and casting her eye over it all. Худенькая, но элегантная, она расхаживала с места на место в светло-желтом платье, отделанном на плечах пышными воланами из тюля, и натягивала перчатки, в последний раз оглядывая зал. To the hired butler (for Roger only kept maids) she spoke about the wine. С нанятым на сегодняшний вечер лакеем (Роджер держал только женскую прислугу) она обсудила вопрос о вине. Did he quite understand that Mr. Forsyte wished a dozen bottles of the champagne from Whiteley's to be put out? Понятно ли ему, что мистер Форсайт приказал подать дюжину бутылок шампанского от Уитли? But if that were finished (she did not suppose it would be, most of the ladies would drink water, no doubt), but if it were, there was the champagne cup, and he must do the best he could with that. Но если дюжины не хватит (вряд ли, конечно, -большинство дам будет пить воду), но если не хватит, есть еще крюшон - пусть обходится как умеет. She hated having to say this sort of thing to a butler, it was so infra dig.; but what could you do with father? Неприятно говорить лакею такие вещи - ужасно унизительно, но что поделаешь с отцом? Roger, indeed, after making himself consistently disagreeable about the dance, would come down presently, with his fresh colour and bumpy forehead, as though he had been its promoter; and he would smile, and probably take the prettiest woman in to supper; and at two o'clock, just as they were getting into the swing, he would go up secretly to the musicians and tell them to play И правда, Роджер всегда ворчал из-за этих балов, а потом появлялся в гостиной - румяный, крутолобый - с таким видом, словно все это была его собственная затея: он улыбался и даже приглашал к ужину самую хорошенькую женщину, а в два часа, когда начиналось настоящее веселье, незаметно подходил к музыкантам, приказывал сыграть ' God Save the Queen,' and go away. "Боже, храни королеву" и удалялся к себе. Francie devoutly hoped he might soon get tired, and slip off to bed. Фрэнси только на то и надеялась, что он быстро устанет и отправится спать. The three or four devoted girl friends who were staying in the house for this dance had partaken with her, in a small, abandoned room upstairs, of tea and cold chicken-legs, hurriedly served; the men had been sent out to dine at Eustace's Club, it being felt that they must be fed up. В обществе двух-трех преданных подруг, которые явились в дом с утра, Фрэнси поела холодной курятины и выпила чаю, наспех сервированного в пустой маленькой комнатке наверху; мужчин послали обедать в клуб Юстаса - им надо поесть как следует. Punctually on the stroke of nine arrived Mrs. Small alone. Ровно в девять часов приехала миссис Смолл. She made elaborate apologies for the absence of Timothy, omitting all mention of Aunt Hester, who, at the last minute, had said she could not be bothered. В очень сложных выражениях она извинилась за Тимоти и обошла молчанием отсутствие тети Эстер, которая в последнюю минуту попросила оставить ее в покое. Francie received her effusively, and placed her on a rout seat, where she left her, pouting and solitary in lavender-coloured satin-the first time she had worn colour since Aunt Ann's death. Фрэнси приняла тетку очень радушно, усадила на маленький стульчик и ушла; тетя Джули, впервые после смерти тети Энн надевшая светло-лиловое шелковое платье, надула губы и осталась сидеть в полном одиночестве. The devoted maiden friends came now from their rooms, each by magic arrangement in a differently coloured frock, but all with the same liberal allowance of tulle on the shoulders and at the bosom-for they were, by some fatality, lean to a girl. Вскоре из верхних комнат спустились преданные подруги, словно по волшебству оказавшиеся в платьях разных цветов, но с одинаковыми пышными воланами из тюля на плечах и на груди, так как все они по странному совпадению были как на подбор очень худощавы. They were all taken up to Mrs. Small. Подруг подвели к миссис Смолл. None stayed with her more than a few seconds, but clustering together talked and twisted their programmes, looking secretly at the door for the first appearance of a man. Каждая поговорила с ней несколько секунд, потом они все сбились в кучку, болтали, теребили в руках программы и украдкой поглядывали на дверь в ожидании прихода кого-нибудь из приглашенных мужчин. Then arrived in a group a number of Nicholases, always punctual-the fashion up Ladbroke Grove way; and close behind them Eustace and his men, gloomy and smelling rather of smoke. Вошли группой сыновья Николаев, всегда пунктуальные - на Лэдброк-Гров пунктуальность была в моде, - следом за ними Юстас с братьями -мрачные, пропахшие табачным дымом. Three or four of Francie's lovers now appeared, one after the other; she had made each promise to come early. Один за другим появились два-три поклонника Фрэнси; с них она заранее взяла слово приехать вовремя. They were all clean-shaven and sprightly, with that peculiar kind of young-man sprightliness which had recently invaded Kensington; they did not seem to mind each other's presence in the least, and wore their ties bunching out at the ends, white waistcoats, and socks with clocks. Все они были чисто выбриты и оживлены той оживленностью, которая с некоторых пор была в таком ходу среди кенсингтонской молодежи; друг к другу эти юноши относились весьма благодушно; у них были пышные галстуки, белые жилеты и носки со стрелками. All had handkerchiefs concealed in their cuffs. Носовой платок каждый прятал под обшлаг. They moved buoyantly, each armoured in professional gaiety, as though he had come to do great deeds. Они двигались с непринужденной веселостью, вооружившись привычным оживлением, словно знали, что от них ждут здесь великих деяний. Their faces when they danced, far from wearing the traditional solemn look of the dancing Englishman, were irresponsible, charming, suave; they bounded, twirling their partners at great pace, without pedantic attention to the rhythm of the music. Отказавшись от традиционной торжественной маски танцующего англичанина, они танцевали с безмятежным, очаровательным, учтивым выражением на лице; подпрыгивали и кружили вихрем своих дам, считая излишним педантически следовать ритму. At other dancers they looked with a kind of airy scorn-they, the light brigade, the heroes of a hundred Kensington 'hops'-from whom alone could the right manner and smile and step be hoped. На остальных танцоров поклонники Фрэнси поглядывали с легким презрением: только у этой веселой команды, у них, героев кенсингтонских танцулек, можно научиться умению держать себя, улыбаться и танцевать. After this the stream came fast; chaperones silting up along the wall facing the entrance, the volatile element swelling the eddy in the larger room. Поток гостей увеличивался; мамаши расселись вдоль стены напротив дверей, более подвижная публика влилась в толпу танцующих. Men were scarce, and wallflowers wore their peculiar, pathetic expression, a patient, sourish smile which seemed to say: Мужчин не хватало, и дамы, оставшиеся без кавалеров, смотрели на танцы с тем патетическим выражением, с той терпеливой, кислой улыбкой, которая, казалось, говорила: "Oh, no! don't mistake me, I know you are not coming up to me. "О нет! Не обманете! Я знаю, что вы не ко мне. I can hardly expect that!" Я на это и не надеюсь!" And Francie would plead with one of her lovers, or with some callow youth: И Фрэнси то и дело упрашивала своих поклонников или кого-нибудь из неискушенных: "Now, to please me, do let me introduce you to Miss Pink; such a nice girl, really!" and she would bring him up, and say: - Ну, сделайте мне удовольствие, пойдемте, я вас познакомлю с мисс Пинк; она очаровательная девушка! - и подводила их к ней. "Miss Pink-Mr. Gathercole. - Мисс Пинк - мистер Гэтеркоул. Can you spare him a dance?" У вас, может быть, остались свободные танцы? Then Miss Pink, smiling her forced smile, colouring a little, answered: Улыбаясь деланной улыбкой и слегка краснея, мисс Пинк отвечала: "Oh! I think so!" and screening her empty card, wrote on it the name of Gathercole, spelling it passionately in the district that he proposed, about the second extra. - Да, кажется, остались! - и, заслонив рукой чистое карнэ, лихорадочно записывала Гэтеркоула где-то в самом конце под тем танцем, который он предлагал. But when the youth had murmured that it was hot, and passed, she relapsed into her attitude of hopeless expectation, into her patient, sourish smile. Но стоило только молодому человеку отойти, пробормотав что-то насчет духоты, она снова застывала в позе безнадежного ожидания, снова улыбалась терпеливой, кислой улыбкой. Mothers, slowly fanning their faces, watched their daughters, and in their eyes could be read all the story of those daughters' fortunes. Мамаши наблюдали за дочерьми, медленно обмахиваясь веерами, и в глазах их можно было прочесть всю повесть об успехах дочерей. As for themselves, to sit hour after hour, dead tired, silent, or talking spasmodically-what did it matter, so long as the girls were having a good time! Что же касается бесконечного сидения здесь, усталости, молчания, изредка прерываемого коротким разговором, то чего только не вытерпишь, лишь бы девочки веселились! But to see them neglected and passed by! Но видеть, что их не замечают, проходят мимо! Ah! they smiled, but their eyes stabbed like the eyes of an offended swan; they longed to pluck young Gathercole by the slack of his dandified breeches, and drag him to their daughters-the jackanapes! Ах! Они улыбались, но глаза их метали молнии, как глаза потревоженного лебедя; им хотелось вцепиться в модные брюки молодого Гэтеркоула и подтащить его к дочери - нахала! And all the cruelties and hardness of life, its pathos and unequal chances, its conceit, self-forgetfulness, and patience, were presented on the battle-field of this Kensington ball-room. И вся жестокость, вся суровость жизни - ее пафос, ее переменчивое счастье, тщеславие, самопожертвование, покорность - все было здесь на поле брани кенсингтонской гвстиной. Here and there, too, lovers-not lovers like Francie's, a peculiar breed, but simply lovers-trembling, blushing, silent, sought each other by flying glances, sought to meet and touch in the mazes of the dance, and now and again dancing together, struck some beholder by the light in their eyes. То тут, то там влюбленные, не похожие на поклонников Фрэнси - эти были совсем особой породы, - нет, просто влюбленные, дрожащие, краснеющие, молчаливые, искали друг друга мимолетными взглядами, искали встреч и прикосновений в сумятице бала и время от времени танцевали вместе, сиянием глаз привлекая к себе внимание случайного наблюдателя. Not a second before ten o'clock came the Jameses-Emily, Rachel, Winifred (Dartie had been left behind, having on a former occasion drunk too much of Roger's champagne), and Cicely, the youngest, making her debut; behind them, following in a hansom from the paternal mansion where they had dined, Soames and Irene. В десять часов - минута в минуту - появились Эмкли, Рэчел, Уинифрид (Дарти оставили дома, потому что в прошлый раз он выпил у Роджера слишком много шампанского) и Сисили, самая младшая, - это был ее первый выезд; следом за ними прямо с обеда в отчем доме приехали Ирэн и Сомс. All these ladies had shoulder-straps and no tulle-thus showing at once, by a bolder exposure of flesh, that they came from the more fashionable side of the Park. Платья у этих дам были очень открытые и без всякого тюля - более откровенные туалеты сразу же показывали, что обладательницы их приехали из более фешенебельных кварталов по ту сторону парка. Soames, sidling back from the contact of the dancers, took up a position against the wall. Отступив перед танцующими парами, Сомс занял место у стены. Guarding himself with his pale smile, he stood watching. Он вооружился бледной улыбкой и стал смотреть на танцы. Waltz after waltz began and ended, couple after couple brushed by with smiling lips, laughter, and snatches of talk; or with set lips, and eyes searching the throng; or again, with silent, parted lips, and eyes on each other. Вальс следовал за вальсом, пара за парой проносилась мимо - с улыбками, смехом, обрывками разговоров; или же с твердо сжатыми губами и с взглядом, ищущим кого-то в толпе; или тоже молча, с еле заметной улыбкой, с глазами, устремленными друг на друга. And the scent of festivity, the odour of flowers, and hair, of essences that women love, rose suffocatingly in the heat of the summer night. И аромат бала, запах цветов, волос и духов, которые так любят женщины, подымался душной волной в теплом воздухе летнего вечера. Silent, with something of scorn in his smile, Soames seemed to notice nothing; but now and again his eyes, finding that which they sought, would fix themselves on a point in the shifting throng, and the smile die off his lips. Молчаливый, насмешливо улыбающийся Сомс, казалось, ничего не видел вокруг себя; но время от времени глаза его находили в толпе то, что он искала устремлялись туда, и улыбка исчезала с его губ. He danced with no one. Он ни с кем не танцевал. Some fellows danced with their wives; his sense of 'form' had never permitted him to dance with Irene since their marriage, and the God of the Forsytes alone can tell whether this was a relief to him or not. Некоторые мужья танцуют с женами, но чувство "приличия" не позволяло Сомсу танцевать с Ирэн со времени их свадьбы, и только одному богу Форсайтов известно, приносило ли это ему облегчение или нет. She passed, dancing with other men, her dress, iris-coloured, floating away from her feet. Она проносилась мимо, танцуя с другими мужчинами, платье цвета ирисов развевалось вокруг ее ног. She danced well; he was tired of hearing women say with an acid smile: Она танцевала хорошо; ему уже надоело выслушивать комплименты дам, говоривших с кислой улыбкой: "How beautifully your wife dances, Mr. Forsyte-it's quite a pleasure to watch her!" "Как прекрасно танцует ваша жена, мистер Форсайт, просто наслаждение смотреть!" Tired of answering them with his sidelong glance: Надоело отвечать, искоса поглядывая на них: "You think so?" "Вы находите?" A young couple close by flirted a fan by turns, making an unpleasant draught. Одна пара неподалеку от него кокетливо обмахивалась по очереди веером, и Сомсу был неприятен ветер, который они подняли. Francie and one of her lovers stood near. Тут же рядом остановилась Фрэнси с кем-то из своих поклонников. They were talking of love. Они говорили о любви. He heard Roger's voice behind, giving an order about supper to a servant. Позади себя Сомс услышал голос Роджера, отдававшего горничной распоряжения относительно ужина. Everything was very second-class! Все здесь далеко не первого сорта! He wished that he had not come! Не надо было приезжать. He had asked Irene whether she wanted him; she had answered with that maddening smile of hers Перед тем как собираться, он спросил Ирэн, нужно ли ему ехать; она ответила со своей обычной улыбкой, сводившей его с ума: "Oh, no!" "О нет!" Why had he come? Зачем же он поехал? For the last quarter of an hour he had not even seen her. Последние четверть часа он даже не видел ее. Here was George advancing with his Quilpish face; it was too late to get out of his way. А вот Джордж направляется к нему с сардоническим видом; теперь от него уже не скроешься. "Have you seen - Видал "пирата"? - спросил этот присяжный остряк. 'The Buccaneer'?" said this licensed wag; "he's on the warpath-hair cut and everything!" - Он в боевой готовности - подстригся и все такое прочее! Soames said he had not, and crossing the room, half-empty in an interval of the dance, he went out on the balcony, and looked down into the street. Сомс сказал, что не видел, пересек залу, опустевшую на время перерыва между танцами, вышел на балкон и взглянул на улицу. A carriage had driven up with late arrivals, and round the door hung some of those patient watchers of the London streets who spring up to the call of light or music; their faces, pale and upturned above their black and rusty figures, had an air of stolid watching that annoyed Soames. Why were they allowed to hang about; why didn't the bobby move them on? Подъехала карета с запоздавшими гостями; около дверей стояла кучка тех терпеливых зевак -завсегдатаев лондонской улицы, - которых так притягивают освещенные окна и музыка; их запрокинутые лица, выделявшиеся бледным пятном над темными фигурами, смотрели вверх с тупым упорством, раздражавшим Сомса: зачем им позволяют слоняться по улицам, почему полисмен не прогонит их отсюда? But the policeman took no notice of them; his feet were planted apart on the strip of crimson carpet stretched across the pavement; his face, under the helmet, wore the same stolid, watching look as theirs. Но полисмен не обращал на зевак никакого внимания; широко расставив ноги, он стоял на красной дорожке, постеленной через тротуар; его лицо, видневшееся из-под каски, смотрело вверх с тем же тупым упорством. Across the road, through the railings, Soames could see the branches of trees shining, faintly stirring in the breeze, by the gleam of the street lamps; beyond, again, the upper lights of the houses on the other side, so many eyes looking down on the quiet blackness of the garden; and over all, the sky, that wonderful London sky, dusted with the innumerable reflection of countless lamps; a dome woven over between its stars with the refraction of human needs and human fancies-immense mirror of pomp and misery that night after night stretches its kindly mocking over miles of houses and gardens, mansions and squalor, over Forsytes, policemen, and patient watchers in the streets. Напротив, за решеткой, при свете фонарей виднелись ветки деревьев, блестящие, чуть трепещущие на легком ветерке; дальше -освещенные окна домов на другой стороне улицы, словно глаза, смотрящие вниз, в безмятежную темноту сада; а надо всем этим - небо, поразительное лондонское небо, подсвеченное заревом бесчисленных огней; звездный покров, вытканный из людских нужд, людских мечтаний, - необъятное зеркало, отражающее пышность и убожество, ночь за ночью дарящее свою мягкую усмешку множеству домов, парков, дворцов, лачуг, Форсайтам, полисменам и терпеливой кучке уличных зевак. Soames turned away, and, hidden in the recess, gazed into the lighted room. Сомс повернулся и из-за своего прикрытия снова посмотрел в освещенный зал. It was cooler out there. На балконе прохладнее. He saw the new arrivals, June and her grandfather, enter. Он видел, как вошли запоздалые гости - Джун с дедом. What had made them so late? Что их так задержало? They stood by the doorway. Они остановились в дверях. They looked fagged. Вид у обоих был измученный. Fancy Uncle Jolyon turning out at this time of night! Подумать только! Дядя Джолион выбрался из дому в такой поздний час! Why hadn't June come to Irene, as she usually did, and it occurred to him suddenly that he had seen nothing of June for a long time now. Почему Джун не заехала, как всегда, за Ирэн? И Сомс вдруг вспомнил, что Джун давно уже не показывалась у них в доме. Watching her face with idle malice, he saw it change, grow so pale that he thought she would drop, then flame out crimson. Глядя на нее с беспричинным злорадством. Сомс заметил, как Джун вдруг изменилась в лице, побледнела так, что, казалось, вот-вот упадет без чувств, потом залилась румянцем. Turning to see at what she was looking, he saw his wife on Bosinney's arm, coming from the conservatory at the end of the room. Повернувшись в направлении ее взгляда, Сомс увидел жену, выходившую под руку с Босини из зимнего сада в противоположном конце гостиной. Her eyes were raised to his, as though answering some question he had asked, and he was gazing at her intently. Она подняла на Босини глаза, вероятно, отвечая на какой-то его вопрос, и он тоже пристально смотрел на нее. Soames looked again at June. Сомс опять взглянул на Джун. Her hand rested on old Jolyon's arm; she seemed to be making a request. Она держала старого Джолиона под руку и как будто просила его о чем-то. He saw a surprised look on his uncle's face; they turned and passed through the door out of his sight. Сомс уловил удивленный взгляд дяди; они повернулись и исчезли за дверью. The music began again-a waltz-and, still as a statue in the recess of the window, his face unmoved, but no smile on his lips, Soames waited. Снова заиграла музыка - начали вальс; неподвижный, точно статуя в нише окна, не дрогнув ни одним мускулом, но уже без улыбки. Сомс ждал, что будет дальше. Presently, within a yard of the dark balcony, his wife and Bosinney passed. Вскоре в нескольких шагах от балкона мимо него промелькнули Ирэн и Босини. He caught the perfume of the gardenias that she wore, saw the rise and fall of her bosom, the languor in her eyes, her parted lips, and a look on her face that he did not know. Сомс уловил запах ее гардений, увидел, как волнуется ее грудь, увидел ее томный взгляд, полуоткрытые губы, поймал не знакомое до сих пор выражение ее лица. To the slow, swinging measure they danced by, and it seemed to him that they clung to each other; he saw her raise her eyes, soft and dark, to Bosinney's, and drop them again. Под медленный ритмичный вальс они проплыли мимо, и Сомсу казалось, что тела их прильнули друг к другу; он видел, как Ирэн подняла на Босини глаза - мягкие, темные - и снова опустила их. Very white, he turned back to the balcony, and leaning on it, gazed down on the Square; the figures were still there looking up at the light with dull persistency, the policeman's face, too, upturned, and staring, but he saw nothing of them. Бледный как полотно. Сомс повернулся спиной к залу и, облокотившись на перила, стал смотреть вниз на сквер; зеваки все еще торчали около дома, с тупым упорством глядя на освещенные окна, полисмен по-прежнему стоял, запрокинув голову, но Сомс не замечал всего этого. Below, a carriage drew up, two figures got in, and drove away.... К подъезду подали карету, в нее сели двое, и карета отъехала... That evening June and old Jolyon sat down to dinner at the usual hour. В тот вечер Джун и старый Джолион спустились к обеду в обычный час. The girl was in her customary high-necked frock, old Jolyon had not dressed. Девушка пришла в будничном закрытом платье, старый Джолион тоже был одет по-домашнему. At breakfast she had spoken of the dance at Uncle Roger's, she wanted to go; she had been stupid enough, she said, not to think of asking anyone to take her. Еще за завтраком Джун сказала, что собирается на бал к дяде Роджеру. Так глупо, она ни с кем не сговорилась. It was too late now. А теперь уже поздно. Old Jolyon lifted his keen eyes. Старый Джолион поднял на нее свои проницательные глаза. June was used to go to dances with Irene as a matter of course! and deliberately fixing his gaze on her, he asked: Раньше Джун ездила с Ирэн, так уж издавна повелось. И, нарочно не спуская с внучки взгляда, он спросил: "Why don't you get Irene?" - Почему бы тебе не поехать с Ирэн? No! Нет! June did not want to ask Irene; she would only go if-if her grandfather wouldn't mind just for once for a little time! Джун не хочет просить Ирэн; она поедет только в том случае, если... если дедушка согласится поехать, ну один-единственный раз - хоть не надолго! At her look, so eager and so worn, old Jolyon had grumblingly consented. У нее был такой взволнованный, такой измученный вид, что старый Джолион, ворча, согласился. He did not know what she wanted, he said, with going to a dance like this, a poor affair, he would wager; and she no more fit for it than a cat! Что ей за охота ехать на этот бал, говорил он, наверно, жалкое зрелище, можно пари держать; да вообще нечего носиться по балам! What she wanted was sea air, and after his general meeting of the Globular Gold Concessions he was ready to take her. Морской воздух - вот что ей нужно; дайте ему только провести общее собрание пайщиков "Золотопромышленной концессии" - и он увезет ее на море. She didn't want to go away? Она не хочет уезжать? Ah! she would knock herself up! Хочет себя вконец измучить! Stealing a mournful look at her, he went on with his breakfast. И, с грустью посмотрев на Джун, он снова занялся едой. June went out early, and wandered restlessly about in the heat. Джун рано вышла из дому и долго бродила по жаре. Her little light figure that lately had moved so languidly about its business, was all on fire. Маленькая, легкая, такая неторопливая и вялая последнее время, сейчас она горела точно в огне. She bought herself some flowers. Она купила цветов. She wanted-she meant to look her best. Ей хотелось - во что бы то ни стало хотелось выглядеть сегодня как можно привлекательнее. He would be there! Он будет там! She knew well enough that he had a card. Она отлично знала, что ему послали приглашение. She would show him that she did not care. Она докажет ему, что ей решительно все равно. But deep down in her heart she resolved that evening to win him back. Но в глубине души Джун решила отвоевать его сегодня вечером. She came in flushed, and talked brightly all lunch; old Jolyon was there, and he was deceived. Она вернулась возбужденная, много говорила за столом; старый Джолион тоже был дома, и ей удалось провести его. In the afternoon she was overtaken by a desperate fit of sobbing. She strangled the noise against the pillows of her bed, but when at last it ceased she saw in the glass a swollen face with reddened eyes, and violet circles round them. Позже, среди дня, вдруг пришли безудержные слезы Джун зарылась лицом в подушку, чтобы заглушить рыдания, а когда приступ кончился, она увидела в зеркале вспухшее лицо с темными кругами у покрасневших глаз. She stayed in the darkened room till dinner time. До самого обеда она просидела у себя, спустив в комнате шторы. All through that silent meal the struggle went on within her. За обедом, который прошел в полном молчании, Джун боролась с собой. She looked so shadowy and exhausted that old Jolyon told 'Sankey' to countermand the carriage, he would not have her going out.... Она была так бледна, так измучена, что старый Джолион приказал отложить карету: он не позволит Джун ехать. She was to go to bed! Пусть ложится в постель! She made no resistance. Джун не стала прекословить. She went up to her room, and sat in the dark. Она поднялась к себе в комнату и сидела Там в темноте. At ten o'clock she rang for her maid. К десять часов она позвонила горничной. "Bring some hot water, and go down and tell Mr. Forsyte that I feel perfectly rested. - Дайте горячей воды и скажите мистеру Форсайту, что я отдохнула. Say that if he's too tired I can go to the dance by myself." Если он устал, я поеду одна. The maid looked askance, and June turned on her imperiously. Горничная недоверчиво посмотрела на нее, и Джун повторила повелительным тоном: "Go," she said, "bring the hot water at once!" - Идите и сейчас же подайте мне горячей воды! Her ball-dress still lay on the sofa, and with a sort of fierce care she arrayed herself, took the flowers in her hand, and went down, her small face carried high under its burden of hair. Бальное платье все еще лежало на диване, она оделась с какой-то яростной тщательностью, взяла цветы и сошла вниз, высоко неся голову с тяжелой копной волос. She could hear old Jolyon in his room as she passed. Проходя мимо комнаты старого Джолиона, Джун слышала, как он шагает там, за дверью. Bewildered and vexed, he was dressing. Он одевался" сбитый с толку, рассерженный. It was past ten, they would not get there till eleven; the girl was mad. Сейчас уже одиннадцатый час, раньше одиннадцати они не попадут туда; Джун сошла с ума. But he dared not cross her-the expression of her face at dinner haunted him. Но он не решался спорить - выражение ее лица за обедом не выходило у него из головы. With great ebony brushes he smoothed his hair till it shone like silver under the light; then he, too, came out on the gloomy staircase. Большими щетками черного дерева он пригладил волосы до серебряного блеска; затем вышел на темную лестницу. June met him below, and, without a word, they went to the carriage. Джун встретила его внизу, и, не обменявшись ни словом, они сели в карету. When, after that drive which seemed to last for ever, she entered Roger's drawing-room, she disguised under a mask of resolution a very torment of nervousness and emotion. Когда эта поездка, тянувшаяся вечность, кончилась, Джун вошла в зал Роджера, пряча под маской решительности волнение и мучительную тревогу. The feeling of shame at what might be called 'running after him' was smothered by the dread that he might not be there, that she might not see him after all, and by that dogged resolve-somehow, she did not know how-to win him back. Чувство стыда при мысли, что кто-нибудь может подумать, будто она "бегает за ним", было подавлено страхом: а вдруг его нет здесь, вдруг она так и не увидит его, подавлено решимостью какнибудь - она сама еще не знала как - отвоевать Боснии. The sight of the ballroom, with its gleaming floor, gave her a feeling of joy, of triumph, for she loved dancing, and when dancing she floated, so light was she, like a strenuous, eager little spirit. При виде бального зала, сверкающего паркетом, Джун почувствовала радость и торжество: она любила танцевать и, танцуя, порхала - легкая, как веселый, полный жизни альф. He would surely ask her to dance, and if he danced with her it would all be as it was before. Он, конечно, пригласит ее, а если они будут танцевать, все станет, как раньше. She looked about her eagerly. Джун нетерпеливо оглядывалась по сторонам. The sight of Bosinney coming with Irene from the conservatory, with that strange look of utter absorption on his face, struck her too suddenly. Появление Боснии и Ирэн в дверях зимнего сада и полная отрешенность от всего на свете, которую она уловила на его лице, были слишком большой неожиданностью для Джун. They had not seen-no one should see-her distress, not even her grandfather. Они ничего не видели - никто не должен видеть ее отчаяния, даже дедушка. She put her hand on Jolyon's arm, and said very low: Джун дотронулась до руки старого Джолиона и сказала чуть слышно: "I must go home, Gran; I feel ill." - Поедем домой, дедушка, мне нехорошо. He hurried her away, grumbling to himself that he had known how it would be. Старый Джолион поторопился увести ее, ворча про себя: "Я знал, чем все это кончится". To her he said nothing; only when they were once more in the carriage, which by some fortunate chance had lingered near the door, he asked her: Но Джун он ничего не сказал и только, уже сидя в карете, которая, к счастью, задержалась у подъезда, спросил: "What is it, my darling?" - Что с тобой, родная? Feeling her whole slender body shaken by sobs, he was terribly alarmed. Чувствуя, как ее худенькое тело содрогается от рыданий, старый Джолион перепугался. She must have Blank to-morrow. Завтра же позвать Бланка. He would insist upon it. Он настоит на этом. He could not have her like this.... Так дальше не может продолжаться. There, there! - Ну, перестань, перестань! June mastered her sobs, and squeezing his hand feverishly, she lay back in her corner, her face muffled in a shawl. Она подавила рыдания, судорожно сжала его руку и забилась в угол кареты, прикрыв лицо шалью. He could only see her eyes, fixed and staring in the dark, but he did not cease to stroke her hand with his thin fingers. Старый Джолион видел только глаза Джун, неподвижно устремленные в темноту, и его худые пальцы не переставая гладили ее руку. CHAPTER IX-EVENING AT RICHMOND IX ВЕЧЕР В РИЧМОНДЕ Other eyes besides the eyes of June and of Soames had seen 'those two' (as Euphemia had already begun to call them) coming from the conservatory; other eyes had noticed the look on Bosinney's face. Не только глаза Джун и Сомса видели, как "эти двое" (так уже называла их Юфимия) вышли из зимнего сада; не только их глаза уловили выражение лица Боснии. There are moments when Nature reveals the passion hidden beneath the careless calm of her ordinary moods-violent spring flashing white on almond-blossom through the purple clouds; a snowy, moonlit peak, with its single star, soaring up to the passionate blue; or against the flames of sunset, an old yew-tree standing dark guardian of some fiery secret. Бывают мгновения, когда Природа обнажает страсть, затаенную под беззаботным спокойствием повседневности: сквозь багряные облака буйная весна вдруг метнет белое пламя на цветущий миндаль; залитая лунным светом снежная вершина с одинокой звездой над ней взмоет к страстной синеве; или старый тис на фоне заката вдруг выступит, словно страж, охраняющий какую-то пламенеющую тайну неба. There are moments, too, when in a picture-gallery, a work, noted by the casual spectator as ' Titian-remarkably fine,' breaks through the defences of some Forsyte better lunched perhaps than his fellows, and holds him spellbound in a kind of ecstasy. И бывают такие мгновения, когда картина в музее, отмеченная случайным посетителем, как *** Тициана - превосходная вещь", пробивает броню кого-нибудь из Форсайтов, может быть, позавтракавшего в этот день плотнее своих собратьев, и повергает его в состояние, близкое к экстазу. There are things, he feels-there are things here which-well, which are things. Есть что-то - чувствует он - есть что-то такое, что... словом, что-то такое есть. Something unreasoning, unreasonable, is upon him; when he tries to define it with the precision of a practical man, it eludes him, slips away, as the glow of the wine he has drunk is slipping away, leaving him cross, and conscious of his liver. Непонятное, неосознанное овладевает им; как только он со свойственной практическому человеку дотошностью, начинает подыскивать непонятному точное определение, оно ускользает, улетучивается, как улетучиваются винные пары, заставляя его хмуриться и то и дело вспоминать о своей печени. He feels that he has been extravagant, prodigal of something; virtue has gone out of him. Он чувствует, что допустил какую-то экстравагантность, какое-то излишество, потерял свою добродетель. He did not desire this glimpse of what lay under the three stars of his catalogue. Ему вовсе не хотелось проникать взором за эти три звездочки, поставленные в каталоге. God forbid that he should know anything about the forces of Nature! Боже упаси! Он не желает иметь дело с тайными силами Природы! God forbid that he should admit for a moment that there are such things! Боже упаси! Неужели он способен допустить хоть на минуту существование "чего-то такого"? Once admit that, and where was he? Стоит только задуматься над этим - и кончено дело! One paid a shilling for entrance, and another for the programme. Заплатил шиллинг за билет, второй - за каталог, и все. The look which June had seen, which other Forsytes had seen, was like the sudden flashing of a candle through a hole in some imaginary canvas, behind which it was being moved-the sudden flaming-out of a vague, erratic glow, shadowy and enticing. Взгляд, который поймала Джун, который поймали Другие Форсайты, был, как пламя свечи, внезапно мелькнувшее сквозь неплотно сдвинутый занавес, позади которого кто-то шел с этой свечой, как внезапная вспышка смутного блуждающего огонька, призрачного, манящего. It brought home to onlookers the consciousness that dangerous forces were at work. Зрителям стало ясно, что грозные силы начали свою работу. For a moment they noticed it with pleasure, with interest, then felt they must not notice it at all. В первую минуту все отметили это с удовольствием, с интересом, а затем почувствовали, что лучше бы не замечать этого совсем. It supplied, however, the reason of June's coming so late and disappearing again without dancing, without even shaking hands with her lover. Однако теперь было понятно, почему Джун так запоздала, почему она исчезла, не протанцевав ни одного танца, даже не поздоровавшись с женихом. She was ill, it was said, and no wonder. Г оворят, она больна, - что ж, ничего удивительного. But here they looked at each other guiltily. Но тут они поглядывали друг на друга с виноватым видом. They had no desire to spread scandal, no desire to be ill-natured. Никому не хотелось распускать сплетни, не хотелось причинять зло. Who would have? Да и кому захочется? And to outsiders no word was breathed, unwritten law keeping them silent. И посторонним не было сказано ни слова: неписаный закон заставил их промолчать. Then came the news that June had gone to the seaside with old Jolyon. А затем пришло известие, что Джун и старый Джолион уехали на море. He had carried her off to Broadstairs, for which place there was just then a feeling, Yarmouth having lost caste, in spite of Nicholas, and no Forsyte going to the sea without intending to have an air for his money such as would render him bilious in a week. Он повез ее в Бродстэрз, начинавший тогда входить в моду, звезда Ярмута уже закатилась, несмотря на аттестацию Николаев, а если Форсайт едет на море, он намеревается дышать за свои деньги таким воздухом, от которого в первую же неделю глаза на лоб полезут. That fatally aristocratic tendency of the first Forsyte to drink Madeira had left his descendants undoubtedly accessible. Фатальная привязанность первого Форсайта к мадере перешла к его потомству в виде ярко выраженной склонности к аристократическим замашкам. So June went to the sea. Итак, Джун уехала на море. The family awaited developments; there was nothing else to do. Семья ждала дальнейших событий; ничего другого не оставалось делать. But how far-how far had 'those two' gone? Но как далеко, как далеко зашли "те двое"? How far were they going to go? Как далеко собираются они зайти? Could they really be going at all? И собираются ли вообще? Nothing could surely come of it, for neither of them had any money. Вряд ли это кончится чем-нибудь серьезным, ведь они оба без всяких средств. At the most a flirtation, ending, as all such attachments should, at the proper time. Самое большее - флирт, который прекратится вовремя, как и подобает таким историям. Soames' sister, Winifred Dartie, who had imbibed with the breezes of Mayfair-she lived in Green Street-more fashionable principles in regard to matrimonial behaviour than were current, for instance, in Ladbroke Grove, laughed at the idea of there being anything in it. Сестра Сомса, Уинифрид Дарти, впитавшая вместе с воздухом Мейфера она жила на Грин-стрит - более модные взгляды на супружеские отношения, чем, например, те, которых придерживались на Лэдброк-Гров, смеялась над такими домыслами. The 'little thing'-Irene was taller than herself, and it was real testimony to the solid worth of a Forsyte that she should always thus be a 'little thing'-the little thing was bored. "Крошка" - Ирэн была выше ее ростом, и тот факт, что она вечно сходила за "крошку", служил лишним доказательством солидности Форсайтов -"крошка" просто скучает. Why shouldn't she amuse herself? Почему не поразвлечься? Soames was rather tiring; and as to Mr. Bosinney-only that buffoon George would have called him the Buccaneer-she maintained that he was very chic. Сомс человек довольно нудный; а что касается мистера Боснии, то только этот клоун Джордж мог прозвать его "пиратом" - Уинифрид считала, что в нем есть шик. This dictum-that Bosinney was chic-caused quite a sensation. It failed to convince. Это изречение насчет шика Босини произвело сенсацию, но мало кого убедило. That he was 'good-looking in a way' they were prepared to admit, but that anyone could call a man with his pronounced cheekbones, curious eyes, and soft felt hats chic was only another instance of Winifred's extravagant way of running after something new. Он "недурен собой", с этим еще можно согласиться, но утверждать, что в человеке с выдающимися скулами и странными глазами - в человеке, который носит фетровую шляпу, есть шик, могла только Уинифрид с ее экстравагантностью и вечной погоней за новизной. It was that famous summer when extravagance was fashionable, when the very earth was extravagant, chestnut-trees spread with blossom, and flowers drenched in perfume, as they had never been before; when roses blew in every garden; and for the swarming stars the nights had hardly space; when every day and all day long the sun, in full armour, swung his brazen shield above the Park, and people did strange things, lunching and dining in the open air. Стояло то незабываемое лето, когда экстравагантность была в моде, когда сама земля была экстравагантна: буйно цвели каштаны, и клумбы благоухали как никогда; розы распускались в каждом саду; и ночи не могли вместить всех звезд, высыпавших на небе, а солнце целые дни напролет вращало свой медный щит над парком, и люди совершали странные поступки завтракали и обедали на воздухе. Unprecedented was the tale of cabs and carriages that streamed across the bridges of the shining river, bearing the upper-middle class in thousands to the green glories of Bushey, Richmond, Kew, and Hampton Court. Никто не запомнит такого количества кэбов и карет, которые вереницей тянулись по мостам через сверкающую реку, увозя богачей под зеленую сень Буши, Ричмонда, Кью и Хэмптон-корта. Almost every family with any pretensions to be of the carriage-class paid one visit that year to the horse-chestnuts at Bushey, or took one drive amongst the Spanish chestnuts of Richmond Park. Почти каждая семья, претендующая на принадлежность к классу крупной буржуазии, который держит собственные выезды, посетила хотя бы по одному разу каштановую аллею в Буши или прокатилась мимо испанских каштанов в Ричмонд-парке. Bowling smoothly, if dustily, along, in a cloud of their own creation, they would stare fashionably at the antlered heads which the great slow deer raised out of a forest of bracken that promised to autumn lovers such cover as was never seen before. Они проезжали не спеша в облаке пыли, поднятой ими же самими, и, чувствуя себя вполне светскими людьми, поглядывали на больших медлительных оленей, поднимающих ветвистые рога из зарослей папоротника, который к осени обещал влюбленным такие укромные уголки, каких еще никто никогда не видел. And now and again, as the amorous perfume of chestnut flowers and of fern was drifted too near, one would say to the other: И время от времени, когда дурманящее благоухание цветущих каштанов и папоротника доносилось слишком явственно, они говорили друг другу: "My dear! "Ах, милая! What a peculiar scent!" Какой странный запах!" And the lime-flowers that year were of rare prime, near honey-coloured. И липы в этом году были необыкновенные, золотые, как мед. At the corners of London squares they gave out, as the sun went down, a perfume sweeter than the honey bees had taken-a perfume that stirred a yearning unnamable in the hearts of Forsytes and their peers, taking the cool after dinner in the precincts of those gardens to which they alone had keys. Когда солнце садилось, на углах лондонских площадей стоял запах слаще того меда, что уносили пчелы, запах, наполнявший странным томлением сердца Форсайтов и им подобных -всех, кто выходил после обеда подышать прохладой в уединении садов, ключи от которых хранились только у них одних. And that yearning made them linger amidst the dim shapes of flower-beds in the failing daylight, made them turn, and turn, and turn again, as though lovers were waiting for them-waiting for the last light to die away under the shadow of the branches. И это томление заставляло Форсайтов в сумерках замедлять шаги возле неясных очертаний цветочных клумб, оглядываться по сторонам не раз и не два, словно возлюбленные поджидали их, поджидали той минуты, когда последний свет угаснет под тенью веток. Some vague sympathy evoked by the scent of the limes, some sisterly desire to see for herself, some idea of demonstrating the soundness of her dictum that there was 'nothing in it'; or merely the craving to drive down to Richmond, irresistible that summer, moved the mother of the little Darties (of little Publius, of Imogen, Maud, and Benedict) to write the following note to her sister-in-law: Может быть, какое-то неясное сочувствие, пробужденное запахом цветущих лип, может быть, намерение по-сестрински убедиться во всем собственными глазами и доказать правильность своих слов - "ничего серьезного в этом нет" - или просто желание проехаться в Ричмонд, влекущий к себе в то лето решительно всех, побудило мать маленьких Дарти (Публиуса. Имоджин, Мод и Бенедикта) написать невестке следующее письмо: ' DEAR IRENE, 30 июня. ' June 30. Дорогая Ирэн! 'I hear that Soames is going to Henley tomorrow for the night. Я слышала, что Сомс уезжает завтра с ночевкой в Хэнли. I thought it would be great fun if we made up a little party and drove down to, Richmond. Было бы очень недурно съездить в Ричмонд небольшой компанией. Will you ask Mr. Bosinney, and I will get young Flippard. Пригласите мистера Боснии, а я раздобуду молодого Флиппарда. 'Emily (they called their mother Emily-it was so chic) will lend us the carriage. Эмили (они звали мать Эмили - это считалось очень шикарным) даст нам коляску. I will call for you and your young man at seven o'clock. Я заеду за Вами и за Вашим спутником в семь часов. ' Your affectionate sister, Любящая Вас сестра Уинифрид Дарти. 'WINIFRED DARTIE. Монтегью уверяет, что в 'Montague believes the dinner at the Crown and Sceptre to be quite eatable.' "Короне и скипетре" кормят вполне прилично". Montague was Dartie's second and better known name-his first being Moses; for he was nothing if not a man of the world. Монтегью было второе, пользовавшееся большей известностью, имя Дарти; первое же было Мозес; в чем другом, а в светскости Дарти никто не откажет. Her plan met with more opposition from Providence than so benevolent a scheme deserved. Провидение нагромоздило перед Уинифрид гораздо больше препятствий, чем этого заслуживали ее благожелательные планы. In the first place young Flippard wrote: Прежде всего пришел ответ от молодого Флиппарда: 'DEAR Mrs. DARTIE, "Дорогая миссис Дарти! ' Awfully sorry. Страшно огорчен. Engaged two deep. Не могу - вечер занят. ' Yours, 'AUGUSTUS FLIPPARD.' Ваш Огастос Флиппард". It was late to send into the by-ways and hedges to remedy this misfortune. Бороться с такой неудачей и подыскивать заместителя где-то на стороне было поздно. With the promptitude and conduct of a mother, Winifred fell back on her husband. С проворством и чисто материнской находчивостью Уинифрид обратилась к мужу. She had, indeed, the decided but tolerant temperament that goes with a good deal of profile, fair hair, and greenish eyes. Характер у нее был решительный, но терпеливый, что прекрасно сочетается с резко очерченным профилем, светлыми волосами и твердым взглядом зеленоватых глаз. She was seldom or never at a loss; or if at a loss, was always able to convert it into a gain. Она не терялась ни при каких обстоятельствах; если же обстоятельства все же были не в ее пользу, Уинифрид всегда ухитрялась повернуть их выгодной стороной. Dartie, too, was in good feather. Дарти тоже был в ударе. Erotic had failed to win the Lancashire Cup. Эрос не получил Ланкаширского кубка. Indeed, that celebrated animal, owned as he was by a pillar of the turf, who had secretly laid many thousands against him, had not even started. Этот знаменитый скакун, принадлежавший одному из столпов скаковой дорожки, поставившему втихомолку против Эроса не одну тысячу, даже не стартовал. The forty-eight hours that followed his scratching were among the darkest in Dartie's life. Первые сорок восемь часов после этого провала были самыми мрачными в жизни Дарти. Visions of James haunted him day and night. Призрак Джемса преследовал его день и ночь. Black thoughts about Soames mingled with the faintest hopes. On the Friday night he got drunk, so greatly was he affected. Черные мысли о Сомсе перемежались со слабой надеждой, В пятницу вечером он напился - так велико было его огорчение. But on Saturday morning the true Stock Exchange instinct triumphed within him. Но в субботу утром инстинкт биржевого дельца взял верх. Owing some hundreds, which by no possibility could he pay, he went into town and put them all on Concertina for the Saltown Borough Handicap. Заняв несколько сотен фунтов, вернуть которые он не смог бы никакими силами, Дарти отправился в город и поставил их на Концертину, участвовавшую в сэлтаунском гандикапе. As he said to Major Scrotton, with whom he lunched at the Iseeum: "That little Jew boy, Nathans, had given him the tip. За завтраком в "Айсиуме" он сказал майору Скроттону, что этот еврейчик Натане сообщил ему кое-какие сведения. He didn't care a cursh. Будь что будет. He wash in-a mucker. Он сейчас совсем на мели. If it didn't come up-well then, damme, the old man would have to pay!" Если дело не выгорит - что ж... придется старику раскошелиться! A bottle of Pol Roger to his own cheek had given him a new contempt for James. Бутылка Поль-Рожера, выпитая для придания себе бодрости, только распалила его презрение к Джемсу. It came up. Дело выгорело. Concertina was squeezed home by her neck-a terrible squeak! Концертина пришла к столбу на шею впереди остальных задала она ему страху! But, as Dartie said: There was nothing like pluck! Но, как говорил Дарти, уж если повезет, то повезет! He was by no means averse to the expedition to Richmond. К поездке в Ричмонд Дарти отнесся весьма благосклонно. He would 'stand' it himself! Расходы он берет на себя. He cherished an admiration for Irene, and wished to be on more playful terms with her. Ирэн всегда нравилась Дарти, и ему захотелось завязать с ней более непринужденные отношения. At half-past five the Park Lane footman came round to say: Mrs. Forsyte was very sorry, but one of the horses was coughing! В половине шестого с Парк-Лейн прислали лакея сказать, что миссис Форсайт просит извинения, но одна из лошадей кашляет! Undaunted by this further blow, Winifred at once despatched little Publius (now aged seven) with the nursery governess to Montpellier Square. Не сдавшись и после этого удара, Уинифрид сразу же снарядила маленького Публиуса (которому уже исполнилось семь лет) и гувернантку на Монпелье-сквер. They would go down in hansoms and meet at the Crown and Sceptre at 7.45. Они поедут в кэбах и встретятся в "Короне и скипетре" в 7.45. Dartie, on being told, was pleased enough. Услышав об этом, Дарти остался очень доволен. It was better than going down with your back to the horses! Гораздо лучше, чем сидеть всю дорогу спиной к лошадям! He had no objection to driving down with Irene. Он не возражает против того, чтобы прокатиться с Ирэн. He supposed they would pick up the others at Montpellier Square, and swop hansoms there? Дарти предполагал, что они заедут на Монпелье-сквер, а там можно будет поменяться местами. Informed that the meet was at the Crown and Sceptre, and that he would have to drive with his wife, he turned sulky, and said it was d--d slow! Когда же ему сообщили, что встреча назначена в "Короне и скипетре" и что он поедет с женой, Дарт надулся и сказал: - Так мы черт знает когда туда доберемся! At seven o'clock they started, Dartie offering to bet the driver half-a-crown he didn't do it in the three-quarters of an hour. Выехали в семь часов, и Дарти предложил кэбмену пари на полкроны, что тот не довезет их в три четверти часа. Twice only did husband and wife exchange remarks on the way. За всю дорогу муж и жена только два раза обменялись замечаниями. Dartie said: Дарти сказал: "It'll put Master Soames's nose out of joint to hear his wife's been drivin' in a hansom with Master Bosinney!" - Придется мистеру Сомсу поморщиться, когда он услышит, что его жена каталась в кэбе вдвоем с мистером Босини! Winifred replied: Уинифрид ответила: "Don't talk such nonsense, Monty!" - Перестань говорить глупости, Монти! "Nonsense!" repeated Dartie. - Глупости? - повторил Дарти. "You don't know women, my fine lady!" - Ты не знаешь женщин, моя дорогая! On the other occasion he merely asked: Во второй раз он просто осведомился: "How am I looking? - Какой у меня вид? A bit puffy about the gills? Немножко осовелый? That fizz old George is so fond of is a windy wine!" От этого вина, которым угощает Джордж, хоть кого разморит! He had been lunching with George Forsyte at the Haversnake. Он завтракал с Джорджем у Хаверснейка. Bosinney and Irene had arrived before them. Босини и Ирэн приехали первыми. They were standing in one of the long French windows overlooking the river. Они стояли у большого окна, выходившего на реку. Windows that summer were open all day long, and all night too, and day and night the scents of flowers and trees came in, the hot scent of parching grass, and the cool scent of the heavy dews. В то лето окна держали открытыми весь день и всю ночь; и днем и ночью запах цветов и деревьев врывался в комнаты, душный запах травы, нагретой солнцем, свежий запах обильной росы. To the eye of the observant Dartie his two guests did not appear to be making much running, standing there close together, without a word. Наблюдательный Дарти сразу же подумал, что у его гостей дела подвигаются плохо. Bosinney was a hungry-looking creature-not much go about him. У Босини глаза голодные - по всему видно, что мямля! He left them to Winifred, however, and busied himself to order the dinner. Он оставил их на попечение Уинифрид, а сам занялся составлением меню. A Forsyte will require good, if not delicate feeding, but a Dartie will tax the resources of a Crown and Sceptre. Форсайты потребляют пищу, может быть, не слишком тонкую, но сытную, Люди же породы Дарти обычно исчерпывают все ресурсы "Корон и скипетров". Living as he does, from hand to mouth, nothing is too good for him to eat; and he will eat it. Не имея привычки думать о завтрашнем дне, Дарти считают, что нет такой роскоши, которой они не могли бы себе позволить; и позволят, несмотря ни на что! His drink, too, will need to be carefully provided; there is much drink in this country 'not good enough' for a Dartie; he will have the best. Выбор вин тоже требует большой тщательности: в этой стране слишком много всякой дряни, "не подходящей" для таких, как Дарти, - им Подавай все самое лучшее. Paying for things vicariously, there is no reason why he should stint himself. Платить будут другие, чего же стесняться! To stint yourself is the mark of a fool, not of a Dartie. Пусть стесняются дураки, а Дарти не станут. The best of everything! Все самое лучшее! No sounder principle on which a man can base his life, whose father-in-law has a very considerable income, and a partiality for his grandchildren. Нельзя подвести более крепкого фундамента под существование человека, тесть которого имеет весьма солидные доходы и питает нежные чувства к внукам. With his not unable eye Dartie had spotted this weakness in James the very first year after little Publius's arrival (an error); he had profited by his perspicacity. Не лишенный наблюдательности, Дарти обнаружил слабое место Джемса в первый же год после появления на свет маленького Публиуса (не доглядели!); такая наблюдательность принесла ему большую пользу. Four little Darties were now a sort of perpetual insurance. Четверо маленьких Дарти стали чем-то вроде пожизненной страховки. The feature of the feast was unquestionably the red mullet. Гвоздем обеда была, бесспорно, кефаль. This delectable fish, brought from a considerable distance in a state of almost perfect preservation, was first fried, then boned, then served in ice, with Madeira punch in place of sauce, according to a recipe known to a few men of the world. Эту восхитительную рыбу, доставленную издалека почти в идеальной сохранности, сначала поджарили, затем вынули из нее все кости, затем подали во льду, залив пуншем из мадеры вместо соуса, согласно рецепту, который был известен только небольшому кругу светских людей. Nothing else calls for remark except the payment of the bill by Dartie. Все остальные подробности можно опустить, за исключением разве того факта, что по счету уплатил Дарти. He had made himself extremely agreeable throughout the meal; his bold, admiring stare seldom abandoning Irene's face and figure. As he was obliged to confess to himself, he got no change out of her-she was cool enough, as cool as her shoulders looked under their veil of creamy lace. За обедом он был чрезвычайно мил; его дерзкий восхищенный взор почти не отрывался от лица и фигуры Ирэн; однако Дарти пришлось признаться, что расшевелить Ирэн ему не удалось, - она относилась к нему с холодком, и тот же холодок, казалось, шел от ее плеч, просвечивающих сквозь желтоватое кружево. He expected to have caught her out in some little game with Bosinney; but not a bit of it, she kept up her end remarkably well. Дарти старался поймать ее на какой-нибудь "шалости" с Босини; но тщетно: Ирэн держалась безупречно! As for that architect chap, he was as glum as a bear with a sore head-Winifred could barely get a word out of him; he ate nothing, but he certainly took his liquor, and his face kept getting whiter, and his eyes looked queer. Что же касается этого архитектора, то он сидел мрачный, как медведь, у которого разболелась голова, - Уинифрид с трудом удалось вытянуть из него несколько слов; он не притронулся к еде, но про вино не забывал, и лицо его бледнело все больше и больше, а в глазах появилось какое-то странное выражение. It was all very amusing. Все это было очень забавно. For Dartie himself was in capital form, and talked freely, with a certain poignancy, being no fool. Дарти чувствовал себя в ударе, говорил без умолку, острил, будучи человеком неглупым. He told two or three stories verging on the improper, a concession to the company, for his stories were not used to verging. Он рассказал два-три анекдота, сумев как-то удержаться в границах приличия, - уступка присутствующим, так как обычно в его анекдотах эти границы стирались. He proposed Irene's health in a mock speech. Провозгласил шутливый тост за здоровье Ирэн. Nobody drank it, and Winifred said: Его никто не поддержал, а Уинифрид сказала! "Don't be such a clown, Monty!" - Перестань паясничать, Монти! At her suggestion they went after dinner to the public terrace overlooking the river. По ее предложению после обеда все отправились на террасу, выходившую к реке. "I should like to see the common people making love," she said, "it's such fun!" - Мне хочется посмотреть, как в простонародье ухаживают, - сказала Уинифрид, - это ужасно забавно! There were numbers of them walking in the cool, after the day's heat, and the air was alive with the sound of voices, coarse and loud, or soft as though murmuring secrets. Гуляющих было много, все пользовались прохладой после жаркого дня, и в воздухе раздавались голоса, грубые, громкие, или тихие, словно нашептывающие какие-то тайны. It was not long before Winifred's better sense-she was the only Forsyte present-secured them an empty bench. Не прошло и нескольких минут, как практичная Уинифрид - единственная представительница рода Форсайтов в этой компании - отыскала свободную скамейку. They sat down in a row. Они уселись в ряд. A heavy tree spread a thick canopy above their heads, and the haze darkened slowly over the river. Развесистое дерево раскинуло над ними свой густой шатер, над рекой медленно сгущалась тьма. Dartie sat at the end, next to him Irene, then Bosinney, then Winifred. Дарти сел с краю, рядом с ним Ирэн, затем Босини, затем Уинифрид. There was hardly room for four, and the man of the world could feel Irene's arm crushed against his own; he knew that she could not withdraw it without seeming rude, and this amused him; he devised every now and again a movement that would bring her closer still. Сидеть вчетвером было тесно, и светский человек чувствовал своим локтем локоть Ирэн; он знал, что Ирэн не захочет показаться грубой и не станет отодвигаться, и это забавляло его; он то и дело ерзал на скамейке, чтобы прижаться к Ирэн еще ближе. He thought: Дарти думал: ' That Buccaneer Johnny shan't have it all to himself! "Не все же должно достаться одному "пирату". It's a pretty tight fit, certainly!' А положение пикантное!" From far down below on the dark river came drifting the tinkle of a mandoline, and voices singing the old round: Откуда-то издали, с реки, доносились звуки мандолины и голосов, певших старинную песенку: 'A boat, a boat, unto the ferry, For we'll go over and be merry; And laugh, and quaff, and drink brown sherry!' Эй, лодку на воду спустить! Мы будем по волнам скользить, Шутить, смеяться, херес пить! And suddenly the moon appeared, young and tender, floating up on her back from behind a tree; and as though she had breathed, the air was cooler, but down that cooler air came always the warm odour of the limes. И вдруг показался месяц - молодой, нежный. Лежа навзничь, он выплыл из-за дерева, и в воздухе потянуло прохладой, словно от его дыхания, а сквозь эту волну прохлады доносился теплый запах лип. Over his cigar Dartie peered round at Bosinney, who was sitting with his arms crossed, staring straight in front of him, and on his face the look of a man being tortured. Куря сигару, Дарти поглядывал на Босини, который сидел, скрестив руки на груди, уставившись в одну точку с таким выражением, будто его мучили. And Dartie shot a glance at the face between, so veiled by the overhanging shadow that it was but like a darker piece of the darkness shaped and breathed on; soft, mysterious, enticing. И Дарти взглянул на лицо рядом с собой, так слившееся с тенью, падавшей от дерева, что оно казалось лишь более темным пятном на фоне тьмы, которая словно обрела контуры, согретые дыханием, - нежные, загадочные, манящие. A hush had fallen on the noisy terrace, as if all the strollers were thinking secrets too precious to be spoken. На шумной террасе вдруг наступила тишина, как будто гуляющие погрузились в свои тайные мысли, слишком дорогие, чтобы доверять их словам. And Dartie thought: И Дарти подумал: ' Women!' "Женщины!" The glow died above the river, the singing ceased; the young moon hid behind a tree, and all was dark. Отсветы над рекой погасли, пение смолкло; молодой месяц спрятался за дерево, и стало совсем темно. He pressed himself against Irene. Он прижался к Ирэн. He was not alarmed at the shuddering that ran through the limbs he touched, or at the troubled, scornful look of her eyes. Дарти не смутила ни дрожь, пробежавшая по телу, которого он коснулся, ни испуганный, презрительный взгляд ее глаз. He felt her trying to draw herself away, and smiled. Он почувствовал, как Ирэн старается отодвинуться от него, и улыбнулся. It must be confessed that the man of the world had drunk quite as much as was good for him. Нужно сказать, что светский человек выпил столько, сколько ему требовалось для хорошего самочувствия. With thick lips parted under his well-curled moustaches, and his bold eyes aslant upon her, he had the malicious look of a satyr. Толстые губы, раздвинувшиеся в улыбку под тщательно закрученными усами, и наглые глаза, искоса поглядывавшие на Ирэн, придавали ему сходство с коварным сатиром. Along the pathway of sky between the hedges of the tree tops the stars clustered forth; like mortals beneath, they seemed to shift and swarm and whisper. На дорожку неба между рядами деревьев выбежали новые звезды; казалось, что они, как и люди внизу, переходят с места на место, собираются кучками, шепчутся. Then on the terrace the buzz broke out once more, and Dartie thought: На террасе снова стало шумно, и Дарти подумал: 'Ah! he's a poor, hungry-looking devil, that Bosinney!' and again he pressed himself against Irene. "Какой голодный вид у этого Босини!" - и еще теснее прижался к Ирэн. The movement deserved a better success. Этот маневр заслуживал лучших результатов. She rose, and they all followed her. Она встала, и за ней поднялись остальные. The man of the world was more than ever determined to see what she was made of. Светский человек тверже, чем когда-либо, решил познакомиться с Ирэн поближе. Along the terrace he kept close at her elbow. Пока шли по террасе, он не отставал от нее. He had within him much good wine. Доброе вино давало себя чувствовать. There was the long drive home, the long drive and the warm dark and the pleasant closeness of the hansom cab-with its insulation from the world devised by some great and good man. А впереди еще длинная дорога домой, длинная дорога и приятная теснота кэба с его обособленностью от всего мира, которой люди обязаны какому-то доброму мудрецу. That hungry architect chap might drive with his wife-he wished him joy of her! Этот голодный архитектор может ехать с его женой - на здоровье, желаю приятно провести время! And, conscious that his voice was not too steady, he was careful not to speak; but a smile had become fixed on his thick lips. И, зная, что язык будет плохо его слушаться, Дарти старался молчать; но улыбка не сходила с его толстых губ. They strolled along toward the cabs awaiting them at the farther end. Они пошли к экипажам, поджидавшим их у дальнего конца террасы. His plan had the merit of all great plans, an almost brutal simplicity- he would merely keep at her elbow till she got in, and get in quickly after her. План Дарти отличался тем же, чем отличаются все гениальные планы, - почти грубой простотой: он не отстанет от Ирэн, а когда она будет садиться в кэб, вскочит следом за ней. But when Irene reached the cab she did not get in; she slipped, instead, to the horse's head. Но Ирэн, вместо того чтобы сесть в кэб, подошла к лошади. Dartie was not at the moment sufficiently master of his legs to follow. Ноги плохо слушались Дарти, и он отстал. She stood stroking the horse's nose, and, to his annoyance, Bosinney was at her side first. Ирэн стояла, поглаживая морду лошади, и, к величайшей досаде Дарти, Босини очутился там первым. She turned and spoke to him rapidly, in a low voice; the words 'That man' reached Dartie. Она повернулась к нему и быстро проговорила что-то вполголоса; до слуха Дарти долетели слова: "этот человек". He stood stubbornly by the cab step, waiting for her to come back. Он упорно стоял у подножки, дожидаясь Ирэн. He knew a trick worth two of that! Дарти на эту удочку не поймаешь! Here, in the lamp-light, his figure (no more than medium height), well squared in its white evening waistcoat, his light overcoat flung over his arm, a pink flower in his button-hole, and on his dark face that look of confident, good-humoured insolence, he was at his best-a thorough man of the world. Стоя под фонарем, в белом вечернем жилете, плотно облегавшем его фигуру (отнюдь не статную), с легким пальто, переброшенным через руку, с палевым цветком в петлице и с добродушно-наглым выражением на смуглом лице, Дарти был просто великолепен - светский человек с головы до ног! Winifred was already in her cab. Уинифрид уже села в другой кэб. Dartie reflected that Bosinney would have a poorish time in that cab if he didn't look sharp! Suddenly he received a push which nearly overturned him in the road. Дарти только успел подумать, что Босини здорово поскучает с ней, если вовремя не спохватится, как вдруг неожиданный толчок чуть не поверг его наземь. Bosinney's voice hissed in his ear: Босини прошипел ему на ухо: "I am taking Irene back; do you understand?" - С Ирэн поеду я; поняли? He saw a face white with passion, and eyes that glared at him like a wild cat's. Дарти увидел лицо, побелевшее от ярости, глаза, сверкнувшие, как у дикой кошки. "Eh?" he stammered. - Что? - еле выговорил он. "What? - Что такое? Not a bit. Ничего подобного! You take my wife!" Вы поедете с моей женой! "Get away!" hissed Bosinney-"or I'll throw you into the road!" - Убирайтесь, - прошипел Босини, - или я вышвырну вас вон! Dartie recoiled; he saw as plainly as possible that the fellow meant it. Дарти отступил; он понял яснее ясного, что этот субъект не шутит. In the space he made Irene had slipped by, her dress brushed his legs. Тем временем Ирэн проскользнула мимо, ее платье задело его по ногам. Bosinney stepped in after her. Босини вскочил в кэб следом за ней. "Go on!" he heard the Buccaneer cry. Дарти услышал, как Босини крикнул: "Трогай!" The cabman flicked his horse. Кэбмен стегнул лошадь. It sprang forward. Лошадь рванула вперед. Dartie stood for a moment dumbfounded; then, dashing at the cab where his wife sat, he scrambled in. Несколько секунд Дарти стоял совершенно ошеломленный; затем бросился к кэбу, где сидела жена. "Drive on!" he shouted to the driver, "and don't you lose sight of that fellow in front!" - Погоняй! - заорал он. - Держись за тем кэбом! Seated by his wife's side, he burst into imprecations. Усевшись рядом с Уинифрид, он разразился градом проклятий. Calming himself at last with a supreme effort, he added: Затем с великим трудом пришел в себя и сказал: "A pretty mess you've made of it, to let the Buccaneer drive home with her; why on earth couldn't you keep hold of him? - Хороших дел ты натворила! Они поехали вместе; неужели нельзя было удержать его? He's mad with love; any fool can see that!" Он же без ума от Ирэн, это каждому дураку ясно. He drowned Winifred's rejoinder with fresh calls to the Almighty; nor was it until they reached Barnes that he ceased a Jeremiad, in the course of which he had abused her, her father, her brother, Irene, Bosinney, the name of Forsyte, his own children, and cursed the day when he had ever married. Дарти заглушил протесты Уинифрид, снова разразившись бранью, и, только подъехав к Барнсу, прекратил свои иеремиады, в которых поносил Уинифрид, ее отца, брата, Ирэн, Босини, самое имя Форсайтов, собственных детей и проклинал тот день, когда женился. Winifred, a woman of strong character, let him have his say, at the end of which he lapsed into sulky silence. Уинифрид, женщина с твердым характером, дала ему высказаться, и, закончив свои излияния, Дарти надулся и замолчал. His angry eyes never deserted the back of that cab, which, like a lost chance, haunted the darkness in front of him. Его злые глаза не теряли из виду первый кэб, маячивший в темноте, словно напоминание об упущенной возможности. Fortunately he could not hear Bosinney's passionate pleading-that pleading which the man of the world's conduct had let loose like a flood; he could not see Irene shivering, as though some garment had been torn from her, nor her eyes, black and mournful, like the eyes of a beaten child. К счастью. Дарти не слышал страстных слов мольбы, вырвавшихся у Босини, - страстных слов, которые поведение светского человека выпустило на волю; он не видел, как дрожала Ирэн, словно кто-то сорвал с нее одежды, не видел ее глаз, темных, печальных, как глаза обиженного ребенка. He could not hear Bosinney entreating, entreating, always entreating; could not hear her sudden, soft weeping, nor see that poor, hungry-looking devil, awed and trembling, humbly touching her hand. Он не слышал, как Босини умолял, без конца умолял ее о чем-то; не слышал ее внезапных тихих рыданий, не видел, как этот жалкий "голодный пес", дрожа от благоговения, робко касался ее руки. In Montpellier Square their cabman, following his instructions to the letter, faithfully drew up behind the cab in front. На Монпелье-сквер кэбмен, с точностью выполнив полученное приказание, остановился вплотную к первому экипажу. The Darties saw Bosinney spring out, and Irene follow, and hasten up the steps with bent head. Уинифрид и Дарти видели, как Босини вышел из кэба, как Ирэн появилась вслед за ним и, опустив голову, взбежала по ступенькам. She evidently had her key in her hand, for she disappeared at once. Очевидно, у нее был свой ключ, потому что она сейчас же скрылась за дверью. It was impossible to tell whether she had turned to speak to Bosinney. Трудно было уловить, сказала она что-нибудь Босини на прощанье или нет. The latter came walking past their cab; both husband and wife had an admirable view of his face in the light of a street lamp. Босини прошел мимо их кэба; его лицо, освещенное уличным фонарем, было хорошо видно мужу и жене. It was working with violent emotion. Черты этого лица искажало мучительное волнение. "Good-night, Mr. Bosinney!" called Winifred. - До свидания, мистер Босини! - крикнул" Уинифрид. Bosinney started, clawed off his hat, and hurried on. Босини вздрогнул, сорвал с головы шляпу и торопливо зашагал дальше. He had obviously forgotten their existence. Он, очевидно, совершенно забыл об их существовании. "There!" said Dartie, "did you see the beast's face? - Ну, - сказал Дарти, - видела эту физиономию? What did I say? Что я говорил? Fine games!" Хорошие дела творятся! He improved the occasion. И он со вкусом распространился на эту тему. There had so clearly been a crisis in the cab that Winifred was unable to defend her theory. В кэбе только что произошло объяснение - это было настолько очевидно, что Уинифрид уже не могла защищать свои позиции. She said: Она сказала: "I shall say nothing about it. - Я не буду об этом рассказывать. I don't see any use in making a fuss!" Не стоит поднимать шум. With that view Dartie at once concurred; looking upon James as a private preserve, he disapproved of his being disturbed by the troubles of others. С такой точкой зрения Дарти немедленно согласился. Считая Джемса чем-то вроде своего заповедника, он не имел ни малейшего желания расстраивать его чужими неприятностями. "Quite right," he said; "let Soames look after himself. - Правильно, - сказал Дарти, - это дело Сомса. He's jolly well able to!" Он отлично может сам о себе позаботиться. Thus speaking, the Darties entered their habitat in Green Street, the rent of which was paid by James, and sought a well-earned rest. С этими словами чета Дарти вошла в свое обиталище на Грин-стрит, оплачиваемое Джемсом, и вкусила заслуженный отдых. The hour was midnight, and no Forsytes remained abroad in the streets to spy out Bosinney's wanderings; to see him return and stand against the rails of the Square garden, back from the glow of the street lamp; to see him stand there in the shadow of trees, watching the house where in the dark was hidden she whom he would have given the world to see for a single minute-she who was now to him the breath of the lime-trees, the meaning of the light and the darkness, the very beating of his own heart. Была полночь, и на улицах уже не попадалось ни одного Форсайта, который мог бы проследить скитания Боснии; проследить, как он вернулся и стал около решетки сквера, спиной к уличному фонарю; увидеть, как он стоит там в тени деревьев и смотрит на дом, скрывающий в темноте ту, ради минутной встречи с которой он отдал бы все на свете, - ту, которая стала для него теперь дыханием цветущих лип, сущностью света и тьмы, биением его собственного сердца. CHAPTER X-DIAGNOSIS OF A FORSYTE X СИМПТОМЫ ФОРСАЙТИЗМА It is in the nature of a Forsyte to be ignorant that he is a Forsyte; but young Jolyon was well aware of being one. Форсайту, не свойственно сознавать себя Форсайтом; во про молодого Джолиона этого нельзя было сказать. He had not known it till after the decisive step which had made him an outcast; since then the knowledge had been with him continually. He felt it throughout his alliance, throughout all his dealings with his second wife, who was emphatically not a Forsyte. Он не видел в себе ничего форсайтского до того решительного шага, который сделал его отщепенцем, а с тех пор не переставал чувствовать себя Форсайтом, и это сознание не оставляло его в семейной жизни и в отношениях со второй женой, в которой совсем уж не было ничего форсайтского. He knew that if he had not possessed in great measure the eye for what he wanted, the tenacity to hold on to it, the sense of the folly of wasting that for which he had given so big a price-in other words, the 'sense of property' he could never have retained her (perhaps never would have desired to retain her) with him through all the financial troubles, slights, and misconstructions of those fifteen years; never have induced her to marry him on the death of his first wife; never have lived it all through, and come up, as it were, thin, but smiling. Молодой Джолион знал, что, не будь у него умения добиваться своей цели, не будь упорства, ясного сознания, что нелепо терять то, за что заплачено такой большой ценой, - другими словами, не будь у него "чувства собственности", он не мог бы удержать эту женщину подле себя (может быть, и не захотел бы удерживать) в течение пятнадцати лет, заполненных нуждой, обидами и недомолвками; не мог бы убедить ее выйти за него замуж после смерти первой жены; не мог бы одолеть эту жизнь и выйти из нее таким, каким он вышел - несколько полинявшим, но усмехающимся. He was one of those men who, seated cross-legged like miniature Chinese idols in the cages of their own hearts, are ever smiling at themselves a doubting smile. Молодой Джолион принадлежал к тому сорту людей, которые, словно маленькие китайские божки, сидят, поджав ноги, в собственном своем сердце и улыбаются сами себе недоверчивой улыбкой. Not that this smile, so intimate and eternal, interfered with his actions, which, like his chin and his temperament, were quite a peculiar blend of softness and determination. Но улыбка эта - сокровенная, извечная улыбка -никак не отражалась на его поведении, в котором, как и в подбородке и темпераменте молодого Джолиона, своеобразно сочетались мягкость и решительность. He was conscious, too, of being a Forsyte in his work, that painting of water-colours to which he devoted so much energy, always with an eye on himself, as though he could not take so unpractical a pursuit quite seriously, and always with a certain queer uneasiness that he did not make more money at it. Он чувствовал в себе Форсайта и за работой - за своими акварелями, которым отдал столько сил, не переставая в то же время посматривать на себя со стороны, словно его брало сомнение, можно ли с полной серьезностью предаваться такому непрактичному занятию, и всегда ощущая какую-то странную неловкость, что картины приносят так мало денег. It was, then, this consciousness of what it meant to be a Forsyte, that made him receive the following letter from old Jolyon, with a mixture of sympathy and disgust: И вот это ясное представление о том, что значит быть Форсайтом, заставило его прочесть нижеследующее письмо старого Джолиона со смешанным чувством сострадания и брезгливости. ' SHELDRAKE HOUSE, 'BROADSTAIRS, "Шелдренк-Хаус, Бродстэрз. ' July 1. 'MY DEAR JO,' 1 июля. Дорогой Джо! (The Dad's handwriting had altered very little in the thirty odd years that he remembered it.) (Почерк отца почти не изменился за тридцать лет.) 'We have been here now a fortnight, and have had good weather on the whole. Мы живем здесь вот уже две недели, погода в общем хорошая. The air is bracing, but my liver is out of order, and I shall be glad enough to get back to town. Морской воздух действует неплохо, но печень моя пошаливает, и я с удовольствием вернусь в Лондон. I cannot say much for June, her health and spirits are very indifferent, and I don't see what is to come of it. О Джун ничего хорошего сказать не могу, здоровье и состояние духа у нее скверное, и я не знаю, чем все это кончится. She says nothing, but it is clear that she is harping on this engagement, which is an engagement and no engagement, and-goodness knows what. Она продолжает отмалчиваться, но по всему видно, что в голове у нее сидит эта помолвка, впрочем, можно ли считать их помолвленными или уже нельзя - кто их разберет. I have grave doubts whether she ought to be allowed to return to London in the present state of affairs, but she is so self-willed that she might take it into her head to come up at any moment. Не знаю, следует ли пускать ее в Лондон при теперешнем положении дел, но она" такая своевольная, что в любую минуту может собраться и уехать. The fact is someone ought to speak to Bosinney and ascertain what he means. Я полагаю, что кто-то должен поговорить с Босини и выяснить его намерения. I'm afraid of this myself, for I should certainly rap him over the knuckles, but I thought that you, knowing him at the Club, might put in a word, and get to ascertain what the fellow is about. Мне очень бы не хотелось брать это на себя, потому что разговор наш непременно кончится тем, что я его поколочу. Ты знаком с Босини по клубу и, по-моему, можешь поговорить с ним и выведать, что он, собственно, намерен делать. You will of course in no way commit June. Ты, конечно, не станешь компрометировать Джун. I shall be glad to hear from you in the course of a few days whether you have succeeded in gaining any information. Буду очень рад, если ты в ближайшие дни известишь меня, удалось ли тебе что-нибудь узнать. The situation is very distressing to me, I worry about it at night. Все это меня очень беспокоит, и я не сплю по ночам. With my love to Jolly and Holly. Поцелуй Джолли и Холли. ' I am, 'Your affect. father, 'JOLYON FORSYTE.' Любящий тебя отец Джолион Форсайт". Young Jolyon pondered this letter so long and seriously that his wife noticed his preoccupation, and asked him what was the matter. Молодой Джолион так долго и так пристально читал это письмо, что жена обратила внимание на его сосредоточенный вид и спросила, в чем дело. He replied: Он ответил: "Nothing." - Так, ничего. It was a fixed principle with him never to allude to June. Молодой Джолион взял себе за правило никогда не говорить о Джун. She might take alarm, he did not know what she might think; he hastened, therefore, to banish from his manner all traces of absorption, but in this he was about as successful as his father would have been, for he had inherited all old Jolyon's transparency in matters of domestic finesse; and young Mrs. Jolyon, busying herself over the affairs of the house, went about with tightened lips, stealing at him unfathomable looks. Жена может разволноваться, кто ее знает, что она подумает; и он поторопился согнать с лица все следы задумчивости, но успел в этом не больше, чем успел бы на его месте отец, так как неуклюжесть старого Джолиона во всем, что касалось тонкостей домашней политики, перешла и к нему; и миссис Джолион, хлопотавшая по хозяйству, ходила с плотно сжатыми губами и изредка бросая на мужа испытующие взгляды. He started for the Club in the afternoon with the letter in his pocket, and without having made up his mind. В тот же день с письмом в кармане он отправился в клуб, еще не решив, что предпринять. To sound a man as to 'his intentions' was peculiarly unpleasant to him; nor did his own anomalous position diminish this unpleasantness. Выведывать чьи-то "намерения" - задача мало приятная; кроме того, неловкость, которую испытывал молодой Джолион, усугубляло то не совсем нормальное положение, которое он сам занимал в семье. It was so like his family, so like all the people they knew and mixed with, to enforce what they called their rights over a man, to bring him up to the mark; so like them to carry their business principles into their private relations. Как это похоже на его родственников, на всех тех людей, в обществе которых они вращались, -навязывать посторонним свои так называемые права, диктовать кому-то поступки; как это похоже на них - переносить деловые приемы на личные отношения! And how that phrase in the letter-'You will, of course, in no way commit June'-gave the whole thing away. А эта фраза: "Ты, конечно, не станешь компрометировать Джун", - ведь она же выдает их с головой. Yet the letter, with the personal grievance, the concern for June, the 'rap over the knuckles,' was all so natural. Но вместе с тем письмо, в котором было столько горечи, столько заботы о Джун, и эта угроза "поколотить Босини" казались такими естественными. No wonder his father wanted to know what Bosinney meant, no wonder he was angry. Не удивительно, что отец хочет узнать намерения Босини, не удивительно, что он сердится. It was difficult to refuse! Отказывать трудно! But why give the thing to him to do? Но зачем поручать такое дело именно ему? That was surely quite unbecoming; but so long as a Forsyte got what he was after, he was not too particular about the means, provided appearances were saved. Это просто неудобно. Впрочем, Форсайты умеют добиваться своего, а в средствах они не очень разборчивы, им лишь бы соблюсти внешние приличия. How should he set about it, or how refuse? Как же это сделать или как отказаться? Both seemed impossible. И то и другое невозможно. So, young Jolyon! Так-то, молодой Джолион! He arrived at the Club at three o'clock, and the first person he saw was Bosinney himself, seated in a corner, staring out of the window. Он пришел в клуб к трем часам, и первый, кто попался ему на глаза, был сам Босини, сидевший у окна в углу комнаты. Young Jolyon sat down not far off, and began nervously to reconsider his position. Молодой Джолион сел неподалеку и, волнуясь, стал обдумывать положение. He looked covertly at Bosinney sitting there unconscious. Он украдкой поглядывал на Босини, не замечавшего, что за ним наблюдают. He did not know him very well, and studied him attentively for perhaps the first time; an unusual looking man, unlike in dress, face, and manner to most of the other members of the Club-young Jolyon himself, however different he had become in mood and temper, had always retained the neat reticence of Forsyte appearance. Молодой Джолион знал его мало и, может быть, впервые так внимательно приглядывался к нему: очень странный на вид, ни одеждой, ни лицом, ни манерами не похожий на других членов клуба, -сам молодой Джолион, несмотря на большую внутреннюю перемену, навсегда сохранил благообразную внешность истого Форсайта. He alone among Forsytes was ignorant of Bosinney's nickname. Он единственный среди Форсайтов не знал прозвища Босини. The man was unusual, not eccentric, but unusual; he looked worn, too, haggard, hollow in the cheeks beneath those broad, high cheekbones, though without any appearance of ill-health, for he was strongly built, with curly hair that seemed to show all the vitality of a fine constitution. Архитектор выглядел не как все; не то чтобы в нем было что-то эксцентричное, но он не как все. Вид усталый, измученный, лицо худое, с широкими выдающимися скулами, но ничего болезненного в нем нет: крепкое телосложение, кудрявые волосы - признак большой жизнеспособности очень здорового организма. Something in his face and attitude touched young Jolyon. Выражение лица Босини и его поза тронули молодого Джолиона. He knew what suffering was like, and this man looked as if he were suffering. Он знал, что такое страдание, а этот человек, судя по его виду, страдал. He got up and touched his arm. Он подошел и коснулся его руки. Bosinney started, but exhibited no sign of embarrassment on seeing who it was. Босини вздрогнул, но не выказал ни малейшего смущения, увидев, кто это. Young Jolyon sat down. Молодой Джолион сел рядом. "I haven't seen you for a long time," he said. - Мы давно не виделись, - сказал он. "How are you getting on with my cousin's house?" - Ну, как дом моего двоюродного брата - работа подвигается? "It'll be finished in about a week." - Через неделю закончу. "I congratulate you!" - Поздравляю! "Thanks-I don't know that it's much of a subject for congratulation." - Благодарю, хотя поздравлять, кажется, не с чем. "No?" queried young Jolyon; - Да? - удивился молодой Джолион. "I should have thought you'd be glad to get a long job like that off your hands; but I suppose you feel it much as I do when I part with a picture-a sort of child?" - А я думал, вы рады свалить с плеч такую большую работу; но с вами, наверное, бывает то же, что и со мной: расстаешься с картиной точно с ребенком. He looked kindly at Bosinney. Он ласково посмотрел на Босини. "Yes," said the latter more cordially, "it goes out from you and there's an end of it. - Да, - сказал тот уже более мягко, - создал ведь -и кончено. I didn't know you painted." Я не знал, что вы пишете. "Only water-colours; I can't say I believe in my work." - Акварели всего-навсего; да я не особенно верю в свою работу. "Don't believe in it? - Не верите? There-how can you do it? Как же тогда можно работать? Work's no use unless you believe in it!" Какой же смысл в вашей работе, если вы в нее не верите? "Good," said young Jolyon; "it's exactly what I've always said. - Правильно, - сказал молодой Джолион, - я всегда говорил то же самое. By-the-bye, have you noticed that whenever one says Кстати, вы замечали, что когда с вами соглашаются, то неизменно добавляют: 'Good,' one always adds 'it's exactly what I've always said'! "Я всегда так говорил!" But if you ask me how I do it, I answer, because I'm a Forsyte." Но раз уж вы спрашиваете, придется ответить: я Форсайт! "A Forsyte! - Форсайт! I never thought of you as one!" Никогда не думал о вас как о Форсайте! "A Forsyte," replied young Jolyon, "is not an uncommon animal. - Форсайт, - ответил молодой Джолион, - не такое уж редкостное животное. There are hundreds among the members of this Club. Наш клуб насчитывает их сотнями. Hundreds out there in the streets; you meet them wherever you go!" Сотни Форсайтов ходят по улицам; их встречаешь на каждом шагу. "And how do you tell them, may I ask?" said Bosinney. - А разрешите поинтересоваться, как их распознают? - спросил Босини. "By their sense of property. - По их чувству собственности. A Forsyte takes a practical-one might say a commonsense-view of things, and a practical view of things is based fundamentally on a sense of property. Форсайт смотрит на веши с практической - я бы даже сказал, здравой - точки зрения, а практическая точка зрения покоится на чувстве собственности. A Forsyte, you will notice, never gives himself away." Форсайт, как вы сами, вероятно, заметили, никому и ничему не отдает себя целиком. "Joking?" - Вы шутите? Young Jolyon's eye twinkled. В глазах молодого Джолиона промелькнула усмешка. "Not much. - Да нет. As a Forsyte myself, I have no business to talk. Мне, как Форсайту, следовало бы молчать. But I'm a kind of thoroughbred mongrel; now, there's no mistaking you: You're as different from me as I am from my Uncle James, who is the perfect specimen of a Forsyte. Но я полукровка; а вот в вас уж никто не ошибется. Между вами и мною такая же разница, как между мной и дядей Джемсом, который является идеальным образцом Форсайта. His sense of property is extreme, while you have practically none. У него чувство собственности развито до предела, а у вас его просто нет. Without me in between, you would seem like a different species. Не будь меня посредине, вы двое казались бы представителями различных пород. I'm the missing link. Я же - промежуточное звено. We are, of course, all of us the slaves of property, and I admit that it's a question of degree, but what I call a Все мы, конечно, рабы собственности, вопрос только в степени, но тот, кого я называю 'Forsyte' is a man who is decidedly more than less a slave of property. "Форсайтом", находится в безоговорочном рабстве. He knows a good thing, he knows a safe thing, and his grip on property-it doesn't matter whether it be wives, houses, money, or reputation-is his hall-mark." Он знает, что ему нужно, умеет к этому подступиться, и то, как он цепляется за любой вид собственности - будь то жены, дома, деньги, репутация, - вот это и есть печать Форсайта. "Ah!" murmured Bosinney. - Да! - пробормотал Босини. "You should patent the word." - Вам нужно взять патент на это слово. "I should like," said young Jolyon, "to lecture on it: - Мне хочется прочесть лекцию на эту тему, -сказал молодой Джолион. - "Properties and quality of a Forsyte: This little animal, disturbed by the ridicule of his own sort, is unaffected in his motions by the laughter of strange creatures (you or I). "Отличительные свойства и качества Форсайта. Это мелкое животное, опасающееся прослыть смешным среди особей одного с ним вида, не обращает ни малейшего внимания на смех других существ (вроде нас с вами). Hereditarily disposed to myopia, he recognises only the persons of his own species, amongst which he passes an existence of competitive tranquillity." Унаследовав от предков предрасположение к близорукости, оно различает лишь особей одного с ним вида, среди которых и протекает его жизнь, заполненная мирной борьбой за существование". "You talk of them," said Bosinney, "as if they were half England." - Вы так говорите, - сказал Босини, - как будто они составляют половину Англии. "They are," repeated young Jolyon, "half England, and the better half, too, the safe half, the three per cent. half, the half that counts. - Да, половину Англии, - повторил молодой Джолион, - и лучшую половину, надежнейшую половину с трехпроцентными бумагами, половину, которая идет в счет. It's their wealth and security that makes everything possible; makes your art possible, makes literature, science, even religion, possible. Ее богатство и благополучие делают возможным все: делают возможным ваше искусство, литературу, науку, даже религию. Without Forsytes, who believe in none of these things, and habitats but turn them all to use, where should we be? Не будь Форсайтов, которые ни во что это не верят, но умеют извлечь выгоду из всего, что бы мы с вами делали? My dear sir, the Forsytes are the middlemen, the commercials, the pillars of society, the cornerstones of convention; everything that is admirable!" Форсайты, уважаемый сэр, - это посредники, коммерсанты, столпы общества, краеугольный камень нашей жизни с ее условностями; Форсайты - это то, что вызывает в нас восхищение! "I don't know whether I catch your drift," said Bosinney, "but I fancy there are plenty of Forsytes, as you call them, in my profession." - Не знаю, правильно ли я понял вашу мысль, -сказал Босини, - но мне кажется, что среди людей моей профессии есть много таких Форсайтов, как вы их называете. "Certainly," replied young Jolyon. - Разумеется! - ответил молодой Джолион. "The great majority of architects, painters, or writers have no principles, like any other Forsytes. - Большинство архитекторов, художников, писателей люди совершенно беспринципные, как и всякий Форсайт. Art, literature, religion, survive by virtue of the few cranks who really believe in such things, and the many Forsytes who make a commercial use of them. Искусство и религия существуют благодаря небольшой кучке чудаков, которые действительно верят в это, и благодаря множеству Форсайтов, извлекающих из искусства и религии выгоду. At a low estimate, three-fourths of our Royal Academicians are Forsytes, seven-eighths of our novelists, a large proportion of the press. По самому скромному подсчету три четверти наших академиков, семь восьмых наших писателей и значительный процент журналистов -Форсайты. Of science I can't speak; they are magnificently represented in religion; in the House of Commons perhaps more numerous than anywhere; the aristocracy speaks for itself. Об ученых не берусь судить, но в религии Форсайты представлены блестяще; в палате общин их, может быть, больше, чем где бы то ни было; про аристократию и говорить нечего. But I'm not laughing. Но я не шучу. It is dangerous to go against the majority and what a majority!" He fixed his eyes on Bosinney: Опасно идти против большинства - и какого большинства! - он пристально посмотрел на" Босини. "It's dangerous to let anything carry you away-a house, a picture, a-woman!" - Опасно, когда позволяешь чему-нибудь захватить тебя целиком, будь то дом, картина... женщина! They looked at each other.-And, as though he had done that which no Forsyte did-given himself away, young Jolyon drew into his shell. Они взглянули друг на друга. Словно почувствовав, что он сделал то, чего же делают Форсайты, то есть увлекся, молодой Джолион снова ушел в свою раковину. Bosinney broke the silence. Босини первый прервал молчание. "Why do you take your own people as the type?" said he. - Почему вы считаете именно свою родню такой типичной? - сказал он. "My people," replied young Jolyon, "are not very extreme, and they have their own private peculiarities, like every other family, but they possess in a remarkable degree those two qualities which are the real tests of a Forsyte-the power of never being able to give yourself up to anything soul and body, and the 'sense of property'." - Моя родня, - ответил молодой Джолион, - ничего особенного собой не представляет, у нее есть свои характерные черточки, как и во всякой другой семье, но зато в них чрезвычайно ярко выражены те два основных свойства, которые и обличают истинного Форсайта, - они никому и ничему не отдаются целиком, не увлекаются, и у них есть "чувство собственности". Bosinney smiled: Боснии улыбнулся: "How about the big one, for instance?" - Ну, а толстяк, например? "Do you mean Swithin?" asked young Jolyon. - Суизин? - спросил молодой Джолион. "Ah! in Swithin there's something primeval still. - А! В Суизине есть что-то первозданное. The town and middle-class life haven't digested him yet. Город и быт обеспеченного класса еще не успели его обработать. All the old centuries of farm work and brute force have settled in him, and there they've stuck, for all he's so distinguished." В Суизине, несмотря на все его джентльменство, сидят вековые традиции и грубая сила фермера. Bosinney seemed to ponder. Босини задумался. "Well, you've hit your cousin Soames off to the life," he said suddenly. - Да, вы очень метко охарактеризовали вашего кузена Сомса, - сказал он вдруг. "He'll never blow his brains out." - Этот уж наверно не пустит себе пули в лоб! Young Jolyon shot at him a penetrating glance. Молодой Джолион испытующе посмотрел на него. "No," he said; "he won't. - Да, - сказал он, - это верно. That's why he's to be reckoned with. Вот почему с ним приходится считаться. Look out for their grip! Берегитесь их хватки! It's easy to laugh, but don't mistake me. Смеяться может всякий, но я не шучу. It doesn't do to despise a Forsyte; it doesn't do to disregard them!" Не стоит презирать Форсайтов; не стоит пренебрегать ими! "Yet you've done it yourself!" - Однако вы сами это сделали? Young Jolyon acknowledged the hit by losing his smile. Удар был меткий, и молодой Джолион перестал улыбаться. "You forget," he said with a queer pride, "I can hold on, too-I'm a Forsyte myself. - Вы забываете, - сказал он с какой-то странной гордостью, - что я могу за себя постоять - я ведь тоже Форсайт. We're all in the path of great forces. Великие силы подстерегают нас на каждом шагу. The man who leaves the shelter of the wall-well-you know what I mean. Человек, покидающий спасительную сень стены... ну... вы меня понимаете. I don't," he ended very low, as though uttering a threat, "recommend every man to-go-my-way. Я бы, - закончил он совсем тихо, словно с угрозой, я бы мало кому посоветовал... идти... моей... дорогой. It depends." Все зависит от человека. The colour rushed into Bosinney's face, but soon receded, leaving it sallow-brown as before. Кровь бросилась в лицо Босини, потом отхлынула, и на его щеках снова разлилась бледная желтизна. He gave a short laugh, that left his lips fixed in a queer, fierce smile; his eyes mocked young Jolyon. Он ответил коротким смешком, раздвинувшим его губы в странную, едкую улыбку; глаза насмешливо смотрели на молодого Джолиона. "Thanks," he said. - Благодарю вас, - сказал он. "It's deuced kind of you. - Это чрезвычайно мило с вашей стороны. But you're not the only chaps that can hold on." Но не вы один способны постоять за себя. He rose. Он встал. Young Jolyon looked after him as he walked away, and, resting his head on his hand, sighed. Молодой Джолион посмотрел ему вслед и, подперев голову рукой, вздохнул. In the drowsy, almost empty room the only sounds were the rustle of newspapers, the scraping of matches being struck. В сонной тишине почти пустой комнаты слышалось только шуршанье газет и чирканье спичками. He stayed a long time without moving, living over again those days when he, too, had sat long hours watching the clock, waiting for the minutes to pass-long hours full of the torments of uncertainty, and of a fierce, sweet aching; and the slow, delicious agony of that season came back to him with its old poignancy. Молодой Джолион долго сидел не двигаясь, снова переживая те дни, когда и он следил за часами, отсчитывая минуты, - те дни, полные мучительной неизвестности и пронзительной, сладкой боли; и медленная, сладостная мука тех лет охватила его с прежней силой. The sight of Bosinney, with his haggard face, and his restless eyes always wandering to the clock, had roused in him a pity, with which was mingled strange, irresistible envy. Вид Босини, его измученное лицо и беспокойные глаза, то и дело поднимавшиеся к часам, пробудили в молодом Джолионе жалость, к которой примешивалось странное, непреодолимое чувство зависти. He knew the signs so well. Все эти признаки были слишком хорошо знакомы ему. Whither was he going-to what sort of fate? Куда идет Босини навстречу какой судьбе? What kind of woman was it who was drawing him to her by that magnetic force which no consideration of honour, no principle, no interest could withstand; from which the only escape was flight. Что представляет собой эта женщина, влекущая его с той неумолимой силой, перед которой отступают и понятия о чести, и принципы, и все другие интересы, - с той силой, от которой можно спастись только бегством? Flight! Бегство! But why should Bosinney fly? Но почему Босини должен бежать? A man fled when he was in danger of destroying hearth and home, when there were children, when he felt himself trampling down ideals, breaking something. Убегают лишь тогда, когда боятся разрушить семейный очаг, когда есть дети, когда не хотят попирать чьи-то идеалы, ломать что-то. But here, so he had heard, it was all broken to his hand. Но тут, как он слышал, все уже и так сломано. He himself had not fled, nor would he fly if it were all to come over again. Он сам не спасся бегством и не стал бы спасаться, даже если бы пришлось начинать сызнова. Yet he had gone further than Bosinney, had broken up his own unhappy home, not someone else's: And the old saying came back to him: И все же он пошел дальше Босини, разрушил свою неудачную семейную жизнь, а не чью-нибудь другую. Молодой Джолион вспомнил старое изречение: ' A man's fate lies in his own heart.' "Сердце человека вершит судьбу его". In his own heart! Сердце вершит судьбу! The proof of the pudding was in the eating-Bosinney had still to eat his pudding. Чтобы оценить пудинг, надо его съесть, - Босини еще не съел своего пудинга. His thoughts passed to the woman, the woman whom he did not know, but the outline of whose story he had heard. Мысли молодого Джолиона обратились к той женщине - к женщине, которую он не знал, но о которой кое-что слышал. An unhappy marriage! Неудачный брак! No ill-treatment-only that indefinable malaise, that terrible blight which killed all sweetness under Heaven; and so from day to day, from night to night, from week to week, from year to year, till death should end it. Не может быть и речи о дурном обращении -этого нет, есть только какая-то смутная неудовлетворенность, какая-то тлетворная ржа, которая губит всякую радость жизни; и так день за днем, ночь за ночью, неделя за неделей, год за годом, пока смерть не положит конца всему! But young Jolyon, the bitterness of whose own feelings time had assuaged, saw Soames' side of the question too. Но молодой Джолион, в котором горечь смягчилась с годами, мог поставить себя и на месте Сомса. Whence should a man like his cousin, saturated with all the prejudices and beliefs of his class, draw the insight or inspiration necessary to break up this life? Откуда такому человеку, как его двоюродный брат - человеку, пропитанному всеми предрассудками и верованиями своего класса, -откуда ему взять проницательность, чем вдохновиться, чтобы покончить с такой жизнью? It was a question of imagination, of projecting himself into the future beyond the unpleasant gossip, sneers, and tattle that followed on such separations, beyond the passing pangs that the lack of the sight of her would cause, beyond the grave disapproval of the worthy. Для этого надо иметь воображение, надо заглянуть в будущее, когда неприятные толки, смешки, пересуды, всегда сопутствующие разводам, останутся позади, останется позади и преходящая боль разлуки и суровый суд достойных. But few men, and especially few men of Soames' class, had imagination enough for that. Но мало у кого хватит воображения на это, особенно среди людей такого класса, к которому принадлежит Сомс. A deal of mortals in this world, and not enough imagination to go round! Сколько народу на свете - на всех воображения не хватает! And sweet Heaven, what a difference between theory and practice; many a man, perhaps even Soames, held chivalrous views on such matters, who when the shoe pinched found a distinguishing factor that made of himself an exception. И - боже правый! - какая пропасть между теорией и практикой! Может быть, многие, может быть, даже и Сомс, придерживаются рыцарских взглядов, а как только дело коснется их самих, они найдут серьезные причины для того, чтобы счесть себя исключением. Then, too, he distrusted his judgment. К тому же молодой Джолион не был уверен в правильности своих суждений. He had been through the experience himself, had tasted too the dregs the bitterness of an unhappy marriage, and how could he take the wide and dispassionate view of those who had never been within sound of the battle? Он испытал все это на себе, испил до дна горькую чашу неудачного брака, - откуда же ему взять хладнокровие и широту взглядов, свойственные тем, кто даже не слышал звуков битвы? His evidence was too first-hand-like the evidence on military matters of a soldier who has been through much active service, against that of civilians who have not suffered the disadvantage of seeing things too close. Его показания - это показания очевидца, а штатские люди, которым не пришлось понюхать пороха, не могут равняться со старым солдатом. Most people would consider such a marriage as that of Soames and Irene quite fairly successful; he had money, she had beauty; it was a case for compromise. Многие сочли бы брак Сомса и Ирэн вполне удачным: у него деньги, у нее красота - значит, компромисс возможен. There was no reason why they should not jog along, even if they hated each other. Пусть не любят друг друга, но почему не поддерживать сносных отношений? It would not matter if they went their own ways a little so long as the decencies were observed-the sanctity of the marriage tie, of the common home, respected. То, что они будут жить каждый своей жизнью, делу не помешает, лишь бы были соблюдены приличия, лишь бы уважались священные узы брака и семейный очаг. Half the marriages of the upper classes were conducted on these lines: Do not offend the susceptibilities of Society; do not offend the susceptibilities of the Church. В высших классах половина всех супружеств покоится на двух правилах: не оскорбляй лучших чувств общества, не оскорбляй лучших чувств церкви. To avoid offending these is worth the sacrifice of any private feelings. Ради них можно принести в жертву свои собственные чувства. The advantages of the stable home are visible, tangible, so many pieces of property; there is no risk in the statu quo. Преимущества незыблемого семейного очага слишком очевидны, слишком осязаемы, они исчисляются реальными вещами; status quo - дело верное. To break up a home is at the best a dangerous experiment, and selfish into the bargain. Ломка семьи - в лучшем случае опасный эксперимент и к тому же весьма эгоистичный. This was the case for the defence, and young Jolyon sighed. Вот какие выводы может выставить защита, и молодой Джолион вздохнул. 'The core of it all,' he thought, 'is property, but there are many people who would not like it put that way. "Все упирается в собственничество, - думал он, -но такая постановка вопроса мало кого обрадует. To them it is "the sanctity of the marriage tie"; but the sanctity of the marriage tie is dependent on the sanctity of the family, and the sanctity of the family is dependent on the sanctity of property. У них это называется "святостью брачных уз", но святость брачных уз покоится на святости семьи, а святость семьи - на святости собственности. And yet I imagine all these people are followers of One who never owned anything. И вместе с тем, наверное, все эти люди считают себя последователями того, кто никогда и ничем не владел. It is curious! Как странно!" And again young Jolyon sighed. И молодой Джолион снова вздохнул. 'Am I going on my way home to ask any poor devils I meet to share my dinner, which will then be too little for myself, or, at all events, for my wife, who is necessary to my health and happiness? "Вот по дороге домой мне попадется какой-нибудь бродяга - позову я его разделить со мной обед, которого тогда не хватит мне самому или моей жене, а ведь без нее у меня не будет ни здоровья, ни счастья? It may be that after all Soames does well to exercise his rights and support by his practice the sacred principle of property which benefits us all, with the exception of those who suffer by the process.' В конце концов Сомс, вероятно, хорошо делает, что настаивает на своих правах и подтверждает на практике священные принципы собственности, которые служат на благо всем нам, за исключением тех, кто является здесь жертвой". And so he left his chair, threaded his way through the maze of seats, took his hat, and languidly up the hot streets crowded with carriages, reeking with dusty odours, wended his way home. Молодой Джолион встал, пробрался сквозь лабиринт кресел и стульев, взял шляпу и по душным улицам, в пыли, поднимаемой вереницами экипажей, медленно пошел домой. Before reaching Wistaria Avenue he removed old Jolyon's letter from his pocket, and tearing it carefully into tiny pieces, scattered them in the dust of the road. Не доходя до Вистариа-авеню, он вынул из кармана письмо старого Джолиона и, старательно разорвав его на мелкие кусочки, бросил в пыль. He let himself in with his key, and called his wife's name. Он отпер дверь своим ключом и позвал жену. But she had gone out, taking Jolly and Holly, and the house was empty; alone in the garden the dog Balthasar lay in the shade snapping at flies. Но она ушла, взяв с собой Джолли и Холли, -дома никого не было; только пес Балтазар лежал в саду в полном одиночестве и занимался ловлей блох. Young Jolyon took his seat there, too, under the pear-tree that bore no fruit. Молодой Джолион тоже прошел в сад и сел под грушевым деревом, которое уже давно не приносило плодов. CHAPTER XI-BOSINNEY ON PAROLE XI БОСИНИ ОТПУЩЕН НА ЧЕСТНОЕ СЛОВО The day after the evening at Richmond Soames returned from Henley by a morning train. На другой день после поездки в Ричмонд Сомс вернулся из Хэнли с утренним поездом. Not constitutionally interested in amphibious sports, his visit had been one of business rather than pleasure, a client of some importance having asked him down. Не чувствуя расположения к водному спорту, он посвятил свое пребывание там не удовольствиям, а делу: ему пришлось съездить в Хэнли по вызову весьма солидного клиента. He went straight to the City, but finding things slack, he left at three o'clock, glad of this chance to get home quietly. Сомс отправился прямо в Сити, но дел там особенных не было, и в три часа он уже освободился, радуясь случаю пораньше вернуться домой. Irene did not expect him. Ирэн не ждала его. Not that he had any desire to spy on her actions, but there was no harm in thus unexpectedly surveying the scene. Он вовсе не хотел застать ее врасплох, но считал, что иногда не мешает нагрянуть неожиданно. After changing to Park clothes he went into the drawing-room. Переодевшись для прогулки, Сомс сошел в гостиную. She was sitting idly in the corner of the sofa, her favourite seat; and there were circles under her eyes, as though she had not slept. Ирэн, ничем не занятая, сидела на своем излюбленном месте в уголке дивана; у нее были темные круги под глазами, как будто после бессонной ночи. He asked: Сомс спросил: "How is it you're in? - Почему ты дома? Are you expecting somebody?" Ждешь кого-нибудь? "Yes that is, not particularly." - Да... то есть особенно никого не жду. "Who?" - Кто должен прийти? "Mr. Bosinney said he might come." - Мистер Босини хотел заглянуть. "Bosinney. - Босини? He ought to be at work." Он должен быть на стройке. To this she made no answer. На это Ирэн ничего не ответила. "Well," said Soames, "I want you to come out to the Stores with me, and after that we'll go to the Park." - Так вот что, - сказал Сомс, - пойдем по магазинам, а потом погуляем в парке. "I don't want to go out; I have a headache." - Я не хочу выходить. У меня болит голова. Soames replied: Сомс сказал: "If ever I want you to do anything, you've always got a headache. - Стоит мне только попросить о чем-нибудь, и у тебя всякий раз начинает болеть голова. It'll do you good to come and sit under the trees." Посидишь на воздухе, под деревьями, и все пройдет. She did not answer. Она ничего не ответила ему. Soames was silent for some minutes; at last he said: Сомс помолчал несколько минут, потом снова заговорил: "I don't know what your idea of a wife's duty is. - Интересно бы знать, в чем, по-твоему, заключаются обязанности жены? I never have known!" Меня это всегда интересовало! He had not expected her to reply, but she did. Он не ожидал ответа, но она ответила: "I have tried to do what you want; it's not my fault that I haven't been able to put my heart into it." - Я пробовала делать так, как ты хочешь; не моя вина, если я не могу стать хорошей женой. "Whose fault is it, then?" - Чья же это вина? He watched her askance. Он смотрел на нее искоса. "Before we were married you promised to let me go if our marriage was not a success. - Перед свадьбой ты обещал отпустить меня, если наш брак окажется неудачным. Is it a success?" Что же, можно его назвать удачным? Soames frowned. Сомс нахмурился. "Success," he stammered-"it would be a success if you behaved yourself properly!" - Удачным! - проговорил он, запинаясь. - Был бы удачным, если бы ты вела себя как следует! "I have tried," said Irene. - Я пробовала, - сказала Ирэн. "Will you let me go?" - Ты отпустишь меня? Soames turned away. Сомс отвернулся. Secretly alarmed, he took refuge in bluster. Почувствовав в глубине души тревогу, он замаскировал ее спасительным гневом. "Let you go? - Отпустить? You don't know what you're talking about. Ты сама не понимаешь, что говоришь. Let you go? Отпустить! How can I let you go? Как я могу отпустить тебя? We're married, aren't we? Ведь мы женаты! Then, what are you talking about? Чего же ты просишь? For God's sake, don't let's have any of this sort of nonsense! И о чем тут вообще рассуждать? Get your hat on, and come and sit in the Park." Надень шляпу, и пойдем посидим в парке. "Then, you won't let me go?" - Так ты не хочешь отпустить меня? He felt her eyes resting on him with a strange, touching look. В ее глазах, смотревших на Сомса, было что-то необычное и трогательное. "Let you go!" he said; "and what on earth would you do with yourself if I did? - Отпустить! - сказал он. - Куда же ты денешься, если я тебя отпущу? You've got no money!" Ведь у тебя нет своих средств. "I could manage somehow." - Как-нибудь проживу. He took a swift turn up and down the room; then came and stood before her. Он быстро прошелся по комнате взад и вперед; потом остановился около нее. "Understand," he said, "once and for all, I won't have you say this sort of thing. - Пойми раз и навсегда, - сказал он, - я не хочу больше подобных разговоров. Go and get your hat on!" Пойди надень шляпу! She did not move. Она не двигалась. "I suppose," said Soames, "you don't want to miss Bosinney if he comes!" - Тебе, должно быть, не хочется упустить Босини, если он зайдет! сказал Сомс. Irene got up slowly and left the room. Ирэн медленно встала и вышла из комнаты. She came down with her hat on. Вернулась она в шляпе. They went out. Они вышли. In the Park, the motley hour of mid-afternoon, when foreigners and other pathetic folk drive, thinking themselves to be in fashion, had passed; the right, the proper, hour had come, was nearly gone, before Soames and Irene seated themselves under the Achilles statue. В Хайд-парке уже схлынула пестрая толпа иностранцев и другой сентиментальной публики, которая разъезжает в полдень по дорожкам, чувствуя себя необычайно элегантной; на смену полдню пришел час настоящего, солидного гулянья, но и он уже близился к концу, когда Сомс и Ирэн уселись под статуей Ахиллеса. It was some time since he had enjoyed her company in the Park. Сомс уже давно не бывал с ней в парке. That was one of the past delights of the first two seasons of his married life, when to feel himself the possessor of this gracious creature before all London had been his greatest, though secret, pride. Эти совместные прогулки были для него самым большим удовольствием в первые два года после женитьбы, когда сознание, что весь Лондон смотрит на него, обладателя этой очаровательной женщины, наполняло его сердце великой, хотя и затаенной гордостью. How many afternoons had he not sat beside her, extremely neat, with light grey gloves and faint, supercilious smile, nodding to acquaintances, and now and again removing his hat. Сколько раз он сидел с ней рядом, безукоризненно одетый, в светло-серых перчатках, с легкий, надменной улыбкой на губах, и кивал знакомым, изредка приподнимая цилиндр! His light grey gloves were still on his hands, and on his lips his smile sardonic, but where the feeling in his heart? Остались светло-серые перчатки, осталась презрительная улыбка на губах, но что теперь у него на сердце? The seats were emptying fast, but still he kept her there, silent and pale, as though to work out a secret punishment. Стулья быстро пустели, но Сомс не уходил, словно заставляя Ирэн вытерпеть наказание. Once or twice he made some comment, and she bent her head, or answered "Yes" with a tired smile. Раза два он заговаривал с ней, и она наклоняла голову или с усталой улыбкой отвечала "да". Along the rails a man was walking so fast that people stared after him when he passed. Вдоль ограды шел какой-то человек; он шагал так быстро, что прохожие оборачивались и смотрели ему вслед. "Look at that ass!" said Soames; "he must be mad to walk like that in this heat!" - Посмотри на этого болвана! - сказал Сомс. -Бежит сломя голову по такой жаре! He turned; Irene had made a rapid movement. Ирэн быстро повернулась в ту сторону; он взглянул на нее. "Hallo!" he said: "it's our friend the Buccaneer!" - А! - сказал Cofllic. - Это наш приятель "пират"! And he sat still, with his sneering smile, conscious that Irene was sitting still, and smiling too. И он сидел не двигаясь и насмешливо улыбался, чувствуя, что Ирэн тоже затихла и тоже улыбается. "Will she bow to him?" he thought. "Поздоровается она с ним или нет?" - думал Сомс. But she made no sign. Но Ирэн не поздоровалась. Bosinney reached the end of the rails, and came walking back amongst the chairs, quartering his ground like a pointer. Боснии дошел до ограды и повернул назад, пробираясь между стульями, точно пойнтер по следу. When he saw them he stopped dead, and raised his hat. Увидев их, он остановился как вкопанный и приподнял шляпу. The smile never left Soames' face; he also took off his hat. Улыбка не сходила с лица Сомса; он тоже снял цилиндр. Bosinney came up, looking exhausted, like a man after hard physical exercise; the sweat stood in drops on his brow, and Soames' smile seemed to say: Босини подошел к ним, вид у него был совершенно измученный, как у человека, уставшего после тяжелого физического напряжения; пот каплями выступил на лбу, и улыбка Сомса, казалось, говорила: "You've had a trying time, my friend.... "Трудно тебе пришлось, любезный!.." What are you doing in the Park?" he asked. - И вы тоже в парке? - спросил Сомс. "We thought you despised such frivolity!" - А мы думали, что вы презираете такое легкомысленное времяпрепровождение! Bosinney did not seem to hear; he made his answer to Irene: Босини, казалось, ничего не слышал; его ответ предназначался Ирэн: "I've been round to your place; I hoped I should find you in." - Я заходил к вам; думал застать вас дома. Somebody tapped Soames on the back, and spoke to him; and in the exchange of those platitudes over his shoulder, he missed her answer, and took a resolution. Кто-то сзади окликнул Сомса и заговорил с ним; обмениваясь со знакомым ничего не значащими словами. Сомс не расслышал ее ответа, и в голове у него созрело решение. "We're just going in," he said to Bosinney; "you'd better come back to dinner with us." - Мы идем домой, - сказал он Босини, - пойдемте с нами, пообедаем вместе. Into that invitation he put a strange bravado, a stranger pathos: В его словах была какая-то бравада, какой-то странный пафос. "You, can't deceive me," his look and voice seemed saying, "but see-I trust you-I'm not afraid of you!" "Вы не обманете меня, - говорил его взгляд и голос, - смотрите, я доверяю вам, я не боюсь!" They started back to Montpellier Square together, Irene between them. Они отправились втроем на Монпелье-сквер, Ирэн шла посредине. In the crowded streets Soames went on in front. На людных улицах Сомс шагал впереди. He did not listen to their conversation; the strange resolution of trustfulness he had taken seemed to animate even his secret conduct. Он не прислушивался к их разговору; внезапно принятое решение довериться им овладело всеми его мыслями. Like a gambler, he said to himself: Как игрок, он повторял себе: 'It's a card I dare not throw away-I must play it for what it's worth. "Я не могу отбросить эту карту - надо сыграть и на нее. I have not too many chances.' У меня не так уж много шансов". He dressed slowly, heard her leave her room and go downstairs, and, for full five minutes after, dawdled about in his dressing-room. Сомс торопливо переоделся, услышал, как Ирэн вышла и спустилась по лестнице, и после этого еще целых пять минут помедлил у себя в комнате. Then he went down, purposely shutting the door loudly to show that he was coming. Затем он сошел вниз, нарочно хлопнув дверью, чтобы предупредить их. He found them standing by the hearth, perhaps talking, perhaps not; he could not say. Они стояли у камина, кажется, разговаривали, а может быть, и нет; он не разобрал. He played his part out in the farce, the long evening through-his manner to his guest more friendly than it had ever been before; and when at last Bosinney went, he said: Весь долгий вечер Сомс разыгрывал свою роль в этом фарсе - в его обращении с гостем дружелюбия было даже больше, чем обычно; и когда, наконец, Босини поднялся, он сказал: "You must come again soon; Irene likes to have you to talk about the house!" - Заходите почаще, Ирэн любит поговорить с вами о постройке! Again his voice had the strange bravado and the stranger pathos; but his hand was cold as ice. И опять в его голосе прозвучала какая-то бравада, какой-то странный пафос; но рука его была холодна как лед. Loyal to his resolution, he turned away from their parting, turned away from his wife as she stood under the hanging lamp to say good-night-away from the sight of her golden head shining so under the light, of her smiling mournful lips; away from the sight of Bosinney's eyes looking at her, so like a dog's looking at its master. Верный своему решению, он отвернулся, чтобы не видеть их прощания, отвернулся, чтобы не видеть жены, не видеть ее волос, отливающих золотом при свете висячей лампы, ее скорбных улыбающихся губ, не видеть глаз Босини, который смотрел на нее, как смотрит собака на своего хозяина. And he went to bed with the certainty that Bosinney was in love with his wife. И Сомс лег спать в полной уверенности, что Босини влюблен в его жену. The summer night was hot, so hot and still that through every opened window came in but hotter air. Ночью было душно, так душно и тихо, что даже из окон, открытых настежь, шла духота. For long hours he lay listening to her breathing. Он долго лежал, прислушиваясь к ее дыханию. She could sleep, but he must lie awake. Вот она может спать, а он лежит не смыкая глаз. And, lying awake, he hardened himself to play the part of the serene and trusting husband. И, лежа без сна. Сомс твердо решил играть роль спокойного, доверчивого супруга. In the small hours he slipped out of bed, and passing into his dressing-room, leaned by the open window. Перед рассветом он тихо встал и, пройдя в соседнюю комнату, остановился у открытого окна. He could hardly breathe. Ему нечем было дышать. A night four years ago came back to him-the night but one before his marriage; as hot and stifling as this. Он вспомнил ночь четыре года назад - ночь накануне свадьбы, такую же душную и жаркую. He remembered how he had lain in a long cane chair in the window of his sitting-room off Victoria Street. Он лежал тогда в кресле у окна своей гостиной на Виктория-стрит. Down below in a side street a man had banged at a door, a woman had cried out; he remembered, as though it were now, the sound of the scuffle, the slam of the door, the dead silence that followed. В соседнем переулке кто-то с грохотом ломился в дверь, вскрикнула женщина; он помнил, как будто это случилось совсем недавно, драку, стук захлопнутой двери, мертвую тишину, наступившую вслед за тем. And then the early water-cart, cleansing the reek of the streets, had approached through the strange-seeming, useless lamp-light; he seemed to hear again its rumble, nearer and nearer, till it passed and slowly died away. А потом в призрачном, уже не нужном свете уличных фонарей появился поливальщик улиц со своей тележкой; Сомсу казалось, что он опять слышит ее грохот - все ближе и ближе; вот тележка проехала, и звуки постепенно замерли вдали. He leaned far out of the dressing-room window over the little court below, and saw the first light spread. Он высунулся из окна, выходившего во дворик, и увидел первые рассветные лучи. The outlines of dark walls and roofs were blurred for a moment, then came out sharper than before. На мгновение контуры стен и крыши расплылись, затем выступили снова уже более четко. He remembered how that other night he had watched the lamps paling all the length of Victoria Street; how he had hurried on his clothes and gone down into the street, down past houses and squares, to the street where she was staying, and there had stood and looked at the front of the little house, as still and grey as the face of a dead man. Он вспомнил, как фонари заливали бледным светом всю Виктория-стрит; вспомнил, как он торопливо оделся и вышел, миновал дома и сквер и, очутившись на той улице, где жила она, остановился, глядя на маленький дом - тихий, посеревший, как лицо мертвеца. And suddenly it shot through his mind; like a sick man's fancy: What's he doing?-that fellow who haunts me, who was here this evening, who's in love with my wife-prowling out there, perhaps, looking for her as I know he was looking for her this afternoon; watching my house now, for all I can tell! И вдруг, как бред в мозгу больного, перед ним пронеслась мысль: "А что делает он - этот человек, который не дает мне покоя, который был здесь сегодня вечером, который влюблен в мою жену; может быть, бродит там на улице, ищет ее, как искал сегодня днем; может быть, не спускает глаз с моего дома?" He stole across the landing to the front of the house, stealthily drew aside a blind, and raised a window. Он прокрался через площадку лестницы, осторожно отодвинул штору и растворил окно. The grey light clung about the trees of the square, as though Night, like a great downy moth, had brushed them with her wings. Сероватая мгла окутывала деревья в сквере, словно ночь, как большая пушистая бабочка, пролетая, задела их крыльями. The lamps were still alight, all pale, but not a soul stirred-no living thing in sight. Фонари все еще горели бледным светом, но на улице было пустынно, ни живой души кругом! Yet suddenly, very faint, far off in the deathly stillness, he heard a cry writhing, like the voice of some wandering soul barred out of heaven, and crying for its happiness. И вдруг в мертвой тишине откуда-то издали, еле слышный, донесся крик, взметнувшийся, словно голос чьей-то души, изгнанной из рая и тоскующей о своем счастье. There it was again-again! Вот опять, опять! Soames shut the window, shuddering. Сомс вздрогнул и затворил окно. Then he thought: И вспомнил: ' Ah! it's only the peacocks, across the water.' "А! Это павлины кричат в парке". CHAPTER XII-JUNE PAYS SOME CALLS XII ДЖУН ЕЗДИТ С ВИЗИТАМИ Jolyon stood in the narrow hall at Broadstairs, inhaling that odour of oilcloth and herrings which permeates all respectable seaside lodging-houses. Старый Джолион стоял в тесном холле гостиницы в Бродстэрзе, вдыхая запах клеенки и сельди, которым бывают пропитаны все респектабельные пансионы на морском побережье. On a chair-a shiny leather chair, displaying its horsehair through a hole in the top left-hand corner-stood a black despatch case. На кресле - лоснящемся кожаном кресле с продранной в левом углу спинки обивкой, сквозь которую виднелся конский волос, - стоял черный саквояж. This he was filling with papers, with the Times, and a bottle of Eau-de Cologne. Старый Джолион укладывал в него бумаги, номера "Таймса" и флакон одеколона. He had meetings that day of the На сегодня были назначены заседания ' Globular Gold Concessions' and the "Золотопромышленной концессии" и 'New Colliery Company, Limited,' to which he was going up, for he never missed a Board; to 'miss a Board' would be one more piece of evidence that he was growing old, and this his jealous Forsyte spirit could not bear. "Новой угольной", и он собирался в город, так как никогда не пропускал заседаний. "Пропустить заседание" означало бы лишний раз признаться в своей старости, а жадный форсайтский дух старого Джолиона никак не мирился с этим. His eyes, as he filled that black despatch case, looked as if at any moment they might blaze up with anger. Он укладывал вещи в черный саквояж, и его глаза готовы были каждую минуту загореться гневом. So gleams the eye of a schoolboy, baited by a ring of his companions; but he controls himself, deterred by the fearful odds against him. Так поблескивают глаза у мальчишки, загнанного в угол оравой школьных товарищей, хоть он и сдерживается, видя, что перевес на их стороне. And old Jolyon controlled himself, keeping down, with his masterful restraint now slowly wearing out, the irritation fostered in him by the conditions of his life. И старый Джолион тоже сдерживал себя -усилием воли, уже сдававшей мало-помалу, старался подавить раздражение, которое вызывали в нем некоторые обстоятельства жизни. He had received from his son an unpractical letter, in which by rambling generalities the boy seemed trying to get out of answering a plain question. Он получил от сына бестолковое письмо, в котором мальчик старался замазать общими фразами свое явное желание уклониться от ответа на простой вопрос. 'I've seen Bosinney,' he said; 'he is not a criminal. "Я говорил с Босини, - писал Джо, - он не преступник. The more I see of people the more I am convinced that they are never good or bad-merely comic, or pathetic. Чем больше я вижу людей, тем больше убеждаюсь, что не надо искать в них доброго или злого - они скорее смешны или трогательны. You probably don't agree with me!' Но Вы, вероятно, не согласитесь со мной". Old Jolyon did not; he considered it cynical to so express oneself; he had not yet reached that point of old age when even Forsytes, bereft of those illusions and principles which they have cherished carefully for practical purposes but never believed in, bereft of all corporeal enjoyment, stricken to the very heart by having nothing left to hope for-break through the barriers of reserve and say things they would never have believed themselves capable of saying. Старый Джолион, конечно, не согласился; такие речи казались ему циничными. Он еще не достиг того возраста, когда даже Форсайты, отрешившись от иллюзий и правил, которым они следовали с практическими целями, совершенно в них не веря, лишаются физической радости жизни и, постигнув всем существом своим, что им уже не на что надеяться, не видят больше необходимости обуздывать себя, ломают все преграды и говорят то, что раньше им и в голову не пришло бы сказать. Perhaps he did not believe in 'goodness' and 'badness' any more than his son; but as he would have said: He didn't know-couldn't tell; there might be something in it; and why, by an unnecessary expression of disbelief, deprive yourself of possible advantage? Старый Джолион, должно быть, верил в "добро" и "зло" не больше, чем его сын; но... неизвестно... трудно сказать; может быть, во всем этом что-нибудь и есть; и зачем высказывать бесполезное недоверие и лишать себя возможных преимуществ? Accustomed to spend his holidays among the mountains, though (like a true Forsyte) he had never attempted anything too adventurous or too foolhardy, he had been passionately fond of them. Проводя каникулы в горах, хотя (как истый Форсайт) он никогда не предпринимал ничего слишком рискованного или слишком смелого, старый Джолион очень полюбил их. And when the wonderful view (mentioned in Baedeker-'fatiguing but repaying')-was disclosed to him after the effort of the climb, he had doubtless felt the existence of some great, dignified principle crowning the chaotic strivings, the petty precipices, and ironic little dark chasms of life. И когда после трудного подъема (обозначенного у Бедекера как "утомительный, но вознаграждающий путешественника сторицей") перед ним открывался чудесный вид, он не мог не верить в существование какого-то великого, возвышенного принципа, венчающего всю беспорядочную суету, все неглубокие стремнины и маленькие темные бездны жизни. This was as near to religion, perhaps, as his practical spirit had ever gone. Это, вероятно, было самым близким к религии переживанием, какое допускал его практический дух. But it was many years since he had been to the mountains. Но прошло уже много лет с тех пор, как он последний раз был в горах. He had taken June there two seasons running, after his wife died, and had realized bitterly that his walking days were over. Первые два года после смерти жены он проводил там каникулы с Джун и тогда же с горечью убедился, что дни прогулок для него миновали. To that old mountain-given confidence in a supreme order of things he had long been a stranger. Та уверенность в существовании высшего порядка вещей, которой его наградили горы, давно уже не посещала старого Джолиона. He knew himself to be old, yet he felt young; and this troubled him. Он знал, что стареет, но чувствовал себя молодым, и это тревожило его. It troubled and puzzled him, too, to think that he, who had always been so careful, should be father and grandfather to such as seemed born to disaster. Тревожила и смущала мысль, что он, такой осторожный, стал отцом и дедом людей, словно рожденных для несчастий. He had nothing to say against Jo-who could say anything against the boy, an amiable chap?-but his position was deplorable, and this business of June's nearly as bad. Пре Джо ничего плохого не скажешь - да разве можно сказать что-нибудь плохое про такого славного молодца? Однако его положение в жизни никуда не годится; история с Джун тоже ничем не лучше. It seemed like a fatality, and a fatality was one of those things no man of his character could either understand or put up with. Во всем этом было что-то роковое, а человек с его характером не мог ни понять рока, ни примириться с ним. In writing to his son he did not really hope that anything would come of it. Решив написать сыну, старый Джолион не надеялся, что из этого выйдет что-нибудь путное. Since the ball at Roger's he had seen too clearly how the land lay-he could put two and two together quicker than most men-and, with the example of his own son before his eyes, knew better than any Forsyte of them all that the pale flame singes men's wings whether they will or no. Еще на балу у Роджера ему стало ясно, к чему все это клонится; чтобы высчитать, сколько будет дважды два, старому Джолиону требовалось гораздо меньше времени, чем многим другим, а имея перед глазами пример собственного сына, он знал лучше всех остальных Форсайтов, что бледное пламя опаляет людям крылья, хотят они этого или нет. In the days before June's engagement, when she and Mrs. Soames were always together, he had seen enough of Irene to feel the spell she cast over men. До помолвки Джун, когда она и миссис Сомс были неразлучны, старый Джолион достаточно часто встречался с Ирэн, чтобы почувствовать ее обаяние. She was not a flirt, not even a coquette-words dear to the heart of his generation, which loved to define things by a good, broad, inadequate word-but she was dangerous. Она не была ни вертушкой, ни кокеткой - слова, милые сердцу людей его поколения, любивших называть вещи добротными, обобщающими и не совсем точными именами; но в ней чувствовалось что-то опасное. He could not say why. Он и сам не мог сказать, в чем тут дело. Tell him of a quality innate in some women-a seductive power beyond their own control! Попробуйте поговорить с ним о свойствах, присущих некоторым женщинам, о той обольстительности, которая не зависит даже от них самих! He would but answer: Он ответит вам: ' Humbug!' "Вздор!" She was dangerous, and there was an end of it. В Ирэн чувствуется что-то опасное, и дело с концом! He wanted to close his eyes to that affair. Ему хотелось закрыть глаза на все это. If it was, it was; he did not want to hear any more about it-he only wanted to save June's position and her peace of mind. Раз уже случилось, пусть так оно и будет; он не желает больше об этом слышать, ему хочется только одного: спасти Джун и вернуть ей душевный покой. He still hoped she might once more become a comfort to himself. Старый Джолион все еще надеялся снова найти в Джун свое утешение. And so he had written. Итак, он отправил письмо. He got little enough out of the answer. Ответ был мало вразумительный. As to what young Jolyon had made of the interview, there was practically only the queer sentence: Что же касается самого разговора с Боснии, то о нем, в сущности говоря, упоминалось всего-навсего одной странной фразой: 'I gather that he's in the stream.' "Насколько я понимаю, его захватило потоком". The stream! Потоком! What stream? Каким потоком? What was this new-fangled way of talking? Что теперь за странная манера выражать свои мысли! He sighed, and folded the last of the papers under the flap of the bag; he knew well enough what was meant. Старый Джолион вздохнул и сунул последние бумаги во внутренний карман саквояжа; он прекрасно знал, что подразумевалось под "потоком". June came out of the dining-room, and helped him on with his summer coat. Джун вышла из столовой и помогла ему надеть пальто. From her costume, and the expression of her little resolute face, he saw at once what was coming. По костюму и по решительному выражению ее лица старый Джолион сразу же понял, что последует дальше. "I'm going with you," she said. - Я тоже поеду, - сказала она. "Nonsense, my dear; I go straight into the City. - Глупости, дорогая; я прямо в Сити. I can't have you racketting about!" Нечего тебе слоняться по городу. "I must see old Mrs. Smeech." - Мне надо повидать миссис Смич. "Oh, your precious 'lame ducks!" grumbled out old Jolyon. - Опять ты вздумала возиться со своими "несчастненькими!" - проворчал старый Джолион. He did not believe her excuse, but ceased his opposition. Он не поверил этому предлогу, но спорить не стал. There was no doing anything with that pertinacity of hers. С ее упрямством все равно не сладишь. At Victoria he put her into the carriage which had been ordered for himself-a characteristic action, for he had no petty selfishnesses. На вокзале он усадил Джун в приехавший за ним самим экипаж - очень характерный поступок для старого Джолиона, совсем не страдавшего эгоизмом. "Now, don't you go tiring yourself, my darling," he said, and took a cab on into the city. - Только не очень утомляйся, дорогая, - сказал он и, подозвав кэб, уехал в Сити. June went first to a back-street in Paddington, where Mrs. Smeech, her 'lame duck,' lived-an aged person, connected with the charring interest; but after half an hour spent in hearing her habitually lamentable recital, and dragooning her into temporary comfort, she went on to Stanhope Gate. Джун отправилась сначала в один из переулочков Пэддингтона, где жила "несчастненькая" миссис Смич - пожилая особа, по профессии судомойка; но, послушав с полчаса ее как всегда горестные излияния и чуть ли не насильно заставив старушку примириться на время со своей участью, она поехала на Стэнхоп-Гейт. The great house was closed and dark. Большой дом стоял пустой и темный. She had decided to learn something at all costs. Джун решила выведать хоть что-нибудь, выведать любой ценой. It was better to face the worst, and have it over. Лучше узнать самое худшее и покончить со всем этим. And this was her plan: To go first to Phil's aunt, Mrs. Baynes, and, failing information there, to Irene herself. План ее был таков: поехать сначала к тетке Фила, миссис Бейнз, а если там ничего не добьешься, - к самой Ирэн. She had no clear notion of what she would gain by these visits. Она не отдавала себе ясного отчета в том, что ей, собственно, дадут эти визиты. At three o'clock she was in Lowndes Square. В три часа Джун приехала на Лаундес-сквер. With a woman's instinct when trouble is to be faced, she had put on her best frock, and went to the battle with a glance as courageous as old Jolyon's itself. Повинуясь инстинкту, появляющемуся у женщин в минуты опасности, она надела самое лучшее платье и отправилась на поле битвы, глядя вперед с такой же отвагой, как старый Джолион. Her tremors had passed into eagerness. Ее страхи уступили место нетерпению. Mrs. Baynes, Bosinney's aunt (Louisa was her name), was in her kitchen when June was announced, organizing the cook, for she was an excellent housewife, and, as Baynes always said, there was 'a lot in a good dinner.' В ту минуту, когда доложили о приезде Джун, тетка Босини, миссис Бейнз (звали ее Луиза), находилась на кухне и присматривала за кухаркой - миссис Бейнз была великолепная хозяйка, а, как всегда говорил сам Бейнз, "хороший обед -великое дело". He did his best work after dinner. Ему лучше всего работалось в послеобеденные часы. It was Baynes who built that remarkably fine row of tall crimson houses in Kensington which compete with so many others for the title of 'the ugliest in London.' Этот самый Бейнз и построил блистательный ряд высоких красных домов в Кенсингтоне, которые вместе со многими другими домами оспаривают славу "самых уродливых построек в Лондоне". On hearing June's name, she went hurriedly to her bedroom, and, taking two large bracelets from a red morocco case in a locked drawer, put them on her white wrists-for she possessed in a remarkable degree that 'sense of property,' which, as we know, is the touchstone of Forsyteism, and the foundation of good morality. Услыхав о приезде Джун, миссис Бейнз поспешила в спальню и, вынув из запертого в комоде красного сафьянового футляра два больших браслета, надела их на свои белые руки -миссис Бейнз в значительной степени было присуще то самое "чувство собственности", которое, как мы знаем, является пробным камнем форсайтизма и основой высокой нравственности. Her figure, of medium height and broad build, with a tendency to embonpoint, was reflected by the mirror of her whitewood wardrobe, in a gown made under her own organization, of one of those half-tints, reminiscent of the distempered walls of corridors in large hotels. Зеркало гардероба отражало невысокую коренастую фигуру миссис Бейнз, явно склонную к полноте и одетую в платье, сшитое под ее собственным присмотром из материи весьма неопределенных тонов, напоминающих окраску коридоров в больших гостиницах. She raised her hands to her hair, which she wore a la Princesse de Galles, and touched it here and there, settling it more firmly on her head, and her eyes were full of an unconscious realism, as though she were looking in the face one of life's sordid facts, and making the best of it. Она подняла руки к волосам, причесанным a la Princesse de Galles, и поправила их кое-где, чтобы прическа лучше держалась; взгляд ее был полон бессознательной трезвости, словно она присматривалась к какому-то очень неприглядному факту и старалась повернуть его к себе выгодной стороной. In youth her cheeks had been of cream and roses, but they were mottled now by middle-age, and again that hard, ugly directness came into her eyes as she dabbed a powder-puff across her forehead. В юности на щеках миссис Бейнз цвели розы, но преклонный возраст покрыл эти щеки пятнами, и в то время как она проводила по лбу пуховкой, глаза ее смотрели в зеркало с черствой, отталкивающей прямотой. Putting the puff down, she stood quite still before the glass, arranging a smile over her high, important nose, her chin, (never large, and now growing smaller with the increase of her neck), her thin-lipped, down-drooping mouth. Quickly, not to lose the effect, she grasped her skirts strongly in both hands, and went downstairs. Положив пуховку, она несколько минут стояла перед зеркалом неподвижно, пристраивая на лицо улыбку, в которой участвовали и ее прямой величественный нос, и подбородок (никогда не отличавшийся своими размерами, а сейчас и вовсе еле заметный по соседству с могучей шеей), и тонкие поджатые губы - Быстро, чтобы сохранить эффект улыбки, она подобрала обеими руками подол и спустилась по лестнице. She had been hoping for this visit for some time past. Миссис Бейнз давно поджидала визита Джун. Whispers had reached her that things were not all right between her nephew and his fiancee. До нее уже дошли слухи, что между племянником и его невестой происходит что-то неладное. Neither of them had been near her for weeks. Ни тот, ни другая не заглядывали к ней уже несколько недель. She had asked Phil to dinner many times; his invariable answer had been Она много раз приглашала Фила к обеду, но на эти приглашения он неизменно отвечал: ' Too busy.' "Занят". Her instinct was alarmed, and the instinct in such matters of this excellent woman was keen. Миссис Бейнз тревожилась инстинктивно, а чутье у этой достойнейшей женщины было необычайно острое. She ought to have been a Forsyte; in young Jolyon's sense of the word, she certainly had that privilege, and merits description as such. Ей следовало родиться в семье Форсайтов; с точки зрения молодого Джолиона, вкладывавшего в это слово особый смысл, у миссис Бейнз были, конечно, все права на такую привилегию, и поэтому она заслуживает особой характеристики. She had married off her three daughters in a way that people said was beyond their deserts, for they had the professional plainness only to be found, as a rule, among the female kind of the more legal callings. Миссис Бейнз ухитрилась так удачно выдать замуж трех дочерей, что, по мнению многих, девушки этого даже не заслуживали, так как они отличались той невзрачностью, какую, как правило, можно встретить только в семьях, имеющих отношение к более почтенным профессиям. Her name was upon the committees of numberless charities connected with the Church-dances, theatricals, or bazaars-and she never lent her name unless sure beforehand that everything had been thoroughly organized. Ее имя числилось в комитетах, ведавших множеством благотворительных дел: балами, спектаклями, базарами, которые возглавляла церковь, - миссис Бейнз давала свое имя только в тех случаях, когда чувствовала твердую уверенность, что все будет организовано под надлежащим присмотром. She believed, as she often said, in putting things on a commercial basis; the proper function of the Church, of charity, indeed, of everything, was to strengthen the fabric of 'Society.' По ее собственным словам, она стояла за то, чтобы подводить деловую основу решительно подо все; функции церкви, благотворительных комитетов - да всего, чего угодно, - должны заключаться в упрочении Общества. Individual action, therefore, she considered immoral. Поэтому неорганизованность миссис Бейнз считала безнравственной. Organization was the only thing, for by organization alone could you feel sure that you were getting a return for your money. Все Дело в организации, ибо только организация даст чувство уверенности, что ваши деньги потрачены не зря. Organization-and again, organization! Организация - и еще раз организация. And there is no doubt that she was what old Jolyon called her-"a 'dab' at that"-he went further, he called her "a humbug." Не, может быть никакого сомнения, что миссис Бейнз была тем, чем считал ее старый Джолион, -докой по этой части; правда, он шел дальше и называл ее "трещоткой". The enterprises to which she lent her name were organized so admirably that by the time the takings were handed over, they were indeed skim milk divested of all cream of human kindness. Все начинания, под которыми ставилось и ее имя были так идеально организованы, что к тому времени, когда под - считывали барыши, начинания эти становились похожими на молоко, с которого сняты все сливки человеческой сердечности. But as she often justly remarked, sentiment was to be deprecated. Но, по справедливому замечанию миссис Бейнз, сентименты тут неуместны. She was, in fact, a little academic. По правде говоря, она была чуть-чуть академична. This great and good woman, so highly thought of in ecclesiastical circles, was one of the principal priestesses in the temple of Forsyteism, keeping alive day and night a sacred flame to the God of Property, whose altar is inscribed with those inspiring words: Эта достойная женщина, пользовавшаяся большим уважением в церковных кругах, была одной из старших жриц в храме форсайтизма, денно и нощно поддерживающих неугасимый огонь в светильнике, горящем перед богом собственности, на алтаре которого начертаны возвышенные слова: 'Nothing for nothing, and really remarkably little for sixpence.' "Ничего даром, а за пенни самую малость". When she entered a room it was felt that something substantial had come in, which was probably the reason of her popularity as a patroness. Когда миссис Бейнз входила в комнату, чувствовалось появление чего-то весьма солидного; в этом, вероятно, и заключался секрет ее популярности как дамы-патронессы. People liked something substantial when they had paid money for it; and they would look at her-surrounded by her staff in charity ballrooms, with her high nose and her broad, square figure, attired in an uniform covered with sequins-as though she were a general. Такая солидность по душе людям, которые платят деньги; и на балах они взирали на прямоносую дородную миссис Бейнз, стоявшую в платье с блестками в окружении своих помощников, как на полководца. The only thing against her was that she had not a double name. Единственное, чего ей не хватало, - это второго имени. She was a power in upper middle-class society, with its hundred sets and circles, all intersecting on the common battlefield of charity functions, and on that battlefield brushing skirts so pleasantly with the skirts of Society with the capital 'S.' Она играла большую роль в своем обществе -среди представителей крупной буржуазии, во всех его группах и кружках, встречавшихся на общем поле битвы благотворительной деятельности - на том поле битвы, где все они получали такое удовольствие от соприкосновения с людьми Общества, которое пишется с большой буквы. She was a power in society with the smaller 's,' that larger, more significant, and more powerful body, where the commercially Christian institutions, maxims, and 'principle,' which Mrs. Baynes embodied, were real life-blood, circulating freely, real business currency, not merely the sterilized imitation that flowed in the veins of smaller Society with the larger Она играла роль в обществе, которое пишется с маленькой буквы, в той гораздо более широкой, более значительной и могущественной корпорации, где христианско-коммерческие институты, правила и принципы, нашедшие свое воплощение в ней самой, были горячей кровью, свободно разливавшейся по жилам, - твердой валютой, а не тем суррогатом, что наполнял вены маленького Общества, начинающегося с большого ' S.' "О". People who knew her felt her to be sound-a sound woman, who never gave herself away, nor anything else, if she could possibly help it. Люди, знавшие миссис Бейнз, чувствовали в ней трезвость - трезвость женщины, которая ничему не отдается целиком и вообще старается уделять другим как можно меньше. She had been on the worst sort of terms with Bosinney's father, who had not infrequently made her the object of an unpardonable ridicule. У миссис Бейнз были самые скверные отношения с отцом Босини, для которого она нередко служила объектом совершенно непростительных с его стороны издевательств. She alluded to him now that he was gone as her 'poor, dear, irreverend brother.' Теперь, вспоминая умершего, она называла его своим "милым непочтительным братом". She greeted June with the careful effusion of which she was a mistress, a little afraid of her as far as a woman of her eminence in the commercial and Christian world could be afraid-for so slight a girl June had a great dignity, the fearlessness of her eyes gave her that. Миссис Бейнз встретила Джун с тщательно разыгранным радушием, на что она была мастерица, и с некоторой опаской, если такая известная в деловых и церковных кругах женщина вообще могла опасаться кого-либо. Джун, несмотря на всю свою хрупкость, обладала большим чувством собственного достоинства, и это чувство собственного достоинства сквозило в ее бесстрашных глазах. And Mrs. Baynes, too, shrewdly recognized that behind the uncompromising frankness of June's manner there was much of the Forsyte. И миссис Бейнз прекрасно понимала, что в этой непреклонной прямоте Джун было много форсайтского. If the girl had been merely frank and courageous, Mrs. Baynes would have thought her 'cranky,' and despised her; if she had been merely a Forsyte, like Francie-let us say-she would have patronized her from sheer weight of metal; but June, small though she was-Mrs. Baynes habitually admired quantity-gave her an uneasy feeling; and she placed her in a chair opposite the light. Будь эта девушка просто откровенна и смела, миссис Бейнз сочла бы ее "сумасбродкой" и ничем, кроме презрения, не удостоила бы; будь в ней просто много форсайтских черт, как, скажем, у Фрэнси, она покровительствовала бы ей из чистого уважения к благородному металлу; но Джун, несмотря на всю свою миниатюрность (миссис Бейнз обычно приводили в восторг вещи внушительных размеров), вселяла в нее какое-то чувство неловкости; и она усадила Джун в кресло лицом к окну. There was another reason for her respect which Mrs. Baynes, too good a churchwoman to be worldly, would have been the last to admit-she often heard her husband describe old Jolyon as extremely well off, and was biassed towards his granddaughter for the soundest of all reasons. Ее уважение к Джун объяснялось еще одним обстоятельством, признать которое миссис Бейнз -женщина набожная и не поддающаяся мирским соблазнам - вряд ли согласилась бы: она часто слышала от мужа, что старый Джолион богатый человек, и Джун очень выигрывала в ее глазах благодаря этому чрезвычайно резонному обстоятельству. To-day she felt the emotion with which we read a novel describing a hero and an inheritance, nervously anxious lest, by some frightful lapse of the novelist, the young man should be left without it at the end. Сегодня миссис Бейнз испытывала те же чувства, с какими мы читаем роман о некоем молодом человеке в наследстве и трепещем от страха, как бы автор не совершил ужасного промаха, оставив своего героя к концу книги ни с чем. Her manner was warm; she had never seen so clearly before how distinguished and desirable a girl this was. В ее обращении с Джун было много теплоты; миссис Бейнз никогда еще не видела с такой ясностью, какая это редкая и достойная девушка. She asked after old Jolyon's health. Она справилась о здоровье старого Джолиона. A wonderful man for his age; so upright, and young looking, and how old was he? Поразительно сохранился для своего возраста; такой статный, моложавый, сколько ему лет? Eighty-one! Восемьдесят один! She would never have thought it! Никогда бы не дала! They were at the sea! Они живут на море? Very nice for them; she supposed June heard from Phil every day? Чудесно! Фил, наверное, пишет Джун каждый день? Her light grey eyes became more prominent as she asked this question; but the girl met the glance without flinching. Ее светло-серые глаза широко открылись; но девушка выдержала этот взгляд не дрогнув. "No," she said, "he never writes!" - Нет, - сказала она, - совсем не пишет! Mrs. Baynes's eyes dropped; they had no intention of doing so, but they did. Миссис Бейнз потупилась: ее веки опустились невольно, но все-таки опустились. They recovered immediately. Через мгновение все было попрежнему. "Of course not. - Ну, разумеется! That's Phil all over-he was always like that!" Как это похоже на Фила - он всегда такой! "Was he?" said June. - Разве? - сказала Джун. The brevity of the answer caused Mrs. Baynes's bright smile a moment's hesitation; she disguised it by a quick movement, and spreading her skirts afresh, said: Этот вопрос чуть было не прогнал широкую улыбку с лица миссис Бейнз; чтобы скрыть свое замешательство, она слегка заерзала на месте, оправила платье и сказала: "Why, my dear-he's quite the most harum-scarum person; one never pays the slightest attention to what he does!" - Ах, милочка, он такой сумбурный; ну кто станет обращать внимание на его поступки! The conviction came suddenly to June that she was wasting her time; even were she to put a question point-blank, she would never get anything out of this woman. Джун вдруг поняла, что напрасно теряет здесь время: если даже поставить вопрос прямо, от этой женщины все равно ничего не добьешься. 'Do you see him?' she asked, her face crimsoning. - Вы видаетесь с ним? - спросила она, залившись румянцем. The perspiration broke out on Mrs. Baynes' forehead beneath the powder. На запудренном лбу миссис Бейнз выступила испарина. "Oh, yes! - Да, конечно! I don't remember when he was here last-indeed, we haven't seen much of him lately. Не помню, когда он был последний раз, - по правде сказать, мы его не видели это время. He's so busy with your cousin's house; I'm told it'll be finished directly. У него столько хлопот с домом вашего кузена; говорят, постройка скоро закончится. We must organize a little dinner to celebrate the event; do come and stay the night with us!" Надо будет устроить обед в честь такого события; приезжайте как-нибудь и оставайтесь ночевать! "Thank you," said June. - Благодарю вас, - сказала Джун. Again she thought: И опять подумала: 'I'm only wasting my time. "Я зря трачу время. This woman will tell me nothing.' Она ничего не скажет". She got up to go. Джун встала. A change came over Mrs. Baynes. В миссис Бейнз произошла перемена. She rose too; her lips twitched, she fidgeted her hands. Она тоже поднялась; губы ее дрогнули, она беспокойно сжала руки. Something was evidently very wrong, and she did not dare to ask this girl, who stood there, a slim, straight little figure, with her decided face, her set jaw, and resentful eyes. Происходило что-то неладное, а она ни о чем не осмеливалась спросить эту хрупкую стройную девушку, стоявшую перед ней с таким решительным личиком, стиснутыми губами и обидой в глазах. She was not accustomed to be afraid of asking questions-all organization was based on the asking of questions! Миссис Бейнз никогда не боялась задавать вопросы - вся организационная деятельность зиждется на вопросах и ответах. But the issue was so grave that her nerve, normally strong, was fairly shaken; only that morning her husband had said: Но дело было настолько серьезно, что нервы ее, обычно довольно крепкие, сейчас сдали; еще сегодня утром муж сказал: "Old Mr. Forsyte must be worth well over a hundred thousand pounds!" - У старика Форсайта, наверно, больше ста тысяч фунтов. And this girl stood there, holding out her hand-holding out her hand! И вот эта девушка стоит перед ней и протягивает руку - протягивает руку! The chance might be slipping away-she couldn't tell-the chance of keeping her in the family, and yet she dared not speak. Может быть, сейчас ускользнет возможность - кто знает! - возможность удержать ее в семье, а миссис Бейнз не решается заговорить. Her eyes followed June to the door. Она проводила Джун взглядом до самой двери. It closed. Дверь закрылась. Then with an exclamation Mrs. Baynes ran forward, wobbling her bulky frame from side to side, and opened it again. Миссис Бейнз ахнула и бросилась следом за Джун, Переваливаясь на ходу всем своим тучным телом. Too late! Поздно. She heard the front door click, and stood still, an expression of real anger and mortification on her face. Она услышала, как захлопнулась входная дверь, и замерла на месте с выражением неподдельного гнева и обиды на лице. June went along the Square with her bird-like quickness. Быстрая как птица, Джун неслась по улице. She detested that woman now whom in happier days she had been accustomed to think so kind. Она ненавидела теперь эту женщину, которая в прежние счастливые дни казалась ей такой доброй. Was she always to be put off thus, and forced to undergo this torturing suspense? Неужели от нее вечно будут так отделываться, вечно будут мучить неизвестностью? She would go to Phil himself, and ask him what he meant. Она пойдет к Филу и спросит его самого. She had the right to know. Она имеет право знать все. She hurried on down Sloane Street till she came to Bosinney's number. Джун быстро прошла Слоун-стрит и поравнялась с домом, где жил Босини. Passing the swing-door at the bottom, she ran up the stairs, her heart thumping painfully. Затворив за собой входную дверь, она с мучительно бьющимся сердцем взбежала по лестнице. At the top of the third flight she paused for breath, and holding on to the bannisters, stood listening. На площадке третьего этажа она замедлила шаги, чтобы перевести дыхание, и, взявшись рукой за перила, прислушалась. No sound came from above. Наверху было тихо. With a very white face she mounted the last flight. Бледная как полотно, Джун прошла последний пролет. She saw the door, with his name on the plate. Она увидела дверь, прочла его имя на дощечке. And the resolution that had brought her so far evaporated. И решимость, с которой она пришла сюда, вдруг покинула ее. The full meaning of her conduct came to her. Джун ясно поняла все значение своего поступка. She felt hot all over; the palms of her hands were moist beneath the thin silk covering of her gloves. Ее бросило в жар; ладони под тонкими шелковыми перчатками были влажны. She drew back to the stairs, but did not descend. Она отошла от двери, но не спустилась вниз. Leaning against the rail she tried to get rid of a feeling of being choked; and she gazed at the door with a sort of dreadful courage. Прислонившись к перилам, она старалась побороть в себе чувство, близкое к удушью, и смотрела на дверь с отчаянной отвагой. No! she refused to go down. Нет, она не сойдет вниз. Did it matter what people thought of her? Не все ли равно, что о ней будут думать? They would never know! Никто не узнает. No one would help her if she did not help herself! Помощи ждать не от кого, надо действовать самой. She would go through with it. Надо покончить с этим. Forcing herself, therefore, to leave the support of the wall, she rang the bell. И, заставив себя отойти от стены, она дернула звонок. The door did not open, and all her shame and fear suddenly abandoned her; she rang again and again, as though in spite of its emptiness she could drag some response out of that closed room, some recompense for the shame and fear that visit had cost her. Дверь не отперли, и весь ее стыд и страх вдруг исчезли; она позвонила еще и еще раз, словно добиваясь у запертой квартиры ответа и вознаграждения за тот стыд и страх, с которыми она пришла сюда. It did not open; she left off ringing, and, sitting down at the top of the stairs, buried her face in her hands. Дверь не отворили; Джун перестала звонить и, опустившись на ступеньку, закрыла лицо руками. Presently she stole down, out into the air. Потом она тихонько сошла вниз на улицу. She felt as though she had passed through a bad illness, and had no desire now but to get home as quickly as she could. У нее было такое чувство, словно она только что встала после тяжелой болезни; ей хотелось лишь одного: как можно скорее добраться домой. The people she met seemed to know where she had been, what she had been doing; and suddenly-over on the opposite side, going towards his rooms from the direction of Montpellier Square-she saw Bosinney himself. Ей казалось, что на улице все знают, где она была, что она делала; и вдруг через дорогу она увидела Босини, идущего к своему дому со стороны Монпелье-сквер. She made a movement to cross into the traffic. Она хотела перебежать улицу. Their eyes met, and he raised his hat. Глаза их встретились, и он приподнял шляпу. An omnibus passed, obscuring her view; then, from the edge of the pavement, through a gap in the traffic, she saw him walking on. Проехал омнибус, и на минуту она потеряла Босини, потом, стоя на краю тротуара, увидела сквозь вереницу экипажей его удаляющуюся фигуру. And June stood motionless, looking after him. И Джун замерла на месте, глядя ему вслед. CHAPTER XIII-PERFECTION OF THE HOUSE XIII ПОСТРОЙКА ДОМА ЗАКОНЧЕНА 'One mockturtle, clear; one oxtail; two glasses of port.' - Порцию телячьего бульона, порцию супа из бычьих хвостов, два стакана портвейна. In the upper room at French's, where a Forsyte could still get heavy English food, James and his son were sitting down to lunch. В верхнем зале у Френча, где Форсайт все еще может получить сытные английские блюда, сидели за завтраком Джемс и его сын. Of all eating-places James liked best to come here; there was something unpretentious, well-flavoured, and filling about it, and though he had been to a certain extent corrupted by the necessity for being fashionable, and the trend of habits keeping pace with an income that would increase, he still hankered in quiet City moments after the tasty fleshpots of his earlier days. Here you were served by hairy English waiters in aprons; there was sawdust on the floor, and three round gilt looking-glasses hung just above the line of sight. Этот ресторан Джемс предпочитал всем остальным; все здесь было скромно, без претензий, вкусно, сытно, и хотя Джемс был уже до некоторой степени испорчен необходимостью следить за модой и привычки его складывались соответственно доходам, которые неуклонно продолжали расти, но в минуты затишья среди работы его все еще одолевала тоска по вкусной, обильной пище, которую он едал в молодости, У Френча подавали настоящие английские официанты - заросшие волосами, в передниках; пол посыпался опилками, а три круглых зеркала в позолоченных рамах висели как раз на такой высоте, чтобы в них нельзя было смотреться. They had only recently done away with the cubicles, too, in which you could have your chop, prime chump, with a floury-potato, without seeing your neighbours, like a gentleman. И кабинки здесь уничтожили совсем недавно, кабинки, где можно было съесть бифштекс из вырезки с рассыпчатым картофелем, не видя своих соседей, - по-джентльменски. He tucked the top corner of his napkin behind the third button of his waistcoat, a practice he had been obliged to abandon years ago in the West End. Джемс заткнул салфетку за третью пуговицу жилета - привычка, от которой ему давно пришлось отказаться в Вест-Энде. He felt that he should relish his soup-the entire morning had been given to winding up the estate of an old friend. Он чувствовал, что будет есть суп с аппетитом, -все утро ушло на оформление бумаг по продаже поместья одного старого приятеля. After filling his mouth with household bread, stale, he at once began: Набив рот черствым хлебом здешней выпечки. Джемс заговорил: "How are you going down to Robin Hill? You going to take Irene? - Ты поедешь в Робин-Хилл один или с Ирэн. You'd better take her. Возьми ее с собой. I should think there'll be a lot that'll want seeing to." Там, наверное, будет еще много возни. Without looking up, Soames answered: Не поднимая глаз. Сомс ответил: "She won't go." - Она не хочет ехать. "Won't go? - Не хочет? What's the meaning of that? Как так? She's going to live in the house, isn't she?" Разве она не собирается жит - в Робин-Хилле? Soames made no reply. Сомс промолчал. "I don't know what's coming to women nowadays," mumbled James; "I never used to have any trouble with them. - Не понимаю, что теперь творится с женщинами,- забормотал Джемс, у меня с ними никаких хлопот не было. She's had too much liberty. Ты слишком много позволяешь ей. She's spoiled...." Она избалована. Soames lifted his eyes: Сомс поднял на него глаза. "I won't have anything said against her," he said unexpectedly. - Я не желаю слышать о ней ничего дурного, -сказал он вдруг. The silence was only broken now by the supping of James's soup. В наступившем молчании было только слышно, как Джемс тянет суп с ложки. The waiter brought the two glasses of port, but Soames stopped him. Официант принес два стакана портвейна, но Сомс остановил его. "That's not the way to serve port," he said; "take them away, and bring the bottle." - Так портвейн не подают, - сказал он, - унесите это и подайте всю бутылку. Rousing himself from his reverie over the soup, James took one of his rapid shifting surveys of surrounding facts. Покончив с супом и с размышлениями. Джемс подвел краткий итог общему положению дел. "Your mother's in bed," he said; "you can have the carriage to take you down. - Мама лежит, - сказал он, - можешь воспользоваться экипажем. I should think Irene'd like the drive. Я думаю, Ирэн с удовольствием проедется. This young Bosinney'll be there, I suppose, to show you over." Этот Боснии сам вам все покажет? Soames nodded. Сомс кивнул. "I should like to go and see for myself what sort of a job he's made finishing off," pursued James. - Я тоже не прочь посмотреть, как он там закончил отделку, - продолжал Джемс. "I'll just drive round and pick you both up." - Надо, пожалуй, заехать за вами обоими. "I am going down by train," replied Soames. - Я поеду поездом, - ответил Сомс. "If you like to drive round and see, Irene might go with you, I can't tell." - А если вы захотите побывать в Робин-Хилле, Ирэн, может быть, согласится съездить с вами; впрочем, не знаю. He signed to the waiter to bring the bill, which James paid. Он подозвал официанта и попросил счет, по которому уплатил Джемс. They parted at St. Paul's, Soames branching off to the station, James taking his omnibus westwards. Они расстались у собора св. Павла: Сомс поехал на вокзал, а Джемс сел в омнибус и отправился в западную часть города. He had secured the corner seat next the conductor, where his long legs made it difficult for anyone to get in, and at all who passed him he looked resentfully, as if they had no business to be using up his air. Он выбрал себе угловое место рядом с кондуктором, загородив пассажирам дорогу своими длинными ногами, и на всех входивших в омнибус смотрел с неодобрением, точно они не имели права дышать его воздухом. He intended to take an opportunity this afternoon of speaking to Irene. Джемс решил воспользоваться случаем и поговорить с Ирэн. A word in time saved nine; and now that she was going to live in the country there was a chance for her to turn over a new leaf! Вовремя сказанное слово многое значит; а раз она собирается переезжать за город, пусть не упускает возможности начать новую жизнь. He could see that Soames wouldn't stand very much more of her goings on! Вряд ли Сомс потерпит, если так будет продолжаться. It did not occur to him to define what he meant by her 'goings on'; the expression was wide, vague, and suited to a Forsyte. Он не вдумывался в то, что значило это "продолжаться"; смысл выражения был достаточно широк, расплывчат и как нельзя более подходил Форсайту. And James had more than his common share of courage after lunch. А после завтрака Джемс был куда храбрее обычного. On reaching home, he ordered out the barouche, with special instructions that the groom was to go too. Добравшись домой, он велел подать ландо и распорядился, чтобы ехал и грум. He wished to be kind to her, and to give her every chance. Джемс хотел подойти к Ирэн поласковей, сделать для нее все, что можно. When the door of No.62 was opened he could distinctly hear her singing, and said so at once, to prevent any chance of being denied entrance. Когда дверь дома N 62 отворилась, он совершенно явственно расслышал пение Ирэн и сразу же заявил об этом, чтобы ему не отказали в приеме. Yes, Mrs. Soames was in, but the maid did not know if she was seeing people. Да, миссис Сомс дома, но горничная не знала, принимает ли она. James, moving with the rapidity that ever astonished the observers of his long figure and absorbed expression, went forthwith into the drawing-room without permitting this to be ascertained. С проворством, не раз удивлявшим тех, кто наблюдал за его тощей фигурой и отсутствующим выражением лица, Джемс двинулся в гостиную, не дав горничной времени принести отрицательный ответ. He found Irene seated at the piano with her hands arrested on the keys, evidently listening to the voices in the hall. Ирэн сидела за роялем, положив руки на клавиши и, по-видимому, прислушивалась к голосам в холле. She greeted him without smiling. Она не улыбнулась ему. "Your mother-in-law's in bed," he began, hoping at once to enlist her sympathy. - Ваша свекровь лежит, - начал Джемс, рассчитывая, сразу же завоевать ее сочувствие. "I've got the carriage here. - Меня ждет экипаж. Now, be a good girl, and put on your hat and come with me for a drive. Будьте умницей, подите наденьте шляпу, и мы поедем кататься. It'll do you good!" Вам полезно подышать воздухом! Irene looked at him as though about to refuse, but, seeming to change her mind, went upstairs, and came down again with her hat on. Ирэн взглянула на него, словно собираясь отказаться, но, очевидно передумав, пошла наверх и вернулась уже в шляпе. "Where are you going to take me?" she asked. - Куда вы меня повезете? - спросила она. "We'll just go down to Robin Hill," said James, spluttering out his words very quick; "the horses want exercise, and I should like to see what they've been doing down there." - Мы поедем в Робин-Хилл, - быстро забормотал Джемс, - лошади застоялись, а я хочу посмотреть, что там делается. Irene hung back, but again changed her mind, and went out to the carriage, James brooding over her closely, to make quite sure. Ирэн заколебалась, но снова передумала и пошла к экипажу, а Джемс последовал за ней по пятам -так будет вернее. It was not before he had got her more than half way that he began: Проехали уже больше половины дороги, когда Джемс заговорил: "Soames is very fond of you-he won't have anything said against you; why don't you show him more affection?" - Сомс так любит вас, не позволяет задеть ни одним словом; почему вы так холодны с ним? Irene flushed, and said in a low voice: Ирэн вспыхнула и сказала чуть слышно: "I can't show what I haven't got." - Я не могу дать ему то, чего у меня нет. James looked at her sharply; he felt that now he had her in his own carriage, with his own horses and servants, he was really in command of the situation. Джемс строго посмотрел на нее; она сидела в его собственном экипаже, ее везли его собственные лошади и слуги - он чувствовал себя хозяином положения. She could not put him off; nor would she make a scene in public. Теперь ей не так просто будет отделаться; и устраивать сцену на людях она тоже не захочет. "I can't think what you're about," he said. - Я не понимаю вас, - сказал он. "He's a very good husband!" - Сомс прекрасный муж! Irene's answer was so low as to be almost inaudible among the sounds of traffic. Ответ Ирэн прозвучал так тихо, что шум уличного движения почти заглушил ее голос. He caught the words: Он уловил слова: "You are not married to him!" - Ведь вы не замужем за ним! "What's that got to do with it? - Ну и что же из этого? He's given you everything you want. Он вам ни в чем не отказывает. He's always ready to take you anywhere, and now he's built you this house in the country. Готов сделать что угодно, вот теперь выстроил вам загородный дом. It's not as if you had anything of your own." Ведь у вас как будто нет собственных средств? "No." - Нет. Again James looked at her; he could not make out the expression on her face. Джемс снова посмотрел на Ирэн; он не мог понять выражение ее лица. She looked almost as if she were going to cry, and yet.... Похоже было, что она вот-вот расплачется, а вместе с тем... "I'm sure," he muttered hastily, "we've all tried to be kind to you." - Уж мы-то всегда к вам хорошо относились, -торопливо забормотал он. Irene's lips quivered; to his dismay James saw a tear steal down her cheek. У Ирэн задрожали губы; к своему ужасу. Джемс увидел, как по щеке ее скатилась слеза. He felt a choke rise in his own throat. Он чувствовал, что в горле у него стал комок. "We're all fond of you," he said, "if you'd only"-he was going to say, "behave yourself," but changed it to-"if you'd only be more of a wife to him." - Мы очень любим вас. Если бы вы только... - он чуть не сказал: "вели себя как следует", но передумал: - если бы вы только захотели стать хорошей женой. Irene did not answer, and James, too, ceased speaking. Ирэн ничего не ответила, и Джемс тоже замолчал. There was something in her silence which disconcerted him; it was not the silence of obstinacy, rather that of acquiescence in all that he could find to say. Она сбивала его с толку; в ее молчании чувствовалось не упрямство, а скорее подтверждение всего, что он мог сказать. And yet he felt as if he had not had the last word. И вместе с тем у Джемса было ощущение, что последнее слово осталось не за ним. He could not understand this. Он не понимал, в чем тут дело. He was unable, however, to long keep silence. Однако замолчать надолго Джемс не мог. "I suppose that young Bosinney," he said, "will be getting married to June now?" - Вероятно, Босини теперь скоро женится на Джун, - сказал он. Irene's face changed. Ирэн изменилась в лице. "I don't know," she said; "you should ask her." - Не знаю, - сказала она, - спросите у нее. "Does she write to you?"No. - Она пишет вам? "No." - Нет. "How's that?" said James. - Почему? - спросил Джемс. "I thought you and she were such great friends." - Я думал, что вы друзья. Irene turned on him. Ирэн повернулась к нему. "Again," she said, "you should ask her!" - И об этом, - сказала она, - спросите у нее. "Well," flustered James, frightened by her look, "it's very odd that I can't get a plain answer to a plain question, but there it is." - Ну, знаете, - пробормотал Джемс, испуганный ее взглядом, - все-таки это очень странно, что я не могу получить простой ответ на простой вопрос, но ничего не поделаешь. He sat ruminating over his rebuff, and burst out at last: Он замолчал, переваривая такой отпор, и наконец разразился: "Well, I've warned you. - По крайней мере я вас предупредил. You won't look ahead. Вы не хотите заглядывать вперед. Soames he doesn't say much, but I can see he won't stand a great deal more of this sort of thing. Сомс много говорить не станет, но я уже вижу, что он долго этого не потерпит. You'll have nobody but yourself to blame, and, what's more, you'll get no sympathy from anybody." Вам придется винить только самое себя - больше того: не ждите к себе сочувствия. Irene bent her head with a little smiling bow. Ирэн улыбнулась и сказала, чуть склонив голову: "I am very much obliged to you." - Я вам очень признательна. James did not know what on earth to answer. Джемс не нашел, что ответить на это. The bright hot morning had changed slowly to a grey, oppressive afternoon; a heavy bank of clouds, with the yellow tinge of coming thunder, had risen in the south, and was creeping up. На смену ясному жаркому утру пришел серый душный день; тяжелая гряда туч, желтых по краям и предвещавших грозу, надвигалась с юга. The branches of the trees dropped motionless across the road without the smallest stir of foliage. Ветви деревьев неподвижно свисали над дорогой, не шевеля ни единым листочком. A faint odour of glue from the heated horses clung in the thick air; the coachman and groom, rigid and unbending, exchanged stealthy murmurs on the box, without ever turning their heads. В раскаленном воздухе стоял запах лошадиного пота; кучер и грум, сидевшие навытяжку, время от времени украдкой переговаривались, ее поворачиваясь друг к другу. To James' great relief they reached the house at last; the silence and impenetrability of this woman by his side, whom he had always thought so soft and mild, alarmed him. Наконец, к величайшему облегчению Джемса, экипаж подъехал к дому; молчание и непробивемость этой женщины, которую он привык считать такой кроткой и мягкой, пугали его. The carriage put them down at the door, and they entered. Экипаж остановился у самого подъезда, и они вошли в дом. The hall was cool, and so still that it was like passing into a tomb; a shudder ran down James's spine. В холле было прохладно и тихо, как в могиле, - по спине у Джемса пробежал холодок. He quickly lifted the heavy leather curtains between the columns into the inner court. Он торопливо отдернул кожаную портьеру, скрывавшую внутренний дворик. He could not restrain an exclamation of approval. И не мог удержаться от одобрительного возгласа. The decoration was really in excellent taste. В самом деле, дом был отделан с безукоризненным вкусом. The dull ruby tiles that extended from the foot of the walls to the verge of a circular clump of tall iris plants, surrounding in turn a sunken basin of white marble filled with water, were obviously of the best quality. Темно-красные плиты, покрывавшие пространство между стенами и врытым в землю белым мраморным бассейном, обсаженным высокими ирисами, были, очевидно, самого лучшего качества. He admired extremely the purple leather curtains drawn along one entire side, framing a huge white-tiled stove. Джемс пришел в восторг от лиловой кожаной портьеры, которой была задернута одна сторона двора, сбоку от большой печи, выложенной белым изразцом. The central partitions of the skylight had been slid back, and the warm air from outside penetrated into the very heart of the house. Стеклянная крыша была раздвинута посередине, и теплый воздух лился сверху в самое сердце дома. He stood, his hands behind him, his head bent back on his high, narrow shoulders, spying the tracery on the columns and the pattern of the frieze which ran round the ivory-coloured walls under the gallery. Джемс стоял, заложив руки за спину, склонив голову на худое плечо, и разглядывал резьбу колонн и фриз, проложенный вдоль галереи на желтой, цвета слоновой кости, стене. Evidently, no pains had been spared. По всему видно, что трудов здесь не пожалели. It was quite the house of a gentleman. Настоящий джентльменский особняк. He went up to the curtains, and, having discovered how they were worked, drew them asunder and disclosed the picture-gallery, ending in a great window taking up the whole end of the room. Джемс подошел к портьере, исследовал, как она отдергивается, раздвинул ее в обе стороны и увидел картинную галерею с огромным, во всю стену, окном. It had a black oak floor, and its walls, again, were of ivory white. Пол здесь был черного дуба, а стены окрашены под слоновую кость, так же как и во дворе. He went on throwing open doors, and peeping in. Джемс отворял одну дверь за другой и заглядывал в комнаты. Everything was in apple-pie order, ready for immediate occupation. Всюду идеальный порядок, можно переезжать хоть сию минуту. He turned round at last to speak to Irene, and saw her standing over in the garden entrance, with her husband and Bosinney. Повернувшись, наконец, к Ирэн, он увидел, что она стоит у двери в сад с мужем и Боснии. Though not remarkable for sensibility, James felt at once that something was wrong. Не отличаясь особой чуткостью. Джемс все же сразу заметил, что происходит что-то неладное. He went up to them, and, vaguely alarmed, ignorant of the nature of the trouble, made an attempt to smooth things over. Он подошел к ним уже встревоженный и, не зная еще, в чем дело, попытался как-то смягчить создавшееся положение. "How are you, Mr. Bosinney?" he said, holding out his hand. - Здравствуйте, мистер Боснии, - сказал он, протягивая руку. "You've been spending money pretty freely down here, I should say!" - Я вижу, вы не поскупились на отделку. Soames turned his back, and walked away. Сомс повернулся к нему спиной и отошел. James looked from Bosinney's frowning face to Irene, and, in his agitation, spoke his thoughts aloud: Джемс перевел взгляд с хмурого лица Боснии на Ирэн и от волнения высказал свои мысли вслух: "Well, I can't tell what's the matter. - Не понимаю, что тут происходит. Nobody tells me anything!" Мне никогда ничего не рассказывают. And, making off after his son, he heard Bosinney's short laugh, and his И, повернувшись вслед за сыном, услышал короткий смешок архитектора и слова: "Well, thank God! - И благодарение богу. You look so...." Стоило ли так... Most unfortunately he lost the rest. К несчастью, конца фразы Джемс уже не разобрал. What had happened? Что случилось? He glanced back. Он оглянулся. Irene was very close to the architect, and her face not like the face he knew of her. Иран стояла рядом с Боснии, и выражение лица у нее было такое, какого раньше Джемс никогда не видел. He hastened up to his son. Он поспешил к сыну. Soames was pacing the picture-gallery. Сомс шагал по галерее. "What's the matter?" said James. - В чем дело? - спросил Джемс. "What's all this?" - Что у вас там? Soames looked at him with his supercilious calm unbroken, but James knew well enough that he was violently angry. Сомс взглянул на него со своим обычным надменным спокойствием, но Джемс знал, что сын взбешен. "Our friend," he said, "has exceeded his instructions again, that's all. - Наш приятель, - сказал он, - снова превысил свои полномочия. So much the worse for him this time." На этот раз пусть пеняет на себя. He turned round and walked back towards the door. Сомс пошел к выходу. James followed hurriedly, edging himself in front. Джемс поспешил за ним, стараясь протиснуться вперед. He saw Irene take her finger from before her lips, heard her say something in her ordinary voice, and began to speak before he reached them. Он видел, как Ирэн отняла палец от губ, услышал, как она сказала что-то своим обычным тоном, и заговорил, еще не поравнявшись с ними: "There's a storm coming on. - Будет гроза. We'd better get home. Надо ехать домой. We can't take you, I suppose, Mr. Bosinney? Нам кажется, не по дороге, мистер Боснии? No, I suppose not. Нет? Then, good-bye!" Тогда до свидания! He held out his hand. Он протянул руку. Bosinney did not take it, but, turning with a laugh, said: Боснии не принял ее и, отвернувшись, сказал со смехом: "Good-bye, Mr. Forsyte. - До свидания, мистер Форсайт. Don't get caught in the storm!" and walked away. Смотрите, как бы гроза не застала вас в дороге! - и отошел в сторону. "Well," began James, "I don't know...." - Ну, - сказал Джемс, - я не знаю... But the sight of Irene's face stopped him. Но, взглянув на Ирэн, запнулся. Taking hold of his daughter-in-law by the elbow, he escorted her towards the carriage. Ухватив невестку за локоть, он проводил ее до коляски. He felt certain, quite certain, they had been making some appointment or other.... Джемс был уверен, совершенно уверен, что они назначили друг другу свидание... Nothing in this world is more sure to upset a Forsyte than the discovery that something on which he has stipulated to spend a certain sum has cost more. Ничто в мире не может так взбудоражить Форсайта, как открытие, что вещь, на которую он положил истратить определенную сумму, обошлась гораздо дороже. And this is reasonable, for upon the accuracy of his estimates the whole policy of his life is ordered. И это понятно, потому что на точности расчетов построена вся его жизнь. If he cannot rely on definite values of property, his compass is amiss; he is adrift upon bitter waters without a helm. Если Форсайт не может рассчитывать на совершенно определенную ценность вещей, значит компас его начинает пошаливать; он несется по бурным волнам, выпустив кормило изрук. After writing to Bosinney in the terms that have already been chronicled, Soames had dismissed the cost of the house from his mind. Оговорив в письме к Босини свои условия, о которых уже упоминалось выше. Сомс перестал думать о деньгах. He believed that he had made the matter of the final cost so very plain that the possibility of its being again exceeded had really never entered his head. Он считал, что окончательная стоимость постройки установлена совершенно точно, и возможность превышения ее просто не приходила ему в голову. On hearing from Bosinney that his limit of twelve thousand pounds would be exceeded by something like four hundred, he had grown white with anger. Услышав от Босини, что сверх сметы в двенадцать тысяч фунтов истрачено еще около четырех сотен. Сомс побелел от ярости. His original estimate of the cost of the house completed had been ten thousand pounds, and he had often blamed himself severely for allowing himself to be led into repeated excesses. По первоначальным подсчетам, законченный дом должен был обойтись в десять тысяч фунтов, и Сомс уже не раз бранил себя за бесконечные расходы сверх сметы, которые он позволил архитектору. Over this last expenditure, however, Bosinney had put himself completely in the wrong. Однако последние траты прямо-таки непростительны со стороны Босини. How on earth a fellow could make such an ass of himself Soames could not conceive; but he had done so, and all the rancour and hidden jealousy that had been burning against him for so long was now focussed in rage at this crowning piece of extravagance. Как это он так сглупил, Сомс не мог понять; но факт был налицо, и вся злоба, вся затаенная ревность, которой давно уже горел Сомс, вылилась в ярость против этой совсем уже возмутительной выходки Босини. The attitude of the confident and friendly husband was gone. To preserve property-his wife-he had assumed it, to preserve property of another kind he lost it now. Позиция доверчивого, дружески настроенного мужа была оставлена - Сомс занял ее, чтобы сохранить свою собственность - жену, теперь он переменил позицию, чтобы сохранить другой вид собственности. "Ah!" he had said to Bosinney when he could speak, "and I suppose you're perfectly contented with yourself. - Ах так! - сказал он Босини, когда к нему вернулся дар речи - И вы, кажется, в восторге от самого себя. But I may as well tell you that you've altogether mistaken your man!" Но позвольте заметить, что вы не на таковского напали. What he meant by those words he did not quite know at the time, but after dinner he looked up the correspondence between himself and Bosinney to make quite sure. Что он хотел сказать этим, ему самому еще было неясно, но после обеда он просмотрел свою переписку с Босини, чтобы действовать наверняка. There could be no two opinions about it-the fellow had made himself liable for that extra four hundred, or, at all events, for three hundred and fifty of it, and he would have to make it good. Двух мнений здесь быть не могло: этот молодчик обязан возместить перерасход в четыреста фунтов или во всяком случае в триста пятьдесят! - пусть и не пробует отвертеться. He was looking at his wife's face when he came to this conclusion. Придя к этому заключению. Сомс посмотрел на лицо жены. Seated in her usual seat on the sofa, she was altering the lace on a collar. Сидя на своем обычном месте в уголке дивана, Ирэн пришивала кружевной воротничок к платью. She had not once spoken to him all the evening. За весь вечер она не обмолвилась с ним ни словом. He went up to the mantelpiece, and contemplating his face in the mirror said: Он подошел к камину и, рассматривая в зеркале свое лицо, сказал: "Your friend the Buccaneer has made a fool of himself; he will have to pay for it!" - Твой "пират" свалял большого дурака; придется ему расплачиваться за это! She looked at him scornfully, and answered: Она презрительно взглянула на него и ответила: "I don't know what you are talking about!" - Не понимаю, о чем ты говоришь! "You soon will. - Скоро поймешь. A mere trifle, quite beneath your contempt-four hundred pounds." Так, пустячок, не стоящий твоего внимания, -четыреста фунтов. "Do you mean that you are going to make him pay that towards this hateful, house?" - Ты на самом деле собираешься взыскать с него за этот несчастный дом? "I do." - Собираюсь. "And you know he's got nothing?" - А тебе известно, что у него ничего нет? "Yes." - Да "Then you are meaner than I thought you." - Я думала, что на такую низость ты не способен. Soames turned from the mirror, and unconsciously taking a china cup from the mantelpiece, clasped his hands around it as though praying. Сомс отвернулся от зеркала, машинально снял с каминной полки фарфоровую чашку и взял ее в обе руки, точно молясь над ней. He saw her bosom rise and fall, her eyes darkening with anger, and taking no notice of the taunt, he asked quietly: Он видел, как тяжело дышит Ирэн, как потемнели от гнева ее глаза, но пропустил колкость мимо ушей и спокойно спросил: "Are you carrying on a flirtation with Bosinney?" - Ты флиртуешь с Босини? "No, I am not!" - Нет, не флиртую. Her eyes met his, and he looked away. Глаза их встретились, и Сомс отвернулся. He neither believed nor disbelieved her, but he knew that he had made a mistake in asking; he never had known, never would know, what she was thinking. Он верил и не верил ей и знал, что вопрос этот задавать не стоило; он никогда не знал и никогда не узнает ее мыслей. The sight of her inscrutable face, the thought of all the hundreds of evenings he had seen her sitting there like that soft and passive, but unreadable, unknown, enraged him beyond measure. Непроницаемое лицо Ирэн, воспоминание о всех тех вечерах, когда она сидела здесь все такая же мягкая и пассивная, но непонятная, загадочная, накалили его неудержимой яростью. "I believe you are made of stone," he said, clenching his fingers so hard that he broke the fragile cup. - Ты точно каменная, - сказал он и так стиснул пальцы, что хрупкая чашка разлетелась вдребезги. The pieces fell into the grate. Осколки упали на каминную решетку. And Irene smiled. И Ирэн улыбнулась. "You seem to forget," she said, "that cup is not!" - Ты, кажется, забыл, - сказала она, - что чашка все-таки не каменная! Soames gripped her arm. Сомс схватил ее за руку. "A good beating," he said, "is the only thing that would bring you to your senses," but turning on his heel, he left the room. - Хорошая трепка, - сказал он, - это единственное, что может тебя образумить, - и, повернувшись на каблуках, вышел из комнаты. CHAPTER XIV-SOAMES SITS ON THE STAIRS XIV СОМС СИДИТ НА ЛЕСТНИЦЕ Soames went up-stairs that night with the feeling that he had gone too far. Сомс поднялся к себе в тот вечер, чувствуя, что хватил через край. He was prepared to offer excuses for his words. Он был готов принести извинения за свои слова. He turned out the gas still burning in the passage outside their room. Он потушил газ, все еще горевший в коридоре. Pausing, with his hand on the knob of the door, he tried to shape his apology, for he had no intention of letting her see that he was nervous. Взявшись за ручку двери, остановился на секунду, чтобы обдумать извинения, так как ему не хотелось выдавать ей свое беспокойство. But the door did not open, nor when he pulled it and turned the handle firmly. Но дверь не отворилась и не подалась даже тогда, когда он дернул ее и налег на ручку. She must have locked it for some reason, and forgotten. Ирэн, должно быть, заперла почему-нибудь спальню на ключ и забыла потом отпереть. Entering his dressing-room, where the gas was also lighted and burning low, he went quickly to the other door. Войдя в свою комнату, тоже освещенную низко прикрученной газовой лампой, он быстро направился к двери в спальню. That too was locked. И эта дверь была заперта на ключ. Then he noticed that the camp bed which he occasionally used was prepared, and his sleeping-suit laid out upon it. Тут Сомс заметил, что складная кровать, на которой он изредка спал, была постлана. На подушке лежала его ночная сорочка. He put his hand up to his forehead, and brought it away wet. Сомс приложил руку ко лбу, рука стала влажной. It dawned on him that he was barred out. Значит, его выставили? He went back to the door, and rattling the handle stealthily, called: Он вернулся к двери и, осторожно постучав ручкой, сказал: "Unlock the door, do you hear? - Отопри мне, слышишь? Unlock the door!" Отопри дверь! There was a faint rustling, but no answer. В комнате раздался шорох, но ответа не было. "Do you hear? - Ты слышишь? Let me in at once-I insist on being let in!" Впусти меня сию же минуту - я требую! He could catch the sound of her breathing close to the door, like the breathing of a creature threatened by danger. Он слышал ее дыхание около самой двери - так дышат те, кому угрожает опасность. There was something terrifying in this inexorable silence, in the impossibility of getting at her. В этом гробовом молчании, в невозможности добраться до нее было что-то страшное. He went back to the other door, and putting his whole weight against it, tried to burst it open. Сомс вернулся к другой двери и, навалившись на нее всем телом, попытался выломать. The door was a new one-he had had them renewed himself, in readiness for their coming in after the honeymoon. Дверь была новая - перед свадебным путешествием он сам распорядился заново переделать оба входа. In a rage he lifted his foot to kick in the panel; the thought of the servants restrained him, and he felt suddenly that he was beaten. Не помня себя от ярости. Сомс занес ногу, чтобы ударить в дверь; но его остановила мысль о прислуге, и он вдруг почувствовал себя побежденным. Flinging himself down in the dressing-room, he took up a book. Бросившись на складную кровать у себя в комнате, он схватился за книгу. But instead of the print he seemed to see his wife-with her yellow hair flowing over her bare shoulders, and her great dark eyes-standing like an animal at bay. Но вместо букв перед глазами у него стояла жена, он видел ее золотистые волосы, рассыпавшиеся по обнаженным плечам, видел ее большие темные глаза - вот она стоит там, как затравленный зверь. And the whole meaning of her act of revolt came to him. И Сомс понял все значение ее бунта. She meant it to be for good. Она решила, что так будет и дальше. He could not sit still, and went to the door again. Он не мог лежать спокойно и снова подошел к двери. He could still hear her, and he called: Он знал, что Ирэн все еще стоит там, и крикнул: "Irene! - Ирэн! Irene!" Ирэн! He did not mean to make his voice pathetic. Против воли голос его прозвучал жалобно. In ominous answer, the faint sounds ceased. В ответ на ото слабый шорох за дверью прекратился, и наступила зловещая тишина. He stood with clenched hands, thinking. Сомс стоял, стиснув руки, и думал. Presently he stole round on tiptoe, and running suddenly at the other door, made a supreme effort to break it open. Потом вышел на цыпочках и с разбегу навалился на другую дверь. It creaked, but did not yield. Она затрещала, но не подалась. He sat down on the stairs and buried his face in his hands. Сомс опустился на ступеньки и закрыл лицо руками. For a long time he sat there in the dark, the moon through the skylight above laying a pale smear which lengthened slowly towards him down the stairway. Он долго сидел так в темноте; сквозь стеклянный люк в потолке луна бросала на лестницу светлый блик, который медленно вытягивался по направлению к Сомсу. He tried to be philosophical. Он попробовал взглянуть на все происходящее по-философски. Since she had locked her doors she had no further claim as a wife, and he would console himself with other women. Заперев дверь на ключ, она больше не может претендовать на права жены - значит, он будет искать утешения у других женщин. It was but a spectral journey he made among such delights-he had no appetite for these exploits. Но мысли Сомса не задержались на этих соблазнительных картинах - такие развлечения были не в его вкусе. He had never had much, and he had lost the habit. He felt that he could never recover it. В прошлом их у него насчитывалось немного, а за последнее время он и подавно отвык от всего этого и вряд ли теперь привыкнет. His hunger could only be appeased by his wife, inexorable and frightened, behind these shut doors. Его голод могла утолить только жена -неумолимая, испуганная, спрятавшаяся от него в запертой комнате. No other woman could help him. Другие женщины ему не нужны. This conviction came to him with terrible force out there in the dark. Сидя в темноте. Сомс почувствовал, насколько сильна в нем эта уверенность. His philosophy left him; and surly anger took its place. Его философская выдержка исчезла, уступив место угрюмой злобе. Her conduct was immoral, inexcusable, worthy of any punishment within his power. Поведение Ирэн безнравственно, непростительно, оно заслуживает самого жестокого наказания, какое только можно придумать. He desired no one but her, and she refused him! Ему не нужна никакая другая женщина, а она отталкивает его. She must really hate him, then! Значит, правда, что он ненавистен ей! He had never believed it yet. До сих пор Сомс не мог этому поверить. He did not believe it now. Да и сейчас не верил. It seemed to him incredible. Это немыслимо. He felt as though he had lost for ever his power of judgment. Ему казалось, что он потерял способность рассуждать. If she, so soft and yielding as he had always judged her, could take this decided step-what could not happen? Если та, которую он всегда считал мягкой и покорной, могла решиться на такой шаг, то чего же надо ждать дальше? Then he asked himself again if she were carrying on an intrigue with Bosinney. И он снова спрашивал себя, правда ли, что у нее роман с Боснии. He did not believe that she was; he could not afford to believe such a reason for her conduct-the thought was not to be faced. Он не верил в это; не решался дать такое объяснение ее поступкам - с этой мыслью лучше не сталкиваться. It would be unbearable to contemplate the necessity of making his marital relations public property. Невыносимо думать о том, что он будет вынужден сделать свои супружеские отношения достоянием гласности. Short of the most convincing proofs he must still refuse to believe, for he did not wish to punish himself. Пока нет более веских доказательств, не надо верить в это, ведь он не станет наказывать самого себя. And all the time at heart-he did believe. И все же в глубине души Сомс верил. The moonlight cast a greyish tinge over his figure, hunched against the staircase wall. Луна бросала сероватый отблеск на его фигуру, прижавшуюся к стене. Bosinney was in love with her! Босини влюблен в нее. He hated the fellow, and would not spare him now. Он ненавидит этого человека и не намерен теперь щадить его. He could and would refuse to pay a penny piece over twelve thousand and fifty pounds-the extreme limit fixed in the correspondence; or rather he would pay, he would pay and sue him for damages. Он имеет право отказаться и откажется платить, не даст ни одного пенни сверх двенадцати тысяч пятидесяти фунтов - крайней суммы, установленной в письме. Нет, лучше заплатить! Заплатить, а потом предъявить ему иск и взыскать убытки. He would go to Jobling and Boulter and put the matter in their hands. Он пойдет к "Джоблингу и Боултеру" и поручит им вести дело. He would ruin the impecunious beggar! Он разорит этого оборванца! And suddenly-though what connection between the thoughts?-he reflected that Irene had no money either. И вдруг - но разве существовала какая-нибудь связь между этими двумя мыслями? - Сомс подумал, что у Ирэн тоже нет средств. They were both beggars. Оба нищие. This gave him a strange satisfaction. И эта мысль принесла ему странное удовлетворение. The silence was broken by a faint creaking through the wall. Тишину нарушил легкий скрип за стеной. She was going to bed at last. Наконец-то она легла! Ah! А! Joy and pleasant dreams! Приятных сновидений! If she threw the door open wide he would not go in now! Пусть даже распахнет настежь двери, теперь он все равно не войдет. But his lips, that were twisted in a bitter smile, twitched; he covered his eyes with his hands.... Но его губы, по которым пробежала горькая усмешка, дрогнули; он закрыл глаза руками... It was late the following afternoon when Soames stood in the dining-room window gazing gloomily into the Square. Вечер был уже близок, когда на следующий день Сомс остановился у окна столовой и хмуро посмотрел на сквер. The sunlight still showered on the plane-trees, and in the breeze their gay broad leaves shone and swung in rhyme to a barrel organ at the corner. Солнце все еще заливало платаны, и на легком ветерке широкие яркие листья блестели в лучах, танцуя под звуки шарманки, игравшей на углу. It was playing a waltz, an old waltz that was out of fashion, with a fateful rhythm in the notes; and it went on and on, though nothing indeed but leaves danced to the tune. Уныло отстукивая такт, шарманка играла вальс, старинный вальс, уже вышедший из моды; играла, играла без конца, хотя только одни листья танцевали под эту музыку. The woman did not look too gay, for she was tired; and from the tall houses no one threw her down coppers. У женщины, вертевшей ручку шарманки, вид был невеселый, устала, должно быть; из окон высоких домов не бросили ни одного медяка. She moved the organ on, and three doors off began again. Она подняла шарманку и, пройдя три дома, снова заиграла. It was the waltz they had played at Roger's when Irene had danced with Bosinney; and the perfume of the gardenias she had worn came back to Soames, drifted by the malicious music, as it had been drifted to him then, when she passed, her hair glistening, her eyes so soft, drawing Bosinney on and on down an endless ballroom. Это был тот самый вальс, под который на балу у Роджера танцевали Ирэн с Босини; и вместе с коварной музыкой Сомс услышал запах гардений, как тогда на балу, когда мимо него промелькнули отливающие золотом волосы и мягкие глаза Ирэн, увлекавшие Босини все дальше и дальше по бесконечному залу. The organ woman plied her handle slowly; she had been grinding her tune all day-grinding it in Sloane Street hard by, grinding it perhaps to Bosinney himself. Женщина медленно вертела ручку; она играла свой вальс весь день - играла на Слоун-стрит, играла, может быть, и для Босини. Soames turned, took a cigarette from the carven box, and walked back to the window. Сомс отошел, взял папиросу из резного ящичка и снова вернулся к окну. The tune had mesmerized him, and there came into his view Irene, her sunshade furled, hastening homewards down the Square, in a soft, rose-coloured blouse with drooping sleeves, that he did not know. Мелодия гипнотизировала его, и вдруг он увидел Ирэн; держа в руке нераскрытый зонтик, она быстро шла через сквер к дому; этой легкой розовой кофточки с широкими рукавами Сомс еще ни разу не видел на ней. She stopped before the organ, took out her purse, and gave the woman money. Она остановилась около шарманки, вынула кошелек и протянула женщине монету. Soames shrank back and stood where he could see into the hall. Сомс отшатнулся от окна и стал так, чтобы видеть холл. She came in with her latch-key, put down her sunshade, and stood looking at herself in the glass. Она отперла дверь своим ключом, поставила зонтик и остановилась перед зеркалом. Her cheeks were flushed as if the sun had burned them; her lips were parted in a smile. Ее щеки горели, словно обожженные солнцем; губы улыбались. She stretched her arms out as though to embrace herself, with a laugh that for all the world was like a sob. Она протянула руки, точно хотела обнять себя в зеркале, но смех ее был похож на рыдание. Soames stepped forward. Сомс шагнул вперед. "Very-pretty!" he said. - Очень мило! - сказал он. But as though shot she spun round, and would have passed him up the stairs. Но Ирэн метнулась, как подстреленная, и хотела пройти мимо него по лестнице. He barred the way. Сомс загородил ей дорогу. "Why such a hurry?" he said, and his eyes fastened on a curl of hair fallen loose across her ear.... - Что за спешка? - сказал он, и его глаза остановились на завитке волос, упавшем ей на ухо. He hardly recognised her. Сомс едва узнавал ее. She seemed on fire, so deep and rich the colour of her cheeks, her eyes, her lips, and of the unusual blouse she wore. Она горела точно в огне, такими яркими казались ее щеки, глаза, губы и эта незнакомая ему кофточка. She put up her hand and smoothed back the curl. Ирэн подняла руку и поправила завиток. She was breathing fast and deep, as though she had been running, and with every breath perfume seemed to come from her hair, and from her body, like perfume from an opening flower. Она дышала часто и глубоко, точно запыхавшись после быстрого бега, и от ее волос, от ее тела шел аромат, как идет аромат от распустившегося цветка. "I don't like that blouse," he said slowly, "it's a soft, shapeless thing!" - Мне не нравится эта кофточка, - медленно проговорил Сомс, - слишком легкая, бесформенная! He lifted his finger towards her breast, but she dashed his hand aside. Он протянул палец к ее груди, но она оттолкнула его руку. "Don't touch me!" she cried. - Не прикасайтесь ко мне! - крикнула она. He caught her wrist; she wrenched it away. Он сжал ее кисть; она вырвалась. "And where may you have been?" he asked. - Где же ты была? - спросил он. "In heaven-out of this house!" - В раю - не у вас в доме! With those words she fled upstairs. - И с этими словами она взбежала по ступенькам. Outside-in thanksgiving-at the very door, the organ-grinder was playing the waltz. А на улице - в знак благодарности - у самых дверей шарманка играла вальс. And Soames stood motionless. И Сомс стоял не двигаясь. What prevented him from following her? Что помешало ему пойти за ней? Was it that, with the eyes of faith, he saw Bosinney looking down from that high window in Sloane Street, straining his eyes for yet another glimpse of Irene's vanished figure, cooling his flushed face, dreaming of the moment when she flung herself on his breast-the scent of her still in the air around, and the sound of her laugh that was like a sob? Может быть, он видел мысленно, как на Слоун-стрит Босини выглядывает из окна, напрягает зрение, чтобы хоть еще раз поймать глазами удаляющуюся фигуру Ирэн, как он подставляет ветру разгоряченное лицо, вспоминая тот миг, когда она приникла к его груди... а в комнате все еще сохранился ее аромат, все еще звучит ее смех, похожий на рыдание. PART III ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ CHAPTER I-MRS. MACANDER'S EVIDENCE I ПОКАЗАНИЯ МИССИС МАК-ЭНДЕР Many people, no doubt, including the editor of the Многие, в том числе и редактор 'Ultra Vivisectionist,' then in the bloom of its first youth, would say that Soames was less than a man not to have removed the locks from his wife's doors, and, after beating her soundly, resumed wedded happiness. "Ультра-вивисекциониста", переживавшего тогда лучшую пору юности, назвали бы Сомса тряпкой за то, что он не снял замков с дверей спальни и не обрел супружеского счастья, предварительно как следует поколотив жену. Brutality is not so deplorably diluted by humaneness as it used to be, yet a sentimental segment of the population may still be relieved to learn that he did none of these things. Жестокость не так уж безнадежно разжижена теперь гуманностью, как это было в прежние времена, однако люди, настроенные сентиментально, могут успокоиться, ибо Сомс ничего подобного не сделал. For active brutality is not popular with Forsytes; they are too circumspect, and, on the whole, too softhearted. Агрессивная жестокость не в ходу среди Форсайтов; они слишком осторожны и, пожалуй, слишком мягкосердечны. And in Soames there was some common pride, not sufficient to make him do a really generous action, but enough to prevent his indulging in an extremely mean one, except, perhaps, in very hot blood. Сомс, кроме того, обладал чувством гордости, не настолько сильным, чтобы толкнуть его на подлинно великодушный поступок, но вполне достаточным, чтобы удержать от подлости, совершить которую он был способен разве только в пылу сильного раздражения. Above all this a true Forsyte refused to feel himself ridiculous. А больше всего остального этот истый Форсайт боялся показаться смешным. Short of actually beating his wife, he perceived nothing to be done; he therefore accepted the situation without another word. Не решившись поколотить жену, он не знал, что предпринять дальше, и без лишних слов примирился со своим положением. Throughout the summer and autumn he continued to go to the office, to sort his pictures, and ask his friends to dinner. Все лето и осень Сомс продолжал ходить в контору, возиться с картинами и приглашать знакомых к обеду. He did not leave town; Irene refused to go away. Он по-прежнему жил в городе: Ирэн отказалась переехать. The house at Robin Hill, finished though it was, remained empty and ownerless. Дом в Робин-Хилле - совершенно готовый - стоял пустой, без хозяев. Soames had brought a suit against the Buccaneer, in which he claimed from him the sum of three hundred and fifty pounds. Сомс возбудил против "пирата" иск, требуя выплаты трехсот пятидесяти фунтов. A firm of solicitors, Messrs. Защиту Боснии взяла на себя адвокатская фирма Freak and Able, had put in a defence on Bosinney's behalf. "Фрик и Эйбл". Admitting the facts, they raised a point on the correspondence which, divested of legal phraseology, amounted to this: To speak of 'a free hand in the terms of this correspondence' is an Irish bull. Признав основательность фактов, изложенных в иске, они составили протест, который, в очищенном от юридической терминологии виде, сводился к следующему: говорить о "полной свободе действий в пределах, указанных в переписке", - полнейшая нелепость. By a chance, fortuitous but not improbable in the close borough of legal circles, a good deal of information came to Soames' ear anent this line of policy, the working partner in his firm, Bustard, happening to sit next at dinner at Walmisley's, the Taxing Master, to young Chankery, of the Common Law Bar. Совершенно случайно - такие факты редки, но вполне вероятны в узком кругу юристов -сведения о курсе, взятом защитой, дошли до ушей Сомса: его компаньону Бастарлу пришлось однажды сидеть за обедом у эксперта по определению судебных издержек Уололмисли рядом с молодым Ченкери из гражданского отделения суда. The necessity for talking what is known as 'shop,' which comes on all lawyers with the removal of the ladies, caused Chankery, a young and promising advocate, to propound an impersonal conundrum to his neighbour, whose name he did not know, for, seated as he permanently was in the background, Bustard had practically no name. Необходимость переводить разговор на профессиональные темы, которая возникает у всех законников, как только дамы уходят из комнаты, заставила Ченкери, молодого адвоката, подающего большие надежды, загадать загадку своему соседу, фамилии которого он не знал, - у Бастарда, вечно прозябающего на задворках, в сущности говоря, и не было фамилии. He had, said Chankery, a case coming on with a 'very nice point.' He then explained, preserving every professional discretion, the riddle in Soames' case. Ченкери сказал, что ведет дело, в котором имеется один "весьма щекотливый пункт", затем, всячески соблюдая профессиональную скромность, объяснил уязвимое место в иске Сомса. Everyone, he said, to whom he had spoken, thought it a nice point. Все, кому он только ни рассказывал, заявил Ченкери, считают это "весьма щекотливым пунктом". The issue was small unfortunately, 'though d--d serious for his client he believed'-Walmisley's champagne was bad but plentiful. A Judge would make short work of it, he was afraid. К сожалению, иск пустяковый, "хотя его клиенту, кажется, придется ох как туго". (Шампанское у Уолмисли подавали плохое, но в большом количестве.) Ченкери опасался, что судья Не станет особенно вникать в суть дела. He intended to make a big effort-the point was a nice one. Впрочем, надо постараться - уж очень щекотливый пункт. What did his neighbour say? Что скажет на это его сосед? Bustard, a model of secrecy, said nothing. Бастард - образец сдержанности - ничего не сказал. He related the incident to Soames however with some malice, for this quiet man was capable of human feeling, ending with his own opinion that the point was 'a very nice one.' Однако он сообщил об этом разговоре Сомсу, а от себя добавил не без ехидства - этот скромный человек был способен проявлять кое-какие человеческие чувства - что, по его мнению, пункт действительно "весьма щекотливый". In accordance with his resolve, our Forsyte had put his interests into the hands of Jobling and Boulter. Согласно прежнему решению, наш Форсайт поручил защиту своих интересов "Джоблингу и Боултеру". From the moment of doing so he regretted that he had not acted for himself. И тут же пожалел, что не взялся за дело сам. On receiving a copy of Bosinney's defence he went over to their offices. Получив копию протеста Босини, он пошел в контору к своим адвокатам. Boulter, who had the matter in hand, Jobling having died some years before, told him that in his opinion it was rather a nice point; he would like counsel's opinion on it. Боултер, взявшийся вести дело, - Джоблинг успел умереть несколько лет назад, - сказал Сомсу, что, по его мнению, пункт этот весьма щекотливый; он хотел бы посоветоваться с королевским адвокатом [10]. Soames told him to go to a good man, and they went to Waterbuck, Q.C., marking him ten and one, who kept the papers six weeks and then wrote as follows: Сомс предложил обратиться к кому-нибудь посолиднее, и они отправились к королевскому адвокату Уотербаку. а он продержал бумаги шесть недель и затем написал следующее: 'In my opinion the true interpretation of this correspondence depends very much on the intention of the parties, and will turn upon the evidence given at the trial. "Надлежащее истолкование переписки в значительной степени зависит от намерений обеих сторон и от тех показаний, которые будут даны на суде. I am of opinion that an attempt should be made to secure from the architect an admission that he understood he was not to spend at the outside more than twelve thousand and fifty pounds. На мой взгляд, от архитектора следует как-нибудь добиться признания, что он отдавал себе отчет в недопустимости превышения крайней суммы в двенадцать тысяч пятьдесят фунтов. With regard to the expression, "a free hand in the terms of this correspondence," to which my attention is directed, the point is a nice one; but I am of opinion that upon the whole the ruling in Что же касается "полной свободы действий в пределах, указанных в переписке", выражение, на которое было обращено мое внимание, то пункт этот действительно весьма щекотливый; однако я полагаю, что к иску можно будет применить постановление суда, вынесенное по делу "Boileau v. The Blasted Cement Co., Ltd.," will apply.' "Буало и Цементной К° Лимитед". Upon this opinion they acted, administering interrogatories, but to their annoyance Messrs. Основываясь на совете Уотербака, сделали соответствующий запрос, но, к сожалению, ответ Freak and Able answered these in so masterly a fashion that nothing whatever was admitted and that without prejudice. "Фрика и Эйбла" был так ловко составлен, что при всем желании почерпнуть из него что-либо не представлялось возможным. It was on October 1 that Soames read Waterbuck's opinion, in the dining-room before dinner. Мнение Уотербака Сомс прочел 1 октября, спустившись в столовую обедать. It made him nervous; not so much because of the case of Оно взволновало его - не столько из-за упоминания о процессе 'Boileau v. The Blasted Cement Co., Ltd.,' as that the point had lately begun to seem to him, too, a nice one; there was about it just that pleasant flavour of subtlety so attractive to the best legal appetites. "Буало и Цементная К° Лимитед", сколько из-за того, что с некоторых пор пункт о свободе действий стал казаться щекотливым и ему самому; в нем был тот приятный привкус каверзы, который способен раздразнить аппетиты лучших законников. To have his own impression confirmed by Waterbuck, Q.C., would have disturbed any man. Получить в подтверждение собственных мыслей совет королевского адвоката Уотербака - это кого угодно встревожит. He sat thinking it over, and staring at the empty grate, for though autumn had come, the weather kept as gloriously fine that jubilee year as if it were still high August. Сомс думал, глядя в пустой камин; осень уже наступила, но дни стояли теплые, как в середине августа. It was not pleasant to be disturbed; he desired too passionately to set his foot on Bosinney's neck. Неприятно, когда тебя тревожат; Сомсу хотелось лишь одного - наступить Босини ногой на горло. Though he had not seen the architect since the last afternoon at Robin Hill, he was never free from the sense of his presence-never free from the memory of his worn face with its high cheek bones and enthusiastic eyes. Хотя архитектор не попадался ему на глаза со времени последней встречи в Робин-Хилле, Сомс постоянно ощущал его присутствие - постоянно видел перед собой это измученное, осунувшееся лицо и восторженные глаза. It would not be too much to say that he had never got rid of the feeling of that night when he heard the peacock's cry at dawn-the feeling that Bosinney haunted the house. Сомс ни на минуту не мог отделаться от мысли, которая пришла ему в голову той ночью, когда на рассвете он услышал крики павлинов, - от мысли, что Босинч бродит вокруг его дома. And every man's shape that he saw in the dark evenings walking past, seemed that of him whom George had so appropriately named the Buccaneer. И в каждой мужской фигуре, проходившей по скверу в вечерних сумерках, ему мерещился тот, кого Джордж так метко прозвал "пиратом". Irene still met him, he was certain; where, or how, he neither knew, nor asked; deterred by a vague and secret dread of too much knowledge. Сомс был уверен, что Ирэн продолжает встречаться с ним; где и как он не знал и не спрашивал, боясь в глубине души узнать слишком много. It all seemed subterranean nowadays. Все шло теперь подземными путями. Sometimes when he questioned his wife as to where she had been, which he still made a point of doing, as every Forsyte should, she looked very strange. Когда он спрашивал жену, куда она ходила, по-прежнему считая своим долгом задавать такие вопросы, как это и полагается Форсайту, вид у Ирэн бывал очень, странный. Her self-possession was wonderful, but there were moments when, behind the mask of her face, inscrutable as it had always been to him, lurked an expression he had never been used to see there. Самообладание ее казалось поразительным, но иногда сквозь маску ее лица, всегда загадочную, сквозило что-то, чего Сомс не видел в нем раньше. She had taken to lunching out too; when he asked Bilson if her mistress had been in to lunch, as often as not she would answer: За последнее время она часто завтракала вне дома; когда он спрашивал Билсон, подавали ли хозяйке сегодня завтрак, та сплошь и рядом отвечала: "No, sir." "Нет, сэр". He strongly disapproved of her gadding about by herself, and told her so. Сомсу очень не нравились эти прогулки, и он так и сказал Ирэн. But she took no notice. Но она не обратила на это никакого внимания. There was something that angered, amazed, yet almost amused him about the calm way in which she disregarded his wishes. В той невозмутимости, с которой Ирэн отмахивалась от его слов, было что-то такое, что и бесило, и поражало, и забавляло Сомса. It was really as if she were hugging to herself the thought of a triumph over him. Словно она радовалась мысленно своей победе над ним. He rose from the perusal of Waterbuck, Q.C.'s opinion, and, going upstairs, entered her room, for she did not lock her doors till bed-time-she had the decency, he found, to save the feelings of the servants. Он отложил в сторону мнение королевского адвоката Уотербака и, поднявшись наверх, вошел в комнату Ирэн, так как до вечера она не запиралась - Сомс уже убедился, что у жены хватает такта не шокировать прислугу. She was brushing her hair, and turned to him with strange fierceness. Иран расчесывала волосы; она посмотрела на него с какой-то непонятной яростью. "What do you want?" she said. - Что вам здесь нужно? - сказала она. "Please leave my room!" - Будьте добры, уйдите из моей комнаты. He answered: Он ответил: "I want to know how long this state of things between us is to last? - Я хочу знать, до каких пор все это будет продолжаться. I have put up with it long enough." Я уже достаточно терплю такое положение вещей. "Will you please leave my room?" - Вы уйдете отсюда? "Will you treat me as your husband?" - Ты будешь обращаться со мной, как с мужем? "No." - Нет. "Then, I shall take steps to make you." - Тогда я приму меры и заставлю тебя. "Do!" - Попробуйте! He stared, amazed at the calmness of her answer. Сомс смотрел на жену, пораженный спокойствием ее тона. Her lips were compressed in a thin line; her hair lay in fluffy masses on her bare shoulders, in all its strange golden contrast to her dark eyes-those eyes alive with the emotions of fear, hate, contempt, and odd, haunting triumph. Губы Иран сжались в тонкую полоску; пышная масса золотых волос спадала на обнаженные плечи, так странно подчеркивая ее темные глаза -глаза, горевшие страхом, ненавистью, презрением и все тем же торжеством. "Now, please, will you leave my room?" - А теперь, будьте добры, уйдите отсюда! He turned round, and went sulkily out. Сомс повернулся и мрачно вышел из комнаты. He knew very well that he had no intention of taking steps, and he saw that she knew too-knew that he was afraid to. Он слишком хорошо знал, что не станет принимать никаких мер, и видел, что и она знает это - знает, что он боится. It was a habit with him to tell her the doings of his day: how such and such clients had called; how he had arranged a mortgage for Parkes; how that long-standing suit of Fryer v. Forsyte was getting on, which, arising in the preternaturally careful disposition of his property by his great uncle Nicholas, who had tied it up so that no one could get at it at all, seemed likely to remain a source of income for several solicitors till the Day of Judgment. У него была привычка рассказывать Ирэн обо всем, что произошло за день: о том, что заходил тот или другой клиент; о том, что он составил закладную для Паркса; о бесконечной тяжбе с Фрайером, начало которой положил еще дедушка Николае, с такой сверхъестественной осторожностью распорядившийся перед смертью своим имуществом, что до него до сих пор никто не мог добраться, и только для одних адвокатов эта тяжба служила и будет, вероятно, служить до второго пришествия источником дохода; и о том, что он был у Джобсона и видел, как там продали Буше, того самого, которого он упустил у And how he had called in at Jobson's, and seen a Boucher sold, which he had just missed buying of Talleyrand and Sons in Pall Mall. "Талейрана и Сына" на Пэл-Мэл. He had an admiration for Boucher, Watteau, and all that school. Сомс восхищался Буше, Ватто и всей этой школой. It was a habit with him to tell her all these matters, and he continued to do it even now, talking for long spells at dinner, as though by the volubility of words he could conceal from himself the ache in his heart. У него была привычка рассказывать Ирэн о своих делах, он не отступал от нее даже теперь и подолгу говорил за обедом, точно потоком слов надеялся заглушить боль в сердце. Often, if they were alone, he made an attempt to kiss her when she said good-night. Если они оставались одни. Сомс часто пытался поцеловать ее, когда она прощалась с ним на ночь. He may have had some vague notion that some night she would let him; or perhaps only the feeling that a husband ought to kiss his wife. Он, вероятно, думал, что когда-нибудь она позволит ему это; а может быть, просто считал, что муж должен целовать жену. Even if she hated him, he at all events ought not to put himself in the wrong by neglecting this ancient rite. Пусть Иран ненавидит его, но он останется на высоте и не будет пренебрегать такой почтенной традицией. And why did she hate him? Но почему она его ненавидит? Even now he could not altogether believe it. Даже сейчас Сомс не мог атому поверить. It was strange to be hated!-the emotion was too extreme; yet he hated Bosinney, that Buccaneer, that prowling vagabond, that night-wanderer. Как странно, когда тебя ненавидят! Зачем такая крайность! А между тем, он сам ненавидит Босини - этого "пирата", проходимца, этого ночного бродягу. For in his thoughts Soames always saw him lying in wait-wandering. Сомс только так и представлял его себе: притаился где-нибудь или бродит с места на место. Ah, but he must be in very low water! А ему, наверно, туго приходится! Young Burkitt, the architect, had seen him coming out of a third-rate restaurant, looking terribly down in the mouth! Молодой Баркит, архитектор, видел, как Босини с весьма кислой физиономией выходил из второразрядного ресторанчика! During all the hours he lay awake, thinking over the situation, which seemed to have no end-unless she should suddenly come to her senses-never once did the thought of separating from his wife seriously enter his head.... И в те долгие часы, когда, лежа без сна, он думал и думал, не находя выхода из этого тупика, - разве только она вдруг образумится, - мысль о разводе по-настоящему ил разу не приходила ему в голову... And the Forsytes! Ну, а Форсайты? What part did they play in this stage of Soames' subterranean tragedy? Какую роль играли они в трагедии Сомса, развивавшейся теперь невидимо для глаз? Truth to say, little or none, for they were at the sea. Откровенно говоря, незначительную или совсем никакой, потому что все Форсайты уехали на море. From hotels, hydropathics, or lodging-houses, they were bathing daily; laying in a stock of ozone to last them through the winter. Ежедневно они выходили из отелей, водолечебниц, пансионов на морской берег; дышали озоном, набирались его на всю зиму. Each section, in the vineyard of its own choosing, grew and culled and pressed and bottled the grapes of a pet sea-air. Каждая семья, облюбовав себе виноградник, взращивала, собирала, давила виноград, закупоривала в бутылки драгоценное вино морского воздуха. The end of September began to witness their several returns. В конце сентября Форсайты начали съезжаться в город. In rude health and small omnibuses, with considerable colour in their cheeks, they arrived daily from the various termini. Пышущие здоровьем, с румянцем во всю щеку, они прибывали в маленьких омнибусах со всех вокзалов Лондона. The following morning saw them back at their vocations. Следующее утро заставало их за делами. On the next Sunday Timothy's was thronged from lunch till dinner. И в первое же воскресенье дом Тимоти от завтрака и до обеда был полон народа. Amongst other gossip, too numerous and interesting to relate, Mrs. Septimus Small mentioned that Soames and Irene had not been away. Среди многих новостей, таких разнообразных и интересных, миссис Септимус Смолл сообщила, что Сомс и Ирен провели лето в городе. It remained for a comparative outsider to supply the next evidence of interest. Дальнейшие интересные показания дало лицо более или менее постороннее. It chanced that one afternoon late in September, Mrs. MacAnder, Winifred Dartie's greatest friend, taking a constitutional, with young Augustus Flippard, on her bicycle in Richmond Park, passed Irene and Bosinney walking from the bracken towards the Sheen Gate. Случилось так, что в конце сентября миссис Мак-Эндер, большая приятельница Уинифрид Дарти, проезжая на велосипеде по Ричмонд-парку в обществе молодого Огастоса Флиппарда, увидела Ирэн и Босини, которые шли от рощицы, заросшей папоротником, по направлению к Шин-Гейт. Perhaps the poor little woman was thirsty, for she had ridden long on a hard, dry road, and, as all London knows, to ride a bicycle and talk to young Flippard will try the toughest constitution; or perhaps the sight of the cool bracken grove, whence 'those two' were coming down, excited her envy. Быть может, бедной миссис Мак-Эндер хотелось пить, ведь она проехала большой конец по трудной пыльной дороге, а, как известно всему Лондону, кататься на велосипеде и разговаривать с молодым Флиппардом дело нелегкое даже для самого крепкого организма; быть может, вид прохладной, заросшей папоротником рощицы, откуда вышли "те двое", пробудил в ней чувство зависти. The cool bracken grove on the top of the hill, with the oak boughs for roof, where the pigeons were raising an endless wedding hymn, and the autumn, humming, whispered to the ears of lovers in the fern, while the deer stole by. The bracken grove of irretrievable delights, of golden minutes in the long marriage of heaven and earth! Прохладная, заросшая папоротником рощица на вершине холма, ветки дубов нависают там крышей над головой, голуби заводят нескончаемый свадебный гимн, осень что-то нашептывает влюбленным, забравшимся в папоротник, и олени неслышно проходят мимо них Рощица невозвратного счастья, золотых минут, промелькнувших за долгие годы брачного союза неба и земли. The bracken grove, sacred to stags, to strange tree-stump fauns leaping around the silver whiteness of a birch-tree nymph at summer dusk. Священная рощица оленей, причудливых пней, фавнами скачущих в летних сумерках вокруг серебристых березок-нимф! This lady knew all the Forsytes, and having been at June's 'at home,' was not at a loss to see with whom she had to deal. Эта леди была знакома со всеми Форсайтами и, побывав в свое время на приеме у Джун, сразу же узнала, с кем имеет дело. Her own marriage, poor thing, had not been successful, but having had the good sense and ability to force her husband into pronounced error, she herself had passed through the necessary divorce proceedings without incurring censure. Сама она, бедняжка, вышла замуж неудачно, но у нее хватило здравого смысла и ловкости, чтобы заставить мужа совершить серьезный проступок и пройти самой через бракоразводный процесс, не вызвав осуждения общества. She was therefore a judge of all that sort of thing, and lived in one of those large buildings, where in small sets of apartments, are gathered incredible quantities of Forsytes, whose chief recreation out of business hours is the discussion of each other's affairs. Поэтому миссис Мак-Эндер считала себя судьей в подобного рода историях, тем более что жила она в одном из тех больших домов, которые собирают в своих квартирках несметное количество Форсайтов, развлекающихся в свободное время обсуждением чужих дел. Poor little woman, perhaps she was thirsty, certainly she was bored, for Flippard was a wit. Может быть, бедняжке хотелось пить, и уж наверно она начала скучать, потому что Флиппард был завзятый остряк. To see 'those two' in so unlikely a spot was quite a merciful 'pick-me-up.' Встреча с "этими двумя" в таком необычном месте оказалась прямо-таки "глотком шампанского". At the MacAnder, like all London, Time pauses. Время, как и весь Лондон, снисходительно к миссис Мак-Эндер. This small but remarkable woman merits attention; her all-seeing eye and shrewd tongue were inscrutably the means of furthering the ends of Providence. Эта маленькая, но весьма примечательная женщина заслуживает внимания; ее всевидящее око и острый язычок каким-то таинственным образом работали в помощь провидению. With an air of being in at the death, she had an almost distressing power of taking care of herself. Напуская на себя вид женщины, много испытавшей на своем веку, миссис Мак-Эндер отличалась удручающей осторожностью по отношению к самой себе. She had done more, perhaps, in her way than any woman about town to destroy the sense of chivalry which still clogs the wheel of civilization. Она, вероятно, больше, чем какая-либо другая светская дама, сделала все, что было в ее силах, чтобы искоренить рыцарский дух, еще цепляющийся за колеса цивилизации. So smart she was, and spoken of endearingly as 'the little MacAnder!' Она такая умница, ее так ласково называют "крошка Мак-Эндер"! Dressing tightly and well, she belonged to a Woman's Club, but was by no means the neurotic and dismal type of member who was always thinking of her rights. Миссис Мак-Эндер хорошо одевалась и была членом Женского клуба, но, конечно, не имела ничего общего с теми нервозными, унылыми его членами, которые только и думают, что о правах женщин. She took her rights unconsciously, they came natural to her, and she knew exactly how to make the most of them without exciting anything but admiration amongst that great class to whom she was affiliated, not precisely perhaps by manner, but by birth, breeding, and the true, the secret gauge, a sense of property. Она пользовалась своими правами не задумываясь, как чем-то совершенно естественным, и прекрасно знала, как можно добиться их, не вызвав к себе ничего, кроме восхищения, у людей того великого класса, принадлежность к которому ей обеспечивали если не манеры, то рождение, воспитание и самая верная, скрытая от глаз печать - чувство собственности. The daughter of a Bedfordshire solicitor, by the daughter of a clergyman, she had never, through all the painful experience of being married to a very mild painter with a cranky love of Nature, who had deserted her for an actress, lost touch with the requirements, beliefs, and inner feeling of Society; and, on attaining her liberty, she placed herself without effort in the very van of Forsyteism. Дочь бедфордширского адвоката и внучка священника, она ухитрилась пронести все потребности, верования и чувства светской женщины сквозь тяжкий опыт супружеской жизни с безобидным художником, который был помешан на природе и покинул жену ради актрисы; получив свободу, миссис Мак-Эндер без всякого труда проникла в самую гущу Форсайтов. Always in good spirits, and 'full of information,' she was universally welcomed. Всегда оживленная, полная "всяких новостей", она везде была желанной гостьей. She excited neither surprise nor disapprobation when encountered on the Rhine or at Zermatt, either alone, or travelling with a lady and two gentlemen; it was felt that she was perfectly capable of taking care of herself; and the hearts of all Forsytes warmed to that wonderful instinct, which enabled her to enjoy everything without giving anything away. Встретив миссис Мак-Эндер на Рейне или в Зерматте, одну или в обществе какой-нибудь леди и двух джентльменов, никто не удивлялся и не осуждал ее: миссис Мак-Эндер считалась женщиной чрезвычайно осторожной; и сердца всех Форсайтов раскрывались навстречу тому инстинкту, с помощью которого миссис Мак-Эндер могла наслаждаться всем без малейшего ущерба для себя. It was generally felt that to such women as Mrs. MacAnder should we look for the perpetuation and increase of our best type of woman. Существовал взгляд, что такие женщины, как миссис Мак-Эндер, способны сохранить и увековечить лучший тип нашей женщины. She had never had any children. Детей у нее не было. If there was one thing more than another that she could not stand it was one of those soft women with what men called 'charm' about them, and for Mrs. Soames she always had an especial dislike. Если миссис Мак-Эндер питала отвращение к чему-нибудь, так это к женственности, к тому, что мужчины называют "обаянием", и миссис Сомс вызывала у нее особое чувство антипатии. Obscurely, no doubt, she felt that if charm were once admitted as the criterion, smartness and capability must go to the wall; and she hated-with a hatred the deeper that at times this so-called charm seemed to disturb all calculations-the subtle seductiveness which she could not altogether overlook in Irene. В глубине души она, вероятно, чувствовала, что стоит только признать мерилом обаяние, как ум и способности сейчас же отойдут на второй план; и миссис Мак-Эндер ненавидела ту неуловимую обольстительность, в которой она не могла отказать Ирэн, - ненавидела тем острее, чем больше это так называемое обаяние путало все ее расчеты. She said, however, that she could see nothing in the woman-there was no 'go' about her-she would never be able to stand up for herself-anyone could take advantage of her, that was plain-she could not see in fact what men found to admire! Однако миссис Мак-Эндер говорила, что она не видит в этой женщине ничего особенного; в ней нет "изюминки", такие не сумеют постоять за себя, всякий может их провести - это ясно как день; она просто не понимает, что в ней находят мужчины! She was not really ill-natured, but, in maintaining her position after the trying circumstances of her married life, she had found it so necessary to be 'full of information,' that the idea of holding her tongue about 'those two' in the Park never occurred to her. В сущности говоря, сердце у миссис Мак-Эндер было не злое, но, устраивая свою жизнь после неудачного брака, она до такой степени убедилась в необходимости иметь запас "всяких новостей", что ей не пришло даже в голову умолчать о встрече в парке с "теми двумя". And it so happened that she was dining that very evening at Timothy's, where she went sometimes to 'cheer the old things up,' as she was wont to put it. Случилось так, что в тот же самый вечер миссис МакЭндер обедала у Тимоти, куда она изредка заходила, чтобы "подбодрять старушек", как это у нее называлось. The same people were always asked to meet her: Winifred Dartie and her husband; Francie, because she belonged to the artistic circles, for Mrs. MacAnder was known to contribute articles on dress to В таких случаях к обеду всегда приглашались одни и те же гости: Уинифрид Дарти с мужем; Фрэнси, потому что Фрэнси вращалась в артистических кругах, а миссис Мак-Эндер, как известно, писала статьи о модах для 'The Ladies Kingdom Come'; and for her to flirt with, provided they could be obtained, two of the Hayman boys, who, though they never said anything, were believed to be fast and thoroughly intimate with all that was latest in smart Society. "Женского царства"; и специально в качестве объектов для флирта оба Хэймена, если только их удавалось разыскать. Эти юноши обычно не произносили ни слова, но тем не менее все почему-то были убеждены в "л фривольности и в том, что ям досконально известны последние новинки элегантного общества. At twenty-five minutes past seven she turned out the electric light in her little hall, and wrapped in her opera cloak with the chinchilla collar, came out into the corridor, pausing a moment to make sure she had her latch-key. В двадцать пять минут восьмого миссис Мак-Эндер потушила у себя в прихожей электричество, накинула вечернее манто с воротником из шиншилла и, выйдя в коридор, остановилась на минуту, чтобы проверить, не забыт ли ключ. These little self-contained flats were convenient; to be sure, she had no light and no air, but she could shut it up whenever she liked and go away. Эти маленькие отдельные квартирки очень удобны; конечно, воздуха и света здесь не хватает, но зато можно запереть квартиру и уйти. There was no bother with servants, and she never felt tied as she used to when poor, dear Fred was always about, in his mooney way. Никакой возни с прислугой, ничто тебя не связывает, как раньше, когда бедняжка Фрэд вечно слонялся по комнатам с мечтательным видом. She retained no rancour against poor, dear Fred, he was such a fool; but the thought of that actress drew from her, even now, a little, bitter, derisive smile. У миссис Мак-Эндер не осталось никакой злобы к бедняжке Фрэду, уж очень он был глуп; но воспоминание об актрисе вызывало у нее даже теперь горькую, презрительную улыбку. Firmly snapping the door to, she crossed the corridor, with its gloomy, yellow-ochre walls, and its infinite vista of brown, numbered doors. Плотно прихлопнув за собой дверь, миссис Мак-Эндер зашагала по мрачному, выкрашенному охрой коридору, вдоль бесконечной вереницы коричневых дверей с номерами квартир. The lift was going down; and wrapped to the ears in the high cloak, with every one of her auburn hairs in its place, she waited motionless for it to stop at her floor. Лифт шел вниз; закутавшись до самого носа в широкое манто, миссис Мак-Эндер остановилась на площадке, дожидаясь лифта; ее каштановая головка была причесана волосок к волоску. The iron gates clanked open; she entered. Железная дверца звякнула; она вошла в кабину. There were already three occupants, a man in a great white waistcoat, with a large, smooth face like a baby's, and two old ladies in black, with mittened hands. В лифте было трое пассажиров: мужчина в белом вечернем жилете, толстощекий, как ребенок, и две пожилые дамы, обе в черном и в митенках. Mrs. MacAnder smiled at them; she knew everybody; and all these three, who had been admirably silent before, began to talk at once. Миссис Мак-Эндер улыбнулась, - она знала их; и трое пассажиров, спускавшиеся раньше в полном молчании, сразу же заговорили. This was Mrs. MacAnder's successful secret. В атом и заключался секрет успеха миссис Мак-Эндер. She provoked conversation. Она умела вызывать на разговоры. Throughout a descent of five stories the conversation continued, the lift boy standing with his back turned, his cynical face protruding through the bars. Разговоров хватило на все пять этажей; мальчик-лифтер стоял спиной, уткнув нахальную физиономию в решетку кабины. At the bottom they separated, the man in the white waistcoat sentimentally to the billiard room, the old ladies to dine and say to each other: Внизу они разошлись: мужчина в белом жилете сентиментально отправился в бильярдную, пожилые дамы - обедать, повторяя друг другу: "A dear little woman!" "Such a rattle!" and Mrs. MacAnder to her cab. "Очаровательная женщина, такая болтушка!" - а миссис Мак-Эндер - искать кэб. When Mrs. MacAnder dined at Timothy's, the conversation (although Timothy himself could never be induced to be present) took that wider, man-of-the-world tone current among Forsytes at large, and this, no doubt, was what put her at a premium there. Когда миссис Мак-Эндер обедала у Тимоти (в таких случаях самого Тимоти невозможно было уговорить сойти вниз), разговор всегда принимал тот более легкий, светский тон, к которому Форсайты прибегают в парадных случаях, и это, без сомнения, и создало ей здесь популярность. Mrs. Small and Aunt Hester found it an exhilarating change. Миссис Смолл и тетя Эстер находили в этом живительное разнообразие. "If only," they said, "Timothy would meet her!" "Если бы только Тимоти согласился познакомиться с ней", - говорили они. It was felt that she would do him good. От такого знакомства ждали много хорошего. She could tell you, for instance, the latest story of Sir Charles Fiste's son at Monte Carlo; who was the real heroine of Tynemouth Eddy's fashionable novel that everyone was holding up their hands over, and what they were doing in Paris about wearing bloomers. Она может, например, рассказать о последних похождениях в Монте-Карло сына сэра Чарльза Фиста, или о том, кто была истинной героиней модного романа Тайнмауса Эдди, от которого все в ужасе всплескивали руками, или о шароварах -последней новинке Парижа. She was so sensible, too, knowing all about that vexed question, whether to send young Nicholas' eldest into the navy as his mother wished, or make him an accountant as his father thought would be safer. И она, такая умница, умеет разобраться даже в таком сложном вопросе, как выбор профессии для младшего сына Николаев: посылать ли юношу во флот, согласно желанию матери, или сделать из него бухгалтера, что, по словам отца, гораздо надежнее. She strongly deprecated the navy. Она категорически возражает против флота. If you were not exceptionally brilliant or exceptionally well connected, they passed you over so disgracefully, and what was it after all to look forward to, even if you became an admiral-a pittance! Если у человека нет блестящих способностей или блестящих связей, его будут совершенно беззастенчиво затирать, и в конце концов на что там можно рассчитывать, даже если дослужишься до адмирала, - жалованье нищенское. An accountant had many more chances, but let him be put with a good firm, where there was no risk at starting! У бухгалтера гораздо больше перспектив, только надо подыскать солидную фирму, чтобы не рисковать с самого же начала. Sometimes she would give them a tip on the Stock Exchange; not that Mrs. Small or Aunt Hester ever took it. Иногда миссис Мак-Эндер могла посоветовать им коечто относительно биржевой игры. They had indeed no money to invest; but it seemed to bring them into such exciting touch with the realities of life. Миссис Смолл и тетя Эстер, конечно, ни разу в жизни не воспользовались ее советом - у них не было свободных денег, - но эти разговоры создавали такую волнующую иллюзию близости к жизни. It was an event. Они вырастали в целое событие. They would ask Timothy, they said. Надо посоветоваться с Тимоти. But they never did, knowing in advance that it would upset him. Но тетушки никогда не советовались, зная заранее, что Тимоти разволнуется. Surreptitiously, however, for weeks after they would look in that paper, which they took with respect on account of its really fashionable proclivities, to see whether Однако после такого разговора несколько недель подряд они просматривали газету, заслужившую их уважение своей фешенебельностью, и интересовались курсом каких-нибудь 'Bright's Rubies' or "Брайтовских рубинов" или 'The Woollen Mackintosh Company' were up or down. "Макинтош и К°". Sometimes they could not find the name of the company at all; and they would wait until James or Roger or even Swithin came in, and ask them in voices trembling with curiosity how that Иногда миссис Смолл и тетя Эстер не находили в биржевой хронике нужного названия акций и, дождавшись прихода Джемса, Роджера или даже Суизина, дрожащим от любопытства голосом спрашивали, что слышно о 'Bolivia Lime and Speltrate' was doing-they could not find it in the paper. "Боливийских известковых", они не нашли их в газетах. And Roger would answer: И Роджер обычно отвечал: "What do you want to know for? "Зачем это вам понадобилось? Some trash! Какая-нибудь ерунда! You'll go burning your fingers-investing your money in lime, and things you know nothing about! Хотите обжечь себе пальцы? Нечего вкладывать деньги в известь и тому подобные вещи, о которых вы и понятия не имеете! Who told you?" and ascertaining what they had been told, he would go away, and, making inquiries in the City, would perhaps invest some of his own money in the concern. Кто это вам посоветовал?" - и, выслушав все, удалялся, наводил справки в Сити и, может быть, даже покупал несколько акций этой компании. It was about the middle of dinner, just in fact as the saddle of mutton had been brought in by Smither, that Mrs. MacAnder, looking airily round, said: В середине обеда, точнее как раз в ту самую минуту, когда Смизер подала седло барашка, миссис Мак-Эндер с беспечным видом огляделась по сторонам и сказала: "Oh! and whom do you think I passed to-day in Richmond Park? - Как вы думаете, кого я сегодня видела в Ричмондпарке? You'll never guess-Mrs. Soames and-Mr. Bosinney. Ни за что не догадаетесь: миссис Сомс и... мистера Босини. They must have been down to look at the house!" Они, вероятно, ездили осматривать дом! Winifred Dartie coughed, and no one said a word. Уинифрид Дарти кашлянула, остальные промолчали. It was the piece of evidence they had all unconsciously been waiting for. Это было тем самым свидетельским показанием, которого все они бессознательно дожидались. To do Mrs. MacAnder justice, she had been to Switzerland and the Italian lakes with a party of three, and had not heard of Soames' rupture with his architect. Надо отдать справедливость миссис Мак-Эндер: она провела лето с тремя друзьями в Швейцарии и на итальянских озерах и не знала еще о разрыве Сомса с архитектором. She could not tell, therefore, the profound impression her words would make. Поэтому она не могла предугадать, какое глубокое впечатление произведут ее слова. Upright and a little flushed, she moved her small, shrewd eyes from face to face, trying to gauge the effect of her words. Слегка покраснев и выпрямившись, она переводила на всех по очереди свои острые глазки, стараясь проверить эффект сделанного ею сообщения. On either side of her a Hayman boy, his lean, taciturn, hungry face turned towards his plate, ate his mutton steadily. Братья Хэймены, сидевшие по обе стороны от нее, молча расправлялись с барашком, уткнувшись худыми голодными лицами чуть ли не в самые тарелки. These two, Giles and Jesse, were so alike and so inseparable that they were known as the Dromios. Эти юноши, Джайлс и Джесс, были настолько похожи друг на друга и настолько неразлучны, что их прозвали "Два Дромио" [11]. They never talked, and seemed always completely occupied in doing nothing. Они всегда молчали и были как будто всецело поглощены своим бездельем. It was popularly supposed that they were cramming for an important examination. Предполагалось, что они заняты зубрежкой перед какими-то серьезными экзаменами. They walked without hats for long hours in the Gardens attached to their house, books in their hands, a fox-terrier at their heels, never saying a word, and smoking all the time. Джайлс и Джесс с непокрытой головой, с книгами в руках, разгуливали в парке около дома в сопровождении фокстерьера и непрестанно курили, не обмениваясь ни единым словом. Every morning, about fifty yards apart, they trotted down Campden Hill on two lean hacks, with legs as long as their own, and every morning about an hour later, still fifty yards apart, they cantered up again. Каждое утро, держась друг от друга на расстоянии пятидесяти ярдов, братья выезжали на Кэмден-Хилл верхом на тощих клячах, таких же длинноногих, как и они сами, и каждое утро, часом позже, держась все на том же расстоянии, возвращались обратно. Every evening, wherever they had dined, they might be observed about half-past ten, leaning over the balustrade of the Alhambra promenade. Каждый вечер, где бы они ни обедали, их можно было видеть около половины одиннадцатого на террасе мюзик-холла "Альгамбра". They were never seen otherwise than together; in this way passing their lives, apparently perfectly content. Никто никогда не встречал их порознь; так они и жили, по-видимому вполне довольные своим существованием. Inspired by some dumb stirring within them of the feelings of gentlemen, they turned at this painful moment to Mrs. MacAnder, and said in precisely the same voice: Вняв глухо заговорившим в них джентльменским чувствам, они повернулись в эту тягостную минуту к миссис Мак-Эндер и сказали совершенно одинаковыми голосами: "Have you seen the...?" - А вы уже смотрели... Such was her surprise at being thus addressed that she put down her fork; and Smither, who was passing, promptly removed her plate. Миссис Мак-Эндер была настолько удивлена этим обращением, что опустила вилку и нож, и проходившая мимо Смизер недолго думая убрала ее тарелку. Mrs. MacAnder, however, with presence of mind, said instantly: Однако миссис Мак-Эндер не растерялась и тут же сказала: "I must have a little more of that nice mutton." - Я съем еще кусочек баранины. But afterwards in the drawing-room she sat down by Mrs. Small, determined to get to the bottom of the matter. Но когда все перешли в гостиную, она села рядом с миссис Смолл, решив докопаться до сути дела. And she began: И начала: "What a charming woman, Mrs. Soames; such a sympathetic temperament! - Очаровательная женщина миссис Сомс: такая отзывчивая! Soames is a really lucky man!" Сомс просто счастливец! Her anxiety for information had not made sufficient allowance for that inner Forsyte skin which refuses to share its troubles with outsiders. Mrs. Septimus Small, drawing herself up with a creak and rustle of her whole person, said, shivering in her dignity: Обуреваемая любопытством, она упустила из виду, что нутро Форсайтов не позволяет им делиться своими горестями с чужими людьми; послышался легкий скрип и шелест - это миссис Септимус Смолл выпрямилась и, дрожа от преисполнившего ее чувства собственного достоинства, сказала: "My dear, it is a subject we do not talk about!" - Милая, мы не говорим на эту тему! CHAPTER II-NIGHT IN THE PARK II НОЧЬ В ПАРКЕ Although with her infallible instinct Mrs. Small had said the very thing to make her guest 'more intriguee than ever,' it is difficult to see how else she could truthfully have spoken. Хотя, руководствуясь своим безошибочным инстинктом, миссис Смолл сказала именно том, что могло лишь еще сильнее заинтриговать ее гостью, более правдивый ответ придумать ей было трудно. It was not a subject which the Forsytes could talk about even among themselves-to use the word Soames had invented to characterize to himself the situation, it was 'subterranean.' На эту тему Форсайты не разговаривали даже между собой. Воспользовавшись тем словом, которым Сомс охарактеризовал свое собственное положение, можно сказать, что дела шли теперь "подземными путями". Yet, within a week of Mrs. MacAnder's encounter in Richmond Park, to all of them-save Timothy, from whom it was carefully kept-to James on his domestic beat from the Poultry to Park Lane, to George the wild one, on his daily adventure from the bow window at the Haversnake to the billiard room at the И все же не прошло и недели после встречи в Ричмондпарке, как всем им - исключая Тимоти, от которого это тщательно скрывалось, - всем, и Джемсу, ходившему привычной дорожкой с Полтри на Парк-Лейн, и сумасброду Джорджу, ежедневно совершавшему путешествие от окна у Хаверснейка до бильярдной в 'Red Pottle,' was it known that 'those two' had gone to extremes. "Красной кружке", - всем стало известно, что "эти двое" перешли границы. George (it was he who invented many of those striking expressions still current in fashionable circles) voiced the sentiment more accurately than any one when he said to his brother Eustace that 'the Buccaneer' was 'going it'; he expected Soames was about 'fed up.' Джордж (это он пускал в ход сногсшибательные словечки, которыми до сих пор еще пользуются в фешенебельных кругах) точнее всех определил общее настроение, сказав брату Юстасу, что у "пирата" "дело на мази", а Сомс, должно быть, уже "дошел до точки". It was felt that he must be, and yet, what could be done? Состояние Сомса всем было понятно, но что поделаешь? He ought perhaps to take steps; but to take steps would be deplorable. Может быть, ему следует принять какие-нибудь меры, но это немыслимо! Without an open scandal which they could not see their way to recommending, it was difficult to see what steps could be taken. Они вряд ли могли посоветовать предать все это гласности, но иначе трудно говорить о каких-нибудь мерах. In this impasse, the only thing was to say nothing to Soames, and nothing to each other; in fact, to pass it over. Единственное, что оставалось делать в столь затруднительном положении, это ничего не сообщать Сомсу, ничего не обсуждать между собой; словом, обойти эту историю молчанием. By displaying towards Irene a dignified coldness, some impression might be made upon her; but she was seldom now to be seen, and there seemed a slight difficulty in seeking her out on purpose to show her coldness. Может быть, холодная сдержанность произведет на Ирэн впечатление; но теперь она показывалась редко, а разыскивать ее только для того, чтобы дать ей почувствовать эту сдержанность, довольно затруднительно. Sometimes in the privacy of his bedroom James would reveal to Emily the real suffering that his son's misfortune caused him. Иногда в уединении спальни Джемс делился с Эмили теми страданиями, которые причиняло ему несчастье сына. "I can't tell," he would say; "it worries me out of my life. - Просто не знаю, что и делать, - говорил он, - я места себе не нахожу. There'll be a scandal, and that'll do him no good. Разразится скандал, это повредит Сомсу. I shan't say anything to him. Я ничего ему не стану говорить. There might be nothing in it. Может быть, все это пустяки. What do you think? Как ты думаешь? She's very artistic, they tell me. Говорят, у нее артистическая натура. What? Что? Oh, you're a 'regular Juley! Ну, ты "настоящая Джули"! Well, I don't know; I expect the worst. Не знаю, ничего не знаю; надо ждать самого худшего. This is what comes of having no children. А все из-за того, что у них нет детей. I knew how it would be from the first. Я с самого начала предчувствовал, чем все это кончится. They never told me they didn't mean to have any children-nobody tells me anything!" Мне не говорили, что они не хотят детей, мне никогда ничего не рассказывают! On his knees by the side of the bed, his eyes open and fixed with worry, he would breathe into the counterpane. Стоя на коленях у кровати, он смотрел прямо перед собой широко открытыми, беспокойными глазами и дышал в одеяло. Clad in his nightshirt, his neck poked forward, his back rounded, he resembled some long white bird. Ночная сорочка, вытянутая вперед шея и сгорбленная спина придавали ему сходство с какой-то голенастой белой птицей. "Our Father-," he repeated, turning over and over again the thought of this possible scandal. - Отче наш, - говорил он, не расставаясь с мыслью о неминуемом скандале. Like old Jolyon, he, too, at the bottom of his heart set the blame of the tragedy down to family interference. В глубине души Джемс, как и старый Джолион, считал виновником всей трагедии семью. What business had that lot-he began to think of the Stanhope Gate branch, including young Jolyon and his daughter, as 'that lot'-to introduce a person like this Bosinney into the family? (He had heard George's soubriquet, Какое право имели "эти люди" - он уже начал мысленно называть так обитателей дома на Стэнхоп-Гейт, включая сюда и молодого Джолиона с дочерью, - какое право имели они вводить в семью такого субъекта, как этот Боснии! (Джемс знал, что Джордж наградил Боснии кличкой "пират", но не мог понять почему. 'The Buccaneer,' but he could make nothing of that-the young man was an architect.) Ведь молодой человек - архитектор.) He began to feel that his brother Jolyon, to whom he had always looked up and on whose opinion he had relied, was not quite what he had expected. Джемс начинал думать, что брат Джолион, на которого он всегда смотрел снизу вверх и всегда полагался, не вполне оправдал его доверие. Not having his eldest brother's force of character, he was more sad than angry. Не обладая силой характера старшего брата, он не столько гневался, сколько грустил. His great comfort was to go to Winifred's, and take the little Darties in his carriage over to Kensington Gardens, and there, by the Round Pond, he could often be seen walking with his eyes fixed anxiously on little Publius Dartie's sailing-boat, which he had himself freighted with a penny, as though convinced that it would never again come to shore; while little Publius-who, James delighted to say, was not a bit like his father skipping along under his lee, would try to get him to bet another that it never would, having found that it always did. Самым большим утешением для Джемса было заехать к Уинифрид и повезти маленьких Дарти в Кенсингтонский сад. И там он ходил около пруда вместе с маленьким Публиусом Дарти, не спуская внимательных глаз с его кораблика, который Джемс фрахтовал за пенни, уверяя, что кораблик никогда не пристанет к берегу, а маленький Публнус - к величайшей радости Джемса, совершенно не похожий на отца - прыгал около деда и вызывал его поспорить еще на пенни, что кораблик погибнет, зная уже по опыту, что так не бывает. And James would make the bet; he always paid-sometimes as many as three or four pennies in the afternoon, for the game seemed never to pall on little Publius-and always in paying he said: И Джемс шел на пари; он никогда не отказывался и выкладывал по три, по четыре пенни, так как маленький Публиус, кажется, готов был играть в эту игру целый День. И, давая ему монету. Джемс говорил: "Now, that's for your money-box. - Вот тебе, опусти в копилку. Why, you're getting quite a rich man!" Ты у нас скоро совсем разбогатеешь! The thought of his little grandson's growing wealth was a real pleasure to him. Мысль о растущих капиталах внука доставляла ему истинное удовольствие. But little Publius knew a sweet-shop, and a trick worth two of that. Но у маленького Публиуса была на примете одна кондитерская, а на отсутствие смекалки он не мог пожаловаться. And they would walk home across the Park, James' figure, with high shoulders and absorbed and worried face, exercising its tall, lean protectorship, pathetically unregarded, over the robust child-figures of Imogen and little Publius. И они возвращались домой через парк; поглощенный тревожными мыслями, Джемс шагал, высоко подняв плечи, и охранял своим длинным тощим телом безжалостно пренебрегавших такой защитой упитанных малышей - Имоджин и Публиуса. But those Gardens and that Park were not sacred to James. Но не только Джемс бежал сюда от забот и тревог. Forsytes and tramps, children and lovers, rested and wandered day after day, night after night, seeking one and all some freedom from labour, from the reek and turmoil of the streets. Форсайты и бродяги, дети и влюбленные отдыхали, гуляли здесь изо дня в день, из ночи в ночь, мечтая найти в парке освобождение от тяжкого труда, от смрада и сутолоки улиц. The leaves browned slowly, lingering with the sun and summer-like warmth of the nights. Листья желтели медленно, солнце и по-летнему теплые ночи не торопили их. On Saturday, October 5, the sky that had been blue all day deepened after sunset to the bloom of purple grapes. В субботу, пятого октября, небо, голубевшее над городом весь день, после заката стало лиловатым, как виноград. There was no moon, and a clear dark, like some velvety garment, was wrapped around the trees, whose thinned branches, resembling plumes, stirred not in the still, warm air. Луны не было, и прозрачная тьма окутала деревья словно плащом; ветки с поредевшей листвой, похожие на султанчики из перьев, не двигались в спокойном, теплом воздухе. All London had poured into the Park, draining the cup of summer to its dregs. Весь Лондон стекался в парк, осушая до последней капли кубок лета. Couple after couple, from every gate, they streamed along the paths and over the burnt grass, and one after another, silently out of the lighted spaces, stole into the shelter of the feathery trees, where, blotted against some trunk, or under the shadow of shrubs, they were lost to all but themselves in the heart of the soft darkness. Пары за парами входили в ворота, растекались по дорожкам, по сожженной солнцем траве, одна за другой молчаливо скрывались с залитых светом мест под прикрытие густой листвы и, виднеясь лишь темным пятном на фоне дерева или в тени кустов, забывали весь мир в сердце этой мягкой тьмы. To fresh-comers along the paths, these forerunners formed but part of that passionate dusk, whence only a strange murmur, like the confused beating of hearts, came forth. Гуляющим эти пары казались частью горячего мрака, откуда слышался лишь шепот, похожий на неровное биение сердец. But when that murmur reached each couple in the lamp-light their voices wavered, and ceased; their arms enlaced, their eyes began seeking, searching, probing the blackness. Но когда этот шепот доносился до тех, кто сидел под фонарями, их голоса прерывались и умолкали; ближе придвигаясь друг к другу, они обращали беспокойные, ищущие взгляды в темноту. Suddenly, as though drawn by invisible hands, they, too, stepped over the railing, and, silent as shadows, were gone from the light. И вдруг, точно притянутые чьей-то невидимой рукой, переступали через низкую ограду и, молчаливые, словно тени, уходили с освещенных мест. The stillness, enclosed in the far, inexorable roar of the town, was alive with the myriad passions, hopes, and loves of multitudes of struggling human atoms; for in spite of the disapproval of that great body of Forsytes, the Municipal Council-to whom Love had long been considered, next to the Sewage Question, the gravest danger to the community-a process was going on that night in the Park, and in a hundred other parks, without which the thousand factories, churches, shops, taxes, and drains, of which they were custodians, were as arteries without blood, a man without a heart. Тишина, окруженная со всех сторон далеким, безжалостным грохотом города, была полна страстей, надежд и стремлений мириадов беспокойных человеческих песчинок; ибо, вопреки порицаниям почтеннейшего института форсайтизма - муниципального совета, который считал любовь, наряду с проблемой канализации, величайшей опасностью для общества, - ив этом и в сотнях других парков происходило то, без чего фабрики, церкви, магазины, налоги и канализация, охранявшиеся Форсайтами, были бы как артерии без крови, как человеческое существо без сердца. The instincts of self-forgetfulness, of passion, and of love, hiding under the trees, away from the trustees of their remorseless enemy, the 'sense of property,' were holding a stealthy revel, and Soames, returning from Bayswater-for he had been alone to dine at Timothy's walking home along the water, with his mind upon that coming lawsuit, had the blood driven from his heart by a low laugh and the sound of kisses. Самозабвение, страсть, любовь, прятавшиеся под деревьями от своего безжалостного врага -"чувства собственности", затеяли сегодня пиршество, и у Сомса, который шел домой через парк после обеда у Тимоти, раздумывая о предстоящем процессе, кровь отлила от сердца, когда до его слуха донеслись звуки поцелуев и тихий смех. He thought of writing to the Times the next morning, to draw the attention of the Editor to the condition of our parks. Он решил завтра же написать в "Тайме" и обратить внимание редакции на то, что творится в наших парках. He did not, however, for he had a horror of seeing his name in print. Однако письмо осталось ненаписанным, так как Сомс испытывал ужас при одной мысли, что его имя появится в печати. But starved as he was, the whispered sounds in the stillness, the half-seen forms in the dark, acted on him like some morbid stimulant. Но шепот, раздававшийся в тишине, и неясные очертания человеческих фигур, которые виднелись во мраке, подействовали на изголодавшегося Сомса, словно какое-то нездоровое возбуждающее средство. He left the path along the water and stole under the trees, along the deep shadow of little plantations, where the boughs of chestnut trees hung their great leaves low, and there was blacker refuge, shaping his course in circles which had for their object a stealthy inspection of chairs side by side, against tree-trunks, of enlaced lovers, who stirred at his approach. Он свернул с дорожки, огибавшей пруды, и прошел под деревья, под густую тень каштанов, низко опустивших свои широколистые ветви; и в этом совсем уже темном убежище Сомс ходил дозором, внимательно приглядываясь к тем, кто сидел на стульях, придвинутых к самым деревьям, приглядываясь к обнявшимся, которые отстранялись друг от друга, заслышав его шаги. Now he stood still on the rise overlooking the Serpentine, where, in full lamp-light, black against the silver water, sat a couple who never moved, the woman's face buried on the man's neck-a single form, like a carved emblem of passion, silent and unashamed. Он остановился как вкопанный на холме возле Серпентайна [12], где под ярким светом фонаря, вырисовываясь черным пятном на фоне серебристой воды, неподвижно сидели двое влюбленных; женщина положила голову на плечо мужчины, их тела казались высеченными из одного камня, как эмблема страсти - безмолвной, не знающей стыда. And, stung by the sight, Soames hurried on deeper into the shadow of the trees. Уязвленный этим зрелищем. Сомс быстро повернул в густой мрак, окутывающий деревья. In this search, who knows what he thought and what he sought? О чем он думал, чего он ждал от этих поисков? Bread for hunger-light in darkness? Хлеба, чтобы утолить голод, света, чтобы рассеять тьму? Who knows what he expected to find-impersonal knowledge of the human heart-the end of his private subterranean tragedy-for, again, who knew, but that each dark couple, unnamed, unnameable, might not be he and she? Что он надеялся найти: знание человеческого сердца, развязку, к Которой клонилась его собственная трагедия? Кто знает, может быть, одна из этих безыменных, неизвестных пар, видневшихся во мраке, - он и она? But it could not be such knowledge as this that he was seeking-the wife of Soames Forsyte sitting in the Park like a common wench! Но не за этим он пришел сюда. Чтобы жена Сомса Форсайта сидела в парке, как простая девчонка! Such thoughts were inconceivable; and from tree to tree, with his noiseless step, he passed. Такая мысль была просто непостижима; и бесшумными шагами он шел от одного дерева к другому. Once he was sworn at; once the whisper, Кто-то ругнулся ему вслед; от чьих-то шепотом сказанных слов: "If only it could always be like this!" sent the blood flying again from his heart, and he waited there, patient and dogged, for the two to move. "Если бы так было всегда", - кровь снова отхлынула у него от сердца, и он остановился, терпеливо, упорно дожидаясь, когда эти двое встанут и уйдут. But it was only a poor thin slip of a shop-girl in her draggled blouse who passed him, clinging to her lover's arm. Но, прижавшись к своему возлюбленному, мимо Сомса прошла всего лишь щупленькая девушка в затасканной блузке, наверно, какая-нибудь продавщица. A hundred other lovers too whispered that hope in the stillness of the trees, a hundred other lovers clung to each other. Много других влюбленных шептали эти слова в тиши парка, много других влюбленных прижимались друг к другу под деревьями. But shaking himself with sudden disgust, Soames returned to the path, and left that seeking for he knew not what. Передернувшись от чувства невольного отвращения, Сомс вышел на дорожку и прекратил поиски, цель которых была неизвестна ему самому. CHAPTER III-MEETING AT THE BOTANICAL III ВСТРЕЧА В БОТАНИЧЕСКОМ САДУ Young Jolyon, whose circumstances were not those of a Forsyte, found at times a difficulty in sparing the money needful for those country jaunts and researches into Nature, without having prosecuted which no watercolour artist ever puts brush to paper. Молодому Джолиону, находившемуся, не в пример Форсайтам, в довольно стесненных обстоятельствах, частенько не хватало денег на те вылазки за город на лоно природы, без которых ни один акварелист не берется за кисть. He was frequently, in fact, obliged to take his colour-box into the Botanical Gardens, and there, on his stool, in the shade of a monkey-puzzler or in the lee of some India-rubber plant, he would spend long hours sketching. Сплошь и рядом ему приходилось забирать свой ящик с красками в Ботанический сад и там, сидя на складном стульчике в тени араукарии или каучукового дерева, проводить за мольбертом долгие часы. An Art critic who had recently been looking at his work had delivered himself as follows: Один критик, просматривавший недавно его работы, высказал следующие мысли: "In a way your drawings are very good; tone and colour, in some of them certainly quite a feeling for Nature. - Акварели у вас очень неплохие: нужный тон, хорошие краски, в некоторых есть бесспорное чувство природы. But, you see, they're so scattered; you'll never get the public to look at them. Но, понимаете ли в чем дело, уж очень вы разбрасываетесь, вряд ли на ваши работы обратят внимание. Now, if you'd taken a definite subject, such as Вот если вы возьмете какой-нибудь определенный сюжет, ну, скажем, ' London by Night,' or "Лондон ночью" или 'The Crystal Palace in the Spring,' and made a regular series, the public would have known at once what they were looking at. "Хрустальный дворец весной", и сделаете целую серию рисунков, тогда каждому станет ясно, с чем они имеют дело. I can't lay too much stress upon that. Я считаю, что об этом никогда не лишне поговорить. All the men who are making great names in Art, like Crum Stone or Bleeder, are making them by avoiding the unexpected; by specializing and putting their works all in the same pigeon-hole, so that the public know at once where to go. Все те, кто сделал себе имя в искусстве, например Крам Стоун или Блидер, только потому и добились славы, что избегали всего неожиданного, ограничивались определенной тематикой и раскладывали свою работу по определенным полочкам так, чтобы публика сразу же знала, где что искать. And this stands to reason, for if a man's a collector he doesn't want people to smell at the canvas to find out whom his pictures are by; he wants them to be able to say at once, И это вполне разумно, потому что ни один коллекционер не захочет, чтобы гости водили носом по картине и выискивали подпись художника; ему хочется, чтобы люди с первого же взгляда говорили: ' A capital Forsyte!' "Прекрасный Форсайт". It is all the more important for you to be careful to choose a subject that they can lay hold of on the spot, since there's no very marked originality in your style." А для вас тем более важно выбрать какой-нибудь определенный сюжет, за которые зритель сразу же сможет ухватиться, потому что его стиль не отличается особенной индивидуальностью. Young Jolyon, standing by the little piano, where a bowl of dried rose leaves, the only produce of the garden, was deposited on a bit of faded damask, listened with his dim smile. Остановившись возле пианино, на котором стояла ваза с сухими розовыми лепестками -единственное, что давал Абад, - молодой Джолион слушал с легкой улыбкой. Turning to his wife, who was looking at the speaker with an angry expression on her thin face, he said: Повернувшись к жене, сердито смотревшей на критика, он сказал: "You see, dear?" - Вот видишь, дорогая? "I do not," she answered in her staccato voice, that still had a little foreign accent; "your style has originality." - Нет, - ответила она отрывистым голосом, в котором все еще слышался иностранный акцент, -в твоих работах есть индивидуальность. The critic looked at her, smiled' deferentially, and said no more. Критик взглянул на нее, почтительно улыбнулся и больше ничего не сказал. Like everyone else, he knew their history. Их история была известна и ему. The words bore good fruit with young Jolyon; they were contrary to all that he believed in, to all that he theoretically held good in his Art, but some strange, deep instinct moved him against his will to turn them to profit. Эти слова принесли хорошие плоды; они противоречили всему, во что верил молодой Джолион, всем его взглядам на искусство, но какой-то непонятный, глубоко коренившийся в нем инстинкт заставил его, против воли, извлечь пользу из высказываний критика. He discovered therefore one morning that an idea had come to him for making a series of watercolour drawings of London. В одно прекрасное утро молодой Джолион сделал открытие, что у него возникла идея дать серию акварелей Лондона. How the idea had arisen he could not tell; and it was not till the following year, when he had completed and sold them at a very fair price, that in one of his impersonal moods, he found himself able to recollect the Art critic, and to discover in his own achievement another proof that he was a Forsyte. Он сам не понимал, откуда могла появиться эта идея; и только через год, когда задуманная работа была кончена и продана за очень приличные деньги, в одну из своих "беспристрастных минут" он вспомнил критика и Обнаружил в своем достижении еще одно доказательство Того, что он был Форсайтом. He decided to commence with the Botanical Gardens, where he had already made so many studies, and chose the little artificial pond, sprinkled now with an autumn shower of red and yellow leaves, for though the gardeners longed to sweep them off, they could not reach them with their brooms. Молодой Джолион решил начать с Ботанического сада, где он и раньше делал много этюдов, и остановил свой выбор на искусственном прудике, усыпанном теперь краевыми и желтыми листьями, так как садовники, порывавшиеся прибрать прудик, не могли добраться до них своими Метлами. The rest of the gardens they swept bare enough, removing every morning Nature's rain of leaves; piling them in heaps, whence from slow fires rose the sweet, acrid smoke that, like the cuckoo's note for spring, the scent of lime trees for the summer, is the true emblem of the fall. За исключением этого места, сад был выметен дочиста. Каждое утро садовники тщательно удаляли все следы дождя из листьев, которым природа заливала его; они сметали их в кучи, откуда над медленным огнем поднимался сладковатый, терпкий дым, который, так же как голос кукушки весной, как запах липы в середине лета, служит истинной эмблемой осени. The gardeners' tidy souls could not abide the gold and green and russet pattern on the grass. Чистоплотные души садовников не могли примириться с зелено-золотисто-красным узором на траве. The gravel paths must lie unstained, ordered, methodical, without knowledge of the realities of life, nor of that slow and beautiful decay which flings crowns underfoot to star the earth with fallen glories, whence, as the cycle rolls, will leap again wild spring. Дорожки, посыпанные гравием, должны быть незапятнанными, прибранными, ровными, их не должна коснуться ни грубая действительность, ни медленное прекрасное увядание, которое сметает листья в прах и сыплет звезды былой славы на землю, откуда вместе с поворотом колеса снова воспрянет буйная весна. Thus each leaf that fell was marked from the moment when it fluttered a good-bye and dropped, slow turning, from its twig. Так каждый падающий лист был обречен с той самой минуты, когда, посылая прощальный привет лету, он отрывался от ветки и, медленно порхая, падал на землю. But on that little pond the leaves floated in peace, and praised Heaven with their hues, the sunlight haunting over them. Но на маленьком прудике листья плавали мирно, славя небеса яркостью своих красок, и солнце не покидало их весь день. And so young Jolyon found them. Такими молодой Джолион и застал их. Coming there one morning in the middle of October, he was disconcerted to find a bench about twenty paces from his stand occupied, for he had a proper horror of anyone seeing him at work. Придя однажды утром в середине октября к пруду, он заметил с досадой, что скамейка, стоявшая шагах в двадцати от его обычного места, занята, молодой Джолион без ужаса и думать не мог о том, что кто-то будет смотреть, как он работает. A lady in a velvet jacket was sitting there, with her eyes fixed on the ground. На скамейке, опустив глаза, сидела дама в бархатной жакетке. A flowering laurel, however, stood between, and, taking shelter behind this, young Jolyon prepared his easel. Но между молодым Джолионом и скамейкой стоял лавр, и, спрятавшись за его стволом, он занялся своим мольбертом. His preparations were leisurely; he caught, as every true artist should, at anything that might delay for a moment the effort of his work, and he found himself looking furtively at this unknown dame. Он не торопился начинать; как всякий истинный художник, молодой Джолион пользовался каждым предлогом, чтобы оттянуть, хотя бы ненадолго, момент творческого напряжения, и вскоре поймал себя на том, что посматривает украдкой на незнакомую даму. Like his father before him, he had an eye for a face. Как и отец, молодой Джолион не оставлял без внимания хорошее лицо. This face was charming! А это лицо было очаровательно! He saw a rounded chin nestling in a cream ruffle, a delicate face with large dark eyes and soft lips. Он разглядел мягкий подбородок, покоившийся на желтоватом кружеве воротничка, тонкое лицо с большими темными глазами и нежным ртом. A black 'picture' hat concealed the hair; her figure was lightly poised against the back of the bench, her knees were crossed; the tip of a patent-leather shoe emerged beneath her skirt. Черная шляпа скрывала волосы незнакомки; она сидела, слегка откинувшись на спинку скамьи, положив ногу на ногу; кончик лакированной туфли виднелся из-под платья. There was something, indeed, inexpressibly dainty about the person of this lady, but young Jolyon's attention was chiefly riveted by the look on her face, which reminded him of his wife. В этой женщине было какое-то непередаваемое изящество, но молодого Джолиона больше всего привлекало ее лицо, напоминавшее ему своим выражением лицо жены. It was as though its owner had come into contact with forces too strong for her. Казалось, что эта женщина встретила на своем пути что-то такое, с чем ей трудно помериться силами. It troubled him, arousing vague feelings of attraction and chivalry. Ее лицо взволновало молодого Джолиона, пробудило в нем какую-то симпатию, какие-то рыцарские чувства. Who was she? Кто эта женщина? And what doing there, alone? И что она делает здесь одна? Two young gentlemen of that peculiar breed, at once forward and shy, found in the Regent's Park, came by on their way to lawn tennis, and he noted with disapproval their furtive stares of admiration. A loitering gardener halted to do something unnecessary to a clump of pampas grass; he, too, wanted an excuse for peeping. Двое молодых людей того специфического для Ридарентс-парка типа, в котором смешиваются наглость и застенчивость, прошли мимо по направлению к теннисному корту, и молодой Джолион с неудовольствием заменил, как они бросали украдкой восхищенные взгляды в сторону скамьи; слонявшийся без дела садовник замешкался около полянки, заросшей ковылем, хотя ковыль Совершенно не нуждался в его уходе; садовнику тоже понадобился какой-то предлог, чтобы поглазеть на эту леди. A gentleman, old, and, by his hat, a professor of horticulture, passed three times to scrutinize her long and stealthily, a queer expression about his lips. Почтенных лет джентльмен, судя по шляпе -профессор ботаники, прошел три раза взад и вперед, исподтишка присматриваясь к ней долгим взглядом и как-то странно поджимая губы. With all these men young Jolyon felt the same vague irritation. Все эти мужчины вызывали у молодого Джолиона смутное раздражение. She looked at none of them, yet was he certain that every man who passed would look at her like that. Она не смотрела на них, и все же он был уверен, что каждый мужчина, пройдя мимо, бросит на нее именно такой взгляд. Her face was not the face of a sorceress, who in every look holds out to men the offer of pleasure; it had none of the 'devil's beauty' so highly prized among the first Forsytes of the land; neither was it of that type, no less adorable, associated with the box of chocolate; it was not of the spiritually passionate, or passionately spiritual order, peculiar to house-decoration and modern poetry; nor did it seem to promise to the playwright material for the production of the interesting and neurasthenic figure, who commits suicide in the last act. Это лицо не было лицом обольстительницы, которая каждым своим взором сулит мужчинам наслаждение; не было в нем и "демонической красоты", столь высоко ценимой когда-то первыми Форсайтами страны; не принадлежало оно и к тому, не менее очаровательному, типу, который связывается в нашем представлении с конфетной коробкой; не было в нем и одухотворенной страстности или страстной одухотворенности, пронизывающей современную поэзию и внутреннее убранство жилищ; драматург не мог бы воспользоваться им как материалом для создания интересного неврастенического персонажа, совершающего самоубийство в последнем акте. In shape and colouring, in its soft persuasive passivity, its sensuous purity, this woman's face reminded him of Titian's Чертами, красками, мягкой, убедительной пассивностью и чистотой лицо этой женщины напоминало ему Тицианову 'Heavenly Love,' a reproduction of which hung over the sideboard in his dining-room. "Любовь небесную", репродукция которой висела у него в столовой. And her attraction seemed to be in this soft passivity, in the feeling she gave that to pressure she must yield. И казалось, что прелесть ее заключается в этой мягкой пассивности, в той покорности более сильному характеру, которую можно было угадать в ней. For what or whom was she waiting, in the silence, with the trees dropping here and there a leaf, and the thrushes strutting close on grass, touched with the sparkle of the autumn rime? Ради чего или ради кого она пришла сюда и молча села под деревьями, роняющими листья на подернутую осеннее изморозью траву, по которое, совсем рядом со скамейкой, важно расхаживают дрозды? Then her charming face grew eager, and, glancing round, with almost a lover's jealousy, young Jolyon saw Bosinney striding across the grass. Вот ее лицо оживилось, молодой Джолион оглянулся, почти чувствуя ревность, и увидел Босини, шагавшего к ней прямо по траве. Curiously he watched the meeting, the look in their eyes, the long clasp of their hands. Он с интересом наблюдал за этой встречей, за их глазами, за долгим рукопожатием. They sat down close together, linked for all their outward discretion. Они сели рядом на скамейку - такие близкие, несмотря на внешнюю сдержанность позы. He heard the rapid murmur of their talk; but what they said he could not catch. До молодого Джолиона доносились звуки быстрого разговора, но слова было трудно разобрать. He had rowed in the galley himself! Он слишком хорошо испытал все это сам. He knew the long hours of waiting and the lean minutes of a half-public meeting; the tortures of suspense that haunt the unhallowed lover. Ему были знакомы и долгие часы ожидания, и скудные минуты встреч чуть ли не у всех на виду, и тревога, которая не дает покоя людям, вынужденным прятать свою любое". It required, however, but a glance at their two faces to see that this was none of those affairs of a season that distract men and women about town; none of those sudden appetites that wake up ravening, and are surfeited and asleep again in six weeks. Однако достаточно было одного взгляда на их лица, чтобы понять, что этот роман не имеет ничего общего с теми мимолетными интригами, которыми развлекаются в светском обществе; с той внезапно вспыхивающей жаждой, которая исчезает, утоленная, через шесть недель. This was the real thing! Это было настоящее! This was what had happened to himself! Это было то, что случилось когда-то и с ним самим! Out of this anything might come! Такое чувство может завести куда угодно! Bosinney was pleading, and she so quiet, so soft, yet immovable in her passivity, sat looking over the grass. Босини умолял о чем-то, а она, такая спокойная, такая мягкая и вместе с тем непоколебимая в своей пассивности, сидела, устремив взгляд на траву. Was he the man to carry her off, that tender, passive being, who would never stir a step for herself? Суждено ли Босини увести за собой эту нежную, покорную женщину, которая никогда не отважится на самостоятельный шаг? Who had given him all herself, and would die for him, but perhaps would never run away with him! Женщину, которая отдала ему всю себя, которая умрет за него, но никогда не решится уйти с ним! It seemed to young Jolyon that he could hear her saying: Молодому Джолиону казалось, что он слышит ее слова: "But, darling, it would ruin you!" For he himself had experienced to the full the gnawing fear at the bottom of each woman's heart that she is a drag on the man she loves. "Милый, ведь это погубит тебя!" - ибо он испытал на себе всю силу того гнетущего страха, что таится в сердце каждой женщины и твердит ей, будто она в тягость любимому человеку. And he peeped at them no more; but their soft, rapid talk came to his ears, with the stuttering song of some bird who seemed trying to remember the notes of spring: Joy-tragedy? И он перестал смотреть в ту сторону; но быстрый приглушенный разговор доносился до его ушей вместе с чириканьем какой-то птицы, словно старавшейся вспомнить весеннюю песнь: "Счастье - горе? Which-which? Чье - чье?" And gradually their talk ceased; long silence followed. Мало-помалу разговор умолк; наступила долгая тишина. 'And where does Soames come in?' young Jolyon thought. "А Сомс? При чем тут Сомс? - подумал молодой Болион. 'People think she is concerned about the sin of deceiving her husband! - Кое-кто воображает, что она мучится своей изменой мужу! Little they know of women! Мало же они знают женщин! She's eating, after starvation-taking her revenge! Она утоляет голод - это ее месть. And Heaven help her-for he'll take his.' И да поможет ей небо, потому что месть Сомса не заставит себя ждать". He heard the swish of silk, and, spying round the laurel, saw them walking away, their hands stealthily joined.... Он услышал шелест шелка и, выглянув из-за дерева, увидел, что они уходят, взявшись украдкой за руки... At the end of July old Jolyon had taken his grand-daughter to the mountains; and on that visit (the last they ever paid) June recovered to a great extent her health and spirits. В конце июля старый Джолион увез внучку в горы; за эту поездку (последнюю, которую они совершили вместе) Джун окрепла и телом и духом. In the hotels, filled with British Forsytes-for old Jolyon could not bear a 'set of Germans,' as he called all foreigners-she was looked upon with respect-the only grand-daughter of that fine-looking, and evidently wealthy, old Mr. Forsyte. В отелях, переполненными британскими Форсайтами - старый Джолион не выносил "немцев", а под этим названием у него были все иностранцы, - на нее взирали с уважением: единственная внучка представительного и, по-видимому, очень богатого старика Форсайта. She did not mix freely with people-to mix freely with people was not June's habit-but she formed some friendships, and notably one in the Rhone Valley, with a French girl who was dying of consumption. Джун нелегко заводила знакомства это было не в ее привычках, - но нескольких друзей все-таки подыскала, и особенно крепкая дружба завязалась у нее в долине Роны с молоденькой француженкой, умиравшей от чахотки. Determining at once that her friend should not die, she forgot, in the institution of a campaign against Death, much of her own trouble. Сразу решив, что подруга ее не должна умереть, Джулия ополчилась против смерти и немножко забыла свои собственные невзгоды. Old Jolyon watched the new intimacy with relief and disapproval; for this additional proof that her life was to be passed amongst 'lame ducks' worried him. Старый Джолион наблюдал за ее новой дружбой с чувством облегчения и с неудовольствием; это новое доказательство, что внучке суждено провести жизнь среди "несчастненьких", беспокоило его. Would she never make a friendship or take an interest in something that would be of real benefit to her? Неужели у нее никогда не будет таких друзей и таких интересов, которые окажутся ей действительно полезными? 'Taking up with a parcel of foreigners,' he called it. Связалась с иностранцами - так он называл эту дружбу. He often, however, brought home grapes or roses, and presented them to Однако сам же частенько покупал виноград или розы и, добродушно подмигивая, преподносил их этой 'Mam'zelle' with an ingratiating twinkle. "Mam - zelle". Towards the end of September, in spite of June's disapproval, Mademoiselle Vigor breathed her last in the little hotel at St. Luc, to which they had moved her; and June took her defeat so deeply to heart that old Jolyon carried her away to Paris. В конце сентября, вопреки желаниям Джун, мадемуазель Вигор испустила последний вздох в маленьком СенВенском отеле, куда ее под конец перевезли; и Джун приняла свое поражение так близко к сердцу, что старый Джолион увез ее в Париж. Here, in contemplation of the 'Venus de Milo' and the 'Madeleine,' she shook off her depression, and when, towards the middle of October, they returned to town, her grandfather believed that he had effected a cure. Созерцание Венеры Милосской и церкви Магдалины помогло ей стряхнуть с себя уныние, и, когда в середине октября они вернулись в Лондон, старый Джолион уверовал было, что ему удалось вылечить руку. No sooner, however, had they established themselves in Stanhope Gate than he perceived to his dismay a return of her old absorbed and brooding manner. Однако едва только они водворились в доме на Стэнхоп-Гейт, как старый Джолион заметил, к своему горю, что Джун снова начинает задумываться и хмуриться. She would sit, staring in front of her, her chin on her hand, like a little Norse spirit, grim and intent, while all around in the electric light, then just installed, shone the great, drawing-room brocaded up to the frieze, full of furniture from Baple and Pullbred's. Она могла подолгу сидеть, уставившись в одну точку, подперев рукой подбородок, угрюмая, сосредоточенная, как маленький северный дух, а вокруг нее сияла электричеством - только что проведенным - большая гостиная, затянутая кретоном чуть ли не до самого потолка, заставленная мебелью от Бэйпла и Пулбреда. And in the huge gilt mirror were reflected those Dresden china groups of young men in tight knee breeches, at the feet of full-bosomed ladies nursing on their laps pet lambs, which old Jolyon had bought when he was a bachelor and thought so highly of in these days of degenerate taste. Громадные зеркала в золоченых рамах отражали юношей в коротких, узеньких панталонах; юноши покоились у ног полногруд" дат, которые держали на коленях барашков, - эти дрезденские статуэтки старый Джолион купил еще до женитьбы к продолжал высоко ценить их и теперь, когда вкусы так разниись. He was a man of most open mind, who, more than any Forsyte of them all, had moved with the times, but he could never forget that he had bought these groups at Jobson's, and given a lot of money for them. Человек свободного ума, шагавший, не в пример многим Форсайтам, в ногу с веком, он все же не мог забыть, что статуэтки были куплены у Джобсона, к куплены за большие деньги. He often said to June, with a sort of disillusioned contempt: Он часто говорил Джун разочарованно-презрительным тоном: "You don't care about them! - Ты их не любишь! They're not the gimcrack things you and your friends like, but they cost me seventy pounds!" Это не те безделушки, которые нравятся тебе и твоим друзьям, а я заплатил за них семьдесят фунтов! He was not a man who allowed his taste to be warped when he knew for solid reasons that it was sound. Не такой он был человек, чтобы изменять своим вкусам, тем более что здравость их подтверждалась весьма вескими доказательствами. One of the first things that June did on getting home was to go round to Timothy's. Вернувшись в Лондон, Джун первым делом поехала к Тимоти. She persuaded herself that it was her duty to call there, and cheer him with an account of all her travels; but in reality she went because she knew of no other place where, by some random speech, or roundabout question, she could glean news of Bosinney. Она убеждала себя, что ее прямая обязанность навестить Тимоти и развлечь его полным отчетом о своих путешествиях; на самом же деле Джун поехала на Бэйсуотер-Род потому, что только там в случайном разговоре или с помощью наводящего вопроса можно было хоть что-нибудь узнать о Босини. They received her most cordially: And how was her dear grandfather? Прием ей был оказан самый теплый. А как дедушка? He had not been to see them since May. Он не заглядывал к ним с мая месяца. Her Uncle Timothy was very poorly, he had had a lot of trouble with the chimney-sweep in his bedroom; the stupid man had let the soot down the chimney! Дядя Тимоти очень неважно себя чувствует, у него было столько неприятностей с трубочистом: этот глупый человек завалил сажей весь камин в дядиной спальне! It had quite upset her uncle. Дядя Тимоти ужасно разволновался. June sat there a long time, dreading, yet passionately hoping, that they would speak of Bosinney. Джун сидела у них долго, боясь и вместе с тем страстно надеясь, что разговор зайдет о Босини. But paralyzed by unaccountable discretion, Mrs. Septimus Small let fall no word, neither did she question June about him. Но, скованная какой-то безотчетной осторожностью, миссис Септимус Смолл не проронила ни единого слова на эту тему и не задала Джун никаких вопросов о Босини. In desperation the girl asked at last whether Soames and Irene were in town-she had not yet been to see anyone. Отчаявшись, девушка наконец спросила, в городе ли Сомс и Ирэн - она еще ни с кем не видалась. It was Aunt Hester who replied: Oh, yes, they were in town, they had not been away at all. Ответила ей тетя Эстер: - Да, да, они сейчас в городе и вообще никуда не ездили. There was some little difficulty about the house, she believed. Там, кажется, вышли какие-то неприятности с домом. June had heard, no doubt! Ты, конечно, знаешь об этом! She had better ask her Aunt Juley! Впрочем, лучше всего спросить тетю Джули! June turned to Mrs. Small, who sat upright in her chair, her hands clasped, her face covered with innumerable pouts. Джун повернулась к миссис Смолл, которая сидела в кресле, выпрямившись, сжав руки, уныло скривив лицо. In answer to the girl's look she maintained a strange silence, and when she spoke it was to ask June whether she had worn night-socks up in those high hotels where it must be so cold of a night. На вопросительный взгляд девушки она ответила молчанием и нарушила его только для того, чтобы спросить, надевала ли Джун теплые носки на ночь, - в горных отелях, должно быть, очень холодно по ночам. June answered that she had not, she hated the stuffy things; and rose to leave. Джун ответила, что нет, она терпеть не может кутаться, и собралась уходить. Mrs. Small's infallibly chosen silence was far more ominous to her than anything that could have been said. Безошибочно избранный миссис Смолл способ ответа - молчание - сказал ей больше, чем любые слова. Before half an hour was over she had dragged the truth from Mrs. Baynes in Lowndes Square, that Soames was bringing an action against Bosinney over the decoration of the house. Не прошло и получаса, как Джун добилась правды на Лаундес-сквер, у миссис Бейнз, поведавшей ей, что Сомс привлекает Босини к суду из-за отделки дома. Instead of disturbing her, the news had a strangely calming effect; as though she saw in the prospect of this struggle new hope for herself. Вместо того чтобы расстроить Джун, новость эта принесла ей какое-то странное успокоение, словно предстоящая борьба сулила новую надежду. She learnt that the case was expected to come on in about a month, and there seemed little or no prospect of Bosinney's success. Она узнала, что дело будет разбираться приблизительно через месяц и что у У Босини почти нет шансов на успех. "And whatever he'll do I can't think," said Mrs. Baynes; "it's very dreadful for him, you know-he's got no money-he's very hard up. - Я просто боюсь думать об этом, - сказала миссис Бейнз, - для Фила это будет ужасно, вы же знаете- он совсем без средств, у него сейчас очень тяжелое положение. And we can't help him, I'm sure. И мы ничем не можем помочь. I'm told the money-lenders won't lend if you have no security, and he has none-none at all." Мне говорили, что ссуду дают только под солидные гарантии, а у него ничего нет, решительно ничего. Her embonpoint had increased of late; she was in the full swing of autumn organization, her writing-table literally strewn with the menus of charity functions. Она очень располнела за последнее время; организация осеннего сезона была в полном разгаре, и на письменном столе миссис Бейнз грудами лежали меню обедов, составленные для всевозможных благотворительных сборищ. She looked meaningly at June, with her round eyes of parrot-grey. Ее Круглые, как у попугая, серые глаза многозначительно посмотрели на Джун The sudden flush that rose on the girl's intent young face-she must have seen spring up before her a great hope-the sudden sweetness of her smile, often came back to Lady Baynes in after years (Baynes was knighted when he built that public Museum of Art which has given so much employment to officials, and so little pleasure to those working classes for whom it was designed). Румянец, вспыхнувший на юном серьезном личике девушки - должно быть, она крепко надеялась на чтото, - ее внезапная мягкая улыбка впоследствии часто происходили на ум леди Бейнз (Бейнз получил титул лорда за постройку "Народного музея изящных искусств", который потребовал огромного штата служащих и доставил очень мало радости тем, для кого предназначался.) The memory of that change, vivid and touching, like the breaking open of a flower, or the first sun after long winter, the memory, too, of all that came after, often intruded itself, unaccountably, inopportunely on Lady Baynes, when her mind was set upon the most important things. Воспоминание об этой перемене, такой заметной и трогательной, словно цветок распускался у нее на глазах или первый луч солнца блеснул после долгой зимы, - воспоминание обо всем, что последовало дальше, часто настигало леди Бейнз совершенно непонятными, неуловимыми путями именно в те минуты, когда мыслями ее владели самые серьезные дела. This was the very afternoon of the day that young Jolyon witnessed the meeting in the Botanical Gardens, and on this day, too, old Jolyon paid a visit to his solicitors, Forsyte, Bustard, and Forsyte, in the Poultry. Визит Джун пришелся как раз в тот день, когда молодой Джолион присутствовал при свидании в Ботаническом саду, и в этот же самый день старый Джолион явился на Полтри в контору своих поверенных "Форсайт, Бастард и Форсайт". Soames was not in, he had gone down to Somerset House; Bustard was buried up to the hilt in papers and that inaccessible apartment, where he was judiciously placed, in order that he might do as much work as possible; but James was in the front office, biting a finger, and lugubriously turning over the pleadings in Forsyte v. Сомса не было, он уехал в Сомсрсет-Хаус [13]; Бастард зарылся с головой в груды бумаг в том малодоступном помещении, которое ему отвели, чтобы выжать из него как можно больше работы; но Джемс сидел в приемной и покусывал ногти, с мрачным видом перелистывая дело Bosinney. "Форсайт против Боснии". This sound lawyer had only a sort of luxurious dread of the 'nice point,' enough to set up a pleasurable feeling of fuss; for his good practical sense told him that if he himself were on the Bench he would not pay much attention to it. Этот рассудительный адвокат позволил себе в виде роскоши некоторое беспокойство в мыслях по поводу "щекотливого пункта", но такое беспокойство вызывало у него только приятное оживление, потому что здравый смысл говорил ему, что на месте судьи он не обратил бы внимания на этот пункт. But he was afraid that this Bosinney would go bankrupt and Soames would have to find the money after all, and costs into the bargain. Однако Джемс боялся, что Боснии будет объявлен несостоятельным должником и Сомсу все равно придется оплатить отделку дома плюс судебные издержки. And behind this tangible dread there was always that intangible trouble, lurking in the background, intricate, dim, scandalous, like a bad dream, and of which this action was but an outward and visible sign. А позади этой осязаемой причины для опасений стояла неуловимая тревога; она маячила где-то далеко - смутная, грозящая скандалом, путаная, как дурной сон, и тяжба была только внешним, видимым выражением ее. He raised his head as old Jolyon came in, and muttered: Джемс поднял голову навстречу старому Джолиону и пробормотал: "How are you, Jolyon? - Здравствуй, Джолион! Haven't seen you for an age. Давно не виделись. You've been to Switzerland, they tell me. Я слышал, ты был в Швейцарии? This young Bosinney, he's got himself into a mess. Этот юнец Босини окончательно запутался. I knew how it would be!" Я знал, к чему все это идет! He held out the papers, regarding his elder brother with nervous gloom. Он протянул старшему брату бумаги, поглядывая на него с сумрачным беспокойством. Old Jolyon read them in silence, and while he read them James looked at the floor, biting his fingers the while. Старый Джолион молча читал дело, а Джемс смотрел себе под ноги, покусывая ногти. Old Jolyon pitched them down at last, and they fell with a thump amongst a mass of affidavits in 're Buncombe, deceased,' one of the many branches of that parent and profitable tree, Наконец старый Джолион бросил бумаги на стол; они упали с мягким шелестом на груды показаний "по делу покойного Банкома" - одной из бесчисленных ветвей разросшегося плодоносного древа тяжбы 'Fryer v. Forsyte.' "Фрайер против Форсайта". "I don't know what Soames is about," he said, "to make a fuss over a few hundred pounds. - Не понимаю, - сказал он, - зачем Сомсу понадобилось поднимать такую возню из-за нескольких сотен фунтов? I thought he was a man of property." Я думал, что он состоятельный человек. James' long upper lip twitched angrily; he could not bear his son to be attacked in such a spot. Верхняя губа Джемса сердито дрогнула: он не выносил, когда сына уязвляли именно в этом. "It's not the money," he began, but meeting his brother's glance, direct, shrewd, judicial, he stopped. - Дело не в деньгах, - начал он, но, встретив взгляд брата - прямой, суровый, критический, -запнулся. There was a silence. Наступила тишина. "I've come in for my Will," said old Jolyon at last, tugging at his moustache. - Я пришел относительно завещания, - сказал наконец старый Джолион, теребя кончики усов. James' curiosity was roused at once. Джемс сразу же заинтересовался. Perhaps nothing in this life was more stimulating to him than a Will; it was the supreme deal with property, the final inventory of a man's belongings, the last word on what he was worth. Кажется, ничто другое не могло так расшевелить его, как вопрос о завещании: завещание есть величайший акт, конечная опись имущества, последнее слово, определяющее цену человеку. He sounded the bell. Он позвонил. "Bring in Mr. Jolyon's Will," he said to an anxious, dark-haired clerk. - Принесите завещание мистера Джолиона, -сказал Джемс испуганному черноволосому клерку. "You going to make some alterations?" - Хочешь изменить что-нибудь? And through his mind there flashed the thought: И в голове у него пронеслась мысль: 'Now, am I worth as much as he?' "Ну, кто же из вас богаче?" Old Jolyon put the Will in his breast pocket, and James twisted his long legs regretfully. Старый Джолион положил завещание в боковой карман, и Джемс с огорченным видом завозил под столом ногами. "You've made some nice purchases lately, they tell me," he said. - Г оворят, ты сделал хорошие покупки за последнее время, - сказал он. "I don't know where you get your information from," answered old Jolyon sharply. - Не знаю, откуда у тебя такие сведения, - резко ответил старый Джолион. "When's this action coming on? - Когда суд? Next month? Через месяц? I can't tell what you've got in your minds. Не понимаю, зачем вы это затеваете! You must manage your own affairs; but if you take my advice, you'll settle it out of Court. Дело ваше, конечно, но я бы советовал не доводить до суда. Good-bye!" Всего хорошего! With a cold handshake he was gone. Холодно пожав Джемсу руку, он вышел. James, his fixed grey-blue eye corkscrewing round some secret anxious image, began again to bite his finger. Джемс уставился в одну точку, словно впиваясь своими серо-голубыми глазами в чей-то смутный, тревожащий облик, и снова принялся грызть ногти. Old Jolyon took his Will to the offices of the New Colliery Company, and sat down in the empty Board Room to read it through. Старый Джолион зашел в контору "Новой угольной" Я, усевшись в пустом зале, перечел свое завещание. He answered 'Down-by-the-starn' Hemmings so tartly when the latter, seeing his Chairman seated there, entered with the new Superintendent's first report, that the Secretary withdrew with regretful dignity; and sending for the transfer clerk, blew him up till the poor youth knew not where to look. It was not-by George-as he (Down-by-the-starn) would have him know, for a whippersnapper of a young fellow like him, to come down to that office, and think that he was God Almighty. He (Down-by-the-starn) had been head of that office for more years than a boy like him could count, and if he thought that when he had finished all his work, he could sit there doing nothing, he did not know him, Hemmings (Down-by-the-starn), and so forth. On the other side of the green baize door old Jolyon sat at the long, mahogany-and-leather board table, his thick, loose-jointed, tortoiseshell eye-glasses perched on the bridge of his nose, his gold pencil moving down the clauses of his Will. It was a simple affair, for there were none of those vexatious little legacies and donations to charities, which fritter away a man's possessions, and damage the majestic effect of that little paragraph in the morning papers accorded to Forsytes who die with a hundred thousand pounds. A simple affair. Just a bequest to his son of twenty thousand, and 'as to the residue of my property of whatsoever kind whether realty or personalty, or partaking of the nature of either-upon trust to pay the proceeds rents annual produce dividends or interest thereof and thereon to my said grand-daughter June Forsyte or her assigns during her life to be for her sole use and benefit and without, etc... and from and after her death or decease upon trust to convey assign transfer or make over the said last-mentioned lands hereditaments premises trust moneys stocks funds investments and securities or such as shall then stand for and represent the same unto such person or persons whether one or more for such intents purposes and uses and generally in such manner way and form in all respects as the said June Forsyte notwithstanding coverture shall by her last Will and Testament or any writing or writings in the nature of a Will testament or testamentary disposition to be by her duly made signed and published direct appoint or make over give and dispose of the same And in default etc.... Provided always...' and so on, in seven folios of brief and simple phraseology. Он так сердито огрызнулся на Хэммингса-Похоронное бюро, который решил показать ему первый отчет нового управляюемь больших листов, заполненных выразительной и простой терминологией. The Will had been drawn by James in his palmy days. Завещание составил Джемс в дни своего расцвета. He had foreseen almost every contingency. Он предусмотрел чуть ли не все случайности, какие только могли возникнуть. Old Jolyon sat a long time reading this Will; at last he took half a sheet of paper from the rack, and made a prolonged pencil note; then buttoning up the Will, he caused a cab to be called and drove to the offices of Paramor and Herring, in Lincoln's Inn Fields. Старый Джолион долго просматривал завещание; наконец взял из стопки пол-листа бумаги и набросал карандашом длинную записку; затем спрятал завещание в боковой карман и, велев позвать кэб, поехал в контору Хэрнига и Парамора в Линкольнс-Инн-Филдс. Jack Herring was dead, but his nephew was still in the firm, and old Jolyon was closeted with him for half an hour. Джек Хэринг давно умер, но в конторе работал его племянник, и старый Джолион полчаса пробыл с ним наедине. He had kept the hansom, and on coming out, gave the driver the address-3, Wistaria Avenue. Кэб дожидался его у подъезда, и, выйдя из конторы, старый Джолион дал кэбмену адрес -Вистария-авеню, 3. He felt a strange, slow satisfaction, as though he had scored a victory over James and the man of property. Он испытывал какое-то странное, тихое удовлетворение, словно ему удалось одержать победу над Джемсом и "собственником". They should not poke their noses into his affairs any more; he had just cancelled their trusteeships of his Will; he would take the whole of his business out of their hands, and put it into the hands of young Herring, and he would move the business of his Companies too. Теперь они уже не станут совать нос куда их не просят; он только что взял от них свое завещание; он передаст все свои дела молодому Хэрингу и дела компаний поручит ему тоже. If that young Soames were such a man of property, he would never miss a thousand a year or so; and under his great white moustache old Jolyon grimly smiled. Если этот Сомс действительно такой богач, он не заметит отсутствия тысячи фунтов в год, и под седыми усами старого Джолиона появилась хмурая улыбка. He felt that what he was doing was in the nature of retributive justice, richly deserved. Он чувствовал, что поступок его восстанавливает справедливость, воздающую каждому по заслугам. Slowly, surely, with the secret inner process that works the destruction of an old tree, the poison of the wounds to his happiness, his will, his pride, had corroded the comely edifice of his philosophy. Медленно, но верно, как скрытый от глаз процесс разрушения старого дерева, боль от ран, нанесенных счастью, воле, гордости, подтачивала стройное здание его мировоззрения. Life had worn him down on one side, till, like that family of which he was the head, he had lost balance. Жизнь гнула его набок до тех пор, пока старый Джолион не потерял устойчивости, как и та семья, главой которой он был. To him, borne northwards towards his son's house, the thought of the new disposition of property, which he had just set in motion, appeared vaguely in the light of a stroke of punishment, levelled at that family and that Society, of which James and his son seemed to him the representatives. В то время как лошади везли его к дому сына, перемена последней воли, только что приведенная в исполнение, смутно представлялась ему в виде кары, обрушившейся на ту семью и на то общество, представителями которых он считал Джемса и его сына. He had made a restitution to young Jolyon, and restitution to young Jolyon satisfied his secret craving for revenge-revenge against Time, sorrow, and interference, against all that incalculable sum of disapproval that had been bestowed by the world for fifteen years on his only son. Он восстановил молодого Джолиона в правах на наследство, и этот поступок утолил его тайную жажду отмщения - отмщения Времени, горестям, вмешательству посторонних людей и тому презрению, которым в течение пятнадцати лет они награждали его единственного сына. It presented itself as the one possible way of asserting once more the domination of his will; of forcing James, and Soames, and the family, and all those hidden masses of Forsytes-a great stream rolling against the single dam of his obstinacy-to recognise once and for all that he would be master. Только таким путем он мог еще раз заставить людей почувствовать свою волю заставить Джемса, Сомса, и всю семью, и всех бесчисленных Форсайтов, громадной волной надвигавшихся на плотину его упорства, -заставить их раз и навсегда признать в нем хозяина. It was sweet to think that at last he was going to make the boy a richer man by far than that son of James, that 'man of property.' Как отрадно думать, что наконец-то он может сделать мальчика гораздо более состоятельным, чем этот сын Джемса, этот "собственник". And it was sweet to give to Jo, for he loved his son. И дарить сыну было отрадно, потому что старый Джолион любил его. Neither young Jolyon nor his wife were in (young Jolyon indeed was not back from the Botanical), but the little maid told him that she expected the master at any moment: Ни молодого Джолиона, ни его жены дома не было молодой Джолион еще не успел вернуться из Ботанического сада), но служанка сказала, что хозяин вот-вот должен прийти. "He's always at 'ome to tea, sir, to play with the children." - Он всегда приходит к чаю, сэр, поиграть с детьми. Old Jolyon said he would wait; and sat down patiently enough in the faded, shabby drawing room, where, now that the summer chintzes were removed, the old chairs and sofas revealed all their threadbare deficiencies. Старый Джолион сказал, что подождет, и остался терпеливо сидеть в унылой, жалкой гостиной, где каждое кресло и диван, с которых уже сняли летние чехлы, обнаруживали все свое убожество. He longed to send for the children; to have them there beside him, their supple bodies against his knees; to hear Jolly's: Ему хотелось позвать детей; хотелось видеть их; чувствовать их хрупкие тельца у себя на коленях; хотелось услышать крик Джолли: "Hallo, Gran!" and see his rush; and feel Holly's soft little hand stealing up against his cheek. "Здравствуй, дед! ", видеть, как он кинется ему навстречу; почувствовать, как мягкие ручонки Холли гладят его по щекам. But he would not. Но он не позвал детей. There was solemnity in what he had come to do, and until it was over he would not play. В том, что привело его сюда, была какая-то торжественность; надо покончить с этим, сейчас не до игры. He amused himself by thinking how with two strokes of his pen he was going to restore the look of caste so conspicuously absent from everything in that little house; how he could fill these rooms, or others in some larger mansion, with triumphs of art from Baple and Pullbred's; how he could send little Jolly to Harrow and Oxford (he no longer had faith in Eton and Cambridge, for his son had been there); how he could procure little Holly the best musical instruction, the child had a remarkable aptitude. Он развлекал себя мыслью, что одного росчерка пера достаточно, чтобы придать этим комнатам ту приличную внешность, которой здесь так явно недоставало; думал, что надо обставить этот дом или другой, более вместительный, всеми сокровищами искусства, какие найдутся у Бэйпла и Пулбреда; что надо послать маленького Джолли в Хэрроу и Оксфорд (у старого Джолиона уже не оставалось веры в Итон и Кэмбридж, потому что там воспитывался его сын); что надо пригласить для маленькой Холли самого лучшего учителя музыки - у девочки такие способности. As these visions crowded before him, causing emotion to swell his heart, he rose, and stood at the window, looking down into the little walled strip of garden, where the pear-tree, bare of leaves before its time, stood with gaunt branches in the slow-gathering mist of the autumn afternoon. От этих картин будущего, обступивших его со всех сторон, сердце старого Джолиона забилось сильнее; он встал, подошел к окну, которое выходило в маленький обнесенный стенами садик, где грушевое дерево с облетевшей раньше времени листвой протягивало в медленно сгущавшуюся мглу осеннего дня свои голые тонкие ветви. The dog Balthasar, his tail curled tightly over a piebald, furry back, was walking at the farther end, sniffing at the plants, and at intervals placing his leg for support against the wall. Пес Балтазар разгуливал в дальнем конце сада, свернув крендельком хвост на лохматой пегой спине, принюхивался к цветам и время от времени подпирал лапой стену. And old Jolyon mused. И старый Джолион задумался. What pleasure was there left but to give? Какая радость осталась у него в жизни? It was pleasant to give, when you could find one who would be thankful for what you gave-one of your own flesh and blood! Только радость дарить. Приятно делать подарки, когда есть кто-то, кто чувствует к тебе благодарность близкое существо, плоть от плоти твоей! There was no such satisfaction to be had out of giving to those who did not belong to you, to those who had no claim on you! Совсем другое дело, когда даришь чужим, тем, кто не имеет на тебя никаких прав! Such giving as that was a betrayal of the individualistic convictions and actions of his life, of all his enterprise, his labour, and his moderation, of the great and proud fact that, like tens of thousands of Forsytes before him, tens of thousands in the present, tens of thousands in the future, he had always made his own, and held his own, in the world. Делая такие подарки, старый Джолион изменил бы своему индивидуализму, всей своей жизни, своим делам, работе, своей умеренности, умалил бы смысл того великого, наполнявшего его гордостью факта, что он, как и десятки тысяч Форсайтов до него, десятки тысяч современников, десятки тысяч еще не родившихся Форсайтов, умел строить свою жизнь, умел держать добытое в руках. And, while he stood there looking down on the smut-covered foliage of the laurels, the black-stained grass-plot, the progress of the dog Balthasar, all the suffering of the fifteen years during which he had been baulked of legitimate enjoyment mingled its gall with the sweetness of the approaching moment. И пока он стоял у окна, глядя на покрытые слоем сажи листья лавра, на бурую траву, на пса Балтазара, боль этих пятнадцати лет, укравших у него законную радость, мешала свою горечь со сладостью приближающейся минуты. Young Jolyon came at last, pleased with his work, and fresh from long hours in the open air. Наконец молодой Джолион вернулся, довольный своей работой, свежий после стольких часов, проведенных на воздухе. On hearing that his father was in the drawing room, he inquired hurriedly whether Mrs. Forsyte was at home, and being informed that she was not, heaved a sigh of relief. Узнав, что отец ждет в гостиной, он сейчас же спросил, дома ли миссис Форсайт, и облегченно вздохнул, когда сказали, что ее нет. Then putting his painting materials carefully in the little coat-closet out of sight, he went in. Потом заботливо спрятал рисовальные принадлежности в платяной шкаф и вошел в гостиную. With characteristic decision old Jolyon came at once to the point. Со свойственной ему решительностью старый Джолион сразу же приступил к делу. "I've been altering my arrangements, Jo," he said. - Я изменил свое завещание, Джо, - сказал он. "You can cut your coat a bit longer in the future-I'm settling a thousand a year on you at once. - Тебе не придется больше урезывать себя во всем: я назначаю вам тысячу фунтов в год сразу же. June will have fifty thousand at my death; and you the rest. Джун получит после моей смерти пятьдесят тысяч, остальное - ты. That dog of yours is spoiling the garden. Этот пес испортил тебе весь сад. I shouldn't keep a dog, if I were you!" На твоем месте я бы не стал держать собак! The dog Balthasar, seated in the centre of the lawn, was examining his tail. Пес Балтазар сидел в самом центре лужайки, исследуя свой хвост. Young Jolyon looked at the animal, but saw him dimly, for his eyes were misty. Молодой Джолион посмотрел на Балтазара, но Балтазар расплылся у него в глазах, потому что на них набежали слезы. "Yours won't come short of a hundred thousand, my boy," said old Jolyon; "I thought you'd better know. - Ты получишь около ста тысяч, мой мальчик, -сказал старый Джолион, - я хочу, чтобы ты знал это. I haven't much longer to live at my age. Мне уже недолго осталось жить. I shan't allude to it again. Больше не будем к этому возвращаться. How's your wife? Как жена? And-give her my love." Передай ей привет. Young Jolyon put his hand on his father's shoulder, and, as neither spoke, the episode closed. Молодой Джолион положил руку ему на плечо, и так как оба они молча и, то эпизод на этом и закончился. Having seen his father into a hansom, young Jolyon came back to the drawing-room and stood, where old Jolyon had stood, looking down on the little garden. Проводив отца до кэба, молодой Джолион вернулся в гостиную и стал на то же место, где стоял отец, глядя в садик. He tried to realize all that this meant to him, and, Forsyte that he was, vistas of property were opened out in his brain; the years of half rations through which he had passed had not sapped his natural instincts. Он старался осмыслить то, что произошло сейчас, и, будучи Форсайтом, уже видел перед собой новые просторы, которые сулило ему благосостояние: годы нужды не вытравили в нем природных инстинктов. In extremely practical form, he thought of travel, of his wife's costume, the children's education, a pony for Jolly, a thousand things; but in the midst of all he thought, too, of Bosinney and his mistress, and the broken song of the thrush. С чрезвычайной практичностью размышлял он о путешествиях, о туалетах для жены, образовании детей, о пони для Джолли о тысяче других вещей; но посреди всех этих мыслей его не оставляло воспоминание о Боснии и о той, которую Босини любил, и о прерывистой песенке дрозда: Joy-tragedy! "Счастье - горе? Which? Which? Чье - чье?" The old past-the poignant, suffering, passionate, wonderful past, that no money could buy, that nothing could restore in all its burning sweetness-had come back before him. Далекое прошлое - тяжкое, мучительное, полное страсти, чудесное прошлое с его опаляющим счастьем, которое не вернешь никакими деньгами, не воскресишь никакими силами, - встало перед глазами молодого Джолиона. When his wife came in he went straight up to her and took her in his arms; and for a long time he stood without speaking, his eyes closed, pressing her to him, while she looked at him with a wondering, adoring, doubting look in her eyes. Когда жена вернулась, он подошел и обнял ее и долго стоял так, не говоря ни слова, закрыв глаза, прижимая ее к себе, а она смотрела на мужа удивленными, обожающими и недоверчивыми глазами. CHAPTER IV-VOYAGE INTO THE INFERNO IV БЛУЖДАНИЯ В АДУ The morning after a certain night on which Soames at last asserted his rights and acted like a man, he breakfasted alone. На следующее утро после той ночи, когда Сомс настоял наконец на своих правах и поступил как мужчина, которому пришлось завтракать в одиночестве. He breakfasted by gaslight, the fog of late November wrapping the town as in some monstrous blanket till the trees of the Square even were barely visible from the dining-room window. Он завтракал при свете газа. Ноябрьский туман словно громадным одеялом закутал город, и даже деревья сквера еле виднелись из окна столовой. He ate steadily, but at times a sensation as though he could not swallow attacked him. Сомс упорно ел, но по временам его охватывало такое ощущение, точно кусок становился ему поперек горла. Had he been right to yield to his overmastering hunger of the night before, and break down the resistance which he had suffered now too long from this woman who was his lawful and solemnly constituted helpmate? Правильно ли он сделал, что поддался прошлой ночью чувству нестерпимого голода и сломил сопротивление, которое уже так давно оказывала ему эта женщина, бывшая его законной женой, спутницей жизни? He was strangely haunted by the recollection of her face, from before which, to soothe her, he had tried to pull her hands-of her terrible smothered sobbing, the like of which he had never heard, and still seemed to hear; and he was still haunted by the odd, intolerable feeling of remorse and shame he had felt, as he stood looking at her by the flame of the single candle, before silently slinking away. Его преследовало воспоминание об этом лице, о том, как он старался оторвать от него ее руки, успокоить ее, о страшных сдавленных рыданиях, каких ему никогда не приходилось слышать, - они и сейчас стояли у него в ушах; преследовало непривычное, нестерпимое чувство раскаяния и стыда, охватившее его в ту минуту, когда он остановился, глядя на нее при свете одинокой свечи, прежде чем молча и тихо выйти из спальни. And somehow, now that he had acted like this, he was surprised at himself. И, совершив такой поступок, он теперь сам ему удивлялся. Two nights before, at Winifred Dartie's, he had taken Mrs. MacAnder into dinner. Три дня тому назад он сидел рядом с миссис Мак-Эндер на обеде у Уинифрид Дарти. She had said to him, looking in his face with her sharp, greenish eyes: Взглянув ему в лицо своими проницательными зеленоватыми глазами, она сказала: "And so your wife is a great friend of that Mr. Bosinney's?" - Ваша жена, кажется, в большой дружбе с мистером Боснии? Not deigning to ask what she meant, he had brooded over her words. Не удостоив ее просьбой разъяснить эти слова, он мрачно задумался. They had roused in him a fierce jealousy, which, with the peculiar perversion of this instinct, had turned to fiercer desire. Вопрос миссис Мак-Эндер разбудил в нем яростную ревность, которая, со свойственной этому инстинкту извращенностью, перешла в еще более яростное желание. Without the incentive of Mrs. MacAnder's words he might never have done what he had done. Без толчка, каким послужили слова миссис Мак-Эндер, он никогда бы не решился на такой поступок. Without their incentive and the accident of finding his wife's door for once unlocked, which had enabled him to steal upon her asleep. Всему виной был этот толчок и случайность, что комната оказалась незапертой и он застал жену спящей. Slumber had removed his doubts, but the morning brought them again. Сон рассеял его сомнения, но утром они вернулись. One thought comforted him: No one would know-it was not the sort of thing that she would speak about. Он утешал себя только одним: никто ничего не узнает - о таких вещах она не станет рассказывать. And, indeed, when the vehicle of his daily business life, which needed so imperatively the grease of clear and practical thought, started rolling once more with the reading of his letters, those nightmare-like doubts began to assume less extravagant importance at the back of his mind. А когда повозка делового дня, требующая смазки. Ясной и практичной мыслью, двинулась в путь, начав утро Сомса с кучи полученных писем, мучительные, как кошмар, сомнения потеряли свою значительность и отступили на второй план. The incident was really not of great moment; women made a fuss about it in books; but in the cool judgment of right-thinking men, of men of the world, of such as he recollected often received praise in the Divorce Court, he had but done his best to sustain the sanctity of marriage, to prevent her from abandoning her duty, possibly, if she were still seeing Bosinney, from.... По сути дела ничего особенного не случилось; только в романах женщины подымают из-за этого шум; но, с точки зрения здравомыслящих мужчин, светских мужчин, которые часто заслуживают похвалу в суде по бракоразводным делам, он поступил наилучшим образом, поддержал святость брака и, может быть, уберег жену от нарушения долга, если она еще продолжает встречаться с Босини, уберег от... No, he did not regret it. Нет, он не жалеет о своем поступке. Now that the first step towards reconciliation had been taken, the rest would be comparatively-comparatively.... И теперь, когда первый шаг к примирению сделан, остальное будет сравнительно... сравнительно... He, rose and walked to the window. Он встал и подошел к окну. His nerve had been shaken. Нервы все-таки не в порядке. The sound of smothered sobbing was in his ears again. Приглушенные рыдания снова звучали в ушах. He could not get rid of it. Он не мог от этого отделаться. He put on his fur coat, and went out into the fog; having to go into the City, he took the underground railway from Sloane Square station. Сомс надел меховое пальто и вышел на затянутую туманом улицу; для того чтобы попасть в Сити, надо было пройти на Слоун-стрит к станции подземной железной дороги. In his corner of the first-class compartment filled with City men the smothered sobbing still haunted him, so he opened the Times with the rich crackle that drowns all lesser sounds, and, barricaded behind it, set himself steadily to con the news. Сидя в углу купе первого класса, среди деловой публики, направлявшейся в Сити, он снова услышал приглушенные рыдания и, развернув "Тайме" с громким хрустом, который обычно покрывает все более слабые звуки, загородился газетой и стал штудировать новости. He read that a Recorder had charged a grand jury on the previous day with a more than usually long list of offences. Он прочел, что суду присяжных был передан вчера длинный список дел, подлежащих рассмотрению. He read of three murders, five manslaughters, seven arsons, and as many as eleven rapes-a surprisingly high number-in addition to many less conspicuous crimes, to be tried during a coming Sessions; and from one piece of news he went on to another, keeping the paper well before his face. Прочел о трех предумышленных и пяти непредумышленных убийствах, семи поджогах, одиннадцати - поразительно высокая цифра! -изнасилованиях и в придачу к ним о нескольких не столь серьезных преступлениях, дела по которым назначены к слушанию на текущей сессии, и, пробегая глазами одну заметку за другой, он все время прятал лицо за газетой. And still, inseparable from his reading, was the memory of Irene's tear-stained face, and the sounds from her broken heart. Но даже во время чтения его не покидала мысль о залитом слезами лице Иран, о рыданиях, которыми исходило ее раненое сердце. The day was a busy one, including, in addition to the ordinary affairs of his practice, a visit to his brokers, Messrs. Работы в Сити оказалось много: в придачу к обычным делам надо было сходить к маклерам Грину и Гринниигу, распорядиться о продаже акций Grin and Grinning, to give them instructions to sell his shares in the New Colliery Co., Ltd., whose business he suspected, rather than knew, was stagnating (this enterprise afterwards slowly declined, and was ultimately sold for a song to an American syndicate); and a long conference at Waterbuck, Q.C.'s chambers, attended by Boulter, by Fiske, the junior counsel, and Waterbuck, Q.C., himself. "Новой угольной компании", дела которой, как он подозревал, не зная этого наверняка, клонились к упадку (впоследствии это предприятие медленно увяло и было в конце концов продано за бесценок американскому синдикату); кроме того, предстояло длинное совещание в конторе королевского адвоката Уотербака в присутствии Боултера, помощника королевского адвоката Фиска и самого Уотербака. The case of Forsyte v. Предполагалось, что дело Bosinney was expected to be reached on the morrow, before Mr. Justice Bentham. "Форсайт против Боснии" будет разбираться завтра старшим судьей мистером Бентемом. Mr. Justice Bentham, a man of common-sense rather than too great legal knowledge, was considered to be about the best man they could have to try the action. Судья Бентем, отличавшийся здравостью ума, но не слишком обширными юридическими познаниями, был единодушно признан самым подходящим человеком для разбора дела Сомса. He was a 'strong' Judge. Он славился своею "строгостью". Waterbuck, Q.C., in pleasing conjunction with an almost rude neglect of Boulter and Fiske paid to Soames a good deal of attention, by instinct or the sounder evidence of rumour, feeling him to be a man of property. Королевский адвокат Уотербак приятно сочетал чуть ли не грубое пренебрежение к Боултеру и Фиску с большой внимательностью по отношению к Сомсу, инстинктивно или на основании точных сведении чувствуя в нем человека состоятельного. He held with remarkable consistency to the opinion he had already expressed in writing, that the issue would depend to a great extent on the evidence given at the trial, and in a few well directed remarks he advised Soames not to be too careful in giving that evidence. Он твердо придерживался высказанного в свое время в письменной форме мнения, что исход дела будет в значительной степени зависеть от показаний на суде, и в нескольких метких словах дал Сомсу совет не придерживаться излишней точности в своих показаниях. "A little bluffness, Mr. Forsyte," he said, "a little bluffness," and after he had spoken he laughed firmly, closed his lips tight, and scratched his head just below where he had pushed his wig back, for all the world like the gentleman-farmer for whom he loved to be taken. - Побольше уверенности, - сказал он, - побольше уверенности, - и, солидно рассмеявшись, сжал губы и почесал голову под сдвинутым на затылок париком - ни дать ни "взять джентльмен-фермер, за которого он так любил выдавать себя. He was considered perhaps the leading man in breach of promise cases. Уотербак считался чуть ли не светилом по части дел, касающихся нарушения обещаний. Soames used the underground again in going home. Возвращаясь домой. Сомс опять предпочел подземную железную дорогу. The fog was worse than ever at Sloane Square station. На Слоун-сквер туман стал еще гуще. Through the still, thick blur, men groped in and out; women, very few, grasped their reticules to their bosoms and handkerchiefs to their mouths; crowned with the weird excrescence of the driver, haloed by a vague glow of lamp-light that seemed to drown in vapour before it reached the pavement, cabs loomed dim-shaped ever and again, and discharged citizens, bolting like rabbits to their burrows. Пассажиры выходили и входили на станцию, пробираясь ощупью сквозь неподвижную плотную мглу; редко встречавшиеся в толпе женщины прижимали к груди сумочки, закрывали рот носовыми платками; экипажи, увенчанные призрачными силуэтами кэбменов, в тусклом свете фонарей, которым тонул в тумане, едва достигнув мостовой, то и дело подъезжали и высаживали седоков, разбегавшихся, как кролики по своим норам. And these shadowy figures, wrapped each in his own little shroud of fog, took no notice of each other. И эти неясные призраки, закутанные в саваны из тумана, не замечали друг друга. In the great warren, each rabbit for himself, especially those clothed in the more expensive fur, who, afraid of carriages on foggy days, are driven underground. Большой загон, и каждый кролик заботится только о себе, в особенности те кролики, на которых мех подороже, которые боятся брать кэбы в туманные дни и лезут под землю. One figure, however, not far from Soames, waited at the station door. Однако у входа на станцию неподалеку от Сомса виднелась чья-то фигура. Some buccaneer or lover, of whom each Forsyte thought: Какой-нибудь пират или влюбленный, один из тех, кто вызывает у каждого Форсайта мысль: 'Poor devil! looks as if he were having a bad time!' "Вот бедняга! Плохо ему, должно быть!" Their kind hearts beat a stroke faster for that poor, waiting, anxious lover in the fog; but they hurried by, well knowing that they had neither time nor money to spare for any suffering but their own. Их добрые сердца чуть сжимаются при виде бедняг-влюбленных, нетерпеливо поджидающих кого-то в тумане; но Форсайты быстро проходят мимо, хорошо зная, что время и деньги надо тратить только на свои собственные страдания. Only a policeman, patrolling slowly and at intervals, took an interest in that waiting figure, the brim of whose slouch hat half hid a face reddened by the cold, all thin, and haggard, over which a hand stole now and again to smooth away anxiety, or renew the resolution that kept him waiting there. Один лишь полисмен, прохаживавшийся взад и вперед, заинтересовался этим человеком, низко надвинувшим шляпу на покрасневшее от холода лицо худое, измученное лицо, которого он то и дело касался рукой. Чтобы смирить тревогу или снова набраться решимости и снова ждать. But the waiting lover (if lover he were) was used to policemen's scrutiny, or too absorbed in his anxiety, for he never flinched. Но влюбленный (если это действительно был влюбленный), вероятно, привык ко взглядам полисменов или же весь ушел в свои тревожные мысли, потому что эти взгляды, очевидно, не беспокоили его. A hardened case, accustomed to long trysts, to anxiety, and fog, and cold, if only his mistress came at last. Ему знакомы и долгие часы ожидания, и тревога, и туман, и холод; ему не в первый раз, лишь бы ома пришла! Foolish lover! Глупец! Fogs last until the spring; there is also snow and rain, no comfort anywhere; gnawing fear if you bring her out, gnawing fear if you bid her stay at home! Туманы кончатся только весной; а, кроме них, есть еще снег и дождь, и никуда от этого не спрячешься. Гнетущий страх, если заставляешь ее прийти, гнетущий страх, если просишь остаться дома. "Serve him right; he should arrange his affairs better!" "Поделом ему: надо уметь устраивать свои дела!" So any respectable Forsyte. Так думают почтенные Форсайты. Yet, if that sounder citizen could have listened at the waiting lover's heart, out there in the fog and the cold, he would have said again: Однако, случись этим гораздо более разумным гражданам прислушаться к сердцу влюбленного, который ждет свидания в тумане и холоде, они бы опять повторили: "Yes, poor devil he's having a bad time!" "Да, бедняга! Плохо ему приходится!" Soames got into his cab, and, with the glass down, crept along Sloane Street, and so along the Brompton Road, and home. Сомс взял кэб с опущенными стеклами, и кэбмен медленно повез его по Слоун-стрит и Бромтон-Род на Монпелье-сквер. He reached his house at five. Он приехал домой в пять часов. His wife was not in. Жены не было дома. She had gone out a quarter of an hour before. Она ушла четверть часа тому назад. Out at such a time of night, into this terrible fog! Ушла так поздно, в такой туман! What was the meaning of that? Что это значит? He sat by the dining-room fire, with the door open, disturbed to the soul, trying to read the evening paper. Он сел в столовой у камина, открыв дверь в холл, и, встревоженный до глубины души, попытался прочесть вечернюю газету. A book was no good-in daily papers alone was any narcotic to such worry as his. Книга не поможет только газета способна приглушить тревогу, мучившую его. From the customary events recorded in the journal he drew some comfort. Заурядные события, о которых повествовалось там, подействовали успокаивающе. 'Suicide of an actress'-'Grave indisposition of a Statesman' (that chronic sufferer)-'Divorce of an army officer'-'Fire in a colliery'-he read them all. "Самоубийство актрисы" - "Тяжелая болезнь государственного деятеля" (опять! Вот везет несчастному!) - "Бракоразводный процесс офицера" - "Пожар в шахте" - он прочел все подряд. They helped him a little-prescribed by the greatest of all doctors, our natural taste. Эти события помогли ему, как лекарство, прописанное величайшим лекарем - нашей врожденной склонностью. It was nearly seven when he heard her come in. Около семи часов он услышал, что Ирэн вернулась. The incident of the night before had long lost its importance under stress of anxiety at her strange sortie into the fog. События прошлой ночи уже давно потеряли свою остроту, заглушенные тревогой, которую пробудила в нем эта неизвестно чем вызванная прогулка в такой туман. But now that Irene was home, the memory of her broken-hearted sobbing came back to him, and he felt nervous at the thought of facing her. Но стоило только Ирэн вернуться, как звуки ее горьких рыданий снова встали у него в памяти, и он заволновался, думая о предстоящей встрече. She was already on the stairs; her grey fur coat hung to her knees, its high collar almost hid her face, she wore a thick veil. Она была уже на лестнице; воротник короткой шубки серого меха почти закрывал ей лицо, закутанное густой вуалью. She neither turned to look at him nor spoke. Она не оглянулась, не проговорила ни слова. No ghost or stranger could have passed more silently. Даже призрак, даже совсем посторонний человек не прошел бы мимо в таком молчании. Bilson came to lay dinner, and told him that Mrs. Forsyte was not coming down; she was having the soup in her room. Билсон пришла накрыть на стол и сказала, что миссис Форсайт не сойдет к обеду, она приказала подать суп к себе в комнату. For once Soames did not 'change'; it was, perhaps, the first time in his life that he had sat down to dinner with soiled cuffs, and, not even noticing them, he brooded long over his wine. Впервые за всю свою жизнь Сомс не переоделся к столу; вряд ли когда-нибудь ему приходилось обедать в несвежих манжетах, но он не замечал этого, задумавшись над стаканом вина. He sent Bilson to light a fire in his picture-room, and presently went up there himself. Он послал Билсон затопить камин в комнате, где были картины, и вскоре поднялся туда сам. Turning on the gas, he heaved a deep sigh, as though amongst these treasures, the backs of which confronted him in stacks, around the little room, he had found at length his peace of mind. Сомс зажег газовую лампу и глубоко вздохнул, словно среди этих сокровищ, в несколько рядов стоявших в маленькой комнате лицом к стене, ему удалось наконец найти душевный покой. He went straight up to the greatest treasure of them all, an undoubted Turner, and, carrying it to the easel, turned its face to the light. Он подошел к самому бесценному своему сокровищу - бесспорный Тернер - и поставил его на мольберт лицом к свету. There had been a movement in Turners, but he had not been able to make up his mind to part with it. На Тернера сейчас был хороший спрос, но Сомс все еще не решался расстаться с ним. He stood for a long time, his pale, clean-shaven face poked forward above his stand-up collar, looking at the picture as though he were adding it up; a wistful expression came into his eyes; he found, perhaps, that it came to too little. Он долго стоял так, вытянув шею, выступавшую над высоким воротничком, повернув свое бледное, чисто выбритое лицо к картине, словно оценивая ее; в глазах его появилось тоскливое выражение: должно быть, цена оказалась слишком значительной. He took it down from the easel to put it back against the wall; but, in crossing the room, stopped, for he seemed to hear sobbing. Он снял картину с мольберта, чтобы снова поставить ее к стене; но, сделав шаг, остановился: ему послышались звуки рыданий. It was nothing-only the sort of thing that had been bothering him in the morning. Нет, показалось - все то же, что преследовало его утром. And soon after, putting the high guard before the blazing fire, he stole downstairs. Он поставил перед разгоревшимся камином высокий экран и тихо спустился вниз. Fresh for the morrow! was his thought. "Утро вечера мудренее!" - подумал Сомс. It was long before he went to sleep.... Заснуть ему удалось не скоро. It is now to George Forsyte that the mind must turn for light on the events of that fog-engulfed afternoon. Теперь, чтобы пролить свет на события этого утонувшего в тумане дня, следует заняться Джорджем Форсайтом. The wittiest and most sportsmanlike of the Forsytes had passed the day reading a novel in the paternal mansion at Princes' Gardens. Завзятый остряк и единственный спортсмен в семье Форсайтов провел утро в родительском доме на ПринсезГарденс за чтением романа. Since a recent crisis in his financial affairs he had been kept on parole by Roger, and compelled to reside 'at home.' После недавнего финансового Краха своего беспутного сынка Роджер взял с него честное слово, что он образумится, и заставлял сидеть дома. Towards five o'clock he went out, and took train at South Kensington Station (for everyone to-day went Underground). Около пяти часов Джордж вышел и направился к станции на Саут-Кенсингтон (в такой день все ездят подземкой). His intention was to dine, and pass the evening playing billiards at the Red Pottle-that unique hostel, neither club, hotel, nor good gilt restaurant. Он хотел пообедать и провести вечер за бильярдом в "Красной кружке" - единственном в своем роде заведении, не похожем ни на клуб, ни на отель, ни на фешенебельный ресторан. He got out at Charing Cross, choosing it in preference to his more usual St. James's Park, that he might reach Jermyn Street by better lighted ways. Он вышел у Чэринг-Кросса вместо Сент-Джемс-парка, решив пройти на Джермин-стрит по более или менее освещенным улицам. On the platform his eyes-for in combination with a composed and fashionable appearance, George had sharp eyes, and was always on the look-out for fillips to his sardonic humour-his eyes were attracted by a man, who, leaping from a first-class compartment, staggered rather than walked towards the exit. На платформе внимание его - а кроме солидной, элегантной внешности, Джордж обладал еще острым глазом и всегда был начеку, подыскивая пищу для своего остроумия, - внимание его привлек какой-то человек, который выскочил из вагона первого класса и шатающейся походкой направился к выходу. 'So ho, my bird!' said George to himself; 'why, it's "the Buccaneer!"' and he put his big figure on the trail. "Хо-хо, голубчик! - мысленно проговорил Джордж. - Ба, да это "пират"! - И он повернул свое тучное туловище вслед за Босини. Nothing afforded him greater amusement than a drunken man. Ничто так не забавляло его, как вид пьяного человека. Bosinney, who wore a slouch hat, stopped in front of him, spun around, and rushed back towards the carriage he had just left. Босини, в широкополой шляпе, остановился прямо перед ним, круто повернул и кинулся обратно к вагону, откуда только что выскочил. He was too late. Но опоздал. A porter caught him by the coat; the train was already moving on. Дежурный схватил его за пальто; поезд уже тронулся. George's practised glance caught sight of the face of a lady clad in a grey fur coat at the carriage window. Наметанный глаз Джорджа заметил в окне вагона лицо женщины, одетой в серую меховую шубку. It was Mrs. Soames-and George felt that this was interesting! Это была миссис Сомс, и Джордж сразу же заинтересовался. And now he followed Bosinney more closely than ever-up the stairs, past the ticket collector into the street. Теперь он шел за Босини по пятам - вверх по лестнице, мимо контролера, на улицу. In that progress, however, his feelings underwent a change; no longer merely curious and amused, he felt sorry for the poor fellow he was shadowing. Однако за это время чувства его несколько изменились: он уже не любопытствовал, не забавлялся, а жалел этого беднягу, по следам которого шел. 'The Buccaneer' was not drunk, but seemed to be acting under the stress of violent emotion; he was talking to himself, and all that George could catch were the words "Пират" не был пьян - им, очевидно, владело сильнейшее волнение; он разговаривал сам с собой, но Джордж уловил только одно: "Oh, God!" "Боже, боже!" Nor did he appear to know what he was doing, or where going; but stared, hesitated, moved like a man out of his mind; and from being merely a joker in search of amusement, George felt that he must see the poor chap through. Он, должно быть, не сознавал, что делает, куда идет, озирался, останавливался в нерешительности, вел себя как помешанный, и Джордж, вначале искавший только случая поразвлечься, решил не спускать с бедняги глаз. He had 'taken the knock'-'taken the knock!' Здорово его пристукнуло, здорово! And he wondered what on earth Mrs. Soames had been saying, what on earth she had been telling him in the railway carriage. Джордж ломал себе голову, что же такое говорила миссис Сомс, что же такое она рассказала ему в вагоне. She had looked bad enough herself! У нее вид тоже был неважный! It made George sorry to think of her travelling on with her trouble all alone. И Джордж пожалел, что ей приходится ехать совсем одной со своим горем. He followed close behind Bosinney's elbow-tall, burly figure, saying nothing, dodging warily-and shadowed him out into the fog. Джордж не отставал от Босини ни на шаг; высокий, грузный, он шел молча, лавируя среди встречных, следуя за ним в тумане по пятам. There was something here beyond a jest! Это уже не было похоже на забаву. He kept his head admirably, in spite of some excitement, for in addition to compassion, the instincts of the chase were roused within him. Он сохранял полнейшее хладнокровие, несмотря на то, что был несколько возбужден, так как вместе с состраданием в нем заговорил инстинкт охотника. Bosinney walked right out into the thoroughfare-a vast muffled blackness, where a man could not see six paces before him; where, all around, voices or whistles mocked the sense of direction; and sudden shapes came rolling slow upon them; and now and then a light showed like a dim island in an infinite dark sea. Босини вышел прямо на мостовую - густая тьма без конца, без края, где в шести шагах уже ничего не видно, где голоса и свистки, раздававшиеся со всех сторон, издевались над чувством ориентации; и экипажи, как тени, внезапно возникали и медленно двигались мимо; и время от времени где-то мерцал огонек, словно остров, маячивший в необъятном море мрака. And fast into this perilous gulf of night walked Bosinney, and fast after him walked George. И Босини шел быстро, прямо в волны ночи, грозившей бедой, и так же быстро шел за ним Джордж. If the fellow meant to put his 'twopenny' under a 'bus, he would stop it if he could! Если этот субъект вздумает сунуть свою "черепушку" под омнибус, он ему помешает, только бы успеть! Across the street and back the hunted creature strode, not groping as other men were groping in that gloom, but driven forward as though the faithful George behind wielded a knout; and this chase after a haunted man began to have for George the strangest fascination. Через улицу и снова обратно шагал преследуемый Босини, шагал не ощупью, как все в этом мраке, но несся вперед, словно верный Джордж стегал его сзади кнутом; и в этой погоне за человеком, не знавшим, куда деваться от горя, Джордж начал находить какое-то странное удовольствие. But it was now that the affair developed in a way which ever afterwards caused it to remain green in his mind. Но тут события приняли новый оборот, и эта минута навсегда запечатлелась в памяти Джорджа. Brought to a stand-still in the fog, he heard words which threw a sudden light on these proceedings. Вынужденная остановка в тумане дала ему возможность услышать слова, внезапно пролившие свет на все. What Mrs. Soames had said to Bosinney in the train was now no longer dark. То, что миссис Сомс рассказала Босини в поезде, перестало быть тайной для Джорджа. George understood from those mutterings that Soames had exercised his rights over an estranged and unwilling wife in the greatest-the supreme act of property. Он понял из этого отрывочного бормотания, что Сомс - отвергнутый, нелюбимый муж -восстановил свои права на жену путем величайшего, наивысшего акта собственности. His fancy wandered in the fields of this situation; it impressed him; he guessed something of the anguish, the sexual confusion and horror in Bosinney's heart. Мысли Джорджа пустились странствовать; это открытие поразило его; он отчасти понял ревнивую боль, смятение и ужас Босини. And he thought: И подумал: 'Yes, it's a bit thick! "Да, это, пожалуй, уж слишком! I don't wonder the poor fellow is half-cracked!' Ничего удивительного, что малый свихнулся!" He had run his quarry to earth on a bench under one of the lions in Trafalgar Square, a monster sphynx astray like themselves in that gulf of darkness. Наконец его дичь опустилась на скамейку, под одним из львов Трафальгар-сквер - громадным сфинксом, как и они, заблудившимся в этом море тьмы. Here, rigid and silent, sat Bosinney, and George, in whose patience was a touch of strange brotherliness, took his stand behind. Босини сидел неподвижный, безмолвный, и Джордж, к терпению которого примешивалось теперь что-то вроде братского сострадания, встал позади скамейки. He was not lacking in a certain delicacy-a sense of form-that did not permit him to intrude upon this tragedy, and he waited, quiet as the lion above, his fur collar hitched above his ears concealing the fleshy redness of his cheeks, concealing all but his eyes with their sardonic, compassionate stare. Нельзя отказать ему в некоторой деликатности, в некотором чувстве приличия, не позволявшем вмешиваться в эту трагедию, - и он ждал, молчаливый, как лев, возвышавшийся над ними, подняв меховой воротник, упрятав в него свои мясистые румяные щеки, упрятав все, кроме глаз, смотревших с насмешливым состраданием. And men kept passing back from business on the way to their clubs-men whose figures shrouded in cocoons of fog came into view like spectres, and like spectres vanished. Люди шли мимо, держа путь из контор в клубы, -неясные фигуры, закутанные в коконы тумана, появлялись, как призраки, и, как призраки, исчезали. Then even in his compassion George's Quilpish humour broke forth in a sudden longing to pluck these spectres by the sleeve, and say: Даже чувство сострадания не уберегло Джорджа от желания посмеяться, и ему захотелось вдруг схватить какойнибудь призрак за рукав и крикнуть: "Hi, you Johnnies! "Эй, вы! You don't often see a show like this! Такое зрелище не часто увидишь! Here's a poor devil whose mistress has just been telling him a pretty little story of her husband; walk up, walk up! Вот сидит бедняга, который только что выслушал от своей любовницы занятную историю об ее муже; подходите, подходите поближе! He's taken the knock, you see." Полюбуйтесь, как его пристукнуло!" In fancy he saw them gaping round the tortured lover; and grinned as he thought of some respectable, newly-married spectre enabled by the state of his own affections to catch an inkling of what was going on within Bosinney; he fancied he could see his mouth getting wider and wider, and the fog going down and down. И он представлял себе, как все будут глазеть на несчастного; и ухмылялся, думая о каком-нибудь почтенном, недавно женившемся призраке, который по своему положению молодожена мог хотя бы в малейшей степени понять, что творилось с Босини; представлял, как тот все шире и шире будет разевать рот и как в открытый рот набьется туман. For in George was all that contempt of the middle-class-especially of the married middle-class-peculiar to the wild and sportsmanlike spirits in its ranks. Джордж питал презрение к представителям своего класса, особенно к женатым, - презрение, характерное для бесшабашной спортсменской верхушки этого класса. But he began to be bored. Но Джорджа уже одолевала скука. Waiting was not what he had bargained for. Такое долгое ожидание не входило в его расчеты. 'After all,' he thought, 'the poor chap will get over it; not the first time such a thing has happened in this little city!' But now his quarry again began muttering words of violent hate and anger. "В конце концов, - подумал он, - бедняга как-нибудь успокоится; такие истории в нашем городке не диво" Но тут его дичь снова принялась бормотать слова ненависти и злобы. And following a sudden impulse George touched him on the shoulder. И, повинуясь внезапному импульсу, Джордж тронул Босини за плечо. Bosinney spun round. Босини круто повернулся. "Who are you? - Кто это? What do you want?" Что вам нужно? George could have stood it well enough in the light of the gas lamps, in the light of that everyday world of which he was so hardy a connoisseur; but in this fog, where all was gloomy and unreal, where nothing had that matter-of-fact value associated by Forsytes with earth, he was a victim to strange qualms, and as he tried to stare back into the eyes of this maniac, he thought: Джордж с честью вышел бы из такого положения при свете фонарей, в обыденной обстановке, в которой он так искусно ориентировался; но в этом тумане, где все казалось таким мрачным, таким нереальным, где все теряло свою привычную ценность, неотделимую в представлении Форсайтов от вещного мира, его вдруг сковала какая-то нерешительность, и, стараясь не сморгнуть перед взглядом этого одержимого, он подумал: 'If I see a bobby, I'll hand him over; he's not fit to be at large.' "Увижу полисмена, сдам ему на руки этого субъекта. Его нельзя оставлять на свободе". But waiting for no answer, Bosinney strode off into the fog, and George followed, keeping perhaps a little further off, yet more than ever set on tracking him down. Не дожидаясь ответа, Босини снова скрылся в тумане, и Джордж последовал за ним, на этот раз держась немного дальше, но твердо решив не прекращать погони. 'He can't go on long like this,' he thought. "Не может же это продолжаться без конца, -думал он. 'It's God's own miracle he's not been run over already.' - Просто чудо, что его до сих пор не задавили!" He brooded no more on policemen, a sportsman's sacred fire alive again within him. Джордж забыл о полисмене, священный огонь охоты снова разгорелся в нем. Into a denser gloom than ever Bosinney held on at a furious pace; but his pursuer perceived more method in his madness-he was clearly making his way westwards. Босини уже не шел, а мчался в еще более сгустившемся тумане; но его преследователь начал замечать в этом безумстве какую-то цель -он явно держал на запад, 'He's really going for Soames!' thought George. "Неужели к Сомсу?" - подумал Джордж. The idea was attractive. Эта мысль ему понравилась. It would be a sporting end to such a chase. Достойное завершение такой охоты. He had always disliked his cousin. Джордж никогда не любил своего двоюродного братца. The shaft of a passing cab brushed against his shoulder and made him leap aside. Проезжавший экипаж задел его оглоблей по плечу и заставил отскочить в сторону. He did not intend to be killed for the Buccaneer, or anyone. Он не желает погибать ни из-за этого "пирата", ни из-за кого другого. Yet, with hereditary tenacity, he stuck to the trail through vapour that blotted out everything but the shadow of the hunted man and the dim moon of the nearest lamp. Но врожденное упорство заставляло его идти по следу сквозь мглу, затянувшую все, кроме силуэта человека, за которым он гнался, и смутных лун ближайших фонарей. Then suddenly, with the instinct of a town-stroller, George knew himself to be in Piccadilly. И вдруг инстинкт завсегдатая этих мест подсказал Джорджу, что они вышли на Пикадилли. Here he could find his way blindfold; and freed from the strain of geographical uncertainty, his mind returned to Bosinney's trouble. Здесь Джордж мог пройти хоть с завязанными глазами, и, освободившись от необходимости ориентироваться, он снова задумался фад несчастьем Босини. Down the long avenue of his man-about-town experience, bursting, as it were, through a smirch of doubtful amours, there stalked to him a memory of his youth. По длинной аллее похождений светского человека, прорвавшись сквозь невзрачную толпу сомнительных интрижек, к нему шло воспоминание молодости. A memory, poignant still, that brought the scent of hay, the gleam of moonlight, a summer magic, into the reek and blackness of this London fog-the memory of a night when in the darkest shadow of a lawn he had overheard from a woman's lips that he was not her sole possessor. Воспоминание, все еще жгучее, которое принесло в зловоние и черноту лондонского тумана запах сена, мягкий свет луны, колдовство лета, -воспоминание о той ночи, когда в густой тьме лужайки Джордж услышал из уст женщины, что он не единственный ее обладатель. And for a moment George walked no longer in black Piccadilly, but lay again, with hell in his heart, and his face to the sweet-smelling, dewy grass, in the long shadow of poplars that hid the moon. И на одно мгновение исчезла серная от тумана Пикадилли, и Джордж снова лежал в тени тополей, закрывавших луну, чувствовал, как разрывается у него сердце, лежал, уткнувшись лицом в душистую, мокрую от росы траву. A longing seized him to throw his arm round the Buccaneer, and say, Ему захотелось положить "пирату" руку на плечо и сказать: "Come, old boy. "Полно, друг! Time cures all. Время все залечит. Let's go and drink it off!" Пойдем выпьем с горя!" But a voice yelled at him, and he started back. Но тут кто-то закричал на него, и он отпрянул в сторону. A cab rolled out of blackness, and into blackness disappeared. Из черноты показался кэб и в черноте же исчез. And suddenly George perceived that he had lost Bosinney. И вдруг Джордж увидел, что потерял Боснии. He ran forward and back, felt his heart clutched by a sickening fear, the dark fear which lives in the wings of the fog. Он бросился вперед, вернулся, чувствуя, как сжимается сердце от страха, того мучительного страха, который приносит на своих крыльях туман. Perspiration started out on his brow. Лоб его покрылся испариной. He stood quite still, listening with all his might. Он замер на месте, весь превратившись в слух. "And then," as he confided to Dartie the same evening in the course of a game of billiards at the Red Pottle, - И тут, - как в тот же вечер рассказывал он Дарти за бильярдом в "I lost him." "Красной кружке", - я потерял его. Dartie twirled complacently at his dark moustache. Дарти благодушно покрутил свои темные усики. He had just put together a neat break of twenty-three,-failing at a 'Jenny.' Он только что выбил разом двадцать три очка. "And who was she?" he asked. - А кто была она? - спросил он. George looked slowly at the 'man of the world's' fattish, sallow face, and a little grim smile lurked about the curves of his cheeks and his heavy-lidded eyes. Джордж медленно поднял глаза на обрюзгшее, желтое лицо "светского человека", и угрюмая усмешка незаметно скользнула у него по щекам и около тяжелых век." 'No, no, my fine fellow,' he thought, "Ну нет, приятель, - подумал он. ' I'm not going to tell you.' - Тебе я этого не скажу". For though he mixed with Dartie a good deal, he thought him a bit of a cad. Джордж не очень верил в порядочность Дарти, хотя и проводил много времени в его обществе. "Oh, some little love-lady or other," he said, and chalked his cue. - Какая-нибудь фея, - сказал он, натирая кий мелом. "A love-lady!" exclaimed Dartie-he used a more figurative expression. - Фея! - воскликнул Дарти - он употребил более красочное слово. "I made sure it was our friend Soa...." - Я убежден, что это была жена нашего приятеля Со... "Did you?" said George curtly. - Вот как? - оборвал его Джордж. "Then damme you've made an error." - В таком случае вы ошибаетесь! He missed his shot. И промазал. He was careful not to allude to the subject again till, towards eleven o'clock, having, in his poetic phraseology, 'looked upon the drink when it was yellow,' he drew aside the blind, and gazed out into the street. Он намеренно не заводил больше разговора на эту тему, но около одиннадцати часов, доигравшись, как он сам потом поэтически выразился, "до того, что у него уже из глаз полезло", подошел к окну и, отдернув занавеску, выглянул на улицу. The murky blackness of the fog was but faintly broken by the lamps of the Черную пелену тумана лишь кое-где разгонял свет, лившийся из окон 'Red Pottle,' and no shape of mortal man or thing was in sight. "Красной кружки", улица была пустынная, мертвая. "I can't help thinking of that poor Buccaneer," he said. - Не выходит у меня из головы этот "спират", -сказал Джордж. "He may be wandering out there now in that fog. - До сих пор, должно быть, слоняется в тумане. If he's not a corpse," he added with strange dejection. Если только не отправился на тот свет, - добавил он подавленным тоном. "Corpse!" said Dartie, in whom the recollection of his defeat at Richmond flared up. - На тот свет? - сказал Дарти, вспомнивший вдруг свое поражение в Ричмонд-парке. "He's all right. - Ничего ему не сделается. Ten to one if he wasn't tight!" Держу пари, что молодчик был пьян! George turned on him, looking really formidable, with a sort of savage gloom on his big face. Джордж круто повернулся: он был просто страшен - его большое лицо потемнело от ярости. "Dry up!" he said. - Хватит! - сказал Джордж. "Don't I tell you he's 'taken the knock!"' - Ведь я же говорил, что он был совсем пришибленный. CHAPTER V-THE TRIAL V СУД In the morning of his case, which was second in the list, Soames was again obliged to start without seeing Irene, and it was just as well, for he had not as yet made up his mind what attitude to adopt towards her. В то утро, на которое был назначен разбор его дела, Сомсу опять пришлось выйти из дому, не повидавшись с Ирэн; пожалуй, это было к лучшему, питому что он до сих пор не решил, как держать себя с ней. He had been requested to be in court by half-past ten, to provide against the event of the first action (a breach of promise) collapsing, which however it did not, both sides showing a courage that afforded Waterbuck, Q.C., an opportunity for improving his already great reputation in this class of case. В суд его просили прийти к половине одиннадцатого, на тот случай, если первое дело (нарушение обещания жениться) будет отложено; однако надежда эта не оправдалась, и обе стороны проявили такую отвагу, что королевскому адвокату Уотербаку представилась возможность лишний раз поддержать свою и без того славную репутацию знатока подобных казусов. He was opposed by Ram, the other celebrated breach of promise man. От другой стороны выступал Рэм, тоже знаменитый специалист по делам о нарушении обещаний. It was a battle of giants. Это был поединок гигантов. The court delivered judgment just before the luncheon interval. Суд вынес решение как раз к перерыву на завтрак. The jury left the box for good, and Soames went out to get something to eat. Присяжные покинули свои места, и Сомс пошел закусить. He met James standing at the little luncheon-bar, like a pelican in the wilderness of the galleries, bent over a sandwich with a glass of sherry before him. В буфете он встретил отца; Джемс, словно пеликан, затерявшийся на этой пустынной галерее, стоял, задумавшись, над сэндвичем и стаканом хереса. The spacious emptiness of the great central hall, over which father and son brooded as they stood together, was marred now and then for a fleeting moment by barristers in wig and gown hurriedly bolting across, by an occasional old lady or rusty-coated man, looking up in a frightened way, and by two persons, bolder than their generation, seated in an embrasure arguing. Безлюдную пустоту центрального зала, над которым в мрачном раздумье остановились отец и сын, лишь изредка на миг нарушали спешившие куда-то адвокаты в париках и мантиях, случайно оказавшаяся здесь пожилая леди, какой-то мужчина в порыжелом пальто, со страхом взиравший наверх, и двое молодых людей, болтавших в амбразуре окна СО смелостью, не свойственной старшему поколению. The sound of their voices arose, together with a scent as of neglected wells, which, mingling with the odour of the galleries, combined to form the savour, like nothing but the emanation of a refined cheese, so indissolubly connected with the administration of British Justice. Звуки их голосов доходили наверх вместе с запахом, напоминавшим тот, который исходит от заброшенных колодцев и в сочетании со спертым воздухом галерей создает полную иллюзию аромата выдержанного сыра - аромата, неизменно сопутствующего отправлению британского правосудия. It was not long before James addressed his son. Немного погодя Джемс заговорил: "When's your case coming on? - Когда начнут твое дело? I suppose it'll be on directly. Сразу после перерыва, Должно быть. I shouldn't wonder if this Bosinney'd say anything; I should think he'd have to. Того и гляди этот Босини наговорит бог знает чего; собственно, это единственное, что ему осталось. He'll go bankrupt if it goes against him." Он обанкротится, если проиграет. He took a large bite at his sandwich and a mouthful of sherry. - Джемс отправил в рот большой кусок сэндвича и запил его хересом. "Your mother," he said, "wants you and Irene to come and dine to-night." - Мама ждет тебя и Ирэн к обеду, - сказал он. A chill smile played round Soames' lips; he looked back at his father. Ледяная усмешка промелькнула на губах Сомса; он посмотрел на отца. Anyone who had seen the look, cold and furtive, thus interchanged, might have been pardoned for not appreciating the real understanding between them. Невольного свидетеля, подметившего этот холодный, беглый взгляд, вполне можно было бы извинить за недооценку взаимного понимания между отцом и сыном. James finished his sherry at a draught. Джемс одним глотком допил херес. "How much?" he asked. - Сколько? - спросил он. On returning to the court Soames took at once his rightful seat on the front bench beside his solicitor. Вернувшись в зал суда. Сомс сразу же занял место на передней скамье рядом со своим адвокатом. He ascertained where his father was seated with a glance so sidelong as to commit nobody. Он посмотрел, куда сел отец, незаметно скосив глаза, чтобы не скомпрометировать ни себя, ни Джемса. James, sitting back with his hands clasped over the handle of his umbrella, was brooding on the end of the bench immediately behind counsel, whence he could get away at once when the case was over. Джемс выбрал место с краю, позади адвокатов, чтобы уйти сейчас же после конца, и, хмурый, сидел, откинувшись на спинку скамьи, опираясь обеими руками на зонтик. He considered Bosinney's conduct in every way outrageous, but he did not wish to run up against him, feeling that the meeting would be awkward. Он считал поведение Боснии возмутительным во всех отношениях, но сталкиваться с ним не хотел, предчувствуя, что такая встреча будет не из приятных. Next to the Divorce Court, this court was, perhaps, the favourite emporium of justice, libel, breach of promise, and other commercial actions being frequently decided there. После Суда по бракоразводным делам эта арена правосудия пользовалась, пожалуй, наибольшей любовью публики, ибо здесь часто разбирались такие сугубо коммерческие деяния, как клевета, нарушение обещаний жениться и тому подобное. Quite a sprinkling of persons unconnected with the law occupied the back benches, and the hat of a woman or two could be seen in the gallery. Довольно большое количество лиц, не имеющих прямого отношения к закону, занимало задние скамьи; на галерее кое-где виднелись дамские шляпки. The two rows of seats immediately in front of James were gradually filled by barristers in wigs, who sat down to make pencil notes, chat, and attend to their teeth; but his interest was soon diverted from these lesser lights of justice by the entrance of Waterbuck, Q.C., with the wings of his silk gown rustling, and his red, capable face supported by two short, brown whiskers. Адвокаты в париках постепенно заполнили два ряда скамей перед Джемсом и сейчас же принялись строчить что-то карандашами, болтать и ковырять в зубах; но эти не столь блистательные служители правосудия недолго привлекали его внимание, вскоре же устремившееся на подпертое с двух сторон короткими темными бакенбардами красное самоуверенное лицо королевского адвоката Уотербака, который вошел в зал, шурша развевающейся шелковой мантией. The famous Q.C. looked, as James freely admitted, the very picture of a man who could heckle a witness. Знаменитый королевский адвокат, как не замедлил подумать Джемс, имел вид человека, способного доконать любого свидетеля. For all his experience, it so happened that he had never seen Waterbuck, Q.C., before, and, like many Forsytes in the lower branch of the profession, he had an extreme admiration for a good cross-examiner. Несмотря на большую практику в такого рода делах, Джемсу не приходилось до сих пор встречаться с королевским адвокатом Уотербаком, и, подобно многим другим Форсайтам, которые были не настолько крупными юристами, чтобы выступать в суде, он преклонялся перед мастерами перекрестного допроса. The long, lugubrious folds in his cheeks relaxed somewhat after seeing him, especially as he now perceived that Soames alone was represented by silk. Длинные унылые морщины у него на лице немного разгладились при виде королевского адвоката, особенно когда он убедился, что только один Сомс был представлен шелковой мантией. Waterbuck, Q.C., had barely screwed round on his elbow to chat with his Junior before Mr. Justice Bentham himself appeared-a thin, rather hen-like man, with a little stoop, clean-shaven under his snowy wig. Не успел королевский адвокат Уотербак поставить локти на стол и, повернувшись к своему помощнику, перекинуться с ним двумя-тремя словами, как появился сам судья мистер Бентем - худой, похожий чем-то на курицу, слегка сутулый, с гладко выбритыми щеками, в белоснежном парике. Like all the rest of the court, Waterbuck rose, and remained on his feet until the judge was seated. Уотербак поднялся вслед за всеми и стоя ждал, пока судья займет свое место. James rose but slightly; he was already comfortable, and had no opinion of Bentham, having sat next but one to him at dinner twice at the Bumley Tomms'. Джемс только привстал; он удобно устроился и к тому же не питал особенного почтения к Бентему, с которым ему дважды пришлось сидеть через одного человека на обедах у Бамли Томса. Bumley Tomm was rather a poor thing, though he had been so successful. Бамли Томе был порядочное ничтожество, хотя и ухитрился преуспеть в делах. James himself had given him his first brief. Первое дело, с которого он начинал когда-то, было поручено ему самим Джемсом. He was excited, too, for he had just found out that Bosinney was not in court. Кроме того, Джемс заволновался, убедившись, что Босини нет в зале суда. 'Now, what's he mean by that?' he kept on thinking. "Что он еще задумал?" - не выходило у него из головы. The case having been called on, Waterbuck, Q.C., pushing back his papers, hitched his gown on his shoulder, and, with a semi-circular look around him, like a man who is going to bat, arose and addressed the Court. Слушание дела началось; королевский адвокат Уотербак отодвинул лежавшие перед ним бумаги, оправил мантию на плече, оглянулся по сторонам, словно приготовившись ударить по мячу, встал и обратился к суду. The facts, he said, were not in dispute, and all that his Lordship would be asked was to interpret the correspondence which had taken place between his client and the defendant, an architect, with reference to the decoration of a house. Фактическая сторона дела, сказал он, не вызывает никаких сомнений, и досточтимому лорду придется лишь дать соответствующее истолкование переписке, имевшей место между его доверителем и ответчиком - архитектором по поводу отделки дома. He would, however, submit that this correspondence could only mean one very plain thing. Он сам, однако, - полагает, что смысл переписки совершенно ясен. After briefly reciting the history of the house at Robin Hill, which he described as a mansion, and the actual facts of expenditure, he went on as follows: Изложив вкратце историю дома в Робин-Хилле, названного им виллой, и перечислив суммы, истраченные на постройку, королевский адвокат сообщил следующее: "My client, Mr. Soames Forsyte, is a gentleman, a man of property, who would be the last to dispute any legitimate claim that might be made against him, but he has met with such treatment from his architect in the matter of this house, over which he has, as your lordship has heard, already spent some twelve-some twelve thousand pounds, a sum considerably in advance of the amount he had originally contemplated, that as a matter of principle-and this I cannot too strongly emphasize-as a matter of principle, and in the interests of others, he has felt himself compelled to bring this action. - Мой доверитель, мистер Сомс Форсайт, джентльмен и человек состоятельный, ни в коем случае не стал бы оспаривать предъявленные ему законные требования, но отношение архитектора к постройке дома, на который, Как досточтимый лорд уже слышал, мой доверитель истратил двенадцать двенадцать тысяч фунтов! - сумму, значительно превосходящую его первоначальную смету, - положение архитектора было таково, что мой доверитель счел делом принципа - я подчеркиваю это - счел делом принципа, в интересах всего общества, обратиться в суд. The point put forward in defence by the architect I will suggest to your lordship is not worthy of a moment's serious consideration." Соображение, выдвинутое в свою защиту архитектором, я считаю не заслуживающим сколько-нибудь серьезного внимания. He then read the correspondence. Затем он огласил переписку. His client, "a man of recognised position," was prepared to go into the box, and to swear that he never did authorize, that it was never in his mind to authorize, the expenditure of any money beyond the extreme limit of twelve thousand and fifty pounds, which he had clearly fixed; and not further to waste the time of the court, he would at once call Mr. Forsyte. Его доверитель - "человек с положением" - готов показать под присягой, что никогда не давал и не собирался давать согласие на расходы, превышающие сумму в двенадцать тысяч пятьдесят фунтов, которая была твердо установлена, и, чтобы не отнимать у суда лишнего времени, он сейчас же вызовет мистера Форсайта. Soames then went into the box. Сомс выступил вперед. His whole appearance was striking in its composure. Весь его облик поражал спокойствием. His face, just supercilious enough, pale and clean-shaven, with a little line between the eyes, and compressed lips; his dress in unostentatious order, one hand neatly gloved, the other bare. Лицо слегка надменное, бледное, чисто выбритое, брови чуть сдвинуты, губы сжаты, костюм безупречно строг, одна рука в перчатке. He answered the questions put to him in a somewhat low, but distinct voice. На предложенные вопросы он отвечал несколько тихим, но ясным голосом. His evidence under cross-examination savoured of taciturnity. Его показания были намеренно немногословны. Had he not used the expression, "a free hand"? - Употребил ли он выражение "полная свобода действий"? No. - Нет. "Come, come!" - Ну, как же нет? The expression he had used was 'a free hand in the terms of this correspondence.' - Он употребил выражение "полная свобода действий в пределах, указанных в переписке". "Would you tell the Court that that was English?" - Он считает это выражение вполне правильным? "Yes!" - Да. "What do you say it means?" - Что же оно значит? "What it says!" - То, что значит. "Are you prepared to deny that it is a contradiction in terms?" - Он утверждает, что в этой фразе нет никакого противоречия? "Yes." - Да. "You are not an Irishman?" - Может быть, он ирландец по национальности? "No." - Нет. "Are you a well-educated man?" - Он получил образование? "Yes." - Да. "And yet you persist in that statement?" - И все же он настаивает на своих словах? "Yes." - Да. Throughout this and much more cross-examination, which turned again and again around the 'nice point,' James sat with his hand behind his ear, his eyes fixed upon his son. В продолжение всего допроса, вращавшегося вокруг "щекотливого пункта". Джемс сидел, приложив ладонь к уху, и не сводил глаз с сына. He was proud of him! Он гордился им. He could not but feel that in similar circumstances he himself would have been tempted to enlarge his replies, but his instinct told him that this taciturnity was the very thing. Он чувствовал, что не устоял бы перед искушением давать пространные ответы, случись ему быть в подобном положении, но инстинкт подсказывал, что при данных обстоятельствах немногословие - самое верное дело. He sighed with relief, however, when Soames, slowly turning, and without any change of expression, descended from the box. Все же Джемс с облегчением вздохнул, когда Сомс неторопливо повернулся и с тем же выражением лица сел на свое место. When it came to the turn of Bosinney's Counsel to address the Judge, James redoubled his attention, and he searched the Court again and again to see if Bosinney were not somewhere concealed. Когда настал черед адвоката Босини, Джемс удвоил внимание и снова обвел взглядом зал суда, выискивая архитектора. Young Chankery began nervously; he was placed by Bosinney's absence in an awkward position. Молодой Ченкери начал не совсем твердо: отсутствие Босини ставило его в неловкое положение. He therefore did his best to turn that absence to account. И он сделал все возможное, чтобы обернуть отсутствие своего клиента в его же пользу. He could not but fear-he said-that his client had met with an accident. Он боится, что с его доверителем произошел несчастный случай. He had fully expected him there to give evidence; they had sent round that morning both to Mr. Bosinney's office and to his rooms (though he knew they were one and the same, he thought it was as well not to say so), but it was not known where he was, and this he considered to be ominous, knowing how anxious Mr. Bosinney had been to give his evidence. Мистер Босини должен был непременно явиться в суд; сегодня утром за ним посылали и на квартиру и в контору (Ченкери знал, что то и другое находится в одном месте, однако счел нужным умолчать об этом), но мистера Босини нигде не могли разыскать, и это очень странно, так как мистер Босини непременно хотел дать показания. He had not, however, been instructed to apply for an adjournment, and in default of such instruction he conceived it his duty to go on. Однако он, Ченкери, не получал никаких полномочий относительно отсрочки дела и за неимением таковых считает своим долгом продолжать. The plea on which he somewhat confidently relied, and which his client, had he not unfortunately been prevented in some way from attending, would have supported by his evidence, was that such an expression as a 'free hand' could not be limited, fettered, and rendered unmeaning, by any verbiage which might follow it. Доводы защиты, которые он считает вполне основательными и которые его доверитель не преминул бы подтвердить, если бы неудачно сложившиеся обстоятельства не помешали ему явиться в суд, сводятся к тому, что такое выражение, как "полная свобода действий", не может быть ни ограничено, ни изменено, ни лишено своего смысла при помощи дальнейших оговорок. He would go further and say that the correspondence showed that whatever he might have said in his evidence, Mr. Forsyte had in fact never contemplated repudiating liability on any of the work ordered or executed by his architect. Более того, переписка доказывает, несмотря на все заявления мистера Форсайта, что последний никогда не отказывался принять работу, выполненную самим архитектором или по его заказам. The defendant had certainly never contemplated such a contingency, or, as was demonstrated by his letters, he would never have proceeded with the work-a work of extreme delicacy, carried out with great care and efficiency, to meet and satisfy the fastidious taste of a connoisseur, a rich man, a man of property. Ответчику и в голову не приходила возможность такого конфликта, в противном случае, как это явствует из его писем, он никогда бы не взял на себя отделку дома - работу чрезвычайно тонкую, но тем не менее выполненную им с таким вниманием и с таким успехом, который мог бы удовлетворить требовательный вкус любого знатока, любого состоятельного человека, богатого человека. He felt strongly on this point, and feeling strongly he used, perhaps, rather strong words when he said that this action was of a most unjustifiable, unexpected, indeed-unprecedented character. Данное обстоятельство особенно сильно его волнует, и поэтому он, возможно, употребит слишком сильные выражения, если скажет, что иск этот является вопиющим по своей несправедливости, абсолютно неожиданным, не имеющим прецедентов. If his Lordship had had the opportunity that he himself had made it his duty to take, to go over this very fine house and see the great delicacy and beauty of the decorations executed by his client-an artist in his most honourable profession-he felt convinced that not for one moment would his Lordship tolerate this, he would use no stronger word than daring attempt to evade legitimate responsibility. Если бы досточтимому лорду представился случай посмотреть этот прекрасный дом - а он, Ченкери, счел своей обязанностью съездить в РобинХилл - и убедиться в изяществе и красоте отделки, - выполненной его доверителем, художником в самом высоком значении этого слова, он, Ченкери, уверен, что досточтимый лорд не потерпел бы такой - он не хочет быть чересчур резким - такой смелой попытки истца уклониться от своих обязательств. Taking the text of Soames' letters, he lightly touched on Обратившись к письму Сомса, Ченкери мимоходом коснулся процесса 'Boileau v. The Blasted Cement Company, Limited.' "Буало - Цементная Лимитед". "It is doubtful," he said, "what that authority has decided; in any case I would submit that it is just as much in my favour as in my friend's." - Решение, вынесенное по этому делу, - сказал он,- весьма спорно; во всяком случае оно в такой же мере говорит в мою пользу, как и в пользу моего уважаемого оппонента. He then argued the 'nice point' closely. Затем Ченкери занялся вплотную "щекотливым пунктом". With all due deference he submitted that Mr. Forsyte's expression nullified itself. При всем своем уважении к мистеру Форсайту он должен указать, что мистер Форсайт сам уничтожил смысл собственного выражения. His client not being a rich man, the matter was a serious one for him; he was a very talented architect, whose professional reputation was undoubtedly somewhat at stake. Его доверитель - человек небогатый, исход дела грозит ему серьезными последствиями; он очень талантливый архитектор, и речь идет до некоторой степени об его профессиональной репутации. He concluded with a perhaps too personal appeal to the Judge, as a lover of the arts, to show himself the protector of artists, from what was occasionally-he said occasionally-the too iron hand of capital. Ченкери закончил, пожалуй, слишком непосредственным обращением к судье, как к любителю искусств, призывая его стать на защиту художников, попадающих подчас - он так и сказал "подчас" - в железные тиски капитала. "What," he said, "will be the position of the artistic professions, if men of property like this Mr. Forsyte refuse, and are allowed to refuse, to carry out the obligations of the commissions which they have given." - Какая же участь ждет художников, - сказал Ченкери, - если состоятельные люди, вроде мистера Форсайта, отказываются, и совершенно безнаказанно отказываются, от выполнения своих обязательств по контрактам?.. He would now call his client, in case he should at the last moment have found himself able to be present. Он попросит теперь еще раз вызвать своего доверителя на тот случай, если обстоятельства все-таки позволили ему в последнюю минуту явиться в суд. The name Philip Baynes Bosinney was called three times by the Ushers, and the sound of the calling echoed with strange melancholy throughout the Court and Galleries. Судебные приставы трижды прокричали имя Филипа Бейнза Босини, и призыв их печальным эхом отозвался в зале и на галерее. The crying of this name, to which no answer was returned, had upon James a curious effect: it was like calling for your lost dog about the streets. Звук этого имени, на которое никто не откликнулся, произвел странное впечатление на Джемса: словно кто-то звал собаку, потерявшуюся на улице. And the creepy feeling that it gave him, of a man missing, grated on his sense of comfort and security-on his cosiness. И холодок, пробежавший у него по телу при мысли о пропавшем человеке, нарушил ощущение комфорта, безопасности - ощущение уюта. Though he could not have said why, it made him feel uneasy. Джемс и сам не мог бы сказать, в чем тут дело, но ему стало не по себе. He looked now at the clock-a quarter to three! Он посмотрел на часы: без четверти три. It would be all over in a quarter of an hour. Через пятнадцать минут все будет кончено. Where could the young fellow be? Куда же запропастился этот молодой человек? It was only when Mr. Justice Bentham delivered judgment that he got over the turn he had received. И только когда судья Бентем встал, чтобы огласить свое заключение, Джемсу удалось отделаться от чувства тревоги. Behind the wooden erection, by which he was fenced from more ordinary mortals, the learned Judge leaned forward. Ученый муж нагнулся над деревянной кафедрой, которая отделяла его от простых смертных. The electric light, just turned on above his head, fell on his face, and mellowed it to an orange hue beneath the snowy crown of his wig; the amplitude of his robes grew before the eye; his whole figure, facing the comparative dusk of the Court, radiated like some majestic and sacred body. Свет электрической лампы, загоревшейся над головой судьи Бентема, падал на его лицо, казавшееся теперь оранжевым под белоснежной короной парика; необъятная ширина мантии предстала взорам зрителей; от всей его фигуры, повернутой к относительному сумраку зала, исходило сияние, словно от какойто величественной святыни. He cleared his throat, took a sip of water, broke the nib of a quill against the desk, and, folding his bony hands before him, began. Он откашлялся, отпил глоток воды из стакана, царапнул гусиным пером о пюпитр и, сложив на животе костлявые руки, начал. To James he suddenly loomed much larger than he had ever thought Bentham would loom. Джемс никогда не думал, что Бентем может казаться таким величественным. It was the majesty of the law; and a person endowed with a nature far less matter-of-fact than that of James might have been excused for failing to pierce this halo, and disinter therefrom the somewhat ordinary Forsyte, who walked and talked in every-day life under the name of Sir Walter Bentham. В нем было величие закона; и даже люди, наделенные большим воображением, чем Джемс, вполне могли не разглядеть за сиянием этого ореола самого обыкновенного Форсайта, известного в повседневной жизни под именем сэра Уолтера Бентема. He delivered judgment in the following words: Он огласил следующее заключение: "The facts in this case are not in dispute. "Фактическая сторона дела не подлежит сомнению. On May 15 last the defendant wrote to the plaintiff, requesting to be allowed to withdraw from his professional position in regard to the decoration of the plaintiff’s house, unless he were given 'a free hand.' Пятнадцатого мая сего года ответчик обратился к истцу с письмом, в котором просил освободить его от обязанностей по отделке дома истца в том случае, если ему не будет предоставлена "полная свобода действий". The plaintiff, on May 17, wrote back as follows: Семнадцатого мая истец ответил: 'In giving you, in accordance with your request, this free hand, I wish you to clearly understand that the total cost of the house as handed over to me completely decorated, inclusive of your fee (as arranged between us) must not exceed twelve thousand pounds.' "Предоставляя Вам, согласно Вашей просьбе, полную свободу действий, я бы хотел, чтобы Вы уяснили себе, что общая стоимость дома со всей отделкой, включая Ваше вознаграждение (согласно нашей договоренности), не должна превышать двенадцати тысяч фунтов". To this letter the defendant replied on May 18: На это письмо ответчик сообщил восемнадцатого мая следующее: 'If you think that in such a delicate matter as decoration I can bind myself to the exact pound, I am afraid you are mistaken.' "Если Вам кажется, что в таком сложном вопросе, как отделка дома, я могу связать себя определенной суммой, то Вы ошибаетесь". On May 19 the plaintiff wrote as follows: Девятнадцатого мая истец ответил следующим образом: 'I did not mean to say that if you should exceed the sum named in my letter to you by ten or twenty or even fifty pounds there would be any difficulty between us. "Я вовсе не хотел сказать, что перерасход суммы, указанной в моем письме, на десять, двадцать и даже пятьдесят фунтов послужит поводом для каких-либо недоразумений между нами. You have a free hand in the terms of this correspondence, and I hope you will see your way to completing the decorations.' Вам предоставлена полная свобода действий в пределах, указанных в нашей переписке, и я надеюсь, что при этих условиях Вы сумеете закончить отделку дома". On May 20 the defendant replied thus shortly: Двадцатого мая ответчик написал кратко: ' Very well.' "Согласен". "In completing these decorations, the defendant incurred liabilities and expenses which brought the total cost of this house up to the sum of twelve thousand four hundred pounds, all of which expenditure has been defrayed by the plaintiff. Завершая отделку, ответчик выдал ряд долговых обязательств, которые довели общую стоимость постройки до суммы в двенадцать тысяч четыреста фунтов, выплаченной истцом полностью. This action has been brought by the plaintiff to recover from the defendant the sum of three hundred and fifty pounds expended by him in excess of a sum of twelve thousand and fifty pounds, alleged by the plaintiff to have been fixed by this correspondence as the maximum sum that the defendant had authority to expend. Обратившись в суд, истец требует взыскать с ответчика триста пятьдесят фунтов, то есть перерасход суммы в двенадцать тысяч пятьдесят фунтов, указанной, по словам истца, в переписке как максимум расходов, которые имел право делать ответчик. "The question for me to decide is whether or no the defendant is liable to refund to the plaintiff this sum. Вопрос, подлежащий разрешению, заключается в том, обязан ли ответчик уплатить истцу эту сумму. In my judgment he is so liable. Я полагаю, что обязан. "What in effect the plaintiff has said is this Истец говорил следующее: 'I give you a free hand to complete these decorations, provided that you keep within a total cost to me of twelve thousand pounds. "Я предоставляю полную свободу действий для завершения отделки, при условии, что вы будете держаться в пределах двенадцати тысяч фунтов. If you exceed that sum by as much as fifty pounds, I will not hold you responsible; beyond that point you are no agent of mine, and I shall repudiate liability.' Если сумма окажется превышенной на пятьдесят фунтов, я не буду взыскивать ее с вас; но на дальнейшие расходы я своего согласия не даю и оплачивать их не стану". It is not quite clear to me whether, had the plaintiff in fact repudiated liability under his agent's contracts, he would, under all the circumstances, have been successful in so doing; but he has not adopted this course. Я не уверен, что истец мог бы действительно отказаться от оплаты контрактов, заключенных архитектором от его имени; во всяком случае, он не пошел на это. He has accepted liability, and fallen back upon his rights against the defendant under the terms of the latter's engagement. Он уплатил по счетам и предъявил ответчику иск, основываясь на имевшейся договоренности. "In my judgment the plaintiff is entitled to recover this sum from the defendant. Я считаю, что истец вправе требовать с ответчика возмещения указанной суммы. "It has been sought, on behalf of the defendant, to show that no limit of expenditure was fixed or intended to be fixed by this correspondence. От лица ответчика здесь была сделана попытка доказать, что автор письма никак не ограничивал и не намеревался ограничивать размеры затрат. If this were so, I can find no reason for the plaintiff’s importation into the correspondence of the figures of twelve thousand pounds and subsequently of fifty pounds. Если это так, я не могу понять, зачем истцу понадобилось проставить в письме сумму в двенадцать тысяч фунтов и вслед за ней в пятьдесят фунтов. The defendant's contention would render these figures meaningless. Такое толкование лишает этот пункт всякого смысла. It is manifest to me that by his letter of May 20 he assented to a very clear proposition, by the terms of which he must be held to be bound. Мне совершенно ясно, что в письме от двадцатого мая ответчик выразил согласие на весьма четко сформулированное предложение, условиям которого он был обязан подчиняться. "For these reasons there will be judgment for the plaintiff for the amount claimed with costs." Поэтому суд постановляет удовлетворить иск, взыскав с ответчика всю сумму судебных издержек". James sighed, and stooping, picked up his umbrella which had fallen with a rattle at the words 'importation into this correspondence.' Джемс вздохнул и, нагнувшись, поднял зонтик, с грохотом упавший при словах: "Проставить в письме сумму". Untangling his legs, he rapidly left the Court; without waiting for his son, he snapped up a hansom cab (it was a clear, grey afternoon) and drove straight to Timothy's where he found Swithin; and to him, Mrs. Septimus Small, and Aunt Hester, he recounted the whole proceedings, eating two muffins not altogether in the intervals of speech. Высвободив из-под скамьи ноги, он быстро вышел из зала суда, не дожидаясь сына, кликнул первый попавшийся закрытый кэб (день был серенький) и поехал прямо к Тимоти, где уже сидел Суизин. Ему, миссис Септимус Смолс и тете Эстер Джемс рассказал о суде со всеми подробностями и, не прерывая рассказа, съел две горячие булочки. "Soames did very well," he ended; "he's got his head screwed on the right way. This won't please Jolyon. - Сомс держался молодцом, - закончил он, - у него голова хорошо работает, Джолиону это не понравится. It's a bad business for that young Bosinney; he'll go bankrupt, I shouldn't wonder," and then after a long pause, during which he had stared disquietly into the fire, he added: "He wasn't there-now why?" Дела Боснии совсем плохи: наверно, обанкротится, - и, уставившись тревожным взглядом в камин, добавил после долгой паузы: -Его не было в суде - почему бы это? There was a sound of footsteps. Раздались чьи-то шаги. The figure of a thick-set man, with the ruddy brown face of robust health, was seen in the back drawing-room. В малой гостиной показалась фигура дородного человека с пышущим здоровьем кирпичного цвета лицом. The forefinger of his upraised hand was outlined against the black of his frock coat. Указательный палец его резко выделялся на лацкане черного сюртука. He spoke in a grudging voice. Он проговорил ворчливым голосом: "Well, James," he said, - А, Джемс! "I can't-I can't stop," and turning round, he walked out. Нет, не могу, не могу задерживаться! - и, повернувшись, вышел из комнаты. It was Timothy. Это был Тимоти. James rose from his chair. Джемс встал с кресла. "There!" he said, "there! - Вот! - сказал он. - Вот! I knew there was something wro...." Я так и предчу... He checked himself, and was silent, staring before him, as though he had seen a portent. Он осекся и замолчал, уставившись в одну точку, словно перед ним только что пронеслось какое-то дурное предзнаменование. CHAPTER VI-SOAMES BREAKS THE NEWS VI Сомс приходит с новостями In leaving the Court Soames did not go straight home. Выйдя из суда, Сомс не пошел домой. He felt disinclined for the City, and drawn by need for sympathy in his triumph, he, too, made his way, but slowly and on foot, to Timothy's in the Bayswater Road. Ему не хотелось идти в Сити, и, чувствуя потребность поделиться с кем-то своей победой, он тоже отправился на Бэйсу отер-Род, к Тимоти, но прошел всю дорогу пешком, не торопясь. His father had just left; Mrs. Small and Aunt Hester, in possession of the whole story, greeted him warmly. Отец только что уехал; миссис Смолл и тетя Эстер, знавшие уже все подробности, встретили его радостно. They were sure he was hungry after all that evidence. Он, наверное, проголодался после всех этих допросов. Smither should toast him some more muffins, his dear father had eaten them all. Смизер сейчас поджарит булочки, его дорогой батюшка съел все, что было подано. He must put his legs up on the sofa; and he must have a glass of prune brandy too. Пусть ложится на диван с ногами и выпьет рюмочку сливового брэнди. It was so strengthening. Это так подкрепляет. Swithin was still present, having lingered later than his wont, for he felt in want of exercise. Суизин все еще сидел в гостиной, он задержался с визитом дольше обычного, чувствуя, что ему необходимо рассеяться. On hearing this suggestion, he 'pished.' Услышав про брэнди, он фыркнул. A pretty pass young men were coming to! Ну и молодежь нынче. His own liver was out of order, and he could not bear the thought of anyone else drinking prune brandy. Печень у него была не в порядке, и он не мог примириться с тем, что кто-то другой пьет сливовое брэнди. He went away almost immediately, saying to Soames: Суизин почти немедленно собрался уходить, сказав Сомсу: "And how's your wife? - Ну, как жена? You tell her from me that if she's dull, and likes to come and dine with me quietly, I'll give her such a bottle of champagne as she doesn't get every day." Передай, что, если ей станет скучно и захочется тихо и мирно пообедать со мной, я угощу ее таким шампанским, какое она не каждый день пьет. Staring down from his height on Soames he contracted his thick, puffy, yellow hand as though squeezing within it all this small fry, and throwing out his chest he waddled slowly away. Взирая на Сомса с высоты собственного величия, он стиснул ему ладонь своей пухлой желтоватой рукой, словно хотел раздавить всю эту мелкую рыбешку, и, выпятив грудь, медленно вышел из гостиной. Mrs. Small and Aunt Hester were left horrified. Миссис Смолл и тетя Эстер пришли в ужас. Swithin was so droll! Суизин такой чудак! They themselves were longing to ask Soames how Irene would take the result, yet knew that they must not; he would perhaps say something of his own accord, to throw some light on this, the present burning question in their lives, the question that from necessity of silence tortured them almost beyond bearing; for even Timothy had now been told, and the effect on his health was little short of alarming. Им самим не терпелось спросить Сомса, как отнесется к исходу дела Ирэн, но тетушки знали, что спрашивать нельзя; может быть, он сам скажет что-нибудь такое, что поможет им разобраться во всей этой истории, занимающей теперь такое большое место в их жизни - истории, которая невыносимо мучила их, потому что говорить о ней не полагалось. Теперь даже Тимоти стало все известно, и новость просто катастрофически подействовала на его здоровье. And what, too, would June do? А что будет делать Джун? This, also, was a most exciting, if dangerous speculation! Вот вопрос! Волнующий, опасный вопрос! They had never forgotten old Jolyon's visit, since when he had not once been to see them; they had never forgotten the feeling it gave all who were present, that the family was no longer what it had been-that the family was breaking up. Они все еще не могли забыть тот визит старого Джолиона, после которого он так и не появлялся у них; они не могли забыть то ощущение, которое осталось у всех присутствующих, - ощущение каких-то перемен в семье, ее близкого развала. But Soames gave them no help, sitting with his knees crossed, talking of the Barbizon school of painters, whom he had just discovered. Но Сомс не шел им навстречу; положив ногу на ногу, он говорил о недавно открытой им барбизонской школе. These were the coming men, he said; he should not wonder if a lot of money were made over them; he had his eye on two pictures by a man called Corot, charming things; if he could get them at a reasonable price he was going to buy them-they would, he thought, fetch a big price some day. Вот у кого будущее, он уверен, что со временем на этих барбизонцах удастся хорошо заработать; он уже обратил внимание на две картины некоего Коро - очаровательные вещицы; если не станут запрашивать, он купит обе - когда-нибудь за них дадут большие деньги. Interested as they could not but be, neither Mrs. Septimus Small nor Aunt Hester could entirely acquiesce in being thus put off. Миссис Смолл и тетя Эстер не могли не интересоваться всем этим, но такой способ отделаться от них не совсем им понравился. It was interesting-most interesting-and then Soames was so clever that they were sure he would do something with those pictures if anybody could; but what was his plan now that he had won his case; was he going to leave London at once, and live in the country, or what was he going to do? Это очень интересно, чрезвычайно интересно; ведь Сомс прекрасный знаток, уж кто-кто, а он найдет, что сделать с этими картинами; но что он намерен предпринять теперь, после выигрыша дела? Уедет из Лондона, переберется за город или нет? Soames answered that he did not know, he thought they should be moving soon. Сомс ответил, что еще не знает; по всей вероятности, они скоро переедут. He rose and kissed his aunts. Он поднялся и поцеловал теток. No sooner had Aunt Juley received this emblem of departure than a change came over her, as though she were being visited by dreadful courage; every little roll of flesh on her face seemed trying to escape from an invisible, confining mask. Как только тетя Джули приняла от него эту эмблему расставания, в ней произошла какая-то перемена, словно она исполнилась безумной отваги; казалось, что каждая ее морщинка тщится ускользнуть из-под невидимой, сковывающей лицо маски. She rose to the full extent of her more than medium height, and said: Она выпрямилась во весь свой далеко не маленький рост и заговорила: "It has been on my mind a long time, dear, and if nobody else will tell you, I have made up my mind that...." - Я уже давно решилась, милый, и если никто тебе не скажет, я... Aunt Hester interrupted her: Тетя Эстер прервала ее. "Mind, Julia, you do it...." she gasped-"on your own responsibility!" - Помни, Джули, ты... - еле выговорила она, - ты сама будешь отвечать за свои слова! Mrs. Small went on as though she had not heard: Миссис Смолл будто не слышала. "I think you ought to know, dear, that Mrs. MacAnder saw Irene walking in Richmond Park with Mr. Bosinney." - По-моему, дорогой, ты должен знать, что миссис Мак-Эндер видела Ирэн с мистером Босини в Ричмондпарке. Aunt Hester, who had also risen, sank back in her chair, and turned her face away. Тетя Эстер, тоже вставшая с места, снова опустилась на стул и отвернулась. Really Juley was too-she should not do such things when she-Aunt Hester, was in the room; and, breathless with anticipation, she waited for what Soames would answer. В самом деле, Джулия слишком уж... Не надо было заводить при ней, при Эстер, этот разговор; еле переводя дух от волнения, она ждала, что скажет Сомс. He had flushed the peculiar flush which always centred between his eyes; lifting his hand, and, as it were, selecting a finger, he bit a nail delicately; then, drawling it out between set lips, he said: Он покраснел, и, как всегда, румянец вспыхнул у него где-то на переносице; подняв руку, он облюбовал один палец, осторожно прикусил ноготь и затем процедил сквозь зубы: "Mrs. MacAnder is a cat!" - Миссис Мак-Эндер - злобная дрянь! Without waiting for any reply, he left the room. И, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты. When he went into Timothy's he had made up his mind what course to pursue on getting home. По пути на Бэйсуотер-Род, к Тимоти, он обдумал, как надо держать себя дома. He would go up to Irene and say: Он пойдет к Ирэн и скажет: "Well, I've won my case, and there's an end of it! "Я выиграл процесс и поставил на этом точку. I don't want to be hard on Bosinney; I'll see if we can't come to some arrangement; he shan't be pressed. Мне не хочется притеснять Босини; мы как-нибудь договоримся; я не буду настаивать. And now let's turn over a new leaf! И давай покончим с этим. We'll let the house, and get out of these fogs. We'll go down to Robin Hill at once. Мы сдадим дом и уедем от этих туманов, сейчас же переберемся в Робин-Хилл. I-I never meant to be rough with you! Я... я не хотел быть грубым! Let's shake hands-and-" Perhaps she would let him kiss her, and forget! Дай руку... и..." Может быть, она позволит поцеловать себя и забудет все, что было! When he came out of Timothy's his intentions were no longer so simple. Однако, когда Сомс вышел от Тимоти, намерения его были уже не так просты. The smouldering jealousy and suspicion of months blazed up within him. Подозрения и ревность, тлевшие в нем столько месяцев, вспыхнули ярким огнем. He would put an end to that sort of thing once and for all; he would not have her drag his name in the dirt! Он раз и навсегда положит конец этой истории; он не позволит смешивать свое имя с грязью! If she could not or would not love him, as was her duty and his right-she should not play him tricks with anyone else! Если она не может или не хочет любить мужа, как это велит ей долг, исполнения которого он вправе требовать, пусть не обманывает его с кем-то другим! He would tax her with it; threaten to divorce her! Он так и скажет ей, пригрозит разводом! That would make her behave; she would never face that. Это заставит ее образумиться; она не пойдет на развод. But-but-what if she did? А что если... если пойдет? He was staggered; this had not occurred to him. Эта мысль сразила его; до сих пор он не допускал такой возможности. What if she did? Что если пойдет? What if she made him a confession? Что если она признается? How would he stand then? Как же поступить тогда? He would have to bring a divorce! Придется начинать дело о разводе! A divorce! Развод! Thus close, the word was paralyzing, so utterly at variance with all the principles that had hitherto guided his life. Произнеся мысленно это слово, расходившееся со всеми принципами, которые руководили до сих пор его жизнью. Its lack of compromise appalled him; he felt-like the captain of a ship, going to the side of his vessel, and, with his own hands throwing over the most precious of his bales. Сомс ощутил в нем парализующую силу. В этой бесповоротности было что-то страшное. Он чувствовал себя в положении капитана корабля, который подходит к борту и собственными руками бросает в море свой самый драгоценный груз. This jettisoning of his property with his own hand seemed uncanny to Soames. Такая расточительность казалась ему безумием. It would injure him in his profession: He would have to get rid of the house at Robin Hill, on which he had spent so much money, so much anticipation-and at a sacrifice. Это повредит его работе. Придется продать дом в Робин-Хилле, на который он истратил столько денег, возлагал такие надежды, и продать в убыток! And she! А она! She would no longer belong to him, not even in name! Она уже не будет принадлежать ему, не будет даже носить его фамилию! She would pass out of his life, and he-he should never see her again! Она уйдет из его жизни, и он... он никогда больше не увидит ее. He traversed in the cab the length of a street without getting beyond the thought that he should never see her again! И, сидя в кэбе, он всю дорогу не мог примириться с мыслью, что никогда больше не увидит Ирэн! But perhaps there was nothing to confess, even now very likely there was nothing to confess. А что если ей не в чем признаваться, может быть, даже сейчас не в чем признаваться? Was it wise to push things so far? Благоразумно ли с его стороны заходить так далеко? Was it wise to put himself into a position where he might have to eat his words? Благоразумно ли ставить себя в такое положение, если вдруг придется идти на попятный? The result of this case would ruin Bosinney; a ruined man was desperate, but-what could he do? Исход этого процесса разорит Боснии; разорившемуся терять нечего, но что он может предпринять? He might go abroad, ruined men always went abroad. Уехать за границу? Банкроты всегда уезжают за границу. What could they do-if indeed it was 'they'-without money? Что они могут предпринять - если они будут вместе без денег? It would be better to wait and see how things turned out. Лучше подождать, посмотреть, какой оборот примут дела. If necessary, he could have her watched. Если понадобится, он установит за ней слежку. The agony of his jealousy (for all the world like the crisis of an aching tooth) came on again; and he almost cried out. Припадок ревности (словно разыгравшаяся зубная боль) снова овладел им; он чуть не вскрикнул. But he must decide, fix on some course of action before he got home. Надо решить, надо выбрать определенную линию поведения сейчас же - по дороге домой. When the cab drew up at the door, he had decided nothing. Кэб остановился у подъезда, а Сомс так ничего и не решил. He entered, pale, his hands moist with perspiration, dreading to meet her, burning to meet her, ignorant of what he was to say or do. Он вошел в дом бледный, с влажными от волнения руками, боясь увидеть ее, страстно желая увидеть ее и не зная, что сказать, что сделать. The maid Bilson was in the hall, and in answer to his question: Горничная Билсон была в холле и на его вопрос: "Where is your mistress?" told him that Mrs. Forsyte had left the house about noon, taking with her a trunk and bag. "Где миссис Форсайт?" - ответила, что миссис ушла из дому часов в двенадцать, взяв с собой чемодан и саквояж. Snatching the sleeve of his fur coat away from her grasp, he confronted her: Он так круто повернулся, что Билсон не удержала рукав его мехового пальто. "What?" he exclaimed; "what's that you said?" - Как? - крикнул он. Suddenly recollecting that he must not betray emotion, he added: "What message did she leave?" and noticed with secret terror the startled look of the maid's eyes. - Как вы сказали? - но, вспомнив вдруг, что не следует выдавать свое волнение, добавил: - Она просила передать что-нибудь? - и с ужасом поймал на себе испуганный взгляд горничной. "Mrs. Forsyte left no message, sir." - Миссис Форсайт ничего не приказала передать, сэр. "No message; very well, thank you, that will do. - Ничего? Так, хорошо, благодарю вас. I shall be dining out." Я не буду обедать дома. The maid went downstairs, leaving him still in his fur coat, idly turning over the visiting cards in the porcelain bowl that stood on the carved oak rug chest in the hall. Г орничная ушла, а он, не снимая мехового пальто, подошел к фарфоровой вазе, стоявшей на резном дубовом сундучке, и стал машинально перебирать визитные карточки: Mr. and Mrs. Bareham Culcher. Мистер и миссис Бэрем Калчер Mrs. Septimus Small. Миссис Септимус Смолл Mrs. Baynes. Миссис Бейнз Mr. Solomon Thornworthy. Мистер Соломон Торнуорси Lady Bellis. Лели Беллис Miss Hermione Bellis. Мисс Эрмион Беллис Miss Winifred Bellis. Мисс Уинифрид Беллис Miss Ella Bellis. Мисс Элла Беллис, Who the devil were all these people? Кто эти люди? He seemed to have forgotten all familiar things. Он, кажется, начинает забывать самые знакомые вещи. The words 'no message-a trunk, and a bag,' played a hide-and-seek in his brain. Слова: "ничего не приказала передать"... "чемодан и саквояж" затеяли игру в прятки у него в мозгу. It was incredible that she had left no message, and, still in his fur coat, he ran upstairs two steps at a time, as a young married man when he comes home will run up to his wife's room. Не может быть, чтобы она ничего не оставила! И, так и не сняв пальто, он взбежал по лестнице, шагая сразу через две ступеньки, как молодожен, который вернулся домой и спешит к жене. Everything was dainty, fresh, sweet-smelling; everything in perfect order. В комнате Ирэн все было изящное, свежее. Душистое; все в идеальном порядке. On the great bed with its lilac silk quilt, was the bag she had made and embroidered with her own hands to hold her sleeping things; her slippers ready at the foot; the sheets even turned over at the head as though expecting her. На широкой кровати, покрытой сиреневым шелковым одеялом, лежал мешочек для ночной сорочки, вышитый ее собственными руками; ночные туфли стояли возле самой кровати; край пододеяльника был откинут, точно постель ждала ее прихода. On the table stood the silver-mounted brushes and bottles from her dressing bag, his own present. На туалете щетки в серебряной оправе и флаконы из несессера - его подарок. There must, then, be some mistake. Тут просто недоразумение. What bag had she taken? Какой же саквояж она взяла с собой? He went to the bell to summon Bilson, but remembered in time that he must assume knowledge of where Irene had gone, take it all as a matter of course, and grope out the meaning for himself. Сомс подошел к звонку - позвать Биасон, но вовремя спохватился, вспомнив, что надо делать вид, будто он знает, куда уехала Ирэн, надо отнестись к этому как к самой обыкновенной вещи и доискаться причин ее отъезда собственными силами. He locked the doors, and tried to think, but felt his brain going round; and suddenly tears forced themselves into his eyes. Он запер дверь на ключ, постарался собраться с мыслями, но чувствовал, что голова идет кругом; и вдруг из глаз его брызнули слезы. Hurriedly pulling off his coat, he looked at himself in the mirror. Торопливо сбросив пальто, он посмотрел на себя в зеркало. He was too pale, a greyish tinge all over his face; he poured out water, and began feverishly washing. Бледное, посеревшее лицо; он налил воды в таз и с лихорадочной быстротой умылся. Her silver-mounted brushes smelt faintly of the perfumed lotion she used for her hair; and at this scent the burning sickness of his jealousy seized him again. От серебряных щеток исходил слабый запах эссенции, которой она мыла волосы; и этот запах снова разбудил в нем мучительную ревность. Struggling into his fur, he ran downstairs and out into the street. Натягивая на ходу пальто, он сбежал вниз и вышел на улицу. He had not lost all command of himself, however, and as he went down Sloane Street he framed a story for use, in case he should not find her at Bosinney's. Но самообладание еще не покинуло его; идя по Слоун-стрит, он придумал, что сказать, если Ирэн не окажется у Босини. But if he should? А если она там? His power of decision again failed; he reached the house without knowing what he should do if he did find her there. Его решимость опять исчезла; он подошел к дому Босини, не зная, что сделать, если застанет у него Ирэн. It was after office hours, and the street door was closed; the woman who opened it could not say whether Mr. Bosinney were in or no; she had not seen him that day, not for two or three days; she did not attend to him now, nobody attended to him, he.... Конторы в нижних этажах уже кончили работу, и входная дверь была заперта; женщина, открывшая ему, не могла сказать наверное, у себя ли мистер Босини; она не видела его ни сегодня, ни вчера, ни третьего дня; она уже больше не убирает у него, у него теперь никто не убирает, он... Soames interrupted her, he would go up and see for himself. Сомс прервал ее, сказав, что пойдет наверх и посмотрит сам. He went up with a dogged, white face. Он поднялся по лестнице бледный, с упрямо сжатыми зубами. The top floor was unlighted, the door closed, no one answered his ringing, he could hear no sound. На верхней площадке было темно, дверь оказалась запертой, на его звонок никто не ответил, из квартиры Босини не доносилось ни звука. He was obliged to descend, shivering under his fur, a chill at his heart. Сомсу не оставалось ничего другого, как сойти вниз; он дрожал в меховом пальто, его сердце сжимал холод. Hailing a cab, he told the man to drive to Park Lane. Подозвав кэб, он велел отвезти себя на Парк-Лейн. On the way he tried to recollect when he had last given her a cheque; she could not have more than three or four pounds, but there were her jewels; and with exquisite torture he remembered how much money she could raise on these; enough to take them abroad; enough for them to live on for months! Дорогой Сомс старался вспомнить, когда он в последний раз дал ей чек. У нее должно остаться не больше трехчетырех фунтов, но есть еще драгоценности; и мысль о том, сколько денег она может получить за них, была для него утонченной пыткой - хватит обоим на поездку за границу, хватит на много месяцев вперед! He tried to calculate; the cab stopped, and he got out with the calculation unmade. Он попробовал подсчитать точно; кэб остановился, и Сомс вышел, так и не успев ничего подсчитать. The butler asked whether Mrs. Soames was in the cab, the master had told him they were both expected to dinner. Дворецкий спросил, приехала ли миссис Сомс, -хозяин сказал, что к обеду ждут их обоих. Soames answered: Сомс ответил: "No. Mrs. Forsyte has a cold." - Нет, миссис Форсайт больна. The butler was sorry. Дворецкий выразил сожаление. Soames thought he was looking at him inquisitively, and remembering that he was not in dress clothes, asked: Сомсу показалось, что Уормсон испытующе посмотрел на него; он вспомнил, что не переоделся к обеду, и спросил: "Anybody here to dinner, Warmson?" - Есть гости, Уормсон? "Nobody but Mr. and Mrs. Dartie, sir." - Нет, сэр, только мистер и миссис Дарти. Again it seemed to Soames that the butler was looking curiously at him. Сомсу опять показалось, что дворецкий смотрит на него с любопытством. His composure gave way. Он не выдержал: "What are you looking at?" he said. - Что вы на меня так смотрите? "What's the matter with me, eh?" В чем дело, а? The butler blushed, hung up the fur coat, murmured something that sounded like: Дворецкий покраснел, повесил меховое пальто, пробормотал что-то вроде: "Nothing, sir, I'm sure, sir," and stealthily withdrew. "Нет, ничего, сэр, уверяю вас, сэр", - и тихонько вышел. Soames walked upstairs. Сомс поднялся по лестнице. Passing the drawing-room without a look, he went straight up to his mother's and father's bedroom. Пройдя гостиную, не глядя по сторонам, он пошел прямо к спальне родителей. James, standing sideways, the concave lines of his tall, lean figure displayed to advantage in shirt-sleeves and evening waistcoat, his head bent, the end of his white tie peeping askew from underneath one white Dundreary whisker, his eyes peering with intense concentration, his lips pouting, was hooking the top hooks of his wife's bodice. Джемс стоял боком к двери, вечерний жилет и рубашка подчеркивали вогнутые линии его высокой тощей фигуры. Опустив голову, прижав одной пушистой бакенбардой съехавший набок белый галстук, сосредоточенно нахмурив брови, выпятив губы, он застегивал жене верхние крючки лифа. Soames stopped; he felt half-choked, whether because he had come upstairs too fast, or for some other reason. Сомс остановился; у него перехватило дыхание, то ли от того, что он так быстро взбежал по лестнице, то ли от каких-то других причин. He-he himself had never-never been asked to.... Его... его никогда... никогда не просили... He heard his father's voice, as though there were a pin in his mouth, saying: Он услышал голос отца, приглушенный, точно во рту у него были булавки: "Who's that? "Кто это? Who's there? Кто там? What d'you want?" Что нужно?" His mother's: Голос матери: "Here, Felice, come and hook this; your master'll never get done." "Фелис, застегните, пожалуйста, мистер Форсайт так копается". He put his hand up to his throat, and said hoarsely: Он приложил руку к горлу и сказал хрипло: "It's I-Soames!" - Это я. Сомс! He noticed gratefully the affectionate surprise in Emily's: С чувством благодарности он уловил нежные и удивленные нотки в голосе Эмили: "Well, my dear boy?" and James', as he dropped the hook: "Что ты, дорогой?" - и голос Джемса, оставившего свою возню с крючками: "What, Soames! "Сомс! What's brought you up? Почему ты пришел наверх? Aren't you well?" Ты нездоров?" He answered mechanically: Он ответил машинально: "I'm all right," and looked at them, and it seemed impossible to bring out his news. "Нет, здоров", - посмотрел на них и почувствовал, что не может сказать о случившемся. James, quick to take alarm, began: Джемс, всегда готовый разволноваться, начал: "You don't look well. - Ты плохо выглядишь. I expect you've taken a chill-it's liver, I shouldn't wonder. Простудился, должно быть, это все печень. Your mother'll give you...." Мама даст тебе... But Emily broke in quietly: Но Эмили спокойно перебила его: "Have you brought Irene?" - Ты с Ирэн? Soames shook his head. Сомс покачал головой. "No," he stammered, "she-she's left me!" - Нет, - сказал он, запинаясь, - она... она ушла от меня! Emily deserted the mirror before which she was standing. Эмили отвернулась от зеркала. Her tall, full figure lost its majesty and became very human as she came running over to Soames. Ее высокая, полная фигура сразу утратила свою величавость, и когда она подбежала к Сомсу, в ней появилось что-то очень человечное. "My dear boy! - Мальчик мой! My dear boy!" Дорогой мальчик! She put her lips to his forehead, and stroked his hand. Она прижалась губами к его лбу, погладила емуруку. James, too, had turned full towards his son; his face looked older. Джемс тоже повернулся к сыну; лицо его будто сразу постарело. "Left you?" he said. - Ушла? - сказал он. "What d'you mean-left you? - То есть как - ушла? You never told me she was going to leave you." Ты мне никогда не говорил, что она собирается уходить. Soames answered surlily: Сомс ответил угрюмо: "How could I tell? - Откуда же я мог знать? What's to be done?" Что теперь делать? James began walking up and down; he looked strange and stork-like without a coat. Джемс заходил взад и вперед по комнате; без сюртука он был похож на аиста. "What's to be done!" he muttered. - Что делать! - бормотал он. "How should I know what's to be done? - Почем я знаю, что делать? What's the good of asking me? Какой толк спрашивать меня? Nobody tells me anything, and then they come and ask me what's to be done; and I should like to know how I'm to tell them! Мне никогда ничего не рассказывают, а потом приходят и спрашивают, что делать! Ну, что я могу сказать! Here's your mother, there she stands; she doesn't say anything. Вот мама, вот она стоит: что же она ничего не скажет? What I should say you've got to do is to follow her.." А я могу сказать только одно: надо найти ее. Soames smiled; his peculiar, supercilious smile had never before looked pitiable. Сомс улыбнулся; его обычная высокомерная улыбка никогда не казалась такой жалкой. "I don't know where she's gone," he said. - Я не знаю, куда она ушла, - ответил он. "Don't know where she's gone!" said James. - Не знаешь, куда она ушла? - повторил Джемс. "How d'you mean, don't know where she's gone? - То есть как же так не знаешь? Where d'you suppose she's gone? Где же она, по-твоему? She's gone after that young Bosinney, that's where she's gone. Она ушла к Босини, вот она куда ушла. I knew how it would be." Я так и знал, чем все это кончится. Soames, in the long silence that followed, felt his mother pressing his hand. В долгом молчании, наступившем вслед за этим. Сомс чувствовал, как мать сжимает ему руку. And all that passed seemed to pass as though his own power of thinking or doing had gone to sleep. И дальнейшее прошло мимо Сомса, словно его способность мыслить и действовать уснула крепким сном. His father's face, dusky red, twitching as if he were going to cry, and words breaking out that seemed rent from him by some spasm in his soul. Лицо Джемса, красное, перекошенное, будто он готов был расплакаться, и слова, прорывавшиеся у него сквозь душевную боль: "There'll be a scandal; I always said so." Then, no one saying anything: "And there you stand, you and your mother!" - Будет скандал; я всегда это говорил! - потом пауза, потом: - Что же вы оба молчите? And Emily's voice, calm, rather contemptuous: И голос Эмили, спокойный, чуть презрительный: "Come, now, James! - Полно, Джемс! Soames will do all that he can." Сомс сделает все что можно. And James, staring at the floor, a little brokenly: И Джемс, опустив глаза, упавшим голосом: "Well, I can't help you; I'm getting old. - Я ничем не могу помочь; я старик. Don't you be in too great a hurry, my boy." Только не торопись, мой мальчик, обдумай все хорошенько. And his mother's voice again: И снова голос матери: "Soames will do all he can to get her back. - Сомс сделает все, чтобы вернуть ее. We won't talk of it. Не будем говорить об этом. It'll all come right, I dare say." Я уверена, что все уладится. And James: И Джемс: "Well, I can't see how it can come right. - Не знаю, как это можно уладить. And if she hasn't gone off with that young Bosinney, my advice to you is not to listen to her, but to follow her and get her back." Если только она не уехала с Босини, мой совет тебе: нечего ее слушать, разыщи и приведи ее назад. Once more Soames felt his mother stroking his hand, in token of her approval, and as though repeating some form of sacred oath, he muttered between his teeth: Еще раз Сомс почувствовал, как мать гладит ему руку в знак одобрения, и, словно повторяя священную клятву, он пробормотал сквозь зубы: "I will!" - Разыщу! All three went down to the drawing-room together. Втроем они сошли в гостиную. There, were gathered the three girls and Dartie; had Irene been present, the family circle would have been complete. Там уже сидели дочери и Дарти; будь здесь Ирэн, семья была бы в полном составе. James sank into his armchair, and except for a word of cold greeting to Dartie, whom he both despised and dreaded, as a man likely to be always in want of money, he said nothing till dinner was announced. Джемс опустился в кресло и, если не считать холодного приветствия по адресу Дарти, которого он и презирал и боялся, как человека, вечно сидящего без денег, не вымолвил ни слова до самого обеда. Soames, too, was silent; Emily alone, a woman of cool courage, maintained a conversation with Winifred on trivial subjects. Сомс тоже молчал; одна только Эмили - женщина спокойная и мужественная - вела беседу с Уинифрид о каких-то пустяках. She was never more composed in her manner and conversation than that evening. Никогда еще в ее манерах и разговоре не было столько выдержки, как в этот вечер. A decision having been come to not to speak of Irene's flight, no view was expressed by any other member of the family as to the right course to be pursued; there can be little doubt, from the general tone adopted in relation to events as they afterwards turned out, that James's advice: Так как о бегстве Ирэн решено было молчать, никто из семьи не обсуждал вопроса, что предпринять дальше. Не могло быть сомнений, как это и выяснилось из толков о дальнейших событиях, что совет Джемса: "Don't you listen to her, follow her and get her back!" would, with here and there an exception, have been regarded as sound, not only in Park Lane, but amongst the Nicholases, the Rogers, and at Timothy's. "Нечего ее слушать, разыщи и приведи ее назад!" - считался вполне разумным всеми за редкими исключениями - не только на Парк-Лейн, но и у Николаев, и у Роджера, и у Тимоти. Just as it would surely have been endorsed by that wider body of Forsytes all over London, who were merely excluded from judgment by ignorance of the story. Такой совет встретил бы одобрение всех Форсайтов Лондона, не высказавшихся по этому поводу только потому, что они стояли в стороне от событий. In spite then of Emily's efforts, the dinner was served by Warmson and the footman almost in silence. Несмотря на все труды Эмили, обед, который подавали Уормсон и лакей, прошел почти в полном молчании. Dartie was sulky, and drank all he could get; the girls seldom talked to each other at any time. Дарти сидел надутый и пил все, что попадалось под руку; сестры вообще редко разговаривали друг с другом. James asked once where June was, and what she was doing with herself in these days. Джемс раз только спросил, где Джун и что она сейчас делает. No one could tell him. Никто не мог ответить на этот вопрос. He sank back into gloom. Он снова погрузился в мрачное раздумье. Only when Winifred recounted how little Publius had given his bad penny to a beggar, did he brighten up. И только когда Уинифрид рассказала, что маленький Публиус подал нищему фальшивую монетку, Джемс просветлел. "Ah!" he said, "that's a clever little chap. - А! - воскликнул он. - Сообразительный мальчишка. I don't know what'll become of him, if he goes on like this. Из него выйдет толк, если он и дальше так пойдет. An intelligent little chap, I call him!" Умный мальчик, одно могу сказать! But it was only a flash. Но это был только проблеск. The courses succeeded one another solemnly, under the electric light, which glared down onto the table, but barely reached the principal ornament of the walls, a so-called 'Sea Piece by Turner,' almost entirely composed of cordage and drowning men. Блюда торжественно следовали одно за другим, электричество сияло над столом, оставляя, однако, в тени главное украшение комнаты, так называемую "марину" Тернера, на которой были изображены главным образом снасти и гибнущие в волнах люди. Champagne was handed, and then a bottle of James' prehistoric port, but as by the chill hand of some skeleton. Появилось шампанское, потом бутылка доисторического портвейна Джемса, поданные словно ледяной рукой скелета. At ten o'clock Soames left; twice in reply to questions, he had said that Irene was not well; he felt he could no longer trust himself. В десять часов Сомс ушел; на вопросы об Ирэн ему дважды пришлось отговориться ее нездоровьем; он боялся, что больше не выдержит. His mother kissed him with her large soft kiss, and he pressed her hand, a flush of warmth in his cheeks. Мать поцеловала его долгим нежным поцелуем, он пожал ей руку, чувствуя, как тепло приливает к щекам. He walked away in the cold wind, which whistled desolately round the corners of the streets, under a sky of clear steel-blue, alive with stars; he noticed neither their frosty greeting, nor the crackle of the curled-up plane-leaves, nor the night-women hurrying in their shabby furs, nor the pinched faces of vagabonds at street corners. Он шел навстречу холодному ветру, с печальным свистом вылетавшему из-за поворотов улиц; шел под ясным, серым, как сталь, небом, усыпанным звездами. Он не замечал ни студеного приветствия зимы, ни шелеста свернувшихся от холода платановых листьев, ни продажных женщин, которые пробегали мимо, кутаясь в облезлые меховые горжетки; не замечал бродяг, торчавших на углах с посиневшими от стужи лицами. Winter was come! Зима пришла! But Soames hastened home, oblivious; his hands trembled as he took the late letters from the gilt wire cage into which they had been thrust through the slit in the door.' Но Сомс торопился домой, погруженный в свои мысли; руки его дрожали, открывая сплетенный из позолоченной проволоки почтовый ящик, куда письма попадали сквозь прорезь в дверях. None from Irene! От Ирэн - ничего. He went into the dining-room; the fire was bright there, his chair drawn up to it, slippers ready, spirit case, and carven cigarette box on the table; but after staring at it all for a minute or two, he turned out the light and went upstairs. Он прошел в столовую; камин горел ярко, его кресло было придвинуто поближе к огню, домашние туфли приготовлены, на столике -винный погребец и резной деревянный ящичек с папиросами; постояв минуты две, он потушил свет и поднялся наверх. There was a fire too in his dressing-room, but her room was dark and cold. У него тоже горел камин, но в ее комнате было темно и холодно. It was into this room that Soames went. В эту комнату и вошел Сомс. He made a great illumination with candles, and for a long time continued pacing up and down between the bed and the door. Он зажег все свечи и долго ходил взад и вперед между кроватью и дверью. He could not get used to the thought that she had really left him, and as though still searching for some message, some reason, some reading of all the mystery of his married life, he began opening every recess and drawer. Он не мог свыкнуться с мыслью, что она на самом деле ушла от него, и, словно все еще надеясь найти хоть записку, хоть какое-нибудь объяснение, какуюнибудь разгадку той тайны, которая окружала его семейную жизнь, принялся рыться во всех уголках, открывать один за другим все ящики. There were her dresses; he had always liked, indeed insisted, that she should be well-dressed-she had taken very few; two or three at most, and drawer after drawer; full of linen and silk things, was untouched. Вот ее платья; он любил, когда она была хорошо одета, даже настаивал на этом - из платьев взято совсем немного: два-три, не больше; и, выдвигая ящик за ящиком, он убеждался, что белье и шелковые вещи все остались на месте. Perhaps after all it was only a freak, and she had gone to the seaside for a few days' change. В конце концов, может быть, это просто каприз, ей захотелось переменить обстановку, уехать на несколько дней к морю. If only that were so, and she were really coming back, he would never again do as he had done that fatal night before last, never again run that risk-though it was her duty, her duty as a wife; though she did belong to him-he would never again run that risk; she was evidently not quite right in her head! Если это так, если она вернется, он никогда больше не повторит того, что случилось в ту злосчастную ночь, никогда больше не осмелится на такой поступок, хотя это была ее обязанность, ее супружеский долг, хотя она принадлежит ему. Он никогда больше не осмелится на такой поступок. Она просто потеряла голову, не сознает, что делает. He stooped over the drawer where she kept her jewels; it was not locked, and came open as he pulled; the jewel box had the key in it. Сомс нагнулся над ящиком, где она хранила драгоценности; ящик был не заперт, он выдвинул его; в шкатулке торчал ключик. This surprised him until he remembered that it was sure to be empty. Это удивило Сомса, но потом он сообразил, что шкатулка, должно быть, пустая. He opened it. Он поднял крышку. It was far from empty. Но шкатулка была отнюдь не пустая. Divided, in little green velvet compartments, were all the things he had given her, even her watch, and stuck into the recess that contained the watch was a three-cornered note addressed В зеленых бархатных гнездышках лежали все его подарки - даже часы, а в отделении для часов торчала треугольная записка, на которой он узнал почерк Ирэн: ' Soames Forsyte,' in Irene's handwriting: "Сомсу Форсайту. 'I think I have taken nothing that you or your people have given me.' Я, кажется, не взяла с собой ни Ваших подарков, ни подарков Вашей родни". And that was all. И это было все. He looked at the clasps and bracelets of diamonds and pearls, at the little flat gold watch with a great diamond set in sapphires, at the chains and rings, each in its nest, and the tears rushed up in his eyes and dropped upon them. Он смотрел на фермуары и браслеты, усыпанные бриллиантами и жемчугом, на плоские золотые часики с крупным бриллиантом и сапфирами, на цепочки, кольца, разложенные по отделениям, и слезы лились у него из глаз и капали в шкатулку. Nothing that she could have done, nothing that she had done, brought home to him like this the inner significance of her act. Ни один поступок, который она могла совершить, который уже совершила, не показал бы ему с такой ясностью все значение ее ухода. For the moment, perhaps, he understood nearly all there was to understand-understood that she loathed him, that she had loathed him for years, that for all intents and purposes they were like people living in different worlds, that there was no hope for him, never had been; even, that she had suffered-that she was to be pitied. На мгновение Сомс, может быть, понял все, что следовало понять, понял, что она ненавидела его, ненавидела все эти годы, что во всем, в каждой мелочи они были, как люди совершенно разных миров, что для него не было никакой надежды ни в будущем, ни в прошлом; понял даже, что она страдала, что ее надо жалеть. In that moment of emotion he betrayed the Forsyte in him-forgot himself, his interests, his property-was capable of almost anything; was lifted into the pure ether of the selfless and unpractical. В это мгновение он предал в себе Форсайта -забыл самого себя, свои интересы, свою собственность, был способен на любой поступок; он поднялся в чистые высоты бескорыстия и непрактичности. Such moments pass quickly. Такие мгновения проходят быстро. And as though with the tears he had purged himself of weakness, he got up, locked the box, and slowly, almost trembling, carried it with him into the other room. И, точно смыв с себя слезами скверну малодушия, Сомс встал, запер шкатулку и медленно, весь дрожа, понес ее к себе в комнату. CHAPTER VII-JUNE'S VICTORY VII ПОБЕДА ДЖУН June had waited for her chance, scanning the duller columns of the journals, morning and evening with an assiduity which at first puzzled old Jolyon; and when her chance came, she took it with all the promptitude and resolute tenacity of her character. Джун ждала, когда "пробьет ее час", а пока что и утром и вечером просматривала нудные газетные столбцы, удивляя старого Джолиона своим усердием; когда же час ее пробил, она принялась действовать сразу, со всем упорством, свойственным ее натуре. She will always remember best in her life that morning when at last she saw amongst the reliable Cause List of the Times newspaper, under the heading of Court XIII, Mr. Justice Bentham, the case of Forsyte v. Bosinney. В памяти Джун навсегда останется то утро, когда она наконец прочла в "Таймсс" под заголовком "XIII зал суда - судья Бентем", что дело "Форсайт против Боснии" назначено к слушанию. Like a gambler who stakes his last piece of money, she had prepared to hazard her all upon this throw; it was not her nature to contemplate defeat. Как игрок, который бросает на стол последнюю монету, она приготовилась поставить на эту карту все; возможность поражения не входила в ее расчеты. How, unless with the instinct of a woman in love, she knew that Bosinney's discomfiture in this action was assured, cannot be told-on this assumption, however, she laid her plans, as upon a certainty. Трудно сказать, как она узнала, что дело Боснии безнадежно (если только ей не помогло чутье любящей женщины), но все ее планы строились именно на этой уверенности. Half past eleven found her at watch in the gallery of Court XIII., and there she remained till the case of Forsyte v. В половине двенадцатого Джун уже сидела на галерее в XIII зале суда, а вышла она оттуда, когда разбор дела Bosinney was over. "Форсайт против Боснии" кончился. Bosinney's absence did not disquiet her; she had felt instinctively that he would not defend himself. Отсутствие Босини не встревожило ее; она почему-то предчувствовала, что он не станет защищаться. At the end of the judgment she hastened down, and took a cab to his rooms. Выслушав приговор, Джун быстро сошла вниз, взяла кэб и поехала на Слоун-стрит. She passed the open street-door and the offices on the three lower floors without attracting notice; not till she reached the top did her difficulties begin. Она отворила незапертую входную дверь и прошла мимо контор в трех первых этажах, никем не замеченная; трудности начались только наверху. Her ring was not answered; she had now to make up her mind whether she would go down and ask the caretaker in the basement to let her in to await Mr. Bosinney's return, or remain patiently outside the door, trusting that no one would come up. На ее звонок никто не ответил; надо было решать, сойти ли к привратнице и попросить у нее ключ от квартиры Босини или терпеливо стоять около двери и надеяться, что никто не увидит ее там. She decided on the latter course. Она выбрала последнее. A quarter of an hour had passed in freezing vigil on the landing, before it occurred to her that Bosinney had been used to leave the key of his rooms under the door-mat. Простояв с четверть часа на холодной площадке, она вспомнила, что Босини обыкновенно оставлял ключ от квартиры под циновкой. She looked and found it there. Она поискала и нашла его. For some minutes she could not decide to make use of it; at last she let herself in and left the door open that anyone who came might see she was there on business. Несколько минут Джун колебалась; наконец вошла, оставив дверь открытой, чтобы всякий мог увидеть, что она здесь по делу. This was not the same June who had paid the trembling visit five months ago; those months of suffering and restraint had made her less sensitive; she had dwelt on this visit so long, with such minuteness, that its terrors were discounted beforehand. Это была уже не та Джун, которая вся дрожа приходила сюда пять месяцев тому назад; страдания и внутренняя ломка сделали ее менее чувствительной; она столько времени обдумывала свой приход сюда, обдумывала с такой тщательностью, что все страхи остались позади. She was not there to fail this time, for if she failed no one could help her. На этот раз она добьется своего, потому что помощи ждать уже не от кого. Like some mother beast on the watch over her young, her little quick figure never stood still in that room, but wandered from wall to wall, from window to door, fingering now one thing, now another. Словно самка зверя, охраняющая свой выводок, -маленькая, проворная, - она ни минуты не стояла на месте, ходила - от стены к стене, от окна к двери, притрагивалась то к одной, то к другой вещи. There was dust everywhere, the room could not have been cleaned for weeks, and June, quick to catch at anything that should buoy up her hope, saw in it a sign that he had been obliged, for economy's sake, to give up his servant. Всюду лежал слой пыли, комнату, должно быть, не убирали уже несколько недель, и Джун, готовая подметить все, что могло бы подкрепить ее надежду, догадалась, что ради экономии ему пришлись отказаться от прислуги. She looked into the bedroom; the bed was roughly made, as though by the hand of man. Она заглянула в спальню: постель была постлана коекак, должно быть, неумелыми мужскими руками. Listening intently, she darted in, and peered into his cupboards. Чутко прислушиваясь, она вошла и открыла шкаф. A few shirts and collars, a pair of muddy boots-the room was bare even of garments. Несколько сорочек, воротнички, пара грязных ботинок - даже одежды в комнате почти не было. She stole back to the sitting-room, and now she noticed the absence of all the little things he had set store by. Джун тихо вернулась в гостиную и только теперь заметила отсутствие всех тех вещей, которыми он так дорожил. The clock that had been his mother's, the field-glasses that had hung over the sofa; two really valuable old prints of Harrow, where his father had been at school, and last, not least, the piece of Japanese pottery she herself had given him. Стенные часы - память матери, бинокль, висевший прежде над диваном; две очень ценные гравюры с видами Хэрроу, где учился его отец, и, наконец, японская ваза - ее собственный подарок. All were gone; and in spite of the rage roused within her championing soul at the thought that the world should treat him thus, their disappearance augured happily for the success of her plan. Все это исчезло; и, несмотря на гнев, поднимавшийся в ней при мысли, что жизнь так круто обошлась с ним, в исчезновении этих вещей Джун видела хорошее предзнаменование. It was while looking at the spot where the piece of Japanese pottery had stood that she felt a strange certainty of being watched, and, turning, saw Irene in the open doorway. Но в ту минуту, когда Джун посмотрела туда, где стояла раньше японская ваза, она почувствовала на себе чей-то взгляд и, обернувшись, увидела в открытых дверях Ирэн. The two stood gazing at each other for a minute in silence; then June walked forward and held out her hand. Минуту они молча смотрели друг на друга; потом Джун шагнула вперед и протянула руку. Irene did not take it. Ирэн не взяла ее. When her hand was refused, June put it behind her. Не получив ответа на свое приветствие. Джун спрятала руку за спину. Her eyes grew steady with anger; she waited for Irene to speak; and thus waiting, took in, with who-knows-what rage of jealousy, suspicion, and curiosity, every detail of her friend's face and dress and figure. Глаза ее сверкнули гневом; она ждала, когда Ирэн заговорит; и сколько ревности, сколько подозрений и любопытства было в ее глазах, разглядывавших каждую черточку лица подруги, ее костюм и фигуру! Irene was clothed in her long grey fur; the travelling cap on her head left a wave of gold hair visible above her forehead. На Ирэн была серая меховая шубка; из-под дорожной шапочки выбивалась на лоб золотистая прядь волос. The soft fullness of the coat made her face as small as a child's. Лицо, тонувшее в мягком пушистом воротнике, казалось маленьким, как у ребенка. Unlike June's cheeks, her cheeks had no colour in them, but were ivory white and pinched as if with cold. Джун раскраснелась, а у Ирэн щеки были иззябшие и желтоватые, как слоновая кость. Dark circles lay round her eyes. Под глазами залегли темные тени. In one hand she held a bunch of violets. В руках она держала букетик фиалок. She looked back at June, no smile on her lips; and with those great dark eyes fastened on her, the girl, for all her startled anger, felt something of the old spell. Ирэн смотрела на Джун не улыбаясь; и девушка, вопреки вспыхнувшему в ней гневу, снова почувствовала былое очарование этих больших, устремленных на нее темных глаз. She spoke first, after all. В конце концов Джун заговорила первая: "What have you come for?" But the feeling that she herself was being asked the same question, made her add: "This horrible case. I came to tell him-he has lost it." - Зачем вы пришли сюда? - но, почувствовав, что тот же самый вопрос задан и ей, добавила: - Этот ужасный процесс... я пришла сказать, что он проиграл дело. Irene did not speak, her eyes never moved from June's face, and the girl cried: Ирэн молчала, по-прежнему глядя ей прямо в лицо, и девушка крикнула: "Don't stand there as if you were made of stone!" - Что же вы молчите, как каменная? Irene laughed: Ирэн ответила с легким смешком: "I wish to God I were!" - Я бы хотела окаменеть. But June turned away: Но Джун отвернулась от нее. "Stop!" she cried, "don't tell me! - Молчите! - крикнула она. - Не надо! I don't want to hear! Я не хочу слушать! I don't want to hear what you've come for. Я не хочу знать, зачем вы пришли. I don't want to hear!" And like some uneasy spirit, she began swiftly walking to and fro. Я ничего не хочу слушать! - и, словно беспокойный дух, заметалась по комнате. Suddenly she broke out: "I was here first. Вдруг у нее вырвалось: - Я пришла первая. We can't both stay here together!" Мы не можем оставаться здесь вдвоем. On Irene's face a smile wandered up, and died out like a flicker of firelight. Улыбка промелькнула на лице Ирэн и погасла, как искра. She did not move. Она не двинулась. And then it was that June perceived under the softness and immobility of this figure something desperate and resolved; something not to be turned away, something dangerous. И тут Джун почувствовала в мягкости и неподвижности этой фигуры какую-то отчаянную решимость, что-то непреодолимое, грозное. She tore off her hat, and, putting both hands to her brow, pressed back the bronze mass of her hair. Она сорвал с головы шляпу и, приложив руки ко лбу, провела ими по пышным бронзовым волосам. "You have no right here!" she cried defiantly. - Вам не место здесь! - крикнула она вызывающе. Irene answered: Ирэн ответила: "I have no right anywhere! - Мне нигде нет места. "What do you mean?" - Что это значит? "I have left Soames. - Я ушла от Сомса. You always wanted me to!" Вы всегда этого хотели. June put her hands over her ears. Джун зажала уши. "Don't! - Не надо! I don't want to hear anything-I don't want to know anything. Я ничего не хочу слушать, я ничего не хочу знать. It's impossible to fight with you! Я не могу бороться с вами! What makes you stand like that? Что же вы стоите? Why don't you go?" Что же вы не уходите? Irene's lips moved; she seemed to be saying: Губы Ирэн дрогнули; она как будто прошептала: "Where should I go?" - Куда мне идти? June turned to the window. Джун отвернулась. She could see the face of a clock down in the street. Из окна ей были видны часы на улице. It was nearly four. Скоро четыре. At any moment he might come! Он может прийти каждую минуту. She looked back across her shoulder, and her face was distorted with anger. Она оглянулась через плечо, и лицо ее было искажено гневом. But Irene had not moved; in her gloved hands she ceaselessly turned and twisted the little bunch of violets. Но Ирэн не двигалась; ее руки, затянутые в перчатки, вертели и теребили букетик фиалок. The tears of rage and disappointment rolled down June's cheeks. Слезы ярости и разочарования заливали щекиДжун. "How could you come?" she said. - Как вы могли прийти! - сказала она. "You have been a false friend to me!" - Хороший же вы друг! Again Irene laughed. Ирэн опять засмеялась. June saw that she had played a wrong card, and broke down. Джун поняла, что сделала неправильный ход, и громко заплакала. "Why have you come?" she sobbed. - Зачем вы пришли? - промолвила она сквозь рыдания. "You've ruined my life, and now you want to ruin his!" - Вы разбили мою жизнь и ему хотите разбить! Irene's mouth quivered; her eyes met June's with a look so mournful that the girl cried out in the midst of her sobbing, Губы Ирэн задрожали; в ее глазах, встретившихся с глазами Джун, была такая печаль, что девушка вскрикнула среди рыданий: "No, no!" - Нет, нет! But Irene's head bent till it touched her breast. Но Ирэн все ниже и ниже опускала голову. She turned, and went quickly out, hiding her lips with the little bunch of violets. Она повернулась и быстро вышла из комнаты, пряча губы в букетик фиалок. June ran to the door. Джун подбежала к двери. She heard the footsteps going down and down. She called out: Она слышала, как шаги становятся все глуше и глуше, и крикнула: "Come back, Irene! - Вернитесь, Ирэн! Come back!" Вернитесь! Вернитесь! The footsteps died away.... Шаги замерли... Bewildered and torn, the girl stood at the top of the stairs. Растерявшаяся, измученная, девушка остановилась на площадке. Why had Irene gone, leaving her mistress of the field? Почему Ирэн ушла, оставив победу за ней? What did it mean? Что это значит? Had she really given him up to her? Неужели она решила отказаться от него? Or had she...? Или... And she was the prey of a gnawing uncertainty.... Мучительная неизвестность терзала Джун... Bosinney did not come.... Босини не приходил... About six o'clock that afternoon old Jolyon returned from Wistaria Avenue, where now almost every day he spent some hours, and asked if his grand-daughter were upstairs. Около шести часов вечера старый Джолион вернулся домой от сына, где теперь он почти ежедневно проводил по нескольку часов, и справился, у себя ли внучка. On being told that she had just come in, he sent up to her room to request her to come down and speak to him. Узнав, что Джун пришла совсем недавно, он послал за ней. He had made up his mind to tell her that he was reconciled with her father. Старый Джолион решил рассказать Джун о своем примирении с ее отцом. In future bygones must be bygones. Что было, то прошло. He would no longer live alone, or practically alone, in this great house; he was going to give it up, and take one in the country for his son, where they could all go and live together. Он не хочет жить один, или почти один, в этом громадном доме; он сдаст его и подыщет для сына другой, за городом, где можно будет поселиться всем вместе. If June did not like this, she could have an allowance and live by herself. Если Джун не захочет переезжать, он даст ей средства, пусть живет одна. It wouldn't make much difference to her, for it was a long time since she had shown him any affection. Ей это будет безразлично, она давно уже отошла от него. But when June came down, her face was pinched and piteous; there was a strained, pathetic look in her eyes. Когда Джун спустилась вниз, лицо у нее было осунувшееся, жалкое, взгляд напряженный и трогательный. She snuggled up in her old attitude on the arm of his chair, and what he said compared but poorly with the clear, authoritative, injured statement he had thought out with much care. По своему обыкновению, она устроилась на ручке его кресла, и то, что старый Джолион сказал ей, не имело ничего общего с ясными, вескими, холодными словами, которые он с такой тщательностью обдумал заранее. His heart felt sore, as the great heart of a mother-bird feels sore when its youngling flies and bruises its wing. Сердце его сжалось, как сжимается большое сердце птицы, когда птенец ее возвращается в гнездо с подбитыми крыльями. His words halted, as though he were apologizing for having at last deviated from the path of virtue, and succumbed, in defiance of sounder principles, to his more natural instincts. Он говорил через силу, словно признаваясь, что сошел в конце концов со стези добродетели и наперекор всем здравым принципам поддался естественному влечению. He seemed nervous lest, in thus announcing his intentions, he should be setting his granddaughter a bad example; and now that he came to the point, his way of putting the suggestion that, if she didn't like it, she could live by herself and lump it, was delicate in the extreme.' Старый Джолион как будто боялся, что, высказав свои намерения, он подаст плохой пример внучке; и, подойдя к самому главному, изложил свои соображения на тот счет, что "если ей не понравятся его планы, пусть живет, как хочет", в самой деликатной форме. "And if, by any chance, my darling," he said, "you found you didn't get on-with them, why, I could make that all right. - И если, родная, - сказал он, - ты почему-нибудь не уживешься с ними, что ж, я все улажу. You could have what you liked. Будешь жить, как тебе захочется. We could find a little flat in London where you could set up, and I could be running to continually. Мы подыщем маленькую квартирку в городе, ты там устроишься, а я буду наезжать к тебе. But the children," he added, "are dear little things!" Но дети, - добавил он, - просто очаровательные. Then, in the midst of this grave, rather transparent, explanation of changed policy, his eyes twinkled. И вдруг посреди таких серьезных, но довольно прозрачных объяснений причин, заставивших его переменить политику, старый Джолион подмигнул: "This'll astonish Timothy's weak nerves. - То-то будет сюрприз нашему чувствительному Тимоти. That precious young thing will have something to say about this, or I'm a Dutchman!" Уж этот юноша не смолчит, голову даю на отсечение. June had not yet spoken. Джун слушала молча. Perched thus on the arm of his chair, with her head above him, her face was invisible. Она сидела на ручке кресла, выше деда, и старый Джолион не видел ее лица. But presently he felt her warm cheek against his own, and knew that, at all events, there was nothing very alarming in her attitude towards his news. Но вот он почувствовал на своей щеке ее теплую щеку и понял, что во всяком случае тревожиться по поводу ее отношения к такой новости нет нужды. He began to take courage. Мало-помалу он расхрабрился. "You'll like your father," he said-"an amiable chap. - Ты полюбишь отца - он хороший, - сказал старый Джолион. Never was much push about him, but easy to get on with. - Замкнутый, но ладить с ним нетрудно. You'll find him artistic and all that." Вот сама увидишь, он художник, художественная натура и все такое прочее. And old Jolyon bethought him of the dozen or so water-colour drawings all carefully locked up in his bedroom; for now that his son was going to become a man of property he did not think them quite such poor things as heretofore. И старый Джолион вспомнил о десятке, примерно, акварелей, хранившихся у него в спальне под замком; с тех пор как у сына появилась возможность стать собственником, отец уже не считал их такой ерундой. "As to your-your stepmother," he said, using the word with some little difficulty, "I call her a refined woman-a bit of a Mrs. Gummidge, I shouldn't wonder-but very fond of Jo. - Что же касается твоей... твоей мачехи, - сказал он, с некоторым трудом выговаривая это слово, -то она очень достойная женщина, немножко плаксивая, пожалуй, по очень любит Джо. And the children," he repeated-indeed, this sentence ran like music through all his solemn self-justification-"are sweet little things!" А дети, - повторил он, и слова эти прозвучали музыкой среди его торжественных самооправданий, - дети просто прелесть. If June had known, those words but reincarnated that tender love for little children, for the young and weak, which in the past had made him desert his son for her tiny self, and now, as the cycle rolled, was taking him from her. Джун не знала, что в этих словах воплощалась его нежная любовь к детям, ко всему слабому, юному, любовь, которая когда-то заставила старого Джолиона бросить сына ради такой крошки, как она, и теперь, с новым поворотом колеса, отнимала у нес деда. But he began to get alarmed at her silence, and asked impatiently: Но старого Джолиона уже беспокоило ее молчание, и он нетерпеливо спросил: "Well, what do you say?" - Ну, что же ты скажешь? June slid down to his knee, and she in her turn began her tale. Джун соскользнула на пол; теперь настал ее черед говорить. She thought it would all go splendidly; she did not see any difficulty, and she did not care a bit what people thought. Она уверена, что все получится замечательно; никаких затруднений и быть не может, и ей совершенно все равно, что скажут другие. Old Jolyon wriggled. Старого Джолиона передернуло. H'm! then people would think! Гм! Значит, говорить все-таки будут. He had thought that after all these years perhaps they wouldn't! А ему казалось, что после стольких лет уже и говорить не о чем. Well, he couldn't help it! Что ж! Ничего не поделаешь! Nevertheless, he could not approve of his granddaughter's way of putting it-she ought to mind what people thought! Однако он не одобрял отношения внучки к тому, что скажут люди: она должна считаться с этим. Yet he said nothing. И все же старый Джолион промолчал. His feelings were too mixed, too inconsistent for expression. Ощущения ею были слишком сложны, слишком противоречивы. No-went on June-she did not care; what business was it of theirs? Да, продолжала Джун, ей совершенно все равно; какое кому дело? There was only one thing-and with her cheek pressing against his knee, old Jolyon knew at once that this something was no trifle: As he was going to buy a house in the country, would he not-to please her-buy that splendid house of Soames' at Robin Hill? Но ей бы хотелось только одного, - и, чувствуя, как она прижимается щекой к его коленям, старый Джолион понял, что тут дело нешуточное. Раз уж он решил купить дом за городом, пусть купит -ну, ради нее - этот замечательный дом Сомса в Робин-Хилле. It was finished, it was perfectly beautiful, and no one would live in it now. Он совсем готов, он просто великолепный, и все равно там никто не будет жить теперь. They would all be so happy there. Как им хорошо будет в Робин-Хилле! Old Jolyon was on the alert at once. Старый Джолион уже был начеку. Wasn't the 'man of property' going to live in his new house, then? Разве этот "собственник" не собирается жить в новом доме? He never alluded to Soames now but under this title. С некоторых пор он только так и называл Сомса. "No"-June said-"he was not; she knew that he was not!" Нет, сказала Джун, не собирается; она знает, что не собирается. How did she know? Откуда она знает? She could not tell him, but she knew. Этого Джун не могла сказать, но она знала. She knew nearly for certain! Знала почти наверное. It was most unlikely; circumstances had changed! Ничего другого и быть не может: все так изменилось. Irene's words still rang in her head: Слова Ирэн звучали у нее в ушах: "I have left Soames. "Я ушла от Сомса. Where should I go?" Куда мне идти?" But she kept silence about that. Но Джун ничего не сказала об этом. If her grandfather would only buy it and settle that wretched claim that ought never to have been made on Phil! Если бы только дедушка купил дом и заплатил по этому злополучному иску, которого никто не смел предъявлять Филу! It would be the very best thing for everybody, and everything-everything might come straight. Это самое лучшее, что можно придумать, тогда все, все уладится. And June put her lips to his forehead, and pressed them close. И Джун прижалась губами ко лбу деда и крепко поцеловала его. But old Jolyon freed himself from her caress, his face wore the judicial look which came upon it when he dealt with affairs. Но старый Джолион отстранился от ее ласки, на лице его появилось то строгое выражение, с которым он всегда приступал к делам. He asked: What did she mean? Он спросил, что она такое задумала. There was something behind all this-had she been seeing Bosinney? Тут что-то не то, она виделась с Босини? June answered: Джун ответила: "No; but I have been to his rooms." - Нет, но я была у него. "Been to his rooms? - Была у него? Who took you there?" С кем? June faced him steadily. Джун твердо смотрела ему в глаза. "I went alone. - Одна. He has lost that case. Он проиграл дело. I don't care whether it was right or wrong. Мне все равно, хорошо или плохо я поступила. I want to help him; and I will!" Я хочу помочь ему и помогу. Old Jolyon asked again: Старый Джолион снова спросил: "Have you seen him?" - Ты видела Босини? His glance seemed to pierce right through the girl's eyes into her soul. Взгляд его, казалось, проникал ей в самую душу. Again June answered: И Джун снова ответила: "No; he was not there. - Нет; его не было дома. I waited, but he did not come." Я ждала, но он не пришел. Old Jolyon made a movement of relief. Старый Джолион облегченно завозился в кресле. She had risen and looked down at him; so slight, and light, and young, but so fixed, and so determined; and disturbed, vexed, as he was, he could not frown away that fixed look. Она поднялась и посмотрела на него; такая хрупкая, легкая, юная, но сколько твердости, сколько упорства! И, несмотря на всю свою тревогу и раздражение, старый Джолион не мог нахмуриться в ответ на ее пристальный взгляд. The feeling of being beaten, of the reins having slipped, of being old and tired, mastered him. Он почувствовал, что внучка победила, что вожжи выскользнули у него из рук, почувствовал себя старым, усталым. "Ah!" he said at last, "you'll get yourself into a mess one of these days, I can see. - А! - проговорил он наконец. - Ты наживешь себе беду когда-нибудь. You want your own way in everything." Всегда хочешь поставить на своем. Visited by one of his strange bursts of philosophy, he added: И, не устояв перед желанием пофилософствовать, добавил: "Like that you were born; and like that you'll stay until you die!" - Такой ты родилась, такой и умрешь. And he, who in his dealings with men of business, with Boards, with Forsytes of all descriptions, with such as were not Forsytes, had always had his own way, looked at his indomitable grandchild sadly-for he felt in her that quality which above all others he unconsciously admired. И он, который во всех сношениях с деловыми людьми, с членами правлений, с Форсайтами всех родов и оттенков и с теми, кто не был Форсайтами, всегда умел поставить на своем, посмотрел на упрямицу внучку с грустью, ибо в ней старый Джолион чувствовал то качество, которое сам бессознательно ценил превыше всего на свете. "Do you know what they say is going on?" he said slowly. - А ты знаешь, какие идут разговоры? - медленно сказал он. June crimsoned. Джун вспыхнула. "Yes-no! - Да... нет! I know-and I don't know-I don't care!" and she stamped her foot. Знаю... нет, не знаю, мне все равно! И она топнула ногой. "I believe," said old Jolyon, dropping his eyes, "that you'd have him if he were dead!" - Мне кажется, - сказал старый Джолион, опустив глаза, - что он тебе и мертвый будет нужен. There was a long silence before he spoke again. И после долгого молчания заговорил опять: "But as to buying this house-you don't know what you're talking about!" - Что же касается покупки дома, ты просто сама не знаешь, что говоришь. June said that she did. Джун заявила, что знает. She knew that he could get it if he wanted. Если он захочет купить, то купит. He would only have to give what it cost. Надо только оплатить его стоимость. "What it cost! - Стоимость! You know nothing about it. Ты ничего не понимаешь в таких делах. I won't go to Soames-I'll have nothing more to do with that young man." И я не пойду к Сомсу, я не желаю иметь дела с этим молодым человеком. "But you needn't; you can go to Uncle James. - И не надо; поговори с дядей Джемсом. If you can't buy the house, will you pay his lawsuit claim? А если не сможешь купить дом, то заплати по иску. I know he is terribly hard up-I've seen it. Он в ужасном положении - я знаю, я видела. You can stop it out of my money!" Возьми из моих денег. A twinkle came into old Jolyon's eyes. В глазах старого Джолиона промелькнул насмешливый огонек. "Stop it out of your money! - Из твоих денег? A pretty way. Недурно! And what will you do, pray, without your money?" А ты что будешь делать без денег, скажи мне на милость? But secretly, the idea of wresting the house from James and his son had begun to take hold of him. He had heard on Forsyte 'Change much comment, much rather doubtful praise of this house. Но втайне мысль о возможности отвоевать дом у Джемса и его сына уже начала занимать старого Джолиона, На Форсайтской Бирже ему приходилось слышать много разговоров об этой постройке, много весьма сомнительных похвал. It was 'too artistic,' but a fine place. В доме, пожалуй, "чересчур много художества", но место прекрасное. To take from the 'man of property' that on which he had set his heart, would be a crowning triumph over James, practical proof that he was going to make a man of property of Jo, to put him back in his proper position, and there to keep him secure. Отнять у "собственника" то, с чем он так носился, - это же победа над Джемсом, веское доказательство, что он тоже сделает Джо собственником, поможет ему занять подобающее положение, закрепит за ним место в обществе. Justice once for all on those who had chosen to regard his son as a poor, penniless outcast. Справедливое воздаяние всем, кто осмелился считать его сына жалким нищим, парией. He would see, he would see! Так, посмотрим, посмотрим. It might be out of the question; he was not going to pay a fancy price, but if it could be done, why, perhaps he would do it! Может быть, ничего и не выйдет; он не намерен платить бешеные деньги, но если цена окажется сходной, что ж, может быть, он и купит. And still more secretly he knew that he could not refuse her. А втайне, в глубине души, старый Джолион знал, что не сможет отказать ей. But he did not commit himself. Но он ничем не выдал себя. He would think it over-he said to June. Он подумает - так было сказано Джун. CHAPTER VIII-BOSINNEY'S DEPARTURE VIII УХОД БОСИНИ Old Jolyon was not given to hasty decisions; it is probable that he would have continued to think over the purchase of the house at Robin Hill, had not June's face told him that he would have no peace until he acted. Старый Джолион никогда не принимал поспешных решений; по всей вероятности, он долго раздумывал бы о покупке дома в Робин-Хилле, если бы не понял по лицу Джун, что она не оставит его в покое. At breakfast next morning she asked him what time she should order the carriage. На другой же день за завтраком Джун спросила, к какому часу велеть подавать карету. "Carriage!" he said, with some appearance of innocence; "what for? - Карету? - сказал он невинным тоном. - Зачем? I'm not going out!" Я никуда не собираюсь. She answered: Она ответила: "If you don't go early, you won't catch Uncle James before he goes into the City." - Надо выехать пораньше, а то дядя Джемс уедет в Сити. "James! what about your Uncle James?" - Джемс? Зачем мне Джемс? "The house," she replied, in such a voice that he no longer pretended ignorance. - А дом? - Джун сказала это таким тоном, что притворяться дальше уже не имело смысла. "I've not made up my mind," he said. - Я еще ничего не решил, - ответил он. "You must! - Надо решить. You must! Oh! Gran-think of me!" Надо решить, дедушка, подумай обо мне. Old Jolyon grumbled out: Старый Джолион проворчал: "Think of you-I'm always thinking of you, but you don't think of yourself; you don't think what you're letting yourself in for. - О тебе? Я всегда о тебе думаю, а вот ты никогда о себе не подумаешь, а надо бы подумать, чем все это кончится. Well, order the carriage at ten!" Хорошо, вели подать к десяти. At a quarter past he was placing his umbrella in the stand at Park Lane-he did not choose to relinquish his hat and coat; telling Warmson that he wanted to see his master, he went, without being announced, into the study, and sat down. В четверть одиннадцатого старый Джолион уже ставил свой зонтик в холле на Парк-Лейн - с пальто и цилиндром он решил не расставаться; сказав Уормсону, что ему нужно поговорить с хозяином, он прошел в кабинет, не дожидаясь доклада, и сел там. James was still in the dining-room talking to Soames, who had come round again before breakfast. Джемс был в столовой и разговаривал с Сомсом, который зашел на Парк-Лейн еще до завтрака. On hearing who his visitor was, he muttered nervously: Услышав, кто приехал, Джемс беспокойно пробормотал: "Now, what's he want, I wonder?" - Интересно, что ему понадобилось? He then got up. И поднялся. "Well," he said to Soames, "don't you go doing anything in a hurry. - Ты только не торопись, - сказал он Сомсу. The first thing is to find out where she is-I should go to Stainer's about it; they're the best men, if they can't find her, nobody can." And suddenly moved to strange softness, he muttered to himself, - Прежде всего надо разузнать, где она, - я заеду к Стэйнеру; они молодцы; уж если Стэйнер не найдет, то на других и надеяться нечего, - и вдруг, в порыве необъяснимой нежности, пробормотал себе под нос: - Бедняжка! "Poor little thing, I can't tell what she was thinking about!" and went out blowing his nose. Просто не знаю, о чем она думала! - и вышел, громко сморкаясь. Old Jolyon did not rise on seeing his brother, but held out his hand, and exchanged with him the clasp of a Forsyte. Старый Джолион не поднялся навстречу брату, а, протянув руку, обменялся с ним форсайтским рукопожатием. James took another chair by the table, and leaned his head on his hand. Джемс тоже подсел к столу и подпер голову ладонью. "Well," he said, "how are you? - Как поживаешь? - сказал он. We don't see much of you nowadays!" - Последнее время тебя совсем не видно. Old Jolyon paid no attention to the remark. Старый Джолион пропустил это замечание мимо ушей. "How's Emily?" he asked; and waiting for no reply, went on "I've come to see you about this affair of young Bosinney's. - Как Эмили? - спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжал: - Я заехал по делу Боснии. I'm told that new house of his is a white elephant." Г оворят, этот дом, который он выстроил, стал вам обузой? "I don't know anything about a white elephant," said James, - Первый раз слышу, - сказал Джемс. "I know he's lost his case, and I should say he'll go bankrupt." - Я знаю, что он проиграл дело и, наверное, разорится теперь. Old Jolyon was not slow to seize the opportunity this gave him. Старый Джолион не преминул воспользоваться этим. "I shouldn't wonder a bit!" he agreed; "and if he goes bankrupt, the 'man of property'-that is, Soames'll be out of pocket. - Да, наверно, - согласился он, - но если Боснии разорится, "собственнику", то есть Сомсу, это недешево станет. Now, what I was thinking was this: If he's not going to live there...." Я думаю вот о чем: раз уж он не собирается жить там... Seeing both surprise and suspicion in James' eye, he quickly went on: Поймав на себе удивленным и подозрительный взгляд Джемса, он быстро заговорил дальше: "I don't want to know anything; I suppose Irene's put her foot down-it's not material to me. - Я ничего не желаю знать; вероятно, Ирэн отказалась туда ехать - меня это не касается. But I'm thinking of a house in the country myself, not too far from London, and if it suited me I don't say that I mightn't look at it, at a price." Я подыскиваю загородный дом где-нибудь поближе к Лондону, и если ваш подойдет, что ж, может быть, я его и куплю за разумную цену. James listened to this statement with a strange mixture of doubt, suspicion, and relief, merging into a dread of something behind, and tinged with the remains of his old undoubted reliance upon his elder brother's good faith and judgment. Джемс слушал с чувством сомнения, недоверия и облегчения, к которым примешивался и страх - а не кроется ли тут чего-нибудь? - и остаток былой веры в порядочность и здравый смысл старшего брата. There was anxiety, too, as to what old Jolyon could have heard and how he had heard it; and a sort of hopefulness arising from the thought that if June's connection with Bosinney were completely at an end, her grandfather would hardly seem anxious to help the young fellow. Волновала его и мысль о том, насколько старому Джолиону известны последние события и от кого он мог узнать о них. И в нем зашевелилась слабая надежда: если бы Джун порвала с Босини, Джолион вряд ли захотел бы помочь ему. Altogether he was puzzled; as he did not like either to show this, or to commit himself in any way, he said: Джемс не знал, что и подумать, но, не желая показывать свое замешательство, не желая выдавать себя, сказал: "They tell me you're altering your Will in favour of your son." - Говорят, ты изменил завещание в пользу сына? He had not been told this; he had merely added the fact of having seen old Jolyon with his son and grandchildren to the fact that he had taken his Will away from Forsyte, Bustard and Forsyte. Никто ему этого не говорил; Джемс просто сопоставил два факта: встречу со старым Джолионом в обществе сына и внучат и то, что завещание его уже не хранилось в конторе "Форсайт, Бастард и Форсайт". The shot went home. Выстрел попал в цель. "Who told you that?" asked old Jolyon. - Кто тебе сказал? "I'm sure I don't know," said James; - Право, не помню, - ответил Джемс, - я всегда забываю фамилии, знаю только, что слышал от кого-то. "I can't remember names-I know somebody told me Soames spent a lot of money on this house; he's not likely to part with it except at a good price." Сомс истратил кучу денег на этот дом; вряд ли он захочет продавать его по дешевке. "Well," said old Jolyon, "if, he thinks I'm going to pay a fancy price, he's mistaken. - Ну, - сказал старый Джолион, - если Сомс воображает, что я стану платить бешеные деньги, она сильно ошибается. I've not got the money to throw away that he seems to have. Я не имею возможности так швыряться деньгами, как он. Let him try and sell it at a forced sale, and see what he'll get. Пусть попробует продать с торгов, посмотрим, сколько ему дадут. It's not every man's house, I hear!" Говорят, это такой дом, который не всякий купит. James, who was secretly also of this opinion, answered: Джемс, в глубине души разделявший это мнение, ответил: "It's a gentleman's house. - Да, это вилла. Soames is here now if you'd like to see him." Сомс здесь; если хочешь, поговори с ним. "No," said old Jolyon, "I haven't got as far as that; and I'm not likely to, I can see that very well if I'm met in this manner!" - Нет, - сказал старый Джолион, - это преждевременно; и вообще вряд ли у нас что-нибудь выйдет, судя по такому началу. James was a little cowed; when it came to the actual figures of a commercial transaction he was sure of himself, for then he was dealing with facts, not with men; but preliminary negotiations such as these made him nervous-he never knew quite how far he could g°. Джемс струхнул: когда речь шла о точных цифрах коммерческой сделки, он был уверен в себе, так как имел дело с фактами, а не с людьми; но предварительные переговоры, вроде тех, которые велись сейчас, нервировали его - он никогда не знал, где и как нужно остановиться. "Well," he said, "I know nothing about it. - Я сам ничего не знаю, - сказал он. Soames, he tells me nothing; I should think he'd entertain it-it's a question of price." - Сомс мне никогда ничего не рассказывает; я думаю, он заинтересуется этим; весь вопрос в цене. "Oh!" said old Jolyon, "don't let him make a favour of it!" - Вот оно что?! - сказал старый Джолион. - Ну, мне одолжений не нужно! He placed his hat on his head in dudgeon. И сердито надел цилиндр. The door was opened and Soames came in. Дверь отворилась, появился Сомс. "There's a policeman out here," he said with his half smile, "for Uncle Jolyon." - Там пришел полисмен, - сказал он, криво улыбнувшись, - спрашивает дядю Джолиона. Old Jolyon looked at him angrily, and James said: Старый Джолион сурово посмотрел на него, а Джемс сказал: "A policeman? - Полисмен? I don't know anything about a policeman. Ничего не понимаю. But I suppose you know something about him," he added to old Jolyon with a look of suspicion: Впрочем, ты, верно, знаешь, - добавил он, подозрительно глядя на старого Джолиона. "I suppose you'd better see him!" - Поговори с ним. In the hall an Inspector of Police stood stolidly regarding with heavy-lidded pale-blue eyes the fine old English furniture picked up by James at the famous Mavrojano sale in Portman Square. Полицейский инспектор стоял в холле и вялыми бесцветными глазами посматривал из-под тяжелых век на прекрасную старинную мебель, которую Джемс приобрел на знаменитой распродаже у Мавроджано на Портменсквер. "You'll find my brother in there," said James. - Брат ждет вас, - сказал Джемс. The Inspector raised his fingers respectfully to his peaked cap, and entered the study. Инспектор почтительно приложил два пальца к фуражке и прошел в комнату. James saw him go in with a strange sensation. Джемс посмотрел ему вслед, почему-то заволновавшись. "Well," he said to Soames, "I suppose we must wait and see what he wants. - Что ж, - сказал он Сомсу, - надо подождать, узнаем, что ему надо. Your uncle's been here about the house!" Дядя говорил со мной относительно дома. He returned with Soames into the dining-room, but could not rest. Он вернулся вместе с Сомсом в столовую, но никак не мог успокоиться. "Now what does he want?" he murmured again. - Что ему понадобилось? - снова пробормотал он. "Who?" replied Soames: "the Inspector? - Кому? - спросил Сомс. - Инспектору? They sent him round from Stanhope Gate, that's all I know. Он был на Стэнхоп-Гейт, его послали сюда - вот все, что я знаю. That 'nonconformist' of Uncle Jolyon's has been pilfering, I shouldn't wonder!" Не иначе, как дядин "сектант" проворовался. But in spite of his calmness, he too was ill at ease. Но, несмотря на внешнее спокойствие, Сомсу тоже было не по себе. At the end of ten minutes old Jolyon came in. Через десять минут появился старый Джолион. He walked up to the table, and stood there perfectly silent pulling at his long white moustaches. Он подошел к столу и молча остановился, поглаживая длинные седые усы. James gazed up at him with opening mouth; he had never seen his brother look like this. Джемс смотрел на него с открытым ртом: он никогда еще не видел брата таким, как сейчас. Old Jolyon raised his hand, and said slowly: Старый Джолион поднял руку и медленно сказал: "Young Bosinney has been run over in the fog and killed." Then standing above his brother and his nephew, and looking down at him with his deep eyes: "There's-some-talk-of-suicide," he said. - Боснии попал в тумане под колеса, раздавлен насмерть, - и, переведя на брата и племянника свой глубокий взгляд, добавил: - Ходят слухи о самоубийстве. James' jaw dropped. У Джемса отвисла челюсть. "Suicide! - Самоубийство? What should he do that for?" Почему? Old Jolyon answered sternly: Старый Джолион сурово ответил: "God knows, if you and your son don't!" - Кому же это знать, как не тебе с сыном! But James did not reply. И Джемс смолчал. For all men of great age, even for all Forsytes, life has had bitter experiences. У всех людей преклонного возраста, даже у всех Форсайтов, было много тяжелых минут в жизни. The passer-by, who sees them wrapped in cloaks of custom, wealth, and comfort, would never suspect that such black shadows had fallen on their roads. Случайный прохожий, который видит их закутанными в пелену обычаев, богатства, комфорта, никогда бы не заподозрил, что и на их пути ложатся черные тени. To every man of great age-to Sir Walter Bentham himself-the idea of suicide has once at least been present in the ante-room of his soul; on the threshold, waiting to enter, held out from the inmost chamber by some chance reality, some vague fear, some painful hope. У каждого человека преклонного возраста - даже у сэра Уолтера Бентема - мысль о самоубийстве хоть раз, а возникала где-то в преддверии души, останавливалась на пороге, и только какаянибудь "случайность, или смутный страх, или последняя надежда не позволяли ей переступить его. To Forsytes that final renunciation of property is hard. Трудно Форсайту окончательно отказаться от собственности. Oh! it is hard! Трудно, очень трудно! Seldom-perhaps never-can they achieve, it; and yet, how near have they not sometimes been! Редко идут они на такой шаг, может быть, даже никогда не идут; и все же как близки подчас бывают они к этому! So even with James! Даже Джемс! Then in the medley of his thoughts, he broke out: И вдруг, запутавшись в вихре мыслей, он воскликнул: "Why I saw it in the paper yesterday: - Стойте! Я же читал вчера в газетах: ' Run over in the fog!' "Несчастный случай во время тумана". They didn't know his name!" Никто не знал его фамилии! He turned from one face to the other in his confusion of soul; but instinctively all the time he was rejecting that rumour of suicide. В смятении он переводил глаза с одного лица на другое, но инстинктивно не хотел ни на одну минуту поверить слухам о самоубийстве. He dared not entertain this thought, so against his interest, against the interest of his son, of every Forsyte. Он не осмеливался допустить эту мысль, которая противоречила всем его интересам, интересам его сына, интересам всех Форсайтов. He strove against it; and as his nature ever unconsciously rejected that which it could not with safety accept, so gradually he overcame this fear. Он боролся с ней; и так как натура Джемса всякий раз совершенно бессознательно отвергала то, что нельзя было принять с полной гарантией безопасности, он мало-помалу превозмог свои страхи. It was an accident! Несчастный случай! It must have been! Ничего другого и быть не могло! Old Jolyon broke in on his reverie. Старый Джолион прервал его размышления: "Death was instantaneous. - Смерть наступила мгновенно. He lay all day yesterday at the hospital. Весь вчерашний день он пролежал в больнице. There was nothing to tell them who he was. Никто не мог опознать его. I am going there now; you and your son had better come too." Я сейчас еду туда; тебе с сыном тоже следует поехать. No one opposing this command he led the way from the room. Приказание было выслушано молча, и старый Джолион первым вышел из комнаты. The day was still and clear and bright, and driving over to Park Lane from Stanhope Gate, old Jolyon had had the carriage open. День был тихий, ясный, теплый, и на Парк-Лейн старый Джолион ехал, опустив верх кареты. Sitting back on the padded cushions, finishing his cigar, he had noticed with pleasure the keen crispness of the air, the bustle of the cabs and people; the strange, almost Parisian, alacrity that the first fine day will bring into London streets after a spell of fog or rain. Он сидел, откинувшись на мягкую спинку, и курил сигару, с удовольствием примечая и крепкую свежесть воздуха, и вереницы экипажей, и сутолоку на тротуарах, и необычайное, совсем как в Париже, оживление, которое в первый хороший день после туманов и дождей царит на лондонских улицах. And he had felt so happy; he had not felt like it for months. И он чувствовал себя счастливым, а такого чувства у него не было все эти месяцы. His confession to June was off his mind; he had the prospect of his son's, above all, of his grandchildren's company in the future-(he had appointed to meet young Jolyon at the Hotch Potch that very manning to-discuss it again); and there was the pleasurable excitement of a coming encounter, a coming victory, over James and the 'man of property' in the matter of the house. Разговор с Джун уже за плечами; скоро он будет жить вместе с сыном, вместе с внучатами, что еще важнее. (С молодым Джолионом у него было назначено свидание на это же утро во "Всякой всячине", надо еще раз поговорить о делах.) Испытывал он и приятное оживление при мысли о предстоящем разговоре с Джемсом и "собственником" по поводу дома, о предстоящей победе над ними. He had the carriage closed now; he had no heart to look on gaiety; nor was it right that Forsytes should be seen driving with an Inspector of Police. Сейчас верх кареты был поднят: старого Джолиона уже не тянуло посмотреть на веселье улицы; кроме того, совсем не подобает, чтобы Форсайта видели в обществе инспектора полиции. In that carriage the Inspector spoke again of the death: В карете инспектор снова заговорил об умершем: "It was not so very thick-Just there. - Туман был не такой уж густой. The driver says the gentleman must have had time to see what he was about, he seemed to walk right into it. Кучер омнибуса уверяет, что джентльмен успел бы отскочить, но он как будто нарочно шел прямо на лошадей. It appears that he was very hard up, we found several pawn tickets at his rooms, his account at the bank is overdrawn, and there's this case in to-day's papers;" his cold blue eyes travelled from one to another of the three Forsytes in the carriage. Должно быть, джентльмен сильно нуждался в последнее время, мы нашли в квартире несколько ломбардных квитанций, на счете в банке у него уже ничего не было, а сегодня в газетах появился отчет о процессе. Его холодные голубые глаза разглядывали поочередно троих Форсайтов, сидевших в карете. Old Jolyon watching from his corner saw his brother's face change, and the brooding, worried, look deepen on it. Старый Джолион заметил из своего угла, как изменилось лицо брата, стало еще более сумрачным, встревоженным. At the Inspector's words, indeed, all James' doubts and fears revived. И действительно, слова инспектора снова разбудили все сомнения и страхи Джемса. Hard-up-pawn-tickets-an overdrawn account! Нуждался... ломбардные квитанции... на счете ничего не было. These words that had all his life been a far-off nightmare to him, seemed to make uncannily real that suspicion of suicide which must on no account be entertained. Словно обладая таинственной силой, эти слова, всю жизнь маячившие перед Джемсом, как смутный кошмар, показали ему, насколько основательны предположения о самоубийстве, которых не следовало и допускать. He sought his son's eye; but lynx-eyed, taciturn, immovable, Soames gave no answering look. Он постарался поймать взгляд сына; но Сомс словно застыл, его острые, как у рыси, глаза не смотрели в сторону отца. And to old Jolyon watching, divining the league of mutual defence between them, there came an overmastering desire to have his own son at his side, as though this visit to the dead man's body was a battle in which otherwise he must single-handed meet those two. И, наблюдая за ними, старый Джолион почувствовал, как крепко они держатся друг за друга, и ему страстно захотелось, чтобы и его сын был рядом, словно эти минуты около мертвеца будут битвой, где ему придется выступить одному против двоих. And the thought of how to keep June's name out of the business kept whirring in his brain. И голову сверлила мысль: что сделать, чтобы имя Джун не было замешано в эту историю? James had his son to support him! У Джемса есть поддержка - сын! Why should he not send for Jo? Отчего бы и ему не послать за Джо? Taking out his card-case, he pencilled the following message: Достав визитную карточку, он написал на ней следующее: ' Come round at once. "Приезжай немедленно. I've sent the carriage for you.' Посылаю карету". On getting out he gave this card to his coachman, telling him to drive-as fast as possible to the Hotch Potch Club, and if Mr. Jolyon Forsyte were there to give him the card and bring him at once. Выходя, старый Джолион дал карточку кучеру, приказав как можно скорее ехать во "Всякую всячину" и, если мастер Джолион Форсайт окажется там, передать ему карточку и сейчас же вернуться с ним обратно. If not there yet, he was to wait till he came. Если же его нет в клубе, пусть ждет. He followed the others slowly up the steps, leaning on his umbrella, and stood a moment to get his breath. Вслед за всеми он поднялся по лестнице, опираясь на зонтик, и, остановившись на минуту, перевел дух. The Inspector said: Инспектор сказал: "This is the mortuary, sir. - Вот мертвецкая, сэр. But take your time." Ничего, отдохните. In the bare, white-walled room, empty of all but a streak of sunshine smeared along the dustless floor, lay a form covered by a sheet. В пустой выбеленной комнате, где только солнечный луч хозяйничал на чистом полу, лежало тело, покрытое простыней. With a huge steady hand the Inspector took the hem and turned it back. Инспектор твердой рукой откинул ее край. A sightless face gazed up at them, and on either side of that sightless defiant face the three Forsytes gazed down; in each one of them the secret emotions, fears, and pity of his own nature rose and fell like the rising, falling waves of life, whose wash those white walls barred out now for ever from Bosinney. Незрячее лицо глянуло на них, а по обеим сторонам этого незрячего, словно бросающего кому-то вызов, лица стояли трое Форсайтов и молча смотрели на него; и в каждом по-своему вздымались и падали волнение, страх, жалость, как вздымаются и падают волны той жизни, от которой эти белые стены навсегда отгородили Босини. And in each one of them the trend of his nature, the odd essential spring, which moved him in fashions minutely, unalterably different from those of every other human being, forced him to a different attitude of thought. И то неповторимое "я", та пружинка, что делает человеческое существо таким отличным от всех других, рождала в каждом из трех Форсайтов свой особый ход мыслей. Far from the others, yet inscrutably close, each stood thus, alone with death, silent, his eyes lowered. Каждый сам по себе и все же такие близкие друг другу, они стояли наедине со смертью и молчали, опустив глаза. The Inspector asked softly: Инспектор тихо спросил: "You identify the gentleman, sir?" - Вы удостоверяете личность этого джентльмена, сэр? Old Jolyon raised his head and nodded. Старый Джолион поднял голову и кивнул. He looked at his brother opposite, at that long lean figure brooding over the dead man, with face dusky red, and strained grey eyes; and at the figure of Soames white and still by his father's side. Он посмотрел на брата, стоявшего напротив, на его длинную тощую фигуру, склонившуюся над трупом, на покрасневшее лицо и напряженные серые глаза; потом на Сомса, бледного, притихшего рядом с отцом. And all that he had felt against those two was gone like smoke in the long white presence of Death. И вся его неприязнь к этим людям исчезла, как дым, перед безмерной белизной Смерти. Whence comes it, how comes it-Death? Откуда приходит, как приходит она - Смерть? Sudden reverse of all that goes before; blind setting forth on a path that leads to where? Внезапный конец всему, что было раньше; скачок вслепую по тому пути, который ведет - куда? Dark quenching of the fire! Холодный ветер, задувающий свечу! The heavy, brutal crushing-out that all men must go through, keeping their eyes clear and brave unto the end! Тяжкий, безжалостный вал, неминуемый для всех людей, хотя они до самого конца не должны опускать перед ним ясных, бесстрашных глаз! Small and of no import, insects though they are! А ведь люди не что иное, как мелкие, ничтожные мошки! And across old Jolyon's face there flitted a gleam, for Soames, murmuring to the Inspector, crept noiselessly away. Тень усмешки скользнула по лицу старого Джолиона; Сомс бесшумно вышел из мертвецкой, шепнув что-то инспектору. Then suddenly James raised his eyes. И тогда Джемс вдруг поднял голову. There was a queer appeal in that suspicious troubled look: В подозрительном, беспокойном взгляде его была какая-то мольба. "I know I'm no match for you," it seemed to say. "Я знаю, мне далеко до тебя", - казалось, говорил он. And, hunting for handkerchief he wiped his brow; then, bending sorrowful and lank over the dead man, he too turned and hurried out. И, пошарив в карманах, достал платок и вытер лоб; потом скорбно склонил над мертвецом свое длинное туловище, повернулся и тоже быстро вышел. Old Jolyon stood, still as death, his eyes fixed on the body. Старый Джолион стоял безмолвный, как смерть, и пристально смотрел на труп. Who shall tell of what he was thinking? Кто знает, о чем он думал? Of himself, when his hair was brown like the hair of that young fellow dead before him? О себе, о том времени, когда волосы его были такие же темные, как волосы этого мертвого юноши? Of himself, with his battle just beginning, the long, long battle he had loved; the battle that was over for this young man almost before it had begun? О том, как начиналась его собственная битва, долгая, долгая битва, которую он так любил; битва, которую уже кончил этот молодой человек, кончил, почти не успев начать? Of his grand-daughter, with her broken hopes? О своей внучке, о ее разбитых надеждах? Of that other woman? О той, другой женщине? Of the strangeness, and the pity of it? О том, как все это нелепо и тяжело? And the irony, inscrutable, and bitter of that end? О насмешке, неуловимой, горькой насмешке, которая была в таком конце? Justice! Справедливость! There was no justice for men, for they were ever in the dark! Людям нечего ждать справедливости, люди бродят во тьме! Or perhaps in his philosophy he thought: Better to be out of, it all! Или, может быть, он размышлял по-философски: лучше кончить! Better to have done with it, like this poor youth.... Лучше уйти, как ушел этот юноша... Some one touched him on the arm. Кто-то тронул его за рукав. A tear started up and wetted his eyelash. Слезы навернулись на глаза старого Джолиона, увлажнили ресницы. "Well," he said, "I'm no good here. - Что ж, - сказал он, - мне здесь нечего делать. I'd better be going. Я лучше пойду. You'll come to me as soon as you can, Jo," and with his head bowed he went away. Приходи, как только сможешь, Джо. И, склонив голову, вышел. It was young Jolyon's turn to take his stand beside the dead man, round whose fallen body he seemed to see all the Forsytes breathless, and prostrated. Настал черед молодого Джолиона подойти к мертвецу; и ему казалось, что все Форсайты повержены ниц и лежат бездыханные около этого тела. The stroke had fallen too swiftly. Удар грянул слишком неожиданно. The forces underlying every tragedy-forces that take no denial, working through cross currents to their ironical end, had met and fused with a thunder-clap, flung out the victim, and flattened to the ground all those that stood around. Силы, таящиеся в каждой трагедии, непреодолимые силы, которые со всех сторон пробиваются сквозь любую преграду к своей безжалостной цели, столкнулись и с Громовым ударом взметнули свою жертву, повергнув ниц всех, кто стоял рядом. Or so at all events young Jolyon seemed to see them, lying around Bosinney's body. Во всяком случае, так казалось молодому Джолиону, такими он видел Форсайтов возле тела Босини. He asked the Inspector to tell him what had happened, and the latter, like a man who does not every day get such a chance, again detailed such facts as were known. Он попросил инспектора рассказать, как все это произошло, и тот, словно обрадовавшись, снова сообщил все подробности, которые были известны. "There's more here, sir, however," he said, "than meets the eye. - Все-таки это не так просто, сэр, как кажется на первый взгляд, сказал он. I don't believe in suicide, nor in pure accident, myself. - Я не думаю, чтобы это было самоубийство или просто несчастный случай. It's more likely I think that he was suffering under great stress of mind, and took no notice of things about him. Должно быть, он пережил какое-то потрясение и ничего не замечал вокруг себя. Perhaps you can throw some light on these." Вы не сможете объяснить нам вот это? He took from his pocket a little packet and laid it on the table. Инспектор достал из кармана и положил на стол небольшой сверток. Carefully undoing it, he revealed a lady's handkerchief, pinned through the folds with a pin of discoloured Venetian gold, the stone of which had fallen from the socket. Аккуратно развязав его, он вынул дамОсей носовой платок, сколотый золотой венецианской булавкой с пустой оправой от драгоценного камня. A scent of dried violets rose to young Jolyon's nostrils. Молодой Джолион услышал запах сухих фиалок. "Found in his breast pocket," said the Inspector; "the name has been cut away!" - Нашли у него в боковом кармане, - сказал инспектор, - метка вырезана. Young Jolyon with difficulty answered: Молодой Джолион с трудом ответил: "I'm afraid I cannot help you!" - К сожалению, ничем не могу вам помочь! But vividly there rose before him the face he had seen light up, so tremulous and glad, at Bosinney's coming! И сейчас же перед ним встало лицо, которое он видел озарившимся трепетной радостью при виде Босини! Of her he thought more than of his own daughter, more than of them all-of her with the dark, soft glance, the delicate passive face, waiting for the dead man, waiting even at that moment, perhaps, still and patient in the sunlight. Он думал о ней больше, чем о дочери, больше, чем о ком-нибудь другом, думал о ее темных мягких глазах, нежном покорном лице, о том, что она ждет мертвого, ждет, может быть, и в эту минуту - тихо, терпеливо ждет, озаренная солнцем. He walked sorrowfully away from the hospital towards his father's house, reflecting that this death would break up the Forsyte family. Молодой Джолион, грустный, вышел из больницы и отправился к отцу, размышляя о том, что эта смерть разобьет семью Форсайтов. The stroke had indeed slipped past their defences into the very wood of their tree. Удар скользнул мимо выставленной ими преграды и врезался в самую сердцевину дерева. They might flourish to all appearance as before, preserving a brave show before the eyes of London, but the trunk was dead, withered by the same flash that had stricken down Bosinney. На взгляд посторонних, оно еще будет цвести, как и прежде, будет горделиво возвышаться напоказ всему Лондону, но ствол его уже мертв, он сожжен той же молнией, что сразила Босини. And now the saplings would take its place, each one a new custodian of the sense of property. И на месте этого дерева теперь поднимутся только побеги - новые стражи чувства собственности. Good forest of Forsytes! thought young Jolyon-soundest timber of our land! "Славная форсайтская чаща! - думал молодой Джолион. - Мачтовый лес нашей страны!" Concerning the cause of this death-his family would doubtless reject with vigour the suspicion of suicide, which was so compromising! Что же касается причин смерти, его семья, конечно, будет упорно опровергать столь предосудительную версию о самоубийстве. They would take it as an accident, a stroke of fate. Они истолкуют все как несчастный случай, как перст судьбы. In their hearts they would even feel it an intervention of Providence, a retribution-had not Bosinney endangered their two most priceless possessions, the pocket and the hearth? Втайне даже сочтут это вмешательством провидения, возмездием - разве Босини не посягнул на их самое бесценное достояние, на карман и на семейный очаг? And they would talk of 'that unfortunate accident of young Bosinney's,' but perhaps they would not talk-silence might be better! И будут говорить о "несчастном случае с молодым Босини", а может быть, не будут говорить совсем - обойти молчанием лучше! As for himself, he regarded the bus-driver's account of the accident as of very little value. Сам же он придавал очень мало значения рассказу кучера. For no one so madly in love committed suicide for want of money; nor was Bosinney the sort of fellow to set much store by a financial crisis. Человек, так страстно влюбленный, не станет совершать самоубийство из-за нужды в деньгах: Босини не принадлежал к тому сорту людей, которые могут близко принимать к сердцу финансовый кризис. And so he too, rejected this theory of suicide, the dead man's face rose too clearly before him. И молодой Джолион тоже отверг версию о самоубийстве - мертвое лицо слишком ясно стояло у него перед глазами. Gone in the heyday of his summer-and to believe thus that an accident had cut Bosinney off in the full sweep of his passion was more than ever pitiful to young Jolyon. Ушел в самый разгар своего лета! И мысль, что несчастный случай унес Босини в ту минуту, когда страсть его смела все преграды на своем пути, показалась молодому Джолиону еще более горькой. Then came a vision of Soames' home as it now was, and must be hereafter. Потом перед мысленным взором его выросло жилище Сомса, такое, каким оно стало сейчас, каким останется навсегда. The streak of lightning had flashed its clear uncanny gleam on bare bones with grinning spaces between, the disguising flesh was gone.... Вспышка молнии озарила ярким, страшным светом обнаженные кости и зияющие между ними провалы, ткань, прикрывавшая их раньше, исчезла... In the dining-room at Stanhope Gate old Jolyon was sitting alone when his son came in. Когда сын вошел в столовую на Стэнхоп-Гейт, старый Джолион был там один. He looked very wan in his great armchair. Он сидел в большом кресле, бледный, измученный. And his eyes travelling round the walls with their pictures of still life, and the masterpiece И глаза его, блуждавшие по стенам, по натюрмортам, по шедевру 'Dutch fishing-boats at Sunset' seemed as though passing their gaze over his life with its hopes, its gains, its achievements. "Голландские рыбачьи лодки на закате", словно пропускали мимо себя всю его жизнь с ее надеждами, удачами, победами. "Ah! - А, Джо! - сказал он. Jo!" he said, "is that you? - Это ты? I've told poor little June. Я сказал бедняжке Джун. But that's not all of it. Но это еще не все. Are you going to Soames'? Ты пойдешь к Сомсу? She's brought it on herself, I suppose; but somehow I can't bear to think of her, shut up there-and all alone." Ей не на кого пенять, кроме себя; но как подумаешь, что она сидит там, в четырех стенах, одна как перст! And holding up his thin, veined hand, he clenched it. И, подняв свою худую, жилистую руку, он стиснул ее в кулак. CHAPTER IX-IRENE'S RETURN IX ВОЗВРАЩЕНИЕ ИРЭН After leaving James and old Jolyon in the mortuary of the hospital, Soames hurried aimlessly along the streets. Оставив Джемса и старого Джолиона в мертвецкой, Сомс пошел бесцельно бродить по улицам. The tragic event of Bosinney's death altered the complexion of everything. Трагическая гибель Босини совершенно изменила положение вещей. There was no longer the same feeling that to lose a minute would be fatal, nor would he now risk communicating the fact of his wife's flight to anyone till the inquest was over. У Сомса уже не было того чувства, что малейшее промедление может оказаться роковым, и вряд ли теперь до конца следствия он рискнул бы рассказать комунибудь о бегстве жены. That morning he had risen early, before the postman came, had taken the first-post letters from the box himself, and, though there had been none from Irene, he had made an opportunity of telling Bilson that her mistress was at the sea; he would probably, he said, be going down himself from Saturday to Monday. В то утро Сомс встал рано, еще до прихода почтальона, сам вынул из ящика первую почту и, хотя от Ирэн письма не было, сказал Билсон, что миссис Форсайт уехала на море; он сам, может быть, тоже поедет туда в субботу и останется до понедельника. This had given him time to breathe, time to leave no stone unturned to find her. Это давало ему передышку, давало время, чтобы перевернуть все в поисках Ирэн. But now, cut off from taking steps by Bosinney's death-that strange death, to think of which was like putting a hot iron to his heart, like lifting a great weight from it-he did not know how to pass his day; and he wandered here and there through the streets, looking at every face he met, devoured by a hundred anxieties. Но теперь, когда его дальнейшие шаги остановила смерть Босини - загадочная смерть, думать о которой все равно, что прижигать сердце раскаленным железом, все равно, что снимать с него громадную тяжесть, - теперь Сомс не знал, куда девать себя; и он бродил по улицам, всматриваясь в каждого встречного, терзаясь нескончаемой мукой. And as he wandered, he thought of him who had finished his wandering, his prowling, and would never haunt his house again. И, блуждая по городу, он думал о том, кто уже кончил свои блуждания, кончил свое странствование и уже никогда больше не будет бродить около его дома. Already in the afternoon he passed posters announcing the identity of the dead man, and bought the papers to see what they said. Еще днем он увидел сообщения, что труп опознан, и купил газету - посмотреть, что пишут. He would stop their mouths if he could, and he went into the City, and was closeted with Boulter for a long time. Заткнуть бы им рты. Сомс пошел в Сити и долго совещался наедине с Боултером. On his way home, passing the steps of Jobson's about half past four, he met George Forsyte, who held out an evening paper to Soames, saying: Возвращаясь в пятом часу домой, он встретил около Джобсона Джорджа Форсайта, который протянул ему вечернюю газету со словами: "Here! Have you seen this about the poor Buccaneer?" - Читал про беднягу "пирата"? Soames answered stonily: Сомс бесстрастно ответил: "Yes." - Да. George stared at him. Джордж уставился на него. He had never liked Soames; he now held him responsible for Bosinney's death. Он никогда не любил Сомса, а сейчас считал его виновником гибели Боснии. Soames had done for him-done for him by that act of property that had sent the Buccaneer to run amok that fatal afternoon. Сомс погубил его, погубил той выходкой собственника, которая вселила безумие в "пирата". 'The poor fellow,' he was thinking, 'was so cracked with jealousy, so cracked for his vengeance, that he heard nothing of the omnibus in that infernal fog.' "Бедняга так бесновался от ревности, - думал Джордж, - так бесновался от желания отомстить, что не заметил омнибуса в этой тьме кромешной". Soames had done for him! Сомс погубил его. And this judgment was in George's eyes. И этот приговор можно было прочесть в глазах Джорджа. "They talk of suicide here," he said at last. - Пишут о самоубийстве, - сказал он наконец. "That cat won't jump." - Но этот номер не пройдет. Soames shook his head. Сомс покачал головой. "An accident," he muttered. - Несчастный случай, - пробормотал он. Clenching his fist on the paper, George crammed it into his pocket. Смяв в кулаке газету, Джордж сунул ее в карман. He could not resist a parting shot. Он не мог удержаться от последнего щелчка. "H'mm! - Гм! All flourishing at home? Ну, как дома - рай земной? Any little Soameses yet?" Маленьких Сомсиков еще не предвидится? With a face as white as the steps of Jobson's, and a lip raised as if snarling, Soames brushed past him and was gone.... С лицом белым, как ступеньки лестницы у Джобсона, ощерив зубы, словно собираясь зарычать, Сомс рванулся вперед и исчез. On reaching home, and entering the little lighted hall with his latchkey, the first thing that caught his eye was his wife's gold-mounted umbrella lying on the rug chest. Первое, что он увидел дома, отперев дверь своим ключом, был отделанный золотом зонтик жены, лежавший на сундучке. Flinging off his fur coat, he hurried to the drawing-room. Сбросив меховое пальто. Сомс кинулся в гостиную. The curtains were drawn for the night, a bright fire of cedar-logs burned in the grate, and by its light he saw Irene sitting in her usual corner on the sofa. Шторы были уже спущены, в камине пылали кедровые поленья, и он увидел Ирэн на ее обычном месте в уголке дивана. He shut the door softly, and went towards her. Он тихо притворил дверь и подошел к ней. She did not move, and did not seem to see him. Она не шелохнулась и как будто не заметила его. "So you've come back?" he said. - Ты вернулась? - сказал Сомс. "Why are you sitting here in the dark?" - Почему же ты сидишь в темноте? Then he caught sight of her face, so white and motionless that it seemed as though the blood must have stopped flowing in her veins; and her eyes, that looked enormous, like the great, wide, startled brown eyes of an owl. Тут он разглядел ее лицо - такое бледное и застывшее, словно кровь остановилась у нее в жилах; глаза, большие, испуганные, как глаза совы, казались огромными. Huddled in her grey fur against the sofa cushions, she had a strange resemblance to a captive owl, bunched in its soft feathers against the wires of a cage. В серой меховой шубке, забившись в угол дивана, она напоминала чем-то сову, комком серых перьев прижавшуюся к прутьям клетки. The supple erectness of her figure was gone, as though she had been broken by cruel exercise; as though there were no longer any reason for being beautiful, and supple, and erect. Ее тело, словно надломленное, потеряло свою гибкость и стройность, как будто исчезло то, ради чего стоило быть прекрасной, гибкой и стройной. "So you've come back," he repeated. - Так ты вернулась? - повторил Сомс. She never looked up, and never spoke, the firelight playing over her motionless figure. Ирэн не взглянула на него, не сказала ни слова; блики огня играли на ее неподвижной фигуре. Suddenly she tried to rise, but he prevented her; it was then that he understood. Вдруг она встрепенулась, но Сомс не дал ей встать; и только в эту минуту он понял все. She had come back like an animal wounded to death, not knowing where to turn, not knowing what she was doing. Она вернулась, как возвращается к себе в логовище смертельно раненное животное, не понимая, что делает, не зная, куда деваться. The sight of her figure, huddled in the fur, was enough. Одного взгляда на ее закутанную в серый мех фигуру было достаточно Сомсу. He knew then for certain that Bosinney had been her lover; knew that she had seen the report of his death-perhaps, like himself, had bought a paper at the draughty corner of a street, and read it. В эту минуту он понял, что Боснии был ее любовником; понял, что она уже знает о его смерти, - может быть, так же как и он, купила газету и прочла ее где-нибудь на углу, где гулял ветер. She had come back then of her own accord, to the cage she had pined to be free of-and taking in all the tremendous significance of this, he longed to cry: Она вернулась по своей собственной воле в ту клетку, из которой ей так хотелось вырваться; и, осознав страшный смысл этого поступка. Сомс еле удержался, чтобы не крикнуть: "Take your hated body, that I love, out of my house! "Уйди из моего дома! Спрячь от меня это ненавистное тело, которое я так люблю! Take away that pitiful white face, so cruel and soft-before I crush it. Спрячь от меня это жалкое, бледное лицо, жестокое, нежное лицо, не то я ударю тебя. Get out of my sight; never let me see you again!" Уйди отсюда; никогда больше не показывайся мне на глаза!" And, at those unspoken words, he seemed to see her rise and move away, like a woman in a terrible dream, from which she was fighting to awake-rise and go out into the dark and cold, without a thought of him, without so much as the knowledge of his presence. И ему почудилось, что в ответ на эти невыговоренные слова она поднимается и идет, как будто пытаясь пробудиться от страшного сна, - поднимается и идет во мрак холод, даже не вспомнив о нем, даже не заметив его. Then he cried, contradicting what he had not yet spoken, Тогда он крикнул наперекор тем, невыговоренным, словам: "No; stay there!" - Нет! Нет! Не уходи! And turning away from her, he sat down in his accustomed chair on the other side of the hearth. И, отвернувшись, сел на свое обычное место по другую сторону камина. They sat in silence. Так они сидели молча. And Soames thought: И Сомс думал: ' Why is all this? "Зачем все это? Why should I suffer so? Почему я должен так страдать? What have I done? Что я сделал! It is not my fault!' Разве это моя вина?" Again he looked at her, huddled like a bird that is shot and dying, whose poor breast you see panting as the air is taken from it, whose poor eyes look at you who have shot it, with a slow, soft, unseeing look, taking farewell of all that is good-of the sun, and the air, and its mate. Он снова взглянул на нее, сжавшуюся в комок, словно подстреленная, умирающая птица, которая ловит последние глотки воздуха, медленно поднимает мягкие невидящие глаза на того, кто убил ее, прощаясь со всем, что так прекрасно в этом мире: с солнцем, с воздухом, с другом. So they sat, by the firelight, in the silence, one on each side of the hearth. Так они сидели у огня по обе стороны камина и молчали. And the fume of the burning cedar logs, that he loved so well, seemed to grip Soames by the throat till he could bear it no longer. Запах кедровых поленьев, который Сомс так любил, спазмой сжал ему горло. And going out into the hall he flung the door wide, to gulp down the cold air that came in; then without hat or overcoat went out into the Square. И, выйдя в холл, он настежь распахнул двери, жадно вдохнул струю холодного воздуха; потом, не надевая ни шляпы, ни пальто, вышел в сквер. Along the garden rails a half-starved cat came rubbing her way towards him, and Soames thought: Голодная кошка терлась об ограду, медленно подбираясь к нему, и Сомс подумал: 'Suffering! when will it cease, my suffering?' "Страдание! Когда оно кончится, это страдание?!! At a front door across the way was a man of his acquaintance named Rutter, scraping his boots, with an air of У дома напротив его знакомый, по фамилии Раттер, вытирал ноги около дверей с таким видом, словно говорил: ' I am master here.' "Я здесь хозяин!" And Soames walked on. И Сомс прошел дальше. From far in the clear air the bells of the church where he and Irene had been married were pealing in 'practice' for the advent of Christ, the chimes ringing out above the sound of traffic. Издалека по свежему воздуху над шумом и сутолокой улиц несся перезвон колоколов, "практиковавшихся" в ожидании пришествия Христа, - звонили в той церкви, где Сомс венчался с Ирэн. He felt a craving for strong drink, to lull him to indifference, or rouse him to fury. Ему захотелось оглушить себя вином, напиться так, чтобы стать равнодушным ко всему или загореться яростью. If only he could burst out of himself, out of this web that for the first time in his life he felt around him. Если б только он мог разорвать эти оковы, эту паутину, которую впервые в жизни ощутил на себе! If only he could surrender to the thought: Если б только он мог внять внутреннему голосу: 'Divorce her-turn her out! "Разведись с ней, выгони ее из дому! She has forgotten you. Она забыла тебя! Forget her!' Забудь ее и ты!" If only he could surrender to the thought: Если б только он мог внять внутреннему голосу: ' Let her go-she has suffered enough!' "Отпусти ее, она много страдала!" If only he could surrender to the desire: Если б только он мог внять желанию: ' Make a slave of her-she is in your power!' "Сделай ее своей рабой, она в твоей власти!" If only even he could surrender to the sudden vision: Если б только он мог внять внезапному проблеску мысли: ' What does it all matter?' "Не все ли равно!" Forget himself for a minute, forget that it mattered what he did, forget that whatever he did he must sacrifice something. Забыть, хотя бы на минуту, о себе, забыть, что ему не все равно, что жертва неизбежна. If only he could act on an impulse! Если б только он мог сделать что-то не рассуждая! He could forget nothing; surrender to no thought, vision, or desire; it was all too serious; too close around him, an unbreakable cage. Но он не мог забыть; не мог внять ни внутреннему голосу, ни внезапному проблеску мысли, ни желанию; это слишком серьезно, слишком близко касается его - он в клетке. On the far side of the Square newspaper boys were calling their evening wares, and the ghoulish cries mingled and jangled with the sound of those church bells. В конце сквера мальчишки-газетчики зазывали покупателей на свой вечерний товар, и их призрачные нестройные голоса перекликались со звоном колоколов. Soames covered his ears. Сомс зажал уши. The thought flashed across him that but for a chance, he himself, and not Bosinney, might be lying dead, and she, instead of crouching there like a shot bird with those dying eyes.... В голове молнией мелькнула мысль, что - воля случая и не Боснии, а он мог бы умереть, а она, вместо того чтобы забиться в угол, как подстреленная птица, и смотреть оттуда угасающими глазами... Something soft touched his legs, the cat was rubbing herself against them. Он почувствовал около себя что-то мягкое: кошка терлась о его ноги. And a sob that shook him from head to foot burst from Soames' chest. И рыдание, потрясшее все его тело, вырвалось из груди Сомса. Then all was still again in the dark, where the houses seemed to stare at him, each with a master and mistress of its own, and a secret story of happiness or sorrow. Потом все стихло, и только дома глядели на него из темноты - ив каждом доме хозяин и хозяйка и скрытая повесть счастья или страдания. And suddenly he saw that his own door was open, and black against the light from the hall a man standing with his back turned. И вдруг он увидел, что дверь его дома открыта и на пороге, чернея на фоне освещенного холла, стоит какой-то человек, повернувшись спиной к нему. Something slid too in his breast, and he stole up close behind. Сердце его дрогнуло, и он тихо подошел к подъезду. He could see his own fur coat flung across the carved oak chair; the Persian rugs; the silver bowls, the rows of porcelain plates arranged along the walls, and this unknown man who was standing there. Он увидел свое меховое пальто, брошенное на резное дубовое кресло, персидский ковер, серебряные вазы, фарфоровые тарелки по стенам и фигуру незнакомого человека, стоящего на пороге. And sharply he asked: И он спросил резко: "What is it you want, sir?" - Что вам угодно, сэр? The visitor turned. Незнакомец обернулся. It was young Jolyon. Это был молодой Джолион. "The door was open," he said. - Дверь была открыта, - сказал он. "Might I see your wife for a minute, I have a message for her?" - Могу я повидать вашу жену? У меня к ней поручение. Soames gave him a strange, sidelong stare. Сомс посмотрел на него искоса. "My wife can see no one," he muttered doggedly. - Моя жена никого не принимает, - угрюмо пробормотал он. Young Jolyon answered gently: Молодой Джолион мягко ответил: "I shouldn't keep her a minute." - Я не стану ее задерживать. Soames brushed by him and barred the way. Сомс протиснулся мимо него, загородив вход. "She can see no one," he said again. - Она никого не принимает, - снова сказал он. Young Jolyon's glance shot past him into the hall, and Soames turned. Молодой Джолион вдруг посмотрел мимо него в холл, и Сомс обернулся. There in the drawing-room doorway stood Irene, her eyes were wild and eager, her lips were parted, her hands outstretched. Там, в дверях гостиной, стояла Ирэн; в ее глазах был лихорадочный огонь, полураскрытые губы дрожали, она протягивала вперед руки. In the sight of both men that light vanished from her face; her hands dropped to her sides; she stood like stone. При виде их обоих свет померк на ее лице; руки бессильно упали; она остановилась, словно окаменев. Soames spun round, and met his visitor's eyes, and at the look he saw in them, a sound like a snarl escaped him. Сомс круто обернулся, поймав взгляд своего гостя, и звук, похожий на рычание, вырвался у него из горла. He drew his lips back in the ghost of a smile. Подобие улыбки раздвинуло его губы. "This is my house," he said; - Это мой дом, - сказал он. "I manage my own affairs. - Я не позволю вмешиваться в мои дела. I've told you once-I tell you again; we are not at home." Я уже сказал вам, и я повторяю еще раз: мы не принимаем. And in young Jolyon's face he slammed the door. И захлопнул перед молодым Джолионом дверь. Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg