«Человек, в котором не осталось ни одного живого места»

Эдгар Аллан По Человек, в котором не осталось ни одного живого места Рассказ из последней экспедиции против племен бугабу и киккапу

Pleures, pleures, mes yeux, et-

fonde-vous en eau!

La moitio do ma vie a mis

l'autre au tombeau[1].

Corneille

Не могу теперь в точности припомнить, где и когда я впервые познакомился с очень красивым господином, бригадным генералом А. Б. С. Смисом. Без сомнения, кто-нибудь познакомил меня с ним — вероятно, на каком-нибудь публичном собрании, происходившем где-нибудь по какому-нибудь важному поводу; но кто это был — положительно не помню. Дело в том, что знакомство сопровождалось с моей стороны некоторого рода тревожным смущением, благодаря которому у меня и не сохранилось определенного впечатления времени и места. Я от природы человек нервный — это у меня наследственное — и я не могу сладить с собой. Особенно малейшая тень таинственности, малейшее обстоятельство, которое я не в состоянии уяснить себе приводит меня в отчаянное волнение.

Во всей личности этого господина было что-то замечательное, да, замечательное; хотя это слово лишь в слабой степени выражает мое впечатление. Росту он имел футов шесть, и во всей его наружности было что-то повелительное. Вся его внешность носила отпечаток благородного изящества, свидетельствуя о превосходном воспитании и высоком происхождении. Мне доставляет какое-то грустное удовольствие так подробно описывать наружность Смиса. Шапка волос на голове его сделала бы честь Бруту: нельзя себе вообразить кудрей более богатых и оттенка более красивого. Волосы были черные, как вороново крыло, так же, как и его изумительные усы. Вы замечаете: я не могу говорить о последних без восторга; не будет преувеличением, если я скажу, что вторых таких усов не могло существовать в мире. Во всяком случае, они обрамляли и частью прикрывали рот несравненной красоты. Из-под них виднелись самые ровные, ослепительно белые зубы, какие только можно себе представить, а из-за этих зубов — когда к тому представлялся случай — раздавался чрезвычайно ясный, мелодический и сильный голос. И глазами природа одарила моего знакомого выдающимися. Каждый из них стоил пары наших обыкновенных зрительных органов. Они были темно-карие, необыкновенно большие и блестящие; и в них замечалась по временам именно та степень интересного косоглазия, которое придает взгляду особенную выразительность.

Такого бюста, как у генерала я, без сомнения, не видал ни у кого. Не было возможности подметить какой-нибудь недостаток в его изумительной пропорциональности. Благодаря этому особенно выделялись его плечи, который вызвали бы мраморного Аполлона покраснеть от сознания, что он уступает генералу. Я страстно люблю красивые плечи и могу сказать, что до тех пор не встречал подобного совершенства. Руки были также прелестной формы. И ноги не уступали им. Это были nec plus ultra красивых ног. Всякий знаток признал бы их красоту. Они были не слишком мясисты, но и не худы; в них не было ни массивности, ни хрупкости. Я не мог себе представить более грациозного изгиба, чем os femoris, и с задней стороны его ibufa была именно такая выпуклость, которая придает икре полную пропорциональность. Желал бы я, чтоб моему талантливому другу Чипончипино, скульптору, удалось видеть ноги бригадного генерала Джона А. Б. С. Смиса.

Но хотя таких положительных красавцев на свете не встретишь на каждом шагу, однако я никак не мог убедить себя, что это особенное впечатление, о котором я упомянул — это je ne sais quoi, что-то неуловимое, в моем новом знакомом оставалось, благодаря не исключительно его физическим совершенствам. Может быть, это следовало приписать его манерам; но и этого я не могу утверждать. В его манере держать себя была какая-то натянутость, чтоб не сказать деревянность; какая-то размеренность, так сказать, прямолинейная точность в каждом движении, которые при менее крупной фигуре можно бы охарактеризовать словом аффектация, напыщенность или принужденность, но в джентльмене таких размеров без затруднений подводилось под сдержанность и чувство достоинства — вообще, под нечто весьма обширное, но подходила к его общей колоссальности.

Приятель, познакомивший меня с генералом Смисом, шепнул мне несколько слов о нем. Характеризуя его, как замечательного, очень замечательного человека — одного из замечательнейших людей нашего века. У женщин генерал пользовался также большим успехом, благодаря, главным образом, упроченной за ним репутации храбреца.

— В этом отношении у него нет соперников; он положительно головорез; просто отчаянный, — говорил мой друг, еще понизив голос и поражая меня своею таинственностью. — Положительно отчаянный. Он доказал это в последней, так нашумевшей экспедиции против индейских племен бугабу и киккапо. — Тут мой друг вытаращил глаза. — Господи! Черт побери! Чудеса храбрости… Да вы, вероятно, слыхали о нем?… Ведь он человек…

— Человек Божий, как вы поживаете? Очень рад видеть вас, — прервал его сам генерал, подходя и пожимая руку моего собеседника, а мне отвечая чопорным, хотя и глубоким поклоном. Я подумал тогда — и теперь остаюсь при своем мнении — что никогда не слыхал такого сильного и вместе с тем чистого голоса и не видал более красивых зубов; но должен признаться, что мне досаден был перерыв именно в ту минуту, когда, благодаря вышеупомянутым словам своего знакомого, герой экспедиции Бугабу и Киккапу очень заинтересовал меня.

Но очаровательный блестящий разговор бригадного генерала Джона А. Б. С. Смиса скоро рассеял мое неудовольствие. Так как мой приятель ушел тотчас же, то мы довольно долго пробыли наедине, и я провел это время не только приятно, но и полезно. Мне никогда не попадалось такого приятного собеседника и так разносторонне образованного человека. Однако, но весьма понятной скромности, он не коснулся темы, именно больше всего интересовавшей меня в эту минуту, т.-е. таинственных обстоятельств связанных с бугабужской войной; я же, понятно, не мог, из деликатности, затронуть этого вопроса, хотя — каюсь — чувствовал к тому сильное искушение. Я заметил также, что храбрый военный предпочитал темы научного интереса, и что его особенно занимали быстрые успехи механических изобретений, — о чем бы я ни заводил разговор, генерал непременно возвращался к этому пункту.

— Ничто не сравнится с этим, — говорил он, — мы удивительные люди и живем в удивительный век. Парашюты и железные дороги, волчьи ямы и скорострельные ружья. Наши пароходы во всех морях; а почтовый воздушный шар Нассау скоро начнет совершать регулярные полеты — плата в один конец всего двадцать фунтов стерлингов — между Лондоном и Тимбукту. А кто измерит огромное влияние великих открытий в области электромагнетизма на общественную жизнь, искусства, торговлю, литературу? И это еще не все — поверьте мне! Нет конца успехам изобретения. Самые удивительные, остроумные и, позволю себе прибавить, м-р, м-р… Томпсон — кажется, не ошибаюсь? — самые полезные, истинно полезные изобретения в области механики вырастают ежедневно, так сказать, как грибы, как саранча… как саранча среди нас, да, вокруг нас… м-р Томпсон.

Меня вовсе не зовут Томпсоном, но излишнее прибавлять, что я расстался с генералом, сильно заинтересованный им и вынося очень высокое мнение о его качествах, как собеседника, и глубоко проникнутый сознанием всех преимуществ существования в век механических изобретений. Однако мое любопытство не было вполне удовлетворено, и я решил немедленно собрать между своими знакомыми сведения о самом бригадном генерале, а особенно о достопамятных событиях во время бугабусской и киккапусской экспедиций.

Первый случай, которым я не посовестился воспользоваться, представился в церкви его преподобия доктора Друммуммуппа, где однажды, в воскресенье, как раз за проповедью, я очутился не только на одной скамье, но даже рядом с своей милой и сообщительной приятельницей, мисс Тэбитой Т. Я поздравил себя, и совершенно справедливо, с такой удачей. Если кто-нибудь знал что-нибудь о бригадном генерале Джоне А. Б. С. Смисе, то это была именно мисс Тэбита Т. Мы передали друг другу несколько телеграфических знаков и затем начали перебрасываться оживленными фразами.

— Смис! — сказала мисс Тэбита в ответ на мой серьезный вопрос.

— Смис! — Это генерал А. Б. С.? — Боже мой, я думала, вы все знаете о нем! Удивительно изобретательный век! Ужасное происшествие!.. Какие кровожадные негодяи эти киккату! Он сражался, как герой… выказал чудеса храбрости… обессмертил свое имя. Смис!.. Бригадный генерал А. Б. С. Разве вы не знаете, что это человек…

— Человек, — громогласно возгласил в это мгновение доктор Друммуммупп, ударяя кулаком по кафедре, — человек, рожденный от женщины, живет недолго: он рождается, но затем коса смерти скашивает его, как цветок!

Я отскочил на противоположный конец скамьи, заметив по сверкающему взору проповедника, что гнев, чуть было не оказавшийся роковым для кафедры, был вызван нашим шепотом с мисс Тэбитой. Что тут было делать? Пришлось волей-неволей покориться и, претерпевая мученичество полного достоинства молчания, выслушать весьма долгую проповедь.

На следующий вечер я зашел довольно поздно в Рентипольский театр, где надеялся сразу удовлетворить своему любопытству, только заглянув в ложу двух образчиков любезности и всезнания мисс Арабеллы и Миранды Когносченти. Превосходный трагик Клаймакс играл Яго при переполненном зале, и мне оказалось довольно трудно объяснить, чего я желаю, тем более, что та ложа приходилась возле самых кулис, как раз над сценой.

— Смис! — сказала мисс Арабелла, уразумев, наконец, чего я добиваюсь. — Смис! Уж не генерал ли Джон А. Б. С.

— Смис? — задумчиво повторила Миранда. — Встречали ли вы второго человека с такой фигурой?

— Нет, сударыня… Но скажите мне…

— Так безукоризненно изящного?..

— Нет, честное слово! Но прошу вас, скажите мне…

— Так тонко понимающего все драматические эффекты?

— Мисс Миранда!..

— Кто бы так умел оценить красоты Шекспира? Взгляните на эту ногу…

— О черт! — И я снова обратился к ее сестре.

— Смис! — сказала она. — Вы спрашиваете про генерала Джона А. Б. С.? Не правда ли, ужасно? Какие негодяи эти бугабу… Дикари, и все такое… Но мы живем в удивительно изобретательный век!.. Смис!.. О, да!.. Великий человек!.. Отчаянная голова. Приобрел себе вечную славу… Чудеса храбрости! И вы не знаете?.. — Эти слова она произнесла взвизгнув. — Да ведь это человек…

  … Ни мак, ни мандрагора.    Ни зелья все, какие есть на свете,    Не возвратят тебе тот мирный сон,    Которым ты вчера еще был счастлив!.. —

вдруг заревел над моим ухом трагик Клаймакс, все время потрясая кулаком у меня перед лицом, так что я решительно не имел ни силы, ни желания вытерпеть это. Я тотчас же ушел из ложи, отправился за кулисы и в антракте задал негодяю такую трепку, что он, наверное, не забудет ее до смерти.

Я быль уверен, что на вечере у очаровательной вдовушки, м-сс Катлин О'Тремп, меня уже не постигнет подобное разочарование. И поэтому, только что усевшись за карточный стол с своей прелестной хозяйкой за партнера, я обратился к ней с вопросами, решение которых было так необходимо для моего душевного мира.

— Смис! — сказала вдовушка. — Генерал Джон А. Б. С.? Ужасная вещь, не правда ли?.. Вы говорите: брильянты? Ужасные негодяи эти киккапу! — Вистую, м-р Тэттль. — Ну, да теперь век изобретений… конечно, век изобретений по преимуществу… Говорит по-французски?.. О да, он герой!.. Отчаянный храбрец! — Без червей, м-р Тэттль? Я не верю этому… Бессмертная слава… такие чудеса храбрости! Не слыхали?.. Да, ведь это тот…

— Тотт!.. Капитан Тотт! — запищала какая-то дамочка в противоположном углу комнаты: — Вы говорите о капитане Тотте и дуэли?.. Дайте послушать!.. Продолжайте, м-сс О'Тремп, прошу, продолжайте!

И м-сс О'Тремп продолжала рассказывать… о каком-то капитане Тотте, которого не то застрелили, не то повесили, или хотели застрелить и повесить в одно и то же время. Да! М-сс О'Тремп разошлась, а я… я ушел. Не оставалось надежды услыхать в этот вечер еще что-нибудь о моем бригадном генерале.

Однако я еще продолжал утешать себя рассуждением, что не всегда волна неудачи пойдет против меня, и принял смелое решение навести свои справки у первоисточника всех справок — у очаровательного ангела, грациозной м-сс Пируетт.

— Смис? — спросила м-сс Пируетт в то время, как мы кружились в па-де-зефир. — Генерал Джон А. Б. С.? Ужасно иметь дело с этими бугабу; не правда ли?… Какие изверги, эти индейцы!.. Выворачивают пальцы!.. И какой храбрец!.. Ужасная жалость!.. Но мы живем в век удивительных изобретений… О, Боже мой, у меня закружилась голова!.. Отчаянная голова… чудеса храбрости… Не слыхали? Просто не верится… Сядем, я расскажу вам. Смис! Да ведь это человек (man)…

— Вы говорите о Манфреде? [2]. — Ни с того ни с сего вмешалась мисс Синий Чулок, мимо которой мы прошли, когда я вел мисс Пируэтт к ее месту. И я принужден был выслушать целый комментарий о поэме лорда Байрона, так что, отправившись, по освобождении из пленения, на поиски за мисс Пируэтт, я уже нигде не нашел ее и вернулся домой весьма враждебно настроенный против всего рода Синих Чулков.

Дело принимало положительно серьезный оборот, и я решился, наконец, отправиться к своему задушевному приятелю Теодору Синивэту, зная, что от него скорей всего можно ожидать более или менее точных сведений.

— Смис? — сказал он, растягивая по своей привычке слоги. — Смис! Генерал Джон А. Б. С.? Ужасная история это дело с кикка…а…пу…у… не правда ли?.. Отча…янный храбрец… А жа…аль… честное слово!.. Удивительно изобретательный наш век… Чудеса храбрости!.. А слыхали вы о капитане Тотте?..

— К черту Тотта! — крикнул я… — Прошу вас, продолжайте ваш рассказ…

— Хм! хорошо!., c'est la meme cho-o-se, как говорить у нас, во Франции. Смис? Бригадный генерал Джон. А… Б… С… Ведь не станете же вы утверждать… — тут мой собеседник счел нужным поднести палец к носу — ведь не станете вы утверждать, что не знаете всего этого смисовского дела так же хорошо, как знаю я. Смис? Джон А… Б… С?. Это человек…

— М-р Синивэт, — сказал я умоляющим тоном, — это человек в маске?

— О не…е…ет, — сказал он глубокомысленно, — и не человек с лу…у…ны.

Я счел такой ответ за положительное оскорбление и сейчас же в бешенстве покинул этот дом, твердо решившись немедленно потребовать у м-ра Синивэт удовлетворения за его некорректное поведение и невоспитанность.

Тем временем, однако, я положительно недоумевал, откуда бы мне почерпнуть желательный сведения. Мне решительно некуда было больше обратиться. И я решил идти к самому источнику: явиться прямо к генералу и попросить у него объяснения загадочных обстоятельств. Здесь, по крайней мере, не могло быть недоразумения. Я намеревался быть ясен, положителен, краток; сух, как черствая корка, и точен, как Тацит или Монтескье.

Было еще рано, когда я явился с своим визитом. Мне сказали, что генерал одевается, но я отвечал, что я пришел по делу, и старый слуга-негр ввел меня прямо в спальню, где остался во все время моего посещения. Войдя в комнату, я, понятно, осмотрелся, ища хозяина, но его нигде не было видно. На полу мне попался под ноги какой-то большой узел странной формы, и так как я находился в достаточно мрачном настроении духа, то толчком ноги откинул его в сторону.

— Гм! гм! Нечего сказать, вежливо! — раздался из узла тоненький голосок — не то писк, не то свист, самый смешной голосок, какой мне приходилось слышать.

— Вежливо, нечего сказать.

Я просто закричал от ужаса и отлетел в самый далекий угол комнаты.

— Да скажите, ради Бога, — продолжал свистеть узел, — что… что вам, собственно, надо?.. Вы… мы, кажется, вовсе не знакомы…

Что я мог сказать на все это? Я упал в кресло и, выпуча глаза и открыв рот, ждал решения загадки.

— Хотя, однако, странно, что вы не узнали меня, — снова запищал узел, совершавший, как я теперь заметил, какие-то необъяснимые эволюции на полу: как будто он натягивал на себя чулки. Впрочем, видна была только одна нога.

— Да правда, странно, что вы не знаете меня! Помпей, подай другую ногу!

Помпей подал узлу, отвечая на это приказание, большую пробковую ногу, уже обутую; узел в мгновение ока привинтил ее и выпрямился передо мной.

— Кровавое же было это дело, — продолжал это существо, будто разговаривая сам с собой; — хотя, впрочем, и нельзя рассчитывать отделаться одной царапиной, когда идешь против бугабу и киккапу. Помпей, пожалуйста — руку. Томас — обращаясь ко мне — положительно лучший мастера по части пробковых ног; но если вам, милейший, понадобится рука, советую вам обратиться к Битопу. — Помпей, между тем, привинтил руку.

— Горячее было дело, могу сказать. Ну, собака, накладывай плечи и грудь. Питт делает лучшие плечи, ну, а за грудью вам придется обратиться к Дюкре.

— За грудью? — переспросил я.

— Помпей, да кончишь ты, наконец, возиться с париком? Скверная штука скальпирование; но какую чудную накладку можно получить у Де-Лорма.

— Накладку? — Ну, негр, зубы! За хорошей челюстью лучше всего обратиться прямо к Пэрмли — немножко дорого, но работа превосходная. Мне пришлось проглотить несколько великолепных зубов, когда здоровенный бугабу ткнул меня прикладом… Да, прикладом… ружейным прикладом!! Ну, теперь глаз! Ну, уже давай, Помпей! Ввинти мне глаз. У этих киккапу кулак всегда наготове. Но д-р Уильямс ловкач; не можете себе представить, как хорошо я вижу глазами его изделья.

Я теперь начал соображать, что передо мной не кто другой, как мой новый знакомый, бригадный генерал Джон Смис. Манипуляции Помпея произвели в его наружности разительную перемену. Но голос еще сбивал меня с толку; однако и эта загадка скоро разъяснилась.

— Помпей, черный негодяй, — запищал генерал, — ты, кажется, намереваешься отпустить меня без нёба!

Негр, бормоча извинение, подошел к своему господину, открыл ему рот с ловкостью жокея и с невероятной быстротой вложил несколько странное приспособление. Моментально в лице генерала произошла поразительная перемена. Когда он снова заговорил, голос его опять приобрел ту силу и мелодичность, которые поразили меня при нашем первом знакомстве.

— Черт бы побрал этих скотов! — сказал он таким ясным голосом, что я даже вздрогнул от перемены. — Черт бы побрал их! Они не только выбили мне нёбо, да еще потрудились отрезать, по крайней мере, семь девятых языка. Но нет в Америке мастера, равного Бонфанти по этой части. Могу смело рекомендовать его вам — тут генерал поклонился — и уверяю вас, с особенным удовольствием.

Я вежливо поблагодарил за любезность и распрощался, вполне узнав, в чем дело и получив разъяснение загадки, так долго мучившей меня. Теперь мне все стало ясно и понятно. Бригадный генерал Джон А. Б. С. Смис был человек — был человек, в котором не осталось ни одного живого места.

Комментарии

Название в оригинале: The Man That Was Used Up, 1839.

Публикация: Необыкновенные рассказы и избранные стихотворения в переводе Льва Уманца. С иллюстрациями. Типография Т-ва И. Д. Сытина в Москве. 1908.

(обратно)

Примечания

1

Плачьте, плачьте, глаза мои; проливайте потоки! Одна половина моей жизни похоронила другую. (Прим. перев.)

(обратно)

2

Игра слов: man и Manfred. (Прим. перев.)

(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg