«Молочная пища»

Шолом-Алейхем Молочная пища (Монолог касриловского чревоугодника)

Тот, кто завел обычай в праздник седьмицы по утрам употреблять молочную пищу, тот, послушайте, был мудрецом. Нет лучше, нет вкусней, нет свежее и дешевле молочной еды! Правда, она тоже обходится в копеечку, все же с мясом ее не сравнить. Причем мясо вам дает всего лишь мясо да кости. А в молоке – и молоко, и творог, и масло, и сметана, и сливки, и простокваша, и сыворотка! А сколько всякой всячины можно соорудить из молочных продуктов! Из мяса вы можете приготовить только бульон, гуляш, кислосладкое и жаркое, вот и все. А имея молоко, можно состряпать и молочную кашу, и молочную лапшу, и молочный рис, и молочные вареники, и молочные калабушки, и молочную вермишель, не говоря уж о самом молоке. Не счесть всего, что можно сделать из творога и масла! Судите сами: тут и пельмени, и вареники, и оладушки, и пирог, и творожники, и запеканка, и налистники, и галушки, и блинчики, и сырники, и плюшки, и блины, и ушки… Да сверх того еще такое множество, всяких яств, что всего и не вспомнишь, к примеру: ватрушки с творогом, масленая каша, рыба на масле, молочный борщ, ряженка, сливки – от такого вкусного стола никто не откажется, разве самый что ни на есть последний глупец, которого впору кормить соломой.

Меня, например, разбуди среди ночи и угости чем-нибудь молочным, спасибо, не откажусь, съем с превеликим удовольствием, если только, конечно, я незадолго до того не поел мясного. Не стану отпираться! Я большой любитель молочной кухни. Впрочем, не столько я, сколько «она». Вся Касриловка называет нас «обжорами», несмотря на то, что на столе у нас то же, что у всех, то есть кукиш с маслом!

Откуда же, спрашивается, взялось оно, это прозвище «обжоры»? Ума не приложу! Может, оно пристало к нам потому, что мы способны без конца говорить о еде. Меня, например, хлебом не корми, а дай побродить по рынку, постоять в рыбном ряду, Рыба – это моя страсть! За кусок рыбы я готов отдать все на свете. А может, наше прозвище пошло оттого, что мы употребляем массу хлеба, Я, например, на субботу трачу уйму муки, потому что у меня, не сглазить бы, есть кому поработать зубами, едоков хватает. У меня, дай им бог здоровья и счастья, без малого дюжина, причем на аппетит никто, слава богу, не жалуется, ни с раввином, ни с врачом, слава богу, насчет аппетита советоваться не приходится. Вся заковыка в том, чем питаться. Потому что я, не про вас будь сказано, отнюдь не являюсь крупным богачом, то есть, конечно, я, упаси бог, не нищий, нет, но и в богачи не вышел. Я всего-навсего лавочник, всего-навсего. Лавчонка у меня, доложу я вам, такая, что хуже некуда. Одно звание что лавка! И держу я ее, лавчонку эту, только ради своего родича. Есть у меня, надо вам сказать, такое «сокровище» в виде богатого родственника с «ее» стороны. «Его» отец доводится «ее» бабушке двоюродным братом. Оно хоть и отдаленное, но все ж таки родство. Он сам ямпольский, то есть живет в Ямполе и слывет за богача, вернее, когда-то считался тузом, из самых крупных, а сейчас малость того, как говорится, съехал… Впрочем, одно к другому не относится, не худо бы мне иметь то, что он потерял. Одних процентов он и сейчас еще выплачивает за год столько, что нам с вами вполне хватило бы.

Обычно мы навещаем его по очереди, то я, то «она», в траурные дни, когда мы поминаем усопших. При этом «она», как водится, ударяется в слезы, а ему это не по нраву. Он ворчит, но податься ему некуда. Ведь он вынужден, он обязан помочь нам, либо деньгами, либо товаром, либо векселем. Иного выхода у него нет. «Ее» рыдания выдержать никто не в силах. «На, возьми свою долю, мол, только не реви!» Они боятся ее как огня. Они пускаются на всякие хитрости. То их дома нет, то они выбыли из Ямполя, то они по горло заняты. Пустое дело! Все это зря! Подай нам «наше» – и кончен бал! О чем толковать! Конечно, не очень-то мило кланяться чужому дяденьке, да что поделаешь! Как говорится, пока душа в теле, крути, Гаврила! Не пожуешь-не поживешь!

Но хватит о еде! Не хлебом единым жив человек. Человек не животное. Животное – это животное, а человек – это человек. Но и человеку без пропитания не прожить. Вот и выходит, что ежели у вас жена, а к ней еще девять душ, то клади на стол булку либо ковригу посолидней. А миска с картофелем, будь она хоть с саженным верхом, за каких-нибудь пятнадцать минут исчезает вся, без остатка, будто никогда ни одной картошины и в помине не было. И все же приятно, знаете ли, видеть, как мои орудуют за столом! Люблю наблюдать за их едой, прямо душа радуется. Особенно в пятницу, когда из печи выезжают ароматные халы и я собираю всю свою ватагу и говорю: «Ребята, выручай!» Любо поглядеть, до чего они здорово выручают. А сколько радости, если бог даст к свеженькой хале еще и горячего гуляша с чесночком да с подливочкой. Пускай подливки много, а мяса кот наплакал, пускай хоть одна подливка без мяса, и то хорошо, макай сколько угодно! Оно и понятно, ведь частенько на столе и этого нет. Как тогда быть? Хочешь не хочешь, а угощайся халой с хлебом, виноват, я хотел сказать, хлебом с халой. Пожевал хлеба, закусил халой, и будь здоров, отличная пища для пустого желудка. Возьмем для примера лимонад. Вам не приходилось пробовать лимонад с хлебом? Нет? А вы нарочно возьмите да попробуйте, только сначала как следует поморите себя голодом, чтобы засосало под ложечкой, чтобы с голодухи дрожали руки и сводило все жилочки на ногах, вот тогда-то вы почувствуете воистину райский вкус. Обычно лимонад щиплет язык, но на пустой желудок, да еще с хлебом, он вам кажется вкуснее вкусного. Вы, я вижу, удивляетесь тому, что я так силен в кулинарном деле. Ведь я вам уже говорил, что в Касриловке меня считают чревоугодником, потому что, видите ли, я стою на том, что человек живет единожды, а не дважды, и ежели ты всю неделю ел кукиш с маслом, а в субботу шиш с маслом, то надо хоть з праздник немного побаловать себя. Как, по-вашему, разве не так? И в праздник седьмицы я знаю одно: пускай дома ни копейки, пускай весь мир перевернется вверх тормашками – все равно, к столу должен быть подан молочный завтрак и – никаких! Первым долгом – цикорий с молоком, это уж как закон, потому что в праздники «ее» душа, как «она» говорит, жаждет чашечки цикория. Эта чашечка цикория, говорит «она», ей дороже всего молочного завтрака. Вам, конечно, вполне ясно и понятно, что так только говорится. После чашечки цикория тебе непременно захочется еще чего-нибудь, например борща. До чего хорош овощной, красный, праздничный борщ с лучком, с молодой свеклой, со сметанкой! Послушайте, дайте мне одну тарелку такого борща, и я пошлю к черту все блюда на свете! Что останется от пасхи, от седьмицы, от всего еврейского духа, если нас, простых людей, лишить, не дай бог, этого борща. Вся суть в том, что к пасхальному борщу обязательно полагается либо мясцо, либо косточка, либо ложка жиру, а красный борщок сойдет и так. Нашлась капля молока для заправки – ладно! А не нашлась – не беда, спасибо за то, что он хоть готовился в кастрюле из-под молока. Моей ватаге только дай волю, начни ее поить одним молоком, тут не то что козы – трех коз не хватит. А я, между прочим, являюсь владельцем всего лишь половины козы, то есть у нас с соседом одна, так сказать совместная коза. Горе, а не коза, одни убытки из-за нее, одни переживания и неприятности. Недавно она, поразмыслив, решила, коза эта, больше не доиться, то есть доить-то ее можно, но молока она не дает ни капли. Поди попробуй, выжми из такой животины ватрушки да вареники! «Ох! ватрушки, – сказал я жене, – за ватрушки и вареники я все что угодно отдал бы… Не позаботишься ли ты, Сора-Зися, – сказал я, – чтобы к празднику были, так сказать, вареники?» А она в ответ: «Откуда им взяться?» А я говорю: «Это уж тебе виднее, ведь ты у меня хозяюшка». Она отвечает: «Разве ты не знаешь, что без яиц вареников не сделать». А я говорю: «Как не знать? Конечно, знаю. Не хитро, говорю, сделать вареники, если есть яйца, а ты изловчись, без них сделай». Она говорит: «Эх ты, умная голова! А как быть с творогом?» А я говорю: «С творогом как раз не плохо, а вот без творогу худо». Она говорит: «Чего ж ты хочешь?» А я говорю: «Напекла бы ты хоть блинчиков», А она в ответ: «Под блинчики надо масло», Я говорю: «Где это написано, какими вилами и по какой воде?» Она говорит: «Тебе лучше знать, где написано, ведь ты учился в хедере». Я говорю: «Знаешь что, женушка, послушай, пускай нет у нас с тобой ни яиц, ни творожку, ни маслица, давай просто потолкуем о молочной еде. Что бы ты, скажем, приготовила к праздничному столу, будь у тебя всего вдоволь?» Она говорит: «Да ты, я вижу, весь ушел в жратву. Сроду, говорит, такого обжору не встречала». Я говорю: «Ничего с тобой не станется, если мы малость поболтаем. Денег это не стоит. Считай, будто у тебя есть все – и творог, и масло, и яйца. Какой же праздничный обед ты мне приготовила бы?» Она говорит: «А чего бы тебе хотелось?» Я говорю: «Бабку». Она говорит: «Бабка требует уйму масла». Я говорю: «Ну тогда сделай молочную запеканку». А она говорит: «Почему вдруг запеканку?» А я говорю: «Не хочешь запеканки, сделай пирожки». Она говорит: «С чем пирожки, с кашей?» А я говорю: «При чем тут каша, с кашей это уже получаются кашники». Она говорит: «Это только твоей дурной, мужской башке так кажется». А я говорю: «Конечно, ты больше моего понимаешь, не стану спорить. Забыл, говорю, заказать жареную рыбу в масле. Как ты считаешь?» Она говорит: «Все ему подай! Не угодно ли корюшки?» А я говорю: «Можно и карпа, можно и линя, если попадутся щучки, говорю, тоже не откажусь, и даже если будет всего-навсего плотичка, тоже дело до развода не дойдет. Главное, говорю, чтобы было хорошо прожарено». А она говорит: «Ненасытная твоя утроба. Ты еще, чего доброго, не откажешься и от омлета с картошкой». А я говорю: «Ах, с величайшим удовольствием. Главное – чтобы после этого были хорошие налистнички». Она говорит: «Бездонная бочка! Как насчет блинов?» А я говорю: «Нет, мне подай налистнички. Блины блинами, а налистнички налистничками. Налистнички, говорю, по вкусу напоминают клецки. Ты бы сделала, говорю я, хотя бы горе-клецки. А не то сделай ленивые клецки на молоке», Она говорит: «Все тебе мало! Не хочешь ли молочного кулеша?» А я говорю: «Смотря какой кулеш будет – с галушками или с калабушками?» Она говорит: «Ну их, калабушки, это еда для бедняков». А я говорю: «Видно, ты-то чересчур богатая». Она говорит: «Я сама хоть не, богата, зато у меня родня богатая». А я говорю: «Много ты имеешь от своей родни!» Она говорит: «Больше, чем ты от своей».

Слово за слово, и пошло-поехало: «Моя родня, твоя родня», как это обычно случается между мужем и женой, Мы, правда, вскорости помирились. Ведь праздник на белом свете, да еще какой! Седьмица – всем праздникам праздник! Только в седьмицу бывает так сладостно, так приятно, когда после бессонной ночи, после бесконечных молитв, после чтения всех шестисот тринадцати канонов, после того, как ты чуть не затвердил всю тору, ты отправляешься на рассвете в синагогу и там слушаешь не наслушаешься на пустой желудок божественных песнопений о священной рыбе Левиафане, о заветном быке и о других вкуснейших яствах, которые сам великий бог Саваоф приготовил для людишек, когда они придут в рай, где текут масляные реки и где в закупоренных бутылках ждет нас не дождется старое, выдержанное вино. Да что толковать! Другие народы с нашим и не сравнить! Вкусней еврейской кухни нет ничего! Одна беда, жалко, что седьмица бывает всего лишь раз в году!.. Нет ли у вас папироски?

1903