«День цезарей»

День цезарей (fb2) - День цезарей (пер. Александр Сергеевич Шабрин) (Орел - 16) 3322K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Саймон Скэрроу

Саймон Скэрроу День цезарей

Основателю книжного клуба Джону Карру,

а также моим старым друзьям-читателям:

Теду, Джейсону, Филу, Энди,

Питеру, Тревору, Джону, Нику,

Джереми и Лоренсу.

Преторианская гвардия

Иерархия командования

Действующие лица:

Квинт Лициний Катон — префект Второй когорты преторианской гвардии, перспективный молодой офицер.

Луций Корнелий Макрон – центурион Второй когорты преторианской гвардии, закаленный в боях ветеран.

Нерон – новопровозглашенный император Рима; приемный сын покойного императора Клавдия, питающий надежды обеспечить наступление нового золотого века – если для такого обеспечения отыщется золото.

Британник – сын покойного императора Клавдия, сводный брат Нерона (как выясняется, к несчастью для самого себя).

Агриппина — вдова императора Клавдия, тщащаяся удержать власть над своим сыном.

Паллас — первый вольноотпущенник при императоре Нероне, хитрый безжалостный властолюбец.

Вителлий — командир недавнего военного похода в Испанию; аристократ с амбициозной жилкой размахом в милю.

Граник — сенатор, в силу возраста повидавший на своем веку всё и, соответственно, скорбящий о теперешних нравах.

Веспасиан — бывший легат Второго легиона, сенатор; честный и способный солдат.

Домиция — жена Веспасиана; женщина с амбициозностью куда большей, чем было бы во благо ее мужу.

Амрилл — римский сенатор.

Сульпиций – сенатор из числа неустойчивых.

Юния, Корнелия — жены сенаторов.

Фенн, Талиний – соглядатаи Палласа.

Лемилл — стратег флота в Мизенуме; морской волк, устойчиво держащий свой курс.

Спиромандис — наварх Мизенума.

Пастин — легат Шестого легиона; достоин похвалы за нелюбовь к крючкотворам.

Преторианская гвардия

Бурр — командующий гвардией префект, явно переросший свои способности.

Мантал — трибун.

Тертиллий — командир Третьей когорты.

Цезилий — младший трибун.

Вторая преторианская когорта

Крист — трибун со склонностями повесы; в прошлом любовник покойной жены Катона Юлии.

Плацин, Порцинон, Петиллий – центурионы.

Метелл, Игнаций, Николаос, Ганник, Нерва – опционы[1].

Рутилий – имагинифер[2] императора.

Прочие

Юлия – почившая жена Катона, верность которой вызывает сомнения.

Луций – сын Юлии и Катона, возможно не единственный.

Сенатор Семпроний – отец Юлии; честный политик, а значит, птица довольно редкая.

Петронелла – няня Луция; женщина, с которой лучше считаться.

Трибоний – хозяин гостиницы в Субуре[3].

Децим – привратник дома Веспасиана.

Цефод – мелкий крючкотвор в судебной палате Боариума.

Глава 1

Рим, конец 54 года н. э.

Началось все, как оно обычно бывает, – за некоторым количеством выпитого. Не сказать, чтобы драки в Субуре были чем-то из ряда вон выходящим, и уж тем более в стенах «Ромула и Волчицы» – гостиницы, известной своим дешевым вином, разбитными шлюхами и людишками, что за деньги сцеживают секреты насчет будущих колесничных бегов. Одно из самых крупных питейных заведений в трущобе, «Ромул и Волчица» занимало весь нижний этаж инсулы[4], одним своим углом выходя на небольшую площадь. Вдоль задней стены здесь тянулся длинный прилавок, из-за которого хозяин заведения Трибоний управлял расторопной стайкой напомаженных женщин, потчующих гостей вином и определенным набором закусок; не было отказа и тем, кто требовал более плотских услуг. Входов в заезжий дом было два, и у обоих стояло по дюжему молодцу, проверяющему визитеров на предмет оружия. Кто-то из держателей гостиниц считал такую предосторожность излишней (мол, так и гостей можно отвадить), но Трибоний своим делом занимался вот уже двадцать с лишним лет и располагал устоявшимся кругом клиентов, которые мирились с такою строгостью при входе ради утех, что ждали их внутри.

Этим вечером, всего через месяц после кончины императора Клавдия, шел дождь, и улицы Рима лоснились под немолчным пошлепыванием хладных капель. Уход Клавдия был встречен с известной долей осторожности: плебс в столице как-то сник, что было не на руку ни «Ромулу и Волчице», ни другим подобным заведениям. Между тем народ затаился и выжидал, как там поведут себя известные своим соперничеством сторонники двух императорских сыновей, Нерона и Британника. Сам старик, несмотря на свою взбалмошность и неуклюжесть, правил ничего себе. Народ при нем был сыт и при зрелищах, и, что самое главное, власть его в целом была стабильна. В отличие от двоих своих предшественников, Клавдий не омрачал ее повседневной жестокостью и бессердечием. Но там, где голову поднимают венценосные наследники самой мощной в ойкумене империи, ухо держи востро – чего доброго, отсекут; и хорошо бы только ухо.

Шестнадцатилетний Нерон был старше своего брата на три года. Побочным сыном Клавдия он не являлся, а его матерью была дочь Клавдиева брата Агриппина, ставшая императрицей. Брак между дядей и племянницей требовал пересмотра закона, однако у сенаторов, ищущих подольститься к императорской особе, этот маленький огрех в виде инцеста нареканий не вызывал. Так Нерон сделался законным сыном Клавдия. Между тем Британник, родной сын императора, утверждение сводного брата встретил с негодованием, тем более что уже вскоре мать Нерона, завладевшая умом и ложем императора, стала все напористей подталкивать ему под бок пасынка. Таким образом в последние годы своего правления Клавдий невольно породил соперничество, грозящее нарушить умиротворение Рима. И хотя императрица поспешила возвестить, что ее сын унаследовал трон с благословения императора, в городе было хорошо известно, что Британнику и его сторонникам такое положение вещей не по нраву. Был насторожен и плебс, с тревогой ждущий, когда и чем разрешится это соперничество.

Выйдя на площадь, к заведению скорым шагом двинулась гурьба преторианских гвардейцев в тяжелых плащах, бойко горланя и пересмеиваясь на ходу. А чего бы им и вправду не веселиться, этим любимцам венценосцев, щедро оплачиваемым из имперской казны? Не был исключением и новый император. По своем восшествии каждому гвардейцу в Риме он заплатил не скупясь, и теперь кошельки их приятно оттягивал вес серебра. Вход гостей с улицы Трибоний встретил радушной улыбкой. Стянув с себя истекающие влагой плащи с капюшонами, солдаты набросили их на колышки вдоль боковой стены и сгрудились у прилавка, требуя первой порции вина. Об заляпанный, в царапинах и выщерблинах прилавок зацокали пришлепнутые ладонями монеты свежей чеканки, а из заднего помещения явились кружки и кувшины, переходя в нетерпеливо протянутые руки.

Надо сказать, что в тот вечер это были уже не первые гвардейцы, нагрянувшие в заведение. Незадолго до них сюда зашла еще одна группа, поменьше, и разместилась за столом в углу, заняв две продольные скамьи. У этих гостей настроение было явно не столь приподнятым, хотя и они вкусили от щедрот императора. И вот теперь их предводитель с хмурым видом обернулся на преторианцев, что толклись возле прилавка.

– Болваны, – буркнул он. – Что они там празднуют?

– А дополнительное жалованье в размере годового чем тебе не повод? – язвительно улыбнулся его сидящий рядом товарищ и поднял кружку: – Выпьем за нашего нового императора!

Остальные вокруг стола отреагировали унылым молчанием, и тогда оратор с ехидцей продолжил:

– Что такое, друзья мои? Никто не хочет примкнуть ко мне в тосте за нашего возлюбленного Нерона? Неужто нет? Приск, погляди: они так же невеселы, как ты.

Заводила отвел глаза от солдат возле прилавка.

– Эх Пизон, Пизон… Ну а как, по-твоему, не впасть в уныние от вида этого бабистого чуда на троне? Ты же сам вместе со мной стоял во дворце на страже и видел Нерона вблизи. А потому знаешь, какова его внешность. Пичкает себя сластями, жеманничая со своими поэтами и актеришками… Но при этом кроется в нем и подлость, и коварство. Помнишь, как мы раз сопровождали его в одной из его тайных прогулок по городу? Он тогда повздорил с каким-то стариканом и велел нам прижать того беднягу к стене, пока сам закалывал его до смерти ножом.

Пизон, припоминая, досадливо повел головой из стороны в сторону.

– Соглашусь, то был не час нашей славы.

– Да уж куда там… – Скрежетнув зубами, Приск по-бычьи выпустил ноздрями воздух. – А теперь, когда он император, все будет только хуже. Вот увидишь.

– Но, по крайней мере, он неплохо нам заплатил.

– Кое-кому, – фыркнул Приск. – А ведь часть наших молодцов сейчас воюет в Испании. И когда они вернутся в Рим, им вовсе не по сердцу придется то, что на их долю серебра не отсыпалось.

– Твоя правда… А что, по-твоему, младший братец Нерона был бы лучше, взойди он на императорский трон?

Приск, секунду подумав, пожал плечами.

– Может, и не особо. Однако Британник не глуп. И его уже с младенчества готовили повелевать империей. К тому же в нем течет кровь Клавдия. Право быть императором дано ему по рождению. А его, беднягу, взяла и оттерла от власти эта змеючья сука Агриппина и склизкий ублюдок Паллас…

При упоминании ближайшего советника нового императора Пизон с вороватой придавленностью огляделся. Заезжий дом был одним из тех мест, куда норовили заглядывать имперские соглядатаи и осведомители – послушать, о чем тут судачит люд, повысматривать смутьянов, после чего об увиденном и услышанном исправно докладывалось дворцовым кормильцам. Было известно, что Паллас не отличается терпимостью к тем, кто его хулит, не говоря уж о тех, у кого хватает дерзости злословить о венценосце. Убедившись, что никто вокруг вроде как не наушничает, Пизон прихлебнул вина, после чего кольнул друга остерегающим взглядом.

– Попридержи-ка язык, Приск, – вполголоса, скороговоркой произнес он, – а то, гляди, накликаешь худо на себя и на всех нас. По мне, так я бы тоже лучше видел императором Британника. Но он не на троне, и ничего мы с этим поделать не можем.

Приск мимолетно улыбнулся.

– Ты, может, и нет. Но есть люди, которые кое-что да сделают.

– Вот как? Ты о чем?

Приск открыл было рот, но тут за их спинами раздалось разудалое:

– Бааа! Да это ж наш друг Приск с верной сворой своих дружков!

Голос Приск узнал, но оборачиваться не поспешил. Поставив кружку на столешницу, он поднял голову и не поворачиваясь возгласил:

– Эй, Библий! А шел бы ты на фаллос к самому Фалету и дал бы мне тут спокойно выпить вина!

– На фаллос, говоришь? – Вновь прибывший обошел возглавие стола и сверху вниз поглядел на Приска и его спутников. – Так-то ты приветствуешь своего старинного товарища, а тем более товарища с дарами!

С этими словами он вынул пробку из зажатого под мышкой кувшина и щедро, до краев набулькал в кружку Приска – тот даже отреагировать не успел.

– Вот тебе от Приапа, Фаллетова сродника! – Затем, воздев кувшинчик, обратился к сидящим за столом: – Ну же, парни! Кто поднимет со мной за нашего общего благодетеля? За императора нашего Нерона, да ниспошлют ему боги долголетие!

Постепенно отводя от своего раскрытого рта горлышко сосуда, он заглотил пенисто-красную струю, после чего грянул кувшин об пол и смачно отер себе губы тыльной стороной ладони.

– Эх, доброе винцо!

За столом никто к здравице не присоединился, на что Библий, выгнув бровь, воскликнул:

– Эт-то что? Никто не пьет за императора? А верные ли здесь собрались люди? – Он повел глазом на своих сошедшихся к столу друзей. – Мне, парни, кажется, что о Нероне здесь не очень высокого мнения. Можно сказать, неуважением попахивает. А то и вовсе изменой… Может, здесь сидящие не чаяли дождаться, что лиловую тогу наденет этот плюгавец Британник? А вот и нет. Верх взял наш человек. А ваш – внизу. Выбор сделан, и вам остается лишь утереть нюни и принять все как есть.

Приск, с нарочитой степенностью поднявшись со скамьи, взял кружку и встал перед Библием.

– А ведь и впрямь, брат… Как же это я, в обход обычая?

Нежным движением он, поднимая, начал кренить запястье, отчего на руку Библию полилась вишневая струйка вина. Движение продолжилось вверх по предплечью, затем по плечу, и, наконец, остатки Крисп вытряхнул собрату на голову. Затем он убрал руку и в гробовом молчании воззрился на поугрюмевшего Библия.

– Вот тебе моча Приапа. Можешь утереться.

– Ты пожалеешь об этом, Приск.

– Да неужто?

Приск кружкой двинул Библию по физиономии, расшибив ее заодно с носом. Не ждавший такого оборота гвардеец грузно шатнулся, размазывая по лицу перемешанное с кровью вино, а Приск проревел своим:

– Чего застыли? А ну, ломи!

Его товарищи дружно повскакали с мест, опрокинув скамьи и тяжелый стол. Приск не спускал глаз с Библия. Этого тупоголового горлопана давненько не мешало поучить уму-разуму. В рывке он снизу нанес противнику удар по подбородку, совместив его с мощным тычком в живот; голова у Библия мотнулась, а сам он отлетел, но на ногах удержался.

– Ты мертвец! – пуча побелевшие глаза, передавленным голосом выкрикнул он. – Да я тебя…

Но не успел он осуществить свою угрозу, как Приск снова сделал выпад. Библий отдернул голову, избегая удара, но не успел, и могучий кулак пришелся на кадык; Приск ощутил, как там хрупнуло, а Библий, ухватив себя обеими руками за шею, начал надрывно втягивать в себя не утоляющий более воздух. Приск – ноги полусогнуты, похожие на молоты кулаки выставлены в бойцовской стойке – ждал, когда Библий на него набросится. Но тот вдруг попятился, судорожно хватая себя за горло; рот с распяленными губами повело на сторону, а глаза луковицами вылезли из орбит. Наконец, запнувшись о табурет, он рухнул плашмя, грянувшись затылком о плиты пола. Уставленные в потолок глаза, утратив блеск, посвинцовели; осоловело пару раз моргнув, Библий крупно дрогнул и затих.

Приск подступил, сторожко озираясь; впрочем, основная буча переместилась к прилавку, и прилететь откуда-нибудь сбоку ничего не могло. Приск ткнул лежащего носком сандалии.

– А ну, подымайся!

Ответа не последовало, и тогда Приск наладил Библию пинка.

– Вставай, говорю, на ноги, ублюдок! Я тебе покажу, что делают с теми, кто стелется под Нерона!

Библий безропотно принял пинок. И тут темя Приску кольнула льдистая игла тревоги. Он разжал кулаки и присел возле лежачего на корточки.

– Эй, Библий, ты чего?

– Да он мертвый! – тонко и страшно визгнуло над ухом.

Рядом стояла одна из девиц, что подает на столы. Она смотрела расширенными от ужаса глазами; багряно-алая краска щек была размазана растопыренной пятерней.

– Ты его убил!

– Да нет же. Я…

– Убииил! – завопила она.

Кое-кто из преторианцев обернулся. Драка стала ослабевать; всех интересовало, что там такое произошло. Приск, глядя на поваленного им собрата, лишь растерянно покачивал головой. Девка, похоже, была права.

– Я не нарочно…

Библий мертв. Это было ясно как небо над головой. Было ясно и то, какая кара полагается за причинение смерти товарищу по оружию. Кара единственная и неминуемая. Приск на полусогнутых ногах медленно попятился к выходу.

– Ты убил его. – В Приска уставил изобличающий перст один из товарищей Библия.

Приск ринулся бежать – прямо как был, без плаща, под промозглый дождь. Вслепую, ни о чем не думая, он уносился прочь от преторианского лагеря, взбивая сандалиями фонтанчики воды, а вслед ему из заезжего дома катились крики.

Чувствовалось, что за ним началась погоня. «Вот он, вот он!» – доносились со спины прерывистые возгласы. Приск наддал как мог и на бегу нырнул в зигзаг какой-то темной извилистой улочки. Здесь он повернул направо, затем налево, затем куда-то наискось, при этом не сбавляя хода. Какое-то время слух бередила дробная поступь погони, но постепенно она стихла – видно, те, кто гнался за ним, пронеслись мимо. И все равно Приск не останавливался, максимально отдаляя себя от преследователей, пока наконец не оказался посреди улицы где-то за Форумом. Припав разгоряченной спиной к камню арки, солдат стоял, прерывисто, взахлеб дыша.

Он убил человека. Понятное дело, не нарочно, по случайности. Но это не спасает от суровости воинской дисциплины. Если даться им в руки, он считай что покойник. Особенно с учетом всех этих разговорцев против Нерона. Вопрос о верности императору стоял сейчас в преторианской гвардии остро, как никогда, все старшие офицеры были на взводе. А потому если поймают, то выставят на плацу показательно – дескать, вот он, враг императора. Смотрите, какая участь ждет того, кто убивает товарищей по оружию…

Так что теперь ему, Приску, дорога остается лишь одна. В единственное место, где скрываются ему подобные. Они-то и укроют его, пока уляжется весь шум-гам. Они – это те, кто ждет верного момента, чтобы свергнуть узурпатора Нерона и изничтожить всех его сторонников. Его деянием они вряд ли будут довольны. Но им понадобятся его опыт и осведомленность, а потому в убежище ему так или иначе не откажут.

Дождь пошел на убыль, а затем и вовсе перестал к тому моменту, как отдышавшийся и определившийся со своими дальнейшими действиями Приск отделился от арочного свода и пошел гуляющим шагом как честный, ни в чем не повинный гражданин. Он в точности знал, куда идет и какое впереди ждет будущее.

Глава 2

Пир в ознаменование конца сулланских игрищ[5] был в самом разгаре, когда в дом сенатора Семпрония нагрянули незваные гости. По меркам большинства римских аристократов, дом Семпрония считался достаточно скромным – вероятно, потому, что Семпроний не приторговывал своей честью в обмен на привилегии или послабления в податях. Он даже допустил, чтобы его единственная дочь вышла замуж не за родовитого патриция, а за человека ниже себя – молодого, с ростом по службе офицера Квинта Лициния Катона. Сама Юлия уже умерла, но успела оставить сенатору внука, так что семейная ветвь не заглохла.

Кончина Клавдия с месяц назад никого в Риме особо не удивила. Император был уже стар, стремительно дряхлел и на публике появлялся редко. Говорилось, что почил он мирно, в окружении венценосного семейства и ближайших советников. Столь же благочинно был провозглашен и его преемник (в связи с этим злые языки столицы язвили, что как-то очень уж быстро водрузился на трон новый император: труп старого-то небось сторонники из-за спешки и в склеп убрать не сразу вспомнили).

И вот новым правителем Рима был наречен Нерон Клавдий Цезарь Август Германик. Но ходила также молва, что Клавдия умертвила его молодая супруга. Ядом. И пускай Агриппина трубила, что пурпурная тога честь по чести перешла к ее сыну, но не было секрета и в том, что многие влиятельные персоны испытывают к Нерону решительную неприязнь. Именно их в эту прохладную декабрьскую ночь легко можно было обнаружить среди гостей сенатора Семпрония.

За домом по бокам просторного внутреннего двора располагались столы и ложа. Облачная пелена сошла, и ночное небо прояснилось, отчего снаружи стало прохладней – гости сенатора согревались теплом жаровен. Основным угощением была выпечка, изящно выложенная на блюдах. Сам хозяин занимал почетное место на возвышении, а по бокам от него разместились наиболее знатные гости. Справа на ложе возлежал Британник – утонченного вида юноша с мрачным лицом (сейчас он, занятый какими-то мыслями, рассеянно колупал корочку на пирожке с олениной). Позади него, выпятив булыжную грудь, стоял раб-телохранитель – бывший гладиатор, у которого был подрезан язык, чтобы он никому и никогда не смог выдать услышанное.

Сейчас Семпроний, сместившись влево, обсуждал последние вести из Испании с коренастым, коротко стриженным сенатором, который находился здесь со своей женой. От беседы его отвлек номенклатор[6]: отчаянно-призывными знаками он звал хозяина из коридора, ведущего к передней двери. Семпроний деликатно отер себе губы и кончики пальцев.

– Прошу простить меня, Веспасиан. Я, кажется, кому-то нужен.

– Что? – слегка нахмурил брови гость.

Семпроний, пожав плечами, кивнул на фигуру номенклатора. Жена Веспасиана сочувственно улыбнулась:

– На своем пиру хозяин в рабстве у гостей… Ужасное неудобство.

– Это точно. Прошу, Домиция, услаждайтесь пока с супругом этими закусками. Готов поспорить: в искусстве выпечки мой повар просто чудодей.

Семпроний с улыбкой отодвинулся, после чего уже без оной поднялся с ложа и, отряхивая с туники крошки, через пространство двора проследовал туда, где его с взволнованным лицом дожидался номенклатор.

– В чем дело? – недовольно осведомился сенатор. – Это все из-за музыкантов, будь они неладны? Ты что, не согласовал с ними цену за их игру?

– Да нет же, хозяин, – Кротон озабоченно блеснул глазами. – Там, за дверью, человек из дворца. Говорит, что от Палласа.

– Палласа?

Семпроний нахмурился. С чего вдруг императорский подпевала возымел к нему нужду в этот час? Несомненно, хочет явить себя в свете того, что поддержанный им выкормыш теперь, дескать, на троне… При прежнем императоре Паллас стяжал недюжинное богатство; бесспорно, думает приумножить его и при Нероне. Вот она, одна из треклятых черт нынешнего века: нечистый на руку вольноотпущенник – по сути, вчерашний раб – дорывается до власти и влияния чуть ли не большего, чем у сената. Сенат! Августейший орган, правящий Вечным городом еще с той поры, как цари в нем сменились величественной династией цезарей. А что же ныне? Ныне сенаторы тяготятся под непомерно разросшейся сенью императоров. Хотя многие из нынешних, если копнуть, по-прежнему лелеют мечту возродить те прекрасные дни республики, когда люди служили идеалам Рима, а не объявившим себя полубогами деспотам, снедаемым затяжными приступами чванства, жестокости и глупости на грани безумия.

– Что ж… Давай выслушаем, чего он хочет.

Вслед за номенклатором Семпроний через дом вышел в переднюю. Здесь возле резной входной двери выжидательно застыла худая фигура в тунике императорского двора. Прежде чем заговорить, гонец сухо поклонился.

– Сенатор Семпроний, приветствую тебя от имени Марка Антония Палласа, первого вольноотпущенника императора.

«Первый вольноотпущенник»? Что-то новое. Прежде такого титула Семпроний не слышал. Видно, Паллас метит обосноваться возле Нерона прочно…

– Приветствую и я его. Что тебе велели передать?

– Хозяин велит передать тебе, что император со свитой желают почтить тебя визитом к тебе в дом.

Сердце у Семпрония ударило тревожным молоточком.

– Он не сказал зачем?

– Мне было сказано, что с частным визитом.

Судя по усмешливо поджатым губам, раб предчувствовал, что эти его слова вызовут у сенатора волнение.

– Хозяин сказал, чтобы ты не волновался. Что причин для этого нет.

– Кто сказал тебе, что я волнуюсь? – сердясь на себя за торопливость, бросил Семпроний. Что вообще позволяет себе этот зарвавшийся имперский выскочка-вольноотпущенник?

Раб открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал, а лишь глянул исподлобья пристальным и в то же время украдчивым взглядом. Между тем Семпроний превозмог в себе негодование и уже спокойным голосом произнес:

– Передай хозяину, что я душевно рад. Когда ждать императора? Мне с самого утра нужно будет послать на Форум своего повара, взять все самое лучшее для угощения. Что было бы по вкусу твоему хозяину?

– Ты не понял. Он думает быть здесь нынче же.

– Нынче? В смысле… сегодня?

Сенатор переглянулся с оторопевшим Кротоном. Подготовка лишь нынешнего пира заняла несколько дней. Хотя теперь, по всей видимости, придется все сворачивать и спешно, подобру-поздорову усылать гостей.

– Да. Причем с минуты на минуту. Меня выслали вперед возвестить о прибытии, когда процессия начала всходить на холм.

Подножие Виминала[7] находилось отсюда не более чем в четверти мили.

Семпроний едва лишь начал прикидывать, сколько у него времени остается до того, когда в двери загрохочет императорская свита, как с улицы до слуха донеслось шарканье и хруст легионерских калиг, а зычный голос глашатая велел освободить дорогу. Времени на подготовку к встрече нежданных гостей не оставалось. Нервно сглотнув, сенатор кивнул Кротону:

– Отпирай.

Номенклатор отодвинул железный засов и под стон петель потянул на себя массивную дверную створку. Внутрь дохнуло холодным воздухом улицы с привонью отбросов и нечистот. Тусклые колеблющиеся отсветы двух жаровен возле входа выхватили из темени мощеный проезд, идущий мимо сенаторского дома. Слева улица покато уходила вниз, к Форуму; там шагах в тридцати подрагивал свет факела, который на отлете нес перед собой преторианский гвардеец. За ним шествовал офицер в шлеме с плюмажем, а дальше тускло поблескивали нагрудники солдат. На некотором расстоянии позади легонько покачивались два паланкина, носильщики которых стремились не отставать от эскорта. На отрезке между домом и свитой мутновато желтела окнами таверна; на углу маячили несколько юнцов, пара-тройка из них с глиняными кружками в руках.

– А ну, сброд! Прочь с дороги! – зыкнул на них офицер-преторианец. – А не то схлопочете у меня ножнами по задницам. Брысь!

Самый крупный из юнцов, рябой с сальными кудрями, с деланой ленцой подался вперед и накренил голову.

– Ребят, это еще что? – небрежно спросил он. – На нашу улицу гости? Не припомню, чтоб я их сюда приглашал.

Шайка его дружков, подогретая дешевым вином, развязно рассмеялась.

– А от чьего имени ты, друг, нагрянул в эту округу?

– От имени императора, болван! А ну в сторону, не то кину тебя в бестиарий!

Один из дружков, поднеся ко рту пальцы, залихватски свистнул. В ту же секунду заводила шайки, допив кружку, швырнул ее в солдат. Стукнувшись о гребень офицерского шлема, она лопнула в брызгах опивок.

– Ну всё, – освирепел офицер, – держитесь, мрази!

Выхватив меч, он кинулся мимо факелоносца к юнцам. Их заводила легко повернулся на пятках.

– Ноги в руки, братцы! – крикнул он.

С развеселыми криками юнцы дали деру вверх по улице, миновали дом Семпрония и нырнули в узкий проулок, где их глумливый смех вскоре истаял. Офицер с приглушенным ругательством кинул меч обратно в ножны и вновь занял место во главе строя. На подходе к дверям он выкрикнул приказ. Гвардейцы остановились; по команде офицера от строя начали попарно отделяться солдаты, трусцой отбегая и вставая на караул возле улиц и проулков, соседствующих с сенаторским домом. Когда посты определились, офицер взмахом руки велел подносить паланкины и повернулся, салютуя Семпронию:

– Префект гвардии Секст Афраний Бурр!

Этого человека сенатор прежде не видел, хотя и знал по имени. Бурр был одним из службистов, что по совету Палласа и императрицы получили повышение в последние месяцы правления Клавдия. Он был в числе сторонников восхождения Нерона на трон.

Ответить на приветствие у Семпрония не получилось: ко входу подплыл первый паланкин. Передний носильщик чуть слышно скомандовал, и носилки бережно опустили наземь. Внутри паланкина, судя по всему, прервался какой-то разговор. Последовала короткая пауза, после чего из полотняных складок показалась холеная кисть руки и раздвинула занавески. Вначале наружу выпростались красные сандалии из мягкой выделанной кожи, а затем вылез сам император и, выпрямившись, со вздохом сладострастия расправил спину. Словно не замечая Семпрония, он подошел к паланкину с другой стороны и протянул руку своей матери. Вскоре они стояли бок о бок. В тот момент, когда Агриппина закидывала себе на плечо край столы, затейливая прическа у нее слегка сбилась набок. На шее императрицы было заметно небольшое красное пятно как от укуса, от которого Семпроний предпочел отвести глаза.

Обвив мать за талию, Нерон словно только сейчас заметил сенатора и заговорил с ним так, будто они невзначай встретились на улице:

– Ах, дражайший мой Семпроний! Рад лицезреть тебя.

– Мне это очень и очень приятно, о император, – с поклоном произнес сенатор.

– Уверен в этом. Но давай же покончим с церемониями. Мы все теперь просто друзья.

– Для меня это честь.

Нерон томным взмахом отмахнулся от этих слов и продолжил:

– Мне сообщили, что ты нынче принимаешь гостей. По всей видимости, речь идет о пире?

– Да так, скромное торжество, – смиренно кивнул Семпроний.

– По дворцовым меркам, я уверен, это именно так. Мне сообщили, среди гостей присутствует и мой сводный брат?

– Да, император.

Нерон подступил к Семпронию так, что их лица отстояли буквально на локоть. В молчании император вгляделся в сенатора туманно-вкрадчивым взором, после чего наклонил голову и легонько тукнул его пальцем в грудь.

– Как я уже сказал, оставим выспренность. Сегодня можешь звать меня просто Нероном.

Выбравшись наружу, к ним приближался пассажир второго паланкина. В отсветах жаровен Семпроний разглядел Палласа. Под плащом из мягкой шерсти на императорском вольноотпущеннике была туника из лилового шелка. Пальцы уснащали взблескивающие камнями перстни.

Нерон обернулся к нему.

– Британник здесь, как ты и говорил.

Паллас мертвенно улыбнулся.

– Разумеется. Знать бы только, зачем он здесь?

Вопрос предназначался Семпронию, но вольноотпущенник при этом улыбался императору, словно сенатор был не более чем привратник у дворцовых ворот. Семпроний нервно сглотнул. Наконец непроницаемо – темные глаза Палласа перешли на него.

– Ну же, сенатор?

– Я был близок к императору Клавдию и Британника знал с детства. Моим долгом тогда было заботиться о нем, как, собственно, и сейчас. Я в долгу перед его отцом, который всегда был добр ко мне и благоволил как патрон.

– Весьма благородно с твоей стороны, – милостиво улыбнулся Нерон. – Уверен, мой покойный отец оценил бы доброту, кою ты оказываешь тому, кто есть для него плоть от плоти. Ну, а теперь не откажи нам в любезности проводить нас на твой пир. Мы тут все оголодали. Идем!

Не дожидаясь приглашения, император с матерью переступили порог и через скромную переднюю прошествовали к коридору, что вел через атриум в сад. Паллас дал Бурру указания, чтобы никто не входил и не покидал дом без его, Палласа, соизволения, и двинулся следом за венценосной четой. Семпроний поторопился нагнать его и зашагал рядом.

– Все-таки не мешало меня об этом как-то известить, – негромко, но твердо высказал он свое недовольство.

– Да? А меня не мешало бы известить о местонахождении Британника. А то покинул дворец и никого не уведомил… Никто его не хватился, пока августейшее семейство не село ужинать. Когда он не явился, нам пришлось на скорую руку разговорить его раба. Со всем этим на руках, я уверен, ты поймешь, что необъяснимое отсутствие Британника во дворце вызывает некоторое подозрение.

Семпроний искоса поглядел на Палласа. Если под подозрение подпадает сводный брат императора, то это же подозрение распространяется и на тех, кто составляет круг его общения.

– Неужто в его согласии посетить мой дом кроется что-то крамольное? Я же сказал, мы друзья.

– Друзья? – Улыбаясь в себя, Паллас кивнул. – Это хорошо. В наше время друзья нужны всем и каждому; любые, за каких только можно уцепиться. Но при этом не мешает знать, каким из них можно доверять, а каким – нет, и действовать сообразно. И это распространяется на всех без исключения, дорогой мой сенатор Семпроний, – от последнего сводника в Субуре до самого императора, будь он благословен. Ты понимаешь меня?

– Полностью.

Паллас нежно провел ему по плечу.

– Вот и хорошо… Ну да ладно, Британника мы сыскали, так что можно теперь успокоиться.

В сад они вышли следом за августейшей четой, при виде которой рокот разговоров моментально смолк. Воцарилась тишина, нарушало которую лишь тихое журчание воды в фонтане. Семпроний поглядел на возвышение и увидел, что Британник там тревожно замер. Между тем Агриппина захлопала в ладоши и с наигранной беспечностью защебетала:

– Ах, какая красота! Как скромно, просто и со вкусом! Наша душная столица может позавидовать этому озерцу покоя и благодати! А сколько здесь знакомых лиц!

Она заскользила к ближнему кругу гостей, приветствуя их поименно, в то время как те с пристыженным смущением вскакивали, переламываясь в почтительных поклонах.

– Да что вы, что вы! – увещевала Агриппина. – Не нужно, не нужно вставать! Мы не хотели причинять вам неудобство. Так, тихо проскользнуть и без чинов усладиться вместе со всеми… Сенатор Граник? Видеть тебя – приятная неожиданность. И тебя, милая моя Корнелия…

Нерон, как послушный сын, следовал за матерью, которая постепенно приближалась к возвышению, где со своими наиболее почетными гостями размещался сенатор.

– Живо, еще одно ложе к верхнему столу, – скомандовал Семпроний безотлучному номенклатору.

Нерон, заслышав эту фразу, качнул головой.

– Ни к чему, друг мой. Просто умести нас там, где найдется место. К чему излишняя суета…

Веспасиан с женой уже загодя поднялись с подушек и отступили перед Агриппиной на шаг.

– Вы думаете, это уместно? – осведомилась императрица.

– Прошу, – коротко, с наклоном головы сказал Веспасиан. – Мы найдем себе другое место.

– Весьма любезно, – улыбнулась Агриппина и надменно посмотрела на его жену. – Вот он, истинный патриций.

– Каков уж есть, – с ноткой дерзости ответила Домиция.

Агриппина повернулась к ним спиной и грациозно возлегла на ложе.

– Иди сюда, Нерон, – похлопав по освободившимся подушкам, позвала она. – Пристраивайся возле своей матери.

Тот повиновался как примерный сын, вдумчиво оглядывая глазурованную выпечку на блюде. Паллас, сознавая свой второстепенный статус, отступил от ложа и упрятал руки под плащ. Агриппина оглядела примолкших гостей.

– Прошу вас, кушайте, не стесняйтесь! Семпроний, займи же, наконец, свое ложе… да, вот так-то лучше.

Постепенно гости снова заговорили – вначале приглушенно, а затем рокот голосов покруглел, взбодрился, и вот уже руки потянулись за свежими закусками, поданными на блюдах (на императорский стол встала посуда из серебра). Агриппина дождалась, когда все освоятся настолько, что перестанут смотреть на возвышение, и тогда они с Нероном пробрались туда, где сидел Британник. Их появление тот встретил с напускным спокойствием, хотя было видно, что дается оно непросто: у юноши заметно подрагивали руки. Агриппина подалась к пасынку насурьмленной щекой:

– Поцелуй же меня, милый.

Перебарывая робость и неприязнь, Британник лобызнул мачехину щеку и тут же отстранился.

– Ну вот мы и вместе, – сведя щитком ладони, промолвила Агриппина. – Одна счастливая семья…

Глава 3

Когда Семпроний распорядился унести блюда с остатками закусок, перед второй переменой блюд за императорским столом затеялась беседа. В основном она представляла собой монолог императора. Нерон многословно рассуждал о достоинствах греческой культуры, а также о необходимости приобщать римский народ к искусствам, поэзии и музыке. Это была одна из его излюбленных тем, которые сенатор уже множество раз, попадая в круг императорской семьи, бывал вынужден выслушивать; настолько часто и помногу, что выспренность Нерона, признаться, набила изрядную оскомину.

Сейчас император, стряхнув с подбородка крошки, пространно излагал:

– Разумеется, нельзя сказать, что плебсу доступно искусство утонченное, изысканное. Отнюдь. Быть может, он и оценит какую-нибудь похабную сценку, разыгранную мимами, или бесхитростную игру на свирели, но вкусы его более возбуждает вид кровавой плоти на гладиаторских аренах или азарт от гонок колесниц. Кому-то такие зрелища доставляют больше удовольствия. Однако в подлинной мере душа человека раскрывается в занятиях более тонких. Именно их оценка, предоставленная его суждению, делает его существом возвышенным. Вот ты, Семпроний, согласился бы со мною?

– Ну как можно возражать против столь неоспоримой линии доводов?

– Вот и я о том же. Из чего следует, что большинство людей искусство оценить не способно. Оное требует определенной чувственности, эстетичного провидения, которое в нас есть или же, наоборот, нет. Обучиться ему невозможно.

– Разве? – подал строптивый голос Британник, подаваясь вперед так, чтобы видеть из-за Семпрония своего брата. – Тогда скажи мне: человек, к примеру, рождается для игры на музыкальном инструменте, хотя бы на той же лире? Если ты прав, то почему мы тогда вынуждены этой игре обучаться?

Нерон печально вздохнул.

– Ты, брат, по своему обыкновению воспринимаешь вещи чересчур буквально. Конечно же, учиться игре на инструменте надо, но сама способность к этому в человека заложена с рождения. Как и способность петь.

– Ну, так бы и сказал.

– Твоя въедливость меня порою просто удручает, – помрачнел Нерон.

– А я иногда просто путаюсь в нагромождениях твоих мыслей, брат. Мне казалось, наставничество Сенеки[8] должно было сказаться на тебе лучшим образом.

Губы Нерона сжались в тонкую полоску.

– У меня ощущение, что ты забываешься. Ты разговариваешь со своим императором. Будь осторожен в выборе слов. И внимательно следи за тем, что говоришь.

– Да уж куда там… Я только и делаю, что осторожно слежу. И замечаю, что ты последнее время усердно обыгрываешь свое намерение править с терпимостью к вольнодумству, со стремлением положить конец политическим гонениям. Все это ты обыгрываешь, но лишь на словах. Не это ли входит в понятие провозглашенного тобой золотого века?

Нерон ненадолго смолк, а затем ответил:

– Если б я знал тебя не так близко, я счел бы, что ты надо мной надсмехаешься.

– В таком случае ты не знаешь меня вовсе.

– Я предупреждал тебя об осторожности. Дорогой мой брат, мне уже давно достается терпеть и колкости твои, и твое ехидство. А потому остерегайся переступить черту. Да, это правда: я взрастал в аскетичной среде, без доступа к книгам, в то время как тебя пестовали самые отборные учителя и наставники, каких только сумел нанять твой отец. Правда и то, что мои молодые годы прошли без любви, потому что мать моя была вынуждена как-то устраивать свою жизнь в ссылке. Ну а ты, сын императора, в это время наслаждался прелестями жизни во дворце… Только все это, как видишь, изменилось. Твой отец – наш отец – покинул этот мир, а императором стал я. И это я обладаю силой даровать жизнь и предавать смерти, возвеличивать и растаптывать всех, кто живет в тени моей пяты.

В ответ Британник, вкусивший уже вина, вяло пожал плечами.

– Что ж. В таком случае прощай, златой век свободомыслия.

– Не испытывай меня, мой дорогой Британник. У всякого терпения есть предел.

В попытке ослабить накал страстей Семпроний повернулся лицом к Нерону.

– Император, вот ты сейчас упомянул насчет пения. Скажи мне: ты по-прежнему поешь, как делал это в детстве? Помнится, даже тогда твой голос был сказочно красив.

Нерон полоснул взглядом из-под нахмуренных бровей, явно раздосадованный, что его отвлекают от полемики с братом.

– Да, я все еще занимаюсь пением. И пою весьма недурно. Это у меня от природы. Люди именуют это «даром богов».

Британник издал горлом тихий насмешливый звук, от которого Нерон дернулся, как от смачной оплеухи.

– Мой сводный брат, похоже, не согласен с твоим суждением о моем голосе. Вероятно, он считает, что превосходит меня. А как считаешь ты?

Британник, пожав плечами, потянулся к своему кубку. Равнодушно отхлебнул, облизнул губы. Но примирительных знаков своим видом не подал. Воздух между этими молодыми людьми, казалось, густел от напряжения; находиться меж ними было крайне неуютно. И Семпроний, сделав для успокоения глубокий вдох, попробовал в этом молчании выстроить спасительный мостик.

– Я слышал, как вы оба поете, и у вас обоих превосходные голоса. Это действительно дар, которым можно гордиться.

– Какое здесь может быть место гордости, если это дар, посылаемый богами? – поставил вопрос Нерон. – Подлинный артист за свое совершенство должен бороться, поскольку оно – плод его, и только его трудов. Здесь нет помощи ни от богов, ни тем более от людей. Жизнь артиста – беспрестанная борьба. Мало кто это понимает. Но именно с этой мыслью я пробуждаюсь изо дня в день.

– Спору нет, – почтительно кивнул Семпроний. – Ведь на плечах у тебя, цезарь Нерон, бремя всего мира. На тебя взирает вся империя, нуждаясь в твоем твердом и справедливом правлении. Люди нашего великого города ждут от тебя хлеба и зрелищ, великолепных, как более нигде во всей ойкумене. Такие запросы – вызов мудрости любого, даже богоподобного человека.

Британник в ироничном сочувствии поднял брови.

– Дело в том, Семпроний, что мой брат не просто любой человек. У него душа артиста, и смерть каждого живого существа он воспринимает как трагедию. Быть может, было бы милосердней снять с его плеч это тяжкое бремя правителя: пускай спокойно развивает в себе дарование, которое сможет преподнести римскому народу в словах и музыке… Пусть голос его льется песней, а не скрежещет указами правящего деспота.

– Довольно! – вспыхнул Нерон. – Я сыт по горло твоим злословием, братец. Вот уж воистину сердце зме́я. И голос его – гадючье шипение…

Нерон вдруг смолк, а через секунду в глазах его зажглись злобисто-лукавые огоньки.

– А знаешь что, дорогой мой Семпроний? Пожалуй, есть один способ испытать подлинную даровитость моего брата. Способ единственный. Устроить состязание. Певческое.

– Состязание? – растерялся сенатор. – Где, здесь? Прямо сейчас?

– А почему бы и нет? – Нерон уже вскарабкивался на ноги. Выпнув из-под себя подушку, он громко хлопнул в ладоши, привлекая к себе внимание гостей. – Друзья мои! Внемлите!

Публика снова умолкла, обернувшись к главному столу – на этот раз с любопытством.

– Сядь, – тихо, но жарко шикнула на сына Агриппина. – Перестань дурачиться. Ты теперь император, а не дворцовый недоросль. Надо же соблюдать хоть какие-то приличия.

– Нет, – тоже вполголоса парировал Нерон. – Надо показать этому молокососу, что больше он дерзить мне не может. Преподать ему урок.

– Но…

– Мать, тихо, – осек ее властно уставленный палец.

Агриппина, нахмурившись, хотела что-то возразить, но одумалась и лишь смиренно кивнула:

– Как пожелаешь, милый.

– Вот именно. Как я пожелаю. Теперь мой черед указывать народу, что делать.

Выставив чуть вперед ногу, Нерон в позе величественной статуи обратился к гостям:

– Дорогие мои друзья! Пока не последовала перемена блюд, мы в порядке ожидания, как оно обычно бывает в таких случаях, решили слегка поразвлечься. Мне тут подумалось: а что, если нам немного попеть? Насколько вам, должно быть, известно, я снискал себе некоторую известность тем, что, бывает, извлекаю голосом ноты. – Он с улыбкой склонил голову, и в эту секунду у него за спиной захлопал, не щадя ладоней, Паллас. К нему присоединилась Агриппина, а за ней Семпроний. Кое-кто из наиболее сообразительных гостей, вовремя смекнув, последовал их примеру; постепенно аплодировать начали и менее расторопные.

С полминуты молодой император купался в аплодисментах, после чего взмахом руки заставил аудиторию смолкнуть.

– Менее известно то, что устремления стать певцом вынашивает и мой брат Британник.

Последний с надменно-скучливым видом уставился куда-то вдаль, более ничем на слова Нерона не реагируя.

– Всем родителям известно, как любят соперничать меж собой родные братья и сестры, – продолжал Нерон. – И вот нынче мы с моим братом будем, состязаясь меж собой, развлекать вас пением. Вы же решите, у кого это получается лучше. Тому из нас, кто проявит себя достойней, выкажите свое одобрение ладонями. Ну, а наградой певцу, – приостановившись, он в легкой нерешительности потер большими пальцами указательные и, перехватив взгляд матери, неожиданно осклабился, – наградой будет это вот кольцо!

Не успела Агриппина пошевелиться, как Нерон, гибко подавшись, стянул с ее пальца перстень с рубином и поднял его на общее обозрение.

– Вот она, награда, вполне достойная и императора, и принцепса!

По лицу Агриппины тенью скользнуло недовольство, но императрица заставила себя беспечно рассмеяться.

Снова захлопал в ладоши Паллас, а гости, теперь уже понимающие, чего от них ждут, угодливо подхватили его аплодисменты.

– Не желая больше говорить попусту, представляю вам принцепса Британника, который на свой выбор исполнит вам песню. Выбор, скорее всего, будет не ахти, поскольку репертуар у него ограничен… Ну что ж, брат, яви себя. Спой!

– Не буду, – мотнув головой, сухо ответил Британник.

– Что ты сказал?

– Петь не буду. Для тебя.

Нерон повел рукой на гостей:

– Ты же не для меня. Ты для них.

– Не буду и для них.

– Будешь, братец. Потому что так тебе велит император. А его слово – закон.

– Закон, говоришь? – ощерил зубы Британник. – Твое слово для меня – пустой звук. А венец императора по праву рождения никогда тебе не принадлежал. Императором был мой отец. А твой был распутник и убийца, заслуживший свою раннюю смерть. В тебе не было и нет вещества, из которого сделаны императоры. Оно не присутствует в твоей крови.

Нерон пронзил его злыми, как булавки, гла-зами.

– Осторожней, братец, ты заходишь слишком далеко. Нашему отцу я дал слово, что с его смертью буду оберегать тебя. Но если ты станешь испытывать свою удачу на прочность, она может и не выдержать. И я изменю данному мной слову.

– Ты не посмеешь. Не осмелишься, пока основы твоей власти настолько шатки. До этих пор я буду оставаться невредим.

– До этих пор – да. Но кто знает, как долго это продлится? Год, может, два… Но когда основы моего правления упрочатся, я смогу поступить с тобой как пожелаю. До этих пор я действительно тебя не трону. Но могу достаточно легко тронуть тех, кто тебе близок.

Он повернулся к одному из преторианцев, что стоял рядом с Палласом.

– А ну-ка, ты, вынь меч и подставь к горлу этого цепного пса, – указал он на раба-телохранителя Британника. Раб мелькнул глазами на своего хозяина, но не успел тот пошевелиться, как преторианец, выхватив клинок и шагнув вперед, упер острие телохранителю под подбородок. Второй гвардеец сзади схватил раба за руки и утянул их ему за спину. Раб умоляюще смотрел на своего господина.

– Сейчас же отпусти его, – потребовал Британник.

– Отпущу, если ты споешь. А иначе он умрет.

Семпроний, все это время сидевший бессловесно, прокашлялся и поднял глаза на Нерона.

– Император, это мой дом. И мои гости. Здесь не место для кровопролития. Я умоляю тебя отпустить этого человека. Прошу, наслаждайся яствами и вином. Я уже распорядился насчет музыки и пения. А в этом нет необходимости.

– Так угодно мне. Вот и вся необходимость. Так что пой, брат мой. Если хочешь, чтобы твой раб остался жив.

Британник сцепил перед собою руки и склонил голову, словно моля богов вмешаться и положить конец этому противостоянию. Затем плечи его смиренно опустились, и он кивнул. Сойдя с ложа, прошел к свободному месту меж столов и сосредоточенно смолк. Молчал и весь сад. Не шевелился. Все взоры были направлены на прямого императорского наследника, готового исполнить повеление венценосного пасынка.

Вот Британник выпрямил спину, приподнял подбородок и, сделав глубокий вдох, повел мелодию. Голос его был чист и не лишен приятности.

Солнце поутру лучами в глаза мои светит, Вновь я купаюсь в теплом объятии дня. Голову с ложа подняв, в жизнь обреченно вступаю С сердцем тяжелым, но надо куда-то идти. В дом свой отозван я был из Британии дальней, Воск на письме том кроплен материнской слезой. Битву покинув, а с ней и блужданья свои, возвращаюсь, Словно и не был солдатом я в ратных боях. Призван я честью стеречь свои горе и боль, Сердце мое растревожено смертью чужою. Тот, кто мне жизнь даровал и нарек меня именем милым, В царство теней отошел, но дыханье я слышу его. Близок я к месту тому, где смыкается круг Жизни моей – предначертано, видно, богами, Чтобы семья моя там меня встретила скорбно, Славу и доблесть воспев, в коих почил мой отец…

Словно подвесив песню на последней фразе – «мой отец», – Британник оборвал пение и склонил голову.

После затяжной паузы кто-то за спиной у Семпрония отважно захлопал в ладоши – как оказалось, Веспасиан. За ним последовали другие, вначале нерешительно, но затем все бодрей и энергичней, и вот уже весь сад гремел аплодисментами, приветствуя певца. Британник вначале никак не реагировал, но когда шум возрос до крещендо, встрепенулся, поднял голову и благодарно кивнул аудитории. Наконец он медленно обернулся к столу, возле которого стоял Нерон, и поглядел ему в глаза. Они были накалены от гнева, а опущенные вдоль боков руки сжаты в кулаки.

Агриппина была вынуждена якобы с ласковостью взять сына за запястье.

– Да скажи уже что-нибудь, – шепнула она. – Что ты застыл статуей?

Эти слова привели Нерона в чувство; он словно отмяк и поднял руку.

– Прекрасную песню исполнил мой брат. Настолько трогательную, что даже я, император, оказался ею околдован. Околдован – и вместе с тем опечален. Ведь и во мне не смолкает горе по нашему отцу, которого мы недавно безвозвратно утратили. – Поднеся к глазам ладонь, он отер воображаемую слезу; плечи его тоже театрально содрогнулись. – Да, в самом деле… Я настолько сражен горем, что и спеть теперь вряд ли смогу. Боль и скорбь переполняют меня. Вообще-то у меня была для вас песня, способная ошеломить ваши сердца. Настолько, что из ваших глаз хлынули бы слезы чувства, надрывая душу. Но увы, существует предел и чувствам, которые способно вместить человеческое сердце. Чувствам, которые сейчас и без того разбередил мой брат. Так что я лучше поберегу вас от этих слез… Однако нет сомнения, что мое пение несравненно превосходит потуги Британника, и в силу этого победителем состязания я назначаю себя. – Нерон подкинул перстень и, поймав, стиснул его в кулаке. – А потому награда моя.

– Хвала богам! – воскликнул Паллас. – Император – победитель!

– Можно подумать, кто-то в этом сомневался, – усмехнулся Нерон, одной ногой попирая ложе. – Но и для Британника у меня приготовлена награда. Особая. Так что во дворец, братец, ты возвратишься не с пустыми руками.

Между тем Британник заметил, что его телохранителя по-прежнему держит преторианец, и, проходя, дал своему рабу знак не роптать. На подходе к ложу брата встретил Нерон, который нежно обнял его за плечи и по мощеной дорожке между клумбами повел от гостей в закуток позади двора, отделенный от сада плетеной изгородью. Семпроний обеспокоенно смотрел им вслед, пока его, деликатно кашлянув, не отвлекла Агриппина:

– Мне кажется, развлеклись мы неплохо. Не пора ли начинать перемену блюд? У хорошего хозяина гости не томятся ожиданием.

– Прошу простить, императрица.

Семпроний кивнул своему номенклатору, и тот тут же принялся отдавать распоряжения надворным рабам. Не прошло и минуты, как из дома появились первые разносчики блюд, груженных разнообразными кушаньями из жареного мяса, рыбы и сыров. Гости заметно оживились. Между тем первое блюдо из серебра подплыло к главному столу и по указанию Семпрония было церемонно поставлено перед императрицей.

– Ах, жареные дрозды!.. А это, если не ошибаюсь, гарум?[9]

– Точно так. Причем гарум, приготовленный особым способом моим чудодеем-поваром.

– М-м-м. Просто поверить не…

Их прервал крик, донесшийся из-за изгороди позади двора. Спустя секунду крик в ночном воздухе послышался снова, еще более пронзительно. Кричал Британник.

– Ну не надо! Не надо, прошу тебя!

В ответ на мольбу послышался глумливый смех его сводного брата.

Семпроний думал было встать, но, глянув на Агриппину, а затем на Палласа, замешкался. Они не реагировали на крики, словно не слыша их вовсе.

– Ну-ка, ну-ка, – ворковала Агриппина блюду с дроздами, – мне не терпится попробовать…

Двузубой вилкой она нанизала птичку и, переложив себе на тарелку, взяла ее кончиками пальцев и изящно надкусила.

– Не надо! Не надо! – доносились из-за изгороди прерывистые вопли Британника.

Семпроний огляделся в поисках поддержки, но почти все гости с беспечным, несколько рассеянным видом кушали. Один лишь Веспасиан раздраженно сел и завозился, пытаясь встать, но его бдительно ухватила за руку Домиция и потянула книзу: сиди, мол. Помимо него, свое недовольство выказал лишь один сухопарый старик в сенаторской тоге. Гневно оглядевшись, он во всеуслышание спросил:

– Ужели никто не вмешается? Совсем никто?

Агриппина бдительно ткнула в него пальцем:

– Сенатор Амрилл, призываю тебя к спокойствию. Ты нарушаешь благостность нашего вечера. А знаете, по моему мнению, повар Семпрония всех нас тут просто балует! Признаюсь, эти дроздочки – просто объедение. – И твердым, с металлическими нотками голосом добавила: – Сенатор Амрилл, ешь угощение без ерзаний. Сиди спокойно.

Шумливая возня на заднем краю двора продолжалась; Британник умолял и взывал к жалости. Нерон на это то посмеивался, то фыркал и поругивался сквозь плотоядный рык, в то время как гости, за исключением пожилого Амрилла, предпочитали налегать на еду, так как разговоры не клеились. Наконец после того, как Нерон издал похожий на стон вопль, крики унялись, сменившись негромким всхлипыванием того, кто младше и слабее.

Семпроний рискнул бросить взгляд через плечо и увидел, как вышедший из закутка император оправляет на себе тунику и, шурша сандалиями по гравию, возвращается к гостям. В свете жаровен и факелов лицо его матово поблескивало от испарины. К своему ложу император возвращаться не стал, а лишь приостановился возле преторианцев и велел отпустить раба-телохранителя. Приказ был тотчас выполнен; при этом гвардеец, что держал рабу руки за спиной, пихнул его вперед и пнул сзади под колени, отчего тот свалился на четвереньки.

– Ну что, я здесь неплохо позабавился, – сказал матери Нерон. – Братец, думаю, мой урок забудет не скоро… Однако теперь я чувствую себя утомленным и меня клонит в сон. Мы возвращаемся во дворец.

– Так скоро? – Агриппина, с сожалением подняв брови, отщипнула и отправила себе в рот кусочек дроздовой грудки. – Может, вначале все же поедим?

– Мне здесь наскучило. Отправляемся прямо сейчас.

До Нерона только сейчас дошло, что гости избегают смотреть на него. Обернувшись, он насмешливо посмотрел, как из-за изгороди с пришибленным видом выбирается Британник – колени расцарапаны, лицо вымазано грязью вперемешку со слезами.

– Возмутительно, – кипятился Амрилл, – просто возмутительно. Неужто никто ничего не скажет? Неужели все смолчат? – Он с вызовом оглядывал лица гостей, но в глаза ему избегали смотреть. Кто-то даже остерег, чтобы он вел себя тише. Амрилл на это негодующе сплюнул.

– Трусы! Трусы все до единого. До чего дошел Рим! Мы что, готовы сидеть сложа руки и делать вид, что ничего не происходит, когда в двух шагах творится бесчестие? Мы этого хотим?

Гости в ответ помалкивали. Зато рассмеялся Нерон.

– Уймись, глупый старик. То была просто забава. Ну, порезвились, что тут такого? Это же шалости, не более.

– Шалости? – с горьким гневом воскликнул Амрилл. – Да будь я помоложе, я б за такое порол до полусмерти! Идем отсюда, Юния.

Взяв свою жену за руку, он вздернул ее на ноги, и без дальнейших слов пожилая пара, пробравшись мимо лож с гостями, исчезла в коридоре, ведущем к выходу из дома.

Агриппина тихо подозвала к себе Палласа, который согнулся и угодливо выслушал ее нашептывание, после чего кивнул и что-то приказал двоим преторианцам, которые поторопились следом за Амриллом и его женой. Императрица неторопливо поднялась, взялась за руки со своим сыном, и августейшая чета в сопровождении Палласа направилась к выходу, даже не поблагодарив за гостеприимство хозяина и не попрощавшись с гостями. Британник на неверных ногах остановился на дорожке и опустился на каменную скамью, где уронил голову в руки и зашелся в рыданиях, отчего плечи у него заходили ходуном. К своему хозяину поспешил раб-телохранитель, покорным псом опустившись рядом на колени, чтобы как-то облегчить боль господина.

Гости понемногу начали уходить – сначала по одному, затем по двое, и вот уже вереницей потянулись к выходу, спеша уйти из дома сенатора; тот едва успевал печально с ними прощаться.

– Так что ты скажешь теперь? – спросила Домиция, протягивая ему руку; при этом она осмотрительно огляделась, проверяя, чтобы их никто не слышал. Ее супруг в нескольких шагах приглушенно разговаривал с тремя другими сенаторами.

Семпроний в ответ покачал головой.

– Вы играете с огнем. Я ни единой своей частью не желаю участвовать в том, что вы умышляете. Достаточно уже того, что вы вовлекли в свои дела мою дочь. Этого я вам не смогу простить никогда.

Домиция была непоколебима.

– Юлия делала это из любви к Риму. Никогда не забывай об том. Если б хотя бы малая часть ее сословия обладала храбростью и благоразумием на совершение подобных деяний, то никому из нас не пришлось бы лицезреть то, что мы видели здесь сегодня. Так это все и начинается, Семпроний. То же самое мы наблюдали у Калигулы, а до него – у подлеца Тиберия, его родного дяди. Клавдий, и тот был несвободен от жестокой черты деспотизма, словно трещина уродующей их фамильный герб.

– Слышать этого не хочу. И знать не желаю. Вы говорите об измене и через это погубите всех нас. Причем не только тех, кто против Нерона. Вы поставите в опасное положение и тех, кто к этому не причастен. Людей вроде твоего мужа. Повинные в измене редко бывают единственными жертвами.

– Измене? – усмехнулась Домиция. – Я почему-то полагала, что измена – это предательство своего отечества. Мы предаем Рим уже добрую сотню лет, Семпроний. А свое первородство мы предали с того момента, как начали позволять роду Цезарей передавать Рим от поколения к поколению наследников, словно их фамильную собственность. И погляди, до чего это нас довело. Мы живем, потакая прихотям жестоких безумцев, для которых мы все равно что мухи пред богами. Не будь Веспасиан в таком почете, он тоже держался бы с нами. От этих императоров нужно избавиться.

– На этот раз все будет по-иному, – как мог защищался Семпроний. – Нерон обещал восстановить полномочия судов и сената.

– И ты ему поверил? Все тираны до прихода к власти обещают быть великодушными. Но ты слышал хотя бы об одном, который сдержал бы свое обещание? Нет? То-то и оно. Таков и Нерон. Лишь глупцы полагают, что может быть иначе. Он – часть напасти, снедающей Рим. Из императоров каждый пользовал свою власть, оскорбляя ее, насыщая свои низменные аппетиты и приводя в возмущение римское общество. Меня тревожит, что, если это все сколь-либо затянется, мы можем так свыкнуться с этим произволом, что будем принимать его уже без вопросов.

Семпроний украдкой кивнул на Британника.

– А он, по-твоему, был бы другим?

– Британник видит будущее за республикой. Как и его отец ближе к концу жизни. За это его и умертвили.

– Это ты так считаешь.

Домиция пристально посмотрела ему в глаза и поцокала языком.

– Семпроний, ты не можешь вот так сидеть сложа руки. Когда-нибудь тебе придется избрать, на чьей ты стороне.

– Жду не дождусь того дня.

– Что-то я этого не замечаю… Но он наступит скорее, чем ты думаешь. И тогда главным будет именно то, на какой стороне ты окажешься. Победитель забирает все, и уж кому, как не нам, знать, что в таком случае бывает с побежденными. Задумайся об этом. – Слыша близящиеся шаги мужа, Домиция чуть подалась вперед и легонько лобызнула Семпрония в щеку. – Доброй ночи, милый мой сенатор.

Она посторонилась, и руку хозяину дома пожал Веспасиан.

– Ну что ж, вечер получился… событийный, я бы так сказал. Ох, событийный…

– Что верно, то верно. Мы с твоей женой как раз это сейчас обсуждали.

– Да? Ну ладно, мы пойдем, пожалуй. Надеюсь, завтра увидимся в сенате?

– Буду там непременно.

– А как быть с ним? – Веспасиан, полуобернувшись, кивнул на Британника.

– Я позабочусь, чтобы он благополучно добрался до дворца.

– Вот и хорошо.

Положив жене руку на талию, Веспасиан легонько подтолкнул ее к выходу из сада.

– Уверена, скоро мы снова увидимся, – сказала напоследок Домиция. – Буду к этому стремиться.

Семпроний с квелой улыбкой дождался, когда они скроются из виду, после чего вернулся и растянулся на ложе, яростно натирая себе лоб.

– О боги, боги, – нараспев простонал он. – Что же мне делать? Что?

Глава 4

Атмосфера страха в городе начала ощущаться буквально с того момента, как они подошли к Риму со стороны Остийских ворот. С приближением на исходе дня двоих офицеров караул из преторианских гвардейцев чутко поднял щиты и копья.

– Эй, ребята, полегче, – с дружеским взмахом руки подал голос Макрон. – Мы свои. Можете опустить оружие.

Старший караула дождался, когда эти двое станут видны более отчетливо, и лишь тогда дал своим подчиненным отбой.

– Не взыщите, служба такая. Строгий приказ проверять всех – и на входе в Рим, и на выходе.

– Да неужто?

Макрон остановился перед самыми воротами. Его более рослый и молодой спутник с заметным шрамом, идущим ото лба к щеке, распрямил спину и отодвинул складки плаща. При этом он посмотрел вдоль стены и заметил там еще несколько караульных постов, вдоль прохода и у башен. Под складками плаща на чешуйчатом нагруднике проглянула красная лента старшего офицера. Опцион тут же встал навытяжку.

– Прошу извинить. Я не думал, что передо мной старший по званию. Сочту за честь показать вверенный мне участок.

Катон отмахнулся.

– Не надо. Мы сейчас не на посту. Просто следуем домой на отдых. – Он пригляделся к опциону более внимательно. – А ведь я тебя, пожалуй, знаю… Да, точно. Мы, кажется, общались с полгода назад, когда возвращались с центурионом из Британии. Тебя, кажется, зовут Ганник?

– Точно так! – с широкой улыбкой воскликнул опцион, довольный тем, что его помнят даже по имени. – Рад снова встретиться. Я-то думал, вы сейчас воюете в Британии…

– Да уж лучше б там, приятель… Нет, мы только что вернулись из Испании. Повоевали как следует.

– Не иначе как сражались в Астурике?

– Точно, – ответил ему Макрон, похлопав по наградным фалерам у себя на груди. – Вторая когорта преторианской гвардии.

– Ух ты… – Глаза опциона заблестели. – Вторая? Так это вы, стало быть, задали трепку повстанцам?

– Было дело.

Опцион вновь застыл навытяжку и отставил копье.

– Честь и слава. Вам обоим, – добавил он и склонил перед Катоном голову.

Тот отреагировал скромной улыбкой, а Макрон рассмеялся.

– Верно делаешь, Ганник. Ты не ошибся. Этот префект не из тех служак, что красуются в свите, в то время как парни вроде нас выносят тяжести боя на своих плечах. Этот вырос до префекта от самого низа, не чураясь тягот в воинских рядах. Так что Катон – один из нас.

– Просто на более выгодных условиях, – вставил Катон, и они втроем рассмеялись. – Так что тут у вас случилось с Клавдием? Отчего он умер? Мы в Остии слышали, что тут не все чисто.

Радушие опциона враз улетучилось. На лицо наползла маска официозности, и он отступил на шаг назад.

– Так говорят враги императора. На вашем месте я не повторял бы эти россказни. Преторианская гвардия целиком стоит за императора Нерона и не даст спуску тем, кто злословит, будто бы это он погубил своего старика отца.

Смерив опциона внимательным взглядом, Катон кивнул.

– Спасибо, что остерег.

– Это я так, для сведения. Сейчас лучше держать рот на замке. Пока все не уляжется.

– А что, еще не улеглось?

– Это не моего ума дело, – мрачновато ответил опцион и махнул своим людям: – Пропустить!

Макрон поглядел на своего друга, который, приподняв бровь, покачал головой.

– Давай не сейчас? Дождемся, когда вокруг не будет ушей. Будем довольны хотя бы тем, что мы снова в Риме, и на этот раз с добрыми вестями.

– Не знаю, скажется ли это как-то на нынешнем раскладе, если так себя ведут даже молодцы вроде Ганника.

Из-под высокой арки ворот они вышли в тенистую улицу. Сразу же бросилось в глаза, как малолюдно вокруг. Несмотря даже на зиму, людей в этот час здесь должно было мелькать полным-полно. Однако горожан можно было по пальцам перечесть, а те, кто попадался, обходили двоих офицеров с явной осторожностью. Зато то и дело попадались отряды городских стражников, следящих на улице за порядком. Это были уже не статные преторианцы, да и вообще не солдаты, а так называемые «городские когорты» – одеты кто во что горазд, вооружены палками, но при этом готовы отдубасить любого, кто проявит непокорность.

Картина предстала во всей своей явственности, когда Катон с Макроном поравнялись с одной такой кучкой стражников, обступившей покрытого синяками юнца. Мальчуган занимался тем, что под бдительным присмотром оттирал непристойное изображение подростка, втыкающего сзади бабе с прической как у знатных матрон. Улица в этом месте смердела прогорклым жиром, а невдалеке виднелась вывеска кожевни.

– Это что такое? – осведомился Макрон.

При виде двоих офицеров старший стражник нехотя ответил:

– Да вот, схватили мерзавца, когда он тут заканчивал свое художество. Притащили ему из кожевни ведро с водой и щетку – пускай оттирает… – Увесистой палкой он припечатал мальчугану по ягодицам. – А ну, давай усердней, ублюдок!

Малец вякнул и подналег. Вблизи стали видны нацарапанные под картинкой имена: «Нерон и Агриппина». Все понятно. Катон указал на изображение:

– И много такого рисуют?

– Больше, чем хотелось бы. И уж явно больше, чем по нраву новому императору и его матери… Сами можете представить. За сегодня этот гаденыш уже не первый. Тому, что перед ним, сломали пару пальцев. Пусть маленько отдохнет от своих художеств! – Начальник стражи усмехнулся. – Ну, а этот как управится, мы о нем тоже позаботимся.

Он снова вознес палку для удара, но на этот раз Макрон проворным движением схватил его за запястье, вывернул и отпихнул его от себя, для верности поддав увесистого пинка. Стражник на скорости влетел физиономией в стену и, крякнув, сполз по ней и упал без движения. Его дружки тут же вскинули палки и повернулись к двоим преторианцам. Мальчуган стоял посредине, тревожно озираясь с щеткой в дрожащей руке.

– Не уверен, что это был венец мудрости, друг мой, – с укором посмотрел на Макрона Катон.

– Я, признаться, тоже, – ответил центурион со вздохом. – Уверен лишь, что взрослых не красит вот так измываться над малолетками.

Он поднял свой жезл центуриона, покрепче обхватив шишковатую рукоять, и оглядел стражников. Всего их было пятеро, из них трое с боками и брыльями; видно, завсегдатаи столичных таверн. Небось и по улицам бродят, чтобы под сурдинку вымогать себе деньги на дармовую выпивку. Хоть что-нибудь из себя представлял разве что один из них, поджарый, с пегими от проседи волосами. Нос перебит, уши раздуты, а плечи бугрятся мышцами. Возможно, что кулачный боец.

– Тебе с твоим другом лучше убраться отсюда подобру-поздорову, – процедил он.

– Чтобы оставить вам паренька на расправу? Ну уж нет. Убирайтесь-ка лучше вы, пока не накликали лиха.

– Макрон, ты уверен, что это удачная мысль? – хладнокровно спросил Катон. – А впрочем, я все равно остаюсь с тобой, какой бы она ни была.

Макрон кивнул, не сводя глаз с пятерки, стоящей перед ними на расстоянии двух мечей. Сжимая рукоятку жезла, он чуть согнул для остойчивости ноги. Кулачник пришел в движение первым, размахиваясь для удара. Но сделать этого не успел: Макрон рванулся вперед и саданул ему рукояткой под ребра. Тот пошатнулся, вмиг потеряв дыхание. От мгновенного удара снизу челюсти у него клацнули, а голова откинулась назад. Он тяжело рухнул. Второй крепыш неуклюже замахнулся палкой, целя Макрону в голову.

– А ну-ка, – рыкнул Катон и пнул его сбоку в колено. Оно внятно хрустнуло, а атакующий, взвыв от боли, повалился. Третьего Макрон угостил жезлом по предплечью; рука нападающего обвисла плетью, а палка из нее выпала. Двое оставшихся торопливо попятились, держа палки на весу, но уже явно не желая кидаться в драку. Макрон ощерился на них улыбкой.

– Ну, что встали, молодцы? Чего ждем – Сатурналий?[10] Или вы храбрецы лишь тогда, когда перед вами малолетки?

Он сделал к ним грозный шаг, но тут вмешался Катон:

– Хватит, Макрон. Ты их убедил. А вам двоим лучше оттащить ваших дружков отсюда в караульню. Действуйте.

Уговаривать стражников не пришлось. Они подняли своего обезножившего товарища и бесчувственного начальника; кулачник взделся на ноги сам, тряхнув головой в попытке ее прочистить. Под настороженным взглядом офицеров они понуро побрели по улице. Восторгу мальца не было предела. Презрительно пукнув губами вслед своим обидчикам, он с громким смехом швырнул себе под ноги щетку.

И тут его за ухо ухватил Макрон.

– А ты чего разыгрался, пострел? Притеснителей я, может, и не люблю, зато люблю порядок. А разве это порядок – пачкать стены нашего прекрасного города? Да еще похабщиной, где император пихает невесть что в зад своей собственной мамаше!.. Это непорядок. Ты меня понял?

Мальчуган жалобно скульнул и кивнул, насколько то позволяла хватка Макрона.

– Тогда заканчивай с этим делом. В следующий раз мы к тебе на выручку не поспеем. А потому смотри, чтобы следующего раза не было. Уяснил?

– Да, господин солдат!

Макрон отцепился от уха и легонько пихнул мальца.

– Тогда брысь отсюда.

Мальчишка засеменил прочь и унырнул в первый же проулок, от глаз подальше, пока спасители не раздумали его отпускать. Все выглядело так комично, что Макрон расхохотался. Однако Катон был невесел.

– Чего ты? – спросил его Макрон. – Мне кажется, они получили вполне по заслугам.

– Несомненно да. Только я не уверен, что нам следует привлекать к себе внимание. Ты же слышал, что сказал нам Ганник.

– Ай, да брось ты… Все это не более чем безобидное веселье.

– Да? Попробуй-ка втолковать это командиру вояк из городских когорт. Он вряд ли обрадуется, услышав, что одному из его патрулей досталось от двоих преторианцев. К тому же они видели, что мы офицеры. Не надо быть гением, чтобы нас отследить. Может и до дворца дойти…

– Да ведь мы – герои Рима! Кто посмеет на нас дернуться?

– На нас? Я знаю как минимум нескольких, – задумчиво рассудил Катон.

Макрон между тем, хмыкнув, обернулся к изображению и с полминуты его разглядывал, с видом знатока накренив голову.

– А знаешь, у этого парня есть талант. Да, нарисовано грубовато, но если вглядеться, то есть определенное сходство. Ишь как наяривает… Надеюсь, молодой Нерон все же не так нахрапист. Как-никак, а она ему мать.

Катон укоризненно покачал головой.

– Друг мой, иногда…

– Да ладно тебе, – Макрон хлопнул его по плечу. – Пошутить нельзя… Пойдем, однако. Ты, наверное, ждешь не дождешься встречи с сыном.

Катон кивнул. Последний раз своего Луция он видел несколько месяцев назад, и то недолго: по возвращении из Британии их скоро послали в Испанию. Но сейчас-то он рассчитывал задержаться возле своего малютки сына подольше. После смерти своей жены Юлии, раздав наделанные ею долги, Катон был вынужден продать свой дом, а Луция с няней отправил жить к тестю. Места в доме сенатора было хоть отбавляй, к тому же Семпронию было по душе заниматься воспитанием внука.

Дом Семпрония стоял на Виминальском холме, и Катону с Макроном пришлось вначале пересечь почти пустой Форум, а затем подниматься по склону с задней стороны, пробираясь узкими улицами между ветшающими муравейниками дешевых многоквартирных домов-инсул, на смену которым наконец пришли более зажиточные дома Виминала. Стоял уже поздний вечер, когда друзья наконец повернули на улицу, где жил сенатор. Впереди виднелась какая-то процессия; отдаленно поблескивала цепочка факелов вдоль небольшой колонны преторианцев, эскортом сопровождающей два паланкина.

Друзья отошли с улицы и встали под арочный свод таверны, пропуская мимо себя солдат и носилки. Замыкающие гвардейцы несли на плечах какие-то продолговатые свертки – как оказалось, завернутые в плащи тела. За спиной у одного гвардейца меж двумя тощими, синевато-белыми руками бесчувственно болталась седая голова. Другой нес женщину, тоже немолодого возраста. Оба были добротно одеты; более того, у мужчины на тоге виднелась красная полоса сенаторского чина. Занавеси задних носилок были раздернуты, и в свете факела Катон разглядел Палласа, который с ублаженным видом сидел, опершись на подушку и заложив руки за голову.

Катон отступил в тень, утянув с собой и Макрона.

– Что такое? – спросил тот.

– Чшш. Тихо.

Процессия прошла мимо, и улица возле таверны снова опустела. Катон выждал, когда колонна отдалится на добрую полсотню шагов, и лишь тогда выглянул на улицу.

– Ты видел, кто это был?

– Ну а как же, – свистящим шепотом ответил Макрон. – Паллас. Скользкий змей.

– Именно. Я вот думаю, что он здесь делал, на Виминале? Да еще на этой улице… И кто сидел в первом паланкине. И что за тела здесь пронесли.

Макрон озадаченно посмотрел на друга.

– Уж не… сенатора ли Семпрония?

– Да нет. Этот по виду гораздо старше. Ну да мы скоро узнаем это. Идем.

Вдвоем они заспешили вдоль улицы к дому Катонова тестя, и Катон громко постучал в дверь. Отперли почти сразу. На пороге стоял номенклатор Кротон, который в силу своей обязанности встречать гостей внимательно оглядел пришедших.

– О! Господин Катон, центурион Макрон… Мы слышали, экспедиционный легион только сегодня возвратился в Остию? Как вы вовремя… Сенатор будет очень рад вас видеть.

Кротон посторонился, давая им войти. В передней они застали нескольких гостей; облачаясь в плащи, те готовились в сопровождении своих рабов отправиться по домам через небезопасные улицы столицы.

– Я вижу, у сенатора было гуляние? – поделился наблюдением Макрон.

– Верно. Только уже закончилось.

– Эхх… – вздохнул центурион. – А вкусного, часом, ничего не осталось?

– Осталось, причем даже в чрезмерном количестве. Так уж, увы, нынче обернулось.

Макрон с ухмылкой указал на покидающих дом гостей.

– Кому-то увы, а кому-то и в радость.

Кротон повел гостей-офицеров через дом. На подходе к саду они неожиданно для себя увидели знакомое лицо.

– Клянусь Юпитером! – радушно воскликнул Веспасиан. – Уж не юный ли это Катон с нестареющим Макроном?

Он бодрым шагом подошел поприветствовать вновь прибывших.

– Рад снова встретиться, – почтительно склонил голову префект.

– Я вижу, легата Веспасиана по-прежнему удерживают в Риме, – отметил Макрон. – Такого командира легиона морят без дела… Его бы на поле битвы. Смею заметить: наши беды в Британии давно бы уж закончились, если б начальствовать в провинции поставили такого военачальника.

Веспасиан позволил себе улыбнуться похвале.

– Может, у меня бы там что-то и получилось, но только при наличии таких вот офицеров, какими у меня во Втором Августовом[11] были вы. Прекрасный был легион.

– Я бы сказал, один из лучших, – уточнил Макрон.

– Ну, а здесь вы что поделываете? Последнее, что я слышал, – это что вы в Испании.

– Мы как раз сейчас оттуда, – сказал Катон. – Сегодня вернулись.

Рядом с мужем расположилась Домиция; она взяла его за руку, с улыбкой принимая приветствия префекта и центуриона.

– Я так понимаю, за вами уже следуют преторианские когорты?

– Точно так, госпожа, – ответил Катон. – Наш корабль прибыл одним из первых. Остальные сразу по прибытии распределятся по казармам.

– Вот и хорошо. Риму нужны солдаты, на которых он может положиться в не столь отдаленном будущем.

Веспасиан глянул на жену, чуть нахмурив брови.

– Рим может положиться на всех своих солдат. Все они верно ему служат. И давай не будем отягощать наших гостей материями, которые не должны их волновать.

Домиция вымученно улыбнулась и легонько стиснула ему руку.

– Как пожелаешь, любовь моя.

Лицо Веспасиана вдруг сделалось усталым.

– Надо бы нам, друзья, повидаться снова, чтоб было время поговорить… Может, как-нибудь на днях заглянете ко мне в дом отужинать?

– С удовольствием сделаем это, господин легат, – за двоих ответил Катон.

– Ну вот и хорошо. О времени я сообщу. – Веспасиан похлопал префекта по плечу, коротко кивнул центуриону и повел жену к выходу. – Идем, дорогая.

Катон проводил своего бывшего командира взглядом.

– Странно… О чем это все?

– Что именно?

– Ну, это ее замечание о не столь отдаленном будущем.

Макрон пожал плечами и причмокнул.

– Меня, честно признаться, больше занимает, что нам сейчас подадут на стол. Ну, а о том, что интересует тебя, ответы отыщутся за званым ужином. Так что спешки нет.

– Будем на это надеяться.

Вслед за Кротоном они продолжили свой путь к саду.

Там вокруг главного стола оставалась лишь горстка гостей, занятая, судя по всему, разговором о чем-то серьезном. Заслышав шорох подошв по гравию, все обернулись, глядя на двоих подступающих офицеров в плащах преторианской гвардии.

Навстречу им, раскрыв руки для объятия, шагнул Семпроний.

– Хвала богам, ты жив и здоров, – приветствовал он Катона. – И ты, Макрон…

Катона тронула теплота приема, однако обеспокоенность на лицах гостей вызывала невольную тревогу. И тут его взгляд упал на Британника, с заплаканным лицом сгорбившегося на ложе.

Катон поглядел на Макрона, который тихо присвистнул.

– О боги, да что ж тут такое стряслось?

Глава 5

С уходом последних гостей Семпроний отрядил шестерых рабов, дабы те проводили Британника к дому, унаследованному принцепсом от его матери (риска все-таки поменьше, чем возвращаться в императорский дворец). Попытку телохранителя отнести своего господина в паланкин на руках Британник отверг и самостоятельно тронулся к выходу на негнущихся ногах, застыв лицом в усилии скрыть боль от повреждений, нанесенных ему сводным братом.

Возвратившись за головной стол, сенатор с утомленным вздохом опустился на ложе рядом с Катоном и Макроном. Последний в отсутствие хозяина успел дать отпор убирающим посуду рабам и собрал перед собой на столе персональный пир на нескольких блюдах. На момент возвращения Семпрония он рвал зубами с вертела куски говядины со специями.

– М-м-м… Хорошие порции, сенатор, – смачно жуя, одобрил он.

– Вот и хорошо, что хоть кому-то они по вкусу. Катон, а тебе что-нибудь подать?

– Может быть, позже, – ответил тот, занятый сейчас более насущными вопросами. – Как там мой сын?

– С Луцием все в полном порядке. Растет не по дням, а по часам. Роста он, видно, будет высокого, в отца. Но и от матери в нем определенно кое-что есть, – добавил Семпроний с грустной задумчивостью, прежде чем поднять глаза на Катона. – Извини. Ты, видимо, все еще уязвлен тем, что, возможно, думаешь о ее проступках. Но она была моя дочь, и я скорблю по ней. И кровь ее течет в жилах Луция – точно так же, как твоя.

При воспоминании о неверности покойной жены сердце Катону вновь кольнули боль и гнев. Но уже слабее, чем прежде. Время, как видно, врачует любые раны. Прежде чем всех нас в итоге умертвить. И никак ни забыть, ни тем более простить всего того, что было. Хотя ее поступки не были виной Семпрония, к которому он по-прежнему относился с уважением и приязнью. А потому стопориться сейчас на этой теме Катон не стал.

– Спасибо тебе за твое участие.

– О чем ты говоришь! Ведь он мне кровная родня. Как мне еще было поступать… К тому же заботиться о нем мне в удовольствие.

Катон кивнул.

– Все равно спасибо. Как только сие будет мне по средствам, я займусь поиском нового дома. Перспективы у меня неплохие, во всяком случае, пока я состою в преторианской гвардии. Особенно при нынешнем императоре, который стремится расположить к себе солдат, охраняющих его жизнь и безопасность… Через несколько лет, думаю, мы с Луцием обзаведемся своим уютом.

– Ну, это если предположить, что власть Нерона будет прочной, – осторожно заметил Семпроний. – А с этим, не ровен час, все еще может измениться. Так что делать на него ставку я бы поостерегся. Особенно в свете того, что произошло здесь сегодня вечером.

Он вкратце поведал о вторжении Нерона на пир и мерзком надругательстве, учиненном им над Британником. Когда Семпроний закончил, Макрон тыльной стороной ладони отер себе губы и покачал головой.

– Да он больной на всю голову. Это что ж за человек такой?

– В самом деле, что он за человек? И какой из него получится император? Это вопрос, который терзает сейчас Рим. И тем временем, пока ясного ответа на него нет, многие, очень многие теряются в догадках, способен ли Нерон управлять империей. Кто-то в открытую предлагает заменить его Британником. Есть и такие – и их немало, – кто втайне плетет нити заговора. А потому кто знает, к чему все это приведет…

– На пути сюда до нас доносились слухи, – сказал Катон. – Но похоже, все обстоит куда хуже, чем я себе представлял. Ты думаешь, Британник сможет обеспечить себя поддержкой достаточной, чтобы в полной мере претендовать на трон?

Семпроний ответил лишь после задумчивой паузы:

– Сложно сказать. Сенат в этом вопросе разобщен, и лишь немногие придерживаются четкой позиции. В наши дни это самый короткий путь на кладбище. Большинство присматривается, выжидает, прежде чем занять ту или иную сторону. Хотя большинство сената предпочло бы не избирать ни того ни другого. Особой привлекательностью не отличается ни один из них. Но это единственный выбор, который у нас есть. А иначе придется объявлять конец имперскому наследию и возвращаться к республике. Тут опять же свои препоны: об этом и слышать не желает преторианская гвардия. Им что? Они устроились неплохо. Кто же добровольно откажется от привилегий и почетного звания императорских телохранителей? Но и в гвардии среди офицеров и солдат наметился раскол. Не случайно подавлять восстание в Испании послали именно те подразделения, что подозреваются в симпатии Британнику. Их и услали подальше от Рима, пока Клавдию не унаследовал Нерон. Кто знает, как теперь все обернется с их возвращением… Если Британник сможет заручиться достаточной поддержкой в Риме и провинциях, то он, глядишь, еще может свергнуть своего соперника. Или же начать гражданскую войну. То, чего нам удавалось избегать без малого сотню лет.

Семпроний сложил ладони и с усталым смирением оперся о них подбородком.

– Возможно, ты прав, – поразмыслив над словами сенатора, произнес Катон. – Что, если противостояние пожаром займется по всей империи? Я, например, знаю, что легионы в Британии предпочли бы видеть своим императором Британника. Есть и другие части, настроенные примерно так же, а также те, чьих командиров можно склонить подкупом.

Макрон хапнул со стола пирожок и надкусил.

– А может, – рассудил он, – народ просто попривыкнет к новому императору и все пойдет как прежде, пусть даже он дурно обращается со своим братцем… Это я так, к слову, – смущенно уточнил он.

– Нам остается лишь уповать на благополучный исход, – безрадостно и неопределенно отозвался Семпроний.

С минуту все сидели в задумчивости. Его нарушил Катон, который потянулся к блюду возле Макрона, взял оттуда утиную ножку и, откусив лоскуток мяса, стал неторопливо жевать. А затем спросил у сенатора:

– Ну, а ты? Ты бы сам на чью сторону встал, Нерона или Британника?

– Думаешь, так просто на это ответить? – Сенатор печально усмехнулся. – На самом деле я ни за того, ни за другого. По мне, так лучше вообще было бы возродить республику. Но такое вряд ли осуществимо. Кто-то говорит, мол, империя слишком велика для того, чтобы ею успешно распоряжался сенат. Который сам расколот нынче на фракции и их грызущихся меж собой предводителей. По всей видимости, Рим больше не может обходиться без власти, осуществляемой одним человеком. Если это так, то нам нужны императоры. Они единственные, кто стоит между нами и хаосом последних лет республики. – Он со значением поглядел на Катона. – Годы, возврата к которым не желает никто.

– Желания может и не быть, но получится ли у них этого избежать? – В серебряную чашу Катон плеснул вина, отхлебнул. – Лично я не буду становиться ни на одну из сторон, не буду ради моего сына. Цирк не мой, и обезьяны в нем не наши. Так что пускай разыгрывают представление без меня.

Семпроний посмотрел на него с печалью.

– Пересидеть его, милый мой юноша, тоже вряд ли удастся. Может, ты и решишь не выходить на ту арену, да только арена не разминется с тобой.

– Возможно, ты и прав. Но пока я буду делать все, чтобы держаться в стороне и не лезть в ту бучу. Да и Макрон, если у него хватает благоразумия, поступит так же.

Заслышав свое имя, центурион поднял глаза от тарелки; было видно, что он ухватил лишь охвостье фразы.

– А… ну да. Пускай все преследуют свои пороки, а уж мне оставят мои. К тому же Нарцисса теперь нет, и мы можем снова спокойно служить, без чужих интриг, в которые нас все время норовят втянуть.

При упоминании Нарцисса Катон с чувством кивнул. Ох уж и гадок был этот коварный соглядатай, дворцовый секретарь прежнего императора… К концу Клавдиева правления он впал в немилость, обратив против себя императрицу с Палласом. Вполне понимая, какая участь может ждать опального, много чего знающего приближенного, Нарцисс тихо ретировался в свое загородное имение и наложил на себя руки. Ни Катон, ни Макрон по нему не горевали – слишком уж много раз принуждал он их выполнять свою грязную работу.

Сенатор улыбнулся.

– Эх, мне бы вашу наивную беспечность…

– Чего? – нахмурился Макрон.

– Да так, ничего. Если такова ваша позиция, то быть посему. Прошу только: чтобы не попасть в беду, держитесь подальше от таких, как Паллас, Сенека и Бурр.

От разговора их отвлекло тонкое и одновременно пронзительное хныканье малыша. Со стороны дома из коридора показалась дородная женщина в простой полотняной тунике. На ходу она нежно баюкала мальчика, которого несла, уместив перед собой возле плеча. Катон ощутил прилив растроганности, видя своего сына в заботливых руках его няни и кормилицы Петронеллы. Под крики малыша он поспешил встать с ложа и подойти к ним.

Петронелла широко разулыбалась.

– Посмотри, милашка, вот твой папа. Вернулся из боев…

Встав вполоборота, она приподняла и повернула маленького Луция, чтобы тот мог лучше видеть отца. Голосок этого кудрявого, чернявого двухлетки вполне мог сравниться с криками центуриона на плацу. Глаза чуть покраснели от слез, а нос и рот сочились сопельками и слюнкой. Капризно помаргивая, он смотрел на гостя дедова дома. Вот в черных глазах затеплился огонек узнавания. Ребенок поднял голову от плеча няни и, лучась улыбкой, звонко крикнул:

– Папа!

Малыш потянулся ручонками к отцу, сердце которого замлело теплом любви. Он протянул руки, и няня усадила на них Луция. Катон поцеловал сынишку в темя, вдыхая сладковатый, чуть мускусный запах ребенка, и блаженно прикрыл глаза. Все мысли о политических дрязгах, память о кровавых полях сражений и горечь от измены жены в этот момент исчезли, растворились, и это ощущение было полней и чудесней любых сокровищ на свете.

Луций мерцающими глазенками снизу вверх смотрел на отца, выпятив под вздернутым носом пухлые губки. Обнажилась в улыбке белая ниточка зубиков.

– Не укусишь папу? – Катон подмигнул сынишке.

Луций рассмеялся и обвил ручонками отцову шею, и Катон вместе с сыном направился к столу. Няня бдительно шла сзади.

– Что это он нынче не в духе? – осведомился Семпроний.

– Колики, животик режет, – пояснила Петронелла. – С малышами такое бывает. Ничего, скоро заснет как ни в чем не бывало.

– Это хорошо. А то нас за вечер шум ох как утомил… – Сенатор налил в серебряный кубок вина и сделал крупный глоток. – Сил больше нет.

Пока Катон усаживался, Макрон проглотил очередной кусок и, скрестив перед собой руки, сел со строгим лицом.

– А ну-ка, кто это у нас? Молодой рекрут изволит поднимать шум? Чисто родной отец в начале службы…

Луций обернулся на знакомый голос.

– Дядя Мак-Мак! – резво вскрикнул он.

– Он самый, – осклабился Макрон. – Твой дядя Мак-Мак, только что после приборки в Испании, будь она неладна. А ну поди сюда, молодец. Дай-ка я учиню тебе смотр по-военному…

Катон поставил сынишку на пол, и тот подкатился к центуриону. Макрон, взяв мальчонку за плечи, нежно отставил его от себя на длину руки и с суровым видом оглядел.

– Ну-ка, плечи прямые, живот подобран, подбородок вверх… Вот теперь да, вижу! Прекрасный будешь солдат когда-нибудь, как твой отец.

Луций, просительно глядя на Макрона, похлопал себя по животу. Макрон намек вначале не понял, а сообразив, нежно привлек малыша к себе, поднял и своей колючей щетиной пощекотал ему пузцо.

– Ну вот, начинается, – укорила Петронелла. – Да я теперь до утра его не угомоню.

– Ничего, чуток забавы не повредит, – на секунду отвлекшись, ухмыльнулся ей Макрон.

Бросив на центуриона приязненный взгляд, женщина засмущалась и опустила глаза. Ветеран снова пощекотал Луция, и ребенок взвизгнул от восторга, игриво заюлив в сильных мужских руках. Затем центурион поставил малыша, достал с дальней тарелки пирожок со свининой и протянул ему. Луций, довольно блестя глазенками, сел на ложе и, положив угощение себе меж пухленьких ножек, взялся его расковыривать. Съесть он почти ничего не съел, зато щедро раскидал содержимое пирожка по богатому покрывалу ложа.

– Чем думаете заниматься, вы оба? – задал вопрос Семпроний. – Теперь, по возвращении в Рим?

– Завтра надо быть в казармах со Второй когортой, – ответил Катон. – Обычная рутина после похода. Проверка экипировки, имущества. Надо разобрать завещания тех, кто погиб, подготовить прошение о замене… Я, конечно, буду стараться находить время для Луция. Пока не обзаведусь собственным жильем.

– Если хотите, можете жить здесь. Я имею в виду вас обоих. В том числе и тебя, Макрон.

От такого роскошного предложения глаза центуриона сладко замаслились, но Катон покачал головой.

– Ты очень любезен, Семпроний. Но в офицерских палатках можно жить вполне сносно, к тому же дел в первое время будет невпроворот. А если к тому же что-нибудь стрясется, надо будет выступить по первому зову. Тем не менее наведываться я постараюсь чаще, если ты не против.

– Мой дом – твой дом. Своих детей, которым я мог бы его оставить, у меня нет. А потому, если со мной что-нибудь случится, я решил со временем передать его своему внуку. Для этого я изменил свое завещание. Сейчас оно подписано, опечатано и хранится у моего аргентария[12] на Форуме. Его зовут Марк Рубий; порядочный человек, достойный доверия.

Такая щедрость порядком удивила Катона.

– Я, признаться, даже не знаю, что сказать…

– «Спасибо» для начала было бы уже неплохо.

Катон посмотрел на тестя с оттенком беспокойства.

– Ты полагаешь, что находишься под угрозой?

Семпроний посерьезнел, даже помрачнел.

– Нынче мы все под угрозой. Ты уже слышал, что сегодня выкинул Нерон. Судя по тому, как все складывается, мы с большой вероятностью можем оказаться под еще одним безумцем на троне. Ну, а в таком случае в безопасности не находится ни один из нас. Молю богов, чтобы это оказалось не так. И надеюсь, что вам достанет благоразумия держать свои мнения при себе и не проникаться соблазном играть в политику.

– Да ну ее к хренам! – с чувством рыкнул Макрон и тут же виновато покосился на Луция; впрочем, мальчонка был занят тем, что вдумчиво вычерчивал пальцем узоры на покрывале. – Наши пути с ней, хвала богам, разошлись. Во всяком случае, теперь, когда Нарцисс ушел к своим гнусным предкам. Пускай катится кубарем, и ветер ему в спину.

– Я по нему тоже не тоскую, – сказал Катон. – Но, боюсь, возвышение Палласа вряд ли можно считать переменой к лучшему. Нарцисс в своей игре хотя бы руководствовался интересами Рима, на чем, само собой, нажил недурное состояние. А Паллас? Он этого своего предшественника, пожалуй, еще и переплюнет. Тот радел за империю, а этот – только за себя. И согнет в рог любого, кто встанет между ним и его гонкой за богатством и властью.

– Ну так и не надо стоять у него на пути, – пожал плечами Макрон.

– Легко сказать, друг мой… Легко сказать…

Глава 6

С первым светом в дом сенатора прибыл посланец из преторианского лагеря. Он доставил приказ Катону, как и всем старшим офицерам вернувшихся из Испании подразделений, явиться к полудню на совещание к префекту Бурру, исполняющему обязанности командующего преторианской гвардией. Сам командующий был так стар и дряхл уже во времена своего назначения несколько лет назад, что к войскам появлялся редко и его обязанности выполнял в основном Бурр, которого все, по сути, и считали главным командиром.

К тому времени как Катон с Макроном добрались до лагеря, в казармы начали возвращаться первые воины Второй когорты. Повозки со скарбом и выздоравливающими все еще находились в пути из Остии, и их ожидали лишь к сумеркам. Для солдат было облегчением оставить позади тяготы походной жизни; все стремились поскорей разместиться в уюте казарм с нормальными постелями, регулярным горячим питанием и укрытием от непогоды. Вдобавок к тому им светила возможность вновь встретить своих товарищей из когорт, что остались в Риме, и похвалиться перед ними своими подвигами в Испании. Ну а после, само собой, вкусить наслаждений, щедро предлагаемых величайшим городом ойкумены.

Но сначала требовалось пройти положенную рутину возвращения в часть после службы в полевых условиях. Вооружение, доспехи и воинское имущество нуждались в чистке и починке; о потерянной и поврежденной экипировке надо было сообщить интендантам, чтобы те организовали со складов замену. Требовалось доставить в казармы запас продовольствия, воды и топлива, да и сами помещения с возобновлением ежедневных осмотров надо было вновь привести в состояние, пригодное для жилья и устраивающее взыскательный глаз опционов и центурионов.

Если процесс этот был обременителен для нижних чинов, то для офицеров, ответственных за возобновление обязанностей учета, он был в тягость и подавно. Для Катона с Макроном, определенных в преторианскую гвардию за считаные дни до отправки Второй когорты в Испанию, времени войти в курс дела фактически не оставалось, не говоря уже о том, чтобы как следует освоиться на новом месте.

В отличие от тесных бараков легиона, рассчитанных на центурию из восьмидесяти человек, казармы преторианцев были куда просторней и на двух своих этажах вмещали целую когорту численностью до пятисот человек.

Катон открыл дверь в обширный ценакул[13] и зашел туда в сопровождении Макрона, держащего при себе вощеную дощечку и стилус для записей. По мере того как префект обходил помещение, открывая заколоченные окна, в комнату врывались косые столпы дневного света, пролегая по длинным столам со скамьями, – помещение, пустовавшее с того дня, как гвардейцы несколько месяцев назад ушли на войну. По столам и плитам пола вольно перекатывались коконы пыли, а в углах и под толстыми балками стропил колыхалась паутина. Мешки с пшеницей, оставленные возле печей, расположенных вдоль одной из стен, прогрызли мыши. Возле прорванной мешковины виднелись темные зернышки мышиного помета. Катон шурнул их носком сапога.

– Надо б сюда людей, прибрать и вычистить. Всю эту пылищу, паутину и дерьмо.

Макрон, кивнув, сделал пометку на дощечке.

– Только хозяйственные работы пока еще не ведутся. Придется назначать первых, кто возвратится.

– То есть кому не повезет?

– В армии, господин префект, по-иному не бывает, – Макрон усмешливо вздохнул.

Катон указал на отошедшие дощечки плинтуса.

– Это тоже устранить. По всей казарме. – Остановившись, он длинно принюхался. – А еще пускай прочистят слив. А то запах такой, будто кто-то залез туда и сдох.

Макрон на ходу сделал еще одну пометку. Первые из вернувшихся солдат уже начинали заново обживать свои места в казарме; появление двоих офицеров заставило их вскочить с кроватей и застыть навытяжку. Еще не отдохнувших после перехода из Остии бойцов тут же загрузили работой. Непосредственно перед отбытием когорты в поход Катон заглядывал и к писарям, но лишь на минуту. Зато теперь, подробно разглядев завал из свитков и восковых дощечек, он с тихой тоской представлял, сколько времени ему понадобится на то, чтобы разгрести и как-то привести в порядок эти залежи.

Жилье префекта, расположенное в конце второго этажа казармы, выходило на двор преторианского лагеря. Наружу из жилой комнаты выступал укромный, защищенный с обеих сторон карнизами балкончик, с которого через стену открывалась бескрайняя панорама черепичных крыш города. Вид был мирный и спокойно-величавый; хотелось как-нибудь в свободную минуту, уединясь, пристроиться здесь с чашей подогретого вина и смотреть, смотреть окрест… Вообще здесь было довольно уютно: спальня с удобной кроватью, небольшой таблинум[14], триклиний и кладовая для личного пользования. Еще имелись две каморки с топчанами для рабов или слуг.

Из рабов у Катона оставалась одна Петронелла. Остальных продала Юлия, а тех, что еще оставались после нее, сбыл вместе с домом сам Катон, чтобы покрыть долги, которые при жизни наделала жена. Без Петронеллы было не обойтись, поскольку она являлась кормилицей и нянькой Луция. Себе Катон мысленно дал задание: как выдастся свободный денек, сходить на невольничий рынок и купить себе одного, а может, даже пару рабов. Деньги были: кое-что оставалось от продажи дома, да еще предстояло получить жалованье за полгода. Вполне достаточно на одного прислужника, а еще на вино и закуски для нечастого угощения товарищей по службе. Ну, и что-нибудь из одежды. Узнав о неверности Юлии, Катон предпочел избавиться от того небольшого гардероба, который она ему насобирала, пока он воевал в Британии. Мысль о том, что ту одежду в его отсутствие мог носить ее любовник, была несносна.

– Вернулся ли опцион Метелл?

– Проверю, господин префект, как только появится такая возможность.

– Как найдешь, скажи ему, что его произвели в старшие секретари. Бедняга Метелл: будет теперь отвечать за канцелярию и жилые помещения, в том числе и мое… Так что к вечеру чтобы все здесь блестело, или я спрошу с него. Скажи ему, что мне нужны одеяла и посуда со склада, пока я не найду себе что-нибудь поприличней.

– Будет сделано.

Напоследок Катон еще не раз оглядел свое жилье, после чего расстегнул на тяжелом плаще застежку-фибулу и сбросил его на табурет возле длинного стола, занимающего основную часть небольшого триклиния.

– Загрузил я тебя, Макрон, не на шутку… Ну да ладно. Я буду здесь, в таблинуме. Сразу по мере готовности жду доклад по численному составу.

Центурион кивнул и собирался уходить, когда Катон озвучил еще одну мысль:

– И вот еще что. Я не хочу, чтобы в казарме размещался трибун Крист. Пусть подыщет себе место при штабе. Если у него есть здесь личные вещи, пусть их унесут туда.

– Как скажешь, господин префект, – сказал Макрон максимально сдержанным тоном.

До назначения Катона Крист номинально значился трибуном, приписанным ко Второй когорте. Как и в легионах, трибуны были в основном молодыми выходцами из аристократических семей и, прежде чем прочно ступить на политическую стезю, отбывали по нескольку лет воинской повинности. Солдаты относились к ним не более как к досадному неудобству, хотя на памяти Макрона кое в ком из них действительно оказывался толк. Одним из таких был и Крист, неплохо зарекомендовавший себя в недавнем походе. Но при этом он проявил себя еще и как любовник Юлии, так что стремление друга держать от себя соперника на максимальном отдалении было вполне понятно.

– Это всё? – уточнил Макрон.

Катон мимоходом подумал.

– Да. С тобой увидимся позже, с заступлением вечерней стражи. Скажем, за ужином.

Макрон, салютнув, пошагал прочь, звучно стуча калигами по коридору, а Катон направился к себе в таблинум, где облокотился об оконную раму и посмотрел вниз. В лагерь постоянно прибывали все новые люди и повозки; орали мулы, чеканили приказы командиры. Разноголосица наполняла двор и отлетала от стен. За прибытием наблюдало небольшое количество войска из когорт, остававшихся на время похода в Риме; до слуха то и дело доносилось добродушное подтрунивание. Какое-то время Катон смотрел, раздумывая, неужели эти самые люди смогут, разобщившись, отойти к тем или иным политическим фракциям, причем настолько, что будут желать кровопролития. Сейчас это казалось просто невероятным, хотя кровавая история римских гражданских войн была не такой уж давней; достаточно вспомнить предыдущий век.

Впивались друг другу в глотку армии Мария и Суллы, Помпея и Цезаря, Октавиана и Антония, слепо следуя за теми, кто ратовал за «любовь к отечеству» и сулил неувядаемую славу, а заодно и неплохую поживу тем, кто поднимет за них мечи. Неужто снова близятся такие времена? Нынешний император взошел на трон, будучи ставленником преторианской гвардии. Его предшественника, деспота Калигулу, прикончили свои же гвардейцы. А теперь вот Нерон думает собственной персоной нагрянуть в преторианский лагерь, да не один, а с сундуком казны, взыскуя заручиться поддержкой гвардии уже с того момента, как Агриппина объявила о кончине своего мужа… Нечего и гадать, что ключи от власти сжимает в своем кулаке именно преторианская гвардия – но при этом нет четкого понимания, как к такому положению дел относятся простые солдаты. Офицеры, само собой, делали свои ставки, и теперь для того, чтобы уцелеть в кипящем противостоянии между фракциями двоих соперников в борьбе за лиловую тогу, им, Катону с Макроном, надо с удвоенной бдительностью следить за каждым своим шагом.

После событий минувшей ночи Британник, скорей всего, воспылал желанием поквитаться со своим сводным братом. И для Нерона с его советниками это наверняка не секрет. Но почему они, в таком случае, до сих пор ничего не предприняли? Отчего б не довершить начатое: схватить Британника и умертвить его, вызвав таким образом в стане его противников цепенящий ужас? Вероятный ответ здесь, пожалуй, в том, что они стерегутся последствий за подобную открытость своих деяний. Если Нерон убьет своего соперника, то это может побудить его сторонников среди сенаторов и офицеров Рима и провинций к ответным действиям. Или же кто-то рассчитывает, что само наличие Британника может отчасти обуздывать Нерона. Если причина именно в этом, то исходить оно может от кого-то близкого к императору, людей вроде Палласа и Агриппины. Или Неронова наставника Сенеки вкупе с действующим начальником преторианской гвардии Бурром, его закадычным другом. Есть вероятность, что внутренний круг императора расколот и внутри фракции существует еще один уровень разделения…

С тягостным вздохом Катон отвлекся от своих раздумий. Пока напряженность между Нероном и Британником не полыхнула открытым пламенем, какая, в сущности, разница, кто из них окажется наверху. Не придаст этому значения ни преторианская гвардия, ни разномастный римский плебс. В смертельных политических игрищах по смене власти им сподручней оставаться сторонними наблюдателями. Как оно обычно и бывает…

Мысли Катона окончательно прервал стук в притолоку. Префект даже с некоторым облегчением повернулся спиной к панораме города и шагнул с балкона обратно в комнату. Там на пороге дожидался опцион Метелл. Из-под мышки у него торчала скатка одеяла, а в другой он держал котелок и кружку.

– Прошу извинить. Центурион Макрон распорядился доставить сюда вещи.

– А, ну да. Отнеси их ко мне в спальню.

По возвращении Метелл застал префекта в таблинуме. Сидя за столом, Катон задумчиво водил по пыльной столешнице пальцем, отчего из-под серого налета прорисовывалась свежая желтоватая дорожка.

– Как я понимаю, Макрон сообщил тебе и о твоем назначении главным по казарменному хозяйству?

– Точно так, господин префект.

– Тогда – с повышением. Оплата за это удваивается. Но учти, ее нужно отработать. И первой твоей работой будет найти себе подручных. Пускай они сделают у меня уборку.

– Будет исполнено.

– Далее, подать мне сюда отчет о численности состава, а с ним – завещания тех, кого мы потеряли в Испании. По всей видимости, они хранятся в штабе, в особом сундуке.

– Точно так. Я сам уложил их туда перед нашим убытием в поход.

Катон не помнил, чтобы отдавал насчет этого распоряжение, а потому был впечатлен инициативностью Метелла. Но инициативность – это одно, а самоуправство не в соответствии с чином – совсем другое.

– В будущем будь добр ставить меня в известность о подобных своих поступках. Я ясно выразился?

– Точно так, господин префект.

Для большей вескости Катон пронзил подчиненного светло-стальным взглядом, после чего встал из-за стола. Времени, судя по свету за окном, было около полудня.

– Я ухожу на собрание офицеров. Обеспечь, чтобы к моему возвращению мои приказы были выполнены. Да, и пусть мне принесут что-нибудь поесть. Хлеба и мяса будет достаточно.

– А что попить?

День выдался прохладный, а к вечеру худому жилистому телу префекта станет еще холодней.

– Подогреть немного вина. И разжечь огонь в жаровне.

– Будет исполнено.

Катон прошел через триклиний и снял с табуретов свой плащ. Повелительный тон, который он избрал для общения с подчиненным, вызывал некоторую стыдливость. Виной тому эти раздумья о политике; всю злость от них он, получается, выместил на подчиненном… У дверей Катон слегка замешкался и повернулся к опциону.

– Метелл… По мне, свое повышение ты заслужил. В Испании ты вел себя с честью. И, думаю, так же будешь служить и здесь, в Риме.

– Благодарю, господин префект. Сила и честь!

Чеканность девиза легионеров скрадывала истинные чувства опциона, а потому Катон секунду помолчал, оглядывая Метелла, и лишь затем кивнул:

– Вот так в дальнейшем и действуй.

Глава 7

Под хриплый рев буцин, возвещающий смену полуденного караула, двери в вестибулум военачальника отворили двое гвардейцев, и секунду спустя взорам собравшихся предстал Бурр в полном парадном облачении. В отличие от серовато-несвежих туник, выдаваемых со складов остальным службистам и офицерам, на Бурре туника была безупречно белой, а торс и грудь ему прикрывал серебристый панцирь с красными наплечными и поясными ремнями. Пояс облегала широкая алая лента с аккуратно свисающими концами. Как и многие из тех, кто назначался в ряды командования непосредственно сверху, воинских фалер он не имел, чем отличался от многих стоящих перед ним ветеранов, заработавших свои звания и награды на полях сражений. Толстую шею Бурра украшал резной золотой обод, а голову оторачивала кайма из темных волос. Несколько жидковатых прядей были безыскусно зачесаны через макушку в усилии скрыть облысение, беспощадно видное любому невооруженному глазу. Сложения Бурр был весьма крепкого, однако мужскую стать подтачивала высохшая правая рука, которую он при ходьбе закладывал за спину.

– Старший военачальник, префект претория! – могуче проревел примипил[15].

Офицеры все как один застыли навытяжку. Военачальник приподнял подбородок и, выждав секунду-другую, высокомерно кивнул.

– Прошу вас, соратники. Усаживайтесь.

Катон и Макрон, наряду с прочими префектами, трибунами и центурионами, опустились на скамьи с мягкой обивкой, стоящие в зале совещаний. Как и во всем, что имело отношение к преторианской гвардии, здесь чувствовались размах и комфорт, своим уровнем на порядок превосходящие остальные легионы, расположенные по всей Римской империи и за ее пределами. Штаб напоминал скорее небольшой дворец, чем просто строение для военной администрации. Вход в передний атриум осуществлялся через величавую арку, а фронтон главного здания зиждился на мраморных колоннах. Временщик Сеян[16], уговоривший императора Тиберия поручить ему строительство лагеря, потратил на работы немыслимые суммы. И хотя в итоге честолюбие, сыграв с временщиком злую шутку, обрекло его на бесславие в анналах истории, тем не менее его последователи, а с ними и сами гвардейцы те непомерные растраты имперской казны воспринимали с тихой благодарностью. Предметом зависти каждого солдата в империи были не только сами казармы, но еще и преторианские термы с гладиаторской ареной в придачу.

Не менее впечатляло и совещательное помещение. Его смело можно было назвать дворцовым залом – высоченный потолок, стены украшены фресками славных былых сражений. Каждая из них крупным планом изображала того или иного императора от Августа до Клавдия. (Катон заметил: сбоку от двери, через которую вошел Бурр, стена выскоблена до штукатурки, а на ней угольком нанесены контуры моложавого воина; похоже, пантеон воинской славы готовился пополниться Нероном.)

Бурр занял место непосредственно перед офицерским собранием и возгласил:

– Сила и честь! Друзья мои, собратья! С сердечной радостью приветствую ваше возвращение из Испании. Я уже составил разговор с вашим военачальником сенатором Вителлием, который сообщил мне, что вы и вверенные вам силы проявили себя в лучших традициях преторианской гвардии. Особенно похвально Вителлий отзывался о префекте Катоне, центурионе Макроне и солдатах Второй когорты, чья храбрость и решительность в обороне жизненно важного серебряного рудника потеснила войско мятежного Искербела. Насколько мне известно, Вителлий будет ходатайствовать перед сенатом о представлении данного подразделения к награде за безупречность службы. Префект Катон! Центурион Макрон! Прошу вас встать.

Переглянувшись с растерянным удивлением, оба встали и сконфуженно замерли. Надо сказать, что Вителлий был их давним недругом, который однажды даже пытался спровадить Катона с Макроном на тот свет. С чего бы ему, собственно, распинаться, пытаясь возвеличить их до статуса общественных героев?

– Рим перед вами в долгу, и вы по праву завоевали уважение всех нас, здесь присутствующих! – возгласил Бурр.

Зал затопал ногами, выражая солидарность со сказанным; дробный стук все рос, заполняя гулом зал. Кое-кто вслух выкликал имена триумфаторов, пока Бурр, возведя свою здоровую руку, не призвал собрание к спокойствию.

– Префект с центурионом хотя и переведены в гвардию недавно, но уже успели доказать свою доблесть. Нам, преторианцам, в самом деле за честь иметь в своих рядах таких людей. Лично я жду, что оба они еще добавят блеска репутации нас, преторианцев, как самой доблестной, самой отборной воинской силы во всей империи, а то и во всей ойкумене!

Офицеры снова затопали ногами, и Бурр кивком велел Катону с Макроном занять свои места. Когда шум унялся, он продолжил:

– Насколько вам, недавно вернувшимся из Испании, теперь известно, у нас отныне новый император. И теперь наш долг служить Нерону так же преданно, как мы до этого служили Клавдию. Те из нас, кто оставался здесь, в Риме, уже дали Нерону клятву верности, и я уверен, что и вы в полном своем составе захотите к ней присоединиться как можно скорее. Как раз для этого завтра утром состоится парад преторианской гвардии, в ходе которого те офицеры и солдаты, что пока еще не успели присягнуть, сделают это. Мы дадим им такую возможность. – Бурр отступил на шаг. – Есть ли какие-нибудь вопросы?

Краем глаза Катон увидел, как сбоку со скамьи поднялся трибун одной из когорт.

– Военачальник, известие о Клавдии мы услышали сразу, как только два дня назад прибыли в Остию. Но дошел до нас и слух о том, какая именно его постигла смерть.

Бурр смерил трибуна хладным взглядом.

– И что же это за слух, Мантал?

Трибун неловко поерзал.

– Поговаривают, что он был… отравлен.

– Вот как? Отравлен?

– Кем-то близким из дворца.

– Даже так? Может, и имя называлось?

На лице трибуна явственно различалось смятение.

– Прошу извинить. Я лишь повторяю то, что слышал.

– Так что же именно ты слышал, Мантал?

– Так, разговор в местной таверне… Какой-то пьяный крикун, только и всего.

– Что же именно сказал тот крикун? – настойчиво осведомился Бурр.

– Сказал… Сказал, что императора отравила Агриппина.

В зале нависла тишина, которую со змеистой улыбкой нарушил опять же Бурр:

– А ты сам веришь таким обличениям? Веришь, что верная мужу римская патрицианка могла совершить такое гнусное злодеяние? Веришь, спрашиваю, или нет?

– Нет, господин военачальник. Конечно же, нет.

– Тогда я рекомендую тебе впредь никогда не произносить в моем присутствии подобные несуразности. И ни перед каким другим преторианцем. Никогда. Ясно ли тебе это, трибун Мантал?

– Ясно, господин военачальник.

– Тогда будь добр, присядь. Я поговорю с тобою позже, и ты укажешь мне в точности, в которой именно таверне тебе довелось услышать эту оскорбительную историю. Если повезет, то мы сможем выяснить, чей именно гнусный язык произносил эти словеса, и тогда уж он ответит за свои крамольные речи.

Катон слушал все это со смутной тревогой. Так вот как знаменуется начало правления нового императора… Безжалостным подавлением любого несогласия и отлавливанием тех, кому хватает смелости хотя бы усомниться в способах, путем которых Нерон пришел к власти. Трибун Мантал теперь помечен; интересно, сколько времени понадобится Палласу, чтобы узнать о крамольной выходке и наказать виновника показательным образом?

– Громы Юпитера, – прошептал Макрон Катону на ухо. – Тебе не кажется, что это все же перегиб?

– Боюсь, ты прав, – тихо ответил тот.

– Я не подвизался хватать по тавернам пьянчуг. Мое дело оберегать Рим и сражаться с варварами. Только это, и ничего иного. А не всякий вздор.

Краем глаза Катон заметил, что на них поглядывают некоторые из офицеров.

– Катон, будет тебе… Сейчас не время.

– Какие еще будут вопросы? – хмуро спросил Бурр.

Среди сидящих поднялся еще один, на этот раз центурион – коренастый, с волчьей проседью; грубое морщинистое лицо обрамлено клочковатой щетиной. Этот, в отличие от предыдущего оратора, никакой нервозности не выказывал.

– Из нас здесь многие слышали о награде, которую император роздал тем, кто оставался в столице при его восшествии на престол. Годовая выплата солдатам и пятигодовая – офицерам. Это так?

Бурр вместо ответа ограничился кивком.

– Я слышал, уплачено было серебром новой чеканки, в день провозглашения императора.

– Да. И что?

– Да вот мне хотелось бы знать, когда эту награду получим мы. Те, кто был в испанском походе.

Зал оживился, загудел голосами. Взгляды многих устремились на военачальника в ожидании, что именно тот ответит.

– Императорский вольноотпущенник Паллас лично сообщил мне, что вознаграждение будет в максимально короткие сроки выплачено и остальной части преторианской гвардии. В настоящее время в казне, к сожалению, имеет место нехватка серебра. Однако теперь, с подавлением смуты в Асторге, поступление серебра из Испании ожидается со дня на день. В известной мере за это можно поблагодарить префекта Катона.

Центурион глянул на префекта и сбивчиво кивнул, после чего снова обратил взгляд на военачальника.

– И как долго нам еще ждать получения нашей доли?

– Этого я сказать не могу.

Ответ вызвал приглушенный ропот со скамей центурионов. И тут на ноги встал Макрон (так неожиданно, что Катон даже не успел его удержать).

– Друзья мои! Дозвольте мне сказать… Благодарю. – Он повернулся к Бурру: – Как ты, господин военачальник, уже сказал, я в гвардии человек новый. Быть может, кто-нибудь, включая и тебя, может сказать: вот, мол, выскочка, говорит не по чину… Но я свой перевод в гвардию добыл, можно сказать, кровью. Я воевал в Германии, Британии, Парфии, Египте, Иудее, Сирии, на Крите и нынче вот в Испании. – Он похлопал по солидному количеству наградных фалер у себя на нагруднике. – Это вот все заработано в боях. Я не щадил жизни за Рим и за своих товарищей. То же самое можно сказать о большинстве здесь присутствующих. Верно, ребята?

Он оглядел собрание, где многие из ветеранов кивками и возгласами выразили ему свою поддержку.

– Ну вот. Так что у меня и здесь сидящих есть ощущение, что свою награду мы заслужили. Пока мы были в Испании, проливая кровь в борьбе с мятежниками, остальные преторианские когорты уютно жили-поживали в своих казармах. Самое большее, чем они рисковали, – это захлебнуться дешевым вином или подавиться рыбной костью. Поэтому вполне можно понять, что нам трудно мириться с тем, что они, ничего не делая, получили хороший приварок, в то время как нам – тем, кто в это время воевал на чужбине за Рим, – остается лишь покорно ждать, когда же нам наконец выплатят нашу долю. Если мы вообще ее получим.

– То, что тебе причитается, центурион Макрон, ты получишь сполна. Даю тебе в этом свое слово.

– Прошу простить, господин военачальник, но мне за мою достаточно долгую жизнь много кто давал слово, только они так и оставались словами.

Бурр грозно свел брови к переносице.

– Ты сомневаешься в моей порядочности, центурион?

– Вовсе нет, господин. Я говорю только о тех, кто подводил меня ранее. Тебя я для вынесения суждения знаю слишком мало.

– Тогда что, ты позволяешь себе усомниться в слове императорского двора?

– Осторожней, Макрон, – прошипел снизу Катон. – Заклинаю тебя богами.

Его товарищ после вдумчивой паузы продолжил:

– Сомневаюсь ли я в слове императора? Конечно же, нет. Нерон – император, и если он лично ручается в выдаче нам награды, то я ему поверю. Иное дело, если мне приходится полагаться на слово кого-нибудь из его советников, вроде Палласа. Тогда, прошу меня простить, я сильно сомневаюсь в их честности. Эти прохиндеи известны мне не понаслышке. Эти скользкие греки-вольноотпущенники все как один себе на уме и не побрезгуют даже монетами, уворованными с глаз своих почивших матерей. Поэтому, господин военачальник, не откажи нам в ответе: обещание выдать долю исходит напрямую от самого императора или все-таки нет?

Бурр, сцепив у себя за спиной ладони, выпрямился во весь свой рост.

– Император – особа очень занятая. На его плечах лежит вес всей империи, к тому же ему нынче приходится осваиваться с тяготами государственного правления. Тем не менее я уверен, что он обратит свое благосклонное внимание на этот вопрос, как только возникнет такая возможность. И вы получите то, что вам всем причитается, как и другие когорты, которые уже успели это сделать.

– То есть все-таки нет?

Кое-кто из офицеров не смог сдержать смех; другие, наоборот, взроптали, и в их голосах безошибочно слышалось негодование. Старший военачальник, побледнев лицом, вдруг разразился на весь зал криком:

– Тихо! Вы двое, а ну сесть, сейчас же!

Макрон и второй центурион опустились на скамьи, а остальные под суровым взглядом Бурра смолкли.

– Вы смеете усомниться в слове вашего старшего офицера? Смеете подвергать сомнению слово императорского двора? Да вы кто такие, Гадес вас забери? Мы – преторианская гвардия, самая мощная во всей империи! Наш священный долг подчиняться и оберегать императора с его семейством. Такова клятва верности, которую мы повторяем в начале каждого года и в начале каждого нового правления. Пытать меня каверзными вопросами вам не по чину, и не в нашем праве спрашивать тех, кто поставлен выше нас богами. Если мне сказано, что свою долю вы получите, то у меня есть полная уверенность, что так оно и произойдет. И у вас она должна быть. Всё, кончен разговор.

Выпятив подбородок, он вызывающе оглядел зал.

– Завтра здесь на принятии присяги будет сам император Нерон. Необходимо, чтобы каждый солдат выглядел безукоризненно. Доспехи должны сиять, как солнце. Горе тому, кто из-за своей неряшливости подведет гвардию! Месяц работ на половине жалованья. То же самое и офицерам. А если я еще хоть раз услышу жалобы насчет выплаты или какие-нибудь сомнения в моей честности, а уж тем более что-нибудь в адрес императорского двора, яйца того негодяя мне подадут в жареном виде на завтрак. Ну, а тот, кому достанет глупости и дерзости усомниться в чести императора, будет распят прилюдно на военном плацу. Вот за это я вам ручаюсь со всей твердостью, которую вы требуете от меня. Боги мне свидетели. Разойтись!

Тотчас заскрипели скамьи, зашелестели подошвы и зажужжали разговоры; офицерское собрание постепенно потекло к выходу из зала, в атриум штабного здания.

– Ну ты молодец, – сказал вполголоса товарищу Катон. – Так настроить против себя старшего по чину – это надо уметь…

– А я что? Я лишь сказал то, что все и так думают.

– Иногда бывают причины, по которым все о чем-то думают, но никто не произносит этого вслух. Во всяком случае, открыто и прилюдно.

Макрон покачал головой.

– Знаешь ли, Катон… Мы с тобой наконец получили столь желаемое для нас назначение. Лучше, чем в преторианскую гвардию, назначений не бывает. И мы заслужили это стократ. Особенно после того, через что прошли в Испании. Почему это мы должны сидеть несолоно хлебавши, в то время как эти бездельники в Риме набили себе мошну и пальцем не пошевелив?

– Ты же слышал: мы все получим.

– В самом деле? Ты действительно в это веришь? – Макрон вздохнул. – А вот я – нет. Пока не почувствую это серебро пальцами, на ощупь. И возьму на себя смелость сказать: то же самое чувствуют все или почти все в этом зале. Не говоря уже о тех, кто побывал в Испании. Помимо, само собой, тех ублюдков, что все то время отсиживались в Риме. Эти набили себе кошельки и живут ни в чем себе не отказывая. Пьют-едят в лучших тавернах, ублажают себя в лучших лупанариях Рима…

– Центурион Макрон? – послышалось за спиной.

Обернувшись, они увидели центуриона другой когорты. Уже не молод, жесткие курчавые волосы тронуты сединой. Лицо в шрамах, на правом глазу повязка. Кивнув в знак приветствия, он протянул Макрону руку для пожатия.

– Центурион Аппий. Хотел лишь поблагодарить тебя за твои слова. Именно их и должен был услышать этот спесивый выскочка Бурр.

– Выскочка? – Катон приподнял бровь.

– Именно. Дорогу себе он вымостил не воинской доблестью и даже не благородным происхождением. Нынче все решают деньги и связи.

Прежде Катон уже встречался с подобной предвзятостью. Удивительно, но солдаты в большинстве своем предпочитали служить под началом людей с благородным происхождением, чем тех, кто просто совершал благородные поступки. Бурр, похоже, являлся не тем и не другим, а потому был вдвойне презираем ветеранами, которыми командовал. Тем не менее он был старшим преторианским префектом, а значит, командовал всем лагерем, и долгом каждого офицера и солдата было почитать его – если не как человека, то, во всяком случае, за его чин.

– Центурион Аппий, – сказал Катон, – мы здесь люди новые, а потому и суждение о Бурре составим сами.

– Разумеется, господин префект.

Центурион понял, что переступил некую грань откровенности, за которую переступать нельзя, а потому спешно принял строго-деловитый вид.

– И все равно для меня будет честью служить с вами, префект Катон и центурион Макрон.

После обмена приветствиями Аппий повернулся и зашагал из зала в атриум. Катон с Макроном вышли туда в числе последних. Из высоких потолочных окон струился свет погожего дня. Заходя в столп такого света, префект моргнул и словно по новой оглядел бахрому своей растрепавшейся туники, ржавчину на нагруднике, треснутую кожу мечевого пояса. Поход в Испанию выдался отнюдь не прогулкой.

– Второй когорте сидеть сегодня не придется, да и вечером тоже. Иначе на завтрашнем параде орлами нам не смотреться, – добавил Макрон, довольно блестя глазами при мысли о смотре экипировки, который он задаст своим гвардейцам. – Господин префект, прошу не волноваться. Завтра будем выглядеть так, будто два месяца только тем и занимались, что готовили себя к параду. И да спасут боги тех, кто вдруг заставит нас краснеть за себя. Потому что я никаких оплошностей не допущу, будь они неладны!

Глава 8

Метелл указал на стопку вощеных дощечек у Катона на столе.

– Численный состав восполняется, господин префект. Имена убитых я указал, а завещания вон там, в сундучке возле стола. Подготовить их не успели всего несколько человек. Их имена на верхней дощечке.

Взгляд Катона переместился на лежащие в сундуке свитки с печатью сигнифера когорты[17], который также выполнял обязанности казначея и помогал в составлении завещаний, заверяя их и отвечая за надлежащее хранение.

– Хорошо, опцион. Сейчас отправляйся готовить к параду экипировку. Как управишься, займись моей. Достань лучшую из моих запасных туник. Посмотри, чтобы на ней не было дырок и пятен. Где нужно заштопай, где нужно почисть. Всё, ступай.

– Слушаюсь.

Метелл отсалютовал и вышел из таблинума, прикрыв за собой дверь. Прежде чем сесть за стол, Катон некоторое время стоял в нерешительности. Сколько же здесь завещаний… Сколько людей полегло в Испании… Их численность была несоразмерна с вражеской, и иногда казалось, что поражение и смерть неминуемы. Если правда то, что удача благоволит храбрым, то они с Макроном, должно быть, одни из самых храбрых во всем войске. Хотя особой отваги за собой Катон не подмечал. Видимо, это просто слепая удача в том, что он дожил и дослужился до своего нынешнего ранга. Один неверный шаг в ту или иную сторону – и его легко могли сразить брошенный дротик, стрела или пущенный из пращи камень. Или крушащий удар меча или палицы. Конечно, выходить из сражения невредимым получалось не всегда. Вон сколько ран на Макроне, а у него самого жесткий белый рубец вдоль лба, возле носа и через щеку. Хотя везение вечным не бывает. Настанет день, и он, или Макрон, или же они оба погибнут в битве. А может, их скосит еще один из всегдашних губителей солдат – хворь, голод или несчастный случай…

Катон подошел к жаровне и сунул в пламя еще два полена. Дневной свет еще продержится несколько часов, так что работать можно при свете из открытого окна, пускай даже в комнату проникает холодный воздух. Ну, а с сумерками окна нужно будет закрыть и продолжить работу при свете светильников, стоящих возле стола на ножке.

Со вздохом сев на стул, префект занялся подсчетом численного состава. В Испании когорта лишилась двоих центурионов, места которых пока занимали опционы. Из пятисот солдат, ординарцев и погонщиков мулов, вышедших в поход, две с лишним сотни полегли в боях, но этим дело не закончилось: дальше шла постепенная, день за днем, убыль из-за умирающих от ран на обратном пути. Полностью численность когорты восстановится не сразу. В желающих отбоя не будет, так как условия службы и оплата в преторианской гвардии несравнимы ни с кем. Но при отборе пойдет отсев по силе и росту, а за ними – по итогам личной беседы. Некоторое число поступит в гвардию из легионов, как награда за примерную службу.

Последние – ветераны с безупречными послужными списками – будут ценным приобретением для Второй когорты. Это так. Но получается, что в таком случае верных и ценных служак лишатся легионы, что тоже не очень хорошо. Забирать толковых людей из легионов, защищающих границы империи, и пополнять ими преторианскую гвардию, где им вряд ли доведется в полной мере проявить свои навыки и опыт, – разумно ли это? Но так уж устроена армия. Есть в ней вещи, не подвластные здравому рассудку, и бороться с этим бесполезно.

После ознакомления с численным составом Катон пометил несколько имен, вроде как подходящих для замены двух утраченных центурионов. В испанском походе отличились двое опционов, Игнаций и Николаос. Первый перед походом был только-только произведен в чин, но уже успел проявить себя прирожденным, любимым солдатами командиром, и Катон с удовольствием готов был снова его повысить. Кто-нибудь из бывалых, возможно, заворчит, но Игнаций быстро сообразит, как это ворчание унять. Второй опцион, Николаос, службу осваивал постепенно, обстоятельно, но оба, бесспорно, достойно пополнят ряды центурионов когорты. Что, стало быть, открывает два свободных места под новых опционов. А еще надо будет подумать, кого поставить сигнифером…

Эти размышления Катон до поры отложил и переключился на завещания. Снял со стопки верхнюю вощеную дощечку и сосчитал имена тех, кто погиб, не составив завещания. Всего двадцать шесть человек. По обычаю, их сбережения, личные вещи и прочее имущество делится между уцелевшими товарищами по центурии. За это из похоронной кассы когорты оплачивается надгробие и ставится рядом с другими вдоль военной дороги, идущей мимо лагеря. Катон вдавил в воск свою печать командира когорты, тем самым узаконивая раздел имущества погибших.

И вот настал черед для самой обременительной в плане времени задачи. Катон взял первое завещание и прочел первое имя. Надо сказать, не без неприязни. Центурион Гней Лукулл Пульхерий. Коренастый грузный угрюмец, склонный к рукоприкладству. Именно Пульхерию было дано тайное задание обеспечить, чтобы из испанского похода Катон уже не вернулся. И если б не Макрон, он со своим заданием, пожалуй, справился бы. Теперь-то он, слава богам, досаждать более не будет: обретя вечный покой в Испании, лежит в общей могиле с остальными погибшими преторианцами…

Катон сломал печать, развернул свиток и начал читать. Чего именно ждать, он не знал, а потому был удивлен и даже тронут тем нежным посланием, которое Пульхерий адресовал своим матери и старшей сестре, арендующей небольшой надел в Кампанье. Им центурион оставлял все свое лагерное имущество, а также немалые сбережения, которыми заведовал некий аргентарий на Форуме. Несомненно, сумма эта скопилась за счет его тайных, не вполне праведных трудов. Впрочем, те две женщины абсолютно в этом не виноваты и будут счастливы принять благополучие, которое им обеспечит наследство от Пульхерия. Так что его матери он коротко отписал, что ее сын-де погиб в бою, не упоминая при этом о неблаговидной стороне его состояния. Также префект сообщил, как ей разыскать аргентария, после чего написал указание Метеллу распродать вещи Пульхерия с молотка и вырученную сумму присовокупить к его деньгам. Покончив с этим, он взялся за следующее завещание.

На город опускался сумрак, когда с едой на подносе и кувшинчиком разбавленного вина возвратился Метелл. Все это он составил на угол стола, а сам, закрыв окно от вечернего холода, занялся разжиганием светильников.

– Господин, там к тебе женщина. Я сказал ей подождать снаружи твоего жилья.

Катон опустил стилус и поднял глаза.

– Кто она?

– Говорит, что звать ее Петронелла и что ее к тебе послал сенатор Семпроний.

– Хорошо, проведи ее сюда.

Метелл кивнул и вышел. Через минуту он вернулся и жестом указал няне войти в таблинум, а сам закрыл за ней дверь. Петронелла приблизилась к столу и смиренно опустила голову. Через плечо у нее была перекинута увесистая сума, которую она упихала себе за спину.

– Хозяин приветствует тебя и спрашивает, ждать ли ему и твоему сыну тебя к ужину.

– Сегодня никак, – Катон со вздохом указал на горку из свитков. – Много работы. Передай ему мои извинения и скажи, что я надеюсь быть у него в доме завтра вечером.

– Слушаю, господин.

– Это всё?

Она кивнула.

– Хорошо. Тогда можешь идти. Хотя постой. Уже темнеет. Я пошлю с тобой двоих, проводить до дома.

– Не надо, господин. Я справлюсь. Храбр должен быть разбойник, что решится на меня наброситься.

Петронелла и в самом деле была женщиной крепкой, а жизнь в Риме весьма умудрила ее. В том числе и как вести себя на улицах. Но в эти дни город напоминал буквально кипящий котел, и лучше было принять меры предосторожности, особенно после того, как стемнело.

– Ишь ты какая, – сказал Катон с улыбкой. – Тогда ты благополучно проводи моих людей до своего дома. А потом уж они сами, на свой страх и риск, вернутся в лагерь.

– Да не надо, господин. Я настаиваю. Не хочу быть никому обузой.

Утомленный этим препирательством, Катон просто махнул рукой.

– Делай как хочешь. Только уж иди, пожалуйста, пока небо не до конца стемнело.

Когда за Петронеллой закрылась дверь, он лишь пожал плечами на такое безрассудное упрямство и вновь возвратился к разбору завещаний.

* * *

Оставив жилье префекта, обратно в дом сенатора Петронелла, однако, не пошла, а вместо этого направилась к казарме, занятой Первой центурией, в нижнем этаже на отдалении. Жилье центуриона было куда скромней, чем у командира когорты: комнатка под спальню, каморка под кухню и кладовку, где под полками лежал тюфячок для раба, и таблинум, который центурион делил с единственным писарем. Последний как раз был на месте – и, оценив взглядом дородную фигуру, округлое лицо, смоляные волосы, черные глаза и полные губы, вмиг прикинул по простецкой одежде ее статус и двинулся на приступ.

– Чем могу служить, о звезда моих очей?

– Я вообще-то к центуриону Макрону.

– Правда? – Писарь был не в силах скрыть разочарования. – У себя он, в комнате. Вон туда.

Поднявшись с табурета, он жестом пригласил гостью следовать за собой по узкому короткому проходу между кухней и центурионовой комнаткой. В конце коридора писарь все-таки предпринял еще одну попытку.

– А может, выпьем потом винца?

– Не получится. Мне домой надо.

– Жаль… Тогда, может, в другой раз?

Гостья строптиво поджала губы, и писарь с унылым вздохом постучал в дверь.

– Ну, что там еще? – сердито гаркнул из своей комнаты Макрон.

Писарь отворил дверь и шагнул в сторону, приглашая гостью зайти. Макрон сидел на краю кровати, втирая воск в кожу с фалерами. При виде столь неожиданной визитерши брови у него изумленно поползли вверх. Петронелла зарделась и смущенно переступила через порог, передвинув между тем суму со спины на живот.

– Прошу прощения, господин. Я тут просто принесла кое-что… из дома сенатора.

Через ее плечо Макрон видел, как писарь оглядывает его гостью со спины и расплывается в завистливо-одобрительной улыбке.

– Ты чего там встал? – командно прикрикнул на него центурион. – А ну, иди свои дела делай!

Писарь улетучился, оставив Макрона и его гостью неловко смотреть друг на друга. Однако не прошло и минуты, как Петронелла подошла к столику, на котором стояла нехитрая столовая утварь, и начала выгружать содержимое своей сумы – колбасы, холодных жареных цыплят, три небольших, но затейливо плетенных хлеба и целый набор сладких пирожков. В глазах Макрона зажглись огоньки вожделения, а женщина все это время ворковала:

– Прошлой ночью ты, господин, казался таким оголодавшим… А у нас там уйма всего осталась, вот я и подумала: как же они там, на солдатских-то своих харчах? Ну и решила принести хоть что-нибудь… в смысле, подкрепиться.

Макрон поглядел на нее с лукавым любопытством.

– Ты пришла из дома сенатора только затем, чтобы принести мне все это?

– Да нет же, господин! Сюда я пришла передать сообщение для господина Катона, но подумала: захвачу-ка что-нибудь и его товарищу, а то он оголодал совсем. Вот так как-то… Не хотела, конечно, навязываться, – произнесла она озабоченно.

– Да что ты! Какая ж это навязчивость. – Макрон, встав и приблизившись, восхищенно озирал дары. – По мне, так если б ты приносила это почаще да побольше, я вообще был бы твой, весь как есть.

Петронелла улыбнулась, но вместо ответных слов прикусила губу. После секундной паузы она метнулась к прикроватной табуретке Макрона и поставила ее возле стола.

– Вот. Садись, господин, кушай. Может, где-нибудь есть вино? Скажи, я принесу.

Макрон, как мог, скрывал свое блаженство.

– Есть, на кухне. Принеси кувшин и две кружки.

Она с нарочитым испугом всплеснула руками:

– Две? Ой, мне никак нельзя…

– Это отчего же? Я настаиваю. Да и мне с такой едой одному не управиться, нужна помощь.

– Но ведь мне надо домой, приглядывать за сыном господина…

– Да, но не раньше, чем ты поешь. Давай-давай. Выполняй приказ.

Секунду-другую помешкав, Петронелла решительно кивнула и поспешила согласно приказу. Минуты не прошло, как она воротилась и поставила кувшин с кружками и снова замешкалась: до нее дошло, что ей некуда сесть.

Тут встал Макрон:

– Садись на мой стул.

– Да как же так? Разве я могу допустить, чтобы господин стоял, а я при этом сидела? Не подобает как-то…

– Равно как центуриону не подобает привечать женщин в казармах. Так что мы квиты. А ты садись, не стесняйся. Уж я-то о себе позабочусь: не хватало еще есть стоя…

Он решительно прошел в таблинум и завладел табуретом писаря, оставив того сидеть на полу.

– Ну вот. Теперь не будем терять времени. Давай, налетай.

Понимая, что Петронелле действительно пора домой, оба налегли на еду, сосредоточась больше на спешке, нежели на вкусе, – отчаянно работали челюсти, на стол и на пол сыпались крошки. Приостанавливались лишь затем, чтобы отхлебнуть вина. При этом оба то и дело игриво переглядывались, веселые и довольные. И вот наконец от пира на столе остались одни объедки, а Макрон, блаженно откинувшись, хлопнул себя по животу и нечаянно рыгнул.

– Да чтоб меня… Прошу простить: вылетело.

Петронелла прыснула от смеха, и тут, поперхнувшись последним глотком вина, закашлялась и принялась, как веером, отчаянно обмахиваться рукой.

Макрон обеспокоенно хлопнул ее растопыренной ручищей по спине.

– Осторожней!

Наконец прокашлявшись, разордевшаяся женщина смахнула выступившие на глазах слезы и лучезарно улыбнулась.

– Ой, я уж сколько лет так не смеялась…

– Правда? А мне кажется, ты не из таких.

Улыбка сошла у Петронеллы с лица.

– У рабынь принято сдерживать свои чувства. – Глаза ее тревожно расширились. – Это я, понятно, не о том. Со мной и госпожа Юлия была ласкова, да и сенатор тоже.

– Да будет тебе. Говори, что думаешь, от души. Я никому не скажу. Жизнь раба, понятное дело, несладка. Уж я-то этого, боги ведают, повидал…

Макрону вспомнился тот рудник в Испании. Угрюмые согбенные тени мужчин, женщин и детей. Они, как скот, урабатывались до смерти, заживо погибали под завалами шахтных катакомб. Малейшее нарушение каралось мучительным, как пытка, наказанием, чтобы другим рабам неповадно было. Не без труда стряхнув это воспоминание, Макрон улыбнулся Петронелле:

– Ну, а теперь идем с тобой домой.

– Господин, да я сама доберусь!

– Не сомневаюсь. Но перечить центуриону не положено никому. Так что в путь.

Макрон накинул свой армейский плащ, привычным движением застегнул застежку-фибулу.

– Давай-давай, красавица. Ты первая, а уж я за тобой.

Глава 9

«Клянусь Юпитером Всемогущим, что сей священною клятвой присягаю главе Римской империи Нерону Клавдию Цезарю Августу Германику, главному военачальнику римской армии, что обязуюсь беспрекословно ему повиноваться и, как подобает храброму солдату, во всякое время буду готов отдать жизнь свою за эту клятву…»

Голоса шести вернувшихся из Испании когорт эхом отозвались от окружающих казарм и развеялись в воздухе. Катон, стоящий рядом с Макроном и сигнифером Второй когорты, опустил вытянутую вперед и вверх руку, и этому примеру последовали все когорты до единой. Клятва была новая, составленная Палласом для преторианской гвардии и для всех легионов Рима. Ее слова были Катону поперек души: в них подозрительно не упоминался ни сенат, ни народ Рима. Солдаты присягали в верности исключительно Нерону. Прежде никакой император не заходил настолько в изъявлении всем известного, но не вполне охотно признаваемого факта: в Рим возвратилась тирания. Дух присутствия Тарквиния Гордого[18], последнего царя города, свергнутого несколько столетий назад, считай что воскрес.

На возвышении перед гвардейцами опустил свою увядшую руку Бурр – и отступил, уступая дорогу новому императору. Облачение Нерона было под стать событию: сапожки лилового сафьяна, в тон им шелковая туника и плащ с золоченым греческим орнаментом. На серебряном нагруднике – ощеренные друг на друга золотые львиные морды, а из посеребренных ножен меча выглядывает рукоять слоновой кости. На лбу венок из дубовых листьев, а в руке унизанный каменьями скипетр с золотым набалдашником в форме орла.

– Во фигурушка, а? – пробурчал Макрон. – Будто прямо отсюда на божницу засобирался.

– Чшш, – тихо шикнул Катон.

Медленно обводя взглядом воинские ряды, Нерон выпятил грудь и приподнял подбородок. Вторая когорта в сравнении с остальными смотрелась гораздо более поредевшей. Что неудивительно: именно на нее во время боев в Испании пришелся главный удар неприятеля. Император выступил на полшага к самому краю помоста, отчего Паллас машинально протянул к императору руку, словно собираясь отпихнуть его от края, но в последний момент опомнился и убрал руки за спину, чтобы впредь не повторять подобных оплошностей. Нерон поднял скипетр и, держа на весу фигурку золотого орла, обратился к своим гвардейцам в традиционной манере, свойственной учителям риторики:

– Товарищи мои по оружию! – голосом весьма мелодичным, но искаженным усилием докричаться до всего плаца, воскликнул он застывшим в стойке солдатам. – Пускай вы принесли присягу на верность мне, но вам следует знать, что и я поклялся всемогущему Юпитеру Статору в том, что буду верным слугою Риму и братом всем, кто держит наготове свое доблестное оружие на службе Рима и кого я имею честь именовать моими товарищами. – Он поднял руки, словно обнимая скопившихся перед ним людей. Над когортами взвились разрозненные возгласы приветствия, хотя по большей части плац молчал.

– Рим вступает в канун нового золотого века, – продолжил Нерон. – В прошлое канули дни тирании Тиберия, хаоса Калигулы и мздоимства, расцветшего буйным цветом при моем дорогом отце Клавдии. Отныне Рим станет сияющим светочем всего, что можно назвать цивилизованным и лучшим на свете. И пусть и друзья наши и враги взирают на него с благоговейным трепетом.

– А денежки-то наши где? – язвительно буркнул сигнифер, за что Макрон ожег его взглядом.

Сигнифер открыл было рот на подобное лицемерие начальства, но, увидев во взгляде Макрона светлую сталь, прикрыл рот.

– Однако не только с трепетом будут они взирать на Рим, – вещал Нерон. – Взирать на нас они будут с ужасом, трепеща от одной лишь мысли противостоять нам. Страх будет для них ключевым словом и смыслом жизни. Страх перед мощью Рима и беспощадной храбростью наших всесокрушающих легионов, несущих огонь и ярость всем, кто нам противостоит! Нет такой части света, куда мы не осмелились бы войти; такой, на которую не падает грозная тень наших штандартов. Нет врага, которого мы не могли бы одолеть. Врага, которого б мы убоялись. И никакой враг, ни в какие времена не превзойдет нас силой оружия. А римское владычество продлится еще тысячи и тысячи лет. Да будет на то воля богов! Сила и честь!

Катон слушал, а сам медленно втягивал сквозь зубы воздух. К цветистым словесам военачальников накануне битвы он был привычен, но речь нового императора была, пожалуй, еще велеречивей. И напрочь лишена правдивости. Не было ни страха, ни дрожи среди бриттских племен, с которыми они воевали последние годы. Не гнулись под тенью римских штандартов и испанцы, бестрепетно идя на смерть ради свободы от римских поработителей. А как назвать то побоище в германских лесах, в ходе которого оказались истреблены три легиона императора Августа? А как быть с унижением от разгрома семи легионов Красса во время войны с Парфией? Тот позор был усугублен еще и тем, что парфяне позлатили смерть римского полководца, залив ему в глотку расплавленного золота. Нет, правда в том, что хотя на Рим и смотрят с трепетом, но, наряду со страхом, в нем наличествуют непокорство и прямой вызов. История, если относиться к ней с должным вниманием, учит одному: все империи рано или поздно заканчивают свое существование.

И тем не менее речь Нерона была вполне цветистой и вдохновляющей. Так что немалые суммы, затраченные на его образование, все же не пропали втуне.

– Зрите, снова доказали нам свою доблесть воины преторианской гвардии. Те самые, кто присутствует сегодня на этом параде. Подвиги ваши в Испании вновь осенили гвардию славой и выбили из бунтовщиков дух, все еще живущий в неблагодарных сердцах тамошних недоразвитых народов. А из всех посланных туда частей нет более достойной, чем Вторая когорта. Ну-ка, выйди вперед, префект Катон вместе со своим сигнифером!

Катон, машинальным движением выпрямив спину, уверенным шагом направился к передней части плаца; сзади слышался хруст калиг сигнифера. Чувствовалось, каким уважением преисполнены сердца стоящих по правую руку солдат. На подходе к помосту Катон резко повернулся и, топнув ногой, встал навытяжку перед императором. Сигнифер встал сбоку, держа поднятый сигнум когорты идеально по вертикали в локте от земли. Сверху на них с надменным одобрением взирал Нерон. Вот по жесту его холеной руки сзади подступил Паллас с накрытым бархатной тряпицей подносом, где лежал золотой браслет, а также диск с украшением в виде лаврового венка. Катон опустился возле императора на одно колено и почтительно склонил голову. Обращаясь к гвардии, Нерон с напором заговорил:

– Вторая когорта прекрасно проявила себя при обороне от мятежников, возглавляемых преступным Искербелом. Эти солдаты явили пример высочайшей отваги и умения воевать пред лицом десятикратно превосходящего их в численности врага. Сенат проголосовал почтить Вторую когорту этим венком в знак благодарности от себя и от народа Рима, а поскольку полномочия сената олицетворяю я, то и вручаю эту награду. Сигнифер, выставить штандарт!

Солдат четко отставил ногу и протянул к возвышению древко, так что верхушка теперь находилась в локте от императорского торса. Нерон взял с подноса венок и приспособил его на крестовине сигнума, откуда свисали тяжелые складки материи с вышитыми литерами “S.P.Q.R.”[19]. Позднее венок переместится на древко, где уже нашли себе место две награды, полученные когортой. Император убрал руку, и сигнифер, выждав пару секунд, поднял сигнум, чтобы взблескивающие на солнце награды были видны всем гвардейцам.

– Префект Катон, – изрек Нерон, – тебе мы приносим благодарность за хорошее руководство людьми, вверенными под твое начало. Лично я не упомню офицера, который бы дважды на протяжении одного года представлялся к награде!

Он улыбнулся, а Катон ощутил секундный прилив самодовольства, припоминая знак серебряных копий, которым его и Макрона удостоил император Клавдий через пару месяцев после их возвращения в Британию. Обратно их отозвали по следам во всех смыслах провального похода, закончившегося гибелью чуть ли не целого легиона заодно с его командиром. Но все это было делом политики, а Риму нужно было хоть что-нибудь да отпраздновать, и потому их с Макроном восславили как героев. Во всяком случае, сейчас в заслуженности наград сомневаться не приходилось. Отличились и они, и вся Вторая когорта.

Нерон поднял с подноса золотой браслет и возвысил голос, добиваясь, чтобы его слышал весь плац:

– За храбрость и вдохновенное начальствование мы вручаем этот символ признательности нашему товарищу Квинту Лицинию Катону, командующему Второй когортой преторианской гвардии!

Катон шагнул вперед для принятия награды, чувствуя немалый вес золотого украшения. Просунув руку, он сжал края, чтобы браслет плотней закрепился на правом предплечье, и победоносно поднял руку. Когорты гвардейцев приветствовали его громовым ревом, быстро поймав ритм так, что звук имени эхом отражался от окружающих казарм, взрастая в оглушительное крещендо. Грудь Катону распирало от гордости. В этот момент он посмотрел императору в глаза – затаенные, словно притихшие. Поглядев секунду-другую, Нерон нервно хихикнул, после чего поднял руку, унимая неподобающее ликование на плацу. Крики пошли на убыль, а сам Нерон более-менее восстановил самообладание и поднял скипетр, требуя тишины и внимания солдат. Когда шум утих, он вполголоса обратился к Катону:

– Отпускаю тебя в строй, префект.

Катон вместе с сигнифером дружно повернулись и, печатая шаг, вернулись к поредевшим рядам Второй когорты, где заняли место рядом с Макроном.

– Молодчина, префект. По заслугам и честь.

– Спасибо, друг мой. Заслуги эти наши общие.

Нерон отошел на заднюю часть помоста и сел там на табурет с мягкой обивкой. У императора за спиной застыли двое телохранителей-германцев. А еще там стояла стройная молодая женщина в искрящейся на солнце шелковой столе под синим плащом-пенулой. Женщина положила императору на плечо свою ладонь, которую он взялся нежно поглаживать.

– Что за женщина? – не поворачивая головы, спросил Макрон.

– Понятия не имею, – ответил Катон. Это была не Клавдия Октавия, к браку с которой Нерона принудили для укрепления связи с прежним императором. – Но не его жена, это точно.

Продолжить разговор не получилось: к переднему краю помоста приблизился Паллас и, расправив плечи, обратился к гвардии:

– Доблестные солдаты! Вы видели, какую любовь к вам испытывает наш император. Что еще может быть нужно от жизни? Вы – герои Рима. Да что там Рима – герои всей империи! Никто из солдат не сравнится по подвигам с прославленной преторианской гвардией, вселяющей ужас во врага! Так пусть же услышат они клич, который только и должен звучать из уст гвардейцев! Победа! Победа! Победа!

При этом он ритмично вздымал сжатую в кулак руку. Кое-кто из людей подхватил клич, но поняв, что большинство их не поддерживает, прекратил скандировать. Паллас еще какое-то время покричал, но постепенно выдохся и опустил руку с встревоженным выражением на лице.

– Какая сдержанность! Какая скромность! Именно они и приличествуют благороднейшим из людей. Я должен был учесть это ваше качество, прежде чем подать свой скромный голос.

– Где наши деньги? – раздался требовательный возглас.

– Да! – выкрикнул еще кто-то. – Где деньги?

– Тишина в строю! – рявкнул кто-то из центурионов. – Душу вытрясу из любого, кто заговорит в нарушение дисциплины!

– Деньги где? – вновь взвился крик над задними рядами.

Его подхватили другие, и скандирование, набирая силу, стало взбухать отчаянным ревом. Паллас, подняв руки, что-то прокричал, но голос его на фоне шума не был слышен. Имперский вольноотпущенник с мучительно искаженным лицом тряс кулаками, силясь что-то донести, но был он не более чем перышком перед лицом вихря.

«ГДЕ НАШИ ДЕНЬГИ?! ГДЕ НАШИ ДЕНЬГИ?!»

Где-то вблизи послышался зычный бас, и Катон, обернувшись, с ужасом увидел Макрона, держащего ладони у рта. Если к беспорядку примыкают уже и офицеры, это означает, что бразды уходят у начальства из рук, и если ничего не сделать, то вскоре все грозит опрокинуться вверх дном. К счастью, кое-кто на помосте почуял близкую опасность. Вскочив на ноги, к переду помоста рванулся Нерон и, оттолкнув Палласа в сторону, с целью привлечь внимание гвардейцев замахал своим золоченым скипетром.

– Друзья! Дорогие мои собратья!

Постепенно скандирование пошло на убыль, а император выдавил на лице подобие улыбки.

– Будут, будут у вас деньги! Ничуть не меньше, чем у солдат из других когорт! Сестерций к сестерцию, и ничуть не меньше. Клянусь самой своею жизнью. Только вы должны понять, что такую сумму разом в настоящее время выдать сложно.

Стон прошел над рядами, и вновь раздались гневные голоса. Тем не менее император продолжал:

– Имперская казна почти пуста. Но к Риму следует целый обоз с серебряными слитками, идет вот в эту самую минуту. Надо подождать всего лишь несколько дней, и вы получите свое вознаграждение. Я скорее лишу себя глаз, чем не дам вам того, что причитается вам по праву. Доверьтесь мне. Доверьтесь вашему императору!

Он сделал паузу, вслушиваясь в реакцию солдат. Сердитый рокот и разрозненные возгласы продолжались с неослабной силой. Улыбка стала сходить у Нерона с лица, и он сделал шаг назад. Тотчас вперед выступил Бурр и, прикрыв императора собой, завопил, держа ладони рупором:

– Парад прекращается! Офицеры, приказать подчиненным разойтись! Все по казармам, немедля!

Катон повернулся лицом ко Второй когорте. Лица гвардейцев были разгневаны, сердитыми жестами они указывали на помост. Положение выходило из-под контроля, дисциплина рассыпа́лась. Необходимо было что-то срочно делать.

– Вторая когорта! Становись!

Встретившись взглядом с Макроном, Катон отчаянно кивнул. Ветеран, набрав в грудь воздуха, ревом повторил приказ и с воздетым центурионским жезлом двинулся на передний ряд первой когорты. Солдаты, понимая, чем грозит ослушание строгому начальству, застыли навытяжку. За передним рядом последовали остальные. Свирепыми окриками и взмахами жезлов добивались своего и другие центурионы с опционами. Совсем скоро Вторая когорта стояла тихо и смирно, как в начале парада. Пример передался остальным когортам, и постепенно дисциплина была восстановлена.

Было видно, как небольшая императорская свита спешно покидает помост и торопится к воротам лагеря. Оставался лишь один Бурр. Сцепив за спиной руки, он стоял крепко упершись в пол и, вскинув подбородок, поедом ел взглядом плац.

Катон снова набрал в грудь воздуха:

– Вторая когорта, в казарму и по местам! Офицеры, шевелите людей!

Центурия за центурией ускоренным шагом покидали плац. Катон на ходу пристроился рядом с Макроном и сигнифером. Сердце в его груди отчаянно стучало.

– Вообще-то, парад мог бы пройти и поглаже, – поделился Макрон.

– Согласен, – удрученно махнул Катон. – Сейчас нам, друг мой, надо держать ухо востро. Сдается мне, что в Риме скоро станет не менее опасно, чем на настоящем поле боя.

* * *

По возвращении Второй когорты в казармы Катон и Макрон вместе с сигнифером отправились к кузнецу и там втроем с гордостью пронаблюдали, как наградной венок надежно прикрепляется к железному ободку вокруг древка сигнума. Вообще-то это задание сигнифер мог выполнить и сам, без присутствия командиров, но уж очень им хотелось своими глазами лицезреть, как на штандарте занимает место первая награда, завоеванная Второй когортой после их перехода в гвардию.

Закончив работу, кузнец взыскательно оглядел место крепления и лишь после этого почтительно вручил штандарт префекту.

– Ну вот, прошу принять, – сказал он.

Катон посмотрел на венок и улыбнулся.

– Красота.

– Красота и есть, – кивнул Макрон. – Скоро еще другие появятся.

Префект печально поцокал языком.

– А вот я в этом не уверен. Может, и ошибаюсь, но у меня впечатление, что Нерон не из тех, кому нравятся военные походы. По всей вероятности, нам теперь светит сопровождать его в Байи[20] и обратно, или вон сдерживать на праздничных гуляниях толпу. А такими деяниями Вторая наград заработает не густо.

– Да уж куда там…

Катон передал штандарт сигниферу.

– Ну что, Гонорий, береги его как до́лжно.

– Сила и честь, господин префект.

Они как раз вышли из кузницы, когда начал накрапывать дождик. Ветер усилился, и Катон плотней запахнулся в плащ, подбородком уйдя в его складки.

– Ты как думаешь насчет обоза с серебром? – спросил Макрон на обратном пути к казармам. – Нам сказали правду или…

Катон поглядел на друга искоса.

– Ты когда-нибудь встречал правдивых вольноотпущенников императора?

– Намек понят. Но если так, то, пожалуй, Палласу придется отступить от правил. Ты же видел, как оно выходит… Если ребята не получат своего серебра, причем быстро, то недалеко до беды.

Макрон отправился распределять ночные караулы, а Катон пошел к себе. Блаженством грела мысль поскорее снять доспех и налегке отправиться в город, повидать сына. Возможно, удастся несколько часов погулять и поиграть с ним, прежде чем Петронелла заберет Луция на кормежку и сон.

Дверь в жилье была открыта, но Метелла там не оказалось. С нелегким сердцем Катон переступил порог. Тревожно вскинуться заставил тонкий скрип половицы в таблинуме. Рука непроизвольно легла на рукоять меча. Неслышно приблизившись, префект с осторожностью заглянул внутрь. За его столом сидел Паллас. Появление Катона он встретил елейной улыбкой. Тот ответил холодным взглядом. Паллас был скроен из той же материи, что и его предшественник Нарцисс; откровенно говоря, к доверию это не располагало. Присутствие такого человека могло лишь насторожить: того и гляди жди беды.

– О, префект Катон, – сказал он так, будто появление хозяина жилья его изрядно удивило. – Мне кажется, настало нам время поговорить.

Глава 10

– Разговаривать нам не о чем, – заходя в таблинум, равнодушно промолвил Катон. – И буду признателен, если ты освободишь мой стул.

На мгновение улыбка сошла у Палласа с лица, но в следующую секунду он снова замаслился и даже встал со стула – как оказалось, лишь затем, чтобы подтянуть под себя из угла комнаты табурет и снова сесть сбоку стола. Катон набросил на спинку стула плащ и отряхнул сиденье, словно оно было чем-то замусорено. После этого сел и посмотрел на вольноотпущенника холодным взглядом.

– Я не понимаю, о чем мы вообще можем говорить, – повторил он с нажимом.

– В самом деле? – Паллас взметнул брови. – А я думал, тебе хватает сметливости понять, что поговорить мы можем о многом. Ох о многом…

– В таком случае, рад тебя разочаровать. Тебе что, больше нечего…

– Не разыгрывай из себя глупца, молодец. В свое время ты, как пчелка, таскал мед в улей Нарцисса. А я, зная его, могу сказать: себе в услужение он брал только лучших.

– Нарцисса нет в живых. Что до меня, то я ему не служил. А содействовать ему меня принуждали.

– Все едино: твоя свобода – не более чем мнимость.

Катона тяготила усталость, и не было никакой охоты к словесному поединку, особенно с человеком, к которому он не испытывал ничего, кроме глухой неприязни.

– Я так понимаю, ко мне в жилье ты пробрался с какой-нибудь гнусностью?

– Если ты считаешь таковой мое желание тебя поздравить.

Паллас скроил гримасу уязвленности, но под неподвижным тяжелым взором Катона пожал плечами.

– Ну ладно, ладно. Да, я пришел к тебе с предложением. Мне нужны надежные люди, на которых можно положиться. Люди, которые могут быть безжалостными, но что еще важнее, приметливыми и осторожными. Именно такими, как я понял, являетесь вы с Макроном. Именно таких, как вы, я себе и ищу. Теперь, со смертью Нарцисса, вам нужен могущественный покровитель. Поэтому предлагаю вам, в интересах Рима, поступить в служение мне. От вас я не прошу ничего такого, чего бы вы не делали для Нарцисса. Но при этом заверяю, что моя плата вам будет не в пример щедрее той, на которую шел он.

– Мы не продаемся, – откинувшись на спинку стула, устало вымолвил Катон. – И давай на этом закончим. Прошу тебя, уходи.

Вольноотпущенник издал сухой смешок.

– Ты, видно, путаешь меня с тем, кто предлагает тебе какой-то выбор.

Катон покачал головой.

– Нет. Я в точности знаю, что ты из себя представляешь. Вы с Нарциссом оба скроены из одного и того же тряпья. Ты, как и он, не более чем зарвавшийся бывший раб, мнящий невесть что о своем влиянии и значимости. Мне б тебя высечь да прогнать вон из лагеря за то, что смеешь обращаться со мной в такой манере…

– Что ж, попробуй. И твоя шкура вмиг ляжет у меня в доме ковриком, – бесцветным голосом прошелестел Паллас, а у Катона тревожно кольнуло в затылке. – Так что предлагаю меня выслушать. Выбора у тебя в любом случае нет. Так происходит со всеми, к кому я обращаюсь насчет служения. Особенно с теми, кому приходится думать о своей семье…

У Катона кровь похолодела в жилах. Опустив руки под стол, в попытке сдержать свой гнев и страх, он стиснул их в кулаки.

– Ты грозишь моему сыну?

– Зачем же, если в этом не будет надобности? Просто не понуждай меня, и мы безусловно придем к выгодному для обоих нас согласию. Луций – прекрасное дитя, и мне будет крайне прискорбно, если через твое глупое упрямство он вдруг напорется на какие-нибудь неприятности…

Так вот она где, ахиллесова пята. Чтобы тебя уничтожили, достаточно иметь всего одно уязвимое место, а уж такие твари, как Паллас, умеют вынюхивать подобные места и давить на них без жалости и малейшего намека на приличия…

Паллас смотрел близко и пристально, поигрывая тонкой расчетливой улыбкой. Катон чувствовал, как имперский вольноотпущенник читает его мысли, и уже от одного этого внутренне содрогался. Помимо страха за сына, где-то в душе, клубясь, взбухало удушливое беспомощное бешенство с желанием выхватить меч и пронзить насквозь черное сердце исчадия, сидящего напротив. Позыв был настолько сильным, что даже пугал. Катон нервно сглотнул, прежде чем рискнуть подать голос.

– Мне нужно время подумать.

– Конечно, конечно. Ты же только что вернулся из тяжелого похода… Надо отдохнуть, восстановить силы. Разве я не понимаю… Подожду какое-то время, пока ты примешь решение. Кроме того, у меня почему-то есть полная уверенность, что решение это по зрелом размышлении окажется правильным. Как ты, вероятно, уже обнаружил, Рим в последнее время неспокоен. Кому-то не нравится, что императором у нас Нерон. Эти люди могут посеять смуту. И если такое произойдет, то мне нужно знать, что я могу на тебя понадеяться. На тебя и твоего друга Макрона.

– Оставь в покое хотя бы его.

– Я бы рад. Но он предан тебе, как пес. Так что мне, пользуясь этим обстоятельством, хотелось бы обзавестись еще и этим грозным бойцом. А потому включим в сделку и его. – Паллас поднялся с табурета и, оправив складки плаща, сверху вниз остро поглядел на Катона. – Где меня искать, ты знаешь. Я тоже, безусловно, знаю, где отыскать тебя и твоих. А потому помни мои слова, префект. Обдумай все хорошенько, но сильно не затягивай. Пять дней, думаю, тебе хватит. После этого если я от тебя ничего не услышу, то сочту, что мое предложение отвергнуто. И тогда ты сделаешься моим врагом.

– Послушай, к чему мне быть твоим врагом, равно как и другом? Почему тебе просто не оставить меня в покое? Политикой я не интересуюсь. Не говоря уже о том, кто именно у нас император. Позволь мне просто служить твоему хозяину. Служить тем, что получается у меня лучше всего, – солдатской службой.

Паллас не смог сдержать смешок.

– О боги, боги… Вы, солдаты, порой бываете изумительно наивны. А может статься, просто делаете вид… Ты уж имей к моей проницательности хоть немного уважения. У тебя, помимо мускулов, достаточно и ума. Иначе разве б ты поднялся с такой быстротой в ранг префекта? Не уцелел бы ты и на стремнине политических течений, если б тебе не хватало ума грести куда надо, особенно при таком кормчем, как мой давешний недруг Нарцисс.

– Я презирал его, так же как презираю сейчас тебя.

– О, какие страсти… – Паллас насмешливо накренил голову. – Ну что, префект Катон, скоро увидимся, так или иначе. Но помни: ты мне полезен только как друг. Все иное я сочту за угрозу и действовать буду соответственно… Ну, а теперь прощаюсь – до поры.

Он повернулся и вышел из комнаты, оставив дверь открытой. Под легкий стук его удаляющейся поступи Катон, сгорбившись над столом, уронил голову себе в ладони. Мучительно хотелось воздать молитву богам, чтобы на Палласа и ему подобных низверглась карающая молния. Чтобы их погубили все боги и богини! А он, Катон, весь остаток своих дней возносил бы им за это хвалу. Хотя что толку? Когда, хотя бы раз, молитва была отвечена? Помнится, в детстве он, бывало, истово молил Юпитера избавить его от какого-нибудь обидчика или ниспослать подарок. Но ничего из этого не выходило. «Молись горячей, от сердца», – наставлял отец. Как будто б и в самом деле есть определенное количество усилий, необходимых для наполнения некой чаши весов, после чего боги снизойдут удостоить тебя своим вниманием…

С затиснутым в зубы стоном Катон встал и принялся стаскивать с себя панцирь, наручи и поножи. Все это он аккуратно разместил на крышке своего сундука, после чего надел плащ и вышел из казармы. Снаружи его сразу же опахнуло промозглым, с дождевой взвесью ветром. Накинув на голову капюшон, Катон повернулся и порывисто зашагал из лагеря в город, по направлению к дому Семпрония.

* * *

С часок ему удалось провести с Луцием в его комнате. Семпроний купил мальчику набор деревянных солдатиков, и на какое-то время Катон сумел забыть свои треволнения за игрой: он расставлял солдатиков на полу, а сынишка с веселым криком сшибал их своим мясистым кулачком. Спустя какое-то время Катон подобрал двоих солдатиков и стал повествовать Луцию о приключениях двух римских солдат, а мальчик молча слушал, теребя складки отцовой туники.

Наконец сынишка поднял на отца по-детски круглые, серьезные глаза.

– Папа солдат? – без тени улыбки спросил он.

– Да, – ответил Катон.

– Ты бьешь плохих людей?

– Да. И за это мне досталось вот что, – Катон показал на шрам у себя на лице.

Луций молча посмотрел, а затем поднял ручонку и провел пальцами по белесому рубцу и с гримаской отдернул ладошку.

– Дядя Мак-Мак тоже солдат?

– Да еще какой. Самый лучший из всех.

Мальчик подобрал одну из деревянных фигурок.

– Я тоже буду солдат. Когда стану большой.

Катон ласково взъерошил сынишке податливые волосы.

– Это дело подождет. Сначала подрасти.

Дверь скрипнула, и в комнату вошла Петронелла. При виде играющих на полу отца и сына она лучезарно улыбнулась.

– Прошу прощения, пришло время кормить молодого господина.

– Нет! – нахмурился Луций. – Я хочу играть!

– Ну-ка, ну-ка, – Катон погрозил сынишке пальцем. – Если хочешь стать солдатом, то сначала тебе надо научиться выполнять приказы. Особенно от такого строгого начальника, как Петронелла.

Луций скрестил на груди руки и насупился.

Катон, распрямив подзатекшие ноги, встал. Потянувшись, он подхватил сына, чмокнул в макушку и передал его няне.

– Господин будет ужинать с господином сенатором и Макроном?

– А Макрон что, разве здесь?

– Да, господин. Пришел еще за час до вас.

– И чем же он здесь занимался?

– Он-то? Судачил со мной на кухне, пока я варила кашу для малыша.

– В самом деле?

При мысли об увлеченности друга Петронеллой Катон не сумел скрыть улыбки. А что… Женщина дородная, привлекательная; как раз по нему.

– Если вы закончили судачить с моим доблестным центурионом, то попроси его прийти ко мне в триклиний. А также пришли с ним вина и какую-нибудь легкую снедь. Сенатор-то дома?

Петронелла покачала головой.

– Утром ушел в сенат, пока не возвращался. Как придет, попросит ужин. Я посмотрю, что можно будет приготовить для вас троих.

* * *

Появление друга в триклинии Катон встретил приветственным взмахом.

– Я и не знал, что ты примкнешь к нам скоротать вечерок.

– Да вот, – Макрон неловко пожал плечами. – Шел мимо, решил заглянуть, как там наш маленький герой…

– Только к нему? И ни к кому более?

Под смешливым взглядом друга Макрон хлопнул себя по ляжкам.

– Эхх… Ладно, сдаюсь: вообще-то заглядывал я к Петронелле. А что худого в том, что старый холостой солдат погреется у очага в женской компании? К тому же без необходимости за это платить…

– Ничего худого. Женщина она славная.

– Это точно. К тому же щедрая сердцем. И не только им.

– Это уж я подметил. – Катон, подмигнув, налил в чару вина и протянул Макрону. – На, угощайся.

С минуту они молча потягивали фалернское, после чего Макрон спросил:

– Я вижу, что-то случилось? Или мне кажется?

Катон еще по дороге решил рассказать другу о визите Палласа. Ветеран выслушал не перебивая, а затем протяжно вздохнул.

– Вот дерьмо.

– Не то слово.

– Что думаешь делать?

– А что тут особо поделаешь, когда на кону безопасность Луция? Впечатление такое, что со смертью Нарцисса мы лишь сменили одного подлого ублюдка на другого.

– И чем мы прогневили богов, что удостоились такой участи? – пробурчал Макрон, сжимая лапищей чару с вином. Посидев в задумчивости, он сказал: – Вот что. Луция надо увезти из Рима. Найти место, где он будет в безопасности. Там, где до него не дотянется Паллас. Тогда управы на тебя у него не будет. И ты сможешь четко указать, в какое место он может засунуть свое предложение.

Катон кивнул.

– Я тоже примерно так мыслил. Знать бы только, кому можно доверить приглядывать за Луцием… Что до сенатора, то он уже как пить дать под надзором соглядатаев Палласа.

Разговор прервал стук входной двери и голоса в атриуме. Спустя минуту в триклиний вошел Семпроний – жидкие волосы прилизаны дождем, плащ намок от разыгравшейся над городом непогоды.

– Вы оба здесь? Вот и хорошо. Сейчас обсушусь, переоденусь, и будем ужинать. Заодно поговорим. Ох и интересный же день был сегодня в сенате… На редкость интересный.

Вскоре он возвратился в свежей тунике. В это время один из кухонных рабов принес большой котелок тушеной оленины и черпаком разложил ее по трем чашам самосской керамики. Семпроний запустил в чашу ложку и выудил исходящий паром кусок мяса. Оно было еще слишком горячим, чтобы пробовать на вкус, и он аккуратно на него подул.

– Ты упомянул про твой день в сенате, – напомнил сгорающий от нетерпения Катон.

– Ах да… Ощущение такое, что кошка почти наверняка забралась в голубятню. Сначала голосовали за обожествление Клавдия. Речи, которые, собственно говоря, и можно было ожидать: какой великий вклад он осуществил во благо и безопасность Рима. Приняли единогласно, как и ожидалось. Хотя можно лишь представить, как Юпитер и прочие боги относятся к тому, чтобы мы, смертные, голосовали, кто из нас небожитель.

– Да, весьма самонадеянно с нашей стороны, – улыбнулся Катон.

– Точно.

Проголодавшийся Семпроний положил мясо в рот и стал торопливо прожевывать: кусок был все еще горяч. Наконец, проглотив, сенатор продолжил:

– М-м, вкусно! Даже очень… Но этот вопрос был еще сравнительно легким. А вот то, что последовало затем, накалило страсти. Разобрали несколько процедурных вопросов, затем общих. И вот, когда кое-кто уже собирался покинуть собрание, поднялся Граник и внес на обсуждение тот самый вопрос.

– Граник? Что-то я о таком не слышал…

– Немудрено. Замшелый старик. Удивительно, что еще ходит, а не лежит. Происходит из старинного, но обедневшего рода; обедневшего настолько, что и не знаю, пройдет ли он по итогам следующего ценза[21] в сенат. Так что терять Гранику, по всей видимости, особо нечего. Потому он, возможно, и вынес этот вопрос на обсуждение. Так вот, он потребовал, чтобы над Нероном и Британником учредили опекунство; до той поры, пока Нерону не исполнится двадцать один год. А до этого времени сенат должен получить полномочие править от имени Нерона.

– Ай да старик… – Катон ошарашенно покачал головой. – Считай что вынес себе смертный при-говор.

– Можно и так сказать. Но он был не один. Когда имперские подпевалы попробовали зашикать Граника, в его защиту выступили еще несколько сенаторов. И обстановка, надо сказать, накалилась до предела. В какой-то момент распорядитель был вынужден вмешаться, иначе завязалась бы потасовка.

Макрон отер себе рот и проницательно поглядел на сенатора.

– А по какую сторону забора оказался ты, наш добрый хозяин?

– Честно сказать, ни по какую. И я такой не один. Большинство из нас осталось сидеть на этом самом заборе.

– Поза неудобная, особенно если скопом.

– Согласен. Но меня удивило вот что. Не столь уж многие захотели открыто поддержать Нерона. Разумеется, Граника со товарищи Неронова фракция одолела в пропорции два или три к одному, но остальные… Так что кто знает, чем оно в итоге обернется.

– Вот она, суть политиков, – Макрон спесиво фыркнул. – Боятся даже пукнуть, пока не убедятся, в чью сторону дует ветер. – Спохватившись, за чьим столом возлежит, он поспешил добавить: – К нашему хозяину это, понятно, не относится.

Семпроний качнул головой:

– Извиняться ни к чему. У сенаторов и впрямь давно нет храбрости высказывать свое мнение вслух. Обычно они всё делают по указке из дворца, а свое поддакивание воле императора обращают в театрализованное действо. Теперь же есть ощущение, что императорская власть еще не окончательно утвердилась и сенат выжидает, кто одержит верх.

– А что, в этом есть сомнение? – спросил Макрон. – Преторианцы присягнули на верность Нерону, и он уже занял трон. Насколько я понимаю, дело сделано.

Катон поцокал языком.

– Это если не брать в расчет сегодняшние настроения на плацу.

– Я слышал об этом, – сказал Семпроний. – Конфуз по всем статьям.

Съев еще несколько ложек жаркого, он продолжил:

– Положение еще больше усугубляется обстановкой в Равенне. Там стоит лагерем Шестой легион; ждет обозов до Остии, чтобы оттуда кораблями отправиться в Ливию, на Лептис-Магна. На сегодня они уже должны были дать присягу, но подтверждения об этом до сих пор нет. Нет пока ничего и от флота в Мизенуме.

– Попахивает мятежом, – задумчиво рассудил Макрон.

– Пока нет. Но я теряюсь в догадках, на чьей стороне они выступят. И видимо, во дворце последнее время не спят от этой же самой мысли. – Семпроний устало повел головой из стороны в сторону. – Поистине волнительные времена… Ой, чуть не забыл! – Он повернулся к Катону. – Сейчас перед уходом из сената я столкнулся с управляющим Веспасиана. У него к тебе сообщение. Завтра к ночи Веспасиан приглашает тебя отужинать к себе в дом.

– Вот как? – Катон задумался. – А почему бы не послать мне это сообщение напрямую?

– Видимо, он услышал, что ты захаживаешь ко мне в гости.

– Ну да, наверное… А во сколько этот ужин?

– Управляющий сказал, после второй вечерней стражи.

– Ого! Не уверен, что у меня найдется время…

– Иди, иди, префект, – настойчиво вклинился Макрон. – Уж я несколько часов послежу за порядком в когорте. Тем более вы с легатом столько времени не виделись. Поболтаете о том о сем… Он, наверное, рад будет послушать, как там оно в Британии.

– Пожалуй, ты прав, – Катон кивнул. – У нас с ним есть что обсудить.

– Да уж наверное, – с хитрецой улыбнулся Семпроний. – Обсудить вам есть что.

Глава 11

Уже сгустились сумерки, когда Катон вышел из проулка и негромко постучал в дверь Веспасианова дома. Дом располагался на нелюдной боковой улице Яникульского холма[22]. Район был зажиточный, лишь слегка подпорченный горсткой облезлых инсул возле соседнего перекрестка дорог. У двери висел фонарь со свечой, освещая пространство перед входом, так чтобы лица визитеров были легко различимы изнутри. Неожиданно, без всякого предупреждения отодвинулся щиток на зарешеченном оконце, и Катона оглядела пара красновато отблескивающих глаз. Для визита к своему бывшему командиру префект из соображений респектабельности разжился у Семпрония скромной, но достойной тогой. Однако цепкий взгляд из-за двери заставил его почувствовать себя неловко.

– Префект Квинт Лициний Катон, – представился он нарочито спокойным голосом. – Меня ожидают.

Ответа не последовало, а оконце захлопнулось. Затем тихо скрипнули засовы, и дверь открылась внутрь. Из темени возник моложавый, плотного сложения темнокожий мужчина, быстро глянул в оба конца проулка и завел Катона внутрь. Дверь закрылась, засовы задвинулись. В доме стояла тишина – ни голосов, ни света внутри, как будто место было брошено. Мгновенно насторожившись, Катон напряг чувства в предощущении опасности. Рука скользнула к скрытому под плащом кинжалу.

– Где твой хозяин?

Привратник посмотрел пустым взглядом, отчего Катон чутко отступил на шаг, высматривая малейший признак враждебности, но не заметил ни напряжения мышц, ни чуть заметной полуприсяди в готовности напрыгнуть. Вместо этого привратник кивнул в сторону атриума, куда вел темный зев дверного проема.

– Я спрашиваю: где твой хозяин? Отвечай.

Человек притронулся к своим губам и качнул головой.

– Ты немой?

Тот кивнул и указал Катону на проем.

– Сначала ты.

Человек пожал плечами и чуть вразвалку двинулся через атриум. «По сложению борец или мастер кулачного боя», – определил для себя Катон, осмотрительно держась от привратника на некоторой дистанции. В атриуме, судя по тихому переплеску и проблескам воды, находился бассейн, в который звучно срывались с потолка капли. Катону отчего-то подумалось о сложности и двуличии политического устройства Рима. Мысль эту он предпочел отбросить и сосредоточился на своем непосредственном окружении, по-прежнему с подозрением вслушиваясь и вглядываясь в темный интерьер Веспасианова дома.

Когда шли через коридор, широкая спина привратника едва различалась, и Катон вновь сомкнул пальцы на рукоятке кинжала, готовый в любое мгновение его выхватить. Постепенно впереди из темени стала пробиваться скудная полоска света – видимо, из-под двери. Шорох сандалий прекратился; привратник тихо постучал в ту самую дверь. Ответа не послышалось; просто в коридоре сделалось светлей от хлынувшего из открывшегося проема оранжевого света, легшего на стену продолговатым клином.

Привратник отступил в сторону. Бдительно удерживая его в поле зрения, Катон шагнул вперед и оказался в просторном таблинуме. Вдоль одной из стен здесь тянулись полки с грудами свитков. На дальнем конце стоял большой письменный стол, возле которого тоже виднелась дверь. Перед письменным столом стоял еще один столик, низенький, с бронзовым подсвечником, а по бокам от него две кушетки. Четыре свечи давали достаточно света, чтобы оглядеться и увидеть в пространстве таблинума единственного человека – жену Веспасиана Домицию. Поднимаясь с кушетки, она через плечо Катона поглядела на привратника:

– Можешь идти, Децим.

Привратник поклонился и тихо закрыл за собой дверь. Вскоре его поступь стихла; судя по всему, он ушел обратно к своей караульне при входе в дом. Домиция подошла с приветливой улыбкой.

– Рада вновь видеть тебя, Катон. И всегда была рада. Еще с той поры, как ты рос мальчиком при императорском хозяйстве. Большой же ты путь проделал с той поры… – Она обвела его выразительным взглядом. – Полностью сформированный мужчина. Мужчина и солдат. Да что солдат, герой.

Принимать эту медоточивую похвалу было довольно неловко. Катон переступил с ноги на ногу.

– Я тоже рад встрече, госпожа. Однако прошу простить: меня вроде как приглашали на ужин с легатом. Он где-то здесь?

Домиция посмотрела туманным взором.

– Нет. Как раз сегодня он отбыл из Рима на охоту со старыми друзьями по службе. Так что нас никто не побеспокоит.

А вот это действительно был конфуз. Находиться наедине с женой сенатора – это пахнет скандалом, причем опасным. Домиция, явно прочитав эти мысли, мягко усмехнулась.

– Могу заверить, Катон: соблазнять тебя я не собираюсь. Видимо, я как раз та редкая для нынешнего Рима птица – любящая и преданная жена.

– Тогда зачем мне сказали, что меня пригласил к ужину твой муж?

– Вынужденная хитрость. Согласись, было бы неловко просить тебя прибыть ко мне наедине, да еще поздним вечером. К тому же сомнительно, что ты принял бы такое приглашение. Не так ли?.. Но вот ты здесь. Проходи, усаживайся.

Она возвратилась к своей кушетке. Катон не двинулся с места.

– Так зачем я здесь?

– К этому мы скоро подойдем. Однако ты, наверное, голоден? Я могу велеть подать сюда вино и снедь.

Префекту не хотелось давать повод удерживать себя здесь (кто знает, вдруг придется спешно уйти). Но пока любопытство в нем перевешивало.

– Спасибо; пожалуй, не надо.

– Как пожелаешь… Прошу, друг мой, сядь. А то неудобно вести уютную беседу, когда один сидит, а другой стоит, как на похоронах.

– Госпожа, смею заметить: пока ничего уютного в нашем положении нет.

– Значит, тем более сядь.

После некоторой паузы Катон повиновался и присел на кушетку по другую сторону столика.

– Вот так-то лучше, – Домиция снова улыбнулась. – А то скованность у тебя буквально на лбу выписана.

– В этом есть моя вина?

– Я этого не сказала… Перейдем сразу к сути.

Домиция помолчала, собираясь с мыслями.

– Знаешь, что мне особо помнится из твоей ранней службы в легионе моего мужа? Отвечу: твое бескорыстие. Многие – пожалуй, что большинство – идут в солдаты из сребролюбия или жажды приключений; кто-то бежит от докуки или от своих прошлых темных дел. У тебя же, помнится, не было даже выбора. Ты пошел на службу по воле своего отца. И тем не менее служил исправно и охотно, с образцовой верностью долгу. Отвагу и способности ты проявлял с самого начала, а потому возвысился до своего теперешнего ранга; по мнению некоторых, с неподобающей поспешностью. Но в этом нет и не было твоей вины, милый мой Катон. Всегда найдутся завистники из вышестоящих, брюзжащие, что такие, как мы, дескать, не вполне на своем месте. Пусть их судят боги. Мой же тебе вопрос: готов ли ты, если понадобится, отдать свою жизнь во благо Рима?

– Своей жизнью за Рим я рисковал не раз. У меня вон и свидетельства тому есть в виде шрамов.

– Это я вижу и знаю. Но вопрос мой, если ты его внимательно выслушал, звучит более тонко. Я спросила: готов ли ты отдать жизнь во благо Рима?

– Ах вот оно что… Вообще-то зависит от того, что этим благом считать.

– Точно. Патриотом быть легко. Любить Рим и даже погибнуть за него может и болван. Но этого мало. Точнее, не в этом суть. А суть – в понимании того, что для Рима благо, а что вред. Понять – и тогда уже действовать для наступления первого и предотвращения второго. В этом и состоит истинный труд патриота. Это и есть дело, ради которого стоит сражаться, а при необходимости и отдать жизнь.

– Понятно… А ты, видимо, из тех, кто решает, что для Рима благо, а что нет?

– Кому-то же надо ими быть, Катон. Или ты предпочел бы, чтобы это была Агриппина или чудовищное порождение ее чрева Нерон? Или этот выблядок Паллас?

При упоминании императорского вольноотпущенника префекта буквально передернуло; вспомнился тошнотный ужас от той зловещей угрозы сыну. Палласа Катон презирал и ясно видел, кто и что он такое: гнусный мелкий приспособленец с холодным коварством змеи. Что делало его лишь более опасным, а вражду с ним – неоправданно рискованной.

– Я – солдат, моя госпожа. И присягал подчиняться своему начальству. Это ему, а не мне решать, что для Рима благо, а что нет.

– Вздор. Катон, ведь ты неглупый человек, как и я. А потому не оскорбляй мою разумность словами, что у тебя нет политических взглядов.

– Если такие взгляды и есть, то они мои, и мне незачем делиться ими с кем-либо.

– Ага. Значит, они у тебя все-таки есть. – Подавшись вперед, Домиция уткнула в него палец: – А если это так, то твой долг действовать сообразно им. Делать то, что, по-твоему, есть благо для Рима.

– Я уже сказал: я солдат. Мой долг предельно прост. Повиноваться приказам. И ничего более.

Домиция не скрывала своего отчаяния:

– В чем дело, Катон? Почему ты так упрям? Со мной ты можешь говорить открыто!

– Боюсь, госпожа, это непозволительная роскошь. Ты спрашиваешь о моих воззрениях, а сама даже не сказала о цели, ради которой тайно меня сюда пригласила. Я полагаю, дело здесь в чем-то большем, чем просто болтовня о моих политических взглядах. Чего ты от меня хочешь? Говори прямо, или я сейчас уйду.

– Хорошо же… если ты так желаешь. – Сухо блестя глазами, она свела перед собой ладони. – Уже много лет назад я пришла к пониманию, что интересы Рима и императоров – это вовсе не одно и то же. Когда вся власть сосредотачивается в руках одного человека, у него появляется соблазн править только во имя себя. Увы, такого понятия, как «добрый деспот», не существует. Жизнь учит, что это лишь фигура речи с извращенным смыслом. Судьбы Рима нельзя вверять в руки одного человека. Эта правда была известна нашим праотцам; вот почему Рим был республикой. И по этой же причине тираноборцы убили Цезаря. Вот почему этот пример жив в людской памяти по сей день. Есть люди, которые, подобно мне, по-прежнему верят, что будущее у Рима есть лишь в том случае, если мы возвратимся к республиканской форме правления. Иначе он обречен на тиранию, разложение и упадок, которые в конечном счете приведут к гибели империи. Вот почему мой долг – противостоять властителям-тиранам. И кстати, твой тоже. Если ты и в самом деле служишь Риму.

Ответ префекта был холоден:

– Я оспорю любого, кто усомнится в моем служении Риму верой и правдой.

– Да разве я в том сомневаюсь! Катон, сейчас ты нужен Риму как никогда. Потому я и вынуждена просить тебя помогать мне и таким, как я.

– Нет. Не могу.

– Не можешь? А я говорю, можешь. Ты в силах избрать действие, сообразное твоей воле.

– И все равно я говорю «нет».

Домиция скорбно вздохнула и смолкла, но вскоре зашла с другого угла:

– Понимаешь, дело ведь не просто в исправном служении Риму. Здесь есть и кое-что для тебя лично. Я знаю, что ты испытываешь нужду в деньгах. Что тебе пришлось продать дом для покрытия долгов, сделанных Юлией. Кстати, я очень сожалею о ее смерти. Все, кто ее знал, несказанно скорбят по ней.

– А я – нет, – процедил Катон сквозь зубы.

Домиция пытливо на него поглядела.

– Не верю… Что бы там ни было, подумай вот о чем. Если ты примешь нашу сторону и Нерон падет, а вместе с ним все его подпевалы и прихлебаи, то преторианской гвардии понадобится новый командир. Лично я не вижу более достойного человека на смену Бурру, чем тебя.

– Меня?

– А почему нет? Твой послужной список безупречен. Как говорится, воин из воинов. Ты доказал свою доблесть, утвердился как префект. Твоя когорта тебя уважает и пойдет за тобой куда угодно. А за вами двинутся и остальные. Ты станешь самым славным солдатом в империи. И вознаграждение, я уверена, тоже будет немалым.

– И что же я должен буду сделать ради такой награды? Что именно затеваете вы с вашими друзьями-заговорщиками?

– Заговорщиками? – Домиция помрачнела. – Нет, мы не заговорщики. Мы – патриоты, как я и сказала. Наш замысел – отстранить Нерона от власти и привести на трон Британника.

– Сменить одного императора на другого? Ты же сказала, что тебе нужна республика.

– Да, безусловно нужна. Но восстания удаются лишь тогда, когда за ними идет народ. Императоры у нас правили так долго, что толпа с ними свыклась, притерпелась. Британник же подготовит почву для возврата власти сенату и римскому народу.

– С какой, спрашивается, стати ему это делать? Уж чем известны императоры, так это своей хваткой за власть.

– Британник другой. Он верит в республику.

Катон рассмеялся.

– Да Британник просто мальчик! Откуда он знает, во что верит?

– Может, и мальчик, но не простой. Он мудр не по годам и знает, что для выживания империи Риму необходимо снова стать республикой. А потому, оказавшись на троне, он постепенно возвратит власть сенату. Когда придет час, последний наделит себя верховными полномочиями, а Британник добровольно отречется от своего титула.

– Ты думаешь, он и в самом деле так поступит?

– Да, думаю! – истово воскликнула Домиция. – Ставлю на это всю свою жизнь. Как и все остальные, кто поддерживает наше общее дело. Нас сотни, Катон. Сенаторы, всадники, кое-кто из командиров легионов. А еще – многие твои собратья-офицеры из числа преторианцев.

Катон утомленно потер лоб. Ох как все зыбко; сколь многое может пойти не так… Деталей ничтожно мало, и слишком уж много веры Британнику и его намерениям. Все так и пышет риском. Сыро, непродуманно…

– Помочь тебе я не могу. Хотя сам, честно сказать, разделяю твои устремления к возврату республики. Но, боюсь, течение истории уже не повернуть. Императоры у нас надолго.

– Душой ты не можешь верить в это, Катон.

– Увы. Кроме того, я даже не могу пойти на риск этой самой помощи. У меня недавно был Паллас. Ему нужна моя преданность. А если я ему откажу, то он пригрозил расправиться с моим сыном. Уже по одной этой причине я вынужден отказаться от помощи тебе. Не смею даже быть заподозренным в связи с тобой и твоими соратниками. Так что видишь, выбора у меня нет. Будь уверена лишь в том, что никакой симпатии к Палласу я не испытываю и помогать ему не желаю. Но становиться ему врагом не могу. Ради Луция.

– Я поняла.

Домиция смотрела на него пристально и так долго, что ему стало не по себе. А затем она кивнула:

– Я понимаю деликатность твоего положения, Катон. Поэтому ничего говорить больше не буду. Попрошу лишь, чтобы ты все это взвесил. Если пожелаешь, мы можем продолжить наш разговор. Но прежде поклянись жизнью своей и своего сына, что не выдашь ни слова из того, о чем мы с тобой сегодня говорили.

– Даю слово, – торжественно произнес Катон. – А теперь мне пора.

Он поднялся с кушетки.

– Хорошо, иди.

Домиция осталась сидеть, склонив в знак прощания голову.

Префект вышел, и в комнате некоторое время слышались его шаги, удаляющиеся в сторону атриума.

– Ну? Что скажешь? – убедившись, что гость ушел, спросила Домиция вполголоса.

Дверь за письменным столом отворилась, и из темноты показалась фигура мужчины в бесхитростной тунике.

– Он к нам вернется. Я уверен в этом. Надо лишь вовлечь его. Вот тогда и посмотрим, как он себя проявит. Я могу это устроить, причем довольно скоро.

Глава 12

Следующие два дня Катон был занят улаживанием последних завещаний, подтверждением повышений и просмотром заявок от тех, кто хотел занять место солдат Второй когорты, павших в Испании. Многие бреши заткнут люди, поступающие из легионов, но кое-кого все равно придется брать напрямую. Им надо будет соответствовать определенным физическим критериям, но многое все равно зависит от словца, которое за них удачно замолвит кто-нибудь из тех, с кем в гвардии считаются. Заявления в основном были подлинные, но встречались и разного рода подделки. Здесь и там при приеме на службу открывался источник для взяток, на которые нацеливался какой-нибудь корыстный офицер. Но для Катона приоритетом было то, чтобы Вторая когорта была максимально боеспособной единицей. Если завтра война, то качество людей значит куда больше, чем количество денег, уплаченных за место в преторианском строю.

Тем временем Макрон занимал людей работами по приборке и ремонту казарм, не считая общей муштры и смотров, чтобы обновляемая когорта набрала форму не хуже, чем до похода в Испанию. После того происшествия на плацу оба офицера старались занять подчиненных так, чтобы те усердствовали без продыху. Солдат без дела начинает попивать и болтать лишнего; бывает достаточно одной горячей головы или даже засланного зачинщика, чтобы беспорядки вспыхнули по новой. Чувствовалось, что атмосфера в городе накаляется день ото дня, по мере того как растет напряжение между сторонниками Нерона и Британника. На улицах то и дело разгорались драки соперничающих банд, которые удавалось гасить лишь силой городских когорт. Британник перебрался из дворца в большой, унаследованный от матери дом на Авентинском холме[23], где его оберегали телохранители-германцы, некогда охранявшие его отца, а теперь вот решившие оказать честь сыну. Их число подкреплялось десятками ветеранов, служивших некогда в Британии, а нынче присягнувших на верность мальчику, поименованному в честь их британской кампании.

На второй день, уже под вечер, Катон оказался вызван в штаб префекта претория. Ординарец провел его к Бурру, который сидел за столом и лишь сердито махнул рукой – мол, входи.

– Сейчас, погоди… – Он закончил вычитывать с вощеной дощечки какие-то цифры, после чего вдавил свой перстень в воск и, захлопнув дощечку, положил ее рядом. – Так. – Сдвинув кустистые брови, командир пододвинул к Катону кусок папируса. – Приказ из дворца. Сейчас берешь полцентурии, следуешь в дом сенатора Граника и берешь его под арест. Сенатора доставить к Палласу на дознание. Приказано его не трогать, домашних тоже, если только не будет сопротивления. Понятно?

– От меня хотят, чтобы я арестовал сенатора?

– По-моему, я ясно сказал. А ты стоишь в раздумьях… Надеюсь, своим солдатам ты растолкуешь все доходчиво.

Катон поднял лист и прочел распоряжение. Приказ был от имени и с печатью императора. Там даже конкретно указывалось, чтобы арест произвел именно префект Катон.

– Команда, как видишь, с самого верха, – буркнул Бурр.

– Во всяком случае, от Палласа… Но зачем посылать на это командира когорты?

– Думаешь, ты слишком хорош для такой работенки?

– Нет, господин префект претория, я…

– Так это ж сенатор арестовывается, а не простолюдин. Вот и требуется кто-нибудь из старших. Эти вещи у нас так делаются.

– Прошу простить. Мне прежде не доводилось заниматься такими делами.

– Ничего, скоро освоишься. Для преторианцев это норма. – Губы Бурра расплылись в ухмылке. – Пора пускать в ход и героев войны. Так что будь добр, бери людей и шагай арестовывать сенатора. Выполнять!

* * *

Макрон оглядел выстроенных в длинной, предвечерней тени казармы солдат. Копья и щиты он приказал им с собой не брать. Речь, в конце концов, шла всего-то об аресте старика, а не о сражении. В шлемах, доспехах и с мечами гвардейцы смотрелись вполне себе устрашающе.

– Может, проще препоручить это дело мне? – спросил Макрон.

Катон покачал головой.

– Приказ был однозначный. Паллас хочет, чтобы его исполнил я. Ну, а нам, при нынешнем положении дел, лучше на себе внимания не заострять. Будем выполнять свой долг, подчиняться приказам и держать нос по ветру, пока Нерон с Британником не прекратят свою грызню. Свара эта не наша, Макрон.

– Цирк не мой… – центурион подмигнул с улыбкой.

– И обезьяны в нем не наши.

Оба рассмеялись. Макрон похлопал свой висящий у пояса кошель.

– К возвращению в дом Семпрония ставлю тебе кувшин вина!

– Да неужто? – изобразил удивление Катон. – Что-то ты к сенатору последнее время зачастил…

– А что, дом его по-своему привлекателен…

– Дом или нянька в нем?.. Да ладно, ладно. Можно подумать, вы от кого-то прячетесь.

Макрон поскреб щетину на подбородке.

– Замечательная, скажу я тебе, женщина. Мне она определенно нравится, да и я ей вроде как по душе.

– Но она рабыня.

– А вот это верно, – посерьезнел Макрон. – Твоя рабыня.

– Хочешь у меня ее выкупить?

– Деньги б тебе не помешали…

– Что верно, то верно. Знаешь, я над этим подумаю… Однако я рад, что она тебе нравится. С хорошей женщиной чего б не обретаться. И хотя мы с тобой неплохо устроились в преторианском лагере, отчего б тебе не попытать счастья, так сказать, в семейной жизни?

На Макрона, судя по виду, нашла тень сомнения.

– Эх… Не уверен я, что сумею остепениться. Не из той породы.

– Да почему. Многие в итоге остепеняются. Я вот тоже надеялся, но… – Не договорив, префект хлопнул друга по предплечью. – Ладно, за это мы потом выпьем, если ты сумеешь оторваться от Петронеллы. Хорошо?

Они отсалютовали друг другу, вслед за чем Катон занял место во главе небольшой колонны солдат.

– Подразделение, вперед!

Макрон взглядом проследил, как строй шагает в сторону ворот, ведущих в город, сворачивает за угол ближней казармы и исчезает из виду. Надо же, такой человек, а им помыкают всякие прощелыги-вольноотпущенники… Да и префект претория недалеко от них ушел. Хотя Катону ничего другого с ними не остается. Опасно значиться врагом тех, кто сильнее тебя, тем более если это самые могущественные политиканы столицы. Лучше держаться от них в сторонке и терпеть – но зато останешься цел.

– Эдак вот, – вздохнул Макрон вслух и обратился к мысли о кувшинчике вина. Проставиться другу надо обязательно. Хорошее винцо как доброе словцо, оно и душу облегчает. Но сначала надо бы часок-другой провести с Петронеллой… Эта тоже своими жаркими объятиями снимает дурные мысли.

* * *

Солнце клонилось к закату, и город начинали окутывать синеватые сумерки, когда Катон со своими людьми вышел к военной дороге. Было довольно холодно; горожане в этот час уже сидели по домам, греясь за приготовлением ужина на общих кухнях – единственное место, где простонародью разрешалось разводить огонь, из-за риска пожара в густонаселенном центре города. Перед выходом Катону было указано местоположение дома сенатора Граника – по ту сторону Тибра, на Яникульском холме, невдалеке от дома Веспасиана. На протяжении поколений данная местность считалась одной из наиболее зажиточных частей города. Здесь были в том числе и прекрасные общественные сады, завещанные народу богатыми патрициями – несомненно, в надежде, что их будут поминать в веках добрым словом.

Чем же, интересно, будет занят нынешним вечером тот сенатор, когда за ним придут? Будет ли сидеть в одиночестве за ужином? Или их приход застанет его в окружении семьи и друзей? А ведь он, Катон, понятия не имеет, что это за человек, не считая разве что скудных сведений, сообщенных несколько дней назад Семпронием. Судя по всему, Граник вызвал недовольство тем, что поднял вопрос об ограничении самовластия двоих наследников. Этого оказалось достаточно для того, чтобы человека на ночь глядя вытащить из дома и поволочь на допрос. Если таким местом сделался нынче Рим, то, возможно, Домиция действительно права в своем желании перемен. В стремлении возвратить времена, когда ни один из людей не располагал абсолютной, никому не подсудной и не подотчетной властью…

Преторианцы спустились с Виминальского холма и вышли на Форум, с маячащей на отдалении громадой императорского дворца. Вдоль террас там уже мерцали жаровни и факелы (от Катона не укрылось, что число караульных и патрулей на входах и по периметру дворцового фасада удвоилось). На дороге перед колонной расступилась кучка бражников, проводив гвардейцев веселым ревом. Путь продолжился по улице у подножия Капитолийского холма. Впереди был Тибр, и пока длился переход через реку, ветер безжалостно нес вонь канализации невдалеке от берега. Катон ускорил ход колонны, и вскоре она уже влезала по склону, направляясь к жилищу сенатора Граника.

Дом окружала высокая стена. Побелка на ней давно облупилась, штукатурка потрескалась и осыпалась. Местами виднелась пачкотня из объявлений, ругательств и грубых картинок. Сверху над стеной простерли свои ветви здоровенные платаны, сгустками тьмы на темном фоне. Нескольким солдатам Катон приказал обступить небольшие задние воротца, а сам с остальными двинулся к передним. Вход представлял собой небольшой, с двумя колоннами портик, широкие ступени которого упирались в массивную, истрескавшуюся дверь. Поставив людей на оба конца примыкающей к дому улочки, остальных Катон подвел к ступеням. Здесь он вынул меч и его рукоятью резко постучал в дверь. Убрав меч в ножны, стал ждать ответа.

Спустя минуту открылось воротное окошечко, и высокий испуганный голос спросил:

– Кто здесь?

– Преторианская гвардия! Открывайте! У меня императорский приказ арестовать сенатора Граника.

– Я… я скажу ему, что вы здесь.

– Нет! Открыть сейчас же, или мы сломаем дверь!

Понятное дело, блеф. Насчет прочности двери сомневаться не приходилось. Такую небось только таран и возьмет.

– Вы слышали? Сейчас же!

Внутри с полминуты кто-то приглушенно переговаривался. Вот послышался звук отпираемых засовов, и дверь со старческим скрипом отворилась. На пороге стоял встревоженный, дрожащий мальчик – босой, в простенькой тунике.

– Где твой хозяин? – спросил его Катон. – Прятаться бессмысленно. Дом окружен. Где он, ну?

Мальчишка открыл рот, но вместо слов лишь тряс головой. Катон шагнул вперед и, отодвинув его в сторону, повернулся к солдатам.

– Обыскать дом!

– Стойте! – вдруг властно грянуло из темной прихожей, и наружу торопливо заковылял худой силуэт.

В последнем свете догорающего дня стала видна высокая костлявая фигура с клочьями седых волос на веснушчатой от старости плеши. Был он так худ, что кожа его словно висела на костях. На нем тоже была простая туника, только ноги обуты в обернутые мехом сандалии. Приблизившись к Катону, он вытянулся во весь свой рост и, как грач, полубоком искоса, глянул на незваных гостей.

– Я сенатор Марк Граник Сапекс. Вы сказали, что явились арестовать меня? – возгласил он громко, словно произносил речь в сенате. – На каком же основании?

Глаз смотрел остро и недоверчиво.

Катон вынул из сумки предписание и протянул старику.

– Измена отечеству.

– Измена? Я такого преступления не совершал. А лишь использовал свое право говорить в сенате. Я патриот, молодой человек. Риму я преданно служил и служу вот уже седьмой десяток. И обвинять меня в измене подло и недостойно.

Катон убрал папирус обратно в сумку.

– Прошу простить, но насчет обоснованности обвинений судить не мне. Я лишь выполняю приказ арестовать тебя и доставить в императорский дворец. Прошу отправиться со мной.

Граник не ответил; он лишь стоял и смотрел, выкатив на Катона выцветшие от старости глаза.

– Господин, – со вздохом сказал префект, – ты или пойдешь, или я прикажу моим людям скрутить тебя и понести прилюдно. Мне бы очень не хотелось прибегнуть к такому для тебя унижению.

– Это мерзко и возмутительно, – холодно отозвался Граник. – А впрочем, можно ли ожидать иного от цепочки тиранов, посрамивших наши традиции и низведших Рим до презренных восточных деспотий… В сущности, к этому моменту я уже давно был готов. Веди меня.

Не дожидаясь ответа, старик на негнущихся ногах стал сходить по ступеням на улицу.

– Хозяин, – обеспокоенно вскинулся мальчик, – а что делать мне? Сказать им…

– Не делай ничего, – бросил ему Граник. – Оставайся здесь и жди моего возвращения.

Мальчик поспешно кивнул и исчез внутри. Под визг старых петель захлопнулась дверь.

Сенатор едко оглядел своих пленителей.

– Стало быть, преторианская гвардия? Да это нынешнее сборище и минуты не продержалось бы против моих молодцов из Двенадцатого легиона, когда мы служили в Паннонии. То были воистину мужи, а эти… Сплошь изнеженные, показушные нетели. А ты, ты! – Сучковатый палец уперся в Катона. – Я так понимаю, их командир? Как твое имя?

– Это не имеет значения.

– Нет уж, будь любезен назваться, дабы я знал, кто в ответе за это возмутительное действо. Уж я твое имя вызнаю. Я, римский сенатор, представитель одного из старейших родов в нашем, гром его разрази, сенате. Вот тогда и последует воздаяние, коего ты достоин! А я погляжу с высоты своего кресла, кто ты, а кто я!

Крики старика привлекли внимание кое-кого из соседей. На противоположной стороне улицы приоткрылась дверь и показалось взволнованное лицо. Катон смело надвинулся на Граника.

– Изволь. Я – Квинт Лициний Катон, префект Второй когорты.

В глазах старика мелькнуло узнавание.

– Вот как? Тот самый, герой войны? А это, получается, твои люди?

– Все только что вернулись из испанского похода.

Граник снова, уже чуточку виновато, оглядел солдат и заговорил не в пример спокойней:

– Ах вон как… Похвально, молодцы, весьма похвально. Не обессудьте, что я тут слегка поспешил с выводами.

– Слегка? – буркнул кто-то. – Ну ты…

– Разговорчики! – гневно воззрился на строй Катон, хотя поди тут угляди, и снова обернулся к Гранику: – Господин сенатор, нам действительно лучше идти.

Граник повелительно кивнул, и строй зашагал, огибая дом с угла и подхватывая по пути тех, кого префект выставлял на караул. Пока шли обратно к Тибру, Катон поравнялся с одним из солдат, что дежурили у задних ворот.

– Что-нибудь было?

– Никак нет, господин префект. Так, кто-то подглядывал малость через заднее оконце, а больше ничего. Все спокойно, без шума.

Ну да, разумеется. На момент прихода преторианцев у Граника были гости. Люди, которых он не захотел раскрыть. Ну и ладно, нас это не касается. Приказ об аресте выполнен, и хватит. Не хватало еще кому-то сегодняшний вечер испортить…

Катон убыстрил шаг и нагнал сенатора. Старик держался с высокомерным равнодушием, будто солдаты были его личным эскортом, а он – их командиром. Изумительная выдержка. Этот престарелый арестант вызывал невольное восхищение. На подходе к мосту Катон тихо и уважительно обратился к нему:

– Господин сенатор, зачем же вы это сделали? Я имею в виду ту речь перед сенатом: ведь ее наверняка сочли подстрекательской. Как же так? Ведь вы должны были знать, чем все это может кончиться.

– Само собой. Я и знал. Ну, а насчет «как» скажу: я прожил жизнь долгую и насыщенную. Три жены, четверо сыновей… увы, всех их уже нет. Командовал прекрасным легионом, был одно время консулом Сицилии. Так что стыдиться мне нечего. Во всяком случае, так я считал, пока не оглянулся на свои годы, проведенные в сенате. Было время, когда, встань мы все в полный рост, наших голосов хватило бы, чтобы возвратить республику. Но мы сидели, притиснув свои руки задами, и ничего не делали. И вот теперь глянь, где мы есть… Мы под гнетом, а правит нами глумливый монстр, который еще даже мальчишка, а не муж.

Сделав паузу, Граник все так же искоса поглядел на Катона. В эти минуты они проходили по древнему мосту над Тибром.

– В этом мире времени мне, так или иначе, осталось немного. Если в ближайшие дни со мной не расправится Паллас, то все одно приберет Харон[24]. Чего мне терять? Но все-таки, прежде чем отойти в царство теней, я смог, как мне кажется, восстановить какую-то меру достоинства. Стать, пусть и в последний раз, человеком, которым я некогда был. И вот я высказался. И, к удивлению своему, был поддержан горсткой созвучно мыслящих мне людей. Скажу тебе, Катон, открыто: такой целеустремленности, такой душевной твердости и спокойствия я не испытывал уже долгие, долгие годы. И если сейчас я буду вынужден за это заплатить, то это сделаю не колеблясь, в полном убеждении: оно того стоило.

– Господин, твои чувства вызывают во мне радость.

– В самом деле? В чем же она, причина твоей радости? Твои мысли созвучны моим?

Катон мысленно влепил себе пощечину за эту вопиющую неосторожность. Исподтишка он поглядел на идущих рядом солдат, но из них никто не обращал внимания на префекта и его пленника. Понизив голос, он сказал Гранику:

– Господин, я сочувствую вашему положению, но не более. Дополнить эти слова мне нечем.

– Странно было бы слышать от тебя иное, – усмехнулся старик в ответ.

Дальше шли уже в молчании. Впереди открывалась улица, опоясывающая императорский дворец сзади. Катон испытывал облегчение оттого, что неприятная процедура близится к завершению и скоро можно будет вернуться в казарму. Вон уже и скромные ворота, ведущие в службу управления дворца. В помаргивающем свете жаровни там стоял заслон из преторианских гвардейцев. При виде их Граник замедлил шаг и с тихой настойчивостью заговорил:

– Послушай меня, префект Катон. Возможно, света завтрашнего дня я уже не увижу. Ты – солдат, но ты еще и римлянин. В твоих жилах течет пылкая, добрая римская кровь, а не разбавленное пойло. А потому ты не можешь сидеть сложа руки, когда империя задыхается, словно ручная зверушка в руках глупого и жестокого наследника. Чтобы положить этому конец, необходимо действовать. В том числе и тебе. Я уверен, ты не глупец. Ты, безусловно, видишь, что нынешнее ярмо для Рима пагубно. А если видишь, то сама совесть должна велеть тебе что-нибудь предпринять.

– Еще раз говорю тебе: я – солдат, и этим все сказано. Больше ничего не желаю слышать.

Катон убыстрил шаг, намеренно оставляя престарелого сенатора позади.

На подходе к часовым он приказал колонне остановиться, а сам вынул и протянул предписание.

– Со мной арестант, которого приказано доставить к императорскому секретарю Палласу.

Старший в карауле опцион мельком заглянул в папирус и возвратил его.

– Как раз вас я и дожидаюсь. Твои люди пускай ждут здесь. Сейчас я позову провожатого для вас с арестованным.

– Благодарю.

Опцион, обернувшись, взмахом руки подозвал назначенного человека, и тот повел Катона с сенатором ко дворцу. Там по каменной лестнице они поднялись в помещения, где сидят писцы и советники. Сейчас там было темно и тихо. Путь наверх освещали масляные настенные светильники. В конце длинного коридора находилась какая-то дверь. Ее открыл караульный и пригласил сенатора:

– Прошу дожидаться здесь.

Катон хотел зайти следом, но доступ ему оказался прегражден.

– Сюда – только сенатору. Так наказал опцион. А ты здесь должен ждать Палласа.

Такая бесцеремонность откровенно выводила из себя, но Катон, уняв раздражение, кивнул.

– Хорошо. Я только одним глазком.

Просунувшись мимо часового, он бегло оглядел комнату. Простая, без изысков. На противоположной стене окно – высоко, под потолком; никто не ускользнет, а уж престарелый Граник и подавно. Из меблировки лишь длинные скамьи на двух противоположных сторонах. Больше ни входов, ни выходов, так что арестованному никуда не деться.

Катон вышел обратно и распорядился караульному закрыть снаружи дверь на крюк.

– Ну, а где имперский секретарь?

– Я сейчас к нему. Найду и сообщу, что арестованный на месте. Можно идти?

Катон коротко кивнул, и караульщик пошагал по коридору. Припав спиной к стене, Катон устало потер глаза. Сонная тяжесть давила на веки; ужас как хотелось заснуть и наконец выспаться – возможно, впервые после возвращения из Испании. Во дворце – во всяком случае, в этой его части – стояли мертвенный холод и гнетущая тишина. Ну да ничего, скоро тот час, когда можно будет блаженно растянуться у себя на мягкой постели. Вместе с тем хотелось избавиться, выжить из памяти все недавние слова сенатора. Не надо нам ничего этого, мы просто выполняем свой долг.

Изнутри комнаты донесся приглушенный вскрик изумления, а за ним глухой шлепок и стук опрокинутой скамьи.

Катон замер, навострив уши. Отделился от стены и, подобравшись к двери, положил руку на крюк. Стоило поднять его, как дверь приоткрылась сама собой.

– Господин сенатор, там всё в порядке? – осторожно спросил Катон в темноту.

В ответ шум движения; и тут кто-то крупный и плотный рванулся навстречу и двинул дверью так, что вышиб из груди весь воздух. Катон отлетел и упал навзничь, а тот хотел прыгнуть на него, но, получив удар ступней по лодыжке, сорвался и просто свалился сверху, ушибив плечом. Оглушенный ударом, Катон лежал, сорванно дыша. У нападавшего при падении слезла с плеча туника, обнажив татуировку. Скорпион. В одно мгновение нападавший скатился, вскочил и стремглав унесся по гулкому коридору, свернув там куда-то вбок.

Какое-то время у Катона ушло на то, чтобы отдышаться. Постепенно вернулась и подвижность конечностей. Со сдавленным стоном он сел и, обхватив себе руками колени, сидел, покачиваясь и окончательно приходя в себя. А опомнившись, шатко поднялся, держась за дверь, и с порога комнаты тревожно подал голос:

– Сенатор… Господин сенатор?

В очажке света от коридорных светильников виднелась опрокинутая скамья, а рядом с ней – распростертый вниз лицом сенатор Граник. Меж лопаток у него торчала рукоятка кинжала, и медленной лужей растекалась вокруг измазанной туники скользкая темная кровь. Из высокого окна на стене свисала веревка. Ринувшись через комнату, Катон опустился возле сенатора на колени. Граник все еще дышал – сипло, с надрывом, – и на пальцах ощущалось тепло его крови. Судорожно дергалось горло, кровь красной пеной пузырилась изо рта.

– О Рим… о боги… – захлебываясь, выдавил он. – Еще не…

Тот, кто во множестве видел на полях сражений раненых, прекрасно знает: для спасения их жизни (если еще есть такая возможность) нужно прежде всего остановить кровотечение. Катон сорвал у себя с шеи полотняный шарф и, держа его наготове, одним непрерывным движением вытянул из тела кинжал. Граник выгнулся с утробным стоном. Из отверстой раны, жарко пульсируя, брызнула кровь. Префект не замедлил ткнуть в прободение скомканный шарф, другой рукой силясь удержать старика от конвульсивных дерганий. Он был так поглощен этим занятием, что шум шагов расслышал лишь на самом их приближении.

– Держись, сенатор, – вполголоса увещевал Катон Граника. – Вот, помощь идет…

Хрупкое тело сенатора билось теперь безудержно; задавленно булькала кровь, заполняя легкие и горло. Но вот тело судорожно застыло, крупно дернулось и обмякло у Катона на руках.

– Это что такое происходит? – сухо осведомился голос в дверном проеме. – Кто завел сенатора в эту комнату? Вы…

Подняв глаза, на пороге Катон увидел Палласа. От вида этой кровавой картины тот замер в ужасе, окаменев лицом. За Палласом возвышались двое преторианцев – кряжистых, в поношенных туниках со следами засохшей крови. Пыточники-дознаватели.

Сквозь ватную, заложившую уши тишину, сменившуюся гулкими ударами сердца, в мозг ворвался крик.

– Убийца! – провопил Паллас, выставив перед собой растопыренную длань.

Глава 13

В считаные секунды Катон сообразил, какой эта сцена представилась Палласу и его подручным. Руки префекта были измазаны кровью. Даже если б он говорил им правду, сам факт того, что его застигли с мертвым телом и орудием убийства, наталкивал совсем на другие выводы.

В эту секунду инстинкты в нем возобладали, и он, вскочив, кинулся к стене с окном, схватился за веревку и полез вверх. Внезапность такого действия заставила Палласа замереть, но лишь на мгновение. Отступив вбок, заплечным мастерам он крикнул:

– Взять его!

Те ринулись через комнату. Один скакнул через недвижное тело, в то время как его напарник, поскользнувшись на крови, шлепнулся на четвереньки. Одной рукой Катон уже держался за оконную притолоку. В момент, когда он начал подтягиваться, веревка под ним свирепо дернулась. Он бросил ее и перехватился, пытаясь найти опору понадежней. Скрипнув от напряжения зубами, подтянулся. Ставни были полузакрыты, и, чтобы раскрыть, пришлось боднуть их головой. Снизу за лодыжку его схватили пальцы, соскользнули и уцепились за щиколотку. Чувствуя, что сейчас сорвется, Катон в отчаянии лягнул сапогом, но промахнулся. Зато со второй попытки получилось дать по костяшкам пяткой. Преследователь, жалобно вякнув, отцепился и соскользнул с веревки.

– Не дайте ему уйти! – вопил Паллас от двери. – Шкуры спущу, с обоих!

Ступней левой ноги Катон уперся в грубо оштукатуренную стену, а правую забросил на подоконник и, тяжело дыша, всполз на него животом. Отсюда взгляду открывалось, что веревка крепится к центральной балке стропил и один веревочный конец свешивается в комнату, а другой на три десятка локтей спускается с глухой стены, сворачиваясь в жгут за одним из кустов, что растут вдоль узкого сада-террасы с видом на Форум, различимый отсюда далеко внизу. Между тем подручные Палласа изыскали более удачный способ добраться до своего объекта охоты. Один из них, прислонясь к стене, выставил сведенные ладони для поднятия напарника, а тот с помощью этой подпорки стал быстро подбираться по веревке к Катону.

– Ишь ты… На-ка, получи! – Левой ногой тот пружинисто ударил сверху вниз.

Гвоздяная подошва припечатала пыточнику прямо по физиономии, смяв ему нос и откинув назад голову. Ослепленный и оглушенный ударом, он моргнул, вслед за чем получил повторный удар. На этот раз он отпустил веревку и упал, увлекая с собой товарища. Катон схватился за веревку и дернул ее вверх; кончик в самый последний момент ушел вверх, и те двое не успели за него зацепиться.

Не сумев сдержать победной ухмылки, префект сбросил конец наружу со стены и, снявшись с подоконника, начал, перебирая руками, спускаться вниз.

– Болваны! – неистовствовал Паллас. – Он уйдет! Что встали! Поднимайте тревогу!

Стук калиг прогремел по плитам пола и стих в коридоре. Катон приостановил спуск и крутанулся на веревке, оглядывая сад. На каждом конце стояло по два караула, охраняющих входы во дворец. Что же делать? Продолжать спуск рискованно: могут заметить. Как незамеченным исхитрился проскользнуть в сад убийца Граника, пока оставалось загадкой. Но уж ему-то, Катону, пройти точно не дадут. Это ясно уже сейчас.

А потому остается одно. Привычным напряжением мускулов он подобрался обратно к окну и влез на подоконник. Внизу было пусто, если не считать тела сенатора, вокруг которого медленно скапливалась лужа крови. Короткий конец веревки Катон снова перебросил внутрь и спустился по ней, оставшиеся несколько локтей до пола покрыв прыжком. Орудие убийства все так же лежало рядом с трупом. Катон поднял его, осмотрел – типичный армейский кинжал. Отерев кровь с лезвия и ручки, сунул его за пояс со стороны, противоположной мечу в ножнах. После этого поспешил к двери и осторожно выглянул в коридор. Единственным движением здесь было невесомое колебание язычков огня в светильниках. Катон побежал к углу, за которым исчез убийца, и окунулся в сумрак узкого перехода.

Освещение здесь было утлое – хилые красноватые отсветы светильников, перемежающиеся провалами мрака. Однако на осторожное перемещение времени не было. Из дворца нужно убраться как можно быстрее, причем сделать это лучше в сторону, противоположную той, куда, скорее всего, пошлет поисковые отряды Паллас. Был еще маршрут, по которому ушел убийца Граника; есть вероятность, что он может быть где-то впереди и не так уж далеко. Катон двигался перебежками, выдавая себя предательским стуком сапог. Неожиданно в конце перехода обозначился прямоугольник света, очерченный дверным проемом. В нем мелькнула и скрылась женщина в синей дворцовой тунике (кажется, она несла поднос). Затем – еще одна, в другом направлении. Приближаясь к тому месту, Катон снизил ход до шага, восстанавливая по дороге дыхание и оправляя плащ.

Вышагнув на свет, он понял, что находится в смежном коридоре, которым во дворце пользуются рабы и слуги. Его префект помнил еще по детству: пиршественные залы здесь слева, а кухни справа. Туда-сюда сновали рабы с едой и напитками, а также пустыми тарелками и кувшинами. На Катона, можно сказать, никто и не взглянул. Он повернул к кухням и на подходе к ним увидел молодую женщину; стоя на коленях возле ведра, она подтирала лужу пролитого супа. Префект остановился возле.

– Ты не видела тут мужчину? Он вышел из того коридора всего с минуту назад; причем даже не шагом, а, скорее всего, бегом.

Она подняла глаза, и при виде нависшего сверху офицера-преторианца ее осунувшееся от усталости лицо прониклось тревогой. Катон снова указал на коридор и повторил вопрос.

– Да, господин. Видела. Темноволосый, в красном плаще?

Цвет плаща, а уж тем более лицо того типа Катон не запомнил, но тем не менее кивнул (все равно это наверняка был он).

– Да, именно.

Рабыня указала себе через плечо.

– Он ушел туда, господин.

Катон поспешил дальше. Если рога протрубили погоню, то почему бы, выискивая беглеца, не прикинуться и не побежать вместе с гончими? В конце концов, кто дерзнет остановить префекта преторианской гвардии?

Уже на спуске по короткому пролету лестницы, что вел к выходу, в лицо мягко ударил теплый разморенный дух кухонь, с тяжелой пригарью древесного дыма и жарящегося мяса. Мимо два раба пронесли серебряное блюдо с поросенком, обложенным гирляндой зелени.

Катон остановился на пороге. Ребенком ему доводилось бывать на императорских кухнях, только с той поры как-то стерлась память об их масштабах, требуемых для того, чтобы накормить императора и его гостей. Необозримых размеров пространство с низкими сводчатыми потолками перемежали толстые опорные столбы. Булькали и шипели котлы и сковороды на раскаленных железных решетках и противнях; за всем этим следили потные повара, направляя стаи мелкотравчатых поварят, снующих с охапками дров для печей. Везде, куда ни глянь, освежеванные свиньи, бараны, утки, гуси, ляжки и зады говядины и оленины на вертелах, которые вращали голые по пояс рабы; их спины, плечи и торсы маслянисто взблескивали испариной. Мутным разноголосым хором разносились команды, едва различимые сквозь какофонию бряцанья, бульканья, всевозможных стуков и потрескивания горящего дерева. Дым и пар, смешиваясь, создавали густую, местами почти непроницаемую дымку, сквозь которую призрачно светились красноватые пятна огня. Всякая надежда обнаружить здесь беглеца разбивалась вдребезги.

Рядом с выходом стоял стол, за которым сидел потный толстяк-приказчик, надзирающий за исправной подачей яств, чтобы пиршество протекало как можно размеренней и глаже. Катон приблизился к нему в тот момент, когда тот выписывал столбцы каких-то цифр на большой вощеной доске.

– Ты можешь…

Толстяк лишь сердито поднял палец – мол, жди, не отвлекай. Кровь у Катона взыграла, и он грохнул по столешнице кулаком так, что толстяк обронил стилус и оторопело откинулся на табурете.

– Здесь недавно появлялся человек. Не кухонный. Красный плащ, темные волосы. Ты его видел?

– Д-да, господин.

Тяжелые брылья колыхнулись в такт размашистому кивку.

– Где он? Куда делся?

Приказчик поднял глаза и оглядел кухню, после чего указал в направлении расположенных за вертелами длинных столов, за которыми рабы занимались резкой мяса и укладкой его на блюда. Там, шагах в тридцати отсюда, мутнело что-то красное – оказалось, какой-то человек в плаще с капюшоном. Неброско прислонясь к столбу, он стоял и жевал кус мяса.

– Ты его знаешь? – осведомился Катон, указывая на ту фигуру.

– Нет-нет, господин. Я думал, это кто-то из стражников, посланный сюда с каким-нибудь заданием. Прежде видеть его не видывал.

Оставив толстяка в покое, Катон тронулся в глубь кухни ровным шагом, чтобы не привлекать к себе внимания. По возможности удерживая в поле зрения того незнакомца, он пошел с ним на сближение – медленно и осторожно, под перпендикулярным углом, чтобы быть к нему ближе вне зависимости от того, в какую сторону тот попытается удрать. Невдалеке впереди, как раз между Катоном и незнакомцем, над большим котлом поднималось облако пара, и префект сместился туда, чтобы не быть до срока замеченным и скрасть расстояние. Положив руку себе на пояс, он медленным движением вынул из-за него кинжал и крадучись стал подбираться ближе.

Катон уже был в каких-нибудь трех шагах от котла и с десяток от убийцы, когда со стороны неожиданно подошел откормленный раб с тряпичной повязкой на голове и брякнул на котел тяжелую крышку. Звук заставил беглеца обернуться; как назло, пар в эту секунду успел рассеяться, и взгляд убийцы беспрепятственно упал на Катона. Реакция оказалась поистине мгновенной. Вмиг оценив опасность, убийца отшвырнул кус мяса и метнулся влево, вдоль края кухни, где пространство было не таким скученным. Катон рванулся следом. Красный плащ впереди удерживал дистанцию в два десятка шагов и прорывался к узкой лестнице на дальнем конце кухонных катакомб. На пути ему попался мальчишка-поваренок, которого бегущий смел с дороги, отчего мальчик влетел в заготовленную кучу дров. Посыпались поленья, о которые Катон запнулся и чуть не упал, приотстав от убегающего. Убийца добежал до лестницы и кинулся вверх по ступеням, перемахивая разом через три. Префект кинулся по пятам, изо всех сил пытаясь угнаться. Вверху находился открытый двор с повозками, некоторые из которых были все еще запряжены мулами. Десятки рабов под надзором учетчиков, вооруженных вощеными дощечками, разгружали корзины с провизией. Мятущийся оранжевый свет факелов придавал этой картине толику иллюзорности.

Наверху лестницы Катон остановился, напряженно высматривая беглеца в попытке углядеть его средь сутолоки во дворе. На дальнем краю двора находился свод выходящего на улицу арочного прохода, возле которого дежурили двое преторианцев; наверняка убийца со временем устремится туда. Катон двинулся по периметру двора, цепко оглядывая лица встречных. Он был на полпути к воротам, когда непосредственно впереди, на дальнем конце двора, показалась фигура в плаще. Не снимая с головы капюшона, она шла твердо и целеустремленно, лавируя меж погонщиками, приказчиками и рабами. Катон ускорил шаг, торопливо проталкиваясь по диагонали двора к воротам в попытке добраться туда раньше убийцы.

На приближении к воротам беглец обернулся, а Катон, поднеся к губам руку, крикнул на ходу преторианцам:

– Остановить того, в красном плаще!

Ближний из солдат заметил Катона на выходе из толпы. Увидев его ранг, он подчинился и опустил навстречу убийце кончик копья. Тот замедлил шаг и стал поднимать руки, как будто сдавался, но дернулся вбок, перехватил копье и двинул им в противоположную сторону, отчего сбитый с равновесия преторианец упал на колени. Ему на помощь поспешил его товарищ, поднимая для удара копье.

– Стой! – выкрикнул Катон. – Он мне нужен живым!

Команда остановила солдата, и тут убийца вновь продемонстрировал ошеломительную прыть: выдернув у упавшего преторианца копье, он неуловимым движением сунул древко его напарнику между ног и крутанул так, что тот с размаху грянулся оземь. Копье убийца бросил и метнулся наружу на улицу.

Оставив преторианцев барахтаться, Катон бросился через ворота догонять беглеца. Возы и телеги в этот час стояли на обочине улицы, что тянулась вдоль дворцовой стены, а потому бегущая в сторону Большого цирка[25] фигура виднелась на пустой проезжей части совершенно четко. Продолжающий погоню префект надсадно дышал, и обоим бегущим вторил звонкий звук их собственных шагов. Сердце в груди лупило молотом, легкие горели от усилия не отстать, настичь.

Впереди плавно взрастала громада Цирка, где весь Рим – и плебс, и знать, – взрываясь криком, восторженно бушевал на гонках колесниц. Сейчас, под туманным светом зимних звезд, гигантские молчаливые зевы его арок и окон смотрелись как входы в преисподнюю. На перестук шагов из кромешной темени выбралась горстка питающих надежду проституток, прямо на ходу сватая свои услуги.

Катон был выше того бегуна и, как следствие, неизбежно, минута за минутой, к нему близился. Так что исход погони предрешен; главное – сберечь к концу силы. Он поднажал, увеличив размах шага. Когда миновали Цирк, где готовились к забегам погонщики колесниц, расстояние между преследователем и преследуемым заметно сократилось. Но дальше начинался Боариум, район складов и торговых рядов вблизи Тибра. Если беглец сумеет дотянуть до Бычьего форума, то есть риск потерять его в тамошних закоулках. Оба продолжали бежать; каждый, видимо, уповая на свое. В этом месте улица шла под уклон, и разгон у обоих увеличился. Вход в Боариум представлял собой старинную арку. Когда-то она была богато украшена, но теперь краска облупилась, а колонны по обе стороны пестрели писаниной и всякими похабными картинками. Не более чем в полусотне шагов от арки навстречу вышла одна из городских когорт. При виде двоих бегущих ее старший опцион со строгим окриком поднял жезл.

– А ну, вы двое! Стоять!

Убийца даже не затормозил, а юркнул налево в какой-то проулок между двух инсул. У Катона мелькнула мысль призвать себе на помощь этот патруль; хотя пока он будет им втолковывать, что к чему, от беглеца наверняка и след простынет. Поэтому, свернув следом в проулок, он вслепую продолжил погоню.

Это был район трущоб, где зимой висит гнилая хмарь, а летом нет отбоя от комаров. Ночами из-за холода вонь от отбросов, пота и испражнений становится здесь еще более несносной. По проулку ручейком сочилась сырость, и ноги Катона звучно шлепали по лужам со стоялой водой. Между тем впереди слышалась затяжелевшая поступь и натруженное дыхание убийцы, бегущего явно из последних сил. Близко, совсем уже близко. Катон, не прерывая бега, приготовил кинжал.

И тут до него дошло, что единственные шаги, звенящие в улочке, – это шаги его самого. Он замедлился, затем приостановился и, тяжко переводя дух, огляделся, от напряжения щуря в потемках глаза. Впереди невдалеке, за глухими ставнями какой-то таверны, виднелся перекресток. Держа возле себя кинжал, Катон тронулся туда напряженной полуприсядью, в готовности встретить любой удар из щелей соседних проулков. Однако вокруг по-прежнему не чувствовалось никакого движения, лишь горячее срывающееся дыхание отдавалось в груди неровными толчками.

Рядом по ходу темнела какая-то гостиничка. В тот момент, когда Катон проходил мимо ее арочного входа, ногу ему гибко обжало что-то мохнато-теплое; настолько внезапно, что он ахнув от удивления дрыгнул ногой. Улочку огласил гнусавый кошачий вопль, и куда-то вбок мелькнул черный хвостатый силуэт. Надо же, напугал…

– Хых, – сам себе задышливо хохотнул Катон, приопуская кинжал.

Напряжение чуточку спало. Для успокоения он сделал глубокий вдох.

Удар в спину был такой неимоверной силы, что пробросил через проулок и шмякнул о какую-то стенку. Грубая штукатурка оцарапала лоб, а из легких полностью вышибся воздух. Катон, оглушенный, выронил кинжал, сполз наземь и сморенно обвалился головой вперед, чувствуя кожей холодный осклизлый булыжник. В этот момент нападавший оседлал ему плечи, схватил за волосы и рывком повернул голову Катона к себе.

– Ну что, префект, – жарко припав к его уху ртом, злобно прошептал он. – Вот уже дважды я застаю тебя врасплох. Я-то думал, ты хороший солдат, а ты… Зеленый, как рекрут.

Потянувшись, нападавший подобрал кинжал и притиснул лезвием Катону к горлу.

– Я мог бы убить тебя прямо сейчас. Чирк, и тебя нет.

– Ну так… чего же? – сипло выдавил Катон.

– Поверь, у меня на это просто руки чешутся. Мне платят за то, чтобы людишки умолкали навсегда, а не доставались кому-то на потребу. Но приказ есть приказ. Надо, чтобы тебя нашли живым. Паллас сказал, не кто-нибудь. Он хочет, чтобы тебя провели на всеобщем обозрении, перед твоими людьми, растоптанного и признавшего свою вину. Тебя ославят, заклеймят как негодяя. Злодея, лишившего жизни беззащитного старика. И только потом предадут смерти.

– Но я скажу… расскажу правду, как все было. Скажу, что моей вины здесь нет.

Убийца тихо рассмеялся.

– Ай, молодец… Удачи! Ну, а я пока разживусь твоим клинком. За такой на Форуме дадут неплохую цену. – Он поерзал, ухватывая рукоятку меча, и, подняв, хозяйски оглядел его. – Прощай, префект.

– Стой!

Возглас прервался обрушившимся на затылок кулаком. Некоторое время убийца стоял над бесчувственным телом, затем для пробы пошевелил его носком башмака и, с прищуром оглядев в оба конца улицу, скрылся в ближнем проулке. Звук его шагов истаял, и наступила тишина, нарушаемая разве что дыханием Катона.

Через какое-то время, неслышно припадая на лапы, вернулась та кошка. Осторожно подведя усатую мордочку, она обнюхала лежачего, после чего успокоенно начала подлизывать кровь на его лбу.

Глава 14

Макрон медленно обмяк телом и, с удовлетворенным вздохом скатившись с пышногрудой Петронеллы, разлегся рядом. За сегодняшний вечер это было уже второе соитие, так что он был вполне доволен собой. Переведя дух, он одобрительно крякнул:

– Ай да угощение… Хоррошее. Я бы сказал, ядреное.

Петронелла, фыркнув, возложила свои дородные груди Макрону на плечо и рукой подперла себе голову, чтобы лучше его видеть.

– Стало быть, угощение? Так я тебе что, вроде как закуска? Нечто, что ты берешь по нужде в роток?

– Что значит «по нужде»? – ухмыльнулся Макрон лукаво. – По нужде в латрины ходят. А у нас тут жажда.

Глаза Петронеллы язвительно сузились, и тогда он со смехом приобнял ее.

– Девочка моя, да успокойся ты. Я ж так, просто посмеяться.

– Смотри, центурион Макрон… Надо мной смеяться себе дороже.

Для придания своим словам вескости она ткнула его в бок, а затем уже мирно положила Макрону голову на грудь и стала поглаживать ему живот. Центурион одной рукой обвил ей плечи, а другую сунул себе под голову. В свете масляного настольного светильника стены гостевой комнаты, отданной Семпронием Макрону в пользование, были едва различимы. Попросторней, чем его простецкое жилье в казарме, она была меблирована столиком, стулом и сундуком для одежды. А на полу ее украшал узорчатый парфянский ковер. Стены сверху были покрыты фресками – солдаты в разных позах, лошади и всевозможные враги Рима. Но главной роскошью комнаты, безусловно, была большая кровать с толстым матрасом и удобными подушками. Для Макрона, привыкшего спать в суровых походных условиях или в наспех сооруженных временных пристанищах вроде лагерей и крепостей, теплый и мягкий уют кровати был поистине чем-то сказочным. А тут в придачу еще и подходящая женщина, с которой этот уют можно разделить…

Мысли откочевали к предыдущему вечеру, когда он вышел из преторианского лагеря, умиротворенно насвистывая в предвкушении скорой встречи с Петронеллой. По дороге остановился купить в таверне вина, чтобы выпить с Катоном, когда тот вернется после ареста сенатора. Петронелла встретила Макрона в дверях; она как раз играла в атриуме с Луцием. Семпроний был на званом ужине, поэтому они приготовили еду себе и мальчику. Поели на кухне, а затем стали укладывать Луция спать. Петронелла сидела рядом на табурете, а Макрон рассказывал малышу истории о диких племенах в горах Британии и о зловещих друидах, которые в тех племенах главные.

– Ты сделаешь так, что у ребенка будут кошмары, – строжилась Петронелла.

– Это все ерунда в сравнении с кошмарами бриттских варваров, когда они рассказывают своим детям обо мне.

– От этого маленькому Луцию спать будет не легче.

– А вот мы сейчас его спросим, – сказал Макрон, взъерошивая малышу волосы. – Как тебе, молодец? Хорошо ли, весело? Кровь-то в тебе отцова.

Луций в ответ радостно заболтал ножонками и, ухватив Макрона за мочку уха, заканючил:

– Дядя Мак-Мак, ну расскажи, расскажи мне еще про друидов!

– На сегодня хватит, Луций. Солдатам перед завтрашним днем надо хорошенько выспаться.

Дождавшись, когда малыш заснет, Петронелла погасила светильник, и они осторожно вышли из комнаты Луция, расположенной в доме со стороны колоннады, окнами в сад. По черному бархату неба были рассыпаны яркие звезды, по-зимнему мелкие и острые. Было что-то волшебное и отрадное в их неизменности. Вся жизнь Макрона состояла сплошь из странствий, приключений и перемен, а потому постоянство хотя бы ночного неба вселяло в его сердце уют. Его солдатству было уже двадцать с лишним лет, близилась отставка. Как и прочие ветераны, он мог принять ее, получив наградные в виде земли и денежной выплаты, и начать спокойную размеренную жизнь отставника. Или же оформиться на службу по новой. Соблазном манило, похоже, последнее. Солдатское ремесло было единственным, в чем Макрон знал толк и преуспел. Но уже начинал сказываться возраст, а потому дорожка впереди лишь под уклон: силы будут уже не те, удальство в бою тоже. Это не значит, что скоро он совсем не сможет скрутить в бараний рог попавшего под руку варвара; до этого, слава богам, еще далеко. Но призадуматься, тем не менее, есть над чем. В том числе и над тем, как воспользоваться своим нынешним назначением в преторианскую гвардию с ее перспективой щедрых надбавок из императорской казны. А если сюда прибавить еще и солидные накопления, и доходы от трофеев, то жить на склоне лет можно будет безбедно и со вкусом. К этому не хватает лишь хорошей, достойной женщины…

Он мельком взглянул на Петронеллу, и сердце его растроганно дрогнуло от вида того, как она смотрит на звезды. Кожа ее была гладкой-прегладкой, словно тончайшая глазурованная керамика.

– Ночь-то какая дивная, – глядя вверх, с тихим восхищением сказала она.

– Это да, – кивнул Макрон. – Красивая, язви ее, ночь.

Какое-то время они стояли молча, а затем Петронелла жалобно пискнула:

– Мне холодно.

– Так принеси, наверное, плащ, – посоветовал Макрон. – Или подогретого вина.

Петронелла терпеливо вздохнула.

– А обнять меня ты не догадаешься, недотепа?

От такой беззастенчивости центурион слегка оторопел. А затем рассмеялся и, чуть помешкав, неуклюже обхватил ее руками. Она прижалась к его груди, и он почувствовал исходящий от ее волос легкий запах соломы. Надо сказать, приятный.

Петронелла подняла на него лицо, и ее губы тронула улыбка.

– Ну, так что?

Макрон подался вперед поцеловать ее, и она нежно приникла к его губам своими. Мягкие, теплые. Хорошо… В самом деле очень хорошо.

Потом она отвела голову и посмотрела весело и лукаво.

– Я уже начинала недоумевать, созреешь ли ты до этого.

– Что? А почему бы и нет? Ты, э-э… прекрасная женщина. Да, именно. Во всяком случае, я так думаю.

– Любовница-то, наверное, так себе?

Макрон слегка нахмурился. Он об этом как-то и не задумывался. Себя он в этом плане считал не хуже других мужчин. Женщин у него было столько, что не всех и упомнишь; некоторые давали ему и без денег. Встречались среди них и привлекательные, были и простушки; к некоторым он даже испытывал мимолетную привязанность. Но вот теперь перед ним стоит Петронелла, и по какой-то причине он чувствует себя ей обязанным. И хочет с нею быть. Она говорит от души. С ней весело, тянет смеяться. Да и в бедрах явно оживает огонек.

Петронелла игриво поерзала животом по его причинному месту.

– Ой, а что это там у тебя зашевелилось?

– Гм. Это… Оно бы…

Макрон попробовал отодвинуться, однако Петронелла крепко его удерживала. Удивительная, надо сказать, сила.

– Что же нам такое с этим сделать? – проворковала она.

На этот раз Макрон решил не отстраняться, а погладил ей волосы. Петронелла сладко замурлыкала, и тогда он скользнул рукой ей на ягодицы.

– Вот это мысль, – заговорщически прошептала она. – Идем-ка куда-нибудь, где спокойней.

– Вон там, – Макрон кивнул в сторону сада.

– Ну да, холодина такая… У тебя в комнате, кажется, есть теплое удобное ложе. – Петронелла подмигнула. – Не пускать его в дело просто стыдно…

* * *

Макрон с блаженной улыбкой взял ладонь Петронеллы, поднес ее к губам и поцеловал.

– Чего это ты? – поигрывая пальцами, спросила она.

– Да так, – ответил центурион. – Просто блаженство, и всё. Мирно так на душе…

– Для солдата, наверное, ощущение необычное. – Нежно высвободив ладонь, Петронелла погладила его по щеке. – Ну и хорошо, что на сердце покой. Я рада.

Макрон перевел взгляд под потолок, туда, где фрески. От мерцающих бликов светильника фигурки на них, казалось, оживают, обретая подвижность. Через ставни процеживались струйки прохладного воздуха, и в памяти у Макрона неожиданно воскресла прошлая зима, когда их с Катоном легион отступал с Моны, бриттского острова друидов. Даже не отступал, а, можно сказать, откатывался. Горные долины густо заваливал снег, увязая в котором римская армия прорывалась к своему ближайшему укреплению. Их, голодных и замерзших, гнали не переставая; при этом приходилось постоянно оборачиваться, чтобы отгонять преследователей, наседающих с флангов и тыла. Сейчас в уме ожила картина: кельтский топор пробивает шлем соседнего с Макроном солдата, рассаживая его до самой ключицы, отчего голова с хрустом лопается, как арбуз…

Макрону передернуло лицо. Эту сцену со времен той кампании он не вспоминал ни разу; отчего же она ожила сейчас? И почему здесь, в объятиях женщины, к которой он испытывает нежные чув- ства?

Петронелла ласково потрепала ему щеку:

– Что с тобой?

Центурион помотал головой, спеша изгнать ту картину из памяти, пока в ней не ожило что-нибудь другое, еще более ужасное. Тело сковывал внезапный холод, а еще откуда ни возьмись накатила тошнотная, как хворь, немочь. Эти приступы стали случаться с ним во время возвращения домой из Испании и держались все дольше и дольше, как бы пренебрежительно он к ним ни относился. Ему доводилось слышать об усталости от битв, что находила кое на кого из ветеранов. О тех, кто болен этой немочью, говорили со смущением и жалостью. При этом, однако, неизвестно, какое число его товарищей действительно поражено ею; может, большее, чем те, что готовы признать ее у себя. Но стыдятся в этом сознаться.

– Да так, ничего, – соврал он. – Беспокоюсь что-то насчет Катона. Ему уже давно пора было возвратиться. Сколько времени прошло.

– Не пришел – значит, на то есть веская причина. Он не похож на того, кто может вляпаться в какое-нибудь приключение.

– Ну, в общем-то, да…

Петронелла снова положила ему голову на грудь.

– Ты в нем, я вижу, души не чаешь?

– Как тебе сказать… И так, и не так. Как-никак, он для меня старший по званию. Офицер.

– Думаю, для тебя здесь нечто большее, чем просто звание. Как и для него.

Макрон помедлил с ответом.

– Иногда он мне больше как брат, или как сын, а бывает, что и то, и другое. Не знаю, – заключил он с нелегким сердцем. – Видимо, просто товарищ по оружию. Такое бывает, когда свыкаешься за годы службы. Вот и всё, собственно.

– Да? Ну, как скажешь.

– Ладно, обо мне хватит. Теперь моя очередь спрашивать. Я бы хотел кое-что разузнать…

– Да? И что же именно?

– У меня ощущение, что ты ждала этого момента. Я так понимаю, ты положила на меня глаз, когда мы возвратились из Испании?

– Раньше. Когда вы двое вернулись из Британии. Было, знаешь, в тебе что-то такое, что мне уже тогда приглянулось. Прямота. Я как-то сразу почувствовала, что знаю тебя. Немногие мужчины вызывали во мне такое чувство.

– То есть ты зналась со многими мужчинами? – поинтересовался Макрон, якобы легковесно.

– Бывало. – Отняв голову от его груди, Петронелла перевернулась на бок и отстранилась, подперев себе рукою щеку. – Это когда я была еще молодкой. До того, как меня продали в рабство.

– Продали? Кто?

– Отец мой. Пьющий милашка декурион[26] не мог терпеть моего увлечения мужчинами. Говорил, что это его позорит. Остерегал, чтобы я положила этому конец, а иначе он положит конец мне. Что иметь потаскуху-дочь для него недостойно, поскольку это порочит его репутацию. А ему так хотелось возглавить местный сенат. И вот он в самом деле чуть меня не прикончил. Когда дело дошло до крайности, мать уговорила его меня пощадить. И тогда меня продали. Напоследок он сказал, что очень хотел бы, чтобы я издохла измочаленной шлюхой в дешевом лупанарии Субуры.

– Это он так сказал? – грозно вскинулся Макрон.

– И не только это. Просто вспоминать не хочется… К счастью, купил меня один добряк, которому для дочки была нужна нянька. И вот я воспитывала его детишек, пока пару лет назад меня не уступили госпоже Юлии.

– Он еще живой?

– Мой первый хозяин?

– Да нет. Твой отец.

– Сгорел заживо вместе с матерью и домом. Так уж, видно, судьба распорядилась. Хорошо, моей младшей сестренки там не оказалось. Она за несколько лет до этого вышла замуж за местного агрария. Про пожар я сама узнала лишь тогда, когда она пришла в дом моей госпожи о том сообщить.

– Жаль, что твой папаша сгинул, – прорычал Макрон. – А то я бы его встретил и приветил. Разок, не больше…

Петронелла легонько стиснула Макрону руку.

– Да ладно, теперь-то уж что… Его нет в живых, а я вот рабыня. Жизнь продолжается…

Макрон неловко шевельнулся.

– Это, скажу я тебе, можно и поменять. Умирать рабыней тебе ни к чему. Я поговорю насчет этого с Катоном.

Петронелла задумчиво помолчала.

– Знаешь, Макрон, мне ничего от тебя не надо. Правда. И в постели я с тобой не ради мзды. Я просто хотела быть с тобой, пока ты меня возле себя терпишь. Только и всего.

– И хорошо. Но разговор с Катоном я все равно составлю, и…

Их разговор прервал резкий стук во входную дверь. Ударили раз, а затем настойчиво и другой, и третий. Макрон скинул с кровати ноги и потянулся за туникой.

– Кого это несет в такую позднь? – пробурчал он.

– Это пускай привратник узнает.

– Схожу-ка я к нему: вдруг подмога понадобится…

Надев тунику, Макрон подошел к сундуку, где лежали его плащ, калиги и мечевой пояс. Его он надел через голову и приспособил на бедре ножны. Сзади на кровати завозилась и Петронелла, натягивая тунику.

– Ты-то куда? Оставайся здесь, – велел он.

Она уже стояла, твердо глядя на него.

– Вздорить потом будем. Пошли.

Макрон невольно разулыбался:

– Сразу видно: моя милая.

Необутые, они прошлепали через дом и спустились к передней двери. Стук становился все громче. Теперь к нему присоединился и голос:

– Именем императора, отоприте!

Появился из своей будки привратник. Он осоловело моргал и пошатывался: видно, употребил до этого вина. Центурион подошел к двери первым и повернулся к нему:

– Сенатор вернулся?

– Да, господин.

– Тогда ступай разбуди его. Сообщи, что к нам гости.

Привратник торопливо засеменил выполнять поручение, а Макрон резко отодвинул заслонку на оконце и посмотрел наружу на улицу. Там стоял опцион преторианской гвардии с поднятым кинжалом, готовясь продолжить стук уже рукояткой. За ним виднелось подразделение гвардейцев.

– Отпирайте! – гаркнул опцион.

Макрон закрыл оконце и жестом велел Петронелле посторониться. Затем он отодвинул засов, отомкнул крюк и открыл тяжелую дверь.

Внутрь храбро шагнул опцион, на ходу скомандовав своим:

– Заходим, ребята.

Макрон беспрепятственно впустил их, после чего грозно надвинулся на младшего офицера:

– Потрудись-ка объяснить, что происходит.

Опцион смерил его пренебрежительным взглядом.

– А то, что тебе лучше держать язык за зубами: целее будешь. Где твой хозяин?

Вместо ответа Макрон многозначительно похлопал по ножнам своего армейского меча.

– За языком лучше последить тебе, молодец. А то привлеку тебя за неподчинение старшему по званию. Перед тобой центурион Макрон, Вторая когорта преторианской гвардии!

Опцион скептично сощурился, но уже через секунду, узнав имя и знакомое лицо, испуганно отступил на шаг, принимая строевую стойку.

– Виноват, господин центурион, не признал… Мне подумалось, это кто-то из домашних.

– В следующий раз будь наблюдательней. Так что вы тут делаете, опцион?

Младший офицер протянул небольшой свиток:

– У меня тут предписание на арест.

– Кого? Сенатора Семпрония?

– Никак нет, – мотнул головой опцион. – Префекта Катона.

– Катона? – изумился Макрон. – Постой, ты трезвый или пьяный? Катон-то здесь при чем? Он наш, почетный гвардеец. Тут какая-то ошибка.

– Да я знаю. Вернее, сам не знаю. Мне единственно велено арестовать его за убийство сенатора Граника. Приказано, если он здесь, взять его живым. Обыскать дом, – обернувшись к своим, скомандовал он.

Преторианцы один за одним торопливо разошлись по дому. Макрон повернулся к Петронелле:

– Иди к мальцу и смотри за ним. Если кто хоть волоса на его голове коснется, я им самим головы поснимаю.

Она кивнула и заспешила в комнату Луция, оставив Макрона с опционом наедине.

– Убийство, говоришь?

– Да, господин центурион.

– Но у него был приказ лишь арестовать Граника.

– Я сам толком ничего не знаю. Лишь то, что он убил сенатора во дворце. Императорский секретарь отрядил нас несколько сотен, искать его по всему городу. Меня вот послали сюда: Семпроний префекту тесть, а потому тот мог явиться сюда. Если так, то мы его довольно быстро отыщем.

Последняя фраза Макрону не понравилась. Эдакий намек: если преступник здесь, то ты к этому вроде как причастен. Центурион думал взять опциона в оборот дальнейшими расспросами, но тут к ним стремительным шагом подошел сенатор Семпроний в плаще, наспех накинутом поверх набедренной повязки.

– Это что за безобразие? – с ходу напустился он. – Да как вы смеете вторгаться в мой дом посреди ночи?

Перед этой новой атакой опцион дрогнул; нервно сглотнув, он поспешил протянуть сенатору предписание на арест.

– Господин сенатор, мы разыскиваем префекта Катона. Он обвиняется в убийстве.

– Убийстве?

Семпроний, вскинув брови, ошеломленно переглянулся с Макроном. Взяв свиток, он сломал печать, подошел к светильнику возле двери и бегло прочел документ.

– Катон убил Граника? Что за вздор… Чего ради ему это было делать? О боги, боги, вразумите меня…

Макрон же в это время лихорадочно раздумывал: где сейчас Катон? Где и что с ним?

Глава 15

Первое, что ощутил Катон, придя в себя, – это жутко пульсирующую боль в затылке. Какое-то время, напряженно дыша, префект лежал стиснув зубы и зажмурившись. При этом в легкие шибал запах нечистот, среди которых он, видимо, валялся. К горлу комом подкатывала тошнота. Наконец Катон отважился открыть глаза. Вокруг стояла темень, а он лежал посреди узкой улочки, куда он, видят боги, неведомо как попал. Префект кое-как встал на колени, обхватил себе голову и снова подавил рвотный позыв. Но тут его стошнило окончательно, и он разблевался в гнусный ручеек нечистот, что стекал по улице. Чувствовалось, как мучительно, с выворотом наизнанку, крутит желудок; едко-кислая блевотина фонтаном разлеталась по нечистому булыжнику. Рвотные спазмы накатывали снова и снова, а между ними безжалостно и тупо пульсировала боль в голове.

Наконец выблевывать стало нечего, и Катон сел, изнеможенно опершись о стену, дыша ртом и никак не в силах надышаться.

– О боги, это что еще за выверты? – невнятно мямлил он.

Заметив краем глаза движение, префект мутно повел взглядом и увидел тощую одичалую кошку, которая трусцой прошла через блевотину, нюхнула, брезгливо отпрянула и протрусила в обратном направлении, где села и стала не мигая смотреть на него.

– Что смотришь, помощница? К тебе у меня доверия нет.

Кое-как заведя руку за голову, он почувствовал у себя в волосах толстую корку запекшейся крови. Дальнейшее ощупывание выявило большущую шишку и порез на лбу. Катон болезненно поморщился. Холод пробирал до костей. Он подтянул к груди колени и обхватил их, мучительно пытаясь сосредоточиться. Память о том, как он очутился здесь, отшибло, однако припоминался арест сенатора Граника. Слова, которые тот произносил на пути ко дворцу. Затем – какая-то дверь, прямо в лицо, а из двери кто-то вылетел и шарахнул на полном ходу… а после этого недвижное тело с ножом в спине. Граник, уже мертвый…

И тут в голову приливом хлынули остальные подробности. Катон мгновенно насторожился, напряг глаза и уши, до рези в глазах вгляделся в одну сторону, затем в другую. Нападавшего нигде не было – убийцы Граника, подстроившего, чтобы вся вина за убийство легла на него, Катона. Вокруг никого. Сколько же он провалялся здесь в бесчувствии? Трудно сказать. С уверенностью можно сказать лишь то, что он в опасности. Паллас наверняка разослал по городу на его поиски отряды преторианцев и городские когорты. Если они его найдут, то, безусловно, выставят виновным за все, и прежде всего за убийство. Кто за всем этим стоял, сомневаться не приходилось. Конечно же, Паллас. Это его рук дело. Имперский вольноотпущенник настоял, чтобы арест произвел именно он, Катон, а затем препроводил арестованного во дворец. Там уже ждала комната, в которой Граник должен был якобы чего-то дожидаться, а убийце дали знак войти и сделать свое дело. Если б Катон не сунулся до срока на звуки недолгой возни, убийца по веревке скрылся бы так же незаметно, как и появился в комнате.

В памяти пронеслись сцены преследования: дворцовая кухня, улицы, а затем… затем ничего. Вспомнилась и та татуировка. Скорпион с возведенным для удара жалом. Эмблема преторианской гвардии еще со времен Сеяна, утвердившего ее в честь императора Тиберия, Скорпиона по гороскопу. Так что убийцей, судя по всему, был преторианец. Причем не просто солдат или даже гвардеец, а некто с изумительной быстротой реакции. Он бы и с ним, Катоном, мог разделаться, но решил оставить в живых…

Что сказал тот нелюдь? Что Паллас желает его, Катона, сыскать и взять живьем, чтобы затем провести перед всем народом как убийцу сенатора Граника. Конечно, можно попытаться это опротестовать, тыкая в убийцу пальцем, но у Палласа такие потуги вызовут лишь смех. Да и кто ему, Катону, поверит? Его нашли с обагренными кровью руками, да еще и в присутствии двоих свидетелей, которые подтвердят все, что им скажет Паллас. Западня что надо. Единственная надежда на спасение в том, чтобы найти подлинного убийцу и заставить его сознаться. Ну, а какая на это надежда? Он преторианец; очень хорошо. Но преторианская гвардия насчитывает несколько тысяч человек. Возможно, он уволен со службы, и тогда перспектива выследить его становится еще более туманной.

Положение усугублялось еще и тем, что Катон теперь был преследуемым. И пока не установлена личность настоящего убийцы и его связь с Палласом, дать себя поймать ни в коем случае нельзя. Пока надо исчезнуть, смешаться с римским плебсом, сделаться просто лицом в толпе. Первым делом следует сменить внешность. Начать с одежды. Плащ и туника сейчас перемазаны нечистотами и запекшейся кровью. Но и при этом своей добротностью они отличают его от остальных обитателей этой трущобы. Пожалуй, нужно избавиться от этих вещей…

Катон встал, превозмогая тупую боль в голове, и осторожно тронулся проулком в глубь трущобы, по дороге пробуя двери. Разумеется, все они были заперты изнутри. Как раз на подходе к соседнему перекрестку до слуха префекта донеслись голоса. Он поспешил занять место под аркой какой-то лавки, где застыл, вжавшись в угол. Темень на перекрестке чуть разбавилась трепетной оранжеватой дорожкой, пролегшей по булыжнику, и в следующую секунду впереди небольшого, вооруженного дубинами отряда в улочку ступил факелоносец.

– Так где он тут? – недовольно бурчал тот, кто шел у него за спиной. – Я-то думал, он там, куда нам указал тот злыдень…

– Может, он водил нас за нос? – добавил другой.

– А ну, прекратить болтовню! – оборвал их факелоносец.

Приостановившись, они заспорили, в какую сторону им идти. В конце концов их предводитель настоял, что идти нужно вперед, и они прошагали мимо, унеся с собою свет. Катон дождался, когда истает звук их голосов, после чего вышел из-под арки и осторожно подобрался к перекрестку. Отряд успел отдалиться, и Катон облегченно перевел дух.

Дальше на некотором расстоянии находился узкий сводчатый проход в общий двор, окруженный несколькими инсулами. Посередине здесь журчал небольшой фонтан, который, судя по обветшалости, был построен еще в ту пору, когда эта часть города была застроена еще не так плотно. Вода сливалась в большую каменную чашу, из которой переливалась в каменные углубления, а дальше – в слив. Катон прислушался, огляделся: вокруг никого. Он подошел к фонтану, снял плащ и подставил голову под струи – такие холодные, что префект невольно ахнул. Тем не менее вода смыла корку запекшейся крови и очистила рану. Набухший рубец под пальцами стрельнул болью так, что пришлось отдернуть руку. Соблазн омыться Катон в себе подавил. Во-первых, вода ледяная; во-вторых, замызганность и грязь были сейчас средством маскировки. Оглядевшись, в углу двора префект заприметил навес с веревками для сушки одежды, на которых висело разное тряпье. На подходе к навесу слух уловил тусклое позвякивание цепи, а взор различил, как из темени показался темный четвероногий силуэт. Сторожевой пес. Вот так влип… Сейчас начнет лаять, и беды не оберешься. Но пес совершенно неожиданно завилял хвостом и стал с любопытством нюхать воздух. Катон рискнул медленно вытянуть раскрытую ладонь и осторожно приблизился. Пес подался вперед и, едва Катон до него дотянулся, стал жарким влажным языком нализывать ему пальцы. Чудеса, да и только. Уже чуть более смело префект стал почесывать пса за ушами.

– Молодец, молодец, – прошептал он, – славный песик. Только не лай, пожалуйста.

Усыпив бдительность животного, Катон продвинулся к бельевым веревкам. Здесь сиротливо висело несколько разномастных туник и плащей, в основном поношенных и латаных; а еще сюда затесалась войлочная шапка. В самом углу обнаружился большой полотняный мешок для стирки, перевязанный ремешком. Катон разделся и присмотрел себе самые заношенные тунику и плащ, а еще шапку. На их место он вывесил свою собственную одежду, сокрушенно представляя себе восторг на лице того, кто поутру обнаружит такую подмену. Туника пованивала кислым потом, и ее посконная ткань была груба. Расставаться с серебряной фибулой на своем плаще не поднималась рука, и Катон перепрятал ее себе в кошель. Было отрадно ощущать под мешковатым плащом мечевой пояс и кинжал. Оставалось укрыть лишь одну персональную деталь – золотой браслет. Удивительно, что убийца не снял с него эту ценную вещицу; видимо, из опасения, что потом придется объясняться перед хозяевами, откуда у него взялась такая драгоценность. Браслет Катон упрятал в самые недра стирочного мешка.

Довольный своим новым обличием, он возвратился к псу и нежно погладил его по голове и бокам.

– Думаю, мой мохнатый друг, сам Цербер[27] не уснет со страху в мыслях, как бы ты не потеснил его на сторожевом посту.

Животное доверчиво ткнулось Катону головой в бедро, и он, прежде чем уйти, напоследок потрепал его по холке. Подняв глаза, пес тонко скульнул и, проводив печальным взором удаляющуюся через двор фигуру, вернулся в угол и лег там, со вздохом уместив морду между лап.

Уже в проулке Катон посмотрел вверх и увидел, что полоска неба между инсулами чуточку посветлела. Краденая одежда пованивала, но с чумазыми полосками на коже его теперь вряд ли примут за префекта преторианской когорты. Он плотней надвинул шапку и направился в сторону Виминальского холма. Несомненно, дом Семпрония – одно из первых мест, куда Паллас пошлет поисковый отряд. Приближаться туда нужно с особой осторожностью. Но наведаться необходимо – прежде всего чтобы убедиться в благополучии Луция, а еще переговорить с Макроном. Помощь друга необходима для того, чтобы выследить убийцу Граника. Если тот по-прежнему действующий гвардеец, Макрон, возможно, сумеет продолжить поиск в лагерных казармах.

Безусловно, есть вероятность, что Паллас, высматривая его, Катона, держит центуриона под наблюдением. На месте имперского секретаря префект так и поступил бы. В этом случае имеет смысл держаться от Макрона подальше и не втягивать его почем зря. Что и говорить, расклад не в их пользу. Да еще и ставить друга в рискованное положение… Но к кому еще обратиться за помощью? Кому можно довериться?

* * *

К тому времени как Катон добрался до улицы, на которой стоял дом Семпрония, уже развиднелось. Сквозь небесную муть пробилось солнце, но его быстро закутали сизоватые тучи. Ветер гнал навстречу черные прошлогодние листья. Сгорбившись в кургузом плаще, Катон направился к ближней таверне. Места здесь было вдоволь, но он выбрал себе скамью с видом на улицу, пополнив своим присутствием горстку ранних завсегдатаев, коротающих время перед тем, как пойти к зажиточным домам в поисках поденной работы или подаяния, чтобы затем вернуться за выпивкой в ту же таверну.

Принять заказ подошла худая прыщеватая девица с сальными волосами.

– Вина с медом.

– Кувшин или кружку?

– Пока кружку.

Прежде чем ответить, она оценивающе оглядела невзрачного посетителя.

– Два аса. Деньги вперед.

– Да есть у меня деньги, – Катон хмуро поднял на нее взгляд.

– Ну и что… У хозяина правило: если гость не постоянный, то деньги вперед.

– Что ж, ладно. – Катон сунул руку к поясу, где висел кошелек. Вынул сестерций, подал девице. – Сдачу сразу. Хотел не брать, но завел правило: если в таверне сижу не постоянно, то сдачу беру заранее, пока не поднесут заказ.

Она пильнула его взглядом и посеменила к прилавку, а кружку по возвращении ткнула рядом с Катоном на скамью. Когда девица отошла, префект отхлебнул вина и с кружкой в руках стал наблюдать за улицей. Из домов по одному и по два стали появляться рабы, направляясь за провизией к Форуму. От двери к двери похаживали уличные торговцы, сватая свой товар. Спустя некоторое время невдалеке от дома Семпрония пристроился какой-то нищий; сел в тени стенной ниши, вытянув перед собой ногу. При нем была кружка, которую он время от времени поднимал и тряс перед нечастыми прохожими. Все это время в небе сгущались тучи.

С первыми каплями дождя люди накинули капюшоны плащей, у кого они были, и ускорили шаг в стремлении найти прибежище, пока непогода не разгулялась всерьез. Вскоре на улице почти никого не осталось. Однако нищий не встал и даже не подвинулся, а лишь теснее вжался в нишу.

– Видимо, посадили прочно. Ждут донесений, – вполголоса рассудил префект.

И тут дверь в дом открылась, и наружу шагнул Макрон. На пороге там стояла Петронелла, а рядом с ней – Луций, растерянно сунув себе в рот пальчик. При виде сына у Катона тоскливо сжалось сердце. Сущая мука вот так видеть его без возможности хотя бы подойти… Макрон поцеловал Петронеллу, взъерошил волосенки Луцию и зашагал по улице в направлении преторианского лагеря. Проходя мимо нищего, он приостановился. Они о чем-то коротко переговорили, после чего центурион кинул в кружку монету и зашагал дальше.

Катон дождался, когда дверь в дом закроется, отставил недопитое вино и встал, думая пуститься вдогонку своему другу. Но тут оказалось, что то же самое собирается проделать и нищий: вскочив с неожиданным проворством, кружку он сунул под рубище, палку – под мышку и, держа дистанцию, последовал за центурионом со скоростью, завидной даже для здорового.

Катон поглядел на небо. Дождь – тонконогий, пузырчатый – вовсю плясал по булыжникам, журчал струйками с черепичных крыш. Натянув шапку и ссутулив плечи, префект шагнул на улицу и последовал за этими двоими третьим.

Глава 16

Всю ту бессонную ночь Макрон размышлял над скудными сведениями, которые ему удалось выведать у опциона из преторианского поискового отряда. На рассвете зашевелилась Петронелла – встала, оделась и ушла исполнять свои будничные обязанности, оставив Макрона за нелегкими размышлениями. Вздор какой-то… Чтобы его друг вот так взял и хладнокровно убил беспомощного пожилого сенатора? Да быть того не может. Это ж какая причина должна быть на такое возмутительное деяние? Здесь, несомненно, какая-то ошибка. И это в лучшем случае. А в худшем – Катона попросту подставил какой-то подлый двурушник. Так или иначе, но кому-то придется заплатить за беду, что обрушилась на плечи Катона. В этом сомнения нет. Ну, а коли выяснится, что все это дело рук скользкого змея Палласа, то сердце его впору вырвать заживо и бросить пищей воронью.

Поисковый отряд свое задание выполнил добросовестно: сверху донизу, вместе с чердаком и сырыми подвалами, обыскал весь дом. Кое-что из мебели сдвинули с места и перевернули, а еще опрокинули и расшибли несколько ценных ваз и украшений. Шум, возня и крики солдат разбудили Луция, и он ударился в рев и слезы, пока Петронелле не позволили подойти и успокоить малыша. Лишь с уходом солдат ей наконец удалось успокоить его и убаюкать. Она осталась сидеть с ним рядом, поглаживая по кудрявой головке, пока он засыпал. Но спал малыш беспокойно, тревожно подергиваясь и взмыкивая во сне.

Опцион ушел, сделав всем строгое предостережение. Императорский дворец постановил: любой, кто предоставит беглецу убежище или помощь, будет предан смерти прямо рядом с ним. «Однако беззаконием попахивает», – с грустной усмешкой подумал Макрон. Вообще-то казни обычно предшествует суд. Быть может, это признак новых времен и режим Нерона таким образом утверждает себя? Если так, то Риму суждено стать местом ничуть не менее опасным, чем любой самый отдаленный аванпост империи, возле которого разгуливают варвары.

Свои нелегкие раздумья Макрон попробовал вытеснить мыслями о Петронелле. Не женщина, а прямо-таки удивление. Пускай она няня и собственность Катона, но какая в ней кроется чувственность – прямо-таки дремлющий вулкан, стоит только его разбудить! А на ложе ну просто тигрица. Макрон, склонный следовать законам, предписанным природой мужчинам и женщинам, был удивлен тем, что стал допускать, чтобы она сама усаживалась на него сверху и скакала неистовой наездницей, пока не высекала из его чресел пламенную опустошающую искру, после чего припадала к нему грудями и, обжав лицо ладонями, ласкала поцелуями, от которых приступ страсти, к их обоюдному восторгу, распалялся в нем по новой. Уже одно припоминание об этом вызвало сладостное шевеление в паху, однако сейчас было не до подобных мечтаний. Как пойдет дальше служба в когорте? Даже когда Вторая вернется к своему обычному распорядку, кому-то надо будет брать на себя тяготы управления. Кроме того, о мерах по розыску Катона можно будет больше выяснить в преторианском лагере, чем здесь, за праздным времяпровождением в доме Семпрония.

Откинув одеяла, центурион решительно встал, оделся и спустился на кухню к Петронелле. Она в это время кормила Луция. Из-за ночного вторжения мальчик плохо выспался и теперь капризничал: сидел поджав губы и напрочь отказывался есть кашу, отпихивая от себя ложку.

– Ай-яй-яй, солдатик, – обратился с порога Макрон. – А что скажет отец, когда услышит, что ты взбунтовался?

– Не услышит.

– А вот и услышит. Скажу тебе по секрету: никто, даже самые храбрые храбрецы, не смеют ослушиваться твоего отца.

Маленький Луций озадачился.

– И ты, дядя Мак-Мак?

– А как же. И я тоже. Я от боязни перед ним прямо-таки писаюсь. Он когда видит, что кто-то кашу не ест, может его в сердцах даже разломить пополам.

Макрон показно вздрогнул, а Луций тут же широко открыл рот, не мешая Петронелле себя кормить.

– Вот так-то лучше, – довольно усмехнулся ветеран, накладывая себе в миску каши.

– Не стыдно, бессовестный? – укоризненно покачала головой Петронелла. – Запугал мальчонку до полусмерти…

– Ничего. Я ж во благо дела.

Поел Макрон быстро, и Петронелла с неотвязным Луцием проводили его к выходу из дома. Здесь он надел мечевой пояс, завернулся в плащ и отпер дверь. Снаружи шел дождь.

– Остался бы, промокнешь ведь, – просительно посмотрела Петронелла.

– Солдату дождик не помеха.

Макрон поцеловал ее в щеку и нежно взъерошил вихры Луцию.

– Солдатик, сегодня чтобы во всем слушаться няню, понял приказ?

– Да, дядя Мак-Мак. – Вынув пальчик изо рта, малыш улыбнулся.

Выйдя на улицу, Макрон зашагал в сторону преторианского лагеря. Дождь не мог отвлечь его от тревожных мыслей о невзгодах друга, вынужденного скитаться в бегах по бесспорно ложному обвинению. Катону определенно нужно помочь. Но одному тут не управиться. Можно попросить вмешаться Семпрония, да и Веспасиан, пожалуй, не откажет. Бывший командир Второго легиона всегда хорошо к ним относился, ценил. Когда он возвратится в Рим, надо будет обязательно с ним встретиться, попросить вступиться за Катона. Хотя грозящей другу опасности это не умаляет.

– Подайте асс старому солдату, обиженному судьбой…

Глянув вниз, Макрон увидел нищего оборванца. Промокший и продрогший, тот ютился в каменной нише стены, что окружала сад соседей Семпрония. Макрон остановился, тронутый этим олицетворением нужды и жизненных тягот. Да, многим из бывших, кто пожертвовал собой, сражаясь за Рим, в самом деле приходится туго. Жизнь подчас бывает к ним несправедлива…

– В котором легионе служил, брат? – осведомился Макрон.

Нищий приветственно поднял руку.

– В Десятом, господин центурион. Пятнадцать лет ему отдал, пока не лишился ноги.

– А как это случилось?

– Да как… Какой-то ублюдок-варвар хрясь топором, нога-то и отсохла.

– Не повезло тебе, брат, – сочувственно вздохнул Макрон и, пошарив в кошельке, бросил в кружку сестерций. – Ты б ушел с дождя-то. Зайди вон в таверну, поешь горячего.

– Спасибо, господин центурион, за щедрость. Да будут к тебе милосердны боги.

Макрон рассеянно кивнул и продолжил свой путь, склонив голову навстречу дождевым струям. Для нищего попрошайки сестерций поистине дар небес, а вот для бывшего собрата по оружию сумма явно мелковата. Особенно когда некуда податься посреди зимы. Вот горе-то… Хоть бы у Катона сейчас были пища и кров. Где бы он в эту минуту ни находился.

* * *

Излишне близко к нищему Катон не подходил: вдруг обернется и что-нибудь заподозрит. Держась на безопасном расстоянии, он двигался следом позади оборванца, а Макрон – примерно на таком же расстоянии впереди. Путь шел вдоль улицы, что вела к городской стене. У Виминальских ворот стояла стража; центуриона она встретила и проводила салютом. Нищий оборванец сказал нечто такое, что его тоже пропустили, и он поспешил вслед за Макроном. Катон на секунду замешкался, но набрался решимости и бодро зашагал к воротам. То, что фортуна ему благоволит, он убедился, не увидев в карауле никого из знакомых. Ближний из солдат выступил вперед, преграждая дорогу.

– Куда спешим-торопимся?

– Отца хоронить. Зван нынче утром. Должен уже там быть, когда погребальный костер разведут.

Преторианец мельком глянул наверх, в дождливое небо.

– Огонь, говоришь? Какой же нынче огонь, в такую погоду…

– Пропустите, ребята. Родня же ждет.

– Не так быстро. Жди здесь. – Солдат обернулся к опциону: – Говорит, на погребение торопится.

Тот вышел вперед, неторопливо оглядел Катона.

– Мог хотя бы приодеться по такому случаю.

– Какое там «приодеться»… Ты вот глянь, – Катон демонстративно показал заплаты на тунике. – Только на это тряпье заработка и хватает. На валяльне работаю. Знаешь, сколько там платят?

– Не знаю и знать не желаю. – Опцион ткнул пальцем в сторону ворот. – Ступай давай.

Катон с благодарственным кивком поспешил через арку. За воротами улица вела в ближний пригород. Здесь невдалеке проходил акведук Марция[28], опорные столбы которого давали некоторое прибежище от дождя и ветра. Но дальше сооружение шло на излом вправо и, проходя над дорогой, уходило на юг к холмам. В попытке нагнать впередиидущих Катон максимально ускорил шаг, пока не вышел на нужную ему дистанцию. Пригород был заселен не так густо, как кварталы, что находились в стенах, и строгие правила пожарной безопасности здесь не действовали, так что дым вольно шел из множества труб: народ как мог спасался от зимних холодов. Преторианский лагерь располагался в полумиле от ворот; отсюда над крышами близстоящих домов уже виднелись его стены и башни.

Перед лагерем была ровная утрамбованная площадка. На ней Макрон повернул и зашагал вдоль лагерной стены к воротам, через которые стелилась дорога. Возле ворот центурион остановился, назвал караулу пароль и, пройдя, скрылся на территории лагеря. Нищий облюбовал себе для наблюдения местечко напротив лагеря, у пристройки таверны «Радость Гвардейца». Катон, чтобы не быть замеченным, свернул в боковой проулок и на улицу вышел уже в сотне шагов впереди нищего. Приткнуться здесь можно было единственно под кипарис, что префект и сделал, заняв место возле ствола.

Дождь все не унимался. Одежда Катона, дешевая и заношенная, при подъеме на Виминальский холм окончательно промокла, и теперь каждый порыв промозглого ветра пронизывал насквозь, заставляя стучать зубами от озноба. Мысль о том, что и тому голодранцу сейчас приходится несладко, успокаивала слабо. Как пить дать, это один из соглядатаев Палласа. Стоило подумать об этом, как всякое сочувствие к нищему калеке исчезло напрочь. Имперский секретарь наверняка рассчитал, что разыскиваемый будет стремиться к встрече с Макроном, и теперь Катона грызло сомнение, а стоит ли вообще беспокоить друга. Если за Макроном следят, то пробиться к нему будет непросто. Вдобавок это обернется для центуриона смертельным риском. Зная друга досконально, Катон был уверен, что если б они, не приведи судьба, поменялись местами, то и он без всяких колебаний ринулся бы Макрону на выручку. А потому, стыдясь себя, Катон все-таки ждал, когда его друг снова появится из лагеря. На это могут уйти часы, а то и целый день. Единственная надежда на то, что Макрон с приходом вечера заскучает по объятиям Петронеллы.

* * *

Нескончаемо потянулись часы. Холод, казалось, просачивался льдистыми струйками в плоть и кости, так что к середине дня в теле не осталось ни крупицы тепла. К полудню дождь измельчал до мелкого сеева брызг, сыплющихся со свинцово-серого неба. Время от времени в воротах лагеря появлялись преторианцы, поодиночке и группами шагающие по своим служебным делам; Катон тут же принимался высматривать в их строю Макрона. Но не было среди них безошибочно различимой, кряжистой фигуры его друга, и Катон вновь уходил в глухую тоску.

Во второй половине дня, ближе к вечеру, труба возвестила смену караула. Вскоре из ворот вышла гурьба свободных от вахты солдат и направилась через улицу в таверну. Через какое-то время оттуда уже доносились смех, выкрики и пение. Осторожный взгляд из-за дерева выявил, что нищий оборванец все так и сидит на своем посту. Помимо прочего, у него появилось развлечение в виде сбора милостыни у солдат – как видно, приварок к доходу, получаемому от Палласа.

Все неотвязней начинал напоминать о себе голод – неудивительно, учитывая, что в животе ничего не было со вчерашнего полудня. Теперь желудок ворчал и жаловался, вторя биению в голове. Катон попытался отвлечься размышлениями о том, как могло случиться, что его вот так взяли и выставили виновным в убийстве сенатора Граника. Как-то даже не верилось, что Паллас мог проявить такую злокозненность всего лишь из-за недостатка рвения со стороны префекта. При своей хваленой опытности имперский вольноотпущенник должен был безошибочно почуять, что его смутная угроза насчет Луция так или иначе возымела действие. Тогда к чему эта попытка смять, уничтожить? Мягко говоря, нелогично… Если только это не соотносится с высоким авторитетом Катона в рядах преторианской гвардии. По всей империи солдаты особо тяготеют к тем командирам, кто доказал свою доблесть. Не исключение и преторианцы, хотя здесь преданность подкрепляется еще и щедростью. Это в свое время уяснил Сеян, который и ввел в обиход императорские взятки гвардейцам. То, что недавно произошло, сыграло как раз в обратную. Невыплата частям, что недавно возвратились из Испании, оказалась чем-то поистине вопиющим. Люди взроптали. А тут еще один из их командиров посмел так нагло возвыситься, непосредственно перед их глазами… Возможно, все это Паллас счел за подспудную угрозу Нерону. И вот ему пришло в голову сковырнуть префекта таким образом, чтобы разрушить его репутацию. А как вернее можно опорочить его в глазах толпы – и что важно, преторианских когорт, – чем обвинить его в хладнокровном убийстве престарелого сенатора? В этой затее была и еще одна выгода: устранение упрямого политика, чья стойкость приводила в смятение нового императора и его ближний круг. Все эти речи об ограничении власти Нерона… Кто-то, не ровен час, мог помыслить и о неслыханном – о возврате к республике.

К последнему у Катона отношение было двоякое. Республика приказала долго жить сотню лет назад, после того как Юлий Цезарь пожизненно узурпировал власть. И до, и после этого рокового решения страну сотрясали гражданские войны. То, что назад пути нет, понял и решил Август. Править твердой рукой и с железным сердцем – то был единственный способ умиротворить римское общество. Главное – держать в относительном довольстве плебс, и тогда вопрос, кто и как над ним властвует, станет ему абсолютно безразличен. Между тем верхи надлежит держать в страхе, и тогда они будут изображать смирение. Не исключено, что кто-нибудь вроде таких, как Граник, будет высказываться против, но он же за это и поплатится. Хотя есть и такие, кто, подобно Домиции с ее единомышленниками, продолжат борьбу с императорами втайне. Исподволь. Эти утверждают, что их заговоры обусловлены высокими идеалами, но на самом-то деле их устремления понять достаточно просто: вернуть аристократии власть, которой она обладала до эпохи императоров.

Катон подавленно вздохнул. В идеалы республики он верил, но не видел, как она может действительно служить народу Рима. Слишком уж многое переменилось. Рим сделал своей основой императоров и их приближенных вольноотпущенников.

В эту секунду в воротах лагеря показалась еще одна фигура.

Глава 17

Да, безусловно: это был Макрон. На глазах у друга он вышел за ворота и взял курс на Виминальский холм. Миновав без задержки «Радость Гвардейца», вскоре центурион неожиданно замялся и, сделав поворот кругом, решительно двинулся к таверне.

– Верен себе, – сквозь клацанье зубов процедил Катон.

В эту минуту он отчаянно желал, чтобы Макрон прямым ходом направился домой. Это, по крайней мере, даст шанс размять конечности, а вместе с тем вернет телу хоть немного тепла. Топая ногами, Катон яростно потер занемевшие от холода ладони. К счастью, тяга к Петронелле пересилила удовольствие от вина, и Макрон вскоре появился, отирая рот рукой; судя по всему, заход в таверну был кратковременной заправкой на пути. Между тем нищий, выждав с минуту, проворно захромал за центурионом вслед. А за ним двинулся и Катон.

С заходом в городские стены улицы стали теснее; их плотно обступили дома и строения. В попытке сократить расстояние Катон заспешил, опасаясь из-за спешащих с надвинутыми капюшонами прохожих потерять из виду Макрона и нищего. На подходе к дому Семпрония поговорить с другом вряд ли удастся, так как дом со всех сторон наверняка обложили. Надо как-то добраться до него раньше, по ходу. В сотне шагов впереди завиднелась развилка, на которой Макрон повернет вправо, на нелюдную улицу, где можно срезать часть пути. Вот это, кстати, и есть искомая возможность.

Катон нырнул в первый же окольный проулок и побежал по замызганным булыжинам, чтобы, забежав вперед Макрона и нищего, затаиться там и дождаться их появления. Там как раз есть зазор, мимо которого они неизбежно пройдут. Скрытый в затенении, Катон переводил дух, чувствуя перед рывком знакомое гудящее напряжение в руках и ногах. Мимо просеменили несколько прохожих, а спустя минуту послышалась бодрая поступь калиг. Катон для упора припал спиной к стене углового строения. Вот мимо с благостной улыбкой прошествовал Макрон и скрылся. Катон подался вперед: до слуха донеслось цоканье костыля по булыжнику. В поле зрения показался нищий оборванец; неотрывно глядя вперед, он бойко прохромал мимо.

Катон неслышно вышел за ним в улицу. Сзади никого не было; лишь в полусотне шагов, держась под руки, шла пожилая чета, которую, впрочем, в счет можно было не брать. Префект ускорил шаг, настигая нищего сзади. В последний момент тот встревоженно обернулся, но Катон уже ринулся, вырывая у него из руки костыль. Голодранец, вякнув, повалился вперед; при этом он растопырил руки и ухватился за складки Катоновой туники. Секунда – и его пальцы клещами сомкнулись вокруг лодыжки префекта.

– На помощь! – выкрикнул нищий. – Помогите!

Пожилая чета сзади неуверенно остановилась.

Катон рывками силился высвободить ногу, но голодранец оказался крепче, чем был на вид, и держался цепко. Сам едва не потеряв равновесие, префект свободной ногой пнул его в бок, но тщетно. Уже в отчаянии, он подхватил костыль и ударил им, целясь голодранцу в голову, но тот увернулся, и удар пришелся ему в плечо. При этом он на остатке сил продолжал вопить.

– А ну ты, шваль! – грозно проревел вблизи голос Макрона, и Катон сжался от увесистого тычка по почкам. В следующую секунду центурион ухватил его за плечи и швырнул через улицу. Катон плашмя ударился о стену дома и со стоном осел наземь, выронив костыль, который ухватил Макрон и потряс им как дубиной.

– Эт-то что такое? До чего дошел мир: всякая рвань и шваль норовит обобрать беззащитных калек… – Поглядев сверху вниз на лежачего, он приостановился. – Постой… Да я ж тебя где-то видел… А, вспомнил! Парень из Десятого легиона, так?

Он с обновленным пылом поворотился к Катону:

– Что, дружок, пожух? Знай, ты совершил ошибку. Никто из поднявших руку на боевого ветерана не уходит безнаказанным. Не будь я центурион Макрон!

– Стой! – выставленной рукой защищая себе лицо, воскликнул Катон.

– А вот хрен-то!

Катон успел увильнуть, и удар костылем пришелся ему вскользь по ребрам. Но и этого хватило, чтобы от боли занялось дыхание.

Макрон снова вознес костыль, примеряясь для удара.

– Макрон, чтоб тебя! Да остановись ты, наконец!

– Катон? – застыв, оторопел тот. – Неужто ты?

Префект, опершись на одну руку, неловко сдернул с себя шапку.

– А кто ж еще… Спасибо, что хоть не прибил.

– Да брось ты, не преувеличивай. Хотя оглушить мог бы… – Макрон посерьезнел. – Объясни мне, в чем, язви его, дело? Тебя разыскивают за убийство, а ты тут вовсю лупишь калек… Давай-ка лучше разберемся.

– Безусловно. Но вначале нам надо поговорить накоротке вон с тем другом, – Катон кивком указал на нищего, который сейчас медленно, чтобы не быть замеченным, отползал от места схватки.

– С этим? – повернулся к голодранцу Макрон. – Зачем?

– Затем, что он весь этот день за тобой шпионил. – Катон поднялся на ноги, морщась от боли в боку.

– Шпионил? Но на кого? – все еще не мог взять в толк Макрон.

– На Палласа. Эй, я правильно понял?

Нищий, затравленно глядя, плотней прижался к ближайшему строению.

– Оставьте меня, ребята. Я просто ветеран, да еще и увечный… Побираюсь как могу, тем и живу. А служить я никому не служу.

– Лжешь! – с придыханием бросил Катон. – Давай-ка отволочем его куда-нибудь в укромное место, там и поговорим. А заодно расспросим его.

Макрон кивнул, но в тот момент, когда он склонялся, чтобы поднять калеку на ноги, тот резко дернулся, и центурион едва успел отпрянуть под зловеще блеснувшей сталью. Впрочем, безобидно отойти не получилось: из надрезанного предплечья потекла кровь.

– А ну прочь отсюда, если жизнь дорога! – злобно прошипел калека, выставив перед собой припрятанный нож.

– Ишь ты, – диковато скалясь, вымолвил Макрон. – Никуда я отсюда не уйду. Да и ты тоже.

Под ударом костыля калека дернул головой вбок и с истомленным выдохом, обмякнув, повалился. Нож выпал у него из руки.

– Надеюсь, ты его не убил?

– Да что ты, – со знанием дела ответил Макрон. – Так, приласкал маленько. Если он и вправду ветеран, то должен быть привыкши. Отделается синячиной, ну и голова погудит с недельку. Поверь на слово.

Катон бдительно оглядел улицу. Пожилая пара отступила куда-то на главную улицу. Как бы не вызвала сюда стражу…

– Пойдем-ка отсюда, друг мой.

* * *

С наступлением сумерек Макрон с Катоном подыскали небольшой, но достаточно ухоженный лупанарий и уговорили его хозяина, чтобы он на несколько часов сдал им уединенную комнату. Хозяин лишь поцокал языком, когда эти двое заволокли в дверь квелого, обвисшего между ними одноногого калеку.

– Ну и вкусы у вас, друзья…

Макрон на это хмуро заказал два кувшина вина, за которое рассчитался из кошелька нищего. После этого он подхватил оборванца под мышки, Катон взял его за ноги, и по узкой лестнице они подняли его на второй этаж и пронесли по коридору в снятую комнату. Из соседних помещений доносились приглушенные (и не очень) стоны и крики истового наслаждения, а то и боли; Макрон про себя решил как-нибудь наведаться сюда, но затем вспомнил о Петронелле и виновато передумал. Вероятно, она из таких женщин, что не захочет делить своего мужчину с другими. Как, собственно, и он не принимал мысли о том, чтобы уступать ее кому-либо еще.

Глухая, без окон комнатка была маленькой, от силы восемь локтей в глубину и шесть в ширину. Из мебели в ней был лишь засаленный, провонявший потом соломенный тюфяк на полу, а еще мелкая стенная ниша с вазочкой дешевых благовоний и кувшинчиком масла для смазки. Там же лежали три деревянных фаллоса различной длины и формы. Единственный свет исходил от светильника на дальней стенке, который отбрасывал тусклые малиновые блики. Бесчувственного оборванца Макрон с Катоном бросили на тюфяк, костыль прислонили подальше у стены, а сами уселись на пол. В дверях появился хозяин с двумя кувшинами и тремя щербатыми глиняными кружками. Все это было поставлено на пол. Видя, что он все не уходит, Макрон сказал ему:

– Ждать на лапу и не думай.

– Гм… Вообще-то я не об этом. А просто хочу обратить внимание, что вам тут находиться с вашим другом, как бы это сказать… Я бы не хотел, чтобы мое заведение через это возымело дурную репутацию.

– Репутацию? – фыркнул Макрон. – А ступай-ка ты отсюда, пока по заду не схлопотал!

Хозяин заведения поспешно ретировался и прикрыл за собой дверь. Центурион взял кувшин, выдернул из него пробку и принюхался.

– Хм… Не так уж и плохо для подобного места. – Он заботливо наполнил обе кружки и подал одну Катону: – На-ка. Это тебя согреет.

– Спасибо.

Префект сделал глоток. Кисловатое, но действительно отогревает изнутри. Благодать. Он снял свой намокший плащ.

– Пока бродяга очухивается, я лучше расскажу, как оно все произошло.

– Судя по тому, в каком ты сейчас виде, друг мой, рассказ наверняка будет захватывающим.

Катон собрался с мыслями и изложил все – от ареста сенатора и до того самого момента, как Макрон буквально напоролся на своего друга посреди улицы. Макрон слушал внимательно, руки сцепив на глиняной кружке. С окончанием рассказа он ее осушил и сел спиной к стене, уложив руки себе на колени.

– Я-то думал, что Нарцисс – скользкий тип, но Паллас его по змеючести просто как стоячего обходит… Однако вопрос сейчас не в этом. А в том, как мы можем очистить твое имя.

– Начать нужно с убийцы. Я уверен, что он преторианец. И у него татуировка, о которой я тебе сказал.

– Скорпион, – Макрон кивнул. – Не хочу лишний раз тебя огорчать, но в лагере народу с таким знаком хоть отбавляй.

– Пусть так. Но у этого не вполне обычная поза, с выдвинутым в броске жалом. А сам знак находится вот здесь, на руке, – Катон указал, где именно. – Соглашусь, сведений для начала немного. Но больше у меня пока ничего нет. Возможно, он по ходу еще и сам объявится.

Макрон пристукнул себе правым кулаком по левой ладони.

– Ох, уж мы из него кое-что вытянем… Я об этом позабочусь.

– Надо сделать еще вот что, – продолжил Катон. – Увезти в какое-нибудь безопасное место Луция. Туда, где до него не дотянется Паллас. Он, должно быть, ждет, что меня схватят быстро. Если же этого не произойдет, то боюсь, он заберет Луция и будет угрожать что-нибудь с ним сделать, если я не объявлюсь. Может, он уже об этом подумывает…

Макрон брезгливо поморщился:

– Как низменно… Даже для такого дерьма, как он.

Катон в ответ пожал плечами.

– На его месте я поступил бы именно так.

– Иногда, друг мой, ход твоих мыслей мне не совсем нравится. Одно дело иметь яркий ум, и совсем другое – быть гнусным ублюдком-интриганом.

– Иногда, чтобы обставить таких, как Паллас, приходится рассуждать как они. Эти люди живут по другим меркам, Макрон. Фокус в том, чтобы изучить правила игры, а уж затем всех обыгрывать. Быть с добрым сердцем, но в проигрыше – сомнительное достоинство… – Катон вздохнул. – Я хочу, чтобы Луций побыл вне досягаемости то время, пока все это длится. Уж как там оно обернется…

Макрон задумчиво помолчал, а затем кивнул.

– Мне кажется, я знаю, кто может нам в этом помочь. У Петронеллы родственники держат возле города небольшую ферму. Луций там, пожалуй, будет в безопасности.

– Петронелла? Я и не знал, что у ее родственников что-то есть… Да и вообще что у нее есть семья.

– Откуда ж тебе знать… Тебе она всего-навсего рабыня.

Еще не договорив, Макрон ощутил прилив нежности к этой женщине, а одновременно с тем – толику разочарования в друге за то, что жизнь Петронеллы интересует его лишь в пределах, в которых она ему служит. Это не укрылось от Катона. Он присмотрелся к центуриону, чувствуя его уязвленность.

– Макрон, друг мой… Я не хотел, чтобы ты истолковал мои слова как пренебрежение. Просто я мало ее знаю и мало на этот счет задумывался. Я знаю, что ты к ней неравнодушен, и прошу меня извинить.

Сказано было от души. Макрон кивнул.

– Принимаю, но дело не в этом. Просто положение несколько осложняется тем, что…

– Я так понимаю, у тебя с ней серьезно? Не «здравствуй, до свидания»? – чуть помедлив, спросил Катон.

– Похоже, да, – глядя в пол, ответил Макрон. – Женщина уж больно хорошая. Есть в ней, знаешь, что-то такое, что меня только к ней и тянет.

– Ого, – улыбнулся Катон с лукавинкой. – Центурион Макрон, да в тебе под грубой шкурой, оказывается, прячется нежный романтик!

– Будешь надсмехаться – можешь сразу отсюда уматывать, – Макрон нахмурился.

– Да что ты, что ты… Просто я тебя с такой стороны еще не видел. Послушай, если Петронелла может забрать Луция и обеспечить ему безопасность, то она твоя. Я ее тебе отдаю.

– Правда?

На сердце у центуриона сделалось тепло. А затем пришло ощущение вины. Переход от одного хозяина к другому – это унизило бы и его, и Петронеллу, которая по-прежнему оставалась бы у него в пользовании как рабыня. Он хотел не этого. Если у их отношений действительно есть будущность, то надо, чтобы они строились на ее добровольном, равноправном с ним выборе.

– Послушай, Катон. Если она сделает так, как ты захочешь, то ты должен ее освободить. И уже после этого я попытаю с ней счастье.

– Ты сам все решишь, когда она перейдет от меня к тебе.

– Нет. Если она согласится нам помочь, то освободишь ее ты. Согласен?

Катон молча кивнул.

С тюфяка донесся протяжный стон: там зашевелился нищий. Он медленно перекатил голову от одного плеча к другому и приоткрыл глаза.

– Что за… – Тут до него дошло, что рядом находятся двое, и он завозился в попытке отодвинуться. – Вы…

– Да, мы, – угрюмо усмехнулся Макрон. – Ну что ж, приятель, пришло время поговорить. Хотя чего это я? Где мои манеры… Давай сначала выпьем. – В третью кружку он по самые края налил вино и протянул ее нищему. – Пей. Лей в себя.

Голодранец замешкался, и Макрон силой вдавил кружку ему в руку, расплескав немного нищему по тунике.

– Что я, зря такие деньги за вино отдавал? А ты пить не хочешь со своим старинным сослуживцем-ветераном… А ну пей.

– Не хочу, – нищий качнул головой.

– Это не просьба, а приказ. – Свободной рукой Макрон вынул кинжал и приткнул его к культе. – Ну!

Голодранец принял стакан и сделал большой глоток.

– Вот так, – подбодрил Макрон. – Недурно, правда? Давай, давай.

Под пристальным взглядом центуриона нищий быстро опустошил кружку, пролив струйки по подбородку. Не успел он закончить, как Макрон снова протянул кружку Катону, и тот ее наполнил.

– Так. Давай еще.

Процедуру они повторяли до тех пор, пока не опорожнили оба кувшина. Вскоре глаза нищеброду подернула хмельная дымка, и он разморенно откинулся к стене.

– Что, напился? – с оттенком злорадства похлопал его по плечу Макрон. – Значит, теперь и поговорить пора. Начнем с имени. Настоящего. Как тебя звать?

– Гай Фенн.

– Фенн? Стало быть, приятно познакомиться. Ты, кажется, говорил, что служил в Десятом легионе. Это правда?

Фенн закрыл глаза и сонно покачал головой.

– Так я и думал. Не люблю, когда люди врут о своем боевом прошлом… А теперь скажи: ты служишь Палласу?

Фенн причмокнул губами и нетрезвым голосом ответил:

– Да.

Катон подался вперед.

– Ты у него соглядатай, а потому наверняка знаешь других его шпионов. Скажи, ты видел такого, чтобы примерно с меня ростом и с темными волосами? Преторианец, с татуировкой на руке в виде скорпиона. Знаешь такого?

– Н-нет. Знать не знаю.

Фенн закрыл глаза, и челюсть у него обвисла.

Катон схватил его за шиворот и крепко встряхнул, так что тот головой ударился о стену.

– Э! Ты ч-чего? – открыв глаза, посмотрел тот обиженно. – Н-не надо, друг.

– Тогда говори правду. Ты знаешь такого человека?

– Правда. Клянусь.

Катон поглядел на Макрона, который вопросительно приподнял бровь, и снова встряхнул нищего.

– Врешь. Говори правду, или я мозги тебе по стенке размажу.

– Что? – Фенн вяло взмахнул рукой. – Не надо. Я ж правду тебе говорю.

Катон немного подождал.

– Ладно. А что с домом сенатора Семпрония? Люди Палласа за ним смотрят?

Фенн кивнул.

– Там один сидит, сзади.

– А остальные?

– Остальных нет.

– Говори точно: сколько их? Если солжешь, поплатишься.

– Да не лгу. Всего один.

Катон выпустил Фенна и снова повернулся к Макрону.

– Проку от этого немного.

– Да уж… Что теперь?

Катон с минуту подумал.

– Ты делай свои обычные дела. Заодно разузнай, не знает ли кто о гвардейце с той татуировкой. И поговори с Петронеллой. Если она сумеет спрятать Луция, передай от меня, что я ее освобожу.

– Вот за это спасибо. А что думаешь делать ты?

– Я залягу на дно. Найду, где спрятаться. Встретимся снова здесь, когда ты убедишься, что Луций в надежном месте.

– Ну, а с этим что делать? – Макрон кивнул на осовелого Фенна. – Не дело, чтобы он вернулся к Палласу и рассказал о наших тут посиделках. Лучше, если он исчезнет.

– Согласен. Думаю, нам всем пора немного прогуляться.

* * *

Хозяину лупанария дали динарий, чтобы помалкивал. После чего, взяв между собою Фенна, они вышли наружу и углубились в темные улицы. Ближе к Форуму встретилась небольшая площадь с общественным фонтаном. Сейчас там было безлюдно. А неподалеку от фонтана нашлось то что нужно: толстый деревянный люк в одну из клоак, что шла под городом и сливалась в Тибр.

– Держи его, – распорядился Катон, передавая квелое тело Макрону. Нагнувшись, он взялся за крышку люка и, с натугой подняв, положил рядом. Из черной дыры шибанула вонь.

– Ч-что там такое? – зашевелился Фенн.

Короткий удар кулака снизу в челюсть заставил его обмякнуть и умолкнуть. Катон некоторое время тряс кистью руки, морщась от боли. Затем он еще раз оглядел площадь и кивнул Макрону. Тот поднес недвижное тело к темному зеву клоаки, за ногу и культю опустил туда и отпустил. Фенн безудержно полетел вниз, попутно ударившись бесчувственной головой о какой-то угол, и канул из виду. Откуда-то снизу донесся гулкий приглушенный всплеск, и все стихло. Катон уложил крышку на прежнее место и встал с Макроном лицо к лицу.

– Теперь о встрече. Рисковать понапрасну мы не можем, так что встречаемся только при крайней необходимости, – сказал он.

– Согласен. Нам нужен какой-нибудь условный знак. Давай-ка вот что. На соседней с Семпронием улице, чуть впереди по ходу, есть термы. А у них на заднем дворе стоит пристройка. Если тебе нужно будет встретиться для разговора, напиши там на стенке букву «К», на одной из плит, что пониже. А если разговор понадобится мне, я напишу там «М».

Катон кивнул.

– Условились. После появления знака встречаемся там назавтра в полдень, в парильне. Годится?

Макрон подумал.

– Вполне. Только надо смотреть, чтобы за мной не было слежки.

– Верно.

– Ты тоже будь осторожен. Смотри не попадись.

Они обнялись.

– Насчет меня не беспокойся, – сказал Катон с тонкой улыбкой. – Лучше выследи ублюдков, которые меня подставили. Когда я их найду, они у меня последуют за этим самым Фенном. Клянусь Юпитером Всемогущим.

Глава 18

– Покинуть Рим? – спросила Петронелла, удивленно подняв брови. – Но зачем?

Макрон оглядел сад; на виду был один лишь раб, который сейчас в дальнем углу сгребал под яблонями палые листья. Утро выдалось холодным: небо хмурое, воздух промозглый. Повернувшись к Петронелле, Макрон нежно взял ее за руку.

– Надо вывезти из города малыша. Здесь ему небезопасно. И отправиться нам нужно сегодня же.

– Почему так скоро?

Этот разговор Макрон мысленно отрепетировал с первым светом. Петронелле он решил поведать лишь то, что ей полагается знать. Ради ее же блага.

– Дорогая моя, послушай. Катон обвинен в убийстве, которого не совершал. Сейчас он в бегах, а его всюду разыскивают. Уверены, что скоро схватят. А вот я так не думаю. У этого парня ума в голове больше, чем во всей Александрийской библиотеке. Он хитрее лисицы. Если кто-то и умеет угадывать ловушки, так это Катон. А это означает, что его недругам, чтобы заманить его, придется прибегнуть к другой тактике. В качестве ловушки они используют Луция, или просто пригрозят что-нибудь с ним сделать, если его отец не явится с повинной. Потому нам надо вывезти мальчонку отсюда и укрыть там, где его будет не найти. – Макрон помолчал, давая осмыслить свои слова. – И дело не только в нем. Я беспокоюсь еще и за тебя.

– Меня?

Он кивнул.

– Судя по тому, как все складывается, вокруг наверняка зреет большая беда. Ты же видела, что нынче творится на улицах. У Нерона с Британником свои банды сторонников, так и рвущихся схлестнуться при первой возможности. Сенат разделен, и ходит слух, что часть армии готова восстать против императора. Если все это разразится, то в Риме оставаться опасно. Лучше, чтобы вы с мальчиком при этом не присутствовали.

Петронелла посмотрела на него взволнованно.

– А как же ты? Тебе ведь тоже здесь будет небезопасно?

– Я – солдат. Я к таким делам привычен, так что могу за себя постоять.

Судя по всему, это не очень ее убедило, и искренняя встревоженность в ее глазах грела сердце. Макрон взял обе ее руки и, подавшись вперед, поцеловал в лоб.

– Обещаю, со мной все будет в порядке. Сколько раз я стоял лицом к ордам варваров – и задавал им трепку!.. А уж этому склизкому подлецу Палласу меня не одолеть.

– Одно дело – стоять к врагу лицом, а другое – спиной. Тем более к такому, как он…

– Намек понят, – ухмыльнулся Макрон. – Буду глядеть во все стороны.

– Так куда же нам с Луцием податься?

Прежде чем ответить, центурион раздумчиво помолчал.

– Ты, помнится, говорила мне о своей младшей сестре. Той, что замужем за аграрием. Ты доверяешь ей и ее мужу?

– За нее я жизнью поручусь. А вот муж ее мне не знаком. Знаю лишь со слов Луциллы, что он хороший человек.

– Сейчас для нас это самое главное. А я сделаю так, чтобы вы там пребывали в безопасности.

– А если он не готов нас там спрятать?

– Доверься мне, – сказал Макрон с улыбкой. – Серебро весьма способствует сговорчивости. Да и я сам, когда надо. Как далеко от Рима находится та ферма?

– С десяток миль к югу, если по Аппиевой дороге[29]. Я там была однажды, незадолго до того, как отец продал меня в рабство.

– Значит, не так уж далеко… – Макрон сжал ей ладони. – Времени терять нельзя. Собери одежду для себя и мальчика, и что там вам еще надо. Лишнего не бери, чтобы веса было как можно меньше. Убедись, что за тобой никто не смотрит, и по возможности ни с кем не разговаривай.

– А что скажет хозяин?

– Сенатор Семпроний еще спит. До разговора с тобой я к нему заглядывал. Мы с ним за ужином выпили несколько кувшинов вина, так что когда он проспится, мы уже давно будем в дороге. О наших делах ему лучше не знать. Если даже рассказать, пользы ему в этом все равно нет. Поняла? В общем, собирай вещи и жди меня внутри у задних ворот дома. Я постучу пять раз. Больше никому не отпирай.

Петронелла кивнула и тут заметила некую отстраненность в его взоре; Макрон сейчас что-то обдумывал.

– Что ты думаешь делать? – спросила она.

– Да вот, хочу убедиться, что за нами никто не прислеживает…

* * *

Стоило Макрону отойти от дома, как пошел дождь. Бдительный осмотр улицы не выявил ничего подозрительного: вдоль дороги, стремясь укрыться, сновали нечастые прохожие. За передней дверью никто как будто и не наблюдал. Но это явно не так: Фенна наверняка успели хватиться, и тот, кто встал на замену, принял меры к тому, чтобы не быть замеченным.

Надвинув капюшон плаща, Макрон размашисто шагал по улице в сторону преторианского лагеря. При этом по обе стороны он чутко оглядывал лавки и таверны, пытаясь выяснить, не следит ли за ним кто-нибудь. Однако ничего не вызывало подозрений. В паре сотен шагов от дома Макрон свернул на окольную улицу, несколько более прикрытую от дождя. Через какое-то время сзади, сквозь перестук капель, стали слышны шаги. Тем не менее центурион продолжал идти не оглядываясь. Навстречу двое катили по улице тяжелую груженую тележку. Макрон посторонился, пропуская ее, вслед за чем, ступив на проезжую часть, гибко пригнулся и бросил взгляд между ее колесами – как раз в тот момент, когда тележка проезжала мимо узкого полутемного проулка. Там находился «хвост». Сейчас он отошел на обочину, чтобы разминуться с тележкой, и потерял из виду объект слежки. Макрон нырнул в тот самый проулок и прижался к стене, вынимая кинжал. Дребезг удаляющихся по улице колес пошел на спад, а на смену ему послышалась торопливая поступь. Слышалось, как человек с шага переходит на трусцу: он понял, что потерял преследуемого из виду, и теперь спешил его нагнать. Вот мимо проулка мелькнул темный плащ, и Макрон, выскочив, пихнул бегущего сзади так, что тот споткнулся и упал, растянувшись вниз лицом. Не успел он пошевелиться, как центурион вцепился ему в волосы и подставил к горлу лезвие ножа.

– Вставай. Живо, если жизнь дорога.

По всей видимости, при падении у преследователя отшибло дыхание; откашливаясь, он пытался встать на ноги. Был этот человек невысок, сухопар, на третьем десятке. Лицо чисто выбрито, из-под коричневого плаща проглядывала синяя дворцовая туника. Затолкнув парня в проулок, Макрон притиснул ему голову к стене, а кинжал упер сзади в поясницу, чтобы тот почувствовал упор острия.

– Слушай внимательно, – процедил он «хвосту» на ухо. – Я знаю, шпионить за мной тебя послал Паллас. А еще я знаю, что сзади за домом смотрит еще один человек. Так?

– Не знаю, о чем ты, – сдавленно прохрипел пойманный. – Если хочешь ограбить, бери мой кошелек, только оставь меня.

– Ай, молодец. – Макрон приткнул кинжал сильней, и человек поморщился от боли. – Идем сначала. Ты и твой дружок следите за домом Семпрония. Мне нужно знать, где твой друг, как он выглядит и как зовется. И чтоб ты сказал это прямо сейчас, пока я из-за твоего упрямства тебя не поранил. Говори же. – Для убедительности он протащил его щекой по шершавой каменной кладке.

– Да говорю же, я ничего не могу взять в толк! Прошу, забери мои деньги, только отпусти.

Макрон утомленно вздохнул и дернул схваченного за волосы, отчего тот крепко ударился о стену затылком.

– Ты, я вижу, меня не слушаешь. Учти: перед тобой не дурачок из каких-нибудь грекосов. Даю последний шанс. Говори, или будет взаправду больно. – Он ткнул острием. Чувствовалось, как оно, пропоров плащ и тунику, на полпальца вонзилось в плоть.

– Ай! – страдальчески взвизгнул схваченный. – Хорошо, я скажу!

– Другое дело. Говори быстро, – Макрон чуть ослабил нажим.

– Второго звать Талиний. У него зеленый плащ.

– Так. А сидит он где?

– Торгует дребеденью у хлебной лавки, недалеко от ворот.

Макрон припал губами к его уху.

– Ты же мне не лжешь? А то ужас как не люблю лгунов.

– Это все правда! Клянусь жизнью своей матери!

– Не думаю, чтобы она этому обрадовалась… Особенно видя, как ты раболепствуешь перед этим аспидом Палласом.

Макрон за волосы развернул ему голову и двинул ею о стену – раз и еще раз. С мягким хрустом сломался нос, и из ноздрей хлынула кровь. Макрон выпустил схваченного из рук, и тот без чувств повалился наземь.

– Приятного сна.

Спрятав кинжал, ветеран из-за угла выглянул на улицу. Там возле лавок толклась горстка людей, которые, похоже, и не догадывались о происходящем. Центурион думал уже выйти на улицу, но повременил и, нагнувшись, снял со шпиона кошелек и выгреб из него монеты.

– Ты же сам просил: забери, забери…

* * *

Разносортица дешевых колец, цепочек и браслетов была разложена на красной скатерке поверх перевернутой, вкопанной в землю амфоры под навесом хлебной лавки. Шпион Палласа стоял спиной к стене. Скрестив на груди руки, он посматривал на ворота дома, что чуть поодаль вдоль улицы. Две женщины грубыми площадными голосами рядились с неуступчивым пекарем, когда Макрон сбоку непринужденно подошел к соглядатаю. До этого он с минуту ждал, когда женщины окончательно втянут хозяина лавки в свою тяжбу.

– Ишь ты, красота какая, – одобрил центурион выложенный на скатерке товар. – Покажи-ка мне, любезный, вон то ожерелье с красным камушком…

Когда торговец наклонился взять украшение, Макрон проворным движением приставил к его боку кинжал.

– Держи, не опускай, – приказал он вполголоса. – Обеими руками, будто ты мне его протягиваешь. Вот так.

Шпион послушно выставил перед собой ожерелье.

– А теперь, Талиний, поворачиваемся и потихоньку идем к воротам вон того дома. Без дерганья, а то всажу в бок прямо с ходу.

Человек поглядел поверх ожерелья на Макрона. Был он молод, с темными умными глазами и реденькой бородкой.

– Всё как скажешь, центурион.

Они тронулись вдоль улицы; Макрон шел чуть сзади, с приставленным к боку Талиния кинжалом. Когда подошли к воротам, он пять раз стукнул по ним костяшками, не сводя при этом взгляда со шпиона. Секунду спустя отодвинулся засов и ворота приоткрылись. При виде Макрона Петронелла вздохнула с облегчением, но при виде постороннего тут же встревожилась.

– Кто это?

– Один из псов Палласа. Давай-ка зайдем с улицы, пока к нам никто не пригляделся.

Петронелла открыла ворота пошире, давая им войти, после чего закрыла и задвинула засов. Маленький Луций, сидя на корточках в глубине двора, спиной к воротам, увлеченно играл своими деревянными солдатиками. Слева от ворот находилось стойло, а справа – приземистый длинный сарай. Дверь в него была открыта, и Макрон указал на нее:

– А ну-ка иди туда. Руки держи за спиной, чтобы я их видел.

Талиний сделал как велено и нырнул под низкую притолоку как раз в тот момент, когда к Макрону через двор с радостным криком понесся Луций.

– А ну, в сторону, солдатик! – сердито глянул на него Макрон.

В это мгновение Талиний швырнул ему в лицо ожерелье, и центурион машинально вскинул для защиты руки. Соглядатай не мешкал: схватив Макрона за руку, в которой был кинжал, он вдернул центуриона в сарай, резко при этом крутнув. Несмотря на субтильное сложение, шпион оказался силен и ловок, а его прыткость застала Макрона врасплох. Сделав это открытие, он скрипнул зубами и отвел для удара кулак. Но не успел и двинуться с места, как Талиний сделал ему подножку и жестко толкнул, отчего центурион, не удержавшись, упал на спину.

– Макрон! – испуганно вскрикнула снаружи Петронелла.

Талиний пинком захлопнул дверь у нее перед носом и кинулся сверху на Макрона, пытаясь завладеть зажатым в его руке кинжалом. При ударе ветеран жестко стукнулся затылком о каменный пол, а прыгнувший на него всем весом шпион вышиб из легких запас воздуха. Талиний в секунду оседлал упавшего и, придавив ему коленом грудь, силился сейчас повернуть кинжал острием к горлу врага. Свободной рукой Макрон, противясь, обхватил шпиону предплечье. Дышать удавалось кое-как, мучительными урывками. К пульсирующей на шее артерии постепенно близилось остро поблескивающее острие. Позор-то какой: сгинуть в римской надворной сараюхе, а не в пылу и блеске сражения, лицом к вражескому войску…

– Не… сейчас… дружок, – натужно хрипел он, сплачивая остаток сил для сопротивления этой участи.

Над ним яростно щерил зубы Талиний, кропя слюной лицо, подаваясь вперед, налегая всем весом. Мышцы Макрона горели в усилии сдержать, отвести этот натиск. Несмотря на холод, на лбу у него выступил пот. Остановить шпиона никак не удавалось, а если сейчас попытаться снять для удара левую руку, это лишь ускорит конец.

Острие, напряженно дрожа, шло книзу; Макрону удалось единственно отвести его от горла. Кончик лезвия коснулся складок плаща и стал углубляться в них. Давление кинжала на плечо быстро росло, из тупого становясь острым. Вот кожу ожгло проникновение железа через ткань. Гримаса напряженности на лице Талиния переросла в победный оскал, когда он ощутил, что силы Макрона идут на убыль.

– А меня-то остерегали, что ты опасен, – злорадно прокряхтел он сквозь зубы.

За борьбой оба не обратили внимания, как дверь сзади распахнулась. Петронелла сразу же углядела, что ее мужчина повержен, и, взвизгнув, кинулась к дерущимся. Талиния она обхватила одной рукой за шею, а другой взялась драть ему глаза; зубами же впилась шпиону в ухо так, что у того хрустнул хрящ. Он закинул голову, не в силах сдержать взбухающего в глотке истошного воя.

Левой рукой Талиний попытался сбоку ударить женщину в голову, но из-за неудобного угла удары приходились лишь вскользь, и Петронелла не отцеплялась. Внизу тужился Макрон, медленно, но верно отводя от себя кинжал, который сейчас находился примерно посередке между ними. Женщине удалось запустить в правую глазницу Талиния два пальца. Он как мог зажмурился, но ногти Петронеллы безжалостно терзали ему веко и лезли в глазное яблоко, вызывая жуткое мучение. Бросив попытку отбиться кулаком, Талиний схватил ее за волосы.

– Прочь, сука! – голосил он в попытке оторвать ее от себя. – Убью!

Едва лишь заслышав эту угрозу, Макрон словно преисполнился новых сил. Он повернул кинжал так, что тот теперь снова смотрел на Талиния; более того, плавно придвигался к нему. Вот острие вошло и углубилось в мягкие ткани, прошло сквозь органы и засело в животе по рукоятку. Тело шпиона напряглось, и он захлебнулся низким рыком. Макрон продолжал делать косые надрезы вниз. Ноздри ощутили едковатый запах крови и желудочной кислоты. На руки и тунику потекла теплая липковатая жидкость.

Шпион ослабил хватку на запястье центуриона и начал заваливаться вперед. Макрон пытался его отодвинуть, но мешала Петронелла, с прежней неистовостью сжимая ему горло и выковыривая глаз.

– Отпусти его, – прохрипел Макрон, – и помоги снять с меня.

Несколько секунд он усиленно моргал, избавляясь от красноватой дымки в глазах. В это время Петронелла ослабила хватку и выпрямилась. Центурион тотчас наддал бедром и скинул с себя смертельно раненного шпиона. Талиний шлепнулся на спину и заерзал, пуская кровь и жидкость из погубленного глаза. Петронелла помогла Макрону подняться на ноги и порывисто обняла ему лицо руками.

– Ты не ранен? С тобой всё в порядке?

– Да так, запыхался немного, – ответил центурион, переводя дух.

– Слава богам, – облегченно выдохнула она, нацеловывая ему голову. – А то я уж думала, он тебя убил, любовь моя…

– Любовь, стало быть? – с улыбкой поднял брови Макрон.

Тут его внимание привлекли стоны поверженного соглядатая, и он повернулся к нему. Туника Талиния была прорвана на животе, и под зажимающей рану рукой пучились выпирающие кровавые внутренности. Другой рукой он, трудно дыша, прикрывал изодранный глаз.

– Готов, – определил Макрон. – Но еще помучается. Если только ему не помочь.

Сжав рукоятку кинжала, он опустился возле Талиния на одно колено.

– Ну что ж ты, – горько упрекнул он. – Нашел кому служить: Палласу… Вот тебе за это и награда. Уж извини.

Талиний открыл свой целый, заведенный в страдании глаз.

– Давай… заканчивай.

Макрон сдержанно кивнул и приставил лезвие к мягким тканям под подбородком.

– Тебе лучше отвернуться, – на секунду подняв глаза, сказал он Петронелле.

Она отступила к двери, отирая с пальцев кровь и глазную жидкость, когда в сарай вошел Луций с солдатиком в руке. Не успел он сказать и слова, как она за руку вывела его наружу.

– А что там дядя Мак-Мак делает с тем дядей? – глядя снизу вверх, спросил малыш.

– Укладывает его спать.

– Спать? Так ведь утро уже.

– Тому дяде нездоровится, вот он ему и помогает заснуть… Пойдем-ка, дружочек, играть.

Макрон присел над Талинием. Тот, подставляя горло, изогнул шею; видно было, как под кожей часто и напряженно бьется жила.

– Считаю до трех. Раз…

Чтобы не длить тягостных, ничего не решающих пауз, центурион всадил кинжал до самого мозга. У шпиона ноздрями хлынула кровь. Тело необузданно дернулось, а затем обмякло, и с губ сошел шелестящий тихий выдох. Неспешно отерев с кинжала кровь, Макрон сунул его в ножны и как мог отер с рук кровавые отметины. На тунике образовалось большое пятно крови, ну да с этим сейчас ничего не поделаешь.

Оглядевшись, в дальнем углу сарая ветеран заметил большую кучу вязанок хвороста и старого тряпья. Туда он подтащил бездыханное тело, подоткнул его поближе к стене и закидал этими самыми вязанками и тряпьем. Затем как мог смел метлой с плитняка следы крови. Плащ на себе он обмотал так, чтобы его складки скрывали тунику. Перед выходом Макрон наспех пригладил себе волосы.

Луций сидел на корточках и своим солдатиком сражался с еще одним, которого держала няня, тоже сидящая рядом на корточках. Видя приближающегося Макрона, мальчик спросил:

– Дядя Мак-Мак, а где тот дядя?

– Дядя-то? Заснул, малыш, крепко заснул… Ну что, пора в путь-дорогу?

Глянув себе на руки, Макрон увидел, что кровь на них все-таки осталась. Он подошел к длинному желобу корыта перед сараем и быстро смыл последние следы.

– Ну вот, теперь можно и двигаться.

Петронелла встала и подняла суму с одеждой. Макрон взял баул мальчика, а Луций поспешно уложил в маленькую сумочку своих солдатиков и привычно сунул ладошку в руку няни. Приоткрыв ворота, Макрон на всякий случай огляделся и лишь затем вывел на улицу Петронеллу с ребенком, запер ворота, и втроем они двинулись в направлении Аппиевой дороги, что вела на юг, к богатым угодьям и виноградникам Кампаньи. Луций шагал между двух взрослых, с детским энтузиазмом и любопытством вбирая глазами окружающую новизну.

– И вот еще что, – словно продолжая начатый, но прерванный разговор, сказал Петронелле Макрон. – Спасибо тебе, что выручила. Да не просто выручила: жизнь спасла.

– Будет тебе, – отозвалась та с улыбкой. – Просто знай: любой из мужиков, кто поднимет на тебя руку, будет отвечать передо мной. То же самое, кстати, и к бабам относится.

– Буду иметь это в виду, – рассмеялся Макрон, а затем посерьезнел: – Только сначала надо бы выбраться из Рима…

Глава 19

На выходе к Аппиевой дороге их встретила стража из городской когорты. До этого они втроем благополучно миновали центр Рима, не привлекая к себе нежелательного внимания. Макрон то и дело оглядывался, не идет ли кто следом, но подозрительных лиц сзади не наблюдалось. Один раз, когда свернули за угол, Макрон намеренно приотстал и подождал, когда мимо пройдут несколько человек. Ни один из тех прохожих не удосужился даже взглянуть на него. Между тем каждого из них он, настигая Петронеллу с Луцием, еще раз цепко оглядел, не сбавляя бдительности и после этого. К тому времени как они подошли к воротам, Макрон пребывал в уверенности, что им удалось избежать внимания Палласовых соглядатаев.

С приближением к караульной один из стражников взмахом руки велел им остановиться.

– Утро доброе, граждане. С какими целями следуете из города?

Макрон жестом обвел Петронеллу с Луцием.

– Сопровождаю мою кузину с ее сынишкой к родственникам в Ланувий[30].

– Понятно. – Стражник удостоил их пренебрежительного взгляда, после чего снова обратился к Макрону: – А ты, значит, солдат?

– Точно так. Служу в преторианской гвардии.

– Прошу минуту обождать. – Обернувшись, стражник позвал опциона – грузного, бокастого, с брыльями. Тот подошел нехотя, большие пальцы сунув за пояс.

– Что там у тебя, Нерва?

– Тут у нас гвардеец, господин опцион.

– Да? – Взгляд опциона прошелся по Макрону. – Какое подразделение?

Для себя Макрон решил: врать и отпираться бессмысленно. Гораздо действенней давить авторитетом и за счет этого проскочить кордон.

– Я центурион Второй когорты! А ты как стоишь перед старшим по званию? Никак взыскание захотел, опцион?

Бокастый невольно подобрал живот; руки опустились вдоль боков.

– Виноват, господин центурион. И все-таки обязан уточнить: Вторая когорта?

– Ну да. А что?

– Да у нас тут приказ высматривать как раз человека из этой когорты. Офицера.

– Уж не думаешь ли ты, что это я? Какое там у тебя описание?

Опцион прибросил.

– Ростом высок, строен, на третьем десятке. Звать Квинт Лициний Катон.

– Ну вот. А меня – Макрон. И по описанию я тоже не гожусь.

– Да вроде нет…

– Что значит «вроде»? – Макрон спесиво фыркнул. – В городских когортах что, нынче одних недоумков в командиры производят?

Опцион зарделся, а подчиненный за его плечом сдержал смешок.

– Так что я у вас точно не числюсь. Как и моя сестра с племянником. Да, малыш?

Макрон погладил Луция по голове. Тот с гордостью выставил вперед ножку:

– Мой папа – солдат. Дядя Мак-Мак говорит, он самый храбрый во всей армии.

– Да что ты, сынок? Ай, молодчага…

– Точно, – бдительно встрял Макрон. – Ну да нам болтать некогда. Давай-ка не будем отвлекать этих занятых людей.

Луций вдумчиво оглядел опциона и с детской серьезностью сказал:

– Дядя Мак-Мак, а этот солдат толстый. Совсем как амфора.

Опцион насупил бровь; было видно, что лишь присутствие старшего офицера удерживает его от того, чтобы оттаскать негодника за ухо.

– Ну, толст. Чего уж тут… С месячишко муштры в легионе ему б не помешало… Ну да ладно, время не ждет. Идем.

Но малыш, как назло, уперся.

– А вот мой папа тонкий, а не толстый. И смелый. Все так говорят.

Опцион, хмурясь, что-то прикидывал. Макрон, уже тревожась, присел перед Луцием на корточки.

– Малыш, ты помнишь, как я тебя учил? – спросил он с тихой назидательностью. – Хороший солдат должен различать, когда время для разговора, а когда – для похода.

– А сейчас оно для похода? – спросил Мак-Мака маленький Луций.

– Да, в самый раз. Поэтому губы на крючок, и встать как в строю.

Малыш щелкнул каблучками и застыл, вытянувшись во весь свой невеликий рост.

– Вот так-то лучше. Ну, что скажете, господа солдаты? – надменно обернулся Макрон к караульщикам.

– Загляденье мальчишечка, – одобрил опцион. – У меня у самого пятеро.

– Пятеро?.. Ну, брат, от души тебе сочувствую.

Макрон взял Луция за одну ручонку, Петронелла – за другую, и центурион командно гаркнул:

– Гвардия, а ну, шагу!

И с восторженно повизгивающим Луцием они браво двинулись через ворота, оставляя позади сконфуженных стражников городской когорты.

Когда они отдалились на достаточное расстояние, а стража на воротах занялась подкатившими повозками, Макрон наконец вздохнул с облегчением.

– Ну, брат, – сказал он, нежно пожав ладошку Луция, – из-за тебя мы все чуть не вляпались.

– Куда? – спросил малыш бесхитростно.

– В го… гор-рячую переделку, – под строгим взором Петронеллы смягчил в последний момент выражение Макрон. – Знаешь, солдатик, какую тайну нам пуще всего велел беречь твой папа?

– Какую? – завороженно поглядел Луций.

– А вот какую. Он сказал про вещи, которые нам ни за что нельзя говорить.

– А какие это вещи? – щебетнул мальчишка.

– Он запретил говорить про себя. Твой папа. Скажи, говорит, моему Луцию: пока мы с ним снова не увидимся, пусть никому обо мне не рассказывает. Ты понял?

– Как? – приуныл мальчонка. – Даже тебе?

– Только если я сам того пожелаю.

Луций в надежде посмотрел на няню и потянул ее за руку.

– А Пепе можно?

– И Пепе нельзя. Нельзя никому, – сказал Макрон и даже погрозил пальцем.

Малыш совсем сник, нахмурил бровки и прикусил губу. Через минуту личико его скривилось, и он тихо заплакал.

– Ну вот, – укоризненно покачала головой Петронелла, – довели мальчишонку…

Дальше шли в тишине, нарушаемой лишь хныканьем Луция. По дороге миновали кладбище, где по обе стороны Аппиевой дороги тянулись надгробия – громоздкие памятники состязающихся меж собой за бессмертие знатных семейств и более скромные у тех, кто не столь богат или не претендует остаться в памяти потомков. Ну, а между ними сиротливо стояли могильные камни простых людей, заброшенных и позабытых родными и близкими.

Спустя какое-то время Петронелла остановилась утешить Луция, присев перед ним на корточки и что-то ласково нашептывая, а Макрон, пользуясь остановкой, взобрался на ближний бугор и поглядел на оставшийся позади город. От него по дороге шли несколько человек, но никто из них не спешил и уж тем более не гнался. Центурион спустился с бугра, усадил притомившегося Луция себе на плечи, и они пошли дальше. Время от времени малыш пускал нюни.

– Думаю, надолго его не хватит, – выразил свою надежду Макрон.

– Ты уверен? – с ухмылкой спросила Петронелла. – Готова оспорить любую твою ставку. Деньги возьму из заначки, которую коплю на выход из неволи.

Поглядев вверх на малыша, Макрон кивнул.

– Сестерций за то, что к полудню он уймется.

– Сколько? – усмехнулась Петронелла. – Ну ты смельчак… Ставь уж лучше десять.

– Четыре!

– Семь.

– Пять.

– По рукам!

Няня по обычаю спорщиков плюнула себе на ладонь, и Макрон нехотя шлепнул по ней, подозревая, что просчитался.

* * *

– Три… четыре… пять, – отсчитывал Макрон монеты во время остановки у отметки пятой мили, до которой они дошли по выходу из Рима. Центурион снял с себя малыша Луция и бережно поставил его на ноги. Небо немного расчистилось, и сквозь бреши в облаках пробивалось солнце; судя по его местоположению, было уже около полудня.

Луций все так и не унимался, пока Петронелла не вдавила ему в ладошку одну из монеток.

– На, – сказала она. – Твоя доля.

Слезы у мальчугана тотчас прекратились. Вертя серебряную монетку и так и эдак, он с сияющими глазами рассматривал ее, а затем упрятал в крохотный кошелек у себя в сумочке.

– Очень мило, – пробурчал Макрон. – Уж я и не знаю, кого мне опасаться больше: Палласа с его сворой или вас с мальцом…

Луций сел на обочине и театрально свесил голову:

– Я устал.

– Все устали, милашка. – Петронелла достала из баула фляжку и протянула ему. – Попей водички, почувствуешь себя бодрей. Отдохнем немножко и пойдем дальше.

– Не хочу идти дальше…

– Твой папа так никогда не сказал бы, верно? Вот и ты старайся быть как он.

– А зачем?

Петронелла покачала головой:

– В такие игры мы не играем.

Рим уже скрылся из виду, и местность вокруг представляла собой покатый простор угодий и огородов, урожай с которых кормил переполненную столицу. То тут, то там у дороги по-прежнему попадались надгробия: о ком-то позаботились родственники из соображений красивости вида, других просто погребли в мирном уединенном месте.

– Далеко еще до твоей сестры? – спросил Макрон.

Петронелла хлебнула воды, заткнула пробкой фляжку и сунула ее в баул.

– Вон за тем холмом по тропе налево, и оттуда еще с милю.

Макрон, подумав, произнес:

– Надеюсь, она и ее муж встретят нас приветливо. Если нас не примут и мое обаяние их не впечатлит, придется искать для вас какое-нибудь другое пристанище. За постой я, разумеется, заплачу, но лучше отдать эти деньги близким, чем чужим людям.

Привал он допустил всего один, да и тот короткий, так как ему предстояло сегодня же вернуться в Рим. Отсутствие в казарме хотя бы одну ночь было чревато вопросами. Невзирая на слезливые жалобы Луция, что у него болят ножки, Макрон снова усадил малыша себе на плечи, и они продолжили путь через угодья с вкраплениями рощиц и перелесков. Небо снова заволокли тучи – как бы не угодить под дождь, не дойдя до цели… Но вот через милю с небольшим показались два небольших кирпичных столбика, помечающих ухабистую извилистую дорожку, что стелилась через яблоневый сад. Там вдалеке, над купами деревьев, проглядывала черепичная крыша.

– Вон оно, то место, – указала Петронелла. Она пошла впереди, Макрон следом. Луций у него на плечах увлекся новой игрой: возомнив себя лучником среди полчищ варваров, он делал вид, что пускает в них стрелы, каждый свой выстрел сопровождая шепелявеньким «фьюйть».

Вскоре они подошли к небольшому аграрному хозяйству. Постройки окружала невысокая, до уровня плеч, стена, а внутрь хозяйства вела арка ворот. Посреди внутреннего двора росло лимонное дерево, под которым стояла скамья. Дом был как у многих, с открытым атриумом, вокруг которого располагались комнаты. Дверь в него была открыта, так что снаружи различалось внутреннее убранство. Из трубы в тыльной части струйкой вился дымок. С заднего двора доносился сухой стук топора: кто-то колол дрова.

На подходе к дому Макрон приостановился. Из опыта он знал, что приближение к дружескому лагерю, особенно неожиданное, всегда лучше предварять возгласом. А потому, набрав в грудь воздуха, зычно окликнул:

– Хозяевааа! Мира и здоровья вам!

Последовала пауза, после чего на входе показалась женская фигура в длинной тунике – худющая, с узким длинным лицом, темные волосы заплетены в две косы. Завидев Петронеллу, она замерла как вкопанная, а руку оторопело поднесла ко рту.

– Что, с сестренкой поздороваться стесняешься? – улыбчиво спросила Петронелла, протягивая к ней руки. Луцилла опрометью бросилась навстречу и обвила сестру руками.

– Кто там? – послышался строгий возглас.

Из прихожей вышел мужчина с топором в руке. Темный, курчавый, по виду лет на десять старше своей жены. С широкого скуластого лица смотрели проницательные глаза. Ладно сложенный, подвижный; и впрямь рожденный для жизни агрария. Дать ему армейскую выучку, солдат из него тоже получился бы замечательный. Заметив возле ворот гостей, он несколько замешкался.

– Луцилла, что это за люди?

Его жена, расцепив объятия, повернулась к нему с приветливой улыбкой.

– Это моя сестра!

Петронелла приветственно подняла руку.

– Мы незнакомы, но ты, должно быть, Марий. А это – Макрон, центурион преторианской гвардии. Как раз его командир и есть мой хозяин. Ну, а мальчик этот – сын моего хозяина.

Марий кивнул, не утратив, впрочем, настороженности.

– И что же вас привело к нашему порогу?

– Это, пожалуй, лучше будет объяснить в ваших гостеприимных стенах. У огонька, предпочтительно за чаркой вина и наваристой похлебкой. Ну и, понятно, когда я наконец сниму с себя этого сорванца.

Мужчина раздумчиво пожевал губами.

– Что ж, заходи, центурион. Входите все, гостями будете. Луцилла, собери на стол. Чтобы и выпить было, и поесть.

– Конечно-конечно, любовь моя.

* * *

Жарко потрескивали в очаге подброшенные поленья. Отодвинув от себя внушительную миску, Макрон отер губы.

– Знатная, однако, тушенка… Повариха, Марий, у тебя замечательная.

Сидящий напротив аграрий кивнул, подчищая свою миску хлебной коркой. Сидящая сбоку от Макрона Петронелла самозабвенно болтала со своей сестрой. А на конце стола безмятежно спал Луций, положив голову себе на ручонки. Между тем Макрон помнил о предстоящем марш-броске обратно в Рим, чтобы к вечеру быть у себя в лагере. Потому разговор он решил не откладывать.

– Теперь к делу, – откашлявшись, начал центурион. – Ты, безусловно, понял, что пришли мы сюда не затем, чтоб праздно поразвлечься. У этого мальчика попал в беду отец, который не может и не желает допустить, чтобы его сынишку взяли в заложники. Потому он попросил укрыть малыша где-нибудь в безопасном месте, подальше от недобрых глаз. То же самое касается и Петронеллы, так как она Луцию няня. Она, собственно, и придумала отвести его сюда, к вам. Вы ведь не откажете нам в помощи? – Макрон твердо посмотрел на хозяина.

Марий, подумав, вздохнул и поцокал языком.

– Тебя я понял. Но ты же видишь: хозяйство у нас небольшое. Урожая мне едва хватает, чтобы кормить батраков и содержать себя. Два лишних рта для нас существенная обуза, тем более на пару, скажем, месяцев.

– А чем я тебе не батрачка? – вставила свое слово Петронелла. – Я женщина работящая. У нас и мальчонка работы не чурается. Так что в обузу мы вам не станем.

– К тому же я дам оплату за их постой, – Макрон многозначительно возвел бровь.

Неторопливым движением он извлек из-под плаща кошель и отсчитал пятьдесят серебряных денариев, уместив их в пять столбиков.

– Вот. Этого с лихвой хватит на то, чтобы они пожили здесь с пару месяцев, а то и больше. Когда все поуляжется, я заплачу тебе еще столько же. Согласись, друг мой, эти деньги достаются тебе без хлопот. Тебе только и делов, что приглядывать за гостями да следить, чтобы они не попадались никому на глаза.

Вид тускло поблескивающих монет вызвал в глазах селянина оживление. Он протянул было к ним руку, но Макрон положил рядом свою широкую ладонь.

– Давай, брат, без обиняков: мы условились? Я из тех, кто любит в решениях определенность. Тех, кто со мной юлит, я недолюбливаю. Если сделка тебя устраивает, забирай деньги. Если нет, мы пойдем еще куда-нибудь. – Макрон улыбнулся. – Только не обижайся, брат. Просто времена сейчас такие, что положиться особо не на кого.

Марий в ответ степенно кивнул.

– Договорились, центурион. Да и Петронелла нам, как-никак, родня. То есть своя. А уж о своем-то я позабочусь.

Эта жилка в селянине пришлась Макрону по нраву. Такой, как видно, никому не попустит. Если б он просто прибрал денежки или там хихикнул, веры ему было бы куда меньше. Макрон убрал ладонь, и Марий беспрепятственно сгреб монеты в кучку.

– Ну что, мне пора, – объявил Макрон, поднимаясь из-за стола.

– Да что ты! – забеспокоилась Петронелла. – Ты ж к городу лишь затемно доберешься. Мог бы остаться на ночь, а уж к утру и идти…

– Нельзя никак, – развел руками Макрон. – До ночи в лагере надо быть. К тому же я могу понадобиться Катону.

– Но ведь на дороге ночью может быть опасно…

– Кому, мне? – усмехнулся Макрон. – Горе тому разбойнику, которого сдуру угораздит ко мне сунуться. А вот о нашем солдатике ты уж позаботься, – он указал глазами на Луция.

– Еще бы. Да я жизнь за него положу!

– Знаю, знаю, – Макрон нежно тронул ее щеку.

Наспех попрощавшись с Луциллой и ее мужем, он двинулся на выход. Петронелла пошла следом, проводить его до ворот.

– Береги себя, – сказала она, припав к нему в коротком объятии. – Старайся не лезть куда не просят.

– Если б кто меня о том спросил, – отшутился Макрон. – Знай лишь одно: я за вами непременно вернусь. И да сжалятся боги над теми, кто попробует мне помешать.

С ободряющим подмигом он поплотней закутался в плащ, повернулся и размашистым шагом скрылся за ближними деревьями. Какое-то время до слуха доносилось его бодрое посвистывание, и Петронелла стояла, вслушиваясь в него с тихой улыбкой. Но не прошло и минуты, как посвист заглушило глухое ворчание грома, и, подняв голову, она увидела, как на небе в сторону Рима сползаются грузные свинцовые тучи.

Глава 20

– Н-да… Работа действительно весьма тонкая.

Купец, любуясь и прицениваясь, оглядывал золотой браслет. Под солнечным лучом, струящимся в высокое окно комнатки на задах лавки, тонкий орнамент на золоте с серебряной инкрустацией так и сиял, так и играл своим переливчатым блеском. Лавка располагалась в окрестностях Форума.

– Это, если я не ошибаюсь, работа Эпидавра Александрийского… Вот и метка его здесь, возле внутреннего краешка, видишь? Хотя, разумеется, и она не гарантия подлинности. Нынче нечистые на руку чеканщики поднаторели в подделке. Хотя я весьма сведущ в работах этого мастера и подлинник от подделки отличу. Скажу с уверенностью: это работа именно Эпидавра. – Опустив браслет, купец посмотрел на Катона. – У меня вопрос иного рода: как эта вещица попала к тебе? Речь выдает в тебе образованного человека, но вид у тебя, уж извини, как у уличного попрошайки. Я так понимаю, эта вещь краденая?

– Нет. Я владею ею честно и по праву, – хмуро ответил Катон. – А мой вопрос таков: сколько ты за нее дашь?

Купец положил браслет на лоскут алого шелка, расстеленный на столе, и откинулся на своем стуле.

– Вопрос интересный. Обычно за подобную драгоценность цена запрашивается весьма высокая, и это справедливо. Я тоже, в свою очередь, мог бы выручить за нее немало денег, предложив ее какому-нибудь сенатору, а то и венценосной особе. Я слышал, у Нерона весьма изысканные вкусы и он не скупясь выкладывает за свои прихоти немалые деньги… Только вот беда: продать эту вещь я не смогу.

– Почему?

– Потому что она стоит больше, чем моя жизнь. Мне неизвестно, как этот браслет оказался в твоем распоряжении. Да и знать этого я, честно говоря, не желаю. Остерегаюсь. Но что бы ты мне ни рассказывал, я свято уверен, что вещь эта краденая. И если я попробую продать браслет, а кто-нибудь его опознает – причем так оно наверняка и произойдет, – то меня обвинят как минимум в сбывании краденого. А знаешь, чем это грозит? Моя репутация окажется не просто подорвана; она будет погублена на корню. И это в лучшем случае. А скорее всего, меня отправят в ссылку или даже казнят. Поэтому продать ее я не смогу.

– Если ее не купишь ты, – теряя терпение, сказал Катон, – то я отнесу ее к тому, кто это сделает.

– Не думаю. Любой ювелир или торговец драгоценностями в точности повторит тебе мои слова.

– А это мы посмотрим.

Катон потянулся за браслетом, но купец проворно набросил на вещь угол шелкового лоскута.

– Не так быстро, молодой человек… Я сказал, что не могу эту вещь продать. Правда не могу. Но в моих силах переплавить ее на серебро и золото. Разумеется, это убьет ценность, возникшую с созданием оного произведения искусства. Но именно оно, это искусство, и является досадным препятствием продаже. Единственной практической ценностью, которую эта безделушка составляет для тебя, это ее вес в драгоценных металлах. Так вот, я готов эту самую цену тебе за нее отдать. Достойную цену, за вес серебра и золота.

Катон скептически хмыкнул.

– Я думал, когда же ты сведешь беседу к этому итогу…

– Тогда у тебя нет причин возражать против моего предложения.

– Ну, и сколько же ты дашь?

Купец потянулся к браслету и вынул его из-под складок шелка. Поджав губы, взвесил на ладони.

– Двести денариев.

Катон усмехнулся:

– Даже я знаю, что браслет стоит в десяток раз дороже.

– Если б я сбывал его коллекционеру, то запросил бы даже больше. Но я готов дать лишь столько, сколько он тянет в моих глазах. Двести денариев. Больше тебе никто не даст.

– Дай хотя бы триста.

– Двести, и ни ассом больше. Цена окончательная. Бери – или уноси куда хочешь. Воля твоя.

Катон тягостно вздохнул. Хотелось выторговать хоть еще немного. Но слишком уж нужны были деньги на оплату еды и жилья.

– Ладно, твоя взяла. Двести так двести.

Он нехотя шлепнул ладонью о ладонь купца. Тот бережно завернул браслет и вместе с шелком поместил в сундук, укрепленный с боков железными ребрами. После этого отомкнул сундучок размером поменьше и, шевеля губами, отсчитал Катону серебро.

– Прошу.

Префект смахнул монеты в кошель и, крепко затянув завязку, приторочил к поясу.

– Отчего б тебе не сосчитать деньги? – предложил купец. – Убедиться, что всё без обмана.

Глядя на скрягу стальным взглядом, Катон сказал:

– Если ты меня обманул, я вернусь и спрошу с тебя за это. То же самое, если ты хоть кому-нибудь обмолвишься об этой нашей сделке. Ты не знаешь, где меня искать; я же, наоборот, прекрасно осведомлен, как найти тебя. Запомни это.

Купец обиженно покривился.

– Я честный торговец и в делах всегда осмотрителен. Тебе нет причины оскорблять меня своей подозрительностью.

Катон, откинув занавеску из бус, вышел из задней комнаты и через лавку прошел на улицу. Здесь всюду было полным-полно всевозможных ювелиров, золотых и серебряных дел мастеров, лотошников и зазывал. Несмотря на невзрачность погоды, Форум и прилегающие к нему улицы были битком набиты народом. Вдобавок к бедняцкой одежде и чумазости Катон отпустил себе щетину и был уверен, что его теперь не так-то легко узнать. Однако даже в таком огромном городе, как Рим, был риск невзначай наткнуться на кого-нибудь из людей своей когорты или собратьев-офицеров преторианской гвардии. Поэтому Катон накинул капюшон и повернул с Форума в сторону Эсквилина[31], подальше от хоженых путей преторианцев, топающих в увольнительную из лагеря в центральную часть города, вкусить там наслаждений.

По мере подъема в известные на весь Рим злачные кварталы Субуры многоэтажные дома становились все выше и тесней; даже свет дня на их убогие улицы почти не проникал. Воздух здесь был настолько застойным и затхлым, что местами приходилось зажимать себе нос. Узкие извилистые улочки и переулки змеились между обшарпанными инсулами, где в неимоверной тесноте ютилась самая что ни на есть беднота, окруженная убогостью и преступностью. Патрули городских когорт, и те заглядывали сюда безо всякой охоты, что делало это место весьма заманчивым для Катона, скрывавшегося здесь в чаянии найти убийцу сенатора Граника и восстановить свое опороченное имя.

Неподалеку от Эсквилинских ворот, в сердце квартала, Катон вышел на небольшую площадь. Здесь возле таверны шумела толпа, наблюдая за тем, как волтузят друг друга двое по пояс раздетых драчунов с кулаками, обмотанными сыромятной кожей. Их приемы были примитивны, точность ударов не шла ни в какое сравнение с мастерами кулачных боев, орудующими на аренах. Но недостатки мастерства с лихвой окупались жестокостью: физиономии у обоих были разбиты в кровь, кровью же забрызганы руки и торсы. Напротив таверны возвышались три вконец обветшалых, шатких инсулы, подпертые для устойчивости толстыми шершавыми балясинами. Над средней при входе висела вывеска о наличии свободных комнат и что с вопросами следует обращаться к привратнику.

Возле широкого дверного проема там находилась ниша с табуреткой, а сбоку от ниши – низенькая дверь. Катон подался к ней и постучал. Внутри кто-то заворочался, закашлял, и вот с той стороны откинули крючок и дверь открылась. Наружу показался сутулый, морщинистый человек в заношенной армейской тунике и с застарелой ссадиной на лбу. При движении он заметно припадал на одну ногу. Из-под сдвинутых бровей сторожко смотрели серые глаза.

– Поденщики не требуются, – с ходу заявил он.

– А я не насчет работы. Тут у вас вывеска, про сдачу комнат. Ну, а я как раз ищу, где мне кинуть кости.

– Плату берем за месяц вперед, и еще половину за порчу имущества, если таковая будет. – Привратник с испытующим сомнением поглядел на Катона. – Потянешь?

– Ничего, потяну, – префект кивнул.

Сейчас на дневном свету он различал: то, что первоначально показалось ссадиной на лбу, на самом деле было печатью Митры[32].

– Ты, никак, ветеран? – поинтересовался Катон.

– А чего? – сузив глаза, с подозрением спросил привратник.

– Да ничего. У меня у самого отец легионером служил, – соврал Катон. – А у тебя вон и туника армейская, и клеймо… Из какого легиона будешь?

– Из Двадцать первого. Рапакс[33]. Только в центурионы произвели, как буквально назавтра какой-то ублюдок-варвар подсек подколенную жилу… Вот и вышел в почетную отставку.

Было удивительно видеть отставного центуриона в такой лачуге, в нищенской должности привратника. Ветеран, судя по всему, прочел эту мысль.

– Ты не думай, по закону мне все было выплачено, да вот не свезло: попал я несколько лет назад к одному прощелыге, ростовщику-аргентарию. Вот он меня и разорил дотла. Как и многих. Вишь как оно: тужишься, воюешь за Рим, а какой-то плут в красивой тоге заливает тебе уши сладкими посулами и заводит в непомерный долг, из которого, как из трясины, тебе уже не выбраться… Даже не знаю, как таким гнидам на свете живется.

– Живется, судя по всему, весьма неплохо.

Ветеран помрачнел и махнул рукой.

– Ладно, идем. Покажу тебе комнаты.

Он двинулся впереди вверх по узкой скрипучей лестнице. На четвертом этаже остановился посреди хмурой лестничной площадки. Одна из квартирных дверей там была открыта, а на пороге, апатично поглядывая, сидел щупленький недоросток лет шести.

– Не обращай внимания, – ветеран махнул рукой. – Полудурок, ни на что не годный. Не знаю, почему семья не продаст его или не бросит где-нибудь за городом. Как будто у них и без него нет голодных ртов.

Словно в подтверждение этих слов, где-то в недрах квартиры заплакал младенец.

Ветеран повернул к двери на дальнем краю площадки. Дверь открывалась в комнату шириной от силы четыре шага. Свет в нее попадал через единственное окно с неряшливой, отдернутой занавеской. По правой стене от потолка к полу змеилась широкая трещина. Еще одна дверь вела в смежную комнатенку. На полу лежала постельная скатка из дерюги, местами прогрызенная мышами или крысами; оттуда торчали серые пучки соломы. Кроме этого, единственной меблировкой здесь была пара табуреток да ночное ведро с крышкой. Эту крышку Катон приподнял и тут же, поперхнувшись, бросил обратно.

– Скажу мальчишке, чтобы вынес и опорожнил, – успокоил ветеран. – Надо было раньше это сделать, сразу с уходом последнего жильца.

– А что с ним сталось?

– Помер. Нашел его мертвым прямо у двери, когда пришел за платой. Несколько дней там пролежал, судя по запаху… Ну вот, собственно. Две комнаты. Размер достойный, с видом в сторону Форума.

Катон выглянул из окна на площадь, что лежала внизу. Кулачники там все еще бились, но уже выдохлись и истекали кровью. С высоты четвертого этажа вокруг виднелись лишь крыши зданий, обступающих площадь.

– Что-то Форума отсюда не видно.

– А я что сказал? Вид в сторону Форума, а не на Форум. Десять сестерциев в месяц. Еще три, если хочешь, чтобы мальчишка выносил отходы и ставил по утрам в комнату ведро воды. Еду тоже можно обеспечить. Жена под вечер варит котел каши; еще три сестерция, и будет тебе к ужину миска.

– Давай за все про все пятнадцать, и по рукам.

Ветеран сделал вид, что подсчитывает, после чего якобы обреченно махнул рукой:

– Эх, разоряешь ты меня, ну да что не сделаешь для хорошего человека!.. Пятнадцать так пятнадцать. Деньги с собой?

Чтобы уединиться, Катон прошел в смежную комнатку, вынул там кошелек и отсчитал монеты, вслед за чем вернулся и передал их ветерану.

– Вот взнос за месяц и за услуги, которые ты посулил. Да, и вот еще что. Я бы не хотел, чтобы кто-то обо мне здесь расспрашивал и уж тем более чтобы получал ответ от тебя или от кого-то другого.

– Ты где-то набедокурил? – насторожился ветеран.

– Скажем так: речь идет о девице. У нее суровый отец, не готовый стать дедушкой.

– Ах вон оно что… – Знающе усмехнувшись, ветеран подобрел. – Я, между прочим, так и подумал. Со мною можешь быть спокоен. У меня самого такое случалось раз или два, в годы службы. – Монеты с тихим звяканьем пересыпались ему в поясную мошну, которую он туго зашнуровал, после чего в знак прощания ткнул себе пальцем в лоб, как раз в печать Митры: – Располагайся с миром.

Дверь за ним закрылась. Оглядывая свое укрывище, Макрон опять тягостно вздохнул. Теперь, после упоминания привратника, казалось, что воздух здесь и впрямь припахивает трупным запахом. А может, оно просто так кажется, все равно не разберешь из-за вони поганого ведра. Стены были абсолютно голые, если не считать оставленной кем-то из прежних жильцов картинки: гора, а у ее подножия домики и вроде как виноградник. Катон с улыбкой понял: да это же Везувий, в Кампанье. Помнится, они однажды бывали там с отцом, в Геркулануме. Ему, Катону, было тогда восемь лет. Счастливая пора. Беспечные игры на морском берегу, под ярким летним солнцем. Хотя отца давно уже нет на свете. Ну, а тебя обложили со всех сторон и отлавливают. Сидишь тут и прячешься в облезлой халупе, посреди гнуснейшего во всем Риме квартала…

Хоть бы Макрон успел благополучно вывезти Луция и спрятать его подальше от глаз и от лап Палласа. Тогда можно будет сосредоточиться на поиске убийцы Граника. Как этого достичь, пока толком непонятно: сведений в обрез. Разве что он преторианец и на руке у него татуировка. Дознаться, есть ли такой в преторианском лагере, сейчас может только Макрон. Пока остается разве что выяснить насчет татуировки. Ее убийца делал, скорее всего, здесь, в Риме. И тот, кто ее вытравлял, мог запомнить его лицо, а то и имя. Ну, а за расплатой дело не станет. Это Катон пообещал себе твердо.

Глава 21

Назавтра день выдался наконец-то погожим и солнце весело светило с безоблачного неба. Катон отправился на Форум, где купил вощеную дощечку и стилус, с которыми присел в одной из таверн по соседству с Большим Цирком. Здесь он принялся старательно выписывать изображение скорпиона, которое видел на руке убийцы. Поза смертоносного создания была довольно специфична – хвост поднят для удара, лапы растопырены, туловище вздыблено. Над работой Катон корпел целый час, но остался доволен. Допив вино, он прошел к Виминалу, ближе к улицам, где чаще всего коротают время свободные от службы гвардейцы.

Неподалеку от Викус Патрикус ему попалась первая лавка татуировщика. По обе стороны от входа на досках были коряво намалеваны узоры и прописаны цены. Дверь вела в узкую длинную комнату. Рядом с дверью стоял стол, а на стенной полке теснились горшочки с краской, валялись иглы и тряпки с сохлыми следами крови – одним словом, предметы ремесла. Смуглокожий молодец в войлочной шапке придирчиво оглядывал изображение орла, только что выколотое им на плече какого-то юнца. Промокнув выступившую кровь, татуировщик накренил голову и так и эдак, после чего выпрямился и дружески хлопнул юнца по спине.

– Ну вот, Скарон. Теперь вся твоя стая в квартале тебе завидовать будет.

Юнец изогнул шею, оглядывая свое худое плечо, и довольно осклабился. Произведя оплату, он накинул плащ и ушел, кивнув на проходе Катону.

Татуировщик оглядел вновь прибывшего.

– Что будем делать, добрый господин? Что-нибудь патриотическое? Или, скажем, имя любимой? Тоже хорошо.

Катон покачал головой.

– Благодарю, но мне нужно кое-что разрядом повыше. Тут вот какое дело… Есть у меня товарищ, которому сделали очень славную наколку. Но он тогда был выпивши и помнит лишь, что делали ее где-то здесь, в этом квартале. А мне, честно говоря, хотелось бы такую же. Вот, погляди.

Он раскрыл дощечку и предъявил татуировщику. Тот поглядел, задумчиво поскреб подбородок.

– Не моя работа, это точно. Такие в фаворе у преторианцев, но именно такой я не видел. Если есть желание, можем попробовать – вдруг получится?

– Да нет, мне б все же в том месте, где делал мой товарищ…

Татуировщик пожал плечами.

– Как знаешь. Можешь к Персею зайти, выше по улице. К нему преторианцы часто захаживают.

Свет солнца, казалось, поднял настроение всей столице. Люд повысыпал из домов и сновал по улицам, откинув капюшоны плащей. При всем своем стремлении к маскировке Катон понимал, что сейчас риск быть замеченным исходит как раз от надвинутого капюшона, выделяющего его из толпы. Поэтому, приняв вид беззаботного прохожего, Катон разгуливал как все, хотя втайне остерегался, как бы его случайно не заметили. Этим утром на стене Форума он увидел первое объявление о своем розыске – подробное описание внешности, а еще посула награды в тысячу денариев за сведения, могущие привести к его поимке. Для того чтобы прикрыть свой шрам, Катон измазал лицо грязью. Сумма награды была вполне достаточна, чтобы разжечь соблазн во многих, кто так или иначе его знал. Еще бы: таких денег хватит, чтобы вырваться из плена грязных трущоб и поселиться в более приличном месте. Тут уж никто не станет и спрашивать, виновен ты или нет. Кому какое дело…

Татуировочная Персея, совмещенная с цирюльней, располагалась на пересечении двух людных улиц. Имя владельца красовалось на белой ладони, указующей на вход. Внутри открывалось просторное помещение с тремя столами и широкими скамьями. Две таких скамьи были заняты, и над ними сосредоточенно трудились татуировщики. Особенно тот, под которым распласталась пышнотелая матрона с задранной туникой и снятой нагрудной повязкой; стиснув зубы, она терпела созидание на своем сдобном бюсте цветка.

Катон кашлянул, привлекая к себе внимание.

– Я бы хотел видеть Персея.

– А ты кто будешь? – на секунду приподнял глаза татуировщик, колдующий над женщиной.

– Э-э… Я? Гай Антоний.

– И с чем ты к нему?

– Ищу друга.

– О-о. Кто бы из нас не желал обзавестись другом? Только сомневаюсь, что он придется тебе по вкусу, – усмехнулся татуировщик, а остальные ехидно поджали губы. Татуировщик повернулся в глубь лавки и позвал: – Хозяин, а хозяин! Тут к тебе человек.

За перегородкой послышался скрип не то стула, не то кровати. Спустя пару секунд в комнату угловатой походкой вошел сгорбленный коротыш, чуть ли не карлик, со скошенной шеей и темными густыми волосами, стянутыми на затылке в хвост. Острые внимательные глаза моментально уперлись в гостя:

– Что угодно?

Катон прошел к свободному столу, положил на него дощечку и открыл. Персей остановился рядом. Роста ему едва хватало, чтобы рассмотреть рисунок. Катон между тем пояснил:

– У моего друга именно такая наколка, и я пытаюсь найти, кто ее ему делал.

– Да? И зачем?

– Да вот, сам подумываю сделать себе такую же.

– В таком случае ты пришел куда надо. Это одна из моих лучших. Специально и исключительно для моих заказчиков-преторианцев. – Персей поднял глаза на Катона. – Хотя тебе, друг, я ее сделать не могу: ты не гвардеец.

– Жаль… Кстати, многие такую спрашивают?

– Я бы не сказал. Эта стоит дороже обычных, из-за оттенков света и тени. – Жестким ногтем он почесал себе подбородок. – В основном спрашивают чего попроще, с чем могут справиться мои рукоделы. – Он пренебрежительно кивнул на своих татуировщиков, а те в ответ с ехидцей заулыбались.

Катон со всем возможным тщанием описал человека, что бежал с места убийства Граника. Прежде чем ответить, Персей взвешенно подумал.

– Вообще, таких может оказаться двое. Имя у тебя есть?

– В этом я как раз рассчитывал на твою помощь, – тихо ответил Катон.

Коротыш смерил его подозрительным взглядом.

– Так что ж ты за друг, коли даже имени не знаешь?

– Я тот, кто хорошо платит за нужные мне сведения. – Между складок плаща Катон показал тугой кошель. – Возможно, нам лучше обсудить это там, у тебя в комнате?

Персей внимательно, с прищуром поглядел на него.

– Иди за мной, – распорядился он.

Он первым вошел в укромную комнату, нечто среднее между таблинумом и складом. В углу здесь стоял низенький табурет и стол с подпиленными ножками, как раз по росту этому коротышу. Сев на табурет, Персей скрестил на столешнице свои обезьяньи волосатые руки.

– Так о чем у нас, собственно, разговор? Ты что, осведомитель?

– В некотором роде.

– Значит, ты выложишь за нужные сведения хорошую цену… Таких, как ты, я знаю. Вы и пальцем не пошевельнете, пока не учуете для себя запах поживы.

– Я заплачу достойно, но лишь за сведения, которые помогут найти нужного мне человека. Ты говоришь, тебе известны имена тех двоих с татуировкой скорпиона?

– Да. Двоих. Один из них – завсегдатай, нынче ходит весь разукрашенный, как фреска. Любо-дорого смотреть.

– Значит, меня интересует другой. У него, насколько я помню, наколка всего одна.

– Так сколько же ты мне дашь за имя?

Катон полез в кошель и вынул десять сестерциев. Персей презрительно хмыкнул:

– Десять? Ты меня обижаешь. Я не продаю своих клиентов меньше чем хотя бы за двадцать.

– Десять даю тебе сейчас. Десять – потом, после того как найду его.

– Давай пятнадцать. А потом уже пять. – Персей ткнул себя в грудь: – У меня, знаешь ли, репутация. И я о ней забочусь. Нельзя допускать мысли, что я фискалю на людей за вшивую мелочовку.

– А за хорошую плату фискалить – совсем другое дело? – Катон хохотнул. – Да уж, репутация действительно достойная… Стало быть, вот тебе пятнадцать. Но имей в виду: если я увижу, что ты водишь меня за нос, то я вернусь за своими деньгами, а заодно и кое-что с тебя взыщу. У меня ведь тоже есть репутация, о которой я забочусь. – В его голосе появились стальные нотки. – Как поняли это те из моих недругов, у кого получилось дожить и в этом убедиться.

– А которые не те? – шмыгнул носом Персей.

– Эти не дожили до того, чтобы понять и раскаяться в своих ошибках.

Воцарилась неловкая пауза, после которой Персей коротко кивнул. Затем дождался, когда Катон пододвинет к нему еще пять монет, и скинул их в стоящий под столом ларец. Его он запер, а ключ с цепочкой надел себе на шею и скрыл под складками туники.

– Так какое, говоришь, имя? – осведомился Катон.

– Марк Приск. Во всяком случае, так он мне представился. Забрел тут ко мне пару месяцев назад, в изрядном подпитии. Кажется, его тогда произвели в центурионы, вот он и праздновал. Хочу, говорит, что-нибудь особенное. Так я его имя и запомнил.

– Марк Приск? Ты уверен?

– Хм. С двадцатью сестерциями, да еще зная твое отношение к плутовству, могу ли я быть не уверен?

– Это верно. – Катон сунул дощечку в суму и спрятал под плащом кошелек. – Если я его разыщу, то будь уверен, оставшиеся монеты ты получишь. Ну а пока о нашем с тобой знакомстве и разговоре никому ни гугу. Ты меня понял?

* * *

Время, свободное от уличной мотовни, Катон коротал в своих холодных зловонных комнатах. Выходил он лишь за едой, так как гаснущий свет скрывал наружность, или в какие-нибудь окольные бани, где пар опять же скрадывал черты. В один из таких дней Катон сидел в парной Альпиция, неподалеку от дома Семпрония. Это заведение он посещал уже второй раз после того, как оставил в условленном месте знак для Макрона. С той поры минуло два дня, а потому повторное появление здесь стало бы подозрительным. Однако волосяная поросль на лице и кожаный головной обод, купленный на рынке, оставляли надежду на анонимность. У преторианских гвардейцев в лагере были свои собственные термы, а потому риск, что префекта здесь узнают, сводился к минимуму; да еще и густой пар окутывал, как облако.

Тем утром оставшиеся монеты Катон спрятал под половицей в углу своей смежной каморки, оставив в кошельке лишь мелочовку на дневные расходы (мера вынужденная, так как замков на квартирных дверях не было, лишь крючки изнутри, чтобы обезопасить себя на ночь). Припоминание о своем убогом жилище заставило Катона передернуться. Ночами в комнатах стояла холодрыга, и взятое на рынке одеяльце никак от нее не защищало. Но что еще хуже, в доме кишели тараканы, облюбовавшие себе для жилья в том числе и Катонов тюфяк. И днем, и особенно ночью они сновали по коже настолько вольно, что префект уже перестал от них отряхиваться. В отличие от казарм и лагерей, где обычные звуки – это густой храп и приглушенные разговоры, дом полнился горластым плачем младенцев, руганью и потасовками, вперемешку со стонами и воплями постельных утех. Вся эта неумолчная какофония, а вместе с ней тревожные мысли о Луции и своем собственном аховом положении разбивали вдребезги любой сон. Так что теперь, сморившись в блаженном тепле, Катон прикрыл глаза – и поплыл, поплыл…

– А ну, подъем! Подъем, засоня, – легла ему на плечо сильная влажная рука.

Распахнув глаза, над собой Катон увидел улыбающегося Макрона.

– Ишь ты, откочевал в мир иной, – с ухмылкой сказал центурион. – Я уж убоялся, ты навек там вздумал остаться…

Катон, натирая глаза, сел прямо на мраморной лавке.

– Громы Юпитера… Надо же… Это все от недосыпа.

– Что, здешние пенаты[34] ко сну не располагают?

– Да не то слово… Как Луций?

– В безопасности. Вместе с Петронеллой у ее сестры, к югу от Рима. Кто не знает, не доищется.

– А Семпроний?

– Я сказал ему, что, прежде чем податься в бега, ты велел няньке забрать Луция из Рима, пока все не поуляжется. Он поворчал, но делать-то все равно нечего. Куда они делись, я тоже не сказал. Не знаю, мол, и всё.

– Вот и хорошо… Чем меньше народу знает, тем лучше.

Катон отер со лба влагу и пот. Макрон сидел рядом, подавшись вперед и положив себе руки на мускулистые ляжки.

– В казармах что нового? – осведомился префект. – Как люди воспринимают весть, что я убил Граника?

– В основном не верят. Они ж тебя знают. Что ты не убийца. Строгий начальник, да, но не душегуб. Молва гласит, что тебя кто-то подставил. А уж истории ходят одна одной диковинней, сам понимаешь. Краем уха я даже слышал, что тебя-де подловили с матерью императора, когда ты ее наяривал. И Нерон, мол, за это таким образом решил с тобой поквитаться.

Катон усмешливо покачал головой.

– Ого. Сам себе завидую… А теперь слушай. Я, похоже, раздобыл имя убийцы. Во всяком случае, он им назвался, когда ему делали ту татуировку. Гвардеец Марк Приск. Может, даже опцион. Центурион вряд ли.

Макрон прикинул.

– Я проверю списки когорт. Если он тот, кого мы ищем, составим с ним разговорец.

– Только учти, вслед за Фенном мы его отправить не можем. Мне он нужен живым, чтобы сознался в убийстве и рассказал, по чьему указанию действовал.

– А дальше?

– А уж дальше пускай летит вслед за Фенном.

* * *

После ухода Макрона Катон еще несколько часов оставался в банях, предпочитая проводить время в тепле и чистоте, чем ютиться вместе с тараканами у себя на квартире. Здесь он еще позанимался в гимнасии[35], прошел в жаркую моечную, а затем окунулся в холодный бассейн. С наступлением сумерек префект, чистый и расслабленный, вышел на улицу с настроением самым погожим со времени убийства Граника.

Всего несколько дней оставалось до Сатурналий; уже стояли в праздничных гирляндах статуи, храмы и святилища. Прошла мимо скованная цепь рабов, груженных окороками и говяжьими ляжками для стола какого-то вельможи, готовящего пир своим гостям. Празднование продлится шесть дней, а затем всего через двое суток окончание года знаменует День рождения непобедимого солнца[36]. Конец года, о котором сожалеть совершенно не приходится. Начался он с горького отступления с острова друидов в Британии, по следам которого Катона с Макроном послали в Рим сообщить о поражении. Вскоре по возвращении домой префект узнал о неверности своей умершей жены и через какое-то время был послан в Испанию подавлять восстание астурийцев.

Ну, а теперь вот его осудили по ложному обвинению в убийстве, и он, бросив своих людей и своего сына, вынужден скитаться в бегах… Не впервые Катона посещало горькое недоумение, чем таким он заслужил неотступное внимание злодейки-судьбы. Ведь наверняка есть другие, кто куда более заслуживает тягот, что пали на его плечи…

Мысли прервала крикотня со стороны улицы. Катон тревожно обернулся – уж не его ли кто признал. Но это была лишь ватага подвыпивших юнцов, идущих рука об руку и горланящих на всю округу – как говорится, молодой задор, вызванный в том числе и выпитым. На проходе мимо рыбного прилавка один из них случайно задел лоток, и на улицу хлынул серебристый дождь из сардин. Моментально возникла товарка в окровавленном переднике и, размахивая ножом для потрошения, напустилась на виновника:

– Ты, ублюдок недоделанный! Глаза-то разуй!

Тот шутливо попятился и поднял руки:

– Ой, бабушка! У тебя одежка сзади задралась! Нож-то убери, порежешься!

– Ну-ка, собрал рыбу обратно на лоток! Быстро!

– Ага! Рвусь со всех ног!

– Ах ты наглец, рукоблуд эдакий, жопосуй!

– Да ты очнись, бабка! Уж золотой век на дворе. Новый император. Нынче Нерон у власти, и Рим снова станет великим, как он нам говорит. Рим теперь принадлежит молодым. Так что приткнись и рыбу свою сама собери.

Ватага двинула дальше, и Катон сошел на обочину, давая ей пройти. Но его заметили и стали совать в руки фляжку:

– Эй, друг! Выпей, не стесняйся!

Префект качнул головой:

– Да ладно, обойдусь.

– Не-не! Выпей с нами.

Катон почувствовал на себе любопытные взгляды прохожих. Не ровен час, кто-нибудь заметит. С фальшивой улыбкой Катон принял флягу, поднес к губам и сделал мелкий глоток. Содержимое обдало рот чем-то вонючим и жгучим. Он тут же откинул флягу.

– Боги, что здесь такое? Конское ссаньё?

Юнцы скорчились от хохота, в то время как Катон застыл, огорошенный мыслью, что ему только что дали хлебнуть мочи.

– Так это, как видно, оно и есть! – привизгивая, сквозь смех выдавил их заводила. – Самое дешевое вино во всем Риме! На Сатурналиях оно тут рекой течь будет! Ых-хы-хы!

Он залихватски хлопнул Катона по плечу, и ватага покатила мимо. Катон как мог отхаркался в сточный желоб обочины. Во всяком случае, в одном юнец прав: на праздники улицы наводнят людские толпы, в которых легко можно будет затеряться. Преторианцы и городские когорты будут слишком заняты слежением за порядком, чтобы разыскивать беглого префекта. Настроение на обратном пути в инсулу постепенно повышалось.

Оптимизма не убавило даже зловоние эсквилинских трущоб, и, поднимаясь по лестнице к себе, Катон беспечно насвистывал. Закрыв за собой дверь, плащ он повесил на колышек и с наступлением ночи свернулся под одеялом калачиком на своем тюфяке. Все силы за день иссякли, и даже перспектива очередной ночи среди тараканов не помешала ему заснуть крепко и самозабвенно, как никогда. Потому его не разбудили ни тревожные крики, ни грохотанье шагов по лестнице. Не пошевелился он и тогда, когда в квартиру из-под двери стали вползать сероватые космы дыма. Наоборот, тело Катона блаженствовало в тепле, когда по горящему зданию к нему начало близиться пламя.

Глава 22

Катона разбудил треск падающей каменной кладки. Он сел рывком, все еще осоловелый, с мутно гудящей от сна головой. Глубоко зевнув, тут же поперхнулся от едкого дыма, попавшего в пищевод. В комнате было темно, но из-под краев толстой шерстяной занавески на окне пробивались трепетные розоватые отсветы. Сонливость сгинула как не бывало, и Катон уже с закрытым ртом поднялся со скатки и прошел через комнату, едва не запнувшись о свою обувь. Глаза начинали слезиться. Сощурясь, он отдернул оконную занавеску. В комнату, полыхнув зноем, словно хлынуло рыжее зарево; Катон невольно отпрянул. Теперь из-под двери проглядывали ветвисто змеящиеся струи дыма.

– О боги, – выдохнул префект.

Вдевшись ногами в башмаки и нацепив на тунику пояс, он ненадолго замешкался. В углу комнаты стояло ведро воды, входящее в ежедневную плату. Катон подхватил ведро, а на другую руку набросил плащ.

Подняв дверной крючок, он осмотрительно выглянул наружу. На площадке сизой завесой густел дым, сквозь который снизу пробивалось розовато-огненное свечение. Несносный жар удушал. Из-за него спуститься вниз удалось всего на один этаж, дальше не получалось. Здесь тоже виднелись открытые двери, и Катон нырнул в ближайшую, чтобы как-то укрыться от свирепой жары. Комната в этой квартире была всего одна, а пол почти полностью занимали три разворошенные постели, а также открытый в углу сундучок, из которого хозяева в спешке повыхватывали все, что можно было вынести. Взгляд ухватил коряво выструганную фигурку гладиатора. На другой стороне комнаты находилось большое занавешенное окно, и Катон метнулся к нему. Изнутри струями просачивался подсвеченный изнутри дым. На площадь выходил небольшой, шаткого вида балкончик, на узкие доски которого Катон ступил с осторожностью. Основной пожар полыхал справа, и отсюда было видно, что сердцевина здания уже просела, выпростав на площадь обгорелые балясины кровли вместе с покореженными, частично обрушенными стенами из кирпича. Пожар норовил перекинуться на близстоящие инсулы. На расстоянии перетаптывалась толпа погорельцев и зевак, вскинув тревожно завороженные лица на столпы пламени.

– Гляньте! – выкрикнул оттуда высокий женский голос. – Там еще люди остались!

Над заревом вознеслось многоголосое «ах», но на помощь никто не двинулся. И винить людей за это было нельзя. Что они могли сделать для его спасения? Тут уж каждый сам за себя. Балкон находился в сорока локтях над улицей, так что прыгать опасно. Если и не убьешься, то все равно костей не соберешь. Надо изыскать какой-то иной способ. Эх, сейчас бы сюда веревку, любую… Мелькнула мысль разорвать на себе плащ, тунику и связать их с разбросанным по полу тряпьем. Хотя пока он будет с этим возиться, огонь наверняка пожрет и веревку, и того, кто по ней сползает…

Перед балконом в трескучем снопе искр взвился пронзительно-желтый язык пламени, заставив Катона отшатнуться обратно в комнату. Оставалось одно: прорваться сквозь огонь и выскочить из здания, или, во всяком случае, спуститься настолько, чтобы найти окно, через которое можно будет выпрыгнуть на улицу с минимальным для себя ущербом.

Префект плотнее завернулся в плащ и, схватив ведро воды, окатил себя с головы до ног – как оказалось, недостаточно, чтобы ткань намокла как следует. Катон огляделся и увидел, что по углам комнаты стоят еще два ведра. В одном тоже была вода, и он вылил ее на себя. А вот другое было до краев заполнено мочой; видимо, ее за плату готовились сдать сукновалу. Брезгливо морщась, Катон выпростал на себя и его. В ноздри ударил едкий запах. Откинув ведро, префект решительно вышел на площадку. Она уже дышала гибельным зноем, и он плотней надвинул на голову капюшон.

В эту секунду откуда-то сверху донесся крик о помощи – высокий, по-детски беспомощный. Ребенок. Катон тихо ругнулся. Однако дальнейшие действия выбирать не приходилось; повернувшись на каблуках, он через две ступеньки взбежал на верхний этаж, на плач. Здесь на пороге одной из квартир увидел худенького несмышленыша лет четырех-пяти. Ребенок был бос, в дырявой тунике, обеими ручонками зажимал себе рот, щурясь от сбегающих по чумазым щекам ручейков слез.

– Ты что тут делаешь? – спросил Катон строго, в душе ярясь на взрослых, что бросили ребенка на произвол судьбы. Подбежав, он подхватил мальчонку на сгиб локтя, после чего устремился обратно к лестнице. Но малыш с неожиданной силой забрыкался, указывая ручонкой на проем комнаты.

– Мама, мама! – заверещал он.

Катон приостановился, затем повернул назад. Час от часу не легче…

Как и у него, эта квартира состояла из двух комнат, но в первой комнате он никого не заприметил. Кучки разбросанного по полу тряпья, на столе деревянные тарелки с остатками ужина, корзина с дешевыми побрякушками. Лишь зайдя во вторую комнату, Катон увидел, что там, лежа на боку, похрапывает женщина, а рядом с ней на засаленном одеяле развалился мужчина. Здесь воздух еще не заволокло дымом, а потому была возможность дышать. Катон поставил мальчика на пол и, пнув лежащий на боку пустой кувшин, встряхнул женщину:

– Эй! Проснись, глупая! Пожар!

Та пошевелилась не открывая глаз, кашлянула и отвернулась. Мужчина валялся ничком, с отвисшей челюстью, и беспробудно дрых. Катон снова затормошил женщину, теперь уже сильнее:

– Просыпайся, чтоб тебя!

Та, мотая головой, нахмурилась и сонно выругалась. Катон дал ей пощечину. Женщина распахнула глаза и съежилась, испуганно прикрывая голову руками

– Что? Ты что делаешь? Не бей меня! Умоляю!

В ее глазах стоял ужас; оставалось лишь догадываться, какие унижения ей приходится претерпевать по жизни. Он взял ее за руки и настойчиво заговорил:

– Нужно идти. Сейчас же.

– Нет…

– Говорю тебе, сейчас же! Если жизнь дорога!

Она отшатнулась к стене и затормошила мужчину, но тот был пьян настолько, что лишь сонно мычал да чмокал губами. Катон, распрямившись, в отчаянной попытке привести в чувство пнул его по бедру; безрезультатно. Спасти получалось лишь женщину и мальчика. Схватив за руку, он потянул ее к себе, но та уперлась, а мальчонка прыгнул к ней и с пронзительным воем обвил за шею.

Растерянно отступив в сторону, на лестнице Катон расслышал торопливый стук шагов. Спустя секунду в комнату стремглав влетел какой-то незнакомец. В алых отблесках зарева различалось, что плащ на нем местами тлеет, а лицо измазано копотью. Щеки с морщинами, аккуратная бородка с проседью – видно, что по возрасту на десяток лет старше.

– Катон, нам нужно уходить отсюда! Поспешим!

– Ты кто? Откуда меня знаешь?

– Для объяснений нет времени. – Он резким жестом указал на площадку. – Мешкать нельзя. Идем скорее.

Катон тряхнул головой.

– Надо вывести с собой этих людей.

Незнакомец вполглаза поглядел на жильцов.

– Этим уже не помочь. А если попытаемся, то сами погибнем. Прошу тебя. Уходим, пока есть возможность.

В этом человеке чувствовалась военная выправка. Вместе с тем Катон твердо вынес решение:

– Если уходим, то вместе с этой женщиной и ребенком.

Склонившись, он вынул мальчика из рук женщины, и тот тут же испуганно заверещал.

– Тихо, пострел! Мы берем ее с собой.

Раздосадованно цыкнув, незнакомец взнуздал женщину на ноги и обернул одеялом. Было слышно, как снаружи обвалился еще один кусок кладки, и сверху посеялись куски от обгорелых половиц верхнего этажа.

– Идем!

Катон первым двинулся к площадке, сунув мальчонку себе под плащ, в то время как его новоявленный товарищ взвалил женщину себе на плечо, где та вяло завозилась в попытке высвободиться.

– Пусти меня, ублюдок!

– Рот закрой. А то дымом поперхнешься.

С лестницы в лицо, как из горнила, пыхнуло палящим жаром, защипавшим кожу. После секундного замешательства Катон ринулся вниз, в сизое взвихрение дыма. Дышать он пытался носом, но раскаленный едкий воздух жег горло, и грудь распирало кашлем. Тем не менее префект несся вперед. Им удалось одолеть два этажа, но ниже уже полыхал огонь, а от дверных косяков и половиц сыпались искры. Яростно трещало горящее дерево, и пламя хлопотливо снедало нижние этажи. Идти дальше было гибельно; пришлось отступить.

– Всё, дальше нельзя. Назад!

Катон пинком распахнул какую-то дверь и сквозь завесу дыма шагнул вперед. Щели в половицах уже отсвечивали огнем изнутри; еще немного, и они разломятся под ногами. Ставни выходящего на площадь окна были открыты, и Катон высунулся наружу, туда, где волновалась толпа.

– Люди, несите одеяло! Что-нибудь, чтобы поймать нас!

После короткой паузы кто-то из зевак понесся к угловой гостинице и стал сдирать там над входом холщовый навес. Ему на помощь пришли остальные и подтащили к пылающей инсуле холстину, растянув ее между собой.

Катон отодвинулся от окна и выпутал из складок плаща притихшего мальца. Тот, почувствовав неладное, тут же раскрыл рот для вопля.

– А ну тихо! – рявкнул на него Катон. – Молчи! – Поглядел сверху на тревожно запрокинутые лица. – Готовы? Считаю! Раз! Два! Три!!

Он запустил мальца из окна; тот, барахтаясь, полетел спиной вниз и через пару секунд упал на холстину, пошедшую при ударе мелкой тугой рябью. Потрясение и удар вышибли из несмышленыша остаток воздуха, и у Катона мелькнула тревожная мысль, что тот убился. Но вот снизу донесся знакомый вой, и Катон облегченно отвернулся от окна.

– Теперь женщина.

Его загадочный компаньон кивнул и, сняв ее с плеча, поставил на ноги. Глаза женщины слезились от дыма; захлебываясь дыханием, она судорожно кашляла. Катон подтолкнул ее к окну.

– Придется прыгнуть. Другого пути отсюда нет.

Та глянула вниз и в страхе отпрянула.

– Не могу!

– Надо, – настойчиво сказал ей префект. – Твой сын уже там.

– Высоко слишком… Убьюсь…

– Не убьешься. А вот огонь тебя точно прикончит.

Словно в подтверждение его слов, внезапно лопнула половица возле двери, и порог комнаты хищно лизнул огненный язык.

– Я не могу! – Женщина отступила в глубь комнаты и прижалась к стене.

– Ну, хватит, – сказал незнакомец. – Оставь ее, или мы тут все погибнем.

Катон ощутил внезапный прилив гнева.

– Я думал, ты здесь для того, чтобы спасать людские жизни?

– Мне было велено спасти твою.

– Велено? Кто ты? И кто тебя сюда послал?

Не успел незнакомец ответить, как обвалился еще один кусок пола, и в комнату уже вольно ворвались огонь и дым. Женщина взвизгнула, и Катон тотчас обернулся к ней.

– Ты должна прыгнуть. Тебя ждет твой сын. Ты же не хочешь сделать его сиротой? – Он твердо взял ее за руки. – Ну, дай я тебе помогу…

В тот момент, как он пытался отвести ее от стены, ее глаза мелькнули на окно и обратно, после чего она неистово задергалась.

– Пусти меня! Пусти!

Одну руку ей удалось высвободить, и она тут же влепила ею Катону оплеуху; в ухе так и зазвенело.

– Оставь ее! – гневно крикнул незнакомец.

– Ты иди первый. Я управлюсь с ней и прыгну следом.

– Я сказал, оставь ее. Больше предупреждать не буду.

– Да пошел ты, – бросил, не оборачиваясь, Катон.

От удара по затылку он грузно покачнулся. В глазах полыхнул белый сполох, и мир вокруг него погас.

Глава 23

Вначале была пустота. Затем вроде как забрезжил свет, а с ним прорезались мысль и сознание. Мучительная жарища, его при этом куда-то волокли, затем приподнимали… Обстановку Катон, в принципе, ощущал, но не осмысливал. Он словно бултыхался в лохани мутных и обрывочных, вразнобой стыкующихся меж собою ощущений.

– Ближе! – вопил поблизости чей-то голос. – Я сказал, еще ближе!

Вот Катона подняли, и пространство ожило вспышками света, а он закашлялся и заблевал. Резкий толчок, и он невесомо поплыл, но очень скоро ткнулся во что-то податливо-твердое, отчего ему отшибло дух. И снова настала темнота.

* * *

Кошмар был долгим и безысходным: вокруг горящий лес, где огонь перекидывается с ветки на ветку, а они с Макроном пытаются найти путь сквозь огонь, и при этом стараются уберечь от падающих горящих сучьев Луция. Затем чащоба впереди расступилась, и взору предстала река с лодкой. На веслах там сидел трибун Крист, а на берегу спиной к Катону стояла какая-то женщина. Он на бегу крикнул ей, чтобы она их дождалась. Вот женщина обернулась и оказалась Юлией. Она улыбнулась, а когда они в надежде на спасение наконец выбежали из леса, грациозно запрыгнула на корму и оттолкнула лодку от берега. Крист быстро вывел лодку на стремнину, и к тому моменту, как Катон с сынишкой и Макрон подоспели к берегу, до нее было уже не добраться. Оставалось лишь беспомощно взирать, как лодчонка скрывается из виду, бросая их на произвол судьбы, в то время как огонь подползал все ближе, опаляя своим зноем. Между тем зарево обретало форму, постепенно светлея и становясь прямоугольником; различалась даже рама окна – высоко в стене, напротив кровати. Понадобилась пара секунд, чтобы освоиться с яркостью света. Катон медленно открыл глаза и пошевелился.

– Очнулся. Наконец-то…

Не без труда повернув голову, в изменчивом свете он увидел женщину, сидящую недалеко от кровати. В руках у нее был свиток, который она свернула и поместила на низенький столик, а сама встала.

– Домиция, – срывающимся полушепотом выговорил префект. Губы у него пересохли, глотка горела.

Домиция подошла и улыбнулась сверху вниз.

– Погоди. Вначале выпей вот это. Мой врачеватель тебе кое-что приготовил. Ты можешь сесть?

Катон кивнул и на локтях медленно притянул себя к стене, опершись об нее плечами. Приход в чувство обострил жжение сразу в нескольких местах. Стоило отметить, что сейчас на Катоне была свежая туника, лежал он на мягком матрасе, а ожоги на его теле были смазаны целебной мазью.

– Как…

Попытку что-либо произнести пресекла дерущая боль в груди и горле.

– Я же сказала: погоди, – с нежной терпеливостью, как ребенку, повторила Домиция. Нагнувшись, она подняла с пола возле кровати какую-то бутылочку и вынула из нее стеклянную пробку. – Выпей это.

Катон принял бутылочку, поднес ее к носу и нюхнул. Запах был не лишен приятности, с оттенком мяты, и префект сделал глоток. Жидкость была густой и маслянистой, а ее мятная прохлада благостно успокаивала боль в горле. Катон сделал еще один глоток, покрупнее, но на этом Домиция его остановила.

– Пока хватит, – она положила ладонь ему на руку. – Принимать надо в течение дня небольшими порциями. Пока не пройдет боль. – Забрала бутылочку и заткнула пробкой. – Видимо, недоумеваешь, как ты здесь очутился?

– Да я уж, кажется, догадался. – Катон поерзал, устраиваясь поудобнее. – И долго я тут лежу?

– Два дня. По голове тебе сильно досталось. Временами ты дергался, бормотал что-то бессвязное… Врач сказал мне, что при ударе мысли могут путаться на протяжении нескольких дней. Ты помнишь пожар?

– Да, – Катон сосредоточенно нахмурился. – Там были ребенок и женщина. Что с ними стало?

– Мальчик спасся. Женщина, увы, нет.

У Катона в уме мелькнул образ Луция.

– Как он теперь?

– Да кто его знает… Повезет – так, может, кто-нибудь его и пристроит. Ну а нет – так и…

От жалости к тому мелкому горемыке у Катона сжалось сердце. Для таких, как он, улицы Рима безжалостны. Даже если ему повезет найти новый дом, то, скорее всего, мальчишка будет обречен на беспросветный тяжкий труд где-нибудь в мастерской на задворках, едва лишь возраст позволит ему сносить эту потогонку. Ох уж эти пресловутые капризы судьбы… Один вот теперь сирота, почти наверняка обреченный на нищету, тогда как Луций, невольный баловень судьбы, скорее всего, преуспеет на своем жизненном пути. Если повезет дожить. А это очень и очень зависит от того, чтобы его отец доказал свою невиновность… При мысли о мальчугане и его матери Катон вспомнил о незнакомце, неожиданно пришедшем ему на помощь.

– Там, помнится, был какой-то человек… Это он меня спас?

– Да, он. И доставил тебя сюда после того, как ты выпрыгнул из окна горящей инсулы.

Все отчетливей припоминая события той злосчастной ночи, Катон нахмурился.

– Я не прыгал. Это он меня сбросил.

– Ну, а ты как думал? Пришлось. Это был единственный способ спасти тебя.

– Ну да… После того как он оглушил меня, не дав спасти ту женщину.

Домиция кивнула.

– Да, это так. А что ему еще оставалось? Он мне все рассказал.

– Кто он? – с подозрением спросил Катон.

Домиция, чуть замешкавшись, с терпеливым вздохом сказала:

– Он служит мне и моим друзьям. Звать его Аттал. За тобой он с некоторых пор наблюдал. Исключительно затем, чтобы с тобой все обстояло благополучно. И оно обернулось во благо, когда разбушевался пожар. Когда ты не появился из инсулы вместе со всеми, он сам отправился тебя искать. Иначе ты разделил бы участь женщины, которую пытался спасти.

– Откуда он вообще знал, где меня искать? – продолжал допытываться Катон.

– Я направила его смотреть за домом Семпрония, – Домиция улыбнулась с лукавинкой. – Ведь ты наверняка попытался бы увидеться со своим сыном или с центурионом Макроном, верно? Ты довольно быстро выследил и разделался с людьми Палласа, но Аттал подготовлен лучше, а потому ему удавалось следовать за тобой незамеченным.

– Вот как? Тогда зачем ты подсадила его мне на хвост? Зачем вы пеклись о моей безопасности? Особенно после того, как я отказался участвовать в ваших тайных делах…

– Ну, а сам ты как думаешь? Мы знали, что Паллас стремится привлечь тебя на свою сторону. Догадывались и о том, что в случае отказа он поставит себе целью погубить тебя. – Домиция скрестила на груди руки. – Похоже, мы оказались правы.

– Тогда почему было не прийти мне на помощь, когда я нуждался в укрытии?

– А потому что не было уверенности, что ты эту помощь примешь. Ведь в прошлый-то раз ты ее отверг. И я сделала вывод, что лучше будет дождаться, когда ты сам обратишься к нам. Так сказать, добровольно, а не под давлением. А затем на обстоятельства повлиял пожар – и вот теперь ты здесь. Ничего. Главное, что ты сейчас в безопасности. И можешь оставаться здесь столько, сколько посчитаешь нужным.

– То есть пока не надумаю примкнуть к тебе и твоим сторонникам? – усмехнулся Катон.

Домиция пожала плечами.

– Это решать тебе, Катон. Разумеется, я бы этого хотела. Но поскольку ты скрываешься и объявлен в розыск за убийство, думаю, тебе действительно имеет смысл присоединиться к нам.

– Я невиновен. Обвинение в убийстве сфабриковал Паллас.

– Убеждена в этом. Вопрос в том, как довести это до всех остальных.

На минуту Катон прикрыл глаза, чувствуя, как сердце вновь обручем сдавливает отчаянье.

– Мне нужно, очень нужно найти человека, убившего сенатора Граника. И заставить его сознаться.

– Понимаю. Но это не так-то легко. Конечно, будь императором Британник, его наверняка получилось бы уговорить оправдать тебя. И снова ты мог бы зажить в мире и спокойствии, – Домиция смешливо улыбнулась, – насколько уж это позволяет твой род занятий. Ты хотя бы не прятался, как обыкновенный преступник, в страхе оглядываясь, не крадется ли кто следом. У меня и самой есть сыновья, которые воспитываются в загородном имении. Я представляю, как ты переживаешь разлуку со своим.

– Луций, по крайней мере, в безопасности, – стараясь не выдавать волнения в голосе, сказал Катон.

– Я знаю. Более того, уверена, что сестра его няньки присматривает за своими постояльцами как надо.

Сердце Катону кольнула льдистая игла.

– Откуда ты прознала?

– Все достаточно просто. Аттал у меня в услужении не один. Есть еще человек, который посматривает за твоим другом Макроном.

– За ним кто-то шел следом?

– Если ты о людях Палласа, то, по всей видимости, нет. Луций в достаточной безопасности. И судьбу можно возблагодарить хотя бы за это.

Немного утешало то, что дотянуться до сына у Палласа коротки руки. Но заниматься воспитанием мальчика самому, находясь в бегах, нет никакой возможности. А пока не выслежен истинный убийца и правда из него не выжата, он, Катон, так и остается бесправным беглецом. Уже начинала вырисовываться безрадостная картина, что любые поиски тщетны. Волей-неволей подумывалось, а не встать ли действительно под эгиду Домиции и ее сообщников. Целят они, безусловно, высоко, а потому велик и риск, но в случае выигрыша ему, как стороннику, причитался бы изрядный куш, не говоря уж о том, что он станет чист по всем статьям. Впрочем, сначала необходимо многое вызнать…

Упорный взгляд Катона возвратился к Домиции.

– Значит, Луцию действительно никто не угрожает?

– В смысле из наших? – переспросила она после некоторой паузы.

– Да, ваших.

– Ну а как же иначе. За кого ты меня принимаешь, Катон? Я и мои друзья хотим положить конец самовластному правлению наследных деспотов, чудовищ вроде Калигулы, или, что одинаково худо, глупцов вроде Клавдия. Я боюсь, что Нерон окажется таким же тираном и безумцем, каким был его предшественник, и тому уже есть свидетельства. Рим попросту не может себе позволить еще одного такого императора. Британник – опасность несравненно меньшая. Он понимает, что императорская власть должна быть ограничена и что Риму при первой же возможности следует снова стать республикой. Цель нашего дела – положить предел неограниченному самовластью деспотов и вернуть власть в руки сената и римского народа. Неужто ты не поддержал бы такое начинание, Катон? Из того что я о тебе знаю, ты желаешь этого не меньше, чем я. Или я заблуждаюсь? – Она вздернула бровь.

Обдумывая ее слова, Катон как мог сохранял невозмутимость. Он действительно не страдал особой любовью к власти, навязанной Риму Августом[37]. Однако не внушали доверия и аристократы, что правили Римом до него. Именно их ошибки и голые амбиции привели к кровавым распрям среди военачальников, за спинами которых Октавиан, утвердившись в Риме, присвоил себе титул «августа»[38]. Кто может поручиться, что вся эта пагуба не произойдет снова, если на престол взгромоздится Британник и заявит об отмене принципата[39] и передаче власти обратно сенату? Однако в данный момент будущность Катона и его сына, похоже, и впрямь зависела от успеха Британника, Домиции и ее компании заговорщиков.

– Ну а как я могу быть уверен, что у вас приличные шансы на успех?

– Слова «уверенность» в политике не существует. Могу лишь сказать, что мы как могли готовили почву, и на одно это у нас ушло несколько лет. Но она подготовлена. Все фигуры кропотливо расставлены, и теперь мы лишь ждем нужного момента, чтобы перехватить власть.

– И когда же этот момент настанет?

– В день, когда Британнику исполнится четырнадцать.

Ну да. Традиционно это и есть возрастной рубеж, когда человек из детства переходит во взрослую жизнь. Британник родился в феврале, так что остается меньше двух месяцев.

– И что именно произойдет в этот день?

Домиция взвешенно помолчала, после чего заговорила неторопливо и четко:

– Все начнется с голосования в сенате. Там выступит Семпроний и поставит вопрос о законности престолонаследия Нерона. Можно лишь представить, какой взрыв фальшивого негодования это вызовет. Вопрос, при нынешнем положении дел, наверняка зарубят, но зато мы выявим самых голосистых его противников, которыми займемся позже. Одновременно у города, на дороге в Остию, встанет лагерем Шестой легион. Его легат, а также большинство старших офицеров уже приняли нашу сторону. Их подразделения войдут в Рим и укрепятся преторианскими когортами, что поддерживают Британника… И тут в дело вступаешь ты, если решишь к нам присоединиться, – заговорила Домиция чаще, с придыханием. – Твои люди хранят тебе верность. Если ты появишься на утреннем параде и призовешь, чтобы они присягнули Британнику, то их пример окажется заразителен для оставшихся преторианских когорт. По крайней мере, ты посеешь семена смятения, и пока суть да дело, легионеры успеют занять город. В ходе этого мы захватим дворец, сместим Нерона, а вместе с ним арестуем его мать, Палласа, Сенеку и Бурра. Истинным наследником Клавдия провозгласим Британника и представим его сенату. К этому моменту, я думаю, у Семпрония с его предложением сторонников окажется хоть отбавляй. Слетятся как мухи на мед. Приставить к сенаторским шеям меч – способ куда как более действенный, чем лить им в уши потоки красноречия.

– Могу себе представить… – Катон ухмыльнулся. – Однако не вижу, чтобы от моей скромной лепты в вашей игре что-нибудь зависело. Шестой легион и без того у вас за пазухой.

– Только от него нет особого толку, если мы не завладеем воротами, через которые он мог бы войти в город. Для этого нам нужен контроль над преторианцами; во всяком случае, таким их числом, которое обеспечит нам вход в столицу. Кроме того, если ты сумеешь склонить их на свою сторону, то переход власти сможет пройти без кровопролития. Благодаря тебе будет спасено множество жизней.

– Только, я понимаю, жизнь Нерона и его близких сюда не входит?

– Ну а как их оставить в живых, – сказала Домиция со вздохом. – Мы ведь тогда сами окажемся в тупике: за что, спрашивается, боролись? И останемся на бобах. А потому, взяв Нерона с его близкими под стражу, мы объявим, что отправляем их в ссылку на Капреи[40]. Хотя до острова они живыми не доберутся. Ну, а к тому времени, когда станет известно об их участи, Британник уже утвердится на троне, и в Риме никто не отважится воспротивиться новой власти. Что же до остальной империи, то там легатам с их легионами останется лишь принять все как данность. Кого надо, подмажем; дело нехитрое.

– Я вижу, у вас тут все продумано, – помолчав, заметил Катон.

– Старались. И стараемся уже не один год, так что готовность налицо. А чтобы доказать это, я познакомлю тебя с одной из ключевых фигур, стоящих за нашими замыслами. Мне кажется, настало время… Жди, я сейчас вернусь.

Домиция вышла, а взгляд Катона возвратился к окну. Снаружи распогодилось, и в синем квадрате неба со щебетом промелькивали нечастые птицы. Откуда-то издали доносилось шарканье шагов и неразборчивые голоса. По всей видимости, его притащили в редко используемую часть Веспасианова дома. Оно и понятно: как и везде, рабы в Риме ничуть не менее говорливы, чем хозяева, поэтому, лежи он в главной части дома, его уже давно рассекретили бы. Вновь начали напоминать о себе ожоги, и Катон болезненно поморщился. Напряженным усилием он принял сидячее положение. Если не считать ожогов, боли в горле и жжения в груди, самочувствие было вполне сносное. Для предложенных заговорщицких дел более чем гож… Может, и вправду согласиться?

Наконец послышались шаги – цокоток сандалий Домиции и более тяжелая мужская поступь. Из коридора в комнату пролегли две тени, и первой через порог переступила хозяйка дома.

– Ну что, Катон, встречай своего старого друга.

Она посторонилась, и из слабо освещенного коридора в залитую дневным светом комнату вошел некто сухощавого сложения, на вид моложе своих лет.

– Приветствую тебя, Катон.

Сердце пружинисто толкнулось в грудь, ноги сделались как ватные. Что?! Как такое возможно? А впрочем, стоит ли удивляться, зная натуру этого человека…

– А мне говорили, ты умер… Нарцисс.

Глава 24

Макрон еще на раз оглядел улицу: не змеится ли следом «хвост». День был уже на исходе, и лучи солнца напоследок красили верхушки зданий в охристый цвет. Все остальное уже погрузилось в синеватый сумрак, наводняющий своими оттенками улицы. Вход во двор бань располагался в укромном заднем проулке, где прохожих было немного, и все спешили по своим делам. Никто не слонялся, не маячил и уж тем более не глазел. Макрон с кивком самому себе вошел во двор. Там возился лишь пожилой раб-истопник, следящий за исправной работой гипокоста[41]. Центурион, как обычно, сунул ему сестерций, за то, чтобы помалкивал.

– Благодарю, господин, – раб с почтительным поклоном приложил монету себе ко лбу.

– Товарищ мой не объявлялся? – осведомился Макрон.

– С прошлого раза, как ты спрашивал, его не было.

– Вот как?

Макрон нахмурился. От Катона ничего не было слышно вот уж несколько дней, хотя он и знак ему оставлял, и дожидался своего префекта в условленном месте. И хотя Катон, сомнения нет, постоять за себя способен, все это крайне настораживает. А что, если его, помилуйте боги, выследили, убили, а от тела избавились? Об этом ведь узнать совершенно не от кого. Оставалось надеяться, что если его и схватили, то Палласу он нужен скорее живым, чем мертвым. Макрон попытался утешить себя хлипким доводом, что отсутствие новостей от друга – это не обязательно что-то дурное. Он со вздохом перевел взгляд на раба:

– Если увидишь, скажи ему, чтобы он немедленно со мною связался. Понял?

– Понял, господин. А тому, другому?

– Какому еще «другому»? – чутко насторожился Макрон. – Что за «другой»?

Раб с искательной улыбкой потер себе нос.

– Добавил бы монетку, господин…

В ответ центурион, скрипнув зубами, шагнул вперед, пятерней ухватил раба за жесткие волосы и пристукнул его головой о стенку печи. Свободной рукой он вынул кинжал и приставил его кончик к мякоти под подбородком. Приставил крепко: из-под кончика выдавилась капля крови и стекла по отточенному лезвию. Раб натужно захрипел. Жар печи обдавал обоим ноги.

– Кусок бестолкового дерьма! В игры со мной играть вздумал? Я тебя спрашиваю: что значит «другой»? Кто он? Говори, или тут в банях завоняет паленой шкурой! Клиенты будут недовольны.

– Был тут один человек, – скороговоркой зачастил раб, – пришел несколько дней тому после твоего ухода. Сказал, что вы с ним знакомы и что ты, возможно, просил что-то передать ему на словах. Я сказал, что ничего не знаю, но что ты оставлял на стене знаки.

– Ты ему это сказал? – гневно прошипел Макрон.

– Да это ж просто знаки мелом, господин, – заныл раб. – Ну, сболтнул, и что с того? Разве есть в том какой-то вред?

– Есть, старый ты дурень! Да еще какой… И тебе, конечно же, дали за это денег?

Раб виновато потупился. Макрон дернул его за волосья, отчего бедняга истопник упал наземь. Центурион встал сверху, уставив кинжал ему в лицо.

– Учти: если тот человек вернется, ему ни о чем ни слова. Ни меня, ни моего друга ты знать не знал, видеть не видел. А потом отправишься за ним следом и выследишь, куда он идет. И при следующем моем появлении все это мне расскажешь. Понял меня?

– А как же мне тогда поддерживать огонь, господин? Если про то узнает хозяин бань, он ведь прикажет меня высечь…

– Это, дружок, должно волновать тебя менее всего. А вот если ты будешь шалить со мной, то кончишь с ножом в брюхе. И наоборот: если разузнаешь, откуда этот человек и где он живет, то от меня тебе будет награда. Понятно?

– Понятно, господин!

– Так как он выглядел?

Раб думал недолго.

– Высокий, темный. С бородой. Коричневая туника, плащ, калиги.

– Он солдат?

Раб пожал плечами:

– Точно сказать не могу, господин.

Макрон, фыркнув, убрал кинжал под плащ.

– Стало быть, приказ тебе отдан. Делай что велено, если разумеешь, что для тебя благо, а что нет. Всё, возвращайся к работе.

Он отвернулся и пошагал к банной пристройке. Раб между тем поднялся, озадаченно почесывая голову в том месте, где ее порастрепал Макрон. Поднырнув под стену пристройки, он оглядел условленное место, где они с Катоном оставляли друг другу знаки. Там виднелась оставленная позавчера буква «М», но только и всего. Макрон удрученно хлопнул себя по бедрам и со вздохом возвратился на середину двора, где остановился в задумчивости. Раб-истопник, бросая на центуриона сторожкие взгляды, сейчас подбрасывал дрова в открытую дверцу печи.

Откровение о том, что за ним вот уже несколько дней кто-то незаметно ходит, вызывало у Макрона оторопь. Кто это может быть – тот, кто дал рабу на лапу, или его сотоварищи? Может, они по пятам следовали сюда и за Катоном? Сердце вновь тревожно сжалось в беспокойстве за друга. Может статься, Паллас уже схватил его и сейчас готовит над ним суд… Если дело обстоит именно так, то значит, надо самому отследить того Приска, принудив его сознаться в убийстве сенатора Граника.

С обновленной решимостью Макрон вышел со двора и зашагал по улице. С учетом усвоенного, он намеренно двинулся кружным путем, периодически останавливаясь и петляя с целью выяснить, нет ли за ним слежки. Но признаков «хвоста» не наблюдалось, а потому он возобновил свой обычный маршрут и возвратился в преторианский лагерь, где сразу прошел в казарму Второй когорты. С исчезновением Катона на нем теперь лежали обязанности старшего командира, что сильно отягощало розыск Приска. Не говоря уже о времени на Петронеллу. Последнее, конечно же, нуждалось в скорейшем исправлении, пока ее чувства к нему не остыли.

В казарменном таблинуме его, встав из-за стола, встретил салютом опцион Метелл.

– Садись, – утомленно кивнул ему Макрон, вешая на дверной колышек плащ. – Всё, я вижу, в порядке?

– Распорядок дежурств составлен, – ответил Метелл. – Последние из завещаний павших в Испании сданы в храм Юпитера. Меня уведомили, что к концу января в когорту поступят первые рекруты, вновь прибывшие и переведенные из легионов. Так что численность восполнится еще не до конца, но уже близко. Есть новости и печальные: отпуска отменены. Для всех. Кое-кому из ребят это не по нраву.

– Могу себе представить, – сумрачно усмехнулся Макрон.

В самом деле, сочувствие пробирало к тем, кто рассчитывал на месяц с небольшим оставить столицу и навестить своих родных и близких по италийским городам и деревням, да вот незадача: кипящая напряженность между сторонниками Нерона и Британника требует присутствия в Риме каждого солдата.

– Есть ли весточка от твоих друзей-штабистов насчет нового командира когорты?

Метелл качнул головой:

– Пока нет. Бурр вроде как изо всех сил пыжится найти замену.

– Поверь, заменить префекта Катона не сможет никто. И уж тем более какой-нибудь изнеженный дитятя, махнувший прямиком в трибуны лишь по той причине, что отец у него имеет связи при императорском дворце.

Метелл с чувством кивнул. Оба не понаслышке знали о кумовстве, процветающем в преторианской гвардии на всех уровнях. Бывалые, с долгим послужным списком солдаты, поступающие сюда из легионов, довольно презрительно относились к тем своим сослуживцам, что попадали в гвардию по прямому назначению. Сам факт того, что Катона здесь все еще называли префектом по его прежней должности префекта когорты ауксилариев[42], а не по его официальному рангу трибуна, было свидетельством уважения к нему.

– Что ж, будем надеяться, что его доброе имя скоро восстановится и он вернется к своим обязанностям. Учитывая, как все складывается, Катон нам может сильно понадобиться.

– Да, господин центурион.

Макрон сел за соседний стол.

– Что-нибудь еще для меня есть?

– Точно так. Регистрация наказаний. – Метелл придвинул к себе табличку. – Двое пьяных на посту, два обвинения в неподчинении офицерам других когорт. Еще восемь человек обвиняются в драках на территории лагеря и в казармах.

– Дай-ка я угадаю причину… Невыплата наградных или их нехватка?

Действительно, в лагере существовала ощутимая напряженность между теми, кто вкусил от щедрот нового императора, и теми, кого они не коснулись. Между людьми из разных когорт в связи с этим нередко вспыхивали ссоры и драки.

– Боюсь, что так оно и есть. – Секунду помешкав, Метелл решился выразить свое мнение. – Если дворец все это не уладит, причем вскорости, раздоры только усугубятся. Что в ущерб и дисциплине, и нравственности.

– Именно. Будем уповать, что Нерон таки найдет волшебный сундук с деньгами и одарит парней причитающимся им серебром. Если он позволяет себе и своим вельможам роскошные пиршества, то неужто ему не хватит денег на своих солдат? – Центурион строго блеснул глазами на своего опциона. – Последнее сугубо между нами.

– Разумеется.

– Да, и еще одно, – как бы невзначай промолвил Макрон. – Гвардеец, насчет которого я подал рапорт о неподчинении. Который представился Приском. Ты выяснил, в какой он когорте?

– Да, установил. Навел справки в штабе. Кажется, служит в Четвертой когорте. Во всяком случае, состоял в ней.

– Что значит «состоял»? А теперь нет, что ли?

– С месяц назад объявлен отсутствующим. Кажется, убил в драке своего сослуживца. Обратно в казармы не явился. Никто с той поры его не видел. Забавно то, что против него до сих пор не выдвинуто обвинения.

– Да неужто? – не смог скрыть удивления Макрон. – За целый, язви его, месяц?

– Именно так. Я специально проверял. Сам прежде никогда о подобном не слыхивал. Такого еще не бывало – не только в легионах, но и в самом, прошу прощения, задрипанном гарнизоне.

– Ты прав. Так в чем же дело? Почему это Приска вот так взяли и милостиво отпустили?

– Похоже, у его трибуна не нашлось времени, чтобы утвердить обвинение.

– Вздор. Тут дело в чем-то еще.

Метелл поцокал языком.

– Если и да, то меня в подноготную не посвящали. Ни меня, ни моих приятелей по штабу. Прошу простить, если не смог помочь.

– Да перестань. Что смог, ты выкопал… А кстати, кто там трибун Четвертого?

– А вот это пикантно. Как говорится, мир тесен.

– Не тяни, говори, – требовательно глянул на опциона Макрон.

– Крист.

– Вот как? – Макрон подался вперед. – Когда ж это произошло? Я думал, он вообще в отпуске.

– А вот и нет. Перевели в Четвертый действующим трибуном, после окончательного утверждения префекта нашей когорты. Нынешний командир Четвертого ходит в собутыльниках у Нерона. В казармах он почти не появляется, а до вверенных людей ему вообще дела нет. Поэтому заботу переложили на Криста, который и сам немногим лучше, учитывая его бездеятельность в отношении Приска.

– Что ж, ладно. Я сам с ним перемолвлюсь, когда будет такая возможность.

* * *

Когда Макрон управился с дисциплинарными отчетами и выставил людей в первую смену караула, уже давно стемнело. Перед уходом он известил Метелла, что покидает казарму и направляется в дом Семпрония. На пути через темные улицы центурион невесело прикидывал, что могло помешать Катону встретиться с ним в банях. А еще он раздумывал о человеке, наведавшемся во двор, где они с другом обменивались знаками, и о том, как мог трибун Крист столь преступно бездействовать в отношении Приска, фактически дезертира. Сердце тяготило исчезновение Приска, что грозило сказаться на восстановлении честного имени Катона.

Шагая в задумчивости по улицам, Макрон тем не менее посматривал, не идет ли кто следом. Хотя если вдуматься, какая разница… Ведь он и так завел обыкновение ежевечерне возвращаться в дом сенатора, где у него теперь, можно сказать, было свое гостевое жилье. Хотя и здесь не мешает знать, кто идет за тобой и по чьему приказу.

На подходе к дому он увидел ждущего на ступенях привратника, который, едва завидев Макрона, тотчас заспешил к нему навстречу.

– Хвала богам, господин! Прошу, идемте быстрее!

– Что случилось? – поспевая за слугой, на ходу осведомился Макрон.

– Скорее в дом, господин. Петронелла ждет тебя на кухне.

– Петронелла? Что она делает здесь, в Риме?

– Мне она не говорит.

Бросив плащ на руки привратнику, Макрон через дом поспешил в помещения для обслуги. Дверь на кухню была приоткрыта, и оттуда доносились разговоры и сдавленный плач. Толкнув дверь, центурион ступил в большое помещение, задняя стена которого была сплошь занята печами и жаровнями для готовки еды на большое число гостей. На этот раз огонь был зажжен всего один, а перед ним, сутулясь на табуретках, сидели Петронелла и еще двое, спиной к нему: мужчина и женщина.

Завидев появление Макрона, Петронелла вскочила с тревожно-взволнованным лицом. Обернулись и те двое. В красноватом полумраке Макрон узнал их не сразу. У мужчины голова была обмотана повязкой, а вспухшее лицо лиловело от синяков. Спустя секунду в женщине Макрон узнал сестру Петронеллы, а в повязке, получается, был ее муж.

– Макрон! – подлетев, Петронелла схватила его за руки. – Нашего Луция забрали.

Глава 25

– Что значит «забрали»? – прорычал Макрон. – А ну объяснись, живо!

Под его грозным взором Петронелла отпрянула, выпустив его ладони. Взяв женщину за руку, он подвел ее к остальным и усадил, а сам встал перед ними. Под его пристальным взглядом они неловко заерзали. Лица у всех троих были горестные, потухшие.

– Ну так что? Рассказывай, Петронелла.

Уткнув в подол сжатые кулаки, та повела рассказ:

– Вчера это случилось, уже как стемнело. Собирались за стол ужинать, а тут стук в дверь. Марий пошел отворять.

– Марий? Так пусть он сам за себя и расскажет. – Повернувшись к аграрию, Макрон пронзил его взглядом. – Так что там произошло?

Марий хмуро кашлянул и не без труда, но поглядел Макрону в глаза.

– На пороге стоял человек, а снаружи у ворот – повозка. Он сказал, что в дороге на них напали разбойники, товарищ его лежит полуживой и ему срочно требуется помощь, чтоб перенести с повозки. Помогите, мол, люди добрые. Я вместе с ним выбежал за ворота, и тут на меня накинулись. Сбили с ног, пинали, а затем подставили к горлу нож и стали пытать, кто еще находится в доме. Я и сказал. А что мне оставалось? – Он с сердитой беспомощностью развел руками.

Макрон на это не отреагировал, и Марий был вынужден продолжить:

– Вздернули меня на ноги, руки за спину, нож к горлу, и так вот подвели обратно к дому. Луцилла дожидалась у двери. Как увидела да поняла, что к чему, закричала. А передний, не дожидаясь, оттолкнул ее и вошел. Когда меня подвели к кухне, он уже вынул меч, а остальных согнал в угол. Тут опять спросил, строго так, нет ли еще кого в доме. Я сказал, что нет. Тогда он спросил про Луция, не сын ли это префекта Катона. Я сказал, что он мой племянник. Тот огрел меня мечом, плашмя. – Марий указал на повязку, на которой теперь различалось большое темное пятно. – Тогда он стал угрожать мечом Луцилле, но у нее от страха отнялся язык.

Макрон повернулся к Петронелле:

– Так оно все было?

Та в ответ кивнула.

– Я пыталась как-то выгородить Луция, но он сам заговорил, да храбро так. Я, говорит, сын Катона. А вы, говорит, уходите, пока мой папа вас тут всех не побил. – На ее лице мелькнула печальная улыбка. – Не понимал, бедный наш воробышек, что тут на самом деле происходит…

– Коли он в отца, то все понимал, – рыкнул Макрон. – Продолжай.

– Их заправила его забрал. Я пыталась остановить, а он как даст мне под дых, я чуть не окочурилась. Мария они сшибли с ног. Кровь у него с головы сильно текла. Потом заправила сказал нам, чтобы мы тут сидели и не высовывались, а если мы за ним пустимся, то он нас порешит. Они ушли с Луцием, а мы с Луциллой взялись помогать Марию, ну а там я запрягла мула, и мы прямиком в Рим. Сюда к тебе, обо всем рассказать.

Макрон с полминуты подумал, а затем кивнул:

– Ты все правильно сделала… Теперь о тех, кто забрал мальчонку. Ты кого-нибудь из них узнала?

– Нет.

– А вы?

Марий с женой переглянулись и тоже покачали головами.

– Впервые их видели.

– Как они выглядели? Есть ли какие-нибудь приметы? Шрамы там, татуировки…

Петронелла всплеснула руками:

– Да какое там! Обычный сброд с улиц Рима. А главное, быстро так… Возникли и исчезли. Я даже опомниться не успела, не то что приглядеться.

Макрон досадливо вздохнул. Надо же, какая неповоротливость… А впрочем, что с них взять, с гражданских. Внезапность и быстрота реакции – это удел военных. Но что-то во всем этом не то. Какой-то подвох. Ведь он лично, кропотливо отслеживал, чтобы за ними из Рима никто не шел… Макрон впился взглядом в Мария:

– А как так получилось, что изо всех прочих они нагрянули именно к тебе? И знали, что мальчонка находится там?

Марий быстро смекнул, к чему клонит центурион, и выпрямился на табурете:

– Постой. Уж не думаешь ли ты, что это я кому-то донес?

– Именно это я и думаю. Соблазн-то какой: поднажиться на сведениях, что могут привести к поимке Катона… А если схватят его сына, то он поневоле объявится… То-то деньжонок приплывет от Палласа. А?

– Да клянусь Юпитером! Я ж слово тебе давал, что мы о мальце позаботимся!

– Давать-то давал, да только на моем веку ты не первый, кто от своего слова затем и отступался. Но и не доживал, чтоб пожалеть потом об ошибке…

– А ну хватит! – резко и гневно встряла Петронелла. – Я за свою сестру жизнью поручусь, и за Мария тоже. Выдать Луция они хотели не больше, чем я. Или ты и мне не веришь?

Макрон бдительно осекся.

– Тебе я верю. Только опыт тоже есть. Когда надолго оказываешься в Риме, то уже вскоре убеждаешься, что там нет никого – почти никого, – кто не готов тебя сдать, была б цена красна… Вы еще никому о том не говорили? Старику Семпронию, например?

– До этого пока не дошло. Я еще даже не знаю, как он воспринял нашу с Луцием пропажу.

Макрону вспомнился вечер, когда у них с сенатором состоялся разговор о необходимости увезти Луция в безопасное место, пока за его отцом идет охота. Семпроний тогда с трудом скрывал гнев, но все же согласился, что Катон беспокоится о своем сыне не зря и ребенка сейчас лучше увезти. И вот теперь этот ребенок похищен и над ним занесено острие меча… Макрон неловко кашлянул.

– Пожалуй, я дам ему знать. А вы трое пока оставайтесь здесь. Про Луция никому не говорите и на глаза тоже не показывайтесь.

– А хозяйство? – забеспокоился Марий. – Нельзя ж его взять и бросить.

– На твоем месте я перед возвращением хорошенько подумал бы. И с этим повременил, хотя бы до поры. Если Луций в руках у того, о ком я сейчас думаю, то знай: оставлять за собой концы он не любит. Ты, наверное, видел лица тех, кто ему служит. Удивительно, что они не расправились с вами там же, на месте. Решать тебе, но я на твоем месте обзавелся бы хорошим клинком и больше с ним не расставался. – Макрон отер себе лоб и протяжно вздохнул. – Ладно. Сейчас, наверное, пойду поговорю с сенатором. Одному Юпитеру известно, как он отреагирует на такой оборот событий…

* * *

– Такое положение дел неприемлемо, центурион, – с натянутым спокойствием изрек Семпроний. – Сначала без моего согласия из дома исчезает мой внук. Затем я не слышу ничего о мерах, принятых тобой и моим зятем к раскрытию истинных злоумышленников, стоящих за убийством сенатора Граника. А теперь вот это… Вы оба ни разу не задумывались, что я мог бы помочь вам в поиске справедливости?

– Катон придерживался мнения, что почтенного сенатора в это дело лучше не втягивать. Чем меньше он знает, тем лучше. Для его же блага.

– В самом деле? Или же вы просто не хотели посвящать меня в ваши конфиденциальные планы?

– Ни в коем разе, господин сенатор. Катон просто не хотел ставить тебя в рискованное положение.

– Мы все нынче рискуем. При этом даже не важно, кто мы – невинные зеваки или преданные своему делу заговорщики… – Семпроний глубоко вздохнул. – Как бы оно ни было, мы должны сосредоточиться на поиске Луция и его спасении.

– Безусловно, господин сенатор! – Макрон истово кивнул, предпочитая находиться с Семпронием на не столь спорной территории.

Сенатор откинулся на спинку стула и сейчас смотрел мимо центуриона на заваленные свитками полки вдоль стены таблинума.

– Весьма, весьма тревожит известие о похищении ребенка. И вместе с тем даже в нем есть малая толика утешения.

– Это какая же?

Семпроний проницательно поглядел на Макрона.

– А вот ты вдумайся, центурион. Зачем хватать мальчика, если только не для давления на его отца? А это, по крайней мере, означает, что Катон не в руках у Палласа. Во всяком случае, пока. Можно утешиться хотя бы этим, даже если, как ты говоришь, от него несколько дней нет известий.

– Ну да, – неопределенно ответил Макрон.

– Взять еще и то, что оставлена в живых няня Луция и ее родственники. Те, кто стоит за похищением, наверняка рассчитывали, что они тут же кинутся доводить это известие до тебя. А им это надо единственно затем, чтобы ты связался с Катоном. Поэтому я бы на твоем месте поостерегся встречаться с ним в ближайшее время: вдруг они увяжутся следом и ты выведешь их прямиком на него… Даже если тебе удастся избежать слежки, Катону все равно придется так или иначе встать на защиту Луция, и свою жизнь он предложит взамен на жизнь моего внука. Уж мы-то это знаем. Куда ни кинь, всюду клин… Умно. Палласу надо отдать должное. Ума ему не занимать.

– Ума палата, да снизу грязновато… Для меня этот выродок низменней любой гадюки. А лучший способ обезопасить себя от змеи – это отсечь ей голову.

Семпроний на такую брутальность приподнял брови:

– Или осмотрительно ее обойти, пускай себе ползет. А уже затем, когда она утратит бдительность, отсечь ей голову.

Макрон, взвесив эту фразу, пожал плечами.

– Для меня главное, чтоб та башка слетела.

– Я это вижу.

– И чтобы начисто, а не наполовину.

Сведя перед собой ладони, сенатор некоторое время сидел, опершись подбородком на выставленные большие пальцы, а затем кивнул какому-то принятому решению.

– Поступим следующим образом. На данный момент нужно обеспечить безопасность няне мальчика и ее сродственникам. Чужую задачу они, судя по всему, выполнили, и теперь Паллас вполне может от них избавиться. Поэтому возвращаться под свой кров им небезопасно.

– Согласен и благодарен, господин сенатор.

Напряженно о чем-то думая, Семпроний продолжил:

– Нужно, чтобы ты еще с часок здесь побыл. Мне нужно кое с кем это обсудить. Можешь положиться на мое слово: мы оба можем ему доверять. Сиди здесь, я ненадолго.

Он резко встал и вышел из таблинума. Когда его шаги в коридоре стихли, Макрон с подавленным вздохом опустился на кушетку под полками. Хорошо, если сенатор прав и похищение Луция – лишь подтверждение того, что Катон по-прежнему на свободе. Но в руках у врага мальчик лишь разменная монета, и неминуем час, когда имперский вольноотпущенник использует его как приманку, с тем чтобы завлечь в ловушку Катона. Ну, а после этого тот считай что покойник, да и участь маленького Луция останется под вопросом. Перспектива такая, что кровь стынет в жилах. Полулежа на кушетке, Макрон изнывал в ожидании Семпрония.

Было уже совсем темно, когда сенатор наконец воротился; не просто затемно, а уже за полночь. Дверь в таблинум открылась, и на пороге предстал Семпроний в необычном для себя виде – препоясанный мечом. Не успел Макрон что-либо сказать, как сенатор коротко распорядился:

– Ступай за мной.

Не дожидаясь, он повернулся и зашагал по коридору в заднюю часть дома; центурион поспешил следом. Через сад они прошли в окруженный стеной двор с жилым помещением для рабов, кладовыми и стойлами. Внутри у ворот ждал паланкин с носильщиками и небольшим эскортом из рабов с факелами и дубинами. Завидев приближение хозяина, факельщики тут же зажгли факелы. Еще там стояла Петронелла с двумя накинутыми на руку плащами. Первый она с поклоном подала Семпронию, а второй протянула Макрону.

– Надевай и садись в носилки, – скомандовал сенатор.

Макрон набросил плащ на плечи, и Петронелла подошла застегнуть на нем фибулу. Взволнованно блестя глазами, она легонько стиснула центуриону голову и приблизила к себе для поцелуя в губы.

– Береги себя, любовь моя.

– Беречься надо тем, кто встанет на моем пути, – выдавил ухмылку Макрон. – Со мной все будет хорошо.

Он влез в паланкин и уселся напротив Семпрония.

– Ходу! – строго крикнул тот.

Паланкин чуть качнулся и поплыл к воротам. Через складки шторок до слуха донесся скрип воротных петель, и небольшая процессия выдвинулась на улицу.

– Особо не рассиживайся, – предупредил Семпроний, кладя руку на рукоять своего меча. – По моему слову будь готов действовать.

– Что вообще затевается, господин сенатор?

– Вопросы потом. Пока лишь без вопросов делай то, что я тебе говорю. Это понятно?

Не вполне понимающий суть происходящего, Макрон заерзал. Все это нравилось ему не больше того, что вообще творилось в Риме после их с Катоном возвращения из Испании. Семпроний заметил это и подался ближе.

– Ты доверяешь мне, центурион?

Центурион пожевал губу.

– Сенатор Семпроний, ты хороший человек. Хотя от политиканов в Риме я натерпелся изрядно. Тебе верит Катон, и мне этого достаточно.

В качающемся свете факела Семпроний удостоил Макрона пытливо-сурового взгляда.

– Тогда делай то, о чем я тебя прошу, ради Катона. Главное, поспевай.

Между тем носилки из улицы свернули на какой-то широкий проезд, и мимо шторок засновали тени прохожих. Где-то у перекрестка паланкин замедлился и голос снаружи тихо, но внятно произнес:

– Готовьтесь, хозяин.

Сенатор надвинул капюшон плаща и подтянул колени. С поворотом паланкина направо шторка отдернулась, и он, перебросив ноги через край, на ходу соскочил. Непосредственно перед ним был открытый дверной проем, куда и метнулся Семпроний, а вслед за ним Макрон. Кинув взгляд через плечо, он успел заметить, как кто-то из эскорта задернул шторку и паланкин как ни в чем не бывало проплыл мимо. Как только Макрон прошел через дверь, та захлопнулась и скрипнул засов. В скупом свете настенных светильников вокруг виднелось помещение пекарни. По обе стороны тянулись прилавки с хлебами, лепешками и печеньями. Заперший дверь человек оставался стоять к гостям спиной, припав лицом к зарешеченному оконцу. Он неотрывно глядел на улицу. Под вопросительным взором центуриона Семпроний молчаливо поднес к губам палец. Макрон понимающе кивнул и снова обратил взор на хозяина пекарни – приземистого, круглобокого, с облегающей шапочкой на голове. Сзади с поясницы у него свисали тесемки фартука.

Какое-то время тянулось молчание, на протяжении которого пекарь, обеспокоенно вытянув шею, смотрел на улицу, явно за чем-то следя. Наконец он со вздохом задвинул оконце заглушкой.

– Похоже, мой господин, ты прав. Двое, шли следом за носилками. Ошибки быть не может.

Семпроний строго поглядел на Макрона.

– Теперь ты понял, почему я взываю к осторожности?

– При всем почтении, господин сенатор, я так и не пойму, что происходит.

– Мы направляемся в дом одного моего друга, и важно, чтобы за нами туда никто не увязался. Надеюсь, наши «хвосты» не сразу раскусят, что их просто водят за нос по задворкам Рима. Кстати, перед тобою Матфий, один из моих клиентов. Когда-то он был моим невольником, но я уже давно, много лет назад освободил его и помог начать собственное дело.

– За что я, господин мой, несказанно тебе благодарен.

Семпроний благодушно отмахнулся.

– На всякий случай мы уйдем через другую дверь.

– Разумеется. Извольте следовать за мной.

Матфий пропустил их через дверь сзади кладовой, уставленной пузатыми амфорами с мукой, зерном, маслом и другими компонентами, и вывел во двор. Здесь в ряд стояли три больших печи с открытыми заслонками, где догорали россыпи малиновых угольев. Через еще одну дверь прошли в дом пекаря, где на них удивленно уставилась его жена, кормящая грудью младенца; трое других детишек шумно возились на общей кровати. Притихнув, они проводили взглядами незнакомых дядь (Макрон на ходу успел подмигнуть им). Дальше коротким коридором Матфий подвел их к еще одной двери.

– Отсюда выход на улицу серебряных дел мастеров. Идите влево до перекрестья, затем направо, а там уже поймете, куда держать путь.

Семпроний тронул своего вольноотпущенника за плечо.

– Благодарю тебя.

Пекарь отодвинул засов и, приотворив дверь, бдительно глянул в оба конца улицы.

– Никого.

Макрон вслед за сенатором вышел наружу, и они заспешили вдоль улицы. Дверь за их спинами бесшумно закрылась. Что именно происходит, ясности не прибавилось, но спросить сенатора центурион не решался. Под зловещим серпом луны Семпроний первым двинулся в сторону Тибра. В дальнем конце улицы они начали подъем на Яникульский холм. Из последнего разговора, что состоялся у них с Катоном несколько дней назад, Макрон догадался, куда примерно лежит их путь.

Через заднюю дверь мужчин впустили на подворье Веспасиана, и мимо построек к господскому дому их провел пожилой слуга, который, как пояснил Семпроний, лишен дара речи из-за того, что язык ему еще в детстве отсек прежний хозяин.

– Кому-то такое отсечение обходится в немалую цену, – сказал сенатор.

– Да уж я вижу, – печально кивнул Макрон.

– Я не про то, – мимоходом заметил Семпроний. – А в смысле что Домиция выложила за него кругленькую сумму.

– Ах вон оно что…

Они ступили в колоннаду с видом на сад и через широкий дверной проем прошли во внутренний зал, освещенный множеством светильников и свечей. Здесь вокруг низенького столика на кушетках сидели и лежали люди, не так чтобы много. На столике, вперемешку с вощеными дощечками и стилосами, виднелись тонкой работы стеклянные сосуды и бокалы. Навстречу вновь прибывшим поднялась женщина – как оказалось, жена Веспасиана.

– Дорогой мой Семпроний, – с гостеприимной улыбкой приветствовала она. – И ты, центурион Макрон. Мы рады вас видеть.

– Я тоже рад, – ответил Макрон с чопорным кивком. – Только вот знать бы, зачем меня сюда привели.

– Зачем? А затем, что Риму сегодня нужна помощь каждого патриота, и кое-кто из нашего числа за тебя в этом поручился. Он сказал, что если у отчизны и есть достойный защитник, так это именно ты, Макрон.

– Прошу простить, но ерунда это все.

– Как ты сказал? Ерунда? – строго сдвинула брови Домиция, а у самой в глазах мелькнула лукавинка. – Неужели ты мог настолько заблуждаться насчет своего друга? – обратилась она в глубь зала. – А, префект?

Домиция отступила в сторону, и Макрон увидел, как там на ее голос, прервав разговор, обернулись двое мужчин. Сердце центуриона радостно подпрыгнуло: в одном из них он узнал своего друга. Катон был чисто выбрит, опрятно одет. На лице Макрона расцвела улыбка – но тут же и поблекла.

– Ох, язви тя… А этот откуда тут взялся? Тебя же нет и быть не может! – Рука центуриона непроизвольно легла на меч. – Если не будет возражений, я готов этот недочет устранить.

Зал потрясенно смолк. Обстановку примирительным жестом попытался разрядить Катон. Что до Нарцисса, то тот бесцветно улыбнулся и в ответ Макрону сказал:

– Я тоже рад нашему повторному знакомству, центурион. По-своему. Ну а то, что я жив, объясняется моей прозорливостью. Я был готов к тому, что Паллас сделает попытку меня устранить. Свое отсутствие при дворе я тогда объяснил болезнью и послал во дворец письмо, что поправляюсь на своей вилле под Капуей. При себе я держал особого раба, внешностью очень похожего на меня. В нужный момент он был отравлен, а запястья ему перерезаны. Прибывшие казнить меня преторианцы были вынуждены удовольствоваться трупом, а в качестве доказательства забрали с собой в Рим голову. К той поре она настолько подгнила, что различить подлог стало невозможно. Ну, а я, переждав в укромном месте, направил свои стопы в Рим – и вот теперь тайно пользуюсь гостеприимством госпожи Домиции. Что ты, собственно, и лицезреешь.

– Как я, дурак, не догадался: всегда найдется жопошник из бедняков, который вместо тебя пойдет под нож… А ты жив останешься.

– Благо Рима требует от всех нас жертвенности, – Нарцисс томно возвел очи, – в том или ином виде.

Взяв центуриона за руку и таким образом пресекая изъяснение, Домиция подвела его к кушетке и усадила между Нарциссом и Катоном.

– Сейчас мы все на одной стороне, – примирительно сказала она. – Представлять тебя, Макрон, даже нет нужды. Катон рассказал нам о тебе всё, что нужно.

– В самом деле? – застроптивился тот. – Надеюсь, не настолько уж всё.

Катон рассмеялся.

– Достаточно для того, чтобы тебе доверились, друг мой. – Он протянул руки, и они приобнялись. Затем Макрон, посерьезнев, кивком указал на собравшихся:

– Ну, а могу я узнать, что собой представляют остальные гости? Хотя я уже знаком с господином сенатором и госпожой Домицией…

Кое у кого такая прямота вызвала недовольство. Очередную попытку сгладить углы предприняла Домиция:

– Каждый из нас, центурион, верен идеалам республики. Так что все мы здесь – патриоты отчизны, твердо намеренные покончить с чередой императоров, гнетом своим наносящих урон свободе и величию Рима.

– И как вы, госпожа, думаете все это осуществить?

– Через свержение Нерона, его матери и их порочной свиты. Мы заменим их Британником, вверив ему временное правление, пока принимаются меры для возвращения к республике.

– Понятно, – степенно кивнул Макрон. – А если Британник решит быть все-таки императором, а не гражданином?

На него напустился один из гостей:

– Британника я знаю на протяжении всей его жизни. Сердцем он с нами. Он присягнул служить тому же делу, ради которого, если придется, готовы пожертвовать жизнью мы. Тебе следует над этим поразмыслить, прежде чем очернять его замыслы своим сомнением.

Макрон повернулся к Катону:

– А ты на это уже присягнул?

– Пока нет.

– Тогда ты, наверное, крепко над этим подумаешь.

– Почему?

– Потому что у меня для тебя есть известие. И боюсь, отнюдь не самое приятное.

Судя по тревожно изменившемуся лицу, Катон сразу подумал о худшем.

– Что-то с Луцием?

– Похищен, – кивнул Макрон. – Дело рук Палласа.

Глава 26

– Тогда нам тем более следует поскорей исполнить задуманное, – заключил Нарцисс вслед за тем, как Макрон изложил другу подробности похищения его сына. – Особенно с учетом того, что мы слышали ранее.

– Ранее? – Семпроний подался вперед. – А что произошло?

– На Британника было совершено покушение, – объяснил Нарцисс. – Сегодня среди дня, по дороге в театр, кто-то попытался наброситься на него с ножом. Если б не наш человек, помешавший убийце прорваться сквозь эскорт, Британник мог бы погибнуть. И наши планы в таком случае пошли бы прахом. Для свержения Нерона жизнь принцепса нам нужно беречь пуще глаза.

Семпроний солидарно кивнул.

– От участия в игре Британника зависит все. Если же Паллас чувствует себя уверенным настолько, что прилюдно покушается на его жизнь, то следует ожидать от него повторной попытки, едва лишь представится такая возможность. Наше время истекает. Нужно действовать, причем в короткие сроки.

– А что тот несостоявшийся убийца? – спросила Домиция. – Он у нас в руках?

Нарцисс покачал головой.

– Убит на месте покушения. Нашему человеку пришлось действовать быстро и исчезнуть прежде, чем его схватил эскорт. Недопустимо, чтобы кто-нибудь из наших попал в заточение и его дознавателем стал Паллас. Уж он-то быстро скомандует своим палачам приступить к делу. У них не выдерживает никто – ни мужчина, ни женщина. – Он со значением поглядел на Домицию. – Так что в этот раз нам считай что повезло.

– Где Британник сейчас? – осведомился Семпроний.

– Возвратился в дом своей матери. Теперь, когда выяснилось, что Нерон со своими приспешниками хотят его смерти, ему какое-то время придется находиться там. Там он окружен караулом из преданных ему германцев. Они были верны его отцу и присягнули беречь его как зеницу ока.

– Клавдия, однако, это не спасло, – усмехнулся один из заговорщиков, лысач с квадратными челюстями.

– Клавдия отравила жена, Сульпиций. Британник насчет такой опасности в курсе. И знает, что дальние поездки для него чреваты. – Нарцисс, подливая себе в бокал, сделал паузу. – Для нас это хорошо. В своем нынешнем местонахождении он в безопасности, однако нужно учитывать, что Паллас не дремлет и уже вынашивает планы, как к нему подобраться. Вот почему нам необходимо ускориться. Ждать до дня рождения принцепса мы не можем. Нужно послать известие легату Пастину, чтобы он без промедления вел свой легион на Рим. Ему уже пора быть в пути. Если Шестой пойдет скорым шагом, то через десять дней уже приблизится к городу.

– Слишком скоро, – запротестовал сенатор Сульпиций. – Никчемно скоро. Чтобы склонить на свою сторону как можно больше сенаторов, нам требуется время. Не хватало еще, чтобы с восхождением на трон Британника зазвучали сомнения в законности перехода власти.

– Я не думаю, что кто-то будет оспаривать итоги, – со змеистой улыбкой вмешалась Домиция, – едва лишь станет ясно, что за нами стоят преторианцы и Шестой легион. Угроза хладной стали способна удивительным образом влиять на людское мнение; думаю, ты в этом убедишься.

– Это если нам удастся заручиться поддержкой преторианцев, – не унимался Сульпиций.

– А вот тут в дело вступает наш друг префект, – с мимолетной улыбкой в адрес Катона произнес Нарцисс. – И когда он перетянет гвардию на нашу сторону, тут уж на нашем пути не устоит никто.

Сульпиций повел своими жирными плечами.

– Думаю, ему непросто будет этого достичь, находясь в бегах за коварное – ножом в спину – убийство почитаемого сенатора.

– Катон невиновен, – рыкнул Макрон. – И ни в какие спины он ножей не втыкал. Это больше по твоей части, а также аспидов вроде Нарцисса.

– Да как ты смеешь! – взъелся, колыхнув брылами, Сульпиций.

– Да так, легко, – ответил Макрон, сопроводив свои слова льдистым взором.

– Довольно, центурион! – не выдержал наконец Нарцисс. – И кстати, Катона в убийстве действительно никто не обвиняет. Мы знаем, что все это подстроил Паллас, по самоочевидной причине. Между тем люди Второй когорты пойдут за своим префектом хоть в Гадес; а куда устремятся они, с охотой последуют и другие. Особенно если должным образом воззвать к их патриотическим чувствам, а призыв подкрепить обещанием тысячи динариев каждому.

У Сульпиция глаза полезли на лоб.

– Тысяча динариев? Да это абсурд! Царский выкуп!

– Да уж не царский, а поболе.

– С ума сойти! Где мы достанем такие деньжищи? Такие посулы даже вслух произносить опасно. Ты представляешь, что будет, когда преторианцы, раззадоренные сим обещанием, вдруг поймут, что им такой суммы и близко не предвидится? Они в лагере и так уже скрежещут зубами за то, что Нерон до сих пор тянет с выплатой. Если сулить несбыточное, то они набросятся на нас в тот самый момент, как прознают правду. Сумма-то неподъемная!

Нарцисс замаслился улыбкой.

– В том-то и дело, дражайший мой Сульпиций, что сумма эта для нас подъемна, и подъемна вполне. Ты просто поздновато примкнул к нашему движению и не учитываешь, что мы готовились к нему годами. Уже тогда, когда Паллас убедил Клавдия жениться на своей племяннице. Именно с того времени я начал сознавать, что продолжение линии императоров идет вразрез с интересами Рима. Вот почему у меня созрело решение примкнуть к вашему делу. Постепенно мы скопили казну достаточную, чтобы купить верность всех солдат, которые обеспечат достижение нашей цели. К нам со всех концов стали поступать пожертвования, в том числе и крупные. Каждый жертвовал что мог – кто часть состояния, а кто и саму свою жизнь. Так складывалась доподлинная цена, которую стоило и стоит заплатить за возврат республики. А потому, когда префект Катон появится перед преторианцами и призовет их свергнуть Нерона, я хочу быть максимально уверен в том, что мы подсластим ту сделку такой выплатой, от которой солдаты не смогут отказаться, а наши соперники не смогут ее перебить.

Сенатор выслушал все это, кивнул с угрюмым согласием.

– Ладно, поверю. Но чтобы тысяча денариев… Ни один солдат такого не стоит. – Он опасливо покосился на Катона с Макроном. – Извините, не хотел вас задеть.

– Да ничего, – успокоил центурион. – Ты политикан, вы легко покупаетесь и продаетесь. А вот преданность солдата покупается кровью. Хотя тебе этого не понять.

– Ну опять ты, Макрон, со своей прямотой суждений, – уныло вздохнул Нарцисс. – Если б ты был прав… Но увы, многих из твоих товарищей действительно можно купить за деньги. Просто преторианцы обходятся дороже, вот и вся разница между ними и твоими драгоценными легионерами. Ты вот спроси своего друга.

Катон все это время молчал. Занятый мыслями о Луции и свалившейся на голову опасности, он словно замер в самом себе.

– Надо обыграть это со всех углов, – наконец собравшись, отреагировал префект. – Верность разом и зарабатывается, и покупается. Но деньги способны довести дело лишь до определенного порога. А для того, чтобы действительно завершить его, довести до конца, нужны такие, как мы с Макроном. Хотя Нарцисс прав. Замысел пора приводить в действие. Нерон и его сторонники ведут себя все более дерзко, а значит, жизнь Британника висит на волоске. Нужно действовать как можно скорее.

– А то, что твой сын при этом в руках у Палласа, это ничего? – уколол вопросом Сульпиций.

Катон повернулся к нему.

– Для меня здесь все нераздельно связано. Наши цели совпадают, и за это вы должны быть благодарны. Вновь увидеть Луция у меня получится лишь в том случае, если заговор удастся и Паллас окажется свергнут вместе с Нероном. В остальном интерес к республике для меня преходящий. Дальше уже дело ваше и ваших друзей. Лично я в Риме оставаться не планирую. Мне бы обосноваться где-нибудь на природе и растить там моего сынишку. Или вернусь в армию. А кто там будет после Нерона, меня, по сути, не волнует. Участвовать во власти я не собираюсь.

– Новоявленный Цинциннат[43], – усмехнулся Сульпиций. – О, как мне по душе скромные герои, что спасают Рим, а затем тихо передают власть и уходят в частную жизнь…

Домиция бдительно хлопнула в ладоши.

– Хватит, Сульпиций. Не важно, что движет Катоном; мы благодарны ему уже за то, что он на нашей стороне.

– Как знаете… – Сенатор с докучливым вздохом почесал себе брылы.

– Ну, вот и определились. Нарцисс пошлет Пастину указание о срочном выходе его легиона в Рим. Мы ударим в тот момент, как легион будет готов войти в город. Префект Катон предстанет перед своими людьми на утреннем параде и призовет их выступить на стороне Британника, а заодно объявит об обещанной принцепсом награде. Встав на нашу сторону, преторианцы вместе с легионерами пойдут на дворец и здание сената. Когда Нерон со своими приспешниками окажется низложен, преторианцы с поддержкой сенаторов провозгласят императором Британника. И победа будет за нами.

– Ну а если Катон не убедит преторианцев и даже посулы не помогут? – спросил Макрон.

– Тогда надежда на одних легионеров.

Сульпиций сморщился, словно надкусив лимон:

– Даже если это приведет к столкновению с гвардией?

– Даже если, – ответил ему Нарцисс. – Избежать кровопролития удается не всегда. Фокус в том, как свести его к минимуму.

Он огляделся, убеждаясь, что детали замысла слышали и усвоили все.

– Тогда обсуждение на сегодня исчерпано. Встретимся снова, когда к городу подойдет Пастин. Тогда же, перед тем как действовать, согласуем последние приготовления. Всем все понятно?

Все выразили согласие – кто голосом, кто кивком.

– Ну что ж, тогда можно расходиться.

Нарцисс потянулся к чаше с оливами, а Домиция начала провожать гостей из зала и располагать у задних дверей; выходить на улицу надлежало парами и тройками, с промежутками во времени. Сенатор Семпроний подался к Макрону:

– Центурион, ты еще задержишься?

– На минутку, господин сенатор. Мне надо переговорить с префектом.

– Хорошо. Я сообщу няне.

Центурион кивнул в знак согласия. Проводив взглядом идущую к выходу стайку заговорщиков, он покачал головой.

– Что-то мне эти людишки не внушают доверия.

– Народ они неплохой, – сказал Нарцисс. – Верят в наше дело и для его успеха отдадут все.

Катон, поглядев на него, скептически хмыкнул.

– Хороший? С каких это пор ты начал себя увязывать с хорошими людьми и благородными делами?

Нарцисс сделал обиженное лицо.

– Я всегда поступал во благо Рима. Хотя на этом пути мне иногда и приходилось переходить из фракции во фракцию. Такова суть политики.

– Ты хотел сказать, склонность заботиться лишь о себе, любимом? Я подозреваю, твое перепрыгивание из одного лагеря в другой связано с потерей влияния при дворце и попыткой восстановить свое положение. Когда – точнее, если – Британник станет императором, то ты, очевидно, вновь займешь место императорского секретаря?

– Юному императору, безусловно, понадобятся советы опытных и умудренных. И если меня назначат, я сочту за честь принять этот пост.

– Еще бы…

– Ты и сам, Катон, служишь общему делу не из возвышенных принципов. А с целью спасти своего сына. Поэтому давай не будем осуждать мотивы друг друга. Если я восстановлю свое положение, да еще и приумножу богатство, ты спасешь сына и возвратишься к воинской службе, а Рим вновь станет республикой, то все мы выиграем. Так что же в этом плохого?

– Плохого, говоришь? – вклинился Макрон. – А того, что ты все же извернулся и остался жив. Лучше б ты умер.

– Хм… Тогда кто возглавил бы и направлял усилия заговорщиков, к которым ты испытываешь так мало доверия? Факт заключается в том, что мы друг для друга незаменимы. Все трое. Я – мозг, а вы – конечности. Мы нуждаемся друг в друге. Особенно если Катон хочет снова увидеться со своим сыном. Если ты не желаешь бороться за дело, то борись хотя бы за это.

– Дело? – презрительно фыркнул Макрон. – Да вы лишь кучка паршивых шакалов, что грызутся в старом дерюжном мешке.

У Нарцисса приподнялись брови.

– Я, безусловно, недооценивал тебя, центурион. Некоторые твои фразы звучат поистине поэтично.

– Иногда меня недооценивают даже те, к кому я испытываю доверие.

– Ну хватит, Макрон, – вмешался Катон. – Все эти колкости лишены смысла и не несут пользы. К тому же он прав. Суть дела иная. Все мы действуем так или иначе исходя из собственных, шкурных интересов. Тебя это наверняка коробит не меньше, чем меня, но ничего не поделаешь. Во всяком случае, если не доказать мою невиновность. Но мы не сможем и этого, если не разыщем того Приска.

Макрон втянул воздух через зубы.

– Это будет нелегко. Но кое-что о нем я все же выяснил.

– Да ты что? – оживился Катон.

– Он – солдат, как ты и полагал. Только в лагере его вот уж месяц как нет; при этом нет и сведений о его местонахождении. Ты, похоже, единственный, с кем он с той поры пересекся. Этим пока все и ограничивается.

– Н-да… Незадача, – поник плечами Катон.

Все трое замолчали. Вскоре возвратилась Домиция и заняла свое место на хозяйской кушетке.

– Ты не голоден, Макрон? – любезно спросила она. – Я могу послать за едой.

– Не надо, спасибо.

После еще одной паузы Домиция взглянула на Нарцисса, который едва заметно кивнул, и повернулась лицом к префекту.

– Катон, я должна тебе кое-что сообщить. Прежде я тебе этого не говорила: было нельзя, из-за возможности риска для нашего дела. Однако теперь, когда ты стал одним из нас, я могу говорить.

– Что ты хочешь мне сказать? – нахмурил брови Катон.

– Это касается твоей покойной жены.

Катон помрачнел еще сильней. Раны, нанесенные изменой Юлии и ее утратой, все еще были далеки от исцеления.

– Она входила в наше число, – продолжила Домиция, – как и ее отец. Как раз через нее, получается, мы и заполучили сенатора.

– Когда это случилось? – осведомился Катон.

– Пока ты воевал в Британии. Когда она ждала от тебя ребенка. Я несколько раз навещала ее у тебя дома, и мы разговорились с ней о том, кто придет на смену Клавдию. Одна тема у нас сменялась другой, и постепенно Юлия согласилась составить разговор со своим отцом, потому что нам нужен был максимум, каким мы только могли заручиться в сенате.

– Значит, вы намеренно ее завербовали? Использовали, чтобы подлезть к Семпронию?

Домиция кивнула.

– Могу тебя заверить, Юлию особо уговаривать не пришлось. Она сказала, что и ты, если б был сейчас в Риме, тоже охотно примкнул бы к ней.

– Я в этом не уверен.

– Зато она была. Что ты во благо Рима отдашь все. И из-за этого своего убеждения она не скупилась на пожертвования в нашу казну.

– Уж не этим ли объясняются те долги, что остались мне от нее? – горько усмехнулся Катон. – Она влезла в них из-за поддержки вашего заговора?

– Можно и так сказать. И не только это. Ей нужно было правдоподобное прикрытие. Причина, под видом которой она могла бы встречаться с членом нашего движения. Молодым трибуном.

У Катона невольно напрягся живот.

– Крист? – подхватил он. – Они стали любовниками из-за вашего заговора? – От гнева у него учащенно забилось сердце. – И тебе хватает наглости мне все это говорить? Неужели я и без того мало отдал? Отдал почти всё, что у меня было…

– Получается, не совсем всё. Есть еще Луций. Если мы одержим верх, он останется жив. А вот если проиграем, то ты действительно лишишься всего, в том числе и жизни. Но вот еще что ты должен знать. На самом деле любовной связи между Юлией и Кристом не существовало.

– Да? А их письма? Те, что я нашел под кроватью Юлии?

– Они были написаны по моему наущению. Юлии нужно было как-то обеспечивать себе прикрытие. Мы опасались, что кто-нибудь из ее домашних может оказаться соглядатаем, шпионящим по указке Палласа. Те письма намеренно предназначались для прочтения. Но не твоего, Катон. А когда ты их все-таки обнаружил… Сам посуди: как мы могли внести ясность, если нам самим грозило разоблачение? – Она с тихой доверительностью взяла его за руку. – Катон, мне очень, очень жаль…

Играя желваками, префект выдернул ладонь из рук Домиции и гневно вперил в нее взор.

– О боги, – воскликнул Макрон, – есть ли хоть что-либо, на что вы не пойдете? Выродки, да и только…

Закрыв глаза и опустив голову, Катон сидел как в тяжелом полусне; в голове его назойливо клубились мысли и разрозненные чувства. Наконец он вымолвил:

– Ты говоришь, неверности с ее стороны не было? То есть я весь истекший год напрасно сносил ложь? Что мне все это время терзали сердце и изводили страданиями, внушая, что женщина, которую я любил больше жизни, меня предала?

– Так уж вышло, Катон. Неужели ты этого не видишь? – Домиция молитвенно сложила перед собой руки. – Я что угодно отдала бы за то, чтобы у меня была свобода открыто сказать тебе это. Но я не могла рисковать самой судьбой нашего дела; слишком много жизней стояло на кону. Что мне оставалось? И как бы на моем месте поступил ты?

Истощенный виной за горечь в адрес Юлии и гневом за обман, которым его, словно ядовитым плющом, оплели Домиция и Нарцисс, он был даже не в силах что-либо ответить. Почему она не смогла, не изыскала способ как-то его уведомить? Почему не оставила письма, в котором все разъяснялось бы? Мутное головокружение сменилось тошнотой; впору было разблеваться. Он проглотил тяжелый ком в горле и открыл глаза.

– Убить бы вас двоих, прямо сейчас… Иного вы просто не заслуживаете.

Макрон с кивком потянул из ножен меч.

– А Луцию, интересно, это поможет? – язвительно спросил Нарцисс. – Юлия умерла, но он-то жив и нуждается в тебе, Катон. Твой единственный шанс спасти сына – это действовать с нами заодно. Ты знаешь, что это так.

Катон, стиснув кулаки, издал страдальческий стон.

Макронов меч с шелестом вышел из ножен; острие было уставлено прямо на Нарцисса.

– Давай прикончим этого склизкого гада и уйдем. Мальчонку мы как-нибудь сами разыщем. Чего бы оно нам ни стоило. Клянусь.

– И как же вы думаете искать его? – спросила Домиция. – Лично я понятия не имею, где его держат. Катон находится в розыске, и Паллас не успокоится, пока его не схватят, не выжмут из него признание, а затем казнят. Вы думаете, после этого Паллас проявит к мальчику милосердие? Если да, то вы его не знаете. Луций отправится вслед за тобой, Катон, не успеет день смениться ночью. Единственная для него надежда – это если вы окажете нам содействие в свержении Нерона и Палласа.

Держа на весу клинок, Макрон прорычал:

– Катон, одного твоего слова будет достаточно.

Префект молчал. А в следующую секунду все вздрогнули от его удара кулаком по кушетке.

– Они правы. О боги, прокляните их и упеките в самую глубокую пропасть Гадеса!.. Убери свой меч, Макрон.

– Что?

– Сунь меч в ножны. Сделай это, ради нашей с тобой дружбы.

После небольшого колебания центурион со скрежетом впихнул клинок в ножны.

Катон уставил палец в Нарцисса:

– Я помогу тебе. Сделаю все, что ты потребуешь. Но после того как я найду Луция, последует расплата.

Нарцисс сухо облизнул губы.

– Как скажешь. Только при этом не забывай, кто твои новые друзья и что они готовы сделать для тебя и для других сторонников нашего дела. Но в такой же мере они будут беспощадны к тому, кто представляет для нас угрозу. Помни об этом.

– Оставим этот тон, – примирительно сказала Домиция. – Что было, то было. А теперь мы все на одной стороне. Час поздний. Макрон, я велю приготовить тебе комнату.

– Здесь мы не останемся, – сказал Катон. – Мы возвращаемся в дом Семпрония.

– Это небезопасно, – Домиция нахмурилась.

– Может быть, но под одной крышей с ним я не останусь, – Катон кивнул в сторону Нарцисса. – К тому же он будет целее, если мы с Макроном сейчас уйдем.

Домиция с Нарциссом переглянулись; последний мимолетным кивком выразил согласие.

– Хорошо. Только прошу, Катон: из дома сенатора ни ногой и на глаза не показывайся. Ты же, Макрон, занимайся своими обычными делами, пока не получишь извещение. Когда настанет момент для удара, мы пошлем за вами. На подходе к дому сенатора будьте бдительны: вдруг за ним все еще следят. На кухне возьмете говяжью ляжку; сойдете за доставщиков. – Домиция встала и указала в сторону заднего выхода. – Ступайте.

Катон поднялся с кушетки, и вместе с другом они вышли в скудно освещенный коридор. Не оглядываясь, молча вышли на улицу и не разговаривали, пока не отдалились от дома заговорщиков.

Глава 27

Катон поднял взгляд на Семпрония, тихо вошедшего в укромный гостевой таблинум. Больше в гостевом крыле сенаторского дома никто не обитал; оно было закрыто для ремонта крыши, а домашним рабам вход сюда был настрого запрещен, чтобы ненароком не пришибло черепицей. Исключение делалось лишь для Петронеллы, тайком носившей господину еду и питье, когда рабы усердствовали на работах. Снаружи уже стемнело. Со времени того сбора заговорщиков минуло шесть дней, на протяжении которых Катон виделся с одним Макроном, и то лишь ночами, когда тот наведывался из казарм. Вынужденная изоляция сказывалась на префекте не лучшим образом. Страсти в нем повыгорели, а сердце точила неизбывная тревога за сына; об остальном думалось как-то через силу.

– Есть новости? – коротко спросил он сенатора.

Семпроний опустился на табурет и кивнул.

– Шестой легион в одном дне пути от Рима. Завтра к ночи встанет у города. А там, наутро, приступим и мы. Все на боевых местах. – Он поглядел на Катона и устало улыбнулся. – Так что наши замыслы обретают силу действия. Еще два дня, и у нас будет новый император. А ход событий вернет Рим во времена республики.

– Надо еще пережить тот день, – тусклым голосом ответил Катон. – Ты же сам бывший военный, а потому знаешь: план – это всегда первая потеря.

– Поэтому мы и учли все возможные непредвиденности.

– Убивают как раз неучтенные непредвиденности. Надежных планов не существует. План – это всегда риск.

– Может, оно и так. Но если расклада перед тобой всего два – жить под пятой деспота или рискнуть жизнью за республику, то я – за риск, потому что он того стоит.

Катон медленно повел на него глазами, после чего спросил:

– Так считала Юлия?

– Юлия? – Семпроний встретился взглядом с Катоном, но глаз не отвел: – Да, она так считала. Верила в это и заразила своей верой меня. А если б здесь был ты, то и ты, наверное, разделил бы ее убеждения.

– Может быть. Но меня здесь не было. Я сражался за Рим в Британии. Сражался и верил, что дома меня ждет моя верная, любимая жена. А что я узнал, вернувшись? Мне раскрыли глаза, что она – погрязшая в неверности прелюбодейка, растранжирившая то немногое, что я успел скопить, и оставившая нас с сыном на бобах. А ты за все это время не дал мне ни намека на правду.

– Я не мог. Дал клятву молчать. Так же, как и моя дочь.

– Ты мог бы дать мне хоть какую-то нить; соломинку, за которую можно ухватиться. Намек, что она не та, за кого себя выдает. Чтобы я хоть как-то мог терпеть ту муку.

– Я очень того хотел, но не мог. И теперь всем сердцем раскаиваюсь. Ты же мне как сын, Катон.

– Сын? – Префект с горечью рассмеялся. – Что ж это за родитель такой, который лжет своему чаду? Родитель, отвергающий правду, отчего на теле ребенка прорастают невыносимые язвы отчаяния…

– Я делал то, что считал правильным, – Семпроний сокрушенно покачал головой.

– Какой ходульный довод… Придуманный теми, кто давно поступился своей честностью. Вот что я тебе скажу, Семпроний: ты не лучше Нарцисса. И уж тем более не отец мне.

– Катон, ты ко мне жесток. Умоляю тебя, войди в мое положение, взгляни на вещи моими глазами… Ради Юлии.

– Не смей более произносить передо мной ее имя! – выкрикнул Катон. – Никогда, если тебе дорога жизнь!

– Как пожелаешь, – сенатор смиренно потупился.

Нависло молчание, после которого он произнес:

– Мне остается единственно сообщить: завтра здесь, в моем доме, будет общая встреча. Обсудим последние приготовления. Будь готов к этому.

В коридоре послышался стук шагов, и в комнату с подносом, груженным едой, вошел Макрон. Завидев сенатора, он мельком кивнул ему, а тот, пробормотав что-то невнятное, поспешил уйти.

Центурион поставил поднос возле кушетки.

– Вишь, моя молодка поесть тебе приготовила. – Он занял место на табурете, с которого снялся Семпроний, и утомленно вздохнул.

– Что, день выдался хлопотный? – спросил друга Катон, беря тарелку и вдыхая теплый аромат сырного пирога с луком.

– Последние два дня Бурр гоняет гвардию до седьмого пота. Исключение только для тех, кто в карауле. И не шагистика, а боевые упражнения, в том числе для уличного боя.

Катон, разинувший было рот на пирог, приостановился.

– Ты думаешь, Паллас почуял, что пахнет жареным?

– Сложно сказать. Поговаривают, что это попытка штаба как-то занять ребят, чтобы перестали брюзжать о задержке с выплатой. Ощущение такое, будто у нас там сейчас две гвардии и обе готовы вцепиться друг дружке в глотку.

– Хм… Такое разделение может сыграть нам на руку. Во всяком случае, услышав обещание Нарцисса позолотить им руки, они вмиг перекинутся на нашу сторону.

– Надеюсь на это.

Катон откусил кусок и торопливо его проглотил.

– Есть у меня насчет всего этого сомнения. Но если это шанс, чтобы спасти Луция…

– А как же. Я завсегда на твоей стороне. И мы найдем, Катон. Отыщем обязательно.

* * *

Назавтра вечером заговорщики известили друг друга о своих приготовлениях. Семпроний прочел свою заготовленную для сената речь, которая должна будет совпасть с воззванием Катона к преторианской гвардии. Нарцисс с отрядом вооруженных слуг Домиции готовился доставить в лагерь груженные серебром повозки, чтобы благополучно осуществить подкуп тех преторианцев, которые по призыву Катона перейдут в стан заговорщиков (числом если не подавляющим, то хотя бы достаточным, чтобы пересилить остальных). Пока Сульпиций с группой сенаторов будут ратовать за поддержку Семпрония, Домиция отправится навстречу легиону Пастина и поведет его в Рим, прямиком на императорский дворец.

Закончив чтение, Семпроний с выжидательным видом свернул свиток.

– А не слишком велеречиво? Да и длинновато, – высказал сомнение Сульпиций.

– Без этого, мой друг, не обойтись. Нам понадобится время отследить, кто из сенаторов будет выступать против, и чтобы голосование состоялось сразу по получении известия о падении Нерона. Когда дворец окружат военные, сенаторы, чтобы спасти свои шеи, сделаются на редкость сговорчивы и проголосуют за правление именем римского народа. Это придаст нашим действиям видимость законности для провозглашения новой власти.

– Справедливо, – Сульпиций кивнул.

– Ну что ж, – поднимаясь с кушетки, сказал Нарцисс, – будем считать, что все согласовано. Мы все знаем, какие нам с наступлением утра уготованы роли. Наши лазутчики безотлучно следят за императором и его советниками; если они в последний момент сменят свое местонахождение, меня известят, и наши ответные действия будут сообразными. А пока будем молиться богам, чтобы те ниспослали нам удачу и свое благословение. В самом деле, а почему бы и нет? Ведь мы присягнули вернуть Риму благодатные дни республики и вырвать кровавый бич у императоров, коим они нас столько лет истязали и бесчестили. – Он оглядел собрание и вскинул свой костистый кулак: – За свободу!

– За свободу! – грянуло в ответ.

– Ага, можно подумать, – припав губами к уху Катона, буркнул Макрон.

– Тогда за Луция, – оглянувшись, сказал ему тот.

– За Луция – другое дело, – центурион кивнул.

Собравшиеся начали разбредаться, торжественно прощаясь меж собою; невольно напрашивалось сравнение с солдатами в канун решающей битвы. А разве и в самом деле не так? Если их дело провалится, то враги будут благосклонны к ним не более, чем племена варваров, с которыми Катону доводилось сражаться.

Последними, с небольшим интервалом меж собой, удалились Нарцисс и Домиция. После этого к префекту с центурионом подошел Семпроний и по очереди пожал им руки.

– Я распорядился, чтобы нас подняли за час до рассвета. Хотя думаю, заснуть нам сегодня вряд ли удастся, – сказал он с усталой улыбкой. – Я буду у себя в таблинуме – надо написать кое-кому из друзей и дальних родственников, на всякий случай. Поэтому откланиваюсь и желаю доброй ночи.

Он помолчал, после чего обратился к Катону:

– Как бы оно ни сложилось и о чем бы ты ни думал, Катон, я относился к тебе как к сыну, которого у меня никогда не было. Надеюсь, что когда-нибудь ты сможешь меня простить.

Префект отреагировал молчанием, а затем вздохнул:

– Может быть, со временем…

– Тогда я буду жить надеждой.

На этом сенатор вышел из комнаты.

– Друг мой, – хрустнув суставами, обратился Макрон, – ты уж как-то очень строг со стариком. Особенно с учетом этих наших дел.

– Правда? А я так не считаю. Мне важна правда, брат. Обманув меня с Юлией, он пересек мост, обратно по которому ему уже не перейти. Ложь есть ложь, и доверия нам теперь не восстановить.

– Не хочу говорить тебе, Катон, но нынче мы все обитаем в мире лжи. В Риме быть честным и остаться при этом невредимым шансов не больше, чем пройти голышом по Субуре с кошелем возле мудей – обрежут под корень и то, и другое. Нам хотя бы увернуться от уставленных в спину ножей, сыскать Луция и убраться из, язви его, Рима на веки вечные.

– Мудрый, однако, совет, – хмыкнул друг.

– А ты думал, – Макрон постукал себе пальцем по лбу. – Тут тебе не каша, однако. Ну ладно. Сейчас бы отдохнуть, пока еще есть возможность. Пойду, наверно. До света увидимся.

Удивленный такой готовностью друга уйти, Катон поднял брови, но быстро сообразил, что тому причиной:

– Как там Петронелла? Ты с ней уже определился?

– Всех троих пристроил на Авентине. Пара комнат над лавкой мясника, на опрятной тихой улочке. Будут жить там, пока я за ними не пошлю. А если нет, то дождутся, когда все поуляжется, и вернутся к себе на хозяйство. Марий послал соседу весточку, прислеживать за подворьем до их возврата.

– Они уже ушли?

– Пока нет. Завтра пойдут, в одно время с нами.

– Иди, конечно, к ним, друг мой. Побудь там, пока есть время.

– Охотно последую твоему совету!

Макрон хлопнул друга по плечу и повернулся уходить. У двери он еще раз обернулся и напоследок кивнул. Катон еще постоял, подождал, наслаждаясь покоем, затем неспешно допил свою чару, подхватил масляный светильник и возвратился к себе в комнату, что в пустующем гостевом крыле.

Лежа там в постели со сложенными за головой руками, префект ощутил, что тишина действует на него гнетуще. Завтрашний день, вполне возможно, мог стать для Рима восходом новой, прекрасной эры, да еще и ознаменоваться вызволением Луция. Но пока сумрак стен давил словно склеп, вселяя тягостные мысли. Вообще такие перепады настроения были Катону знакомы; оставалось внушать себе, что удача, как обычно, ему не изменит. В жизни она улыбалась ему уже столько, что впору обеспокоиться, не истощил ли он ее благосклонность.

* * *

– Обещай мне, что будешь себя беречь, – сказала Петронелла, поглаживая Макрону щеку.

Они лежали на его кровати под толстым одеялом, мешающим проникновению ночного холода. Незадолго до этого они занимались любовью, и липковатое тепло между ними вызывало до странности уютное ощущение. Такой приятной интимности Макрон прежде не испытывал. Само собой, женщин у него за годы перебывало множество, в основном шлюхи. Но это… Это было нечто иное. Пожалуй, даже лучше той свалки, что у них однажды имела место с огневой иценкой[44] Боудиккой. Та, можно сказать, напоминала собой бойцовский поединок; пожалуй, стоило б даже пожалеть того, кто угодил бы в объятия той огненно-рыжей бестии…

Петронелла, обхватив ладонями, подвела его лицо вплотную к своему.

– Чему ты улыбаешься? – спросила она. – Моей любви? Или чему?

– Да так просто. Просто думаю, на что же это похоже. Я имею в виду, быть с тобой.

– И на что?

Макрон поцеловал ее в плечо и, проведя рукой по спине, нежно сжал ягодицу.

– Такой ответ годится?

Та легонько его отпихнула.

– Я серьезно, а он… Может, нам уже больше и не увидеться. Прежде чем мы расстанемся, я хочу знать, что ты чувствуешь. Знать, что это для тебя значит.

Макрон почувствовал себя неловко. Он не был привычен к таким вот совсем не солдатским сентиментам, что сейчас сладостно сжимали ему сердце. Было даже непросто подыскать нужные ласкательные слова. И трудно их вымолвить:

– Ты… для меня всё. Моя курочка. Моя девочка. Я не хочу без тебя быть. – Он возвел бровь: – Что-нибудь такое надо?

Петронелла издала глубокий вздох.

– Ну что ты за человек? А хотя на что я еще могу рассчитывать… Но только я и вправду серьезно. Береги себя, Макрон. Если что-то пойдет не так, бросай все и беги. Прорывайся из Рима – и прямо туда, где мы с тобой были. Там жди меня.

– Это не так-то легко. Со мной же еще Катон и мальчонка…

– Если все пойдет не так, как задумано, Луцию ни один из вас уже не поможет. Ненавижу себя за эти слова, но это так. Знал бы ты, как я его люблю… Но если будете геройствовать вы оба, то просто погибнете, а без вас и он не жилец. А пока вы с Катоном живы, то, глядишь, и Луция получится вызволить…

– Справедливо. Буду по возможности беречься. Довольна?

– Нет. Пока ты меня не поцелуешь.

Макрон потянулся и прижал ее к себе, приникая губами. Затем опять потянулся рукою вниз, и Петронелла на это послушно развела бедра. Низом живота он ощутил волоски на ее лоне…

В недрах дома что-то с треском грохнуло.

Они застыли в своем объятии.

Звук повторился. На этот раз Макрон высвободился и скинул ноги с кровати.

– Что-то стряслось.

– Что это?

– Не знаю. Одевайся. Ищи свою сестру, Мария, и уходите из дома через задние ворота. Живо.

– Макрон…

– Делай что велено! – властно бросил центурион, влезая в тунику, хватая мечевой пояс и направляясь к двери. Вновь послышался звук – щепящегося дерева, – теперь уже в сопровождении тревожных голосов обитателей дома. Петронелла, спешно натягивая столу, поспешила за ним следом. Возле комнатной двери они взялись за руки. Макрон подтолкнул ее в сторону помещения для рабов, где ночевала ее сестра.

– Туда, быстро!

Времени хватило лишь на короткое пожатие, после чего центурион уже бегом направился в переднюю часть дома. Из соседних комнат начинали появляться фигуры, а на подходе к атриуму стал виден Семпроний, торопливо что-то вещающий человеку в плаще. Трое домашних рабов ставили к двери перевернутую кушетку, а саму дверь снаружи раскалывали тяжелые удары топора. С другого конца коридора, сквозь зыбкую желтизну светильников атриума, спешил Катон. Он был полностью одет, в сапогах и с перевязью меча через плечо.

При виде их двоих сенатор указал на своего собеседника.

– Аттал, прямиком из дворца. Едва успел опередить преторианцев.

– Что происходит? – осведомился Катон.

Человек Домиции повернулся к ним с тревожно расширенными глазами; грудь его тяжело вздымалась после долгого и стремительного бега.

– Измена! – выдохнул он. – Они прознали о заговоре. Вот они, пришли нас схватить!

Глава 28

– Измена? – Макрон взял соглядатая за грудки. – Какая измена? Кто нас выдал? Говори!

– Сейчас не время, – вмешался Катон. – У нас теперь другие хлопоты. Дверь вот-вот слетит с петель.

– Что будем делать? – нервно спросил сенатор. Под очередным ударом над головами рабов пронеслась увесистая щепка и исчезла где-то в атриуме. Под свирепыми ударами колуна уже начинал поддаваться тяжелый дверной засов.

Катон повернулся к Атталу:

– Об остальных они знают?

– Не осведомлен. Я следил за главными воротами дворца и увидел, как они выходят из караульной. Паллас шел вместе с офицером, и я слышал, как он приказал идти к сенатору и арестовать его.

– Одного сенатора или еще кого-то?

– Только сенатора.

– Ладно. Тогда шлем предупреждение Домиции и Нарциссу. Семпроний, отправь одного из своих людей. Шли того, кому можно доверять и кто скор на ногу.

– А мы? Мы тоже уходим?

– Нам надо выиграть хоть сколько-то времени, иначе все пропало. Макрон, Аттал, за мной! – Он первым подлетел ко входу и указал на большущий сундук. – А ну-ка подтащим это к двери. А вы, – обратился он к рабам, – подпирайте кушетку!

Ближний из рабов кивнул и сгорбился, прижав плечом кушетку снизу, а двое других уперлись в дверное полотно. Все это происходило под безостановочные удары колуна, и над головами припавших рабов дождем сеялись щепки. Сундук почти уже удалось подтащить к двери, когда в двери образовалась крупная брешь, сквозь которую прорвался оголовок колуна и въехал одному из рабов по макушке так, что череп лопнул, брызнув кровью и мозгами. Товарищи раба невольно отпрянули, и кушетка сразу накренилась на несколько дюймов.

– Уберите его! – приказал Макрон, и как только рабы поволокли убитого в сторону атриума, к кушетке был придвинут сундук. Теперь в дверном полотне зияла дырища, через которую снаружи пробивался свет факелов. Стали видны лица преторианцев, которые, поблескивая клинками, ждали, когда дверь падет. Под следующим ударом засов отвалился от дерева и брякнулся между сундуком и кушеткой.

– Стоим, держим! – призвал Катон, припадая к сундуку плечом. Спустя секунду дверь содрогнулась, и они втроем едва удержались.

– Чего вы ждете, ублюдки? – гаркнул голос снаружи. – А ну, налегли!

Напруга усилилась, с той стороны слышался натужный кряхт преторианцев.

– Нам их не сдержать, – сквозь стиснутые зубы прорычал Аттал.

Катон как мог кивнул.

– Еще раз наляжем, а там будем пробиваться. Готовы?

Макрон с Атталом напряглись.

– Раз, два, взяли!

Общими усилиями сундук, скрежетнув по полу, продвинулся чуть вперед.

– Дистанцию! – рявкнул Катон и отскочил, выхватывая меч. Товарищи последовали его примеру и изготовились к обороне рубежа, прикрывающего вход в жилище.

Катон оглянулся на рабов, что съежились возле своего погибшего товарища.

– А ну, вы двое, хватайте что-нибудь, и сюда на подхват! Иначе нам всем конец.

Рядом с дверью нашлись две толстые палки. Подхватив их, рабы присоединились к обороняющимся. Возле Катона с мечом в руке встал Семпроний.

– Всё. Послал человека предупредить остальных.

– Вот и хорошо. Будем удерживать этих выродков, на сколько нас хватит.

Сенатор, нервно сглотнув, поднял оружие и примерился.

– Давненько не бывал я в ратных делах…

– Ничего, выучка сама вспомнится, – приободрил Макрон. – Бои, они один от другого отличаются мало.

– Честно признаться, вообще не помню, чтобы я хоть раз поднимал клинок во гневе.

– Серьезно? – Макрон пошевелил бровями. – Вот незадача. Тогда будь добр, не размахивай им вблизи.

Времени ответить у сенатора не оказалось: окончательно разбитая натиском дверь не выдержала, и к атриуму придвинулись преторианцы с факелами, мятущиеся языки которых выхватывали из темени гребни шлемов и поднятое оружие. Впереди держался опцион с вознесенным для удара мечом; Катон парировал его удар, и на входе в дом раздался первый звонкий удар стали о сталь. Солдаты накатывали все тесней. Справа от префекта нанес удар сенатор; острие протянутого клинка задело о шлем, заставив нападавшего отпрянуть.

– Браво! – выкрикнул Катон.

Слева Аттал вступил в схватку с дюжим гвардейцем. Умелым движением отбив удар, он надсек ему предплечье. Зарычав от боли, гвардеец попытался отшагнуть от преграды, но ему мешали напирающие сзади, поэтому Аттал беспрепятственно всадил клинок ему в плечо и, провернув, выдернул и снова поднял, ожидая, кто подступит следующим. Чуть в стороне обменивался ударами с кем-то жилистым Макрон. Рабы в схватке пока не участвовали, а лишь тревожно переминались с ноги на ногу, пока центурион не крикнул им:

– А ну, бейтесь!

Тогда тот из них, что ближе, попытался ткнуть палкой в лицо преторианца, что бился с Макроном. Тот, впрочем, отмахнул удар и саданул раба по костяшкам, фактически перерубив их. Раб взвыл, обронил палку и попятился, нянча изувеченную руку.

– Займи его место! – велел Макрон второму рабу. Но тот мотнул головой и отступил, вслед за чем бросил свой дрын и побежал в глубь атриума; вслед за ним ретировался его раненый собрат.

Воспользовавшись тем, что преторианец отвлекся, Макрон ударил его прямо в грудь. Острие меча уткнулось в кольчугу, перебив гвардейцу дыхание, но не пронзив металлических колец. Преторианец отшатнулся, схватившись за грудь, но тут с Макроном схватился его товарищ.

Кушетка и сундук оттеснялись внутрь медленно, но верно; было ясно, что преторианцы с минуты на минуту смогут обогнуть преграду. Катон ткнул мечом вперед; острие до кости пропороло щеку опциону, и тот дернулся назад. Снова скрежетнул по полу сундук, и стало видно, что один из гвардейцев пробует протиснуться в зазор между стеной и кушеткой. С ним неуклюже схватился Семпроний и случайно сумел попасть ему в область между плечом и шеей, причем глубоко. Между тем рядом с Катоном ранили Аттала: меч сквозь тунику вошел ему в подреберье и повредил внутренние органы.

– Отходите! – выкрикнул Катон. – Семпроний, позаботься об Аттале. Уходите к задним воротам!

Аттал отступил неверной поступью, и сенатор, выйдя из схватки, бросился ему на выручку; оба заспешили через атриум. Туника соглядатая обильно сочилась кровью. Освободившееся пространство Катон использовал для того, чтобы широкими, из стороны в сторону, взмахами меча удерживать наседающих преторианцев.

– Теперь ты, Макрон. Отходи.

– Еще чего! Сам иди!

Центурион плечом потеснил друга в глубь помещения, а сам с дикарским воплем принялся отшибать подлезающих гвардейцев.

Катон по инерции попятился на пару шагов и после секундного колебания последовал за отступающими, которые успели войти в коридор позади атриума и сейчас через дом спешили в сад. С очередным неистовым взмахом Макрон обратил внимание на подставку с четырьмя масляными светильниками. Он ринулся туда и, схватив, швырнул стойку на сундук. Масло пролилось на кушетку, распоротую в нескольких местах мечами. Оттуда курчавилась набивка из конского волоса, которая тут же воспламенилась, повеяв наружу шлейфом едкого дыма.

Макрон попятился, грозно воздев на огнистом фоне руку с мечом. Поняв, что обрел некоторую фору, он повернулся и последовал за остальными. Тем временем Катон нагнал сенатора с Атталом и подхватил раненого. Семпроний остановился и стал торопить их к выходу. Вскоре к ним присоединился и Макрон, мимоходом оглянувшись на созданное им огненное препятствие.

– Ты тоже поспешай, – сказал ему сенатор. – Помоги Катону и раненому. А я задержу их здесь.

– То есть как?

– Ты меня слышал. Ступай! – уже сердито прикрикнул сенатор и пихнул центуриона вдоль по коридору.

Препираться не оставалось времени, и Макрон с растерянным кивком последовал за отступающими впереди фигурами.

Выйдя из коридора в играющий огненными языками атриум, Семпроний вдоль стены прошел к коридору в гостевое крыло. Здесь он остановился у ниши домашнего алтаря со статуэтками ларов[45] и посмертными масками жены и предков. Наверху там белело восковое лицо дочери. Протянув вверх руку, Семпроний ласково погладил изгиб ее щеки и улыбнулся с грустной задумчивостью.

– Юлия… Скоро мы с тобой увидимся, дитя мое. И с вами тоже, – обратился он к маскам своих родственников.

Постояв с минуту, Семпроний воротился ко входу в гостевое крыло. К этому времени преторианцы нашли в себе смелости потеснить огненную преграду, так что огневеющие змеи плясали свой танец несколько в стороне. Сейчас гвардейцы распределились по атриуму. Семпроний сделал шаг вперед, чтобы его проще было заметить.

– Эй, вы!

Один из преторианцев показал на него рукой. За ним с притиснутой к щеке рукой стоял опцион.

– А ну ты! – по-бычьи проревел он. – Брось меч!

Сенатор, подняв оружие, посмотрел на него с чуть накрененной головой, а затем с высокомерным презрением оглядел преторианцев.

– Вам нужен мой меч? Ну так возьмите его, если сможете!

– Сам напросился, старый дурак, – откликнулся опцион. – Взять его!

Преторианцы двинулись через атриум, в то время как Семпроний, чуть согнув в коленях ноги, углубился на полкорпуса в коридор, чтобы не быть окруженным с боков. Первый из гвардейцев, осмотрительно притормозив на подходе, приподнял свой клинок.

– Последний раз говорю: отдай меч подобру-поздорову.

Семпроний, приподняв иссиня-бритое лицо, чуть заметно улыбнулся и качнул головой.

Преторианец сделал обманное движение, на которое сенатор отреагировал защитным взмахом, что позволило гвардейцу совершить бросок. Но не тут-то было: сенатор с неожиданной ловкостью уклонился и нанес ответный удар. Клинки схлестнулись тяжелозвонким ударом, от которого с лезвий посыпались искры.

– Смерть тиранам! – возгласил Семпроний, бросаясь вперед и замахиваясь на голову преторианца. Но тот поднятой рукой отразил удар и, используя инерцию броска, рукояткой меча ударил старика в висок. Ослепленный и оглушенный ударом, от которого из продранной кожи брызнула кровь, Семпроний пошатнулся. Преторианец с надменной миной отбил его меч и уткнул свой клинок сенатору под кадык.

– Говорят тебе: бросай меч, дурачина.

Выдавливая из себя сиплое дыхание, Семпроний помутневшими глазами смотрел перед собой, но все-таки сделал взмах оружием. С губ сорвался беззвучный стон: трахею насквозь пронзил клинок преторианца. Челюсть у Семпрония отвисла, не дав произнести последних обличительных слов; он уже давился собственной кровью и лишь булькнул горлом, чувствуя, как наружу из губ хлынуло что-то теплое.

Преторианец вытащил клинок и отступил на шаг. Семпроний, покачиваясь, выронил меч и стиснул себе горло обеими руками, но не мог сдержать пульсирующий пенистый поток крови, в секунду измочивший тунику. Тело сделалось непомерно тяжелым, ноги задрожали, и он сморенно обвалился на колени. Между тем голову наполняла неизъяснимая легкость, и несмотря на онемение в горле, боли как таковой сенатор не ощущал, словно б его не пронзили насквозь, а лишь небольно ткнули.

Откуда-то с боков вкрадчиво подступала темнота, и последней мыслью Семпрония была короткая молитва, чтобы боги как-то пощадили его товарищей и дали им увидеть падение Нерона. Семпроний тяжело ткнулся плечом вперед, и тело его пошло судорогами, а затем наконец затихло в луже крови, что медленно натекала вокруг головы.

Глава 29

Спасаясь от преследования, из задних ворот они заспешили вниз по улице, а между ними, пыхтя, ковылял Аттал. Как оказалось, успели они в самый последний момент: где-то в соседней улочке уже слышался перестук калиг преторианцев, огибающих дом с задачей отсечь беглецов. Втроем они юркнули в узкий проулок меж домами, сумев опередить преследователей и не попасться им на глаза.

– Вот неряхи, – рыкнул Макрон на ходу по скользковатой, воняющей гнилыми овощами улочке. – Надо было сначала встать у задних ворот, а уж затем ломиться.

– Они, видимо, не ждали сопротивления, – рассудил Катон. – Думали управиться по-быстрому.

Еще один поворот в уличном лабиринте дал возможность отойти на достаточное расстояние от дома, и они остановились отдышаться.

– Куда теперь? – спросил Катон.

Они стояли по обе стороны от Аттала, припав спинами к стене. Слуга Домиции задышливо сипел, прижимая руки к животу. От дома Семпрония их отделяло несколько улиц. Отсюда над крышами виднелось розовато-дымящееся сияние пожара и доносились разрозненные крики: преторианцы продолжали поиски. А еще к сумятице прибавилось тусклое позванивание колокола: к месту спешила колымага частного огнеборца, думающего за мзду побороться за собственность бедняги владельца.

– Долго мы здесь топтаться не можем, – сказал Катон. – Нам нужно убежище.

– Может, в дом Веспасиана? – предположил Макрон.

– Нет. От него нас отделяют преторианцы. Кроме того, там может быть небезопасно. Паллас мог направить преторианцев и туда, для ареста хозяев.

– Нет, – вымученно процедил Аттал. – Я слышал. Посылали только за Семпронием.

– Все равно рисковать нам нельзя. Особенно с тобой, раненым. Надо приткнуться куда-нибудь, где можно будет заняться раной. Остановить кровотечение.

Аттал молча кивнул.

– По-твоему, Семпроний сумел уйти? – спросил друга Катон.

Макрону вспомнилась та решимость, с какой сенатор выпроваживал их из дома.

– Не думаю. Он явно собирался погибнуть в бою.

– Лучше так, чем достаться им живым… Уж Паллас сумел бы его разговорить. Так что лучше уж смерть.

– Я смотрю, сердечности в тебе хоть отбавляй.

– Ладно, пора. – Катон толкнулся от стены.

– Пора так пора. Вообще-то мы не так далеко от места, куда я определил Петронеллу. Можно попробовать двинуться туда. Только не хочется привлекать внимания, которое сказалось бы на ней и ее сродниках не лучшим образом.

Его слова прервал очередной всплеск криков, на этот раз ближе.

– Не нравится мне это, – насторожился Макрон. – Уходить надо, и побыстрее. Идем туда, куда ты сказал.

С Макроном во главе они двинулись к дороге, опоясывающей подножие Эсквилинского холма в сторону Авентина. По пути им несколько раз приходилось нырять в подворотни, чтобы не попасться на глаза патрулям городских когорт, что вышагивали с факелами по улицам. Один раз наткнулись на разбойничью шайку, что преградила им дорогу, но расступилась при виде грозных легионерских мечей. Наконец, едва лишь небо над восточными холмами стало светлеть, они подошли к инсуле, в которую Макрон послал Петронеллу и ее родственников.

– Вот оно, это место, – указал запыхавшийся центурион. – Здесь, Аттал, мы тебя и пристроим.

Соглядатай благодарно кивнул, и троица начала подниматься по лестнице. Район был бедный, и держать здесь привратников хозяевам было не по карману. На что, собственно, и рассчитывал Макрон: никаких доглядов за отлучками Петронеллы и визитами ее гостей. Они поднялись на третий этаж, и центурион тихонько постучался в дверь. Открывать ему не спешили, и тогда, снова постучав, он рискнул подать голос:

– Петронелла? Это я, Макрон.

Незамедлительно скрипнул засов, и в щелку приоткрытой двери выглянула Петронелла. Глаза ее зажглись радостным облегчением, но оно поблекло, когда рядом с ним она разглядела Катона, а с ним еще и раненого. Дверь открылась полностью, и гости вошли внутрь, после чего за их спинами тут же задвинулся засов. Меблировку квартиры составляли две напольные постели, стол и пара скамей. На одном из тюфяков жались друг к дружке Марий с Луциллой, тревожно глядя, как двое солдат укладывают на расстеленный плащ раненого.

– Кто это? – задала вопрос Петронелла.

– Один из наших, – пояснил Макрон. – Раненый. Есть тут вода и кусок ткани, чтобы разорвать на повязки?

Петронелла кивнула и исчезла в смежной комнате. Обратно она явилась с плетеной корзиной и ведром.

– Хорошо, – похвалил Макрон. – Теперь посвети.

В поднятой руке женщина стала держать лампу, в то время как Макрон с Катоном присели по бокам Аттала на корточки. Соглядатай изнеможенно лежал с запрокинутым посеревшим лицом. Туника на нем набрякла кровью, и Катон аккуратно приподнял ее над набедренной повязкой. Под блеклым, желтоватым светом масляной лампы он взял тряпку и отер кровь, под которой обозначилась резаная рана длиной около четырех дюймов. Макрон подался вперед и принюхался, вслед за чем оглянулся на Катона.

– Чуешь?

Префект наклонил голову и нюхнул. К металлическому запаху крови примешивался оттенок чеснока и лука.

– Супная рана, вроде того?

Макрон в ответ кивнул.

– Что значит «супная»? – Петронелла тихонько пихнула его коленом.

Макрон, отвернувшись от Аттала, шепотом разъяснил ей:

– У германцев-ауксилариев заведено перед боем хлебать чесночный отвар. И тогда, если рана в брюшину отдает чесноком, становится ясно, что проткнут желудок. Часто такая рана бывает смертельна.

– Вот так радость…

– Эй, – Макрон бережно потрепал Аттала за плечо, и тот приоткрыл глаза. – Сейчас сделаем что пока можем. Сначала надо остановить кровоток. Будет больновато, так что напрягись.

Вынутым мечом он отхватил от плаща Аттала капюшон и, свернув, плотно приткнул его к ране. После этого начал обматывать ее широкой полосой повязки, отхваченной клинком все от того же плаща; концы повязки крепко связал. Раненый, напрягшись телом, глубоко и прерывисто дышал; на лбу выступили бисеринки пота.

– Вот же язви ее, стерву, – прокряхтел он.

– А я что тебе говорил. Терпи. Рану мы зажали, но все равно надо врача, чтобы обработал ее как надо.

Аттал с кивком облизнул сухие губы.

– Эх, выпить бы чего… Хотя бы воды.

– Сейчас, погоди.

Оглядевшись, под оконными ставнями Макрон заприметил полку. На ней рядом со стопкой деревянных тарелок стояли две кожаные кружки. Пройдя через комнату, одну из них он взял, зачерпнул в нее воды и протянул Атталу. Когда тот поднимал руку, взгляд Катона случайно упал на наколку возле его плеча. Он взял у Петронеллы лампу и посветил на соглядатая сбоку. Рука с лампой на мгновение застыла; чутко спружинили шейные мускулы. В желтоватом свете лампы проглянула татуировка скорпиона; точно та, что запечаталась в мозгу в ночь убийства Граника. Мышцы у Катона напряглись, словно тело готово было ринуться в бой. Префект медленно поставил лампу на пол, в сторонке от тюфяка.

Между тем Аттал осушил кружку до дна, и рука его вместе с ней бессильно упала на пол.

– Ай хорошо, – прошептал он с благостной улыбкой.

– Ты давай отдохни, – сдержанно сказал ему Катон. – Лежи, не двигайся. Так кровь быстрей уймется.

Сам он встал и неотрывно смотрел на сморенно прикрывшего глаза соглядатая. В голове клубилась круговерть. Сделав для успокоения глубокий вдох, Катон, не сводя с соглядатая глаз, обратился к Макрону:

– Отойдем на словечко. Надо решить, что делать. Туда, в ту комнату, чтобы не тревожить его. Петронелла, приглядывай пока за ним.

Женщина кивнула, а они с Макроном, пригнувшись под низковатой притолокой, остановились в полумраке смежной комнаты. Соглядатая было видно и отсюда. Катон, понизив голос до шепота, заговорил:

– Положение серьезное.

– Да ты что? – Макрон покривился в ухмылке. – А я думал, нет… Дом Семпрония взят приступом, сенатор убит, заговор раскрыт, где остальные и что теперь вообще делать, неизвестно. В общем, да, вляпались так вляпались.

– Все еще хуже. На порядок. – Катон кое-как справлялся с сумятицей у себя в голове. – Начать с того, что нашего друга звать не Аттал.

– Не удивлюсь. Со всеми этими околичностями да тайными делами…

– Его имя Приск.

– Приск? – ошарашенно переспросил Макрон. – Кто? Этот?

– Этот, – кивнул Катон. – Татуировка со скорпионом, и именно на том месте. Я ее хорошо запомнил. А сейчас вот увидел.

– Вот же… – Макрон даже не нашелся, как закончить фразу. – Но если это Приск, то чего ради он служит Домиции и Нарциссу? Он же должен шпионить для Палласа.

Катон мотнул головой.

– Если так, то почему он загодя нас оповестил? Да еще и защищался вместе с нами? Служи он Палласу, под такой риск ни за что не подставился бы. Нет, он один из людей Нарцисса, я в этом уверен. И всю дорогу им был…

– Тогда зачем ему было убивать Граника? Чтобы выставить тебя виновным?

Где-то внутри у Катона занималась тошнота.

– О боги, – выдавил он. – Теперь у меня все это высвечивается…

– Высвечивается что?

– Все их козни, Макрон. Вся та цепочка, что они выстраивали. Они хотели, чтобы мы примкнули к их заговору; и вместе с тем опасались, как бы Паллас, надавив, не принудил нас взять его сторону. Поэтому они и подстроили, чтобы меня обвинили в убийстве Граника. Чтобы я уж точно не пошел к нему на службу. А когда я пустился в бега, они поняли, как завоевать мою благодарность: через то, чтобы дать мне убежище. Следя за мной по указке Домиции, Аттал не имел приказа спасать меня из огня; скорей всего, он сам тот дом и подпалил. Им нужно было выкурить меня наружу, в их белы руки, а уж там обратить себе в услужение. Они же взяли и Луция. Вот он, последний фрагмент головоломки. Он у них, Макрон. Это они похитили моего сына. Для подстраховки, что я точно сыграю отведенную мне роль в захвате ими власти.

Макрон глянул в сторону раненого, который снова открыл глаза и расслабленно лежал. Петронелла, поглаживая ему руку, ворковала что-то успокоительное. Сердце центуриона зажглось яростью от мысли, что дружки этого негодяя ворвались в тот сельский дом, похитив из него мальца и подняв руку на его, Макрона, любимую женщину. Сейчас до него с обновленной силой дошло, насколько же она ему дорога. А за всем этим, как всегда, стоит скользкий выродок Нарцисс… Рука непроизвольно легла на меч, а ноги сами собой двинулись к выходу из комнаты.

– Ах он, мерзавец, – глухо прорычал Макрон. – Да я его подлое сердце вырежу…

– Стой, – Катон твердо взял его за предплечье, – погоди. Дай минуту подумать.

– Да о чем тут думать, друг мой?

– Макрон, у нас есть выбор. Можно все же довести игру до конца, и тогда Нарцисс вернет мне Луция под видом, что его похищение – дело рук Палласа. Только вот я начинаю подумывать, на той ли мы стороне.

– После того как все разъяснилось? Конечно же, не на той, Цербер их разорви.

– Пусть даже так, но ведь есть еще и практические соображения. Кто в эти дни уцелеет и выйдет живым из воды, Нерон или Британник? Безусловно, ясно, что Паллас успел почуять неладное. Если он проявит проворство, то еще может сокрушить заговорщиков. Если же нет, то исход схватки не предопределен. Для нас с тобой вопрос лишь в том, какой стороне подыграть, чтобы выжить самим. Которой из них светит победа, а нам – шанс спасти Луция?

Макрон призадумался.

– Нарцисс, наверное, забеспокоится, узнав, что мы в курсе насчет сенатора Граника.

– Склонен с тобой согласиться, – Катон кивнул. – Что, собственно, не оставляет нам особого места для маневра.

– С моей диспозиции, пожалуй, что и нет.

– Ну так давай действовать, пока есть такая возможность.

Катон возвратился в соседнюю комнату и носком сапога ткнул Приска.

– Эй. Давай, поднимайся. Здесь оставаться нельзя, надо идти.

Соглядатай Домиции дернулся и, усаживаясь, болезненно сморщился.

– Идти? Куда?

– Скоро увидишь. Вставай, живее!

Глава 30

Солнце едва успело взойти над куполами самых крутоверхих храмов и базилик Рима; еще лишь немногие лавки и торговые ряды успели открыться для покупателей. Как обычно, самая шумная толчея среди торговцев шла у служебного входа в императорский дворец, где было не протолкнуться от возов с овощами-фруктами и мясными тушами для кухонь, а также телег, груженных кувшинами и амфорами с маслом и вином (все сосуды тщательно обернуты соломой, во избежание трещин от тряски по булыжным мостовым). Допуск провизии во внутренние дворы осуществлялся только с позволения главного распорядителя, который придирчиво изучал содержимое и давал свое «добро», которое само по себе тоже требовало мзды.

Массивные ворота были открыты, и на входе в ожидании распорядителей застыл строй преторианцев. Внезапно в гуще толпы возникло небольшое взвихрение, из которого спустя минуту выступили трое и стали приближаться к арке ворот. Тот из них, что ковылял по центру, был явно ранен: лицо посеревшее, туника в крови.

– Стой! – скомандовал ближайший часовой, выставляя им навстречу копье. – Кто такие, по какому делу?

Самый младший из этой троицы ответил:

– Нам надо срочно видеть Марка Антония Палласа. Пропусти.

– Да вы кто такие, приятель? – глумливо спросил преторианец.

– Перед тобой командир Второй преторианской когорты префект Катон! – проревел Макрон. – А я – его старший центурион! Ты как вообще стоишь перед начальством? А ну, встать как подобает!

Сила привычки и нещадной муштры вынудила часового застыть навытяжку с отставленным копьем; примеру последовало и несколько его товарищей. Однако другие оказались упорней, и один из них позвал опциона. Спустя полминуты перед строем вышел дюжий гвардеец и надменно уперся себе кулаками в бедра.

– Эт-то что такое? У нас тут что, императорский дворец или богадельня? Поч-чему я не извещен? Вы трое, а ну гуляйте отсюда!

Часовой указал на Макрона:

– Вот он представился центурионом гвардии. А другой, говорит, префект Катон. Хотят видеть имперского секретаря.

– А больше они ничего не хотят? – Опцион с заносчивым видом подошел к Катону, посмотрел и осекся: – О боги, и вправду префект. Прошу простить, господин… Но постойте, он же в розыске? Вроде как за убийство?

– Я невиновен, но в этом объяснюсь позднее и не тебе. А пока нам срочно нужно к Палласу. Проведи нас.

Хмуро постояв, опцион кивнул:

– Пропустить их.

Строй разомкнулся, пропуская троицу, после чего опцион дал команду закрыть ворота. Последовал взрыв негодования со стороны торговцев, но их протесты пресек опять же опцион:

– Еще хоть крик, хоть пук, и вы сюда больше ни ногой! – властно крикнул он, ткнув в их сторону пальцем. – Так что уймитесь и ждите распорядителя.

Как только ворота заперли и взяли на засов, он повернулся к Катону и указал на скамьи возле караульной:

– Ждите здесь. Придет дежурный центурион. Ну всё, мне пора.

– Да ты что! – вскинулся Катон. – Палласа мне нужно видеть сейчас же. Дело чрезвычайной важности.

– Господин префект, при всем уважении: на тебе лежит обвинение в убийстве, а сам ты объявлен в розыск. Так что не торопи события. А центурион, я уверен, разберется, что и как нужно сделать.

Катон игранул желваками. Невозможно было сказать, кто может быть причастен к заговору, а кто нет. Центурион мог тайком служить Нарциссу. Опцион тоже. Говорить напрямую можно было только с Палласом.

– Послушай. Если ты сейчас же не позовешь Палласа, может быть утеряно драгоценное время. А в результате полетят головы, и среди первых же будет твоя. Ты меня понял, опцион? Повторять я больше не буду. Шли за Палласом, да побыстрей.

Опцион думал недолго.

– Ладно, чего уж тут. – Он окликнул одного из часовых. – Сейчас идешь к имперскому секретарю и сообщаешь, что у меня здесь префект Катон.

Преторианец отсалютовал и пошел выполнять – но, по мнению опциона, недостаточно ретиво.

– Ногами, ногами шевели! – прикрикнул он подчиненному вслед.

Тот с шага перешел на бег, а опцион снова повернулся к Катону и уже служебным тоном произнес:

– Прошу всех сесть сюда, на скамью. Всем троим, и не вставать. Мечи и кинжалы будьте добры сдать.

Катон с Макроном, отдав оружие, опустили на скамью Приска и притулились по бокам от него. Вконец измученный соглядатай надсадно, с сипом дышал. Шейный пульс у него прощупывался слабо и был неровен. Катон легонько потрепал его по плечу:

– Не отключайся. Глаза держи открытыми.

Тот флегматично кивнул и мутным взором обвел двор.

– Где мы? Это что, дворец?

– Да.

Приск взволнованно пошевелился:

– Я думал, вы ведете меня врачевать рану…

– Ну а как же. Где врачи могут быть лучше, чем во дворце? Тебя осмотрят. Но сначала надо будет слегка перемолвиться с Палласом.

Глаза соглядатая сделались тревожными; он сделал попытку сесть, но тут же застонал от боли, стиснув зубы в попытке ее пересилить.

– Подлый изменник…

– Я? – Катон поглядел на него. – Нет, я себя таковым не считаю. На верность вам я не присягал; это вы меня втянули в свои игры хитростью и коварством. Я знаю, кто ты, Приск. Знаю, что тебе приказали убить сенатора Граника так, чтобы вина в этом пала на меня. Знаю, что ты служишь Нарциссу. И во всем этом ты созна́ешься Палласу, когда тот сюда придет.

– Вряд ли, – вытеснил Приск с гримасой не то ехидства, не то страдания.

– Сделаешь, никуда не денешься. Потому как иначе умрешь в мучениях.

– Мне все одно помирать. И нутро из себя выматывать я не позволю ни тебе, ни кому другому. А уж менее всего – этому склизкому гаду Палласу.

Макрон легонько ткнул его локтем.

– Выматывать нутро – как раз по части этого самого Палласа. Во всяком случае, мне так про него рассказывали.

– Меня вам не запугать.

– Да кто ж тебя пугает, дурачина, – Макрон пожал плечами. – Я лишь просвещаю тебя насчет того, что тебе предстоит.

– Нарцисс тебе ничего не должен, – продолжил излагать Катон. – Я так понимаю, он щедро платил тебе за твои услуги. Ну а теперь, когда ты здесь, он с легкой душой умоет руки. Плюнет на тебя и забудет.

– Хорошо стараешься, префект… Только напрасно. Знай: я верю в республику. И за это дело готов принять смерть, как и все мои товарищи. Я не предам ни их, ни наше дело.

– Отменные слова. Храбрые. Ну да ладно, это мы поглядим. А теперь я хочу получить ответ на вопрос, всего один. Где мой сын?

– Не знаю.

– Лжешь. – Подавшись ближе, Катон надавил на рану, и Приску перехватило дыхание от муки. – Попробуем еще раз. Где он?

– Клянусь Юпитером великим и всемогущим: не знаю, где они его держат.

– То есть он все-таки у них?

– Да. Я был с теми, кто его взял. Трогать его мы не трогали. Просто передали госпоже, как было велено.

– Домиции?

Приск кивнул, добавив:

– Больше я его не видел.

Катон взглядом впился ему в глаза, ища малейший признак неправды, после чего глянул на Макрона.

– Ты как думаешь, он правду говорит?

– Да уж лучше б ее, родимую. А иначе я ему вот этими руками кишки вымотаю и ими же задушу.

Приск мучительно сглотнул в попытке восстановить силы и снова заговорил:

– Теперь нас уже не остановить. Мы придем за Нероном, Палласом и вами двоими. И за твоим последышем.

В порыве гнева Катон инстинктивно потянулся к мечу и лишь тут вспомнил, что отдал его опциону.

– Ты лишил бы его жизни?

– А хоть бы и так. Подумаешь, одним трупиком в фундаменте республики стало бы больше… Невелика потеря.

Катон ухватил его за вырез туники и поддернул к себе так, что их лица теперь разделяло не более дюйма.

– Он – мой сын. И нет той грани, которую я не переступлю для того, чтобы найти его. Ты меня понял? А если сравнивать цену вашей республики с жизнью моего сына, то ваша для меня ничтожна. Она для меня – пустой звук, равно как и ты.

Он с силой отпихнул от себя Приска, а сам встал и отошел на пару шагов от скамьи, не вполне ручаясь за свои действия. Соглядатай поглядел на него снизу с гаденькой улыбкой:

– Ну так и убей меня, раз я ничего не значу.

– Не дождешься.

Подошел опцион.

– Я же сказал: всем сидеть, – начал было он, но под взглядом Катона осекся: – Ладно, стой, раз не сидится. Только веди себя мирно.

* * *

Долго ждать не пришлось. Появившийся в сопровождении преторианца имперский секретарь не скрывал своего удивления при виде человека, который так долго скрывался от розыска по всему городу, а тут вдруг добровольно явился сам.

– Так вот ты где, Катон! Наконец-то я могу отдать тебя в руки правосудия, чтобы ты сполна поплатился за убийство сенатора Граника… Можешь ли ты что-нибудь мне сказать, прежде чем я упеку тебя в каземат? Видимо, да. А иначе зачем было бы тебе сюда являться? Так говори же, я слушаю.

Катон быстро сплотил мысли. Времени было в обрез. Он подался к Палласу и заговорил тихо, чтобы их не могли подслушать:

– Против вас готовится заговор. Цель его – схватить императора, его мать, тебя и остальных приближенных и в конечном итоге убить всех вас.

– Заговоры существуют всегда, – сказал на это Паллас. – Вот почему у меня всюду расставлены соглядатаи и слухачи. Не думаю, что ты можешь сообщить мне нечто, чего я не знаю.

– В самом деле? Что ж, тогда тебе, безусловно, должно быть известно, что заговорщики хотят обратить против Нерона преторианскую гвардию и что твои враги располагают средствами, на которые думают купить преданность преторианцев. Что легат Пастин с Шестым легионом собирается войти в город для поддержки заговорщиков… Видимо, тебе все это известно, коли ты направил ночью людей в дом сенатора Семпрония, чтобы схватить его. Скажи мне, насколько ты продвинулся в разоблачении остальных заговорщиков?

Паллас помрачнел.

– Имен у меня пока нет. Но, думаю, будут весьма скоро.

– Но недостаточно скоро для того, чтобы тебе спасти свою шею. Если только ты не примешь незамедлительные меры.

Паллас, сузив глаза, поглядел на Катона, а затем – на его спутников, что сидели на скамье.

– Я вижу с тобой центуриона Макрона. Вы, я вижу, неразлучная пара… Не был ли он твоим соучастником в убийстве Граника? Второй твой товарищ мне незнаком, хотя по виду он уже не жилец.

– Это верно. Вот почему я хочу, чтобы ты провел с ним разговор. Его звать Приск. До недавних пор он был преторианцем. А нынче шпионит на Нарцисса.

Паллас издал презрительный смешок.

– Нарцисс? Как видно, эта змея пытается ужалить меня с того света… Хотя видеть его нам, к счастью, не грозит.

– Будь осмотрителен со своими выводами. Нарцисс жив.

– Жив?.. Быть того не может. Я своими глазами видел его голову.

– Чью-то, но не его. Он обвел тебя вокруг пальца. То, что его дни сочтены, он понял уже тогда, когда Клавдий объявил своим преемником Нерона. Поэтому расправы над собой Нарцисс дожидаться не стал и изобразил свое якобы самоубийство, а сам начал готовить заговор с целью свержения нового императора, не опасаясь удара в спину. Так что смею тебя заверить: он жив. Я его лично видел.

– Где? – требовательно поглядел Паллас. – Я тебе не верю.

– Верить мне тебя никто не заставляет, – сказал Катон и ткнул пальцем в Приска. – А вот ему лучше поверь. Он – человек Нарцисса. Именно ему было приказано убить Граника так, чтобы обвинить в этом меня.

Паллас взвесил Катоновы слова.

– Ты арестовал Граника и отвел его ко мне. Ты думаешь, я поверю, что заговорщикам заранее было известно, в какую именно комнату дворца его поместят? Это уловка, не более.

– Не совсем, – возразил Катон. – У кого-то из заговорщиков во дворце могли быть свои люди, знавшие о предстоящем аресте Граника. Возможно, кто-то мог даже сообщить тебе, что он изменник, и ты выдал приказ о его аресте. Мне кажется, дело вполне простое.

– Возможно, – согласился Паллас. – И я вскоре поговорю с причастным к этому человеком. Но вопрос крупней, чем эта частность. Зачем? Для чего кому-то понадобилось тебя подставлять?

– Потому что заговорщики уже обращались ко мне за содействием, но я им отказал. Такое положение дел было для них рискованным. Они не были готовы рисковать моей верностью императору. Поэтому меня и подставили, дабы я не мог противостоять их деяниям против Нерона. Они устроили так, чтобы я помаялся в бегах достаточно, чтобы отчаяться и ответить на их приставания согласием.

Паллас сцепил руки за спиной.

– Хм… Если ты до того, как тебя подставили под удар, уже знал о заговоре, то твоим долгом было донести об этом мне. Почему ты этого не сделал?

– Потому что я солдат, а не интриган, и не хотел иметь дел ни с ними, ни с тобой. Мой долг – защищать Рим от врагов, а не от его собственного народа.

– Твой долг – защищать Рим и императора. Ты давал клятву верности. И если кто-то злоумышляет против императорской особы, то он уже по определению является твоим врагом. И выбора для тебя, префект Катон, не существует – именно потому, что ты солдат. А твое прямодушие, когда заговор преступников потерпит крах, может обернуться против тебя самого. И тогда тебе не спастись.

– Если он потерпит крах, – заметил Катон. – Препираться мы здесь можем хоть целый день. Однако тебе нужно срочно действовать. Для начала допроси Приска, пока тот совсем не истек кровью. Твоим врагам, наверное, уже известно о нападении на дом Семпрония. Возможно, они уже начали действовать на опережение.

– Об этом мы услышим от твоего шпиона, если это действительно он. А то кто его знает, может, он здесь специально для того, чтобы отвлекать внимание от тебя. Скоро я надеюсь это выяснить… Опцион!

– Слушаю, господин советник.

– Забрать этого негодяя в караульную. Постой… Из твоих молодцов кто-нибудь имеет опыт пыточных дел?

– Я малость умею. Занимался, когда служил в Десятом легионе. Поднаторел вроде бы неплохо.

– Тогда ты мне и нужен. Завести этого внутрь. Остальным стеречь префекта с центурионом.

Свой жезл опцион приставил к стене караульни и бесцеремонно поднял Приска на ноги. В тот момент как соглядатаю скрутили руки за спиной и поволокли в угрюмое помещение, он мучительно застонал. Паллас вошел следом и закрыл за собой дверь.

Катон с протяжным вздохом опустился рядом с Макроном.

– Ну, вот и с плеч долой, – сказал центурион. – Будем надеяться, что опцион не хвастает насчет своей выучки.

Катон, подавшись вперед, уперся локтями себе в колени.

– Хорошо, если б он разговорил Приска быстро… А то времени в обрез. Нарцисс наверняка предпримет что-нибудь заковыристое, это уж как пить дать. А нам для спасения Луция необходимо, чтобы Паллас как можно быстрей сокрушил заговорщиков.

– Почему ты не сказал об этом Палласу?

– Потому что плохо уже то, что о моем слабом месте знает Нарцисс. Самое лучшее для нас – это найти Луция и увезти его из Рима навсегда. У меня нет желания, чтобы Паллас держал моего сына в заложниках, а меня при себе на коротком поводке, когда… если Нарцисса со товарищи поймают.

Их диалог прервал истошный вопль из караульни. Он усиливался, пока у Приска не кончилось дыхание, а затем возобновился и стал повторяться из раза в раз. Ни Катон с Макроном, ни караулящие их преторианцы особого внимания на человеческие мучения не обращали, и ожидание проходило в молчании, иногда прерываемом похрустываньем суставов Макрона.

* * *

Наконец дверь караульни открылась, и наружу показался Паллас. По дороге он отирал со своей туники кровавые пятна. Катон встал ему навстречу. За плечом имперского секретаря виднелось голубовато-меловое тело Приска, вяло извивающееся в луже крови на полу. Тунику с него содрали вместе с повязкой, заново расковыряв рану и наделав на теле свежих порезов.

– Ну что? – перевел Катон взгляд на Палласа.

– В целом он подтверждает твои слова. Хотя знает не особо больше того, что ты мне уже сообщил. Так, мелкая сошка. Тем не менее он назвал имена некоторых зачинщиков и места встреч, которые следует проработать. Я выпишу соответствующие ордера на арест, а император подпишет необходимые смертные приговоры. Лучший способ извести зло под корень – это срезать тот самый корень на корню. – Паллас с величавой надменностью посмотрел на Катона. – Ты оказал мне и нашему императору немалую услугу. Рим нуждается в таких, как ты.

– Риму я готов служить с охотой. А вот тебе – нет.

– Ну, это мы посмотрим… А пока я отменяю розыск. Ты, похоже, действительно невиновен.

– Громы Юпитера, еще бы! – вмешался Макрон, становясь возле своего товарища. – Ты что, всерьез думал, что он способен на хладнокровное убийство беззащитного старика?

– Все мы способны на многое, центурион. В том числе и на это. Дело лишь в побудительном мотиве на то или иное действие. Теперь для нас важно время, так что…

– Господин секретарь! Господин секретарь!

Оглянувшись, все трое увидели сбегающего по лестнице дворцового слугу.

– Хвала богам, что я тебя нашел! – воскликнул он, запыхаясь на подлете. – Тебя разыскивает Бурр. Требует тебя срочно в зал аудиенций.

– А что случилось?

– Сообщение от караула на Фламиниевых воротах. Оттуда к городу приближаются солдаты. Много, тысячи.

Паллас посмотрел на северо-восток, где находились ворота, как будто таким образом мог разглядеть это приближение.

– Солдаты? – нахмурясь, переспросил он. – Какие еще солдаты?

– Шестой легион, – ответил Катон. – Прибыл раньше срока. С приказом войти в Рим. Похоже, Нарцисс решил сделать первый ход.

Глава 31

Начальник преторианской гвардии стоял в окружении офицеров и дворцовых слуг, пытаясь уяснить обстановку. Сейчас он выслушивал свежий доклад от запыхавшегося посланца одной из городских когорт. На момент, когда Катон с Макроном входили в зал аудиенций, он сбивчиво сообщал о деталях.

– …Целый легион, господин военачальник. Я в этом уверен.

– Видно ли там легата Пастина? Или хотя бы слышно?

– Никак нет.

– Значит, его, по всей видимости, удерживают сослуживцы. А может, его и других старших офицеров уже нет в живых… Как близко они были от ворот? – допытывался Бурр.

– Не больше трех миль на момент, когда меня сюда послали.

– Значит, в пределах часа они уже могут подойти к городу. Что ж… Сейчас возвращайся прямиком в преторианский лагерь. Найдешь там старшего офицера и скажешь объявить общий сбор. Всем быть во всеоружии и ждать меня или поступлений моих приказов. И имей в виду: ворот никому не отпирать. Только по моему приказанию. Ясно?

– Точно так.

– Тогда – бегом. И больше ни за чем не останавливайся.

Солдат отсалютовал и понесся из зала. Бурр с суровым лицом посмотрел ему вслед и тут заметил приближение Палласа и двоих его спутников.

– О! Ты поймал Катона? Хоть одно хорошее известие… Лучше до поры упрятать его, а уже потом мы им займемся. Сейчас не время… Это что у тебя на тунике, кровь?

Паллас машинально поглядел вниз и кивнул, после чего ответил:

– Как выяснилось, Катон сенатора Граника не убивал. Но у меня, к твоему сведению, есть кое-что еще. Куда более важное. Нам нужно перемолвиться наедине…

– Не сейчас, – Бурр поморщился. – У нас тут без пяти минут мятеж.

– Это не мятеж, а нечто куда более серьезное. Это государственная измена, Бурр. – Паллас понизил голос: – Неизвестно даже, кому тут можно доверять. Итак, давай отойдем на пару слов. Сейчас же.

Бурр хотел было отмахнуться, но, оглядев собрание, поймал на себе любопытные взгляды кое-кого из сановников.

– Хорошо, изволь, – буркнул он, повернулся и первым зашагал в угол зала, откуда наружу выходила балюстрада с видом на город.

Едва убедившись, что их не слышат, Бурр ткнул пальцем Палласа в грудь:

– Ну, что у тебя?

Имперский секретарь бегло изложил то, что сказал ему Катон и подтвердил Приск. Бурр выслушал с неослабным вниманием, после чего кивнул на Катона с Макроном:

– С чего я должен им верить?

Катон сдерживаться более не мог.

– С того, что на Рим идет Шестой легион, собираясь вступить в город и захватить дворец. Легион подчиняется приказам своего легата, а сам Пастин действует по указанию своих сообщников. Возможно, они уже на пути к преторианскому лагерю, чтобы перекупить твоих людей у Нерона и провозгласить императором Британника. На опросы свидетелей времени уже нет. Ты должен действовать, командир. Немедленно. Пока еще не поздно.

– Он прав, – поддержал Паллас. – Своим приходом легион уже связал нам руки. Ну, а если мы потеряем преторианцев, то дело считай что проиграно. Но сначала мы должны выявить и схватить зачинщиков. Начнем с дома сенатора Веспасиана.

Неожиданно на тронной стороне зала возникло движение. Там из-под арки вышла группа телохранителей-германцев и распределилась вокруг тронного возвышения. Вскоре после этого вышел вперед дворцовый распорядитель и звонко стукнул скипетром о мрамор пола.

– Его императорское величество император Рима Нерон!

Из боковой двери торжественно шагнули еще четверо телохранителей, особо грозного вида, а следом показался Нерон в лиловой тоге с витиеватой золотистой оторочкой. Весь зал, включая Бурра, молча склонил перед властителем головы. Нерон по ступенькам взошел на возвышение и уселся на трон, уложив руки на подлокотники в виде золоченых львов. Едва он сел, как офицеры и царедворцы распрямились и в молчании изготовились внимать императору.

– Где претор Бурр? – прозвучало с трона.

Командир преторианцев вышел вперед и остановился перед возвышением. Паллас исподтишка указал Катону с Макроном следовать за ним, и они остановились сзади невдалеке от начальника претория. Нерон, согнав лоб в хмурые складки, подался вперед:

– Мне донесли, что к городу близятся легионеры.

– Это так, император, – ответствовал Бурр.

– Позволю себе поинтересоваться: зачем они это делают?

Бурр ответил не сразу.

– Я… У меня было опасение, что речь идет о мятеже. Но теперь мне кажется, что речь идет о чем-то более серьезном.

– Кажется? Серьезном? А что может быть серьезней мятежа?

Вперед бесшумно вышел Паллас и остановился в шаге от Бурра.

– Измена, мой император. Измена государю и его власти. По моим сведениям, легионеры и их командир имеют целью свергнуть тебя, а на трон возвести Британника.

Округлив глаза, Нерон поглядел с вызовом и смятением, а затем рассмеялся нарочито громким, деревянным смехом:

– Абсурд! О таком никто не дерзнет даже помыслить! Должно быть, ты пьян, Паллас. Вы вместе с Бурром.

– Нет, мой повелитель, – твердо сказал Паллас. – Заговор против тебя – это, увы, данность, и он уже набирает ход. Причем легионеры являют собой всего одну из его нитей. А в хитросплетение входят еще и многие сенаторы, и прочие, пышущие враждою к тебе и Риму. Среди них, к великому моему огорчению, может быть назван твой сводный брат.

– Британник? – Нерон недоуменно тряхнул головой. – Да перестань. Этот злой мышонок? Этот пылкий голубь? Сама мысль о том, чтобы этот книжный червячишко пошел на меня с оружием, смехотворна.

– Тогда можно предположить, что он – орудие в руках заговорщиков. Что бы там ни было, цель их в том, чтобы заменить тебя им. И это они в данный момент пытаются осуществить. Я полагаю, император, ты удивлен таким оборотом событий. И не просто удивлен, а потрясен предательством тех, кто делал вид, что приветствует твое всхождение на трон, при этом замышляя против тебя неслыханное коварство и злодейство. Но таковы достоверные свидетельства.

– А кто их привел?

– Префект Катон, государь, – встав вполоборота, указал на Катона Паллас.

Нерон неуютно поерзал.

– Вот как? Убийца бедного старика Граника? Почему он не в узилище?

– Потому что именно он и раскрыл этот заговор.

– Позволю себе вопрос: как же он сумел это сделать?

– В заговор его втянули обманом. Убив Граника чужими руками, заговорщики через это вынудили Катона скрываться, а затем хитростью вовлекли в свое черное дело. Но едва лишь узнав, к чему оно ведет, Катон явился прямиком ко мне во дворец и предостерег меня. Надеюсь, как раз вовремя, чтобы расстроить заговор. Но изменников, император, необходимо сокрушить немедленно. Как раз в эти минуты они пытаются подкупом перетянуть на свою сторону преторианскую гвардию. Стремление перейти на сторону мятежников будет оглашено и в сенате. Они надеются, что к этому времени легат Пастин и его люди с помощью преторианцев завладеют Римом.

Выслушав и усвоив сведения, молодой император откинулся на троне и взволнованно потер руки о подлокотники.

– Тогда… надо что-то делать. Ты у нас советник, Паллас. Что ты посоветуешь?

Ответ не заставил себя ждать – и, честно говоря, своей трезвостью, охватом и четкостью он не посрамил бы даже военных стратегов.

– Первым делом мы должны разослать приказы страже на городских воротах. Все ворота немедленно запереть. Помешать Пастину прорваться через Фламиниевы ворота мы, возможно, уже опоздали, но хотя бы знаем, где сосредоточить верных нам людей. Далее, необходимо незамедлительно схватить известных на сегодня заговорщиков. Третье: Британника взять под караул и отсечь от любого стороннего влияния, пока не станет досконально известно, насколько глубоко он вовлечен в заговор… или же нет. Четвертое: префекту Бурру немедленно вернуться в преторианский лагерь и встать там во главе гвардии, предотвратив волнения и попытки солдат перейти на сторону неприятеля. Пятое: император и императрица Агриппина остаются здесь, во дворце, неотлучно, окружив себя максимальным числом германцев-телохранителей. Им можно доверять. Но по первому же сигналу быть готовыми вместе с приближенными срочно покинуть город. При необходимости отправиться в Остию и оттуда отплыть в Мизенум. Ну и, наконец, император должен своим указом велеть плебсу очистить улицы и оставаться в домах вплоть до полного подавления мятежа.

Нерон выслушал все это с величавым вниманием, после чего отчеканил:

– Действуй. Приказы исполнять беспрекословно. Но бегства не будет. Покидать Рим я отказываюсь. Я император, и меня не устрашит кучка заговорщиков, что трусливо прячется по закоулкам.

– А нутро у парня крепче, чем я предполагал, – шепнул поблизости Макрон.

– Что не сослужит пользы, если бунтовщики возьмут Рим, – поджав губы, ответил Катон.

Паллас сложил перед собой ладони.

– И еще одно, император… Нарцисс.

– Что Нарцисс?

– Это он верховодит заговором.

– Что за вздор? Нарцисс давно мертв!

– По словам префекта Катона, все совсем наоборот. Он жив и здоров, а свою смерть подделал.

– Но я видел его голову.

– Голова принадлежала рабу, которого Нарцисс купил как раз для этой цели. У них имелось внешнее сходство, а несколько дней разложения довершили дело. Этот злодей нас обставил.

– Обставил… – Холеная рука на подлокотнике сжалась в кулак. – Ничего, казнь этого мерзавца не будет знать себе равных. Прежде чем околеть, он издохнет тысячу раз.

– Согласен, повелитель. Но этим я предлагаю заняться потом. А пока необходимо поскорей нанести первые удары.

– Да, разумеется. Приступай и действуй, как замыслил.

Паллас собирался отдать первые распоряжения, но тут Нерон неожиданно сказал:

– Бурр останется здесь, со мной.

– Но… повелитель?

– Мне нужен рядом надежный солдат. На которого можно положиться.

– Император, Бурр должен немедля отправиться в лагерь и возглавить там гвардию.

– Если враг успел соблазнить преторианцев своими посулами, то уже слишком поздно. Это все равно что обрекать верного мне военачальника на смерть. Пусть лучше остается здесь, где от него какая-то польза.

– Бурр – солдат, повелитель. Подвергать себя риску – его долг.

Начальник преторианской гвардии гордо выпятил грудь.

– Если так велит император, то мой долг с мечом в руках находиться при его особе и, если что, пожертвовать за него своею жизнью!

– Твое место во главе преторианцев, – уже гневаясь, сказал Паллас. – Кто-то от нас должен восстановить там порядок, пока еще есть возможность.

– Это верно, – согласился Бурр и, повернувшись, указал на Катона. – Пошлем его. Нам уже известно, что среди солдат он пользуется бо́льшим авторитетом, чем я. Если кто-то и может подвигнуть их на поддержку императора, так это как раз он.

– Ты с ума сошел! – вознегодовал Паллас. – В лагере Катон все еще считается преступником, повинным в убийстве сенатора Граника.

– Ну так пошлем с ним центуриона Макрона. Он там тоже на хорошем счету, и если поручится за Катона, то к нему прислушаются. Можно послать с ними личный штандарт императора, и тогда никто не усомнится, что Катон говорит от имени Нерона.

– Хорошая мысль, – подал голос Нерон. – Префект Катон, подойди ко мне.

С головой, идущей кругом от столь резкой смены обстановки, Катон сделал шаг вперед.

– Вы с центурионом немедля отправляетесь в лагерь. С вами я посылаю десяток моих германцев, охранять штандарт. Ты убеждаешь гвардию поддержать меня и приказываешь сокрушить смутьянов Шестого легиона, а также всех, кто меня предал. Ты понял меня?

– Да, император. Только…

– Выполнять, префект, – властно осек его Нерон.

– Слушаю, император.

Бурр напутственно оглядел двоих офицеров.

– Перед выходом экипироваться оружием и доспехами, а затем выйти к дворцовым воротам. Там вас будут ждать штандарт и эскорт. Да пребудет с вами Фортуна. На ваши плечи возложена судьба Рима.

Глава 32

Макрон поднял правую руку, а Катон подогнал на нем ремни нагрудника и наспинника, пока не остался доволен. Он был экипирован таким же образом – в прочном панцире, удобных наручах, поножах и калигах. Убранство довершали офицерские шлемы с плюмажами; вернули им и мечи.

– Для командира самой отборной в империи части наш друг Бурр на удивление бесхребетен, – рассудил Макрон. – На своем веку я, надо сказать, повидал изрядно законников. Так вот, при всей своей склизкости и двуличии они куда храбрей его.

– Это точно, – Катон отступил на шаг и хлопнул Макрона по спине. – Ну что, брат. К битве ты готов.

– Готов-то готов, но, поступая на службу, я рассчитывал, что буду драться с варварами, а не с римлянами.

– Мы – солдаты. А значит, врагов себе не выбираем.

– Ага. Получается, они сами себя назначают.

– Забавный ракурс, – усмехнулся Катон. – А знаешь, по-своему хорошо, что Бурр не лезет в эту бучу. Ты же видел, каков он. Для этого надо, чтобы кое-что дыбилось спереди, а у него лишка как раз сзади. Уж извини за смешение метафор.

– Смешение кого?

– Да это я так… – Катон оглядел колоннаду дворца. Ни императорского штандарта, ни эскорта видно не было. – Они что, в Гадес провалились?

– У них, видно, время идет по дворцовому распорядку. Сборище лентяев… Вот что делает с людьми жизнь в Риме: она высасывает ратный дух и оставляет лишь плюмаж да надраенные поножи. Таким телятям против нормальных когорт и часа не выстоять.

– А вот это нам довольно скоро предстоит проверить.

Хруст калиг по плитняку возвестил о прибытии долгожданного эскорта – двадцати верзил-германцев с длинными мечами и топорами, по обычаю своего народа. Несмотря на многолетнюю службу в Риме и сносную латынь, выглядели они как варвары – длинноволосые бородачи в узорчатых туниках и штанах. Их наружность предполагала устрашение городского плебса, а при отсутствии связей с политикой и щедрым выплатам их преданность хозяевам была непоколебима. Неплохое подспорье при нынешних обстоятельствах. Также среди них находился имагинифер – преторианец с личным штандартом Нерона.

– Надо же, дожил, – пробурчал Макрон. – Стоило ли десяток лет высматривать на берегах Ренуса[46] германцев и воевать с ними, чтобы не лезли в пределы империи? А теперь вот я собираюсь идти с этими псами, и куда? Воевать против римлян… Немыслимо! А что делать?

– Префект Катон? – салютнув, с гортанным акцентом обратился к Катону командир германцев.

Тот кивнул.

– Мне приказано тебе подчиняться.

– Очень хорошо. Тогда слушайте меня, – заговорил префект громко, во всеуслышание. – Держимся сомкнутым строем. Без моей команды оружие не вынимать и не пускать в ход. Если Фортуна будет к нам милостива, обойдемся без кровопролития. Но если нам воспротивятся, то щадить не будем никого. Рубим всех подряд. Понятно?

Германцы издали дружный рев и затрясли своими щитами. Те, кто с топорами, застучали обухами по кованым ободам; шум и звон эхом отлетели от стен по обе стороны дворцовых ворот. Проверяя посадку шлема на голове, Катон для верности потянул за ремешок крепления, после чего крикнул часовым на воротах:

– Открывай!

Караульщики подняли на упор тяжелую балку засова и отворили внутрь створки ворот, за которыми проглянул изгиб Священной дороги[47], идущей вниз к храму Венеры и Ромы[48] на восточном краю Форума. Макрон пристроился рядом с Катоном, который поднятой рукой махнул вперед, и небольшая колонна легкой трусцой двинулась из ворот вниз по склону, к центру города. Слыша позади себя стук калиг и бряцанье экипировки, народ спешил посторониться. Чувствовались любопытные взгляды, но никто при виде императорского штандарта не спешил кричать слов поддержки, как, впрочем, и хулы с безопасного расстояния. Народ Рима словно ощущал шаткость короткого пребывания Нерона у власти и выжидал, сумеет ли он удержаться или пойдет по пути одного из своих предшественников, императора Калигулы (тоже, кстати, молодого по возрасту).

По окончании спуска отряд простучал калигами по булыжнику между колоннадами храма Венеры и Ромы и храма Мира. У Катона скептическую улыбку вызвала мысль, как редко он видел мир с той поры, как поступил на ратную службу. Не знал его и Рим, которому как раз сейчас вновь грозило гражданское противостояние. Дух мира был воистину хрупчайшим из созданий, редко когда принимавшим реальное обличье.

К тому времени как колонна свернула в улицу, ведущую через Виминальский холм в сторону преторианского лагеря, утренняя прохлада от бега в полном вооружении перестала ощущаться. Дыхание сделалось натруженным, а мышцы бедер от напряжения начинали гореть; тем не менее префект заставлял себя держать темп, параллельно сосредотачиваясь на мысли, как и что надо будет делать по прибытии в лагерь. Обращаться к преторианцам придется ему, и ему же призывать их хранить верность своему императору. Задание, мягко говоря, рискованное. Во-первых, он не политик, обученный дорогостоящими учителями и наставниками искусству риторики и ее хитрым приемам, нацеленным на пленение сердец и умов. Изъясняться придется, скорее всего, прямым и резким языком солдата, а надеяться разве что на уважение к его боевым заслугам и званию, дающему право быть выслушанным. В противном случае отсрочка смертного приговора за убийство Граника грозила оборваться прямо там, в преторианском лагере.

От дворца до лагеря было немногим больше мили, так что уже вскоре взгляду открылись башни южной стены, тянущейся дальше вдоль дороги. Глаза заливал жаркий пот, сердце молотом било в ребра, но Катон не сдавался и направлял свой маленький отряд. Шагах в двадцати впереди дорога пересекалась с общественным фонтаном, возле которого обычно за разговорами и сплетнями сидела горстка горожан. Сейчас там, на расстоянии, из боковой улочки выплыл паланкин и взял курс на лагерь. За ним следовал небольшой эскорт – судя по вздутиям на плащах, явно прячущий внизу оружие. Следом катилась крытая повозка. Вообще-то колесный транспорт в дневное время был нарушением закона, но на то он и закон, чтобы его нарушать, особенно если нарушитель чувствует за собою силу. А потому такие нарушения в городе были не редкость. За повозкой тоже следовали вооруженные люди. Катон, замедлив темп, внимательно к той процессии присмотрелся, постепенно догадываясь, что к чему.

– Что такое? – поняв, что что-то происходит, пропыхтел рядом Макрон.

– Это они. Заговорщики, идут впереди.

Центурион с прищуром вгляделся.

– Ты уверен?

– Безусловно.

– Что будем делать?

Сомнений у Катона не было.

– Останавливаем их, немедля. Там, в повозке, казна. Пропускать ее к преторианцам нельзя.

Катон выхватил меч; то же самое сделал и Макрон. Убыстрив ход, отряд начал быстро настигать хвост процессии, проходящий в этот момент пересечение с фонтаном. Улицу полонила обычная какофония лоточников, рыночных зазывал, женщин, кричащих на детей, и мужчин, кричащих на женщин, чтобы те прекратили свой крик. Все это перекрывалось стуком железных дел мастеров и ремесленников всех мастей. Это же скрывало и приближение колонны Катона к заговорщикам. Уже на приближении к эскорту один из них потянулся к фонтану черпнуть воды и плеснуть ее себе в лицо. Мотая головой, он с наслаждением расплескивал брызги, и тут замер, увидев колыхание императорского штандарта и угрожающие позы солдат. Он дернулся выкрикнуть своим сообщникам предупреждение и вытянул из-под плаща меч. Те, кто сопровождал впереди повозку и паланкин, обернулись и сразу же предприняли на улице построение. Быстрота и сноровка выдавала в них опытных солдат – по всей видимости, армейских ветеранов. Паланкин впереди замер и, чуть качнувшись, опустился наземь. Из него кто-то выбрался и для полноты обзора сместился на обочину.

– Нарцисс, – определил Макрон. – Катон, ты видишь?

– Вижу. – Префект обернулся и выкрикнул приказ: – Сомкнуться вокруг меня!

Давая германцам нагнать себя и Макрона, он умерил бег, и телохранители быстро образовали поперек улицы прямоугольник, который быстро сокращал расстояние с эскортом Нарцисса, выхватившим мечи. Кое у кого в свободных руках были еще и палицы. Напружинясь, эскорт изготовился держать оборону. По бокам от Катона находились Макрон и двое оскаленных германцев с выставленными щитами и поднятыми мечами.

– Именем императора! – выкрикнул Катон. – Бросьте оружие и расступитесь!

– А ты нас заставь! – язвительно гыкнул кто-то из ветеранов.

Люд на площади уже осознал опасность и разбегался кто куда, похватав детей и побросав корзины. Торговцы со всех ног спешили спасти хоть что-нибудь из своего товара и уносили ноги от прущих по улице германцев. За десяток шагов от неприятеля опцион проревел боевой клич, подхваченный остальными телохранителями. Широко раскрыв вопящие рты, свирепые бородачи ринулись на эскорт.

Сила натиска была за германцами, которые буквально смяли неприятеля своими щитами, тесня его назад. У Катона с Макроном щитов не было, и им оставалось лишь отражать удары выставленных клинков, на которые их безудержно нес плотно сомкнутый строй. В какой-то момент префект запнулся и, если б не теснота строя, рухнул бы плашмя. Но он вовремя выправился и, все так же зажатый со всех сторон, продолжал нестись. В считаных дюймах от его лица высвободил левую руку кто-то из эскорта; в ней была зажата палица.

Попытка отпрянуть ни к чему не привела, к тому же она оставляла наймиту лишнее место для замаха. Катон напрягся всем телом, а в тот миг, когда палица уже грозила обрушиться, рванулся вперед и гребнем шлема заехал наймиту по лбу. Почти одновременно он ощутил, как рукоять палицы без урона стукнула по наплечнику.

– Гад… – крякнул наймит, уже со вздутым кровяным желваком над бровями. Катон отдернул голову и ударил снова под углом, смяв таким образом врагу нос. Сбоку в живот своему противнику успел всадить меч Макрон и теперь яростно выдирал клинок обратно. Его жертве оставалось лишь беспомощно, с утробными стонами висеть на острие. Германцы продолжали давить щитами, упорно пробиваясь вперед; с обеих сторон слышалось натруженное пыхтение.

При очередном рывке Катон изогнул шею и увидел, что задний край повозки уже недалеко, на расстоянии одного броска. Там же на возвышении обочины взволнованно топтался Нарцисс. Вот он повернулся к рабам, что по-прежнему стояли возле пустого паланкина.

– Убрать это с дороги! – скомандовал он. – Пропустить повозку! Живо!

Рабы засуетились, подняли носилки и потащили их в первый попавшийся двор. В это время возница принялся охаживать палкой мулов, и повозка, разгоняясь, заколыхала вперед по дороге.

Нарцисс все смотрел назад, и тут их взоры с Макроном встретились. Грек, указуя рукой, тут же завопил:

– Вон тех двоих офицеров убить, первым делом! Убить, слышите?! Их нельзя допустить в лагерь!

Затем он соскочил с обочины и заторопился следом за повозкой. Неподалеку впереди был правый поворот, и Нарцисс отчаянно замахал вознице: туда, туда! Тот задергал узду, направляя коренного мула за угол и прочь с глаз.

Тем временем вожак наймитов погнал своих товарищей вперед и сам начал проталкиваться сквозь них, ориентируясь на гривастые офицерские шлемы в переднем ряду германцев. Было видно, как он близится с воздетым мечом, но отодвинуться от этой опасности было почти невозможно. Ну а непосредственно перед Катоном уже снова нацеливался палицей тот тип с окровавленной харей. На этот раз она заехала по гребню шлема так, что под ударом стукнули зубы. Сдавленный теснотой, Катон тем не менее сумел поднять левую руку и, вставив ее между их телами, по мере сил отпихнуть неприятеля. Одновременно он изловчился направить острие меча в сторону наймита и ткнуть снизу вверх под острым углом. Чувствовалось, как клинок, одолев слой одежды и кожи, вошел наймиту в живот. Но вошел неглубоко – рана была поверхностная и даже не обездвиживала. Хотя и от нее лицо врага исказилось и он судорожно завозился, силясь слезть с острия. Силясь всадить меч глубже, Катон краем глаза уловил взблеск стали и, глянув вверх, увидел занесенный у себя над головой меч старшего наймита.

– Пригнись! – рявкнул по соседству голос Макрона.

Схватив Катона за плечо, центурион с силой пихнул его вбок. Вражий клинок просвистел над гребнем и угодил по голове бьющегося рядом германца. Череп тихо треснул, и струя из мозгов, крови и костяных ошметков обдала Катону плечо и руку. Тело германца осело в общей толчее. Упавшего грубо отпихнул один из товарищей, а образовавшуюся брешь занял очередной косматый бородач, ударом щита двинув одного из наймитов. Поблагодарить друга Катон успел лишь мимолетным кивком; бой требовал собранности.

Предводитель наймитов виднелся теперь отчетливо, на расстоянии одного ряда; он уже снова поднимал меч. Выдернув острие из врага, Катон отпихнул поверженного левой рукой и нанес удар поверх его плеча – горизонтально главарю по лицу, раскроив ему рот и вмяв зубы в затылок. Тот по инерции глянул вниз, на всаженный под нос клинок, а в следующую секунду ноги под ним подкосились и он повалился, увлекая с собой застрявший в голове меч Катона.

– Порцин убит! – крикнул задним кто-то из наймитов. – Отходим, парни!

– Бежим! – взревел Макрон, подхватывая крик и этим усиливая среди наймитов панику.

Германцы снова зашлись своим боевым кличем, под которым наймиты начали откатываться. Задние обратились в бегство вслед за повозкой. Без поддержки с тыла их товарищи, все еще задействованные в схватке с германцами, уже не могли противостоять натиску громоздких щитов. Крайние уже валились под размашистыми ударами топоров; разгром был, в сущности, завершен.

Катон приостановился наступить на голову вражьему главарю и выдрать свой меч на волю. Макрон встал рядом, тяжело переводя дух, а германцы, огибая офицеров с боков, погнались за Нарциссовыми прихвостнями. Подоспевшего штандартоносца Катон придержал за плечо, и втроем они поспешили к углу улицы, за которым шла под уклон дорога к лагерю.

Повозка успела отдалиться на добрую сотню шагов и тряслась по булыжинам (судя по всему, вес был нешуточный). Возница гнал напропалую, и встречный люд с криками разбегался перед обезумевшими мулами. Рядом с возницей, вцепившись в сиденье, трясся Нарцисс. Обернувшись, он пару секунд глядел на вынырнувших из-за угла офицеров и имагинифера. Наймиты неслись вразброс, улепетывая от погони германцев, оглашающих дорогу кровожадно-победными воплями.

– Повозка! – выбросил руку вперед Макрон. – Надо ее взять, вместе с этим выродком Нарциссом.

Он припустил было к дороге, но Катон удержал его за руку.

– Погоди. Мы почти уже у лагеря. Сейчас главное управиться с преторианцами. Серебро подождет. – Еще не вполне отдышавшись, он набрал в грудь воздуха и крикнул в сторону германцев: – Опцион! Опциооон! Отозвать людей!

Начальник германцев находился сейчас на острие погони, криками и взмахами меча подбадривая своих соплеменников, что с оружием наперевес гонялись и добивали отступающих. Сделав рупором руки, Катон повторил приказ, но тщетно: начальник был слишком далеко, да к тому же в запале.

– Вот за это, – рыкнул Макрон, – этих волосатых жоп и не берут в легионы. Хороши в стычке, но помеха в битве.

Гоняться за германцами в попытке восстановить дисциплину было бессмысленно. Да и поздно. К той поре, как в них уймется жажда крови, они уже будут в разных концах города. Придется обойтись без них, своими силами. Жаль, что ускользнул со своими сокровищами Нарцисс. Но обнадеживает то, что попытка подкупить гвардию у заговорщиков сорвалась.

Досадливо вогнав в ножны меч, Катон расправил плечи и указал вдоль улицы на лагерь.

– Идем туда втроем, – указал он Макрону и штандартоносцу.

Центурион сунул в ножны свой окровавленный клинок.

– Будем уповать на то, что гвардейцы еще чтят императорский штандарт. Иначе не успеем опомниться, как тебя возьмут в оковы за убийство Граника. И это еще меньшее из зол. А то как бы твою голову не выставили над караульней, для украшения.

– Спасибо на добром слове, – хмуро усмехнулся Катон. – А теперь идем.

Глава 33

– Наклони штандарт и прикрой его, – тихо приказал Катон, приблизившись к парадному кольцу перед лагерем.

Имагинифер замешкался, и приказ пришлось повторить более строго. На этот раз штандарт принял горизонтальное положение, а сам штандартоносец убрал лицо под ощеренную морду зверя. С наброшенной на шлем волчьей шкурой и древком в руке он был неотличим от равных ему по званию: штандартоносцев в преторианской гвардии насчитывались десятки, так что кто их меж собою различит. Солнцеликий образ императора был прикрыт плащом.

Три когорты уже выстроились на плацу, а толпа солдат все струилась на построение из-под свода центральных ворот. Большинство было уже экипировано, но многие еще возились с ремнями и пряжками, а товарищи рядом несли их оружие. Картина, знакомая во многих уголках империи.

– А зачем скрывать штандарт? – недоуменно спросил Макрон на пути через плац. – Мы ж здесь как раз для того, чтобы быть на виду, нет?

– Сначала разузнаем, какие здесь царят настроения, – пояснил Катон. – Покамест мы просто офицеры, прибывшие на общий сбор.

Они лавировали в заполняющей плац толпе, где шел обычный обмен приветствиями между солдатами и кивками между их командирами. У ворот Макрон боевито гаркнул:

– А ну, дать дорогу офицерам!

Преторианцы послушно расступились, и спустя минуту трое императорских посланцев находились уже в лагере. Катон жестом велел своим спутникам отойти в сторонку для получения указаний. Прежде всего он обратился к штандартоносцу, который в дороге выказывал признаки волнения:

– Как тебя звать?

– Герий Рутилий, господин префект.

– Прекрасно. Слушай меня, Рутилий. Ты – имагинифер императора. Столь великая честь кому попало не выпадает. Значит, ты в свое время отличился. И теперь твоему императору угодно, чтобы ты отличился вновь. А для этого делай в точности то, что я тебе приказываю. Еще раз подчеркиваю: в точности и без колебаний. И тогда все у нас пройдет благополучно. Если же в тебе будет заметна хоть тень сомнения, то все мы втроем считай что покойники. Ты понял меня?

– Да, господин префект.

– Тогда расправь плечи, грудь вперед и выше голову. А когда я отдам приказ, сделай так, чтобы императорский штандарт вознесся так, дабы его увидели все и отовсюду. Ты сделаешь это?

– Непременно, господин префект.

– Вот и хорошо. Теперь насчет тебя, Макрон. Надо, чтобы ты направился в нашу казарму. Убери с постов часовых и замени их своими людьми. Не дай никому остановить себя на входе в штаб претория. Надо, чтобы вся наша центурия под твоим началом была готова нас поддержать, если что-нибудь пойдет не так, как мы рассчитывали.

Центурион цокнул языком.

– Все шло не так, как мы рассчитывали, с самого нашего назначения в преторианскую гвардию. Почему же сейчас что-то должно идти иначе? Тем не менее я буду на месте, друг мой. Не беспокойся.

Он похлопал Катона по плечу и скорым шагом устремился к казарме Второй когорты.

Префект кивнул в направлении штаба:

– Ну что, пошли.

Держась сбоку, они двигались по главному проходу мимо текущего от казарм к главным воротам людского потока. Катон шел с легким наклоном головы, несколько скрывая таким образом лицо от встречных. Хотя солдаты, которых подгоняли младшие офицеры, и без того не имели ни времени, ни возможности приглядеться к этой паре. Так Катон с Рутилием беспрепятственно добрались до здания ставки.

По бокам входной арки там стояли двое часовых, которые при проходе Катона с имагинифером дружно застыли навытяжку. С внутренней стороны находился просторный, окруженный колоннадой двор, на дальнем краю которого возвышался длинный, в три этажа, прямоугольник штаба. Перед колоннадой здания дежурили еще четверо часовых, не замедливших отсалютовать старшему офицеру в сопровождении штандартоносца. По короткому пролету лестницы Катон и Рутилий поднялись в крытый атриум. Здесь из высоких сводчатых окон под куполом лились лучи дневного света. Видя стремительное приближение префекта, из-за стола при входе бойко вскочил дежурный опцион. Катон на ходу вынул у себя из-за пояса небольшой пергаментный свиток и протянул ему на ознакомление.

– Приказы из дворца, старшим офицерам. Они в совещательной?

– Да, господин префект. В соответствии с указанием претория Бурра.

С куцым кивком Катон повернул к коридору, что вел в офицерское собрание.

– Прошу задержаться! – взволнованно окликнул сзади опцион. – Это, случайно, не… префект Катон?

Нутро чутко напряглось, но Катон усилием воли сохранил в себе спокойствие и ледяным голосом обратился к опциону:

– Верно. Ты, видимо, еще не слышал известие, что убийца сенатора Граника найден и вина с меня снята?

– Э-э… н-нет.

– Так вот, теперь ты услышал. Здесь я по прямому указанию претория Бурра и нашего императора. Рутилий, предъяви наш штандарт.

Имагинифер, откинув складки плаща, поднял древко, с которого, осененный солнцем на лазоревом фоне, пустоглазо взирал золотой лик Нерона. Попав в луч света, штандарт взблестнул так, словно император и в самом деле был солнцелик и всемогущ. Не помешали даже крапинки порхающих в воздухе пылинок.

– Что смолк? Ты узнаешь штандарт императора?

– Так точно, узнаю, господин префект!

– Значит, и мои полномочия ты лицезришь воочию. Оставайся здесь, на своем посту, и чтобы меня никто не смел беспокоить.

– Слушаю, господин префект!

Отсалютовав, опцион почтительно склонил голову, а Катон подал Рутилию знак идти следом.

Пройдя через галерею, они приблизились к двери вестибулума. Прежде чем взяться за дверную ручку, Катон умерил шаг и унял дыхание. Постояв секунду-другую, он решительно толкнул дверь. Возвышение находилось на дальней стороне вестибулума, а перед возвышением ровными рядами размещались скамьи. Воздух сдержанно гудел рокотом разговоров. Сошедшиеся по приказу Бурра центурионы и трибуны дожидались своего начальника с известием о цели этого сбора. При появлении Катона ближние к двери офицеры, разом смолкнув, повернули в его сторону головы. Он же расстегнул ремешки шлема и снял его с головы.

– О Юпитер, – чуть приподнялся на скамье один из центурионов, – никак префект Катон? Точно, он…

По мере того как смолкал общий рокот, к вошедшему оборачивалось все больше голов. Катон уверенным шагом прошел меж скамей к возвышению и, поднявшись на две ступени, повернулся к собранию лицом. Рутилию он указал встать в двух шагах справа от себя. Лица смотрящих во все глаза офицеров были удивлены и растеряны. В них, впрочем, пока еще не было ни тревоги, ни враждебности. В переднем ряду префект заприметил знакомого младшего трибуна.

– Трибун Цезилий, подойди сюда, – распорядился он.

Трибун встал и замер, в нерешительности оглядывая вышестоящих начальников, но к возвышению не двинулся.

– Живее! – властно бросил Катон.

Трибун торопливо прошел вперед и принял протянутый префектом свиток с надломанной дворцовой печатью.

– Зачти вслух, громко и четко.

Цезилий, кашлянув, набрал в грудь воздуха.

– Повелением его императорского величества, всем офицерам и солдатам преторианской гвардии безоговорочно подчиняться приказам сего лица, действующего от имени императора и во имя исполнения его высочайшей воли. Те, кто откажется повиноваться, будут считаться изменниками, коих постигнет суровая кара. Я, Нерон Клавдий Цезарь Август Германик, подтверждаю это своей печатью. – Трибун опустил пергамент. – Здесь же и подпись претория Бурра.

Катон забрал у него свиток и, твердо стоя на возвышении, обратился к офицерству:

– Таковы вверенные мне полномочия, подтверждаемые еще и наличием императорского штандарта. Таким образом, я назначаюсь временным начальником преторианской гвардии. А вы все поступаете в мое подчинение.

– Где Бурр? – послышалось откуда-то из середины вестибулума.

– Да! – присоединился еще кто-то. – Где наш преторий? Почему он не здесь?

– Тихо! – сурово глядя в зал, крикнул Катон. – В условиях чрезвычайных обстоятельств Бурр занят охраной императорской особы.

– Что за обстоятельства и откуда эта чрезвычайность? – возгласил трибун Тертиллий, командир Третьей когорты. – Что здесь происходит? Последнее, что я слышал, – это что ты в розыске за убийство!

Взвился гвалт гневливых голосов; ряд офицеров наперебой что-то спрашивал. Все это свирепым криком пресек Катон:

– Я сказал, тишина! Всем молчать и слушать!

Голоса сникли, и он продолжил:

– Обсуждать приказания императора нет времени. Да и не в вашем чине это делать. Достаточно сказать, что я являюсь его полностью доверенным лицом, а значит, все вы будете выполнять мои приказы, вплоть до извещения об их отмене. Как я уже сказал, обстоятельства чрезвычайные: Рим пытается взять в свои руки стая заговорщиков; в их планах отрешить императора от власти и заменить его Британником, которому отводится роль послушной куклы в руках изменников. А потому преторианцы встанут на защиту императорского дворца и сената, а еще городских ворот и берегов Тибра. Помимо этого, вам надлежит окружить изменников, схватить их и стеречь до той поры, пока император не решит их участь. – Он сделал паузу. – Вам следует знать и то, что среди заговорщиков значатся также некоторые офицеры из числа преторианцев. С ними обойдутся так же, как и с остальными изменниками. Но нужно быть с ними начеку. А потому все вы будете беспрекословно и незамедлительно выполнять мои, и только мои, приказы. Это ясно?

Снова поднял руку Тертиллий.

– Катон, я, безусловно, говорю от лица многих из здесь присутствующих. И вот мой к тебе вопрос: а почему в пергаменте не указано именно твое имя? Вдруг ты перехватил его у какого-то другого посланника, отнял и присвоил себе? Насколько мне известно, ты и сам был чуть ли не из тех самых заговорщиков, что умышляли против императора.

Катон указал на Неронов штандарт.

– Вот тому свидетельство! Потому здесь и имагинифер Рутилий. Кое-кто из вас, безусловно, его знает, равно как и то, что он пользуется у Бурра и Нерона заслуженным доверием. К тому же я не единственный офицер, что был послан сюда поднять тревогу. – Он указал на кровь, запекшуюся у него на лице и на нагруднике. – Если б сюда не прорвался я, это сделал бы мой товарищ, который в таком случае и принял бы командование.

Тертиллий покачал головой.

– Все равно это меня не убеждает. Я не готов дать веры твоим словам. Для того чтобы я хотя бы шевельнул пальцем, мне нужно подтверждение из дворца.

Кое-кто согласно закивал, на что Катон уставил в трибуна палец:

– Как я уже сказал, это расценивается как измена. А кроме того…

До слуха находящихся в вестибулуме донесся перестук калиг. Префект едва успел мстительно поджать губы, как в двери влетел Макрон со своими людьми. По приказу центуриона солдаты Второй когорты, держа на отлете копья, обстали стены вестибулума; из собравшихся никто и вякнуть не успел.

– Думаю, это отвечает на любой вопрос о моих полномочиях, – произнес с нажимом Катон. – Если Тертиллий или еще кто-то желает выказать мне неповиновение, пусть лучше сразу назовет себя.

Трибун не ответил, а лишь повел из стороны в сторону головой.

– Прекрасно, – кивнул Катон. – Будем считать, что вопросов больше нет. Сейчас я обращусь к солдатам, а после этого вы все немедленно получите приказы. Разойтись! – скомандовал он, пресекая любые дальнейшие пререкания.

* * *

На тот момент, как Катон взбежал на смотровую площадку возле плаца, церемония шла без нарушений. За его спиной собрались остальные старшие офицеры, в то время как участвовавшие в собрании центурионы заняли место справа от своих подразделений. Макрон со своими людьми расположился позади помоста на случай, чтобы кто-нибудь из офицеров по измене не вздумал, паче чаяния, чего-нибудь выкинуть. На обширном плацу стояла тишина; лишь слегка трепетали штандарты когорт да солнечные блики отстреливали от надраенных шлемов. Всего вкруг парадного кольца расположилось примерно шесть тысяч человек. Под гнетом предстоящей задачи Катон ощущал себя эдаким Атлантом, держащим на своих плечах бремя всего мира. Один неверный шаг, и все может с грохотом рухнуть. Мальчишкой ему доводилось читать о речах великих государственных мужей перед сенатом и народом Рима; о военачальниках, словом своим сподвигавших рати на бой. При этом он и не помышлял, что когда-нибудь и ему самому придется последовать этой традиции. Что и говорить, в преддверии этого момента он стоял не чуя под собою ног, и оторопь от вида стольких лиц сковывала тело словно льдом.

Сделав глубокий, до глубины нутра вдох, он отнял от перильца правую руку и поднял ее в приветствии, огласив с максимальной зычностью плац:

– Братья мои и товарищи, преторианские гвардейцы! Я Квинт Лициний Катон, трибун Второй когорты и префект ауксилариев!

Стоило ему назвать свое имя, как воинские ряды шевельнулись с глухим, как будто бы угрожающим рокотом. Катон поспешил продолжить:

– Кто-то из вас служил со мной, когда мы были легионерами. Многие вместе со мной воевали в Испании, где Вторая когорта приняла на себя всю тяжесть натиска повстанцев. Она не согнулась, устояла, и эта храбрость была отмечена императором Нероном. Другие из вас помнят, что за боевые заслуги в Британии император Клавдий наградил меня серебряным копьем. К чему я это, братья? А к тому, что я не нуждаюсь в ручательстве за свою верность Риму, римскому народу и его императору. Я доказал ее, сражаясь плечом к плечу со своими товарищами и проливая с ними свою кровь. Рим – мой хозяин, и Риму я присягаю своей верностью и самою жизнью. Как и подобает каждому солдату. Каждому римлянину. До последнего вздоха. Но вот что я вам скажу. В нашей империи пытаются посеять смуту изменники. Они здесь, прямо в нашей столице. Те, кто предает наш священный Рим и императора, избранного для нас богами.

Ухватившись за перильце помоста, он подался вперед и с пылом возгласил:

– Братья, истинно говорю вам: эти изменники сейчас среди нас! В эту самую минуту они замышляют отнять у нас императора. Их замысел в том, чтобы заменить его узурпатором, которого они будут дергать за ниточки, словно куклу. В их злых мыслях – передать власть кучке продажных сановников! – Префект потряс в воздухе кулаком. – Неужто мы позволим им это сделать, братья?

– Нет! – послышался чей-то истовый крик. – Да здравствует Нерон!

Кто-то подхватил его, но отнюдь не все. Большинство стояли и помалкивали. А кто-то и потешался, и их пришлось одернуть офицерам.

– Ну да ладно, – сам себе буркнул Катон. Призывов к патриотизму было, видимо, недостаточно. Надо что-нибудь более близкое и доходчивое. Префект поднял руки и взмахнул, взывая к тишине. После чего заговорил размеренно и веско:

– Скажу вам, братья, то, что мне известно. Эти заговорщики не только предали своего императора. Они думают предать еще и нас. Вдумайтесь: они хотят распустить преторианскую гвардию и разослать нас по легионам!

На этот раз отклик был более оживленным: кто-то изумленно ахнул, кто-то возмущенно взревел. Взяв это на заметку, Катон снова призвал к тишине.

– Да, братья. А что еще хуже, они хотят лишить нас выплаты, обещанной Нероном каждому преторианцу вот на этом самом месте! И подлый план этих изменников дошел до слуха нашего императора. Так же, как и вы, он вознегодовал и послал меня сказать вам, что помнит и сдержит свою священную клятву сделать ту выплату, да еще и присовокупить к ней! И клятва эта, сказал он, тверда как скала, на которой стоит Храм Юпитера. Каждый из вас, кто считает себя собратом Нерона, будет щедро, истинно по-братски им вознагражден. Он клянется в этом! Вы с ним, братья?

На этот раз его слова оказались встречены приветственным ревом, и уже сотни людей потрясали копьями, так что плац сделался похож на водную рябь в непогоду.

Катон простер руки к небу:

– Вы с ним, братья? Так назовите его имя! Пусть его услышат наши враги и ужаснутся, зная, что мы верны императору нашему Нерону!

Плац взревел тысячами глоток. «Нерооон!» – эхом отлетало от стен лагеря и прилегающих построек, крепчая в громовом крещендо. С хором слился и Катон, взмахами кулака внося в скандирование ритм. Спустя минуту он опустил руку и, медленно шагнув назад, к собранным на помосте трибунам, и обведя их светло-стальным взглядом, заговорил властно и строго:

– Там внизу, на плацу, заговора нет. Эти люди разорвут любого, кто не будет проявлять абсолютной верности императору. А его здесь на данный момент представляю я. Есть ли среди вас кто-то, готовый оспорить мое главенство над преторианской гвардией?

Возражать, во всяком случае вслух, никто не решился.

– Хорошо. Тогда готовьтесь выслушать мои приказы. И обеспечить их выполнение до последней буквы. – Он сделал паузу, еще раз оглядывая собравшихся. – Среди вас я не вижу трибуна Криста. Где он?

– В лагере его нет, – за всех ответил Тертиллий.

– Вот как? Где же он?

– У него приказ: с рассветом взять с собой половину когорты к Фламиниевым воротам.

– С какой целью? – подступив на шаг, спросил Катон.

– Обеспечить почетный караул легату Пастину при его вступлении в город. Во всяком случае, так он сказал.

Катон поджал подбородок. Значит, все-таки поздно. Нарцисс со своей кликой все же успел открыть Пастину вход в город, и теперь весь его легион вторгся в Рим для захвата власти.

Глава 34

Прежде всего необходимо было отвоевать Фламиниевы ворота – задача, которую Катон мог доверить лишь одному подразделению: своей родной Второй когорте. В поддержку себе он решил взять еще и Третью, возглавляемую Тертиллием; остальные были в основном разосланы по другим городским воротам, если изменники на них посягнут. Оставшаяся Десятая когорта была отряжена на охрану императорского дворца.

– Зачем брать с собой Тертиллия? – недоумевал Макрон под дробный перестук калиг.

Сейчас когорта быстрым маршем шла по улице, вьющейся по вершине Виминальского холма. На местных вид преторианцев действовал устрашающе, и они спешили укрыться в дома.

– Есть такая поговорка: «Держи друзей поблизости, а врагов – еще ближе». Вот я Тертиллию и не доверяю.

– И это причина давать ему прикрывать наши спины?

– Если я хотя бы почую измену, то лично зарублю его мечом, а командовать Третьей поставлю кого-нибудь другого. Ну, а пока прибереги свое дыхание для врага.

Бесспорно, не самый учтивый способ прерывать разговор, но ум сейчас поглощен был взвешиванием расстановки сил. Дело в том, что укрепления Рима существовали только на словах. Город вот уж две с лишним сотни лет как вырос за пределы Сервиевой стены[49], и хотя она все еще стояла, но, в сущности, перестала таковою быть, так как приспособилась под другие строения. Оставались и воротные башни, но живущие в них солдаты городских когорт годились лишь для разгона уличных потасовок, но никак не для обороны Рима от закаленных в боях легионов. За периметром старой стены город через Пинцианский холм[50] растягивался вниз до самого Тибра, и, пожалуй, единственным тамошним препятствием на пути Шестого легиона были платные ворота на Фламиниевой дороге, вблизи реки. Они, вкупе с неглубоким рвом и парой сторожевых башен, служили для сбора податей с проезжающих в обе стороны. Если вовремя не помешать, то легат Пастин попросту смахнет городские когорты и по Фламиниевой дороге двинется в сердце Рима. Это продвижение способна застопорить лишь стена с Фламиниевыми воротами. Здесь и определится успех или провал заговора. А с ними жизнь или смерть маленького Луция…

Мысль о сыне подстегнула, и мелькнул соблазн приказать людям перейти с шага на трусцу. Однако, в отличие от наймитов, разогнанных благодаря германцам, воинство Пастина было тяжеловооруженным, так что для преторианцев оказалось жизненно важно сберечь силы перед тем, как выйти на врага.

Также не давала покоя мысль о том, как там император со своими сановниками противостоит другим элементам заговора и в чью вообще пользу складывается борьба. Может, Нерона уже и в живых-то нет, а с ним и Палласа с Бурром и иже с ними, а ты поспешаешь лишь затем, чтоб ввязаться в тщетную битву с легионерами… Несмотря на все свои словеса о верности и чести, произнесенные с помоста, Катон, если что, вполне был готов переметнуться с одной стороны на другую, как только станет очевидным, что верх одержали заговорщики. Если вдуматься, ничто так не растлевает душу, как цинизм своекорыстных политиканов, чья свара лишь ознаменуется зряшной потерей сотен жизней его, Катона, боевых товарищей. А ведь никакой офицер не вправе посылать своих солдат на бессмысленную гибель, если ее можно избежать.

Впереди показалось черепичное пространство крыши Форума Августа[51]; значит, до Фламиниевых ворот уже недалеко. На конце улицы дожидались двое в туниках – преторианцы, посланные впереди колонны. Взмахом руки Катон остановил идущие сзади когорты и, направляясь на разговор с лазутчиками, поманил за собой Макрона. Где-то на расстоянии слышался приглушенный топот множества ног.

Ждущий опцион послал на догляд своего человека, а сам подошел доложить обстановку.

– Опоздали мы, господин префект. Люди трибуна Криста успели встать на ворота, и строй Шестого легиона уже входит из-за стены.

– Сколько примерно человек сейчас в городе?

– К нашему появлению они уже маршировали мимо. Так что толком и не скажешь.

Поморщившись, как от боли, Катон поскреб на подбородке щетину.

– Ничего не поделаешь. Придется атаковать с ходу. Воротами необходимо завладеть.

– Две когорты против десяти? – Макрон задумчиво склонил голову. – Расклад не самый выгодный.

– Он хорош хотя бы тем, что не придется драться в открытую. Для восстановления паритета воспользуемся улицами. Совладаем, если получится, мелкими частями. – Катон повернулся к опциону. – Беги обратно к колонне и отыщи трибуна Тертиллия. Скажи ему завести свою когорту на три улицы вверх и изготовиться перерезать Фламиниеву дорогу. Пусть ждет, пока не услышит, что мы двинулись на людей при воротах. Предупреди, что биться ему предстоит на две стороны: одной половиной когорты держать тех, кто уже в городе, а другой пробиваться обратно к воротам на смычку с нами. Уяснил?

– Да, господин префект.

– Действуй.

В то время как опцион взбегал обратно по улице мимо сомкнутых рядов преторианцев, Катон осторожно заглянул за угол. Впереди там виднелся еще один разведчик, пригнувшийся за повозкой, груженной сеном.

– Макрон, собери центурионов. Я сейчас.

Катон полуприсядью подобрался к разведчику, расстегнув и сунув под мышку шлем, чтобы со стороны не было видно красного гребня. Из-за обода кованого колеса открывался вид на улицу, которая отсюда тянулась еще на полсотни шагов, а затем ее пересекала широкая лента Фламиниевой дороги. Мимо оконечности улицы шествовали легионеры, по четверо в ряд. Справа ответвлялась еще одна улица с заходом в укромный, отграниченный стеной двор с кузней. Рванувшись, Катон перескочил зазор улицы. Непосредственно от двора в направлении ворот тянулся узкий проулок, на конце которого возле ворот виднелись караульные из когорты Криста.

Узнать расклад более подробно не было возможности; Катон поспешил обратно к колонне, на ходу обдумывая указания. Макрон уже успел собрать центурионов. Префект наспех изложил им свои задумки, описывая расположение улиц и доводя суть приказа до каждого центуриона.

– Петиллий, Порцинон, вы заводите своих людей в проулок и оттуда бросаетесь на ворота. Не останавливаться ни перед чем – и не мешкать. Рубиться беспощадно. Я знаю, там у вас есть друзья, но в осуществлении намеченного мы не можем колебаться. Для нас жизненно важно, чтобы ворота оказались закрыты. Будем врезаться в интервалы между когортами, вступающими в город. Это повысит наши шансы на успех. Уяснили?

– Да, господин префект.

– Остальная когорта делает бросок через соседнюю улицу. Макрон и Плацин, вы возьмете влево и ударите в тыл легионерам, что уже в городе. Тесните их безостановочно, насколько хватит сил. Я поведу остальных отбивать ворота. Игнаций и Николаос, ваши люди пойдут за Плацином и двинутся направо. Криста с его людьми возьмем в клещи. Если повезет, это ослабит их настолько, что нам удастся взять ворота на запор и отсечь когорты, которые пока еще находятся за стенами. Вопросы есть? Нет?.. Тогда всем нам удачи. По звуку трубы резко вперед.

Центурионы трусцой побежали по местам; рядом остался один Макрон.

– Врать не буду: драться со своими мне поперек души, – горько признался он.

– Ничего не поделаешь, – сухо ответил Катон, а сам тоже вздохнул. – Хотя ты прав. Все это пакостно. Будем надеяться, что Нарцисс со своими дружками ответит за каждую каплю крови, что прольется сегодня.

– Ой, сомневаюсь… Подлец склизок, как намазанная жиром свинья, а жизней у него больше, чем у драной кошки. Чтобы обездвижить, его надо буквально пригвоздить. Лучше всего к кресту.

– Если до этого дойдет, то я лично готов буду взять в руки молоток. Ну, а пока у нас есть дела. Выводи своих людей вон к той телеге. Трубач пусть будет при тебе.

Макрон занялся расстановкой солдат, а Катон вернулся к возу и присел рядом с разведчиком.

– Ну что, идет все та же когорта?

– Да. Хотя до следующей осталось не больше двух центурий.

– Ясно.

Катон оперся о дышло, повернутое к возу под углом, – видимо, на этом месте из повозки выпрягали животных. Глянув вниз, префект приметил, что ее более крупные задние колеса подперты колодками. Хрусткий стук калиг возвестил о прибытии молодцов Макрона. Центурион взмахом руки приказал им встать сбоку улицы и вполголоса пустил приказ изготовиться к броску.

– Мои орлы готовы, – сообщил он, подобравшись к Катону.

– Хорошо. Ждите здесь.

В надежде, что никто из проходящих легионеров не смотрит в эту сторону, префект, протиснувшись между возом и стеной, юркнул под арку кузни. В данную минуту кузня пустовала. На одной из ее стен были развешаны предметы ремесла, а середину занимала угольная печь, из тлеющего горнила которой вился дымок. В ближнем углу здесь стояла метла. Схватив ее, Катон вернулся к печи. Одной рукой он взялся качать мехи, а другой сунул метлу прутьями в топку. Вскоре в россыпи искр ожил красноватый огонь, от которого метла живехонько распалилась.

– Эй! Ты чего тут творишь?

Повернув голову, Катон увидел здоровенного бородача, который, выйдя из-за дворового сарая, оправлял низ своей туники.

– Рот заткни, и марш обратно, – шикнул Катон.

– Это ты мне? – Скрестив на груди толстенные, как окорока, лапищи, кузнец воздел брови. – А ну вон с моего двора, пока я тебя сзади не подковал!

Выхватив метлу из печи, Катон обнажил меч.

– Я тебе сказал: отойди подобру-поздорову. Иначе рубану.

– Да ладно, ладно, приятель, – уже просительно, с плохо скрытым испугом выговорил здоровяк, выставляя перед собой руки.

С превратившейся в факел метлой на отлете префект попятился к выходу. Со двора он славировал обратно за телегу и под любопытным взглядом Макрона ткнул метлу в сено. Вокруг деревяшки закурчавился сероватый дым; чувствовалось, как внутри стога, набираясь трескучей силы, разгорается пламя.

– Готовься вышибить подпорки, – наказал Катон разведчику. – Макрон, а ты помоги мне управиться с дышлом.

Вместе они приподняли неуклюжую балясину.

– Так, Макрон… теперь рули.

Наружу сквозь копну уже пробивались рыжеватые языки огня, а по улице потянулась белесая завеса дыма.

– Давай! – скомандовал Катон и уперся ногами в булыжник, а руками – в повозку.

Разведчик поочередно вышиб колодки, освободив таким образом колеса. Стоявшая под уклон телега тотчас пришла в движение и начала ускоряться в сторону легионеров, шагающих внизу улицы. Держась за петлю сцепки, Макрон отслеживал, чтобы передние колеса шли вровень, а Катон налегал сзади, чтобы повозка набирала скорость. По мере ускорения нарастала и густела задымленность, а огонь становился все более трескучим.

– Удерживай, удерживай! – задышливо понукал Катон, страхуя, чтобы тяжелая повозка преждевременно не врезалась куда-нибудь до выезда из улочки.

Встречный ток воздуха раздувал пламя, жаля кожу, но Катон терпел, остерегаясь лишь запнуться при разгоне телеги. До конца улицы оставалось не больше десятка шагов.

– Макрон, отпускай!

Оба отцепились и отпрыгнули, наблюдая за столкновением. С улицы уже доносились тревожные возгласы. И вот на всем ходу воз врезался сбоку в колонну легионеров, сшибая их и сминая колесами, пока не переломилась передняя ось, отчего воз завилял и перевернулся, раскидав по дороге пылающие копны. Катон, ухватив Макрона, потащил его вверх по склону, а сам крикнул разведчику:

– Давайте сигнал!

Через секунду улицу огласил зов трубы, и из-за угла густо посыпала центурия Макрона. Префект с центурионом, выхватив мечи, вместе со своими солдатами понеслись вниз по улице и на Фламиниеву дорогу. Щербатый плитняк впереди был усеян горящим сеном и ранеными легионерами. Кто-то вскакивал, оглушенный и ослепленный столкновением, а теперь еще и внезапной атакой преторианцев. Не успела колонна прийти в себя, как ее с фланга уже вовсю кололи копьями и рубили мечами; строй легионеров рассыпался.

Макрон вонзил меч в чью-то спину, повернувшуюся бежать; теперь тот легионер грянулся лицом оземь, не успев даже вынуть меча. От него центурион повернулся к следующему поединщику – опциону, криком созывающему разлетевшихся солдат своей центурии. Быстрый и точный удар по шее оборвал его на полуслове. В следующую секунду Макрон огляделся со вскинутым мечом, готовый отбить любую угрозу. Наметанный глаз ухватил, как его люди прорубаются сквозь средину хвоста когорты, что сейчас входила в ворота. Ряды неприятеля слева смешались из-за того, что люди там останавливались и в растерянности оборачивались посмотреть, что там происходит.

– Первая центурия, ко мне! – проревел Макрон. – Стройся возле!

Он продирался сквозь неплотную сутолоку, пока горящая повозка не осталась позади, после чего стал размахивать у себя над головой поднятым мечом. Вскоре сюда подоспел сигнифер центурии с несколькими солдатами, и спустя минуту гвардейцы заполнили собой всю улицу в поперечнике. Как только образовались первые четыре шеренги, Макрон дал приказ наступать в направлении дворца.

– Копья вперед!

Передний ряд преторианцев поднял древки копий внаклон, чтобы при ударах не задевать идущих сзади. Кто-то из легионеров пытался оказывать сопротивление, но большинство падали под ударами мелькающих копий и натиском округлых щитов. Было видно, как офицеры отчаянно пытаются повернуть людей в строю, но при нарушенном построении эта задача была трудновыполнимой. К тому же все еще сказывалась внезапность броска (от этой мысли центурион хмуро улыбнулся). С ближней улицы долетел приглушенный зов трубы, а спустя пару мгновений пронзительный рев возвестил, что в бой со своей когортой ринулся Тертиллий, кромсая неприятеля по Фламиниевой дороге в двухстах шагах отсюда.

– Всё, ребята! Они у нас в клещах! – проорал Макрон своим. – Жмем мерзавцев, не даем им опомниться!

Первая центурия уверенно шла вперед еще шагов двадцать, безжалостно разделываясь с теми, кто осмеливался ей воспротивиться. Но спустя какое-то время шаг пришлось замедлить: появились первые признаки организованного сопротивления, и путь наступающим оказался прегражден стеной дверообразных легионерских щитов, между которыми хищными клыками торчали острия мечей. Мрачная решимость лиц свидетельствовала о том, что Шестой легион готов принять натиск. Так что прогулка окончена, и наступает черед ближнего боя, коим так славны римские легионы. Впереди доподлинная проверка преторианцев на их хваленую отборность.

– А ну, прочней, ребята! Ровняй ряды!

Макрон остановился и вытянул вперед обе руки, задавая дистанцию и линию равнения. Обернувшись к сзадистоящему, он взял у него щит и встроил его в передовую шеренгу.

– А ну, за императора! Вперед!

Под отсчет Макрона Первая центурия двинулась на неприятеля; зазор между двумя ратями сужался и наконец исчез совсем, когда две линии щитов со стуком столкнулись. Сверху засновали наконечники копий, но и на линии пояса зловеще замелькали клинки. Утиснутый в самую давку Макрон уперся ногами и, стиснув зубы, налегал щитом в усилии продавить себе путь вперед. Но ни одна из сторон не уступала, и казалось, сам воздух натруженно и сорванно пыхтит от усилий под скрип щитов и железный перестук мечей.

Возле самого лица Макрона мелькнуло что-то слепяще-яркое: это нанес удар легионер, атакующий чуть правее впереди. От серьезной раны центуриона спас лишь случайный толчок кого-то из своих, сделавшего в этот миг рывок. В ответ Макрон нанес удар по диагонали; тот пришелся легионеру выше локтя и глубоко надсек мышцу. Раненый, скривившись, отдернул руку, но тем самым лишь сильнее распорол ее. Пальцы его непроизвольно разжались, и меч упал вниз, задев Макрону сапог.

Справа мелькнуло острие копья, угодив легионеру прямо в глаз; от резкости удара с него слетел шлем, а сам он запрокинулся и исчез с глаз долой. Почти в ту же секунду гвардеец слева от Макрона ахнул и согнулся от колющего удара в пах. Раненого, выступив вперед, оттиснул сзадистоящий, ну а тому оставалось лишь как-то выпутаться из строя и заняться своей раной. Упало еще несколько преторианцев, что свидетельствовало в пользу выпуклых прямоугольных щитов легионеров против более легких овалов гвардейцев. Эту невыгодную разницу отчасти выравнивала превосходящая длина преторианских копий. Но атака уже застопорилась, и теперь исход боя зависел в основном от силы натиска одной силы на другую: кто кого пережмет.

* * *

Катон выбрался из схватки и взлез на постамент статуи какого-то политического деятеля, чтобы четче оценить обстановку. Две центурии Макрона увязли в столкновении – ни туда ни сюда. Отсюда было видно и то, как когорта Тертиллия разрезала колонну легиона и затиснула несколько сотен человек меж двумя построениями преторианцев. Ну, а снаружи голову колонны Пастина обогнули его молодцы. В другой стороне центурии Николаоса и Игнация зачищали хвост обложенной ими когорты, а остаток его людей прижимал к воротам подчиненных трибуна Криста. Дальше дорога пустовала, но в отдалении уже виднелась голова следующей когорты Шестого. На глазах у Катона ее старший офицер велел своим легионерам остановиться, а сам трусцой побежал установить причину шума за воротами, своей яростью напоминающего бой. На то, чтобы воспользоваться этой осторожностью, у Катона были считаные минуты.

Он спрыгнул на дорогу и, жестом велев императорскому штандартоносцу находиться рядом, стал проталкиваться туда, где его гвардейцы громили рассеявшихся легионеров.

– Вторая когорта! – выкрикнул Катон. – Вторая когорта, отойти! Отойти!

Игнаций с Николаосом повторили команду, и их люди отступили от легионерских мечей.

– Солдаты Шестого легиона, вы совершаете измену! – обратился к неприятелю Катон. – Не верьте приказам вашего легата! Правда в том, что он – пользующийся своей властью изменник, задумавший свергнуть императора! Императора, которому вы присягнули служить! Спасите же себя. Бросьте свои мечи и сдайтесь, иначе вы будете истреблены на месте. – Катон сделал паузу, давая возможность усвоить свои слова. – Сделайте это ради себя, прямо сейчас! Не идите против своей отчизны.

Наступило некоторое затишье, в ходе которого Катон остановил внимание на молодом легионере, меч в руке которого заметно дрожал. Префект подступил к нему и проникновенно заговорил:

– Послушай, друг, зачем тебе биться и погибать за шайку заговорщиков? Достоин ли храброго легионера такой недостойный уход из жизни? С твоей отвагой тебе нужно сражаться и гибнуть за Рим, а не против него. Опусти свой меч, и, клянусь, тебе не будет причинено вреда.

Легионер постоял в растерянности, а затем, согнувшись, опустил свой меч вместе со щитом на дорогу.

– Вот это достойно. Ты поступил правильно. – Катон подошел к еще одному легионеру. – А теперь ты.

При этом он непоколебимо смотрел на него, и тот под взглядом префекта сложил свои щит и меч. Их примеру последовали другие. Катон, обернувшись через плечо к своим, сказал:

– Наши товарищи из Шестого легиона должны остаться невредимы. Разоружите их и отведите с дороги. Там, выше по улице, есть двор, а на нем – кузня. До дальнейших указаний держите их там. Еще раз предупреждаю: никаких унижений и рукоприкладства, иначе будете отвечать передо мной.

Своих людей вывел вперед центурион Игнаций. Они обступили новоявленных пленных и помогли раненым подняться на ноги. Николаос дал приказ собрать оружие, убрать с улицы тела и потушить еще не успевшие погаснуть ворохи сена, раскиданные вокруг перевернутой повозки. Однако небольшая группа офицеров, сигниферов и ветеранов отмежевалась от остальных и стояла, ощетинясь, в стороне.

Катон осторожно подступил к ней.

– Продолжать схватку бессмысленно. Ваши центурии сложили оружие. Последуйте их примеру, иначе мне придется отдать приказ уничтожить вас.

Старший центурион когорты презрительно фыркнул:

– Ты же знаешь, как оно устроено, префект. Центурионов назначают не для того, чтобы они казали пятки или сдавались. Я подчиняюсь лишь приказаниям своего легата. Вот и весь сказ.

Катон оглядел его спутников, всего числом не более дюжины:

– Ну, а вы-то? Неужто вам хочется погибели?

Ответом был лишь дерзкий блеск глаз. Сердце у Катона заныло: какая напрасная потеря сильных духом людей… Но времени на уговоры не было. Ворота необходимо было закрыть до захода других когорт Шестого легиона. Катон со вздохом кивнул и распорядился Николаосу:

– Попытаться взять живыми, но если выбора не останется, то не щадить.

Николаос махнул своим, и преторианцы сомкнулись вокруг тех, кто предпочел смерть бесчестью. Под перезвон мечей Катон через завесу дыма поспешил к воротам. Остальные центурии когорты при первом броске успели сразить основную часть людей Криста. Сейчас уцелевшие стояли плотным полукругом перед аркой Фламиниевых ворот. Отсюда различался шлемный гребень их командира, который, стоя возле сигнума, криками подбадривал своих измотанных солдат. Но те уступали числом, и их неудержимо теснили.

– Жмите, жмите, ребята! – слышались над какофонией боя возгласы Петиллия. Своего префекта он встретил радостным кивком. – Долго им не продержаться.

– Долго – нет. Но до подхода своих, может, и да, – тревожно заметил Катон, видя, как спешно набирает ход следующая когорта Шестого легиона. Он поднял щит одного из павших и воззвал к двум манипулам, ждущим за боевой линией: – А ну за мной, ребята!

В тылу схватки находился тяжелый деревянный желоб-корыто для водопоя лошадей и мулов, что въезжали в городские ворота. Первой части манипулы Катон приказал опрокинуть корыто, отчего на дорогу хлынула вода, взбивая грязь и сор на плитняке в бурую пенистую жижу. После этого восемь человек, побросав копья и приторочив щиты к плечу, подхватили пустой желоб и вслед за Катоном обочиной подобрались сзади к линии схватки. Оттянув и растащив часть своих людей в стороны, префект расчистил подход к рубежу и приостановился отдать приказ.

У людей с желобом имелась дистанция примерно в двадцать шагов на разбег, и они стояли в готовности, в то время как Катон, кинувшись вперед, поперечным ударом щита сбил одного из противников с ног. Движение было довольно рискованным, так как приоткрывало торс и можно было, изловчившись, нанести по нему удар, но Катон тут же дугой махнул мечом вправо, отгоняя от себя возможный выпад. По завершении этого маневра он вскричал:

– Тарань!

Восьмеро с желобом устремились вперед, набирая скорость. В последний момент Катон отскочил с их пути, и желоб в щепу разбил щит подвернувшегося на пути преторианца, отлетевшего в сторону. Направленный скользящий удар разметал всех встречных, и восьмерка пролетела сквозь полукруг, а следом за ней с солдатами пронесся Катон и тут же повернулся к полукругу Криста:

– Бей с фланга!

Он метнулся на строй врага, ударом щита сбив встречного гвардейца. Тот грянулся на спину, а Катон кромкой щита шибанул его по груди, вышибив из нее весь воздух. За ним с широкогорлым ревом устремилась манипула, с налету сбивая и приканчивая людей Криста короткими, безжалостно-четкими ударами мечей. Преторианцы – преторианцев. Сердце ныло от вида всего этого, но иного выхода не было.

Почувствовав, как под жесткостью натиска прогибается фланг, люди Криста начали отступать, выходя из схватки. Но некоторые упорно держались. При этом часть отступивших припустила через ворота по дороге, навстречу спасительно близящимся легионерам.

– А ну, стоять! – с беспомощной яростью кричал им вслед Крист. – Стоять и сражаться, трусы!

Но бой был уже, в сущности, кончен. Те, кто мог, обратились в бегство. Остальные начали сдаваться, выходя из полукольца и бросая оружие.

– Взять его! – указывая на трибуна мечом, выкрикнул Катон. – Не дайте ему ускользнуть!

Крист это услышал. Секунду он стоял без движения, а затем повернулся и дал стрекача через ворота, на бегу сорвав и откинув свой офицерский шлем. Там он юркнул в ближайший проулок и исчез из поля зрения. «Ничего, отыщем потом», – решил Катон. Тем более что сейчас стояли задачи куда насущней. Пробежав через сложивших оружие преторианцев, он отбросил щит, кинул меч в ножны и припал плечом к толстенному полотну ворот.

– А ну ко мне! Помогайте!

Подбежали солдаты, на ходу отбрасывая копья и щиты, и налегли на массивные створки. Неохотно, с глубоким скрежетным стоном петель, створки начали смыкаться. А за ними, уже не более чем шагах в тридцати, перешли на бег легионеры, спеша вклиниться и отбить вход в ворота, дающие возможность легиону беспрепятственно вступить в центр Рима. Медленно, но верно зазор сузился, затем сомкнулся, и слоновьи балки засовов легли в свои гнезда как раз в тот момент, когда с той стороны о створки успокоительно слабо и приглушенно застучали вражьи кулаки. Не успели, друзья. Отрезанный воротами Шестой легион был, хотя бы частично и на время, отсечен от битвы, что сейчас бушевала на подступах к Форуму, возле надменной громады императорского дворца.

Глава 35

Переступая через убитых и раненых, Катон со своими людьми поспешил к Макрону и его бойцам. Центурии Игнация с Николаосом остались стеречь пленных и держать ворота, а с собой префект повел центурии Петиллия и Порцинона, которым предстояло влиться в сражение, что сейчас разворачивалось вокруг Форума. На приближении к задним рядам своих Катон остановил колонну и стал проталкиваться к сигнуму Первой центурии, что колыхался над шлемами возле линии столкновения. Там он и застал Макрона, который сейчас запальчиво подгонял своих людей.

– Как у вас дела? – наспех кивнув, осведомился запыхавшийся Катон.

Ветеран облизнул окровавленную верхнюю губу и сплюнул.

– Пока держимся, но только и всего. Между нами и Тертиллием самое малое когорта. Они уже щупают пути через проулки, чтобы обойти нас. Пришлось послать Плацина с его парнями для прикрытия флангов.

Катон посмотрел вбок, как будто сквозь стены окружающих инсул мог видеть уличные схватки. До смешного глупо; лучше сосредоточиться на сражении. При двух дополнительных центуриях, на сжатом пространстве дороги и примыкающих проулков Макрон мог себя чувствовать вполне уверенно. Чего не скажешь о зажатом между двух сил Тертиллии, который сейчас бьется в явном меньшинстве; ему там может быть туго. Но из-за ограниченного обзора увидеть воочию, каково сейчас трибуну, было невозможно. Поглядев на инсулы по обоим флангам, Катон хлопнул друга по плечу:

– Держись тут. Я сейчас.

Не дожидаясь ответа, он протиснулся из толчеи на обочину улицы и подобрался ко входу в ближайшую инсулу. Дверь в ней была заперта, и Катон, толкнувшись, пнул туда, где дверные петли. После нескольких таких пинков старое дерево не выдержало и дверь рухнула внутрь. Разбросав обломки притолоки, он ступил в полумрак. Узкую лестницу окружали несколько квартирных дверей. Катон взбежал на второй этаж, и там как раз перед ним захлопнулась дверь, из которой до этого успело выглянуть взволнованное лицо. Он поднялся этажом выше и кулаком застучал в дверь квартиры, что выходила на Фламиниеву дорогу.

– Откройте! Именем императора!

Ответа не последовало, и Катон, отступив на шаг, грохнул по ней сапогом. Дверь внутри оказалась хлипче, чем на входе, а потому вылетела с первым же ударом. В квартиру Катон влетел под вопль ужаса и увидел забившуюся в угол всклокоченную женщину с тремя детишками.

– Пощади нас, добрый человек! – слезливо взмолилась она.

Катон взглядом отыскал выход на балкон и, в два прыжка проскочив комнату, вышел на его непрочные доски. Отсюда взгляду открывалась завораживающая, похожая издали на рябь картина боя: взблески шлемов, мельканье оружия, и все это под сдавленные крики и ломкие звоны клинков. Панорама тянулась до самого Форума. В попытке разглядеть все как можно лучше Катон оперся руками о перильца балкончика, но тот опасно заходил под ногами. Тогда Катон для верности ухватился за дверную раму и продолжил обзор. Как и сказал Макрон, между Второй когортой и людьми Тертиллия были зажаты чуть ли не полтысячи легионеров. Они держались сомкнутым строем, штандарты увели в середину; сдачей позиций здесь и не пахло. А дальше меж двух сил тужился со своими гвардейцами Тертиллий, в такой тесноте и сутолоке, что если это давление не облегчить, то ему действительно грозит поражение. Но для этого надо было вначале совладать с легионерами, которые сейчас противостояли Макрону.

Сверху над балконом был еще один этаж, а дальше – черепичная крыша инсулы. С мятущимся сердцем и мыслями Катон понесся обратно к двери, что вызвало новый всплеск мольбы у женщины. Выскочив из дома на улицу, он громогласно подозвал к себе Петиллия и Порцинона.

– Петиллий, сейчас ведешь своих людей вон туда по проулку, и на первом же повороте движетесь параллельно Фламиниевой дороге. Жми вперед и попробуй сомкнуться с ребятами из Третьей когорты. Встретишь кого-нибудь из легионеров – руби нещадно. А тебе, Порцинон, надо со своими парнями влезть на крыши инсул по обе стороны от дороги. Срывайте там черепицу, балки, все что попадет, и сбрасывайте на врага. Пусть те ублюдки погибнут под этой лавиной. Всё, отправляйтесь!

Центурионы отсалютовали и побежали по своим подразделениям; через пару минут их центурии тяжеловатой трусцой уже выбегали с главной улицы. По возвращении к Макрону Катон заметил, что его центурия под натиском отступила на несколько шагов. Сам ветеран, тяжело переводя дух, плюнул кровавым плевком.

– Одолевать нас начинают, – досадливо буркнул он.

– Надо еще немного продержаться, – сказал Катон, указывая на линию придорожных крыш. – Нашим гостям готовится каверзный сюрприз.

– Это какой еще?

– А вот увидишь. Главное сейчас не отступать… – Катон поднес ко рту ладони, набрал воздуха и прокричал: – Стоим, Вторая когорта! Стоим твердо! Не отступаем ни на дюйм! Рим за преторианцами!

– Подналяг! – в такт ему взревел Макрон. – Наддай, язви их в дышло!

Уже изрядно уставшие преторианцы, поднатужась, налегли на щиты и возобновили натиск. Легионеры поддались, но не более чем на шаг, а потом снова стали давить вперед. В этом испытании сил почти не оставалось места для взмаха мечом, и лишь изредка удавалось ткнуть клинком в зазор между скрежещущими друг о друга щитами. Шаг за отвоеванным шагом, легионеры вновь начинали теснить преторианцев. Было ясно, что если гвардейцев удастся сломить, то Фламиниевы ворота неминуемо вновь раскроют свои створки, пропуская внутрь основную часть Шестого легиона. Катон огляделся и, подхватив щит кого-то из павших, повелительно глянул на Макрона и императорского штандартоносца.

– За мной!

Он первым начал протискиваться в передние ряды когорты и, держа воздетый меч, ткнул им через плечо впередистоящего; острие соскользнуло по шлему легионера, скрытого за выпуклым двереобразным щитом. Катон встал на цыпочки, выбрал угол и снова ткнул, на этот раз попав в открытый пятачок над ухом. Чувствовалось, как острие втыкается в плоть и кость; легионер отпрянул назад, но сзади напирали, и движения не получилось. Из раны хлестанула кровь, а Катон резко отдернул руку, пока она сама не стала добычей легионерских мечей, и вжался спиной меж двух преторианцев, отыграв таким образом полшага. Со всех сторон доносилось натужное сопенье и кряхт впритирку напирающих друг на друга людей. Улучив момент для вдоха, Катон крикнул:

– Держимся! Еще немного!

– А ну дай подойти! – Это, работая плечищами, продрался вперед Макрон. – Ну-ка, ребята, дайте я до них дотянусь!

Он шваркнул щитом о щит встречного легионера и, высвободив чуток места, присел настолько, что изловчился чиркнуть легионера по ступне.

– Ох уж эти центурионы! – громко рассмеялся один из преторианцев. – Хлебом не корми, дай лишь славы угрызть!

Ближние солдаты рассмеялись так залихватски, что невольно мелькнуло подозрение: а не приложились ли перед построением к фляге? Или их пьянит само ощущение боя?

Край глаза уловил движение, а подняв глаза, Катон увидел, как в десятке шагов впереди, закладывая ленивый вираж, в людское скопище веером врезается кровельная черепица. За ней еще одна, лопнувшая при ударе о шлем легионера. И вот уже, казалось, весь воздух заполонил град из кровельных обломков, сыплющихся на неприятельские ряды, – черепица, сухие комья раствора, доски, куски балок. Послышались тревожные крики. Многих легионеров сбивало наземь; другие в страхе и растерянности пытались поднимать для защиты свои щиты, но делать это мешала сутолока.

– Ха! – со злым озорством крякнул Макрон. – Ай да потеха! Сейчас из них дух-то повышибет. Эй, ребята, жми! Вторая, вперед!

Преторианцы подхватили клич, и приугасший было пыл в них снова оживился. Натужный шаг, затем другой, за ним третий – и вот уже натиск пошел медленно, но верно. Вытянув шею, Катон увидел, как от тыла легионеров, все еще держащих строй, мало-помалу отделяются те, кто пытается уберечься от града летящих обломков. Посреди улицы встал один из центурионов, криком пытаясь вернуть солдат под штандарт когорты, который на отлете держал сигнифер. Кое-кто, пристыженный тем, что дал слабину, стал формировать строй. Но тут посыпался очередной шквал обломков, под которым пали и офицер, и сигнифер со своим штандартом, а когда пыль рассеялась, солдаты уже вовсю разбегались по проулкам. Их примеру последовали остальные, и вот уже среди улицы легионеров осталось всего десятка три или четыре.

– Отойти! – внезапно крикнул Катон. – Вторая когорта, стой!

Большинство подчинилось приказу, но горстка объятых пылом, пользуясь возможностью вволю помахать мечами, принялась сечь и колоть ошарашенного неприятеля. Несколько шагов в сторону врага, стиснув зубы и ярясь глазами, сделал и Макрон, но остановился и вернулся к префекту.

– Зачем мы остановились? – спросил он растерянно. – Они же бегут.

Несколько кусков черепицы бахнуло о плитняк чуть впереди того места, откуда он только что отступил. К счастью, никто из преторианцев, внявших зову префекта, под них не попал. Теперь они, словно приходя в себя, в нерешительности озирались.

– Чего ждем? Чтобы вам башку проломило? – крикнул на них Макрон. – А ну, назад в строй, а то я вам тут устрою! На работах сгною!

Центурия Макрона подровняла ряды, и Катон держал ее на месте, пока по плитняку не отгремели последние черепичные залпы. Убедившись, что продолжения вроде как не последует, он отдал приказ двигаться, но у следующей инсулы снова всех остановил. Среди груд, напоминающих битую посуду, густо лежали тела легионеров, в основном раненых или оглушенных. В воздухе клубилось облако шершавой пыли, от которой кашляли и сморкались обе противоборствующих стороны. Сквозь пелену было видно, как от когорты Тертиллия, бросая на ходу оружие, понуро отходят легионеры.

Одному из солдат Катон приказал разыскать Порцинона, чтобы тот снял своих с крыш и привел обратно в когорту. Черепица сделала свое дело, хотя маячило подозрение, что, как только восстановится порядок, в канцелярию дворца потекут жалобы домовладельцев насчет порчи имущества.

– Макрон, отряди сколько-нибудь людей в оцепление. Пусть отведут пленных в лагерь.

– А раненых?

– Раненые пока подождут.

– Слушаю, господин префект! – Центурион браво салютнул.

Катон прошел к зданиям, занятым преторианцами. Идти приходилось осторожно: с крыш местами все еще сваливались куски черепицы. Мимо шагали серые от пыли безоружные легионеры, а за ними стояли люди Тертиллия, тоже с серым налетом. Сам трибун находился позади манипулы, доканчивающей уже вялый, никчемный бой с авангардом Шестого легиона. Впереди дорога вела вниз, к центру столицы, загроможденному обилием храмов и базилик.

– Как у вас дела?

– Теперь лучше, когда вышли из тисков. – Тертиллий указал вдоль улицы: – Теперь мы их сдерживаем. Я выслал людей на проулки, отре́зать. Там дворец держит Десятая когорта, здесь мы. Так что Пастин со своими считай что в капкане.

– Вот и хорошо, – кивнул Катон. – От других когорт, размещенных вдоль стен, возьмем себе подкрепление. Мосты тоже за нами. Число людей достаточное, чтобы захлопнуть ловушку и вытеснить врага в складские кварталы. Когда у них за спиной окажется река, им останется или сдаться, или утонуть в ней.

– А если решат не сдаваться?

– Будем надеяться, что верх окажется за здравым смыслом, – рассудил Катон. – Рим и без того сегодня щедро полит кровью.

– День еще лишь начинается, – цинично усмехнулся Тертиллий.

– Тем более есть причина покончить с этим как можно скорей, – холодно ответил Катон. – Как только прибудут подкрепления, прорываемся на Форум и вышибаем Пастина. И не останавливаемся, пока изменники не окажутся схвачены. Или мертвы.

Глава 36

Было около полудня, и над центром Рима зависла видимость покоя, навеянная передышкой в битве. Обе стороны по взаимному согласию прервали столкновения и отдыхали на виду друг у друга. По улицам валялись неубранные тела легионеров и гвардейцев. Гражданские, запершись в своих жилищах, предпочитали не казать наружу носа и лишь с волнением дожидались, которая из сторон одержит верх. В общей сумятице по городу разгорелось несколько пожаров, тушить которые отправились городские когорты, в то время как более подготовленная рать участвовала в уличных боях. Дом сената был взят в кольцо, а почти все сановники препровождены в императорский дворец якобы для их собственной защиты (хотя мало кто сомневался, что те, кто поддерживал или хотя бы сочувствовал Британнику, обратно живыми выйдут едва ли).

Старшие офицеры преторианской гвардии собрались на Капитолийском холме у невысокой, в полроста, стены возле храма Юпитера. Ниже под холмом во все стороны тянулись склады и рынки Боариума, где с остатком своего легиона угнездился Пастин. Мост на остров посередине Тибра перегородили преторианцы. Ниже по течению люди все того же Катона заняли храм Минервы, перекрыв доступ к пристани баржам и мелким судам.

Деваться легионерам было в принципе некуда. Оставалось лишь предложить им сдаться или, в случае отказа, уничтожить. Единственный для них проблеск надежды – это если отсеченная Фламиниевыми воротами часть легиона сумеет как-то пробраться в центр Рима и придет своим товарищам на выручку. Но у преторианцев наверняка и мышь не проскочит, а не то что легион, пусть и в усеченном виде. По последним сообщениям, остаток Шестого отступил от Сервиевой стены и теперь разместился при дороге на Остию, не предпринимая попыток штурма. В самом деле, отсюда на расстоянии в пару миль виднелось железное поблескивание. Эти сведения Катон включил в свой доклад, только что посланный в императорский дворец, где в ожидании вестей изнывали Бурр, Паллас и весь ближний круг Нерона.

Катон указал границы участка, все еще занятого легионерами Пастина, а также их число: «От тысячи до полутора, но не более. Пробиться наружу им не под силу. Они заперты и знают об этом».

– Тогда почему они не сдаются? – спросил Тертиллий.

– Потому что они хорошие солдаты, – ответил Катон. – Легионеры. Которые будут драться до тех пор, пока им велит Пастин. И от этого их тем более жаль.

Тертиллий язвительно хмыкнул.

– На Фламиниевой дороге я этого за тобой не замечал… И мы их, кстати, побили.

– Там они попали в засаду, и нас выручила внезапность. Второй раз такого не случится. И если Шестой в какой-то мере подобен легионам, в которых служил я, то в нем сейчас кипит нешуточная злость, и они полны решимости поквитаться за свой промах.

Тертиллий качнул головой.

– Вы, армейские, слишком уж высокого о себе мнения.

Макрон оглядел офицеров, из которых некоторые попали в гвардию тоже переводом из легионов. Суровый блеск их глаз свидетельствовал, что им близок дух той непоколебимой твердости, с какой легионы защищают рубежи от необузданных варваров, норовящих прорваться в пределы Римской империи.

– Уж какое есть, господин трибун.

– Ладно, поглядим. Лично я готов побиться об заклад: они побросают мечи в ту же минуту, как мы двинемся на приступ.

– По рукам! – с простецким азартом воскликнул центурион. – Какая будет ставка у господина трибуна?

– Будем надеяться, что до приступа дело не дойдет, – устало вмешался Катон. – Пока вы собираете людей, я попробую убедить Пастина. Его легионеры заслуживают шанс на жизнь. Они всего лишь повинуются приказам. Большинство из них даже не догадывается о своем участии в заговоре. По словам пленных, им сообщили, что преторианцы свергли императора, а их сюда направили подавить мятеж.

– Что ж, пусть пеняют на себя, – заключил Тертиллий. – Сомневаюсь, что император станет вникать в их положение так же, как и ты, Катон.

– Как бы то ни было, пока здесь командую я, моей задачей будет положить конец этой бессмысленной резне. Так что собирайте людей и ждите моего возвращения. Если со мной что-то случится, то командование возьмешь на себя ты, Тертиллий, и доведешь дело до конца.

– Слушаю, господин префект.

Макрон с волнением посмотрел на друга.

– Но ведь Пастину ничего не стоит пленить тебя, а то и убить! В его-то положении…

– Со мною это. – Катон указал на императорский штандарт. – Из того немногого, что я знаю о Пастине, он хороший солдат, а потому должен по достоинству отнестись к переговорщику под символом, благословленным жрецами Юпитера. Ты понесешь этот штандарт для меня, Макрон?

– Сочту за честь, господин префект.

– Благодарю. Ну, а если я в легате ошибаюсь, то, подняв на меня руку, он тем самым повергнет себя и свой род в бесчестье вплоть до той поры, пока сохранится память о его родословной. – Катон улыбнулся. – Римские аристократы – народ честолюбивый. Так что армейцы не единственные, кто высоко себя чтит. Разница в том, что у них это чувство более обосновано… Ну да ладно, идем.

От храма Юпитера он повернул к спуску вниз по холму, приказав одному из трубачей следовать за ним. Макрон принял от имагинифера императорский штандарт, взглянул снизу вверх на солнцеликий образ и, хмыкнув, качнул головой, после чего направился вслед за своим командиром. Всю дорогу по склону Капитолийского холма и на приближении к Боариуму преторианцы на улице останавливались и с любопытством взирали на эту маленькую процессию. Так втроем они прошли через позиции гвардии и вышли к первому заслону неприятеля. Катон дал знак трубачу. Тот поднес к губам охвостье буцины и издал хриплый трубный звук, возвещающий об их приближении. Ближайший из часовых тотчас подошел и преградил им дорогу строгим окриком:

– Стой! Зачем пришли?

Катон оглядел легионера – изрядно за тридцать, в морщинах, шрамах и с той характерной дерзостью в глазах, лишний раз подтверждающей железную легионерскую закалку, о которой только что шла речь на холме.

– Я – Квинт Лициний Катон, действующий командир преторианской гвардии и префект ауксилариев. До этого был центурионом Второго легиона. Со мной центурион Макрон, до назначения в гвардию тоже служил в легионе. Я желаю разговаривать с легатом Пастином.

Судя по лицу, перечисленные регалии вызвали у служаки скупое уважение – чего, собственно, и следовало ожидать.

– Легат вон там, – указал он. – В судейском дворе у входа в Боариум. – Повернувшись, сложил руки рупором и крикнул кучке легионеров, отдыхающих в глубине улицы: – Тут эти пришли, на разговор с легатом!

Один из той кучки оказался опционом. Он махнул рукой – дескать, пропустить, – и часовой вернулся к своим обязанностям. Трубач снова взялся за буцину, но Катон остановил его и приказал возвращаться обратно.

– Нет смысла попусту рисковать еще одной жизнью. Ступай.

Вдвоем с Макроном они подошли к выжидательно стоящему опциону, который, похоже, не нашел в визитерах ничего подозрительного.

– Следуйте за мной.

Втроем они повернули за угол на конце улицы. По обе стороны инсулы сменялись торговыми складами и купеческими конторами. Здесь же находился и рынок предметов роскоши и первого спроса, один из многих в этом квартале. Сейчас здесь вовсю шла работа: солдаты Шестого легиона сооружали баррикады и перекрывали проулки. Большой отряд с помощью веревок раскачивал и рушил ветхие постройки и дома времен республики. Развалины уже снесенных жилищ сильно затрудняли любую атаку со стороны штурмующих, а защитников, наоборот, снабжали запасом камней для метания с баррикад и стен соседних складов.

– Ого, развернулись, – вполголоса пробурчал Макрон. – Надеюсь, нашему другу легату удастся внушить, что игра проиграна. Иначе тут еще многие из наших полягут.

– Это уж точно, – Катон кивнул.

Опцион шагал впереди. Путь лежал через ряды суконного рынка, где так и не были убраны тюки тканей (настолько спешно бежали купцы от учинившейся на улицах бойни). На окруженном колоннадой дворе судейских контор, прямо на плитах, лежали и сидели десятки раненых. Их раны обихаживали легионные эскулапы; они же, как могли, утешали безнадежных, что отходили в царство теней. Над самым помпезным входом во всем дворе висела вывеска: «Антоний Цефод – самый услужливый адвокат, какого можно купить за серебро! Неси любое дело, с виной или без».

У порога опцион остановился.

– Господин легат, – осторожно позвал он. – Тут преторианские офицеры, пришли для разговора.

– В самом деле? Пусть войдут.

Опцион посторонился и жестом указал визитерам войти. Контора была просторна и добротно обставлена. На полках аккуратно разложены свитки, клиентские стулья с подушками стоят вокруг резного, темного дерева стола. За ним неподвижно сидел легат, голову которому сейчас повязкой обматывал медик. Пастин был худ и узколиц, на пятом десятке, с помертвелыми от усталости глазами. Некогда надраенный нагрудник сейчас был в пылевой коросте со следами засохшей крови. Легат и медик находились в комнате не одни: на одном из стульев ютился толстый коротышка в полосатой тунике и с головой, напоминающей тыкву с зачесанными назад намасленными сединами. Он жался в углу, а его сцепленные на животе пальцы нервно поигрывали. К этой внезапной аудиенции он, похоже, относился неравнодушно.

– Кто такие? – резким сухим голосом осведомился Пастин.

– Префект Катон, господин легат. А это мой старший центурион Макрон. – Катон, распрямив плечи, произнес: – Я пришел просить тебя сдаться.

– Вот как? Мне кажется, весьма самонадеянно, в вашем-то нынешнем положении.

– Если вдуматься, то нет. Вы окружены. За спиной у вас река. Позиция неудобна для обороны, а длительное противоборство лишь приведет к тысячам жертв с обеих сторон. Это бессмысленно. И ты это, разумеется, понимаешь.

– Разумеется. Только почему бы тебе и твоим людям не принять единственно верное решение: перестать биться против нас и выступить вместе с нами против узурпатора Нерона и негодяев, которыми он себя окружил? Сделай это, и я, безусловно, сумею уговорить моих соратников пересмотреть отношение к тебе как к перебежчику на чужую сторону. – В глубоко посаженных глазах легата замерцал огонек. – Да, префект Катон. Я полностью сознаю ту роль, которую тебе надлежало сыграть в этих непростых событиях. Если б ты сделал то, чего от тебя ждали, все уже благополучно завершилось бы. В эту самую минуту Нерон был бы уже мертв, а сенат провозгласил бы императором Британника. Ну, а любой мало-мальски честный человек не колеблясь примкнул бы к нашему делу. Так что тебе не поздно перейти на нашу сторону. Тебе и всему твоему воинству.

Катон покачал головой.

– Поздно, господин легат. Поздно и бессмысленно. Ты сам это понимаешь. И кстати, добровольным участником вашего заговора я не был никогда. Меня втянули в него твои сообщники. Те самые, что похитили моего сына и пытались выставить меня убийцей сенатора Граника, выдав это убийство за козни Палласа. Лично мне такие деяния кажутся несовместимыми с понятиями о чести.

Легат слегка поморщился:

– Не будем более о ней. Ты вот говоришь, что у вас преимущество. Но за городской стеной все еще стоит половина моего легиона. А потому пройдет лишь некоторое время, и они изыщут способ сомкнуться с моими людьми здесь.

– Та половина отошла и расположилась у дороги в Остию. И если я прав в своей догадке, она намерена ждать, чьим перевесом кончится заваруха в городе. Так что тебя эта половина не спасет.

Секунду Пастин это усваивал, а затем ответил:

– Возможно, я не доживу до падения Нерона. Но оно так или иначе произойдет. В игре задействованы и другие силы.

– Вот как? И какие же?

– Уж не думаешь ли ты, префект Катон, что тебе изложат все детали грандиозного замысла? А я-то думал, ты сметливей… Впрочем, мне нет до этого дела. Если мой легион не может сюда пробиться, то я считай что обречен. Тем меньше меня заботит мысль о сдаче. Я ведь не глупец, Катон. Мне доподлинно известно, какой конец ждет тех, кто поставил на карту все – и проиграл. Зная Палласа, я с уверенностью могу сказать, что в случае сдачи кончина мне уготована протяженная и крайне мучительная.

– Тебя не только своя смерть должна волновать, – вставил слово Макрон. – Ты о людях своих подумал?

– О ком?.. Не смеши меня, центурион. Люди в большинстве своем приходят и уходят, не оставляя следа. Такие, как ты. И даже твой префект. Кто вспомнит Катона в грядущих поколениях? Нет, в памяти остаются лишь имена знатнейших фамилий.

– Меня от ваших, от аристократов, прямо-таки мутит. Вот так бы взял и разблевался.

– Макрон, это не на пользу разговору, – сделал замечание Катон. – Господин легат, в случае сдачи тебя ждет суд. Но это будет суд справедливый, даю тебе в этом слово. Измена твоя не подлежит сомнению, но у тебя будет шанс изложить свои доводы. Честь по чести. Если же ты, наряду с собой, обречешь на гибель и своих людей, то имя твое навеки погрязнет в бесславии.

– Суд, говоришь? – Пастин холодно рассмеялся и повернулся к сидящему в углу толстячку. – Насчет суда давай расспросим моего радушного хозяина. Я поймал его, когда он хотел порскнуть отсюда со своими нечестивыми делишками. Что скажешь, Цефод? Ты бы взялся меня выгораживать? Думается мне, языкастый паразит вроде тебя, лишь понаслышке знакомый с правдой, не говоря уж о справедливости, не преминул бы покуситься на мои монеты и лжесвидетельствовать от моего имени. Скажешь, нет?

От такого предложения законник поежился. Облизнув губы, он залопотал в свойственной его ремеслу манере: фальшиво-вкрадчивым говорком человека благовоспитанного, но лукавого и обтекаемого со всех сторон:

– Не уверен, господин, что гожусь для этой почетной задачи лучше всех. Тем не менее готов порекомендовать, скажем, Лонгина. Вам это интересно?

– Постой-постой, дай угадаю… Не такой ушлый, как ты, но каким, в случае чего, можно поступиться? – Пастин в отвращении передернул плечами. – Ух, проклятое племя… Жаль, что я не застану падение Рима. А то перед этим я стер бы с лица Земли всех крючкотворов.

– Ты не первый, кто этого пожелал бы, – с чувством сказал Макрон. – Хотя думается, далеко не последний.

Оба переглянулись с улыбкой умудренной солидарности. Вскоре после этого медик закончил накладывать повязку, и Пастин нетерпеливым взмахом выпроводил его.

– Сдаваться, префект Катон, я не буду. Хотя и благодарю за предложение. Подозреваю, ты милосердней тех, кто тобой командует.

– Господин легат, умоляю еще раз подумать.

– Решение принято. Теперь прошу вас оставить меня.

Возражать было бессмысленно.

– Как пожелаешь, легат, – скорбно кивнул Катон. – Макрон, идем.

– Стойте! – вскочил со стула Цефод. – Возьмите меня с собой!

– А ну, сидеть! – гаркнул Пастин, уставив в его сторону палец. – Еще раз двинешься – лично тебе глотку перережу.

Бедняга, словно побитый пес, ужался обратно в угол, а Пастин мстительно улыбнулся своим гостям.

– Если я и сделаю что-нибудь доброе в свой смертный час, так это избавлю мир от еще одной скользкой жабы.

Катон, а вслед за ним Макрон отсалютовали легату и, покинув контору, через внутренний двор вышли на улицу, ведущую обратно к Капитолийскому холму. Легионеры молча смотрели парламентариям вслед, а у Катона сердце надрывалось от мысли, что из-за легата и его друзей-заговорщиков вновь будут гибнуть ценные, нужные отчизне люди.

* * *

По возвращении к храму они обнаружили, что в Боариум к офицерам вышли оценить обстановку император и его ближайшие советники. Нерон по такому случаю решил поверх своей лиловой с золотом туники надеть доспех; при этом военная экипировка лишь оттеняла его худосочность и мелковатый подбородок. От императора Катона с Макроном отделял неплотный строй телохранителей-германцев.

– Этих двоих пропустить! – подойдя сзади, скомандовал Бурр, и телохранители расступились.

На префекте претория поверх белоснежной туники красовался зеркально-серебристый нагрудник – вопиющий контраст с перепачканными пыльными доспехами Макрона и Катона, измазанными к тому же кровью после отчаянного боя за Фламиниевы ворота.

– Я так понимаю, вы говорили с Пастином о сдаче?

– Да, господин военачальник.

– И что?

– Наши предложения он отверг.

– Значит, смерть ему, – подытожил Бурр. – А вместе с ним и большинству его солдат. Жаль… Но что теперь поделать, коли он избрал этот путь. Идемте, с вами хочет говорить император.

Он подвел их к Нерону, стоявшему особняком от остальных, сложив за спиной руки и озирая сверху участок, который удерживал с оставшейся частью своего легиона Пастин.

Начальник гвардии деликатно кашлянул.

– Император, вместе с твоим штандартом возвратился Катон.

Сейчас Нерон непринужденно, одним бедром сидел на перильце парапета. Обернувшись на голос, он изобразил лицом учтивое удивление:

– О, Катон? Похвально, весьма похвально. Ты у нас, можно сказать, герой дня. Если б не твои старания, эти изменники могли бы переманить на свою сторону моих гвардейцев.

– Я лишь выполнял свой долг, государь.

– Слова истинного солдата. Ты заслуживаешь благодарности. Ну, а теперь командование переходит обратно к префекту Бурру.

– При всем уважении, государь: опасность пока не миновала. Надо еще одолеть Пастина и его людей.

Тут подал голос стоящий на расстоянии слышимости Паллас:

– Об этом мы позаботимся. Пока ты ходил к Пастину, уже были отданы надлежащие приказания.

– Приказания? Какие? – растерянно спросил Катон у Бурра.

– Мы их оттуда выкурим. Точнее, выжжем, – ответил Паллас вместо командира преторианцев. Облизнув свой крючковатый палец, он поднял его кверху. – Роза ветров нам благоприятствует. В сторону реки дует приятный ветерок, и это убережет нас от излишнего ущерба.

Прежде чем отреагировать, Катон переглянулся с Макроном.

– Но счет людей на Боариуме идет на тысячи, и среди них множество ни в чем не повинных горожан…

Нерон, приподняв брови, развел руками:

– Это, конечно, печально. Но, не разбив яиц, нельзя изжарить яичницу.

Нервно сглотнув, Катон с максимальной сдержанностью произнес:

– Из тех яиц многие совершенно не из той корзины, государь. К тому же там, в руках у заговорщиков, может находиться мой сын.

– А что делать, дорогой мой Катон? – без тени эмоций произнес император. – Я его им не отдавал. В этом нет моей вины. Когда все закончится, мы с тобой будем вместе скорбеть о жертвах.

Префект даже не нашелся, что ответить на такой неслыханный цинизм. Тут голос подал имперский секретарь:

– Я сомневаюсь, Катон, что твой мальчик там. Скорее всего, он где-то у Британника и остальных изменников, что успели улизнуть из города.

– То есть? – Катон резко повернулся к нему.

– Пока ты ходил к преторианцам, преданные Риму люди занялись заговорщиками. Были приняты меры, и под арест пошли многие сенаторы, а дома их обыскали. Одним из первых был дом Веспасиана. Там, в ванне, мы нашли тело его жены, Домиции; она вскрыла себе вены. А рядом на полу лежало адресованное императору письмо о том, что ее муж к заговору не причастен. В этом, конечно, предстоит разобраться. Чтобы установить истину, Веспасиана надо будет как следует попытать.

– А что же Луций?

– Его в доме не оказалось. Как и еще некоторых из тех, кого мы искали. Вынужден сказать тебе, что из города сбежал и Нарцисс. Он ушел через Остийские ворота, на повозке в сопровождении слуг. Говорят, что с ним там был маленький мальчик. Боюсь, это мог быть твой сын.

Катон разрывался между беспомощным гневом и столь же беспомощным желанием изничтожить Нарцисса, стереть его с лица Земли. Образ Луция с перепуганными, распахнутыми глазенками наполнял отчаянием и горьким бессилием, от которого ноги делались ватными, словно чужими.

– Ты уверен в этом? – спросил префект.

Паллас пожал плечами:

– Я лишь передаю то, что мне сообщили. Достоверно одно: Нарцисс и кое-кто еще избежали ареста и сейчас направляются в Остию вместе с когортами Шестого легиона, которым не удалось вступить в Рим.

Катон поспешил к парапету и, свесившись, поглядел через него вдаль. Да, конечно же: переливчатое взблескивание доспехов на Остийской дороге истаяло. А с ним и Нарцисс, и Луций, и повозка с серебряными монетами. Канул в небытие подкуп преторианцев, но зато барыша для остатков Шестого легиона очень даже прибыло. За него они будут усердствовать как надо. И не только они, а еще и те, кого подкупят дополнительно…

От этих мыслей Катона громким и радостным возгласом отвлек Нерон.

– Началось! – воскликнул он, указуя в сторону Боариума.

Со двора на краю участка, подвластного легионерам Пастина, расползались сероватые космы дыма. Вот среди них прорвались и заплясали оранжевые языки огня.

– И там! – подавшись вперед, указал император.

Пламя, набираясь силы и рвения, охватывало периметр строений, удерживаемых Шестым легионом; трепетные рыжие языки раздувал ветер, дующий в сторону реки. Огонь разгорался все вольней и шире. В пламени виднелись фигурки людей, теснимые вдоль улиц и проулков сухим струйным жаром. Легионеры вперемешку с обывателями спешили пробраться к мосту, но там их уже ждали преторианцы. Многие сдавались; с теми, кому не хватало сметки бросить оружие, расправлялись быстро и беспощадно.

– Какая красота, – негромко, но с чувством молвил Нерон. – Словно ожила корзина с рубинами…

Катон, оглядевшись, тряхнул головой. Не было ни красоты, ни поэтики в огненной геенне, что сейчас поглощала людей Пастина, а заодно и широченную полосу одного из древнейших кварталов Рима. Паллас с благостной улыбкой стоял возле императора.

– Пастина мы, возможно, и уничтожим, но много сил и средств уйдет на восстановление.

– Восстановление? Перестаньте. Мы зачистим все это пространство и застроим его чем-нибудь гораздо более достойным. Нужно хвататься за возможность, которую нам предоставляет этот очистительный пожар, – не обращаясь ни к кому, вещал Нерон, с надменной задумчивостью оглядывая остальной город, распростершийся по близлежащим холмам.

– Уймись, Катон, – вполголоса посоветовал Бурр. – У меня в ожидании тушения стоят городские когорты и стража; как только мы разделаемся с Пастином и его людьми, я сразу же дам команду. Больше, чем надо, убытков не наделаем. У тебя, кстати, утомленный вид. Идите-ка с Макроном в лагерь, отдохните. Центурион, можешь передать штандарт кому-нибудь из германцев.

Бурр повернулся и кликнул одного из телохранителей императора, чтобы тот избавил Макрона от его ноши. Ветеран замешкался и на германца поглядел недружелюбно.

– Непривычен я сдавать римские штандарты варварам.

Германец пожал плечами и обхватил лапищами полированное древко. Макрон уступил его не сразу, а лишь после презрительной реплики:

– На, волосатый ублюдок. Смотри глаз с него не спускай.

Паллас скрестил на груди руки.

– Ну что, теперь остается лишь настичь Нарцисса с оставшимися зачинщиками, и на этом, можно сказать, дело закончено.

– Нет, – покачал головой Катон, – не закончено.

– Это почему же? – Паллас вскинул бровь. – Что ты хочешь этим сказать?

– Я лишь повторяю слова Пастина: «В игре задействованы и другие силы». Так он сказал.

Катон нахмурился, припоминая усталое безразличие легата перед лицом смерти и, казалось бы, неминуемым провалом заговора. Тогда это казалось слегка неуместным, и префект счел это за высокородную спесь, присущую патрицианской прослойке, которой Пастин был плоть от плоти. Однако теперь, по зрелом размышлении, он заподозрил, что дело здесь не только в этом.

– А есть ли, кроме Шестого легиона, еще какие-то части, что сейчас держат путь через империю? Может, другие легионы или когорты ауксилариев?

Паллас, подумав, нежным движением обхватил себе пальцами горло.

– Вообще-то да. Как раз сейчас из Киренаики в Паннонию[52] направляется Двенадцатый легион. Для устрашения местных. При нем, как мне помнится, есть и вспомогательные когорты.

– В Паннонию? А он останавливается где-нибудь в пути?

– Да, в Брундизии, – кивнул Паллас. – Для пополнения запасов. А тебе что за интерес?

Катон понуро вздохнул.

– Скорей всего, именно это Пастин и подразумевал под «другой силой». Я в этом уверен. И если Нарцисс с оставшимися заговорщиками доберется до Двенадцатого легиона, вместе со своим серебром и Британником, то сил у них будет вполне достаточно, чтобы двинуться на Рим и довести начатое до конца. Тем более что остаток Шестого наверняка к ним примкнет.

Лицо императорского секретаря вытянулось. Он с плохо скрываемой тревогой подозвал к себе Бурра и заставил Катона повторить сказанное.

– Ну и дела, – угрюмо выслушав, заворошился Бурр. – Что делать-то будем? Мы и сегодня-то управились кое-как. А если грянет такая силища, то нам всем тут несдобровать.

– Но ведь можно послать за подкреплением? – полунамеком спросил Паллас. – Позвать пару верных императору легионов и остановить изменников…

– Поди дозовись. Ближайшие легионы, на которые можно положиться, стоят по ту сторону Альп. Вовремя они сюда ни за что не поспеют.

Катон глубоко вздохнул.

– Значит, Нарцисса со всей его камарильей нужно поймать и уничтожить до того, как они сольются с Двенадцатым легионом. Только действовать нужно прямо сейчас, пока есть хоть какой-то шанс их остановить. – Он требовательно посмотрел на Бурра: – Какие будут приказания, господин префект претория?

Начальник гвардии скосил глаза туда, где над Боариумом, постепенно отползая к реке, пухло клубился сизый дым.

– Нужно собирать резервы и припасы. Готовить город к осаде.

Взгляд Катона перехватил Паллас и, приобняв Бурра за плечо, успокоительно сказал:

– Одно остается незыблемым: ты должен находиться близ императорской особы. Никто не защитит его так, как ты, друг мой. Ты должен оставаться в Риме и обеспечивать его безопасность.

– Ты прав, – утвердительно буркнул Бурр.

– А преследование смутьянов мы поручим одному из твоих подчиненных. Мне кажется, логичнее всего дать это задание Катону. Он знает Нарцисса и ход его мыслей. А ты пока можешь управиться без него.

– Н-ну… Пожалуй, да. Во всяком случае, пока. Ровно столько, сколько времени уйдет у него на погоню.

– Точно, – готовно кивнул Паллас. – Так сколько человек тебе нужно, префект Катон? Половины гвардии будет достаточно?

– Половина – слишком много, – вскинулся Бурр. – Мы не можем оставлять столицу плохо защищенной.

– Хорошо. Тогда… четыре когорты? – пошел на уступку Паллас.

– Вместе с конным контингентом, – внес свою правку Катон. – Для маневренности, чтобы, где нужно, наседать или замедлять неприятеля.

Бурр неуверенно поглядел вначале на советника, затем на префекта и обреченно кивнул.

– Будь по-твоему. Но чтобы быстро с ними разделаться и сразу обратно, ты меня понял?

– Понял, господин военачальник. Постараюсь оправдать доверие.

– Ты его оправдывал неоднократно, – осклабился Бурр. – Бери свою когорту, а в придачу к ней даю тебе когорты Тертиллия, Мацера и Пантелла.

Вторая когорта испытывала нехватку в людях еще до боя за Фламиниевы ворота. Тертиллий тоже понес потери. Свежими были разве что две последние. Но препираться с начальством значило лишь терять драгоценное время. И Катон отсалютовал:

– Иду собирать людей и отправляюсь.

– Фортуна да пребудет с тобой, – встречно салютнул военачальник и поспешил к императору, который с озорной, чуть детской зачарованностью наблюдал сейчас за пожаром.

– Ну вот, – вздохнул Паллас, – теперь ты располагаешь всем необходимым. Делай свое дело и сразу же возвращайся в Рим. Ну, а на мне пока император и наш Бурр. – Протянув руку, он слегка сжал Катону предплечье: – Надеюсь, ты отыщешь своего сына, Катон.

Ишь ты… С чего б такая заботливость? И тут до Катона дошло, почему для погони за изменниками Паллас избрал именно его. При ставке ценою в жизнь сына ни один офицер во всей армии не сможет выполнить это задание с большей тщательностью. Ну, а если Луций все же убит, то никто не отомстит бунтовщикам с такой неотвратимостью, как префект Катон.

– И последнее. – Паллас посмотрел близко, в самые глаза. – Британника доставить обратно живым. А вот Нарцисса непременно умертвить. Чтобы на этот раз мне уже не сомневаться в его гибели. Поклянись мне в этом.

Катон кивнул.

– Перед всеми богами клянусь, что не буду знать ни сна, ни отдыха, пока Нарцисс не будет уничтожен. – Вынув кинжал, Катон чиркнул себе по левому предплечью так, что показалась кровь. Стиснув кулак, он посмотрел на первые капли, потекшие к запястью. – Это мое подношение богам, в знак верности моей клятве. Нарцисс умрет.

Глава 37

Небо к востоку уже светлело, когда Катон с Макроном, натянув поводья, остановили коней на вершине холма с видом на конечный отрезок Остийской дороги. Впереди раскинулся огромный порт, через который проходила вся лавина идущих в Рим товаров, от дворцовых деликатесов до жизненно важного запаса зерна для прокорма плебса. Внутри городской стены плотно стояли инсулы, соседствуя с храмами, базиликами и складами вдоль Тибра и бухты. Темными иглами торчали в отдалении корабельные мачты.

За двумя офицерами ехала одна из конных турм[53]. Еще три ночами осуществляли дерзкие броски на врага, пытаясь тем самым замедлить продвижение легионерской колонны. В четырех милях позади шли пешие когорты, пытаясь угнаться за Нарциссом со товарищи, но было ясно, что теперь эти попытки тщетны. Нарцисс вместе со своей бежавшей из Рима свитой близился к Остии со значительным опережением. Голова вражеской колонны уже вступила в порт, а остальные когорты сомкнулись и теперь легко отражали выпады и броски преторианской кавалерии.

– Ишь как оно обернулось, – заметил Макрон, вынимая пробку из фляги с терпким вином, от которого у него, если верить, крепчает ум и пропадает усталость. Как следует приложившись к ней, он утерся и цыкнул плевком вбок. – Когда они спрячутся в Остии, выудить их будет не так-то легко. Особенно с той жалкой горсткой, которую нам дал Бурр. Таким числом Остию на приступ точно не взять. Если только у тебя нет какой-нибудь хитрой задумки.

Он с надеждой поглядел на своего друга.

– Сейчас ее, увы, нет, – вздохнул тот.

– Значит, придется брать их измором.

– Как бы самим не умориться, – усмехнулся Катон. – Понятно, что Нарцисс и его друзья сидеть сложа руки не будут и не станут дожидаться, пока их освободит Двенадцатый легион. Нарцисс, насколько я его знаю, не из таких. Он захочет добраться до легиона прежде, чем у Нерона получится перебить его по цене. Не случайно Нарцисс отправился именно в Остию. Здесь он рассчитывает сесть со своими товарищами на корабли и отплыть вниз по побережью. Вместе они переправятся в Брундизий, а может, в Кумы или Мизенум, а там выберутся на Аппиеву дорогу, где и сойдутся со своим подкреплением. Если повезет, то серебра в мошне им хватит, чтобы купить преданность достаточного числа солдат, которые двинут с ними на Рим.

Макрон слушал, позевывая от усталости.

– Если они сядут на корабли, нам придется отплыть следом. Иного выхода не остается.

– Почему же. Если флот в Мизенуме по-прежнему верен Нерону, мы, возможно, сумеем им воспрепятствовать.

Повернувшись в седле, Катон взмахом подозвал к себе ближайшего всадника.

– Сейчас же скачи в Мизенум. Отыщи там наварха[54] и скажи, что император приказывает всеми силами преграждать проход судов на юг. Все корабли удерживать в порту до дальнейших распоряжений; несогласных топить. Если он усомнится в твоих полномочиях, расскажешь ему о происшедшем в Риме и напомнишь, что любой, кто ослушался приказов императора, приравнивается к изменникам и карается соответственно. По дороге не останавливаться. – Катон устало потер глаза. – Тебе понадобится смена лошадей. Возьми двух у своих товарищей. Все понятно?

– Да, господин префект.

– Тогда вперед.

Преторианец отсалютовал, развернул лошадь и, подъехав к своим, выкрикнул приказ двоим спешиться.

Чтобы хоть как-то отогнать усталость, Макрон повел плечами, после чего сказал:

– А что, если наварх тоже среди заговорщиков?

– Тогда будем надеяться, что сумеем найти корабли достаточно ходкие, чтобы настичь Нарцисса до прибытия в Мизенум. Иначе он уйдет, а мы окажемся в проигрыше. И останется уповать лишь на то, что Британник явит нам свое милосердие, потому как Нарцисс проявит его вряд ли. Во всяком случае, после того как я опрокинул его в Риме.

– Ты о том навархе что-нибудь знаешь?

– Вообще ничего. Мир моряков, друг мой, совсем иной. Лезть в его пучины я даже не пытаюсь. Достаточно того, что с нашим назначением в гвардию я хоть как-то успеваю держаться на плаву среди окружающих меня недругов, которые так и норовят потопить меня. Речь, понятно, не о тебе.

– Да уж смею полагать… Всех сокровищ империи не хватит, чтобы я всадил нож тебе в спину.

– Отрадно сознавать, что все имеет разумную цену.

– Скажешь тоже… Это я так, поднять тебе настроение.

При взгляде на друга улыбка Макрона поблекла: сидит в седле чуть живой, черты лица заострились… Он бережно похлопал Катона по плечу:

– Луция мы найдем, клянусь. Обязательно найдем.

– Да…

Покачиваясь в седле точно в лодке, префект смежил веки и стал клониться головой. Как-то разом его накрыла неимоверная усталость. Руки-ноги словно налились свинцом; даже незатейливые мысли как будто погрузнели и ворочались тяжело, как мельничные жернова. Ужас как хотелось упасть наземь и с головой накрыться сном. Но по-прежнему не отпускала мысль о сыне, который жив и сейчас крайне нуждается в нем, своем отце. Чересчур раздумывать об участи Луция Катон себе не давал, потому как не исключал, что его, возможно, уже нет в живых. Если Нарцисс до сих пор сохраняет ему жизнь, то единственно из-за той ценности, которую мальчонка представляет как заложник. Катон через силу выпрямился в седле и открыл саднящие от усталости глаза.

– Макрон, скачи обратно к колонне и поторопи людей. Они позарез нужны мне в Остии. Как можно бо́льшим числом. Отставшие пусть догоняют.

Центурион озадаченно накренил голову. Люди с прошлой ночи не отдыхали, а без устали прокладывали себе путь через Рим и шли дальше на Остию, причем все это после боев и без единого привала. В их числе были легкораненые, отказавшиеся разлучаться со штандартами своих когорт. Особенно это наблюдалось в когорте Катона, где все, кто мог переставлять ноги, вызвались идти вместе со всеми. А их пример, в свою очередь, вдохновил остальных; всем хотелось пойти за героем дня, которого избрал новый император. Но при всем при этом было ясно, что Катона влечет единственно желание отца спасти из беды свое дитя.

– Подшевелю молодцов. Пора им поразмяться в настоящем броске, а не влачиться сонными мухами от Рима!

Центурион развернул лошадь и, дав ей пятками в бока, поскакал мимо турмы в направлении столицы. Катон, собираясь с силами, еще раз поглядел вперед и махнул рукой своим всадникам.

Турма галопом устремилась с холма на тыл колонны, которая до этого едва успела отразить очередной налет трех турм, посланных вперед для изматывания противника. На глазах у Катона пали несколько преторианцев – так, последний чуть промедлил при развороте, и его лошадь ударами мечей подсекли легионеры. Животное качнулось и осело крупом, сронив с седла всадника. Тот откатился и уже не встал под обступившими его врагами.

Приостановившись на безопасном расстоянии от арьергарда, Катон хриплым криком скомандовал остальным турмам сомкнуться. Всадники послушно перестроились. В это время над холмами медным просверком блеснуло солнце, отбрасывая на Остию красноватые, похожие на копья лучи. Затушеванные еще секунду назад цвета и краски сделались огненными; длинно вытянулись тени выстроенных рядами всадников, разгоряченные кони под которыми кидали ноздрями снопы пара. Увы, число конных едва дотягивало до сотни; такой малостью опасно даже атаковать, не то что прорываться в порт. Остается хотя бы держать колонну под наблюдением, пока не подойдет с пехотой Макрон. Катон скомандовал наступать строем, и турмы вытянулись в единый хвост, стригущий вдоль дороги к воротам Остии. Ищущий взгляд скользил по рядам врага, но не ухватывал среди них ни повозки, ни кого-либо из гражданских, среди которых мог находиться Луций. Скорее всего кортеж Нарцисса двигался в передней части колонны и перед рассветом уже успел войти в порт.

На приближении к городу стали видны разбросанные у обочины трупы – видно, авангард колонны при входе наспех перебил ночную стражу. По приказу старшего центуриона арьергард остановился и сомкнул ряды, выставив сплошной прямоугольник щитов. Снова командный возглас – и прямоугольник пришел в движение, прикрывая собой колонну, которая уже втягивалась в ворота и исчезала из виду. Вскоре тяжелые створки сомкнулись перед лицами преследователей, а сверху на воротной башне заблестели легионерские шлемы.

Катон остановил строй и, опершись о луку седла, стал оглядывать портовые укрепления. Справа нес свои воды Тибр; городская стена спускалась к его берегу и заканчивалась крепостной башней. По другую сторону стена на добрую милю оторачивала порт и заканчивалась у устья реки еще одной башней. От строений, разбросанных возле других сходящихся к Остии дорог, стена отделялась рвом. Если по приказу Нарцисса взяты под охрану все остальные ворота, то в Остию сейчас не попасть. Во всяком случае, с суши.

Катон повернулся к реке. Там вдали виднелось несколько разномастных суденышек. Вверх по течению запряженные быки тянули две крупные баржи. Со стороны Рима следовала порожняя барка, медленно скрывшаяся за полосой прибрежного леска. Группе людей на такой посудине не укрыться: с береговых башен всё просматривается как на ладони. А вот один человек, может, и проскользнет…

Развернув поводьями коня, Катон обратился к старшему декуриону:

– Выведи вперед все четыре турмы. Мечитесь туда-сюда перед главными воротами, шумите, поднимайте пыль столбом. Задирайте часовых, приковывайте к себе их внимание, пока не подойдет Макрон. А ему передай, что я ушел вперед и буду дожидаться его в Остии.

– То есть?

– Просто скажи, что место встречи на пристани.

С этими словами Катон повел коня в тыл и там ждал, когда декурион даст турмам приказ о приближении к воротам. Спустя минуту послышалась команда трубачам, и тишину вспорол хриплый рев буцин. «Неплохой маневр», – мысленно одобрил Катон, галопом правя коня к леску на прибрежной полосе. Под сенью деревьев он спешился, привязал коня и побежал в тени леса, откуда выскочил к воде.

От успевшей отдалиться барки его сейчас отделяло полсотни шагов, и префект побежал вдогонку, криком привлекая внимание барочника на корме, который сейчас шестом промерял дно, чтобы судно шло ровно. От своего занятия он отвлекся лишь тогда, когда Катон на берегу поравнялся с баркой. Вид насквозь пропыленного, окровавленного солдата явно всполошил его – реакция, вполне ожидаемая после вчерашних событий в Риме.

– Чего тебе? – крикнул он.

– Подходи к берегу, – замедлив бег, одышливо велел Катон, – быстро!

– Ты кто?

– Именем и волей императора… Возьми меня на борт.

– От Нерона, что ли? Паулин! – окликнул барочник своего напарника на носу. – Бери к берегу.

Его напарник обернулся через плечо, при виде Катона озадаченно помедлил, а затем пожал плечами и налег на свой шест, грузным движением поворачивая нос суденышка к прибрежным камышам. Сигать с берега в полной экипировке было рискованно, да и усталость брала свое, поэтому Катон забрел на илистую отмель и подковылял к середине барки, где высота борта пониже. Кое-как перебросив одну ногу через борт, он толкнулся и перекатился на дощатое дно. Здесь истомленно растянулся, хватая ртом воздух. Человек на носу заработал шестом и постепенно вновь вывел барку на течение. Тем временем барочник подошел и хозяйски присел рядом с новоявленным пассажиром.

– Так в чем дело-то?

Со стоном сев, Катон отстегнул ремни нагрудника и облегченно скинул его.

– Мне надо в Остию. Ты, наверное, слышал о заговоре против императора?

Барочник кивнул.

– Своей шкурой его ощутил. Как только начал свирепеть пожар, я сразу на эту свою посудину и быстрее вниз по Тибру. Будем с Паулином пережидать в Остии, пока там все уляжется. Так, во всяком случае, мы изначально думали… – Он поскреб себе шею. – А теперь вот вижу, сколько вокруг ратных людей, и уверенности во мне все меньше. Тебя-то чего понесло в Остию, друг?

– Сюда бежали изменники, и мне нужно незаметно для них пробраться в порт. Поможете мне?

– Об изменниках я знаю немного. А вот новый император мне нравится. На последних скачках в Большом Цирке он для народа ни на хлеб, ни на вино не поскупился. Так что я за него. И тебе мы поможем. Доспех и прочее железо тебе лучше снять, чтоб не привлекать внимания.

Катон послушно снял с себя наручи и поножи, и барочник вместе с нагрудником сунул их под груду пустых мешков на корме. А взамен бросил Катону поношенный плащ.

– Надень вот это. Меча не будет видно, и ты станешь как один из нас.

С благодарным кивком префект принял «обнову», стараясь не обращать внимания на исходящую от нее привонь плесени и пота. Запахнувшись в плащ, он сдвинулся на корму и сел там на мешки. Тем временем барка вышла из-за линии деревьев. Уровень Тибра был достаточно высок, и отсюда открывался кусок берега, где преторианская кавалерия металась возле ворот и стен, размахивая копьями и издевательски что-то крича смотрящим сверху легионерам.

– Это небось твои? – усмехнулся барочник.

Катон с ответом замешкался. Хоть ему и оказывали услугу, но кто его знает: посул награды за поимку префекта может заставить его помощников переметнуться. Поэтому Катон ограничился непринужденным кивком:

– Ну да. Наша стая.

– Да разве ж они так в город пролезут? Ни за что. Жопошники они, эти гвардейцы, ни на что не годны… К здесь присутствующим это не относится.

Катон улыбчиво подмигнул и расслабил занемевшие мышцы, вполглаза послеживая за происходящим возле городских ворот. Барка скользила в направлении башни, что высилась над рекой, замыкая сбоку городскую стену. На приближении стало видно, что на ней установлена баллиста – реликт тех дней, когда в устье реки еще рисковали соваться пираты. Если эта машина в рабочем состоянии, то вполне способна потопить барку. Над зубцами стены уже маячило несколько шлемов; солдаты вглядывались в подплывающее суденышко. Но на нем сидело всего трое барочников, а в трюме вряд ли мог помещаться отряд для высадки, поэтому барка беспрепятственно повернула к пристани, где были пришвартованы десятки таких же плоскодонных посудин. Паулин налег на шест и развернул нос барки, готовясь причалить. В последнюю секунду он упер шест в крайнюю лодку, смягчая пристыковку, и сноровисто уцепился за закраину борта. Ухватился со своего края и барочник.

– Ну-ка, друг, – призывно кивнул он Катону, – видишь рядом с собой моток веревки? Привяжи ее к тому вон клину на соседней лодке, а второй конец продень через скобу на нашем носу и тоже завяжи. Уяснил?

Катон кивнул в ответ и взялся выполнять порученное. Спустя минуту барка была надежно пришвартована повдоль, а Катон оглядел остальные суда возле пристани. Солдат здесь не было; лишь кое-где лодочники на своих суденышках да снующие среди прибрежных складов гражданские. Напряжение, царящее в столице, и желание убраться подальше от солдат, судя по всему, перекинулось и на Остию. Надежды слиться у берега с толпой не сбылись, и пробираться через порт предстояло с оглядкой. Катон поблагодарил барочников и, карабкаясь через принайтовленные суда, выбрался на причал. В двухстах шагах справа находился короткий мол, за которым вода была уже глубже, а на якорях стояли морские суда, утыкаясь рапирами мачт в погожее утреннее небо. Солнце поблескивало на шлемах и панцирях стоящих на моле солдат, под видом досмотра ближних барж ищущих себе поживу. Катон двинулся в их сторону полупустой улицей, идущей между пристанью и складами. Неподалеку от солдат он свернул в проулок и направился к центру порта. Рядом тянулось огромное зернохранилище, куда сгружалось зерно из Египта и Сицилии, предназначенное для безудержно растущего населения Рима.

На конце проулка виднелось скопление солдат, и Катон, обогнув зернохранилище, повернул вдоль него обратно, направляясь в ту часть Остии, где корабли готовились к отплытию. По всей логике, Нарцисс со своей компанией должен грузиться для отплытия где-то там. А с ними находится и Луций. Ускоряя шаг, Катон пошел в обход здешнего храма Геркулеса, соседствующего с широкой дорогой к центру порта. Смежные улицы были забиты направляющейся к причалу солдатней. Некоторые подразделения, где центурионы с опционами блюли дисциплину, шагали строем. Другие, отбившиеся от своих, брели в одиночку, парами или небольшими группами. Кое-кто по дороге заскакивал в лавки выклянчить вина или съестного, а то и приворовать какую-нибудь мелочь. Жрецы храма заперли дверь на засов, а за катящей мимо напастью следили из-за решетчатых окошечек по сторонам от входа.

Катон затесался в стайку горожан, теснящихся на верхней ступени одной из базилик. На проходящих внизу легионеров были направлены тревожно-взволнованные взгляды.

– Я-то думал, этот сброд призван защищать нас, – тихо пожаловался кто-то своему соседу и указал на легионера, шагающего с тючком шелка на плече. – Ты глянь на этих подлецов. Расхаживают, как победители.

– Мародеры, язви их всех, – горько отозвался сосед. – Сборище бездельников и головорезов. Не лучше тех дерьмоедов, что попытались сковырнуть Нерона. Мерзавец на мерзавце. Натравливают римлян друг на друга. И на нас напускают этих своих псов…

Катон плотней завернулся в плащ, чтобы не показывать свой меч, выпутался из толчеи и сошел по ступеням вниз, после чего проулками добрался до Остийской верфи, пройдя туда между двух складских строений. Причал здесь кишел легионерами. Из укромного уголка префект тайком наблюдал за происходящим. Легионеры партиями грузились на корабли. Но не только: отдельные отряды заходили на другие суда, рубили там снасти и дырявили спущенные паруса. Однако и это не все: на палубы заносились ведра со смолой, вязанки хвороста и тюки с куделью, добытые на ближних складах. С кораблей Катон перевел взгляд на причал, пытаясь высмотреть там свиту Нарцисса, а в ней, возможно, и Луция.

И тут в сотне шагов сквозь толпу протиснулся кортеж из носилок и повозок; мелькнула до боли знакомая плешь Нарцисса. Длань Клавдиева секретаря указала на группу пришвартованных невдалеке боевых кораблей, и свита начала спешно грузиться на один из них, без задержки проходя под балдахин на корме. Катон, вытягивая шею, встал на цыпочки, ища глазами сына, но поверх голов солдат и матросов, которых легионеры принудили к работе, разглядеть что-либо было нельзя. Впрочем, если Луций и был здесь, то наверняка возле Нарцисса и других главных зачинщиков. Вызволить его из их своры мешало расстояние. Надо было подойти ближе.

Катон побежал по проулку, затем свернул в еще один, что позади складов, и вдоль него двинулся в направлении кораблей. Приблизившись вроде как достаточно, он замедлил бег и стал искать способ проникнуть на ближайший склад. Позади складского двора находилась приземистая дощатая дверь. Доски были старые, но еще крепкие, а засов с внутренней стороны не поддавался. Катон огляделся, не смотрит ли кто, а затем вынул меч и, тихо ругаясь, расковырял возле косяка дыру и расщепил ее; наружу показался конец засова. С лихорадочной поспешностью он упер в него лезвие меча и стал отодвигать. Дело шло медленно, но верно; в конце концов засов вышел из паза и дверь, глухо скрипнув, распахнулась.

Взгляду открылся узкий двор с погрузочной площадкой и широким, похожим на грот входом внутрь, туда, где на деревянных полках стояли пузатые глиняные амфоры. Судя по вонючей едкости, здесь хранился в основном гарум. Катон влез на площадку и прошел через складское помещение вперед. Здесь было несколько сводчатых входов со стороны причала, все как один надежно заперты. Ступеньки лестницы вели наверх в контору, где имелся выход на балкон, а по бокам от него были два окна. Префект подошел к тому, что ближе, и, осторожно повернув вертушку, приоткрыл ставни, дающие обзор причала.

Непосредственно впереди на два грузовых корабля всходили, змеясь по дощатым настилам, колонны солдат. На соседних судах, как выяснилось, тоже шла погрузка; некоторые уже отчалили и на весельном ходу продвигались к выходу из бухты. По чешуйчатой зыби вод стелился шлейф дыма от подожженных кораблей, которые не должны были достаться верным императору силам, что неизбежно двинутся на Остию. Катон подошел к другой стороне окна, откуда должны были просматриваться боевые корабли, ранее замеченные им у причала. Сердце тревожно екнуло: их швартовочные места пустовали. Рискуя быть замеченным, Катон открыл ставни чуть шире. И тут он их увидел – три биремы[55], медленно направляющие свои тараны к выходу из бухты.

На ближней из них у ограждения стоял Нарцисс, занятый созерцанием своей разношерстной флотилии, уходящей в море. А рядом с ним виднелась мелкая фигурка Луция, тянущего ручонки в попытке дотянуться до перил. При виде сына горло Катону стиснул комок. Луций был жив, и это привносило облегчение, но спасти его сейчас было невозможно. «Слишком поздно», – сквозила мысль, от которой мукой зашлось сердце.

В отчаянии Катон увидел, как Нарцисс посмотрел вниз и взъерошил мальчонке волосы. Затем он наклонился, поднял его и, придерживая, усадил на перильце, чтобы тот лучше видел. Луций указал на корабли и поднял на Нарцисса глаза. Похоже, они улыбнулись друг другу. Горе Катона сменилось на горькую до тошноты ненависть к Нарциссу. Подлый похититель его сына. Гнусный, коварный изменник, использовавший ребенка для того, чтобы он, Катон, предал своего императора. А теперь он еще о чем-то воркует с Луцием, как любящий душка-дядюшка…

Не было, пожалуй, даже смерти, равной по своей постыдности, мучительности и протяженности той, которую заслуживал Нарцисс. Этот выродок был буквально пропитан кровью своих жертв. Он разрушал счастье и благо всех, кто только встречался ему на пути. Выполнять свою грязную работу он где хитростью, где коварством понуждал Катона с Макроном. При этом всю дорогу утверждал, что действует во благо Рима, но на деле единственной целью его неприглядных дел было самовозвеличивание и самообогащение. Нарцисс был истинным воплощением всего подлого, лживого, эгоистичного и жестокого, что когда-либо разгуливало по земле, и этот ходячий сосуд мерзости безусловно надлежало уничтожить.

Глядя на своего сына в руках этого змея, отравлявшего ему жизнь уже с момента их первой встречи, Катон невольно скрежетнул зубами. Этот изверг погубил его брак, а теперь он же похитил у него сына. Префекту потребовалась максимальная собранность, чтобы не возопить в гневе, не вызвать этого аспида на поединок. Но это было лишь чревато гибелью для него самого; и при этом он даже не узнает, остался ли Луций в живых.

Катон буквально заставил себя отступить от окна; закрыть ставни, спуститься по лестнице и покинуть склад. Возвращаясь своей хоженой дорогой через порт, он твердо решил пуститься за врагом в погоню. Между тем большинство легионеров уже стянулись в бухту, оставались лишь немногие отстающие. Осмелев, начинали появляться из своих жилищ горожане, привлеченные столбами дыма со стороны моря. Катон бесцеремонно проталкивался, не обращая внимания на недовольство и летящие вслед оскорбления. Он знал, что должен добраться до ворот и убедиться, что вход в Остию Макрону с колонной преторианцев открыт.

Надвратные башни были уже на виду, когда народ впереди порскнул в стороны. Спустя секунды стал виден красный гребень центуриона, а за ним – шлемы примерно сорока легионеров: арьергард, которому было указано держать ворота. Сейчас все они, громыхая калигами и позвякивая экипировкой, тяжелой трусцой бежали к отходящим из бухты кораблям. Дождавшись, когда легионеры пробегут мимо, Катон понесся к воротам. Когда он, запыхавшись, подбежал к ним, сердце у него рвалось наружу, а конечности от изнеможения дрожали. Тем не менее, поднатужась из последних сил, ему удалось откинуть запорную балку и вместе со створкой ворот вытесниться наружу.

Причина спешки арьергарда стала сразу же ясна. В полусотне шагов по обочинам ехала строем преторианская кавалерия, а вдоль дороги неожиданно бодро шагали четыре когорты, ведомые Макроном. Завидев своего обвисшего на воротах друга, центурион перешел на бег и подхватил его, когда тот обессиленно прислонился к арочному своду.

– С тобой всё в порядке, дружище? Ты не ранен?

– Нет. Просто отдышаться надо… – Катон, закрыв глаза, какое-то время надрывно дышал. – Луций жив.

– Жив?! Хвала богам!

– Я видел его. С Нарциссом. В бухте.

– Ну так поспешим. – Обернувшись к своим гвардейцам, центурион скомандовал: – Вторая когорта! Ускоренным, за мной!

Не дожидаясь, когда их нагонят, Макрон с Катоном вступили в город и по главной улице поспешили на пристань. Там на грузовой корабль вскарабкались последние легионеры, после чего матросы обрубили концы и длинными веслами оттолкнули судно от причала. Вокруг дохлыми рыбинами лежало большое число кораблей с оснасткой, бесполезно свисающей с мачт и рей. Многие из них горели, а из проулков постепенно появлялись укрывшиеся мореходы, пытаясь хоть как-то спасти свои орудия промысла в клубах черного дыма, щупальца которого напоминали извивающихся змей. Сквозь прогалины в дыму виднелись корабли под командованием Нарцисса, в обход мола берущие курс на юг. В голове пестрой флотилии виднелись три боевые биремы, которые дружной работой весел несли себя вперед уверенно и споро.

Катон напряг взор, вбирая в себя все детали ведущего корабля, а затем повернулся к первому подоспевшему преторианцу:

– Нам нужны суда. Огонь потушить, оснастку починить как можно скорее. После этого мы пустимся за этими негодяями и распнем их всех до единого. Непререкаемо, как смена дня и ночи.

Глава 38

То, что здесь накануне состоялось морское сражение, было понятно всем. Несколько судов плавали опрокинутыми или были выброшены на скалы. Куски дерева, реи, лоскутья парусов, обломки и мертвые тела – все это колыхалось на небольших ласковых волнах, в то время как корабли с преторианцами держали курс к гористому мысу, за которым лежала крепость-гавань Мизенума. Катон с Макроном находились на самом крупном из грузовых кораблей, спешно подлатанных в Остии; сейчас он шел во главе других судов, перевозящих пехоту и конницу. Сегодня утром эти суда на море были не единственными. В дрейфе лежало пять небольших либурн[56], образуя неплотный заслон на подступах к заливу, что тянулся от мыса до каменистого рога Соррентума в тридцати милях отсюда.

– Похоже, твое послание до наварха дошло, – сказал Макрон, озирая батальную сцену. – Моряки задали им трепку что надо.

Катон кивнул.

– Вопрос в том, кто одержал верх. Ждут ли эти корабли нас с миром или нет?

Центурион из-под руки прищурился на либурны и лишь затем ответил:

– Ну, а как еще?

– Вот я и думаю…

За ночь, проведенную под плащом на палубе, Катон хорошо выспался; ум его был свеж и чуток ко всякого рода опасностям.

– Мы ведь так и не знаем, на чьей стороне был наварх. Равно как и есть ли в его флоте изменники. Нельзя исключать, что победа оказалась за ними и тем кораблям приказано нас не пропускать. А может, и впрямую атаковать нас… Ничего, скоро узнаем. Вон, гляди.

Катон указал на либурну, которая сейчас пришла в движение и повернула в их сторону. Спустя пару секунд весла по оба борта дружно упали в воду, и, взбивая узкую бурунную полоску, судно понеслось навстречу. Спереди белой кипенью вспарывал гладь таран.

– Может, приказать остальным кораблям остановиться? – спросил Макрон. – Пока мы точно не разузнаем?

– Нет, продолжаем идти.

Пока неизвестно, что сталось с Нарциссом, Катон был настроен гнать своих людей без устали, преследуя врага подобно волкам, цапающим на бегу овец за курдюки.

Макрон глянул вскользь, обеспокоенный тем, что другу изменяет его обычная рассудительность. Впрочем, на кону стоит жизнь его сына – довод более чем веский для такой линии действия. Но если это чревато риском для жизни вверенных им людей, то так или иначе придется вмешаться. Что и говорить, перспектива не из приятных – сталкиваться во мнениях со своим близким другом; более того, старшим по званию.

Ветер дул с севера, и преторианская флотилия быстро сближалась с либурной. Когда дистанция сократилась до четверти мили, та начала поворот, Макрон с прищуром глянул на грозно выпирающий в их сторону нос боевого корабля. Но вот элегантным маневром либурна развернулась боком и пошла в параллели, замедляя скорость до сопоставимой с громоздким торговым судном.

– Хвала богам, – Макрон облегченно выдохнул. – Я уж думал, эта хреновина воткнется прямиком в нас.

– Меня тоже посетила такая мысль, – Катон ухмыльнулся. – Но, похоже, мы целы – во всяком случае, пока.

Офицер на корме либурны поднес ко рту сведенные ладони и прокричал:

– Среди вас есть префект Квинт Лициний Катон?

– Это я! – аналогичным образом откликнулся Катон.

– Могу я взойти к вам на борт? Стратег флота Лемилл приказал доложиться вам, как только вы подойдете к Мизенуму!

– Охотно ждем!

Катон повернулся к корабельщику и приказал лечь в дрейф. Матросы помчались убирать паруса, а кормчий развернул корабль против ветра. Его примеру последовала остальная флотилия. Между тем с либурны спустили лодку с двумя матросами на веслах, и та, проворно покрыв расстояние, причалила к борту корабля. Офицеру спустили лестницу, и через минуту он уже стоял перед Катоном и Макроном.

– Наварх Спиромандис.

– Я весь внимание, наварх, – коротко кивнул Катон. – Мы видели следы сражения. Я так понимаю, стратегу удалось перехватить изменников?

– Точно так. Ваш гонец прибыл буквально перед тем, как мы увидели их со сторожевой башни. Стратег отдал приказ незамедлительно выйти в море. Большинство кораблей у нас отогнано на зимний ремонт, но оставшиеся мы успели вывести как раз в те минуты, когда враг огибал мыс. На приказ сдаться их главарь вывел Британника и сказал, что вот он и есть истинный император, который велит нам расступиться и пропустить их. Стратег отказался и дал приказ нашим кораблям атаковать. Числом они превосходили нас вчетверо, но боевых кораблей у них всего горстка, так что несколько их посудин мы потопили без потерь, хотя часть их тем временем проскользнула через бухту. Мы погнались следом и отрезали еще несколько, но чуть ли не половина их все равно ушла.

– Ушла? Куда?

Наварх указал на юг.

– На Капреи. Им удалось пересечь бухту и высадиться на острове. Там стратег их запер и отдал приказ как можно скорее соединиться с вашими людьми.

Макрон поглядел на Катона.

– Похоже, кому-то надо возглавить этот маневр…

Префект некоторое время пристально смотрел на морского военачальника, а затем стал выдавать указания. Несколько лет назад ему доводилось бывать на Капреях; посещение выдалось коротким, но он уже тогда запомнил, что остров удобен для обороны, так как окружен крутыми утесами.

– Мы двинемся на Капреи. А ты тем временем веди свои корабли впереди нас и передай стратегу, чтобы к моему прибытию он доложил мне общую обстановку. До этого врага атаковать лишь в том случае, если он попытается уйти с острова. Поставь его также в известность, что я действую по прямому указу императора и что он уполномочил меня командовать любыми силами, какие только понадобятся мне для сокрушения изменников. Это распространяется и на флот в Мизенуме, и на самого флотоводца.

Спиромандис нахмурился.

– Стратегу это может не понравиться. По иерархии командования, он повинуется только императору, и никому более.

– Я это понимаю. Но здесь я действую от высочайшего имени, а потому сообщи ему о необходимости подчиняться мне так, будто я сам император Нерон. Ну а если… как там, еще раз, звать нашего флотоводца?

– Стратег флота Гай Лемилл Секунд.

– Ага. Так вот, если стратег Лемилл усомнится в моих полномочиях, для прояснения ему придется оставить командование флотом и отправиться в Рим для разговора с самим императором. Ну а если он вздумает препятствовать мне, то пусть знает: Нерон наряду с прочим распорядился, что любой, кто будет так или иначе содействовать изменникам, даже по неведению или ошибке, тем самым приравняет себя к их пособникам. – Катон весомо помолчал. – Думаю, мне не надо в подробностях расписывать, чем это обернется для твоего стратега или любого из его офицеров, если они вздумают мне перечить. Я понятно изъясняюсь?

Наварх пожевал губу, а затем кивнул:

– Вполне, господин префект.

– Тогда в путь.

Спиромандис отсалютовал и не мешкая спустился в лодку, которая тут же устремилась к либурне. Довольно скоро там налегли на весла, и либурна быстро вырвалась вперед грузового судна. На ее мачте взвился вексиллум[57], а с его появлением в движение разом пришли и другие боевые корабли.

– Если тебе очень уж невтерпеж наброситься на Нарцисса, то было бы лучше для тебя отправиться с ними, – высказал предположение Макрон.

– Не думаю. Будет лучше, если флотоводец Лемилл вникнет в свое положение до того, как мы с ним встретимся. Ему оно может не понравиться, но лучше так, чем огорошить его в последний момент.

Когда флотилия преторианцев огибала мыс, взгляду открылась величественная панорама залива. Слева в небо всходила могучая громада Везувия, вершина которого едва виднелась в синеватой дымке. Вдоль берега гнездились мелкие городки и рыбацкие деревушки. Несмотря на неурочную пору, кое-где на нежной синеве залива виднелись лодки, а то и торговые корабли. Удивительно, как мирно и неторопливо течет здесь своим чередом жизнь, без всякой оглядки на великие деяния, страсти и трагедии, бушующие где-то на окраинах бытия. Для людей, живущих в этой лазоревой прибрежной дали, абсолютно безразлично, кто был и кто станет властителем, Нерон или Британник. Как не важно и то, спасет или нет своего сына префект Катон. Жизнь всякого человека, не претендующего на то, чтобы быть вписанным в анналы истории, – лишь скоротечный и непередаваемо сокровенный переход из ниоткуда в никуда, отягощенный при этом борьбой за выживание, а еще сонмом неотступных трагедий и разочарований. Любое проявление счастья до мимолетности преходяще и воспринимается не более чем шалость беспутной удачи. Вот он любил и потерял Юлию. А теперь есть вероятность, и немалая, что утратит еще и Луция…

В попытке встряхнуться от этих мыслей Катон глубоко, полной грудью вдохнул чистый, солоноватый воздух залива, столь не похожий на потное зловоние Рима. Поворачиваясь к Макрону, он заставил себя улыбнуться, прогоняя сумрачные переживания.

– Ну а ты, друг мой, что намечаешь для себя и Петронеллы?

– Намечаю? – Макрон вначале нахмурился, а затем рассмеялся. – Это что за поворот, гром его разрази? Мы, можно сказать, только что из очередного горнила и гонимся за самой опасной сворой смутьянов, каких только знал Рим, а он спрашивает, каковы мои виды на жизнь у домашнего очага!

– А почему бы и нет? До Капреев еще несколько часов. Пока все одно сидеть без дела.

– Да, пожалуй, – пожал плечами Макрон. – Ты-то сам, наверное, о Юлии думал?

– Как ты меня, однако, знаешь…

– Еще бы. Особенно когда ты мыслишь о чем-нибудь тревожном. И что именно тебя тревожит, тоже. Так что…

Лицо Катона смягчилось.

– Ты прав. Знаешь, насчет Юлии я ошибался. Проклял ее имя, заставил себя ненавидеть ее… А напрасно. Это отравляло мою память о ней.

– Твоей вины в том нет. Все это из-за происков Нарцисса и его прихвостней.

– Я теперь понимаю. Но в этом для меня урок. Наше положение в этой жизни неустойчиво. Так уж она устроена, жизнь. И от нас зависит принимать ту отраду, которая нам в ней порой перепадает. Если ты неравнодушен к Петронелле, то цени то время, которое тебе удается с нею улучать. Дорожи каждым таким моментом. Если мы выберемся из этих передряг живыми, непременно возьми ее в жены.

– Ее, в жены?.. Я? – Макрон озадаченно покачал головой. – Забавно, право. Я ж закаленный холостяк. Об этом, можно сказать, молва ходит. А тут вдруг женюсь… Представляю, как друзья-офицеры будут покатываться со смеху. «Что, мол, теперь понял цену своей свободы?»

Катон посмотрел на Макрона с мягкой улыбкой.

– Я ведь тоже хорошо тебя знаю, друг мой. И знаю, что для тебя эта женщина значит больше, чем ты показываешь внешне. И лишь хочу тебе сказать: переходи-ка от слов к делу.

– А что. Может, так и поступлю… – Макрон зевнул и, оглядевшись, сказал: – Если заняться нечем, то я б, пожалуй, вздремнул. Не возражаешь?

– Отчего же.

Устало поднявшись, Макрон по палубе прошел назад к лестнице, ведущей на площадку кормчего. Здесь он угнездился в уголке между ступенями и бортом и, плотно запахнувшись в плащ поверх скрещенных рук и ног, закрыл глаза. Не прошло и минуты, как от его отвисшей челюсти начало доноситься похрапывание. Впору позавидовать, как ветеран быстро засыпает… У себя Катон такого умения не развил: то мысли всякие донимают, то просто не спится. Видно, темперамент такой бедовый. Префект прошел вперед и остановился, положив руку на носовую балку. Какой-то умелец покрасил ее и подстрогал, пытаясь придать ей сходство с Нептуном; получилось так себе. Вдали над дымкой горизонта едва заметно обозначились гористые контуры Капреев. Чувствовалось, как тугой пружиной сжимается нутро, распаляясь в предчувствии схватки с Нарциссом – последней, за которой последует расчет.

* * *

Флотоводец Лемилл не скрывал своего пренебрежения перед молодым выскочкой-преторианцем, которого пусть временно, но поставили командовать стратегом флота. Это сквозило буквально из каждой морщинки его суховатого изветренного лица и взгляда цепких глаз, которыми он с высоты своего роста оглядывал своих гостей, взошедших на борт «Пегаса» – старой триремы, заставшей, быть может, еще битву при Акциуме[58]. Сейчас она в качестве флагмана покачивалась на мелких волнах примерно в полутора милях от островной бухты. Остальная его флотилия растянулась по флангам, а за ней держались корабли с когортами Катона.

Из конца в конец Капреи составляли примерно четыре мили. Через середину острова, рассекая его надвое, тянулся гребень из отвесных скал. Ближняя к материку восточная часть представляла собой удобную, слегка выпуклую седловину между скалами и плавно всходила к узкой полоске, на которой император Август воздвиг виллу (сейчас заговорщики, несомненно, засели на ней). После Августа те владения значительно расширил его наследник Тиберий, сполна учтя при этом живописные виды на залив. То был дом, по красоте достойный божества, а потому его и назвали Виллой Юпитера. Снизу из бухты к нему вела крутая тропа. В свой первый и единственный визит на Капреи Катон обратил внимание, что эту дорожку легко оборонять, так как никаких других подступов к вилле просто нет. Но едва ли не бо́льшую сложность представляла собой сама высадка на остров. За исключением бухты, что сейчас открывалась взору, и еще одной выемки на дальней стороне острова, куда единовременно мог поместиться лишь один корабль, Капреи были окружены частоколом из утесов.

– Лобовая атака на бухту равносильна самоубийству, – объяснял Лемилл, в то время как Катон оглядывал корабельные мачты, копьями торчащие за волноломом.

Всего десяток судов, которые умыкнул из Остии Нарцисс, обеспечивал бухте дополнительную безопасность. А проникнув внутрь и завладев укреплениями, изменники могли себя чувствовать вполне вольготно. Флотоводец указал на прочные сторожевые башни при входе в бухту.

– Как видите, на каждой из башен установлены катапульты, а слева на скалах сразу – несколько скорпионов[59]. Видите тот дым? Значит, у них наготове зажигательные стрелы, которые полетят во все суда, дерзнувшие войти в бухту. Кроме того, вдоль мола расположены онагры[60]. Все это я говорю ради простой и скромной правды: при попытке завладеть бухтой мы понесем тяжелые потери. Любой из кораблей, что доберется до берега и попробует совершить высадку, столкнется с неимоверной опасностью. Люди окажутся просто обречены.

Катон втянул зубами воздух.

– Тем не менее нам поставлена задача: взять остров и схватить заговорщиков. Дать им уйти под покровом ночи для нас непозволительный риск: они сомкнутся с подкреплениями, что идут из Брундизия.

– Хорошо, префект Катон, что ты предлагаешь? Чтобы я в ходе бессмысленного приступа пожертвовал всем своим флотом? И не только им, но и всеми твоими людьми?

– Конечно же, нет. Нужно найти какой-то другой способ высадиться на остров. Как укреплена гавань, что по ту сторону?

– Причалить там можно, но на конце пирса – укрепленные ворота с башнями. А на них баллисты. Горстка людей может удерживать целую армию.

– И что, больше нигде нельзя попробовать высадиться? – резко спросил Катон.

– Нигде, – последовал краткий ответ.

Последовала пауза, в ходе которой офицеры созерцали грозные укрепления главной бухты. Тут, преодолев какой-то внутренний барьер, к флотоводцу обратился Спиромандис:

– Мне кажется, господин стратег, есть еще один способ.

– Спокойно, – одернул его Лемилл. – Твоего мнения я не спрашивал.

– Говори, наварх, – вмешался Катон. – Я тебя слушаю. Что за способ?

Флотоводец полоснул своего подчиненного взглядом, но тот продолжил:

– Там, восточней малой бухты, есть еще одна, совсем крохотная. В ней иногда укрываются от штормов местные рыбаки. А еще там по праздникам гулеванит молодежь.

– Откуда тебе это известно? – осведомился Катон.

– Я ж здесь родился, на Капреях. Отсюда и на службу во флот пошел.

– И чем та бухточка может быть полезна для нас?

– Туда сверху спускается тропка. Невдалеке от дорожки между виллой и пристанью. Крутая, каменистая, шириной всего на одного. Хотя если о ней знают повстанцы…

– Называй их правильно, – перебил Катон. – Изменники.

– Ну да, изменники, – наварх кивнул. – Если им известно об этой тропке, то они смогут удерживать ее буквально горсткой людей.

– Тогда проку от нее нам нет, – отмахнулся Лемилл.

– Наоборот, – возразил Катон. – Если Нарциссу о той тропе неизвестно, то она может дать нам единственную возможность завладеть островом. И даже если его о ней известили, мы можем рискнуть и пойти на прорыв. Ну, а если не получится, то отойдем и уже тогда будем обдумывать, как быть дальше. Император не будет милостив ни к одному из нас, если мы не возьмем остров и не схватим заговорщиков, причем в ближайшее время. Лично я испытывать терпение Нерона не имею ни малейшего желания. А ты, стратег?

Лемилл вместо ответа чопорно поджал губы и отвел взгляд.

– Тогда решено, – подытожил префект. – Если нет других предложений, воспользуемся твоим, наварх.

– И когда ты думаешь приступить? – спросил Лемилл.

– Когда? – Катон твердо посмотрел на него. – Разумеется, сегодня же, с наступлением темноты. Ты двинешься на главную бухту, отвлекая внимание врага. Если все пойдет как надо, то с рассветом мы уже возьмем виллу и покончим с заговорщиками.

– А если не пойдет?

– Если нет, то мы с Макроном будем, наверное, мертвы. А тебе придется самому держать ответ перед императором.

Глава 39

Звуки первой атаки заглушала громада острова, но слух все равно различал треск катапульт, ревы труб и приглушенные возгласы матросов и солдат – это означало, что боевые корабли вынеслись из сумрака и начали осыпать береговые укрепления из баллист. Узкий серп месяца и мелкая россыпь звезд давали минимум света, так что приближение кораблей застигло защитников врасплох. И наоборот, бухта и портовые сооружения, равно как и вилла с дорогой к ней освещались факелами и жаровнями, что давало морским силам ориентир для построения и подхода под прикрытием ночи.

В то время как Лемилл командовал основным флотом, а также кораблями с двумя когортами, что Катон оставил в резерве, Спиромандис на исходе дня повел свой отряд либурн, а также кораблей с другими двумя когортами, широкой дугой вкруг восточной оконечности острова, направляясь якобы к материку. Но едва село солнце, как они обратно по своему же курсу приблизились к малой бухте и укрытию для рыбаков. Несколько судов, как и стоило ожидать, в темноте сбились с курса, но в целом к югу вокруг острова стянулось кораблей достаточно, чтобы план Катона оказался осуществлен.

Спиромандис отправился к острову первым, ориентируясь на узкую полоску берега. По прибытии он зажег два прикрытых фонаря, снабдив ими лодки, доставляющие на берег преторианцев. Катон с Макроном отбыли к темной громаде острова одними из первых. Вокруг плескалось благостно-спокойное море, со звонким ухающим шелестом налетая на прибрежные скалы. Катону этот звук с непривычки казался оглушительным и зловещим; на корме он сидел подчеркнуто прямо и невозмутимо, тем самым подавая пример сидящим рядом солдатам. Подчиненные должны видеть в своем офицере абсолютную уверенность, заряжаться от нее; сейчас это было особенно необходимо. На такое рисковое дело он сам отправлялся впервые. В ночной вылазке вообще многое может идти наперекосяк, а уж в морской… Впереди и по бокам вздымались темные утесы; казалось, вот-вот, и об один из них они непременно разобьются. Слегка успокаивали лишь колеблющиеся отсветы фонарей.

– Сколько еще плыть? – сиплым шепотом допытывался Макрон. – Где, язви его, берег?

– Тихо, – невозмутимо отвечал Катон. – Наверное, уже недалеко.

И действительно: до слуха донеслось тихое шипение воды по гальке, а на берегу в тусклом свете фонарей завиднелись подвижные фигуры.

– Суши весла, – скомандовал матрос, и гребцы подняли свои снаряды над водой, а лодка мягко ткнулась днищем и замерла.

– Ох, язви их в задницу Приап, – с облегчением пробурчал Макрон и чуть громче, чтобы его слышали, скомандовал: – Парни, выпрыгивай строиться и ждать приказов.

Люди разбирали с днища лодки щиты, с плеском спрыгивали с бортов и, шурша галькой, спешили через прибрежные волны к берегу. Там уже скопилось примерно три десятка человек, которых ставили в строй опционы. Катон с Макроном прошли по берегу туда, где тлел еще один фонарь. Как было условлено, там дожидался Спиромандис.

– Ну, так где та тропа? – требовательно спросил Макрон.

Наварх повернулся и неопределенно указал куда-то к подножию горной кручи.

– Вон там. К нужному времени полезем по ней. В целом это нетрудно.

– Взобраться нужно как можно скорее, – с нажимом сказал Катон. – Лемилл своим маневром долго держать их не сможет. К тому времени как он отойдет, мы уже должны вовсю подниматься. И уже до первого света быть наверху тропы.

– Да я вас туда всех подниму, поверьте, – успокоил Спиромандис.

– Караулов там нет?

– Я не заметил. Хотя долез почти до верха тропы. Никого.

– Хорошо.

Катон повернулся лицом к морю. Было слышно, что лодки продолжают прибывать; вот внизу что-то глухо стукнуло и послышалось сдавленное ругательство. Нутро тревожно напряглось – не поднимут ли где тревогу, – но все было спокойно, во всяком случае на этой стороне острова. Число пехоты прибавилось, Катон пробовал сосчитать на глазок насколько; но в эту секунду с запада – там, где малая бухта, – донесся звук трубы. Это была вторая хитрость, чтобы посеять у врага подозрение насчет двойной атаки с моря, разом из двух мест. Пока внимание (а хорошо, если и резервы) неприятеля будут отвлечены на встречу новой угрозы, Катон рассчитывал поднять по тропе свою основную ударную силу для взятия виллы. Когда Британник, Нарцисс и прочие главари заговора окажутся в мешке, оставшиеся когорты Шестого легиона останутся, по сути, без командования и почти наверняка сдадутся. А вот если преторианцев заметят, то им легко можно будет преградить путь и обескровить, прежде чем они будут вынуждены отступить. О второй попытке штурма придется забыть: враг осознает опасность и перекроет ведущую к бухточке тропу.

Согласно приказу пятерка снующих вдоль береговых укреплений либурн производила максимум шума. Установленные в носовой части баллисты с громким треском пускали в защитников камни, а на палубах, отбивая ритм гребцам, дружно гремели барабаны.

– Ишь, стараются, – одобрительно хмыкнул Макрон. – Это хорошенько заложит ублюдкам уши.

– Будем надеяться, – вздохнул Катон, напрягая глаза в попытке разглядеть стоящие на рейде грузовые суда, а также лодки, свозящие сюда пехоту. Но из-за темени разобрать ничего не получалось; оставалось лишь всей душой надеяться, что людей для взятия к рассвету виллы соберется достаточно. А тут еще обнаружилось, что звуки на той стороне острова становятся слабее. Катон мысленно обругал Лемилла за отход от договоренности. Похоже, флотоводец решил в этом бою не выпячиваться: пошумел для виду, и будет.

– Вот же подлец, – вполголоса произнес Катон. Хотя что толку сетовать… Сейчас нужно сосредоточиться на броске, и не только из-за страха за судьбу сына. На кону великое множество жизней, и первейшая обязанность префекта – предотвратить гражданскую войну, которая неизбежно развяжется, если Британник воспользуется силами, наступающими от Брундизия. А так оно и будет: советчики-то рядом.

– Ладно, – решительно сказал он, – пора выдвигаться. Спиромандис, указывай впереди дорогу. Макрон, передай приказ офицерам: каждая прибывшая лодка строится и выходит за нами по тропе без всяких промедлений. Офицерам производить отправку людей от берега по тропе и ждать новых указаний.

– Будет сделано, господин префект.

– Как передашь приказ, отыщешь меня; выходим вместе.

Макрон захрустел калигами к берегу, а Катон снова обернулся к наварху.

– Веди меня к началу тропы.

Даже под ущербным светом месяца и звезд глаза отчетливо различали ущелину меж скал, куда сейчас вел Спиромандис, – по его словам, натоптанную дорожку островитян. Вдаваясь вглубь шагов на шесть, она делала резкий поворот и сужалась, идя вверх по круче.

– И так она шарахается до самой вершины?

– Сначала – да. Но дальше склон становится более пологим. А выше от нее ответвляется еще одна тропка, которая и идет параллельно главной дорожке, что петляет вдоль вершин к вилле. Тот путь окольный, не прямой. Так что на него, имей в виду, лучше не сворачивать.

Катон подумал.

– Нет. Его мы тоже задействуем. Если часть людей двинет с еще одного направления, это вышибет врага из равновесия.

– Решать тебе. Я лишь укажу на тропе то место, когда мы дойдем до него.

Возвратился Макрон, за спиной которого у подножия скалы темной массой виднелись люди.

– Ребята, – негромко обратился к ним Катон. – Построиться наверху у нас, скорей всего, не получится. Так что знайте наперед: будет непросто. Центурион Петиллий?

– Я здесь, господин префект.

– Сейчас берешь первых тридцать человек и сворачиваешь с ними влево. Перекроете тропу, что ведет вниз к берегу. Неприятеля мимо не пропускать. В бою держаться до последнего.

– Будет исполнено.

– Я с небольшим отрядом пойду окольной тропкой. Остальные идут вслед за Макроном в сторону виллы. В дороге не останавливаться. Любого встречного, если он с оружием и не преторианец, уничтожать. Пощаде здесь не место. Уж враг нас точно щадить не будет. На кону у нас победа или смерть, третьего не дано. Да пребудет с нами всеми Фортуна. В путь. Спиромандис, веди.

Провожая взглядом спину наварха, Макрон пробурчал:

– Хороша речь. Особенно насчет «сделаем или умрем». В самый раз для и без того взвинченных, чтобы шарахались от каждой тени. Или кидались на нее.

– Им просто нужно знать, каковы ставки, когда начнется бой. Идем.

Катон поднял щит и двинулся вслед за Спиромандисом. За ним тронулся Макрон, а дальше стали приходить в движение преторианцы, взбираясь один за другим по крутой тропе. Все протекало в молчании, которое нарушало лишь похрустыванье калиг, позвякиванье экипировки да натруженное дыхание людей, несущих на себе нелегкий груз. Шум столкновения на главной бухте угас окончательно; единственные звуки пока еще доносились с расстояния полутора миль к западу.

С началом подъема, после пары сотен шагов, открылся вид на линию берега – туда, где одна из либурн в свете жаровни высадила на конце причала некоторое количество людей. Но они пригибались за щитами и жались за причальными сваями под градом стрел и камней, которые с воротных башен пуляли пращники. Так что наступления не получалось. Какое там: тут бы хоть на шаг вперед продвинуться… Вот один из щитов пронзило пущенное скорпионом копье, нанизав заодно и солдата; сила удара увалила его с пирса в бухту. Вблизи причала колыхались другие боевые корабли, меча из темени камни баллист. Атака была обречена, хотя и представляла собой не более чем ложный выпад. Но была надежда, что этот маневр отвлечет внимание врага и преторианцы успеют скопиться на острове числом достаточным, чтобы создать перевес в свою пользу.

Спустя некоторое время Спиромандис остановился и повернул голову. Катон взмахом отдал приказ остановиться, а сам подобрался к наварху.

– Что там?

– Мы дошли до развилки. Вон в ту сторону.

Он указал на едва различимую каменистую полоску земли, что ветвилась среди темной растительности.

– И как долго она тянется? – приглядевшись, спросил Катон.

– Не больше полумили. А заканчивается в сотне шагов от входа на виллу.

– Понятно. Макрон, теперь ты поведешь основную колонну. Удачи тебе, брат.

После короткого напутственного объятия Катон с двумя десятками человек двинулся вбок по обходной тропе, а Макрон махнул остальным продолжать восхождение. Дальше вдоль берега, теперь уже далеко внизу, начинали отступать с пирса штурмующие. Подобрав их, либурна напоследок еще раз метнула в укрепление камни и скрылась в ночи. Теперь до слуха лазутчиков доносились лишь страдальческие стоны раненых да приглушенный шелест набегающих на берег волн.

Миновав ответвление, Макрон пристально, до рези в глазах вгляделся в том направлении, куда со своим отрядом ушел Катон, но в темноте ничего нельзя было рассмотреть. Его друг был теперь сам по себе, и оставалось лишь надеяться, что с окончанием боя он отыщет своего сынишку живым. А ему, Макрону, теперь пора было сосредоточиться на своем собственном участии в их отчаянном, дерзком замысле по пресечению заговора, грозящего столкнуть империю в кровавую пучину гражданской войны.

Между тем склон делался все более пологим, и стали различаться контуры седловины, образующей середину острова. Через некоторое расстояние, перед границей с ровным, широким участком земли Спиромандис пригнулся и указал Макрону остановить колонну.

– Дальше не пойдем, – прошептал он. – Мы не больше чем в полусотне шагов от дороги, что ведет к вилле.

Макрон кивнул и, обернувшись, скомандовал распределиться по участку и ждать дальнейших распоряжений. Цепочка преторианцев, продолжая подаваться вперед, скапливалась темной бесформенной массой. По гребню центурионского шлема Макрон узнал Петиллия и притянул его к себе за руку.

– Собери нужных тебе людей, – распорядился он, – и как только я отдам приказ, перегородите дорогу. После этого действуете самостоятельно.

– Понял. Что делать, мы знаем.

– Хорошо. Держи остальных ребят здесь. Я со Спиромандисом пойду вперед разнюхать, как там обстановка. Если отчего-то вдруг поднимется тревога, сразу выводи своих вперед. Идем, – он тронул за плечо наварха.

Выбравшись из ложбины на взъем, они полуприсядью стали подбираться к дороге. Через каждую сотню шагов вдоль нее помаргивали светом жаровни, освещая ее подъем и изгибы между пристанью и виллой. В их изменчивом свете различалась горстка часовых, а несколько выше – легионерский заслон покрупнее, дружно смотрящий на главную бухту, где делал свой обманный маневр Лемилл. Путь проходил через небольшую террасу с оливковыми деревьями. Пробираясь между деревьев, неподалеку впереди они расслышали хохоток, затем приглушенный обмен фразами и снова смех. Наварх застыл на месте, а Макрон рядом с ним чутко напрягся.

– Я пойду первым, – прошептал он.

Из тени центурион выползал как можно тише, с предельной осторожностью, пока не подобрался к тому месту, где тропа выходила на дорогу. На расстоянии чуть справа, лицом к подножию, стояли двое легионеров. Щиты и копья они поставили впереди себя на землю, а сами вели меж собой негромкий разговор о том, как слабо проявил себя флот при штурме крепости. Макрон, приподнявшись на корточки, по-звериному затаенно глянул в обе стороны, но других легионеров там не заметил.

– Нам надо от них избавиться, – прошептал он, вернувшись, – а затем использовать эти деревья как прикрытие, чтобы построить здесь людей для броска.

– И как ты думаешь это сделать?

– С твоей помощью, – ответил Макрон. Он вынул из ножен меч и начал медленно распрямляться в полный рост. – Сейчас положи руки за голову и иди впереди меня. Готов?

Наварх сделал как сказано, и оба вышли на дорогу, по которой направились к легионерам. Едва заслышав шарканье шагов, часовые бдительно обернулись.

– Кто идет?

Тревоги в голосе не было, и Макрон тоже неторопливо отозвался:

– Да свои, ребята. Вот, пленного отвожу на виллу.

– Пленного?

– Ну да. Взял, когда его свора пробовала высадиться на пирсе. Остальных-то мы перебили, а офицера не стали: пригодится.

Руку с мечом Макрон на приближении держал чуть сзади, так чтобы оружие было не на глазах. Внимание легионеров в это время было приковано к Спиромандису. Они отступили на шаг, давая пройти, и не успели почуять опасности, как Макрон одним махом вогнал ближнему из них меч под подбородок.

– Какого… – выдохнул второй и осекся: вперед с кинжалом метнулся наварх. Оба упали возле дороги, и Спиромандис несколько раз неистово ткнул ему кинжалом в лицо.

– Ты, кажется, глаз ему выбил, – после секундного молчания неловко выговорил Макрон.

Спиромандис, тяжко переводя дух, выдернул лезвие из черепа часового.

– Ты чего, в первый раз? – спросил явно более бывалый центурион.

– Да, первый, – выговорил наварх. – На флоте ближний бой нынче как-то не в ходу.

– Хм… – Макрон пошевелил бровями. Рассуждать, какой род войск в империи славней, было не время. Вместо этого он сунул клинок в ножны и хлопнул Спиромандиса по плечу: – Хорошо все сделал. Кто-то в первый раз колеблется, и для него этот раз обычно становится последним; ты понимаешь. Ступай и приведи сюда людей. Только чтоб тихо.

Пока наварх отсутствовал, центурион отволок под деревья тела: вдруг вблизи объявится кто-то из легионеров. Дожидаясь в рощице, он невзначай обнаружил, что краешек неба на востоке слегка посветлел, а на дальней стороне залива из мрака проглянула дремливая громада Везувия. Время истекало. Замысел Катона состоял в том, чтобы ударить и вызвать суматоху именно в темноте, чтобы не выдать нападающим свое малое число.

Заслышав шорох, Макрон чутко вскинулся и увидел вернувшегося Спиромандиса, а вместе с ним Петиллия с его людьми.

– Вот это пусть и будет ваша позиция, – определился с решением Макрон. – Оставайтесь вне поля зрения сколько сможете. Если мимо проскользнет один или два, то пусть. В бой ввязывайтесь лишь в том случае, если они направят к вилле подкрепление. К вам из бухты все время будут подходить люди. Когда соберетесь полным или почти полным числом, тогда и тесните врага в направлении главной бухты.

Петиллий кивнул и указал на небо:

– Скоро уже рассвет.

– Вижу. Надо приступать.

Помимо тридцати человек Петиллия, для атаки у него была еще примерно сотня. Сейчас все зависело от того, как неприятель распределил свои силы для прикрытия обеих бухт. Если на вилле для защиты заговорщиков оставлен сколь-либо весомый резерв, дело, можно сказать, проиграно.

Что ж, выяснить это есть всего один способ. Вынув меч, Макрон приказал людям выстроиться в колонну по два и занял место в ее главе. Беглого взгляда назад оказалось достаточно, чтобы увидеть: для броска все готовы. И что медлить нельзя: света действительно прибыло.

– Вторая когорта, – обратился он по привычке – и улыбнулся своей ошибке. Народ здесь набрался смешанный, из обеих когорт. – Ну что ж, преторианцы, за мной! Вперед!

Ветеран припустил грузноватой трусцой, какой в лагерях приучаются солдаты: подвижно, и вместе с тем остается запас дыхания и сил для успешной схватки с врагом. Небольшая колонна вынырнула из-под полога деревьев и застучала калигами по булыжинам к вилле, громоздящейся на восточном выступе острова. В двух сотнях шагов впереди показалась очередная пара часовых, которые сейчас грелись у жаровни. В этом месте дорога шла слегка на подъем, а потому свет от огня падал дальше.

Часовые обернулись на дробный топот и, завидев набегающую колонну, заметались, а через секунду кинулись наутек, по дороге крича своим:

– Преторианцы! Преторианцы!

– Сейчас мы вам их покажем! – крикнул Макрон. – Во всей красе! К бою, ребята!

Глава 40

Легионеры еще спешно строились на дороге, когда не более чем в двадцати шагах от них из-за скального выступа появилась колонна Макрона.

– Мечи копья! – быстро отреагировал их центурион.

Но не успели они изготовиться и бросить, как Макрон рявкнул своим:

– Ставь щиты!

Солдаты выставили над собой накрененные овалы щитов. Впереди легионеры в пружинистом толчке метнули в преторианцев копья. На сплоченный залп не оставалось времени, и те полетели слегка вразброс. Но все равно при такой короткой дистанции промахнуться было невозможно. Большинство копий со звонким стуком отлетели от щитов, но некоторые все же расщепили дерево и застряли там своими смертоносными жалами. Навесной удар пришелся в основном по нескольким рядам позади Макрона. Кто-то оказался ранен остриями копий, кому-то досталось от резко двинувших щитами товарищей. Раненые сползали на дорогу или разбредались в стороны, прикрывая себя чем можно от дальнейших ударов. Между тем их товарищи, не сбавляя хода, бежали вперед. На приказ атаковать не было времени, да и смысла в нем тоже не было. Макрон и его люди инстинктивно усилили разбег и сшиблись с линией врага еще до того, как тот успел пустить над головами свои последние копья.

Макрон в последний момент толкнулся и в полупрыжке двинул врага щитом так, что при ударе занемела рука, а сам центурион едва не опрокинулся. Однако недюжинный боевой опыт обострял чутье настолько, что он мгновенно выправился и вмял своего визави в сзади стоящий ряд, одновременно ударом меча вправо распоров правую руку ближнему легионеру. Импульс удара позволил колонне прорвать центр строя и вбить в него клин, после чего завязался ближний бой, где мечи противостояли копьям. Короткие клинки отражали быстрые, как молнии, наконечники и высверкивали в щели меж громоздких легионерских щитов. Вместе с тем обе стороны напирали друг на друга в попытке потеснить. Макрона охватил знакомый, огнистый пыл битвы; стиснув зубы, он обнажил их в яростном оскале.

Сражаясь впереди строя по сути в одиночку, ветеран не давал неприятелю опомниться: он отвел свой щит и наддал им снова, пробивая себе место для шага вперед. Выдернув меч из очередного раненого, утяжеленной шишкой рукояти саданул в шею еще одного, который упал без чувств. Но живым он там пролежал недолго: один из преторианцев копьем пронзил ему лицо и, переступив через тело, всадил острие еще в кого-то. Небо все более светлело, но пока еще держался сероватый сумрак, кишащий неистовым движением теней, сопеньем и воплями под яростные обмены ударами. Между тем чувствовалось, что напор броска несколько ослаб, и надо было подбодрить людей, чтобы они уверенней рвались вперед. Улучив момент для вдоха, Макрон прокричал:

– Вперед, преторианцы! Сотрем изменников в порошок!

– Мы же еще и изменники! – возмутился кто-то в легионерских рядах. – Лжец! Держим их, парни! Именем императора Британника и Рима!

На какой-то миг Макрона ошеломила трагическая абсурдность того, что римские солдаты сражаются друг с другом. Возможно, кто-то из этих людей раньше даже вместе служили, а теперь вдруг превратились в нещадных врагов, жаждущих единственно прикончить друг друга… Но он быстро прогнал от себя эти мысли и с размаха рубанул какого-то легионера по руке; та повисла на лоскуте кожи, выронив клинок из мертвых пальцев. Вовремя спохватившись насчет своей уязвимости вне строя, Макрон чуть замедлился, давая преторианцам сомкнуться возле себя по флангам.

Легионеры уже полностью оправились от броска и не намеревались более отступать ни на дюйм. Обе силы налегли в порыве, с надсадным хрипом тесня друг друга доспех к доспеху, щит к щиту. И тут поверх голов раздался голос вражеского центуриона:

– Вот они! Наши идут! Сейчас, ребята, мы этих погоним!

* * *

Карабкаться по петляющей вдоль южных круч тропе было нелегко. Тропка была узкой и в основном повторяла контуры гор, их спады и подъемы. Время от времени пробираться приходилось на ощупь, с неотступным осознанием, что время истекает. Если рассвет застанет их растянутыми по склону, то сверху их легко можно будет снять стрелами или камнями из пращей. И вообще рассвет в их непростом положении означал проигрыш. Поэтому Катон во главе своих людей спешил как мог. Через какое-то время тропа пошла круто вверх, затем они миновали околок тесно растущих кипарисов и вот совершенно неожиданно выскочили на дорогу. Так внезапно, что Катон едва успел остановить людей, прежде чем они высыпали на открытое обозрение.

Неподалеку справа находился арочный вход, ведущий к вилле – не укрепленный, просто для декора. За ним в желтоватом свете внешних факелов виднелись ступени каменной лестницы, восходящей к зданию. Вблизи истинная величавость виллы проступала еще явственней, чем несколько лет назад, когда Катон во время краткой побывки на Капреях видел ее издали. Строение как бы главенствовало над высотами восточной оконечности острова, раскинувшись на скалах, что отвесной стеной нисходили на многие стадии вниз[61]. Небо за виллой уже светлело; четко выделялись на синевато-бледном фоне очертания стен и крыш.

Откуда-то из-за ворот послышалась отрывистая команда, и наружу выбежал небольшой, человек в тридцать, отряд легионеров. Взмахом руки Катон велел своим людям припасть к земле, а сам оперся о ствол кипариса, глядя бегущим вслед. В остальном все было тихо; вилла словно спала, и больше наружу никто не показывался. Приглядевшись, на отдалении впереди бегущих Катон различил какое-то скопление фигур возле скального выступа. Сердце тревожно екнуло: уж не Макрон ли там пытается прорваться к вилле?

Тихо скомандовав людям выйти из-под деревьев и построиться, он в растерянности задумался, как быть. Рядом находилась вилла, где заговорщики все это время удерживали Луция. Его намерением было атаковать с целью вызвать у врага замешательство, но единственные легионеры, которых он видел, сейчас сражались с Макроном. От сына Катон находился сейчас настолько близко, что пробирал соблазн броситься на виллу сию же минуту. Однако неизвестно, сколько легионеров осталось там оберегать Нарцисса и его окружение.

– Какие будут указания, господин префект? – вполголоса спросил один из преторианцев.

Катон бросил еще один взгляд на виллу, взвешивая свои шансы, а затем повернул по дороге вниз и отдал приказ:

– Все за мной, бегом.

Он устремился впереди строя по дороге, каменея сердцем от упущенной возможности спасти своего сына; но внимание необходимо было сосредоточить на предстоящей схватке. Хорошо, если враг вплоть до подхода будет принимать преторианцев за своих. Этот сюрприз сможет сломить легионерам волю и освободит сомкнувшемуся отряду гвардейцев путь на виллу. Бежать под уклон в полной экипировке было не так-то просто, но темп подстегивали нарастающие по громкости крики и звон клинков. У обочины Катон заприметил поперечный гребень центуриона и, отклонившись, взял курс на него, чтобы с ходу лишить врагов командира. На стук калиг из заднего ряда обернулось несколько человек, а центурион торжествующе возгласил:

– Вот они! Наши, идут! Сейчас, ребята, мы этих погоним!

В последнюю секунду на приближении Катон выкрикнул:

– За Нерона! За Рим!

Гвардейцы подхватили клич и изготовили копья, расходясь на бегу веером. В это время Катон, держа меч параллельно земле, бежал на центуриона. В слабом свете было видно, как при виде невесть откуда взявшихся преторианцев у него отвисла челюсть. В эту секунду Катон ударил его щитом, вышибив из груди воздух. В следующее мгновение он мечом ткнул центуриона в грудь; удару помешала кольчуга, и рана получилась поверхностной. Вместе с тем от удара центурион потерял равновесие, запрокинулся на спину одного из своих солдат и полетел навзничь. Катон без жалости рубанул его по шее, перешибив позвонки. Центурион вскинул руки и замер без движения.

По обе стороны от Катона орудовали копьями преторианцы, вонзая их в незащищенные спины, и натиском щитов прокладывали себе дорогу навстречу людям Макрона. Уже в первые минуты легионерам был нанесен существенный урон. Сейчас они пытались развернуться, но из-за громоздкости щитов неизбежно сталкивались и сбивали друг друга; многие падали под безошибочными ударами копий.

– Бей всех! Смерть изменникам! – кричал Катон.

Было слышно, как клич с той стороны подхватывают люди Макрона, с удвоенной силой возобновляя свой натиск. То здесь, то там стали выходить из боя первые легионеры, ломая построение и скрываясь в кустистой поросли на обочинах. Их страх моментально передавался товарищам, и боевой порядок распадался: каждый теперь искал способ укрыться от смертоносных наконечников, норовящих вонзиться спереди или сзади. Более храбрые или те, кто вошел в раж, еще продолжали биться, но их число быстро убывало под обоюдным натиском окрыленных преторианцев. Другие, предпочитая сдаться, бросали мечи и щиты, но тоже гибли под беспощадными ударами.

– Катон!

Навстречу префекту, сияя от восторга, спешил Макрон.

– Вот это удача, друг мой! Негодяи порскают, как кролики!

Несколько гвардейцев и в самом деле увлеченно гонялись за безоружными легионерами. Надо было срочно восстанавливать порядок.

– Преторианцы, ко мне! Стройся! Ко мне, язви вас!

О быстрых мерах сообразил и Макрон, и они вдвоем спешно принялись строить оставшихся на дороге, рядом с нагромождением из тел и разбросанной оснастки. Людей оставалось не более полусотни; хорошо, если хватит на последнюю попытку. Одну-единственную, чтобы спасти Рим от раздирания двумя родовитыми недорослями, грызущимися за императорский венец.

– Вперед! – скомандовал Катон.

Бок о бок с Макроном он припустил вверх по дороге, мимо кипарисов и к проходу на виллу. Снизу к ее величавым стенам вели ступени лестницы. От долгого карабканья по кручам конечности сводило до жжения. Одолевая последние ступени перед пандусом, заводящим на внутренний двор, со смотровой башни на углу префект расслышал тревожный возглас. Оттуда на бухту смотрели несколько человек, из которых один сейчас указывал прямиком на них. В небе успело развиднеться настолько, что Катон безошибочно разглядел того наблюдателя.

Трибун Крист.

Послышались крики, и наружу из арки, преграждая путь, высыпал отряд легионеров числом в полманипулы. Смыкая дистанцию, Катон приподнял щит и слегка пригнул за ним голову. О еще одном броске не было и речи – тем более вверх по склону, с измотанными людьми. А потому гвардейцы замедлили ход и на сближение пошли шагом, будто в тренировочный бой на плацу. Катон выбрал себе крайнего в строю легионера и сделал щитом обманный выпад, а сам ударил по дуге мечом. Противник был не из новичков и разгадал уловку. Удар он парировал и двинул щитом так, что прибил префекта к стене сбоку пандуса. От удара у Катона пресеклось дыхание, а сам он едва успел уклониться от легионерского меча, чиркнувшего по камню так, что высек снопик искр. Тут между префектом и неприятелем вклинился кто-то из преторианцев, сшибившись с ним щитами. К тому времени как префект поднялся на ноги, гвардейцы успели вдавить неприятеля обратно под арку. Из внутренних помещений наружу стремглав выбегали солдаты; замкнутое пространство двора огласилось стуком и ломчатым звоном боя, распавшегося на сумятицу единоборств. Кое-как отдышавшись, Катон поднял щит и стал в обход пробираться ко входу в вестибулум. По всей видимости, там и должны были находиться главные заговорщики – вблизи смотровой башни, на которой они еще недавно топтались.

Преторианцы хотя и устали, но превосходили врага числом, атакуя внутренний двор скопом, в то время как легионеры выбежали им навстречу кто в чем, не образовав даже построения, этого всегдашнего залога эффективности их действий. Сейчас бой перед виллой шел вразброс, в белесом предутреннем свете напоминая больше лихую поножовщину. Пощады не просил никто. Преторианцы отчаянно рвались через пространство двора. Тут и там валялись трупы; по белому мрамору у преддверия императорской обители были разбрызганы кровь и куски внутренностей.

Как раз в тот момент, когда Катон приближался к пролету широкой, ведущей ко входу лестницы, между клепанных медью дверных створок показался Крист. Он был без шлема, а в руке держал меч. В ту же секунду их взгляды встретились, и губы трибуна растянулись в змеистой улыбке. Спускаясь по ступеням, он поднял меч. Краем глаза Катон заметил, как к Кристу рванулся один из преторианцев.

– Оставь его! – скомандовал Катон. – Он мой.

Преторианец замер, а затем стал искать себе другого поединщика, оставив двоих офицеров на пятачке перед ступенями. Катон с поднятым щитом и мечом начал осторожно подступать к Кристу, который сейчас чертил в воздухе клинком дугу.

– Лучше б ты остался в Британии, Катон.

– Я не мог этого сделать. Оказалось, что Риму угрожают не только племена варваров.

– Я Риму не враг. А, наоборот, патриот.

– В том-то и дело, что наоборот. Ты изменник, Крист. А изменникам уготована лишь одна участь.

Говоря это, Катон не сводил глаз с искристой дуги в руке своего врага. Внезапно трибун скакнул вперед и один за одним нанес несколько яростных ударов, отскочивших, впрочем, от бдительно выставленного Катоном щита. Каждый из них пружинисто отзывался в руке, но атака оказалась отражена. Предугадав следующий удар, Катон отдернулся в сторону, и трибун рассек воздух впустую, чиркнув клинком по мрамору пола. Катон тотчас ринулся вперед, во всю силу припечатав врага щитом, отчего Крист шатнулся назад, утратив равновесие. Свой бросок префект сопроводил вихрем ударов. Финальное движение снизу враг не смог парировать, и конец меча пропорол Кристу пах, глубоко вонзившись в плоть. Взмах щитом толкнул трибуна назад, и, споткнувшись пяткой о ступень, он упал.

Катон навис сверху, замахиваясь для удара, а Крист снизу выставил свою руку с мечом, чтобы отразить его.

– Брось меч, – приказал Катон.

– Чего ради? Ты же сам сказал, у меня теперь одна участь.

В сущности, Крист был прав. Разница лишь в том, примет он смерть от руки префекта или чуть позже от рук палача.

Крист медленно опустил свой меч.

– Возможно, я уже и не жилец, – криво осклабился он, – но умру я с честью, а не как ты с твоим плебеем Макроном: псами злобного выродка Не-рона.

– Да сбудется по словам твоим, – Катон вознес руку для удара.

– Стой. Ты, наверное, думаешь, что верх за тобой. Но я, прежде чем погибнуть, все равно возьму небольшую, но победу. Твоя жена, Юлия… Ты думаешь, что она была тебе неверна.

– Теперь уже не думаю. Твои друзья сказали мне об этом правду. Что ваша связь была не более чем мнимостью. Прикрытием.

– Это они тебе сказали? – Крист скабрезно хихикнул. – И ты им поверил? После всей их лжи, пролитой тебе на уши?

– А что мне хочешь сказать ты? – скрипнув зубами как от боли, спросил Катон.

– В смысле пользовал ли я ее? – хохотнул Крист. – Может, и да. Я оставлю тебя терзаться этим сомнением. И ты ни о чем ни от кого и никогда не узнаешь. Вот такая тебе от меня отместка. За мою гибель.

Внезапным движением перехватив свой меч, он сжал обеими руками его рукоять и уткнул острие себе в подреберье.

– Стой! – выкрикнул Катон.

На это Крист лишь проворней и жестче всадил клинок, чтобы достать себе до сердца. Из раздернутого рта донесся пронзительный вопль, и трибун уронил голову, стукнувшись затылком о ступень. Катон припал рядом на одно колено и, опустив свой меч, схватил трибуна за волосы.

– А ну говори! Говори мне правду!

Крист смотрел на него перевернуто, непонимающе. На губах выступила кровь из вспоротого легкого.

– Да пошел ты, – погибельно оскалясь, прохрипел он.

Затем свет в его глазах угас, а грудь просела в такт хлынувшей горлом крови.

– Скажи, – с болью, не в силах уняться, повторил Катон, но было уже поздно. Выпустив Кристу волосы, он поднял свой меч как раз в тот момент, как к нему подоспел Макрон.

– Все, господин префект, управились. Двор освобожден. – Он поглядел вниз и с ноткой удивления спросил: – Никак Крист? Себя убил? Не думал, что ему хватит на это духу…

– Я вот тоже… – Катон отвел свой взгляд от трибуна и указал на вход в виллу. – Идем. Веди с собой людей.

Оставив Макрона собирать оставшихся преторианцев, Катон взошел по лестнице и щитом потеснил одну из дверных створок. Зала внутри была освещена стоящими вдоль стен жаровнями. Пол и стены были облицованы мрамором, а свод подпирали толстые колонны. Люди здесь находились лишь на дальнем конце. Там на возвышении стояло тронное кресло, на котором, приподняв подбородок, величественно сидел Британник. Возле него стояла горстка сенаторов, памятных Катону по тайной встрече у Домиции. Опустив щит, префект отвязал под подбородком ремешки и снял шлем, чтобы его узнали.

– Где мой сын? – осведомился он и только сейчас понял, что собрание перед ним не в полном составе. – И Нарцисс. Где они?

Никто не ответил, и тогда Катон зашагал им навстречу, звеня каблуками под сводами зала. На подходе к трону в его сторону перстом указал Британник и холодно произнес:

– Как ты смеешь приближаться к императору, не выказывая должного почтения?

Префект взошел на возвышение и остановился над этим почти еще отроком. Слышно было, как за спиной в зал входят гвардейцы.

– Ты не император, принцепс. И тебе им не быть.

Британник полыхнул на него глазами, но свое негодование выразить не успел. Катон пресек его поднятием руки и повторил свой вопрос:

– Где они?

– Снаружи, – торопливо пришел на помощь сенатор Сульпиций, указывая на дверь позади зала. – Он ушел сам и увел с собой ребенка. Вон туда.

Катон оглядел лица заговорщиков, а затем мимо них пошел к двери, на которую указал Сульпиций. За спиной послышался голос Макрона:

– Этих арестовать.

– Да как ты смеешь… – начал Британник.

– Закрой рот, малый. Если не хочешь, чтобы вспухла губа. За ночь я уже, право, умаялся.

Дверь была приоткрыта. Катон толчком открыл ее и увидел перед собой узкий коридор, ведущий к выходу из виллы; дальше путь шел через ухоженный сад. Впереди открывалась широкая дорожка, которая тянулась от одной стороны острова к другой. Она была пустой, если не считать двух фигур, стоящих в отдалении. Они смотрели в его сторону. Нарцисс стоял, приобняв за плечи Луция, и ждал, когда Катон повернет и направится в их сторону. Отсюда взгляду открывался круглый лужок с несколькими кушетками, расположенными так, чтобы взору открывались самые что ни на есть живописные места к востоку. Там на материке, окруженный каменистыми горбами холмов, надменно красовался Везувий. На его склоны уже упала хрустально-золотая сетка низкого, пока еще невидимого солнца. В считаных шагах за Нарциссом площадка обозрения обрывалась в бездну.

Катон остановился в десятке шагов и, прежде чем заговорить, убрал меч в ножны.

– Отпусти Луция, – сказал он.

Мальчик сделал было шаг навстречу отцу, но Нарцисс впился в его плечо ногтями, и ребенок поморщился от боли.

– Я сказал, отпусти его.

– Не думаю, что это будет благоразумно, – с вкрадчивой улыбкой сказал Нарцисс. – Он единственное, что теперь у меня осталось. После того как дело Британника пошло прахом.

– Ты ошибаешься. У тебя не осталось ничего. Ты пуст. И мальчик тебе не в помощь.

– Ой ли? – Нарцисс сделал два плавных шага назад, увлекая с собой и Луция. Оглянувшись через плечо, он остановился не больше чем в пяти шагах от края пропасти. – Подумай хорошенько, Катон. Если ты хочешь, чтобы твой сын вырос и стал мужчиной, тебе придется сделать то, о чем я попрошу.

– И чего же ты попросишь? – пододвигаясь на шаг, спросил Катон.

– Во-от, уже ближе, – пропел Нарцисс. – Выслушай меня. До заговора мне нет дела. Мне все равно, что станет с моими так называемыми соратниками, не говоря уже об избалованном дитяте, что болтает ножками в этом тронном зале. Меня заботит лишь моя собственная участь. Я должен остаться в живых. И если тебе дорог твой сын, то ты меня отпустишь. И не просто отпустишь, а проводишь с этого острова и дашь мне скрыться, так сказать, в тихой безвестности.

– Скрыться и забыть все это у тебя не получится, – ответил Катон. – С той кровью, что у тебя на руках.

– Хм… Учитывая, сколько я ее уже и без того пролил, разница небольшая. Кровинкой больше, кровинкой меньше, чего уж тут мелочиться? – Нарцисс отодвинулся еще на шаг и подтянул к себе Луция.

Сердце у Катона гулко стукнуло; он едва сдерживался, но срываться было недопустимо.

– Чего тебе от меня нужно?

– Твое слово, Катон. Я знаю тебя достаточно, как человека слова и дела, доблести и чести. Редкие качества в нынешнем мире, что, однако, не делает их менее ценными. И я на них полагаюсь. Дай слово, что поможешь мне бежать, и я дарую тебе жизнь твоего сына.

– Не слушай его, парень, – негромко рыкнул за спиной успевший подойти Макрон. – Все свои обещания нам он никогда не сдерживал. Кроме того, ты ведь поклялся его прикончить.

– Я знаю. Но что делать? Луций у него в руках.

Макрон встал рядом с другом и гневно воззрился на Нарцисса.

– Слышь ты, кусок дерьма! Выпусти мальчонку. Деваться тебе все одно некуда, ты это знаешь. Неужто ты всерьез вздумал забрать с собой в Гадес еще и Луция? Вам же с ним не по пути!

– Именно так я и думаю поступить. Если только твой друг не даст мне своего слова. Ну так что, Катон?

Префект, морщась как от боли, смотрел на своего сынишку, на ужас в его распахнутых глазах. Сердце мучительно сжималось; любовь и стремление спасти, оградить своего ребенка от опасности заполоняло все его существо. Сухо сглотнув, он выдавил:

– Даю слово. Только отпусти его.

– Тогда поклянись жизнью своего мальчика. Перед Юпитером великим и всемогущим. Ну?

– Клянусь Юпитером всемогущим и жизнью своего сына, что помогу тебе бежать.

Глаза Нарцисса пытливо прищурились. Секунду-другую помедлив, он убрал руку, и Луций бегом побежал к отцу. Катон подхватил его и порывисто прижал к себе, лаская рукой мягкие кудряшки, запахом которых не мог надышаться.

– Папа, – шептал Луций, доверчиво тычась личиком ему в плечо, – мой папочка.

– Какое трогательное воссоединение, – играя масленой улыбкой, отступил от края пропасти Нарцисс.

И тут во мгновение, не ухваченное ни им, ни Катоном, вперед метнулся Макрон и, схватив Нарцисса за руку, закрутил ее ему за спину. Сановник вякнул и задергался, тщетно скользя сандалиями по траве. Одним шагом Макрон подступил к пропасти и, сделав замах, метнул свою распяленную ношу. Болтая конечностями, Нарцисс с диким погибельным воплем исчез из виду. Центурион, подступив к краю, наблюдал, как вольноотпущенник, отпущенный сейчас на волю в буквальном смысле, с воплями летит с отвесной стены утеса вниз. Вот, уже далеко внизу, его тело грянулось о скальный выступ, отлетело и продолжило падение уже изломленным недвижным тючком, беззвучно шлепнувшись и бесследно канув в ряби морских волн.

– Всё, – одобрительно крякнул ветеран, – теперь точно издох. Хвала богам, мы от него избавились.

– Макрон, я же слово дал! – воскликнул Катон с укоризной. – Сыном поклялся…

Отступив от края на безопасное расстояние, центурион повернулся к другу:

– Ну дал, ну поклялся… Только ведь до этого ты поклялся его убить. А первое слово дороже второго. К тому же я не давал клятв никому. А значит, ни один из нас не внакладе. Я имею в виду нас троих.

Как раз в эту секунду крыши виллы волшебно озарил красноватый сполох утреннего света, на который все трое невольно загляделись.

– День будет знатный, – сказал Макрон и, протянув руку, взъерошил вихры Луцию. – Верно, солдатик?

Но ребенок лишь пригнулся и теснее припал к отцу, просительно сказав ему на ухо:

– Пап, пойдем скорей домой…

Глядя поверх детского плечика, Катон заметил на лице друга радость и вместе с тем легкую ревнивинку. Безусловно, Макрон со свойственной ему сметкой догадался, что бравый дядюшка в глазах ребенка отныне безнадежно уступает место фигуре отца. Оставалось лишь порадоваться за друга.

Макрон прокашлялся, но горло все равно распирал комок.

– Идем отсюда поскорей, Катон. Пока я, язви меня в душу, на слезы не изошел.

Глава 41

– Не самые веселые посиделки, – заметил вполголоса Макрон, оглядывая обеденную залу дворца.

После той схватки на Капреях минуло несколько дней. Из заговорщиков не уцелел никто. Те, кто отказался расстаться с жизнью добровольно, были казнены. В живых высочайшим распоряжением был оставлен лишь Британник. Его Катон доставил с острова вместе с остатками Шестого легиона и преторианских когорт. Возвращение принцепса в Рим прошло тихо, а Нерон объявил, что дарует своему сводному брату прощение и помилование. Такое великодушие изумило и знать, и простонародье. Многие сочли это воплощением устоев золотого века, обетованного новым императором на заре его владычества. В знак своего расположения Нерон возвестил Рим о пире в честь совершеннолетия Британника, который соответственно назывался ближайшим советником, наперсником и наследником императора.

Однако те, в ком присутствовала хотя бы доля здравого смысла, всем этим словесам не верили. И уж менее всего верил им Британник. Сейчас Катон посмотрел в сторону главного стола, что находился на возвышении. Посередине там возлежал Нерон в окружении своего семейства и разношерстных друзей от мира искусств – актеров, музыкантов и поэтов. Непосредственно справа находилась его мать Агриппина; судя по скучливому пощипыванию виноградной грозди, их болтовня ей докучала. Слева от императора возлежал Британник, с мрачным видом глядя вниз себе на руки. Время от времени Нерон оборачивался и с какой-нибудь шутливой ремаркой шлепал его по спине, отчего юноша всякий раз крупно вздрагивал.

– Сколько ты ему дашь? – тихо спросил Макрон. – Ставлю сестерций против десяти денариев, если он доживет до конца года.

– Я бы на такую ставку не решился, – усомнился Катон. – Бедный рохля…

– Пожалуй, соглашусь… А как там, кстати, Луций?

По возвращении в Рим Макрон намеренно дистанцировался от своего друга. Катон с сыном сейчас жили в той части дома Семпрония, что не пострадала от огня. Хотя зваться таковым ему оставалось недолго. Кроме внука, родственников у почившего сенатора не оставалось. При обычном ходе дел дом и все состояние должны были перейти к Луцию. Но обычными нынешние времена не являлись. По подсказке Палласа, Нерон конфисковал всю собственность мятежного сенатора – участь, обычно постигающая тех, кто совершил измену против Рима. А затем он своим указом (и вопреки советам имперского секретаря, рассчитывавшего поднажиться на конфискации) передарил это состояние Катону в знак признательности за ту роль, которую тот сыграл в сокрушении заговора.

– С Луцием все хорошо, – ответил Катон. – Я такого даже не ожидал – с учетом того, что ему пришлось перенести.

– Вот тебе и детишки. Видно, нет такой трагедии, какую нельзя устранить новой для них игрушкой… И все равно, тебе надо быть с ним как можно больше. Отец ему теперь нужен как никогда. Ты ж единственный, кто у него остался.

Катон, кивнув, решил сменить тему:

– Ну, а как дела у тебя, с твоей любовью?

Макрон осклабился.

– Хорошо, и даже лучше того. Каждое блюдо, что она мне готовит, для меня сущий пир. А уж ночки у нас с ней… что там твоя битва на Капреях. И ночью, и поутру. Думал, что пообвыкну, да не тут-то было… Неплохо, правда?

– Звучит именно так. А что дальше? Ты на ней женишься? Думаешь остепениться?

– А что. Может, и соблазнюсь.

– Ты? – Катон изогнул бровь. – Я думал, ты пожизненно привязал себя к солдатству.

Макрон в задумчивости поскреб подбородок.

– Не знаю. Если я что-то и усвоил по жизни, так это что постоянства в ней не бывает. Я вот, например, не становлюсь моложе. Лучшие дни моего солдатства уже позади. Чем дольше я остаюсь в игре, тем вернее шанс, что какая-нибудь образина из варваров возьмет и прикончит меня. Или вон раны получу с увечьями… А потому, может, и вправду лучше уйти со службы к моей чаровнице. Если только я сам не соблазню ее стать армейской женой. А что? Деньжат я поднакопил, так что на житье в отставке хватит с лихвой, даже если не считать наторгованной за годы военной добычи. Можем с Петронеллой и дельце открыть где-нибудь в спокойном уголке империи. Или к матери моей подадимся; она обосновалась в Лондиниуме…

– Армия без твоего таланта оскудеет. Да и я тоже.

– Брось. Тебя, парень, мне обучать больше нечему. Ты сам из тех, у кого стоит поучиться. Управишься и без меня.

– Не скажи. Без тебя мне все равно что идти в бой с одной привязанной рукой. Если женатая жизнь тебе все же поднадоест, у меня всегда отыщется для тебя место в одном из подразделений. Хотя не думаю, что меня так уж часто будут посылать в походы; я ведь попросил, чтобы нас в преторианскую гвардию вписали на постоянной основе.

– Ловкий ход… Теперь, когда ты заручился доверием императора, до командования гвардией тебе рукой подать. Стоит лишь попросить, если что-нибудь случится с Бурром.

– Знаю. Потому он и пришипился. Но я-то здесь при чем? Буду потихоньку ждать да наслаждаться столичной жизнью. На воспитание Луция времени тоже будет вдоволь.

– Вот это хорошо, – одобрил Макрон. – Мальчонка замечательный: хваткий, смышленый… Только смотри чтением его не испорть.

– Там видно будет, – Катон улыбнулся и указал одному из стоящих вдоль стены рабов на выпитые кубки. Когда тот снова их наполнил, префект поднял свой кубок со словами: – За жен и детей.

– Давай, – охотно присоединился Макрон. – Значит, Юлия прощена?

– Толком сказать не могу. Стараниями Нарцисса и его выродков я так до сих пор и не знаю, было ли что-нибудь, за что прощать или нет. Теперь, видно, уже не узнаю…

В этот момент к ним подошел один из канцелярских слуг и, услужливо нагнувшись, обратился к Катону:

– Господин префект, прошу простить: с тобой желает говорить мой хозяин.

– Паллас? Прямо сейчас?

– Да, господин.

– А что, повременить нельзя?

– Подозреваю, что нет. Он ведь просто так к себе не зовет.

Катон со вздохом поставил кубок. Сбросив ноги с края ложа, он встал и кивнул Макрону:

– Постараюсь побыстрее.

– Не волнуйся. Вина для компании мне здесь предостаточно.

Вслед за канцеляристом Катон вдоль стены пробрался в один из служебных коридоров. Здесь они с минуту пережидали, пока мимо пройдет вереница рабов, груженных корзинами с фруктами. Невдалеке по ходу находился таблинум начальника хозяйственной службы, возле которого канцелярист остановился, учтивым поклоном предлагая войти. Внутри за угловым столом сидел Паллас. При виде Катона он встал и с тороватой улыбкой подал руку. Префект этот жест проигнорировал.

– Чего тебе? Давай быстро. Там меня ждет доброе вино.

– Твое удовольствие видеть меня столь трогательно…

Вместо ответа Катон пожал плечами.

– Н-да, – несколько тускнея, произнес Паллас. – Ты, видимо, в восторге, как все для тебя обернулось. Сына себе вернул, а в придачу получил еще и богатый дом, щедрые наградные и благоволение императора… Казалось бы, о чем еще можно мечтать?

– Ты тоже себе все это спроворил. Хотя, похоже, не насытился: хочешь урвать еще…

– Мои прибытки соразмерны моим услугам как нынешнему императору, так и предыдущему.

– Кто б сомневался… Давай, однако, не будем переливать из пустого в порожнее. Зачем ты вызвал меня с пира?

– Есть одно весьма деликатное дело. Ни для кого, а уж тем более для меня, не секрет, что в гвардии ты на высоком счету. Кое-кто полагает, что даже слишком высоком.

– Для меня это чревато?

– Я бы сказал, может быть чревато. Сейчас ты у императора в фаворе. Но другие, такие как Бурр и иже с ним, смотрят на это несколько иначе. И не исключено, что могут что-нибудь замыслить против тебя. Кроме того, у некоторых есть подозрение, что, проявив преданность и храбрость, которая, по сути, всех спасла, ты в случае следующего заговора, случись таковой, можешь поддаться соблазну и начать плести интриги.

– У некоторых – это у Нерона?

– У него или у некоторых из его ближнего круга. Лично мне это поперек души. А потому у меня есть к тебе предложение. Которое, на мой взгляд, способно сгладить трения между тобой и Бурром. А иначе они непременно возникнут.

– И что это за предложение?

– Ты слышал о легате Корбулоне?[62]

Имя Катону было известно, а с ним и некоторые све-дения.

– Да, я о нем наслышан. Уважаемый офицер. Действует по уставу и строго спрашивает с подчиненных, но и с себя не в меньшей степени. Живет в таких же палатках, питается из того же рациона, а потому солдаты считают его за своего. Последнее, что я слышал, – это что Корбулона послали на восток готовить армию.

– Верно. На восточных рубежах неспокойно. Вновь поднимают голову парфяне, не говоря уже о случаях волнений в приграничье… Корбулон запросил подкреплений. В том числе офицерами. А у тебя как раз репутация человека, годного для службы под его началом. Я могу устроить так, чтобы вас с центурионом Макроном перевели под его командование, обучать войска и вести их в бой. Вам это по плечу. К тому же неплохая возможность добыть себе побольше славы.

– Чтобы не маячить в Риме, смущая Бурра своей популярностью среди гвардейцев. И не тревожить императора.

– В каком-то смысле да.

– Я подумаю над этим. Хотя не скрою: мне хотелось бы остаться в Риме.

– Ты не понял, Катон. Это не просьба.

– Ах вот оно что… – Префект призадумался. – Мне нужно некоторое время, чтобы все рассортировать. Думаю, я это заслужил. Семейные обязанности, знаешь ли. И кстати, Макрон может не выразить особой охоты. Как будет возможность, я тебя об этом извещу.

Он повернулся к выходу, но на подходе к двери Паллас его окликнул:

– На твоем месте я не стал бы затягивать с отъездом. В самом деле. Рим – небезопасное место для тех, у кого нет политической сметки. Не зная его устройства, пропадешь.

* * *

К тому времени как Катон возвратился к Макрону, гостям подали очередную перемену блюд – горшочки с улитками в пряном соусе. Макрон со смаком поедал угощение и Катона встретил виноватым взглядом.

– Так чего ему там надо? – полюбопытствовал он, протягивая другу его горшочек.

– Предложил нам новое назначение. Вдалеке от Рима, где мы не будем привлекать к себе излишнего внимания. У него в мыслях отправить нас в Малую Азию, в помощь армии Корбулона для подготовки похода на Парфию.

– Тебе того хочется?

– Я сказал, что надо подумать.

– А он?

Катон колупнул ножом улитку.

– Он сказал, чтобы мы здесь не задерживались.

Его прервал вопль, донесшийся из конца залы. Все лица повернулись в сторону возвышения с ложами императорской свиты. Нерон был увлечен разговором со своим кружком актеров. Сбоку от него корчился в муках Британник, хватаясь за живот и стеная от боли. Рокот беседы в зале быстро утих; разговор не прерывал только император со своими товарищами, которые между тем боязливо косились на муки сводного брата императора.

– Это что еще за несварение? – полушепотом спросил Макрон.

Внезапно Британник сел прямо, поднял голову и заверещал, упав затем на ложе. Он бился в агонии, дрыгая в воздухе ногами. Те, кто находился по соседству, взирали на это в ужасе, в то время как Нерон был по-прежнему занят беседой и даже не оборачивался на муки брата. Наконец с долгим утробным стоном Британник затих и смолк. Все сидели в молчании: разговаривать никто не отваживался. Все смотрели на Нерона в ожидании какого-нибудь знака, но тот в своей словоохотливости ничуть не унимался, упорно обходя вниманием тело своего сводного брата.

Кое-кто из гостей начал вставать и расходиться, уплывая из залы бесшумно, словно призраки. Катон поглядел на улитку у себя в пальцах и поспешил вернуть ее в горшочек. Хотя Макрон уже поел и ничего с ним не сделалось, префект подвергать себя такому риску не решился. Не оставалось сомнения, что Британник отравлен.

– Думаю, предложение Палласа нам все же придется рассмотреть…

От автора

Неспокойная эпоха Клавдия

Правление императора Клавдия продлилось значительно дольше, чем у его предшественника; и не только его, но и целых шести императоров, что правили после. Достижение весьма внушительное, особенно учитывая, что ему постоянно ставили палки в колеса сенаторы (из которых многие жестоко поплатились за недооценку безжалостности Клавдия и тех, кто его окружал). В те времена Рим был доподлинно очагом интриг. Часть аристократии никак не желала смириться с тем, что власть у нее перехватила династия венценосцев, и горела желанием возродить времена республики, когда неоспоримыми властителями Рима являлись сенаторы. Отношения между императором и сенатом не стали лучше, когда Клавдий вынудил уйти в отставку многих из сановников, более не соответствовавших имущественному цензу, и заменил их свежеиспеченными назначенцами из галльских провинций. К последним с нескрываемым презрением относились старшие члены сената, что лишь усугубляло напряжение между ними и их правителем.

Выбор преемника Клавдия

За последние века мир привык к безболезненному, по сути, переходу власти от одного монарха к другому. Однако во времена Римской империи этот процесс больше напоминал смену главы какого-нибудь мафиозного клана. Окольное маневрирование, подковерная возня, а подчас и смертельные броски были обычными уловками для тех, кто решал, кому быть следующим императором.

Несмотря на наличие родного сына, нареченного Британником (в честь провинции, присоединенной Клавдием к империи в ознаменование своих боевых заслуг), император, вероятно, чувствовал, что на мальчике лежит некая тень от скандального поведения его матери Мессалины, казненной в 48 году н. э. за участие в заговоре против своего венценосного супруга. В связи с этим перспективы наследования для Британника стали таять. Это стало лишь ясней, когда приближенные уговорили императора жениться на его племяннице Агриппине и принять ее сына Нерона как своего собственного. Теперь удача отвернулась от Британника окончательно. Его новоявленный сводный брат имел на наследование явно бо́льшие шансы; к тому же ему в этом подыгрывала Агриппина, используя для этой цели свое влияние на мужа через жар супружеского ложа. Однако со временем Клавдий это интриганство раскусил и якобы даже сетовал, что с женами ему не везет, а чаша отцовской любви в нем все-таки колеблется в сторону родного сына, Британника. Опасаясь, что ее усилия могут пойти прахом, Агриппина нанесла упреждающий удар и втихую умертвила императора, представив затем Нерона новым властителем империи. Такой оборот событий устраивал далеко не всех, в особенности тех царедворцев, что сделали ставку на Британника.

Преторианская гвардия

Еще одной политической реальностью, неразрывно связанной с борьбой за пурпурную тогу, было влияние преторианской гвардии. Изначально созданная для охраны старших офицеров в бою, она по мере своего совершенствования стала играть все более значимую роль в выдвижении претендентов на престол. С началом эры императоров преторианская гвардия сделалась элитным подразделением, расквартированным в Риме на постоянной основе. Впервые политической силой она проявила себя через манипуляции Сеяна, командира преторианцев во времена Тиберия. Именно он построил преторианский лагерь и усилил саму гвардию. При нем же в ней появились и «эскадроны смерти», регулярно пускавшиеся в ход для искоренения оппозиции. Однако в итоге неумеренность амбиций обернулась против самого Сеяна: он был обвинен в измене и казнен.

Казалось бы, для венценосцев это должно было стать заделом на века: хочешь править – дружи с преторианцами. Однако преемник Тиберия Калигула этим принципом пренебрег и стал держаться со старшими офицерами заносчиво. Для него это кончилось плохо: вместе со своей семьей он был умерщвлен ими, а из политического забвения гвардия вывела Клавдия, навязав его сенату как кандидата от гвардии. Эту услугу Клавдий щедро оплатил, выдав каждому преторианцу по 15 000 сестерциев (в то время целое состояние). Впоследствии такие «наградные» (а проще говоря, взятки) стали чем-то само собой разумеющимся, и горе тому венценосцу, который забывал вовремя позолотить доброе отношение своих гвардейцев. Начиная с эпохи Клавдия для императоров это сделалось, можно сказать, негласным правилом: правь всей ойкуменой, но держи неизбывный страх перед преторианцами. Так что истинная сила Рима находилась в руках преторианской гвардии и тех, кто мог ею управлять.

Капреи

Тем читателям романа, что еще не имели удовольствия побывать на Капри: настоятельно рекомендую прямо сейчас внести его в свой список. Помимо поистине обворожительных красот (я там однажды проплывал на закате; не забуду смягченного дымкой красноватого солнца, медленно садящегося за отвесные восточные скалы), там находятся еще и невиданной величавости остатки римских дворцов. Долгий подъем по тропе с лихвой вознаграждается их масштабностью, а расположены они возле отвесной стены скал с видом на гладь моря, отделяющего остров от южной части Неаполитанского залива. В последний приезд мне повезло примерно на час оказаться здесь в полном уединении. Я сел вблизи края утеса и погрузился в созерцание. В том состоянии плавного, возвышенного в своей безмятежности спокойствия мне доподлинно раскрылось, почему императоры столько времени проводили именно здесь, в этой обстановке.

Вид, безусловно, стоящий того, чтобы поплатиться за него жизнью.

С этой высоты крапинками виднелись реющие внизу чайки и прочие птицы, а еще дальше, у подножия утесов, беззвучно бороздил лазурную гладь белый клинышек лодки. И пейзаж этот, и руины нашептывали мне об античных временах куда более внятно, чем многие из археологических раскопок, где мне доводилось бывать. Да, это действительно одно из тех мест, где история воочию оживает перед теми, кто восприимчив к такого рода вещам и явлениям.

1

Опцион – младший офицер, заместитель и помощник центуриона.

(обратно)

2

Имагинифер – штандартоносец, носящий изображение императора в виде чеканного знака.

(обратно)

3

Субура – район Древнего Рима, известный обилием злачных мест.

(обратно)

4

Инсула – в Древнем Риме многоэтажный жилой дом с комнатами и квартирами для сдачи внаем.

(обратно)

5

Сулла (138–78 г. до н. э.) – диктатор, устроивший в захваченном им Риме массовые кровавые проскрипции.

(обратно)

6

Номенклатор – раб в богатом доме, отбиравший тех, кто будет приглашен на обед к господину; он же подсказывал хозяину, как зовут тех или иных людей.

(обратно)

7

Виминальский холм – один из семи холмов в пределах территории Древнего Рима.

(обратно)

8

Луций Анней Сенека (4 г. до н. э.–65 г. н. э.) – римский философ-стоик, поэт и государственный деятель, воспитатель Нерона.

(обратно)

9

Гарум – популярный рыбный соус в древнеримской кухне; входил в состав большинства рецептов.

(обратно)

10

Сатурналий – у древних римлян декабрьский праздник в честь бога Сатурна.

(обратно)

11

Легион II «Августа» – римский легион, сформированный Октавианом в 43 г. до н. э.

(обратно)

12

Аргентарий – банкир в Древнем Риме.

(обратно)

13

Ценакул – столовое помещение.

(обратно)

14

Таблинум – кабинет.

(обратно)

15

Примипил – центурион первого копья, по положению помощник командира легиона.

(обратно)

16

Луций Элий Сеян (20 г. до н. э.–31 г. н. э.) – командующий преторианской гвардией при Тиберии, позднее был схвачен и казнен по обвинению в заговоре.

(обратно)

17

Сигнифер – младший офицер, несший сигнум – эмблему когорты.

(обратно)

18

Тарквиний Гордый (правил в 534–509 гг. до н. э.) – последний, седьмой царь Древнего Рима; известен своей тиранией. Был свергнут и изгнан из Рима.

(обратно)

19

S.P.Q.R. – аббревиатура латинской фразы «Senatus Populusque Romanus» («Сенат и народ Рима»), которую изображали на штандартах римских легионов.

(обратно)

20

Байи – приморский город на берегу Неаполитанского залива; место знаменитых в древности морских купаний знатных римлян.

(обратно)

21

Ценз – в Древнем Риме периодическая оценка имущества граждан для разделения их на податные разряды.

(обратно)

22

Яникул – холм в Риме на западном берегу Тибра.

(обратно)

23

Авентин – один из семи холмов Рима, находился на левом берегу Тибра к юго-западу от Палатинского холма.

(обратно)

24

Харон – перевозчик душ умерших через реку Стикс в Гадес (Аид, подземное царство мертвых).

(обратно)

25

Большой цирк – самый обширный ипподром в Древнем Риме. Располагался в долине между холмами Авентином и Палатином.

(обратно)

26

Декурион – член совета в колониальных городах, подвластных Риму, а также в муниципиях (союзных городах).

(обратно)

27

Цербер – в античной мифологии злобный трехглавый пес, сторожащий выход из Гадеса.

(обратно)

28

Акведук Марция – самый протяженный (91 км) из 11 акведуков античного Рима.

(обратно)

29

Аппиева дорога – самая значимая и старейшая мощеная древнеримская дорога (построена в 312 г. дo н. э.).

(обратно)

30

Ланувий – один из древнейших городов римского пригорода Лациума.

(обратно)

31

Эсквилинский холм – один из семи холмов Рима, на котором располагалось древнейшее после Палатина римское поселение.

(обратно)

32

Культ Митры (бога, приносящего победу) был популярен среди римских легионеров, особенно в пограничных провинциях.

(обратно)

33

Легион XXI «Рапакс» – «Стремительный»; легион сформирован Октавианом в 31 г. до н. э.

(обратно)

34

Пенаты – в древнеримской мифологии боги-хранители и покровители домашнего очага.

(обратно)

35

Т. е. в гимнастическом зале.

(обратно)

36

День рождения непобедимого солнца – древнеримский фестиваль солнца 25 декабря; в IV веке н. э. переименован в христианский праздник Рождества Христова.

(обратно)

37

Август Октавиан (63 г. до н. э. – 14 г. н. э.) – второй после Цезаря император Римской империи.

(обратно)

38

От лат. augustus – «Священный».

(обратно)

39

Принципат – в Древнем Риме особая форма монархии, совмещавшая монархические и республиканские черты.

(обратно)

40

Капреи (Капри) – остров в Тирренском море.

(обратно)

41

Гипокост – подземная печь с системой труб для отопления бань.

(обратно)

42

Ауксиларии – вспомогательные подразделения древнеримской армии, набиравшиеся из подвластных Риму народов.

(обратно)

43

Цинциннат – патриций, консул (460 г. до н. э.); считался одним из героев ранних годов Римской республики, образцом добродетели и простоты.

(обратно)

44

Ицены – кельтское племя, населявшее одну из юго-восточных областей Британии.

(обратно)

45

Лары (наряду с пенатами) – домашние божества римлян, покровители очага и всего дома.

(обратно)

46

Латинское название Рейна – самой большой реки Германии.

(обратно)

47

Священная дорога – главная дорога Римского форума, соединявшая Палатинский холм с Капитолием.

(обратно)

48

Храм богинь Венеры и Ромы – некогда крупнейшее религиозное сооружение Древнего Рима.

(обратно)

49

Сервиева стена – первая крепостная стена Рима, построенная царем Сервием Туллием в середине VI в. до н. э.

(обратно)

50

Пинцианский холм – холм севернее Квиринала; не относится к семи классическим холмам Рима.

(обратно)

51

Форум Августа – второй из четырех императорских форумов Рима; построен императором Октавианом Августом.

(обратно)

52

Киренаика – историческая область в Северной Африке на территории современной Ливии. Паннония – римская провинция на территории Центральной Европы.

(обратно)

53

Турма – конный отряд римской армии из 30 человек; состоит из 3 декурий.

(обратно)

54

Наварх – старший офицер флота.

(обратно)

55

Бирема – гребной военный корабль с двумя рядами весел.

(обратно)

56

Либурны – легкие боевые суда с двумя рядами весел.

(обратно)

57

Вексиллум – четырехугольный военный штандарт.

(обратно)

58

Битва при Акциуме (31 г. до н. э.) – крупное морское сражение между флотами Древнего Рима на заключительном этапе периода гражданских войн.

(обратно)

59

Скорпион – древнеримское название небольшого стреломета.

(обратно)

60

Онагр – упрощенный вариант баллисты для метания относительно небольших камней.

(обратно)

61

Стадий – античная мера длины, равная приблизительно 150–190 м.

(обратно)

62

Гней Домиций Корбулон (ок. 7–67 гг. н. э.) – римский военачальник, один из основных полководцев во времена Нерона.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

От автора Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg