«Юных манит неизведанное»

Адольфо Биой Касарес Юных манит неизведанное

Луисито Кориа, работавшего с братьями на материнской ферме, всегда манил к себе Росарио; но поскольку этот далекий и огромный город казался недосягаемым, Луисито мечтал об одном местном городишке, который был достаточно большим, так как превосходил масштабами поселок Ла-Калифорния (хотя не мог сравниться с Касильдой), и достаточно незнакомым и притягательным, так как под неусыпным надзором заботливой матери расстояние в двенадцать миль становилось для сына преградой почти непреодолимой.

Когда юноше исполнился двадцать один год — в феврале 1930-го, — мать сказала ему очень серьезно, как и подобает в таких случаях:

— С этого дня ты взрослый человек. Если надумал уйти в город, я не буду мешать. Но учти: все, что я могу дать тебе, это благословение, совет и письмо к дону Леопольдо.

Составленное старшей из дочерей, окончившей учительские курсы, письмо было адресовано дону Леопольдо Медине, коммерсанту, называемому «Мой дорогой кум», и содержало просьбу «по возможности нанять на работу предъявителя сего, сына моего Луиса, в Вашей солидной фирме аукционов и ярмарок».

Луисито спросил:

— А какой совет?

— Будь благоразумен, сын мой. Город кишит злодеями.

Уехал он на другой день, на рассвете; за его спиной сидел один из братьев, чтобы пригнать чалого назад. Добрались скоро. Дом был еще заперт, и они прождали какое-то время, прислонившись к проволочной ограде. Луисито убедился в том, что уже знал: постройки находились на окраине городка. Он предпочел бы убедиться в обратном.

Наконец появился человек, открывший дверь; через несколько минут в дом вошла толстая барышня, а потом на автомобиле типа «дубль-фаэтон» подъехал дон Леопольдо, хозяин. Это был низкорослый подвижный старик с румяным лицом, в люстриновом пиджаке, бриджах, желтых кожаных крагах.

Дон Леопольдо принял юношу в кабинете и расспросил о матери, которую попеременно называл то «ваша досточтимая матушка», то «моя кума Филомена». Сидя в огромном кресле под портретом старинного бородатого господина, очень на него похожего, дон Леопольдо прочитал письмо. Потом скрутил сигарету, зажег ее, не спеша сделал одну-две затяжки и объявил:

— Просьба кумы для меня закон. Начнешь пеоном, на двадцати пяти песо в месяц. Устраивайся в домике, что стоит за дальними загонами. Там найдешь своих товарищей по безделью — Рафаэля и кордовца[1] по имени Флорес. В воскресные дни, если нет ярмарки, будешь выходной.

Луисито сказал брату на прощание:

— Передай остальным, что я практически живу в городе.

Отличные ребята, Рафаэль и кордовец Флорес очень скоро стали его закадычными друзьями. Рафаэль сказал ему:

— Жаль, что ты не приехал на прошлой неделе. В итальянском землячестве показывали водную пантомиму. Умереть можно было со смеху.

Кордовец добавил:

— Для пантомимы установили резервуар с водой, а над ним перекинули доски. Затем появился фокусник и попросил выйти желающего. Из зала поднялся человек, ему завязали глаза и принялись вертеть, точно волчок, пока не закружили совсем. Тогда фокусник без единого слова и, как он объяснил, одной лишь силой мысли велел ему пройти по доскам из конца в конец. Когда человек начинал было падать и публика с воплями радовалась, что он сейчас бултыхнется, фокусник придерживал и выпрямлял беднягу, будто натягивал поводья, но никаких поводьев не было, только сила мысли, и больше ничего.

У Рафаэля он научился ловко вскакивать на лошадь, прямо с места и не сгибая ног. У Флореса, человека просвещенного, перенял привычку читать газету. С самого начала его особенно привлекли полицейская хроника и спортивная страница.

Рабочие дни Луисито проводил в седле: пригонял скот и распределял его по загонам. Если был выходной, прогуливался по городу — когда сам, когда с кем-то из товарищей. Все его ошеломляло: и тяжеловесная архитектура церкви и Национального банка, и необычайное оживление, царившее на улице Сан-Мартин, на площади, в кафе. В бильярдной этого заведения, куда юноша украдкой заглядывал с тротуара, с шиком прохаживался некто, достойный всяческого восхищения, — знаменитый Билардо, который выделялся щегольством, репутацией человека, угощающего выпивкой каждого второго, и той развязностью, что свойственна людям, уверенным в своей силе. Не одну ночь провели Луисито с Флоресом, ожидая выхода важной персоны. И увидели однажды, как тот сел за руль нескончаемого автомобиля, который удалился, словно паря над роскошными арабесками своих колес с проволочными спицами оранжевого цвета. Оба парня не удержались и воспроизвели завывания и треск свободного выхлопа.

— Откуда у него столько денег? — посмеиваясь, спросил какой-то невежа.

Искренне заинтересованный, Кориа переадресовал вопрос другу. Тот — благо ему доводилось входить в кабинет хозяина с подносом горького мате — своими ушами слышал, как Мария Кармен, работавшая там толстая барышня, говорила, будто Билардо заправляет местным отделением одного солидного общества или товарищества взаимопомощи, щупальца которого опутали их провинцию и всю республику. О тех же щупальцах кордовец слышал еще весьма оживленный разговор между хозяином и неким Галиффи или Галтьери, крупным скупщиком зерна для одного торгового дома в Росарио.

Позднее, повалившись на ворох старой упряжи и оставшись наконец один, Луисито принялся вспоминать события за неделю, самую бурную на его памяти, и немедля пришел к выводу: с кучей денег кто угодно может жить припеваючи, и к решению: при первой же возможности лично повидаться с Билардо. Эти мысли вызвали у юноши небывалое ликование, и он заснул довольный.

Полностью уверенный в успехе, ждал он удобного случая, который представился в воскресенье прямо перед началом торгов, когда Билардо (одетый в столь безукоризненно черный костюм, что Луисито сперва подумал, не выразить ли для порядка соболезнование) осматривал партию скаковых полукровок, пригнанных из одного поместья. Момент был подходящий: публика толпилась у загонов для скота, так что они с Билардо оказались одни у дальних построек. Боясь, что кто-нибудь его заметит и заподозрит неладное, юноша без промедления сказал:

— Сеньор Билардо, позвольте.

— Говори.

— Очень прошу вас, помогите мне, пожалуйста, в этом вашем товариществе.

Билардо сурово посмотрел на него и произнес с безучастным видом:

— Даже и не пойму, о чем ты толкуешь.

— Ну как же, а общество взаимопомощи!

— Во всяком случае, ты не кажешься болтуном.

Луисито взглянул на него в недоумении, но быстро обрел свой апломб и сказал:

— Сделаю все, что прикажете.

— Значит, как это называется? Должен предупредить, что мы не прощаем тех, кто не справляется.

— А почему я не справлюсь? — очень серьезно спросил юноша.

Билардо улыбнулся или просто шевельнул губами, чтобы сказать:

— Ладно, если что для тебя будет, я дам знать.

Дни шли своей чередой, но Луисито оставался спокоен. Наконец на большой распродаже племенного скота появился Билардо и велел принести ему оранжада. Это было предлогом для разговора.

— Мы решили тебя испытать, — сказал он.

— Жду приказаний.

— Ружье у тебя имеется?

Луисито с трудом пролепетал «нет».

— Надо купить.

Может, у него не хватит денег, но за этим дело не станет, и он ответил:

— Хорошо.

— Значит, как это называется? Возьмешь на себя старика. Тут, конечно, лучше держать ухо востро. Улавливаешь?

— Улавливаю.

— У старика ружье имеется?

— У какого старика?

— Ценю осторожность, но учти — ты начинаешь меня утомлять. У Медины ружье имеется или нет?

— По-моему, да. В юные годы, как мне говорили, он любил охотиться.

— Тогда тебе лучше хлопнуть его из того же ружья. Как ты ладишь со стариком?

— Прекрасно, а что?

— Тем лучше, тем лучше. Значит, как это называется? Как ты его шлепнешь, меня не интересует. Только чтоб из ружья, пусть знают, что это дело рук общества, — больше будут бояться. Но ружье возьмешь не свое, а дона Леопольде, иначе догадаются, что это ты, и тебя сразу поймают. Понял?

Луисито хотел было спросить, правильно ли он понял, но сообразил, что лучше промолчать. Вот останется один и тогда тщательно во всем разберется.

— Конечно.

— Если, на беду, тебя поймают, жди нашей помощи, только про нас не болтай, а то сам знаешь, что будет. Когда станет ясно, что тебя не поймают, за это пустяковое дело получишь — хоть ты только и начинаешь — свое вознаграждение. Да такое, что сразу разбогатеешь, смекай! А теперь дуй отсюда, а то еще меня с тобой увидят.

В тот вечер у него не нашлось времени подумать. День выдался до того утомительный, что за ужином у потухшего очага глаза его то и дело слипались, и ему даже приснились Билардо и дон Леопольдо. Он знал, что должен делать, а потому не тревожился — оставалось только найти лучший способ, и для этого завтра вечером он все хорошенько прикинет. Приняв решение, он со спокойным сердцем улегся спать на какой-то попоне.

Следующий день принес новые заботы, а вечером, когда Луисито мыл в тазу руки, ноги и шею (мать велела ему всегда делать это перед ужином), его вызвал дон Леопольдо.

— Я еду в Эдину к Милесу, — сообщил он, набивая сигарету с ловкостью, которая показалась Луисито бесподобной. — Мне нужен добровольный помощник, чтобы открывал четырнадцать калиток между загонами по пути туда и обратно. Так что отправишься со мной.

— Как прикажете.

— Поедем на машине. А знаешь, этот проходимец, который выдает себя за скупщика, заявился ко мне на таком же «рэгби», как мой. Мне даже не по себе стало — все думалось, а не у меня ли он украл. Лезь на заднее сиденье, передняя дверь плохо закрывается, а ты из-за этих калиток будешь скакать, как блоха на аркане.

Луисито понял не все, но подумал: «Нехорошее сравнение».

— Убрать это отсюда?

Сиденье было завалено гаечными ключами и прочим инструментом.

— Делай что хочешь.

Сперва он немного отодвинул инструменты, но поскольку те прыгали на ухабах, сложил их на пол.

Было полнолуние. Луисито разглядывал дона Леопольдо: у того на затылке редели волосы, а шею бороздили линии, которые скорее бывают у человека на ладони. Дон Леопольдо хорошо платил, не скупился на еду, да и работа была не бей лежачего. Конечно, дон Леопольдо раскрывал рот, только чтобы отругать, но разве на это стоило обращать внимание? Все взрослые, привыкшие командовать, одинаковы.

Как приехали, Луисито остался ждать в машине, и ему приснился очень тревожный сон, которого он не помнил. Наверняка глупости.

Когда тронулись в обратный путь, хозяин сообщил:

— Милес — замечательный человек, и я хотел предупредить его о нашем друге скупщике, ведь он из людей Билардо. Этим все сказано. Мерзавец.

Из преданности обществу взаимопомощи Луисито обиделся. «Лучше бы он меня не задевал. Хуже того — ночью, да еще подставляет затылок, когда у меня в руке гаечный ключ».

Момент был подходящий, будто нарочно подстроили. Никто не знал, что он поехал с хозяином. Никто его не видел. На всем пути им не встретилась ни одна живая душа. Довольно одного удара в затылок — и бегом отсюда. Рафаэля и кордовца, известных своим крепким сном, он даже при всем желании не разбудит. Никаких компрометирующих следов или повода для подозрений. Билардо останется доволен.

Так он фантазировал, ибо совсем не собирался нападать на дона Леопольде. Его мать необычайно уважала этого человека, а сам Луисито, когда слышал от них «мой кум» и «моя кума», переполнялся гордостью. «Убей я его, к несчастью, — подумал он, — избавиться от угрызений совести было бы не так просто. Тогда всякий раз, как кто-то набивает сигарету, мне тут же виделся бы усопший».

В этот момент «усопший» произнес:

— Если честные люди не действуют сообща, мерзавцы распоясываются. Пусть лучше этот Билардо не показывается на следующем аукционе — не то я попрошу тебя вытолкать его вон, прямо верхом на лошади.

Приехали. Луисито сошел у торгово-ярмарочных построек, а хозяин проследовал к себе домой.

На другой день вечером Луисито пошел в город без провожатых. Через витрину кафе он приметил в зале Билардо и отважился войти. Добравшись до стойки, заказал рюмку водки и медленно выпил. Какое-то время спустя, не уверенный, что Билардо его видел, он подумал, не лучше ли будет подойти к столику. Пока он соображал, совсем рядом послышался негромкий голос Билардо, который приказывал ему, еле сдерживая раздражение:

— Вон там, посреди площади на скамейке. Я приду.

Сперва юноше показалось, что ему крикнули «вон!», как собаке. Поразмыслив, он понял, что это не так, что Билардо просто сказал ему — хоть и со злобой — подождать снаружи, на площади.

Луисито заплатил и вышел. К счастью, на площади никого не было. Он выбрал скамейку перед памятником герою-освободителю. От нечего делать принялся разглядывать ухоженные клумбы, бетонированные дорожки, ведущие к памятнику, молодые деревца. Невольно кутаясь в коротковатую легкую куртку, съежился и подумал, до чего сильно чувствуется холод на открытом месте. Он то и дело клевал носом, пока не пришел Билардо.

— Значит, как это называется? Искал меня? Хочется верить, что ты не убрал старика.

— Я знал, что вы хорошо к этому отнесетесь. Что мы с вами без труда поймем друг друга.

— К чему хорошо отнесусь?

— К тому, что я его не убрал.

Билардо заговорил очень медленно:

— Учти, как уберешь его, здесь у нас четкий уговор — рядом со мной не показывайся. — И быстро добавил: — Когда сделаешь?

— Я не могу убить его, сеньор, — ответил Луисито. — Я не могу убить дона Леопольде и вообще никого.

— Кажется, мы с тобой так не договаривались. Я тебя предупреждал.

— Знаете, сеньор, делать кое-какие вещи не в нашей власти.

— Как ты смеешь говорить со мной таким тоном?

— Если бы я выполнил ваше поручение, а теперь сказал бы, что не могу, то поступил бы как обманщик. Вы бы сами укоряли меня: «Лучше бы ты этого не делал».

— Значит, как это называется?

— К тому же есть, должно быть, множество пустяковых дел, для которых я могу сгодиться.

— Значит, как это называется? — настойчиво повторил Билардо. — Ты с кем-нибудь говорил обо мне, об обществе или о моем поручении?

— Нет, сеньор. Я же вам сказал, для каких дел не гожусь. В остальном на меня можно положиться.

— Еще не знаю, простим ли мы тебя. Я подумаю.

— Но если что подвернется, сеньор, вы обо мне вспомните?

— Там видно будет.

Жизнь Луисито ничуть не изменилась: работы было немного, разве что иногда по воскресеньям, когда устраивалась ярмарка. Он был уверен, что в конце концов Билардо позовет его. Так оно и случилось.

Однажды под вечер, чтобы убить время, он поднялся на мельницу смазать механизм. С башни увидел «Гудзон» Билардо (теперь он разбирался в марках автомобилей), который ехал с приглушенным двигателем, медленно-медленно. Билардо вышел, огляделся вокруг и знаком велел подойти к ограде.

— Дадим тебе еще один шанс, — сказал он.

— Жду приказаний.

— И заруби себе на носу: каждый шанс — это испытание. Тем, кто не справляется дважды, прощения не бывает.

— Я справлюсь.

— Значит, как это называется? Меня не хотели слушать, когда я предложил дать тебе еще один шанс. Надеюсь, мне не придется краснеть за тебя перед остальными. Задание очень деликатное.

— Убивать не понадобится, сеньор Билардо?

— Убивать, убивать. Да ты что это себе вообразил? Что у такого общества, как наше, нет других задач? Запомни хорошенько: такого больше не будет. Это дело прошлое. Я собираюсь поручить тебе доставку одного письма в Росарио.

— В Росарио? — спросил он шепотом. — Когда вам будет угодно.

— Запомни хорошенько: письмо это настолько важное, что мы не хотим отправлять его почтой. Не потеряй его и смотри, чтоб не вытащили. При доставке строго следуй инструкциям, которые я тебе дам. Ну что?

— Идет.

— В пятницу 27 марта в 12.30 явишься на улицу Жужуй, Э 2797, в городе Росарио и отдашь письмо. Убедительно прошу явиться точно в это время, ни минутой раньше или позже — иначе будешь обстрелян.

— Обстрелян?

— Что, уже не нравится?

— Но ведь... нет, как раз наоборот! Главное — прийти вовремя.

— Вот именно, как поезд. Наш корреспондент, то есть Пюзо...

— Не понимаю, сеньор.

— И все же я говорю обычным языком. Пюзо, человек, которому ты отвезешь мое письмецо, оказался в довольно гнусном положении, ему приходится скрываться, и бьюсь об заклад, что при стуке в дверь он изрешетит каждого, ведь человек предпочитает — всю жизнь! — убивать, нежели быть убитым, разве не так?

— Всю жизнь.

— Я специально позвонил ему, чтобы сообщить о твоем приезде в пятницу, ровно в 12.30.

— Спасибо.

— Лучше благодари наше общество, которое снова оказало тебе доверие. В первый раз ты не справился, так что сейчас мы не станем оплачивать твои расходы. По возвращении — если все выполнишь и вернешься — рассчитаемся.

— Что до меня, то я согласен.

— И правильно делаешь, — ответил Билардо, потом церемонно прибавил: — Доверяю письмо в твои руки.

Юноша опустил его в карман штанов и сказал:

— Не беспокойтесь.

Когда Билардо уехал, Луисито изучил конверт. По внешнему виду никто бы не подумал, что его посылает солидное общество. Забыли написать имя получателя и имя отправителя. Даже слова «Росарио» не было. Только улица и номер дома. Хуже того, на конверт намазали столько клейстера, что все перекосилось. Сестра, та, что окончила учительские курсы, велела бы им переделать заново.

«Нынче вторник, — подумал Луисито. — Времени еще много, но лучше сказать хозяину как можно раньше, что мне надо уехать». Он вернулся в дом и сообщил об этом дону Леопольдо. Тот ответил:

— Езжай когда хочешь. Но сначала, понятное дело, предупреди донью Филомену.

Последнюю фразу он произнес неторопливо, точно размышляя вслух.

— Хорошо, сеньор.

— И без ворожбы ясно, что ведет тебя в Росарио.

Луисито растерялся и наконец спросил:

— Вы уже знаете?

— Мечта разбогатеть не работая и найти женщин. Это ясно и без ворожбы, но лишь чародейство может спасти тебя от подстерегающих там опасностей.

— Я буду обратно в субботу, когда пригонят скот для ярмарки.

Хозяин рассердился:

— Господин со дня на день уезжает, но мне нечего беспокоиться, ведь он будет обратно в субботу. Нет уж, голубчик. Ошибаетесь. Здесь я командую, а не вы, ясно? Сегодня переночуешь, как обычно, в бараке, а завтра с утра зайдешь ко мне в кабинет. Запомни, что ты уходишь и больше ноги твоей не будет в моем доме.

Луисито не предполагал, что дон Леопольдо так рассердится. Поужинал он без аппетита, а после подумал, что ему уже не заснуть. С горькой обидой сказал он себе: «Надо же, а ведь я спас его, не заботясь о том, что может случиться со мной».

Когда юноша явился в кабинет (он охотно ушел бы не простившись), дон Леопольдо выдал ему полное жалованье, словно тот проработал весь месяц, и спросил:

— Где остановишься в Росарио?

— Наверное, у тети Рехины.

— Хорошая мысль. Но сначала зайди на ферму и предупреди мою куму. Не забудь, ладно?

И жестом указал на дверь. Луисито подумал: «Разве поймешь тех, кто командует?» В коридоре к нему подошла толстая барышня, Мария Кармен, заглянула в глаза и прошептала:

— Надеюсь, вы вернетесь.

Когда он был на полпути к ферме, его подсадил в машину хозяин соседней усадьбы. Так что ему повезло, и он приехал к обеду.

Матери он сказал:

— Дон Леопольдо просил передать, что завтра я еду в Росарио по делам.

— Вышло по-твоему. Поздравляю, но послушай, что говорит тебе мать: будь осторожен. Учти, ты попадешь прямо в волчье логово.

— Не беспокойтесь.

— Сразу, как приедешь, иди к тете Рехине. Там тебе будет хорошо. Твоя тетя — замечательная женщина, у нее золотое сердце. Только не давай ей гадать тебе на картах.

— Чтобы тетя Рехина предсказала мне судьбу? — спросил он с удивлением.

— Ей всегда это нравилось, но я не хочу, чтобы кто-либо выведывал, что ждет моих детей в будущем.

Он провел незабываемый вечер. Никогда еще он так не веселился и не был в таком ладу со своими братьями и сестрами.

В четверг, проснувшись и вспомнив, что наступил великий день поездки в Росарио, Луисито ощутил безмерную радость и — чего он совсем не ожидал — легкую грусть от расставания с людьми и городком. «Это не навсегда», — сказал он себе в утешение. В прошлый раз, уезжая из дому, он и не думал печалиться.

— Захватишь кое-что для тети Рехины. Будь особенно аккуратен с этим пакетом: здесь яйца.

Еще мать дала ему курицу, цыпленка и живую индейку.

— Возьму, что прикажете, мама, но как же я поеду со всем этим?

— Не волнуйся. Заходил турок Саладино и сказал, что собирается за товаром в Росарио. Я уговорила его взять тебя с собой.

Прозванный турком-жуликом, Саладино начинал с торговли вразнос и исходил округу вдоль и поперек с висевшим на шее лотком галантереи, бус, гребней и мыла. Теперь же, после покупки грузовичка «форд», он расширил район торговли и ассортимент.

Путь до Росарио занял большую часть дня.

Чтобы не молчать, Луисито заметил:

— Мне сказали, что вы едете в Росарио за новым товаром.

— Сеньор Кориа, мое дело, — турок нежно похлопал по машине, — никогда не стоит на месте. Оно как прогресс, который идет и идет вперед. Я сын своей страны и не знаю усталости. Мой лозунг: «Всегда готов к любому порученьицу». Скажем, беру на себя обязанности гонца.

— Гонца?

— Девушкам я лучший друг, потому что вожу туда-сюда записочки, которыми они обмениваются со своими кавалерами. Или взять, к примеру, что вам самому понадобилось отправить очень важное письмо. Незачем бросать его в почтовый ящик или раскошеливаться на поездку — отдайте письмо бедному турку и умывайте руки.

Луисито пощупал карман, дабы убедиться, что письмо еще лежит на месте.

Они въехали в город, и Луисито смотрел вокруг с затаенным изумлением. Вскоре грузовичок остановился у какого-то дома.

— Это здесь? — спросил юноша. Голова у него немного кружилась.

— Здесь, — произнес Саладино.

Он назвал адрес пансиона, где обычно останавливался.

— Спасибо за все.

— Ищи меня там, если что понадобится, парень, сеньор Кориа.

Луисито, похоже, надоело выслушивать наставления, и он отрезал:

— Я в заботе не нуждаюсь.

— Охотно верю, но ты чуть не забыл яйца и птицу.

Со всем этим грузом предстал он перед тетей, которая сказала ему:

— Ты — Луисито. Последний раз, когда я тебя видела, ты был метр ростом.

Луисито подумал, что никогда еще не бывал в таком красивом доме. Тетя провела его в убранную коврами гостиную, где находились стол на трех ножках, фигурки женщин, рыболовов, баранов, львов, расписное полотно в виде ночного неба со звездами, стеклянный шар, картина с полуодетыми девушками, державшими в руках горящие поленья и плясавшими вокруг козла, который неподвижно висел в воздухе и походил скорее на дьявола, и еще одна картина с девушкой, спящей посреди леса, и еще одна с черным псом, которая очень ему понравилась.

Тетя спросила:

— Чего бы тебе хотелось на ужин? Ведь ты останешься ужинать.

— Мама сказала...

— Еще успеешь об этом рассказать. Так что бы ты предпочел сегодня? Цыпленка или курицу?

— Как вам угодно.

— Для такого случая, думаю, больше подходит курица. В субботу утром опою индюшку, вечером ее зарежу, а в воскресенье в полдень мы ее съедим. Тебе нравится Росарио?

Луисито хотел было сказать, что в воскресенье уже уедет, но последние слова целиком привлекли его внимание.

— Мне понравились трамваи.

Тетя произнесла, словно думая о чем-то другом:

— На трамвае ты поедешь сегодня вечером.

— Зачем? — спросил он.

— Еще узнаешь. Помоги мне поставить котел на огонь. Теперь подвинь скамеечку, и я погадаю тебе на картах. — Она разложила колоду на кухонном столе и принялась объяснять: — Здесь есть люди, любящие тебя, и люди, которые на тебя сердятся.

Луис подтвердил:

— Это дон Леопольдо.

— Я вижу гору оружия и гонца.

— Это турок Саладино, — пояснил Луисито.

— Может быть, но карты говорят другое. Гонец — это ты, и ты везешь послание.

— Откуда вы знаете? — И тут же хитро спросил: — Это вам сеньор Билардо сказал?

— Человека этого я знаю лишь понаслышке — и слава богу, верно? Нет, мне это говорит валет и, что еще хуже, пиковой масти. Я вижу также толстую девушку, блондинку. Ты на ней женишься. А вот ты во главе общества, в которое попал по незнанию.

— Нет, не во главе; но то, что я ничего не знаю об этом обществе, — сущая правда. А с толстой девушкой я в самом деле не знаком.

— Ну, на сегодня хватит, ведь тут столько всего, что если говорить для твоей пользы, то надо сперва подумать.

— А когда вы подумаете?

— Еще успею. У нас впереди длинная ночь, так что не волнуйся.

В положенное время они съели курицу. Затем тетя Рехина попросила, чтобы он подождал минуточку, пока она будет говорить по телефону, а когда вернулась, объявила:

— Переночуешь в аптеке у одной сеньоры, моей подруги. Там тебе будет хорошо.

— Мама сказала, чтобы я остался у вас.

— Там тебе будет не хуже, чем у меня, но намного безопаснее, понимаешь? С комиссаром полиции мы друзья (неужели ты думаешь, что я не угощу его цыпленком, которого ты привез?), но на этих людей нельзя положиться. Видно, хотят лишний раз показать, что они здесь командуют, и когда я меньше всего этого жду, заявляются ко мне и всех волокут в участок. Через какое-то время меня проводят в кабинет к комиссару, который приносит извинения за это беззаконие, совершенное по ошибке. Я никогда не смогу простить себе, если по моей вине сын Филомены узнает, что такое тюрьма. Идем, я посажу тебя на трамвай. Путь предстоит неблизкий, а та сеньора, наверное, ждет тебя не дождется, чтобы уйти домой.

— Она там не живет?

— Нет. Тебе не хочется оставаться одному?

— Мне не хотелось бы проспать завтрашнее утро.

Тетя пошла в соседнюю комнату и вернулась с будильником.

— Возьмешь с собой.

— Не стоило беспокоиться.

— Поставишь на ночном столике, на случай если тебе вздумается узнать время. Ходит он хорошо, только звонок иногда не работает. Но увидишь — завтра он прозвенит.

Это заверение тети успокоило его. Он ответил:

— Поставлю его на семь, хотя к этому времени уже сам проснусь. Я всегда просыпаюсь рано.

Они вышли из дому и прошагали до угла.

— Сеньора сказала, что устроит тебя на верхнем этаже аптеки. Будешь там как настоящий господин, с отдельным входом. А сейчас садись на пятый трамвай. Посмотри, где у него нарисован номер. Выслушай хорошенько, что я тебе скажу: попросишь кондуктора, чтобы предупредил, когда будет угол Митре и Сан-Лоренсо. Там сойдешь и пересядешь на восьмой трамвай. Скажешь кондуктору, что тебе нужен проспект Лусеро, не доезжая квартала до бойни Свифта. Там сойдешь и сразу увидишь аптеку. Это в самом центре Саладильо.

Ему никогда не забыть то нескончаемое путешествие по Росарио. Возможно, потому, что он ехал один и не должен был изображать безразличие (как по приезде, с турком), Луисито с удовольствием разглядывал все новое и необычное, что привлекало его внимание. Не однажды за время своего первого путешествия на пятом и восьмом трамваях он подумал: «Расскажу об этом братьям, сестрам, Рафаэлю и Флоресу». Он проезжал мимо высоких темных зданий с остроконечными шпилями и громоотводами (зданий, которых не увидит больше, точно они приснились ему). У него даже возникло ощущение, что вовсе не на грузовичке турка, а на этих двух трамваях он въехал в город. Он ехал сидя, как обычный пассажир, с будильником на коленях и с ошеломляющей уверенностью, что участвует в знаменательных событиях. Когда придет час рассказать о них, понадобится особая осторожность, а то еще назовут обманщиком.

В аптеке его ждали хозяйка и ее дочь, одетые в пальто. Он помог опустить железную штору и последовал за ними через боковую дверь по крутой лестнице до склада товаров на верхнем этаже, где пахло душистым мылом.

Хозяйка извинилась:

— Надеюсь, тебе не будет слишком неудобно. Мы поставили кровать рядом с дверью, и тебе не придется вставать, чтобы зажечь свет. Чуть повернулся — и зажег, снова повернулся — и погасил. Там маленькая уборная.

Хозяйка была немолодая, но дородная, белокурая, розовощекая и очень бойкая. Ее дочь, бледная и нескладная, правда, с красивыми волосами, как у хозяйки, напоминала ему одну барышню, которую он видел неизвестно где, может, на какой-нибудь картинке.

Девушка сказала:

— Мы открываем в восемь, но вы из-за нас не беспокойтесь: если захотите, можете спать дальше.

Хозяйка объяснила:

— Если завтра проснешься голодный, делай, как я тебе скажу. Когда выйдешь, иди направо, на углу снова поверни направо и в двух шагах увидишь молочное кафе, где тебе подадут приличный завтрак. Туда ходят многие с бойни, так что можешь быть спокоен.

Он проводил их до двери на улицу. Хозяйка дала ему ключ.

Луисито взбежал вверх по лестнице. Никогда еще не было у него отдельной комнаты, никогда не жил он среди такого удобства и роскоши. Два или три раза он включил и выключил свет, чтобы проверить и доставить себе удовольствие. Посмотрел, что стоит на полках, и даже прочитал, разумеется с трудом, этикетки «Фиброля», тонизирующих и кровоочистительных средств, «Сенегина» от кашля, «Сарголя» для увеличения веса, «Жироламо Паглиано», крема «Салатный», пудры и духов «Блондинка», «Черные глаза», «Скажи мне «да», «Куколка», «Первый поцелуй», над которыми призадумался; но поскольку не годилось проспать завтрашнее утро и опоздать с доставкой письма, он не стал терять время. Завел будильник на семь часов и поставил его на ящик с надписью «Кто пьет «Седоброль», тот крепко спит», который придвинул к кровати. Ему показалось, что от ящика исходит странный, но не противный запах — может быть, супа, но такого, что сварили из трав для лечения больных. Привлеченный шумом, доносившимся с улицы, он припал к окошку. «Сколько народу, — прошептал юноша. — Сразу видно, что горожанин не спит ночью». Перед тем как погасить свет, взглянул на часы — те показывали тридцать семь минут одиннадцатого. Луисито покорно лег; ему так не хотелось, чтобы этот чудесный день кончался, но, поразмыслив, он решил, что следующий принесет ему новые радости.

Проснулся он уверенный, что проспал всю ночь одним махом. Включил свет и, дабы использовать часы по назначению, посмотрел время. Было пять минут двенадцатого. Он спал неполных тридцать минут. Усталости он не чувствовал и был всецело готов подняться и начать новый день, но поскольку других дел, кроме как ждать семи часов, не предвиделось, такая бодрость не обрадовала его. Он испугался, что ночь будет слишком длинной.

Через какое-то время он уснул и тотчас проснулся. Так он по меньшей мере полагал: сон вроде бы длился не больше короткой дремы. «Что это со мной сегодня? — удивился он. — То и дело просыпаюсь». Ему показалось, что секундная стрелка очень громко стучит. Он зажег свет. Было двадцать минут шестого — дрема продолжалась больше шести часов. Он снова погасил свет и, должно быть, уснул, потому что увидел тетю Рехину с лентой в волосах, украшенной бриллиантом или стеклом в форме звезды, и в темном платье с ярко-красными разводами. Тетя смотрела на него очень серьезно своими огромными черными глазами, точно такими же, какие были нарисованы на этикетке коробки с пудрой. Она наклонилась к нему и, как бы извиняясь, сообщила:

— Я думала, что ты можешь встать, но тебе придется поспать еще.

Проснувшись (много позже, если верить ощущениям), он повернулся в поисках окна, уверенный, что дневной свет уже пробивается сквозь щели. Увидел лишь темноту и подумал: «Я еще плохо знаю комнату и не могу ориентироваться». И все же с первого раза нащупал выключатель и не успел зажечь свет, как сразу нашел окно там, где искал его раньше. Посмотрел на часы. Было тридцать четыре минуты третьего. «Значит, в последний раз я плохо посмотрел», — заключил он. Чтобы окончательно проснуться и избежать новых ошибок, пошел в уборную. Вернулся в кровать в тридцать семь минут третьего. Отметил про себя: «Теперь я хоть знаю, что все правильно». Он не стал особо тревожиться из-за странных происшествий этой ночи — не привык ломать себе голову — и очень скоро погрузился в сон. Он столько раз просыпался и ходил в уборную, что сбился со счету; знал только, что это было неоднократно и что слабость и жажда нарастали. В последний из этих походов, точнее сказать — в предпоследний, на обратном пути у него закружилась голова, и он упал на пол. Когда ему удалось доползти до кровати и зажечь свет, он увидел словно во сне, что стрелки часов показывают тридцать четыре минуты третьего. Подумал, что часы могли в какой-то момент остановиться. На самом деле он был уверен, что секундная стрелка не унималась в течение всей ночи. Вероятно, он заснул, потому что снова появилась тетя Рехина и объяснила ему (он почти ничего не запомнил) про камень, который сиял у нее на лбу: это была звезда. Тетя улыбнулась и сказала:

— Теперь можешь вставать.

Во время сна он чувствовал себя как нельзя лучше, но только проснулся, ощутил боль во всем теле, особенно в животе, невообразимую усталость, точно был нездоров, и сильную жажду. Подняться с постели стоило ему невероятных усилий. По пути в уборную его прошиб холодный пот, голова закружилась. Опершись на раковину, он сполоснул лицо водой и жадно напился. Он был так растерян и утомлен, что, как рассказывал позднее, «ничуть не удивился, заметив на подбородке сильно выросшую щетину». Он смочил руки, шею и при первой же попытке вымыть ноги не устоял, упал, ударился так сильно, что только смог засмеяться. Наконец ему удалось одеться, и после половины девятого он торопливо — поскольку начинал понимать, что в животе болит от голода, — но с большими предосторожностями, чтобы не покатиться с лестницы, спустился на улицу. Аптека была закрыта. Он усмехнулся: «Хорошо же они открывают в восемь». Вспомнив наставления аптекарши, пошел направо. Почти все магазины были закрыты. Он подумал: «Еще мама говорила, что горожанин любит поспать». На углу повернул направо, купил газету (потом он вспомнит, что, взяв ее в руки, подумал: «Здесь у них больше страниц») и спросил:

— Газетчик, я правильно иду в кафе?

Кафе он увидел раньше, чем тот успел показать, — они стояли у дверей. Кое-как пройдя последние четыре или пять метров, он вошел, плюхнулся на стул, облокотился на мраморный стол. Когда появился официант, заказал кофе с молоком, булочки и пирожки. Кофе принесли до того горячий, что понадобилось ждать (даже мате он любил еле теплый, иначе обжигался). Измученный невероятной слабостью, Луисито съел булочки и пирожки, а кофе с молоком пришлось выпить прихлебывая. С большей уверенностью в голосе он потребовал:

— Еще раз то же самое, пожалуйста.

Себе он сказал, что теперь, попав наконец в город, станет вести шикарную жизнь и что будет ждать свой кофе как ни в чем не бывало, просматривая газету, точно господин. Он обратил внимание на спортивную страницу и позже восхищенно заметил: «Вот у кого шикарная жизнь, так это у горожанина. Даже в будни есть скачки и футбол».

Принесли вторую порцию. Луисито подумал: «Надо бы растянуть и не набрасываться с такой жадностью». С едой расправился быстро. Поскольку заказывать третью порцию было бы, пожалуй, слишком неприлично, он вернулся к чтению в надежде, что через какое-то время поймет, действительно ли еще голоден. Закончив спортивную страницу, он перешел к полицейской хронике и уже собирался отложить газету, когда несколько строк привлекли его внимание. Потребовалось усилие, чтобы разобраться:

«В пятницу 27-го числа в 12.30 пополудни наряд полиции под началом инспектора Темпоне прибыл к жилому дому Э 2797 по улице Жужуй. Словно этого визита ждали, дверь немедленно отворилась, в нее просунулось винтовочное дуло и по блюстителям порядка были произведены два выстрела, но быстрый маневр позволил открыть ответный огонь, который и сразил нападавшего. Им оказался небезызвестный гангстер М. Пюзо с богатым уголовным прошлым, имевший тесные связи с преступным миром районов, прилегающих к провинции Кордова».

Он непроизвольно перевел взгляд к верхнему углу страницы и прочитал, точно в бреду: «Росарио, воскресенье, 29 марта 1930 г.». Он ничего не понимал. Вернулся к сообщению внизу и, прочитав заново слова «пятница 27-е», «Жужуй, 2797» и имя убитого, ощутил, что проваливается в какую-то пустоту. Вдруг он все ясно увидел и понял, что случилось невероятное: здесь, в раскрытой перед ним газете печатными буквами указывался день, час и место доставки письма сеньора Билардо, а также имя получателя, ныне покойного. Луисито вслух подумал: «Я виноват в его смерти. На этот раз никто меня не спасет». Его бросило в дрожь, но, не привыкший унывать, он сообразил: «Разве что тетя». И, заплатив, вышел.

Газетчика он спросил:

— На каком трамвае (он сказал «трамвайчике») я доеду до угла Бучанана и проспекта Альберди?

— На восьмом. Сядете тут рядом на проспекте Лусеро и езжайте до угла Митре и Сан-Лоренсо, а там садитесь на пятый.

Когда с объяснениями было покончено, Луисито на всякий случай обронил второй вопрос:

— Скажите, какой сегодня день?

Человек сощурил глаза и рассмотрел его вблизи.

— Именно тот, что напечатан на каждой странице этой газеты. Вот ведь совпадение, правда?

Луисито направился к проспекту Лусеро, чтобы сесть на восьмой трамвай. Покачав головой, заметил: «С ума сойти можно. Проспать два дня и три ночи кряду, совсем без еды. Еще бы не проголодаться».

Трамвай не замедлил появиться. Луисито устроился на сиденье, заплатил за билет и прочитал надпись под потолком: «Вместимость: 38 сидящих пассажиров». Подумал, что он один из этих пассажиров и что какой бы сложной ни была ситуация, поездку надо использовать получше, ведь «кто знает, сколько придется ждать следующего раза». Еще он сказал себе: «Я должен вернуться в городок и успокоить недовольных. Сдается мне, что и дон Леопольде — потому что я вернулся, и сеньор Билардо — потому что я не справился, оба будут здорово сердиться. Обидно покидать Росарио».

Занятый этими мыслями, добрался он до тетиного дома.

— Я ждала тебя на индейку.

— Как вы угадали, что я приду?

Тетя пожала плечами.

— Закатим пир горой, — сказала она.

И ушла в кухню. Луисито, не трогаясь с места, серьезно ответил:

— Извините меня, пожалуйста. Мне не хочется.

Из кухни тетя спросила:

— Что с тобой?

— Я должен был передать письмо.

— Валет пиковой масти.

— Да нет же, письмо собственноручно написано одним господином, который мне его доверил. Но письма я не передал — какой позор! Я проспал.

— Раз проспал, значит, наверное, так было нужно.

— Тетя, вы ничего не понимаете. Один человек открыл дверь, так как думал, что это я постучался, и его убили.

— Ты чувствуешь себя виноватым? Пожалуй, ты прав, ведь постучись тогда ты, убили бы другого.

— Что вы говорите, тетя?

— Что сказано в письме?

— Откуда же мне знать?

— Вскрой конверт и прочти. Или у тебя нет письма?

— Есть. Но оно не мне, а тому человеку, который умер.

— Послушай, какое умершему дело, если мы прочитаем его письмо?

— Разве так можно делать, тетя?

— Сейчас же надорви конверт и покажи мне, что ты умеешь читать.

Луисито надорвал конверт, развернул бумагу и застыл в молчании. Наконец он произнес:

— Не могу.

— Как это «не могу»? Теперь выясняется, что ты не умеешь читать.

— Дело не в этом. — Он вошел в кухню и показал бумагу. — Здесь ничего не написано.

— Будь добр, объясни мне, пожалуйста, зачем им понадобилось посылать тебя специально в Росарио с чистым листом бумаги?

— Мне самому хотелось бы это знать.

— Этот Билардо любит шутки?

— Билардо поручил мне передать письмо в пятницу в половине первого. Сдается мне, что это была не шутка. Не знаю, читали ли вы в полицейских новостях в газете о происшествии в пятницу как раз в это время. Хорошо еще, что я проспал.

— Тебя спасла твоя счастливая звезда.

Впервые за это утро Луисито улыбнулся.

— Я готов вам поверить. Сказать вам одну вещь? Как только я хотел проснуться, вы являлись ко мне во сне и говорили: «Тебе придется поспать еще». Но это не все: на лбу у вас была звезда из камня. Думаю, меня спасли именно вы.

— Важно, что ты здесь, целый и невредимый. Отметим это индейкой.

— Простите, но мне надо идти.

— Говоришь, что я тебя спасла, а теперь бросаешь меня одну с кучей еды. Какая неблагодарность!

— Тетя, вы ничего не понимаете. Если я не вернусь, кто скажет Билардо, что я от него не прячусь?

— Ты сам ничего не понимаешь. Можешь возвращаться, но его ты не увидишь. Он арестован. Неужели ты явишься в полицейский участок, чтобы тебя схватили? Ведь если ты станешь его искать, заподозрят, что у тебя были какие-то делишки с этими мерзкими злодеями.

— Так что же мне делать?

— Останешься в Росарио.

Луис на минуту задумался и ответил:

— Если так, я с удовольствием составлю вам компанию для индейки.

Донья Рехина не раз объясняла мне, что карты не обманули: гора оружия обернулась воинской службой, на которую тогда призвали Луиса; обществом, для которого он не был подготовлен, оказалась аптека, где он работал, весьма путаясь поначалу в лекарствах, рецептах, квитанциях и сдаче, а толстой девушкой, как вы уже догадались, — дочь аптекарши, которая, выйдя за него замуж, вскоре превратилась в молодую мать семейства, обаятельную и дородную.

Примечания

1

Уроженец, житель г. Кордовы или одноименной провинции в Аргентине.

Оглавление