В хоромах князя Данилы Щеняти, что у Арбатских ворот, идет пир горой или, как поется в былинах, «заводилось пированьице, почестей пир, собирались все князья, бояре московские».
— А где же, князюшка-сват, твои калики перехожие, что похвалился ими? — спросил боярин Григорий Морозов, сильно подвыпивший, но крепкий на голову и на ноги.
— А на рундуке... Ждут, когда почестен наш пир разыграется.
— Чего же ждать, дорогой тезушка, коли «княжеский стол по полустоле, за столом все пьяни, веселы», — сказал, ставя на стол свою чару, старый князь Холмский Данило Дмитриевич, победитель новгородцев на берегах Шелони-реки.
— Ладно... Веди калик, — кивнул хозяин старому дворецкому.
В столовую светлицу вошли трое калик перехожих: двое молодых и зрячих, а третий старый и слепой. Войдя, калики «крест клали по-писаному, поклон дали по-ученому» и, откашлявшись, затянули:
Нашему хозяину-князюшке честь бы была, Нам бы, ребятам, ведро пива дано: Сам бы хозяюшка с гостьми испил Да и нас бы, калик, ковшом не обнес. Тада станем мы, калики, сказывати, А вы, люди добрые, почетные, слушати, Что про стары времена, про доселетния.Калики на минуту приостановились, и старший из них, слепой, достав из-за спины «домру», стал перебирать струны... Пирующие притихли: в мелодии слепца слышалось что-то внушительное.
По знаку дворецкого холопы поднесли певцам по ковшу пива. Те перекрестились, выпили, утерлись рукавами...
И вдруг с уст их полилось торжественное:
Из-за лесу, было, лесу темного, Из-под чудна креста Леванидова, Из-под бела горюч камня Латыря, — Тут повышла-выходила, повыбежала, Выбегала тут, волетала Волга-матушка, Лесом-полем шла верст три тысячи. А и много в себя мать рек побрала, А что ручьев пожрала — счету нет, Широко-далеко под Казань прошла, За Казанью-то реку, Каму выпила, А со Камушкой-то Вятку пожрала. А той Вятке-реке честь великая: Поит-кормит она славный Хлынов-град[1], Что родной он брат граду Новугороду...— Как! — остановил певцов боярин Морозов. — Хлынов — родной брат Новгороду?.. С какой такой родни?
— А как же, боярин, — отвечал слепец, — спокон веку так повелось, от дедов и прадедов наших: Хлынов — меньшой братец Великому Новугороду.
Комментарии к книге «Москва слезам не верит», Даниил Лукич Мордовцев
Всего 0 комментариев