«Черт»

Крестьянин и врач стояли друг против друга у постели умирающей старухи. Та смотрела на них, слушала их разговор в полном сознании, безропотно спокойная. Она умирала и не противилась смерти: она уже свое отжила, ей было девяносто два года.

В окно и дверь, настежь открытые, потоками лилось июльское солнце, обдавало горячим светом земляной пол, бурый и неровный, утоптанный четырьмя поколениями мужиков, обутых в сабо. Жгучий ветер заносил в комнату запахи полей — запахи трав, хлебов, листьев, опаленных полуденным зноем. Надсаживались кузнечики, все вокруг звенело от их стрекота, похожего на сухой стук деревянных трещоток, до которых так падки дети на ярмарках.

— Оноре! Ваша мать в таком состоянии, что ее нельзя оставлять без присмотра, — раздраженно сказал врач. — Она с минуты на минуту может умереть!

— Но хлеб-то мне надо убрать, — сокрушенно возразил крестьянин. — Гляди, как бы не перезрел. И погода как раз подходящая. А ты что скажешь, мать?

Старуха, которую и на пороге смерти держала в своих лапах нормандская скаредность, глазами и наморщенным лбом говорила «да», понуждая сына идти убирать хлеб и соглашаясь умереть в одиночестве.

Но врач рассердился и даже ногой топнул.

— Что за скотство! Я не позволю вам этого, понятно? Не позволю! А если вам так приспичило убирать хлеб именно сегодня, позовите Рапе, черт вас дери. Пусть посидит с вашей матерью! Я этого требую, понятно? И если вы меня ослушаетесь, я пальцем не пошевелю, когда вас самого скрутит болезнь, подохнете как собака, понятно?

Крестьянин, тощий медлительный верзила, одолеваемый то страхом перед разгневанным врачом, то свирепой алчностью, ежился, колебался, что-то подсчитывал.

— А сколько эта самая Рапе возьмет за сидение?

— А я почем знаю? — взорвался врач. — Зависит от того, сколько времени она проведет у вас. Сами с ней договаривайтесь, понятно? Но чтобы через час она была здесь!

Крестьянин решился.

— Ну, ладно, пойду за ней, зря вы гневаетесь, господин доктор.

Врач ушел, пригрозив на прощание:

— Смотрите у меня, со мной шутки плохи, если я рассержусь!

Оставшись наедине с матерью, крестьянин повернулся к ней и с покорным видом сказал:

— Пойду за Рапе, раз он вбил себе это в голову. Ты лежи и пальцем не шевели, покуда я не вернусь.

И тоже ушел.