«Улица с глухой стеной»

Джером Клапка Джером УЛИЦА С ГЛУХОЙ СТЕНОЙ Рассказ

Я свернул с Эджвер-роуд на улочку, устремленную на запад, которая всем своим видом мне чем-то приглянулась. По обеим сторонам из-за небольших садиков выглядывали тихие домики. На оштукатуренных столбах при воротах привычные названия, еще заметные глазу в сгущавшихся сумерках. Особнячки под названием «Ракитник», «Кедры» и высокий, в три этажа, «Кэрнгорм»[1] с возвышающейся над крышей причудливой башенкой с конической нахлобучкой, напоминающей ведьмин колпак. Когда вдруг под самым карнизом блеснули два оконца, попав в догорающий луч света, мне показалось, точно пара чьих-то глаз, злобно сверкнув, уставилась на меня.

Сворачивая вправо, улица обрывалась, упираясь в открытое пространство; там, под низким арочным мостиком, протекал канал, и некоторое время я смотрел, как фонарщик, зажигая фонари, высвечивал очертания канала, который сразу же за мостом расширялся, образуя озерцо с островком посредине. Потом я, должно быть, блуждал по кругу, потому что вскоре снова очутился на том же месте, однако за все это время встретил едва ли больше десятка людей на своем пути. Я принялся искать обратную дорогу в сторону Паддингтона.

Мне показалось, что я иду тем же путем, каким сюда пришел, но, должно быть, в полутьме все-таки сбился. Но это меня не смущало. Такой загадочностью и тайной веяло от этих тихих улочек, где повсюду в окнах за шторами чудилось неявное движенье; за тонкими стенами что-то шептали чьи-то приглушенные голоса. Внезапно откуда-то прорывался смех и как бы внезапно умолкал; однажды тишину неожиданно нарушил крик младенца.

Но вот на небольшой улочке, где по одну сторону стояли парами невысокие особняки, а по другую шла глухая стена, в одном из окон слегка приподнялась штора и показалось женское лицо. Единственный имевшийся на улице газовый фонарь торчал почти напротив. Сперва я подумал, что передо мной лицо девушки, однако, если приглядеться, оно могло бы оказаться и лицом пожилой женщины. В истинных красках увидеть его было невозможно. В холодном, голубом свете газового фонаря лицо казалось мертвенно-бледным.

Самым удивительным в нем были глаза. Возможно, именно потому, что только глаза притягивали и отражали свет, они и казались такими невероятно огромными и сверкающими. А быть может, остальные черты лица, по сравнению с ними, были чересчур мелки и неброски. Наверное, женщина увидала меня, так как штора опустилась, и я прошел мимо занавешенного окна.

Не знаю почему, но этот эпизод запал мне в душу. Внезапный взлет шторы, подобно взмыванию занавеса в каком-нибудь театрике, едва уловимо проступающая на заднем плане бедно обставленная комната и женщина, возникшая, как рисовало мне мое воображение, почти у самой рампы. Но вдруг, не успел спектакль начаться, как занавес снова падает вниз. Я завернул за угол, оглянулся. Снова штора поднялась, и снова я увидел девичий силуэт на фоне боковой рамы эркера.

В этот самый момент на меня налетел какой-то мужчина. Я остановился внезапно, не дав ему возможности обогнуть меня. Мы оба извинились, сославшись на темень. Возможно, это была только игра воображения, но мне вздумалось, будто этот мужчина, вместо того чтобы продолжать свой путь, развернулся и пошел следом за мной. Я дошел до следующего угла и затем резко повернулся на каблуках. Мужчины позади себя я не обнаружил и через некоторое время сумел вырваться снова на Эджвер-роуд.

Раз или два, праздно прогуливаясь, я все пытался набрести на эту улочку, но безуспешно. Думаю, со временем я позабыл бы про тот случай, если бы как-то раз вечером, возвращаясь домой из Паддингтона, я не столкнулся с той самой женщиной на Хэрроу-роуд. Несомненно, это была она. Выходя из рыбной лавки, она чуть не столкнулась со мной, и я, вначале неосознанно, тронулся следом за нею. На этот раз я запоминал дорогу, и минут через пять мы оказались на той самой улице. Должно быть, я столько раз проходил где-то совсем рядом. Я притаился за углом. Женщина меня не заметила, и стоило ей подойти к дому, как из тени за горящим фонарем выступил мужчина и направился к ней.

В тот вечер я присутствовал на одной холостяцкой вечеринке, и, поскольку происшедшее было свежо в памяти, после ужина я рассказал об этом своим товарищам. Не помню точно, но, по-моему, я заговорил об этом в связи с дискуссией о Метерлинке. Мне не давал покоя этот внезапный взлет шторы. Как будто, натолкнувшись случайно на некий покинутый зрителями театр, я на миг захватил действие драмы, разыгрываемой втайне от всех. Затем мы перешли на другие темы, а когда я собрался уходить, один из гостей полюбопытствовал, в какую мне сторону. Я назвал ему свой адрес, и тот сказал, что в такой чудный вечер готов составить мне компанию. На притихшей Харли-стрит он признался, что желание пройтись со мной было вызвано не только желанием побыть в моем обществе.

— Прямо-таки странно, — сказал он, — но именно сегодня мне вспомнился случай, о котором я не вспоминал уже больше десятка лет. В довершение всего вы описываете лицо той женщины. И я подумал, не та ли это самая.

— Ее глаза необыкновенно поразили меня, — сказал я.

— Именно благодаря глазам я ее и запомнил, — сказал мой приятель. — Вы смогли бы снова найти ту улицу?

Некоторое время мы шли молча.

— Возможно, это покажется вам странным, — наконец произнес я, — но меня тревожит мысль о том, что из-за меня у нее могут быть какие-то неприятности. А что за случай вам вспомнился?

— Ну, в этом смысле вам нечего беспокоиться, — заверил он меня. — Я был ее адвокатом… то есть, если только это та самая женщина. Как она одета?

Его вопрос показался мне нелепым. Нельзя же было ожидать, что она будет одета так же, как десять с лишним лет тому назад!

— Я ничего особого не приметил, — ответил я. — По-моему, она была в какой-то блузке. — И тут меня осенило. — Ах, да, в самом деле, было нечто необычное! — сказал я. — Вокруг шеи как будто бархотка, только слишком широкая.

— Так я и думал! — воскликнул приятель. — Да. Должно быть, это она.

Мы дошли до Мэрилбоун-роуд, и тут наши пути разошлись.

— Если позволите, я загляну к вам завтра днем, — сказал мой приятель. — Может, мы вместе прогуляемся туда?

На следующий день он пришел ко мне в половине шестого, и мы подошли к той улице в тот самый момент, когда зажигались первые газовые фонари. Я указал ему дом. Он подошел. Взглянул на номер.

— Все так и есть, — сказал он, возвращаясь ко мне. — Утром я навел справки. Полтора месяца назад она была освобождена досрочно. — И взял меня под руку. — Тут нам больше нечего делать. Нынче вечером штора не поднимется. Неплохая мысль — выбрать дом прямо напротив фонаря.

В тот вечер мой приятель оказался занят. Однако позже он поведал мне эту историю — вернее, все, что сам знал.

Это было на заре движения за развитие парковой зоны. Изначально для этой цели были избраны районы за Финчли-роуд. В тех местах шла застройка, и на одной из тамошних улиц, Лейлэм-Гарденс, было всего с полдюжины домов, но заселен был только один. Улочка эта находилась на глухой, далекой окраине предместья, а дальше уже открывался простор полей. Еще не вымощенная до конца дорога, несколько круто обрываясь, шла вниз к пруду, а за прудом начиналась небольшая рощица. Этот самый последний на улице дом был приобретен молодой супружеской четой по фамилии Хепуорт.

Мистер Хепуорт внешне казался приятным и любезным молодым человеком. Поскольку он всегда был гладко выбрит, точный его возраст определялся с трудом. Что же до его супруги, то та, несомненно, была совсем юная дама. Считалось, что характером мистер Хепуорт был слабоват. По крайней мере, такое мнение сложилось у его агента по недвижимости. Сегодня решит так, а завтра этак. Этот агент, которого звали Джетсон, почти потерял надежду, что сделка состоится. Под конец именно миссис Хепуорт, которой пришлось взять дело в свои руки, остановила свой выбор на этом доме на Лейлэм-Гарденс. Молодой Хепуорт считал недостатком дома его отдаленное месторасположение. Ему частенько приходилось по делам отлучаться из дома на несколько дней, и он опасался, что жене будет страшно одной. Потому он весьма упорствовал в своем неприятии такого варианта, однако тихими уговорами его супруге удалось убедить мужа переменить свое суждение. Домик такой прелестный, такой славный, казалось, он действительно пришелся ей по сердцу. И кроме того, считала миссис Хепуорт, он им как раз по средствам, не то что другие. Молодой Хепуорт выдвигал свои доводы, но они не принимались. Дом был продан на обычных для компании условиях. Взнос был оплачен при помощи чека, сумма которого была погашена в надлежащее время. Сам же дом являлся гарантией последующей уплаты. Адвокат компании с согласия мистера Хепуорта представлял интересы обеих сторон.

Хепуорты въехали в новый дом в начале июня. Они обставили лишь одну спальню и из прислуги имели только одну приходящую служанку, которая являлась каждое утро и уходила около шести вечера. Джетсон оказался ближайшим соседом Хепуортов. Его жена и дочери нанесли визит молодой чете, после чего выразили явную симпатию к обоим супругам. Более того, между младшей из дочерей Джетсона и миссис Хепуорт возникло даже нечто вроде приятельских отношений. Супруг, молодой Хепуорт, был неизменно мил и прилагал все усилия, чтобы казаться как можно любезнее. И все же у Джетсонов складывалось впечатление, что он постоянно пребывает в некотором беспокойстве. Они охарактеризовали его — хотя уже, конечно, после случившегося — как человека, как бы одержимого непонятным страхом.

Особо им запомнился один случай. Однажды, в десять вечера, когда Джетсоны, засидевшиеся у Хепуортов, уже собирались уходить, внезапно раздался отчетливый стук в дверь. Оказалось, что это один из служащих Джетсона, собравшийся уезжать ранним утренним поездом и обнаруживший, что ему требуются кое-какие указания. На лице Хепуорта при стуке в дверь отразился явный испуг. Он повернулся к жене, и в глазах его стояло чуть ли не отчаянье; при этом Джетсонам показалось — впрочем, обсуждая все это после, они просто высказали друг другу такое предположение, — что в тот момент глаза ее сверкнули презрением, хотя выражение презрения мгновенно сменилось выражением жалости… Миссис Хепуорт поднялась и уже было сделала несколько шагов к двери, но тут молодой Хепуорт остановил ее и пошел открывать сам. Но самым любопытным оказалось то, что, по словам того служащего, Хепуорт вовсе не стал открывать парадную дверь, а тихонько подкрался к нему сзади. Вероятно, он вышел черным ходом и обогнул дом.

Этот случай весьма озадачил Джетсонов, в особенности их поразил презрительный блеск, непроизвольно появившийся в глазах миссис Хепуорт. Они считали, что она обожает своего супруга, и из них двоих она, если так можно выразиться, была наиболее преисполнена супружеской нежности. Иных друзей или знакомых, кроме Джетсонов, у молодых супругов не было. Больше никто из соседей не удосуживался их посещать, и в Лейлэм-Гарденс до сих пор никаких незнакомых лиц не появлялось.

Вплоть до того самого вечера накануне Рождества.

Джетсон возвращался домой из своей конторы на Финчли-роуд. Весь день обволакивавшая город мглистая изморось к вечеру опустилась вниз плотным белым туманом. Отойдя немного от Финчли-роуд, Джетсон вскоре заметил впереди себя мужчину в длинном желтом макинтоше и мягкой фетровой шляпе. Джетсон решил, что он, должно быть, моряк, поскольку макинтош по виду был жёсток и прочен. Мужчина свернул на Лейлэм-Гарденс, оглядев табличку с названием на фонарном столбе, и тут Джетсон смог получше его разглядеть. По всей видимости, это была та самая улица, которую незнакомец искал. Джетсон, в котором проснулось любопытство, поскольку единственный здесь заселенный дом принадлежал Хепуортам, задержался на углу и стал следить. Разумеется, дом Хепуортов был здесь единственным, в окнах которого горел свет. Подойдя к калитке, человек чиркнул спичкой, чтобы разглядеть номер дома. Удостоверившись, что это именно тот дом, который ему нужен, незнакомец толкнул калитку и направился по дорожке.

Однако вместо того, чтобы воспользоваться звонком или дверным кольцом, человек, к изумлению Джетсона, трижды постучал в дверь тростью. Дверь никто не открыл, и Джетсон, чье любопытство к тому времени естественным образом возросло, перебрался на противоположный угол улицы, откуда ему было лучше видно незнакомца у двери. Тот еще дважды повторил свои три удара, с каждым разом все громче, и на третий раз дверь отворилась. Джетсон не мог сказать, кто именно отрыл дверь, поскольку этот кто-то скрывался за дверью.

Джетсону была видна лишь стена коридора с укрепленной на ней парой старых скрещенных морских абордажных сабель, под которыми, как он помнил, должна была висеть картина с изображением трехмачтовой шхуны. Дверь приотворилась ровно настолько, чтобы человек мог проскользнуть внутрь, и тут же закрылась за ним. Джетсон повернулся было, чтобы возобновить свой путь, как вдруг что-то заставило его оглянуться назад. Дом был погружен во тьму, хотя всего лишь мгновение назад, Джетсон мог поклясться, в одной из комнат нижнего этажа горел свет.

Потом все эти детали оказались крайне существенными, однако тогда Джетсон не усмотрел во всем происшедшем ничего необычного. На том лишь основании, что вот уже полгода к его соседям никто из родственников или друзей не наведывался, еще нельзя было заключить, что этого не произойдет вовсе. В таком тумане незнакомец мог счесть, что проще не искать колокольчик, а стукнуть в дверь тростью. Хепуорты обитали преимущественно в комнате, что находилась в глубине дома. Свет в гостиной могли выключить в целях экономии. По дороге к дому Джетсон размышлял об увиденном не как о событии необычном, а просто как о том, о чем можно упомянуть при случае в разговоре. Из всего семейства одна лишь младшая дочь Джетсона придала значение этому случаю. Она немного расспросила отца об этом человеке и в тот же вечер выскользнула из дома одна и побежала к дому Хепуортов. Она обнаружила, что в доме никого нет. Во всяком случае, никто ей не открыл, и весь дом, казалось, был погружен в зловещее молчание.

На следующее утро Джетсон наведался туда, поскольку тревога дочери некоторым образом передалась и ему. Дверь открыла сама миссис Хепуорт. Во время своих свидетельских показаний Джетсон заявлял, что в то утро ее вид поразил его. Как бы предвосхищая все его расспросы, миссис Хепуорт сразу же принялась объяснять, что получила известия крайне неприятного свойства и всю ночь не могла сомкнуть глаз. Мужу внезапно пришлось уехать в Америку, куда и ей как можно скорей предстоит за ним последовать. Днем она собирается зайти к Джетсону в контору, чтобы распорядиться по поводу продажи дома и имущества.

Рассказ миссис Хепуорт вполне увязывался с визитом незнакомца, и Джетсон, выразив сочувствие и предложив помочь всем, что в его силах, продолжил свой путь на службу. Миссис Хепуорт зашла позже днем и вручила ему ключи от дома, оставив один себе. Она просила продать имущество с аукциона, а дом не торгуясь уступить за любые деньги. Сказала, что постарается повидаться с Джетсоном еще раз перед отплытием в Америку, если же не сумеет, то письмом сообщит свой адрес. Она была сдержанна и совершенно спокойна. Позже навестила миссис Джетсон и ее дочерей, пожелала им всего хорошего.

Выйдя из конторы Джетсона, миссис Хепуорт села в кеб, отправившись в нем домой укладывать вещи. После этого Джетсон увидел ее уже на скамье подсудимых как соучастницу в убийстве собственного мужа.

Тело было обнаружено в пруду в нескольких стах ярдах от незастроенного окончания Лейлэм-Гарденс. Поблизости строился дом, и один из строителей, зачерпывая ведром воду, уронил в пруд свои часы. Оба они с приятелем, орудуя граблями, подцепили со дна обрывки одежды, что и побудило произвести более тщательный осмотр пруда. Иначе бы тело ни за что не обнаружили.

Под тяжестью железных утюгов, нанизанных на цепи, обмотанные вокруг тела и скрепленные замком, тело, упав на дно, зарылось глубоко в ил и так бы и осталось там, пока не разложилось. На обычном месте в кармане были обнаружены дорогие золотые часы с репетиром, которые, как говорил Джетсону молодой Хепуорт, являлись подарком отца. Кроме того, из ила был выловлен перстень в виде камеи, который Хепуорт носил на среднем пальце. По-видимому, убийца был не грабитель, а пребывал во власти страстей. Обвинение выдвинуло версию, что преступление было совершено человеком, который являлся любовником миссис Хепуорт до ее замужества.

Подобное обвинение никак не вязалось с обликом женщины, оказавшейся на скамье подсудимых: ее одухотворенная красота вызывала изумление у всех в зале суда. Первоначально выступая в труппе цирковых актеров, путешествовавшей по Голландии, эта женщина, когда ей не было еще семнадцати, сделалась «певичкой и танцовщицей» одного из кафешантанов в Роттердаме, имевшего весьма темную репутацию и посещаемого преимущественно матросами. Оттуда и забрал ее один моряк-англичанин, известный под именем Чарли Мартин, и несколько месяцев они жили в маленькой гостинице над кабачком через реку от кафешантана. Затем уехали из Роттердама и перебрались в Лондон, где снимали жилье в Попларе неподалеку от верфи.

Как раз в момент проживания в Попларе по этому адресу эта женщина за десять месяцев до убийства вышла замуж за молодого Хепуорта. Что стало с Мартином, было неизвестно. Естественно было предположить, что, как только у него кончились средства, он вернулся к изначальной профессии, хотя имени его по непонятной причине не удалось найти в списках ни одной команды. В том, что это был тот самый человек, которого Джетсон выслеживал до того момента, пока за ним не закрылась дверь дома Хепуортов, сомнений не вызывало. Джетсон описывал его как крупного и видного мужчину с рыжими усами и бородой. В тот день несколькими часами раньше его видели в Хемпстеде, в небольшой кофейне на Хай-стрит, где он обедал. Девушке, прислуживавшей ему, также запомнилась рыжая курчавая борода и дерзкий, буравящий взгляд. Человек обедал там между двумя и тремя часами, когда посетителей почти не бывает, и запомнился девушке как «джентльмен с приятным обхождением» и «склонный пошутить». Он сказал ей, что всего дня три, как прибыл в Англию, и что надеется в тот же вечер повидать свою возлюбленную. Произносил он эти слова со смешком, и девице показалось — впрочем, разумеется, это могли быть уже более поздние предположения, — что в его глазах мелькнула зловещая усмешка.

Пожалуй, возвращение именно этого человека вселяло постоянный страх в молодого Хепуорта. Тройное постукивание, как настаивало обвинение, — это заранее оговоренный или просто условный сигнал, а дверь открыла, несомненно, женщина. Трудно определить, был ли муж в тот момент дома или они оба ожидали его появления. Он был сражен пулей, пронзившей его в шею сзади. Человек, по всей видимости, явился подготовленным.

Три дня прошло между совершением убийства и нахождением трупа, однако на след того человека напасть не удалось. Почтальон встретил его в половине десятого вечера: тот шел откуда-то со стороны Лейлэм-Гарденс. В тумане они буквально столкнулись друг с дружкой, и мужчина при этом отвернулся.

Мягкая фетровая шляпа незнакомца особого внимания не привлекала, однако непромокаемый желтый макинтош был предметом совсем иного свойства. Почтальон лишь мгновение видевший лицо мужчины, утверждал, что оно было гладко выбрито. Его заявление вызвало в суде настоящую сенсацию, но показания очередного свидетеля несколько пролили свет на суть дела. Служанка, обычно нанимаемая Хепуортами, утром того дня, когда уезжала миссис Хепуорт, в дом допущена не была. Миссис Хепуорт встретила ее у дверей, выплатила ей недельное жалованье вместо заблаговременного уведомления об увольнении, пояснив, что больше в услугах не нуждается. Джетсон, полагая, что, если обставит дом, его можно будет выгодней продать, послал за той служанкой и наказал ей тщательно там прибрать. Вычищая и выбивая ковер в гостиной, та обнаружила на нем несколько коротких рыжих волосков. Гость, прежде чем покинуть дом, побрился!

Вряд ли следовало искать мужчину по желтому макинтошу: теперь он мог означать ложную улику. Макинтош свою роль сыграл, и можно было от него избавиться. С бородой дело обстояло не так-то просто. Трудно сказать, какими именно окольными путями, но, должно быть, либо той ночью, либо рано утром убийца проник в контору молодого Хепуорта на Фенчерч-стрит. Очевидно, что ключом его снабдила миссис Хепуорт.

Похоже, там он запрятал свою шляпу и макинтош, переодевшись в одежду, принадлежавшую убитому. Секретарь Хепуорта, Элленби, человек пожилой и, как принято говорить, по виду джентльмен, привык к тому, что его хозяин частенько отлучался по делу, будучи корабельным поставщиком. В конторе всегда наготове имелись и пальто, и саквояж. Поскольку их на месте не оказалось, Элленби решил, что его хозяину пришлось выехать самым ранним утренним поездом. Через несколько дней он непременно хватился бы хозяина, но Элленби получил телеграмму — как он считал тогда, от хозяина, — в которой говорилось, что молодому Хепуорту пришлось отправиться в Ирландию и что он пробудет там некоторое время. Ничего удивительного в отъезде Хепуорта не было: ему приходилось следить за оснащением корабля, что могло занять целых три недели, а в работе конторы не происходило ничего такого, что требовало бы его срочных указаний. Телеграмма была отправлена из почтового отделения в Чаринг-кросс, но в такое время, когда бывает полным-полно посетителей, и никто из служащих не мог припомнить, кто именно ее отправлял. Секретарь Хепуорта не колеблясь признал в погибшем своего хозяина, к которому, очевидно, питал весьма теплые чувства. Относительно миссис Хепуорт он сообщил весьма немного. Перед судом ему пришлось один-два раза встретиться с ней в связи с предстоящим процессом. До этого они почти не общались.

Поведение самой женщины во время процесса казалось поистине необъяснимым. Мало того, что она даже формально не объявляла себя невиновной, она не предприняла ни одной попытки себя защитить. Даже то невеликое содействие, которое было оказано ее адвокатам, исходило не с ее стороны, а со стороны секретаря ее мужа, который поступал так более из симпатии к своему покойному хозяину, нежели к его супруге. Казалось, женщине совершенно безразлично, что с ней происходит. Всего лишь раз и на миг прорвалось в ней что-то живое. Это случилось, когда адвокаты убеждали ее, даже с некоторым раздражением, представить некоторые факты, которые могли бы помочь ей.

— Он мертв! — вскричала она почти на грани истерики. — Мертв! Мертв! Чего же вам еще!

Но через секунду она уже извинялась за этот срыв.

— Теперь мне ничто не поможет, — говорила она. — Пусть все идет как идет!

Именно поразительное хладнокровие этой женщины восстановило против нее и судью, и присяжных. Бритье происходило в гостиной, когда тело убитого еще не успело остыть! Убийца, должно быть, брился безопасной бритвой Хепуорта. И это она подала убийце бритву, она поставила перед ним зеркало, она принесла мыло, воду и полотенце, и она впоследствии замела все следы. Не заметила лишь несколько рыжих волосков, которые прилипли к ковру. А все эти утюги, чтобы тело быстрее пошло ко дну! Должно быть, это именно она и придумала. Такая мысль никогда бы не могла прийти в голову мужчине. Да еще чтоб навесить их на цепь, да скрепить замком! Только она знала о наличии подобных вещей в доме. Наверняка именно она задумала это переодевание в конторе у Хепуорта, она дала сообщнику ключ. И несомненно именно ей пришло в голову бросить тело в пруд, и это она придерживала дверь, когда убийца выволакивал из дома свою страшную ношу, ждала, бдительно посматривал вокруг, вслушивалась в тишину, пока не раздался всплеск.

Вероятно, ей хотелось уехать вместе с убийцей и жить вместе с ним! Отсюда эта фраза о поездке в Америку. Если бы все шло как планировалось, никто бы их не хватился. Покинув Лейлэм-Гарденс, она сняла комнаты в небольшом домике в Кентиштауне, где поселилась под именем Хауард, выдав себя за хористку, которая замужем за гастролирующим актером. Для пущего правдоподобия нанялась в одну пантомимическую труппу. Она ни на миг не теряла присутствия духа. К ней никто никогда не заходил, она ни от кого не получала писем. В ее жизни все было рассчитано по часам. Должно быть, все это они спланировали заранее у тела ее убитого супруга. Ее признали виновной как соучастницу после свершения преступления и приговорили к пятнадцати годам каторжных работ.

Таковы были события одиннадцатилетней давности. По завершении процесса мой друг из чисто личного интереса к этому делу сумел разузнать кое-какие дополнительные факты. Наведя некоторые справки в Ливерпуле, он узнал, что отец Хепуорта, не слишком крупный судовладелец, был здесь хорошо известен и весьма уважаем. Он удалился от дел и умер года за три до вышеозначенного убийства. Жена пережила его всего на несколько месяцев. Кроме убитого сына Майкла у Хепуорта-старшего было еще двое детей: старший сын, который, как считалось, давно отбыл в одну из колоний, а также дочь, вышедшая замуж за француза, морского офицера. Они либо ничего не слышали о происшедшем, либо просто не хотели, чтобы их имена были опорочены участием в этом деле. Юный Майкл начал свою карьеру архитектором, как считалось, весьма подававшим надежды, но после смерти родителей он куда-то исчез и вплоть до самого процесса никто из родственников с севера Англии не знал, где он и что с ним.

Однако дальнейшие сведения, полученные в результате расследования моего приятеля, оказались весьма обескураживающими. Элленби, служащий Хепуорта-младшего, как выяснилось, был доверенным лицом его отца. Он поступил к нему на службу еще мальчишкой, и когда Хепуорт-старший удалился от дел, Элленби, при участии старого джентльмена, сам открыл свое предприятие в качестве поставщика корабельного оборудования. Эти факты на процессе оглашены не были. Элленби в качестве свидетеля на суд не вызывался. Сочли, что этого не требуется. Однако, учитывая все обстоятельства, не странно ли, что он сам не вызвался огласить данные факты? Возможно, он не стал этого делать в интересах здравствующих сына и дочери Хепуорта. Хепуорт — имя достаточно звонкое на севере Англии. Возможно, Элленби надеялся оградить членов семейства от всякого участия в этом процессе.

В отношении той женщины моему приятелю не удалось разузнать ничего более того, что в ее контракте с музыкальным агентом из Роттердама она назвалась дочерью музыканта-англичанина, заявив, что обоих ее родителей нет в живых. Возможно, он пошла на подписание контракта, не подозревая о характере самого заведения, а возникший на ее пути Чарли Мартин с его привлекательностью и матросской обходительностью, к тому же будучи англичанином, показался ей желанным избавителем.

Возможно, она была страстно в него влюблена, а молодому Хепуорту — который, увидев ее, потерял голову, ибо красота ее была способна вскружить голову любому мужчине, — пришлось наговорить ей в отсутствие Мартина бог знает что, лишь бы вынудить ее выйти за него замуж; быть может, пришлось даже сказать, что его нет в живых. И убийство мужа явилось для нее актом сурового возмездия за ложь.

Но даже если это было так, все равно ее хладнокровие и бесчувственность превышали все допустимые приличия. Она вышла замуж за этого человека, прожила с ним почти год под одной крышей. На Джетсонов она всегда производила впечатление супруги, искренне любящей своего мужа. Так притворяться изо дня в день было бы немыслимо.

«Нет, здесь что-то не так», — решили мы, обсуждая все эти факты на холостяцкой квартире моего приятеля. Составленное им одиннадцать лет назад краткое изложение дела лежало перед ним на столе. Приятель расхаживал по комнате, заложив руки в карманы, и рассуждал вслух:

— Тут есть что-то неразгаданное. В тот момент, когда выносился приговор, ее поведение поразило меня. Казалось, передо мной вовсе не приговоренная женщина, а женщина, торжествовавшая победу. Притворялась?! Если бы она притворялась на суде, притворялась, что испытывает угрызения совести, да хотя бы жалость, я бы пожелал ей отделаться пятью годами. Казалось, она не может скрыть истинного облегчения при мысли, что муж ее мертв, что его рука больше в жизни ее не коснется. Видно, что-то внезапно ей в нем открылось, что-то такое, что вмиг обратило любовь в ненависть.

— Да и с ее сообщником дело обстоит тоже весьма загадочно, — продолжал размышлять вслух мой приятель, остановившись у окна и устремив взгляд за реку. Она заплатила за содеянное и получила свое, но ведь его до сих пор не обнаружили. Следя каждый вечер, не поднимется ли в окне штора, он постоянно рискует своей головой.

Тут мысли моего приятеля приняли иной оборот:

— Притом, как мог он допустить, чтобы она все эти десять лет была обречена на жизнь, равноценную смерти, в то время как сам он преспокойно разгуливает на свободе! Почему ни разу во время суда, когда день ото дня обвинение нагнетало улики против нее, он не показался из толпы — хотя бы просто для того, чтобы встать рядом с нею? Почему, хотя бы из чистой порядочности, он не отдал себя в руки правосудия, готовый пойти на казнь?

Тут мой приятель сел и приподнял не глядя со стола папку с делом.

— Или, быть может, на такую награду за содеянное она надеялась: на то, что он будет ждать ее и жить надеждой на ее возвращение? Может, именно это помогало ей переносить страдания? Ну да, — продолжал он задумчиво, — могу себе представить мужчину, любовь которого к женщине может расцениваться ею как наказание для него.

Теперь, когда обстоятельства оживили его интерес к этому делу, мой приятель уже никак не мог от него отрешиться. С тех пор как мы с ним посетили эту улицу вдвоем, я пару раз наведывался туда один, и в последний раз снова при мне поднималась штора. Желание встретиться с этим человеком лицом к лицу неудержимо овладело моим приятелем. Он представлял его себе мужчиной привлекательной наружности, смелым и властным. Но, должно быть, было в нем что-то такое, ради чего такая женщина решилась — или почти решилась, сказал бы я, — продать свою душу.

Для такой встречи имелась всего одна возможность. Всякий раз он появлялся со стороны Эджвер-роуд. Двигаясь украдкой по противоположной стороне и улучив момент, когда мужчина свернет на загадочную улочку, можно было надеяться столкнуться с ним прямо под фонарем. Вряд ли он при этом повернется и пойдет обратно; таким образом он мог бы себя выдать. Скорее всего, он прикинется обычным, как мы, прохожим и поспешит себе дальше, в свою очередь присматривая за нами, пока мы не скроемся из вида.

Судьба, казалось, была к нам благосклонна. В надлежащее время штора слегка приподнялась, и вскоре из-за угла возникла фигура мужчины. Мы также свернули следом в считанные секунды, продолжая думать, что столкнемся с ним лицом к лицу прямо под газовым фонарем. Он двигался нам навстречу сгорбившись и опустив голову. Мы ожидали, что он пройдет мимо дома. К нашему изумлению, он остановился, подойдя к нему, и толкнул калитку. Еще мгновение, и мы утратим возможность увидеть его, разве что это может случиться, когда он станет возвращаться. В два прыжка мой приятель подскочил к незнакомцу, положил на его плечо руку, принудив обернуться. Незнакомец оказался старым, морщинистым человечком, с добрыми, слегка слезящимися глазками.

От изумления мы с приятелем не могли произнести в первый момент ни слова. Приятель забормотал какие-то извинения, сказал, что обознался домом, и вернулся ко мне. Зайдя за угол, мы оба, не сговариваясь, одновременно залились смехом. Как вдруг приятель, внезапно оборвав смех, взглянул на меня серьезно и произнес:

— Этот старик — секретарь Хепуорта! Элленби!

Ему показалось это чудовищным. Старик был для семейства не просто конторским служащим. К нему относились как к другу. Отец Хепуорта доверил ему свое дело. Элленби был искренне привязан к покойному юноше: такое впечатление он оставил у всех. Так что же все это значило?

На следующий день я навестил своего приятеля в его холостяцкой квартире. Адресная книга лежала у него на каминной полке. И тут мне в голову пришла одна идея. Я подошел к камину, открыл адресную книгу и нашел это имя: «Элленби и К°, поставщики корабельного оборудования».

Может, он помогал той женщине в память о своем погибшем хозяине, пытался отторгнуть ее от сообщника. Но почему? Ведь на глазах этой женщины тот малый убивал ее мужа. Как мог Элленби даже смотреть на нее после всего?

Хотя могло быть какое-то еще невыявленное обстоятельство, нечто такое, что он узнал уже позже и что могло даже объяснить ее чудовищную бесчувственность.

Но что же это могло быть? Ведь, казалось, все было так продумано, так трезво рассчитано. И это бритье в гостиной! Оно более всего не давало покоя моему приятелю. Она, должно быть, принесла со второго этажа зеркало; ведь зеркала в гостиной не было. Почему бы ему самому не подняться и не пройти в ванную, где сам Хепуорт всегда брился и где все необходимое оказалось бы под рукой?

Приятель расхаживал по комнате, бросая самому себе какие-то бессвязные фразы, как вдруг внезапно остановился и взглянул на меня.

— Итак, почему же в гостиной? — вопрошающе произнес он.

При этом он позвякивал ключами в кармане. Была у него такая привычка, когда он размышлял про себя. И вдруг мне показалось, что я нашел ответ, и, не давая себе времени на размышление, — так, по крайней мере, мне это запомнилось, — я ответил:

— Возможно, потому, что легче снести бритву вниз, чем тащить тело наверх.

Мой приятель подался ко мне, облокотившись о стол, глаза его возбужденно блестели.

— Представим себе, — говорил он, — вот она, эта маленькая гостиная в глубине дома, комната с аляповатой лепкой. Все трое стоят вокруг стола, руки Хепуорта нервно сжимают спинку стула. Упреки, насмешки, угрозы. Молодой Хепуорт — а он многим казался слабым человеком, человеком, пораженным физическим страхом, — стоит белее мела, что-то говорит заикаясь, глаза бегают. Женщина переводит взгляд с одного на другого. Она не выдерживает — снова вспышка презрения, и что еще хуже, она сопровождается словами жалости. Если бы он смог достойно ей ответить, отстоять себя! Если бы не испытывал страха! И тут тот другой делает роковой для себя шаг — он отворачивается с презрительной — это можно себе представить! — усмешкой, и вот уже дерзкий и властный взгляд не подавляет слабого.

— Ну да, это произошло в тот самый момент! — продолжал мой приятель. Ведь вы помните, пуля прошла со стороны шеи, сзади. Наверное, Хепуорт всегда рисовал перед глазами эту встречу — обитатели домов в зеленом пригороде просто так не носят при себе заряженный револьвер, — и она настолько завладела его воображением, что наполнила безумством ненависти и страха. Слабые всегда склонны впадать в крайность. Если иначе осилить не способны, они убивают.

— Вы представляете себе эту тишину? — продолжал он. — Ту тишину, которая воцарилась после того, как прозвучал выстрел? И вот они оба падают на колени, бьют упавшего по щекам, прикладывают ухо к груди. Человек рухнул на пол, точно поверженный бык; на ковре не осталось ни следа крови. Ближайший заселенный дом далеко. По всей видимости, выстрела никто не услышал. Теперь только бы избавиться от тела! А тут всего в сотне ярдов — пруд!

Приятель, все еще лежа грудью на столе среди своих бумаг, схватился за папку и принялся лихорадочно переворачивать листы.

— Что может быть легче? На соседнем участке строится дом. Там можно позаимствовать тачку. Выложить досками путь к пруду. В том месте, где обнаружили тело, глубина достигала четырех футов шести дюймов. Опрокинуть тачку в воду, и все!

— Стоп! Надо бы утяжелить тело, чтоб оно не всплыло на поверхность, иначе их изобличат. Нужен груз потяжелей, чтобы тело поглубже ушло в ил, чтобы осталось там, пока не разложится.

— Они думают. Продумали все до конца. Что, если, несмотря на все предосторожности, тело всплывет? Что, если цепи соскользнут? Рабочие все время черпают воду из пруда, что, если все же обнаружат?

— Итак, тело лежит на спине. Они его перевернули на спину, чтобы приложить к сердцу ухо. А скорее всего, чтобы закрыть ему глаза, страшась их вида.

— Наверное, именно женщина до этого додумалась первой. Она ведь видела их обоих рядом с собой в постели с закрытыми глазами. Возможно, давно заметила, что между ними есть сходство. В карман можно засунуть часы Хепуорта, его перстень напялить на палец! Ах, если бы не борода, противная, курчавая рыжая борода!

— Они выглядывают в окно, озираются. Повсюду густой, как сметана, туман. Ни души, ни звука крутом. Времени много.

— Теперь надо убраться подальше, затаиться где-нибудь до поры до времени. Одевается желтый макинтош. Человека в желтом макинтоше видели входящим в дом, пусть увидят его выходящим. В каком-нибудь темном углу пустого железнодорожного вагона макинтош снимается и сворачивается. Потом предстоит путь в контору Хепуорта. Там они ждут Элленби. Ну да, конечно же, Элленби, этого милого предприимчивого человека. Их наставляет Элленби.

Приятель со смехом отбросил от себя папку.

— Что ж, теперь все звенья на месте! — воскликнул он. — Надо же, до сих пор мы, идиоты, до этого не додумались!

— Теперь все сходится, — согласился я. — Непонятным остается только поведение молодого Хепуорта. Можете ли вы представить себе, при той характеристике, какую вы ему дали, что он спокойно сидит и разрабатывает план побега, когда рядом с ним на ковре — труп убитого им человека?

— Не могу, — ответил мой приятель. — А вот ее за этим занятием вообразить могу, эту женщину, которая хранила молчание все время, когда мы атаковали ее своими негодующими расспросами, женщину, которая три часа сидела неподвижно, точно статуя, пока старый Катбуш расписывал ее перед переполненным залом суда не иначе как современную Иезавель, ту, которая поднялась со скамьи подсудимых после того, как был произнесен приговор, обрекающий ее на пятнадцать лет каторжных работ, с видом победительницы и вышла из зала суда с улыбкой девушки, спешащей на свидание с любимым!

— Держу пари, — добавил он, — что именно она брила покойника. Хепуорт непременно порезался бы даже безопасной бритвой.

— Должно быть, — сказал я, — она ненавидела именно того, другого, этого Мартина. Ведь мысль о том, что он мертв, вызвала у нее почти истерическую радость, — напомнил я приятелю.

— Конечно, — согласился он. — Она даже не пыталась это скрыть. Странно, что оба мужчины оказались похожими между собой. — Он взглянул на часы. — Не откажетесь ли пойти со мной?

— А куда именно? — поинтересовался я.

— Мы как раз его застанем, — ответил он. — В «Элленби и К°».

Контора располагалась на верхнем этаже допотопного дома в глухом переулке за Майнориз. Долговязый конторский служащий известил нас, что мистера Элленби нет на месте, но он непременно к вечеру вернется. Мы сидели и ждали у едва горевшего камина, пока с наступлением сумерек не услыхали, как заскрипели ступеньки под чьими-то шагами. На мгновение Элленби застыл на пороге, признав нас без особого удивления, и затем, выразив надежду, что наша беседа не окажется слишком долгой, провел нас во внутреннюю комнату.

— Думаю, вы не помните меня, — произнес мой приятель, едва дверь в комнату была прикрыта. — Сдается мне, что вплоть до вчерашнего вечера вам меня без парика и мантии видеть не приходилось. Я должен объясниться. Я был главным адвокатом миссис Хепуорт.

Выражение явного облегчения мелькнуло в мутных старческих глазах. Очевидно, вчерашний случай заставил его заподозрить в моем приятеле опасность.

— Вы прекрасно провели процесс, — пробормотал он. — Миссис Хепуорт была тогда слишком утомлена, но мне известно, что она испытывала к вам огромную благодарность за ваши усилия.

Мне показалось, будто еле заметная улыбка промелькнула на губах моего друга.

— Прошу меня извинить за вчерашнюю неучтивость, — продолжал мой приятель, — когда я позволил себе развернуть вас ко мне лицом, я надеялся увидеть иного мужчину, гораздо моложе.

— Я принял вас за сыскного агента, — ответил Элленби тихим, спокойным голосом. — Я убежден, вы простите меня. Я весьма близорук. Я могу, разумеется, лишь догадываться, кого вы искали, но верьте моему слову, уверяю вас, миссис Хепуорт не встречалась и не переписывалась с человеком по имени Чарли Мартин с того дня, как… — он осекся и продолжил: — …с момента убийства.

— Что немудрено, — кивнул мой приятель, — ибо этот Чарли Мартин похоронен на Хайгейтском кладбище.

Несмотря на свой почтенный возраст, Элленби так и подскочил на стуле, побледнел и задрожал.

— Зачем вы ко мне пришли? — спросил он.

— Это дело привлекло меня с чисто человеческой точки зрения, — сказал мой приятель. — Десять лет назад я был гораздо менее опытен в жизни, нежели сейчас. Не знаю, может, тогда повлияла на меня ее юная, ее несравненная красота… Мне кажется, что миссис Хепуорт, позволяя своему супругу навещать ее, когда ее адрес прекрасно известен полиции и в любой момент за ее домом может быть установлена слежка, подвергает его весьма серьезной опасности. Если вы изложите мне кое-какие подробности, которые позволили бы мне пролить истинный свет на происходящее, я готов предложить к услугам этой дамы весь свой опыт и, если потребуется, свою помощь.

Самообладание вернулось к старику.

— Прошу меня извинить, — сказал он, — я пойду отпущу своего служащего.

Через некоторое время мы услышали, как он поворачивает ключ в наружной двери, после чего Элленби вернулся к нам, развел в камине огонь и стал рассказывать.

Человек, похороненный на Хайгейтском кладбище, оказалось, также носил фамилию Хепуорт. Но это был не Майкл, а Алекс, старший из братьев.

С самого детства он отличался наглостью, буйством, необузданностью нрава. Судя по словам Элленби, невозможно было даже представить, что он — порождение современной цивилизации. Скорее, в нем играла кровь какого-нибудь предка, разбойника и пирата. Ждать, что он займется делом, было совершенно бесполезно, так как он умел жить только за чужой счет, купаясь при этом в праздности и пороке. Когда в третий или в четвертый раз долги его были оплачены, его отправили куда-то в колонии. Однако удержать его там никакими силами было нельзя. Едва лишь данные ему деньги были пущены им по ветру, Алекс возвратился на родину, угрозами и запугиваниями требуя еще большей суммы. Встретив неожиданный отпор, он сделал вид, что ему ничего более не остается, как пуститься на воровство и грабеж. Чтоб уберечь его от тюрьмы, а семейство от позора, пришлось пожертвовать родительскими сбережениями. Как свидетельствовал Элленби, родители скончались один за другим от горя и стыда.

Лишенный вследствие подобного удара судьбы того, что он, вне всякого сомнения, считал единственным средством своего существования, а также возможности общаться с сестрой, которая, на ее счастье, оказалась слишком далеко, Алекс решил избрать в качестве источника постоянного финансирования своего брата Майкла. Майкл был слабохарактерный, застенчивый юноша, в ком, возможно, еще жила мальчишеская влюбленность в силача и красавца старшего брата; и Майкл поддался напору Алекса. Аппетиты старшего брата росли и росли, пока наконец порочная жизнь не привела его к участию в одном весьма шумном преступлении, что ослабило напор его притязаний в адрес младшего брата. Чтобы спасти свою шкуру, Алексу потребовалось уехать, и Майкл, сам едва сводя концы с концами, снабдил брата средствами, всерьез надеясь, что тот никогда больше не вернется.

Однако заботы и нищета последних лет значительно подорвали волю молодого Майкла. Будучи более неспособным отдаться целиком своей профессии, он только и мечтал, как убраться подальше из этих мест, чтобы начать жизнь сначала. И именно Элленби посоветовал ему перебраться в Лондон и заняться корабельными поставками, с пользой вложив в дело скудные средства, оставшиеся от его капитала. В кругах, близких к торговому флоту, имя Хепуорт имело определенный вес, и Элленби убеждал юношу, исключительно с надеждой предоставить юному Майклу большую долю в деле, и под конец настоял на том, чтобы название фирмы было «Хепуорт и К°».

И года не прошло с момента создания новой фирмы, как снова вернулся братец и потребовал денег. Майкл при поддержке Элленби отказал ему в такой форме, что старшему брату стало ясно: никакие угрозы не помогут. Он немного выждал, затем написал слезливое письмо, сообщая, что болен и умирает с голоду. Быть может, хотя бы ради его молодой супруги братец Майкл согласится навестить страждущих?

Так впервые стало известно, что Алекс женат. Это вызвало у Майкла призрачную надежду, что, быть может, брак благотворно скажется на старшем брате, и младший Хепуорт, вопреки уговорам Элленби, решил отправиться к нему. В ужасных меблирашках в Ист-Энде он обнаружил лишь юную жену, самого же брата дома не оказалось. Он появился, когда Майкл уже собрался уходить. Видимо, тогда-то юная супруга и поведала свою историю Майклу.

Она была певичкой, работала в Роттердамском мюзик-холле. Затем повстречалась с Алексом Хепуортом, выдававшим себя за Чарли Мартина, который и принялся за ней ухаживать. При желании Алекс мог быть достаточно любезным, и, несомненно, юность и красота девушки первоначально придавали его уверениям в любви искреннюю пылкость и восторженность. Более всего ей хотелось порвать с тогдашним окружением. Она была готова на все, лишь бы покончить с кошмарной ночной жизнью, в которую оказалась вовлечена.

Он так на ней и не женился. Во всяком случае, в тот момент девушка его женой себя не считала. Во время первого своего пьяного дебоша Алекс бросил ей в лицо, что формальности, которые они прошли, оказались недействительны. К несчастью для молодой женщины, его слова оказались ложью. Этот человек всегда был предельно расчетлив. И, возможно, именно из соображений будущей выгоды для себя он специально проследил, чтобы вся брачная церемония проходила в законном порядке.

Жизнь молодой женщины с Алексом, как только первая новизна отношений прошла, стала для нее невыносимой. Ей пришлось носить на шее широкую бархотку, чтобы скрыть шрам: муж, стоило ей отказаться пойти на панель, чтобы заработать для него деньги, в приступе бешенства намеревался перерезать ей горло. Теперь, когда она оказалась в Англии, молодая женщина решила уйти от него. Пусть он ее настигнет, пусть убьет — ей уже было все равно.

Только ради нее молодой Хепуорт в конечном счете снова предложил помощь старшему брату, но при условии, что тот уедет подальше из этих мест и без жены. На что брат согласился. И даже изобразил на своем лице некое подобие раскаяния. Однако при этом прятал презрительную усмешку. Он лукаво предвидел дальнейшее развитие событий. Можно было не сомневаться, что он с самого начала замыслил шантажировать младшего брата. Воспользовавшись таким оружием, как обвинение в двоемужестве, он рассчитывал обеспечить себя до конца жизни твердым доходом. Майкл проводил своего братца, и тот отбыл в каюте второго класса на пароходе, взявшем курс на мыс Доброй Надежды. Разумеется, было маловероятно, что он сдержит свое слово, однако сохранялась вероятность того, что он сломает себе шею где-нибудь в пьяной драке. Как бы то ни было, но он отсутствовал некоторое время, оставив свою жену Лолу в покое. Майкл женился на Лоле через месяц после отъезда брата, а месяца через четыре получил письмо от него, в котором содержалось и послание миссис Мартин «от ее любезного супруга Чарли», где выражалась надежда, что тот скоро сможет иметь удовольствие ее увидеть.

Справки, наведенные в Роттердаме через английского консула, подтвердили, что эта угроза имела под собой основания. Брак Алекса с Лолой являлся законным и нерушимым.

В ту самую ночь события происходили примерно так, как это представилось моему приятелю. Поутру, явившись в надлежащее время в контору, Элленби обнаружил там поджидавшего его Хепуорта. Там он и скрывался первое время, решившись выйти только тогда, когда слегка отрастил усы и перекрасил волосы.

Если бы убийство было совершено как-нибудь иначе, Элленби непременно бы посоветовал молодому человеку предстать перед судом, к чему тот сам был готов. Но то обстоятельство, что смерть этого человека освобождала от треволнений молодую чету, а также то, что в кармане у Хепуорта оказался заряженный пистолет, могло навести на мысль о преднамеренном убийстве. Тот факт, что их дом стоял на отшибе и в непосредственной близости от пруда, также мог говорить в пользу спланированного замысла. Даже если бы удалось доказать, что убийство было спровоцировано, все равно, избежав виселицы, Майклу пришлось бы неминуемо отправиться на каторгу, и надолго.

При этом также не было уверенности и в том, что удастся сохранить свободу женщине. По нелепому капризу судьбы убитый по-прежнему оставался ее законным мужем, а убийца — в глазах закона — являлся только любовником.

Страстные доводы женщины одержали верх. Молодой Хепуорт отплыл в Америку. Там — разумеется, под другим именем — ему не составило труда найти себе работу по архитектурной части, и вскоре он сумел открыть свое собственное дело. Впервые после ночи, когда было совершено убийство, они встретились недели три тому назад.

Эту женщину я больше никогда не видел. Думаю, мой приятель навещал ее. Хепуорт снова отбыл в Америку, и мой приятель добился в полицейском управлении какого-то особого разрешения, практически полностью ее освобождавшего.

Порою под вечер я как-то сам собой оказываюсь на той улице. И всякий раз мне кажется, что я случайно попал в какой-то опустевший театр, когда спектакль уже окончен.

1916

Примечания

1

дымчатый кварц (уэльск.)

Оглавление