«Блестящая будущность»

Блестящая будущность (fb2) - Блестящая будущность (пер. Анна Николаевна Энгельгардт) 2361K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Чарльз Диккенс

Чарльзъ Диккенсъ БЛЕСТЯЩАЯ БУДУЩНОСТЬ

РОМАНЪ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА I

Отца моего звали Пирипъ, а меня при св. крещеніи нарекли Филиппъ; такъ какъ дѣтскій языкъ мой не могъ справиться съ такимъ длиннымъ и труднымъ прозвищемъ, то я и сократилъ его и назвалъ себя Пипъ. А затѣмъ и всѣ стали звать меня Пипомъ.

Первое самое сильное и яркое впечатлѣніе бытія получилъ я, какъ мнѣ помнится, въ одинъ достопамятный сѣренькій день, подъ вечеръ. Въ то время я уже зналъ, что безлюдное мѣсто, поросшее крапивою, было кладбище, и что Филиппъ Пирипъ, покойный прихожанинъ мѣстной церкви, а также жена его Джорджіана, умерли и схоронены на этомъ кладбищѣ; и что Александръ, Варѳоломей, Авраамъ, Товій и Роджеръ, малолѣтнія дѣти Филиппа и Джорджіаны, тоже умерли и схоронены тамъ же; и что дикій плоскій пустырь, лежащій за кладбищемъ и перерѣзанный рвами, гатями и изгородями, съ пасущимся на немъ скотомъ, — болото; а полоса свинцоваго цвѣта за нимъ — рѣка; а отдаленная мрачная берлога, изъ которой дуетъ вѣтеръ, — море; а крошечный, съежившійся ребенокъ, запуганный всѣмъ, что его окружало, и наконецъ заревѣвшій, — это Пипъ.

— Заткни глотку! — закричалъ страшный голосъ, и какой-то человѣкъ появился изъ-за могилъ со стороны церковной паперти.

— Замолчи, чертенокъ, или я перерѣжу тебѣ горло!

Ужаснаго вида человѣкъ былъ въ грубой сѣраго цвѣта одеждѣ, съ большой желѣзной цѣпью на ногѣ; голова у него была накрыта не шляпой, а обмотана грязной тряпкой; ноги же обуты въ стоптанные башмаки. Человѣкъ этотъ, промокшій до костей, забрызганный грязью съ ногъ до головы, отбившій себѣ ноги и охромѣвшій, порѣзавшійся объ острые камни, обожженный крапивой и исколотый репейникомъ, хромалъ, дрожалъ, таращилъ на меня глаза и рычалъ, а зубы у него стучали въ то время, какъ онъ взялъ меня за подбородокъ.

— Охъ, не рѣжьте мнѣ горла, сэръ! — молилъ я въ ужасѣ. — Пожалуйста, не дѣлайте этого, сэръ!

— Какъ тебя зовутъ? — отвѣчалъ человѣкъ. — Живѣе!

— Пипъ, сэръ.

— Повтори, повтори же, говорятъ тебѣ!

— Пипъ, Пипъ, сэръ.

— Покажи, гдѣ ты живешь!

Я ткнулъ пальцемъ въ томъ направленіи, гдѣ стояла наша деревня, на плоскомъ берегу, поросшемъ олешникомъ и ивнякомъ, въ разстояніи мили съ небольшимъ отъ церкви.

Человѣкъ съ минуту глядѣлъ на меня, затѣмъ схватилъ меня за шиворотъ и выворотилъ мои карманы. Въ нихъ ничего не нашлось, кромѣ куска хлѣба. Незнакомецъ былъ такъ силенъ и торопливъ въ движеніяхъ, что перевернулъ меня внизъ головой, и колокольня очутилась у меня подъ ногами; наконецъ онъ поставилъ меня на ноги колокольня опять стала на прежнее мѣсто, а я сидѣлъ на высокой гробницѣ и дрожалъ, между тѣмъ какъ незнакомецъ съ жадностью ѣлъ хлѣбъ.

— Ишь ты, щенокъ, — сказалъ человѣкъ, облизываясь, — какія у тебя жирныя щеки.

Я думаю тоже, что щеки у меня были жирныя, хотя я былъ не великъ для своихъ лѣтъ и не силенъ.

— Чортъ меня побери, я бы съ охотой ихъ съѣлъ, — сказалъ человѣкъ, съ зловѣщимъ кивкомъ головы, — и право же отчего бы мнѣ ихъ не съѣсть!

Я серьезно выразилъ ему надежду, что онъ этого не сдѣлаетъ, и еще крѣпче ухватился за гробницу, куда онъ посадилъ меня, — частью, чтобы не упасть, а частію, чтобы не заплакать.

— Ну, слушай! — сказалъ человѣкъ. — Гдѣ твоя мать?

— Вонъ тамъ, сэръ! — отвѣчалъ я.

Онъ вздрогнулъ, бросился было бѣжать, но остановился и оглянулся.

— Вонъ тамъ, сэръ! — застѣнчиво объяснилъ я, указывая на могилу матери.

— О! — произнесъ онъ, возвращаясь назадъ. — А это вѣрно отецъ лежитъ рядомъ съ матерью?

— Да, сэръ.

— Га! — пробормоталъ онъ, задумавшись. — Съ кѣмъ же ты живешь — если предположить, что я буду такъ добръ и оставлю тебя въ живыхъ, въ чемъ я еще вовсе не увѣренъ!

— Съ сестрой!.. м-съ Джо Гарджери, женой Джо Гарджери, кузнеца, сэръ.

— Кузнеца, эге? — проговорилъ онъ и поглядѣлъ на свою ногу.

Мрачно переводя глаза поперемѣнно съ ноги на меня, онъ ближе подошелъ къ гробницѣ, взялъ меня обѣими руками и отодвинулъ, внушительно уставившись мнѣ прямо въ глаза, которые безпомощно глядѣли на него.

— Ну, слушай, — началъ онъ, — вопросъ теперь въ томъ, отпущу-ли я тебя живымъ. Ты знаешь, что такое пила?

— Знаю, сэръ.

— И знаешь, что такое харчи?

— Да, сэръ.

Послѣ каждаго вопроса онъ трясъ меня сильнѣе, какъ бы затѣмъ, чтобы дать почувствовать мою безпомощность и ту опасность, въ какой я находился.

— Принеси мнѣ пилу.

Тутъ онъ потрясъ меня.

— И принеси мнѣ харчей. — И онъ опять тряхнулъ меня. — Принеси мнѣ и то и другое. — Онъ еще разъ тряхнулъ меня. А не то я вырву изъ тебя сердце и печенку. — И онъ снова тряхнулъ меня.

Я былъ до смерти напуганъ, а голова у меня такъ кружилась, что я ухватился за него обѣими руками и проговорилъ:

— Если вы будете такъ добры, сэръ, и позволите мнѣ стать на ноги, то, можетъ быть, меня перестанетъ тошнить, и я лучше пойму васъ.

Онъ еще тряхнулъ меня, и затѣмъ, не выпуская изъ рукъ, поставилъ на гробницу и сказалъ:

— Завтра рано поутру принеси мнѣ пилу и харчи. Принеси мнѣ ихъ вонъ туда, за старую батарею. Если ты это сдѣлаешь и никому не скажешь ни слова, и даже виду не подашь, что видѣлъ такого человѣка, какъ я, или вообще кого-нибудь, то останешься въ живыхъ. Но попробуй только не послушаться или хоть въ чемъ-нибудь отступить отъ моихъ приказаній, хотя бы въ самыхъ пустякахъ, — и твое сердце и печенка будутъ вырваны, зажарены и съѣдены. Я вѣдь теперь не одинъ, какъ ты можетъ быть думаешь. Тутъ около меня прячется одинъ молодой человѣкъ и въ сравненіи съ этимъ молодымъ человѣкомъ я — ангелъ. Этотъ молодой человѣкъ слышитъ то, что я тебѣ говорю. У этого молодого человѣка есть секретный способъ, одному ему извѣстный, какъ добраться до мальчика и до его сердца и до его печенки. Тщетно сталъ бы мальчикъ прятаться отъ этого молодого человѣка. Хотя бы мальчикъ заперъ дверь, хотя бы онъ улегся въ теплую постель, хотя бы залѣзъ съ головой подъ одѣяло и думалъ бы, что вотъ какъ ему теперь теило и безопасно, — этотъ молодой человѣкъ все-таки къ нему проберется и его достанетъ. Я теперь съ большимъ трудомъ мѣшаю этому молодому человѣку обидѣть тебя. Мнѣ не легко спасти отъ него твои внутренности. Что ты на это скажешь?

Я отвѣчалъ, что достану ему пилу и постараюсь добыть и съѣстнаго, и приду къ нему на батарею, рано поутру.

— Скажи: убей меня Богъ громомъ, если я этого не сдѣлаю! — приказалъ человѣкъ.

Я повторилъ эти слова, и онъ снялъ меня съ гробницы и поставилъ на землю.

— Ну, теперь помни, что обѣщалъ, да не забудь про молодого человѣка и бѣги домой!

— Покойной ночи, сэръ, пролепеталъ я.

— Да! Какъ бы да не такъ! — отвѣчалъ онъ, оглядывая холодную, сырую равнину. — Ужъ лучше бы мнѣ быть лягушкой. Или угремъ!

Говоря это, онъ охватилъ обѣими руками свое дрожащее отъ холоду тѣло и заковылялъ по направленію къ низенькой церковной оградѣ. Дойдя до ограды, онъ съ трудомъ перешагнулъ черезъ нее, какъ человѣкъ, у котораго застыли ноги, и затѣмъ оглянулся на меня. Когда я увидѣлъ, что онъ оглядывается, я повернулся къ дому и бросился бѣжать со всѣхъ ногъ.

ГЛАВА II

Сестра моя, м-съ Джо Гарджери, была слишкомъ на двадцать лѣтъ старше меня и прославилась въ собственныхъ глазахъ и глазахъ сосѣдей тѣмъ, что выкормила меня «отъ руки» [1]. Добираясь собственнымъ умомъ до смысла этого выраженія и зная по опыту, какая жесткая и тяжелая у нея рука и какъ часто накладывала она эту руку на своего мужа, равно какъ и на меня, я предполагалъ, что и Джо Гарджери, такъ же какъ и я, — оба мы выкормлены «отъ руки».

Некрасивая женщина была она, сестра моя; и мнѣ вообще казалось, что она и женила на себѣ Гарджери «отъ руки». Джо былъ бѣлокурый человѣкъ съ льняными кудрями по обѣимъ сторонамъ гладкаго лица и такими блѣдно голубыми глазами, что они какъ будто сливались съ бѣлками. Онъ былъ кроткій, добродушный, добронравный, обходительный, придурковатый, милѣйшій человѣкъ — родъ Геркулеса по силѣ, а также и по слабости.

Сестра моя, м-съ Джо, черноволосая и черноглазая, обладала такимъ краснымъ лицомъ, что мнѣ иногда казалось, что она моется теркой, вмѣсто мыла. Она была высока и костлява и почти не снимала фартука изъ грубаго холста, завязаннаго позади двумя тесемками, съ четырехугольнымъ твердымъ нагрудникомъ, утыканнымъ булавками и иголками. Она ставила себѣ въ большую заслугу, а мужу въ большую вину, что ходила почти постоянно въ этомъ фартукѣ.

Кузница Джо прилегала къ нашему дому, деревянному, — какъ и большинство домовъ въ той мѣстности и въ тѣ времена.

Когда я прибѣжалъ съ кладбища домой, кузница была уже заперта, и Джо сидѣлъ одинъ въ кухнѣ. Джо и я были товарищами въ бѣдѣ и всегда предупреждали другъ друга о грозящей намъ расправѣ, и въ ту минуту, какъ я, приподнявъ щеколду отъ двери и заглянувъ въ кухню, увидѣлъ его какъ разъ напротивъ двери въ углу у очага, онъ встрѣтилъ меня такимъ предостереженіемъ:

— М-съ Джо уже разъ двѣнадцать справлялась о тебѣ, Пипъ. Она и теперь вышла позвать тебя, что уже составитъ чортову дюжину.

— Неужто, Джо?

— Да, Пипъ, — сказалъ Джо, — а хуже всего то, что съ нею щекотунъ.

При этомъ зловѣщемъ извѣстіи, я сталъ крутить единственную пуговицу у жилета и въ большомъ смущеніи уставился въ огонь. Щекотунъ была трость, гладкая отъ частаго прикосновенія къ моемъ тѣлу.

— Она давно ушла, Джо?

Я всегда обращался съ нимъ, какъ съ большущимъ ребенкомъ и моимъ ровней.

— Да какъ тебѣ сказать, Пипъ, — отвѣчалъ Джо, взглядывая на голландскіе часы:- пожалуй, минутъ пять будетъ, какъ она вышла въ послѣдній разъ. Да вонъ она идетъ назадъ! Скорѣе, дружище, схоронись за дверь.

Я послѣдовалъ его совѣту. Сестра моя, м-съ Джо, широко распахнула дверь и замѣтивъ, что она почему-то не растворяется какъ слѣдуетъ, немедленно угадала причину и пустила въ ходъ щекотуна безъ дальнѣйшихъ околичностей. Затѣмъ швырнула мною въ Джо, — я часто служилъ ей метательнымъ орудіемъ при супружескихъ расправахъ, — а Джо, довольный, что завладѣлъ мною, какою бы то ни было цѣной, толкнулъ меня за каминъ и спокойно загородилъ длинной ногой.

— Гдѣ ты пропадалъ, мартышка ты этакая! — сказала м-съ Джо, топая ногой. — Сейчасъ сказывай, куда это ты бѣгалъ; я чуть не умерла отъ безпокойства и усталости; смотри, я вытащу тебя изъ угла, хотя бы васъ было пятьдесятъ Пиповъ и пятьсотъ Гарджери.

— Я былъ на кладбищѣ,- отвѣчалъ я, плача и потирая ушибленное мѣсто.

— На кладбищѣ! — повторила сестра. — Если бы не я, давно бы уже лежать тебѣ на кладбищѣ. Кто выкормилъ тебя «отъ руки»?

— Вы, — отвѣчалъ я.

— А зачѣмъ я это сдѣлала, хотѣла бы я знать, — воскликнула сестра.

Я захныкалъ:

— Не знаю.

— И я не знаю, — отвѣчала сестра. — Знаю только, что если бы начать сызнова, то я бы больше этого не сдѣлала. Могу поистинѣ сказать, что съ тѣхъ поръ, какъ ты родился, я не снимала съ себя этого фартука. Ужъ довольно тяжко быть женой кузнеца, да еще такого какъ Гарджери въ придачу, а тутъ еще воспитывать тебя, не будучи вдобавокъ твоей матерью.

Мысли мои были далеки отъ этого вопроса въ то время, какъ я уныло глядѣлъ въ огонь. Бѣглецъ, встрѣченный мною на болотѣ, съ закованной ногой, таинственный молодой человѣкъ, пила, съѣстное, страшное обязательство, принятое мною на себя, совершить кражу въ родномъ гнѣздѣ,- все это мерещилось мнѣ въ угляхъ, пылавшихъ мстительнымъ пламенемъ…

У сестры была рѣшительная а неизмѣнная манера приготовлять намъ хлѣбъ съ масломъ. Прежде всего она крѣпко прижимала лѣвой рукой къ нагруднику ковригу хлѣба, при чемъ въ него часто попадала булавка или иголка, которую мы затѣмъ вынимали изо рта. Затѣмъ она брала масло (не очень много) на ножъ и намазывала его на хлѣбъ, по-аптекарски, точно приготовляла пластырь — пуская въ ходъ обѣ стороны ножа и размазывая масло и разравнивая его вокругъ корки. Послѣ того окончательно обтирала ножъ о край пластыря и затѣмъ, отрѣзавъ толстый ломоть, разрѣзала его пополамъ: Джо получалъ одну половину, а я другую.

Въ настоящую минуту, хотя я былъ очень голоденъ, я не смѣлъ ѣсть свой хлѣбъ, я чувствовалъ, что мнѣ нужно имѣть что-нибудь про запасъ для моего страшнаго знакомаго и его союзника, еще болѣе страшнаго молодого человѣка.

Я зналъ, что м-съ Джо очень экономная хозяйка и что мои воровскія поиски могли ни къ чему не привести. Поэтому я рѣшилъ спустить свой кусокъ хлѣба съ масломъ въ карманъ штановъ.

Усиліе воли, необходимое для выполненія этого намѣренія, представилось мнѣ просто ужаснымъ: все равно, какъ если бы я вздумалъ соскочить съ крыши высокаго дома или нырнуть въ глубокій прудъ. И дѣло еще затруднялось невинностью Джо, который ровно ничего не подозрѣвалъ. Вслѣдствіе дружбы, связывавшей насъ, какъ товарищей въ бѣдѣ, и добродушнаго обращенія его со мной, какъ съ пріятелемъ и ровней, мы имѣли обыкновеніе по вечерамъ взапуски уплетать свои ломти, и молча выставляли ихъ на показъ другъ другу, поощряя къ дальнѣйшимъ усиліямъ.

Сегодня Джо нѣсколько разъ уже приглашалъ меня къ нашему обычному дружескому состязанію, показывая мнѣ свой быстро уменьшавшійся ломоть; но каждый разъ видѣлъ, что я сижу съ кружкой чая на одномъ колѣнѣ и непочатымъ кускомъ хлѣба на другомъ. Наконецъ я отчаянно рѣшилъ, что дѣло должно быть сдѣлано и сдѣлано такъ ловко, какъ это только возможно при существующихъ обстоятельствахъ. Я воспользовался минутой, когда Джо только что отвернулся отъ меня, и спустилъ ломоть хлѣба съ масломъ въ карманъ штановъ.

Джо былъ очевидно смущенъ тѣмъ, что я не голоденъ, и задумчиво откусилъ кусочекъ отъ своего ломтя безъ всякаго повидимому удовольствія. Онъ долѣе обыкновеннаго поворачивалъ его во-рту, глубокомысленно соображая что-то, и все-таки проглотилъ его, какъ пилюлю. Онъ готовился откусить еще кусочекъ и склонилъ съ этою цѣлью голову на бокъ, какъ вдругъ глаза его остановились на мнѣ, и онъ увидѣлъ, что мой ломоть исчезъ.

Удивленіе и испугъ, съ какими Джо уставился на меня, забывъ откусить отъ ломтя, были слишкомъ очевидны, чтобы укрыться отъ сестры.

— Въ чемъ дѣло? рѣзко спросила она, ставя на столъ чашку.

— Послушай, дружище! — пробормоталъ Джо, качая головой съ строгой укоризной. — Этакъ нельзя, Пппъ! ты себѣ бѣду наживешь. Онъ гдѣ-нибудь да застрянетъ. Ты вѣдь не могъ прожевать его, Пипъ.

— Въ чемъ дѣло, спрашиваю я! — повторила сестра, сердитѣе прежняго.

— Прокашляйся, Пипъ, совѣтую тебѣ,- продолжалъ Джо, въ смятеніи. — Какъ ни какъ, а этакъ и подавиться не долго.

Тутъ сестра пришла въ настоящую ярость, набросилась на Джо, схватила его за бакенбарды и постукала головой въ стѣну, пока я сидѣлъ въ уголку съ виноватымъ видомъ.

— Ну, теперь ты, можетъ быть, скажешь, въ чемъ дѣло, — произнесла сестра, задыхаясь.

Джо поглядѣлъ на нее съ безпомощнымъ видомъ, потомъ съ тѣмъ же безпомощнымъ видомъ откусилъ отъ ломтя и взглянулъ на меня.

— Знаешь, Пипъ, — сказалъ Джо торжественно, закладывая откушенный имъ кусочекъ хлѣба за щеку и говоря такъ откровенно, точно мы были съ нимъ одни въ комнатѣ:- мы съ тобой вѣдь пріятели, и я ни за что не сталъ бы доносить на тебя. Но такой… — Онъ отодвинулъ стулъ, поглядѣлъ на полъ и затѣмъ на меня:- такой необычайно большой глотокъ!..

— Онъ проглотилъ хлѣбъ, не жуя? — закричала сестра.

— Ты знаешь, дружище, — продолжалъ Джо, глядя на меня, а не на м-съ Джо, и все еще держа кусокъ хлѣба за щекой:- мнѣ самому случалось глотать куски, не разжевавъ ихъ, когда я былъ твоихъ лѣтъ… и частенько; но такого большого куска, какъ твой, Пипъ, нѣтъ, такого мнѣ никогда не случалось глотать; я дивлюсь, какъ ты не подавился.

Сестра накинулась на меня и стащила съ мѣста за волосы, проговоривъ страшныя слова:

— Пойдемъ, я дамъ тебѣ лѣкарства.

Какая-то медицинская бестія пустила въ ходъ въ тѣ дни дегтярную воду, въ качествѣ превосходнаго врачебнаго средства, и м-съ Джо всегда держала ее про запасъ въ шкафу, вѣря въ то, что она такъ же полезна, какъ противна. Въ обыкновенныхъ случаяхъ меня такъ усердно пичкали этимъ любезнымъ снадобьемъ, что я чувствовалъ, какъ отъ меня разитъ дегтемъ, точно отъ только что выкрашеннаго забора.

Сегодня въ виду необычайности происшествія потребовалось не менѣе литра этой микстуры, которая и была влита мнѣ въ горло, для моей вящей пользы, при чемъ м-съ Джо засунула мою голову подъ мышку, точно сапогъ въ тиски. Джо отдѣлался полулитромъ, который его заставили выпить (къ его великому неудовольствію, въ то время какъ онъ медленно жевалъ и размышлялъ у огня), «потому что его покоробило». Судя по себѣ, я могъ поручиться, что если не до, то послѣ пріема лѣкарства его уже навѣрное «покоробило».

Совѣсть — страшная вещь, когда она грызетъ взрослаго человѣка или ребенка; но когда у ребенка на совѣсти есть еще другая тайна, скрытая въ его штанинѣ, то это — могу засвидѣтельствовать — просто мученье. Виновное сознаніе, что я готовлюсь обокрасть м-съ Джо (мнѣ совсѣмъ не приходило въ голову, что я обокраду Джо, такъ какъ я не считалъ его хозяиномъ), въ связи съ необходимостью постоянно придерживать рукой ломоть хлѣба, когда я сидѣлъ, или когда меня зачѣмъ-нибудь отсылали изъ кухни, чуть не свело меня съ ума.

Былъ канунъ Рождества, и я долженъ былъ отъ семи до восьми часовъ вечера мѣшать мѣднымъ пестикомъ тѣсто для праздничнаго пирога. Я мѣшалъ его, чувствуя въ карманѣ тяжесть спрятаннаго ломтя, и это напоминало мнѣ человѣка со скованной ногой. На мое счастіе, мнѣ удалось наконецъ ускользнуть изъ кухни, и я спряталъ ломоть въ моей спальнѣ, помѣщавшейся на чердакѣ, и совѣсть моя на время замолкла.

— Ахъ! — сказалъ я, когда, окончивъ мѣшать тѣсто, сидѣлъ и грѣлся у камина передъ тѣмъ, какъ меня отошлютъ спать, — вѣдь это палятъ изъ пушки, Джо, неправда ли?

— Ахъ! — отвѣчалъ Джо. — Другой каторжникъ убѣжалъ.

— Что это значитъ, Джо? — спросилъ я.

М-съ Джо, которая всегда брала на себя всякаго рода объясненія, досадливо проговорила: — Бѣглый! бѣглый! — Она давала объясненія въ родѣ того, какъ давала лѣкарство.

Въ то время, какъ м-съ Джо наклонилась надъ шитьемъ, я сложилъ ротъ въ формѣ вопроса: «что такое каторжникъ?» А Джо сложилъ ротъ, какъ бы для самаго хитроумнаго отвѣта, но я ничего не разобралъ, кромѣ одного слова: «Пипъ!»

— Прошлою ночью, — громко сказалъ Джо, — послѣ заката убѣжалъ каторжникъ. И они палили въ пушку, чтобы предупредить объ этомъ. А теперь палятъ, чтобы предупредить, что и другой убѣжалъ.

— Кто палитъ? — спросилъ я.

— Пропасти нѣтъ на этого мальчишку, — вмѣшалась сестра, грозно взглядывая на меня изъ-за работы:- что за страсть у него къ разспросамъ. Не дѣлай вопросовъ и не услышишь лжи.

Я подумалъ, что отвѣтъ ея невѣжливъ относительно ея самой, такъ какъ намекаетъ повидимому на то, что она солжетъ мнѣ, если я стану ее о чемъ-нибудь спрашивать. Но она никогда не была вѣжлива, если не было гостей.

Въ эту минуту Джо сильно подстрекнулъ мое любопытство тѣмъ, что старательно разѣвалъ ротъ, ухитряясь придать ему форму какого то слова, которое я принялъ за «драконъ». Я показалъ глазами на м-съ Джо и выразилъ ртомъ: «она». Но Джо не хотѣлъ этого допустить и опять разинулъ ротъ и что-то имъ выразилъ. Но я рѣшительно не понималъ, что онъ хотѣлъ сказать.

— М-съ Джо, — сказалъ я, вдругъ набравшись храбрости, — я бы желалъ знать, — если только вы позволите, — откуда это палятъ пушки?

— Господи помилуй мальчишку! — вскричала сестра, — съ понтоновъ.

— О! — произнесъ я, глядя на Джо. — Понтоны!

Джо укоризненно кашлянулъ, точно хотѣлъ сказать: «ну, что, вѣдь я же говорилъ».

— А что такое понтоны? — спросилъ я.

— Вотъ каковъ этотъ мальчишка! — вскричала сестра, указывая на меня иголкой съ ниткой и качая головой. — Отвѣтьте ему на одинъ вопросъ, и онъ сейчасъ же задастъ вамъ еще дюжину. — Понтоны — это корабли-тюрьмы, по ту сторону болота.

— Желалъ бы я знать, кого сажаютъ въ корабль-тюрьму и за что туда сажаютъ? — промолвилъ я, не обращаясь ни къ кому въ частности и съ тихимъ отчаяніемъ.

Этого уже не могла вынести м-съ Джо и немедленно встала.

— Вотъ что я скажу тебѣ, молодецъ, — произнесла она. — Я выкормила тебя «отъ руки» не затѣмъ, чтобы ты отравлялъ добрымъ людямъ жизнь. Я бы заслужила тогда брань, а не похвалу. Людей сажаютъ въ тюрьму за то, что они убиваютъ и за то, что они воруютъ и поддѣлываютъ бумажки и дѣлаютъ всякія дурныя дѣла: и всегда они начинаютъ съ разспросовъ. Ну, маршъ въ постель!

Мнѣ никогда не позволяли зажигать свѣчу, когда я шелъ спать, и поднимаясь по лѣстницѣ въ потемкахъ, со звономъ въ ушахъ, — оттого, что м-съ Джо все время барабанила наперсткомъ по моей головѣ, когда произносила послѣднія слова, — я съ ужасомъ соображалъ, что корабль-тюрьма какъ разъ подходящее мѣсто для меня. Ясно, какъ Божій день, что я на дорогѣ, чтобы попасть туда. Я началъ съ разспросовъ, а теперь готовился обокрасть м-съ Джо…

Если я и забывался сномъ въ эту ночь, то лишь затѣмъ. чтобы представить себѣ, что меня несетъ сильнымъ весеннимъ приливомъ прямо на понтонъ… Мнѣ страшно было спать, хотя и клонило ко сну, такъ какъ я зналъ, что съ разсвѣтомъ я долженъ обворовать кладовую. Сдѣлать это ночью нельзя было, потому что въ тѣ времена не существовало легкаго способа добыть огня спичкой. Мнѣ пришлось бы высѣкать ого огнивомъ о кремень, и это произвело бы такой же шумъ, какъ цѣпи на ногахъ у разбойника.

Какъ только чуть забрезжилъ утренній свѣтъ за моимъ оконцемъ, я всталъ и спустился по лѣстницѣ; каждая ступенька, каждый скрипъ половицы, вопилъ мнѣ вслѣдъ: «Держите вора»! или: «Проснитесь, м-съ Джо!» Въ кладовой, болѣе обильно снабженной, чѣмъ обыкновенно, благодаря празднику, мнѣ некогда было ни выбирать, ни размышлять, ни соображать. Я стащилъ немного хлѣба, кусокъ сыру, полгоршка рубленаго мяса (и все это завязалъ въ носовой платокъ вмѣстѣ со вчерашнимъ ломтемъ хлѣба съ масломъ), отлилъ немного водки изъ каменной бутылки въ стеклянную, заранѣе мною приготовленную, и долилъ каменную бутылку водою изъ кружки, стоявшей въ кухонномъ шкапу; кромѣ всего этого, я захватилъ еще прекрасный, круглый, твердый пирогъ изъ свинины. Я чуть было не ушелъ безъ пирога, да не утерпѣлъ, чтобы не заглянуть въ тщательно прикрытое каменное блюдо, стоявшее въ уголку на полкѣ, и, увидавъ пирогъ, взялъ его, надѣясь, что онъ приготовленъ въ запасъ, и его не скоро хватятся.

Въ кухнѣ была дверь, которая вела въ кузницу; я отперъ и отворилъ эту дверь и выбралъ пилу среди инструментовъ Джо. Послѣ того я заперъ эту дверь и отворилъ ту, черезъ которую прошелъ домой вчера вечеромъ, притворилъ ее за собой и побѣжалъ въ окутанное туманомъ болото.

ГЛАВА III

Утро было холодное и очень сырое. Туманъ усиливался по мѣрѣ того, какъ я подвигался впередъ, такъ что, казалось, не я бѣжалъ мимо предметовъ, а они бѣжали мимо меня. Это было очень непріятное ощущеніе для такого виноватаго мальчика, какимъ былъ я. Изгороди и овраги, и насыпи натыкались на меня сквозь туманъ и какъ будто кричали во все горло: «А вотъ мальчишка съ чужимъ пирогомъ! держите его!» Скотъ также неожиданно натыкался на меня, таращилъ глаза и вмѣстѣ съ паромъ изъ ноздрей испускалъ крикъ: «Ловите воришку!» Одинъ черный быкъ съ бѣлымъ галстукомъ, — который показался даже мнѣ, подъ вліяніемъ угрызеній совѣсти, похожимъ на пастора, — такъ пристально уставился на меня и такъ укоризненно помоталъ головой въ то время, какъ я бѣжалъ мимо него, что я пробормоталъ, обращаясь къ нему: «Я не виноватъ, сэръ! я взялъ не для себя!» Послѣ того онъ нагнулъ голову, выпустилъ цѣлое облако пара изъ ноздрей и исчезъ, подкидывая задними ногами и махая хвостомъ.

Торопясь изъ всѣхъ силъ, я только что перебрался черезъ оврагъ, отъ котораго было недалеко до батареи, и только что взобрался на насыпь за оврагомъ, какъ увидѣлъ человѣка, сидѣвшаго на землѣ. Онъ сидѣлъ ко мнѣ спиной и, сложивъ руки, качался взадъ и впередъ, во снѣ.

Я подумалъ, что онъ обрадуется, когда я такъ неожиданно появлюсь передъ нимъ съ завтракомъ, а потому тихохонько подошелъ и тронулъ его за плечо. Онъ тотчасъ вскочилъ на ноги, и оказалось, что это не тотъ человѣкъ, котораго я зналъ, а другой.

Этотъ человѣкъ тоже былъ одѣтъ въ грубое сѣрое платье и на ногѣ у него тоже была цѣпь и все было такъ же, какъ у того человѣка, исключая только лица; на головѣ у него была плоская, войлочная съ широкими полями шляпа. Все это я увидѣлъ въ одинъ мигъ, такъ какъ только одинъ мигъ и могъ его видѣть; онъ выругался, хотѣлъ ударить меня, но сдѣлалъ это такъ неловко, что промахнулся, а самъ чуть не свалился съ ногъ, — и бросился бѣжать; разъ, другой онъ споткнулся и исчезъ въ туманѣ.

«Это тотъ молодой человѣкъ, о которомъ мнѣ говорилъ вчера каторжникъ!» подумалъ я, чувствуя, какъ сердце у меня заколотилось, когда я призналъ его. Я увѣренъ, что и печень у меня заболѣла бы, если бы только я зналъ, гдѣ она помѣщается.

Послѣ этого я скоро добѣжалъ до батареи; тамъ былъ вчерашній человѣкъ; онъ пожимался всѣмъ тѣломъ и ковылялъ взадъ и впередъ, точно всю ночь провелъ въ ожиданіи меня. Онъ навѣрное страшно озябъ. Я почти ждалъ, что онъ свалится съ ногъ у меня на глазахъ и умретъ отъ холода. Глаза его глядѣли такъ голодно, что, подавая ему пилу, я подумалъ, что онъ готовъ былъ бы съѣсть и ее, если бы не увидѣлъ моего узелка. На этотъ разъ онъ не перевернулъ меня вверхъ ногами, но оставилъ на мѣстѣ, пока я развязывалъ узелокъ и опорожнялъ карманы.

— Что въ бутылкѣ, мальчикъ? спросилъ онъ.

— Водка, отвѣчалъ я.

Онъ уже совалъ въ ротъ мясо, точно человѣкъ, который торопится его куда-нибудь запихать, а не то, что съѣсть; но тотчасъ же вынулъ его изо рта и отпилъ водки. Онъ такъ сильно дрожалъ всѣмъ тѣломъ, что ему трудно было держать горлышко бутылки между зубами и не разбить его.

— Я думаю, что вы схватили лихорадку, — сказалъ я.

— И я того же мнѣнія, мальчикъ, — отвѣтилъ онъ.

— Здѣсь очень нездорово, объяснилъ я ему. Вы лежали на болотѣ, а отъ этого дѣлается лихорадка, а часто и ревматизмъ.

— Я все же успѣю позавтракать, прежде чѣмъ они меня отправятъ на тотъ свѣтъ, — сказалъ онъ. — Я позавтракаю, хотя бы меня послѣ того повѣсили вонъ на той висѣлицѣ, за батареей. До тѣхъ поръ я справлюсь и съ лихорадкой, честное слово.

Онъ глоталъ за разъ и котлету, и мясо, и хлѣбъ, и сыръ, и пирогъ; и все время недовѣрчиво оглядывался и часто прислушивался, даже переставалъ при этомъ жевать. Дѣйствительный или воображаемый шумъ на рѣкѣ или мычаніе скота на болотѣ заставили его вздрогнуть, и онъ вдругъ проговорилъ:

— Ты не обманщикъ, пострѣленокъ? Ты никого не привелъ съ собой?

— Нѣтъ, сэръ! Нѣтъ!

— И никому не поручилъ слѣдовать за собой?

— Нѣтъ!

— Хорошо, сказалъ онъ. Я вѣрю тебѣ. Да и былъ же бы ты прямой негодяй, если бы въ твои-то годы сталъ помогать ловить несчастную тварь, замученную до смерти, злополучную тварь!

Что-то хрустнуло у него въ горлѣ, точно у него тамъ былъ механизмъ въ родѣ часовъ, которые собирались бить, и онъ провелъ оборваннымъ, грубымъ рукавомъ но глазамъ.

Сострадая его огорченію и слѣдя глазами за тѣмъ, какъ онъ уплеталъ пирогъ, я осмѣлился сказать ему:

— Я радъ, что онъ вамъ по вкусу.

— Ты что-то сказалъ?

— Я сказалъ, что я радъ, что пирогъ вамъ по вкусу.

— Спасибо, мальчикъ. Да, онъ вкусный.

Я часто наблюдалъ за пашей дворовой собакой, когда она ѣла, и замѣтилъ рѣшительное сходство между тѣмъ, какъ она ѣла и какъ ѣлъ этотъ человѣкъ. Всѣ ухватки у него были рѣшительно собачьи.

— Я боюсь, что вы ничего ему не оставите, — сказалъ я застѣнчиво, послѣ молчанія, во время котораго я колебался, сдѣлать ли мнѣ это замѣчаніе, или нѣтъ, считая его не совсѣмъ вѣжливымъ. — Въ нашей кладовой, гдѣ я это взялъ, больше ничего не достанешь.

Только увѣренность, что это такъ на самомъ дѣлѣ, вынудила у меня такое признаніе.

— Оставить для него? Для кого это? — спросилъ мой новый, пріятель переставая жевать корочку пирога.

— Для молодого человѣка. Вы говорили, что онъ прятался вмѣстѣ съ вами.

— Охъ, да! — произнесъ онъ, съ чѣмъ-то, похожимъ на смѣхъ. — Ему? Да, да! Онъ не голоденъ.

— А мнѣ показалось, что онъ очень голоденъ, — замѣтилъ я.

Человѣкъ пересталъ ѣсть и поглядѣлъ на меня съ зоркой внимательностью и величайшимъ удивленіемъ.

— Тебѣ показалось? Когда?

— А вотъ сейчасъ.

— Гдѣ?

— Вонъ тамъ, — указалъ я:- я видѣлъ, какъ онъ качался во снѣ, и думалъ, что это вы.

Онъ схватилъ меня за шиворотъ и такъ взглянулъ на меня, что я подумалъ, что къ нему вернулась первоначальная мысль перерѣзать мнѣ горло.

— Онъ одѣтъ, знаете, какъ вы, но только въ шляпѣ,- объяснялъ я, трепеща, — и… и… — мнѣ хотѣлось высказать это какъ можно деликатнѣе — и съ… такой же охотой поѣсть. Развѣ вы не слышали, какъ палили изъ пушки, вчера ночью?

— Значитъ, палили! — пробормоталъ онъ, про себя. — Но этотъ человѣкъ… ты не замѣтилъ въ немъ ничего особеннаго?

— У него большой синякъ на лицѣ,- отвѣчалъ я.

— Неужто здѣсь? — воскликнулъ человѣкъ, безжалостно ударивъ себя лѣвой рукой но щекѣ.

— Да! тамъ!

— Гдѣ онъ? — Онъ сунулъ остатки съѣсгнаго себѣ за пазуху. — Покажи мнѣ, куда онъ пошелъ? Я задушу его, какъ собаку. Проклятая цѣпь на ногѣ! Давай поскорѣе пилу, мальчикъ.

Я показалъ, въ какомъ направленіи скрылся другой человѣкъ, и сказалъ, что мнѣ пора итти, но онъ не обратилъ на мои слова никакого вниманія; я подумалъ, что всего лучше мнѣ удрать. Убѣгая, я видѣлъ, какъ онъ наклонился надъ своимъ колѣномъ и пилилъ цѣпь, бормоча нетерпѣливыя ругательства. Послѣднее, что я слышалъ, когда остановился среди тумана и прислушался, былъ звукъ пилы.

ГЛАВА IV

Я былъ вполнѣ увѣренъ, что застану въ кухнѣ полицейскаго, пришедшаго меня арестовать. Но тамъ не только не было никакого полицейскаго, но никто еще и не замѣтилъ покражи. М-съ Джо изъ силъ выбивалась, убирая домъ къ предстоящему празднеству, а Джо сидѣлъ на порогѣ кухни, куда его отсылали, чтобы онъ не мѣшалъ уборкѣ. Намъ предстоялъ великолѣпный обѣдъ изъ окорока ветчины съ горошкомъ и пары жареныхъ и фаршированныхъ курицъ. Прекрасный мясной пирогъ испеченъ былъ еще вчера утромъ (поэтому рубленаго мяса сегодня еще не хватились). Сестрѣ некогда было итти въ церковь; значитъ, должны были итти мы съ Джо. Въ будничномъ платьѣ Джо былъ статный бравый кузнецъ, но въ праздничномъ нарядѣ былъ скорѣе всего похожъ на пугало. Въ настоящемъ случаѣ онъ вышелъ изъ своей комнаты, когда зазвонили въ колокола, истиннымъ мученикомъ, въ полномъ праздничномъ парадѣ. Что касается меня, то сестра, кажется, воображала, что я провинился уже тѣмъ, что родился на свѣтъ Божій. Со мной всегда обращались такъ, какъ если бы я настаивалъ на своемъ рожденіи вопреки всѣмъ требованіямъ разума, религіи и нравственности и наперекоръ убѣжденіямъ своихъ лучшихъ друзей. Даже когда мнѣ заказывали новое платье, портной получалъ приказъ сшить его такъ, чтобы оно служило мнѣ своего рода наказаніемъ и ни въ какомъ случаѣ не дозволяло мнѣ свободно двигаться.

Поэтому Джо и я, шествующіе въ церковь, должны были представлять трогательную картину для чувствительныхъ душъ. Но то, что я терпѣлъ отъ платья, было ничто сравнительно съ тѣмъ, что я испытывалъ въ душѣ. Ужасъ охватывалъ меня всякій разъ, когда м-съ Джо проходила около кладовой, и вмѣстѣ съ тѣмъ раскаяніе за свой проступокъ. Подъ бременемъ своей преступной тайны, я соображалъ, достаточно ли могущественна церковь, чтобы защитить меня отъ мести страшнаго молодого человѣка, если бы я открылъ свою тайну. Я вообразилъ, что въ ту минуту, когда въ церкви происходитъ оглашеніе о бракахъ и священникъ произноситъ слова: «Пусть теперь объявятъ это!» какъ разъ въ ту минуту мнѣ слѣдуетъ встать и просить его, чтобы онъ поговорилъ со мною одинъ на одинъ въ ризницѣ. Я далеко не увѣренъ, что не удивилъ бы нашу немногочисленную паству такой крайней мѣрою, если бы то было не Рождество, а простой воскресный день.

М-ръ Уопсль, псаломщикъ, долженъ былъ у насъ обѣдать, а также м-ръ Гобль, каретникъ, и м-съ Гобль, и дядюшка Пэмбльчукъ (онъ былъ дядею Джо, но м-съ Джо присвоила его себѣ), зажиточный хлѣбный торговецъ въ ближайшемъ городкѣ, который пріѣзжалъ въ собственной одноколкѣ. Обѣдъ назначенъ былъ въ половинѣ второго. Когда Джо и я вернулись домой, столъ уже былъ накрытъ, м-съ Джо принарядилась, обѣдъ поданъ и парадная дверь (которая въ обыкновенное время не отпиралась) была открыта для прохода гостей, и все было въ полномъ блескѣ. А о покражѣ все еще ни слова.

Я отпиралъ дверь для гостей- они могли думать, будто у насъ въ обычаѣ отпирать эту дверь-и сначала впустилъ м-ра Уопсля, затѣмъ м-ра и м-съ Гобль и наконецъ дядюшку Пэмбльчука.

Мы обѣдали въ этихъ случаяхъ въ кухнѣ и только переходили ѣсть орѣхи, апельсины и яблоки въ пріемную; и это было такою же перемѣною, какъ и смѣна будничнаго платья на праздничное.

— Не хотите ли водочки, дядюшка? — предложила сестра.

Создатель! вотъ оно наконецъ! Онъ найдетъ, что водка разбавлена водой и скажетъ объ этомъ, — и я погибъ! Я крѣпко ухватился обѣими руками за ножку стола подъ скатертью и ждалъ бѣды.

Сестра пошла за глиняной бутылкой, вернулась съ нею и налила одну рюмку: никто, кромѣ дяди, не пилъ водки. Несносный человѣкъ игралъ рюмкой — взялъ ее, поднялъ на свѣть и снова поставилъ, продолжая этимъ мои мученія. Все это время м-съ Джо и Джо торопливо убирали со стола, расчищая мѣсто для пирога и пуддинга.

Я не спускалъ глазъ съ Пэмбльчука. Крѣпко держась руками и ногами за ножку стола, я видѣлъ, какъ негодный человѣкъ игриво взялъ рюмку въ руки, улыбнулся, запрокинулъ голову назадъ и выпилъ водку. Въ ту же минуту компанія была невыразимо поражена тѣмъ, что онъ вскочилъ на ноги, покружился нѣсколько разъ на мѣстѣ, судорожно кашляя, и выбѣжалъ за дверь: и въ окно видно было, какъ онъ плюетъ изо всей силы съ безобразными гримасами, точно сошелъ съ ума.

Я крѣпко держался за столъ, между тѣмъ какъ м-съ Джо и Джо побѣжали за нимъ. Я не зналъ, какъ это случилось, но не сомнѣвался въ томъ, что я причинилъ ему смерть. Въ моемъ бѣдственномъ положеніи было уже облегченіемъ видѣть, что онъ живъ; его привели назадъ, и онъ, оглядѣвъ присутствующихъ такими глазами, какъ будто веѣ они спорили съ нпмъ, опустился въ кресло съ знаменательнымъ возгласомъ: «Деготь!» Значитъ, я долилъ бутылку съ водкой изъ кружки съ дегтярной водой. Я зналъ, что ему будетъ все хуже и хуже. Я двигалъ столъ изо всей силы моихъ скрытыхъ подъ скатертью рукъ.

— Деготь! — вскричала сестра съ удивленіемъ. — Но какъ же могъ попасть туда деготь?

Но дядюшка Пэмбльчукъ, который былъ всемогущъ въ нашей кухнѣ, не хотѣлъ и слышать этого слова, запретилъ разговаривать объ этомъ и, повелительно махая на всѣхъ рукой, потребовалъ горячей воды съ джиномъ. Сестра, призадумавшаяся надъ тѣмъ, что случилось, должна была дѣятельно заняться приготовленіемъ джина, съ горячей водой, сахаромъ и лимономъ, — и на время я былъ спасенъ.

Мало-по-малу я такъ успокоился, что могъ поѣсть и пуддинга. М-ръ Пэмбльчукъ тоже отвѣдалъ пуддинга, и всѣ ѣли его очень охотно. Послѣ того, подъ благодѣтельнымъ вліяніемъ горячей воды съ джиномъ, м-ръ Пэмбльчукъ развеселился. И я уже подумалъ, что на сегодня спасенъ, какъ вдругъ сестра сказала Джо:

— Принеси чистыя тарелки, холодныя.

Я снова ухватился за ножку стола и прижалъ ее къ груди, точно она была товарищемъ моего дѣтства и задушевнымъ другомъ. Я предвидѣлъ, что теперь воспослѣдуетъ, и чувствовалъ, что на этотъ разъ я дѣйствительно пропалъ.

— Отвѣдайте теперь, — сказала сестра какъ можно любезнѣе;- отвѣдайте теперь на закуску чудеснаго и вкуснаго подарка дядюшки Пэыбльчука!

Неужто! Увы! имъ его не отвѣдать!

— Вы должны знать, — продолжала сестра, вставая, — что это пирогъ; вкусный пирогъ со свининой.

Джо сказалъ: «И тебѣ дадутъ кусочекъ, Пипъ!» Я самъ не знаю мысленно или громко, но я испустилъ крикъ ужаса. Я почувствовалъ, что болѣе не въ силахъ терпѣть и долженъ бѣжать; выпустивъ изъ рукъ ножку стола, я бросился вонъ изъ кухни.

Но добѣжать мнѣ пришлось только до двери, такъ какъ наткнулся прямо на отрядъ солдатъ съ ружьями: одинъ изъ нихъ протянулъ мнѣ пару ручныхъ кандаловъ, говоря:

— Ну вотъ мы и пришли; живѣе, ребята!

ГЛАВА V

Появленіе отряда солдатъ, которые стучали прикладами заряженныхъ ружей о порогъ двери, заставило компанію въ смущеніи встать изъ-за стола; м-съ Джо возвратилась въ кухню съ пустыми руками и остановилась, выпучивъ глаза, но успѣла произнести жалобный возгласъ:

— Господи, Боже милостивый! что же это сталось… съ пирогомъ?

Сержантъ и я находились въ кухнѣ, когда м-съ Джо остановилась и вытаращила глаза: въ эту критическую минуту я почти пришелъ въ себя. Сержантъ заговорилъ со мной, а теперь онъ, оглядывая всю компанію, любезно протягивалъ имъ кандалы правою рукой, а лѣвою держалъ меня за плечо.

— Извините меня, лэди и джентльмены, — сказалъ сержантъ:- но, какъ я уже заявилъ у двери этому молодчику (онъ вовсе и не думалъ ничего заявлять мнѣ), я посланъ по дѣлу короля, и мнѣ нуженъ кузнецъ.

— А скажите, пожалуйста, зачѣмъ онъ вамъ понадобился? — отрѣзала сестра, готовая разсердиться за то, что ея мужъ могъ кому-нибудь понадобиться.

— Миссисъ, — отвѣчалъ любезный сержантъ, — говоря отъ себя, я бы сказалъ: ради чести и удовольствія познакомиться съ его прекрасной женой; говоря же отъ имени короля, отвѣчу: для маленькаго дѣльца.

Слова эти были приняты, какъ большая любезность отъ сержанта, тѣмъ болѣе, что м-ръ Пэмбльчукъ громко произнесъ:

— Славно!

— Видите ли, кузнецъ, — продолжалъ сержантъ, обращаясь уже къ самому Джо:- у насъ случилась маленькая непріятность съ этими штучками, и я нахожу, что замокъ плохо дѣйствуетъ. А такъ какъ они потребуются немедленно, то не соблаговолите ли осмотрѣть ихъ.

Джо осмотрѣлъ и объявилъ, что для починки ихъ надо затопить кузницу и проработать не менѣе двухъ часовъ.

— Неужто? такъ не примитесь ли вы немедленно за работу кузнецъ, — сказалъ прямодушный сержантъ, — такъ какъ этого требуетъ служба королю. И если мои люди могутъ вамъ пригодиться, то они вамъ помогутъ.

— А что, сержантъ, опять каторжники? — спросилъ м-ръ Уопсль.

— Ай! — отвѣчалъ сержантъ, — цѣлыхъ двое. Они спрятались въ болотѣ. Не видалъ ли кто изъ васъ этой дичи?

Всѣ, кромѣ меня, отвѣчали «нѣтъ» съ увѣренностью. Обо мнѣ никто не подумалъ.

— Ладно! — сказалъ сержантъ, — мы ихъ поймаемъ скорѣе, чѣмъ они думаютъ. Ну, кузнецъ, если вы готовы, то его величество король васъ ждетъ.

Когда работа Джо была окончена, онъ, собравшись съ духомъ, предложилъ, чтобы кто-нибудь изъ насъ пошелъ вмѣстѣ съ солдатами поглядѣть, чѣмъ кончится охота за бѣглецами. М-ръ Пэмбльчукъ и м-ръ Гоблъ отказались, ссылаясь на то, что имъ пріятнѣе курить трубку и пользоваться обществомъ дамъ; но м-ръ Уопсль сказалъ, что пойдетъ вмѣстѣ съ Джо, если тотъ этого хочетъ. Джо отвѣчалъ, что ему очень пріятно и что онъ возьметъ и меня съ собой, если м-съ Джо позволитъ. М-съ Джо навѣрное не позволила бы, если бы ее не разбирало любопытство узнать, чѣмъ кончится дѣло. Поэтому она заявила только:

— Если мнѣ принесутъ мальчишку обратно съ головой, пробитой ружейной пулей, то не надѣйтесь на то, что я починю ему голову.

Сержантъ вѣжливо простился съ дамами, солдаты вздѣли ружья на плечо и двинулись въ путь. М-ру Уопслю, Джо и мнѣ строго приказано было держаться позади солдатъ и ни слова не говорить, когда мы дойдемъ до болота. Мы вышли на свѣжій воздухъ и уже пустились въ путь, когда я измѣннически шепнулъ Джо:

— Я надѣюсь, что мы ихъ не найдемъ.

И Джо шепнулъ мнѣ въ отвѣтъ:

— Я бы далъ шиллингъ, чтобы и слѣдъ ихъ простылъ, Пипъ.

По дорогѣ къ старой батареѣ всѣ вдругъ остановились.

Сквозь дождь и вѣтеръ до насъ донесся громкій вопль. Онъ повторился. И солдаты побѣжали быстрѣе прежняго, а мы за ними. Пробѣжавъ нѣкоторое разстояніе, мы услышали голосъ, кричавшій: «Караулъ!» и другой голосъ: «Каторжный! Бѣглые! Караулъ! Сюда, сюда, здѣсь бѣглые каторжники!» Затѣмъ оба голоса на время замолкли точно въ борьбѣ, а потомъ снова раздался крикъ.

Сержантъ первый добѣжалъ до мѣста, откуда доносились голоса:

— Здѣсь оба бѣглые! — закричалъ онъ, спускаясь на дно оврага. — Сдавайтесь, канальи!

Слышенъ былъ плескъ воды, и грязь разлеталась во всѣ стороны; слышались ругательства и кому-то наносились удары; нѣсколько солдатъ спустились въ оврагъ на помощь сержанту и вытащили изъ оврага моего знакомаго каторжника и еще другого. Оба были окровавлены и съ трудомъ дышали, ругаясь и отбиваясь; но, конечно, я немедленно узналъ обоихъ.

— Попомните, — сказалъ мой каторжникъ, обтирая кровь съ лица разорваннымъ рукавомъ и отряхая отъ рукъ вырванные у противника волосы, — я взялъ его! Я предалъ его въ ваши руки! Помните это!

— Нечего этимъ хвалиться, — отвѣчалъ сержантъ:- пользы отъ этого тебѣ будетъ мало, потому самъ ты бѣглый! Подайте наручни.

— Я и не жду никакой для себя пользы, — сказалъ мой каторжникъ съ злобнымъ смѣхомъ. — Я взялъ его. Онъ это знаетъ. Этого съ меня довольно.

Другой каторжникъ былъ блѣденъ, какъ смерть и, кромѣ стараго синяка на лѣвой щекѣ, казался весь избитъ и обтрепанъ. Онъ не въ силахъ былъ проговорить ни слова, пока ихъ не заковали въ цѣпи, каждаго порознь; но прислонился къ одному изъ солдатъ, чтобы не упасть.

— Замѣтьте, стража, онъ хотѣлъ меня убить, — было его первымъ словомъ.

— Хотѣлъ его убить? — съ пренебреженіемъ сказалъ мой каторжникъ. — Хотѣлъ и не убилъ? Я схватилъ его и предалъ въ ваши руки: вотъ что я сдѣлалъ. Я не только помѣшалъ ему выбраться изъ болота, но приволокъ его сюда… Онъ вѣдь джентльменъ, этотъ негодяй, съ вашего позволенія. Ну, вотъ теперь понтоны опять заполучатъ обратно своего джентельмена благодаря мнѣ. Убить его? какъ же, стоило убивать его, когда я могъ упечь его обратно въ тюрьму!

— Довольно болтовни, — сказалъ сержантъ. — Зажгите факелы.

Въ то время, какъ одинъ изъ солдатъ, у котораго въ рукахъ была корзинка, вмѣсто ружья, сталъ на колѣни, чтобы ее раскрыть, мой каторжникъ впервые оглядѣлся и увидѣлъ меня. Я тоже поспѣшно взглянулъ на него и слегка помахалъ руками и покачалъ головой. Я дожидался, чтобы онъ взглянулъ на меня, чтобы попытаться увѣрить его въ моей невинности. Я не знаю, догадался ли онъ о моемъ намѣреніи, потому что я не понялъ его взгляда и, послѣ онъ уже больше пе глядѣлъ на меня. Но вдругъ онъ обернулся и сказалъ:

— Я желаю заявить нѣчто, касательно моего бѣгства. Это можетъ избавить другихъ людей отъ подозрѣнія.

— Вы можете заявить все, что хотите, — отвѣчалъ еержантъ, холодно взглянувъ на него и скрестивъ руки:- но вы не обязаны ничего говорить здѣсь. Будетъ еще время все сказать и все выслушать, что нужно.

— Я знаю, но то, что я хочу сказать, другое дѣло. Человѣкъ не можетъ голодать; по крайней мѣрѣ, я не могу. Я взялъ кое-что изъ съѣстного вонъ въ той деревнѣ… гдѣ стоитъ церковь, на краю болота.

— То есть вы украли, — сказалъ сержантъ.

— И скажу вамъ у кого. У кузнеца.

— Ого! — сказалъ сержантъ, уставясь на Джо.

— Ого, Пипъ! — сказалъ Джо, уставясь на меня.

— Я взялъ только съѣстное… немного водки и пирогъ.

— Пропалъ у васъ пирогъ, кузнецъ? — спросилъ сержантъ, конфиденціально.

— Жена сказывала, что пропалъ, какъ разъ въ то время, когда вы пришли. Неправда ли, Пипъ?

— Такъ, — сказалъ мой каторжникъ, взглядывая на Джо, но не на меня:- такъ, это вы кузнецъ? Мнѣ жаль, что я съѣлъ вашъ пирогъ.

— На здоровье! Богу извѣстно, что мнѣ его не жаль… если бы даже онъ былъ мой, — отвѣчалъ Джо, благоразумно вспомнивъ про м-съ Джо. — Мы не знаемъ, въ чемъ ваша вина, но мы бы не согласились уморить съ голоду бѣднаго человѣка — онъ все же нашъ ближній.

Что-то опять хрустнуло въ горлѣ у моего каторжника, какъ въ тотъ разъ, когда я говорилъ съ нимъ; онъ повернулся къ намъ спиной. Мы проводили его до пристани, устроенной изъ грубыхъ бревенъ и камней, и видѣли, какъ его посадили въ лодку, гдѣ гребцами были такіе же каторжники, какъ и онъ самъ. Никто, казалось, не удивился, не обрадовался и не огорчился, увидя его; никто не промолвилъ ни слова; только чей-то голосъ задалъ окрикъ, точно на собакъ: — «Берись, за весла!» И при свѣтѣ факеловъ мы увидѣли темный понтонъ, засѣвшій въ грязи недалеко отъ берега, точно нѣкій преступный Ноевъ ковчегъ. Мы видѣли, какъ лодка подплыла къ понтону и потомъ исчезла. Остатки факеловъ были брошены въ воду и, шипя, потухли, точно въ знакъ того, что все кончено.

ГЛАВА VI

Въ тѣ времена моего дѣтства, когда я часто ходилъ на кладбище и читалъ надписи на памятникахъ, я настолько зналъ грамотѣ, что могъ только по складамъ разбирать слова.

Мнѣ предстояло, когда я подросту, поступить подмастерьемъ на кузницу Джо, а пока я посѣщалъ вечерніе классы въ деревнѣ, которыми руководила внучатная тетушка м-ра Уопсля; то есть, собственно говоря, это была смѣтная старуха съ небольшими средствами къ жизни и большими недугами, которая имѣла обыкновеніе спать отъ шести до семи часовъ каждый вечеръ въ обществѣ молодежи, платившей по два пенса въ недѣлю съ человѣка, за поучительное зрѣлище того, какъ она спитъ.

Кромѣ этого воспитательнаго заведенія внучатная тетушка, м-ра Уопсля содержала — въ той же комнатѣ — мелочную лавочку. Она понятія не имѣла о томъ, какіе у нея были товары и что они стоили; но въ ящикѣ комода хранилась засаленная записная книжка, служившая прейсъ-курантомъ и помощью этого оракула. Бидди вела всѣ торговыя сдѣлки. Бидди была внучка внучатной тетушки м-ра Уопсля; сознаюсь, что совершенно не въ силахъ разрѣшить трудную задачу, въ какомъ родствѣ она находилась съ м-ромъ Уопсль. Она была такая же сирота, какъ и я; какъ и я, также вскормлена отъ руки. На мой взглядъ замѣчательнаго въ ея наружности было то, что голова ея постоянно нуждалась въ гребнѣ, руки въ мылѣ, а башмаки въ помывкѣ. Впрочемъ такою она была только въ будни. По воскресеньямъ она ходила въ церковь вымытая, причесанная и прилично одѣтая.

Выучился я азбукѣ скорѣе собственными усиліями и съ помощью Бидди, чѣмъ при помощи указаній внучатной тетушки м-ра Уопсля. Я пробивался сквозь мудрость грамоты, какъ сквозь терновый кустъ, измученный и порядкомъ оцарапанный каждою буквой. Послѣ того я попалъ въ станъ разбойниковъ, то есть во власть девяти цыфръ, которыя каждый вечеръ какъ будто переодѣвались, чтобы помѣшать мнѣ ихъ запомнить. Но наконецъ я научился съ грѣхомъ пополамъ писать, читать и считать.

Разъ вечеромъ и сидѣлъ въ углу у камина съ грифельной доской въ рукахъ и съ чрезвычайными усиліями сочинилъ письмо къ Джо. Думаю, что дѣло было годъ спустя послѣ нашей погони на болотѣ, потому что съ тѣхъ поръ прошло не мало времени; была зима и стоялъ сильный морозъ. Разложивъ у ногъ азбуку для справокъ, я ухитрился въ теченіе часа или двухъ состряпать слѣдующее посланіе:

«мИ лЫй ДЖо я на де Юсь ск О рО пИ Сат хОрошо я на де Ю сь ЩитаТь и тО гдА ДЖо я бУду тА к ра Т и ДоВо ЛеНъ, мИ лЬІй ДЖо Т ВОй ВЕ рн ый ПиП.»

Крайней необходимости сообщаться съ Джо письменно вовсе не было, такъ какъ онъ сидѣлъ около меня и мы были одни. Но я собственноручно передалъ мое посланіе (грифельную доску и съ грифелемъ), и Джо счелъ его за образецъ хорошаго письма.

— Ай да, Пипъ, дружище! — закричалъ Джо, широко раскрывая голубые глаза:- какой же ты ученый человѣкъ! Вѣдь правда?

— Я бы хотѣлъ быть ученымъ человѣкомъ, — отвѣчалъ я съ сомнѣніемъ, глядя на грифельную доску, которую онъ держалъ въ рукѣ; я подозрѣвалъ, что буквы мои шли вкривь и вкось.

— Помилуй Богъ, да вотъ ДЖ, — сказалъ Джо, — и О даже очень красиво написанные! Да! Пинъ, вотъ ДЖ и О, то есть: ДЖо.

— Прочитай все письмо, Джо, — просилъ я.

— Все письмо… эге, Пипъ! — сказалъ Джо, медленно оглядывая доску. — Да чтожъ, вотъ и еще ДЖ и еще О, я еще, и еще: цѣлыхъ три ДЖ и три О, Пипъ!

Я перегнулся черезъ Джо и съ помощью указательнаго пальца прочиталъ ему все письмо.

— Удивительно! — повторилъ Джо, когда я кончилъ. — Ты просто ученый человѣкъ, Пипъ.

Бесѣда эта происходила въ отсутствіе м-съ Джо. Она отъ времени до времени ѣздила съ дядюшкой Пэмбльчукъ на базаръ, чтобы помочь ему закупить тѣ хозяйственные запасы для дома, для которыхъ требуется женская опытность; дядюшка Пэмбльчукъ былъ холостякъ и не довѣрялъ своей прислугѣ. Сегодня былъ базарный день, и м-съ Джо отправилась за покупками.

Джо затопилъ каминъ и подмелъ кухню, а затѣмъ мы встали около двери и стали слушать, не ѣдетъ ли одноколка. Была сухая холодная ночь и сильный вѣтеръ, все застыло и побѣлѣло отъ мороза. «Въ такую ночь человѣкъ, который лежалъ бы на болотѣ, навѣрно умеръ», думалось мнѣ. Я поглядѣлъ на звѣзды, и мнѣ пришло на умъ, какъ ужасно было бы для человѣка глядѣть на звѣзды и замерзнуть, не видя ни помощи, ни жалости отъ всѣхъ этихъ сверкающихъ свѣтилъ.

— Вотъ бѣжитъ кобыла, — сказалъ Джо:- она стучитъ подковами, точно въ колокола звонитъ.

Стукъ подковъ о твердую землю былъ очень музыкаленъ, и лошадь бѣжала скорѣе обыкновеннаго. Мы пододвинули кресло къ огню для м-съ Джо и хорошенько раздули огонь въ каминѣ, чтобы она видѣла освѣщенное окно, и оглядѣли, всо ли въ должномъ порядкѣ. Когда эти приготовленія были окончены, м-съ Джо съ дядюшкой уже подъѣхали къ дому, закутанные съ ногъ до головы. М-съ Джо помогли сойти съ экипажа; дядюшка Пэмбльчукъ тоже сошелъ и накрылъ лошадь одѣяломъ, послѣ чего мы всѣ вошли въ кухню, внеся съ собой столько холода, что въ комнатѣ стало такъ прохладно, какъ будто каминъ и не топился.

— Ну, — сказала м-съ Джо, разоблачаясь торопливо и съ волненіемъ и отбрасывая шляпу за спину, гдѣ она и повисла на завязкахъ:- если этотъ мальчикъ теперь не будетъ благодаренъ, отъ него уже никогда не дождаться благодарности.

Я глядѣлъ такъ благодарно, какъ только это возможно для мальчика, которому совершенно неизвѣстно, за что онъ долженъ быть благодаренъ.

— Надо надѣяться, что онъ не избалуется, — сказала сестра, — хотя я этого побаиваюсь.

— Она не станетъ его баловать, — отвѣчалъ Пэмбльчукъ. — Это не въ ея характерѣ.

«Она?» Я поглядѣлъ на Джо, губами и бровями повторяя: «она?» Сестра взглянула на него какъ разъ въ эту минуту, и онъ, смутившись, провелъ рукой по носу съ свойственнымъ ему въ такихъ случаяхъ миролюбіемъ и виновато поглядѣлъ на жену.

— Ну, что? — замѣтила сестра обычнымъ сварливымъ тономъ. Чего ты на меня уставился? Пожаръ что ли у насъ въ домѣ?

— Кто-то сказалъ, — вѣжливо намекнулъ Джо, — «она».

— Ну, да, она значитъ она, полагаю? — отвѣтила сестра. — Я думаю, что никто не скажетъ про миссъ Гавишамъ: онъ. Думаю, что даже и ты на это не способенъ.

— Миссъ Гавишамъ, что живетъ въ городѣ? — спросилъ Джо.

— А развѣ есть другая миссъ Гавишамъ за городомъ? отвѣчала сестра. — Она хочетъ, чтобы этотъ мальчикъ ходилъ къ ней играть. И, конечно, онъ будетъ ходить. И пусть хорошенько играетъ, — прибавила сестра, внушительно кивая головой въ мою сторону:- или я ему задамъ ходу.

Я слышалъ про миссъ Гавишамъ, которая жила въ нашемъ городѣ,- всѣ въ околодкѣ слышали про миссъ Гавишамъ, — страшно богатую и сердитую лэди. которая жила въ большомъ и мрачномъ домѣ, кругомъ запертомъ отъ воровъ, и вела такую жизнь, какъ будто она была въ плѣну.

— Вотъ штука! — проговорилъ Джо въ недоумѣніи. — Дивлюсь, откуда она знаетъ Пипа!

— Дуракъ! — закричала сестра. — Кто сказалъ тебѣ, что она его знаетъ?

— Кто-то говорилъ, — съ прежней вѣжливостью намекнулъ Джо, — что она хочетъ, чтобы онъ ходилъ къ ней играть.

— А развѣ она не могла спросить дядюшку Пэмбльчука, не знаетъ ли онъ мальчика, который бы приходилъ къ ней играть? А развѣ не могъ дядюшка Пэмбльчукъ, который всегда такъ добръ къ намъ и заботливъ (хотя ты и не цѣнишь этого, Джозефъ, прибавила она, тономъ глубокаго упрека, точно онъ былъ самый безчувственный изъ племянниковъ), указать на этого мальчика, который стоитъ тутъ и важничаетъ (торжественно завѣряю, что я не думалъ важничать) и на котораго я всю жизнь работала, какъ негръ на хозяина.

— Славно! — вскричалъ дядюшка Пэмбльчукъ. — Ясно изложено! Превосходно! Тенерь, Джозефъ, вы знаете, въ чемъ дѣло!

— Нѣтъ, Джозефъ, — продолжала сестра съ той же укоризной въ голосѣ, въ то время, какъ Джо съ виноватымъ видомъ водилъ рукой по носу:- ты еще не знаешь, хотя, можетъ быть, и воображаешь, что знаешь, въ чемъ дѣло. Ты не знаешь, что дядюшка Пэмбльчукъ, полагая совершенно основательно, что мальчикъ можетъ составить счастіе своей жизни, приходя къ миссъ Гавишамъ, предложилъ отвезти его съ собой въ городъ въ собственной одноколкѣ; мальчикъ у него переночуетъ, и затѣмъ онъ самолично доставитъ его завтра утромъ къ миссъ Гавишамъ. А я то, Богъ ты мой! — вскричала вдругъ сестра, сбрасывая шляпу въ припадкѣ отчаянія, — стою тутъ и теряю время съ двумя оболтусами, когда дядюшка Пэмбльчукъ дожидается, а лошадь мерзнетъ у дверей, а мальчикъ весь грязный съ головы до пятъ.

Говоря это, она набросилась на меня, какъ орелъ на ягненка; лицо мое было погружено въ лоханку съ водой, а голова подставлена подъ рукомойникъ, и я былъ намыленъ, умытъ, обтертъ полотенцемъ, задерганъ, исщипанъ, исцарапанъ, пока совсѣмъ не одурѣлъ.

Когда мои омовенія были окончены, на меня надѣли чистое бѣлье, крайне жесткое, точно власяницу на юнаго грѣшника, и самое узкое и неловкое платье. Послѣ этого меня предали въ руки м-ра Пэмбльчука, который принялъ меня рѣшительно такъ, какъ еслибы онъ былъ судья, и разразился рѣчью, произнести которую онъ уже давно собирался, — такъ я по крайней мѣрѣ догадывался:

— Мальчикъ, будь благодаренъ всѣмъ своимъ друзьямъ и въ особенности тѣмъ, которые выкормили тебя отъ руки!

— Прощай, Джо!

— Богъ съ тобой, Пипъ, дружище!

Я до сихъ поръ никогда еще не разставался съ Джо, и въ первую минуту, обуреваемый своими чувствами и мыломъ, которое ѣло мнѣ глаза, но видѣлъ даже звѣздъ на небѣ. Но мало-по-малу онѣ засверкали одна за другой, не давая мнѣ однако отвѣта на вопросы: ради чего на свѣтѣ ѣду я играть къ миссъ Гавишамъ и въ какія игры я буду у нея играть?

ГЛАВА VII

Въ восемь часовъ утра м-ръ Пэмбльчукъ и я сѣли завтракать въ пріемной, которая находилась позади его лавки. Я не любилъ общества м-ра Пэмбльчука. Во-первыхъ, потому, что онъ раздѣлялъ мысли моей сестры насчетъ того, что меня слѣдуетъ держать впроголодь, какъ кающагося грѣшника… во-вторыхъ, потому, что онъ давалъ мнѣ какъ можно меньше масла на большой ломоть хлѣба и столько лилъ горячей воды въ мое молоко, что откровеннѣе было бы совсѣмъ не давать молока, а только воду, и, въ-третьихъ, потому, что разговоръ его состоялъ исключительно изъ одной ариѳметики. На вѣжливое пожеланіе ему: «Добраго утра!» онъ напыщенно произнесъ: «Семью девять, мальчикъ?» Ну, могъ ли я отвѣтить, когда меня захватили врасплохъ въ чужомъ домѣ и на голодный желудокъ! Я былъ голоденъ, но прежде, нежели я успѣлъ проглотить кусокъ, онъ началъ душить меня сложеніемъ, и это длилось въ продолженіе всего завтрака. «Семь?» «И четыре?» «И восемь?» «И шесть?» «И два?» «И десять?» И такъ далѣе. Послѣ каждой цыфры я едва успѣвалъ глотнуть молока или разжевать кусокъ хлѣба, какъ за ней слѣдовала новая; а самъ онъ все время сидѣлъ покойно, какъ ни въ немъ не бывало, и ѣлъ за четверыхъ сало съ поджареннымъ хлѣбомъ.

Поэтому я былъ радъ, когда пробило десять часовъ, и мы отправились къ миссъ Гавишамъ, хотя я вовсе не былъ спокоенъ насчетъ того, какъ выполню свои обязательства въ домѣ этой лэди. Черезъ четверть часа мы пришли къ дому миссъ Гавишамъ. Онъ былъ выстроенъ изъ стараго кирпича и очень мраченъ; на всѣхъ дверяхъ и калиткѣ виднѣлись желѣзные засовы. Нѣкоторыя изъ оконъ были задѣланы; остальныя всѣ были занерты ставнями. Передній фасадъ выходилъ во дворъ, но ворота были тоже на запорѣ; намъ пришлось долго ждать послѣ того, какъ мы позвонили въ колокольчикъ, пока кто-нибудь придетъ намъ отпереть. Пока мы дожидались у воротъ, я заглянулъ въ нихъ (даже и тутъ м-ръ Пэмбльчукъ сказалъ: «И четырнадцать?» но я притворился, что не слышу) и увидѣлъ, что рядомъ съ домомъ была большая пивоварня; но никто не варилъ въ ней пива, и она, казалось, была давно заброшена.

Отворилось окно, и звонкій голосъ спросилъ: «Какъ зовутъ?» На что мой проводникъ отвѣчалъ: «Пэмбльчукъ!» Голосъ произнесъ: «Хорошо». И окно опять затворилось, и молодая лэди прошла по двору съ ключами въ рукахъ.

— Это Пипъ, — сказалъ м-ръ Пэмбльчукъ.

— Это Пипъ, говорите вы? — отвѣтила молодая лэди, которая была очень хороша собой и, повидимому, очень горда:- войдите, Пипъ.

М-ръ Пэмбльчукъ тоже хотѣлъ войти, но оиа остановила его у воротъ.

— О! — сказала она, — вы хотите видѣть миссъ Гавишамъ?

— Если миссъ Гавишамъ желаетъ меня видѣть, — отвѣчалъ м-ръ Пэмбльчукъ, смущенный.

— Ахъ! — сказала дѣвушка, — но она вовсе не желаетъ васъ видѣть.

Она проговорила это такъ твердо и безповоротно, что м-ръ Пэмбльчукъ, хотя и обидѣлся, но не возражалъ. Зато онъ строго взглянулъ на меня — точно я его обидѣлъ! — и, уходя, произнесъ съ укоризной:

— Мальчикъ! постарайся своимъ поведеніемъ принести честь тѣмъ, кто выкормилъ тебя отъ руки!

Я боялся, что онъ вернется и прокричитъ мнѣ сквозь ворота: «И шестнадцать!» Но онъ этого не сдѣлалъ.

Моя юная проводница заперла ворота, и мы прошли но двору. Онъ былъ вымощенъ и чистъ, но трава пробивалась между камнями.

Мы вошли въ домъ черезъ боковую дверь, — главный подъѣздъ былъ запертъ двумя запорами. Тутъ я замѣтилъ, что въ коридорахъ было вездѣ темно, и дѣвочка оставила тамъ зажженную свѣчу. Она взяла ее, и мы прошли еще нѣсколько коридоровъ и поднялись по лѣстницѣ; вездѣ было темно и только свѣча освѣщала намъ путь.

Наконецъ мы дошли до дверей какой-то комнаты, и дѣвушка сказала:

— Войдите.

Я отвѣчалъ больше изъ застѣнчивости, нежели изъ вѣжливости:

— Послѣ васъ, миссъ.

На это она отвѣтила:

— Не дурачьтесь, мальчикъ; я не войду.

Послѣ того она ушла, и — что всего хуже — унесла съ собой свѣчу.

Это было очень неудобно, и мнѣ стало почти страшно. Однако ничего не оставалось, какъ постучать въ дверь. Я постучалъ, и мнѣ крикнули:

— Войдите.

Я вошелъ и очутился въ красивой большой комнатѣ, ярко освѣщенной восковыми свѣчами. Ни одинъ лучъ дневного свѣта не проникалъ въ нее. То была уборная, какъ я предположилъ, судя по убранству, хотя многое изъ того, что я въ ней увидѣлъ, было мнѣ совершенно неизвѣстно. Но прежде всего мнѣ бросился въ глаза большой столъ съ зеркаломъ въ позолоченной рамѣ, и поэтому я и заключилъ, что нахожусь въ уборной знатной дамы.

Не могу сказать, сумѣлъ ли бы я рѣшить этотъ вопросъ быстро, если бы въ комнатѣ не сидѣла знатная дама. Въ креслѣ, опершись локтемъ на туалетъ, поддерживая голову рукой, сидѣла самая странная леди, какую я когда-либо видѣлъ или увижу.

Она была богато одѣта… въ атласъ, кружево и шаль… и все бѣлаго цвѣта.

Башмаки на ногахъ были тоже бѣлые. На головѣ у ней былъ длинный бѣлый вуаль и подвѣнечные цвѣты въ сѣдыхъ волосахъ. Драгоцѣнные камни сверкали у нея на шеѣ и на рукахъ, а другіе драгоцѣнные уборы лежали, сверкая, на столѣ. Наряды, не такіе великолѣпные, какъ тотъ, который былъ на ней, были разбросаны по комнатѣ, и тутъ же въ безпорядкѣ стояли полууложенные сундуки. Туалетъ ея не былъ оконченъ, такъ какъ она была обута только въ одинъ башмакъ, а другой лежалъ на столѣ у нея подъ рукой; вуаль приколотъ только наполовину, часы съ цѣпочкой еще не приколоты, и кружево, предназначенное для груди, лежало вмѣстѣ съ носовымъ платкомъ и перчатками, цвѣтами и молитвенникомъ; все сложено въ небрежную груду около зеркала.

Все это я разглядѣлъ не въ первую минуту, когда увидѣлъ эти вещи, хотя и въ первую минуту разглядѣлъ больше, чѣмъ можно было думать.

Но я увидѣлъ также, что все это бѣлое убранство давно уже пожелтѣло и состарилось. Я увидѣлъ, что и невѣста такъ же состарилась, какъ и ея подвѣнечный нарядъ. Я былъ когда-то на ярмаркѣ, гдѣ показывали какую-то страшную восковую фигуру, изображавшую невозможную особу, лежащую въ гробу. Въ другой разъ мнѣ показывали въ церкви скелетъ, покрытый истлѣвшей богатой одеждой, который былъ вырытъ изъ склепа подъ церковнымъ поломъ. Теперь у восковой куклы и у скелета оказались темные глаза, которые двигались и глядѣли на меня. Я бы закричалъ, если бы это было возможно.

— Кто это? — спросила лэди у стола.

— Пипъ, ма'амъ.

— Пипъ?

— Мальчикъ отъ м-ра Пэмбльчука, ма'амъ. Пришелъ, чтобы играть.

— Подойди ко мнѣ; дай поглядѣть на себя; подойди ближе.

Когда я стоялъ возлѣ нея, избѣгая глядѣть ей въ глаза, я въ подробности увидѣлъ все, что ее окружало, и замѣтилъ, что часы ея остановились на восьми часахъ двадцати минутахъ и что другіе часы, стѣнные, тоже стояли на восьми часахъ двадцати минутахъ.

— Погляди на меня, — сказала миссъ Гавишамъ. — Ты не боишься женщины, которая не видѣла солнца съ тѣхъ поръ, какъ ты родился?

Съ сожалѣніемъ признаюсь, что не постыдился отчаянно солгать, отвѣтивъ на ея вопросъ: «Нѣтъ».

— Знаешь ли, до чего я дотрагиваюсь? — продолжала она, прикладывая то одну, то другую руку къ лѣвому боку.

— Да, ма'амъ (я вспомнилъ про молодого человѣка).

— Что я трогаю?

— Сердце.

— Оно разбито!

Она произнесла эти слова съ зловѣщей улыбкой, точно хвалилась чѣмъ-то. Продержавъ немного руки у сердца, она медленно отняла ихъ и опустила на колѣни, точно отъ усталости.

— Я устала, — проговорила она. — Мнѣ нужно развлеченіе, а я не хочу знать ни мужчинъ, ни женщинъ. Играй.

Я думаю, что какъ бы ни любилъ спорить мой читатель, но онъ согласится, что она не могла потребовать ничего болѣе труднаго въ мірѣ отъ злополучнаго мальчика въ томъ положеніи, въ какомъ находился я.

— Мнѣ приходятъ порою вздорныя фантазіи, — продолжала лэди:- и теперь мнѣ пришла вотъ какая фантазія: я хочу видѣть, какъ ребенокъ играетъ. Скорѣй, скорѣй, — прибавила она, нетерпѣливо шевеля пальцами правой руки, — играй, играй, играй!

Одну минуту, подъ вліяніемъ страха передъ сестрой, я думалъ было пуститься вскачь вокругъ комнаты, изображая собой одноколку м-ра Пэмбльчука, но у меня положительно не хватило духу, и я отказался отъ этой мысли, и стоялъ, уставясь на миссъ Гавишамъ; мой взглядъ показался ей дерзкимъ, и она спросила:

— Неужели ты упрямъ и золъ?

— Нѣтъ, ма'амъ, мнѣ насъ очень жаль, и мнѣ очень жаль, что я не могу играть въ ету минуту. Если вы пожалуетесь на меня, сестра прибьетъ меня, и я бы очень хотѣлъ играть, если бы я могъ; но здѣсь все такъ ново, такъ странно, такъ красиво и… такъ печально…

Я замолчалъ, боясь сказать лишнее, и мы онять уставились другъ на друга.

Прежде, чѣмъ заговорить, она отвела глаза отъ меня и поглядѣла на свое платье, на туалетъ и наконецъ на себя въ зеркало.

— Такъ ново для него, — пробормотала она, — и такъ старо для меня; такъ странно для него и такъ привычно для меня, и такъ грустно для насъ обоихъ. Кликни Эстеллу.

Такъ какъ она все еще глядѣла на себя въ зеркало, я подумалъ, что она и это говоритъ про себя, и не двигался съ мѣста.

— Позови Эстеллу, — повторила она, сверкнувъ глазами. — Надѣюсь, ты можешь это сдѣлать. Кликни Эстеллу, у дверей.

Стоять въ потемкахъ въ таинственномъ коридорѣ незнакомаго дома и звать Эстеллу, которой нигдѣ не видно и которая не откликается, и чувствовать, что позволяешь себѣ страшную вольность, выкрикивая ея имя, — было почти такъ же тяжело, какъ и играть по приказу. Наконецъ она откликнулась, и ея свѣча показалась на концѣ длиннаго темнаго коридора, точно путеводная звѣзда.

Миссъ Гавишамъ приказала ей подойти и, взявъ драгоцѣнное украшеніе со стола, приложила его къ ея юной груди и къ красивымъ темнымъ волосамъ.

— Все это будетъ твое со временемъ, душа моя, и очень тебѣ къ лицу. Дай я погляжу, какъ ты поиграешь въ карты съ этимъ мальчикомъ.

— Съ этимъ мальчикомъ! Да вѣдь онъ простой, деревенскій мальчикъ!

Мнѣ показалось, что я ослышался, до того удивителенъ было отвѣтъ миссъ Гавишамъ:

— Что жъ такое? ты можешь разбить ему сердце.

— Во что ты умѣешь играть, мальчикъ? — спросила меня Эстелла съ величайшимъ пренебреженіемъ.

— Только въ дураки, миссъ.

— Оставь его дуракомъ, — сказала миссъ Гавпшамъ Эстеллѣ.

И мы сѣли играть въ карты.

Тутъ только я понялъ, что все въ комнатѣ остановилось, какъ и часы, много лѣтъ тому назадъ. Я замѣтилъ, что миссъ Гавишамъ положила драгоцѣнности какъ разъ на тѣ мѣста, откуда ихъ взяла. Пока Эстелла мѣшала карты, я снова поглядѣлъ на туалетъ и увидѣлъ, что башмакъ, когда-то бѣлый, а теперь желтый, ни разу не былъ надѣтъ, а шелковый чулокъ, на той ногѣ, гдѣ не было башмака, нѣкогда бѣлый, былъ теперь желтый и сношенъ до дыръ.

— Этотъ мальчикъ называетъ валетовъ хлопами! — сказала Эстелла съ презрѣніемъ, прежде чѣмъ мы доиграли игру. — И какія у него грубыя руки. И что за сапожища!

Я до сихъ поръ никогда еще не стыдился своихъ рукъ; но теперь онѣ представились мнѣ въ иномъ свѣтѣ. Ея презрѣніе было такъ сильно, что оказалось заразительно, и я заразился имъ.

Она выиграла первую игру. Я конфузился, и она нѣсколько разъ сряду оставила меня въ дуракахъ, объяснивъ, что я глупый, тупой, деревенскій мальчикъ.

— Ты ничего про нее не говоришь, — замѣтила миссъ Гавишамъ, обращаясь ко мнѣ. — Она говоритъ про тебя такія непріятныя вещи, а ты ничего про нее не скажешь. Что ты о ней думаешь?

— Мнѣ бы не хотѣлось говорить, — пролепеталъ я.

— Скажи мнѣ на ухо, — наклонилась ко мнѣ миссъ Гавишамъ.

— Я думаю, что она очень гордая, — шепнулъ я.

— А еще что?

— Я думаю, что она очень хорошенькая.

— А еще что?

— Я думаю, что она обидчица (она глядѣла на меня въ эту минуту съ великимъ отвращеніемъ).

— А еще что?

— Мнѣ хочется итти домой.

— И никогда ее больше не видѣть, не смотря на то, что она. такая хорошенькая?

— Я не увѣренъ, захочу я ее видѣть или нѣтъ; но теперь мнѣ хочется итти домой.

— Скоро пойдешь. Доиграй сначала игру, — громко сказала мнѣ миссъ Гавишамъ.

Я доигралъ игру съ Эстеллой, и она опять оставила меня дуракомъ. Потомъ бросила карты на столъ, точно въ доказательство своего презрѣнія къ моей игрѣ.

— Когда тебѣ опять прійти ко мнѣ? дай подумать, — сказала миссъ Гавишамъ.

Я напомнилъ было ей, что сегодня среда, но она нетерпѣливо остановила меня, задвигавъ пальцами правой руки.

— Будетъ, будетъ! Я ничего не знаю о дняхъ въ недѣлѣ; я ничего не знаю про недѣли въ году. Приди опять черезъ шесть дней. Слышишь?

— Да, ма'амъ.

— Эстелла, сведи его внизъ. Дай ему чего-нибудь поѣсть, и пусть онъ осмотрится, пока будетъ ѣсть. Ступай, Пипъ.

Оставшись одинъ во дворѣ, я поспѣшилъ оглядѣть свои грубыя руки и простые сапоги. Ни то, ни другое мнѣ не понравилось.

До сихъ поръ они не тревожили меня, но теперь я находилъ ихъ неприличными. Я тоже рѣшилъ спросить Джо, зачѣмъ онъ научилъ меня называть валетовъ хлопами. Я тоже желалъ, чтобы Джо былъ благовоспитаннѣе, потому что тогда онъ сумѣлъ бы научить меня, какъ держать себя въ обществѣ.

Эстелла вернулась и принесла немного хлѣба и мяса и кружечку пива. Она поставила кружку на мостовую двора и подала мнѣ хлѣбъ съ мясомъ, не глядя на меня, такъ дерзко, какъ будто я былъ провинившеюся собакой. Я чувствовалъ себя униженнымъ, оскорбленнымъ, мнѣ было досадно, — не знаю, право, какъ назвать овладѣвшее мною чувство, — такъ что слезы навернулись у меня на глазахъ. Въ эту минуту дѣвочка взглянула на меня и, казалось, была въ восхищеніи, что заставила меня заплакать. Это дало мнѣ силу подавить слезы и тоже взглянуть на нее: она презрительно вздернула голову, точно радуясь, что оскорбила меня, и ушла.

Но когда она ушла, я посмотрѣлъ, нѣтъ ли угла, гдѣ бы я могъ спрятаться, и, зайдя за одну изъ дверей пивоварни, приложился рукавомъ къ стѣнѣ, а лбомъ уперся въ рукавъ и плакалъ. Плача, я стукался головой объ стѣну и рвалъ на себѣ волосы, — такъ горьки были мои чувства и такъ горька обида, назвать которую я бы не умѣлъ.

Воспитаніе сестры сдѣлало меня чувствительнымъ. Въ маленькомъ міркѣ, въ которомъ живутъ дѣти, кто бы ихъ не воспитывалъ, ничто такъ чутко не замѣчается и такъ больно не чувствуется, какъ несправедливость. Несправедливость, какую претерпѣваетъ ребенокъ, можетъ быть мала, но и самъ ребенокъ малъ, и его мірокъ малъ, а деревянная лошадка, на которую онъ взбирается, такъ же велика въ его глазахъ, какъ большая ирландская охотничья лошадь. Въ душѣ я съ младенчества боролся съ несправедливостью. Съ той поры, какъ я только началъ лепетать, сестра моя, обращавшаяся со мной капризно и жестко, была ко мнѣ несправедлива. Я былъ глубоко убѣжденъ, что она не имѣла права такъ обижать меня только оттого, что выкормила меня «отъ руки». Я ревниво хранилъ это убѣжденіе, и ему приписываю я главнымъ образомъ свою застѣнчивость и чувствительность, а также своему душевному единочеству и беззащитности.

Въ данную минуту я успокоилъ взволнованныя чувства, выколотивъ ихъ объ стѣну пивоварни и вырвавъ ихъ вмѣстѣ съ волосами, послѣ чего вытеръ лицо рукавомъ и вышелъ изъ-за двери. Хлѣбъ и мясо были вкусны, пиво грѣло и играло, и я вполнѣ овладѣлъ собой, когда увидѣлъ приближавшуюся съ ключами въ рукѣ Эстеллу.

Она съ торжествомъ взглянула на меня, проходя мимо, точно радовалась, что руки мои такъ грубы, а сапоги такъ толсты, и, отперевъ калитку, придержала ее рукой. Я прошелъ мимо, не глядя на нее; тогда она остановила, спросивъ:

— Отчего ты не плачешь?

— Оттого, что не хочу.

— Неправда. Ты плакалъ, пока чуть не ослѣпъ отъ слезъ, и теперь тебѣ тоже очень хочется плакать.

Она презрительно засмѣялась, вытолкнула меня и заперла за мной калитку. Я прямо отправился къ м-ру Пэмбльчуку, но къ моему величайшему удовольствію не засталъ его дома. Сказавъ его приказчику, въ какой день я долженъ опять явиться къ миссъ Гавишамъ, я пошелъ пѣшкомъ домой въ кузницу и, въ продолженіе четырехъ миль пути, размышлялъ о томъ, что я видѣлъ, и глубоко возмущался тѣмъ, что я только простой, деревенскій мальчикъ; что руки мои грубы, а сапоги толсты; что я впалъ въ гнусную привычку называть валетовъ хлопами; что я еще невѣжественнѣе, чѣмъ считалъ себя вчера вечеромъ, и что вообще я очень несчастенъ.

ГЛАВА VIII

Когда я вернулся домой, сестрѣ очень хотѣлось узнать все про миссъ Гавишамъ, и опа засыпала меня вопросами. И я скорехонько, послѣ нѣсколькихъ подзатыльниковъ, поставленъ былъ позорно въ уголъ кухни, носомъ къ стѣнѣ за то, что не отвѣчалъ на эти вопросы такъ обстоятельно, какъ она того хотѣла.

Если опасеніе не быть понятымъ такъ же живуче въ груди другихъ дѣтей, какъ оно было у меня, — а я считаю это весьма вѣроятнымъ, не имѣя причины причислять себя къ уродамъ, — то это разгадка многихъ умалчиваній. Я былъ убѣжденъ, что если бы я описалъ миссъ Гавишамъ такъ, какъ я ее видѣлъ, меня бы не поняли; кромѣ того, я былъ убѣжденъ, что и сама миссъ Гавишамъ была бы не понята. И хотя она и для меня была совершенно непонятна, я находился подъ впечатлѣніемъ мысли, что съ моей стороны было бы грубостью и предательствомъ изобразить ее передъ м-съ Джо такою, какою я ее видѣлъ (не говоря уже о миссъ Эстеллѣ). Поэтому я говорилъ какъ можно меньше и за то былъ поставленъ въ уголъ, носомъ въ стѣну.

Хуже всего было то, что несносный старый Пэмбльчукъ, снѣдаемый-неудержимымъ любопытствомъ узнать все, что я видѣлъ и слышалъ, прикатилъ въ одноколкѣ къ вечернему чаю и сталъ въ свою очередь приставать ко мнѣ съ разспросами.

— Мальчикъ! на кого похожа миссъ Гавишамъ?

— Она высока и смугла, — отвѣчалъ я.

— Правда, дядя? — спросила сестра.

М-ръ Пэмбльчукъ утвердительно кивнулъ головой, изъ чего я заключилъ, что онъ никогда не видѣлъ миссъ Гавишамъ, потому что она была совершенно сѣдая и невысокаго роста.

— То-то же! — сказалъ Пэмбльчукъ самоувѣренно. — Я знаю, какъ справляться съ этимъ мальчикомъ! мы съ нимъ поладимъ, ма'амъ, будьте увѣрены!

— Я знаю, дядя, — отвѣчала м-съ Джо. — Я бы желала, чтобы онъ всегда былъ при васъ; вы такъ хорошо знаете, какъ съ нимъ ладить.

— Ну, мальчикъ, что она дѣлала, когда ты пришелъ къ ней, сегодня? — спросилъ м-ръ Пэмбльчукъ.

— Она сидѣла, — отвѣчалъ я, — въ черной бархатной каретѣ.

М-ръ Пэмбльчукъ и м-съ Джо уставились другъ на друга, и оба повторили:

— Въ черной бархатной каретѣ?

— Да, — сказалъ я. — И миссъ Эстелла, — это ея племянница, кажется, — подавала ей кэкъ и вино въ окно кареты на золотомъ блюдѣ. И насъ всѣхъ угощала кэкомъ и виномъ на золотомъ блюдѣ. И я пошелъ ѣсть кэкъ за карету, потому что она мнѣ такъ приказала.

— Былъ тамъ еще кто-нибудь? — спросилъ м-ръ Пэмбльчукъ.

— Четыре собаки, — отвѣчалъ я.

— Большія или маленькія?

— Громадныя, — отвѣчалъ я. — И онѣ дрались изъ-за телячьихъ котлетъ, поданныхъ въ серебряной корзинкѣ.

М-ръ Пэмбльчукъ и м-съ Джо глядѣли другъ на друга въ неописанномъ удивленіи. Я точно ополоумѣлъ, какъ злосчастный свидѣтель подъ пыткой, и насказалъ бы имъ чего угодно.

— Гдѣ же была эта карета, именемъ Бога? — спросила сестра.

— Въ комнатѣ миссъ Гавишамъ.

Они опять поглядѣли другъ на друга.

— Но лошадей не было, — прибавилъ я, въ тотъ же мигъ отбрасывая дикую мысль о четверкѣ лошадей, покрытыхъ богатыми попонами.

— Можетъ ли это быть, дядя? — спросила м-съ Джо. — Что такое мальчикъ хотѣлъ этимъ сказать.

— Я вамъ скажу, ма'амъ, — отвѣчалъ м-ръ Пэмбльчукъ. — По моему мнѣнію — это носилки. Она вѣдь, знаете, полоумная, совсѣмъ полоумная и способна проводить свои дни на носилкахъ.

— Вы видѣли ее когда-нибудь на носилкахъ, дядя? — спросила м-съ Джо.

— Какъ бы могъ я ее видѣть на носилкахъ, — вынужденъ былъ онъ наконецъ сознаться, — когда я въ глаза ее не видывалъ.

— Боже мой, дядя! да вѣдь вы же съ ней разговаривали?

— Что жъ изъ этого? когда я былъ у нея въ домѣ,- досадливо отвѣчалъ м-ръ Пэмбльчукъ, — то меня подвели къ двери, которая была открыта настежь, и черезъ дверь я съ нею и разговаривалъ. Развѣ вы этого не знаете, ма'амъ. Но какъ бы то ни было, а вѣдь мальчика позвали туда играть. Во что ты игралъ, мальчикъ?

— Мы играли флагами, — отвѣчалъ я. (Прошу замѣтить, что самъ не могу прійти въ себя отъ изумленія, когда вспомню про то, какъ я лгалъ имъ въ тотъ вечеръ).

— Флагами? — повторила сестра.

— Да, — сказалъ я. — Эстелла махала голубымъ флагомъ, а я махалъ краснымъ, а миссъ Гавишамъ махала изъ окна кареты флагомъ, который былъ весь въ золотыхъ звѣздахъ. Послѣ того мы махали саблями и кричали ура.

— Саблями! — повторила сестра. — Откуда вы достали сабли?

— Изъ буфета, — отвѣчалъ я. — И я видѣлъ въ немъ пистолеты… и варенье… и пикули. И въ комнатѣ не было дневного свѣта, а она была освѣщена восковыми свѣчами.

— Это вѣрно, ма'амъ, — сказалъ м-ръ Пэмбльчукъ, важно кивая головой. — Это я самъ видѣлъ.

И они оба уставились на меня, а я уставился на нихъ съ невиннымъ лицомъ, разглаживая правою рукой панталоны на правой ногѣ.

Если бы они стали дальше разспрашивать меня, я бы вѣроятно выдалъ себя, потому что уже готовился сообщить, что на дворѣ былъ воздушный шаръ, да только колебался, не замѣнить ли это извѣстіе медвѣдемъ въ пивоварнѣ. Но они были такъ заняты чудесами, которыя я имъ уже насказалъ, что опасность миновала Они были заняты разговоромъ, когда вернулся съ работы Джо чтобы выпить чашку чая. Моя сестра, больше впрочемъ для облегченія своей души, нежели для его развлеченія, тотчасъ пересказала ему о моихъ выдумкахъ.

Но вотъ, когда я увидѣлъ, какъ Джо таращитъ свои голубые глаза и безпомощно обводитъ ими кухню, я почувствовалъ угрызенія совѣсти, но только относительно его одного. По отношенію къ Джо, и одному только Джо, я созналъ себя юнымъ чудовищемъ въ то время, какъ сестра и м-ръ Пэмбльчукъ обсуждали выгоды, какія произойдутъ для меня отъ знакомства съ миссъ Гавишамъ и отъ ея расположенія ко мнѣ. Они не сомнѣвались, что миссъ Гавишамъ «наградитъ» меня; и сомнѣнія ихъ возбуждены были лишь тѣмъ, какого рода будетъ эта награда. Сестра стояла за «капиталецъ». М-ръ Пэмбльчукъ высказывался за хорошенькую сумму, которая позволитъ мнѣ быть участникомъ въ какой-нибудь благородной торговлѣ… ну, скажемъ, хоть хлѣбной и сѣменной. Джо навлекъ на себя грозу обоихъ блестящимъ предположеніемъ, что мнѣ подарятъ одну изъ собакъ, которыя грызлись изъ-за телятьихъ котлетъ. «Если въ дурацкую голову не приходитъ болѣе здравыхъ мыслей, — объявила сестра, — а работа стоитъ, то лучше тебѣ итти и кончать работу». И онъ пошелъ.

Послѣ того, какъ м-ръ Пэмбльчукъ уѣхалъ, а сестра занялась стиркой, я проскользнулъ въ кузницу къ Джо и оставался съ нимъ, пока онъ не кончилъ работы. Тогда я сказалъ:

— Прежде, чѣмъ огонь совсѣмъ потухнетъ, мнѣ нужно коечто сказать тебѣ, Джо.

— Въ самомъ дѣлѣ, Пипъ? — отвѣчалъ Джо:- говори, что такое?

— Джо, — сказалъ я, захвативъ рукавъ его рубашки и вертя его, — ты помнишь все, что разсказывали про миссъ Гавишамъ?

— Помню ли? еще бы не помнить! Удивительно!

— Это ужасно, Джо! Я все солгалъ.

— Что ты говоришь, Пипъ? — закричалъ Джо въ неописанномъ изумленіи. — Можетъ ли это быть?

— Да, я все налгалъ, Джо.

— Но не все же? Неужели черной бархатной кареты не было, Пипъ?

Я покачалъ головой.

— Ну, хоть собаки были. Послушай, Пипъ, — убѣждалъ меня Джо, — если телячьихъ котлетъ не было, то собаки были.

— Нѣтъ, Джо.

— Одна хоть собака? — настаивалъ Джо. — Щенокъ? Послушай.

— Нѣтъ, Джо, совсѣмъ не было никакихъ собакъ.

Я безпомощно взиралъ на Джо, который въ смятеніи глядѣлъ на меня.

— Пипъ, дружище! это не годится! совсѣмъ не годится, дружище! Что ты съ собой дѣлаешь?

— Это ужасно, Джо, неправда ли?

— Ужасно! — закричалъ Джо:- непозволительно! Что съ тобой сдѣлалось?

— Самъ не знаю, Джо, — отвѣчалъ я, повѣся носъ. Выпустивъ его рукавъ, я усѣлся у его ногъ и заговорилъ:- я желалъ бы, чтобы ты не училъ мепя называть валетовъ хлопами, и чтобы мои руки не были такія грубыя, а сапоги такіе толстые.

И послѣ того я сообщилъ Джо, что чувствую себя очень несчастнымъ и что не могъ высказаться передъ м-съ Джо и м-ромъ Пэмбльчукомъ, которые такъ жестко со мной обращаются, и что у миссъ Гавишамъ была красивая молодая лэди, ужасно гордая, и она сказала, что я простой мальчишка; я самъ знаю, что я простой, но желалъ бы быть не простымъ, а какъ и зачѣмъ я налгалъ — этого я не знаю.

Разобраться во всемъ, чтб я чувствовалъ, было для Джо, такъ же трудно, какъ и для меня. Но Джо все же сумѣлъ сказать мнѣ слѣдующее:

— Будь увѣренъ въ одномъ, Пипъ, — сказалъ Джо, послѣ нѣкотораго размышленія, — а именно: ложь всегда ложь. Откуда бы она не пришла, ея не должно быть, ложь происходитъ отъ отца лжи и губитъ человѣка. Не лги больше, Пипъ. Этимъ путемъ ты не перестанешь быть простымъ. Что касается простоты, то я хорошенько этого не понимаю. Въ нѣкоторыхъ вещахъ ты совсѣмъ не простъ. Ты не простъ, а очень уменъ. И при этомъ ты ученъ.

— Нѣтъ, я невѣжда и неучъ, Джо.

— Какъ? подумай, какое письмо ты написалъ вчера вечеромъ. Да еще печатными буквами. Я видалъ письма, и важныхъ господъ къ тому же! И они не были написаны печатными буквами, — сказалъ Джо.

— Я почти ничего не знаю, Джо. Ты слишкомъ хорошаго обо мнѣ мнѣнія. Вотъ и все.

То былъ знаменательный день для меня потому, что произвелъ во мнѣ большія перемѣны. Къ сожалѣнію, это очень часто бываетъ въ жизни. Стоитъ выкинуть мысленно одинъ день изъ нея, и многое ношло бы иначе. Произошло это со мною отчасти потому, что надъ воспитаніемъ моимъ никто не заботился и многое въ жизни мнѣ было неясно.

ГЛАВА IX

Счастливая мысль осѣнила меня день или два спустя, когда я проснулся поутру, а именно, что наилучшимь средствомъ нѣсколько образовать себя будетъ заимствоваться свѣдѣніями отъ Бидди. Преслѣдуя эту блестящую мысль, я заявилъ Бидди, когда пришелъ вечеромъ въ лавочку внучатной тетушки м-ра Уопсля, что у меня есть особенная причина желать выйти въ люди и что я былъ бы ей очень обязанъ, если бы она подѣлилась со мной всѣми своими познаніями. Бидди, самая услужливая изъ дѣвочекъ, немедленно согласилась и въ тотъ же вечеръ приступила къ выполненію своего обѣщанія, сообщивъ мнѣ нѣкоторыя свѣдѣнія изъ прейскуранта и передавъ мнѣ въ видѣ прописи, которую я долженъ былъ переписывать дома, большое прописное, старинное англійское Д, которое она списала изъ заглавія какой-то газеты; пока она не сказала мнѣ, что это такое, я считалъ его рисункомъ, изображавшимъ пряжку.

Само собой разумѣется, что въ деревнѣ былъ кабакъ и само собой разумѣется, что Джо любилъ, по временамъ, курить тамъ трубку. Я получилъ строгое приказаніе отъ сестры зайти за нимъ въ тотъ вечеръ въ кабакъ по дорогѣ изъ школы и привести его обратно домой, если только дорожу своей головой. Въ это заведеніе, подъ вывѣской «Трехъ веселыхъ лодочниковъ», направилъ я свои стопы.

Дѣло было наканунѣ воскресенья, и хозяинъ показался мнѣ какъ будто сердитымъ, но такъ какъ я пришелъ за Джо, а до хозяина мнѣ не было никакого дѣла, то я только поздоровался съ нимъ и прошелъ въ общую комнату, въ концѣ коридора; на кухонномъ очагѣ горѣлъ яркій огонь, и Джо курилъ трубку въ обществѣ м-ра Уопсля и незнакомаго человѣка. Джо по обыкновенію привѣтствовалъ меня: «Ага, Пипъ, дружище!» и въ тотъ моментъ, какъ онъ произнесъ эти слова, незнакомецъ повернулъ голову и взглянулъ на меня.

То былъ таинственнаго вида человѣкъ, котораго я прежде никогда не видалъ. Голова его свѣшивалась на бокъ, одинъ глазъ былъ прищуренъ, точно онъ прицѣливался въ цѣль изъ невидимаго ружья. Онъ курилъ трубку, но, когда я вошелъ, вынулъ ее изо рта и, медленно разогнавъ дымъ, не спускалъ съ меня глазъ; потомъ кивнулъ мнѣ головой. Я тоже кивнулъ головой, послѣ чего онъ подвинулся на скамейкѣ, чтобы очистить ынѣ мѣсто рядомъ съ собой.

Но такъ какъ я привыкъ всегда сидѣть около Джо, когда находился въ этомъ убѣжищѣ, то и проговорилъ: «Нѣтъ, благодарю васъ», и усѣлся рядомъ съ Джо на другой скамьѣ. Незнакомый человѣкъ, поглядѣвъ на Джо и видя, что вниманіе его отвлечено чѣмъ-то другимъ, опять кивнулъ мнѣ головой и какъ-то особенно, какъ мнѣ показалось, потеръ рукою ногу.

— Вы говорили, — сказалъ незнакомый человѣкъ, обращаясь къ Джо, — что вы кузнецъ.

— Да, — отвѣчалъ Даю.

Незнакомый человѣкъ велѣлъ подать три стакана пунша и предложилъ одинъ Джо, а другой м-ру Уопслю, которые и приняли это угощеніе, послѣ нѣкоторыхъ церемоній.

— Я совсѣмъ незнакомъ съ вашей мѣстностью, джентльмены, — сказалъ незнакомецъ:- но, мнѣ кажется, что она очень пустынна, особенно около рѣки,

— Болота всегда пустынны, — отвѣчалъ Джо.

— Такъ, такъ. А не встрѣчаются въ нихъ иногда цыгане или другіе бродяги?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ Джо, — только развѣ бѣглый каторжникъ. И ихъ не легко поймать, не правда ли, м-ръ Уопсль?

М-ръ Уопсль величественно кивнулъ головой.

— А вы значитъ ихъ ловили? — спросилъ незнакомецъ.

— Однажды, — отвѣчалъ Джо. — Не то, чтобы мы очень гонялись за ними, понимаете; мы были простыми зрителями; я, м-ръ Уопсль и Пипъ. Не правда ли Пипъ?

— Да, Джо.

Незнакомецъ опять поглядѣлъ на меня, прищуривъ глазъ, точно прицѣливался въ меня изъ невидимаго ружья, и сказалъ:

— Миленькій мальчикъ этотъ малышъ, какъ его зовутъ?

— Пипъ, — отвѣчалъ Джо.

— Сынъ вашъ?

— Какъ вамъ сказать, — отвѣчалъ Джо глубокомысленно, не потому, конечно, чтобы вопросъ былъ затруднителенъ, но потому, что такова была манера у Джо, когда онъ засѣдалъ подъ вывѣской «Трехъ веселыхъ лодочниковъ», глубокомысленно относиться ко всему, что обсуждалось за трубкой. — Какъ вамъ сказать… нѣтъ. Нѣтъ, онъ мнѣ не сынъ.

— Племянникъ? — спросилъ незнакомецъ.

— Какъ вамъ сказать, — продолжалъ Джо съ тою же глубокомысленной манерой, — нѣтъ… не хочу васъ обманывать, онъ мнѣ не племянникъ.

— Что же онъ такое, чорта съ два? — спросилъ иностранецъ, съ энергіей, которая показалась мнѣ совсѣмъ лишней въ такомъ допросѣ.

Тутъ вмѣшался м-ръ Уопсль, какъ человѣкъ, свѣдущій во всемъ, что касалось родства уже въ силу своей профессіи, и пространно объяснилъ, чѣмъ я довожусь Джо.

Незнакомецъ между тѣмъ глядѣлъ на меня прищурившись, точно рѣшилъ пристрѣлить меня, и наконецъ поразилъ самымъ неожиданнымъ образомъ. То не было словесное замѣчаніе, но мимическая сцена, разыгранная прямо для меня. Онъ мѣшалъ пуншъ, видимо желая привлечь мое вниманіе. Онъ мѣшалъ его не ложкой, которую ему подали, а пилою.

Онъ сдѣлалъ это такъ, что никто кромѣ меня не видалъ пилы; и, помѣшавъ, вытеръ пилу и положилъ ее въ карманъ жилета. Какъ только я увидалъ пилу, какъ призналъ въ ней пилу Джо и догадался, что незнакомецъ навѣрное знакомъ съ моимъ каторжникомъ. Я сидѣлъ и глядѣлъ на него, какъ очарованный. Но онъ больше не обращалъ на меня никакого вниманія и разговаривалъ о турнепсѣ.

Прошло полчаса, пуншъ былъ выпитъ, и Джо всталъ, чтобы итти домой, и взялъ меня за руку.

— Постойте минутку, м-ръ Гарджери, — сказалъ незнакомецъ. — Мнѣ помнится, у меня гдѣ-то въ карманѣ завалялся новенькій шиллингъ, и если онъ тамъ, то мальчикъ получитъ его.

Онъ выбралъ шиллингъ изъ пригоршни мелочи, завернулъ его въ смятую бумажку и подалъ мнѣ.

— Это тебѣ! — сказалъ онъ. — Понимаешь! тебѣ и никому другому!

Я поблагодарилъ, вытаращивъ на него глаза наперекоръ всѣмъ законамъ приличія, и крѣпко держался за Джо. Онъ попрощался съ Джо, съ м-ромъ Уопслемъ, а на меня только взглянулъ своимъ прицѣливающимся глазомъ… и даже не взглянулъ, такъ какъ глазъ былъ закрытъ, но, Боже! какъ выразителенъ можетъ быть и закрытый глазъ!

По дорогѣ домой если бы я и былъ въ духѣ разговаривать, то долженъ былъ бы говорить одинъ, потому что м-ръ Уопсль разстался съ нами у дверей Веселыхъ Лодочниковъ, а Джо всю дорогу шелъ съ раскрытымъ ртомъ, чтобы провѣтрить его и прогнать запахъ рому. Но я былъ такъ оглушенъ напоминаніемъ о моемъ давно прошедшемъ проступкѣ и опасномъ знакомствѣ, что не могъ ни о чемъ другомъ думать.

Сестра была не очень сердита, когда мы вошли въ кухню, и такое необыкновенное обстоятельство придало Джо смѣлость разсказать ей про новенькій шиллингъ. — Навѣрное фальшивый, насмѣшливо замѣтила м-съ Джо, иначе онъ бы не далъ его мальчишкѣ. Покажи.

Я вынулъ шиллингъ изъ бумажки, и онъ оказался не фальшивымъ. — Но это что такое? — спросила м-съ Джо, бросая шиллингъ и хватая бумажку. Двѣ однофунтовыя ассигнаціи?

И дѣйствительно то были двѣ грязныхъ однофунтовыхъ ассигнаціи, по запаху которыхъ можно было думать, что онѣ обошли всѣ скотопригонныя ярмарки графства. Джо тотчасъ надѣлъ опять шляпу и побѣжалъ съ ними въ кабакъ, чтобы возвратить владѣльцу. Пока онъ ходилъ, я сидѣлъ на своемъ обычномъ мѣстѣ и разсѣянно глядѣлъ на сестру: я былъ увѣренъ, что человѣка тамъ не найдутъ.

И дѣйствительно Джо вернулся и объявилъ, что человѣкъ уже ушелъ, но что онъ оставилъ записку объ ассигнаціяхъ въ кабакѣ «Трехъ веселыхъ лодочниковъ».

Послѣ этого сестра запечатала ихъ въ конвертъ и положила подъ высушенные розовые листки, хранившіеся въ парадномъ чайникѣ, стоявшемъ въ гостиной. Тамъ онѣ и оставались и давили меня, какъ кошмаръ, много, много ночей и дней подъ рядъ.

ГЛАВА X

Въ назначенное время я вернулся къ миссъ Гавишамъ, и на мой робкій звонокъ у калитки появилась Эстелла. Впустивъ меня, она заперла калитку, какъ и въ тотъ разъ, и мы опять шли по темному коридору, гдѣ стояла ея свѣча. Она не обращала на меня никакого вниманія, пока не взяла свѣчу въ руку, а затѣмъ презрительно сказала, глядя черезъ плечо:

— Сегодня я поведу тебя совсѣмъ по другой дорогѣ, - и дѣйствительно повела въ другую часть дома.

Мы прошли черезъ открытую дверь въ мрачную комнату съ низкимъ потолкомъ. Тамъ находились какіе-то люди и Эстелла присоединилась къ нимъ, говоря мнѣ:

— Ступай туда, мальчикъ, и стой, тамъ, пока тебя не позовутъ.

«Туда» оказалось у окна, и я подошелъ къ окну и стоялъ «тамъ», чувствуя себя очень неловко.

Я догадывался, что мой приходъ прервалъ разговоръ въ комнатѣ, и всѣ находившіеся въ ней люди глядѣли на меня, и я весь замеръ подъ ихъ пристальными взглядами.

Въ комнатѣ было три лэди и одинъ джентльменъ. У всѣхъ у нихъ былъ скучающій и равнодушный видъ, какъ у людей, дожидающихся по чужому капризу, и самая разговорчивая изъ лэди съ трудомъ подавляла зѣвоту. Эта лэди, которую звали Камилла, очень напоминала мнѣ сестру, съ тою только разницею, что была старше и съ болѣе грубыми (когда я успѣлъ разглядѣть ее) чертами лица.

— Бѣдняга! — говорила эта лэди такъ же отрывисто, какъ и сестра:- онъ никому не врагъ, какъ только самому себѣ!

— Было бы умнѣе быть врагомъ кого-нибудь другого, — отвѣчалъ джентльменъ.

— Кузенъ Джонъ, — замѣтила другая лэди:- мы должны любить ближняго.

— Сара Покетъ, — возразилъ кузенъ Джонъ:- если человѣкъ самому себѣ не ближній, то кто же ему ближній?

Миссъ Покетъ засмѣялась, и Камилла засмѣялась и сказала подавляя зѣвокъ:

— Вотъ что выдумали!

Но мнѣ показалось, что они находятъ выдумку хорошей! Третья лэди, которая еще не говорила ни слова, произнесла важно и напыщенно:

— Вполнѣ вѣрно!

— Бѣдняга! — продолжала Камилла (и всѣ они, какъ я чувствовалъ, глядѣли все время на меня):- онъ такой странный! Повѣритъ ли кто, что, когда умерла жена Тома, онъ не могъ понять, что необходимы плерезы для траура дѣтей? «Боже мой!» говорилъ онъ, «Камилла, не всели это равно, разъ бѣдняжки одѣты въ черное?» Каковъ нашъ Матью! Вотъ что выдумали!

— Онъ добрый человѣкъ, — замѣтилъ кузенъ Джонъ:- Боже сохрани, чтобы я сталъ отрицать, что онъ добрый человѣкъ; но онъ никогда, никогда не пойметъ, что такое приличія.

— Вы знаете, что я вынуждена была проявить твердость, — продолжала Камилла. — Я сказала: это будетъ позоромъ для нашей семьи. Я сказала ему, что безъ плерезъ наша семья будетъ опозорена. Я плакала отъ завтрака до обѣда. Я разстроила себѣ пищевареніе. Наконецъ онъ вспылилъ по обыкновенію и, выругавшись, сказалъ: «Дѣлайте, какъ знаете». Слава Богу, для меня всегда будетъ служить утѣшеніемъ, что я тотчасъ пошла въ проливной дождь и купила плерезы.

— Но вѣдь заплатилъ за нихъ, конечно, онъ? — спросила Эстелла.

— Вопросъ не въ томъ, дорогое дитя, кто заплатилъ за нихъ, — отвѣтила Камилла. — Я купила ихъ. И я часто съ умиленіемъ думаю объ этомъ, когда просыпаюсь по ночамъ.

Звуки отдаленнаго колокольчика и крикъ или зовъ изъ коридора, по которому я пришелъ, прервали бесѣду, и Эстелла сказала мнѣ:

— Пора, мальчикъ!

Когда я уходилъ, они всѣ глядѣли на меня съ крайнимъ презрѣніемъ, и, уходя, я слышалъ, какъ Сара Покетъ проговорила:

— Скажите на милость! Что еще дальше будетъ!

А Камилла прибавила съ негодованіемъ:

— Бываютъ же фантазіи! вотъ что выдумали!

Когда мы шли со свѣчкой по темному коридору, Эстелла вдругъ остановилась и повернулась ко мнѣ; наклонивъ свое лицо близко къ моему, она проговорила съ свойственнымъ ей задоромъ, точно дразнила меня:

— Ну?

— Что прикажете, миссъ? — отвѣчалъ я, споткнувшись и чуть не упавъ.

Она стояла и глядѣла на меня, и я, конечно, стоялъ и глядѣлъ на нее.

— Я хорошенькая?

— Да; я нахожу, что вы очень хорошенькая.

— И я дерзка?

— Не такъ, какъ въ прошлый разъ.

— Не такъ?

— Нѣтъ.

Она вспылила, задавая послѣдній вопросъ, и, какъ только я отвѣтилъ ей, изо всей мочи ударила меня по лицу.

— Ну, что? — произнесла она. — Грубый уродъ ты эдакій, что ты тенерь обо мнѣ думаешь?

— Не скажу.

— Потому что я перескажу наверху? Потому не скажешь?

— Нѣтъ, не потому.

— Отчего ты не заплакалъ, негодный мальчишка?

— Оттого, что я больше никогда не заплачу изъ-за васъ, — сказалъ я.

И это было самое лживое увѣреніе въ мірѣ, такъ какъ я уже въ ту минуту внутренно обливался слезами изъ-за нея. Никто не знаетъ лучше меня, какъ много горя причинила она мнѣ впослѣдствіи.

Послѣ этого происшествія мы поднялись по лѣстницѣ и встрѣтили джентльмена, который спросилъ:

— Кто это съ вами? — онъ остановился и глядѣлъ на меня.

— Мальчикъ, — отвѣчала Эстелла.

Господинъ былъ плотный мужчина съ чрезвычайно смуглой кожей, чрезвычайно большой головой и такими же большими руками. Онъ взялъ мой подбородокъ въ свою большую руку и повернулъ мое лицо къ свѣчкѣ. Онъ преждевременно оплѣшивѣлъ, и у него были густыя черныя брови, которыя не лежали гладко, а торчали ежомъ. Глаза глубоко сидѣли въ впадинахъ и были непріятно остры и подозрительны. Толстая цѣпочка отъ часовъ висѣла у него на жилетѣ; большія черныя точки покрывали тѣ мѣста на его лицѣ, гдѣ могли бы быть усы и борода, если бы онъ отростилъ ихъ.

Онъ былъ совсѣмъ посторонній для меня человѣкъ, и я не могъ тогда предвидѣть, что когда-нибудь онъ будетъ играть роль въ моей жизни; но тѣмъ не менѣе я хорошо разглядѣлъ его.

— Мальчикъ изъ здѣшняго околодка? — спросилъ онъ.

— Да, сэръ, — отвѣчалъ я.

— Какъ ты сюда попалъ?

— Миссъ Гавишамъ послала за мной, сэръ, — объяснилъ я.

— Хорошо! Веди себя, какъ слѣдуетъ. Я довольно хорошо знаю мальчиковъ и могу сказать, что вы бѣдовый народъ. Смотри же, веди себя хорошо! — пригрозилъ онъ мнѣ, кусая ногти.

Съ этими словами, онъ выпустилъ мой подбородокъ, чему я очень обрадовался, такъ какъ его руки пахли душистымъ мыломъ, и пошелъ внизъ по лѣстницѣ. Я подумалъ: «Не докторъ ли это?» но тутъ рѣшилъ: «Нѣтъ, не докторъ; онъ былъ бы тогда спокойнѣе и привѣтливѣе». Но мнѣ некогда было раздумывать объ этомъ, потому что мы скоро пришли въ комнату миссъ Гавишамъ, гдѣ она сама и все вокругъ нея было какъ разъ въ томъ же видѣ, какъ и въ прошлый разъ. Эстелла оставила меня у двери, и я стоялъ тамъ до тѣхъ поръ, пока миссъ Гавишамъ не взглянула на меня.

— Такъ! — сказала она, не вздрогнувъ и не удивившись:- дни прошли, не правда ли?

— Да, ма'амъ, сегодня…

— Хорошо, хорошо, хорошо! — она нетерпѣливо задвигала пальцами. — Я не хочу знать. Готовъ ты играть?

Я вынужденъ былъ отвѣтить съ смущеніемъ:

— Не думаю, ма'амъ.

— И въ карты не можешь, какъ въ тотъ разъ? — спросила, она, пытливо глядя на меня.

— Нѣтъ, ма'амъ; въ карты я могу, если прикажете.

— Если домъ этотъ кажется тебѣ такимъ старымъ и мрачнымъ, мальчикъ, — сказала миссъ Гавишамъ нетерпѣливо, — что ты не хочешь играть, то можетъ быть ты будешь работать?

Я могъ успѣшнѣе отвѣтить на этотъ вопросъ, чѣмъ на первый, и сказалъ, что готовъ работать.

— Ну, такъ ступай въ ту комнату, — она указала своей морщинистой рукой на дверь за моей спиной, и дожидайся, пока я приду.

Я перешелъ черезъ площадку лѣстницы и вошелъ въ указанную ею комнату. Эта комната была точно такъ же темна, и воздухъ въ ней былъ спертый. Въ каминѣ развели недавно огонь, но такъ неискусно, что онъ скоро потухъ, и дымъ, нехотя наполнявшій комнату, дѣлалъ ее еще сырѣе… онъ походилъ на туманъ нашихъ болотъ. Свѣчи, горѣвшія въ громадныхъ подсвѣчникахъ на высокомъ каминѣ, слабо освѣщали комнату: было бы вѣрнѣе сказать, что онѣ чутьчуть нарушали ея потемки. Комната была просторная и, я сказалъ бы, красивая, если бы все въ ней не было покрыто пылью и плѣсенью и не находилось въ разрушеніи. Самымъ выдающимся предметомъ въ ней былъ длинный столъ покрытый скатертью, точно тутъ когда то давно готовился пиръ. Посреди скатерти стояло что-то въ родѣ вазы или какого-то украшепія, что именно — трудно было разобрать изъ-за паутины, которая окутала все густымъ покрываломъ. Пауки бѣгали по ней взадъ и впередъ, точно они были чѣмъ-то обезпокоены.

Я слышалъ также, какъ мыши скреблись за стѣной, точно и онѣ были встревожены. Но черные тараканы не обращали никакого вниманія на всю эту суматоху и ползали около камина степенно и по-стариковски, точно они были глухи и слѣпы и не въ ладахъ другъ съ другомъ.

Эти ползающія созданія поглотили мое вниманіе, и я наблюдалъ за ними на нѣкоторомъ разстояніи, когда миссъ Гавишамъ положила мнѣ на плечо руку. Въ другой рукѣ она держала клюку, на которую опиралась, и походила на колдунью, хозяйку здѣшнихъ мѣстъ.

— Вотъ, — сказала она, указывая клюкой на длинный столъ, — куда меня положатъ, когда я умру. Они всѣ придутъ и будутъ глядѣть на меня.

Съ смутнымъ опасеніемъ, какъ бы она теперь же не легла на столъ и не умерла, для болѣе полнаго сходства съ зловѣщей восковой фигурой, видѣнной мною на ярмаркѣ, я вздрогнулъ и оглянулся.

— Какъ бы ты думалъ, что это такое? — спросила она меня, снова указывая клюкой: — вотъ это, гдѣ паутина?

— Не могу догадаться, ма'амъ.

— Это большой пирогъ… Свадебный пирогъ. Мой свадебный пирогъ!

Она оглядѣла комнату п, судорожно опираясь на мое плечо, проговорила:

— Скорѣй, скорѣй, скорѣй! Веди меня!

Я заключилъ изъ этого, что работа моя заключается въ томъ, чтобы водить миссъ Гавишамъ по комнатѣ.

Немного спустя, она сказала: «Позови Эстеллу!» и я вышелъ на площадку лѣстницы и сталъ выкликать это имя, какъ и въ прошлый разъ. Когда свѣча показалась, я вернулся къ миссъ Гавишамъ, и мы опять пошли вокругъ комнаты.

Если бы одна только Эстелла была свидѣтельницей нашей прогулки, я былъ бы уже достаточно смущенъ, но такъ какъ она привела съ собой трехъ лэди и джентльмена, которыхъ я видѣлъ внизу, я не зналъ, куда дѣваться. Изъ вѣжливости я было остановился, но миссъ Гавишамъ ущипнула мое плечо, и мы завертѣлись по комнатѣ, при чемъ мнѣ казалось, что они меня считаютъ виновникомъ этой прогулки.

— Милая миссъ Гавишамъ, — сказала миссъ Сара Покетъ, — какой у васъ здоровый видъ!

— Неправда, — отвѣчала миссъ Гавишамъ. — Я желта и худа, какъ щенка.

Камилла просіяла, когда Сара получила такой щелчокъ, и пробормотала жалобно, созерцая миссъ Гавишамъ:

— Бѣдная милочка! разумѣется, гдѣ ужъ тутъ быть здоровой! Вотъ что выдумали!

— А вы какъ поживаете? — сказала миссъ Гавишамъ Камиллѣ.

Такъ какъ мы были около Камиллы въ зту минуту, то я счелъ вѣжливымъ остановиться, но миссъ Гавишамъ этого не пожелала. Мы прошли мимо, и я почувствовалъ, что сталъ ненавистенъ Камиллѣ.

— Благодарю васъ, миссъ Гавишамъ, — отвѣчала она:- я такъ здорова, какъ только можно при существующихъ обстоятельствахъ.

— Что же такое съ вами? — спросила миссъ Гавишамъ, крайне рѣзко.

— Ничего особеннаго, — отвѣчала Камилла. — Я не желаю щеголять чувствами, но я много думаю о васъ по ночамъ, и это мнѣ не совсѣмъ здорово.

— Ну, такъ не думайте обо мнѣ,- отрѣзала миссъ Гавишамъ.

— Легко сказать! — замѣтила Камилла, любезно подавляя рыданіе, между тѣмъ какъ верхняя губа ея задрожала, а слезы потекли по щекамъ. Раймондъ свидѣтель, сколько лѣкарствъ я должна принимать ночью. Раймондъ свидѣтель, какія нервныя боли у меня бываютъ въ ногахъ. Но боли для меня не новость, когда я съ тревогой думаю о тѣхъ, кого люблю. Если бы я могла быть не такой любящей и чувствительной, у меня было бы лучшее пищевареніе и желѣзныя нервы. Я бы этого желала, увѣряю васъ. Не думать о васъ по ночамъ-это невозможно!

И тутъ полились слезы.

Я понялъ, что Раймондъ, о которомъ упоминали, — это здѣсь присутствующій джентльменъ, и счелъ его за м-ра Камилла. Онъ пришелъ на выручку какъ разъ въ эту минуту и сказалъ въ видѣ утѣшенія и похвалы:

— Камилла, душа моя, всѣмъ извѣстно, что ваши семейныя чувства мало-по-малу изсушили васъ до такой степени, что одна нога стала у васъ короче другой.

— Я не знала, — замѣтила степенная лэди, чей голосъ я слышалъ только разъ, — что думать о комъ-нибудь значитъ оказать этимъ услугу.

Миссъ Сара Покетъ, которую я теперь разглядѣлъ, маленькая, сухенькая, смуглолицая старушка съ личикомъ, точно изъ орѣховой скорлупы, и большимъ ртомъ, точно у кошки, только безъ усовъ, поддержала заявленіе, словами:

— Еще бы, вы правы, душа моя!

— Думать-то легко, — сказала степенная лэди.

— Чего легче, — согласилась миссъ Сара Покетъ.

— О, да, да, — закричала Камилла, бушующія чувства которой бросились, повидимому, изъ ея ногъ въ грудь. — Все это вѣрно! Я знаю, что глупо быть такой любящей, но ничего не могу съ собою подѣлать. Конечно, мое здоровье поправилось бы, если бы я была другая, но я все же не желаю перемѣнить свой характеръ. Онъ причиняетъ мнѣ много страданій; но мнѣ утѣшительно знать, что у меня такой характеръ, когда я просыпаюсь ночью.

Послѣдовалъ новый взрывъ чувствъ.

Миссъ Гавишамъ и я все это время не переставали кружить по комнатѣ, то задѣвая подолы посѣтительницъ, то удаляясь на противоположный конецъ мрачной комнаты.

— И потомъ хоть бы взять Матью! — продолжала Камилла. — Никакого участія въ моихъ естественныхъ привязанностяхъ, никогда не придетъ справиться о здоровьи миссъ Гавишамъ!

При имени Матью миссъ Гавишамъ остановила меня и сама остановилась и такъ взглянула на говорившую, что та съежилась.

— Матью придетъ провѣдать меня, — сказала миссъ Гавишамъ, — когда я буду лежать на этомъ столѣ. Вотъ гдѣ онъ будетъ стоять, — и она ударяла клюкой по столу, — у моего изголовья! А ваше мѣсто вотъ тутъ! а вашего мужа — тутъ! А Сара Покетъ тамъ! И Джоржіана тамъ! Ну, теперь вы знаете, гдѣ найти мѣста, когда начнете пировать на моихъ похоронахъ. А пока ступайте домой!

Послѣ каждаго имени она стукала палкой по столу и теперь сказала:

— Веди меня! веди меня! — и мы опять закружили по. комнатѣ.

Пока Эстелла свѣтила имъ, провожая ихъ по лѣстницѣ, миссъ Гавишамъ ходила по комнатѣ, опираясь на мое плечо, но все тише и тише. Наконецъ она остановилась около камина, нѣсколько секундъ глядѣла въ огонь, бормоча что-то про себя, и наконецъ проговорила:

— Сегодня день моего рожденія, Пипъ.

Я хотѣлъ пожелать ей еще много лѣтъ здравствовать, но она приподняла клюку:

— Я не терплю, чтобы о немъ говорили. Я не терплю, чтобытѣ, которые только что ушли отсюда, о немъ говорили. Они приходятъ сюда въ этотъ день, но не смѣютъ упоминать о немъ.

Я, конечно, послѣ этого не пытался поздравить ее съ днемъ рожденія.

— Въ этотъ день, за много лѣтъ до твоего рожденія, эта груда плѣсени, — она толкнула клюкой кучу паутины, — была принесена сюда; мы вмѣстѣ износились. Мыши изгрызли пирогъ, и болѣе острые зубы, чѣмъ мышиные, изгрызли меня. Хорошо, если бъ меня мертвую положили на этотъ столъ въ этотъ самый день!

Она стояла у стола и глядѣла на него, точно видѣла себя уже мертвою. Я не двигался. Пришла Эстелла и тоже не трогалась съ мѣста. Наконецъ миссъ Гавишамъ какъ бы опомнилась и сказала:

— Дайте, я погляжу, какъ вы играете въ карты! отчего вы до сихъ поръ не играете?

Съ этими словами мы вернулись въ прежнюю комнату и принялись за игру въ карты; какъ и въ тотъ разъ, я постоянно оставался дуракомъ, а миссъ Гавишамъ слѣдила за нами, обращала мое вниманіе на красоту Эстеллы и украшала ее своими драгоцѣнностями.

Эстелла съ своей стороны обращалась со мной, какъ и въ первое мое посѣщеніе, съ тою только разницей, что она даже не говорила со мною. Мы сыграли игръ шесть; послѣ того назначенъ былъ день, когда мнѣ явиться снова; я былъ отведенъ внизъ во дворъ, и тамъ накормленъ, какъ собака, а затѣмъ предоставленъ самому себѣ. Увидя, что калитка въ садъ отперта, я туда прошелъ съ цѣлью осмотрѣть садъ. Онъ былъ совсѣмъ запущенъ, и, обойдя его, я заглянулъ въ оранжерею, гдѣ ничего не было, кромѣ засохшихъ виноградныхъ лозъ и нѣсколькихъ пустыхъ бутылокъ; послѣ осмотра сада я очутился въ мрачномъ уголку двора, куда раньше глядѣлъ изъ окна. Не сомнѣваясь ни на минуту, что домъ теперь совсѣмъ пустъ, я заглянулъ въ другое окно и къ великому своему удивленію встрѣтился глазами со взглядомъ какого-то блѣднаго молодого джентльмена съ красными вѣками и свѣтлыми волосами.

Этотъ блѣдный молодой джентльменъ быстро скрылся и сейчасъ же вновь появился передо мной. Онъ сидѣлъ за книгами, когда я взглянулъ въ окно, и теперь увидѣлъ, что онъ запачкался чернилами.

— Ого! — сказалъ онъ, — какой малый!

«Ого!» — общее восклицаніе, на которое, какъ я замѣтилъ, всего лучше отвѣчать тѣмъ же; поэтому я тоже произнесъ: — «Ого!» но изъ вѣжливости пропустилъ слова: «какой малый».

— Кто васъ впустилъ сюда? — спросилъ онъ.

— Миссъ Эстелла.

— Кто позволилъ вамъ заглядывать въ окна?

— Миссъ Эстелла.

— Давайте драться, — сказалъ блѣдный молодой джентльменъ.

Что могъ я сдѣлать, какъ не послѣдовать за нимъ? Впослѣдствіи я часто задавалъ себѣ этотъ вопросъ; но могъ ли я поступать иначе. Манеры джентльмена были столь рѣшительныя, а самъ я былъ такъ удивленъ, что послѣдовалъ за нимъ, точно заколдованный.

— Постойте минутку, — сказалъ онъ, оглядываясь на меня, когда мы отошли нѣсколько шаговъ. — Я долженъ доставить вамъ поводъ для драки. Вотъ онъ!

Онъ хлопнулъ руками, лягнулъ одной ногой, взбудоражилъ мои волосы, снова хлопнулъ руками, нагнулъ голову и ударилъ меня въ животъ.

Такое боданіе на манеръ быка было мнѣ особенно непріятно, потому что я только что поѣлъ. Поэтому я треснулъ его и собирался треснуть еще разъ, но онъ сказалъ: «Ага! вотъ вы какъ?» и принялся вертѣться въ разныя стороны, чѣмъ сильно меня озадачилъ.

— Правила игры! объяснилъ онъ. И послѣ того сталъ переминаться съ лѣвой ноги на правую. — Законныя правила! — Тутъ онъ сталъ переминаться съ правой ноги на лѣвую. — Выступайте впередъ и выполните всѣ предварительные пріемы!

И тутъ онъ опять завертѣлся и сталъ продѣлывать всякія штуки, между тѣмъ какъ я безпомощно глядѣлъ на него во всѣ глаза.

Я втайнѣ струсилъ, когда увидѣлъ, какъ онъ ловокъ; но я былъ нравственно и физически убѣжденъ, что его бѣлокурая голова не имѣла никакого права тревожить мой желудокъ и что я имѣю право считать себя обиженнымъ его поведеніемъ. Поэтому я послѣдовалъ за нимъ, не возражая ни слова, въ отдаленный уголокъ сада, и, когда на его вопросъ, доволенъ ли я мѣстомъ поединка, я отвѣтилъ: «да», онъ попросилъ у меня позволенія отлучиться на минуту и живо вернулся съ бутылкой воды и губкой, напитанной уксусомъ.

— Обоимъ пригодится, — объявилъ онъ, приставивъ эти предметы къ стѣнѣ.

И послѣ того принялся стаскивать съ себя не только куртку и жилетъ, но и рубашку; все это онъ дѣлалъ весело, дѣловито и вмѣстѣ съ тѣмъ какъ-то свирѣпо.

Сердце во мнѣ упало, когда я увидѣлъ, какъ ловко онъ прицѣливался въ меня, какъ бы выбирая мѣсто на моемъ тѣлѣ, куда удобнѣе нанести ударъ. И въ жизнь свою я не былъ такъ удивленъ, какъ въ ту минуту, когда съ перваго же удара свалилъ его съ ногъ и увидѣлъ, что онъ лежитъ на спинѣ съ окровавленнымъ носомъ.

Но онъ мигомъ вскочилъ на ноги и, вытеревъ губкой лицо, еще съ большой ловкостью, снова прицѣлился въ меня. Второй величайшей въ жизни неожиданностью для меня было видѣть его опять на спинѣ съ подбитымъ глазомъ.

Я почувствовалъ большое уваженіе къ его мужеству. Онъ повидимому, былъ совсѣмъ безсиленъ; ни разу не ударилъ меня больно, а отъ моихъ ударовъ постоянно валился съ ногъ; но въ ту же минуту вскакивалъ, обтиралъ губкой лицо или отпивалъ воды изъ бутылки и снова набрасывался на меня съ такимъ видомъ, точно собирался на этотъ разъ уже отдѣлать меня по настоящему. Ему очень досталось отъ меня, потому что, къ сожалѣнію, долженъ сказать, что съ каждымъ ударомъ я дѣлался смѣлѣе; но онъ опять и опять налеталъ на меня, пока наконецъ не ударился, падая, головой объ стѣну. Послѣ этого критическаго момента нашей борьбы, онъ все-таки приподнялся и нѣсколько разъ оглядѣлся вокругъ съ отуманенной головой, не видя меня; но наконецъ на колѣняхъ добрался до губки и выжалъ ее, проговоривъ прерывающимся голосомъ:

— Побѣда за вами!

Онъ казался такимъ мужественнымъ и невиннымъ, что хотя не я затѣялъ драку, но побѣда доставила мнѣ мало удовольствія. Право даже, одѣваясь, я представлялся самому себѣ чѣмъ-то въ родѣ волчонка или другого хищнаго звѣря. Какъ бы то ни было, я одѣлся, обтеръ свою свирѣпую физіономію и сказалъ: «Не могу ли я вамъ помочь?» а онъ отвѣтилъ: «Нѣтъ, благодарю». Я сказалъ: «Добрый день», а онъ отвѣтилъ: «И вамъ также».

Когда я вышелъ во дворъ, я нашелъ Эстеллу, дожидавшуюся меня съ ключами. Но она не спросила меня, ни гдѣ я былъ, ни почему заставилъ ее дожидаться, а лицо ея раскраснѣлось и было такъ весело, точно съ ней случилось нѣчто очень пріятное. Вмѣсто того, чтобы итти прямо къ воротамъ, она остановилась и сказала:

— Подите сюда! Вы можете поцѣловать меня, если хотите.

Я поцѣловалъ ее въ щеку. Думаю, что я дорого бы далъ, за такой поцѣлуй, но въ ту минуту я почувствовалъ, что поцѣлуй былъ данъ грубому простому мальчику, какъ подачка, и не имѣлъ никакой цѣны.

Благодаря праздничнымъ посѣтителямъ, игрѣ въ карты и дракѣ, я такъ долго пробылъ у миссъ Гавишамъ, что солнце уже зашло, когда и подходилъ къ дому, а изъ кузницы Джо огненная полоса свѣта падала на дорогу.

ГЛАВА XI

Въ душѣ я не былъ спокоенъ насчетъ блѣднаго молодого джентльмена. Чѣмъ больше я раздумывалъ про драку и припоминалъ опухшее и окровавленное лицо блѣднаго молодого джентльмена, тѣмъ сильнѣе убѣждался, что мнѣ за него непремѣнно достанется. Я чувствовалъ, что кровь блѣднаго молодого джентльмена на моей совѣсти, и что законъ мнѣ за нее отомститъ. Хотя я не зналъ точно, какого рода кара постигнетъ меня; но для меня было ясно, что деревенскимъ мальчикамъ не полагалось врываться въ дома благородныхъ людей и калѣчить учащуюся молодежь Англіи, не подвергаясь строгому наказанію. Нѣсколько дней я даже просидѣлъ дома и только съ величайшей осторожностью и опасеніями выглядывалъ за дверь кухни, когда меня посылали съ какимъ-нибудь порученіемъ; я ожидалъ каждую минуту, что стражи закона отведутъ меня въ тюрьму. Носъ блѣднаго молодого джентльмена окровянилъ мои панталоны, и я пытался подъ покровомъ ночи смыть это доказательство моей вины.

Насталъ день, когда я опять долженъ былъ итти къ миссъ Гавишамъ, и страхъ мой дошелъ до послѣдней степени. Тѣмъ не менѣе я долженъ былъ итти къ миссъ Гавишамъ и пошелъ. Представьте! драка осталась безъ всякихъ послѣдствій, Никто не намекалъ на нее, и блѣднаго молодого джентльмена не видать было нигдѣ. Я нашелъ ту же калитку отпертой, обошелъ весь садъ и даже заглянулъ въ окна флигеля, но ничего не увидѣлъ, иотому что ставни были закрыты. Только въ углу, гдѣ происходилъ поединокъ, я могъ замѣтить признаки существованія молодого джентльмена. На этомъ мѣстѣ остались слѣды его крови, и я прикрылъ ихъ садовой землей отъ глазъ людскихъ.

На широкой площадкѣ между спальней миссъ Гавишамъ и той комнатой, гдѣ стоялъ длинный столъ, я увидѣлъ садовое легкое кресло на колесахъ, которое можно было подталкивать сзади. Оно было поставлено тамъ послѣ моего послѣдняго посѣщенія; съ этого дня моимъ постояннымъ занятіемъ стало катать миссъ Гавишамъ въ этомъ креслѣ (когда она уставала ходить, опираясь на мое плечо) по ея комнатѣ, по площадкѣ лѣстницы и кругомъ стола по другой комнатѣ. Иногда эти прогулки длились часа три къ ряду, итакъ дѣло шло въ продолженіе восьми или десяти мѣсяцевъ. По мѣрѣ того, какъ мы привыкали другъ къ дружкѣ, миссъ Гавишамъ больше разговаривала со мной и спрашивала меня, чему я учился и къ чему себя готовлю? Я объяснилъ ей, что готовлюсь поступить въ ученье къ Джо, но напиралъ на то, что ничему не учился, а желалъ бы научиться многому, въ надеждѣ, что она предложитъ мнѣ помочь достигнуть этой желанной цѣли. Но она этого не сдѣлала; напротивъ того, она, повидимому, предпочитала, чтобы я оставался невѣжественнымъ. Никогда не давала она мнѣ денегъ… и ничего, кромѣ обѣда, — и не обѣщала, что когда-нибудь заплатитъ за мои услуги.

Тѣмъ временемъ кухонныя совѣщанія у насъ дома выводили меня изъ себя. Этотъ оселъ, Пэмбльчукъ, часто приходилъ по вечерамъ съ цѣлью потолковать съ сестрой о той наградѣ, которая меня ожидала; и тогда сестра и онъ пускались въ такіе безсмысленные толки о миссъ Гавишамъ и о томъ, что она сдѣлаетъ со мной и для меня, что мнѣ до смерти хотѣлось наброситься, разревѣться на Пэмбльчука и избить его.

Такъ шли дѣла довольно долгое время, какъ вдругъ въ одинъ прекрасный день миссъ Гавишамъ остановилась среди нашей прогулки, когда она опиралась на мое плечо, и сказала съ неудовольствіемъ:

— Ты выросъ, Пипъ!

На этотъ разъ она больше ничего не сказала, но на слѣдующій день послѣ того, какъ наша обычная прогулка была окончена и я довелъ ее до туалета, она остановила меня нетерпѣливымъ движеніемъ пальцевъ:

— Повтори, какъ зовутъ этого твоего кузнеца.

— Джо Гарджери, ма'амъ.

— Это тотъ мастеръ, у котораго ты долженъ быть подмастерьемъ?

— Да, миссъ Гавишамъ.

— Пора тебѣ поступать къ нему въ ученье. Какъ ты думаешь, придетъ ли сюда Гарджери и принесетъ ли твои документы?

Я объяснилъ, что, безъ сомнѣнія, онъ сочтетъ это за великую для себя честь.

— Ну, такъ пускай придетъ.

— Въ какой день, миссъ Гавишамъ?

— Ну, ну! я ничего не знаю о дняхъ. Пусть придетъ поскорѣе и съ тобой вмѣстѣ.

Когда я вернулся въ этотъ вечеръ домой и передалъ это извѣстіе Джо, сестра взбѣленилась сильнѣе, чѣмъ когда-либо. Она страшно разсердилась, что не ее пригласили къ знатной дамѣ. Испустивъ потокъ всякихъ возгласовъ, она бросила подсвѣчникомъ въ Джо, громко разрыдалась, взяла метлу, — что всегда было очень дурнымъ признакомъ, — надѣла толстый фартукъ и принялась за уборку кухни съ опаснымъ рвеніемъ. Не удовольствовавшись тѣмъ, что подмела кухню, она вооружилась мокрой тряпкой и выгнала насъ изъ дома, такъ что мы ушли на задній дворъ и тамъ стояли и тряслись отъ холода. Было уже десять часовъ вечера, когда мы рѣшились вернуться домой, и тогда она спросила Джо, зачѣмъ онъ не женился на черной невольницѣ? Джо ничего не отвѣтилъ, бѣдняга, но стоялъ и дергалъ себя за усы и уныло глядѣлъ на меня, какъ бы соображая, что дѣйствительно это было бы лучшимъ для него дѣломъ.

ГЛАВА XII

Для моихъ чувствъ было большимъ испытаніемъ, когда на слѣдующій день Джо надѣлъ праздничное платье, чтобы итти со мною къ миссъ Гавишамъ. Но онъ считалъ болѣе приличнымъ облечься въ свой придворный мундиръ для такого случая, и мнѣ неловко было говорить ему, что рабочее платье ему гораздо больше къ лицу, чѣмъ парадное.

За завтракомъ сестра объявила о своемъ намѣреніи отправиться въ городъ вмѣстѣ съ нами и подождать у дяди Пэмбльчука, пока «мы покончимъ съ нашими знатными дамами». Когда мы дошли до Пэмбльчука, сестра полетѣла къ нему и оставила насъ однихъ. Такъ было уже около полудня, то мы съ Джо направились прямо въ домъ миссъ Гавишамъ. Эстелла отворила ворота по обыкновенію; при ея появленіи Джо снялъ шляпу и неловко держалъ ее обѣими руками. Эстелла не обратила никакого вниманія ни на меня, ни на Джо, но повела насъ по дорогѣ, которая была мнѣ такъ хорошо знакома. Я шелъ за нею, а Джо позади меня на цыпочкахъ. Эстелла велѣла намъ обоимъ войти къ миссъ Гавишамъ, и я взялъ Джо за рукавъ и ввелъ его въ комнату. Миссъ Гавишамъ сидѣла у туалета и тотчасъ оглянулась на насъ.

— О! — сказала она Джо. — Вы мужъ сестры этого мальчика?

Трудно представить себѣ, до чего добрякъ Джо сталъ не похожъ самъ на себя; или, вѣрнѣе сказать, сталъ похожъ на какую-то необыкновенную птицу: онъ стоялъ безмолвный, весь взъерошенный и съ открытымъ ртомъ, точно ждалъ, что ему положатъ туда червика.

— Вы мужъ сестры этого мальчика? — повторила миссъ Гавишамъ.

Досадно было то, что во все время свиданія Джо упорно обращался ко мнѣ, а не къ миссъ Гавишамъ.

— Долженъ признаться, Пипъ, — произнесъ Джо внушительно, и вмѣстѣ съ тѣмъ вѣжливо, — что считаю себя мужемъ твоей сестры, такъ какъ женился на ней, будучи холостымъ.

— Прекрасно! — замѣтила миссъ Гавишамъ, — и вы выростили этого мальчика съ намѣреніемъ взять его къ себѣ въ ученье, не правда ли, м-ръ Гарджери?

— Ты знаешь, Пипъ, — отвѣчалъ Джо, — что мы всегда были пріятелями и между нами рѣшено было, что ты поступишь ко мнѣ въ ученье.

— И мальчикъ не противится этому? — продолжала миссъ Гавишамъ:- онъ любитъ ваше ремесло?

— Ты вѣдь хорошо знаешь, Пипъ, что ты самъ желалъ учиться моему ремеслу.

Было совершенно безполезно убѣждать его, что онъ долженъ говорить съ миссъ Гавишамъ. Чѣмъ больше я мигалъ и кивалъ ему, тѣмъ конфиденціальнѣе, внушительнѣе и вѣжливѣе настаивалъ онъ на своемъ обращеніи ко мнѣ.

— И вы принесли съ собой его документы?

— Ты вѣдь знаешь, Пипъ, — отвѣчалъ Джо, какъ бы вразумляя меня, — что самъ положилъ ихъ мнѣ въ шляпу, а потому долженъ знать, что я ихъ принесъ съ собою.

И съ этими словами онъ вынулъ документы, но подалъ ихъ не миссъ Гавишамъ, а мнѣ. Боюсь, что я стыдился этого милаго добряка, — знаю даже, что стыдился, когда увидѣлъ, что Эстелла стояла за кресломъ миссъ Гавишамъ, и глаза ея задорно смѣялись. Я взялъ документы у него изъ рукъ и подалъ ихъ миссъ Гавишамъ.

— Вы не требовали, — сказала миссъ Гавишамъ, просматривая документы, — платы отъ мальчика.

— Джо, — укоризненно произнесъ я, потому что онъ совсѣмъ не отвѣчалъ, — отчего ты не отвѣчаешь…

— Пипъ, — перебилъ меня Джо, — потому что такой вопросъ не требуетъ отвѣта, и потому что ты знаешь, что я отвѣчу: «нѣтъ», Пипъ.

Миссъ Гавишамъ взглянула на него такъ, какъ если бы наконецъ поняла, съ кѣмъ имѣетъ дѣло, и взяла со стола небольшой мѣшечекъ.

— Пипъ заработалъ плату, — сказала она, — и вотъ опа. Въ этомъ мѣшечкѣ двадцать пять гиней. Отдай ихъ своему хозяину, Пипъ. А теперь прощайте; выпусти ихъ, Эстелла.

— Долженъ ли я опять приходить къ вамъ, миссъ Гавишамъ? — спросилъ я.

— Нѣтъ. Теперь твой хозяинъ Гарджери. Гарджери! еще одно слово!

Позвавъ его назадъ въ то время, какъ я выходилъ изъ комнаты, я слышалъ, какъ миссъ Гавишамъ сказала Джо громко и внушительно:

— Мальчикъ хорошо велъ себя здѣсь, и это ему награда. Конечно, какъ честный человѣкъ, вы не будете ждать никакой другой награды, и не ожидайте, потому не получите.

Какъ Джо вышелъ изъ комнаты, я не помню; знаю только, что когда онъ вышелъ, то вмѣсто того, чтобы входить внизъ съ лѣстницы, онъ сталъ подниматься вверхъ и оставался глухъ ко всѣмъ увѣщаніямъ, пока я не подошелъ и не взялъ его за руку. Черезъ минуту мы были уже за воротами; Эстелла заперла ихъ и ушла.

Когда мы опять очутились на улицѣ и увидѣли солнечный свѣтъ, Джо прислонился къ стѣнѣ и сказалъ мнѣ: «Удивительно!» И долго такъ простоялъ, повторяя черезъ нѣкоторые промежутки; «Удивительно!» и я уже думалъ, что онъ никогда не придетъ въ себя. Наконецъ онъ сказалъ:

— Пипъ, увѣряю тебя, что это у-ди-ви-тель-но! — и, проговоривъ нѣсколько разъ эти слова, онъ двинулся въ путь.

Мнѣ казалось, что голова Джо просвѣтлѣла, благодаря тому, чтб онъ видѣлъ и слышалъ, потому что по дорогѣ къ Пэмбльчуку онъ придумалъ хитрый и остроумный планъ. Вотъ что произошло въ пріемной м-ра Пэмбльчука, когда мы туда вошли: тамъ, сидѣла сестра и совѣщалась съ этимъ ненавистнымъ хлѣбнымъ торговцемъ.

— Ну? — закричала сестра. — Что съ вами было? удивляюсь, что вы снизошли вернуться назадъ къ такимъ смиреннымъ людямъ, какъ мы, право!

— Миссъ Гавишамъ, — сказалъ Джо, пристально глядя на меня и какъ будто припоминая что-то, — очень настаивала на томъ, чтобы мы передали ея… поклонъ или почтеніе, какъ она выразилась, Пипъ?

— Поклонъ, — сказалъ я.

— Ну, такъ и я думалъ, — отвѣчалъ Джо-… ея поклонъ м-съ Джо Гарджери.

— Очень мнѣ нуженъ ея поклонъ, — замѣтила сестра, но видно было, что она очень польщена.

— И желала бы, — продолжалъ Джо, все съ тѣмъ же пристальнымъ взглядомъ на меня, — чтобы ея здоровье позволяло ей… такъ она сказала, Пипъ?

— Дозволяло ей имѣть удовольствіе, — прибавилъ я.

— Пользоваться обществомъ дамъ, — сказалъ Джо и глубоко перевелъ духъ.

— Ну! — закричала сестра, смягчаясь и глядя на м-ра Пэмбльчука, — она могла бы догадаться и давно послать мнѣ это сказать, но лучше поздно, чѣмъ никогда. А что она дала этому юному оболтусу?

— Она… ничего ему не дала.

М-съ Джо готова была опять вспыхнуть, но Джо предупредилъ ее.

— То, что она дала, она дала его друзьямъ, а друзьями его, по ея собственнымъ словамъ, она считаетъ его сестру м-съ Джо Гарджери… Я не увѣренъ впрочемъ, — прибавилъ Джо съ глубокомысленнымъ видомъ, — какъ она сказала: м-съ Джо, или м-съ Джоржъ.

Сестра взглянула на Пэмбльчука: тотъ гладилъ ручки своего деревяннаго кресла и кивалъ головой, съ такимъ видомъ, какъ будто все это зналъ заранѣе.

— А сколько она дала? — спросила сестра, смѣясь; да, она смѣялась.

— Что скажетъ компанія о десяти фунтахъ? — спросилъ Джо.

— Она скажетъ, — коротко отвѣтила сестра, — что это недурно. Не слишкомъ много, но и не мало.

— Она дала больше десяти фунтовъ, — сказалъ Джо.

— Неужели же ты хочешь сказать… — начала сестра.

— Что скажетъ компанія, — продолжалъ Джо, — о двадцати фунтахъ?

— Щедро заплачено, — отвѣчала сестра.

— Она дала больше, чѣмъ двадцать фунтовъ.

Презрѣнный лицемѣръ Пэмбльчукъ все время качалъ головой и съ покровительственнымъ смѣхомъ повторялъ:

— Она дала больше, ма'амъ. Продолжай, Джозефъ.

— Пу, такъ, чтобы не томить васъ дольше, — сказалъ Джо, съ восторгомъ передавая мѣшечекъ сестрѣ:- она дала двадцать пять фунтовъ.

— Ну, вотъ что я вамъ скажу, Джозефъ съ женой, — объявилъ Пэмбльчукъ, взявъ меня за руку повыше локтя:- я одинъ изъ тѣхъ людей, которые всегда доканчиваютъ то, чтб начали. Этого мальчика надо законтрактовать въ ученики. Таково мое мнѣніе.

Сказано — сдѣлано. Судьи сидѣли въ городской ратушѣ, и мы немедленно отправились туда, чтобы въ присутствіи магистратуры законтрактовать меня въ ученики Джо. Я говорю, мы пошли, но меня все время подталкивалъ Пэмбльчукъ, точно изловилъ меня въ томъ, что я залѣзъ въ чужой карманъ или поджегъ стогъ сѣна; и дѣйствительно въ судѣ всѣмъ показалось, что я пойманъ съ поличнымъ, потому что въ то время, какъ Пэмбльчукъ проталкивалъ меня сквозь толпу, я слышалъ какъ нѣкоторые спрашивали: «Что онъ сдѣлалъ?» а другіе: «Какой еще молодой, но уже испорченный! сейчасъ видно, не правда ли?» А одна особа кроткаго и доброжелательнаго вида подала мнѣ даже книжечку, украшенную картинкой, представлявшую юношу, всего опутаннаго цѣпями, и озаглавленную: Для чтенія въ тюремной кельѣ.

Когда мы вышли изъ суда, то вернулись опять къ Пэмбльчуку. Сестра, воодушевленная двадцатью пятью гинеями, объявила, что мы должны непремѣнно пообѣдать въ трактирѣ «Синяго Вепря», и что Пэмбльчукъ долженъ отправиться въ одноколкѣ и привезти г-на и г-жу Гоббльсъ и м-ра Уопсля.

Такъ и сдѣлали, и я провелъ самый печальный день въ своей жизни. Всѣмъ, конечно, казалось, что я долженъ необыкновенно радоваться, и, что всего хуже, всѣ они отъ времени до времени спрашивали у меня, почему я не веселюсь. Что же могъ я имъ отвѣчать на это? Я увѣрялъ ихъ, что веселюсь — когда мнѣ вовсе не было весело.

Въ концѣ концовъ, когда я вернулся въ свою спаленку, то чувствовалъ себя истинно несчастнымъ и былъ вполнѣ убѣжденъ, что никогда не полюблю ремесло кузнеца. Когда-то я любилъ его, но теперь у меня были совсѣмъ другія желанія.

ГЛАВА ХIII

Нѣтъ болѣе горькаго чувства въ мірѣ — какъ стыдиться своего родного дола. Это чувство можетъ быть сочтено за черную неблагодарность, и наказаніе за него неминуемо и вполнѣ заслуженно; но чувство это тѣмъ не менѣе страшно горькое. — могу въ этомъ увѣрить читателя.

Родной домъ никогда не былъ для меня очень пріятнымъ мѣстомъ, благодаря характеру сестры. Но Джо скрашивалъ мою жизнь, и я вѣрилъ въ него. Я вѣрилъ въ то, что наша пріемная — самая нарядная въ мірѣ комната; парадная дверь казалась мнѣ таинственными вратами храма, гдѣ торжественные выходы совпадали съ жертвоприношеніями жареныхъ куръ; кухня въ моихъ глазахъ была верхомъ чистоты, хотя и не блестѣла великолѣпіемъ; я вѣрилъ въ кузницу, какъ въ яркій путь къ возмужалости и независимости. Въ какой-нибудь годъ все это перемѣнилось. Теперь все это было грубо и пошло, и я бы ни за что въ мірѣ не хотѣлъ, чтобы нашъ домъ увидѣли миссъ Гавишамъ и Эстелла.

Насколько я самъ виноватъ въ неблаговидномъ настроеніи моего ума, насколько въ немъ виновата миссъ Гавишамъ и моя сестра- не важно ни для меня, ни для тебя, читатель. Перемѣна во мнѣ произошла; дѣло было сдѣлано. Хорошо оно было или дурно, простительно или непростительно, но дѣло было сдѣлано.

Прежде мнѣ казалось, что въ тотъ день, когда я наконецъ засучу рукава своей рубашки и войду въ кузницу ученикомъ Джо, я буду благороденъ и счастливъ. Теперь это осуществилось, но я чувствовалъ одно, что покрытъ пылью отъ каменнаго угля, а на душѣ у меня лежали тяжелыя воспоминанія, передъ которыми кузнечный молотъ казался перышкомъ. Такъ какъ по годамъ я уже выросъ для школы внучатной тетушки м-ра Уопсля, то образованіе мое подъ руководствомъ этой нелѣпой женщины было покончено. Не прежде однако, чѣмъ Бидди передала мнѣ все, что знала, начиная отъ прейскуранта и кончая комической пѣсенкой, которую она когда-то купила за полпенни. Хотя пѣсенка эта была довольно безсмыслена, но, въ моей жаждѣ поумнѣть, я выучилъ ее наизусть самымъ серьезнымъ образомъ.

Всѣми своими познаніями я старался подѣлиться съ Джо. Мнѣ хотѣлось, чтобы Джо былъ менѣе невѣжественъ и грубъ, чтобы онъ былъ достойнѣе моего общества и менѣе заслуживалъ бы упреки Эстеллы.

Старая батарея на болотѣ служила намъ классной, а разбитая грифельная доска и кусочекъ грифеля были нашими учебными пособіями; къ этому Джо всегда присоединялъ трубку табаку. Я не замѣтилъ, чтобы Джо могъ когда-либо что-нибудь запомнить; каждое воскресенье онъ забывалъ то, чтб заучивалъ на прошлой недѣлѣ. Онъ курилъ трубку съ видомъ ученаго, точно считалъ, что шибко подвигается въ наукѣ. Милый человѣкъ, надѣюсь, что онъ не ошибался.

На берегу было уютно и тихо, и паруса проносились по рѣкѣ за насыпью; порою, казалось, что они принадлежатъ затонувшимъ кораблямъ, которые все еще плаваютъ подъ водою. Когда я слѣдилъ за кораблями съ распущенными парусами, то почему-то думалъ о миссъ Гавишамъ и объ Эстеллѣ, и такъ случалось всегда, когда я видѣлъ что-нибудь живописное: миссъ Гавишамъ и Эстелла, и странный домъ, и странная жизнь были неизмѣнно связаны со всѣмъ, что было на свѣтѣ красиваго.

Однажды въ воскресенье, когда Джо съ наслажденіемъ курилъ трубку, послѣ того, какъ я особенно надоѣлъ ему своими уроками, я легъ на земляную насыпь, уткнувшись подбородкомъ въ сложенныя руки; передо мною носились образы миссъ Гавишамъ и Эстеллы, я видѣлъ ихъ въ природѣ и въ небѣ, и на водѣ; меня уже давно преслѣдовала одна мысль, а сегодня я рѣшился сообщить ее Джо.

— Джо, — сказалъ я: — какъ ты думаешь, не слѣдуетъ ли мнѣ навѣстить миссъ Гавишамъ?

— Къ чему, Пипъ? — отвѣчалъ Джо, медленно соображая.

— Какъ къ чему, Джо? Развѣ людей не посѣщаютъ такъ себѣ, изъ вѣжливости?

Джо, по обыкновенію, задумался.

— Тебѣ неловко итти къ миссъ Гавишамъ: она можетъ подумать, что ты чего-нибудь отъ нея хочешь или ждешь.

— Но развѣ я не могу сказать ей, что мнѣ ничего не надо, Джо?

— Конечно, можешь сказать. Но и она вольна тебѣ повѣрить или не повѣрить. Когда миссъ Гавишамъ такъ щедро наградила тебя, она позвала меня назадъ и сказала, чтобы отъ нея больше ничего не ждали.

— Да, Джо, я слышалъ.

— Ну, значитъ она этимъ хотѣла сказать, что теперь она сама по себѣ, а ты самъ по себѣ, и чтобы ее больше не безпокоили.

Въ душѣ я сознавалъ, что Джо правъ, но мнѣ было не очень пріятно, что Джо такъ думалъ; это какъ бы подтверждало мое собственное мнѣніе.

— Но, Джо?

— Что, дружище?

— Вотъ уже скоро годъ, какъ я у тебя подмастерьемъ, а я ничѣмъ до сихъ поръ не выразилъ свою благодарность миссъ Гавишамъ и ничѣмъ не заявилъ, что помню о ней.

— Это вѣрно, Пипъ; но если ты полагаешь выковать для нея четыре хорошенькихъ подковы, то, мнѣ кажется, такой подарокъ будетъ совсѣмъ не кстати, такъ какъ у нея вѣдь нѣтъ копытъ…

— Я вовсе и не думаю объ этомъ, Джо; я совсѣмъ не собираюсь что-нибудь дарить ей.

Но Джо забралъ себѣ въ голову мысль о подаркѣ и уже не могъ такъ скоро съ нею разстаться.

— Если бы ты выковалъ ей новую цѣпь для парадной двери… или, скажемъ, напримѣръ, дюжину или двѣ хорошенькихъ винтовъ… или вообще какую-нибудь тонкую вещицу въ родѣ вилки для поджариванія гренковъ или сковородку, если она вздумаетъ сама жарить, или что-нибудь въ этомъ родѣ…

— Я вовсе ничего не хочу дарить ей, Джо, — перебилъ я.

— Знаешь, я бы на твоемъ мѣстѣ этого не дѣлалъ, не унимался Джо, хотя я пересталъ настаивать. — Нѣтъ, я бы не дѣлалъ. Ибо зачѣмъ ей цѣпь на дверь, когда у нея она уже есть. А вилка для гренковъ будетъ вѣдь мѣдная и принесетъ тебѣ мало чести. И самый искусный работникъ не можетъ отличиться, дѣлая сковородки, потому что сковородка всегда останется сковородкой и…

— Дорогой Джо, — закричалъ я въ отчаяніи, хватая его за сюртукъ, — я ничего подобнаго не предполагаю. Я никогда не собирался дѣлать миссъ Гавишамъ какого бы то ни было подарка.

— И знаешь, что я тебѣ скажу: хорошо дѣлаешь, Пипъ, — согласился со мною Джо.

— Да, Джо; но я хотѣлъ тебя просить, такъ какъ работы теперь не очень много, чтобы ты далъ мнѣ завтра отпускъ; я пойду въ городъ и навѣщу миссъ Эст… Гавишамъ.

— Но вѣдь ее зовутъ не Эстгавишамъ, Пипъ, если только ее не перекрестили, — важно проговорилъ Джо.

— Я знаю, Джо, я знаю. Это я только такъ обмолвился.

Короче сказать, Джо далъ мнѣ свое согласіе, но подъ однимъ условіемъ: что, если я буду принятъ не особенно ласково и меня не попросятъ повторить посѣщенія, то я уже никогда не стану проситься итти къ ней въ домъ. Я обѣщался исполнить это условіе.

Нужно сказать, что Джо держалъ помощника, которому платилъ жалованье понедѣльно; звали его Орликъ. То былъ широкоплечій увалень, очень сильный, но медлительный и неповоротливый. Этотъ угрюмый поденщикъ не любилъ меня. Когда я былъ очень малъ и робокъ, онъ увѣрялъ меня, что чортъ проживаетъ въ темномъ уголку кузницы, и что онъ очень хорошо знакомъ съ врагомъ рода человѣческаго; онъ говорилъ еще, что разъ въ семь лѣтъ необходимо затоплять печь живымъ мальчикомъ, и что мнѣ предстоитъ послужить топливомъ. Когда я поступилъ въ ученики Джо, онъ, быть можетъ, подумалъ, что мнѣ предстоитъ замѣстить его, и еще пуще не взлюбилъ меня.

Орликъ былъ въ кузницѣ на другой день и работалъ, когда я напомнилъ Джо про обѣщанный отпускъ. Сперва онъ ничего не сказалъ, потому что только что принялся съ Джо за кусокъ горячаго желѣза, а я раздувалъ мѣхи; но потомъ замѣтилъ, опершись на молотъ:

— Что жъ это, хозяинъ! Неужто вы побалуете только одного изъ насъ? Если юному Пипу даютъ отпускъ, то и старому Орлику тоже слѣдуетъ дать отпускъ.

Ему было не болѣе двадцати пяти лѣтъ, по онъ всегда говорилъ о себѣ, какъ о старикѣ.

— А зачѣмъ тебѣ отпускъ? — спросилъ Джо.

— А ему зачѣмъ? Зачѣмъ ему, затѣмъ и мнѣ,- отвѣчалъ Орликъ.

— Пипъ хочетъ итти въ городъ.

— Ну, и старый Орликъ пойдетъ въ городъ. Развѣ двое не могутъ итти въ городъ? Вѣдь не заказано только одному итти въ городъ.

— Не груби, — сказалъ Джо.

— Буду грубить, если мнѣ такъ угодно. Ну, хозяинъ, послушайте, не надо любимчиковъ въ нашей кузницѣ, будьте правосуднымъ человѣкомъ.

Но хозяинъ не хотѣлъ ничего слышать, пока работникъ не усмирится, и Орликъ полѣзъ въ горнъ, вытащилъ раскаленную докрасна полосу желѣза, повертѣлъ ею вокругъ меня, точно хотѣлъ проткнуть ею мое туловище или разможжить мою голову, положилъ ее на наковальню и сталъ разбивать молотомъ — точно разбивалъ меня, такъ мнѣ по крайней мѣрѣ казалось; искры летѣли во всѣ стороны, точно брызги моей крови — и наконецъ, когда работа разгорячила его и остудила желѣзо, онъ сказалъ, опираясь снова, на молотъ:

— Ну, такъ что жъ, хозяинъ?

— Ты образумился? — спросилъ Джо.

— Да, образумился, — проворчалъ Орликъ.

— Ну, если такъ, то можешь итти въ отпускъ, потому что вообще работникъ ты хорошій.

Сестра стояла на дворѣ и подслушивала, — она была самымъ безцеремоннымъ шпіономъ и соглядатаемъ, — услыхавъ слова Джо, она заглянула въ одно изъ оконъ.

— Похоже на тебя, дуракъ! — обратилась она къ Джо:- отпускать гулять такого лѣнтяя и лежебоку. Ты должно быть богачъ, что такъ швыряешь деньгами, честное слово. Желала бы я быть его хозяиномъ!

— Вы бы хотѣли надо всѣми хозяйничать, да руки коротки, — отвѣчалъ Орликъ, зловѣще оскаливая зубы.

— Оставь ее въ покоѣ! — замѣтилъ Джо.

— Ужъ я бы справилась со всѣми болванами и негодяями, — отрѣзала сестра, начиная приходить въ бѣшенство. — Какъ мнѣ не справиться съ болванами, когда я замужемъ за твоимъ хозяиномъ, который изъ болвановъ болванъ. И какъ мнѣ не справиться съ негодяями, когда я имѣю дѣло съ тобой, худшимъ изъ всѣхъ негодяевъ Англіи и Франціи. Вотъ тебѣ!

— Вы, тетушка Гарджери, сущая вѣдьма, — проворчалъ Орликъ. — Кому же и судить негодяевъ, какъ не вѣдьмѣ?

— Говорю тебѣ, оставь ее въ покоѣ! — повторилъ Джо.

— Что ты сказалъ? — закричала сестра. — Что ты сказалъ? Что сказалъ про меня Орликъ, Пипъ? Какъ онъ назвалъ меня при моемъ мужѣ? О! О! О! Какъ обозвалъ онъ меня при низкомъ человѣкѣ, который клялся защищать меня! О! поддержите меня! О!

— Ага! — проворчалъ кузнецъ сквозь зубы. — Я бы поддержалъ тебя, если бы ты была моя жена. Я бы подержалъ тебя въ колодцѣ и тамъ бы тебя и оставилъ.

— Говорю тебѣ, оставь ее въ покоѣ! — сказалъ Джо.

— О! послушайте его! — завопила сестра, всплескивая руками и принимаясь визжать, что было второй степенью ея ярости. — Слушать, какъ меня ругаютъ! Какой-нибудь Орликъ! Въ моемъ собственномъ домѣ! Меня, замужнюю женщину! При моемъ мужѣ! О! О!

Тутъ сестра принялась бить себя въ грудь, сбросила ченецъ и распустила волосы, — послѣдняя степень ея бѣшенства. Превратившись въ настоящую фурію, она бросилась къ дверямъ, которыя я, къ счастію, заперъ.

Что было дѣлать теперь злополучному Джо, какъ не спросить Орлика, по какому праву онъ становится между нимъ и м-съ Джо, и пригласить его къ отвѣту? Орликъ и самъ находилъ, что другого исхода не было, и приготовился къ оборонѣ; и такъ оба сняли прожженые фартуки и набросились другъ на друга, какъ два великана. До сихъ поръ мнѣ не приходилось встрѣчать человѣка, который бы справился съ Джо; я думаю, такого не было, по крайней мѣрѣ въ нашемъ околодкѣ. Орликъ, не хуже блѣднаго молодого джентльмена, скоро лежалъ на полу и не торопился встать на ноги. Тогда Джо отперъ двери, поднялъ сестру, которая лежала безъ чувствъ у окна (но прежде, я увѣренъ, видѣла схватку), отнесъ ее въ домъ и положилъ на постель, при чемъ она ожила и первымъ дѣломъ вцѣпилась въ волоса Джо. Послѣ того наступила та зловѣщая тишина и безмолвіе, какія всегда слѣдуютъ за всѣми скандалами. Я поднялся къ себѣ наверхъ и сталъ одѣваться.

Когда я сошелъ внизъ, то засталъ Джо и Орлика подметавшими кухню, и никакихъ иныхъ слѣдовъ бывшей баталіи, кромѣ разсѣченной ноздри у Орлика, замѣтно не было. Физіономія его не стала ни выразительнѣе отъ увѣчья, ни красивѣе. Бутылка пива появилась изъ кабачка «Веселыхъ лодочниковъ», и они оба мирно стали распивать ее. Тишина оказала успокоительное и философское воздѣйствіе на Джо, и онъ вывелъ меня на дорогу, пославъ мнѣ въ догонку замѣчаніе:

— Подеремся, Пипъ, да и помиримся-такова жизнь!

Съ какимъ нелѣпымъ волненіемъ (потому что чувства, которыя мы считаемъ серьезными въ мужчинѣ, представляются намъ смѣшными въ мальчикѣ), шелъ я къ миссъ Гавишамъ — объ этомъ распространяться теперь нечего.

Миссъ Сара Покетъ появилась у воротъ. Эстеллы не было.

— Какъ, вы опять здѣсь? — сказала миссъ Покетъ. — Что вамъ нужно?

Когда я сказалъ, что пришелъ узнать о здоровьи м-съ Гавишамъ, Сара, очевидно, съ минуту колебалась, не прогнать ли ей меня безъ дальнѣйшихъ разговоровъ. Но, испугавшись, очевидно, отвѣтственности, впустила меня и скоро пришла объявить, чтобы я шелъ наверхъ. Все кругомъ было неизмѣнно и миссъ Гавишамъ сидѣла одна.

— Ну? — сказала она, устремляя глаза на меня. — Я надѣюсь, что вамъ ничего не нужно? Больше вы ничего не получите.

— Нѣтъ, нѣтъ, миссъ Гавишамъ. Я только хотѣлъ сказать вамъ, что преуспѣваю въ своемъ дѣлѣ и очень вамъ благодаренъ.

— Ну, ну, довольно! Приходите опять когда-нибудь; приходите въ свой день рожденья. Ай! — внезапно закричала она, поворачиваясь въ креслѣ ко мнѣ,- вы ищете Эстеллу? Эге!

Я оглядывался… и дѣйствительно искалъ Эстеллу… и пробормоталъ, что, надѣюсь, она здорова.

— Она за границей, — отвѣчала миссъ Гавишамъ, — воспитывается тамъ, какъ лэди; теперь она далеко, ее не достанешь и красивѣе прежняго; всѣ ею восхищаются, кто только ее видитъ; вы скучаете по ней?

Въ ея послѣднихъ словахъ прозвучала такая злобная радость, и она такъ непріятно засмѣялась, что я не зналъ, что отвѣтить. Но она избавила меня отъ этого труда, прогнавъ меня съ глазъ долой. Когда ворота за мной затворились, я почувствовалъ сильнѣе, чѣмъ когда-либо, что недоволенъ своимъ домомъ, ремесломъ и всѣмъ на свѣтѣ.

Было уже очень темно, когда я пошелъ домой изъ города въ сопровожденіи м-ра Уопсля. За городомъ уже поднялся густой туманъ, и мы чуть не наткнулись на какого-то человѣка у заставы.

— Эге! — сказали мы въ одинъ голосъ, — вѣдь это Орликъ?

— Да, — отвѣчалъ онъ. — Я тутъ поджидалъ васъ на всякій случай, для компаніи.

— Вы запоздали, — замѣтилъ я.

— Да и вы также, — отвѣтилъ онъ, довольно резонно. — Кстати, опять палятъ изъ пушки.

— Съ понтона? — сказалъ я.

— Именно! одна изъ птицъ опять улетѣла изъ клѣтки. Въ сумерки стали палить, и вы сейчасъ услышите залпъ.

И, дѣйствительно, мы не прошли и нѣсколькихъ саженъ, когда донесся знакомый раскатъ выстрѣла, заглушаемый туманомъ, и тяжело прокатился вдоль низменнаго берега рѣки, какъ бы преслѣдуя и предостерегая бѣглецовъ.

…Втроемъ дошли мы до деревни. Дорога, но которой мы шли, вела мимо «Трехъ веселыхъ лодочниковъ», и насъ удивило, что въ кабачкѣ еще сидѣли люди; было поздно — уже одиннадцать часовъ, дверь была отперта и свѣтились огни. М-ръ Уопсль заглянулъ туда, чтобы спросить, въ чемъ дѣло (предполагая, что захваченъ бѣглый каторжникъ), но выбѣжалъ сильно озабоченный.

— Бѣда, — сказалъ онъ, не останавливаясь, — у васъ въ домѣ не все благополучно, Пипъ. Побѣжимъ всѣ трое!

— Что случилось? — спросилъ я, поспѣшая за нимъ. Орликъ бѣжалъ рядомъ со мной.

— Хорошенько не понялъ. Кажется въ отсутствіе Джо въ домъ забрались воры. Предполагаютъ, бѣглые каторжники. Кто-то, говорятъ, пострадалъ.

Мы бѣжали со всѣхъ ногъ, такъ что разспрашивать было неудобно, и остановились только, когда вбѣжали въ кухню. Она была полна народу; вся деревня сбѣжалась; кто вошелъ въ домъ, кто остался на дворѣ; былъ здѣсь также и докторъ, и самъ Джо, а около нихъ на полу нѣсколько женщинъ посреди кухни. Праздные зрители посторонились, когда я вошелъ, и на полу я увидѣлъ сестру, лежавшую безъ движенія. Она свалилась отъ страшнаго удара въ затылокъ, нанесеннаго неизвѣстной рукой, въ то время, какъ она стояла лицомъ къ печкѣ: ей не суждено было больше свирѣпствовать на этомъ свѣтѣ.

ГЛАВА XIV

Джо пробылъ въ кабачкѣ «Трехъ веселыхъ лодочниковъ» отъ восьми часовъ съ четвертью до девяти три четверти. Когда онъ вернулся домой въ десять часовъ безъ пяти минутъ, то нашелъ сестру уже на полу безъ движенія; онъ страшно испугался и сталъ звать на помощь. Въ домѣ ничего не было унесено, но возлѣ сестры на полу лежали ножные кандалы, которые были распилены. Джо, осмотрѣлъ кандалы опытнымъ глазомъ кузнеца и объявилъ, что они распилены уже давно. Сосѣди думали, что сюда заходилъ каторжникъ, но другіе соглашались съ мнѣніемъ Джо. Трудно было сказать, въ какое именно время эти кандалы оставили тюрьму, которой несомнѣнно когда-то принадлежали, но было ясно, что эти кандалы не были на ногахъ убѣжавшихъ наканунѣ каторжниковъ. Кромѣ того, одинъ изъ нихъ уже былъ пойманъ, и кандалы на немъ были цѣлы.

Зная то, что я зналъ, я вывелъ свое собственное заключеніе. Я думалъ, что это кандалы моего каторжника; я видѣлъ и слышалъ, какъ онъ распиливалъ ихъ на болотѣ; но я ни минуты не винилъ его въ томъ, что случилось съ сестрой. Я былъ увѣренъ, что другіе завладѣли ими и воспользовались для такого жестокаго дѣла. Это сдѣлалъ или Орликъ, или тотъ неизвѣстный человѣкъ, который показывалъ мнѣ пилу въ кабакѣ.

Что касается Орлика, то онъ ушелъ въ городъ, пробылъ тамъ весь вечеръ, его видѣли въ разныхъ мѣстахъ разные люди, и онъ вернулся домой вмѣстѣ со мной и съ м-ромъ Уопслемъ. Противъ него не было уликъ, кромѣ ссоры; но сестра десять тысячъ разъ ссорилась съ нимъ и со всѣми окружающими. Что касается незнакомаго человѣка, то онъ могъ прійти за своими деньгами, сестра готова была ихъ ему возвратить, а потому ссориться имъ было не зачѣмъ. Кромѣ того, никакой ссоры и не было; нападающій подкрался такъ тихо и неожиданно, что она упала навзничь, не успѣвъ оглянуться.

Ужасно было думать, что я, хотя и ненамѣренно, доставилъ оружіе для удара; я не могъ объ этомъ не думать. Я невыразимо страдалъ, въ сотый разъ перебирая въ умѣ, долженъ ли я наконецъ нарушить эту мучительную тайну моего дѣтства и разсказать Джо, какъ было дѣло. Но тайна такъ сжилась со мной, что стала какъ бы частью меня самого, и я не могъ никому открыть ее. Кромѣ страха, что Джо разлюбитъ меня, если повѣритъ моимъ словамъ, я боялся также, что онъ не повѣритъ мнѣ и сочтетъ ихъ за такую же выдумку, какъ и разсказъ о баснословныхъ собакахъ и телячьихъ котлетахъ.

Констебли и полицейскіе изъ Боу-Стрита въ Лондонѣ провели у насъ одну тли двѣ недѣли и продѣлывали все то, что, какъ я слышалъ и читалъ, эти власти дѣлаютъ въ подобныхъ случаяхъ. Но преступникъ не былъ открытъ.

Прошло не мало времени послѣ того, какъ полицейскія власти удалились, а сестра все лежала въ постели, тяжко страдая. Зрѣніе ея пострадало, а также слухъ и память; а говорить она стала совсѣмъ неразборчиво. Когда наконецъ она поправилась настолько, что мы могли свести ее внизъ, то приходилось постоянно держать около нея мою грифельную доску, чтобы она могла писать то, чего не могла выговорить. Такъ какъ (не говоря уже о дурномъ почеркѣ) она совсѣмъ не признавала орѳографіи, а Джо былъ не мастеръ читать, то между ними возникали постоянныя недоразѵмѣнія, и меня часто призывали, чтобы ихъ разрѣшить. Путать телятину съ лѣкарствомъ, или чай съ Джо — было невиннѣйшимъ изъ моихъ собственныхъ промаховъ.

Какъ бы то ни было, но характеръ ея очень исправился за время болѣзни, и она стала очень терпѣлива. Мы долго не могли найти для нея хорошую сидѣлку, пока неожиданное обстоятельство не выручило насъ. Внучатная тетушка м-ра Уопсля разсталась наконецъ съ укоренившеюся въ ней привычкою жить, и Бидди стала однимъ изъ нашихъ домочадцевъ.

Первымъ торжествомъ Бидди въ ея новой должности было разрѣшеніе затрудненія, которое совершенно не давалось мнѣ. Вотъ въ чемъ оно заключалось: неоднократно сестра проводила по грифельной доскѣ какую-то фигуру, которая смутно напоминала букву Т, и усиленно указывала намъ на нее, убѣдительно прося о чемъ-то. Я тщетно приносилъ всѣ предметы, названія которыхъ начинались съ этой буквы. Наконецъ мнѣ пришло въ голову, что фигура похожа на молотокъ, и, когда я прокричалъ въ ухо сестры это слово, она стала колотить по столу и выразила мимикой свое согласіе. Послѣ того я приносилъ къ ней всѣ наши молотки одинъ за другимъ, но безъ всякаго успѣха. Когда сестра замѣтила, что Бидди очень быстро ее понимаетъ, таинственный знакъ слова появился на грифельной доскѣ. Бидди задумчиво поглядѣла на доску, выслушала мои объясненія, задумчиво поглядѣла на сестру, на Джо и побѣжала въ кузницу, въ сопровожденіи Джо и меня.

— Ну, конечно! — вскричала Бидди съ радостнымъ лицомъ: Развѣ вы не видите? Это онъ!

Орликъ, безъ сомнѣнія. Она забыла его имя и могла только обозначить его молоткомъ. Мы сказали ему, зачѣмъ зовемъ его въ кухню, и онъ медленно положилъ молотъ, обтеръ лобъ сначала рукавомъ, затѣмъ фартукомъ и, неуклюже шагая, согнувъ по обыкновенію колѣни, вошелъ въ комнату.

Сознаюсь, что я ждалъ, что сестра обличитъ его, какъ злодѣя, и былъ разочарованъ, такъ какъ поведеніе ея было, напротивъ, совершенно дружелюбное. Она выказала величайшее желаніе быть съ нимъ въ хорошихъ отношеніяхъ, очевидно, была очень довольна, что его наконецъ привели и показывала знаками, что желаетъ, чтобы его чѣмъ-нибудь угостили. Послѣ этого рѣдкій день проходилъ, чтобы она не рисовала молотка на грифельной доскѣ и чтобы Орликъ, неуклюже переставляя ноги, не входилъ къ намъ и не стоялъ передъ ней нахмурясь, точно такъ же мало понимая, чего отъ него хотятъ, какъ и я.

ГЛАВА XV

Итакъ я втянулся въ свое изученье кузнечнаго ремесла, и однообразіе занятій нарушилось только наступленіемъ дня моего рожденія и вторичнымъ визитомъ къ миссъ Гавишамъ.

Я нашелъ миссъ Сару Покетъ при исполненіи обязанностей привратницы; я нашелъ миссъ Гавишамъ совсѣмъ такою же, какою ее оставилъ, и она говорила то же самое про Эстеллу и въ тѣхъ же самыхъ выраженіяхъ.

Свиданіе длилось нѣсколько минутъ, и, когда я уходилъ, она дала мнѣ гинею и велѣла опять приходить въ слѣдующій день рожденія. Замѣчу уже тутъ кстати, что посѣщеніе миссъ Гавишамъ сдѣлалось для меня ежегоднымъ обычаемъ. Я пытался было отказаться отъ гинеи въ первый разъ, но это привело только къ тому, что она очень сердито спросила, не хочу ли я получить больше.

Послѣ того, конечно, я пересталъ отказываться.

Время шло, и я продолжалъ въ душѣ ненавидѣть свое ремесло и стыдиться своего дома. Мало-по-малу однако я замѣтилъ перемѣну въ Бидди. Она не была красавица, — она была простая дѣвушка и не могла быть похожа на Эстеллу, — но она была миловидна, здорова и кротка. Она вела прекрасно все хозяйство въ нашемъ домѣ и была очень опрятна, всегда хорошо причесана и чисто одѣта. Я рѣшилъ сдѣлать Бидди повѣренной своей тайны.

— Бидди, сказалъ я ей однажды въ воскресенье, гуляя съ нею вдоль рѣки и взявъ съ нее слово хранить мою тайну, — я хочу быть джентельменомъ.

— О! я бы этого вовсе не хотѣла, на вашемъ мѣстѣ! — отвѣчала она. — Я не думаю, что это для васъ подходящее дѣло.

— Бидди, — произнесъ я не безъ строгости, — у меня есть особыя причины желать быть джентльменомъ.

— Вамъ лучше знать, Пипъ; но развѣ вамъ не кажется, что вы и такъ счастливы.

— Бидди, — вскричалъ я нетерпѣливо, — я вовсе не счастливъ. Мнѣ не по душѣ ни моя жизнь, ни мое ремесло. Я не любилъ его съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ поступилъ въ ученье. Не говорите глупостей.

— Развѣ я сказала какую-нибудь глупость? — спросила Бидди, спокойно приподнимая брови. — Мнѣ очень жаль; я вовсе этого не хотѣла. Я только хотѣла, чтобы вы были счастливы и довольны.

— Ну, такъ помните разъ навсегда, что я не могу быть ни счастливъ, ни доволенъ и всегда буду несчастливъ, — слышите, Бидди, — если совершенно не измѣню образа жизни.

— Очень жаль! — сказала Бидди, качая головой съ искреннимъ огорченіемъ.

— Если бы я могъ хоть вполовину такъ любятъ кузницу, какъ я любилъ ее, когда былъ маленькимъ, я знаю что это было бы гораздо лучше для меня, — продолжалъ я, обрывая траву вокругъ себя, съ такимъ чувствомъ, съ какимъ я когда-то рвалъ на себѣ волосы и бился головой объ стѣну пивоварни. — И вамъ, и мнѣ, и Джо — всѣмъ жилось бы лучше: Джо и я стали бы товарищами послѣ окончанія моего ученія, и я могъ бы ухаживать за вами; мы могли бы сидѣть на этомъ самомъ мѣстѣ, въ какое-нибудь воскресенье и любить другъ друга. Вѣдь вы сочли бы меня достойнымъ своей любви, не правда ли, Бидди?

Бидди вздохнула, глядя на плывущіе мимо корабли, и отвѣтила:

— Да; я не очень требовательна.

Эти слова были не особенно лестны, но я зналъ, что у ней не было желанія меня обидѣть.

— Вмѣсто того, поглядите, что вышло. Я несчастенъ, недоволенъ своей долей и… ну, кому какое дѣло, что я грубъ и необразованъ, если бы мнѣ только этого никто не говорилъ!

Бидди вдругъ повернулась ко мнѣ и поглядѣла на меня гораздо внимательнѣе, чѣмъ прежде смотрѣла на корабли.

— Говорить такъ было и несправедливо, и невѣжливо, — замѣтила она, снова устремляя взоры на корабли:- кто сказалъ это?

Я смутился, потому что проговорился. Но дѣло было сдѣлано, и я отвѣчалъ:

— Красивая, молодая лэди у миссъ Гавишамъ; она красивѣе всѣхъ въ мірѣ, и она мнѣ ужасно нравится, и ради нея я хочу быть джентльменомъ.

Послѣ такого безумнаго признанія я сталъ бросать въ рѣку сорванную траву, которую держалъ въ рукахъ, съ такимъ видомъ, какъ будто бы самъ готовился броситься вслѣдъ за ней.

— Вы хотите быть джентльменомъ, чтобы досадить или чтобы угодить ей? — спросила Бидди, помолчавъ.

— Не знаю, — отвѣчалъ я угрюмо.

— Мнѣ кажется, — хотя вамъ, конечно, лучше знать, что если вы хотите досадить ей, то было бы лучше и достойнѣе не обращать на ея слова никакого вниманія. А если вы хотите ей угодить, то мнѣ кажется, — хотя вамъ лучше знать, — что она этого не стоитъ.

Она сказала то самое, что я много, много разъ думалъ про себя. Она сказала то самое, что было совершенно очевидно для меня и въ настоящую минуту. Но какъ могъ я, бѣдный, ослѣпленный деревенскій парень, избѣжать своей судьбы, которая такъ жестока, что часто губитъ лучшихъ и мудрѣйшихъ изъ людей?

— Все это вполнѣ вѣрно, — сказалъ я Бидди:- но что же дѣлать, когда она такъ страшно нравится мнѣ?

Короче сказать, я уткнулся послѣ этого лицомъ въ траву и, ухватившись руками за волосы, принялся ихъ теребить. Бидди была благоразумнѣйшая изъ дѣвушекъ, и она больше не пыталась разсуждать со мной. Она тихонько отвела своими ласковыми, хотя и огрубѣлыми отъ работы руками мои руки отъ волосъ. Затѣмъ она стала тихо гладить меня по плечу, а я, закрывъ лицо рукавомъ, плакалъ такъ же горько, какъ тогда, около пивоварни, и почувствовалъ смутно, что кто-то, — а можетъ быть, и всѣ — очень меня обидѣли.

— Бидди, — сказалъ я, когда мы возвращались домой, — я желалъ бы, чтобы вы меня вылѣчили.

— Я бы тоже этого желала.

— Если бы я могъ влюбиться въ васъ… Не сердитесь, что я говорю съ вами такъ откровенно: мы такіе старинные знакомые…

— О, Боже, я вовсе не сержусь! пожалуйста, не стѣсняйтесь.

— Если бы я влюбился въ васъ, то это было бы какъ разъ то, что мнѣ нужно.

— Но такъ какъ вы этого не можете, то и толковать нечего, — проговорила Бидди такъ рѣшительно, что я немного даже обидѣлся.

Когда мы проходили мимо кладбища, мы повстрѣчались съ Орликомъ.

— Ого! — проворчалъ онъ, — куда вы идете?

— Куда намъ итти, какъ не домой.

— Ну, такъ и я пойду съ вами.

Бидди была очень недовольна этимъ и шепнула мнѣ:

— Не позволяйте ему итти съ нами; я его не люблю.

Я тоже не любилъ его, и потому отважился сказать, что мы благодаримъ за компанію, но хотимъ итти одни. Онъ встрѣтилъ это сообщеніе взрывомъ хохота и отсталъ отъ насъ, продолжая слѣдовать за нами въ нѣкоторомъ отдаленіи.

Мнѣ хотѣлось знать, не подозрѣваетъ ли его Бидди въ участіи въ злодѣйскомъ нападеніи, о которомъ сестра не могла ничего сообщить, и спросилъ Бидди, почему она не любитъ Орлика.

— О! — отвѣчала она, оглядываясь черезъ плечо на Орлика, который ковылялъ вслѣдъ за нами, — потому что я…. я боюсь, что онъ меня слишкомъ любитъ.

— Развѣ онъ говорилъ вамъ, что любитъ васъ? — спросилъ я съ негодованіемъ.

— Нѣтъ, — отвѣчала Бидди, и снова оглянулась, — но я такъ думаю, потому что ему не стоится на мѣстѣ, когда я на него взглядываю.

Какъ ни ново и какъ ни странно было такое доказательство привязанности, я не сомнѣвался въ вѣрности его истолкованія. Я очень горячо негодовалъ на Орлика за то, что онъ смѣетъ любить Бидди, — такъ горячо, точно это было личнымъ для меня оскорбленіемъ.

— Но вѣдь это васъ не касается, — отвѣтила Бидди спокойно.

— Нѣтъ, Бидди, это меня не касается, но только это мнѣ не нравится; я этого не одобряю.

— Да и я также, — отвѣчала Бидди. — Но васъ это все же не касается.

— Совершенно вѣрно; но я долженъ сказать вамъ, Бидди, что я былъ бы дурного о васъ мнѣнія, если бы вы хоть сколько-нибудь отвѣчали ему сочувствіемъ.

Съ этихъ поръ я сталъ слѣдить за Орликомъ и мѣшать ему въ выраженіи своихъ чувствъ Бидди. Онъ уже давно работалъ у Джо и былъ въ кузницѣ своимъ человѣкомъ, благодаря внезапной благосклонности къ нему сестры; если бы не это, я просилъ бы Джо, чтобы его уволили. Онъ отлично понималъ мои чувства, и ему удалось впослѣдствіи отомстить мнѣ за мою вражду.

ГЛАВА XVI

Шелъ четвертый годъ моего ученья у Джо, и былъ канунъ воскресенья. Вокругъ огня въ кабачкѣ «Трехъ веселыхъ лодочниковъ», собралось нѣсколько человѣкъ, которые внимательно слушали, какъ м-ръ Уопсль читалъ вслухъ газету. Я находился тутъ же.

Вдругъ я замѣтилъ неизвѣстнаго джентльмена, который сидѣлъ на скамейкѣ, напротивъ меня. Кусая ногти, съ презрительнымъ выраженіемъ на лицѣ, слушалъ онъ объясненія м-ра Уопсля о прочитанномъ — дѣло шло объ убійствѣ, надѣлавшемъ много шума; м-ръ Уопсль подчеркивалъ все, что было самаго ужаснаго; ему, вѣроятно, казалось, что онъ лично присутствуетъ на допросѣ.

Незнакомый джентльменъ всталъ со скамейки и посмотрѣлъ на насъ такъ, какъ будто онъ подозрѣвалъ каждаго изъ насъ въ чемъ-то, отъ чего бы намъ не поздоровилось, если бы онъ насъ выдалъ, — и подошелъ къ огню; лѣвая рука у него была засунута въ карманъ, а на правой онъ кусалъ ногти.

— Я знаю, — сказалъ онъ, оглядывая всѣхъ насъ, — что среди васъ есть кузнецъ, но имени Джозефъ или Джо Гарджери. Который изъ васъ этотъ кузнецъ?

— Я самый, — отвѣчалъ Джо.

Незнакомый джентльменъ подозвалъ его къ собѣ, и Джо подошелъ.

— У васъ есть ученикъ, — продолжалъ незнакомецъ, — котораго зовутъ Пипъ! Онъ здѣсь?

— Я здѣсь! — закричалъ я.

Незнакомецъ не узналъ меня, но я узналъ въ немъ того джентльмена, котораго встрѣтилъ на лѣстницѣ, во второе свое посѣщеніе миссъ Гавишамъ. Его наружность слишкомъ бросалась въ глаза, чтобы ее можно было забыть. Я узналъ его, какъ только увидѣлъ передъ собою на скамьѣ; теперь я стоялъ передъ нимъ, а онъ положилъ свою руку на мое плечо, и я могъ въ подробности разглядѣть его большую голову, его смуглую кожу, его впалые глаза, густыя черныя брови, толстую золотую цѣпочку, его бритыя синія щеки и подбородокъ; на меня пахнулъ знакомый запахъ душистаго мыла отъ его большой руки.

— Мнѣ нужно поговорить съ вами обоими о дѣлѣ,- сказалъ онъ, когда вдоволь наглядѣлся на меня. Разговоръ можетъ затянуться. Пожалуй, намъ лучше пойти къ вамъ въ домъ. Я предпочитаю не начинать разговора здѣсь; потомъ вы можете разсказать своимъ друзьямъ, если пожелаете; мнѣ до этого дѣла нѣтъ.

Среди удивленнаго безмолвія мы всѣ трое вышли изъ кабачка и, не говоря ни слова, дошли до дому. Наше совѣщаніе происходило въ парадной гостиной, которая была слабо освѣщена одной свѣчей.

— Меня зовутъ Джагерсъ, — сказалъ онъ, — и я юристъ изъ Лондона. Мое имя довольно извѣстно. Мнѣ надо сообщить вамъ объ одномъ не совсѣмъ обыкновенномъ дѣлѣ; оно затѣялось не по моему почину. Если бы послушали моего совѣта, то я бы сюда не явился. Но совѣта моего не спрашивали, и вы видите меня здѣсь. Я исполняю только то, что долженъ сдѣлать въ качествѣ чужого довѣреннаго лица, ни болѣе, ни менѣе, Джозефъ Гарджери. Мнѣ поручили предложить вамъ уволить изъ учениковъ этого молодого парня. Вы не откажетесь, надѣюсь, нарушить контракта съ нимъ по его просьбѣ и для его выгоды? Вы не потребуете за это вознагражденія?

— Упаси Богъ, чтобы я потребовалъ вознагражденія за то, чтобы не мѣшать Пипу! — сказалъ Джо, вытаращивъ глаза на собесѣдника.

— Зачѣмъ напрасно призывать Бога? — отвѣчалъ м-ръ Джагерсъ. — Вопросъ въ томъ: нужно ли вамъ вознагражденіе, или нѣтъ?

— Отвѣтъ мой: нѣтъ, не нужно, — сурово замѣтилъ Джо.

Мнѣ показалось, что м-ръ Джагерсъ поглядѣлъ на Джо такъ, какъ будто считалъ его дуракомъ; очевидно, что безкорыстіе Джо въ его глазахъ не было добродѣтелью. Но я былъ слишкомъ поглощенъ любопытствомъ и удивленіемъ, чтобы обратить на это вниманіе.

— Прекрасно, — сказалъ м-ръ Джагерсъ. — А теперь я поговорю съ этимъ малышемъ. Я долженъ сообщить вамъ, что его ждетъ блестящая будущность.

Джо и я ахнули и поглядѣли другъ на друга.

— Я уполномоченъ сообщить ему, — продолжалъ м-ръ Джагерсъ, указывая на меня пальцемъ, — что онъ получитъ хорошенькое состояніе. Теперешній владѣлецъ этого состоянія желаетъ, чтобы малый былъ немедленно уволенъ съ этого мѣста и воспитанъ, какъ джентльменъ, короче сказать — какъ молодой человѣкъ, которому предстоитъ блестящая будущность.

Мечта моя осуществилась; я никогда не смѣлъ надѣяться, что со мною случится такая чудесная перемѣна въ жизни; миссъ Гавишамъ, думалъ я, пожелала осчастливить меня въ полномъ смыслѣ слова.

— Теперь, м-ръ Пипъ, — продолжалъ юристъ, — я уже выскажу прямо вамъ то, что мнѣ остается сказать. Вы должны, во-первыхъ, знать, что лицо, отъ котораго я получилъ свои инструкціи, желаетъ, чтобы вы всегда носили имя Пипъ. Я полагаю, что вы не сочтете эту просьбу слишкомъ трудной и не откажетесь ради нея отъ вашей блестящей будущности. Но если вы не согласны, то теперь же заявите объ этомъ.

Сердце мое билось такъ сильно, а въ ушахъ такъ звенѣло, что я съ трудомъ пробормоталъ свое согласіе.

— Еще бы нѣтъ! Во-вторыхъ, вы должны знать, м-ръ Пипъ, что имя лица, которое выступаетъ вашимъ щедрымъ благодѣтелемъ, должно остаться глубокой тайной, пока это лицо не сочтетъ нужнымъ открыться вамъ. Я уполномоченъ сообщить, что лицо это когда-нибудь лично скажетъ вамъ свое имя. Когда онъ это сдѣлаетъ, я не знаю, и никто этого не знаетъ. Годы могутъ пройти, но вы должны помнить что вы сами ни въ какомъ случаѣ не должны искать случая узнать тайну. Если въ душѣ вашей родится подозрѣніе, держите это подозрѣніе про себя. Причины этого запрещенія могутъ быть очень серьезныя и важныя, но могутъ быть и простымъ капризомъ. Не вамъ разбирать это. Вы должны свято соблюдать то-что отъ васъ требуется; второе условіе состоитъ въ томъ, что вы должны хранить въ тайнѣ, что лицо, которое проситъ васъ молчать, и есть то самое лицо, которому вы будете обязаны своей блестящей будущностью, и тайна извѣстна только этому лицу и мнѣ. Повторяю, это не трудно сдѣлать, не правда ли? но если вы не согласны, то прошу васъ теперь же сказать мнѣ объ этомъ. Говорите!

Я опять пробормоталъ съ трудомъ, что согласенъ на это условіе.

— Еще бы нѣтъ! Ну, а теперь, м-ръ Пипъ, я покончилъ съ условіями. Остается поговорить о подробностяхъ нашего дѣла. Вы должны знать, что хотя я употребилъ слово «будущность», но вы уже и въ настоящемъ должны считать себя обезпеченнымъ. Въ мои руки уже теперь передана сумма денегъ, вполнѣ достаточная, чтобы вамъ образовать себя и жить въ полное удовольствіе. Прошу васъ смотрѣть на меня какъ на своего опекуна. О! (я собирался благодарить его) я сразу объявляю вамъ, что мнѣ платятъ за мои услуги, иначе я бы не явился сюда. Находятъ нужнымъ, чтобы вы получили лучшее образованіе, въ соотвѣтствіи съ вашимъ новымъ положеніемъ, и вы, конечно, поймете какъ важно и какъ необходимо, чтобы вы сразу принялись за науку.

— Я всегда желалъ учиться.

— Ну, будетъ толковать о томъ, чего вы всегда желали, м-ръ Пипъ, — отрѣзалъ онъ. Будемъ держаться настоящаго. Если вы теперь желаете этого, то и прекрасно. Долженъ ли я понять, что вы готовы теперь же поступить подъ руководство какого-нибудь приличнаго учителя? Такъ вѣдь?

Я пробормоталъ:- Да, такъ.

— Хорошо. По моимъ инструкціямъ, ваше мнѣніе должно быть принято во вниманіе. Я не считаю этого разумнымъ, замѣтьте, но такъ мнѣ приказано. Есть ли у васъ въ виду учитель, подъ руководствомъ которого вы бы желали заниматься.

Я никогда ни о какихъ учителяхъ и не слыхивалъ, кромѣ Бидди, и внучатной тетушки м-ра Уопсля, а потому отвѣчалъ, что не знаю никакого учителя.

— Я знаю одного учителя, который, какъ мнѣ кажется, будетъ вамъ пригоденъ, — сказалъ м-ръ Джагерсъ. — Я вамъ его не рекомендую, замѣтьте; потому что я никогда никого не рекомендую. Джентельменъ, о которомъ я говорю, это нѣкій м-ръ Матью Покетъ.

Ахъ! я сейчасъ же вспомнилъ эту фамилію. Такъ звали родственника миссъ Гавишамъ, того самаго Матью, о которомъ говорили м-ръ и миссъ Камилла, — Матью, которому было указано мѣсто въ головахъ у миссъ Гавишамъ, когда она будетъ лежать мертвою въ своемъ подвѣнечномъ нарядѣ на обѣденномъ столѣ.

— Вамъ знакома эта фамилія? — спросилъ м-ръ Джагерсъ, хитро взглядывая на меня и затѣмъ закрывая глаза въ ожиданіи моего отвѣта.

Я отвѣчалъ, что слыхалъ эту фамилію.

— О! — сказалъ онъ. — Вы слышали эту фамилію. Но вопросъ въ томъ, что вы о немъ скажете?

Я сказалъ или пытался сказать, что очень обязанъ ему за рекомендацію…

— Нѣтъ, юный другъ мой! — перебилъ онъ меня, качая большой головой. — Выражайтесь точнѣе.

Не умѣя выразиться точнѣе, я опять повторилъ, что очень обязанъ ему за рекомендацію…

— Нѣтъ, юный другъ мой, — снова перебилъ онъ, качая головой и хмурясь и улыбаясь въ одно и то же время:- нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ; ловко придумано, но не выгоритъ; вы слишкомъ молоды, чтобы обойти меня. Рекомендація не то слово, м-ръ Пипъ. Придумайте другое.

Поправившись, я сказалъ, что очень обязанъ ему за то, что онъ назвалъ мнѣ имя м-ра Матью Покета…

— Вотъ это ближе къ истинѣ! — закричалъ м-ръ Джагерсъ.

— И, — прибавилъ я, — я охотно попробую заниматься съ этимъ джентльменомъ.

— Хорошо. Вамъ лучше заниматься въ его собственномъ домѣ. О вашемъ пріѣздѣ его предупредятъ; вы можете сначала повидаться съ его сыномъ; онъ живетъ въ Лондонѣ. Когда вы отправитесь въ Лондонъ?

Я сказалъ (взглянувъ на Джо, который стоялъ неподвижно), что думаю немедленно туда отправиться.

— Сначала вамъ слѣдуетъ заказать себѣ хорошее платье, — сказалъ м-ръ Джагерсъ, — ваше платье негодится. Скажемъ, что вы отправитесь черезъ недѣлю. Вамъ понадобятся деньги. Я вамъ оставлю двадцать гиней.

Съ величайшимъ хладнокровіемъ вынулъ онъ длинный кошелекъ, изъ кармана, отсчиталъ деньги, положилъ ихъ на столъ и пододвинулъ ко мнѣ.

— Ну, Джозефъ Гарджери? Вы точно онѣмѣли.

— Да! — отвѣчалъ Джо, весьма рѣшительно.

— Мы условились, чтобы ничего не потребуете на свою долю, помните.

— Я не измѣню данному слову, — отвѣчалъ Джо. — Такъ было, есть и будетъ. — А что вы скажете, — замѣтилъ м-ръ Джагерсъ, размахивая кошелькомъ, — если мнѣ поручено сдѣлать вамъ подарокъ, чтобы вознаградить васъ за Пипа.

— Вознаградить, за что? — спросилъ Джо.

— За то, что вы лишитесь его услугъ.

Джо положилъ руку ко мнѣ на плечо такъ нѣжно, точно женщина. Я часто сравнивалъ его руку съ паровымъ молотомъ, который можетъ раздробить человѣка и погладить яичную скорлупу, — такая въ ней была сила и вмѣстѣ съ тѣмъ нѣжность. — Пипъ воленъ итти и добывать себѣ честь и богатство безъ всякой помѣхи. Но если вы думаете, что деньги могутъ вознаградить меня за утрату мальчика… который пришелъ въ эту кузницу… и всегда былъ для меня лучшимъ изъ друзей…

О, дорогой, добрый Джо, я покидалъ тебя съ такой готовностью и неблагодарностью, и ты поднесъ свою мускулистую руку силана кузнеца къ глазамъ, чтобы обтереть слезу, и твоя широкая грудь тяжело дышала, а голосъ дрожалъ отъ волненія! О, дорогой, добрый, вѣрный, нѣжный Джо, какъ любовно дрожала твоя рука на моемъ пленѣ! То было прикосновеніе крыла ангела.

Но я былъ глупъ и сталъ утѣшать Джо свысока, какъ баринъ; я былъ ослѣпленъ тѣмъ, что ожидало меня, былъ ослѣпленъ блестящей будущностью, и не могъ оцѣнить того, нѣмъ былъ для меня Джо. Джо смахнулъ слезы, но не сказалъ больше ни слова.

— Ну, м-ръ Пипъ, — сказалъ мнѣ м-ръ Джагерсъ на прощанье, — мы условились, значитъ, что вы пріѣдете въ Лондонъ черезъ недѣлю, и къ тому времени вы получите мой печатный адресъ. Въ конторѣ дилижансовъ въ Лондонѣ вы наймете извощика и пріѣдете прямо ко мнѣ. Поймите, что я не выражаю никакого мнѣнія, ни дурного, ни хорошаго, о томъ, что долженъ дѣлать. Мнѣ заплатили за мои услуги, а я выполняю то, что приказано. Поймите это разъ навсегда, и не забудьте.

Мысль, пришедшая мнѣ въ голову, заставила меня побѣжать за нимъ и нагнать у «Трехъ веселыхъ лодочниковъ», гдѣ его ждалъ наемный экипажъ.

— Прошу извиненія, м-ръ Джагерсъ.

— Эге! — сказалъ онъ, оборачиваясь, — что такое?

— Я желаю быть безупречнымъ и держаться вашихъ указаній, м-ръ Джагерсъ; поэтому счелъ за лучшее спросить у васъ, не будете ли вы противъ того, чтобы я простился съ своими знакомыми, прежде чѣмъ уѣхать отсюда?

— Нѣтъ, — сказалъ онъ, какъ будто не совсѣмъ понимая меня.

— Я хочу сказать не только съ деревенскими знакомыми, но и съ городскими?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ онъ, — я ничего не имѣю противъ этого.

Я поблагодарилъ его и опять побѣжалъ домой и тамъ нашелъ Джо, который сидѣлъ въ кухнѣ у огня, положивъ руки на колѣни, и пристально глядѣлъ въ огонь. Я сѣлъ рядомъ съ Джо и тоже сталъ глядѣть въ огонь; мы сидѣли долго, не говоря ни слова. Наконецъ я проговорилъ:

— Джо, ты сказалъ Бидди о томъ, что случилось?

— Нѣтъ, Пипъ, — отвѣчалъ Джо, не отрывая глазъ отъ огня и по прежнему крѣпко сжимая колѣни: — я думалъ, ты самъ ей скажешь, Пипъ.

— Мнѣ хочется, чтобы ты ей сказалъ объ этомъ, Джо.

Джо обратился къ Бидди, которая теперь вошла въ комнату.

— Пипъ сталъ богатымъ джентльменомъ, Бидди, и да благословитъ его Богъ на новомъ пути!

Бидди уронила работу, которую несла въ рукахъ, и взглянула на меня. Джо также взглянулъ на меня. Я глядѣлъ на обоихъ. Послѣ нѣкотораго молчанія, оба искренно поздравили меня; но къ ихъ поздравленіямъ примѣшивался легкій оттѣнокъ грусти, который показался мнѣ обиднымъ.

Бидди долго старалась объяснить сестрѣ перемѣну въ моей судьбѣ. Но, какъ мнѣ кажется, всѣ ея старанія ни къ чему ни привели. Сестра смѣялась и многократно качала головой и даже повторяла за Бидди слова «Пипъ» и «богатство». Но я сомнѣваюсь, чтобы она понимала то, что случилось.

Я бы никогда не повѣрилъ, если бы самъ этого не испыталъ, что по мѣрѣ того, какъ Джо и Бидди приходили въ обычное веселое настроеніе, я становился все мрачнѣе и мрачнѣе. Я, конечно, не могъ быть, недоволенъ привалившимъ мнѣ счастіемъ; но, быть можетъ, самъ того не сознавая, я былъ недоволенъ самимъ собой.

Какъ бы то ни было, я сидѣлъ, упершись локтями въ колѣни, а подбородкомъ въ ладони рукъ, и глядѣлъ въ огонь, въ то время, какъ тѣ двое говорили про то, какъ я уѣду, и что они будутъ дѣлать безъ меня. И когда я ловилъ ихъ взглядъ на себѣ (а они часто взглядывали на меня, особенно Бидди), я оскорблялся; мнѣ казалось, что въ немъ выражается недовѣріе ко мнѣ. Хотя небу извѣстно, что они не выказывали такого предположенія ни словомъ, ни знакомъ,

Наконецъ я всталъ и выглянулъ за дверь кухни, которая выходила прямо на дворъ и въ лѣтніе вечера стояла открытой, чтобы освѣжить горницу.

Боюсь, что самыя звѣзды, на которыя я тогда поднималъ глаза, казались мнѣ бѣдными и ничтожными звѣздами оттого, что онѣ свѣтили на деревенскую обстановку, среди которой я провелъ начало своей жизни.

Вечеромъ мы сидѣли за столомъ и ужинали хлѣбомъ съ сыромъ, запивая его пивомъ.

— Еще пять дней, — сказалъ я:- и наступитъ канунъ того дня! Они скоро пройдутъ.

— Да, Пипъ, — замѣтилъ Джо, голосъ котораго глухо звучалъ изъ-за кружки пива. — Они скоро пройдутъ!

— Скоро, скоро пройдутъ, — подтвердила Бидди.

— Знаешь, Джо, когда я пойду въ городъ въ понедѣльникъ и закажу себѣ новое платье, то скажу портному, что приду самъ за платьемъ или велю отослать его къ м-ру Пэмбльчуку. Мнѣ непріятно будетъ, если на меня здѣсь станутъ глазѣть.

— М-ру и м-съ Гоббль пріятно было бы увидѣть тебя, Пипъ, въ твоемъ новомъ видѣ, - сказалъ Джо, искусно разрѣзая свой хлѣбъ, на которомъ лежалъ сыръ, на ладони лѣвой руки и глядя на мой нетронутый ужинъ, — точно вспоминалъ о тѣхъ временахъ, когда мы взапуски уписывали наши куски хлѣба съ масломъ. — Уопслю тоже было бы пріятно. Посѣтители «Трехъ веселыхъ лодочниковъ» тоже были бы польщены увидѣтъ тебя въ нарядномъ платьѣ.

— Но именно этого-то я и не хочу, Джо. Они поднимутъ такой гвалтъ… такой грубый и пошлый гвалтъ, что я просто буду самъ не свой.

— Ну, конечно, Пипъ. Если ты будешь самъ не свой…

Тутъ Бидди, кормившая сестру съ тарелки, спросила меня:

— А когда же вы покажетесь м-ру Гарджери, вашей сестрѣ и мнѣ? Вѣдь вы покажетесь намъ, не правда ли?

— Бидди, — отвѣчалъ я, не безъ раздраженія, — вы такъ скоры на языкъ, что за вами не угоняешься.

— Она за словомъ въ карманъ не полѣзетъ, — замѣтилъ Джо.

— Не торопитесь, Бидди; я хотѣлъ сказать, что платье мнѣ принесутъ въ узлѣ вечеромъ, — по всей вѣроятности, наканунѣ моего отъѣзда.

Бидди не сказала больше ни слова. Великодушно простивъ ее и ласково пожелавъ ей и Джо покойной ночи, я пошелъ спать. Взглянувъ изъ окна, я видѣлъ, что Джо ходилъ по двору.

ГЛАВА XVII

Утромъ я совсѣмъ иначе смотрѣлъ на жизнь; я сталъ гораздо проницательнѣе.

Послѣ завтрака Джо принесъ мой контрактъ, и мы бросили его въ печь, послѣ чего я почувствовалъ себя свободнымъ человѣкомъ. Одѣвшись въ лучшее платье, я отправился въ городъ, и вошелъ въ лавку м-ра Трабба, портного, который завтракалъ въ пріемной, помѣщавшейся сзади лавки; онъ не счелъ нужнымъ выйти ко мнѣ, а призвалъ меня къ себѣ.

— Ну! — сказалъ м-ръ Траббъ, свысока и небрежно. — Какъ поживаете, и чѣмъ могу служить вамъ?

— М-ръ Траббъ, — отвѣчалъ я, — мнѣ непріятно говорить объ этомъ, потому что вы можете принять мои слова за хвастовство, но я разбогатѣлъ.

М-ръ Траббъ сразу перемѣнился. Онъ бросилъ хлѣбъ, который намазывалъ масломъ, вскочилъ съ мѣста и, вытирая пальцы о скатерть, восклицалъ:

— Господи помилуй!

— Я отправляюсь въ Лондонъ къ своему опекуну, — продолжалъ я, причемъ какъ бы случайно вынулъ нѣсколько гиней изъ кармана и поглядывалъ на нихъ, и мнѣ нужно модное платье на дорогу. Я желаю заказать его, — прибавилъ я, — не въ кредитъ, а на чистыя деньги.

— Мой дорогой сэръ, — отвѣчалъ м-ръ Траббъ, почтительно сгибая туловище, раскрывая руки и рѣшаясь дотронуться ими до моихъ локтей, — вы обижаете меня, говоря о деньгахъ. Позвольте мнѣ васъ поздравить! Окажите честь и пожалуйте въ лавку.

Прикащикъ Трабба былъ самый дерзкій мальчишка во всемъ околоткѣ. Когда я входилъ, онъ мелъ лавку и доставилъ себѣ развлеченіе, ерзая щеткой у меня подъ ногами. Онъ все еще подметалъ лавку, когда я вошелъ въ нее вмѣстѣ съ м-ромъ Траббомъ и стукалъ щеткой обо всѣ углы и обо все, что попадалось на дорогѣ, точно желалъ выразить этимъ (какъ я понялъ), что считаетъ себя равнымъ любому кузнецу живому или мертвому.

— Прекрати этотъ шумъ, — грозно произнесъ м-ръ Траббъ, — или я сверну тебѣ шею! Сдѣлайте одолженіе, сэръ, садитесь. Взгляните, это довольный приличный товаръ, — продолжалъ онъ, развертывая кусокъ сукна на прилавкѣ,- я вамъ его рекомендую, сэръ, потому что дѣйствительно это сукно высшаго качества. Но я покажу вамъ еще и другія. Подай мнѣ нумеръ четвертый, слышишь! (Онъ обращался къ мальчишкѣ приказчику необыкновенно грозно, боясь, какъ, бы этотъ разбойникъ не толкнулъ меня, пли не позволилъ себѣ другую какую-нибудь дерзость.

М-ръ Траббъ не спускалъ строгихъ глазъ съ мальчишки, пока тотъ не положилъ нумера четвертаго на прилавокъ и не отошелъ на приличное разстояніе. Послѣ того онъ велѣлъ подать еще нумера пятый и восьмой.

— Да не смѣй выкидывать никакихъ штукъ, — прибавилъ м-ръ Траббъ;-я за ставлю тебя всю жизнь каяться, озорникъ ты этакій!

Я выбралъ матерію для одежды при помощи совѣтовъ м-ра Трабба, и вернулся въ пріемную, гдѣ съ меня должны были снять мѣрку. Хотя у м-ра Трабба была уже моя мѣрка, но теперь онъ сладкимъ голосомъ объявилъ, что «при существующихъ обстоятельствахъ, сэръ, она не годится, совсѣмъ, совсѣмъ не годится».

Послѣ того я пошелъ къ шляпному мастеру, къ сапожнику, въ магазинъ бѣлья. Я зашелъ тоже въ контору дилижансовъ и взялъ себѣ мѣсто на субботу семь часовъ утра. Не было надобности, конечно, объяснять всѣмъ, что я разбогатѣлъ; но вездѣ, гдѣ я сообщалъ объ этомъ, купецъ переставалъ глядѣть въ окно на Главную улицу и вѣжливо мнѣ прислуживалъ. Когда я заказалъ все, что мнѣ было нужно, я направилъ стоны къ Пэмбльчуку; подходя къ его дому, я увидѣлъ, что онъ стоитъ въ дверяхъ.

Онъ ждалъ меня съ величайшимъ нетерпѣніемъ. Рано поутру онъ ѣздилъ въ одноколкѣ въ кузницу и услышалъ новость. Онъ приготовилъ завтракъ для меня въ пріемной и громко крикнулъ своему приказчику: «посторонись съ дороги!» когда проходила моя священная особа.

— Мой дорогой другъ, — сказалъ м-ръ Пэмбльчукъ, беря меня за обѣ руки, когда онъ, я и завтракъ остались втроемъ, поздравляю васъ съ вашимъ счастіемъ. Оно заслужено, вполнѣ заслужено!

Это было кстати сказано, и я нашелъ, что онъ говоритъ разумно.

— Подумать только, — продолжалъ м-ръ Пэмбльчукъ, послѣ нѣсколькихъ минутъ восторженнаго созерцанія моей персоны, — что я былъ смиреннымъ орудіемъ, которое привело къ такому перевороту! Какая чудная награда!

Я напомнилъ м-ру Пэмбльчуку, что надо держать все дѣло въ тайнѣ, и сказалъ ему, что желаю, чтобы мое платье было прислано къ нему на домъ; онъ выразилъ свой восторгъ по случаю выпавшей на его долю чести. Я упомянулъ о своемъ желаніи избѣжать деревенскихъ толковъ и осмотровъ, и онъ превознесъ меня за это до небесъ. Никто, кромѣ него, говорилъ онъ, не достоинъ моего довѣрія и…. тутъ онъ въ сотый разъ попросилъ позволенія пожать мнѣ руку. Затѣмъ онъ напомнилъ мнѣ наши дѣтскія игры въ сложеніе, то какъ мы вмѣстѣ ходили подписывать контрактъ, въ силу котораго я сталъ ученикомъ Джо, и признался, что онъ всегда былъ моимъ любящимъ и лучшимъ другомъ. Если бы я выпилъ въ десять разъ больше рюмокъ вина, чѣмъ выпилъ ихъ за этимъ завтракомъ, то и тогда отлично бы помнилъ, что никогда онъ не былъ моимъ другимъ, и въ душѣ отрекся бы отъ этого. Но теперь я подумалъ, что онъ все-таки разсудительный, практическій и добродушный человѣкъ.

Мало-по-малу онъ восчувствовалъ такое довѣріе ко мнѣ, что сталъ спрашивать моего совѣта касательно своихъ собственныхъ дѣлъ. Онъ упомянулъ, что въ настоящее время ему представляется случай забрать въ свои руки всю хлѣбную торговлю нашего околотка и что, по его мнѣнію, молодому, умному и богатому джентльмену всего лучше помѣстить свой капиталъ въ это дѣло и получать пятьдесятъ процентовъ, не ударяя палецъ о палецъ. Что я объ этомъ думаю? Онъ очень довѣряетъ моему мнѣнію. Я высказалъ свое мнѣніе:

— Подождите немножко!

Мудрость и глубина этого взгляда такъ поразила его, что онъ вновь, и уже на этотъ разъ не испрашивая позволенія, пожалъ мнѣ руку.

Мы выпили все вино, и м-ръ Пэмбльчукъ клялся и божился, что будетъ удерживать Джозефа въ границахъ (я не знаю, въ какихъ именно границахъ) и оказывать мнѣ важныя и постоянныя услуги (я не знаю, какія именно услуги). Онъ также сообщилъ мнѣ въ первый разъ въ жизни, что всегда говорилъ про меня:

— Этотъ мальчикъ — необыкновенный мальчикъ, и, попомните мое слово, онъ далеко пойдетъ.

Мы сто первый разъ пожали другъ другу руку, и онъ проводилъ меня, призывая на меня благословеніе неба, и долго стоялъ, махая мнѣ вслѣдъ рукой, пока я не скрылся изъ вида. Выйдя за городъ, я свернулъ въ поле и хорошенько выспался подъ изгородью, прежде нежели продолжать путь домой, такъ какъ голова у меня кружилась отъ выпитаго за завтракомъ вина.

Мнѣ не приходилось везти съ собой въ Лондонъ много вещей, такъ какъ то немногое изъ того немногаго, что я имѣлъ, не годилось для моего новаго положенія въ жизни. Но я началъ укладываться въ тотъ же день и по глупости уложилъ тѣ вещи, про которыя зналъ, что онѣ понадобятся мнѣ завтра утромъ: сдѣлалъ я это только изъ-за того, что боялся потерять минуту времени.

Такъ прошли вторникъ, среда и четвергъ, а въ пятницу утромъ я отправился къ м-ру Пэмбльчуку, переодѣлся въ свое новое платье и пошелъ въ гости къ миссъ Гавишамъ. М-ръ Пэмбльчукъ уступилъ мнѣ для переодѣванья свою спальню, гдѣ повѣшены были по этому случаю чистыя полотенца. Платье мое мнѣ сразу не понравилось. Но послѣ того, какъ я пробылъ въ немъ полчаса, при чемъ долго смотрѣлся въ маленькое зеркальцо. тщетно пытаясь обозрѣть свои ноги, платье мнѣ какъ будто больше понравилось. Такъ какъ въ десяти миляхъ разстоянія по сосѣдству въ это утро былъ базаръ, то м-ра Пэмбльчука не было дома. Я не сказалъ ему опредѣленно, когда думаю ѣхать, и не разсчитывалъ до отъѣзда вновь пожать его руку. Все было какъ слѣдовало быть, и я вышелъ изъ лавки въ новой одеждѣ; я стыдился проходить мимо лавочника и подозрѣвалъ, что въ концѣ концовъ я навѣрное смѣшонъ въ новомъ платьѣ и похожъ на Джо въ его праздничномъ нарядѣ.

Я пробирался къ миссъ Гавишамъ черезъ разные закоулки и съ трудомъ позвонилъ благодаря длиннымъ пальцамъ моихъ перчатокъ. Сара Покетъ появилась у воротъ и положительно отпрыгнула назадъ, когда увидѣла меня въ новый одеждѣ; ея орѣховаго цвѣта лицо изъ коричневаго стало зеленымъ и желтымъ.

— Вы? — сказала она. — Вы, Боже правый? Что вамъ нужно?

— Я уѣзжаю въ Лондонъ, миссъ Покетъ, и желаю проститься съ миссъ Гавишамъ.

Меня не ждали, потому что она оставила меня на дворѣ, пока ходила спрашивать, можно ли меня пустить въ домъ. Послѣ непродолжительнаго отсутствія, опа вернулась и повела меня наверхъ, все время тараща на меня глаза.

Миссъ Гавишамъ прохаживалась по комнатѣ, гдѣ стоялъ длинный накрытый столъ; при звукѣ моихъ шаговъ она остановилась и обернулась. Она стояла въ эту минуту какъ разъ около заплеснѣвшаго свадебнаго пирога.

— Не уходите, Сара, — сказала она. — Что скажешь, Пипъ?

— Я завтра ѣду въ Лондонъ, миссъ Гавишамъ;- я тщательно обдумывалъ каждое свое слово:- и подумалъ, что вы позволите мнѣ проститься съ вами.

— Какимъ вы вырядились франтомъ, Пипъ, — сказала она, обводя вокругъ меня клюкой, какъ настоящая добрая волшебница.

— Мнѣ выпало на долю такое счастіе, съ тѣхъ поръ какъ я васъ не видѣлъ, миссъ Гавишамъ, — пробормоталъ я. — И я такъ за него благодаренъ, миссъ Гавишамъ!

— Ай, ай! — отвѣчала она, съ наслажденіемъ глядя на разстроенную и завистливую Сару. — Я видѣла м-ра Джагерса. Я слышала объ этомъ, Пипъ. Итакъ вы уѣзжаете завтра?

— Да, миссъ Гавишамъ.

— И васъ усыновляетъ богатая особа?

— Да, миссъ Гавишамъ.

— Не открывшая своего имени?

— Нѣтъ, миссъ Гавишамъ.

— И м-ръ Джагерсъ назначенъ вашимъ опекуномъ?

— Да, миссъ Гавишамъ.

Она положительно ликовала, задавая эти вопросы, до того ей была пріятна завистливая досада Сары Покетъ. — Прекрасно! — сказала она, — васъ ждетъ блестящая будущность. Будьте добры…. заслужите ее… и слушайтесь указаній м-ра Джагерса. Она поглядѣла на меня, поглядѣла на Сару, и завистливое лицо Сары вызвало жестокую улыбку на ея лицѣ. — Прощайте, Пипъ… вы всегда будете называться Пипомъ, да?

— Да, миссъ Гавишамъ.

— Прощайте, Пипъ.

Она протянула руку, и я, опустившись на колѣни, поднесъ ее къ губамъ. Я не загадывалъ впередъ, какъ прощусь съ нею: это вышло само собой. Она съ торжествомъ взглянула на Сару Покетъ, и я оставилъ мою добрую волшебницу, опиравшуюся обѣими руками на клюку, посреди тускло освѣщенной комнаты, около заплеснѣвшаго свадебнаго пирога, затянутаго паутиной.

Шесть дней, которые, казалось, должны были тянуться такъ долго, быстро пролетѣли, и день отъѣзда былъ уже близокъ. По мѣрѣ того, какъ истекали шесть вечеровъ, сокращаясь на пять, на четыре, на три, на два, я все болѣе и болѣе цѣнилъ общества Джо и Бидди. Въ этотъ послѣдній вечеръ я одѣлся въ новое платье и просидѣлъ въ моемъ великолѣпіи до тѣхъ поръ, пока не ушелъ спать. Они были въ восторгѣ. У насъ былъ горячій ужинъ съ неизбѣжной жареной курицей и стаканомъ грога, чтобы запить ее. Мы всѣ были очень грустны, хотя и притворялись веселыми.

Я долженъ былъ оставить нашу деревню въ пять часовъ утра; я сказалъ Джо, что желаю итти одинъ и самъ понесу свои вещи. Боюсь — сильно боюсь — что это желаніе явилось вслѣдствіе мысли о плохой одеждѣ Джо; мнѣ было стыдно подойти съ нимъ къ почтовой каретѣ. Я увѣрялъ себя, что ничего подобнаго не думаю, но, когда поднялся къ себѣ въ горенку, то мнѣ стало стыдно, и первымъ моимъ движеніемъ было спуститься внизъ и умолять Джо проводить меня утромъ. Но я этого не сдѣлалъ.

Всю ночь мнѣ снились почтовыя кареты, которыя завозили меня Богъ знаетъ куда, вмѣсто того, чтобы привести въ Лондонъ. Фантастическія неудачи моего путешествія занимали меня, пока не разсвѣло и не запѣли птицы. Тогда я всталъ, одѣлся наполовину и сѣлъ у окна, чтобы въ послѣдній разъ поглядѣть изъ него, и, сидя, заснулъ.

Бидди поднялась рано, чтобы приготовить мнѣ завтракъ; хотя а не проспалъ у окошка и часу, но, почувствовавъ дымъ кухоннаго очага, вскочилъ съ ужасной мыслью, что я должно быть опоздалъ. Но еще долго послѣ того, какъ я одѣлся и услышалъ стукъ чашекъ и блюдечекъ, я не рѣшался сойти внизъ. Я стоялъ и безпрестанно то отпиралъ, то затворялъ свой сундучокъ, пока наконецъ Бидди не позвала меня, говоря, что я опоздаю.

Завтракалъ я второпяхъ и безъ аппетита. Я всталъ изъ-за стола, проговоривъ оживленно, какъ будто только что вспомнилъ объ этомъ: «Однако, мнѣ, полагаю, надо итти!» и затѣмъ поцѣловалъ сестру, которая смѣялась и кивала головой, сидя по обыкновенію въ креслѣ, поцѣловалъ Бидди и охватилъ руками шею Джо. Послѣ того взялъ сундучокъ и вышелъ.

ГЛАВА XVIII

Поѣздка изъ нашего города въ столицу длилась около пяти часовъ. Было уже за полдень, когда четырехмѣстная почтовая карета, въ которой я ѣхалъ, добралась до Лондона.

М-ръ Джагерсъ прислалъ мнѣ, какъ обѣщалъ, свой адресъ; онъ жилъ въ улицѣ Литль-Бритенъ и приписалъ на визитной карточкѣ: «какъ разъ по ту сторону Смитфильда и около конторы дилижансовъ». И дѣйствительно, не успѣлъ я сѣсть въ наемную карету, какъ мы уже пріѣхали въ мрачную улицу и остановились у открытой двери, на которой была надпись: «Контора м-ра Джагерса».

— Сколько вамъ? — спросилъ я извощика.

Извощикъ отвѣчалъ:

— Шиллингъ, но отъ васъ зависитъ прибавить.

Конечно, я ровно ничего не прибавилъ.

— Пусть будетъ шиллингъ, — замѣтилъ извощикъ. — Я нежелаю попасть въ бѣду. Я знаю его! — Онъ зловѣще подмигнулъ на надпись съ именемъ м-ра Джагерса и покачалъ годовой.

Извощикъ получилъ шиллингъ, влѣзъ, не безъ труда, на козлы и уѣхалъ (мнѣ показалось съ облегченнымъ сердцемъ), а я вошелъ въ контору, съ чемоданомъ въ рукахъ, и спросилъ:

— Дома ли м-ръ Джагерсъ?

— Его нѣтъ дома, — отвѣчалъ писецъ. — Онъ теперь въ судѣ. Я говорю съ м-ромъ Пипомъ?

— Да, я м-ръ Пипъ.

— М-ръ Джагерсъ велѣлъ сказать, не угодно ли вамъ подождать въ его комнатѣ. Онъ не знаетъ когда вернется, такъ какъ у него дѣло въ судѣ. Время его очень дорого, и, вѣроятно, онъ пробудетъ въ судѣ не дольше, чѣмъ слѣдуетъ.

Комната м-ра Джагерса освѣщалась только однимъ окномъ и была очень мрачна; бумагъ въ ней было меньше, чѣмъ я ожидалъ, но кругомъ лежали странные предметы, какихъ я не ожидалъ здѣсь видѣть, какъ-то: старый, ржавый пистолетъ, сабля въ ножнахъ, нѣсколько страннаго вида ящиковъ и сундуковъ и на полкѣ двѣ ужасныя гипсовыя маски, снятыя съ какихъ-то необыкновенно распухшихъ людей, съ перебитыми носами. Рабочее кресло м-ра Джагерса было обито черной волосяной матеріей и украшено мѣдными гвоздиками, точно гробъ; и мнѣ казалось, что я вижу, какъ онъ прислоняется къ спинкѣ и грозитъ указательнымъ пальцемъ своимъ посѣтителямъ. Я сидѣлъ и ждалъ въ душной комнатѣ м-ра Джагерса, пока наконецъ мнѣ стало рѣшительно не въ мочь глядѣть на обѣ рожи, красовавшіяся на полкѣ, надъ кресломъ м-ра Джагерса; я всталъ и вышелъ.

Я попалъ въ такую грязную улицу, что поспѣшилъ свернуть въ другую улицу, гдѣ мнѣ бросился въ глаза большой, темный куполъ собора св. Павла, который былъ виденъ изъ-за мрачнаго каменнаго строенія: строеніе это была Ньюгетская тюрьма, какъ мнѣ сказалъ одинъ прохожій. Обойдя вдоль стѣны тюрьмы, я увидѣлъ, что мостовая покрыта соломой, чтобы заглушить шумъ проѣзжающихъ экипажей; тутъ же стояла толна народа, которая, вѣроятно, дожидалась окончанія засѣданія суда.

Заглянувъ черезъ желѣзныя ворота, я увидѣлъ м-ра Джагерса, который шелъ какъ разъ мнѣ навстрѣчу.

Опекунъ мой провелъ меня въ свою комнату и принялся ѣсть стоя хлѣбъ съ сыромъ, запивая его виномъ изъ карманной фляжки; онъ сообщилъ мнѣ свои распоряженія. Я долженъ отправиться въ «Гостиницу Барнарда», на квартиру юнаго м-ра Пикета, гдѣ мнѣ поставили кровать; я долженъ пробыть съ юнымъ Покетомъ до понедѣльника; въ понедѣльникъ я отправлюсь вмѣстѣ съ нимъ въ домъ его отца съ визитомъ и могу тамъ остаться, если мнѣ у нихъ понравится. Онъ сообщилъ мнѣ при этомъ, сколько назначено денегъ на мое содержаніе, казалось, что очень много, — и передалъ адресы разныхъ магазиновъ, гдѣ я могъ купить всякаго рода платье и другія вещи, которыя могли мнѣ понадобиться.

— Вы увидите, что у васъ не будетъ недостатка въ деньгахъ, м-ръ Пинъ, — говорилъ онъ, торопливо закусывая: — но я долженъ провѣрять ваши расходы и остановить васъ, если вы черезчуръ станете мотать деньги. Само собой разумѣется, что вы такъ или иначе, но попадете впросакъ, хотя и не по моей винѣ.

Послѣ нѣкотораго раздумья надъ такими непріятными словами, я спросилъ м-ра Джагерса, могу ли я послать за каретой? Онъ отвѣчалъ, что не стоитъ, такъ какъ домъ м-ра Покета очень близко и писецъ проводитъ меня, если я желаю.

Я узналъ, что писца звали Уэммикъ, и сидѣлъ онъ въ сосѣдней комнатѣ.

ГЛАВА XIX

Уэммикъ былъ худощавый человѣкъ, невысокаго роста, съ четырехугольнымъ лицомъ, какъ будто вырѣзаннымъ изъ дерева тупымъ рѣзцомъ.

Я подумалъ, что онъ холостякъ, судя по его измятому бѣлью; повидимому, онъ много схоронилъ близкихъ людей, такъ какъ носилъ на пальцахъ по меньшей мѣрѣ четыре траурныхъ кольца, кромѣ брошки, представлявшей лэди и плакучую иву около могилы съ урной.

Я замѣтилъ также, что нѣсколько колецъ и печатокъ висѣли на его цѣпочкѣ отъ часовъ, и онъ весь былъ точно нагруженъ подарками на память отъ уѣхавшихъ или умершихъ друзей. У него были сверкающія глазки — небольшіе, острые и черные, и тонкія синеватыя губы. На мой взглядъ ему было отъ сорока до пятидесяти лѣтъ.

— Вы знаете, гдѣ живетъ м-ръ Матью Покетъ! — спросилъ я м-ра Уэммика.

— Да, — отвѣчалъ онъ, кивая головой. — Въ Гаммерсмитѣ, на западъ отъ Лондона.

— Это далеко?

— Какъ сказать? миль пять.

— Вы его знаете?

— Эге, да вы хорошо умѣете допрашивать! — сказалъ м-ръ Уэммикъ, одобрительно взглянувъ на меня. — Да, я знаю его. Я его знаю.

Въ его словахъ, звучало не то снисхожденіе, не то неодобреніе, и они очень меня удивили. Я ждалъ, что онъ еще скажетъ что-нибудь, и глядѣлъ на его деревянное лицо, но онъ молчалъ, пока мы не подошли къ старому дому который онъ назвалъ Гостиницей Барнарда. Я никакъ не воображалъ, что бываютъ такія гостиницы, такъ какъ этотъ домъ очень походилъ на Синій Вепрь нашего города, то есть на простую харчевню. Гостиница состояла изъ нѣсколькихъ жалкихъ строеній, сбитыхъ въ кучу.

Первый шагъ на пути къ блестящей будущности былъ такъ неказистъ, что я растерянно взглянулъ на м-ра Уэммика.

— Ахъ! — сказалъ онъ, не понявъ меня, — уединенность этого мѣста напоминаетъ вамъ деревню. Да и мнѣ также.

Онъ завелъ меня въ уголъ и повелъ по лѣстницѣ, которая, чѣмъ выше подымалась, тѣмъ принимала все болѣе и болѣе ветхій видъ, такъ что верхніе жильцы могли легко провалиться, сходя внизъ въ комнаты нижняго этажа. На одной изъ дверей было написано: «М-ръ Покетъ Младшій», и тутъ же торчала записка: «Скоро вернется».

— Онъ не ожидалъ, что вы такъ рано прибудете, — объяснилъ м-ръ Уэммикъ. — Я вамъ больше не нуженъ?

— Нѣтъ, благодарю васъ, — отвѣчалъ я.

— Такъ какъ я завѣдую кассой, — замѣтилъ м-ръ Уэммикъ, — то мы, по всей вѣроятности, будемъ видѣться довольно часто. Добрый день.

— Добрый день.

Мнѣ пришлось еще долго ожидать м-ра Покетъ младшаго. Я почти одурѣлъ, глядя изъ окна, въ продолженіе добраго получаса, и неоднократно выводилъ пальцемъ свое имя по грязнымъ оконнымъ стекламъ, прежде нежели заслышалъ шаги на лѣстницѣ. Мало-помалу передо мной выросли шляпа, голова, галстухъ, жилетъ, панталоны, сапоги человѣка приблизительно моего возраста. Онъ держалъ подъ мышками по бумажному мѣшку, а въ одной рукѣ горшокъ съ земляникой.

— М-ръ Пипъ? — сказалъ онъ, сильно запыхавшись.

— М-ръ Покетъ? — сказалъ я.

— Боже мой! — вскричалъ онъ. — Мнѣ очень жаль, что я заставилъ васъ ждать, но изъ вашихъ мѣстъ карета приходитъ не раньше полдня, оттого я и ушелъ. Дѣло въ томъ, что я подумалъ, не захотите ли вы послѣ обѣда поѣсть плодовъ, и отправился на рынокъ, чтобы достать хорошихъ. — Пожалуйста, войдите, — продолжалъ м-ръ Покетъ младшій. — Позвольте я васъ проведу.

Я таращилъ свои глаза въ изумленіи и, поблагодаривъ. его безсвязно за любезность, увидѣлъ, что и онъ въ свою очередь глядитъ на меня, не спуская глазъ.

— Господи помилуй, — сказалъ онъ наконецъ:- вы тотъ бродяга-мальчикъ, съ которымъ я подрался…

— А вы, — сказалъ я, — тотъ блѣдный молодой джентльменъ, который пожелалъ со мною драться…

ГЛАВА XX

Блѣдный молодой джентльменъ и я стояли и смотрѣли другъ на друга, пока наконецъ не расхохотались оба.

— Такъ это вы! — сказалъ онъ.

— Такъ это вы! — повторилъ я. И мы опять уставились другъ на друга и расхохотались.

— Ну! — сказалъ блѣдный молодой джентльменъ, добродушно протягивая мнѣ руку, — теперь все прошло; надѣюсь, и вы великодушно простите мнѣ, что я васъ тогда поколотилъ.

Я вывелъ изъ этихъ словъ, что м-ръ Гербертъ Покетъ (блѣднаго молодого джентльмена звали Гербертомъ) немного забылъ, какъ было дѣло, но изъ скромности умолчалъ объ этомъ, и мы съ жаромъ пожали другъ другу руки.

— Въ то время вы еще не были взысканы судьбою? — сказалъ Гербертъ Покетъ.

— Нѣтъ, — отвѣчалъ я,

— Нѣтъ, — согласился онъ, — я слышалъ, что это случилось очень недавно. Въ тѣ поры я былъ въ погонѣ за счастіемъ.

— Въ самомъ дѣлѣ?

— Да, миссъ Гавишамъ послала за мной, чтобы поглядѣть, непонравлюсь ли я ей. Но я ей не понравился.

Я вѣжливо замѣтилъ, что это меня удивляетъ.

— У нея дурной вкусъ, — засмѣялся Гербертъ, — но такъ случилось. Да, она пригласила меня на испытаніе, и если бы я вышелъ изъ него побѣдителемъ, то, вѣроятно, она бы обезпечила меня; быть можетъ, выбрала для Эстеллы…

— Что вы хотите сказать? — спросилъ я внезапно переставъ улыбаться.

Онъ раскладывалъ ягоды по тарелкамъ и былъ такъ занятъ, что не могъ сразу объяснить мнѣ, въ чемъ дѣло.

— Насъ бы обручили, — объяснилъ онъ наконецъ, все еще занимаясь ягодами. — Сосватали, помолвили. Ну, какъ тамъ говорится, не знаю.

— Какъ же вы перенесли ваше разочарованіе? — спросилъ я.

— Я не особенно огорчился, — отвѣчалъ онъ. — Она — настоящій чортъ.

— Миссъ Гавишамъ? — подсказалъ я.

— Не стану отрицать и этого, но я говорю про Эстеллу. Эта дѣвушка жестка, надменна и капризна въ высшей степени; ее воспитала миссъ Гавишамъ, чтобы мстить всѣмъ мужчинамъ.

— Она въ родствѣ съ миссъ Гавишамъ?

— Нѣтъ. Она пріемышъ.

— Зачѣмъ же она должна мстить всѣмъ мужчинамъ? Какая это месть?

— Боже, м-ръ Пипъ! неужели вы ничего не знаете?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ я.

— Боже мой! Это цѣлая исторія; но я разскажу вамъ ее послѣ обѣда. А теперь беру смѣлость сдѣлать вамъ одинъ вопросъ. Какимъ образомъ вы тамъ очутились въ тотъ достопамятный день?

Я разсказалъ ему свои приключенія, и онъ внимательно выслушалъ ихъ, потомъ снова расхохотался и спросилъ меня, сильно ли у меня болѣли кости послѣ драки? Я не спросилъ его, болѣли ли его кости, ибо отлично зналъ, какъ было дѣло.

— М-ръ Джагерсъ вашъ опекунъ, говорятъ? продолжалъ онъ.

— Да.

— Вы знаете, что онъ довѣренное лицо миссъ Гавишамъ и ея ходатай по дѣламъ, и она ему вполнѣ довѣряетъ.

Разговоръ становился опаснымъ; я помнилъ, что не долженъ разспрашивать, кто мой благодѣтель, поэтому съ неохотой отвѣчалъ, что видѣлъ м-ра Джагерса въ домѣ миссъ Гавишамъ въ самый день нашей драки; послѣ того мнѣ и въ голову не приходило, что онъ помнитъ о томъ, что встрѣтилъ меня.

— Онъ былъ такъ обязателенъ, что предложилъ моего отца вамъ въ наставники. Конечно, онъ зналъ, что мой отецъ родственникъ миссъ Гавишамъ. Онъ приходится ей двоюроднымъ братомъ; но это еще не значитъ, чтобы они были дружны между собой, потому что онъ не умѣетъ заискивать и не ухаживаетъ за нею.

Гербертъ Покетъ былъ прямодушенъ и обходителенъ, и это сразу привлекало къ нему; онъ такъ откровенно говорилъ со мной, что скрытность была бы съ моей стороны неблагодарностью. Поэтому я разсказалъ ему всю правду о себѣ и особенно подробно объяснилъ ему, что мнѣ запрещено узнавать, кто мой благодѣтель. Я разсказалъ ему, что воспитанъ кузнецомъ въ глухой деревнѣ и незнакомъ съ приличіями, и буду ему благодаренъ, если онъ научитъ меня хорошему обращенію.

— Съ удовольствіемъ, — отвѣчалъ онъ, — хотя рѣшаюсь сказать вамъ, что вы скоро освоитесь съ новымъ своимъ положеніемъ. Мы, конечно, будемъ часто видѣться, и я бы желалъ, чтобы вы просто звали меня по имени — Гербертъ.

Я поблагодарилъ его и согласился, сказавъ ему, что меня зовутъ Филиппъ.

— Мнѣ не по душѣ звать васъ — Филиппъ. — отвѣчалъ онъ, улыбаясь, — это имя напоминаетъ добраго мальчика изъ дѣтской азбуки, который былъ такъ лѣнивъ, что упалъ въ прудъ, или такъ жиренъ, что не могъ глазъ раскрыть, или такъ скупъ, что берегъ свой кэкъ до тѣхъ поръ, пока его мыши не съѣли, или же такъ упорно разорялъ птичьи гнѣзда, что былъ наконецъ съѣденъ медвѣдемъ, жившимъ по сосѣдству. Я вамъ скажу, какое имя мнѣ нравится, — вы не обидѣтесь?

— Я не обижусь, — отвѣчалъ я, — но я васъ не понимаю.

— Хотите, я буду звать васъ Генделемъ? Есть чудное музыкальное произведеніе Генделя: «Гармоничный Кузнецъ».

— Съ большимъ удовольствіемъ.

— Итакъ, любезный Гендель, — сказалъ онъ, поворачиваясь и отворяя дверь, — обѣдъ нашъ готовъ, и я прошу васъ сѣсть за столъ на первое мѣсто, такъ какъ вы хозяинъ.

Мы уже кончали обѣдать, когда я напомнилъ Герберту про его обѣщаніе разсказать мнѣ все, что онъ знаетъ про миссъ Гавишамъ.

— Вѣрно, — отвѣчалъ онъ, — сейчасъ исполню обѣщанное. Но позвольте мнѣ, Гендель, замѣтить вамъ, что въ Лондонѣ не принято брать ножъ въ ротъ — изъ опасенія порѣзаться — и что для этого есть вилка, хотя и ее не слѣдуетъ далеко совать въ ротъ. Объ этомъ почти не стоитъ говорить, но только лучше дѣлать такъ, какъ всѣ дѣлаютъ. Также и ложку берутъ рукой не сверху, а снизу. Это имѣетъ двѣ выгоды. Вы лучше попадаете въ ротъ (что собственно и требуется) и, кромѣ того, вы не будете напрасно подымать правый локоть.

Онъ такъ шутливо сдѣлалъ эти дружескія замѣчанія, что мы оба разсмѣялись, и я даже не покраснѣлъ.

— Теперь перейдемъ къ миссъ Гавишамъ. Вы должны знать, что миссъ Гавишамъ была избалованное дитя. Мать ея умерла, когда она была младенцемъ, и отецъ ей ни въ чемъ не отказывалъ. Отецъ ея, провинціальный джентльменъ изъ вашей мѣстности, былъ пивоваромъ. Я не знаю, зачѣмъ люди хвалятся тѣмъ, что варятъ пиво; можно однако варить пиво и оставаться джентельменомъ; между тѣмъ нельзя печь хлѣбъ и быть джентельменомъ. Мы это видимъ каждый день.

— Однако джентльменъ не можетъ содержать кабакъ, не правда ли? — спросилъ я.

— Ни подъ какимъ видомъ, — отвѣчалъ Гербертъ:- но кабакъ можетъ содержать джентльмена и даже дворянина. Хорошо! М-ръ Гавишамъ былъ очень богатъ и очень гордъ. Также горда была и его дочь.

— Миссъ Гавишамъ была единственная дочь? — спросилъ я.

— Не торопитесь, я сейчасъ вамъ скажу. Нѣтъ, она была не единственнымъ ребенкомъ; у нея былъ еще сводный братъ: ея отецъ тайкомъ женился во второй разъ. На своей кухаркѣ, кажется.

— Я думаю, что онъ былъ гордъ, — сказалъ я.

— Милый Гендель, онъ былъ гордъ. Онъ женился на второй женѣ тайкомъ, потому что былъ гордъ; она потомъ умерла. Когда она умерла, онъ, должно быть, впервые признался дочери въ томъ, что сдѣлалъ, и тогда сынъ сталъ членомъ семейства и жилъ съ ними въ томъ домѣ, куда вы ходили. Сынъ оказался буйнымъ, расточительнымъ и непочтительнымъ… вообще никуда негоднымъ человѣкомъ.

Въ концѣ концовъ отецъ лишилъ его наслѣдства; но, умирая, смягчился и завѣщалъ ему часть состоянія, хотя не столь значительную, какъ миссъ Гавишамъ. Выпейте еще рюмку вина и извините, если я замѣчу, что вы напрасно такъ закидываете голову, когда пьете — это совсѣмъ не красиво.

Я сдѣлалъ это, увлекшись до самозабвенія его разсказомъ. Я поблагодарилъ его и извинился. Онъ сказалъ: «не за что», — и продолжалъ:

— Миссъ Гавишамъ стала богатой наслѣдницей и, какъ можете легко себѣ представить, считалась очень выгодной невѣстой. Ея сводный братъ тоже получилъ достаточныя средства къ жизни, но, благодаря прежнимъ долгамъ и новому мотовству, скоро прожилъ ихъ. Онъ плохо ладилъ съ сестрой, даже хуже, чѣмъ съ отцомъ; многіе думали, что онъ смертельно ее ненавидѣлъ за то, что она будто бы возстановляла противъ него отца. Теперь я подхожу къ самой жестокой части разсказа, но прерву его, чтобы замѣтить вамъ, мой дорогой Гендель, что салфетка ни за что не влѣзетъ въ стаканъ.

Зачѣмъ я старался запихать салфетку въ стаканъ, я самъ не знаю. Но я изо всѣхъ силъ тискалъ ее туда, не замѣчая того, что дѣлаю. Я опять поблагодарилъ его за совѣта; онъ снова отвѣтилъ самымъ веселымъ тономъ:

— Право, не за что! — и продолжалъ свой разсказъ: — Въ то время всюду — на скачкахъ, на балахъ и въ собраніяхъ — можно было видѣть человѣка, который обратилъ свое вниманіе на миссъ Гавишамъ. Я никогда не видѣлъ его, потому что это происходило двадцать пять лѣтъ тому назадъ (раньше, чѣмъ мы съ вами родились, Гендель), но я слышалъ отъ отца, что то былъ красавецъ и очень нравился женщинамъ. Но отецъ мой положительно завѣряетъ, что только невѣжественный или ослѣпленный человѣкъ могъ принять его за джентльмена, потому что, по его мнѣнію, съ тѣхъ поръ, какъ свѣтъ стоитъ, ни одинъ человѣкъ, не будучи джентльменомъ въ душѣ, не можетъ быть джентльменомъ и но наружности. Онъ говоритъ, что никакая полировка не можетъ измѣнить дерево и сдѣлать изъ березы розовое дерево; чѣмъ больше вы полируете дерево, тѣмъ сильнѣе выступаетъ наружу его качество. Ну, хорошо! этотъ человѣкъ неотступно преслѣдовалъ миссъ Гавишамъ и прикидывался безусловно ей преданнымъ. Кажется, что до того времени она не проявляла особенной чувствительности, и она этотъ разъ сердце ея смягчилось, и она его полюбила. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что она просто боготворила своего жениха. Онъ пользовался ея привязанностью для того, чтобы занимать у нея большія суммы денегъ, и убѣдилъ ее купить у брата его долю наслѣдства — пивной заводъ (который отецъ завѣщалъ ему) за громадную сумму; онъ говорилъ ей, что, когда онъ сдѣлается ея мужемъ, то будетъ управлять пивнымъ заводомъ. Вашъ опекунъ въ то время не былъ еще довѣреннымъ лицомъ миссъ Гавишамъ, и она была слишкомъ горда, чтобы слушаться чьихъ-нибудь совѣтовъ. Родственники ея были бѣдны и корыстолюбивы, за исключеніемъ моего отца; онъ былъ тоже бѣденъ, но не завидовалъ чужому богатству. Онъ одинъ рѣшился предостеречь ее, говоря, что она слишкомъ много дѣлаетъ для этого человѣка и слишкомъ ему довѣряется. Но она, вмѣсто того, чтобы послушать его совѣтовъ, выгнала отца изъ своего дома, и отецъ послѣ того не видѣлъ ее ни разу.

Мнѣ припомнились слова миссъ Гавишамъ: «Матью придетъ повидаться со мной, когда я буду лежать на этомъ столѣ», и я спросилъ Герберта, отчего его отецъ такъ ожесточенъ противъ нее.

— Онъ не ожесточенъ, — отвѣчалъ онъ, — но не можетъ итти къ ней, потому что она сказала, будто онъ самъ надѣялся попользоваться отъ нея деньгами; поэтому ему и теперь неловко итти къ ней, не только ради себя, но и ради нея. Но вернемся къ нашему разсказу. День свадьбы былъ назначенъ, подвѣнечное платье готово, гости были приглашены. Наступилъ часъ вѣнчанья, но женихъ не явился. Онъ написалъ ей письмо…

— Которое она получила, — перебилъ я, — когда одѣвалась къ вѣнцу? Въ восемь часовъ двадцать минутъ?..

— Какъ разъ въ это время, — сказалъ Гербертъ, — и на этомъ часѣ она остановила всѣ свои часы. Что было въ этомъ письмѣ, кромѣ того, что оно разстроило свадьбу, я не могу сказать вамъ, потому что самъ его не читалъ. Когда она поправилась отъ тяжкой болѣзни, постигшей ее, она весь домъ оставила въ томъ запустѣніи, въ какомъ вы его застали, и съ тѣхъ поръ никогда не видѣла дневнаго свѣта.

— Вотъ и вся исторія? — спросилъ я, помолчавъ, въ раздумьи.

— Вотъ все, что мнѣ извѣстно; по правдѣ сказать, я самъ только догадался, что такъ было дѣло, потому что отецъ всегда избѣгаетъ говорить объ этомъ событіи; когда миссъ Гавишамъ пригласила меня къ себѣ, онъ тоже ничего не сказалъ мнѣ, кромѣ общихъ совѣтовъ. Но я забылъ объ одномъ. Полагаютъ, что человѣкъ, которому она такъ не кстати довѣрилась, дѣйствовалъ въ согласіи съ ея своднымъ братомъ; что между ними былъ заговоръ, и что они дѣлили барыши.

— Удивляюсь, почему онъ не женился на ней, чтобы завладѣть всѣмъ ея имуществомъ.

— Онъ могъ быть уже женатымъ, и кромѣ того братъ ея надѣялся, что горе можетъ убить ее, — отвѣчалъ Гербертъ.

— Что сталось съ ея братомъ и невѣрнымъ женихомъ? — спросилъ я, послѣ небольшого молчанья.

— Они падали все ниже и ниже, пока совсѣмъ не погибли.

— Живы ли они теперь?

— Не знаю.

— Вы только что сказали, что Эстелла не родня миссъ Гавишамъ, но усыновлена ею. Когда именно?

Гербертъ пожалъ плечами.

— Эстелла у ней съ тѣхъ поръ, какъ я познакомился съ миссъ Гавишамъ. Больше я ничего не знаю. А теперь, Гендель, поймите разъ и на всегда: все, что я знаю о миссъ Гавишамъ, и вы теперь знаете.

— И все, что я знаю, и вамъ также извѣстно, — возразилъ я.

— Вполнѣ вѣрю. Поэтому между нами не можетъ быть ни соперничества, ни недоразумѣнія. А что касается условія, которое поставлено вамъ для успѣха въ жизни, а именно: что вы не должны разспрашивать или допытываться узнать о томъ, кому вы обязаны перемѣной въ вашей судьбѣ, то можете быть увѣрены, что объ этомъ никто не скажетъ вамъ ни слова, по крайней мѣрѣ въ моей семьѣ.

Онъ сказалъ это осторожно, ради того, чтобы я понялъ, что вопросъ этотъ поконченъ между нами; я могъ идти безъ боязни въ домъ его отца. При этомъ онъ такъ взглянулъ на меня, что я понялъ, что онъ такъ же увѣренъ, что миссъ Гавишамъ моя благодѣтельница, какъ и я самъ.

Мнѣ не приходило въ голову, что онъ заговорилъ объ этомъ нарочно, ради того, чтобы мы могли подружиться; я только потомъ догадался, что онъ затѣялъ разговоръ именно ради этого.

Мы весело болтали, и я спросилъ его въ разговорѣ, чѣмъ онъ занимается. Онъ отвѣчалъ, что страхуетъ корабли. И прибавилъ, видя, что я оглядываюсь кругомъ, какъ будто ищу слѣдовъ кораблестроенія или кораблекрушенія:- въ городѣ.

Я былъ высокаго мнѣнія о богатствѣ и значеніи людей, страхующихъ корабли въ городѣ, и не безъ ужаса подумалъ о томъ, что свалилъ когда-то съ ногъ юнаго страхователя, подбилъ его предпріимчивый глазъ и раскроилъ ему задумчивый лобъ. Но тутъ же, къ моему облегченію, я почему-то подумалъ, что Гербертъ Покетъ никогда не будетъ удачнымъ дѣловымъ человѣкомъ и богачомъ.

— Я не успокоюсь, — продолжалъ Гербертъ, — пока не отдамъ всѣ свои деньги на страхованіе кораблей. Я хочу также быть членомъ Общества Страхованія Жизни. Думаю также позаняться и горнымъ дѣломъ. Но все это не помѣшаетъ мнѣ нагрузить корабли въ нѣсколько тысячъ тоннъ на собственный счетъ. Я думаю, что буду торговать, — говорилъ онъ, откидываясь на спинку кресла, — съ Остъ-Индіей: шелкомъ, шалями, пряностями, красками, аптекарскими товарами и драгоцѣннымъ деревомъ. Это интересная торговля.

— А выгоды большія? — спросилъ я.

— Громадныя, — отвѣчалъ онъ.

Я опять смутился и подумалъ, что, пожалуй, его ждетъ еще болѣе блестящая будущность, чѣмъ меня.

— Я буду также торговать, — продолжалъ онъ, засовывая большіе пальцы въ карманы жилета, — съ Вестъ-Индіей: сахаромъ, табакомъ и ромомъ. А также и съ островомъ Цейлономъ, преимущественно слоновой костью.

— Вамъ понадобится много кораблей, — сказалъ я.

— Цѣлый флотъ, — отвѣчалъ онъ.

Совершенно подавленный величіемъ такой торговли, я спросилъ его, съ какими странами ведется самая большая торговля и сколько кораблей онъ страхуетъ?

— Я еще не приступилъ къ страхованію, — отвѣчалъ онъ. — Я все еще осматриваюсь.

Теперь мнѣ показалось, что обстановка его жизни именно подходитъ къ человѣку, который не началъ еще торговли. Я проговорилъ протяжно:- А-а!

— Да. Я служу въ банкирской конторѣ и присматриваюсь.

— А выгодное дѣло банкирская контора? — спросилъ я.

— Кому какъ? — отвѣтилъ онъ.

— А вамъ?

— Н-нѣтъ; мнѣ невыгодно.

Онъ проговорилъ это задумчиво, точно самъ еще не былъ въ томъ увѣренъ.

— Прямой выгоды нѣтъ. Я не получаю жалованья и долженъ самъ содержать себя.

Очевидно, что дѣло было не особенно выгодное, и я покачалъ головой, какъ бы желая дать знать, что трудно отложить большой капиталъ, не получая жалованья.

— Но важно то, — сказалъ Гербертъ Покетъ, — что я могу видѣть, какъ торгуютъ другіе. Это очень важно.

Мнѣ показалось страннымъ, что нельзя знакомиться съ торговлей, не служа въ банкирской конторѣ; но я промолчалъ.

— Затѣмъ наступитъ время, — продолжалъ Гербертъ, — и представится удобный случай. Тогда можно въ короткое время нажить деньги, и тогда дѣло въ шляпѣ. Когда вы нажили деньги, вамъ остается только пустить ихъ въ оборотъ.

Все это напомнило мнѣ нашу драку въ саду; онъ такъ же смѣло переносилъ свою бѣдность, какъ и свое пораженіе. Мнѣ казалось, что онъ принимаетъ всѣ удары судьбы и неудачи точь въ точь такъ, какъ переносилъ тогда мои удары. Я теперь видѣлъ ясно, что онъ имѣлъ только самое необходимое, остальное все было куплено за мои деньги.

Хотя онъ и надѣялся, что будетъ со временемъ богатъ, но держалъ себя просто и обращался со мной, какъ съ равнымъ; мы отлично ладили другъ съ другомъ. Вечеромъ мы гуляли по улицамъ Лондона и отправились въ театръ на дешевыя мѣста, а на другой день пошли въ церковь Вестминстерскаго аббатства, а послѣ полудня гуляли по садамъ; дивился я, кто здѣсь подковываетъ всѣхъ лошадей, и жалѣлъ, что дѣлаетъ это не Джо.

Въ понедѣльникъ утромъ, безъ четверти девять, Гербертъ ушелъ въ свою контору, сказавъ, что вернется черезъ часъ или два и отвезетъ меня въ Гаммерсмитъ. Когда онъ вернулся, мы отправились завтракать въ трактиръ, который мнѣ казался тогда очень роскошнымъ, но кушанье было плохое, а скатерти и платье лакеевъ очень грязно. Позавтракавъ тамъ за умѣренную цѣну, мы вернулись въ гостиницу Барнарда, захватили мой небольшой чемоданъ и сѣли въ омнибусъ, ходившій въ Гаммерсмитъ.

ГЛАВА XXI

Отецъ Герберта, м-ръ Покетъ сказалъ мнѣ, что онъ очень радъ меня видѣть и надѣется, что и я также не прочь съ нимъ познакомиться. Онъ былъ еще довольно моложавъ, не смотря на слегка растерянное выраженіе лица и сильную еѣдину. Его растерянность была немного смѣшна; онъ впрочемъ, самъ понималъ это и мирился съ тѣмъ, что надъ нимъ иногда смѣялись. Тутъ же сидѣла его жена на креслѣ подъ деревомъ и читала какую-то книгу, положивъ ноги на другое кресло.

— Белинда, — сказалъ онъ ей, — я надѣюсь, что ты поздоровалась съ м-ромъ Пипомъ? — и при этомъ тревожно приподнялъ свои брови.

Жена отвела глаза отъ книги и сказала: «да». Послѣ того разсѣянно улыбнулась мнѣ и спросила, нравятся ли мнѣ духи. Такъ какъ вопросъ этотъ не вязался съ предыдущимъ разговоромъ, то я приписалъ его ея гордости.

М-съ Покетъ была единственная дочь уже умершаго кавалера, который воображалъ, что непремѣнно долженъ былъ быть дворяниномъ и даже барономъ, и что только злоба противниковъ помѣшала его повышенію. Дочь свою онъ воспиталъ въ такомъ же ослѣпленіи, внушилъ ей гордость, не позволялъ заниматься домашнимъ хозяйствомъ. Дочь была достойна своего отца; она только читала книги о дворянствѣ или сидѣла въ гостиной, но ничего не умѣла дѣлать. М-ръ Покетъ женился на ней, когда былъ еще молодъ. Родитель молодой дѣвушки сказалъ м-ру Покетъ, что его невѣста «кладъ, достойный принца», но приданаго за ней не далъ, такъ какъ самъ не имѣлъ ничего. М-ръ Покетъ сталъ пожизненнымъ владѣльцемъ «клада, достойнаго принца», но отъ этого онъ не сдѣлался счастливымъ. Всѣ жалѣли м-съ Покетъ за то, что она вышла замужъ не за титулованнаго человѣка, и упрекали м-ра Покета за то, что онъ не сумѣлъ добыть себѣ никакого титула.

М-ръ Покетъ повелъ меня въ домъ и показалъ мнѣ мою комнату: она была очень удобная и хорошо убранная. Затѣмъ онъ постучался въ другія двери и познакомилъ меня съ своими жильцами; ихъ было двое — Друмль и Стартопъ. Друмль, старообразный молодой человѣкъ, тяжеловѣсный и неуклюжій, сидѣлъ и что-то насвистывалъ. Стартопъ, моложе его и годами и видомъ, читалъ, сжимая голову обѣими руками, точно боялся, что ее разорветъ отъ слишкомъ большого заряда знанія.

Я скоро замѣтилъ, что м-ръ и м-съ Покетъ не хозяева у себя дома, что они точно боялись кого-то, и скоро узналъ, что боятся они своей прислуги, которая всѣмъ распоряжается. Такое хозяйство было очень разорительно, такъ какъ прислуга считала своей обязанностью не скупиться на пищу и питье для себя и принимать много гостей. Мнѣ казалось, что было выгоднѣе столоваться въ кухнѣ, такъ какъ тамъ вкуснѣе ѣли, чѣмъ за нашимъ столомъ. Я еще не прожилъ и недѣли у нихъ въ домѣ, какъ м-съ Покетъ получила письмо отъ незнакомой сосѣдки, которая писала, что видѣла, какъ нянька била маленькаго бэбэ. Это сообщеніе страшно разстроило м-съ Покетъ, и она даже расплакалась, говоря, что не понимаетъ, зачѣмъ сосѣди вмѣшиваются въ чужія дѣла.

Гербертъ разсказалъ мнѣ, что м-ръ Покетъ учился въ университетѣ и оказалъ большіе успѣхи, но, имѣвъ счастіе жениться на м-съ Покетъ въ очень молодые годы, онъ этимъ повредилъ всей своей жизни и сталъ настоящей ломовой лошадью.

За обѣдомъ разговоръ шелъ между м-съ Покетъ и Друмлемъ, въ то время, какъ я устремлялъ все свое вниманіе на ножъ и вилку, ложку, стаканъ, рюмку и другія орудія самоистязанія. Говорилось больше всего о дворянствѣ, о разныхъ титулахъ и отличіяхъ; никто изъ присутствующихъ не принималъ въ немъ участія, и видно было, что этотъ разговоръ всѣмъ надоѣлъ. Во время такой бесѣды прибѣжали изъ кухни возвѣстить о домашнемъ бѣдствіи. Кухарка пережарила ростбифъ. Къ моему несказанному удивленію, я впервые увидѣлъ, какъ м-ръ Покетъ облегчаетъ свою душу. Онъ положилъ на столъ ножикъ и вилку, запустилъ обѣ руки въ волосы и, казалось, употреблялъ всѣ усилія, чтобы приподнять себя съ мѣста. Продѣлавъ это, онъ спокойно продолжалъ обѣдать.

Послѣ обѣда привели знакомиться дѣтей: четырехъ маленькихъ дѣвочекъ, двухъ маленькихъ мальчиковъ, кромѣ бэбэ, который могъ быть и мальчикомъ и дѣвочкой, и ближайшаго преемника бэбэ, который былъ еще въ пеленкахъ. Ихъ привели двѣ няньки: Флопсонъ и Миллерсъ, съ такимъ видомъ, точно онѣ были вербовщиками, набиравшими дѣтей, а м-съ Покетъ глядѣла на юныхъ дворянъ, какими они должны были бы быть, совершенно не зная, что съ ними дѣлать.

— Вотъ! дайте мнѣ вашу вилку, ма'амъ, и возьмите бэбэ, — сказала Флопсонъ. — Не этой рукой, а не то онъ очутится головой подъ столомъ.

Повинуясь этому совѣту, м-съ Покетъ взяла его другой рукой, и голова бэбэ очутилась надъ столомъ, о чемъ міру возвѣстилъ отчаянный вопль.

— Боже, Боже! Отдайте мнѣ его назадъ, ма'амъ, — сказала Флопсонъ, — а вы, миссъ Дженъ, подойдите и попляшите передъ бэбэ!

Одна изъ маленькихъ дѣвочекъ, крошка, повидимому преждевременно принявшая на себя обязанность заботиться о другихъ, вышла изъ-за стола и принялась вертѣться вокругъ бэбэ до тѣхъ поръ, пока онъ не пересталъ плакать и не засмѣялся. Тогда и всѣ прочія дѣти засмѣялись, и м-ръ Покетъ (который тѣмъ временемъ дважды пытался приподнять себя за волосы) тоже засмѣялся, и всѣ мы засмѣялись и были чему-то рады.

Флопсонъ сложила бэбэ ручки и ножки, точно онъ былъ складная кукла, и послѣ того благополучно водворила его на колѣняхъ м-съ Покетъ и дала ему играть щипцами для расколки орѣховъ, предупредивъ м-съ Покетъ, чтобы она наблюдала, какъ бы бэбэ не прокололъ себѣ глаза; миссъ Дженъ было приказано слѣдитъ за тѣмъ же. Послѣ того обѣ няньки вышли изъ комнаты.

Я очень безпокоился, видя, что м-съ Покетъ снова вступила въ разговоръ съ Друмлемъ о двухъ баронахъ и ѣла апельсинные ломтики, пропитанные виномъ и сахаромъ, совсѣмъ забывъ про бэбэ, который сидѣлъ у нея на колѣняхъ и творилъ самыя невѣроятныя вещи со щипцами. Наконецъ маленькая Дженъ, замѣтивъ, что юнымъ мозгамъ его грозитъ опасность, потихоньку сошла съ мѣста и хитростью выманила опасное оружіе. М-съ Покетъ доѣла въ эту минуту апельсинъ и, не одобряя поведенія дочери, сказала:

— Несносная дѣвочка, какъ ты смѣла мѣшаться не въ свое дѣло? Поди сейчасъ и сядь на мѣсто.

— Милая мама, — пролепетала крошка, — бэбэ могъ выколоть себѣ глазки.

— Какъ ты смѣешь это говорить! — отвѣчала м-съ Покетъ. — Ступай и сію минуту сядь на свой стулъ!

Достоинство, съ какимъ м-съ Покетъ проговорила это, было такъ сокрушительно, что я совсѣмъ растерялся: мнѣ показалось даже, что и я въ чемъ-то провинился.

— Белинда, — возразилъ м-ръ Покетъ, съ противоположнаго конца стола, — какъ можешь ты быть такъ безразсудна? Дженъ вмѣшалась, чтобы спасти ребенка.

— Я никому не позволю вмѣшиваться, — сказала м-съ Покетъ. — Я удивляюсь Матью, что ты позволяешь, чтобы дѣвочка оскорбляла меня.

— Святый Боже! — вскричалъ м-ръ Покетъ въ порывѣ безысходнаго отчаянія. — Неужели младенцы существуютъ для того, чтобы щипцами имъ разбивали головы, и неужели никто не смѣетъ ихъ спасать?

— Я не позволю Дженъ вмѣшиваться, — произнесла м-съ Покетъ съ величественнымъ взглядомъ на невинную маленькую преступницу. — Помни, что я могла бы быть дворянкой.

М-ръ Покетъ снова засунулъ руки въ волоса и на этотъ разъ дѣйствительно приподнялся нѣсколько со стула.

— Слышите, слышите! — безпомощно взывалъ онъ. — Бэбэ должны быть избиваемы щипцами изъ уваженія къ дворянству! — Послѣ того онъ опять опустился на стулъ и замолкъ.

Мы всѣ смущенно опустили глаза, пока происходила перебранка. Всѣ молчали, а неугомонный бэбэ тянулся изо всѣхъ силъ къ маленькой Дженъ; мнѣ показалось, что изъ всего семейства онъ зналъ только ее одну.

— М-ръ Друмль, — сказала м-съ Покетъ, — будьте добры позовите Флопсонъ. Дженъ, непочтительная дѣвочка, стань въ уголъ. А теперь, бэбэ, душка, пойдемъ съ ма!

Но бэбэ былъ не согласенъ. Онъ перекувырнулся на рукахъ у м-съ Покетъ, выставилъ пару вязаныхъ башмачковъ на пухленькихъ ножкахъ и поднялъ настоящій бунтъ. Его унесли, и я увидѣлъ въ окно, какъ съ нимъ нянчилась маленькая Дженъ.

Вышло такъ, что остальныя пятеро дѣтей были оставлены въ столовой, такъ какъ Флопсонъ была занята своими дѣлами, а кромѣ нея до нихъ не было никому никакого дѣла. М-ръ Покетъ сидѣлъ съ растеряннымъ лицомъ со всклоченными волосами и глядѣлъ на дѣтей, точно никакъ не могъ понять, откуда они взялись, и зачѣмъ они здѣсь стоятъ. Помолчавъ, онъ задалъ имъ наставительнымъ тономъ нѣсколько вопросовъ, какъ-то: почему у маленькаго Джо дырка на одеждѣ? на что тотъ отвѣчалъ:

— Па, Флопсонъ хотѣла зашить ее, когда у ней будетъ время.

Потомъ онъ спросилъ, зачѣмъ это маленькая Фанни такъ порѣзала палецъ, на что та отвѣчала:

— Па, Миллерсъ положитъ на него пластырь, если не забудетъ.

Послѣ того онъ растаялъ отъ родительской нѣжности, далъ имъ по шиллингу и сказалъ, чтобы они шли играть; а когда они ушли, то еще долго ерошилъ и рвалъ себя за волосы.

Вечеромъ происходило катанье но рѣкѣ. Такъ какъ у Друмля и Стартопа были свои лодки, то и я рѣшилъ завести свою и затмить ихъ обоихъ. Я хорошо умѣлъ грести, какъ всѣ деревенскіе мальчики, но сознавалъ, что здѣсь въ городѣ надо грести иначе и рѣшилъ учиться у опытнаго гребца, съ которымъ меня познакомили мои новые союзники. Новый учитель очень сконфузилъ меня, сказавъ, что у меня мускулы, какъ у кузнеца. Если бы онъ только зналъ, что его слова чуть было не заставили меня отказаться отъ уроковъ, то врядъ ли бы сказалъ ихъ.

Когда мы вернулись вечеромъ домой, насъ ждалъ ужинъ, и, я думаю, намъ было бы очень весело, если бы не случилась домашняя непріятность. М-ръ Покетъ былъ въ хорошемъ расположеніи духа, когда пришла горничная и сказала:

— Извините, сэръ, я бы желала поговорить съ вами.

— Поговорить съ вашимъ господиномъ? — спросила м-съ Покетъ, чувство собственнаго достоинства которой снова было возмущено. — Какъ смѣете вы думать о чемъ-нибудь подобномъ? Ступайте и поговорите съ Флопсонъ, или со мной — какъ-нибудь потомъ.

— Извините, ма'амъ, мнѣ нужно теперь же поговорить, и съ хозяиномъ.

Послѣ этого м-ръ Покетъ вышелъ изъ комнаты. Онъ вернулся совсѣмъ огорченный и съ отчаяніемъ сказалъ женѣ:

— Славныя дѣла, Белинда! Кухарка лежитъ на полу въ кухнѣ, пьяная до безчувствія: у ней въ рукахъ большой свертокъ только что сбитаго масла, приготовленнаго для продажи.

М-съ Покетъ сердито сказала:

— Это штуки отвратительной Софьи!

— Что ты хочешь сказать, Белинда? — спросилъ м-ръ Покетъ,

— Софья сказала тебѣ это; вѣдь я собственными глазами видѣла и собственными ушами слышала, какъ она только что приходила въ комнату, чтобы съ тобою поговорить.

— Но не она свела меня съ лѣстницы, Белинда, не она показала мнѣ кухарку и свертокъ съ масломъ.

— И ты еще ее защищаешь, Матью, за то, что она производитъ безпорядки.

М-ръ Покетъ издалъ отчаянный стонъ.

— Что жъ, неужели я, хозяйка, женщина, которая могла быть дворянкой, ничего не значу въ этомъ домѣ? — сказала м-съ Покетъ. — Кухарка всегда была очень почтительная женщина и, когда приходила наниматься, то сказала, что, по ея мнѣнію, я должна была родиться герцогиней.

Около м-ра Покета стоялъ диванъ, и онъ повалился на него, точно готовился умереть.

— Покойной ночи, м-ръ Пипъ, — проговорилъ онъ глухимъ голосомъ, когда я всталъ, чтобы итти спать и оставилъ всю компанію.

ГЛАВА XXII

Дня черезъ два у меня былъ длинный разговоръ съ м-ромъ Покетъ. Онъ больше зналъ о моей будущей карьерѣ, нежели я самъ, потому что сообщилъ мнѣ, что меня не предназначаютъ ни для какой особенной должности, а только желаютъ датъ мнѣ хорошее воспитаніе для моей блестящей будущности. Я долженъ стоять «на одномъ уровнѣ» съ богатыми молодыми людьми. Я охотно согласился съ этимъ, такъ какъ такое положеніе мнѣ было очень пріятно.

Когда мы обсудили этотъ вопросъ, и я сказалъ, что готовъ серьезно учиться, мнѣ пришло въ голову, что гораздо лучше жить въ гостиницѣ Барнарда, тамъ веселѣе и больше разнообразія, и я, кромѣ того, могъ научиться хорошему обращенію въ обществѣ Герберта. М-ръ Покетъ не противился этому плану, но потребовалъ только, чтобы я предварительно спросилъ согласія опекуна. Я понималъ, что ему неудобно самому дать согласіе, такъ какъ, живя въ гостиницѣ, я бы облегчилъ Герберту часть его расходовъ; мы отправились въ Литль-Бритенъ, гдѣ я сообщилъ о своемъ желаніи м-ру Джагерсу.

— Если бы я могъ купить мебель, которую взяли для меня на прокатъ, — говорилъ я, — я прибавить еще кое-какихъ вещей, то былъ бы тамъ совсѣмъ какъ дома.

— Денежками сорите! — сказалъ м-ръ Джагерсъ съ короткимъ смѣхомъ. — Я вѣдь говорилъ вамъ, что вы начнете ими сорить. Ну! сколько вамъ требуется?

Я отвѣчалъ, что самъ не знаю.

— Пустяки! — возразилъ м-ръ Джагерсъ. — Сколько же? Пятьдесятъ фунтовъ?

— О! совсѣмъ не такъ много.

— Пять фунтовъ? — спросилъ м-ръ-Джагерсъ.

Это была такая большая скидка, что я въ смущеніи произнесъ:

— О! больше, чѣмъ пять фунтовъ.

— Больше, эге! — возразилъ м-ръ Джагерсъ, точно насмѣхаясь надо мною, онъ засунулъ руки въ карманы, закинулъ голову на плечо и, устремивъ глаза въ стѣну, спросилъ: — на сколько же больше?

— Трудно сказать сразу, сколько нужно, — сказалъ я, колеблясь.

— Пустяки! Говорите скорѣе. Дважды пять — довольно? трижды пять — довольно? четырежды пять — довольно?

Я сказалъ, что по моему этого вполнѣ довольно.

— Четырежды пять вполнѣ довольно, не правда ли? — повторилъ м-ръ Джагерсъ, нахмуривъ брови. — Ну, а что такое по вашему четырежды пять?

— Что о моему четырежды пять?

— Ну да! четырежды пять — сколько?

— Я полагаю, вы сами знаете, что четырежды пять — двадцать.

— Не говорите о томъ, что я знаю, мой другъ, — замѣтилъ сварливо м-ръ Джагерсъ, тряхнувъ головой:- я хочу знать, какъ будетъ по вашему.

— Двадцать фунтовъ, разумѣется.

— Уэммикъ! — сказалъ м-ръ Джагерсъ, отворяя дверь въ контору. — Примите отъ м-ра Пина росписку и выдайте ему двадцать фунтовъ.

Такой странный способъ вести дѣла произвелъ на меня сильное, но не особенно пріятное впечатлѣніе. М-ръ Джагерсъ никогда не смѣялся; онъ носилъ высокіе, ярко вычищенные скрипучіе сапоги и, приподнимаясь на носкахъ, склонялъ на бокъ голову и морщилъ брови, въ ожиданіи отвѣта, а иногда поскрипывалъ сапогами, и тогда казалось, будто эти сапоги смѣются сухимъ и подозрительнымъ смѣхомъ. Такъ какъ онъ ушелъ изъ дому, а Уэммикъ былъ оживленъ и разговорчивъ, то я сказалъ ему, что м-ръ Джагерсъ мнѣ кажется очень страннымъ.

— Скажите ему это, и онъ будетъ очень радъ, — отвѣчалъ Уэммикъ:- онъ желаетъ, чтобы вы находили его страннымъ. О! — прибавилъ онъ, видя, что я удивленъ, — это не мое личное мнѣніе; его занятія дѣлаютъ его страннымъ человѣкомъ.

Уэммикъ сидѣлъ за конторкой и закусывалъ сухимъ, твердымъ бисквитомъ, кусочки котораго бросалъ себѣ въ ротъ, точно прибиралъ ихъ къ мѣсту.

— Мнѣ всегда кажется, — говорилъ Уэммикъ, — что онъ разставляетъ человѣку западню и ждетъ. Вдругъ… хлопъ… и вы пойманы!

«Попасть въ западню не очень пріятно», подумалъ я и сказалъ, что онъ, вѣроятно, очень ловокъ.

— Еще бы! — отвѣтилъ Уэммикъ.

Затѣмъ я спросилъ:

— Вѣроятно, у него блистательно идутъ дѣла?

И Уэммикъ отвѣтилъ:

— Ве-ли-ко-лѣпно!

Я спросилъ:

— Много ли у него писцовъ?

На это Уэммикъ отвѣчалъ:

— Мы не держимъ особенно много писцовъ, потому что Джагерсъ одинъ, и другого такого не найти. Насъ всего четверо. Хотите ихъ видѣть? Вы теперь, могу сказать, у насъ свой человѣкъ.

Когда мы осмотрѣли контору и сошли внизъ, Уэммикъ отвелъ меня въ комнату опекуна и сказалъ:

— Вы здѣсь уже были?

— Скажите, пожалуйста, — спросилъ я, снова увидѣвъ двѣ мерзкія маски, — чьи это снимки?

— Эти? — сказалъ Уэммикъ, вставъ на стулъ и смахнувъ пыль съ ужасныхъ головъ, прежде чѣмъ ихъ снять. — Это двѣ знаменитости. Они доставили намъ много славы. Этотъ молодецъ (да ты, должно быть, ночью сходилъ съ полки, старый негодяй, и заглядывалъ въ чернильницу, что у тебя такое пятно надъ бровью!) убилъ своего хозяина, и, такъ какъ его въ томъ не могли уличить, то значитъ устроилъ ловко дѣло.

— Портретъ похожъ на него? — спросилъ я, отступивъ отъ звѣрской хари, между тѣмъ какъ Уэммикъ плюнулъ на пятно и вытеръ его рукавомъ.

— Похожъ ли? да онъ какъ живой, знаете. Маска снята съ него въ Ньюгетѣ, тотчасъ послѣ казни. Ты питалъ ко мнѣ маленькую слабость, неправда ли, старый хитрецъ? — сказалъ Уэммикъ и пояснилъ этотъ дружескій возгласъ, дотронувшись до брошки съ изображеніемъ лэди и плакучей ивы возлѣ урны:

— Онъ нарочно заказалъ это для меня.

— А того другого господина постигъ такой же конецъ? — спросилъ я. — Онъ кажется одного поля ягода.

— Вы правы, — отвѣчалъ Уэммикъ, — и скверная ягода. Да! его постигъ такой же конецъ, вполнѣ естественный въ такихъ случаяхъ, увѣряю васъ. Онъ поддѣлывалъ завѣщанія; а мнимыхъ завѣщателей отправлялъ на тотъ свѣтъ. А ужъ какой лжецъ онъ былъ, не приведи Господи! Въ жизни не встрѣчалъ другого такого лжеца.

Прежде, чѣмъ поставить своего покойнаго пріятеля обратно на полку, Уэммикъ дотронулся до самаго широкаго изъ своихъ траурныхъ перстней и сказалъ:

— Нарочно посылалъ купить его для меня, наканунѣ казни.

Вдругъ мнѣ представилось, что всѣ украшенія, которыя онъ носилъ, были подарки покойниковъ. Такъ какъ онъ, повидимому, не скрывалъ источниковъ своихъ сокровищъ, я рѣшился спросить его объ этомъ.

— О, да, — отвѣчалъ онъ, — это все подарки такого же рода; я всегда ихъ принимаю. Они курьезы своего рода. И вмѣстѣ съ тѣмъ имущество. Они стоятъ не Богъ вѣсть какъ дорого, но все же это имущество, и движимое. Для васъ это пустяки при вашей блестящей будущности, но что касается меня, то моей путеводной звѣздой всегда было: пріобрѣтать движимое имущество.

Я похвалилъ его за это, а онъ продолжалъ съ дружеской улыбкой:

— Можетъ быть, вы захотите когда-нибудь навѣстить меня въ Вальвортѣ и даже переночевать у меня; я сочту это за честь. Мнѣ нечѣмъ особенно похвастаться передъ вами, но, быть можетъ, вамъ любопытно было бы взглянуть на тѣ вещи, какія я могу вамъ показать; кромѣ того у меня хорошенькій садикъ и бесѣдка.

Я сказалъ, что съ наслажденіемъ принимаю его гостепріимство.

— Благодарю, приходите, когда вамъ будетъ удобно. Вы уже обѣдали у м-ра Джагерса?

— Нѣтъ еще.

— Ну, онъ угоститъ васъ виномъ, и хорошимъ виномъ. Я же угощу васъ пуншемъ, и недурнымъ пуншемъ. А теперь я вотъ что скажу вамъ: когда будете обѣдать у м-ра Джагерса, обратите вниманіе на его прислугу.

— Развѣ я увижу что-нибудь необыкновенное?

— Вы увидите прирученнаго дикаго звѣря. Это не совсѣмъ обыкновенное зрѣлище, скажу вамъ. И м-ръ Джагерсъ еще вырастетъ въ вашихъ глазахъ.

Я сказалъ ему, что буду помнить его совѣтъ. Когда я сталъ прощаться, онъ спросилъ меня: не пожелаю ли я удѣлить пять минутъ на то, чтобы поглядѣть на м-ра Джагерса «въ дѣлѣ». Я отвѣчалъ утвердительно, и мы отправились въ полицейскій судъ, гдѣ увидѣли человѣка, похожаго на покойнаго любителя фантастическихъ брошекъ; онъ стоялъ у рѣшетки, смущенно жуя что-то; между тѣмъ какъ мой опекунъ подвергалъ какую-то женщину перекрестному допросу и наводилъ ужасъ на нее, и на судей, и на всѣхъ присутствующихъ. За всякое слово, которое онъ не одобрялъ, онъ страшно ругался, а если кто-нибудь не сознавался въ чемъ-нибудь, онъ говорилъ:

— Я вырву у васъ признаніе; а когда онъ слышалъ признаніе, то говорилъ:

— Ну, вотъ я васъ и поймалъ!

Судьи трепетали, когда онъ кусалъ себѣ ногти. Воры и сыщики упивались каждымъ его словомъ и содрогались, когда онъ поводилъ бровью въ ихъ сторону. На чьей сторонѣ онъ былъ, я не могъ понять, потому что мнѣ казалось, что онъ всѣхъ ихъ разноситъ въ пухъ и прахъ; знаю только, что онъ былъ не на сторонѣ судей, потому что, когда я на цыпочкахъ выбирался изъ суда, ноги старичка предсѣдателя судорожно трепетали подъ столомъ; обвиненія такъ и сыпались на него за то, что онъ не понимаетъ закона и правосудія.

ГЛАВА XXIII

Бентли Друмль былъ такой сварливый малый, что смотрѣлъ даже на книгу, которую бралъ въ руки, точно авторъ хотѣлъ нанести ему кровное оскорбленіе: такъ же нелюбезно относился и къ знакомымъ. Тяжеловѣсный по природѣ, неловкій въ движеніяхъ, съ апатичнымъ толстымъ лицомъ и неповоротливымъ языкомъ, который какъ будто съ трудомъ поворачивался у него во рту, — онъ кромѣ того былъ лѣнивъ, спѣсивъ, скупъ, скрытенъ и подозрителенъ. Сынъ богатыхъ родителей, которые ростили такого милашку, пока не сообразили, что онъ уже великовозрастный тупица, Бентли Друмль попалъ къ м-ру Покету, когда былъ головою выше этого джентльмена и втрое его толще.

Стартонъ былъ избалованъ матерью и проживалъ дома, когда ему слѣдовало находиться въ школѣ, но онъ былъ всей душой преданъ своей матери и восхищался ею безъ мѣры; по словамъ Герберта, онъ походилъ на нее, какъ, двѣ капли воды. Гербертъ былъ мой неразлучный товарищъ и другъ. Я предоставилъ мою лодку въ его распоряженіе, и благодаря этому онъ такъ же часто пріѣзжалъ въ Гаммерсмитъ, какъ я въ Лондонъ. Мы во всякіе часы сновали по дорогѣ между этими двумя пунктами. И я до сихъ поръ люблю эту дорогу (хотя она уже не такая пріятная, какъ была прежде) по воспоминаніямъ юности, впечатлительной и исполненной надеждъ.

Вотъ при какихъ условіяхъ сложилась моя новая жизнь, и началось мое образованіе. Вскорѣ я привыкъ къ мотовству и тратилъ такое количество денегъ, которое нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ показалось бы мнѣ баснословнымъ, но учился при всемъ томъ старательно. Большой заслуги въ этомъ не было, я могъ гордиться только тѣмъ, что у меня хватало смысла понимать свое невѣжество. Съ помощью м-ра Покета и Герберта я дѣлалъ быстрые успѣхи; мои руководители всегда были готовы помочь мнѣ, и на моемъ пути не было помѣхъ; я былъ бы такимъ же осломъ, какъ Друмль, если бы не успѣвалъ чему-нибудь научиться.

Прошло нѣсколько недѣль послѣ моего разговора съ Уэммикомъ, я вздумалъ написать ему записку и предложить отправиться къ нему въ гости какъ-нибудь вечеромъ. Онъ отвѣчалъ мнѣ, что очень радъ и будетъ меня ждать въ конторѣ въ шесть часовъ. Туда я и пошелъ и засталъ его въ ту минуту, когда съ послѣднимъ ударомъ часовъ онъ запиралъ несгораемый шкапъ и пряталъ ключъ въ карманъ.

— Хотите итти пѣшкомъ? — спросилъ онъ.

— Разумѣется, если вы согласны.

— И очень, — отвѣчалъ Уэммикъ:- просидѣть, согнувшись, за конторкой весь день не легко, и я буду радъ размять ноги. Итакъ вы еще не обѣдали у м-ра Джагерса? — спросилъ онъ, пройдя нѣсколько шаговъ.

— Нѣтъ еще.

— Онъ говорилъ со мной объ этомъ сегодня, когда услышалъ, что вы собираетесь ко мнѣ. Вы, вѣроятно, скоро получите приглашеніе. Онъ хочетъ также пригласить и вашихъ пріятелей. Ихъ трое, не правда ли?

Хотя я и не привыкъ считать Друмля въ числѣ пріятелей, но отвѣчалъ:

— Да.

— Ну, такъ вотъ онъ собирается позвать всю ораву.

Такое выраженіе не показалось мнѣ лестнымъ.

— Будьте спокойны, онъ угоститъ васъ на славу. Разнообразія въ кушаньяхъ не ждите, но они будутъ превосходнаго качества. Знаете, какой онъ чудакъ, — продолжалъ Уэммикъ, помолчавъ:- онъ никогда не запираетъ на ночь ни дверей, ни оконъ.

— Ею никогда не обворовывали?

— То-то и есть, что нѣтъ! Онъ говоритъ и высказываетъ это публично:- желалъ бы я видѣть человѣка, который меня обокрадетъ. Господи помилуй, я сто разъ слышалъ, какъ онъ говорилъ отъявленнымъ разбойникамъ: «вы знаете, гдѣ я живу; у меня ни одного засова не задвигается, ни одного замка не запирается, отчего вы не попытаетесь обокрасть меня? Послушайте, неужели это васъ не соблазняетъ?» Ни одинъ изъ нихъ, сэръ, не рѣшится на это, ни за какія блага въ мірѣ.

— Они такъ боятся его?

— Боятся его? — повторилъ Уэммикъ. — Конечно, они его боятся. Да къ тому же онъ и ловокъ, хоть и держитъ ихъ въ страхѣ. Серебра у него ни-ни, все поддѣлка.

— Такъ что воры не многимъ поживились бы, если бы и задумали…

— Но онъ зато многимъ бы поживился, — перебилъ меня Уэммикъ, — и это имъ извѣстно. Онъ бы взялъ ихъ жизнь и жизнь еще десятка людей. Онъ взялъ бы все, что могъ. А невозможно сказать, чего бы онъ не могъ взять, если бы захотѣлъ.

Я задумался о такомъ влеченіи моего опекуна, когда Уэммикъ замѣтилъ:

— Что касается отсутствія серебра, то это происходитъ только отъ его глубокаго ума. У рѣки есть своя природная глубина, и у него своя природная глубина. Поглядите на его цѣпочку отъ часовъ. Она-то вѣдь изъ чистаго золота.

— И очень толстая, — замѣтилъ я.

— Толстая! — повторилъ Уэммикъ, — да, конечно. А часы у него тоже золотые и стоятъ сто фунтовъ, ни болѣе, ни менѣе. М-ръ Пипъ, въ нашемъ городѣ около семисотъ воровъ, которые прекрасно знаютъ про эти часы: и между ними не найдется ни одного, который бы рѣшился дотронуться до этой цѣпи, какъ будто она изъ раскаленнаго желѣза.

Разговаривая такимъ образомъ, мы незамѣтно дошли до небольшого деревяннаго домика, притаившагося въ саду, съ плоской крышей, выкрашенной, какъ батарея съ пушками.

— Моя работа, — сказалъ Уэммикъ:- мило, не правда ли?

Я похвалилъ. Мнѣ кажется, что я еще не видывалъ такого маленькаго домика съ такими смѣшными маленькими окошками (половина изъ нихъ была фальшивая) и такою же узкой дверью, черезъ которую трудно было проходить.

— Вы видите настоящій флагштокъ, — сказалъ Уэммикъ, — и по воскресеньямъ я поднимаю настоящій флагъ. А теперь поглядите сюда: когда я пройду черезъ этотъ мостъ, я поднимаю его — вотъ такъ, и сообщенія прерваны.

Мостъ состоялъ изъ доски, перекинутой черезъ канавку фута четыре шириной и фута два глубиной; но пріятно было видѣть, съ какою гордостью онъ поднялъ ее и укрѣпилъ.

— Каждый вечеръ, въ девять часовъ по Гринвичскому времени, я стрѣляю изъ пушки.

Это артиллерійское орудіе помѣщалось въ отдѣльной крѣпости, построенной изъ дранокъ. Его защищалъ отъ непогоды хитроумный навѣсъ изъ брезента, въ формѣ дождевого зонтика.

— А позади дома, — продолжалъ Уэммикъ, — у меня имѣется поросенокъ и нѣсколько куръ и кроликовъ; есть у меня также и парничекъ, гдѣ я сажаю огурцы, и вы увидите за ужиномъ, какой я могу смастерить салатъ. Такъ-то, сэръ, — прибавилъ Уэммикъ, хотя и улыбаясь, но совершенно серьезно, — представимъ себѣ, что крѣпость попадетъ въ осадное положеніе, она продержалась бы чертовски долго при такомъ запасѣ провіанта.

Послѣ того онъ повелъ меня къ бесѣдкѣ, находившейся на разстояніи всего лишь нѣсколькихъ саженей, но къ которой вела такая хитроумная сѣть дорожекъ, что мы шли къ ней довольно долго; и въ этомъ убѣжищѣ насъ уже ждали стаканы съ пуншемъ.

— Я свой собственный инженеръ, и свой собственный плотникъ, и свой собственный садовникъ, и свой собственный слуга, словомъ, я на всѣ руки, — сказалъ Уэммикъ въ отвѣтъ на мои комплименты. — Что жъ работа всегда хороша и полезна, она снимаетъ съ меня плѣсень и нравится престарѣлому родителю. Вы ничего не имѣете противъ того, чтобы я теперь же представилъ васъ престарѣлому родителю? Это не выбьетъ васъ изъ колеи?

Я выразилъ готовность, и мы пошли въ замокъ. Тамъ мы нашли у огня очень стараго человѣка въ фланелевомъ сюртукѣ; чистенькій, веселый, онъ сидѣлъ въ удобномъ креслѣ. Но къ сожалѣнію онъ былъ совсѣмъ глухъ.

— Ну, что, престарѣлый родитель, — сказалъ Уэммикъ, потрясая ему руку ласково и весело, — какъ вы себя чувствуете?

— Хорошо, Джонъ, хорошо! — отвѣчалъ старикъ.

— Вотъ м-ръ Пипъ, престарѣлый родитель, и я желалъ бы, чтобы вы разслышали его имя. Кивните ему головой, м-ръ Пипъ, онъ это очень любитъ. Кивните нѣсколько разъ сряду.

— Прекрасныя владѣнія у моего сына, сэръ, не правда ли? — закричалъ старикъ, въ то время какъ я усердно кивалъ головой. — Это настоящая загородная дача, сэръ. Эту землю и великолѣпныя зданія, возведенныя на ней, слѣдовало бы поддержать, когда моего сына не станетъ, да, поддержать, чтобы народъ могъ ими пользоваться.

— Вы горды, какъ Пончъ, престарѣлый родитель, не правда ли? — сказалъ Уэммикъ, глядя на старика съ мягкимъ выраженіемъ на своемъ жолтомъ лицѣ.

Мы простились со старикомъ и пошли пить пуншъ въ бесѣдку, гдѣ Уэммикъ сообщилъ мнѣ, куря трубку, что онъ употребилъ иного лѣтъ на то, чтобы довести свои владѣнія до ихъ теперешняго совершенства.

— Надѣюсь, что м-ръ Джагерсъ тоже восхищается ими?

— Никогда не видѣлъ ихъ, — отвѣчалъ Уэммикъ. — Никогда не слышалъ. Никогда не видѣлъ престарѣлаго родителя. Никогда о немъ не слышалъ. Нѣтъ; контора — одно дѣло, а частная жизнь — другое. Когда я ухожу въ контору, я забываю про замокъ; а когда я возвращаюсь въ замокъ, я забываю про контору. И если вамъ не непріятно, я прошу васъ дѣлать тоже самое. Я не желаю, чтобы въ конторѣ знали о моемъ домѣ.

Конечно, я считалъ своимъ долгомъ исполнить его просьбу. Пуншъ былъ очень вкусенъ, и мы сидѣли и бесѣдовали до девяти часовъ.

— Время пушкѣ палить, — сказалъ Уэммикъ, откладывая въ сторону трубку:- это доставляетъ большое удовольствіе престарѣлому родителю.

Мы вернулись въ замокъ и нашли престарѣлаго родителя съ раскаленной кочергой въ рукахъ и съ глазами, полными ожиданія, въ виду предстоявшей великой ночной церемоніи. Уэммикъ стоялъ съ часами въ рукахъ до той минуты, какъ наступилъ моментъ итти на батарею, и тогда взялъ изъ рукъ престарѣлаго родителя накаленную до красна кочергу. Онъ взялъ ее и ушелъ, и вскорѣ пушечный выстрѣлъ прокатился съ такимъ грохотомъ, что крошечный, игрушечный домикъ содрогнулся, и чашки и блюдечки запрыгали на столѣ. Престарѣлый родитель, который чуть не выпалъ изъ кресла отъ сотрясенія, если бы не придержался за его ручки, въ восторгѣ закричалъ:

— Пушка выпалила! Я ее слышалъ!

И я закивалъ головой старому джентльмену такъ усердно, что у меня зарябило въ глазахъ.

Когда церемонія съ пушкой кончилась, Уэммикъ до самаго ужина показывалъ мнѣ собраніе рѣдкостей. Онѣ были большею частію преступнаго характера и заключали въ себѣ перо, которымъ былъ написанъ какой-то знаменитый подложный договоръ, двѣ или три замѣчательныхъ бритвы, нѣсколько прядей волосъ и нѣсколько рукописей, съ признаніями, написанными послѣ приговора до смертной казни; имъ м-ръ Уэммикъ придавалъ особенную цѣну, потому что, выражаясь его собственными словами, «каждое слово въ нихъ ложь, сэръ!»

Намъ прислуживала маленькая дѣвочка, которая днемъ присматривала за престарѣлымъ родителемъ.

Когда она подала намъ ужинъ, который оказался превосходнымъ, мостъ былъ спущенъ, и она перешла черезъ него и отправилась домой.

Уэммикъ всталъ очень рано поутру, и мнѣ казалось, что онъ самолично чистилъ мои сапоги. Послѣ того онъ занялся въ саду, и я видѣлъ изъ моего узенькаго окна, какъ онъ притворялся, что пользуется услугами престарѣлаго родителя, и кивалъ ему усерднѣйшимъ образомъ. Завтракъ былъ такъ же хорошъ, какъ и ужинъ, и ровно въ половинѣ десятаго мы отправились въ городъ. Постепенно Уэммикъ становился суше и жестче, и губы его все крѣпче сжимались. Наконецъ, когда мы пришли въ его контору, и онъ вынулъ ключъ изъ кармана, казалось, онъ совсѣмъ не помнилъ о существованіи своего домика, замка, подъемнаго моста, бесѣдки и престарѣлаго родителя, точно все это развѣялось прахомъ съ послѣднимъ выстрѣломъ изъ пушки.

ГЛАВА XXIV

Случилось такъ, какъ мнѣ предсказывалъ Уэммикъ, и мнѣ скоро пришлось сравнивать помѣщеніе моего опекуна съ помѣщеніемъ его кассира и писца. Опекунъ былъ въ своей комнатѣ и мылъ руки душистымъ мыломъ, когда я прошелъ въ контору; онъ позвалъ меня къ себѣ и пригласилъ меня и моихъ пріятелей въ гости, какъ предупредилъ меня Уэммикъ.

— Приходите завтра и запросто.

Я спросилъ его, куда мы должны явиться (потому что я понятія не имѣлъ о томъ, гдѣ онъ живетъ), и я полагаю, что вѣрный своей привычкѣ — никогда не давать точнаго отвѣта, онъ сказалъ:

— Приходите сюда, и я возьму васъ съ собой.

Пользуюсь этимъ случаемъ, чтобы замѣтить, что онъ умывался послѣ своихъ занятій, точно цѣлый день дергалъ зубы. У него былъ необыкновенный умывальникъ, отъ котораго пахло душистымъ мыломъ, точно изъ лавки, гдѣ продаются духи. На слѣдующій день онъ привелъ насъ къ себѣ въ домъ довольно внушительныхъ размѣровъ, но съ облѣзлой краской и грязными окнами. Онъ взялъ ключъ, отперъ дверь, и мы всѣ вошли въ каменныя сѣни, пустыя, мрачныя, необитаемыя. Оттуда мы поднялись по лѣстницѣ, выкрашенной въ темную краску, и вошли въ комнату, которая была тоже очень мрачная; здѣсь былъ накрытъ столъ; рядомъ была его уборная и спальня. Онъ сказалъ намъ, что нанимаетъ весь домъ, но рѣдко пользуется другими комнатами, кромѣ тѣхъ, которыя мы видимъ. Столъ былъ хорошо накрытъ, — безъ серебряныхъ приборовъ, разумѣется, — и возлѣ его кресла стояли разныя бутылки и графины и четыре блюда плодовъ. Я замѣтилъ, что онъ все держалъ у себя подъ руками и самъ накладывалъ всѣмъ кушанья. Въ комнатѣ стоялъ книжный шкапъ, и я, прочитавъ на корешкахъ заглавія книгъ, увидѣлъ, что то были судебныя книги, біографіи преступниковъ, процессы, парламентскіе акты и тому подобное. Мебель вся была такая же массивная и дорогая, какъ и его цѣпочка отъ часовъ.

Такъ какъ онъ до сихъ поръ почти не видѣлъ моихъ троихъ пріятелей, то, позвонивъ въ колокольчикъ, сталъ у камина и принялся ихъ разглядывать. Къ моему удивленію, ему больше всего понравился Друмль.

— Пипъ, — сказалъ онъ, положивъ на плечо свою большую руку и отводя меня къ окну. — Кто этотъ наукъ?

— Паукъ? — переспросилъ я.

— Угреватый, мясистый, угрюмый малый.

— Это Бентли Друмль, — отвѣчалъ я, — а другой, съ небритымъ лицомъ — это Стартопъ.

Не обращая ни малѣйшаго вниманія на другого, съ нѣжнымъ лицомъ, онъ отвѣчалъ:

— Этого господина зовутъ Бентли Друыль, говоришь ты? мнѣ нравится его наружность.

Онъ тотчасъ же заговорилъ съ Друмлемъ, ни мало не смущаясь его краткими, грубыми отвѣтами; невидимому, онъ рѣшилъ узнать то, что ему нужно. Я глядѣлъ на нихъ, когда появилась прислуга и поставила первое блюдо на столъ.

Прислугой его была женщина на видъ лѣтъ сорока, но, можетъ быть, я счелъ ее старше ея лѣтъ, какъ это всегда дѣлаютъ молодые люди. Высокаго роста, съ гибкой, проворной фигурой, чрезвычайно блѣдная, съ большими, выцвѣтшими голубыми глазами и густыми, растрепанными волосами. Не могу сказать, болѣзнь ли сердца была причиной, что ея губы были раскрыты, точно она задыхалась, но въ лицѣ ея было странное выраженіе растерянности и волненія.

Вынужденный обратить особенное вниманіе на прислугу, какъ совѣтовалъ мнѣ Уэммикъ, я замѣтилъ, что, когда она находилась въ комнатѣ, то не сводила глазъ съ моего опекуна, и когда ставила блюдо на столъ, то не сразу уходила, точно боялась, что онъ позоветъ ее назадъ. Онъ также не спускалъ съ нея глазъ.

Обѣдъ шелъ весело, и хотя опекунъ мой мало говорилъ, но я отлично зналъ, что онъ замѣчаетъ всѣ наши слабости.

Странно, что при немъ каждому хотѣлось быть дурнымъ; я сталъ хвалиться ожидающей меня блестящей будущностью и гордо смотрѣлъ на своего товарища Герберта. То же самое было и съ другими. Хуже всѣхъ былъ Друмль: развитіе въ немъ наклонности къ человѣконенавистничеству, скаредности и подозрительности обнаружено было, прежде чѣмъ сняли рыбу со стола. Какими-то невидимыми путями, опекунъ мой вывелъ на свѣтъ Божій таившуюся въ немъ свирѣпость нрава, и онъ, засучивъ рукава, сталъ показывать, какія сильныя и мускулистыя у него руки, и мы всѣ принялись засучивать рукава и нелѣпо щеголять своими мускулами.

Въ это время прислуга убирала со стола; опекунъ мой, казалось, не обращалъ на нее вниманія и кусалъ ногти. Вдругъ онъ захватилъ руку прислуги своей большой рукой, точно щипцами. Онъ сдѣлалъ это такъ неожиданно и ловко, что мы всѣ перестали хвастать своими мускулами.

— Вы все толкуете о силѣ,- сказалъ м-ръ Джагерсъ, — вотъ я и покажу вамъ сильную руку. Молли, покажите имъ вашу руку.

Захваченная рука лежала на столѣ, но другую Молли поспѣшно заложила за спину.

— Сэръ, — проговорила она тихимъ голосомъ, не сводя съ него умоляющаго взгляда, — не надо!

— Я покажу вамъ руку, — продолжалъ м-ръ Джагерсъ съ неумолимой рѣшимостью. — Молли, покажите имъ вашу руку.

— Сэръ, — снова прошептала она, — умоляю васъ!

— Молли, — сказалъ м-ръ Джагерсъ, не глядя на нее, но упорно устремивъ глаза въ противоположный конецъ комнаты, — покажите обѣ ваши руки. Ну, скорѣе!

Онъ снялъ свою руку съ ея руки, и она положила другую рядомъ съ нею на столъ. Эта другая рука была очень обезображена — вся покрыта рубцами. Положивъ руки на столъ, она отвела глаза отъ м-ра Джагерса и обвела взглядомъ всѣхъ насъ поочередно.

— Вотъ гдѣ сила, — говорилъ м-ръ Джагерсъ, холодно проводя указательнымъ пальцемъ по сухожиліямъ. — Мало мужчинъ, у которыхъ были бы такія сильныя руки. Удивительно, право, какія это сильныя руки. Я имѣлъ случай наблюдать много рукъ; но никогда не видалъ болѣе сильныхъ, ни у мужчины, ни у женщины.

Пока онъ произносилъ эти слова непринужденнымъ, дѣловымъ тономъ, она поочередно обводила насъ глазами. Когда онъ замолчалъ, она сейчасъ же уставилась на него.

— Хорошо, Молли, — сказалъ м-ръ Джагерсъ, слегка кивнувъ головой, — вами полюбовались, и вы можете итти.

Она сняла руки со стола и вышла изъ комнаты, а м-ръ Джагерсъ, взявъ бутылку, налилъ себѣ стаканъ и сталъ передавать вино всѣмъ намъ поочередно.

— Въ половинѣ десятаго, джентльмены, — сказалъ онъ, — мы должны разстаться. Постарайтесь пока какъ можно веселѣе провести время. Я радъ васъ всѣхъ видѣть. М-ръ Друмль, пью за ваше здоровье!

Если онъ хотѣлъ подзадорить Друмля и заставить его еще больше развернуться, то онъ вполнѣ успѣлъ въ этомъ. Грубо торжествуя, Друмль все оскорбительнѣе и оскорбительнѣе выражалъ свое угрюмое презрѣніе къ намъ, пока не сталъ прямо невыносимъ. М-ръ Джагерсъ съ удовольствіемъ смотрѣлъ на его продѣлки. Онъ рѣшительно служилъ приправой къ вину м-ра Джагерса.

Какъ глупые мальчишки, мы выпили слишкомъ много вина, и я знаю, что мы болтали безъ удержу. Особенно раздражили насъ грубыя насмѣшки Друмля надъ нашимъ мотовствомъ, и между нами началась шумная перебранка.

— Джентльмены, — провозгласилъ м-ръ Джагерсъ, рѣшительно ставя на столъ стаканъ и вынимая золотые часы на толстой цѣпочкѣ. — Съ величайшимъ сожалѣніемъ извѣщаю васъ, что уже половина десятаго.

При этомъ намекѣ мы встали, чтобы итти домой. Прежде чѣмъ мы дошли до наружныхъ дверей, Стартопъ уже звалъ Друмля «старина», какъ будто бы ничего не случилось. Но старина оставался къ этому не только глухъ, но даже не захотѣлъ итти съ нимъ по одной сторонѣ улицы, такъ что Гербертъ и я, остававшіеся въ городѣ, видѣли, какъ они пошли по улицѣ разными сторонами: Стартопъ впереди, а Друмль волочился позади, какъ онъ это обыкновенно дѣлалъ, когда мы катались въ лодкѣ.

Такъ какъ дверь за нами не заперли, то я оставилъ на минуту Герберта одного и побѣжалъ наверхъ сказать одно слово опекуну. Я нашелъ его въ уборной, онъ усердно мылъ руки.

Я вернулся, чтобы сказать ему, что сожалѣю о происшедшихъ непріятностяхъ и прошу его на меня не сердиться.

— Да! — сказалъ онъ, моя лицо и говоря сквозь брызги воды, — пустяки, Пипъ. Мнѣ право нравится этотъ паукъ.

Онъ моталъ головою, обтираясь полотенцемъ.

— Я радъ, что онъ вамъ нравится, сэръ, — отвѣчалъ я, — но мнѣ онъ не нравится.

— Прекрасно, — согласился опекунъ, — совѣтую вамъ, не водитесь съ нимъ и держитесь отъ него подальше. Но мнѣ онъ нравится, Пипъ; онъ изъ настоящихъ. Если бы я былъ прорицателемъ… Но я не прорицатель…

Онъ выглянулъ изъ-за полотенца и поймалъ мой взглядъ.

— Но я не прорицатель, — продолжалъ онъ, обматывая голову полотенцемъ и старательно вытирая за ушами. — Вы знаете, кто я, не правда ли? Покойной ночи, Пипъ.

— Покойной ночи, сэръ.

Черезъ мѣсяцъ послѣ того истекъ срокъ занятій паука съ м-ромъ Покетъ, и, къ великому облегченію всего дома, онъ убрался къ себѣ домой.

ГЛАВА XXV

«Дорогой м-ръ Пипъ.

«Пишу вамъ по просьбѣ м-ра Гарджери, чтобы извѣстить васъ, что онъ ѣдетъ въ Лондонъ въ компаніи съ м-мъ Уопслемъ и былъ бы радъ, если бы могъ повидаться съ вами, съ вашего позволенія. Онъ пріѣдетъ въ гостиницу Барнарда во вторникъ, въ 9 часовъ утра; если вамъ не угодно его видѣть, пожалуйста, напишите. Ваша бѣдная сестра все въ томъ же положеніи. Мы говоримъ про васъ въ кухнѣ каждый вечеръ и представляемъ себѣ, что вы говорите и что дѣлаете. Если теперь это можетъ показаться вольностью, то простите ради дружбы милыхъ прежнихъ дней. Вотъ и все, что имѣетъ вамъ сказать

„Ваша неизмѣнно преданная и любящая

слуга

Бидди“.

Я получилъ это письмо по почтѣ въ понедѣльникъ утромъ, а потому назначенное свиданіе должно было произойти на слѣдующій день. Дайте мнѣ въ точности изложить, съ какими чувствами я дожидался пріѣзда Джо.

Дожидался я его безъ всякаго удовольствія, хотя когда-то былъ связанъ съ нимъ тѣсной дружбой; нѣтъ, я ждалъ его только съ тревогой и даже стыдился этой встрѣчи. Если бы я могъ удержать его отъ пріѣзда, уплативъ деньги, я, безъ сомнѣнія, уплатилъ бы ихъ. Главнымъ успокоеніемъ для меня было то, что онъ пріѣдетъ въ гостиницу Барнарда, а не въ Гаммерсмитъ, и слѣдовательно не попадется на глаза Бентли Друмлю. Я ничего не имѣлъ противъ того, чтобы его видѣлъ Гербертъ или его отецъ, которыхъ я уважалъ; но былъ бы крайне недоволенъ, если бы его увидѣлъ Друмль, котораго я презиралъ. Такъ въ жизни мы совершаемъ худшія низости и пошлости изъ-за людей, которыхъ всего сильнѣе презираемъ.

Какъ бы то ни было, а я вернулся въ городъ въ понедѣльникъ вечеромъ, чтобы принять Джо, всталъ на другой день рано поутру и привелъ комнату и обѣденный столъ въ блестящій видъ. Но свиданіе съ Джо прошло не совсѣмъ благополучно. Джо былъ стѣсненъ въ движеніяхъ, безпрестанно сбивался; то звалъ меня „Пипъ“, то величалъ „сэромъ“. То на него находили непостижимые припадки раздумья, и онъ, не донося вилку до рта, держалъ ее въ воздухѣ, между тарелкой и ртомъ; то смотрѣлъ во всѣ глаза на какую-нибудь вещь; то онъ принимался какъ-то странно кашлять. При этомъ онъ сидѣлъ далеко отъ стола и чаще ронялъ куски на полъ, чѣмъ клалъ ихъ въ ротъ, такъ что я отъ души порадовался, когда Гербертъ ушелъ отъ насъ въ городъ. У меня не хватало ни здраваго смысла, ни доброты, чтобы понять, что во всемъ этомъ былъ виноватъ я самъ, и что если бы я менѣе стѣснялся Джо, то и онъ былъ бы развязнѣе и проще. Я былъ нетерпѣливъ и раздражителенъ съ нимъ, и при такихъ условіяхъ онъ и меня заставилъ быть какъ на иголкахъ. Послѣ завтрака, когда Гербертъ ушелъ, Джо началъ:

— Такъ какъ мы теперь остались вдвоемъ, сэръ…

— Джо, — перебилъ я раздражительно, — какъ можешь ты говорить мнѣ „сэръ“.

Джо взглянулъ на меня какъ бы съ упрекомъ. Хотя наружность его была смѣшна въ праздничномъ платьѣ, но я сознавалъ, что въ его взглядѣ было чувство собственнаго достоинства.

— Такъ какъ мы теперь вдвоемъ, — началъ Джо, — и я не располагаю временемъ, и не могу пробыть здѣсь долѣе нѣсколькихъ минутъ, то долженъ теперь объяснить причину, ради которой я имѣлъ честь явиться къ вамъ. Только изъ желанія быть вамъ полезнымъ, явился я сюда; иначе я бы не имѣлъ чести кушать въ компаніи и въ жилищѣ джентльмена.

Я такъ боялся его взгляда, что уже больше не возражалъ противъ принятаго имъ тона.

— Такъ вотъ, сэръ, — продолжалъ Джо, — я разскажу вамъ, какъ было дѣло. Я сидѣлъ въ кабачкѣ вечеромъ, Пипъ, — когда въ немъ брала верхъ привязанность, онъ называлъ меня „Пипъ“; когда же имъ овладѣвала вѣжливость, онъ величалъ меня „сэръ“, — когда пріѣхалъ въ одноколкѣ Пэмбльчукъ. Этотъ человѣкъ ѣздитъ по городу, — вставилъ Джо, и всѣхъ увѣряетъ, что онъ былъ другомъ вашего дѣтства и товарищемъ игръ.

— Пустяки, Джо, ты былъ моимъ другомъ и товарищемъ.

— Да, я думаю, что ты правъ, Пипъ, — сказалъ Джо, слегка качая головой, — хотя теперь это не имѣетъ никакого значенія. Ну, такъ вотъ, Пипъ, этотъ самый, склонный къ хвастовству человѣкъ пришелъ ко мнѣ въ кабачокъ, и первымъ словомъ его было: „Джозефъ, миссъ Гавишамъ желаетъ говорить съ тобой“.

— Миссъ Гавишамъ, Джо?

— „Она желаетъ“, подлинныя слова Пэмблъчука, „говорить съ тобой“. — Джо сидѣлъ и таращилъ глаза на потолокъ.

— Джо, пожалуйста, продолжай.

— На другой день, сэръ, — отвѣчалъ Джо, глядя на меня такъ, какъ если бы я находился за версту отъ него, — я вымылся и пошелъ къ миссъ Гавишамъ; она сказала мнѣ: „М-ръ Гарджери, вы переписываетесь съ м-ромъ Пипомъ?“ Такъ какъ я получилъ одно письмо, то и могъ сказать: да. — „Ну, такъ напишите ему, — сказала она, — что Эстелла вернулась домой и желала бы его видѣть“.

Я чувствовалъ, что лицо мое вспыхнуло, когда я взглянулъ на Джо. Пожаръ этотъ произошелъ оттого, что, знай я раньше о причинѣ его пріѣзда, я былъ бы къ нему радушнѣе.

— Когда я вернулся домой, — продолжалъ Джо, — и попросилъ Бидди написать вамъ письмо, она сказала: „Я знаю, онъ былъ бы радъ выслушать эту вѣсточку отъ васъ самихъ, теперь праздничное время, вы хотите его видѣть, — съѣздите къ нему!“ Я кончилъ, сэръ, — сказалъ Джо, вставая со стула, — а теперь, Пипъ, желаю тебѣ всякаго благополучія и все большаго и большаго.

— Но неужели ты уже уходишь, Джо?

— Да, ухожу.

— Но вернешься къ обѣду, Джо?

— Нѣтъ, не вернусь.

Глаза наши встрѣтились, и весь „сэръ“ растаялъ въ его мужественномъ сердцѣ, когда онъ подавалъ мнѣ руку.

— Пипъ, дружище, жизнь состоитъ изъ прощаній и разставаній, если можно такъ выразиться; и одинъ человѣкъ — кузнецъ, другой — золотыхъ дѣлъ мастеръ, а третій — мѣдникъ. Имъ нельзя жить вмѣстѣ, и они должны разставаться, и съ этимъ надо помириться. Если кто и былъ виноватъ сегодня, такъ это я. Ты и я не должны встрѣчаться въ Лондонѣ и нигдѣ иначе, какъ частнымъ образомъ, по семейному и какъ подобаетъ двумъ друзьямъ. Не потому, чтобы я былъ гордъ, но потому, что я хочу поступать, такъ какъ слѣдуетъ, ты больше не увидишь меня въ этомъ платьѣ. Я дуренъ въ этомъ платьѣ. Я дуренъ, когда я не въ кузницѣ, не въ кухнѣ и не въ болотахъ. Я не покажусь тебѣ такимъ дурнымъ, когда ты представишь себѣ меня въ моемъ кузнечномъ одѣяніи, съ молотомъ въ рукахъ или хотя бы даже съ трубкой. Я не покажусь тебѣ такимъ дурнымъ, если ты вздумаешь когда-нибудь повидать меня и придешь, заглянешь въ окно кузницы и увидишь Джо-кузнеца за старой наковальней, въ старомъ прожженомъ фартукѣ, за старымъ дѣломъ. Я очень тупъ, но, кажется, сегодня кое-что понялъ. А теперь благословеніе Божіе надъ тобой, дорогой Пипъ, дружище, благословеніе Божіе надъ тобой!

Я не ошибался, воображая въ немъ такое благородство сердца. Какое бы ни было на немъ платье, а оно такъ же не могло отнять у него чувства собственнаго достоинства, какъ и помѣшать ему войти въ царствіе небесное. Онъ тихонько поцѣловалъ меня въ лобъ и ушелъ. Тутъ только что я опомнился, бросился за нимъ и сталъ искать его въ сосѣднихъ улицахъ; но онъ уже скрылся.

ГЛАВА XXVI

Ясно было, что я долженъ завтра же отправиться въ свой родной городъ, и въ первомъ порывѣ раскаянія для меня было ясно, что я долженъ остановиться у Джо. Но, когда я взялъ мѣсто въ почтовой каретѣ и съѣздилъ къ м-ру Покету и вернулся обратно, то сталъ думать иначе и сталъ измышлять предлоги для того, чтобы остановиться у «Синяго Вепря». Я стѣсню Джо, увѣрялъ я самъ себя, меня не ждутъ, и постель мнѣ не приготовлена, я буду далеко отъ миссъ Гавишамъ, а она требовательна, и это можетъ ей не понравиться. Изъ всѣхъ обманщиковъ въ мірѣ величайшіе — это самообманщики, и такими вздорными предлогами я обманывалъ самого себя. Это странно, но вѣрно. Я взялъ себѣ мѣсто въ каретѣ, которая отправлялась послѣ полудня, и такъ какъ была зима, то я не могъ пріѣхать въ городъ раньше вечера, когда уже стемнѣло. Въ тѣ времена было въ обычаѣ возить осужденныхъ на каторгу преступниковъ въ почтовыхъ каретахъ. Такъ какъ я зналъ объ этомъ, то не очень удивился, когда Гербертъ, встрѣтивъ меня во дворѣ, сказалъ, что со мною ѣдутъ два каторжника. Но у меня была причина еще съ дѣтства физически содрогаться при словѣ каторжникъ.

— Вамъ это не непріятно, Гендель? — спросилъ Гербертъ.

— О, нѣтъ.

— Мнѣ показалось, что вы ихъ не любите.

— Не стану увѣрять, чтобы я любилъ ихъ, да, вѣроятно, и вы также не чувствуете къ нимъ особенной любви. Но мнѣ все равно, что они тутъ.

— Смотрите! вотъ они, — сказалъ Гербертъ. — И какое это тяжелое и унизительное зрѣлище!

Должно быть, они только что угощали своего стража, потому что всѣ трое шли, утирая ротъ руками.

Оба каторжника были прикованы руками другъ къ другу, а на ногахъ у нихъ были кандалы хорошо знакомаго мнѣ образца. И одежда ихъ была мнѣ тоже хорошо знакома. Стражъ ихъ былъ вооруженъ парой пистолетовъ и держалъ кистень подъ мышкой. Одинъ изъ каторжниковъ былъ выше ростомъ и толще другого, но одежда его была уже и короче. Я тотчасъ же узналъ его прищуренные глаза. Предо мной стоялъ человѣкъ, котораго я видѣлъ въ кабачкѣ «Трехъ веселыхъ лодочниковъ» и который прицѣливался въ меня изъ невидимаго ружья.

Онъ не узналъ меня, потому что дѣлалъ видъ, какъ будто бы никогда не видѣлъ меня въ жизни. Онъ только оглядѣлъ меня и взглядомъ оцѣнилъ, повидимому, мою цѣпочку, затѣмъ сплюнулъ и что-то сказалъ другому каторжнику. И оба засмѣялись. Въ эту минуту какой-то сердитый джентльменъ, занявшій четвертое мѣсто, пришелъ въ неописанную ярость и закричалъ, что почтовая контора не имѣетъ никакого права сажать его въ такую мерзкую компанію, и что это стыдъ, срамъ, позоръ и поношеніе и еще что-то, чего я не разобралъ. Но карета была уже запряжена, и кучеръ выражалъ нетерпѣніе, и всѣ мы собирались садиться по мѣстамъ, когда стражникъ подошелъ съ своими каторжными.

— Не сердитесь, сэръ, — просилъ онъ разъяреннаго пассажира. — Я самъ сяду возлѣ васъ. А ихъ посажу на заднюю скамейку. Они васъ не тронутъ, сэръ. Вы даже и знать не будете, что они тутъ.

— И меня не браните, пожалуйста, — проворчалъ каторжникъ, котораго я узналъ. — Я вовсе не желаю ѣхать. Я вполнѣ готовъ остаться и каждому съ удовольствіемъ уступаю свое мѣсто.

— И я свое, — сказалъ и другой, грубымъ голосомъ. — Повѣрьте, я бы никого изъ васъ не обезпокоилъ, если бы это отъ меня зависѣло.

Послѣ того оба разсмѣялись, и принялись грызть орѣхи, сплевывая скорлупу.

Наконецъ рѣшено было, что для сердитаго господина нѣтъ выбора, и что онъ долженъ или ѣхать въ этой случайной компаніи, или оставаться. Онъ сѣлъ на свое мѣсто, продолжая жаловаться; стражникъ сѣлъ рядомъ съ нимъ, а каторжники вскарабкались, какъ могли, на заднее сидѣнье, и каторжникъ, котораго я узналъ, усѣлся за моей спиной, и я чувствовалъ его дыханіе на своихъ волосахъ.

— До свиданія, Гендель! — закричалъ Гербертъ, когда мы тронулись съ мѣста. И я подумалъ, какое счастіе, что онъ придумалъ мнѣ другое имя, вмѣсто Пипъ.

Невозможно выразить, какъ мучительно ощущалъ я дыханіе каторжника не только на своемъ затылкѣ, но и вдоль всей спины. Ощущеніе было сходное съ тѣмъ, какъ если бы мнѣ впустили въ жилы какой-нибудь острой кислоты.

Было очень сыро, и оба каторжника кляли холодъ. Мы всѣ скоро впали въ дремоту и молчали, содрогаясь отъ холода. Я тоже задремалъ, обдумывая вопросъ: не слѣдуетъ ли мнѣ возвратить два фунта стерлинговъ этому человѣку, прежде чѣмъ потеряю его изъ виду, и какъ это ловчѣе сдѣлать.

Первыя слова, которыя я услышалъ сквозь дремоту, были какъ разъ тѣ слова, которыя были у меня на умѣ: двѣ однофунтовыя бумажки.

— Откуда онъ ихъ добылъ? — спрашивалъ незнакомый мнѣ каторжникъ.

— Почемъ я знаю, — отвѣчалъ другой. — Онъ стащилъ ихъ гдѣ-нибудь. Или пріятели дали.

— Я бы желалъ, — сказалъ другой съ рѣзкимъ проклятіемъ на холодъ, — чтобы онѣ были у меня въ рукахъ.

— Двѣ однофунтовыя ассигнаціи или пріятели?

— Двѣ однофунтовыя ассигнаціи. Я бы за одну продалъ всѣхъ пріятелей, какіе только у меня были въ жизни, и счелъ бы себя въ выигрышѣ. Ну, а дальше что? онъ сказалъ…

— Онъ спросилъ, — продолжалъ знакомый мнѣ каторжникъ: — это все произошло въ какія-нибудь полминуты, позади склада дровъ на тюремномъ дворѣ: «Тебя оправдаютъ?» — «Да, отвѣчалъ я». — Ну, такъ согласенъ ли ты найти мальчика, который накормилъ меня и сохранилъ мою тайну, и отдать ему двѣ однофунтовыя ассигнаціи? — «Да, согласенъ». — Я такъ и сдѣлалъ.

— Очень глупо съ твоей стороны, — проворчалъ другой. — Я бы лучше ихъ проѣлъ и пропилъ.

Послѣ того, какъ я услыхалъ эти слова, я бы, конечно, сейчасъ же вышелъ, изъ экипажа и остался бы въ потьмахъ и одиночествѣ на большой дорогѣ, если бы не былъ увѣренъ, что человѣкъ этотъ не подозрѣвалъ о томъ, кто я такой. Въ самомъ дѣлѣ, не только моя наружность измѣнилась, такъ какъ я возмужалъ, но и одѣтъ я былъ совсѣмъ иначе, такъ что было совсѣмъ невѣроятно, чтобы онъ могъ признать меня безъ посторонней помощи. Но все же было страшно, что я ѣхалъ съ нимъ въ одной каретѣ, и я боялся, какъ бы случайно не назвали моего имени въ его присутствіи. По этой причинѣ я рѣшилъ выйти изъ кареты, какъ только мы въѣдемъ въ городъ, и скрыться съ глазъ долой. Такъ я и сдѣлалъ. Мой маленькій чемоданъ былъ у меня подъ ногами, я выкинулъ его изъ кареты, слѣзъ вслѣдъ за нимъ и остался на мостовой города возлѣ перваго городского фонаря. Что касается каторжниковъ, то они уѣхали дальше въ каретѣ, и я зналъ, на какомъ мѣстѣ ихъ высадятъ: около рѣки. Мысленно я представлялъ себѣ шлюпку съ гребцами-каторжниками, дожидающуюся ихъ у берега и слышалъ окликъ: «отчаливай!» такой же грубый, какъ еслибы онъ обращенъ былъ къ собакамъ, и снова видѣлъ преступный Ноевъ Ковчегъ, на якорѣ въ темной водѣ.

Я не могу сказать, чего я боялся, потому что страхъ мой былъ неопредѣленный и смутный, тѣмъ не менѣе мнѣ было очень страшно. Полагаю, что во мнѣ ожилъ на нѣсколько минутъ страхъ, омрачавшій мое дѣтство.

ГЛАВА XXVII

Я рѣшился прійти къ воротамъ дома миссъ Гавишамъ въ тотъ же часъ, въ какой приходилъ и раньше. Когда я позвонилъ у воротъ нетвердою рукою, я повернулся спиной къ воротамъ и старался справиться съ своимъ волненіемъ и удержать біепіе сердца. Я слышалъ, какъ отворилась въ домѣ дверь, какъ послышались чьи-то шаги по двору, но далѣе уже ничего не слыхалъ, даже и того, когда ворота заскрипѣли на ржавыхъ петляхъ.

Только когда кто-то дотронулся до моего плеча, я вздрогнулъ и обернулся. Я вздрогнулъ еще сильнѣе, когда очутился лицомъ къ лицу съ человѣкомъ въ сѣромъ платьѣ. Вотъ ужъ никакъ не ожидалъ увидѣть его привратникомъ у миссъ Гавишамъ!

— Орликъ!

— Ахъ, молодой господинъ, перемѣнъ произошло много не только вашей жизни. Но войдите, войдите, мнѣ не приказано держать ворота отпертыми.

Я вошелъ, онъ затворилъ ворота, заперъ ихъ и положилъ ключъ въ карманъ.

— Да, — сказалъ онъ, — оборачиваясь, когда прошелъ, нѣсколько шаговъ впереди меня, къ дому. — Вотъ и я здѣсь!

— Какъ вы сюда попали?

— Я пришелъ сюда на своихъ ногахъ. А сундукъ мой привезли на тачкѣ.

— Вы пришли сюда за добромъ?

— Думаю, что не за зломъ, молодой господинъ.

Я вовсе не былъ въ этомъ увѣренъ.

— Значитъ вы оставили кузницу?

— Развѣ это похоже на кузницу? — отвѣчалъ Орликъ, обидчиво озираясь вокругъ.

Я спросилъ, давно ли онъ оставилъ кузницу Гарджери.

— Одинъ день здѣсь такъ похожъ на другой, что я право, не запомню.

Не желая продолжать съ нимъ разговора, я вошелъ въ домъ и пошелъ по длинному коридору, по которому когда-то проходилъ въ толстыхъ сапогахъ, а Орликъ позвонилъ въ колокольчикъ. Въ концѣ коридора я встрѣтилъ Сару Покетъ: она, казалось, разъ навсегда пожелтѣла и позеленѣла, благодаря мнѣ.

— О! — сказала она, — это вы, м-ръ Пипъ?

— Да, это я, миссъ Покетъ. И радъ, что могу вамъ сообщить, что м-ръ Покетъ и его семья здоровы.

— А поумнѣли ли они? — отвѣчала Сара, уныло качая головой:- лучше было бы имъ поумнѣть, чѣмъ быть здоровыми. Ахъ, Матью, Матью! Вы знаете дорогу, сэръ?

Конечно, я зналъ дорогу, потому что мнѣ приходилось не разъ пробираться по ступенькамъ въ потьмахъ. Я поднялся по лѣстницѣ и по старинному постучался въ дверь.

— Стукъ Пипа, — услышалъ я голосъ миссъ Гавишамъ, и вслѣдъ затѣмъ:- Войдите, Пипъ.

Она сидѣла въ креслѣ у стараго стола, въ старомъ платьѣ, скрестивъ обѣ руки на клюкѣ и опершись въ нихъ подбородкомъ, а глазами уставясь въ огонь. Около нея, держа въ рукахъ бѣлый башмакъ, который никогда не былъ надѣванъ, и опустивъ голову, какъ бы разглядывая его, сидѣла нарядная дама, которой я никогда не видѣлъ.

— Войдите, Пипъ, — повторила миссъ Гавишамъ вполголоса, все еще не поднимая головы и не оглядываясь:- войдите, Пипъ, какъ поживаете Пипъ? Вотъ какъ, вы цѣлуете у меня руку, точно у королевы? Ну, что?

Она вдругъ, взглянула на меня и повторила съ угрюмой шутливостью:

— Ну, что?

— Я слышалъ, миссъ Гавишамъ, что вы были такъ добры и пожелали меня видѣть.

— Ну, что?

Лэди, которую я еще никогда не видѣлъ, подняла глаза и лукаво поглядѣла на меня, и тогда я увидѣлъ, что эти глаза глаза Эстеллы. Но она такъ перемѣнилась, такъ похорошѣла, такъ стала прекрасна, что мнѣ показалось, что я все тотъ же, какимъ былъ прежде. Я вообразилъ, глядя на нее, что снова и навсегда превратился въ грубаго и простого мальчишку. О, какъ сильно охватило меня сознаніе разстоянія и неравенства и ея недоступности!

Она подала мнѣ руку. Я что-то пробормоталъ объ удовольствіи снова ее видѣть, и что я давно ждалъ этого удовольствія.

— Вы находите, что она очень перемѣнилась, Пипъ? — спросила миссъ Гавишамъ съ жаднымъ взглядомъ и ударяя клюкой по стулу, въ знакъ того, чтобы я на него сѣлъ.

— Когда я вошелъ, миссъ Гавишамъ, я совсѣмъ не узналъ Эстеллы, но теперь она мнѣ напоминаетъ прежнюю…

— Что такое? Вы хотите сказать, что она напоминаетъ вамъ прежнюю Эстеллу? — перебила миссъ Гавишамъ. — Она была горда и дерзка, и вамъ хотѣлось уйти отъ нея. Развѣ вы не помните?

Я смущенно проговорилъ, что то было давно, и что я тогда ничего не понималъ, и тому подобное. Эстелла улыбалась съ полнымъ спокойствіемъ и говорила, что не сомнѣвается, что я былъ вполнѣ правъ, и что она была очень непріятная особа.

— А онъ перемѣнился? — спросила миссъ Гавишамъ.

— Да, очень, — отвѣчала Эстелла, глядя на меня.

— Менѣе грубъ и простъ? — сказала миссъ Гавишамъ, играя волосами Эстеллы.

Эстелла засмѣялась и поглядѣла на башмакъ, который держала въ рукѣ, и снова засмѣялась, поглядѣла на меня и положила башмакъ. Она все еще обращалась со мной, какъ съ мальчикомъ, а я былъ совсѣмъ очарованъ.

Рѣшено было, что я пробуду у нихъ весь день, а завтра уѣду въ Лондонъ. Мы поболтали еще немного, и миссъ Гавишамъ послала насъ вдвоемъ гулять въ заброшенный садъ, говоря, что потомъ я покатаю ее въ креслѣ, какъ бывало прежде.

— Я, должно, быть, была странная дѣвчонка, — сказала Эстелла:- вы не знаете, что я спряталась и глядѣла на вашу драку въ саду; но я это сдѣлала и была очень довольна.

— Вы меня щедро наградили.

— Неужели? — отвѣчала она, разсѣянно. — Я помню, что очень не взлюбила вашего противника за то, что его привезли сюда.

— Мы теперь большіе друзья съ нимъ, — сказалъ я.

— Да, я припоминаю; вы занимаетесь подъ руководствомъ его отца?

— Да.

Я неохотно подтвердилъ это, потому что мнѣ казалось, что это придаетъ мнѣ мальчишескій видъ, а она и безъ того обращалась со мной, какъ съ мальчикомъ.

— Послѣ перемѣны въ вашей жизни вы перемѣнили и товарищей, — сказала Эстелла.

— Конечно, — отвѣчалъ я.

— Иначе и быть не могло, — прибавила она высокомѣрнымъ тономъ, — та компанія, которая годилась для васъ прежде, теперь совсѣмъ не годится.

Хотя у меня въ душѣ не было большого желанія посѣтить Джо, но послѣ этого разговора оно совсѣмъ пропало.

— Вы тогда еще не знали объ ожидающемъ васъ счастіи? — спросила Эстелла.

— Нѣтъ, я ничего не зналъ.

Я напомнилъ ей, какъ она выходила изъ дому и приносила мнѣ пиво и мясо, но она сказала:

— Я не помню.

— Неужели не помните, что заставляли меня плакать? — спросилъ я.

— Нѣтъ, — отвѣчала она и покачала головой, озираясь кругомъ.

Я въ самомъ дѣлѣ думаю, что она этого но помнила, и отъ этого такъ огорчился, что готовъ былъ заплакать, — и эти слезы были бы горше первыхъ.

— Вы должны знать, — продолжала Эстелла, снисходя ко мнѣ, какъ къ мальчику, — что у меня нѣтъ сердца…

Я слыхалъ подобную болтовню и взялъ на себя смѣлость сказать, что я этому не вѣрю; что я лучше знаю, что не можетъ быть такой красоты безъ сердца.

— О, у меня есть сердце, безъ сомнѣнія, которое можно проколоть или прострѣлить, — сказала Эстелла:- и, конечно, если бы оно перестало биться, я перестала бы жить. Но вы знаете, что я хочу сказать. У меня нѣтъ мягкости, нѣтъ симпатіи, нѣтъ чувства… всякихъ такихъ пустяковъ.

Что такое пронеслось у меня въ умѣ въ то время, какъ она стояла и внимательно смотрѣла на меня? Что-нибудь, что я замѣтилъ въ миссъ Гавишамъ? Нѣтъ. Нѣкоторыми взглядами и жестами она напоминала миссъ Гавишамъ, какъ это часто бываетъ у дѣтей, которыя заимствуютъ многое у взрослыхъ, если неразлучно находятся при нихъ; впослѣдствіи, когда они вырастутъ, то дѣлаются похожими на нихъ. И однако я не замѣчалъ сходства съ миссъ Гавишамъ. Я снова взглянулъ на нее, и хотя она тоже на меня глядѣла, но впечатлѣніе не повторилось.

Что такое это было?

— Я говорю серьезно, — сказала Эстелла, не то, чтобы нахмурившись ея лобъ былъ слишкомъ гладокъ), но какъ бы омрачившись, — если намъ суждено часто бывать другъ съ другомъ, то вамъ лучше сразу этому повѣрить. Нѣтъ! — повелительно остановила она меня, когда я собирался раскрыть ротъ, — я не отдала своего сердца кому-нибудь другому. Я не способна любить.

Мы вернулись въ домъ, и тамъ я съ удивленіемъ услышалъ, что мой опекунъ пріѣхалъ къ миссъ Гавишамъ по дѣлу и вернется къ обѣду. Старинные подсвѣчники въ комнатѣ съ заплесневѣлымъ столомъ были зажжены, и миссъ Гавишамъ сидѣла въ креслѣ и дожидалась меня. Я, какъ въ старину, возилъ ее вокругъ распадающагося прахомъ подвѣнечнаго стола. Но въ этой похоронной комнатѣ Эстелла казалась блестящѣе и красивѣе, чѣмъ прежде, и я находился подъ ея очарованіемъ.

Время быстро проходило, наступилъ часъ обѣда, и Эстелла ушла переодѣться.

Когда мы остались вдвоемъ съ миссъ Гавишамъ, она шепотомъ спросила меня:

— Что, она красива, прекрасна? Вы восхищаетесь ею?

— Каждый, кто ее видитъ, долженъ восхищаться ею, миссъ Гавишамъ!

Она обвила рукой мою шею и наклонила мою голову къ себѣ.

— Любите ее, любите ее, любите ее! какъ она съ вами обращается?

Прежде, чѣмъ я успѣлъ отвѣтить (да и какъ бы я могъ отвѣтить на такой трудный вопросъ), она повторила:

— Любите ее, любите ее, любите ее! если она благосклонна къ вамъ, любите ее, если она оскорбляетъ васъ, любите ее. Слушайте, Пипъ! Я взяла ее въ пріемныя дочери затѣмъ, чтобы ее любили. Я воспитала ее такою, какою она стала, чтобы ее любили. Любите ее!

Она такъ часто повторяла это слово, что, безъ сомнѣнія, знала, что говорила; но если бы это слово было не любовь, а ненависть, отчаяніе… отмщеніе… горькая смерть — то и тогда могло бы звучать не болѣе похожимъ на проклятіе.

— Я скажу вамъ, — продолжала она тѣмъ же страстнымъ шепотомъ, — что такое истинная любовь. Это слѣпая преданность, безспорное самоуничиженіе, безпрекословное подчиненіе, довѣріе и вѣра вопреки насъ самихъ и вопреки всему свѣту; любить — это значитъ предать себя всѣмъ сердцемъ и всей душой обманщику, — какъ это сдѣлала я сама!

Она проговорила это и дико вскрикнула; поднявшись съ кресла, она дико замахала руками въ воздухѣ и упала бы, если бы я не подхватилъ ее на руки.

Все это произошло такъ быстро, что я не успѣлъ опомниться. Когда я усадилъ ее въ креслахъ, то почувствовалъ знакомый запахъ въ комнатѣ и, оглянувшись, увидѣлъ своего опекуна.

Миссъ Гавишамъ увидѣла его въ одно время со мной: она (какъ и всѣ другіе) боялась его. Она постаралась успокоиться и пробормотала, что онъ такъ точенъ, какъ всегда.

— Точность прежде всего, — сказалъ онъ, подходя къ намъ. — Какъ поживаете, Пипъ? Не покатать ли мнѣ васъ, миссъ Гавишамъ? Одинъ разокъ? Какъ вы сюда попали, Пипъ?

Я сказалъ ему, что пріѣхалъ, потому что миссъ Гавишамъ пожелала, чтобы я повидался съ Эстеллой. На что онъ отвѣчалъ:

— Ахъ! очень красивая молодая лэди!

Потомъ онъ сталъ толкать одной рукой кресло м-съ Гавишамъ передъ собой, а другую засунулъ въ карманъ панталонъ, точно карманъ былъ биткомъ набитъ тайнами.

— Ну, что, Пипъ! Какъ часто видѣли вы миссъ Эстеллу раньше? — спросилъ онъ, когда пересталъ возить миссъ Гавишамъ.

— Какъ часто?

— Ахъ! Сколько разъ? Десять тысячъ разъ?

— Охъ! Конечно, нѣтъ.

— Два раза?

— Джагерсъ, — вмѣшалась миссъ Гавишамъ, къ моему облегченію, — оставьте моего Пипа въ покоѣ и ступайте вмѣстѣ съ нимъ обѣдать.

Онъ повиновался, и мы вмѣстѣ сошли по темной лѣстницѣ. Онъ спросилъ меня:- часто ли я видѣлъ, какъ миссъ Гавишамъ ѣла и пила? и предложилъ по обыкновенію мнѣ на выборъ, сто разъ или одинъ.

Я подумалъ и отвѣчалъ:

— Никогда.

— И никогда не увидите, Пипъ. Она никогда не позволяла себѣ при комъ-нибудь ѣсть съ тѣхъ поръ, какъ стала жить взаперти. Она бродитъ по ночамъ и питается тѣмъ, что ей попадется подъ руку.

— Извините, сэръ, могу я задать вамъ одинъ вопросъ? — сказалъ я.

— Можете, но я могу отказаться на него отвѣтить. Задавайте вашъ вопросъ.

— Что фамилія Эстеллы тоже Гавишамъ или?.. — мнѣ нечего было прибавить.

— Или что? — спросилъ онъ.

— Гавишамъ?

— Да, Гавишамъ.

Мы подошли къ обѣденному столу, гдѣ Сара Покетъ дожидалась насъ.

М-ръ Джагерсъ сидѣлъ на хозяйскомъ мѣстѣ, Эстелла напротивъ него, а я напротивъ моей зелено-желтой пріятельницы.

Послѣ обѣда мы играли вчетверомъ съ миссъ Гавишмамъ въ ея комнатѣ въ карты до девяти часовъ вечера и затѣмъ условились, что, когда Эстелла поѣдетъ въ Лондонъ, я буду увѣдомленъ объ ея пріѣздѣ и встрѣчу ее у почтовой кареты. Послѣ того я пожалъ ея руку и разстался съ ней.

КОНЕЦЪ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА I

Однажды, когда я окруженный книгами, занимался съ м-ромъ Покетъ, мнѣ подали записку съ почты, и уже при первомъ взглядѣ на нее я пришелъ въ большое волненіе: хотя почеркъ мнѣ былъ неизвѣстенъ, но я догадался, кто ее писалъ, въ ней не было никакого личнаго обращенія въ родѣ «дорогой м-ръ Пипъ», или «дорогой Пипъ», или «дорогой сэръ», или дорогой кто-нибудь, но было сказано:

«Я пріѣду въ Лондонъ послѣзавтра въ почтовой каретѣ, которая приходитъ въ полдень. Кажется, было условлено, что вы встрѣтите меня? во всякомъ случаѣ миссъ Гавишамъ такъ думаетъ, и я пишу по ея порученію. Она вамъ кланяется. Ваша Эстелла».

Я, вѣроятно, заказалъ бы нѣсколько паръ платья по этому случаю, если бы имѣлъ время, но такъ какъ времени не было, то я долженъ былъ удовольствоваться тѣми, какія у меня были. Я но могъ ничего ѣсть и не зналъ покоя, пока не наступилъ день пріѣзда Эстелды, и я наконецъ увидѣлъ ея лицо въ окнѣ почтовой кареты и ея руку, которой она махала мнѣ.

И снова какая-то неуловимая тѣнь пронеслась въ этотъ мигъ передо мною. Какая тѣнь?..

Въ дорожномъ платьѣ, отороченномъ мѣхомъ, Эстелла была еще изящнѣе и красивѣе чѣмъ, когда-либо. Она была ко мнѣ добра и привѣтлива, и я подумалъ, что миссъ Гавишамъ повліяла на нее и просила бытъ ласковой. Мы стояли во дворѣ гостиницы и собирали ея чемоданы и свертки, а, когда все было собрано, я вспомнилъ, — до того я позабылъ обо всемъ, кромѣ ея самой, — что не зналъ, куда намъ надо ѣхать.

— Я ѣду въ Ричмондъ, — объявила мнѣ она. — По географіи я знаю, что есть два Ричмонда: одинъ въ Сурреѣ, другой въ Іоркширѣ; мой Ричмондъ въ Сурреѣ. Разстояніе — десять миль. Мнѣ нужно нанять карету, и вы должны проводить меня. Вотъ мой кошелекъ, и вы должны платить за мои издержки. О! вы должны взять кошелекъ! У насъ съ вами нѣтъ другого выбора, какъ слушаться и выполнять то, что намъ приказано. Мы съ вами не смѣемъ слѣдовать своимъ собственнымъ желаніямъ.

Она взглянула на меня, подавая кошелекъ, и мнѣ показалось, что она скрываетъ отъ меня что-то. Она говорила ихъ небрежно, но безъ неудовольствія.

— Надо послать за каретой, Эстелла, а пока не хотите ли отдохнуть?

— Да, мнѣ велѣно отдохнуть и напиться чаю, а вамъ велѣно позаботиться обо мнѣ.

Она просунула свою руку въ мою, какъ будто это также входило въ ея обязанности, а я приказалъ лакею, который глазѣлъ на почтовую карету, точно никогда не видѣлъ въ жизни ничего подобнаго, проводить насъ въ отдѣльную комнату. Лакей развернулъ салфетку, точно это была магическая путеводная нить, безъ которой онъ не могъ найти дороги наверхъ, и привелъ насъ въ мрачную берлогу: на стѣнѣ красовалось маленькое зеркало (совершенно излишняя утварь, принимая во вниманіе размѣры берлоги), судокъ съ подливкой и чьи-то галоши. Такъ какъ я не одобрилъ этого убѣжища, онъ повелъ насъ въ другую комнату съ обѣденнымъ столомъ на тридцать персонъ и съ каминомъ, гдѣ лежала груда угольнаго пепла, а подъ нею полуистлѣвшій листокъ изъ записной книжки. Поглядѣвъ на этотъ потухшій очагъ и покачавъ головой, онъ спросилъ, что я прикажу? и услышавъ, что я приказываю только принести «чаю для лэди», ушелъ изъ комнаты, новѣся носъ.

— Къ кому вы ѣдете въ Ричмондъ? — спросилъ я Эстеллу.

— Я буду жить тамъ за большую плату у одной лэди, которая можетъ или по крайней мѣрѣ говоритъ, что можетъ ввести меня въ свѣтъ и представить мнѣ разныхъ господъ, а также и меня представить разнымъ господамъ.

— Я думаю, вамъ пріятно будетъ разнообразіе и всеобщее поклоненіе?

— Да, это будетъ пріятно.

Она отвѣчала такъ равнодушно, что я сказалъ:

— Вы говорите про себя, точно про кого-то другого.

— Развѣ вы слышали, что я говорю про другихъ? Полноте, полноте, — говорила Эстелла, очаровательно улыбаясь, — не воображайте, что я поступлю въ школу къ вамъ; я хочу говорить, какъ мнѣ вздумается. Какъ вы ладите съ м-ромъ Покетъ?

— Я очень пріятно провожу тамъ время; по крайней мѣрѣ…- мнѣ показалось, что я упускаю удобный случай.

— По крайней мѣрѣ? — повторила Эстелла.

— Настолько пріятно, насколько это возможно для меня вдали отъ васъ.

— Ахъ, глупый мальчикъ, — сказала Эстелла спокойно:- какъ можете вы говорить такой вздоръ? Вашъ пріятель м-ръ Матью гораздо лучше всего остального семейства.

— Гораздо лучше. Онъ никому не врагъ…

— Пожалуйста, не прибавляйте: кромѣ самому себѣ. Я ненавижу такихъ людей. Но онъ въ самомъ дѣлѣ, какъ я слышала, безкорыстенъ и выше мелкой зависти и злости,

— Я убѣжденъ, что это истинная правда.

— Вы не можете сказать того же самаго объ его другихъ родственникахъ, — сказала Эстелла, кивая мнѣ съ серьезнымъ и вмѣстѣ насмѣшливымъ выраженіемъ лица, — потому что они осаждаютъ миссъ Гавишамъ доносами и сплетнями на вашъ счетъ. Они слѣдятъ за вами, перетолковываютъ каждый вашъ поступокъ, пишутъ про васъ письма (иногда безъ подписи), и вы составляете мученіе и главное занятіе всей ихъ жизни. Вы врядъ ли въ состояніи представить себѣ ненависть этихъ людей къ вамъ…

— Они не могутъ мнѣ повредить, надѣюсь? — спросилъ я.

Вмѣсто отвѣта, Эстелла расхохоталась. Это меня очень удивило, и я въ смущеніи взглянулъ на нее. Когда она успокоилась, — она смѣялась отъ души, — я сказалъ:

— Надѣюсь, что васъ забавляетъ не то, что они могутъ мнѣ повредить.

— Нѣтъ, нѣтъ, можете быть въ этомъ увѣрены, — отвѣчала Эстелла. — Будьте увѣрены, что я смѣюсь оттого, что это имъ не удается. О, какъ смѣшны эти люди! и черезъ какія они проходятъ пытки! А теперь вы обязаны озаботиться, чтобы мнѣ дали чаю, и затѣмъ отвезти меня въ Ричмондъ.

Ея вторичный намекъ на то, что наше знакомство какъ бы вынужденное и мы простыя куклы въ чужихъ рукахъ, причинилъ мнѣ боль; не все въ нашихъ разговорахъ причиняло мнѣ боль. Какъ бы она со мной ни разговаривала, я не могъ ей довѣрять и питать какія-нибудь надежды; а между тѣмъ я надѣялся вопреки всему, вопреки самой вѣрѣ и надеждѣ. Но къ чему тысячу разъ повторять одно и то же? такъ было всегда.

Уплативъ по счету въ гостиницѣ и не забывъ наградить лакея и буфетчика, а также и горничную, — словомъ, подкупивъ весь домъ, — мы сѣли въ карету и уѣхали.

Когда мы проѣзжали мимо Гаммерсмита, я показалъ, ей гдѣ живетъ м-ръ Матью Покетъ, и сказалъ, что это не далеко отъ Ричмонда, и что я надѣюсь иногда съ нею видаться.

— О, да, вы должны со мною видаться; пріѣзжайте, когда вамъ вздумается; объ этомъ уже предупредили хозяевъ дома.

Я спросилъ, велика ли семья, въ которой она будетъ членомъ…

— Нѣтъ; она состоитъ только изъ двухъ лицъ: матери и дочери. Мать — лэди съ довольно высокимъ положеніемъ въ свѣтѣ, но, кажется, она не прочь и получить прибавку къ своему доходу.

— Я удивляюсь, какъ могла миссъ Гавимамъ такъ скоро разстаться съ вами!

— Это входитъ въ планы миссъ Гавишамъ на мой счетъ, Пипъ, — отвѣчала Эстелла со вздохомъ, точно отъ устали:- я должна ей постоянно писать и видѣться съ нею и передавать о томъ, какъ я поживаю, а также о томъ, цѣлы ли драгоцѣнности…. потому что теперь она почти всѣ перешли ко мнѣ.

Она въ первый разъ назвала меня по имени. Конечно, она сдѣлала это намѣренно и знала, что я буду цѣнить ея довѣріе, какъ лучшее сокровище.

ГЛАВА II

Когда я свыкся съ ожидающей меня блестящей будущностью, я незамѣтно измѣнился душевно и совсѣмъ иначе относился къ людямъ. Я старался не замѣчать этихъ перемѣнъ, пока это было возможно, но я очень хорошо зналъ, что я измѣнился къ худшему. Я жилъ въ состояніи постояннаго недовольства своимъ поведеніемъ относительно Джо. Совѣсть моя далеко не была спокойна и по отношенію къ Бидди. Когда я просыпался по ночамъ, то думалъ съ томленіемъ душевнымъ, что для меня было бы несравненно лучше, если бы я никогда не видалъ въ лицо миссъ Гавишамъ и выросъ въ счастливомъ сознаніи, что буду товарищемъ Джо въ честной старой кузницѣ. Много разъ, когда я сидѣлъ одинъ и глядѣлъ на огонь, я думалъ, что въ сущности никакой огонь не сравнится съ огнемъ въ кузницѣ и въ очагѣ нашей кухни.

Съ теченіемъ времени я неизбѣжно втянулся въ долги. Гербертъ не могъ не подражать мнѣ и вскорѣ послѣдовалъ моему примѣру. Вѣруя въ неистощимость своего богатства, я бы охотно принялъ расходы Герберта на свой счетъ; но Гербертъ былъ гордъ, и я не могъ сдѣлать ему такого предложенія.

Я обыкновенно проводилъ половину недѣли въ Гаммерсмитѣ, и когда бывалъ тамъ, то безпрестанно бѣгалъ въ Ричмондъ. Гербертъ часто пріѣзжалъ въ Гаммерсмитъ, когда я тамъ находился, и я думаю, что въ этихъ случаяхъ отецъ его догадывался, что случайность, которой онъ ждалъ для начала своего дѣла, что-то долго не является ему на помощь. Но въ общей семейной безурядицѣ одной безурядицей больше — казалось дѣломъ вполнѣ естественнымъ. Тѣмъ временемъ м-ръ Покетъ все больше сѣдѣлъ и чаще прежняго хватался за волосы. Между тѣмъ какъ м-съ Покетъ смотрѣла на свою семью, какъ на ступень къ будущему счастью, и читала книги о разныхъ князьяхъ и графахъ, теряла носовой платокъ и отсылала спать бэбэ всякій разъ, когда онъ попадался ей на глаза.

По временамъ я говорилъ Герберту, словно дѣлалъ замѣчательное открытіе:

— Мой милый Гербертъ, дѣла наши плохи.

— Мой милый Гендель, — отвѣчалъ Гербертъ съ полной искренностью, — хочешь вѣрить или нѣтъ, но я какъ разъ собирался сказать тебѣ то же самое.

— Если такъ, Гербертъ, займемся нашими дѣлами.

Намъ всегда доставляло глубокое удовольствіе назначать время для приведенія въ порядокъ нашихъ дѣлъ. Я всегда думалъ, что это и есть настоящее дѣло — смотрѣть прямо въ лицо своимъ долгамъ и справляться съ ними. И я зналъ, что такъ же думаетъ и Гербертъ.

Мы заказывали обыкновенно что-нибудь болѣе лакомое на обѣдъ, съ бутылкой чего-нибудь повкуснѣе, съ тѣмъ, чтобы подкрѣпить свои силы и побѣдоносно справиться съ дѣломъ. Отобѣдавъ, мы вынимали связку перьевъ, нѣсколько чернильницъ и груду писчей и протекательной бумаги. Вѣдь очень пріятно имѣть большой запасъ письменныхъ принадлежностей.

Я бралъ тогда листъ бумаги и писалъ вверху, четкимъ почеркомъ, заглавіе: «Списокъ долговъ Пипа», выставлялъ тщательно число и помѣчалъ: Гостиница Барнарда. Гербертъ то же бралъ листъ бумаги и продѣлывалъ то же самое. Онъ писалъ: «Списокъ долговъ Герберта».

Послѣ того каждый изъ насъ принимался перебирать безпорядочную груду разныхъ счетовъ, которые мы вынимали изъ ящиковъ, изъ кармановъ, уже значительно помятыми. Скрипъ нашихъ перьевъ удивительно какъ освѣжалъ насъ, тѣмъ болѣе, что я иногда съ трудомъ различалъ это душеспасительное дѣловое занятіе отъ дѣйствительной уплаты денегъ. Съ точки зрѣнія похвальности поступка и то, и другое казалось мнѣ одинаковымъ.

Пописавъ нѣкоторое время, я спрашивалъ у Герберта, — какъ идутъ его дѣла? Гербертъ съ удрученнымъ видомъ царапалъ голову при видѣ возрастающихъ цифръ.

— Растутъ, Гендель, — говорилъ онъ обыкновенно, — честное слово, — цыфры растутъ.

— Будь твердъ, Гербертъ, — говорилъ я, очень прилежно дѣйствуя перомъ. — Гляди вещамъ прямо въ лицо. Безстрашно вникни въ свои дѣла. Сбей съ нихъ спеси.

— Охотно бы сдѣлалъ это, Гендель, да только они сбиваютъ спесь съ меня.

Какъ бы то ни было, но мои рѣшительные пріемы производили свое дѣйствіе, — и Гербертъ снова принимался за работу. Послѣ нѣкотораго времени, онъ прекращалъ ее, ссылаясь на то, что у него нѣтъ счета Кобса, или Лобса, или Нобса, какъ случится.

— Въ такомъ случаѣ, Гербертъ, прикинь на память; прикинь на круглыя цыфры и припиши къ остальнымъ.

— Какой ты находчивый! — отвѣчалъ мой другъ съ восхищеніемъ:- право же твоя дѣловитость выходитъ изъ ряду вонъ.

Моя дѣловитость отличалась еще одной блестящей чертой, которую я называлъ «закруглять цыфру». Напримѣръ: предположимъ, что у Герберта долгъ простирался до ста шестидесяти четырехъ фунтовъ, четырехъ шиллинговъ и двухъ пенсовъ, я говорилъ:

— Закругли цыфру и поставь двѣсти фунтовъ.

Или предположимъ, что мой долгъ былъ вчетверо больше, я закруглялъ цыфру и ставилъ семьсотъ фунтовъ. Я былъ очень высокаго мнѣнія объ этой системѣ; но теперь, оглядываясь назадъ, долженъ сознаться, что то была разорительная система, потому что мы немедленно заключали новые долги въ размѣрѣ цыфры закругленія, и такимъ образомъ, благодаря чувству свободы и состоятельности, связанной съ такой системой, создавалась необходимость новаго закругленія.

Я сидѣлъ разъ вечеромъ въ томъ ясномъ настроеніи духа, какое навѣвало на меня сознаніе моей дѣловитости, когда мы услышали шумъ просунутаго въ щель двери и упавшаго на полъ письма.

— Это тебѣ, Гендель, — сказалъ Гербертъ, сходившій за письмомъ и принесшій его:- и я надѣюсь, что ничего дурного не случилось.

Онъ намекалъ на большую черную печать и черную рамку на бумагѣ. Письмо было за подписью «Траббъ и Ко», и содержаніе его гласило, что я, многоуважаемый сэръ, и что они имѣютъ честь извѣстить меня, что м-съ Д. Гарджери скончалась въ прошлый понедѣльникъ, въ шесть часовъ двадцать минутъ вечера, и что меня ожидаютъ на похороны, имѣющія быть въ слѣдующій понедѣльникъ, въ три часа пополудни,

Впервые могила раскрылась на моемъ пути, и потрясеніе, вызванное ею въ тихомъ теченіи моей жизни, было удивительно. Образъ сестры въ креслѣ у камина преслѣдовалъ меня день и ночь. Чтобы домъ нашъ остался безъ нея, этого я не могъ себѣ представить; и, хотя въ послѣдніе годы я очень рѣдко или и совсѣмъ не думалъ о ней, теперь мною овладѣла дикая мысль, что я встрѣчу ее на улицѣ, или же она вдругъ постучится въ мою дверь.

Какова бы ни была моя судьба, но я врядъ ли могъ вспоминать о сестрѣ съ большою нѣжностью. Тѣмъ не менѣе я увѣренъ, что сожалѣніе о смерти человѣка можетъ явиться даже и помимо нѣжности. Написавъ Джо письмо съ выраженіемъ моего соболѣзнованія, я увѣрилъ его, что пріѣду на похороны, и провелъ остававшееся до отъѣзда время въ очень странномъ душевномъ состояніи, Я выѣхалъ рано поутру и остановился у «Синяго Вепря» съ такимъ расчетомъ, чтобы успѣть пѣшкомъ дойти до кузницы.

Былъ чудный лѣтній день, и, пока я шелъ одинъ, мнѣ припомнилось то время, когда я былъ маленькимъ, безпомощнымъ существомъ, и сестра обижала меня. Но оно припомнилось въ смягченномъ свѣтѣ, при которомъ даже воспоминаніе о щекотунѣ утратило свою непріятность. И теперь ароматъ полевыхъ цвѣтовъ и клевера нашептывалъ моему сердцу, что хорошо будетъ и для моей памяти, если другіе, гуляя по солнцу, будутъ съ смягченнымъ сердцемъ вспоминать обо мнѣ.

Послѣ похоронъ, когда всѣ провожавшіе гробъ сестры разошлись, Бидди, Джо и я вмѣстѣ пообѣдали, но не въ кухнѣ, а въ пріемной, и Джо былъ такъ необыкновенно внимателенъ къ тому, какъ держать вилку и ножикъ и обращаться съ солонкой, что это всѣхъ насъ очень стѣсняло. Но послѣ обѣда, когда я заставилъ его закурить трубку и мы вмѣстѣ отправились бродить по кузницѣ, а затѣмъ усѣлись у дверей дома на большомъ камнѣ, дѣла наши пошли лучше. Я замѣтилъ, что послѣ похоронъ Джо переодѣлся и сталъ гораздо больше похожъ самъ на себя.

Онъ былъ очень доволенъ, когда я спросилъ:- могу ли переночевать въ моей прежней спаленкѣ,- и я самъ былъ очень доволенъ собою, потому что находилъ, что совершилъ великое дѣло, высказавъ такую просьбу. Когда стемнѣло, я пошелъ въ садъ съ Бидди, чтобы прогуляться.

— Бидди, — сказалъ я, — мнѣ кажется, вы могли бы написать мнѣ объ этихъ грустныхъ событіяхъ.

— Въ самомъ дѣлѣ, м-ръ Пипъ? — отвѣчала Бидди. — Я бы написала, если бы объ этомъ подумала.

— Я не хочу васъ обидѣть, Бидди, но мнѣ кажется, что вамъ слѣдовало объ этомъ подумать.

— Въ самомъ дѣлѣ, м-ръ Пипъ?

Она была такъ тиха и держала себя такъ мило и скромно, что мнѣ не хотѣлось заставить ее расплакаться. Поглядѣвъ на ея опущенные глаза, я пересталъ ее разспрашивать.

— Я думаю, вамъ трудно будетъ жить теперь здѣсь, милая Бидди?

— О! я не могу здѣсь жить, м-ръ Пипъ, — отвѣчала Бидди, тономъ сожалѣнія, но съ спокойной рѣшимостью. — Я уже говорила съ м-съ Гоббль и отправлюсь къ ней завтра утромъ. Я надѣюсь, что вдвоемъ намъ удастся помогать м-ру Гарджери въ его хозяйствѣ, пока онъ не устроится.

— Чѣмъ же вы будете жить, Бидди? если вамъ нужны день…

— Чѣмъ я буду жить? — повторила Бидди, покраснѣвъ. — Я скажу вамъ, м-ръ Пипъ. Я хочу похлопотать о мѣстѣ учительницы въ новой школѣ, которая только что отстроена. Всѣ сосѣди хорошо отрекомендуютъ меня, и я надѣюсь, что буду прилежна и терпѣлива, и сама буду учиться, учивши другихъ. Вы знаете, м-ръ Пипъ, — продолжала Бидди съ улыбкой, взглядывая мнѣ въ лицо:- новыя школы не похожи на старыя, но я многому научилась съ тѣхъ поръ, какъ мы разстались.

— Я думаю, что вы всегда и во всемъ будете совершенствоваться.

— Только не въ своемъ дурномъ характерѣ,- прошепталъ Бидди.

Это былъ не столько упрекъ, — я какъ-то упрекнулъ ее въ дурномъ характерѣ,- сколько невольное размышленіе вслухъ. Ну, что жъ! — я подумалъ, что мнѣ и теперь лучше смолчать. Я прошелъ еще нѣсколько шаговъ рядомъ съ Бидди, продолжавшей молча смотрѣть на землю.

— Я никакихъ подробностей не слышалъ о смерти сестры, Бидди.

— Ничего особеннаго и не произошло съ бѣдняжкой. Ей стало хуже, — хотя передъ тѣмъ, казалось, какъ будто она поправилась, — и такъ длилось четыре дня, какъ вдругъ, вечеромъ, какъ разъ въ то время, какъ слѣдовало пить чай, она ясно выговорила: «Джо». Такъ какъ она давно никакихъ словъ не произносила, я побѣжала и позвала изъ кузницы м-ра Гарджери. Она знаками показала мнѣ, что желаетъ, чтобы онъ сѣлъ около нея, я чтобы я обвила ея руками его шею. Она казалась очень довольна этимъ и вдругъ снова проговорила: «Джо», и еще: «прости», и еще: «Пипъ». Больше она не приподнимала головы, и часъ спустя мы положили ее на кровать, потому что замѣтили, что она скончалась.

Бидди заплакала; потемнѣвшій садъ, дорожка и звѣзды, высыпавшія на небо, — все исчезло изъ моихъ глазъ.

— Ничего не открыли, Бидди?

— Ничего.

— Вы не знаете, что сталось съ Орликомъ? (Я убѣдилъ м-ра Джагерса, что ему не мѣсто въ домѣ миссъ Гавишамъ, и ему отказали).

— Мнѣ кажется, судя по цвѣту его платья, что онъ работаетъ въ каменоломняхъ.

— Значитъ, вы его видали? Почему вы такъ пристально вглядываетесь въ это дерево на дорожкѣ?

— Я его видѣла тамъ въ ту ночь, когда она умерла.

— И это было не въ послѣдній разъ, Бидди?

— Нѣтъ; я видѣла его тамъ, пока мы съ вами гуляли… Нѣтъ, не надо, — прибавила Бидди, удерживая меня за руку, такъ какъ я собирался бѣжать къ дереву, — вы знаете, что я не стану васъ обманывать; онъ былъ тутъ съ минуту назадъ, но теперь ушелъ.

Негодованіе вновь вспыхнуло во мнѣ, когда я увидѣлъ, что этотъ человѣкъ все еще преслѣдуетъ ее, и я сталъ его бранить. Я сказалъ ей, что не пожалѣю денегъ и трудовъ, чтобы выжить его изъ околотка. Мало-по-малу она перевела разговоръ на другія, болѣе пріятныя воспоминанія и разсказывала мнѣ о томъ, какъ Джо любитъ меня, какъ онъ никогда ни на что не жалуется, — она не сказала: на меня, — да въ этомъ и не было надобности; я зналъ, что она хотѣла сказать, — какъ онъ мужественно, молча и кротко исполняетъ свой долгъ.

— Въ самомъ дѣлѣ, словъ не хватитъ, чтобы хвалить его, — сказалъ я:- и мы, Бидди, должны часто говорить объ этомъ, потому что я, конечно, часто буду пріѣзжать сюда. Я не брошу бѣднаго Джо въ одиночествѣ.

Бидди ни слова не отвѣтила.

— Бидди, вы слышите меня?

— Да, м-ръ Пипъ.

— Не говоря уже про то, что вы зовете меня «м-ръ Пипъ», — что мнѣ кажется очень нехорошимъ съ вашей стороны, Бидди, — но что вы хотите сказать своимъ молчаніемъ?

— Хочу этимъ сказать? — спросила Бидди, застѣнчиво.

— Бидди, — отвѣчалъ я, съ сознаніемъ своей добродѣтели. — я непремѣнно хочу знать, что вы хотите этимъ сказать?

— Этимъ сказать? — повторила Бидди.

— Что это вы повторяете мои слова, Бидди? — огрызнулся я:- вы прежде не дѣлали этого.

— Не привыкла! — сказала Бидди. — О, м-ръ Пипъ! не привыкла!

Хорошо! я подумалъ, что надо заговорить о чемъ-нибудь другомъ. Обойдя молча садъ, я вернулся къ прежнему разговору.

— Бидди, — сказалъ я, — я замѣтилъ, что буду часто навѣщать Джо, и вы на это отвѣчали весьма замѣтнымъ молчаніемъ. Будьте такъ добры, Бидди, объяснить мнѣ, почему вы промолчали?

— Хорошо. Совершенно ли вы увѣрены, если такъ, что вы дѣйствительно будете часто навѣщать его? — спросила Бидди, остановившись на узенькой дорожкѣ и глядя на меня, при свѣтѣ звѣздъ, ясными и честными глазами.

— О, Боже! — произнесъ я, какъ бы убѣдившись, что долженъ махнуть рукой на Бидди. — Это въ самомъ дѣлѣ признакъ дурного характера! Пожалуйста, молчите, Бидди. Это возмутительно!

Этимъ нашъ разговоръ кончился.

Я долженъ былъ уѣхать рано поутру. Рано поутру я вышелъ изъ дому и подошелъ, незамѣтно, къ одному изъ оконъ кузницы. Тамъ я стоялъ нѣсколько минутъ, глядя на Джо, бывшаго уже за работой: огонь горна освѣщалъ его мужественное, здоровое лицо и придавалъ ему нѣчто лучезарное, точно на него проливало свои лучи ясное солнце его будущей жизни.

— Прощай, дорогой Джо. — Нѣтъ, не вытирай руку, ради Бога, дай мнѣ ее какъ есть въ сажѣ!.. Я скоро вернусь и буду пріѣзжать часто.

— Для меня самое скорое не будетъ скоро, сэръ, — отвѣчалъ Джо:- и самое частое никогда не слишкомъ часто, Пипъ!

Бидди ждала меня у дверей кухни, съ кружкой парного молока и кускомъ хлѣба.

— Бидди, — сказалъ я, подавая ей руку на прощанье, я не сержусь, но я огорченъ.

— Нѣтъ, не огорчайтесь, — просила она горячо, — пусть я буду огорчена, если была не права.

Туманъ еще носился надъ землею, когда я пустился въ путь. Но уже значительно прояснило. Туманъ открылъ передо мною — какъ я это подозрѣваю — будущее и то, что я больше не вернусь назадъ, и что Бидди была вполнѣ права; вотъ все, что я могу сказать: она не ошиблась.

ГЛАВА III

Гербертъ и я вели себя все хуже и хуже въ томъ смыслѣ, что все болѣе и болѣе запутывались въ долгахъ, устраивая свои дѣла, округляя цыфры и совершая тому подобные похвальные поступки. А время шло себѣ да шло, какъ это всегда бываетъ; и я дожилъ до совершеннолѣтія, — какъ и предсказывалъ Гербертъ, — прежде, чѣмъ успѣлъ опомниться.

Самъ Гербертъ сталъ совершеннолѣтнимъ восемью мѣсяцами раньше меня. Такъ какъ совершеннолѣтіе ничего не принесло ему съ собою, то это событіе и не произвело сильнаго впечатлѣнія въ гостиницѣ Барнарда. Но мы ждали, когда мнѣ стукнетъ двадцать одинъ годъ, связывая съ этимъ много надеждъ и разоблаченій: мы оба думали, что мой опекунъ врядъ ли можетъ не сказать мнѣ по этому случаю о томъ, что меня ожидаетъ.

Я озаботился, чтобы въ Литль-Бретенъ всѣ знали о днѣ моего рожденія. Наканунѣ я получилъ офиціальную записку отъ Уэммика, сообщавшую мнѣ, что м-ръ Джагерсъ будетъ радъ меня видѣть у себя въ этотъ знаменательный день въ пять часовъ пополудни. Это убѣдило меня, что произойдетъ нѣчто великое и привело меня въ необыкновенное волненіе, когда я явился ровно въ назначенный часъ въ контору опекуна.

— Ну, Пипъ, — привѣтствовалъ онъ меня, — я долженъ сегодня звать васъ «м-ръ Пипъ». Поздравляю васъ, м-ръ Пипъ!

Мы пожали другъ другу руки и я поблагодарилъ его.

— Садитесь, м-ръ Пипъ, — продолжалъ опекунъ, точно я былъ свидѣтель, вызванный въ судъ: — я желаю сказать вамъ нѣсколько словъ.

— Пожалуйста, сэръ.

— Какъ вы думаете, сколько вы проживаете? — спросилъ м-ръ Джагерсъ, поглядѣвъ сначала на полъ, а затѣмъ на потолокъ?

— Сколько я проживаю?

— Ну, да, — продолжалъ м-ръ Джагерсъ, все еще глядя въ въ потолокъ, — сколько?..

Неохотно сознался я, что не сумѣю отвѣтить на этотъ вопросъ.

Этотъ отвѣтъ, повидимому, былъ очень пріятенъ м-ру Джагерсу, и онъ сказалъ:

— Я такъ и думалъ! — и съ удовольствіемъ высморкался.

— Ну, я задалъ вамъ вопросъ, мой другъ, — сказалъ м-ръ Джагерсъ. — Теперь спрашивайте меня, если хотите.

— Разумѣется, мнѣ было бы очень пріятно спросить васъ кое о чемъ, сэръ; но я помню ваше запрещеніе.

— Попробуйте задать одинъ вопросъ, — сказалъ м-ръ Джагерсъ.

— Узнаю ли я сегодня, кто мой благодѣтель?

— Нѣтъ. Спросите о чомъ-нибудь другомъ.

— Скоро ли мнѣ сообщатъ о томъ, кто мой благодѣтель?

— Подумайте немного и спросите о чемъ-нибудь другомъ, — сказалъ м-ръ Джагерсъ.

Я озирался, но, очевидно, уйти отъ допроса не было возможности.

— Долженъ ли я что-нибудь получить, сэръ?

Тутъ м-ръ Джагерсъ съ торжествомъ сказалъ:

— Я зналъ, что вы это скажете, — и велѣлъ Уэммику принести бумагу.

Уэммикъ появился, подалъ бумагу и исчезъ.

— Разверните бумагу и скажите мнѣ, что это такое? — сказалъ м-ръ Джагерсъ.

— Это кредитный билетъ въ пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ. — отвѣтилъ я.

— Да, это кредитный билетъ въ пятьсотъ фунтовъ, — повторилъ м-ръ Джагерсъ. — Мнѣ думается, что это недурная сумма денегъ. Вы тоже такъ думаете?

— Могу ли я иначе думать?

— Ахъ! отвѣтьте мнѣ прямо на вопросъ.

— Безъ сомнѣнія.

— Вы считаете, что пятьсотъ фунтовъ, безъ сомнѣнія, недурная сумма денегъ. Ну, такъ вотъ, Пипъ, эта недурная сумма денегъ — ваша собственность. Это вамъ подарокъ на сегодняшній день, въ залогъ серьезности ожидающей васъ блестящей будущности. И эту недурную сумму денегъ — ни больше, ни меньше — вы должны проживать въ годъ, до той поры, пока вашъ благодѣтель не объявится вамъ.

Помолчавъ, я спросилъ:

— Вы говорили мнѣ, м-ръ Джагерсъ, что годы могутъ пройти, прежде чѣмъ это лицо объявится.

— Точно такъ, — отвѣчалъ м-ръ Джагерсъ, — я это говорилъ.

— Какъ вы полагаете, много лѣтъ мнѣ еще ждать, м-ръ Джагерсъ?

— Я отвѣчу на вашъ вопросъ безъ утайки, другъ мой Пипъ. Этого вопроса не слѣдуетъ задавать. Вы поймете это еще лучше, когда я скажу вамъ, что этимъ вопросомъ вы можете повредить мнѣ. Ну! я, пожалуй, буду еще откровеннѣе съ вами; прибавлю еще кое-что. Когда это лицо откроется, оно само будетъ вѣдать свои дѣла съ вами. Когда это лицо откроется, мое участіе въ этомъ дѣлѣ прекратится, и я совсѣмъ отъ него устранюсь. Когда это лицо откроется, мнѣ не нужно даже будетъ знать объ этомъ. Вотъ все, что я имѣю вамъ сказать.

Мы поглядѣли другъ на друга, пока я не отвернулся и не задумался, глядя на полъ. Изъ послѣднихъ словъ его я заключилъ, что миссъ Гавишамъ, по той или иной причинѣ, не довѣрила ему своего намѣренія сдѣлать меня мужемъ Эстеллы; что онъ сердился на такой недостатокъ довѣрія или же почему-нибудь былъ дѣйствительно противъ такого брака и не хотѣлъ ему содѣйствовать. Когда я поднялъ глаза, я увидѣлъ, что онъ лукаво на меня посматривалъ.

— Если это все, что вы можете мнѣ сказать, сэръ, — замѣтилъ я, — то и мнѣ не о чемъ больше говорить.

Онъ кивнулъ въ знакъ одобренія, а я пошелъ въ контору и сказалъ Уэмыику:

— М-ръ Уэммикъ, мнѣ нужно спросить ваше мнѣніе объ одномъ дѣлѣ. Мнѣ очень хочется одолжить своего друга.

Дѣло въ томъ, что, положивъ пятьсотъ фунтовъ въ карманъ, я вновь подумалъ о томъ, о чемъ уже раньше много разъ думалъ, и нашелъ, что Уэммикъ всего лучше можетъ мнѣ помочь въ этомъ дѣлѣ.

Уэммикъ въ эту самую минуту запиралъ несгораемый шкапъ и покачалъ головой, точно хотѣлъ сказать, что онъ безусловно противъ подобныхъ роковыхъ слабостей.

— Этотъ другъ, — продолжалъ я, — ищетъ участія въ торговомъ предпріятіи, но у него нѣтъ денегъ, и ему трудно къ чему-нибудь пристроиться. Ну, вотъ я бы желалъ помочь ему пристроиться.

— И дать съ этою цѣлью денегъ? — спросилъ Уэммикъ топомъ болѣе сухимъ, чѣмъ деревянные опилки.

— Да, дать нѣсколько денегъ, — отвѣчалъ я съ смущеніемъ, вспомнивъ о пачкѣ векселей, дожидавшихся меня дома, — дать нѣсколько денегъ теперь и обнадежить дальнѣйшимъ кредитомъ въ виду ожидающей меня блестящей будущности.

— М-ръ Пипъ, — сказалъ Уэммикъ, — я бы желалъ перечислить вмѣстѣ съ вами по пальцамъ имена всѣхъ мостовъ, начиная съ Чельси. Посмотримъ: Лондонскій мостъ — это разъ; Соутваркскій — два; Блакфрайарскій — три; Ватерлоскій — четыре; Уэстминстерскій — пять; Воксголскій — шесть. Вы видите, что ихъ цѣлыхъ шесть; есть изъ чего выбрать.

— Я васъ не понимаю, — отвѣчалъ я.

— Выберите себѣ мостъ, м-ръ Пипъ, и швырните черезъ его перила деньги въ воду — и дѣлу конецъ. Но одолжите ихъ другу — и деньгамъ тоже наступитъ конецъ, — но менѣе пріятный и выгодный конецъ.

— И это ваше рѣшительное мнѣніе, м-ръ Уэммикъ?

— Это мое рѣшительное мнѣніе въ этой конторѣ.

— Ахъ! — сказалъ я, усматривая въ этомъ для себя лазейку, — но что вы скажете на счетъ этого долга въ замкѣ?

— М-ръ Пипъ, — отвѣчалъ онъ серьезно, замокъ одно мѣсто, а эта контора — другое. Равно, какъ престарѣлый родитель одинъ человѣкъ, а м-ръ Джагерсъ — другой. Ихъ не нужно смѣшивать. О моихъ чувствахъ меня надо спрашивать дома, въ этой конторѣ отъ меня ничего нельзя требовать, кромѣ моихъ офиціальныхъ обязанностей.

— Прекрасно, — отвѣчалъ я съ облегченіемъ, — я, значитъ, побываю у васъ дома.

— М-ръ Пипъ, вы будете желаннымъ гостемъ но личному и частному дѣлу.

Полагая, что въ воскресенье всего лучше узнать отъ Уэммика его домашнія чувства, я опредѣлилъ въ слѣдующее же воскресенье совершить паломничество въ замокъ. Хорошенько обсудивъ все дѣло, я снова заговорилъ о немъ въ тѣхъ же словахъ, какъ говорилъ раньше. Я намекнулъ Уэимику, что очень тревожусь о судьбѣ Герберта Покета, разсказалъ ему, какъ мы встрѣтились и подрались. Я описалъ семью Герберта и его характеръ и то, что у него нѣтъ никакихъ средствъ, кромѣ тѣхъ, что онъ получаетъ отъ отца; и эти средства неопредѣленныя и невѣрныя. Я сообщилъ, какую выгоду извлекъ я изъ его общества, и сознался, что боюсь, что плохо отплатилъ ему за его услуги, и что онъ лучше устроился бы, не будь меня и моей блестящей будущности. Не упоминая ни слова о миссъ Гавишамъ, я намекнулъ однако о томъ, что я, быть можетъ, явился ему соперникомъ въ счастьи, и увѣрилъ, что у него великодушная душа, и что онъ выше всякихъ низкихъ расчетовъ, зависти и интриги. По всѣмъ этимъ причинамъ и потому, что онъ мой юный товарищъ и другъ, и я очень люблю его, я желаю, чтобы лучи моего счастія отразились и на немъ, а потому пришелъ позаимствоваться у Уэммика его опытомъ и знаніемъ, и просить совѣта, какъ мнѣ всего лучше помочь Герберту; я желаю, чтобы онъ пользовался нѣкоторымъ доходомъ — скажемъ сто фунтовъ въ годъ — чтобы онъ не потерялъ надежды и бодрости душевной; а затѣмъ надо постепенно пріобрѣсти ему небольшое участіе въ какомъ-нибудь предпріятіи. Въ заключеніе я просилъ Уэммика понять, что помощь мою слѣдуетъ оказать такъ, чтобы Гербертъ ничего о томъ не зналъ и не подозрѣвалъ, и что, кромѣ него, у меня никого нѣтъ въ мірѣ, съ кѣмъ бы посовѣтываться. Я кончилъ и положилъ ему руку на плечо, говоря:

— Я не могу не открыться вамъ, хотя знаю, что это будетъ для васъ хлопотливо; но вы сами виноваты — зачѣмъ вы меня сюда пригласили?

Уэммикъ помолчалъ немного и затѣмъ проговорилъ, какъ бы вздрогнувъ:

— Знаете ли, м-ръ Пипъ, я долженъ вамъ сказать одну вещь — это чертовски хорошо съ вашей стороны.

Не прошло и недѣли, какъ я получилъ записку отъ Уэммика, помѣченную замкомъ и гласившую, что онъ надѣется, что наше частное и личное дѣло сладится, и что онъ будетъ радъ меня повидать и поговорить о немъ. Поэтому я еще разъ навѣдался въ его домъ, и еще разъ, и кромѣ того нѣсколько разъ видѣлся съ нимъ въ городѣ, но никогда не заходилъ по этому поводу въ контору. Наконецъ мы нашли достойнаго молодого купца или корабельнаго маклера, не задолго передъ тѣмъ начавшаго свое дѣло и нуждавшагося въ толковомъ помощникѣ съ капиталомъ, который со временемъ могъ сдѣлаться его товарищемъ. Между нимъ и мною заключена была секретная сдѣлка, въ силу которой я заплатилъ, за счетъ Герберта, половину моихъ пяти сотъ фунтовъ и обязался сдѣлать еще нѣсколько платежей: частью изъ моего дохода, частью изъ того имущества, которое получу впослѣдствіи. Все дѣло велось такъ умно, что Гербертъ и не подозрѣвалъ о моемъ участіи. Я никогда не забуду сіяющаго лица, съ какимъ онъ вернулся домой въ одинъ прекрасный день и сообщилъ мнѣ удивительную новость, что онъ познакомился съ нѣкіимъ Кларикеромъ (фамилія молодого купца), и что тотъ выказалъ необыкновенную готовность вступить съ нимъ въ компанію, и что онъ надѣется, что наконецъ его дѣло выгоритъ. День это дня надежда его все крѣила, а лицо все болѣе и болѣе сіяло, и онъ долженъ былъ счесть меня очень нѣжнымъ другомъ, такъ какъ я съ трудомъ удерживался отъ слезъ, видя его такимъ счастливымъ. Наконецъ, когда дѣло было сдѣлано, и онъ вступилъ въ домъ Кларикера и проговорилъ со мной объ этомъ цѣлый вечеръ, раскраснѣвшись отъ радости и успѣха, я расплакался настоящими слезами, при мысли, что моя блестящая будущность послужила кому-нибудь на пользу.

Великое событіе въ моей жизни, поворотный пунктъ во всемъ моемъ существованіи ожидалъ меня впереди. Но прежде, чѣмъ разсказать о немъ, и прежде, чѣмъ перейти ко всѣмъ перемѣнамъ, которыя были его послѣдствіемъ, я долженъ посвятить одну главу Эстеллѣ. Это немного для того, чѣмъ такъ долго жило мое сердце.

ГЛАВА IV

Если въ степенномъ, старомъ домѣ въ Ричмондѣ появится привидѣніе, когда я умру, то это привидѣніе будетъ безъ сомнѣнія, моя тѣнь. О! сколько дней и ночей безпокойный духъ мой носился въ этомъ домѣ, когда въ немъ жила Эстелла! Гдѣ бы я ни былъ тѣлесно, духомъ я неизмѣнно присутствовалъ, бродилъ, носился въ этомъ домѣ.

Лэди, у которой помѣстили Эстеллу, — ее звали м-съ Брандли, — была вдовой; у ней была дочь, нѣсколькими годами старше Эстеллы. Мать была моложава, а дочь старообразна; у матери лицо было розовое, а у дочери желтое; мать погрязла въ суетѣ, а дочь изучала богословіе. Онѣ ѣздили въ гости очень часто. Между ними и Эстеллой было мало общаго, но почему-то было рѣшено, что онѣ нужны ей, а она нужна имъ. М-съ Брандли была другомъ миссъ Гавишамъ, въ то время, когда она еще не обрекла себя на одиночество.

Я терпѣлъ всякаго рода пытку, какую только Эстелла могла причинить мнѣ.

Повидимому, мы были съ ней на короткой ногѣ, но безъ всякаго съ ея стороны сердечнаго расположенія ко мнѣ, и такое положеніе доводило меня до отчаянія. Она пользовалась мною, чтобы дразнить своихъ другихъ поклонниковъ и превращала мою жизнь въ постоянную обиду.

Я часто видалъ ее въ Ричмондѣ, много слыхалъ о ней въ городѣ и часто каталъ ее и семью Брандли въ лодкѣ; устраивались всякаго рода прогулки, домашніе спектакли, оперы, концерты, всевозможныя развлеченія, во время которыхъ я старался не отходить отъ Эстеллы — и постоянно страдалъ. Я часу не былъ счастливъ въ ея обществѣ, и, не смотря на то, душа моя двадцать четыре часа въ сутки рвалась къ счастью быть съ нею до самой смерти. Во все время нашего знакомства — а длилось оно довольно долго — она ясно доказывала своимъ обращеніемъ, что видится со мной только по приказанію. Но бывали минуты, когда она дѣлалась добрѣе и какъ будто жалѣла меня.

— Пипъ, Пипъ, — сказала она разъ вечеромъ, въ одну изъ такихъ добрыхъ минутъ, когда мы сидѣли одни въ сумерки у окна въ Ричмондскомъ домѣ,- неужели вы никогда не послушаетесь моего совѣта?

— Какого?

— Бояться меня.

— Вы хотите сказать, что совѣтуете мнѣ не увлекаться вами, Эстелла?

— Что я хочу сказать! Если вы не знаете, что я хочу сказать, то вы слѣпы.

Я могъ бы отвѣтить, что любовь всегда слѣпа по пословицѣ, но всякій разъ я вспоминалъ, что невеликодушно съ моей стороны навязывать ей себя; я зналъ, что она обязана повиноваться миссъ Гавишамъ, и это зависимое положеніе меня очень мучило. Мнѣ казалось, что гордость ея возмущается, и она меня ненавидитъ — и сама тоже страдаетъ.

— Что же мнѣ дѣлать, — сказалъ я, — вы сами написали мнѣ, чтобы я пріѣхалъ къ вамъ сегодня.

— Вы правы, — отвѣчала Эстелла, съ холодной, безпечной улыбкой, всегда обдававшей меня холодомъ.

И, помолчавъ съ минуту, прибавила:

— Миссъ Гавишамъ желаетъ, чтобы я провела денекъ у нея. Вы должны отвезти меня туда и привезти обратно, если желаете. Ей не хочется, чтобы я путешествовала одна; но она не желаетъ, чтобы я брала съ собой горничную, такъ какъ не любитъ показываться на глаза чужимъ и переносить ихъ насмѣшекъ. Можете ли вы отвезти меня?

— Могу ли я отвезти васъ, Эстелла?

— Значитъ, можете? — Послѣзавтра, прошу васъ пріѣхать. Вы должны платить за всѣ расходы изъ моего кошелька. Слышите, таковы условія нашей поѣздки!

— И долженъ слушаться, — отвѣчалъ я.

Такимъ образомъ меня всегда предувѣдомляли, когда надо было ѣхать; миссъ Гавишамъ никогда не писала мнѣ, и я даже не видывалъ въ глаза ея почерка. Мы поѣхали черезъ день и нашли ее въ той комнатѣ, гдѣ я впервые ее увидѣлъ, и безполезно прибавлять, что никакихъ перемѣнъ въ домѣ не было.

Она еще нѣжнѣе обращалась съ Эстеллой, чѣмъ прежде, когда я видѣлъ ихъ вмѣстѣ. Она не спускала съ нея глазъ, впивалась въ каждое ея слово, слѣдила за каждымъ ея движеніемъ. Отъ Эстеллы она переводила пытливый взглядъ на меня и какъ будто стремилась заглянуть въ мое сердце и убѣдиться, что оно страдаетъ.

— Какъ она обращается съ вами, Пипъ; какъ она обращается съ вами? — переспрашивала она меня, даже не стѣсняясь присутствіемъ Эстеллы.

Я видѣлъ, — жестоко страдая отъ сознанія зависимости и чувства униженія, — и сознавалъ, что Эстелла должна служить орудіемъ мести миссъ Гавишамъ, и что ее не отдадутъ мнѣ до тѣхъ поръ, пока она не исполнитъ то, что отъ нея требуютъ.

Въ этотъ разъ случилось, что миссъ Гавишамъ обмѣнялась нѣсколькими весьма рѣзкими словами съ Эстеллой. Впервые я видѣлъ, что онѣ поссорились.

Мы сидѣли у огня, и миссъ Гавишамъ взяла Эстеллу за руку; но Эстелла постепенно стала высвобождать свою руку. Она уже и раньше выражала нетерпѣніе и скорѣе примирялась съ пламенной привязанностью къ ней миссъ Гавишамъ, чѣмъ радовалась ей, и едва ли отвѣчала ей такою же привязанностью.

— Какъ! — сказала миссъ Гавишамъ, сверкая глазами, — я тебѣ надоѣла?

— Скорѣе я сама себѣ надоѣла, — отвѣчала Эстелла, высвобождая руку и подходя къ большому камину, гдѣ остановилась, глядя въ огонь.

— Говори правду, неблагодарная! — закричала миссъ Гавишамъ, страстно ударяя клюкой объ полъ:- я тебѣ надоѣла?

Эстелла спокойно взглянула на нее и опять уставилась глазами въ огонь. Ея красивое лицо выражало спокойное равнодушіе къ дикой страстности миссъ Гавишамъ и казалось почти жестокимъ.

— Ахъ ты дерево, ахъ ты камень! — восклицала миссъ Гавишамъ:- водяное, ледяное сердце!

— Что такое? — сказала Эстелла, такъ же спокойно взглянувъ на нее:- вы упрекаете меня за то, что я холодна? вы?

— А развѣ это не правда?

— Вы бы должны были знать, что я такова, какою вы меня сдѣлали, — отвѣчала Эстелла. — Возьмите себѣ и похвалу, и порицаніе; возьмите себѣ весь успѣхъ и всѣ неудачи; короче сказать, возьмите меня.

— О! взгляните на нее! — горько вскрикнула миссъ Гавишамъ. — Взгляните на нее, какъ она жестка и неблагодарна къ тому очагу, гдѣ ее выростили! Гдѣ я укрыла ее у груди, которая сочилась кровью подъ нанесенными ей ударами, и гдѣ я долгіе годы нѣжно лелѣяла ее!

— Но вѣдь я не виновата, — сказала Эстелла, — я не могла валъ ничего обѣщать потому, что едва могла ходить и лепетать, когда вы меня взяли. Чего вы хотите отъ меня? Вы были очень добры ко мнѣ, и я вамъ всѣмъ обязана. — Но чего вы хотите?

— Любви, — отвѣчала та.

— Она ваша.

— Нѣтъ, — сказала миссъ Гавишамъ.

— Вы моя пріемная мать, — произнесла Эстелла, все такъ же спокойно, безъ гнѣва, но и безъ нѣжности. — И я всѣмъ обязана вамъ. Все, что у меня есть — ваше, все, что вы мнѣ дали, я готова вернуть вамъ. Но, кромѣ этого, у меня ничего нѣтъ. И если вы требуете отъ меня того, чего вы мнѣ не давали, — благодарность и долгъ не могутъ сотворить невозможнаго.

— Я никогда не давала тебѣ любви? — закричала миссъ Гавишамъ, пылко поворачиваясь ко мнѣ. — Развѣ я не давала ей жгучей любви, неразлучной съ ревностью, съ жгучей болью, а какъ она со мною разговариваетъ! Пусть зоветъ меня безумной, пусть зоветъ меня безумной!..

— Зачѣмъ я буду звать васъ безумной? Кто лучше меня знаетъ, какія у васъ твердыя рѣшенія? Кто лучше меня знаетъ, какая стойкая у васъ память? Кто лучше меня можетъ это знать, когда я сиживала рядомъ съ вами на маленькомъ стулѣ у этого самаго очага и выслушивала ваши наставленія и глядѣла вамъ въ лицо, когда оно казалось мнѣ страннымъ и пугало меня!

— Скоро же ты все забыла! — простонала миссъ Гавишамъ. — Скоро забыла!

— Нѣтъ, я ничего не забыла, — отвѣчала Эстелла. — Не забыла, но сохранила бережно въ памяти. Когда вы видѣли, чтобы я измѣняла вашимъ наставленіямъ? Когда вы видѣли, чтобы я позабыла ваши уроки? Когда вы видѣли, чтобы у меня было сердце? — она дотронулась рукой до своей груди. — Когда вы запрещали мнѣ любить? Будьте справедливы ко мнѣ!

— Такъ горда, такъ горда! — стонала миссъ Гавишамъ, откидывая обѣими руками сѣдые волосы отъ лба.

— Кто училъ меня быть гордою? — возразила Эстелла. — Кто хвалилъ меня, когда я знала свой урокъ?

— Такъ жестокосердна, такъ жестокосердна! — стонала миссъ Гавишамъ, хватаясь за волосы.

— Кто училъ меня быть жестокосердной? — отвѣчала Эстелла. — Кто хвалилъ меня, когда я знала урокъ?

— Но какъ можешь ты быть гордой и жестокосердной со мною? — Миссъ Гавишамъ почти вскрикнула, протянувъ обѣ руки. — Эстелла, Эстелла, Эстелла! какъ можешь ты быть гордой и жестокосердной со мною?

Эстелла глядѣла на нее съ минуту, какъ бы въ тихомъ удивленіи, но ни мало не смутилась; и затѣмъ снова стала смотрѣть въ огонь.

— Не могу представить себѣ,- начала Эстелла послѣ минутнаго молчанія, — отчего вы такъ неблагоразумны, когда я пріѣхала повидаться съ вами послѣ разлуки. Я никогда не забывала вашихъ обидъ и ихъ причины. Я никогда не была невѣрна вамъ или вашимъ наставленіямъ. Я никогда не выказывала слабости, и вамъ не въ чемъ обвинять меня.

— Неужели было бы слабостью отвѣчать на мою любовь? — вскричала миссъ Гавишамъ. — Но, да, да, она это называетъ слабостью!

— Я начинаю думать, — проговорила Эстелла, задумчиво, послѣ минуты безмолвнаго удивленія, — что почти понимаю, какъ это все вышло. Если бы вы воспитали свою пріемную дочь въ полномъ мракѣ вашихъ покоевъ и никогда бы не показали ей, что такое дневной свѣтъ, — если бы вы сдѣлали это, а затѣмъ почему-нибудь пожелали бы, чтобы она понимала, что такое дневной свѣтъ, то были бы разочарованы и разсержены.

Миссъ Гавишамъ, закрывъ руками голову, сидѣла и тихо стонала, раскачиваясь изъ стороны въ сторону, но ни слова не отвѣчала.

— Поймите, — продолжала Эстелла, — что если бы вы научили ее съ той минуты, когда она начала понимать, что дневной свѣтъ существуетъ, но что онъ созданъ на то, чтобы быть ея врагомъ и губителемъ, и она должна избѣгать его, потому что онъ ослѣпилъ васъ и ослѣпитъ и ее, — если бы вы это сдѣлали, а затѣмъ почему-либо пожелали, чтобы она спокойно переносила дневной свѣтъ, — поймите, что она не могла бы этого перенести, а вы бы были разочарованы и разсержены.

Миссъ Гавишамъ сидѣла и слушала (или такъ казалось, потому что мнѣ не видно было ея лица), но попрежнему ничего не отвѣчала.

— Итакъ, — сказала Эстелла, — меня надо брать такою, какою вы меня сдѣлали. Успѣхъ не мой и неудача не моя.

Миссъ Гавишамъ незамѣтно съѣхала на полъ, усѣянный поблекшими свадебными воспоминаніями. Я воспользовался этой минутой, — я до сихъ поръ напрасно выжидалъ ее, — чтобы выйти изъ комнаты, рукой указавъ Эстеллѣ на миссъ Гавишамъ. Когда я выходилъ, Эстелла все еще стояла у большого камина и смотрѣла на огонь. Сѣдые волосы миссъ Гавишамъ, смѣшавшіеся съ свадебными украшеніями, представляли тяжелое зрѣлище.

Мнѣ невозможно перевернуть эту страницу въ моей жизни, не упомянувъ имени Бентли Друмля; я бы охотно, конечно, не писалъ о немъ.

Нѣсколько времени тому назадъ я поступилъ въ клубъ, называвшійся «Зяблики въ Рощѣ». Я никогда не могъ понять цѣли этого учрежденія, если только не считать за цѣль — дорогихъ обѣдовъ разъ въ двѣ недѣли, ссоръ другъ съ другомъ послѣ обѣда и опаиванія шестерыхъ слугъ до положенія ризъ. Однажды, когда почти всѣ Зяблики находились въ наличности, и когда ихъ добрыя чувства по обыкновенію выразилась въ томъ, что никто ни съ кѣмъ и ни въ чемъ не соглашался, предсѣдательствующій Зябликъ призвалъ всѣхъ къ порядку и заявилъ, что м-ръ Друмль еще не провозиласилъ тоста за какую-нибудь даму; согласно тождественнымъ постановленіямъ общества, сегодня былъ чередъ мистера Друмля. Мнѣ показалось, что онъ злобно покосился на меня въ то время, какъ наливали въ стаканы вино, но такъ какъ мы вообще не благоволили другъ къ другу, то я не обратилъ на это вниманія. Каково же было мое негодованіе и мое удивленіе, когда я услышалъ, что онъ предлагаетъ компаніи выпить за «Эстеллу»!

— Эстеллу, какъ ея фамилія? — спросилъ я.

— Не ваше дѣло, — отвѣчалъ Друмль.

— Гдѣ живетъ Эстелла? — спросилъ я. — Вы обязаны сказать это.

И, дѣйствительно, какъ Зябликъ, онъ былъ обязанъ это сдѣлать.

— Въ Ричмондѣ, джентльмены, — сказалъ Друмль, — и она очень красива.

— Много онъ смыслитъ въ красотѣ, низкій, жалкій идіотъ! — прошепталъ я Герберту.

— Я знакомъ съ этой дамой, — сказалъ Гербертъ черезъ столъ, когда тостъ былъ осушенъ.

— Неужели? — протянулъ Друмль.

— И я также знакомъ съ нею, — прибавилъ я, побагровѣвъ.

— Неужели? — повторилъ Друмль. — Скажите!

Онъ только и могъ отвѣтить, что «неужели» — этотъ тупоумный болванъ, но я такъ разсердился, какъ если бы онъ сказалъ что-нибудь остроумное, и немедленно всталъ съ мѣста, сказавъ, что со стороны Зяблика — непростительное нахальство предлагать выпить за здоровье совершенно незнакомой дамы. На это м-ръ Друмль, вздрогнувъ, спросилъ, — что я хочу этимъ сказать? На это я счелъ необходимымъ ему отвѣтить, — что онъ знаетъ, кажется, гдѣ меня найти [2].

Возможно ли было послѣ этого обойтись безъ кровопролитія? Но Зяблики, какъ всегда, заспорили. Спорили горячо, такъ что по крайней мѣрѣ еще шестеро почтенныхъ членовъ высказали шестерымъ другимъ почтеннымъ членамъ, что они знаютъ, кажется, гдѣ ихъ найти. Какъ бы то ни было, а въ концѣ концовъ порѣшили (такъ какъ Роща была судомъ чести), что если м-ръ Друмль доставитъ какое-нибудь свидѣтельство отъ Эстеллы, гласящее, что онъ пользуется честью быть съ нею знакомымъ, — м-ръ Пипъ обязанъ выразить сожалѣніе, какъ джентльменъ и какъ Зябликъ, что «слишкомъ погорячился». Слѣдующій день былъ назначенъ для испытанія (иначе наша честь могла остыть), и на слѣдующій же день Друмль появился съ вѣжливой запиской, написанной рукой Эстеллы, и въ которой она заявила, что имѣла честь нѣсколько разъ танцовать съ нимъ. Послѣ этого, конечно, мнѣ ничего не оставалось, какъ выразить сожалѣніе о томъ, «что я погорячился», и вполнѣ отказаться — какъ отъ явной нелѣпости — отъ мысли драться съ обидчикомъ.

Послѣ этого мнѣ не трудно было узнать, что Друмль началъ еще нахальнѣе вертѣться около Эстеллы, и что она ему это позволяла. Мы стали часто встрѣчаться съ нимъ. Эстелла ему не препятствовала, иногда даже поощряла его и иногда обрывала, порою почти льстила ему, порою же почти открыто презирала его, едва узнавала его, какъ будто забывала даже объ его существованіи.

Но паукъ, какъ назвалъ его м-ръ Джагерсъ, привыкъ охотиться за мухами и обладалъ терпѣніемъ и настойчивостью. Вдобавокъ онъ вѣрилъ съ тупымъ упорствомъ въ свои деньги и знатность своего рода, и это служило ему на пользу, почти замѣняло сосредоточенность и рѣшимость.

Такимъ образомъ паукъ, упрямо сторожа Эстеллу, перехитрилъ многихъ умнѣйшихъ насѣкомыхъ и часто развертывался и спускался изъ своей паутины какъ разъ въ ту минуту, когда было нужно.

На одномъ балу въ Ричмондѣ, гдѣ Эстелла затмила всѣхъ своею красотою, несносный Друмль все время плясалъ съ ней, и она не отказывала ему, такъ что я рѣшился поговорить съ нею объ этомъ. Я воспользовался первымъ удобнымъ случаемъ: она сидѣла въ углу, дожидаясь, чтобы м-съ Брандли отвезла ее домой, и поодаль отъ другихъ, среди цвѣтовъ. Я былъ съ нею, такъ какъ всегда сопровождалъ ее на балы.

— Вы устали, Эстелла?

— Немножко, Пипъ.

— Еще бы не устать!

— Скажите лучше, что не слѣдовало уставать; вѣдь мнѣ еще нужно написать письмо къ миссъ Гавишамъ, прежде чѣмъ лечь спать.

— И разсказать о сегодняшней побѣдѣ? — спросилъ я. — Жалкая побѣда, Эстелла!

— Что вы хотите сказать? какая побѣда, я не знаю.

— Эстелла, взгляните на того господина, вонъ въ томъ углу, который теперь смотритъ оттуда на насъ.

— Зачѣмъ мнѣ на него глядѣть? — отвѣчала Эстелла и посмотрѣла на меня. — Что такого интереснаго въ томъ человѣкѣ, чтобы мнѣ на него глядѣть?

— Я какъ разъ объ этомъ самомъ хотѣлъ спросить васъ, потому что онъ по пятамъ ходилъ за вами весь вечеръ.

— Мотыльки и всякаго рода безобразныя созданія, — отвѣчала Эстелла, бросивъ взглядъ въ его сторону, — летятъ на зажженную свѣчу. — Развѣ свѣча можетъ этому помѣшать?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ я, — но развѣ Эстелла не можетъ этому помѣшать?

— Да, вотъ что, — засмѣялась она, — можетъ быть. Да, пожалуй, если хотите.

— Но, Эстелла, выслушайте меня. — Я чувствую себя несчастнымъ оттого, что вы любезны съ человѣкомъ, котораго всѣ такъ презираютъ. Вы знаете, что Друмля презираютъ?

— Ну?

— Вы знаете, что онъ такъ же безобразенъ душой, какъ и наружностью. Глупый, злобный, низкій, тупой малый!

— Ну?

— Вы знаете, что ему нечѣмъ похвалиться, кромѣ мошны и нелѣпаго свитка тупоголовыхъ предковъ, — вы вѣдь это знаете?

— Ну? — повторила она опять и всякій разъ все шире раскрывая свои красивые глаза.

Чтобы заставить ее дать другой отвѣтъ, я самъ сказалъ:

— Ну! вотъ оттого-то я и несчастенъ.

— Пипъ, — отвѣчала Эстелла, — не говорите глупостей. Другимъ это можетъ быть непріятно, и я, можетъ быть, дѣлаю это нарочно. Но васъ это не касается. Не стоитъ объ этомъ и толковать.

— Нѣтъ, касается; я не могу перенести, чтобы люди говорили: она отличаетъ болвана, самаго недостойнаго изъ всѣхъ.

— А я могу это перенести, — сказала Эстелла.

— О! не будьте такъ горды, Эстелла, и такъ неумолимы.

— Зоветъ меня гордой и неумолимой, а только что упрекалъ за то, что я любезна къ болвану! — развела руками Эсгелла.

— Конечно, вы любезны съ нимъ, — проговорилъ я торопливо:- я видѣлъ, вы сегодня такъ глядѣли и такъ улыбались ему, какъ никогда не глядите и не улыбаетесь… мнѣ.

— Вы, значитъ, желали бы, — сказала Эстелла, бросая на меня серьезный, если не сердитый взглядъ, — чтобы я обманывала и васъ?

— Значитъ, вы обманываете его, Эстелла?

— Да, и многихъ другихъ — всѣхъ, кромѣ васъ. Но вотъ и м-съ Брандли. Больше я вамъ ничего не скажу.

И теперь, послѣ того, какъ я разсказалъ о томъ, что терзало мое сердце и часто заставляло его болѣть и болѣть, я перехожу къ тому, что готовилось для меня съ того времени, когда я еще не зналъ, что существуетъ на свѣтѣ Эстелла; то было время, когда ея младенческій мозгъ подвергался первымъ искаженіямъ подъ губительными руками миссъ Гавишамъ.

ГЛАВА V

Мнѣ исполнилось двадцать три года. Я ни слова больше не услышалъ о томъ, что могло бы просвѣтить меня на счетъ моей блестящей будущности. Уже больше года, какъ Гербертъ и я разстались съ гостиницей Барнарда и жили въ другомъ мѣстѣ, въ Лондонѣ; мѣсто это называлось Темилъ. Передъ нашими окнами протекала рѣка. Занятія мои съ м-ромъ Покетъ были уже покончены, но мы продолжали быть друзьями. Не смотря на мою неспособность заняться какимъ-нибудь дѣломъ, — которая, надѣюсь, происходила только отъ безпечнаго и безпорядочнаго употребленія моихъ доходовъ, — я любилъ читать и аккуратно, нѣсколько часовъ въ день, посвящалъ чтенію. Дѣла Герберта процвѣтали, а во всемъ остальномъ не произошло никакой особенной перемѣны.

Гербертъ уѣхалъ по дѣлу въ Марсель во Францію. Я былъ одинъ и скучалъ. Въ уныніи и тревогѣ, постоянно надѣясь, что наступающій день расчиститъ мой путь, и постоянно разочарованный, я тосковалъ по моему веселому и словоохотливому товарищу.

Погода стояла ужасная: бурная и дождливая; дождливая и бурная; а на улицахъ грязь, грязь, грязь по колѣно. День за днемъ обширное, густое покрывало надвигалось надъ Лондономъ съ востока, и такъ и не расходилось, точно тамъ скопилась цѣлая вѣчность облаковъ и вѣтра. Такъ неистовы были порывы вихря, что въ городѣ съ высокихъ зданій срывало крыши, а въ деревняхъ деревья вырывались съ корнями, и отрывались крылья вѣтряныхъ мельницъ; съ береговъ моря доходили мрачные разсказы о кораблекрушеніяхъ и смерти. Сильные ливни сопровождали порывы вѣтра; тотъ день, о которомъ я хочу разсказать, былъ самый плохой изъ всѣхъ.

Теперь то мѣсто, гдѣ мы жили, гораздо лучше устроено, а тогда это была настоящая пустыня и вовсе не защищено со стороны рѣки. Мы жили въ верхнемъ этажѣ послѣдняго дома улицы, и вѣтеръ, налетая съ рѣки, потрясалъ домъ до основанія, точно пушечные залпы или морской прибой. Когда дождь ударялъ въ окна, я взглядывалъ на нихъ и воображалъ, что нахожусь на маякѣ, среди бушующаго моря. По временамъ дымъ вырывался изъ печки въ комнату и обратно, точно онъ не могъ рѣшиться выйти на улицу въ такую ночь; и, когда я отворилъ дверь и выглянулъ на лѣстницу, то оказалось, что фонарь, освѣщавшій ее, потухъ, а когда я, прикрывъ руками глаза, выглядывалъ въ темныя окна (открыть ихъ, хотя бы на минуту нельзя было и думать въ такой вѣтеръ и дождь), я видѣлъ, что лампы во дворѣ тоже были задуты, и что фонари на мостахъ и на набережной сотрясались подъ страшнымъ напоромъ вѣтра.

Я читалъ, положивъ передъ собою на столъ часы и рѣшивъ, что въ одиннадцать часовъ закрою книгу. Когда я закрылъ ее, часы собора Св. Павла, а также и многочисленные церковные часы въ городѣ — которые раньше, которые позже — пробили одиннадцать! Вѣтеръ перебивалъ ихъ звонъ; я прислушивался и дивился перебою вѣтра, какъ вдругъ я услышалъ шаги на лѣстницѣ. Что-то странное творилось со мною, я вздрогнулъ, и мнѣ представилось, что я слышу поступь моей покойной сестры. Ощущеніе это тотчасъ же исчезло, и я снова прислушался и снова заслышалъ шаги. Вспомнивъ тогда, что лампа на лѣстницѣ погасла, я взялъ свою лампу и вышелъ на лѣстницу. Кто бы ни шелъ, но при видѣ моей лампы онъ остановился, и воцарилась полная тишина.

— Тутъ кто-то есть? — спросилъ я, заглядывая внизъ.

— Да, — отвѣчалъ голосъ изъ мрачной глубины.

— Какой вамъ этажъ нуженъ?

— Самый верхній. М-ръ Пипъ?

— Меня такъ зовутъ. Что случилось?

— Ничего, — отвѣчалъ голосъ.

И человѣкъ сталъ подниматься.

Я стоялъ и держалъ лампу и свѣтилъ черезъ перила, а онъ медленно поднимался, пока попалъ въ кругъ свѣта, который бросала лампа. Въ это мгновеніе я увидѣлъ лицо, мнѣ незнакомое, глядѣвшее на меня съ такимъ выраженіемъ, точно видъ мой трогалъ и утѣшалъ его.

Подвигая лампу но мѣрѣ того, какъ человѣкъ подвигался, я замѣтилъ, что онъ тепло, хотя и просто одѣтъ — точно морской путешественникъ; что у него длинные, сѣдые волосы; что ему лѣтъ около шестидесяти; что онъ мускулистый человѣкъ, крѣпкій на ногахъ, и что лицо у него загорѣло и обвѣтрѣло отъ долгаго прерыванія на открытомъ воздухѣ. Когда онъ поднялся на послѣднюю площадку, и свѣтъ моей лампы озарилъ насъ обоихъ, я увидѣлъ съ какимъ-то тупымъ удивленіемъ, что онъ протягиваетъ мнѣ обѣ руки.

— Скажите, пожалуйста, какое у васъ до меня дѣло? — спросилъ я его.

— Какое дѣло? — повторилъ онъ, остановившись. — Ахъ! да! я объясню, въ чемъ мое дѣло, съ вашего позволенія.

— Вы желаете войти ко мнѣ?

— Да, — отвѣчалъ онъ;- я желаю войти къ вамъ, господинъ.

Я задалъ этотъ вопросъ довольно негостепріимно, потому что меня сердило довольное и сіяющее выраженіе его лица. Я сердился потому, что онъ какъ будто ждалъ, что я отвѣчу ему тѣмъ же. Но я провелъ его въ комнату, изъ которой только что вышелъ, и, поставивъ лампу на столъ, попросилъ его объясниться гкъ вѣжливо, какъ только могъ.

Онъ озирался съ страннымъ видомъ — съ видомъ удовольствія, точно онъ былъ причастенъ къ тому, что видѣлъ вокругъ себя и чѣмъ восхищался, — и затѣмъ снялъ толстое пальто и шляпу. Тогда я увидѣлъ, что его голова облысѣла, и что длинные, сѣдые волосы были очень рѣдки. Но я все-таки ничего не замѣтилъ, что бы мнѣ объяснило, кто онъ. Напротивъ того, я очень удивился, что онъ снова протягиваетъ мнѣ обѣ руки.

— Что это значитъ? — спросилъ я, подозрѣвая, что онъ съ ума сошелъ.

Онъ отвелъ глаза отъ меня и медленно потеръ голову правою рукой.

— Обидно такъ-то для человѣка, — началъ онъ грубымъ, хриплымъ голосомъ, — когда онъ прибылъ издалека и нарочно; но вы въ этомъ не виноваты — да и никто не виноватъ. Я сейчасъ объяснюсь. Дайте минуту срока.

Онъ сѣлъ въ кресло, стоявшее передъ каминомъ, и закрылъ лобъ большой, смуглой жилистой рукой. Я внимательно поглядѣлъ на него и почувствовалъ къ нему отвращеніе; но не узналъ его.

— Здѣсь никого нѣтъ? — спросилъ онъ, озираясь черезъ плечо.

— Зачѣмъ вы, чужой человѣкъ, пришли ко мнѣ въ ночную пору и задаете такой вопросъ? — сказалъ я.

— Вы ловкій малый, — отвѣчалъ онъ, качая головой съ рѣшительнымъ восхищеніемъ, столь же досаднымъ, какъ и непонятнымъ:- я радъ, что вы такой ловкій малый! Но не хватайте меня за шиворотъ. Вы послѣ пожалѣете объ этомъ.

Я отказался отъ намѣренія, которое онъ угадалъ, потому что узналъ наконецъ, кто онъ. Даже и теперь я не помнилъ ни одной черты его лица, но я узналъ его! Я узналъ его — моего каторжника, хотя за минуту передъ тѣмъ не имѣлъ ни тѣни подозрѣнія относительно его личности.

Онъ подошелъ къ тому мѣсту, гдѣ я стоялъ, и снова протянулъ мнѣ обѣ руки. Не зная, что дѣлать, — отъ удивленія я совсѣмъ потерялся, — я неохотно подалъ ему руки. Онъ отъ души сжалъ ихъ, затѣмъ поднесъ къ губамъ, поцѣловалъ ихъ и не выпускалъ изъ своихъ.

— Вы благородно поступили, мой мальчикъ, — сказалъ онъ. — Благородно, Пипъ. Я никогда этого не забывалъ!

Мнѣ показалось, что онъ собирается обнять меня, и я положилъ ему руку на грудь и отстранилъ его.

— Постойте! — сказалъ я. — Не трогайте меня! Если вы благодарны мнѣ за то, что я сдѣлалъ, когда былъ ребенкомъ, то я надѣюсь, вы доказали свою благодарность тѣмъ, что измѣнили свой образъ жизни. Если вы явились сюда, чтобы благодарить меня, то въ этомъ не было никакой надобности. Но, во всякомъ случаѣ, разъ вы нашли меня, то въ вашемъ чувствѣ должно быть нѣчто доброе, и я не оттолкну васъ; но, конечно, вы должны понять, что… я…

Вниманіе мое было привлечено страннымъ кристальнымъ взглядомъ, устремленнымъ на меня, и слова замерли у меня на губахъ.

— Вы говорили, — замѣтилъ онъ, когда мы молча смѣрили другъ друга глазами, — что я долженъ понять… Что такое я долженъ понять?

— Что я не могу возобновлять случайнаго знакомства съ вами, сдѣланнаго много лѣтъ тому назадъ, при теперешнихъ измѣнившихся обстоятельствахъ. Я охотно вѣрю, что вы раскаялись и исправились. Я радъ высказать вамъ это. Я радъ, что вы, зная, что вамъ есть за что меня поблагодарить, пришли высказать мнѣ свою благодарность. Но тѣмъ не менѣе пути наши теперь разные. Вы вымокли подъ дождемъ и, кажется, устали. Хотите выпить чего-нибудь, прежде чѣмъ уйти?

Онъ распустилъ платокъ, которымъ была обмотана его шея, и стоялъ, зорко наблюдая за мной и кусая конецъ платка.

— Я думаю, что охотно выпью (благодарю васъ), прежде чѣмъ уйти.

На боковомъ столикѣ стоялъ подносъ. Я перенесъ его на столъ около камина и спросилъ его, чего онъ хочетъ? Онъ дотронулся до одной изъ бутылокъ, не глядя на нее и ни слова не говоря, и я приготовилъ для него стаканъ пунша. Я старался, чтобы рука моя не дрожала; но взглядъ, которымъ онъ провожалъ каждое мое движеніе, смущалъ меня. Когда я наконецъ подалъ ему стаканъ, то съ удивленіемъ увидѣлъ, что глаза его полны слезъ.

До сихъ поръ я не старался скрыть желанія, чтобы онъ поскорѣе ушелъ. Но теперь меня смягчило печальное выраженіе лица этого человѣка, и мнѣ стало какъ будто стыдно.

— Я надѣюсь, — сказалъ я, торопливо наливая и себѣ стаканъ какого-то напитка и пододвигая стулъ къ столу, — что вы не находите, что я говорилъ съ вами рѣзко. Я не хотѣлъ быть рѣзокъ и сожалѣю, если слова мои оскорбили васъ. Я желаю вамъ добра и всякаго благополучія!

Въ то время, какъ я подносилъ стаканъ къ губамъ, онъ съ удивленіемъ взглянулъ на конецъ платка, который все еще держалъ въ зубахъ, и протянулъ руку. Я далъ ему свою, и тогда онъ отпилъ изъ стакана и провелъ рукавомъ по глазамъ и но лбу.

— Какъ вы живете? — спросилъ я его.

— Я былъ овцеводомъ и скотоводомъ, и занимался еще другими дѣлами, далеко отсюда, въ Новомъ Свѣтѣ,- отвѣчалъ онъ, — за много тысячъ миль отъ здѣшняго мѣста, за океаномъ.

— Я надѣюсь, что дѣла ваши шли хорошо?

— Даже очень хорошо. Другимъ тоже повезло, но ни у кого не было такой удачи. Я даже прославился своимъ успѣхомъ.

— Радъ это слышать.

— Я надѣялся, что вы это скажете, дорогой мальчикъ.

Слова эти были сказаны какъ-то странно, но я не обратилъ на это вниманія, мнѣ пришелъ въ голову другой вопросъ:

— Видѣли ли вы вѣстника, котораго однажды посылали ко мнѣ, послѣ того какъ онъ выполнилъ свое порученіе?

— И въ глаза не видалъ. Да и не хотѣлъ его видѣть.

— Онъ честно выполнилъ порученіе и принесъ мнѣ двѣ однофунтовыхъ ассигнаціи. Я былъ тогда бѣдный мальчикъ, какъ вы знаете, и для бѣднаго мальчика это было цѣлое состояніе. Но съ тѣхъ поръ, я, какъ и вы, разбогатѣлъ, и позвольте мнѣ возвратить вамъ эти деньги. Вы можете подарить ихъ другому бѣдному мальчику.

Я вынулъ кошелекъ.

Онъ наблюдалъ за мной, пока я вынималъ кошелекъ и раскрывалъ его, и наблюдалъ какъ я вынималъ двѣ однофунтовыхъ ассигнаціи. Онѣ были чистыя и новыя, и я, развернувъ ихъ, подалъ ему. Не отрывая отъ меня глазъ, онъ взялъ бумажки, развернулъ ихъ, свертѣлъ въ трубочки и сжегъ на лампѣ, а пепелъ бросилъ на подносъ.

— Осмѣлюсь спросить васъ, — сказалъ онъ, не то хмурясь, не то ухмыляясь, — какимъ образомъ вы разбогатѣли съ тѣхъ поръ, какъ мы съ вами встрѣтились на томъ пустынномъ, холодномъ болотѣ?

— Какимъ образомъ?

— Да.

Онъ опорожнилъ стаканъ, всталъ и остановился у камина, положивъ на него тяжелую, смуглую руку. Онъ поставилъ ногу на рѣшетку камина, чтобы высушить и согрѣть ее, и отъ мокраго сапога пошелъ паръ; но онъ не глядѣлъ ни на сапогъ, ни на огонь, но пристально глядѣлъ на меня. И я вдругъ сталъ дрожать.

Когда губы мои раскрылись и выговорили какія-то слова, которыхъ не было слышно, я принудилъ себя сказать ему (хотя никогда не могъ явственно сдѣлать это), что мнѣ подарено имущество.

— Дозволено ли ничтожному червяку спросить: какого рода это имущество? — спросилъ онъ.

Я пролепеталъ:

— Не знаю.

— Дозволено ли ничтожному червяку спросить: чье это имущество?

Я снова пролепеталъ:

— Не знаю.

— Не могу ли я догадаться, какъ великъ вашъ доходъ съ тѣхъ поръ, какъ вы стали совершеннолѣтнимъ? Скажемъ первую цыфру! Пять?

Съ сильно бьющимся сердцемъ, я всталъ со стула и, ухватившись за его спинку, долго глядѣлъ на него.

— Что касается опекуна, — продолжалъ онъ, — вѣдь долженъ же былъ быть опекунъ, или кто-нибудь въ родѣ попечителя, пока вы были малолѣтнимъ, то, можетъ быть, это какой-нибудь нотаріусъ. Скажемъ первую букву его имени. Не будетъ ли то Д?

Истинное положеніе мое вдругъ ярко освѣтилось въ моихъ глазахъ; и всѣ его разочарованія, опасности, безчестіе, всякаго рода послѣдствія нахлынули на меня съ такой силой, что я чуть не задохся.

— Представьте себѣ, что довѣритель этого нотаріуса, имя котораго начинается съ Д и можетъ быть Джагерсъ, — представьте себѣ, что онъ прибылъ изъ-за моря въ Портсмутъ и высадился тамъ, и захотѣлъ пріѣхать къ вамъ. — Но какъ вы нашли меня, скажете вы. Ну, да! Какъ я нашелъ васъ? Да такъ, написалъ изъ Портсмута одному человѣку въ Лондонѣ и спросилъ вашъ адресъ. А какъ зовутъ этого человѣка? Его зовутъ Уэммикъ.

Я не могъ выговорить ни слова, хотя бы для спасенія своей жизни. Я стоялъ, держа одну руку на спинкѣ стула, а другую на груди, и мнѣ казалось, что я задыхаюсь, — я стоялъ и дико глядѣлъ на него, пока комната не закружилась у меня въ глазахъ. Я пошатнулся, но онъ поймалъ меня, притянулъ къ дивану, заставилъ опереться на подушки и, опустившись передо мной на одно колѣно, приблизилъ ко мнѣ лицо, которое я теперь хорошо вспомнилъ, и содрогнулся.

— Да, Пипъ, дорогой мальчикъ, я сдѣлалъ изъ васъ джентльмена! Да я сдѣлалъ это! Я поклялся въ то время, когда вы спасли меня, что, если я когда-нибудь заработаю гинею, гинея эта будетъ ваша. А впослѣдствіи поклялся, что если дѣла обогатятъ меня, то и вы будете богаты. Я жилъ впроголодь, чтобы вы жили въ довольствѣ. Я работалъ до изнеможенія, чтобы вамъ не надо было работать. Что жъ въ этомъ такого, дорогой мальчикъ? Развѣ я говорю это, чтобы вы благодарили меня? Ничуть! Я говорю это, чтобы вы знали, что тотъ загнанный до полусмерти несъ, котораго вы спасли отъ смерти, такъ преуспѣлъ, что могъ дать образованіе джентльмену… и этотъ джентльменъ — вы, Пипъ!

Ненависть, какую я питалъ къ этому человѣку, страхъ передъ нимъ, отвращеніе, съ какимъ я сторонился отъ него, не могли бы быть сильнѣе, если бы передо мной былъ какой-нибудь страшный звѣрь.

— Слушай, Пипъ. Я тебѣ второй отецъ. Ты мой сынъ — ты для меня больше, чѣмъ сынъ. Я копилъ деньги только затѣмъ, чтобы ты тратилъ ихъ. Когда я жилъ наемнымъ пастухомъ въ уединенномъ шалашѣ, не видя ничьихъ лицъ, кромѣ овечьихъ, пока не забылъ наконецъ, каковы лица у мужчинъ и женщинъ, мнѣ видѣлось только твое лицо. Я много разъ ронялъ ножъ, когда обѣдалъ или ужиналъ въ томъ шалашѣ, и говорилъ себѣ: «Вотъ опять мальчикъ глядитъ, какъ я ѣмъ и нью»! Я много разъ видѣлъ тебя тамъ такъ ясно, какъ видѣлъ на томъ туманномъ болотѣ. «Боже, накажи меня»! говорилъ я всякій разъ и выходилъ на воздухъ, чтобы сказать это подъ открытымъ небомъ: «но если я добуду свободу и деньги, я сдѣлаю этого мальчика джентльменомъ»! И я сдѣлалъ! Ну, взгляни на себя, дорогой мальчикъ! взгляни на эту квартиру, — она годится лорду! лорду! Ахъ! у тебя будетъ столько денегъ, что ты всѣхъ лордовъ заткнешь за поясъ!

Въ пылу тріумфа и видя, что я близокъ къ обмороку, онъ не замѣтилъ, какъ мнѣ тяжело было его слушать. Вотъ единственная капля облегченія въ моемъ положеніи.

— Взгляни сюда! — продолжалъ онъ, вынимая часы изъ моего кармана, между тѣмъ какъ я содрогнулся отъ его прикосновенія, какъ отъ змѣи, — золотые часы, вѣдь это часы джентльмена, надѣюсь! Брилліантъ, осыпанный рубинами, это по-джентльменски, надѣюсь! Погляди на свое бѣлье — тонкое и красивое! Погляди на свое платье, — лучше и не достать! А книги-то, — онъ озиралъ комнату, на полкахъ до потолка, цѣлыя сотни книгъ! И ты ихъ читаешь, не правда ли? Я вижу, что ты читалъ, когда я вошелъ. Ха, ха, ха! читай, читай, дружище! И если онѣ на иностранныхъ языкахъ, которыхъ я не понимаю, я все же буду гордиться, точно я самъ ихъ читаю.

Онъ опять взялъ мои руки и поднесъ ихъ къ губамъ, тогда какъ дрожь пробѣжала у меня по жиламъ.

— Не разговаривай, Пипъ, — сказалъ онъ, снова проведя рукавомъ по глазамъ и по лбу, между тѣмъ какъ въ горлѣ у него что-то хрустнуло (памятный для меня звукъ); мнѣ было тѣмъ ужаснѣе его слушать, что онъ говорилъ все это съ искреннимъ убѣжденіемъ:- тебѣ лучше молчать и не шевелиться. Ты вѣдь не подготовлялся къ нашему свиданію издавна, какъ я; ты не ожидалъ этого. Но неужели тебѣ никогда въ голову не приходило, что это я доставилъ тебѣ всѣ удобства?

— О, нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, — отвѣчалъ я, — Никогда, никогда!

— Ну, вотъ ты видишь теперь, что это былъ я, я одинъ-одинешенекъ. Никто объ этомъ ничего не знаетъ, кромѣ меня, да м-ра Джагерса.

— Никто не знаетъ? — спросилъ я.

— Нѣтъ, — отвѣчалъ онъ съ удивленіемъ, — кому бы еще знать? А какъ ты выросъ и похорошѣлъ, дружище! Вѣдь, навѣрное, есть чьи-нибудь ясные глазки… что? развѣ нѣтъ ясныхъ глазокъ, о которыхъ тебѣ пріятно вспоминать?

— О, Эстелла, Эстелла!

— Они будутъ твои, дружище, если только деньгами можно ихъ купить. Не потому, чтобы такой джентльменъ, какъ ты, такой красивый, какъ ты, не покорилъ бы ихъ самъ собою; но деньги помогутъ тебѣ! Дай мнѣ досказать тебѣ то, что я началъ, дружище! Въ томъ самомъ шалашѣ и будучи наемникомъ, я получилъ деньги, завѣщанныя мнѣ моимъ хозяиномъ (который умеръ, и былъ изъ такихъ же, какъ и я), и свободу и повелъ дѣла на свой счетъ. И все, что я ни дѣлалъ, я дѣлалъ для тебя. «Боже убей меня громомъ, — говаривалъ я, предпринимая что-либо, — если это не для него»! Дѣла шли великолѣпно. И, какъ я тебѣ уже сказалъ, я сталъ извѣстенъ. И деньги, оставшіяся у меня отъ барышей первыхъ лѣтъ, я послалъ сюда м-ру Джагерсу, — все для тебя — когда онъ впервые отправился къ тебѣ, по моему письму.

О, если бы онъ никогда не пріѣзжалъ! Если бы онъ оставилъ меня въ кузницѣ,- недовольнымъ, конечно, но, сравнительно, счастливымъ!

— И тогда, дружище, для меня наградой служило то, что я по секрету зналъ, что создаю джентльмена. Пусть чистокровные кони колонистовъ закидывали меня пылью, когда я шелъ пѣшкомъ, я говорилъ себѣ: «А я сдѣлаю лучшаго джентльмена, чѣмъ всѣ вы»! Когда кто-нибудь изъ нихъ говорилъ: «Онъ былъ каторжникомъ всего лишь нѣсколько лѣтъ тому назадъ, и при этомъ простой, необразованный человѣкъ, хотя ему и повезло счастіе», — что я говорилъ? Я говорилъ себѣ: «Если я не джентльменъ и не образованный, то у меня есть свой джентльменъ. У всѣхъ у васъ есть собственныя стада и земля; но у кого изъ васъ есть свой собственный воспитанный въ Лондонѣ джентльменъ? Такимъ образомъ я поддерживалъ себя. И такимъ образомъ я ободрялъ себя, говоря, что настанетъ день, когда я увижу своего мальчика и откроюсь ему дома, на родинѣ.

Онъ положилъ руку на мое плечо. Я содрогнулся при мысли, что рука эта можетъ быть была обагрена кровью.

— Мнѣ нелегко было уѣхать оттуда, Пипъ, да и не безопасно. Но я рѣшилъ, что уѣду, и чѣмъ труднѣе было это сдѣлать, тѣмъ крѣпче я за это держался. И, наконецъ, я это сдѣлалъ. Дорогой мальчикъ, я это сдѣлалъ!

Я старался собраться съ мыслями, но былъ оглушенъ. Все время мнѣ казалось, что я больше прислушиваюсь къ вѣтру и дождю, нежели къ нему; даже и теперь я не могъ отдѣлить его голоса отъ этихъ голосовъ, хотя тѣ гремѣли, а онъ замолкъ.

— Куда вы положите меня? — спросилъ онъ, наконецъ. — Вѣдь надо же мнѣ гдѣ-нибудь лечь.

— Спать? — спросилъ я.

— Да. И хорошенько выспаться. Вѣдь меня долгіе мѣсяцы носило и швыряло по морю.

— Мой пріятель и товарищъ уѣхалъ, — сказалъ я, вставая съ дивана:- я вамъ отведу его комнату.

— Онъ не вернется завтра домой?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ я почти машинально, не смотря на усилія, — онъ завтра не вернется.

— Потому что, знаешь ли, дорогой мальчикъ, — сказалъ онъ, понижая голосъ и упираясь длиннымъ пальцемъ мнѣ въ грудь весьма внушительно, — нужна осторожность.

— Что вы хотите сказать? Почему осторожность?

— Ей-Богу, вѣдь это смерть!

— Какая смерть?

— Я сосланъ былъ пожизненно. Меня казнятъ за то, что я вернулся. Въ послѣдніе года слишкомъ много было бѣглыхъ, и меня навѣрное повѣсятъ, если поймаютъ.

Этого еще не доставало; злополучный человѣкъ, наложившій на меня цѣпи своимъ золотомъ и серебромъ, рискнулъ жизнью, чтобы повидать меня, и теперь мнѣ приходилось оберегать его! Если бы я любилъ его, а не ненавидѣлъ; если бы меня влекла къ нему сильнѣйшая симпатія и привязанность, а не отталкивало непобѣдимое отвращеніе, то дѣло не могло бы быть хуже. Напротивъ того, было бы лучше, потому что тогда охрана его была бы естественной и нѣжной заботой моего сердца.

Первой моей предосторожностью было запереть ставни, такъ чтобы снаружи нельзя было видѣть свѣта въ окнахъ. Затѣмъ запереть дверь и заложить ее на крюкъ. Пока я это дѣлалъ, онъ стоялъ у стола, пилъ ромъ и ѣлъ бисквиты; и когда я увидѣлъ его за этимъ занятіемъ, я снова увидѣлъ моего каторжника, на болотѣ, въ то время, какъ онъ ѣлъ. Я чуть было не вообразилъ, что онъ вотъ нагнется и примется пилить цѣпь на ногѣ.

Когда я ушелъ въ комнату Герберта и затворилъ всѣ двери, сообщавшіяся между нею и лѣстницей, такъ что въ нее можно было попасть только изъ той комнаты, гдѣ происходилъ нашъ разговоръ, я спросилъ его, — не хочетъ ли онъ лечь спать? Онъ отвѣчалъ „да“, но попросилъ у меня немного „моего джентльменскаго бѣлья“, чтобы надѣть его поутру. Я принесъ ему бѣлье, и кровь снова застыла во мнѣ, когда онъ взялъ обѣ мои руки и пожелалъ мнѣ доброй ночи.

Я самъ не знаю, какъ ушелъ отъ него и, подложивъ дровъ въ каминъ, въ той комнатѣ, гдѣ съ нимъ мы сидѣли, остался у огня, потому что мнѣ страшно было итти спать.

Съ часъ или болѣе сидѣлъ я, оглушенный, ничего не понимая, и только когда способность думать вернулась ко мнѣ, я вполнѣ постигъ свое несчастіе; корабль, на которомъ я плылъ, потерпѣлъ крушеніе.

Предположенія, что миссъ Гавишамъ желаетъ устроить мою судьбу, оказались пустою мечтою; Эстелла не предназначалась для меня; меня лишь терпѣли въ домѣ миссъ Гавишамъ, какъ удобное орудіе, какъ занозу для жадныхъ родственниковъ, какъ куклу безъ сердца, надъ которою можно было издѣваться, когда никого другого не было подъ рукой — вотъ первыя мучительныя мысли, овладѣвшія мной. Но еще острѣе и глубже была боль при мысли, что я бросилъ Джо — ради каторжника, совершившаго Богъ вѣсть какія преступленія, и котораго могли арестовать въ тѣхъ комнатахъ, гдѣ я сидѣлъ и размышлялъ, — арестовать и повѣсить. Я бы ни за что теперь не вернулся къ Джо и не вернулся бы къ Бидди: просто потому, я думаю, что сознаніе о моемъ недостойномъ поведеніи пересилило бы всякія другія соображенія. Никакая житейская мудрость не могла бы дать мнѣ того утѣшенія, какое я нашелъ бы въ ихъ простотѣ и вѣрности, но я не никогда, никогда, никогда не буду въ состояніи измѣнить того, что я сдѣлалъ.

Къ каждомъ порывѣ вѣтра и дождя мнѣ слышались преслѣдователи. Дважды я готовъ былъ побожиться, что стучали и шептались у наружной двери. Безпокойство мое такъ росло, что я рѣшилъ взять свѣчу и пойти взглянуть на то страшное бремя, которое неожиданно свалилась на меня.

Мой благодѣтель обвернулъ голову платкомъ и спалъ довольно спокойно, хотя около подушки положилъ пистолетъ. Убѣдившись въ этомъ, я тихонько вынулъ ключъ изъ замка и, вложивъ его съ своей стороны, заперъ дверь, прежде чѣмъ усѣлся опять у огня. Мало-по-малу я сползъ съ кресла и растянулся на полу. Когда я проснулся, сквозь сонъ чувствуя свое несчастіе, часы на церквахъ восточныхъ кварталовъ пробили пять, свѣчи догорѣли, огонь въ каминѣ потухъ, а вѣтеръ и дождь только усиливали впечатлѣніе непроглядныхъ потемокъ.

ГЛАВА VI

Для меня было счастіемъ, что приходилось принимать мѣры (на сколько я могъ) для безопасности моего страшнаго посѣтителя: эта мысль, охватившая меня при пробужденіи, отгоняла другія. Невозможность скрывать его у себя на квартирѣ была очевидна. Самая попытка повела бы къ подозрѣніямъ. Мнѣ прислуживала вздорная старуха; ей помогала отрепанная дѣвчонка, которую она звала племянницей, и дѣлать изъ этого тайну значило подстрекнуть ихъ къ любопытству и сплетнямъ. Обѣ страдали глазами, что я приписывалъ постоянному подглядыванію въ замочныя скважины; онѣ постоянно вертѣлись тамъ, гдѣ ихъ не спрашивали: это въ сущности было единственнымъ несомнѣннымъ въ нихъ качествомъ, кромѣ воровства. Чтобы не создавать тайны для этихъ женщинъ, я рѣшилъ объявить имъ поутру, что ко мнѣ неожиданно пріѣхалъ дядюшка изъ провинціи.

Это рѣшеніе я принялъ, когда еще бродилъ въ потемкахъ, ища способовъ добыть огня. Такъ какъ я ничего не нашелъ, то рѣшилъ итти въ ближайшую караульню и попросить сторожа прійти со своимъ фонаремъ. Спускаясь въ темнотѣ по лѣстницѣ, я споткнулся обо что-то, и это оказался человѣкъ, прикурнувшій въ углу.

Такъ какъ человѣкъ не отвѣчалъ мнѣ, когда я спросилъ его, что онъ здѣсь дѣлаетъ, и отдѣлался молчаніемъ, я побѣжалъ въ караульню и попросилъ сторожа прійти поскорѣй, сообщивъ ему по дорогѣ о случаѣ на лѣстницѣ. Такъ какъ вѣтеръ былъ все такъ же силенъ, то мы боялись, что онъ задуетъ огонь въ фонарѣ, и не стали зажигать фонарей на лѣстницѣ, но осмотрѣли ее сверху до низу; нигдѣ никого не было. Мнѣ пришло въ голову, что человѣкъ могъ проскользнуть въ комнаты, и, зажегши свѣчу, я оставилъ сторожа съ фонаремъ у дверей и внимательно осмотрѣлъ квартиру, включая и ту комнату, гдѣ спалъ мой страшный гость. Все было тихо, и, безъ сомнѣнія, никого другого въ квартирѣ не было.

Меня смущала мысль, что на лѣстницу какъ разъ въ эту ночь забрался бродяга, и я спросилъ у сторожа, — въ надеждѣ выяснить себѣ положеніе, — не пропускалъ ли онъ сквозь ворота какого-нибудь джентльмена, который былъ навеселѣ?

— Да, — отвѣчалъ онъ; — въ разное время ночи троихъ. Одинъ жилъ въ Фонтенъ-кортѣ, а двое другихъ въ Лонѣ.

И онъ видѣлъ, какъ всѣ они вернулись домой.

— Ночь была такая бурная, сэръ, — говорилъ сторожъ, отдавая мнѣ стаканъ, такъ какъ я угостилъ его ромомъ, — что очень немногіе проходили черезъ мои ворота. Кромѣ тѣхъ троихъ джентльменовъ, которыхъ я вамъ назвалъ, никого другого не было; но въ одиннадцать часовъ васъ спрашивалъ какой-то незнакомецъ.

— Мой дядя, — пробормоталъ я. — Да.

— Вы видѣли его, сэръ?

— Да. О, да.

— И того человѣка, который его провожалъ?

— Человѣка, который его провожалъ? — переспросилъ я.

— Да, я думалъ, что этотъ человѣкъ шелъ вмѣстѣ съ нимъ, — отвѣчалъ сторожъ. — Человѣкъ остановился, когда онъ меня разспрашивалъ, и пошелъ за нимъ опять, когда онъ направился сюда.

— Какого рода человѣкъ?

Сторожъ не обратилъ вниманія, по ему показалось, что это былъ рабочій человѣкъ. Сторожъ, конечно, не придавалъ этому обстоятельству такого значенія, какъ я: у него не было такихъ основаній для безпокойства, какъ у меня.

Отпустивъ его, я зажегъ огонь въ каминѣ и задремалъ около него. Мнѣ показалось, что я проспалъ цѣлую ночь, когда пробило шесть часовъ.

Наконецъ пришли старуха и ея племянница и удивились тому, что я всталъ и растопилъ каминъ. Я сообщилъ имъ, что ночью ко мнѣ пріѣхалъ дядя и теперь спитъ; вслѣдствіе его пріѣзда необходимо приготовить другой завтракъ. Послѣ того я вымылся и одѣлся, — пока онѣ колотили по мебели и поднимали тучу пыли, — и такимъ образомъ, — не то въ полуснѣ, не то наяву, — я очутился снова у камина и сталъ ждать къ завтраку своего незваннаго гостя.

Наконецъ дверь растворилась, и онъ вошелъ. Я не могъ вынести его вида, который показался мнѣ днемъ еще хуже, чѣмъ ночью.

— Я даже не знаю, — сказалъ я, говоря шепотомъ въ то время, когда онъ усаживался за столъ, — какъ васъ звать. Я говорю постороннимъ людямъ, что вы мой дядя.

— Отлично, дружище! Зовите меня дядей.

— Но вы приняли какую-нибудь фамилію?

— Да, дружище. Я назвался Провисъ.

— Вы хотите оставить за собой это имя?

— Почему же нѣтъ? Оно такъ же хорошо, какъ и всякое другое, если только вы не предпочитаете другого.

— Какъ ваша настоящая фамилія? — спросилъ я его шопотомъ.

— Магвичъ, — отвѣчалъ онъ, также шепотомъ: — крещенъ Авелемъ.

— Чѣмъ вы занимались, чѣмъ были?

— Ничтожнымъ червякомъ, дружище.

Онъ отвѣчалъ очень серьезно и произнесъ эти слова такъ, какъ будто они въ самомъ дѣлѣ означали что-нибудь важное.

— Когда вы пришли въ Темпль прошлою ночью и спрашивали у воротъ у сторожа, гдѣ я живу, съ вами никого не было?

— Со мной?.. Нѣтъ, дружище, никого.

— Но кто-то прошелъ съ вами?

— Я не обратилъ особеннаго вниманія, но зная здѣшнихъ порядковъ. Но думаю, что кто-то подошелъ къ воротамъ вмѣстѣ со мной.

— Васъ знаютъ въ Лондонѣ?

— Надѣюсь, нѣтъ! — отвѣчалъ онъ, щелкнувъ себя указательнымъ пальцемъ по горлу съ такимъ жестомъ, отъ котораго меня бросило въ жаръ и холодъ.

— Но прежде васъ знавали въ Лондонѣ?

— Мало. Я работалъ больше въ провинціи.

— А судили васъ въ Лондонѣ?

— Меня судили много разъ, — сказалъ онъ, зорко взглядывая на меня.

— Въ послѣдній разъ.

Онъ кивнулъ головой.

— Впервые тогда познакомился съ м-ромъ Джагерсомъ. Джагерсъ защищалъ меня.

У меня вертѣлось на губахъ спросить его, за что его судили, но онъ взялъ ножъ и помахалъ имъ со словами:

— Что бы я ни сдѣлалъ, я за все уже отбылъ наказаніе и расплатился.

Послѣ того онъ принялся за завтракъ.

Ѣлъ онъ съ жадностью, на которую очень непріятно было смотрѣть, и вообще всѣ его движенія были грубы, шумны и алчны.

Послѣ завтрака, онъ вынулъ изъ кармана большой толстый портфель, набитый бумагами, и кинулъ его на столъ.

— Здѣсь деньги и вы можете ихъ тратить, милый мальчикъ. Все, что мое — то ваше. Не бойтесь тратить. Тамъ, откуда я это привезъ, есть еще столько же. Я вернулся на родину только затѣмъ, чтобы видѣть, какъ мой джентльменъ будетъ тратить деньги, какъ подобаетъ джентльмену. Въ этомъ мое удовольствіе. Мое удовольствіе — видѣть, какъ онъ тратитъ деньги. И чортъ бы васъ всѣхъ побралъ! — разразился онъ, оглядывая комнату и громко щелкая пальцами, — чортъ бы васъ всѣхъ побралъ, отъ судьи въ парикѣ до колониста, поднимающаго пыль по дорогѣ, я вамъ покажу такого джентльмена, какой всѣхъ васъ заткнетъ за поясъ!

— Постойте! — почти обезумѣвъ отъ страха и непріязни, закричалъ я, — мнѣ нужно съ вами поговорить. Я хочу знать, что нужно дѣлать. Я хочу знать, какъ устранить отъ васъ опасность, какъ долго вы здѣсь останетесь, и какіе у васъ планы.

— Послушай, Пипъ, — вдругъ сказалъ онъ, положивъ руку на мою и мѣняя тонъ, — прежде всего, выслушай меня. Я забылся. То, что я сказалъ сейчасъ, низко; да, низко. Послушай, Пипъ, извини меня; я не хочу быть низокъ.

— Прежде всего, — почти простоналъ я, — какія предосторожности нужно принять, чтобы васъ не узнали и не арестовали?

— Нѣтъ, милый мальчикъ, — началъ онъ тѣмъ же смиреннымъ тономъ, — не это прежде всего. Низость прежде всего. Я столько лѣтъ старался образовать джентльмена и знаю, чѣмъ ему обязанъ. Послушай, Пипъ, я былъ низокъ, вотъ и все; низокъ. Постарайся забыть это, милый мальчикъ!

Мрачно-комическая сторона этой сцены вызвала во мнѣ нерадостный смѣхъ, и я отвѣчалъ:

— Я забылъ это. Ради самаго Неба, не настаивайте!

— Да, но послушай, — настаивалъ онъ. — Милый мальчикъ, я пріѣхалъ не затѣмъ, чтобы быть низкимъ. Продолжай, милый мальчикъ. Ты говорилъ…

— Какъ уберечь васъ отъ той великой опасности, какой вы себя подвергаете?

— Да, что жъ, милый мальчикъ, опасность вовсе не такъ велика. Мнѣ дали знать, что опасность вовсе не такъ велика. Знаетъ меня Джагерсъ, знаетъ Уэммикъ, да ты. Больше-то вѣдь никто?

— А не можетъ ли кто случайно узнать васъ на улицѣ? — спросилъ я.

— Да кому же узнавать-то. Кромѣ того, вѣдь я не располагаю объявлять въ газетахъ, что Авель Магвичъ вернулся изъ Ботани-Бей; а съ тѣхъ поръ прошли годы, да и кому какая выгода выдавать меня? Но вотъ что я скажу тебѣ, Пипъ. Если бы опасность была въ пятьдесятъ разъ больше, я бы все равно вернулся поглядѣть на тебя.

— А какъ долго вы пробудете?

— Какъ долго? да я вовсе не думаю ѣхать назадъ. Я вернулся совсѣмъ.

— Гдѣ же вы будете жить? Какъ спасти васъ отъ опасности?

— Милый мальчикъ, вѣдь за деньги можно купить парикъ и очки, и всякое платье… и мало ли еще что. Другіе раньше меня дѣлали то же самое, и я могу послѣдовать ихъ примѣру. А что касается того, гдѣ и какъ жить, то посовѣтуй мнѣ самъ, милый мальчикъ.

— Вы легко говорите теперь объ этомъ, — сказалъ я, — но прошлой ночью вы серьезнѣе смотрѣли на опасность, когда вы клялись, что для васъ это смерть.

— И теперь клянусь, что для меня это смерть — и смерть черезъ веревку, на открытой улицѣ, неподалеку отсюда, и это вполнѣ серьезно. Но что жъ такое? дѣло сдѣлано. Я налицо. Ѣхать теперь назадъ будетъ такъ же опасно, какъ и оставаться здѣсь… хуже. Кромѣ того, я здѣсь, Пипъ, потому что я годы и годы мечталъ о васъ. А теперь дайте мнѣ еще поглядѣть на моего джентльмена.

Онъ снова взялъ меня за обѣ руки и разсматривалъ съ видомъ восхищеннаго собственника, не выпуская тѣмъ временемъ изо рта трубки, которую курилъ.

Мнѣ представлялось, что лучше всего будетъ, если я найму ему спокойную квартиру, неподалеку отъ себя, которую онъ займетъ, когда вернется Гербертъ: я ждалъ его черезъ два или три дня. Для меня было ясно, что тайна должна быть неизбѣжно довѣрена Герберту, помимо даже того громаднаго облегченія, какое я получу отъ того, что раздѣлю ее съ нимъ. Но это вовсе не было такъ ясно для м-ра Провиса (я рѣшилъ называть его этимъ именемъ), который объявилъ что, согласится довѣриться Герберту не прежде, какъ увидитъ его, и только въ томъ случаѣ, если лицо его ему понравится.

— И даже и тогда, милый мальчикъ, — сказалъ онъ, вынимая изъ кармана маленькую, засаленную Библію въ черномъ переплетѣ, мы заставимъ его поклясться.

Послѣ того мы стали обсуждать костюмъ, который лучше всего подходилъ бы ему, и я едва-едва убѣдилъ его, что всего лучше для него будетъ платье зажиточнаго фермера; мы рѣшили также, что онъ острижетъ волосы и слегка напудритъ ихъ. Такъ какъ его еще не видала квартирная хозяйка, ни ея племянница, мы рѣшили, что онъ покажется имъ только послѣ того, какъ переодѣнется.

Условиться насчетъ всѣхъ этихъ предосторожностей, казалось бы и простымъ дѣломъ, но, при моемъ смущенномъ, чтобы не сказать разстроенномъ, состояніи духа, это заняло столько времени, что я вышелъ изъ дому, чтобы заняться закупками не раньше, какъ въ два или три часа пополудни. Онъ долженъ былъ сидѣть въ своей комнатѣ, запершись, и ни подъ какимъ видомъ не отпирать дверь.

Я зналъ о существованіи весьма приличныхъ меблированныхъ комнатъ въ Эссексъ-стритѣ, задній фасадъ которыхъ выходилъ на Темплъ и былъ видѣнъ изъ моихъ оконъ. Я прежде всего пошелъ туда и мнѣ удалось нанять весь второй этажъ для моего дяди, м-ра Провиса. Послѣ того я обошелъ нѣсколько магазиновъ и закупилъ все, что было необходимо для его переодѣванія. Затѣмъ направился, по собственному почину, въ контору м-ра Джагерса; онъ сидѣлъ за конторкой и, увидя меня, немедленно всталъ и подошелъ къ огню.

— Ну, Пипъ, — сказалъ онъ, — будьте осторожны.

— Я буду остороженъ, сэръ, — отвѣчалъ я (я хорошо обдумалъ дорогой, что скажу ему).

— Не выдавайте себя, — продолжалъ м-ръ Джагерсъ, — и никого не выдавайте. Вы понимаете меня… Никого. И ничего мнѣ не говорите; я не любопытенъ.

Конечно, я видѣлъ, что онъ знаетъ о возвращеніи этого человѣка.

— Я хочу только знать, м-ръ Джагерсъ, правда ли то, что мнѣ было сказано. Я не надѣюсь, чтобы это было неправдой, но во всякомъ случаѣ хочу провѣрить.

М-ръ Джагерсъ кивнулъ головой.

— Но вы говорите «сказано», или «сообщено»? — спросилъ онъ, склонивъ голову на бокъ, но не глядя на меня, а уставившись въ полъ. — «Сказано» намекаетъ, повидимому, на словесное сообщеніе. Не можете же, однако, имѣть словесныя сообщенія съ человѣкомъ, который живетъ въ Новомъ Южномъ Валлисѣ?

— Я скажу «сообщено», м-ръ Джагерсъ.

— Хорошо.

— Мнѣ было сообщено лицомъ, имя которого Авелъ Магвичъ, онъ тотъ самый благодѣтель, который такъ долго оставался для меня неизвѣстнымъ.

— Это тотъ самый человѣкъ, — отвѣчалъ м-ръ Джагерсъ. — Въ Новомъ Южномъ Валлисѣ…

— И только онъ? — спросилъ я.

— И только онъ, — отвѣчалъ м-ръ Джагерсъ.

— Я не такъ неблагоразуменъ, сэръ, чтобы считать васъ отвѣтственнымъ за собственныя ошибки и ложныя заключенія, но я всегда предполагалъ, что миссъ Гавишамъ…

— Вы сами сказали, Пипъ, — замѣтилъ м-ръ Джагерсъ, холодно взглядывая на меня и кусая ногти, — что я вовсе за это не отвѣтственъ.

— А между тѣмъ это такъ было похоже на правду, сэръ, — оправдывался я съ унылымъ сердцемъ.

— Ни капельки не похоже, Пипъ, — сказалъ м-ръ Джагерсъ, качая головой и расправляя фалды сюртука. — Никогда не судите по наружности; судите по фактамъ. Нѣтъ лучше правила.

— Мнѣ нечего больше сказать, — сказалъ я со вздохомъ, помолчавъ немного. — Я провѣрилъ свои свѣдѣнія, и дѣлу конецъ.

— И такъ какъ Магвичъ что въ Новомъ Южномъ Валлисѣ, наконецъ открылся, — продолжалъ м-ръ Джагерсъ, — вы поймете, Пипъ, какъ строго я держался фактической стороны дѣла. Я никогда не уклонялся отъ фактической стороны дѣла. Вы понимаете это?

— Совершенно, сэръ.

— Я сообщилъ Магвичу что въ Новомъ Южномъ Валлисѣ, когда онъ впервые написалъ мнѣ изъ Новаго Южнаго Валлиса, — чтобы онъ не ждалъ, чтобы я когда-нибудь уклонился отъ строго фактической стороны дѣла. Я также предупреждалъ его и о другомъ. Онъ глухо намекнулъ въ письмѣ о своемъ намѣреніи повидаться съ вами здѣсь, въ Англіи. Я предупредилъ его, что не хочу больше слышать объ этомъ; что онъ сосланъ до конца своей земной жизни; и что, вернувшись на родину, онъ совершитъ преступленіе, за которое будетъ подлежать смертной казни. Я далъ ему это предостереженіе, — повторилъ м-ръ Джагерсъ, пристально глядя на меня:- я написалъ ему въ Новый Южный Валлисъ. Онъ, безъ сомнѣнія, послушался меня.

— Безъ сомнѣнія, — отвѣчалъ я.

— Меня извѣстилъ Уэмиикъ, — продолжалъ м-ръ Джагерсъ, все такъ же пристально глядя на меня, — что онъ получилъ письмо изъ Портсмута отъ одного колониста, по имени Порвись, или…

— Провисъ, — подсказалъ я.

— Да, Провисъ — благодарю васъ, Пипъ. Можетъ быть, его зовутъ Провисъ? Можетъ быть, вы знаете, что его зовутъ Провисъ?

— Да, — отвѣчалъ я.

— Вы знаете, что его зовутъ Провисъ. Письмо пришло изъ Портсмута отъ колониста, по имени Провисъ, и въ немъ просили свѣдѣній о вашемъ адресѣ, отъ имени Магвича. Уэммикъ, кажется, съ слѣдующей почтой послалъ эти свѣдѣнія. Вѣроятно, вы отъ Провиса услышали объясненія насчетъ Магвича — въ Новомъ Южномъ Валлисѣ?

— Я получилъ ихъ отъ Провиса, — отвѣчалъ я.

— До свиданія, Пипъ, — протянулъ мнѣ руку м-ръ Джагерсъ, — радъ, что видѣлъ васъ. Когда будете писать по почтѣ Магвичу, — въ Новый Южный Валлисъ — или сообщаться съ нимъ черезъ Провиса, будьте добры упомянуть, что подробности и итоги нашихъ длинныхъ счетовъ будутъ присланы вамъ, вмѣстѣ съ остаткомъ денегъ, потому что есть остатокъ. До свиданія, Пипъ.

На слѣдующій день заказанное мною платье было получено, и Провисъ надѣлъ его. Но, во что бы онъ ни облекался (какъ мнѣ казалось), онъ становился хуже прежняго. На мой взглядъ въ немъ было нѣчто такое, что разбивало всѣ попытки къ переодѣванью. Чѣмъ больше и чѣмъ старательнѣе я его переодѣвалъ, тѣмъ онъ болѣе походилъ на неповоротливаго бѣглаго каторжника, встрѣченнаго мною на болотѣ.

Онъ самъ придумалъ слегка напудрить себѣ волосы, и я согласился; но это вовсе не вышло красиво, съ такимъ же успѣхомъ можно было нарумянить мертвеца. Кончилось тѣмъ, что онъ только подстригъ свои сѣдые волосы.

Словами нельзя выразить того, что я чувствовалъ во все это время; страшная тайна тяготила меня. Когда онъ засыпалъ по вечерамъ, держась мускулистыми руками за ручки креселъ и съ опущенной на грудь плѣшивой головой, изборожденной глубокими морщинами, я сидѣлъ и смотрѣлъ на него, ломая голову надъ тѣмъ, что именно онъ натворилъ, и обвиняя его во всевозможныхъ преступленіяхъ, пока наконецъ мною не овладѣло желаніе вскочить и убѣжать отъ него. Съ каждымъ часомъ росло мое отвращеніе къ нему, и я думаю даже, что бросилъ бы его съ самаго начала изъ чувства страха, не смотря на все, что онъ для меня сдѣлалъ, и несмотря на опасность, которой онъ подвергался, если бы не зналъ, что Гербертъ долженъ скоро вернуться. Однажды ночью я даже вскочилъ съ постели и принялся одѣваться въ худшее платье, впопыхахъ намѣреваясь бросить все и завербоваться въ Индію простымъ солдатомъ.

Сомнѣваюсь, было ли бы для меня ужаснѣе присутствіе привидѣнія въ моихъ уединенныхъ комнатахъ въ длинные вечера и длинныя ночи, когда вѣтеръ и дождь непрерывно ударялись въ окна. Привидѣніе нельзя было бы арестовать и повѣсить изъ-за меня, а мысль, что его могли арестовать и повѣсить, и боязнь, какъ бы этого не сдѣлали, — ужасно меня угнетали и мучили. Когда онъ не спалъ и не раскладывалъ какой-то пасьянсъ изъ собственной рваной колоды картъ, — онъ просилъ меня почитать ему:

— На иностранныхъ языкахъ, милый мальчикъ!

Въ то время, какъ я исполнялъ эту просьбу, онъ, не понимая ни одного слова, стоялъ у огня, слѣдя за мной съ видомъ человѣка, выставившаго какой-нибудь товаръ и гордящагося имъ; и сквозь разставленные пальцы руки, которою я закрывалъ себѣ лицо, я видѣлъ, какъ онъ молча призывалъ стулья и столы въ свидѣтели моей учености. Сказочный студентъ, преслѣдуемый уродцемъ, котораго онъ богохульно создалъ, не былъ несчастнѣе меня, преслѣдуемаго существомъ, создавшимъ меня; я чувствовалъ къ нему тѣмъ сильнѣйшее отвращеніе, чѣмъ больше онъ восхищался мною и чѣмъ любовнѣе относился ко мнѣ.

Судя по написанному мною, можно подумать, что все это длилось годъ. Оно длилось около пяти дней. Все время поджидая Герберта, я не смѣлъ выходить, кромѣ какъ въ сумерки, когда я водилъ Провиса гулять. Наконецъ, однажды вечеромъ, когда обѣдъ прошелъ, и я задремалъ, совсѣмъ выбившись изъ силъ, потому что ночи я проводилъ безпокойныя, и сонъ мой нарушался страшными видѣніями, — я былъ разбуженъ знакомыми шагами на лѣстницѣ. Провисъ, который тоже спалъ, вздрогнулъ отъ шума, произведеннаго мною, и въ тотъ же мигъ я увидѣлъ складной ножъ въ его рукахъ.

— Успокойтесь! это Гербертъ! — сказалъ я.

И Гербертъ вбѣжалъ, внеся съ собой свѣжій воздухъ, которымъ его пропитали шестьсотъ миль пути изъ Франціи.

— Гендель, дружище, какъ поживаешь, какъ поживаешь, какъ поживаешь? Мнѣ кажется, что мы уже годъ какъ не видѣлись! Да и право же, должно быть, такъ: ты очень похудѣлъ и поблѣднѣлъ, Гендель!.. Ахъ! прошу извинить!

Онъ пересталъ болтать и трясти мнѣ руку, при видѣ Провиса. Провисъ, пристально глядя на него, медленно укладывалъ ножъ въ карманъ, а изъ другого вынималъ какую-то вещь.

— Гербертъ, милый другъ, — сказалъ я, припирая обѣ двери, въ то время, какъ Гербертъ стоялъ и таращилъ глаза отъ удивленія, — произошло очень странное событіе. Вотъ это… гость ко мнѣ пріѣхалъ.

— Все въ порядкѣ, милый мальчикъ! — сказалъ Провисъ, выступая впередъ съ маленькой черной Библіей и обращаясь затѣмъ къ Герберту:

— Возьмите ее въ вашу правую руку. Богъ убей васъ на мѣстѣ, если вы нарушите клятву! Цѣлуйте Библію!

— Сдѣлай, какъ онъ хочетъ, — сказалъ я Герберту.

И Гербертъ, глядя на меня съ дружескимъ смущеніемъ и удивленіемъ, исполнилъ требуемое, и Провисъ немедленно пожалъ ему руку, говоря;

— Теперь вы связаны клятвой, помните это.

ГЛАВА VII

Трудно описать удивленіе и тревогу Герберта, когда я разсказалъ ему о Провисѣ и его тайнѣ. Гербертъ почувствовалъ къ нему такое же отвращеніе, какъ и я самъ, не смотря на то, что онъ такъ много сдѣлалъ для меня.

Мы сидѣли всѣ вмѣстѣ у камина, и не раньше полуночи удалось мнѣ увести его и водворить на его собственной квартирѣ.

Когда я заперъ дверь, выйдя отъ него, я вздохнулъ свободно въ первый разъ со времени его пріѣзда.

Гербертъ встрѣтилъ меня съ распростертыми объятіями, и я никогда еще до сихъ поръ не чувствовалъ такъ живо, какое счастіе имѣть друга. Когда онъ произнесъ нѣсколько словъ участія и успокоенія, мы сѣли обсудить вопросъ: что дѣлать?

— Что дѣлать? — сказалъ я Герберту, когда онъ усѣлся напротивъ меня на другомъ креслѣ.

— Мой бѣдный, милый Гендель, — отвѣчалъ онъ, опуская голову, — я слишкомъ озадаченъ, чтобы думать.

— Такъ и со мною было, Гербертъ, когда ударъ только что разразился. Но все же надо что-нибудь дѣлать. Онъ все мечтаетъ о новыхъ, разнообразныхъ расходахъ — лошадяхъ, экипажахъ и всякихъ тратахъ. Его надо какъ-нибудь удержать…

— Ты хочешь сказать, что не можешь принять его богатства?…

— Возможно ли иначе? — перебилъ я Герберта, — подумай о немъ! Взгляни на него!

Мы оба невольно вздрогнули.

— Самое ужасное то, Гербертъ, что онъ привязанъ ко мнѣ, сильно привязанъ. Не знаю, испыталъ ли кто такія мученія, какія испытываю я.

— Мой бѣдный, милый Гендель, — повторилъ Гербертъ.

— И подумай еще, если бы я теперь не взялъ отъ него больше ни копѣйки, то все же, сколько я уже ему долженъ. И опять: я въ долгу по уши, — и это ставитъ меня теперь въ безвыходное положеніе, когда у меня нѣтъ больше никакой блестящей будущности, — и меня не подготовили ни къ какому занятію, и я ровно ни на что не годенъ.

— Ну, ну, ну! — укоризненно произнесъ Гербертъ, — не говори, что ты ни на что не годенъ.

— А на что же я годенъ? Я знаю только одно, на что я годенъ — поступить въ солдаты. И я бы ушелъ, дорогой Гербертъ, если бы не ждалъ совѣта отъ твоей дружбы и привязанности.

Само собой разумѣется, что тутъ хладнокровіе измѣнило мнѣ, и само собой разумѣется, что Гербертъ сдѣлалъ видъ, какъ будто ничего не замѣтилъ.

— Во всякомъ случаѣ, дорогой Гендель, — сказалъ онъ наконецъ, — въ солдаты итти дѣло не подходящее. Если ты хочешь отказаться отъ покровительства и всякихъ милостей, то, конечно, съ мыслью, что со временемъ заплатишь за то, что уже долженъ. Эта надежда врядъ ли могла бы осуществиться, если бы ты пошелъ въ солдаты! Кромѣ того, это нелѣпо. Тебѣ гораздо выгоднѣе было бы поступить на службу къ Клорикеру, у котораго я служу. Правда, у него небольшое дѣло, но ты знаешь, что я имѣю въ виду стать его товарищемъ.

Бѣдный малый! Онъ и не подозрѣвалъ, на чьи деньги онъ устроилъ свою судьбу.

— Но есть другой вопросъ, — продолжалъ Гербертъ. — Человѣкъ этотъ невѣжественный, онъ долгое время находился подъ гнетомъ извѣстной мысли. Мало того, мнѣ кажется (можетъ быть я ошибаюсь), что онъ человѣкъ отчаянный и необузданнаго характера.

— Я знаю, что онъ таковъ, — отвѣчалъ я. — Позволь мнѣ разсказать, при какихъ обстоятельствахъ я былъ тому свидѣтелемъ.

И я разсказалъ про встрѣчу съ другимъ каторжникомъ.

— Вотъ видишь ли! — сказалъ Гербертъ, — подумай объ этомъ! Онъ прибылъ сюда съ опасностью жизни для осуществленія своей неотвязчивой мысли. Въ минуту ея осуществленія, послѣ всѣхъ его трудовъ и ожиданій, ты отнимаешь у него почву подъ ногами, разрушаешь его идею и превращаешь всѣ его труды въ ничто! Развѣ ты не знаешь, чего онъ можетъ натворить подъ вліяніемъ отчаянія?

— Я знаю это, Гербертъ, и постоянно думаю объ этомъ съ той роковой ночи, какъ онъ явился ко мнѣ. Но что же, что дѣлать?

— Прежде всего и важнѣе всего — это выпроводить его изъ Англіи, — отвѣчалъ Гербертъ, — Ты долженъ поѣхать съ нимъ, и тогда его можно убѣдить уѣхать.

— Но куда бы я его ни отвезъ, могу ли я помѣшать ему вернуться назадъ?

— Гендель, — сказалъ Гербертъ, — ты убѣжденъ, что не можешь долѣе принимать отъ него никакихъ денегъ; не правда ли?

— Еще бы. Вѣдь и ты также бы поступилъ на моемъ мѣстѣ.

— И ты убѣжденъ, что долженъ порвать съ нимъ?

— Гербертъ, можешь ли ты спрашивать меня объ этомъ?

— И ты долженъ, ты не можешь не бояться за его жизнь, которою онъ рискнулъ ради тебя, не можешь не желать спасти его. А потому увези его изъ Англіи, прежде чѣмъ пальцемъ пошевелишь, чтобы выпутаться самому изъ затрудненій. Сдѣлавши это, выпутывайся самъ, дорогой другъ, и я помогу тебѣ.

Послѣ этого утѣшительно было пожать другъ другу руки и походить взадъ и впередъ по комнатѣ.

— Ну, Гербертъ, — началъ я, — намъ необходимо узнать что-нибудь объ его жизни. И я вижу только одинъ путь достичь этого. Прямо спросить его.

— Да, спроси его, — отвѣчалъ Гербертъ, — когда мы будемъ сидѣть сегодня за завтракомъ.

Дѣло въ томъ, что, прощаясь съ Гербертомъ, онъ сказалъ, что придетъ завтракать съ нами.

Онъ пришелъ въ назначенное время, вынулъ складной ножъ и сталъ завтракать. Онъ былъ преисполненъ всякихъ надеждъ насчетъ «устройства своего джентльмена совсѣмъ по-джентльменски». Онъ убѣждалъ меня поскорѣе начать черпать изъ его бумажника, который оставилъ въ моемъ распоряженіи. Онъ считалъ мои комнаты и свою собственную квартиру лишь временной резиденціей и совѣтовалъ мнѣ немедленно искать гораздо болѣе богатой квартиры, — въ которой онъ могъ бы «поразмяться». Когда онъ кончилъ завтракать и вытиралъ ножъ о свое колѣно, я сказалъ ему безъ дальнѣйшихъ околичностей;

— Послѣ того, какъ вы ушли вчера вечеромъ, я разсказывалъ своему другу о той борьбѣ, за какою васъ застали солдаты на болотѣ, когда мы пришли. Вы помните?

— Помню ли? — сказалъ онъ. — Надѣюсь!

— Мы хотимъ знать побольше про этого человѣка — да и про васъ также. Странно какъ-то такъ мало знать, въ особенности про васъ, только то, что я могъ разсказать прошлою ночью. Теперь время очень удобное для разсказа.

— Хорошо, — сказалъ онъ, подумавши. — Вѣдь вы дали клятву, помните это, товарищъ Пипа?

— Разумѣется, — отвѣчалъ Гербертъ.

— И клятва касается всего, что я скажу, — настаивалъ онъ.

— Я такъ это понимаю.

— И еще вотъ что: что бы я ни сдѣлалъ, я искупилъ и заплатилъ за это, — настаивалъ онъ дальше.

— Пусть будетъ такъ.

Онъ вынулъ трубку изо рта и собрался набить ее табакомъ, но раздумалъ, найдя, повидимому, что куреніе помѣшаетъ разсказу. Онъ спряталъ табакъ и, засунувъ трубку въ одну изъ петель сюртука, положилъ руки на колѣни, сердито поглядѣлъ на огонь, помолчалъ нѣкоторое время и затѣмъ, оглядѣвъ насъ, сталъ разсказывать слѣдующее.

ГЛАВА VIII

— «Милый мальчикъ и товарищъ Пипа! Я не стану разсказывать вамъ свою жизнь, какъ пѣсню или повѣсть изъ книжки. Я скажу вамъ коротко и ясно, не обинуясь. Жизнь моя прошла такъ: посадятъ въ тюрьму и выпустятъ, посадятъ въ тюрьму и выпустятъ. Вотъ такъ и проходила моя жизнь вплоть до того времени, когда я убѣжалъ съ понтоновъ и подружился съ Пипомъ.

„Я зналъ, что мое прозвище Магвичъ, въ св. крещеніи Авель. Какъ я это узналъ? А такъ же точно, какъ узналъ названія птицъ: воробьевъ, зябликовъ, дроздовъ. Я могъ бы подумать, что все это ложь, но такъ какъ названія птицъ оказались вѣрными, то я подумалъ, что и мое имя вѣрно.

„Какъ только себя запомню, и не встрѣчалъ души человѣческой, которая бы пожалѣла маленькаго Авеля Магвича, а всѣ-то его боялись и гнали прочь или сажали въ тюрьму. Сажали меня въ тюрьму, сажали, сажали, такъ что я и счетъ потерялъ.

«Вотъ какая жизнь досталась на мою долю, и, когда я былъ еще маленькимъ оборваннымъ созданіемъ, достойнымъ сожалѣнія, я уже спискаіъ себѣ прозвище закоренѣлаго. „Это страшно закоренѣлый мальчикъ“, — говорили тюремнымъ посѣтителямъ, указывая на меня. — „Можно сказать, изъ тюрьмы не выходитъ“. И тогда они глядѣли на меня, а я глядѣлъ на нихъ, а иные мѣрили мнѣ голову — лучше бы мнѣ измѣрили желудокъ, — а другіе давали мнѣ книжки, которыя я не могъ читать, и говорили мнѣ рѣчи, которыя я не могъ понимать. И вѣчно-то пугали они меня чортомъ. Но что же мнѣ было, чортъ возьми, дѣлать? Вѣдь долженъ же я былъ чѣмъ-нибудь питаться. Однако я становлюсь грубъ, а этого не надо. Милый мальчикъ и товарищъ Пипа, не бойтесь, я не буду такъ рѣзокъ.

„Бродяжничая, побираясь, воруя, порой работая, когда удавалось, — послѣднее случалось не такъ часто, какъ вы, можетъ быть, думаете; но спросите-ка самихъ себя, охотно ли бы вы дали мнѣ работу; — я былъ воромъ, землепаищемъ, извозчикомъ, косаремъ, я пробовалъ много другихъ вещей, которыя не приводятъ къ добру, пока наконецъ сталъ взрослымъ человѣкомъ. Дезертиръ-солдатъ научилъ меня читать, а странствующій ярмарочный великанъ — писать.

„На Эпсомскихъ скачкахъ, лѣтъ двадцать тому назадъ, познакомился я съ человѣкомъ, черепъ которому я бы разбилъ этой кочергой, какъ скорлупу рака, если бы только онъ мнѣ попался. Его настоящее имя было Компейсонъ; и этого-то человѣка, милый мальчикъ, я подмялъ подъ себя въ оврагѣ, какъ ты разсказывалъ своему товарищу вчера вечеромъ, когда я ушелъ.

«Онъ выдавалъ себя за джентльмена, этотъ Компейсонъ, и получилъ образованіе. Онъ умѣлъ ловко говорить, да и собой былъ красивъ. Этотъ Компейсонъ пригласилъ меня къ себѣ въ товарищи и дѣловые агенты. А въ чемъ состояло его занятіе, въ которомъ мы должны были быть товарищами? Дѣло Компейсона состояло въ томъ, чтобы обманывать, поддѣлывать чужіе почерки, сбывать краденые банковые билеты и тому подобное. Онъ былъ ловкій и изобрѣтательный мошенникъ и мастеръ выходить сухимъ изъ воды и сваливать всю вину на другого. Сердца въ немъ было столько же, сколько въ желѣзной пилѣ; онъ былъ холоденъ, какъ смерть, а голова у него была, какъ у чорта.

„У Компейсона былъ товарищъ по имени — врядъ ли настоящему — Артуръ. Онъ уже катился подъ гору и былъ тѣнью самого себя. Онъ и Компейсонъ обошли одну богатую даму, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, и выжимали изъ нея кучу денегъ; но Компейсонъ держалъ пари и игралъ въ карты, и протеръ глаза денежкамъ, а Артуръ былъ боленъ смертельнымъ недугомъ, отъ котораго вскорѣ и умеръ. Его примѣръ могъ бы остановить меня, но не остановилъ; и я не стану обѣлять себя, потому что какой въ этомъ толкъ, дорогой мальчикъ и товарищъ? Итакъ, я сошелся съ Компейсономъ и сталъ жалкой игрушкой въ его рукахъ, короче сказать, работалъ на него, какъ волъ. Я всегда былъ въ неоплатномъ долгу у него, всегда на посылкахъ; всюду лѣзъ въ петлю за него… Онъ былъ моложе меня, но ловче и образованнѣе, и всегда бралъ верхъ и обращался со мною безпощадно. Моя милая, когда мнѣ становилось невтерпежъ… Однако, полно! Я не хочу припутывать ее сюда…“

Онъ озирался съ растеряннымъ видомъ, какъ будто бы потерялъ нить въ своихъ воспоминаніяхъ; потомъ уставился опять въ огонь и продолжалъ:

— Не зачѣмъ распространяться объ этомъ, — сказалъ онъ, снова озираясь. — Время, которое я провелъ съ Компейсономъ, было самое тяжелое время въ моей жизни — этого достаточно. Говорилъ ли я вамъ, что меня судили — одного меня — хотя я жилъ съ Компейсономъ, за разные проступки?

Я отвѣчалъ:

— Нѣтъ.

„— Ну такъ вотъ меня судили и осудили. А ужъ по части того, чтобы быть въ подозрѣніи, то это случилось два или три раза въ теченіи четырехъ или пяти лѣтъ, что я провелъ съ нимъ; только доказательствъ не хватало. Наконецъ, я и Компейсонъ, мы оба были обвинены въ мошенничествѣ — но подозрѣнію въ сбытѣ краденыхъ денежныхъ бумагъ — и еще въ разныхъ другихъ дѣлахъ. Компейсонъ говоритъ мнѣ:

„— Защита порознь, сношеній никакихъ, и дѣлу конецъ.

«А я былъ такъ бѣденъ, что продалъ всю одежду, какая у меня была, кромѣ той, что оставалась на спинѣ, чтобы заполучить Джагерса.

„Когда насъ посадили на скамью, я въ первый разъ замѣтилъ, какимъ джентльменомъ выглядѣлъ Компейсонъ съ своими кудрявыми волосами и чернымъ сюртукомъ и бѣлымъ носовымъ платкомъ, и какимъ грубымъ негодяемъ казался я. Когда началось засѣданіе суда и стали допрашивать свидѣтелей, я замѣтилъ, съ какой тяжестью все ложилось на меня и какъ легко на него. Когда свидѣтели показывали, какъ было дѣло, то всегда оказывалось, что я заварилъ кашу и я же ее расхлебывалъ. Но когда стали говорить защитники, то для меня стало ясно, въ чемъ дѣло, потому что защитникъ Компейсена сказалъ:

„— Милордъ и джентльмены, здѣсь вы видите передъ собою двухъ лицъ, которыя уже на первый взглядъ отличаются одинъ отъ другого: одинъ, младшій, и хорошо воспитанный человѣкъ; другой, старшій и дурно воспитанный человѣкъ; одинъ, младшій, рѣдко участвуетъ во всѣхъ сдѣлкахъ, а только подозрѣвается; другой, старшій, душа всякой сдѣлки, и вина его ясна, какъ Божій день. Можете ли вы сомнѣваться, кто изъ нихъ «виновенъ», — кто изъ нихъ самый виновный?

Такъ онъ говорилъ все время. А когда дѣло дошло до приговора, то Компейсону просили дать смягчающія обстоятельства ради его хорошаго поведенія и дурной компаніи, въ которую онъ попалъ, а на мою долю досталось только одно слово: виновенъ. А когда я сказалъ Компейсону: «Когда мы выйдемъ изъ суда, я разобью тебѣ рожу», Компейсонъ обратился къ судьѣ за покровительствомъ, и между нимъ и мною посадили двоихъ полицейскихъ. А когда объявили приговоръ, оказалось, что его присудили къ семи годамъ, а меня къ четырнадцати, и судья пожалѣлъ его, потому де онъ случайно сбился съ пути, а меня судья призналъ неисправимымъ преступникомъ, который, конечно, пойдетъ и дальше на этомъ пути…

Онъ такъ разгорячился, передавая это, что вынулъ носовой платокъ и вытеръ лицо, шею и руки, прежде чѣмъ продолжалъ разсказъ:

«Я сказалъ Компейсону, что разобью ему рожу, и поклялся, что сдѣлаю это. Мы были заключены въ одной тюрьмѣ, но я долго не могъ добраться до него, какъ ни старался. Наконецъ мнѣ удалось подкрасться къ нему и раскроить ему одну щеку, но меня увидѣли, схватили и посадили на корабль. Трюмъ въ этомъ кораблѣ не былъ очень страшенъ для того, кто умѣлъ плавать. Я убѣжалъ на берегъ и скрывался между могилъ, завидуя тѣмъ, кто въ нихъ лежалъ, когда впервые увидѣлъ моего мальчика!»

Онъ бросилъ на меня любовный взглядъ, отъ котораго онъ мнѣ снова сталъ ненавистенъ, хотя передъ тѣмъ я очень жалѣлъ его.

«Изъ словъ моего мальчика я понялъ, что Компейсонъ тоже скрывается на болотѣ. Честное слово, я думаю, что онъ убѣжалъ отъ страха, чтобы спастись отъ меня, не зная, что я тоже на берегу. Я изловилъ его. Я побилъ его и не далъ ему убѣжать. Разумѣется, ему до конца везло. Сказали: онъ убѣжалъ де, потерявъ голову отъ страха, спасаясь отъ меня, и наказаніе ему положили легкое. Меня же заковали въ желѣзо, судили и сослали на всю жизнь. Я не постоялъ за жизнь и вернулся сюда, милый мальчикъ и товарищъ Пипа».

— Умеръ онъ? — спросилъ я.

— Кто умеръ, милый мальчикъ?

— Комнейсонъ?

— Онъ надѣется, что я умеръ, если онъ только живъ; будьте въ этомъ увѣрены, — отвѣчалъ онъ съ гнѣвнымъ взглядомъ. — Я больше никогда о немъ не слышалъ.

Гербертъ писалъ карандашомъ на обложкѣ книги. Онъ тихонько подвинулъ книжку ко мнѣ, въ то время, какъ Провисъ закуривалъ трубку и стоялъ, глядя въ огонь. Я прочиталъ:

«Молодого Гавишама звали Артуръ. Компейсонъ — человѣкъ, разыгравшій роль возлюбленнаго миссъ Гавишамъ».

Я закрылъ книгу, слегка кивнулъ Герберту и отложилъ книгу въ сторону; но никто изъ насъ не сказалъ ни слова, и мы оба глядѣли на Провиса, который стоялъ и курилъ у огня.

ГЛАВА IX

Я промолчалъ и рѣшилъ, что никогда ни слова не скажу Провису про Эстеллу. Но я сказалъ Герберту, что прежде, чѣмъ уѣхать за границу, я долженъ повидаться и съ Эстеллой, и съ миссъ Гавишамъ. Я сказалъ ему это вечеромъ того дня, когда Провисъ разсказалъ намъ свою исторію. Я рѣшилъ отправиться на другой день въ Гичмондъ — и такъ и сдѣлалъ.

Когда я явился въ домъ м-съ Брандли, горничная Эстеллы пришла сказать мнѣ, что Эстелла уѣхала въ провинцію.

— Куда?

— Къ миссъ Гавишамъ, по обыкновенію.

— Не совсѣмъ по обыкновенію, — замѣтилъ я, — потому что до сихъ поръ она никогда не ѣздила туда безъ меня. А когда же она вернется?

Отвѣтъ былъ такой сдержанный, что только усилилъ мое смущеніе, такъ какъ горничная объявила, что барышня вернется сюда не на долго.

Я рѣшилъ ѣхать вслѣдъ за нею, но, подъѣзжая къ «Синему Вепрю», кого я увидѣлъ: Бентли Друмля!

Такъ какъ онъ сдѣлалъ видъ, что не узнаетъ меня, я тоже притворился, что не вижу его. Это было тѣмъ нелѣпѣе съ нашей стороны, что оба мы были въ кофейнѣ: онъ только что окончилъ завтракъ, а я заказалъ себѣ кушанье. Мнѣ было горько видѣть его здѣсь, потому что я зналъ, зачѣмъ онъ сюда пріѣхалъ.

Притворяясь, что читаю старую газету, въ которой ничего не было интереснаго, кромѣ пятенъ отъ кофе, пикулей, рыбныхъ подливокъ, масла и вина, которыми она вся была усѣяна, точно сыпью, я сидѣлъ за столомъ, между тѣмъ какъ онъ стоялъ у огня. Мало-по-малу меня стало сердить то, что онъ стоитъ у огня, и я рѣшилъ выжить его оттуда. Я всталъ и изъ-подъ самыхъ его ногъ вытащилъ кочергу, чтобы помѣшать огонь.

— Вы истопникъ, что ли? — спросилъ м-ръ Друмль.

— О! — отвѣчалъ я, съ кочергой въ рукахъ, — это вы? Какъ поживаете? То-то я дивился, кто это заслоняетъ огонь.

Съ этими словами я началъ изо всѣхъ силъ мѣшать огонь, а затѣмъ сталъ рядомъ плечо къ плечу съ м-ромъ Друмлемъ, спиной къ огню.

— Вы только что пріѣхали? — спросилъ м-ръ Друмль, отпихивая меня плечомъ.

— Да, — отвѣчалъ я, въ свою очередь отпихивая его своимъ плечомъ.

— Поганое мѣсто, — сказалъ Друмль, — ваша родина, кажется?

— Да, — согласился я. — И, говорятъ, очень похожа на вашу родину.

— Ничуть не похожа, — объявилъ Друмль.

Тутъ м-ръ Друмль поглядѣлъ на свои саноги, а я поглядѣлъ на свои, а затѣмъ м-ръ Друмль поглядѣлъ на мои саноги, а я на его сапоги.

— Вы давно уже здѣсь? — спросилъ я, рѣшивъ не уступать ни вершка у огня.

— Достаточно, чтобы это мѣсто успѣло мнѣ опротивѣть, — отвѣчалъ Друмль, притворяясь, что зѣваетъ, но не уступая мнѣ ни вершка мѣста у огня.

— И вы долго пробудете?

— Не знаю. А вы?

— Не знаю.

М-ръ Друмль засвисталъ, и я тоже.

— Тутъ очень большія болота, кажется? — спросилъ м-ръ Друмль.

— Да. Что жъ изъ этого? — сказалъ я.

М-ръ Друмль поглядѣлъ на меня, потомъ на мои сапоги, сказалъ:

— О! — и засмѣялся.

— Вамъ весело, м-ръ Друмль?

— Нѣтъ, неособенно. Я хочу проѣхаться верхомъ. Намѣренъ изслѣдовать эти болота, ради забавы. Тутъ есть деревеньки, говорятъ мнѣ. Курьезные трактирщики… и кузнецы… Эй, слуга!

— Я здѣсь сэръ.

— Лошадь моя осѣдлана?

— Только что подвели къ крыльцу, сэръ.

— Ну, такъ слушайте. Дама сегодня не поѣдетъ кататься; погода не хороша.

— Очень хорошо, сэръ.

— А я не буду обѣдать, потому что обѣдаю въ гостяхъ.

— Очень хорошо, сэръ.

Тутъ Друмль поглядѣлъ на меня съ дерзкимъ торжествомъ на лицѣ, съ выдающеюся нижней челюстью. Одно было для насъ ясно, что, если постороннее обстоятельство насъ не выручитъ, ни одинъ не уступитъ другому мѣста у огня. Мы стояли плечомъ къ плечу, нога къ ногѣ, заложивъ руки за спину, и но двигались. Въ скважину дверей я видѣлъ осѣдланную лошадь, завтракъ мой стоялъ на столѣ, завтракъ Друмля былъ убранъ со стола; слуга приглашалъ меня сѣсть за столъ, я кивнулъ головой, и оба мы не трогались съ мѣста.

— Вы были въ Рощѣ съ тѣхъ поръ? — спросилъ Друмль.

— Нѣтъ, — отвѣчалъ я, — съ меня довольно и того послѣдняго раза, когда я тамъ былъ.

— Это тотъ разъ, когда мы поспорили?

— Да, — отвѣчалъ я коротко.

— Полноте, полноте, вы легко тогда отдѣлались, — подсмѣивался Друмль. — Вамъ бы не слѣдовало горячиться.

— М-ръ Друмль, — сказалъ я, — вы не понимаете дѣла. Когда я горячусь (хотя я не согласенъ, что въ тотъ разъ я погорячился), я не швыряюсь стаканами.

— А я швыряюсь, — отвѣчалъ Друмль.

Взглянувъ на него разъ, другой съ усиленной свирѣпостью, я сказалъ:

— М-ръ Друмль, я не искалъ этого разговора и не нахожу его пріятнымъ.

— Убѣжденъ въ этомъ, — отвѣчалъ онъ, оглядываясь черезъ плечо, — но мнѣ это рѣшительно все равно.

— А потому, — продолжалъ я, — съ вашего позволенія, я предложу, чтобы на будущее время мы избѣгали встрѣчи.

— И я того же мнѣнія, — сказалъ Друмль, — я самъ рѣшилъ не видѣть васъ больше. Но не теряйте хладнокровія. Вѣдь вы и безъ того уже много потеряли.

— Что вы хотите сказать, сэръ?

— Человѣкъ! — закричалъ Друмль, вмѣсто отвѣта.

Слуга появился.

— Послушайте. Вы вполнѣ поняли, что молодая дама сегодня не поѣдетъ кататься верхомъ, и что я обѣдаю у молодой дамы.

— Понялъ, сэръ.

Когда слуга ощупалъ ладонью мой быстро охлаждавшійся чайникъ и съ мольбой взглянулъ на меня и ушелъ, Друмль, не отодвигая своего плеча отъ моего, вынулъ изъ кармана сигару, откусилъ ея кончикъ, но не двинулся съ мѣста. Какъ долго простояли бы мы такъ, неизвѣстно, если бы не вторженіе троихъ фермеровъ, — подстроенное вѣроятно нарочно слугой, — которые пришли въ кофейню, разстегивая пальто и потирая руки, и передъ которыми, такъ какъ они бросились къ огню, намъ пришлось отступить…

ГЛАВА X

Въ комнатѣ, гдѣ стоялъ туалетъ, и горѣли на стѣнѣ восковыя свѣчи, я нашелъ миссъ Гавишамъ и Эстеллу. Миссъ Гавишамъ сидѣла на табуретѣ у окна, а Эстелла на подушкѣ у ея ногъ. Эстелла вязала, а миссъ Гавишамъ глядѣла на нее. Обѣ взглянули на меня, когда я вошелъ, и обѣ замѣтили во мнѣ перемѣну. Я понялъ это по взгляду, которымъ онѣ обмѣнялись.

— Какимъ вѣтромъ васъ занесло сюда, Пипъ? — спросила миссъ Гавишамъ.

Хотя она твердо глядѣла на меня, но я видѣлъ, что она немного оробѣла. Эстелла перестала на минуту вязать и взглянула на меня, а потомъ снова принялась за работу, и мнѣ показалось по движенію ея пальцевъ, что она знаетъ, что я теперь открылъ имя моего благодѣтеля.

— Миссъ Гавишамъ, я ѣздилъ вчера въ Ричмондъ, — началъ я, — чтобы поговорить съ Эсгеллой, но найдя, что какой-то вѣтеръ занесъ ее сюда, послѣдовалъ за нею.

Миссъ Гавишамъ въ третій или четвертый разъ пригласила меня сѣсть, и я сѣлъ на кресло, въ которомъ она часто сиживала. Это кресло казалось мнѣ сегодня самымъ подходящимъ мѣстомъ.

— То, что я хотѣлъ сказать Эстеллѣ, миссъ Гавишамъ, я скажу при васъ… сію минуту. Васъ это не удивитъ и не огорчитъ. У меня большое горе, а вы вѣдь желали видѣть меня несчастнымъ.

Миссъ Гавишамъ продолжала пристально глядѣть на меня. Я могъ видѣть по движенію пальцевъ Эстеллы, что она слышала то, что я говорю, хотя не поднимала глазъ.

— Я открылъ, кто мой благодѣтель. Это открытіе несчастливое и не можетъ принести мнѣ ни чести, ни славы, ни денегъ, — ровно ничего. Есть причины, по которымъ я не могу сказать ничего больше. Это не моя тайна, а чужая.

Я замолчалъ и, глядя на Эстеллу, соображалъ, въ какихъ словахъ продолжать, а миссъ Гавишамъ повторила:

— Это не ваша тайна, но чужая. Что же дальше?

— Когда вы впервые призвали меня сюда, миссъ Гавишамъ, изъ деревни, гдѣ я родился, — и хорошо было бы, если бы я никогда ее не покидалъ! — вы призвали меня случайно, какъ всякаго другого мальчика — изъ-за каприза или за плату?

— Такъ, Пипъ, — отвѣчала миссъ Гавишамъ, усердно кивая головой, — именно такъ.

— И м-ръ Джагерсъ…

— М-ръ Джагерсъ, — перебила меня м-съ Гавишамъ, увѣреннымъ голосомъ, — къ этому не причастенъ и ничего не зналъ. То, что онъ мой повѣренный и также повѣренный вашего благодѣтеля — простое совпаденіе. Онъ также служитъ и многимъ другимъ людямъ.

Всякій могъ бы видѣть, что пока въ выраженіи ея измученнаго лица не было ни уклончивости, ни скрытности.

— Но когда я впалъ въ заблужденіе, въ которомъ такъ долго пребывалъ, вы во всякомъ случаѣ поощряли меня?

— Да, — отвѣтила она, усердно кивая головой, — я не открыла вамъ правды.

— Неужели это добрый поступокъ?

— Кто я, — закричала миссъ Гавишамъ, стуча костылемъ на полу съ такой внезапной яростью, что Эстелла съ удивленіемъ на нее взглянула, — кто я, именемъ Бога, чтобы отъ меня ждали добрыхъ поступковъ!

Съ моей стороны было слабостью жаловаться, и я не хотѣлъ этого. Я такъ ей и сказалъ, когда она сидѣла, нахмурясь, послѣ этой вспышки.

— Хорошо, хорошо, хорошо! — сказала она, — что дальше?

— Я былъ щедро награжденъ за свои услуги, — продолжалъ я, чтобы успокоить ее, — помѣщенъ въ ученье и задалъ эти вопросы только для собственнаго свѣдѣнія. Тѣ вопросы, которые послѣдуютъ, имѣютъ другую (и, надѣюсь, болѣе безкорыстную) цѣль. Поощряя мою ошибку, миссъ Гавишамъ, вы хотѣли наказать или проучить — быть можетъ, вы замѣните, другимъ словомъ, выражающимъ ваши намѣренія — своихъ корыстолюбивыхъ родственниковъ?

— Да, — отвѣчала она. — Они сами это вообразили! Да и вы также. Такая ли моя судьба, чтобы я брала на себя трудъ умолять ихъ или васъ не дѣлать этого! Вы сами устроили себѣ западню. Не я вамъ ее разставила.

Подождавъ, пока она опять успокоится, — потому что она опять говорила яростно и торопливо, — я продолжалъ:

— Я былъ помѣщенъ въ семьѣ вашихъ родственниковъ, миссъ Гавишамъ, и съ того времени, какъ уѣхалъ въ Лондонъ, находился среди нихъ. Я знаю, что они такъ же добросовѣстно раздѣляли мою ошибку, какъ и я самъ. И я былъ бы низокъ и лживъ, если бы не сказалъ вамъ, хотя бы вы мнѣ и не повѣрили, что вы глубока неправы относительно м-ра Матью Покета и его сына Герберта, если не считаете ихъ великодушными, прямыми, откровенными и не способными на какую-нибудь интригу или низость.

— Они ваши друзья, — сказала миссъ Гавишамъ.

— Они стали моими друзьями, хотя знали, что я вытѣснилъ ихъ изъ вашихъ милостей и когда Сара Покетъ, миссъ Джорджіана и миссисъ Камилла не были, полагаю, моими друзьями.

Эти слова произвели на нее, какъ я съ удовольствіемъ замѣтилъ, хорошее впечатлѣніе. Она зорко глядѣла на меня въ продолженіе нѣсколькихъ секундъ и затѣмъ спокойно сказала:

— Чего вы хотите для нихъ?

— Только того, чтобы вы ихъ не смѣшивали съ остальными. Они могутъ быть одной крови, но, повѣрьте мнѣ, они не одной природы.

Все такъ же зорко глядя на меня, миссъ Гавишамъ повторила:

— Чего вы хотите для нихъ?

— Я не такъ хитеръ, какъ въ думаете, — отвѣтилъ я, чувствуя, что слегка покраснѣлъ, — и не скрою отъ васъ, что я для нихъ чего-то хочу. Миссъ Гавишамъ, если вы захотите употребить деньги на то, чтобы оказать моему другу Герберту услугу на всю жизнь, то услуга эта по характеру самаго, дѣла, должна быть сдѣлана безъ его вѣдома, и я научу васъ, какъ это сдѣлать.

— Почему это должно быть сдѣлано безъ его вѣдома? — спросила она, опираясь руками на костыль, чтобы внимательнѣе разглядывать меня.

— Потому что я самъ началъ это дѣло слишкомъ два года тому назадъ, безъ его вѣдома, и не желаю, чтобы это обнаружилось. Почему я не въ состояніи довести его до конца, я не могу этого объяснить. Это часть тайны, которая принадлежитъ другому, а не мнѣ.

Она постепенно отвела глаза отъ меня и обратила ихъ къ огню. По истеченіи нѣкотораго времени ее вывели изъ задумчивости обвалившіеся красные уголья, и она опять взглянула на меня — сначала разсѣянно, затѣмъ съ сосредоточеннымъ вниманіемъ. Все это время Эстелла вязала. Когда миссъ Гавишамъ сосредоточила на мнѣ свое вниманіе, она сказала такъ, какъ будто нашъ разговоръ не прерывался:

— Что же дальше?

— Эстелла, — сказалъ я, обращаясь теперь къ ней и стараясь укрѣпить свой дрожащій голосъ, — вы знаете, что я васъ люблю. Вы знаете, что я давно и нѣжно люблю васъ.

Она подняла глаза, но съ равнодушнымъ лицомъ. Я видѣлъ, что миссъ Гавишамъ глядитъ поперемѣнно то на нее, то на меня.

— Я бы сказалъ это раньше, если бы не мое продолжительное заблужденіе. Оно заставило меня надѣяться, что миссъ Гавишамъ предназначаетъ насъ другъ для друга. Пока я думалъ, что вы и я не свободны располагать собой, я молчалъ. Но теперь я долженъ высказаться.

Эстелла сохраняла свой невозмутимый видъ и, не переставая вязать, только покачала головой.

— Я знаю, я знаю. Я не надѣюсь, чтобы вы когда-нибудь стали моею, Эстелла; я не знаю, что станется со мною въ ближайшемъ будущемъ; не знаю, куда мнѣ придется уѣхать. Но все же я люблю васъ. Я васъ полюбилъ съ первой минуты, какъ увидѣлъ васъ въ этомъ домѣ.

Она невозмутимо на меня поглядѣла и, не переставая вязать, снова покачала головой.

— Было бы жестоко со стороны миссъ Гавишамъ, страшно жестоко воспользоваться чувствительностью бѣднаго мальчика и мучить меня всѣ эти годы пустой надеждой, если бы она подумала о важности того, что она дѣлаетъ. Но я думаю, что она объ этомъ не подумала. Я думаю что изъ-за собственныхъ страданій она позабыла о томъ, какъ я страдаю, Эстелла.

Я видѣлъ, какъ миссъ Гавишамъ приложила руку къ сердцу, глядя поочередно то на меня, то на Эстеллу.

— Мнѣ кажется, — начала Эстелла очень спокойно, — что существуютъ чувства, фантазіи, — не знаю, какъ ихъ назвать, — которыя я не въ состояніи понять. Когда вы говорите, что любите меня, я слышу слова, но не понимаю ихъ смысла. Вы ничего не затрогиваете въ моей груди, ничего не говорите моей душѣ. Меня ваши слова нисколько не занимаютъ. Мнѣ нѣтъ до васъ никакого дѣла. Я пыталась предостеречь васъ отъ этого, сознайтесь, вѣдь это правда; правда?

Я съ несчастнымъ видомъ отвѣтилъ:

— Да.

— Да. Но вы не послушались предостереженія, потому что не повѣрила ему. Вѣдь правда?

— Я думалъ и надѣялся, что вы не можете такъ думать. Вы, такая молодая, неопытная и красивая, Эстелла! Это противно природѣ человѣка.

— Это не противно моей природѣ,- отвѣчала она.

И прибавила, напирая на слова:

— Это не противно той природѣ, которую во мнѣ создали. Я дѣлаю большую разницу между вами и всѣми другими людьми. Больше я ничего не могу сдѣлать.

— Правда ли, что Бентли Друмль находится здѣсь въ городѣ и преслѣдуетъ васъ?

— Правда, — отвѣчала она, говоря о немъ съ равнодушіемъ и крайнимъ презрѣніемъ.

— Правда ли, что вы поощряете его и катаетесь съ нимъ верхомъ, и что онъ сегодня обѣдаетъ у васъ?

Она какъ будто удивилась тому, что мнѣ все это извѣстно, но отвѣчала:

— Правда.

— Вы не можете любить его, Эстолла!

Тутъ только она пріостановила свою работу, отвѣчая нѣсколько сердито:

— Что я вамъ говорила? Неужели вы все еще не вѣрите моимъ словамъ?

— Вы ни за что не выйдете за него замужъ, Эстелла?

Она поглядѣла на миссъ Гавишамъ, затѣмъ на свою работу и сказала:

— Почему не сказать ему правды? — Да, я выхожу за него замужъ.

Я закрылъ лицо руками, но овладѣлъ собой, не смотря на страшное горе, которое мнѣ причиняли эти слова. Когда я отнялъ руки отъ лица, я увидѣлъ выраженіе страданія въ глазахъ миссъ Гавишамъ; оно тронуло меня, не смотря на собственное смятеніе и горе.

— Эстелла, дорогая, дорогая Эстелла, не дозволяйте миссъ Гавишамъ уговорить васъ на такой роковой шагъ! Устраните меня навѣки, — вы такъ и сдѣлали, я знаю, — но отдайте себя кому-нибудь болѣе достойному васъ, чѣмъ Друмль. Миссъ Гавишамъ отдаетъ васъ ему только ради оскорбленія и обиды, которыя это нанесетъ многимъ лучшимъ людямъ, любящимъ васъ, и немногимъ, любящимъ васъ отъ всего сердца. Среди этихъ немногихъ можетъ быть одинъ, который любитъ васъ такъ же сильно, хотя и не такъ долго, какъ я. Изберите его, и я перенесу это, ради васъ!

Моя горячность вызвала у нея удивленіе, какъ будто съ примѣсью состраданія.

— Я выхожу за него замужъ, — повторила она, болѣе мягкимъ голосомъ. — Приготовленія къ моей свадьбѣ уже начались, и я скоро буду обвѣнчана. Зачѣмъ вы такъ оскорбительно затрогиваете имя моей нарѣченной матери? Я сама, по доброй волѣ, выхожу замужъ.

— По доброй волѣ выходите замужъ! Но вы забыли, какой это человѣкъ, Эстелла?

— За кого же мнѣ выходить, — отвѣчала Эстелла съ улыбкой. — Неужели за человѣка, который скоро почувствуетъ (если только люди чувствуютъ эти вещи), что я нисколько его не люблю? Оставимъ это. Дѣло сдѣлано. Я довольна, и мужъ мой будетъ доволенъ. Что касается того, будто бы меня уговорили сдѣлать это, то, напротивъ того, миссъ Гавишамъ желала бы, чтобы я подождала еще и не выходила замужъ; но я устала отъ той жизни, какую веду, и жизнь эта мнѣ совсѣмъ не нравится, а потому я охотно перемѣню ее. Не говорите больше ничего. Мы никогда не поймемъ другъ друга.

— Но онъ ужасный, ужасный человѣкъ! — въ отчаяніи настаивалъ я.

— Не бойтесь, я не дамъ ему счастія, — сказала Эстелла. — Этого не будетъ! Полноте! Вотъ моя рука. Неужели мы такъ разстанемся, мой пылкій мальчикъ… или мужчина!

— О, Эстелла! — отвѣчалъ я, и горькія слезы закапали на ея руку, — несмотря на всѣ мои усилія, я не могъ удержать ихъ, — если бы я даже и оставался въ Англіи и удержалъ бы свое мѣсто въ обществѣ, могъ ли бы я примириться съ тѣмъ, чтобы видѣть васъ женою Друмля!

— Пустяки, пустяки. Все это пройдетъ.

— Никогда, Эстелла!

— Вы выкинете меня изъ своей головы черезъ недѣлю.

— Изъ моей головы! Вы часть моего существованія, часть меня самого. Вы были въ каждой строчкѣ, которую я когда-либо читалъ съ тѣхъ поръ, какъ сюда пришелъ, грубымъ, простымъ мальчикомъ, чье сердце вы уже и тогда поранили. Вы были въ каждомъ предметѣ, на который я смотрѣлъ: на парусахъ кораблей, на болотахъ, въ облакахъ, въ свѣтѣ и мракѣ, въ вѣтрѣ и въ лѣсахъ, на морѣ и на улицахъ. Вы были воплощеніемъ каждой граціозной фантазіи, какая зарождалась въ моемъ умѣ. Эстелла, до послѣдняго часа моей жизни вы останетесь частью моей души, частью того немногаго добра, которое во мнѣ есть, и частью зла. Но при нашей разлукѣ я соединяю васъ только съ добромъ и буду вѣренъ вамъ всегда, потому что вы сдѣлали мнѣ больше добра, чѣмъ зла, какъ ни тяжело мнѣ чувствуется въ настоящую минуту. О, Богъ да благословитъ васъ, Богъ да проститъ васъ!

Я изрекалъ эти отрывистыя рѣчи въ какомъ-то упоеніи своемъ горемъ. Слова мои изливались, какъ кровь изъ внутренней раны. Я прижалъ руку Эстеллы къ губамъ, и поспѣшно удалился. Но всегда потомъ помнилъ, — и вскорѣ затѣмъ имѣлъ на то немаловажную причину, — что въ то время, какъ Эстелла глядѣла на меня только съ недовѣрчивымъ удивленіемъ, мрачная фигура миссъ Гавишамъ съ рукой, прижатой къ сердцу, казалось какъ бы застывшей въ безмолвномъ выраженіи состраданія и раскаянія.

Кончено все, все кончено! Я такъ много потерялъ въ эту минуту моей жизни, что, когда я выходилъ изъ воротъ, дневной свѣтъ показался мнѣ темнѣе, чѣмъ онъ былъ, когда я въ нихъ входилъ. Нѣкоторое время я бродилъ по полямъ и боковымъ тропинкамъ, затѣмъ вышелъ на большую дорогу и пѣшкомъ пошелъ въ Лондонъ.

Было уже далеко за полночь, когда я перешелъ черезъ Лондонскій мостъ. Проходя по узкимъ переулкамъ, которые въ то время вели на западъ вдоль берега рѣки, я узналъ путь, по которому мнѣ ближе всего пройти къ себѣ домой. Меня не ждали раньше завтрашняго дня, но у меня былъ ключъ отъ входной двери, и если Гербертъ легъ спать, то я могъ лечь, не безпокоя его.

Такъ какъ мнѣ рѣдко приходилось такъ поздно проходить черезъ ворота и, такъ какъ я былъ весь въ грязи и очень утомленъ, то и не обидѣлся на то, что привратникъ оглядѣлъ меня съ большимъ вниманіемъ, когда пропускалъ сквозь ворота. Чтобы освѣжить его память, я назвалъ себя.

— Я не былъ вполнѣ увѣренъ, сэръ, но думалъ, что это вы. Вотъ записка, сэръ. Посыльный, который ее принесъ, проситъ васъ покорнѣйше прочитать ее при свѣтѣ моего фонаря.

Очень удивленный этой просьбой, я взялъ записку. Она была адресована Филиппу Пипъ, Эсквайру, и подъ адресомъ стояли слова: «Пожалуйста, прочитайте это здѣсь». Я распечаталъ записку, привратникъ поднесъ мнѣ свой фонарь, и я прочиталъ слова, написанныя почеркомъ Уэммика:

«Не ходите домой».

ГЛАВА XI

Прочитавъ эти слова, я повернулся спиной къ воротамъ и прошелъ въ сосѣднюю улицу; тамъ я нанявъ запоздалаго извозчика велѣлъ ему везти себя въ знакомую гостиницу. Я зналъ, что тамъ можно во всякій часъ ночи получить комнату. Какую мучительную ночь провелъ я! Какую тревожную, мрачную, долгую! Какія бы ночныя бредни и ночные шумы не тревожили меня, они не могли отвлечь меня отъ знаменательныхъ словъ: «не ходите домой». Незадолго передъ тѣмъ я прочиталъ въ газетахъ, что какой-то неизвѣстный джентльменъ прибылъ ночью въ этотъ самый меблиреванный домъ и легъ спать, и затѣмъ покончилъ съ собой, такъ что утромъ его нашли мертвымъ. Мнѣ пришло въ голову, что, вѣроятно, это случилось въ той комнатѣ, которую занималъ я, и, вставъ съ постели, я сталъ осматривать, нѣтъ ли въ ней слѣдовъ крови; затѣмъ отворилъ дверь въ коридоръ, чтобы успокоить себя видомъ отдаленной свѣчи, около которой, я зналъ, дремлетъ коридорный.

Вопросы о томъ, почему мнѣ не надо было итти домой, и что дѣлаетъ Провисъ, у себя ли онъ и въ безопасности, — всѣ эти вопросы волновали мой умъ такъ, что я не могъ думать ни о чемъ другомъ. Даже когда я вспоминалъ объ Эстеллѣ и о томъ, какъ мы простились съ ней сегодня навсегда, и о подробностяхъ нашего прощанія, ея взгляды и слова, и движеніе ея пальцевъ, когда она вязала, — даже и тогда у меня не выходили изъ ума слова: «не ходите домой». Когда я наконецъ задремалъ отъ крайняго истощенія ума и тѣла, я продолжалъ мысленно склонять безконечный глаголъ: не ходи домой, пусть онъ не идетъ домой, не ходите домой, пусть они не идутъ домой. Или: я не могу, не смѣю, не долженъ итти домой и т. д, пока я наконецъ не почувствовалъ, что у меня въ головѣ мутится, и черезъ силу заставилъ себя проснуться.

Я рѣшилъ пойти къ Уэммику на домъ въ его замокъ, такъ какъ только тамъ могъ узнать отъ него, въ чемъ дѣло, а не въ его конторской обстановкѣ.

— Ага! м-ръ Пипъ! — сказалъ Уэммикъ, завидя меня. — Вы, значитъ, вернулись?

— Да, — отвѣчалъ я, — но домой не ходилъ.

— Прекрасно, — сказалъ онъ, потирая руки. — Я оставилъ по запискѣ у всѣхъ воротъ на всякій случай. Вы черезъ какія ворота проходили?

Я сказалъ ему.

— Я обойду днемъ всѣ другія и уничтожу записки, — сказалъ Уэммикъ:- хорошее правило никогда не оставлять никакихъ документовъ, потому нельзя знать, какое изъ нихъ сдѣлаютъ употребленіе. Я позволю себѣ обезпокоить васъ просьбой: не будете ли вы такъ-добры зажарить эту сосиску для престарѣлаго родителя!

Я отвѣчалъ, что съ удовольствіемъ.

— Тогда вы можете итти по своимъ дѣламъ, Мери-Анна, — сказалъ Уэммшсъ дѣвочкѣ-служанкѣ:- и мы такимъ образомъ останемся вдвоемъ, не правда ли, м-ръ Пипъ? — прибавилъ онъ, подмигивая мнѣ, когда она исчезла.

Я поблагодарилъ его за дружбу и осторожность, и мы продолжали бесѣдовать вполголоса въ то время, какъ я поджаривалъ сосиску для престарѣлаго родителя, а онъ жарилъ ему гренки.

— Ну, м-ръ Пипъ, вы знаете, что мы хорошо понимаемъ другъ друга. Мы теперь бесѣдуемъ, какъ частные люди о нашихъ личныхъ дѣлахъ, а передъ тѣмъ мы вошли въ тайную сдѣлку.

Я отъ души сказалъ «да». Я былъ такъ нервенъ, что поджегъ сосиску престарѣлаго родителя и долженъ былъ задуть пламя.

— Вчера утромъ, — сказалъ Уэммикъ, — я случайно слышалъ въ одномъ мѣстѣ, куда разъ водилъ васъ — намъ лучше избѣгать называть имена…

— Конечно, — согласился я, — продолжайте.

— Я услышалъ тамъ случайно вчера утромъ, — продолжалъ Уэммикъ, что нѣкоторое лицо, не чуждое колоніальныхъ предпріятій и не лишенное движимаго имущества, — я не знаю, какъ оно велико въ дѣйствительности, — мы не будемъ называть это лицо…

— Не будемъ, — отвѣчалъ я.

— …обратило на себя вниманіе въ такой странѣ, куда много людей ѣздитъ не совсѣмъ по своему желанію и до нѣкоторой степени на казенный счетъ…

Всматриваясь въ его лицо, я опять запалилъ сосиску престарѣлаго родителя, что отвлекло и мое вниманіе, и вниманіе Уэммика отъ разсказа; я извинился.

— …исчезнувъ изъ того мѣста безслѣдно. Благодаря такому исчезновенію, — продолжалъ Уэммикъ, — возникли разныя предположенія и догадки. Я также слышалъ, что за вами и за вашей квартирой, въ Темплѣ, слѣдили и можетъ быть до сихъ поръ слѣдятъ.

— Кто? — спросилъ я.

— Этого я не могу сказать, потому что это, можетъ быть, связано съ нѣкоторой отвѣтственностью, — уклончиво отвѣчалъ Уэммикъ.

— Не слыхали ли вы про человѣка очень дурной репутаціи, котораго зовутъ Компейсонъ?

Уэммикъ отвѣчалъ кивкомъ головы.

— Онъ живъ?

Новый кивокъ.

— Онъ въ Лондонѣ?

Новый кивокъ, послѣ чего Уэммикъ продолжалъ:

— Теперь съ вопросами мы покончили, и я разскажу, вамъ какъ было дѣло; я пошелъ къ вамъ на квартиру, чтобы увидѣть васъ; не найдя васъ, я отправился въ контору купца, у котораго служитъ м-ръ Гербертъ; я заявилъ ему, не называя именъ, что если ему извѣстно, что кто-нибудь — Томъ, Джекъ или Ричардъ — проживаетъ у васъ на квартирѣ или по сосѣдству, то лучше будетъ удалить Тома, Джека или Ричарда, пока васъ нѣтъ дома; однако просилъ его сказать вамъ, чтобы никто не уѣзжалъ изъ Лондона. Знаете, м-ръ Пипъ, въ настоящемъ случаѣ нѣтъ лучшаго мѣста, какъ большой городъ, разъ вы въ немъ находитесь. Не выѣзжайте слишкомъ поспѣшно. Притаитесь пока. Подождите, пока воздухъ прочистится, прежде чѣмъ пуститься въ путь, хотя бы даже въ чужіе края.

Я поблагодарилъ его за полезный совѣтъ и спросилъ, что сдѣлалъ Гербертъ.

— М-ръ Гербертъ, когда прошло первое впечатлѣніе испуга, составилъ слѣдующій планъ. Онъ сообщилъ мнѣ по секрету, что ухаживаетъ за молодой лэди, у которой больной отецъ, не встающій съ постели. Вы, конечно, знакомы съ молодой лэди?

— Лично не знакомъ — отвѣчалъ я.

Дѣло въ томъ, что она была возстановлена противъ меня, какъ противъ расточительнаго товарища Герберта, знакомство съ которымъ не приноситъ Герберту добра, а потому, когда Гербертъ предложилъ представить меня ей, она отнеслась къ этому предложенію очень холодно; Гербертъ нашелъ нужнымъ сообщить мнѣ, въ какомъ положеніи дѣло, и предложить подождать съ знакомствомъ. Когда я сталъ расчищать путь для Герберта и устраивалъ его судьбу, я, конечно, весело и безпечно относился къ этому вопросу; онъ же и его невѣста не особенно хлопотали, понятно, о томъ, чтобы видѣть третье лицо во время своихъ свиданій; и такимъ образомъ, хотя меня увѣрили, что я выросъ въ глазахъ Клары, и хотя эта молодая лэди и я уже много слышали другъ про друга черезъ Герберта и посылали взаимно поклоны и привѣтствія, я ее никогда въ глаза не видалъ. Какъ бы то ни было, я не нашелъ нужнымъ разсказать Уэммику эти подробности.

— Домъ, гдѣ они живутъ, — продолжалъ Уэммикъ, — стоитъ на берегу рѣки, и одна почтенная вдова отдаетъ въ наемъ комнаты въ этомъ же домѣ; м-ръ Гербертъ спросилъ меня, не будетъ ли удобно помѣстить именно въ этомъ домѣ, у этой вдовы Тома, Джека или Ричарда? Ну, я нашелъ, что это очень хорошо по тремъ причинамъ, которыя вамъ сейчасъ выскажу. Во-первыхъ, домъ этотъ въ сторонѣ отъ уличнаго шума и людской толкотни. Во-вторыхъ, не бывая тамъ лично, вы постоянно можете получать свѣдѣнія отъ м-ра Герберта о безопасности Тома, Джека или Ричарда. Въ третьихъ, по истеченіи нѣкотораго времени, и когда вы найдете нужнымъ перевезти Тома, Джека или Ричарда на корабль — онъ у васъ будетъ подъ рукой, такъ какъ домъ на берегу рѣки.

Я поблагодарилъ Уэммика, который очень успокоилъ меня своими соображеніями. Уэммикъ, прощаясь со мной, произнесъ торжественнымъ шепотомъ:

— Воспользуйтесь сегодняшнимъ вечеромъ, чтобы прибрать къ мѣсту его движимое имущество. Вы не знаете, что можетъ съ нимъ случиться. Примите мѣры, чтобы ничего не случилось съ движимымъ имуществомъ.

Отчаявшись выяснить Уэммику мои воззрѣнія на этотъ предметъ, я промолчалъ.

ГЛАВА XII

Восемь часовъ пробило, когда я пришелъ къ рѣкѣ; воздухъ тамъ былъ пропитанъ довольно пріятнымъ запахомъ стружекъ и опилокъ, оставшихся отъ постройки судовъ.

Я сталъ разглядывать дома и, увидѣвъ трехъэтажный домъ съ полукруглыми окнами, подошелъ къ нему и поглядѣлъ на дощечку, прибитую къ дверямъ; на ней я прочиталъ имя: м-съ Уимпль. Это было именно то, что мнѣ было нужно, а я постучался. Пожилая женщина пріятной наружности отворила мнѣ дверь, но была смѣнена Гербертомъ, который молча провелъ меня въ пріемную и затворилъ дверь.

— Все хорошо, Гендель, — сказалъ Гербертъ, — и онъ очень доволенъ, хотя съ нетерпѣніемъ желаетъ тебя видѣть. Моя милая дѣвочка сидитъ съ отцемъ, и ты подожди, пока она сойдетъ внизъ, и я тебя съ нею познакомлю, и мы пойдемъ на верхъ…

Въ эту минуту я услышалъ страшное ворчанье, и, вѣроятно, мое лицо выдало сильное удивленіе.

— Ничего, не безпокойся, это ея отецъ, онъ несносный старый пьяница, — сказалъ Гербертъ, улыбаясь, — я никогда его не видѣлъ. Ты слышишь, — какъ пахнетъ ромомъ. Онъ вѣчно тянетъ ромъ.

— Ромъ? — переспросилъ я.

— Да, и можешь представить, какъ это полезно для его подагры. Онъ требуетъ также, чтобы всю провизію держали наверху въ его комнатѣ, и самъ выдаетъ ее. Онъ держитъ ее на полкахъ надъ своей головой и хочетъ непремѣнно самъ отвѣшивать каждую мелочь. Его комната должна походить на мелочную лавочку.

Пока онъ это говорилъ, ворчанье перешло въ продолжительный ревъ и затѣмъ затихло.

— Какъ же можетъ быть иначе, — пояснилъ Гербертъ, — когда онъ самъ хочетъ рѣзать сыръ. Ну, гдѣ же съ подагрой въ правой рукѣ справиться съ толстымъ кругомъ сыра, не причинивъ себѣ боли!

Должно быть онъ причинилъ себѣ значительную боль, такъ какъ зарычалъ сильнѣе.

— Уступить Провису верхній этажъ было настоящимъ праздникомъ для м-съ Уимпль, — продолжалъ Гербертъ, — потому что рѣдко кто можетъ выдержать такой непріятный шумъ. Странный домъ, Гендель, не правда ли?

Пока мы такъ разговаривали подъ непрерывными раскатами голоса м-ра Барли, — такъ звали отца Клары, дверь отворилась, и вошла очень хорошенькая, тоненькая, черноглазая дѣвушка лѣтъ двадцати или около того, съ корзинкою въ рукѣ. Гербертъ нѣжно освободилъ ее отъ корзинки и познакомилъ ее со мною, сказавъ одно слово — Клара. Она дѣйствительно была очень милая дѣвушка, и ее можно было бы счесть за плѣнную волшебницу, обращенную въ рабство прожорливымъ людоѣдомъ.

— Взгляни, — сказалъ Гербертъ, показывая корзинку, которую она несла въ рукѣ:- вотъ ужинъ бѣдной Клары; ей отпускаютъ каждый вечеръ ломтикъ хлѣба и ломтикъ сыра, и немного рома, — который она отдаетъ мнѣ, а я его выпиваю. А вотъ завтракъ м-ра Барли, который слѣдуетъ приготовить. Двѣ бараньихъ котлеты, три картофелины, нѣсколько сухихъ бобовъ, немного муки, двѣ унціи масла, щепотка соли, и весь этотъ черный перецъ. Все это нужно вмѣстѣ сварить и подать горячимъ; не совсѣмъ здоровое кушанье.

Когда я свидѣлся съ Провисомъ, онъ не выразилъ никакой тревоги и вообще мало говорилъ; но мнѣ показалось, что онъ смягчился, — впечатлѣніе было смутное, потому что я не могъ бы сказать, на чемъ оно основано. Мы съ Гербертомъ усѣлись съ нимъ у огня, я спросилъ его прежде всего, довѣряетъ ли онъ совѣту Уэммика и тѣмъ источникамъ, изъ которыхъ онъ черпаетъ свои свѣдѣнія?

— Ай, ай, милый мальчикъ! — отвѣчалъ онъ, торжественно кивая головой. — Джагерсъ свѣдущій человѣкъ.

— Ну, такъ вотъ я говорилъ съ Уэммикомъ и пришелъ сообщить вамъ, какіе онъ мнѣ далъ наставленія и совѣты.

Онъ не сталъ спорить, вообще былъ очень благоразуменъ. Онъ повторилъ, что возвращеніе на родину было опасно, и онъ всегда зналъ, что дѣло можетъ кончиться плохо. Онъ обѣщалъ быть осторожнымъ, хотя прибавилъ, что не боится ничего съ такими помощниками.

Пока мы разговаривали, Гербертъ смотрѣлъ въ огонь и что-то обдумывалъ; потомъ онъ сказалъ, что намеки Уэммика навели его на одну мысль, которую стоитъ привести въ исполненія.

— Мы оба хорошіе гребцы, Гендель, и могли бы сами перевезти Провиса на лодкѣ, когда наступитъ удобное время. Въ такомъ случаѣ не надо было бы нанимать лодку и лодочниковъ, и это гораздо удобнѣе, потому что устранитъ подозрѣнія; въ нашемъ положеніи не слѣдуетъ пренебрегать никакою мелочью. Правда, теперь не время, чтобы кататься на лодкѣ, но можно ее купить и держать у пристани и ежедневно кататься по рѣкѣ. Это обратится въ привычку, и тогда никто не будетъ обращать на это вниманія.

Мнѣ понравился этотъ планъ, и Провисъ былъ отъ него въ восторгѣ. Когда наше совѣщаніе было окончено и все было порѣшено, я всталъ, чтобы уходить, замѣтивъ Герберту, что намъ лучше вернуться домой не вмѣстѣ, и что я приду получасомъ позже.

— Мнѣ жаль оставлять васъ тутъ, — сказалъ я Провису, — хотя я не могу сомнѣваться въ томъ, что вамъ здѣсь безопаснѣе, чѣмъ у меня. Прощайте!

— Милый мальчикъ, — отвѣчалъ онъ, сжимая мои руки, — я не знаю, когда мы опять увидимся, но мнѣ не нравится слово: «прощайте». Скажите «доброй ночи!»

— Доброй ночи! Гербертъ будетъ аккуратно сообщать намъ другъ о другѣ, и, когда наступитъ время, будьте увѣрены, что я буду готовъ. Покойной ночи! Покойной ночи!

Мы нашли, что ему лучше оставаться въ своихъ комнатахъ, и оставили его на площадкѣ лѣстницы, съ лампой въ рукахъ, которою онъ свѣтилъ намъ черезъ перила. Оглянувшись на него, я подумалъ о той первой ночи, когда онъ возвратился, и когда я ему свѣтилъ, а онъ шелъ по лѣстницѣ, и какъ мало ожидалъ я, чтобы сердце мое когда-нибудь могло такъ сжиматься и тревожиться отъ разлуки съ нимъ, какъ я это чувствовалъ теперь.

Все было спокойно на улицѣ, когда я вернулся домой, и дома я не замѣтилъ никакихъ перемѣнъ. Окна комнаты, которую занималъ Провисъ, были темны, и нигдѣ не видно было соглядатаевъ. Я два или три раза прошелся мимо фонтана, но никого не замѣтилъ. Гербертъ, вернувшійся позднѣе, сообщилъ то же самое. Раскрывъ одно изъ оконъ, онъ выглянулъ на улицу, озаренную яркимъ луннымъ сіяніемъ, и сказалъ мнѣ, что мостовая такъ же торжественно пустынна, какъ внутренность любого собора въ этотъ часъ ночи.

На слѣдующій день я занялся пріобрѣтеніемъ лодки и вскорѣ нашелъ то, что мнѣ было нужно: лодка была прикрѣплена къ пристани, и я могъ добраться до нея въ какихъ-нибудь минуту или двѣ. Послѣ того я началъ ежедневно упражняться въ греблѣ, иногда одинъ, а иногда съ Гербертомъ. Я часто отправлялся въ холодъ, дождь и изморозь, но никто не обращалъ на меня вниманія, послѣ того, такъ какъ всѣ привыкли видѣть меня на лодкѣ.

ГЛАВА XIII

Нѣсколько недѣль прошло, не принеся никакихъ перемѣнъ. Мы ждали вѣстей отъ Уэммика, но онъ не подавалъ признака жизни. Если бы я видалъ его только въ конторѣ и не пользовался бы преимуществомъ короткаго знакомства съ его замкомъ, то могъ бы усомниться въ немъ. Но я хорошо зналъ его и не сомнѣвался.

Личныя дѣла мои шли худо, и всѣ, кому я былъ долженъ, начали приставать ко мнѣ съ требованіемъ уплаты. Даже я самъ сталъ нуждаться въ деньгахъ (я разумѣю карманныя деньги) и понемногу продавалъ свои драгоцѣнности, чтобы имѣть деньги въ рукахъ. Но я безповоротно рѣшилъ, что было бы бездушнымъ обманомъ брать деньги отъ Провиса, такъ какъ совершенно не зналъ, что буду дѣлать, и какова будетъ моя жизнь. Поэтому я просилъ Герберта передать Провису его бумажникъ, ни разу не раскрывъ его, и былъ въ душѣ доволенъ, — не знаю искренне или нѣтъ, — оттого, что не воспользовался его щедростью, послѣ того, какъ старикъ открылъ мнѣ, кто онъ.

Я велъ несчастную и тревожную жизнь, хотя никакихъ новыхъ причинъ для опасеній пока не представлялось.

Однажды въ концѣ февраля я вернулся съ катанья на рѣкѣ подъ вечеръ, и такъ какъ было сыро, то я озябъ и рѣшилъ немедленно пообѣдать, чтобы разсѣяться, а затѣмъ пойти въ театръ, гдѣ подвизался мой старинный знакомецъ м-ръ Уопсль, оставившій ради драмы свою должность деревенскаго причетника. По окончаніи представленія, я нашелъ м-ра Уопсля у дверей театра, гдѣ онъ дожидался меня.

— Какъ поживаете? — сказалъ я, пожимая ему руку. — Я видѣлъ во время шредставленія, что вы замѣтили меня.

— Замѣтилъ васъ, м-ръ Пипъ, — отвѣчалъ онъ. — Еще бы! Конечно, замѣтилъ. Но кто еще былъ съ вами?

— Кто еще? со мной?

— Вотъ странная вещь, но я готовъ побожиться, что узналъ его.

Встревоженный, я просилъ убѣдительно м-ра Уопсля объясниться.

— Я вижу, что удивляю васъ, м-ръ Пипъ, но все это такъ странно! Вы съ трудомъ повѣрите тому, что я скажу вамъ. Я бы самъ съ трудомъ повѣрилъ, если бы вы мнѣ это сказали.

— Въ самомъ дѣлѣ?

— Да, въ самомъ дѣлѣ. М-ръ Пипъ, помните ли вы старыя времена и одинъ рождественскій день, когда вы были еще совсѣмъ ребенкомъ и я обѣдалъ у Гарджери, и къ вамъ пришли солдаты съ просьбою починить пару кандаловъ?

— Я помню это очень хорошо.

— И вы помните, какъ затѣмъ устроена была погоня за двумя каторжниками, и мы въ ней участвовали и видѣли, какъ ихъ поймали?

— Да, — отвѣчалъ я, — я все это помню.

— Ну, такъ вотъ, м-ръ Пипъ, одинъ изъ этихъ каторжниковъ сидѣлъ сегодня въ театрѣ позади васъ. Я видѣлъ его черезъ ваше плечо.

— Котораго же изъ двоихъ вы видѣли?

— Того, который былъ избитъ другимъ, я готовъ поклясться, что видѣлъ его! Тѣмъ болѣе я о немъ думаю, тѣмъ болѣе убѣждаюсь, что то былъ онъ.

— Это очень любопытно! — сказалъ я, притворяясь изо всѣхъ силъ, что дѣйствительно нахожу это только любопытнымъ. — Очень любопытно, право!

Я нисколько не преувеличу, если скажу, что этотъ разговоръ повергъ меня рѣшительно въ трепетъ, при мысли, что Компейсонъ сидѣлъ за мной, «точно привидѣніе», какъ выразился между прочимъ м-ръ Уопсль. Я не могъ сомнѣваться въ томъ, что если онъ былъ въ театрѣ, то потому, что я тамъ былъ, и что какъ бы ни слабы были признаки опасности, угрожавшей намъ, опасность была всегда близка и грозна.

Я разспрашивалъ м-ра Уопсля:

— Когда именно вошелъ этотъ человѣкъ?

Онъ не могъ мнѣ сказать этого; онъ увидѣлъ меня и черезъ мое плечо увидѣлъ этого человѣка.

— Какъ онъ былъ одѣтъ?

— Порядочно, но такъ, что одежда не бросалась въ глаза; кажется, въ черномъ.

— Было ли его лицо обезображено?

— Нѣтъ, онъ этого не замѣтилъ. Я былъ тоже увѣренъ что нѣтъ, потому что хотя въ разсѣянности своей я не обращалъ особеннаго вниманія на окружающихъ людей, но думаю, что обезображенное лицо обратило бы на себя мое вниманіе.

Когда м-ръ Уопсль сообщилъ мнѣ все, что могъ припомнить, и мы кончили ужинъ, которымъ я угостилъ его, мы разстались. Я пришелъ домой въ часъ ночи, и ворота были заперты. Я никого не замѣтилъ, когда входилъ въ ворота и поднимался къ себѣ наверхъ. Гербертъ былъ уже дома, и мы держали совѣтъ у огня. Сдѣлать ничего нельзя было, развѣ только сообщить Уэммику о томъ, что случилось, и напомнить ему, что мы дожидаемся его указаній. Такъ какъ я думалъ, что могу повредить ему, если буду слишкомъ часто посѣщать замокъ, то я написалъ ему письмо. Прежде, чѣмъ лечь спать, я пошелъ самъ отнести письмо въ почтовый ящикъ; я смотрѣлъ во всѣ стороны, но нигдѣ никого не было видно. Гербертъ и я согласились, что намъ пока ничего не остается дѣлать, какъ только быть очень осторожными.

ГЛАВА XIV

Недѣлю спустя, когда я шелъ послѣ катанья въ лодкѣ по улицѣ, придумывая, гдѣ бы мнѣ пообѣдать, чья-то большая рука опустилась на мое плечо. То была рука м-ра Джагерса, и онъ взялъ меня подъ руку.

— Такъ какъ мы идемъ по одному направленію, Пипъ, то можемъ итти вмѣстѣ. Куда вы направляетесь?

— Право, не знаю: домой, по всей вѣроятности, — отвѣчалъ я.

— Не знаете? — спросилъ м-ръ Джагерсъ.

— Не знаю, потому что еще не рѣшилъ, куда итти, — отвѣчалъ я, радуясь, что могу наконецъ уклониться отъ перекрестнаго допроса.

— Вы идете обѣдать? — спросилъ м-ръ Джагерсъ. — Полагаю, что вы не откажетесь?

— Пожалуй, и обѣдать.

— Собираетесь обѣдать одни?

— Вѣроятно, одинъ.

— Если такъ, — сказалъм-ръ Джагерсъ, — пойдемъ и отобѣдаемъ вмѣстѣ.

Я хотѣлъ вѣжливо отказаться, но онъ прибавилъ:

— Съ нами будетъ обѣдать Уэммикъ.

Тогда я вмѣсто того, чтобы отказаться, изъявилъ свое согласіе, и мы прошли въ контору, откуда вмѣстѣ съ Уэммикомъ отправились въ наемной каретѣ на квартиру Джагерса, гдѣ тотчасъ же намъ подали обѣдъ. Хотя немыслимо было намекнуть Уэммику на нашу дружбу, но мнѣ очень хотѣлось, чтобы онъ хоть разокъ ласково взглянулъ на меня. Но этого не случилось. Когда онъ поднималъ глаза отъ тарелки, то устремлялъ ихъ на м-ра Джагерса, и былъ такъ сухъ и сдержанъ со мной, какъ будто его подмѣнили, и это былъ совсѣмъ не добрый и привѣтливый Уэммикъ, сынъ престарѣлаго родителя.

— Послали ли вы м-ру Пипу записку отъ миссъ Гавишамъ, Уэммикъ? — спросилъ м-ръ Джагерсъ вскорѣ послѣ того, какъ мы сѣли за обѣдъ.

— Нѣтъ, сэръ, — отвѣчалъ Уэммикъ, — она пришла по почтѣ, когда вы привели м-ра Пипа въ контору. Вотъ она.

Онъ подалъ ее своему начальнику вмѣсто того, чтобы отдать мнѣ.

— Эта записка въ двухъ строкахъ, Пипъ, — сказалъ м-ръ Джагерсъ, — и прислана мнѣ миссъ Гавишамъ, потому что она не знала, гдѣ вы живете. Она сообщаетъ мнѣ, что желаетъ видѣть васъ по дѣлу, о которомъ вы ей говорили. Вы поѣдете къ ней?

— Да, — отвѣчалъ я, пробѣжавъ глазами записку, въ которой только и было, что короткое приглашеніе.

— Когда вы думаете ѣхать?

— У меня есть неотложное дѣло, — отвѣчалъ я, глядя на Уэммика, занятаго блюдомъ съ рыбой, — которое мѣшаетъ мнѣ свободно располагать своимъ временемъ. Но я поѣду, какъ только освобожусь; вѣроятно, скоро.

— Если м-ръ Пипъ думаетъ ѣхать скоро, — сказалъ Уэммикъ, обращаясь къ м-ру Джагерсу, — то ему не зачѣмъ писать отвѣтъ.

Принявъ его слова за указаніе, что лучше не откладывать поѣздки, я рѣшилъ, что поѣду завтра, и такъ и сказалъ. Уэммикъ выпилъ рюмку вина и съ видомъ угрюмаго удовольствія взглянулъ на м-ра Джагерса, но не на меня.

— Итакъ, Пипъ! нашъ другъ паукъ открылъ свои карты, — сказалъ м-ръ Джагерсъ. — Онъ выигралъ игру.

Я могъ только кивнуть головой.

— Га! Онъ ловкій малый… но на этотъ разъ, быть можетъ, ошибся въ расчетѣ. Конечно, кто сильнѣе, тотъ и побѣдитъ, но еще неизвѣстно, на чьей сторонѣ сила. Если онъ будетъ ее бить…

— Не можетъ быть, — перебилъ я съ горящимъ лицомъ и сердцемъ, — неужели вы считаете его такимъ подлецомъ, м-ръ Джагерсъ?

— Я не говорилъ этого, Пипъ, я только высказалъ предположеніе. Если кулакъ возьметъ верхъ, и онъ будетъ ее бить, то побѣда на его сторонѣ; если разсчитывать же на умъ, то, конечно, онъ будетъ побѣжденъ. Ну, Молли, Молли, Молли, какъ вы сегодня копаетесь!

Прислуга стояла за его плечомъ, когда онъ обратился къ ней, и ставила блюдо на столъ. Поставивъ его, она отступила на шагъ или два, нервно пробормотавъ какое-то извиненіе; и меня поразило особое движеніе ея пальцевъ.

— Въ чемъ дѣло? — спросилъ м-ръ Джагерсъ.

— Ничего. Только предметъ нашего разговора для меня тягостенъ, — отвѣчалъ я.

Движеніе ея пальцевъ похоже было на то, какъ вяжутъ. Она стояла и глядѣла на своего господина, не зная, можетъ она уйти или нѣтъ. Взглядъ ея былъ очень напряженъ. Безъ сомнѣнія, я гдѣ-то видѣлъ точно такіе глаза и такія руки въ такую минуту, которая врѣзалась мнѣ въ память, и очень недавно… И я вдругъ почувствовалъ безусловную увѣренность, что эта женщина была матерью Эстеллы…

Сейчасъ послѣ обѣда мы съ Уэммикомъ распрощались съ м-ромъ Джагерсомъ и вышли вмѣстѣ на улицу.

Уже въ передней м-ра Джагерса я почувствовалъ, что Уэммикъ становился добрѣе; не успѣли мы пройти и нѣсколько саженъ разстоянія отъ жилища Джагерса, какъ я уже шелъ подъ руку съ настоящимъ Уэммикомъ, а поддѣльный, сердитый и сухой, исчезъ въ ночномъ воздухѣ.

— Уэммикъ, — сказалъ я, — помните, вы мнѣ говорили передъ тѣмъ, какъ я впервые шелъ обѣдать къ м-ру Джагерсу, чтобы я обратилъ вниманіе на его прислугу?

— Неужели? — отвѣчалъ онъ. — Ахъ! чортъ возьми, въ самомъ дѣлѣ говорилъ. Видно, м-ръ Джагерсъ меня еще недостаточно обучилъ осторожности.

— Вы называли ее укрощеннымъ дикимъ звѣремъ.

— А вы какъ ее назовете?

— Тѣмъ же именемъ. А какъ укротилъ ее м-ръ Джагерсъ, Уоммикъ?

— Это его тайна. Она много лѣтъ животъ у него.

— Я бы желалъ, чтобы вы разсказали мнѣ ея исторію. У меня есть особая причина желать съ ною познакомиться. Вы знаете, что я умѣю молчать.

— Знаю, — отвѣчалъ Уэммикъ, — но я немного знаю объ этой женщинѣ. Я знаю только, что она судилась и, благодаря защитѣ м-ра Джагерса, была оправдана. Характеръ у ней былъ очень свирѣпый, и она часто ссорилась съ мужемъ. Послѣ того, какъ ее оправдали, и м-ръ Джагерсъ взялъ ее къ себѣ въ услуженіе, онъ сумѣлъ укротить ея свирѣпый правъ. Говорятъ, у ней былъ ребенокъ, но о немъ я ничего но знаю.

— Не помните ли, какого пола былъ ребенокъ?

— Говорили, что дѣвочка.

— Вамъ больше нечего мнѣ сказать сегодня?

— Нечего. Я получилъ ваше письмо и разорвалъ его. Больше ничего.

Мы радушно пожелали другъ другу покойной ночи, и я ушелъ домой съ новой заботой на сердцѣ.

ГЛАВА XV

Положивъ на всякій случай записку миссъ Гавишамъ въ карманъ, я на другой же день отправился къ ней.

Ворота открыла мнѣ служанка, старая женщина, которую я уже видѣлъ прежде: она жила во флигелѣ на заднемъ дворѣ, съ другими слугами. Орликъ былъ уволенъ послѣ моего разговора съ м-ромъ Джагерсомъ. Зажженная свѣча стояла постарому въ темномъ коридорѣ; я взялъ ее и поднялся по лѣстницѣ. Миссъ Гавишамъ сидѣла въ глубокой задумчивости у камина, на оборванномъ креслѣ и глядѣла на уголья.

Какъ бывало и прежде, я вошелъ и остановился у двери такъ, чтобы она увидѣла меня, когда подниметъ глаза. Она казалась теперь такой одинокой, что я пожалѣлъ бы ее, даже если бы она причинила мнѣ еще большее зло, чѣмъ то, въ какомъ я могъ ее обвинять. Вдругъ она подняла глаза и увидѣла меня. На лицѣ ея выразилось изумленіе, и она тихо проговорила:

— Это живой человѣкъ или видѣніе?

— Это я, Пипъ. М-ръ Джагерсъ передалъ вчера мнѣ вашу записку, и я поторопился прійти.

— Благодарю васъ. Благодарю васъ. Я хочу поговорить съ вами о томъ же, о чемъ мы говорили въ послѣдній разъ, и доказать вамъ, что я не превратилась въ камень. Но, можетъ быть, вы ни за что теперь не повѣрите, что въ моемъ сердцѣ есть человѣческое чувство?

Когда я успокоилъ ее, она протянула дрожащую руку, точно хотѣла дотронуться до меня, но отдернула ее, прежде чѣмъ я понялъ ея движеніе или сообразилъ, какъ мнѣ поступить.

— Вы сказали мнѣ о своемъ пріятелѣ, и о томъ, что я могу сдѣлать для него полезное и доброе дѣло. Вамъ очень хочется, чтобы я сдѣлала это доброе дѣло?

— Очень, очень, миссъ Гавишамъ.

— Разскажите подробно.

Я объяснилъ ей тайну его участія въ торговомъ предпріятіи, которое я устроилъ для Герберта и сообщилъ, что я надѣялся довести это дѣло до конца, но теперь я не въ силахъ это сдѣлать, а сказать причину не могу, такъ какъ тутъ замѣшана важная тайна другого лица.

— Такъ! — сказала она, кивая головой, но не глядя на меня. — А сколько нужно денегъ, чтобы докончить это дѣло?

Мнѣ страшно было выговорить эту сумму, потому что она представлялась мнѣ очень большой.

— Девятьсотъ фунтовъ.

— Если я дамъ деньги для этой цѣли, сохраните ли вы мою тайну, такъ же какъ и вашу?

— Да, сохраню.

— И вашей душѣ станетъ легче?

— Гораздо легче.

— Вы очень теперь несчастливы?

Она спросила это, все еще не глядя на меня, но мягкимъ к участливымъ голосомъ. Я не сразу отвѣтилъ, потому что былъ слишкомъ взволнованъ. Она положила лѣвую руку на костыль и оперлась въ нее подбородкомъ.

— Я далеко несчастливъ, миссъ Гавишамъ; но у меня есть еще другія причины горевать, кромѣ тѣхъ, которыя извѣстны вамъ. Это — та тайна, о которой я упоминалъ.

Подумавъ немного, она подняла голову и опять поглядѣла въ огонь.

— Вы поступили благородно, открывъ мнѣ, что у васъ есть другія причины горевать. Вы говорите правду?

— Совершенную правду.

— Развѣ я могу услужить вамъ, Пипъ, только оказавъ услугу вашему пріятелю? А лично для васъ, я ничего не могу сдѣлать?

— Ничего. Я благодарю васъ за этотъ вопросъ. Еще больше благодарю за то, что вы говорите со мною, какъ съ другомъ.

Она встала съ мѣста и стала искать бумаги и чернилъ. Но ихъ въ комнатѣ не было, и она вынула изъ кармана желтую пачку дощечекъ изъ слоновой кости, отдѣланныхъ въ почернѣлое золото, и написала на нихъ что-то карандашомъ.

— Вы на дружеской ногѣ съ м-ромъ Джагерсомъ?

— Да. Я обѣдалъ у него вчера.

— Вотъ приказъ Джагерсу уплатить вамъ эти деньги, для передачи вашему пріятелю. Я не держу здѣсь денегъ, но если вы бы хотѣли, чтобы м-ръ Джагерсъ ничего не зналъ объ этомъ дѣлѣ, то я сама пришлю вамъ ихъ.

— Благодарю васъ, миссъ Гавишамъ; я охотно возьму деньги въ конторѣ.

Она прочитала мнѣ то, что написала на дощечкѣ; это было коротко и ясно, но, очевидно, она желала отклонить отъ меня всякое подозрѣніе въ томъ, что я могу воспользоваться этими деньгами. Я взялъ дощечки изъ ея руки; рука эта опять задрожала и особенно сильно въ то время, какъ она снимала съ шеи цѣпочку, на которой висѣлъ карандашъ, и подала мнѣ и то- и другое, не глядя на меня.

— Мое имя стоитъ на первой дощечкѣ. Если вы когда-нибудь сможете написать подъ нимъ: «я прощаю ей», хотя бы долго спустя послѣ того, какъ мое разбитое сердце обратится въ прахъ, — пожалуйста, сдѣлайте это!

— О, миссъ Гавишамъ, — сказалъ я, — позвольте мнѣ сдѣлать это теперь. Много было печальныхъ ошибокъ, и моя жизнь была слѣпая и неудачная жизнь; я самъ слишкомъ нуждаюсь въ прощеніи и исправленіи, чтобы сердиться на васъ.

Она впервые повернула ко мнѣ свое лицо и, къ моему удивленію, могу даже сказать, ужасу, упала на колѣни предо мной, со сложенными руками, такъ, какъ, вѣроятно, она ихъ складывала, когда ея бѣдное сердце было молодо и свѣжо и не разбито, и она молилась Богу около своей матери.

Видѣть ее, съ ея бѣлыми волосами и изможденнымъ лицомъ, у моихъ ногъ, — это зрѣлище глубоко потрясло меня. Я умолялъ ее встать и обвилъ ее руками, чтобы помочь ей; но она сжала ту изъ моихъ рукъ, которую успѣла поймать, опустила на нее голову и зарыдала. Я никогда до сихъ поръ не видѣлъ, чтобы она пролила хотя бы одну слезу, и въ надеждѣ, что слезы ея облегчатъ, я наклонился надъ нею, не говоря ни слова. Она уже не стояла на колѣняхъ, а прямо лежала на полу.

— О! — вскрикивала она съ отчаяніемъ. — Что я сдѣлала! Что я сдѣлала!

— Если вы думаете, миссъ Гавишамъ, о томъ, что вы сдѣлали злого относительно меня, то позвольте мнѣ отвѣтить. Очень мало. Я бы, все равно, полюбилъ Эстеллу, гдѣ бы ее не встрѣтилъ… Она вышла замужъ?

— Да.

Вопросъ былъ лишній, такъ какъ полное запустѣніе въ этомъ заброшенномъ домѣ, ясно говорило, что ея здѣсь нѣтъ.

Миссъ Гавишамъ продолжала стонать:

— Что я сдѣлала! Что я сдѣлала! — шептала она, ломая руки; сѣдые волосы ея растрепались и падали на лобъ неровными прядями.

— Пока я не увидѣла въ вашемъ лицѣ, точно въ зеркалѣ, всего то, что я, когда-то, сама испытала, я не понимала, сколько я сдѣлала дурного. Что я сдѣлала! Что я сдѣлала!

И такъ вскрикивала она двадцать, пятьдесятъ разъ сряду.

— Миссъ Гавишамъ, — сказалъ я, когда крики ея затихли, — меня вы можете спокойно устранить изъ вашихъ думъ и заботъ. Но Эстелла другое дѣло, и если вы можете хоть слегка исправить зло, какое вы причинили ей тѣмъ, что испортили ея сердце, то это будетъ лучше, чѣмъ оплакивать непоправимое прошлое.

— Да, да, я знаю это. Но, Пипъ, дорогой мой! Повѣрьте мнѣ: когда ее только что привезли ко мнѣ, я думала только объ одномъ — спасти ее отъ того несчастія, какое испытала я; ни о чемъ другомъ я не помышляла; но, по мѣрѣ того, какъ Эстелла росла и становилась красавицей, я постепенно ухудшала дѣло и своими похвалами и нравоученіями лишила ее сердца и вложила вмѣсто него кусокъ льда.

— Чье дитя Эстелла?

Она покачала головой.

— Вы не знаете?

Она опять покачала головой.

— М-ръ Джагерсъ привезъ ее или прислалъ сюда?

— Онъ привезъ ее сюда.

— Могу я спросить, сколько ей было тогда лѣтъ?

— Два или три года. Она ничего о себѣ не знаетъ, кромѣ того, что осталась сиротой и я приняла ее вмѣсто дочери.

Я былъ такъ убѣжденъ въ томъ, что прислуга Джагерса — ея мать, что мнѣ не требовалось больше доказательствъ для того, чтобы укрѣпить свое предположеніе.

На что могъ я надѣяться, продолжая сидѣть около миссъ Гавишамъ? Мнѣ удалось обезпечить Герберта, миссъ Гавишамъ сказала мнѣ все, что знала объ Эстеллѣ, я сказалъ и сдѣлалъ все, что могъ, чтобы успокоить ея душу.

Теперь все было сказано, и мы разстались.

Сумерки сгущались, когда я спустился по лѣстницѣ и вышелъ на дворъ. Я сказалъ женщинѣ, отворившей мнѣ ворота, что хочу побродить здѣсь, прежде чѣмъ уйти. У меня было предчувствіе, что я никогда больше сюда не вернусь.

Побродивъ но двору и по саду, я, остановился въ нерѣшительности не зная, позвать ли мнѣ женщину, чтобы она меня выпустила изъ воротъ, ключъ отъ которыхъ былъ у нея, или еще разъ подняться наверхъ и поглядѣть самому, все ли благополучно у миссъ Гавишамъ, послѣ того, какъ я ее оставилъ.

Я выбралъ послѣднее и поднялся наверхъ.

Я заглянулъ въ ту комнату, гдѣ ее оставилъ, и увидѣлъ, что она сидитъ на оборванномъ креслѣ, около камина, спиной ко мнѣ. Въ ту минуту, какъ я уже собирался тихонько уходить, я замѣтилъ большую полосу пламени. И въ тотъ же самый мигъ, миссъ Гавишамъ бросилась ко мнѣ, вся объятая пламенемъ.

На мнѣ было большое пальто съ двойнымъ воротникомъ, а на рукѣ висѣло другое толстое пальто. Я снялъ ихъ, набросилъ на нее и завернулъ ее какъ можно крѣпче, затѣмъ схватилъ большую суконную скатерть со стола, и мы стали кататься по полу, борясь другъ съ другомъ, точно отчаянные враги.

Чѣмъ крѣпче я завертывалъ ее, тѣмъ яростнѣе кричала она и старалась освободиться; я дѣлалъ все, что могъ, не отдавая себѣ отчета, безсознательно, пока не понялъ, что мы находимся на полу, подъ большимъ столомъ, и что въ дымномъ воздухѣ носятся полуобгорѣлые клочья того, что за минуту было ея подвѣнечнымъ нарядомъ.

Тогда я оглядѣлся и увидѣлъ встревоженныхъ таракановъ и пауковъ, бѣгавшихъ по полу, и слугъ, сбѣжавшихся съ громкими криками. Я все еще насильно удерживалъ ее въ своихъ рукахъ, точно узника, который можетъ убѣжать; и я сомнѣваюсь, сознавали ли я и она, зачѣмъ мы боремся, и то, что она охвачена пламенемъ. Наконецъ оно погасло, и я увидѣлъ обгорѣлыя клочья ея платья, которые больше не свѣтились, но падали вокругъ насъ чернымъ дождемъ.

Она была безъ чувствъ, и я не позволилъ ее трогать. Послали за докторомъ, а я держалъ ее все время, точно боялся, что если я ее выпущу, то огонь снова вспыхнетъ, и она сгоритъ. Когда я приподнялся съ полу по прибытіи врача, то былъ удивленъ, замѣтивъ, что обѣ мои руки обожжены.

Осмотрѣвъ миссъ Гавишамъ, докторъ рѣшилъ, что ожоги хотя и серьезные, по сами по себѣ не представляютъ опасности; опасность заключается главнымъ образомъ въ нервномъ потрясеніи. Разспросивъ прислугу, я узналъ, что Эстелла находится въ Парижѣ, и взялъ слово съ доктора, что онъ напишетъ ей съ первой же почтой. Семью миссъ Гавишамь я взялся извѣстить самъ, намѣреваясь увѣдомить одного только м-ра Матью Покета и предоставить ему, если онъ сочтетъ нужнымъ, извѣстить остальныхъ. Я такъ и сдѣлалъ на слѣдующій же день, черезъ Герберта, какъ только вернулся въ Лондонъ.

ГЛАВА XVI

Руки мои были перевязаны. Лѣвая рука обгорѣла до локтя довольно сильно; выше локтя до плеча ожоги были слабѣе: мнѣ было очень больно, но я былъ благодаренъ, что не случилось худшаго. Волосы мои тоже обгорѣли, но голова и лицо были невредимы.

Когда Гербертъ съѣздилъ въ Гаммерсмитъ и повидался съ отцомъ, онъ вернулся назадъ на нашу квартиру и сталъ ухаживать за мной. Онъ былъ нѣжнѣйшей сидѣлкой и въ опредѣленное время снималъ повязки, обмачивалъ ихъ въ прохлаждающую жидкость, стоявшую наготовѣ, и снова накладывалъ повязку съ терпѣливой нѣжностью, за которую я былъ ему глубоко благодаренъ.

Моимъ первымъ вопросомъ было, конечно: все ли благополучно на рѣкѣ?

— Я видѣлъ Провиса вчера вечеромъ, Гендель, — отвѣчалъ Гербертъ, — и говорилъ съ нимъ добрыхъ два часа. Знаешь ли, Гендель, онъ исправляется!

— Я уже говорилъ тебѣ, что мнѣ показалось, что онъ смягчился, когда я видѣлъ его въ послѣдній разъ.

— Да, это правда. Онъ былъ очень разговорчивъ вчера вечеромъ и разсказалъ мнѣ еще многое изъ своей жизни. Помнишь, какъ онъ упоминалъ про женщину, съ которой ему было много хлопотъ. Что, тебѣ больно?

Я вздрогнулъ, но не отъ его прикосновенія, а отъ его словъ.

— Я забылъ объ этомъ, Гербертъ, но теперь ты мнѣ напомнилъ. Передай мнѣ все, что онъ тебѣ сообщилъ. Каждое слово.

— Ну, вотъ эта женщина судилась за убійство, и защищалъ ее м-ръ Джагерсъ, и благодаря славѣ, которую онъ заслужилъ этой защитой, имя его стало извѣстно Провису. Жертвой была другая и болѣе сильная женщина и между нею и убійцей происходила борьба — въ сараѣ. Какъ она началась, неизвѣстно, но конецъ былъ печаленъ: женщина была задушена.

— Она была признана виновной?

— Нѣтъ, она была оправдана. — Мой бѣдный Гендель, я опять причинилъ тебѣ боль!

— Нѣтъ, Гербертъ. Что же дальше?

— У этой оправданной, молодой женщины и у Провиса, — продолжалъ Гербертъ, — былъ маленькій ребенокъ, котораго Провисъ чрезвычайно любилъ. Вечеромъ, передъ ужасной ночью, когда произошло убійство, молодая женщина приходила на минуту къ Провису и побожилась, что изведетъ ребенка. и никогда больше къ нему не вернется; послѣ этихъ словъ она исчезла. Дурно или хорошо онъ обращался съ матерью своего ребенка — этого Провисъ не говоритъ, но она раздѣляла съ нимъ четыре или пять лѣтъ той злополучной жизни, которую онъ намъ описывалъ тогда у камина, и, повидимому, онъ относился къ женѣ съ жалостью и терпѣніемъ. Боясь, чтобы его не вызвали свидѣтелемъ по поводу убійства ребенка, онъ прятался, пока продолжался судъ. Послѣ оправданія женщина исчезла, и такимъ образомъ онъ лишился и ребенка, и матери этого ребенка.

— Я хотѣлъ спросить…

— Погоди минутку, дорогой мальчикъ, — сказалъ Гербертъ, — и я сейчасъ кончу. Его злой геній, Компейсонъ, негодяй изъ негодяевъ, зная, что онъ прячется, и зная, почему онъ это дѣлаетъ, воспользовался впослѣдствіи этой тайной, чтобы держать его въ нищетѣ, и заставлять работать на себя, какъ негра. Мнѣ стало вчера вечеромъ ясно, что это и есть причина ненависти къ нему Провиса.

— Я бы особенно желалъ знать, Гербертъ, говорилъ ли онъ тебѣ: когда все это случилось?

— Постой, дай вспомнить. Онъ выразился такъ: добрыхъ двадцать лѣтъ тому назадъ и почти сейчасъ же послѣ того, какъ я связался съ Компейсономъ. Сколько лѣтъ тебѣ было, когда ты встрѣтился съ нимъ на кладбищѣ?

— Думаю, что мнѣ шелъ седьмой годъ.

— Ай! Это случилось значитъ три или четыре года передъ тѣмъ; по его словамъ, ты напомнилъ ему маленькую дѣвочку, таинственная потеря которой такъ его огорчила; она была приблизительно твоихъ лѣтъ.

— Гербертъ, — сказалъ я, послѣ краткаго молчанія, торопливымъ шепотомъ, — посмотри на меня.

— Гляжу, милый мальчикъ.

— Дотронься до меня.

— Дотронулся, милый мальчикъ.

— Ты не боишься, что я въ жару, или что моя голова разстроена происшествіемъ прошлой ночи?

— Н-нѣтъ, милый мальчикъ, — отвѣчалъ Гербертъ, зорко взглядываясь въ меня. — Ты возбужденъ, но въ полной памяти.

— Хорошо, что я въ полной памяти. — Знаешь ли ты, что человѣкъ, котораго мы укрываемъ на берегу рѣки — отецъ Эстеллы?!

ГЛАВА XVII

Послѣ моего разговора съ Гербертомъ, мною овладѣла лихорадочная увѣренность, что я долженъ выяснить дѣло; что я долженъ не откладывать его, но увидѣться съ м-ромъ Джагерсомъ и допытаться до истины.

На слѣдующій день, рано поутру, мы вмѣстѣ съ Гербертомъ вышли изъ дому; я предоставилъ Герберту итти въ городъ, а самъ пошелъ въ контору.

Въ опредѣленные сроки м-ръ Джагерсъ и Уэммикъ просматривали и провѣряли конторскіе счета. Въ этихъ случаяхъ Уэммикъ приносилъ свои книги и тетради въ комнату м-ра Джагерса, а одинъ изъ писцовъ спускался въ нижнюю контору. Найдя этого писца сегодня утромъ на мѣстѣ Уэммика, я понялъ, что Уэммикъ и Джагерсъ работаютъ вмѣстѣ, и былъ этому радъ, такъ какъ хотѣлъ, чтобы Уэммикъ самъ слышалъ то, что я хотѣлъ сказать его хозяину.

Появленіе мое съ перевязанной рукой благопріятствовало моей цѣли. Хотя я послалъ м-ру Джагерсу краткій отчетъ о происшествіи, какъ только вернулся въ городъ, однако хотѣлъ сообщить ему теперь всѣ подробности.

Окончивъ свой разсказъ и удовлетворивъ всѣмъ ихъ разспросамъ, я подалъ записку миссъ Гавишамъ объ уплатѣ мнѣ девяти сотъ фунтовъ, предназначенныхъ Герберту. Глаза м-ра Джагерса почти закрылись, когда я подалъ ему дощечки, но онъ передалъ ихъ Уэммику, съ порученіемъ приготовить деньги и расписку.

— Мнѣ жаль, Пипъ, — сказалъ онъ, когда я положилъ деньги въ карманъ, — что мы ничего не дѣлаемъ для васъ.

— Миссъ Гавишамъ была такъ добра, что спросила: не можетъ ли она что-нибудь для меня сдѣлать, — но я отвѣчалъ: нѣтъ.

— Каждый долженъ знать свое дѣло, — сказалъ м-ръ Джагерсъ.

— Я бы не сказалъ: нѣтъ, если бы былъ на вашемъ мѣстѣ,- продолжалъ м-ръ Джагерсъ, — но, конечно, каждый человѣкъ лучше знаетъ, что ему нужно.

— Каждому человѣку нужно, — какъ бы съ упрекомъ произнесъ Уэммикъ, обращаясь ко мнѣ,- движимое имущество.

— Я просилъ миссъ Гавишамъ объ одномъ, сэръ. Я просилъ ее дать мнѣ свѣдѣнія объ ея пріемной дочери — и она сообщила мнѣ все, что знала.

— Въ самомъ дѣлѣ? — сказалъ м-ръ Джагерсъ, наклоняясь и оглядывая своя сапоги и затѣмъ снова выпрямляясь. — Га! если бы я былъ на мѣстѣ миссъ Гавишамъ, то этого бы не сдѣлалъ. Но ей лучше знать, что ей дѣлать.

— Я знаю больше объ исторіи пріемной дочери, чѣмъ сама миссъ Гавишамъ, сэръ. — Я знаю ея мать.

М-ръ Джагерсъ вопросительно взглянулъ на меня и повторилъ:

— Мать?

— Я видѣлъ ея мать на этихъ дняхъ.

— Да? — спросилъ м-ръ Джагерсъ.

— И вы также, сэръ. — И вы недавно ее видѣли.

— Да? — спросилъ м-ръ Джагерсъ.

— Быть можетъ, я знаю больше объ исторіи Эстеллы, чѣмъ даже вы: я знаю, кто ея отецъ.

— Такъ? Вы знаете, кто отецъ молодой лэди, Пипъ? — сказалъ м-ръ Джагерсъ.

— Да, — отвѣчалъ я, — и его имя Провисъ — изъ Новаго Южнаго Валлиса.

Тутъ я пересказалъ ему все, что зналъ, утаивъ однако, что узналъ все это не отъ миссъ Гавишамъ, а отъ Уэммика.

— Га! — сказалъ м-ръ Джагерсъ, когда я кончилъ. — На чемъ мы остановились, Уэммикъ, когда вошелъ м-ръ Пипъ?

Но я не могъ допустить, чтобы меня такимъ образомъ устраняли, и обратился къ нему съ страстнымъ, почти негодующимъ воззваніемъ быть со мной откровеннымъ и мужественнымъ. Но видя, что м-ръ Джагерсъ продолжаетъ упорно молчать, я обратился къ Уэммику и сказалъ:

— Уэммикъ, я знаю, что вы человѣкъ съ добрымъ сердцемъ. Я видѣлъ вашъ милый домъ и вашего стараго отца. И я умоляю васъ, замолвите за меня словечко м-ру Джагерсу и убѣдите его, что онъ долженъ быть откровеннѣе со мною!

Я никогда не видывалъ, чтобы двое людей такъ странно поглядѣли другъ на друга, какъ м-ръ Джагерсъ и Уэммикъ послѣ этого воззванія. Сначала меня взяло опасеніе, что Уэммику немедленно откажутъ отъ мѣста; но оно разсѣялось, когда я увидѣлъ, что м-ръ Джагерсъ какъ будто улыбается, а Уэммикъ становится смѣлѣе.

— Что это значитъ? — сказалъ м-ръ Джагерсъ. — У васъ есть старый отецъ, и вы занимаетесь своимъ домомъ?

— Ну, такъ что жъ такое? — отвѣчалъ Уэммикъ. — Какое кому дѣло.

— Пипъ, — сказалъ м- ръ Джагерсъ, кладя руку мнѣ на плечо, — этотъ человѣкъ должно быть хитрѣйшій обманщикъ во всемъ Лондонѣ.

— Нисколько, — отвѣчалъ Уэммикъ, все смѣлѣе и смѣлѣе. — Я думаю, что и вы такой же обманщикъ.

Оба опять такъ оглядѣли другъ друга, какъ будто бы думали, что каждый изъ нихъ дурачитъ другого.

— У васъ пріятный домъ, — сказалъ м-ръ Джагерсъ.

— Это не мѣшаетъ дѣлу, — отвѣчалъ Уэммикъ. — Мнѣ кажется, сэръ, что и вы постараетесь завести пріятный для себя домъ, когда устанете отъ дѣлъ.

— Пипъ, — сказалъ м-ръ Джагерсъ, — я разскажу вамъ одинъ случай.

— Представьте себѣ, Пипъ, такой случай, что женщина скрыла своего ребенка и вынуждена была сообщить объ этомъ своему защитнику. И представьте себѣ такой случай, что въ то же самое время ему поручено было найти ребенка для очень странной госпожи, которая желала усыновить его и воспитать. Представьте себѣ дальше, что дѣвочка выросла и вышла замужъ. Что мать еще жива. Что отецъ еще живъ. Что мать и отецъ не знаютъ другъ друга, живутъ вдали одинъ отъ другого. Тайна осталась тайной, только вы провѣдали о ней. Представьте себѣ, ради кого вы бы стали разоблачать эту тайну? Ради отца? я думаю, что онъ отъ этого не помирился бы съ женой. Ради матери? Я думаю, что безопаснѣе оставить ее въ прежней неизвѣстности. Ради дочери? Я думаю, что врядъ ли ей оказали этимъ услугу. И если прибавить къ этому, что вы ее любили, Пипъ, то съ вашей стороны такой поступокъ былъ бы совсѣмъ несообразнымъ.

Я взглянулъ на Уэммика; его лицо было очень серьезно. Онъ внушительно приложилъ палецъ къ губамъ. Я сдѣлалъ то же самое. М-ръ Джагерсъ тоже.

— Теперь, Уэммикъ, — прибавилъ послѣдній съ обычной серьезностью;- будемъ продолжать свою работу.

Въ это время въ контору вошелъ человѣкъ въ мѣховой шапкѣ, привыкшій вытирать носъ рукавомъ; этого человѣка я уже видѣлъ разъ въ самое первое мое посѣщеніе конторы. Онъ пришелъ объявить, что его старшая дочь взята подъ арестъ по подозрѣнію въ ограбленіи лавки. Въ то время, какъ онъ сообщалъ Уэммику объ этомъ печальномъ обстоятельствѣ, между тѣмъ какъ м-ръ Джагерсъ величественно стоялъ у огня и не принималъ никакого участія въ переговорахъ, глаза человѣка въ шапкѣ увлажнились слезой.

— Что это значитъ? — спросилъ Уэммикъ съ крайнимъ негодованіемъ. — Зачѣмъ вы приходите сюда хныкать?

— Я не за этимъ пришелъ сюда, м-ръ Уэммикъ.

— Нѣтъ, за этимъ. Какъ вы смѣете? Вы не должны являться сюда, если не можете не распускать нюни, какъ мокрая курица. Что вы воображаете о себѣ?

— Человѣкъ не можетъ справиться съ своими чувствами, м-ръ Уэммикъ, — оправдывался человѣкъ въ шапкѣ.

— Съ чѣмъ? — спросилъ Уэммикъ почти свирѣпо. — Повторите, что вы сказали?

— Послушайте-ка, любезный, — вмѣшался м-ръ Джагерсъ, дѣлая шагъ впередъ и указывая на дверь. — Уходите прочь изъ этой конторы. Я не хочу здѣсь у себя никакихъ чувствъ. Ступайте вонъ!

И такимъ образомъ злополучный человѣкъ смиренно удалился, а доброе согласіе, повидимому, возстановилось между м-ромъ Джагерсъ и Уэммикомъ, и они продолжали работать съ такимъ бодрымъ видомъ, точно сейчасъ только позавтракали.

ГЛАВА XVIII

Изъ конторы я отправился устраивать дѣло Герберта, и къ величайшему моему удовольствію все устроилось какъ нельзя лучше. Кларикеръ извѣстилъ меня при этомъ случаѣ, что его дѣла все расширяются, и что онъ готовится теперь учредить небольшое отдѣленіе на востокѣ, и что Гербертъ, въ качествѣ новаго товарища, отправится туда и станетъ во главѣ предпріятія. Такимъ образомъ, я узналъ, что я во всякомъ случаѣ долженъ буду разстаться со своимъ другомъ, даже если бы мои собственныя дѣла не были въ такомъ плохомъ состояніи.

Въ понедѣльникъ утромъ, когда Гербертъ и я, сидѣли за завтракомъ, пришло письмо отъ Уэммика слѣдующаго содержанія:

«Вальвортъ. Сожгите это письмо, какъ только прочтете. Въ началѣ недѣли, скажемъ, въ среду, вы можете сдѣлать то, что задумали, если не раздумали. Теперь сожгите».

— Я старался обдумать, какъ намъ лучше сплавить старика, сказалъ Гербертъ, — вѣдь Уэммикъ пишетъ объ этомъ дѣлѣ, и придумалъ, что намъ лучше всего взять — себѣ въ помощники Стартопа. Онъ добрый малый, искусный гребецъ, любитъ насъ, энтузіастъ и честный человѣкъ.

— Я самъ думалъ объ этомъ.

— Но что собственно мы ему скажемъ, Гербертъ?

— Нужно сказать ему очень немного. Пусть онъ думаетъ, что это шалость, но должна оставаться въ тайнѣ, пока не наступитъ утро: тогда сообщимъ ему, что крайне необходимо доставить Провиса на иностранный корабль. Ты поѣдешь съ нимъ?

— Безъ сомнѣнія.

— Куда?

Послѣ многихъ тревожныхъ соображеній, я рѣшилъ, что почти безразлично, въ какой городъ мы направимся: въ Гамбургъ, Ротердамъ, Антверпенъ — лишь бы намъ покинуть Англію. Гербертъ согласился съ этимъ, и тотчасъ послѣ завтрака мы отправились на развѣдки. Мы узнали, что пароходъ, идущій въ Гамбургъ, всего лучше подойдетъ къ нашей цѣли, и на немъ и остановили свои мысли.

Устроивъ все это, я одинъ отправился домой. Тамъ я нашелъ письмо, адресованное на мое имя, очень грязное письмо, хотя и недурно написанное. Оно было доставлено не но почтѣ и гласило слѣдующее:

«Если вы не боитесь прійти на старое болото, сегодня вечеромъ или завтра вечеромъ въ девять часовъ, и пройти въ домикъ у шлюзовъ около известковой печи, то приходите. Если вы желаете получить свѣдѣнія о вашемъ дядѣ Провисѣ, то приходите, никому не говоря ни слова, и не теряйте времени. Вы должны прійти одни. Захватите письмо съ собой».

Перечитавъ нѣсколько разъ эту записку, я написалъ Герберту карандашомъ нѣсколько строкъ, извѣщая его, что уѣзжаю неизвѣстно на какой срокъ, чтобы провѣдать миссъ Гавишамъ, и немедленно пустился въ путь. Избѣгая «Синяго Вепря», я остановился въ болѣе скромной гостиницѣ и заказалъ обѣдъ, а самъ пока отправился въ домъ миссъ Гавишамъ. Она все еще была очень больна, хотя ей стало нѣсколько лучше.

Я помнилъ, что мѣстомъ свиданія назначенъ былъ шлюзный домикъ у известко-обжигательной печи на болотахъ въ девять часовъ. Туда я и отправился, такъ какъ времени у меня было въ обрѣзъ. Дойдя до указаннаго домика, я увидѣлъ въ немъ свѣтъ. Я поспѣшно подошелъ и постучался въ дверь. Дожидаясь отвѣта, я оглядѣлся и увидѣлъ, что шлюзы покинуты и сломаны, а домикъ — деревянный съ черепичной кровлей — недолго выдержитъ борьбу съ непогодой. Отвѣта изъ домика не послѣдовало, и я снова постучался. Отвѣта опять не было, такъ что я взялся за щеколду.

Дверь подалась и отворилась. Заглянувъ, я увидѣлъ зажженную свѣчу на столѣ, скамью и матрацъ на складной кровати. Такъ какъ наверху былъ чердакъ, то я закричалъ:

— Есть тутъ кто-нибудь?

Но ничей голосъ не отвѣтилъ на мой зовъ. Тогда я поглядѣлъ на часы и, увидя, что уже десятый часъ, опять закричалъ:

— Есть тутъ кто-нибудь?

Отвѣта опять не послѣдовало, и я пошелъ къ двери, не зная, что мнѣ дѣлать.

Пошелъ частый дождь. Ничего не видя передъ собой, я вернулся въ домикъ и сталъ въ дверяхъ, укрываясь отъ дождя и глядя въ темноту. Раздумывая, что вѣроятно кто-нибудь былъ здѣсь недавно и долженъ скоро вернуться, иначе свѣча не горѣла бы, я рѣшилъ посмотрѣть, какъ велика свѣтильня. Я повернулся и взялъ свѣчу въ руку, какъ вдругъ ее затушилъ сильный толчокъ и затѣмъ я почувствовалъ, что меня опутала сѣтка, наброшенная сзади.

— Наконецъ-то, — проговорилъ сдавленный голосъ съ ругательствомъ, — я поймалъ тебя!

— Что это такое? — закричалъ я, сопротивляясь. — Кто это? Помогите, помогите! помогите!

Не только руки мои были крѣпко притянуты къ моимъ бокамъ, но и веревки, врѣзываясь въ мою обожженную руку, причиняли мнѣ сильную боль. Порою чья-то рука, порою грудь какого-то сильнаго человѣка заслоняли мнѣ ротъ, чтобы заглушить мои крики; ощущая чье-то горячее дыханіе на своемъ лицѣ, я безпомощно боролся въ темнотѣ, пока меня крѣпко привязывали къ стѣнѣ.

— А теперь, — произнесъ сдавленный голосъ съ новыми ругательствами, — попробуй еще крикнуть — и я тутъ же покончу съ тобой!

Я замолчалъ, сознавая, какъ легко привести въ исполненіе эту угрозу, и пытался хоть слегка высвободить руку, но напрасно.

Человѣкъ неторопливо зажигалъ огонь. Въ то время, какъ искры сыпалисъ вокругъ него, я смутно видѣлъ его руки и лицо и понялъ, что онъ сидитъ, наклонившись надъ столомъ, но и только. Но вотъ фитиль вспыхнулъ, и я узналъ Орлика.

Его я менѣе всего ожидалъ увидѣть, — и теперь почувствовалъ, что нахожусь въ опасномъ положеніи, и не спускалъ съ Орлика глазъ. Онъ зажегъ свѣчу, потомъ поставилъ ее на столъ такъ, чтобы ему было меня видно; онъ сидѣлъ со сложенными руками и смотрѣлъ на меня. Я понялъ, что привязанъ къ крѣпкой лѣстницѣ въ нѣсколькихъ вершкахъ отъ стѣны. Лѣстница эта вела на чердакъ.

— Ну, вотъ, — сказалъ онъ послѣ того, какъ мы нѣкоторое время разглядывали другъ друга, — я поймалъ тебя.

— Развяжите меня. Отпустите меня!

— Какъ же! — отвѣчалъ онъ. — Такъ сейчасъ и отпущу. Жди, голубчикъ.

— Что вы хотите со мной дѣлать?

— Я хочу, — отвѣчалъ онъ, ударяя изо всей силы кулакомъ по столу, — я хочу лишить тебя жизни.

Онъ пилъ водку, и глаза его были налиты кровью. Вокругъ шеи у него висѣла жестяная фляжка; я часто видалъ ее въ былые дни. Онъ подносилъ фляжку къ губамъ и наслаждался сильнымъ запахомъ спирта.

— Волкъ, — сказалъ онъ, снова складывая руки, — старый Орликъ собирается сказать тебѣ кое-что. Ты виноватъ въ смерти своей сестры.

Въ умѣ моемъ съ непостижимой быстротой пронеслась вся картина нападенія на сестру, ея болѣзнь и ея смерть, прежде чѣмъ неповоротливый языкъ Орлика выговорилъ эти слова.

— Это ты убилъ ее, негодяй! — вскричалъ я.

— Говорю тебѣ, что ты самъ виноватъ. Я подкрался къ ней сзади, такъ же, какъ сегодня къ тебѣ. Я ударилъ ее и оставилъ замертво, и, если бы по близости была известко-обжигательная печь, она бы не ожила. Но это сдѣлалъ не старый Орликъ, а ты. Тебѣ мирволили, а его обижали и били. Стараго Орлика обижали и били, слышишь! Теперь ты за это заплатишь. Ты виноватъ — ты и заплатишь!

Онъ все пилъ и свирѣпѣлъ съ каждымъ глоткомъ.

— Волкъ, скажу тебѣ еще кое-что — это ты на стараго Орлика наткнулся, у себя на лѣстницѣ,- помнишь, въ ту ночь?

Я увидѣлъ лѣстницу съ потухшими лампами. Я увидѣлъ тѣнь отъ тяжелыхъ перилъ, отброшенную на стѣнѣ фонаремъ сторожа. Я увидѣлъ комнаты, которыхъ мнѣ больше не суждено было никогда увидѣть, и всю мебель и обстановку этихъ комнатъ.

— А зачѣмъ туда попалъ старый Орликъ? Я скажу тебѣ еще кое-что, волкъ. Ты меня почти что выжилъ изъ этого околотка, и я нашелъ новыхъ товарищей и новыхъ хозяевъ. Иные изъ нихъ пишутъ письма, когда мнѣ нужно — слышишь? пишутъ за меня письма, волкъ! Они пишутъ на сто ладовъ, не такъ, какъ ты, дуракъ, умѣешь писать только на одинъ ладъ. Я твердо порѣшилъ лишить тебя жизни, послѣ того какъ ты пріѣзжалъ на похороны своей сестры. Я не зналъ, какъ добраться до тебя, и долженъ былъ выслѣдить твои входы и выходы. Старый Орликъ сказалъ себѣ: такъ или иначе, а ужъ я доберусь до тебя. И что жъ! Искалъ тебя, а нашелъ твоего дядюшку Провиса, эге!

Внезапно онъ остановился, вынулъ пробку изъ фляжки и отбросилъ ее. Какъ ни легокъ былъ стукъ, но я услышалъ, какъ она упала на полъ. Онъ медленно опорожнилъ фляжку до дна.

Послѣднія капли онъ вылилъ себѣ на ладонь и облизалъ ихъ. Послѣ того съ страшными ругательствами отбросилъ фляжку, нагнулся, и я увидѣлъ въ его рукѣ каменный молотокъ на длинной тяжелой ручкѣ.

Присутствіе духа не покинуло меня; не теряя по дусту словъ на убѣжденіе его, я закричалъ и сталъ звать на помощь изо всѣхъ силъ и вмѣстѣ съ тѣмъ старался освободиться отъ веревки, которая меня связывала… Я могъ двигать только головой я ногами, но я пустилъ ихъ въ ходъ съ такой силой, какой до тѣхъ поръ не подозрѣвалъ въ себѣ. Въ тотъ же мигъ я услышалъ отвѣтные крики, увидѣлъ фигуры людей, подбѣжавшихъ къ дверямъ, увидѣлъ Орлика, проскользнувшаго въ двери и скрывшагося во мракѣ ночи.

Я потерялъ сознаніе и очнулся развязанный и распростертый на полу; голова моя покоилась на чьихъ-то колѣняхъ. Я глядѣлъ на лѣстницу, все- еще не отдавая себѣ полнаго отчета, гдѣ я и что со мной, когда увидѣлъ передъ собой знакомое лицо. То было лицо мальчишки изъ лавки Трабба.

— Мнѣ кажется, онъ пришелъ въ себя! — сказалъ мальчишка Трабба:- только еще малость блѣденъ!

При этихъ словахъ, лицо того, кто меня поддерживалъ, наклонилось къ моему лицу, и я увидѣлъ, что это…

— Гербертъ! Великій Боже!

— Тише, — сказалъ Гербертъ. — Тише Гендель, не очень волнуйся.

— И нашъ старый товарищъ Стартопъ! — закричалъ я, когда тотъ тоже наклонился надо мной.

— Вспомни, что онъ собирается намъ помогать, — сказалъ Гербертъ, — и будь спокоенъ.

При этомъ намекѣ я быстро вскочилъ, по отъ боли въ рукѣ опять повалился навзничь.

— Время еще не пропущено, Гербертъ, не правда ли? Какой сегодня день? Какъ долго я здѣсь пробылъ.

Мнѣ казалось, что я долго уже здѣсь лежу… сутки… можетъ, двое и больше.

— Время еще не ушло. Сегодня понедѣльникъ.

— Слава Богу!

Я упросилъ Герберта разсказать мнѣ, какимъ образомъ онъ пришелъ ко мнѣ на выручку; сначала онъ было наотрѣзъ отказался отъ этого, настаивая на томъ, чтобы я лежалъ смирно; но потомъ разскалъ мнѣ, что въ своей поспѣшности я обронилъ полученную мною записку въ квартирѣ, и Гербертъ, вернувшись вмѣстѣ со Стартопомъ, нашелъ ее. Записка эта ихъ обезпокоила, и они бросились вслѣдъ за мной. Прибывъ въ гостиницу «Синяго Вепря» и не пайдя меня тамъ, они отправились къ миссъ Гавишамъ, но меня уже тамъ не было. Вернувшись обратно въ гостиницу «Синяго Вепря», они нашли тамъ мальчишку Трабба, который и провелъ ихъ къ шлюзному домику, откуда до нихъ долетѣли мои крики о помощи. Прощаясь съ мальчишкой Трабба, я подарилъ ему двѣ гинеи (что, повидимому, ему было пріятно) и выразилъ сожалѣніе, что былъ прежде дурного о немъ мнѣнія (но это повидимому не произвело на него никакого впечатлѣнія).

Такъ какъ до среды оставалось немного времени, мы рѣшили въ ту же ночь вернуться обратно въ Лондонъ.

Весь слѣдующій день меня продержали въ постели, постоянно перевязывая мнѣ руку и давая прохладительное питье. Если мнѣ случилось задремать, я просыпался съ мыслью, что нахожусь въ шлюзномъ домикѣ, что прошло много времени, я мы опоздали съ отъѣздомъ. Въ полночь я всталъ съ постели и пошелъ къ Герберту, въ полномъ убѣжденіи, что я проспалъ сутки, и среда уже прошла. Но это было послѣднее усиліе разстроеннаго воображенія, и послѣ того я крѣпко уснулъ. Наступило утро среды, я всталъ и выглянулъ изъ окна.

ГЛАВА XIX

То былъ одинъ изъ тѣхъ мартовскихъ дней, когда солнце налитъ, а вѣтеръ дуетъ холодный, когда на солнцѣ лѣто, а въ тѣни зима. Мы надѣли теплый пальто, и я захватилъ съ собою мѣшокъ.

Планъ нашъ былъ таковъ. Приливъ начинается въ девять часовъ и продолжается до трехъ, и мы рѣшили медленно двигаться вмѣстѣ съ нимъ и затѣмъ итти на веслахъ, пока не стемнѣетъ. Къ этому времени мы должны очутиться далеко отъ города, гдѣ рѣка широка и пустынна, гдѣ мало прибрежныхъ жителей, и уединенныя харчевни разбросаны тамъ и сямъ; одну изъ нихъ мы можемъ выбрать себѣ для пристанища. Тамъ мы намѣрены были провести ночь.

Пароходъ, идущій въ Гамбургъ, и пароходъ, идущій въ Ротердамъ, отплывали изъ Лондона въ четвергъ, въ девять часовъ утра. Мы знали, въ какое время они пройдутъ мимо насъ, и рѣшили окликнуть тотъ, который пройдетъ первымъ, а если, но какой-нибудь случайности, не попадемъ на него, то у насъ останется въ запасѣ другой. Мы знали отличительные значки обоихъ пароходовъ.

Мы подплыли къ пристани, у дома, гдѣ жилъ Провисъ; онъ дожидался насъ, мы захватили его и поплыли дальше. Онъ былъ закутанъ въ большой плащъ и держалъ въ рукѣ черный клеенчатый мѣшокъ. По виду онъ настолько походилъ на рѣчного шкипера, насколько это желательно было моему сердцу.

— Дорогой мальчикъ! — сказалъ онъ, кладя мнѣ руку на плечо и усаживаясь въ лодкѣ. — Вѣрный, дорогой мальчикъ! Хорошо распорядился. Благодарю, благодарю!

Съ наступленіемъ ночи, такъ какъ стояло полнолуніе, и мѣсяцъ не скоро долженъ былъ взойти на небѣ, мы держали небольшой совѣтъ и рѣшили, что намъ ничего другого не остается, какъ переждать въ первой попавшейся уединенной харчевнѣ. Послѣ того мы гребли еще въ продолженіе четырехъ или пяти скучныхъ миль.

Наконецъ мы замѣтили огонекъ и кровлю и подъѣхали къ небольшой пристани, устроенной изъ камней, очевидно, набранныхъ тутъ же, неподалеку. Оставивъ всѣхъ въ лодкѣ, я вышелъ на берегъ и нашелъ, что огонекъ свѣтилъ въ окнѣ харчевни. То было довольно грязное мѣсто и, смѣю думать, не безызвѣстное контрабандистамъ и бродягамъ; но въ кухнѣ горѣлъ яркій огонь, и можно было достать поѣсть яицъ и свиного сала и различныхъ питей для утоленія жажды. Имѣлось также двѣ комнаты съ кроватями: «ужъ какія есть», — объявилъ хозяинъ заведенія. Никакой другой компаніи въ домѣ не было, кромѣ хозяина, его жены и сѣдого человѣка, но виду «моряка», покрытаго иломъ и грязью, точно это былъ самъ «водяной».

Пока мы ѣли яйца и свиное сало, «морякъ», сидѣвшій въ углу, показывалъ намъ свои распухшіе башмаки, снятые имъ нѣсколько дней тому назадъ съ утонувшаго матроса, прибитаго къ берегу; послѣ этого онъ спросилъ меня, не видали ли мы четырехвесельную галеру, плывшую вмѣстѣ съ отливомъ? Когда я отвѣчалъ: нѣтъ, то онъ замѣтилъ, что должно быть она уплыла дальше.

Это сообщеніе смутило всѣхъ насъ, и меня въ особенности. Непріятный вѣтеръ завывалъ вокругъ дома, приливъ ударялъ въ берегъ, и у меня было такое чувство, точно мы были загнаны въ западню и окружены врагами. Четырехвесельная галера, о которой говорилъ старикъ, привлекла мое вниманіе и представлялась грознымъ призракомъ, отъ котораго я не могъ отдѣлаться.

Я легъ въ постель одѣтый и проспалъ нѣсколько часовъ. Когда я проснулся, вѣтеръ усилился и вывѣска на домѣ (корабль) качалась и скрипѣла. Тихонько поднявшись, я выглянулъ изъ окна. Оно выходило на пристань, къ которой привязана была наша лодка, и такъ какъ глаза мои привыкли къ свѣту луны, затемненной облаками, я увидѣлъ двухъ людей, заглядывавшихъ въ нашу лодку, которые потомъ прошли подъ моимъ окномъ.

Когда всѣ встали поутру, я не могъ не передать того, что видѣлъ ночью. Но изъ всѣхъ насъ меньше всего безпокоился Провисъ. Весьма вѣроятно, говорилъ онъ, что эти люди просто таможенные надсмотрщики и ни мало о насъ не думаютъ. Я старался увѣрить себя, что это такъ — какъ оно и въ самомъ дѣлѣ могло быть….

Было уже половина второго часа, когда мы увидѣли наконецъ дымъ отъ нашего парохода, и вскорѣ послѣ того замѣтили позади дымъ отъ второго парохода. Такъ какъ они шли на всѣхъ парахъ, то мы приготовили наши мѣшки и стали прощаться съ Гербертомъ и Стартопомъ. Мы всѣ пожимали другъ другу горячо руки, и глаза Герберта, какъ и мои были влажны, какъ вдругъ я увидѣлъ четырехвесельную галеру, выѣхавшую изъ-за дюны, немного впереди насъ, но плывшую въ томъ же направленіи.

Полоса берега и дымъ отъ парохода до сихъ поръ скрывали ее отъ насъ, но теперь она стала видна и пересѣкла намъ дорогу; дождавшись нашего приближенія, она поплыла рядомъ, оставивъ разстояніе между нами ровно настолько, чтобы было мѣсто для веселъ; она держалась рядомъ съ нами, отставая, когда мы замедляли, ходъ и нагоняя насъ, когда мы уплывали впередъ. Изъ двухъ гребцовъ, одинъ сидѣлъ на рулѣ и внимательно глядѣлъ на насъ, а другой былъ также старательно укутанъ, какъ и самъ Провисъ, и какъ будто ежился и шепталъ наставленія рулевому, глядѣвшему на насъ. Ни слова не говорилось ни въ той, ни въ другой лодкѣ.

Стартопъ скоро разглядѣлъ, который пароходъ былъ ближе и шепнулъ мнѣ, «Гамбургъ». Онъ быстро подходилъ къ намъ: и шумъ его колесъ становился все слышнѣе и слышнѣе. Я уже видѣлъ тѣнь его, отброшенную на насъ, когда съ галеры насъ окликнули.

Я отвѣчалъ.

— У васъ есть ссыльный, вернувшійся своевольно изъ мѣста ссылки, — сказалъ человѣкъ, правившій рулемъ. — Это тотъ самый, который завернутъ въ плащѣ. Его зовутъ Авель Магвичъ, Провисъ тожъ. Я арестую этого человѣка и требую, чтобы онъ сдался, а вы бы помогли мнѣ.

Въ тотъ же самый моментъ, не давая никакого видимаго знака своему экипажу, онъ пошелъ на абордажъ къ намъ, и я увидѣлъ, какъ рулевой галеры положилъ руку на плечо арестанту, а этотъ послѣдній въ тотъ же мигъ вскочилъ, выскользнувъ изъ рукъ стража и сдернулъ капюшонъ съ головы закутаннаго человѣка на галерѣ. Въ тотъ же мигъ я увидѣлъ, что открывшееся лицо было лицомъ другого каторжника, знакомаго мнѣ съ давнихъ временъ. И въ тотъ же самый мигъ я увидѣлъ, какъ это лицо помертвѣло отъ ужаса, котораго я никогда не забуду; раздался громкій крикъ и что-то шлепнулось въ воду, и въ ту же минуту лодка подо мной перевернулась. Все это длилось одно мгновеніе, въ продолженіе котораго мнѣ показалось, что у меня искры посыпались изъ глазъ; мигъ спустя я былъ уже вытащенъ на галеру, гдѣ находились Гербертъ и Стартопъ; но лодки нашей не было видно и оба каторжника тоже исчезли. Но черезъ нѣкоторое время мы увидѣли темный предметъ, который несло къ намъ приливомъ. Никто не говорилъ ни слова, и, когда предметъ приблизился, я увидѣлъ, что то былъ Магвичъ; онъ плылъ, но не по доброй волѣ. Его втащили на галеру и немедленно надѣли наручники и кандалы. Мы направились къ берегу и пристали къ той самой харчевнѣ, которую недавно покинули и гдѣ насъ встрѣтили съ немалымъ удивленіемъ. Здѣсь мнѣ удалось доставить нѣкоторое облегченіе Магвичу — уже болѣе не Провису — который очень серьезно расшибъ себѣ грудь и раскроилъ голову.

Онъ сообщилъ мнѣ, что, по его мнѣнію, онъ попалъ подъ киль парохода и, приподнимаясь, стукнулся головой. Грудь же онъ вѣроятно ушибъ о бокъ галеры (и теперь съ трудомъ дышалъ). Онъ прибавилъ, что хотя и не ручается, что ничего бы не сдѣлалъ съ Компейсономъ, но что въ тотъ моментъ, какъ онъ откинулъ капюшонъ, чтобы увидѣть, кто подъ нимъ скрывался, негодяй зашатался и упалъ за бортъ, увлекая и его за собою, и это неожиданное движеніе вмѣстѣ съ усиліемъ, которое сдѣлалъ человѣкъ, арестовавшій его, чтобы удержать его въ лодкѣ, перевернуло ее и заставило всѣхъ насъ упасть въ воду.

Онъ шепотомъ разсказалъ мнѣ, что они пошли ко дну, крѣпко охвативъ другъ друга, что подъ водой у нихъ была борьба, что онъ высвободился и выплылъ. Я не имѣлъ причины сомнѣваться въ истинности этого разсказа, и полицейскій, управлявшій галерой, подтвердилъ слова его. Когда я попросилъ у него позволенія перемѣнить мокрое платье арестанта на другое сухое, какое я могъ достать въ харчевнѣ, онъ охотно согласился, замѣтивъ только, что долженъ забрать все, что было на арестантѣ. Такимъ образомъ портфель, бывшій когда-то въ моихъ рукахъ, перешелъ теперь въ руки полицейскаго. Онъ далъ мнѣ позволеніе сопровождать арестанта въ Лондонъ, но отказалъ въ этой милости моимъ двумъ пріятелямъ. Прощаніе было горестное, но, когда я сѣлъ рядомъ съ Магвичемъ, я почувствовалъ, что отнынѣ мое мѣсто около него, до тѣхъ поръ, пока онъ находится въ живыхъ. Теперь мое отвращеніе къ нему вполнѣ изгладилось, и въ загнанномъ, раненомъ, злополучномъ существѣ, державшемъ меня за руку, я видѣлъ только человѣка, желавшаго быть моимъ благодѣтелемъ, человѣка который питалъ ко мнѣ нѣжность, благодарность и великодушіе, съ такимъ постоянствомъ, въ продолженіе цѣлаго ряда годовъ. Я видѣлъ въ немъ человѣка, который гораздо лучше отнесся ко мнѣ, нежели я къ Джо…

Его перевезли въ тюрьму на другой же день и немедленно стали бы судить, если бы не явилась необходимость вызвать стараго тюремщика съ понтоновъ, для удостовѣренія его личности. Никто въ ней не сомнѣвался, но Компейсонъ утонулъ, а въ Лондонѣ не случилось никого другого, кто бы могъ удостовѣрить его личность. Я сообщилъ м-ру Джагерсу, что намѣренъ скрыть отъ Магвича судьбу, постигшую его имущество. М-ръ Джагерсъ очень на меня сердился и ворчалъ за то, что я выпустилъ изъ рукъ деньги…

На лѣстницѣ я встрѣтился съ Уэммикомъ, который сообщилъ мнѣ, что Компейсонъ распустилъ слухъ о томъ, что уѣзжаетъ на время изъ Лондона, и Уэммикъ думалъ воспользоваться его отсутствіемъ для нашей попытки.

— Теперь я могу только предположить, — добавилъ онъ, — что это была хитрость съ его стороны. Надѣюсь, что вы не сердитесь на меня, м-ръ Пппъ? Я хотѣлъ отъ всего сердца услужить вамъ.

— Я увѣренъ въ этомъ, Уэммикъ, и отъ души благодарю васъ за ваше участіе и дружбу, — отвѣчалъ я.

ГЛАВА XX

Несчастный Магвичъ лежалъ въ тюрьмѣ, сильно больной: онъ сломалъ себѣ два ребра, и они поранили одно изъ легкихъ, такъ что онъ еле дышалъ и почти не могъ говорить. Онъ былъ слишкомъ боленъ, чтобы оставаться въ обыкновенной тюрьмѣ, поэтому его перевели на другой день въ лазаретъ. Благодаря этому, я могъ проводить около него больше времени, чѣмъ это было бы возможно при другихъ обстоятельствахъ. И, если бы не его болѣзнь, его держали бы въ кандалахъ, такъ какъ онъ считался закоренѣлымъ бѣглецомъ и, не знаю, какимъ еще злодѣемъ.

Когда наступилъ день суда, м-ръ Джагерсъ подалъ прошеніе о томъ, чтобы его дѣло было отложено. Это было, очевидно, сдѣлано въ расчетѣ, что онъ не долго проживетъ на свѣтъ; но въ просьбѣ было отказано.

Когда ему надо было отправиться въ судъ, то его принесли туда въ креслахъ. Мнѣ позволили сидѣть около него и держать его руку въ моей рукѣ.

Судъ продолжался недолго, дѣло было ясно. Все, что можно было сказать въ пользу его, было сказано — какъ онъ вернулся къ трудовой жизни и выбился на дорогу законными и честными путями. Но нельзя было утаить, что онъ вернулся изъ ссылки и находится въ присутствіи суда и присяжныхъ. Невозможно было не судить его за это и не признать виновнымъ. Когда судья объявилъ подсудимому, что кара, назначенная за его возвратъ въ страну, изгнавшую его изъ своихъ предѣловъ, — смерть, и онъ долженъ приготовиться умереть, онъ сказалъ:

— Милордъ, я уже получилъ приговоръ къ смерти отъ Всевышняго, но склоняюсь и передъ вашимъ.

Слова эти произвели впечатлѣніе, и судья какъ-то скомкалъ остальную часть своей рѣчи.

Я серьезно надѣялся, что онъ умретъ прежде, чѣмъ судья успѣетъ составить свой докладъ, но изъ опасенія, какъ бы онъ не протянулъ до этого ужасного дня, началъ въ ту же ночь писать петицію на имя министра внутреннихъ дѣлъ, излагая все, что я зналъ, и сообщая о томъ, что онъ вернулся ради меня.

Я писалъ усердно и такъ трогательно, какъ только могъ, и когда окончилъ прошеніе и послалъ его, то написалъ еще нѣсколько писемъ людямъ, на милосердіе которыхъ я надѣлся.

Но по мѣрѣ того, какъ протекали дни, я сталъ замѣчать, что больной становился все тише и лежалъ неподвижно, уставясь глазами въ бѣлый потолокъ; лицо его потускнѣло и только отъ какого-нибудь моего слова оно прояснялось на минуту, съ тѣмъ, чтобы опять потускнѣть. Порою онъ совсѣмъ не могъ говорить и отвѣчалъ мнѣ только легкимъ пожатіемъ руки, и я научился хорошо понимать его.

На десятый день я замѣтилъ еще болѣе значительную перемѣну въ его лицѣ. Глаза его были обращены къ двери и оживились, когда я вошелъ.

— Дорогой мальчикъ, — сказалъ онъ, когда я сѣлъ къ нему на постель, — я ужо думалъ, что ты опоздалъ. Но не вѣрилъ этому.

— Я нисколько не опоздалъ. Я дожидался у воротъ.

— Ты всегда дожидаешься у воротъ; не правда ли, дорогой мальчикъ?

— Да; чтобы не терять ни минуты времени.

— Благодарю тебя, дорогой мальчикъ, благодарю. — Богъ тебя благослови! ты никогда не покидалъ меня, дорогой мальчикъ.

— Что вы очень страдаете сегодня?

— Я не жалуюсь, дорогой мальчикъ.

— Вы никогда не жалуетесь.

Онъ улыбнулся, и я понялъ по движенію его рукъ, что онъ желаетъ взять мою руку и положить ее къ себѣ на грудь. Я исполнилъ его желаніе, и онъ снова улыбнулся и обнялъ мою руку своими руками. Срокъ свиданія истекалъ, и, оглядѣвшись, я увидѣлъ начальника тюрьмы, стоявшаго около меня; онъ прошепталъ мнѣ:

— Вы можете еще остаться.

Я поблагодарилъ его отъ души и спросилъ:

— Могу ли я еще поговорить съ нимъ наединѣ, если онъ еще въ состояніи меня услышать?

Начальникъ отошелъ и далъ знакъ надзирателю тоже отойти. Больной отвелъ глаза отъ бѣлаго потолка и любовно взглянулъ на меня.

— Дорогой Магвичъ, я долженъ вамъ кое-что сказать. Вы понимаете, что я говорю?

Тихое пожатіе руки.

— У васъ былъ когда-то ребенокъ — дѣвочка, которую вы любили а потеряли.

Болѣе сильное пожатіе руки.

— Она находится въ живыхъ и нашла могущественныхъ друзей. Она богатая дама и красавица. И я люблю ее!

Послѣднимъ слабымъ усиліемъ, которое было бы безуспѣшно, если бы я не помогъ ему, онъ поднесъ мою руку къ своимъ губамъ. Послѣ того онъ тихо выпустилъ ее, и я снова положилъ ее ему на грудь, а онъ прикрылъ ее своими обѣими руками. Голова его мирно опустилась на грудь. Припомнивъ въ эту минуту то, что мы когда-то вмѣстѣ читали въ Евангеліи, и я подумалъ о тѣхъ двухъ людяхъ, которые пришли въ храмъ молиться, и понялъ, что лучшія слова, какія я могъ произнести это: «О Боже, будь милостивъ къ нему, грѣшному!»

Теперь, когда я былъ предоставленъ вполнѣ себѣ самому, я увѣдомилъ хозяйку, что намѣренъ покинуть квартиру въ Темплѣ и тотчасъ по истеченіи законнаго срока и передать ее другимъ жильдамъ. Я немедленно приклеилъ билетики къ окнамъ, потому что былъ кругомъ въ долгу; денегъ у меня оставалось совсѣмъ мало, и я совсѣмъ не зналъ, что мнѣ дѣлать; но тутъ внезапная болѣзнь свалила меня съ ногъ. Сквозь первые припадки бреда, я увидѣлъ разъ поутру около своей постели двоихъ людей, глядѣвшихъ на меня.

— Что вамъ нужно? — спросилъ я, вздрогнувъ:- я васъ не знаю.

— Вотъ что, сэръ, — отвѣчалъ одинъ изъ нихъ, наклоняясь ко мнѣ и дотрогиваясъ до моего плеча, — дѣло вы, конечно, скоро уладите, но въ настоящее время вы арестованы.

— Какъ великъ долгъ?

— Сто двадцать три фунта пятнадцать шиллинговъ шесть пенсовъ.

— Что дѣлать?

— Вамъ лучше переѣхать ко мнѣ въ домъ, — сказалъ человѣкъ. — Я держу очень приличную квартиру.

Я сдѣлалъ попытку встать и одѣться. Но когда снова опомнился, то они стояли поодаль кровати и глядѣли на меня, а я все еще лежалъ.

— Вы видите мое состояніе, — сказалъ я. — Я бы отправился съ вами, если бы могъ, но право же не могу. Если вы меня возьмете отсюда, то я умру по дорогѣ.

У меня сдѣлалась нервная горячка, и я сильно страдалъ, часто бредилъ, и время, казалось, тянулось безконечно. Когда наступилъ переломъ болѣзни, я сталъ замѣчать, что среди различныхъ лицъ, часто мерещившихся мнѣ и постоянно смѣнявшихъ другъ друга, одно лицо остается неизмѣннымъ. Кто бы не пригрезился мнѣ, но онъ непремѣнно превращался въ Джо. Я раскрывалъ глаза ночью — и видѣлъ въ большомъ креслѣ, около постели, Джо. Я раскрывалъ глаза днемъ — и у открытаго окна, съ трубкой во рту, я опять таки видѣлъ Джо. Я просилъ пить — и милая рука, подававшая мнѣ прохладительное питье, была рукой Джо. Я опускался на подушки, напившись, — и лицо, глядѣвшее на меня такъ нѣжно и увѣренно, былъ тотъ же Джо.

Наконецъ, однажды я собрался съ духомъ и спросилъ:

— Это Джо?

И милый, знакомый голосъ отвѣчалъ:

— Онъ самый, дружище.

— О, Джо, ты разбиваешь мнѣ сердце! Сердись на меня, Джо. Прибей меня, Джо. Упрекай въ неблагодарности. Но не будь такъ добръ со мной!

Добрый Джо положилъ голову рядомъ съ моею на подушку и охватилъ рукой мою шею отъ радости, что я узналъ его.

— Ты давно здѣсь, дорогой Джо?

— То есть, ты хочешь сказать, Пипъ, какъ давно ты боленъ?

— Да, Джо.

— Теперь конецъ мая, Пипъ. Завтра первое іюня.

— И ты все время былъ тутъ, дорогой Джо?

— Почти все время, дружище.

Не желая смущать Джо своими разспросами, — къ тому же я былъ еще очень слабъ, — я подождалъ до слѣдующаго утра и спросилъ его про миссъ Гавишамъ. На мой вопросъ, здорова ли она, Джо покачалъ головой.

— Она умерла, Джо?

— Видишь ли, дружище, — отвѣчалъ Джо, такимъ тономъ, точно онъ желалъ подготовить меня къ чему-то очень грустному: — я бы такъ не выразился, но она…

— Не находится больше въ живыхъ, Джо?

— Вотъ именно, — отвѣчалъ Джо, — она не находится больше въ живыхъ.

— Милый Джо, не слышалъ ли, что сталось съ ея имуществомъ?

— Она, кажется, отказала большую часть миссъ Эстеллѣ. Но сдѣлала приписку за день или за два до того и оставила четыре тысячи фунтовъ м-ру Матью Покету. И какъ бы ты думалъ, Пипъ, почему она оставила ему четыре тысячи? «Потому что Пипъ хорошо отзывался о вышеупомянутомъ Матью».

Это сообщеніе принесло мнѣ большую радость, такъ какъ докончило единственное доброе дѣло, какое мнѣ удалось сдѣлать.

Я спросилъ Джо: не слыхалъ ли онъ, не оставила ли она чего-нибудь другимъ родственникамъ?

— Миссъ Сарѣ,- отвѣчалъ Джо, — отказано двадцать пять фунтовъ въ годъ на покупку пилюль, такъ какъ она страдаетъ печенью. Миссъ Джорджіанѣ отказано двадцать фунтовъ, а миссъ Камиллѣ — пять фунтовъ на покупку плерезъ, чтобы у ней легко было на душѣ, когда она просыпается по ночамъ. А теперь, дружище, еще послѣднюю новость: старый Орликъ произвелъ грабежъ со взломомъ.

— Гдѣ? — спросилъ я.

— У того господина? который имѣлъ привычку хвастаться, — сказалъ Джо, какъ бы извиняясь:- но домъ всякаго англичанина его крѣпость, а крѣпости не должны подвергаться нападеніямъ, развѣ только въ военное время. И притомъ, не смотря на свои недостатки, онъ все-таки дѣльный хлѣбный и сѣменной торговецъ.

— Значитъ, ограбили домъ Пэмбльчука?

— Да, Пипъ, — продолжалъ Джо, — они взяли его кассу, и выпили его вино, и съѣли его провизію, и били его по лицу, и привязали его къ кровати, и напихали ему въ ротъ пшеницы, чтобы помѣшать кричать. Но онъ узналъ Орлика, и Орликъ теперь сидитъ въ тюрьмѣ…

Какъ въ былое время мы ждали того дня, когда я сдѣлаюсь ученикомъ Джо, такъ теперь мы ждали дня, когда мнѣ можно будетъ выйти изъ дому и прогуляться. Но по мѣрѣ того, какъ я становился сильнѣе и здоровѣе, Джо дѣлался все менѣе и менѣе развязнымъ въ обращеніи со мной. Во время третьей или четвертой прогулки нашей въ сосѣднемъ саду, когда я опирался на руку Джо, я особенно ясно замѣтилъ эту перемѣну. Мы сидѣли и грѣлись на солнечномъ припекѣ, глядя на рѣку, и я сказалъ, вставая съ мѣста:

— Знаешь, Джо! Я теперь такъ оправился, что одинъ дойду до дому.

— Не утомляй себя черезъ мѣру, Пипъ, — отвѣчалъ Джо: — но я буду очень счастливъ, если увижу, что вы можете ходить безъ посторонней помощи, сэръ.

Послѣднее слово больно задѣло меня; но могъ ли я обижаться! Я прошелъ только до воротъ сада, а затѣмъ прикинулся слабѣе, чѣмъ былъ на самомъ дѣлѣ, и попросилъ руку Джо. Джо взялъ меня подъ руку, но задумался.

Вечеромъ, когда я легъ въ постель, Джо пришелъ въ мою комнату, какъ дѣлалъ это во все время моей болѣзни. Онъ спросилъ меня, увѣренъ ли я, что такъ же хорошо себя чувствую, какъ утромъ?

— Да, милый Джо, такъ же хорошо.

— И ты чувствуешь себя сильнѣе, дружище?

— Да, милый Джо, съ каждымъ днемъ все сильнѣе.

Джо разгладилъ одѣяло на моемъ плечѣ своей сильной доброй рукой и сказалъ, какъ мнѣ показалось, хриплымъ голосомъ:

— Покойной ночи!

Когда я всталъ поутру, бодрый и окрѣпшій, я рѣшилъ разсказать Джо обо всемъ, что было. Я рѣшилъ разсказать ему это еще до завтрака; только одѣнусь и пойду въ его комнату и удивлю его: въ первый разъ за все время болѣзни я всталъ рано.

Я пошелъ въ его комнату, но его тамъ не было. Не только его, тамъ не было, но и сундукъ его исчезъ.

Я поспѣшилъ въ столовую и тамъ, на столѣ, нашелъ письмо. Вотъ его краткое содержаніе:

«Не желая быть навязчивымъ, я уѣзжаю, потому что ты теперь здоровъ, дорогой Пипъ, и обойдешься и безъ „Джо“.

P. S. Навсегда преданнѣйшаго изъ друзей».

При этомъ письмѣ находилась расписка въ уплатѣ долга, за который я былъ арестованъ. До сихъ поръ я воображалъ, что меня не безпокоили за долгъ, пока я не выздоровлю. Мнѣ и не снилось, что Джо уплатилъ деньги; но Джо ихъ уплатилъ, и расписка была на его имя.

Что же мнѣ теперь оставалось дѣлать, какъ не послѣдовать за нимъ въ милую, старую кузницу и тамъ покаяться ему во всемъ и облегчить душу и сердце, и высказать о своемъ новомъ рѣшеніи?

А рѣшеніе это заключалось въ томъ, что я пойду къ Бидди, покажу ей, какимъ я вернулся смиреннымъ и раскаяннымъ грѣшникомъ, разскажу ей, какъ я лишился всего, на чт когда-то надѣялся, и напомню ей о моихъ признаніяхъ въ первые несчастливые дни. Послѣ того я скажу ей: «Бидди, мнѣ кажется, вы очень, когда-то, любили меня… если вы еще хоть вполовину меня любите, если вы можете простить меня, то я надѣюсь, что теперь я сталъ болѣе достойнымъ васъ, чѣмъ въ былое время… И отъ васъ, Бидди, зависитъ, останусь ли я работать въ кузницѣ, вмѣстѣ съ Джо, или поищу себѣ другого занятія, въ другомъ мѣстѣ, или мы вмѣстѣ уѣдемъ въ отдаленную страну, гдѣ мнѣ предлагаютъ мѣсто; я еще не далъ рѣшительнаго согласія, въ ожиданіи вашего отвѣта».

Таково было мое рѣшеніе. И послѣ трехдневнаго срока я отправился на старое пепелище, чтобы привести это рѣшеніе въ исполненіе; мнѣ остается еще разсказать, какъ все произошло, и тогда конецъ моему повѣствованію.

ГЛАВА XXI

Вѣсти о томъ, что мои расчеты на блестящую будущность рухнули, раньше меня достигли моего родного пепелища и его окрестностей. Я нашелъ, что «Синій Вепрь» уже былъ о томъ извѣщенъ, и замѣтилъ, что это произвело великую перемѣну въ обращеніи со мною. Между тѣмъ какъ «Вепрь» съ горячей настойчивостью искалъ угодить мнѣ, пока я долженъ былъ разбогатѣть, тотъ же «Вепрь» выказывалъ крайнюю холодность въ этомъ отношеніи теперь, когда я обѣднѣлъ…

Когда я пришелъ позавтракать въ кофейню «Вепря», я засталъ м-ра Пэмбльчука, бесѣдовавшаго съ хозяиномъ. М-ръ Пэмбльчукъ (который нисколько не похорошѣлъ отъ его недавняго ночного происшествія) дожидался меня и обратился ко мнѣ въ слѣдующихъ выраженіяхъ:

— Молодой человѣкъ, я сожалѣю о томъ, что вы такъ низко пали. Но чего же другого можно было ожидать? Чего же другого можно было ожидать?

И онъ протянулъ мнѣ руку съ величественно-снисходительнымъ видомъ, а такъ какъ я былъ сломленъ болѣзнью и не въ силахъ былъ ссориться, я взялъ протянутую руку.

— Вильямъ, — сказалъ м-ръ Пэмбльчукъ слугѣ,- поставьте пирогъ на столъ. Такъ вотъ до чего дошло! вотъ до чего дошло!

Я, нахмурясь, сидѣлъ за завтракомъ. М-ръ Пэмбльчукъ стоялъ, наклонясь надо мною, и налилъ мнѣ чаю, прежде чѣмъ я успѣлъ дотронуться до чайника — съ видомъ благодѣтеля, рѣшившагося быть вѣрнымъ себѣ до конца.

— Вильямъ, — сказалъ м-ръ Пэмбльчукъ уныло, — подайте соль. Въ болѣе счастливыя времена, — обращаясь ко мнѣ,- я думаю вы употребляли сахаръ? И молоко? Да, употребляли, Сахаръ и молоко. Вильямъ, — подайте кресъ-салатъ.

— Благодарю васъ, — отвѣчалъ я коротко, — но я не ѣмъ кресъ-салата.

— Вы его не ѣдите? — отвѣчалъ м-ръ Пэмбльчукъ, вздыхая и нѣсколько разъ качая головой, какъ будто ожидалъ этого, и какъ будто воздержаніе отъ кресъ-салата должно совпадать съ моимъ паденіемъ. — Правда. Вѣдь это простые плоды земли. Нѣтъ. Кресъ-салата не надо, Вильямъ.

Я продолжалъ завтракать, а м-ръ Пэмбльчукъ продолжалъ стоять надо мной, тараща глаза, точно рыба, и громко дыша, какъ онъ всегда это дѣлалъ.

— Кожа да кости! — громко вздыхалъ м-ръ Пэмбльчукъ. — А между тѣмъ, когда онъ уѣзжалъ отсюда (могу сказать, съ моего благословенія), онъ былъ круглъ, какъ персикъ! Ахъ! — продолжалъ онъ, подавая мнѣ хлѣбъ съ масломъ. — И вы идете къ Джозефу?

— Ради самого неба, — сказалъ я, вспыхивая невольно, — какое вамъ дѣло, куда я иду? Оставьте этотъ чайникъ въ покоѣ.

То былъ худшій пріемъ, какой я могъ выбрать, потому что онъ далъ Пэмбльчуку тотъ случай, котораго ему было нужно.

— Да, молодой человѣкъ, — произнесъ онъ, ставя чайникъ на столъ и отступая на шагъ или два, и говоря для назиданія хозяина и слуги у дверей. — Я оставлю этотъ чайникъ въ покоѣ. Вы правы, молодой человѣкъ. Въ первый разъ въ жизни вы правы. Я забылся, принимая такое участіе въ вашемъ завтракѣ, желая для вашего здоровья, истощеннаго безпутной жизнью, подкрѣпить васъ здоровой пищею вашихъ предковъ. И однако, — продолжалъ Пэмбльчукъ, поворачиваясь къ хозяину и слугѣ и указывая на меня вытянутой во всю длину рукой, — это онъ, тотъ самый, кого я ласкалъ въ счастливые дни его дѣтства. Вы скажете — это невозможно; а я скажу вамъ, что это такъ было.

Тихій ропотъ обоихъ слушателей былъ отвѣтомъ. Особенно тронутымъ казался слуга.

— Молодой человѣкъ, — говорилъ Пэмбльчукъ, по старому помахивая рукой въ мою сторону, — вы идете къ Джозефу, и вотъ въ присутствіи этихъ людей я скажу вамъ, молодой человѣкъ, что вы должны сказать Джозефу. Скажите ему: «Джозефъ, я видѣлъ сегодня моего перваго благодѣтеля и виновника моего благополучія. Я не назову его имени, Джозефъ, но такъ его называютъ въ городѣ, и я видѣлъ этого человѣка».

— Божусь, что я его здѣсь не вижу, — отвѣчалъ я.

— Скажите это, и даже Джозефъ по всей вѣроятности удивится, — возразилъ Пэмбльчукъ.

— Вы въ немъ ошибаетесь, — сказалъ я. — Мнѣ лучше извѣстно, какой человѣкъ Джо.

— Скажите ему, — продолжалъ Пэмбльчукъ: «Джозефъ, я видѣлъ этого человѣка, и этотъ человѣкъ не питаетъ зла ни противъ васъ, ни противъ меня. Онъ знаетъ вашъ характеръ, Джозефъ, и ему хорошо извѣстны ваше упрямство и ваше невѣжество; и онъ знаетъ мой характеръ, Джозефъ, и знаетъ мою неблагодарность. Въ томъ, что я упалъ такъ низко, онъ видитъ перстъ Провидѣнія. Онъ видитъ этотъ перстъ, Джозефъ, видитъ его ясно. Этотъ перстъ начертилъ: Награда за неблагодарность къ первому благодѣтелю и виновнику благополучія. Но этотъ человѣкъ не раскаявается въ томъ, что сдѣлалъ, Джозефъ. Нисколько. То, что онъ сдѣлалъ — хорошо, великодушно, добродѣтельно, и онъ бы снова сдѣлалъ то же самое».

— Жаль, — презрительно сказалъ я, окончивъ завтракъ, — что этотъ человѣкъ не объяснилъ, что такое онъ сдѣлалъ и снова могъ бы сдѣлать.

— Господа! — обратился теперь Пэмбльчукъ къ хозяину и слугѣ. — Я ничего не имѣю противъ того, чтобы вы повторяли то, что говорятъ въ городѣ и за городомъ, что я поступилъ правильно, сдѣлалъ добро и могъ бы снова облагодѣтельствовать этого человѣка.

И съ этими словами обманщикъ пожалъ имъ руки и вышелъ изъ дома, оставивъ меня въ довольно непріятномъ настроеніи духа. Вскорѣ я тоже вышелъ изъ дома, и когда шелъ по улицѣ, то видѣлъ, какъ онъ собралъ у дверей своей лавки избранное общество, и какъ оно удостоило меня весьма недружелюбными взглядами, когда я проходилъ по другой сторонѣ улицы.

Но тѣмъ пріятнѣе было итти къ Бидди и къ Джо, и ихъ снисходительность сіяла ярче прежняго, если только это было возможно, отъ сравненія съ этимъ хвастливымъ лгуномъ.

Іюньская погода была очаровательна. Небо было голубое, жаворонки звенѣли высоко надъ зеленымъ полемъ, и вся эта мѣстность показалась мнѣ гораздо прекраснѣе и милѣе, чѣмъ когда-либо прежде.

Я никогда не видывалъ школы, гдѣ Бидди была учительницей; но маленькая тропинка, по которой я прошелъ въ деревню, тишины ради, вела какъ разъ мимо нея. Я былъ разочарованъ, найдя, что день праздничный, и школа пуста, и домикъ Бидди запертъ. Пріятная мечта увидѣть ее занятой своимъ ежедневнымъ дѣломъ, прежде, чѣмъ она замѣтитъ меня, носилась у меня въ умѣ; но надежда эта не осуществилась.

Кузница находилась не въ далекомъ разстояніи, и я шелъ къ ней подъ красивыми, зелеными липами, прислушиваясь къ стуку молота Джо. Долго спустя послѣ того, какъ мнѣ слѣдовало бы его услышать (мнѣ даже казалось, что я его слышу), я убѣдился, что это была одна мечта, и что все тихо. Липы были здѣсь, и терновые кусты тоже, и каштановыя деревья были на мѣстѣ, и ихъ листья привѣтливо шумѣли, когда я остановился, чтобы прислушаться; но звука молота Джо не было слышно.

Пугаясь самъ не зная чего, я дошелъ до того мѣста, откуда была видна кузница; я увидѣлъ ее наконецъ, но увидѣлъ, что она заперта. Ни сверкающаго огня, ни блестящаго дождя, ни искръ, ни шума мѣховъ;- все было пусто и тихо.

Но домъ не былъ пустъ; и я сейчасъ узналъ гостиную, потому что на окнѣ колыхались бѣлыя занавѣски, и окно было открыто и убрано цвѣтами. Я тихонько направился къ нему, намѣреваясь заглянуть черезъ окно, какъ вдругъ передо мной появились Джо и Бидди, они шли подъ руку.

Сначала Бидди вскрикнула, точно приняла меня за привидѣніе, но въ слѣдующій мигъ уже обнимала меня, и мы оба залились слезами. Она была такъ свѣжа и мила, а я былъ худъ и блѣденъ.

— Милая Бидди, какъ вы нарядны!

— Да, дорогой Пипъ.

— И Джо, какъ ты наряденъ!

— Да, дорогой Пипъ, старый дружище!

Я глядѣлъ на обоихъ, то на одного, то на другого, и тутъ…

— Сегодня день моей свадьбы, — вскричала Бидди въ порывѣ счастія: — я вышла замужъ за Джо!..

* * *

Я продалъ все, что у меня было, и отложилъ, сколько могъ, для уплаты своихъ долговъ; тѣ которые изъ моихъ кредиторовъ согласились, чтобы я уплачивалъ имъ долгъ въ разсрочку — и я наконецъ уѣхалъ изъ Англіи къ Герберту. По истеченіи мѣсяца, меня уже не было въ Англіи, а по истеченіи двухъ мѣсяцевъ я былъ писцомъ у хозяина Герберта — Кларикера и Ко, а черезъ четыре мѣсяца впервые принялъ на себя всю отвѣтственность за веденіе дѣла. Отецъ Клары умеръ, а Гербертъ уѣхалъ для того, чтобы съ нею обвѣнчаться, и я былъ оставленъ начальникомъ надъ всѣмъ дѣломъ, пока онъ не вернется назадъ.

Много лѣтъ прошло, прежде чѣмъ я сталъ товарищемъ Герберта; но я счастливо жилъ съ нимъ и его женой, и жилъ умѣренно, платилъ свои долги и велъ постоянную переписку съ Бидди и Джо. Но прежде, чѣмъ я сталъ третьимъ товарищемъ, хозяинъ Кларикеръ выдалъ меня Герберту и разсказалъ ему, какъ я далъ денегъ и устроилъ счастье своего друга.

Гербертъ былъ столь же тронутъ, какъ и удивленъ, и дружба наша съ этимъ дорогимъ человѣкомъ стала еще крѣпче. Въ заключеніе я не хочу оставить читателя подъ такимъ впечатлѣніемъ, будто бы мы много зарабатывали торговлей и загребали груды денегъ. Мы вели небольшое дѣло, но работали честно и нашей удачей были обязаны бодрой и смышленной предпріимчивости Герберта; я часто удивлялся, какъ могъ я думать, что онъ неспособенъ къ дѣлу, пока въ одинъ прекрасный день меня не озарила мысль, что, быть можетъ, неспособность таилась вовсе не въ немъ, а во мнѣ самомъ.

ГЛАВА XXII

Въ продолженіе одиннадцати лѣтъ я не видѣлъ ни Джо, ни Бидди, хотя думалъ о нихъ очень часто. Но вотъ, въ одинъ декабрьскій вечеръ, часъ или два спустя по наступленіи сумерекъ, я тихонько взялся за ручку старой кухонной двери. Я такъ тихо дотронулся до нея, что меня не слыхали, и я заглянулъ въ кухню, никѣмъ не замѣченный. На старомъ мѣстѣ, въ кухнѣ у очага, такой же загорѣлый и сильный, какъ и всегда, хотя слегка посѣдѣвшій, сидѣлъ Джо и курилъ трубку, и тамъ же въ углу, загороженный ногою Джо, сидѣлъ на моемъ собственномъ креслѣ — я самъ!

— Мы назвали его Пипомъ въ честь твою, дружище, — сказалъ Джо въ восторгѣ, когда я сѣлъ на другой стулъ около ребенка, — мы надѣялись, что когда онъ вырастетъ, то будетъ похожъ на тебя, и думаемъ, что такъ я будетъ.

Я тоже такъ думалъ и взялъ его съ собой на прогулку на другой день утромъ, и мы много разговаривали, отлично понимая другъ друга. Я сводилъ его на кладбище и посадилъ на знакомую гробницу, и онъ показалъ мнѣ плиту, которой была покрыта могила Филиппа Пирипа, покойнаго прихожанина здѣшняго прихода, а также его жены Джорджіаны.

— Бидди, — сказалъ я, когда разговаривалъ съ нею послѣ обѣда, въ то время, какъ ея маленькая дѣвочка лежала у нея на колѣняхъ, — вы должны отдать мнѣ Пипа, или, по крайней мѣрѣ, поручить его мнѣ на время.

— Нѣтъ, нѣтъ, — мягко отвѣчала Бидди. — Вы должны жениться.

— Тоже самое говорятъ Гербертъ и Клара, но не думаю, чтобы я когда-нибудь женился, Бидди. Я такъ сжился съ ними, что врядъ ли это возможно. Я уже сталъ пожилымъ холостякомъ.

Бидди поглядѣла на своего младенца и поднесла его ручку къ своимъ губамъ, а затѣмъ протянула мнѣ добрую, материнскую руку, которою только что держала ручку младенца. Было нѣчто весьма краснорѣчивое въ этомъ движеніи и въ легкомъ прикосновеніи обручальнаго кольца.

— Милый Пипъ, — сказала Бидди, — увѣрены ли вы, что не тоскуете по ней?

— О, нѣтъ, и не думаю, Бидди.

— Скажите мнѣ, какъ старому, старому другу. Вы совсѣмъ позабыли ее?

— Милая Бидди, я ничего не позабылъ изъ своей жизни. Но мои мечты разсѣялись, Бидди; да, разсѣялись!

Тѣмъ не менѣе я зналъ, когда говорилъ эти слова, что тайно намѣревался посѣтить то мѣсто, гдѣ стоялъ старый домъ. 'Да, я посѣтилъ его въ тотъ же вечеръ, одинъ, въ память ея. Да, именно. Въ память Эстеллы.

Я слыхалъ о нея, что она ведетъ крайне несчастную жизнь, и что она разъѣхалась съ мужемъ, который обращался съ нею очень жестоко и прославился, какъ смѣсь гордости, скупости, грубости и низости. Потомъ я слышалъ о смерти ея мужа; онъ упалъ съ лошади, которую нещадно билъ. Она овдовѣла года два тому назадъ; но могла вторично выйти замужъ.

У Джо обѣдали рано, и у меня было много свободнаго времени и не нужно было торопиться, чтобы поспѣть на прогулку къ старому дому до наступленія темноты. Я шелъ, не спѣша, заглядываясь на знакомые предметы, такъ что день уже совсѣмъ клонился къ вечеру, когда я пришелъ на старое мѣсто.

Тамъ не было больше ни дома, ни пивного завода и никакихъ строеній, осталась только одна стѣна, окружавшая старый садъ. Расчищенное мѣсто было обнесено грубой изгородью, и, заглянувъ черезъ нее, я увидѣлъ, что старинный плющъ снова пустилъ ростки и зеленѣлъ на развалинахъ. Калитка была раскрыта настежь, и я вошелъ во дворъ.

Холодный серебристый туманъ окутывалъ землю, и луна еще не взошла, чтобы его разсѣять. Но звѣзды сверкали сквозь туманъ, луна всходила, и вечеръ не былъ темный. Я могъ осмотрѣть всѣ части стараго дома: гдѣ была пивоварня, гдѣ ворота, и гдѣ стояли бочки.

Я обошелъ все это и заглянулъ въ запущенную аллею сада, какъ вдругъ увидѣлъ въ ней одинокую женщину.

Она замѣтила меня, когда я тронулся съ мѣста. Она шла мнѣ навстрѣчу, но остановилась.

Подходя ближе, я увидѣлъ, что она хотѣла повернуть обратно, но потомъ остановилась и дождалась меня. Она выразила величайшее удивленіе и произнесла мое имя, а я закричалъ:

— Эстелла!

— Я очень перемѣнилась. Я удивляюсь, что вы меня узнали.

Свѣжесть красоты ея дѣйствительно пропала, но невыразимая прелесть лица осталась; Я зналъ и прежде, какъ она хороша, но чего я никогда не видалъ раньше — это грустнаго, мягкаго выраженія нѣкогда гордыхъ глазъ; чего я никогда не испыталъ прежде — это дружескаго пожатія нѣкогда безчувственной руки.

Мы усѣлись на ближайшей скамейкѣ, и я сказалъ:

— Послѣ столькихъ лѣтъ разлуки, не странно ли, что мы встрѣтились снова, Эстелла, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ происходило наше первое свиданіе? Вы часто здѣсь бываете?

— Я съ тѣхъ поръ ни разу здѣсь не была.

— И я также.

Луна всходила, и я подумалъ о кроткомъ взглядѣ того человѣка въ темницѣ, котораго уже нѣтъ въ живыхъ. Луна всходила, и я подумалъ о томъ, какъ онъ пожалъ мнѣ руку, когда я проговорилъ тѣ послѣднія слова, какія онъ слышалъ на землѣ.

Эстелла первая прервала молчаніе.

— Я давно желала вернуться сюда, но не могла исполнить своего желанія. Бѣдное, бѣдное, старое пепелище!

Серебристый туманъ озарился первыми лучами луннаго свѣта, и тѣ же лучи озарили слезы, катившіяся изъ ея глазъ. Не подозрѣвая, что я ихъ вижу, и сдерживая себя, насколько могла, она тихо сказала:

— Васъ не удивляетъ, что это мѣсто пришло въ такое запустѣніе?

— Да, Эстелла.

— Мѣсто принадлежитъ мнѣ. Это единственное имущество, котораго я не уступила. Все остальное было мало-по-малу отдано мною, но это я удержала. Согласная на все, я не согласилась разстаться съ нимъ въ эти злополучные годы.

— Вы будете строить здѣсь домъ?

— Да, наконецъ. Я пришла сюда, чтобы проститься съ нимъ, пока оно не перемѣнится. А вы, — спросила она съ участіемъ, — вы все еще живете за границей?

— Все еще.

— И дѣла ваши идутъ хорошо?

— Я много работаю и получаю достаточное вознагражденіе… Да, мои дѣла идутъ хорошо.

— Я часто думала о васъ, — сказала Эстелла.

— Неужели?

— Въ послѣднее время очень часто. Были тяжелыя времена, когда я гнала отъ себя воспоминаніе о томъ, что я отвергла, когда совсѣмъ не понимала своего потеряннаго счастья. Но съ тѣхъ поръ, какъ долгъ не запрещаетъ мнѣ лелѣять это воспоминаніе, я удѣлила ему мѣсто въ моемъ сердцѣ.

— Вы всегда сохраняли ваше мѣсто въ моемъ сердцѣ,- отвѣчалъ я.

И мы опять помолчали, пока она не заговорила:

— Я никогда не думала, — сказала Эстелла, — что я прощусь и съ вами, прощаясь съ этимъ мѣстомъ. Я очень этому рада.

— Рады снова разстаться со мною, Эстелла? Для меня разлука тягостна. Наше послѣднее прощанье было очень печально.

— Однако вы сказали мнѣ,- отвѣчала Эстелла:- «да благословитъ и да проститъ васъ Богъ!» И если вы могли мнѣ сказать это тогда, вы не колеблясь скажете мнѣ это и теперь, — теперь, когда страданіе оказалось строже всякой другой науки и научило меня понимать, чѣмъ было для меня ваше сердце. Меня согнули и сломали, но — надѣюсь — я стала лучше. Будьте такъ же снисходительны и добры ко мнѣ, какъ вы были тогда, и скажите мнѣ, что мы друзья.

— Мы друзья, — сказалъ я, вставая и наклоняясь къ ней въ то время, какъ она поднималась съ скамьи.

— И будемъ друзьями, даже живя врозь, — отвѣчала Эстелла.

Я взялъ ея руку, и мы удалились отъ этого разореннаго гнѣзда. Вечерній туманъ разсѣялся теперь, и въ широкомъ пространствѣ, озаренномъ луной, я увидѣлъ, предзнаменованіе того, что я больше не разстанусь съ ней.

КОНЕЦЪ.

1860

Примечания

1

Т. е. на рожкѣ.

(обратно)

2

Значитъ вызвать на поединокъ.

(обратно)

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  ГЛАВА I

  ГЛАВА II

  ГЛАВА III

  ГЛАВА IV

  ГЛАВА V

  ГЛАВА VI

  ГЛАВА VII

  ГЛАВА VIII

  ГЛАВА IX

  ГЛАВА X

  ГЛАВА XI

  ГЛАВА XII

  ГЛАВА ХIII

  ГЛАВА XIV

  ГЛАВА XV

  ГЛАВА XVI

  ГЛАВА XVII

  ГЛАВА XVIII

  ГЛАВА XIX

  ГЛАВА XX

  ГЛАВА XXI

  ГЛАВА XXII

  ГЛАВА XXIII

  ГЛАВА XXIV

  ГЛАВА XXV

  ГЛАВА XXVI

  ГЛАВА XXVII

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  ГЛАВА I

  ГЛАВА II

  ГЛАВА III

  ГЛАВА IV

  ГЛАВА V

  ГЛАВА VI

  ГЛАВА VII

  ГЛАВА VIII

  ГЛАВА IX

  ГЛАВА X

  ГЛАВА XI

  ГЛАВА XII

  ГЛАВА XIII

  ГЛАВА XIV

  ГЛАВА XV

  ГЛАВА XVI

  ГЛАВА XVII

  ГЛАВА XVIII

  ГЛАВА XIX

  ГЛАВА XX

  ГЛАВА XXI

  ГЛАВА XXII Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg