«Видимость и реальность»

Я не ручаюсь за достоверность этого рассказа, хотя поведал мне его профессор французской литературы одного английского университета, а он был человеком столь благородным, что вряд ли стал бы рассказывать мне то, чего не было. Он имел обыкновение привлекать внимание своих студентов к трем французским писателям, которые, по его мнению, сочетали качества, лежащие в основе французского характера. Читая их, утверждал профессор, вы можете столько узнать о французах, что, будь это в его власти, он бы не доверил тем, кто призван защищать интересы французов, приступать к исполнению своих обязанностей прежде, чем они не сдадут достаточно строгий экзамен по их произведениям. Они — это Рабле[1] с его gauloiseme — особой формой сквернословия, предпочитающего называть лопату не иначе, чем чертовым совком, Лафонтен[2] с его bons sens — не чем иным как здравым смыслом, и, наконец, Корнель[3] с его panache. В словарях это слово переводится как султан на шлеме вооруженного рыцаря, но метафорически скорее означает достоинство и браваду, рисовку и героизм, тщеславие и гордость. Именно le panache заставил французских дворян при Фонтенуа[4] бросить офицерам короля Георга II: «Стреляйте первыми, господа!»; именно le panache исторг с окровавленных уст Кэмбронна