«100%»

Эптон Синклер 100%

БИОГРАФИЯ ПАТРИОТА

UPTON SINCLAIR

100%

The Story of a Patriot

Оформление художника П.ПИНКИСЕВИЧА

Перевод Е.БИРУКОВОЙ и М.ШИШКАНОВОЙ

Под редакцией Ю.СЕМЁНОВА

Посвящается моей жене, благодаря которой был создан образ самой обаятельной героини этой книги, госпожи Годд, и которая решительно возражает против того, чтобы книга была напечатана, пока. не будет пояснено, что этот персонаж олицетворяет собой греческую богиню,[1] а не еврейского бога, и по этому автора нельзя обвинить в святотатстве.

§ 1

Подумать только, какие ничтожные случаи приводят иной раз к самым важным переменам в нашей жизни. Оглянувшись назад, невольно содрогаешься при мысли, что находился на волосок от небытия.

Молодой человек идет по улице, ни о чём не думая и без определённой цели, доходит до перекрёстка и сворачивает направо, а не налево, — сам не зная почему. И случается так, что он встречает синеглазую девушку, которая сразу же пленяет его. Он знакомится с ней, женится — и она становится вашей матерью. Но предположим, что этот молодой человек повернул бы налево и не встретил бы синеглазую девушку — что было бы тогда с вами? Чего стоил бы тогда ваш ум, которым вы так гордитесь? Кто вершил бы дела, которыми вы занимаетесь теперь?

Нечто вроде этого произошло с Питером Гаджем; простой случай изменил всю его жизнь и повлёк за собой ряд событий, о которых мы здесь расскажем. Как-то днём Питер бродил по улицам, к нему подошла женщина и протянула печатный листок.

— Прочтите это, пожалуйста, — сказала она.

Питер, который был голоден и к тому же зол на весь мир, отрезал:

— Денег нет!

Он думал, что это реклама, и добавил:

— Я ничего не могу купить.

— Но мы ничем не торгуем, — ответила женщина. — Это воззвание.

— Религия? — спросил Питер. — Меня только что вышвырнули из церкви.

— Нет, не церковное, — сказала женщина. — Совсем в другом роде, спрячьте в карман. — Пожилая, с седыми волосами, ласково улыбаясь худощавому, бедно одетому незнакомцу, она предложила: — Прочтите это как-нибудь на досуге.

И вот Питер, чтобы отвязаться от нее, взял листок, сунул в карман и пошел дальше, а через минуту забыл о нем.

Питер размышлял, вернее за него думал желудок, потому что, если человек не ел целый день и накануне ничего, кроме чашки кофе и бутерброда, не было во рту, мыслительные центры перемещаются из головы в желудок. Питер проклинал свою жизнь. Кто мог бы подумать, что из-за одного несчастного пончика, который он стянул, придется потерять теплое местечко и возможность выбиться в люди? Питер изо всех сил старался выйти в люди и добиться успеха, то есть денег, а с деньгами — благополучия и легкой, приятной жизни, — эти волшебные слова всегда манили род человеческий.

Но кто же мог предвидеть, что миссис Смизерс пересчитывала свои пончики всякий раз, как кто-нибудь проходил через буфетную? А ведь именно эта нелепость и привела Питера к его нынешнему жалкому состоянию. Не случись этой беды, он уже получил бы свой завтрак, состоявший из хлеба, копчёной селедки и чашки жидкого чая, в доме сапожника и мог бы продолжать сеять раздор среди верующих Первой апостольской церкви, известной также под названием «Святых вертунов», и добиться, чтобы сместили его преподобие Гамалиила Ланка, на место которого метил сапожник Смизерс. Тогда Питер Гадж стал бы правой рукой нового пастыря.

И всегда с ним так бывало, все двадцать лет его жизни. Стоило ему ухватиться слабой рукой за лестницу к успеху, как что-то случалось — вроде истории с пирожком, — он срывался и летел опять в пропасть нищеты.

Итак, Питер брел, подтянув потуже пояс, и его беспокойные голубые глаза шныряли по сторонам, высматривая чем бы поживиться. Чёрную работу можно было бы найти, но Питер искал лёгкого заработка. На свете уж так заведено — одни кормятся за счёт своих мускулов, другие — своим умом. Питер был именно из таких и предпочёл бы ещё много дней не обедать, чем спуститься ступенькой ниже по социальной лестнице.

Питер всматривался в лица прохожих — подвернись случай, он его не упустит. Иные ему отвечали мгновенным взглядом, но потом отводили глаза. Они видели в нем лишь ничтожного, низкорослого, исхудалого человека, у которого одно плечо выше другого, безвольный подбородок, кривые зубы и рыжеватые бессильно повисшие усики. Питер был в дырявой соломенной шляпе, в коричневом, из третьих рук, основательно поношенном костюме и в стоптанных башмаках. В городе, где все спешили, где каждый пробивался как умел, никому не было дела до Питера Гаджа, до его беспокойной души. Могло ли кому прийти в голову, что Питер был своего рода гением? Никто этого не подозревал и никто не обращал на него внимания.

Было около двух часов дня, и солнце в этот ясный июльский день заливало улицы Американского города. Они были запружены народом. Питер заметил, что повсюду развеваются флаги и знамена. До него доносились раза два звуки музыки, и ему захотелось узнать, что происходит. Питер давно не читал газет; он был слишком поглощён интригами в Первой апостольской церкви, известной под названием «Святые вертуны», между сторонниками Смизерса и Ланка. Великие мировые события его совершенно не интересовали. Смутно представлял себе Питер, что по другую сторону океана несколько могучих народов схватились насмерть; вся земля содрогалась от этой борьбы, но Питер лишь изредка ощущал лёгкое сотрясение. Не знал он и того, что его родная страна имела отношение к этой европейской бойне; не было ему известно и то, что влиятельные круги разжигают по всей стране военный психоз.

Этот психоз охватил Американский город и вылился в пышных патриотических манифестациях. Витрины магазинов пестрели плакатами: «Проснись, Америка!», и на Главной улице был протянут транспарант: «Америка, готовься!» На площади, в конце одной из улиц собралась небольшая армия — престарелые ветераны Гражданской войны, пожилые ветераны — участники испанской войны, полки милиции штата, бригады морской пехоты и матросы стоявших в порту кораблей, члены масонских лож, во главе которых гарцевали великие магистры с золотыми перевязями, с развевающимися белыми султанами, все отцы города в экипажах, не меньше двадцати духовых оркестров, игравших бравурные марши, и тысячи флагов. «Проснись, Америка!» — и Питер Гадж, с пустым желудком и без малейшего понятия о происходящем, вдруг оказался среди гудящей толпы на Главной улице.

Толпа для Питера означала только одно. С ранней юности он в течение семи лет был подручным Перикла Прайема и вместе с ним объездил всю Америку, сбывая. Несравненное Болеутоляющее Средство Прайема; они путешествовали в автомобиле и, завидев какое-нибудь сборище людей, будь то ярмарка, какая-нибудь сходка, экскурсия или пикник, замедляли ход, и Перикл Прайем врезался в самую гущу толпы. Здесь он звонил в маленький колокольчик и произносил свою более чем красноречивую речь, обращаясь ко всему человечеству: «Эликсир жизни найден, страдания и тяготы бренного существования окончились, все их последствия уничтожены — по одному доллару за бутылку». А в ней был пятнадцатипроцентный раствор опиума. Питер должен был раздавать бутылки и собирать деньги. И на этот раз, очутившись в толпе, он надеялся чем-нибудь поживиться. Быть может, здесь он найдет продавца мозольного пластыря, или средства от чернильных пятен, или же фокусника с тремя картами, которым он окажет услугу и заработает себе хотя бы на бутерброд.

Питер пробирался в толпе всё дальше и дальше. Он миновал уже два или три квартала, но, к своему разочарованию, никого не встретил, кроме продавцов американских флажков на маленьких древках и патриотических значков с надписью: «Проснись, Америка!» Вдруг Питер увидел на противоположной стороне улицы у перекрёстка человека, стоящего на грузовике и произносящего какую-то речь, и направился к нему, протискиваясь сквозь толпу, прокладывая себе путь локтями, на ходу извиняясь перед всеми и каждым, пока, наконец, не выбрался из давки; он остановился у прохода, расчищенного для процессии, по обеим сторонам которого сплошной стеной стояли люди, а впереди них, сдерживая напор, — полицейские в синей форме. Питер побежал на другую сторону, и в этот же самый миг наступило светопреставление.

§ 2

Человеку, который собирается рассказать о чем-нибудь, приходится преодолеть немало трудностей. Событие огромного, потрясающего значения может произойти в один миг, но рассказ о нем складывается постепенно; слова длинной цепочкой тянутся друг за другом. Мгновенно происходит событие, но, чтобы рассказать о нем, нужно вас к нему подготовить, объяснить, с чего оно началось, задеть вас за живое и довести повествование до высшей степени напряжения. Если попытаться передать то, что стряслось с Питером Гаджем, когда он пересекал улицу, одним словом «БАХ!» и напечатать его огромными буквами через всю страницу, то вряд ли мы добились бы должного впечатления.

«Конец света», — решил Питер, когда первый испуг прошел и он собрался с мыслями. Но сначала он не мог рассуждать — всё слилось в одном ощущении. Невероятный грохот потряс вселенную; блеснула ослепительная вспышка белых молний. Питера как былинку подняло на воздух и швырнуло о каменную стенку дома, стоявшего на противоположной стороне улицы. Он грохнулся на тротуар, оглушённый, ослеплённый, и лежал неподвижно, не имея представления о времени; наконец сознание стало понемногу возвращаться к нему. В общей сумятице он сначала различил серый дымок, который стлался по земле, затем горьковатый запах, который обжигал рот и ноздри, потом крики, стоны и рыдания людей и оглушительный рёв толпы. Что-то навалилось Питеру на грудь; чувствуя, что задыхается, он судорожно напряг силы, пытаясь высвободиться. Протянув руки, он коснулся чего-то горячего, мокрого и липкого; в ужасе Питер догадался, что это разорванный надвое человеческий труп.

Да, поистине, это конец света. Всего лишь два дня тому назад Питер Гадж был ревностным членом Первой апостольской церкви, известной под названием «Святых вертунов», и слушал на молитвенных сборищах душераздирающие проповеди на тему о Страшном суде. Поэтому Питер знал, что произошло. У него было много грехов на душе, и он не спешил предстать перед всевышним; выглянув из-за лежавших грудою мертвецов и тяжело раненных, он увидел у стены дома ряд ящиков, — их притащили зеваки и любители поглазеть, чтобы, взобравшись на них, получше разглядеть происходящее. Питер попытался ползти, что ему и удалось; добравшись до одного из упаковочных ящиков, он укрылся в нём от господа бога.

Он был весь забрызган кровью и не знал, чья это кровь, его или чужая. Он дрожал от страха, и его кривые зубы стучали, как у рассерженного сурка. Но мало-помалу он приходил в себя после потрясения и начал собираться с мыслями; Питеру вдруг стало ясно, что он никогда не относился серьезно к идеям Первой апостольской церкви, процветающей в Американском городе. Он прислушивался к стонам раненых, к крику и гаму толпы и начал серьезно подумывать о том, что же такое могло произойти. Когда-то в этом городе было землетрясение. Быть может, это ещё одно? Или на Главной улице началось извержение вулкана? Или взорвался газопровод? Да, наконец, кончилось ли все это, или ждать ещё новых взрывов? А что, если извержение не закончилось? Что, если новые удары разрушат универсальный магазин Гугенхейма и Питера вместе с его жалким укрытием унесёт неведомо куда?

Питер настороженно прислушивался к жуткому хрипу умирающих, просивших избавить их от дальнейших страданий. Он слышал голоса людей, отдающих приказания, и понял, что это полиция; без сомнения, скоро появятся кареты скорой помощи. Быть может, и его поранило, и не худо бы выползти наружу и получить медицинскую помощь? И вдруг Питер вспомнил о своём пустом желудке. Двадцать лет вел он борьбу с враждебным миром и многому научился: в одно мгновение он оценил возможность, посланную судьбой. Надо симулировать ранение, тяжёлое ранение, его должны найти без сознания, страдающим от контузии и нервного потрясения, тогда его повезут в больницу, положат в мягкую постель и накормят—может быть, ему удастся проваляться там несколько недель, а при выходе он ещё и пособие получит.

Кто знает, не сможет ли он подцепить в больнице какую-нибудь лёгкую работёнку, где, кроме сообразительности, ничего не требуется. Скажем, главному врачу понадобится человек, который следил бы за работой других врачей: хорошо ли они заботятся о своих больных и не заводят ли шашни с сестрами, а ведь это всегда случается. Так было и в приюте для сирот, где Питер воспитывался, пока не сбежал, и в большом храме Джим-джамбо, во главе которого стоял Паштиан эль Каландра, верховный магистр Элефтеринианского экзотицизма. Питер работал поварёнком на кухне этого таинственного учреждения, изо всех сил старался выслужиться и сумел вкрасться в доверие к Тушбару Акрогасу, мажордому и первому подручному самого пророка.

Питер знал, что всюду, где люди связаны общими денежными интересами, неизбежно возникают подсиживание, сплетни, интриги и шпионаж; для человека с «головой» это всякий раз открывает большие возможности. Вам может показаться странным, что Питер обдумывал такие вещи, когда перед ним с оглушительным грохотом только что разверзлась земля и вспыхнуло ослепительное пламя, а его самого швырнуло о стену дома и на груди у него оказалась половина окровавленного туловища женщины. Но Питер с малолетства привык полагаться на свою смекалку, а такому человеку приходится в любую минуту, в любых, даже самых трудных, обстоятельствах шевелить мозгами. Питер всегда был готов решительно ко всему, к любому невероятному случаю, он даже мог предвидеть, что стал бы делать, если бы, как предсказывали Святые вертуны, архангел Гавриил оглушил его звуком трубы, и он оказался бы лицом к лицу с Иисусом, облачённым в длинную ночную рубашку.

§ 3

Размышления Питера были прерваны, когда кто-то отодвинул от стены его ящик.

— Эй ты! — послышался чей-то голос.

Питер застонал, но не пошевельнулся. Ящик потащили дальше, и над Питером наклонилось чьё-то лицо.

— Ты чего здесь прячешься? Питер слабо промычал:

— Ш-ш-то?

— Ты ранен?

— Не знаю, — простонал Питер.

Ящик рванули, Питер вывалился на землю. Он поднял глаза и увидел, что вокруг него стоят три или четыре полисмена. Он опять застонал.

— Как ты сюда попал? — спросил его один из них.

— Я приполз…

— Зачем?

— Чтобы как-нибудь укрыться от того… что это было?

— Бомба, — сказал полисмен.

Питер был так изумлён, что даже, забыл свою роль на минуту.

— Бомба! — воскликнул он, и в тот же миг полисмен поднял его на ноги.

— Ну, как? Стоишь? — спросил он.

Питер обнаружил, что может стоять, и совсем позабыл о своём намерении. Он был весь в крови и в грязи, вид у него был самый жалкий, но он радовался тому, что цел и невредим.

— Фамилия? — спросил один из полисменов. Питер назвал себя.

— Где работаешь?

— Я безработный, — ответил Питер.

— Последнее место работы?

— А зачем ты спрятался? — спросил другой.

— Боже мой! — воскликнул Питер. — Я же спасался. Полисменам показалось подозрительным, что он так долго не вылезал из ящика. Они были очень возбуждены. Оказывается, совершено чудовищное преступление и они разыскивают виновников. Тут подошёл ещё один человек в штатском, но, очевидно, из начальства, и сразу же атаковал Питера, допытываясь, кто он такой, и откуда, и почему оказался в толпе.

Питер не знал, что ответить на все эти вопросы. У него была несколько необычная профессия, а порой он занимался не совсем чистыми делами; и ему было трудно объяснить свои намерения недоверчивому человеку, задававшему вопросы. Это был крупный грубоватый мужчина, чуть не на голову выше Питера: разговаривая с ним, ему приходилось нагибаться, и он пристально глядел Питеру в глаза, словно шарил, выискивая тайные мысли, скрытые в мозгу. Питер вдруг вспомнил, что собирался прикинуться больным, он закрыл глаза и слегка пошатнулся так, что полисменам пришлось его поддержать.

— Мне надо поговорить с этим малым, — заявил субъект в штатском. — Заберите его.

Двое полицейских схватили Питера под руки и не то понесли, не то поволокли его через улицу в какой-то дом.

§ 4

Это был большой магазин, двери которого полиция взломала. На полу лежали раненые, над ними суетились врачи и их помощники. Протащив Питера по коридору, его втолкнули в комнату, где находилось несколько человек, одни сидели, другие стояли, вид у всех был ошарашенный. Те, кто не сумел оправдаться перед полицией, содержались под стражей.

Полицейские прижали Питера к стене и обшарили его карманы, извлекая постыдное содержимое, — грязную тряпку, два окурка, подобранные на улице, сломанную трубку и испорченные, когда-то стоившие доллар, но теперь негодные даже для ломбарда, часы. Это всё, что они должны были найти по расчетам Питера. Но они нашли ещё одну вещь — листовку, которую Питер сунул в карман. Обнаруживший листовку полицейский пробежал её глазами.

— Чёрт подери! — вырвалось у него. Он пристально посмотрел на Питера, затем на других полицейских и протянул им листок.

В этот момент вошёл человек в штатском.

— Мистер Гаффи! — обратился к нему полицейский. — Посмотрите-ка!

Человек взял листок и пробежал его глазами. Питер, как заворожённый, смотрел на полицейского, не понимая, в чём дело. Уж не сошёл ли с ума этот человек? Он свирепо уставился на Питера, и его большие круглые глаза, смотревшие из-под чёрных бровей, казалось, готовы были выскочить из орбит.

— Ага! — закричал он. — Наконец-то попался, голубчик!

Листовка трепетала у него в руке. Другой рукой, точно клещами, он схватил Питера за шиворот и с такой силой его рванул, что Питер начал задыхаться…..

— Это ты бросил бомбу,! — прошептал он.

— Что — в-в-вы! — еле слышно выдавил из себя Питер. — Б-б-бомбу?

— Выкладывай! — орал человек, наклоняясь к Питеру, зубы его зловеще поблескивали, точно он хотел откусить ему нос. — Выкладывай! Живо! Кто тебе помогал?

— Боже мой! — лепетал Питер. — Да я не знаю, о чем это вы…

— И ты ещё смеешь врать? — рычал человек, яростно встряхивая Питера, словно собирался выбить ему зубы. — Без дураков! Кто помогал тебе готовить бомбу?

Не помня себя от ужаса, Питер завопил:

— Да я в жизни не видал никакой бомбы! О чём это вы говорите?

— А ну-ка пойдём со мной, — сказал человек и направился к двери. Ему было бы удобнее повернуть Питера и схватить его за шиворот, но человек, как видно, ничуть не считался с Питером, — не ослабляя хватки, он выпихнул его задом наперёд в дверь и повёл, толкая перед собой, по длинному коридору, в самую глубину здания. И всю дорогу он не переставая шипел Питеру в лицо:

— Я у тебя вырву признание! Ты меня не проведешь! Выложишь мне всю правду!

Человек отворил какую-то дверь. Перед ними было что-то вроде чулана. Втолкнув туда Питера, он захлопнул дверь.

— Ну, выкладывай! — бросил он, затем сунул в карман листовку, и Питер так и не узнал, что там написано. Свободной рукой человек схватил Питера за руку, вернее за палец, и внезапно изо всех сил принялся его выламывать.

— А, а, а!.. — завопил Питер. — Стойте! Сломаете!

— Что ж, и сломаю! Я тебе все кости переломаю! Вырву у тебя ногти и глаза, если на то пошло! Говори, кто помог тебе сфабриковать бомбу?

Изнемогая от боли, Питер бурно протестовал: он никогда не слышал ни о каких, бомбах, даже не знает, в чём дело. Он корчился, извивался от боли, круто откидывался назад, стараясь вырваться из рук своего мучителя.

— Врёшь! — твердил Гаффи. — Я знаю, что ты врёшь. Признавайся: ведь ты из этой шайки.

— Какой такой шайки? Ой! Я не знаю, о чём вы говорите!

— Ты ведь красный?

— Красный? А кто они такие?

— Так я и поверил, что ты не знаешь, кто такие красные! Разве ты не раздавал листовки на улице?

— Да я даже не взглянул на неё! — повторял Питер. — Ни слова не прочёл и не знаю, что там написано.

— Ты у меня не финти!

— Какая-то женщина сунула мне её на улице! Ой! Стойте! Боже мой! Да я не читал этой листовки!

— Будет тебе врать! — яростно кричал человек в штатском. — Я сам тебя видел с красными. Я знаю про ваш заговор. И я из тебя выколочу правду! — Он схватил Питера за руку и иачал выкручивать ему кисть. Питер корчился от боли и кричал всё пронзительнее:

— Не знаю, ничего не знаю!

— Чем это они тебе так угодили, что ты их покрываешь? — допытывался Гаффи. — Какой тебе будет толк, если мы тебя повесим, а они спасутся?

Питер кричал и плакал всё громче.

— Они удерут из города, — продолжал мучитель. — А если ты сразу признаешься, мы их захватим и тогда я тебя отпущу. Пойми же, наконец, мы тебя пальцем не тронем, если ты нам скажешь, кто тебя на это подстрекнул. Нам известно, что ты не зачинщик, нам нужны главари.

Тут он начал уговаривать и улещивать Питера, но тот упрямо твердил свое: «Не знаю». Разозлившись, человек в штатском снова принялся выворачивать ему руки; Питер орал от ужаса и боли, но по-прежнему уверял, что ему нечего сказать, что он не знает, откуда взялась бомба.

Наконец Гаффи устал от этого бессмысленного истязания, или ему пришло в голову, что помещение не подходит для «допроса с пристрастием», ведь у дверей могли подслушивать. Он перестал выкручивать Питеру кисть и, запрокинув ему голову назад, пристально посмотрел в испуганные глаза.

— Вот что, молодчик, — начал он. — Сейчас мне некогда с тобой возиться, но я посажу тебя в тюрьму, ты мой пленник, и рано или поздно я у тебя всё выпытаю. Через день или там через месяц ты сам всё выложишь мне и про заговор, и кто печатал эту антивоенную листовку, и про красных, с которыми ты работал. Я тебе говорю наперёд, чтобы ты поразмыслил об этом, но смотри держи язык за зубами, и ни с кем — ни слова, а не то я вырву его у тебя из глотки.

Потом, невзирая на вопли Питера, он схватил его за шиворот и поволок обратно по коридору. Сдавая Питера полицейскому, он сказал:

— Отправьте этого парня в городскую тюрьму. Бросьте в «яму» и держите там, пока я не приду, и пусть ни с кем не разговаривает. А если посмеет — заткните ему пасть.

Полицейский повёл за руку злополучного Питера, который продолжал всхлипывать, и они вышли на улицу.

§ 5

К этому времени полиция уже оттеснила толпу и протянула веревки, чтобы сдержать её напор; на освобождённой от людей мостовой стояло несколько карет скорой помощи и два тюремных фургона. Питера втолкнули в один из них, рядом с ним сел полисмен; зазвонил колокол, и тюремный фургон стал медленно пробираться сквозь взволнованную толпу. Через полчаса они подъехали к огромному каменному зданию. Никто и не думал оформлять новоприбывшего, фамилию Питера не занесли в списки, даже не спрашивали, как его зовут, не сняли и отпечатки пальцев. Высшее начальство дало приказ, Питера доставили сюда, и судьба его была предрешена. Его спустили на лифте в подвал, а затем по каменной лестнице — в другой, ещё более глубокий подвал, и он очутился перед железной дверью с небольшой щелью наверху, дюймов в шесть длиной и шириной в дюйм. Это и была «яма». Дверь отворили и пихнули Питера в кромешную тьму. Хлопнула дверь, звякнули засовы, и всё стихло. Питер тяжело опустился на холодный каменный пол — жалкий, несчастный, раздавленный.

События чередовались с такой ужасающей быстротой, что Питер Гадж не успевал в них разобраться. Но теперь у него было времени вдоволь, — собственно говоря, кроме времени, у него ничего и не осталось. Он мог как следует поразмыслить, и ему стало ясно, что судьба сыграла с ним скверную штуку. Он лежал, и часы тянулись за часами. Он не мог бы определить, сколько времени прошло, то ли дни, то ли часы. В каменном карцере было холодно и сыро, — недаром его называли «холодильником», сюда бросали неподатливых и непокорных, чтобы немного охладить их пыл. Таким путем быстрей добивались цели. Заключённого оставляли здесь и забывали о нём, и голодный, продрогший человек шёл на все уступки.

Уж, конечно, в эту чёрную яму ещё ни разу не бросали такого измученного и жалкого человека, как Питер Гадж. Он чувствовал, что решительно ни в чём не виноват, и был совершенно сбит с толку. И надо же было, чтобы такой невероятный случай произошёл именно с Питером! С человеком, который изо всех сил старался избегать неприятностей в жизни, всегда был готов кому угодно услужить и исполнить всё, что прикажут, лишь бы не слишком утруждать себя, хорошо питаться и иметь теплый угол. Почему так жестоко подшутила над ним судьба? Он попал в ужасную передрягу, и казалось, не было никакого выхода из создавшегося положения. От него требовали, чтобы он что-то сообщил, Питер готов был рассказать всё, что угодно, но как расскажешь то, чего сам не знаешь?

Питер размышлял об этом, и негодование его всё нарастало. Чудовищно! Он сел и уставился в непроглядную тьму. Он говорил сам с собой, он взывал к тем, кто на свободе, он обращался ко вселенной, которая забыла о его существовании. Он возмущался, рыдал. Вскакивал на ноги, метался, как зверь в клетке, по своей тесной камере, где едва можно было выпрямиться. Он бил кулаком по двери — той рукой, которую Гаффи ещё не успел изуродовать. Он колотил в дверь ногами, кричал. Но ответа не было. Казалось, его даже не слышали.

В полном изнеможении Питер опустился на пол и забылся тревожным сном. Потом он проснулся, но явь была ужаснее любого кошмара. За ним придет этот ужасный человек! Будет пытать его и требовать, чтобы он рассказал то, чего он не знает! Гаффи был страшнее всех людоедов и драконов, о которых Питер слышал в детстве. Питеру казалось, что прошло несколько столетий, прежде чем он услышал шаги и дверь отворилась. Он притаился в углу, думая, что пришёл Гаффи. Послышалось шарканье, дверь захлопнулась, и опять воцарилась тишина. Питер нащупал краюху хлеба и кружку воды.

Прошли ещё века, Питер по-прежнему терзался бессильной яростью. Затем опять принесли хлеб и воду. Питер не мог бы сказать, кормят ли его во второй раз, или, может быть, уже наступил новый день? И сколько его здесь продержат? Неужели они задались целью свести его с ума? Он задал такой вопрос тюремщику, который приносил хлеб и воду, но тот не вымолвил ни слова. Питер был один-одинешенек в этой «яме». С ним был только его бог. Но Питер был мало знаком с богом, и ему не очень улыбалось оставаться с ним с глазу на глаз.

Труднее всего было переносить холод. Он пронизывал до костей, у Питера зуб на зуб не попадал. Хотя Питер был всё время в движении, ему никак не удавалось согреться. Когда тюремщик открывал дверь, Питер умолял его принести одеяло. Каждый раз, как тот приходил, Питер всё отчаяннее умолял его об этом. Ведь он болен, его ранило во время взрыва, ему нужен доктор, он умирает. Но он так и не дождался ответа. Питер лежал и, содрогаясь от холода и рыданий, корчась от мук, что-то бормотал и время от времени терял сознание. Он не знал, во сне или наяву всё это происходит, жив он или уже умер. Мысли путались у него в голове, и ему казалось, что его преследуют какие-то чудовища, которые уносят его в призрачный мир, швыряют в пропасть и терзают пытками.

Но как ни ужасны были бредовые видения, которые возникали в больном мозгу Питера, они не могли сравниться с жестокой действительностью, царившей в те дни в Американском городе и определившей судьбу бедного маленького человека по имени Питер Гадж. В этом городе была группа людей, которая захватила промышленные предприятия и вершила судьбами всего населения. Эта группа, завладевшая властью в городе, столкнулась с оппозицией в лице новой быстро растущей силы — рабочих союзов, стремящихся сломить олигархию дельцов и отнять у неё власть. Борьба этих двух групп, борьба не на жизнь, а на смерть, достигла крайнего напряжения. Они были подобны двум могучим борцам, вступившим в смертельный бой, гигантам, которые с корнем вырывают деревья и швыряют обломками друг в друга. И бедняга Питер чувствовал себя муравьем, оказавшимся случайно на пути этих борцов. Земля содрогалась от их топота, комья грязи летели во все стороны, бедного муравья смяли, оглушили и завалили обломками. И вдруг — бац! — гигантский сапог опустился и придавил беспомощно барахтавшегося Питера!

§ 6

Быть может, Питер находился в «яме» три дня, быть может неделю — он и сам того не знал. Наконец дверь открылась, и он услышал голос — в первый раз за все это время:

— Выходи.

Он уже давно жаждал услышать человеческий голос. Но от этого голоса он в ужасе забился в угол. То был Гаффи, и Питер знал, что его ожидает. У него застучали зубы, и он закричал высоким, срывающимся голосом:

— Не знаю! Ничего не знаю!

Чья-то рука схватила его за шиворот и вытащила в коридор — и вот он бредёт впереди Гаффи.

— Заткнись! — бросил тот в ответ на стенания Питера и повёл его в какую-то комнату, швырнул на стул, словно узел с грязным бельем, придвинул другой стул и уселся против Питера.

— Вот что, — сказал он. — Я хочу, чтоб ты меня понял. Хочешь ещё раз попасть в эту яму?

— Н…н…нет! — простонал Питер.

— Ну так знай, что ты будешь сидеть в этой дыре, пока не подохнешь, а время от времени я буду вызывать тебя и говорить с тобой. А пока мы будем говорить, тебе будут вывёртывать руки, загонять лучинки под ногти и прижигать кожу спичками — до тех пор, пока ты не расскажешь мне то, что я хочу знать. И не думай, что кто-нибудь тебе поможет. Никто даже и знать не будет. Ты будешь сидеть у меня здесь, пока во всём не признаешься.

Питер мот только всхлипывать и стонать.

— За это время, — продолжал Гаффи, — я разузнал о тебе всё, начиная со дня твоего рождения, и не пытайся что-нибудь скрыть. Я знаю, какое участие ты принимал в заговоре бомбистов, и мне ничего не стоит отправить тебя на виселицу. Но у меня ещё нет кой-каких улик против других молодцов. Мне нужны главари и зачинщики. Вот тебе шанс спастись, должен быть благодарен.

Питер продолжал стонать и всхлипывать.

— Заткнись, — крикнул Гаффи, и, поймав испуганный взгляд Питера, он продолжал: — Пойми: ты можешь спастись. Ты должен только всё выложить. Тогда мы тебя отпустим и больше тебя не будут беспокоить. Мы позаботимся о тебе. Тебе же будет лучше.

Питер уставился на него, как кролик на удава. А в душе его вдруг поднялось страстное желание вырваться на свободу, разделаться с этой скверной историей, получить какую-то поддержку. Если бы он знал, что надо рас сказать! Только бы догадаться, что именно!

§ 7

Гаффи вдруг нагнулся и схватил Питера за руку. Он опять стал выворачивать кисть — ту самую, которая ещё болела после первой пытки.

— Скажешь ты, наконец?

— Сказал бы, если бы мог! — вскрикнул от боли Питер. — Боже мой, что же мне делать?

— Ты мне не ври, — шипел человек. — Я знаю всё, меня не проведешь. Ты знаешь Джимма Губера?

— И не слыхал! — простонал Питер.

— Врёшь! — крикнул Гаффи и снова стал выворачивать Питеру руку.

— Д…д…да, знаю! — взвыл Питер..

— Вот это похоже на правду! — сказал Гаффи. — Конечно, ты знаешь его. Как он выглядит?

— Н… н… не знаю. Большого роста.

— Врёшь! Ты знаешь, что он среднего роста!

— Да, среднего.

— Волосы тёмные?

— Да, тёмные.

— И ты знаешь миссис Губер, учительницу музыки? — Да, знаю.

— И ты бывал у неё на дому?

— Да, бывал у неё на дому, — А где их дом?

— Н…н…не знаю… то есть…

— На Четвёртой-стрит?

— Да, на Четвёртой-стрит.

— И он тебя нанял доставить этот чемодан с бомбами, не так ли?

— Да, нанял.

— И он сказал тебе, что в чемодане, так ведь?

— Он… он… то есть… не знаю.

— А ну-ка припомни: он говорил тебе об этом?

— Д… д… да, говорил.

— Ты ведь знал всё и о заговоре?

— Д…. д… да, знал.

— А еврея Исаака знаешь?

— Д… д… да, знаю.

— Ведь этот молодчик вёл машину?

— Да, вёл…

— Куда он ездил?

— Е… е… ездил везде.

— Это он привёз сюда на машине чемодан?

— Да, он.

— И ты знаком с Бидлом и знаешь, что он там натворил?

— Да, знаю.

— И ты готов всё рассказать?

— Да, да, всё. Я скажу всё, что только вы…

— Ты скажешь всё, что знаешь, не так ли?

— Д… д… да, сэр.

— И будешь твёрдо держаться? И не пойдешь на попятную? В яму-то тебе возвращаться неохота?

— Нет, сэр.

Тут Гаффи вдруг вытащил из кармана какую-то бумагу, на которой было что-то напечатано.

— Питер Гадж, — сказал он. — Я наводил о тебе справки и установил твою причастность к этому делу. Ты увидишь, когда будешь читать, как точно я всё установил. Не найдешь ни единой ошибочки. — Гаффи хотел блеснуть своим остроумием, но бедняга Питер был так перепуган, что разучился улыбаться.

— Это твои показания, — продолжал Гаффи. — Понял? Ну-ка, прочти.

Питер взял бумагу дрожащей рукой — той, которую не выворачивали. Он попытался было прочесть, но рука дрожала, и пришлось опустить её на колено; и тут-то он понял, что глаза его отвыкли от света. Он не различал букв.

— Н… н… не могу, — простонал он. Тогда Гаффи взял у него бумагу.

— Я тебе её прочту, — сказал он. — А ты слушай внимательно да следи, всё ли тут у меня правильно.

И Гаффи начал читать подробно составленный документ: «Я, Питер Гадж, под присягой показываю…» Это было тщательно составленное заявление со всеми подробностями: кто такой Джим Губер, его жена и трое других лиц, как они наняли Питера, чтобы он купил материалы для изготовления бомб, как Питер помогал им начинять бомбы в помещении, адрес которого был указан в документе, как они положили бомбы с часовым механизмом в чемодан, как Исаак, шофер такси, довёз их до угла одного переулка на Главной улице и как они подбросили чемодан с бомбой на улице во время Парада готовности.

Всё это было очень просто и ясно. Питер слушал и готов был плакать от радости, осознав, как мало от него требуется, чтобы вырваться из этого ужасного положения. Теперь он уже знал, что ему говорить, крепко знал. И почему же Гаффи раньше ничего об этом ему не сказал, тогда дело обошлось бы без выламывания пальцев и вывёртывания рук.

— Ну так вот, — сказал Гаффи. — Это твои показания, так, что ли?

— Д… д… да, — ответил Питер.

— И ты не откажешься от них?

— Н… н… нет, сэр.

— И мы можем на тебя теперь рассчитывать?. И больше никаких глупостей?

— Д… д… да, сэр.

— И ты поклянёшься, что всё это чистая правда?

— Клянусь.

— И ты ни за что не отступишься от своих слов — как бы тебя ни уговаривали?

— Н… н… нет, сэр, — ответил Питер.

— Хорошо, — проговорил Гаффи довольным тоном делового человека, заключившего выгодную сделку. И после этого он заметно смягчился.

— Послушай, Питер, — сказал он, — теперь ты наш и мы на тебя рассчитываем. Ты, конечно, понимаешь, что мы тебя здесь держим как свидетеля, а не как заключённого, и мы тебя не обидим. Тебя положат в тюремную больницу, где хорошо кормят и работать не надо. Через недельку-другую ты дашь показания перед судом присяжных. А покамест (ты понимаешь) — никому ни слова! Если кто попытается вытянуть из тебя что-нибудь об этом деле — молчи; говори об этом только со мной. Я твой хозяин и скажу, что тебе надо делать, и я о тебе позабочусь. Ты хорошо понял?

— Д… д…да, сэр, — сказал Питер.

§ 8

В одном старинном анекдоте говорится о босоногом негритёнке, который был не прочь наколоть ногу, чтобы испытать приятное ощущение, когда ранка будет заживать. Так было и с Питером, он прекрасно себя чувствовал в тюремной больнице Американского города. Койка была удобная, питание хорошее, и вдобавок можно ничего не делать. Его поврежденные суставы мало-помалу заживали, и он ежедневно прибавлял в весе на полфунта. Он напряжённо думал, наблюдал, изучал окружающую обстановку, выискивая способ продлить такое приятное существование, и уже начинал мечтать о тех маленьких удовольствиях, которые скрашивают человеческую жизнь.

Больницей ведал старичок, которого звали Дубмен. Его назначили на это место потому, что он был дядей члена городского управления. Уже шесть лет он был на этой должности и всё это время прибавлял в весе почти так же быстро, как Питер. Под конец он так растолстел, что предпочитал по возможности не вставать с кресла. Питер подметил это и начал оказывать ему разные мелкие услуги. У мистера Дубмена к тому же был тайный порок. Он нюхал табак, но во имя дисциплины и порядка не хотел, чтобы этот ужасный факт стал известен. Поэтому собираясь взять понюшку табаку, он улучал момент, когда на него никто не смотрел, и Питер, заметив это, тактично отворачивался.

В больнице у всех были тайные грешки, и мистер Дубмен должен был с ними бороться. У многих больных водились деньжата, благодаря которым они могли себе доставлять кое-какие удовольствия. Тут были и табак, и виски, и кокаин, и другие наркотики, а некоторые предавались ещё более страшным порокам. Все деньги, которые им удавалось раздобыть тайком, шли на подкупы. Служащие госпиталя, все до одного, устроились на работу по знакомству. Это были продажные душонки, отбросы общества; этим людям не удалось найти себе места в деловом мире, и они обрели здесь тихую пристань, как и сам Питер. Они брали взятки и сами готовы были подкупать Питера, чтобы одурачить мистера Дубмена. Дубмен же, со своей стороны, был готов сделать Питеру любую поблажку, лишь бы тот ему наушничал. В такой обстановке человек с головой мог составить себе кругленький капиталец.

Питер по большей части увивался около Дубмена, убедившись на горьком опыте, что в конечном счете честность — лучшая политика. Служащие госпиталя называли Дубмена «стариком». В жизни Питера, начиная с самого детства, всегда был такой «старик», неограниченный властелин, олицетворявший собой источник всех жизненных благ. Сначала был «старик» Драбб, который с раннего утра до позднего вечера бродил по городу в зелёных очках; на груди у него была дощечка с надписью: «Я слепой», и он заставлял усталого малыша водить себя за руку по улицам. Поздно вечером, когда они возвращались к себе на чердак, «старик» Драбб снимал зелёные очки и прекрасно видел Питера, и если Питер в этот день в чем-нибудь провинился, он его колотил. Когда Драбба арестовали, Питера отправили в приют, а там был другой «старик», который также требовал услуг и сурово школил мальчика. Питер сбежал из приюта и встретился с Периклом Прайемом, изобретателем обезболивающего средства. Питер изучил все его капризы и прихоти и служил ему верой и правдой. Когда же Перикл женился на богатой вдове и она выгнала Питера на улицу, мальчик перешёл в храм Джимджамбо, где «стариком» был мажордом Тушбар Акрогас, не терпевший возражений и ужасный в гневе, но щедро осыпавший милостями тех, кто умел к нему подольститься и потакать его тайным порокам. Все эти годы Питер вынужден был гнуть «колени там, где раболепие приносит прибыль»,[2] и делал он это инстинктивно; то был инстинкт, которому он повиновался вот уже двадцать лет своей сознательной жизни; инстинкт, во власти которого он был ещё двадцать тысяч— может быть и двести тысяч — лет назад, в те времена, когда Питер обтёсывал кремневые наконечники для копий у входа в пещеру и варил мозговые кости для какого-нибудь «старика» из своего племени, наблюдая, как непокорных молодых людей выбрасывают на съедение саблезубым тиграм.

§ 9

Питер скоро почувствовал, что стал чем-то вроде важной персоны в госпитале. Он был главным свидетелем в сенсационном процессе Губера, за которым следил не только весь город, но и вся страна. Было известно, что он перешёл на сторону «закона», но что именно он знал и что показал, сохранялось в глубокой тайне. Питер держал язык за зубами и напустил на себя важный вид, наслаждаясь сознанием собственной значительности.

Но между тем он не терял времени даром и слушал во все уши, что кругом говорится, желая разобраться в этом процессе, чтобы потом постоять за себя. Он прислушивался к разговорам, какие вели между собой «старик» Дубмеи и Ян Христиан, его помощник швед, и к тому, что говорил кокаинист Джералд Лесли. Все имели друзей в городе, которым была известна «вся подноготная». Каждый выдвигал свою версию, и нередко возникали споры; но Питер был сообразительный малый, привык плутовать и хитрить; он сопоставлял факты, делал свои выводы и вскоре понял, что произошло.

Джим Губер был выдающимся вожаком рабочих. Он объединил рабочих Транспортного треста и возглавил огромную забастовку. Кроме того, он организовал забастовку на строительных предприятиях, и болтали, что для забавы он взрывал динамитом недостроенные дома. Как бы то ни было, городские заправилы хотели отделаться от него, и когда какой-то неизвестный маньяк бросил бомбу с динамитом иа Параде готовности, они решили воспользоваться этим случаем. Гаффи, человек, в руки которого попал Питер, стоял во главе группы тайных агентов Транспортного треста, и воротилы треста это дело поручили ему. Они требовали, чтобы немедленно были приняты меры, и хотели действовать наверняка, не желая иметь дело с продажной и малонадежной городской полицией. Губер с женой и тремя другими членами организации сидели за решеткой, и газеты раздули кампанию, чтобы подготовить публику к предстоящей смертной казни всех пятерых.

Всё это, конечно, было в порядке вещей, имя Джима Губера было для Питера пустым звуком, и Губер интересовал его куда меньше, чем собственный обед. Питер понял, какую кашу заварил Гаффи; он злился на Гаффи только потому, что тот не догадался с самого начала сказать ему, какова его роль в этом деле, и чуть было не вывернул ему руки. С другой стороны, размышлял Питер, Гаффи несомненно хотел испытать его, чтобы на него можно было положиться. Питер усвоил этот урок и решил доказать это Гаффи и Дубмену.

— Помалкивай, — внушал ему Гаффи, и Питер ни разу ни словом не обмолвился о деле Губера. Но о других вещах он, конечно, разговаривал. Не мог же он, в самом деле, молчать, как мумия, целый день; к тому же Питер любил похвастаться своими подвигами и охотно рассказывал, как ловко обводил вокруг пальца своего предыдущего «старика». Кокаинисту Джералду Лесли он рассказывал о Перикле Прайеме, и о том, что помог выудить у доверчивой публики тысячи долларов, и как за мошенничество их обоих дважды сажали в тюрьму,

Он повествовал также о храме Джимджамбо и о странных и невероятных вещах, какие там происходили. Паш-тиан эль Каландра, который называл себя верховным магистром Элефтеринианского экзотицизма, выдавал себя за восьмидесятилетнего старца, а на самом деле ему не было и сорока. О нём говорили, будто он персидский принц, а в действительности он родился в маленьком городке в штате Индиана и начал свою карьеру мальчишкой у бакалейщика. О нём говорили, будто он питается горстью ягод, но ежедневно Питер поджаривал для него основательный бифштекс или курочку. Пророк объяснял своим прислужникам, что эти яства нужны «для жертвоприношений»; Питеру доставались остатки этих «жертвенных» бифштексов и курочек, и он тайком «жертвенно» поглощал их за дверью кладовки. Эту подачку он получал от мажордома Тушбара Акрогаса за то, что скрывал его воровские проделки от пророка.

Храм Джимджамбо был удивительным святилищем. Там были за семью завесами таинственные алтари, из-за которых появлялся верховный магистр, облаченный в длинные одежды кремового цвета, с золотой и пурпурной каймой, в розовых расшитых туфлях и в символическом головном уборе. Его проповеди и религиозные церемонии посещали сотни людей — среди них немало богатых светских дам, которые подъезжали к храму в своих лимузинах. Кроме того, была ещё школа, где детей посвящали в таинства культа. Пророк забирал их в свои покои, и по этому поводу ходили ужасные слухи; кончилось тем, что в храм нагрянула полиция, и пророку, мажордому и Питеру Гаджу, поварёнку и их союзнику, пришлось бежать.

Питер особенно охотно рассказывал Джералду Лесли о своих приключениях со «Святыми вертунами», в церковь которых он случайно забрел в поисках работы. Питер вступил в эту секту и научился искусству «говорить языками» и запрокидываться в корчах на спинку стула, делая вид, что его осенила небесная благодать. Питер вкрался в доверие к его преподобию Гамалиилу Ланку, который тайком поручал ему вести агитацию среди прихожан за прибавку жалованья одному низкооплачиваемому вертуну. Но Питер кое-что разнюхал и решил перейти в клику сапожника Смизерса, который старался убедить общину, что может вертеться быстрее и неистовее, чем его преподобие Гамалиил. На этой своей последней работе Питер пробыл всего несколько дней и был уволен за то, что стянул жареный пирожок.

§ 10

Всё это и многое другое рассказывал Питер, чувствуя себя теперь в полной безопасности под покровительством властей. Но через два месяца его вызвали в кабинет Гаффи. Полицейский яростно накинулся на него. «Чертов дурак!» — были его первые слова. У Питера подогнулись колени и снова застучали зубы.

— Ч… ч… что вы сказали? — вырвалось у него.

— Я же тебе говорил, чтобы ты держал язык за зубами! — Гаффи сказал это таким угрожающим тоном, словно собирался опять выкручивать Питеру руки.

— Мистер Гаффи, я никому не говорил. Никому ни слова о деле Губера, ни единого словечка.

Питер начал было оправдываться, но Гаффи оборвал его:

— Заткнись, болван! Может, ты и не говорил о деле Губера, зато всё выболтал о себе. Говорил ты кому-нибудь, что работал с этим Каландрой?

— Д… д… да, сэр.

— И ты знал, что его разыскивает полиция, да и тебя тоже?.

— Д… д… да, сэр.

— И ты говорил, что был арестован за продажу шарлатанских патентованных средств?

— Д… д… да, сэр.

— Господи боже мой! — воскликнул Гаффи. — Какой же из тебя выйдет свидетель?

— Но я же ничего не сказал о самом главном! — воскликнул в отчаянии Питер. — Я только…

— Откуда ты знаешь, что самое главное? — заорал сыщик, разражаясь ужасными ругательствами. — Сторонники Губера шпионят за нами. У них есть свой человек даже здесь, в тюрьме. Во всяком случае, о тебе они узнали всю подноготную. Ты пропал и подвёл нас своим длинным языком!

— Боже мой! — в ужасе прошептал Питер.

— Хорош же из тебя получился свидетель, нечего сказать! Да они тебя разделают под орех перед присяжными на суде! Ты ведь разъезжал по стране, надувал народ патентованными средствами и попал за это в тюрьму. А потом работал с этим проклятым мошенником Каландрой. — Тут Гаффи не пожалел красок, распространяясь о мерзких пороках, в которых обвиняли верховного магистра. — И ты замешан в таком деле!

— Но я же ничего такого не делал! — в отчаянии вопил Питер. — Я и знать-то ничего не знал.

— Скажи-ка об этом присяжным! — съязвил Гаффи. — Они уже успели везде побывать, даже у сапожника Смизерса; они возьмут его жену в свидетели, чтобы доказать, что ты мелкий жулик, и она расскажет, как тебя выгнали. И все это потому, что ты не умеешь держать язык за зубами. Ведь я же тебе говорил!

Питер заплакал. Он упал на колени и стал клясться, что у него не было ничего дурного на уме. Он не знал, что нельзя говорить о своём прошлом. Он не знал, что значит быть свидетелем и что от него потребуется. Ему ведь было велено только молчать о деле Губера, и он молчал. Питер плакал, клялся, умолял о пощаде, но всё было напрасно. Гаффи приказал снова бросить его в «яму» и пригрозил: он будет доказывать, что бомбу бросил Питер, а не Джим Губер, и что Питер был главарём и зачинщиком заговора. Ведь он признался в своих показаниях, что помогал изготовлять бомбу.

§ 11

И вот Питер опять в каменном мешке. Он не мог бы сказать, долго ли лежал в темноте, дрожа мелкой дрожью. Он помнил только, что три раза ему приносили хлеб и воду до того, как Гаффи вновь появился и повёл его за собой. Питер сидел на стуле, весь съёжившись, крепко стиснув дрожащие руки, пока главный сыщик Транспортного треста растолковал ему, как он изменил свою программу действий. Питер уже не годился для роли свидетеля на процессе. Заговорщики, члены рабочих организаций, собрали огромные средства для своей защиты; их поддерживали все члены рабочих союзов в городе и во всей стране; они нанимали шпионов и осведомителей и старались выведать всё возможное относительно следствия, собранных показаний и дальнейших намерений властей.

Гаффи не обмолвился ни словом, почему он не выгнал Питера: он боялся, как бы тот не перешёл на сторону Губера и не выболтал всё, что знал. Но Питер сам догадался об этом, слушая объяснения Гаффи; дрожа от радостного волнения, он сообразил, что наконец-то вступает на путь к успеху. Значит, ему не напрасно чуть не сломали палец и не вывихнули кисть!

— Так вот что я решил, — сказал Гаффи, — как свидетель ты ни к чёрту не годишься, но как шпион — ты мне подойдёшь. Они знают всё, что ты наболтал и что мне об этом известно. Они знают также, что ты сидел у меня в «яме». Поэтому я хочу сделать из тебя мученика. Понимаешь?

Питер кивнул головой в знак согласия. Понимать такие вещи было как раз по его части.

— Ты честный свидетель, понимаешь? Я старался заставить тебя солгать, но ты не поддался. А теперь ты должен перейти на их сторону, и они тебя примут, а ты постарайся разузнать всё, что можно, и время от времени будешь встречаться с моим агентом и через него сообщать мне всё, что тебе удалось выведать. Понял?

— Понял, понял! — воскликнул радостно Питер. Он почувствовал невыразимое облегчение. У него теперь была настоящая работа! Он будет сыщиком, как сам Гаффи.

— Ну-с, — продолжал Гаффи, — первое, что мне нужно узнать, кто из персонала тюрьмы всё разбалтывает? Каждый наш шаг сразу становится им известным. У меня есть свидетели, которых я хотел бы припрятать, но я не могу поместить их сюда, опасаясь приверженцев Губера. Необходимо обнаружить предателей. Мне многое надо узнать, — что именно, я буду сообщать тебе время от времени. Я хочу, чтобы ты сблизился с красными, узнал их намерения и усвоил их жаргон.

— Идёт, — сказал Питер. Он невольно улыбнулся. Ведь его раньше принимали за красного, даже за одного из главных заговорщиков. Но Гаффи оставил это предположение— или, может быть, забыл о нём.

Для Питера такая работа была сущим пустяком. Ему даже не понадобится прикидываться, надо просто быть самим собой. Он будет говорить о себе как о жертве обстоятельств, искренно возмущаться, что его хотели использовать в сфабрикованном процессе Джима Губера. Всё остальное придёт само собой. Он войдёт в доверие к вожакам рабочих, и тогда Гаффи скажет ему, что делать дальше.

— Мы посадим тебя в одну из камер этой тюрьмы, — сказал главный сыщик, — и сделаем вид, будто тебя подвергают допросу с пристрастием. А ты должен наделать шуму и кричать, что ни за что не скажешь, и в конце концов мы отступимся от тебя и вышвырнем тебя за дверь. И тогда тебе нужно будет просто околачиваться где-нибудь неподалеку. По моим расчетам, они должны ухватиться за тебя, или я ничего не смыслю в таких делах.

Так была построена и разыграна эта маленькая комедия. Гаффи схватил Питера за шиворот, повёл его в центральную часть тюрьмы и запер в одной из камер, у которой вместо стен были решетки. Он схватил Питера за руку и делал вид, что выворачивает её, а Питер притворялся, что сопротивляется, и вопил во всю глотку. Питеру не нужно было напрягать воображение, ощущения эти были ему знакомы, он знал, как нужно себя вести. Он вопил, стонал, клялся и божился, что сказал правду, что ничего не знает и, хоть убей, ничего не может больше сказать. Гаффи оставил его в камере до вечера следующего дня, потом пришёл опять, схватил его за шиворот, повёл к выходу, распахнул дверь и на прощание дал ему пинка, спустив с лестницы.

Питер был на свободе! Какое счастье — свобода! Боже! Как хорошо! Что может быть лучше свободы? Ему хотелось кричать и визжать от радости. Но вместо этого он, пошатываясь, побрел по улице и, всхлипывая, присел на край тротуара, обхватил голову руками и стал выжидать. И вскоре действительно случилось нечто. Не прошло и часа, как чья-то рука осторожно коснулась его плеча и кто-то тихо сказал:

— Товарищ!

Питер сквозь пальцы разглядел юбку. В руке у него оказалась сложенная записка, и тот же тихий голос прибавил:

— Приходите по этому адресу. — Девушка пошла дальше, и сердце у Питера бурно забилось. Наконец-то он стал шпиком!

§ 12

Питер решил дождаться сумерек, чтобы всё выглядело как можно романтичнее. Он принял важный и таинственный вид и шел по улице, оглядываясь по сторонам. Он не знал, будут ли за ним следить, но хотел вести себя как настоящий шпик.

Впрочём, он в самом деле побаивался. Он сказал правду, когда уверял Гаффи, что не знает, кто такие красные. Но с тех пор ему удалось кое-что выяснить, и теперь ему уже было известно: «красный» — это тот, кто поддерживает профсоюзы и устраивает забастовки, кто хочет расправиться с богачами и поделить их собственность, при случае пуская в ход динамит.

Все красные изготовляли бомбы и тайно носили оружие, а может быть, и яд — почем знать? А теперь Питеру предстояло близко познакомиться с ними и стать у них своим человеком. Это были уже чересчур острые ощущения для субъекта, который превыше всего ставил жизненные удобства. Внутренний голос нашептывал ему: «Уж не бросить ли всё это, бежать из города — и дело с концом?» Но тут он вспомнил о наградах и почестях, которые посулил ему Гаффи. К тому же в нём заговорило любопытство: ведь он всегда успеет удрать, а сначала хотелось узнать, каково быть шпиком.

Он пришёл по адресу, который ему дали. Это был маленький домишко в бедном квартале города. Он позвонил. Ему открыла девушка, и Питер сразу узнал ту, что с ним говорила. Она не стала ждать, пока он назовет себя.

— Мистер Гадж! — воскликнула она. — Как я рада, что вы пришли! — Она прибавила: «товарищ», словно он был старый знакомый, а потом спохватилась. — Ведь вы в самом деле товарищ?

— Что вы хотите сказать? — спросил Питер.

— Вы не социалист? Ну тогда мы из вас сделаем социалиста.

Она повела его в комнату и предложила сесть.

— Я знаю, что они с вами сделали. А вы не поддались. О, вы были таким молодцом, таким героем!

Питер не знал, что сказать. В словах девушки звучало искреннее восхищение и нотки нежности. До сих пор Питеру в его суровой жизни мало приходилось иметь дело с чувствами подобного рода. Он не раз наблюдал бурную аффектацию у девиц, которым хочется завязать лёгкий флирт. Но он сразу же почувствовал, что эта девушка была далека от флирта. В её тихом голосе звучали слишком серьёзные нотки для такого молодого существа. Ее глубоко посаженные серые глаза смотрели печально, и в них проглядывала забота; так мать смотрит на ребенка, который только что избежал опасности. Она позвала:

— Сэди, к нам пришёл мистер Гадж.

В комнату вошла вторая девушка. Она была постарше и выше ростом, но такая же худенькая и бледная, как её сестра. Девушек звали Дженни и Сэди Тодд, как узнал Питер. Старшая была стенографисткой, и обе жили на её жалование. У девушек был очень озабоченный вид. Они принялись расспрашивать Питера, что он пережил. Минуты через две старшая подошла к телефону.

— Многие из наших видных людей, — объяснила она, — хотят увидеть Питера — надо их известить о его приходе.

Она провела некоторое время у телефона, и те, с кем она говорила, видимо, передали об этом другим, потому что в течение ближайших часов посетители беспрерывно следовали один за другим, и Питеру всё снова и снова приходилось повторять свой рассказ.

Первым пришёл мужчина громадного роста с тяжёлым подбородком и с таким мощным голосом, что Питер оробел. Он не удивился, когда узнал, что этот человек возглавляет один из самых левых рабочих союзов города — союз моряков. Да, это был настоящий красный. Именно так и представлял себе Питер красных — угрюмый, опасный человек, похожий на Самсона, потрясающего устои общества и обрушивающий их себе на голову.

— Они запугали тебя, паренёк, — заявил он, подметив, что Питер говорит как-то неуверенно. — Что ж, меня они пугают вот уже сорок пять лет, а я всё не боюсь.

Затем, чтобы ободрить и успокоить Питера, он рассказал ему, как бежал с корабля, как за ним охотились с ищейками по всем болотам Флориды, как его поймали, привязали к дереву и били, пока он не потерял сознание.

Потом пришёл Дэвид Эндрюс, — Питер уже слыхал, что это один из защитников в деле Губера. Это был высокий изящный человек с выразительным, подвижным лицом. Интересно, что могло привести такого человека в среду этих отверженцев? Питер решил, что он из тех хитрецов, которые сеют смуту и наживаются на подрывной деятельности. Затем пришла молодая девушка, хрупкая, нервная, она слегка прихрамывала. Когда она пожимала ему руку, Питер заметил, что у неё слезы катятся по щекам. Он стоял смущённый, думая, что, верно, у неё умер кто-нибудь из близких, и не знал, что сказать. Но с первых же слов девушки он, к величайшему своему удивлению, понял, что её тронул до слез его рассказ о пережитых страданиях.

Ада Рут была поэтессой, — тип совершенно незнакомый Питеру. Он долго ломал голову и, наконец, решил, что это просто-напросто дурочка, каких немало в каждом движении, — бедная сентиментальная девочка, не подозревающая, в какое скверное общество она попала. Вместе с ней пришёл юноша из квакеров; бледное аскетическое лицо и чёрные, спадающие на глаза кудри, которые он то и дело откидывал назад, виндзорский галстук и чёрная фетровая шляпа — все свидетельствовало о его эксцентричности. Из его слов Питер понял, что он готов взорвать все правительства мира в интересах пацифизма. То же можно было сказать о Мак-Кормике, одном из лидеров профсоюза «Индустриальные рабочие мира», который недавно провёл два месяца в тюрьме. Это был молодой молчаливый ирландец с плотно сжатыми губами и беспокойными чёрными глазами. Питеру было как-то не по себе от его пристального, молчаливого взгляда.

§ 13

Между тем приходили всё новые и новые люди, старые, и молодые женщины, старые и молодые мужчины, фанатики и мечтатели, агитаторы, сразу же разражавшиеся пламенными, страстными речами, в которых прорывалась их лютая ненависть.

У Питера душа ушла в пятки при мысли, что он находится в самой гуще опаснейших красных Американского города. Их боялись все благонамеренные граждане. Полиции они причиняли больше хлопот, чем все воры, грабители и бандиты вместе взятые. Теперь Питер начал понимать, почему это происходит, — он даже и не подозревал, что на свете существуют такие озлобленные, пылающие ненавистью люди. Такой народ способен на всё, что угодно! Он сидел молча, переводя беспокойный взгляд с одного лица на другое. Кто из них бросил бомбу? Будут ли они этим хвастаться сегодня?

Питер надеялся услышать что-нибудь об этом, но не был уверен, что это ему удастся. Это были такие странные преступники! Они называли его «товарищем». И они говорили с ним не менее сердечно, чем удивившая его своим участием маленькая Дженни; Что это — хитрость? Хотят добиться его доверия, или же они в самом деле к нему так относятся — к Питеру Гаджу, чужому человеку, своему тайному врагу? Питер изо всех сил старался провести их, но это так легко ему удавалось, что было жаль затраченных усилий. Он презирал их за это и, слушая, что они говорят, думал про себя: «Вот дурачьё!» Они пришли послушать его рассказ, забрасывали его вопросами, заставляли его повторять снова и снова, со всеми подробностями. Питера, конечно, хорошо натаскали: он не должен был упоминать о том подробном признании, которое его заставили подписать. Это дало бы в руки противников закона и порядка слишком опасное оружие. Он знал, что ему следует говорить возможно короче, рассказать, как он случайно очутился неподалеку от места, где произошел взрыв, и как полиция старалась заставить его признаться, что ему известно об этом. Питер и выложил всё это, строго соблюдая инструкции; но он не подготовился к подробным расспросам, которым его подвергли адвокат Эндрюс и лидер моряков старый Джон Дюранд. Они хотели знать всё, что с ним делали, кто делал и как, и когда, и где, и почему. Питер был в душе актером, и хотя в комнате были одни красные, ему нравилось, что все на него смотрят и им восхищаются. Поэтому он пустился в красочные описания: как Гаффи вывертывал ему руку и как его бросили в каменный мешок. Пережитые страдания ещё не изгладились у него из памяти, и он говорил о них так живо, что мог бы тронуть и более хладнокровную компанию.

И вскоре все женщины уже плакали, задыхаясь от негодования. Маленькая Ада Рут в порыве вдохновения начала читать стихи — может быть, она и сочинила их тут же? Казалось, она пылала священным гневом. В стихах говорилось о восстании рабочих, там раздавались крики толпы:

Конец терпенью! Нет врагам пощады! Насильников швырнем в пучину ада!

Питер слушал и думал про себя: «Бедная дурочка!» Потом Дональд Гордон, юноша-квакер, произнес речь; видимо, он импровизировал и говорил, потрясая чёрными кудрями. А Питер слушал и опять подумал: «Ну и дурак!» Затем какой-то другой человек, редактор рабочего журнала, сообщил, что он пишет передовицу. Он знал Гаффи и собирался поместить его портрет и назвать его «инквизитором». Он попросил карточку и у Питера, и Питер согласился сняться с тем, чтобы его фотография была помещена в газете под заголовком «Жертва инквизиции». Питер не знал, что означает это длинное слово, но согласился и опять подумал: «Вот дурачье!» Все они были сущими дураками — стоило ли принимать так близко к сердцу чужую беду?

Но Питер всё-таки порядком побаивался. Он не мог наслаждаться сознанием, что он герой дня. Он опасался, что члены профсоюзов поднимут шумиху в прессе, его имя станет известным всей стране; узнают о происках Транспортного треста, который всеми силами стремится отправить на виселицу крупного рабочего лидера. Питер с ужасом думал, как развернётся вся эта кампания. Он чувствовал себя жалким муравьем, ему казалось, что земля содрогается, вдруг осознав, какие гиганты схватились в смертельной борьбе. Питер крепко задумался: понимает ли Гаффи, какую кашу он заварил? Какой шум вызовет его история! Какое мощное оружие он давал в руки врагов! Что ценного может выудить у них Питер? Прислушиваясь к гневным речам, которые раздавались в этой тесной комнате, битком набитой людьми, он стал опять подумывать: не сбежать ли ему? Он ещё никогда не видел такого гнева, никогда не слышал таких страстных, обличительных речей; тут разносили не только полицию, но и суды, и прессу, и церковь, и колледжи — всё, что казалось неприкосновенным, святым таким благонамеренным гражданам, как Питер Гадж.

Питеру трудно было скрыть свой страх. И как было не испугаться! Адвокат Эндрюс предлагал увезти и спрятать его, на случай, если бы их противники вздумали с ним расправиться. Питер мог быть ценным свидетелем в защиту Губера, поэтому они должны хорошенько его оберегать. Но Питер снова взял себя в руки и принял героический вид. Чем он хуже других! Он, мол, тоже не трус.

Сэди Тодд, стенографистка, наградила его за героизм. У сестер была свободная комната в их маленькой квартирке, и если Питер согласен на время остаться у них, они о нём позаботятся. Питер принял это приглашение; в поздний час компания разошлась. Красные расходились со стиснутыми кулаками, и на лицах была написана суровая решимость; они надеялись использовать историю Питера, чтобы разжечь недовольство рабочих и поднять новую волну протеста. Мужчины на прощание сердечно пожимали ему руку; женщины смотрели на него восторженно, перешептывались друг с другом, восхищаясь его храбростью, выражали надежду и даже уверенность в том, что он будет отстаивать правду, познакомится с их идеями и присоединится к «движению». А Питер наблюдал за ними и всё время думал про себя: «Несчастные сумасброды!»

§ 14

Солидные газеты Американского города, разумеется, не печатали выдвинутых левыми фантастических обвинений, будто полицейские подвергают свидетелей пыткам. Но один социалистический еженедельник, выходящий в Американском городе, поместил на первой странице портрет Питера и длинную статью о его испытаниях. В трёх других рабочих газетах также появилась статья, а Комитет по защите Губера напечатал воззвание и распространил его в тысячах экземпляров по всей стране. Эта листовка была написана Дональдом Гордоном, юношей-квакером. Он принёс Питеру корректуру, чтобы проверить, все ли подробности изложены правильно. Читая статью, Питер невольно ощутил прилив гордости: вот он, оказывается, какой! Питер ни словом не обмолвился о своём прошлом, а те из членов Комитета по защите Губера, которым о нём было кое-что известно, предпочитали из тактических соображений хранить молчание. Подумав об этом, Питер невольно усмехнулся. О, да они хитрецы! Они не упускают своих интересов — и за это Питер их уважал. В листовке Дональда Гордона Питер был изображён как бедный рабочий, и Питер опять усмехнулся. Он привык к слову «работа», но, говоря о «рабочих», имел в виду своем другое, чем эти социалисты.

История Питера получила широкую огласку, разного рода люди пожелали увидеть Питера и приходили в дом к сёстрам Тодд. Питер принялся собирать сведения обо всех этих посетителях, разузнал их фамилии, чем они занимаются и как они относятся к движению радикалов. Гаффи рекомендовал ему из осторожности не вести записей, но Питер не мог всего запомнить, поэтому он уходил к себе в комнату и на клочках бумаги делал заметки, а затем тщательно зашивал их в подкладку пиджака. Это придавало всему делу оттенок таинственности.

Если не считать этих записей, шпионская деятельность Питера была легкой работой, так как эти люди охотно рассказывали всё о себе. Это иногда даже пугало Питера — они делали это слишком открыто и прямо! Они не только высказывали своё мнение друг другу и ему, но делали это и с общественных трибун и в печати, в брошюрах и листовках, которые они называли «литературой». Питер и не подозревал, что их «движение» распространилось так широко и стало таким могучим. Он рассчитывал раскрыть тайный заговор и, быть может, одну-две бомбы с динамитом. Но вместо этого он открыл целый вулкан!

Однако Питер старался изо всех сил. Он занёс в свои списки по крайней мере сорок или пятьдесят фамилий и подробности обо всех этих лицах; это были люди из всех слоев общества: полуграмотные рабочие и работницы, евреи-портные, русские и итальянские рабочие с табачной фабрики, машинисты и печатники и уроженцы Америки; были и «салонные красные» — блестящие, изящно одетые великосветские дамы подкатывали к маленькому домику на великолепных, сверкающих автомобилях и заставляли своих одетых в ливреи шоферов часами дожидаться, пока они слушали историю Питера о допросе с пристрастием, которому он был подвергнут. Одна благожелательная дама с развевающейся серой вуалью, распространяя по комнате сладкий аромат духов, вкрадчиво спросила Питера, не нуждается ли он в деньгах, и сунула ему в руку двадцатидолларовую бумажку. Питер задохнулся от восторга, но вместе с тем был ошарашен: перед ним раскрывались всё новые чудеса таинственного «движения»; и он решил, что, когда развяжется с Гаффи, пожалуй, недурно будет на время по-настоящему сделаться красным.

А пока что он старался подружиться с сестрами Тодд. Сэди уходила на службу каждый день около восьми утра, когда Питер ещё спал. Но Дженни оставалась дома и кормила его завтраком, принимала его посетителей и разыгрывала роль хозяйки. Она была больна и два раза в неделю ходила к доктору лечить позвоночник; остальное время она должна была отдыхать, но Питер очень редко видел её отдыхающей. Она то подписывала адреса на листовках, то писала письма по поручению организации, то уходила продавать литературу и собирать пожертвования на митингах. В свободные минуты она постоянно с кем-нибудь спорила — частенько с самим Питером, стараясь обратить его в свою веру.

Бедное дитя! Как она трагически переживала всякую новую обиду, нанесённую рабочему классу. Она не знала отдыха ни днем, ни ночью и, разумеется, донимала Питера, который превыше всего ставил собственный покой. В Европе миллионы людей были призваны в армию и уничтожали друг друга. Это, конечно, ужасно, но какой толк думать об этом? Разве их остановишь? И причём тут Питер? А эта бедная, сбитая с толку девочка так волновалась, словно она была виновата в европейском конфликте и ей предстояло его уладить. Её глубоко посаженные серые глаза наполнялись слезами и мягкий подбородок дрожал всякий раз, как она об этом начинала говорить. И она прожужжала все уши Питеру. По её мнению, войну могло остановить восстание рабочих Европы. Она верила, что можно ускорить это событие, если трудящиеся Американского города поднимутся и подадут пример, всему остальному миру!

§ 15

Дженни высказывала свои идеи совершенно открыто. С красным бантом в волосах и красным значком на груди она, бывало, отправлялась на митинги продавать тощие брошюрки в красных обложках. Разумеется, Питер обязан был донести на неё начальнику сыска Транспортного треста. Он сожалел об этом, и ему было стыдно. Ведь она была славная девочка, к тому же прехорошенькая, и, если бы не её фанатизм, с ней было бы не худо позабавиться. Он подолгу смотрел на неё, когда она сидела за машинкой. У неё были мягкие пушистые волосы пепельного оттенка, ровные белые зубки, и нежный румянец то вспыхивал, то исчезал у неё на щеках. Да, она была бы совсем недурна, если бы держалась попрямее и занималась своей внешностью, как другие девушки.

Так нет же, она вся — как натянутая струна, и вдобавок, черт побери, хочет и Питера довести до такого же состояния. Ей хочется во что бы то ни стало растрогать его, рассказывая про обиды, нанесенные рабочему классу. Она воображает, что, стоит Питера как следует просветить, он тоже начнет возмущаться этими несправедливостями.

Она подолгу рассказывала ему разные душещипательные истории, и ему всё время приходилось делать вид, что он ужасается и негодует. Она, бывало, снабдит его своей «литературой», а потом поймает, усадит и забросает вопросами — чтобы убедиться, что он всё добросовестно прочел. Он был вполне грамотен — Перикл Прайем об этом позаботился во время их разъездов по стране. Питер должен был помещать всякие его объявления и рекламы в местные газеты. А вот теперь его загнали в угол и заставили изучать такие книги, как «Азбука социализма», «Капитал и пролетариат» или «Путь к власти».

Питер утешался тем, что ему по долгу службы необходимо ознакомиться с этими произведениями. Он ведь собирался стать красным — надо же овладеть их жаргоном. Но книги казались ему скучными. В них так много длинных непонятных слов, которых он никогда раньше не слыхал. Неужто эти молодцы не могут говорить как все люди? Он знал, что есть социалисты, а также «анархисты», и думал, что они одного поля ягоды. Но теперь он узнал, что существуют не только социалисты и «анархисты», но и государственные социалисты и анархисты-коммунисты, а также коммунисты-синдикалисты и синдикалисты-анархисты, социалисты-синдикалисты и социалисты-реформисты, а также гильдейские социалисты, не говоря уже о сторонниках единого налога, о либералах и прогрессистах и о многих других разновидностях, — Питеру со всеми пришлось повстречаться. Он пытался в них разобраться, почтительно и сочувственно прислушиваясь к тому, что они говорят. Каждый старается подчеркнуть своё отличие от других и утверждает, что только он обладает истиной. Питеру до смерти надоели эти бесконечные споры — куда бы проще окрестить их всех просто «красными», как это делали Гаффи и Мак-Гивни.

Он уже давно усвоил, что красные хотят поделить имущество богачей. Кого бы он ни спрашивал, так говорили все. Но теперь выяснилось, что это не совсем так. Красные хотят, чтобы промышленность перешла в руки государства, или рабочих союзов, или всего рабочего класса. Доказывая, что государство может справиться с такой задачей, они приводили в качестве примера почту, армию и флот.

— Разве это не справедливо? — спрашивала Дженни.

И Питер соглашался: конечно, справедливо, но в душу закрадывалось сомнение: а какой будет из этого толк? На свете дураков хоть отбавляй, и как бы не переустраивать жизнь, умники всегда будут кормиться за их счёт. Взять хотя бы эту бедную девочку. Она готова пойти на любую жертву во имя какой-то глупой фантазии. Она пожертвует собой ради первого встречного, если тот её разжалобит, рассказав о постигшей его горестной судьбе. Да при любом общественном устройстве такие, как она, всегда будут лакомым кусочком для парня с хорошим аппетитом.

Целыми днями она оставалась наедине с Питером, и чем ближе он её узнавал, тем милее она ему казалась. К тому же было совершенно ясно, что и она в свою очередь всё больше привязывалась к Питеру. А Питер продолжал свою игру. Он высказывал горячее сочувствие к рабочему классу и быстро стал на его сторону; он с полуслова подхватывал мысли Дженни и приходил в ужас от тех кошмаров, которые она расписывала; он готов был помочь ей остановить войну в Европе и с этой целью намеревался вызвать восстание трудящихся Американского города. Вдобавок он много говорил о себе и растрогал её повестью о своей трудной жизни, о перенесенных им лишениях, об испытанном в свои двадцать лет унижении; когда она растрогалась до слёз, Питера охватило чувство удовлетворения. Было приятно, что она так его жалеет; это в некотором роде вознаграждало его за скуку, какую он испытывал, выслушивая её ламентации по адресу всего рабочего класса.

Питер не знал, известно ли Дженни его прошлое, но на всякий случай рассказал ей о себе всё, постаравшись себя обелить. Да, обстоятельства толкали его на дурные поступки, но всё это случилось помимо его воли, ведь он был так молод, он оказался жертвой случая. Он рассказал ей, как его морили голодом, как им понукали, как избивал его «старик» Драбб, и заметил, что на серые глаза Дженни навернулись слезы и скатились по щеке. Он говорил ей о своей одиночестве, о тоске по родному крову, о том, каким отверженцем он чувствовал себя в приюте. Откуда было ему, бедному мальчику, знать, что нехорошо было помогать Периклу Прайему сбывать его Несравненное Болеутоляющее Средство? Откуда было ему знать, хорошее это или плохое лекарство, — да он и сейчас не мог бы этого сказать. А в святилище Джимджамбо Питеру приходилось только мыть посуду и гнуть спину над раковиной, как в любой гостинице или ресторане.

Питеру было нетрудно сочинить такую историю потому, что для социалистки Дженни было непреложной истиной, что человеческие слабости обусловлены экономическими причинами. Пользуясь этим, любой проходимец мог бы провести эту девочку; Питер, пожалуй, не решился бы сделать её своей жертвой, если бы она не встала случайно у него на пути, но перед ним была более значительная цель, к тому же Дженни такая юная, всего семнадцать лет, и у неё такие ласковые серые глазки и нежные влекущие губы, и она целые дни остается с ним наедине.

§ 16

До сих пор любовные приключения Питера были так же неудачны, как и вся его жизнь; его пылкие надежды и мечты очень редко сбывались. Питеру многое было известно о такого рода делах; в приюте он познакомился со всевозможными сексуальными извращениями. Кроме того, у Перикла Прайема, как у заправского моряка, была девушка в каждом городе; а так как Питер всюду следовал за своим хозяином, он был свидетелем многих его «побед» и стражем его любовных тайн. Но ни одна из этих дам или девиц не обращала на Питера внимания. Он был «ребёнком», а когда вырос и превратился в юношу, которого мучило острое желание, они по-прежнему не обращали на него никакого внимания — да и стоило ли на него засматриваться? У него ничего не было: ни положения, ни денег, ни внешности — худой и низкорослый, с кривыми зубами, одно плечо выше другого, Чего же ему было ждать от женщин, кроме презрительного смеха?

Позднее Питер стал прислуживать в храме Джим-джамбо и сразу же без памяти влюбился. В этом заведении была служанка с Изумрудных островов,[3] ослепительное создание с яркими, как заря, волосами и румяными, как яблоки, щеками; от её хохота на полках звенела посуда. Она смеялась над Питером, над мажордомом, над всеми мужчинами, которые норовили обнять её за талию. Раза два в месяц она проявляла к ним благосклонность, чтобы у них не остывал пыл.

А благоволила она только к шофёру из прачечной, и Питер быстро догадался, чем вызвано такое предпочтение. Этот субъект по воскресениям мог пользоваться автомобилем, и Нелл, разрядившись в пух и прах, уезжала с ним. Он тратил на неё весь свой недельный заработок, доставляя ей всевозможные развлечения на пляже; Питеру это было известно, потому что всякий раз на следующее утро она громко хвасталась.

— Ох и погуляла же я! — говорила она, пересчитывая по пальцам все удовольствия, которые она получила: мороженое, карусели, чертово колесо и другие аттракционы. Она рассказывала о татуированных силачах, о пятиногом телёнке, о женщине с бородой, и от её хохота дребезжала посуда.

Да, она была чудесным существом, и Питер решил, что его заветная мечта — иметь такую «красотку-подружку», как Нелл. Он понял, что для этого необходимо одно предварительное условие — деньги. Без денег ни одна красотка не взглянет на тебя. Только один раз Нелл пошла с ним развлекаться; и этот вечер стоил ему шестимесячного заработка; Питер неохотно расставался с этими деньгами, и девушка это подметила. С тех пор она прозвала его «скупердяем», и он уже не мог надеяться на её благосклонность.

Нелл удрала вместе с остальными, когда полиция нагрянула на храм Джим-джамбо. Питер не знал, что с ней сталось, но он по-прежнему мечтал о ней. «А вдруг она попала в лапы полиции? — фантазировал он. — Что, если она сидит в тюрьме, а я с помощью своих новых «связей» вызволю ее оттуда и спрячу от её поклонника из прачечной?»

Это были только мечты, но приходилось считаться с действительностью, он попал в новый мир. Питер поселился у сестер Тодд; интересно знать, как они относятся к этим ужасным тайнам любви?

§ 17

Гаффи условился с Питером, что в конце каждой недели он будет тайком встречаться с одним из его агентов. Поэтому Питер заявил девушкам, что ему надоело сидеть взаперти и он пойдет подышать свежим воздухом.

— Мистер Гадж, прошу вас, не делайте этого, это очень опасно! — воскликнула Сэди, и её худенькое озабоченное лицо ещё более осунулось и помрачнело.

— Разве вы не знаете, что за домом следят? Они только и думают, как бы захватить вас на улице одного. Тогда только мы вас и видели!

— Да я не такая уж важная птица, — возразил Питер.

Но она стала уверять его, что он на примете у полиции. Хотя Питеру всё это очень наскучило, ему было приятно, что его считают такой важной персоной.

— О! — воскликнула она. — Разве вам не известно, какую роль вы играете в защите Губера? За этим процессом следят миллионы людей во всем мире! Это ведь пробный камень, мистер Гадж, — они хотят узнать, позволим ли мы безнаказанно расправляться с руководителями рабочего класса. А мы им покажем свою силу. Они убедятся, что наступило пробуждение трудящихся во всем мире… Они увидят, какие размеры приняла борьба за свободу наёмных рабов…

Питер не в силах был слушать дальше.

— Хорошо, — сказал он, прерывая поток её красноречия. — Я вижу, что мой долг оставаться здесь, хотя бы мне пришлось умереть от чахотки.

Он решил разыграть из себя мученика; это было не слишком трудно, потому что он в самом деле подвергался пыткам и с виду действительно был похож на мученика: маленький, тщедушный, одно плечо выше другого, да и костюм на нём обтрёпанный. Сэди и Дженни посмотрели на него с восхищением, и у обеих вырвался вздох облегчения.

Но потом Питеру пришла другая мысль: он скажет Сэди, что будет уходить из дому только ночью, с чёрного хода, чтобы его никто не заметил; он будет избегать многолюдных и ярко освещенных улиц, где его могли случайно узнать. Ему нужно было повидаться с одним парнем, который должен ему отдать долг; этот парень живет очень далеко, на другом конце города, — поэтому он отказался взять с собой Дженни, когда она предложила его сопровождать.

В ту же ночь Питер перелез через забор сзади дома, тайком прокрался через соседний птичий двор и вырвался на свободу. Некоторое время его забавляла эта новая игра — то вынырнет, то затеряется в толпе; он шёл с оглядкой, проверяя, не идёт ли кто-нибудь за ним, не высматривает ли, куда он направляется; он шёл на секретное свидание и опасался, как бы кто-нибудь из красных не выследил его. Наконец он добрался до отдалённой захудалой гостиницы под названием «Дом американца» и, как было условлено, поднялся на лифте на четвёртый этаж, стараясь ни с кем не встречаться; в дверь, на которой стоял номер 427, он постучал три раза. Дверь открылась, и он шмыгнул в комнату; там его дожидался Джерри Мак-Гивни, человек с крысиным лицом.

— Ну, что ты разнюхал? — спросил Мак-Гивни; Питер присел на стул и начал свой рассказ. Заметно волнуясь, он распорол наскоро зашитую подкладку своего пиджака и вытащил оттуда списки с фамилиями и сведениями о тех людях, с которыми ему удалось познакомиться.

Мак-Гивни быстро пробежал их глазами.

— Э, чёрт! — вырвалось у него. — На что нам всё это?

— Но ведь все они красные! — воскликнул Питер.

— Знаю, но что из этого? Всегда можно пойти на митинг и послушать, как они разглагольствуют. У нас имеются списки членов всех этих организаций. А что тебе удалось выяснить о деле Губера?

— Видите ли, — сказал Питер, — они развели агитацию и напечатали обо мне всякий вздор.

— Э, да это мы знаем, — сказал Мак-Гивни. — А свою историю ты здорово приукрасил. Видно, тебе было приятно о себе распространяться. Ну, а нам-то какая от этого польза?

— Но что же вы хотите узнать? — воскликнул обескураженный Питер.

— Нам нужно знать их тайные намерения, — ответил Мак-Гивни. — Мы хотим знать, как им удается подкупать наших свидетелей; мы хотим знать, кто разглашает всё, что мы делаем, кто шпионит за нами в тюрьме. Что ты об этом скажешь?

— Н… н… но я ничего не знаю, — запнулся Питер. — При мне об этом не говорили.

— Боже мой! — вырвалось у сыщика. — Ты что же хочешь, чтобы они тебе все сами подносили на серебряном подносе? — Он снова просмотрел записки Питера и пренебрежительно швырнул их на кровать. Тут он стал забрасывать Питера вопросами и вскоре довел его до отчаяния. Питер не мог ответить ни на один из них. Целую неделю он старательно шпионил — и все его труды пропали даром!

Сыщик не стеснялся в выражениях:

— Я вижу, ты настоящий олух. Но каков бы ты ни был, нам надо из тебя выжать все, что можно. Слушай внимательно и постарайся как следует меня понять: мы знаем, кто эти красные, и мы знаем, что они проповедуют; но за это их ещё нельзя посадить за решётку. Нам надо узнать, кто для них шпионит, кого они намерены выставить свидетелями в защиту Губера и какие показания они собираются давать.

— Но как же я об этом узнаю? — воскликнул Питер.

— Надо работать головой, — сказал Мак-Гивни. — Я могу тебе дать лишь один совет: заведи себе девочку.

— Девочку? — переспросил удивлённый Питер.

— Ну, конечно. Мы всегда так работаем. Гаффи говорит, что человек только в трёх случаях выбалтывает свои тайны: во-первых, когда пьян, во-вторых, когда он влюблён…

Мак-Гивни остановился, Питер, которому не терпелось узнать, спросил:

— А в-третьих?..

— А в-третьих, когда он одновременно и пьян и влюблён, — последовал ответ.

Питер молчал, он был и ошеломлён и в полном восторге. Оказывается, шпионить не так уж просто — чем дальше, тем сложнее и увлекательнее становится это занятие.

— Разве нет у красных какой-нибудь девочки, которая пришлась бы тебе по вкусу? — спросил сыщик.

— Что же, может быть… — застенчиво сказал Питер.

— Да это нетрудно, — продолжал сыщик. — Красные ведь все за свободную любовь, разве ты не знаешь?

— Свободная любовь! — воскликнул Питер. — Что вы хотите сказать?

— Неужели ты не знаешь? — рассмеялся тот в ответ. Питер смотрел на него, вытаращив глаза. Ему до сих пор приходилось иметь дело только с продажными женщинами. Им или открыто платили за любовь, или же подносили букеты цветов, конфеты, билеты на концерт или в театр. Неужели действительно есть на свете женщины, которые совсем не берут денег, любят бескорыстно, чувство их свободно? Сыщик подтвердил, что у красных именно так.

— Они хвастаются этим, — сказал он, — считают, что так и должно быть.

Питеру показалось, что это самое невероятное из всего, что до сих пор ему приходилось слышать о красных.

Поразмыслив над этим, он быстро оценил выгоды такого положения вещей; для мужчины нельзя было желать лучшего: ведь можно обойтись почти без всяких расходов. Неужели же есть на свете такие глупые женщины! И Питер невольно подумал о маленькой Дженни Тодд. Ясное дело, и она такая же глупенькая. Она так бескорыстно отдавала другим всё, что имела; разумеется, и она за «свободную любовь»!

Питер расстался с Мак-Гивни, увлеченный новой замечательной идеей. Теперь было бы уже невозможно его отговорить от этой затеи. Оказывается, шпионское ремесло сулит ему немало радостей!

Питер вернулся очень поздно, но девушки не спали, поджидая его; видно было, что они волновались и обрадовались, что он вернулся цел и невредим. Питер приметил, что Дженни встревожена больше, чем её сестра, и это его как-то странно взволновало. Она часто и прерывисто дышала, и у него тоже захватило дыхание. Он почувствовал к ней нежность, бескорыстное желание ободрить и успокоить её, но инстинкт подсказал ему, что в любовной игре есть свои законы, о которых он раньше и не подозревал; итак, он овладел собой и, обратившись к старшей сестре, начал её уверять, что его никто не выследил. Он рассказал им целую историю, которую выдумал по дороге, — о том, как в одном месте десять дней подряд он пилил дрова — тяжёлая была работенка! — а хозяин ухитрился ему не заплатить! Питер застал его дома и сумел из него вытянуть целых пять долларов и обещание понемногу выплачивать остальное каждую неделю. Эта выдумка была предлогом для его будущих визитов к Мак-Гивни.

§ 18

Питер долго не мог заснуть, размышляя о своем новом задании — найти себе девушку. Он прекрасно отдавал себе отчет, что за последнее время маленькая Дженни внушила ему нежные чувства; но ему хотелось трезво обдумать вопрос о выборе девушки. Ведь прежде всего ему нужны были сведения, и надо было решить, кто мог ему быть особенно полезен. Сперва он подумал о мисс Неббинз, секретарше у адвоката Эндрюса; ей, должно быть, известно больше секретов, чем всем остальным, но ведь мисс Неббинз старая дева, в очках и грубых полуботинках, с ней не очень-то заговоришь о любви. Потом он вспомнил о мисс Стэндиш, рослой, красивой блондинке, которая работала в страховом обществе и была членом социалистической партии. Она прекрасно одевалась, и Питер охотно бы похвастался такой девушкой перед Мак-Гивни и остальными агентами Гаффи; но как ни разгоралось у него воображение, он не мог себе представить, что ему удастся хотя бы обратить на себя внимание мисс Стэндиш. Есть ещё некая мисс Янкович, убеждённая красная, она еврейка и работает в профсоюзе Индустриальных рабочих мира; у неё проницательные чёрные глаза. Питер решил, что она с норовом, и это сразу его отпугнуло. К тому же Питер раньше замечал, что она благоволит к Мак-Кормику, хотя он и не решился бы это утверждать, — разве можно что-нибудь понять в мире, где царит «свободная любовь».

Но в одной девушке Питер был совершенно уверен, это была маленькая Дженни; он не знал, многое ли ей известно, но уж, конечно, она сможет для него что-нибудь разузнать. Если только она попадется к нему в сети, он подучит её расспрашивать товарищей. И Питер попытался представить себе, какая у них будет любовь. Дженни не была «красоткой», но Питер понимал, что ему не придется за неё краснеть. А если её как следует приодеть, она будет прямо хорошенькой; и с каким достоинством она держалась — ничуть не спасовала перед богатыми дамами, которые приезжали к ним в машинах; к тому же для девушки она очень начитана, хотя все эти знания и мало чего стоят.

Не теряя времени, Питер сразу приступил к делу. На следующее утро в газетах были помещены обычные сообщения о боях во Фландрии; тысячи людей погибали каждый час и днём и ночью; миллионы солдат сомкнулись в яростной схватке; эта бойня продолжалась уже несколько месяцев и может продлиться ещё годы. Сентиментальная Дженни говорила об этом со слезами на глазах, а Питер уписывал за обе щеки свой завтрак — овсяную кашу со снятым молоком — и поддерживал разговор; он тоже ужасался, тоже строил планы о том, как бы положить этому конец, как они возьмутся вместе за это дело. Теперь он вполне с ней солидарен, он тоже стал социалистом, он называл её «товарищем» и заявил, что она вполне его убедила. В её глазах блеснула радость, точно ей в самом деле удалось что-нибудь сделать для прекращения войны.

Они сидели на диване, углубившись в газету, одни в квартире. Питер вдруг отвлекся от чтения и сказал застенчиво:

— Послушайте, товарищ Дженни!

— Да? — ответила она и взглянула на него своими правдивыми серыми глазами. Питер в самом деле был смущён и немного взволнован: он не знал, как справиться с этой новой для него задачей.

— Товарищ Дженни, — сказал он, — я… я… и не знаю, как сказать, но боюсь, что я немножко влюблён.

Дженни отдернула руку и тяжело вздохнула.

— Ах, мистер Гадж! — воскликнула она.

— Я… я… не знаю… — запинался Питер. — Я надеюсь, вы не рассердитесь.

— Прошу вас, не нужно этого! — воскликнула Дженни.

— Почему же не нужно, товарищ Дженни? Я ничего не могу с собой поделать! — добавил он.

— Нам так хорошо было вместе, мистер Гадж. Мне казалось, что мы будем вместе работать для нашей великой цели!

— Но это нам не помешает.

— Как не помешает? Ведь от этого люди бывают так несчастны!

— Так значит, — голос у Питера задрожал, — значит, я вам безразличен, товарищ Дженни?

Она с минуту помолчала.

— Не знаю, — отвечала она, — я об этом не думала… У Питера сильно забилось сердце. Первый раз в его жизни девушка не могла сразу ответить на этот вопрос и, видно, колебалась. Питер догадался, как действовать дальше, точно он всю жизнь занимался таким «шпионажем». Нагнувшись к ней, он легко коснулся её руки.

— Скажите, я вам хоть немного нравлюсь? — шепнул он ей на ухо.

— Ах, товарищ Гадж, — начала было она, но Питер прервал её: — Называйте меня Питером, очень вас прошу.

— Товарищ Питер, — повторила она и запнулась. Питер увидел, что она потупила глаза.

— Я знаю, что меня трудно полюбить, — продолжал он, — я беден, некрасив, и у меня нет положения в жизни.

— Нет, нет, — воскликнула она, — вы ошибаетесь! Какое мне дело до этого? Вы для меня товарищ!

Питер, конечно, заранее знал, как она будет реагировать.

— Меня ещё никто никогда не любил, — продолжал он печально. — Кто станет любить человека, который беден и у которого ничего нет за душой?

— Да нет же, не в этом дело, — .повторила она. — Прошу вас, не думайте об этом. Ведь вы же герой. Вы пожертвовали собой для общего дела и будете нашим вождем.

— Надеюсь, — скромно сказал Питер. — Но тогда в чём же дело, товарищ Дженни? Почему бы вам не полюбить меня?

Она посмотрела на него, глаза их встретились, и она отвечала:

— Я нездорова, товарищ Питер, — сказала она, и голос у нее дрогнул, — я ни на что не гожусь. Я не могла бы выйти замуж.

Казалось, Питера окатили холодной водой. «Замуж!» Но кто же говорил о замужестве? Питер был искренне потрясён. В этот миг Питер напоминал карикатуру на страничке юмористического журнала, под которой стоит надпись: «Вот так влип!» Но он был слишком хитёр и не думал выдавать своего изумления. Он принялся успокаивать маленькую Дженни:

— Но ведь не обязательно сразу жениться. Я готов ждать, если вы меня любите; и когда вы поправитесь…

Она грустно покачала головой.

— Боюсь, что я никогда по-настоящему не поправлюсь. Ну, а кроме того, у нас с вами нет денег, товарищ Питер.

Так вот в чём дело! Деньги, всюду деньги! Оказывается, что эта «свободная любовь» была просто обманом.

— Но я смогу найти работу, — сказал Питер, точно он был самым обыкновенным заурядным женихом.

— Но ведь вы не сможете зарабатывать на нас обоих, — возразила девушка. Вдруг она вскочила на ноги.

— Ах, товарищ Питер, не надо нам влюбляться! Зачем мучить друг друга? Давайте лучше вместе работать на пользу общего дела! Вы согласны? Обещайте мне!

Питер обещал, но, конечно, не собирался сдержать свое слово. Ведь он был не только шпионом, но и мужчиной, и ему до зарезу нужна была товарищ Дженни. Весь этот день, надписывая вместе с нею конверты, он время от времени бросал на неё многозначительные взгляды; Дженни понимала их смысл, и нежный румянец. заливал её щеки, подбородок и шейку. Она была очень хороша в эти мгновения, и Питер решил, что ему ещё не приходилось выполнять такое приятное задание. Он внимательно за ней наблюдал, всё больше убеждался в своей победе, и теперь он уже не сомневался; ещё задолго до возвращения Сэди, товарищ Дженни очутилась у него в объятиях, и он осыпал поцелуями нежную белую шейку; а товарищ Дженни тихонько всхлипывала и умоляла его прекратить это, но её мольбы звучали совсем неубедительно.

§ 19

Нужно было решить, как быть с Сэди. Питер не раз подмечал суровую складку её губ и решил, что товарищ Сэди не принадлежит к сторонникам «свободной любви» и, вероятно, ни к кому не питает нежных чувств, кроме как к Дженни. Она вынянчила свою «маленькую сестричку» и много лет ухаживала за ней, как за своим ребенком; она отрывала от себя кусок, чтобы накормить Дженни, а Дженни в свою очередь отдавала его любому бродячему агитатору, который просидит у неё до обеда. Питеру не хотелось, чтобы Сэди узнала, что произошло во время её отсутствия, и вместе с тем он не решался намекнуть Дженни, что не следует об этом говорить сестре.

Он очень искусно это уладил. Дженни опять начала его просить:

— Мы не должны это делать, товарищ Питер!

И Питер согласился; пожалуй, она права, и лучше им больше этого не делать. Тогда Дженни привела свои волосы в порядок, поправила блузку, и её обольститель понял, что она не собирается докладывать об этом Сэди.

А на следующий день они опять целовались и опять решили, что им не следует этого делать, и опять Дженни ничего не сказала Сэди. Вскоре Питеру удалось подсказать Дженни, что их любовь никого не касается и что не следует посвящать в это дело других: они будут хранить в тайне свой чудный секрет, и это никому не повредит. Дженни где-то вычитала, что одна поэтесса, по имени миссис Браунинг, была всю жизнь прикована к постели, пока к ней не пришла чудесная, большая любовь, которая её совершенно исцелила. А теперь и к ней пришла такая любовь; только Сэди не поймет этого, Сэди, наверное, скажет, что они ещё недостаточно знают друг друга и что им следует подождать. Но они-то убеждены, что прекрасно знают друг друга, и им нечего опасаться. Питер сумел ловко внушить всё это Дженни, так, что ей казалось, будто она сама это придумала.

И в то же время он пылко клялся ей в любви. Так проходили дни за днями;, он помогал ей надписывать адреса на конвертах и рассылать листовки Комитета по защите Губера. Он в самом деле много работал, но это ему было нипочём, когда Дженни сидела рядом за столом и когда он мог время от времени держать её за руку или схватить её в свои объятия и нашептывать ей страстные признания. Он был охвачен сладостными чувствами, его желание нарастало, как бушующий прибой, но затем, увы, оно должно было смириться! Каждый раз он доходил до этого рубежа, но дальше перед ним вырастала каменная стена. Ни шагу дальше!

Питер понял, что он жестоко просчитался, рассчитывая на «свободную любовь», о которой наболтал ему Мак-Гивни. Маленькая Дженни ничем не отличалась от остальных женщин — её любовь не обещала быть «свободной». Маленькая Дженни мечтала о муже, и каждый раз, как он её целовал, она заводила речь о замужестве, и уж конечно ни о чём другом даже и заикнуться нельзя — не то испортишь всё дело. И Питеру пришлось прибегнуть к хитростям, более древним, чем всё учение красных. Он стал обхаживать Дженни уже не как приверженец «свободной любви», а как это сделал бы любой мужчина, оказавшийся наедине с семнадцатилетней девушкой, которую он задумал обольстить. Он клялся ей, что любит её беззаветной и вечной любовью. Клялся, что найдёт работу и сумеет её обеспечить. А затем он признался ей, что испытывает муки ада и что не может жить без неё. Он старался вызвать её сочувствие, играл на её детской невинности, на сентиментальности, благодаря которой она уверовала в пацифизм, альтруизм, социализм и прочие «измы», перепутавшиеся у неё в голове.

Недели через две Питеру удалось овладеть маленькой Дженни. Он не помнил себя от восторга. Это была его первая девушка, и он решил, что профессия сыщика ему вполне по вкусу. Да, теперь он стал настоящим тайным агентом, теперь он овладел их тайными приёмами, теперь он уже наверняка выведает всю подоплеку дела Губера.

И в самом деле, он сразу же кое-что выведал. Дженни была влюблена. Дженни, если можно так выразиться, была «пьяна от любви» и удовлетворяла обоим условиям, выставленным Гаффи. Дженни выложила ему всю правду! Сидя у Питера на коленях и обнимая его за шею, она рассказывала о своем детстве и о счастливых днях, когда она жила со своими родителями, которые потом погибли от несчастного случая на фабрике, где они работали; мимоходом Дженни упомянула о молодом человеке по фамилии Иббетс.

— Иббетс? — переспросил Питер. Фамилия была необычайная и показалась ему знакомой.

— Это наш двоюродный брат, — сказала Дженни.

— Я, кажется, познакомился с ним? — спросил Питер, стараясь его припомнить.

— Нет, он к нам не заходил.

— Иббетс? — повторил он, напрягая память. — Его, кажется, зовут Джеком?

Дженни с минуту молчала. Он взглянул на неё, глаза их встретились, и он понял, что она испугалась.

— Ах, Питер! — шепнула она. — Я не должна была этого говорить! Я никому об этом не должна была говорить!

Питер еле сдержал свое ликование. Чтобы скрыть волнение, он спрятал лицо на её нежной белой груди.

— Любимая! — шептал он. — Дорогая!

— Ах, Питер, — воскликнула она, — ты ведь и так всё знаешь, правда?

— Ну, конечно! — засмеялся он. — Но я никому не скажу. Можешь не беспокоиться.

— Да, но мистер Эндрюс так строго настаивал на тайне, — сказала Дженни. — Он заставил нас с Сэди поклясться, что мы никому не скажем.

— Но ведь ты же ничего не сказала, — ответил Питер. — Я всё узнал сам совершенно случайно. Ты никому об этом не говори, и никто ничего не узнает. Если кто-нибудь пронюхает, что я об этом знаю, тебя никто не станет винить. Всякому станет ясно, что я знаю Джека Иббетса потому, что долго просидел в тюрьме.

Дженни забыла об этом маленьком происшествии, тем более что Питер не выпускал её из своих объятий; она была бесконечно счастлива, а он старался скрыть от неё свой восторг. Наконец-то он выполнил задание, которое поручил ему Гаффи! Наконец-то он раскрыл первую великую тайну в деле Губера! Оказывается, шпион, пробравшийся в тюрьму Американского города и передавший сведения Комитету защиты, один из тюремных надзирателей, не кто иной, как Джек Иббетс, двоюродный брат сестер Тодд!

§ 20

К счастью, это произошло в день свидания Питера с Мак-Гивни. Питеру не терпелось посвятить его в эту чудесную тайну. Под благовидным предлогом он расстался с девушками, как и раньше, пробрался тайком через соседний птичий двор и направился в «Дом американца». По дороге он обдумывал план действий. Уж теперь-то он на верном пути к богатству, — только б не оступиться!

По лицу Питера Мак-Гивни догадался, что что-то случилось.

— Ну? — спросил он.

— Узнал! — воскликнул Питер.

— Что ты узнал?

— Фамилию того, кто шпионит в тюрьме.

— Бог ты мой! Да не может быть! — воскликнул тот. — Можете даже не сомневаться, — ответил Питер.

— Кто же он?

Питер сжал кулаки и собрался с духом.

— Прежде всего, — заявил он, — нам с вами следует договориться. Мистер Гаффи говорил, что мне заплатят, но он ничего не сказал о том, когда и сколько я получу.

— Чёрт возьми! — вырвалось у Мак-Гивни. — Если ты узнал фамилию этого шпиона, тебе нечего беспокоиться о награде.

— Всё это хорошо, — ответил Питер, — но я бы хотел знать, как и сколько мне заплатят.

— А сколько ты хочешь? — спросил человек с крысиным лицом и совсем как крыса отошел в угол, пронизывая своего противника чёрными острыми глазками.

— Сколько? — повторил он.

Питер боялся продешевить. Ведь он работал для самого большого и богатого концерна в Американском городе, для Транспортного треста. Этот трест располагал огромным капиталом — сотнями миллионов долларов. Питер не знал в точности, сколько именно, но, ясное дело, они могут хорошо заплатить за такую тайну.

— Думаю, не меньше двухсот долларов, — сказал он.

— Ладно, — ответил Мак-Гивни, — ты их получишь.

Тут Питер понял, что промахнулся. Какого же дурака он свалял! И почему у него не хватило смелости запросить пятьсот долларов? Он даже мог бы попросить тысячу и обеспечить себя до конца своих дней!

— Ну, говори, — сказал Мак-Гивни, — кто же он? Питер сделал ещё одно усилие и призвал на помощь всё своё мужество.

— Прежде всего я хочу знать, когда вы мне заплатите?

— Господи боже мой! — воскликнул Мак-Гивни. — Выкладывай всё, что знаешь, и будь спокоен, ты получишь деньги. Что же ты принимаешь нас за каких-нибудь мелких жуликов?

— Конечно нет, — отвечал Питер. — Но ведь вы знаете, что мистер Гаффи обошелся со мной довольно круто. До сих пор я ещё не владею кистью руки.

— Это потому, что он хотел у тебя вырвать признание, — сказал Мак-Гивни. — Он принимал тебя за одного из этих динамитчиков, — есть из-за чего на него злиться. Назови мне фамилию шпиона, и я позабочусь, чтобы ты получил награду.

Но Питер не соглашался. Он побаивался этого человека с крысиным лицом и, хотя сердце у него усиленно билось, не уступил ни на йоту.

— Покажите мне эти деньги, — твердил он свое.

— Чёрт подери, да за кого ты меня принимаешь? — вспылил сыщик. — Ты что же думаешь, я выложу тебе две сотни, ты назовёшь мне вымышленную фамилию и дашь стрекача?

— Я не сделаю этого! — воскликнул Питер.

— Почем знать?

— Я же хочу и дальше для вас работать.

— Конечно, и мы хотим, чтобы ты у нас работал. Надеемся, ты разузнаешь для нас ещё немало, и увидишь, что мы не обманываем тех, кто для нас работает, — иначе нам ничего не удалось бы узнать. Ассигновали целый миллион долларов, чтобы привести на виселицу эту губеровскую компанию, и если ты внесёшь свою лепту, то в своё время получишь причитающуюся тебе долю, будь спокоен.

В его словах звучала такая убежденность, что Питер готов был ему поверить. Но всю свою жизнь Питер наблюдал, как люди торгуются и как один жулик старается перехитрить другого, и, когда надо было раздобыть деньги, Питер становился, похож на бульдога, который вцепился другой собаке в морду, и ему нет дела, что испытывает его жертва — восхищается им или ненавидит его.

— В своё время? — спросил Питер. — Что это значит?

— Боже праведный! — с отвращением бросил Мак-Гивни.

— Но ведь я хочу знать, — настаивал Питер, — как только я назову вам фамилию или когда вы проверите, на самом деле он шпион или нет?

Они сцепились, как два разъярённых бульдога, грызли друг друга и всё свирепели. Но Питер не сдавался. Мак-Гивни даже намекнул, что если могущественный Транспортный трест уже два раза сажал Питера в «яму», то почему бы ему не сделать этого и в третий раз? Питер похолодел от ужаса, но всё же не выпустил из своей пасти морды Мак-Гивни.

— Ну, ладно, — сдался, наконец, человек с крысиным лицом. Он сказал это презрительным тоном, видно было, что Питер до смерти ему надоел, но это ничуть не задело Питера.

— Хорошо, на этот раз уж я рискну, — и он вытащил из кармана пачку денег — купюрами по двадцать долларов, — отсчитал десять бумажек. Питер увидел, что в пачке осталось ещё довольно много, и понял, что слишком мало запросил у Мак-Гивни, тот был готов заплатить гораздо больше; сердце у него так и упало, но в следующий миг оно закричало от радости — уж такая странная вещь человеческое сердце!

§ 21

Мак-Гивни положил деньги на кровать.

— Вот они, — сказал он, — если ты назовёшь мне фамилию шпиона, можешь их забирать. Но советую тебе пока что их не тратить, потому что если окажется, что ты ошибся, то, ей-богу, Эд Гаффи вывернет тебе обе руки.

Но Питер этого совершенно не боялся.

— Я твердо знаю, кто шпионит.

— Ну, так кто же это?

— Джек Иббетс.

— Дьявол! Да не может быть! — воскликнул Мак-Гивни и недоверчиво поглядел на него.

— Джек Иббетс, один из ночных тюремных надзирателей.

— Я знаю его, — отозвался сыщик. — Но откуда ты это взял?

— Он двоюродный брат сестер Тодд.

— А кто такие сестры Тодд?

— Дженни Тодд — моя девочка, — ответил Питер.

— Девочка! — изумился тот и пристально посмотрел на Питера, и лицо у него расплылось в улыбке. — Однако ты сумел обзавестись девочкой за две недели? Да я и не знал, что ты на такое способен!

Это был довольно сомнительный комплимент, но Питер улыбнулся не менее широко в ответ, показав свои кривые зубы.

— Да, я обзавёлся, — сказал он, — и она сразу же проболталась, что Иббетс её двоюродный брат. А потом испугалась, потому что адвокат Эндрюс заставил её и её сестру поклясться, что они никому об этом не скажут. Вот видите, нет никакого сомнения, что это именно он шпионит для них.

— Боже мой! — вырвалось у Мак-Гивни, и в голосе у него прозвучало искреннее удивление. — Кто бы мог подумать? Ведь Иббетс казался таким благонадёжным малым — и вдруг он красный и вдобавок шпион! Поэтому-то так дьявольски трудно следить за этими красными — никогда нельзя ни за кого поручиться, никому нельзя верить. Интересно, как это им удается заманивать столько людей?

— Не знаю, — сказал Питер. — Думаю, что дурачков на свете хоть отбавляй.

— Во всяком случае, ты, я вижу, не из их числа, — сказал человек с крысиным лицом, глядя, как Питер схватил пачку денег с кровати и засунул во внутренний карман.

§ 22

Человек с крысиным лицом предупредил Питера, чтобы он не спешил тратить полученные денежки. Если о нём станут болтать, что он «при деньгах», это вызовет подозрение красных. Он должен был доказать, что живёт на честно заработанные гроши. Питер обещал припрятать деньги в надёжном месте и не тратить их до тех пор, пока не развяжется с этим делом.

В свою очередь и он решил предостеречь Мак-Гивни. Если Иббетса сразу же уволят, это наверняка вызовет всякие толки и бросит тень на Питера. Мак-Гивни в ответ усмехнулся и заявил, что на таких делах он собаку съел. Они «выдвинут» Джека Иббетса на другую работу, где он не будет иметь доступа к лицам, причастным к делу Губера, а спустя некоторое время придерутся к нему из-за какого-нибудь упущения или попросту подведут его, а потом уволят.

Во время этого свидания, а также при следующих встречах Питера и человека с крысиным лицом они со всех сторон обсуждали дело Губера, которое становилось всё более запутанным, приобретало все большую важность и приковало к себе общественное мнение. Новые люди вовлекались в это дело, новые задачи возникали, это было интереснее, чем игра в шахматы. Мак-Гивни не соврал: крупные тузы Американского города ассигновали миллион долларов, чтобы привести на виселицу Губера со всей его компанией. С самого начала было объявлено, что для вознаграждения за информацию по этому делу выделено семнадцать тысяч долларов и, естественно, нашлось много желающих получить эти деньги. Но беда в том, что чаще всего это были люди с тёмным прошлым, которых нельзя было использовать как свидетелей на суде; женщины почти всегда оказывались проститутками, а мужчины — бывшими каторжниками, фальшивомонетчиками, игроками и так далее. Иногда они замалчивали свои тёмные делишки, но противная сторона раскапывала их, и тогда приходилось подправлять их показания и нажимать на все кнопки.

В деле Губера оказалось по меньшей мере до десятка таких свидетелей. Когда они стали давать показания, то обнаружилось множество ляпсусов и противоречий во всём этом «деле». Гаффи и его подручным приходилось туго. На беду, было установлено, что Джим Губер и его жена наблюдали за парадом с крыши дома в двух милях от места происшествия, в то самое время, когда согласно обвинению они должны были подбросить чемодан с бомбой. Оказалось, что с этой крыши кто-то сфотографировал парад, и на карточке ясно видны были Губер и его жена, смотрящие вниз; к тому же вышел ювелирный магазин, в витрине которого стояли большие стенные часы, точно показывавшие время. К счастью, эта фотография сначала попала в руки обвинения; но об этом скоро пронюхала защита и стала требовать, чтобы ей дали взглянуть на фото. Обвинение не решалось уничтожить фотографию, потому что легко было доказать её существование; но карточку снимали и переснимали до тех пор, пока циферблат часов не потускнел и стало невозможным определить время. И теперь защита старалась доказать, что это было сделано умышленно.

К тому же и защита выставила своих свидетелей. Несколько человек видели, как бомбу бросили с крыши универсального магазина Гугенхейма; это опровергало версию с чемоданом, на которой строилось всё обвинение. И теперь нужно было «заполучить» этих свидетелей. Быть может, у одного из них заложен дом, который легко выкупить и приобрести этого человека, у другого жена домогается развода и охотно согласится запутать его в какую-нибудь историю, третий завел интригу с чужой женой, или можно подослать к нему девицу, которая завела бы с ним шашни.

Кроме того, выяснилось, что вскоре после взрыва агенты Гаффи разбили механическим молотом тротуар и стену дома, возле которого произошёл взрыв. Это нужно было, чтобы подтвердить версию с чемоданом, и эти разрушения были засняты. Но теперь оказалось, что кто-то успел снять это место до того, как были произведены дополнительные разрушения, и снимок попал к защите. Кто же сделал этот снимок и как «уладить» эту беду? Если бы Питер сумел помочь в такого рода делах, он разбогател бы к концу процесса Губера.

После свиданий с Мак-Гивни у Питера шумело в голове и в глазах вставали соблазнительные видения. Дженни и Сэди то и дело говорили с ним о процессе, и обе охотно делились с ним всем, что им приходилось услышать. К тому же к сёстрам частенько заглядывали молодой Мак-Кормик, Мариам Янкович, секретарь адвоката Эндрюса — мисс Неббинз, и все они рассказывали, что им удалось узнать, выкладывали свои подозрения и толковали о том, что необходимо выяснить защите. Они разыскали двоюродного брата того человека, который снимал парад с крыши, и убеждали его, чтобы он уговорил своего брата сказать всю правду. На следующий день Дональд Гордон пришёл грустный и расстроенный — выяснилось, что один из самых ценных свидетелей защиты, бакалейщик, был когда-то осуждён за продажу испорченного сыра! Каждый вечер перед сном Питер делал свои заметки, зашивал их в подкладку пиджака и раз в неделю встречался с Мак-Гивни; они спорили, торговались из-за каждого известия, которое удавалось разнюхать Питеру.

§ 23

Игра становилась прямо захватывающей, и Питеру она бы не скоро приелась, если бы не приходилось целыми днями сидеть с глазу на глаз с маленькой Дженни. Медовый месяц длится лишь несколько недель, и ни одному мужчине не выдержать больше. А маленькая Дженни, казалось, не могла насытиться его поцелуями, и ей казалось, что он недостаточно её любит. Мужчина через некоторое время остывает, но женщина всегда поглощена любовью; она думает о последствиях, о своём долге и о своей репутации и т. д. Ясное дело, это очень надоедает.

Дженни чувствовала себя несчастной, потому что обманывала Сэди, она хотела сказать Сэди, но легче было от нее скрывать, чем признаться в обмане. Питер вообще не понимал, зачем говорить Сэди; почему нельзя и дальше так же продолжать; почему бы ему не поразвлечься со своей милой — нельзя же вечно что-то переживать, портить себе кровь из-за классовой борьбы, не говоря уже о мировой войне и о возможности вступления в нее Америки.

Не надо думать, что Питер был толстокожий и бесчувственный человек. Нет, когда он сжимал в объятиях трепещущую малютку Дженни, он испытывал глубокое волнение; он понимал, какая это чистая, добрая душа. Ему от души хотелось бы ей помочь, — но что же он мог сделать? Обстоятельства были таковы, что он не мог с ней поспорить, переубедить её, волей-неволей ему приходилось мириться со всеми ее причудами и притворяться, что он во всем с ней согласен. Маленькая Дженни была слабым существом, следовательно, обреченным на гибель, зачем же Питеру погибать вместе с ней?

Питер считал, что существуют две породы людей — хищники, пожирающие других, и жертвы, отдающие себя на съедение; он твердо решил примкнуть к первым. За двадцать лет жизни у него сложилось своеобразное представление о том, что такое «идеи», «убеждения», «религия». Это лишь приманки для дурачков. В мире идет непрерывная борьба между простаками, которые, конечно, не хотят, чтобы их поймали, и людьми поумнее, которые за ними охотятся, изобретая все новые приманки. Питер уже достаточно наслушался жаргона «товарищей», и ему было ясно, что у них имеются на редкость соблазнительные приманки; взять хотя бы бедную маленькую Дженни, которая крепко попалась на крючок; чем же Питер мог бы ей помочь?

Но все-таки то была первая любовь Питера, и в момент душевного подъема он понимал, как прав был Гаффи, уверявший, что влюблённым всегда хочется говорить правду. Иной раз ему так хотелось сказать Дженни:

— Брось-ка ты свои проповеди и отдохни! Давай поживём в своё удовольствие.

Да, он крепился, чтобы не сказать этого. Ему стоило немалых трудов обуздать свой язык, ибо знал, что сразу. выдаст себя такими словами. Однажды маленькая Дженни появилась в новом шелковом платье — его подарила ей одна богатая дама, разжалобившись при виде её убогой одежды. Платье было из мягкого серого шелка, правда дешевого, но совсем новое, свеженькое; Питер никогда ещё не держал в руках такой красивой вещи. Платье очень шло к её серым глазкам, и свежесть шелка подчеркивала её нежный румянец; или в этот день Дженни была ему особенно мила и его восторженные похвалы вызвали румянец на её щеках? И Питеру захотелось взять её с собой на прогулку и показать людям. Он зарылся лицом в мягкие складки её платья и прошептал:

— Послушай, детка, не худо бы нам с тобой хоть немного отдохнуть от этих забот обо всех страдальцах на свете!

Он почувствовал, как Дженни вдруг выпрямилась и отстранилась от него, и тогда он постарался скорее исправить свою ошибку.

— Ведь мне хочется, чтобы ты поправилась, — начал он заискивать. — Ты готова заботиться обо всех на свете, только не о себе!

Но девушку испугали не только его слова, что-то чуждое почудилось ей в его тоне.

— Ах, Питер! — вырвалось у неё. — Разве можно говорить обо мне или о ком-нибудь другом, когда миллионы солдат идут на бойню, а миллионы женщин и детей умирают с голоду!

Снова началась борьба, Питеру пришлось взвалить на свои плечи её бремя и быть героем, мучеником и «красным». В тот же день, по капризу судьбы, к ним забрели трое агитаторов из безработных. До чего надоели Питеру эти бродячие агитаторы — нестерпимые болтуны. У Питера так и чесался язык отрезать: «Бросьте трепаться! Ваши «убеждения» просто уловка, чтобы работать языком, а не киркой и лопатой».

И он мысленно спорил с ними. Он слышал, как один из них спрашивает его:

— А много ли ты сам поработал киркой и лопатой? Он слышал голос другого товарища: «Кажется, ты всегда умел найти себе лёгкую работёнку». Справедливость этого довода ничуть не уменьшала раздражения Питера, и его не радовала встреча с товарищем Смитом, братцем Джонсом и соратником Брауном, только что выпущенными из тюрьмы; каково ему было выслушивать истории этих неудачников и смотреть, как они берут со стола лучшие куски, на которые зарился Питер, и — горше всего — делать вид, что им удалось заговорить ему зубы!

Пришло время, когда Питеру стало уже невмоготу. Сидя целые дни взаперти, он сделался раздражительным, как цепной пес. Если ему не вырваться на волю, уж конечно он выдаст себя. Он начал уверять, что ему вредно сидеть взаперти, что доктора ему велели побольше находиться на свежем воздухе. И он начал выходить и почувствовал значительное облегчение. Он стал понемногу тратить деньги — забьется в тихий уголок в ресторанчике и закажет бифштекс, и ест в свое удовольствие, не чувствуя на себе укоряющего взгляда какого-нибудь «товарища». Питеру приходилось сидеть в тюрьме, жить в приюте и в доме сапожника Смизерса, но нигде он не питался так скудно, как в доме сестер Тодд, которые почти весь свой заработок отдавали на защиту Губера и на издание «Клэрион», социалистической газеты Американского города.

§ 24

Питер отправился к адвокату Эндрюсу и попросил у него работы; он сказал, что ему хочется приносить пользу делу Губера, и ему дали работу в Комитете защиты, где целый день только и разговору было, что о деле Губера, и можно было получить ценные сведения. Он старался никому не перечить и скоро приобрел друзей; вскоре он близко сошелся с одним из главных свидетелей защиты и узнал, что тот когда-то был замешан в бракоразводном процессе. Питер узнал фамилию женщины, а Гаффи решил как-нибудь заманить её в Американский город. Дело было тонкое — женщина не должна была подозревать, что её хотят использовать для каких-то целей. Она приедет отдохнуть и развлечься, и снова вспыхнет старая любовь; Гаффи же тем временем подстроит западню, их накроют— и лучший свидетель защиты Губера потеряет репутацию!

— Их всегда на чем-нибудь можно поймать, — заявил Мак-Гивни, весело расплачиваясь с Питером Гаджем за информацию, — на этот раз — пятьсот долларов.

Питер был на седьмом небе, но как раз в это время его постигла ужасная неприятность. Дженни всё чаще поговаривала о замужестве и недавно сообщила ему, почему необходимо поторопиться со свадьбой. Она сказала ему об этом, опустив глаза, дрожа и краснея; Питер был так ошеломлен, что уже больше не мог притворяться. До сих пор, при всех любовных кризисах, он обнимал и успокаивал Дженни, но тут он на минуту обнаружил перед ней свои подлинные чувства.

Дженни тотчас же впала в истерику. Что всё это значит? Разве он не намерен на ней жениться, как обещал? Ведь должен же он понять, что откладывать больше нельзя! А Питер, который раньше не знал, что такое истерика, совершенно потерял голову и бросился вон из дома, хлопнув дверью.

Чем больше он размышлял о создавшемся положении, тем яснее ему становилось, что он нажил себе дьявольскую неприятность. Как служащий Транспортного треста, он привык считать себя в безопасности, зная, что ему не страшны законы и он всегда сможет увильнуть от наказания; но он чувствовал, что из этой беды даже сильные мира сего не смогут его вызволить. Разве могут они устроить так, чтобы он женился на девушке, а потом, когда кончится процесс, отделался от неё?

Питер был так взволнован, что тут же позвонил в контору Гаффи и вызвал Мак-Гивни. Это было опасно, потому что обвинители подслушивали телефонные разговоры, и можно было предполагать, что так же поступает и защита. Но Питер пошёл на риск. Он просил Мак-Гивни встретиться с ним на старом месте; там они обсудили это дело, и самые худшие опасения Питера оправдались. Когда он рассказал обо всём, Мак-Гивни засмеялся ему в лицо. Ему показалось это прямо уморительным, и он хохотал до тех пор, пока не увидел, что Питер окончательно разъярился.

— Чего вы смеетесь? — огрызнулся Питер. — Если я засыплюсь, откуда вы будете получать сведения?

— Черт возьми! — отвечал Мак-Гивни. — А на кой черт ты завёл себе такую девочку?

— Я взял ту, какая мне подвернулась, — отвечал Питер. — Да ведь все они на один лад — попадут в беду, а потом с ними никак не распутаешься.

— Ну, положим, очень даже можно распутаться, — возразил Мак-Гивни. — Почему же ты раньше не говорил мне об этом? Но раз уж тебя связали по рукам и ногам и ты должен жениться, это твоё личное дело; я-то тут при чём?

Они долго обсуждали этот вопрос. Человек с крысиным лицом уверял, что Питеру никак нельзя жениться на Дженни, а потом объявить брак недействительным. Уж тогда он наживёт себе настоящую неприятность и потеряет всякую цену и погубит свою карьеру шпиона. Ему надо дать девушке денег и отправить её куда-нибудь, где ей сделают всё, что нужно. Мак-Гивни обещал найти доктора, который возьмется за это.

— Да, но как я перед ней оправдаюсь? — воскликнул Питер. — Как ей сказать, почему я не женюсь на ней?

— Уж придумай что-нибудь, — посоветовал Мак-Гивни. — Почему не сказать ей, что ты уже женат? — И, заметив, какой у Питера обескураженный вид, прибавил: — Ну, конечно, всё это можно уладить. Я тебе раздобуду жену, если понадобится. Но думаю, ты и так обойдёшься, — просто сочини своей девочке какую-нибудь жалостную историю. У тебя есть жена, ты надеялся развестись с ней, но это тебе не удалось; твоя жена пронюхала, где ты скрываешься, и вздумала тебя шантажировать. Наври ей что-нибудь; объясни, что эта история может повредить защите Губера. Если она уж так искренне предана делу, она не станет тебя позорить, может быть она даже ничего не скажет сестре.

Питеру очень не улыбалось такое объяснение. Он представил себе Дженни ничком на диване, в истерике, как она лежала, когда он ушёл от неё, и с ужасом думал, какая предстоит душераздирающая сцена. Но выхода не было, приходилось пойти на это. К тому же ему следует поторопиться, потому что через несколько часов вернётся с работы Сэди, и тогда будет уже поздно.

§ 25

Питер поспешил вернуться в домик сестёр Тодд; на постели, всё ещё всхлипывая, лежала бледная маленькая Дженни. Казалось бы, она уже давно должна была излить весь запас своих слёз; но не тут-то было, ведь женщины могут лить слезы до бесконечности. Как только Питер заикнулся о том, что он женат, маленькая Дженни с пронзительным криком вскочила с кровати и остановилась перед ним с выражением ужаса на лице. Питер пытался объяснить ей, что он ни в чем не виноват, что он надеялся со дня на день расторгнуть брак и всё уладить. Но Дженни схватилась за голову и кричала:

— Ты обманул меня! Ты изменил, мне!

«Ну совсем как в кинокартине», — нашёптывал на ухо Питеру какой-то зловредный чертёнок.

Питер пытался взять её за руку и спокойно ей все объяснить, но она вырвалась и, отбежав от него, остановилась у противоположной стены; глаза у нее были расширены от ужаса, точно — он загнал её в угол, как дикого зверька, и собирался убить. Она подняла такой шум, что он боялся, как бы не услыхали соседи; тогда он заявил ей, что если об этом станет известно, то она подорвёт его репутацию, как свидетеля, и сделается орудием гибели Джима Губера.

Тут Дженни притихла, и Питеру удалось объясниться с нею. Он говорил об интригах, какие ведутся против него; противная сторона подослала к нему какого-то субъекта; ему предлагали за десять тысяч долларов продать своих соратников по делу защиты Губера, и когда он отказался, они пошли на шантаж, используя для этого его жену. Им удалось пронюхать, что он замешан в какую-то любовную историю, и таким путем они собирались его погубить.

Дженни все ещё не позволяла Питеру дотронуться до неё, но послушно села, и они стали обсуждать, что делать дальше.

— Пусть будет что будет, — заявила она, — только бы нам не повредить делу Губера. Питер поступил возмутительно, скрыв от неё правду, но она готова понести наказание, и ни за что его не скомпрометирует.

Питер начал её успокаивать; может быть, всё это не так уж серьезно, как она воображает. Он уже всё обдумал: ведь он знает, где живет его старый хозяин Перикл Прайем; он теперь разбогател и охотно одолжит Питеру двести долларов; Дженни сможет, куда-нибудь поехать, где ей помогут избавиться от этой беды.

Но малютка Дженни прервала его. Она во многих отношениях походила на ребенка, но иногда становилась взрослой женщиной. У неё были странные, прочно установившиеся взгляды, и оспаривать их было все равно, что пробивать лбом каменную стену. Она и слышать об этом не хотела: ведь это было бы убийством!

— Ерунда! — сказал Питер, повторяя слова Мак-Гивни. — Ничего особенного, всё так делают.

Но Дженни не слушала его. Она сидела, глядя куда-то в пространство широко раскрытыми, полными ужаса глазами и машинально теребила своё платье. Питер следил глазами за её пальцами, и они начали его раздражать. В этом беспокойном движении было что-то ненормальное, оно выдавало тяжёлые переживания, которые маленькая Дженни старалась скрыть.

— Не надо принимать это так близко к сердцу, — уговаривал её Питер. — Это, конечно, несчастный случай, но он уже произошёл, и теперь надо искать выхода из положения. Как только я развяжусь, я непременно женюсь на тебе.

— Перестань, Питер, — прошептала девушка сдавленным голосом. — Я не хочу с тобой больше разговаривать, если тебе больше нечего мне сказать. Теперь я всё равно не пошла бы за тебя замуж, раз ты мог меня обмануть. Ведь ты обманывал меня день за днём много месяцев подряд!

Питеру показалось, что она опять впадет в истерику, и он струсил. Он принялся уговаривать ее, но она внезапно вскочила.

— Уходи! — крикнула она. — Уходи ради бога и оставь меня в покое. Я подумаю и сама решу, что делать. Во всяком случае, я не стану тебя позорить. Оставь меня в покое! Уходи!

§ 26

Она выгнала его из дома, и Питер ушёл с тяжёлым сердцем, охваченный опасениями. Он бродил по улицам, не зная, что с собой делать; припоминал свои ошибки, и его терзала мысль: могло бы сложиться совсем иначе, если бы у меня хватило благоразумия сделать то-то или не сделать того-то! Наступило обеденное время, и Питер плотно поел в ресторанчике, но даже это не успокоило его. Он думал о том, что, наверное, Сэди уже вернулась домой. Скажет ей Дженни или нет?

Вечером он отправился на массовый митинг, созванный Комитетом защиты Губера, но лучше бы он этого не делал! Бурная, охваченная неистовством толпа действовала ему на нервы. Питеру представлялось, как его разоблачают, привлекают к ответу: ведь этого можно было опасаться. А на митинге присутствовали тысячи рабочих — кузнецы с мозолистыми руками, плечистые портовые грузчики, ломовики с пудовыми кулаками, длинноволосые радикалы разных толков, множество женщин размахивали красными платочками и пронзительно кричали. Питеру они казались Медузами-Горгонами, у которых змеи вместо волос.

И все эти бешеные страсти разгорелись из-за Губера; Питер сознавал, что для всех этих людей он был предателем, отвратительной гадиной, ядовитой змеей.

Что, если они узнают, чем он занимается! Что, если кто-нибудь встанет и разоблачит его перед этой толпой! Тогда они схватят его и разорвут на клочки. И, может быть, как раз сейчас маленькая Дженни рассказывает обо всём Сэди; а Сэди скажет Эндрюсу, тот его заподозрит в измене и подошлет шпионов следить за Питером Гаджем! Быть может, уже за ним следят и разнюхали о его встречах с Мак-Гивни!

Ему представлялись картины одна ужаснее другой, но волей-неволей приходилось слушать бурные тирады Дональда Гордона, Джона Дюранда и вожака грузчиков — Соренсена. Приходилось выслушивать, как разоблачают проделки Гаффи, одну за другой; как обвиняли районного прокурора в подкупе свидетелей, а его агентов — в шантаже и подделке документов. Питер никак не мог понять: почему всё это проходит безнаказанно, почему этих ораторов не засадят всех разом за решетку? Но делать нечего, приходилось сидеть и слушать, даже аплодировать, делая вид, что он одобряет! И все другие секретные агенты Транспортного треста и районного прокурора должны были выслушивать всё это и притворяться, что одобряют оратора! В зале Питер встретил Мариам Янкович и сел рядом с ней.

— Смотри, — сказала она, — вон там парочка шпиков. Ну и морды же у них!

— Которые? — спросил Питер.

— Вон тот, — отвечала она, — с лицом, как у бандита, а рядом с ним другой, похожий на крысу.

Питер обернулся и увидел Мак-Гивни, и сыщик тоже его заметил, но виду не подал.

Митинг затянулся чуть не до полуночи. Было собрано несколько тысяч долларов в фонд защиты Губера и принято несколько суровых резолюций, которые решено было разослать в низовые организации всех профсоюзов страны. Питер покинул собрание, не дождавшись конца, потому что слишком уж донимали его страхи и опасения. Пробираясь сквозь толпу, он столкнулся в вестибюле с руководителем союза Индустриальных рабочих мира Пэтом Мак-Кормиком.

Питеру ещё не приходилось видеть в таком волнении этого сурового человека. Питер приписал его возбуждение митингу, но Мак-Кормик бросился к нему и взволнованно спросил:

— Вы слышали, что случилось?

— Нет, а что?

— Маленькая Дженни Тодд покончила с собой!

— О боже! — ахнул Питер, невольно отшатнувшись.

— Ада Рут только что сказала мне об этом. Сэди нашла записку, когда вернулась домой. Дженни вздумала утопиться.

— Да что вы! Почему? — в ужасе воскликнул Питер.

— Она очень страдала, здоровье у неё было вконец расшатано. Она просила не разыскивать её тело, не поднимать шумиху — её все равно не найдут.

Как ни был потрясен и ошеломлён Питер, у него невольно вырвался вздох облегчения: малютка Дженни сдержала свое обещание! Питер спасён!

§ 27

Да, Питер был спасён, но на волоске от гибели, и ему предстояло сыграть трудную роль. Надо было вернуться в дом сестёр Тодд, встретиться с обезумевшей от горя Сэди и рыдать вместе с ней и ужасаться вместе с остальными. Он навлёк бы на себя подозрение, если бы не реагировал именно так, и «товарищи» никогда бы этого ему не простили. К его ужасу, Сэди каким-то образом разгадала, что именно толкнуло Дженни на самоубийство. Она загнала Питера в угол и бросила ему в лицо, что он во всём виноват; бедняга Питер отпирался изо всех сил и клялся, что ни в чем не повинен.

И тут ему пришла в голову хитрая мысль. Он понизил как бы от смущения голос и рассказал, что один парень частенько заглядывал к Дженни.

— Дженни просила меня никому не говорить, — Питер немного помолчал, — Дженни призналась мне, что она сторонница свободной любви; она объясняла мне, что такое эта свободная любовь. Я сказал ей, что не верю в это. Вы же знаете, Сэди, что, если Дженни во что-нибудь уверовала, она начинала проводить в жизнь свои убеждения, и я решил не вмешиваться, всё равно толку не будет.

Сэди едва не обезумела, услыхав эти слова. Она метнула на Питера гневный взгляд.

— Клеветник! Дьявол! — крикнула она. — Что это был за человек?

— Его звали Бед, — отвечал Питер. — Так называла его Дженни. А я не вмешивался — разве это мое дело смотреть за ней?

— Как! Вы считаете, что не ваше дело смотреть за невинным ребенком?

— Дженни уверяла меня, что она не ребёнок и прекрасно знает, что делает, — ведь все социалисты так поступают.

Питер добавил, что ведь он у них в доме был гостем и считал неудобным подсматривать за своими хозяевами и следить за их нравственностью. Но Сэди продолжала сомневаться и начала его бранить. Тут он придрался к случаю, разыграл бурное негодование и выбежал из дома.

Питер был уверен, что Сэди никому не станет рассказывать об этой истории, которая бросила тень на её несчастную сестру, да и на неё самое. Быть может, поразмыслив как следует обо всем случившемся, она будет склонна поверить рассказу Питера; может быть, она и сама признает «свободную любовь». Ведь Мак-Гивни уверял, что все социалисты стоят за «свободную любовь», а он их давно изучает. Во всяком случае, Сэди прежде всего подумает о деле Губера, о котором прежде всего подумала маленькая Дженни. На этот счёт Питер был спокоен и решил, что может позволить себе красивый жест: он пошёл к телефону, позвонил Сэди и сказал:

— Имейте в виду, что я никому не скажу об этой истории; если о ней станет кому-нибудь известно, то исключительно от вас.

Но кое-кому из своих друзей Сэди наверняка рассказала. Мисс Неббинз очень холодно встретила Питера, когда он пришёл в следующий раз к адвокату Эндрюсу; Мариам Янкович тоже стала гораздо менее приветливой, и ещё несколько женщин как-то враждебно взглянули на него. Лишь один человек заговорил с ним об этом происшествии — это был Пэт Мак-Кормик, вожак профсоюза Индустриальных рабочих мира. Он сообщил Питеру о самоубийстве маленькой Дженни. Быть может, Питер чем-нибудь выдал себя, выслушав это сообщение, или молодой человек приметил, что Питер и Дженни обменивались влюблёнными взглядами. Питер всегда побаивался этого молчаливого ирландца, который пристально вглядывался в лицо всех присутствующих своими чёрными глазами, словно выпытывал их сокровенные помыслы.

Увы! Самые худшие опасения Питера подтвердились. к<Мак» отвел его в сторону, поднес ему к носу кулак и заявил, что он «грязная сволочь» и что, если бы не дело Губера, он пристукнул бы его без всякого сожаления.

Питер не посмел даже рта раскрыть; глаза ирландца горели таким гневом, что он не на шутку струсил. Боже, что за отвратительный народ эти красные! А теперь самый ужасный из них встал у него на пути! Теперь его жизни угрожает этот сумасшедший ирландец! Питер так его ненавидел, что даже перестал думать о маленькой Дженни и стал считать себя жертвой.

Но в ночной тишине Питеру мерещилось нежное личико маленькой Дженни, и его мучила совесть. Он старался вдуматься в эти сложные события, и ему становилось ясно, что эта трагедия была всё равно неизбежна! Она давно назревала и была обусловлена совершенно независящими от Питера обстоятельствами. Разве Питер виноват, что рабочие Американского города ведут яростную борьбу? Его против воли вовлекли в эту борьбу и заставили сначала дать ложные показания, а потом стать секретным агентом. Каждое утро Питер читал газету «Таймс» Американского города и знал, что защитники Губера сеют анархию по всей стране, в то время как районный прокурор и агенты Гаффи стремятся водворить порядок и законность. Этому великому делу и служил Питер, старательно выполняя задания своих начальников; разве можно его винить в смерти бедной слабой девочки, которая была раздавлена колесницей закона?

Питер был убеждён, что он ни в чём не виноват, и всё-таки у него было тяжело на душе и он испытывал страх. Он тосковал по маленькой Дженни; тосковал по её милому голосу, мягким пушистым волосам, по её телу, которое привык сжимать в объятиях. Она была его первой любовью, и вот её не стало; ведь все мы особенно ценим то, что нами навек утрачено.

Питеру хотелось быть сильным мужчиной, настоящим «быком» (в то время входило в моду это словечко); именно такого героя он и старался разыграть. Он не считал нужным горевать о своей утрате, но образ Дженни неотступно преследовал его, — порой её лицо выражало ужас, как при их последнем свидании, порой она смотрела на него с кротким укором. Питер вспоминал, какой она была доброй и нежной, как чутко она отзывалась на каждое проявление любви. Где ему теперь найти такую девушку?

Его сильно смущало и беспокоило ещё одно обстоятельство; Питер ломал голову над этой загадкой, но никак не мог её разгадать. Эта слабая, хрупкая девочка сознательно пожертвовала жизнью за свои убеждения; она умерла, чтобы спасти его как свидетеля в пользу Губера! Конечно, Питер уже давно знал, что маленькая Дженни обречена, что она идет навстречу гибели и её ничто не может спасти. Но даже каменное сердце и то дрогнет при виде того, как человек в порыве фанатизма идёт на смерть за свою идею. Теперь Питер уже смотрел на красных другими глазами; раньше он считал их кучкой жалких дураков, а теперь они представлялись ему чудовищными выродками, порождением сатаны или какого-то обезумевшего бога.

§ 28

Только одному человеку Питер мог довериться — это был Мак-Гивни. Питер признался ему, что тяжело переживает свою потерю; Мак-Гивни пробрал его за это — иметь дело с красными очень опасно, потому что их учение так заманчиво и они так дьявольски ловко привлекают на свою сторону. Мак-Гивни не раз наблюдал, как вначале человек высмеивает их идеи, а потом, глядишь, и сам становится красным. Питер должен быть начеку, учитывая такую опасность.

— Да нет, это со мной не может случиться, — уверял его Питер, — дело здесь не в идеях. Просто я помешался на этой девчонке.

— Ну, это одно и то же, — сказал Мак-Гивни. — Сначала ты их пожалеешь, а потом сам не заметишь, как станешь прислушиваться к их доводам. Ты, Питер, один из лучших моих агентов в этом процессе, а это немалая похвала — ведь у меня их семнадцать человек!

Человек с крысиным лицом внимательно следил за Питером и заметил, как тот весь вспыхнул от удовольствия. Да, продолжал он, у Питера блестящее будущее, он разбогатеет, ему поручат важное дело, дадут постоянную работу. Но он быстро всё это потеряет, если даст себя одурачить красным. И пусть не забывает, что ему никогда не удастся провести Мак-Гивни, потому что Мак-Гивни приставил к нему шпионов!

Питер сжал кулаки и подтянулся. Ведь он настоящий «бык» и должен держать себя в руках!

— Это престо потому, что тоскую по этой девушке, — признался он.

— Что ж, это вполне естественно, — отвечал Мак-Гивни, — тебе нужно завести себе другую.

Питер продолжал работать в Комитете защиты Губера. Началось слушание этого дела, и борьба двух гигантов достигла наивысшего напряжения. Районный прокурор, который вёл дело, надеялся выдвинуться благодаря этому процессу и стать губернатором штата; он пользовался поддержкой самых прожжённых адвокатов города, услуги которых оплачивались крупными тузами. Целая армия сыщиков принялась за работу, здание суда так и кишело тайными агентами и шпиками. Были зарегистрированы все кандидаты в присяжные заседатели — их было несколько сот, — фамилии их занесены на карточки; изучили все их слабости и предрассудки, психологию каждого из них, финансовое положение их самих, а также их родственников и друзей. Кроме Мак-Гивни, Питер познакомился ещё с другими агентами — они приходили к нему и спрашивали то о том, то о другом; из разговоров с ними он кое-что узнал об этом запутанном деле. Ему казалось, что. подкупили чуть ли не всех жителей Американского города, лишь бы только в конце этого процесса отправить на виселицу Джима Губера.

Питер теперь получал пятьдесят долларов в неделю и прибавку на мелкие расходы, не считая крупных вознаграждений за особо ценные сведения. Чуть ли не каждый день он узнавал что-нибудь важное, а по ночам у него были тайные свидания с Мак-Гивни. В распоряжении следствия была секретная контора, где всегда дежурил телефонист, и курьеры носились от прокурора к штабу Гаффи и обратно — так было надёжнее, ибо телефонные разговоры всегда могли подслушать. Питер шёл из Комитета защиты Губера в какой-нибудь отель и там звонил из телефонной будки по секретному номеру, а затем называл свой номер — «шесть сорок два». Все сколько-нибудь важные лица, имевшие отношение к этому делу, имели свай секретный номер как представители обвинения, так и представители защиты; фамилию «Губер» никогда не называли, разговаривая по телефону. Когда начался процесс, было трудно удержать кого-нибудь в Комитете защиты — все рвались в зал суда! Каждую минуту кто-нибудь забегал, сообщая сенсационные новости. Обвинению удалось уничтожить протоколы одного старого судебного дела, хранившегося в полицейских архивах, так как в этом деле фигурировал важный свидетель, в прошлом содержатель публичного дома для негров. Обвинение представило в качестве вещественных доказательств различные предметы, якобы подобранные полицией на улице после взрыва; во-первых, была представлена пружина, которая, как утверждали, была частью механизма бомбы, но на деле оказалась деталью телефонного аппарата. Были представлены также части часового механизма, но сыщики перестарались, и оказалось, что это детали двух часовых механизмов. Такого рода сенсации происходили каждый день, и страсти разгорались.

§ 29

Когда были допрошены все свидетели обвинения, Питера вызвали в контору Эндрюса, чтобы подготовить к роли свидетеля. Его вызовут в суд через несколько дней, сказал адвокат.

Но Питер вовсе не собирался выступать на суде в качестве свидетеля; он просто всё время обманывал защиту, как он выражался, «водил за нос», не желая портить отношений. Тем временем он старался придумать, на каком бы основании ему отказаться от этой роли. Питер сидел в ресторане и завтракал, когда его осенила блестящая мысль; он был так взволнован, что подавился пирожком, и, выскочив из-за стола, выбежал на улицу. Это была его первая гениальная мысль; до сих пор Мак-Гивни подсказывал ему, как поступать, но теперь-то он сам будет себе хозяином! В самом деле, зачем ему подчиняться другим, когда у «его самого такая светлая голова? Он поспешил рассказать о своём замысле Мак-Гивни, и тот заявил, что этот план «первый сорт». Питер так возгордился, что попросил себе прибавку, в чём ему не отказали.

Этот план был тем хорош, что не только спасал престиж Питера и его репутацию среди красных, но и подводил Мак-Кормика, самого ревностного деятеля защиты, одного из опаснейших красных в Американском городе и вдобавок личного врага Питера. Итак, Мак-Гивни нашёл тайные пружины, и в «Таймсе» появился отчёт о процессе, где, между прочим, упоминалось, будто защита намерена выставить свидетеля, который утверждал, что его якобы пытали в тюрьме, чтобы вырвать у него ложные показания против Губера; обвинение занялось прошлым этого субъекта и установило, что совсем недавно он обольстил молодую девушку и она покончила с собой, потому что он отказался на ней жениться. Питер отнёс этот номер «Таймса» в контору Дэвиду Эндрюсу и заявил, что ему необходимо поговорить с адвокатом, прежде чем он будет выступать на суде. Войдя к Эндрюсу, он бросил на стол номер и заявил, что уже не может быть свидетелем на процессе Губера — с этим покончено!

— Это гнусная, грязная ложь! — восклицал он. — Я утверждаю, что это дело рук Пэта Мак-Кормика.

Адвокатам всегда приходится сталкиваться с такого рода осложнениями, когда они ведут трудное, запутанное дело. Бедный Эндрюс всячески старался спасти положение; он уговаривал Питера: если это неправда, то Питер, должен воспользоваться случаем и дать отпор клеветникам. Защита найдёт свидетелей, которые подтвердят, что он невиновен. Она выставит как свидетеля Сэди Тодд.

— Но ведь Сэди говорила, что подозревает меня!

— Да, — согласился Эндрюс, — но недавно она сказала мне, что не вполне в этом уверена.

— Мне-то какой от этого толк? — возразил Питер. — Меня спросят, не обвинял ли меня в этом кто-нибудь другой и кто именно, и мне волей-неволей придется назвать Мак-Кормика, и, если они вызовут его на суд, разве он станет отрицать, что обвинял меня?

Питер принялся разносить Мак-Кормика; нечего сказать, хорош радикал, — казалось бы, предан душою и телом делу Губера, а вот не нашёл ничего лучшего, как распускать злостную клевету против товарища! Питер уже добрых полгода распинается для этого дела, еле сводя концы с концами, а теперь хотят, чтобы он выступил на суде, когда его так ославили? Да ещё обвинение выставит подкупленных свидетелей, которые будут обливать его грязью!

— Ну, нет уж! — отрезал Питер. — С меня хватит, с этим делом покончено. Вы теперь можете выставить свидетелем Мак-Кормика, и пускай он спасает жизнь Губеру. Я ухожу!

И не слушая уговоров адвоката, он выскочил из конторы, хлопнув дверью, и отправился в Комитет защиты Губера, где повторилась та же комедия.

§ 30

Так Питер развязался с делом Губера; он не помнил себя от радости. Он устал от вечного напряжения, ему хотелось немного развлечься. Карманы его были набиты деньгами, в банке лежал кругленький капиталец, и он решил первый раз в своей многотрудной и одинокой жизни немного отдохнуть.

И случай вскоре представился. Он воспользовался советом Мак-Гивни и завёл себе новую подружку. Это был маленький роман, самый заурядный, но очень увлекательный. Следует сказать, что в Американском городе выступают на суде присяжные как мужчины, так и женщины; а поскольку дельцы не склонны терять время в суде и не хотят отпускать туда своих служащих и рабочих, образовался особый класс людей обоего пола, которые зарабатывают себе на жизнь, выступая в качестве присяжных. Они вечно торчат в здании суда или где-нибудь поблизости, их вызывают по мере надобности; получают они по шесть долларов в день, а при известной сноровке всегда могут ещё подработать на стороне.

Эти присяжные профессионалы так и рвались принять участие в процессе Губера. Предполагалось, что процесс затянется и разгорится жестокая борьба; дело было громкое и пахло крупными суммами. — Если попасть в список присяжных и вынести нужное решение, можно обеспечить себя на всю жизнь и при желании до конца дней остаться присяжным.

Питер был в зале, когда опрашивали кандидатов в присяжные. Очаровательная брюнеточка—таких, как она, Питер называл «модницами» — очень осмотрительно давала ответы, стараясь угодить обеим сторонам. Она ничего не знала о деле Губера, ничего о нём не читала, не имела понятия о социальных проблемах и не интересовалась ими; обвинение решило принять её, но потом за неё взялась защита, и обнаружилось, что как-то раз она имела неосторожность сказать, что всех вожаков рабочих не худо бы поставить к стенке и угостить свинцом; защита настояла на отводе, и расстроенная брюнеточка спустилась с трибуны и села рядом с Питером. Он заметил следы слез на её глазах и, понимая её огорчение, выразил свое сочувствие. Завязалось знакомство, и они отправились вместе завтракать.

Её звали миссис Джеймс, она была вдовой, вернее, соломенной вдовой, как она добавила не без кокетства. Она была живая, остроумная, со сверкающими белыми зубками и ярким здоровым румянцем; этот румянец она черпала из небольшого пузырька, но Питер и не подозревал об этом. Теперь он уже обзавелся приличным костюмом и мог угостить её хорошим завтраком. И он и миссис Джеймс развязались с делом Губера; оба устали и жаждали переменить обстановку, и Питер, застенчиво краснея, намекнул, что неплохо бы провести несколько дней на морском побережье. Миссис, Джеймс тут же согласилась, и дело было решено.

К этому времени Питер уже приобрел достаточный опыт в своем ремесле и знал, что он может делать без всякого риска, а чего следует остерегаться. Он не поехал с ней в одном вагоне, не заплатил за её билет и вообще старался, чтобы её не принимали за «белую рабыню». Он просто отправился на курорт и снял там себе удобную квартирку, а на следующий день, прогуливаясь на пляже, как бы случайно встретился со своей вдовушкой.

Несколько месяцев Питер и миссис Джеймс прожили вместе, ведя общее хозяйство. Для Питера это было очень ценной школой, потому что миссис Джеймс была настоящей «дамой», у неё были богатые родственники, и она поспешила сообщить Питеру, что жила в роскоши до того, как её муж сбежал в Париж с канатной плясуньей. Она научила Питера светским тонкостям, которые незнакомы человеку, получившему воспитание в приюте или на большой дороге под руководством продавца патентованных средств. С большим, тактом, не задевая его самолюбия, она научила его правильно держать нож и вилку и подбирать галстук к костюму. И в то же время она сумела ему внушить, что он теперь счастливейший из смертных, и он был благодарен соломенной вдове за каждый её поцелуй. Конечно, он не мог ожидать, что все эти милости судьбы свалятся на него совершенно бесплатно. Теперь он уже убедился, что «свободной любви» не существует. И он платил щедрой рукой; ему дорого обошелся этот незарегистрированный медовый месяц, вдобавок он подносил дорогие подарки, стоило его даме сделать тонкий намёк. Она всегда становилась такой ласковой и веселой, когда Питер делал ей подарки! Питер жил как в чудесном сне, а его деньги текли ручьем, он даже не замечал, как они убывали.

Между тем развертывались великие события, но им и дела до этого не было: ни Питер, ни соломенная вдовушка не читали газет. Джима Губера приговорили к смертной казни, а его сообщника Бидла — к пожизненному заключению. Потом Америка вступила в войну, и волна патриотических манифестаций прокатилась по стране, точно пожар, опустошающий прерии. Об этом Питер не мог не услыхать, — его интересовало только одно — конгресс собирался принять закон о всеобщей воинской повинности. А Питер был как раз призывного возраста; уж он-то без всякого сомнения попадет в армию!

Ни разу в жизни он ещё не испытывал такого страха, как теперь. Он старался позабыть о жестоких сражениях, не думать обо всех этих пулеметах, ручных гранатах, минах и отравляющих газах, о которых столько раз рассказывала ему маленькая Дженни; но эти образы преследовали его; теперь они уже имели прямое отношение к нему. С этого момента медовый месяц был для него испорчен. Питер и его соломенная вдовушка были похожи на участников пикника, которые уехали далеко за город, в глухие места, и вдруг увидели, что надвигается страшная грозовая туча.

К тому же текущий счет Питера в банке был почти исчерпан. Ему и в голову не приходило, сколько можно истратить на соломенную вдовушку, которая к тому же «модница» и изучила все правила хорошего тона. Он был очень смущён и всё откладывал неприятное объяснение с миссис Джеймс до последнего момента. Под конец он; уже не был уверен, хватит ли у него денег, чтобы расплатиться с хозяйкой по счету. Тогда он понял, что игра окончена, и вынужден был признаться миссис Джеймс. Его удивило, как легко приняла это дурное известие благовоспитанная «вдовушка». Как видно, миссис Джеймс не в первый раз отдыхала на берегу моря. С милой улыбкой сообщила она ему, что снова вернется к своей профессии присяжного заседателя. Она дала Питеру свою визитную карточку и сказала, что будет рада, если он навестит её, — как только его материальные дела поправятся. Уложив свой чемодан и новый сундук, полный подарков Питера, она распростилась с ним весьма сердечно и по всем правилам хорошего тона.

§ 31

Итак, Питер снова оказался у разбитого корыта. Но судьба опять ему улыбнулась. В тот же день он получил письмо с подписью: «два сорок три» — от Мак-Гивни. «Два сорок три» просит Питера немедленно зайти, так как есть важное дело. Питер заложил в ломбарде последки — одну ценную вещичку, чтобы добраться до Американского города, и встретился с Мак-Гивни в обычном месте.

Сыщик быстро объяснил, в чём дело. Америка объявила войну, и пришла пора заткнуть глотки этим красным. В военное время допустимы многие вещи, совершенно немыслимые в дни мира. Первым делом, надо положить конец агитации, которая ведется против частной собственности. Услыхав об этом, Питер, выражаясь образно, облизнулся, предвкушая поживу. Он уже много раз доказывал Мак-Гивни, что это необходимо предпринять. Надо будет подальше запрятать Пэта Мак-Кормика! Красные вообще опасны, а Мак хуже всех. Долг каждого гражданина — помочь в этом деле, но что же требуется от Питера?

Мак-Гивни отвечал, что власти составляют списки всех радикальных организаций и их членов и собирают материалы для их ареста. Ведает этим делом Гаффи. Как и в деле Губера, представители крупного капитала взяли на себя инициативу в то время, как правительство опять мирно спало и только теперь начинает протирать глаза. Согласен ли Питер шпионить за красными в Американском городе?

— Не могу! — воскликнул Питер. — Они злятся на меня, потому что я не выступил свидетелем на процессе Губера.

— Ну, это легко исправить, — отвечал человек с крысиным лицом. — Правда, тебе предстоят небольшие неприятности. Может быть, тебе придется просидеть несколько дней за решёткой.

— В тюрьме! — испуганно воскликнул Питер.

— Да, — отвечал сыщик, — придётся тебя арестовать и сделать из тебя мученика. Тогда, понимаешь ли, они убедятся в твоей стойкости и примут тебя обратно с распростёртыми объятиями.

Мысль о тюрьме совсем не улыбалась Питеру; у него остались самые тяжёлые воспоминания о тюрьме Американского города. Но Мак-Гивни растолковал ему, что в военное время не приходится думать о своих удобствах; страна в опасности, общественный порядок нужно охранять; каждый патриот должен быть готов идти на жертвы. Богачи подписываются на военный заём, бедняки отдают свою жизнь; ну, а какую жертву может принести Питер Гадж?

— Может быть, меня заберут в армию? — заметил Питер.

— Нет, не заберут, если ты пойдёшь на эту работу, — возразил Мак-Гивни, — уж мы это устроим. Ты такой способный малый, жалко было бы тебя терять!

Питер сразу же решил принять предложение. Куда благоразумнее просидеть несколько дней в тюрьме, чем несколько лет в окопах во Франции, и потом лежать целую вечность в сырой земле.

Они быстро договорились. Питер снял свой хороший костюм, оделся, как подобает рабочему, и отправился в столовую, где имел обыкновение обедать Дональд Гордон, юноша-квакер. Питер был вполне уверен, что Дональд окажется одним из ведущих ораторов, агитирующих против призыва в армию, и он не ошибся.

Дональд весьма неприветливо встретил Питера; ни слова не говоря, дал ему почувствовать, что считает его ренегатом, трусом, «сорвавшим» дело защиты Губера. Но Питер набрался терпения и был очень тактичен; он и не думал оправдываться и не стал расспрашивать Дональда о его деятельности. Попросту он заявил ему, что изучал вопрос о милитаризме и пришёл к определённым выводам. Как социалист и интернационалист, он считает, что вступление Америки в войну — преступление и готов принять участие в агитации против войны. Он решил объявить себя идейным противником войны; пусть они засадят его за решетку или даже поставят к стенке — он ни за что не наденет военную форму.

Такими речами он быстро покорил Дональда Гордона; Питер смотрел ему прямо в глаза и просто и честно высказывал свои убеждения. В тот же вечер Питер отправился на собрание местной партийной организации социалистической партии Американского города и возобновил свое знакомство со всеми товарищами. Он не выступал с речью и вообще ничем не выделялся, но понемногу входил в работу; на следующий день ему удалось повидать некоторых членов местной организации, и, когда ему задавали вопросы, всякий раз он высказывался, как убежденный пацифист. Не прошло и недели, как Питер обрёл под ногами почву: его приняли, и никто не собирался его разоблачать как предателя или вышвыривать из комнаты.

На следующем собрании первичной организации Питер осмелился сказать несколько слов. Разгорелись жаркие прения по поводу войны и воинской повинности. В местной организации было несколько немцев, ирландцев и один-два индуса; нечего и говорить, что все они были ярыми пацифистами. Были там агитаторы и того направления, которое позже стали называть «левым крылом»; эта внутрипартийная группа считала партию слишком консервативной и ратовала за более радикальные решения, за «массовые выступления и всеобщие забастовки, за призывы к пролетариату немедленно подняться и разбить свои оковы». Великие события происходили в эти дни; русская революция наэлектризовала весь мир, и товарищи из «левого крыла» с надеждой взирали на будущее. Питер говорил как человек, который изъездил всю страну в поисках работы, знает народ и может говорить от имени трудового люда. Что за польза выступать против воинской повинности здесь, в этом зале, где присутствуют только члены партии? Надо поднять свой голос на улицах, разбудить народ к борьбе, пока ещё не поздно! У кого из присутствующих на этом собрании хватит смелости организовать уличный митинг?

На призыв откликнулись несколько горячих голов, в том числе и Дональд Гордон. До конца собрания было решено, что эти кандидаты в мученики наймут грузовик и выступят на Главной улице на следующий же вечер. Старые партийные работники предупреждали, что они добьются только того, что полиция намнет им бока. На это последовал такой ответ: не беда, если полиция намнёт бока; хуже будет, если нас разорвут на клочки германские пушки.

§ 32

Питер доложил обо всем этом Мак-Гивни, и тот сказал, что полиция примет соответствующие меры. Питер просил его предупредить полицейских, чтобы они не проявляли грубости; Мак-Гивни усмехнулся и пообещал.

Всё произошло удивительно просто и продолжалось не более десяти минут. Грузовик остановился на Главной улице, и молодой оратор выступил перед народом, заявляя, что пора уже рабочим высказаться о призыве в армию. Свободные американцы никогда не потерпят, чтобы их гнали как скот, отправляли за океан и убивали ради интересов международного капитала. Оратору не удалось развить эту мысль, потому что подошёл полицейский и велел ему замолчать. Он отказался, тогда полицейский стукнул палкой по тротуару, из-за угла появился отряд из восьми-десяти человек, и оратору объявили, что он арестован. Его сменил другой оратор, а когда его тоже арестовали, выступил ещё один, — и так повторялось до тех пор, пока шесть человек, в том числе и Питер, не оказались в руках полиции.

Толпа даже не успела разобраться, в чём дело, и выразить своё отношение ко всему происходящему. Арестованных уже дожидался фургон, их втолкнули туда и повезли в полицейский участок, а на следующее утро все они предстали перед судьей и были приговорены к двухнедельному заключению. Этой кучке «левых» удивительно повезло — они думали, что им придется отсидеть не менее шести месяцев.

В тюрьме их тоже ожидал приятный сюрприз. Обычно полиция не церемонилась с красными, подвергала их всякого рода насилиям и оскорблениям. Их помещали в огромный стальной вращающийся цилиндр, где было множество камер; цилиндр поворачивали с помощью особого механизма. Чтобы попасть в одну из камер, нужно было поворачивать весь цилиндр, пока дверь камеры не окажется перед входом; а заодно и все остальные заключенные бесплатно катались на этой карусели под адский грохот и лязг ржавого металла; поэтому никто не мог спокойно спать. В цилиндре было темно, читать было невозможно, даже если бы у заключенных оказались книги или газеты. Им оставалось только курить, играть в кости, слушать омерзительные рассказы уголовников и мечтать о том, как они отомстят обществу, когда вырвутся на свободу.

Правда, в новом корпусе тюрьмы было несколько чистых, светлых камер, где было достаточно воздуха, так как высоко под потолком находились окна. Обычно сюда сажали привилегированных преступников — женщин, которые зарезали своих любовников, взломщиков, которым удавалось спрятать концы в воду, банкиров, ограбивших множество людей. Но, к немалому удивлению арестованных антимилитаристов, их поместили в одну из таких просторных камер, разрешили получать книги и газеты и питаться за свой счет. В таких условиях роль мученика становилась довольно легкой, и маленькая компания решила приятно провести время. Разумеется, никому не пришло в голову, что они обязаны всеми этими благами Питеру. Они наивно думали, что, как выражаются французы, все это сделали «ради их прекрасных глаз».

Среди них был Дональд Гордон, сын состоятельного дельца; этот юноша учился в колледже, пока его не исключили за то, что он чересчур буквально понимал христианскую доктрину и ревностно проповедовал её своим товарищам. Там же сидел и рослый, мускулистый дровосек с севера, по имени Джим Гендерсон, которого по той же причине прогнали с работы; он рассказывал, в каких ужасных, невыносимых условиях приходилось ему работать в лесу. Были также матрос-швед, по имени Гас, повидавший все порты мира, и молодой еврей, рабочий с табачной фабрики, никогда не покидавший Американского города, но в своих мечтах объездивший чуть ли не весь мир.

Самым загадочным из всей компании Питеру казался застенчивый, мечтательный юноша, у которого в глазах было столько скорби, что он невольно возбуждал жалость. Звали его Дагган, а величали «поэтом обездоленных». Он писал стихи, бесконечные вирши о судьбах отверженных. Раздобыв клочок бумаги и карандаш, он целые часы молча просиживал в уголке камеры: товарищи уважали его творчество и говорили шепотом, чтобы ему не мешать. Питеру казалось, что он сочиняет все время, пока остальные спят. Он писал стихи о похождениях своих товарищей по камере, потом — о тюремщиках и о других заключенных, сидевших в том же здании. По временам на него находило вдохновение, и он сочинял стихи на самые разнообразные темы. Потом снова впадал в отчаяние и заявлял, что жизнь — сущий ад и что воспевать её в стихах — глупейшее занятие.

Не было такого уголка в Америке, где бы не побывал Том Дагган, и от его глаз не ускользнул ни один трагический случай из жизни отверженных. Он был так поглощён всем этим, что не мог думать ни о чём другом. Он говорил о людях, умерших от жажды в пустыне, о рудокопах, заживо погребённых во время обвалов в шахтах, о рабочих спичечных фабрик, которые настолько отравлены ядовитыми испарениями, что у них выпадают зубы, сходят ногти и вдобавок они теряют зрение. Питер негодовал: зачем расписывать все эти ужасы? Ему претило это бесконечное нытье. Оно портило ему настроение, оно было ещё почище, чем разглагольствования маленькой Дженни о войне.

§ 33

В одном из стихотворений Даггана говорилось о бедняге Слиме, который «лакомился снегом», то есть стал жертвой кокаина; не имея, где голову приклонить, этот Слим зимой бродил весь день по улицам Ныо-йорка, а к вечеру заходил в какое-нибудь казённое учреждение и прятался в уборной, где и проводил ночь. Он не решался растянуться на полу, так как его могли бы увидеть и выгнать на улицу, поэтому он всю ночь сидел на стульчаке; чтобы как-нибудь не упасть во время сна, он привязывал себя верёвкой к сиденью.

Ну какой толк от таких рассказов? Питер и слышать ничего не желал о подобных субъектах! Ему хотелось высказать свое презрение к ним, но он, конечно, понимал, что лучше сдержаться. Смеясь, он воскликнул:

— Бог ты мой! Дагган, неужели у вас ничего не найдется повеселее? Неужели вы думаете, что дело социалистов излечивать наркоманов? Во всяком случае, тут уж ни при чем система выколачивания прибылей!

Дагган горько усмехнулся:

— Хотел бы я знать, какие несчастья в наше время не порождаются этой чудовищной системой? Что же, по-вашему, наркотики сами себя продают? На их продаже здорово наживаются. Если бы не так, разве их стали бы продавать кому-нибудь, кроме врачей? Интересно знать, где это вы изучали социализм?

Тогда Питер постарался загладить свою ошибку.

— Да, конечно, я это знаю. Ведь и в тюрьму нас посадили за то, что мы хотим изменить существующий строй. Разве мы не имеем права немного передохнуть, пока находимся здесь?

Поэт сурово посмотрел на Питера и покачал головой.

— Нет! — сказал он. — Разве можно забывать о тех, кто страдает там, на свободе, только потому, что мы не худо устроились в тюрьме?

Остальные засмеялись, но Дагган не намеревался смешить. Он медленно поднялся и, протянув руки, словно принося себя в жертву, торжественно произнёс:

— Пока есть на свете униженные, я с ними душой! Пока есть на свете преступники, я с ними душой! Пока в тюрьмах томятся узники, не свободен и я!

Он сел и закрыл лицо руками, и эти грубые, суровые люди хранили почтительное молчание. Немного погодя Гас, матрос-швед, которому показалось, что Питера слишком сурово отчитали, робко заметил:

— Товарищ Гадж уже два раза сидел в тюрьме. Тогда поэт поднял голову и протянул Питеру руку.

— Да, я это знаю! — сказал он, дружески пожимая ему руку, и добавил: — Я расскажу вам сейчас весёленькую историю.

Как-то раз Даггану пришлось работать в киностудии, где требовались бродяги, нищие и прочие статисты для массовых сцен. Снимали боевик о готовности страны к войне, где хотели показать нападение социалистов и других смутьянов на дворец банкира. Набрав человек двести хулиганов и нищих, отвезли их на грузовиках к загородному дворцу, и там на лужайке режиссер обратился с речью к толпе, объясняя содержание картины.

— Помните, — сказал он, — этот дворец принадлежит злодею, который захватил в свои руки богатства, а ими он всецело обязан вам. Вы обездолены и знаете, что он обобрал вас, и потому ненавидите его. И вот, вы собрались на этой лужайке, чтобы разграбить его дворец, и попадись вам хозяин, вы зверски расправитесь с ним за его преступления.

Так разглагольствовал режиссер, пока Дагган не крикнул:

— Слушай, хозяин! Не стоит учить нас! Это настоящий дворец, а мы отпетая голытьба!

Видимо, арестанты нашли эту историю «весёленькой» и довольно долго смеялись. Но это только усилило ненависть Питера к красным; эта история лишний раз доказала ему, какие сумасброды эти красные и до чего они завистливы. Они бешено ненавидят всякого, кому удалось добиться успеха в жизни только оттого, что ему повезло. Ну уж сами-то они никогда не добьются успеха. Пусть себе ворчат и бранятся, — большинство американских рабочих здраво относится к великим мира сего, которые ворочают делами. Эти рабочие не хотят врываться к ним во дворцы. Они преклоняются перед ними и с радостью принимают их руководство.

Казалось, лесоруб Гендерсон прочёл мысли Питера.

— Боже ты мой! — воскликнул он. — До чего это трудно пробудить в рабочих классовое сознание!

Он сидел на койке, согнув свои широкие плечи, нахмурив густые брови, и думал о том, как бы вызвать возмущение у рабочих всего мира.

Он рассказал, что в их артели за одну зиму погибло семь человек — так тяжела и опасна была эта работа. Хозяин этого лесного участка приобрел его путем мошенничества и всяких низостей; в бараках невообразимая грязь, насекомые, пища отвратительная, заработки нищенские и на каждом шагу оскорбления. Весной туда приехал сын владельца со своей молодой женой — провести медовый месяц.

— Боже мой! — воскликнул Гендерсон. — Если бы вы видели, какую встречу им устроили эти болваны; они чуть не охрипли, выкрикивая приветствия! И знаете, это делалось искренне; они и вправду любили эту парочку молодых бездельников!

Потом заговорил матрос Гас; лицо у него было широкое, добродушное, а когда он улыбался, было видно, что недостает трёх зубов, выбитых железным нагелем.

— У моряков дело обстоит не лучше, — уверял он. — Они никогда не видят своих хозяев и даже не знают, как зовут тех, на кого работают, а всё-таки они без памяти любят свой корабль. Бывает и так, что какое-нибудь старое корыто нарочно посылают в море, чтобы оно потонуло, а владельцы могли поживиться страховой премией, но эти бедняги так привязаны к суденышку, что готовы вместе с ним идти ко дну, и порой спасают свою посудину к великой досаде владельца!

Целые дни напролёт Питеру приходилось выслушивать эти разглагольствования о страданиях бедняков и о преступлениях богачей. Казалось, его в виде наказания заставили целых полмесяца днем и ночью слушать споры социалистов. У каждого из этих парней были совершенно особые представления о том, как должен быть устроен мир и как делать революцию. Жизнь — это бесконечная борьба между имущими и неимущими, и вопрос в том, как превратить неимущих в имущих, назывался «тактикой».

Как только речь заходила о «тактике», начинали сыпать мудрёными техническими терминами, совершенно не понятными простым смертным. Питер нередко засыпал, убаюканный всё тем же припевом: пролетариат, прибавочная стоимость, сверхприбыль, поссибилизм и импоссибилизм, политическое выступление, массовое выступление, его преследовали во сне анархо-синдикалисты, анархо-коммунисты, коммунисты-социалисты и социал-синдикалисты.

§ 34

Общаясь с этими людьми, Питер волей-неволей многому научился и стал уже законченным шпионом. Он прислушивался ко всему, что говорилось; правда, не осмеливался делать записи, но сохранил в памяти немало драгоценных сведений и, когда вышел из тюрьмы, сделал Мак-Гивни довольно обстоятельный доклад о существующих в Американском городе радикальных организациях и сообщил, как каждая из них относится к войне.

Питер убедился, что уловка Мак-Гивни как нельзя лучше удалась. Теперь он стал сразу и мучеников и героем; за ним прочно утвердилась репутация «левого», и если кто-нибудь вздумал бы сказать хоть слово против него, его сразу же резко бы оборвали. Впрочем, никто и не собирался его затрагивать. Враг Питера, Пэт Мак-Кормик уехал из города и вел пропаганду среди рабочих-нефтяников.

Дагган, как видно, почувствовал симпатию к Питеру и познакомил его со своими друзьями. Они ютились в здании старого заброшенного склада, под самой крышей, где, на их счастье, были стеклянные проёмы, поэтому мансарды назывались «студиями»; радикалы всех мастей снимали эти комнатушки и вели самый беспорядочный образ жизни; Питер вскоре узнал, что это называется «богемой». В основном это были молодые люди, среди которых затесалось лишь несколько дряхлых старичков; они ходили в фланелевых рубахах и мягких галстуках или вообще без галстуков, и пальцы их были вечно перепачканы краской. У них самые скромные потребности: как можно больше холста и красок, немного папирос и время от времени маринованный огурчик, кислая капуста и бутылка пива. Целыми днями они просиживают за мольбертом, малюя самые невероятные вещи: розовые небеса и зеленолицых женщин, пурпурную траву и фантастические красочные пятна, которые назывались то «Женщина с банкой горчицы», то «Обнажённая спускается с лестницы», то ещё как-нибудь. Были и такие, как Дагган; они целыми днями сочиняли стихи, стуча на машинке, если удавалось взять её напрокат или выпросить взаймы. Кое-кто пел, а один играл на флейте, да так, что слушатели рвали на себе волосы. Был там и юнец, недавно сбежавший из деревни только потому, что каждое воскресенье вся его семья целый день распевала гимны, немилосердно фальшивя.

От этих людей можно было услышать самые крайние революционные высказывания, но Питер довольно быстро понял, что большинство из них не идут дальше слов. Их безумие находило выход в смелых мазках кисти или в яростных музыкальных аккордах. Здесь не было по-настоящему опасных людей; они скрывались в конторах или в своих убежищах и подстрекали рабочих к забастовкам, агитировали за профсоюзы, печатали революционную литературу и распространяли её среди бедняков.

Таких людей можно было встретить в местной партийной организации социалистов, в исполнительном комитете Индустриальных рабочих и в многочисленных пропагандистских обществах, за работой которых Питер следил и где его встречали как своего. В местной организации социалистов горячо обсуждался вопрос о войне. Как должна партия относиться к войне? Была сравнительно небольшая группа, считавшая, что в интересах социализма следует помочь союзникам свергнуть кайзера. Другая группа, более многочисленная и более решительная, утверждала, что война — заговор капиталистов, мечтающих о мировом господстве, и эта группа настаивала, чтобы партия во что бы то ни стало развернула борьбу против участия Америки в войне. Эти две группы старались привлечь на свою сторону как можно больше рядовых членов партии, которые, казалось, были ошеломлены грандиозностью вопроса и плохо разбирались в аргументации. Питер получил задание сблизиться с крайними антимилитаристами; их доверие он и стремился завоевать: они были зачинщиками смуты, а Мак-Гивни велел ему всеми способами вызвать беспорядки.

В правлении Индустриальных рабочих мира существовала ещё одна группа, где обсуждали вопрос о том, как относиться к войне. Следует ли вызвать забастовки, чтобы подорвать основные отрасли промышленности страны, или лучше спокойно продолжать обычную организационную работу, в полной уверенности, что в конце концов рабочим осточертеет военная авантюра, в которую их вовлекли. Некоторые из этих агитаторов были к тому же и членами социалистической партии и активно работали в обеих организациях; двое из них, лесоруб Гендерсон и матрос Гас Линдстрем, сидели вместе с Питером в тюрьме и с тех пор стали его приятелями.

Питер познакомился и с пацифистами; они называли себя «Советом народов». Среди них было немало религиозных людей, два-три священника, квакер Дональд Гордон и женщины разных категорий — сентиментальные молодые девушки, содрогавшиеся при мысли о кровопролитии, и матери с заплаканными лицами, не хотевшие, чтобы их сыновей брали в армию. Питер сразу понял, что эти мамаши не были «идейными противниками» войны. Каждая такая мать думала лишь о своём сыне и больше ни о чём. Это страшно злило Питера, и он решил сделать всё от него зависящее, чтобы эти маменькины сыночки выполнили свой долг.

Он присутствовал на собрании пацифистов, состоявшемся на дому у одной школьной учительницы. Они произносили душераздирающие речи, и, наконец, маленькая поэтесса Ада Рут поднялась и заявила, что ей хочется знать, когда они перейдут от слов к делу и предпримут ли что-нибудь против призыва в армию? Разве нельзя выйти на улицу и устроить демонстрацию протеста, хотя бы пришлось отсидеть в тюрьме за свои убеждения, следуя благородному примеру товарища Питера Гаджа?

Товарища Питера просили выступить и сказать «несколько слов». Товарищ Питер заявил, что он плохой оратор, но что в конце концов дела говорят громче слов. Это выступление пристыдило остальных, и было решено немедленно начать действовать. Аду Рут избрали председательницей, а Дональда Гордона секретарем Лиги противников призыва — и в тот же вечер список её членов был передан Мак-Гивни.

§ 35

Все это время страна усиленно готовилась к войне. Огромная военная машина пришла в движение, и разгорелись бурные страсти. Конгресс принял закон о колоссальном военном займе, по всей стране велась пропаганда, и речи сторонников войны раздавались от Мэна до Калифорнии. Каждое утро Питер читал в местном «Таймсе» речи государственных деятелей и проповеди священников, карикатуры и передовицы, проникнутые пламенным патриотизмом. Питер беспрестанно поглощал их, и вскоре весь его внутренний мир преобразился. До сих пор он жил только для себя, но в жизни каждого человека, который умеет шевелить мозгами, наступает момент, когда он осознает, что не является центром мироздания и существуют другие цели, помимо его личных. Питера частенько мучили угрызения совести, он сомневался в своей правоте. Питер, как всякое живое существо, нуждался в какой-то вере и в идеале

У красных была своего рода вера, но она не привлекала Питера. Во-первых, она была слишком унылой, её приверженцы не знали радостей жизни, не пользовались авторитетом и им недоставало той уверенности в себе, какой обладают власть имущие. Они шумели, горячились и внушали Питеру такое отвращение, как «Святые вертуны». К тому же они без конца толковали о тёмных сторонах жизни, но ведь надо быть лицемером или дураком, чтобы выслушивать все эти «жалостные истории», когда к твоим услугам столько восхитительного, великолепного, прекрасного.

А теперь Питер обрёл веру, которой ему до сих пор не хватало. Её проповедовали священники в белоснежных ризах в церквях с блестящими золотыми алтарями и витражами в стрельчатых окнах, государственные деятели в ореоле славы, которых восторженно приветствовали многотысячные толпы; обладавшие волшебной силой короли промышленности, которые одним росчерком пера создавали города в пустыне, а затем уничтожали, обрушив на них дождь снарядов и облака ядовитых газов; сотрудники и карикатуристы «Таймса» во всеоружии остроумия и знаний-все эти люди вместе взятые создали Питеру веру и идеал и поднесли их в готовом виде, причём они вполне соответствовали его пониманию жизни. Питер решил, что он должен продолжать делать то, что и раньше, но уже не во имя жалкого муравья Питера Гаджа, а во имя могущественной нации в сто десять миллионов человек, обладающей драгоценными воспоминаниями прошлого и безграничными надеждами на будущее; он будет действовать во имя священного патриотизма и ещё более священной демократии. И вдобавок— какое счастливое совпадение! Крупные промышленники Американского города, организовавшие охранное отделение, возглавляемое Гаффи, по-прежнему щедро оплачивали его услуги, и Питер получал пятьдесят долларов в неделю и сверх того на издержки, борясь за святое дело!

В те дни вошло в моду преувеличенно выражать патриотические чувства, и ораторы и общественные деятели старались перещеголять друг друга, и Питер читал и перечитывал их речи и смаковал их, они стали как бы частью его существа, ему казалось, что он сам их выдумал. Он прямо не мог насытиться этой духовной пищей; но её было хоть отбавляй, и, наконец, кончилось тем, что душа у него распухла, раздулась как шар. Питер стал патриотом из патриотов, сверхпатриотом: он с горячей красной кровью американца, не то что какой-нибудь слюнтяй, он был сильным «человеком», стопроцентным американцем, но и этого ему казалось мало — он готов был стать сверхстопроцентным, если бы это было возможно. Питер был американцем до мозга костей, один вид иностранца вызывал у него боевой пыл. Что касается красных — то Питер долго не находил достаточно сильных слов, чтобы выразить свою ненависть, пока его не выручил один знаменитый проповедник, который заявил во всеуслышание, что, будь его воля, он собрал бы всех красных, посадил бы их в каменный корабль со свинцовыми парусами и отправил бы в преисподнюю.

Питера всё больше раздражало, что ему не приходится играть сколько-нибудь активную роль. Какие ещё доказательства требуются тайной полиции Транспортного треста? Питер то и дело приставал к Мак-Гивни, и тот его урезонивал:

— Не лезь в бутылку! Тебе же аккуратно платят каждую неделю. Чего тебе ещё нужно?

— Мне надоело слушать всю эту дурацкую болтовню, — говорил Питер. — Пора заткнуть рот этим парням.

Кончилось тем, что Питер стал воспринимать все нападки радикалов на существующий строй, как личное оскорбление. Они считали Питера своим товарищем и относились к нему по-дружески, но Питер прекрасно знал, как бы они отнеслись к нему, если бы знали всю правду, и это воображаемое презрение, как едкая кислота, жгло ему душу. Порой заходила речь о шпионах и провокаторах, и тогда эти люди не стеснялись в выражениях, и Питер, разумеется, принимал всё это на свой счет и кипел гневом. У него являлось желание отплатить той же монетой, и он с нетерпением ожидал того дня, когда сможет отомстить за себя, за свои идеалы, выбивая зубы своим противникам.

§ 36

— Знаешь что, — сказал однажды Мак-Гивни, — у меня есть для тебя интересная новость. Тебе придется некоторое время вращаться в высшем свете.

Человек с крысиным лицом объяснил, что в соседнем городе живёт некий молодой человек, как уверяют, архимиллионер, который написал антивоенную книгу и на свои средства поддерживает пацифистов и сеет смуту.

— Эти люди тратят огромные деньги на печать, — сказал Мак-Гивни, — и нам стало известно, что они получают от этого Лэкмена крупные суммы. Завтра он будет в городе, и мы хотим, чтобы ты как следует разузнал обо всём, что он затевает.

Итак, Питер познакомится с миллионером! Питер никогда не встречался с этими счастливцами, но он был на их стороне, он всегда был на их стороне! С тех самых пор, как он научился грамоте, он любил читать о них в газетах и рассматривать фотографии, изображающие богачей и их дворцы. Он читал истории о богачах, как ребёнок читает сказки. Миллионеры были героями его мечтаний и жили как бы в другом мире, не зная страданий и тревог.

В те дни, когда Питер прислуживал при храме Джим-джамбо, где проповедовали Элефтеринианский экзотицизм, он увидел в главном зале картину под названием «Гора Олимп»; двенадцать богов и богинь, раскинувшись на шелковых ложах, вкушали нектар из золотых кубков и сверху вниз взирали на суету далёкого мира. Питер подглядывал, спрятавшись за портьеру, и видел, как великий магистр появлялся из-за семи мистических прозрачных покрывал и громким певучим голосом наставлял свою паству, состоявшую из светских женщин, раскрывая им тайны бытия. Указывая на картину, он разглагольствовал о золотых олимпийских временах, когда зародился Элефтеринианский культ. Мир изменился с тех пор и стал значительно хуже, власть имущие должны вернуть миру великолепие и красоту и обеспечить людям безмятежное существование.

Питер, конечно, не слишком-то верил в мистерии, совершавшиеся в храме Джимджамбо, но всё же он был поражен богатством и знатностью верующих; в голове у него засела мысль, что некогда в самом деле существовала гора Олимп, и когда он старался представить себе миллионеров и их образ жизни, ему вспоминались боги и богини, раскинувшиеся на шёлковых ложах и пьющие нектар.

С тех пор как Питер познакомился с красными, которые собирались взорвать дворцы миллионеров, он стал ещё более рьяным поклонником этих богов и богинь. Они становились ему ещё дороже, когда в его присутствии на них осмеливались нападать; ему хотелось встретиться с кем-нибудь из них и пылко, но почтительно выразить свою преданность. У Питера щёки пылали от восторга, когда он представлял себе, как он возлежит на шёлковом ложе в каком-нибудь дворце и докладывает миллионеру, как он преклоняется перед красотой и великолепием.

И теперь он познакомится с одним из них, ему поручают познакомиться с ним поближе! Правда, с этим миллионером было что-то неладно — он был одним из тех чудаков, которые по какой-то непонятной причине сочувствовали динамитчикам и убийцам. Питеру уже приходилось встречаться с «салонными красными» на квартире сестёр Тодд; блестящие, великолепно одетые дамы подкатывали на великолепных сверкающих машинах, чтобы послушать рассказ о его страданиях в тюрьме. Но Питер не был уверен, была ли хоть одна из этих дам миллионершей, и когда он спросил об этом Сэди, она как-то уклончиво сказала, что газеты называют миллионерами всех участников радикального движения, у которых имеется автомобиль или кто появляется в вечерних туалетах.

Но молодой Лэкмен был настоящим миллионером, в этом его заверил Мак-Гивни, поэтому Питер мог восхищаться Лэкменом, несмотря на его чудачества, над которыми издевался человек с крысиным лицом. Лэкмен руководил школой для мальчиков, и если кто-нибудь из ребят совершал какую-нибудь провинность, учитель наказывал самого себя, а не мальчика! Питер должен прикинуться, будто интересуется такой системой, «воспитания» и постараться узнать, какие книги издал на свои средства Лэкмен.

— Но разве он обратит на меня внимание? — спросил Питер.

— Ну, конечно, — успокоил его Мак-Гивни, — дело в том, что ты сидел в тюрьме и зарекомендовал себя как пацифист. Попытайся заинтересовать его своей Лигой противников призыва. Скажи ему, что ты хочешь превратить его в национальную организацию и перейти от разговоров к делу.

Молодой Лэкмен жил в Отеле де Сото, и когда Питер услышал его адрес — сердце у него затрепетало в груди. Ведь Отель де Сото был настоящим Олимпом Американского города! Питер проходил мимо этого огромного белого здания и видел, как распахивались бронзовые двери, и счастливцы мира сего направлялись к своим волшебным колесницам; но ему и в голову не приходило, что он сам когда-нибудь войдёт в эти бронзовые двери и увидит скрытые за ними чудеса.

— А меня впустят? — спросил он Мак-Гивни. Сыщик рассмеялся:

— Войди с таким видом, точно всё тебе принадлежит. Держи голову повыше, как будто ты прожил там всю жизнь.

Мак-Гивни легко было это сказать, но Питеру было совсем нелегко всё это себе представить. Однако он решил попробовать; Мак-Гивни, должно быть, прав, потому что миссис Джеймс не раз внушала ему то же самое. Нужно подметить, что делают другие, поупражняться в этом, а затем появиться в обществе и держать себя так, словно всю жизнь только этим и занимался. Вся жизнь — чудовищный обман; обманывая других, можно утешить себя тем, что другие поступают точно так же.

В тот же вечер, в семь часов, Питер подошел к волшебным бронзовым дверям и прикоснулся к ним. И что же? Швейцары в синих ливреях распахнули их, не говоря ни единого слова, а мальчишки-посыльные с медными пуговицами не удостоили его даже взглядом, когда он направился к конторке и спросил мистера Лзкмена.

Надменный клерк направил его к ещё более надменной телефонистке, которая соблаговолила сказать несколько слов в трубку и затем сообщила ему, что мистера Лэкмена нет дома, но что он вернется в восемь. Питер повернул было обратно, собираясь часок побродить по улицам, но вдруг вспомнил, что ведь все надувают друг друга, смело пересек вестибюль и уселся в громадном кожаном кресле, таком большом, что там могло бы поместиться трое таких, как он. Питер сидел в кресле, и никто не сказал ни слова.

§ 37

Поистине, это была гора Олимп и здесь обитали боги: богини ходили полуобнажённые, а боги в чёрных фраках с туго накрахмаленным пластроном. Всякий раз, как один из богов подходил к конторке, Питер задавал себе вопрос: уж не мистер ли Лэкмен это? Узнать миллионера в обыкновенной толпе было бы нехитро, но здесь все были похожи на миллионеров, и Питеру никак не удавалось догадаться.

Перед ним возвышалась трёхметровая колонна, подпирающая потолок. Она была из светлого с зелеными прожилками мрамора. Питер скользил по ней взглядом: она была увенчана белоснежными, причудливо клубившимися облаками. По углам потолка красовались четыре рога изобилия, из которых свешивались гирлянды роз и каких-то листьев и плодов, напоминавших яблоки; множество переплетавшихся гирлянд было разбросано по всему потолку. Среди листьев и роскошных плодов, то здесь, то там, выглядывало личико ангелочка, озарённое небесной улыбкой; четверо таких ангелочков взирали на землю с четырёх сторон пышного облака, витавшего в центре потолка, и Питер переводил восхищённый взгляд с одного ангела на другого, поражённый этим чудом красоты. Питер насчитал в каждом ряду четырнадцать колонн, а таких рядов в вестибюле было четыре. Выходит, что здесь пятьдесят шесть колонн и двести двадцать четыре ангельских головки. А подсчитать, сколько тут рогов изобилия, сколько роз и плодов — прямо невозможно. Все ангелочки были на одно лицо, одного размера и с одинаковой улыбкой; и Питер изумлялся — сколько же времени понадобилось скульптору, чтобы высечь из камня двести двадцать четыре улыбающихся ангельских личика?

В Отеле де Сото повсюду царило такое же великолепие, и Питер был прямо ошеломлен. У него сердце замирало от восторга при мысли, что среди этого великолепия живут люди, для которых деньги ничто и которые могут непрерывно рассыпать их щедрой рукой. И всё кругом было так же великолепно и должно было вызвать такой же эффект—даже сами боги и богини! Вот мимо прошла красавица с бриллиантовой тиарой в волосах; попробуй-ка сосчитать, сколько на ней бриллиантов, это не легче, чем пересчитать ангельские головки. А что за платье на ней — чёрное кружевное, вышитое золотыми бабочками! Подсчитай-ка, сколько материала пошло на такое платье или сколько золотых бабочек приходится на ярд материи! А сколько сверкающих камней на её чёрных туфельках; а какой чудесный узор на прозрачных чулочках, — платье такое короткое, что всего дюйма на два закрывает чулки.

Питер наблюдал, как эти восхитительные богини выплывают из лифтов и направляются в ресторан. Иной простак был бы, пожалуй, шокирован их нарядами, но Питер вспоминал картину «Гора Олимп», и туалеты казались ему вполне подходящими. Ведь всё дело в том, как смотреть на вещи: можно сперва представить себе богиню одетой с ног до головы и затем мало-помалу отхватывать кусочки материи то здесь, то там или же представить её себе обнажённой и потом кое-где прикрыть газовой вуалью, скрепив её лентой на плечах, чтобы она держалась.

Питер уже дважды подходил к конторке, чтобы узнать, не вернулся ли мистер Лэкмен, но ему сказали, что он ещё не приходил. Постепенно Питер осмелел, совсем как лисица из басни, которая заговорила со львом, и стал прохаживаться взад и вперед по вестибюлю, разглядывая богов и богинь. Его внимание привлекла длинная галерея вдоль стен вестибюля. Это был так называемый «полуэтаж» — и он решил посмотреть, что там такое; поднявшись по беломраморным ступеням, он увидел перед собою ряд кресел и кушеток, обитых темно-серым бархатом. Вероятно, сюда приходили отдыхать богини; Питер тихонько уселся и принялся наблюдать.

Прямо перед ним, на бархатной кушетке, полулежала красавица, и её белая обнажённая рука покоилась на подушке. Рука была полная и крупная и принадлежала она особе крупной и полной со светлыми золотистыми волосами. Вся усыпанная сверкающими драгоценностями, красавица ленивым взором скользила по сторонам и на секунду остановила глаза на Питере, потом перевела взгляд на что-то другое, и Питер вдруг остро ощутил своё ничтожество.

Однако он продолжал следить за ней украдкой, и вскоре увидел любопытную картину: на коленях у этой Юноны лежала расшитая золотом сумочка, и, открыв её, она извлекла целый ряд загадочных предметов, которыми тут же занялась: прежде всего маленькое золотое зеркальце, в которое она изучала свои черты, затем белая пуховка, которой она легко похлопала себя по носу и по щекам; потом какой-то красный карандашик, которым она провела по губам, и, наконец, золотой карандашик, им она слегка коснулась своих бровей. Тут она, должно быть, обнаружила на подбородке маленький волосок, который успел вырасти с тех пор, как она покинула свой будуар. Питеру показалось, что она вынула маленькие щипчики и что-то выдернула у себя из подбородка. Она так увлеклась этими сложными процедурами, что даже не замечала проходивших мимо людей.

Питер стал разглядывать остальных богинь. Случается иной раз, что кто-нибудь чихнет или зевнет, и всем остальным в комнате неудержимо захочется зевать и чихать, так и все эти Дианы, Юноны, Гебы, находящиеся на «полуэтаже», вдруг вспомнили о своих маленьких золотых или серебряных зеркальцах и пуховках для пудры и красных, золотых или чёрных карандашиках. У каждой из них появилась в руках маленькая сумочка, и Питер с изумлением увидал, что «Гора Олимп» превратилась в «Институт красоты».

Тут Питер опять встал и начал прогуливаться, не отрывая глаз от богинь, больших и маленьких, старых и молодых, толстых и худеньких, хорошеньких и некрасивых, — и ему казалось, что чем старше они и безобразнее, тем дольше и внимательнее разглядывают себя в зеркальце. Он жадно смотрел на них, ибо сознавал, что находится в высшем обществе, у порога к такой роскошной жизни, о которой только можно мечтать, и ему хотелось поближе познакомиться с этим обществом и разузнать, что было возможно. Он безмятежно расхаживал взад и вперед, и двести двадцать четыре ангелочка безмятежно улыбались ему с потолка, и Питер знал не больше их, какой сюрприз готовит ему судьба на этом «полуэтаже».

На одном из больших диванов сидела девушка, прекрасная дочь Изумрудных островов с яркими, как солнечный восход, волосами и румяными, как яблоки, щеками. Питер мельком взглянул на нее, и вдруг сердце у него остановилось, а потом отчаянно забилось, как пойманная в силки птица. Он с трудом мог поверить своим глазам; но его глаза не ошибались, ведь они, бывало, часами не отрываясь, созерцали эти волосы цвета зари и румяные, как яблоки, щёчки. Эта девушка была Нелл, служанка из храма Джимджамбо!

Она не смотрела на Питера, и он успел спрятаться за колонну; тайком выглядывая, он изучал её профиль и всё ещё не верил своим глазам. Неужели это Нелл? Да, то была она! Нелл преображенная, Нелл, вознесшаяся на Олимп, превратившаяся в богиню, облаченную в светло-серое воздушное одеяние, с такими же светло-серыми лентами, держащими его на плечах! Развалившись на диванчике, она весело болтала с молодым человеком, похожим на бульдога и одетым в смокинг прямо с модной картинки.

Питер не мог отвести от неё глаз, и сердце его билось всё сильнее. За эти страшные минуты Питер ощутил всесокрушающую силу истинной любви. Маленькая Дженни была совсем забыта, как и соломенная вдовушка миссис Джеймс, и Питер осознал, что никогда никого по-настоящему не любил, кроме одной женщины, — и это была ирландка Нелл, служанка из храма Джимджамбо. Поэты нередко изображают юношескую любовь в виде маленького шаловливого купидона с натянутым луком и острой, пронзающей сердце стрелой, и теперь Питер понял, что они этим хотят сказать: стрела пронзила его насквозь, и ему пришлось ухватиться за колонну, чтобы удержаться на ногах.

§ 38

Вскоре парочка поднялась и направилась к лифту, и Питер пошёл вслед за ними. Он не решился войти в ту же кабинку, потому что вдруг осознал, как бедно он одет, — ведь ему приходилось играть роль пролетария-антимилитариста! Но Питеру было ясно, что Нелл и её кавалер не собираются уходить из отеля, — ведь они не надели ни шляпы, ни пальто. Итак, он спустился вниз и стал расхаживать в вестибюле, разыскивая их, но, не найдя, направился в ресторан, а затем в полуподвальный этаж, откуда доносились звуки музыки. Там оказался ещё один огромный зал, отделанный в сказочном восточном стиле, где на каждом столике стояла электрическая лампочка, спрятанная в букете искусственных цветов. Этот ресторанчик называли «закусочной», и часть его была отведена для танцев, а на маленькой эстраде расположился оркестр.

Но что это была за музыка! Самая необычайная на свете! Если бы Питер услыхал эти мелодии до того, как увидел Нелл, он не понял бы их смысла. Но сейчас этот сверхъестественный ритм гармонировал с овладевшим им настроением. Протяжные стоны и вопли сменялись грохотом и железным скрежетом, порой слышался треск, будто рвали на куски брезент или в мелодию врезался заводской гудок. Порой ухо ласкала небесная гармония, неожиданно сменявшаяся сатанинским грохотом. И все это сопровождалось странными порывистыми жестами танцующих пар, которые скользили, извивались, раскачивались и подпрыгивали. Питер не знал бы, как отнестись к такой музыке, если бы её звуки у него на глазах не воплощались в движениях танцующих полуобнаженных богинь и облачённых во фраки богов. Эти небожители скользили по паркету, как конькобежцы, извивались, как змеи, пыжились, как индюки, прыгали, как зайцы, торжественно выступали, как жирафы. Они сжимали друг друга в объятиях, точно медведи, сцепившиеся в смертельной схватке, и их тела тесно переплетались, и казалось, что это удавы, готовые проглотить один другого. И Питер, следя глазами за танцующими и слушая эту музыку, сделал вдруг удивительное открытие: где-то в недрах его души таились тени всевозможных тварей; Питер некогда был удавом, Питер некогда был медведем, он некогда был зайцем и жирафом, индюком и лисицей, и теперь чары колдовской музыки воскрешали эти призрачные существа. Так Питер понял, что такое «джаз», у которого столько причудливых названий.

Питеру открылось и то, что некогда он был пещерным человеком, — он свалил соперника ударом каменного топора и за волосы уволок свою девушку. Он познал всё это, стоя в дверях ресторана в Отеле де Сото и наблюдая за Нелл, бывшей служанкой из храма Джимджамбо, которая, кружась в объятиях молодого человека с лицом бульдога, подражала то походке индюшки, то бегу лисы, то тяжёлой поступи гризли, то прыжкам зайца.

Питер, как заворожённый, долго стоял в каком-то опьянении. Нелл и молодой человек сели за столик поесть, а Питер всё ещё стоял, не зная, что предпринять. Он понимал, что слишком плохо одет и в таком виде не следует показываться Нелл; ведь нельзя объяснить ей, что сейчас он только играет роль «отпетого» неудачника, а в действительности преуспевает вовсю и занят важными делами, что он стопроцентный, чистокровный патриот под личиной пролетария-пацифиста. Нет, надо подождать, надо сперва приодеться, и тогда уже можно будет возобновить с ней знакомство. Но ведь она может уехать, и он никогда её больше не разыщет в этом огромном городе!

Наконец, часа через два Питер придумал выход и поспешил наверх в комнату ожидания, там он написал следующую записку:

«Нелл, это пишет твой старый друг, Питер Гадж. Я разбогател, и у меня есть для тебя важная новость. Непременно черкни мне словечко. Питер».

Он написал внизу свой адрес, запечатал и написал на конверте:

«Для мисс Нелл Дулин».

Потом он отправился в вестибюль, подозвал к себе одного из вертлявых мальчиков в ливрее с медными пуговицами, который ходил, выкрикивая фамилии тоненьким голосом; Питер отозвал его в уголок и сунул ему в руку доллар. Нужно немедленно передать эту записку одной молодой даме в ресторане. Это очень важно. Берется ли он выполнить это поручение?

Мальчик согласился, и Питер, стоя в дверях, наблюдал, как он ходит взад и вперед между столиками, выкрикивая тоненьким голоском: «Мисс Нелл Дулин! Мисс Нелл Дулин!» Он прошёл мимо столика, за которым сидела Нелл, и Питеру показалось, что он крикнул ей прямо в лицо, но она и бровью не повела.

Питер не знал, что и думать, но он во что бы то ни стало хотел передать ей записку. Поэтому, когда мальчик вернулся, он показал ему Нелл, и тот подошёл и передал записку ей. Питер видел, как девушка взяла бумажку, и тотчас же выбежал из зала; тут он вспомнил о своём задании, подошел к конторке в вестибюле и спросил о мистере Лэкмене. Он оцепенел от ужаса, услышав, что мистер Лэкмен вернулся, уплатил по счёту и уехал со своими вещами в неизвестном направлении!

§ 39

В, полночь у Питера было назначено свидание с Мак-Гивни, и ему пришлось сознаться в своей постыдной неудаче. Он уверял, что сделал всё, что от него зависело, спрашивал в вестибюле и долго ждал, но служашие не сообщили ему о прибытии Лэкмена. Всё это по существу было чистой правдой, но не успокоило Мак-Гивни. Сыщик пришёл в ярость.

— Ты заработал бы на нём тысячи долларов! — восклицал он. — Это была бы наша самая крупная добыча!

— Разве он больше не вернется? — спросил обескураженный Питер.

— Нет, — отвечал сыщик, — его сцапают в родном городе.

— Так не все ли равно? — наивно спросил Питер.

— Эх ты дуралей! — бросил Мак-Гивни. — Мы хотели сцапать его здесь, и сами бы поживились.

Человек с крысиным лицом вовсе не собирался так много открывать Питеру, эти слова вырвались у него в припадке гнева. Вместе со своими друзьями он собирался «уличить» в чем-нибудь молодого миллионера и до смерти запугать его, чтобы тот откупился от них кругленькой суммой в несколько тысяч долларов. Питер мог бы получить свою долю, но он свалял дурака, и птичка выпорхнула из сети!

Питер заявил, что он готов поехать за молодым человеком в его родной город, там уж он сумеет заманить его в сети, расставленные Мак-Гивни. Побушевав немного, Мак-Гивни сказал, что, пожалуй, так и придется сделать. Он посоветуется с другими и известит Питера. Но, увы, когда Питер на следующий день просматривал вечернюю газету, на первой же странице он прочёл, что, приехав в свой родной город, молодой Лэкмен по выходе из вагона был арестован; его школу обыскали, и с полдюжины учителей очутились за решеткой; были обнаружены богатые залежи красной литературы и размотан целый клубок опасных заговоров, угрожавших безопасности страны!

Питер читал эти новости и знал, что ему не миновать ещё одной бурной встречи со своим начальником. Но теперь это его мало беспокоило, потому что за несколько минут перед тем произошло нечто гораздо более для него важное. Нарочный принес ему письмо, и, задыхаясь от волнения, Питер вскрыл его и прочел:

«Согласна. Встречай меня в комнате ожидания в универсальном магазине Гугенхейма сегодня в два часа дня. Но ради бога позабудь Нелл Дулин. Твоя Эдит Юстас».

И Питер надел свой лучший костюм, как бывало в медовый месяц с соломенной вдовушкой, и пришёл на свидание на час раньше срока. Потом появилась Нелл, разодетая в пух и прах; весь её наряд, казалось, кричал, что его хозяйка вращается в высоких сферах и может тратить деньги без оглядки. По временам Нелл озиралась по сторонам и говорила, что Тед Крозерс, тот самый малый с физиономией бульдога, очень страшный человек, и от него трудно улизнуть, потому что он целые дни напролет шатается без дела.

Питер никогда бы не избрал для сердечных излияний комнату ожидания в большом универсальном магазине, но ему пришлось с этим примириться, и он признался, что любит её и никогда не сможет полюбить другую: он теперь здорово зарабатывает и высоко поднялся по лестнице успеха. Нелл не смеялась над ним, как в храме Джимджамбо, потому что теперь сразу было видно, что Питер Гадж не какой-нибудь там поварёнок, а человек с положением, окруженный ореолом какой-то волнующей тайны. Нелл первым делом захотела узнать, чем он занимается; но он ответил, что не может сказать, что это великая тайна, он дал подписку молчать. В эти дни Америка кишела немецкими шпионами, то и дело возникали заговоры бомбистов, и короли и кайзеры, императоры и цари не жалели миллионов, подстраивая в своих целях всякие каверзы; в эти дни заключались договоры государственной важности и тайные сделки; в вестибюлях и салонах таких гостиниц, как Отель де Сото, чуть не каждый час наживались и терялись целые состояния. Поэтому Нелл легко поверила, что тут какая-то серьёзная тайна, и, как настоящая женщина, решила во что бы то ни стало её разгадать.

Она больше не допытывалась у Питера, но дала ему поговорить, и очень скоро поняла, что Питер хорошо знаком с многими самыми отпетыми красными, знает всю подноготную дела Губера, может много порассказать о первых богачах Американского города, которые не пожалели миллионов, чтобы повесить Губера; что ему известно, куда пошли эти деньги и к каким тайным уловкам пришлось прибегнуть, добиваясь смертного приговора. Нелл быстро смекнула, в чём дело, и, сделав все нужные выводы, огорошила Питера. Он разинул рот от изумления, сдался на её милость и тут же посвятил её в свои, замыслы, поведал о своих достижениях и выпавших ему на долю передрягах, умолчав лишь о маленькой Дженни и соломенной вдовушке.

Он рассказал ей о своих больших заработках и сколько намерен заработать в будущем и показал Нелл фотографии молодого миллионера и снимки его школы.

— Какой красавец! — воскликнула Нелл. — Как жаль!

— Что ты хочешь сказать? — спросил слегка озадаченный Питер. Неужели Нелл симпатизирует красным?

— Я хочу сказать, — ответила она, — что это дельце могло бы тебе принести больше дохода, чем всё остальное, вместе взятое.

Как у большинства женщин, у Нелл был практический ум.

— Слушай, Питер, — заявила она, — эти сыщики тебя дурачат. Они срывают куш, а ты получаешь на чай. Некому тебя поучить уму-разуму.

Сердце у Питера так и подскочило.

— А ты не согласна? — воскликнул он.

— Со мной этот Тед, — сказала девушка. — Он меня зарежет, да и тебя тоже, если узнает, что я здесь. Но я постараюсь от него отделаться и тогда — я не могу обещать, но, может быть, мне удастся тебе помочь, — довольно этим Мак-Гивни и Гаффи и всем этим господам водить тебя за нос!

Она прибавила, что ей нужно время, чтобы всё это обдумать и навести справки о людях, которые имеют отношение ко всему этому, с некоторыми из них она, видимо, была знакома. Она встретится с Питером на следующий день в более укромном месте. Она описала один городской парк, который нетрудно разыскать и где удобно будет вести тайные переговоры….

§ 40

Питера подбодрили похвалы Нелл и то, что она считает его значительной персоной, и, решив избежать вторичной нахлобучки из-за Лэкмена, он не пошёл на свидание с Мак-Гивни. Ему надоели вечные головомойки; если Мак-Гивни им не доволен, пусть-ка сам попробует сыграть роль красного. До конца дня и даже часть ночи Питер бродил по улицам, поглощённый мыслью о Нелл и взволнованный её туманными обещаниями.

На следующий день они встретились в парке. Никто за ними не следил, и они нашли уединенное местечко; здесь Нелл разрешила ему несколько раз поцеловать себя и между поцелуями изложила потрясающий план. Питер всегда считал себя искусным интриганом, но почувствовал свое ничтожество, когда Нелл Дулин, она же Эдит Юстас, поделилась с ним своим замыслом, созревшим у неё в голове за какие-нибудь сутки.

По её мнению, Питер выполнял самую неблагодарную работу, и начальники использовали его для своих целей, время от времени отделываясь чаевыми и наживая себе состояние на той информации, которую он добывал. Шила в мешке не утаишь, и Мак-Гивни проговорился, когда речь зашла о Лэкмене; без всякого сомнения, они наживались, крепко наживались на каждом таком деле. Питеру тоже надо что-нибудь придумать и заработать как следует — тогда и он станет начальником. У Питера в руках точные данные, он знает всю эту публику, он следил за развитием дела Губера, ему в точности известно, как подстраивают ложное обвинение, и теперь он самостоятельно состряпает такого рода дельце и ловко на нём наживется. Святой долг патриота — очистить страну от этих красных, но почему бы и не заработать при этом?

Нелл всю ночь ломала голову, подыскивая подходящего человека. И она остановилась на «старом Нельсе» Аккермане, всем известном банкире. Аккерман был невероятно, чудовищно богат; его называли финансовым королем Американского города. Он был стар, и Нелл знала, что он порядочный трус, сейчас он болен, а когда человек нездоров, он становится вдвое трусливее. Питер должен раскрыть какой-нибудь заговор против «старого Нельса» Аккермана. Питер может подсказать эту мысль красным, заинтересовать их или же подкинуть им письма, которые будут найдены при обыске, и спрятать динамит на квартире у кого-нибудь из них. Когда заговор будет раскрыт, без сомнения, поднимется невероятная шумиха; финансовый король перепугается и, узнав, какую роль в его спасении сыграл Питер, наверняка щедро его наградит. Возможно, что Питеру удастся сделаться тайным агентом по охране короля от красных. Тогда Питер будет загребать деньги и сможет при случае нанять Гаффи или Мак-Гивни вместо того, чтобы им прислуживать.

Если бы Питер был один, разве отважился бы он на такое опасное предприятие? Неужели же он только «мелкий игрок», жалкий человечек, боящийся собственной тени, жертва своего же тщеславия? Как бы то ни было, теперь уже Питер не один; рядом с ним Нелл, и необходимо, хотя бы перед ней, разыграть отчаянного храбреца. Как и в былые дни, когда они прислуживали в храме, нужно было много денег, чтобы отбить Нелл у соперника. И он принял план Нелл и стал с ней обсуждать, каких людей использовать в этом деле.

Пожалуй, больше всего подходит Пэт Мак-Кормик. Этот «Мак», со своим суровым, неподвижным лицом, молчаливый и замкнутый, по мнению Питера, был очень похож на динамитчика. К тому же «Мак» был личным врагом Питера; он только что вернулся из агитационной поездки в нефтяные районы и всячески порочил Питера, распуская о нём сплетни в разных радикальных кругах. Из всех красных «Мак», несомненно, самый опасный! Уж, конечно, он должен быть одним из динамитчиков!

Другим подходящим лицом был Джо Ангелл, которого Питер встретил на последнем собрании «Лиги противников призыва», организованной Адой Рут. Фамилия этого парня давала повод к остротам, потому что он действительно напоминал ангела своими ясными голубыми глазами, которые казались прямо небесными, и блестящими золотыми кудрями и даже ямочками на щеках. Но стоило Джо раскрыть рот, как становилось ясно, что это ангел тьмы из преисподней. Он был самым отчаянным, самым неукротимым из всех красных, каких приходилось встречать Питеру. Джо издевался над Адой Рут, обвиняя её в сентиментальном литературном подходе к борьбе против призыва. Какой толк писать стихи и принимать резолюции? Какой толк, если призывники откажутся надеть военную форму? Нет, призывники должны взять оружие, которое им раздадут, как следует научиться им владеть, чтобы потом, в нужный момент, повернуть оружие против своих угнетателей. Агитация и организационная работа хороши в мирное время, но сейчас, когда правительство дерзнуло бросить вызов рабочим и гонит их на фронт, радикальное движение остро нуждается в людях действия.

Джо Ангелл побывал в лесных районах и был знаком с настроениями простых рабочих, тех, которых называли «дюжими» лесорубами. Эти парни не теряют времени на разговоры; у них свои подпольные комитеты, которые готовы взять власть в свои руки, как только будут изгнаны капиталисты и их правительство. А покамест, если в округе заводился слишком ретивый шериф или прокурор, они спешили его «укокошить». Это было любимое выражение «голубоглазого Ангелла». Он то и дело вставлял это словечко, рассказывая о своих приключениях.

— Да, — говорил он, — этот стал слишком ретив, и мы его укокошили.

§ 41

Итак, Нелл и Питер принялись обдумывать подробности предстоящей инсценировки, где должны были сыграть видную роль Джо Ангелл и Пэт Мак-Кормик. Питер должен собрать несколько человек и завести разговор о бомбах и убийствах, а затем подсунуть в карман тем ребятам, которые проявят интерес, записку, призывающую их к заговору. Нелл напишет её, чтобы никто не заподозрил Питера. Она вынула из своей сумочки карандаш и маленький блокнотик и начала:

— «Если ты на деле готов отстаивать права рабочих, то приходи…» — Она остановилась. — Куда?

— В студию, — подсказал Питер. И Нелл написала — «В студию».

— Достаточно?

— Комната номер семнадцать.

Питер знал, что там жил русский художник Никитин, который называл себя анархистом.

И Нелл добавила: «Комната номер 17» и, посовещавшись ещё немного, приписала: «Завтра утром в восемь часов. Никаких имен и никакой болтовни. Действовать!»

Выбор пал на этот час, так как Питер вдруг вспомнил: вечером состоится собрание агитаторов в штаб-квартире Индустриальных рабочих мира. Будет деловое совещание, но уж, конечно, эти парни непременно заведут разговор о «тактике». Среди них было немало неудовлетворенных так называемой «косностью руководства» и постоянно призывающих к действию. Питер был совершенно уверен, что ему удастся заинтересовать кое-кого из них идеей террористического заговора.

Случилось так, что Питеру даже не пришлось потрудиться; разговор об этом зашел сам собой. Неужели рабочих, как стадо, погонят на бойню, и Индустриальные рабочие мира ничего не предпримут? Об этом гневно вопрошал «голубоглазый Ангелл» и ставил вопрос: почему бы рабочим Американского города не выступить первыми?.

Он беседовал с рабочими и убедился, что они жаждут действия; нужно только выбросить боевой лозунг и создать организацию, которая руководила бы движением.

Потом заговорил дюжий лесоруб Гендерсон. В этом-то всё и дело: нет такой организации! А если она и возникнет, власти наводнят её своими шпионами и выведают все наши замыслы, и придется уйти в подполье.

— Ну так что же! — воскликнул Джо. — Мы уйдем в подполье!

— Да, но тогда, — отозвался Гендерсон, — наша организация провалится. Исчезнет взаимное доверие, и все начнут подозревать друг друга в шпионстве.

— К чёрту! — крикнул Джо Ангелл. — Я сидел в тюрьме, и пусть только кто-нибудь попробует назвать меня шпиком! Но я не намерен сидеть сложа руки и спокойно смотреть, как рабочих гонят на бойню! К чёрту такую организацию!

Когда ему возражали, Ангелл распалялся:

— Допустим, что восстание масс потерпит поражение, допустим, что они вынуждены будут прибегнуть к убийствам и террору! Но даже в этом случае они как следует проучат эксплуататоров и сумеют отравить им жизнь.

Питер решил, что в данный момент лучше принять сторону консерваторов.

— Неужели вы действительно думаете, что капиталисты со страху пойдут на уступки? — спросил он.

— Ну конечно! — отвечал Ангелл. — Я готов голову дать на отсечение, что если бы каждый член конгресса, голосовавший за войну, был отправлен на передовые позиции, наша страна не ввязалась бы в войну.

— Но ведь не члены конгресса виноваты в этом, — ловко ввернул Питер, — а те, кто повыше их.

— Это верно, — добавил шведский матрос Гас. — Готов биться об заклад! Я назову вам дюжину денежных мешков, если их крепко припугнуть, пригрозить убийством, — мы добьемся мира! Как пить дать!

Питер увидел, что дело идёт на лад…

— А кто они — эти денежные мешки? — спросил он, и начался оживлённый обмен мнениями. Разумеется, очень скоро кто-то упомянул имя «Нельса» Аккермана, которого жестоко ненавидели красные, потому что он пожертвовал сто тысяч долларов в антигуберовский фонд. Питер притворился, будто не знает, кто такой «Нельс», и Джемо Радд, «твёрдолобый радикал», которому недавно раскроили голову во время забастовки сельскохозяйственных рабочих, заявил, что если нескольких таких субъектов посадить в окопы, то в Америке появятся очень рьяные пацифисты.

Порой казалось, что Джо Ангелл пришёл на собрание, чтобы играть на руку Питеру.

— Нам нужны такие парни, — заговорил он, — которые станут бороться за свои интересы с не меньшим жаром, чем теперь борются за капиталистов.

— Да, — мрачно проговорил Гендерсон. — Мы все такие паиньки и дожидаемся, пока наши хозяева разрешат нам убивать.

На этом разговор закончился, но Питеру казалось, что и этого достаточно. Выбрав удобный момент; он ухитрился незаметно рассовать записки по карманам своих товарищей: Джо Ангелла, Джерри Радда, Гендерсона и матроса Гаса. И тут же удалился, весь дрожа от возбуждения. Итак, положено начало великому заговору террористов!

— От них надо избавиться! — шептал он себе под нос. — От них надо избавиться любой ценой! Я только выполняю свой долг.

§ 42

В тот же вечер, около одиннадцати часов, Питер должен был встретиться с Нелл на углу одной улицы, и когда она вышла из трамвая, он увидел у неё в руках чемоданчик.

— Ну, как ты справился с этим делом? — бросила она на ходу и, когда Питер ответил, что всё на мази, добавила: — Вот тебе бомба!

От изумления Питер даже рот раскрыл. У него был такой испуганный вид, что Нелл поспешила его успокоить. Бомба не может взорваться, это даже не бомба, а только материал для нее — три куска динамита, шнур и часовой механизм. Динамит хорошо завёрнут и не может взорваться — если, конечно, он не уронит чемодан! Но Питера это не слишком успокоило. Он никак не думал, что Нелл пойдет на такой риск, и не ожидал, что ему придется иметь дело с динамитом. Он недоумевал, где и как она его раздобыла, и горько раскаивался, что ввязался в эту историю.

Но теперь поздно бить отбой.

— Ты должен отнести этот чемодан в вашу штаб-квартиру, заявила Нелл, — но так, чтобы никто тебя не увидел. Ведь они скоро разойдутся?

— Мы заперли помещение на ключ, когда уходили, — отвечал Питер.

— А у кого же ключ?

— У секретаря Грэди.

— А ты никак не можешь достать ключ?

— Я могу пробраться в комнату, — живо сказал Питер. — Там есть пожарная лестница, и окно закрывается не очень плотно. Некоторые из нас попадали туда таким путем, когда дверь была заперта.

— Хорошо, — сказала Нелл. — Мы немного подождем; не следует рисковать — ведь кто-нибудь может вернуться.

Они прохаживались по улице, чемодан все ещё был в руках у Нелл; казалось, она не доверяла взволнованному Питеру. Тем временем она ему растолковывала:

— Тут у меня две бумаги, которые нам надо подкинуть в комнату. Одну из них нужно разорвать на мелкие клочки и бросить в корзинку для мусора. Это будет письмо, где говорится о том, что готовится взрыв, оно подписано «Мак». Ну, это, конечно, Мак-Кормик. Мне пришлось напечатать «письмо» на машинке, потому что у меня не было образца его почерка. А другая бумага — план дома; там нет никаких подписей, но полиция живо в нём разберётся. Этот план дома старикашки Аккермана; вдесь крестиком отмечена его спальня. Этот план тоже надо как-нибудь приписать Мак-Кормику, Нет ли в комнате его личных вещей?

Питер задумался и вскоре вспомнил, что видел на полке несколько книг, подаренных Мак-Кормиком организации, на которых стояла подпись молодого ирландца.

— Вот это здорово! — воскликнула Нелл. Они вложат эти бумаги в книги Мак-Кормика, и когда полиция станет обыскивать помещение, она найдет их. Нелл спросила, что за книги; Питер вспомнил, что в одной из них говорится о саботаже.

— Спрячь в ней план, — сказала Нелл. — Когда полиция его найдет, газеты раструбят об этой книге.

У Питера так дрожали колени, что он с трудом передвигал ноги, но он твердил себе, что он настоящий «деляга», стопроцентный американец и что в это тяжёлое военное время каждый патриот должен выполнить свой долг. Его долг посильно бороться с красными, избавляя от них страну. Надо крепко держать себя в руках.

Они подошли к ветхому зданию, где помещалось правление Индустриальных рабочих мира; Питер перелез через забор и, уцепившись руками за пожарную лестницу, взобрался на нижнюю ступеньку. Нелл осторожно подала ему чемодан; поднявшись по лестнице, Питер открыл незапертое окно и юркнул в комнату.

Он знал, где стоит шкаф, и быстро спрятал чемодан в углу, навалив на него разный хлам и сверху прикрыв куском старого брезента. Вынув из правого кармана напечатанное на машинке письмо, он разорвал его на мелкие кусочки и выбросил в корзинку для бумаг. Потом вынул из левого кармана бумажку с планом дома Аккермана. Подойдя к книжной полке, Питер дрожащей рукой зажег спичку и разыскал маленькую книжечку в красном переплете под заглавием «Саботаж»; он сунул в неё чертёж и поставил книжку на место. Потом он вылез из окна, спустился по пожарной лестнице и, спрыгнув на землю, устремился в переулок, где ждала его Нелл.

— Это все для родины! — шептал он про ceбе.

§ 43

Дело было сделано, оставалось только пригласить Мак-Кормика на утреннее собрание. Нелл написала письмо, которое Мак-Кормик должен был получить на следующий день часов в семь утра.

«Мак, приходи в студию, в комнату № 17, в восемь часов утра. Очень важно. Всё уже готово, я сделал своё дело. Джо».

Мак-Кормик решит, что записка от Ангелла. Он, конечно, ничего не поймет, но непременно придёт, чтобы выяснить, в чём дело. Важно было, чтобы полиция накрыла «заговорщиков», как только они соберутся, — так как, если дать им время оглядеться, они заподозрят неладное и тотчас же разбегутся. Ребята Мак-Гивни должны быть наготове; его надо предупредить заранее, чтобы он подготовил засаду.

Но против этого был один серьёзный довод — если предупредить заранее Мак-Гивни, он вызовет Питера на переговоры, и Нелл была уверена, что Питер не выдержит такого испытания. Разумеется, Питер согласился с ней; при одной мысли об этом допросе у него начинало щемить сердце. Питеру хотелось только одного — поскорее развязаться с этим делом, но он не смел и заикнуться об этом, опасаясь ядовитого презрения своей сообщницы. Питер крепко сжал кулаки, стиснул зубы и, проходя мимо фонаря, отвернулся от Нелл, чтобы она не прочла на его лице постыдный страх. Но Нелл и так догадывалась об этом; она видела, что имеет дело с трусом, у которого все поджилки трясутся, и взяла на себя руководящую роль: она разрабатывала план действий, отдавала ему приказания и следила за каждым его шагом.

У Питера был записан номер домашнего телефона Мак-Гивни, звонить по которому разрешалось только в самом крайнем случае. Но теперь можно это сделать: он должен сказать Мак-Гивни, что раскрыл заговор членов профсоюза Индустриальных рабочих мира с Пэтом Мак-Кормиком во главе; они собираются взорвать какой-то дом при помощи динамита. Они хранят бомбы в чемодане у себя в штаб-квартире, а некоторые из них куда-то ушли с бомбами в карманах. Питер должен их выслеживать, иначе потеряет их из виду и не сможет предотвратить преступление. Пусть Мак-Гивни держит наготове своих агентов, чтобы они могли в любой момент примчаться на автомобилях по адресу, который им укажет Питер. Когда Питер выследит заговорщиков, он при первой возможности позвонит Мак-Гивни.

Нелл особенно настаивала, чтобы Питер заявил Мак-Гивни, что ему нельзя терять ни минуты и нет времени отвечать на вопросы. Он должен говорить взволнованным голосом; и Питеру казалось, что изобразить волнение будет нетрудно. Он прорепетировал с Нелл слово за словом всё, что он скажет Мак-Гивни; она внушила ему, чтобы он внезапно оборвал разговор и повесил трубку. После этого Питер направился в дежурную аптеку, которая находилась по соседству с штаб-квартирой, за углом, и позвонил к Мак-Гивни домой.

Некоторое время никто не отвечал, потом Питер услыхал заспанный голос своего начальника. Но Питер живо разогнал его сон.

— Мистер Мак-Гивни, я обнаружил заговор террористов!

— Что?!

— Индустриальные рабочие мира. Они хранят бомбы в чемодане! Они хотят сегодня ночью устроить взрыв.

— Боже мой! Что ты говоришь? Какой взрыв?

— Ещё не знаю. Мне не всё удалось подслушать. Сейчас надо бежать. Они уходят, надо их выследить. Если я их сейчас упущу — всё пропало. Вы слышите, я должен бежать!

— Слышу, слышу. Чего же тебе от меня надо?

— Я позвоню при первой же возможности. Надо, чтобы ваши люди были наготове, человек десять! Вызовите машины, чтобы сразу нагрянули. Понимаете?

— Да, но…

— Больше не могу говорить, они могут ускользнуть, нельзя терять ни секунды. Ждите у телефона, и пусть ребята будут наготове. Слышите?

— Да, но слушай! Ты уверен, что не ошибся?

— Да, да, вполне уверен! — возбужденно кричал Питер в трубку. — Они раздобыли динамит! У них есть все, что нужно. Речь идет о каком-то Нельсе.

— Нельсе? А как фамилия?

— Они хотят его убить. Я бегу. Торопитесь. До свидания! — И Питер повесил трубку. Он вошёл в свою новую роль и так волновался, что выбежал из аптеки, точно ему и впрямь нужно было догонять заговорщиков, уносящих бомбу.

Нелл поджидала его, и они опять бродили по улицам. Потом в небольшом скверике сели на скамейку, так как Питер едва держался на ногах. Нелл обошла весь сквер и, удостоверившись, что там нет ни души, вернулась, чтобы прорепетировать с Питером следующую сцену. Он должен хорошо подготовиться, потому что в скором времени ему придется действовать одному, без поддержки Нелл, и надо твердо стоять на ногах. Питер знал это, и ноги у него так и подкашивались. Ему хотелось пойти на попятную, сказать Нелл, что он не в силах продолжать; его подмывало признаться во всем Мак-Гивни, Нелл догадавалась о том, что у него на душе, и решила избавить его от унижения: притворилась, что ни о чём не догадывается. Она села рядом с ним на скамейку, положила ладонь на его руку, продолжая с ним разговаривать, и вскоре Питер весь отдался её чарам. Он осмелился её обнять, и это блаженное чувство ещё усилилось; Нелл не сопротивлялась и, кажется, впервые шла ему навстречу. Питер почувствовал себя героем — он начал смелое, отчаянное предприятие, он доведет это дело до конца, как настоящий мужчина и завоюет сердце Нелл.

— Наша страна ведет войну! — воскликнула она. — А эти черти стоят у неё на пути!

Теперь Питер готов был восстать против всего света. Он сам бросит бомбу с динамитом в финансового короля Американского города! И в таком настроении он оставался до самого утра; сидя на скамейке, он сжимал девушку в объятиях и мечтал, чтобы она побольше уделяла ему внимания и поменьше заставляла его репетировать свою роль.

§ 44

Забрезжил рассвет, запели птицы. Солнце заиграло на сером от усталости лице Питера, а ирландские яблочки на щеках Нелл сильно поблёкли. Но вот настало время действовать, и Питер отправился наблюдать за домом Мак-Кормика; он должен был получить письмо с нарочным в семь часов.

Письмо было доставлено вовремя, и Питер видел, как Мак-Кормик вышел из дома и зашагал по направлению к студиям. Час встречи ещё не наступил, и Питер решил, что Мак зайдет куда-нибудь позавтракать; и в самом деле, Мак заглянул в закусочную, а Питер поспешил к ближайшему автомату и позвонил своему хозяину.

— Мистер Мак-Гивни, — сказал он, — я потерял их прошлой ночью, но сейчас я опять напал на след. Они решили ничего не предпринимать до сегодняшнего дня. У них сегодня утром будет совещание, и можно будет застукать их.

— Где? — спросил Мак-Гивни,

— Комната номер семнадцать в студиях, но пусть ваши агенты ничего не начинают, пока я не удостоверюсь, что все в сборе, — Слушай, Питер Гадж! — воскликнул Мак-Гивни. — А ты меня не водишь за нос?

— Боже мой! — отозвался Питер. — За кого вы меня принимаете? Говорю вам, у них пропасть динамита.

— Что они сделали с ним?

— Часть у них в штаб-квартире. Об остальном я не знаю. Они его куда-то носили, а я потерял их вчера ночью. Но я ушел записку у себя в кармане — они приглашают меня принять участие.

— Боже мой! — воскликнул человек с крысиным лицом.

— Мы их накроем с поличным, поверьте мне! Ваши люди готовы?

— Да.

— Ну, тогда пусть ждут на углу Седьмой и Вашингтон-стрит, и вы туда же приезжайте. Являйтесь как можно скорее.

— Скоро увидимся, — последовал ответ; Питер повесил трубку и бросился к условленному месту. Он так нервничал, что ему пришлось сесть на ступеньки какого-то дома. Время шло, а Мак-Гивни всё не было, и страшные мысли стали одолевать Питера. Может быть, Мак-Гивни не понял его! Или сломалась машина! Или его телефон как на зло испортился в критический момент! Мак-Гивни и его молодцы явятся слишком поздно — капкан будет пуст и зверь ускользнёт.

Прошло десять минут, четверть часа, двадцать минут. Наконец, появился автомобиль. Мак-Гивни вышел из него, и машина укатила. Питер переглянулся с Мак-Гивни и юркнул в тёмный подъезд. Мак-Гивни последовал за ним.

— Где они? — спросил он.

— Я… я не знаю! — зубы у Питера стучали. — Они у… условились прийти в в… восемь!

— Дай мне записку! — потребовал Мак-Гивни, и Питер вытащил одну из записок Нелл, которую нарочно оставил в кармане. Она гласила:

«Если ты на деле готов отстаивать права рабочих, то приходи в студию, комната № 17, завтра утром в восемь часов. Никаких имён и никакой болтовни. Действовать!»

— И это ты нашёл у себя в кармане? — спросил тот.

— Д… Да, Сэр.

— И ты не знаешь, кто тебе сунул её?

— Н… нет, но я думаю, что Джо Ангелл. Мак-Гивни взглянул на часы.

— У нас ещё двадцать минут, — сказал он.

— А полицейские? — спросил Питер.

— Двенадцать человек. Что ты думаешь делать?

Запинаясь, Питер изложил свой план. Напротив входа в студию маленькая бакалейная лавка. Через минуту он войдёт в неё, как будто для того, чтобы перекусить, а тем временем будет наблюдать в окно и, как только все, будут в сборе, выйдет на улицу и подаст знак Мак-Гивни, который покамест спрячется в аптеке, что на углу. Мак-Гивни должен скрываться, потому что красные знают, что он один из агентов Гаффи.

Повторять не приходилось. Мак-Гивни готов был действовать, и Питер незаметно прошмыгнул в бакалейную лавку. Он купил галеты и сыр и уселся на ящик у окна, делая вид, что завтракает. Но руки у него так тряслись, что он едва мог справиться с едой, к тому же во рту у него пересохло от страха, а галеты и сыр не слишком подходящая еда в подобных случаях.

Он не сводил глаз с мрачного подъезда серого здания, и вскоре — ура! — увидел Мак-Кормика, шедшего по улице! Ирландец вошёл в дом, а через несколько минут прибыл матрос Гас. Не прошло и пяти минут, как появились Джо Ангелл и Гендерсон. Они шли быстрым шагом, о чем-то оживлённо беседуя, и Питеру казалось, что он слышит, как они обсуждают загадочные записки, кто их автор и что они означают?

Питер сходил с ума от волнения; он боялся, как бы в бакалейной не обратили на него внимания, и изо всех сил старался проглотить галеты и сыр, роняя крошки себе на колени и на пол. Стоит ли дожидаться Джерри Радда или. схватить тех, кто уже налицо? Питер встал и направился к двери, как вдруг увидел на улице свою последнюю жертву. Джерри шёл медленно, и Питер не мот дождаться, пока тот войдёт в здание. В этот момент по улице проходила машина, Питер выскочил наружу и бросился к аптеке. Не успел он до неё добраться, как Мак-Гивни увидел его и шмыгнул за угол.

Как только Питер увидел стремительно несущиеся по улице машины, битком набитые здоровенными полицейскими, он пустился наутёк. Свернув в переулок, он отбежал квартала на два; тут его нервы не выдержали, он сел на тумбу и зарыдал, — так рыдала маленькая Дженни, когда он признался, что не может на ней жениться! Прохожие останавливались и смотрели на него, а один сердобольный старый джентльмен подошёл и, потрепав его по плечу, спросил в чём дело. Не отнимая от глаз мокрые от слёз пальцы, Питер выдавил:

— У меня у… умерла м… м… мама!

Тогда его оставили в покое, он поднялся и поспешил уйти.

§ 45

Питер не помнил себя от страха. Он знал, что ему придется объясняться с Мак-Гивни, и у него не было на это сил. Ему хотелось видеть Нелл, и Нелл, зная, что он захочет увидеть её, согласилась с ним встретиться в сквере в половине девятого. Она не велела ему ни с кем говорить до встречи с ней. Тем временем она вернулась домой, с помощью французских румян восстановила у себя на щеках ирландские розы, подкрепила свои силы кофе и сигаретами, и теперь поджидала Питера, безмятежно улыбаясь, свежая, как цветок, весёлая, как пташка, порхающая в парке в это летнее утро. Она спросила его спокойным тоном, как всё обошлось, и когда Питер, запинаясь, сказал, что не сможет объясняться с Мак-Гивни, она постаралась его ободрить. Она позволила ему её обнять среди белого дня; она шептала ему на ухо, что надо взять себя в руки и быть мужчиной, достойным её.

И чего, собственно, он так боится? Нет ни одной улики против него, да и быть не может. Руки у него не замараны, нужно только крепко держаться; он должен твердо помнить — что бы там ни было, не распускаться и не отступать от версии, которую они подготовили. Она заставила его повторить всё сначала: как он пошёл накануне вечером на собрание в правление Индустриальных рабочих мира, как они говорили, что хотят убить Нельса Аккермана, чтобы положить конец войне, и как после собрания Джо Ангелл шепнул Джерри Радду, что у него есть материалы для бомбы, что чемодан с динамитом спрятан в шкафу и что он и Пэт Мак-Кормик решили кое-что предпринять в этот же вечер. Питер вышел первым, но поджидал их на улице и видел, как вышли Ангелл, Гендерсон, Радд и Гас. Питер заметил, что у Ангелла оттопыриваются карманы, и решил: они что-то затеяли с динамитом; поэтому он позвонил об этом Мак-Гивни из аптеки. Но пока звонил, он потерял их из виду, ему было стыдно, он боялся сознаться в этом МакТивни, он пробродил всю ночь в парке. Но рано утром нашёл записку и понял, что её подбросили ему, приглашая принять участие в этом деле. Это было всё, оставалось только запомнить три или четыре фразы, которые Питер якобы подслушал во время разговора Джо Ангелла с Джерри Раддом. Нелл заставила его выдолбить эти фразы наизусть и повторяла, что он ни в коем случае больше ничего не должен припоминать, сколько бы его не уговаривали.

Наконец она решила, что Питер может выдержать испытание, он отправился в «Дом американца» и, войдя в комнату 427, бросился там на кровать. Он был так измучен, что раза два засыпал; но стоило ему подумать о каком-нибудь новом вопросе, который Мак-Гивни может ему задать, как сон пропадал. Наконец он услыхал, как в замке поворачивается ключ, и вскочил. Вошел один из сыщиков по имени Хаммет;

— Здравствуй, Гадж, — сказал он. — Хозяин хочет, чтобы тебя арестовали.

— Арестовали! — воскликнул Питер. — Боже мой!

Он вдруг представил себе, что его заперли в одной камере с этими красными и ему приходится выслушивать бесконечные истории о всяких неудачниках.

— Видишь ли, — сказал Хаммет, — мы арестовали всех красных, и если тебя обойдут, это вызовет подозрение. Уж лучше ты пойди куда-нибудь и дай себя поймать.

Питер согласился, что это разумный шаг, и выбрал квартиру Мариам Янкович. Она была настоящей красной и не любила его, но, если его арестуют у неё дома, ей придется примириться с ним, и он станет «своим» человеком у «левых». Он дал Хаммету адрес и добавил:

— Поторопитесь, потому что она может выгнать меня из дому.

— Ничего, — сказал тот с усмешкой. — Скажи ей, что тебя выслеживает полиция, и попроси, чтобы она тебя спрятала.

И Питер поспешил в еврейский квартал города и постучался в дверь на верхнем этаже жилого дома. Дверь открыла полная женщина с засученными рукавами. Руки у неё были в мыльной пене.

— Да, Мариам дома. Она сейчас безработная, — сказала миссис Янкович. — Её уволили, потому что она проповедовала социализм.

Мариам вошла в комнату, бросив на непрошенного гостя ледяной взгляд, который как бы говорил: «Дженни Тодд!»

Но она сразу смягчилась, услыхав, что Питер был в штабе профсоюза Индустриальных рабочих мира, и обнаружил, что там хозяйничает полиция; она совершила налёт, будто бы раскрыв какой-то заговор; к счастью, Питер увидел толпу на улице и вовремя убежал. Мариам повела его в другую комнату и забросала вопросами, на которые он не смог ответить. Он ничего не знал, кроме того, что был накануне вечером на собрании в штаб-квартире, а сегодня отправился туда за книгой, увидел толпу и убежал.

Спустя полчаса начали громко стучать в дверь, и Питер нырнул под кровать. Дверь с шумом распахнулась, и он услышал злые голоса полицейских и неистовые протесты Мариам и её матери. Полицейские швыряли во все стороны мебель. Неожиданно чья-то рука стала шарить под кроватью, кто-то схватил Питера за ногу и вытащил наружу; над ним склонились четверо полицейских в форме.

Он очутился в пренеприятном положении, потому что полицейских, как видно, не предупредили, что Питер тайный агент; они думали, что перед ними настоящий заговорщик. Один из них схватил Питера за руки, а другой навёл на него и на Мариам пистолеты, пока третий обшаривал его карманы, разыскивая бомбу. Полицейские, видимо, разозлились, когда ничего не нашли, трясли и толкали Питера, и было ясно, что они ищут предлог, чтобы разбить ему голову. Питер старался не подать повода; он был испуган, держался смиренно, твердил, что ничего не знает и не сделал ничего дурного.

— Ну это мы посмотрим, голубчик! — сказал полицейский, надевая Питеру наручники.

Пока один из полисменов сторожил его с револьвером в руках, остальные перевернули квартиру вверх дном, вытаскивая из комода ящики и вышвыривая содержимое, в поисках улик; они хватали каждый клочок исписанной бумаги, какой им попадался, и бросали в чемоданы. Они находили книги в красных переплетах с ужасающими заглавиями, но никаких бомб или оружия, более опасного, чем кухонный нож для мяса или язык Мариам. Девушка стояла тут же, её чёрные глаза сверкали гневом, она высказала полицейским всё, что о них думала. Ей неизвестно, что именно случилось в штаб-квартире Индустриальных рабочих мира, но она убеждена, что все это подстроено; она так и нарывалась на арест и чуть было этого не добилась.

На прощанье полицейские опрокинули корыто с бельем и оставили плачущую миссис Янкович среди огромной лужи.

§ 46

Они потащили Питера сквозь толпу сбежавшихся жильцов, втолкнули в машину и помчали в полицейское управление, где после неизбежных формальностей его поместили в камеру. Он сразу же встревожился, потому что не договорился с Хамметом, сколько времени его продержат взаперти. Но не прошло и часа, как за ним пришел тюремщик и повёл его в отдельную комнату, где находились Мак-Гивни и Хаммет, а также начальник городской полиции, заместитель районного прокурора, а главное — сам Гаффи. Начальник сыска Транспортного треста начал допрос.

— Слушай, Гадж, — сказал он, — что это за дельце ты состряпал?

Питеру показалось, что ему дали по физиономии. Сердце у него упало, открылся от неожиданности рот, глаза расширились, как у идиота. Боже праведный!

Но тут он вспомнил напутствие Нелл: «Держись крепко, Питер, выпутывайся!» — и он воскликнул:

— Что это вы говорите, мистер Гаффи?

— Сядь на стул вон там, — сказал Гаффи. — А теперь расскажи нам всё, что ты знаешь об этом деле. Начни с самого начала и расскажи всё — до последнего слова.

И Питер начал говорить. Накануне он был на собрании в штабе Индустриальных рабочих мира. Много говорилось о бездеятельности организации и о том, как помешать призыву. Питер подробно рассказал, какие были прения: обсуждался вопрос о применении насилия. Говорили о динамите и убийствах; упоминали имя Нельса Аккермана и других капиталистов, которых следовало убрать. Питер много приукрасил и сильно преувеличил — Нелл говорила ему, что можно не жалеть красок.

Потом он сказал, что по окончании собрания заметил, как несколько человек стали перешептываться. Сделав вид, что берёт с полки книгу, он подошёл к Джо Ангеллу и Джерри Радду; он расслышал несколько слов и обрывки фраз: «динамит», «чемодан в шкафу», «Нельс» и т. д. И когда стали расходиться, он заметил, что у Ангелла чем-то набиты карманы, и решил, что это бомбы и что ирмовцы собираются приступить к делу ночью. Он бросился в аптеку и позвонил Мак-Гивни. Он долго не мог дозвониться, и когда сообщил Мак-Гивни о своём открытии и бросился догонять заговорщиков, их и след простыл. Питер был в отчаянии, ему совестно было перед Мак-Гивни, и он долго бродил по улицам в поисках заговорщиков. Остаток ночи он провёл в парке. Но утром обнаружил у себя в кармане клочок бумаги и догадался, что листок подбросили ему, намереваясь привлечь его к заговору; он сообщил об этом Мак-Гивни. Вот всё, что ему известно.

Мак-Гивни начал перекрёстный допрос. Итак, Питер слышал, как Джо Ангелл шептался с Джерри Раддом; говорил ли он с кем-нибудь ещё? Слышал ли Питер, что говорили остальные? Что именно говорил Джо Ангелл? Питер должен был повторить слово за словом. На этот раз, следуя совету Нелл, он припомнил ещё чью-то фразу: «Мак положил его в «сабтат».

Питер заметил, что при этих словах все переглянулись.

— Да, я это слышал, — сказал Питер, — именно эти слова. Но я не знаю, что они означают.

— Сабтат? — повторил начальник городской полиции, рослый мужчина с тёмными усами, который жевал табак.

— Это, кажется, значит «саботаж», не так ли?

— Да, — подтвердил человек с крысиным лицом.

— Ты не знаешь, что у них в комнате могло иметь отношение к саботажу?

Питер подумал.

— Не знаю, — отвечал он.

Несколько минут начальники совещались.

Начальник полиции сказал, что при обыске взяли все вещи Мак-Кормика и, может быть, в них найдется ключ к этой загадке. Гаффи подошел к телефону и назвал знакомый Питеру номер штаб-квартиры Индустриальных рабочих мира.

— Это вы, Эл? — спросил он. — Мы хотим выяснить, нет ли чего-нибудь в комнате, что имело бы отношение к саботажу. Вам ничего такого не попадалось — ну какой-нибудь там инструмент, картинка, или запись, или ещё что-нибудь.

Очевидно ответ был отрицательный, потому что Гаффи добавил:

— Поищите и если что-нибудь найдется, позвоните сейчас же ко мне в кабинет начальника. Это может навести на след.

Он повесил трубку и повернулся к Питеру.

— Слушай, Гадж, — сказал он, — это вся твоя история? Тебе больше нечего нам сказать?

— Да, сэр.

— Ну, тогда перестань валять дурака. Мы понимаем, что ты сам все это состряпал, и не потерпим, чтобы ты нас водил за нос.

Питер онемел от ужаса и уставился на Гаффи, а Гаффи подошёл вплотную к Питеру— брови у него были гневно нахмурены, он сжимал кулаки. Слабея от ужаса, Питер припомнил сцены после взрыва на Параде готовности. Неужели всё это опять повторится?

— Мы выведем тебя на чистую воду, Гадж, — продолжал начальник сыска. — Ты мелешь всю эту ерунду об Ангелле — о его разговоре с Джерри Раддом, о карманах, набитых бомбами, и прочее, а он все это отрицает.

— Но боже м… м… мой! Мистер Гаффи, — пробормотал Питер. — Как же ему это не отрицать!

Питер прямо не поверил своим ушам: как это они могут серьёзно относиться к показаниям динамитчика, да ещё приводить его слова!

— Да, Гадж, — отвечал ГафсЬи, — теперь я скажу тебе всю правду, — ведь всё равно рано или поздно ты узнал бы об этом, — Ангелл наш агент, и мы ещё в прошлом году подослали его к этим смутьянам.

Земля ушла из-под ног Питера, а сам он полетел вверх тормашками в бездонную пропасть ужаса и отчаяния. Джо Ангелл тайный агент, как и он сам! Голубоглазый Ангелл, который разглагольствовал о динамите и убийствах на всех собраниях радикалов и приводил в смущение самых отъявленных революционеров смелостью своих призывов, Ангелл — шпион, а Питер подстроил ему эту провокацию!

§ 47

Итак, Питер погиб! Его опять засадят в эту проклятую «яму»! И теперь уж его замучают до смерти! В ушах у него отдавались вопли мириадов погибших душ и раскаты труб, возвещающих Страшный суд. Но среди этого смятения и шума Питер расслышал голос Нелл, настойчиво ему шептавший: «Держись, Питер, держись!»

Он шагнул к своему обвинителю.

— Свидетель бог, — произнес он, всплеснув руками, — я ничего больше не знаю, мистер Гаффи! Так все оно и было, и если Джо Ангелл это отрицает, значит он лжёт.

— Но зачем ему лгать?

— Право, не знаю. Откуда мне знать?

Вот тут-то и пригодился Питеру его долголетний опыт на поприще интриг. Хотя у Питера тряслись все поджилки и сердце замирало от ужаса, — его подсознание продолжало работать, изобретая всё новые хитрости.

— Почему вы знаете, может быть Ангелл затевал против вас какую-нибудь провокацию? Может быть, у него был какой-то свой план, а я возьми и смешай все его карты! И вот вся эта история выплыла наружу раньше времени. Но, клянусь, я выложил вам правду, всю как есть.

Смертельный страх подсказал Питеру такие убедительные доводы, что Гаффи невольно призадумался и начал колебаться. Питер прочел это в глазах у сыщика.

— Ты видел этот чемодан? — спросил Гаффи.

— Не видал! — заявил Питер. — Я даже не знаю, был ли там чемодан. Помню только, как Ангелл сказал: «чемодан», а потом ещё: «динамит».

— А видел ты, чтобы кто-нибудь там писал?

— Нет, не видел, — отвечал Питер. — Но я видел своими глазами, как Гендерсон сидел за столом и просматривал какие-то бумаги, которые он вынул из кармана, а потом что-то порвал и швырнул в корзину.

Питер заметил, как его обвинители переглянулись, и понял, что начинает выплывать.

Минуту спустя произошёл эпизод, оказавшийся весьма ему на руку. Раздался телефонный звонок, начальник полиции что-то ответил и кивнул Гаффи, который подошёл и взял трубку.

— Книга? — взволнованно крикнул он. — Какой там ещё план?.. Прикажите кому-нибудь из ваших молодцов сесть в машину и привезти и книгу и план сюда, в бюро начальника, да поживей. Не теряйте ни минуты — дело чрезвычайно важное.

Тут Гаффи повернулся к товарищам.

— Он говорит, что нашёл в шкафу книгу о саботаже и в ней план какого-то дома. На книге стоит фамилия Мак-Кормика.

Раздались возбуждённые восклицания, и у Питера было время поразмыслить, прежде чем снова к нему обратились. Начальник полиции стал сам его допрашивать, а после него заместитель районного прокурора. Но Питер крепко стоял на своем.

— Боже мой! — воскликнул он. — Что же я, по-вашему, сошел с ума? Ну зачем бы мне понадобилось устраивать такую заваруху? Ну где я мог достать все эти вещи? Где я мог достать динамит?

Тут Питер прикусил язык, сообразив, что сделал ужасную оплошность. Ведь ему никто не говорил, что в чемодане действительно оказался динамит! Откуда же он знал, что там был динамит? Он ломал голову, придумывая какое-нибудь правдоподобное объяснение своим словам, но, как это ни странно, ни один из пяти человек не поймал его. Все они знали, что в чемодане был динамит, этот ужасный факт был им достоверно известен, и они совершенно упустили из виду, что ведь Питер-то никак не мог об этом знать. Иной раз человек может оказаться на самом краю гибели и всё-таки спастись!

Питер поспешил отойти подальше от этого скользкого места…

— А разве Джо Ангелл отрицает, что он шептался с Джерри Раддом?

— Он что-то не может этого припомнить, — отвечал Гаффи. — Быть может, ему и случалось разговаривать с этим типом с глазу на глаз, но без всякой определенной цели, не было и речи ни о каком заговоре.

— Значит, он отрицает, что речь шла о динамите?

— Если речь и заходила о динамите, то во время общих прений, но он ни с кем об этом не шептался.

— Но ведь я сам слышал! — воскликнул Питер, быстро сообразивший, куда надо гнуть. — Я твёрдо это помню! Это было как раз перед тем, как начали расходиться и кто-то уже потушил несколько ламп. Он стоял спиной ко мне, а я ещё подошел к книжному шкафу, возле которого он остановился.

Тут вмешался заместитель районного прокурора. Это был ещё совсем молодой человек, и провести его было легче, чем других.

— А вы уверены, что это был именно Джо Ангелл? — спросил он.

— Боже мой! Ну конечно, уверен! — ответил Питер. — Я никак не мог ошибиться… — Он понизил голос, и в его тоне послышалось удивление.

— Так вы говорите, они шептались? — Ну да, шептались.

— Но, может быть, это был кто-нибудь другой?

— Ну уж прямо не знаю, что вам сказать, — ответил Питер. — Я не сомневаюсь, что это был Джо Ангелл, но я стоял к нему спиной и разговаривал с Грэди, секретарем, а потом я повернулся и подошёл к книжному шкафу.

— А сколько человек было в комнате?

— Да человек двадцать.

— Лампы потушили раньше, чем вы повернулись или же после этого?

— Вот уж, право, не могу вспомнить, — пожалуй, после этого. — И вдруг бедняга Питер воскликнул в полной растерянности: — Ну и дурак же я был! Мне бы надо было заговорить с этим малым и удостовериться, что это Джо Ангелл, прежде чем я отошёл к шкафу, но я был совершенно уверен, что это он. Мне и в голову не приходило, что это может быть кто-нибудь другой.

— И вы уверены, что он разговаривал именно с Джерри Раддом?

— Нy, конечно, — ведь Джерри Радд стоял ко мне лицом.

— А кто из них упоминул про «сабтат»?

Питер был, видимо, сбит с толку этим вопросом, он начал путаться; последовал длительный перекрёстный допрос; его не удалось довести до конца, так как появился сыщик, который принес книгу о саботаже, на заглавном её листе стояла фамилия Мак-Кормика, а между страницами был вложен план какого-то дома.

Все обступили стол и принялись разглядывать план; кое у кого сразу блеснула мысль: уже не дом ли это Нельса Аккермана?

Начальник полиции тут же подошел к телефону и вызвал секретаря знаменитого банкира. Не угодно ли ему описать дом мистера Аккермана? Начальник внимательно слушал, что ему говорил секретарь.

— На этом плане стоит крестик на северной стороне дома, немного западнее центра. Что бы это могло быть?.. Боже мой!.. Очень вас прошу сейчас же заехать ко мне и привезти план дома, составленный архитектором, чтобы можно было сличить.

Начальник отошел от телефона и повернулся к присутствующим:

— Оказывается, крестик стоит на плане дома как раз над входом в спальню на втором этаже, где спит мистер Аккерман.

Поражённые этим открытием, они на время даже позабыли обо всех своих подозрениях насчет Питера. Это была такая увлекательная задача — раскапывать всё новые подробности заговора и, соединяя и сопоставляя их, постепенно восстанавливать общую его картину, словно решая трудную головоломку. Им было совершенно ясно, что этот ничтожный, до смерти перепуганный человечек, которого они допрашивали, никак не мог быть автором такого хитроумного и сложного плана. Нет, тут несомненно работал какой-то дьявольский ум, какой-то страшный злоумышленник из красных готовил гибель Американскому городу!

§ 48

Питера на время отпустили, снова отправив его в камеру. Там просидел он два дня, не с кем было посоветоваться, и он был в полном неведении об ожидающей его участи. В тюрьму не пропускали газет, но Питеру оставили деньги, какие были при нём, и на другой же день ему удалось подкупить одного из смотрителей и раздобыть номер газеты «Таймс», на первой странице которой были приведены все подробности сенсационного события.

Добрых тридцать лет отстаивал «Таймс» законность и порядок против натиска красных, сеющих мятеж и подготовляющих революцию. Добрых тридцать лет проповедовал «Таймс», что вожаки рабочих, представители профсоюзов, социалисты и анархисты — одного поля ягоды, и все они прибегают к одному и тому же орудию борьбы — к динамитной бомбе. На этот раз «Тайме» оказался прав и оглушительно трубил победу! О заговоре распространялись, не жалея красок, чуть ли не на трёх страницах. Помещены были портреты всех главных заговорщиков, в том числе Питера, снимки штаб-квартиры Индустриальных рабочих мира, чемодана, динамитных патронов, запалов и часового механизма; тут же можно было увидеть и «студию», где были пойманы красные, и портрет Никитина, русского анархиста, хозяина этого притона. Целые столбцы занимали всякого рода рассуждения по поводу этого события, заявления авторитетных лиц и интервью с видными священниками и банкирами, с председателем Торговой палаты и с секретарем фондовой биржи.

В передовице, напечатанной жирным шрифтом на двух столбцах, подчёркивалась роль «Таймса», который уже тридцать лет бьёт тревогу; заговор ставился в связь с делом Губера, с делом Лэкмена, а также с процессом трёх священников-пацифистов, которые были арестованы несколько дней назад за то, что вздумали читать на митинге Нагорную проповедь.

А ведь всё это сделал он, Питер Гадж! Поборники законности и порядка были всецело обязаны этой сенсацией ничтожному, безвестному тайному агенту! Разумеется, Питеру не поверят, если он об этом заявит. Начальник полиции и районный прокурор в торжественных заявлениях приписывали себе эту честь и даже не заикались о том, что обязаны раскрытием заговора неусыпной деятельности осведомительного отдела Транспортного треста. Конечно, всё это было в порядке вещей. Необходимо было поддержать авторитет официальных представителей власти в глазах широкой публики: вот, дескать, как они ревностно выполняют свои священные обязанности! Публика не должна и подозревать, что всю эту деятельность развивает тайная полиция, которая финансируется капиталистами и отстаивает их интересы.

И всё-таки Питер испытывал досаду. Подобно Мак-Гивни и всем остальным подчиненным Гаффи, он презирал официальных представителей власти, называя их «мелкотой», ибо они располагали ничтожными суммами и с ними мало считались. Если вы хотите добиться толку в Америке, вы не пойдете к официальным представителям власти, а направитесь к крупным дельцам, которые обладают огромными средствами и умеют действовать быстро и решительно. Точно так же обстоит дело и в области шпионажа.

Питер снова и снова думал о том, что находится на волосок от гибели. У него сердце замирало от ужаса, когда он представлял себе, как его снова бросают в «яму» и Гаффи зверски выпытывает у него всю правду. Но ему удалось отогнать эти страхи. Он был уверен, что заговор, да ещё с применением динамита, не может не соблазнить представителей власти, они, конечно, ухватятся за него. Придется им довести дело до конца и придерживаться версии Питера.

И действительно, на следующий день к вечеру в камеру вошел тюремщик.

— Можете выходить, — заявил он.

И без дальнейших разговоров Питера провели сквозь железные двери и выпустили на свободу.

§ 49

Питер отправился в «Дом американца», где в комнате № 427 его уже поджидал Мак-Гивни. Сыщик, казалось, позабыл обо всех своих подозрениях, а Питер в свою очередь ни о чём не заикался. Он сразу понял, что прошлое окончательно похоронено! Власти решили принять дар, который судьба поднесла им на серебряном блюде. Столько лет они мечтали поймать с поличным этих красных, и вот чудесным, непостижимым образом враг попался им в лапы!

— Вот как обстоит дело с вами, Гадж, — сказал Мак-Гивни. — Вы были арестованы по подозрению, вас подвергли перекрёстному допросу, даже допросу с пристрастием, но полиция убедилась, что вы ничего не знаете об этом деле, — и вас выпустили. Одновременно с вами мы выпустили ещё двух-трёх человек, чтобы не навлекать на вас подозрений. А теперь возвращайтесь на свой пост и постарайтесь разузнать всё, что сможете, о красных: чем они сейчас заняты и что замышляют? Они, конечно, подняли крик, что всё это провокация. Вы должны разведать, что именно им известно. Само собой, будьте осторожны, обдумывайте каждый свой шаг, потому что некоторое время вы будете у них на подозрении. Мы побывали у вас в комнате и перевернули там всё вверх дном, — и это будет вам на руку.

Питер поспешил уйти, однако он не сразу отправился к красным. Добрый час он бродил по улицам, чтобы удостовериться, что за ним нет слежки; затем позвонил Нелл, которая в свое время сообщила ему номер своего телефона, и час спустя они встретились в парке. Она бросилась ему в объятия и восторженно его расцеловала. Разумеется, ему пришлось обо всём ей рассказать, и когда Нелл узнала, что Джо Ангелл — тайный агент, она сперва оцепенела от ужаса, а потом хохотала до слез. Когда Питер рассказал, как он держал себя на допросе и как ловко выкрутился, — он впервые почувствовал, что завоевал сердце Нелл.

— А теперь, Питер, — сказала она, когда оба успокоились, — надо сразу же приниматься за дело. Все газеты кричат о заговоре, у этого старикашки Нельса Аккермана, должно быть, душа в пятках. Вот это письмо я пошлю ему сегодня же вечером. Обрати внимание на шрифт, — я написала не на той машинке, что в прошлый раз. Я зашла в магазин, где их продают, и мне позволили за плату попечатать несколько минут на одной из их машинок, — так что это письмо никак не наведет на след.

Письмо было адресовано Нельсону Аккерману; он должен был получить его у себя дома. На конверте стояло:

«В собственные руки».

Питер прочёл:

«Это пишет Ваш доброжелатель. Агент красных проник к Вам в дом. Был снят план Вашего особняка. Полиция многое скрывает от Вас, потому что она не в силах добраться до правды, и не хочет обнаружить перед Вами свою несостоятельность. Но мне известен человек, открывший этот заговор, и Вам следовало бы с ним повидаться. Полиция будет по мере сил препятствовать Вашему свиданию с ним. Вы должны заявить, что хотите с ним поговорить. Только не упоминайте об этом письме. Если Вам не удастся увидеть нужное Вам лицо, я снова Вам напишу. Если Вы будете хранить тайну, то можете быть уверены, что я помогу Вам и доведу дело до конца. Но если Вы скажете об этом кому-нибудь, — я уже не смогу Вам помочь».

— Так вот, — заявила Нелл, — он получит письмо и сразу же засуетится, а тебе необходимо знать, как себя вести, потому что от этого зависит успех всего дела.

Тут Нелл принялась натаскивать Питера, подготовляя его к предстоящему свиданию с королём Американского города. Питер прямо благоговел перед её мудростью и покорно зазубривал урок; он торжественно обещал в точности выполнить все её указания и ничего не предпринимать по своему почину. Он был щедро награжден поцелуями, отправился домой и заснул сном праведника.

На следующее утро Питер решил выполнить кое-какие задания Мак-Гивни, чтобы выслужиться перед ним. Он пошёл к Мариам Янкович. На этот раз Мариам горячо пожимала ему руки, и Питер понял, что он искупил свой грех по отношению к маленькой Дженни. Он снова — был мучеником. Он сообщил, что его допрашивали с пристрастием, а Мариам в свою очередь рассказала о том, как вода из опрокинутого корыта просочилась сквозь потолок, штукатурка обвалилась и испортила обед семье одного бедного рабочего, жившего в нижнем этаже.

Она сообщила ему также, как смотрят красные на эту инсценировку. Адвокат Эндрюс требовал, чтобы ему дали свидание с заключенными, но ему в этом отказали и не согласились выпустить их на поруки. Накануне вечером Мариам была на квартире у Эндрюса, где собрались члены союза Индустриальных рабочих мира. Все они были того мнения, что вся эта история — самая низкопробная провокация. Все записки были грубыми фальшивками, а динамит несомненно был подброшен полицией. Власти воспользовались этим предлогом, чтобы закрыть штаб-квартиру союза и арестовать десятка два радикалов. Печальнее всего, что они развели по этому случаю активную пропаганду; газеты были начинены самой грязной клеветой. Разве Питер не читал утренний выпуск «Таймса»? Там ведется откровенная травля: чернь призывают линчевать красных!

§ 50

От Мариам Питер снова направился в комнату № 427. Нелл была убеждена, что Нельс Аккерман отзовется на следующее же утро, и в самом деле, Питер увидел у себя на туалетном столике записку:

«Подожди меня, мне надо с тобой поговорить».

Питеру не пришлось долго ждать; через несколько минут вошел Мак-Гивни, уселся против него и начал торжественным тоном:

— Послушай, Питер Гадж, ты ведь знаешь, что я твой друг.

— Ну, конечно.

— Я стоял за тебя горой, — продолжал Мак-Гивни. — Если бы не я, начальник наверняка засадил бы тебя в «яму» и вытянул бы из тебя жилы, чтобы ты признался, что сам подбросил динамит. Я хочу, чтобы ты это знал. Имей в виду, что я и впредь буду тебя защищать и надеюсь, что ты тоже будешь меня поддерживать, — услуга за услугу!

— Конечно, буду! — сказал Питер. — В чем дело? Тут Мак-Гивни пустился в объяснения. Старый Нельс Аккерман вбил себе в голову, что полиция что-то скрывает от него. Понятное дело, он до смерти перепуган. На ночь он запёрся в шкафу и велел жене опускать занавески, когда она едет в автомобиле. И теперь он во что бы то ни стало хочет поговорить с человеком, который раскрыл заговор, затевавшийся против него. Мак-Гивни считает, что Питеру не следует ни с кем знакомиться, так как это очень рискованно, — но слово Аккермана для всех закон. Ведь, по существу говоря, Питер работает на него; Аккерман дает огромные суммы на содержание тайной полиции, во главе которой стоит Гаффи, и, конечно, ни Гаффи и никто из представителей власти не посмеет водить его за нос.

— Ну, что ж, прекрасно, — сказал Питер. — Почему бы мне не повидаться с ним?

— Он, конечно, начнет расспрашивать тебя об этом деле, — продолжал Мак-Гивни. — Постарается выведать у тебя всю подноготную. Так ты уж смотри, поддержи нас. Дай ему понять, что мы сделали всё, что от нас зависело. Расхваливай нас вовсю.

Питер торжественно обещал действовать именно так, но Мак-Гивни этого было недостаточно. Он находился в состоянии какого-то нервного возбуждения и всё долбил и долбил Питеру о том, как важно быть во всем солидарными и сохранять верность своим товарищам по работе. Можно было подумать, что это один из радикалов разглагольствует среди своих единомышленников!

— Ты, пожалуй, можешь вообразить, что тебе подвернулся случай вскочить нам на спину и вскарабкаться наверх, но не забывай, Питер Гадж, что мы управляем сложным механизмом, и в конечном счете наша машина сломит всех и каждого. Мы уже расправились с одним молодцом из тех, что. вздумал сыграть с нами скверную штуку, — расправимся в лучшем виде и с тобой. Старый Нельс выпытает из тебя всё, что ему нужно, он, без всякого сомнения, предложит тебе здоровую цену, но в скором времени вышвырнет тебя, и ты всё равно вернешься к нам. И я заранее тебя предупреждаю: если ты затеешь против нас грязную игру, — через месяц-другой Гаффи упрячет тебя в «яму», а оттуда тебя вынесут уже на носилках.

Питер снова стал клясться, что он предан Гаффи душой и телом, но тут же ввернул:

— А не кажется вам, что мистеру Гаффи не худо бы как-нибудь меня отблагодарить за то, что я открыл заговор?

— Я и сам так думаю, — отвечал Мак-Гивни. — Что верно, то верно.

И они принялись торговаться. Питер уверял, что ему одному пришлось рисковать, а выгоду извлекли другие. Правда, Гаффи не воздавали хвалу в газетах, зато его щедро наградили хозяева и он получит ещё больше, если Питер расхвалит его королю Американского города. Питер утверждал, что оказанная им услуга стоит не менее тысячи долларов, и настаивал, чтобы ему выплатили эту сумму ещё до свидания с королем.

Мак-Гивни злобно огрызнулся:

— Слушай, Гадж! Как это у тебя хватает нахальства заломить такую цену? Ты должен быть ещё нам благодарен, что мы поддержали твою провокацию!

Мак-Гивни обычно обращался с Питером, как с трусом и мелким шантажистом, но уже давно знал, что этот ничтожный человечек совершенно преображается; как только представляется случай загрести денежки. Так было и на этот раз, и Питер нагло отвечал на брошенный ему вызов.

— Если вам не нравится моя провокация, — ехидно заметил он, — то почему вы не раструбите о ней в газетах?

И снова Питер оказался в роли бульдога, который вцепился зубами в морду другого пса и не отпускает его. Он уже не раз видел, как человек с крысиным лицом вытаскивает деньги из кармана, и не сомневался, что уж на этот раз Мак-Гивни подготовился к такому разговору. Итак, он настаивал: тысячу и никаких! И, как и прежде, у него упало сердце, когда Мак-Гивни вытащил пачку кредиток и там оказалось больше, чем он запросил.

Во всяком случае, Питер утешал себя мыслью, что тысяча долларов всё-таки кругленькая сумма, и направился к дому Нельса Аккермана в превосходном настроении. Между прочим, ему пришло в голову, что, пожалуй, благоразумнее ничего не говорить Нелл про эту добавочную тысячу. Ведь если женщина узнает, что ты при деньгах, она не успокоится, пока не вытянет у тебя всё, до последнего цента, или заставит истратить все деньги на неё!

§ 51

Дом Нельса Аккермана находился в отдаленном предместье города и стоял на холме, среди рощицы. От ближайшей трамвайной остановки было не меньше двух миль, и-Питеру пришлось пройти это расстояние по солнцепёку. По-видимому, знаменитый банкир, выбирая место для своей резиденции, рассчитывал, что к нему будут приезжать только в автомобилях, и не подумал, что кому-нибудь придется идти пешком. По дороге Питер размышлял о том, что если ему повезет и он укоренится в этих высоких кругах, то со временем тоже обзаведётся автомобилем, как все люди этого класса.

Поместье было обнесено высокой бронзовой решеткой-вышиной в десять футов, она грозно ощетинилась острыми копьями. Питеру уже приходилось читать в «Таймсе» об этой решётке: она имеет столько тысяч ярдов в окружности, в ней столько-то копий, которые обошлись во столько-то десятков тысяч долларов. Массивные бронзовые ворота были заперты наглухо, и в глаза бросалась надпись: «Берегитесь, злые собаки!» По ту сторону ворот расхаживали взад и вперёд трое сторожей с ружьями. Все эти меры охраны были введены после того, как был раскрыт заговор, но Питер этого не знал и решил, что так всегда ведётся у Аккермана, и это придало в его глазах ещё больше веса человеку, которого он собирался посетить.

Он нажал кнопку у калитки, появился привратник, и Питер, как его научили, назвал имя Артура Мак-Джилликадда. Привратник вернулся к себе в будку, позвонил по телефону, затем, снова вышел и приоткрыл ворота ровно настолько, чтобы мог пройти Питер. «Придется вас обыскать», — сказал он; Питер уже не раз подвергался аресту, и его ничуть не обидела эта процедура, она лишний раз подтвердила могущество Нельса Аккермана.

Сторожа освидетельствовали его карманы, ощупали его со всех сторон, потом один из них повёл Питера по длинной, усыпанной гравием аллее через рощицу; они поднялись по мраморной лестнице ко дворцу, стоявшему на вершине холма. Тут сторож передал его дворецкому — китайцу, беззвучно ступавшему в туфлях на войлочной подошве.

Если бы Питер не знал, что этот особняк принадлежит частному лицу, он, вероятно, подумал бы, что попал в музей. Там были высокие мраморные колонны и огромные картины, гобелены, где были изображены лошади в натуральную величину, фигуры рыцарей в латах, боевые секиры, танцующие японские черти и множество всяческих диковин. В другое время Питер с удовольствием поглазел бы на роскошное убранство жилища этого крупнейшего миллионера и был бы в восторге, что очутился среди такой роскоши. Но сейчас он напряжённо думал о том, какое ему предстоит опасное дело. Нелл сказала ему, на что следует обратить внимание, и он старался не зевать. Поднимаясь по лестнице, устланной бархатным ковром, он заметил портьеру, за которой легко можно было спрятаться, а, на противоположной стене — картину, изображавшую испанского гранда. Всё это ему пригодится.

В сопровождении дворецкого Питер шёл по огромному коридору, точь-в-точь как в Отеле де Сото. В конце коридора китаец тихонько постучал в дверь, и Питер, вошёл в большую комнату, тонувшую в полумраке.

Дворецкий беззвучно удалился, закрыв за собой дверь, Питер стоял в нерешительности, осматриваясь по сторонам. G другого конца комнаты до него донеслось слабое покашливание, — очевидно, там находился больной. Питер разглядел кровать из какого-то тёмного дерева с четырьмя колоннами, поддерживавшими балдахин, и занавесями по сторонам, а на кровати человека, который сидел, обложенный со всех сторон подушками. Снова покашливание, затем чуть слышный шепот: «Сюда». Питер пересёк комнату и остановился футах в десяти от кровати со шляпой в руках. Он лишь смутно различал сидевшего в кровати человека и от избытка почтения не решался его разглядывать.

— Так это вы… — кхе-кхе!.. Как вас зовут?

— Гадж, — отвечал Питер.

— Вы тот самый человек, — кхе-кхе! — которому всё известно про красных?

— Да, сэр.

Сидевший в кровати человек кашлял чуть не каждую минуту в продолжение их разговора, и Питер заметил, что он всякий раз закрывает рот рукой, словно стыдясь производимого им шума. Мало-помалу глаза Питера привыкли к полумраку, и он увидел, что перед ним старик с дряблыми щеками и двойным подбородком; под глазами у него набрякли синеватые мешки. На голой, как колено, голове — чёрная шёлковая ермолка с вышивкой, а поверх ночной рубашки — короткая вышитая куртка. У кровати стоял столик, уставленный стаканчиками, пузырьками и коробочками с лекарствами, там же был и телефон. Поминутно раздавались телефонные звонки, и Питер терпеливо выслушивал, как мистер Аккерман разрешает сложные деловые вопросы.

— Я, кажется, уже сообщил им свои условия, — говорил он раздраженным тоном и кашлял.

А Питер, внимательно следивший за каждым движением и словом этого богача, отметил, как он вежлив, — даже не позволяет себе кашлянуть в телефон.

— Если они внесут наличными сто двадцать пять тысяч долларов, — я согласен подождать, но ни цента меньше! — бросил в телефон Нельс Аккерман. И Питер, охваченный благоговением, чувствовал себя на самой вершине Олимпа — на такой высоте, о какой можно только мечтать, — в самом преддверии рая.

Старик уставился на посетителя своими темными глазами.

— Кто написал мне это письмо? — хрипло прошептал он.

Питер подготовился к такому вопросу.

— Какое письмо, сэр?

— Письмо, где говорится про вас.

— Право, не знаю, сэр.

— Вы хотите сказать, — кхе-кхе! — что вы не писали мне анонимного письма?

— Нет, сэр, не писал.

— Так, может быть, его написал кто-нибудь из ваших друзей?

— Ничего не знаю. Возможно, что его написал какой-нибудь враг полиции.

— Ну, а что за агент красных находится у меня в доме?

— Об этом говорится в письме? — Да.

— Ну, это может быть и не так, сэр. Я не вполне в этом уверен, хотя эта мысль и приходила мне в голову. Надо как следует в этом разобраться.

— Ведь это вы раскрыли заговор?

— Да, сэр.

— Пожалуйста, сядьте вот сюда, — сказал банкир. У самой кровати стоял стул, но Питеру показалось, что будет непочтительно сесть так близко, он немного отодвинул стул и уселся на самом краешке, нервно комкая в руках шляпу.

— Положите шляпу, — раздраженно бросил старик, Питер сунул шляпу под стул.

— Прошу прощения, сэр, — пробормотал он.

§ 52

Старый плутократ был слаб и болен, но сохранил ясность ума; он прямо-таки сверлил Питера глазами. Питер сообразил, что надо быть начеку, малейшая оплошность может его погубить.

— Так вот, Гадж, — начал старик. — Я хочу, чтобы вы мне подробно обо всем рассказали. Прежде всего, как. и почему вы очутились среди красных? Начните с самого начала.

И Питер рассказал, как он заинтересовался движением радикалов, подчеркивая, что он сознает, насколько опасны эти красные, и что он глубоко предан классу, который представляет в стране порядок, прогресс и культуру.

— Надо с этим покончить, мистер Аккерман! — воскликнул он патетически, и престарелый банкир одобрительно кивнул: «Да, да, с этим Надо покончить!»

— Вот я и сказал себе, — продолжал Питер. — «Дай-ка я выведу на чистую воду этих молодцов!» Я начал ходить на их митинги и прикинулся, будто им удалось обратить меня в свою веру. Уверяю вас, мистер Аккерман, наша полиция спит, она и знать не знает, что вытворяют все эти агитаторы и что они там проповедуют. Полиция не подозревает, что за красных стоят горой тысячи недовольных.

И Питер начал распространяться о том, что красные непрерывно ведут пропаганду социальной революции и учиняют заговоры, стремясь ниспровергнуть законность и порядок, и покушаются на имущество и даже на жизнь богатых людей.

Питер заметил, что, когда старик взял стакан, чтобы выпить глоток, у него рука так дрожала, что он едва не расплескал воду. Когда снова зазвенел телефон, банкир заговорил резким, повелительным тоном:

— Так они просят, чтобы им выдали на поруки этих людей? Слушайте, Энгус, да ведь это просто наглость! И слышать об этом не хочу! Немедленно же повидайтесь с судьей и растолкуйте ему, что этих лиц абсолютно необходимо держать в заключении!

Тут на старика опять напал кашель.

— Теперь, Гадж, — снова заговорил он, — я имею некоторое представление обо всем этом деле. Но я хочу знать, какой заговор они затевали против меня. Расскажите мне, как вам удалось его обнаружить.

Питер рассказал, разумеется, сильно сгустив краски, чтобы произвести должное впечатление на банкира: эти молодцы всё время толкуют о мистере Аккермане, они точат на него зубы.

— Но почему? — вырвалось у старика. — За что?

— Они думают, что вы ведёте против них борьбу, мистер Аккерман.

— И не думаю! Ничего подобного!

— Они говорят, будто вы пожертвовали большие суммы, чтобы отправить на виселицу Губера. Они называют вас… Прошу прощения…

— Ничего, говорите.

— Они называют вас «проклятым денежным мешком, финансовым королем Американского города».

— Королём! — воскликнул банкир. — Что за вздор! Надеюсь, вы понимаете, Гадж, что это дурацкие газетные враки! Я теперь совсем бедный человек. У нас в городе найдется по крайней мере двадцать человек куда богаче меня и гораздо влиятельнее. Да я…

Тут старика снова начал бить кашель, так что он совсем ослаб и откинулся на подушки, чтобы немного отдышаться.

Питер почтительно ждал, пока он снова заговорит, но банкиру не удалось его провести. Питеру не раз приходилось торговаться, и он знал, что люди всегда прибедняются.

— Так вот, Гадж, — продолжал старик. — Я не хочу, чтобы меня убили. Говорю вам, я вовсе этого не хочу.

— Ну, конечно, нет, — поддакнул Питер. Он прекрасно понимал, что мистеру Аккерману не хочется, чтобы его укокошили. Но банкир всячески старался вдолбить ему эту мысль, — он несколько раз возвращался всё к той же теме и говорил таким торжественным, убедительным тоном, словно это была необычайно оригинальная идея или какое-то ошеломляющее открытие,

— Я не хочу, чтобы меня убили, Гадж. Говорю вам, я не хочу попасть в руки к этим молодчикам! Нет, нет! Мы должны их перехитрить! Необходимо принять меры предосторожности, всевозможные меры предосторожности, сделать всё от нас зависящее.

— С этой целью я и пришёл к вам, мистер Аккерман, — торжественно заявил Питер. — Я сделаю всё, что только возможно. Будьте уверены, мы примем все необходимые меры.

— Ну, а как обстоит дело с полицией? — спросил банкир. — Что вы скажете о Гаффи и его бюро? По вашему, они не на высоте?

— Видите ли, мистер Аккерман, — сказал Питер. — Это несколько щекотливый вопрос. Ведь как-никак я служу у них…

— Ерунда! — воскликнул банкир. — Вы служите у меня! Я финансирую это дело и желаю знать всё, решительно всё!

— Они, право же, неплохо относятся ко мне, — мямлил Питер.

— Извольте мне рассказать всё! — приказал старый банкир. Он был на редкость раздражителен и не терпел ни минуты промедления. — Ну, в чём же дело?

Питер отвечал смиренно и почтительно:

— Я могу рассказать вам очень много по интересующему вас вопросу, мистер Аккерман, но пусть всё это останется между нами.

— Хорошо, — поспешно сказал старик. — Ну, в чём же дело?

— Если вы только намекнете об этом кому-нибудь, — настаивал Питер, — меня сразу же уволят.

— Вас и не подумают увольнять, — я уж об этом позабочусь. Если понадобится, я вас возьму на службу лично к себе.

— Ах, вы не хотите меня понять, мистер Аккерман. Ведь это же машина, и против неё ничего не поделаешь; её надо как следует изучить и уметь с ней обходиться. Я рад бы вам помочь, но разрешите мне вам кое-что объяснить, я хочу, чтобы вы меня как следует поняли.

— Ну, хорошо, — сказал банкир. — Продолжайте, в чем же тут дело?

— А вот в чём, — отвечал Питер. — Все эти полицейские и их подручные стараются изо всех сил, но они далеко не все понимают, ведь дело очень сложное, а они ещё не успели разобраться в этом движении. Они привыкли иметь дело с уголовными преступниками, но эти красные, понимаете ли, особая публика. Уголовники действуют вразброд и не думают поддерживать друг друга, а вот красные тесно сплочены между собой и отвечают ударом на удар да вдобавок ещё разводят вот эту самую пропаганду. А пропаганда — опасная штука; стоит вам сделать неправильный шаг, как они используют его против вас и станут ещё сильнее.

— Понимаю, — проговорил старик. — Дальше!

— Полиция даже не понимает, как опасны эти красные. Я хотел открыть им глаза, — так поди ж ты! — не верят! Я уже давно знаю, что есть такая группа красных, которая замышляет убить всех богатых людей, всех влиятельных лиц в нашей стране. Они выслеживают этих богачей, готовятся их уничтожить. Они ухитрились разузнать об этих людях такие подробности, что прямо диву даешься. Поэтому-то мне и пришло в голову, что они наверное кого-нибудь к вам подослали, мистер Аккерман.

— Скажите мне, кого вы подозреваете. Говорите скорей.

— Так вот, сэр, время от времени мне удается подслушать обрывки разговоров. Один раз я слышал, как Мак…

— Какой Мак?

— Мак-Кормик, тот, что сейчас в тюрьме. Он один из лидеров союза Индустриальных рабочих мира и, по-моему, самый опасный. Я слышал, как он шептался с одним парнем, и здорово испугался, потому что речь шла об убийстве какого-то богача. Оказывается, он подстерегал этого богача и говорил, что собирается его застрелить в его собственном доме! Я не расслышал фамилию этого человека, — я отошёл в сторону, потому что боялся как бы они не заметили, что я подслушиваю. Они чертовски подозрительный народ. Посмотрели бы вы, как этот Мак то и дело озирается направо и налево. Вот я и отошёл, а потом, когда опять к ним приблизился, слышу, он смеется и говорит: «Я спрятался за портьерой, а на стене напротив был намалеван какой-то испанец, и всякий раз, как я выгляну из-за портьеры, этот каналья смотрит на меня во все глаза, словно собирается выдать…»

Тут Питер остановился. Он уже освоился с полумраком и заметил, что у банкира глаза так и выкатились из сизых набрякших мешков.

— Боже мой, — прошептал Нельс Аккерман.

— Это всё, что мне удалось услышать, — прибавил Питер. — Я не понял, о чём это он говорил. Но когда я узнал, что Мак начертил план вашего дома, я подумал: «Чёрт побери, да ведь он хочет застрелить мистера Аккермана».

— Боже мой! Боже мой! — шептал старик, теребя дрожащими руками вышивку на одеяле.

Зазвонил телефон, банкир взял трубку и сказал, что очень занят и просит позвонить попозже. Он снова закашлялся так, что Питер испугался, как бы он не задохнулся, и помог ему выпить какое-то лекарство. Питера несколько смутило, что этот человек, один из его богов, так откровенно проявляет постыдный страх. Но ведь в конце концов эти олимпийцы такие же люди, как Питер, и так же подвержены страданиям и смерти!

Питера удивляло, как легко попался на удочку мистер Аккерман. Он даже не сумел притвориться, что презирает красных. Он сам отдавался в руки Питера, и тот мог, так сказать, доить его, сколько ему вздумается. И уж, конечно, он не упустит такого замечательного случая!

— Теперь вы видите, мистер Аккерман, — начал Питер, — что нет смысла рассказывать о таких вещах полиции. Они прямо не знают, как действовать в подобных случаях. По правде сказать, они не принимают всерьёз красных. Полиция затратит в десять раз больше денег, чтобы изловить какого-нибудь бандита, чем на слежку за целой шайкой заговорщиков.

— Но как они могли пробраться ко мне в дом? — воскликнул старик.

— Они пользуются такими средствами, о каких вы даже не имеете представления, мистер Аккерман. У них везде имеются пособники. Вы вот не знаете, что среди красных есть и священники, и школьные учителя, и даже богатые люди вроде вас.

— Знаю, знаю, — пробормотал Аккерман. — Но всё же…

— Почем знать? Ведь даже кто-нибудь из членов вашей семьи может оказаться предателем.

И Питер продолжал разглагольствовать, сея красный ужас в душе старого миллионера, который не хотел, чтобы его убили. Банкир ещё раз повторил, что не желает быть убитым, и пояснил, почему это ему так нежелательно. Ведь Питер «не подозревает, сколько человеческих жизней зависят от него. В одном только Американском городе благополучие добрых ста тысяч людей и их семейств зависит от операций, проводимых Аккерманом, причём, кроме него, никто другой не сумеет их провести. Вдовы и сироты доверили ему своё состояние. Он в центре сложной сети деловых отношений, и каждый день, нет, каждый час, ему приходится выносить ответственные решения. И в самом деле, раздался телефонный звонок, и Питер услыхал, как Нельс Аккерман заявил, что Объединенному страховому обществу придется отложить до завтрашнего дня решение о дивидендах, так как сейчас он слишком занят, чтобы подписать нужные бумаги. Он повесил трубку и сказал:

— Вот видите, вот видите! Говорю вам, Гадж, — вы должны принять все меры, чтобы я не попался к ним в лапы!

§ 53

Теперь надо было обсудить план действий, и Питер охотно поделился с банкиром своими соображениями. Прежде всего мистеру Аккерману не следует высказывать ни малейшего недовольства действиями полицейских властей и Гаффи. Он должен время от времени видеться с Питером, и они сообща, частным образом предпримут кое-какие шаги для безопасности мистера Аккермана, жизнь которого так драгоценна для общества. Первым делом необходимо выяснить, нет ли в доме мистера Аккермана предателя, для этого нужно под тем или иным предлогом ввести туда первоклассного сыщика. Беда только в том, что мало кому из сыщиков можно доверять, чуть ли не все они мошенники, а те, у которых не хватает ума, чтобы смошенничать, — просто-напросто олухи, которых любой красный раскусит через пять минут.

— Но знаете, что я придумал, — сказал Питер. — Моя жена — удивительная женщина, и когда мы с вами заговорили о сыщиках, мне вдруг пришло в голову: что, если бы пригласить к вам на несколько дней Эдит? Она бы живо всё разузнала и про ваших родственников и про прислугу.

— Что, она профессиональный сыщик? — спросил банкир.

— Нет, сэр, — отвечал Питер. — Она была актрисой, и выступала под именем Эдит Юстас, — может быть, вам случалось видеть её на сцене?

— Нет, я слишком занят, и мне не до театра, — ответил мистер Аккерман.

— Ну, конечно, — поддакнул Питер. — Правда, я не знаю, согласится ли она. Дело в том, что ей не очень-то нравится, что я вожусь с этими красными, и она уже давно ко мне пристаёт, чтобы я с ними разделался, и можно сказать, я уже ей обещал. Но если я расскажу ей, что вам угрожает, она, может быть, и согласится из одолжения.

Но как ввести жену Питера в домашний круг мистера Аккермана, не возбудив при этом подозрений?

Затронув этот вопрос, Питер тут же подчеркнул, что его жена по своему социальному положению не подходит к роли прислуги. Мистер Аккерман сообщил, что нанимать, прислугу совсем не его дело, так же как и приглашать на работу в банк бухгалтеров. Покажется подозрительным, если он хотя бы намекнет о чем-нибудь таком своему дворецкому. Но он прибавил, что его иногда навещает племянница, и если её попросить, она сейчас же приедет, а Эдит может сойти за её камеристку. Питер был уверен, что Эдит быстро войдет в эту роль, ей не раз приходилось исполнять её на сцене, это была её коронная роль. Мистер Аккерман обещал переговорить со своей племянницей и устроить так, чтобы она встретилась с Эдит в тот же день в Отеле де Сото.

Затем старый банкир дал торжественное обещание, что никому не заикнется об этом деле, кроме своей племянницы. Питер очень горячо и настойчиво втолковывал ему, что нельзя говорить об этом ни полицейским, ни домашним, ни личному секретарю. Когда мистер Аккерман вполне это усвоил, он в свою очередь начал внушать Питеру то, что для него было важнее всего на свете:

— Я не хочу, чтобы меня убили, Гадж. Говорю вам, я не хочу быть убитым!

И Питер торжественно обещал, что отныне будет считать своим долгом прислушиваться ко всем разговорам красных и сообщать мистеру Аккерману всё, что о нём услышит.

Когда он встал, собираясь уходить, мистер Аккерман дрожащей рукой достал из кармана своей куртки яркую хрустящую кредитку. Он развернул её, и Питер увидал банковый билет в пятьсот долларов, только что выпущенный Первым Национальным банком Американского города, где мистер Аккерман был председателем правления.

— Вот вам маленький подарок, Гадж, — сказал он. — Имейте в виду, что, если вы защитите меня от этих негодяев, я сумею вас обеспечить. С сегодняшнего дня вы у меня на службе.

— Хорошо, сэр, — отвечал Питер. — Так оно и будет, сэр. Очень вам благодарен, сэр.

Он сунул банкноту в карман и, отвешивая поклоны, шаг за шагом стал пятиться к двери.

— Вы забыли свою шляпу, — заметил банкир.

— Ах да, — сказал Питер с дрожью в голосе. Он подошёл к стулу, достал из-под него шляпу и опять с поклонами отступил к двери.

— И помните, Гадж, — сказал на прощание старик. — Я не хочу, чтобы меня убили! Не хочу попасться к ним в лапы!

§ 54

Вернувшись в город, Питер первым делом направился в банк мистера Аккермана и разменял полученный им кредитный билет. Кассир строго на него взглянул и внимательно рассмотрел кредитку, но, ни слова не говоря, выдал Питеру пять стодолларовых бумажек. Питер припрятал три бумажки в потайной карман, а две сунул в бумажник и отправился на свидание с Нелл.

Он рассказал ей обо всем, что произошло, и где ей встретиться с племянницей мистера Аккермана.

— Сколько он тебе дал? — спросила Нелл и, когда Питер извлек из бумажника две кредитки, воскликнула — Ах, старый скряга!

— Он обещал дать ещё через некоторое время, — заметил Питер.

— Ну, что стоит ему наобещать с три короба! — возразила Нелл. — Надо будет как следует его прижать. Хочешь, Питер, — прибавила она, — я сохраню эти деньги для тебя?

— Ну что ж, — отвечал Питер. — Только, знаешь, ведь мне нужны деньги на маленькие расходы.

— А разве ты не получил жалованья?

— Получил, но все-таки…

— Я тебе их сохраню до последнего цента, — заявила Нелл, — и когда тебе понадобятся деньги, ты будешь рад, что они у тебя есть. Ты сам никогда не сумеешь ничего отложить на чёрный день, — это женское дело.

Питер попробовал было с ней поторговаться, но это было совсем не то, что торговаться с Мак-Гивни. Она бросила на Питера нежный взгляд, у него закружилась голова, и он машинально сунул руку в карман и достал две кредитки. Тут она улыбнулась, да так ласково, что Питер набрался смелости и выпалил:

— Ты знаешь, Нелл, ведь теперь ты моя жена!

— Да, да, конечно, — отвечала она. — Но нам надо как-нибудь отделаться от Теда Крозерса. Он всё время за мной следит, и всякий раз как надо отлучиться, приходится ему что-нибудь врать, и мне чертовски это надоело.

— Ну, а как ты от него отделаешься? — жадно спросил Питер.

— Придется нам с тобой удрать, — отвечала она, — как только мы подстроим новую провокацию…

— Ещё одну? — испуганно ахнул Питер. Девушка рассмеялась.

— Погоди! — сказала она. — Я выжму здоровую сумму из Нельса Аккермана! А потом, когда мы сорвем куш, мы удерём и будем обеспечены на всю жизнь. Наберись терпения и не приставай ко мне с любовью, — у меня голова слишком набита всякими планами, и я не могу думать ни о чем другом.

Итак, они расстались, и Питер отправился в «Дом американца» повидать Мак-Гивни.

— Держись крепко! Выпутывайся! — наставляла его Нелл. Но это было не так-то легко, потому что Мак-Гивни начал прощупывать Питера со всех сторон, так и лез ему в душу, стараясь выведать, что там у него произошло с Нельсом Аккерманом. Боже мой! До чего назойливы эти господа, когда речь идет о наживе! Питер твердил своё: он-де вёл честную игру и выложил Нельсу Ак-керману чистую правду, то же самое, что говорил Гаффи и Мак-Гивни. Он сказал, что полиция на высоте и бюро Гаффи всё время преследует красных по пятам.

— А зачем ты ему понадобился? — спросил человек с крысиным лицом.

— Он только хотел убедиться, что ему известно всё самое важное, — отвечал Питер. — Он взял с меня слово, что я буду сообщать ему всё, что мне удастся разузнать об их заговоре против него. Ну, конечно, я обещал, что мы будем обо всем его извещать.

— Ты ещё будешь с ним встречаться? — спросил Мак-Гивни.

— Он ничего об этом не говорил,

— Он взял твой адрес?

— Нет. Я думаю, если я ему понадоблюсь, он опять вызовет меня через вас.

— Хорошо, — сказал Мак-Гивни. — А он дал тебе денег?

— Да; — отвечал Питер, — он дал мне двести долларов и сказал, что не пожалеет денег на это дело. Поэтому надо уж нам для него постараться. Он говорит, что не хочет быть убитым. Он повторил это чуть не десять раз. Кажется, он больше всего говорил именно об этом. Он совсем больной и прямо сходит с ума от страха.

Кончилось тем, что Мак-Гивни расчувствовался и даже поблагодарил Питера за его преданность. Затем стал давать ему новые инструкции.

Красные подняли ужасающий шум. Адвокату Эндрюсу удалось добиться официального пропуска в тюрьму и повидаться с арестованными, и, конечно, они все как один заявили, что заговор был подстроен. Теперь красные решили разослать воззвание к своим единомышленникам по всей стране, рассчитывая добиться гласности и собрать средства на борьбу с «провокацией». Красные держали всё это в строгой тайне, и Мак-Гивни хотел разузнать, откуда они достают деньги. Ему нужно раздобыть экземпляр воззвания, которое они сейчас печатают, и узнать, куда и когда именно будет оно разослано. Гаффи уже предупредил руководителей почтового ведомства, и они обещали конфисковать воззвания и уничтожить их потихоньку от красных.

Питер потирал руки от удовольствия. Вот это настоящее дело! Это значит взяться за этих преступников, как он давно предлагал! Человек с крысиным лицом отвечал, что это ещё пустяки по сравнению с тем, что они намерены предпринять через несколько дней. Пусть Питер делает своё дело, и вскоре он увидит! Теперь, когда публика, под впечатлением заговора бомбистов, как раз пришло время действовать.

§ 55

Питер поехал на трамвае, к Мариам Янкович и по дороге прочел вечерний выпуск «Таймса». В этой газете велась явная травля красных, сомнений быть не могло! Как и предвидела Нелл, приверженцы порядка так и вцепились в книжку Мак-Кормика о саботаже и перепечатывали из нее целые главы, причём самые крамольные фразы были набраны крупным шрифтом, а кое-что помещено в рамке и разбросано там и сям по странице так, чтобы сразу бросалось в глаза. Там же было и фото, изображавшее Мак-Кормика в тюрьме; он не брился уже несколько дней и, вероятно, не слишком-то был доволен, что его снимают, во всяком случае вид у него был такой свирепый, что он мог бы устрашить даже отъявленных скептиков; Питер лишний раз убедился, что он был прав, считая Мака самым опасным из красных.

Газета печатала бесконечные столбцы материалов по этому делу, искусно связывая его с другими террористическими актами и убийствами, имевшими место в истории Соединенных Штатов, а также с заговорами немецких шпионов и бомбистов. По словам газеты, существовала организация убийц, раскинувшая сети по всей стране; эта организация на деньги, полученные от немцев, издавала сотни газет, которые читались миллионами людей. В напечатанной жирным шрифтом передовице было обращение к гражданам, их призывали встать на защиту республики и раз навсегда положить конец красной опасности. Читая всю эту галиматью, Питер, как всякий благонамеренный американец, верил каждому слову газеты и кипел негодованием против красных.

Он не застал дома Мариам Янкович. Мать её была крайне взволнована, так как Мариам стало известно, что полиция подвергает заключенных допросу «с пристрастием», и она помчалась в бюро Совета народов, чтобы созвать собрание радикалов и принять срочные меры.

Питер также поспешил в это бюро и увидел там человек двадцать пять красных и пацифистов; все они были в чрезвычайном волнении. Мариам шагала взад и вперед по комнате, судорожно сжимая руки, и глаза у неё были красные. Тут Питер вспомнил свои давнишние подозрения, что Мак и Мариам любят друг друга. Он принялся её расспрашивать. Оказывается, Мака бросили в «яму», а дровосека Гендерсона положили в больницу после перенесённых им пыток.

Молодая еврейка пустилась в подробности, и Питер невольно содрогнулся: слишком свежо было воспоминание о допросе «с пристрастием». Он и не думал скрывать эту дрожь, но принялся расхаживать взад и вперёд по комнате, подобно Мариам, и рассказывать, каково ему было, когда у него выкручивали кисть руки и отгибали назад пальцы, и как сыро и ужасно в «яме». Таким образом он довёл их чуть не до истерики в надежде, что они решатся на открытое выступление, как этого хотелось бы Мак-Гивни. Почему бы в самом деле не взять приступом тюрьму и не освободить заключенных?

Маленькая Ада Рут заявила, что это вздор, а лучше всего им взять знамена и дефилировать перед зданием тюрьмы, выражая свой протест против пыток, каким подвергали людей, вина которых даже не доказана! Конечно, полиция нападет на них, а толпа, быть может, раздавит или растерзает их на клочки, но должны же они что-то предпринять.

Дональд Гордон возразил, что это лишит их возможности в дальнейшем вести агитацию. Но им надо попытаться организовать забастовку рабочих. Надо разослать телеграммы во все радикальные газеты, собрать деньги и не далее как через три дня созвать массовый митинг. Необходимо также обратиться ко всем рабочим союзам и выяснить, нельзя ли подготовить почву для всеобщей забастовки.

Питер, несколько разочарованный, направился к Мак-Гивни и донёс ему, что было принято довольно-таки умеренное решение. Но сыщик заявил, что всё в порядке и у него есть для красных замечательный сюрприз. Тут он рассказал Питеру потрясающую новость. Питер уже читал в газетах про германских шпионов, но не слишком-то принимал всерьёз эти истории; ведь война бушевала где-то очень далеко, и Питер никогда не видел этого германского золота, о котором так шумели в газетах; к тому же все эти красные были бедняками и каждый из них урезывал себя во всём, отдавая часть своего скудного заработка на брошюры и воззвания, на почтовые издержки и в фонд защиты — на все расходы, каких требовала организация активной пропаганды. И вдруг Мак-Гивни заявляет, что в Американском городе находится настоящий, неоспоримый агент кайзера! Власти уже раскинули свои сети, и Мак-Гивни домогается того, чтобы этот субъект перед своим арестом, пожертвовал известную сумму на радикальное движение.

Питер без всяких объяснений понял, насколько это важно. Если властям удастся доказать, что агитация в защиту Мак-Кормика и остальных заключенных финансируется германцами, то публика готова будет оправдать любые меры, какие предпримут, чтобы покончить с красными. Не знает ли Питер какого-нибудь социалиста-немца, которого можно было бы уговорить завязать сношения с агентом кайзера и принять от него деньги на организацию всеобщей забастовки в Американском городе? Целый ряд крупных промышленных предприятий в этом городе перешли на производство военного снаряжения, и неприятелю несомненно на руку стачки и волнения среди рабочих. Агенты Гаффи уже давно добивались, чтобы немцы что-нибудь пожертвовали в фонд защиты Губера, но тут подвёртывался другой, прямо-таки замечательный случай.

Питер вспомнил товарища Апфеля, который был левым социалистом и на время стал пацифистом, подобно большинству немцев. Апфель работал в пекарне, и лицо у него было белое, как тесто, которое он месил, но оно вспыхивало румянцем, когда он на собрании местной организации вставал и принимался громить «социал-патриотов», тех членов партии, которые играют на руку англичанам, мечтающим о мировом господстве. Мак-Гивни заявил, что он немедленно же подошлёт кого-нибудь к Апфелю, и ему назовут имя этого германского агента, добавив, что этот человек мог бы пожертвовать в фонд защиты радикалов. Разумеется, Апфель не будет подозревать, что это германский агент, он пойдёт к нему и предложит сделать взнос, а уж об остальном позаботятся Мак-Гивни и его товарищи — шпики.

Питер нашёл, что это превосходный план, и вызвался сам пойти к Апфелю; но человек с крысиным лицом заявил, что Питер слишком ценный для них человек и никак нельзя, чтобы его заподозрил этот немец.

§ 56

Питер получил от Нелл коротенькую, наспех нацарапанную записку, в которой она его извещала, что всё в порядке: она уже приступила к своим новым обязанностям и скоро добьется желаемых результатов. И Питер в самом лучшем настроении занялся своими делами. Перед ним стояла задача всячески противодействовать кампании протеста, какую вели радикалы. Несмотря на все усилия властей, красным удалось добиться таких успехов, что просто можно было прийти в ужас. На их собраниях, как по волшебству, появлялись целые пачки воззваний, их расхватывали, и они исчезали с такой быстротой, что полицейские только зубами щёлкали с досады. Каждый вечер в Храме труда, где собирались рабочие, агитаторы надрывали глотку, распинаясь из-за Мак-Кормика. В довершение беды, одна грошовая вечерняя газетка, выходящая в Американском городе и пользующаяся успехом у рабочих, упорно печатала фактический материал, стремясь доказать, что тут имела место явная провокация. К тому же красные обнаружили, что их корреспонденцию перехватывают, и подняли ужасающий гвалт, разумеется, делая вид, что они защищают «свободу слова»!

Массовый митинг был назначен на этот вечер, и Питер прочёл в «Таймсе» проникнутую негодованием передовицу с призывом запретить это сборище. Статья была озаглавлена: «Долой красный флаг!» И Питеру казалось, что всякий стопроцентный американец, у которого в жилах горячая кровь, прочитав её, должен возгореться желанием решительно действовать.

Питер высказал свое мнение Мак-Гивни, и тот бросил ему в ответ:

— Вот увидишь, мы скоро себя покажем!

И действительно, в тот же день в вечерних газетах появилось сообщение о том, что мэр Американского города грозит привлечь к ответственности владельцев аудитории за все зажигательные и мятежные выступления на этом митинге; после чего владельцы аудитории расторгли договор. Далее мэр заявил, что всякие сборища на улицах запрещаются и что полиция примет все меры для охраны законности и порядка. Питер поспешил в зал Совета народов и увидел, что радикалы лихорадочно разыскивают какое-нибудь другое помещение. Питер то и дело бегал к телефону и сообщал Мак-Гивни, какое помещение они собираются снять, сыщик передавал об этом Гаффи, а тот — секретарю Торговой палаты, и владельца этого зала немедленно же вызывал и строго предупреждал либо председатель правления банка, где хранилась закладная на это здание, либо один из директоров симфонического оркестра, дававшего там концерты.

Таким образом, в этот вечер в Американском городе так и не состоялся массовый митинг красных; и долгое время его никак. не удавалось организовать. Между тем бюро Гаффи состряпало свою историю со шпионом, и на следующее утро на первой странице «Таймса» появилось сенсационное сообщение о том, что Карл фон Штрёме, агент германского правительства и, по слухам, племянник немецкого вице-канцлера, был арестован в Американском городе; он выдавал себя за шведа, агента по продаже швейных машинок, а на деле был занят финансированием заговорщиков, которые подбросили бомбы с динамитом в здание компании литейных заводов, переоборудованное для производства пулеметов. Трое сообщников фон Штрёме были схвачены вместе с ним; при них найдено множество документов, раскрывающих самые вопиющие факты. Между прочим, не далее как накануне фон Штрёме вёл переговоры с одним немцем, социалистом самого крайнего толка, игравшим видную роль в Союзе пекарей и пирожников, по имени Эрнст Апфель. У властей имеется диктографическая запись разговора, во время которого фон Штрёме пожертвовал сто долларов Лиге защиты свободы, организации, созданной красными в целях агитации за освобождение членов союза Индустриальных рабочих мира, арестованных по делу о покушении бомбистов на жизнь. Нельса Аккермана; более того, было доказано, что Апфель принял эти деньги и роздал их своим товарищам, красным немцам, которые внесли их в фонд защиты или истратили на прокламации, призывавшие ко всеобщей забастовке.

Сердце Питера так и прыгало в груди от радости, но, когда он после завтрака проходил по Главной улице, его охватило ещё большее возбуждение. На улице толпился народ, на всех зданиях развевались американские флаги, совсем как в день Парада готовности. При этом воспоминании Питер испытал острый приступ страха: как бы снова не бросили бомбу! Но кругом было столько восторженных лиц, и он невольно заразился всеобщим энтузиазмом. В это время проходил оркестр, исполнявший бравурный марш, а за ним маршировали солдаты — раз-два! раз-два! — ряды за рядами. Юноши, одетые в хаки, с тяжёлыми ранцами за плечами и новенькими сверкающими винтовками: «Наши ребята! Наши ребята! Сохрани их господь!»

Это были три полка 223-й дивизии, прибывшие из Линкольнского лагеря для военной подготовки. Без со мнения, их гораздо лучше обучили бы в лагере, но толпа бурно требовала, чтобы ей показали солдат, — и вот они здесь, с музыкой и знаменами, а по обеим сторонам улицы бесконечные шеренги восхищённых зрителей, раскрасневшихся от волнения, обезумевших от патриотического восторга, кричащих, поющих, махающих шляпами и платками, — толпа бесновалась, вихрь безумия пронёсся по улице.

Питер видел плотно сомкнутые, безукоризненно ровные ряды солдат, ноги взлетали и опускались с точностью часового механизма, отбивая на мостовой оглушительную дробь. Он видел свежие юношеские лица, нахмуренные и гордые, глаза, устремленные вперёд; ни один не обернулся, хотя они и сознавали, что, быть может, уже больше никогда не увидят родного города, не вернутся назад из этого путешествия. «Наши ребята! Наши ребята! Сохрани их господь!»

У Питера перехватило дыхание от волнения, и он почувствовал прилив благодарности к этим молодцам, которые будут защищать его и его родину. Он сжал кулаки, стиснул зубы, твёрдо решив покарать негодяев, увиливающих от набора, саботажников, пацифистов и бунтарей, — всех, кто отказывается принимать участие в этом геройском деле.

§ 57

Питер направился в «Дом американца», встретился там с Мак-Гивни и получил новое задание, которое было ему очень по душе. «Настало время действовать!» — заявил человек с крысиным лицом. Исполнительный комитет местного отделения союза Индустриальных рабочих мира обратился к основной организации с призывом о помощи, и в этот вечер должно было состояться собрание Исполнительного комитета. Питер должен был войти в контакт с секретарем Грэди, выведать, где именно соберется комитет, и подать ему мысль созвать всех членов союза и красных других толков. Деловые люди города, сообщил Мак-Гивни, сегодня вечером собираются нанести сокрушительный удар своим врагам; младшие члены Торговой палаты, и Ассоциации коммерсантов и промышленников на тайном совещании выработали план действий и хотят, чтобы красные собрались в одном месте.

Итак, Питер разыскал Шона Грэди, молодого ирландца, который хранил списки членов партии. и другие документы организации в столь секретном месте, что даже Питер не в состоянии был их обнаружить. Питер сообщил ему последние известия о страданиях Мака в «яме» и о том, что матроса Гаса вслед за Гендерсоном положили в больницу. Он так красноречиво выражал свое негодование, что Грэди тут же сообщил ему о собрании, назначенном на этот вечер, и где оно состоится. Питер сказал, что следовало бы пригласить на собрание кое-кого из их друзей и сообща придумать новый способ быстро распространять радикальную литературу, ведь почтой стало невозможно пользоваться. Какой толк от резолюций Исполнительного комитета? Надо призвать к активному выступлению всех членов партии!

Грэди согласился с мнением Питера: в самом деле, надо известить всех активных членов и сочувствующих. Он поручил Питеру позвонить по телефону и обегать город, чтобы уведомить целый ряд товарищей.

В шесть часов вечера Питер донёс о результатах Мак-Гивни, и тут он получил неожиданный удар.

— Ты тоже должен присутствовать на митинге, — заявил человек с крысиным лицом, — а не то они могут тебя заподозрить.

— Боже мой! — воскликнул Питер. — Что же там такое произойдет?

— Тебе нечего об этом беспокоиться, — бросил сыщик. — Я позабочусь о твоей безопасности.

Собрание должно было состояться у поэтессы Ады Рут, и Мак-Гивни велел Питеру описать её квартиру. Жилая комната выходила в коридор, где стоял большой платяной шкаф. При первой же тревоге Питер должен броситься в коридор и спрятаться в шкаф. Мак-Гивни явится туда со своими молодцами, Питера вытащат и сделают вид, будто его колотят, на самом же деле его защитят, так что ему ничего не грозит.

У Питера так и подкосились колени, и он стал горячо возражать против такого плана: что будет с ним, если что-нибудь случится с Мак-Гивни или испортится его автомобиль и они не прибудут вовремя? Мак-Гивни заявил, что Питеру нечего тревожиться, — он слишком ценный для них человек и они не станут подвергать его опасности. Мак-Гивни явится в нужный момент, а Питеру нужно только поднять крик и шум и под конец упасть в обморок, а уж Мак-Гивни, Хаммет и Камминг дотащат его до автомобиля и увезут куда следует!

Питер так перетрусил, — что ему было не до обеда в этот день, и он бродил по улицам, уговаривая и подбадривая сам себя. Он остановился и стал глядеть на американские флаги, всё ещё развевающиеся на домах, потом прочёл вечерний выпуск «Таймса», чтобы вновь возбудить в себе патриотический пыл. Направляясь к дому маленькой калеки, писавшей пацифистские стихи, он чувствовал себя совсем как эти молодчики, отправлявшиеся на войну.

Ада Рут была дома, рядом с ней стояла её мать, высохшая старая дама, ничего не смыслившая в этих ужасных мировых событиях, к мольбам которой была глуха её вдохновенная дочь; тут же была двоюродная сестра Ады, сухопарая старая дева, школьная учительница, секретарь Совета народов, и Мариам Янкович, и Сэди Тодд, и Дональд Гордон.

По дороге Питер встретил Тома Даггана, и скорбный поэт сообщил ему, что он сочинил новую поэму о Маке, сидящем в «яме». Вскоре появился и секретарь Грэди, у которого карманы оттопыривались от бумаг. Грэди, высокий, тёмноглазый, легко возбудимый юноша-ирландец, был из тех, кого социалисты называют «Джимми Хиггинс»,[4] —то есть из тех людей, которые выносят на своих плечах все тяготы и невзгоды будничной партийной работы, которые всегда тут как тут, что бы ни произошло, и готовы взвалить на себя любую ответственную задачу. Грэди был равнодушен к социалистам, его интересовало лишь «индустриальное рабочее движение», но он ничего не имел против, чтобы его называли «Джимми Хиггинс»; он и Питера наградил этим прозвищем, и Питер усмехнулся исподтишка, подумав о том, что он готов быть чем угодно, только не Джимми Хиггинсом. Он уже стоял на пути к независимости и благосостоянию, и ему даже не приходило в голову, что он может сыграть роль «Джимми Хиггинса», если не для красных, то для «белых»!

Грэди вынул свои бумаги и принялся обсуждать с Дональдом Гордоном порядок собрания. Он получил телеграмму из штаб-квартиры союза, и когда он её показывал, его худое, истощенное лицо так и сияло гордостью. Затем он объявил, что на собрании будет присутствовать «приятель» Коннор, известный организатор рабочего движения, который вместе с Мак-Кормиком посетил нефтяные промыслы и привез известие о том, что рабочие там вот-вот объявят серьёзную стачку. Потом пришла миссис Дженкинс, несчастная больная маленькая женщина, медленно умирающая от рака; муж её возбудил процесс о разводе, потому что она пожертвовала деньги союзу Индустриальных рабочих мира. Она опиралась на руку «Энди» Адамса, рослого машиниста, которого выгнали из его профсоюзного отделения за то, что он слишком много толковал об активных выступлениях. Он вынул из кармана номер «Ивнинг телеграф» и прочел вслух несколько строк из передовицы, где говорилось, что «активное выступление» не что иное, как терроризм, — то есть явно извращался смысл этого выражения, и автор статьи вопрошал: когда же, наконец, друзья законности и порядка в Американском городе со своей стороны предпримут «активное выступление»?!

§ 58

Появлялись всё новые и новые лица, пока не набралось около тридцати человек, тогда быстро приступили к деловым вопросам. Грэди заявил, что власти без всякого сомнения нагло инсценировали заговор бомбистов, дабы иметь предлог стереть с лица земли организации союза Индустриальных рабочих мира; они закрыли зал собраний и конфисковали всё, что только было можно — пишущие машинки, мебель и книги, в том числе книгу о саботаже, которую передали редактору «Ивнинг таймс». При этих словах собрание выразило свой гнев яростным свистом. Далее, продолжал Грэди, они перехватывают всю корреспонденцию, какую ведёт их организация, и комитету приходится рассылать свои материалы через нарочных. Организация борется за своё существование, и необходимо изыскать способы открыть правду народу. Если у товарищей имеются предложения, пусть они выскажутся.

Посыпались предложения, а Питер тем временем сидел как на иголках. Почему так медлят младшие члены Торговой палаты и Ассоциации коммерсантов и промышленников, — уж давно бы пора им нагрянуть! Неужто они хотят, чтобы Питер просидел здесь до утра, дрожа от страха и вдобавок голодный, как волк?

Внезапно Питер привскочил. Снаружи донесся какой-то вопль. Дональд Гордон, державший речь, остановился на полуслове, все присутствующие переглянулись, а некоторые вскочили с мест. Раздались новые крики, всё громче и ужаснее, и участники собрания бросились врассыпную — кто во входную дверь, кто в боковые двери, а кто — в окна и на лестницу.

Не теряя времени, Питер нырнул в платяной шкаф, что стоял в коридоре, куда выходила комната, забился в самый укромный уголок и накрылся платьями, а вслед за ним в шкаф забралось ещё несколько человек, они прикрыли его своими телами, и теперь он был в сравнительной безопасности.

Сидя в своем убежище, Питер прислушивался к шуму свалки. До него доносились крики обезумевших от ужаса женщин, проклятия сцепившихся в драке мужчин, грохот опрокидываемой мебели и удары полицейских дубинок и гаечных ключей по головам. Младшие члены Торговой палаты и Ассоциации коммерсантов и промышленников явились огромной оравой, чтобы наверняка добиться своего. Они заполонили комнату, заняли все входы и выходы, у каждого окна встало по нескольку человек, а снаружи здание оцепил летучий отряд и перехватывал всякого, кто спрыгивал с крыши или пытался спрятаться в саду.

Сидя на корточках, Питер прислушивался к ужасному шуму и гвалту. Вдруг он услыхал, как закричали люди, сидевшие перед ним, и догадался, что их вытаскивают и избивают дубинками; в следующий миг он почувствовал, как его схватили чьи-то руки, он весь съёжился и завопил не своим голосом; но с ним ничего не случилось, и, подняв голову, он увидел перед собой человека в чёрной маске я сразу же узнал Мак-Гивни. Ни разу в жизни Питер не радовался так человеческому лицу, как этой крысиной физиономии в маске! В руке у Мак-Гивни была дубинка, и он яростно колотил по одежде, которая грудами валялась вокруг Питера. Позади Мак-Гивни стояли Хаммет и Камминг, они заслоняли его от посторонних взглядов и время от времени тоже взмахивали дубинками.

Между тем битва, разгоревшаяся в доме и вокруг него, уже подходила к концу: всех, кто оказывал сопротивление, уже свалили с ног или связали. Затем агенты Гаффи, уже несколько лет изучавшие красных и знавшие всех в лицо, принялись отбирать главарей, их обыскивали, чтобы удостовериться, что на них нет оружия, и надевали наручники. Один из этих молодцов подошёл к Питеру, который тотчас же закрыл глаза и упал без сознания. Тут Хаммет подхватил его под мышки, а Камминг — за ноги и понесли, а Мак-Гивни шёл рядом в качестве телохранителя, то и дело восклицая:

— Попался, голубчик! Тебя-то нам и надо!

Питера вынесли из дома. В темноте он осторожно приоткрыл глаза и увидел, что улица запружена автомобилями и красных сажают в машины. Сподвижники Питера втолкнули его в автомобиль и покатили вместе с ним. Тут Питер пришёл в себя, и все четверо сидели и хохотали до упаду, похлопывали друг друга по спине и. делились впечатлениями: каких приятных вещей они насмотрелись! Заметил ли Хаммет, как раскроили Грэди лоб и что всё лицо у него залито кровью? Ну, что ж, он хотел быть красным, и мы пошли ему навстречу — теперь он красный и внутри и снаружи. Видал Мак-Гивни, как «козёл» Эллис, один из их парней, расквасил нос «поэту отверженных»? А молодой Огден, сын председателя Торговой палаты, здорово разделался с этими скотами, — с женщинами, не хуже, чем с мужчинами: когда эта шлюха Янкович хватила его по физиономии, он вцепился ей в груди и чуть не оторвал их, — тут она завизжала и упала без чувств!

Да, крепко они их почистили! Но это ещё не все, сегодня вечером они докончат свою работу, истинный бог! Пускай эти пацифисты понюхают, как пахнет война! Они покончат с красным террором в Американском городе! Питер может поехать с ними, и он увидит чистую работу. Они отправятся за город; будет темно, хоть глаз выколи, а вдобавок он может надеть маску, чтобы ничем не рисковать. Питер согласился. Кровь у него кипела, в нём разгорелся охотничий азарт, и ему во что бы то ни стало хотелось посмотреть, как затравят зверя.

§ 59

Мотор глухо стрекотал, и машина летела как на крыльях через предместья Американского города и дальше, в открытый простор. И впереди и сзади машины — целый поток белых огней катился среди поля. Наконец, они подъехали к сосновой роще; мощные стволы, двух-трех футов в поперечнике, поднимались ввысь, словно колонны храма, и вокруг них расстилался мягкий коричневый ковер опавшей хвои. Это было излюбленное место для пикников, сюда-то и должны были собраться машины. Как видно, всё было заранее подготовлено и выполнено с точностью, которой гордится стопроцентный американец.

Посреди рощи стоял человек в чёрной маске, выкрикивая распоряжения в рупор, и каждый подъезжающий автомобиль занимал своё место рядом с предыдущим, так что вскоре образовалось целое кольцо машин. Машины располагались по широкому кругу более ста футов диаметром. Эти автомобили, принадлежавшие младшим членам Торговой палаты и Ассоциации коммерсантов и промышленников, были весьма дисциплинированы и, подъезжая, занимали указанное им место по команде, передаваемой в рупор, в дни торжественных собраний или когда младшие члены со своими женами и невестами, разодетыми в мягкий шелк и атлас, отправлялись на званые обеды и балы.

Машины подкатывали одна за другой, заполняя круг, и под конец остался лишь узкий просвет, в который и втиснулся последний автомобиль. Затем по команде: «Номер первый!» из одного автомобиля вышло несколько мужчин, они волокли человека, закованного в наручники. Это был Майкл Дабин, молодой еврей, портной, просидевший полмесяца в тюрьме вместе с Питером. Майкл был любитель наук, мечтатель и не привык к сценам насилия; вдобавок он, как все представители его расы, бурно выражал свои чувства, что действует на нервы стопроцентному американцу. Он громко стонал и вопил. Люди в масках сняли наручники, стянули с него пиджак и разорвали рубашку, обнажив спину. Они подтащили его к сосне, стоявшей в центре кольца машин, которая была потоньше других, заставили Дабина обхватить дерево руками и снова надели ему наручники.

И он стоял, ярко освещенный фарами тридцати или сорока машин, извиваясь и испуская громкие стоны. Один из замаскированных сбросил пиджак и приготовился к расправе. Он схватил длинную плеть, похожую на чёрную змею, и на мгновенье замер на месте. Но вот из рупора оглушительно грянуло: «Давай!» — и плеть свистнула в воздухе, с размаху полоснула Майкла по спине и врезалась в тело. Брызнула кровь, раздался душераздирающий вопль, и несчастный стал биться и корчиться, словно в предсмертных судорогах. Снова свистнула плеть, и новый удар врезал в спину кровавую полосу.

Казалось, младшие члены Торговой палаты и Ассоциации коммерсантов и промышленников были созданы для такой роли. Они ничуть не походили на своих пленников, таких бледных, худых, истощённых и измученных непосильным трудом, — нет, они были все как на подбор, гладкие, румяные, пышущие здоровьем. Можно было подумать, что уже много лет назад их отцы, заранее предвидя красную опасность, предугадали меры, какие будут предприняты для охраны стопроцентного американизма; они ввели в моду игру, состоявшую в том, что по полю гоняли небольшие белые шары клюшками всевозможного вида и размера. Они построили за городом великолепные здания клубов, отвели сотни акров для этой игры; все эти промышленники и коммерсанты норовили пораньше освободиться от своих дел и спешили на эти поля — потренировать свои мускулы. Они устраивали турниры, — соревнуясь в этом искусстве, и с торжеством рассказывали, как здорово они били своими клюшками и сколько сот ударов им удалось сделать за день. Поэтому мужчина, орудовавший длинным, как змея, бичом, был в прекрасной спортивной форме и мог хлестать без передышки. Движения его были точны и великолепно рассчитаны, бич ритмически взлетал и опускался — удар за ударом, удар за ударом. Быть может, этот детина позабыл, где он находится? Быть может, ему кажется, что он на поле и бьет по маленькому белому мячу? Он хлестал и хлестал, пока не потерял счет ударам, и спина Майкла Дабина не превратилась в кровавую массу. Вопли его звучали всё глуше и, наконец, совсем замерли, он перестал дергаться и извиваться под ударами, голова его бессильно свесилась на грудь, и тело начало медленно сползать вниз по стволу.

Тогда церемониймейстер выступил вперёд и приказал прекратить бичевание. Палач вытер пот со лба рукавом, а его товарищи отвязали тело Майкла Дабина, оттащили его на несколько футов в сторону и швырнули ничком на густой ковер хвои.

— Номер второй! — крикнул церемониймейстер звонким, повелительным голосом, словно объявлял фигуры кадрили, и тотчас же из другого автомобиля выскочило несколько человек, волочивших второго пленника. Это был Берт Гликас, один из самых отъявленных радикалов, член Исполнительного комитета союза Индустриальных рабочих мира, у которого всего с полмесяца назад было выбито два зуба во время стачки сельскохозяйственных рабочих. Пока с него стаскивали пиджак, он ухитрился высвободить руку и потряс кулаком в сторону зрителей, не видимых за кольцом белых огней.

— Будьте вы прокляты! — крикнул он, но его тут же привязали, и другой детина шагнул вперед, подобрал бич, поплевал себе на руки, чтобы лучше работалось, и принялся хлестать с бешеной энергией. При каждом ударе Гликас выкрикивал новое проклятие, сперва по-английски, потом, точно в бреду, на каком-то иностранном языке. Но мало-помалу проклятия замерли у него на устах, и, потеряв сознание, он бессильно повис на веревках, тогда его отвязали, оттащили в сторону и бросили на землю рядом с первой жертвой.

— Номер третий! — провозгласил церемониймейстер.

§ 60

Питер сидел на заднем сиденье автомобиля, и на лице у него была маска, которую дал ему Мак-Гивни, — кусок материи с двумя отверстиями для глаз и третьим — для рта. Питер ненавидел красных и считал. что с ними необходимо расправиться, но он не привык к таким кровавым зрелищам, и бесконечные удары бича по человеческому телу начали действовать ему на нервы, — это становилось просто невыносимо. И дернуло же его приехать сюда! Он готов спасать свою родину от красной опасности, но здесь ему решительно нечего делать! Он уже внёс ценный вклад в общее дело — указал самых опасных врагов. Но ведь он привык работать головой и не умел чинить расправу.

Но вот Питер увидел, что следующая жертва Том Дагган, у которого сочилась кровь из разбитого носа, — и невольно вздрогнул от ужаса. Он вдруг осознал, что против воли проникся некоторой симпатией к Тому Даггану. Несмотря на все свои чудачества, Дагган был честный малый, хороший товарищ, хотя и суровый на вид. Он только и делал, что ворчал и перекладывал свою воркотню в стихи. Его совершенно зря собираются бичевать, — и на момент у Питера вспыхнуло желание заступиться за Даггана и остановить расправу.

Поэт упорно молчал. В ослепительном белом свете фар Питеру удалось разглядеть его лицо, оно было изуродовано и залито кровью, но выражало гордую решимость, и Питер понял, что Дагган скорей умрет, чем издаст хоть единый стон. Он стоял, судорожно обхватив дерево руками, и когда бич врезался ему в спину, вздрагивал всем телом, но не издавал ни звука. Его всё хлестали и хлестали, и при каждом взмахе бича летели на окружающих брызги крови, и алые струйки стекали на землю. На всякий случай они привезли с собой врача, в руках у которого была небольшая чёрная сумка, теперь он выступил вперед и шепнул что-то на ухо церемониймейстеру. Даггана отвязали, с трудом разжали его руки, обхватившие ствол сосны, и бросили его рядом с Гликасом.

Теперь очередь была за Дональдом Гордоном, и этот квакер, исповедующий социализм, не упустил случая разыграть дешёвую мелодраму. Он серьезно относился к религии и свой антивоенный пыл прикрывал именем Иисуса, что было прямо невыносимо. Теперь он решил пустить в ход испытанный театральный эффект. Он воздел к небу свои закованные руки и завопил пронзительным голосом:

— Отче, прости им, ибо они не ведают, что творят! В толпе пробежал ропот, который вскоре перешёл в громкий гул.

— Это кощунство! — раздались крики. — Заткнуть ему поганую пасть!

Сотни раз Дональд Гордон с трибуны выступал против войны, громя наживавшихся на ней капиталистов. И сейчас вокруг него собрались как раз те, кого он так разносил, — младшие члены Торговой палаты и Ассоциации промышленников и коммерсантов, лучшие люди города, спасавшие родину и не слишком дорого оценивавшие свои услуги. Они взревели от ярости при его кощунственной выходке. И вот окровавленную плеть взял детина, словно для смеху напяливший маску, — до того была знакома всем и каждому его дородная, богатырская фигура. Это был Билли Нэш, секретарь Лиги возрождения Америки. Толпа заорала:

— Валяй, Билли! Покажи себя, старина.

Дональд Гордон мог говорить отцу небесному, что Билли Нэш не ведает, что творит, — сам-то Билли был убеждён, что он знает, и намеревался как можно скорей доказать это Дональду. Он быстро справился с такой задачей, ибо у молодого квакера только и было силы, что в голосе, и он потерял сознание после четвёртого или пятого удара, а после двадцатого вмешался доктор.

Пришла очередь Грэди, секретаря союза Индустриальных рабочих мира, — и тут разыгралась ужасная сцена. Грэди наблюдал за расправой, сидя в автомобиле; им овладело бешенство отчаяния, и когда сняли наручники, чтобы стащить с него пиджак, он внезапно вывернулся и заработал кулаками, сшибая людей направо и налево. Грэди вырос среди дровосеков и обладал недюжинной силой; не успели присутствующие опомниться, как он метнулся в сторону и юркнул между автомобилями. Человек десять кинулись на Грэди с разных сторон, сбили его с ног, завязалась свалка. Справившись с ним, поволокли; лицо Грэди было в грязи. Толпа заревела, как воют ночью дикие звери: — Связать его! Связать его!

Какой-то мужчина подбежал с веревкой в руках, крича: «Повесить его!»

Церемониймейстер попробовал было протестовать, но рупор живо выбили у него из рук, оттеснили его в сторону, и в следующий миг какой-то субъект уже карабкался на сосну и перекидывал веревку через толстый сук. Грэди заслонила сгрудившаяся орава, но вот из всех глоток вырвался крик — и появился Грэди, — он висел высоко в воздухе с петлей на шее и судорожно дергал ногами. А люди под ним плясали, вокруг сосны, вопили изо всей мочи и размахивали шляпами, а один из них подпрыгнул, уцепился за вздрагивающую ногу Грэди и повис на ней.

Потом, покрывая гвалт, заревел из рупора чей-то голос:

— Спустите-ка его! Я с ним расправлюсь!

Державшие веревку слегка её отпустили, и тело приблизилось к земле, причем ноги ещё продолжали дергаться. Какой-то мужчина, выхватив складной нож, распорол одежду и что-то отрезал от тела. Толпа снова заревела, люди в автомобилях хлопали себя по коленям и гоготали от восторга. Спутники Питера шепнули ему, что это Огден, сын председателя Торговой палаты. И по всему городу на другой день и ещё много недель подряд перешёптывались, подталкивая друг друга локтем, о том, что Боб Огден учинил над телом Шона Грэди, секретаря этих «проклятых бунтарей». И каждый из шептунов был убежден, что благодаря такой расправе навсегда уничтожен красный террор, восторжествовал стопроцентный американизм и обеспечено мирное разрешение конфликта между капиталом и трудом.

Как это ни странно, один из членов союза Индустриальных рабочих мира вполне разделял их мнение. Одна из жертв многому научилась в эту страшную ночь. Когда Том Дагган был снова в состоянии сидеть, — а было это через полтора месяца, — он написал на основании личного опыта статью, опубликованную в одной из газет союза Индустриальных рабочих мира; впоследствии она была издана отдельной брошюрой и прочитана сотнями тысяч рабочих.

Вот что говорил поэт:

«Устав союза Индустриальных рабочих мира начинается с утверждения, что между классом предпринимателей и рабочим классом нет ничего общего. Но в настоящем случае я убедился, что в этом утверждении кроется ошибка. При данных обстоятельствах я обнаружил, что между классом предпринимателей и рабочим классом есть нечто общее, и это общее — не что иное, как черньш, извивающийся змеей бич. Один конец бича находился в руках предпринимателей, а другой конец хлестал по спинам представителей рабочего класса, — и таким образом человечеству была символически явлена раз навсегда правда о взаимоотношениях между классами».

§ 61

На следующее утро Питер, проснувшись, ощутил, как ужасна жизнь и сколько в ней страданий. Он сам не раз требовал наказания красных, но представлял себе эту кару как-то абстрактно, ему казалось, что её можно осуществить одним мановением руки. Он не имел «понятия о том, как происходит расправа, какое это суматошное и кровавое дело. Два с лишним часа слушал он, как свистела плеть, врезаясь в человеческое тело, и каждый раз это был удар по нервам. Питер был пресыщен местью, и в это утро испытывал угрызения совести. Ведь он знал каждого из этих юношей, и лица их неотвязно вставали перед ним. Разве они заслуживали такой кары? Приходилось ли ему слышать, чтобы хоть один из них совершил такое же насилие, какому их подвергли?

Но мучительнее всего был страх. Питер, этот жалкий муравей, видел, что борьба двух гигантов становится всё беспощадней, и сознавал, как рискованно его положение под ногами титанов. Страсти всё разгорались с обеих сторон, и чем яростней вскипала взаимная ненависть, тем больше было шансов, что его разоблачат, и тем ужаснее судьба, ему уготованная. Хорошо было Мак-Гивни уверять Питера, что из агентов Гаффи только четыре человека знают всю правду и что каждый из них нем как могила. Питеру вспомнились слова, как-то брошенные Шоном Грэди, которые надолго отравили ему жизнь и лишили аппетита. «Они подсылают к нам шпиков, — заявил молодой ирландец. — Ну, что ж, рано или поздно мы тоже начнём за ними шпионить!»

И теперь эти слова звучали в ушах Питера, как голос из могилы. А что, если один из красных, посостоятельней прочих, подкупит какого-нибудь субъекта, чтобы тот поступил на службу в бюро Гаффи! А что, если какая-нибудь девушка из красных повторит трюк, проделанный самим Питером, и влюбит в себя одного из агентов Гаффи, — разве это уж такая трудная задача! И этот малый, возможно, не будет выдавать Питера, у него просто может вырваться это имя, как у маленькой Дженни вырвалось имя Джека Иббетса! А когда Маку станет известно, кто подстроил эту провокацию, как расправится он с Питером, выйдя на поруки из тюрьмы? Тут Питер понял, что значит быть на фронте; ему стало ясно, что он не слишком-то выиграл, оставшись в тылу, — вряд ли опаснее было бы в траншеях на передовых позициях. В конце концов ведь это была война, война классов, а на всякой войне шпиона ждёт одно наказание — смерть.

Вдобавок Питер беспокоился о Нелл. Она уже около недели работала на новом месте и до сих пор не дала о себе знать. Нелл запретила Питеру писать, опасаясь, как бы он не ляпнул какую-нибудь глупость. Ну, что ж, надо набраться терпения, — Эдит Юстас уж, конечно, сумеет постоять за себя. Он ничуть не сомневался в умении Эдит Юстас постоять за себя. Но Питера тревожила мысль о том, что она сейчас разрабатывает ещё одну, инсценировку, его приводила в трепет необузданность её фантазии. В прошлый раз он познакомился с плодами её творчества, получив в руки чемоданчик, начинённый динамитом. Что преподнесет ему на этот раз её творческое воображение, Питер не знал и даже боялся об этом подумать. Ведь Нелл, зарвавшись, может как-нибудь его подвести, — и если его разоблачит Гаффи, будет, пожалуй, так же ужасно, как если бы его вывел на чистую воду Мак!

Питер просмотрел утренний выпуск «Таймса», — там целая страница была посвящена бичеванию красных, и расправа рассматривалась как героически выполненный патриотический долг. Это значительно подбодрило Питера. Он поспешил прочесть передовицу, занимавшую два столбца, — это был сплошной крик ликования! После этой статьи у Питера почти улеглись угрызения совести, а когда он прочёл целый ряд интервью с видными гражданами, от всего сердца одобрявшими поведение «бдительных», ему стало даже стыдно своей слабости, и он порадовался, что никому в ней не признался. Питер изо всех сил старался стать настоящим «делягой», стопроцентным, чистокровным американцем и два раза в день, утром и вечером, прочитывал от доски до доски «Тайме»; газета духовно им руководила, поддерживала его и вдохновляла.

Мак-Гивни приказал Питеру выступить в роли жертвы этой расправы, и у Питера проснулось чувство юмора. Он выстриг в одном местечке на затылке волосы, приложил туда клочок ваты и основательно залепил хирургическим пластырем. Другой кусок пластыря, побольше, он приклеил поперёк лба, а на щёку наклеил ещё две полоски крест-накрест, затем перевязал кисть руки, искусно имитируя вывих. В таком убранстве он появился в «Доме американца», и Мак-Гивни наградил его неподдельным хохотом и тут же стал давать ему инструкции, которые окончательно вернули Питеру бодрость духа. Питер снова должен был вознестись на Олимп!

Человек с крысиным лицом подробно изложил Питеру его задачу. Речь шла об одной даме из высшего общества, — говорили, что её состояние оценивается в несколько миллионов, — которая открыто примыкала к красным и была пацифисткой самого зловредного толка. После ареста молодого Лэкмена она выступила на арену общественной деятельности и стала поддерживать крупными суммами Совет народов, Лигу противников призыва и другие организации, которые враги попросту называли германофильскими. Единственное затруднение состояло в том, что эта дама чрезвычайно богата и её не так-то просто поддеть. Муж её был директором нескольких банков Нельса Аккермана и обладал могущественными связями. Он был отъявленный противник социалистов и приобретал заем свободы. Он постоянно ссорился со своей женой, но, конечно, не желал, чтобы она попала в тюрьму; таким образом, полиция, районный прокурор и даже федеральные власти оказывались в щекотливом положении — никому не хотелось причинять неприятности одному из приближённых короля Американского города.

— Но всё-таки что-нибудь да надо предпринять, — заявил Мак-Гивни. — Эта замаскированная агитация в пользу Германии не может так продолжаться.

И Питеру было поручено подбить миссис Годд на какое-нибудь «открытое выступление».

— Миссис Годд? — переспросил Питер.

Это имя как нельзя более подходило для обитательницы Олимпа, и Питера удивило такое совпадение. Знатная дама жила за городом, её великолепный особняк стоял на вершине холма неподалеку от возвышенности, где находился дворец Нельса Аккермана. Попавшие в беду красные и пацифисты мечтали о паломничестве к её дворцу, где они рассчитывали получить драгоценные зелёные пластыри для своих ран.[5]

Мак-Гивни заявил, что теперь самый подходящий момент для Питера посетить миссис Годд. Питеру надозалечить много ран; миссис Годд будет возмущена всем, что произошло накануне вечером, и, без сомнения, не станет стесняться в выражениях.

§ 62

Питеру ещё не приходилось испытывать такого волнения после того знаменательного дня, когда он упустил молодого Лэкмена. Он до сих пор ещё не мог себе простить столь дорого обошедшейся ему неудачи, и вот теперь ему открывалась новая возможность. Он отправился за город на трамвае, а потом прошёл пешком две мили до особняка, расположенного на вершине холма, куда он поднялся, миновав рощицу и великолепные итальянские сады. Вспомнив наставления Мак-Гивни, Питер собрался с духом, подошел к подъезду величественного здания и позвонил.

Питер вспотел от долгой ходьбы и был весь в пыли, на лице у него образовались грязные разводы, и прежде белоснежные полоски пластыря совсем посерели. Он никогда не отличался изящной внешностью, а сейчас, с дырявой соломенной шляпой в руках, сильно смахивал на бродягу. Но горничная-француженка, открывшая ему дверь, видимо, привыкла к посетителям самого странного вида. Она и не подумала послать Питера на чёрный ход или припугнуть его собаками, но спокойно сказала:

— Присядьте, пожалуйста. Я доложу мадам.

В слове «мадам[6]» она сделала ударение на последнем слоге, что очень удивило Питера.

И вот появилась миссис Годд в ореоле благостного олимпийского величия, крупная, полная дама, словно созданная для роли богини. Питером овладел благоговейный ужас. Как посмел он явиться сюда? Ни в Отеле де Сото, где было столько богов, ни во дворце самого короля Нельса Аккермана не испытывал он такого острого сознания своего ничтожества, как перед этой спокойной, величавой дамой с медлительными движениями. Она казалась олицетворением богатства, особой «высшего ранга». Хотя её широко раскрытые голубые глаза приветливо смотрели на Питера, он был прямо уничтожен, так велико было её превосходство. Питер не знал, что как джентльмен должен подняться со стула при входе дамы, но какой-то инстинкт заставил его вскочить на ноги, и он стоял, нервно мигая, глядя, как она плывет к нему навстречу через обширный вестибюль.

— Здравствуйте, — сказала она низким сочным голосом, пристально глядя на него ласковыми, широко открытыми голубыми глазами.

— 3-здравствуйте, м-миссис Годд, — пробормотал Питер.

По правде сказать, Питер от изумления едва не лишился дара речи. Неужели же эта высокопоставленная особа в самом деле таких левых убеждений? В радикалах его, пожалуй, больше всего раздражала их шумливость, запальчивость, и его поразило величавое спокойствие её взгляда и движений, мягкий голос, размеренная речь, поразила её красота и выхоленная кожа: у миссис Годд на лице не было и следа морщин, несмотря на её возраст. У Нелл Дулин ослепительный цвет лица, но кожа у неё всегда покрыта густым слоем пудры, и если присмотреться поближе, — что Питеру случалось делать, — можно разглядеть грязные пятна у корней волос и на шее. Но кожа миссис Годд была ослепительной белизны, какой может быть только кожа богини. Питер не мог бы определить, что создавало впечатление такого царственного величия. На миссис Годд было не слишком много бриллиантов и не такие уж они крупные, — миссис Джеймс затмевала её блеском драгоценностей. Нельзя этого было объяснить и нежным ароматом духов, исходившим от неё, — ведь Нелл Дулин распространяла вокруг себя ещё более сладкий аромат, — но даже жалкий, невежественный Питер почувствовал разницу: ему казалось, что миссис Годд впервые надела свой драгоценный наряд, что по дорогим коврам, устилавшим паркет, ещё никто не ступал, что даже на стул, где он сидел, никто не садился до него!

Маленькая Ада Рут назвала миссис Годд «матерью всего человечества», и вот она неожиданно стала матерью Питера Гаджа. Она уже успела прочесть утренние газеты, потрясённые и негодующие красные уже несколько раз звонили ей по телефону, и она с первых же слов поняла значение повязок и пластырей Питера. Она протянула к нему свою прекрасную прохладную руку, и внезапно слезы брызнули из её больших голубых глаз.

— Ах, вы один из этих несчастных юношей! Слава богу, они вас не убили!

Она подвела его к мягкой кушетке и заставила прилечь на шелковые подушки. Мечта Питера о горе Олимп чудесным образом сбылась! Ему пришло в голову, что, если бы миссис Годд согласилась постоянно играть роль, его матери, он, Питер Гадж, был бы готов отказаться от своей роли агента, борца против красных, сопряжённой с опасностями и затратой нервной энергии, — готов забыть свой долг, забыть всю жизненную борьбу и тревоги, — и вместе с обитателями Олимпа вкушать пищу богов и упиваться нектаром.

Сидя возле Питера, миссис Годд говорила мягким, ласковым голосом, смотрела на него добрыми голубыми глазами, и Питеру казалось, что ещё ни разу в жизни он не испытывал таких возвышенных чувств. Правда, когда он пришёл к Мариам Янкович, старая миссис Янкович была с ним также ласкова и у неё также навернулись на глаза слёзы сочувствия. Но ведь миссис Янкович была всего лишь толстая старая еврейка, она жила в бедной квартире, и от неё пахло мылом и недостиранным бельём; руки у неё были распаренные и липкие, и её доброта ничуть не тронула Питера. Но встретить нежное сочувствие на этих небесных высотах, слушать материнские, доверчивые речи этой чудесной миссис Годд, в шёлковом, ослепительно белом, словно только что сшитом платье, — нет, это было нечто совсем особенное!

§ 63

Питер не расположен был заманивать в ловушку эту всеобщую мать с горы Олимп, ему не хотелось выпытывать у неё никаких тайн. Но ему и не пришлось этим заниматься, потому что она сама ему всё поведала без малейших колебаний. Она говорила совсем как агитатор в штаб-квартире союза. Впоследствии, поразмыслив как следует, Питер понял, что свободно высказывать свои взгляды могут позволить себе люди двух категорий: те, которым нечего терять, и те, у которых так много, что им нечего бояться потерь.

Миссис Годд сказала, что прошлым вечером были совершены тяжкие преступления и виновники должны понести наказание, если только существует правосудие; что она хотела бы нанять сыщиков, чтобы выявить преступников. Далее она заявила, что все её симпатии на стороне красных самого что ни на есть красного оттенка. И что если бы существовал цвет краснее красного, это был бы её цвет. Все это она высказала мягким, спокойным голосом. Снова на глазах у неё блеснули слезы, но это были благовоспитанные слёзы, и они исчезли сами собой, не повредив цвету лица миссис Годд и не нарушив её самообладания.

Миссис Годд добавила, что, по её мнению, в наши дни перед лицом вопиющего социального неравенства нельзя не быть красным. Всего несколько дней тому назад она посетила районного прокурора и попыталась сделать из него красного! Затем она сообщила Питеру, что к ней приходил один субъект, выдававший себя за радикала, но она живо обнаружила, что он и понятия не имеет о радикализме, и заявила ему, что он правительственный агент. В конце концов субъект вынужден был это признать и показал ей свою золотую звёздочку, — тогда миссис Годд принялась его обращать на путь истинный! Она проспорила с ним чуть ли не два часа, а потом пригласила его поехать с ней в оперу.

— И представьте себе, — с негодованием воскликнула миссис Годд, — он отказался! Этих людей никак не обратишь, они не хотят слушать голос рассудка. Я думаю, что этот субъект побаивался, как бы я его не переубедила.

— Я бы этому не удивился, — вставил Питер сочувственным тоном, ведь он и сам чуточку этого побаивался.

— Я сказала ему: «Вот я живу в этом дворце, а в фабричном квартале нашего города тысячи мужчин и женщин у станков целые дни напролёт, как рабы, трудятся на меня, а теперь, в военное время, — и всю ночь. Я пользуюсь плодами тяжкого труда этих людей, а что я сделала, чтобы заслужить эти доходы? Решительно ничего. Я за всю свою жизнь и пальцем о палец не ударила». А он мне говорит: «Допустим, что вы перестанете получать доходы, — что вы тогда будете делать?» — «Право, не знаю, что я стала бы делать», — отвечала я. Конечно, я чувствовала бы себя несчастной, потому что ненавижу нищету, и не могла бы её вынести. Даже подумать страшно— жить без комфорта в грязи и впроголодь! Не могу, понять, как это рабочий класс мирится со всеми этими лишениями. Потому-то я и стала красной; я знаю, что на свете не должно существовать нищеты, этому нет оправданья! И я буду бороться за свержение капиталистической системы, хотя бы мне пришлось зарабатывать себе на жизнь стиркой.

Питер сидел, глядя на её девственно свежий ослепительный наряд. Её слова вызвали у него перед глазами жуткую картину: он увидел себя в тесной кухоньке, где толстая, окутанная облаком пара миссис Янкович трудилась за корытом, по локти в мыльной пене. У Питера чуть было не сорвалось с языка:

— Если бы вы хоть один денек постирали, миссис Годд, вы бы этого не говорили!

Но, вспомнив о своей роли, Питер сказал:

— Эти федеральные агенты — ужасный народ. Двое из них прошлым вечером дубасили меня по голове.

Тут он скорчил жалостную мину и миссис Годд снова преисполнилась сочувствием, и её высказывания приняли ещё более радикальный характер.

— Во всём виновата эта отвратительная война! Мы приняли участие в войне, чтобы отстаивать демократию во всем мире, а между тем у себя в стране подавляем малейшее проявление демократизма. Они втолковывают нам, что мы должны смирно сидеть, пока они там истребляют друг друга, — но они никакими силами не заставят меня молчать! Я знаю, что союзники заслуживают такого же порицания, как и германцы. Я знаю, что война ведётся в интересах спекулянтов и капиталистов. Они могут отнять у меня сыновей и погнать их на войну, но им никогда не отнять у меня моих убеждений и не сделать меня сторонницей войны. Я пацифистка и интернационалистка. Я мечтаю о том, чтобы рабочие поднялись, свергли правительство капиталистов и положили конец этой чудовищной бойне. До конца своей жизни буду повторять эти слова.

Миссис Годд сидела против Питера, как-то молитвенно сложив свои изящные, выразительные белые руки. На безымянном пальце её левой руки вызывающе сверкал крупный бриллиант. Лицо её выражало спокойную, младенчески наивную веру, и казалось, она мысленно ведет борьбу со всеми федеральными агентами, районными прокурорами, продавшимися капиталистам судьями, государственными деятелями, генералами и фельдфебелями современного цивилизованного мира.

Она рассказала Питеру, что недели две тому назад присутствовала на процессе двух священников-пацифистов. Как это ужасно, что в христианской стране бросают христиан в тюрьму только за то, что они повторяют слова Христа!

— Я так была возмущена, — заявила миссис Годд, — что написала письмо судье. Муж сказал мне, что я нанесу оскорбление суду, если напишу судье во время процесса, но я возразила, что не в силах выразить в письме презренье к этому суду. Погодите… — и миссис Годд величаво поднялась со стула, подошла к письменному столику, стоявшему у стены, и вынула из ящика копию письма. — Я прочту вам его, — сказала она, и Питер выслушал манифест олимпийского большевизма.

«Милостивый государь!

Войдя в святилище, я взглянула на цветной стеклянный купол и прочла на нем следующие слова: «Мир. Справедливость. Истина. Закон», и у меня зародилась в сердце надежда. Передо мной сидели люди, которые не нарушили закона, не обнаружили никаких преступных намерений, которые выступали против всякого рода насилия.

Процесс шел своим чередом. Я снова взглянула на прекрасный купол цветного стекла и прошептала торжественно звучавшие слова: «Мир. Справедливость. Истина. Закон»… Я слушала прокуроров. Закон у них в руках стал острым, тяжелым, жестоким мечом, который неустанно выискивает слабые места у своих жертв, чтобы их безжалостно сразить. Я внимала Правде обвинителей, и она оказалась ложью. Их Мир оказался жестокой, кровавой войной. Их Справедливость оказалась сетью, в которую они любою ценой улавливали своих жертв, готовые поступиться чем угодно во славу прокуратуры.

У меня защемило сердце. Я задала себе старый-престарый вопрос: «Что же можем, сделать мы — народ? Как нам добиться, чтобы в мире восторжествовали Мир, — Справедливость, Истина и Закон?» Может быть, нам упасть на колени и умолять блюстителей правосудия, чтобы они оказали справедливость этим беззащитным людям и положили конец вечному преследованию самых благородных в мире существ! Вы собираетесь вынести этим людям обвинительный приговор и посадить их за железную решетку, куда не надо сажать ни одного человека на свете, даже самого страшного преступника, если только вы не хотите сделать из него зверя. Может быть, и в самом деле таковы Ваши намерения, сэр? Я склонна думать, что это так, и заявляю, что необходимо ниспровергнуть государственную, систему, которая вместо того, чтобы опекать и облагораживать людей, превращает их в скотов.

Ваша во имя Мира, Справедливости, Истины и Закона

— Мария-Анджелика Годд»,

Ну, что поделаешь с такой особой?

Питер мог себе представить, как ошеломлены были почтеннейший судья, районный прокурор со всей своей кликой, руководители секретной службы Транспортного треста и прежде всего супруг миссис Годд! Питер и сам был ошеломлен. Какой толк от его посещения и зачем что-то ещё выпытывать у миссис Годд, когда она в письменной форме нанесла оскорбление суду и сказала всё, что только можно было сказать федеральному агенту? Она сообщила этому субъекту, что пожертвовала несколько тысяч долларов Совету народов и намерена ещё пожертвовать. Она взяла на поруки целую кучу красных и пацифистов и намерена взять на поруки Мак-Кормика и его друзей, как только удастся заставить развращённых представителей капиталистического правосудия выдать их на поруки.

— Я хорошо знаю Мак-Кормика, — сказала она, — он славный юноша. И я убеждена, что он никакого отношения не имеет к бомбам, так же как и я сама.

Питер как зачарованный неподвижно сидел, слушая миссис Годд, — так велико было обаяние её богатства. Он очутился среди праздных счастливцев, позабыл о жизненной борьбе и невзгодах, голова его покоилась на шёлковых подушках, и он упивался нектаром вместе с лучезарными обитателями Олимпа. Но внезапно Питер очнулся и вспомнил о своём долге, словно разбуженный от сна звоном будильника. Ведь миссис Годд — приятельница Мака, она собирается взять его на поруки из тюрьмы! Мака, самого опасного из всех красных! Питер понял, что ему необходимо тут же в чём-то уличить эту особу.

§ 64

Питер выпрямился на кушетке, поднял голову с шёлковых подушек и начал излагать миссис Годд новый проект. Лиги противников призыва: вырабатывались инструкции для идейных молодых людей, противников воинской повинности. Питер утверждал, что эти инструкции имеют целью привести молодых людей к сознанию своих законных прав. Но, по мысли Мак-Гивни, Питер должен был вклеить в инструкции несколько фраз, призывающих молодых людей к отказу от выполнения воинского долга. Если эти призывы будут напечатаны и распространены, то всем членам Лиги противников призыва обеспечено от десяти до двадцати лет тюремного заключения. Мак-Гивни советовал Питеру быть как можно осторожнее в этом вопросе, но Питер решил, что вовсе незачем соблюдать осторожность. Миссис Годд была готова убеждать молодых людей отказываться от военной службы. Она сказала, что уже многим советовала отказаться, начиная со своих сыновей, которые, к несчастью, разделяли кровожадные наклонности своего отца.

Наступило время завтрака, и миссис Годд спросила Питера, в состоянии ли он сидеть за столом. Любопытство Питера было так велико, что он позабыл о всякой осторожности. Ему так хотелось посмотреть, как семейство Годд пьет нектар из золотых кубков. Будут ли присутствовать придерживающийся противоположных взглядов супруг и кровожадные сыновья?

Но Питер никого не увидел за столом, кроме компаньонки, пожилой особы, — не увидел и золотых кубков. Но он увидел великолепный фарфор, до того хрупкий, что к нему страшно было прикоснуться, и серебряные ножи и вилки, до того тяжёлые, что он поражался всякий раз, как брал их в руки. Увидел он и странные блюда, самого сложного состава, — всё было мелко изрублено, протёрто и залито соусом, так что Питер никак не мог бы сказать, чем именно его угощали, он только твердо знал, что съел бутерброд с маслом.

За завтраком он внутренне трепетал от волнения, но его спас совет миссис Джеймс: наблюдать, что делают Другие, и подражать им. Когда подавали новое блюдо, Питер не спешил его есть, и видя, что миссис Годд берет ту или иную вилку или ложку, — брал то же, что и она. Он мог сосредоточить на этих процессах все свое внимание, потому что ему не приходилось говорить. Миссис Годд изливала из своих уст бурный поток мятежа и государственной измены, и Питеру оставалось только слушать и сочувственно кивать головой. Она, конечно, понимает, что у него полон рот и ему трудно говорить.

После завтрака она вышла на широкую террасу, откуда открывался великолепный вид. Хозяйка усадила Питера в кресло, на мягкие подушки, и жестом показала на видневшийся вдалеке город, полускрытый густой завесой чёрного дыма.

— Вот где трудятся мои наемные рабы, которым я обязана своими доходами, — сказала она. — Предполагается, что они так и будут оставаться на своем «месте», а я — на своём. Если же они вздумают поменяться местами, это назовут «революцией» и «насилием». Но я прямо удивляюсь, что они почти не прибегают к насилию; можно подумать, что они ничего не чувствуют. Посмотрите, как мучают в тюрьме этих людей! Разве можно их осуждать, если они прибегнут к насилию? Или совершат побег?

Тут у Питера блеснула мысль. А что, если миссис Годд вовлечь в организацию побега!

— Что ж, пожалуй, можно помочь им бежать, — заметил он.

— Вы так думаете? — спросила миссис Годд, в первый раз за время беседы обнаруживая признаки волнения.

— Я думаю, что это возможно, — продолжал Питер. — Эти тюремщики, знаете ли, порядочные взяточники. Я имел с ними дело, когда сидел в тюрьме. Мне думается, я мог бы подкупить одного из них, а то и двух. Хотите, я попробую это сделать?

— Я, право, не знаю, — проговорила она, видимо колеблясь. — Неужели же вы думаете…

— Вы же знаете, что их не за что было сажать в тюрьму, — ввернул Питер.

— Это правда! — согласилась миссис Годд.

— И если им удастся благополучно бежать, не причинив никому вреда, то ведь никто от этого не пострадает.

Внезапно импровизированный заговор Питера оборвался. За спиной у него раздался голос:

— Что всё это значит?

Это был мужской голос, дрожавший от ярости. Питер вскочил с шёлковых подушек и оглянулся по сторонам. Он закрыл лицо руками непроизвольным жестом человека, привыкшего с раннего детства к побоям.

К Питеру приближался мужчина. Возможно, он был и не слишком высокого роста, но Питеру со страху показался великаном. Его гладко выбритое лицо побагровело от ярости, брови были свирепо нахмурены, и он гневно сжимал кулаки.

— Ах ты поганая вонючка! — прошипел он. — Проклятый змеёныш!

— Джон! — властно крикнула ему миссис Годд.

Но с таким же успехом она могла бы крикнуть надвигающейся буре. Мужчина бросился на Питера, а Питер, которому сотни раз приходилось увертываться от тумаков, скатился с кресла, вскочил на ноги и метнулся к лестнице.

Мужчина настиг Питера в тот миг, когда он ступил на первую ступеньку, ударил его ногой пониже спины, и Питер покатился вниз по лестнице, пересчитав все ступеньки.

Очутившись на земле, он не стал озираться по сторонам, он слышал, как у него за спиной, чуть ли не над самым ухом, тяжело сопит мистер Годд, и со всех ног пустился бежать по дороге. Мистер Годд, нагоняя Питера, то и дело пинал его ногой, но ему приходилось для этого на мгновение останавливаться, и Питеру всякий раз удавалось увернуться. Наконец, мистер Годд выдохся и отказался от преследования. Питер выбежал из ворот поместья Годдов и очутился на шоссе. Тут он обернулся и, увидев, что мистер Годд остался далеко позади, остановился и принялся грозить ему кулаком, как уличный хулиган, громко крича:

— Будьте вы прокляты! Будьте прокляты!

Его подхватил вихрь бессильной ярости, и он выкрикивал всё новые проклятия и угрозы, причём у него вырывались странные, прямо-таки невероятные слова:

— Да, я красный, чёрт вас подери! И навсегда останусь красным!

Да, Питер Гадж, друг закона и поборник порядка, Питер Гадж, прихвостень богачей, исступленно орал:

— Я красный! И рано или поздно мы вам отомстим — мы взорвём вас, мы с Маком подбросим вам бомбу!

Мистер Годд повернулся и с презрительным достоинством зашагал к дому, где ему предстояло выдержать схватку с женой.

Питер брёл по дороге к городу, потирая ушибленное место и тихонько всхлипывая. Да, теперь он знал, что испытывали красные. Вот каковы они, эти богатые паразиты, нещадно эксплоатирующие рабочих и наслаждающиеся жизнью, живущие в роскошных дворцах, — а спрашивается, чем они это заслужили? И чего дождется от них бедный человек, кроме презрения и пинка в зад? Это стая кровожадных зверей! Внезапно события минувшей ночи предстали Питеру в новом свете, и ему захотелось собрать в одну кучу всех младших членов Торговой палаты и Ассоциации промышленников и коммерсантов и отправить их к дьяволу, а заодно и мистера Годда.

Он не скоро избавился от такого настроения. Ушибленное место так болело, что Питеру трудно было сидеть в трамвае, и всю дорогу он измышлял планы мщения. Вдруг он вспомнил, что мистер Годд компаньон Нельса Аккермана и что у него, Питера, теперь собственный шпион в доме Аккермана, подготовляющий новую инсценировку! Уж Питер постарается состряпать террористический заговор против мистера Годда! Он раздует целую кампанию против мистера Годда, натравит на него радикалов, и кто знает, может быть, ему удастся подговорить группу красных, чтобы они похитили мистера Годда, привязали его к дереву и хлестали чёрным, похожим на змею, бичом!

§ 65

Занятый такими мыслями, Питер направился в «Дом американца», где должен был встретиться вечером с Мак-Гивни. Питер вошел в комнату № 427 и, чувствуя сильную усталость после пережитого накануне возбуждения, лёг на кровать и крепко уснул. Когда Питер открыл глаза, он сразу не мог сообразить что с ним: видит ли о «кошмарный сон или уже умер и очутился в аду вместе с мистером Годдом. Кто-то тряс его за плечо и кричал грубым голосом:

— Проснись!

Питер открыл глаза и увидел, что перед ним Мак-Гивни. Тут не было ничего особенного, Мак-Гивни вполне мог разбудить его. Но что это значит? Голос у Мак-Гивни прерывается от ярости, лицо Мак-Гивни багровое от гнева, и что удивительнее всего — у Мак-Гивни в руке револьвер, и дуло его смотрит прямо в лицо Питеру!

Питеру в самом деле было трудновато проснуться, потому что он никак не мог поверить, что проснулся. Да и Мак-Гивни трудновато было добиться от него толку, потому что у Питера отвисла челюсть и он уставился круглыми от ужаса глазами на дуло револьвера.

— Б-б-боже мой! Мистер Мак-Гивни! В чем д-д-дело? — Вставай! — прошипел человек с крысиным лицом и скверно выругался. Он схватил Питера за лацкан пиджака и рывком поставил на ноги, не отводя револьвера от его лица. Несчастный Питер отчаянно пытался собраться с мыслями и терялся в догадках. Неужели же Мак-Гивни слышал, как Питер ругал мистера Годда и называл себя красным? Или, может быть, красные подстроили ему, Питеру, провокацию? Или Мак-Гивни вдруг сошёл с ума, и Питер очутился наедине с помешанным, вооружённым револьвером?

— Куда ты девал деньги, что я дал тебе на днях? — спросил Мак-Гивни и добавил несколько грязных ругательств.

Питер сразу же занял оборонительную позицию. Как бы он ни был напуган, он всегда старался отстоять свои денежные интересы.

— Я-я ис-с-с-тратил их, мистер Мак-Гивни. — Врёшь!

— Н-н-нет.

— Говори, куда девал деньги! — настаивал сыщик, лицо у него перекосилось от гнева, и, казалось, дуло револьвера дрожало от ярости.

Питер твердил свое: он истратил всё до последнего цента.

— А, ну-ка, Хаммет! Вытяни их у него! — крикнул Мак-Гивни, и тут только Питер заметил, что в комнате находится ещё один субъект; он был так загипнотизирован дулом револьвера, что ничего не видел вокруг.

Хаммет был здоровенный детина. Он шагнул к Питеру, схватил его за руку и принялся её выворачивать, заламывая за спину, к плечам. Питер завопил не своим голосом, тогда Хаммет другой рукой зажал ему рот, и Питер понял, что всё пропало. Не было смысла цепляться за деньги. И когда Мак-Гивни крикнул: «Выкладывай, где они!» — Питер замотал головой и стал что-то мычать.

Хаммет отнял руку от его рта.

— Где же они?

— У меня в правом ботинке, — прохрипел Питер. Хаммет живо расшнуровал ему ботинок, стащил его с ноги, вытащил стельку и обнаружил маленький сверток в папиросной бумаге; там лежала тысяча долларов, полученная Питером от Мак-Гивни, триста долларов, которые Питеру удалось сберечь из суммы, полученной от Нельса Аккермана, и двести долларов, отложенных им из своего жалованья. Хаммет пересчитал деньги, а Мак-Гивни сунул их в карман и приказал Питеру снова надеть ботинок. Питер стал натягивать его на ногу дрожащими руками, косясь то на револьвер, то на крысиное лицо.

— В чем д-д-дело, мистер Мак-Гивни?

— Узнаешь в своё время, — был ответ. — А теперь марш вниз и помни, что на тебя наведён револьвер, а в нём восемь зарядов, и если ты шевельнёшь хоть пальцем, я всажу их все до одного тебе в голову.

Питер, Мак-Гивни и Хаммет спустились в лифте, вышли из здания и сели в автомобиль. Хаммет вёл машину, а Питер сидел на заднем сидении рядом с Мак-Гивни, у которого из кармана пиджака выглядывал револьвер, а палец всё время лежал на курке и дуло было наведено на Питера. Питер быстро выполнял все приказания и перестал задавать вопросы, так как понял, что не дождется ответа.

Пока они ехали, злополучный Питер ломал голову, стараясь найти разгадку этой тайны.

Быть может, — рассуждал он, — Гаффи заподозрил его во лжи и поверил версии Джо Ангелла? Но тогда зачем эта дьявольская комедия с револьвером, достойная экрана? Отчаявшись, Питер бросил всякие догадки и хорошо сделал, ибо о том, что произошло, не только Питер, но и никто на свете не мог бы догадаться.

§ 66

Они приехали в бюро тайной полиции Транспортного треста, куда до сих пор Питера ни разу не допускали. Поднялись на четырнадцатый этаж здания Треста коммерсантов; надпись на двери гласила: «Компания земельных фондов Американского города. Войдите». Переступив порог, вы оказывались в самой обыкновенной канцелярии и, лишь пройдя ряд комнат, попадали в заповедные покои, откуда Гаффи и его сотрудники руководили шпионажем, отстаивая интересы крупных деловых кругов Американского города.

Питера втолкнули в одну из этих комнат. Перед ним стоял Гаффи.

Завидев Питера, Гаффи ринулся на него, потрясая кулаками:

— Ах ты паршивый щенок! — кричал он. — Поганая шавка! Подлый вонючий пес!

За этим последовал ряд красочных эпитетов, почерпнутых из уличного лексикона.

У Питера подгибались колени, стучали зубы, и он ловил глазами каждое гневное движение руки Гаффи, каждую гримасу, искажавшую его черты. Питер приготовился к самой ужасной пытке, но мало-помалу он понял, что его вовсе не собираются пытать, а только выругают и разнесут в пух и прах, — и никакими словами нельзя передать, какое он испытал облегчение при этой мысли. За всю свою бездомную, уличную жизнь Питеру пришлось выслушать гораздо больше ругательств, чем их мог бы измыслить Гаффи за целый месяц. Если Гаффи только и будет делать, что шагать взад и вперёд по комнате и, проходя мимо Питера, всякий раз потрясать кулаком у него под носом, сравнивая его со всеми разновидностями домашних животных, то Питер готов простоять, не пикнув, всю ночь напролет.

Питер перестал спрашивать, что случилось, убедившись, что всякая его попытка вызывает у Гаффи лишь новый взрыв бешенства. Гаффи не желал разговаривать с Питером, не желал слышать его плаксивый голос, похожий на визг щенка, выброшенного в сточную яму. Ему хотелось только излить на Питера свою ярость, смешать его с грязью, и Питер должен был смиренно выслушивать его ругань, что он и делал. Но тем временем мысль его лихорадочно работала, стараясь понять, что же, черт возьми, всё это означает. Ему было ясно одно — стряслась какая-то беда, и надо спрятать концы в воду. Они взяли у Питера деньги, чтобы замазать это дело, и больше им ничего не нужно от него.

Мало-помалу положение начало выясняться.

— Так ты вздумал работать самостоятельно! — зарычал Гаффи и так двинул Питера кулаком, что едва не свернул ему шею.

«Ara! — сообразил Питер. — Так это Нельс Аккерман меня выдал!»

— Ты думал составить себе состояние, потом уйти от дел и всю жизнь жить на ренту.

«Ну, конечно, так оно и есть! Но что мог сказать обо мне такого скверного Нельс Аккерман?»

— Ты решил завести своего шпиона, основать собственное бюро и, пожалуй, ещё вышибить меня, а?

«Боже мой! — думал Питер. — Кто бы мог это ему сказать?»

Внезапно Гаффи подошел к нему вплотную.

— Так ты и впрямь это задумал? — рявкнул он. Он повторил этот вопрос и, казалось, ждал ответа.

— Н-н-нет, сэр, — пробормотал Питер.

Но, очевидно, ответ не удовлетворил Гаффи, ибо он схватил Питера за нос и так больно зажал, что у того на вернулись на глазах слёзы.

— Так в чём же дело?

Лицо начальника искривилось злобной усмешкой, и он расхохотался в глаза Питеру презрительным смехом.

— Ты вообразил, что она любит тебя! Ведь правда? Ты воображал, что она в самом деле тебя любит?

Тут Мак-Гивни, Хаммет и Гаффи дружно загрохотали, и Питеру казалось, что это насмешливо хохочут демоны на самом дне преисподней. Этих слов было достаточно, чтобы воздушный замок, созданный Питером в мечтах, рухнул, погребая его под развалинами. Гаффи все разнюхал про Нелл!

Пока Питер ехал в автомобиле в бюро Гаффи, он то и дело вспоминал о наставлении Нелл. «Держись, Питер. Выпутывайся!» Он и собирался выпутываться, несмотря ни на что, но теперь вдруг увидел, что всё погибло! Как мог он выпутаться, когда они узнали о роли, какую играла Нелл, и когда сама Нелл не сумела выпутаться!

Гаффи прочел все эти соображения на лице Питера, и его смех перешёл в рычание.

— Ну теперь-то уж ты выложишь мне всю правду, так, что ли? Только, тебе уже нечего и говорить — и так всё известно.

Он отвернулся от Питера и принялся шагать взад и вперёд по комнате. Его так и распирало от гнева, и потребовалось некоторое время, чтобы возбуждение слегка улеглось. Наконец, начальник сыскного отделения сел за письменный стол, выдвинул ящик и вынул оттуда бумагу.

— Я вижу, ты сидишь тут и изо всех сил стараешься ещё что-нибудь сочинить, — сказал он.

Питер и не думал этого отрицать, потому что всякое отрицание вызывало у Гаффи новый приступ ярости.

— Ладно, — произнес Гаффи. — Я тебе прочту, и ты сам увидишь, до чего докатился и какой ты патентованный болван.

Гаффи начал читать вслух письмо, и Питер с первого же слова угадал, что это письмо Нелл и что замок его мечтаний рухнул и от него не осталось камня на камне. Так некогда были сравнены с землей гордый Вавилон и Ниневия!

«Дорогой мистер Гаффи, — гласило письмо. — Мне очень жаль, что приходится вас огорчить, но пятьдесят тысяч долларов — кругленькая сумма, а мы устали от работы и нуждаемся в отдыхе. Да будет вам известно, что Тед Крозерс только что взломал несгораемый шкаф в доме Нельса Аккермана и мы завладели облигациями займа свободы и бриллиантами, стоимость которых мы определяем в пятьдесят тысяч долларов, — а ведь вы знаете, что Тед большой знаток бриллиантов.

Теперь, наконец, вы узнаете, что я работала в доме мистера Аккермана, и кинетесь меня ловить по горячим следам. Так вот, я наперёд заявляю, что вам нет никакого смысла сажать нас, потому что нам известна вся подоплека губеровской инсценировки, а также обо всём, что ваше бюро затевало за последний год в Американском городе. Можете спросить Питера Гаджа, и он расскажет Вам. Ведь это мы с Питером подстроили заговор с динамитными бомбами. Но не ругайте Питера, — он делал только то, что я ему подсказывала. Он недостаточно умён, чтобы быть по-настоящему опасным, но из него выйдет первоклассный агент, если вы будете ласково с ним обращаться и не позволите ему водиться с женщинами. Не давайте только ему денег, — он не блещет красотой, и ни одна женщина на него не взглянет, если у него будет пусто в кармане.

Так вот, Питер расскажет Вам, как мы разыграли эту комедию с динамитом. Конечно, вам не захочется, чтобы об этом узнали красные. Имейте в виду, что, если Вы сцапаете нас с Тедом, мы уж сумеем так или иначе сообщить обо всём красным. А если Вы оставите нас в покое, мы не обмолвимся ни словом, и у Вас будет замечательный террористический заговор и на лицо все улики, необходимые, чтобы расправиться с красными. Право же, этот заговор стоит пятидесяти тысяч долларов, — и это ещё не слишком дорого, потому что Нельс Аккерман отваливал вам и не такие суммы, а всё, чего вам удалось до сих пор добиться, и в подмётки не годится нашему заговору. Я знаю, что Вы придёте в бешенство, когда прочтете это письмо, но обмозгуйте хорошенько этот вопрос и не порите горячки.

Я отправила Вам письмо с посыльным, поэтому вы можете быстро снестись с Нельсом Аккерманом и предупредить его, чтобы он не давал знать полиции. А не то, Вы сами знаете, что будет: если эти дурачки обнаружат преступление, эта история станет известна красным, попадёт в газеты и разнесётся по всему городу, и Ваша инсценировка лопнет. Смею думать, что теперь после избиения красных и линчевания Шона Грэди, Вам не слишком-то понравится, если пойдёт молва, что заговор был подстроен Вашими людьми. Мы с Тедом будем держаться в тени и до поры до времени не станем разбазаривать драгоценности, и всё будет в порядке.

С почтением

Ваша Эдит.

Честное слово, Питер не виноват, что он такой бабник, и он, конечно, служил бы вам верой и правдой, если бы не моя красота».

§ 67

Вот как повернулось дело! Когда письмо было прочитано, Питеру стало ясно, что ему больше нечего сказать, — и он откровенно в этом признался. Внезапно он почувствовал во всём теле невероятную тяжесть, ноги у него подкосились, и он опустился на стул. Он сидел с убитым видом, и глаза его испуганно перебегали с Гаффи на Мак-Гивни, с Мак-Гивни на Хаммета и снова на Гаффи.

Начальник сыскного отделения был вне себя от ярости, но он был человек практичный. Он не мог бы руководить крайне ответственной и секретной работой, порученной ему Транспортным трестом, если бы не был дельцом до мозга костей. Итак, он приступил к делу. Питер должен всё ему рассказать о террористической инсценировке: как они орудовали и что ему об этом известно. И Питер также, будучи человеком практичным, прекрасно понимал, что ему уже нет смысла что-либо скрывать. Он рассказал всё как было с начала до конца, особенно напирая на то, что они соблюдали строжайшую тайну и, кроме него и Нелл, никто ничего не знал, за исключением её любовника Теда Крозерса, которому она, конечно, всё сказала. Вероятнее всего, Крозерс и раздобыл динамит. Из дальнейшего разговора Питер узнал, что молодой человек с бульдожьим лицом — один из искуснейших взломщиков сейфов во всей стране, и, без сомнения, он-то и был душой заговора; он подбил Нелл на эту затею и направлял её шаги. Тут Питер вспомнил про поцелуи, подаренные ему Нелл в парке, — и краска стыда залила его щеки: да, ясно, как день, едва дело коснётся женщины, он становится сущим болваном.

Питер начал защищаться. Право же, он не так уж виноват, ведь Нелл забрала над ним власть. Ещё в храме Джим-джамбо, когда он был мальчонкой, он был без памяти в неё влюблен. Ведь она не просто красива, она чертовски изящна, изящней он не видывал женщины. Мак-Гивни заметил, что она ещё и тогда вела игру с Питером, в то время она состояла на службе у Гаффи и собирала материалы, необходимые для того, чтобы засадить в тюрьму Паштиана эль Каландру и положить конец культу Элефтеринианского экзотицизма. Она оказывала немало услуг секретной полиции Транспортного треста ещё в те времена, когда Питер, разъезжая по стране с Периклом Прайвмом, продавал патентованные средства. Гаффи заставил Нелл соблазнить одного выдающегося руководителя рабочего движения в Американском городе. Она заманила его на свидание в номер отеля, где их и накрыли, — и таким образом удалось прервать одну из самых крупных забастовок в истории этого города.

Услышав это, Питер обрадовался: это вода на его мельницу! Ну, где ему было устоять перед такой женщиной! Во всём виноват Гаффи, который нанимает таких особ и слишком их распускает. Внезапно у Питера блеснула мысль: а ведь Нелл, должно быть, разнюхала, что он, Питер, должен встретиться в Отеле де Сото с молодым Лэкменом, и отправилась туда, чтобы поймать его в свои сети. Когда Мак-Гивни заметил, что, вероятно, так всё и было, Питер почувствовал, что дело идёт на лад, и продолжал в том же духе, всё с большим красноречием. Ну, конечно, он оказался дураком, круглым дураком, и ничего не может сказать в свое оправдание, но это было для него отличным уроком, и он твёрдо усвоил этот урок. Больше не будет женщин! Не будет и светской жизни, и если мистер Гаффи позволит ему ещё раз попробовать…

Гаффи только злобно фыркнул в ответ. Он не подпустит такую дурацкую башку и на десять миль к своему бюро! Но Питер принялся униженно его умолять. В самом деле, он знает красных насквозь. Где Гаффи найдёт второго такого агента, который знал бы их, как он, Питер? Красные ему доверяют. Ведь он самая что ни на есть настоящая жертва, — взгляните только, он весь облеплен пластырем. И он прибавил ещё один красный лавровый листок к своему венку, — он виделся с миссис Годд, и сам мистер Годд дал ему здорового пинка пониже спины; конечно, у него есть что рассказать об этой встрече, и, может быть, ему удастся вовлечь кое-кого из красных в заговор против мистера Годда. Как бы там ни было, им удалось привлечь к суду Мак-Кормика и других членов союза Индустриальных рабочих мира. И теперь, когда дело зашло так далеко, уже никак нельзя идти на попятный! Остается только объяснить всё происшедшее мистеру Аккерману…

Тут Питер осекся, сообразив, что этого не следовало говорить. Гаффи вскочил и снова принялся шагать по комнате, награждая Питера названиями всех животных со скотного двора. Случайно он проговорился, что у него уже была встреча с мистером Аккерманом; оказывается, мистер Аккерман далеко не благосклонно встретил известие, что финансируемое им бюро тайной полиции, которое должно было бы его защищать, помогло двум преступникам высшей марки проникнуть в его дом; они взломали его сейф и скрылись, похитив бриллианты, которые они оценивают в пятьдесят тысяч долларов, но сам мистер Аккерман утверждает, что им цена восемьдесят пять тысяч долларов. Питер должен благодарить. судьбу, что Гаффи не засадил его в «яму» или не бросил в подземную тюрьму, где у него вытянули бы все жилы. Пусть он проваливает из бюро и катится ко всем чертям.

— Пшёл вон! — крикнул Гаффи. — Убирайся! Делать нечего, Питер поднялся со стула и неуверенными шагами поплелся к двери.

«Уж не припугнуть ли мне их — думалось ему. — Не сказать ли, что я перейду на сторону красных и выложу им все, что мне известно?» Нет, лучше этого не делать, ведь стоит ему об этом заикнуться, как Гаффи упрячет его в «яму»! Но, в таком случае, почему же Гаффи прогоняет его, предоставляя ему возможность все разболтать? Гаффи наверняка сейчас думает о том, что ведь Питер может пойти и со зла открыть всю правду кому-нибудь из красных, — и тогда всё пропало! Нет, конечно, Гаффи не пойдет на такой риск! Питер медленно подошел к двери, нехотя её открыл и остановился на пороге, ухватившись за притолоку, делая вид, что от слабости не может стоять на ногах, — и ждал, ждал…

И в самом деле Гаффи заговорил.

— А ну-ка вернись, болван ты этакий!

Питер повернулся и направился к начальнику, протянув к нему обе руки; этим жестом он выражал свою рабскую покорность. Если бы дело происходило где-нибудь на Востоке, Питер упал бы на колени и трижды ударился бы лбом об пол.

— Пожалуйста, пожалуйста, мистер Гаффи, — ныл Питер, — ну, испытайте меня ещё разок.

— Если я снова возьму тебя на работу, — проворчал Гаффи, — будешь ты делать, что я тебе приказываю, а не то, что тебе вздумается?

— Да, да, мистер Гаффи.

— И, кроме моих, инсценировок больше никаких не будешь проделывать?

— Нет, нет, мистер Гаффи.

— Ну ладно, в таком случае я ещё разок тебя испытаю. Но, клянусь богом, если я увижу, что ты перемигиваешься с какой-нибудь девчонкой, — все зубы тебе вышибу до единого!

Питер вздохнул с облегчением.

— Спасибо, спасибо, мистер Гаффи!

— Я буду платить тебе двадцать долларов в неделю и ни цента больше, — заявил Гаффи. — Ты стоишь больше, но тебе нельзя много давать, бери сколько дают, а не хочешь — не надо.

— Я на всё согласен, мистер Гаффи, — ответил Питер.

§ 68

Итак, светская карьера Питера Гаджа окончилась. Он больше не поднимался на Олимп. Не пришлось ему больше видеть ни китайца-дворецкого мистера Аккермана, ни француженки-горничной миссис Годд, и двести двадцать четыре ангелочка больше не улыбались ему с потолка Отеля де Сото. Теперь Питер обедал, сидя на стуле у стойки в дешёвой столовой; он превратился в скромного пролетария и вошел в роль Джимми Хиггинса. Рассеялись пленительные мечты о богатстве и роскошной жизни, и он занялся чёрной, будничной работой; поддерживал знакомство с агитаторами, посещал их квартиры, наблюдал за их деятельностью, доставал образцы распространяемой ими литературы, выкрадывал у них письма, записные книжки с адресами и блокноты и относил все свои трофеи в комнату № 427 «Дома американца».

Время было горячее. Несмотря на плети, линчеванье и аресты, или, может быть, именно благодаря всему этому радикальное движение развивалось бурно. Союз Индустриальных рабочих мира был тайным образом реорганизован, и вёлся сбор денег на защиту заключённых. Социалисты всех оттенков — от ярко-красного до розового — пришли в движение. Вожаки рабочих не прекращали агитацию в связи с делом Губера. Теперь они развивали особенно энергичную деятельность, так как миссис Губер собирались приговорить к пожизненному тюремному заключению. В России толпа анархистов устроила демонстрацию перед зданием американского посольства, протестуя против зверского обращения с человеком, которого называли «Губой». Во всяком случае, таковы были известия, переданные по телеграфу, и телеграфные агентства страны так ловко скрывали всё, имевшее отношение к делу Губера, что редакции нью-йоркских газет знали не больше заграничных, и напечатали эту фамилию в том виде, в каком она пришла из-за океана: «Губа». Это, конечно, дало повод радикалам лишний раз посмеяться над ними, поставив на вид, как мало они интересуются рабочими!

Как видно, красные самого крайнего толка добились своего в России. Поздней осенью они свергли царское правительство, взяли власть в свои руки и начали мирные переговоры с Германией. Это поставило союзников в ужасное положение, и в обиход вошло новое слово — страшное слово «большевик». И теперь если кто-нибудь предлагал муниципализировать фургоны со льдом, его объявляли большевиком, и песенка его была спета.

Но радикалы ответили на эту травлю тем, что присвоили себе это название, и стали носить его как почётный знак. Местная организация социалистической партии Американского города под гром аплодисментов приняла резолюцию, предлагавшую отныне ей именоваться «местной организацией большевиков», и представители левого крыла некоторое время пользовались большим авторитетом. Лидером этого крыла был Герберт Эштон, редактор «Клэриона», партийного органа, выходившего в Американском городе. Журналист Эштон, худощавый, желтовато-бледный человек, преисполненный горечи, казалось, всю жизнь занимался изучением истории международного капитала, и стоило кому-нибудь выдвинуть против него аргумент, как у него уже был готов ответ. Он рассматривал войну как борьбу между старым, крепко укоренившимся торгашеским духом Великобритании, правительство которой он называл «колоссальной торговой компанией», и недавно возникшим, значительно более агрессивным торгашеским духом Германии.

Эштон набрасывался на лозунги сторонников войны и расправлялся с ними, как терьер с крысой. И это они называют войной за демократию! Парижские банкиры последние двадцать лет субсидировали русских царей, которые сослали сотни тысяч людей на каторгу в Сибирь, чтобы избавить мир от демократии! Британская империя защищала демократию сперва в Ирландии, потом в Индии и в Египте и, наконец, в трущобах. Уайтчепеля! Нет, — заявлял Эштон, — рабочих не одурачить этими трескучими фразами! Уолл-стрит дал взаймы несколько миллиардов долларов банкирам союзников, а теперь американцев призывают проливать кровь для успешной реализации этих займов.

Питер уже давно говорил Мак-Гивни, что пора положить конец этой агитации, и вот человек с крысиным лицом заявил ему, что настало время действовать. Вскоре должен был состояться массовый митинг в честь большевистской революции, и Мак-Гивни предупредил Питера, чтобы тот держался в тени на этом митинге, так как возможно, что пустят в ход дубинки. Питер снял свой красный значок и пуговицу с изображением двух рук, сжимавших одна другую, поднялся на галерею и смешался с толпой. Он увидел оттуда множество «шпиков», вкрапленных в толпу, а также начальника полиции и городского бюро секретной службы. Не дошёл Герберт Эштон и до половины своей речи, как начальник полиции приблизился к эстраде и объявил, что оратор арестован; тотчас же десятка два полисменов окружили Эштона и оттеснили от него ревущую толпу.

Всего было арестовано семь человек, и на следующее утро полиция, увидав, с каким энтузиазмом встречены газетами её деяния, решила пойти ещё дальше. Десяток молодцов Гаффи и ещё столько же из бюро районного прокурора ворвались в редакцию газеты Эштона «Клэрион», сбросили с лестницы сотрудников редакции, а иных вышвырнули из окна, исковеркали пишущие машинки и печатные станки, похитили списки подписчиков и сожгли добрых две тонны «литературы» на заднем дворе. Эта же банда ворвалась в правление «Организации большевиков», арестовала семь членов Исполнительного комитета, и судья определил сумму залога для каждого из них в двадцать пять тысяч долларов. «Тайме» Американского города около двух недель ежедневно посылал своего сотрудника в бюро Гаффи, и Гаффи снабжал его огромным количеством материала, собранного Питером, из которого вытекало, что программа социалистов зиждется на терроре и убийствах.

Чуть не каждый день Питер оказывал такого рода услуги своей родине. Он открыл место, где члены союза Индустриальных рабочих мира спрятали станок, на котором печатались циркуляры и листовки. Тайная типография подверглась налёту, и с полдюжины агитаторов было брошено в тюрьму. Они объявили голодовку, протестуя против побоев, которым их подвергали. Несколько истерических женщин, собравшись на квартире Ады Рут, составили декларацию протеста. Питер проследил за рассылкой этого воззвания, все экземпляры его были конфискованы на почте, таким образом провалился и этот «заговор». Теперь на почтамте работало несколько агентов, вскрывавших письма агитаторов; время от времени они отдавали приказ, воспрещавший доставлять корреспонденцию лицам, заражённым вредными идеями.

Почтамт начал чинить затруднения при рассылке газеты «Клэрион», а потом и вовсе прекратил её рассылку.

Однако двое «товарищей» взялись доставлять на автомобиле газету в соседние города. Питера подослали к этим парням, чтобы он завязал с ними знакомство, и вскоре ночью несколько агентов Гаффи пробрались в гараж и так испортили одну из машин, что руль повернулся не в ту сторону, и шофер чуть-чуть не сломал себе шею. Так провалился ещё один заговор.

§ 69

Теперь Питер мог назвать себя счастливым человеком. Власти энергично взялись за дело, и когда Питер доставлял им новые данные, он испытывал глубокое удовлетворение, видя, что приносит пользу. Показную деятельность развивали правительственные агенты, бюро районного прокурора, городская полиция и сыщики, но Питер-то знал, что это только марионетки, а верёвочки дергает он и другие агенты Гаффи. Гаффи располагал большими денежными суммами, он работал на людей, игравших важную роль в Американском городе. Гаффи и был настоящим хозяином. И во всей стране происходило то же самое: тайные агенты Торговой палаты и Ассоциации коммерсантов и промышленников, Лиги возрождения Америки и других таких же организаций всеми средствами выводили из строя красных.

Этим субъектам была предоставлена свобода действий. Америка вела войну, военный психоз, подобно степному пожару, распространялся по всей стране, и стоило назвать кого-нибудь германофилом или большевиком и пошуметь по этому поводу, как собиралась толпа, устремлялась к его дому, его хлестали, мазали дёгтем и обваливали в перьях, а иногда и линчевали. Уже много лет крупные дельцы ненавидели агитаторов, и, наконец, они получили возможность действовать: в каждом городе, в каждом магазине, на каждой фабрике и в каждой шахте орудовал свой Питер Гадж, «белый» Джимми Хиггинс, нанятый, чтобы шпионить и выслеживать «красного» Джимми Хиггинса. Повсюду имелись свои Гаффи и Мак-Гивни, руководившие их работой; имелись вооружённые охранники с револьверами у пояса и со значками заместителей шерифа на обратной стороне лацканов пиджаков, предоставлявшими им неограниченные права для защиты страны от предателей.

В военных лагерях обучалось до четырёх миллионов человек, и каждую неделю из восточных портов отплывали караваны судов, нагруженные солдатами, которых они должны были доставить «за океан». Миллиарды долларов расходовались на военное снаряжение и провиант, и все патриотические порывы и воинственный пыл устремлялись также за океан. Питер проглатывал всё новые речи, проповеди и передовицы и испытывал гордую радость при мысли, что он также по мере своих скромных сил участвует в этом великом деле. Когда ему случалось читать, что крупные промышленники и финансовые тузы за свои услуги государству получают всего один доллар в год, — он с удовлетворением думал о том, кто получает двадцать долларов в неделю. А когда кто-нибудь из красных заявлял на митинге или в «литературе», что эти финансовые тузы стоят во главе торговых компаний, которые поставляют правительству товары по чудовищным ценам и загребают огромные барыши — чуть ли не в десять раз больше, чем до войны, — Питер не сомневался, что перед ним самый опасный большевик. Он сообщал его фамилию Мак-Гивни, тот нажимал скрытые пружины, — и человек внезапно оказывался без работы, или же санитарный отдел Городского управления преследовал его за то, что он выставил мусорное ведро без крышки.

В результате настойчивой агитации радикалам удалось добиться от судьи, чтобы тот выпустил на поруки Мак-Кормика и остальных «заговорщиков» под залог в пятьдесят тысяч долларов за каждого. Питер был прямо в отчаянии: он убедился, что стоит засадить какого-нибудь красного в тюрьму, как он становился мучеником в глазах остальных радикалов. Это значит создать ему популярность; когда его выпустят на свободу, его агитационные речи имеют раз в десять больше успеха, чем раньше. Агитаторов надо или не выпускать из тюрьмы, или вовсе туда не сажать. Но судьи этого не знают, голова у них набита всякими дурацкими законами, и они дали Давиду Эндрюсу и другим красным адвокатам себя провести. Герберта Эштона и его компанию социалистов также выпустили на поруки, и «Клэрион» по-прежнему выходил в свет и открыто продавался в киосках. Хотя «Клэрион» больше не дерзал выступать против войны, он то и дело печатал всякие инсинуации по адресу «колоссальной торговой компании», известной под названием британского правительства; по адресу «французских банкиров» или «итальянских империалистов». Он требовал введения демократического строя в Ирландии, Египте и без зазрения совести защищал большевиков, этих германофилов и заговорщиков, проводящих национализацию женщин.

Итак, Питер начал собирать новые улики против издателей «Клэриона» и против союза Индустриальных рабочих мира. Неожиданно он прочел радостное известие, что правительство арестовало сотни две активных членов этого союза по всей стране, и они будут преданы суду по обвинению в заговоре. Потом начался процесс Мак-Кормика, Гендерсона, Гаса и других. Однажды утром Питер развернул «Тайме» и прочел на первой странице известие, от которого невольно ахнул. Джо Ангелл, один из зачинщиков террористического заговора, подтвердил все обвинения и выдал своих сообщников! Он сообщил районному прокурору, какое участие сам принимал в заговоре, имевшем целью взорвать дом Нельса Аккермана; более того — он рассказал обо всём, что делали другие: как они раздобыли динамит и приготовили бомбы; назвал имена всех видных граждан, которым предстояло разделить судьбу Нельса Аккермана! Питер читал, выпучив глаза от изумления, и когда, наконец, сообразил, в чем дело, — упал на кровать и громко захохотал. Вот так штука, черт возьми! Питер впутал в инсценировку одного из агентов Гаффи, и, конечно, Гаффи не мог посадить этого человека в тюрьму, поэтому он заставил его стать свидетелем обвинения и выпустил на свободу в награду за то, что он выдал товарищей!

В судебных списках встречалось множество дел о шпионаже. Там были и священники-пацифисты, пытавшиеся говорить проповеди, и вожаки рабочих, пытавшиеся вызвать стачку, и члены Лиги противников призыва и их последователи, отказавшиеся от военной службы, и саботажники, и анархисты, и коммунисты, и квакеры, и члены союза Индустриальных рабочих мира, и социалисты, и «русселиты». Один процесс сменялся другим, и к каждому из них Питер приложил руку. Питеру постоянно поручали собрать улики, проверить какого-нибудь присяжного или подстроить каверзу одному ив свидетелей защиты. Каждый процесс близко затрагивал Питера, волновал его, и каждое осуждение было его триумфом. Процессы неизменно заканчивались осуждением, и Питер так и раздувался от патриотического рвения. Мало-помалу он начал забывать о Нелл Дулин и Теде Крозерсе.

Когда Мак и его соучастники по заговору были приговорены к двадцати годам заключения каждый, Питер почувствовал, что он искупил все свои грехи, и осмелился робко намекнуть Мак-Гивни, что жизнь всё дорожает и что он сдержал свое слово и за полгода ни разу не перемигнулся с женщиной. Мак-Гивни отвечал, что он согласен повысить ему жалованье до тридцати долларов в неделю.

§ 70

Разумеется, Питер не сказал Мак-Гивни всей правды. За это время он не раз кивал женщинам, но, на беду, ни одна из них не кивнула ему в ответ. Он начал приударять за Мариам Янкович, которая была весёлого нрава и недурна собой, но Мариам только и думала, что о Мак-Кормике, сидевшем в тюрьме, а потом, после схватки с Бобом Огденом, она попала в больницу, и у Питера, конечно, не было охоты забавляться с больной. Он принялся ухаживать за другими девушками из красных, и казалось, они ему симпатизируют. Они обращались с Питером как с добрым товарищем, но, вопреки утверждению Мак-Гивни, ни одна из них не придерживалась принципа «свободной любви». Тогда Питер решил подыскать себе какую-нибудь девушку, которая не имела бы отношения к красным. Это позволит ему время от времени передохнуть и поразвлечься. Ведь красные не умеют развлекаться; для них первое удовольствие — запереться у себя в комнате и распевать «Интернационал» и «Красное знамя», да и то под сурдинку, чтобы не привлечь внимание полиции.

В ближайшую субботу. после обеда Питер пошел в магазин готового платья, хозяин которого был социалистом, и купил себе в рассрочку новую шляпу и новый костюм. Выйдя на улицу, он увидал изящную девушку небольшого роста, направлявшуюся в кино, и пошёл за ней следом. Они быстро познакомились и поужинали вдвоём. Она принадлежала к разряду женщин, которых Питер называл «шикарными», и вскоре выяснилось, что она маникюрша. Девушка имела точно такое же понятие о развлечениях, как и Питер; он истратил все деньги, какие у него были в этот вечер, и решил, что, если ему удастся на будущей неделе разузнать что-нибудь новенькое о красных, он потребует у Мак-Гивни сорок долларов.

Следующий день был первым днем пасхи. Питер встретился со своей маникюршей в условленном месте, и они отправились гулять по Парк-авеню, самой аристократической улице в Американском городе, где происходило пасхальное шествие. Время было военное; на многих домах развевались флаги, множество мужчин расхаживало в военной форме, и все церковные проповеди были посвящены войне. Казалось, Христос воскрес для того, чтобы водворить во всем мире демократию и провозгласить самоопределение народов. Питер и мисс Фрисби были по-праздничному одеты и с любопытством разглядывали толпу, собравшуюся на «пасхальный парад». Мисс Фрисби изучала туалеты и причёски дам, подхватывала на лету обрывки разговоров и шепотом передавала их Питеру, и он снова почувствовал себя на верху блаженства.

Они зашли в одну из шикарных церквей на Парк-авеню, именовавшуюся «Храмом божественного милосердия». В этой великосветской церкви горели свечи и курился ладан, хотя его аромат заглушался благоуханием пасхальных лилий и дамских духов. Питера и его спутницу провели к обитой кожей церковной скамье, и они слушали его преподобие Уиллоуби де Стотербриджа, знаменитого духовного оратора, который произнес одну из своих патриотических проповедей, чуть не каждый понедельник цитируемых в утреннем выпуске «Таймса». Его преподобие Уиллоуби де Стотербридж избрал темой своей проповеди текст из Ветхого завета, где говорилось об истреблении врагов господних; он воспевал победу американского оружия и ошеломляющее превосходство американского снаряжения. Он метал громы на большевиков и прочих изменников, требуя немедленной расправы. Он не говорил, что находился в толпе, которая истязала членов союза Индустриальных рабочих мира и коверкала печатные станки и пишущие машинки социалистов, но недвусмысленно давал понять, что это ему очень по душе. Сердце Питера так и прыгало от радости и гордости. Всякому отрадно сознавать, что он служит своей родине, трудится во славу её старого знамени, но ещё отраднее сознание, что ты зачислен в ряды воинов Всевышнего, что на твоей стороне само небо и все горние силы; что всё тобой совершенное получает благословение помазанного самим богом священнослужителя, проповедующего в святом храме господнем; где окна сияют цветными стеклами и ярко пылают свечи; где воздух напоен возвышающим душу ароматом ладана и пасхальных лилий, а носовые платочки элегантно одетых, восхитительных дам с Олимпа благоухают резедой и лавандой. Разумеется, Питер смешивал две различные религии, но он не получил должного воспитания, и его нельзя было осуждать за то, что он преклонялся перед великими мира сего и верил всему, что они ему преподносили.

Певчие в белом облачении удалились, замерли звуки гимна «Вперёд, воители Христовы!», и Питер со своей дамой вышел из «Храма божественного милосердая». Некоторое время они прохаживались по улице, вдыхая сладкие ароматы снобизма, потом завернули в парк, где было столько укромных уголков, способствующих сближению юных пар. Но, увы, судьба, чинившая преграды Питеру в его любовных похождениях, и на этот раз сыграла с ним жестокую шутку.

И надо же было Питеру у входа в парк носом к носу столкнуться с товарищем Шницельманом, маленьким толстым мясником, принадлежавшим к «Организации большевиков» Американского города! Питер отвёл глаза в сторону и постарался незаметно проскользнуть, но не тут-то было! Товарищ Шницельман устремился к нему, протянул навстречу пухлую руку, его розовое тевтонское лицо сияло улыбкой.

— Ах, тофарищ Гадж! — крикнул он. — Как пожифаете?

— Очень хорошо, благодарю вас, — холодно отвечал Питер, делая вид, что очень торопится.

Но товарищ Шницельман схватил его за руку.

— Фот как! — сказал он. — Фы был на пасхальный парад! Ну, что скажете, а? Если бы нам собрать фсех наёмных рабов та показать им этот парад, — мы бы живо сделали из них большевиков! Так федь, тофарищ Гадж?

— Пожалуй, так, — отвечал Питер ещё более холодным тоном.

— Мы бы показали им, куда уходят народные денежки, — так федь, товарищ Гадж!

Тут товарищ Шницельман захихикал, а Питер, поспешно бросив: «До свидания» и даже не познакомив его со своей приятельницей, подхватил её под руку и поспешил прочь.

Но, увы, непоправимое уже свершилось! Минуту-другую маникюрша шла в зловещем молчании. Но вдруг она остановилась и пристально поглядела Питеру в глаза.

— Мистер Гадж, — спросила она, — что всё это значит?

Разумеется, Питер ничего не мог ей ответить. Он не. осмеливался взглянуть в её сверкающие гневом глаза и топтался на месте, ковыряя землю носком ботинка.

— Я хочу знать, что всё это означает? — настаивала девушка. — Вы один из этих красных?

Что мог ей сказать бедняга Питер? Как он мог объяснить свое знакомство с этим типичным тевтонцем, которого вдобавок выдавал акцент?

Девушка топнула ножкой от нетерпения и гнева.

— Так вы красный! Вы германофил и предатель! Обманщик и шпион!

Питер стоял как потерянный, онемев от ужаса.

— Мисс Фрисби, — залепетал он. — Я, право, не могу объяснить…

— Почему это вы не можете объяснить? Всякий честный человек может объяснить свои поступки.

— Но… но… я не то, что вы думаете… Это неправда! Я… я…

У Питера едва не сорвалось с языка:

— Я же патриот! Я стопроцентный Американец и защищаю родину от этих предателей!

Но профессиональная честь связала ему язык. Тут маленькая маникюрша снова топнула ножкой, и глаза её сверкнули негодованием.

— И вы посмели со мной познакомиться! Вы посмели пойти со мной в церковь! Знайте же, что, если бы здесь оказался полисмен, я заявила бы ему, кто вы такой, и отправила бы вас в тюрьму!

И она стала оглядываться по сторонам: не видно ли полисмена? Но всем известно, что полисмен никогда не попадается на глаза, когда он вам нужен. Мисс Фрисби снова топнула ножкой и фыркнула Питеру в лицо:

— Прощайте, товарищ Гадж!

Она вложила столько презрения в слово «товарищ», что могла бы заморозить сердце самого пламенного красного. Потом круто повернулась, шурша юбками, и пошла прочь. Питер стоял с убитым видом, слушая, как хрустит песок под её острыми французскими каблучками. Потеряв из виду её каблучки, Питер подошёл к ближайшей скамье, опустился на неё, закрыл лицо руками и застыл на месте, как воплощение отчаяния. Есть ли ещё на свете человек, которому так ужасно не везёт в любви?

§ 71

В те дни весь мир был охвачен смертельной тревогой. Люди покупали газеты по нескольку раз в день, и толпы собирались перед витринами, где были выставлены сводки военных действий, разглядывая огромные карты, утыканные маленькими флажками, и строя всевозможные догадки: доберутся ли немцы до Парижа? Захватят ли они Ламанш? Поставят ли они Францию на колени?

Но внезапно американцы нанесли свой первый удар, отбросив немцев у Шато-Тьерри, и вся Америка огласилась победными криками!

Казалось бы, время не слишком благоприятное для пацифистской агитации, но Лига противников призыва имела неосторожность именно в этот момент выпустить брошюру, где описывались пытки, каким подвергались идейные противники военной службы в тюрьмах и казармах. Питер с самого начала был деятельным членом этой организации, и ему удалось подсказать составителям брошюры одну рискованную фразу, которую ему внушил Мак-Гивни. Брошюры попали в руки федерального правительства, и члены Лиги противников призыва были арестованы, в том числе Сэди Тодд, маленькая Ада Рут и Дональд Гордон. Питеру было жалко Сэди Тодд, хотя она в свое время крепко его ругала. Но Ада Рут не внушала ему особенной жалости, — ведь она явная фанатичка и сама нарвалась на беду. Что касается Дональда Гордона, то, уж если его ничему не научила плеть, пускай пеняет на себя.

Питер был членом Лиги противников призыва, поэтому он сделал вид, что скрывается, и разыграл маленькую комедию с двоюродной сестрой Ады Рут, англичанкой, которая спрятала его у себя в доме за городом. Питер пережил напряжённые минуты, когда Дональда Гордона выпустили из тюрьмы на поруки, — молодой квакер утверждал, что крамольная фраза, из-за которой все они пострадали, была вычеркнута из рукописи, прежде чем он вручил рукопись Питеру Гаджу, чтобы тот отнес её в типографию. Но Питер уверял, что Дональд ошибся, и как будто все ему поверили. Когда же и остальных взяли на поруки, он до того осмелел, что покинул свое убежище и присутствовал в частных домах на митингах протеста.

Затем началось новое приключение, пожалуй, самое удивительное из всех. В его жизнь вошла новая девица. Началось это на квартире Ады Рут, где группа самых заядлых пацифистов собралась обсудить вопрос, где бы достать денег на уплату своим защитникам. На это собрание явилась Мариам Янкович, сильно побледневшая после операции рака груди, но душой ещё более красная, чем раньше. Мариам пришла с подругой, так как была ещё очень слаба, и ей трудно было ходить одной. С этой-то подругой у Питера и завязалась любовная интрига.

Девушку звали Рози Стерн. Это была еврейка, маленькая крепкая работница, со смелыми чёрными глазами и густыми тёмными блестящими волосами; щеки у неё пылали румянцем и на губах играла яркая улыбка. Её костюм доказывал, что она сознает и ценит свою красоту. Питер был поражён, когда Мариам, знакомя его с подругой, заявила, что Рози вовсе не красная и недолюбливает красных, а просто помогла ей сюда прийти и хочет увидеть митинг пацифистов. Может быть, Питер попробует сделать из неё красную? Питер искренне обрадовался; теперь больше чем когда-либо его злило хныкание пацифистов: ведь наши молодцы отбросили немцев за Марну и вписывали свои имена на скрижали истории.

В Рози было что-то новое, совсем неожиданное. Питер сразу же занялся этой девушкой и с великим удовольствием обнаружил, что она тоже им заинтересована. Питер сознавал свое превосходство над всей этой публикой, но, к сожалению, все, имевшие с ним дело, не подозревали о его значительности и не оказывали ему должного уважения. Но стоило женщине ему улыбнуться, как он начинал пыжиться от важности.

Рози была из тех людей, которые принимают жизнь как она есть и жадно ищут удовольствий. Пока продолжался митинг пацифистов, Питер сидел с Рози в уголке и шепотом рассказывал ей о своих забавных приключениях с Периклом Прайемом в храме Джимджамбо. Рози с трудом удерживалась от смеха, её чёрные глаза сверкали, и в течение вечера руки их не раз встречались. Когда митинг кончился, Питер предложил проводить её и Мариам, и, само собой разумеется, они сперва отвели домой Мариам. Улицы бедного квартала в этот поздний час были пустынны, и Питеру удалось обменяться с Рози быстрыми поцелуями. Он пришёл домой, не чуя под собой ног от радости.

Рози работала на картонажной фабрике; на следующий же вечер Питер пригласил её с ним пообедать, и начался усиленный флирт. Но вскоре Рози пошла на попятный, и когда он стал допытываться, призналась ему, в чём дело. Она не привыкла иметь дело с красными, её прямо тошнит от жаргона красных, она никогда не полюбит красного. Посмотрите на Мариам Янкович — как она исковеркала свою жизнь! Она была красавицей и могла бы выйти замуж за богача, а кончила тем, что её всю искромсали! Или Сэди Тодд, которая изводит себя непосильным трудом, или Ада Рут со своими поэмами, которые всем надоели. Рози издевалась над всеми, пронзая их стрелами своего остроумия.

Разумеется, Питер в душе был вполне с ней согласен, но волей-неволей приходилось для вида протестовать. Это рассердило Рози. Удовольствие было испорчено, и они едва не поссорились.

При таких обстоятельствах. Питеру, разумеется, было трудновато удержаться от намеков на свои подлинные чувства. Он потратил на Рози все свои деньги и ухлопал всё свое свободное время, а между тем не продвинулся ни на шаг. Тогда он решил пойти на уступки и заявил ей, что отказался от мысли сделать из нее красную.

Рози скорчила гримаску:

— Ах, как это мило с вашей стороны, мистер Гадж! А что, если я возьмусь сделать из вас белого?

И она сообщила ему, что ей нужен молодой человек, который умел бы зарабатывать деньги и мог бы позаботиться о ней. Питер отвечал, что он зарабатывает большие деньги. Но как же он их зарабатывает — полюбопытствовала Рози. Питер не захотел ответить, но повторил, что прекрасно зарабатывает и докажет это ей — будет каждый вечер водить её в театр.

Маленькая дуэль продолжалась вечер за вечером. Питер без памяти увлекся черноглазой красоткой, а она становилась всё кокетливей и всё больше его распекала за радикальные взгляды. Отец Рози привез её из Кишинёва, когда она была ещё совсем маленькой, тем не менее она была стопроцентной американкой, — так она ему заявила. Эти молодцы, одетые в хаки, которые расправляются с гуннами, как раз ей под стать, — и она готова дожидаться, пока они вернутся с фронта. Почему это Питер не идет на войну? Или он в самом деле уклоняется? Рози не по вкусу все эти лодыри, и она не намерена дружить с мужчиной, который ни рыба ни мясо. Как раз сегодня она прочла в газетах о новых зверствах, совершенных этими гуннами. Разве может человек с горячей кровью в жилах симпатизировать пацифистам и предателям? А если Питер им не симпатизирует, то почему же он хороводится с ними и оказывает им моральную поддержку?

Когда Питер сделал слабую попытку пустить в ход кое-какие аргументы пацифистов, Рози отрезала:

— Что за вздор! Ведь вы такой умный человек, зачем же вы повторяете всю эту ерунду!

Питер, конечно, знал, что он очень умён, и ему так хотелось доказать это Рози. Он только что потерял одну девушку из-за того, что спутался с красными. Неужели же он потеряет и другую?

Несколько недель продолжался этот поединок, они обменивались ударами. Порою Рози позволяла Питеру её поцеловать, и у Питера кружилась голова от страсти. Он решил, что она самая удивительная девушка, какую ему только приходилось знать. Даже Нелл Дулин не годилась ей и в подметки. Но она снова и снова колола ему глаза красными, подзадоривала его, отказываясь с ним встречаться. Под конец Питер признался ей, что совсем охладел к красным, что она обратила его, и он искренне их презирает.

Рози заявила, что она в восторге; они отправятся к Маркам Янкович, Питер скажет ей об этом и попытается её обратить. Питер оказался в большом затруднении и стал настаивать, чтобы Рози держала его обращение в секрете. Но Рози рассердилась, надула губки и заявила: что это за обращение, которое надо держать в секрете! Это попросту подлый обман, и он, Питер Гадж, трус и опротивел ей! Бедняга Питер ушел от неё окончательно сбитый с толку и с- разбитым сердцем.

§ 72

Из создавшегося мучительного положения был только один выход — сказать Рози всю правду. В самом деле, почему бы и не рассказать? Он был без ума от Рози и знал, что она тоже безумно его любит, и только его великая тайна стояла на пути к их полному блаженству. Если Питер поведает ей эту великую тайну, он станет в ее глазах героем из героев, затмит даже тех молодцов, что отбросили немцев от Марны и вписывают свои имена на скрижали истории. Почему бы ему не сказать?

Как-то вечером он сидел, обнявшись с Рози, у нее в комнате, и, казалось, она совсем была готова сдаться.

— Ну, пожалуйста, Питер, — упрашивала она его, — не будь больше красным — они такой ужасный народ!

И Питер не мог больше выдержать. Он признался ей, что он никакой не красный, а тайный агент, состоящий на службе у самых крупных тузов Американского города; его задача—выслеживать красных и сводить их работу к нулю. Услыхав это, Рози уставилась на него в тревожном недоумении. Она не хотела ему верить, и когда он стал настаивать, начала над ним насмехаться и, наконец, рассердилась. Что за дурацкая шутка! Неужели он воображает, что её можно поймать на такую удочку?

Раздосадованный Питер принялся её убеждать. Он рассказал всё про Гаффи, про Компанию земельных фондов Американского города; о том, как он регулярно встречается с Мак-Гивни в комнате № 427 «Дома американца». Он сообщил ей, что получает тридцать долларов в неделю, и надеется вскоре получить прибавку до сорока, и все эти деньги истратит на неё. А почему бы ей не сделать вид, что он её обратил, и не разыграть из себя красную? Ведь если Мак-Гивни найдёт, что Рози подходит к этой роли, он возьмет её к себе на службу; это будет куда лучше, чем ежедневно корпеть десять с половиной часов на картонажной фабрике Исаака Гольдштейна.

Под конец Питеру удалось убедить девушку. Она затихла и как-то испуганно смотрела на него. Потом призналась, что никак этого не ожидала, и ей необходимо как следует всё обдумать. Это не понравилось Питеру. Он не думал, что его слова так её озадачат, и тут же принялся ей растолковывать, насколько важна его работа, что её одобряют все лучшие люди города — не только крупные банкиры и дельцы, но и мэры, чиновники, редакторы газет, ректоры высших учебных заведений и священники с Парк-авеню, как, например, его преподобие Уиллоуби де Стотербридж из «Храма божественного милосердия». Выслушав его, Рози сказала, что всё это, конечно, очень хорошо, но ей как-то немного боязно и надо собраться с мыслями. Она круто оборвала их свидание, и Питер поплелся домой, сильно раздосадованный.

Прошел какой-нибудь час, и в дверь меблированной комнаты Питера громко постучали. Он отворил дверь и оказался лицом к лицу с адвокатом Давидом Эндрюсом, Дональдом Гордоном и Джоном Дюрандом, огромного роста рабочим, председателем Союза моряков. Они даже не сказали «здравствуйте!», а прямо вошли в комнату; Дюранд захлопнул дверь, стал спиной к ней, скрестив руки на груди и пристально глядя на Питера, — точь-в-точь изваяние какого-нибудь предводителя ацтеков. Не успели они раскрыть рта, как Питер понял, что произошло. Ему стало ясно, что на этот раз песенка его спета и его карьера спасителя родины закончилась. И опять всё это случилось из-за женщины; ведь он не послушался Мак-Гивни, который советовал ему не заигрывать с бабами!

Но через миг Питеру было не до этих соображений, им овладел смертельный ужас. Зубы у него начали стучать, совсем как у рассерженного сурка, ноги подкосились, и он присел на край постели, переводя глаза с одного каменного ацтека на другого.

— Вот оно как, Гадж, — начал Эндрюс. — Так, значит, вы и есть тот самый шпион, которого мы всё время разыскивали!

Питеру вспомнились наставления Нелл: «Держись крепко, Питер! Выпутывайся!»

— Ч-ч-что вы хотите сказать, мистер Эндрюс?

— Бросьте это, Гадж! — оборвал его Эндрюс. — Рози нам всё рассказала, а ведь Рози наш шпион.

— Она всё вам наврала! — воскликнул Питер.

— Вздор! — возразил Эндрюс. — Нас не проведешь! Мариам Янкович стояла за дверью и подслушала весь ваш разговор.

Питер понял, что дело его безнадёжно и ему остается только покориться судьбе. Интересно знать: они пришли только для того, чтобы его разругать и воззвать к его совести? Или же задумали его увезти, связать и пытать, питать до смерти? Вот этих пыток больше всего и боялся Питер с самого начала своей карьеры, и как только он понял, что трое ацтеков вовсе не собираются прибегать к насилию, а хотят только у него выпытать, что именно он докладывал своим хозяевам, — он в душе расхохотался и тут же залился горькими слезами, оплакивая свой позор. Он заявил, что во всем виноват Мак-Кормик, который жестоко оболгал его и маленькую Дженни Тодд. Он боролся с искушением целый год, а потом оказался безработным и в Комитете по защите Губера ему отказали в заработке, он прямо-таки умирал с голоду и под конец вынужден был принять предложение Мак-Гивни — осведомлять его о подрывной деятельности крайних красных. Но он доносил только о лицах, действительно нарушавших закон, и всегда говорил Мак-Гивни одну правду.

Тут Эндрюс приступил к допросу. Питер заявил, что ни на кого не доносил в связи с делом Губера. Он категорически отрицал свою причастность к «инсценировке», погубившей Мак-Кормика. Когда же они попытались, уличить его во лжи, Питер вдруг воззвал к своему достоинству и заявил, что Эндрюс не имеет права подвергать его перекрёстному допросу: он стопроцентный американец, пламенный патриот и спасает свою родину и своего бога от германских агентов и предателей-большевиков.

Дональд Гордон разъярился.

— Это вы вставили тайком в нашу брошюру фразу о принципиальном отказе от воинской повинности, чтобы нас всех из-за этого засудили!.

— Это ложь! — вскинулся Питер. — Я этого не делал!

— Вы прекрасно знаете, что я зачеркнул карандашом в рукописи эту фразу, а вы стёрли резинкой мою правку.

— Я и не думал этого делать! — твердил своё Питер. Внезапно огромный Джон Дюранд стиснул кулаки, и лицо его исказилось от гнева.

— Ах ты подлая тварь! — прошипел он. — Вырвать бы у тебя из пасти твой лживый язык, — вот что ты заслужил!

Он шагнул вперед, словно и впрямь намеревался привести в исполнение свои слова.

Но тут вмешался Давид Эндрюс. Как адвокат, он прекрасно знал, что Джону нельзя равняться с агентами Гаффи: то, что им сходит с рук, не пройдёт ему даром.

— Нет, нет, Джон, — остановил он Дюранда. — Этого не надо. Мне кажется, мы уже выпытали у этого молодчика всё, что можно. Оставим же его наедине с его совестью и с богом шовинистов. Идём, Дональд!

И он взял за руку побледневшего юношу-квакера, а за другую — гиганта-рабочего, и все трое вышли из комнаты. Питер слышал, как они топотали, спускаясь по лестнице. Потом бросился на кровать и закрыл лицо руками. Он чувствовал себя очень несчастным, потому что его снова одурачили, — и опять он пострадал из-за женщины!

§ 73

Когда Питер обдумал как следует всё, что произошло, ему стало ясно, что его иначе не назовешь, как самым настоящим ослом. Неужели он не знал, что надо быть всё время начеку, особенно теперь, когда его заподозрили в том, что он стёр карандашные поправки Дональда Гордона. Красные подыскали незнакомую Питеру девушку, она пришла, выдала себя за подругу Мариам, стала водить Питера за нос, подтащила его к самому краю пропасти и спихнула его туда. И теперь она, конечно, над ним издевается, рассказывая друзьям о своей победе и радуясь, что Питеру больше не получать тридцати долларов в неделю.

Почти всю ночь Питер не спал, придумывая версию, которую он преподнесёт на следующее утро Мак-Гивни.

Разумеется, он умолчит о Рози Стерн, скажет только, что красные выследили его, когда он ходил в комнату № 427, и что наверное у них имеется свой шпион в бюро Гаффи. Питер старательно репетировал в уме свой рассказ, но вскоре опять убедился, какого свалял дурака. Не прошло и суток, как все красные в Американском городе уже узнали подлинную историю о том, как был разоблачен Питер Гадж, шпион Транспортного треста. Рассказ этот занимал целых две страницы в «Клэрионе», там же был помещен портрет Питера и подробно сообщалось о том, какую роль Питер играл в различных провокациях. Почти всё было правдой, и Питеру было ничуть не легче от того, что обо всём этом Дональд Гордон догадался сам. Конечно, Мак-Гивни, Гаффи и все их сотрудники прочли этот рассказ и величали Питера ослом, каким, впрочем, они сам себя считал.

— Убирайся на все четыре стороны и возьмись лучше за кирку и лопату, — бросил ему Мак-Гивни, и Питер с болью в сердце удалился. У него в кармане позвякивало лишь несколько долларов. Скоро от них ничего не осталось. Он протратился до последней никелевой монетки, и перед ним снова вставал призрак голода, когда Мак-Гивни неожиданно явился к нему в меблированную комнату с новым предложением. Освободилась одна вакансия, и Питер может её занять, если только справится с такой ролью.

Мак-Гивни предложил Питеру стать свидетелем со стороны обвинения. Ведь Питер прекрасно изучил движение красных, знал всех этих пацифистов, социалистов, синдикалистов и членов союза Индустриальных рабочих мира, которые сейчас сидели в тюрьме. В иных случаях улики, собранные правительством, были далеко не достаточны. Питер мог бы снова получить свое жалованье, если бы он согласился сидеть на скамье свидетелей и говорить то, что ему прикажут, если только он способен высидеть в зале суда, не влюбляясь в присяжных заседателей-женщин или в шпионок защиты. Но Питер даже не почувствовал убийственного сарказма Мак-Гивни, до того был напуган его предложением. Снова открыто выступить и столкнуться со жгучей ненавистью красных! Ему, жалкому муравью, подставить себя под удары борющихся гигантов!

Ну, конечно, прибавил Мак-Гивни, это может показаться опасным такому трусливому щенку, как Питер, но ведь очень многие отваживались на такую роль и ни один от этого не умер. Мак-Гивни, казалось, не слишком-то был заинтересован в согласии Питера. Он действовал по поручению Гаффи. Плата — сорок долларов в неделю: хочешь бери, не хочешь — не надо.

Питер сидел перед Мак-Гивни и думал о том, что в кармане у него всего одна никелевая монетка и несколько центов, за комнату не плачено вот уже две недели и квартирная хозяйка подкарауливает его в коридоре, точно индеец с томагавком в руках. Питер напомнил Мак-Гивни о своем тёмном прошлом, когда он подвизался с Периклом Прайемом, и о храме Джимджамбо, — ведь это прошлое уже раз помешало ему выступить свидетелем на процессе Губера. Мак-Гивни сухо ответил, что это пустая отговорка: Питера приглашают играть роль раскаявшегося «бунтаря», бывшего члена союза Индустриальных рабочих мира, и чем больше преступлений и гнусностей у него в прошлом, тем скорее присяжные придут к заключению, что он был настоящим «бунтарем».

Питер спросил, когда именно ему придётся выступать на суде. Мак-Гивни отвечал, что не далее как на следующей неделе. Начался процесс семнадцати ирмовцев, обвиняемых в заговоре, и Питер должен появиться на скамье свидетелей и сказать, что он слышал своими ушами, как красные проповедуют насилие, как они хвастались тем, что поджигали амбары и овёс на полях, подбрасывали фосфорные бомбы в стога сена, вбивали медные гвозди в стволы фруктовых деревьев и железные клинья в бревна на лесопилке и подсыпали наждачный порошок в подшипники механизмов. Питеру нечего ломать голову над тем, что ему говорить: Мак-Гивни разжует и в рот ему положит и вообще позаботится, чтобы всё было в порядке; Питер ещё окажется героем и попадет в газеты, о нём напишут: этот человек выполнил свой долг, движимый самыми возвышенными побуждениями, как стопроцентный американец, и ни один солдат на войне не нёс более опасной службы.

С этим утверждением Гаффи Питер был вполне согласен. Но Мак-Гивни тут же добавил, что ему решительно нечего опасаться. Гаффи не позволит красным вывести из строя своего главного свидетеля, — нет, он не доставит им такого удовольствия. Питер будет находиться в безопасном месте, и к нему приставят телохранителя. Всё время, пока он будет давать показания на процессе, он будет проживать в Отеле де Сото.

Это обещание заставило его согласиться. У бедняги Питера в кармане болтались одна никелевая монетка и несколько медяков, а тут ему подали огненную колесницу, запряженную волшебными конями, и остается только вскочить в неё, и кони помчат его на гору Олимп. И Питер вскочил!

§ 74

Мак-Гивни отвёз Питера в бюро Гаффи, и начальник сыска, не теряя времени на разъяснения, подошёл к письменному столу и вынул из ящика длинный напечатанный на машинке документ — подробный перечень преступлений, в которых прокурор собирался обвинить семнадцать членов союза Индустриальных рабочих мира.

Первым делом Питер рассказал обо всём, что ему доводилось слышать и видеть, — правда, этого было мало, но это была шпулька, на которую можно было намотать всю дальнейшую фабулу. Зал союза Индустриальных рабочих мира был местом, где собирались все не имеющие постоянного заработка и бездомные рабочие страны, те «отпетые», которым выпадали самые тяжёлые удары судьбы. Эти молодцы испытали самые ужасные несправедливости, но время от времени они отвечали ударом на удар. Разумеется, среди них было немало людей, распущенных на язык, которые изливали свои чувства в свирепых угрозах. Случалось, в их среду затесывался настоящий преступник, а иногда — подстрекатель на жалованье, вроде Питера Гаджа или Джо Ангелла. Питер выложил самое худшее, что ему пришлось услыхать, а также всё, что он знал об арестованных. Гаффи записал его слова, а потом начал строить на этом фундаменте. Вот, например, Альф Гиннес, у него было столкновение с одним фермером в округе Уитленд. По соседству с этим фермером вскоре сгорел амбар; Гаффи предоставит Питеру автомобиль и двух сыщиков, они поедут вместе, осмотрят пожарище и ближайшую деревню, познакомятся с местностью, и Питер даст потом показания, что он был вместе с Гиннесом, когда тот и ещё человек пять обвиняемых поджигали амбар.

Питер не ожидал, что его впутают в такое серьёзное дело, но у Гаффи был такой деловой вид и он считал всё это настолько естественным, что Питер не решился пойти на попятный. В конце концов ведь сейчас время военное, сотни людей ежедневно жертвуют своей жизнью в Арденнах, — так почему бы и Питеру не пойти на маленький риск, чтобы избавить родину от самых опасных врагов?

Итак, Питер с двумя сыщиками отправились в увеселительную поездку за город. Когда Питер вернулся, его поместили в комфортабельном номере на двенадцатом этаже Отеля де Сото, и он занялся изучением напечатанных на машинке документов, переданных ему Мак-Гивни, и вызубрил показания, которые должен был давать на суде. По коридору все время расхаживал взад и вперед с револьвером у пояса один из агентов Гаффи; три раза в день Питеру приносили еду и вдобавок бутылку пива и пачку папирос. Два раза в день Питер читал в газетах про геройские подвиги американских солдат за океаном, а также о последних заговорах, раскрытых в Америке, и о различных процессах в связи с законом о шпионаже.

С замиранием сердца читал Питер про себя в настоящих газетах. До сих пор он фигурировал только в рабочих листках и социалистических органах вроде «Клэриона», которые не шли в счет. Но вот в «Таймсе» Американского города появляется обстоятельное сообщение о том, как бюро районного прокурора подослало своего тайного агента в союз Индустриальных рабочих мира и как этот человек, по имени Питер Гадж, работал целых два года среди красных и собирается разоблачить со скамьи свидетелей всю гнусную деятельность этого союза.

За два дня до начала процесса Мак-Гивни и другой сыщик проводили Питера в бюро районного прокурора, и он провёл чуть ли не целый день в беседе с мистером Бэрчардом и его заместителем, мистером Стэннардом, которые должны были вести это дело. Мак-Гивни предупредил Питера, что районный прокурор не посвящён в эту тайну и всерьёз принимает показания Питера. Но Питер сильно подозревал, что это говорится для того, чтобы мистер Бэрчард не попал впросак, если Питер вздумает «подложить ему свинью». Питер приметил, что всякий раз, как в его истории оказывался пробел, районный прокурор и его заместитель говорили ему, что этот пробел надо заполнить, и Питер старался придумать что-нибудь подходящее.

Генри Клей Бэрчард был родом с дальнего юга и разглагольствовал с несколько старомодным красноречием. У него были довольно длинные густые чёрные волосы. Взойдя на трибуну, он выдерживал напряжённую паузу и, протянув руки вперед, изрекал, дрожащим от волнения голосом: «Да благословит вас господь, дорогие леди!» Или провозглашал: «Я друг простых людей! Я испытываю горячую симпатию к тем, кто составляет подлинную основу Америки, к трудящимся на фабрике и на ферме».

Тут все прожигатели жизни, члены Торговой палаты и Ассоциации коммерсантов и промышленников, принимались ему аплодировать и посылали этому другу простых людей свои чеки — пожертвования на перевыборную кампанию.

Мистер Стэннард, заместитель мистера Бэрчарда, был старой лисой, он подсказывал своему начальнику, как ему поступать. Этот маленький высохший человечек, этот книжный червь, прокалывал вас насквозь своими острыми глазками, выискивая ваши слабые места и готовясь пронзить вас своей юридической рапирой. При этом у него был самый добродушный вид, он не прочь был пошутить с вами во время перерыва и уверял, что только исполняет свои священные обязанности и никому не желает вреда.

§ 75

Служители правосудия выслушали рассказ Питера и кое-что в нём изменили, затем снова его прослушали и заявили, что теперь всё в порядке. Питер вернулся в свой номер и с трепетом ждал часа, когда ему придется выступить и он окажется в центре всеобщего внимания. Когда его повезли в суд, колени у него тряслись, но вместе с тем он испытывал гордое сознание своей значительности, ведь его особу охраняли четыре здоровенных молодца. Войдя в вестибюль суда, он сразу же увидел двух шпиков, а потом ещё много других разглядел в толпе. Здание суда было битком набито сторонниками красных, но их всех обыскивали, прежде чем допустить в зал, и за ними неусыпно следили во время заседания.

Когда Питер очутился на скамье свидетелей, он почувствовал то же самое, что должны были испытывать Том Дагган и Дональд Гордон в тот вечер, когда им ударил в лицо ослепительный свет тридцати или сорока автомобильных фар. Питер ощущал напряжённую ненависть двухсот или трехсот присутствовавших на суде красных, время от времени их негодование прорывалось наружу — по рядам зрителей проносился гневный ропот или прокатывалась волна презрительного смеха, — тогда судебный пристав ударял по столу деревянным молотком, а судья приподнимался на своем кресле и заявлял, что, если шум повторится, он прикажет очистить зал суда.

Невдалеке от Питера за длинным столом сидели семнадцать подсудимых, они напоминали крыс, попавшихся в ловушку, и все тридцать четыре крысиных глаза в упор смотрели на Питера, ни на секунду не отрываясь от его лица. Питер только один раз взглянул на них, — они тотчас же оскалили свои крысиные зубы, и он поспешил отвернуться. Но ему тут же попалось на глаза лицо, отнюдь не ободрившее его. Среди зрителей сидела миссис Годд в белоснежном туалете, её широко раскрытые голубые глаза были устремлены на Питера, и на лице её отражались печаль и упрёк.

«О мистер Гадж! — казалось, говорила она. — Как вы это можете? Скажите, мистер Гадж, разве это Мир, Справедливость, Истина, Закон?»

И у Питера защемило сердце при мысли о том, что он больше никогда не попадет на Олимп и не будет нежиться в кресле с мягкими шелковыми подушками. Он отвернулся и поглядел на скамью, где сидело двенадцать человек присяжных заседателей — мужчин и женщин. Одна престарелая дама приветливо ему улыбнулась, а молодой фермер хитро ему подмигнул, и Питер понял, что у него есть в этом уголке друзья, — но ведь в конечном итоге только эти люди и имели реальный вес в этом процессе. Миссис Годд была столь же беспомощна, как любой из «бунтарей», перед лицом этого высокого судилища.

Питер выложил свою историю, а затем начался перекрёстный допрос, и принимал в нем участие не кто иной, как Давид Эндрюс, утонченно вежливый и язвительно-остроумный. Питер всегда побаивался Эндрюса, а теперь у него душа так и ушла в пятки. Ему никто не сказал, что его ожидает такое испытание! Никто ему не сказал, что Эндрюсу будет позволено подробно расспрашивать его о преступлениях, свидетелем которых он якобы был, обо всех разговорах, какие тогда велись, и кто в них принимал участие, и что ещё говорилось, и каким образом он там оказался, и что он делал после этого, и что о ел за завтраком в то утро. Питера спасали только два обстоятельства: во-первых, непрерывные возражения Стэннарда, которыми тот сыпал, как из пулемёта, чтобы дать ему время подумать, и, во-вторых, надёжное прибежище, которое заранее приготовил ему Стэннард. «Вы всегда можете сказать, что позабыли, — наставлял его заместитель прокурора. — Никто не будет вас винить, если вы что-нибудь запамятуете».

И вот Питер до мельчайших подробностей передал разговор, в котором Альф Гиннес заявил, что собирается поджечь амбар, но он не мог припомнить, кто присутствовал при этом разговоре, о чем ещё говорилось и когда именно происходила эта беседа.

Наконец, настал желанный обеденный перерыв, и Питер получил возможность как следует подготовиться к вторичному своему выступлению. В два часа заседание суда возобновилось. На этот раз Питера допрашивал Стэннард, ловко заштопавший все зияющие пробелы в его показаниях, и снова Питер не мог припомнить того или иного обстоятельства и таким образом избег ловушек, расставленных ему Эндрюсом. Ему сказали, что он «держал себя молодцом», и под надежной охраной он с торжеством вернулся в Отель де Сото и пробыл там целую неделю, пока защита делала слабые попытки опровергнуть его показания. Питер читал в газетах пространные речи, в которых районный прокурор и его заместитель провозглашали его патриотом, доблестно защищающим родину от «внутренних врагов»; прочел он и краткое изложение «тирады» Давида Эндрюса, обозвавшего его, Питера, «крысой» и «Иудой-предателем». Питер не слишком огорчился, ведь он знал, что без этого дело не обойдется, и тот, кто ругается, тем самым доказывает свое бессилие.

Но далеко не так спокойно встретил Питер в тот же день одно небольшое событие — письмо миссис Годд. Письмо не было ему адресовано, но он увидел, что Хаммет и другой шпик посмеиваются, и спросил, что их так развеселило. Они сказали ему, что миссис Годд что-то разузнала про Гаффи и написала ему оскорбительное письмо, и начальник пришёл в ярость. Питер спросил, о чём же она пишет, и они рассказали, а потом он настоял, чтобы ему принесли это письмо, и в свою очередь разъярился. На самой дорогой бумаге с великолепным вензелем наверху мать с горы Олимп крупным округлым девичьим почерком написала свое мнение о руководителях тайной полиции и о людях, которых они вербуют:

«Вы сидите, как гигантский паук, и раскидываете свою паутину, улавливая и губя людей. Вы губите не только свои жертвы, но и тех, кто является вашим орудием. Этот бедный мальчик, Питер Гадж, которого вы подослали ко мне в дом, — у меня сердце обливается кровью, как подумаю, что вы из него сделали! Жалкая, слабоумная жертва алчности, — его следовало бы отправить в больницу для нравственных калек, а вы натаскали его и заставили говорить всякие гнусности, чтобы засадить за решётку несколько искренних идеалистов!»

Этого было достаточно! Питер отбросил письмо, — он считал ниже своего достоинства читать такую дикую чушь. Ему пришло в голову, что надо постараться как-нибудь разделаться с миссис Годд. Женщина, занимающая столь высокое положение, куда опаснее, чем все семнадцать арестованных бунтарей вместе взятые. Питер осведомился и узнал, что Гаффи уже навестил по этому поводу Нельса Аккермана, а мистер Аккерман повидался с мистером Годдом, который имел беседу со своей супругой. В «Таймсе» появилась передовица, где говорилось о «гнезде большевиков» на горе Олимп, после чего все друзья миссис Годд стали отказываться от приглашений на завтраки, и она жестоко поплатилась за оскорбления, нанесенные Питеру Гаджу!

«Больница для нравственных калек», ну как это переварить! Питер был так уязвлён, что ему не вернуло душевного равновесия даже известие, что присяжные после первого же голосования признали подсудимых виновными. Он заявил Мак-Гивни, что этот процесс расшатал ему нервы и он нуждается в отдыхе. Тогда Питеру был предоставлен автомобиль, и его отвезли за город в укромное местечко, чтобы он восстановил свои силы на свежем воздухе.

С ним отправился Хаммет, который был первоклассным стрелком, и Питер не отходил от него, а по вечерам сидел у себя в комнате на втором этаже дома фермера, опасаясь, как бы кто-нибудь из «бунтарей» ненароком не понял чересчур буквально свидетельских показаний. Питера, утверждавшего, что они имеют обыкновение подстреливать в темноте своих врагов. Питер знал, как они все его ненавидят. Он прочёл в газетах, что судья, огласив преступникам приговор, заставил их при этом выслушать его саркастические замечания, полностью опубликованные затем в «Таймсе». Закон предусматривал за такого рода преступления от одного года до четырнадцати лет тюремного заключения, и судья приговорил шестнадцать человек к четырнадцати годам, а одного — к десяти, явив таким образом должное милосердие.

Однажды Мак-Гивни прислал за Питером автомобиль, и его отвезли в бюро Гаффи, который развернул перед ним новый план. Арестовали ещё одну группу членов союза Индустриальных рабочих мира в соседнем городе Эльдорадо, и Питеру предстояло поехать туда и повторить свои показания. Оказалось, что он знает одного из арестованных, это позволило Питеру утверждать, что он видел, как тот поджигал амбар и подбрасывал фосфорные бомбы. Бюро районного прокурора графства Эльдорадо уж позаботится об охране Питера; более того, Гаффи напишет своему приятелю Стиву Эллмену, начальнику тайной полиции Компании строительства частных домов, крупной деловой организации этого города.

Питер мямлил и запинался. Уж больно тяжёлая и опасная работа и чертовски действует на нервы, — изволь-ка сидеть день-деньской в номере гостиницы, ничего не делая, только покуривая папиросы, и ожидать, что эти «бунтари» вот-вот угостят тебя бомбочкой. Вдобавок эти процессы будут недолго продолжаться, и не мешало бы повысить ему плату. Гаффи отвечал, что Питеру нечего беспокоиться, — дела ему хватит! Если он добросовестно будет давать свои показания, он может совершить увеселительную поездку по всей Америке и станет как сыр в масле кататься, а газеты станут величать его героем.

Но Питер продолжал мямлить и запинаться. Он вычитал в «Таймсе», какую важность имеют его показания, и отважился заломить свою цену самому грозному Гаффи.

Питер настоял на своем. Гаффи должен был в конце концов дать свое согласие. Договорились, что, если Питер отправится в поездку, он будет получать семьдесят пять долларов в неделю, кроме оплаты расходов, и Гаффи гарантирует ему работу на ближайшие полгода.

§ 76

Итак, Питер уехал в Эльдорадо и помог отправить на каторгу одиннадцать человек на срок от трёх до четырнадцати лет. Затем он поехал во Флэгленд, где выступил свидетелем ещё на трёх процессах и добавил к своему поясу семь новых скальпов. К этому времени он понял, что красные могут только корчить ему гримасы и скалить зубы, как попавшиеся в ловушку крысы, — больше ничего ему не грозит. Он освоился со своей профессией и так осмелел, что решался иной раз в вечерние часы погулять без своих телохранителей. Проживая в деревне, он совершал длительные прогулки пешком, ничуть не думая о тысячах кровожадных красных, которые, быть может, крадутся за ним по пятам.

Когда Питер подвизался во Флэгленде, из Европы донеслось магическое слово, и весь город сошел с ума от радости. И старый и малый высыпали на улицу, размахивали флагами, оглушительно колотили в жестяные банки, приветствуя победоносный мир. Обнаружив, что это лишь газетная утка, горожане подождали три дня, потом снова вышли на улицы и возобновили демонстрацию. Сперва Питер был несколько обеспокоен, — ведь если запахло миром, то его деятельность по спасению родины может прийти к концу, но вскоре сообразил, что ему нечего опасаться, ибо расправа с красными продолжалась, ничуть не ослабевая.

Пока Питер действовал во Флэгленде, полиция совершила несколько налетов на социалистов, и вот сыщики предложили ему для забавы отправиться с ними в очередной набег. Питер вооружился дубинкой и револьвером и помог разгромить местное отделение социалистов. Война кончилась, но Питер был так воинственно настроен, словно она ещё была в разгаре. Когда Питер настиг маленького еврея, партийного организатора, забившегося в угол за конторку, и дубасил его по голове, он ясно себе представил, что переживали «наши ребята» в Аргоннах. А когда он принялся плясать на клавишах пишущей машинки, он пережил восторг разрушения и понял, что чувствовали гунны.

К сыщикам присоединилась группа студентов, обрадовавшихся случаю поразвлечься. Войдя в раж, они вообразили, что могут стереть с лица земли всех красных, и вломились в лавку под вывеской «Интернациональный книжный магазин», принадлежавшую какому-то гавайцу. Хозяин проскользнул на кухню соседнего китайского ресторана и напялил фартук, но так как никому ещё не доводилось видеть китайца с чёрными усищами, то головорезы бросились на него и чуть не проложили ему голову сковородками китайского ресторатора. Они выгребли все книги из «Интернационального магазина», свалили их в кучу на дворе и разожгли славный костер. Сыщики и студенты в телячьем восторге взялись за руки и принялись отплясывать вокруг огня что-то вроде гавайского танца «гула-гула».

Несколько месяцев Питер вовсю наслаждался жизнью. Paзa два ему пришлось проехаться понапрасну, потому что упрямый судья не согласился поставить в вину тому или иному члену союза Индустриальных рабочих мира крамольные высказывания или правонарушения, совершенные другими членами этого союза за последние десять лет. Но в большинстве случаев судьи охотно помогали крупным дельцам избавлять страну от красной опасности, и когда работа Питера пришла к концу, он насчитывал уже сотню скальпов. Наконец, Гаффи прислал ему последний чек и освободил его от обязанностей.

Дело было в городе Ричпорте. Питер накопил больше тысячи долларов, внутренний карман его пиджака раздулся от денег, и Питер уже предвкушал, как он поживет в свое удовольствие. Он пошёл прогуляться по главному проспекту города, и у входа в кино ему улыбнулась златокудрая девушка. В те времена пиво не содержало и трёх процентов алкоголя, и Питер пригласил девушку в бар выпить с ним стаканчик, а когда он снова открыл глаза, кругом была непроглядная тьма, и голова разламывалась от боли. Пощупав вокруг себя, он обнаружил, что лежит в каком-то глухом закоулке. У него замерло сердце от ужаса, он схватился рукой за внутренний карман, где находился бумажник, и ощутил жуткую пустоту. Итак, с Питером снова произошла катастрофа, и снова его погубила женщина!

Питер бросился в полицейский участок, но женщину так и не удалось разыскать; или, может быть, её и нашли, но поделились с ней, а не с Питером. Питер обратился к полицейскому сержанту, сидевшему за конторкой, и ему удалось убедить сержанта, что он, Питер, представляет собою необходимый рычаг в сложном механизме защиты родины, и тот согласился отправить на свой счет телеграмму Гаффи из десяти слов. Усевшись за стол, Питер с карандашом в руках обдумывал, как бы уложиться в десять слов, — и вот какая получилась телеграмма:

«Женщина опять погубила готов любую работу любое жалованье оплатите проезд». По-видимому, Гаффи тоже долго размышлял с карандашом в руках, ибо пришёл ответ, состоявший из следующих слов: «Круглый идиот я телеграфировал секретарю Торговой палаты даст вам билет».

Питер тут же отправился в величественную контору Торговой палаты, и деловитый, энергичный молодой секретарь послал своего клерка купить Питеру билет и посадить его в поезд. В эту трудную минуту Питер понял, что значит опираться на крупную могущественную организацию с внушительными конторами и свободными суммами денег, которые можно расходовать по первому требованию, даже если запрос придёт по телеграфу. Питер ещё раз дал обет воздержания и целомудрия, он был на всё готов, лишь бы всегда иметь на своей стороне силы закона и порядка.

§ 77

Питер получил хорошую головомойку и был принят на работу в качестве «служащего бюро» на старое жалованье — двадцать долларов в неделю. На его обязанности лежало инструктировать многочисленных «оперативных работников» Гаффи, сообщая им всё, что ему известно о том или ином красном или о данной организации их. Пользуясь своим знанием радикалов и их учения, он помогал сочинять свидетельские показания или подстраивать ловушки для зарвавшихся агитаторов. Он уже больше не мог выдавать себя за красного, но иногда ему случалось работать в качестве сыщика, не рискуя быть узнанным, например, когда надо было подготовить какого-нибудь присяжного или проверить состав присяжных заседателей.

Деятельность союза Индустриальных рабочих мира была парализована, но социалисты, несмотря на преследования и суровые приговоры, по-прежнему обнаруживали активность. Между тем на горизонте, стала маячить новая опасность: демобилизованные солдаты начали возвращаться домой, и среди них оказалось множество недовольных, дерзавших жаловаться на дурное обращение с ними в армии, возмущавшихся отсутствием хорошо оплачиваемых мест и даже мирным договором, о котором вёл в Париже переговоры президент. Они ставили на вид, что проливали кровь за торжество демократии во всем мире, а дело кончилось торжеством богачей. Это уже был чистой воды большевизм, и притом самого опасного свойства, ибо эти молодцы научились владеть оружием, и трудно было ожидать, что они сразу же по окончании драки превратятся в пацифистов.

Во время войны очень не хватало рабочих рук, и наиболее влиятельные рабочие союзы, ссылаясь на повышение цен на предметы первой необходимости, стали требовать прибавки заработной платы. Естественно, это вызвало бурное негодование членов Торговой палаты и Ассоциации коммерсантов и промышленников, и они обрадовались случаю использовать вернувшихся с фронта солдат для подавления стачек и разгрома рабочих организаций. Они принялись набирать добровольцев. и организовывали из них отряды. Торговая палата Американского города пожертвовала двадцать пять тысяч долларов на оборудование клубов для бывших фронтовиков, и когда забастовали трамвайные служащие, вагонами управляли демобилизованные в мундирах.

Нашёлся, однако, один ветеран войны, по имени Сидни, который выступил против этой программы. Он издавал газету «Друг ветерана» и на её страницах выступал против своих товарищей, называя их штрейкбрехерами. Секретарь Ассоциации коммерсантов и промышленников вызвал его к себе и имел с ним крупный разговор, но Сидни упрямо продолжал свою кампанию, и бюро Гаффи получило задание его «убрать». Питер не мог открыто принять участие в этом деле, но орудовал за кулисами, руководя всей работой. Первым делом насажали шпиков в редакцию Сидни, — их набралось так много, что получилась прямо потеха, эти молодчики, смеясь, говорили, что наступают на ноги друг другу. Сидни был беден, у него не хватало средств на издание газеты, и он охотно принимал услуги всяких добровольцев, приходивших с улицы. Гаффи и подослал ему целую кучу «добровольцев» — не менее семи сотрудников: один работал за бухгалтера, другой ведал экспедицией, ещё двое взяли на себя сбор пожертвований среди рабочих, остальные заглядывали чуть ли не каждый день с дружескими советами. Несмотря на это, Сидни упорно проводил свою линию, разоблачая деятельность Ассоциации коммерсантов и промышленников и нападая на правительство за то, что оно не предоставляло ветеранам ни ферм, ни работы на предприятиях.

Один из «негласных сотрудников» Гаффи, — этим техническим термином обозначали субъектов вроде Питера Гаджа или Джо Ангелла, — был некто Джонас. Сам Джонас величал себя «философом-анархистом» и разыгрывал роль самого красного из красных в Американском городе. Он имел обыкновение выступать на митингах радикалов, задавая вопросы ораторам и пытаясь спровоцировать их на резолюции, призывающие к насилию, восстанию и «массовому выступлению». Если оратор отвергал его предложение, Джонас обзывал его «тряпкой», «розовеньким социалистом», «предателем рабочих». Кое-кто из публики ему аплодировал, и агенты Гаффи сразу могли определить, кто именно сочувствовал красным.

Питер уже давно догадывался, что Джонас — шпион, и вот ему поручили встретиться с ним в комнате № 427 «Дома американца», и они сообща подстроили Сидни провокацию. Джонас написал письмо якобы от имени какого-то немецкого «товарища», советовавшего разослать для образца номера газеты ряду европейских газет, названия которых он приводил. Письмо было отправлено Сидни, и на следующее утро Джонас как бы невзначай заглянул в редакцию; Сидни показал ему письмо, и Джонас заявил, что это рабочие газеты и издателям, без сомнения, будет интересно узнать, каковы настроения американских солдат после заключения мира. Сидни уселся писать ответ, а Джонас стоял у него над душой и подсказывал ему: «Шлю братский привет моим бывшим врагам в мировой бойне. Приветствую вас как братьев в будущей республике труда», и так далее, по общепринятому шаблону интернационалистов; все эти фразы были день и ночь у них на устах и автоматически соскальзывали с их пера. Сидни отослал эти письма вместе с номерами своей газеты; бюро Гаффи дало знать руководителям почтового ведомства, и письма были задержаны. Агент Гаффи, игравший роль бухгалтера, отправился к федеральному прокурору и показал под присягой, что Сидни вступил ещё во время войны в заговор с неприятелем. Последовал приказ обыскать помещение редакции газеты и изъять список подписчиков. Редакция была перевёрнута вверх дном, и кучи бумаг свалены на полу посреди комнаты.

Наконец-то и Питеру удалось приложить руки к делу! Беда только в том, что этот негодяй Джонас норовил приписать себе всю заслугу и подорвать доверие к Питеру! И Питер обрадовался, когда федеральные власти пересмотрели это дело и заявили, что всё это ерунда и не стоит руки марать. Но все вещественные улики были переданы на рассмотрение районному прокурору Бэрчарду, который оказался далеко не таким разборчивым. Его агенты снова произвели налёт, разгромили редакцию и арестовали бывшего фронтовика. Судья назначил за Сидни поручительство в сумме пятнадцати тысяч долларов, и в «Таймсе» Американского города на первой странице появилась статья под сенсационным заголовком, повествующая о том, как издатель «Друга ветерана» был уличен в заговоре с немцами; тут же был и снимок изменнического письма, а также письма таинственного немецкого заговорщика, с которым Сидни вступил в сношения!. Процесс длился больше года, и хотя издателя выпустили на поруки, Гаффи позаботился о том, чтобы он нигде не мог получить работы в Американском городе; газета его погибла, а семья умирала с голоду.

§ 78

Питер прослужил верой и правдой около восьми месяцев и всё это время добросовестно выполнял данное Гаффи обещание не перемигиваться с женщинами. Но вести такого рода жизнь неестественно для мужчины, и Питер страдал от одиночества; во сне его преследовали образы Нелл Дулин, Рози Стерн и даже маленькой Дженни Тодд. Однажды перед ним всплыло ещё одно лицо, лицо мисс Фрисби, маленькой маникюрши, которая с презреньем отвергла его, приняв за красного. Внезапно Питер сообразил, что ведь он теперь уже больше не красный! Напротив, он — герой, портрет его был помещен в «Таймсе», и, без сомнения, мисс Фрисби любовалась им. Мисс Фрисби — славная девушка, уж на неё-то можно положиться, почему бы ему не возобновить с ней знакомства?

Итак, Питер отправился в салон, где работала маникюрша, и, разумеется, увидел там маленькую златокудрую особу. Она, конечно, читала про него и уже давно мечтала снова с ним встретиться. Питер сразу же пригласил её в кино.

На обратном пути к дому они почувствовали, что стали близки друг другу, а через какую-нибудь неделю им уже казалось, что они всю жизнь были друзьями. Когда Питер попросил мисс Фрисби разрешения поцеловать её, она робко дала своё согласие. Но после нескольких поцелуев сообщила ему, что живет своим трудом, что совершенно одинока и беззащитна и некому за неё вступиться; да будет ему известно, что она всегда была порядочной женщиной, и пусть он подумает об этом, прежде чем снова её поцелует. Питер обдумал её слова и решил, что хватит ему безумствовать и пора уже остепениться. Встретившись снова с мисс Фрисби, он сказал ей о своем решении, и в тот же вечер они стали женихом и невестой.

Потом Литер отправился к Гаффи и, усевшись на кончик стула перед его письменным столом, красный как рак, стал комкать в руках шляпу и, заикаясь, признался во всём. Он ожидал, что начальство поднимет его на смех, и почувствовал огромное облегчение, когда Гаффи заявил, что если Питер в самом деле нашёл хорошую девушку и хочет на ней жениться, то он, Гаффи, ничего не имеет против. Хорошая женщина может оказать самое благотворное влияние. Гаффи предпочитал иметь своими сотрудниками солидных женатых мужчин, ведущих правильный образ жизни. Таким людям всегда можно доверять, а в случае, если понадобятся услуги женщины, всегда под рукой окажется партнерша. Если бы Питер своевременно женился, у него уже давно лежала бы в банке кругленькая сумма.

Питер осмелился заметить, что на двадцать долларов в неделю женатому человеку не прожить, особенно при нынешней дороговизне. Гаффи отвечал, что это, конечно, так, и обещал повысить Питеру жалованье до тридцати долларов, только выразил желание сперва побеседовать с невестой Питера, чтобы определить, достойна ли она быть его женой. Питер пришёл в восторг, и мисс Фрисби имела конфиденциальный разговор с его начальством. Но когда Питер понял, что сделал Гаффи, — он уже больше не восторгался. Начальник открыл будущей супруге Питера все его слабые места, научил её держать его под башмаком и водить по струнке. Не прошло и недели после скрепления священных брачных уз, как у мистера и миссис Гадж разыгралась первая семейная сцена, и Питер внезапно понял, кто в его семье будет играть первую скрипку. Ему раз навсегда было указано его место, и волей-неволей пришлось его занять. Питер оказался в положении того пресловутого супруга, который так характеризовал свое домашнее устроение: они с женой, видите ли, пришли к идеальному соглашению, — ему предоставляется действовать по-своему в важных случаях жизни, а жене — в будничных обстоятельствах; но они прожили всю жизнь, а важных случаев так и не было.

Но, по правде сказать, это было к лучшему, потому что Глэдис Фрисби-Гадж оказалась превосходной хозяйкой и принялась хлопотливо и деловито устраивать своё гнездышко, как какая-нибудь самка бобра. Она продолжала работать маникюршей, так как допускала, что движение красных может быть подавлено в близком будущем и тогда Питер окажется без работы. По вечерам она ревностно занималась поисками квартиры, а в обеденный перерыв, не спрашивая совета Питера, выбирала мебель и обои. Она чуть не опустошила магазин, где все вещи стоили по пять долларов десять центов, — и эти предметы пошли на украшение их гнезда.

Глэдис Фрисби-Гадж усердно изучала модные журналы и одевалась по последнему слову моды. Она раздобыла также книжку о правилах хорошего тона, выдолбила её наизусть от доски до доски, а потом взяла Питера в руки и принялась его натаскивать. Зачем это ему всю жизнь играть роль Джимми Хиггинса в пользу «белых»? Почему бы ему не перенять язык образованных людей, манеры и вкусы богачей? Глэдис знала, что такого рода тонкости в конечном итоге определяют и размер жалованья. Поэтому каждую субботу она заставляла его надевать новый коричневый котелок, натягивать новенькие коричневые лайковые перчатки, они ехали в «Храм божественного милосердия», и там внимали патриотической проповеди его преподобия Уиллоуби де Стотербриджа. Глэдис склоняла головку в молитве и уголком глаза подмечала особенности туалетов дам, занимавших соседнюю скамью. Потом они отправлялись лицезреть воскресный парад, и Глэдис обращала внимание Питера на всё, что она называла «благородством». По вечерам они отправлялись на прогулку, и она останавливалась перед витринами шикарных магазинов или входила с Питером в вестибюли отелей, где можно было бесплатно созерцать богатых людей. Проголодавшись, Питер хотел зайти в дешёвый ресторанчик и как следует подкрепиться самой простой едой, но Глэдис, у которой был цыплячий аппетит, тащила его в ресторан Отеля де Сото и заказывала чашку бульона и бутерброд — только для. того, чтобы полюбоваться на элегантное общество, поглазеть, как кушают «благородные» люди.

§ 79

Глэдис Фрисби-Гадж пламенно обожала богатых и столь же пылко ненавидела бедняков. Когда её припирали к стенке, она соглашалась, что бедняки в самом деле необходимы, но лишь как своего рода базис, обеспечивающий существование класса «благородных». Бедняки должны знать свое место. Глэдис возмущалась, когда они забывали о своём месте или осмеливались критиковать «благородных». У нее было словечко, которым она обозначала всё, что ей казалось достойным презрения, — «вульгарность». Она называла «вульгарными» людей, с которыми не желала встречаться, и употребляла это словечко, обучая Питера хорошим манерам и не соглашаясь с его выбором шляп. Быть «вульгарным» значило быть осуждённым, и когда Глэдис встречала людей, бесспорно и безнадёжно «вульгарных», задумавших выдвинуться и провести в жизнь свои собственные взгляды, она принимала это как личное оскорбление и проникалась к ним мстительной злобой. Каждый из них становился её личным врагом, противником того, что было куда значительнее её особы, того, к чему она стремилась всей душой, — её идеала.

Прежде и Питер был так настроен, но теперь, когда он так удобно устроился в жизни, у него стала проявляться склонность к ленивому, беспечному существованию. Но на его счастье рядом с ним была Глэдис, командовавшая им и заставлявшая его работать. Вначале Глэдис не приходилось встречаться лицом к лицу с красными, она знала их только по рассказам Питера, которыми он её угощал, вернувшись с работы. Но каждая новая группа, за которой он охотился, превращалась в глазах Глэдис в сборище каких-то извергов, и, полируя ногти тучным, сонным дамам из высшего общества, с которыми не очень-то поговоришь, она изобретала всё новые способы погубить этих извергов.

Иногда ей приходили в голову прямо-таки удивительные идеи. Глэдис обладала женской интуицией, хорошо знала человеческие слабости, всю сложность душевной жизни. Иной раз она подсказывала Питеру такой удачный способ обезвредить того или иного молодого радикала, что можно было подумать, будто она всю жизнь знала этого юношу или девушку. Питер сообщал о её планах Мак-Гивни, а затем — Гаффи, и ее таланты вскоре получили признание, ей было назначено щедрое жалованье, и её карьера маникюрши окончилась. Гаффи подослал её познакомиться с прислугой одного богача, постоянно жертвовавшего средства Ассоциации сторонников прямых выборов и другим наполовину красным организациям; подозревали, что в его личной жизни была какая-то скандальная история. Глэдис так удачно справилась с этой задачей, что Гаффи вскоре дал ей ещё более тонкую задачу — навещать богатых дам, трубить им про красную опасность и выманивать у них пожертвования в пользу бюро Гаффи, расходы которого всё возрастали.

В то время кампания против красных была в самом разгаре. Уже два года тому назад, вскоре после того как в России произошла большевистская революция, в социалистическом движении возник раскол, и «негласные» агенты Транспортного треста, вместе с агентами районного прокурора и федерального правительства, прилагали все усилия, чтобы расширить эту трещину и раздуть разногласия в организации. Некоторые из социалистов верили в политику и готовы были посвятить всю свою жизнь медленной и скучной работе сколачивания партии. Были среди них и другие, более нетерпеливые, считавшие, что необходимо нанести быстрый, решительный удар, вызвать всеобщую стачку или массовое восстание рабочих, которое положило бы конец их рабству под пятой капитала. Они утверждали, что вся политика в одну минуту может так одурачить рабочих, что им и за целый год не выпутаться из этих сетей. Они приводили в пример немецких социалистов, изменивших интернационализму. И даже в самом Американском городе находились люди, именовавшие себя социалистами и в то же время стремившиеся подстроить ловушку рабочему движению.

Этот спор носил далеко не абстрактный характер; оба крыла ожесточенно нападали друг на друга. «Политики» громили «импоссибилистов», обзывая их «анархистами», а те в свою очередь обвиняли своих противников, что они продались правительству. Питеру случалось не раз сообщать Мак-Гивни о небольших скандалах, на которые «негласные» агенты провоцировали представителей «левого крыла»; и эти раздоры среди членов местной организации в конце концов выходили наружу. Герберт Эштон упоминал о них со свойственным ему ядовитым сарказмом, или же «Коротыш» Гантон заявлял о них во всеуслышание в своих тирадах, которыми он, по его собственному выражению, «давал в зубы своим оппонентам».

«Коротыш» Гантон был безработный наборщик — бродячий агитатор, стоявший за немедленное выступление рабочих масс и решительно ничего не боявшийся. — Насилие? — бывало, говорил он. — Сколько ещё тысячелетий прикажете нам терпеть насилие капиталистического правительства? Неужели же мы не имеем права ответить на него? — И продолжал твердить свое — Насилие? Да, конечно, мы должны свергнуть насильников, — довольно уже с нас!

Питер прислушивался к нападкам «Коротыша» на «соглашателей» и «политических торгашей» и считал его одним из самых опасных людей в Американском городе. Но впоследствии, когда эпизод с Джо Ангеллом открыл ему глаза, он решил, что, вероятно, «Коротыш» такой же тайный агент, как и он сам.

Питеру никто не сказал ничего определенного, но, подбирая те или иные факты, он сопоставлял их, и его подозрения в скором времени перешли в уверенность.

Левое крыло социалистов откололось от партии и созвало собственный съезд; этот съезд в свою очередь раскололся, причём одна группа образовала Коммунистическую партию, а другая — Коммунистическую рабочую партию. Пока происходили заседания этих двух съездов, Мак-Гивни явился к Питеру и сообщил ему, что у федерального правительства имеется свой человек в комиссии по выработке программы Коммунистической партии и что желательно вписать в программу комиссии несколько таких фраз, чтобы самая причастность к этой партии почиталась уже преступлением и всякого человека, имеющего членскую карточку, можно было бы без дальнейших улик засадить в тюрьму. Стиль этих фраз не должен отличаться от общепринятого коммунистического жаргона, и вот тут-то и понадобились специальные познания Питера.

Итак, Питер написал эти фразы и через несколько дней прочёл в газетах отчет о том, что происходило на съезде. Комиссия по выработке программы представила свой доклад, а «Коротыш» Гантон огласил резолюцию, вынесенную меньшинством, и разразился зажигательной речью, в результате чего незначительным большинством голосов эта резолюция была принята. Резолюция меньшинства включала в себя все написанные Питером фразы. Через несколько месяцев, когда правительство, как следует подготовившись, начало решительную pacnpaву с коммунистами, «Коротыш» Гантон был арестован, но через два-три дня он совершил драматический побег, пропилив крышу тюрьмы!

§ 80

Союз Индустриальных рабочих мира снова поднял голову в Американском городе, и его штаб-квартира опять начала работать. Питер не решался там показываться, но натаскал двух молодых людей, которых привел к нему Мак-Гивни, обучил их жаргону красных и подсказал им, как вкрасться в доверие и укорениться в их среде. Вскоре один из них стал секретарем местной организации. Питер руководил их деятельностью и два раза в неделю получал донесение обо всём, что задумывали и предпринимали «бунтари». Питер и Глэдис подготавливали новый заговор бомбистов, чтобы привлечь внимание к этим опасным людям, но вот однажды утром Питер, пробежав газету, увидел, что само благое провидение предает врагов ему в руки.

Оказывается, на дальнем северо-западе, в маленьком городке Централия, находящемся в лесопромышленном районе, штаб-квартира «бунтарей» подверглась налёту и была разгромлена точь-в-точь как в Американском городе. Красные стали собираться в другом месте. Тогда члены Торговой палаты и Ассоциации коммерсантов и промышленников на тайном совещании решили уничтожить своих врагов. Радикалы обратились к властям, прося у них защиты, и, получив отказ, выпустили листовку, где обращались к общественному мнению. Но дельцы продолжали действовать всё в том же направлении. В день годовщины заключения перемирия они организовали парад ветеранов войны и устроили так, чтобы шествие прошло мимо штаб-квартиры союза Индустриальных рабочих мира. Самые рьяные из демонстрантов захватили с собой верёвки, подчёркивая таким образом свои намерения. Шествие остановилось перед штаб-квартирой, поднялся невообразимый гвалт, и толпа ринулась громить помещение. Дверь была взломана, но не успели ворваться в вестибюль, как находившиеся в здании члены союза открыли огонь и несколько участников парада были убиты.

Толпой овладела бешеная ярость. Начали колотить красных, некоторых избили до потери сознания. Потом их бросили в тюрьму и там всячески истязали и пытали. Одного из них увезли на автомобиле и, изувечив его, как в свое время Шона Грэди, повесили на мосту. Разумеется, в тот же вечер был составлен в соответствующих красках отчет и отправлен в газеты, и на следующее утро вся Америка прочла о том, как группа радикалов, вооружённых ружьями, засела на крыше здания штаб-квартиры союза Индустриальных рабочих мира и стала беспощадно расстреливать мирное шествие безоружных ветеранов войны.

Естественно, последовал взрыв всеобщего негодования, и все Гаффи, Мак-Гивни и Гаджи, орудовавшие в Соединенных Штатах, поняли, что им здорово подвезло. Питер дал указания секретарю местной организации союза Индустриальных рабочих мира созвать в тот же вечер собрание и принять резолюцию, объявляющую ложью всё, напечатанное в газетах о событиях в Централии.

Тем временем другой агент Гаффи, бывший офицер, ещё не снявший мундира, организовал собрание Американского легиона. Он обратился к легионерам с пламенной речью, и в девять часов вечера человек сорок солдат, вооружившись тяжёлыми гаечными ключами от автомобилей, вломились в штаб-квартиру союза Индустриальных рабочих мира и принялись колотить членов союза ключами по голове; некоторые из этих несчастных, спасая свою жизнь, выпрыгнули из окна и переломали себе ноги. На следующее утро «Таймс» Американского города с ликованием возвестил об этом событии, а районный, прокурор Бэрчард поспешил сделать официальное заявление. о том, что никто из солдат не будет привлечен к ответственности, ирмовцы жаждали «открытого выступления», — вот оно и произошло, и надо думать, они теперь вполне удовлетворены.

После этого члены Американского легиона, поощренные этими похвалами и подстрекаемые бывшим офицером, агентом Гаффи, стали производить налёт за налётом на помещения, где происходили собрания радикалов. Они снова разгромили редакцию «Клэриона» и штаб-квартиру партии социалистов и конфисковали ещё несколько тонн «литературы». Они разнесли два книжных магазина и, разбившись на небольшие группы, стали обследовать все газетные киоски в городе, и когда находили красные журналы вроде «Нейшн» или «Нью-Рипаблик», рвали их на клочки и грозили арестом продавцам. Они ворвались в помещение литературного общества под названием «Клуб Рэскина», посещаемого главным образом безобидными престарелыми дамами, и многих из этих старушек довели до истерики. Они обнаружили «Русский народный клуб», который до сих пор не привлекал внимания, так как был создан в просветительских целях. Но само собой разумеется, в такое горячее время нельзя было доверять ни одному русскому, — все они большевики или заражены большевизмом, что одно и то же. И вот Гаффи организовал налет на помещение клуба, и человек двести русских были избиты дубинками, сброшены с лестниц или выкинуты из окон на улицу. Одному старому учителю математики проломили голову, а преподавателю музыки вышибли несколько зубов.

Несколько миллионов молодых американцев во время войны надели мундиры, взяли в руки винтовки, были обучены стрельбе и штыковому бою, но так и не понюхали пороха. Все они, как выражались в то время, «рвались в бой», — и вот им представился случай повоевать. Пошла у них потеха, — совсем как на фронте, в окопах, только при этом ничем не рискуешь. Когда воины возвращались из набега, среди них не было увечных и не приходилось телеграфировать родителям, сообщая им горестную весть.

Несколько шалых женщин, собравшись вместе, попытались устроить демонстрацию протеста против блокады, объявленной России. Головорезы напали на них, растоптали их знамена, разорвали на клочки их платья, а тех, что уцелели, полиция поволокла в тюрьму. Один известный «спортсмен», другими словами, завсегдатай бегов, случайно проходил по улице в красном галстуке, и налётчики, приняв его за большевика, набросились на беднягу и избили до полусмерти. Нашлись люди, заявившие протест против таких бесчинств, они утверждали, что неразумно нарушать закон, защищая законность и порядок. Тогда районный прокурор распорядился зачислить молодых солдат помощниками шерифов; они получили значки, и все их действия приобрели характер законности.

§ 81

Питер Гадж не раз отправлялся на охоту с этими отрядами. Как это ни странно, в его подсознании гнездился тот же самый «комплекс», что и в психике ребят, не попавших на фронт. Добрых пять лет Питер изо дня в день читал различные военные сообщения, но не участвовал ни в одном бою, и теперь он вдруг обнаружил, что ему нравится воевать. Раньше у него пропадала охота сражаться при мысли, что его могут ранить, но теперь, когда не было ни малейшей опасности, он доставит себе это удовольствие. Раньше его так часто называли трусом, что он и сам в это поверил, но теперь он убедился, что это неправда, и что он не уступает в храбрости своим товарищам.

Дело в том, что у Питера не было счастливой юности, его не обучали, как младших членов Торговой палаты и Ассоциации коммерсантов и промышленников, гонять по полю небольшой белый мяч, орудуя всевозможного вида клюшками. Питер был похож на дельца, который не знал радости детства и уже в зрелом возрасте вдруг почувствовал потребность в развлечениях и стал заниматься спортом по указанию врача. Да, это был увлекательный спорт. Засунув автоматический револьвер в задний карман брюк и зажав в руке дубинку, Питер врывался в комнату, где тридцать или сорок русских или евреев всех возрастов, с бородами или без бород, корпели над сложными правилами английской орфографии. Питер издавал яростный крик, люди бросались врассыпную, а он в диком азарте гонялся за ними и колотил направо и налево дубинкой по головам; увидев, что несчастные сбились в кучу, как стадо овец, он остервенело кидался в самую их гущу; они старались защитить голову, тогда он тузил их по чем попало, — и они снова разбегались. Ему доставляло удовольствие сбрасывать одного за другим с лестницы так, чтобы они летели вверх тормашками. А когда удавалось вышвырнуть несколько человек из окна, — вот это так была потеха! Питер дико вопил и гикал. Он научился подражать их крикам, — а вопили они каждый по-своему, — и ругал свои жертвы на их родном языке. Он был переимчив, как обезьяна, и, познакомившись поближе с этими людьми, стал так ловко подражать их испуганным гримасам и растерянным движениям, что компания шпиков, случалось, хохотала до упаду. В то время на экране подвизался один комик с большими ногами, Питер перенял его повадки и, бывало, ковылял за каким-нибудь жалким, измученным рабочим, давал ему пинка пониже спины, наступал на ноги или плевал в глаза. Питер быстро стал любимцем шпиков, и, отправляясь в набег, они всякий раз приглашали его с собой.

Впоследствии, когда правительство поставило себе целью уничтожить Коммунистическую партию и Коммунистическую рабочую партию, популярность и авторитет Питера возросли ещё больше. Налёты и погромы прекратились, теперь полиция и сыщики окружали красных, арестовывали их целыми сотнями, увозили и подвергали допросу. В таких случаях всегда требовалась помощь Питера; специальные знания, которыми он обладал, делали его прямо незаменимым, и он распоряжался всем, как хозяин! «Коротыш» Гантон и другие «негласные агенты» устроили так, что митинги Коммунистической партии и Коммунистической рабочей партии состоялись в один и тот же вечер. И так всюду, по всей стране, а на следующее утро мир потрясло известие, что митинги эти были разогнаны в один и тот же час и арестованы тысячи красных. В Американском городе федеральное правительство сняло больше десяти комнат по соседству с бюро Гаффи; всю ночь напролет и всё утро следующего дня туда приводили пачками арестованных, и под конец их набралось до четырехсот человек. Комнаты были до того набиты людьми, что негде было присесть. Там не смолкали вопли и стоны подвергшихся избиению людей, а запах был похуже, чем в обезьяннике.

Пленников продержали в этих комнатах взаперти несколько недель, и всё время туда прибывали новые. Наконец, там набралось их так много, что женщин перевели в уборные. Многие заболели или симулировали болезнь, некоторые сошли с ума или притворились сумасшедшими, а кое-кто и умер или прикинулся мертвым. Разумеется, «салонные красные» и сочувствующие пришли в движение и подняли ужасающий шум по поводу всего происходящего. У них не оставалось ни одной газеты, не было возможности собираться на митинги, а когда они делали попытки распространять литературу, почтовые чиновники перехватывали её. И все же каким-то образом время от времени им удавалось кое-что опубликовать. Но «негласные» сотрудники Питера живо разнюхивали, кто этим занимается, и доносили ему. Питер устраивал всё новые набеги, и людей хватали направо и налево. Когда где-то на востоке был раскрыт очередной заговор бомбистов, при обыске нашли красную бумагу, употреблявшуюся либо для печатания листовок, либо для упаковки взрывчатых веществ, — трудно сказать, для чего именно. Как бы то ни было, тайные агентства, сотрудничавшие с Гаффи, распространили листы этой бумаги по всей стране, и когда полиция хотела погубить какого-нибудь бедного малого, — у него находили эту губительную красную бумагу, и газеты спешили разгласить, что это один из заговорщиков, рассылающих по почте адские машины.

§ 82

Все это время Питер был до того занят, что провёл несколько бессонных ночей и едва успевал поесть. У него был свой кабинет, куда приводили арестованных на допрос, и к его услугам всегда было несколько дюжих парней для «допроса с пристрастием», В его обязанности входило вырывать у арестованных признания, которые оправдывали бы заключение их в тюрьму, если они были американцами, и высылку за границу, если они оказывались иностранцами. Но как отличишь своих от иностранцев? Приходилось действовать наобум, памятуя, что и те и другие одинаково опасны.

Много лет тому назад, когда Питер работал у Перикла Прайема, они прожили несколько месяцев на постоялом дворе; находясь там, всегда можно было догадаться, когда на обед будет бифштекс: повар громко колотил мясо деревянным пестиком, чтобы его как следует размягчить. Питеру запомнилось это выражение, и теперь он применял этот способ к красным иностранцам. Стоило им войти в кабинет, как подручные Питера набрасывались на них и принимались их мять и тузить кулаками, перебрасывая их друг другу. Если же они упорствовали и никак не удавалось их «размягчить», Питер сам принимался за дело, вспоминая, как Гаффи добился от него признаний, выкручивая ему руки и выламывая пальцы.

Удивительно, до чего умными и хитрыми иной раз оказывались эти парни! Какие-нибудь там вшивые рабочие-эмигранты, которые всё свободное время просиживали над книгами, и при обыске у них в комнате находили целую библиотеку. Они отлично знали, чего от них хотят, и ловко парировали удары.

Спросит, бывало, Питер: «Ведь вы анархистец, так, что ли?» А арестованный в ответ: «Я вовсе не анархист в том смысле, какой вы придаете этому слову». Как будто слово «анархист» может иметь ещё какое-то другое значение! Или Питер спросит: «Вы признаете насилие?» А тот ему нахально: «Это вы признаете насилие. Посмотрите на меня, у меня всё лицо в крови, так вы его расквасили». Или же на вопрос: «Ведь вы не любите наше правительство?» — последует ответ: «Я всегда его любил, пока оно мне не насолило».

Здорово умели увертываться! А тут ещё сидит стенографистка и записывает каждое слово. Немалых трудов стоило Питеру добиться признания, чтобы иметь основания выслать такого красного. И вот Питер начинал «разминать» арестованного, добиваясь от него нужного ответа. Иногда Питер заранее набрасывал на бумаге «показания», и его молодцы хватали арестованного за руку и заставляли его подписаться, а то Питер и сам за него подписывался.

Да, меры были крутые, но волей-неволей приходилось к ним прибегать; ведь красные такие хитрецы! Они тихонько подкапываются под наше правительство. Что же, прикажете представителям власти капитулировать перед ними, признав своё бессилие? Ответ стопроцентных американцев, подобно грому, раздавался из каждого лесочка, из каждой сельской церкви, его провозглашала каждая газета:

— Нет! Стопроцентные американцы сумеют уберечься от большевистских софизмов, занесенных к нам из Европы! Стопроцентные американцы уже выработали свою формулу: «Если вам не нравится наша страна, — убирайтесь, откуда пришли!»

Но, конечно, в душе-то всякий знает, что Америка лучшая страна в мире, никому не хочется уезжать, — и приходится их выпихивать.

Вот тут-то и пригодился Питер, и его любящая супруга помогала ему, подстрекая его с чисто женской непримиримостью. Глэдис всегда называла этих людей «скотами», а теперь от этих несчастных, просидевших безвыходно несколько недель в набитых до отказа комнатах, исходил такой тяжёлый запах, и это лишний раз доказывало ей, что самые суровые кары ещё слишком мягки для них. Вскоре с помощью Питера она раскрыла новый заговор бомбистов, на этот раз против генерального прокурора, который руководил всеми налетами. В Американском городе были схвачены четыре итальянца-анархиста; их держали в одиночных камерах, и Питер не менее двух месяцев обрабатывал их, вытягигивая из них то, что ему было нужно. Питеру казалось, что он уже добился успеха, но внезапно все его труды пошли насмарку: один из анархистов ухитрился выпрыгнуть в окно. А так как камера находилась на четырнадцатом этаже, то у Питера ускользнул из-под носа свидетель, показывавший против самого себя.

Этот инцидент привел в ярость салонных большевиков во всей стране, и Давиду Эндрюсу удалось добиться прекращения этого дела и причинить кучу неприятностей бюро Гаффи.

Тем не менее сыскная работа шла полным ходом. Красных мало-помалу рассортировали: тех, которые оказались не красными, выпустили на свободу, а остальных погрузили в специальные красные поезда и отправили в ближайшие порты. Одни уезжали в мрачном молчании, другие выкрикивали яростные проклятия, третьи громко рыдали; ведь многие из них были люди семейные, и у них хватило наглости просить, чтобы правительство отправило вслед за ними и членов их семьи или позаботилось об их семьях. Разумеется, правительство не могло взять на себя такую ответственность. Красные тратили огромные суммы на печатание крамольных газет и брошюр, так пусть же употребят эти средства на нужды своих близких.

Во время налётов и на допросах Питер, конечно, не раз встречался с красными, которые некогда были его приятелями и друзьями. Сперва он дрожал от ужаса при одной мысли, что ему придется с ними встретиться, но теперь ему даже доставляли удовольствие такого рода встречи. Он уже давно избавился от страха, который прежде портил ему аппетит и лишал его сна. Он убедился, что красные — это жалкие создания, которые не умеют давать сдачи. У них не было оружия, а у многих из них — не мускулы, а тряпки. Им только и остается, что болтать языком. Питер знал, что за ним — организованная сила общества, полиция, суды и тюрьмы, а если понадобится, то выступит армия с пулемётами, самолётами и удушливыми газами. Можно было совершенно безнаказанно тузить этих людей, наступать им на ноги и плевать им в глаза; более того, он ничем не рисковал, устраивая против них инсценировки, потому что газеты, конечно, всегда его защитят, а публика, без сомнения, поверит всему, что ей преподнесет пресса.

Нет, Питер больше не боялся красных! Он уверил себя, что ему не страшен даже Мак, самый опасный из них! Мака благополучно упекли в тюрьму на целых двадцать лет, и хотя красные настаивали на пересмотре этого дела, суд отказал приостановить исполнение приговора или выпустить Мака на поруки. Питеру удалось заглянуть в душу Мака, когда тот сидел в тюрьме, и он увидел, что даже эта гордая, суровая душа была надломлена. Мак написал из тюрьмы письмо одному из своих приятелей-красных в Американском городе, на почте письмо было перехвачено, и Гаффи показал его Питеру.

«Пишите нам! — умолял Мак. — Ради бога, пишите нам! Когда сидишь в тюрьме, мучительнее всего мысль, что тебя позабыли. Доставьте нам хоть это маленькое утешение — сознавать, что о нас хоть кто-то ещё думает».

Питер знал, что он победитель, что он одержал верх. И когда он встречался с красными, которых раньше так боялся, ему доставляло удовольствие дать им почувствовать всю свою административную мощь, а порой и силу своего кулака. Он с любопытством наблюдал, как они к нему относятся. Одни старались его смягчить, напоминая о былой дружбе, другие заискивали перед ним и жалобно хныкали, третьи пытались его образумить и взывали к его совести. Но большинство держалось высокомерно, бросало на него взгляды, полные ненависти, или смотрело с презрительной улыбкой. Тогда Питер приказывал своим шпикам исправить их манеры, и недолгое выламывание пальцев или выворачивание кисти быстро достигало желанной цели.

§ 83

В первой партии высылаемых оказалась Мариам Янкович. Мариам была членом Коммунистической партии, к тому же она родилась в России, — и это предрешило её участь. Разумеется, Питер знал, что именно Мариам натравила на него Роз Стерн и была причиной его провала. И все же при виде её он испытал невольное волнение. Она постарела, казалась изможденной, её бил кашель, и взгляд у неё был дикий, почти безумный. Питер помнил, какой гордой и вспыльчивой была она раньше, но теперь куда девалась её гордость! Мариам бросилась на колени перед Питером и ухватилась за полу его пиджака, истерически рыдая. Оказывается, у неё на руках старуха мать и пятеро малолетних братьев и сестёр, — все они жили на её заработок. Но все деньги ушли на лечение в больнице, и теперь её высылают в Россию, — что же станется с её родными?

Питер отвечал, что он ничего не может для неё сделать. Она нарушила закон, у неё был найден членский билет Коммунистической партии, и она сама призналась, что родилась за границей.

Питер пытался отстранить Мариам, но она ещё крепче за него уцепилась, продолжая со слезами его умолять. Хотя бы ей дали возможность поговорить со старухой матерью, посоветовать ей, что предпринять, куда обратиться за помощью, как ей потом поддерживать связь с Мариам. Ведь её высылают, не позволив ей проститься с близкими, не разрешают даже захватить свои платья!

Питер, как мы знаем, всегда был мягок с женщинами, — и сейчас он почувствовал некоторое смущение. Но с этими «скотами» он всегда поступал, как приказывало ему начальство. Он не может делать никаких исключений ни для кого, — он снова и снова повторял это Мариам. Но она не слушала его:

— Питер! Прошу вас, умоляю! Ради бога, Питер! Помните, вы когда-то были в меня влюблены… Ведь вы сами мне это говорили, Питер…

Всё это была правда, но из этого не вышло ничего хорошего. Ведь Мариам интересовалась Маком, этим проклятым злодеем, из-за которого Питер пережил столько ужасных часов. Она оттолкнула Питера, даже не захотела выслушать его признаний, а теперь хочет сыграть на его былой любви, которую с презрением отвергла!

Она крепко держала его за руку, и ему не без труда удалось от нее освободиться.

— Если у вас в сердце когда-нибудь была хоть искра любви к женщине, — кричала она, — вы не можете мне отказать в таком одолжении, в таком ничтожном одолжении! Прошу вас, Питер, во имя прошлого!

Внезапно Питер вздрогнул и Мариам тоже. Из коридора послышался голос:

— А! Так это одна из твоих подружек!..

На пороге стояла Глэдис, неподвижно глядя на них и судорожно сжимая кулачки; казалось, она остолбенела от гнева.

— Так это одна из твоих красных любовниц, одна из ваших национализированных женщин! — Глэдис топнула ножкой. — Встать, девка! Встать, потаскуха!

Окаменев от изумления, Мариам продолжала стоять на коленях. Глэдис бросилась на неё, вцепилась руками в её густые черные волосы и так рванула, что Мариам упала ничком на пол.

— Я научу тебя свободной любви! — визжала Глэдис. — Я покажу тебе, как заводить шашни с моим мужем!

Она таскала Мариам за волосы, пинала её ногами и царапала, пока, наконец, не вмешались шпики, спасая жизнь девушке.

По правде сказать, Глэдис ещё до замужества знала о постыдном прошлом Питера. Ей все рассказал Гаффи, о чём она и сообщила Питеру; и много-много раз она тыкала этим прошлым ему в глаза. Но при виде одной из «национализированных» женщин Глэдис прямо обезумела от ярости, и прошло не меньше недели, пока в семье Гаджей снова водворился мир.

Между тем на беднягу Питера так и сыпались шишки — и дома и на службе. Подготовили к отправке первый эшелон красных, и чуть ли не каждый красный, которого Питеру раньше приходилось знать, донимал его, изводил, стараясь добраться до его совести. С этим поездом отправлялся двоюродный брат Сэди Тодд, родившийся в Англии, и дровосек-финн, с которым Питер познакомился в союзе Индустриальных рабочих мира, и рабочий-чех с табачной фабрики, у которого Питер не раз обедал, и наконец Майкл Дабин, молодой еврей, просидевший с ним полмесяца в тюрьме и ставший одной из жертв зверского избиения.

Майкл без конца хныкал и причитал; у него оставалась в Америке женами трое малюток, и он жаловался, что при обыске шпики украли все его сбережения — двести или триста долларов. Питер, конечно, твердил своё — он, мол, ничем не может ему помочь. Ведь Дабин красный и вдобавок иностранец — и подлежит высылке. Когда высылаемых сажали в вагоны, жена Дабина и ещё с полсотни женщин ринулись к поезду, крича и ломая руки; они пытались прорваться сквозь цепь охранников, чтобы обнять своих близких. Полисмены отбрасывали их назад, колотя дубинками по животу, но, несмотря на удары, истеричная миссис Дабин ухитрилась прорваться и бросилась под колёса поезда; её едва успели оттащить и спасти от гибели. Разумеется, такого рода сцены производили тяжёлое впечатление на публику. Гаффи поспешил созвать редакторов всех газет и заключил с ними джентльменское соглашение, что они не будут печатать никаких подробностей о высылке красных,

§ 84

По всей. стране неслись на восток красные поезда, нагруженные членами ИРМ, коммунистами, пацифистами, анархистами и ещё множеством разновидностей большевиков. Всех их погрузили на пароход и отправили в Россию. Пароход этот называли «Красным ковчегом», и красные ораторы подняли ужасный шум, а какой-то красный священник сравнил «Красный ковчег» с «Мейфлауэром[7]»! Вдобавок один красный чиновник в Вашингтоне бурно заявил протест и отменил кучу приказов о высылке, в том числе и несколько приказов, подготовленных Питером. Это испортило много крови Питеру и его жене, а тут ещё стряслась новая беда — Питер попал в конфузную историю.

В Американском городе должен был состояться массовый митинг «розовых», выражавших протест против высылок. Гаффи сказал, что, по всей вероятности, митинг будет разогнан, и Питер должен на нём присутствовать, чтобы указать «шпикам» на красных. Этой операцией руководил полицейский сыщик по имени Гаррити, стоявший во главе группы так называемых «бомбистов», он был не слишком опытен и нередко обращался за советом к Питеру. Теперь на него возложили ответственность за весь митинг, и он попросил Питера подняться вместе с ним на трибуну. Питер согласился. Аудитория была огромная, и негодование красных, накопившееся за много месяцев, бурно прорвалось наружу. Некоторые из ораторов были хорошо одеты и имели весьма почтенный вид, — ну, как их отличить от природных хозяев страны? А между тем они поднимались на трибуну и произносили самые крамольные речи, ругая правительство, протестуя против блокады, объявленной России, восхваляли русское большевистское правительство, заявляя, что люди, отправленные в «Советском ковчеге» — сущие счастливцы, — ведь они вырвались из страны тирании и попадут в страну свободы.

Речь ораторов то и дело прерывали бурные аплодисменты.

Ну, что было делать бедняге полицейскому сыщику, ирландцу и дсатолику?

Один из ораторов провозгласил:

— Когда какое-нибудь правительство проявляет себя с дурной стороны, действуя во вред народу, — народ имеет право изменить образ правления или свергнуть это правительство и установить новый строй, основав его на таких принципах, которые обеспечат народу безопасность и счастливое существование.

Тут Гаррити повернулся к Питеру.

— Что вы на это скажете? — спросил он; добродушное лицо ирландца побледнело от ужаса.

Питер решил, что этому надо положить конец. Ему было известно, что тысячи людей по всей Америке были посажены в тюрьму за гораздо более безобидные высказывания. Он проглотил пропасть инструкций, изданных ведомством генерального прокурора Соединенных Штатов, и тв`рдо знал, что такие вещи не разрешается ни говорить, ни писать, — даже думать об этом непозволительно.

И Питер шепнул Гаррити:

— Этот малый зарвался. Давай-ка его арестуем.

Гаррити отдал приказание своим молодцам, они ринулись на трибуну, прервали оратора, объявили его и остальных ораторов арестованными и приказали публике очистить помещение.

Гаррити привёл на митинг сотни две полицейских и сыщиков, которые должны были выполнять его приказания, и вот они развернулись цепью и, размахивая дубинками, погнали перед собой толпу, а ораторов впихнули в полицейский автомобиль.

Тогда Питер направился в бюро Гаффи и доложил о своих действиях, — но тут его ожидал прием, живо напомнивший ему тот, злополучный день, когда Гаффи ткнул ему в глаза письмом Нелл Дулин!

— Как ты думаешь, кого ты зацапал? — рявкнул Гаффи. — Ведь это не кто иной, как брат сенатора Соединенных Штатов! А имеешь ли ты понятие, о чем он говорил? Да ведь это была цитата из «Декларации. независимости!»

Питер никак не мог взять этого в толк. Он совсем ошалел. Разве человек имеет право нагло нарушать закон только потому, что он брат сенатора Соединенных Штатов? И что из того, если эти слова взяты из «Декларации независимости», — ведь они призывают к мятежу и совершенно недопустимы!

Из-за этого инцидента Гаффи и полицейские власти города попали в такое дурацкое положение, что Гаффи пришлось собрать всех своих агентов и прочесть им лекцию, указав им, в каких границах следует вести борьбу с красными, — каких именно лиц нельзя арестовывать и что позволяется говорить. Например, человека нельзя арестовывать за то, что он цитирует библию.

— Бог ты мой! Гаффи! — прервал его один из молодцов. — Неужели же мы должны знать наизусть всю библию?

Раздался хохот.

— Конечно, нет, — отвечал Гаффи, — но во всяком случае действуйте осторожно и смотрите, не арестовывайте человека, если он произносит слова, которые смахивают на цитату из библии.

— Черт возьми! — вмешался другой агент, бывший проповедник. — Да ведь это свяжет нас по рукам и ногам похуже любого приговора. Послушайте-ка, что попадается иной раз в библии!

Он начал приводить тексты, и Питер должен был признаться, что ни от одного большевика не слыхал таких возмутительных слов. Это лишний раз доказывало, до чего сложна эта красная проблема. Но Гаффи упрямо стоял на своем: если слова взяты из библии, за них нельзя наказывать!

— В Виннипеге был такой случай, — сказал он, — одного священника арестовали за то, что он привел две цитаты из пророка Исайи, но он не был признан виновным, и пришлось его отпустить.

Точно так же обстоит дело и с «Декларацией независимости». Всякий может её цитировать, несмотря на её крамольный характер. Не возбраняется цитировать и конституцию, хотя в отделе, озаглавленном «Билль о правах», прямо говорится, что любой человек в Америке имеет право делать всё то, за что Гаффи и его сотрудники сажают людей в тюрьму!

Это казалось совершенной нелепостью, но Гаффи стал приводить соображения политического характера.

Если власти слишком уж перегнут палку, то красные распояшутся вовсю и перехватят у них голоса да ещё, пожалуй, добьются смены правительства, а что тогда с ними будет?

До сих пор Питер совсем не интересовался политикой, но, прослушав эту лекцию, и он и Глэдис поняли, что им необходимо расширить свой кругозор, Оказывается, дело не только в том, чтобы сажать красных в тюрьму и проламывать им головы, — надо ещё заручиться симпатиями публики, надо ей внушить, что все эти крутые меры совершенно необходимы, надо вести так называемую «пропаганду», показать всем и каждому, как отвратительны эти скоты и какие ужасные цели они преследуют.

Самым проницательным из всех представителей власти оказался генеральный прокурор Соединенных Штатов, и Гаффи в своем докладе подчеркнул двойственный характер его деятельности. Генеральный прокурор не только громил Коммунистическую и Коммунистическую рабочую партии, не только сажал за решётку их членов, — но, не жалея средств, развивал самую широкую агитацию, запугивая всю страну заговорами красных. Вот и теперь несколько его сотрудников работают в Американском городе над материалами, собранными Гаффи, и чуть ли не каждую неделю прокурор где-нибудь выступает с речью или печатает, в газетах отчет о новых заговорах бомбистов и о новых попытках свергнуть правительство. И как умно он действует! По его приказанию красных снимают в тюрьме — в самом ужасном виде, обросших бородой, доведённых до белого каления пытками, — и эти портреты печатают на больших листах с надписью: «Вот какие люди хотят править вами!» Портреты рассылаются в редакции десяти тысяч американских газет, и девять тысяч девятьсот газет печатают их, а на следующее утро девяносто девять миллионов американцев готовы разорвать в клочки красных. Тактика эта оказалась настолько успешной, что генеральный прокурор надеется быть избранным в президенты и вся его агентура работает в этом направлении.

То же самое проделывали и агенты всех крупных организаций по всей стране. Лига прогресса Америки, процветавшая в Американском городе, печатала пространные материалы в местном «Таймсе», Ассоциация защиты дома и очага подобные же материалы печатала в «Таймсе», выходившем в Эльдорадо, а Легион защиты патриотов — во флэглендском «Бэннере». Их агенты тщательно изучали списки всех кандидатов в конгресс, и если кто-нибудь из них оказывался хотя бы самого бледно-розового оттенка, — они принимались рыться в его биографии и подстраивали ему какой-нибудь скандал, дельцы собирали крупные суммы на эту кампанию и кандидата проваливали на выборах. Вот какую они развивают деятельность. Сотрудники Гаффи должны все время помнить о важности этой работы и не предпринимать никаких шагов, которые могут повредить этой политической кампании, агитации во имя законности и порядка.

§ 85

Питер ушел с этого совещания с новым, более трезвым взглядом на вещи, он впервые осознал, какая ответственность лежит на нем, как на избирателе, да ещё на таком, который ведет за собой других. Питер согласился с Глэдис, что до сих пор его кругозор был слишком тесен и его понятие об обязанностях тайного агента устарели — они носят ещё довоенный характер. Он должен понять, что мир изменился и что этим новым миром, где торжествует демократия, фактически управляет тайный агент, он-то и вершит все дела и является, по существу говоря, хранителем цивилизации. Питер и его жена должны подготовиться к этой новой роли и овладеть ею. Разумеется, они не должны руководствоваться соображениями личного порядка, но нельзя не признать, что эта высокая роль для них чрезвычайно выгодна — она позволит им подняться по общественной лестнице, встречаться с лучшими людьми. В дни молодости Глэдис пять или шесть лет просидела в салоне, полируя ногти и ухаживая за нежными белыми ручками знатных дам, и все время её не покидала уверенность, что рано или поздно она войдёт в круг этой знати и когда-нибудь снова встретится с этими дамами, но уже не как маникюрша, а как равная, и они протянут ей руку уже не для полировки ногтей, а для того, чтобы с ней поздороваться.

И вот представился благоприятный случай. Глэдис переговорила с Гаффи, и. он одобрил её замысел и обещал потолковать с Билли Нэшем, секретарем Лиги прогресса Америки. Он сдержал свое слово, и на следующей неделе в «Таймсе» Американского города появилось сообщение о том, что в ближайшую субботу вечером состоится интересное собрание Общества по изучению библии при Вифлеемской церкви. На собрании выступит негласный агент правительства, который раньше был красным и много лет вел опаснейшую агитацию, но потом осознал свои заблуждения и искупил свою вину перед правительством, оказав ему ценные услуги во время последнего процесса союза Индустриальных рабочих мира.

Вифлеемская церковь не пользовалась особой популярностью, она принадлежала малоизвестной секте вроде «Святых вертунов», но Глэдис со свойственной ей проницательностью говорила, что одним прыжком не вскочить на вершину горы. Пусть Питер сперва «проделает опыты на собаках», а если его постигнет неудача, то большой беды не будет.

Глэдис изо всех сил старалась обеспечить успех этой лекции, можно было подумать, что они собираются выступить в высшем обществе. Она тщательно обдумала свой костюм и костюм Питера; оба они оделись с иголочки, — на это потребовалось несколько дней. Со своим туалетом она провозилась целый день, а перед тем, как отправляться в церковь, Глэдис добрый час вертелась перед зеркалом, проверяя, все ли в порядке и следя за тем, чтобы Питер был одет безукоризненно. Когда мистер Нэш представил Глэдис его преподобию Зебедии Маггинсу и сей апостол второго пришествия взошел на кафедру и в свою очередь представил её супруга своей многочисленной пастве, состоявшей из рабочих, — все её существо пронзила дрожь восторга, острая до боли.

Конечно, Питер далеко не блестяще справился со своей задачей. Несколько раз он сбивался, начинал мямлить и заикаться, но тут ему вспоминался совет Глэдис: «Если спутаешься, улыбайся и объясняй публике, что выступаешь в первый раз». В общем, всё сошло довольно гладко, и все члены общества по изучению библии ужасались, слушая невероятные разоблачения бывшего красного, который стал теперь тайным агентом, поборником законности и порядка. На следующую неделю Питер получил новое приглашение — на этот раз в Лигу молодых святых, — там он имел успех, и его пригласили в Ассоциацию работников рекламы, а затем в Клуб любителей лёгкого завтрака. Мало-помалу Питер, по выражению Глэдис, усвоил «savwaa fair[8]»; слава его быстро распространялась, и вот настал желанный час — его пригласили на Парк-авеню выступить перед «Обществом друзей» — так именовалась приходская организация при «Храме божественного милосердия».

К этой цели уже давно был устремлен взор Глэдис. Ради этого стоило постараться, и Глэдис снова навела на Питера лоск и заставила его без конца репетировать свою роль. Они жили всего за несколько кварталов от церкви, но Глэдис настояла на том, чтобы взять такси. Когда же они вошли в приходский зал и его преподобие Уиллоуби де Стотербридж, изысканный джентльмен, можно сказать, вылитый англичанин, подошёл и обменялся с ними рукопожатиями, Глэдис почувствовала, что достигла своей цели. Священнослужитель сам проводил её до кафедры и, представив пастве Питера, уселся рядом с Глэдис, — тем самым было упрочено её общественное положение.

Питер вызубрил лекцию наизусть; он хорошо знал, что вызывает смех, что заставляет плакать и в каком месте его речь будет прервана взрывом патриотического восторга, и был вполне уверен в успехе. После лекции он отвечал на вопросы, а тем временем двое служащих Билли Нэша обходили публику, предлагая членские билеты Лиги прогресса Америки, — с членов-соревнователей — пять долларов в год, с действительных членов — двадцать пять, а с пожизненных — двести долларов наличными. Питеру пожимали руки представители избранного общества Американского города, и все они просили Питера продолжать его полезную деятельность, — ведь страна нуждается в нём. На следующее утро в «Таймсе» появился краткий отчет о его лекции, а ещё через день — передовица, посвященная разоблачениям Питера, со следующим поучительным выводом: «Вступайте в Лигу прогресса Америки!»

§ 86

На следующее утро Питер, придя к себе в бюро, нашел адресованное ему письмо; оно было написано на роскошной, очень дорогой бумаге крупным и острым женским почерком. Разорвав конверт, Питер так и опешил, увидав на письме что-то вроде герба, латинскую надпись и слова: «Общество дочерей Американской революции». Секретарша уведомляла его, что миссис Уорринг Сэмми просит мистера Питера Г-аджа не отказать в любезности посетить её сегодня в три часа пополудни. Питер читал и перечитывал письмо, стараясь догадаться, к какой разновидности красных принадлежит приглашающая его особа. На него произвели сильное впечатление бумага и царственный тон письма, — но ведь «революция» — запретное слово. Вероятно, миссис Уорринг Сэмми такая же «салонная красная», как и миссис Годд.

Питер показал письмо Мак-Гивни и мрачно спросил:

— Что это ещё за красный заговор? Мак-Гивни пробежал письмо.

— Красный заговор? — спросил он. — Что ты хочешь сказать?

— Как что? — сказал Питер. — Да ведь там сказано: «Дочери Американской революции».

Мак-Гивни в недоумении уставился на Питера, сперва он подумал, что Питер шутит, но, увидев, что тот говорит серьёзно, захохотал ему в лицо:

— Ах ты простофиля! Неужели ты никогда не слыхал об Американской революции? Даже не знаешь про четвёртое июля?

Тут раздался телефонный звонок, и разговор был прерван. Мак-Гивни сунул Питеру письмо, буркнув:

— Спроси об этом свою жену!

Когда пришла Глэдис, Питер показал ей письмо, и она очень взволновалась. Оказывается, миссис Уорринг Сэмми весьма высокопоставленная дама, а Американская революция, дочерью которой она себя именовала, была весьма почтенная революция, происшедшая много лет тому назад; эту революцию признают первые люди в городе; писать о ней — совершенно законно и уместно, и почему не напечатать эти громкие слова на бланке письма? Пусть Питер поскорей поедет домой, наденет свой лучший костюм, позвонит секретарше и скажет ей, что он с удовольствием посетит миссис Уорринг Сэмми в назначенный час. Между прочим, Питеру необходимо еще кое с чем познакомиться. Он должен приобрести адрес-календарь «Весь город» и учебник по истории Соединенных Штатов, изучить «Декларацию независимости» и узнать, какое различие существует между революцией, совершившейся много лет назад, и революцией, происходящей в настоящее время.

Итак, Питер отправился с визитом к этой важной великосветской даме; войдя в её серый каменный особняк, он увидел, что она так же богата, как и миссис Годд, но, не в пример ей, весьма ценит свое высокое общественное положение. Миссис Уорринг Сэмми и не подумала обращаться с ним, как с равным, и Питеру даже в голову не пришло, что он может запросто бывать у неё. Она сказала Питеру, что слышала об его лекции на тему о красной опасности. Она состоит председательницей правления дам-патронесс «Убежища для инвалидов войны» в Американском городе и хотела бы, чтобы Питер прочел лекцию этим ветеранам. Питер, заранее наученный Глэдис, отвечал, что с большим удовольствием прочтёт эту лекцию даром и будет счастлив исполнить свой патриотический долг. Миссис Уорринг Сэмми торжественно поблагодарила его от лица всей Америки и сказала, что сообщит ему, на какой день будет назначена лекция.

Питер поехал домой. Глэдис скорчила кислую гримаску, узнав, что слушателями будут какие-то ничтожные солдаты и читать придется в самом заурядном помещении. А она-то надеялась, что он выступит перед самими «дочерьми» в доме миссис Уорринг Сэмми. Но во всяком случае Питер привлёк внимание миссис Уорринг Сэмми, а это уже немалая победа. Глэдис снова повеселела и стала рассказывать Питеру про миссис Уорринг Сэмми. Оказывается, маникюрши за работой в салоне, прислушиваясь к болтовне дам, иной раз подхватывали весьма ценные сведения.

Глэдис пришла в благодушное настроение и завела речь о самом Питере. Вот они, наконец, поднялись на высоту, с которой можно бросить взгляд на прошлое, оглянуться по сторонам и сделать нужные выводы. Они прожили бок о бок несколько лет, в мире и любви, дружно работая, и теперь могут извлечь полезные уроки из своих ошибок и наметить нужные планы на будущее. Ведь Питер наделал немало промахов, — он должен это признать. Признает он это? Питер признал, что она права. Но всё же, продолжала Глэдис, он мужественно боролся, и на его долю выпало высшее счастье в жизни — рядом с ним добрая и способная жена. Об этом она ему сообщила с особенным подъемом, и Питер согласился с нею. Он вынужден был согласиться и тогда, когда она заявила, что долг всякой доброй и способной жены оберегать своего мужа на их совместном жизненном пути, помогая ему избегать ловушек, расставленных его врагами. Наученный горьким опытом, Питер впредь уже не станет гоняться за хорошенькой, мордочкой, чтобы проснуться на другое утро с пустыми карманами. Питер согласился и с этим.

Глэдис продолжала разглагольствовать, и вскоре Питеру стало ясно, что своим блестящим успехом в жизни он всецело обязан своей жене. Во всяком случае, он понял, что совершенно бесполезно попытаться изменить её мнение на этот счёт. Столь же смиренно он выслушал её наставления о том, как он должен в дальнейшем себя вести: он всякий раз будет приносить домой жалованье в конце недели, и его жена разумно использует эти деньги, так же как и свой заработок: постарается отшлифовать их внешность, повысить общий стиль их жизни, чтобы они могли подняться на ещё более высокую ступень общественной лестницы.

Следуя подробным инструкциям своей жены, Питер приобрёл уже известное достоинство в своих речах и солидность в движениях. Да будет ему известно, что будущее общества зависит от его знаний и талантов, С этим Питер также согласился. Теперь он уже знает, в каких пределах можно действовать и чего не следует делать. Он уже больше никогда не переступит роковой черты — не соскользнет на преступную дорожку; ему не пристало заниматься шантажём. Он уже больше никогда не спутается с такими гнусными тварями, как Нелл Дулин. Питер должен помнить, что он винтик огромной машины, и зарубить себе на носу, что честность — лучшая политика. Таким образом, он неуклонно пойдет вперед. Он будет встречаться с великими мира сего и, когда придет к ним в дом, уже не станет смущённо мять в руках шляпу, но будет держаться со спокойным достоинством. Он будет поддерживать связь с агентами генерального прокурора, который метит в президенты, и каждую неделю снабжать их сенсационными материалами, помогая запугивать публику красными. Он будет общаться с законодателями, стремящимися «выпереть» добившихся избрания социалистов, с губернаторами, желающими засадить в тюрьму рабочих вожаков, организующих «незаконные» стачки. Он познакомится с журналистами и авторами популярных романов, которым требуется красный колорит.

Но главный козырь Питера — это его лекции. Он будет разъезжать по всей стране и повсюду вызывать сенсацию. А знает он, почему? Питер отвечал, что ему невдомёк. Ну, так и быть, Глэдис ему скажет: это потому, что он «романтическая фигура». Значение этого выражения было неизвестно Питеру, но все-таки он был польщён; он простовато улыбнулся, показав кривые зубы, и спросил Глэдис, с чего это она взяла, что он романтическая фигура. В ответ он получил приказ встать и медленно повернуться вокруг своей оси.

Питеру не очень-то хотелось покидать свое комфортабельное кресло, но все же он повиновался. Глэдис внимательно осмотрела его со всех сторон и воскликнула:

— Слушай, Питер, тебе необходима диета, — ты уже начинаешь толстеть!

Она сказала это с таким ужасом, что Питер невольно испугался: это звучало совсем как болезнь.

— Ты не сможешь изображать на кафедре романтическую фигуру во время лекций, если станешь этакой бочкой.

Питера заинтересовала эта тема, и он снова спросил Глэдис, почему она считает его романтичным. Она отвечала, что для этого есть ряд оснований, но главное — это то, что он ранвше был опасным преступником, а потом раскаялся, что всегда нравится людям, посещающим церковь. К тому же его похождения закончились счастливым браком, что всегда по душе тем, кто читает романы.

— В самом деле? — наивно спросил Питер, и Глэдис поспешила его уверить, что это именно так.

— Ну, а ещё почему? — допытывался Питер.

Она объяснила ему: он долго якшался с этими страшными и опасными людьми, с этими людоедами цивилизованного мира, с большевиками, о которых обыкновенные люди знают только по газетам. К тому же он не только преподносит сенсационную историю, но и заканчивает её поучительным и доходным послесловием. Вот к чему сводится его поучение: «Поддерживайте материально Лигу прогресса Америки! Посылайте чеки в Ассоциацию защиты дома и очага! Существование вашей родины зависит от того, будете ли вы поддерживать Легион защиты патриотов!» Таким образом слава Питера разнесётся по всей стране, и разные Гаффи и Билли Нэши в каждом городе и городишке Америки будут зазывать его к себе, а когда он приедет, в газетах появится его портрет; Питера и его супругу будут приветствовать представители высшего общества. Питер и Глэдис и впрямь станут светскими львами, будут приняты в богатых домах и сами мало-помалу разбогатеют.

Глэдис снова осмотрела своего супруга с ног до головы, и они направились в спальню. Да, он в самом деле обрастает жирком. Надо ему заняться игрой в гольф. У Питера на часовой цепочке болтался маленький американский флажок, и Глэдис задала себе вопрос: а ведь, пожалуй, это чуточку вульгарно? У Глэдис на пальце сверкало кольцо с настоящим бриллиантом, и она научилась манерно растягивать слова: «ваальс, ваанна». Она мило зевнула, расстегивая свой элегантный коричневый костюм, и подумала при этом, что вот такая одежда свидетельствует о благополучней, обеспеченной жизни.

Да, теперь они с Питером вполне обеспечены. Теперь они больше не боятся очутиться без работы. Им стало ясно, что от красной опасности не так-то легко избавиться. Этот яд глубоко проник в общественный организм и время от времени дает о себе знать всё в новых вспышках.

В некоторых отношениях Глэдис разделяла воззрения красных; она была убеждена, что до тех пор, — пока будет существовать класс богатых и преуспевающих, представители других классов будут кипеть негодованием и всегда найдутся люди, которые убудут зарабатывать себе на жизнь, занимаясь агитацией, обличениями и требуя перемены строя. Общество подобно огороду. Каждый год, когда сажаешь овощи, вместе с ними вырастают и сорные травы, и надо обходить грядки и выпалывать сорняки. Муж Глэдис — опытный огородник, он прекрасно умеет полоть, и знает, что общество никак не может обойтись без его услуг. До тех пор, пока будут существовать огороды, Питер останется главным огородником и будет обучать молодых огородников этому полезному делу.

Какое счастье, что она вышла замуж за такого человека! Глэдис заслужила всё это благополучие — ведь она как добрая жена помогала своему мужу, сделала из него хорошего гражданина, настоящего патриота, блюстителя законности и порядка. Ведь хозяева огорода, без сомнения, всегда позаботятся о том, чтобы их главный огородник ни в чём не нуждался и получил бы с лихвой свою долю плодов.

Глэдис стояла перед зеркалом, причёсываясь на ночь и размышляя о том, каких именно плодов попросит она для себя. Они с Питером их вполне заслужили и потребуют самых ароматных цветов, самых сладких плодов.

Внезапно Глэдис, словно предвкушая это блаженство, восторженно простерла перед собой руки:

— Мы добились успеха, Питер! Мы добились успеха! У нас будет сколько угодно денег, и мы сможем купить самые прекрасные вещи на свете! Понимаешь ты, Питер, как здорово тебе повезло?

Питер смотрел на её сияющее лицо, но ему было немножко страшновато и всё как-то не верилось, — ведь он не привык, чтобы его хвалили. Внезапно Глэдис прониклась к нему нежностью, смешанной с жалостью. Она протянула к нему руки.

— Бедняжечка мой Питер! У тебя была такая тяжелая жизнь! Как жаль, что мы не встретились с тобой раньше, — ведь я бы помогла тебе!

Глэдис немного подумала, потом последовал взрыв совсем других чувств:

— Подумай только, Питер, какое счастье быть американцем! В Америке ты всегда можешь выдвинуться, если будешь исполнять свой долг. Америка — страна свободы! Твой пример должен бы убедить этих дураков красных, — ведь каким ты был захудалым мальчишкой, а как высоко взлетел! Да и всякий у нас может выйти в люди, если будет неустанно работать! Знаешь, мне говорили, что у нас в Америке самый бедный мальчишка может стать президентом! А ты хотел бы быть президентом, Питер?

Питер замялся. Ему не очень-то верилось, что он справится с такой сложной задачей, но он знал, что Глэдис не понравится, если он выскажет свои сомнения.

И он пробормотал:

— Что ж, может быть… когда-нибудь…

— Как бы то ни было, Питер, — продолжала его жена, — я стою за Америку! Я с ног до головы американка!

На этот счёт у Питера не было никаких сомнений.

— Ещё бы! — воскликнул он и выпалил свою излюбленную формулу: — На сто процентов!

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Автор давал целому ряду лиц читать в рукописи свой роман «100 %», и всякий раз его забрасывали вопросами: «Что именно в вашем романе взято из действительной жизни? Действительно ли крупные американские дельцы вынуждены были широко развернуть борьбу с радикализмом? Действительно ли им в кампании против красных пришлось прибегать к таким крайним мерам, какие вы здесь описываете?»

Лишь немногие эпизоды в этом романе вымышлены, например, эпизод, где фигурируют Нелл Дулин и Нельс Аккерман, но всё, что имеет отношение к общественной жизни, соответствует действительности, и в основу рассказа положены факты, хорошо известные самому автору или его друзьям. Фактически все персонажи в романе «100 %» — действительно существующие лица. Питер Гадж — реально существующее лицо; он несколько раз посещал автора, выполняя "те или иные задания. Гаффи и Мак-Гивни — реальные лица, а также Билли Нэш и Глэдис Фрисби.

Начнем с самого начала. «Дело Губера» в основных своих чертах воспроизводит дело Тома Муни. Если вы хотите познакомиться с этим делом, пошлите пятнадцать центов в Комитет защиты Муни, Сан-Франциско, почтовый ящик № 894, с просьбой выслать брошюру Роберта Майвора «Заслужил ли Муни виселицу?» Бизнесмены Сан-Франциско собрали миллион долларов на борьбу с рабочими союзами, от которых хотели избавить свой город. С этой целью они и раздули дело Муни. Однако случилось так, что судья, принимавший участие в осуждении Муни, не выдержал и написал генеральному прокурору США письмо, в котором заявлял, что Муни был осуждён на основании ложных показаний. А между тем Муни всё сидел и сидел в тюрьме и находится там и по сей день.

Фремонт Сидер, редактор сан-франциеской газеты «Колл», изучавший этот процесс, недавно писал автору: «Я должен признать, что это самая удивительная история, с какой мне приходилось иметь дело. Когда будут известны все обстоятельства этого процесса, станет ясно, как день, что государство на глазах у всего общества сумело убить человека тем самым мечом, которым оно должно было вершить правосудие. В процессе Муни, так же как и в деле Биллингса, все до одного показания фальсифицированы, кроме показаний человека, похитившего светописные копии, хранившиеся на Маркет-стрит».

Возникает вопрос: кто же по преимуществу выслеживает и карает радикалов — власти или крупные дельцы? Ни один бизнесмен не сомневается, что крупный капитал должен и будет защищать свои интересы. Сперва капиталисты обращаются за помощью к официальным властям, но вскоре сталкиваются с продажностью представителей власти, с трусливым увиливанием от политической борьбы и, убедившись в их несостоятельности, начинают действовать на свой страх и риск. Во время забастовки шахтёров Колорадо угольные компании оплачивали содержание милиции штата, мало того—они навербовали сыщиков и создали из них новые отряды милиции. Красные называли это «правительством бандитов», и автор в те дни, когда он занимался разгребанием этого политического навоза, написал роман «Король уголь». Во время этой угольной забастовки во главе милиции стоял А. С. Фелтс, из детективного агентства Болдуин-Фелтс, который в последнее время хозяйничал в угольных районах Западной Виргинии, где и был недавно убит.

Так же обстоят дела и в лесопромышленных районах штатов Вашингтон и Орегон, в нефтяных районах Оклахомы и Канзаса, в медно-рудных районах Мичигана, Монтаны и Аризоны, да и во всех сколько-нибудь значительных угольных районах. В сталелитейном районе Западной Пенсильвании все представители местной власти в то же время являются сотрудниками стальных компаний. Если вы поедете в Бристоль, в штате Род-Айленд, вы обнаружите, что у Национальной резиновой компании на жаловании две трети состава городской полиции.

В каждом крупном американском городе объединения предпринимателей собрали огромные средства для подавления рабочих союзов и уничтожения красных, и средства эти расходуются именно так, как это изображено в романе «100 %». В Лос-Анжелоее ассоциация предпринимателей собрала миллион долларов, в результате чего и возник процесс Сидни Ф. Флауэрса, послужившего прототипом для Сидни, второстепенного персонажа этого романа. Если читатель хочет познакомиться с подробностями этого процесса, пусть прочтет главу LXVI романа «Медный жетон». Флауэрса уже дважды судили и собираются судить в третий раз; говорят, наш районный прокурор — заявил, что, если нужно, он готов судить Флауэрса хоть шесть раз подряд. Во время последнего процесса против Флауэрса выступало двадцать пять свидетелей, из которых девятнадцать были те же Питеры Гаджи и Мак-Гивни или полицейские сыщики, или же сотрудники местного политического аппарата. Заместитель министра юстиции Соединенных Штатов, беседуя со мной об этом деле, заявил мне, что он отказался продолжать следствие, убедившись, что «письмо Поля», на основании которого был произведен арест, подложное, и ему известно, кем оно написано. Далее он мне сообщил, что в Лос-Анжелосе пятьдесят наиболее активных капиталистов образовали тайный комитет; ему не удалось выяснить, что, собственно, они предпринимают, но они явились к нему в бюро и потребовали секретные правительственные материалы, когда же он отказался продолжать судебное преследование Флауэрса, они оказали воздействие на губернатора Калифорнии, который послал в Вашингтон телеграмму, выражая по этому поводу свой протест. Выступая в качестве свидетеля, я огласил все эти факты, но заместитель министра юстиции Соединенных Штатов, призванный на процесс, отвел мои показания, заявив, что всё это — плод художественной фантазии.

В русской и австрийской империях велось систематическое преследование агитаторов и широко пользовались услугами шпионов и «негласных» агентов, подстрекавших красных на преступления. В английском языке нет эквивалентного термина для понятия «agent-provocateur[9]»! но за последние четыре года уже тысячи их орудовали у нас в Америке. Так, на процессе Флауэрса свидетелями выступали три агента, которые вели подрывную работу, подстрекая на преступления членов союза Индустриальных рабочих мира, и получали плату за свидетельство в пользу властей. Один из этих субъектов сознался, что он сжёг своими руками до сорока амбаров и в настоящее время получает триста долларов в месяц, не считая оплаты издержек.

Такого же рода свидетель выступал в Чикаго на процессе Вильяма Бросс-Лойда, обвинявшегося в принадлежности к Коммунистической партии. Сантери Нуртева, сотрудник Советского бюро в Нью-Йорке, доказала, что Луис С. Фрайва, редактор «Риволюшионари эйдж», является правительственным агентом и что им были включены в программу Коммунистической партии некоторые пункты, на основании которых потом был арестован и выслан целый ряд членов этой партии. 27 декабря 1919 года начальник бюро расследования министерства юстиции в Вашингтоне послал начальнику местного бюро в Бостон телеграмму, где были такие фразы:

«Договоритесь с нашими тайными осведомителями, чтобы они организовали собрания Коммунистической партии и Коммунистической рабочей партии в ночную смену. Сотрудник бюро уведомил меня, что это вполне возможно устроить».

Федеральный судья Г. В. Андерсон, детально ознакомившись с деятельностью провокаторов, заявил следующее: «Не подлежит никакому сомнению, что правительство имеет немало агентов в рядах Коммунистической партии и действует через них».

Оказывается, судья Андерсон далеко не столь высокого мнения о «негласных» сотрудниках, как автор романа «100 %». Вот что говорит судья Андерсон:

«Я не могу согласиться с теми, кто утверждает, что правительственные шпионы заслуживают большего доверия и менее расположены вызывать беспорядки для своих личных целей, чем, например, шпионы, работающие в интересах крупных промышленников. Правда, в военное время роль шпионов могут выполнять такие лица, как Натан Хейл,[10] но в дни мира шпионами по необходимости становятся представители ненадёжных и морально нездоровых слоёв населения. Порядочный человек всегда откажется от такой должности. За последние десятилетия система шпионажа причинила неисчислимый вред нашей промышленности. До тех пор, пока не будет упразднена эта система, между работодателями и рабочими и даже между самими рабочими не могут существовать человеческие отношения. Она подрывает веру и доверие, она убивает всякую гуманность, она сеет ненависть».

Какие формы приняло преследование властями красных, и в каких случаях власти отказывали им в гражданских правах, гарантированных законами и конституцией каждому честному американцу? Если читатель интересуется этим вопросом, пусть он пошлет двадцать пять центов в адрес Американского союза защиты гражданских свобод, Нью-Йорк, 138 Западный район, 13-я стрит, с просьбой выслать брошюру, озаглавленную: «Доклад о незаконных действиях министерства юстиции Соединенных Штатов», подписанную двенадцатью выдающимися юристами Америки, в том числе деканом юридического факультета Гарвардского университета и министром юстиции Соединенных Штатов, обладавшим устарелыми взглядами на справедливость и поэтому вынужденным подать в отставку. В этой брошюре шестьдесят семь страниц, и она содержит множество документов и фотографий. Действия властей описаны в следующих шести главах: «Жестокие и необычные наказания», «Незаконные аресты», «Необыкновенные обыски и конфискации», «Провокаторы», «Арестованных вынуждают давать показания против самих себя», «Пропаганда, проводимая министерством юстиции».

Читатель может также выписать брошюру под заглавием: «Меморандум о преследовании радикального рабочего движения в Соединенных Штатах», а также брошюру «Судебные процессы военного времени и бесчинства т`мных масс», изданную в марте 1919 года, где привед`н перечень процессов, занимающий сорок страниц убористого текста. Он может также прочесть брошюру «Дело школы Рэнд», изданную Школой общественных наук Рэнд, Нью-Йорк, 7 Восточный район, 15-я стрит, и брошюры, изданные Национальным бюро Социалистической партии, Чикаго, Саус Эшленд бульвар, д. 220, где описываются судебные процессы против этой организации.

Неужели же было необходимо подвергать красных пыткам в американских тюрьмах? Интересующиеся этим вопросом могут написать Гарри Вейнбергеру — Нью-Йорк, Юнион-сквер, д. 32, с просьбой выслать брошюру «Двадцать лет тюрьмы», где описывается судебный процесс против Молли Стейнер и тр`х других лиц, осужд`нных за распространение листовки, выражающей протест против войны с Россией. Можно также ознакомиться с брошюрой «Политические заключенные в Федеральных военных тюрьмах», изданной Американским союзом защиты гражданских свобод, а также с брошюрой «Дядя Сэм — тюремщик», написанной Уинтропом Д. Лейном, перепечатанной из «Сэрви». Не мешает также прочесть брошюру, озаглавленную «Советы на Дир-Айленд в Бостонской гавани», изданную Бостонским отделением Американского союза защиты гражданских свобод, а также издания Американской индустриальной компании и Американского фонда свободы, Чикаго, Западная Вашингтон-стрит, д. 166.

Быть может, какой-нибудь читатель, не лишенный чувства юмора, спросит, что за брат сенатора Соединенных Штатов был арестован за цитирование отрывка из «Декларации независимости»; Этот джентльмен был братом сенатора Соединенных Штатов Франса, представителя штата Мэриленд. Любопытно, что арест произошел в Филадельфии, где в свое время была провозглашена Декларация независимости.

Быть может, кому-нибудь захочется также узнать, какого священника арестовали в Виннипеге за то, что он цитировал тексты пророка Исайи. Приведем один из пунктов обвинительного акта:

«Вышеупомянутый Дж. С. Вудсворт в июне месяце года 1919 от рождества Христова в тороде Виннипеге, в провинции Манитоба, попирая закон и нарушая установленный порядок, издал призывающий к мятежу пасквиль, заключавший в себе нижеследующие слова и выражения: «Горе тем, которые постановляют несправедливые законы и пишут жестокие решения, чтобы отстранить бедных от правосудия и похитить права у малосильных из народа Моего, чтобы вдов сделать добычею своею и ограбить сирот… И будут строить домы, и жить в них, и насаждать виноградники, я есть плоды их. Не будут строить, чтобы другой жил, не будут насаждать, чтобы другой ел: ибо дни народа Моего будут, как дни дерева, и избранные Мои долго будут пользоваться изделием рук своих».

В настоящей книге упоминалось о процессе, имевшем место в городе Централия. Никто не овладеет в совершенстве методами расправы с красными, пока не изучит этот процесс, поэтому каждый друг капиталистов должен послать пятьдесят центов или в штаб-квартиру союза Индустриальных рабочих мира, Чикаго, Уэст-Мэдисон-стрит, д. 1001, или в редакцию «Либерейтор», Нью-Йорк, или же в редакцию «Воззвания к разуму», Джирарду в Канзас, с просьбой прислать брошюру «Заговор в Централии», написанную Ральфом Чаплиной, который присутствовал на процессе в Централии и собрал подробнейший материал, дополнив его фотографиями и документами.

В романе «100 %» подробно рассказывается о деятельности союза Индустриальных рабочих мира. Читателю захочется узнать, действительно ли эти люди так опасны и действительно ли крупные дельцы были вынуждены применять к ним столь крутые меры? По этому поводу читатель снова должен обратиться в национальную штаб-квартиру союза Индустриальных рабочих мира, и ему пришлют брошюру всего лишь в четыре страницы с оригинальным-заглавием: «Кровью написанная история союза Индустриальных рабочих мира». Хотя эта брошюра представляет собой простой перечень фактов, немало людей отбывают в тюрьмах Соединенных Штатов долгие сроки только за то, что она была у них найдена.

Но читатели моей книги — все до одного стопроцентные американцы, изучающие способы уничтожения красных, и я уверен, что представители крупного капитала не будут им в этом препятствовать. Смею также надеяться, что бизнесмены не будут возражать, если я перепечатаю несколько абзацев из этой брошюры с целью дать понятие публике, насколько опасны писания этих красных. Разумеется, я не буду подражать их приёму зажигательной агитации и не вздумаю обрызгать эти страницы каким-нибудь суррогатом крови.

«Мы с негодованием заявляем, что целый ряд членов ИРМ были убиты, и приводим здесь фамилии некоторых наших товарищей, поплатившихся жизнью:

Джозеф Майкелиш был расстрелян бандой так называемых граждан. Майкл Хой был избит до смерти в Сан-Диего. Сэмюэль Чинн был подвергнут такому зверскому избиению в окружной тюрьме Спокейне, штат Вашингтон, что скончался от ран. Джозеф Хиллстром был приговорен к смерти и умерщвлён в стенах каторжной тюрьмы в Солт-Лейк-Сити, штат Юта. Анна Лопеса, текстильщица, была застрелена, а двое других товарищей рабочих убиты во время стачки в Лоренсе, штат Массачусетс. Франк Литтль, калека, был линчёван наёмными убийцами Медного треста в Батте, штат Монтана. Джон Луни, А. Робиншич, Гуго Джерлот, Густав Джонсон, Феликс Барон и другие были убиты шайкой бандитов Лесного треста на пароходе «Верона» в доке в г. Эверетте, штат Вашингтон. Дж. А. Келли был арестован два раза подряд в Сиэтле, штат Вашингтон, и в конце концов умер, не выдержав чудовищно жестокого обращения. Четверо членов ИРМ были убиты в Грабове, штат Луизиана, там же тридцать человек были расстреляны или тяжело ранены. Двух членов нашего союза волокли за автомобилем, пока они не умерли, — это было в Кетчикане, Аляска.

Это лишь немногие из жертв, закланных на алтаре Алчности в многовековой борьбе за свободу индустриальных рабочих.

Мы с негодованием заявляем, что много тысяч членов нашей организации были брошены в тюрьму, будучи в большинстве случаев арестованы без законного основания, и содержались в заключении без предъявления обвинения. Можете убедиться в этом, прочитав отчет Комиссии по вопросу о положении в промышленности; там приводится свидетельство лиц, знакомых с положением дел в Лоренсе, штат Массачусетс, где около девятисот мужчин и женщин были брошены в тюрьму во время забастовки текстильщиков, происходившей в этом городе. В этом же отчете сообщается, что во время забастовки рабочих шелкоткацких фабрик в Патерсоне, штат Нью-Джерси, около тысячи девятисот мужчин и женщин были посажены в тюрьму без предъявления обвинения и без всякого основания. На северо-западе нашей страны всё время повсеместно совершались возмутительные насилия над членами ИРМ. Чуть ли ни в каждом штате в окружных и городских тюрьмах содержались и до сих пор содержатся члены нашей организации.

Мы с негодованием заявляем, что членов ИРМ обмазывали смолой и обваливали в перьях. Франк Г. Мейерс был обмазан смолой и обвален в перьях шайкой видных граждан в Норе-Якима, штат Вашингтон. Д. С. Диез был обмазан смолой и обвален в перьях толпой, которую науськивали представители Лесного треста, в Седро-Вули, штат Вашингтон. Джон Л. Метцен, адвокат, защищавший членов ИРМ. был обмазан смолой, обвален в перьях и жестоко избит толпой граждан в Стонтоне, штат Иллинойс. В Тулсе, штат Оклахома, банкиры и другие дельцы, нагрянув толпой, схватили семнадцать членов ИРМ, бросили их в автомобиль, отвезли за город в рощу и там обмазали дегтем, обваляли в перьях и отхлестали канатом.

Мы с негодованием заявляем, что члены союза Индустриальных рабочих мира не раз подвергались ссылке. Так, например, в Бисби, штат Аризона, тысячу сто шестьдесят четырёх шахтеров, в большинстве членов ИРМ и сочувствующих им, выволокли из квартир, бросили в товарные вагоны и выслали из поселка. Несколько месяцев их продержали в Колумбусе, штат Нью-Мексико. Целый ряд дел возбуждено в настоящее время против медных компаний и бизнесменов Бисби. Множество членов нашего союза было выслано из Джерома, штат Аризона. Семь членов ИРМ были высланы из Флоренса, штат Орегон, и несколько дней блуждали в лесах. Том Ласитер, калека, продавец газет, был схвачен глубокой ночью и зверски избит толпой за то, что он продавал «Либерейтор» и другие радикальные газеты.

Мы с негодованием заявляем, что члены ИРМ не раз подвергались жестокому, бесчеловечному избиению. Сотни людей могут показать ужасные шрамы на своём теле, — всех их прогоняли сквозь строй. Джо Марко и многие другие подверглись такому же избиению в Сан-Диего, штат Калифорния. Джемс Роуэн был избит до полусмерти в Эверетте, штат Вашингтон. В Лоренсе, штат Массачусетс, головорезы из Текстильного треста избивали мужчин и женщин, вынужденных забастовать, чтобы добиться повышения жизненного уровня. Потрясения и жестокая порка вызвали у одной молодой итальянки преждевременные роды. В Ред-Лодж, штат Монтана, на дом одного из членов союза был произведен налёт, и он был повешен, несмотря на отчаянные вопли жены и детей. Во Франклине, штат Нью-Джерси, 29 августа 1917 года Джон Авила, член ИРМ, среди бела дня был схвачен начальником полиции и группой бизнесменов, прикативших на автомобиле, отвезён за город в лес и там повешен на дереве. Но ему не дали умереть, перерезали веревку, он упал на землю и его жестоко избили. Только через пять часов Авила пришёл в сознание, после чего городской «судья» приговорил его к трем месяцам каторжных работ.

Мы с негодованием заявляем, что членов ИРМ морили голодом. В этом легко убедиться, если посмотреть, в каких условиях содержатся члены ИРМ чуть ли не в каждой окружной тюрьме. Приведем, например, факт, недавно имевший место в Топике, штат Канзас, когда наши члены были вынуждены объявить голодовку, чтобы добиться хоть сколько-нибудь сносного питания. Во многих местах члены нашего союза вынуждены были прибегнуть к голодовке, как к средству добиться лучшего питания. Прочтите статью Уинтропа Д. Лейна, напечатанную в номере «Серви» от 6 сентября 1919 года. Здесь дано яркое описание окружных тюрем в Канзасе.

Мы с негодованием заявляем, что за членами ИРМ не признавали прав гражданства, и всякий раз судья откровенно заявлял подавшим жалобу лицам, что им отказывают из-за их принадлежности к союзу Индустриальных рабочих мира, причём отказ сопровождался оскорбительными выпадами. Нашим членам было отказано в выдаче документов на права гражданства судьей Хенфордом в Сиэтле, штат Вашингтон, и судьей Полем ОБойл в Скрантоне, штат Пенсильвания.

Мы с негодованием заявляем, что членам ИРМ было отказано в праве на юридическую защиту. В нашу организацию входят только рабочие, поэтому она почти не имеет собственных средств; приходилось обращаться за пожертвованиями к членам союза и вообще к рабочему классу, чтобы можно было нанять квалифицированных адвокатов. Но почтовые чиновники, выполняя приказ министра связи в Вашингтоне, округ Колумбия, умышленно задерживали пересылку наших обращений, подписных листов и газет. Всё это складывалось в кипы в почтовых отделениях, и мы так и не получили обратно почтовые марки, наклеенные на конвертах.

Мы с негодованием заявляем, что для выпуска на поруки членов ИРМ требовали непомерные суммы. Характерен случай с Пьетро Пьерре, заключенным в окружную тюрьму в Топике, штат Канзас. В качестве залога за него назначили пять тысяч долларов, когда же эта сумма была собрана, тут же повысили залог до десяти тысяч долларов. Можно было бы привести ещё множество подобных примеров.

Мы с негодованием заявляем, что членов ИРМ подвергали жестокому насилию, обращаясь с ними как с рабами. Это не относится к лицам, содержащимся в каторжной тюрьме, но мы считаем нужным обратить внимание читателя на случай с одним членом ИРМ, который был арестован в Бирмингеме, штат Алабама, затем взят из тюрьмы и отвезен на городскую ярмарку, где за двадцать пять центов показывали всем и каждому «члена ИРМ».

Наконец, в интересах читателя, который недоумевает, почему такого рода факты не доходят до широкой публики, я перепечатаю следующие строки со страницы 382–383 книги «Медный жетон», где идет речь о том, как «Нью-Йорк тайме» встретил мой роман «Джимми Хиггинс».

В последних главах этого романа описывается, как американский солдат подвергался пыткам в американской военной тюрьме.

«Тайме» пишет по этому поводу:

«Мистер Синклер должен сообщить, на основании каких данных строит он свои ошеломляющие обвинения, если такие данные вообще имеются. Если же он написал только на основании слухов или, что ещё хуже, из желания вызвать сенсацию, — то он заслуживает не только порицания, но и наказания».

В ответ на это я направил в редакцию «Таймса» безукоризненно вежливое письмо, перечисляя десятки судебных процессов и указывая «Таймсу», где можно получить сведения о сотнях других процессов. «Таймс» возвращает мне это письмо без всяких комментариев. Проходит примерно два месяца, и в результате упорной агитации радикалов конгресс производит расследование, и газеты вынуждены напечатать об имевших место чудовищных жестокостях. В «Таймсе» появляется передовица, озаглавленная «Жестокости в военных тюрьмах» и начинающаяся с такой фразы: «В настоящее время не подлежит сомнению, что американские, солдаты в военных тюрьмах подвергались зверскому обращению». Тогда я опять написал в редакцию «Таймса» вежливое письмо, указывая, что газете, как мне кажется, следовало бы извиниться передо мной. И как же реагирует на это «Таймс»? Он переделывает мое письмо без моего разрешения. Он выбрасывает то место, где я прошу его извиниться передо мной и привожу его же собственные слова — требование наказать меня! Припёртый к стене «Тайме» не позволяет мне напомнить его читателям о том, как он требовал, чтобы меня наказали за правду! Вот тебе и лозунг газеты: «Любая новость попадает в печать!»

1920.

Эптон Синклер

100%

Биография патриота

Редактор Е. Семенова

Худож. редактор Д. Ермоленко

Технич. редактор М. Позднякова

Корректор Н. Бондарчук

Сдано в набор 13/И 1957 г. Подписано к печати 7/V 1957 г. Бумага.84х1087 м-8.25 печ. л.-13,53 усл. печ. л. 13,86 уч. — изд. л. Тираж 240 000 экз. Заказ 1866. Цена 15 р. 15 к.

Гослитиздат Москва, Б—63. Ново-Басманная, 19

Министерство культуры СССР. Главное управление полиграфической

промышленности.

4-я тип. им. Евг. Соколовой

Ленинград, Измайловский пр., 29.

Примечания

1

Игра слов: фамилия Godd созвучна слову God — бог.

(обратно)

2

Цитата из трагедии В. Шекспира «Гамлет», д. III, сц, 2, Перевод Б._ Пастернака.

(обратно)

3

Ирландия.

(обратно)

4

Герой одноименного романа Э. Синклера

(обратно)

5

Намек на американскую долларовую банкноту зеленого цвета.

(обратно)

6

Madame (франц.), madam (англ.) — сударыня.

(обратно)

7

Название корабля, на котором прибыли в Северную Америку нереселенцы-пуритане в 1620 году.

(обратно)

8

Искаженное французское выражение «Savoir faire» — уменье.

(обратно)

9

Провокатор (франц.).

(обратно)

10

Молодой американский офицер-разведчик, проникший переодетым в лагерь англичан во время войны за независимость. Был разоблачен и повешен англичанами в 1776 году.

(обратно)

Оглавление

§ 1

§ 2

§ 3

§ 4

§ 5

§ 6

§ 7

§ 8

§ 9

§ 10

§ 11

§ 12

§ 13

§ 14

§ 15

§ 16

§ 17

§ 18

§ 19

§ 20

§ 21

§ 22

§ 23

§ 24

§ 25

§ 26

§ 27

§ 28

§ 29

§ 30

§ 31

§ 32

§ 33

§ 34

§ 35

§ 36

§ 37

§ 38

§ 39

§ 40

§ 41

§ 42

§ 43

§ 44

§ 45

§ 46

§ 47

§ 48

§ 49

§ 50

§ 51

§ 52

§ 53

§ 54

§ 55

§ 56

§ 57

§ 58

§ 59

§ 60

§ 61

§ 62

§ 63

§ 64

§ 65

§ 66

§ 67

§ 68

§ 69

§ 70

§ 71

§ 72

§ 73

§ 74

§ 75

§ 76

§ 77

§ 78

§ 79

§ 80

§ 81

§ 82

§ 83

§ 84

§ 85

§ 86

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Реклама на сайте