«Мощи святого Леопольда»

Мощи святого Леопольда (fb2) - Мощи святого Леопольда 3240K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Борис Вячеславович Конофальский

Инквизитор

Книга 2

Глава 1

Если подъезжать к Ланну с юга, то с холмов его видно из далека. А А слышно ещё дальше. Колокола Ланна известны на весь мир, что чтит Истинного Бога и Мать Церковь. Издали город кажется огромным и прекрасным. Чистым и белым.

Четвёртый день не было дождя, и дорога была почти сухой, хотя и изрядно разбитой. Всё вокруг как то вдруг расцвело на солнце. Стало ярким и сочным. Птицы не унимались, словно радовались солнцу. Щебетали без остановки, улетая ввысь над просыхающими полями. Было тепло на и удивление хорошо. Хотя лето уже закончилось.

Нога у солдата почти не болела, так, что он мог ехать верхом, а ни как старик в телеге. А если боль начинала донимать, он тут же звал Агнес, та с радостью шла, и своими маленькими ручками, снимала боль, шепча, что то себе под нос и поглаживая больное место.

Что бы не вызывать кривотолков, всё это Волков делал в дали от посторонних глаз. Негоже доброму человеку прибегать к такому лечению, и Агнес это понимала. Агнес была умная. Чуть неказистая, чуть костлявая, но ловкая и смышлённая. Боль словно живая, отползала от рук девочки, заползала, куда-то вглубь недовольная и мечтающая вернуться. А Агнес, косилась победно на Волкова гордая и довольная, возвращалась в телегу, которую делила с Брунхильдой. Для них двоих пришлось купить ещё одну телегу. Солдат продал лишних лошадей, купил крепкого мерина, да ещё сукно, что бы постелить поверх соломы, да подушки, для молодых женщин. Что бы они чувствовали себя хорошо, после бесконечных ухабов на дороге. Управлял той телегой молодой монах брат Ипполит, которого настоятель отпустил в помощь солдату. Помощь оказалась не лишней в дороге. А монах был рад путешествовать, он был любознательным, и хотел посмотреть, что там делается в мире за пределами его монастыря. Останется ли монах с ним дальше, солдат не знал. Это станет понятно после того как Волков попадёт на приём к монсеньёру Августу Вильгельму герцогу фон Руперталь, графу фон Филленбург архиепископу и курфюрсту Ланна.

Монах был нужен солдату. Они много разговаривали. Монах был почти в два раза моложе солдата, но знал почти в два раза больше. Волков, самонадеянно, считал себя умным, но понимал, что на фоне монаха мало что знал кроме войны, да разных земель, где он бывал.

А брат Ипполит был настоящим книгочеем. Вечерами, когда монах садился, говорить с Волковым, к ним приходили послушать и Сыч и Ёган и Агнес, даже насмешливая Брунхильда слушала, хотя и не переставала цепляться к монаху и надсмехаться над ним. А тот мог говорить без конца, и про древних императоров, и про новые земли открытые за океаном и про Святое писание и про хвори и про лекарства. А Волков всё слушал и слушал, и особенно про хвори, и особенно спрашивал про чуму. Слушал и запоминал.

Никому из своих спутников он так и не сказал, какое задание дал ему епископ Вильбурга. Боялся им говорить. Честно говоря, он боялся, что его люди, люди которых, он уже считал своими, просто откажутся идти с ним, если узнают, куда он их поведёт. А он уже привык к ним. Быстро привык к ним. К хорошему быстро привыкают. Нуждался в них, не понимая, как раньше мог обходиться без помощников. Поэтому солдат и не торопился. Всему своё время. Когда у него будет герб на щите, ему будет легче рассказать им о велении епископа.

Настроение у всех было приподнятое. Ёган, и Агнес, и Брунхильда видели большой город впервые, да и монах видал такое диво много – много лет назад, в детстве.

– Колокола, какие певучие,– благоговейно говорила Агнес, не отрывая взора от приближающегося города,– как приеду, пойду, приход себе найду с большим костёлом. И что бы весь расписан был. И что б красивый был и что б колокола слышно было далеко.

– А вы о чём мечтаете, госпожа Брунхильда?– Спрашивал Сыч вкрадчиво.

Сам он был отмыт, и выбрит, и на нём была добрая одежда, новые башмаки. Сидел он на коне, а на поясе висел у него кинжал. От прошлого Сыча-бродяги и помина не осталось.

– Чего?– Не расслышала красавица. Она тоже смотрела на приближающийся город.

– О чём мечтаете?– Продолжал Фриц Ламме по кличке Сыч. Он всё время обращался к ней на «вы» с подчёркнутым уважением.

А она валялась на подушках в телеге простоволосая и прекрасная.

– А вот слыхала я, что в больших городах есть лекари, что умеют зуб человеку на место выпавшего вставить.– Говорила девушка мечтательно.

– Зуб?– Услыхал Ёган аж из другой телеги, что ехала впереди, он озорно усмехнулся, оглянувшись на красавицу,– Ишь, зуб ей. Придумает же. Деревня.

– Я тоже про таких лекарей слыхал,– сказал Фриц Ламме.

– Вот вставлю себе зуб и замуж выйду за богатого. И с холопами знаться боле не буду,– почти крикнула девушка, так что б Ёган слышал,– а коли такого встречу велю его собаками драть.

– Ага, мечтай-мечтай, дурень то думками богатеет,– ехидничал Ёган.

Вот он-то ни о чём не мечтал, а просто был рад вот так ехать в большой телеге, да в большой город, да напевать себе дурацкую песенку од нос.

Так они и доехали до города.

В воротах города их встретила стража, сержант на солдата только глянул, да ни чего не сказал, а вот к Ёгану прицепился, остановил телегу.

– А ну покажи, чего везёшь? На продажу есть что? Если есть, то надо пошлину считать.

– Чего тебе, вещи господина везу.– Говорил Ёган, показывая скарб Волкова.

– А чего там? – Лез в мешки начальник стражи.

– Известно чего – доспех, да железо.

– А почём я знаю, что не на продажу?

Волков развернул коня, вернулся к сержанту и спросил у него:

– Купить что желаешь?

– Я просто спросил, работа у меня такая, пошлину на товары брать,– объяснил сержант глядя на солдата.

– А я, по-твоему, на купчишку похож? – Солдат тоже смотрел на него.

– Нет, господин,– произнёс сержант. – Уж ни как не на купчишку.

– Скажи, где у вас тут остановиться можно,– спросил Волков, уже смягчаясь.

– Да вот рядом, в «Дохлом псе», хорошее место, весёлое. Пиво там хорошее,– объяснял сержант,– вот по улице, до переулка Мельников, свернёте туда, и сразу будет по правую руку.

– Весёлое?– Волков глянул на телегу, где сидели Агнес и Брунхильда.– С женщинами я.

– Ах с женщинами, – понял сержант,– тогда вам нужно в «Три Висельника» ехать. Там добрый трактир для господ. Ни девок, ни ворья не бывает. Это вам по улице, и до моста. А там, конюшни, увидите, конюшни тянутся по всей улице, место купеческое, склады там и кузни, вот там и трактир. Там есть, где и телеги поставить и коней разместить. И сторожа там по ночам бродят, ни о чём волноваться не придётся.

Туда солдат и направился. Доехали до моста, через грязный ручей забитый костями да ломаными бочками и телегами. Увидели ряды конюшен и складов, тут было суетно, на улице с трудом разъезжались тяжко гружёные телеги, возницы лаялись, грозили друг другу кнутами. Приказчики стояли у складов отпускали или принимали товары, считались-рядились. Солдат остановил коня прямо на мостике, глядел на эту картину, пропуская телегу с бочками. И вдруг кто-то охамевший, бродяга, какой то, схватил его коня под уздцы. Лица мерзавца солдат не видел, он был в широкополой шляпе, да и не нужно было солдату его лицо, он потянул он руку за спину, что бы как следует размахнуться плетью, ожечь подлеца.

А тот поднял голову, с чёрной бородой с проседью и улыбался во весь рот.

– Полегче, брат-солдат, полегче, уж больно скор ты на расправу.– Говорил незнакомец.

Волков сначала не мог вспомнить человека, но он точно знал его. Так и замерла рука с плетью.

– Фолькоф, чёртов ты болван, ты, что не узнаёшь меня? Опусти плеть, позоришь меня.– Скалился бродяга.

Вот теперь солдат его узнал. Раньше Игнасио Роха, брился не часто, но никогда до такой бороды не зарастал.

– Признал я тебя Игнасио, – сказал солдат, опуская плеть,– местные ребята из нашей роты звали тебя Скарафаджо.

– Чёртовы болваны, сукины дети, я думал, ты не вспомнишь мою кличку.– Скалился Роха.– А ты как всегда на коне, Фолькоф. Два воза добра и холопы, и баба красивая у тебя. Жена, наверное. И конь у тебя хорош, необыкновенно,– Роха поглаживал по шее коня, которого Волков забрал у миньона Кранкля,– и у холопов твоих добрые кони. Ты всегда был молодец, Фольков, всегда.

– А вот ты что-то не в шелках, Роха,– заметил солдат, глядя на знакомца сверху.

Шляпа старого сослуживца была хоть и модной, но драной, а одежда его была изрядно засалена и грязна.

– В шелках?– Игнасио Роха по кличке Скарафаджо невесело засмеялся и показал солдату правую ногу, вернее то, что от ноги осталось, а осталось от неё только половина, до колена, дальше шла деревяха.– Да уж не в шелках. Видишь? Дела мои дрянь, Фолькоф.

«Наверное, будет просить денег,– подумал солдат,– дам талер по старой памяти, не больше».

Они ни когда не были близки, хотя иногда ели из одного котла и спали рядом. Роха прибился к ним, попросился в корпорацию, при осаде Виченцы. Тогда его терция приплыла под стены осаждённого города, и они стали лагерем рядом с ротами, в которых служил солдат. Что случилось у Рохи с его земляками, почему он от них сбежал, ни кто его не спрашивал, просто однажды он пришёл и попросил взять его к себе. Старики, и сержанты, и корпорал, поговорили с ним и решили, что он будет полезен корпорации. И не прогадали. Роха был стойкий и сильный. Он был из тех, кто не побежит без причины и придёт на помощь, если нужно, но позже, узнав его поближе, люди стали поговаривать что он вор. Да, пару раз ему это говорили в лицо, но ни разу, ни кто ничего не доказал, с тех пор сослуживцы прозвали его Скарафаджо. Игнасио не обижался. А сейчас он стоял на мосту, гладил дорого коня Волкова и говорил, успокаивал:

– Не волнуйся Фолькоф, денег я просить не буду. А вот поговорить мне с тобой надо. У меня к тебе есть дело. Хорошее дело.

«Значит, хочет попросить много денег, раз так говорит»,– думал солдат.

– Я еду в «Три висельника»,– сказал он, хотя и не очень-то хотел ещё раз встретить Игнасио Роху.– Приходи вечером, к ужину. Там и поговорим.

– «Три висельника»,– сказал Роха, прищуриваясь,– конечно таким как ты богатеям как раз туда. Я приду брат-солдат. И клянусь Святым Причастием, ты не пожалеешь, что встретил меня.

И тут раздался звонкий девичий крик, да такой, что все кто был на Конюшнях глянули в сторону кричавшей, а это была Брунхильда:

– Господин мой, долго ли ты будешь болтать с этим бродягой, устали мы. И по нужде нужно нам.

Она стояла на телеге руки в боки, и все кто её видел, любовались ей. А она пристально и с негодованием глядела на солдата.

– Ишь ты, какая у тебя птица – залюбуешься,– восхитился Роха.– Да-а, ты всегда был ловкачом и пронырой, Фольокф.

– К ужину, в трактире,– сухо сказал солдат и тронул коня.

Город Ланн это вам не Рютте. Дородный трактирщик был одет в добрую одежду причёсан и чист. А ещё он улыбался, называя цену постоя. А вот Волков вовсе не улыбался, услышав её. Две комнаты да с кроватями, ему и женщинам, да с перинами, а не с тюфяками, да с простынями, да по свече в каждую, трактирщик это уточнил, да постой для лошадей из овса да сена, а их у солдата было пять, даже за место для телег трактирщик просил деньгу. Даже за воду для лошадей и то плати! И того улыбающийся и чистый трактирщик насчитал семнадцать крейцеров за день. Семнадцать крейцеров! И это без стола! Только кров!

Солдат стоял, думал: съехать в другое место или убить трактирщика. Да ещё Ёган подливал масла в огонь:

– Ишь ты, не милосердствует мошенник.

Но всё решила Брунхильда, огляделась, морща нос, принюхалась, поправила лиф платья и сказала:

– А что, не воняет тут, видно, что и пол метут, и бродяг нету. Тут останемся. Авось у господина денег хватит.

Солдат хотел было сказать, что б держала язык за зубами, дура, да рядится при трактирщике постеснялся. Тот и так поглядывал на людей солдата сверху, как на деревенщину, только улыбался из вежливости.

Полез в кошель считать деньги, а трактирщик, истинный мошенник, так и косился на его кошель и удивлялся полноте его про себя. И ещё больше от того улыбался да кланялся.

«Деньгу спрятать нужно было,– думал Волков раздосадовано,– теперь этот вор мне точно житья не даст, будет и за воздух монету просить».

Пока он шёл глядеть, как поставили коней в конюшню, да сколько корма задали, к нему пришли его женщины. Главной была Брунхильда:

– Господин, денег нам дайте.

– Чего ещё?– Недовольно буркнул он.– К чему вам, куда собрались?

– А что, поглядеть хотим, церкву найти себе, да и лавки с полотном видели, когда проезжали там ткани добрые. И с лентами лавки.

– Идите без денег, тут и так с меня три шкуры трактирщик дерёт.

– Да как же без денег! – Возмутилась Хильда. – Свечки в храме денег стоят, Агнес подюбник нужен, а мыло? А на прачку?

– Ишь вы, на прачку им, барыни какие! – Бубнил солдат.– Не жирно ли?

Он глядел на Агнес. Девочка мяла руки, стояла застенчивая, кроткая. Ни чего не просила.

– Так вы ж сами велели грязной – не ходить,– произнесла она,– мыло надобно.

– И прачка надобна,– не унималась Брунхильда,– день походишь, подол грязный, два походишь, стирать надобно, не самим же нам руки об корыто сбивать, авось и не большая деньга нужна на прачку, пол крейцера всего, да на мыло, да на свечи в храм. Что ж вам жалко?

Волков вздохнул, полез в кошель, стал считать медь, да ловкая Хильда сгребла с его ладони всю мелочь, схватила Агнес за руку и, смеясь, пошла прочь.

– Авось не обнищает, – сообщала она Агнес,– у него кошель от денег лопнет скоро.

Солдат посмотрел им в след и крикнул:

– Монах, иди с ними, негоже им одним по городу бродить. Ёган коня моего не рассёдлывай, поеду сейчас, Сыч, вещи выгрузите, пойди по городу, у местных поспрашивай, нет ли у кого жилья подешевле. Дорого тут.

Богат и красив город Ланн, а дворец архиепископа славен на все земли вокруг. Ни иные князья, ни курфюрсты такого дома не имеют, только император может себе позволить такую роскошь. За все бесконечные годы войны, лучшие из маршалов еретиков приходили сюда, трижды приходили, грабили окрестности, а один из них, самый удачливый и опытный ван дер Пильс, даже брал город в осаду, но через четыре месяца снял её и ушёл на север не солоно хлебавши.

И теперь солдат стоял в архиепископа, в огромном зале среди других посетителей, ждал, пока его позовут, к огромному столу за которым восседал монах с бритой макушкой. Канцлер его Высокопреосвященства приор брат Родерик.

Два монаха и один мирянин всё время подсовывали ему какие-то бумаги, что то он проглядывал, что то небрежно отбрасывал, а что– то бережно складывал в стопку рядом.

Ещё один монах, стоял перед посетителями за пюпитром, он давал добро на проход в центр зала к приору и принимал у нихбумаги.

Солдат уже представился ему и сказал, что у него письмо от епископа Вильбурга к архиепископу. Но это не произвело на монаха ожидаемого действия. Монах меланхолично забрал у солдата письмо и отнёс его на стол приора.

Когда у того дойдут руки до письма епископа Волков мог только догадываться. И он пытал монаха, но тот высокомерно отвечал:

– Когда на то будет воля Божья.

И теперь солдат, стоял среди других посетителей и, слушая прекрасный хор, что пел в соседнем зале, ждал своей очереди. Меньше всего ему хотелось ждать. Он боялся, что всё будет не так легко и быстро, как обещал ему епископ Вильбурга, что это ожидание может затянуться. Он представил, что ждать придётся несколько дней, и в каждый из этих дней его будет обирать вор-трактирщик. Он морщился как от боли. Даже думать о таких тратах для него было пыткой.

А ведь ещё ему нужно было искать добрых людей для дела. Это опять займет, какое то время. А искать их до того как он уладит все вопросы с архиепископом он не собирался. Это уж точно. Больше его не проведут.

И тут вдруг его позвали:

– Ты гонец от епископа Вильбурга?– Тихо спросил монах у пюпитра.

Тут вообще все говорили тихо.

– Я не гонец,– отвечал солдат.– Но письмо привёз я.

– Пройди к столу приора.– Сказал монах и уткнулся в бумаги.

Волков подошёл к столу, остановился в пяти шагах, поклонился.

Глаза брата Родерика были серы, водянисты. Он смотрел сквозь солдата, и говорил как будто не ему:

– Письмо что ты привез, будет передано архиепископу,– говорил почти неслышно он, – коли, нужен будет ответ, зайди через две недели.

– Епископ Вильбурга говорил, что решение будет принято быстро,– Волков чуть не подпрыгнул после слов приора о двух неделях!

Брат Родерик продолжал смотреть сквозь него. Весь его вид и символ веры из дерева на верёвке и потёртое одеяние, и оловянное кольцо с молитвой говорили о безмерном смирении. Да вот только причёска волосок к волоску, чистые ухоженные ногти и дорогие сафьяновые туфли, что виднелись из-под стола, выдавали его.

– Это и есть быстрое решение, сын мой, ступай, приходи через две недели.– Продолжил приор.

Солдат был вне себя, он чувствовал, что опять всё уходит из рук. Или откладывается надолго. Он повернулся и пошёл к выходу. А монах, что стоял за пюпитром остановил его.

– Сообщи имя своё, сын мой.

– Зачем тебе имя моё, отец мой?– Вызывающе громко и непочтительно спросил Волков.

– Таков порядок, в книгу сею, я записываю всех, кто был на приёме у канцлера.

– Моё имя Яро Фолькоф. Я привёз письмо от епископа Вильбурга.– Всё ещё раздражённо и громко говорил солдат.

Монах заскрипел пером, уткнувшись в огромную книгу.

А канцлер брат Родерик, с неодобрением наблюдавший за устроившим шум солдафоном, жестом остановил монаха, читавшего ему что то, и чуть повысив голос произнёс:

– Пройди сюда, сын мой.

Поманил солдата к себе.

Все присутствующие с интересом ждали, что произойдёт.

Волков подошёл, не зная, что и ожидать, возможно, выговора за неподобающее поведение, но приор спросил его:

– Ты Яро Фолькоф, что служил коннетаблем, где то в Ребенрее?

– Да, господин, в Рютте, – ответил солдат.

– Монсеньор,– зашипел монах, стоявший за креслом у канцлера.

– Да монсеньор,– повторил солдат.

Водянистые глаза канцлера, теперь смотрели с интересом, с прищуром. Он пальцем сделал знак, мирянин, стоявший рядом, сразу достал из кипы нужное письмо, письмо от епископа Вильбурга. Сломал печать и передал его брату Родерику. Тот кинул один лишь взгляд. Один миг! И отложил письмо так, что бы ни кто не мог прочесть его. Ломаным сургучом вверх. Любопытство висело в воздухе, все присутствующие хотели знать, что за человек стоит перед канцлером. А канцлер молчал, разглядывая солдата. А солдат думал: «Неужели он прочёл письмо за одно мгновение?»

Судя по всему, приор прочёл письмо, он, наконец, заговорил:

– Сижу и гадаю я, какой же подвиг ты, сын мой, должен был совершить во сияние Матери Церкви нашей, что бы архиепископ тебя так наградил?

Волков молчал, думал, что ответить, а канцлер продолжал:

– Всё, что мы о тебе слышали, похвалы достойно, но что ты пообещал добродетельному епископу Вильбургскому, что он нижайше просит, со всей возможной поспешностью, о большой милости для тебя?

– О том распространятся, я не уполномочен, да и не я ему пообещал, а он меня просил об одолжении.– Отвечал солдат не то что бы дерзко, но со знанием себе цены.

– Конечно,– кивнул понимающе брат Родерик,– как же по-другому, зная нашего наиблаженнейшего из всех епископов, боюсь даже придумать, что за подвиг он затеял. Во славу Церкви разумеется?

– Во славу, во славу.– Подтвердил солдат.

– Неужто подвиг так велик, что требует награды вперёд?

– Боюсь, что так монсеньор, ибо после подвига награда мне может и не понадобится и вовсе. А с наградой мне будет легче идти на подвиг.

– Вот как? – Канцлер помолчал.– Что ж, не посмею я задержать письмо брата архиепископа нашего, сегодня же сообщу о тебе его высокопреосвященству. Будь здесь завтра. С утра.

Приор протянул солдату руку, через стол, не вставая, что б тот не очень то гордился. Что б знал своё место. И солдат гремя мечом, полез чуть ли не на стол, что бы дотянуться губами до оловянного перстня на надушенной руке.

На том приём был сразу закончен, монахи просили посетителей к выходу, и расстроенные посетители покинули залу. После и сами монахи с мирянином ушли, и пришёл другой монах, худой и невысокий. Он безмолвно стоял, и ждал, пока приор размышлял, а приор надумал и заговорил:

– Человека сего доброго запомнил?

– Солдат, Яро Фолькоф, о коем нам писал аббат Деррингхофского монастыря.

– Да, он.

– Запомнил, монсеньор.

– Пусть за ним приглядят.

– Уже распорядился, монсеньор.

– И ещё к ужину пусть придёт Анхелика.

– Фрау Анхелика просила передать, что не дни свиданий ныне у неё.

– Ну, тогда найди кого-нибудь, только не из местных.

– Будет исполнено, монсеньор.

– И не из блудных. Из крестьянок пусть будет, и чтоб не жирная была.

– Жирных крестьянок ныне не много монсеньор.

До ужина было ещё много времени, но Роха уже ошивался у трактира, внутрь не шёл, трактирщик его бы выпер вон. Сидел на бочке рядом, выставив на улицу свою деревянную ногу. Грелся на солнце.

Они зашли в трактир, теперь трактирщик даже не морщился, принимая заказ. На Роху смотрел со лживой ласковостью.

– Ишь, подлец, брезгует,– скалился Скарафаджо, усаживаясь на лавку.

– Ты постирал одежду, может тебя, и не гнали бы,– заметил Волков, настроение у него было хорошее после аудиенции у канцлера.

– Ладно– ладно постираю, велю старухе своей, – обещал Роха, и предупредил,– я закажу пиво, только денег у меня нет.

– Заказывай всё что хочешь,– сказал солдат.

– Всё? И свинину? Окорок? Сто лет не ел окорока.– Не верил Скарафаджо.

– Окорок ему, и сыр, хороший сыр давай, и колбасу кровяную.

– Ту, в которой чеснока побольше,– уточнил Роха.

– И бобы с тушёной говядиной. И пива два кувшина.– Заказал Волков.

– Неужто всё сожрём? – Веселился, тряся бардой Скарафаджо.

– Ты думаешь, мне некого кормить кроме тебя?– Спросил Солдат.

– Помню-помню, у тебя и семья и холопы.

– Семьи у меня нет.

– А девка та красивая значит твоя…– Догадывался Скарафаджо.

– Значит…

– А малая? Худая в добром платье?

– Какая тебе разница,– Волков не хотел говорить на эту тему с ним.

– Да ни какой. Завидую просто. Всё у тебя есть, да! Ты молодец, Фолькоф, всегда был молодцом, всегда знал, где самый жир.

– Про жир я знал не больше твоего,– заметил солдат.

– Да брось, ты из всех наших, один, кто знал, как поближе к офицерам быть. Как дружбу с ними водить. За столами с ними сиживать.

Вроде, как и простые слова, но солдата они задевали.

– Что ты несёшь?– Сухо спросил он.

– Да я не в упрёк, Фолькоф. Но тебя все считали в роте пронырой. Офицерским любимчиком.

– Кто все?– Мрачнел солдат.

– Да все, вся наша рота! Вся наша корпорация. Бителли считал тебя пронырой. И все остальные тоже, особенно после того как пропали пятьсот шестьдесят дукатов, что мы нашли в обозе под Виченцей.

– Их украл лейтенант Руфио, все это знают.

– Да-да, Руфио, вот только нашли их мы, а отдал их лейтенанту ты.

– Так положено по контракту, знаешь, что такое контракт? И не я принимал решение, так решили старшины, и корпоралы. А Руфио был батальонный маршал, он хранил все деньги.– Волков пристально смотрел на Роху.

– Да, я знаю, что такое контракт, я знаю, кто такой батальонный маршал, – Скарафаджо так же не отрывал глаз от солдата.– Да только вот в ту ночь, когда Руфио сбежал, ты разводил караулы.

– Что?– Солдат глядел на сослуживца, думал, что и за оружие можно взяться.

– Это не я, это Бителли всем рассказывал. Не кипятись ты.

Солдат больше не хотел с ним разговаривать. Он просто спросил:

– Ты готов подтвердить свои обвинения железом?

– Чего? Да ты рехнулся, в самом деле? Да плевать мне на те дукаты, даже если ты и поделил их с Руфио. Что было – то быльём поросло.

Давай лучше жрать. Ишь, придумал, я бы ещё подумал бы драться с тобой, будь я на двух ногах, крепко бы подумал, а с одной ногой ты меня подрежешь как новобранца.

Расторопная баба стала носить на стол тарелки с едой.

– Жри, у меня с тобой жрать желания нет боле,– сказал солдат вставая, и поднося кулак к носу Рохи,– ещё раз увижу тебя тут…

А Роха вдруг схватился за руку солдата своими руками, тоже вскочил и заговорил:

– Бить хочешь? Бей! Зарезать хочешь – режь, только пообещай, что

за моими спинагрызами присмотришь.

Солдат вырвал у него руку.

– И уйти мне некуда, – продолжал Скарафаджо, садясь на лавку снова, – жена у меня тощая как бродячая собака и злая как цепная. И детей двое. И все жрать хотят. И за кров нужно платить. А к тебе я пришёл не жрать, дело есть хорошее, тебе по плечу будет, умный ты. А мне одному его не осилить.

Солдат молчал, смотрел на Роху, всё ещё желая ему врезать.

– Ну чего ты, садись, скоро люди придут, расскажу тебе о деле.

Волков нехотя сел, сидел угрюмый, ему не хотелось знать, что за дело затеял Скарафаджо.

А тот стал, есть, да так, как будто не ел пару уже дней.

– Не подавился бы так жрать,– холодно заметил солдат, которого Роха просто раздражал.

Тот усердно жевал, и вместо того что бы ответить Волкову стал размахивать рукой, привлекая к себе внимание. Солдат взглянул.

У двери стояли двое бродяг. Ну, почти бродяг. Один невысокий южанин в замызганной одежде, а один явно местный, высокий рыжий, тоже не богатый на вид. Они завидели Роху, подошли к столу. Скарофаджо звал их сесть, даже подвинулся на лавке, но эти двое кланялись и стояли, ждали приглашения от Волкова. А тот не торопился их звать, разглядывал беззастенчиво.

– Вот, Фольков,– загаоворил Роха,– это наши друзья. Пригласи их за стол, и мы разъясним тебе наше дело.

– Роха сказал, что собрались вы зарезать купчишку, какого то, на мосту, что у южного леса, там место удобное, – заговорил солдат со зловещей усмешкой.– Я согласен, зарежем мерзавца, но пол талера у него хоть будет?

Двое пришедших отчаянно мотали головами не соглашаясь резать купца. Смотрели на него с ужасом.

– Да не пугай ты их, чёртов головорез,– серьёзно сказал Скарафаджо,– у честных людей от твоих шуток живот скрутить может, за стол их лучше позови, они, не знаю даже, когда ели.

– Садитесь, господа бюргеры.– Волков жестом пригласил их.– Угощайтесь, иначе этот колченогий, один всё сожрёт.

Глава 2.

Двое пришедших скромно присели на лавки.

Роха хотел их представить:

– Это…– начал он.

– Пусть сами скажут,– перебил его солдат.

Рыжий, длинный откашлялся, волновался заметно, и сказал:

– Яков Рудермаер, кузнец оружейных дел, и столяр. Немного.

– По тебе не скажешь, что ты оружейник.– Заметил Волков, разглядывая его.– Ты местный?

Оружейники всегда и везде народ зажиточный. А этот был не так что бы…

– Нет, я из Вильбурга.

– А что в Вильбурге не сиделось, там оружейники не бедствуют.

– Я из подмастерья вышел, стал мастером, хотел свою мастерскую ставить, а цеховые старшины запросили двести талеров.

– Ясно, ты понятно отказался платить.

– Не отказывался я, просил на десять лет, а они сказали пять и точка. Я вспылил, ругал их свиньями и крысами, они выгнали меня из цеха, и пожаловались в магистрат, и меня из города выгнали. Велели пять лет в город не ходить.

– Ну, а тебя, откуда выперли?– спросил солдат у второго незнакомца.

– Меня зовут Виченцо Пилески,– заговорил второй, постоянно моргая карими глазами.

– Из Фризии?– Уточнил Волков.

– Да, а откуда вы знаете?– Удивился Виченцо.

– Дурья ты башка,– сказал Скарафаджо,– я ж вам говорил, что мы с господином Фольковым там воевали. В твоей Фризии три года. Уж ваш акцент ни с каким не спутаешь.

– Ну, а тебя что сюда привело.

– Ну, я повздорил с отцом невесты.– Невесело сказал фризиец.

– Он четыре раза просил руки, папаша, аптекарь, считал, что он ей не ровня, отказывал. Последний раз начал его бить, парень не стерпел и надавал отцу невесты тумаков. Братья невесты обещали его прирезать.– Рассказал Скарафаджо.

– Да,– сказал Виченцо Пилески.– Всё так.

– Значит, за пару тумаков папаше сынки пообещали прирезать?

– Да,– опять кивнул Виченцо.

– Он бил его поленом, старик де недели валялся.– Добавил Роха.

– Да,– снова кивал фризиец.

– Ну, ясно,– сказал солдат невесело,– если мне нужно будет, кого-то облаять или отлупить поленом, я дам вам знать. А теперь ешьте добрые люди.

Он хотел встать, но Роха поймал его за рукав.

– Да стой, ты, Фольокф, мы тебе сейчас всё расскажем.

– И что вы мне можете рассказать? Как стать нищим бродягой?

– Сядь,– тянул Роха, он глянул на фризийца,– ты принёс?

– Да,– опять сказал тот и полез под одежду.

Он достал оттуда кожаный кошель, и высыпал из него черный порошок, протянул его солдату на просмотр.

– Ну, – сказал Скарафаджо, глядя на Волкова,– знаешь что это?

– Зола с помойки,– отвечал тот.

– Зола, говоришь, – оскалился Роха, и приказал Винченцо Пилески.– Давай!

Тот насыпал золу на край стола, поднёс свечу и…

Порошок загорелся ярко, быстро и сильно и с шипением. А белый дым, целым облаком взвился в потолок. Волков от неожиданности отпрянул.

А огонь так же быстро погас. Все присутствующие в трактире обратили на них внимание, особенно пристально глядел на них трактирщик.

– Ну,– улыбался Роха,– а теперь-то знаешь, что это?

Теперь Волков знал что это. Этот запах он не перепутал бы ни с чем.

Это был порох, только тот порох, что он видел до этого, напоминал серый жеваный хлеб, а не чёрный порошок.

– Ну и что ты мне хотел показать из того, что я не видел? – Спросил солдат у Скарафаджо.– Порох я последние девятнадцать лет нюхал.

– Это новый порох, понимаешь? – Горячился Скарафаджо.– Такого ты ещё не видел. Он выглядит по-другому от него другой дым, видел сколько дыма.

– Новый порох, старый порох, суть одна – никакой порох никогда не будет стоить хорошего арбалета. Аркебузы годны только для выстрела в лицо, а пистоли и вовсе безделица.

– Послушай меня, Фолькоф. Теперь всё будет по другому, верь мне брат-солдат. Всё будет по другому.– Роха говорил со страстью, он готов был уже драться за свою правоту.

– Брось, Скарафаджо, года три назад, у Энне, мы построились в баталию, и на нас налетели рейтары, пытались зайти с фланга, но мы успели перестроиться и они налетели на фронт, я оказался с арбалетом, в первом ряду, они остановились шагах в десяти от нас, стреляли рядами, хорошо были выучены. Я видел, как крутились колёсики у них на пистолях, как вылетали искры из них, они делали залп за залпом, пока все ряды не отстрелялись. Кое-кому из наших, из тех, у кого был слабый доспех, досталось. И мне досталось. Две пули, были мои, одна в кирасу одна в шлем,– солдат сделал паузу,– видишь Скарафаджо, я сижу перед тобой. Они не пробили ни кирасы, ни шлема, а одного из них я убил. Из арбалета, Скарафаджо, я влепил ему болт в кирасу, он вошёл на два пальца, рейтар уезжал и болтался в седле из стороны в сторону, и его поддерживали товарищи.

– Это было раньше, раньше брат-солдат, аркебузы – дрянь, пистоли – дрянь, старый порох тоже дрянь. Новый порох это дело, новое оружие это дело.– Не сдавался Роха.– Мы покажем тебе новое оружие. Порох это дело, Фолькоф, поверь мне брат.

– Чушь, – не верил солдат,– что ещё за оружие с порохом. Если ваше пороховое оружие тоньше ноги и пуля меньше сливы то это безделица. Пушки да, все остальное – баловство.

– Послушай, Фолькоф…

– Хватит, Роха, ешь спокойно, и вы ешьте, господа бродяги, я угощаю,– прервал его Волков.

Роха уткнулся в кружку с пивом, кажется, он сдался. И Винченцо Пилески был не весел, ел без аппетита, про запас, наверное. А вот молодой мастер не собирался сдаваться. Он не ел, смотрел на солдата и чуть подумав, сказал:

– Из своего оружия, с новым порохом, я пробью вашу кирасу на пятидесяти шагах.

Все перестали, есть, молчали, глядели на Волкова. Тот начинал злиться из-за ослиного упрямства этих людей.

– Из какого – такого, своего оружия ты пробьёшь мою кирасу? – Чётко выговаривал он слова с заметным раздражением.

– Он сделал мускетту,– сказал Роха.– Когда я только записался в терцию, у нас начинали их делать, но их мало было. А сейчас стали появляться и здесь.

– Я сделал мушкет,– сказал Яков Рудермаер твёрдо и при этом глядя в глаза солдату.– И из него, с новым порохом, я пробью вашу кирасу на пятидесяти шагах.

– Ты ж не видел мою кирасу,– произнёс Волков.

– Пробью, какая бы не была.– Продолжал упрямствовать рыжий мастер.

– Готов побиться об заклад?– Улыбался нехорошей улыбкой солдат.

– Готов, – твёрдо говорил Яков Рудермаер.

– Ты ж нищий, что поставишь?

– Поставить мне нечего,– молодой мастер вздохнул.

Солдат поднёс к его лицу кулак:

– Если пробьёшь мою кирасу, будем разговаривать дальше, а не пробьёшь,..

Все всё поняли.

– Я согласен, – продолжал упорствовать Яков.

– Нет, нет, – заговорил Роха, обращаясь к солдату,– он шутит, шутит он, он не согласен. Он дурень и не знает тебя, Фолькоф.

– Я согласен,– снова повторил Яков Рудермаер.

– Дурья ты башка, у него кулак, что твой молоток, вдарит – покалечит.

– Пусть,– упрямствовал мастер.

– Я так не согласен,– говорил Роха, – ты Фольокф, мне мастера покалечишь. Нет, так дело не пойдёт.

– Так, где проверять будем? – Не слушая его, спросил Волков у Якова.

– Завтра на рассвете, у северных ворот встретимся, там за стеной, много пустого места. Там проверим.

– На том и порешили,– сказал солдат, – а что вы не едите, ешьте, ешьте, сейчас ещё пива попрошу.

Глава 3.

Агнес огляделась, не слышит ли кто и зашептала солдату в ухо:

– Блудная она, всем улыбается, всем отвечает. Нет, на простых и не смотрит, возницы да приказчики ей говорили, так она кривилась, а всем кто в добром платье улыбается. С одним таким и вовсе встала и говорила с ним посреди улицы. Тот в добром платье был и при оружии, и цепь у него была. С ним встала и говорила. Меня гнала, что б я не слыхала о чём. Но я слыхала. Уговаривалась она с ним нынче ночью свидеться. Тот видно богатый, портки у него так широки, что в них и двое влезут. И на лентах снизу подвязаны, и чулки у него, белые аж глаз ломит. И цепь серебра толстого. Сказал, что ночью, после захода придёт. А сейчас она велела воду к нам в покои подать. Волосы моет, и бесится, что рубахи свежей, нету.

– А оружие у него какое?– Спросил солдат.– Как у меня?

– Какое там, короткое с локоть, а ручка в серебре, а у вас-то в золоте. Вам-то он не чета.

– Стар, молод?

– Молод, вам то в сыны будет.

– Не спи, как она, куда пойдёт, за мной приходи.

– Так и сделаю.

Агнес поела и ушла в покои. Солдат даже усмехнулся про себя: «Бойкая шалава эта Брунхильда, хорошо, что взял с собой Агнес, она за ней присмотрит. В первый же день себе нашла забаву. Ну а я гляну, что за господин, этот в широких портках да при оружии».

Вскоре пришёл Сыч. Жадно ел, рассказывал:

– Места в городе есть, да только, таких, что б все наши лошади вместились, да двор под телеги был, не так уж и есть. Нашёл один такой дом, просят два талера, да двадцать крейцеров за месяц. Думаю, поторгуемся – уступят, на двух сойдёмся. Но деньгу просят вперёд.

– Очень дорого,– мрачно сказал Волков.

– Так то – да, но всяк меньше чем тут.

Тут спорить было бессмысленно. Нужно было быстрее отсюда уезжать.

– Ты спать, пока не ложись, сегодня хахаль к Брунхильде придёт.

Сыч сразу переменился в лице, от лёгкой беспечности и следа не осталось:

– Убивать будем?– Спросил он, перестав жевать.

– Ополоумел что ли?– Солдат глянул на него.– За что ты собираешься его убивать. За то, что баба ему приглянулась? Так она многим нравится, ты всех резать будешь?

– Так она ваша баба,– сказал Сыч,– или нет?

– Моя. Наверное,– отвечал Волков, как то неуверенно,– но мне не нужно что бы ты всех убивал, кто к ней приходить будет.

– Ничего я не понимаю, ваша она или не ваша.– Мрачно говорил Сыч.

– Тебе и понимать не нужно, сказал тебе не ложиться спать вот и не ложись,– раздражённо сказал солдат.

– Так не лягу,– обещал Фриц Ламме по кличке Сыч.

Солдат видел, что он явно не доволен. Насупился. Но ничего больше говорить ему не стал.

Они вскоре поднялись к себе в покои, монах и Ёган уже были там, валялись на тюфяках, но ни кто не спал, монах читал вслух книгу, Ёган слушал. Солдат не раздеваясь, завалился на кровать. Перина тут была хуже, чем у барона Рютте.

Но долго сравнивать перины ему не пришлось, вскоре в дверь поскреблись. То была Агнес:

– Нарядилась вся, пошла. Свистел он. – Сообщила она шёпотом.

– Ну и мы пойдём,– сказал солдат,– монах ты тут останься с Агнес.

Он, Ёган и Сыч, спустились вниз, в трактир. Там было уже немноголюдно, и за одним из столов сидели они: Брунхильда -хороша, как никогда, и юноша лет семнадцати из богатой, по его виду, семьи. Перед ними стояли высокие бокалы из стекла с вином.

Брунхильда, как увидала солдата с его людьми, окаменела лицом, рот разинула, сидела ни жива, ни мертва. Волков, Ёган и Сыч встали рядом со столом, за которым они сидели. Юноша, оценив ситуацию, храбро встал, так они постояли чуть-чуть, разглядывали друг друга, Ёган с усмешкой, Сыч с откровенной ненавистью, а солдат просто прикидывал, кто этот малец. А юноша храбрился, конечно, но страх до конца скрыть не мог, тем более, что девушка тянула его за рук и шептала:

– Господин, не грубите ему, не думайте даже грубить.

И он не выдержал и срывающимся голосом, чуть не фальцетом крикнул:

– Что вам от нас нужно, добрые господа?

– Да ничего не нужно, нам от тебя, зарежем тебя и всех делов-то,– мрачно сказал Сыч и взялся за рукоять кинжала, что носил на поясе.

– Да за что же?– Удивился ноша.

– А что бы женщин наших не касался, отродье чёртово,– Сыч был настроен решительно.

Волков жестом велел ему замолчать и спросил и мальчишки:

– Кто таков?

– Удо Бродерханс, я сын выборного корпорала городских пекарей.

– Значит, невелика шишка,– заметил Сыч,– режем ему горло, да в канаву с падалью, тут недалеко есть такая.

– Помолчи,– приказал ему солдат. – А что ты делаешь, Удо Бродерханс, с этой женщиной здесь в столь поздний час?

– Я?– Спросил юноша не находя ответа.

– Да ты,– подтвердил Ёган, ехидно, – или тут ещё кто есть, что с ней винишко распивал, да ляжку ей гладил?

– Я… я..,– не находил что сказать юноша.

– Он сказал, что любит меня,– выкрикнула Брунхильда,– не трожьте его он хороший.

– Когда полюбить то успел?– Удивился солдат.

– А ну это меняет дело,– продолжал ехидный Ёган,– так ты мил человек пришёл просить руки, а чего сватов то нет прислал. Недосуг, небось, было. Решил сначала девку то опробовать, а потом уже сватов слать.

– Я…Нет, мне папенька жениться не велит. Я просто поговорить, с госпожой думал. Просто…

– Поговорить, посудник, врёт ещё,– свирепел Сыч.

– А чего ж ты ночью то пришёл разговаривать?– Не отставал от него Ёган.– Чего дозволения у господина нашего не спросил на разговор? Забыл наверное?

– Поиметь он её хотел. – Продолжал Сыч.– Про любовь ей сказки то в уши лил, а она дура, и растаяла, как масло в жару. Бесплатно хотел девахой полакомится.

– Не твоё собачье дело,– вдруг встряла Брунхильда.– Захочу, так бесплатно дам, я вам тут никому не жена.

– Вот и я про то, бесплатно хотел деву поиметь.– Резюмировал Сыч.– Резать его надо.

– Почему же бесплатно,– лепетал юноша, косясь на него,– если так – то я готов заплатить.

– Ну, раз так, то всё хорошо,– вдруг произнёс солдат,– талер с тебя и пользуйся нашей Брунхильдой до утра. Её покои свободны.

– Талер,– искренне удивился Удо Бродерханс,– да у меня столько и нет.

– Нет? – Спросил солдат усмехаясь, и отчего-то радуясь.– А вот цепь у тебя за то есть. Ёган, забери ка у господина его цепь.

Ёган бесцеремонно стянул, с головы юноши, берет, бросил его на стол и потом снял с него цепь.

– Цепь шесть талеров стоит,– робко возражал тот.

– Принесёшь завтра талер, так верну тебе цепь,– обещал ему солдат, взвешивая цепь в руке.– А пока пей вино, да веди потом нашу Брунхильду в покои её. А мы тебе завидовать будем.

Юноша и не нашёлся, что ответить, а Волков, Сыч и Ёган пошли к себе. А Ёган говорил поднимаясь следом за солдатом:

– Ох и легко вам даются деньги, господин.

А Сыч был мрачен. Будь его воля, зарезал бы он этого мальца.

– Ну что?– Спросила Агнес, когда они вошли в покои.– Прогнали похабника?

– Тут спать будешь,– отвечал ей солдат.

– Тут?– Девочка смотрела на него удивлённо.

– Тут.

– Я с этими на полу спать не буду,– Агнес поджала губы.

– Ложись со мной, – сказал солдат, – кровать широкая.

Агнес согласилась без слов, стала снимать платье. Осталась в рубахе полезла к солдату в кровать, долго мостилась.

– Ишь,– бубнил Ёган, укладываясь между монахом и Сычом,– что не баба – то благородная. На полу не лягут, всё в кровать к господину норовят.

Вскоре все уже спали, дорога выматывает, не спал только Сыч, ворочался да вздыхал. Мечтал зарезать Удо Бродерханса.

Луна уже плыла по небу, когда неприметный человек вошёл о дворец Его Высокопреосвященства. Человека стража даже не остановила, просто провожала взглядом, когда он проходил мимо.

Он бывал тут не раз, знал куда идти. Когда он добрался туда, куда нужно он остановился и низко кланялся.

– Ну, что так долго,– недовольно произнёс канцлер Его Высокопреосвященства,– мне уже должно быть на докладе. Жду тебя.

– Не мог уйти, хотел доглядеть, чем дело кончится.– Сказал пришедший.

– Не тяни.

– Наш головорез, бабу свою продавал.

– Вот как?– Приор Брат Родерик заинтересовался.– Продал?

– Продал за талер. Какому-то сопляку из местных пекарей. Видно у героя денег нет, хотя до того платил за стол не скупился. Его холоп по дворам ходил, искал жильё подешевле, в трактире, мол, дорого.

– А стол был богат? Сам ел, или холопов своих хорошим столом баловал.

– Не беден, стол был, сыр, окорок, колбасы. Пиво. Сам ел немного, сначала бродяг кормил из пришлых коих в городе последнее время много, потом и холопам своим дал есть.

– Что за бродяги?

– Не могу знать, двоих видел впервой, одного бородатого видал раньше, из ратных людей он. Сейчас ищет чем поживится, в солдаты не идёт, ноги у него нет.

– О чём говорили, не знаешь.

– Не знаю, монсеньор, говорили тихо, хотя почти до драки доходило. Кулаки совали под нос друг другу. Наш герой на расправу скор, и не труслив, людишки его побаиваются. Думаю, что умён, смотрит на человека с прищуром, слушает его внимательно, думает что то. Но умён не шибко, вспыльчив больно. Волю рукам даёт.

– Ещё есть что?

– Нет, монсеньор, завтра ещё погляжу за ним.

– Выясни кто другие бродяги, с которыми он пил. Ступай. Стой.

– Да, монсеньор.

– А что ж за баба там такая, что за неё талер отдали. Неужто, так хороша?

– Зуба у неё нет.

– Всё что ты разглядел?

– Нет, молода, свежа. Волосы белые с рыжиной. Высока. Не худа, не жирна. Грудь не мала, не велика. Зад от пола высок, нога длинная. На лицо пригожа. Хочет выглядеть как благородная. Хотя по говору из мужичья, не из босяков, ну может из мельников, из чёрного люда точно. Но зуба верхнего нет. То и портит её.

– А головорез, значит, продал её.

– Как лошадь в наём сдал, сам спать пошёл, а мальчишка из пекарей её в покои повёл.

– Ступай.

Человек поклонился и вышел, а приор тоже в зале не остался. Поторопился по бесконечным коридорам и лестницам туда, куда ни кто из посторонних попасть был не должен. В личные покои Августа Вильгельма герцога фон Вуперталя, графа Филенбурга, курфюрста и архиепископа славного города Ланна.

В покоях архиепископа приор оказался не один, тут уже был его лекарь, незаметный монах, из самых близких, и пожилая монахиня.

Сам он сидел в кресле с высокой жёсткой спинкой, а монахиня мазала ему красные шишки на ногах коричневой мазью с едким запахом. Последние десять лет архиепископ страдал подагрой. А лекарь не мог найти нужного лекарства. Что только не пробовал, и кому только не писал. Всё впустую. Но архиепископ его не гнал, то, что болезнь не усугублялась, он и тому был рад. Он знал, что некоторые другие нобили страдали куда тяжелее от этого недуга.

А приор стал рядом, как и другие наблюдал за действиями монахини.

– Не молчи,– сказал архиепископ, взглянув на него,– что сегодня случилось?

– Ничего, что достойно вашего внимания…– начал брат Родерик.

– Кроме…– продолжил архиепископ.

– Кроме письма от вашего брата.

– Конечно от епископа Вильбурга. Другие братья меня редко беспокоят.

– От него монсеньор.

– Что желает мой брат?

– Желает, что бы вы даровали рыцарское достоинство одному доброму человеку. И причём без промедлений.

– И что задумал епископ Вильбурга?

– Пытаюсь выяснить.

– Значит, не знаешь.

– Пытаюсь выяснить. Но зная норов нашего добродетельного епископа, боюсь, что деяние это будет не во славу Матери Церкви нашей.

– Да уж не во славу. – Согласился его высокопреосвященство. Помолчал и продолжил.– Думаешь, он опять затеял какое то воровство или войну, с каким ни будь соседом.

– Грешен, что так думаю, монсеньор.

– Ну, а человек, о котором просит мой брат, кто он. Знаешь о нём что либо?

– Из добрых людей, аббат Дерингофского монастыря писал о нём, я вам докладывал.

– Не помню.

– Он убил в поединке миньона принца Карла фон Ребенрее. И высек на деревенской площади одного из безбожников Гиршей.

– Ах, это он! Я помню, ты говорил про него. Он твёрд в вере?

– Аббат пишет, что твёрд и не алчен. И ещё он вырезал вурдалака с его выводком и провёл в одном баронстве аудит. Я думаю, что наш благочестивый епископ в союзе с таким головорезом натворят таких дел, что у еретиков опять будет повод злословить по поводу святых отцов.

– И что думаешь делать?

– Думаю, что будет благоразумным, не дать свершиться тому, что задумал, наш добродетельный епископ. Чтобы не давать повода врагам нашим для хулы нашей.

– И..?

– Выдворю его из города, или посажу под замок, на пару месяцев. А потом выдворю.

– Угу,– архиепископ задумался, на мгновение,– а на кого же ты собираешься опираться, если будешь сажать в подвал добрых и смелых людей, твердых в вере, что достойны самой большой награды. Неужто на ленных рыцарей? Или на свободных рыцарей? Или на солдат, что алчут только серебряные сольдо? Кто станет опорой твоей в трудный час?

Приор, молчал, он был растерян.

– Итак, что ты намерен предпринять? – Продолжал архиепископ.

Монахиня намазала ему ноги и теперь заворачивала их в полотно.

– Ну, если мы дадим им то, о чём просит епископ, мы можем получить очередную неприятность. Может, мы просто откажем этому солдату в чести. И он уедет отсюда, и не будет служить епископу.

– То есть мы откажем епископу, моему брату в его просьбе, и не наградим человека, который этого заслуживает?

– Да, монсеньор, сие будет разумно, до тех пор, пока мы не узнаем планов добродетельного епископа Вильбурга.

Архиепископ поглядел на приора тяжелым взглядом и произнёс:

– А напомни ка мне, сын мой, ты ж хорошо помнишь все цифры, когда в последний раз еретики стояли под стенами нашего города, сколько добрых людей прислал нам епископ Вильбурга.

– Кнехтов более тысячи человек, монсеньор.

– С добрым ли оружием были они?

– С добрым оружием, монсеньор. И с хорошим обозом.

– А ленных рыцарей, а других всадников он присылал?

– Присылал, монсеньор, всех рыцарей было двадцать два, все были с ратными людьми и с холопами. И кирасир более шестидесяти. И от личной охраны епископа жандармы были семь копий.

– Личной охраны семь копий значит, были от него,– задумчиво повторил курфюрст Ланна,– это всё?

– Ещё шестьдесят арбалетчиков были и шесть двадцатифунтовых кулеврин, с огненным запасом. А ещё казна была от него. Шесть тысяч золотых дукатов.

– А посильна ли помощь эта была, мог ли дать больше епископ Вильбурга мне?

– Помощь удивительна была, для столь небогатого епископства, удивлялись мы все, как благочестивый епископ Вильбурга смог собрать такую рать, и столько денег. Думаю, что он отдал все, что у него было.

– Угу, угу, – архиепископ смотрел на своего канцлера,– значит, ты помнишь про помощь брата моего, и тут же предлагаешь, отказать мне вернейшему из подданных моих, брату моему, да ещё предполагаешь мне посадить под замок доброго человека, что славен подвигами своими?

– Я пекусь о добром имени вашем, монсеньор, боюсь, что богобоязненный епископ наш и его добрый человек свершат то, что упрёком будет имени вашему и имени Матери Церкви нашей.

Взгляд архиепископа становился всё тяжелее, и от того приору становилось горько на душе.

– После индульгенций, нам бояться упрёков не нужно, хуже уже ничего не будет, – архиепископ опять помолчал, размышляя и заговорил,– рано я доверил тебе столь ответственный пост, рано. Да больше и некого поставить, обмельчал народец после такой войны. Нет тонких людей. Давно не вижу их.

Брату Родерику были обидны слова курфюрста. Стоял, теребил чётки, глаза в пол. Но проглотив обиду, глянул на господина своего и спросил:

– Так как же мне поступить монсеньор?

Курфюрст молчал, он глядел на свои завёрнутые в полотно ноги. Видимо боль донимала его. Наконец он произнёс:

– Головореза моего братца, было бы лучше убить тихо, да что это даст, братец мой неугомонен. Нового найдёт, и уже без нашего ведома дело продолжит, сейчас головорезов много вокруг рыщет. За всякую работу берутся, лишь бы платили. А то, что братец воровство затеял, любой скажет, кто его знает. Не может он без воровства и свары. И что имени моему будет укор от дел его, тоже любой скажет, кто его знает. Мы сами деяниями своими даём еретикам палку, которой они и бьют нас. Головорезу достоинство дадим, послезавтра, раз брат просит медлить не будем. В кафедрале, после утренней мессы, пусть будут все мои добрые люди, не мене капитанов, из тех, что сейчас в городе есть… Пусть там будут, комтуры и божие дворяне тоже. Разошли приглашения. Пиши им, что доброму человеку, будет даровано звание кавалера за дела его. Проси быть.

– Неужто он достоин такой чести, что лучшие ваши люди должны быть там?– Спросил канцлер удивлённо.

Архиепископ посмотрел на него как на неразумное дитя:

– Брат мой, и другие дети мои, должны знать, что любая просьба их будет исполнена мной со всеми подобающими мелочами. А иначе как я буду призывать вассалов – детей моих, под знамёна свои коли буду недостойным сеньором.

– Так значит, мы не будем чинить препятствий добродетельному епископу Вильбурга?– Спросил приор, опять удивляясь.

– Узнай, что задумал он, и поди прочь, устал я от тебя.– Сказал архиепископ.

Приор поклонился так низко, что снова почувствовал едкий запах мази, которой лечили ноги курфюрста. Он вышел из покоев и почти бегом кинулся в свою приёмную.

А архиепископ произнёс сам себе:

– Молод, глуп, а где взять лучше?

А приор добежал до своей канцелярии, где его ждал монах в тишине и одиночестве. Тот сразу понял, что произошло, что то из ряда вон выходящее, но спросил на всякий случай:

– Монсеньор, ужин давно ждёт вас и гостья тоже.

– Гостью гони, не до неё мне сейчас, вино и сыр вели сюда принести. И человеку нашему скажи, что удваиваю плату, пусть от головореза приезжего не отходит, пусть всех своих людей соберёт и выяснит, что за дело затеял вильбургский вор – епископ.

– На заре скажу ему.

– Не на заре, сейчас беги к нему. Сейчас. Его высокопреосвященство раздражены, желают знать, что опять задумал братец его. Всегда, всегда, как дело касается его брата,.. этого его брата, так жди беды.

Как только я письмо от него увидал, так понял, что будет наш господин недоволен.

– Иду, монсеньор.– Поспешил монах.

– Бери охрану и беги. Пусть всё выяснит, иначе пусть не попадается мне на глаза.

Глава 4.

Игнасио Роха по кличке Скарафаджо, вид имел кислый. Он вертел в руках кирасу солдата и был явно не весел. А Ёган пошёл отсчитывать шаги по мокрой от росы траве. Солнце ещё не разогнало обрывки утреннего тумана. А вот Яков Рудермаер и Виченцо Пилески были бодры и энергичны. Яков развернул тряпку, в которой была мускетта и рогатка – держатель. Если поставить эту мускетту на землю, то высотой он была выше плеча солдата. Длиннющая труба, из серого не калёного железа, да с тяжеленым прикладом. Пилески достал кожаный мешок, они шептались, отмеряя чёрный порошок. Стали заряжать оружие.

– Хорошая у тебя кираса,– уныло сказал Роха,– с нахлёстом да с крутым ребром. Калёная.

– Калёная, – кивнул солдат усмехаясь,– калёная.

Он был уверен в своей кирасе до тех пор, пока не увидал оружия, которое длинной было с полевую кулеврину. Но даже теперь он не думал, что на пятидесяти шагах свинцовый шарик пробьёт калёное железо.

А вот двое дружков Скарафаджо почему то не сомневались что им броню пробить удастся. Пилески начал раздувать фитиль, а рыжий Рудермаер пошёл к Ёгану – понёс кирасу.

Дойдя до него, они вдвоём набили кирасу камнями и комьями земли, чтобы не качалась во время попадания, и водрузили её на старый пень.

– Запаливай,– крикнул Рудермаер.

Пилески установил мускетту на рогатку, стал целиться. Ёган и рыжий мастер отошли в сторону, что не дай Бог не зацепило.

Пилески поднёс дымящийся фитиль к полке с порохом.

ФффсшшпаааХх! – грохнуло так, что Волков невольно закрыл уши руками. Огромное облако белого дыма ветерок понёс в сторону.

Ёган подошёл к кирасе и крикнул:

– Нет дырок.

– Конечно, нет,– крикнул солдат,– дурень и близко не попал.

– Заряди ка, я пальну,– сказал недовольно Скарафаджо.

Рудермаер не поленился, прибежал, стал помогать заряжать мускетту, они снова шептались, а солдат только улыбался, глядя на них. Теперь стрелял Роха. Он целился долго, и наконец, приказал Пилески поднести фитиль:

– Запаливай!

ФФссшшПаХХ! На этот раз выстрел звучал по-другому, и Роха был заметно ближе к цели. Пуля вырвал маленький кусок земли вместе с травой в трёх шагах точно перед кирасой.

– Сатана под руку толкнул.– Зло сказал Скарафаджо.

– Я б из арбалета уже два раза попал бы.– Заявил Волоков язвительно.

– Ну, так попади из этой чертовщины.– Сказал Роха, протягивая ему мушкет.

Волоков не взял и сказал Виченцо Пилески:

– Ну, заряжай.

Снова прибежал Рудермаер, они стали вдвоём заряжать оружие.

– Сыпь больше,– говорил мастер аптекарю тихо,– оба раза не долетело.

– Разорвёт, боюсь.– Отвечал тот.

– Не разорвёт, сыпь больше.

– Не сыпь больше,– произнёс солдат, ему самому хотелось попробовать,– сыпь как в прошлый раз. Я сам выстрелю.

Мастер и аптекарь посмотрели на него с удивлением и продолжили.

Теперь целился солдат, он учёл расстояние, взял угол больше чем Скарафаджо, всё рассчитал, ну, насколько мог верно, а рядом, с тлеющим фитилём в руках стоял аптекарь. Ждал приказа.

– Пали, – скомандовал Волков.

Тот поднёс фитиль.

ФФссШшППаххх.

К грохоту солдат был готов, а вот сильного удара в плечо не ожидал. Пока он отходил от боли в плече, да пока рассеивался дым, Ёган уже проорал радостно:

– Попали, господин.

– Пробил?– Орал Роха.

– Кажется, пробил,– негромко сказал Пилески.

А вот солдату не казалось, он и сам видел, что кираса пробита. Рудермаер вытряс из кирасы землю и камни и торжественно нёс её хозяину. Принёс.

Роха отнял кирасу у него, ковырял пальцем дыру:

– Прямо на ребре пробило, я говорил тебе Фолькоф, а ты не верил.

Ну, кто оказался прав?

– Ты бы стрелять поучился лучше,– отвечал солдат чуть раздражённо.

Да, он был раздражён, а ещё он был удивлён… и даже подавлен. Да именно подавлен. Случилось что-то невообразимое, о чём он и думать не мог. Случилось то, что рушило его мир. Мир крепких лат, сильных арбалетов, алебард и пик. Теперь весь этот размашисто перечеркивало, какое ни будь хлипкое ничтожество с мускеттой в руках. Да ещё этот Роха тряс перед ним дырявой кирасой, радостно вопрошая:

– Знаешь что это? Знаешь?

– Моя кираса,– ответил Волков зло.

– Нет, это не твоя кираса.

– А что же это?

– Твоя серебряная посуда, дорогие кони и дом с холопами? – Говорил Скарафаджо радостно.

– Да?– Всё ещё раздражался солдат.– Прямо дом с холопами?

– Это само собой, но я сейчас о другом. Друг мой, Фолькоф, я держу в руках смерть благородных. Им конец, больше они не смогут прятаться за своими дорогими доспехами. Понимаешь? Это их конец. И конец этой сволочи из Хйланда, что слезают со своих гор. Теперь вся эта горская сволочь уже не будет кичиться своими латами, которые стоят сорок коров. И эти имперские ландскнехты тоже спесь поубавят. Понимаешь?

Солдат прекрасно понимал это и от души хотел дать Рохе в морду.

– Ты же сам болтал, что ты идальго,– зло сказал Волков,– говорил, что у вас в терции каждый четвёртый идальго.

– Все наши идальго, и я в том числе, идут в терцию как простолюдины, потому что на коня и доспехи денег нет. А теперь и здешние благородные будут не важнее, чем нищий идальго. Понимаешь о чём я? Эта штука всех уровняет.

Он продолжал трясти кирасой. Солдат грубо вырвал её из рук Скарафаджо и сунул её Рудермаеру:

– Заделаешь дыру, и что б красиво было.

Тот молча кивнул, забирая кирасу. А солдат вырвал из рук аптекаря кожаный мешочек с порохом, пошёл хромая к коню.

Роха, запрыгал на своей деревяшке за ним:

– Ну, что будешь делать? Давай решай, дело верное. Ты не прогадаешь. Мы эти мушкеты будем продавать сотнями.

Волков молчал, Ёган помог ему сесть на коня.

– Ну, что ты молчишь? – Не отставал Скарафаджо, хватая его за стремя.

Солдат нащупал в мешочке с порохом пулю, достал её, она была из свинца и величиной с большую вишню. Он подбросил её на руке и произнёс:

– Приходите к обеду в трактир, я подумаю.

И поехал в город.

– Что он ответил?– Спросил Пилески, подходя к Рохе.

– Сказал, что бы пришли в трактир к обеду,– со вздохом отвечал тот.

– Думаешь, он возьмётся?

– Молись, коли знаешь молитвы, что бы взялся.

– Да мы уже, почитай год молимся,– сказал подошедший Рудермаер.– Да только все смеялись над нами.

– Вот и ещё помолись,– зло сказал Роха.– Он не смеялся. Он думает.

Он всегда думал, чёртов умник.

Во дворец архиепископа ехать было рано, но он всё равно поехал.

Оставил коня в конюшне, поднялся в залу приёмов. Думал, дождётся там назначенного времени, а там уже было много народа. И все важные господа. Не ленились, приходили рано, ждали. А вот ему ждать не пришлось. Монах у пюпитра сразу его заметил, и побежал докладывать канцлеру.

Брат Родерик не поленился, вышел из-за стола навстречу солдату.

– Рад видеть вас, – сын мой тихо заговорил он, улыбаясь,– и рад сообщить, что вопрос ваш решён положительно. Как только я рассказал Его Высокопреосвященству о ваших подвигах, он незамедлительно распорядился об акколаде.

– Об акколаде?– Удивился солдат, он не знал что это.

– Князья мирские посвящают в рыцари, пастыри Церкви совершают акколаду. Рыцари церкви принимают в объятия нового брата-рыцаря.– Пояснил приор. – То есть, служить вы будите не прихотям нобилей, а лишь во славу Господа и Матери Церкви нашей. А всё остальное будет, как и у мирских рыцарей. И герб и почитание. Ну, так, что примешь ли ты акколаду?

Руки Волкова вспотели, он хотел сказать, что примет, да не мог. Сопел только.

А приор стоял, ждал, с удивлением. Не ожидал он, что этот простолюдин ещё будет раздумывать. Наконец солдат выдохнул:

– Да, приму, конечно…

– Что ж, раз так, то прими омовение сегодня. Ночь проведи в молитве, а утром будь у кафедрала нашего, на утреннюю мессу. После неё господин наш снизойдёт тебе благодатью и примет тебя в объятия свои.

– Я обязательно буду,– солдат поклонился низко.

А приор сунул ему руку для поцелуя и произнёс:

– Ступай, добрый человек, молись и очищайся.

Он шёл по залу, где было достаточно важных людей, которые с интересом рассматривали его, а он их даже не замечал. Он шел, глядя в пол, сжимая и разжимая кулаки. Волнение поедало его, опять, в который уже раз. Он понимал это и повторял себе снова и снова: «Угомонись, дурень, не мечтай, уже дважды такое было, и дважды тебе отказывали. Пока в разрядную книгу не впишут твоё имя – всё пустое». Но куда там. Он не мог остановиться. Как в тумане забрался на коня, как в тумане ехал по городу, чудом ехал правильно. А когда отдышался, и волнение поутихло, так стал смотреть вывески: искал художника, искал портного. Думал, как будет выглядеть на щите герб, как пошить ливреи в его цветах из хорошего сукна, но чтоб не дорого. Думал дать ли такую одёжу Сычу. Думал, думал, думал. Так за думками доехал до трактира. Тут его волнение окончательно поутихло, и решил он ничего ни кому из своих пока не говорить. Пусть завтра всё будет для них сюрпризом.

А в трактире его уже ждали. Первая пришла говорить Агнес. За ней терпеливо ждал монах.

– Серчает она на вас, лает вас дураком и вонючим хряком, и другим подлым словом, я такое говорить не буду,– шептала девочка.– И послал меня просить у вас денег семнадцать крейцеров.

– Зачем это ей столько денег?– Удивлялся солдат.– И с чего это я вонючий хряк, я из её знакомцев так самый не вонючий. Я моюсь почитай каждый день и в купели моюсь каждый месяц. И одежда у меня стиранная. Дура она

– Конечно дура. Лается она от злобы, потому как вы с её ухажёра денег взяли, а она по любви с ним миловаться хотела, думала, что он её за муж возьмёт. А деньги нам на купальню нужны, для дам туда вход шесть крейцеров стоит.

– Шесть крейцеров! Рехнулись? А вы прямо дамы,– едко заметил солдат.– Не жирно ли вам? В корыте бесплатно помылись бы, Ёган вам натаскал бы воды.

– В корыте нехай поросята плещутся, – разумно заметила Агнес,– а нам надобно в купальню.

– И что вам там? – не понимал Волков.

– Да всё, сидишь в купальне с горячей водой, а холопы тебе холодное вино приносят, и музыка играет. – Агнес почти глаза закатила от предвкушения счастья,– тем более вы сами велели замарашкой не ходить – мыться.

– От холодного то вина горло не заболит?– Поинтересовался солдат.

– Не заболит, все городские девки, и бабы тоже, в купальни ходят, ни у кого не болит, и у нас не заболит. Давайте господин двенадцать крейцеров на купальни, да на полотно заворачиваться, да на мыло, что бы розами тело пахло, да на вино, и того семнадцать надобно. Давайте, а то Брунхильда серчает на вас.

В другой бы раз он не дал бы, но сейчас… В этот день он просто не мог отказать. Полез в кошель, отсчитал и дал деньги Агнес, та от радости быстро обняла его и убежала наверх за Брунхильдой.

– Разорят они меня, они и этот чёртов город, дорогой он дьявол! – Злился Волков.– Ладно, пусть помоются, завтра нужно быть всем чистыми. – И теперь обратил внимание на монаха.– Ну а тебе что?

– Господин, прошу дозволения уйти до вечера.– Сказал брат Ипполит.

– Вообще-то я тебе не хозяин,– заметил солдат,– а куда ты собрался, наверное, помолится? Храм какой-нибудь знаменитый нашёл?

– Нет, господин, тут в Ланне живёт один великий врачеватель, Отто Лейбус, я читал его труды, он две книги написал, очень хочу с ним поговорить, есть у меня замечания к сращиванию костей, которые описаны им. Думаю, ему будет интересно.

– Хм, – солдат заметно ёрничал,– конечно, ему будут интересны твои замечания. Ну, ступай, только смотри, что бы тебя его холопы не отлупили, беги, как только выскажешь свои замечания.

Монах быстро поклонился и пошёл. А Волков вдруг задумался, и когда монах дошёл уже до двери окликнул его.

– Погоди, поеду ка я с тобой, замечаний к великому учёному у меня нет, а вот пара вопросов есть.

– Вот как,– удивился брат Ипполит,– ну что ж пойдёмте.

– Ступайте, господин не практикует,– крикнул мордатый слуга из окна второго этажа и как подтверждение плеснул из таза помои на улицу.

– Мы приехали издалека, и нам нужен его совет.– Не сдавался солдат.

– Уходите, господин не принимает, вас много таких приезжает издалека. А господину работать некогда из-за вас.– Слуга был твёрд.

На монаха было жалко смотреть, видимо он уже готов был смириться. Да вот солдат был не готов.

– Эй ты, передай хозяину, что я дам ему талер, если он ответит всего на один вопрос.– Крикнул Волков.– Всего один вопрос!

– Убирайтесь к чёрту, – заорал слуга,– мой хозяин не нищий, сказал, что не примет – значит не примет. Хоть пять талеров дай ему.

– Один вопрос – один талер,– не отступал солдат.

– Нет, – слуга с шумом закрыл ставень.

Монах был готов зарыдать.

– Ну не штурмом же брать этот дом,– резонно произнёс солдат,– хотя можно, конечно, подождать, пока дверь откроется. И тогда…

Брат Ипполит посмотрел на него с испугом. Солдат засмеялся:

– Нет, я не собираюсь вламываться в дом силой, просто можно подождать пока этот учёный муж или его слуга выйдут на улицу.

И тут ставень окна отворился и слуга спросил:

– А что у вас за вопрос к господину?

– Тебе, дурню, не понять, – сказал Волков.– То вопрос для учёных мужей. Ну, так что впускаешь?

– Впускаю, – недовольно буркнул слуга.

Бумаги, бумаги, бумаги, книги, бумаги. Все помещение был в бумагах. Они лежали повсюду, даже рядом с камином, в котором тлели головёшки.

Отто Лейбус был не молод, стоял посреди этого моря бумаг, опирался на палку. Было не холодно, но учёный не снимал меховой накидки до пола, на ногах его были войлочные сапоги, а на голове плотная шапочка с «ушами». Он внимательно, с чуть заметной улыбкой разглядывал вошедших. Вошедшие поклонились, монах почтительно, солдат вежливо. Учёный им ответил.

– Меня зовут Яро Фолькоф, а это мой спутник брат Ипполит,– представился солдат.

– Имя ваше восточное, северо-восточное, а говорите как южанин, как хайландец, долго воевали на юге? – Спросил Отто Лейбус.

– Не долго, три-четыре года, но долго служил с ламбрийцами и хайландцами в одном отряде.

– Видимо от них и переняли особенности их речи,– произнёс учёный,– вина, пива? Может еды? Не стесняйтесь, коли вы готовы платить талер за один вопрос, на который я не обещал ответить, то и угостить я вас обязан.

– Спасибо не надо,– за всех отказался молодой монах, он заметно волновался, и заговорил с жаром, – магистр, я прочёл обе ваши книги о лечении переломов, я многому научился, но кое с чем согласится, не могу.

– Вот как,– учёный предложил им сесть и сам сел в мягкое, солдат таких еще не видел, кожаное кресло.– Я молодой человек, тридцать лет ездил от турнира к турниру, где сильные мужи и юноши калечили себя и своих коней, не было ни одного турнира, где бы мне не пришлось, хоть одному из храбрецов не сращивать кости. А чем можете похвастать вы?

– Ну конечно, – чуть замялся монах,– мне до ваших деяний не близко, я всего пять лет помогаю лекарю Деррингофского монастыря, но вот что я заметил…

– Стоп,– прервал его Волков,– уж прости меня монах, но я не для того пришёл сюда, что бы слушать о костях. Я хочу знать другое.

– Так, наверное, другое, это то, за что вы грозились заплатить монету?– Уточнил старый лекарь.

– Да, я хочу знать, как мне заехать в чумной город, в котором вымерло, чуть не половина народа, и выехать оттуда живым.

И монах, и учёный уставились на него с недоумением. И когда насмотрелись, учёный спросил:

– А так ли нужно вам ехать туда, иного пути нет?

– Иного пути нет,– твёрдо сказал солдат.

Учёный старец замолчал, подумал немного и заговорил:

– Ещё Илинор Исилойский заметил, что чума всегда идёт с юга на север. Всегда так, по-другому, не бывает. Он предположил, и я с ним согласен, что это южные ветра приносят с далёких южных болот чёрные миазмы, которые рождают у человека нарывы. А другие считают, что это земля источает яд, некоторые думают, что это жиды распространяют болезнь. Теорий много. Но вас интересует, как противостать болезни. Как противостоять. Да. Как же не заразится? Некто Жерар Иммуан написал трактат, что болезнь эта не что иное как поток невидимых «скотинок» которые переползают с человека на человека и так заражают их.

– Блохи что ли?– спросил Волков.

– Много меньше блох они. Думаю это глупости, но факт остаётся фактом. Половина чумных докторов в городах пережили чуму, потому что предохранялись от этих «скотинок».

– И что ж они делали для предохранения?– Поинтересовался монах.

– Наш доктор пережил чуму. Схоронив тысячи больных. Я спросил его, что он делал. Как охранял себя от болезни. Он рассказал.

– Ты бы записал бы всё, монах,– сказал солдат.

– Я запомню, – отвечал тот.

– Первое дело вощёные перчатки. Он не снимал их. Второе дело маска, но маску он снимал постоянно, в ней плохо дышится. Третье дело ежедневные омовения он мылся дважды в день и только горячей водой. Чистое тело и ни каких гадов на теле ни вшей, ни блох. Коли сидишь в доме зачумлённого не прикасайся к перинам и подушкам, что бы клопы и вши на тебя не взобрались. Вода только кипячёная еда только горячая. Он протирал лицо и руки поле каждого больного сарацинской водой или крепким уксусом.

– Сарацинской водой?– Переспросил солдат.

– Знаете что это?

– Да.

– Вот, в общем-то, и всё, что я могу вам сказать о чуме. Я мало о ней знаю, я врачевал всю жизнь переломы и контузии. Наш чумной доктор знал о ней почти всё, но он получил практику и кафедру в другом городе и переехал. В общем чистота и крепкий уксус могут помочь. Я надеюсь на то.

– Ты всё запомнил,– спросил Волков у монаха сам достал из кошеля монету.

– Всё, господин.

Волков протянул деньги лекарю:

– Спасибо вам, может ваши советы спасут нас.

Лекарь деньги не брал, он улыбнулся:

– Нет нужды. Я не беден. Я просто хотел поглядеть на человека, что платит талер за один вопрос. И не пожалел об этом. Но меня разбирает любопытство, вы странная пара, монах и солдат, и собираетесь забраться в чумные места. Что вы задумали?

– Я и знать не знал, что мы собираемся в места такие,– признался брат Ипполит, глянув на солдата.

– Вот и дальше не знай.– Произнёс Волков.– Спасибо, что потратили на нас время.

– Не хотите ли отобедать?– Неожиданно предложил учёный.

– Рад, но меня уже ждут. – Ответил солдат.

– А вас, юноша?

– Меня?– Монах даже удивился.– Меня ни кто не ждёт, я свободен и хочу поговорить с вами о переломах и контузиях.

– Вот и прекрасно, Яков накрывай стол.

Глава 5.

Дверь за Волковым едва успела закрыться, а сам он едва успел скрыться за поворотом как в эту же дверь начал настойчиво стучать неприятного вида человек. Яков, слуга господина лекаря сразу отрыл, думая, что гость зачем-то вернулся, но там был не гость. И этот «негость» бесцеремонно притянул Якова за грудки к себе и тихо спросил:

– О чём солдат говорил с твоим господином?

– О болезнях. – Чуть испуганно отвечал Яков.

– Солдат хвор, что ли?

– На вид здоров как конь. Только хром. Говорили они о чуме.

– Чумы нет, уже почитай полгода, в округе. О какой ещё чуме он говорил?

– Спрашивал, как чумой не захворать коли в чумных местах окажешься.

– А что за чумные места такие.

– Вот и хозяин спросил, так он не ответил, даже его монах о том не знал. Сам удивлялся.

– Даже монах, что с ним был, удивлялся? Не знал, что задумал солдат?

– Да.

Неприятный человек помолчал, а потом не прощаясь пошел быстрым шагом прочь. А Яков на всякий случай осенил себя святым знамением и затворил дверь.

Игнасио Роха по кличке Скарафаджио, Яков Рудермаер и Виченцо Пилески сидели за столом в трактире хмурые, и назло трактирщику ничего не заказывали, но трактирщик их не гнал, терпел этих оборванцев. Ведь они пришли к его богатому гостю. И когда гость пришел, они ему кланялись, все кроме Рохи. Солдат сел с ними за стол. Заказал пива. Пока его не принесли, все молчали. И только отхлебнув пива Волоков заговорил:

– Так сколько мне будет стоить ваша затея, если я возьмусь за это?

Ни Роха, ни Рудермаер не отважились заговорить, заговорил Пилески:

– Господин, мы всё посчитали. Мы нашли место, здесь в городской черте, у стены. Очень дешёвое место. Городской магистрат просит за участок со складом шестьдесят шесть талеров.

– Шестьдесят шесть? – Солдат насторожился.– Что ж там за участок, большой, наверное?

– Не малый, – сказал Рудермаер,– шагов тридцать пять на пятнадцать. У самой стены.

Волков в лице переменился от такой цены.

– Там ещё сарай есть.– Добавил Пилески.

– Ну, это всё меняет, – заметил солдат. – Теперь этот клочок земли точно стоит таких денег. И это не все траты, как я понял?

– Нет, ещё нужно сто шесть талеров, на инструмент, наковальни, постройки, и нам жить негде,– произнёс Рудермаер.– Хоть маленькую избушку себе построим.

– А ещё мне нужны чаны под выпарку селитры,– добавил Полески.

– Шестьдесят шесть и сто шесть,– подсчитал солдат,– сто семьдесят два талера.

У него были такие деньги если считать вексель от Рицци, что тот выдал Волкову в Рютте.

–То есть, если у нас ничего не выйдет с вашими мускеттами, я потеряю сто семьдесят два талера?

– Меньше, у тебя же останется земля в городе.– Заметил Скарафаджо.

– И инструмент с наковальнями,– добавил Рудермаер, – и крепкая кузница.

– И чаны, хорошие медные,– сказал Пилески.

– Вот сто пятьдесят корзин угля, конечно, мы вернуть не сможем.– Произнёс мастер.– Но если всё получится… Один Мушкет будет стоить меньше десяти монет. А продавать его можно в два раза дороже. Пятнадцать минимум. А при двух мастерах, и ещё пары подмастерьев мы будем делать три в неделю.

– Сто семьдесят два талера,– произнёс Волков, как будто не слыша их,– я всю жизнь их копил.

– Фольокф, я просто чую, что это затея сделает нас богатыми.– Убеждённо говорил Роха.– Ни кто не делает подобного на обоих берегах Эрзе от гор и до холодного моря. Ни мы, ни еретики, ни хайландцы, ни ламбрийцы, ни кто.

– Это большие деньги, Роха, большие, это всё что у меня есть.– Отвечал солдат.

– А ты все, что есть у нас, – продолжал Скарафаджо,– ты наша последняя шеренга. Вся надежда у нас только на тебя, и за тебя я буду биться, как не бился никогда в жизни. Мы все будем биться.

Клянусь я зарежу любого кто попробует нам помешать. Давай Фолькоф, рискни, ты не пожалеешь, что связался с нами.

– Вы не пожалеете господин.– Добавил Полески.– Во всяком случае, даже если не выйдет с мушкетами, будем делать новый порох.

– А от чего это у нас не выйдет с мушкетами?– Не согласился Рудермаер.– Всё должно получиться.

Солдат оглядел их и произнёс:

– Я буду всё считать, я люблю считать. И землю я хочу посмотреть.

– Значит берёшься?– Уточнил Скарафаджо.

– Берусь.– Ответил солдат, а про себя подумал: Если конечно выберусь из чумного города живым.

И молодой мастер, и аптекарь и Роха, вскакивали с мест, стали орать и обниматься. Все немногочисленные посетители смотрели на них неодобрительно, особенно не одобрял их поведение трактирщик. Но молчал. А они лезли с объятиями к солдату. Тот отпихивал их, а они опять лезли.

– Угомонитесь вы,– чуть раздражённо говорил он,– сядьте. Денег я дам, на покупку участка, но сначала мне нужно сделать дельце одно, и для этого мне понадобятся добрые люди, Роха, знаешь таких, есть добрые люди в городе? Человек десять пятнадцать. На две недели надобны. Не для войны, для охраны. По полтора талеру на душу дам за две недели работы.

– Конечно. Таких людей сейчас много. Работы всё меньше, как еретики убрались за реку. Найдём.

– А ещё мне нужна сарацинская вода,– Волков глядел на аптекаря,– знаешь, где взять?

– Кончено знаю.– Кивнул Полески.– А вам простая нужна или двойной перегонки?

– Я так думаю, что двойной перегонки, наверное двойной.

– Сколько нужно?

– Двадцати вёдерная бочка.

– Сколько? – Удивился аптекарь.

Все с удивлением посмотрели на солдата.

– И ещё мне нужна бочка крепкого уксуса. И перчатки провощённые

пар двадцать пять. Пара телег с меринами в обоз. И почини мне кирасу, она может пригодиться,– добавил он, указывая пальцем на Рудермаера.

– Всё найдём,– заверил Роха,– но видно дельце ты затеял не простое.

– Еще, какое непростое,– согласился солдат,– да только не я его затеял.

– Расскажешь?– Спросил Скарафаджо.

– Нет,– отрезал солдат и крикнул.– Эй, трактирщик, давай обед.

– Я думал, ты ни когда этого не скажешь,– произнёс Роха,– сейчас поедим и можем пойти посмотреть наш участок, вернее твой участок.

– Нет, после обеда я иду молится, а завтра приходите в кафедрал к утренней мессе.

– Ты стал набожный, Фолькоф?– Удивился Роха.

– А помолится пред большим делом, ни когда не повредит.– Сообщил Рудермаер.

–Это верно,– согласился Полески.

– Завтра будьте на утренней мессе.– Сказал солдат и закончил этот разговор.

На обед вскоре пришёл Ёгае и Сыч. Волков не скупился – трактирщик радовался. А когда обед подходил к концу, появился молодой Удо Бродерханс, булочник, он увидал солдата подошёл и без слов, но с поклоном положил на край стола, рядом с локтём его новенький белый талер.

Так же без слов солдат, достал цепь из кошеля и, забрав монету, положил цепь. Юноша взял цепь, а потом наклонился к солдату тихо, почти в ухо проговорил:

– А возможна ли скидка для меня за свидание с госпожой Брунхильдой.

– А зачем тебе скидка, папаша то у тебя не бедный.– Так же тихо отвечал солдат глядя на юношу с усмешкой.

– Уж больно много денег просите, мне не осилить столько. Могу двадцать крейцеров предложить.

– Шучу я, дурень,– чуть повысил голос солдат,– и деньгу я с тебя только за наглость твою взял. Иди сам с ней договаривайся.

– Правда?– Удивился сын пекаря.

– Иди с Богом,– сказал солдат.

– Ну, можешь мне сказать, что-нибудь? – Брат Родерик пристально смотрел на вошедшего.

Тот немного медлил, обдумывая, как подать информацию, ведь главного он не выяснил, но узнал много чего, что давало кое-какое представление о планах приезжего головореза.

– Что ты молчишь? – Раздражался канцлер.– Мне через два часа вставать на утреннюю мессу. Я не могу ждать тебя до рассвета.

– Не знаю с чего начать, он затеял, какое то дело. Хочет, вроде как, с бродягами делать большие аркебузы, здесь у нас в городе.

– Что за аркебузы?

– Большие, почитай в два раза больше обычной. Утром испробовали одну такую, нашему головорезу вроде как понравились. Думают мастерскую ставить.

– Это всё? – В голосе приора звучало разочарование.– Аркебузы?

– Вроде все, что имеет значение, он правда ещё ходил к нашему знаменитому лекарю, я думал, что кости полечить, а он у него всё про чуму спрашивал.

– Про чуму?– Приор оживился.– А что он спрашивал про чуму?

– Спрашивал, как выжить в чумном месте.

– В чумном месте? – Приор задумался, откинулся на спинку кресла, потирал пальцы, словно липкие они у него стали, и разговаривал сам с собой.– Так нет уже в округе чумных мест, уже как полгода. Чума к еретикам на север ушла. Негде чумы уже не осталось,– он замолчал.

И уже про себя стал рассуждать: «Ну, разве, что в Фёрнебурге. Конечно Фёренбург! Епископ Вильбургский решил поживиться чем-то в Фёренбурге. Он уже посылал туда людей, да люди сгинули там. Нашёл нового наёмника, а тот согласился лишь за рыцарское достоинство туда идти. Видно и вправду не дурак, и просто так в чуму лезть не хочет, готовится, по лекарям ходит. А в Фёрнбурге власти нет, принц Карл фон Ребенрее, обложил город заставами, ни туда, ни оттуда никого не пускает, хотя формально город ему не подчиняется, город живёт по Лиденгофскому праву, сам себе синьор, но это не значит, что принц Карл будет доволен, если этот вор из Вильбурга что-нибудь там украдёт. Карл и сам там хотел бы пограбить. Да боится портить отношения со свободными городами. И нам нет нужды портить их. Они и без того набиты еретиками. Не дай Бог еретики с севера начнут новый поход, так свободные города-сеньоры могут припомнить нам это воровство и встать на сторону еретиков. Нет, допустить этого решительно нельзя! Но угомонить вильбургского вора нет никакой возможности, он брат архиепископа, значит, придётся убрать головореза, только по-тихому. Что б епископ не обозлился. И чтобы архиепископ не узнал».

Пока приор размышлял обо всём этом, человек, что приносил ему новости, терпеливо ждал. Не думал он, что весть о походе головореза к лекарю вызовет у приора интерес и долгие размышления.

– Ступай,– наконец произнёс канцлер, – глаз с него не спускай. Каждый шаг запоминай.

– Доброго вам сна, господин, – произнёс человек и вышел.

А приор тут же забыл про него, как и про сон. Монаху, что стоял за креслом он приказал:

– Ступай к протонотарию, тотчас, если прелат не почивает, проси аудиенции для меня немедля.

Монах с поклоном вышел.

Спать больше брат Родерик не хотел, он хотел только помешать епископу Вильбурга в его воровстве, но так, что бы, не дай Бог, не вызвать гнева господина своего архиепископа Ланна, поэтому он просил аудиенции у протонотария брата Антония, нунция Его Святейшиства при дворе архиепископа Ланна. Брат Родерик был уверен, что нунцию папы нужно быть в курсе того, что собирается предпринять епископ Вильбурга. И он поудобнее уселся в кресле, ожидая возвращения своего человека от Нунция. Он знал, что брат Антоний мало спит, так что ещё до утренней мессы они смогут встретиться. Если на то будет воля Божья.

И Божья воля на то была. Папский нунций, был монахом, но кровать его была не монашеской, в его кровати могли уместиться четверо. Кровать была огромной, перины мягкими и тёплыми. Брат Антоний крепко спал, но умный прислужник не побоялся разбудить протонотария и сообщить, что пришёл человек от канцлера. Брат Антоний долго и долго искал сближения с приором, доверенным лицом архиепископа, но до сих пор их общение не выходило за рамки служебных обязанностей. И тут вдруг такая удача. Брат Родерик просил об аудиенции. Ночью! Брат Антоний почти бежал на встречу. А встретились они на улице. Канцлер его Высокопреосвященства архиепископа Ланна брат Родерик и нунций и Его Святейшества папы брат Антоний говорили долго, и оба остались довольны разговором. Умный нунций разделил опасения приора, о недопустимости вредных действий епископа Вильбурга, а умный канцлер был рад услышать от нунция, что Церковь обязана сделать всё, чтобы не допустить упрёка Имени своему. Они разошлись, когда небо на востоке уже алело. Канцлер поспешил в кафедрал, там уже готовились к утренней мессе, которую должен был лично служить архиепископ. А нунций пошел к своим людям и разбудил одного из монахов-рыцарей, что служили Великому Престолу и сказал ему:

– Человек один, действиями своими принесёт Матери Церкви упрёк имени её. Такого случиться не должно.

– Мирянин, отец, нобиль?– Поинтересовался монах-рыцарь.

– Солдат, а ныне станет рыцарем, архиепископ совершит акколаду сегодня. Имя его Фольокф.

– Никогда не поднимали мы оружия на братьев-рыцарей. – Отвечал монах-рыцарь.

Нунций был удивлён строптивостью брата, ему пришлось настоять:

– На то воля Божья, то во благо Святому Престолу и Матери Церкви нашей.

– То грех, брат,– заметил монах.

– То мой грех, брат,– решительно произнёс нунций.

– Да будет на то воля Божья,– нехотя произнёс монах-рыцарь.

Агнес спала абсолютно безмятежно, пока не стало светать.

И тут её, словно, стало душить что то, стало. Как не было спокойного сна. Заметалась она по кровати, лягнула Брунхильду, что спала рядом, а потом стала задыхаться, словно душила её верёвка. Она проснулась села на кровати. Солнце, первыми лучами уже проникло в комнату через маленькое окно. Брунхильда спала спокойно, как может спасть молодая здоровая женщина. А Агнес тряслась, словно в лихорадке. Тревог овладела девочкой. Она встала и босая, в нижней рубахе вышла из комнаты. Ей нужно было сказать господину что то, а что она сама ещё не знала. Постучала в дверь покоев, где спали мужчины, и дверь отварилась. Она вошла внутрь, все были на месте и Сыч, и Ёган, и монах. Все они спали на полу, а вот кровать была пуста. Господина не было. Агнес залезла на кровать посидела и тихо заплакала. Так она и сидела на кровати, надеясь, что господин вскоре придёт. Но он не шёл. А вскоре Ёгна проснулся, и сказал ей, что б шла мыться и одеваться, что господина не будет, и что всем нужно идти на утреннюю мессу в главный храм города, что господин уже там. Агнес пошла, одеваться, надеясь, что её сон, всего лишь сон.

Глава 5.

Всё, что до сих пор для солдата было важным и значительным стало мелким и пустым на фоне того что происходило.

Народ пришедший пришёл на утреннюю мессу, которую служи сам архиепископ, после мессы разошёлся не весь, узнав, что в церкви еще, что то намечается. А ещё там были все люди солдата: Ёган, Сыч, Брунхильда, Агнес, брат Ипполит и Роха пришёл, и Полески, и Рудермаер. Для всех, то, что происходило, было полной неожиданностью, только Ёган был в курсе. Но принёс алое сюрко и подушку, для коленопреклонения и позолоченные шпоры. Пел хор, в этом прекрасном и большом храме был прекрасный хор. Архиепископ во всём своём облачении рукою призвал солдата к себе. Волков уже был облачён в красное сюрко. Он всю мессу был в нём. И когда к нему подошли два отца Церкви и повели его к алтарю, у котором стоял архиепископ, у солдата перехватило дух. Да так, что жарко ему стало, и звуки шли, словно издалека, и в ногах его случилась слабость, и хромать он стал заметно сильнее. Он не мог понять даже, наяву ли всё это происходит. Он оглядывался. Видел лица своих людей, видел вылезшие от удивления глаза Игнасио Рохи и понимал, что это явь. А архиепископ улыбаясь взял его руки в свои ласково. И как по команде хор стих, в соборе повисла тишина, и святой отец зычно произнёс, так, что было слышно в самом дальнем углу храма:

– И сказал Господь: «По делам вашим воздастся вам». Так прими сын мой то, что заслужил!

И грянул хор, так красиво и торжественно, что Волков едва мог дышать от волнения. Кто то подложил перед ним подушку красную, кто то заставил его поставить на неё колени, хор снова смолк, а архиепископ стал читать молитвы над ним. Но он их не слышал. Склонив голову, и глядя на богатые туфли курфюрста-архиепископа он думал:

«Господи, со мной ли это происходит, не сон ли это»?

Он не знал, сколько это всё продолжалась, и пришёл в себя, только получив хороший удар по шее. И услышал слова архиепископа:

– И пусть удар сей будет последний, на который ты не ответишь.

И снова грянул хор, а его подняли с колен, перед ним поставили скамейку, он не мог понять для чего, пока одну его ногу, прислуживающий отец, не поставил на неё. Сам архиепископ во всём своём тяжёлом облачении склонился перед ним и стал на его сапог одевать шпору позолоченную. Затем тоже произошло и с другой ногой, солдат едва выстоял на своей больной ноге, пока курфюрст одевал, на его сапог вторую шпору. Тут же, один из прислужников снял с него пояс с мечом, и с молитвой понёс его вокруг алтаря, обнёс и передал меч архиепископу. И тот также с молитвой повязал его солдату. Потом его снова поставили на колени на подушку, а синьор города Ланна возложил ему на плечо свой меч и произнёс.

– Отныне ты рыцарь Господа и брат наш.

Солдат встал и стоял, не шевелясь, а архиепископ целовал его двукратно, говорил, держа руки свои на плечах Волкова:

– Слышал я, что ты без комиссара инквизиции и без суда ведьму сжёг.

– Я… нет… то есть, да…– растерялся Волков.

– Порыв души верный, но всё должно быть по закону Божьему.

– Я…я…– заикался солдат.

– Пусть на гербе у тебя будет факел,– произнёс архиепископ тихо.

Кто-то шепнул солдату сзади:

– Целуйте руку архиепископа.

Солдат стал на колено, даже боли в ноге не почувствовал, и поцеловал руку, а архиепископ поднял его и ещё раз двукратно поцеловал и крепко обнял, после чего произнёс громко:

– Братья-рыцари свершите акколаду. Теперь это брат наш.

Волков стоял как в тумане, а к нему стали подходить люди, крепкие, суровые, у кого лицо в шрамах, у кого фаланг на руках не хватало, они жали ему руку, называли имя своё и крепко обнимали, и целовали дважды, говорили:

– Рад, что вы теперь с нами, брат.

– Добро пожаловать, брат.

И ещё что то и ещё.

Солдат, вернее уже кавалер, их имён не запоминал, не мог он в таком состоянии, что то запомнить, он едва дышал от переполнявших его чувств, и глаза его были наполнены слезами. Их приходилось вытирать незаметно. И он не мог ничего отвечать этим заслуженным людям, обнимал их молча и крепко. Ни когда в жизни у него не было слёз, даже когда за день, за один день, в проломе стены полегла треть его близких и друзей, его глаза не увлажнились, а тут…

Он и не помнил, как всё закончилось, как стали расходится добрые люди архиепископа, и священники и церковные служки, а к нему подошли его люди. Стали поздравлять его. У Брунхильды и Агнес глаза тоже были мокры. А Ёган и Сыч ужасно гордились им. А вот Роха бурчал тихо:

– Пусть теперь рассказывает кому угодно, что он не ловкач и проныра. Чёртов, Фолькоф, ну ловкач… Рыцаря получил, чёртов мошенник…

Пока новоиспечённый кавалер принимал поздравления своих людей, один неприметный монах принёс ему бумагу.

Волков развернул её и прочёл:

«Сего дня, сего года Август Вильгельм герцог фон Вуперталь, граф фон Филенбург архиепископ и курфюрст Ланна даровал милость свою и произвёл в рыцарское достоинство доброго человека, славного деяниями своими, который зовётся Иероним Фолькоф.

Отныне доброго человека этого, должно всем звать Божьим рыцарем, кавалером и господином. И пусть так будет, и о том запись есть в разрядной книге славного города Ланна и герцогства Вуперталь».

У кавалера затряслись руки. Он ещё раз перечитал бумагу и, взглянув на монаха, что принёс бумагу, спросил:

– Какого ещё Иеронима? Это ты написал?

– Нет, – отвечал монах и, указав на невероятно толстого монаха, что сидел в углу храма за маленьким столом и писавшего что-то.

Волков быстро подошёл к тому и тихо сказал:

– Перепиши немедля, я не Иероним, я Ярослав.

– А так вы из Эгемии, там у всех такие странные имена. Мне сказали Иеро Фолькоф, я думал, что вы Иероним,– заметил толстый монах,– а переписать нет никакой возможности, я вас и в разрядную книгу так записал.

– Яро, дурак, Яро, а не Иеро. Яро от слова Ярослав. Перепиши и в разрядной книге,– настаивал Волков.

– Сие и вовсе невозможно, исправлять в книге воспрещается.

– Вырви страницу и перепиши,– начинал злиться кавалер.

– А это уже преступление,– тряс жирным подбородком монах,– книга прошита и страницы пронумерованы.

– И что ж мне теперь делать?– Спросил Волков, выходя из себя.

– Живите так,– не чувствуя опасности, небрежно предложил толстяк.

Не говоря больше ни слова, Волков влепил ему утяжелённую, звонкую оплеуху.

– Господь Вседержитель,– заныл монах, почёсывая щёку и шею,– что ж вы дерётесь в Доме Господа.

Кавалер молча, спрятал бумагу в кошель и пошёл к выходу. Он пришёл в себя. Никаких слёз в его глазах боле не было.

«Иероним, значит Иероним, за то кавалер»,– сказал он про себя.

– Сыч, веди всех в трактир, скажи трактирщику, что бы готовил большой обед на всех и пусть не мелочится, скажи, что дам ему талер, пусть будет свинина и вино, и пироги, и лучший сыр.

– Сделаю, господин,– обещал Сыч.

– Ёган, ты со мной,– продолжи Волков.

– А куда мы, господин?– спросил слуга, помогая кавалеру сесть на коня.

– К художнику, мне нужен герб. Я тут недалеко видел вывеску.

Не успел он тронутся, как к нему подбежала Агнес и быстро заговорила:

– Господин, разреши мне в стекло заглянуть, сон мне был злой, тебя видела в нём.

Волков, поглядел на неё внимательно и с недоверием. Она уже давно не вспоминала про шар, но видно он её не отпускал.

– Нужно ли? Мало ли снов снится.

– То вещий был сон, как явь. В нем вы были, сидели уставший, или раненый, а на вас монах смотрел.

– Монах? Наш монах?– Спросил кавалер.

– Не наш, злой монах.

– Какой ещё злой?

– Не знаю какой, на взгляд простой, а туфли у него как у богача, не сандалии и не деревяшки. И говорит он тихо и кротко, но опасен как змея.

Теперь кавалер уже не был так недоверчив:

– Злой монах, говоришь? – Задумчиво переспросил он.– Ладно, возьми шар, погляди в него.

Агнес кивнула и бегом кинулась за другими людьми Волкова, что уже шил от собора в трактир.

– Ведьма, она господин, ох ведьма,– начал Ёгвн,– я вот…

– Молчи, дурень, стоишь, орёшь на всю улицу.– Оборвал его кавалер.– Пошли к художнику.

Художник был беден и молод, Волков, оглядел нищий его дом и хотел уже уйти, но художник, упросил его не уходить. Говорил, что нарисует герб на бумаге, и если господину рыцарю понравится, то и щит его разрисует.

Он был первый, из посторонних, кто назвал Волкова «господином рыцарем». И «господин рыцарь» согласился. И не пожалел о том.

– Каков будет щит?– Спрашивал художник и тут же начинал рисовать.

– Кавалерийский треугольник.

– Цвета: Один? Больше?

– Два. Голубой и белый,– отвечал кавалер, не задумываясь.

– Мудрый выбор, лазурь, серебро. Лазурь – небо, верность честность. Серебро – благородство и чистота. Как рассечём?

– По горизонту, белый – сверху.

– Мех, пояса, перевези?

– Лишнее. Коршуна, чёрного коршуна рисуйте. Одна колдунья звала меня коршуном.

– Господин, коршунов, орлов, кречетов и соколов на щитах много.

– Да? – Кавалер на миг задумался. – А вороны часто встречаются?

– Нет, не часто, никогда не видел, прекрасный выбор, ворон символ мудрости и течения времени.

– Рисуйте ворона, а в лапах он должен сжимать горящий факел, так хотел архиепископ.

– Итак, черный ворон с горящим факелом на лазурном поле, с серебряным небом,– закончил рисунок художник.

Волоков внимательно смотрел на него и был доволен:

– Сделайте ворона пострашнее.

– Сделаю ему рубиновое око.

– Ёган, дай художнику щит. Хочу забрать его завтра.

– К утру лак высохнет, будет готов, с вас два талера, господин.

Волков молча достал монеты.

– Господин рыцарь, а не желаете себе ещё штандарт с гербом, и сюрко в ваших цветах, для ваших людей?– Предложил художник.– У меня есть хороший портной и белошвейка. Всё будет красиво.

– Да, мне это нужно.– Согласился кавалер.– Штандарт и пару сюрко.

– Попоны для коней в ваших цветах.

– Лишнее.

– Тогда с вас ещё четыре талера. И работы займут три дня.

– И ни днём больше,– сказал Волков и снова полез в кошель.

Пировал он со своими людьми, за столом были все, кроме Агнес. Можно сказать, что кавалер был счастлив. Он заказал музыкантов.

И благосклонно принимал тосты и от Сыча и от Полески. Особенно его радовала, ворчливая зависть пьянеющего Рохи.

– Чёртов, мошенник,– после каждого тоста негромко добавлял Скарафаджо,– надо же, сам архиепископ ему шпоры повязывал.

Или:

– Чёртов, ловкач, как он так умудрился, надо же! Проныра! Вот, что значит дружить с офицерами.

А Брунхильда раскраснелась от вина и поглядывала на него уже не столь злобно как совсем недавно. А Ёган и вовсе гордился так, как будто это он стал рыцарем. Орал больше всех, был уже изрядно пьян.

А кавалер не пил, так отпивал для вида. Он был неспокоен. Рыцарские шпоры вещь, безусловно, прекрасная, но епископ свою часть сделки выполнил, и теперь очередь была за Волковым. А ему очень, очень не хотелось лезть в чумной город, откуда ни кто не возвращался. И шпоры после таких мыслей уже не смотрелись такими блестящими.

«Ничего, ничего,– уговаривал он сам себя,– главное в любой компании, это правильно подготовится к ней».

Но все самоуговоры не отгоняли тревогу. А тут к столу подошёл трактирщик, улыбался, очень был доволен выручкой от пира. Он нёс полувёдерный кувшин вина, запечатанный сургучом, на кувшине стояла печать какого-то монастыря.

– Велено передать вам господин кавалер,– с улыбкой и поклоном произнёс трактирщик.– Монахи принесли, говорили, что вино двадцатилетнее. От их ордена, вам в честь акколады. И принятия вас в круг рыцарей Господних. Прикажете открыть?

Он стоял и держал тяжёлый кувшин, за столом все оживились, Сыч орал, что надо открыть, Рудермаер даже протянул кружку, но кавалер не торопился, спросил:

– А что за монахи были? Какого ордена?

– Мне этот орден неизвестен.– Отвечал трактирщик. И повторил.– Велите открыть?

– Нет. – Сухо ответил Волков.

– Как нет, давай Фольокф, отведаем монастырского винца!– Крикнул Скарафаджо.

– Нет, – ещё твёрже отвечал кавалер.

– Господин сказал нет, значит – нет,– произнёс нетрезвый Ёган,– не надо, вот так, вот… Нас уже один раз пытались отравить вот так же… Мы уже всё знаем насчёт вина, которое дарят какие то непонятные монахи… Мальчишка один выпил вот такого винца и фить…– Ёган нарисовал путь бедного мальчишки пальцем в воздухе,– и на небесах.

Трактирщик явно не ожидавший такого развития событий опешил, стоял, разинув рот, потом молча и аккуратно поставил кувшин на край стола и произнёс:

– А на вид такие приличные монахи были.

И ушёл.

– Фольокф, не уж-то ты испугался, – храбрился Роха,– хочешь – я попробую это вино первым?

– Ёган, – сказал кавалер,– отнеси вино в мои покои.

Ёган пошёл наверх и вскоре вернулся. А за ним шла Агнес, она бесцеремонно отодвинула брата Ипполита, что сидел рядом с Волковым, и втиснула свой худой зад между ними. Девочка была бледна, говорила тихо. Почти шептала:

– Монахи убить вас желают, не от злобы, а помешать вам хотят. Сами монахи не хотят, а один монах, что в дорогих туфлях ждёт вашей смерти. Стекло сказало.

Волков никаких вопросов ей больше не задал, только кивнул в ответ, погладил её по волосам и спросил:

– Есть будешь?

– Нет, спать пойду. Устала. И глаза болят.

– Ступай, спасибо тебе.

– Вам спасибо, господин,– отвечала Агнес вставая.

Она ушла, а кавалер обозвал себя за то, что не смог, не додумался пригласить на пир тех рыцарей, что были на его посвящении и, встав, закончил праздник:

– Хватит, у всех на завтра дела есть, идите спать. Трактирщик еду, что недоели, собери, доедим завтра.

И все засобирались. А Роха стал прятать за пазуху сыр и колбасу, кавалеру было не жалко.

Он вдруг понял, что все эти люди, зовущие его господином, ему не ровня, даже Роха, с этой колбасой за пазухой, больше не ровня. Он ещё раз обругал себя за то, что ума не хватило, или не смог, пригласит рыцарей с церемонии.

Все расходились, а он вышел на улицу, и увидал как в сумерках, юный пекарь за углом трактира обнимает Брунхильду, что то шепчет ей.

Ни секунды не размышляя, он, подошёл к ним и, схватив девушку за руку, потянул за собой, а опешившему пекарю он сказал:

– Сегодня моя очередь.

Пекарь выразить не смел, только вздохнул в ответ и пошёл восвояси. А вот Брунхиьда возражала от души, ругалась, но кавалер её не слушал, тащил за руку в покои, как пришли, выгнал оттуда монаха, Сыча и Ёгана, те пошли спать в покои к Агнес.

– Что ты бесишься, дура,– ласково говорил он Брунхильде, когда они остались наедине.

– А то, что не жена я вам, ясно?– Злилась девица.– И нечего меня как овцу пользовать.

– А пекарю, значит можно?

– А может он мне люб.

– А я значит, нет?

– А вы значит, нет. Иной раз противны аж выворачивает.– Бесилась девица.

– По-твоему пекарь лучше рыцаря?

– А может и лучше, раз пекарь любит.

– А я тоже может, люблю, – он чуть не силой усадил её на кровать, держал её руки в своих.

– Ой, что ж вы врёте,– девушка попыталась вырваться,– врут и не краснеют даже.

– Ну что ты бешенная, – он не выпустил, поцеловал её в шею, – ты хоть раз проводила ночь с рыцарем, пекарей то у тебя будет хоть сотня. Только подмигни.

– Ой, прям важность какая, – отвечала Брунхильда, но уже не так рьяно,– я рыцарей поманю, и тоже сотня будет.

– Да,– согласился кавалер и потянул подол платья вверх по стройной ноге.– Тут я с тобой не спорю, ты прекрасна. Самая красивая.

– Ой, прям так и прекрасна без зуба,– недоверчиво говорила девушка, но руку кавалера уже не убирала со своей ноги,– я, когда говорю так иной раз и шепелявлю.

– Это тебя не портит, – а он и рад был, уже дотянулся до самого верха бедра,– ты и без зуба красивее всех, что я видал в этом городе.

– Врёте, – уже тихо-тихо сказала Боунхильда, дыша вином, ему в лицо.

– Не вру, – отвечал Волков, задирая ей юбки и целуя в губы.– Слово рыцаря.

А она как ждала этого, впилась в его губы своими, и обвивая его шею руками. И дозволяя его рукам касаться там, где ему вздумается.

Как только в зале появился канцлер, так сразу кавалер пошёл к нему, хотя монахи и шипели на него и пытались остановить, но он не обращал на них внимания, подойдя к столу приора, он остановился и, не кланяясь и, не здороваясь, водрузил на стол запечатанный кувшин вина, с монастырской печатью:

– Говорят то вино драгоценное, неизвестные монахи даровали, даже поблагодарить их не смог – ушли. Мне простому рыцарю такое вино не почину, решил вам его принести. Спасибо вам монсеньор, за то, что помогли получить рыцарское достоинство.

– Благодари Господа, сын мой. Всё его милостью, его милостью.– Холодно отвечал брат Родерик, разглядывая кувшин.

– И то верно,– согласится кавалер,– вот только беспокойно у меня на душе, сны меня страшные донимают.

Приор молча продолжал слушать.

– Снится мне, – продолжал кавалер заметно тише, и, приблизившись к монаху,– что какой-то монах со свету меня сжить хочет. А за что не говорит. К чему бы это святой отец?

– Демоны тебя одолевают, – всё так же холодно продолжал приор,– пост, молитва и причастие избавят тебя от них, сын мой.

– Вот и я так думаю. Да только многогрешен я, вот если ещё и такой святой человек как вы за меня помолились бы, так точно я бы от наваждения избавился. Помолитесь святой отец?

– Помолюсь, сын мой, помолюсь.– Кивнул канцлер.– Ступай.

– Вот и хорошо, – и не собирался уходить кавалер,– я ещё о своих наваждениях, написал епископу Вильбурга, что бы он тоже помолился. Когда два таких праведника как вы и епископ за меня молится, будут, то уж наверняка наваждение пройдёт.

Приор побледнел, он неотрывно глядел на новоиспечённого рыцаря, открыл было даже рот, да ничего не сказал, не нашёлся.

А рыцарь ещё раз спросил:

– Так помолитесь за меня, святой отец?

– Ступай, сын мой, ступай,– только и смог сказать канцлер его высокопреосвященства и затеребил чётки.

Когда солдат повернулся к нему спиной и захромал на выход, приор прошипел своему ближайшему помощнику:

– Найди протонотария, скажи, что бы о просьбе моей боле не волновался. Скажи, что сложилось всё, как Богу угодно. А ещё скажи просителям, что приёма сегодня не будет, молиться я пойду.

Он встал из-за стола.

Его помощник уже направился выпроваживать посетителей, как приор остановил его, подозвал и прошептал со злостью:

– Вино это вылей. Немедленно.

А кавалер Волков возвращался в трактир, а на луке седла его висел щит, на котором изображено было небо серебром над лазурным полем, а поверх всего ворон распластал крыла, а лапами держал факел с живым пламенем на запад, а у ворона глаз был, что рубин, и был он злой. Щит пахнул свежим лаком и был прекрасен. А кавалер был горд.

Это и улицей нельзя было назвать. Длинная тропинка меж двух высоких заборов, на которую из-за заборов выкидывали и золу от печек, и мусор, и падаль. На этой тропе и два всадника разъехались бы едва. Рудермаер и Пилески шли впереди. За ними ехали кавалер и Ёган, замыкал шествие Роха на своей деревяшке. Наконец они приехали. Рудермаер почти торжественно обвёл рукой место, за которое Волков должен был выложить шестьдесят шесть монет.

– Вот, – важно произнёс Рудермаер,– вот это место.

Это была помойка у стены, и не было там никаких тридцати пяти шагов на пятнадцать. Глазомер у опытного стрелка всё сразу прикинул. Тридцать на двенадцать с неглубокой канавой по периметру. Коровьи и лошадиные кости, падаль вонючая, старое гнилое тряпьё, битый кирпич и битые горшки. И всё это слоями у городской стены. А посреди всего этого гнилой, покосившийся сарай.

– И всё это стоит шестьдесят шесть талеров?– Невесело спросил кавалер.

– Да. – Радостно кивал Пилески. – Место хорошее, и не дорогое. Почти даром.

Волков посмотрел на него пристально, подозревая, что он шутит, но Пилески не шутил.

– Место доброе, – видя недоверие кавалера, заговорил Рудермаер,– мы его вычистим, меж заборами ворота поставим, тут будет уютно, и лишних не будет, за стеной ручей недалеко, выроем колодец, будет своя вода. Кузню поставим у стены, а на неё, думаю домик поставить, мы там с Виченцо жить будем. Нам боле негде. А если с крыши домика лестницу вверх положить, то на городскую стену вход будет.

– Сюда и подвода не пройдёт,– резонно заметил Ёган.

– Не пройдёт,– согласился мастер,– а нам и не нужно будет, нам на месяц сорок корзин угля, да два пуда железа будет нужно, сами притащим.

Кавалер молчал, продолжая осматриваться, место было тихое, это ему нравилось, и мысли мастера о воротах и лестнице на стену тоже. Но он всё-таки сомневался:

– Тут вон, сколько убирать нужно,– наконец произнёс Волков,– как тут всё это убрать? Куда нести?

– Господин, – Пилески засмеялся,– это как раз плёвое дело. За три дня управимся.

– Да,– поддержал его Рудермаер,– за три дня всё будет чисто. В городе сейчас много народа, что за хлеб работать будут. За талер всё вычистим, а ещё за три колодец выроем. Вот в том углу.

– Значит, сто семьдесят два талер всё будет стоить?– Задумчиво спрашивал кавалер.

– Вроде так, чаны, для выпарки селитры медные, два надобно, да чан для смешивания, да для жарки угля, да две наковальни, длинная и рабочая, да стол железный, да веретено для точки ствола, оно очень дорогое, да…

– Я понял.– Прервал его Волков.

– А брус с доской,– добавил Пилески.– А работы, вот так и набегает такая прорва денег, да у нас список есть, там всё прописано.

– Ну, что кавалер, решайся уже, – первый раз заговорил Скарафаджо, – ты ж всегда знал, где жирно, всегда знал, где монет раздобыть, я побиться об заклад готов, что ты и здесь не прогадаешь. Тебя ангел в лоб поцеловал.

– Об заклад готов биться,– переспросил кавалер, Роха его заметно раздражал,– а поставишь что: бороду грязную или деревяшку свою?

Роха хотел было, что то сказать да кавалер продолжил:

– И деньга у меня водится не потому, что меня ангел целовал, а потому, что я копил её всегда, и я не хочу выбросить всё то, что накопил на ветер. И серебро это давалось мне кровью и увечьями, а не торговлей как купчине.

– Да знаю, я Фолькоф, знаю.– Говорил Роха как оправдывался.– Просто я верю, что у нас всё получится. Понимаешь? Нам судьба тебя послала.

Кавалер молчал, продолжая, оглядывается вокруг и наконец, произнёс:

– Ладно, поехали в магистрат, купим эту помойку, а вечером что б список всего, что нужно с ценами у меня был.

– Так я сейчас его вам дам,– сказал аптекарь и достал бумагу из-за пазухи,– вот он.

– Всё что покупать будете, и где будете платить,– продолжил Волков,– будете делать при моём человеке.

– Мы согласны,– сообщил Роха.

– А если где обмануть меня попробуете, – Волков склонился с коня и показал всем троим кулак,– всех убью.

– Мы согласны,– сказал храбрый мастер Рудермаер.

А вот Роха и аптекарь промолчали, видимо на это они были не готовы.

Бумагу на собственность земли, что у западной стены ему выдали быстро, но, как и всегда бывает, не всё пошло гладко. Там в холодном магистрате, второй писарь земельной канцелярии, что одет был в добротную куртку с мехом и шапочку, всем своим рыбьим лицом выражая скуку, поинтересовался:

– А с какой целью приобрели сей надел, для проживания, или ремесло какое затеяли?

– Жить там буду,– соврал кавалер.

– Тогда с вас ещё шесть талеров, сбор за мусор, разовый, да ещё, годовой пол талера, да городской налог семьдесят крейцеров, а коли конюшни ставить будете так ещё сорок крейцеров за год.

– Не буду я там жить, пекарню поставлю.– Зло сказал Волоков.

– Так вы пекари?– бесстрастно уточнил второй писарь земельной канцелярии.

– А разве по нам не видно?– Спросил его Роха.

– Отчего же, очень даже видно, что вы пекари,– согласился писарь, и тогда с вас восемь талеров за мусор единый сбор, да два талера и восемнадцать крейцеров годовой сбор, да узнайте, сколько гильдия пекарей с вас попросит денег, что бы дать дозволения вам тут хлеб печь. А как не дадут вам права, так зря только пекарню тут поставите.

– Хорошо, мы пока узнаем, сколько стоить будет взнос в гильдию, а потом уж и решим,– сказал Волков.

– Ну,– зло говорил он, когда они вышли на улицу,– посчитали вы поборы городские? А в гильдию оружейников взнос посчитали?

Роха, аптекарь и Рудермаер молчали озадаченные.

– Сколько стоит взнос в гильдию оружейников? Талеров сто, или двести?

– Ни сколько, – зло сказал Роха,– тут ни кто, ни пороха рассыпчатого не делает ни мушкетов.

– Хорошо коли так, – произнёс Волков,– аптекарь, ты мне нашёл сарацинскую воду?

– Ещё не искал,– признался Пилески.

– Так ищи, и уксус самый крепкий не забудь. А ты Рудермаер, кирасу починил мне?

– Мой друг мне в кузне даёт работать только ночью, днём сам работает.

– Ну, тогда начинай землю купленную очищать, а ночью кирасу почини. Денег талер на то ты говорил нужно, держи.

Он кинул монету мастеру.

– Роха. Ты говорил, что добрых людей уже нашёл для меня.

– Да, шестнадцать человек с корпоралом, будут ждать нас у западных ворот после обеда.

– Так время уже обед.

– Так давай перекусим и пойдем, глянем, возьмёшь ты таких людей себе.– Отвечал Роха.

Солдат солдата видит всегда, и это были настоящие солдаты.

И корпорал у них был старый солдат, и компаний у него было не меньше чем у Волкова. Они сразу понравились друг другу. Оба поняли, с кем имеют дело, сразу прониклись уважением друг к другу. Корпорала звали Литбарски. Он построил своих людей, а тех было шестнадцать. Четверо в полном доспехе, крепкий доспех, опытные мужи, люди первого ряда. Ещё было четверо таких же добрых людей, только доспех у них был на три четверти. Доспех крепей и не раз у кузнеца бывавший.

– А не был ли кто из вас в Чёрной банде?– Спросил кавалер, разглядывая латы второй четвёрки.

– Упаси Бог,– отвечал коропорал,– среди нас таких нет, а вот Государю послужили, со мной четверо тех, кто ходил под имперскими знамёнами.

Волков удовлетворённо кивнул.

Ещё двое людей Литбарски были в кирасах да шлемах, А оружия было у них у всех: шесть пик и две алебарды, фальшионы да кинжалы. Остальные были арбалетчики, в хорошем доспехе и с добрым оружием и два не местных человека с аркебузами. Тоже не плохие. При них была большая телега с двумя меринами, возница и кошевой.

Это были отличные солдаты. Они очень понравились кавалеру, единственное, чего он опасался, так это что денег у него на таких воинов не хватит.

– Довольны ли вы, рыцарь, людьми этими?– Спросил старый корпорал.

– Отличные люди, – сказал Волков,– да вот возьметесь ли вы за дело, если за две недели я заплачу по полтора талера каждому. И вам, господин корпорал, три офицерские порции?

Литбарски задумался. Прикидывал что то. А за него спросил один из лучших солдат:

– Кавалер, а с кем драться думаете?

– И под чьим знаменем? Мы не под всякий штандарт пойдём.– Добавил стоявший рядом с ним.

– Пойдём под моим штандартом, а драться ни с кем не будем. – Отвечал Волков.– Заберём кое-что и привезём заказчику. Вы будете охранять в дороге.

– Вот как! Литбарски соглашайся. – Дал добро лучший солдат.– Деньга малая, да всяк лучше чем, без дела дома штаны протирать.

Остальные согласно загалдели.

– Ну, раз корпорация не против, то и я согласен,– сказал Литбарски,– а кто заказчик и какую ценность нам везти?

– Велением епископа Вильбурга нам надобно забрать в одном храме одну ценную вещь, и привезти эту вещь ему.

– Так, что за вещь?– Спросили его солдаты.

– А что для попов самое ценное – мощи. Нам надо забрать мощи.

– Мощи дело богоугодное, мы согласны, скажите, когда выступаем, кавалер.

– Пару дней придётся подождать, мне нужно кое что взять с собой,-отвечал Волков.

– А нужно ли ждать нам?– Спросил корпорал.– Если не нужно мы можем завтра же поутру выступить, а через пару дней вы нас догоните. Куда идём?

Видно нужда их донимала, что готовы были идти хоть сечас.

– Правильная мысль,– согласился кавалер,– может вы и правы, пойдём мы в Фёренбург.

Переговаривавшиеся солдаты сразу замолчали. Повисла тишина, все смотрели на кавалера, ожидая пояснений, а так как тот не пояснял, корпорал Литбарски уточнил:

– Фёрнебург тот, что на Эрзе?

– Да.– Коротко ответил Волоков.

– Угу, так значит? Нам с ребятами нужно переговорить,– сказал корпорал, чуть помедлив.

Он отошёл к своим людям, все они сбились в кучу и стали обсуждать предложение кавалера, но так, чтобы он не слышал. Совещались они не долго, совсем не долго. Литбарски подощёл к нему и сказал:

– Господин кавалер, корпорация решила, что дело ваше нам не подходит.

– Так вы только, что говорили, что дело это богоугодное.– Произнёс Волков, вкладывая в слова насмешку,– как быстро у вас всё меняется.

– Так и не знали мы, что нужно лезть в город, где двое из трёх померли от чумы.

– Два талера каждому,– и Волков умышленно перешёл на «ты»,– и тебе четыре офицерских порции. Четыре порции, так платят сержантам.

– Дело не в деньгах, кавалер, ребята семейные, ни кто не хочет здохнуться от бубонов на шее. Или того хлеще, в семью их привезти, мы чуму помним, года не прошло как она у нас тут семьи выкашивала.

– Эй, Литбарски, какого дьявола, вы же уже согласились,– встрял в разговор Роха. Он был обескуражен.

– Не соглашались мы, мы не знали куда идём,– сказал лучший из солдат Литбарски.

– Да как не соглашались, вы уже чуть ли не сейчас собирались выступать.– Наседал Скарафаджо. – Что за перемены!?

– Оставь их Роха, – произнёс кавалер громко,– хорошо, что они сейчас переменились, а не дай Бог дошло бы до дела какого, и там они бы сказали, что передумали. Извините мол, мы не знали, что тут у вас злобные мужики будут железяками размахивать. Мы уходим.

Слова были едки и обидны. Роха, и даже Ёган засмеялись.

– Одно дело мужики с железяками, а другое дело чума,– сказал лучший солдат.– С чумой не повоюешь. Было бы дело, мы бы себя показали.

– Убирайтесь мошенники,– сказал Скарафаджо.– Знаю я, таких как вы, вы обозные воины.

– Это, какие такие обозные воины?– Поинтересовался Ёган.

– Есть такие, как мы врага ломаем, так они первые во вражеский обоз бегут грабить, а как нас враг гнёт, так они бегут в наш обоз прятаться.

– Ты не сильно задирайся, – сказал лучший воин Рохе,– будь ты на двух ногах, я бы тебе объяснил, кто тут обозный воин.

– Так я на двух ногах, – сказал Волков и сделал шаг вперёд.– Мне объясни.

– Ну, что ж объясню,– сказал воин.

– Да вы что,– заорал корпорал, вставая между ними,– рехнулись, что ли. Взрослые мужи, а ведёте себя как сопляки. Угомонись, Франц и вы господин кавалер остыньте. Еретики мало нас убивают, давайте ещё сами будем резаться. Всё, идём в город. В город.

Ни Франц, ни рыцарь продолжать склоку не желали. Солдаты стали собирается и пошли, а Роха, задира, свистнул им в след. И крикнул:

– Чёртовы трусы!

Волков стоял мрачный, и глядел в след уходившим. Скарафаджо, хотел ободрить его и произнёс:

– Ничего, я знаю ещё пару толковых ребят. Не так хороши, как эти, но для прогулки, что ты затеял, подойдут.

– Не подойдут, не полезет ни кто в чумную яму из нормальных людей.– Невесело сказал кавалер.

– Предложи больше денег.

– Даже если в два раза больше дам ни кто не пойдёт, я бы и сам не пошёл.

– А я пойду, – вдруг сказал Скарафаджо,– дашь три талера и пойду.

– Что совсем оголодал?

– Совсем, – признался Роха, – хозяин грозится вышвырнуть моих спиногрызов и мою чокнутую бабу из дома. Больше полутора талеров должен, бакалейщику должен, мяснику, пекарь отказался давать хлеб в долг. Долгов на три талера. Пойду с тобой хоть в чумную яму, если дашь денег.

А кавалер, казалось, и не слушал его, и на него не смотрел, он смотрел на приближавшихся к ним двух забавных людей. Это были мальчишки, лет пятнадцати, вряд ли больше. На одном из них, была старая, кривая кираса, на втором видавшая виды, латаная стёганка гамбезон перетянутый на поясе верёвкой, Волков уже лет пятнадцать таких не видел, да и велик он был мальцу настолько, что в него ещё одного такого же без труда можно было засунуть.

Шлемов у них не было, а вот подшлемники были у обоих, тот, что был в кирасе, имел вполне себе добрую алебарду, на крепком древке, второй был вооружён обычным мужицким топором. Волоков, Роха и Ёган с интересом наблюдали, как юноши подошли низко поклонились и тот, что был с алебардой, произнёс обращаясь к кавалеру:

– Простите меня, добрый господин, а не вы ли тот честный рыцарь, что ищет добрых людей себе в помощь?

Роха засмеялся, с ним засмеялся и Ёган. Волков только ухмыльнулся и важно спросил:

– Люди мне нужны, да только нужны мне честные люди. Не сражались ли вы в Чёрной банде, не сражались ли вы за еретиков, или за схизматов, или за чёртовых эгемцев, что выкидывают праведных людей, друзей императора, из окон чёртовой ратуши своей, в своей чёртовой столице, воевали ли вы против императора нашего?

– Нет, нет, нет,– качали головами мальчишки,– мы ещё нигде не сражались.

– Ишь ты! – Язвил Ёган.– А так и не подумаешь! Я как вас увидал, так подумал, что вон, какие то славные воины к нам идут. Малость, даже, забоялся.

Юные воины поняли, что над ними смеются. Стояли невесёлые.

– Откуда прознали, что кавалер людей ищет?– Спросил Роха.

– Вчера пришли, в банду Литбарски записаться хотели. Да они погнали нас.– Заговорил тот, что в кирасе.– А мы услышали, что сегодня, тут, кавалер им будет смотр устраивать, вот думали…

– Что подумали,– холодно спросил Волков,– подумали, что кавалер любит детей хоронить? Так скажу вам, что кавалер детей хоронить не любит. Уходите, не хочу, что бы ваши матери меня проклинали.

– Господин, у нас нет матерей,– в первый раз заговорил тот, что был в гамбезоне,– у нас все померли в чуму. И у меня все, и у него.

– И идти нам некуда,– поддержал его тот, что был в кирасе,– возьмите нас, господин, мы крепкие, я работаю учеником у скорняка, а Хельмут развозчик, у меня руки сильные, весь день с кожей, а Хельмут целый день тягает тачку. Он выносливый как осёл.

– Мы пойдём к вам в банду за талер в месяц на двоих.– Предложил тот, что был в гамбезоне.

– Слушай, Фолькоф, а может и вправду взять их, – предложил Скарафаджо.– Талер им, три мне и вот у тебя три человека за четыре монеты. Да ещё твои холопы и ты, вот уже семь человек, какая – никакая, а банда.

– Да?– Кавалер посмотрел на него без всякой симпатии.– А случись, что, кто драться будет? Ты на своей деревяшке? Или этот балабол, – он кивнул в сторону Ёгана,– или монах?

Роха только вздохнул в ответ.

– Нет. Мне нужны люди, да только не такие как Литбарски. На таких у меня не хватит денег. Есть кто попроще у тебя на примете?– Продолжал Волков.

– Есть один такой, дурак и жадина.

– Не трус?

– Нет, не думаю, уж больно жадный, что быть трусом. Да вот людишки у него сброд и шваль. Я бы на них сильно не рассчитывал бы.

– Вот такие мне и нужны. А вы идите, господа солдаты,– сказал кавалер мальчишкам,– толку от вас всё равно пока не будет.

– Завтра приведу.– Обещал Роха, и тут его словно осенило. Он загорелся,– Слушай, Фолькоф, а заберу ка я у Рудермаера мушкет.

Юные воины стояли чуть не плача, всё ещё надеясь на перемену в своей судьбе.

– Забирай, он нам может пригодиться.

– И научу стрелять вот этих вот,– сказал Роха, кивая на юношей.– Ты, верно, говоришь, что толку от них нет, это так, но только пока они в тебя из мушкета не попадут.

Волков хотел было его оборвать, но мысль Рохи оказалась интересной.

– Убьют их, – ещё сомневался он.

– Ну тебя же не убили,– говорил Роха,– ты тоже в их возрасте в солдаты пошёл.

– Я младше был. – Сказал кавалер.– И деться мне было некуда, мне деньги были нужны.

– За то теперь ты кавалер и богач,– настаивал Скарафаджо,– слышали ребята, а начинал наш кавалер, так же как и вы.

– Господин, возьмите нас,– заговорил тот, что в кирасе,– нам тоже деться некуда, я кожу мну на хозяина, неба не вижу. А Хельмут спит под своей телегой, даже в холод.

– Научишь их стрелять? – Спросил Волков, всё ещё раздумывая.– А порох есть у аптекаря?

– Полведра зелья сам видал, и пуль штук сто.– Радостно сообщил Скорофаджо.– Научу, тут наука не хитрая.

Волков махнул рукой, дал согласие. Полез на коня, Ёган помогал ему. Уселся. Поглядел, как обрадовались мальчишки, да и Роха тоже был рад, усмехнулся невесело и сказал:

– Ты про жадного дурака то не забудь, пусть он свою банду сюда завтра на рассвете приведёт.

– Не волнуйся, господин рыцарь, всё сделаю,– обещал Скарафаджо.

Глава 6.

В трактире Волков уселся за стол, стал писать письмо епископу. Заказал у трактирщика перо и бумагу, хотел ещё пива попросить, да подумал с чего то, что теперь ему пиво пить не пристало, пиво пойло мужиков да бюргеров, заказал вина. Когда ему его принесли, понял, что лучше бы заказал пива. Не то что бы он был большой знаток вин, но многое лета, что он провёл на юге, давали ему право говорить трактирщику:

– Повесить бы тебя надо, мошенник, за такое вино.

– Другого нет, господин, только это да ещё дьярский токий есть.– Сконфуженно улыбался тот.

– Неси токий, а эти помои отнеси.

В письме он первым делом поблагодарил епископа за рыцарское достоинство, а потом рассказал, что добрые люди, узнав о задании, отказались с ним идти. И спрашивал епископа, если он Волков увеличит награду из своих средств, компенсирует ли ему затраты епископ.

Когда он уже почти закончил письмо, к нему подсела Агнес, сначала сидела молча, косила глазом, ёрзала от нетерпения, а потом придвинулась поближе и зашептала почти в ухо:

– А к Брунхильде сегодня Сыч приходил, уговаривал. А она ему не дала, сказал, что за десять крейцеров боле никому давать не будет.

А Сыч, позлился, да ушёл. А потом мы с монахом сидели грамоту учили, а она у бабы просила корыто воды, та принесла, а она села на кровати ноги мыть. Сидела мыла да подол задирала так, что ляжки было видать, а монах на ляжки косился, а она видела то, а ляжки не прятала, ещё и песни стала петь. Шалава она. Монах от того молиться ушёл. А она смеялась ему. А Ёган ночью ходил на кухню, жрал там, и бабу кухарку тискал, а она замужняя. Просто муж у неё беспутный. А ещё Брунхильда с пекарем сговорилась ночью встретится, а меня подбивала у вас денег просить.

– На что ещё ей деньги понадобились?

– На рубахи батистовые, мы в купальне были, там у всех рубахи из батиста, мы уже нашли, где они продаются, стоят одиннадцать крейцеров, нам такие надобны.

– Сдурели, что ли? – Сурово спросил кавалер.– Вы может, где и золотое шитьё увидите. Так, что мне его вам покупать?

– Не купите, значит?– Уточнила девочка.

– Нет,– закончил разговор кавалер.

– Ладно,– многообещающе сказала девочка и пошла в покои.

А Волков стал заканчивать письмо к епископу. Не успел он его закончить, как увидал на лестнице Брунхильду и Агнес. Они бодро направлялись к нему. Брунхильда остановилась в двух шагах от него, руки в боки. Она чуть поправилась за последнее время, грудь потяжелела, из платья наружу лезла. Волосы светлые вьются локонами.

Красавица, да и только. Заговорила зло:

– И что, не дадите денег на батистовые рубашки?

– Зачем они вам?– Спросил Волков.

– А затем,– она даже не нашлась сначала, что ответить,– затем… а вдруг жених ко мне придёт.

– Так он точно придёт не рубаху твою разглядывать.

– А почём вы знаете, может и рубаху,– не сдавалась Хильда.

– Ну, такого ты в шею гони, от такого толоку не будет.– Заверил кавалер.

– Да?– Девушку аж выворачивало от раздражения.

– Да.– Кавалер был абсолютно спокоен и улыбался даже.

– А вот мы в купальню пойдём, так там все в батисте, а мы в полотне, как дуры деревенские.– Говорила красавица.

– Так вы и есть дуры деревенские,– заявил Волков.

– Да? Так вот?– Брунхильда была готова ему врезать, ноздри как у кобылы на бегу раздувались, щёки красные в глазах злость.

– Так ты ж не грамотная, – сказал кавалер,– что ж ты умной себя мнишь?

– Ах вот как вы запели,– зашипела девушка, и, приблизившись к нему, почти вплотную зашипела, – как лапать меня под подолом, так и безграмотная хороша, а как батист купить так дура деревенская. Раз так – то знайте, боле перед вами подол задирать не буду, а то от ваших пальцев у меня весь зад в синяках, перед людьми стыдно.

– Перед какими ещё людьми?– Спросил Волков.

– Да перед хорошими, которым на меня не жаль пару крейцеров. Вот какими.

Разгорячённая, злая, очень красивая стояла она рядом с ним, дышала ему в ухо, и он не мог отказать ей. Полез в кошель. Достал мелочь стал считать, но она накрыла его ладонь своей, забрала все деньги повернулась гордо и пошла прочь, уже не очень злая, а даже и улыбаясь. Мало нужно ей. И Агнес, маленькая дрянь, тоже победно глянула на кавалера, и тоже пошла за Хильдой победно задрав вверх подбородок.

Волков посидел, поглядел им в след и крикнул:

– Ёган, где ты?

– Тут я,– откликнулся слуга.

– Письмо нужно на почту отнести, видел, где почта?

– Не видал, так поспрошаю, авось найду.

На этот раз врач придумал новое лечение. Теперь архиепископ полулежал в удобном кресле на подушках, а ноги его были погружены в, неприятного вида, воду, что была налита в серебряный таз. Брат Родерик глядел на это с сомнением, не был уверен, что такие ванны улучшают самочувствие синьора. Вид архиепископа говорил об усталости и унынии, что, несомненно, было грехом. Приор дождался, когда архиепископ обратит на него внимание и не без гордости сообщил тому:

– Вами было велено, выяснит, что затеял епископ Вильбурга, я выяснил. Угодно ли вам сейчас выслушать меня?

– Его высокопреосвященству не до того сейчас,– попытался было отложить дела доктор.

Но архиепископ жестом прервал его и приказал:

– Говори.

– Как мы и предполагали, добродетельный брат наш решил совершить воровство и ограбить собор Святого Великомученика Леопольда, что в Фёренбурге. Хочет забрать оттуда мощи святого Леопольда. На то и нанял головореза по имени Фолькоф, которому мы даровали рыцарское достоинство. Этот головорез сейчас ищет себе добрых людей, что бы идти за мощами. Да пока не может найти, нет смельчаков среди наших, что бы лезть в пасть к сатане добровольно.

– Значит, решил ограбить Фёренбург,– не открывая глаз до конца, вслух размышлял архиепископ, боль изводила его,– братец с епископом Фёренбурга давно в раздоре был. Вечная склока.

Приор и подумал спросить у сеньора, а с кем не было склок и раздоров у братца его епископа Вильбурга и Фринланда, да не стал. Ни к чему было, спросил другое:

– А что будем делать с головорезом?

А сеньор как не слышал и продолжал:

– Давняя у них была неприязнь, давняя, уже и не помню, с чего началась.

– Пора бы закончится ей, монсеньор,– сказал приор,– епископ Фёрнебурга почил ещё в феврале от чумы.

– Я знаю, из ума ещё не выжил,– отвечал архиепископ,– помню, что кафедра Фёренбурга свободна. Другого я не назначил, а чем тебе этот головорез так не мил, а?

Приор молчал, не зная, что и ответить. А его сеньор продолжил:

– Наверно братца моего недолюбливаешь, ведь головорез тебе ничего дурного не сделал. Ты ведь всё за чистоту Матери нашей Церкви ратуешь, всё укоров Имени её боишься.– Он помолчал.– А братец мой, он много, много чего натворил, много от него проказ было Святому Престолу, да всё меньше чем от индульгенций, как считаешь?

Теперь отмолчатся, приору было невозможно, и он произнёс:

– Индульгенции были главным укором. Но и безгрешность отцов в умах паствы поколебалась. От алчности их бесконечной..

– Вот значит, как ты думаешь, – произнёс архиепископ,– хорошо, и что ж ты предлагаешь сделать?

– Предлагаю, не дать головорезу собрать людей, посадить его под замок на пару месяцев. Пусть поседит.

– А я предлагаю, не мешать ему, пусть идёт в Фёренбург, сгинет там, ну так Бог ему судья, а нет, так пусть привезёт мощи, только пусть привезёт их нам, а мы уже подумаем, отдавать ли их братцу. А Фёренбург и без мощей хорош. Церковь там добрая.

– Достойно ли сие, монсеньор?– Спрашивал приор глядя на своего сеньора с неприязнью.

Хорошо, что тот не глядел на него.

– А что ж тут недостойного, мы ж не грабим, город наполовину вымер, а в нём давно еретики селились, теперь храм ни кто не защитит, а мощи для еретика, что тряпка для пса неразумного, только озлобляет их, как и фрески в храмах, как и иконы. Неужто неведомо тебе это?

– Ведомо монсеньор, – тут приор спорить, не мог, – и что ж мне делать?

– Грамоту писать головорезу твоему, что не сам он пришёл церкви грабить, а я его послал ценности спасать. Велением моим он туда пойдёт. Понял?

– Понял. – Отвечал приор, в это мгновение он ненавидел архиепископа, ненавидел, ведь тот в любой ситуации всегда мог найти выгоду. И грамоту такую брат Родерик писать, конечно, не собирался, не собирался он и помогать головорезу:

– Неужто мы доверим этому пришлому человеку наши ценности?

– Нет не доверим, и для того ты с ним человека нашего пошлёшь. Есть у тебя кто на примете?

– Есть, отец Вилинор, он сейчас без прихода, честен и чист, ему можно доверять.

– Я знаю отца Велинора, добрый пастырь. И такого доброго пастыря ты собираешься в яму чумную кинуть? Не жалко тебе его?

– Жалко? – Приор опять не понимал архиепископа.– Вы же…сказали…

– Чума там, а ты хорошего пастыря готов туда послать, не жалко говорю?

– Я не знаю даже…

– Вижу не жалко, а мне даже головореза жалко, хотя кто он мне.– Архиепископ поудобнее улёгся на подушках,– на той неделе ты хотел расстричь кого то. Кто таков?

– Отец Семион, подлый человек, и грех его мерзок. Миряне били его, кто кулаком, а кто и дубьём, насилу ушёл. Неделю на воде и хлебе в келье молится.

– Что ж совершил? Отчего паства пастора бить дубьём стала?– Спросил архиепископ с интересом.

– Во время исповеди, пьян был и мирянке персты ввёл в лоно, а сам целовал её в шею, на том был пойман мужем и братьями его, так как мирянка стонала.

– Мерзость какая, это он в храме учинил?

– В храме, монсеньор, а мирянка при том беременна была, и то с ним не первый случай, за год до того, ещё одну мирянку, незамужнюю, к блуду склонил, хорошо, что мирянка молода ещё была, пришлось отцу ее, из казны прихода денег давать.

– Вот пусть он и едет в чумную яму. Сгинет – туда ему и дорога, а не сгинет, скажи, что оставим, отлучать не будем, и без клейма обойдётся. А ты пиши головорезу, чтобы не гнал его, что бы принял. Пусть идут судьбу свою пытают.

– Монсеньор..,– начал приор, он был не согласен с решением архиепископа.

– Хватит, – оборвал его тот,– докучаешь, ступай.

Канцлер его высокопреосвященства молча поклонился и пошёл прочь. И молился по дороге, что бы отогнать от себя беса злобы.

На заре, все уже покинули комнату. Кавалер один остался, нежился в перинах, ожидая Ёгана с водой и чистой одеждой. Он слушал, как за стеной пела Хильда, наверное, волосы чесала, и ей тихонько подпевала Агнес.

Как на кухне повар ругает поварёнка, как стучит коваль в конюшне малым молотком, перековывает коня. Как перекликаются бабы на улице, собираясь идти в церковь на утреннюю службу. А он ждал вкусного завтрака, и мог бы почувствовать себя счастливым, но у него не шло из головы дело. Он всё чаще и чаще думал он нём. Он думал о чумном городе. Он не давал ему покоя. Он засыпал с мыслями о нём и просыпался с ними же.

Ёган принёс воды и одежду, прежде чем он ушёл, кавалер сказал:

– Позови Агнес.

Сам стал мыться. Девочка пришла тут же, поклонилась, села на кровать, сидела, молчала, ждала, пока кавалер заговорит. А тот расплёскивал воду, умывался и тоже не спешил говорить. Девочка старалась смотреть мимо него, чтобы не видеть запретного. Наконец стал вытираться, взял одежду, и только надев штаны произнёс:

– Я скоро уеду.

– Я знаю. Все знают.– Всё ещё смотря в стену сказала Агнес.

– Все знают? – Удивился Волков.– И что говорят?

– Говорят, что в чуму поедете.

Он вздохнул, после того как солдаты Литбарски отказались, вряд ли это был для кого-то секрет. И продолжил:

– Вы с Брунхильдой останьтесь здесь.

– Я знаю.

– Поживёте тут, пока не вернусь. Денег вам оставлю, но не много, тебе оставлю, ты не трать и Хильде не давай.

– Я работу поищу, мне много денег не оставляйте.

– Пока не ищи, вернусь, сам тебе найду.

– А вы не вернётесь,– сказала девочка спокойно, и даже не глядя на него, она теребила красную ленту.

– Что? – Как будто не расслышал Волков.– Что ты сказала?

– Вы не вернётесь,– также спокойно продолжала Агнес,– и все кто с вами пойдёт тоже сгинут.

– В шаре увидала?

– Да, стекло показало.

– И что ж там ты видела?

– Меня и Хильду трактирщик на улицу гонит, а Хильда плачет. На улице дождь со снегом, холодно. А у нас одежды нет тёплой и денег нет. А пекарь её бросил.

– А, может, я ещё жив? – Предположил кавалер.

– Может и живы. Стекло того не показало. Показало, как по улице идём с Хильдой, а снег под ногами мокрый. А Хильда плачет, вас вспоминает. Ругает.

– Ты ж говорила, что до старости я доживу. – Волков сел рядом.-Ты в шаре видела.

– Может и доживёте, я видела такое,– она кивнула,– так то раньше было, что теперь будет, я не знаю, знаю только, что поп к вам придёт сейчас.

– Что за поп ещё?– Спросил Волков.

– Дурной поп, похабный, не берите его с собой. Меня возьмите, если я с вами буду, то тогда и вернётесь вы.

Она первый раз за весь разговор взглянула на него:

– Без меня пропадёте вы там.

– Забудь,– кавалер даже чуть посмеялся,– не поедешь ты в чумной город, ишь, хитрюга, придумал: Сгину, значит без неё.– Он наклонился к ней,– Я ваши бабьи хитрости насквозь вижу. Не дури меня.

А девочка смотрела на него без тени улыбки на лице:

– Сгинете, не знаю как, но пропадёте там без вести.

Он хотел ответить, ей было, хотел, что то строгое сказать, осадить наглую, да не успел, дверь отворилась, и показался Ёган и произнёс:

– Господин, вас какой-то поп, желает видеть.

– Что ещё за поп?– Удивился Волков.

– Да так себе поп, драный какой-то,– отвечал Ёган.

Он взглянул на Агнес, а та даже не смотрела в его сторону, продолжала теребить ленту, как будто всё это её не касалось. Сидела на кровати холодная, бесстрастная, бледна, неприятная. И улыбочка мерзкая на губах. Насмешка, а не улыбка.

Её мышиное лицо было абсолютно спокойно, она была уверена, что кавалеру некуда деваться, он возьмёт её с собой, а тот видел её уверенность, и в нём просыпалось его родное, столько раз ставившее его на край гибели, упрямство.

– Тут останешься, – твёрдо сказал он тоном, не допускающим возражений,– будешь ждать меня. Ребёнка, да ещё и бабу в мор не возьму. Молится за меня будешь тут.

– Да как так то?– воскликнула Агнес возмущённо, от её спокойствия не осталось и следа.– Я ж…

– В покои свои иди.– Всё тем же тоном закончил кавалер.

Волков развернул роскошный свиток с алой лентой и сургучной печатью, стал читать. Читал – удивлялся. Поглядывал на отца Симеона. Ёган, как всегда точно, нашёл ему описание. Поп действительно имел вид то ли недавно битого, толи собаками драного, человека. Ссадины и синяки были уже стары, а вот сам священник был не стар и на вид крепок, а сутана его была многократно штопана и оттого крива. Кавалер дочитал письмо до конца, и по привычке своей начал читать сначала. Отец Семион терпеливо ждал. Наконец кавалер отложил свиток и спросил отца Семиона:

– Знаешь куда я иду?

Он решил говорить ему «ты», что бы у попа, не было ни каких сомнений кто тут будет главный.

–В Фёренбург, – смиренно говорил поп,– спасать мощи.

– Там чума.– Напомнил кавалер.

– То всем известно.

– Что ты такого натворил, что тебя со мной отправляют? – Кавалер усмехнулся.– Доброго попа со мной бы не отправили.

– Тяжки грехи мои, и в смирении несу я кару свою. Велено с рыцарем Фолькофом в мор идти – пойду в мор, велено будет в огонь идти – пойду в огонь. На всё воля Божья. Сделаю, как велели.

– Кто тебе велел? И что тебе велели?– Спросил Волков, который, помня слова Агнес не очень-то был рад этому человеку.

– Велел мне к вам явиться прелат отец Иеремия. Он же велел вселять в сердца людей ваших огонь Божеский.– Отвечал отец Симеон, не добавляя к тому, что и канцлер отец Родерик, тоже дал ему наставления. И о тех наставлениях кавалеру знать не должно было.

– И что это за прелат, зачем ему это? – Продолжал интересоваться кавалер.

– Он глава капитула дисциплинариев, отец известный чистотой нравов и силой веры. Патриарх и пример всем живущим. – Со смирением говорил поп, закатывая глаза в потолок.

«Мошенник,– сделал о попе вывод Волков,– прислали, что бы следить. Боятся, что много себе возьму, коли дело удастся, а коли не удастся, и сгинем там, то такого попа и не жалко будет. Права была Агнес, гнать бы его, да на письме подпись самого архиепископа стоит, да с печатью. Попробуй погони».

– Если монсеньор архиепископ просит тебя взять – возьму, когда выходим не знаю, людей ещё нет у меня. Жить будешь на конюшне, в покоях места тебе нет, столоваться с людьми моими будешь.

– Многого мне не нужно,– смиренно говорил поп,– поницентию, епитимью возложил на меня прелат, хлеб и вода для удержания души в теле, и не более.

«Ну да, такую морду и плечи на хлебе и воде ты не отъел бы, пожрать, либо, не дурак»,– думал кавалер, разглядывая попа. Потом сказал, – Ступай, найди брата Ипполита, помогать ему будешь.

Отец Симеон поклонился и пошёл искать брата Ипполита.

Пока кавалер говорил с попом, Рудермаер и Пилески ждали своей очереди. Они пришли просить денег на уборку участка и покупку материалов. Кавалер позвал Сыча:

– Вот этот рыжий Яков Рудермаер,– сказал Волков,– мастер оружейник.

– Знаю его, экселенц, пару раз уже за столом сидели,– кивал Фриц Ламме по кличке Сыч.

– Прости денег на очистку моего участка, и покупку материала.

– Да, – сказал Ркдермаер,– мне нужны брёвна, брус, тёс, скобы и гвозди. И ещё нужны будут деньги на рытьё колодца, за стеной река, думаю, рыть много не придётся, отдадим за колодец не больше двух монет, итого на всё нужно десять талеров.

– Деньги дам тебе, – сказал Волков Сычу,– рассчитываться будешь ты, всё считай, коли можно бери бумагу с подписью, торгуйся за каждый крейцер. На слово никому не верь, плати всегда после.

– Понял экселенц,– кивал Сыч.

– Аптекарь, – продолжал кавалер,– ты нашёл мне сарацинскую воду и уксус?

– Искал, господин рыцарь, в городе столько сарацинской воды не нашлось, едва ли пять вёдер наберётся, да и та плохая, разбавленная, и много просят за неё, я подумал, что сам бы мог её нагнать, будь у вас пара недель.

– Нет у меня пары недель, – сказал Волков,– а как отличить хорошую воду от плохой?

– Плохая не горит.

– Не горит? – Удивился кавалер.

– Добрая вода двойной перегонки, горит. На свету пламенем почти невидимым, а во тьме, видимым, синим. Есть и другие способы распознать добрую воду.

Тут в трактире появился монах Ипполит вместе с отцом Симеонм.

– Монах,– окликнул его кавалер и полез в кошель,– пойдешь с аптекарем, покупайте сарацинскую воду, торгуйтесь, говорите, что надобна она на богоугодное дело, – он указал на отца Симеона,– этого с собой возьмите.

– Господин рыцарь, – заговорил Пилески,– воды сарацинской немного нашёл, за то нашёл крепкого уксуса, почти за дарма, хоть бочку, хоть две купить можно.

– Отлично, Ипполит, запрягай телегу, покупайте всю воду и две бочки самого крепкого уксуса, – Волков выложил на стол несколько монет.– Ты главный будешь.

– Да господин.– Молодой монах явно обрадовался.– Всё сделаю.

Когда Роха говорил, что приведёт сброд и шваль, он не врал. Волков подъехал к этому сборищу, и половина из этих людей даже не встала с земли при его приближении, до тех пор, пока их главный не рыкнул на них. Только тогда они стали шевелится и строится. Не слезая с лошади, кавалер разглядывал этих людей и ничего кроме неприязни к ним не испытывал. Доспех кое-какой у них водился, оружие тоже, даже пара мечей имелась, но ни одной пики, ни одной алебарды. Пара, всего пара неказистых и немолодых арбалетчиков, со старыми арбалетами. Солдаты эти больше напоминали дезертиров, чем добрых людей. А на лбу одного так и вовсе красовалось клеймо. Кавалер напротив него остановился и спросил:

– Вор?

– Так, то давно было.– Нагло заявил клеймёный. – Сейчас солдат.

Волков поехал дальше, остановился ещё у одного неприятного типа, тот был в дорогом рыцарском шлеме, худой, с недобрым взглядом.

– Под чьими знамёнами воевал?– спросил у «рыцарского шлема» кавалер.

– Под разными, – буркнул тот.

– Под какими разными?– Чуть склонился с коня Волков.

– Да всех я и не припомню,– с раздражением отвечал «шлем»,– что мне их в поминальную книгу, что ли записывать.

И тут к Волкову быстрым шагом подошёл их главный. Был он не стар, лет за сорок слегка, бодр и крепок. Доспех имел хороший. А из под шлема торчал его крупный нос, красный от полнокровия, и под носом были усы пегие, торчащие в разные стороны, щётки. Бодрый шаг и чёткость говорили о его неплохом физическом состоянии. Он заговорил с солдатом в рыцарском шлеме:

– Эй, Вшивый Карл, ты говори с господином кавалером повежливее.

Не то пойдёшь на вольные хлеба.

– Да я и ничего,– сразу сбавил спесь солдат в рыцарском шлеме.– Он спросил я ответил.

– Повежливее отвечай, болван, ты не в кабаке.– И тут же продолжил обращаясь уже к Волкову,– Разрешите представиться, господин кавалер, капитан Пруфф. Иоган Пруфф. Воевал под знамёнами его высокопреосвященства два похода, под знамёнами ландкомтура Корененбаха дважды был в осаде, под знамёнами юного графа Филенбурга, – он понизил голос, – сына нашего архиепископа, сбивал осаду с Ланна, был в сражении при Реденице. Четырежды ранен.

– Так вы капитан?– Спросил Волков, делая вид, что осматривает окрестности. Даже руку к глазам приложил, что бы солнце не мешало глядеть.

– Да, господин кавалер,– продолжал Пруфф.

Господин кавалер так и не нашёл, того что и скал и спросил:

– Капитан, а это все ваши люди, или у вас есть ещё, человек четыреста, пару лейтенантов, два-три ротмистра, десяток сержантов. И ещё я не вижу пик у ваших людей, наверное, они в обозе. Раз вы капитан у вас, скорее всего, есть обоз телег из двадцати, и лошади, и возницы и кашевары. Штандарт у вас должен быть, где ваш штандарт, не вижу.

– Ничего такого у меня нет,– ни секунды не задумываясь, и абсолютно не смущаясь, отвечал Пруфф.

– А зарплату вы хотите, как и положено капитану, десять офицерских порций?

– Именно такую и хочу, как и положено капитану.– Заявил капитан.

– Ты бы не зарывался, Иоган, – сказал Скарафаджо подходя к ним,– ты хочешь получить за дело тридцать монет, хотя весь твой сброд не стоит столько.

– Мои ребята стоят пятьдесят монет за две недели,– заявил капитан Пруфф,– это проверенные люди.

– И где ты их проверял?– Роха откровенно смеялся.– В трактире?

– Подожди, Роха,– сказал Волков.– У меня всего сорок пять талеров, и других не будет, у вас,– он ещё раз окинул взглядом людей Пруффа,– тридцать два человека. Дам вам сорок пять монет на всех. Это вместе с вашими порциями.

И тогда капитан отозвал его в сторону, что бы ни кто не слышал. Волков поехал вслед за ним. И отойдя на нужное расстояние, капитан заговорил:

– Мне нужно двадцать два талера, а вам не нужно столько людей, предлагаю взять двадцать три человека, выберу лучших и уговорю их на талер.

– Выбирайте лучше местных, – чуть подумав, отвечал кавалер,– пусть все будут местные и пусть будет двадцать три, но скажите, что оплата будет только после дела. Вперёд ничего ни кто не получит.

– Но мне нужно вперёд, – заявил капитан.

– Ни кто ничего вперёд не получит, – твёрдо произнёс Волков.

– Мы можем, оттуда не вернутся.

– Ни кто ничего вперёд не получит, – повторил кавалер.– А что бы оттуда вернутся, вы будете делать все, что я вам скажу.

Волкову не нравился этот «капитан» и не нравились люди этого «капитана». Он готов был тут же распрощаться с ними, считая, что лучше вообще ехать без солдат, чем с такими. Но Иоган Пруфф видимо сильно нуждался в деньгах, поэтому сказал бойко.

– Вижу вы твёрдый человек, именно такой нам и нужен, мы согласны.

Кавалер молчал, уж и не зная радоваться тому или нет, раздумывал, как отвадить эту банду и не придумал ничего лучшего, как подъехать к ним и заговорить:

– У меня на всех на вас будет всего двадцать три талера.

Он надеялся, на, то, что тут же солдаты начнут возмущаться, а может и дерзить, но те только недовольно загудели. Поняв, что ничего не происходит, он продолжил:

– Ваш капитан отберёт двадцать человек. И они пойдут со мной в чумной город.

На этот раз люди даже не гудели, стояли внимательно слушали.

– Идём в Фёренбург. Заберём там мощи, и отвезём их в Вильбург, на то епископ Вильбурга дал нам денег, а архиепископ Ланна дал своё благословение и даже выделил нам попа, – он сделал паузу и добавил,– конечно, из тех, кого не жалко.

Солдаты оценили шутку, засмеялись, особенно громко и заразительно смеялся сам капитан. А Волков предпринял ещё одну попытку распрощается с этими солдатами:

– Если кто-то из вас надеется пограбить дома, даже не надейтесь. Я этого не допущу. Сразу – верёвка. Если будет добыча, то всё будет делиться по солдатскому закону. Если кто-то надеется, что спрячет пару гульденов в зад, пусть молится Богу, что бы я об этом не узнал, иначе он получит всё ту же верёвку, и буде висеть и гнить пока эти гульдены не вывалятся из него. Если кто-то ослушается или вздумает со мной спорить, верёвки не будет.– Он убедительно похлопал по мечу.– Все споры решаются по солдатскому закону, все претензии ко мне может высказывать или ваш капитан или, если его убьют, выборный корпорал. Я беру вас на две недели и плачу вам один талер.

Он замолчал. Внимательно следил за солдатами. Те были явно не рады таким условиям, но среди них кавалер не видел тех, кто собирался уходить. А Волков так надеялся на это. Сам он уже не мог их отослать, это было бы бесчестно.

– Кавалер, – наконец заговорил один из солдат,– так добыча там может быть?

– Добыча бывает в городе врага, Фёренбург находится в земле другого господина, курфюрста Ребенрее, как ты думаешь, наш архиепископ воюет с этим курфюрстом?

Все всё стало ясно, и тут солдаты сбились в кучу, стали негромко совещается, капитан подошёл к ним, принял в совещании участие.

Волков, Роха и Ёган ждали. Наконец поговорив к ним, подошёл капитан Пруфф и солдат в рыцарском шлеме по имени Вшивый Карл и ещё один старый солдат, и капитан произнёс:

– Это, – он указал на старого солдата,– наш корпорал Старый Фриззи,– это наш сержант Вшивый Карл, мы согласны, но с одним условием.

Волков подумал, что это шанс избавится от всей этой банды, и внимательно слушал.

– Мы хотим, что бы все причитающиеся нам деньги, вы, кавалер, положили в дом Ренальди и Кальяри, что бы в случае нашей смерти, по прошествии месяца, наши родственники могли их получить.

Это был прекрасный повод, послать весь этот сброд к дьяволу. Кавалер оглядел всех солдат, лица людей были напряжены, а люди, все глядели на него и молодые и старые, и ждали его решения. И тогда он произнёс:

– Это разумное условие. Я согласен.

Он не мог ответить иначе. Он видел таких людей всю свою жизнь, это были солдаты, такие же, как и он, когда-то, солдаты, что сидят безе денег, и которым нужно кормить свои семьи.

– И ещё, господин, – заговорил Старый Фриззи,– мы с ребятами посовещались, и просим взять всех, ни кого не выгонять, за ту же плату, за всех двадцать три монеты. Деньги нужны всем, господин, надеемся, что от одного мешка бобов, вы не обеднеете, если ещё двенадцать ртов пойдут с вами, а в бою, если случится, тридцать два человека получше двадцати будут.

– Пусть будет так,– ответил кавалер.

Теперь уже не было смысла торговаться, мешок бобов или два, какая разница. Он брал этих людей.

Глава 7.

Пруфф повёл своих людей в город, они уходили в хорошем настроении. А вот Волков не сказать, что был весел, он скептически смотрел им в след. Видя это Роха произнёс:

– Ты сам просил их привести.

– Я ни чего и не говорю.– Отвечал кавалер.

– Мог бы выгнать их к чертям.

Волков промолчал.

– Добренький ты стал,– продолжал Роха.

– Ты говорил, что Пруфф дурак, не такой он уж и дурак оказался.

– Не волнуйся, он себя ещё покажет.– Заверил Скарафаджо.– Да где эти чёртовы Хилли и Вилли?

– Кто?– Не понял кавалер.

– Да эти два вчерашних сопляка, одного из них зовут Хельмут, другого Вильгельм, а вон они плетутся, ладно, пойду, научу их пользоваться мушкетом. Может, успеют выстрелить хоть раз, прежде чем их прикончат.

Кавалер увидал, как из городских ворот вышли два мальчишки тащивших мушкет, завёрнутый в тряпку и какое то ведро. Дожидаться их Волков не стал, поехал в город, при встрече с мальчишками кивнул им в ответ на их низкие поклоны.

Кавалер был не весел. Нет, не таким видел он свой отряд, не таким. Да винить тут было не кого. Кроме себя самого, да жадного епископа, который выделил на всё так мало денег.

Агнес вошла в покои, где полураздетая Брунхильда подшивала подол исподней батистовой рубахи и напевала при этом. Агнес встала рядом, всем своим видом показывая раздражение. Хильда не могла не заметить этого, а заметив, спросила с вызовом:

– Чего?

– Господин нас с собой брать не хочет, без нас поедет,– сказала Агнес.

– Ой, да нехай катится. – С заметным разрежением отвечала Брунхильда. – Хоть отдохну от него. А то одни запреты, я ему жена, что ли. Денег оставит то нам?

– Он едет в чумной город, он там сгинет.– Зло сказала Агнес.

– Да откуда ты знаешь?– Язвительно спросила красавица девочку.

– Знаю.

– В шаре своём видела?

– Видела.

– Так скажи ему.

– Говорила – не слушает.– Заорала Агнес.– Упрямый он.

– Что ты орёшь то?– Разозлилась Хильда и, откинув шитьё вскочила.– Чего разоралась, дура блаженная?

– Я не блаженная! – Злилась девочка. – Это ты шалава трактирная.

– Да хоть и так,– Хильда встала руки в боки, и с улыбочкой,– зато не косоглазая.

– Зато беззубая,– заорала Агнес.

И едва не получила пощёчину, Брунхильда сдержалась. Пошла села на кровать взялась за шитьё. Агнес села рядом и начала:

– Он там сгинет.

– Да и ладно,– холодно сказала красавица.

– Мне-то не ври,– Агнес смотрела на неё пристально,– знаю я, что ты его всё время ждёшь.

– А чего мне его ждать, он мне не ровня. И раньше был не ровня, а теперь и подавно,– девушка начала шить да уже не шилось ей,– ему и раньше дочки баронов грезились, а теперь и вовсе принцесс подавай.

– Хильда, – Агнес притронулась к руке красавицы,– сгинет он там без нас. Куда пойдешь, когда одна останешься?

– А что делать то? Ты скажи. Упросить его?

– Не упросим мы его, не возьмёт он нас в чумной город. Мы сами поедем, следом за ним.

– Сами? Да на чём же?

– На пекаре твоём.– Зло сказала девочка.– Он от тебя совсем сомлел,– говорила она с едва скрываемой завистью, Агнес тоже становилась взрослой,– телегу с лошадью наймём, а пекарь твой       с нами поедет. Поговори с ним, поедет, сможет?

– Поманю, так пешком побежит,– надменно сказала Брунхильда и отбросив шитьё стала расчёсывать волосы.– Сегодня придёт и поговорю.

Агнес согласно кивала:

– Пообещай ему, что давать ему будешь всю дорогу, что с нами будет.

– Да уж не учила бы ты меня,– высокомерно заявила красавица.

– Нет, ты ему пообещай,– настояла Агнес,– а то не согласится.

– Ладно, ладно,– сказала Хильда, лишь бы девочка отстала.

А та сидела рядом, смотрела, как красавица расчёсывает волосы. Явно она не закончила разговор.

– Ну чего ещё то?– Спросила Брунхильда, подвязав свои роскошные волосы лентой.

– Надо будет взять у господина стекло.– Твёрдо сказала Агнес.

– Так я и знала, а говоришь, что ты не блаженная, а ты блаженная, только и думаешь, как в шар пялиться. А потом будешь валяться день с ночью. А глаза твои косые будет ломить… Вот не плачься мне потом.

– Да дура ты, я для дела. Только, что бы знать, что с господином случится. И с нами. И с тобой.

Брунхильда молчала. Потом сказала:

– Ну, так иди да возьми, он целыми днями настается где то. В покоях его никого. Чего проще то.

– Боюсь я, – сказал девочка,– вдруг поймает, или прознает как. Накажет, или выгонит.

– А меня не накажет?

– Да кто из мужиков тебя-то накажет? У них для тебя только одно наказание – ляжки тебе раздвинуть. О том только и мечтают.– Говорила Агнес.

Брунхильде польстили эти слова, она помолчала для важности и потом сказала:

– Ладно, возьму для тебя шар.

– И с пекарем поговори.– Не забыла Агнес.

– Поговорю,– сказала красавица, скинула рубаху из полотна, стала одевать батистовую, потом глянула на девочку,– а что ж ты свой батист не носишь?

– А мне и не перед кем,– отвечала девочка.

Всё завертелось, дела пошли, деньги улетали с неимоверной быстротой. Несмотря на свою прижимистость Волков не жалел их.

Отряд получился немалый, пришлось докупить пару телег и четыре мерина, только после этого он смог взять, все, что считал нужным. Бочки с уксусом и сарацинской водой, провиант для людей, фураж для лошадей, дешёвые, рабочие перчатки и рукавицы, которые монах с попом скупали аж сорок пар. Он тратил свои деньги, хотя не получил ещё письмо от епископа, который бы благословил лишение траты, и обещал бы их возместить. Даже если бы епископ не возместил бы их, кавалер не расстроился бы сильно. Он был уверен, что в случае успеха он вытрясет из епископа деньги. А в случае неуспеха… Он всё время думал о неуспехе. Эта мысль приходила к нему с пробуждением, изводила весь день, и не покидала, пока он не засыпал. Он всё время вспоминал солдата из отряда корпорала Литбарски и его слова о чуме. Тот солдат был прав.

С чумой Волков был знаком немного, во время южных войн, она быстро прошла мимо него на север, выжгла, засыпала трупами один портовый город, и ушла. Его рота вошла в тот городок, что бы в порту принять с корабля ядра и порох, и картечь, которые были нужны для осады. Город был тих и пустынен, и даже солнце и весна

не избавляли солдат шедших по нему от гнетущего ощущения смерти. И это ощущение начиналось с запаха. Неистребимый, не выдуваемый весенним ветром запах мертвечины, старой падали, что клубился вокруг чёрных пятен на мостовой и чёрных луж над которыми роились мухи. Молодой солдат Ярослав Волков уже давно знал этот запах, так воняли рвы у крепостей, переживших штурм, или большие поля под солнцем, где недавно ещё насмерть рубились люди. Но под крепости и на поля сражений нобили сгоняли мужичьё, что бы похоронить мёртвых. Непримиримые враги даже устраивали перемирия для этого, а тут ни кто мёртвых не хоронил, они и в домах и на улицах лежали неделями, превращаясь на солнце в чёрные зловонные лужи со скелетами в которых пировали тысячи разнообразных червей.

И тут солдаты увидали того кто убирал мертвецов в этом городе. На одной из улочек, что пересекала главную дорогу, стоял приземистый человек. Был он в кожаном переднике до земли и с лицом замотанном тряпкой до глаз. Он глядел на солдат, а его руки в огромных рукавицах сжимали палку в восемь локтей с большим крюком на конце. А перед ним, на мостовой лежал труп. Это был измождённый мужчина, в грязной, с чёрными пятнами, одежде. Сам он был худ, но его багровая с буграми и кровоточинами шея, была толщиной с ляжку крепкого мужа. Шире его головы.

И тут, вдруг, «труп» попытался согнуть ногу в колене. Пошевелил рукой. Мужик с крюком это заметил, он ткнул беднягу торцом своего орудия, для острастки, а потом зацепил его крюком под мышку, и поволок прочь, прилагая усилие, ещё живого, по мостовой. Уже к вечеру рота молодого солдата покинула этот город, сопровождая сорок шесть подвод с пушечным припасом.

По молодости Волков почти забыл эту картину, а теперь вспоминал и вспоминал. Теперь он понимал, что от чумы нельзя отбиться, и договориться с ней нельзя, и в плен задаться тоже. От чумы можно было только бежать, а вот бежать от неё он как раз и не собирался. Он собирался идти в неё. И вести в неё людей.

За всю свою жизнь Волков не видел, что бы кто-то умел так быстро писать и считать, как это делал писарь дома Ренальди и Кальяри. Этот молодой человек, под присмотром убелённого сединами мужа, сидевшего за его спиной в высоком кресле, обложенного множеством подушек, просто творил чудеса. Седой муж внимательно глядел не на своего писаря, а на Волкова. Кавалер чувствовал, что этот человек его изучает.

А погода была отличной, и всё действие проходило в райском саду, который окружала высокая стена. Ещё на въезде, кавалер понял, куда приехал. Кто мог позволить себе огромный дом в центре города, в двух шагах от городской ратуши и ста шагах от дворца архиепископа, да ещё с садом, да ещё с небольшим фонтаном. Только старый и большой банк, каким и был дом Ренальди и Кальяри.

Список получателей – людей капитана Пруффа был составлен за минуты, деньги были приняты и пересчитаны, расписки была передана капитану, и тот удовлетворённо спрятал её у себя под камзолом.

– Спасибо, – сказал кавалер, когда капитан ушёл. Сам он уходить не собирался.

– Комиссия с вашего дела составит всего шестьдесят крейцеров.– Сказал молодой человек.

Волоков достал деньги, он уже не считал расходов.

И чуть подумав, достал и вексель от дома Рицци на сто талеров и протянул его юноше:

– Примите ли вы такой вексель?

Писарь взял вексель прочитал его и, встав, передал его седому мужу. Что-то стал шептать ему. Тот понимающе кивнул и заговорил:

– Дом Рицци мы хорошо знаем и принимаем все его обязательства, на любые суммы. Но в этом векселе стоит имя Яро Фолькоф, а сегодняшние бумаги вы подписывали именем Иероним Фолькоф.

– Имя Иероним дано мне монахами при акколаде и посвящении в рыцари Божьи, – Волков достал бумагу, протянул её седому мужу,– здесь всё написано.

Тот прочитал бумагу и, кивая, продолжил:

– Могу только вас поздравить, тем не мене, нам нужно будет сделать запрос в дом Рицци с почтовой оказией. Это займёт неделю, не больше. К сожалению, по-другому нельзя. Рицци должен ратифицировать вексель и ваше новое имя. Вы должны понять, ваше имя и имя на векселе не совпадают. Но ждать придётся всего неделю.

– Через неделю меня здесь не будет,– сказал кавалер.

– Тогда,– он протянул Волкову бумагу,– вам лучше обратиться к самому Рицци.

Волков бумагу не взял:

– Проверяйте, если я через месяц вернусь, заберу деньги.

– А если нет?– Седой муж смотрел на него пристально, видимо он, всё ещё изучал Волкова.

– По пять талеров из этих денег…

– Пиши.– Приказал седой муж писарю, тот стал записывать.

– Агнес и Брунхильде, что живут сейчас в трактире «Три висельника».

– Есть ли у них фамилии?– Спросил писарь.

– Нет, пиши Рютте обеим.

– Они сёстры?

– Нет, из одной деревни.

– Хорошо,– сказал седой муж,– а что делать с остальными деньгами?

– Остальные, передать Марте Фолькоф, из Руусдорфа, матери моей. Сможете найти?

– Сможем, но если в нашем городе мы бы передали деньги без комиссии, то дело в Руусдофе будет для нас затратно. Люди дороги, корреспонденция, прочие траты.

– Пусть, если не будет матери моей в живых, передать деньги сёстрам моим Марте и Герде урождённым Фолькоф.

– Хорошо, мы всё сделаем, – сказал муж убелённый сединами и с трудом вылез из кресла,– простите моё любопытство, неужели вы и в правду собираетесь идти в чумной город?

– Да, – коротко отвечал кавалер.

– Я Фабио Кальяри, партнёр этого дома, восхищаюсь вашей храбростью, и у меня к вам дело, – он взял Волкова под локоть и повёл по саду. – Расскажите мне о себе, уважьте просьбу старика.

– Что вы хотите знать?

– Хотел бы знать всё, но это займёт много времени, расскажите, что вы хотели сделать, покупая землю в городе. Дом там вряд ли будет удобен.

– Вы знаете про землю?

– Это моё ремесло, невежды думают, что банковское дело это деньги, а на самом деле банковское дело это знания и выстраивание связей. И знания тут главные. Все сделки с землёй в нашем герцогстве, и тем более в городе, привлекают наше внимание.

– Значит, вы и обо мне разузнали?

– Разузнали, разумеется, но мне бы хотелось послушать и ваш рассказ.

– Мне скрывать нечего, и ничего нового вы от меня обо мне не услышите, кроме того, что слышали. Я на войне с четырнадцати лет, то есть почти двадцать лет в солдатах. Долго воевал в южных войнах, ну и с еретиками тоже, потом пошёл на службу в гвардию герцога да Приньи, там воевал на севере только с еретиками. Избран корпоралом роты, был правофланговым, на последнем годе службы герцог оказал мне милость, я был зачислен в охрану его штандарта, и был глашатаем его приказов. По ранению покинул гвардию, служил одному барону в земле Ребенрее. Был замечен епископом Вильбурга, он послал меня сюда, архиепископ произвёл меня в рыцари Божьи. Всё. Если у вас есть ко мне дело – говорите.

– Думает, что у меня к вам дело?– Улыбался Фабио Кальяри.

– И оно, как я понимаю, конфиденциальное,– произнёс кавалер.

– Да, у меня к вам есть дело. И, как и все дела, которые затрагивают дома подобные нам, оно конфиденциально. – Произнёс Кальяри. – Я должен был узнать о вас больше. Я хочу убедиться, что ни кто никогда не узнает о том, о чём я вас буду просить.

– Я должен написать расписку?– Усмехнулся Волков.– У вас богатых господ расписки заменяют слова.

– У нас – да, так и есть, но у вас, у рыцарей, ведь всё по другому, и поэтому мне будет достаточно вашего слова.

– Разговор идёт о преступлении?– Спросил рыцарь.

– Разговор идёт о преступлении. – Отвечал банкир, кивая головой и улыбаясь.

– Я рыцарь Божий, не к лицу мне порочить себя разбоем или, кровью.

– Ни какой крови, ни какого разбоя, я бы вам такого и не предложил бы. Мне нужно, что бы вы сожгли один дом в Фёрнебурге. Всего один дом.

– Дом?

– Да, большой и красивый дом.

– Может его лучше обыскать? Может там, что то вам нужно?

– Нет, ничего вы там не найдёте ценного, хозяева вывезли всё когда пришёл мор. Кроме архивов. Архивы большие вывезти их не удалось. Архивы должны сгореть, знаете, что это?

– Бумаги.

– Бумаги. Бумаги, которых не должно быть. Пусть они сгорят.

Рыцарь молчал, ждал, пока банкир скажет главное. И тот сказал:

– Двадцать гульденов еретиков, или двадцать шесть эгемских крон,

или двадцать два цехина. Любое золото, какое пожелаете.

– Надеюсь это не церковь. Такой же банк, как и ваш?

– Хуже, это дом Хаима, Хаимы безбожники. Жгите спокойно. Он в самом северном, конце города, недалеко от северных ворот, рядом с их вместилищем безбожия, с синагогой. Синагога справа от дома, похожа не на храм, а на склад. На воротах дома роза. Розы прекрасной работы, прекрасны, вы их узнаете сразу. Это герб Хаимов. Вы не ошибётесь.

Кальяри замолчал, ждал решения рыцаря.

– Сжечь банк ростовщиков-безбожников дело богоугодное. – Сказал рыцарь, чуть подумав.– Я возьмусь за такое дело.– Он помолчал и продолжил,– А не найдётся ли у вас старой имперской марки, если есть, то дайте мне её, как аванс. Такая марка пару раз спасала меня.

– Да прибудет с вами Господь.– Сказал банкир.– А марку получите у моего писаря, и не как аванс, а как подарок. Пусть она принесёт вам удачу.

Это была щедрость, банкир искал расположения рыцаря. Золото всегда нуждается в железе. Они поклонились друг другу.

Когда они выехал из дома Ренальди и Кальяри, у Волкова заметно улучшилось настроение, а у Ёгана за пазухой лежала большая и тяжёлая, чёрная от старости имперская марка, отчеканенная ещё в прошлом веке. И он поехал искать кузнеца, что бы сделать то, что делал им умелый кузнец из деревни Рютте. Почему то кавалеру казалось, что это может пригодиться ему в будущем деле.

Тот огромный котёл, что купил Виченцо Пилескт для выварки селитры, пришёлся кстати. Его вывезли за ворота города, поставили у большого ручья, налили его, почти доверху, водой и стали её греть.

Всем этим руководил молодой монах Ипполит, более зрелый монах отец Симеон выступал его помощником. Люди капитана Пруффа сначала не знали, что затеял монахи, и шутили, но когда монахи предложили им снять всю одежду кинуть её в котёл и поварить, как следует, солдаты заупрямились. Но к тому времени к этому месту приехал сам кавалер и всё объяснил:

– Делайте, что велят монахи, то не блажь, а совет умного мужа, учёного! Коли хотите, что бы язва вас миновала, делайте что велено. Сказано варить одежду – варите, скажут монахи бриться на голо – брейтесь, мыться – мойтесь, на вас ни одной вши, ни одной гниды быть не должно. А кто откажется того вычеркну из похода, я не допущу, что бы из-за одного, все от язвы сгинули.

Теперь перечить ни кто не осмелился, солдаты раздевались догола, кидали одежду в огромный чан, сами же раздобыли где то щёлок, шли к ручью мыться.

А кавалер заказал у трактирщика свинины, пива, хлебов хороших. Всё это приехало с ним. Кашевар Пруффа затеял огонь, стал варить бобы в солдатском котле жарить мясо на углях. Бочка с пивом была огромной. На пять вёдер. Солдаты видели всё это, радовались. А Вшивый Карл сто у ручья голый, перемазанный щёлоком и глиной, с пучком травы в руке кричал громко:

– Господин рыцарь, ни как завтра выходим, раз сегодня нам такое угощение готовите.

– Ты Вшивый Карл, сделай так, что бы все твои вши остались на берегу этого ручья,– отвечал кавалер,– а ты без них пошёл, а когда нужно будет выходить – ты узнаешь.

Солдаты посмеялись, а капитан Пруфф был серьезен, он подошёл к Волкову и спросил тихо:

– Так, что завтра выходим?

– Да, – отвечал кавалер, – до зари будьте со всеми у «Трёх висельников», погрузимся и пойдём, что бы к рассвету быть у ворот.

– Виват!– Капитан отсалютовал пивной кружкой.

– Виват!– Отвечал ему рыцарь.– Пруфф, а почему вы не приварили свою одежду?

– Потому что нет у меня никаких вшей,– чуть раздражённо отвечал капитан. Ему явно было не по вкусу, что кавалер ставит его, капитана, на одну доску с солдатнёй.

– Ну, тогда виват, – ещё раз поднял свою кружку Волков.

На кровати лежали два сюрко в цветах лазури и серебра, в его цветах, Ёган съездил к художнику забрал, пока он был за городом. И рядом, тут же на кровати лежали болты серебряными наконечниками и главная вещь. Его штандарт. Это был не большой штандарт, большой ему был не нужен, но удивительно красивый. Он уселся на кровать, взял его в руки стал рассматривать герб. Пришла Брунхильда:

– Звали господин?– Спросила она без обычного вызова.

– Утром ухожу,– просто сказал Волков.

Он думал, что она опять начнёт канючить, что то просить, выторговывать, злится и причитать. Но девушка ни чего не сказала, стала снимать с себя платье, и рубаху скинула, села на кровать рядом с ним голая, обворожительно красивая и, поглядев на его штандарт произнесла:

– Красота какая, синенький цвет такой яркий, и белый тоже.

– Они называются лазурь и серебро.

– А у птички глаз, какой алый! Страшная птица у вас.

– Глаз называется рубиновый.

– Рубиновый,– повторила она.– Как будто глядит на меня.

– Я оставил вам деньги, если не вернусь, через месяц пойдёте в банк Ренальди и Кальяри. Вам с Агнес дадут по пять монет.

– Хорошо,– просто сказала красавица.

И больше ничего.

Её поведение всё больше удивило кавалера.

Он смотрел на неё и не узнавал, до тех пор, пока рука сама не потянулась к её груди. Грудь была тяжёлая и твёрдая как камень, только тёплый камень. Так он и держал её грудь, словно взвешивал.

– А за месяц я за вашу комнату заплатил, и за конюшню заплатил, двух коней дорогих брать с собой не буду. Если не вернусь – продадите. Они пятьдесят талеров стоят.

Он замолчал, ожидая слов благодарности, а она смотрела на него и молчала, а потом скинула штандарт, что лежал на его коленях, на пол, обхватила его шею руками, притянула и поцеловала в губы, так как ни когда его ещё не целовала. Нежно. И не выпускала долго.

Была уже ночь, в трактире никого не было, Волков сидел один, да ещё трактирщик сидел за соседним столом – маялся. Про себя проклинал постояльца. Проклинал да не уходил, жадность не позволила бы ему лечь пока постоялец пьёт его самое дорогое вино. А постоялец вторую бутылку пил. Сидел один и пил. Он не мог понять, почему девица, так спокойно воспринимала его отъезд. Словно ей было всё равно, словно он ехал в соседнюю деревню купить корову. Видно она нашла кого, может это пекарь. А может ещё кто. Гадать, кавалер не хотел. Ему было не до того, ведь помимо странного поведения девицы, ему нужно было завтра вести людей в город, съедаемый моровой язвой. И как только он об этом вспоминал, тут же на ум ему приходили слова Агнес:

– Сгинете вы там.– Повторил он невесело вслух слова девочки в который раз.

И эти пророчества его совсем не удивляли. Он допил вторую бутылку, он был уже пьян. Скоро нужно было уже вставать. Скоро солдаты его должны были прийти и начать грузить подводы, запрягать лошадей, завтракать плотно в дорогу. А он ещё не ложился. Он встал и пошёл в свои покои, где в тёплой кровати спала красивая молодая женщина. И трактирщик пошёл, не понимая до конца рад он, что можно лечь спать или не рад, что больше не сможет продать сегодня такого дорогого вина.

Глава 8.

Солнце первыми лучами едва осветило туман, что клубился у ручья, как южные ворота славного города Ланна распахнулись. И из них выехал рыцарь Божий Иероним Фолькоф, за ним двое людей его в лазури и серебре, цветах его. Один из них, тот, что выше, вез штандарт его, с чёрным вороном на лазури и серебре, с глазом рубиновым и факелом в лапах, пламенем на восток. А за ними ехал капитан Иоган Пруфф в белом доспехе, а за ним шли люди его, тридцать два человека, а за ними катились четыре подводы, полные припасов и бочек, в коих были ещё и два монаха, и старый увечный на ногу солдат Игнасио Роха, по кличке Скарафаджо. А уже последними шли два юноши добрых, Вильгельм и Хельмут, взятых рыцарем в люди свои, и несли они мушкет, рогатину под него, огненное зелье и пули. Всё то, что солдатам положено нести самим.

То есть оружие своё. И оба были тем горды.

И двинулся отряд на северо-запад, до реки Эрзе, и по берегу той реки пошёл на запад до самого Фёренбурга.

– Дрыхнешь, господин то уже уехал,– трепала Агнес сонную Брунхильду,– вставай, где твой пекарь?

– Да отстань ты, чего ты? Время есть ещё, не в след поедем, завтра поедем, чего сейчас то полошиться? – Зевала и потягивалась красавица.

Агнес спрыгнула с кровати, полезла под неё и вытянула оттуда ларец. Раскрыла его, достала из бархата прекрасный стеклянный шар.

Брунхильда склонилась с кровати поглядеть, что там она вытворяет:

– О-о, да ты опять за своё, помешанная, ты от этого шара издохнешь или ослепнешь.

– Остынь дура,– огрызнулась Агнес, – не от праздности я гляжу в него, хочу узнать судьбу господина.

Агнес стала раздеваться.

– Оно конечно, – скептически скривилась красавица, падая в подушки.

Нужно было вставать, одеваться, а так не хотелось. Хотелось валяться в кровати, авось и еду сюда могли холопки трактирные принести. Брунхильда уже успела привыкнуть к такой жизни, а ещё три месяца назад, её утро начиналось с дойки коров на рассвете. Теперь ни за что она не вернулась бы в деревню, там разве жизнь. Мука. А тут стоит позвать и тебе еду в кровать принесут. А потом пойти в купальни, по лавкам пройтись, деньги то есть. А вечером и пекаря принять, да не как бродягу у забора, да на конюшне, а по-человечески, в кровати. Так бы и валялась в кровати, да нужно было вставать по нужде. А Агнес, сидела на краю кровати да пялилась в свой шар, улыбалась полоумная. Вот когда пекарь придёт, куда бы её деть на ночь, думала красавица, ведь господин оставил им всего одну комнату оплаченную. Как им миловаться, когда эта блажная будет рядом на кровати сидеть да смотреть. Пекарь ещё засмущается.

А пекарь Удо Бродерханс первый раз в жизни собирался покинуть славный город Ланн. Внуку пекаря и сыну выборного Главы Цеха пекарей, города Ланна выпала возможность выехать из города и не по купеческим делам, а по зову сердца, по делам почти рыцарским. Ибо Брунхильда, бывшая крестьянка, дочь содержателя деревенской корчмы, и бывшая кабацкая девка, а ныне прекрасная дама пообещала, что будет давать всю ему всю дорогу, и любить его всем сердцем, пока он не проводит её до её господина, что поехал в чумной город Фёренбург.

Для семнадцатилетнего сына и внука пекаря романтичнее и быть ничего не могло, он готов был ехать хоть в лапы еретиков, лишь бы пару раз в день иметь возможность, залезть под юбки к его возлюбленной, которая к тому же, вроде как принадлежала суровому рыцарю. Даже это льстило юнцу. Делить одну женщину с таким серьёзным воином, может даже и честь. Тем более, что воин вроде и не против. Кажется. В общем, все эти чувства: любовь, гордость и бесконечное вожделение семнадцатилетнего юноши кружили ему голову и будоражили кровь. И к походу он готовился серьёзно, даже денег занял, два талера в банке. Так как прекрасная Брунхильда, сказала, соврала, скорее всего, что у них с Агнес денег нет. Удо Бродерханс первый раз в жизни занимал деньги, и был приятно удивлён, что деньги ему дали сразу, и только под имя, даже цепь в залог не просили. И обращались с ним как с господином, и звали на «вы».

Радостный юноша поспешил к своей возлюбленной, и уже с ней и её товаркой, серьёзной, чинной и косоглазой Агнес они отправились на улицу Конюшен, где и нашли нужного им человека.

– Верхом, до Фёренбурга, за два дня доехать можно, ежели коней не жалеть,– сообщил крепкий и серьёзный возница по имени Пауль,– ежили пешими идти, да налегке, да борзым шагом то за четыре дойдёте.

– А солдаты, борзо ходят?– Спросила серьёзная Агнес.

– Солдаты ходят борзо, они всю жизнь пешими ходят, значит за четыре дня дойдут.

– А на вашей телеге?

– У меня не телега, – гордо заявил Пауль,– телеги у мужиков, у меня возок крытый, с лавками и тюфяками, да местом под пару сундуков. Для господ, дам, коим путешествовать надобно.

– Вот ты нам и нужен, – сказал Брунхильда повелительно,– нам путешествовать надобно. До Фёренбурга, или пока господина нашего не догоним.

– Да,– сказал Удо Бродерханс важно,– дамам надобно путешествовать, а я их буду сопровождать.

– Ну что ж, надо так надо,– согласился возница Пауль,– за дорогу возьму с вас три талера, да ещё считайте постой, две ночи в постоялых дворах, в поле да лесу останавливаться опасно, не те времена. Да корм лошадкам моим, за ваш счёт. И того три монеты на руки мне сразу, а ещё одну про запас иметь, и мы можем выезжать.

Внук пекаря, сын пекаря, сам пекарь Удо Бродерханс растерянно и по-детски поглядел на Брунхильду, у него было всего две монеты, не знал он, сколько запросит возница. Да и два талер для мальчишки были деньги огромные, отец не знал про то, что он занял деньги, узнал бы – убил.

Видя его растерянность, Брунхильда взяла переговоры на себя:

– Три монеты на руки! Да где такое видано, может ты мошенник, монеты возьмёшь да и ищи тебя потом, нет! Получишь всё по приезду. Одну вперёд дадим. Удо, дай ему талер.

Пекарь послушно протянул один талер вознице, а тот только усмехнулся в ответ, деньгу не взял:

– Нет, так не пойдёт, прошу денег с вас мало, и в добрые времена до Фёрнебурга все по четыре монеты брали, а сейчас и подавно пять попросят, не хотите, ищите других, может, кто другой в чумной край за три монеты поедет. Но любой у вас деньги вперёд попросит. А ежели нет у вас денег, то и говорить не о чем.

Брунхильда, готова была уже обругать его, но её опередила Агнес.

Девочка сделала шаг к вознице, взяла его руку в свою, и заглядывая в его глаза заговорила. Слова её были тяжелы и холодны, даже Брунхильде и пекарю от них стало не по себе:

– Денег у нас два талер,– она врала, Волков оставили им денег,– и дадим вперёд тебе мы один, а с другим поедем, а как к господину нашему нас доставишь, так остальное получишь. Обещаю тебе. – Девочка смотрела на возницу, так, что его потом холодным пробило.– И отказываться не смей, за добро добром воздадим. А за зло – злом.

Слова девочки были холодны словно железо, и крепкий муж стоял сконфуженно, переминался с ноги на ногу не в силах сказать что либо.

– Удо, дай ему талер,– продолжала Агнес,– вижу я, что это добрый человек, не оставит нас в нужде.

Пекарь опять протянул вознице монету. И тот беспрекословно взял её. И только спросил глядя на девочку:

– А когда ж поедем?

– Так поедем, что бы догнать нашего господина уже рядом с Фёрнебургом, что бы он нас обратно уже не отослал,– сказал девочка.– А он туда солдат пеших ведёт. Утром вывел.

– Так завтра на заре можно и выезжать,– сказал возница.– За три дня как раз их у города нагоним.

– Вот и заезжай за нами на заре, мы в «Трёх висельниках» живём. Да не обмани меня, не вводи во грех.

Агнес убрала свою руку с его руки, и более ни чего не говоря пошла прочь. Брунхильда и пекарь пошли за ней, а возница ещё постоял, разглядывая талер.

Уже осень шла, а погоды стояли райские. Солнце светило, так как летом не светило, они второй день ехали по левому берегу огромной реки, по хорошей дороге. Агнес всё время сидела с возницей рядом, лишь притомившись, лезла под навес в возок, где спала. А вот Брунхильда и пекарь на солнце почти не вылезали, там, на тюфяках и подушках красавица лениво отбивалась от бесконечных попыток пекаря залезть к ней под платье в очередной раз, а тот не унимался.

– Угомонитесь уже вы, – устало говорила она, когда Удо Бродерханс опять лез целовать её в губы,– устала я уже. Губы уже поветрило.

– Я не могу, прекрасная моя,– шептал юный пекарь, пытаясь залезть ей в лиф платья,– не могу насытиться вами. Не могу напиться вашим дыханием.

– Да, Господи, да каким ещё дыханием, вы кружева уже порвали, и сиськи уже в синяках, давите их, что ваше тесто, и кусаетесь ещё, а господин меня призовёт, что я ему скажу.

– Не могу совладать с собой из-за любви,– шептал юноша, пытаясь задрать ей юбку второй раз за день.

– Да куда вы лезете то?– Возвращала на место подол Брунхильда.– Возница тут, Агнес тут.

– Они не услышат, они на дорогу смотрят.

– Хватит уже, слышите, нельзя мне сегодня, понести могу,– красавица вырывалась, пыталась встать.– Вот понесу, что будете делать.

– Будь, что будет,– мальчишка в эту минуту, был на всё согласен.

– Угу, вот пойдёт ваш папаша на мессу, а я после ему на колени из подола выложу, скажу: То внучок ваш батюшка. Он вас, наверное, не похвалит.

– А я женюсь на вас,– заявил Удо, ни секунды не размышляя.

Такой довод обезоруживал красавицу, и она нехотя отдалась было любовнику. Но их прервала Агнес, заглянув в повозку:

– Да хвати вам уже, распутные, угомонитесь, мы отряд господина кажется, догнали.

И Брунхильда и пекарь, поправляя одежду, вылезали из повозки на свет и, щурясь от солнца, смотрели вперёд поверх головы возницы.

Да там вдалеке на западе пылил по дороге отряд людей. Наверное, это был их господин, больше в этих пустынных местах быть некому было. Возница говорил, что за весь день никого тут не видал. Даже мужиков. Так оно и вышло, скоро они нагнали отряд, которым руководил кавалер Фольокф.

– Они?– Спросила Брунхильда.

– Они,– отвечала Агнес.

– Вот думай, что ты ему скажешь, почему мы ослушались.– Говорила красавица, немного волнуясь.

– Уже всё придумала,– серьёзно отвечала Агнес, ничуть не волнуясь. – Он н ещё спасибо скажет.

Волков устал, после четырёх дней в седле начало ломить ногу. Болела она ещё с утра, и честно говоря, он был рад появлению Агнес. И Брунхильде был рад, даже пекарю кивнул в ответ на его поклон, хотя напустил на себя строгости:

– Ослушались, значит меня, слово моё для вас ничего не значит?

Брунхильда, вдруг испугалась, с ней такого не бывало, раньше на всё отвечала с вызовом, а тут стояла, руки ломала, да косилась на Агнес, а вот Агнес напротив, была спокойна:

– Господин, наш, дозволь говорить мне. Чтобы не слышал ни кто.

Кавалер дал знак и все отошли.

– Глядела я в стекло…

– Ну конечно, я уехал так ты из него и не вылезала. Зря я тебе оставил его. Говори, что видела.

– Злой человек, среди людей твоих. Погибели вашей хочет, хочет, что бы вы там сгинули.

– Кто он?

– Не ведаю. Знаю, что есть. И знаю, что зла творить тебе не желает, боится. Принудили его. Может, ты сам знаешь на кого думать?

– Может и знаю.– Задумчиво сказал Волков.

– Призови того на кого думаешь, будем спрашивать, нам двоим он всё расскажет.

Волков подумал и согласился и крикнул:

– Сыч, скажи капитану пусть дальше идёт, а ко мне монаха приведи.

– Нашего монаха?– Откликнулся Сыч.

– Нет, нового.

Отряд пошёл дальше, а Волков сел на коня. Сыч пришёл с монахом отцом Семионом. И кавалер сказал:

– Пойдём ка отче. Пройдёмся вон до того леска. Сыч, с нами иди.

Так и пошли они первый удивлённый отец Симеон, озирался через шаг, за ним Волков верхом, а за ним Сыч и маленькая, и важная Агнес.

У леска остановился монах, заволновался:

– Что, дальше мне идти?

Чувствовал что то неладное. Остановился у куста.

– Кто послал тебя? – Холодно спросил кавалер.

– Я же говорил вам, господин рыцарь, послал меня…

Тут к нему подскочила, чуть не шипя как кошка, Агнес и, заглянув ему в глаза, прошипела сквозь зубы:

– Не смей врать моему господину. Насквозь тебя вижу. Насквозь…

Монах аж отшатнулся, даже руку поднял, словно закрывался от чего то, так на него пахнуло холодом от девочки. Стоял, выпучив глаза от страха.

– Не смей врать, я всё твоё враньё увижу,– продолжила девочка, но уже не так страшно,– будешь врать, тут и останешься, Сыч тебе горло перережет. Говори, что задумал.

Монах полез под одеяние своё ветхое и вытащил оттуда склянку, молча отдал её девочке. Всё ещё глядя на неё с ужасом.

– Господина отравить хотел?– Догадалась Агнес, откупорила склянку и понюхала. Закупорила и спрятала в платье.

Монах отрицательно мотал головой.

– Что, не хотел травить господина? – Продолжила она.– А кого хотел?

– Да не хотел я, но велено мне, было,– выдавил брат Семион.

– Кто велел, – спросил кавалер,– поп из дисциплинария, который тебя сюда посылал?

– Нет, тот велел идти и в сердцах людей ваших огонь веры поддерживать, а это…

– Ну!– Рыкнул Волков.

– Канцлер его высокопреосвященства, позвал меня ночью, говорил, не дай свершится святотатству, не допусти разграбления храма Господня, пусть ни кто из этих грешников не вернётся из чумного города.

– Отраву кто тебе дал? – Спросил Сыч.– Канцлер, своей рукой давал?

– Ни кто, не давал, склянка на краю стола стояла, у приора, он без слов на неё перстом указал, я и взял.

– Хитрый приор. – Резюмировал Сыч.

Волов молчал – думал, и Агнес и Сыч молчали. А монах заговорил:

– Добрый рыцарь, прежде чем смерть принять, позволь помолиться.

– Так подохнешь, – зло сказала Агнес, – ни молитвы тебе, ни причастия не будет, душегуб ты, отравитель. Гиена огненная тебя ждёт, столько добрых верующих людей убить собирался.

Сыч поглядел на кавалера, он ждал его решения. А тот не торопился видимо, что то обдумывал, и произнёс:

– А не сказал ли тебе отец Родерик ещё чего, чем так не люб я ему?

– Ругал вас головорезом и псом, – произнёс монах,– а епископа Вильбурга вором. Более ни чего не говорил. Господин рыцарь, об одном прошу, пусть брат Ипполит причастит меня, не со зла я взялся за греховное дело, видит Бог, не со зла. То кара мне за другие мои прегрешения, – брат Семион чуть не рыдал, он молитвенно сложил руки и продолжил, – отказаться я хотел, да приор пригрозил, что расстрижёт меня, и клеймо расстриги на чело возложит, а если дело сделал бы я, то приход мне добрый сулил.

– И без причастия обойдёшься, и не верьте ему господин, лжив он, он и сейчас хитрит, думает от кары через набожность уйти,– говорила Агнес с неестественной холодностью, – хитрый он, но я его хитрость вижу. Велите Сычу пусть его зарежет.

– Помолчи,– оборвал её кавалер и продолжил,– то, что ты сейчас сказал, повторишь епископу Вильбурга, а дойдёт до разбирательства, так и архиепископу повторишь.

– Повторю коли так,– обрадовался брат Симеон.– Мне душегубство не мило. Не хочу душою пропасть.

– Агнес дай отраву сюда.

Девочка вытащила склянку из лифа, отдала кавалеру. Тот спрятал её в кошель:

– Ступай за людьми, а Сыч за тобой присмотрит, коли заподозрит что… О причастии и молитве у тебя времени просить не будет.

Монах кинулся к Волкову. Хотел целовать сапог, да Сыч его поймал за шиворот и толкнул, что бы вперёд шёл. Они пошли. А кавалер склонился с коня и, обняв Агнес, крепко поцеловал её:

– Спасла меня опять. Ангел-хранитель мой.

Девочка стала красная, стояла счастливая и гордая, светилась вся. А кавалер потянул её к себе в седло и усадил. Поехали они. И тут Агнес увидала повозку, с ней рядом пекарь стоял, и вспомнила:

– Господин, а вознице то заплатить нужно, мы ему два талера должны. Пекарь всего два талера нашёл, ещё два должны.

– Так я вам с Брунхильдой денег же оставил.– Удивился кавалер.– Три талера на жизнь.

Агнес только пожала плечами и сказала:

– И не знаю даже где они, только вот вознице мы два талера должны.

Волкова чуть не затрясло, он хотел уже ругаться, да девочка положила ему на руку сою руку и заговорила:

– Не гневитесь господин, а возница добрый, хороший дайте ему пару монет всего, и пекарь хороший, нам помогал. А мы с Хильдой с вами поедем, в стекле я видела, что помогу вам в чумном городе.

Она гладила его по руке и по больной ноге, злость и боль потихоньку уходили, но не до конца ещё:

– Всего две монеты, да мне в гвардии за две монеты две недели в караулах и в дождь и снег стоять приходилось,– фыркнул кавалер, ссадил девочку с коня, дал ей деньги и добавил,– в телеге поедете.

А она была и телеге рада, лишь бы с господином. Пекарь и возница повернули обратно, пекарь оглядывался, надеясь, что Брунхильда хотя бы помашет ему, а Хильда так и не помахала, они с Агнес догнали телегу, где сидел брат Ипполит, закинули в нее свой скарб да ларец с шаром, залезли сами к нему. А монах был рад им. И они поехали догонять ушедших вперёд солдат. И день катился к концу, и с большой реки подул прохладный ветерок, а вдалеке, в изгибе реки уже виднелись стены и башни и храмы богатого и красивого, торгового города Фёренбурга.

Георг фон Пиллен, имел при дворе Карла Оттона четвёртого князя и курфюрста Ребенрее должность Третьего Форшнейдера. Злые насмешники называли такие должности Девятый Шенк. То есть человек, хоть и получивший должность при доре, но ни какого влияния при дворе не имеющий. Да и сеньора видевший редко. И поручения таким придворным давались соответствующие. Например, охранять дороги вокруг чумного города. Получив патент ротмистра от князя, и сорок душ, городских стражников, не бог весть каких солдат. Он разбил две заставы и лагерь. Лагерь он поставил на живописном пригорке, а заставы на двух дрогах, на южной и северной, и полностью перекрыл доступ в город.

Георг фон Пиллен был явно не первый сын в роду, и на папашину землю претендовать не мог, поэтому юный ротмистр, а было ему лет двадцать, решил делать карьеру при дворе. И делал её на совесть.

– Добрый кавалер,– говорил он,– я человек рьяно верующий, чту Церковь и Святых Отцов, но пренебречь волею моего Государя, принца Карла я не могу. На то я здесь и поставлен, что бы предостеречь людей добрых от входа, и людей злых и уязвлённых болезнью от выхода из города.

Юноша был умён и твёрд, он даже не взглянул на тяжёлый кошель, что Волков выложил перед ним на стол, деньги так и лежали между ними.

– Поймите, друг мой, не своей волей я пришёл сюда,– заговорил кавалер,– только чаяниями отцов церкви, кои пекутся о мощах, и только о мощах, что хранятся в кафедральном соборе, кажется, зовётся он Ризенкирхе, я просто заберу оттуда раку с мощами святого Леопольда и всё. И мы уйдём.

– И понесёте чуму по земле Ребенрее, нет добрый мой господин, волею сеньора моего, стою я здесь, что бы такого, не произошло, я не могу,– тут юноша сделал заметное ударение, – через свои посты пропустить вас. Я знаю, что еретики входят в город, но они туда идут через речной шлюз, вплавь.

– Так еретики туда проходят?– Насторожился Волков.

– Еретики, бандиты, бароны разбойники с севера, купчишки… Кого там только нет, но насколько я знаю, все они бывают только на юге. В доках, а центре города и на севере, всё мертво, там улицы завалены трупами. Когда дует северный ветер, мы здесь просто задыхаемся от запаха мертвечины.

Волков встал:

– Значит, если я найду лодку, и со своими людьми пойду в город через шлюз, тоя там встречу еретиков или Бог ещё знает кого?

Георг фон Пиллен тоже встал, он развёл руками: На всё воля Божья.

– Скорее всего, мне с моими людьми сразу придётся драться. А сколько там еретиков или бандитов вы не знаете?

Георг фон Пиллен только покачал головой, он сожалел, но ни чем помочь не мог. Вернее мог:

– Господин Фольокф, вы можете разместить людей и припасы в моём лагере.– Произнёс юноша.– Это всё, что я могу для вас сделать, а ещё…

– Что?

– В трёх милях вверх по реке, у старых доков для хлеба, стоят протопленные баржи, одна из них совсем новая.

– Спасибо, – Волков сгрёб со стола деньги и протянул юноше руку.

– И ещё, почту для себя честью пригласить вас на ужин.– Рыцарь Георг фон Пиллен пожал руку Божьему рыцарю Иерониму Фолькофу.

– Я буду не один, со мной будут дамы. Две.

– Дамы?– Искренне удивился юноша.

Волков не ответил, улыбнулся и вышел из шатра.

Он нашёл капитана Пруфа и сказал:

– В город нас через ворота не пустят, в трёх милях от города, есть новая притупленная баржа, наверное, придётся плыть на ней до речных ворот.

– Терпеть не могу плавать.– Сказал капитан раздражённо.– Какого чёрта, мы так не договаривались, если нельзя пройти посуху, то мы пойдём домой.

– Езжайте немедля и найдите мне баржу, и даже не начинайте мне нытьё про то, что мы так не договаривались.

– Скоро начнёт темнеть.

– Так и не ждите, что стемнеет, езжайте.

Пруфф зло фыркнул и пошёл, а Волков глядя ему в след подумал, что ещё намается с этим капитаном.

Георг фон Пиллен не знал, чему больше удивляется, уму и знаниям чопорной и строгой госпожи Агнес или простоте и открытости госпожи Брунхильды, которая сразу перешла с ним на «ты». Юный рыцарь был книгочеем, но даже его удивляли знания совсем юной госпожи Агнес, которая запросто вспоминала огромные куски из учений пресвятого Луки Ланнского и знала, сколько в человеке костей и как к ним крепятся мышцы. И по памяти могла процитировать любой псалом. Третий Форшнейдер его высочества принца Карла просидел бы с ней до утра и слушал бы её и слушал, но при других обстоятельствах. А когда госпожа Брунхильда подобрала свою нижнюю рубаху так, что она сравнялась с лифом платья, обнажая при этом чуть ли не половину роскошной груди красавицы, умные слова госпожи Агнес долетали до юноши и едва-едва задевали его разум. Да и как можно сохранять трезвый ум молодого человека, когда такая красавица говорит ему:

– Господин рыцарь, велите вашему человеку налить мне вина.

– Я сам налью вам,– вскакивал Георг фон Пиллен. – Для меня честь быть виночерпием такой прекрасной дамы.

– И себе налейте, – говорила девушка,– давайте выпьем, а то от умных речей нашей Агнес умом тронуться можно. Сижу – засыпаю.

– Госпожа Агнес очень умна, мне её речи очень интересны, – говорил юноша, заглядывал за лиф платья Брунхильды когда лил ей вино в стакан.

Агнес же сидела, поджав губы, в этот момент она ненавидела свою товарку. Тоже решилась и во второй раз за вечер пригубила вина. Волков тоже почти не пил. Он время от времени давал темы для разговоров, оживлял беседу шутками, но не мешал вечеру. Он был самый старший за столом, и был доволен тем, как всё складывалось.

– А откуда вы? Вы все из Ланна?– Спросил Георг фон Пиллен.

– Нет, – сказал кавалер,– я издалека, с северо-востока.

– А мы из Ребенрее,– сказал Агнес.

– Мы с Агнес из Рютте.– Уточнила Брунхильда.

– Из Рютте?– Удивился молодой рыцарь. – А вы слышали, что в Рютте выловили целый выводок упырей?

Волков молчал, Агнес глянула на него и тоже ничего не сказала, а Брунхильда молчать не стала:

– Так мы и видели всё своими глазами, – она указала на Волкова,– господин наш их и ловил, каждую неделю на площади вешал. Страшные, аж ужас. А воняли как! Задохнуться можно от них. Хуже чем в нужнике, воняли.

Георг фон Пиллен не мог понять, шутит ли госпожа Брунхильда или нет, и переводил взгляд с Волкова на Агнес и снова на Волкова.

– А потом и одного из главных, вурдалака на старом кладбище нашёл и сам его зарубил,– продолжала красавица,– из всех только один убежал, как его звали то?…– Она жестом попросила Агнес помочь.

– Ла Реньи его звали,– напомнила Агнес.

– Точно, – вспомнила Брунхильда,– точно, ла Реньи, менестрель он был, так пел прекрасно, заслушаться можно было, а сам людей жрал.

– Говорят, дочь барона с ним сбежала.– Добавила Агнес.

– Ну, хватит.– Сказал Волков.

– Почему же, пусть расскажут, мне очень интересно, у нас даже при дворе, все про это говорили.– Сказал молодой рыцарь.– Так вы принимали участие в поимке упырей, господин Фольокф?

– Какое ж участие,– возмутилась Агнес,– он же их и ловил, наш господин был коннетаблем Рютте.

Георг фон Пиллен, смотрел на Волкова, открыв рот и округлив глаза. И потом произнёс:

– Так вы коннетабль Рютте?

Кавалер знал, о чём будет следующий вопрос, и знал, что избежать его не удастся, как бы ему не хотелось, не поднимать эту тему:

– Да, я служил барону фон Рютте.

– А Кранкль…

– Да,– коротко ответил Волков и добавил.– Конь, на котором я приехал конь Кранкля.

– И как вы не побоялись вступить в поединок с лучшим бойцом земли Ребенрее?

– Я не знал, что он лучший боец, и у меня не было выбора, если бы я отказался, они бы меня убили и без поединка, да и оружие выбирал я. Я выбрал арбалет. Оружие черни, он не так хорошо им владел как я.

– Да-да, его убили из арбалета, но ведь он вас тоже ранил?

– Я до сих пор лечу эту рану,– гордо сказала Агнес.– Господин до сих пор ей мается, если долго в седле сидит так ногу крутить начинает.

Юный Третий Форшнейдер принца Карла хотел задать ещё вопрос, но тут красавица Брунхильда, которая была весела от вина, простодушно отрыгнула, так, что все заметили и сказала:

– Господин мой, мне надобно по нужде.

Волоков встал, за ним встал и фон Пиллен. Кавалер и красавица покинули шатёр, он проводил красавицу туда, куда ей надо и там произнёс:

– Мальчишка не пускает меня в город, можешь его окрутить?

– Так я уже,– сказала красавица вальяжно и уверенно, она, сделав дела, поправляла одежду,– будет плясать у меня как пёсик за подачку.

– Прям таки и уже?– усомнился кавалер.

– Ой, да не волнуйтесь вы, господин мой, у него косоглазие скоро случится, так на меня пялится.– Она поправила грудь в платье.– Говорила ведь вам, дайте денег на кружево, с кружевом его бы вообще распёрло уже.

Тут она была права. Надо было дать денег ей на туалеты.

Хотя и без них было в этой девушке, что то такое, от чего у многих мужчин случалось помешательство.

– Ты ему голову то кружи, но пока я в город не въеду, не давай.

– Как скажите, мой господин, – сказала красавица и весёлая от вина добавила,– а сегодня могу и вам дать.

– Не откажусь,– он хлопнул её по заду и привлёк к себе, поцеловал за ухо, в шею.– Сосучился.

Было глубока за полночь, когда фон Пиллен, выйдя с Волковым на воздух, спросил:

– Неужели вы собирались своих дам взять в город? Туда?– Он кивнул в темноту.

– Да нет, конечно, я велел им дома сидеть, меня ждать, а он они возницу наняли и приехали за мной, вот теперь думаю, как с ними быть.

– Пусть остаются у меня,– сказал юный рыцарь,– в моём шатре. Я найду себе место.

«Значит ты уже не против, того, что я пойду в город».– Про себя отметил Волков. И сказал.

– Нет, они будут причинять вам неудобства.

– Ни каких неудобств, я уже не первый год как при дворе, два лета воевал, и зиму провёл в осаде. Мне не впервой.

– Вам и мне жить в палатке не впервой, а они ж женщины. Сами понимаете.

– Велю построить им уборную.

– Им мыться нужно, и прислуга нужна.

– Велю построить купальню, и ванную привезти. И служанку им найму, – обещал на всё согласный Третий Форшнейдер принца Карла, курфюрста Ребенрее. – И печку велю поставить в моём шатре.

«Ишь, как тебя Хильда то присушила, ещё немного и дом ей построишь».– Опять отметил про себя кавалер. И спросил:

– Так значит, вы меня пропустите в город?

– Нет,– твёрдо сказал молодой рыцарь,– ослушаться приказа сеньора я не могу,– он чуть помолчал и прибавил многозначительно и уже тише,– но случится, может всякое.

Спрашивать, что может случиться Волков не стал, решил подождать. Агнес и Брунхильда расположились на кровати Георга фон Пиллена, в его шатре, а кавалер не снимая сапог, завалился в телегу, и заснуть он не успел. Пришёл караульный и доложил:

– К вам, солдат из местных.

– Зови.

В темноте пришедшего Волков едва различал, но слышал хорошо:

– Господин, на заре, как только закраснеет, вы готовы будьте, стойте в тумане, ближе к леску, что у самой реки, я сержант Рибе, я караул с южной заставы снимать поутру приду, как сниму, так вы увидите. К реке идите заранее, и по реке по туману, так и пройдёте в город.

– Спасибо брат-солдат, – сказал Волков и не пожалел, достал из кошеля тяжёлую имперскую марку вложил в крепкую солдатскую руку.

– Брат-солдат?– Переспросил сержант Рибе.– Вы ж вроде как из благородных?

– Стал, а был солдатом, как и ты.

– Бывает же такое!

– Бывает, как видишь.

– Что ж за деньгу спасибо, да только теперь я её у вас не возьму, негоже у брата-солдата брать. Да не правильно, деньгу брать с тех, кто на смерть идёт.

– Бери-бери, коли сгину, она мне не пригодится. Мародёры с тела поднимут, лучше тебе отдам. Ты главное меня в город проведи.

– Что ж раз так, проведу, хотя зря вы туда идёте, за полгода не вышел оттуда никто. Вы по туману сейчас к реке ступайте, и стойте у леска. Вас там ни кто не приметит даже когда закраснеет на востоке. А как солнышко покажется, я по первой росе караул в лагерь поведу, вот тут вы уже не ждите, идите, да хранит вас Бог там.

Сержант ушёл.

– Роха, Пруфф, собирайте людей, запрягайте лошадей. Ёган коня седлай, идём сейчас.

– Куда мы в такую темень пойдём, и люди ещё спят,– заворчал капитан.

– Людишки устали,– поддержал его Роха.

– Либо идём сейчас, либо поплывём на барже.– Сказал Волков.

Ни кто более с ним спорить не стал, пошли будить людей и готовится.

Глава 9.

Когда слабые от болезни люди пытались выйти из города, Южные ворота были закрыты, и сил открыть их не было. Засовы и решётки уж очень тяжелы. Те, кто был совсем слаб от болезни, садились тут же возле ворот, тут же и умерли потом. Но кто-то приоткрыл ворота после их смерти, а они так и остались сидеть и лежать, разлагаясь, растекаясь черными, смрадными потёками, у входа в город. Тут пировали крысы, вороны, мерзкие жирные и огромные чайки, то ли речные, то ли от далёкого моря, прилетевшие на пир. И было очень много самых разных насекомых, и мухи всех мастей и тараканы и клопы, и особенно отвратны были чёрные жирные жуки. Этих на трупах было больше всего.

Волков надеялся, что он подготовился ко всему этому:

– Капитан, пусть четыре человека, возьмут крюки и растащат мертвяков с дороги, иначе телеги не проедут.

– Будет сделано, кавалер,– отвечал капитан Пруфф.

– Пусть рукавицы оденут обязательно, и пусть не мажутся в трупную жижу.

Пара солдат налегла на ворота, что бы открылись до конца. Четверо под надзором сержанта Вшивого Карла стали растаскивать останки с дороги. Все остальные напряжённо ждали. Что бы как то ободрить людей кавалер сказал громко:

– Слушайте меня все, ничего страшного в мертвецах нет, я их видел тысячи и тысячи, главное не касаться зачумлённых, это мне один умный врач сказал, а коли кто прикоснётся, так того будем мыть уксусом. В этом городе нам делать нечего. Зайдём, найдём храм, заберём мощи и помощью Божьей сегодня же выйдем из него. Запрещаю, под страхом смерти входить в дома, поднимать, с земли, пусть даже золото будет там лежать, только церковь и мощи нам надобны в этом городе. Монахи причастите жаждущих, и все помолитесь, что бы язва миновала нас.

Он замолчал, надел перчатки и осенил себя святым знамением, и солдаты последовали его примеру.

Солнце уже сушило росу на крышах домов, а туман ещё полз по улице, когда рыцарь Божий Иероним Фольокф въехал, впереди людей своих, в чумной город Фёренбург через южные ворота.

За городом, вороньего гвалта почти не было слышно, а тут за городскими стенами он почти оглушил кавалера. Мерзкие твари, и вороны и чайки, крыльями разгоняли клочья тумана, с шумом и раздражённым ором взлетали, садились на крыши, и гадили, везде где можно. И следили за людьми, что пришли мешать им, пировать. Кроме этих тварей ничего живого на улицах не было.

– Капитан, – позвал Волков, останавливаясь,– семь человек в авангард, трое идут вперёд, двое смотрят улицы и переулки, что справа, двое других, что слева.

– Да, господин кавалер,– капитан отъехал, распорядился.

Так и пошли, не торопясь, рассматривая строения, что стояли по обе стороны широкой для города дороги. Дома вокруг были крепкие, все белёные, с чёрными от времени стропилами, окна со стёклами. Многие дома с заборами и большими воротами. Видимо кто-то, и конюшни тут имел. Беднота, явно, на этой улице не жила. Но сейчас здесь ни кто жил, не городская рвань, ни честные горожане. Дома стояли с открытыми нараспашку дверями. Ворота тоже нараспашку. Во многих окнах стёкла биты. Все дома словно предлагали: Загляни в нас дружок, хозяева наши мертвы, но в нас есть, чем поживится.

Волков дождался, пока капитан Пруфф с ним поравняется и тихо сказал:

– Капитан, тут очень много соблазнов, для ваших людей, следите внимательно за ними, это не вражеский город, грабить я не позволю.

– Буду следить, господин кавалер,– заверил капитан.

И тут сержант, шедший в авангарде, закричал:

– Господин кавалер, тут живые!

Волков, Ёган поехали вперёд, к людям из авангарда, которые стояли в двадцати шагах от первых живых, которых они встретили. Они обогнали свой авангард подъехали к горожанам ближе.

Конь, солдата сам остановился и замотал головой, словно не хотел идти вперёд. И кавалера это не удивило. Туман почти растаял и Волков и Ёган отчётливо видели небольшую телегу без лошади, доверху наполненную мёртвыми людьми. Перед телегой стоял худощавый человек, был он в широкополой шляпе, непонятного цвета, в маске из кожи, с большим кожаным носом, в узком сюртуке до земли, некогда синего цвета, и кожаном фартуке, тоже длинном. На руках его были перчатки. А за ним, у телеги, стоя ли два мускулистых и высоких парня, те были только в штанах и кожаных фартуках, на ногах деревянные башмаки, на руках рукавицы. Все трое были очень грязны, все были в отвратительных потёках. Двое здоровяков, судя по лицам, были ещё и недоумками.

Они, разинув рты без удивления, без радости, без злобы пялились на приближающихся всадников. А вот человек в маске и шляпе поднял руку и неожиданно громко, несмотря на маску, поприветствовал кавалера и его слугу:

– Как приятно в этой части города, видеть тех, кто не гниёт, – очень, очень высоким голосом говорил он, – здравствуйте добрые господа!

– И вам хорошего дня, честные люди. – Сказал Волков.– Я кавалер Фольокф. Здесь по делу.

– И я тоже, – продолжал человек высоким голосом,– пол года назад магистрат нанял двенадцать докторов, ходить за язвенными, и хоронить мёртвых, остался один я, остальные все померли. И зовут меня Утти, доктор наук естественных.– Он поклонился.– А это мои тупые помощники, Правый и Левый. – Он указал величественным жестом на двоих недоумков.– Слова они понимают с трудом, за то сильны и выносливы. И могут вдвоём утащить, целую телегу трупов. А вы господа, заехали в наш городишко пограбить?

Говоря это доктор Утти, стал подходить ближе к Волкову.

Кавалер очень не хотел, что бы этот доктор в своей страшной от грязи и потёков одежде приближался, и он ему сказал:

– Нет, мы не разбойники, мы здесь по велению князей Церкви. И прошу, вас, доктор, не подходите ближе. Вы беспокоите моего коня.

Доктор послушно остановился и снова заговорил своим пронзительно высоким голосом:

– Приятно слышать, что город наш не оставлен заботами, пастырей наших. Вы пришли в помощь нам? Я вижу лиц духовного сана, среди вас, неужто я снова услышу колокола на церквях наших? И люди выжившие пойдут к обедне?

И снова он двинулся к Волкову, хотя и небольшими шагами.

Пока он говорил, ему удалось подойти ещё шагов на пять. И теперь кавалер заметил какую-то странность, в платье доктора. Но что было в нём странного, он рассмотреть не мог, и Волков снова попросил:

– Не подходите ближе. Стойте там, а пришли мы не для того, что бы снова начать в церквях ваших службы служить. Дело у нас тут, сделаем и уйдём. Не скажите, как нам проехать к Ризенкирхе?

– Ах, как жаль, – запищал доктор и тихонько шагнул к рыцарю,– значит, забыли пастыри наши детей своих.– Он снова сделал шаг. – Что ж скажу вам, как проехать к нашему кафедралу. – Он ещё сделал шаг.– Да вот только хозяин его, епископ наш, оставил кафедру свою и этот мир и почил уже давно, что же вам нужно в доме его?

– О том говорить я не намерен, – сухо отвечал Волков, а пока он говорил доктор Утти приблизился ещё.– Скажите где храм ваш?

Тут доктор сделал ещё один шаг, и кавалер понял, что было странного в одежде доктора. Она шевелилась, не сама конечно, просто по плечам и рукавам, по шляпе и маске ползал сотни, сотни и сотни вшей. А доктор был уже в трёх шагах, он даже руку поднял, непонятно зачем. Может быть даже, что бы осмелиться и взять коня кавалера под уздцы. Такого Волков уж точно не позволил бы.

Вввсссс… С привычным шипением меч покинул ножны, теперь кавалер почувствовал себя увереннее. К дьяволу вежливость, с теми, кто пренебрегает твоими просьбами:

– Стойте где стоите, и не смейте тянуть руки к моему коню,– холодно сказал он,– ещё один шаг и вы пожалеете.

Доктор покосился на отличное железо, что блеснуло на утреннем солнце:

– Господь Всемилостивейший, я не хотел злить вас,– запищал доктор,– простите великодушно. Просто тут так редко бывают люди, с которыми можно поговорить, с моими болванами не наговоришься. Я более не сойду с места. А кафедрал наш, в цитадели, поедите на север, как и ехали, и на Мясных рядах, вы их узнаете сразу по вывескам, повернёте на восток, и поедете до канала, а там опять на север, до моста, переедете мост и увидите ворота. Только вам их не откроют, там заперся какой-то сумасшедший. Уже полгода сидит и ни кого в цитадель не пускает. Уж не знаю, как вы попадёте в наш прекрасный Ризенкирхе.

– Что за сумасшедший? – Спросил кавалер, подобный расклад ему совсем не нравился, он и представить не мог, что нужный храм находится в цитадели, которую охраняет сумасшедший, – кто он такой?

– Знать его не знаю,– отвечал доктор Утти,– когда я со своими дураками прохожу мимо, он кидает в нас стрелы, одного из них, Левого кажется, ранил, еле достали эту стрелу.

– Спасибо доктор,– сказал Волков,– мы пойдём, а вы даже не думайте, приближаться к моим людям, велю рубить вас, как только попробуете, к ним двинутся.

– Очень жаль, а я хотел попросить у вас людишек, человек десять, – пронзительно пищал доктор,– мне бы десять человек и я за три дня отвёз бы всех мертвецов с этой улице на канал. А я бы дал бы вам талеров, сколько бы вы захотели. Могу дать двадцать. Или тридцать.

– Мои люди солдаты, и ни кого хоронить, кроме своих братьев солдат не будут,– отвечал волков.

– А хотите золота дам,– не отставал доктор, он полез под фартук и вытащил оттуда целую пригоршню золотых монет. Там были и дукаты, и гульдены, и эскудо. Он протягивал их кавалеру. Но сделать шаг к нему не решался.

– Нет, говорить боле не о чем, не будут мои люди таскать мертвецов даже за золото,– отвечал Волков твёрдо, он не прикоснулся бы к руке этого доктора ни за что, он видел, как по перчатке и рукаву доктора ползают сотни вшей и гнид. Зрение кавалера не подводило.

Волков махнул рукой:

– Капитан, двигайтесь вперёд, идём на север, ищем Мясные ряды.

– Как жаль, как жаль,– пищал доктор, отходя к своим болванам.

– Ох и жуток доктор,– сказал Ёгвн, – хорошо, что вы его мечом пуганули, неровён час подошёл бы, не знаю, что бы я делал.

– Когда интересно уже ты начнёшь мечом пугать, так и будешь у меня за спиной прятаться, ты вроде хотел воинское ремесло освоить?– Спросил кавалер слугу.

– Так времени нету. Вы ж мне продуху не даёте. Всё работа и работа. Вечером с ног валюсь.

– Не врал бы ты, не так уж ты и занят. По полдня валяешься на тюфяках да ошиваешься на кухне. С чего ты вечером валишься, я не знаю.

Так кавалер и Ёгна болтали, стояли и ждали пока пройдут все их люди мимо страшной телеги и странных людей. Кавалер меч в ножны так и не вложил пока последний его солдат не прошёл на север.

Они свернули на Мясные ряды, и уже вскоре почувствовали запах воды, гниющей воды. Пока ехали, глядели по сторонам, почти никто не разговаривал. Дома вокруг были большие, ворота крепкие, вывески везде: мясники, колбасники, мыловары, сыровары. Кое-где ворота, двери и ставни закрыты. А где то всё нараспашку. Чумной доктор Утти видимо здесь прибрался, чёрные смрадные пятна на мостовой был, а трупов уже не было. Вернее был один. Это была худая женщина, лежала на перекрёстке, у края мостовой. Лежала видимо недавно, разлагаться ещё не начала, но на шее у неё, словно от рук душителя, синяки, посреди синяков белёсый от гноя нарыв, величиной с крупную сливу. Пальцы женщины словно сгорели до углей, были черны и скрючены, словно пыталась она ими разодрать кому то лицо. Люди Волкова были опытные, и смерть видевшие и зачумлённых, прошли бы мимо, и не взглянули бы на труп лишнего раза, но рядом с трупом сидела девочка, лет семи и было ей не хорошо, видимо у неё жар, и она кашляла она всё время. Сидела на проходящих мимо солдат даже не взглянула. Глядела вниз, на мостовую, находила там какие-то крошки, отправляла их в рот. Ёган достал из сумки краюху, кинул ей почти под руки, хлеб упал, и только тут девочка подняла голову, глянула на солдат. И солдаты как в оцепенении, проходили мимо и все до единого, молча глядели на неё. Глядели в её пустые, белёсые, мёртвые глаза. Даже Волкову стало не по себе от вида этих глаз, он и сам как зачарованный смотрел бы в них, да не мог. Он видел, что эта девочка вселяет в людей его ужас, и он заорал, что бы все слышали:

– Чего рты разинули? Прибавили шагу, давай быстрее. А то собьётесь в отару сейчас как бараны. Нечего таращится на неё, слепая она, бельма у неё в глазах. Слепых что ли не видали?

Люди пошли веселее, просто слепая девочка, зачумлённая, хорошо, что кавалер всё объяснил. И только те, что шли последними, да возницы телег, да Роха и монахи, увидели как слепая девочка, с белёсыми глазами протянула руку и подняла с земли краюшку хлеба. Подержала её и отбросила как ненужную. И стала смотреть вслед уходящему отряду.

Отряд остановился сразу за мостом. Кавалер и Сыч с Ёганом, что были в цветах его герба, подъехали к воротам цитадели. Ёгана держал штандарт. Люди, что были на башнях, над воротами цитадели, сами говорить не стали, пошли за своим ротмистром. Пока они ходили за ним, Волков уныло рассматривал цитадель. Было, да было от чего приуныть. Цитадель была нова. Стены в тридцать локтей, да сразу на берегу канал, тут и лестницы толком не поставить. Подход к воротам только через мост. Ворота кованные, новые. Даже если нет решётки за ними, без пушек их всё рано не взять. Да и пушки можно поставить только за мостом, а там дома буду мешать стрелять, а дома не сжечь, все крепкие каменные. Да, цитадель строили добрые инженеры.

«Если не удастся договориться, не знаю, что и делать»!– Думал кавалер.

От этих мыслей его оторвал крик с башни:

– Кто вы и что вам угодно?

Кричавший был уверен в себе и знал себе цену. Это Волково понял по тону и манере говорить, это и был ротмистр.

– Моё имя Фолькоф, – представился он, – я рыцарь Божий. Волю епископа Вильбурга и архиепископа Ланна я пришёл сюда, что бы забрать раку с мощами святого великомученика Леопольда и иконы и другие ценности из кафедрала Ризенкирхе, что бы избежать расхищения и поругания святынь.

– Моё имя Карл Брюнхвальд я и мои люди заключили контракт с магистратом города Фёренбург на охрану цитадели, и я буду охранять её до истечения контракта, то есть до Рождества. Вам нечего опасаться, кавалер Фолькоф, ни кто ничего не тронет ни в цитадели, ни, тем более, в храме, пока я тут.

Волков помолчал, он знал подобных людей, и понимал, что разговор предстоял сложный, немного подумав, он начал:

– Лейтенант Карл Брюнхвальда, служивший под началом графа фон Крюнендорфа случайно не ваш родственник?

– Мой, он мой двоюродный дядя.

– Я был его оруженосцем, он умер у меня на руках. Он всему меня научил.

– Он был славный воин! – Сказал ротмистр Брюнхвальд. – Да упокоит Господь его душу.

– Да он был славный воин. – Согласился кавалер и чуть помедлив добавил. – Значит, ворота вы мне не откроете?

– Нет, не открою, передайте своим попам, Фольокф, что о церковных ценностях, до Рождества они могут, не беспокоится. С ними всё будет в порядке.

– Чёрт с ними с ценностями, оставьте их в церкви, – сказал Волков,– дайте мне только раку с мощами, ворота тоже не открывайте, спустите через блок на верёвке. И я буду вам очень признателен.

– Фолькоф, прекратите, я подписал контракт, а значит, дал слово. Я ничего не могу вам отдать.

– Брюнхвальд, а кто-нибудь из магистрата с вами? Кто-нибудь помнит про ваш контракт?

– Никого нет, я давно никого из них не видел.

– Они может, уже все мертвы, а те, кто ещё живы, давно забыли про ваш контракт и сбежали из города.

– Может и так, может и так, да вот я не сбежал, и я помню про контракт. Этого достаточно.

– Деньги предлагать вам бессмысленно?

– Бессмысленно, я охраняю казначейство Фёренбурга.

– Брюнхальд, я не могу уйти без мощей.

– Фольокф, а я не могу их вам отдать.

– Кто-то из нас проиграет. И всё, из за вашего упрямства, Брюнхвалтд.

– Кто-то всегда проигрывает, Фолькоф. Из-за упрямства, из-за глупости, из-за денег. Но я по-другому не могу, я дал слово!

– Я вас понимаю, вы добрый человек, Брюнхвальд, но удачи я вам желать не буду.

– Фолькоф, не вздумайте пить воду из местных колодцев. Это всё чем я могу вам помочь.

Два старых воина поговорили. Волков отъехал от башни стал на мосту, глядел в мерзкую воду, и видел как по каналу, где стоят протопленные баржи и лодки, медленное течение колышет одежду на распухшем трупе. К нему подъехал капитан Пруфф:

– Этот мерзавец открыть ворота нам не желает? – Уточнил он.

– Этот офицер выполняет свой контракт,– ответил кавалер.

– Взять эту цитадель не представляется возможным, полагаю, что лучше нам вернутся в Ланн, – заявил капитан.

– Полагаю, что вам следует поучиться выполнять контракт у того кого вы назвали мерзавцем.– Едко заметил рыцарь.

–Что?– Пруфф поднял бровь.

– Вы просили двадцать два талера, кажется, – начал вспоминать Волков,– не получите не крейцера.

– Я…

– Мы договаривались на две недели.

– Я и мои люди считают, что здесь слишком опасно. Здесь нельзя оставаться.

– Вы и ваши люди знали, куда шли. И договор был о двух неделях.

– Мне нужно посовещаться с моими людьми. – Сказал Пруфф раздражённо и поехал к солдатам.

– Ни крейцера, Пруфф, ни крейцера, – крикнул ему вслед кавалер.

– Что будем делать, господин? – Спросил Ёгна, когда тот отъехал.

– Позови попов ко мне.

Солдаты собрались вокруг Пруффа, и тот что-то им объяснял. А к Волкову подошли монахи. И молодой Ипполит, и уже возмужавший брат Семион стояли и готовы были его слушать.

– Нужно вам уговорить хотя бы часть солдат, чтобы остались. – Говорил кавалер. – Говорите о том, что это дело богоугодное.

– Хорошо, – сказал брат Ипполит. – Буду говорить.

А вот брат Семион не сразу откликнулся, он немного подумал и потом заговорил:

– Было бы легче их уговорить, если бы вы, господин, дали им задание, чтобы они поверили, что вы идёте с помыслом и знаете, что делать.

Этот монах не нравился Волкову с самой первой минуты знакомства, но сейчас он, кажется, говорил дело. Кавалер спросил у него:

– Что ты думаешь им предложить? Что за дело?

– Люди ваши всё утро видят ужасы, адские видения. Вы крепки, господин, но не все подобны вам. Многие из ваших людей напуганы. Чтобы им успокоится и понять, что и здесь можно сохранить живот свой, нужно найти им место, дом, где они почувствуют себя в безопасности.

– Ты прав, а ещё нужно найти бочки. Этот ротмистр из цитадели сказал, что воду из колодцев здесь пить нельзя.

– Ну, что ж, тогда нас устроит винный дом некоего Коллети, мы мимо него проходили, – продолжил брат Семион. – Раз винный дом, значит, и место под бочки есть, да и сами бочки должны быть, а, может, и вино имеется.

Монах опять был прав, кавалер вспомнил, что совсем недалеко отсюда был дом с вывеской о торговле вином.

– И пойдём к людям вашим, господин, попробую донести до них, всю богоугодность нашего подвига. – Продолжил брат Симеон и первый пошёл в сторону солдат.

– Ишь ты, какой хваткий, – произнёс Ёган, и все двинулись за монахом.

И тут брат Семион был красноречив, но лаконичен. Подойдя к солдатам, он громко и чётко, как с амвона, сказал:

– Добрые люди, пришли вы в этот ад ради подвига богоугодного, но не всем подвиг этот оказался по плечу, – солдаты и Пруфф его внимательно слушали, – тем, кто слаб и духом немощен, укора не будет и дорога назад открыта, с печалью в сердце отпускаем его. А тот, кто останется с нашим добрым господином, – монах дланью указал на Волкова, – пред вратами Господними будет, что сказать о себе. – Монах сделал паузу. – И ещё: доля тех, кто уйдёт, будет разделена на тех, кто останется.

Солдаты стали тихо переговаривается. Волков ждал их решения. А брат Семион ждать не стал и продолжил всё так же чётко и громко:

– Те, кто остаётся, с господином нашим, проводите меня в наш новый дом, что когда-то был винным домом некоего Коллети. Требуется нам навести там порядок. Ибо станет он нашей святой крепостью в этом аду.

Солдаты немного ещё посовещались, а потом к Волкову подъехал капитан Пруфф и сказал:

– Люди мои решили, что мы остаёмся до окончания контракта.

Волков ему ничего не ответил. Он тронул коня и поехал вслед за монахом, который повёл людей в их новый дом.

Уехал ли владелец дома или остался, было не ясно. В подвале, на складе, торговых покоях и в покоях жилых нашли семь трупов. И взрослых, и детей. Кавалер велел вытащить все тела на улицу и сжечь, а места где они лежали, велел мыть с уксусом. Вернее, он подтвердил решение брата Ипполита. Богатство торгового дома было огромным. В подвале насчитали двенадцать двадцативедерных бочек вина и две бочки роскошного, зелёного, благоухающего оливкового масла. Волков мысленно прикинул, что тут только масла талеров на сорок. Также было множество крепких пустых дубовых бочек и множество старых. У стен во дворе высились штабеля дубовых плашек под навесами, из которых собирались бочки. В подвале также нашли и старые сыры, вяленые окорока, Волков ел такие на юге, назывались они прошутто, добрая пшеничная мука, сушёные фрукты. Вопрос о провианте не стоял. Но стоял вопрос о воде.

– Капитан, отправьте десять человек сержантом за водой, пусть возьмут две бочки, воду пусть берут из реки, за городской стеной, из канала и местных колодцев пить нельзя. Только пусть не попадаются на глаза стражникам фон Пиллена.

Капитан только успел кивнуть, как заговорил подошедший к ним брат Ипполит:

– Господа, нужно отрядить людей в подвал, крыс бить и заделать крысиные лазы. Многие доктора считают, что крысы разносят чуму.

– Отправьте пять человек в подвалы, – распорядился кавалер.

Капитан опять не успел ответить, монах продолжал:

– Все перины, тюфяки и подушки из спальных покоев нужно сжечь, клопы и блохи опасны. Кровати, лавки и столы мыть уксусом.

– Капитан, если мы хотим выйти из этого города живыми, делайте всё, что он говорит.

– И ещё скажите людям, чтоб не пили воду некипячёную. И обтирали руки уксусом перед едой. И носили рукавицы.

Тут капитан Пруфф спорить не собирался:

– Только скажите, что нужно делать, святой отец, мои люди всё сделают.

Теперь, когда все люди были заняты, Волков и сам немного успокоился. Но только немного. Он не знал, что делать дальше. Как попасть в цитадель, как вывезти оттуда мощи. Пересидеть упрямого Брюнхвальда, было невозможно, людей он нанимал на две недели и пять дней уже прошло.

Кавалер ходил по двору, глядел на работающих солдат и думал, думал и думал. Но ничего на ум ему не приходило. Он уставлялся на Ёгана и Сыча, что беззаботно сидели в телеге, жевали что-то и болтали. Вели они себя, словно были не в чумном городе, а где то на богатой охоте.

– Заняться нечем? – Спросил кавалер. – Штандарт мой над воротами повесьте. И еду начинайте мне готовить.

– Так воды нету, господин, – заявил Ёган, вскакивая с телеги, – ждем, когда привезут.

– Соберите всю воду, что у солдат осталась, вскипятите её. Монах сказал пить только кипячёную.

Сыч с Ёганом занялись делом, а Волков уселся на старую бочку и увидал брата Семиона. Тот слонялся среди работающих, давал им наставления и советы. Сейчас он объяснял солдатам, что перины и тюки лучше жечь на улице, а не во дворе. Случайно монах поглядел на кавалера и тот поманил его рукой. Монах едва ли не бегом кинулся к Волкову. Остановился в двух шага с поклоном.

– Ты хитрый, – произнёс кавалер, он не спешил, – подумай, как мне попасть в цитадель, как забрать из храма мощи, если упрямец не хочет меня туда пускать? А силой я туда попасть не могу.

– Не слышал я вашего разговора, господин, коли слышал, может, что и посоветовал бы, – отвечал монах.

– Ротмистр Брюнхвальд говорит, что не откроет мне ворот, потому что дал слово, что сохранит все ценности до окончания контракта.

– И долго он будет там сидеть?

– До рождества.

– И мзды не возьмёт?

– Думаю, нет.

– Многие благородные господа крепки, словом своим. – Задумчиво произнёс монах.

– Он из таких.

– А так ли крепки люди его? Долго сидят они в цитадели среди чумного ужаса. Все ли тверды духом, и нет ли тех, что хотят покинуть город этот?

Тут Волков стал понимать, куда клонит монах, он внимательно смотрел на его лицо с незажившими ссадинами. У этого хитрого человека было лицо чистого ангела. И глядел он на кавалера глазами наполненными светом Божьим. Непонятно, правда, за что били его недавно, да ещё отравить кого-то вроде собирался, яд с собой таскал, но если это не принимать в расчёт – воплощение святости. Что ни мысль – то мудрость, что ни слово – то елей.

– Говори, – сухо произнёс кавалер.

– Протяните им руку дружбы, но так, что бы господин их о том не ведал.

– Как?

– А пошлите им бочку вина, церковное то они давно выпили, наверное, а от вина никакой солдат не откажется. То шаг будет первый наш.

В точку. Волков знал не понаслышке, что значит сидеть в крепости.

Сам в осаде сидел не раз, один раз насилу живым вышел. Осада это всегда голод, уныние и вечное ожидание штурма. Он был уверен, что люди за стеной цитадели истосковались по хорошей еде и вину и даже по общению с другими людьми.

– Ёган, – крикнул он.

– Да, господин, – откликнулся слуга.

– Штандарт вывесили?

– Да, господин.

– Запрягай телегу.

– Едем куда? Что повезём?

– Бочку вина, пару свиных ног, мешок фруктов, пару сыров, кувшин масла, мешок муки. Всё в телегу.

– Сделаю, господин.

– Поп,– сказал кавалер, – ты пойдёшь со мной.

– Как пожелаете, господин.

Брат Семион поклонился.

Недалеко от моста Волков велел Ёгану остановить телегу. Он задумался, полез в кошель, достал из него склянку, ту, что отобрал у брата Семиона, кавалер вертел её в руках, разглядывал, она была из прозрачного стекла. А сама жидкость в ней была жёлтой, маслянистой. Монах стоял рядом с ним. Он прекрасно видел, что рассматривает рыцарь, он молчал. Люди, шедшие с ними, остановились, ждали.

– На сколько человек хватит этой отравы? – Наконец спросил кавалер у монаха.

– Сказано было, что этого достаточно будет, – отвечал монах, – я в делах таких не сведущ. Сказано было, что в общий котёл вылить желательно.

– А если в вино? В бочку? На сколько человек хватит?

– Сказано было, что зелье доброе, что бы сам даже малой доли не ел и не пил из отравленного.

Кавалер опять уставился на склянку, глядел, глядел, а потом размахнулся, закинул стекляшку в канал и сказал:

– Поехали.

– Вам опять позвать ротмистра? – Кричал стражник с башни.

– Нет нужды, – крикнул Волков, – мы вам привезли вина и еды. Ротмистра беспокоить не нужно.

Он видел, как солдаты на башне в недоумении посмотрели друг на друга, а потом один из них крикнул:

– Мы не откроем вам ворот, не надейтесь.

– И не надо, давайте балку с блоком и поднимете себе всё на башню. Балка есть у вас?

– Балка то у нас есть, да вот не ясно нам, господин рыцарь, с чего бы от вас такая милость?

– Я сам в осадах просидел, почитай два с лишним года, знаю, каково это. И я хочу, что бы знали вы, что мы вам не враги. Берите еду, тут две свиных ноги вяленных, сыр, мука пшеничная, масло, сухие фрукты. Уверен, что давно вы не ели хорошей еды.

Солдаты смотрели сверху на его телегу, молчали и не верили. Не знали они, как быть. И тут заговорил монах:

– Добрые люди, не господин наш, славный рыцарь Фолькоф, придумал угостить вас, то моя затея. И если вы думаете, что каверзу мы затеяли, отравить вас надумали, то я бессмертной душой своей готов поклясться, что не замышляем мы худого, и ,ежели пожелаете, отопью сам вина, из бочки сей. Видит Бог, чисты мы в своих помыслах. И просим лишь об одном: не считайте нас своими врагами.

– Да вас-то мы врагами не считаем, уже своих врагов знаем, – неуверенно сказал один из солдат на башне.

– И кто же ваши враги? – Спросил кавалер.

– Еретики за северной стеной, да доктор этот, дьявола сын.

– Тут есть еретики?– Спросил кавалер.

Солдаты даже засмеялись:

– Конечно, есть, сидят за стеной.

– И много?

– Да, больше, чем нам хотелось бы.

– А чем вам доктор не мил? – Не отставал Волков.

– Я ж говорю, дьявола сын он. Было двенадцать докторов, магистрат нанимал их, да все с помощниками, так померли все до единого. – Говорил один из солдат. – А это жив и пляшет на улицах, среди мертвяков и лихоманка его не берёт.

– А может и сбежал кто из докторов, мы про то не знаем,– резонно добавил второй.

– Ну, может, и сбежал кто, – продолжил первый, – только вот этот один остался живой, да два дурака его не померли. Вот и думайте, господин рыцарь, как оно так?

– А ещё он нас за водой не пускает, – продолжил второй солдат, – в городе доброй воды взять негде, трупами колодцы набиты, и в канале трупьё плавает. А за город пытались выехать, в реке воды набрать, так становится нам поперёк, этот доктор, и говорит, что не пустит, что бы язву из города мы не разносили.

– Да, дождевую пили, а дождей то уже почитай, вторую неделю нет.

– Берите пока вино, – сказал кавалер, – завтра привезу вам пару бочек воды.

Солдаты переглянулись и один произнёс:

– Ну, раз так, то возьмём. Благодарствуем, только вот ротмистру нашему мы о том скажем.

– Правильно, – согласился Волков, – нельзя о таком офицеру не сказать. Несите балку.

Один солдат ушел, и вскоре появились ещё несколько солдат и балка с верёвкой. Всё подняли на башню быстро, и когда уже Волков попрощался, и готов был повернуть коня, чтобы возвращаться, один из солдат на башне размахнулся и кинул в него что то тяжёлое. Вернее ему показалось, что в него, на самом деле, что то тяжёлое со звонким хлопком упало на мостовую, и по камням с шелестом и звоном разлетелись деньги. Приглядевшись, кавалер понял, что серебра среди них нет, одна медь, но даже меди тут было на солидную сумму. Никто из его людей не тронулись с места, чтобы собрать их, а сам он поднял голову и крикнул:

– Мне не нужны ваши деньги, я привёз вам угощение как друзьям.

– Вам, господин рыцарь, может, и не нужны, так отдайте их своим людям, они то не откажутся, – крикнули ему со стены в ответ,– а нам не жалко, у нас этого добра сундуки.

– Хорошо, раз так,– ответил кавалер и приказал ближайшему солдату, – собери, сдашь всё капитану, чтобы посчитал и поделил на всех по солдатскому закону, скажи, чтобы и моих людей посчитал.

Солдат стал собирать медь, и вскоре они поехали к себе.

– Кажется, мы с ними поладим, – говорил Волков монаху.

– Первый шаг сделан, – соглашался тот, – надо бы знать, как поведёт себя их офицер. Не обозлится ли, что мы с его людьми говорили без него.

– Обозлится обязательно, я бы обозлился, – сказал кавалер.

– Завтра привезём воду и узнаем. Думаю, что на башне будет встречать нас он сам.

Волков думал точно так же. А ещё он думал о докторе Утти, действительно, почему он выжил один из всех докторов.

Как прибыли к себе на винный двор, выяснилось, что отряд, отправленный за городскую стену за водой, вернулся ни с чем. Тот самый в рыцарском шлеме дерзкий сержант по прозвищу Вшивый Карл сейчас стоял перед капитаном Пруфом и что-то невнятно блеял.

Кавалер решил было, что его людей из города не выпустили люди фон Пиллена, но всё оказалось куда хуже.

– И что он тебе сказал? – Пыхтел и краснел от злобы и стыда Пруфф.

– Сказал, что не должно нам покидать город. – Вяло объяснял Вшивий Карл.– Сказал идите к себе.

Волков остановил коня рядом с ними и слушал, от этого Пруфф ещё больше краснел и нервничал, ему, видимо, было крайне неприятно, что кавалер видит, что его солдат вот так запросто могут остановить. И не отряд других солдат, а кто-то нелепый.

– Что? – Пыхтел Пруфф. – Этот писклявый докторишка велел вам разворачиваться, и вы вернулись?

– Ну, вроде так, – невесело согласился сержант.

– Карл, какого дьявола ты сержант? Как ты стал сержантом? – Заорал капитан. – Кто тебя выбрал или назначил? За что? Сержантами назначают за крепость духа и храбрость. За дисциплину. За что выбрали тебя, дурака, за то, что ты украл у пьяного рыцаря шлем?

– Да не знаю я, как так произошло, – бубнил Вшивый Карл,– он так говорит, что попробуй не послушай его.

– Убогий ты, – Пруфф продолжал раздражаться, – из-за тебя, болвана, укоризна на весь отряд. Собирайтесь, идём снова, я сам с вами пойду.

– Я пойду, – сказал Волков.

– Господин рыцарь, – начал Пруфф, – это мой личный позор, – он указал на сержанта,– я всё сам исправлю, привезу воды и выгоню этого барана из сержантов.

– Не торопитесь, – сказал Волков, – может ваш сержант не так и виноват, он не первый, кого останавливал этот доктор. Люди из цитадели сказали, что он и им запретил покидать город, и они его не ослушались. У меня с этим доктором Утти уже был разговор, полагаю, что он ещё не окончен.

– Позвольте мне, кавалер. Я хочу знать, как он остановил моих людей.

– Нет, вы, капитан, останьтесь тут, оказывается, в городе есть еретики, поставьте бочки к забору, чтобы мы могли защищать винный двор.

– Значит, будем делать крепость? Это я могу.

– Да, и на ночь караул в две смены по восемь человек и в каждой по арбалетчику. И велите поварам быстрее готовить еду.

И он повёл людей с телегой за водой, за город. Он ехал первый, Ёган за ним, достал арбалет, но не натягивал его. Просто был наготове.

– Ух, опять, значит, с этим доктором, будем говорить. – Произнёс слуга.

– Почему же не поговорить с умным человеком.

Ёган недоверчиво покосился на господина:

– Вот сколько мы знакомы, а всё мне невдомёк, когда вы шутки свои шутите, а когда честно говорите. Вот сейчас вы честно говорили?

Волков едва заметно усмехнулся:

– А что ж тебе не нравится в докторе?

– А что ж в нём понравиться то может? Жуть, а не человек, пищит как крыса, из-под маски то разве писк расслышишь, а его писк слышно. Скрипит так громко, что твоя сухая ветла в сильный ветер. А маска! Ужас, не приведи Бог такую ночью увидать.

– А ещё он весь покрыт вшами и гнидами.

– Что? – поморщился Ёган.

– Ты что не видел?

– Господи, святые и блаженные, – слуга стал осенять себя святыми знамениями, – слава Богу, не видел. Это вы у нас глазастый.

– Так вот на нём тысячи вшей, я думал, что с его платьем, из чего оно, а оказалось оно всё в блохах, гнидах и вшах.

– Вот, а вы говорите, что хотите поговорить с ним, – Ёган морщился,– я, как такое увижу, так наблюю.

– Ишь ты какой, – кавалер опять усмехнулся, – можно подумать, у тебя вшей не было. Вот я их постоянно выводил, выведешь, бывало, а через месяц опять кусают.

– И меня терзали, да так, что весь дом сжечь хотел, и из детей их баба моя вычёсывала, но так, как вы говорите, такого не было.

– И у меня на памяти такого не было,– признался Волоков,– так что ты держи арбалет наготове, только пока не натягивай.

– Держу, – заверил Ёган.

Но арбалет им не понадобился, они не встретили доктора, спокойно доехали до ворот, незаметно выбрались из города, налили воды из реки и без происшествий вернулись в свой винный двор, который капитан Пруфф, уже переоборудовал, небольшую крепость. И надо отдать ему должное, он сделал всё толково. Волков и хотел было что-то добавить, да не смог найти, что. И поэтому произнёс:

– Вы сделали всё правильно.

В ответ капитан только поклонился. Он был горд собой.

После ужина солдат вышел на центр двора разделся и с помощью Ёгана стал обтирать себя тряпкой, которую мочил в уксусе, люди капитана Пруффа с интересом наблюдали за этим, тихо спрашивали Сыча:

– Чего это он?

– Да доктор один знаменитый ему сказал, что если обтираться уксусом и мыться, то чумой не заболеешь, – отвечал Сыч, и сам раздеваясь. Тоже сделал и монах брат Ипполит, и монах брат Семион. Это всё произвело на солдат впечатление. Они сначала посмеивались, потом шушукались, а потом к Волкову подошёл корпорал старый Фриззи и спросил:

– Господин рыцарь, а можно и нам обтереться уксусом, а то больно не хочется помирать от язвы.

– Можно, только уксус экономьте, нам его на десять дней растянуть нужно.

Вечер спускался быстро, Волков хорошо поел, выпил вина. Спать решил на дворе, а не в доме, пока погода хорошая стояла. Он не спал предыдущую ночь, а день выдался хлопотным, и поэтому заснул кавалер сразу, едва улёгся в телегу, и едва Ёган успел накрыть его плащом.

Луна была огромной и висела совсем рядом, так рядом, словно за крышу соседнего дома зацепилась. Сначала волков не мог понять, что происходит, он только смотрел на эту огромную луну, и не мог понять, откуда она взялась такая, но кто-то продолжал его тормошить, вырывая из цепких лап сладкого сна:

– Господин, господин, проснитесь. Меня послали вас будить.

– Что ещё, – наконец он начал приходить в себя.

– Ну, на улице люди, – говорил солдат из караула.

– Что? Кто? Какие ещё люди? – Спрашивал кавалер, садясь в телеге.

– Непонятные люди, стоят, молчат.

Волков вылез из телеги, разминал плечи и руки, повязывая меч, засовывая топор за пояс за спину, пряча в сапог стилет. Ёган уже гремел кирасой, но кавалер надевать её не стал, посчитал, что кольчуги, в которой он спал, будет достаточно.

– Где люди?– Спросил он, когда был готов.

Солдат повёл его к стене, где были и другие солдаты, они влезли на бочки и за забором он увидал четверых людей.

– Вот они, – говорил один из солдат, – пришли, стоят.

В свете луны на мостовой кавалер насчитал четверых. Трое мужчин одна женщина. Во всяком случае, один человек был в юбке, ничего другого разглядеть было нельзя. До них было шагов сорок.

– Их только четверо было?– Спросил он у солдата.

–Да как же четверо, их тут дюжина не меньше, остальные только прячутся в теньках. Да за углами.

– Что хотят, не сказали?

– Да мы и не спрашивали, вас ждали.

– Эй, вы, – закричал Волков, – кто вы такие и что вам нужно?

Ни кто из стоящих на улице людей ему не ответил, хотя ждал он долго, они даже не пошевелились. Стояли истуканами в свете луны и всё. Это были не воины, люди были худы.

– Вам нужен хлеб или вода?– Кричал кавалер.

И опять тишина. И опять никто даже не шелохнулся.

– Позвольте мне, господин, – рядом с кавалером появился брат Семион.

И не дожидаясь разрешения, он закричал зычно и красиво:

– Честные люди, а если вам надобно слово пастыря, приходите утром, я буду говорить с вами. Если кому нужно причастие – приходите, или обряд за упокой надобен? Я завтра же прочитаю его.

Он не договорил, как в стену чуть ниже его головы врезался камень, а ещё один пролетев у них над головами, запрыгал по мостовой винного двора.

Не церемонясь с монахом, кавалер столкнул его с бочки и сам присел, тут же забрал у Ёгана стоявшего внизу шлем, надел его и закричал:

– Вот так значит, отвечаете вы на слово доброе.

Он выглянул из-за стены и с удивлением обнаружил, что стоящие на улице четверо людей так и стоят там же.

– Какого дьявола вам надо? – снова прокричал кавалер.

И ещё один камень пролетел у него над головой. Улетев к телегам.

– Арбалетчик, кинь ка болт в ближайшего. – Громко приказал Волков, надеясь, что стоявшие на улице побегут прятаться.

Но те не шелохнулись, а арбалетчик тем временем натягивал тетиву.

– Бей в ногу, – приказал он, когда арбалет был натянут.

Арбалетчик сразу вылез из-за стены и спустил крючок.

Стоявший ближе всех даже не пошевелился. И ни кто из людей на улице не пошевелился. Все стояли, как и стояли.

– Не попал, дурья башка, – сказал Роха, тоже взобравшийся на бочку.

– Я попал, – чуть обиженно отвечал арбалетчик, – тут и баба попала бы.

Волков подумал, что, если бы он не попал, то болт, чиркнул бы по мостовой, и это могло быть слышно. А он ничего не слышал.

– Фолькоф, – сказал Скарафаджо, – стрельни-ка ты.

Ёган тут же натянул тетиву арбалета, протянул его кавалеру.

Тот тут же поднялся, готовый спустись крючок, но стрелять не стал, он увидал как, шатаясь и оставляя длиннющие тени люди, уходили от винного двора, их было не меньше семи. Кавалер снял болт, и спустил тетиву. Роха и арбалетчик тоже смотрели уходящим в след:

– Всё, атака отбита, – сказал Скарфаджо,– надо будет узнать утром, кто это.

– Вот ты этим и займёшься,– сказал Волков.

– Как скажешь, – согласился тот.

Волков спрыгнул с бочки, и в последнее мгновение, когда уже остановиться он не мог, увидел на фоне огромной луны, на крыше дома, худощавый силуэт. Он тут же забрался на бочку обратно, но там, где секунду назад чернел силуэт, ничего уже не было. Луна была абсолютно бела и кругла. А он всё смотрели, смотрел, пытался в серебре лунного света найти тот силуэт или движение тени. Но ничего не находил, что могло бы привлечь его внимание.

Он слез с бочки:

– Чего ты там увидал, – спросил Роха.

– Ничего, ложитесь спать все, – отвечал кавалер, сам тоже пошёл в сою телегу.

Улёгся. Но заснул не сразу, он не сомневался в том, что видел этот силуэт, и не сомневался в том, что знает, кто это был. Он узнал его сразу, по длинному сюртуку и широкополой модной шляпе.

Утром его разбудил стук, он привстал на телеге и огляделся. Люди что-то сбивали из бочечных планок. Он встал, позвал Ёгана, потребовал воду. Вода была уже согрета.

– Чего они там колотят из досок? – Спросил он у Ёгана, когда тот лил ему воду на руки.

– Да Пруфф придумал щиты из досок наделать. – С усмешкой отвечал слуга. – Говорит, ночью какие-то люди сюда нам камни кидали, вот, говорит, надо, что б щиты были.

Волков подумал, что это дурь, но вслух говорить ничего не стал. Нет, щиты конечно нужны, рукой от арбалетного болта не закроешься, но городить такую несуразицу из бочечных планок было глупо. Корявые на вид, неудобные и наверняка тяжёлые получались щиты. А Пруфф словно не замечал всего этого. Расхаживал среди своих людей довольный.

– Еду давай, – сказал кавалер слуге.

Пока он ел, к нему пришли здороваться Пруфф и Роха. Обсудили дела на день. Вернее Волков раздал приказы:

– Роха, возьми моего человека, Сыча, и пару людей, обойдите дома вокруг, поглядите, есть ли кто живой. В открытые дома не лезьте, там только чуму найдёте, стучитесь в закрытые. Мне нужен человек, который знает город, нам нужно попасть в цитадель.

– Хорошо Фолькоф, – сказал Роха, – я перетряхну этот город, если есть кто-то живой – приволоку.

– Волочь не нужно, добром всё делай, обещай еду или деньги. Капитан, вы останетесь в лагере, я возьму десять человек, поеду за водой. Надеюсь ещё раз поговорить с упрямцем из цитадели, может, всё-таки уговорю его.

– Да, господин Рыцарь, буду ждать вас тут.

– И положите мне шесть ваших щитов в телегу, возможно, я встречу тех людей, что приходили к нам ночью.

Не то, что бы эти щиты могли пригодиться, просто Волков, таким образом, хотел дать понять капитану, что его идея правильна.

– Я распоряжусь, – с достоинством заверил Пруф, он был горд собой. И предложил даже: – Или если вы желаете, я сам съезжу за водой. А вы займитесь поиском нужных вам людей.

– Нет, я хочу глянуть на того доктора, что вчера остановил наших людей, – ответил кавалер.

А ещё он хотел повидаться с Агнес, он не знал, что ему делать и очень надеялся, что девочка заглянет в шар и подскажет ему хоть что-нибудь.

– Как пожелаете, господин рыцарь, – сказал капитан Пруфф.

Когда он, Ёган и ещё десять людей с телегой уже готовы были покинуть, ему на глаза попались мальчишки Хельмут и Вильгельм, которых Скарафаджо называл Хилли-Вилли. Им явно было нечем заняться.

– Эй, вы, – крикнул Волков, – ваше оружие в порядке?

Мальчишки сразу засуетились, стали бестолково осматривать мушкет, поправлять своё снаряжение.

– Вроде в порядке,– наконец произнёс один из мальчишек.

– Вроде? – Переспросил их кавалер. – Что значит «вроде»?

– В порядке, господин, – ответил другой.

Волков не помнил их имён, он просто приказал:

– Идёте со мной, и что б были готовы в любую минуту.

– Да, мы готовы, господин, прямо сейчас.

– Оружие что бы было готово в любую минуту. – Повысил голос кавалер. – Болваны.

– А, оружие, – понял один из мальчишек. – Оружие тоже готово, мушкет чист, порох и фитиль сухие, пули в мешке, всё готово.

– Идёте перед телегой, – приказал кавалер и крикнул: – Открывайте ворота, выдвигаемся.

В пустом городе, абсолютно пустом городе, когда утром перестают кричать вороны и чайки, становится очень тихо. Звук катящейся по мостовой телеге разлетался по пустынным улицам и был слышен далеко, словно колокола на соборе. Видимо, на этот звук и пришёл доктор Утти, а Волков был рад, что он пришел, и его не пришлось искать.

– Доброго вам утра, господни рыцарь, – ещё издали запищал доктор, – вам и вашим людям тоже.

Шлем приглушает все звуки, но его писклявый голос проникал под шлем и под подшлемник. Словно сразу в голову попадал, минуя уши.

Доктор шёл им на встречу, а два огромных болвана тащились за ним следом.

– А я думаю, кто нарушает тишину в нашем тихом городе, неужто чумные бродят, или последние здоровые бежать собрались. А это вы, славный человек. Что, сумасшедший так и не открыл вам ворота цитадели?

Он подошёл близко и тогда Волков поднял руку, останавливая свой отряд, и сказал:

– Ближе не подходите, доктор.

– Помню, помню,– ещё более тонко запищал доктор,– и ничего не имею против ваших предосторожностей. Ну, так как вы попали в храм наш или нет?

Отвечать ему Волков не собирался:

– Кто позволил вам, вчера запрещать моим солдатам покинуть город, что бы набрать воды?

– О, то не моё решение, то решение, самого герцога земли Ребенрее, он с самого первого дня чумы, велел обложить город заставами. И никого не выпускать. Да и магистрат, велел запирать ворота. Так, что…

– Так, что ели ещё раз вы попытаетесь помешать моим солдатам, я вас убью.– Перебил его кавалер.

– Убьёте,– в голосе доктора послышалась насмешка,– вы меня убьёте? Хи-хи, хи-хи.

Волков ни ка не мог понять, как он пищит так, что его слышно из-под этой его маски. Но выяснять это он не собирался, он спросил:

– Кто вчера ночью приводил людей к моему лагерю, на винном дворе?

– К вашему лагерю, – ехидно переспросил доктор,– у вас уже есть лагерь в нашем городе?

– Убирайтесь с дороги, даже не вздумайте, приближается к моим солдатам. И вообще не попадайтесь мне больше на глаза, иначе вы больше не будете хихикать,– сказал кавалер и ни кто из присутствующих не усомнился в его словах, даже ехидный доктор.

Он отошёл в сторону, его болваны тоже. Люди Волкова прошли мимо них. И когда отошли на пятьдесят шагов доктор запищал так, что кавалер его услышал:

– Вы благородные, очень грубы, и за свою грубость вам когда-нибудь придётся заплатить, слышишь, рыцарь, запааатиииить. И не серебром. Ты сдохнешь, рыцарь, и людишки твои вместе с тобой. И очень скоро. Хи-хи, даа…Скоро…

А это была уже явная угроза. Смысла придерживаться приличий больше не было, по сути это было объявлением войны. Недолго думая, кавалер развернул коня, и дал шпоры, он решил убить доктора, на ходу тянул меч из ножен. Но доктор был не дурак, он и его болваны, нырнули в раскрытые ворота зачумлённого дома. И скрылись в самом доме. Кавалер остановил коня, конечно, лезть туда он не собирался. Чуть постояв, он стал догонять своих людей.

Солдаты его пошли к реке, набирать воды, а сам он поехал прямиком на заставу, где его встретили люди фон Пиллен.

– Господин, – сказал старший из них, – мы не можем вас пропустить.

– Мне и не нужно, пошли кого-нибудь в лагерь, там живут две госпожи, одну из них нужно позвать.

–Ага,– понимающе ухмыльнулся старший,– значит позвать вам госпожу.

Эта ухмылка Волкову не понравилась и он холодно продолжил:

– Пошли своего человека, пусть позовёт мне госпожу Агнес, и пусть она возьмёт то, что нужно.

– Как пожелаете, господин,– отвечал старший на заставе.

Агнес была умной девочкой, она знала, что нужно взять. Уже вскоре они сидели на берегу реки и разговаривали:

– Не знаю, как попасть в цитадель, а храм с мощами там.

– А что такое цитадель?– Спросила она, доставая из синего бархата стеклянный шар.

– Крепость такая, там есть один упрямец, который её охраняет. Говорит, что не пустит меня туда. А я не могу вернуться ни с чем.

Девочка огляделась по сторонам, никого вокруг не было. И тогда она стала снимать платье, и нижнюю рубаху. Волков старался не смотреть на неё голую, но заметил, что с тех пор как они уехали из Рютте, формы Агнес замено округлились. Девочка поудобнее уселась на свою одежду взяла шар и ещё даже не заглянув в него, стала улыбаться, той самой улыбкой блаженной, которая всегда присутствовала на её лице, как только дело касалось шара.

Кавалер лег на траву, рядом ожидая, когда она закончит, и ждать ему пришлось долго. Долго. Солнце грело уже плохо, тепло давно уже не было, река несла воды свои и приносила свежесть, но Агнес казалось того не замечала, хотя и подрагивала, и съёживалась. Кавалер глядел на её посиневшее тельце, ждал, наконец, не выдержал, и отобрал у неё из рук шар. Подождал. Она сидела, словно просыпалась, и как всегда тёрла руками глаза. И ёжилась от холода. Наконец повалилась на спину так и лежала молча, прикрывшись одеждой, продолжая тереть глаза. А время шло.

– Ну, видела, что-нибудь?– Спросил кавалер, когда ему надоело ждать.

– Видела,– он села и смотрела на него покрасневшими глазами,– видела белого человека. Он готовит вам ловушку, и захочет убить, но вы вернётесь в свой лагерь живым.

– Что за белый человек?

– Не знаю, вы говорили с ним сегодня.

– Доктор Утти?

– Он не доктор.

– Выдаёт себя за доктора, ходит в маске, худой и писклявый.

– Он не худой, он жирный, а кожа его белая как полотно, и вся в язвах. И вам его нужно найти, или он вас одолеет.– Агнес встала, начала одеваться, она даже пошатывалась от усталости,– найдите его, иначе живым из города вы не уйдёте.

– А доктор Утти?

– Да не видела я ни какого доктора,– с раздражением сказала девочка,– не было в стекле никакого доктора.

– А Брюнхвальд, как с ним быть, как попасть в цитадель, знаешь?

– Не знаю, – у неё не было сил, она снова уселась на траву.– Не думайте ни о чём, только о ловушке, что приготовил вам белый человек.

– Что за ловушка, где она?

– Да не знаю я,– заорала Агнес.

Она вдруг зарыдала, захотела его обнять, и не побоялось своим девичьим телом прижиматься к холодным латам:

– Господин, не ходите в город, давайте уедем, вдвоём. Иначе вы помрёте там, стекло вас показывало мёртвым, вы лежали на улице и конь ваш был убит. А Ёгана держали люди, и били его.

– Значит, меня там убьют? – Спросил он.

– Да, если вам не поможет мальчик.

– Что за мальчик?

– Не знаю, не мальчик, может, но и не взрослый. Какой то… Не знаю, я кто он…– Агнес рыдала.– Не ходите в город.

– Ты мне раньше говорила, что я доживу до старости,– произнёс кавалер.

– Не знаю, я… Раньше так было, теперь этак. Со стеклом все не просто, всё не ясно. Мутно всё.

Он аккуратно, чтобы не поцарапать её о броню, оторвал девочку от себя и встал:

– Я должен, вернутся в город, там остались мои люди.

– Нет, не ходите туда, вы помрёте.– Рыдала Агнес.

– Одевайся и иди в лагерь и молись за меня, будем, наедятся, что твой мальчик спасёт меня.– Он пошёл к солдатам.

– А если не спасёт?– В голос кричала девочка ему вслед.

– Спасёт, я буду осторожен.

Глава 10.

Он всегда прислушивался к словам Агнес, с тех пор как она стала глядеть в шар. Не пренебрёг он её словами и сейчас. Он вперёд выслал двух дозорных. Они шли в тридцати шагах впереди, Ёгана на коне и двух людей поставил в арьергард, сам ехал перед телегой, за ним шли Хилли-Вилли, всем его людям передалось напряжение кавалера. Все были начеку.

Наверное, это их и спасло от быстрой смерти, те два солдата, что были впереди, увидали свежий конский навоз на мостовой. Они подняли руки, и кавалер остановил людей.

– Что там?– Крикнул кавалер.

– Навоз, свежий.– Отвечал один из солдат.

– Может от наших лошадей?

– Господин, в этом проулке ещё навоз, а мы туда не ездили.– Крикнул второй солдат, указывая в проулок, что шёл от дороги вправо.

– Сходи, взгляни,– приказал Волков.

Солдат молча скрылся в проулке, а второй остался на улице и наблюдал за ним. Все остальные стояли, не шевелясь и почти не разговаривая, только лошади шевелились, да переступали ногами. Второй солдат, что наблюдал за своим товарищем неожиданно, повернул лицо к Волкову, глаза его были круглые, перепуганные, он заорал:

– Засада, господин засада!

И бросился бежать к своим, а из проулка, тоже бегом, выскочил тот солдат, что пошёл его проверить, а следом, отставая от него на десять шагов вылетел рыцарь. Настоящий, в великолепном доспехе, на роскошном коне, как и положено, с копьём! Конь у него шёл шагом размашистым, голопом, высекая искры подковами о камни мостовой! Он в два счёта догнал того солдата, что уходил в проулок. И рыцарь был подстать великолепному коню, играючи, как жука на булавку, он наколол бедолагу, убил наповал! И даже копья не бросил, стряхнул труп и погнался за вторым.

– Арбалетчик,– заорал Волков, понимая, что такой доспех как у рыцаря пробить не просто,– убей у него лошадь.

Растерявшийся арбалетчик, только тут начал натягивать тетиву.

– Ёган, мой арбалет,– продолжал орать кавалер,– что стоите болваны, не видите копьё у него, разобрали щиты, все кто со щитами в первую линию, перед телегой становись.

Солдаты хватали щиты из телеги, арбалетчик выстрели и не попал. Рыцарь, видя, что к его приближению готовы остановил коня, снова высекая искры из мостовой, развернулся, а второй солдат, задыхаясь и лязгая железом, благополучно добежал до телеги, до своих:

– Живой я, а Яков что?– Переводил он дух.

– Вон Яков лежит, проткнул он Якова.– Отвечали ему солдаты.

Рыцарь отъехал и остановился, а из проулка стали выходить пешие, в отличном доспехе, один нес штандарт. Пурпурное поле, с соболями по востоку и западу, с золотой рыцарской перчаткой в центре. Волков не знал этого герба, хотя пурпур всегда говорил о знатности, а золото о том, что род рыцаря стар.

Но сейчас не герб интересовал кавалера, далее по улице, шагах в ста, ещё из одного проулка, или быть может, целой улицы, выезжали конные, двое. И пешие шли за ними.

Это была ловушка, те, что были вдалеке, должны были остановить людей кавалера, а рыцарь со своими людьми должен был ударить с тыла. Хорошо, что дозорные заметили навоз.

– Господин, я натянул арбалет,– произнёс Ёган,– что будем делать?

А что тут можно было делать. Восемнадцать пеших, из них шестнадцать в доброй броне, два арбалетчика. Да рыцарь, а двое, судя по цветам, его оруженосцы, да из тех, что сами не хуже рыцаря, оба в хорошем доспехе, оба с копьями. А у него осталось девять бродяг, со щитами из досок, да Ёган, холоп бывший, да Хилли-Вилли, вот и всё его войско.

И что тут можно сделать? Бежать, больше делать нечего, конечно, все не убегут. От такого рыцаря, из пеших ни кто, ни уйдёт, для него сейчас начнётся развлечение, что то типа охоты. Да и сам Волков, может и не успеть, конь у него конечно великолепный, но именно в него, вернее в его коня будут стрелять арбалетчики врага. Попадут – даже если только ранят, у рыцаря будет шанс догнать его.

– Хилли-Вилли,– позвал кавалер.

И мальчишки тут же подошли к нему. Они заметно волновались, да и не мудрено. Он сам волновался, только вида не показывал.

– Заряжайте мушкет. И слушайте внимательно, как только скажу палить – палите, – он наклонился и заговорил тихо-тихо, только, что бы эти двое слышали,– как стрельнёте – бегите, бросайте всё и бегите, только к воротам не бегите сразу, догонят. Сначала спрячетесь где-нибудь, отсидитесь. Ясно?

– Но, господин,.. – начал было один из них.

– Ясно?– Зарычал Волков.

– Да, – оба закивали.

Стали заряжать мушкет.

А тем временем люди рыцаря построились в два ряда, как положено, со знанием дела. Алебарды, пики, арбалеты. Каждый на своём месте. Щитов у них не было, с такими латами они ни к чему. Первый ряд весь в полоном доспехе. Рыцарь и его оруженосцы перед ними. Они были готовы начать.

Надо было, что то делать и Волков крикнул то, что обычно кричали вместо приветствия:

– Кто вы такой и что вам надо?

– А вы что, не видите моего герба?– Отвечал рыцарь, поднимая забрало.

– Вижу, но я с юга, – отвечал Волков.– Я не знаю вашего герба.

– Оно и видно, что вы не местный,– заорал один из оруженосцев рыцаря,– у нас на гербах ворон не рисуют.

– Это герб славного рода, Ливенбахов.– Крикнул второй,– а перед вами Якоб фон Бранц из рода Ливенбахов. А кто вы такой?

– Рыцарь божий, Иероним Фолькоф, приехал сюда волею епископа Вильбурга, что бы забрать мощи, из Ризенкирхе дабы уберечь их от осквернения.

– Господин, – тихо заговорил ближайший к Волкову солдат,– все Ливенбахи чёртовы еретики.

– Ливенбахи! – стал припоминать кавалер.

– Так вы чёртовы паписты,– крикнул рыцарь,– у вас есть индульгенция, Фолькоф, ваш пёс-папа, отпустил вам грехи? Лучше если было бы так, потому что сегодня вы умрёте. Или думаете, что у вас хороший конь и вам удастся сбежать.

Он был прав. Волков так и думал.

– Вы зарядили? – Спросил он у мальчишек.

– Да господин, мы готовы,– отвечал один из них.

– Убейте у него лошадь, и сразу бегите. Стреляйте, как скажу.

– Господин, может лучше, мы стрельнём в него самого? – Спросил тот, что держал мушкет.

– Хотя бы лошадь раньте,– зло зашипел кавалер.

И обернувшись назад крикнул:

–Ёган, арбалет.

Если мальчишкам удалось бы убить коня под рыцарем, а ему убить или ранить коня под одним из оруженосцев, его людям, гораздо хуже вооружённым, удалось бы убежать, во всяком случае, многим, если не всем.

Ёган переда ему арбалет.

– Приготовьтесь, – скомандовал он, видя, как рыцарь и оруженосцы разворачивают коней, готовиться к рывку.

– Мы готовы, – за всех ответил мальчишка, который, что уже начал целится в рыцаря.

– Как двинется, стреляй,– сказал кавалер.

И мальчишка, тот, что целился, тут же приказал своему товарищу, тому, что держал дымящийся фитиль:

– Запаливай.

Фффссшшпааахх!

Грянул выстрел. Белый клок дыма не спеша поплыл по улице, растворяясь в воздухе.

Все кони на улице вздрогнули, но Волкова волновал только один конь, а этот конь вел себя абсолютно так же как и все. Кавалер смотрел на него и понимал, что рыцарский конь готов кинуться в бой по первой команде ездока. Он был в порядке.

«Промахнулись, недоумки».– С горечью подумал он и глянул на мальчишек, те и не собирались бежать, со знанием дела они чистили ствол мушкета, один из них глянул на Волкова, поймал его взгляд и от души улыбнувшись, сказал:

– Попали.

Кавалер хотел заорать, обругать, сказать, что бы бежали, но в это мгновение, в абсолютной тишине, что стояла на улице, он услыхал звук, повернул голову и увидел как по брусчатке, прыгает, бьёт концами по камням, не желая успокаиваться пружинистое рыцарское копьё.

А потом на камни упал и щит со знаменитым гербом. Только теперь Волков глянул на рыцаря. Тот сидел на коне, наклонившись чуть вперёд, на луку седла, и держал пере собой руку, ладонью вверх, ковшом, словно собирал в неё что то. И то, что он собирал, было кровью, и капала она из шлема.

– Господина ранили, – оглушительно звонко крикнул кто-то, из людей рыцаря.

Да все и так это понимали, оруженосцы подъехали к нему с двух сторон. И вовремя, Георг фон Бранц, фон Ливенбах начал валится с лошади, они едва успели поймать его. Упасть не дали. Поддержали, и повезли прочь, а люди его расступились и снова сомкнулись, пропуская господина себе за спины.

– Господин, мы готовы,– сообщил один из мальчишек, тот, что держал зажжённый фитиль.– Говорите в кого палить.

Теперь ситуация изменилась, оруженосцы увозили своего рыцаря, но пешие все остались. Тот, что держал штандарт фон Ливенбаха, видимо сержант, грозно крикнул:

– Ребята, эти папские выродки ранили нашего господина, давайте ка перережем этих папских свиней.

Солдаты его поддержали, загремели оружием, раззадоривая себя.

«А ведь и в правду перережут»,– думал кавалер, он отлично понимал, что уж больно неравно вооружены люди фон Ливенбаха и его люди.

Тут же ему в кирасу прилетел арбалетный болт, кирасу не пробил, скользнул и улетел под мышку. А вот Ёгану досталось, слегка. Болт чиркнул по луке седла, и вошёл в ему в ляжку, на палец, не далеко от причинного места. Ёган заорал:

– Ранили меня. Господин, меня ранили.

Волков, несмотря на серьёзную ситуацию, невольно засмеялся, глянул на него и сказал:

– Ну вот, с почином. И не ори так, то не рана, пустяк.

А люди рыцаря двинулись на них, три пики, четыре алебарды. Плотный строй опытных людей закованных в железо, да два арбалетчика.

– Шаг, ребята, навалимся дружно,– орал сержант со штандартом.

– Хилли-Вилли,– крикнул кавалер,– палите в этого крикуна.

– Запаливай,– крикнул мальчишка, тот, что целился, – я на него давно навёл.

Фффссшшшпаааххх!

Снова хлопнул выстрел.

И сержант остановился. В его кирасе чернела дыра, такая, что палец можно было легко в неё засунуть. Колени его стали подгибаться. Он стал сползать по древку штандарта на мостовую, с удивлением глядя именно на Волкова, словно его винил в том, что в него попали. И упал, роняя роскошно вышитый стандарт. Строй солдат врага, остановился в двадцати шагах от людей кавалера.

Он видел их лица, озадаченные, не понимающие, что делать дальше. Что бы усилить смятение противника Волков прицелился из арбалета в арбалетчика, что не укрылся за рядами своих, а стоял чуть в стороне. Выстрелил и попал, расстояние было небольшим. Попал тому в бок, но не так, что бы убить. Сунул Ёгану арбалет, что бы тот зарядил, но слуга не заметил этого, он сидел и разглядывал свою рану:

– Заряди, дурень,– рявкнул Волков.

Ёган схватил арбалет.

А солдаты врага стояли всё ещё, не зная, что делать. Кавалер понимал, что если они сейчас двинутся, то перебью всех его людей, всё чего им для этого не хватало, так это командира.

– Эй вы, чёртовы безбожники, – заорал он,– чего вы ждёте, начинайте. Найдётся среди вас ещё один дурак, кто отдаст приказ двигаться, мы готовы убить и его.

Н помедлил.

– Ну, кто-нибудь сделает, ещё хоть один шаг в нашу сторону, кого убить следующим?

Желающих не было. Солдаты врага готовы были уйти, и он это понимал:

–Идите,– крикнул Волков,– и скажите другим, что добрый рыцарь Божий Фолькоф, отпустил вас, что бы у вас был шанс, вернутся к Господу, в веру праведную.

Враги сначала стояли в нерешительности, ждали чего то.

А потом они стали пятиться. Пошли назад молча. Остановились было у трупа сержанта, хотели его забрать, но Волков заорал:

– Не смейте ничего трогать, по закону войны то наша добыча, того кто тронет нашу добычу сразу убьём. Клянусь!

Солдаты врага потоптались и снова попятились, так и не забрав ни штандарта рыцаря, ни тела товарища. Вскоре, они перестроились в колону и ушли по улице на север оглядываясь.

– Господин. Поехали к монаху, а то кровь из меня идёт,– заныл Ёган.

Кавалер глянул на рану и зло сказал:

–Не идёт она уже, а та, что вышла, запеклась.

– За то болит,– продолжал ныть слуга.

– Заткнись, не позорь меня перед людьми,– прошипел Волков,– ты сам хотел воинскому ремеслу учится, так вот и учись, и не смей скулить, от такой пустяковины.

Он глянул на мальчишек. Хилли-Вилли были счастливы, старые солдаты хлопали их по плечам, говорили им такое, от чего у любого пятнадцатилетнего мальчишки кружилась бы голова.

–Эй, вы,– окликнул их кавалер, и, указав на труп вражеского сержанта, сказал,– по закону войны, то ваша добыча. Всё, что его то ваше. Только щит, копьё и штандарт рыцаря я себе возьму.

Мальчишки смотрели на него и не верили:

– Ну чего встали дурни, ждёте, пока еретики вернутся? Бегите потрошить его. На нём одних доспехов на тридцать талеров.

Пока он подгонял мальчишек, не заметил, как к нему подошли два самых старых, из солдат, что были с ним сейчас. Подошли, стали рядом молча, ждали, пока он их заметит. Он заметил, спросил холодно, глядя на них сверху вниз:

– Ну, чего вам?

– Пришли вам спасибо сказать, благослови вас Бог.

– Чего ещё, за что?– Чуть теплее отвечал кавалер.

– Думали, что смерть нам пришла, еретики нас в плен не берут, вы бы могли с человеком своим уйти, кони то у вас добрые, а вы не побежали, думаем, что мало таких господ, как вы, мы видели за всё время, что служим.– Говорил один.

– Да будет вам, никакой я не особенный, – сказал Волков,– и бежать я собирался, только думал, как бы так сделать, что бы вас поменьше порубили. Да мальчишек моих сберечь хотел.

– Даже ежели и так, всё одно сразу не побежали,– продолжил второй солдат,– да и то, что дозор выслали, нас сначала-то позабавило, думали дуркует господин, а потом поняли, что не зря вы боялись. Знали, что делали. За то и говорим вам, спаси вас Бог.

– Ладно, будете благодарить, когда из этого поганого города вас выведу,– сказал Волков прохладно, делал вид, что ему благодарность солдат особо и не нужна.

А н самом деле он был польщён. Вовремя схватки, за мучительным напряжением, да и после, он ещё не понимал, что его действия спасли солдат, а солдаты это поняли, как только враг стал пятиться.

Тем временем труп убитого рыцарем сослуживца солдаты погрузили в телегу, туда же Хилли-Вилли положили снятые с вражеского сержанта доспехи, копьё и щит с гербом Ливенбахов, т лежали уже там. Волков опять послал вперёд дозор, и дал приказ двигаться в винный дом. Ёган рассказывал, какую адскую боль он вытерпел и показывал торчащий из ляжки арбалетный болт. Хилли-Вилли слушали его, открыв рот. Только что эти мальчишки спасли своими меткими выстрелами их всех, но они этого как будто не понимали, настоящим героем для них был господин рыцарь, и его человек Ёган, который так мужественно переносил страдания.

Волков приглядывался к ним. Он всё ждал, они кое-что должны были ему сказать, но мальчишки болтали с Ёганом, и ему пришлось их подозвать.

– Ничего не хотите мне сказать?– Произнёс он тихо, когда те уже шли рядом с его конём.

Они переглянулись.

– Ну! – Настоял кавалер.– Говорите.

– Ну это,– начал один из мальчишек,– мы у того убитого кошель нашли. Полный.

– Почему не сказал всем?– Сурово спросил кавалер.

– Так побоялись, – сказал второй,– думали, как бы не украли его у нас.

– Он не ваш. Он общий, вы должны были всем сказать.

– Господин, но вы же сказали, что все, что у него есть наша добыча.– Удивлённо сказал мальчишка, тот, что целился.

– Доспех, оружие, кольца и перстни, конь, одежда, даже исподнее – ваше. Деньги общие. Они принадлежат всем, кто с вами был в бою.

– Простите господин, мы не знали, – сказал тот, что подносил запал, и протянул кавалеру кошель,– тут почти семь талеров.

– То, что вы не знали – моя вина, – Волков забрал деньги,– но в следующий раз знайте, за сокрытие денег выгоняют из корпорации, а иной раз и вешают, или кончают дело тихо по-солдатски – ножом.

–Ясно, ясно,– кивали мальчишки,– будем знать.

– Солдаты,– крикнул Волков,– на теле сержанта найдено семь талеров, каждый получит своё, согласно закону.

Солдаты радостно приветствовали это сообщение, не будь в телеге трупа их сослуживца, радовались бы больше.

Рассказ о схватке с еретиками, у солдат, остававшихся в лагере, вызвал двоякое чувство. Вроде, как и радость за маленькую победу, но и чувство тревоги. Люди не готовы были драться с еретиками, они пришли сюда, как на прогулку. Просто сопровождали, какого-то рыцаря, что собирался забрать какую-то важную для каких-то попов вещь. А тут настоящие схватки, как на настоящей войне. И тревога эта сразу усилилась, как только Пруфф, увидал в телеге щит раненого рыцаря. Кавалер стоял рядом, и видел, как переменилось лицо капитана. Только что он был важен и даже самодоволен, и вдруг, просто заглянув в телегу, он встревожился.

Глянул на кавалера украдкой, тут же отвёл глаза и быстро пошёл от телеги, остановился, стал подзывать к себе своих людей. Ни чего хорошего это не предвещало, Волков понимал это, тем отчётливее, чем больше солдат собиралось в плотную кучу рядом с капитаном. Говорили они тихо и долго. А Кавалер ждал, усевшись на бочку. Рядом с ним стояли Ёган и Хилл-Вилли. Все чувствовали, что обстановка накаляется. Ёган хотел выяснить, что происходит, но рыцарь его осадил. Наконец солдаты и капитан перестали совещаться и двинулись к Волкову. Капитан Пруфф подошел, поклонился и начал:

– Господин рыцарь, когда мы с вами договаривались о деле, вы говорили, что это будет простой поход, то-олько,– он поднял палец вверх,– сопровождение ценного груза, теперь же выясняется, что тут полно разных врагов, и опасных врагов.

– Для того я вас и нанимал, что бы вы у меня были, если появятся враги. Опасные враги. Коли было бы тут спокойно, вы бы мне и не понадобились.

Солдаты загалдели, говорили многие одновременно, капитан поднял руку, дождался, что все замолчали и продолжил:

– Господин рыцарь, – говорил он, и тон его был трагичен,– так дело не пойдёт. Вы сегодня ранили… Вы сегодня ранили, какого то рыцаря, я гляжу на щит и думаю, что это был кто-то из Ливенбахов.

Солдаты согласно закивали, поддерживая слова своего офицера.

– И что? – Спросил кавалер с вызовом. – Я должен испугаться?

– А то, что Ливенбахи, так это нам не спустят, пришлют сюда отряд в сто человек и перережут нас всех.

– Да? Ну и что вы собираетесь делать?– Поинтересовался кавалер.

– Мы с моими людьми посовещались и решили…– капитан Пруфф замолчал.

– Что вы хотите больше денег,– договорил за него Волков.

– Нет, что мы уходим,– закончил капитан.– Уж больно опасное место этот Фёренбург, и больно опасное дело вы затеяли, кавалер. Может вы и записной храбрец, но мы уж точно не безумцы.

«Опять,– подумал Волков,– прав был Роха, сброд, а нелюди и капитан у них такой, какого они заслуживают».

– Ну, что ж как говорится, не смею задерживать,– кавалер встал с бочки,– только вот, как вы из города без меня выйдите? Неужто с боем пойдёте на заставы, у фон Пиллена шестнадцать палаток, одна его, одна его офицеров, значит больше ста человек солдат у него имеются, да лошадей двадцать голов. Одолеете? Или будете ждать ночи, попытаетесь в темноте мимо застав проскочить? А не боитесь с ночными людьми, да визгливым доктором ночью повстречаться?

Все, включая Пруффа молчали, а кавалер продолжал:

– А доктор, мерзкий тип, вы видели, сколько на нём вшей? Я не трус, но даже у меня от него мороз по коже, и уж, что я точно не хотел бы так это встретить его ночью. А вы его точно повстречаете, я сам видел, как он ночью по крышам прыгал.

– А что же делать?– Крикнул один из солдат.– Мощи мы забрать не можем, сидеть здесь среди язвы и ждать пока этот раненый Ливенбах вернётся за своим щитом и штандартом.

– А он вернётся,– загалдели солдаты.

– Такие господа завсегда за своими гербами возвращаются, – говорили другие.

– Потеря штандарта для господ позор! Потеря чести!

– Если вернётся, что будем делать?

Все смотрели на Волкова, ждали его ответа, и он ответил так, как ни кто не ожидал:

– Конь у него был хорош, и доспех его мне тоже понравился. Если он оправится от раны и вернётся, мы его убьём, и коня я отдам вам, а доспех заберу себе.

Он говорил так, зная, что от раны рыцарь так быстро не оправится.

Так, что пара дней у него была.

– Сгинем мы здесь с таким господином,– тихо сказал кто-то из солдат.

Другие может его, и поддержали, но вслух ни кто ничего не сказал.

Не давая времени для размышлений, кавалер распорядился:

– Пруфф, десять человек, со мной, отвезти воду в цитадель.

– Да господин,– ответил капитан, но не сразу, а чуть помедлив.

Пруфф думал как быть, но выхода из сложившейся ситуации он пока не находил, и поэтому решил чуть подождать. Денёк – другой.

Честно говоря, Волков и сам не знал, что делать, но он надеялся, что Брюнхвальд всё-таки откроет ему ворота. Он очень на это надеялся.

– Вы мошенник, Фридкофф,– орал Брюнхвальд с башни над воротами.– Мошенник!

– Меня зовут Фолькоф, – поправлял его кавалер, задирая голову вверх, так, что шлем начинал сваливаться.

– К дьяволу, какая разница, всё равно вы мошенник. Убирайтесь, иначе я прикажу арбалетчику пристрелить вас.

– Прекратите, Брюнхвальд, честным людям недостойно так ругаться, да ещё при наших людях. Скажите лучше, чем я вас так разгневал?

– Что? Недостойно я себя веду? – Ещё больше злился ротмистр.

– Извольте объяснить, в чём ваш упрёк.

– Вы вчера пытались подкупить моих людей, у меня за спиной. Вы бесчестный человек!

– Ваш упрёк напрасен,– крикнул кавалер,– они сразу сказали мне, что сообщат об этом вам. И видимо так и поступили.

– Вы не должны были вести дела с моими людьми за моей спиной! – Брюнхвальд грозил кавалеру пальцем с башни.

– Я и не собирался, они сказали, что вы отдыхаете, тогда я сказал, что б вас не беспокоили, вот и всё. Ваши упрёки напрасны. Просто я пару лет просидел в осадах и знаю, что это такое.

– Не надейтесь, вам не удастся подкупить меня и моих людей, сыром, вяленым мясом и вином. Убирайтесь.

– Я и не надеялся вас подкупить, я надеялся с вами подружиться. Вот сейчас я привёз вам воду, я взял её из реки, выше по течению, мы сами такую пьём.

– Вы надеетесь, что мы откроем вам ворота, или спусти вам мощи, за ваши подарки?– Орал Брюнхвальд, но уже не так зло как сначала.

– И то и другое меня бы устроило,– отвечал кавалер.

– Не надейтесь, вы ничего не получите, слышите, Фолькоф, ничего. Нам не нужна ваша вода. Уезжайте.

Это было то, чего Волков больше всего боялся, этот суровый ротмистр не собирался уступать.

– Ладно, Брюнхвальд, – крикнул он толи устало, толи разочарованно,– я поставлю бочки у ворот, заберёте их, когда мы уедем.

– Делайте, что хотите Фолькоф, можете ставить у ворот, можете вылить в канал, ваша вода нам не нужна.

Волков вздохнул и велел своим людям сгрузить бочки к воротам.

Он был подавлен, хотя виду и не показывал, нельзя, что бы люди его видели уныние своего командира. Поэтому он держался горделиво, и даже поигрывал плетью. И он не ожидал, что ему закричат с башни, но не громко, чуть сдавленно:

– Господин, господин.

Кавалер поднял голову и увидел солдат Брюнхвальда.

– Что вам?– Спросил Волков.

– Наш припадочный ушел, и мы хотели сказать вам спасибо за воду.

У нас её совсем не осталось, черпаем жижу со дна, дождей то не было неделю уже, а из колодца вообще пить нельзя, тухлая она, даже глядеть на неё страшно, не то, что пить.

– Пейте, добрые люди, я ещё привезу.– Обещал Волков.

– Господин, мы отдали бы вам мощи, – заговорил другой солдат,– да наш старик грозился повесть тех, кто вам их отдаст, а он повесит, с него станется.

– А вино вам понравилось?– Спросил кавалер.

– Вкуснее и не пробовали, за полгода, что тут сидим, нам и разбавленный уксус был бы сладок.

– Я привезу вам ещё, если нужно,– обещал Волков, его настроение заметно улучшилось, после такого разговора с солдатами Брюнхвальда,– вода у ворот, как уедем – забирайте.

– Спасибо вам за всё, добрый господин.

Роха был замордован, волосы мокрыми прядями, борода клочьями, откинул свою деревяшку, сидел, растирал обрубок ноги. Отдувался. А вот Сыч, был бодр и доволен:

– Не поверите, экселнец, сколько вокруг добра. В какой дом не зайди, везде посуда стеклянная, всех цветов. Не поверите, я видал синие высокие кружки на ножках, на тонких ножках. Стояли на столе, как будто кто только что пил из них. Кувшины и тазы медные. Полотна везде хорошие, на стенах гобелены. Ножи и вилки. Скатерти. Стулья с резными ногами…

– Я ж сказал в открытые дома не заходить,– зло сказал Волков, – Язву принести хотите?

– В открытые мы не заходили,– кряхтел Скарафаджо, растирая обрубок ноги, – это твой мошенник запертые открывал, он у тебя не из воровских людей случаем? Похоже воровское ремесло ему знакомо.

– Да ну какое ремесло, так, кое-как да кое-где…– скромничал Сыч.

– Живых видели? – Спросил кавалер.

– Видели,– отвечал Роха, и заорал,– эй, кашевар, кашевар! Вина мне принеси.

– Не видели, экселенц, но слышали, – поправил его Сыч,– напуганы все, двери не отпирают, мы особо и не ломились.

– Много живых?

– На нашей улице один дом живых. Нотариус живёт. А на той, что идёт вдоль канала аж два с живыми. А вот, если на запад от канала свернуть, ещё один дом с живыми нашли. Там каменотёс живёт, остальные говорить с нами не хотели, боялись. А каменотёс стал говорить, хотя дверь не отпирал. – Рассказывал Фриц Ламме.

– Твой человек, жулик ещё тот, сказал ему, то мы еретики, так он собака, обрадовался.– Произнёс Скарафаджо, принимая от кашевара огромную кружку вина отпивая большой глоток.– Фу, горло пересохло.

– Ага, так и есть, экселенц, посудник – еретик. Просил хлеба принести, мол, семья у него голодает, неделю всё как доели.

– А дверь то не открыл,– добавил Роха, отпивая вина опять и с удовольствием и приговаривая,– Господь Вседержитель как же это хорошо, не то, что у нас в Аланталуссии, конечно, но тоже очень, очень неплохое вино.

– Спросил, я его, знает ли он город, – продолжал рассказ Сыч, поглядывая, как Роха пьёт вино, – а он говорит, мол, конечно знаю. Я с отцом, мол, его строил. Сказал, всё расскажет, если мы ему хлеба привезём, завтра и привезём.

– Взять его нужно было, и сюда волочь,– сухо сказал Волков, он не был доволен,– до завтра тянуть не будем, сейчас поедем.

Кавалер встал.

– Экселенц, да ни куда он не денется,– заверял Сыч.– Завтра на заре поедем, хлебушка свежего ему покажем, и всё – наш будет.

Волков злился на этих двух дураков, не знали они, что солдаты Пруффа могут в любой момент поднять мятеж, или просто уйти. И пусть каменотёс не помог бы ему пробраться в цитадель, но показать солдатам, что дела хоть как то идут было необходимо.

– Сейчас поедем, – сказал он тоном, не допускающим возражений. Но возражения последовали.

– Фолькоф, успокойся, – неторопливо говорил, Роха отпивая вина из кружки,– твой человек прав, ни куда он не денется.

Кавалер пришёл в ярость, только вот Роха этого не замечал.

– Экселенц, темнеет уже. Лучше завтра,– произнёс Сыч, он то, как раз видел, что его господин чёрен от гнева, но продолжал,– мы можем в темноте сбиться, место не знакомое, да и не дай Бог, встретим кого в темноте. Лучше завтра, на рассвете, но ежели вы решили сейчас, то оно конечно.

Волков глянул на него свирепо, но понимал, что Фриц Ламме прав, и сказал поэтому:

– Иди, поешь, и будь готов завтра с рассветом найти дом.

Второй раз повторять Сычу нужды не было, он понял, что сейчас лучше быть подальше от господина.

А вот Рохе, который так и не почуял перемены в настроении кавалера, досталось. Волков схватил его за плечо, рванул на себя, и зашипел зло, в ухо, да так что вино у Скарафаджо расплёскивалось:

– Послушай, Роха, ты мне лучше при людях не перечь, хочешь, что сказать, отведи в сторону.

– Да ты что, Фолькоф,– удивлялся Роха, стараясь удержать вино в кружке, – я и не перечил тебе, просто разговаривал.

– Меньше разговаривай, дурак,– продолжал беситься кавалер,– ты вроде тут как офицером себя почувствовал, так и веди себя как офицер, поддерживай меня во всём, потому, что дела у нас не Бог весть ка идут. Сегодня пока вас не было, сброд уйти собирался, и Пруфф этот.. Крыса, как узнал, что мы какого то знатного господина из еретиков угомонили, так первым бежать был готов, может и штаны запачкал. Чёртов трус, а ты мне говорил, что он не трус, а просто дурак. А выходит, что как раз наоборот,– шипел кавалер.

– Какого, дьявола, я с тобой, Фолькоф, я с тобой,– заговорил Роха пытаясь успокоить кавалера,– а кого вы приложили? Герб видал его?

– Видел, вон в телеге, щит его лежит, и штандарт, Ливенбах он.

– Ты и в правду, Ливенбаха угомонил, ты лично? – Лицо Рохи изменилось. Теперь он и сам видимо волновался. – В поединке? Насмерть? А какого из них?

– Хватит задавать мне вопросы, Пруфф и его сброд, трясутся весь день, ещё и ты будешь?

– Так на смерть убил?– Не отставал Скарафаджо.

– Ранили, но в голову, из мушкета, твои Хилли-Вилли. Его пажи увезли.

И тут лицо Рохи изменилось, он вдруг обрадовался:

– Хилли-Вилли? Из мушкета? – Орал он.– В башку Ливенбаху? Ай да молодцы, не зря я их стрелять учил. Это я их учил стрелять, Я Игнасио Роха. Где мои мальчики? Знают ли кому они влепили пулю.

Он быстро и ловко нацепил свою деревянную ногу, словно сапог и вскочил:

– Хочу поздравить ребят, где вы парни?

Волков поймал егоза рукав:

– Роха, впредь не смей мне перечить при моих людях. Слышишь?

– Я понял, Фолькоф, понял, ты теперь офицер. Теперь ты ещё и рыцарь, всё я понимаю, не дурак, авось.– Отвечал Скарафаджо успокаивающим тоном и пошёл к мальчишкам. – Просто думал, по старой памяти, как старые друзья… Поболтать можем.

– Можем, когда ни кто не слышит.– Сухо сказал кавалер.

Встал, пошёл к своей телеге.

А Роха опять заорал, размахивая кружкой с вином и приплясывая на своей деревяшке. Он был весел, хотя Волков догадывался о том что, даётся ему это не просто. Скарафаджо орал и поздравлял Хилли– Вилли, так, что бы все слышали. Он требовал для них вина и нахваливал их, называл их «мои ребята», и делал он всё правильно. Мальчишки конфузились, от такого внимания, краснели, и были горды. А люди капитана Пруффа, видя, что Роху совсем не беспокоит ранение Ливенбаха, уже и сами не так тревожились. И стали тоже поздравлять мальчишек.

А потом, те, кто ходил за водой взялись делить деньги, что были найдены у убитого сержанта, не забыв про долю кавалера, потом стали выпивать. И потихоньку, не сразу, уже почти в сумерках, кто то стал петь солдатскую песню и Скарафаджо её подхватил, пел фальшиво, но громко и смешно. И у костра, где он сидел стали собираться солдаты, подпевали, ели, смеялись.

А Волков, сидевший в одиночестве, с кружкой вина, мрачный и абсолютно трезвый, подумал, что не зря дал Рохе три талера и согласился взять с собой. Больше, чем на Роху ему положится, здесь было не на кого. Не на Ёгана, не на Сыча и не на двух мальчишек, что сидят у костра с Рохой, пьяные и счастливые. И уж точно не на людей Пруффа, или дух монахов. Да только Игнасио Роха, по прозвищу Скарафаджо, только он один, в этом провонявшем трупами городе, был человеком, на которого кавалер Иероним Фолькоф мог рассчитывать.

«Да, хорошо, что я взял этого колченого чёрта с сбой».– Подумал кавалер и крикнул:

– Ёган, уксус, мне буду мыться.

– Иду господин, – кричал Ёган, которому вовсе не хотелось, уходить от костра, где было так весело, но слуга встал и пошёл за ведром.

Он заметно хромал, но кавалеру казалось, что хромота его фальшива. Не так уж страшна была рана, которую брат Ипполит, давно обработал и сообщи Волкову, что в ней нет ничего страшного, болт только порвал кожу, да малость мясо проткнул, на пол пальца.

Кавалер разделся, стал мыться, Ёган кряхтел, протирая его уксусом.

А он думал, думал о том, что этот день они прожили, но что ему делать дальше. Что ему делать завтра. Ждать, действительно, было нельзя, действительно можно было дождаться большого отряда еретиков, или язвы на ком-нибудь из людей Пруффа. Или каверзы от чумного, мерзкого докторишки. А ещё он думал, о каком-то белом человеке, о котором говорила Агнес. Он думал обо всём этом постоянно. Весь вечер, когда остальные пили вино у костра и пели песни, он продолжал думать о завтрашнем дне. И хорошо, что он сегодня сильно устал, опасная стычка, пара тяжёлых разговоров, давали о себе знать, иначе эти мысли не дали бы ему уснуть.

Он лёг в телегу, под плащ не снимая кольчуги и сапог, как знал, что ночью придётся вставать.

Луна была не меньше чем в прошлую ночь, такая же огромная и такая же белая. И, так же как и вчера, кавалер залез на бочки, что стояли у стены и глянул в низ, там, на улице опять слонялись люди, только было их намного больше чем вчера. И они опять кидали камни.

Стоявший рядом арбалетчик Пруффа произнёс:

– Господин, я кинул два болта вон в того, – он указал на самого близкого человека, – не мог я промазать два раза, а он стоит даже и не пискнул, ему словно до одного места мои болты.

Волков прекрасно видел в того в кого стрелял арбалетчик, ни какой арбалетчик, не промахнулся бы в человека, что стоит от него в двадцати шагах и освещён полной луной. Разве, что арбалетчик был пьян или слеп. Кавалер не придал бы значения этим странным людям, что стояли на улице значения, и лёг бы спать. Но все его люди вокруг не спали, а в голосе арбалетчика слышалась тревога. И солдаты капитана Пруффа и его люди не понимали, что происходит, и поэтому боялись. Нужно было, что то делать, и он приказал, спрыгивая с бочки:

–Ёган, доспех, ты и Сыч пойдёте со мной, бери алебарду, Сычу секиру, мне мой щит подай. Арбалет возьми, но не заряжай. Капитан, десять самых крепких ваших людей со мной пойдут, пусть готовятся. Роха, ты Хилли-Вилли и ещё шесть человек пусть будут у ворот, будьте на чеку, может вам придётся выходить нам на помощь.

– Значит вылазка?– Спросил Роха, потягиваясь со сна.

– Надо выяснить, что это за сброд,– отвечал кавалер.

– Решение верное,– поддержал рыцаря Пруфф,– я тоже хочу знать, почему эти люди не дают нам спать.

– Господин, коня седлать?– Спросил Ёган.

– Нет, пеший пойду, в темноте с конём морока. Шарахаться начнёт.

– Пеший пойдёте?– Ёган переспрашивал с укором, куда, мол, вы хромой, пойдёте, да ещё щит на больное плечо повесив.

– Пеший, – повторил кавалер и пояснил, – выйдем за ворота, возьмём одного из них и обратно.

Вылазка есть вылазка. Дело серьёзное, одно из самых опасных дел на войне. Наверное, только штурм городских стен, да штурм пролома по опасности сравнятся с вылазкой. И кавалер готовился к ней серьёзно. Не пренебрёг ни одним элементом брони, одел всё, что было. Кроме меча и щита, взял с собой и топорик, и стилет спрятал в сапог. Когда был готов – подошёл к воротам, там его уже ждали солдаты. Он заговорил:

– Колонна по два, интервал один шаг. В кучу не сбиваться, и не растягиваться. Сыч, Ёган сразу за мной, я иду первый, те, кто без факелов защищают тех, кто с факелами, смотрим по сторонам, я думаю, они полезут из темных углов, доспехов у них нет, шлемов тоже. Нам нужно взять одного из них, так, что далеко не пойдём.

Все готовы?

Солдаты что шли на вылазку загудели, они были готовы. А вот Ёган не ответил, он как заведённый бубнил молитву. Кавалер положил руку ему на плечо, тихо спросил:

– Чего ты? А?

– Боязно, что то господин,– так же тихо ответил слуга.

Волков поднёс к его носу железный кулак и прошептал:

– Не смей, даже думать… не смей меня позорить.

– Ага-ага,– закивал головой Ёган, так, что шлем затрясся.

– Роха,– приказал Волков,– ворота!

Кто из солдат, что были на стене, кинули пару факелов на улицу, что бы они, пока не погасли, хоть чуть отодвинули темноту из тех мест, куда не добиралась луна.

Ворота отворились, и кавалер повел свой отряд на улицу. Он был уверен в успехе, дело было простое.

Он видел одного из этих людей, его прекрасно освещала луна, человек стоял прямо у него на пути, словно ждал его. До него оставалось шагов тридцать.

И тут кто– то сзади вскрикнул, и тут же и в самого кавалера попал камень, ударился в кирасу. На всякий случай он поднял щит к лицу и продолжил идти. И уже когда от ворот они отошли шагов на тридцать, на них двинулись люди, те, что скрывались в тени зданий, те, что стояли в проулках, те, что прятались за воротами брошенных домов. Они пошли отовсюду, и было их много. Шли медленно, словно раздумывая, хромая и раскачиваясь.

– Встали, – заорал Волков.

– Они нас ждали, что ли?– Как будто удивлялся Сыч.

– Пятимся к воротам, не бежим,– орал кавалер.

И тут первый из ночных людей дошёл до него. Разглядеть его при лунном свете, было невозможно, но было ясно, что он болен, грязен, и худ. Ещё за два шага до кавалера, он поднял руки, не то хотел ударить ими, не то обнять.

Выяснять его намерения кавалер не стал, одним секущим движением, слева на право, он отрубил кисти на обеих руках. Меч его был как бритва остер, но уж больно легко отлетели руки, словно костей в них не было напрочь. А человек, словно и не заметил увечий, как шёл на Волкова, так и шёл. Тогда кавалер встретил его на щит, и, оттолкнув, рубанул его по шее, сверху, справа, влево, в низ. Располовинил его, словно куль с отрубями. И опять это было легко. Человек на это раз повалился наземь, но не умер. Стал, барахтается, словно в воде. Пытался встать, пробуя опираться на обрубки рук. А сам разваливался, а из рассечения, как то лениво и медленно шла чёрная кровь. Кавалер обернулся, солдаты его отряда так же отбивались от странных ночных людей. И как и приказано не останавливаясь, шли спиной вперёд обратно к воротам. Всё было нормально, разве, что убитые ночные люди не собирались умирать. Один из них, лежа на мостовой, попытался схватить Ёгана за ногу. Ёган заорал, отвратительно, и стал истерично рубить лежащего алебардой, размахивая ею так, что находится с ним рядом было опасно.

– Сыч, – крикнул Волков, – забери у него алебарду. Дурак зарубит кого-нибудь из своих.

– Да не зарублю я,– орал Ёган в ответ, – осерчал я потому, что не ждал, что он меня за лытки хватать станет, а так, я гляжу за вами, не волнуйтесь господин.

А Волков не волновался. Он спокойно пятился, несмотря на то, что шёл он последним, и на него наседало уже полдюжины ночных людей. Но уж больно легко, они рубились. Выпад! Взмах! И нет ноги у костлявого, валится на мостовую. Ползёт теперь. Но вот один из них изловчился, и вцепился в щит пальцами с чёрными ногтями, а второй ударил слева рукой по шлему, пока Волков пытался вырвать щит. Пока отмахивался от двоих, третий, вцепился в правую руку. Тут Ёган подсобил. Волков видел, как белым, в свете луны сверкнула алебарда, и разнесла в брызги голову, тому из ночных людей, что пытался виснуть на правой руке кавалера.

Чужая, человеческая кровь, горячая как кипяток. Липкая, и пахнет, так, что её ни с чем не спутаешь.

А то, что выплеснулось из головы ночного человека, что попало Волкову на лицо, на шлем и бугивер, кровью не было. Эта дрянь была холодна как лёд, склизка словно слизь и воняла гноем. Да ещё он отчётливо стал замечать, то, что в горячке боя сразу не заметил: вокруг стоял смрад, запах гнили и тухлятины. Кавалеру всё это придало сил, он быстро и со знанием дела перерубил ближайших врагов, и последним вошёл в ворота, убедившись, что все вернулись.

– Роха, закрывай,– орал он, – Ипполит, уксус, мыть меня, сарацинскую воду мне. Всех мыть. Всех раздеть и мыть. И доспехи всем мыть и обувь с одеждой.

– Что случилось?– Спросил Роха.– Что там произошло?

– Они все чумные, все чумные и гнилые,– орал кавалер, скидывая с себя доспехи,– Ипполит, неси сюда уксус. Быстрее.

– Мёртвые они,– вдруг сказал один из солдат, что был на вылазке,– мёртвые, их режешь, а они не чувствуют.

Волков глянул на него зло, но затыкать не стал, и зря. Тут же другой заговорил:

– Я одного рубил, а он лез на меня, а у него пол башки не было.

И другие стали говорить, то же страшные вещи. И тут Волков заорал, шлем он уже снял, поэтому вышло громко:

– Заткнитесь, и мойтесь лучше, всё смывайте, уксуса не жалейте.

– Неужто вы, господин, думаете, что язву – кару божью, можно уксусом смыть?– Спросил один из солдат.

– Мойся дурак, все мойтесь, и рот сарацинской водой полощите. Кто язву подцепит, за ворота выселю. Ипполит, сарацинской воды мне неси.

Он разоблачился донага, монах принёс ему воды сарацинской и он умылся ею, так, что зажгло глаза и нос, и хлебнул её, полоскал рот, пока было сил терпеть.

То же делали и люди, что были с ним на вылазке. Остальные помогали им. Даже капитан Пруфф лил на кого то уксус. И тут, словно колокол в ночи, резко и пронзительно зазвучали слова:

– Ээййй тыыыы, слышишь меня,– разносился в тишине писклявый почти скрежещущий голос,– знаааю слышишь, куда ты сбежал, храбрец? Спрятался в свою норууууу? Сидишь там и дрожишь? Всё тщета, мои чумные людишки, уже с вами потискались, кого то и облобызали, уж кто-нибудь из вас зачумлён. Эй вы, страшно вам?

Знаю, страшно, вы зря пришли все сюда, сдохните тут все. И виноват будет только он, этот ваш храбрец рыцарь.

Все кто был на винном дворе завороженно слушали эти слова, боясь пошевелится. Люди боялись. Солдаты боялись!

Ждать было нельзя, кавалер это понимал, как был голый, так и полез на бочки у стен. Залез, стал вглядываться в ту сторону, откуда нёсся голос. И на той же крыше, что и в прошлую ночь заметил чёрный худощавый силуэт. Его было хорошо видно в лунном свете.

– Ёгна, арбалет,– сухо сказал Волков,– Хилли-Вилли, заряжайте мушкет.

Ёган, как был голый, достал арбалет, стал натягивать тетиву. Мальчишки тоже засуетились. А кавалер с ненавистью и нетерпением смотрел на этот силуэт моля Бога, чтобы он не исчез.

– Неет, выыыы сааами винвоаты, зачем шли с ним сюда, думали защщитит он ваааас от язвыыыы?– Завывал голос, омерзительно растягивая слова.– Нет, не защитит, так и ждиииите, скоро одного из вас кинет в жааар. Горяяяячка начнёт жечь его изнутри. Кто из вас это буде? Следите друг за другом. Следите.

Ёган передал заряженный арбалет Волкову, тот взял и нетерпеливо спросил у мальчишек:

– Ну, скоро вы?

– Сейчас, господин,– отвечал один из них,– мушкет заряжен, фитиль разжигаем.

– А коли одногоооо в жар бросит,– продолжал голос, – то и другие захворают, раз коготок увяз, то и все птичку пропасть. Все вы здесь перемрёте, всех вас язва пожрёт.

– Видите?– Спрашивал кавалер у мальчишек, когда те влезли к нему на бочки. – Вон он у трубы стоит. Левее луны.

– Вижу, вижу его господин, – заверил тот, что собирался стрелять,– далеко, думал он ближе, раз так орёт громко.

– Далеко, но попасть можно,– произнёс кавалер, поднимая арбалет.

– Попасть можно, – согласился мальчишка, тоже прицеливаясь.– Даст Бог – попаду.

– Говорите когда палить,– сказал второй, поднося фитиль,– мы готовы.

– Ааа потом, после жара… Нет-нет, бубоны сразу не пооявятся. Сначала придёт лооомооотааа, страшная ломотааа.– Продолжал голос, так противно, что волков не выдержал:

– Пали!

И сам спустил тетиву, и почти сразу грянул выстрел оглушительно:

Всссшшшпааахх!

Так, что ухо у него заложило.

Он не знал, кто из них попал, он или мальчишки, но крик оборвался, и силуэт на крыше сложился пополам и исчез в темноте. Стало очень тихо, и тогда кавалер крикнул:

– Эй, ты где? Чего замолчал, а то нам интересно, что будет после ломоты?

Все кто был на винном дворе, ждали, запищит ли снова мерзкий голос, но было тихо, как и положено быть ночью.

– Наверное, он забыл,– сказал Роха, – или дела у него, какие появились. В общем, сказок боле не будет.

Кто то засмеялся. И напряжение стало спадать.

– Ну, чего стали то?– Спрыгивая с бочки, произнёс Волков.– Моемся, все кто был на вылазке, и оружие не забудьте отмыть. Кто не смоет с себя грязь – получит язву, помните, что этот демон пропищал.

Перед тем как лечь он подозвал к себе брата Ипполита и сказал:

– Приглядывай за людишками, боюсь, как бы этот чёрт визгливый прав не оказался.

Молодой монах кивал головой, а сам боялся. Кавалер это видел:

–Ну, чего ты?

– Господин, а если кто занедужит, как быть? Не знаю я, как лечить его,– растерянно говорил брат Ипполит.

– Я и подавно не знаю, – отвечал Волков,– будем выносить их за ворота, в соседний пустой дом, а там как Бог даст.

Монах продолжал кивать головой.

– Ты главное следи, что б хворых промеж здоровых не было.

Монах ушёл озадаченный, вздыхал, спать не пошёл, сел к костру, где грелись солдаты, что несли караул. А рыцарь спать то лёг да вот только заснуть сразу не смог, уж больно не хороши были дела, что бы сладко засыпать, не помаявшись перед сном.

Глава 11.

Сыч был хитёр, не знал кавалер второго такого же. Он и пошёл к каменотёсу, взяв с собой мешок с хлебами и сыром, и кувшин с вином. Волков и ещё десяток солдат остались позади, не пошли, чтобы не пугать. Ждали, пока долго и настойчиво Сыч колотил в ворота дома. Наконец кто откликнулся из-за ворот, и теперь Сыч стал опять долго с кем то разговаривать. А кавалер с солдатами ждали. Но у Сыча не получалось, ворота ему ни кто не отпирал, наконец он плюнул с досады и пошёл к Волкову.

– Ну? – Спросил тот.

–Не открывает поскуда, боится. Собратом меня называл, а сам не отворяет. Говорит: Скажи «слово» собрат. Какое ему ещё слово?

– Скажи ему «соло скриптум» и назови его собратом.

– Чего сказать?– Переспросил Сыч.

– «Соло скриптум»– клич еретиков,– объяснил кавалер,– и зовут они себя собратьями или сотоварищами.

– Экселенц, откуда вы всё это знаете?– Удивился Сыч.

– Я с ними девять лет воевал, чего ж мне не знать,– холодно сказал Волков,– иди уже давай вытащи его мне сюда.

– Сейчас, экселенц,– обещал Сыч и пошел, приговаривая,– «соло скриптум», собрат, «соло скриптум».

Но и после этого ворота Сычу не открыли, Волкову надоело ждать:

– Сержант, – приказал он солдату в рыцарском шлеме,– ищи, чем дверь ломать.

Еретик был худ, изможден, зарос щетиной, стоял, исподлобья глядел на солдат. И молчал, а вот баба его выла, и четыре исхудавших дочери тоже скулили беспрестанно.

– Прекратите,– сказал кавалер, – никого не убьём, никого не тронем,

если поможете попасть в цитадель. Ещё хлеба дадим. Сыч.

Сыч тут же раскрыл мешок, стал показывать хлеб и сыр потряс кувшином:

– А тут вино.

Еретик молчал. А баба его перестала выть, как будто выключили её, поглядела на хлеб и заговорила:

– А вода есть у вас?

– Всё есть всё.– Заверил Сыч.– И Вода хорошая и масло и бобы и солонина. И всё дадим вам, красавиц своих покормите, ежели расскажите, как попасть в цитадель. Ну? Чего молчишь то , безбожник? Дать твоим детям хлеба? Я дам, скажи, как попасть в цитадель.

– Известно как, – наконец ответил мужик мрачно,– есть южные ворота, есть северные, идите и заходите.

Сказано это было, если не с вызовом, то уж точно с неприязнью. Не дожидаясь приказа, Сыч коротко, без замаха ударил мужика в правую часть брюха. Тот сразу повалился на землю, а баба и девки снова завыли.

– Ты бы лучше не грубил,– ласково говорил Сыч присев на корточки рядом с мужиком,– мой господин грубость не любит. Велит тебя и бабу твою на воротах повесить – я повешу. А девок твоих заберём, скучно солдатам в лагере, вино есть, а девок нету. Так, что, милок, ты, лучше, спесь свою еретиковскую при себе держи. Ну, так, что скажешь, как в цитадель пройти можно, если ворота закрыты? А мы хлеба тебе, девицам твоим дадим.

Мужик сел на землю, приходил в себя после удара, кряхтел и наконец, произнёс:

– От вас папистов, хлеб взять, что душу сатане заложить.

– Да уж ты…– начал Сыч.

Волков видел таких уже не раз, видел, как пытали их и огнём и железом, и всё равно они не отрекались от ереси. И он сказал Сычу:

– Оставь его, разговоры с ними – пустое. Вешай на воротах. Девок в лагерь.

И тут вскочила баба, подбежала к кавалеру упала рядом на пол, схватила его за сапог, заговорила с жаром:

– Господин, умоляю, не казните его, он человек смирный, незлобивый, только верует сильно, верует он, вот и противится, а в город есть дорога, я вам её покажу.

Кавалер смотрел на неё, поигрывая уздечкой и спросил:

– В какой город?

– Вы его цитаделью называете, а мы городом, – торопясь говорила женщина,– дорога под землёй есть, от старой ратуши до самой реки идёт, за стеной выходит. Ею контрабандисты пользовались, соль в город возили, так бургомистр велел её заложить, и он,– она указала на мужа, – с отцом его, её заложили. Не казните его, прошу вас, господин.

Она продолжала крепко держать его за сапог, а он думал, поглядывая то на неё, то на мужика, то на их дочерей. Казалось, что удача улыбается ему, но он боялся поверить в это. Наконец он произнёс:

– Сержант, бабу и девок в лагерь, пусть покормят их, и не обижают, а ты, – теперь он говорил еретику,– покажешь, где ваша старая ратуша и где ход.

– И не вздумай злить господина, – шипела баба со злостью, и даже щипала своего мужа,– покажи всё, иначе нам худо будет.

– Уйди дура,– тихо отбивался мужик пытаясь встать,– уйди я сказал.

Сыч помог ему встать, отдал мешок с едой женщине и сказал:

– Ну, куда идти, где ваша, старя ратуша?

– На север вдоль канала,– нехотя говорил еретик,– а как до собора святого Петра дойдёте, так налево поворачивайте. Так и дойдёте, авось не перепутаете.

– Иди, давай,– сказал Сыч и с силой толкнул его в спину и дал ему по башке,– покажешь всё нам сам и ратушу, и ход.

Один из солдат повёл женщину и девочек в лагерь, все остальные двинулись за еретиком к ратуше.

Ратуша стояла на красивой площади и действительно была старой, грузное здание из, некогда красного кирпича казалось чёрным. Ворота. У здания были большие ворота, видимо когда-то оно служило ещё и складом и казначейством и городским арсеналом, а может и первой тюрьмой.

– Ну, – сказал кавалер еретику,– открывай, показывай, где ход.

– Ход я вам покажу, да только замурован он, – нехотя отвечал тот.

– Ну, так ты ж нам его размуруешь,– ласково уговаривал Сыч, держа мужика за шкирку, – размуруешь ведь?

– Мне помощники надобны будут,– говорил еретик невесело,– инструмент опять же.

– Всё тебе будет, – обещал сыч,– ты давай ворота открывай пока, показывай где ход, а уж с помощниками и инструментом мы поможем.

Ворота были старые, но ещё крепкие, на них были петли под замки, но замков не было. Еретик приналёг на одну створку, потянул, та без скрипа, но с трудом пошла, еретик пыхтел. Упирался, а Сыч стоявший рядом менялся в лице, он видел, что то от чего бледнел и начинал пятиться от ворот. У солдат, что стояли рядом с ним тоже округлялись глаза, они стали неистово осенять себя Святым знамением, забубнили молитвы. Волков не понимал, что происходит, просто наблюдал за происходящим. И тут еретик отворил сворку ворот и сам увидал то, на что глядел Сыч и солдаты.

Мужик сначала скрючился, как от боли, потом вылупил глаза, и, заорав «Господи да свершится воля твоя» кинулся бежать. Бежал он мимо кавалера, и тот, вытащив сапог из стремени, толкнул им пробегавшего еретика, и он кубарем полетел по мостовой. Затих, лежал истово молился.

Кавалер решил узнать, что ж такого все увидели в ратуше и чуть тронул шпорами коня. Конь сделал несколько шагов, прежде чем Волков увидел то, что всех пугало.

В ратуше стояли люди. Худые, измождённые, в драном платье, босые. Все они были в язвах, у многих были черны пальцы, у всех были бубоны на разных частях тела многие из которых полопались и из них вытекал чёрный, вонючий гной. А глаза у людей были серые, как в дымке, так что и зрачков почти не разобрать в них.

– Мертвяки,– сказал кто-то рядом с кавалером.

Кавалер оглянулся, рядом с ним стоял немолодой солдат и он продолжал:

– Мы ж свами ночью таких рубили, господин.

Солдат был прав, Волков узнал их по запаху. Запаху гноя и тухлятины.

– Как тебя звать?– Спросил он у солдата.

– Гюнтер, господин.

– Возьми трёх человек, Гюнтер, и начинай ломать вон тот забор.

– Хорошо, господин, а не скажете зачем?

– Скажу, нам нужны дрова, я сожгу этих бедолаг. Негоже мёртвым ходить среди живых, Гюнтер, даже ночью.

– Истинно так, господин.– Согласился солдат.

– Сержант, пошли одного человека к капитану, пусть приведёт ещё десять человек, могут понадобиться. А ещё рукавицы, уксус и крючья пусть принесут. – Произнёс кавалер, не отрывая глаз от стоявших и не шевелящихся мёртвых людей.

Вскоре Пруфф привёл людей, и они стали собирать мебель по пустым домам разобрали забор, затем стали крюками валить наземь и стаскивать мертвяков на костёр. Дело было не простое тяжёлое, грязное и страшное. И тут ко двору пришёлся брат Семион, которого капитан догадался привести с собой. Он беспрерывно читал заупокойные молитвы и подбадривал солдат, говоря им, что они делают важное дело. А заодно он клеймил еретиков, поглядывая на местного каменотёса:

– Вот, дети мои, глазами своими видите вы, до чего доводит ересь. Неупокоенные не находят себе места даже после смерти. Придались они ереси, отрицая Бога истинного и Матерь Церковь нашу. Как они отринули Господа нашего при жизни, так и Господь отвергает их после смерти и не дарит им упокоения. Господи, прими души детей твоих заблудших. Уверовали они лжепастырям своим, поверили слову каверзному, в темень шли, презрев путь светлый и истинный, помолимся дети мои.

Волков не поленился слезть с лошади, сложил руки, прочёл короткую молитву, осенил себя святым знамением. Солдаты тоже останавливались, молились и тоже осеняли себя и после этого принимались вновь цеплять трупы крючьями и тащить их к костру, с трудом затаскивая их на дрова.

А брат Семион стоя рядом с еретиком, продолжал, да так, что бы тот был вовлечён в разговор:

– Видишь, что бывает с отринувшими Господа, нет покоя им ни в царстве живых, ни в царстве мёртвых.

Еретик сидел на земле, усердно молясь, и глядя на происходящий ужас. Услышав слова монаха, он пробурчал:

– Так у нас в городе, собратьев лишь каждый пятый, а все остальные ваши паписты. Считай вы своих упокаиваите.

Но таким доводом брата Семиона было не взять, он только усмехнулся в ответ и произнёс:

– И поделом братьям нашим, коли не уберегли город свой от ереси, так и разделят участь еретиков пусть. В славном городе Ланне чума была, а еретиков не было, оттого и не бродили мертвецы богомерзкие по улицам Ланна. Оттого и благолепие на улицах Ланна и колокольный звон по утрам, а у вас мерзость и прах на улицах.

Еретику и ответить было нечего, он стал молиться ещё истовее.

Кавалер отошёл от них, заглянул в внутрь ратуши, трупов там уже не было.

– Всё вроде? – Произнёс он.

– Всё, господин рыцарь,– отвечал ему Пруфф,– сорок два мертвеца.

Волков глянул на костёр, солдаты наверх трупы уложить уже не могли, сажали и укладывали вокруг.

– Мало дров, найдите ещё.– Сказал кавалер капитану и крикнул каменотёсу,– всё, н бойся еретик, ратуша очищена, показывай, где ход.

В тёмном углу, у восточной стены, еретик, зажимая нос и стараясь не дышать часто, указал на четыре ступени, что шли вниз и упирались в стену. Вокруг был старый кирпич, а эта стена была из крепкого камня.

– На совесть делали,– сказал Волков, трогая камни и морщась от вони.

– Бургомистр велел делать хорошо, чтобы было тяжко ломать контрабандистам. – Нехотя говорил каменотёс, – За этой стеной ещё перемычка посерёдке хода, да ещё одна стенка у самой реки. Но вам их ломать нет нужды, как эту сломаем так всё – дальше у перемычки свод поломать – и вы в городе.

– К вечеру управишься?

– Нипочём не уложится до вечера, кладка три камня, отец клал, киркой да ломом работать и работать.

– Людей в помощь дам.

– Это хорошо, пара людей не помешает, да ход то узкий, тут двоим, не размахнутся, по очереди ковырять будем, и то только к обеду на завтра пробьём.

– Начинай.

Кирка бьёт камень, кирка бьёт камень, кирка бьёт камень. Летит пыль и осколки. Пыль и осколки.

Сидеть и смотреть, как люди ломают стену, у Волкова не было сил. Он поглядывал на солдат. Те, видя его взгляд, отводили глаза. А он кожей спины чувствовал, что солдаты в шаге от неповиновения. В шаге от мятежа. Не будь он так твёрд, они давно бы ушли из города. А сейчас он не был уверен даже в своих людях, теперь он должен был контролировать всех.

– Поп,– сказал он отцу Семиону,– следи за ними, не давай им ленится ни минуты, мне нужно, что бы они пробили стену и чем раньше – тем лучше. И пусть сожгут мертвяков как следует, что бы ни ног, ни рук на улице не валялось.

Отец Семион смиренно склонил голову и молитвенно сложил руки в знак повиновения:

– Буду призывать Господа в помощь.

– Да уж призови, если хочешь, что бы мы выбрались отсюда живыми.

У Ёгана рана чуть воспалилась, брат Ипполит, обработал её и сказал кавалеру, что бы тот слугу не беспокоил хоть один день. Волков согласился, но ехать за водой было нужно. Вернее и не так уж нужно, воды бы хватило бы до утра, но тревога не покидала его, он хотел знать, что делать дальше, что даст ему ход в цитадель, не придётся ли там драться с людьми Брюнхвальда. И поэтому ему нужно было поговорить с Агнес.

Он взял с собой четырёх солдат, больше брать было нельзя, слишком много людей с капитаном Пруффом были у ратуши, а ещё нужно было оставить людей с Рохой в лагере.

Так и поехали: подвода с двумя бочками, четверо невесёлых солдат, и он. Кавалер надеялся, что на этот раз ни кто его не встретит засадой.

Когда выехали из города, он отправил солдат с бочками к реке, сам же поехал к заставе, где попросил солдат позвать из лагеря госпожу Агнес.

Ждать пришлось недолго, девочка, наверное, бежала к нему, и шар несла в синем бархатном мешке. Подбежала, кинулась к нему на грудь, так, что щёку чуть поцарапала о наплечник.

– Господин, уж и не ведала, увижу ли вас.– Чуть не со слезами говорила она.– И сны снились недобрые.

– Ты ко мне сильно-то не жмись, я из чумы выбрался, не дай Бог язва от меня к тебе шагнёт.– Он отстранил её от себя.– Ну как вы там, нет ли нужды в чём?

– Нет, нету нужды, рыцарь фон Пиллен добрый. Всё нам даёт. – Она чуть понизила голос, как будто кто-то мог их услышать, хотя они были одни,– ночью проснулась я от кошмара, мертвецы мне снились, по Рютте, прямо по дороге гуляли. И вас спрашивали, у всех проходящих, и ко мне подходили. Тоже спросили, где, мол, твой господин, Святые Угодники,– она осенила себя святым знамением,– ну так проснулась, ночь вокруг, солдаты говорят у костра, а Хильды рядом нет. По нужде пошла, думаю, да нет, не по нужде, рыцарь велел нам в шатёр таз принести для надобностей. Я лежала долго, ждала, а она так и не пришла. Я под утро заснула, а утром она явилась. Я говорю где, мол, была. А она говорит, тебе, что за дело. А сама спать легла.

А я знаю, господин, она у него была, у рыцаря. Он от неё млеет, за столом сидел так вино ей сам подливал, не ленился встать, лакея не звал. И смотрел на неё и смотрел как дурень на красную рубаху. Рот разявит и сидит, дурак-дураком, улыбается.

– Значит, у рыцаря она была, – чуть улыбнулся Волков.

– Ну не с солдатами она миловалась, у рыцаря. Шалава она. Вам не пара. Хотя и добрая.

– Бог с ней, не до неё мне сейчас. Ты молодец, предупредила меня в прошлый раз, беду отвела. Как знала.

Он хотел погладить девочку по голове, но вспомнив про чуму, отдёрнул руку:

– Ты давай, ещё в шар глянь, что меня ждёт, как мне мощи из города вывезти, как в цитадель попасть? Люди мои ненадёжны, мне всё нужно знать.

– Сейчас гляну, только отойдём к реке. Мне раздеться нужно. А люди ваши ненавидят вас, и зло замышляют, но боятся вас, я ещё вчера это знала, да забыла сказать.

Она снова сидела на берегу реки, голая и отрешённая. Мёрзла, но как и всегда улыбалась.

Долго смотреть в шар на этот раз Агнес не смогла. Вскоре откинула его небрежно, а сама повалилась на одежду усталая. Легла на бок лицом к нему. Глаза закрыты. Волков прикрыл её наготу платьем и стал ждать, пока он перестанет теперь глаза. Наконец не выдержав, он спросил:

– Ну, видал, что ни будь?

– Немного. – Тихо ответила девочка.– Беда вас ждёт. Совсем рядом она. Говорю, люди ваши замышляют каверзу против вас.

Она говорила медленно, не открывая глаз. Словно засыпала.

– И белый человек вас ждёт, снова убивать думает, вы ему бед много сделали, а люди ваши вам не помощники. Они хотят, что б вас убили. Опостылели вы им. Они и сами думают вас убить, да боятся. Нет, не осмелятся. А белый человек не боится. Злится он сильно на вас. Да, серчает, за то, что порушили вы его дело.

– Серчает? И что за дело я порушил? И как?

– Не знаю. Не видела.

– А он случаем не монах, что с нами шёл?– Спросил кавалер, думая об отце Семионе.

– Нет, монахов отцов он ненавидит люто, как и вас. И он местный, дом у него тут.

Она замолчала, села. Стала одевать нижнюю рубаху. А лицо её было бледным, руки слабыми. Нелегко ей давался шар. Она накинула рубаху, встала, и грустно глянув на Волкова произнесла:

– Не ходили бы вы туда, господин. В прошлый раз вас ваши люди уберегли, а сейчас они не помогут. Не ходите,– она вдруг прикоснулась к его щеке рукой,– богатств у вас много, люди верные есть, что вы там ищите, зачем Бога дразните?

– Обещал я.– Коротко ответил кавалер, вставая с травы. – Надо мне.

– Всё гордыня ваша неуёмная, а гордыня грех. – Заговорила девочка с разрежением, и тут же смягчилась.– Не ходите, господин.

– Где он меня убивать хочет? – Спросил Волков.

– Не знаю, – зло ответила Агнес,– где найдёт место удобное.

– А как мне его найти, знаешь, пока он меня не нашёл?

– Не знаю. – Она стала обуваться. Говорила нехотя.– Знаю, что ежели не убьёт вас скоро, то вы его найдёте, на него серебро укажет.

– Что, за серебро?

– Деньги,– заорала она,– коли, живы, останетесь, то деньги найдёте, а деньги на него и укажут.

– Ну, вот, – он усмехнулся, обнял её за плечи,– а ты говоришь уходить, а я в городе ещё и деньги найду. Ну, где ты видела солдат, что бросят деньги?

Она молча вырвалась, стала прятать шар в мешок, раздражённая, на Волкова даже не глядела. Пошла в лагерь, чуть остановилась, сказал зло:

– Ступайте, сгинете, так я по вам панихидку закажу.

– Если сгину, держись Брунхильды, она себе кусок хлеба добудет. И тебя прокормит.

На коня садиться не стал, нога болела, боялся ещё больше растревожить, повёл в поводу вдоль реки туда, где оставил подводу с бочками, которые уже, наверное, солдаты заполнили водой.

Но бочки оказались пусты. Стояли на телеге, и ни единого человека рядом не было. Как не было и лошади. Лошадь выпрягли. Волков стал, было искать следы схватки, думал, на солдат напали, но ничего не нашёл. Было тихо, река да лесок, да холодное небо с облаками. Остановился, огляделся и понял. Никакой схватки не было, ни кто на его людей не нападал, они сбежали. Прихватив лошадь. Вдоль реки, по бережку можно было пройти мимо заставы. Так они и сделали. Ярослав Волков некогда, а ныне Иероним Фолькоф рыцарь Божий устало сел на подводу, выпустил из рук уздечку. Конь-красавец тут же начал щипать не яркую уже, осеннюю траву. А сам рыцарь погрузился в грустные размышления. Хотел ногу размять больную, да под доспехом разве разомнёшь. И стал он думать: а нужно ли ему всё это, этот город, эти мощи, эти звания и почести, герб и достоинство, и бесконечное напряжение, связанное со всем этим. Не сесть ли на коня, не забрать ли женщин из лагеря курфюрста и не поехать ли с ними на юг, через страну свирепых горцев, в тот край, где солнце и море и где в пьяном веселье, и в жарких ночных объятьях, в схватках и грабежах он провёл свои лучшие годы. Свою молодость.

Нет, все эти мысли были лишь развлечением для него, несбыточными мечтами, потому что не мог он так, не умел. Он знал, что посидит вот так немного, помечтает, а потом сядет на коня и поедет в чумной город, к своим людям. И в городе в этом может и сгинет, но уж точно от своего не отступит. Не отступит.

– Иди сюда,– позвал он коня, вставая с телеги.

Конь не хотел идти, упрямился, отошел на пару шагов и снова стал траву щипать. Не хотелось коню идти к своему хозяину.

– Упрямишься, дурак,– говорил кавалер,– своевольничаешь, говорю сюда иди.

Конь опять отошёл, да ещё поглядел при этом нагло.

– Ишь ты скотина какая,– Волков сделал шаг и поймал коня за узду,– балуешь, смотри у меня. Доиграешься. Что в город идти нет желания?

Он вставил ногу в стремя и сел в седло:

– Не бойся, даст Бог, выйдем оттуда живыми. Найду тебе отличную кобылу. А не выйдем,.. Ну значит на роду так написано.

Он тронул коня шпорами, и конь нехотя, шагом пошёл к воротам. Туда куда не хотел идти. А телегу с бочками он думал забрать на следующий день.

В городе было тихо, ветерок выдул запах гнили с улиц, только всё равно было страшно, страшно, когда кроме чаек да ворон нет никого. За то в таком городе хорошо и далеко слышно, и конь его услышал что то, ушами повёл, стал головой трясти. Уздой звенеть.

А Волков стал вглядываться в улицы.

Волков узнал доктора сразу, хотя у того вместо модной шляпы на голове была грязная тряпка. Он обмотал ею голову так, что кроме тряпки было видно одну маску. Доктор стоял посреди улицы, опирался на большую косу с крепким древком, какой мужики косят сено, только лезвие было разогнуто, и коса больше походила на гвизарму. Он был один. Но кавалер не сомневался, что в одиночку он не осмелился бы, вот так, без доспеха, встать на пути конного опытного воина в полном облачении. Поэтому Волков остановил коня и огляделся. Мест для засады было предостаточно, любой пустой дом, любые запертые ворота могли скрывать помощников доктора.

– Что ты встал, поганец, – заверещал доктор пронзительно и противно,– неужто такой храбрец как ты испугался. А? Рыыыыцарь?

Кавалер не отвечал, оглядывался ища подвоха.

– Пожёг моих людишек сегодня у ратуши, и думал, что тебе это сойдёт с рууууук?– Подвывал Утти. – Не сойдёёёёт, не сойдёёоооот.

– Поганец это тот, кто водит по ночам мертвецов,– крикнул Волков,– а я рыцарь Божий. Тот, кто их упокоил. И ещё мне интересно, что за имя у тебя такое – Утти, горцы так свиней подзывают.

– Сам ты свинья, – завизжал доктор и чуть не подпрыгнул,– и горцы твои свиньи. Рыыыцарь Божий, Рыцааарь Божий, а имя моё было ван дер Уттервинден. Только местная чернь и такие дуболомы как ты его выговорить не могли.

– Было? Что значит было?– Спросил кавалер.

– Ничего, тебе дураку не понять,– злился доктор.

– А, так ты из Низких земель, из еретиков значит,– сказал Волков и ещё раз обернулся.– Поэтому с мертвяками водишься.

Кавалер всё оглядывался.

За спиной улица была пустынна. Значит, в засаду он ещё не заехал.

– С мертвяяякааами водишься, – противно передразнил его доктор,– не вожусь я с ним, а повелеваю ими, я себе их ещё наберу, скоро и тобой буду повелевать. Будешь, будешь, плясать мне, а глаза твои будут белёсы, как пёс будешь за мной бегать. Пёсик, пёсик, гав-гав, иди дам хлебушка, иди… И сапогом тебя, сапогом…

– А где шляпа твоя, припадочный, – крикнул солдат с издёвкой,– вчера ночью, когда ты на крыше орал на тебе шляпа была, а потом вдруг перестал орать, да с крыши слетел, шляпу то там потерял?

Эта простая фраза вывела доктора из себя, он заорал так, что и в шлеме с подшлемником рыцарю уши резануло:

– Болваны, болваны, бейте его, бейте,– и сам двинулся на кавалера,– за всё сейчас получишь, и за припадочного, и за шляпу мою. Убивайте его дураки, рубите – режьте его.

Волков сразу огляделся, и сразу, возле себя увидел тех крепких болванов, которых видел с доктором в первую их встречу. Серые, огромные, мускулистые, вышли из за ближайших приоткрытых ворот. Только в портках и фартуках, босые, глаза безумцев в серой поволоке. Один нёс простой и большой мясницкий топор, а у другого настоящий люцернский молот, на крепком древке в рост человека, только без пики. Удобная вещь и быка забить и доспех пробить. И были дураки близко.

Ждать пока они применят свои орудия против него, Волков не собирался, он дал, шпоры коню, и резко потянул повод вправо. Конь был великолепен, будь под ним земля, унёс бы хозяина от врагов за одно мгновение. Но в богатом городе Фёренбурге, да на главных улицах, земли нет. И заскользили подковы на сильных задних ногах, по камням высекая искры, и не рванул конь в галоп, а едва устоял, чтобы не упасть. Уж слишком резво, седок дал шпоры. А пока конь, выравнивался, да пока сделал первый шаг, что бы начать бег, тот дурак, что был с молотом подошёл и замахнулся, из– за головы, по-крестьянски, и со всей своей могучей силы. Будь кавалер к нему лицом, он бы играючи отвёл бы этот удар, перевёл бы его в землю. Но он сидел почти спиной, левым боком, к нападающему, и, видя замах, все, что он смог сделать это упасть нашею коню, надеясь, что дурак не попадёт по нему. Дурак по нему и не попал, а попал коню по крупу.

«Твари, – обозлённо подумал кавалер,– они же мне коня уродуют. Какого чёрта я взял его сюда. Мог и на мерине ездить»,

А конь разозлённый болью, сначала вскинулся на дыбы, заржал зло, и, увидев второго дурака, того, что был с топором, принял его на две задние ноги, лягнул так, что дурак и топор полетели в разные стороны. А тот, что был с молотом, снова собирался бить, снова поднял молот, да только теперь рыцарь был готов, он уже успел, снять с луки седла, щит, со своим гербом, и вытащить меч.

– Ну, что застыл убогий, – крикнул он, – давай уже.

И дурак дал, теперь он бил не по коню, а по седоку, но, рыцарь встретил удар, как и положено, легко отвел его щитом, и чуть склонившись вперёд, мечом проткнул дураку сердце. Молот отлетел от камня мостовой, и дурак выронил его из рук, стоял, лапал себя за грудь в том месте, где только что была холодная сталь. Как он подыхает, кавалер смотреть не стал, он тронул коня ко второму, тот наклонился, что бы поднять топор, Волков подъехал к нему и как положено, с оттягом, махнул секущим ударом по голой спине, так что кожа расползлась, так что белые торцы разрубленных рёбер было вылезли. Дурак поднял голову, глянуть, что это там такое его беспокоит, и не было ни страха в его тупых глазах не было ни боли, ни удивления, он просто тупо смотрел, как над его головой поднимается меч и как опускается ему на голову, раскраивая её. Да так, что глаза его, вдруг стали глядеть в разные стороны.

А кавалер думал, о том, что, не сильно ли он рубил, не повредил ли драгоценный меч об крепкую башку дурака.

И тут перед его глазами мелькнуло, что то и его залило, густой и горячей кровью, и на доспехи и на лицо попало. И он увидал, как из шеи коня выходит, лезвие косы, ржавое и, но с хорошо заточенным краем. И кровь струилась по лезвию, и по гриве коня и на руки ему летели крупные капли. А конь не заржал даже, не встал на дыбы, просто стал валиться, и не как обычно падают кони, а вперёд, словно передние ноги его не могли больше нести седока и подкосились. Волков едва успел вытащить ноги из стремян, как конь рухнул на мостовую. Он не знал как, он отразил удар косой, и не угодил левой ногой под падающего коня. И как устоял, хотя и получил ещё один удар косой по шлему и плечу. И сделал пару шагов назад. Собрался, поправил шлем и огляделся. Доктор Утти стоял в пяти шагах от него, доктор улыбался, да улыбался, он был настолько близок, что в большую дыру на маске кавалер видел обломки его чёрно-жёлтых зубов и почти чёрные, видимо, от болезни губы. А ещё по маске ползали сотни вшей. Но не цвет губ доктора удивил воина и не его вши, а то, что чуть правее Утти, как ни в чём не бывало, стоял дурак с дырой в груди, и сжимал в руках молот, а ещё правее, стоял второй, дурак с разрубленной башкой и с топором. Хоть и стоял он, скособочившись, и хоть часть головы его чудом держалась, едва не отваливалась, топор, тем не менее, он сжимал крепко.

– Хе-хе-хе, – засмеялся доктор чёрными губами,– рыцарь, рыцарь, думал, убил нас, наверное, уже радовался… А теперь стоит и не понимает, что тут творится. Наверное, молишься про себя, а? Может и портки попачкал.

А вот тут доктор ошибался. Не молился кавалер и уж тем более не пачкал портки. Пару раз, за свою солдатскую жизнь попадал он в ситуации и похуже этой. Он понимал, что перед ним необычные враги, но они не были неуязвимы.

– Ну, скажи, что ни будь, рыцааарь,– продолжал противно подскуливать доктор Утти. – Расскажи, как молишься, да кому.

– Этого коня, которого ты, вшивый выродок, убил, я взял в честном поединке со славным кавалером Кранклем, и получил за него тяжёлую рану на всю жизнь. А стоил этот конь восемьдесят талеров, и этого коня я вам, гнилью вонючему, не прощу. Вот такая будет у меня молитва.

Он сделал шаг вперёд, и, как и ожидал, доктор, да и дурак с молотом сразу на это среагировали, и коса и молот, взвились в небо, что бы опустится на него. И тогда он сделал шаг в сторону, в ту сторону, где поднимал топор дурак с разрубленной головой, быстрым движением, мечом, отодвинул поднимающийся топор и плечом, с силой толкнул дурака, тот не устоял на ногах, уселся на мостовую и кавалер двумя быстрыми ударами, разнёс ему остатки головы. Так что кустки разлетелись. Уродец улегся и упокоился, хотя топора так и не выпустил из рук. Волков сделал ещё два шага назад, чтобы не попасть под молот, коса его волновала меньше, косой доспех не пробить, только если в лицо попасть. А ты ещё попробуй, попади. А вот с молотом шутки были плохи. Хорошо, что молот был у дурака, а не у доктора. Он огляделся и произнёс:

– Ну вот, одним меньше. Ты уже не так болтлив вшивый доктор?

Доктор и вправду больше не болтал, он оскалился и, подвизгивая, и пританцовывая как дурак, кинулся на кавалера, попытался колоть его в лицо своею косой, и дурак с молотом тоже попытался нанести удар. Бил он однообразно, поднимал молот к небу и старался со всей силы опустить его на Волоков.

Удар был медленный, но уж если попал бы, то кавалеру пришлось бы худо. И что мешало Волкову, быстро расправится с этими двумя, так это то, что действовали они слаженно, били почти одновременно, заходили с разных сторон, так, что ему приходилось все время перемещается, и ждать своего шанса. И ещё доктор всё время нервно и противно похихикивал от азарта. Наконец шанс кавалеру выпал, доктор, отошёл слишком далеко, что бы зайти с боку, а дурак не стал его ждать и попытался в очередной раз обрушить молот на кавалера. Волков опять легко ушёл от удара и, сделав шаг на встречу дотянулся мечом до недоумка. Он самым кончиком меча достал до правой руки, и как бритвой срезал тому правую кисть. А дурак снова стал поднимать молот к небу одной рукой, поднял и удивлённо уставился на свою отрубленную кисть, которая всё ещё весела на древке молота. Рискуя получить удар косой, вместо того, что бы уйти в сторону, Волков решил довести дело до конца. Пока недоумок разглядывал свою кисть, он сделал быстрый шаг к нему и точным движением отсёк ему и вторую руку. Молот вместе с руками упал на мостовую. И тут же он получил удар косой, по плечу и шее. Коса только звякнула о доспехи. Кавалер сделал шаг в сторону, снова чуть поправил шлем и сказал:

– Ещё одним меньше. – И одним движением срубил удивлённому дураку, который стоял и рассматривал свои обрубки, голову. – Так, что ты там говорил, вшивый уродец, про молитвы и обгаженные портки.

Доктор Утти остановился, его омерзительная пасть выдала нечто среднее между собачьим визгом и хихиканьем, затем по его брюху прокатился огромный ком, вздымавший одежду и на камни мостовой из него выпала огромная крыса. Чёрная, жирная, она лежала на мостовой одно или два мгновения, стуча по камням хвостом с которого слезала жёлтая кожа, а толщиной с он был с большой палец руки взрослого мужчины. Крыса была больше кошки. Волков никогда не видел ничего подобного, хотя крыс то он повидал, особенно в тех местах, где враги не давали друг другу похоронить покойников. А доктор залился лаем-смехом, ему нравилось видеть, как кавалер реагирует на его крысу:

– Дураков моих ты убил, рыыыцарь, так познакомься с моими подружками.

Крыса тем временем уселась на мостовой, стала умываться было и вдруг… В два прыжка: раз, два и она уже летела к Волкову, зацепилась лапками с когтями за его наколенник и попыталась его грызть. Но грызть железо, даже если ты огромная крыса, дело пустое, и животное прыгнуло выше, зацепилась за край кольчуги, что свисала из-под кирасы. Любой бы стал скидывать её, и Волков стал, стал краем щита её отдирать от кольчуги, а крыса не сдавалась, пока не он не подцепил её мечом. И тут он получил сильнейший удар по шлему и по шее, такой от которого в ушах зазвенело, и который пошатнул его, только многолетний инстинкт подсказал сделать ему шаг назад. И это позволило ему избежать следующего удара, коса доктора высекла искру из мостовой. Щитом и мечом он сбросил крысу с себя, и сапогом раздавил ей голову, поднял глаза и опять едва увернулся от нового удара. И увидал ещё одну крысу, вывалившуюся из доктора. А доктору всё направилось, он просто заливался смехом-визгом в очередной раз, пытаясь ударить рыцаря косой. Но если первая крыса обескуражила кавалера, то ко второй крысе он был готов. Жирное животное прыгнула в его сторону, и ещё раз, и во время второго прыжка он рассёк её напополам прямо в воздухе, и сразу увернулся от косы. Потом остановился, стряхнул каплю крысиной крови с благородного клинка и произнёс:

– Ну, что вшивый, у тебя есть ещё какие-нибудь чудеса или будем заканчивать?

– А-ха-ха,– залился тонким смехом доктор,– храбрый рыыыцарь, не знает поражений, рубит и топчет крыс, и придурков доброго доктора не пощадил. Порубил их, порубил. А теперь и доктора хочет убить. Хочет… Нет управы на храброго рыцааааря…

И тут Волков сделал шаг к нему и, пытаясь разглядеть под маской глаза сказал:

– А ведь ты никакой не доктор, кто ты такой?

– Не доктор, не доктор, – запищал вшивый Утти, делая шаг назад,– а кто же я, кто? Ну, глупый рыыыцарь ответь.

– А может ты белый человек?– Спросил кавалер, делая ещё шаг.

Он прекрасно видел, как чёрные губы доктора раскрылись, обнажая осколки жёлтых зубов, потом закрылись, так и не пропустив ни одного звука, затем снова раскрылись, но снова он ничего не сказал и вдруг бросил косу на мостовую и, повернувшись, пошёл прочь.

– Нет уж постой, – произнёс Волков и захромал следом.– Куда ты, а ну скажи, как найти белого человека.

Доктор кинулся бежать, да бежал он совсем плохо, толи сюртук до земли, с тяжёлым фартуком мешали, то ли просто он не мог бегать. Даже хромой рыцарь в полном доспехе его быстро догнал. Трогать его рукой кавалер не хотел, и просто рубанул наотмашь по спине:

– Стой, тварь вшивая.

Но доктор только взвизгнул, залился истерическим смехом и продолжил бежать.

– Стой, я сказал,– волков ещё раз рубанул его на этот раз по ноге. Дотянулся и легко отрубил её, словно она была из гнилой соломы. Нога так осталась на мостовой вместе с башмаком.

Доктор повалился и пополз на четвереньках, продолжая заливаться истерическим смехом, который выводил кавалера из себя, он стал догонять доктора и методично рубить и рубить того отрубая ему руки и ноги и приговаривая:

– Ты заткнёшься, а? Заткнёшься когда-нибудь?

Кавалер совсем не удивлялся, что доктор продолжает смеяться даже когда у него не осталось конечностей, и не удивлялся, что крови нет, а только чёрная жижа течёт, да и той совсем мало. Кавалер уже ничему не удивлялся. Он просто хотел, что бы это существо заткнулось.

Но доктор Утти не затыкался даже без конечностей, он лежал на мостовой лицом в камни и продолжал визгливо смеяться прямо в камни.

– Да будь ты проклят, адское создание, – сказал кавалер, наступил на голову доктора и одним быстрым движением отсёк её, и тут же брезгливо убрал ногу, побоялся, что вши переползут на сапог. А вшей на голове доктора было предостаточно.

На улице стало удивительно тихо. Только чайки смотрели с коньков крыш. Даже ветра не было. Дураки доктора тоже лежали не шевелясь.

Волков, мечом, развернул тряпку на отрубленной голове, дело ему казалось мерзким, да и меч марать не хотелось. Но нужно было выяснить, что пряталось за маской. А за ней ничего не пряталось, это была гниющая голова трупа, и всё. Он пнул её. Затем подошёл к телу, там, на поясе висел красивый кошель. В первую встречу, Волков помнил это, доктор достал из него целую пригоршню золота. Разрубив кошель кавалер ничего в нём не нашёл, даже медной монеты. Трофеев не было, схватка была страшно убыточной. И кавалер расстроенный похромал к своему мёртвому коню.

Да он устал и нога заныла сильнее, чем раньше, и настроение было отвратное, но он никогда бы не оставит седло ламбрийской работы за пять талеров на мертвом коне. Ну, разве, что ему будет угрожать смерть. А сейчас он такой угрозы не чувствовал.

Пока дошёл до винного двора, нога уже болела вовсю. Но седло он дотащил. Зайдя в лагерь, он сбросил седло прямо у в хода и уселся на ближайшую бочку, что лежала у ворот. Он тяжело дышал, стягивал шлем, подшлемник, пришёл Ёган, хромая, помог снять ему доспехи и сапоги. Все смотрели на него, но даже Ёган, даже Роха не отваживались что-либо спрашивать у него.

– Мыться, – коротко бросил он, когда был раздет.

Ему принесли уксус и сарацинскую воду в вёдрах, Ёган и брат Ипполит стали его обмывать. Все остальные ждали, когда господин закончит омовения. Наконец, когда он уже невыносимо вонял уксусом, Ёган принёс чистую одежду. И тогда к нему подошёл солдат, которого все звали Старый Фриззи и, чуть поклонившись, сказал:

– Господин, я, как глава солдатской корпорации, должен знать, что сталось с теми людьми, что пошли с вами? Что мне придётся говорить их женам и детям?

Волков долго и угрюмо смотрел на старого солдата и, наконец, произнёс:

– От души надеюсь, что жёнам и детям этих крыс, которых ты называешь людьми, придётся их оплакивать.

Солдат и все остальные обдумывали произнесённое кавалером в полной тишине, не прося никаких пояснений. Но кавалер пояснил:

– Пока я отлучался, эти крысы не набрали воду, а выпрягли коня и сбежали. Вот и всё, что ты, как глава корпорации, должен знать о своих людях.

– Сбежали? – Тихо переспросил один из солдат.

– Сбежали, – рявкнул Волков, – и украли моего коня. Вонючие дезертиры.

– А где твой-то конь? – Спросил Роха.

– А моего коня за восемьдесят талеров убил вшивый доктор Утти. – Вдруг неожиданно спокойно отвечал кавалер.

– Да как же так? – Не верил Ёган. – Он же хлипкий на вид.

– Да хлипкий, но ловкий, а вот полудурки у него крепкие были.

– Значит, драка была? – Спросил Скарафаджо.

– Была, – отвечал кавалер.

– А я и думаю, откуда на шлему у вас новые царапины. – Сказал Ёган.

– Да, попали пару раз, – отвечал кавалер.

– А ты? – Спросил Роха.

– Убил из всех.

Роха кивнул головой в знак одобрения:

– Ну, хоть так за коня ответили, твари.

– Ну, хоть так. – Согласился Волков и посмотрел на старого корпорала. – А с дезертиров я спрошу по возвращении в Ланн. Поволоку их в суд за конокрадство. Как ты считаешь, старик, это будет правильно?

Старый корпорал ничего не ответил, только вздохнул тяжело и подумал про себя:

«Ты ещё вернись туда, господин. Неплохо было бы нам бы всем туда вернуться».

Ближе к вечеру вернулся Пруфф с еретиком и своими людьми. Он был показательно спокоен, рассказал, что за этот день они разбили часть стены и сняли одну кладку камня. Осталось две, но он думал, что эти два слоя разбить будет легче.

Кавалер рассказал ему о том, что его люди дезертировали. Он выслушал это спокойно и просто произнёс в ответ:

– Такое бывает.

На том разговор и закончился. Капитан Пруфф пошёл к костру есть, а Волков сказал Рохе:

– Ты не спи сегодня ночью, Хилли-Вилли пусть с тобой посидят. Как бы эти вояки не разбежались.

– Куда они денутся, побоятся бежать ночью, – беззаботно отвечал Скарафаджо.

– Они знают, что я доктора убил, могут и не побоятся.

– Хорошо, покараулю. Сяду у ворот.

Волков глядел на ужинающих солдат, на их сержанта и капитана. Еретик с семьёй сидел отдельно, к костру не садился. Они тоже ели, девочки ели с аппетитом, и жена не отставала. Сам же еретик ел медленно, как бы нехотя.

А солдаты сидели вокруг костров, ели бобы, пили вино. Но вид их не предвещал кавалеру ничего хорошего. Люди были явно недовольны, скорее всего, они завидовали тем, кому удалось сбежать.

И положение только ухудшалась. Когда стемнело, и кавалер уже хотел ложиться спать, к нему подошёл монах брат Ипполит и тихо произнёс:

– Господин, кажется, у нас беда.

Волков хотел его убить. Ну, какая беда может быть ещё? Куда уж больше бед? Что ещё за беда? Но перетерпел приступ ярости, сидя и просто стараясь глубоко дышать. И когда приступ миновал, он так же тихо спросил у монаха:

– Хворь?

– Да, господин, один из людей кашляет всё время и много пьёт, кажется у него жар.

– Кажется?

Монах кивнул.

Волков встал, и монах повёл его к одному из костров, за которым сидели солдаты. Они все поднялись при приближении рыцаря. Все остальные солдаты с интересом наблюдали за происходящим.

Ни монах, ни кавалер ничего не говорили, просто разглядывали солдат, и тут один из них, молодой парень, произнёс:

– По мою душу пришли?

Волков увидел, что рубаха его почти мокрая, и парень тут же начал покашливать.

– Да, брат-солдат, по твою душу, – сказал кавалер, – тебе нужно уйти из лагеря.

– Думаете у меня язва? – Спросил парень.

Пруф, Роха, брат Семион и другие солдаты подходили ближе, все хотели знать, что происходит. Даже еретик пришёл послушать.

– Мы будем молить Господа, чтобы так не было, – произнёс брат Ипполит, – будем надеяться на лучшее.

– На лучшее? – Переспросил солдат.

– Мы все будем молиться за тебя, – сказал Волков, – но тебе сейчас придётся уйти.

– Уйти? – Удивился молодой солдат. – Куда же мне уйти?

– Куда ему идти, – крикнул кто-то, – так нельзя.

Солдаты загалдели. Недовольны были.

– Тихо, – рявкнул Волков, – нельзя ему тут оставаться. Если он тут останется, и у него язва – помрём все. Слышите. Все!

– Так не годится, это не по правилам нашей корпорации, – сказал Старый Фриззи. – Мы не должны его выгонять.

– Мы его не выгоняем, напротив ворот дом, там, вроде, трупьём не воняет, чист он, – произнёс кавалер, – ляжет там на пару дней, через пару дней будет ясно, язва у него или простая хворь. Если не язва – придёт обратно.

– А если у него язва? – Крикнул кто-то из солдат. – Что ж, ему подыхать там одному?

– А если у него язва, то мы все будем заболевать, один за одним, и первыми будут болеть те, кто к нему ближе, – пояснил монах.

– Ты же говорил, что мы не заболеем, чёртов поп, – сказал сержант Вшивый Карл и указал на молодого солдата, – а он заболел.

– Я не говорил такого, – залепетал молодой монах, – я говорил, что если пить кипячёную воду, и есть только горячую пищу, и мыть тело уксусом, то можно и не заболеть. Но я не говорил, что вы точно не заболеете, здоровье человека то промысел Божий, и…

– Да заткнись ты, – оборвал его сержант, – вон твой промысел Божий уже перхает стоит и мокрый весь, и с нами тоже будет такое. Надо уходить отсюда.

Солдаты снова загалдели.

– Тихо, – снова заорал Волков, все замолчали, а он оглядел людей и произнёс, – завтра все идём ломать стену, сломаем и пройдём в цитадель, заберём мощи и пойдём домой.

– Да мы это уже слышали, заберём мощи, заберём мощи, мы тут сами скоро мощами станем, – крикнул один из солдат, и все остальные тут же его поддержали.

– Да тихо вы, – снова рявкнул Волков, – если завтра мощи не возьмём, пойдёте домой. Контракт, буду считать, вы исполнили.

Теперь все молчали, видимо, такой расклад всех устраивал. Кроме одного человека.

– А я? – Спросил молодой солдат в мокрой рубахе. – А меня бросите тут?

Волков не знал, что ответить. И ни кто не знал, все молчали, все понимали, что, будь среди них хоть один человек с таким видом, из города их рыцарь фон Пиллен не выпустит. И тут заговорил брат Семион:

– Как звать тебя, сын мой?

– Томасом кличут, святой отец, – ответил молодой солдат и покашлял.

– Я останусь с тобой, сын мой, коли Господь даст тебе лёгкую болезнь, то выйдем из города через пять дней, а коли решит послать тебе испытание чумой, то приму твою исповедь, причащу и отпущу грехи, чтобы стоял ты пред очами святого Перта чист и светел.

– Спасибо, святой отец, – сказал молодой солдат и зарыдал, – спаси вас Господь.

– Сержант, – сказал Волков, – выдай солдату еды и вина на пару дней.

Сержант стал выдавать бедолаге положенное, а все остальные наблюдали за этим в тягостном молчании. Молодой солдат стоял рядом с отцом Семионом, и слушал его, и больше не рыдал, а только кашлял и кашлял тихонько.

Когда он, наконец, ушёл на улицу в темноту, кавалер сказал:

– Все, кто рядом с ним был сидел, стоял, умойтесь уксусом и пропиликайте рот сарацинской водой.

И ни кто на этот раз к его словам не отнёсся легкомысленно, все пошли мыться и отец Семион с ними.

Глава 12.

Ему нужна была Агнес, только её маленькие, с детства натруженные, руки могли избавить его от боли. Слишком много он прыгал на больной ноге днём, что бы ночью спать спокойно. Солдаты помылись и затихли, Роха с мальчишками нёс караул, было тихо и тепло, только и спать, а ему досаждала боль в ноге. До рассвета он почти так и не заснул. А на рассвете кавалер поднял всех. Это был последний их день в городе. Он так обещал людям. И поэтому за этот последний день ему нужно было успеть сделать то, зачем он сюда явился.

– Вставайте, лентяи, – орал он, едва солнце показалось из-за крыш,– сегодня главный день. Вставайте, если хотите завтра отсюда выбраться.

Люди послушно вставали, начиналась обычная утренняя суета военного лагеря. А Волков сел есть, ел он много, но не потому, что хотел, а потому, что нужно. Вместе со сном боль в ноге отогнала и аппетит. Ел и думал, что скажет жирному епископу из города Вильбурга, когда не сможет привезти ему мощи. А сказать-то было нечего, кроме оправданий типа: чума, дезертиры, еретики, дурак Брюнхвальд, засевший в цитадели. Да, причин для оправданий была куча, но кому нужны оправдания. Епископу точно они были не нужны, этому капризному сеньору нужны были мощи, из главного храма Фёренбурга. Для чего они были ему нужны… Да какая разница, главное, что жирный поп свою часть контракта исполнил, а Волков мог только предложить оправдания в зачет исполнения своей части контракта. Примет ли поп оправдания, глупо, глупо на такое даже наедятся. В общем, помимо боли в ноге его ещё тяготили мысли о неизбежной встрече с мерзким епископом. Он мог, конечно, просто уехать, куда-нибудь, мало ли на земле мест, где он найдёт себе пристанище. Но эту мысль он и вовсе гнал от себя. Это было последним делом, недостойным воина, а теперь и рыцаря. Он знал, что так не сделает, и поэтому готовился к неприятной встрече с попом.

Пока он ел и думал, все остальные уже были готовы к походу в ратушу. В лагере он оставил только Роху, мальчишек, двух солдат, брата Ипполита и жену еретика с детьми. Все остальные пошли с ним к старой ратуше за мощами. Все надеялись, и он в глубине души тоже, что идут они туда в последний раз. Волков с трудом сел на коня, Ёган ему помогал. И кавалеру было неприятно, что солдаты видят его слабость. Но деваться было некуда, ехать было нужно, а боль в ноге не утихала.

Наконец они выехали, день только начинался. И обещал он быть нелёгким.

Без промедлений начали ломать камни, а те были крепкие, не кирпичи, и цемент был хорош. Волков, глядя, как ломом и заступом еретик и помогавший ему солдат пытаются выворотить очередной камень из кладки, произнёс:

– Видно, бургомистр денег на такую стену не пожалел.

– Наш бургомистр скряга, он на всё денег жалел. – Останавливаясь, чтобы передохнуть отвечал еретик.

Вскоре оба работающих устали, остановились. И кавалер тут же сказал:

– И что, все будут ждать, пока еретик отдохнёт, капитан Пруфф, пусть два человека продолжат долбить стену, если хотят, конечно, завтра поутру покинуть город.

Он видел, как глядят на него люди капитана. Он буквально кожей чувствовал их взгляды, даже через доспех. Солдаты не хотели долбить стену. Солдаты не хотели лезть в подземелье. Солдаты не хотели вылезать из него в цитадели потому, что там их могли ждать люди сумасшедшего Брюнхвальда, который не хотел ничего никому отдавать. Солдаты ненавидели его. Тогда Волков подошёл к Пруффу и заговорил тихо:

– Вы, капитан, кажется, попросили больших денег, толи двадцать пять монет, толи двадцать семь за это дело.

Пруфф молчал, исподлобья глядя на кавалера, только усы топорщились.

– Потрудитесь заставить ваш сброд работать, иначе вы не получите не пфеннига, слышите? Ни одной медной монеты.

– Господин рыцарь, – зашипел капитан в ответ, – вы обещали нам лёгкую прогулку, просто взять и сопроводить мощи, деньги, что, вы предложили моим людям, смехотворны. Они за них должны ещё драться с еретиками и проводить осадные работы, не много ли вы хотите от них?

– В таком случае сами, берите кирку и рубите стену, вы-то попросили деньги немалые. Слышите, Пруфф, берите кирку и рубите стену. Иначе…

Он замолчал и отошёл от капитана, тот стоял, пыхтел от злости и потом пошёл к своим солдатам. Они собрались в кучу стали тихо переговариваться, а Волкову оставалось только догадываться, чем закончатся эти разговоры. Они могли повернуться и уйти, просто уйти, а могли и напасть. Роха тоже понимал это и велел мальчишкам зарядить мушкет на всякий случай. На пустой улице вымершего города стояла тишина, напряжённая тишина ожидания.

Наконец совещание закончилось, два солдата нехотя пошли в ратушу к еретику и, взяв инструмент, стали бить стену.

Волков облегчённо вздохнул, только незаметно, чтобы Ёган и Сыч, стоявшие рядом, не видели его напряжения и облегчения.

И тут случилось то, на что он не рассчитывал, первая кладка оказалась самой крепкой, за ней камень был поменьше, и раствора клали мало, экономили. Работа пошла на удивление споро. И уже на следующей смене людей, лом одного из солдат прошёл внутрь подземелья:

– Есть, пробили, – не очень радостно сообщил он.

Все, кто был в ратуше, оживились.

Волков пошёл посмотреть. Да, стена была пробита, осталось только расширить проём. И проём еретик расширил быстро.

Заглянул внутрь, посветил туда факелом и сказал:

– Можем идти, до второй стены шагов тысяча, там разобьём свод, и вы будете в городе. Тогда вы отпустите семью?

– Отпущу, когда вернусь из города, из цитадели. И ещё дам тебе еды и денег. – Отвечал кавалер.

– А если вы не вернётесь?

– Молись, чтобы вернулись, – закончил разговор Волков и крикнул, – эй, факелов побольше, идём в проход.

– Нет, господин, так нельзя, нельзя много факелов в подземелье, – заговорил каменотёс испуганно, – и людей много не надо, засыпать начнём все, нельзя так.

– Господин, он прав, – сказал один старый солдат, – я при подкопе Брее работал, землю вытаскивал, с факелами в подкоп нельзя, только с лампами, и много народа тоже нельзя, и вправду засыпать начнём там.

Волков никогда не капал подкопы, но что-то такое слышал, и поэтому спросил у старого солдата:

– А как быть?

– Отправите с еретиком трёх – четырёх человек, пусть идут, развалят свод, и зовут нас, мы уже за ними пойдём. Пройдём с парой– тройкой ламп и быстро вылезем в цитадели.

– Сыч,– сказал кавалер,– приглядишь за еретиком, Пруфф, четырёх человек в помощь ему выделите.

Ни кто, ни еретик, ни Сыч, ни четверо солдат выбранных Пруффом в подземный ход идти не хотели, но ни кто из них не посмел ему перечить. И они пошли.

Свет шёл из дыры вверху, и оттуда же доносился голос:

– Экселенц, руку давайте, мы вас вытянем.

Волков полез на кучу сырой земли поверх, которой лежали две небольшие каменные плиты. Он забрался на них, поднял голову и увидал руку, что тянулась к нему. Взялся за неё крепко, но так, что бы больное левое плечо лишний раз не вывернуть. Его немного подтянули вверх, и подхватили другие руки. Он с трудом, стараясь не греметь латами, выбрался из подземелья и оказался в огромном тёмном помещении.

– Экселенц, тут богатств, столько, сколько я в жизни не видал,– тихо говорил Сыч,– но за дверью какие то люди, не знаю кто такие, какие то солдаты.

– Может люди Брюнхвальда,– так же тихо произнёс кавалер, оглядываясь.

– Может, – согласился Сыч,– отсюда непонятно.

Кавалер огляделся. Взял лампу, встал и, стараясь не громыхать доспехами, пошёл туда, где в тусклом свете лампы поблёскивало железо. Фриц Ламме, шёл рядом и беспрестанно говорил:

–Экселенц, тут всего добра на дести подводах не вывезти. Через ход всё вынесем, Брюнхвальд и не узнает. Только не в храм мы попали, тут кругом оружие.

Волков и сам это видел, он шёл вдоль стены, у которой на палках висели кирасы, кирасы, кирасы. Он остановился, проверил ремни, кожу, всё было в порядке, кирасы были не новые, но они находились в отличном состоянии. Дальше шли шлемы, все добрые. Наплечники, совсем новые. Дорогие перчатки, не хуже чем у него, ещё кольчуги. Новые крепкие стёганки, подшлемники. В больших бочках стояли десятки новеньких алебард, и десятки пик и копий.

Пока он всё это осматривал, Сыч, не переставая говорил, как всё это можно вынести через ход, и сколько всё это будет стоить.

– Арбалеты видел?– Перебил кавалер Сыча.

– Там у двери,– махнул рукой Сыч, – и арбалеты и стрелки к ним в бочках. Полные бочки стрелок.

– Стрелки,– передразнил его Волков и пошёл туда, куда указывал Сыч.

Фриц пошёл с ним. Арбалеты были не Бог весть какие, не новые, но и не плохие. За то болтов к ним, и вправду, целые бочки. А ещё он нашёл четыре почти новых аркебузы.

– Порох должен быть,– сказал он Сычу.

– Может в тех бочках, – указал Сыч в темноту.

Волков запустил руку в бочку, в которую не попадал свет, и нащупал там… Сначала он даже не понял, что это. Круглые тяжёлые шарики. Вытащил их на свет пригоршню и разглядел. Это была крупная картечь. Он глянул на Фрица, который с интересом заглянул в его ладонь.

– Пушки, видел здесь пушки?– Спросил кавалер.

– Нет,– мотал головой Фриц Ламме.

– Должны быть, не может быть, что в арсенале такого богатого города не было пушек.

– А, мы в арсенале!– Догадался Сыч.

– Ну не в церкви же,– ехидно заметил кавалер и добавил невесело,– ищи пушки. Или не ищи, всё равно нам ничего здесь брать нельзя.

– Как нельзя, нам ничего тут брать нельзя?– Искренне удивился и расстроился Фриц Ламме.

– Да так, – объяснил Волков,– это земля курфюрста Ребенрее, город хоть и сам по себе, и живёт по своему праву, и курфюрст внутри города не хозяин, но всё равно. Выйдешь с награбленным, думаешь, у тебя не спросят где ты его взял?

– Вона, как, а я уж думал, дадим разных железяк дуракам Пруффа, они и рады будут, а тут то железа вон, сколько разного и хорошего.

Сыч был прав, если бы солдатам раздать доброго доспеха, да с хорошим оружием, то недовольство бы и поутихло, и ещё пару дней они помолчали бы. Но этого делать было нельзя. За такое и повесить могли бы, попади он в руки герцога. Хотя нет, теперь его бы не повесили, вешают безродных бродяг, а он, теперь, был рыцарь. Только отрубание головы.

– Где еретик?– Спросил он у Сыча, после невесёлых раздумий.

– Да вон, у дыры сидит, – грустно произнёс тот,– позвать?

– Зови.

Еретик подошел, и вид его внушил кавалеру беспокойство. Уж больно мрачен и уныл был каменотёс. Казалось бы, задание выполнил и мог просить свободу и еду, но он молчал, смотрел в темноту. Волков видя всё это, спросил неприветливо:

– Чего?

– Не получилось,– ответил еретик.– Посчитал я неправильно.

– Чего не правильно?– Уточнил Сыч.– Говори толком.

– Мы в арсенале вылезли. Видите?– Он обвёл рукой всё вокруг.

– Видим, – сказал кавалер,– и что?

– Отсюда вы в Ризенкирхе не попадёте, только через ворота, а они закрыты. Бургомистр ещё зимой, как только мор начался, велел их заложить, что бы из Нижнего города в Верхний пройти было нельзя. И людей нанял, что бы Верхний город и казначейство охраняли.

– Мы значит не в цитадели? Так значит, мы туда не попали? Церковь где?– Переспросил кавалер, которого начали покидать последние капли надежды.

– До церкви шагов триста, на восток отсюда. – Невесело бубнил каменотёс.– За стеной она. Я думал, что выйдем в Верхнем городе, а ход шёл только под Нижним. Верхний город восточнее будет.

Снова, снова всё шло не так, снова цель ускользала от него. Вот только что была тут – рукой достать. И вот опять её уже нет, не схватить, далеко она. Это бесило его, и уставал он от этого, словно воду рубил клинком. Всё в пустоту. Дышать уже не чем, сил уже нет, время ушло, а цель всё там же, несмотря на все усилия.

– Зарезать тебя прямо тут, крыса безбожная,– наливаясь злобой, говорил Волков, – или на свет вывести, и там повесить?

Камнетёс молчал, и не пугался, а на рыцаря не глянул даже.

– Чего молчишь, – Сыч без размаха дал ему в морду,– отвечай, когда с тобой господин говорит.

Сыч ударил сильно, правой рукой. Да так умело, что даже лампа в его левой руке не качнулась, а каменотёс мешком рухнул на каменные плиты.

– Ну,– продолжил он, чуть наклоняясь к еретику.– Говори, дурак. Как в церковь попасть?

– Ошибся я, – отвечал тот, потирая челюсть,– ошибся. Не казните. Я ж всё сделал, что обещал.

– Ты обещал нас к церкви вывести, – Сыч пнул его ещё раз в морду.

– Говорю же – ошибся.– Еретик даже не пытался закрыться от удара, сидел на полу да с жизнью прощался.

– Что тут за солдаты? Кто за дверью?– Спросил его кавалер.– Чьи люди?

– Не знаю господин,– отвечал каменотёс,– для меня все солдаты одинаковы, что ваши, что наши.

Волков и Сыч, почти одновременно подняли головы, взглянули на узкое застеклённое окно, что светилось дневным светом на высоте в два человеческих роста.

– Глянуть надо, что за люди, сможешь?– Спросил Волков у Сыча.

– Глянуть то смогу, да вот толку от моего гляда мало будет, я ж не больше вот этого, – он кивнул на еретика,– в воинских людях разбираюсь, лучше бы вам самому.

Тут Сыч был прав. Они позвали ещё пару людей из лаза, и те тихонько придвинув пару ящиков и пустую бочку к окну, помогли кавалеру влезть на них. Держали снизу за ноги, чтоб не упал. Теперь он увидел, кто был за дверью арсенала, кто хозяйничал в Нижнем городе, в нижней части цитадели.

И гадать, тут не пришлось. Кавалер сразу увидел красные знамёна с золотой перчаткой над входом в одно из зданий. И тут же ещё человека, в красном сюрко с золотой перчаткой на груди. Кажется, это был один из тех, кто устраивал ему засаду. Ещё он увидел пять коней под сёдлами у коновязи, и одиннадцать возов с мешками. И кашеваров, у костра за работой, и солдат в доспехе и без.

Он насчитал двенадцать человек. Но это были только те, кого он увидал. А сколько было в домах, что стояли вокруг площади. Да это были враги, еретики, и возможно их было больше, но в голове у кавалера начала вырисовываться одна смелая мысль.

Он подумал о том, что если арсеналом владеют еретики, то ни кто не упрекнёт его в том, что он отнимет у них кое-что для себя. Это будет уже добыча, а вовсе не грабёж мирного города. Ведь не город он грабит, а еретиков. Дело другое. Он даже заулыбался, казалось только что всё рухнуло, надежд нет, и он готов был убить поганого еретика и вдруг, всё поменялось. Теперь он загорелся снова. Чёрт с ними с мощами, чёрт с ним с епископом, как-нибудь он отговорился бы от жирного попа, если… Если удастся из города привезти денег. Да, деньги решили бы его проблему. Он стоял на ящиках, смотрел на улицу, на вальяжно лежащих в телегах солдат врага, на красные штандарты, на поваров, готовящих еду, и сосредоточенно думал. И улыбался. Он уже знал, как будет договариваться с попом, если не привезёт ему мощи. Кавалер, наконец, оторвался от окна и стал аккуратно, чтобы не греметь доспехом, спускаться вниз.

Сначала, он думал просто ограбить арсенал, вынести через дыру всё, что можно было унести, а унести тут было что. Но тут его позвал один из солдат, что с лампой копался тёмном в углу:

– Господин рыцарь,– окликну, он в полголоса и стянул огромный кусок материи с чего то большого.– Господин, взгляните.

Волков шёл к нему глядя на желтые отражения тусклой лампы, он сначала не понял, что это за блики и лишь подойдя ближе разглядел, и обмер. Это были две новые, совершенно новые полукартауны из отличной бронзы, на отличных лафетах, на отличных колёсах. Это сорокафунтовое орудие можно было поставить и на стену и в осаду взять, и использовать в поле, оно было относительно лёгким и в тоже время мощным. А ещё тут же стояло два двадцатифунтовых нотшланга, такие в южных войнах называли кулевринами. Они были старинные, чугуннокованые, но кто-то не поскупился и их тоже положил на новые лафеты и поставил на новые колёса. Дальше стояли бочки с ядрами, дальше порох. Порох был старый, не такой, каким стреляли Хилли-Вилли. Но и им можно было отлично выстрелить из орудия.

Дальше он уже не колебался. Кавалер принял решения, когда разглядывал пушки: он не собирался уходить отсюда, оставив пушки чёртовым еретикам. Пушки были нужны ему самому.

И его тут же покинули остатки всяких дурных мыслей, он уже знал, что делать.

– Зови сюда всех, – приказал он солдату, что таскал за ним лампу. – Да скажи, что бы тихо всё было, скажи, что еретики за стенкой.

Пока из лаза в полу, стараясь не шуметь, вылезали люди Пруффа, и сам Пруфф он ходил у орудий, трогал бронзовые и чугунные стволы, размышлял, волновался, немало обдумывая план. Вскоре Пруфф и Роха подошли к нему, они явно хотели знать, что он задумал. И он сказал:

– Это городской арсенал, а за дверью еретики, мы не можем этим нечестивым оставить столько оружия и пушек.

– Тут есть пушки?– Обрадованно спросил капитан Пруфф.

– Две полукартауны, и два старых нотшланга.

– Это прекрасно!– Произнёс Пруфф.– Надо их отсмотреть.

– Вы имели дело с пушками?– Спросил кавалер.

– Я же вам говорил, я почти два года, два года просидел в осадах, я имел честь защищать стены Ланна и других городов, – говорил капитан с пафосом и гордостью,– и целыми днями стрелял из ушек, и люди мои, половина, это пушкари.

– Вот и прекрасно.– Сказал Волков.– Значит всё у нас, получится.

– А что у нас должно получиться?– Поинтересовался Роха.

– Мы разобьём еретиков и заберём себе всё из арсенала.– Отвечал кавалер глядя как наполняется людьми здание арсенала.

Солдаты с факелами ходили вдоль рядов с доспехами и оружием тихо переговаривались, даже брали, что то поглядеть, но было видно, что они не рассчитывают на то, что им, что то из этого может достаться.

– Пруфф, скажите своим людям, что бы брали себе всё что приглянется.– Произнёс кавалер.– Пусть оденут добрые доспехи, пусть берут все арбалеты и алебарды, и заряжают аркебузы, скажите, что это всё они оставят себе,– кавалер не собирался мелочиться,– но за это нам придётся повоевать.

– А пушки?– Спросил капитан.

– Пушки и всё остальное – моё.– Закончил разговор Волков.

– Будем драться? Ты хоть знаешь сколько еретиков?– Спросил Роха. Он тоже волновался.

– У них два повара, один для господ один солдатский.

– Значит, может быть, их сотня,– предположил Роха.

– Если их сотня, закроем дверь и будем уходить через лаз. А если меньше, заманим их сюда, как станут в дверях, ударим с десяти шагов арбалетами и аркебузами, у нас их много. Если повезет и они замнутся – стрельнём два раза, и в пойдём в железо.

– Если они встанут в дверях, я убью их всех картечью,– сказал Пруфф, – И арбалеты не понадобятся. Если конечно есть картечь. Если нет, и ядра подойдут. Но с ядрами будет сложнее.

– Картечь есть, – сказал кавалер,– я в одной из бочек видел.

– Прекрасно,– сказал капитан,– заманите их сюда к дверям, и пусть они встанут покучнее, а я всё сделаю.

Когда Волков прощался с сослуживцами, получал выходные деньги, собирал вещи и седлал коня, помимо лёгкой грусти, его не покидало чувство облегчения. Казалось, он избавлялся от чего-то тяжёлого, что многие, многие годы камнем лежало на сердце. Только покинув казармы, только уйдя из гвардии навсегда, он неожиданно понял, что его тяготило. Сидя на дорогом коне и не оборачиваясь назад, он уезжал в новую жизнь и надеялся, что больше никогда не испытает этот отвратного, изматывающего чувства, чувства томительного ожидания сигнала к атаке. А теперь глядя как, стараясь не шуметь, люди капитана Пруффа весело, под светом многих факелов, разбирают доспехи, надевают их и откровенно радуются, после того как кавалер пообещал им, что доспехи останутся у них после возвращения.

Теперь, глядя на них, он снова ощущал мерзкое покалывание в кончиках пальцев, как в молодости перед первыми сражениями, когда он только начинал осваивать ремесло солдата. Да, он снова чувствовал, то чего чувствовать не хотел. Выматывающее душу ожидание сигнала. Только с той разницей, что сигнал к атаке, сегодня придётся отдавать ему самому. Солдаты одевали латы тихо, разговоры велись в полголоса. Не гремели, помогали друг другу. И Роха рядился в латы, и Хилли-Вилли. Даже отец Семион нацепил кирасу, одел шлем, правда, без подшлемника, нашёл маленький кавалерийский щит, и взял в руки шестопёр. Стоял, размахивал им приноровляясь. Шестопёр оружие, которое требовало опыта. Да ещё и короткое, драться таким без перчаток и наручей дело гиблое. У попа явно такого опыта не было, а перчатки и наручи ему не достались. Волков встал, подошёл к нему, без разговоров отобрал у него шестопёр, нашёл в бочке с оружием крепкий клевец на длинной рукояти, вручил попу и сказал:

– Вперёд не лезь, раненых добивай, или наших раненых не давай добить. Держись во втором ряду с арбалетчиками.

– Как пожелаете, кавалер.– Ответил отец Семион.

– Эй, – продолжил Волков,– разбирайте арбалеты, аркебузиры, заряжайте аркебузы.

Солдаты стали разбирать оружие, арбалетов оказалось девять штук, аркебуз четыре штуки. На десяти шагах было чем встретить самого крепко вооружённого врага. А ещё был мушкет. А ведь ещё были и пушки!

– Порох – дрянь, – доложил капитан, доставая для наглядности порох из бочки, осветил его лампой и показал его кавалеру,– но сухой, для войны на дистанции не пригоден, но тут на двадцати, тридцати даже на ста шагах сработает. Я велел класть полтора совка. Бахнет, так – бахнет.

– Смотрите, чтоб не разорвало пушки.

– Не волнуйтесь кавалер, эту бронзу не разорвёт даже три совка такого пороха. А в старую чугунину я положу, столько, сколько положено для двадцати фунтов. И картечь туда класть не буду, в кулеврины положу по два ядра, на пол совка пороха, так будет надёжнее. Просто нужно, что бы враг подошёл поближе.

– Надеюсь, что они встанут в воротах.– Сказал кавалер.

– Лучше и быть не могло бы.

Люди капитана умели, обращается с пушками, это было видно сразу. Это и чуть успокаивало. Да у него были пушки с картечью, страшное оружие в ближнем бою. У него было много арбалетов и аркебуз, но он всё ещё не знал, сколько солдат у врага.

Да и Пруфф вдруг стал делать непонятные вещи, лёгкие кулеврины, он поставил прямо напротив входа, а тяжёлые полукартауны покатил в углы.

– Что вы делаете?– Спросил Волков чуть раздражённо.– Ставьте пушки перед воротами, а не в углы.

– Кавалер, я не учу вас строить солдат в ряды, и вы не учите меня, управляется с пушками.– Заносчиво отвечал капитан Пруфф.

– Не учить?

– Не учите. Хоть ядром, хоть картечью, всегда лучше бить не во фронт, а с угла во фланг. Больше побьёшь. Вы же были в осадах, должны знать.

– Я в осадах был с мечом и арбалетом. Я не пушкарь.

– А я пушкарь, вот если они, как увидят пушки, и станут за углы, как вы их будете доставать?– Продолжал капитан.– Попрячутся, вот тут мы их картечью с обоих углов и возьмём.

Волков понял, что Пруфф знает, что делает и больше к нему с советами не лез.

А капитан тем временем спрятал кулеврины под рогожу, а за ними легли канониры, а полукартауны поставил в дальние, тёмные углы арсенала. И сказал:

– Ну, мы готовы.

Все солдаты смотрели на кавалера, ждали его решения. Волков оглядел всех, он видел их взгляды, он чувствовал, что он в него верят. И он заговорил:

– Арбалетчики и стрелки, бьёте только по моей команде. Канониры, вам команду даст капитан. Те, кто с железом, если враг, всё-таки, войдёт сюда, встаёте ко мне в линию под левую руку, всем взять алебарды, нам нужно дать время стрелкам перезарядится. Хилли– Вилли, бьёте только офицера, если его не видно – знаменосца или сержанта. Скарафаджо, ты как, сможешь на своей деревяшке подрезать караульного, когда он войдёт?

– Ну, попытаюсь.– Сказал Роха, постучав своей деревяшкой по камням пола.– Думаю что справлюсь.

– Нет, пытаться нельзя, нам нужно будет ранить двоих караульных, что стоят снаружи, когда они сюда войдут. Ранить наверняка, есть доброволец?

– Я желаю, господин,– тут же откликнулся сержант Карла по прозвищу Вшивый.

Волков даже не узнал его сразу, теперь он был в кирасе и наплечниках, на голове у него был крепкий шлем, а не тот рыцарский, что он носил до этого. В руках он держал алебарду.

– Стань вон туда, – кавалер указал куда,– дверь откроется, вот эта створка, я нападу на них, они станут к тебе спиной, ты должен ранить их, но не убивать, понял? Они должны убежать и поднять тревогу.

– Понял господин, буду колоть в ляжки или в брюхо.

– Они в кирасах, коли в ляжки. Ёган,– позвал рыцарь.

– Да, господин,– откликнулся слуга.

– Возьми пару кирас и охапку оружия из бочек, принеси сюда, как дам команду – со всего маха кинешь всё это на пол, что бы стража на улице услышала, понял.

– Да, господин, – Ёган заметно волновался.

– Да не бойся ты, – сказал Волков так, что бы и другие слышали,– если дело пойдёт плохо, уйдём через лаз. Всех нас тут не убьют, даже если врагов больше сотни будет.

Говорил кавалер уверенно, и его уверенность передавалась людям.

Ёган понимающе кивал головой и пошёл собирать железо.

– Тушите лампы и факела, прячетесь, пушкари и стрелки, спрячьте фитили, что бы от входа их не было видно. Все стали тушить свет и прятаться в углы и за бочки, арсенал погрузился в темноту.

Сам он подошёл к двери, стал так, что бы сразу его не заметили, он, едва различал сержанта Карла, что стоял напротив. Это было хорошо, значит стражники, что войдут в арсенал со света и вовсе ничего не увидят.

Ёган подошёл к воротам, держа на руках пару кирас и целую охапку оружия остановился, ожидая команды.

– Как бросишь, отходи к сержанту и заряжай арбалет,– приказал Волков.

– Ага,– откликнулся Ёган.

Всё! Всё было готово. Можно было начинать, кавалер стоял несколько мгновений, сжимая и разжимая пальца, он ещё думал, что можно уйти отсюда без боя, просто обворовать арсенал и всё. Он ещё тешил себя такой мыслью, он знал, что если даст сейчас приказ уходить все тихонько поднимутся и полезут в лаз. А ещё Волков знал, что не даст такого приказа, потому что… Потому что ему было мало того, что можно было пронести через лаз, ему нужно было всё, что есть в арсенале. И все, что есть на улице. Всё это можно будет забрать себе, и коней, и подводы, и ещё доспехов и оружия и всё что награбили еретики, потому что, ему это нужно. И ни кто его за это не осудит, ведь заберёт он всё это у еретиков, у безбожников, у врагов.

Кавалер машинально проверил все ли на месте. И топор, за поясом и стилет в сапоге были там, где им и положено. Он ещё раз подумал о том, что меч у него слишком дорогой для такой жизни, и надо будет его продать, а себе купить что-нибудь попроще. Но сейчас придётся поработать таким, какой есть. Он достал меч, поправил щит, вздохнул, выдохнул и подумал, что дальше тянуть нельзя, иначе люди начнут волноваться и сказал негромко:

– Ёган, бросай.

– Бросать?– Переспросил слуга.

– Бросай ты уже, дурень, – крикнул кто-то из угла.

Солдаты больше не хотели ждать. Надоело всем. И Ёган бросил железо на камни. В тишине арсенала звук был очень громким. Ёган подождал, прислушиваясь, поднял все, что нашёл на полу в темноте и снова бросил на пол. И пошел, встал рядом с сержантом Карлом. Волков услышал, что он натягивает тетиву на арбалете. А огромная половинка двери поползла, громко заскрипела, чуть приоткрылась, в темноту пролилась полоска света, и кто-то спросил с улицы:

– Ну, что там?

– Кирасы,– ответил кто то другой.

– Что кирасы?

– На полу кирасы валяются.

– Где?

– Да вот. Прямо перед дверью.

– А не должны, думаешь воры?

– Пойду ка я за офицером.

Всё шло не так, как рассчитывал Волков.

– А чего ходить, эй,– заорали за дверью, – кликните там господина, скажите, что воры, вроде, в арсенал пролезли.

Кавалер подумал, что так даже может быть будет и лучше, если сразу удастся убить офицера, если он лично придёт проверять арсенал. Но офицер оказался не дурак, когда он пришёл он не полез в арсенал, а чуть заглянул внутрь и громко скомандовал:

– Растворяй ворота настежь.

Теперь точно всё шло не так, как хотел кавалер.

Он увидал, как одна створка ворот поехала, впуская в арсенал свет, и увидал, как во вторую створку вцепились крепкие пальцы, ждать дальше смысла не было, Волков сделал шаг и одним движением отрубил несколько фаланг, что тянули ворота.

– Ааааа, дьяволы,– раздался крик, звон роняемой алебарды,– мои пальцы, пальцы!

Но ворота уже распахнулись настежь. И кавалер видел людей, что спешили к арсеналу в полном вооружении, а дальше видел тех, что быстро одевают на себя латы, и тех, что выходят из близлежащих домов и офицера, что стоял в двадцати шагах от входа пытаясь разглядеть, что внутри. Не выходя из-за угла, он крикнул:

– Хилли-Вилли, офицер.

Мальчикам повторять нужды не было, сразу они вылезли из за корзин, стали, перед спрятанными под рогожу кулевринами, тут же положили мушкет на рогатку и…

То ли офицер их разглядел в полутьме, толи он был опытен необыкновенно, но прямо перед выстрелом он сделал пару шагов вправо. И пуля улетела в сторону кашеваров.

– Не попали, что ли?– Спросил один из мальчишек.

– Не стойте, сатана вас дери, – рявкнул волков,– заряжайте.

А сам стал считать людей врага. А их было немало и они всё выходили и выходили из домов.

Кавалер стоял за косяком считал людей врага и пока что не волновался. Ну да их было больше, уже больше, он насчитал тридцать шесть вместе с офицером, но без возниц и кашеваров. Но у него была хорошая позиция, арбалеты и аркебузы, и пушки. Да у еретиков были хорошие доспехи, но даже хорошие доспехи не защитят от арбалета и аркебузы на двадцати шагах. А именно с такого расстояния он собирался их бить, то есть ужа на пороге арсенала. И тут он увидел, что из дома вышел красавец, в отличной кирасе, в шлеме с пером, в дутых и резаных штанах, какие любили носить ландскнехты императора, он был дороден и бородат, за ним шёл такой же щёголь, но со знаменем, знамя было тоже, красное поле с золотой перчаткой. А за ним шёл ещё один человек, тоже офицер. Но хуже всего, что следом за ними по улице шли ещё солдаты, и они несли щиты. Крепкие, огромные, осадные щиты, пред которыми арбалеты бессильны. Со щитами было семеро солдат, именно они станут в первый ряд. А за ним ещё шли люди. Всего Волков насчитал сорок семь человек с пиками и алебардами, с арбалетами и аркебузами, при двух офицерах и двух сержантах. Врагов было в два раза больше, вооружены они были не хуже, и были они нечета солдатам Пруффа. Видимо не всякого брали под знамя Якоба фон Бранц, фон Ливенбаха. А вот самого рыцаря кавалер не увидел. Видимо тот ещё не отошёл от раны. Но это мало утешало Волкова. И без него офицеров было достаточно.

Да, всё шло совсем не так, как он планировал, совсем не так. Всё на что он мог теперь рассчитывать, так это что еретики всей баталией зайдут в арсенал прямо под картечь. А если нет? Возьмут и не зайдут, и всё что получится так, это пальнуть в них из кулеврин. А постом, что? Нужно уже подумать о том, как уходить через лаз. Как ему не остаться в арсенале навсегда.

Тем временем еретики построились на площади, перед арсеналом, в пятидесяти шагах от ворот. Как и положено, первые солдаты в полном доспехе, и солдаты со щитами, второй ряд алебарды, после пики, после арбалеты. Шесть человек с аркебузами вне строя, сержанты на флангах, один офицер в первом ряду, второй со знаменосцем и ещё двумя солдатами сзади. Они двинулись вперёд.

– Хилли– Вилли, офицера в первом ряду видите?– Крикнул Волков.

– Это тот, у которого перо на шлеме?

– Да и лента красная на кирасе, вот его убейте, только наверняка бейте, когда близко будет, а сейчас спрячетесь, чего стоите на виду, отойдите в темноту.

Волков ещё надеялся, что еретики так и зайдут кучной баталией в арсенал под картечь, а вот что делать если они рассыпается и ринутся внутрь без всякого строя… Тогда только пробиваться к лазу. Но нет, они никогда не распустят строй. Уж больно хорошие солдаты.

Они шли ровным рядом, малым приставным шагом, первый ряд плотно стоял, левое плечо вперёд.

«На кой чёрт они взяли пики, неужели думают, что мы встретим их на улице, нет, бросят пики в десяти шагах перед зданием»,– невесело думал кавалер, глядя как ровный строй приближается к воротам арсенала. Нужно было, что то делать, а может, и нет.

– Пруфф, стреляйте,– не выдержал он,– они уже под кулевринами.

– Рано, – отвечал капитан из темноты,– пусть станут ближе. Что бы крепче вдарило. Буду бить у ворот.

«Болван,– думал Волков,– что решат эти двадцать шагов».

Еретики побросали пики наземь, ещё не дойдя до ворот тридцати шагов, поняли, что выходить к ним на улицу ни кто не будет. Остановились. Офицер тот, что стоял в первом ряду, что то коротко скомандовал. Два аркебузира пошли вперёд. Шли не торопясь, пытались рассмотреть что-нибудь внутри арсенала, но свет падал только на порог, и ещё чуть рядом с ним, все, что было дальше, скрывала темнота. Они приближались медленно, подняв аркебузы и дымя фитилями, привязанными к правой руке. Они в любой момент готовы были стрелять. Было очень тихо. Все замерли и люди Волкова и солдаты – еретики. Два солдата подошли уже на десять шагов, они не шли в ворота, а крались по стенке, прятались за распахнутыми воротами. Пытаясь из-за угла заглянуть в темноту. Ещё немного и они стали бы различать, что творится в арсенале. Дальше тянуть не было смысла, вот-вот один из аркебузиров, заглянув за угол, должен был носом упереться в Ёгана и сержанта Карла. Волков крикнул:

– Арбалеты, кто их видит, кидайте болты.

Солдаты уже не могли ждать, все у кого был арбалет, и кто хоть немного видел врага – выстрелили. Один болт пролетел рядом с лицом кавалера, на расстоянии ладони, он даже услышал шипение его оперения. И почти никто не попал, только один снаряд, впился в левый бок аркебузира, того которого Волков видел. Болт пробил бригантину, и на палец вошёл в солдата.

Оба аркебузира кинулись от ворот прочь, один при этом орал:

– Задели меня, задели дьяволы.

Тут же захлопали выстрелы, еретики стреляли в темноту арсенала, туда же летели и арбалетные болты. Вот теперь бой начался, всё волнение, вся тревога улетучились сразу, только если раньше Волков сам бы стрелял из арбалета или стоял в строю с алебардой, ожидая начала дела, то теперь он должен был руководить этой тяжёлой работой:

– Арбалеты – бейте, цельтесь в морды. Аркебузы, сидите тихо, бить на пятнадцати шагах. Хилли-Вилли – только офицер, слышите, только офицер.

Арбалетчики, перезаряжая арбалеты стали стрелять по строю еретиков, он был как на ладони. Но утех были крепкие доспехи, да ещё и щиты в первом ряду. А арбалеты были так себе, и наконечники у болтов не каленые, да и не те, что пробивают латы. В общем, первые выстрелы не нанесли еретикам никакого урона. Еретики тоже кидали болты в арсенал, но это скорее для виду, больше для острастки, это было пустое дело, они никого не видели. Волков на всякий случай поднял щит к лицу, оставив самую малую щёлку для глаз, между щитом и шлемом. Он понимал, что враги так стоять не будут. Они пойдут. Как только офицер разберётся в ситуации. Пока он не понимает, сколько у него врагов, он думает. Но долго думать он не будет. И решаться ему придётся скоро, так как арбалеты начали их доставать. Первый раненый покинул строй, когда болт пробил ему наплечник. И тут же звонко хлопнул выстрел мушкета. Хилли– Вилли не попали в офицера стоявшего в первом ряду, а попали в солдата, что стоял сразу за ним. Кавалер видел как у того после выстрела улетел в вверх шлем. Сам солдат оказался даже не ранен, но он был обескуражен и оглушён, сняв рукавицу, стоял, тер лицо, удивлённо таращась в сторону арсенала.

– Дьявол,– выругался Волков,– опять не попали. Цельтесь лучше, чёртовы сопляки.

Тут ещё один болт впился в ляжку аркебузира стоявшего чуть левее строя.

– Вам лучше убраться,– тихо говорил кавалер, наблюдая за еретиками,– я бы на вашем месте нипочём бы сюда не полез.

Он уже готов был, согласится на ничью, уж больно опытен и организован был враг.

– Вы ж и понятия не имеете, сколько нас тут, – продолжал он диалог с еретиками,– за пушки волнуетесь, так пушки я через дыру не уволоку. Вынесем всё что сможем, конечно, ну так у вас всего этого и без арсенала хватает. Убирайтесь, безбожники.

Ещё один болт достиг цели, ещё один солдат ушёл из строя.

– Ну, начинайте пятиться.– Упрашивал еретиков Волков.– Уходите. А мы закроем ворота и тоже уйдём.

Снова бахнул, выстрел мушкета, но солдат, стоявший рядом с красавцем офицером, прикрывал его щитом, пуля, пробив тяжёлый щит, пробить кирасу не смогла. Офицер осмотрел вмятину, и поднял руку вверх и зычно крикнул:

– Пошли, ребята, перережем этих папистских свиней, которые грабят наш арсенал. Вперёд, вперёд! Дружно, шагом! Соло скриптум!

Еретики дружно заревели, и все разом шагнули вперёд. Волков понял, что без кровавой каши сегодня не обойтись. Он злился на Хилли-Вилли, которые за три выстрела так и не смогли попасть в этого тупого офицера, который так красиво ведёт своих безбожников под картечь. Да и чёрт бы с ними, всё равно Бога не ведают, лишь бы всё получилось, как он задумал:

– Арбалеты, аркебузы, готовится. Ждите залпа кулеврин.– Крикнул он.– Пруфф, у вас всё готово?

– Всё,– донеслось из темноты.– Я жду их.

– Хилли– Вилли, вы когда-нибудь попадёте в этого расфуфыренного петуха?

– Извините, господин,– отвечал один из мальчишек.

– Попадём, господин, пусть только поближе подойдёт.– Обещал второй.

Строй врага приблизился почти вплотную к воротам, восемь-десять шагов, и они полезут в арсенал. Волков не уходил из своего укрытия, хотя ему казалось, что некоторые из еретиков его уже видят. И тут, краем глаза он увидал, как канонир, стянул с кулеврин рогожу, и Пруфф был рядом с ним. И вот когда уже наконечники алебард враг чуть не пересекли порог арсенала, Пруфф крикнул:

– Пали!

Канонир поднёс запал к пороху. Волков чуть прищурился, ожидая выстрела, громкого хлопка, но его не последовало. А вместо этого, огонь яростно и с адским свистом полетел вверх огненным фонтаном вместе с чёрным дымом. Озарив на пару мгновений арсенал. Вся сила пороха вылетела из пушки через запальное отверстие. Пруфф упал на землю и пополз в сторону, то же самое сделал и канонир, только пополз прочь от Пруффа.

– Господи, Пруфф,– тихо шипел Волков,– что вы творите, дурак.

А Пруфф не слышал его, он кинулся в правый, дальний угол туда, где стояла одна из полукартаун. Он выхватил запал у другого канонира, сам решил стрелять.

А по рядам еретиков, после секундного замешательства пошёл смех:

– Пошли ребята, – орал офицер,– паписты даже из пушек стрелять не умеют. Соло скриптум!

– Соло скриптум,– дружно ответили ему солдаты.

И они сделали один, только один шаг как грянул гром. Даже подшлемник и шлем не помогли, у кавалера на мгновение заложило уши, и ничего кроме нудного однотонного звона он не слышал, настолько громок был выстрел большой пушки в здании. Все заволокло серым тяжёлым дымом, и на него из этого дыма летел мусор, пыль и большие щепки. Он открывал и закрывал рот пытаясь восстановить слух, глядел, как рассеивается дым. И чем меньше становилось дыма, тем отчётливее он понимал, что ни одного еретика картечь не задела, они стояли на пороге в недоумении, выставив вперёд алебарды. А вот верхняя часть правой створки ворот была разнесена в щепки, створка едва не рухнула, висела криво на одной петле.

Дурак Пруфф стрелял без предупреждения, картечь прошла совсем рядом с Волковым и ещё ближе от сержанта Карла Вшивого и Ёган, что стояли с другой стороны от входа. Напротив кавалера.

– Пруфф, я вас сам зарежу, если еретики вас не убьют,– произнёс Волков, не слыша самого себя и наливаясь злостью, а потом заорал, всё ещё не слыша себя,– арбалеты, аркебузы – палите.

Он видел, как Пруфф почти бегом бежит в другой угол, а канонир, уползавший от огненного фонтана, вернулся и подносит огонь к запальному отверстию второй, не стрелявшей кулеврины, как Ёган и сержант Карл, кинулись прочь от ворот. Как желтым светом полыхнул маленький цветок, в темноте арсенала. И как в стройных рядах еретиков получился коридор на том самом месте, где только что стоял их бравый офицер.

И Волков решил уйти со своего места, и очень вовремя, только он отошёл от ворот, как бахнула вторая полукартауна, и на этот раз Пруфф попал. Волков выстрела почти не слышал, но прекрасно видел, как разлетается щепками косяк ворот и сами ворота, а вместе с ними разлетаются в мареве красных брызг люди, только что стоявшие в строю. Весь правый фланг еретиков повалился, даже те, кого картечь не задела, падали как будто их валило сильным ветром. Кавалер видел, как высоко подлетела рука в латной перчатке, и упала среди двух убитых насмерть, в страшно развороченных, залитых кровью доспехах. Видел, как ползёт солдат, с полу оторванной ногой, с которой непонятно как сорвало и наголенник и сапог. И слух начал к нему возвращаться. И он услышал стоны и вопли и проклятия тех, кто сейчас должен был умереть, и тех, кто умрёт позже. Противник был в смятении. Но их было ещё намного больше. Их офицеры и сержанты не знали, что делать, приходили в себя, а Волков уже знал, что делать ему. Он заорал, что было сил:

– Арбалеты и аркебузы, стройся под мою правую руку, – он встал в пяти шагах от ворот, вытянул руку с мечом, указывая линию, по которой нужно было, строится подчинённым.– Пруфф заряди ещё одну пушку.

Солдаты строились перед противником, всё делали быстро, чем удивили Волкова. Роха стал с края строя, на место сержанта. У него в руках была аркебуза.

Еретики растаскивали раненых, появился офицер, и стал строить их заново, отведя чуть назад, на десять шагов. Их арбалетчики кинули даже пару болтов, оба летели в Волков, но один чиркнул по кирасе, второй, враг целился в лицо, вовсе не попал. И когда кавалер был уже готов дать команду стрелять, вперёд, без команды, вылезли Хилли-Вилли, немало не заботясь о вражеских стрелках, они встали у всех на виду, на пороге арсенала, и прежде чем кавалер успел крикнуть им, что бы ушли за строй, поставили рогатину, быстро положили на неё мушкет и выстрелили. Всё было сделано быстро и нагло. И тут же они, чуть не бегом кинулись за спины товарищей.

Волков видел как в отличной кирасе офицера, прямо под бугивером, появилась круглая чёрная дыра. Он удивлённо опустил голову, пытаясь её рассмотреть, даже потрогал её перчаткой, а потом вдруг колени его подкосились и он упал на бок, шлем слетел с его головы и со звоном запрыгал по камням мостовой. Офицер был мертв.

– Пали ребята, – заорал Волков.

Все кто был с ним, дружно выстрелили. И болты и пули аркебуз большого урона еретикам не нанесли, достали лишь двоих. Волков убедился, что его люди отвратительные стрелки. Но и еретики не знали, что делать. Тоже пытались стрелять, но тоже без особого успеха. Хилли-вилли, после выстрела тут же забежали за строй перезаряжались. И тут кавалер услыхал какой-то гул за спиной, обернулся и увидел Пруффа и ещё четырёх солдат, которые катили по каменным плитам арсенала огромную полукартауну. Пруфф, сам толкал пушку, пыхтел, его лицо багровело и при этом он орал, что было сил:

– Кавалер, в сторону, разойдитесь все, сейчас я им врежу. Все в сторону.

Кто-то схватил Волкова за руку, потянул в сторону, его люди тоже разбегались, ни кому не хотелось попасть под картечь. Кавалер снова чуть прищурился, ожидая выстрела, и выстрел грянул, не так звонко как в первые разы, но всё равно громко. Картечь со страшным жужжанием понеслась по улице, но достала только одного врага. Еретики не стали ждать, пока выстрелит пушка, они начали разбегаться ещё раньше, чем Волкова оттащили с траектории выстрела. Теперь враги бежали, кто мог по улице на север, кто не мог, ковыляли, только четверо, стояли и ждали, то ли были удивительные храбрецы, толи разини.

– Вперёд, – заорал кавалер, что было сил,– в железо их, ребята. В железо!

Четверо еретиков, что не убежали, тут же были утыканы болтами и переколоты и порублены алебардами. А среди тех, кто кинулся на них первый, Волков с удивлением заметил отца Семиона.

Но сам он шел как можно быстрее вперёд, подгонял своих людей продолжая орать:

– Гоните их, ни какой пощады, и не давайте им построится, не дайте сесть на лошадей. Лошади мои! Наши!

Но уже через двадцать шагов, нога у него разболелась, так что он остановился. И даже Роха на деревяшке его обогнал. Это была полная победа. Несмотря на то что боль была невыносима, он чувствовал себя счастливым. Он морщился, дышал носом, чуть зубами не скрипел, но не переставал думать, о том, что это его первая, настоящая победа, в маленьком, но спланированном им сражении. Кое-как, не сразу, но боль в ноге улеглась, и кое-как он добрался до костра, где кашевар еретиков варил гороховую кашу. Он сел на тюк с горохом, рядом с дымящимся колом. Сидел, сняв шлем и стянув подшлемник, сняв перчатки и вытянув ногу, так чтобы не болела. Он отдыхал, глядел по сторонам и увидел у сапога своего ложку. Длинную, деревянную ложку, что валялась на мостовой. Он нагнулся за ней, так, что бы лишний раз не сгибать больную ногу, поднял, осмотрел и залез ею в горячую кашу, помешал её, чуть зачерпнул, поднёс к губам, подул, как следует и стал, понемногу, есть. Вокруг деловито сновали его люди, кто то обшаривал дома, кто-то сгонял раненых и пленных, кто-то считал лошадей и подводы. Ещё кто-то обыскивал убитых и снимал с них доспехи, а он ел гороховую кашу, солёную, на отличном сале, очень, очень вкусную и горячую кашу. Он уже тысячу лет не пробовал такой отличной каши.

Кавалер не заметил за кашей, что подошёл к нему Фриц Ламе и тихо произнёс, наклонившись:

– Экселенц, там наш проныра нашёл кое-что, может, глянете?

– Какой проныра,– Волков оторвался от каши, он не понимал ничего,– что нашёл?

– Ёган наш, пошёл в арсенал, глянуть, не сбежал ли еретик, а тот сидит за пушкой на сундуке. Трясётся, и рыдает. Да и Бог с ним, но Ёган под ним сундук то и приметил, хотел открыть, а там замок, хотел его топором, а он дубовый и оббит железом. Так сразу его и не взять. Велел мне за вами сходить.

– Железом оббит и с замком? – Спросил кавалер.– А большой?

– Не так что бы большой, локоть в ширину да два в длину.

Дубовый сундук, оббитый железом и на замке – Волков знал такие сундуки. В таких сундуках, обычно, хранилась ротная казна, а ключи от них были лишь у избранного, всеми солдатами корпорала, и ротмистра.

– Пойдем, глянем, – он встал, взял шлем и бросил в котёл деревянную ложку.

Каша, конечно, была прекрасна, но сундук на замке, что хранился в арсенале, стоил любой каши.

В углу арсенала, за потниками, что висели на перекладине, за корзиной со старыми стременами стоял сундук. Он не большим, но даже на вид был крепок. Ёган ковырял ножом замок при свете лампы. Но скорее для порядка, чем в надежде открыть. Кавалер только глянул и понял: это была ротная казан.

–Господин, – сдавленно, произнёс слуга, увидев кавалера и оглядываясь,– его от пола не отнять. Тяжеленный. Может золото?

– Ты топор ищи, или молот,– сказал кавалер, честно говоря, он и сам волновался.

Да там могло быть золото, еретики мародёрствовали в городе не один день, и если у вшивого доктора были целые пригоршни золота, то и у мародёров оно должно было водится.

Ничего искать не пришлось, Сыч протянул Ёгану мощный, тяжёлый клевец на железной рукояти. Тот взялся крепко по мужичьи. Собрался бить.

– Ты не остриём бей, дурень,– советовал ему Сыч.– Молотком проламывай.

– Да не учи ты, я приноравливался только. Лезет, тоже, под руку, – огрызался слуга, но клевец взял по-другому.

Не с первого раза и не со второго раза, крепкому крестьянскому мужику, удалось проломить крышку сундука и выбить обломки доски. В образовавшуюся дыру сразу засунул руку Сыч. Видимо за всю свою жизнь, Фриц Ламме ничего подобного не испытывал. Только лишь глянув на его лицо, кавалер понял, что не отшибся. Лицо Сыча вытянулось и застыло в стадии счастливого удивления. Наконец он вытащил руку, разжал кулак, и все увидели, то, что хотели. Правда, это было не золото, но это были деньги.

В широкой ладони Сыча лежали талеры разных курфюрстов, крейцеры, древние, почти стёршиеся шиллинги, далёких восточных орденов и новенький пенни с островов, и старинный обгрызенный динарий, и мятый грош. Пусть всё не золото, пусть серебро, но Волков был согласен и на серебро, лишь бы…

– Сундук нам не нужен, – сказал он,– я видел у двери попоны, пересыпьте всё в одну из них. И никому об это, слышали?

Ёган и Сыч закивали головами.

Тут в светлом проёме ворот появился солдат и крикнул:

– Кавалер тут?

– Чего тебе? – Откликнулся Волков.

– Господин капитан и сержант Роха вас просят.

– Чего?

– Там мертвяка важного, какого то сыскали, думают, что с ним делать, без вас не решаются. Хотят знать можно ли с него доспех ободрать.

– Иду,– сказал кавалер, и, повернувшись к своим людям, повторил,– и что б никому!

– Не извольте беспокоиться, экселенц,– заверил Сыч,– всё тихо сделаем.

Ёган ещё не пришёл в себя, от таких денег, он только кивал головой, соглашаясь с Сычом.

Волков сразу узнал мертвеца, хотя забрало было у того опущено.

Он лежал на столе в большой зале большого дома. Меч его лежал тут же. Кавалеру не нужно было открывать забрало, он узнал по роскошным доспехам, по узорам из чернёного серебра на панцире,

по великолепным наплечникам, по шикарным перчаткам. Это был Якоб фон Бренц, фон Ливенбах, и шлем его был разбит мушкетной пулей.

– Доспех его талеров сто стоит,– сказал Роха.

– Двести,– поправил Пруфф.

Волков знал, что ни кто этот доспех не купит ни за двести, ни за сто монет. А монет пятьдесят продать можно было. Конечно, его можно было продать, и когда-то, солдат Ярослав Волков так бы и сделал, содрал бы латы с трупа, а труп выбросил бы в канаву, но кавалер Иероним Фолькоф, уже никогда бы так не поступил:

– Нет,– коротко сказал он и пошёл на улицу.

Ни Пруфф, ни Роха перечить не стали.

Как только вышел, увидал солдата, что тащил из конюшни огромную и красивую, яркую тряпку, он уже был на улице, а тряпка всё тащилась из конюшни, он остановился, достал нож и собрался отрезать от неё кусок, себе для солдатских нужд.

– А ну стой. – Окрикнул его кавалер.– Что это?

– Не знаю господин, нашёл вот.

– Вытаскивай всё на улицу,– приказал кавалер.

Солдат с трудом вытащил огромную, яркую красную ткань с золотым шитьём и верёвками.

– Так-то шатёр вроде, – догадался солдат.

Волков и сам это понял, только в отличие от солдата понял это сразу. Да это был шатёр, из дорогой красной ткани похожей на парчу, и с гербами Ливенбахов по периметру.

– По закону войны, личные вещи, что принадлежали командиру врага, принадлежат командиру победителей, знаешь об этом?– Спросил Кавалер.

– Знаю, господин, – невесело отозвался солдат.

– Теперь это мой шатёр, сложи его и отнеси Пруффу.

– Да, господин.

Он хотел было уже пойти узнать, как дела у Сыча и Ёгана, серебро волновало его больше, чем доспехи и шатёр Ливенбаха, но его остановил отец Семион:

– Господин рыцарь.

–Ну?

– Нужно, что то решить с пленными,– он указал на девятерых пленных, что сидели у забора.

Почти все они были ранены. Доспехи у них отняли. И теперь они покорно ждали своей участи. Кое-кто молился, а кто-то просто сидел, опустив голову. А кто-то и умирал, истекая кровью.

– Ну, дай им причастите, – сказал Волков,– тому, кто согласится его принять. Да спроси, может, кто вернётся лоно истинной веры. А остальным – смерть.

– Уже предлагал исповедаться в ереси, и принять истинное причастие, но они упорствуют в ереси своей, никто не согласился, раскаяться, а без раскаяния мне не должно причащать их.

– Ну и пусть катятся в ад. – Закончил разговор кавалер.– Скажу Пруфф – сейчас всех зарежут.

– Не торопитесь господин, не нужно их резать.

– Почему? Мы их не милуем, они нас тоже.

– Отпустите их живыми, проявите милосердие, и пусть господина своего возьмут. – Поп смотрел на него хитрыми глазами.

– Объясни.

– С мертвых, какой вам прибыток.

– А с живых какой? Они оружие снова возьмут.

– Слава, господин.

– Слава?

– Да слава, господин. Отпустите их во славу матери Божьей, и дозвольте им взять своих вождей для упокоения.

Кавалер молчал, он никогда не думал о своей славе. И тут вдруг, в первый раз в жизни ему представилась возможность чуть– чуть прославится. И что скрывать даже мысль о славе была приятной.

– Отпустите их, – продолжал поп,– в городе Ланне о вас и так будут говорить, вы уже дважды побили еретиков, убили мертвого доктора, убили знатного еретика, а если ещё вернётесь с тем богатством, что тут захватили, так о том будут судачить неделями. А если ещё и этих еретиков простите, так не только в Ланне о вас заговорят.

Чем дольше говорил отец Семион тем заманчивее казались кавалеру его предложения. А мысли о славе становились ещё приятнее. Да, кавалер понял, что он действительно хочет, что бы о нём говорили. И узнавали его щит. И не тальков Ланне. Но пока он слушал умного попа, у него появился вопрос:

– А тебе-то, зачем моя слава, какая твоя корысть?– Спросил кавалер у отца Семиона.

Монах вздохнул, и заговорил:

– Меня лишили прихода, – он помолчал,– толкнули на смертный грех, а когда вернусь, то, может быть, расстригут и лишат сана, или упекут в самый далёкий монастырь, или, вовсе, кинут в подвал. Вот подумал я и решил, что при вас останусь, коли не погоните. Вы человек незлобивый и вас любят холопы ваши, а если разрешите при вас быть, то и я не покажусь лишним, потому как своё благо от вашего не отделяю.

Не очень-то верил Волков, продолжал разглядывать его, этого попа, поп был хитер, как ни кто, но насчёт славы он был прав. Славы кавалеру хотелось.

– Хорошо,– произнёс он,– отпусти еретиков. И пусть заберут рыцарей своих. Пусть похоронят их как хотят.

– Эй, – крикнул отец Семион и пошёл к еретикам,– заблудшие души в павшие в ересь, запомните день сей. И запомните герб, что на щите рыцаря этого, это герб славного воина кавалера Иеронима Фоькофа, который добротой своею и во имя Господа и Матери Его отпускает вас с миром, в надежде, что покинете вы ересь и вернётесь в лоно Истинной Церкви. Кавалер Иероним Фолькоф также дозволяет вам забрать вашего господина кавалера Ливенбаха и других рыцарей, что были с ним.

–Что, что, что?– К ним подковылял на совей деревяхе Роха и заглянул Волкову в лицо.– Ты что отпускаешь их?

– Отпускаю.– Сухо ответил кавалер.

– Да что с тобой, ты ли это Фолькоф?– Не унимался Скарафаджо.

– Я. И я слово своё сказал, обратно брать не буду.

– Они бы нас не отпустили бы,– заметил подошедший Пруфф.

– Мы не они, капитан выделите им одну подводу, пусть заберут своих офицеров.

– Как пожелаете кавалер, но у нас подвод не хватит всё увезти. Всего много захватили.

– Я сказал выдать им подводу, что вам не ясно, капитан?– Начинал свирепеть Волков.

– Всё ясно, господин кавалер, но нам придётся дважды сюда ездить, за раз мы всё не увезём к себе в лагерь.

– Да хоть трижды, мы заберём всё. Но подводу вы им выдайте.

– Как пожелаете, – поджал губы Пруфф.

Еретики не верили своему счастью, они вставали и кланялись Волкову, благодарили его.

– Они расскажут о вас многим,– тихо говорил отец Семион. – Нам это на руку, господин.

– Да, и особенно Ливенбахам.– Добавил Роха, услышав слова попа.– Они точно захотят узнать, кто укокошил их родственничка.

– Пусть, мы убили его в честном бою.– Отвечал кавалер.– Нам нечего стыдится.

– И пусть бы убирались,– снова заговорил Пруфф,– может вам это и нужно, но зачем же им подводу давать, когда нам самим их не хватает.

– Забудь те про подводу, капитан,– разозлился Волков, – расскажите, почему пушки у вас не стреляли, а если и стреляли то в ворота, а не в еретиков.

– Мои пушки стреляли,– обидчиво сказал капитан,– мои пушки принесли нам победу.

– Я спросил, почему кулеврина не выстрелила, и почему одна из картаун попала по воротам, а не во врагов?– Зарычал кавалер свирепея. Его бесил Пруфф, вечно спорящий с ним.

Пруфф как обычно насупился, усы топорщились, губы скривил, стоял, молчал. А Волков не собирался заканчивать разговор:

– Ну, капитан, есть, что вам сказать, или вы только о подводах и добыче можете говорить?

В ответ Пруфф ещё и побагровел, засопел, а после пробурчал:

– Война есть война, тут всякое случается.

– Дозвольте сказать, господин, – вдруг произнёс немолодой солдат, что стоял неподалёку.

– Кто таков?– Сурово спросил у него кавалер.

– Канонир Франц Ринхвальт, господин.

– Говори.

– В том, что кулеврина не пальнула, ничьей вины, нету, господин.

Порох дрянь, не порох, а каша. Видно давно уже стоял. Ежели бы мы о том знали, ежели бы хоть раз им стрельнули, мы бы конечно, пороху боле положили бы. А так, положили как обычно, пол совка, дистанция то малая. Думали он два ядра-то вытолкнет, а порох он старый, и кулеврина старая, запальная дыра то у неё за столько лет попрогорела, большая стала, вот так и получилось, плохой порох, горел медленно, а дыра запальная велика, вот он в дыру то эту весь дымом и вышел, не смог ядра протолкнуть.

– А полукартауна почему выше пальнула?– Спросил кавалер.– Тоже порох плохой?

– Да не додумались мы, что пол в арсенале на ладонь выше, чем улица. Приметились правильно, по головам вдарить хотели, а про пол то и не подумали, а на второй картауне высоту уже правильно поставили. Вдарили как надо.

– А зачем в головы метились? Почему не в брюхо?

– Так всегда картечью нужно метить по головам, ежели вдоль строя правильно картечью вдарить по головам, так целую просеку прорубишь, а ежели в тулово метить, так только первый ряд сметёшь, и второй чуть зацепишь. Картечью всегда по головам цель, а ядром, вблизи, так лучше по ногам, если низом стрелять – ядро так по земле и попрыгает до конца строя, кучу ног поотрывает, а ежели в тулово им бить так двух-трёх-четырёх порвёт и всё. Завязнет.

– Ладно, понял, иди к пушкам, мы их с собой заберём, порох, ядра, картечь тоже. Увидишь там моих людей – вели Сычу ко мне идти и пусть еретика притащит.

Сам пошёл глянуть лошадей, осмотрел их и удивился. Не нашёл он дорогих и больших рыцарских коней. Кроме тягловых обозных всего шесть коней пошли бы под седло. И ни один из них не стоил больше двадцати талеров. Видимо знатный Ливенбах либо был беден и приехал сюда пограбить, либо был умён, и не считал нужным рисковать на войне дорогими лошадьми. Хотя, судя по доспеху, бедным он не был. Кавалер расстроенно вздохнул, вспомнив отличного коня, что он взял после дуэли у Кранкля и которого зарубил мерзкий, вшивый доктор. Вспомнил и решил, что мёртвый Ливенбах прав, дорогие кони не для войны, а для выездов.

Тут пришёл Сыч, приволок еретика. Еретик прошёл мимо убитых собратьев, которых раздели и бросили на мостовой и которых ни кто не собирался хоронить. А было их без малого шестнадцать. И шёл еретик мимо, глядел на них, и понимал, что не приведи он папистов, братья его были бы живы, и от этого был, ни жив, ни мёртв, сам готов был умереть, лишь бы хоть как искупить свою вину, своё предательство.

Но ни в кавалере, ни, тем более, в Сыче, ни понимания, ни сострадания он не находил.

– Чего этот безбожник, загрустил?– Спросил Волков.

– Грустит, экселенц, как увидал, скольких мы его безбожных дружков отправили в преисподнюю, так закис сразу, сопля до полу. Неровён час в петлю залезет.– Беззаботно отвечал Сыч, тыча еретика кулаком в бок.– А ну не куксись, не куксись, паскуда безбожная. Господин с тобой говорить желают.

– Ты знаешь, где у вас тут синагога?– Спроси Волков, не отрываясь от осмотра коня, которого он себе приметил под седло.

– Ну, так тут не далеко, на север ехать по Портовой дороге, а потом, как мимо пакгаузов пройдёте, так на запад взять и будет синагога. – Вяло говорил еретик.

– А где то рядом с ней есть дом, на воротах, которого вырезаны розы. Знаешь такой.

– Так рядом с синагогой он стоит, там менялы жили до чумы.

– Отведи его к Рохе, пусть за ним приглядит, потом отпустим, как всё вывезем отсюда. Сам возьми, пару людей у Пруффа, и сёдла найди. Нужно съездить будет кое-куда,– распорядился кавалер.

–Всё сделаю, экселенц,– обещал Фриц Ламме.

Они, он Сыч и два недовольных солдата, которых оторвали от любимого солдатского дела – сбора добычи, поехали на север по Портовой дороге.

Солдатам хотелось остаться и грузить трофеи, там, в лагере еретиков можно было что-нибудь найти, что не нужно было сдавать в общий котёл, одежду, обувь, украшения, посуду в домах, если она не серебряная. А тут тащись с этим неугомонным, неизвестно куда, и ведь не боится по городу ездить: «Заговорённый он, что ли»,– перешёптывались солдаты, но делать было нечего – ехали за кавалером и его хитрым и опасным холопом.

– Серебро куда дели? – Тихо спрашивал кавалер у Сыча, так, чтобы солдаты не слыхали.

– Не волнуйтесь, экселенц, надёжно упрятали. В бочонок с картечью, на дно кинули, и то и другое тяжёлое, ни кто не заметит разницы, а Ёган при серебре до конца будет. Приглядит,– так же тихо отвечал Сыч.

Волков молча кивнул. Они ехали по пустынной улице, широкой и богатой, вскоре справа появились склады, большие и маленькие, запахло рекой. Это было необычно, для города, где кое-где, в прозрачном воздухе осени роились мухи над полуразложившимися трупами. Где у части домов были настежь открыты двери, где шныряли большие чёрные крысы. Где бегали псы одичалые, и боящиеся людей.

Не доехав до северных ворот, они по наитию повернули налево, и вскоре оказались на площади, где сразу увидали огромные крепкие ворота, с резным узором. Частью резьбы были розы, а чуть левее стояло приземистое здание в один этаж, без забора и коновязи, но с крепкими ставнями и крепкой дверью.

Пока Волков всё внимательно рассматривал вокруг, Сыч и солдаты терпеливо ждали. Наконец кавалер указал на приземистое здание и спросил:

– Похоже на синагогу?

– Похоже, а ещё на овин похоже, – сказал Сыч,– да-а, нашим храмам не чета.

– Ты знаешь, что такое архив?

– Чего же мне не знать, когда я при судьях столько лет прослужил,– важно заметил Фриц Ламме.– Это склад бумаг.

– В доме за этими воротами, есть архив, честные люди просили его спалить. Три талера на то жертвовали.

– Три талера на всех? – Уточнил Сыч.

– Три талера тебе.

– Ну, раз так, то почему же не помочь честным людям.– Сыч подогнал лошадь к забору, встал не седло и уже через пару мгновений ковырялся с засовами на воротах, а потом сообщил:

– Экселенц, ворота на замке, я с ним не совладаю, ждите там, я тут сам управлюсь.

Волков и два солдата остались ждать его на пустынной улице.

Что там делал Фриц Ламме, кавалер не знал, время тянулось, но ничего не происходило. И вдруг послышался сильный удар, треск и кто-то закричал тонко и со страхом в голосе:

– Грабят, люди, помогите, грабят…

Голос оборвался, и всё стихло. Кавалер уже начинал волноваться, когда над забором появилась голова Сыча, сначала голова, а потом из за забора вылетел немалый куль. А после и сам Сыч спрыгнул с забора. Он не без труда поднял с земли куль, стал грузить его на лошадь, да ругался при этом на солдат:

– Ну чего олухи, бельма то пялите? Помогли бы лучше.

Один из солдат спешился, стал ему помогать и выспрашивал при этом:

– А чего у тебя там?

– Да, что под руку попалось – то и взял, сё равно сгорит, – говорил сыч, привязывая куль, он усмехался озорно глядя на солдата,– не боись, дам и вам чего-нибудь, хоть вы тут и прохлаждались, а я всю работу делал.

Волков молчал, ожидая, что Сыч сам всё расскажет, но тот не торопился, и кавалер не выдержал:

– Так ты сделал то зачем мы сюда приехали?

– А как же, – отвечал Фриц Ламме, привязав тюк и садясь на лошадь,– сделал всё как надо, чуете? Дымком уже потянуло. Занимается огонёк.

Волков почувствовал запах дыма и увидал на рукаве Сыча пятна:

– А кто там шумел?

– Да старикашка, какой то малахольный, сторож вроде, я как ставень на окне сломал так он на меня и кинулся с ножом.

– Ты его убил?

– Да Бог его знает, может и так,– беззаботно отвечал Сыч тихо, что б солдаты не слыхали.

А огонь тем временем разгорался и был уже такой, что на д забором виднелись языки пламени, пока что редкие и дым пополз из-за забора по улице. Дело было сделано.

– Поехали, – сказал кавалер глядя на клубы дыма, поднимающиеся из-за забора.

– Экселенц.

– Что?

– А синагогу жечь не надобно?

– За неё не заплачено.

Глава 12.

Та подвода, которую кавалер велел отдать еретикам ничего бы не решила. В арсенале и лагере Ливенбаха было всего столько, что ни за один, ни за два раза даже на оставшихся одиннадцати подводах, привезти всё не получилось бы. Когда кавалер с Сычом вернулись к арсеналу, Пруфф только один раз съездил в лагерь и теперь снова грузил седла, фураж для лошадей, латы и оружие, мешки и бочки с едой, и многое другое.

– Пруфф, пушки не отвезли, а бобы и сало грузите. – Ворчал кавалер.

– Мы и пушки заберём.– Заверил его капитан.

– День к вечеру пошёл, успеете всё до ночи перевезти?

– Не знаю, трофеев много.

– Тогда займитесь пушками, и порохом, а не салом.

– Как пожелаете господин кавалер.– Сказал капитан.

Волкова конечно волновали пушки, но ещё больше его волновал бочонок с серебром, который сторожил Ёган.

Люди Пруффа стали выкатывать пушки из арсенала, стали таскать бочонки с ядрами, порохом, картечью. Ставить их на подводы. Волков следил за этим, не слезая с коня. И успокоился только тогда когда бочонок с картечью и серебром, Ёган и солдаты взгромоздили на подводу. И сам уселся радом с бочонком. И не собираясь отходить от него. Когда подвода тронулась, кавалер ехал рядом до самого винного двора.

Как и полагал кавалер вывезти всё дотемна, не получилось. Много осталось в арсенале, и сёдел, и болтов к арбалетам, и пик, и сбруй и ещё Бог знает чего. Все стоило денег, а пока солдаты Пруффа от души пили, пили, как не пили ни одного раза, что были в этом городе.

– Капитан, сказал кавалер,– они у вас пьяные уже, велите прекратить.

– Те, кому в ночь, в стражу – те не пьют,– заверил Пруфф.

– Пусть и остальные прекращают, – ворчал Волков.

Хотя он был не против, того, что бы солдаты выпили, он видел, что настроение у солдат резко изменилось. Они теперь не злились, не собирались бежать из города спозаранку, да ещё обзывали дурнями тех, кто сбежал недавно. Они пили отличное вино, ели вкусную еду и делили добычу, старались посчитать, кому сколько причитается. Считали неправильно, ну да Волков их после поправит, объяснит, как и что считать. Когда выберутся из города. Случись с ним такое год или два назад, так он сидел бы и считал свою долю вместе с этими солдатами, и радовался бы, да нет, он был бы счастлив.

А сейчас, он думал о том, что у него есть ещё один день, а может и два, на то что бы вытащить всё-таки раку с мощами из цитадели из цепких лап ротмистра Брюнхвальда. И не мог понять, что с ним произошло. Куда делось то ощущение счастья, которым он наслаждался, предвкушая получение даже десяти серебряных монет. А сейчас, в бочонке, рядом с которым сидели Еган и Сыч, лежали сотни талеров, сотни! Даже если не считать пушек и трофеев, коней и подвод и роскошного шатра, что был сложен в телегу и накрыт рогожей. Даже без всего этого он был уже богачом. А он думал, о каких то мощах. И о том, как попасть в цитадель. Вместо того, что бы радоваться.

– Эй, – он окликнул одного солдата, что проходил мимо,– как там тебя..?

– Франц Ринхвальт, господин,– напомнил солдат.

– Да, Франц, а скажи ка мне, ты ворота цитадели видел?

– Это те, куда мы воду возили?

– Да, те.

– Да, видал. Крепкие.

– Крепкие, вот я думаю, сколько времени тебе нужно, что бы разбить их из пушек?

– Из полукаратун? Из этих? – Солдат указал на бронзовых красавиц, что стояли во дворе.

– Да. Из них.

– Так десять ядер, и в щепы ворота разнесу, нет таких ворот, что устоят против сорока фунтов.

– Разнесёшь? При плохом порохе?

– Разнесу, поставим ста пятидесяти шагах, прямо у моста, напротив ворот, другого доброго места там нет, чтобы арбалеты не донимали, там место неудобное, но если сжечь дом, то по воротам попадём. Полтора совка на ядро и всё, десять ядер и считайте, что нет ворот.

– Хорошо,– кивал кавалер,– ступай, только пока никому не говори о нашем разговоре.

Что ж, если Брюнхвальд не откроет ворота, он попытается их выломать. Но сначала, он хотел решить дело с серебром. А с ним всё было не так уж и просто. Серебра было много, очень много, но делить его с Пруффом и его сбродом он не собирался. Он собирался дать денег тем солдатам, что проявили себя, тем, что не ныли и не паниковали, он дал бы денег канониру Францу Ринхвальту, Дал бы Рохе. Хилли-Вилли тоже заслуживали, ну и, конечно же, Ёгану с Сычом. Даже монахам брату Ипполиту и брату Семиону дал бы по паре монет, а всех остальных он легко бы послал к чёрту. Поэтому нужно было серебро вывезти из города так, что бы ни одна собака о нём не пронюхала. И так, что бы офицер курфюрста, тот, что сторожит городские ворота, о серебре не узнал. А ведь он мог узнать, мог устроить проверку всего что они вывезут из города. Конечно, Волков бы сказал, что взял серебро у еретиков, но тогда его пришлось бы делить с Пруффом и его бандой. Нет рисковать такими деньгами кавалер не собирался.

Он встал, прошёлся, что бы размять ноги, подошёл к Сычу и Ёгану и тихо сказал:

– Переложите серебро в мешок, в бочке мы его не вывезем.

Те обещали это сделать ночью.

Как вывезти серебро из города кавалер пока только думал. Он завалился в пустую телегу, в старую, слежавшуюся солому, и ему было так хорошо и уютно, что ничего придумать он не успел. Уж больно тяжёлый был день.

Утро следующего дня было пасмурным, дождя не было, но резкий ветер приносил с востока, от реки, влажный холодный воздух. Кавалер удобно уселся на мешках с овсом, почти как в мягком кресле. Ждал когда, Ёган принесёт еду от кашевара. Весь винный двор был забит лошадями, подводами, вещами, пушками и бочками с порохом, сёдлами и палатками, и многое из всего этого принадлежала ему, значительная часть всего этого, четвёртая часть, по сути, была его собственностью. Но кавалер опять ловил себя на мысли, что он не радуется этому так, как радуются солдаты Пруффа.

Они были и без вина пьяны, от мысли, что какую-то часть трофеев, пусть и малую, они получат. Для них это была неслыханная удача. А Волков думал не о том, что нужно уезжать из города, вывезти все богатство с серебром, а о том, что нужно ехать к воротам цитадели и посмотреть, куда поставить пушки. Ну и в последний раз попытаться договорится с ротмистром Брюнхвальдом.

Это стало каким то проклятьем для него, но ему нужны были эти мощи, и не потому, что он боялся епископа из Вильбурга, а потому что… Потому что эти мощи были реальной частью его рыцарской сути. Всё его рыцарское достоинство умещалось в серебряную раку с костями мертвеца, не будь их, и его рыцарство будет поставлено под сомнение. Кем? Да им самим. В общем, сейчас ему позарез нужны были эти мощи.

Но как заставить трусливый этот сброд пойти на штурм цитадели, они и раньше не хотели ничего делать, а теперь, когда эти мерзавцы завалены трофеями, все их мысли сводятся только к одному: Как вынести из города все эти богатства.

Ёган принёс еду, хорошую еду. На тарелке. Жареное сало с яйцами, захватили вчера у кашеваров еретиков, кровяную колбасу, овечий сыр, молодой, сушёные фрукты, утренний белый хлеб, вино. Поставив это на мешок с овсом, что служил столом, для его господина, он тихо сказал:

– Деньги мы Сычом переложили из бочки в мешок, мешок укутали в старый потник, он в нашей телеге лежит, Сыч сторожит его.

В другое время Волков бы спросил у него что-нибудь: Тяжел ли мешок, сколько денег там приблизительно, а сейчас его это не интересовало. Кавалер только кивнул едва заметно и произнёс:

– Сыча позови.

Сам стал, есть, и глядеть на счастливых солдат, что кормили и поили лошадей, переговаривались, завтракали. Да, эти мерзавцы точно не захотели бы лезть в разбитые ворота цитадели. И тут его осенила мысль: Если эти мерзавцы и трусы не захотят идти с ним на цитадель он будет считать контракт не выполненным, и ничего из трофеев им не даст, на эти деньги он наймёт сотню, а может и две, хороших солдат придёт сюда снова выбьет ворота и заберёт мощи.

Пока он обдумывал всё это пришёл Сыч:

– Звали, экселенц?

– Ты думал, как деньгу отсюда вывезти?– Спросил кавалер, макая свежий хлеб в яичный желток.

– А чего думать, в подводу спрячем да повезём. Авось ни кто не заметит.

– Авось,– кавалер перестал жевать,– я тебя умным полагал. Никаких «авось» быть не должно. А если ротмистр фон Пиллен решит досмотреть подводы на выезде из города. Он честный человек, его не подкупить.

– Так не отдадим. То наше, мы вроде в бою, у еретиков взяли.

– У него людей под сотню, а нас тридцать едва, он офицер курфюрста, а мы на земле курфюрста выезжаем из чумного города, в который въезд воспрещён. Он может всё у нас забрать и предать в казну курфюрста. Не отдаст он,– бурчал Волков,– думай хоть немного.

– Что ж делать, экселенц?

– Седлай лошадей, я распоряжусь, возьмёшь у Пруффа пару людей.

Найди место, где на западную стену подняться можно. И где спустится удобнее с неё.

– Больно мудрено, экселенц, может лучше в доки пойти, да лодчонку там поискать, по реке то сподручнее вывезти деньгу будет.

– Думал я об этом, там, в доках и на пирсах на еретиков можно напороться, да и на том берегу они будут, увидят лодку. Так, что езжай к западной стене, ищи место, где перелезть через неё можно.

– Хорошо, экселенц, поеду.

– А пока позови мне вон того солдата, канонира, Францем его кличут.

Пока солдаты сгружали еду и вино у ворот цитадели, канонир внимательно осматривал место, куда собирался ставить пушки. А солдаты на башне завели разговор с солдатами Прцффа:

– Эй, ребята, а что вчера за пальба была в нижнем городе,– орал один из людей Брюнхвальда.– Слышали, там пушки били и аркебузы?

– Так это мы еретиков резали,– с важностью отвечал ему солдат Пруффа, останавливаясь для передышки.

Другие тоже остановились, стали бахвалится:

– Шестнадцать, а то и двадцать до смерти убили, да девятерых в плен побрали!

– А у нас только царапины!

– Ишь ты!– Восхищались солдаты не башне.– Выбили их из малого города? А пушки взяли? А других трофеев взяли?

– Всё взяли, всё, вчера весь день всё к нам свозили, и все не свезли, сегодня опять поехали остатнее забирать.

– Молодцы, – с завистью и нехорошими мыслями о своём командире говорили солдаты Брюнхальда.

Волков и отец Семион молчали, не встревали в разговор, но разговор развивался так, как им и хотелось бы.

– Конечно молодцы, не вам чета, – дразнили их люди Пруффа,– уж мы дважды безбожников побили, и рыцаря их угомонили. Не то, что вы, сидите там, зады свои сторожите.

– Так вы что Ливенбаха побили?– Не верили им люди Брюнхвальда.– Врете, небось?

– А чего врать, побили! У господина кавалера нашего и штандарт его, и шатёр его. А сам он сдох, и наш господин кавалер его разрешили забрать. Пусть безбожника похоронят. А мы всё их добро себе возим второй день.

Известие это повергло защитников цитадели, толи в уныние то ли в ступор, больше они с солдатами Пруффа говорить не стали. А больше было и не нужно, люди Пруффа сгрузили еду, канонир высмотрел и вымерил место для пушек и Волков отправил всех в лагерь и когда они отъехали, он позвал солдат с башни:

– Эй, братья-солдаты!

– Чего вам, – невесело спросил один солдат с башни,

– Вчера я бил еретиков, сегодня у меня есть пушки и порох, у меня четырнадцать аркебуз и двадцать арбалетов, и мне нужны мощи из храма. Я не уйду без них отсюда.

– А ещё у господина рыцаря есть деньги, и он готов купить мощи, – заговорил отец Семион, – он считает, что негоже нам ссорится, вы, чай, не еретики. Только мощи нам очень нужны, без них нам – ни как.

– Да мы бы и рады,– кричал с башни один солдат,– да ротмистр наш дуркует.

– Ну, так вы уговорите его.– Не отступал монах.

– Да как его уговорить.

– Да уж, как-нибудь, уговорите. Солдаты вы или кто.

На сей раз попу ни кто не ответил, уж больно непрозрачен был намёк. А кавалер подумал, что поп такой умный нужен ему.

Сыч приехал и сразу доложил:

– Нашёл место, где на стену влезем, только как спустится с неё, да ещё с мешком, не знаю, разве на верёвке.

– Найди крепкую веревку и лопату, с собой возьмём Ёгана и монахов обоих. Седлай коней.

Если от Портовой улицы поехать на запад к стене, то можно увидеть и районы голытьбы. Здесь дома были хлипкие, и улицы не замощены, а колодцы убогие. И трупы. Чумной доктор сюда, видно, не заходил, так что гниющих трупов здесь было много, валялись прямо на проезде, и у колодцев, и у ворот церквей, куда они приходили в последней надежде и приносили больных детей.

Абсолютно тихо было тут, и ничего живого не было: ни псов уличных, ни крыс жирных, только ветер качал двери и ставни. А вот вороны здесь пировали от души и сидели на заборах и коньках крыш, оставляя после себя белые потёки, но не сейчас. Сейчас тут жизни не было, только ветер да гнилой запах мертвечины.

Волков ехал первым, ехал шагом, конь сам искал путь, кавалер его не принуждал, смотрел по сторонам, меч из ножен достал и положил его поперёк седла, щит на левой руке. За ним ехал Ёган с арбалетом в руках, с ним рядом Сыч. У Сыча на передке увязанный верёвкой старый потник, в котором тяжёлый мешок. А за ними и два монаха, молодой брат Ипполит и умудрённый муж отец Семион. Никто не разговаривал, только монахи негромко читали молитвы.

Всё в этом месте было пропитано скорбью, здесь пировала смерть.

Наконец, без всяких приключений они доехали до стены, тут была небольшая башня.

– Ёган, бери куль, верёвку и лопату, Сыч с монахами останутся тут. – Приказал кавалер, спешиваясь.

Они вдвоём пошли в башню и по винтовой лестнице поднялись на стену. Кавалер встал у зубца и долго глядел вдаль, за стену. Еган, скинув мешок с деньгами, тоже стал смотреть.

– Видишь хоть кого-нибудь? – Спросил Волков.

– Никого, даже ворон нету. – Отвечал бывший крестьянин. – Пусто, раньше тут пахали, и выпас был, а сейчас заросло всё.

Да, ни одной живой души вокруг не было, и кавалер сказал:

– Вон, кустарник, у овражка, там деньгу закапаешь, камень найди, положишь сверху.

– Ага, – отвечал слуга, обвязываясь верёвкой.

Конец верёвки скинули монахам и Сычу, а Ёган стал спускаться по стене. Потом ему, так же, на верёвке, спустили тюк с серебром, и кавалер скинул лопату. Ёган с трудом взвалил себе на плечо тюк, и пошёл к кустам. Вскоре скрылся в них.

Ёган ковырял землю в кустах, монахи и Сыч терпеливо ждали внизу, а Волков с арбалетом в одной руке и с болтом в другой со стены приглядывал за Ёганом, вернее, он оглядывал округу, выискивая людей, которые могли увидать или помешать Ёгану. Но вокруг было пустынно, не было ни одной живой души, ничто не двигалось, ничто не шевелилось.

Наконец, Ёган закончил своё дело. Подошёл к стене, обвязал себя верёвкой и крикнул:

– Ну, тяните!

Монахи и Сыч, стоявшие по другую сторону стены, ухватились за верёвку, потянули.

Ёган был мужик крепкий, пудов на шесть, да кольчуга на нём. А стена была в двадцать локтей высотой. Дело было не простое. Монахи и Сыч пыхтели, старались, Ёган как мог помогал, цеплялся, за стену, но ему лопата мешала. Волков стал помогать одной рукой. Второй, левой, он не решался браться, она у него была нездорова. Не чувствовал он силы в ней. Кавалер стал лицом к городу и подтягивал верёвку. И случайно, краем глаза, увидал вдалеке, меж хлипких хибар, по проулку, прошмыгнул кто-то. Волков бросил верёвку, стал вглядываться. Но ничего не видал более. Только уныние пустынных улиц да убогие хибары, и ничего не двигалось там больше. Лишь один дом среди хибар и развалюх выделялся. Был крепок и двухэтажен, и ещё вокруг него был двор с забором. Небольшой, но двор. В этом районе, никто себе такой роскоши позволить не мог. И именно в этом дворе и видел кавалер движение.

Прилетела лопата, звякнув о камни стены:

– Господин, подсобите, – тянул руку Ёган.

Волков затянул его на стену. А сам опять уставился на тот дом.

– Кусты заприметили? Найдём их? Найдём, они напротив башни. – Говорил слуга, снимая с себя верёвку. – А в кустах не заблудимся, я там камень положил, как вы велели.

Волков не слушал, он продолжал смотреть на дом.

– Чего вы там разглядываете? – спросил Ёган.

– В том доме… кажется, шевелился кто-то, во дворе.

– Ну, чумной, там, может, какой, не помер ещё, Бог с ним, господин.

– Надо глянуть будет, кто это, боюсь, видел он нас. Мы тут как на ладони.

– Господин, вот неугомонная вы душа, ну даже ежели и видал нас кто, разве он подумает, что мы тут деньги прячем. Он либо и сам напуган.

– А что, по-твоему, люди в тюках могут через стену чумного города переваливать, как не деньгу? Нет, именно так он и подумал. Уедем, а он пойдёт место смотреть, а там земля сырая в кустах. Пойдем, глянем, кто это.

– Да уж, пойдём, – согласился Ёган, – а то вы покоя не найдёте, и мне не дадите.

Они спустились со стены, сели на лошадей и поехали. Сычу и монахам ничего не говорили, просто, когда было нужно, Волков свернул в проулок, что вёл к большому дому.

Тут было ещё тише, чем везде. Ну, Волкову так казалось. А мертвецов ещё больше, почти у каждого дома лежал мертвец. Большинство были уже старые, костяки обтянутые кожей.

– Видно, чума отсюда пошла, – сказал отец Семион.

– Чума всегда начинается в районах порта и в районах, где живёт голытьба. – Произнёс брат Ипполит. – Нобилей она ест в последнюю очередь.

Больше ни кто ничего не говорил, не до разговоров было, уж больно тяжкие тут были места.

Вскоре они повернули на улицу и остановились, вынуждены были остановиться. По дороге, что вела к воротам двухэтажного дома, нельзя было ехать. Лошади сами встали, не смея идти дальше.

– Святая Матерь Божья, – проговорил Сыч, осеняя себя святым знамением.

За всё время, что Волков знал Сыча, такое он видел впервые. Кавалер вообще думал, что Сыч не шибко верующий человек. Но теперь поведение Фрица Ламме его не удивило. Он и сам, скороговоркой, пробубнил короткую молитву, оглядывая улицу. Ёган же сидел на коне, открыв рот и выпучив глаза, а монахи истово молились.

Вся улица была завалена истлевшими телами, нельзя было пройти по ней, чтобы не переступить через кости. А ещё мертвецы сидели, привалившись к стенам домов. Словно пришли сюда зачем-то и ждали чего-то. Многие из сидевших были женщины, прижимавшие к груди умерших и истлевших детей. Тут их было больше, чем у церквей, куда люди приходили в надежде на спасение.

– Господин, – заныл Ёган, – может, не надо нам туда ехать? Это ж чистый погост. Хуже в жизни не видал, даже у нас в деревне такого не было.

Волков и сам такого не видал, и даже не был готов к виду такого. А он был солдатом и картин смерти уж насмотрелся к своим годам немало. Но такого количества мёртвых истлевших матерей с мёртвыми истлевшими младенцами он даже и представить себе не мог. Он хотел уже повернуть коня, уж больно тягостна была картина, но тут заговорил отец Семион:

– Брат Ипполит, Господь не зря нас сюда привёл, спешимся, брат мой, и проведём службу в меру сил. Люди эти преставились, не имея причастия, давай хоть помолимся за упокой их.

– Вы правы, брат Семион, – отвечал юный монах, слезая с коня, – давайте помолимся.

– Рехнулись, что ли, – заныл Ёган, – в лагере за них не помолитесь? Уж нашли местечко для молитв.

– А ты что, сдрейфил, деревенщина, – почему-то разозлился Сыч, – смотри в портки не наложи.

– Я сейчас тебе наложу, – так же зло отвечал Ёган.

– Угомонитесь, – произнёс Волков, – Сыч, спешивайся, до ворот дойдём. Глянем.

– А этот что? – Кивнул Фриц Ламме на Ёгана.

– Пусть коней сторожит. Он тюк закапывал.

Ёган победно зыркнул на Сыча и сказал злорадно:

– Иди, мослы свои разомни, а то от злобы коробит тебя уже.

Сыч не ответил, кинул Ёгану повод своего коня и пошёл за кавалером. Он аккуратно перешагивал через мертвецов и говорил, морщась:

– Экселенц, а чего глядеть-то будем, вы хоть скажите? Чего ищем?

– Шевелился тут кто-то, когда я на стене стоял, видел что-то. Не знаю, что, правда. Боюсь, как бы и он меня не увидал.

– Да кто ж тут шевелиться будет, одни ж мертвецы кругом?

– А по-твоему мертвецы не шевелятся? Забыл, что ли? – Произнёс кавалер, приближаясь к воротам дома.

– О Господи, – Сыч опять осенил себя святым знамением, – как вспомню, так опять жуть пробирает.

– Ты последнее время часто Бога стал вспоминать, раньше за тобой такого не водилось. – Заметил Волков, останавливаясь у ворот и разглядывая их.

– Так раньше на то надобности не было, а в это городишке только и делать, что Бога вспоминать, отродясь таких ужасов не видал.

Ворота были старые, но крепкие. Заперты были надёжно. Привалившись к ним, сидел мертвец.

– Да, – задумчиво произнёс кавалер, – может и примерещилось мне, может, нет тут никого живого.

Сыч подошёл вдруг совсем близко к нему и произнёс тихо-тихо, почти неслышно:

– Не примерещилось вам, экселенц. Есть тут кто-то. Только пойдёмте отсюда, и делайте вид, что ничего не нашли. – Тут он значительно повысил голос, – мертвяки тут одни. Нечего тут делать, господин.

Они оба повернулись и пошли к лошадям. И только там Сыч заговорил:

– Есть там кто-то живой.

– Откуда знаешь? – Спросил кавалер, садясь на коня.

– Поедемте отсюда, думаю, смотрит он на нас.

Когда они свернули с ужасной улицы, Сыч остановил коня и заговорил тихо, будто кто-то даже тут мог их услышать:

– В доме есть кто-то, думаю, он на нас смотрел.

– Откуда знаешь? – Спросил кавалер.

– Ворота давно не открывались, а вот калитка рядом, так совсем недавно отворялась. След от двери на земле остался, да и зола свежая, дождём не прибитая, может, вчера, а может и сегодня кто её выбросил.

– А откуда знаешь, что на нас смотрел кто-то?

– То не знаю я, а думаю, в чердачном окне стекла нету, а верх окна закопчён, словно лампа там всё время горит, а из окна того видно, что за забором делается и всю улицу видно и ещё много чего. Думаю, кто-то у окна днём сидит и ночью сидит там же – лампу жжёт.

– А может и не жжёт, мало ли. – Сомневался кавалер.

– Может и не жжёт, но калитку на улицу отпирали если не сегодня то вчера, на то побиться об заклад могу.

– А мог он нас на стене увидеть?

– Так разве угадаешь? Вот если взять его да спросить, или подержать при себе пока деньгу не заберём.

– Так и сделаем.

– Как скажите, экселенц, тогда за людьми съездим да вернёмся, возьмём его да спросим.

– Некогда за людьми ездить, сами возьмём.

– Сами? – удивился Сыч. – А вдруг их там много.

– Много? А что они жрали бы с зимы-то, будь их там много, немного их там.

– Отчаянный вы, экселенц, безрассудный. Как вы такой столько войн прошли и живой вышли – не пойму. Видать Господь вас хранит.

То, что Сыч в очередной раз упомянул Бога, кавалера и остановило:

– Ладно, – произнёс он, – пошлём монахов за людьми.

– Так-то лучше будет, экселенц, – кивал Сыч.

Они не стали далеко уезжать от страшной улицы, дождались, когда пришили им на помощь пять человек и сержант, и оба монаха приехали обратно. И снова пошли на улицу заваленную трупами.

Сыч и ещё один солдат перелезли через ворота и открыли их:

– Эселенц, уж и не знаю, кто тут живёт, – Сыч таращил глаза от ужаса и, отворяя ворота, впускал кавалера. – Что за злоба тут поселилась, зачем им это?

Он указал в сторону забора, и там Волков увидел десятки иссохших трупов детей и матерей, аккуратно сложенных у забора, словно дрова в поленнице.

Кавалеру только глянул на это и отвернулся, и крикнул зло на солдат, что стояли и рассматривали трупы:

– Ну, что стали, рты разинули, обыскать дом!

Сам спешился, кинул повод Ёгану и всё ещё зло продолжил:

– Двери и ставни заперты, ищите, чем выломать.

А попробуй тут найди. Искали долго, пробовали дверь и окна, все бестолку, всё было прочное. Обошли дом, но кроме новых мертвецов на заднем дворе ничего не нашли, пошли в соседний дом и там нашли большую крепкую лавку. Вот ею и стали бить дверь. Но дверь не поддавалась. В гробовой тишине улиц громкие удары казались кощунством. А солдаты сопели и били, даже не ругались. Про себя, молча, ненавидели кавалера. Они б ушли отсюда, да и не зашли бы сюда, не будь тут этого неугомонного. А кавалер не мог уйти, и уже не спрятанные деньги были тому причиной. Он просто хотел знать, что за мерзость здесь прячется. Почему тут столько мертвецов. И почему он чувствует, что на него смотрят. Четыре солдата раз за разом били в дверь торцом тяжёлой лавки, пока доска одна в двери не треснула. Выломали доску, отперли засовы. И вошли. И первым вошёл Волков, меч и щит в руках. Сам настороже. Стал приглядываться.

В доме стояла невыносимая вонь, но пахло не трупами, а человеческими фекалиями и мочой. Было темно, едва что видно:

– Ставни отоприте, – приказал кавалер.

Появился свет, и все увидели длинный стол, завальный грязной посудой, очаг, лавки и сундуки вдоль стен.

– Экселенц, очаг тёплый, – Сыч присел возле очага. – Есть тут кто-то. Прячется. Интересно, кто он.

– Животное он, – морщась, сказал брат Семион, – гадил прямо тут.

– Сержант и ещё двое – найдите огонь и за мной наверх, Ёган, арбалет, – произнёс Волков и двинулся к лестнице.

Он хотел знать, кто тут прятался. Не спеша, стал подниматься по лестнице, что вела на второй этаж. Он неотрывно смотрел вверх, следом шёл сержант Карл с лампой, а за ним Ёган с арбалетом. И когда до следующего этажа оставалось десять ступенек, когда шлем кавалера уж было видно на втором этаже, там, на верху, раздался ужасный грохот. Волков вздрогнул от неожиданности, но, как и положено опытному воину, прикрыл голову щитом. Отступил на пару ступеней вниз. Всё ещё прикрывая голову щитом. А за грохотом последовал истерический визг:

– Пропадите вы пропадом, прокляты, будьте, прокляты! Уходите! Зачем пришли, убийцы. Уходите, инквизиторы.

Кавалер в удивлении и недоумении уставился на своих людей в надежде, что те ему, что-то пояснят. Но люди его смотрели на него с таким же недоумением, да ещё и с долей испуга.

– Не поднимайтесь сюда. Погибель тут ваша! – Продолжал визжать кто-то на втором этаже.

– Узнали? – Наконец спросил кавалер у своих людей.

Те только качали головами в ответ.

– Болваны, это ж голос чумного доктора. Пошли, взглянем на него.

Он снова двинулся по лестнице вверх, ожидая нападения, но никакого нападения не произошло, он только увидел ноги в белых штанах, что скрывались на лестнице ведущей ещё выше, на чердак.

Они поднялись в комнату, огляделись, и кавалер, уже без особой боязни, крикнул вниз:

– Монах, иди, глянь, тут книги умные какие-то. – Он разглядывал большую книгу, – я таких слов и не припомню.

И действительно в комнате было несколько толстых книг, много необычных предметов, и пока монах стучал по лестнице деревянными башмаками, Волков крикнул наверх, в сторону чердака:

– Эй, ты, ты чего орать перестал, мы идём за тобой.

– Да будьте вы прокляты, – снова завизжал кто-то сверху, – не ходите ко мне, чума у меня.

– А мы сейчас глянем, – отвечал Волков, который уже совсем не боялся крикуна, да и не верил ему.

Тяжко ступая по хлипким и скрипящим доскам чердака, он шёл к светлому окну, у которого огромной, бесформенной кучей, перед маленьким столиком с лампой, лежал прежирнейший человек. Он лежал и скулил, и вздрагивал с подвизгом при каждом шаге кавалера, при этом он не смотрел на рыцаря, лежал, отвернувшись, словно видеть его не желал.

Кавалер сначала думал, что сей тучный человек, одет в белые и грязные одежды, но когда приблизился к тому, то понял, одежд на нём не было, а был он бел по какой-то дурной болезни. Кожа его была так бела, как выбеленное полотно. И вся была покрыта язвами и волдырями. А один был просто огромен, расцвёл прямо меж лопаток, он был лиловый и готов прорваться в любой момент.

Кавалер остановился, боясь приближаться к чумному, но и уходить не собирался, постоял, подумал, поглядел, как дрожит от всхлипов жирная спина этого уродца, и сказал:

– Ёган, арбалет!

Слуга протянул ему арбалет с уже, уложенным на ложе болтом.

Уродец ни как не реагировал на это, толи не слышал, толи не понимал, что это касается его. Лежал, скулил, да подрагивал жирной спиной. Нужно было заканчивать, оставить его кавалер не мог, брать с собой чумного боялся.

Волков готов был уже стрелять, как снизу, громыхая деревянными башмаками по лестнице, прибежал брат Ипполит, крича при этом:

– Господин, не спешите, господин!

Он растолковал всех и пробился к кавалеру. Тот смотрел на него, ожидая пояснений.

– Книги, что мы нашли тут, господин – страшные, – заговорил молодой монах возбуждённо, – надобно знать, кто чтец их и хозяин.

– Да тут один всего есть, – заявил Ёган, указывая на толстяка, – других покуда, не сыскали. Лежит вон зараза, воет.

– Оттого и воет, что знает за собой грех большой, – пафосно заговорил монах и, указав на толстяка, крикнул, – чернокнижник он, слуга сатаны.

Белокожий человек как услышал это, так и завыл в голос, но лица своего к людям не повернул, выл в угол. Высоко и противно. А кавалеру захотелось всадить болт прямо в огромный прыщ. Едва сдерживался.

– Его нужно в трибунал доставить, чтобы выведали подлости его. – Продолжал брат Ипполит. – Пусть инквизиция им займётся.

– Он чумной, не видишь, что ли, – вставил Ёган, – кто ж его чумного из города выпустит?

– Да какой же он чумной, – брат Ипполит подошёл поближе, стал рассматривать жирного человека,– он не чумной, это не бубоны у него, а фурункулы, прыщи. Отверг он Господа и храм души своей – тело своё тоже отверг, не мылся он давно, вот и пошёл, волдырями гнилыми весь.

– Пошёл прочь, – вдруг завизжал толстяк и повернул первый раз лицо к людям, – прочь пошёл, крыса монастырская. Сдохни, сдохни, пёс церковный.

А лицо у него было почти детское, мальчишеское, прыщавое.

Брат Семион, молчавший до сих пор, спросил:

– Сын мой, принимаешь ли ты Святое причастие, чтишь ли Господа нашего, чтишь ли святую Церковь, мать нашу?

– Пошёл, пошёл отсюда, крыса монастырская. Проклинаю тебя, всех вас проклинаю. – Визжал толстяк.

– Проклятые, проклясть не могут, – холодно произнёс кавалер и даже поднял арбалет, чтобы заткнуть пасть этому вонючему уроду.

Чтобы больше не слышать его воя.

– Стойте, стойте, господин, – молодой монах встал меду ним и толстяком, – его судить нужно, в трибунал его доставить.

– Ни кто не выпустит его из чумного города, – отвечал Волков, – отойди монах.

– Подождите господин, – продолжал брат Ипполит,– тогда сами его осудим, и выясним, какие злодеяния он творил. Это важно, это нужно знать, господин, вы же сами чтец книг, должны понимать, что пока мы не знаем их, чернокнижников, так и бороться с ним не сможем.

– Господин, брат Ипполит прав,– заговорил отец Семион,– нужно выяснить, что за злодейства тут чинил этот человек. И потом осудить его.

– Ну, уж нет, я один раз уже сам брался судить, так, меня потом уже дважды упрекали этим, и ещё упрекать будут. А может ещё и спросят.

– Тогда я буду его судить. – Твёрдо сказал поп.– И поможет мне брат Ипполит.

– Я помогу, – согласился молодой монах.

– Ну как знаете,– сказал кавалер, и приказал сержанту,– бери его, коли противно руками не касайся, верёвку на шею, а коли артачится, вздумает, плетью его и палками. Милосердствовать нет нужды с ним.

Сержанту помогал Сыч, уж он-то знал, как выламывать локти. Белокожий толстяк завывал, бился, тряся жиром, не останавливался, пока ему скручивали руки, и этим только злил всех вокруг. А Сыч бил его умело, что б заткнулся. Другой бы от побоев Фрица Ламме, может и замолчал бы, но этот не останавливался, скулил не преставая, чем бесил всех ещё сильнее. Когда его подняли на ноги, и подвели к лестнице, воя и причитаний сержант больше не выдержал и толкнул его с лестницы, толстяк кубарем полетел вниз с грохотом и визгом.

– Дурак, – зло сказал Волков,– мослы сломает, так сам тащить будешь.

Все стали спускаться с чердака, а вой и стоны внизу не прекращались.

– На кой чёрт ты это всё затеял, – раздражённо говорил кавалер отцу Семиону, – всадил бы я ему болт в хребет и дело с концом.

– Как спустимся вниз, вы всё узнает, кавалер,– отвечал поп.– Ваши люди нашли кое-что. Пойдёмте.

– Надеюсь, узнаю,– сказал Волков и стал спускаться.

На первом этаже, про толстяка все забыли, он валялся на полу, а люди окружили одного из солдат, что то разглядывали. Увидав Волкова, они расступились.

– Господин,– сказал Ёган,– гляньте, что мы нашли тут.

Кавалер увидал у одного из солдат на руках небольшой, доброй выделки ларец. Ларец был открыт, он заглянул внутрь. Света было мало в комнате, лишь одна лампа, но этого было достаточно, что бы разглядеть содержимое ларца. Ларец до половины был наполнен золотом. Кавалер запустил туда пальцы. Перебирал монеты. Там были папские флорины, и гульдены из земель еретиков, флорины с лилиями, затёртые и новые, толстые цехины и кроны с отличной чеканкой, новенькие эскудо и тяжёлые дублоны.

Волков поднял глаза на солдата, что держал шкатулку, хотел было спросить, где он её взял, а тот опередил его и ошалело улыбаясь, спросил:

– Господин рыцарь, это же трофей?

– Трофей,– ответил кавалер не сразу, а прикинув в уме, какова будет его доля, а доля его, если считать по чести, будет не малой, как главному ему принадлежит четвёртая часть.

– То не трофей, – вдруг твёрдо произнёс отец Семион.

Он захлопнул шкатулку и уверенно забрал её из рук опешившего солдата.

– Как,– крикнул сержант Карл, – почему ещё?

– Эй, поп, ты слышал, что сказал рыцарь?– Возмутился ещё один солдат.– Он сказал, что это трофей, мы на всех делить будем.

– Имущество еретика или, осуждённого трибуналом святой инквизиции, принадлежит инквизиции и святой Матери Церкви.– Сухо и чёток произнёс отец Семион.

– Это ты, расстрига, что ли святая инквизиция?– Обозлился сержант.

Солдаты смотрели на попа с ненавистью, а тот не боялся, говорил уверенно и твёрдо:

– Коли прихода у меня нет, так то не значит, что я расстрига, да и не бывает расстриг, и рукоположение моё незыблемо, даже если я не в храме служу, а с вами, в чумном городе, слово Божье несу. На то и послан я с добрым рыцарем божьим, в помощь ему, его высокопреосвященством архиепископам Ланна. И коли, нет тут святого трибунала, что бы судить колдуна, я буду таким трибуналом. И негоже вам, добрым людям верующим, вставать на пути святой инквизиции из-за глупой корысти.

Возразить попу ни кто не решился.

Вопрос был исчерпан, как бы не злились солдаты, ни один из них не осмелился перечить попу. Связываться с инквизицией – шутка ли! Они только поглядели на кавалера, но тот произнёс:

– Я рыцарь Божий, не мне перечить отцу Церкви. Берите колдуна, едем в лагерь.

Он ехал на лошади, глядел на жирную, абсолютно белую спину и на жирный зад толстяка, что покрыты были крупными и зрелыми фурункулами, отворачивался, чтобы не видеть этого, но тут же снова бросал взгляд. Морщился и снова отворачивался. А толстяк не прекращал скулить, он был привязан за шею к седлу сержанта, пыхтел и ныл, просил остановиться – дыхание перевести, видно не привык ходить так много, но ни кто не останавливался. Он ныл ещё больше и тогда Сыч, что ехал за ним следом с оттягом, из-за спины, хлестал его плетью, не милосердствовал, как и велел господин. И на выбеленный как холст, спине появилась новая багровая полоса. После каждого удара толстяк заливался, щенячьим визгом и ускорял шаг, но ненадолго, чуть пробежав, снова начинал скулить и замедлять шаг.

Волков бы его убил, так он был ему омерзителен. И меч бы поганить об него не стал бы, подъехал бы к сержанту и врезал бы его коню по крупу плетью, да так, что бы конь испугался да понёс, что бы белая туша полетела бы за ним, оставляя на камнях мостовой свою гнилую шкуру.

Но надо было терпеть, кавалер опять глянул на отца Семиона, что ехал чуть впереди, держа перед собой тяжёлую шкатулку. Надо было терпеть.

Так и доехали они до винного двора, там толстяка кинули в угол, где он и затих. И кавалер потребовал обед. Тем временем, вернулся Пруфф въехал на двух подводах, во двор и, подойдя к кавалеру доложил:

– В малом городе, где жили еретики, и в арсенале ничего ценного больше не осталось. Думаю, что после обеда, можно будет первую партию трофеев вывозить из города. Подвод всё вывезти сразу не хватит, думаю, три раза ездить придётся.

Волков смотрел на него, этого надутого, довольного собой хряка с мерзкими усами, и едва сдерживался, чтобы не наорать на него.

Сдержав гнев спросил:

– А для мощей, подводу вы приготовили?

Пруфф как обычно стал топорщить усы, пыхтеть, но ничего не говорил.

– Вижу, что не приготовили,– холодно продолжал кавалер.– А куда ж вы собрались без мощей, мы вроде за мощами сюда пришли.

– Вы обещали, что мы уйдём, ещё вчера должны были уходить, – просипел капитан багровея.

Волков оглядел двор заставленный подвоями, лошадьми, пушками, грудами доспехов и оружия, бочками с порохом и ядрами, обвёл всё это рукой и спросил:

– И что, вы жалеете, что не ушли?

– Нет не жалею, – выдавил Пруфф,– но люди мои на грани бунта.

– Значит люди ваши неблагодарные свиньи, и если они хотят уйти, пусть проваливают, я заплачу им всё что положено по контракту, а трофеи продам и найму других.

Пруфф стоял пунцовый едва не взрывался от злости, а тем временем Ёган стал ставить пред кавалером тарелки с едой.

– Вы нас опять хотите обмануть, – наконец прошипел капитан.– Так честные люди себя не ведут.

– Как, – заорал кавалер, – как я вас обманул, мы должны были забрать мощи и привезти их в Вильбург, к тамошнему попу. Где мощи капитан? Что я повезу к попу? Рассказы про то, что мы не смогли взять цитадель?

– Мы не должны были брать цитадель, вы наняли нас сопроводить вас из одного города в другой.

Волков вскочил:

– Только сопроводить?– Орал он.

– Только сопроводить!– В ответ орал капитан.

– Только сопроводить и всё?

– Только сопроводить и всё!

Кавалер вдруг успокоился, сел на мешки и произнёс:

– Либо завтра на рассвете, мы выкатим пушки на мост, выбьем ворота и возьмём раку с мощами, либо вы уходите без трофеев, и считайте, что вы меня сопроводили, контракт я оплачу.

– Вы играете с огнём! – прошипел капитан Пруфф.

– Угрожаете мне? – Холодно произнёс кавалер, снова вставая.

– Нет,– нехотя отвечал капитан,– но за своих людей я больше не ручаюсь.

– Убирайтесь, Пруфф,– сквозь зубы прошипел Волков.

Он уселся на своё место, но есть ему больше не хотелось, его едва не трясло. Он огляделся по сторонам и понял, что все, все кто был на винном дворе, видели их разговор. И люди Пруффа сбились в кучу, стали разговаривать. И косится на него. А он отпивал вино, глоток за глотком и едва мог себя успокоить. Не успокаивало его вино.

Сзади к нему подошёл Роха, склонился и заговорил, дыша чесноком:

– Они не шутят, брат – солдат. Двое за складом арбалеты взяли.

Волков и сам видел, как один из солдат взял алебарду и зло глянул в его сторону. Пошёл к куче остальных, тех, что приговаривались.

– Ты слышал, о чём я с Пруффом говорил?– Спросил кавалер.

– Весь двор слыхал, как вы орали.

– Пусть Хилли – Вилли зарядят мушкет.

– Значит, не отступим?

– Нет,– сухо сказал Волков и заорал,– Ёган!

– Перебьют нас, у них арбалетов и аркебуз хватает.

– Не перебьют, если дойдём до края я отступлю, а выйдем из города, так я их обвиню в бунте, ротмистр, что на воротах стоит, возьмёт их под стражу, уж я его уговорю. Лучше с ним поделюсь, чем с этими псами.

– Мудро, а если они сдадутся, на цитадель пойдём?

– Да. Ворота канонир сказал, выбьет десятью ядрами.

– А если там людей больше будет, чем нас?

– Отступим, выйдем из города, ещё людей наймём и вернёмся.

– Значит, не отступим,– констатировал Роха. И ушёл готовиться.

– Мне нужны эти мощи.– Как заклинание говорил кавалер самому себе,– Мне нужны эти мощи.

– Господин, звали?– Прибежал Ёган.

– Арбалет принеси, и оденьте с Сычом кирасы, шлемы оружие возьмите.

Ёган застыл, стоял, смотрел в сторону людей Пруффа, как те, что то обсуждали.

–Ну? Чего стоишь то? Испугался, что ли?– Окликнул его господин.

– Да не… Я уже с вами пугаться разучусь скоро, вспоминаю, в какую телегу арбалет положил.– Беззаботно отвечал слуга.

– Вот если потеряешь мой арбалет, то тебе лучше испугаться.– Сказал Волков.

– Ба не боитесь, господин, найду я его, куда ему деться.

Вскоре переговоры солдат и Пруффа завершились. Кавалер видел, как солдаты стали брать оружие в руки, и всё алебарды, да аркебузы заряжать, прямо у него на глазах. С вызовом поглядывали на него.

– Не осмелитесь, псы,– говорил Волков негромко.

Он их не боялся, может и зря, но ни сколько не боялся.

Он встал и за его спиной стали собираться его люди. Роха стал, чуть за ним, Хилли-Вилли запалили фитиль, Ёган и Сыч одели броню и тоже встали рядом, оба монаха были безоружны, но оба были на его стороне. И тогда он крикнул, обращаясь к людям капитана Пруффа:

– Эй, вы, мерзавцы, трусливые бабы и подонки, какого чёрта вы заряжаете аркебузы, с кем вы собрались воевать?

– Фолькоф, ты бы не злил их, – зашептал Скарафаджо.

Но кавалер его не слушал:

– Я спросил, с кем вы собрались воевать?– Орал он.

Солдаты молчали. Глядели с ненавистью. Продолжали готовиться.

– Капитан Пруфф, подойдите сюда, немедленно,– крикнул Волков.

– Я не подойду к вам, кавалер, Фолькоф,– в ответ прокричал Пруфф.– Вы бесчестный человек, я буду со своими людьми.

Наконец аркебузы были заряжены, арбалеты натянуты, Пруфф и его люди пошли к Волкову и встали в пяти шагах готовые драться.

– Ну, – спросил кавалер,– что вам нужно?

– Нам нужны наши трофеи, мы не пойдём на цитадель, мы хотим забрать всё, что нам причитается и уйти.– Сказал капитан.

– Вам придётся меня убить,– сказал Волков,– это не ваши трофеи.

Солдаты негодующе загудели, а сержант Карл крикнул:

– Убьём, раз придётся. Это наши трофеи и мы их вам не отдадим, ваша здесь только четвёртая часть.

– А людей моих тоже убьёте?– с вызовом спросил кавалер.

– Коли встанут, на пути убьём,– продолжал сержант.

– А куда потом пойдёте, а, болваны? В Ланн? Или к еретикам подадитесь? Или в Вильбург? Вы ведь собираетесь убить, божьего рыцаря, который пришёл сюда по велению епископа Вильбурга, и с благословения архиепископа Ланна. Вам придётся нас всех убивать, и монахов обоих тоже. Иначе выдадут они вас. И вас,– он указал на капитана,– вас Пруфф спросят, обязательно спросят: а где люди, что были с вами в городе? Что вы скажите? Что померли от язвы или еретики всех порезали? А потом спросят сержанта вашего вшивого, а потом ещё одного из вас и кто ни будь да проговориться. Нет в Ланн вам нельзя, и в Вильбург вам не следует идти. Куда пойдёте, а? Да вас уже ротмистр на выходе из города спросит, куда я делся? Что вы ему скажите, или его вы тоже собираетесь убить? Или вы думаете, что проскочите мимо него с подводами гружёными железом и пушками, и лошадьми? Нет, вам только на тот берег уходить, на север, к еретикам. Но прежде,– он забрал арбалет у Ёгана,– вам нужно убить меня. А я не буду стоять, сложа руки, когда меня убивают, и клянусь Господом, что убью вас столько, сколько только смогу.

Он глядел на них держа в руках арбалет, они глядели на него, тоже держали взведённые арбалеты в руках, на правых руках аркебузеров дымились фитили, алебардщики готовы были начать работать своим страшным оружием, но былой решимости у них у же не было. Они все его ненавидели, и не мудрено, он стоял между ними и их трофеями. Он собирался кинуть их в кровавую кашу, вместо того, что бы пойти домой и поделить эти огромные богатства. И валятся дома на лавке с женой и детишками, или под лавкой в трактире с пьяными девками. Им хватило бы денег на год, два или даже три года безбедной жизни с жареной свининой пивом и мёдом к завтраку. Но между свининой с пивом и ими стоял этот непреклонный человек, поганый, церковный рыцаришка, бывший солдафон, как и они, шваль безродная которую нужно прикончить прямо здесь, и сейчас.

Но вся беда была в том, что он был прав, его убивать нельзя и они это понимали. Тем не менее, они ненавидели его так, что нашпиговали болтами и пулями прямо сейчас, и плевать им было на благословение архиепископа, но что бы начать, им нужен был приказ. Приказ человека, который взял бы на себя ответственность, а приказа не было. Пруфф, стоял, только усами шевелил, да пыхтел по своей привычке, потому что понимал, лучше, чем его солдаты, что за мятеж и убийство божьего рыцаря в Ланне могут спросить, и ещё как!

Так и стояли все, солдаты ждали приказа, Пруфф закипал от бессильной злости, а Волков думал, выдержит ли его кираса выстрел из аркебузы с пяти шагов. Но потом он решил, что из аркебуз ему будут стрелять в ноги и бёдра, где железо тоньше, чем на кирасе, или в лицо, где железа нет вовсе, и он продолжил:

– Завтра, на заре мы выкатим пушки к мосту, вынесем ворота и поглядим, что за ними, если там «коридор» – мы отступим, я не поведу вас под пули и арбалеты, если их больше чем нас – мы отступим, если у них есть хоть одна пушка – мы отступим. А если нам удастся дойти до церкви и забрать мощи – я отдам вам свою долю.– Он замолчал, оглядывая их ещё раз.– А если нет, я заберу половину трофеев, и пушки продам их и вернусь сюда с другими людьми, а вы пойдёте домой с половиной всего что тут есть, но мы будем считать, что вы выполнили контракт. Будем считать, что вы честные люди.

– Мы то и так честные люди, за то вы бесчестный человек,– крикнул один из солдат всё еще раздражённо.

– Да как вы не поймёте, мы сюда пришли за мощами, а не за трофеями. Я не могу уйти отсюда без мощей!– Что было сил, заорал кавалер.– Я не уйду отсюда без мощей, слышите!

– Да будь они прокляты, ваши мощи, вместе с вашими попами,– крикнул другой солдат.

– А ещё ваш поп наше золото забрал,– заорал сержант Карл.

Волков глянул на отца Семиона, что стоял слева от него и вдруг произнёс с ухмылкой:

– Да убейте его, и золото себе верните, я вам за это и слова не скажу. Но мощи мы должны взять.

Снова повисла гробовая тишина. Кавалер кожей на лице чувствовал удивлённый взгляд монаха, но продолжал улыбаться. А солдаты смотрели на него с недоверием, ища в его словах подвох, и он нашёлся:

– Только когда вернётесь в Ланн, придумайте, что скажите в трибунале инквизиции, когда вас спросят об этом попе и этом золоте.

Солдаты поняли, что он над ними издевается, но весь пыл у них стал проходить, Пруфф так и не отважился взять на себя смелость, хоть и считал его Роха дураком, круглым дураком он всё-таки не был.

– Расходитесь, – сказал кавалер понимая, что выиграл,– а вы Пруфф подготовьте место, отец Семион собирает трибунал для расследования действий вон того колдуна.

– Вы прямо сейчас собираетесь начать инквизицию?– недовольно спросил Прцфф.

– А чего тянуть? Ротмистр герцога на заставе не выпустит его из города, оставить его мы не можем, а вы с вашими людьми хотите побыстрее начать вывозить трофеи из города. Так, что, начнём расследование сегодня, завтра у нас будет много дел.

Немного посовещавшись, монахи, Пруфф, Роха и Волков решили, что трибунал лучше проводить прямо во дворе, и солдаты стали выносить мебель. Аркебузы стали стрелять в воздух, нельзя отставлять заряд в стволе. Арбалетчики снимали болты с ложа. На том мятеж и закончился. Волков разряди и свой арбалет, передал его Ёгану.

Глядя на это Роха произнёс:

– А ты молодец, Фолькоф, ух и молодец, я уж думал, придётся драться. А ты их уговорил без железа.

Волков ему не ответил, он не знал Роху как следует, и не знал, честно ли он восхищается или льстит, а вот в Ёгане он был уверен, Ёган был простым деревенским мужиком. И Ёган произнёс слова, которые Волкову польстили:

– А я и не думал, что эти,– он кивнул на солдат,– начнут. Когда господин говорит, так его слушаешь и слушаешь, и мысли в голову не придёт перечить. Он похлеще попов разговаривать умеет.

На том мятеж и закончился. Кавалер сел на свой мешок с горохом и стал, есть, хотя есть ему всё ещё не хотелось. А хотелось ему завалиться спать в перины, в мягкие, воздушные перины, перины без клопов и вони, такие как в старом замке Рютте, наполненном сквозняками и запахами прекрасной дочери барона. На худой конец, вместо дочери барона, его бы устроила и красавица Брунхильда, тёплая и развратная. Но не было тут ни перин, ни красавиц, а были постные морды недовольных солдат, да злой и краснощёкий капитан Пруфф, да мрачный город без людей, да белокожий уродец, что валялся в грязи, выл и просил то еды, то воды, то смилостивиться над ним, а то и слал проклятия. Волков подумал, что он очень устал, и что рыцарское достоинство даётся ему нелегко, нет, нелегко, но отступить он не мог. И завтра на заре он собирался идти на штурм цитадели.

Глава 13.

Толстяку развязали руки, дали кусок хлеба и воды, а одежды и обуви не дали, затем усадили на лавку, посреди двора, перед ним поставили стол, накрыли рогожей, как скатертью, на скатерть поставили символ веры и Святую Книгу положили, тут же лежали четыре богомерзкие книги, что нашли у колдуна дома. Отец Семион вышел на средину двора и отлично поставленным голосом, как и положено священнику заговорил:

– Дети и братия мои, не волею своею, а токмо волею обстоятельств беру я на себя ответственность сию, и объявляю себя комиссаром Святой инквизиции, хотя и не достоин звания такого. Но более тут нет никого, и придётся мне нести обузу эту. Вторым членом комиссии беру я себе монаха Деррингховского монастыря брата Ипполита.

Он указал на юного монаха, что стоял ни жив, ни мёртв от понимания столь важного назначения.

– Третьим членом комиссии беру я себе доброго человека и славного рыцаря Иеронима Фолькофа, известного доблестью своею и твёрдостью веры своей. Есть ли среди честных людей и верующих, такой, что скажет слово против выбора моего?

Он осмотрел всех собравшихся вокруг: ни среди солдат Пруффа, ни среди людей Волкова возражать ни кто не собирался. Тем более не собирался возражать еретик-каменщик, что с семьёй своей тоже присутствовал тут же и с интересом наблюдал за происходящим.

– Что ж, коли, нет слов против ни от кого, прошу членов трибунала сесть за стол, только сначала помолимся, дети и братия мои! – Продолжил отец Семион.

И начал громко читать самую известную молитву.

Солдаты стали стягивать с себя подшлемники, начали приговаривать вслед за попом, Волков говорил молитву громко и уверенно. Люди его тоже старательно бубнили непонятные слова, как бубнили их всю жизнь. Жена каменщика осенила себя святым знамением, хотя и была еретичкой, дети её, а затем и муж нехотя, последовали её примеру, но молитвы на языке пращуров повторять не стали.

Комиссары расселись, отец Семион сидел в середине, Волков справа, брат Ипполит слева, он вёл запись.

– Скажи имя своё и имя отца своего,– заговорил, наконец, отец Семион обращаясь к колдуну.

– Имя моё Ханс– Йоахим Зеппельт,– запищал колдун.

– Остановись,– приказал отец Семион,– и запомни: говорить ты должен громко, что бы всем слышно было, коли ты будешь говорить тихо, люди добрые, что стоят за тобой, будут тебя бить. А если ты надумаешь врать пред лицом святого трибунала, то ждут тебя казни лютые и вода и земля и железо калёное, говори нам, как перед Господом бы говорил, всё без утайки. Понял ли меня ты?

– Да, – пропищал белокожий колдун.

Пропищал тихо, и капитан Пруфф подал знак своему человеку и тот тонкой палкой врезал несчастного по спине. Того аж передёрнуло и он взвыл.

– Говори громко, – сказал капитан,– как того требует святой отец.

– Зовут меня Ханс-Йоахим Зеппельт,– почти орал колдун, – а отца моего звали Оттон Зеппельт, он механик, строил мельницы в округе.

– Был ли он честным человеком, чтил Святую Церковь, мать нашу, ходил ли к причастию? Не впадал ли в ересь?

– Чтил, он чтил и жертвовал, – пищал Ханс-Йоахим,– много жертвовал церквям и монастырям. И еретиком он не был.

– Значит, отец твой был богобоязнен и твёрд в вере, ну а ты, чтишь ли ты Церковь, чтишь ли ты святых отцов, ходишь ли к причастию, держишь тело своё в чистоте, блюдёшь ли посты, не отрицал ли ты Святую троицу, и лики святых на иконах?

– Поначалу нет,– захныкал Зеппель,– всё чтил, и даже служил подьячим в церкви Святой Богородицы, что у речного рынка.

– Вот как?– Комиссары даже переглянулись от удивления.– Так ты рукоположен?

– Да святой отец, рукоположен,– ныл колдун,– самим епископом Фёренбурга. Как окончил университет наш, кафедру богословия, так и рукоположен был.

Отец Семион опешил от такого развития событий, смотрел на колдуна с удивлением и молчал. Тогда волков взял в руки одну из книг, что лежали на столе, заглянул в неё и спросил:

– Это твоя книга?

– Да, – кивнул Зеппельт.

– Ты должен говорить: «Да, господин».– Сказал капитан Пруфф, – Ещё раз забудешь – получишь палкой.

–Да, господин,– тут же исправился колдун.

– Тут написано: «Книга, сея, откроет, умам упорным и смелым тайны, что другим не ведомы». Что за тайны открывает книга эта?

– Я думал, что книга эта поможет мне управлять материями, но всё оказалось враньём.– Произнёс колдун.– Годы потрачены впустую.

– Какими же материями ты хотел управлять? – Заинтересовался брат Ипполит.

– Я надеялся найти философский камень, но не нашёл, всё впустую.

– Ты хотел добывать золото из свинца?– Спросил юный монах.

– Хотел, – невесело признался Зепельт.

– А знаешь ли ты, что сие грех великий?– Спросил его отец Семион.– Ты хотел взять на себя промысел Божий! Где взял ты книгу эту?

– Купил по случаю на ярмарке, у бродячего торговца,– захныкал колдун.

– А это что за книга?– Взял вторую книгу в руки Волков. Он читал, но понять мог только обрывки фраз и отдельные слова только.– Что тут написано?

– То списки ингредиентов и заклинания, – еле слышно промямлил Зепельт.

Капитан Пруфф понял, что никто не расслышал его слов и дал знак солдату с палкой.

– АААаааа,– заорал колдун, его передернуло от боли, и он попытался сползти со скамьи, на которой сидел, наземь, но солдаты вернули его на место.

– Повтори,– настоял Волков.

– То заклятия и заклинания, и ещё списки ингредиентов для зелий, – почти проорал Зеппельт.

Волов брезглив, кинул книгу на стол, и потер руки, словно пытался очистить их от грязи.

– Творил ли ты, какие заклинания, творил ли ты какие-нибудь зелья?– Спросил отец Семион.

– Творил, святой отец.– Кивал почти плача колдун.

– Все слышали?– Крикнул поп вставая.– Всем ли было слышно?

Собравшиеся люди слушали внимательно, с раскрытыми ртами, не каждому было дано хоть раз в жизни видеть, как судят колдуна. Они отвечали утвердительно, отец Семион доволен был и сел на место и продолжил:

– Насылал ли ты на людей заклятья порчи, на скот их, на имущество их? Желал ли зла отцам церкви, нобилям и другим честным людям?

–Нет,– отвечал колдун. Тряся головой, по белой, с синевой коже лица, по жирным щекам на жирные подбородки катились слёзы, но то были не слёзы раскаяния, то были слёзы страха.

Он до смерти боялся говорить правду, но ещё больше боялся, что его начнут пытать. Он боялся отца Семиона, но ещё больше боялся он рыцаря, что сидел от попа по правую руку, даже доспехов не сняв, только освободив голову от шлема.

– Что нет?– Спросил его кавалер.– Неужто ты ни применял заклятия и зелья? Зачем же тогда книга тебе эта?

– Я не желал зла нобилям и отцам церкви,– захныкал Зеппельт,– и имуществу и скоту порчи не посылал.

– А кому?– Продолжал кавалер.

– Бабам и девкам только, и зелья я только привораживающие делал, и заклятия любви насылал.

– Значит, вожделел жён и дев? Вожделел ли ты жен, что прошли таинство и осенены были благостью брака?

– Да, святой отец? Обуревали меня демоны, привораживал я всех, кого мог. И замужних тоже.

– А вожделел ли ты детей?– Спросил Волков.

– Да-а-а, господин,– завыл колдун.

– Многих ли приворожил?– Строго спрашивал поп.

– Баб?

– Детей!

– Нет, не многих, господин, детей только двух, – Зеппельт опять рыдал.

– Только двух, почему только двух?

– Пена от зелья у них шла горлом, и бились они как при падучей, страшно с ними было, не стал больше на них ворожить.

– Умирали они?

– Не ведаю, выносил их ночью и клал у забора. Что у городской стены.

– Как же ты уговаривал их, зелье есть?

– Подманивал их разговорами, а потом пряники им с зельем давал.

– Зачем же ты вожделел детей, неужто жёны тебя не прельщали?

– Прельщали, святой отец, только никто за меня идти не хотел, хотя мой отец был богат.

– А блудные девы не ходили с тобой?

– Только съев зелье, или в беспамятстве. Все говорили, что я больной, и болезнь моя заразна, никакая не шла со мной.

–Эй, еретик,– заговорил кавалер,– знаешь его?

Каменщик, чуть помедлили и ответил:

– Весь город его знал, звали его Белый поп, а как из храма его попёрли, так стали звать его Белый Зепп или Вонючий Зепп. Папаша его и братья, большие мастера – любые мельницы ставили, а этот такой вот уродился, в попы подался. Дом поставил большой в месте, где голытьба проживает, другие люди его сторонились с девства, он уже в детстве жирен был и вонюч, вонял, говорят, так, что слеза пробивала.

– Господин, – крикнул один из солдат, что стоял за колдуном,– еретик не врёт, тут с ним рядом стоять невмоготу, когда ветер не дует, сидит и смердит, паскуда.

– Потому и бабы его к себе не пускают, – добавил второй, морщась,– кто ж такого до себя допустит.

– Тихо вы, – прикрикнул на них Пруфф,– скажите, когда спросят вас.

Повисла небольшая пауза, но недолго она длилась, отец Семион обвёл всех присутствующих взглядом и продолжил:

– А то клира тебя отлучили из-за хвори твоей? Из-за вони?

– Да, святой отец, – промямлил колдун, но с ответом тянул он слишком долго.

Не поверил ему Волков и спросил у каменщика:

– Еретик, ты знаешь, за что его отлучили от клира?

– Чего? – Не понял тот.

– За что его выгнали из попов? – Переспросил отец Семион.

– Только слухи, говорят, что он ночью, над покойниками не только псалтырь читал.

Ни кто даже не понял, о чём говорит еретик. Ни кто из людей, стоявших вокруг, и сидевших за столом не понимал, куда он клонит, а вот сам Ханс-Ёоахим Зеппельт, всё понимал.

Он своими жирными ручонками закрыл лицо, словно закрыл ворота, затворил, отгородился от злого мира, задрожал своим огромным чревом в ярких, алых, огромных прыщах и завыл приглушённо из-за рук, длинно и заунывно.

– Говори толком,– громко приказал рыцарь, обращаясь к каменщику,– за что его выперли из церкви?

– Ну, так, не знаю я точно…то ваша церковь… Что в вашей церкви творится, нас не касаемо..

– Говори, что слышал про него, а не про нашу церковь,– повысил голос кавалер.

– Ну, говорили люди, что он не псалтырь читал над покойниками… вернее над покойницами… Вернее псалтырь то он читал… наверное…но вот…– смущаясь бубнил еретик.

– Что ты мямлишь, – рыкнул Волков.– Говори дурак как есть.

– Говорят, он покойниц пользовал, по ночам, на том его родственники покойно девицы уличили,– с трудом выпалил каменщик и вздохнул с облегчением, словно большую работу сделал.

– ААААааа,– в голос заорал колдун, не отрывая рук от лица. Снова стал валиться наземь, и на сей раз его ни кто не поймал, оба солдата только и могли, что глядеть на него с ужасом. Он упал на землю и лежал там дрожащей и ревущей белой кучей.

– Так он мёртвых баб пользовал?– Всё ещё не понимал кто то.

Все присутствующие уставились на него, а Волков крикнул:

– А ну отвечай, правду ли говорит каменщик?

– Аааааааааааааа,– ещё яростнее завыл колдун.

Противно было. Всё что хотел сделать кавалер, так это взять секиру и рубить эту вонючую кучу, до тех пор, пока она не заткнётся. Но он не мог так поступить, потому что в этом мёртвом городе он представлял власть. И Церковь. Он встал и громко приказал:

– Капитан, велите разжечь огонь, и велите калить железо. Колдун без него говорить не желает.

– Я скажу,– заорал Ханс– Йоахим Зеппельт отрывая руки от лица.– Не надо костра жечь.

– Так говори,– заорал Волков.

– Так, что говорить?– Испугался колдун, переставая рыдать.

– Встань и скажи, правду ли говорит этот горожанин,– произнёс отец Спмион.

Толстяк с большим трудом, опираясь на лавку, стал подниматься на ноги, а поднявшись, снова попытался зарыдать, но Волков уже изрядно взбешённый опять заорал:

– Говори, дьявольское отродье!

– Правду, правду он говорит.– Мямлил Зеппельт.

– Значит вместо исполнения обряда, ты вожделел упокоенных? Прямо в храме?– Удивлялся брат Семион.

– Ну а где же ещё то,– раздражённо произнёс Волков.– Ему же в храм их приносили. Отвечай выродок, часто ты это дела? Были у тебя сообщники, были ли те, кто покрывал тебя, зная о твоих злодеяниях? Отвечай!

– Не часто, господин, – хныкал колдун,– только с молодыми бабами грешил.

– Понятное дело, старух то и я не жалую,– негромко сказал Ёган стоя за спиной у кавалера.

Но Волков его услышал, оскалился зло и произнёс так же тихо:

– Зубоскалишь, дурак, нашёл время.

Ёган умолк.

– Покрывал ли кто тебя? Знали кто о твоих проказах?– Спрашивал отец Семион.

– Ни кто. Протоиерею родственники одной девки пожаловались, что платье у ней погребальное попорчено. Он меня и воспрошал про то, но я отрекался. А он всё равно погнал меня от клира.

– Еретик, – сказал кавалер,– так всё было? За то его погнал протоиерей из храма?

– А мне-то, откуда знать, – отвечал каменщик,– я не знаю, что ваши попы в ваших церквях творят. За что у вас принято попов выгонять. Может у вас и не грех то.

Волкову послышалась насмешка в его словах, он опять вскочил, лязгая доспехом, и произнёс тихо, но так, что услышали все:

– С огнём играешь, собака. Гавкнешь ещё раз, с ним рядом,– он кивнул на колдуна,– на лавку сядешь.

Один из солдат, что стоял рядом с еретиком, недолго думая, дал ему кулаком в ухо.

Замахнулся и ещё, но кавалер рявкнул:

– Хватит, – и, садясь на лавку добавил:– Ёган – вина.

Жена еретика схватила того за рукав, зашептала что то зло ему, а еретик кривился, стоял, да тёр ухо.

Все ждали пока, Ёган принесёт господину рыцарю вина, тот принёс только ему, больше никому стакана не поставил.

Волков сделал пару глотков, и отец Семион продолжил:

– Значит похотью своею, ты осквернял и храм и усопших? А что вот в этой книге написано?

Отец Семион поднял тяжеленую и самую большую книгу, что нашли у колдуна.

– Что молчишь, говори!

Толстяк прекративший было выть, снова завал, сил у него уже убавилось, и выл он уже не громко. Сидел, чуть раскачиваясь, и тряся жирными подбородками, глядел на огромный фолиант, что лежал перед отцом Семионм.

– Отвечай, Ханс-Йоахим Зеппельт, сын механика.– Повысил голос поп.

Но он не отвечал, выл и раскачивался. А на город с востока, вместе с прохладой наползали сумерки.

– Капитан Пруфф,– сказал кавалер,– велите разжечь два костра. Ёган – плащ.

– Брат Ипполит, – произнёс отец Семион,– ты знаток книг, прочитай и скажи всем. Что за книга это.

Юный монах, что до сих пор только вёл записи, немного перепугался, на мгновение, но тут же прочёл короткую молитву про себя, встал, взял книгу и, стараясь, зычно начал говорить:

– Книга сия, зовётся: «Слова для мертвецов». И говорится в ней: «книга, сея, научит умного человека, как говорить, с мёртвыми, звать их и принуждать слушать себя как дети слушают отца своего. Как видеть глазами мёртвыми и слышать ушами мёртвыми, а членами мёртвыми двигать, словно мастер кукольник куклами своими движет. И как тело мёртвое, что дух покинул, оживить, не призывая дух обратно». О, Господи, – брат Ипполит швырнул книгу на стол,– более чёрной книги я не видел в жизни.

Он сел на место, а солдаты стали понимать что-то, стали кричать кто со злорадством, кто с возмущением:

– Так это он паскуда, мертвяков водил!

– А! Вот он кто на нас мертвяков посылал!

– Сидит, теперь, боров, трясётся.

– Чует, куда дело пошло.

– Ага, как дымом то завоняло, так и завыл, чёрт окаянный.

– Уже, попы-то тебя поджарят, с ними не забалуешь.

Колдун сидел, ни жив, ни мёртв. Уже не выл, уже не трясся. Смотрел глазами, остекленевшими на стол с книгами, шевелил губами, будто рассказывал кому-то что-то.

–Отвечай, – наконец заговорил отец Семион,– оживлял ли ты мертвецов как учит книга эта?

– Оживлял,– признался колдун, он не дрожал более, говорил спокойно, но его писклявый голос всё равно раздражал людей.– Я книгу эту купил у одного эгемца, задёшево. Просто попробовать хотел, а оно и получилось. Мертвеца на парастас, на чтение, на заупокойную вечерню, принесли мне на ночь, а я думаю: Подниму его, или не подниму, дай попробую. И попробовал, а он и встал, я поначалу даже перепугался, что он на меня смотрит, а потом, другой ночью, да с другим мертвецом приноровился, стал его водить, руками его брать свечи, как своими.

– Так ты, вместо того что бы покойника отпевать ночами, вместо псалтыря читал чёрную книгу эту,– ужаснулся отец Семион.

– Да, – ничуть не смутившись и не поняв возмущения священника, чуть ли не с гордость отвечал колдун,– сначала только водил их, глядел глазами их, выводил их ночью из храма, сам в храме был, а сам слышал и видел все, что на улице происходит.

– Господин, вот я что подумал,– зашептал Ёган,– этот голос его… таким же, кажись, и вшивый доктор говорил.

Волков и сам уже давно об этом думал. Он кивнул в ответ.

И вдруг колдун первый раз улыбнулся, или оскалился:

– Забулдыгу ночью найду какого, что домой идёт, подойду сзади мертвецом, тихонечко, и как дам ему затрещину! Ой как они орали… Или бабу какую гулящую у кабака дождусь. Стою в темноте, а она такая выйдет по нужде, подол задерёт, сядет у забора, а я её за голый зад да ледяными руками и хватаю, так они иной раз так визжали, будто на куски их резали… Одна со страху упала и лежала молча, лёжа мочилась. Только глаза таращила на луну. Я иногда от смеха чуть не до смерти задыхался.

Ханс-Йоахим Зеппельт, сын механика, иерей, отлучённый от клира, казалось, был рад рассказывать то, о чём ему было бы лучше и помолчать. Но он страха не знал, лишь бы похвастаться можно было. А его слушали, первый раз за всю его страшную жизнь, и он не мог заткнуться.

Да, все люди вокруг молча слушали его, кто ужасался, кто удивлялся, кто негодовал, но всё это они делали в тишине. Только костры потрескивали, освещая людей, а вокруг был темный, мёртвый город. И холодная ночь.

– А почему ты представлялся доктором Утти?– Спросил кавалер.

– Так то и был доктор Утти, он в город приехал людишек от язвы исцелять, а сам дурак от неё и преставился. Долго не гнил, крепкий был, пока вы его не порубили.

– А откуда у тебя было золото. Твоё?– Продолжал Волков.– От отца осталось?

– От отца мне мало чего досталось, братья забрали себе всё, а золото мне дети мои собирали.– Простодушно отвечал колдун.

– Дети? Какие ещё дети? Мертвецы, что ли?– Не отставал от колдуна Волков, день у него выдался нелёгкий, но спать он не хотел, он хотел знать, как этот человек жил, повелевая мертвецами.

– Да, я после узнал, что мёртвых можно поднимать, так, что ими нет нужды руководить, они сами могут делать, то, что тебе нужно, скажешь ему по домам ходить, будет ходить добро искать, скажешь на улице стоять, не пускать по ней ни кого, так будет он тебе прохожих гонять. Они послушные и беззлобные как дети. Хотя добро собирать они так и не научились, тащили мне всякий хлам. Приходилось своими глазами добро отбирать.

– Значит, как чума пришла так тебе тут раздолье и настало?– Спросил отец Семион.– Тут тебе и мертвецов, сколько хочешь и дома пустые.

– А что ж, да! Стал я детей своих по домам водить, думал золото, мёртвым уже не надобно, а мне после чумы, так пригодится.

Волков слушал его и потихоньку, чувство брезгливой неприязни снова менялось в нём на чувство холодной ненависти. Он глядел на это мерзкое существо, что за жиром своим вонючим не мерзло на ночном ветру без одежды, хоть было и не близко от костра. И не скрывало оно мерзость свою, и говорить стало уверенно. Словно бахвалилось успехами своими. Забыло оно страх. И тогда кавалер сказал:

– Расскажи ка лучше, как ты язву по городу сеял?

– Что?– Колдун осёкся, замолчал. Глядел на Волкова глазками своими свинячьими, и боялся его.

А кавалер понял, что прав он, и продолжал холодно, глядя на толстяка исподлобья:

– Я-то знаю, но ты людям расскажи, как ты по городу чуму разносил.

– Я.. я не разносил,– снова заскулил Зеппельт,– я просто…

– Не ври мне, забыл? Это я чумного доктора зарубил, видел я всё, говори людям, как чуму по городу сеял, иначе велю с тебя кожу на кочергу калёную наматывать.

– Да я не сеял, – завыл колдун.– Я… я…я…

– Говори, пёс смердячий, хотя нет, то псам обида большая, что их с тобой уравняли. Говори демон…Про крыс расскажи.

Волков встал, навалился на стол кулаками, и с такой свирепостью глядел на колдуна, что тот заныл:

– Да не сеял я. Само оно…Это крысы всё… Те крысы, на трупах поотъедались, жирные стали. Крысу такую, или две во двор с живыми людьми кинуть, так они если там приживутся, то и всё…

– Что всё?

– Скоро и помрут там все. От язвы. А если крысы не приживутся или сбегут или убьют их хозяева и не помрут в том дворе люди то…– он замолчал.

– То?..– Продолжал кавалер.

– Дождаться надобно пока выйдет кто за едой или дровами или ещё куда…– Вдруг снова продолжил колдун и снова замолчал.

– И что с ним сделать? Говори демон, не заставляй тянуть из себя слова. Что ты делал с теми, кто выходил из домов?

– Так ждал его чумным мертвецом на улице и…– Зеппельт снова выл.

– Говори!

– Плевал в него или обнимал его, а через неделю шёл в тот дом и смотрел, все ли там болеют.

– Монах,– Волков устало сел на лавку,– ты всё записал?

– Да господин, – отвечал брат Ипполит.

– А как же ты сам с чумными мертвецами дело то имел и язвой не занедужил, опять колдовство?– Спросил отец Семион.

– А не имел я с ними дел, заклятием поднял его и всё, он сам себе ходит.

– А золото как них брал?

– Велел им золото в чан с уксусом кидать. А сам уже из уксуса брал.

Волков хотел ещё спросить, много вопросов у него было, но тут громко закричал солдат, что стоял на страже, на бочках:

– Господин кавалер, капитан! Люди! Люди на улице! Сюда идут, к нам!

– Мёртвые?– Спросил кавалер, вставая и надевая подшлемник.

– Не знаю,– кричал солдат,– с огнями сюда идут. Мертвяки с огнями не ходили вроде.

Волков надел шлем и полез на бочки, что бы увидеть тех, кто ходит по мёртвому городу ночью. Роха и Пруфф влезли к нему, стали рядом. Кавалер увидел четыре огня, что приближались по улице к винному двору с востока. Когда огни приблизились, Волков крикнул:

– Кто вы такие и что вам нужно?

– Мы люди ротмистра Брюнхвальда, нам нужен кавалер, тот что возил вино и еду в цитадель.

– Олухи, кавалера зовут Фольлоф,– крикнул Роха в ответ,– могли бы запомнить.

– Да, так и есть,– солдаты подошли и стали в десяти шагах от забора,– так есть среди вас кавалер Фолькоф?

– Я Фолькоф, что вам нужно,– крикнул кавалер.

– Господин, наш ротмистр, господин Брюнхвальд, просит приехать к нему в цитадель.

– Сейчас, что ли? Зачем?

– Сейчас, он вам хочет показать лагерь еретиков, что на той стороне реки. После того как вы их побили они что то затевают.

– Да что можно показать ночью, на той стороне реки?– Крикнул Роха.

– Костры,– негромко произнёс Волков и добавил,– капитан Пруфф, десять ваших людей пойдут со мной. Пусть готовятся.

– Ты, что и вправду пойдёшь с ними?– Искренне удивился Скарафаджо.– Ночью? А вдруг это еретики, вдруг готовят засаду?

– Я узнал голос того кто говорил с нами, он был караульным на башне, – отвечал кавалер,– и мы пойдём в цитадель сейчас же. И ты идёшь со мной.

Ротмистр Брюнхальд был уже не мальчик. Как и положено людям, сидевшим почти год в осаде, он был бородат и космат. В косматых волосах и бороде было видно проседь. Он стоял у восточной стены, руки в боки и глядел на идущих к нему людей. Огонь факелов трепал ветер, а ротмистр был в одной рубахе и плаще, без доспеха. Значит, он не боялся кавалера. И не считал его врагом.

– Рад познакомится с вами, – сказал Волков, протягивая ему руку.

– Я совру, если отвечу так же,– отвечал Брюнхвальд, пожимая протянутую руку.

– Это мой сержант Роха,– представил спутника Волков.

Брюнхвальд пожал руку и ему, а Роха, Роха был на седьмом небе, он вдруг узнал, что он признан сержантом, и офицеры жмут ему руку, ещё недавно он о таком и мечтать не мог.

Без лишних разговоров ротмистр повел их по лестнице наверх, на стену. И когда они почти поднялись на неё, он приказал своим солдатам, что шли с ними:

– С факелами тут останьтесь.

На стену они вошли втроём в полной темноте. И Волков сразу понял, зачем Брюнхвальд его позвал. На той стороне широкой реки горели костры:

– Двадцать шесть,– насчитал Роха.

– Да, двадцать шесть,– сказал Брюнхвальд,– а вчера было четыре.

– Человек сто пятьдесят.– Прикидывал Роха.

– Да,– опять согласился с ним ротмистр,– не меньше. А вот палаток у них всего пять, для офицеров. Солдаты костры жгут, что б у реки не мёрзнуть. Значит…

Он замолчал.

– Что?– Спросил кавалер.

– Раз нет палаток, то долго они там сидеть не собираются. Сюда поплывут. Лодки у них есть.– Брюнхвальд помолчал и продолжил,– чёрт бы вас побрал, вы разворошили осиное гнездо, Фолькоф. Вы и правду убили Ливенбаха?

– Да, у меня его штандарт и его шатёр, но это он мне устроил засаду, а не я ему.– Отвечал кавалер.

Это звучало как оправдание.

– Вы молодец, Фольокф,– сухо сказал ротмистр,– этот мерзавец отправил много добрых людей на тот свет. А теперь родственнички решили за него отомстить, и они отомстят, уж будьте уверены.

– Вам-то чего переживать за такими стенами,– сказал Роха,– это нам волноваться нужно.

– Ты прав сержант, – холодно поглядел на него ротмистр,– но если бы сейчас был день, то ты увидел ты баржу, что он притащили сегодня вечером. Раньше у них только лодки были.

– Баржу?– Скарафаджо задумался.– Для лошадей что ли?

– На кой чёрт им лошади в городе.– Зло сказал Брюнхвальд.

– Для пушек,– сказал Волков глядя за реку.

– Для пушек, – сказал ротмистр глядя туда же.

– Для пушек,– повторил Роха.– Тогда дело дрянь.

– Дело дрянь, – согласился ротмистр,– если у них сто тридцать человек, а я думаю их ещё больше, то с двумя двадцатифунтовками, он разобьют мне ворота за день, у меня-то нет ни одной пушки. И все – мне и моим людям конец.

– Мы можем объединиться,– предложил Волков, он уже подумывал, как начать разговор про раку с мощами.

Но разговор начал сам ротмистр:

– Нет смысла, у вас тридцать человек, у меня тридцать, у них вдове больше, а может и не вдвое, у вас, я так понимаю, есть пушки, но и у них есть пушки, – он замолчал, глянул на Роху и сказал,– иди-ка, погуляй сержант.

Роха не двинулся с места, уставился на Волкова, ожидая его команды. Тот едва заметно кивнул, и Скарафаджо заковылял вниз по лестнице.

Ветер на небе разогнал облака. Появилась луна. Стало ещё прохладнее.

– Знаете, что я сторожу?– Спросил ротмистр глядя вслед Рохе.

– Деньги?– Догадался Волков.

– Деньги, – Брюнхвальд кивнул,– у них тут казачество. И денег тут горы. Ну не горы, но много.

– Горы? Много?– Кавалер хотел знать, сколько тут денег.

– Много, но не серебра, много меди, серебро они вывезли, как только чума началась. А вот меди ту полно, на два воза хватит, а может и больше. И монеты принца Карла и монеты архиепископа вашего и городские деньги, местные и чёрт знает, каких тут только нет. В общем, мне нужно их вывезти, мне не удержать цитадель, если сюда придёт полторы сотни еретиков с пушками.

– Я помогу вам.– Сказал кавалер.

– А я отдам вам мощи,– сказал ротмистр,– но вы мне напишите расписку, – он говорил как бы оправдываясь перед самим собой,-всё равно еретики разобьют раку на серебро, а кости святого выбросят в канаву. Пусть уж лучше ваши попы хранят их. И отсюда придется, уходит.

– Начинать нужно уже сейчас,– сказал Волков.

– Да, тянуть не следует, не приведи Господь, эти безбожники начнут, переправятся поутру.

– У вас есть подводы по эту вашу медь?

– Подводу меня дюжина, у меня лошадей нет, мы их съели.

– У меня есть лошади.– Сказал Волков.

– А как мы выйдем из города, – спросил Брюнхвальд,– люди курфюрста выпустят нас?

– Я немного подружился с офицером, – отвечал Волков,– думаю, он не станет нам мешать. Но посидеть перед его лагерем нам придётся. Пока он не убедится, что среди нас нет чумных.

– Кстати, а ка вам удалось не подцепить язву?

– Я вам потом расскажу,– обещал Волков.– Сколько лошадей вам нужно для вывоза меди?

– Четыре коняги мне не помешали бы.– Прикидывал Брюнхвальд.

– У вас будут лошади, а я хотел бы взглянуть на раку с мощами.

– Храм – вон он, – ротмистр указал рукой и добавил устало,– забирайте, не еретикам же мощи оставлять.

Храм был заперт, велев ломать двери своим людям, кавалер вернулся на винный двор за лошадьми. Пруффа и его люди не спали, все ждали возвращения командира, и когда он пришёл и сказал, что мощи отдают без боя и нужно собираться, и что они покидают город, кто то из людей капитана крикнул:

– Слава, кавалеру!

– Слава, слава,– не дружно, но радостно отвечали все остальные.

А он оглядывал на них и думал, что люди, сейчас славящие его, совсем недавно собирались его убить. А ещё он думал, что это первый раз, когда его славят, и славят заслужено, в другой раз кавалер этому бы порадовался, но сейчас он очень устал.

Когда утро едва забрезжило на востоке, первый караван подвод двинулся к южным воротам города. В первую очередь из горда вывозили медные деньги, пушки и конечно великолепную раку с мощами. Да этот ящик из шести пудов старого серебра и стекла был великолепен. Солдаты, да и офицеры приходили поглазеть на него, и все соглашались с тем, что делали раку великие мастера. На одной из сторон, раки была изображена, рельефная сцена казни святого великомученика Леопольда. Со всеми подробностями и мелочами. Другие стенки раки были тоже великолепны, на них были изображены события древние из Святой Книги.

Кавалер ехал рядом с подводой, то и дело глядел на это серебряное чудо, и понимал, что не только священные мощи так вожделел жирный Густав Адольф фон Филленбург епископ Вильбурга и Фринланда. И не будь так прекрасна рака, то может и не желал бы получить её епископ любой ценой.

Когда они подъезжали к воротам, уже рассвело. А кавалер был не спокоен, он знал, что не сможет успокоиться, пока рака не будет в Вильбурге. И он был прав. Успокаиваться было рано.

Длинный солдатский стол, из неструганых досок в дюжину локтей, разделял их и Георга фон Пиллена третьего форшнейдера Его Высочества Карла Оттона четвёртого герцога и курфюрста Ребенрее. Ротмистр Брюнхвальд и кавалер Фолькоф сидели на одном конце стола, Георг Фон Пиллен, офицер курфюрста с другого. Между ними, на столе, стояла жаровня с углями, как барьер между здоровьем и чумой. Брюнхвальд шлем снял, а подшлемник снимать не стал, назло негостеприимному фон Пиллену. Фон Пиллен и Волков сидели с непокрытыми головами, только в доспехе.

Фон Пиллен и не скрывал, что не очень-то рад им, смотрел на них исподлобья.

– Друг мой, вы же знаете, зачем я здесь,– начал Волков. – Не по своей воле, а по долгу рыцаря Божьего. Я забрал раку и хочу покинуть город, а это ротмистр Брюнхвальд, он охранял цитадель в городе и казначейство. По договору с городским магистром. Сейчас он тоже хочет покинуть город.

– Друг мой, – отвечал молодой офицер, чуть подумав,– и я здесь тоже не по своей воле. А по воле государя моего, коему я обещал, что язва не выйдет за стены этого города. Я не могу пренебречь словом, что дал Его Высочеству. Как могу я выпустить вас, если не знаю, что здоровы вы. Я уже и так преступил слово свое, пустив вас сюда, а вы ещё и людишек своих хотите вывести. И начать чуму в землях наших по-новому? Нет, господа, сие решительно невозможно.

Волков глянул на Брюнхвальда, тот был не готов к такому приёму, он надеялся, что кавалер устроит ему выход, раз он отдал ему раку.

А тут дело осложнялось. Ротмистр сидел, суров и хмур. Только ветер трепал бороду.

– Ну, что ж,– продолжил Волков,– вы вправе не пускать нас и держать слово своё, и мы предлагаем вам, вот что: Мы поставим лагерь у реки, станем там, и будем ждать неделю, коли за неделю, в лагере нашем не будет ни одного хворого, вы нас пропустите. А за дружбу вашу, я готов подарить вам…– он сделал паузу,– пятьдесят талеров.

Волкову было не жаль этих денег, потому что он хотел во что бы то ни стало покинуть этот город, и потому что он собирался включить это в затраты, которые нужно будет вычесть из общей огромной добычи, что они захватили в городе.

Но предложение явно не заинтересовало молодого придворного, хотя по виду богатым он не был. Он чуть поморщился и спросил:

– А сколько же людей у вас?

– У нас будет меньше семи десятков.– Отвечал Волков.

– О нет, господа, нет. Это невозможно. Нет, решительно невозможно.

– Послушайте, фон Пиллен, вы же знали, что я выйду из города, когда меня пускали в него. – Сказал кавалер.

– Нет, не знал, до вас оттуда никто не выходил, – холодно отвечал фон Пиллен. – И я был огорчён тем, что вы туда идёте, но не смел, препятствовать вам. А теперь, господа, я вынужден, извинится перед вами, но…

Он явно искал повод закончить разговор и уйти, но Волков его отпускать не собирался:

– Хорошо, велите принести бумагу и чернила, я думаю, у меня есть, чем умилостивить вас и вашего курфюрста.

Нехотя, фон Пиллен дал знак одному из своих офицеров и тот вскоре принёс чернильницу, перо и лист серой бумаги. Волков взял его и собрался что-то писать, но тут он увидел их.

Да, они пришли, прекрасная Брунхильда и Агнес, причём Агнес за столь короткое время изменилась заметно. Она казалась выше, и полнее, чем недавно, более она не была костлявой, косоглазой замарашкой, мелкой и злой от постоянного недоедания. Теперь она выглядела дородной молодой девушкой из семьи с достатком. Ну а Брунхильда… Говорить тут было нечего, просто красавица. Статная, высокая, с золотыми волосами и всё. Волков им улыбнулся и помахал рукой. Но на встречу не пошёл, а они и готовы были кинуться к нему, да их не пустили солдаты. Брунхильда, как и всегда, сдаваться не собиралась, а крикнула звонко и требовательно:

– Господин Георг, рыцарь наш, велите своим дуболомам пустить нас.

И тут же Георг фон Пиллен изменился в лице, только что холодный и несговорчивый, вскочил, и, придерживая меч, едва не бегом кинулся к женщинам, с поклонами остановился и стал им что-то говорить. Но Брунхильда не была бы Брунхильдой, если бы не настаивала на своём, всем видом выказывая своё нетерпение. И тогда Волков встал и крикнул:

– Хильда, Агнес, господин фон Пиллен прав, не надо ко мне подходить, как из города выйдем, ещё неделю в отдельном лагере мне посидеть придётся.

Он специально так говорил, он понимал, что теперь фон Пиллену будет труднее им отказать. И фон Пиллен это понимал, он вернулся за стол ещё более хмурый. Но на его хмурость Волков уже внимания не обращал, он уже писал что-то красивым почерком.

Написал быстро, и подал бумагу Брюнхвальду, тот машинально взял бумагу, но даже не заглянул в неё. Он смотрел на молодых женщин, что стояли невдалеке и не собирались уходить. Потом он спросил у Волкова:

– Одна из этих женщин ваша жена?

– Нет, – коротко ответил кавалер, не собираясь развивать тему.

– Родственницы? – Продолжал Брюнхвальд, всё ещё не глядя в бумагу.

– Нет, ротмистр, читайте, что я написал. Фон Пиллен ждёт.

Брюнхвальд оторвался от созерцания женщин и, хмурясь, стал читать. Дочитав до конца, он не произнёс ни слова, взял перо, положил бумагу на стол и, разгладив её тяжелой солдатской ладонью, стал приписывать своё после слов кавалера. Писал он плохо, марал бумагу, буквы были уродливы, в словах были ошибки, да и сам процесс давался ему с трудом. Но он дописал и протянул бумагу Волкову для прочтения. После всего письмо выглядело так:

«Я, кавалер Иероним Фолькоф, милостью Господа рыцарь Божий волею епископа Вильбурга и с благословения архиепископа Ланна, прибыл в город Фёренбург дабы спасти святые мощи великомученика Леопольда от поругания еретиками или ворам. И доставить их епископу Вильбурга. В городе встретил безбожников, что грабили городской арсенал, и, в бою побив их, взял у них бронзовую, добрую полукартауну на добром лафете под ядра на сорок фунтов. Прошу господина земли этой, принца Карла Оттона четвёртого, курфюрста Ребенрее, сию полукартуну взять себе до срока, когда жители города Фёренбург попросят вернуть её обратно.

Кавалер Иероним Фолькоф».

Дальше корявыми буквами шла приписка:

«Я, Карл Брюнхвальд, ротмистр добрых людей из Эксонии, что верят в Истинного Бога и чтут Церковь, мать нашу, по договору с бургомистром города Фёренбурга, охранял цитадель и казначейство. Более охранять сию цитадель не могу, ибо еретики пришли под город во множестве и с пушками, а у меня людей всего три дюжины. И чтобы не дать безбожникам побить меня и людей моих и пограбить казначейство, велел я людям своим вывезти деньги медные, что были мне доверены, и прошу принца Карла Оттона четвёртого, курфюрста Ребенрее, принять сие деньги на хранение. Денег тех – три воза без счёта. Всё в мешках. И прошу офицера, кавалера фон Пиллена, выдать мне в том расписку.

Карл Брюнхвальд, ротмистр».

Волков прочёл, что приписал Брюнхвальд и с улыбкой подумал, что теперь фон Пиллену будет крайне сложно отказать им. Пусть попробует он отказаться от великолепной пушки и трёх возов денег, будь они даже трижды медные. Кавалер протянул бумагу сержанту, что стоял рядом с фон Пилленом. Сержант нехотя подошёл и брезгливо, двумя пальцами, взял листок бумаги и стал греть его над жаровней, поворачивая его к углям то одной стороной то другой. Так он жарил бумагу, пока лист не стал жёлтым в некоторых местах.

Фон Пиллен читал письмо, то и дело, поглядывая не господ офицеров, взгляд его был невесел, всё это не нравилось ему. Но теперь ему и вправду было трудно отказать. Не хотелось ему принимать на себя сложные решения, но оставить пушку и деньги в городе, в котором бесчинствуют безбожные разбойники, он, конечно, не мог. Юный рыцарь отложил бумагу, подумал немного, опять поглядел на двух и сказал:

– Поступил бы я немилосердно, отказав добрым людям в выходе из столь опасного места, как этот город. То было бы не по-рыцарски и не по-Божески. Но коли вы и люди ваши выйдут из ворот, то прошу вас стать лагерем прямо у них. И далее не идти, и ждать неделю там. Согласны ли вы?

– Я согласен, – кивнул Брюнхвальд.

– Я тоже. – Сказал Волков.

– И порошу вас следить за своими людьми, – продолжал фон Пиллен, – что среди них не было хворых, а коли такие будут провожать их в город обратно. Это обязательное условие, господа. – Фон Пиллен встал. – Слышите, господа, никаких хворых.

– Так и будет, – заверил кавалер, вставая.

– Так и будет,– подтвердил ротмистр, тоже поднимаясь.

Первыми из города поехали пушки, за ними обозы с медными деньгами, всё это стояло за воротами в ожидании решения фон Пиллена. Теперь, когда решение было принято, пушки и деньги остались у ворот под охраной, а подводы и лошади снова поехали в город, уж очень много всего нужно было вывезти с винного двора, да и из цитадели тоже.

Теперь, когда дело было сделано, Волков и Брюхальд ехали бок о бок и могли поговорить. Кавалер незаметно рассматривал ротмистра при свете дня и делал выводы. Ротмистр Брюнхвальд богат не был. Кираса гнутая и правленая не раз, кольчужка под ней древняя, старого плетения. Шлем и поручи, видавшие виды, вместо латных перчаток дорогих, дешёвые рукавицы. Левая щека под щетиной помята, видно и зубам досталось. Но сам Карл Брюнхвальд был крепок и энергичен для своих сорока – сорока пяти лет. В суждениях своих был прост и строг. В общем старый и бедный воин.

– Вы все деньги отдадите курфюрсту? – Спросил кавалер. – Себе ничего не оставите?

– То деньги не мои, – отвечал ротмистр. – Быстрее бы от них избавится. – Он покосился на собеседника. – А вы, что, не отдали бы деньги?

– Отдал бы, но я посчитал бы свои затраты и вычел бы их из этих денег.

– Затрат у меня нет, мне жалованье выплачено вперёд до Рождества, мне ещё цитадель два месяца охранять нужно.

Волков подумал, что солдаты этого честного и бедного офицера наверняка набрали себе меди в мешки, но говорить об этом не стал.

– Господин кавалер, – заговорил Брюнхвальд, чуть смущаясь, – дозволите ли спросить?

– Слушаю вас. – Отвечал Волков, начиная догадываться, о чём пойдёт разговор.

– А кем вам доводится одна из дам, что были сегодня там, на переговорах?

Кавалер усмехнулся, его догадка оказалась верной. Брюнхвальд заметил усмешку, насупился:

– Не подумайте чего плохого, я просто поинтересовался.

– Вы не первый и не последний, кто ей интересуется, – всё ещё улыбался кавалер, – и ничего плохого в этом нет. Она красавца.

– Редкая красавица. – Согласился ротмистр.

– Да, из-за неё фон Пиллен нас и пустил в город.

– Что!? – Брюнхвальд вытаращил на Волкова глаза. Старый вояка не всё понимал. – Так кем же она вам доводится?

– Не знаю, кем. Подруга, наверное, я подобрал её в одной замызганной харчевне, она была гулящей девицей, вот теперь со мной ездит, хотя я велел ей ждать меня в гостинице в Ланне.

– Ах, она из гулящих, – понял Брюнхвальд, в его тоне послышалось разочарование, – она у вас вроде маркитантки?

– О чём вы, ротмистр? Маркитантки деньги зарабатывают, а эта только тратить умеет. Но полезна она бывает.

Брюнхвальд замолчал, не стал уточнять, в чём полезность этой прекрасной женщины, а Волков поглядывал на него и с усмешкой думал, что к этому разговору они ещё вернутся.

Ханс-Йоахим Зеппельт, колдун и любитель мертвецов, был существом на редкость мерзким и вонючим, но даже ему какая-то добрая душа дала дерюгу в которую он кутался, пытаясь спрятаться от северного ветра. Он сидел на соломе, привязанный к колесу телеги за шею и дрожал. А отец Семион и брат Ипполит стояли рядом с ним, что-то ему говорили. А он смотрел на них красными глазами и, казалось, не понимал, что ему говорят. Только повторял и повторял:

– Не приму я причастия, нет, не приму я причастия.

Волков позвал к себе попов и спросил:

– Ну, обвинение, готово? Нужно писать решение трибунала.

– Так-то дело минутное, – как-то вяло отвечал отец Семион, – хоть сейчас всё напишем да подписи поставим. Бумаги готовы.

– Ну, так давайте заканчивать дело. Да убираться отсюда.

Брат Ипполит молча поглядел на отца Семиона, сам говорить не решался, а тот вздохну и произнёс:

– Дело придётся заканчивать уже не здесь, придётся его с собой брать.

– Куда? – Зло спросил Волков. – Куда его с собой брать?

Отец Семион на этот раз промолчал.

– Ну, туда, куда мы пойдём из города, а там передадим его в руки истинного трибунала. – Пролепетал брат Ипполит.

– Чтобы нас отсюда выпустили люди курфюрста, я отдал им пушку стоимостью в тысячу талеров. И они потребовали, что бы среди нас не было ни одного хворого. По-другому нас не выпустят. Он похож на здорового? – С раздражением говорил кавалер.

– Ну, может мы, вывезем его тайно? – Предложил отец Семион.

– Ты ополоумел, поп? – Заорал Волков. – Я дал слово. Тебе, может, и непонятно сие, но я, рыцарь, дал слово другому рыцарю.

Оба монаха молчали, а кавалер всё ещё с раздражением продолжал:

– Я не пойму, в чём дело, почему мы не можем его осудить прямо сейчас? Отвечайте.

– По закону церкви, не можем мы отпустить еретика не раскаявшимся и не принявшим причастия, – тоном умиротворения говорил отец Семион, – а если он в ереси или колдовстве своём упорен, то даётся ему на раздумье сорок дней, а потом принуждают его. Молитвами и железом.

Волков поднял руку и указал на восток:

– На той стороне большой отряд еретиков. Человек сто пятьдесят, и баржу готовят, повезут в город пушки, иди, поп, и договорись с ними, попроси, чтобы не били нас сорок дней, пока это дьявол не раскается.

Их разговор стал привлекать внимание солдат, они останавливались и слушали, стали понимать, о чём идёт речь.

– И жечь его нельзя и брать с собой нельзя, отпустить этого душегуба что ли? – Спросил сержант Карл, выражая общее солдатское недоумение.

– А ну займитесь делом, – рявкнул на солдат кавалер, – ждёте, пока безбожники переправятся, выкатывайте бочки из подвалов? Не ждите. Пруфф, какого чёрта они у вас прохлаждаются, дел у них нет? Пусть грузят ядра и картечь, чтобы, когда лошади освободятся, телеги уже были загружены.

– А ну-ка разойдитесь, займитесь делом. – Командовал капитан.

– Я не знаю, как быть, – сказал отец Семион, – но мы не можем преступить закон. Впрочем, мы с братом Ипполитом, здесь власть духовная, а вы власть светская. Мы напишем решение трибунала, и подпишем его, а дальше… Вам решать.

– Ну, разумеется. Как же по-другому. – Едко заметил кавалер.– Пишите решение.

Он отвернулся от священников:

– Пруфф, вон ту телегу не грузите, я заберу её под раку, и коня покрепче в неё впрягите. И велите собрать мне дров на костёр.

– Где ставить костёр? – Спросил капитан.

– Прямо здесь, посреди двора.

– Будет сделано, – заверил Пруфф.

–Ёган, завтрак!

Рака была тяжёлой и солдаты Пруффа, что кавалер взял с собой не, справились, и тогда своих людей дал Брюнхвальд. Только после этого удалось аккуратно поднять этот роскошный ящик с мощами и поставить его в телегу. После, туда же стали складывать всю дорогую церковную утварь, что нашли в храме. Накрыли всё дерюгой и обвязали верёвками. У Брюнхвальда всё было готово, он вывез все деньги за первую ходку и теперь вывозил только вещи и оружие. И они покинули цитадель.

– Ненавижу осады. – Сказал ротмистр, когда они покидали центр города. – Ни сидеть, ни осаждать не люблю.

Тут Волков был с ним солидарен, он кивнул головой и сказал:

– У меня что ни осада – то ранение.

Они ехали по безлюдным улицам города, вспоминая случаи из своих бесконечных воин и всё больше проникались уважением друг к другу. А когда подъезжали к винному двору, Волков подозвал Роху и сказал:

– Ты теперь смотри за мощами, спать и есть будешь в этой телеге, пока мы этот ящик не сдадим епископу. А мне нужно закончить дело.

– Как скажешь, Яро, – соглашался Скарафаджо, – сожги этого дьявола.

–Какого дьявола? – Услышал их разговор Брюнхвальд.

– Мы поймали одного колдуна, что поднимал мертвецов и сеял чуму в городе. Вчера судили его, мерзкая тварь, коих я за всю жизнь не видал, его бы вывезти из города, да сдать настоящей инквизиции, да фон Пиллен, не позволит нам его вывезти – он весь в волдырях и гнойниках, не сильно от чумного отличается.

– Вы поймали чумного доктора? – Глаза старого воина округлились ни то от страха, ни то от восхищения.

– Нет, – отвечал кавалер, – чумного доктора я порубил на куски, чумной доктор был труп, которым управлял этот демон.

– Так это вы убили чумного доктора? – Глаза Брюнхвальда ещё больше округлились.

– Пришлось, он и его пара болванов на меня напали. Когда я был один.

– Да вы прямо рыцарь из баллад! – Произнёс Брюнхвальд безо всякой иронии. – Даже самые смелые из моих солдат бегали в нужник, когда этот визгливый выродок прыгал по крышам рядом с цитаделью.

– Любой бы стал рыцарем из баллады, если бы какая-нибудь вшивая нечисть зарезала бы под ним коня за сто талеров.

– За сто талеров!? – Ужаснулся ротмистр.

– Да, конь был славный, – вспомнил Роха. – Редкой красоты.

– Да, я взял его после дуэли у одного из рыцарей курфюрста Ребенрее.

– Да зачем же вы ездили на таком коне, и тем более поехали на нём сюда?

Волков только вздохнул в ответ, а что он мог сказать, разве только то, что любил он покрасоваться. И считал, что, раз он теперь рыцарь, то и конь у него должен быть подобающий.

Они как раз подъехали к воротам винного двора, Брюнхвальд поднял руку и звонко крикнул:

– Колонна, стой на дороге! Отдыхать, оружие не складывать. Лошадей не распрягать.

И добавил, поворачивая в ворота:

– Хочу взглянуть, как будет коптить ваш колдун.

Всё было готово, Сыч руководил делом и костёр вышел такой, какой и нужно. Волков слез с коня, кинул поводья Ёгану. Брюнхвальд с коня тоже слез. Прошелся, разминая ноги, дошёл до скулящего и кутающегося в дерюгу колдуна Зеппельта. Встал рядом, помахивал стеком, разглядывал его. И сказал:

– Да, фон Пиллен такого не выпустит. А ну, говори, мерзавец, ты чуму сеял по городу? А? Это ты был визгливым доктором?

– У-у-у-у, – завыл Ханс-Ёоахим Зеппельт, – я не приму причастия, я не раскаюсь.

– Он даже не раскаивается! Какой упорный! – Почти восхитился Брюнхвальд. – А по голосу я его узнал, да, такой же был мерзкий голосок у доктора.

– Дайте мне епитимью, – ныл колдун, – без епитимьи не приму причастия.

– Чего он хочет? Спросил ротмистр.

– Хочет, что бы я наложил на него епитимью, а он будет молиться и каяться, – сказал отец Семион, подходя и протягивая кавалеру бумагу. – Тянет время.

Волков взял бумагу, стал читать, и, прочтя, приказал:

– Перо мне.

Когда ему брат Ипполит подал перо и чернила, он подписал бумагу, и громко сказал, так, чтобы слышали все:

– Более чёрной души, чем ты, я не видал, трибунал святой Инквизиции признаёт тебя виновным. Ты чернокнижник и колдун, ты осквернял мёртвых, ты попирал законы церкви и законы человеческие. Я, Иероним Фолкоф, рыцарь Божий, беру на себя суд, потому как тут нет других судей, и приговариваю тебя к сожжению. Раскайся в прегрешениях своих, и прими причастие.

– Нет, нет, я не приму причастия, положите на меня тяжкую епитимью, – захныкал колдун.– Мне надо помолиться.

– К дьяволу, ты свои грехи и за три жизни не замолишь. – Сказал Волков. – Капитан Пруфф, велите своим людям тащить его на костёр.

– Да, господин кавалер.

Тут же пара солдат подхватила колдуна под локти, стали ставить его на ноги, но тот не вставал, только завывал протяжно. Тогда к ним на помощь пришли ещё два солдата, они потащили толстяка к костру, с того валилась дерюга, обнажая белое уродливое в страшных красных волдырях тело, а они тянули его по камням, а ещё он и обгадился от ужаса перед предстоящим. Жирное рыло его заливали слёзы, глаза были выпучены. И орал при этом, визжал так, что слышно было на милю вокруг:

– Дайте мне помолиться, дайте епитимью, не приму причастия, не приму, то грех вам. Грех ва-а-а-ам.

А солдаты встали было, оглядывались на кавалера, ждали, что он скажет, а тот нечего не говорил, молча глядел на колдуна, и они снова тащили его, морщились и тащили. Поднимали, ставили на костёр боясь перемазаться в его кровь из разодранной кожи, в гной из его огромных прыщей и в его фекалии, которые продолжали литься из колдуна. Они кривились, привязывая его к столбу. А Ханс –Йоахим Зеппельд, ещё недавно бывший владыкой мёртвого города, визжал, не преставая:

– Не приму причастия без епитимьи и покаяния, то гре-е-е-ех вам, грех вам всем, все прокляты будете, за то, что душу мою погубили.

– Да нет у тебя никакой души, сжёг ты её давно, отдал дьяволу,– заорал Волков, который уже не мог выносить его визг. – Говори, примешь причастие, раскаиваешься?

– Нет! Нет! Не приму, будь ты проклят, будь ты проклят, – визжал колдун. – Будьте вы все прокляты!

– Ты никого не можешь проклясть, проклятые проклясть не могут.– В ответ ему крикнул кавалер и двинулся к костру. – Сыч, огня мне.

– Господин, – семенил рядом с ним отец Семион, – а колдун-то прав, – говорил он негромко, – нельзя без причастия, то грех.

– За свою жизнь, – начал Волков, беря у сыча факел,– я убил не одного человека, кто-то умирал сразу, без причастия, молитв и раскаяния. Кто-то стонал от боли и тоже умирал без причастия, а кто-то ругался пред смертью, последними словами меня материл вместо молитвы, и я не помню ни одного, кто бы успел причаститься. И среди них были достойные люди, а уж этого, – он подошёл к костру, – я отправлю в ад, где ему и место. И будь, что будет.

Он остановился и снова крикнул:

– Эй, ты, гнилая душа, вот тут наш поп волнуется за тебя, ты будешь причащаться?

– Нет, – заорал колдун, – нет. И то грех вам будет.

– Катись к своему хозяину, – сказал кавалер и поднёс факел к мелким щепам.

– А-а-а-а-а, – снова заорал Зеппельт, – буду, буду причащаться, раскаяться хочу. Дозвольте раскаяться.

– Да поздно уже, – сказал Волков не отнимая факела, он хотел покончить побыстрее с этим делом и убираться из города.

– Не поздно, – вдруг произнёс отец Семион, и осмелился отвести огонь от костра.

Волков не ожидал такой наглости и только уставился на попа:

– Умом тронулся, обнаглел? – Только и смог проговорить кавалер.

– Господин, мы тут уже многие законы нарушили, – тихо заговорил монах, – а теперь вы пытаетесь совершить и грех, да ещё и на глазах многих, кои могут и показания против вас дать, случись разбирательство.

– Какое ещё разбирательство? – удивился Волков.

– Не извольте сомневаться, разбирательство будет обязательно, с нас свами ещё за всё это спросят. – Продолжал отец Семион.– Мы взяли на себя смелость судить от лица инквизиции, права такого, не имея, а зная сколь могущественны ваши враги, глупо было бы думать, что они упустят шанс не осудить вас, так давайте не дадим им лишнего повода, я причащу его, то времени много не займёт.

Поп был прав, Волков опустил факел. Опять он был прав, кавалер подумал, что за всё это его, действительно, спросят. А поп тем временем вооружился Святой книгой и символом веры, достал склянку с вином и хлеб для причастия. Подошёл к колдуну, что был уже привязан к столбу и заговорил с ним. Он тихо говорил, колдун нудно выл, озираясь по сторонам со страхом и злобой. Волков боялся, что это будет тянуться долго, поэтому повернулся к солдатам и крикнул:

– Чего рты разинули, ждёте пока еретики придут? Грузите оружие, на свободные подводы, не успеем до темна всё вывезти, будем ночью возить. Ничего здесь не оставим.

Солдаты зашевелились, а кавалер сунул факел Сычу, и стал ждать, пока поп закончит таинство.

Отец Семион и рад был закончить побыстрее, да толстяк не спешил, он всё говорил и говорил, признавался и признавался в страшных делах своих, вспоминая всё новые и новые прегрешения. Уже вернулась партия людей, что уходили за город со вторым обозом, уже и загружены были почти все подводы, а колдун всё не унимался. Говорил так что слюна на губах пеной становилась.

– Роха,– раздражённо позвал Волков.

– Да, я тут, – отвечал тот, подходя к кавалеру.

– Не жди, вези раку в лагерь, нечего лошадям простаивать, сгрузишь раку останешься при ней, а подводы сюда отправишь.

– Эх,– сказал Скарафаджо,– хотел костёр поглядеть.

Он пошёл к обозу, а Волков остался, сел на тюки с тряпками и одеялами, что взяли на квартирах после победы над еретиками.

Видимо болтовня колдуна и попу надоела, он уже не знал, как и закончить таинство. Не выдержав, отец Семион, улучшил момент и чуть не силой, воткнул гостию в незакрывающийся рот, колдун бодро прожевал святой хлеб, не прекращая говорить, а поп уже влез к нему на костёр и заливал ему в рот вино из склянки, положил ему на голову руку и громко сказал:

– Отпускаю тебе грехи твои, и предаю тебя в руки мирского правосудия, да смилостивится над тобой Господь. Аминь.

Он осенил колдуна святым знамением, дал поцеловать символ веры и, спрыгнув с костра, начла громко читать молитву. Солдаты снимали с головы подшлемники и шлемы. Пытались вторить попу. Волков, кривясь от боли в ноге, тоже встал, снял шлем, и, не дожидаясь окончания молитвы, протянул руку к Сычу за факелом, но тот факел не отдал:

– Дозвольте я, экселенц. Уж больно он вонючая жаба, этот колдун, позвольте мне его подвалить. Может на суде перед Богом за это мне какой-нибудь грешок спишут.

Кавалер и не думал возражать, и Сыч твёрдым шагом пошёл к костру и стал поджигать пучок щепы. И тут Ханс-Йёахи Зеппельт осквернитель, расстрига, чернокнижник и колдун заорал, так что Сыч заметно вздрогнул. Чуть факел не уронил.

– Не жги, не жги, прочь, прочь пошёл пёс. Отец мой, я не во всём покаялся, не во всём, остановите его, остановите подлеца, пусть прочь идёт. Не жги! Аааа, да Господи, не жгите меня. Я в монастырь пойду, грехи замаливать, только не жгите.

Отец Семион растерянно глядел на Волкова, а тот просто стоял, глядел на костёр, и, не собираясь останавливать Сыча.

А пучок сухой щепы бодро занялся огнём, стал нагревать дрова из старой мебели, потянулся белый дымок.

Монах и хотел было остановить Сыча, да было поздно, языки заплясали по сухим обломкам лавок и столов, из которых костёр и был сложен.

– Святой отец, остановите огонь, водой его, водой лейте,– надрывался расстрига и колдун,– я тайну вам поведать хочу, не всё я вам рассказал.

Но отец Семион так и стоял в растерянности, глядя то на разгоравшийся костёр то на кавалера ожидая, его приказа. Но Волков молчал, а ветер весело трепал языки, раздувал пламя, и оно уже шатаясь из стороны в сторону вслед за ветром быстро и шумно разрасталось, пожирая деревяшки всё ближе к белым, пухлым стянутым верёвками ногам колдуна.

– Да, что же вы святой отец, что же вы,– ревел тот,– велите тушить огонь, я не во всём покаялся. Велите воду нести!

Но костёр уже разгорелся, и ветер выдул из глубины костра огромный и живой лепесток пламени, тот вырвался на свободу и как языком лизнул колдуна от ног и до головы, сальные патлы чернокнижника встали дыбом и загорелись. Вспыхнули, а как пламя улетело вверх, стали гореть сами по себе. Тот затряс головой пытаясь стряхнуть огонь, извивался, пытаясь освободиться от верёвок и орал при этом:

– Господи, горю, горю же, воды, воды скорее, я ж горю, святой отец, отчего вы не велите тушить, велите, да что ж вы стоите, велите тушить, аааааа……….Ноги уже горят, ноги горят…..Да будь те вы прокляты святой отец, все… Все будьте прокляты я же не во всём покаялся. Грех вам, грех вам…аааа…..

Огонь загудел, звонко щёлкали деревяшки, костёр уже было не потушить, не остановить. Отец Семион смотрел на огонь с ужасом. И молился истово, осеняя себя, мелко, святыми знамениями.

А кавалер был на удивление спокоен. Он ждал только одного, когда колдун, наконец, прекратит орать, и ему было всё равно во всех ли своих, многочисленных, грехах покаялся этот демон в человеческом обличии или не во всех. Волков от души желал ему места в аду и хотел, что бы всё побыстрее закончилось. Особенно этот нескончаемый скулёж. И колдун замолчал, пламя закрыло ему уже все ноги до жирного чрева, и он обмяк, голова его повисла, а сам он стал дымиться белым жирным дымом с мерзким шипением.

Отец Семион снова громко и чётко стал читать молитву, и снова солдаты и даже Пруфф и Брюнхвальд стали повторять её. И когда дочитали в огне, что то хлопнуло, то было чрево колдуна, оно прорвалось, и огромный кишечник с требухой вывалился в костёр, к ногам. А сам колдун вспыхнул, стал гореть с жирным щёлканьем и свистом, и зачадил, пошёл чёрный дым от него. Густой и страшный.

– Вон, какой дух то в нём чёрный был,– сказал Ёган глядя на костёр широко открытыми глазами,– чистая злоба.

– Вот так, дети мои выходят чёрные души,– громко говорил отец Семион, подняв палец к небу, словно в назидание,– а может и демон то был. И кто-бы он не был место ему в аду, и тот, кто помогал его туда отправлять, тому это на страшном суде зачтётся. Помолимся дети мои.

Волков тоже прочёл короткую молитву, осенил себя святым знамением. Все делали то же самое.

Больше ему тут нечего было делать, он сел на коня:

– Пруфф, проследите, что бы ничего тут не осталось, всё забирайте.

– Не волнуйтесь, господин кавалер, до ночи управимся.– Обещал капитан.– А этого, – он кивнул на костёр,– хоронить не будет времени.

– Пусть его крысы хоронят, и псы бродячие,– сказал Волков и поехал догонять обоз, в котором за город катилась его драгоценность. Рака с мощами святого великомученика Леопольда.

Ротмистр Брюнхвальд был настоящим офицерам, нечета капитану Пруффу. Выехав из города, кавалер увидел как на месте у реки, где фон Пиллен дозволил им разбить лагерь вовсю шли работы. Одни люди ротмистра рубили деревья у реки, ставили рогатки вокруг лагеря и на берегу, заготавливали дрова, а другие капали землю, окапывались, словно собирались драться с кем то.

Когда Волков подъехал к лагерю, Брюнхвальд вышел к нему и стал объяснять:

– Одну полукаратуну поставим прямо напротив ворот, вторую, правее, а кулеврины вынесем ближе к берегу, думаю, что с воды они вряд ли полезут, но я велел и там выкопать капониры. Слева и сзади у нас будет фон Пиллен. Поставим караулы, у оврага и у реки врасплох нас не застанут. Мощи поставим в центре, у вашей палатки. Я велел сколотить помост вам под палатку. И окопать его.

В другой раз кавалер мог бы сказать ротмистру, что палатки у него нет, и что спит он в телеге, не постеснялся бы. Но теперь он захотел произвести на того впечатление. Глупая гордыня. Он кивнул в ответ Брюнхвальду и произнёс:

– Лучше лагеря я бы не разбил.

Потом подъехав к Рохе сказал:

– Где то в телегах шатёр Ливенбаха. Найди, и вели поставить мне. Брюнхвальд уже место приготовил.

– Брюнхвальд добрый офицер, – произнёс Скарафаджо,– дело знает, а какой такой шатёр, красный с гербами?

– Да. Поставь, зря, что ли человек место готовил.

– Сделаю.

Роха и четыре солдата едва поставили роскошный шатер, в котором могло запросто лечь спать десять человек, как пришёл Брюнхвальд:

– Дьявол, Фолькоф, вы специально злите еретиков?

– Чего?– Удивился кавалер. Он только собирался зайти внутрь палатки.

– Убили их вождя и ставите его шатёр, у них на виду, что бы позлить их. Его же видно с того берега реки.– Ротмистр смеялся.

– Да вряд ли они увидят с того берега,– отвечал кавалер.– К тому же другой палатки у меня нет, я до сего дня спал в телеге.

Теперь они смеялись вместе.

День уже покатился к вечеру, когда пришёл очередной обоз с винного двора, солдаты, что пришли с ним сказали, что осталось вещей ещё немало, но до темноты они всё перевезут в лагерь у реки. Кавалер начал волноваться, он хотел сделать всё сегодня и ничего не оставить в городе. И поэтому сам поехал сопровождать пустые телеги. Но волновался он напрасно, Пруфф уже собрал всё, что осталось, ничего не бросил. И как только телеги прибыли, вещи быстро погрузили.

Последние вещи уже грузились на подводы, когда к кавалеру подошёл брат Ипполит и произнёс:

– Господин, а как же нам быть с тем солдатом?

– С каким солдатом?– Не мог вспомнить Волков.

– С хворым, господин, что лежи в доме напротив винного двора. Может мне остаться с ним пока он не преставится?

– Пошли, поглядим. – Кавалер слез с коня, что бы размять ноги.

Они, и Ёган с ними, подошли к дому, что был напротив ворот склада, монах открыл дверь, и они вошли внутрь, там, в большой комнате прямо на столе, как покойник лежал солдат, он был без сознания, грудь его покрыта была язвами, на шее, под челюстью надулись огромные лиловые волдыри.

– Солдат, ты слышишь меня?– Сказал кавалер.

– Он не слышит вас, господин, он почти всё время в беспамятстве, приходит в себя – только воду пьёт,– сказал монах.– Думаю, что останусь тут с ним на пару дней, более он не протянет.

Кавалер глянул на юношу и не ответил ему, он протянул руку Ёгану:

– Ёган, арбалет.

– Господин! Что вы надумали?– Монах в ужасе уставился на Волкова.

– Ты причащал его? – Спросил тот, ожидая пока слуга натягивал тетиву.

– Нет, не по сану мне, только смотрел за ним да молился.

Волков взял взведённое оружие.

– Не делайте этого. Господин. Грех это.

– Он не выживет?– Спросил Волков.

– Кто ж от чумы выживает.

– Ну, тогда то не грех, если я буду тяжко умирать, так не дайте мне мучится.– Кавалер поднял оружие.

– Господин!– Монах встал перед ним.

– Я не оставлю тебя тут, завтра поутру тут будут еретики, знаешь, что они делают с монахами?

– Что? – Спросил юный монах.– Вешают?

– Бывает, что и вешают, бывает, что и жгут, а бывает, что и просто бьют, учитывая, что недавно мы убили их предводителя – бить тебя будут сильно, так что молись за этого бедолагу, монах, и уйди,– Волков рукой отодвинул монаха в сторону и, не целясь, выпустил болт. Солдат руку поднял вверх, как только болт вошёл ему в голову, он словно пытался, что то схватить, то, что ускользало от него, и потом он сразу умер. Рука упала и свисла со стола.

Не говоря ни слова, кавалер сунул арбалет слуге и пошёл прочь из провонявшего смертью дома.

Всё уже было готово, всё собрано и уложено. Телеги выходили со двора, двор опустел. Он был замусорен и загажен, он вонял. И теперь посреди двора чернела большая куча пепла и головёшек, которую ни кто не ворошил, и убирать не собирался. Кости колдуна Волков оставил хозяевам двора, теперь это была их доля.

Он выехал со двора последним, с ним был Ёган, а перед ним, за телегой с сёдлами, шёл брат Ипполит, читая молитвы про себя. Волков так и ехал последним, и из ворот города выезжал последним.

Он победил, он взял, что хотел, он не оставил в городе своих людей, взял большую добычу, и получил славу. Поверг славного и сильного врага, сжёг мерзкого и злобного колдуна. Рыцарь выезжал из ворот последним, и это был уже не тот рыцарь, что въезжал в них.

Тот был рыцарь авансом, рыцарь милостью жирного попа, волнующийся и неуверенный. А этот был настоящий рыцарь, с верными людьми, с уважением и богатством. Рыцарь уставший, но всё ещё сильный.

У самых ворот он остановился и обернулся. На город Фёрнебург опускались сумерки. Ему здесь было нелегко, но сейчас он был доволен тем, как всё сложилось. Когда ехал он сюда, думал всё время: пйдут ли за ним люди. Теперь он не сомневался в себе. Он знал, что он может многое. И люди за ним пойдут.

– Поедемте, господин, вон темень, какая идёт,– заныл Ёган,– чего мы тут? Да и жрать охота. Вам тоже, наверное.

Да есть ему действительно хотелось. Он повернул коня и поехал в лагерь. Там уже пылали костры, готовилась еда, у его великолепного шатра Волкова встретили Брюнхвальд, Пруфф и Роха.

– Господа,– сказал он, слезая с лошади,– велите всем вашим людям мыться уксусом и сарацинской водой. Скажите, что всех кто не захочет, будем выпроваживать в город. Хворые нам тут не нужны.

– Все помоются, как скажите,– заверил Брюнхвальд.

А кавалер с приятным удивлением отметил про себя, что, таким образом, этой фразой, старый ротмистр признал его главенство.

– Всё будет сделано,– сказал Пруфф.

Теперь, когда они вышли из города с такими богатствами, Пруфф готов был выполнять любые прихоти Волкова.

– Я прослежу,– обещал Роха.

– Ёган грей мне много воды, и готовь много вина, после мытья, я прошу вас всех, господа, к себе на ужин.

Все: и Пруфф и Брюнхвальд и Роха кланялись. Они были польщены приглашением.

Ночью, он даже не проснулся когда кто-то легко и бесшумно вошёл в его шатёр. Ёган на входе пробубнил что-то тихо и чуть раздражённо, и всё. Он даже не вздрогнул, ни к мечу не потянулся, когда кто-то горячий и сильный забрался к нему под плащ, улёгся рядом, приник к нему, крепко обняв. Обдавая его сладкими запахами женской кожи и женских волос. Даже не открыв глаз Волков сказал:

– Я же велел не приходить, пока неделя не пройдёт, не слышал что ли? Все мои слова слушают, а тебя они вроде и не касаются, что ли?

А она закинула на него ногу так, что его правая нога оказалась между её ног, навалилась сладкой тяжесть сверху и, грея холодную свою руку об его живот, поцеловала в губы жадно и долго. Засыпав его сверху волосами. Потом оторвалась и сплюнула:

– Фу, а чего вы кислый то такой?

– Так уксусом мылся, – ответил он.-

– Ишь ты,– шептала она совсем рядом, живая и горячая.– Нельзя уксусом мыться, кожу он сушит, шелуха пойдёт. Зачем же им вы мылись?

– Что б язвой не пойти, доктор из Ланна советовал.

А он, лежа и млел, ощущая её дыхание на щеке. И слушал её глупости. Чувствуя, как её рука опускается по животу вниз.

– И что ж, вы весь такой кислый?

– А ты попробуй.

– Сначала скажите, вы там, в городе скучали по мне?

Вообще-то в городе ему было совсем не до скуки, но говорить ей он об этом не стал:

– Скучал каждую ночь.

– Честно? Говорите как на духу, как на исповеди. – Пытала Хильда.

Он обхватил её одной рукой, прижал к себе, стал нюхать её шею, и волосы, другой рукой гладил её крепкий зад и бедро.

– Ну, говорите, че вы принюхиваетесь, скучали по мне?– Не отставала она.– Честно говорите!

Он запустил руку ей между ног, и сказал:

– Только о тебе и думал.

– Честно?

– Честно.

Она стояла посреди шатра, оправляла нижнюю рубаху, собиралась платье одеть, кавалер лежал, ею любовался.

– Чего вы так глядите? – Спросила девушка.

– Ничего, красивая ты.

– Да, прям красивая? – Это был не вопрос, а требование продолжить восхищение.

– Да. Ты скажи как ты тут без меня жила?

– Да уж не тужила, – беззаботно заявила Брунхильда,– уж на мешках с горохом не спала, как с вами.

Кровати у кавалера не было, Ёган сложил мешки с бобами и горохом, накрыл их попоной, вместо одеяла плащ, спать было можно.

– А на чём же спала?

– Да уж на кровати.

– У фон Пиллена?

– А хоть и у него, а что ж нельзя что ли? Он молодой да горячий, говорит что любит.

– А ты и уши развесила.

– А хоть и развесила,– вдруг зло сказала Хильда, и быстро накинула платье.– От вас такого сроду не слыхала, а он может, и женится, обещал.

– Женится? Он? На тебе? Ты умом тронулась, он из родовой знати. А ты из холопов. Женится…– Волков зло ухмылялся.

– Вы себе палатку то добрую отобрали, у кого то, отбирать то вы мастак, – холодно говорила девушка, оглядываюсь вокруг,– да вот кровати у вас нет, пока кровати не будет, больше к вам не приду. У Георга буду спать.

Она откинула полог и вышла вон, даже и «до свидания» не сказав.

– Дура,– крикнул кавалер ей в след.

Сел на кровати, посидел, разминая кости, прислушался к своим старым ранам, и сказал зло:

– Женится он ей обещал, вот дура.

И заорал:

– Ёган, мыться и завтрак.

Глава 14.

– Пруфф, трофеи мы взяли богатые, несмотря на то, что вы хотели из города сбежать со своими людьми.

Кавалер не пригласил капитана за стол, Пруфф стоял, и изображал из себя смирную овечку, хотя пару дней назад едва не отдал приказ напасть на Волкова. Ну, а теперь, когда речь шла о дележе добычи, он был кроток и смиренен.

– Я как старший офицер возьму себе четверть всего, Роха получит сержантскую порцию, все остальные мои люди получат солдатскую порцию. Всё остальное ваше.

– И попы тоже получат порции?– Пруфф скептически топорщил усы.

– Брат Семион, дрался у арсенала, не хуже боевых орденских братьев, только символа веры на одеждах не доставало, брат Ипполит лечил ваших бездельников, и следил, что бы они мылись. Считаете, что они не заслуживают своей доли?

– Ну не знаю, может вы и правы, я спорить не буду.

– Конечно, не будете, – соглашался кавалер улыбаясь.– Сегодня я думаю посчитать всё, что мы взяли. Всё, Пруфф. Считать будем и ржавые наконечники для пик, что я видел в одной бочке, и грязные стёганки и гнутые стремена, и болты для арбалетов и те доспехи, что ваши люди нацепили в арсенале, их мы тоже посчитаем.

– Как вам будет угодно,– сказал капитан Пруфф.

– Монах, – крикнул кавалер.

Брат Ипполит уже был готов, и перо с чернилами и бумага все ждало начала работы.

– Тут я, господин.– Отозвался монах.

– Пошли,– Волков встал,– начнём с пушек.

Они втроём пошли к пушкам.

– Что ж пушки наша главная удача,– на ходу говорил Пруфф,– бронзовая полукартауна лучшая из пушек. Она при осаде хороша, и в поле выкатить её можно, не шибко тяжела. А в осаде и стену ею бить можно и на стену поставить, на всё эта пушка годна. Стоимость такой пушки тысяча шестьсот талеров и думать не нужно, куда её пристроить, всегда покупатель найдётся.

Дело было в том, что пушки Волков хотел оставить себе, очень, очень они ему нравились, и он сказал:

– Не стоит она столько денег, война уже на убыль пошла, нет у синьоров денег, больше тысячи за неё не выручим.

Пруфф насупился и произнёс упрямо:

– Выручим, я займусь этим.

Волков только вздохнул, денёк обещал быть тяжёлым.

Он намучался с Пруффом, терпел его весь день, весь день тот бурчал, ныл и торговался, за каждую ржавую железяку. Как офицер Пруфф был далеко не блестящ, но как торгаш дело знал. Конечно, где мог, Волков своё брал. Не во всём капитан разбирался. Полторы бочки хорошего вина, кавалер оценил в два талера и двадцать крейцеров, как винные помои. А стоили эти бочки минимум восемь. Битые и ломаные доспехи он тоже оценил удачно, но все равно сумма набралась огромная. Лошади, подводы, доспехи, оружие, восемь бочек пороха, гамбезоны и стёганки, сёдла, сбруи и потники, ярда и картечь, пули и аркебузы, в общем, всего набралось на огромную сумму, без малого три тысячи серебряных монет доброго курфюрста Ребенрее. Четверть, всего этого, по закону войны принадлежала ему самому, как старшему офицеру, то есть остальных трофеев было на две тысячи двести. И Волков прекрасно понимал, что всё это можно продать намного дороже в городе, поэтому ему очень хотелось выкупить у солдат всё прямо тут. Они бы согласились отдать всё ему за две тысячи, солдаты люди простые, на том всегда и богатели маркитанты, что солдату не досуг ждать. Солдату деньги нужны сразу. В общем, к вечеру он устал больше, чем в день, когда пришлось драться у арсенала. Он ужинал и прикидывал, сколько денег у него есть. Но всё дело было в том, что он точно не знал, сколько у него денег. Он знал, что у него есть один мешок серебра.

На рассвете они долго не могли отыскать то место у стены, где Ёган зарыл серебро. Одно дело смотреть сверху и другое ездить по кустам. Волков медленно наливался злостью, видя, как Ёган опять не находит камня, под которым были зарыты деньги. Он уже начинал волноваться.

– Господи, да где ж они?– Причитал слуга.– Господи, какие деньжищи, куда ж я их спрятал.

– И поделом тебе, дураку,– выговаривал ему Сыч,– не мог места запомнить. Деревня.

– Да запоминал я, – орал Ёган.– Со стены то всё по-другому виделось. А теперь снизу то – всё не так!

Кавалер уже подумывал вернуться в город на стену и оттуда поглядеть на место, но тут голова Ёгана показалась над кустами, он был рад, светился просто:

– Господин, нашёл я камень.

– Ты деньги мои найди.– Сухо сказал Волков.

– Да уж теперь-то найду,– говорил слуга, берясь за лопату.– О, Господи, какого страху натерпелся, сердце замирало, как представлю, что потерял их. Вот сразу я думал, что не нужно их сюда было приносить, лежали бы себе в телеге, да лежали бы. Стражу к ним поставили бы и всё.

– Балда, ты,– снова заговорил Сыч, скрываясь в кустах, где копал землю Ёган,– вот прознал бы Пруфф и рыцарь здешний про деньгу, так её бы с ним и его бездельниками пришлось бы делить.

– Ах вот оно как?– Понял слуга.– А я-то думал, зачем городулины городим. Прячем его, зачем то. А теперь чего, не будем делиться с ними?

–Теперь то уж не будем,– они вышли из кустов, не без труда таща тюк с серебром,– теперь то уж ни кто не узнает, где мы его взяли, даже если и узнает что оно у нас.

– Может мы нашли.– Предложи Ёган.

– Или украли.

– Или кто в долг дал господину.

Они закинули тюк на холку лошади Волкова.

– Вы бы поменьше болтали,– сказал кавалер и тронул коня,– а если и спросит кто, так скажите, что неизвестный купец привёз сегодня утром. Сами вы купца не видели, ждали меня, пока я с ним говорил.

В шатре у Волкова Ёган расстели попону на полу и высыпал деньги на неё. Никогда в жизни у Волкова не было столько денег, он даже и не мечтал о таком богатстве. А про Сыча и Ёгана и говорить не приходится.

– Считайте,– сказал кавалер, усаживаясь на мешок с горохом.

– Экселенц, да как же их считать?– Недоумевал Сыч.– Тут меняла нужен знающий, все деньги разные, со всего света. Я, так многих, и не видал никогда. И новые, и потёртые, и вообще вон,– он достал одну затёртую монету толщиной в лист бумаги,– вон какие.

– Ну, хоть как то посчитайте,– ответил Волков.– Отберите те, что знаете.

Сыч был прав. Они с Ёганом сидели на земле, копошились в куче серебра оба то и дело, поглядывали на господина. Они явно хотели начать разговор.

– Ну,– произнёс кавалер,– чего в гляделки-то играете, хотите говорить – так говорите.

Сыч был хитрый, он промолчал, только покосился на Ёгана. А Ёган был прост, он был из деревни:

– Господин, а нам то, что будет из этих деньжищ?

– Будет, – ответил Волков,– возьмите себе по двадцать монет.

– По двадцать?– Спросил Ёган с удивлением и восхищением.

– По двадцать?– Спросил Сыч с разочарованием.

– Да, остальные мне понадобятся, нужно пушки у Пруффа выкупить. Моей доли на них не хватит.

– По двадцать!– Повторил слуга мечтательно.

– Ну, по двадцать – так по двадцать,– не весело произнёс Сыч.

– Ещё получите после, я велел Пруффу считать вам порцию наравне с его солдатами. Вы двое, Роха, Хилли-Вилли и оба попа получат свои доли из добычи, так что не нойте.– Произнёс Волков строго.

– Да мы и не наем господин,– заверил Ёган.

– Ну раз так, то тогда… А сколько там ещё денег нам будет?– спросил Сыч.

– Там добычи на две тысячи монет, минус капитанская доля, да две сержантские, остаётся тысячи полторы. Вас всех, с людьми Пруффа, человек тридцать монет по сорок-пятьдесят ещё получите.

У Ёгана, что всю жизнь горбатил на барина, денег таких отродясь не было, он глядел на господина круглыми глазами. Да и Сыч, после подсчётов уже не так кисло выглядел.

Но больше он давать им не собирался, несмотря на то, что это они нашли эти деньги. Почему? Да потому что он был рыцарь и глава отряда, и главное – он был их господин. А значит он забрал себе кучу серебра почти на тысячу полновесных талеров, что чеканятся в славной земле Ребенрее.

Но всё равно этого ему было мало. Кто бы ему сказал, полгода назад, что тысячи монет ему будет мало он того посчитал бы дураком. А теперь тысячи ему было мало, он сидел и думал, где взять ещё тысячу. Ему нужно было выкупить весь трофей у Пруффа и его солдат. Если все починить, да всё привести в надлежащий вид и продавать не спеша, то можно взять ещё полцены. Император южные войны и не собирался заканчивать, и еретики на севере создали большую лигу не для мира. Так что латы оружие и снаряжение будут в цене ещё долго. В общем, деньги были ему нужны. И он знал, где их взять:

– Ёган, давай ка обедать, а ты Сыч, найди попа, позови его.

– Молодого попа, Ипполита?– Уточнил Сыч.

– Нет, отца Семиона.

Волков уже обедал, все считая и прикидывая, когда пришёл Сыч и заявил:

– Екселенц. Не нашёл я попа. Нету его нигде.

– Как нету?– Кавалер помрачнел, смотрел на Сыча, поставил стакан с вином на перевёрнутую бочку, что служила ему солом.– Как нигде?

– Нет его в лагере, я уж думал, он у людей Брюнхвадьда, так и там его нет.

– Может он в городе остался? Надо будет съездить.– Всё ещё надеялся Волков, что поп не сбежал.

– Да не в городе он, экселенц, я поспрашивал, он при мощах, с Рохой из города пошёл, Роха помнит. Он шёл с Хилли-Вилли. Но вот ни кто не помнит, что бы он ночевал в лагере.

– Сбежал!– Выдохнул Ёган.– Ох, сразу он мне не мил был, уж больно весь он такой…– Он не нашёл правильного слова и замолчал.

– Больно вы добрый, экселенц, – заявил Сыч,– его ещё в прошлый раз надо было порешить, повесили бы его на суке и дело с концом. Хитрая вша он, нельзя таким доверять.

– Помолчи ты,– буркнул кавалер.– Иди ещё раз всех поспроси. Может, кто видел, куда он делся. Хоть в какую сторону пошел.

Его затрясло. Он готов был вскочить и ехать за попом, поп, наверное, пошёл в Ланн, куда ему ещё пойти. Хотя с целым ларцом золота, что они нашли у колдуна, он мог отправиться куда угодно. Нужно было седлать коней, да скакать в разные стороны, можно было бы его попытаться сыскать, да слово он дал фон Пиллену, что ни кто не покинет лагерь неделю. И слово нужно было держать. Он взял стакан и сал пить вино, Ёган, позже докладывал, что пришёл к нему Брюнхвальд, да кавалер велел сказать, что занят. А сам занят не был, вино сидел пил, да от злобы трясся. Уже день к вечеру клонился когда, пришёл Сыч и сказал:

– Ни кто не помнит, что бы поп, ужинал, думаю, он ещё вчера днём сбежал.

Золота больше не было, а он на него так рассчитывал. Волков сидел чёрный от вина и злобы. Он злился и на попа, который украл золото, и на фон Пиллена, который взял с него слово не покидать лагерь. И на Сыча, который за попом не уследи, хотя и не обязан был следить, и даже на Ёгана, который устроил ему кровать из мешков с едой.

– Иди, – коротко бросил он Сычу, а Ёгану сказал,– ты бы дурак, кровать, какую мне бы соорудил, чего я сплю как маркитантка на мешках.

– Господин, так Брюнхальд к вам днём приходил, спрашивал, не нужна ли вам мебель, у его солдат инструмент есть, они уже и стол и лавки соорудили, а вы велели сказать, что заняты. Хороший офицер Брюнхвальд, у него уже за столом все солдаты едят, не то, что у Пруффа. А я…

–Иди дурак,– заорал кавалер,– иди, скажи ему, что кровать мне нужна! И перину спроси, к людям фон Пиллена сходи на заставу, скажи, что перину купить хочешь, пусть сыщут.

Он не дождался когда вернётся слуга, солнце ещё не село, как он заснул, пьяный от вина и чёрный от злобы. И кровать ему была не нужна, завалился на мешки с горохом, и заснул как простой солдафон. Сапог не сняв.

Ветер трепал шатёр, ветер был холодный, и с дождём. Осень пришла, настоящая осень, предвестница зимы. А в шатре было тепло, Ёган раздобыл, где то печку, небольшую, железную, с трубой.

Не простую жаровню, от которой дым бы коптил купол шатра, и выедал глаза до слез, а печку, такие Волков видал у богатых офицеров в палатках, да у знатных сеньоров.

Кавалер лежал в тепле, и слушал, как бесится ветер, там за стенами шатра. Ёган пришёл и, улыбаясь, как старому друг сказал:

– Проснулись, господин, а нам печку дали. Теплая, хоть и махонькая, дров надо совсем малость, а греет как большая.

– Брюнхвальд дал?

– Зачем Брюнхвальд, Брюнхвальд нам кровать и стол с лавкой делает, а печку дал кавалер фон Пиллен. Я как к его людям сходил – перину попросить, так фон Пиллен велел нам дать перину и печку, бесплатно. Сам с ними приехал, и как увидел наш шатёр, так прям, разволновался весь, спрашивал меня всё. Откуда у нас такой шатёр с гербами, да где мы его взяли. А я говорю, так с боем взяли у арсенала, хозяина побили и взяли с трофеями. И штандарт с такими же гербами взяли. А он так ещё больше разволновался, всё спрашивал, а видели мы, что хозяин шатра мёртв? А я говорю: как же не видели, когда мы его труп дозволили его людям забрать с собой. Они его на тот берег отвезли. И он был совсем мёртвый. А он у меня спрашивает: А кто ж убил хозяина, не выли сами? А говорю, то мне не ведомо. А фон Пиллен сказал, что раньше, этот Ливенбах, ихнему курфюрсту служил, и земля у него тут была, а потом он к еретикам убёг, родственники у него там в еретиках. И курфюрста он здешнего порицал.

– Монах. Монах не объявлялся?– Спросил кавалер, морщась от плохого самочувствия.

– Нее, сбежал, паскуда,– беззаботно отвечал слуга,– я так думаю, мы его теперь уже и не увидим. А вы что морщитесь, хвораете? Я знал, что хворать будете, я знаю, как такую хворь утреннюю превозмочь, сам мучился не раз. Особливо после свадьбы брата, ох как меня трясло да полоскало, страх вспоминать. Скажу вам, надо поесть и пива выпить, завсегда помогает, я вам колбасы нажарил доброй, кровяной, а человек Брюнхвальда хлеб напёк белый, и пиво есть у нас. Уже с утра купчины тут вокруг лагеря ошиваются, прознали, что мы добрый трофей в городе взяли, уже солдатам всякую снедь да выпивку несут, и девки уже тоже в лагере фон Пиллена гогочут. Ждут, когда он их к нам пустит. А он не пускает, говорит им, что ждать нужно. А у Брюнхвальда…

– Господи, да заткнёшь ты его сегодня? – Взмолился Волков, негромко и поворачиваясь на бок.

– Чего?– Не понял Ёган.– Кого?

– Умываться неси и еду давай.

– А, ага, сейчас.

Он вышел, а кавалер остался лежать в шатре, в тепле. Лежал, слушал, как ветер треплет палатку, как невдалеке разговаривают солдаты, палят костры, готовят еду. Лошади ржут, недовольны, что им не дали до сих пор, есть или пить. Всё как всегда, всё как обычно. Сколько было таких у него дней как этот. Почти год прошел, как он ушёл со службы, а ничего не изменилось. Он мечтал жить в городе или тихой деревне, и навсегда забыть утреней шум солдатского лагеря.

Но пока что не получалось, он опять просыпался в военном лагере.

Как и год, и два, и три, и девятнадцать лет назад. И ничего не менялось.

Хотя нет. Нет. Теперь всё было не так, раньше он просыпался в телеге или на земле, или в холодной палатке, прикрытый мокры или присыпанным снегом плащом. Просыпался на заре, завтракал куском хлеба, хорошо, если с сыром. И шёл кормить и чистить коня, заступать в караул, а то и браться за заступ или топор, что бы окопать, что то или рубить что то. А теперь солнце встало уже давно, а он валяется в тёплом, роскошном шатре, с печью, а слуга ушёл за завтраком с колбасой и пивом, а он лежит на тюке серебра. И грустит сильно, что какой-то хитрый поп-расстрига, увёл у него шкатулку с золотом.

Волков подумал, что он Бога он гневит своей жадностью. Он вышел из чумного города, сохранив почти всех своих людей. Вышел, выполнив волю больших сеньоров. Взяв, там то, что им нужно, хотя всё было против него. С богатством вышел! Со славой! И скажи он сейчас слово семьдесят человек встанут под его руку, коли нужда случится.

И чёрт с ним с этим золотом, и чёрт с ним с трофеем, который он не сможет выкупить у Пруффа и его людей полностью. Он и так теперь богат. А ещё у него в городе Ланне, есть кусок своей земли и мастерские. Чего он грустил? Попу то золото добром не выйдет. Чёрт с ним. Да, жадностью и скорбью по злату он гневил Господа. И больше гневить не собирался, чувствовал он себя ещё плохо и поэтому заорал, морщась от боли:

– Ёган, чёрт тебя дери, где ты там пропал?!

После завтрака и пива кавалер почувствовал себя лучше, поговорил с Брюнхвальдом, принял в дар от него свежеструганный крепкий стол и лавки, хорошая была мебель. Попросил, что бы солдаты сделали ему кровать, обещал платить, но ротмистр сказал, что и без корысти люди его для кавалера заделают кровать, так как помнят добро его, помнят, что в цитадель им добрую еду возил и вино. И уважают его сильно за то что побил Якоба фон Бранца, фон Ливенбаха, который до того многих их братьев и друзей побил.

Всё это было очень приятно слышать. А тут Ёган принёс перины, стал показывать их кавалеру:

– Не чета, тем, что в Рютте у нас были. Ну, хоть без клопов и то ладно.

Всё было вроде хорошо, но не давали ему покоя беглый поп и пропавшее золото. Не давали, и всё! Думал о попе Волков всё время: И когда с ротмистром беседовал и когда завтракал. И сейчас глядел на перины, слушал слугу в пол-уха, а думал об отце Семионе. А Ёган бубнил, что то, как всегда, пока кавалер его не перебил:

– Агнес мне позови.

– Агнес?

– Да.

– С шаром?– Понизив голос, уточнил Ёган.

– Да.

– Попа искать думаете?

– Молчи, не дай Бог сболтнёшь где.

– Я – могила.– Заверил слуга.

– Будешь – могила, но сначала на дыбе повисишь, на дыбе, да с кнутом, да с калёным железом, коли попы, про шар узнают.

– Могила!– Повторил Ёган и для убедительности осенил себя святым знамением.

Он бы её не узнал, если бы не платье. Агнес была серая, как будто работала днями и ночами, блеклая, хмурая. Волосы сальные, про гребень забывшие. И платье в пятнах. Поздоровалась сухо, села на только что уложенную перину, скинула туфли:

– Принесла я стекло, чего знать желаете?

– Я смотрю, ты каждый день в шар таращилась, ты себя видела? – Недовольно говорил Волков.

– А чего мне себя смотреть?

– Выглядишь как будто тебе лет тридцать. Как ты к кавалеру фон Пиллену за стол садилась, меня грязью своей позорила.

– А я и не садилась, Хильда ему сказала, что хвораю я, мне еду в палатку носили.– С заметным безразличием говорила девушка.– Ну, так, что раздеваться мне?

– Раздевайся, – он смотрел на неё неодобрительно,– ты мне, конечно, помогла колдуна найти и даже жизнь спасла, может быть, но я тебе спуску не дам, гнить в парше не дозволю, сегодня же что бы мылась и стирала одежду,– он поднял её нижнюю юбку, та была грязной,– что это? Пол ты ею мыла? Хороша девка, нечего сказать, поломойка трактирная и то чище была, когда я её нашёл.

Агнес уже разделась догола, сидела на перинах, достала шар из бархатного мешка, держала его на коленях, смотрела в стену шатра, отрешённо ждала, когда господин выговорится. Он, наконец, умолк и она тогда спросила:

– Что мне глядеть в стекле?

– Попа.

– Который отравить вас хотел?

– Его.

– Опять набедокурил, нужно повесить его было, когда яд у него нашли, а вы всё в Господа Всепрощающего игрались.– Холодно говорила девица.

– Смотри где он,– буркнул Волков.

Она стала поднимать шар к глазам, не спеша, понемногу. Не так как раньше. Кавалер понял, что она уже научилась им пользоваться, все её движения были другими, взгляд её был иным, всё было другое, и она сама уже была другая. Он сидел рядом и не узнавал эту молодую женщину, девочку. А она вскоре бросила шар на перину, и сама завалилась на неё же, на живот, лицом вниз. Застыла. И тут Волков замер, застыл, окаменел. Он смотрел на обнажённое тело Агнес и не верил своим глазам. Он увидал, то чего ещё совсем недавно не было. Там где кончалась спина, и начинался девичий зад, в ложбине между ягодицами, торчал отросток. Длинной в фалангу пальца, да и похожий на палец, только без ногтя и с острым концом. И не лежал этот отросток спокойно, он подрагивал, и то вставал, то снова плотно ложился в ложбинку. Кавалер не мог глаз от него оторвать. Пока Агнес вдруг не оторвала лицо от перины и не сказала:

– Увидите вы своего попа. Ни куда он не денется.

– Когда, где?– Машинально спросил кавалер, хотя сейчас он хотел спросить её о другом. Совсем о другом.

– Не знаю когда, и не знаю где,– девушка села на кровати потянула к себе нижнюю юбку,– много раз увидитесь вы с ним.

– Точно?

– Да, устала я,– она накинула платье, – пойду.

Обулась, и взялась было за шар, но кавалер, отобрал его у неё:

– У меня останется,– стал прятать его в мешок из синего бархата.

– Зачем это,– вдруг зло сказала Агнес и вцепилась в мешок.

– Затем,– Волков вырвал мешок из рук девицы. И добавил так же зло,– Пошла, мыться и стираться. Быстро.

Агнес и хотела было спорить, да попробуй с таким поспорь. Зло фыркнула, что то пробубнила, и, не прощаясь, выскочила из палатки.

А Волков сел на перину, и не без опаски поглядывал на синий мешок. А потом позвал Ёгана и велел сходить за монахом, он думал, что брат Ипполит, скажет ему что-нибудь. Брат Ипполит был человеком сведущим.

Юный монах оказался занят, посиневший от холодного ветра, он стоял и читал солдатам Святое Писание, тут же переводя его с языка пращуров на имперский. Солдаты Пруффа и Брюнхвальда сидели на мешках, кутались в плащи и одеяла и внимательно слушали монаха. После сожжения колдуна они стали больше говорить с монахом, у них появился интерес, ко всему, что касалось души. Брат Ипполит от души этому радовался. И где мог, читал им Писание.

Кавалер стоял, ждал, ёжился от зимнего ветра, что прилетал от реки и жалел, что не взял плаща. Да и подшлемник был бы сейчас кстати. Наконец монах увидел его, и, закончив чтение, поспешил к рыцарю, шлёпая по ледяной грязи своими скорбными сандалиями.

– Куда деревянные башмаки дел? В сандалиях не холодно?– Спросил кавалер глядя на пальцы босых ног торчащих из сандалий.

– Холодно, но терзания тела укрепляют дух, господин.

– Ты не заболей, смотри.

– Не заболею, господин.

Волков не знал, как начать тот разговор, из-за которого он пришёл к монаху. Они пошли в шатёр, кавалер спросил:

– Хворых в лагере нет?

– Да нет, есть простуженные, но все на ногах, жара нет ни у кого.

– Думаешь, не вынесли мы чуму из города.

– Молю Бога каждый день, думаю, что не вынесли.

Они зашли в тёплый шатер, сели возле печки, кавалер приказал Ёгану согреть вина. И начать разговор не решался, пока сам Ипполит, не задал вопрос:

– Господин, случилось, что?

– Да нет, просто давно мы с тобой не разговаривали.

– Может вы об аутодафе, о колдуне поговорить желаете? Думаете, если в Ланне нас на трибунал вызовут, что будем говорить?

– Говорить будем только правду,– твёрдо произнёс рыцарь.– Нам нечего боятся, ты ведь хранишь записи нашего суда?

– Храню господин, не извольте волноваться.

– Хорошо, но я о другом хотел спросить.

– Да, господин.

– Ты когда-нибудь, слыхал о хвостах у баб, или девок?

– Каких хвостах, господин?– Не понял монах.– Из меха, я в махах не больно смыслю, в действе в горах мы носили меха, да то всё из козлов, да баранов, а что за меха из хвостов женщин прельщают, я и не знаю.

– Да какие меха, – морщился кавалер,– я тебе про хвосты, вот если у бабы есть хвост, ну, к примеру, раньше не было, а тут вдруг появился. Или… Ну не знаю, есть ли хвосты у баб? Бывают? Ты слыхал про такое?

– Так у ведьм, хвосты бывают. – Произнёс брат Ипполит. – Про то в книге моей писано.

– Врёшь, – не верил волков,– я в Рютте ведьму пытал, не было у неё хвоста.

– Так не у всех они бывают, только у самых лютых. У меня в книге сказано: коли есть подозрение, что баба ведьма, смотри рыжая ли она,– как по писаному говорил монах,– а потом так ставь её на колени, и склоняй к земле, подними подол и гляди крестец. Гляди есть ли хвост. Или шрам или ожог. Ведьма завсегда хвост свой прячет, либо во чрево своё женское, чем тешит беса своего, либо в анус, а самые ушлые режут его, и огнём прижигают. На том и след остаётся. Так, что у той ведьмы в Рютте может и был хвост, да выжгла она его, вы ж её крестец не глядели?

– Не глядели, – задумчиво говорил кавалер.

– Но даже если и нет хвоста, не верь бабе на слова её,– продолжал монах,– естество бабы лживо. И без хвоста ведьмы есть. А где вы увидали хвостатых баб, господин?

– Сон дурной видал,– всё так же задумчиво отвечал Волков.

– Плохой сон господин, видеть во сне ведьму – то к лиху. – Сказал молодой монах.– Хотя настоятель наш говорил, что сны толковать, то лукавого тешить.

Ёган принёс горячее вино, бросил туда мёда, брат Ипполит был тому рад, благодарил и пил вино с удовольствием. А кавалер пил не замечая, как воду и думал молча:

– Значит, хвостатую бабу видели,– продолжал монах.

– Да, – отвечал рыцарь, – говоришь самые лютые ведьмы так все с хвостами?

– Да господин, в книге так и писано, а ещё там писано, как такую бабу увидишь так, нужно святому отцу сказать. Он знает, как с ней быть.

– Так и мы с тобой знаем, как с ней быть,– кавалер уставился пристально на юношу.

– С кем?– Растерянно спросил брат Ипполит.

– С хвостатой бабой, дурень,– усмехнулся Волков.– Ты если о такой узнаешь или услышишь где, ты сначала мне сажи, а не первому святому отцу какого встретишь. Понял?

– Понял, господин,– отвечал монах, ставя пустой стакан на стол.

– Ну что согрелся?

– Согрелся, господин

– Ступай, гляди за хворыми.

Монах ушёл, а Волков всё сидел, и седел вертя пустой стакан,

из-под вина, в руке. Долго сидел, пока не пришёл Брюнхвальд и не сказал, что кровать готова. Тогда кавалер велел Ёгану, собирать обед. И пригласил Брюнхвальда есть с ним.

Ночью, он лежал на новой кровати, в перинах и думал об Агнес, он не знал, как с ней быть. Стала она своевольна, разговаривала с ним теперь как с равным. Злая стала как дурная кошка, готовая выпустить когти, когда вздумается, но опасна она, становилась не по этому. Тут он её смог бы держать в узде. Не сама она, конечно, ему угрожала, он её не боялся. Но…

Хвост! Дурь, да срам. Смешно сказать, хвост у бабы растёт. Предмет скабрезных шуток, да сальных рассказов, а как вдуматься, то ясно становится, что дело то не шуточное. Какие уж тут шутки. Ведьма! ВЕДЬМА! Тут, костром пахнет или цепями, да подвалом. Держать при себе, ему рыцарю Божьему, ведьму, да ещё и хвостатую, как говорил монах – лютую, шутка ли. Хвост у неё растёт! Ведь узнают рано или поздно, узнают. Хитры и изворотливы попы из Ланна, они выяснят, пронюхают. И что тогда, подвал да железо, вряд ли его на костёр поволокут, хотя желающие сделать так – будут? Ну, уж нет. Погнать её нужно, по-другому никак.

А как он будет без неё? Ногу кто ему лечить будет, когда её снова крутить начнёт от усталости или от холодов? А кто в шар глядеть будет, кто ему подскажет будущее? Кто от беды предостережёт? Хотя теперь у него опасностей поубавится, сядет он в городе тихонько, да будет порох варить, да мушкеты делать. Деньга теперь у него есть. Больше, военным делом, у него нужды заниматься нет. На сей раз обошлось без ран, и то Богу спасибо. Может теперь он и обойдётся без неё. Может, обойдётся… А боль в ноге… Ну так что ж боль дело солдатское – потерпит.

В общем, ворочался кавалер, мучился, сон к нему не шёл. А мысли в голову лезли. И Брунхильда, шалава гулящая не пришла, хотя и кровать и перина у него уже были, для неё всё делали.

Заснул он только глубокой ночью.

– Хорошее у вас вино, – говорил Брюнхвальд.

– Хорошее, – соглашался кавалер,– я долго на юге был, там знают толк в винах. Сегодня поутру посла ведро вина нашему стражу фон Пиллену. Надеюсь, он будет доволен. Вчера он мне перины прислал.

– Он добрый человек, выпьем за его здоровье.

– Выпьем.

Они выпили, стали есть.

– Значит, с императором на юге воевали?– Спрашивал ротмистр.– В рыцарях?

– Нет, рыцарское достоинство я получил месяц назад, а до того в солдатах.

– Вот как?– Брюнхвальд удивился.– Заслужили, значит, рыцарство?

Волков не захотел рассказывать историю про мощи, просто ответил:

– Ну, раз дали может и заслужил.

– Зная ваше упорство, думаю, что заслужили честно.– Произнёс ротмистр.– На юге в ландскнехтах были?

– Когда у вашего родственника служил, полюбил коней, и на юг на коне приехал, хотел к иберским хинетам пойти, или в имперскую кавалерию, если бы взяли, да украли коня у меня там сразу. Денег наскрёб на арбалет, так с арбалетом и воевал всю жизнь. Ну а вы, как и где служили?

– Я только с еретиками воевал. Как началось всё, так и пошёл воевать, с тех пор воюю.– Отвечал Брюнхвальд невесело.

– И как всё у вас началось?

– Я и мои люди из Эксонии. Как сын сатаны, монах чёрта, прибил свои тезисы к воротам храма в Эрбереге, так и у нас безбожники, появились. Их бы сразу перевешать, да мы дурнями были, думали, одумаются. А через полгода банда еретиков пришли в наш храм поругали нашего попа, плевали и били наши иконы, и стали бахвалится и ругаться. Я и другие добрые верующие побили их. Они взяли дреколье и опять пришли, и тогда мы пошли, разбили их поганую молельню, и их лжепопа проучили. Они затаились, но престали пускать наших на рынок, что был у восточной стены. Говорили, что торгуют наши тухлятиной, да ещё и выбрали торгового голову, а он был ярый еретик, и стал чинить беззакония, всем нашим. Выгонять с рынков, требовать мзду неправую.

Ротмистр замолчал, отпивая вино, видимо эти воспоминания ему нелегко давались, был он мрачен. Но рассказ продолжал:

– Вот тогда мы и поднялись. Бургомистр, наш был трусоват, боялся курфюрста, хотя наш город был свободный, в общем, не одёрнул еретических собак, вовремя, и всё дошло до крови. Побили мы их, многих до смерти. Тут они собрались все и решили нам отомстить,

Многие из еретиков поднялись, а оба князя Эксонии их поддержали людьми и оружием, князья наши исконные враги всегда радовались, если горожане начинали друг с другом биться. Князь Максимилиан прислал восемьдесят людей и шестнадцать арбалетчиков в помощь еретикам. Тогда многие старые семьи города, что не изменили веры встали. Правда, из Брюнхвальдов только я пошёл воевать, мы побили многих еретиков, и людей князя, а он прислал новых, а мы и их побили, и когда били их второй раз, я был старшим офицером. А через год ещё раз их бил, и тогда князья еретиков про меня прознали и меня запомнили. С тех пор я ними я и воюю. А семья моя нет. Два моих старших сына, сначала в магистрат пошли служить, к еретикам, а потом и сами еретиками стали, поругали свои души. Да ещё и дочь мою единственную за еретика отдали, пока я на войнах был. И два моих брата и две моих сестры тоже отреклись от Бога истинного.

– И что ж, все ваши родственники теперь у еретиков?– Спросил кавалер.

– Нет, не все. Сын мой, четырнадцати лет, с матерью, женой моей живёт, и верует рьяно, на все посулы, предать Матерь Церковь, отвечает бранью. Он у меня молодец. Не видал их пять лет.

– Наверное, вам нельзя возвращаться домой?

– Старый друг мой, друг девства, с кем мы прошли все войны, два года назад вернулся в город тайно, что бы на могилу отца сходить, так схватили его по навету, судили неправедно, по лжи. Четвертовали!

– Да, хранит Господь душу доброго воина,– Волков поднял стакан.

– Да хранит Господь душу, моего друга Ханса.

Они выпили. А Ёган поставил на стол им новое блюдо, хорошо сваренного петуха в густом бульоне с чесноком. Положил ложки. И свежайший белый хлеб

– Откуда это?– Спросил Волков с удивлением.

– Кавалер фон Пиллен передал, от своего повара.– Отвечал слуга.

– Спасибо фон Пиллену!

– Спасибо ему.

Они стали хлебать вкуснейший суп из одного горшка.

– Изумительно, – нахваливал ротмистр,– сидя в цитадели уже и забыл, что так вкусно бывает.

– Да, повар у фон Пиллена знает толк в готовке.– Соглашался кавалер. Ну, а теперь вы куда? Думаю домой вам нельзя.

– Не знаю, посоветуюсь с людьми своими и решим. Может к вам в Вильбург.

– Я собираюсь жить в Ланне.

– О! Ланн славный город. Богатый?

– Чрезмерно, но без больших денег там нет прожить.

– Больших денег у нас нет,– вздохнул ротмистр.– Тогда поищем другое место.

Кавалер помолчал, подумал немного. Ротмистр и его люди ему нравились, и он предложил, да и полезны, могли быть:

– У меня есть клочок земли в Ланне, прикупило по случаю, у стены. Место глухое, но колодец будет, коли надумаете, станете там, правда, у меня там мастерские, но место под барак там осталось. Поставите барак и живите, денег с вас не возьму.

– Не возьмёте?– Переспросил Брюнхвальд.

– Зачем спрашиваете? Я ж не купец, сказал не возьму, значит, не возьму.

– Я скажу своим людям, – ротмистр поднял стакан,– наверное, мы примем ваше предложение, нам особо больше и некуда пойти.

– Буду рад помочь, добрым людям и честным верующим.– Отвечал кавалер.

Он тоже поднял стакан.

– А с работой, сможете помочь, нам бы службу найти, может курфюрст ищет добрых людей?– Спросил ротмистр, выпив вино до дна.

– Вот тут нет, не смогу, думаю уйти на покой, ни служить, ни воевать не хочу. Буду делать порох и мушкеты, а с нобилями больше дел иметь не желаю.

– Эх, могу только позавидовать вам.– Сказал Брюнхвальд, залезая ложкой в горшок.– Отличный каплун! Прекрасный суп! Повар у фон Пиллена, что надо!

Купчишки были разочарованы, привозили хорошую еду и пиво, и одежды яркие, а солдаты не брали ничего. Люди Брюнхвальда деньги имели, но ротмистр настрого запретил тратить серебро, неизвестно как им предстояло жить дальше, ни службы, ни дома у них не было. А люди Пруффа, дом может, и имели, да вот денег у них не было. Пруфф убеждал их не торопиться, и все трофеи продать в Ланне с большой выгодой, а пока ничего не трогать, терпеть да ждать. А ждать солдатам не хотелось, тем более, что Волков велел им вина больше не давать, его мало осталось. Одна бочка только. А вино было хорошим, и он хотел забрать его себе, выкупив как трофей. Солдаты терпели и ждали, когда фон Пиллен дозволит всем пойти домой. Может и дождались бы да уж больно настырны были блудные девки, что пришли к лагерю. Поначалу, фон Пиллен настрого запретил им приближаться к людям, что вышли из города, чтобы не захворать язвой, но женщинам нужны были деньги и всеми правдами и неправдами они проникали в лагерь Волкова. Ходили от костра к костру, сидели с солдатами, обнимались, задирали подолы при первой возможности, когда грели ноги у огня, пели похабные песни и, не стесняясь, садились справлять малую нужду прямо на глазах у солдат. А солдаты к ним лезли и получали отказы, без денег девки не желали отдаваться. Видя всё это кавалер, сел у себя в шатре с Ёганом, раскрыли тюк с серебром и, отсчитав серебра на шестьсот талеров, сложили деньги в рогожу и пошли с рогожей этой к солдатам Пруффа.

– Сержант, – произнёс Волков, подходя к костру, где сидело больше всего солдат и девок,– собери своих людей.

Сержант Карл, по прозвищу Вшивый, поглядывая на мешок, что с трудом держал Ёган, окликнул солдат от соседних костров, все стали собираться вокруг кавалера. И когда собрались тот сказал:

– Мне принесли серебро, хотят купить наши пушки, что мы взяли трофеем в арсенале. Одну из кратаун мы отдадим курфюрсту, три остальные наши. За них нам предложили восемь сотен монет.

Он сделал знак рукой и Ёган бросил рогожу наземь, на бугорок. Рогожа раскрылась и перед солдатами и девками, что стояли кругом, развалилась целая куча серебра. Чуть стекла по неровности, шелестя и разливаясь. И застыла. Куча денег была огромна. Все смотрели на неё заворожённо, и солдаты и женщины. Все молчали. А Волков обвёл взглядом людей внимательно и спросил:

– Ну, так что, отдаём картауну и две кулеврины за восемь сотен?

– Берите ребята, – громко и звонко крикнула молодая и рыжая девица, – берите серебро, купим вина согреемся и вы не пожалеете, клянусь!– Она задорно задрала подол до самого бесстыдства. Показала всем.

И дружно, сразу все вместе загалдели солдаты. Стали обсуждать, большинство хотело взять деньги, но были и те, кого не соблазнила рыжая, ни лобком, ни вином. Те, кто понимал, что пушки больше стоят.

– Чего галдите, дураки, Пруфф говорил, что пушки больше стоят.– Перекрикивал всех старый корпорал Фриззи,– потерпеть не можете? Как рыжим, волосатым пирогом запахло, так бошки потеряли?

– Чего ждать то? Опять обещания про богатое завтра, а тут деньга вот она лежит,– не соглашались с ним другие.– Вот она. И пусть, что меньше.

– Берите деньги ребята,– визжала рыжая, тряся подолом над огнём,– вина купим!

– Мало, – громко говорил сержант,– господин кавалер, пусть купец накинет деньжат, восемь сотен мало.

– Да, да,– подтверждали другие солдаты,– мало, пусть даст ещё!

– Сколько ещё хотите?– Спросил кавалер.

– Сотню! – Не мелочась, выпалил сержант.

– Да, сотню, сотню,– снова поддержали его люди.

– Купец добавит сотню, – сразу согласился Волков,– монах, брат Ипполит, иди сюда. Писать и считать будешь. И того все три пушки мы отдаём за девятьсот монет, согласны?

– Согласны, согласны,– говорили солдаты.

– Мне как старшему офицеру – четверть, и людей всех моих посчитайте, они дрались не хуже вас, а Хилли-Вилли, так и вовсе всех офицеров у них побили. А господину Рохе, сержантскую порцию.

Он мог кричать уже что угодно, его почти ни кто не слушал, все сгрудились вокруг старого корпорала, сержанта и монаха, которые уже уселись на мешки, достали бумагу и чернила и стали считать людей. И доли. Тут расталкивая девок и солдат, вперёд пробился капитан Пруфф, он был в одной рубахе и шоссах и босой, несмотря на холод:

– Что за деньги, – вопрошал он, – откуда они? Откуда серебро?

– Пушки мы продали,– крикнул ему кто то.

– Пушки? За сколько? – Он заволновался.– За сколько, кто купил?

– За девятисот монет.– С гордостью ответил сержант.

– Девятьсот?– заорал Пруфф.– Девятьсот!? Что вы наделали дураки, почему без меня, кто так решил? Кто решил я спрашиваю?

Но его не слушали, отвечали, лишь бы отстал:

– Корпорация решила,– коротко ответил Старый Фриззи.

– А купец, кто?– Орал Пруфф.

– Нам не ведомо, господин кавалер его знает.

Пруфф кинулся к Волкову, стал распихивать людей, но тот ждать его не стал, пошёл к своему шатру, улыбаясь, и слушая, как капитан орёт:

– Дураки, дураки, эти пушки полторы тысячи стоят, полторы тысячи! Какие девять сотен? Там одна полукартауна на тысячу тянет! Кавалер, господин кавалер, постойте.

Он догнал Волкова, схватил за рукав:

– Постойте, остановите сделку, мы теряем много денег.

– Ну,– кавалер высвободил руку,– вы так простудитесь капитан. Гляньте, босой, и почти раздетый.

– Мы теряем деньги, где этот купец, остановите сделку.

– Я купец,– просто сказал кавалер,– пушки эти мне нужны.

– Вы?– Удивился Пруфф.– Так это вы всех обманули?

– Никого я не обманывал, предложил деньги и всё. Корпорация могла не соглашаться.

– Но ведь вы даже меня не позвали!– Возмущался капитана.– Разве так можно?

– Я не знаю правил вашей корпорации, если вас не позвали, то значит так можно.

– Так это же бесчестно!

– Полегче Пруфф,– сурово сказал Волков, глядя как босые ноги капитана тонут в ледяной грязи.– Не говорите таких слов, это не шутка. И чего же тут нечестного, я пришёл к вашим людям предложил им денег, они приняли решение без вас, причём тут я? Вы сами виноваты, что люди ваши решают без вас.

– Но вы ж ко мне должны были прийти, ко мне,– искренне удивлялся капитан,– я старший офицер в корпорации.

– Что ж вы за офицер, если решения принимаются без вас, и вас даже не позевали за советом. Нет Пруфф, своей вины я не вижу. Идите, оденьтесь, а то простудитесь, и проследите, что бы деньги были поделены честно. Свою долю я уже вычел, оставшуюся часть денег я пришлю немедленно.

– Но, я не думаю…

– Идите Пруфф, и проследите за дележом денег,– кавалер перебил его холодно и повторил,– идите, Пруфф. Ваши люди делят деньги без вас.

Больше он его не слушал, шёл в свою палатку. Кавалер знал, что поступил не правильно, рыцарь так поступать не должен. Но деньги есть деньги. Да, деньги есть деньги, и сейчас он заработал огромную кучу денег, Пруфф был прав, эти пушки стоили намного больше, чем Волков за них заплатил. Но солдаты Пруффа были довольны, и люди кавалера были довольны, а сам кавалер был очень доволен, все были довольны, включая купцов и девок. Недоволен был только Пруфф, ну так что ж. Всегда есть кто то недовольный. Так устроен этот мир. Да хранит его Господь.

В тот день солдаты много пили, большие костры горели до утра, на них жарилась жирная свинина, распутные девки пели песни, тоже пьяны были, плясали у костров иной час и нагие. Так – нагие лезли с солдатами под телеги. А, потом, не одеваясь, спрятав деньгу за щеку, или отдав её мамке, снова пили и плясали и шли под телеги снова. А к солдатам Пруффа, присоединились солдаты Брюнхвальда, тоже веселились. Да и сам ротмистр был с ними. Только караульные на заставах с завистью вздыхали, слушая как народ в лагере веселится. Да и Волков смотрел из постели своей, откинув полог шатра, на пьяное веселье. Но к солдатам не шёл, ждал. Он послал Ёгана за Брунхильдой, да девица так и не пришла, Ёган зря прождал в её палатке.

А Брунхильда так больше и не пришла до самого того дня, когда надо было снимать лагерь. Агнес приходила. Была он чиста и платьем и телом необыкновенно, причёсана, хорошо выглядела. Волков отметил, что стала она входить в пору женской красоты, и грудь, и плечи её налились, и лицо заметно изменилось. Она похорошела, и косоглазие её уже было не так очевидно. А платье ей было мало в теле и коротко. Была девица ласкова и говорила учтиво. Кланялась и целовала кавалеру руку. Не то, что недавно. Прямо смиренная дочь, да и только. Волков был доволен, и думал, что правильно забрал у неё шар, это от него она лик человеческий теряет. Он хотел поесть с нею, выведать, что делал и как жила Хильда, да не вышло. Пришли купцы, пригнали новые подводы и аж девятнадцать лошадей, что он заказывал, так как своих лошадей и подвод не хватало, что бы вывезти весь трофей. Он до вечера смотрел лошадей и торговался.

А поутру они стали снимать лагерь. Время, что определил им фон Пиллен на язву прошло. Ни одного язвенного среди вышедших из города не было. Солнце едва взошло, как господа кавалеры и офицеры собрались у западной заставы. Были: Кавалер Фольокф, капитан Пруф, ротмистр Брюнхвальд, сержанты Роха и Вшивый Карл, и кавалер ротмистр фон Пиллен со своими сержантами.

Кавалер Фолькоф и кавалер фон Пиллен были при своих штандартах, все были в доспехе.

– Друг и брат мой, – начал фон Пиллен, – время прошло, скажите, нет ли среди людей ваших зачумлённых?

– Друг и брат мой, я рад сообщить вам, что среди моих людей, нет больных, учёный монах, врачеватель, брат Ипполит, осмотрел всех, и хворых среди нас не сыскал. – Отвечал Волков.– Дозволите ли вы нам покинуть лагерь и ехать в свои земли.

– Ну, раз так, то нет нужды удерживать вас, господа.– Отвечал молодой ротмистр.

– Господин фон Пиллен, деньги из казны города Фёренбурга, вам переданы. – Продолжал Волков,– а бронзовую полукартауну, что взял я у еретиков в арсенале, прошу вас принять сегодня, сейчас.

– Что ж, мой принц будет доволен,– сказал фон Пиллен,– пушку я видал, отличная пушка.

– На том разрешите нам отклонятся и отбыть,– сказал кавалер,– ждут нас.

– Я буду скучать без вас.– Сказал молодой человек.

И Волков ему поверил, и усмехнулся. Скучать то он будет – по Брунхильде. Стали разъезжаться, но фон Пиллен его окликнул:

– Господин кавалер.

– Да.– Волков остановил коня.

Молодой человек дождался пока все отъедут и произнёс:

– Я хотел с вами поговорить…

Он вздохнул, а кавалер сидел, улыбаясь, поигрывал поводьями. Кавалер знал, о чём будет разговор. Фон Пиллен, искал слова, а Волкову их искать не было нужды, и он заговорил:

– Говорить хотите о Брунхильде?

– Да,– признался юноша.– Как вы догадались?

– Она сказал мне.

– Сказала?– Удивлению фон Пиллена не было предела.– Она сказала вам о нас?

– Да и я благословляю вас.

– Что? Благословляете? На что?– Недоумевал молодой человек.

– Ну как на что, на брак, она сказал мне, что вы собираетесь, на ней женится.

– Женится? Я?

– Ну, да она мне так сказала, или вы не предлагали ей руки и герба своего?

– Я, я даже не знаю, может она не так меня поняла. Я просто думал…

– Что думали?

– Понимаете у меня родственники…– говорил молодой рыцарь как оправдывался.

– У всех родственники, так что выдумали насчёт женитьбы?

– Я не могу женится, понимаете, я из старого рода, у нас так не принято женится, и я надеялся…

– На что? Что я оставлю вам красотку, что бы вы тут не скучали?

– Да, но… Нет, нет я не так выразился…

– Прощайте фон Пиллен, я забираю её с собой, – кавалер тронул коня, – А вы всю жизнь будете вспоминать её, таких больше нет, и ещё может, пожалеете, что не женились на ней.

– Но она же гулящая!– Кричал ему в след фон Пиллен.– Как же на ней женится.

– Да гулящая! Ещё какая! Таких ещё поискать! Впрочем не ищите – не найдёте, прощайте фон Пиллен, вы упустили свой шанс.

Он ехал и смеялся, вспоминая печальное лицо юного ротмистра. Это утро, было холодным и прекрасным. Он сегодня поедет в Вильбург и дней через пять, с таким обозом ни как не меньше, он отдаст раку епископу. От этой мысли ему на душе было хорошо, и пусть что холодно. И он засмеялся, в кои веки. Сам с собой. По дороге он встретил Роху, тот сопровождал пушку, которую везли фон Пиллену, для курфюртса.

– Роха, не вздумай отдать ему лошадей, отдашь только пушку, лошади мои.

– Я понял Фолькоф,– отвечал Роха по кличке Скарафаджо.

Он глядел на кавалера и удивлялся. Он ни никогда не видел, что бы тот смеялся. Да такого он вспомнить не мог.

Глава 15.

Самая большая телега была для неё. В телегу уложили перины и одеяла, поставили корзины с едой и вино. Агнес уже сидела в телеге, укутанная в одеяла. А Брунхильду все ждали, хотя обоз уже давно уехал вперед. Кавалер кутался в плащ и ни чего не говорил. Слушал обычную болтовню Ёгана. Вскоре она пришла, была она в новом и дорогом платье, в шали и в новой замысловатой шапочке. Несла узелок, у телеги встала, застыла, стала ждать молча, ждала, пока Ёган слезет с лошади и поможет ей сесть в телегу. Села рядом с Агнес они попихались немного, пообзывались и Брунхильда закутавшись в одеяло, сказал монаху, что сидел возницей:

– Ну, трогай, что ли.

Госпожа, да и только, ещё и года не прошло, как за коровами навоз убирала в хлеву, да столы вытирала в харчевне. А тут вон, какая стала.

А на Волкова она даже не взглянула.

Посёлок Альбертслох стояла как раз между тремя большими городами, на перекрёстке. Если ехать из Фёренбурга, с северо-запада вверх по реке Эрзе, то непременно попадёшь в Альбертслох.

А оттуда идут две дороги, одна на юго-восток к Ланнау, в земли курфюрста-архиепископа герцога Рупперталь, а другая ровнёхонько на юг к Вильбургу, по земле Ребенрее курфюрста Карла. Альбертслох стоял очень удачно, и должен был бы процветать, но какая война не начиналась по соседству, то обязательно проходила через него. За последние пятнадцать лет, еретики проходили здесь трижды. Трижды его грабили и один раз сожгли дотла, когда раздосадованные еретики нисчем ушли из-под Ланна, по дороге, от злобы, спалили Альбертслох. И все кирхи в нём пограбили. Но всё-таки место было очень удобно для торговли, и посёлок оживал снова, как только война откатывалась отсюда.

Был полдень. Кавалер Фолькоф останавливаться в Альбертслохе не велел, хотел пройти за этот день побольше, уж больно медленно тащился его обоз. А он мечтал побыстрее закончить дело, передать раку с мощами епископу Вильбурга.

Он, и его новый товарищ Карл Брюнхвальд, ехали впереди колонны, разговаривали, когда Брюнхваль заметил людей на пригорке, у самой развилки:

– Видите их?– Спросил он у кавалера.

– Вижу,– отвечал невесело тот.

Брюнхвальд покосился на Волкова:

– Думаете, по вашу душу явились?

– Два посыльных офицера в цветах Руперталей, люди архиепископа, да ещё поп какой-то сними. Что им тут делать, здесь ещё земли принца Карла, – кавалер вглядывался в людей, что стояли на пригорке у дороги.

– Значит по вашу.– Резюмировал Брюнхвальд.

– Боюсь, что так,– отвечал Волков,– тем более, что поп мне точно знаком.

Они подъехали ближе, и он уже не сомневался, это был отец Семион.

А отец Семион стал спускаться с пригорка, скользя по ледяной грязи. Но теперь он выглядел иначе. Ни рваной одежды, ни простого символа веры из дерева. Сутана из фиолетового бархата, серебряная цепь с серебряным символом веры, добротные туфли вместо сандалий. Волков и Брюнхвальд встали у дороги, пропуская обоз вперёд, Ёган со штандартом и Сыч за ними.

– О, беглый поп-расстрига явился,– обрадовался Ёган, – повесим его господин? Эй, отец Семион, а мы тебе верёвку припасли.

Отец Семоин даже не глянул в его сторону, подошёл к кавалеру низко поклонился.

Ни Волков, ни Брюнхвальд на поклон не ответили, сидели, ждали. И монах заговорил:

– Рад видеть вас господин во здравии, – и тут он полез в сумку, что была у него на боку, и достал оттуда большой кошель, подошёл и протянул его Волкову.

Волка взял кошель, взвесил его на руке, кошель был очень тяжёл, заглянул в него. Там было золото.

– Ваша доля господин,– сказал отец Семион. И протянул кавалеру бумагу.

Волков взял и бумагу, но читать её не торопился, глядел на монаха – ждал объяснений. И монах объяснил:

– Это расписка от брата Иллариона, казначея его Высокопреосвященства. Которому мы пожертвовали треть, от денег, что взяли у колдуна по трибуналу.

– Ты отдал треть наших денег архиепископу?– Спросил кавалер.

– Да господин, и поверьте, так будет лучше. На комиссии, коли такая будет, казначей будет на нашей стороне, а значит и сам архиепископ будет на нашей стороне. Деньги то немалые.

– Немалые? – Волков опять взвесил кошель на руке.– И сколько здесь?

– Сто два гульдена золота, разной деньгой,– отвечал монах.

– О! – Произнёс Брюнхвальд, его лицо выражало восторг.

– Сто два, а казначею ты сколько отдал?– Спросил кавалер.

– Тоже сто два.– Отвечал монах.

– Значит и себе взял сто два?

– Да господин, раз мы с вами были членами трибунала, то мы и получаем деньги, хотя я, как глава трибунала, должен получить больше, но я не буду против дележа по равным долям.

– А долю брату Ипполиту давать не нужно? Обойдется, значит? – Ехидно поинтересовался Волков.

– Обойдётся господин,– спокойно отвечал монах,– он хоть в трибунал и входил, да был он писарем, а судили мы с вами, и приговор выносили мы с вами, и нам с вами на комиссии отвечать, а не брату Ипполиту. С него и спроса не будет. А значит и денег ему не нужно.

Волков ещё раз взвесил на руке золото и снова заговорил:

– А откуда мне знать, что ты себе не взял золота больше чем дал мне и казначею?

– А в том клянусь я своею бессмертной душой, что не взял я ни крейцера, ни пфеннига медного лишнего больше, чем дал вам и казне архиепископа!– Отец Семион поднял руку к небу, как бы призывая Создателя в свидетели.

Волкову пришлось верить клятве, он стал прятать кошель с золотом, но всё ещё не считал разговор законченным:

– Ну а зачем же ты тайком ушел, тога как вор, сказал бы мне, что треть мы должны отдать в казну и дело с концом, я ж не дурак и не и жадностью не одержим. Уж поделился бы с архиепископом. Говори.

– Сказал бы я вам, что раку нужно в Ланн везти, а не в Вильбург, вы бы послушали меня?

– Нет, конечно, я обещал её епископу Вильбурга, зачем же её в Ланн везти.

– И тем бы себя погубили, не послушались бы вы меня, и стали бы церковным вором, и грабителем вольного города, как и хотел бы наш добрый канцлер, брат Родерик, ненавистник ваш. А теперь мы в Ланн её повезём, отдадим святым отцам и там, при папском нунции уже и решат, что со святыней делать. И тогда вы будете не церковный вор, а сохранитель святыни.

– Нет, – сказал Волков,– я обещал её епископу Вильбурга, ему и повезу.

– Ну, вот, я знал, что вы так скажите, вы рыцарь и по-другому сказать и сделать не можете, и убедить бы вас, не смог бы, потому и сбежал тайно.– Отец Семион повернулся и сделал знак двум офицерам, что стояли на пригорке и терпеливо ждали.– Поэтому я и пошёл за ними.

Офицеры спустились с пригорка, подъехали, кланялись. Волков и Брюнхвальд кланялись им в ответ, затем один из офицеров достал свиток, с лентой цветов архиепископа и с гербом его на сургуче:

– Вы ли кавалер Фолкоф? – спросил офицер.

– Я, – сказал Волков.

– Господин мой, архиепископ Ланна, шлёт вам письмо.

Волков взял свиток, он чуть волновался. Развернул его, и стал читать красивый почерк с завитками:

«Сын мой, добрый кавалер Фолькоф, прослышал я, что реликвию удалось вам вырвать из лап хулителей церкви, и спасти её от поругания. Так прошу вас немедля везти её ко мне в город, что бы люди могли видеть её и молится рядом с ней. И тут уже Мы, среди отцов церкви, решим судьбу её.

Август Вильгельм герцог фон Рупперталь

Архиепископ и Курфюрст Ланна».

Чуть ниже красовался немного смазанный оттиск перстня с гербом города Ланна. Волков перечитал письмо ещё раз и потом ещё раз. Конечно, он должен был везти мощи в Вильбург, он обещал епископу, но кто бы его упрекнул в том, что он не выполнил обещания. Кто бы осмелился, не откликнутся на просьбу курфюрста Ланна. Поискать таких храбрецов.

Кавалер чуть помедлил и потом, повергнув голову, кинул через плечо:

– Сыч, разворачивай обоз, мы идём в Ланн.

Отец Семион сдуру заулыбался. Увидав это, Волков перетянул его плетью вдоль спины, склонился с коня и прошипел зло:

– Скалишься? За меня решать вздумал и всё решил? Смотри, поп, я про склянку то не забыл ещё. Помню.

И поехал к дороге на Ланн, а монах остался стоять, выгнув спину, почёсывая больное место и приговаривая:

– Да прости тебя Бог, как я прощаю, добрый господин.

А в Ланне стоял траур. Иоганн Руберхёрт верный рыцарь и меч курфюрста, паладин церкви погиб на реке Линау, притоке Эрзе, в схватке не то с еретиками, не то и вовсе с мятежным мужичьём. Погиб и его старший сын, а средний был ранен. Из двухсот пятидесяти его людей вернулось чуть больше сотни. Весь обоз и даже штандарт Руберхёртов были потеряны. В церквях шли поминальные молитвы, звонили колокола, на воротах города флаги были приспущены.

– А Ланн большой город, – заметил Брюнхвальд когда они только подъезжали к нему. – Больше Фёренбурга.

– Так и есть, – согласился кавалер, останавливаясь, чтобы пропустить свои бесконечные телеги с трофеями в ворота города.

Сержант, старший на воротах, поинтересовался, видя военных господ, больше для порядка:

– Товары везёте, господа? На рынок?

– То трофеи, – отвечал кавалер.

–О, – восхитился сержант, – видно, добрый был поход.

С этой минут в городе Ланне было уже две новости: одна о гибели Руберхёртов, вторая о малоизвестном рыцаре, что привёз в город целый обоз трофеев. И про смерть славных Руберхёртов стали быстро забывать. И все хотели знать, кто же тот удачливый рыцарь, что привёл в город пушки и драгоценную раку с мощами.

Сначала, как и положено, о том прознали вездесущие мальчишки, потом и все остальные.

Отец Семион скинул рогожу и даже сам протёр раку от дорожной грязи. Сам шёл впереди подводы и выкрикивал:

– Люди добрые сердцем, в котором живёт Господь, идите и смотрите: кавалер Фолькоф, славный рыцарь, что побил еретиков в городе Фёренбурге, спас от поругания мощи святого великомученика Леопольда и привёз их в наш город, где никто не осмелится их поругать.

Горожане выходили из домов, мастера из мастерских, все осеняли себя святыми знамениями, кланялись, читали молитвы, кто как умел. Пытались подойти ближе, поглядеть на чёрное от старости серебро раки, дотронуться до святыни. Но солдаты Пруффа, переполненные важностью от причастности к происходящему, гнали их, не давали лезть к раке и под телегу.

Сначала Волков не понимал, что делает монах и даже злился на него. Потом до него дошло, что монах делает всё правильно, и он, было, успокоился. Но когда его обоз стал собирать толпы людей на узких улица, то снова стал волноваться, боясь, как бы не задавили кого.

А монах не унимался:

– Господь, да хранит славного рыцаря Фолькофа, что вырвал из лап безбожников, святыню!

– Который, который из них Фолькоф? – Слышалось со всех сторон.

Умный Брюнхвальд, что ехал от кавалера по левую руку, чуть придержал коня, что бы вопросов ни у кого не было. Теперь он ехал на пол коня сзади, а сразу за ним ехали Сыч и Ёган, оба в сине-белых одеждах, в цветах герба Волкова, а Ёган ещё и штандарт держал сине-белый да со страшным вороном, что глаз имел кровавый. И теперь ни кто из зевак уже не спрашивал который из них кавалер Фолькоф.

Все видели его. Волков снял шлем и подшлемник, он хотел, что бы его запомнили, знали. Возможно, он останется в этом городе навсегда, и пусть люди его узнают. Люди глазели на него и, если ловили его взгляд, кланялись.

А он был горд, горд и счастлив, как никогда в своей жизни, хотя его лицо и не выражало никаких эмоций. Но брат Семион всё видел. Он шёл перед телегой с мощами, на мгновение, замолкая, поворачивал голову и смотрел на кавалера. Видел его триумф. Чувствовал его состояние и улыбался едва заметно. И снова славил кавалера зычным голосом умелого попа.

Ближе к центру города к Волкову подбежали два человека, один был в хорошей одежде, толст и тяжко дышал. То был помощник бургомистра, он смиренно просил не везти весь обоз на центральную площадь, так как это запрещено, телегу с мощами – пожалуйста. А всё остальное просил везти к складам да к мастерским.

Волков послушал его, отправил людей Пруффа и часть людей Брюнхвальда с обозом к складам. А сам вскоре, был на центральной площади, перед самым роскошным храмом, который он когда-либо видел. Там у ступеней храма телегу с мощами и остановили. Зевак от неё отогнали. Брат Семион сходил в храм и вскоре вернулся.

– Ну что, можно заносить? – Спросил у него Волков.

– Нет-нет, господин, нельзя, протоиерей послал за архиепископом. Будем ждать его.

– А придёт ли? – Засомневался кавалер.

– Уж не извольте сомневаться, коли здоров, так придёт, такого он не упустит.

Народа на площадь всё прибывало, и все продолжали смотреть на кавалера и судачить о том, откуда он взялся да кто он такой. Волков терпеливо ждал.

И, наконец, из дверей церкви, откуда он там взялся, появился сам архиепископ. Был одет в простую полотняную рубаху до пола, без шапки и с посохом в руке. С серебряным символом веры на серебряной цепи. Он стал спускаться по ступеням к телеге, на которой стояла рака. Спустившись, воздел руки к небу, бросил посох и тяжело повалился на колени пред мощами. Туфли с его ног слетели, а он так и стоял, босой и простоволосый, молился. Брат Семион сделал Волкову знак и сам стал на колени. Волков спрыгнул с коня и последовал его примеру. Все вокруг становились на колени: и жители города, и Брюнхвальд, и Сыч, и Ёган. Все молились на площади. Кто как умел, так и читал молитвы, и кавалер читал, благодарил Господа за этот день, говорил ему, что не было у него дня лучше этого. Что день этот лучше, чем тот, когда его посвятили в рыцари.

А архиепископ встал и босой подошёл к раке, поцеловал её, громко благодаря Бога, обошёл с другой стороны и снова поцеловал, уже другую сторону. Люди встали, потянулись к телеге, но солдаты Брюнхвальда и подоспевшая городская стража оттесняли их обратно.

– Позже, дети мои, позже, вы все коснётесь её, мы поставим раку в соборе, любой сможет почувствовать благость её, – громко говорил архиепископ, – а сейчас мы поблагодарим нашего славного рыцаря, доброго воина, господина Иеронима Фолькофа.

«Он знает моё имя», – удивлённо думал кавалер, а архиепископ приблизился к нему, поднял с колен, ладонями склонил его голову, поцеловал в лоб и тихо сказал:

– Большое дело вы сделали, сын мой. Большое.

И уже заговорил громко, на всю площадь:

– Думаю, славному рыцарю этому даровать титул «Защитник веры». Как вы считаете, дети мои, достоин он?

– Достоин, господин, достоин! Даруйте ему титул, государь, даруйте! – Кричали люди. – Конечно, достоин!

– Ну, что ж, отныне вы, Иероним Фолькоф, можете именовать себя защитником веры и писать сей титул на гербе своём, на щите своём, на штандарте своём.

Волков почувствовал, как ему неприятно сдавило горло и грудь, и дышать стало тяжко, и воздуха не хватало. Он стал моргать и щурится. Пока слеза не слетела с ресницы.

– Поглядите, дети мои, не видал я такого, он плачет! – Продолжал архиепископ, призывая толпу в свидетели. – У этого храброго воина, добрая душа и мягкое сердце. Да, у него мягкое сердце, дети мои.

Женщины вытирали глаза глядя на это, да и мужчины многие смахивали слёзы. Ёган тоже смахивал слёзы, чуть не роняя штандарт кавалера. Сыч шмыгал носом и был необычайно серьёзен.

– Вы молодец, сын мой, молодец, – говорил архиепископ и как отец сыну, взъерошил кавалеру волосы.

Потом он крепко его обнял, а Волков стоял и думал о том, как бы не поцарапать грудь его святейшеству клёпками бригантины.

Волков и Брюнхвальд ехали за пустой телегой, кавалер молчал. Он думал, что не зря встретил в Рютте юного коннетабля, не зря. Не зря согласился помочь барону Рютте, не зря поехал к епископу, не зря взялся за, казалось бы, простое дело и довёл его до конца. Оно того стоило. Курфюрст, архиепископ, господин большой земли, при всех трепал его по волосам и называл молодцом, ведь он спас реликвию от поругания. Волков, в который раз благодарил Бога и, увидев отца Семиона, что шёл чуть сзади спросил:

– Монах, а чем славен святой Леопольд? Я раньше и не слыхал про него.

– А Бог его знает, – как-то беззаботно отвечал отец Семион.

– Что? – Искренне удивился кавалер. – Ты не знаешь?

– И близко не знаю, – всё так же легкомысленно говорил монах, – в поминальном месяцеслове больше восьми сотен разных святых, разве все упомнишь.

– Но архиепископ говорил, что он великомученик!

– Думаю, что его высокопреосвященство и сам не знает, кто этот Леопольд, а если и знает, то узнал совсем недавно.

– А что ж он так радовался мощам, называл их святыней? – Не верил кавалер.

– Господин, пастве нужна святость, люди любят святыни, и забота отцов святых, давать то, что им требуется. Вот архиепископ и даёт, мы уехали, а в храм выстроилась очередь, чтобы лобызать раку, и люди будут там стоять, пока каждый второй в городе не прикоснётся к ней. А потом разнесётся молва, и она уже полетела, и сюда поедут мужики из ближайших деревень, а они разнесут молву дальше, и сюда поедут мужики из дальних деревень, и другие мужики и другие, и не только мужики. Так что мощи, которые мы привезли, очень ценные. Да и могут ли быть другие, в такой то прекрасной раке.

Волкову слова попа страшно не понравились, он подумал, что неплохо бы ещё раз врезать ему плетью, но не стал, спросил только:

– А куда ты идёшь?

– С вами господин, приход мне уже вряд ли дадут, приор на меня, наверное, зол за то, что я не погубил вас, а проповедовать на базаре за подаяния не хочу. Вот и подумал, что вам я буду полезен.

– Платить я тебе не собираюсь, – холодно сказал кавалер.

– Ну, так за хлеб буду служить вам, – спокойно отвечал монах, – наше дело монашеское.

Это говорил человек в бархатной одежде и сжимавший в руке чётки из драгоценного красного корала.

Брюнхвальд слушавший их разговор засмеялся и сказал:

– Вот пройдоха.

Монаху кавалер ничего не ответил, он понимал, что этот поп может быть полезен, и уже был полезен, но всё-таки он не доверял ему. А Брюнхвальду он сказал:

– Поедемте направо, ротмистр, покажу вам свои угодья.

Колодец был вырыт, вода в нём была, мастерские стояли, но пороха в бочках не было, и горн был холоден. Только что счастливый Волков на глазах потемнел, наливаясь злостью.

Сыч спрыгнул с лошади, осмотрел всё вокруг, и в кузне, за корзинами с углём, нашёл кузнеца Якова Рудермаера. Тот был явно не в себе. Вид у него был плохой.

– Что с ним? Болен? – Спросил кавалер.

– Да пьян он, – сказал Брюнхвальд.

Сыч понюхал кузнеца и подтвердил:

– Точно пьян, экселенц.

Волков стал ещё черные, на руке что плеть сжимала, побелели костяшки.

– Второй где? Где аптекарь?

– Не знаю, – сипло отвечал кузнец, – уже неделю его не видал.

Волков чуть тронул коня, подъехал ближе, склонился и тоном, от которого у кузнеца чуть ноги не подкосились, спросил:

– А мушкеты мои где?

– Нету, – выдавил Яков Рудермаер.

– Нету? Почему их нет, должны уже быть, хоть один да должен.

– Ствол не идёт, – заговорил кузнец, вытирая пот с лица, хотя на улице было совсем не жарко, – кую правильно, начинаю точить, он гнётся, а если закаляю, то лопается, трещинами идёт.

– А как же ты тот мушкет сделал?

Кузнец молчал, его чуть потряхивало.

– А, так ты его украл у кого-то, – догадался Волков, – ты вор!

Его рука машинально легла на эфес меча, хотя он и не думал об этом.

– Господин, не нужно, – перепугался Ёган. – Не рубите его!

– Кавалер, нет нужды марать меч, – сказал Брюнхвальд, тоже встревоженный. – Пусть им палач займется, если он вор.

Волков выпрямился, глубоко вздохнул носом, чуть подождал, но руку с меча убрал. И сказал, указывая рукой:

– Ротмистр, вон место, ставьте барак там. Прямо к стене.

– Места совсем немного, – отвечал Брюнхвальд.– Будет тесно.

– Ставьте два этажа, тесно не будет. У вас хватит денег на материалы? Если нужны – скажите.

– Хватит, у нас есть деньги. Поставим два этажа и печь, будет хорошо.

Кавалер кивнул, и спросил у Ёгана тоном, не сулящим ничего хорошего:

– А где мой старый знакомец Игнасио Роха по кличке Скарафаджо?

– Он с обозом пошёл к складам, – отвечал слуга, всё ещё волнуясь

– Ну, так поехали к складам.

На площади у складов, которая была забита телегами, лошадьми, товарами и людьми он нашёл Роху, тот сидел на телеге и болтал с мальчишками, Хельмутом и Вильгельмом, у всех было прекрасное настроение. Волков спрыгнул с коня и пошёл к ним, хромая и бесцеремонно распихивая людей.

Роха увидал его и понял, что что-то не так, спрыгнул с телеги. Стоял, ждал.

– Что, что случилось? – Спрашивал он у кавалера, когда тот подходил к нему.

– Откуда ты взял этих бродяг? Вот откуда ты их взял? – Зло говорил Волков.

– А чего? Кого взял?

– Да ничего, кузнец пьян, валяется, ни одного мушкета не сделано, горн холодный, а аптекаря и вовсе нет нигде неделю.

– Как так, почему не сделал? Ни одного?

– Ты у меня не спрашивай. Иди и сам всё выясни, и начни делать мне мушкеты, иначе… – он стал тыкать в грудь Рохи пальцем, – иначе ты вернёшь мне каждый талер, что я потеряю, слышишь, каждую монету, что я потратил на твою затею.

Повторять Рохе не пришлось, он заковылял к своему коню и уехал тут же, а Волков остался с Хилли-Вилли. Глянул на них, мальчишки стояли, не шевелясь, боялись кавалера, когда он зол. Его все боялись, когда он был таков. Он тоже пошёл к своему коню, и поехал в гостиницу, остановился возле Пруффа:

– Пруфф, проследите, чтоб всё было в сохранности. Найдите склады и конюшни для лошадей, завтра я выкуплю все трофеи у вас.

Капитан только поклонился в ответ.

Волков поехал в гостиницу, он устал, он хотел мыться и не холодным уксусом, а горячей водой, и что бы лежать в ней долго, а потом ужинать доброй едой. Не солдатскими бобами да горохом, не просом с салом, а жареной свининой, сыром, пирогами, хорошим пивом, и что бы обязательно были соусы. Острые дорогие соусы. А потом он хотел бы видеть прекрасную Брунхильду, он хотел с ней поговорить.

Хозяин «Трёх висельников» был счастлив, когда кавалер вернулся в гостиницу со своими людьми, он кланялся, едва не в ноги падал, а Брунхильду назвал прекрасной, благородной дамой. И Агнес называл благородной девушкой. А Волков и вовсе боготворили, и всё шло так, как тому хотелось. Во дворе ему поставили купальню, грели много воды, повара готовили еду, рубили мясо, резали кур, мальчишка-холоп бегал к пивовару за свежим пивом. Сам кавалер сидел за большим столом, развалившись на широкой лавке, в рубахе и без обуви. Пиво ему наливал сам хозяин. А он ждал, когда нагреется вода, когда дверь распахнулась, и в трактир вошёл богатый господин, а с ним ещё двое господ, но, видимо, первый, что был у них голова, и был банкир из дома Ренальди и Кальяри. Это был сам Фабио Кальяри. Он улыбался Волкову, протягивая ему руки.

– Рад, искренне рад видеть вас живым, друг мой.

Волков вскочил, раскланивался с ним, обнимался. Крикнул:

– Ёган, одежду.

– Оставьте, друг мой, оставьте, вы собрались мыться, я вас долго не задержу, – говорил банкир, садясь за стол, – велите лучше этому мошеннику-трактирщику подать мне стакан вина.

Трактирщик благоговейно кружил вокруг банкира, он теперь ещё больше уважал кавалера. Шутка ли, сам старик Кальяри посетил его трактир.

– Как вы узнали, что я приехал?– Спрашивал Волков.

– Вы шутите над стариком, – улыбался Кальяри, – весь город только о вас и говорит, о вас, о прекрасной раке со святынями, об обозе трофеев. Вы, друг мой, главная новость на неделю вперёд.

Ёган принёс куртку и обувь, Волков быстро накинул одежду на плечи, сунул ноги в туфли:

– Я собирался навестить вас завтра.

– Простите, что упредил вас. Но хотел повидать вас сегодня.

– Наверное, вы хотите знать о нашем деле?

– Я всё уже знаю, мой друг, всё знаю, – банкир отпил вина.

А Волков дела вид, что осведомлённость банкира его не удивляет.

– Вот, – господин Кальяри сделал жест и один из его людей тут же красиво выложил на стол цепочку небольших, но толстеньких золотых монет, – вот это ваши кроны, здесь больше, чем я вам обещал.

– Я признателен вам, – сказал кавалер, но не торопился считать монеты и забирать деньги, он глядел, как жадно на золото косится трактирщик. Улыбался.

– И так же, мы обналичили вексель Рицци на сто талеров, – человек банкира стал выкладывать на стол столбики серебряных монет, так что бы их легко было считать.

Трактирщик чуть не окосел.

– Я признателен вам, господин Кальяри, – Волков чуть привстал и поклонился. – У меня есть золото, но мне понадобятся талеры, вы поменяете мне?

– По самому лучшему курсу, – заверил банкир. – И ещё кое-что…

Он замолчал. А Волков с интересом ждал, когда он продолжит.

– Вы привезли хорошие трофеи, думаете их продавать? – Спросил банкир, пристально глядя на рыцаря.

– Думаю. Может быть. – Сказал тот и не стал говорить ничего больше. Он подумал, что банк хочет выкупить у него трофеи. И не хотел торопиться и радоваться, чтобы не давать повода банкиру снижать цену.

– Если надумаете, я познакомлю вас со штатгальтером императора. К концу недели ландтаг даст добро на собрание в Ланне и землях войска для императора. Штатгальтер Ульрик будет собирать в нашей земле пять сотен пеших, сорок конных кирасир ну и пушкарей, арбалетчиков, сколько будет, и сто человек обозных людей. Сами понимает, им будут нужны доспехи, оружие, седла, сбруи, телеги и лошади… В общем, всё то, что есть у вас. Император платит щедро, очень щедро, но не сразу, придётся, правда, подождать.

– Не сразу? – Заинтересовался кавалер.

– Нет, но на вашем месте я бы взял имперские векселя, они всегда в цене, нет бумаг более надёжных. Их примут всегда, но если захотите их продать сразу, у вас попросят скидку, и чем быстрее вы захотите их продать, тем больше будет скидка. Но если у вас есть время ждать, вы получите хорошую цену. Хорошую! Ну, так как? Вы заинтересованы в знакомстве с господином штатгальтером Ульриком?

– Да, я заинтересован.

Волков был действительно заинтересован, осталось только расплатиться с Пруффом и его людьми, и для этого у него было достаточно денег, теперь у него была куча золота. И от банкира и то того что ему принёс отец Семион – долю золота от колдуна. Волков чувствовал, что неплохо заработает на этом деле

– Да, я заинтересован в знакомстве с господином Ульриком.– Повторил он.

В ночь после ванны, и будоражащих разговоров про деньги, и немалого количества пива, ему захотелось повидать госпожу Брунхильду. Но та дверь в свои покои не открывала. Кавалер настаивал и громко. Так, что переполошил постояльцев и хозяина, но девица упорствовала, и была в упорстве своём груба, и даже доходила до брани. Они переругивались через дверь, пока Ёган и хозяин гостиницы не увели кавалера почивать.

Хлопоты, хлопоты, хлопоты. Когда у тебя столько добра, всё нужно считать. Считать и пересчитывать. И снова пересчитывать, потому что вокруг люди… Люди есть люди и они слабы. Волков это знал. Даже если пред честным Ёганом, набожным, деревенским, мужиком, которому он доверял, всё время держать гору золота рано или поздно у него возникнет мысль: Золота много, никто его не считает, а можно взять чуть-чуть, ни кто и не заметит. Ведь мне очень нужно.

И поэтому в утро он поехал и купил у механика крепкий железный сундук. О двух замках, и весом в пуд. Такой сундук и унести не просто, и сломать тяжело. Внутри сундука были каморы, малые и большие, видимо для денег серебряных и золотых. Так же там было место и для бумаг. Он был дорог, стоил одиннадцать талеров, но кавалеру он был теперь необходим, таскать с собой кучи серебра было просто невозможно. После того он поехал к складам, где они с Пруффом и его людьми снова стали всё считать. Считали подводы и лошадей, сёдла и сбруи. Доспехи и оружие. Всё записывали и оценивали. Считали мешки с горохом и бобами, бочки со всем, чем возможно и солдатские башмаки, что уже были ношены, а к концу дня, считали они уже одеяла и потники, и были оба голодны и злы. Всё записали и всё посчитали. И оценили в тысячу сто шесть талеров уже за вычетом четверти кавалера. Волков предлагал тысячу сразу и разойтись. Пруфф бубнил, что лучше подождет, будет продавать всё не спеша и получит на сто шесть монет больше. Из-за этих ста шести монет и два упрямца и не могли сговориться.

– Вы дождётесь, Пруфф, я принесу завтра серебра, монет девятисот – продолжу вашей корпорации, и посмотрю, что скажут ваши люди,– угрожал Волков.

Пруфф зло сопел, он не забыл, как кавалер выкупил пушки.

– Берите тысячу, это намного больше, чем вы заслужили, – продолжал кавалер.

Пруфф злился ещё больше:

– Недостойно так для рыцаря себя вести.

– Соглашайтесь, Пруфф, вы даже и не мечтали о таких деньгах.

– Так из этих денег мы должны ещё и порции вашим людям посчитать!– Не соглашался капитан.

– А что они не заслуживают? Это мои ребята убили Ливенбаха. И в драке у арсенала они убили ещё одного офицера.– Напомнил кавалер.– Соглашайтесь Пруфф, иначе видит Бог, приду, завтра с мешком серебра к вашим людям, вы и тысячи не получите.

Пруфф был невероятно зол, но ничего поделать не мог, он знал, что как только его люди увидят серебро, они согласятся и на девятьсот монет. Они не захотят ждать.

– Недостойно так для рыцаря себя вести.– Повторял и повторял он.

Но дело было решено.

Вечером в гостиницу пришёл Роха, был он мрачен сел на лавку, на самый конец, молчал и ждал, когда кавалер заговорит с ним. А кавалер не хотел с ним говорить, он молча ел. Он, конечно, одолел Пруффа, но устал и радовался мало. Да ещё Брунхильда, вышла было к столу, была в новом платье, с кружевами. В новой, замысловатой шапочке. Но за столом не стала сидеть, велела ей еду в покои подать. Ему ни слова не сказала, даже не поздоровалась. За ней и Агнес ушла, но Волков успел подать ей сигнал, что желает говорить. Агнес кивнула в ответ едва заметно.

Наконец, поев, кавалер не выдержал и тоном едким поинтересовался:

– Что ж ты не весел, Игнасио Роха, по прозвищу Скарафаджо? Завтра от Пруффа получишь добрую сержантскую порцию серебра. Должен радоваться, а ты сидишь, глядишь на меня как еретик на икону.

– Сбежал аптекарь,– невесело отвечал Роха,– нет нигде его, и чан медный, собака, украл.

– То не беда, ты завтра получишь денег столько, что на десять чанов хватит, – всё так же едко говорил кавалер,– ты главное разузнай, как порох варить новый. Думаю, осилишь премудрость сию. Главное что бы тебе самому не пришлось мушкеты ковать, вот тут, думаю, ты не справишься. Нет. Кузнечное ремесло тонкое, ему годами учатся.

Роха привстал, потянулся к тарелке, на которой лежал нарезанный хлеб, но Волков отодвинул тарелку, Роха не достав хлеба, снова сел на лавку. Смотрел на кавалера.

– С мушкетами что?– Уже без всякой игривости спрашивал тот.

– Будем делать,– сказал Скарафаджо.– Сделаем.

– Порох ты уже сделал.

– Кузнец не сбежит, я просил Брюнхвальда присмотреть за ним, он обещал. Не сбежит. Сегодня уже ковать начал, я с ним сидел в кузне, если ствол опять трещиной пойдёт, будем других мастеров просить, что б научили. Хилли-Вилли при кузне оставил, они и приглядят и подсобят ему.

– Роха, – квалер стучал кулаком по столу с каждым словом что говорил, – мне нужны мушкеты, слышишь?

– Слышу,– Роха встал и снова хотел взять хлеб с тарелки и снова Волков не дал ему это сделать.

– Иди, завтра получишь деньгу от Пруффа, вернёшь мне долю за сарай и чан для пороха.

– До свидания,– сказал Роха.

– До свидания,– сказал Волков.

Не то что бы ему нужны были эти деньги от Рохи, он бы мог и плюнуть на них, но он не мог так оставить того, что болван Роха ручался за этих бродяг, которых и не знал даже толком. Вот пусть и заплатит за свою глупость.

– А кузнеца, я бы на твоём месте на цепь посадил бы,– крикнул он в след Рохе.

Тот остановился, повернулся и кивнул, и пошёл прочь.

А когда он ушёл, вниз спустилась Агнес. Бочком, тихонечко присела к Волкову на лавку, вся опрятная, с чистыми кружевами на новом платье, нехотя поковырялась пальчиками в блюде с мясом, да ничего не выбрала, вытерла пальцы о рушник и заговорила негромко:

– А к Хильде Сыч ходит.

– Что значит ходит, каждый день захаживает?– Спросил каалер.

– Так почитай каждый день, еще, когда у Фёренбурга вы лагерем стояли, стал ходить. Пришёл, говорит: Давай я тебе Хильдочка денег за ласки дам. А она ему: За двадцать крейцеров тебе дать? Козу себе купи. А он: Нет, говорит, у меня деньга есть. А она: Деньги то у тебя, откуда? Ты ж с господского стола ешь! Из имущество только вша на аркане. А он ей: Раньше так было. И сам полез в рубаху и целую горсть серебра достал, звенел у неё перед носом. Говорит: Я тебе талер дам. Я то серебро в городе добыл, у еретиков отнял. А она авось не дура, говорит ему: Отдамся за два талера. А он и рад, согласился. А она мне поутру говорит: Зря два просила, дурень и три бы дал.

Волков стал серый, сидел мрачнее тучи, он значит, кровать для неё просил сделать, перины раскладывал, а она, шалава кабацкая, его на Сыча, да на пару талеров меняла. А недавно дверь не отпирала.

– Когда я пьян, к ней в дверь стучал, она с Сычом что ли была?– Невесело спрашивал он у Агнес.

– Нет, мы вдвоём были, Сыч уже раньше ушёл. А она из поскудства вам не отпирала, смеялась над вами и лаяла вас дураком пьяным, говорила, что вообще вас до себя теперь не допустит.

Кавалер ещё больше помрачнел. Поглядел на девушку:

– У тебя платье новое? Откуда?

– И платье, и вот,– она без стеснения задрала подол, показала нижние юбки,– батист и туфли новые.

– Их тебе шалава эта купила? На те деньги, что у Сыча взяла?

– Ага, да ещё на те, что ей Георг, дал.

– Она ещё и фон Пиллена обобрала?– Искренне удивился Волков.– Ты глянь, какая ловкая!

– А у кавалера Георга, она и не просила, он сам ей дал, кольцо и коробочку с серебром. А ещё он её называл такими словами…– Девушка вспоминала, мечтательно закатывая глаза,– Солнцем называл, и красой необыкновенной, и ещё замуж её звал и…

– Какой ещё замуж, куда звал!– Зло оборвал её Волков.– Она кто? Она девка трактирная, а он рыцарь кровный. Какой ей замуж, шалашовке, её и Сыч замуж не возьмёт. Из постели в постель скачет, быстрее чем петух по насесту.

– Нет, не правда ваша, – вдруг сказал Агнес,– Сыч то её замуж возьмёт, он её всё время уговаривает, я сама слыхала.

Кавалера аж передёрнуло, он глянул на девочку и холодно сказал:

– Пусть идёт, лучше ей не сыскать.

– Да почему же не сыскать…

– Спать иди,– рявкнул кавалер.

Агнес вскочила и бегом кинулась наверх в покои.

А он ещё долго сидел, мрачнее тучи. Не пил, не ел, сидел злой и всё. В ту ночь, как только он пошёл спать, повалил снег, укрыл город. Для Ланна снег перед Рождеством не в диковинку, а вот то, что первый снег до утра не растаял – так то было удивительно. Утром на улице мальчишки кидались снежками, бабы кутались в платки, снег хоть сам и не таял, да на дорогах его размесили в грязную серую мокрую кашу люди своими башмаками.

Кавалер выехал с Ёганом и Сычом, поехал к банкирам менять золото на талеры. Ёгана слушать ему было в тягость, а на Сыча он и вовсе смотреть не хотел. Настроение было отвратное. Так и ехал, мрачный, по Коровьей улице, что шла от складов и красилен в центр. И весь мир ему был не мил, и ногу стало ломить. От холода, наверное. И тут когда кавалер и его люди почти повернули на улицу Всех Святых, что шла до дворца архиепископа, они услышали крики.

– Дорогу, прочь! Дорогу!

Они остановились, горожане поспешно разбегались, и мимо них проехали двое конных, продолжая кричать и распугивая прохожих. Были они в хорошем доспехе и на хороших лошадях, цветов Волков сначала не узнал, вернее не вспомнил их, то были цвета: охра красный и синий, за ними ехала, добрая повозка с крышей. И как только он увидел герб на повозке той: митра над щитом, и два ключа, так сразу он вспомнил и герб и цвета. То были цвета Его Святейшества Папы. А в повозке важный, закутанный в меха, сидел, поп. Был он немолод, носил лиловую шляпу с большими полями, богатые перстни поверх лиловых перчаток. Поп был очень важен, и на вид строг. На козлах возка стояли два холопа, а за возком ехали ещё два конных воина. Волков видал попов, что носят герб Святого Престола, когда воевал на юге, здесь таких не водилось.

– Важная птица, какая то, – сказал Ёган,– может сам!

– Папа, что ли?– Поддержал его Сыч.

– Дурни вы, это не папа,– сказал кавалер. – Папу я видел. Это кардинал какой-нибудь, их при Святом Престоле толпы.

– Неужто папу видели?! – Восхитился Ёган.

– И какой он?– Спросил Сыч тоже заинтересованный?

– Ногами хворый он, еле ходит. Носят его в палантине всегда, когда вылезает смотреть больно, как мучается.

– Святой человек. – Сказал Ёган и осенил себя святым знамением.

Сыч сделал то же самое. А Волков не стал, тронул коня и поехал следом за возком, им было по пути.

Он не знал, кто это проехал. Какой-то важный поп и всё. А поп то был не простой, то был викарий брат Себастиан, апостольский нунций Папы. Хоть и был он викарием, но имел сан архиепископский, что бы любого заблудшего епископа вразумить коли нужда будет. И чтоб с архиепископом или кардиналом говорить на равных. И ехал он на смену другому нунцию брату Антонию, ибо тот был мягкосердечен и неспешен излишне, по мнению Святого Престола.

А кавалер поменял золото на серебро в банке Ренальди и Кальряи. Поменял и вправду удачно, как и обещал ему Фабио Кальяри. А после всех дел и пересчета монет, не дав ему, уйти Кальяри заговорил с ним:

– Имперский штатгальтер Ульрик, пришлёт вам своего человека, этот человек, скажу вам ещё та рыба, зовут его Дёссель. Хитрец и проныра, будет норовить обсчитать вас. Держите с ним ухо востро.

– А что вопрос с покупкой моего товара уже решён?– Удивился Волков.

– Решён, император будет собирать войска, даже если ландтаг города Ланна не даст добро. Местных воинских людей может, и не призовут, коли ландтаг не даст добро, но вот снаряжение покупать будут. Местные цеха рады, два праздника у них, Рождество святое и заказ большой от императора. Если вы готовы продавать своё добро – пришлите мне своего человека, и я скажу вам, когда Дёссель может к вам прийти торговаться.

– Ясно, как буду готов, так сразу пришлю вам его,– кавалер чуть волновался, да и не мудрено, не было у него никогда таких сделок со столь влиятельными людьми.

– Всё пересчитайте, то, что продавать не будете, ему не показывайте, не нужно ему знать, что у вас есть. Пушки, пушки им очень нужны, просите хорошую цену. Он будет упрямиться, да всё одно купит. Всю мелочь сложите в бочки, железо всё должно быть чищеное, упряжь исправна, оружие острое, порох сух, арбалеты и аркебузы в порядке. Не ломаны, что б.

Кавалер только кивал молча и слушал внимательно, хоть записывай, чтоб не забыть. Сосредоточен был.

– Что с вами, друг мой?– Улыбался Кальяри, видя озадаченность кавалера.

– Думаю, как бы не оплошать,– признался Волков.

–Ха-ха, – смеялся банкир,– на войне, говорят вы храбрец, а тут вон как вас испарина пробила, не волнуйтесь, мой дорогой рыцарь, если Дёссель вас сильно обсчитает, мы пойдём жаловаться к самому Ульрику. Не волнуйтесь. Всё будет нормально. Да, хотел вас спросить, вы всё в гостинице живёте? С людьми своими и с дамами?

– Да всё там же, – отвечал кавалер.

– А не дорого ли вам там?

– Дорого? – Волков поглядел на банкира с иронией.– Да трактирщик, раньше на большой дороге разбойничал, да надоело подлецу, в лесу жить, он в городе трактир поставил и всё так же грабит людей, только без ножа и кистеня.

Фабио Кальяри зашёлся хохотом, аж до слёз и кашля, кавалер и сам смеялся своей шутке, даже писари, и те, что всегда серьёзны, и те смеялись.

– Полегче, друг мой, полегче, я уже не молод так смеяться,– вытирая платком глаза, говорил банкир,– и что мне нравится в вашей шутке, так это то, что грабители в ней не мы, не банкиры. Ну да ладно, вернёмся к нашему разговору, на улице Форели, прямо у монастыря Святых вод Ёрдана, стоит дом в два этажа. До нашего кафедрального собора, где сейчас люди стоят в очереди, что бы прикоснуться к раке, что вы добыли, триста шагов, не более.

Он протянул руку, и тут же в неё, была вложена помощником связка больших ключей. Он протянул связку Волкову.

– Поезжайте, поглядите дом.

Волков брать ключи не торопился:

– У меня нет денег, что бы купить дом, и моя сделка с императором вряд ли даст нужную сумму. Слыхал я, что дома тут в Ланне, очень дороги.

– Да уж не дешевы. – Согласился банкир, но ключи не убирал, держал перед кавалером,– тот дом вы не скоро купите, стоит он двадцать две тысячи талеров.

– О! – Только и смог произнести кавалер.

– Но жить в нем вам по силам, мы продавать его не спешим, и попросим у вас только четыре талера в месяц, за аренду дома.

Он взял руку кавалера и вложил в неё ключи:

– Не спешите отказываться, вы своему трактирщику столько же платите.

Волков платил поменьше, но не на много.

– А дом может понравиться вашей даме.– Продолжал, чёртов банкир. Он знал что говорить.– Возьмите всех своих людей и езжайте, посмотрите дом. Только посмотрите, покажите его своей прекрасной спутнице, за простор денег я с вас не возьму.

Волков ключи взял. Кивнул головой. Он захотел глянуть дом, что стоит двадцать две тысячи монет. Да и этой наглой девице его показать. Решил съездить сегодня же.

– И ещё кое-что, – продолжил банкир, отводя его в сторону, что бы ни кто их не слышал,– не сочтите меня невежливым, примите это как совет старика.

– Я жду ваших советов.– Сказал кавалер как можно более почтительно.

– Не носите все время броню, купите городское платье. Местное дворянство и городская знать не жалуют солдафонов, вы ведь понимаете, это вечная вражда мантий и мечей.

– Если я буду одеваться, как они… Вы думаете, они меня примут?

– Нет-нет, не рассчитывайте на это, но раздражатся при виде вас, они будут меньше. Вы ведь решили тут задержаться, прикупили землю, ставите мастерские, так попытайтесь хотя бы выглядеть как они, иначе они будут вставлять вам палки в колёса, впрочем, они и так будут. И магистрат и канцелярия архиепископа и городские цеха не дадут вам спокойно жить, готовьтесь к этому.

– Но почему?– Удивлялся Волков.

– Почему? Да мало ли почему, магистрату всегда нужны деньги, он ненасытен, вы ещё это поймёте, цехам не нужны конкуренты, а вы ставите мастерские, придворному рыцарству не нужны лишние и пришлые соискатели милостей архиепископа, а канцлеру всегда нужны бесплатные услуги.

Седой банкир улыбался и разводил руками, для него сё было ясно, а для воина, что провёл почти всю свою сознательную жизнь в войнах, всё это было в диковинку.

Он глядел на банкира, и думал, что этот старый лис уж больно дружелюбен, уж больно хочет расположить к себе, и кавалер спросил:

– А что нужно вам?

Фабио Кальяри вдруг перестал улыбаться, и из улыбчивого старика превратился в полного сил коршуна, даже внешне он был похож, тон его стал холоден, учтивость и мягкость из него испарились:

– Золоту всегда нужно железо, мой добрый рыцарь, и у вас оно есть. Вы сильный офицер, мы знаем о ваших трудностях в Фёренбурге, любой другой отступил бы, ушёл, а вы гнули людей и взяли то, что хотели, и выполнили нашу просьбу. – Банкир поднял палец вверх.– Мы знаем и о ваших делах в Рютте, вы умник, храбрец и упрямец. Редкое сочетание. Так что прячьте вашу кольчугу под бархат, а меч держите на виду, что бы ни кто не забывал, чего вы стоите. В общем, дом Ренадьди и Кальяри хочет быть вашим другом, кавалер.

– Для меня честь слышать такое. – То ли это была лесть, то ли честная хвала, но слова эти растрогали Волкова.

– Идите, друг мой, идите и купите себе городское платье, тут прямо на нашей улице есть два хороших портных. И обязательно свозите своих дам посмотреть дом. Он им понравится.

Волков раскланялся и вышел, машинально сел на коня, и, не слушая болтовню Ёгана, поехал к складам, где его ждал Пруфф и его люди для окончательного расчёта.

Он всё дорогу думал о словах банкира, и ещё недавнюю свою славу уже не принимал так радостно. Теперь он думал о том, что может и зря решил обосноваться в Ланне, не всё тут так просто, вернее всё совсем не просто, как ему казалось ещё вчера. Но земля была уже куплена, мастерские поставлены, и ему нужно было обживаться в городе, и быть готовым к трудностям. Куда ему теперь уезжать. Он решил жить тут, и местной знати придётся привыкнуть к нему, а придворным и рыцарям архиепископа подвинутся. Он решил остаться тут, тем более, что у него теперь есть такие друзья как Ренальди и Кальяри.

Не было придела радости солдатам Пруффа, когда кавалер вывалил на рогожу кучу серебра. Ёган, Хилли-Вилли, монахи и брат Семион и брат Ипполит и Сыч и Роха были тут же, все ждали своих денег и все волновались и радовались. Кроме Капитана Пруффа, тот был мрачен, и бубнил, не переставая, что это не те деньги, что можно было получить попозже и что кавалер их всё время обманывает и ведет себя не честно. Но никто его не слушал, солдаты были увлечены счётом, они считали доли. Волков тоже его не слушал, он глядел, как Сыч получает причитающиеся ему двадцать три монеты, и прячет их в кошель, под рубаху. Он знал, как этот дурак потратит свои деньги. Вернее на кого он их потратит.

И Волкову вроде, как и неприятно было, что Сыч ходит к бабе, которая ему нравится, а вроде и наплевать. Да нет, не наплевать, он почувствовал, что Фриц Ламме стал его раздражать, а раньше такого за собой кавалер не замечал.

«Погнать его прочь, – думал он,– пусть катится на вольные хлеба. Или нет, он полезен, бывает, и может ещё пригодится. Или просто запретить ему ходить к Брунхильде. А с чего бы? Другие то ходят к ней, почему Сычу нельзя, не жена же она мне. Да и денег он на неё тратит много, всё что он тратит на неё – я сберегаю».

В общем, он так и не решил, что делать, но к Сычу стал относиться гораздо хуже, хотя старался виду не показывать.

Шоссы Волков почти никогда не носил, не любил он пояса и подвязки, слишком долго всё это нужно было надевать и привязывать. Дублеты у него были, но покупал он себе только самые простые, солдатские, грубые, больше похожие на простые стёганки и без пуговиц, чтобы они не цеплялись за кольчугу. И туфли он не носил, не было у него ни туфлей, ни башмаков. Две пары не длинных, не модных сапог, одни грубые солдатские, под доспех, и ещё одни роскошные, но всё равно не модные. Его плащ, хоть и хорошего сукна и с ещё не вылезшим мехом и дорогой застёжкой, был длинен до пят и отлично хранил тепло у костра ночью. Но он был старомоден, как и его сапоги, и его меч, да и он сам.

Его сослуживцы в гвардии, частенько зубоскалили по поводу его одежды, но он не обращал на них внимания, и носил грубые сапоги с солдатскими штанами вместо ярких шоссов с изящными туфлями.

Но теперь нужно было манятся, у костров он спать больше не собирался, и плащ ему теперь нужен был короткий, модный, расшитый и едва прикрывающий зад.

Вместо солдатских простых штанов он купил себе тоже солдатские, свободные штаны-плюдерхозен. Дорогие и замысловатые, такие носили старшины и сержанты ландскнехтов, да офицерьё чёртовых горцев. Они хороши были, широки и удобны, и сочетались с шоссами, которых он взял две пары: Лиловые и синие. Ещё он взял себе добротные свободные штаны, длинной до колен, и сапоги с отворотами и легкие туфли, такие, что и по улице в них ходить нельзя, замараешься – только по паркетам. И замшевые башмаки. И два дублета, один ужасно дорогой, синий с белыми кружевными манжетами и стоячим воротниками тоже с кружевами. И второй простой серый, но с кольчужными вставками внутри, прикрывшими спину, грудь живот и подмышки. Этот дублет ему пришёлся по нраву, не мог он жить без брони. Впрочем, портной обещал ему тонкую кольчугу, не дорого, что и под синий дублет подойдёт. Волков смотрел на себя в огромное зеркало и не узнавал, перед ним стоял великолепный муж, представитель кровной знати, да и только.

– Вы просто граф, настоящий граф, – в открытую льстил ему портной.

– Берет синего бархата с пером, – сказал кавалер, не отрывая глаз от зеркала.

– Вам как рыцарю и воину, лучше подойдёт шляпа,– предлагал портной.

Но шляпа стоила в два раза дороже, и кавалер всё-таки хотел выглядеть более мирно, как и советовал ему банкир:

– Берет, и посчитай всё.

Пока портной считал, а его подмастерье ходил за беретами, Волков глядел уже не в зеркало, а на свою старую одежду. Она лежал мокрой, от снега и дождя, кучей, возле кресла, и казалась убогой, старой и грязной, по сравнению с той в которую он был сейчас одет. Нет, все вещи и обувь были ещё крепки и удобны. Но они уже были не его, а того, старого Волкова, который не расставался с арбалетом, который лез в страшные свалки и рубки, что выручить сеньора, и заслужить его благодарность. Который ходил в проломы, который был коннетаблем у взбалмошного барона-пьяницы. Это была одежда того небогатого и храброго Волков которого уже не было. Тот Волков, что смотрел на него из зеркала, красивый, высокий, великолепный, городской рыцарь – это был уже совсем другой человек.

– Двадцать два талера, кавалер.– Прервал его размышления портной.

– Разбойники, весь горд – одни разбойники,– говорил Волков примеряя, берет и, разглядывая себя в зеркало. Он остался доволен головным убором, достал деньги.

Он отдал двадцать две монеты, что чеканил курфюрст города и земли Ланн, двадцать две серебряные монеты. Тот Волков, что носил старую одежду, и которого уже не было, мог бы, и убить за такие деньги.

Он спустился в приёмную, где его ждали полусонный Ёган и мечтательный Сыч. Глаза Ёгана округлились:

– Бог ты мой! Господин, вы ли это?

– Экселенц, ну нет слов,– восхитился Сыч.

– Заберите вещи, и поехали побыстрее, – сказал Волков,– есть я хочу. Замёрзну я в таком виде, наверное.

Удивлённые взгляды своих людей его удовлетворили, но больше чем восхищение слуг, его интересовала реакция другого человека.

Ему хотелось увидеть, как отреагирует она.

Агнес уставилась на него, косила глазами и молчала, будто увидала чудо чудное. А Брунхильда, бросила взгляд, удивилась, открыла было рот, но так и осталась с открытым ртом, хотела видно сказать что то, да слов не нашла, а потом вспомнила, что она с Волковым, почему-то не разговаривает, и отвернулась, стала дальше пришивать кружева к рубахе.

Реакцией молодых женщин кавалер остался доволен, и без слов было ясно, что его вид произвёл на них нужное впечатление. И сказал:

– Собирайтесь, со мной поедите.

– Куда?– Спросила Агнес.

– Недосуг мне, – высокомерно ответила Брунхильда и продолжила шитьё.

– Я велел Ёгану телегу запрягать, для вас. Вам будет интересно поглядеть. Собирайтесь.

– Платье лучшее одевать?– Спросила Агнес.– Как в церковь?

– Как в церковь.– Кивнул кавалер.

– Холод на улице, снег, – продолжала упрямиться красавица,– платья у меня зимнего нет, башмаков зимних нет, шали нет. Без меня езжайте.

– Снег месить тебе не понадобится, из дома в дом пойдёшь, а меж ними на телеге поедешь, в одеяло укутаетесь, не замёрзните,– уговаривал Волков.

– Шейблейн на меху мне купите, так поеду,– с вызовом ответила Хильда, продолжая шить.

– Что ещё за шейблейн?– Спросил кавалер.

– Душегрейку она хочет, что бы по рукавам и на горле мех был, все дамы сейчас носят такие,– пояснила Агнес, доставая и раскладывая на кровати платье и нижние юбки.

– Куплю, собирайся, – обещал Волков.

– Вот как купите – так соберусь,– вредничала красавица.– А в одеяле не поеду.

Волкова перекосило от злости:

– Поедешь, – заорал он,– не в одеяле, так в мешке из-под гороха поедешь! Пока Ёган коня запряжёт, что бы готовы были!

И вышел, хлопнув дверью.

А Брунхильда, сидела на перине и шила, будто её все это не касается.

– Собирайся, доиграешься, и впрямь в мешке поедешь, господин шутить то не будет.– Говорила Агнес, натягивая нижнюю юбку.– Чего злишь то его? Он тебе душегрею обещал – купит.

– Уж купит, куда денется,– высокомерно отвечала красавица, нехотя вставая и откладывая шитьё,– ладно поедем, глянем, чего он там придумал.

Двор был огромен, десяток подвод могли встать. И ворота двору подстать. Высокие, крепкие и дверь рядом для пеших. Конюшня на шесть лошадей, и колодец свой. А двор мощён плитой каменной, такой ровной, что танцевать можно. Всё стояли ошеломлённые, разглядывали красоту сию. Кроме Волкова, да Брухильды. Волков знал, сколько ему платить нужно будет за дом этот, а Хильда делал вид, что ей всё равно, хотя сама рассматривал всё с интересом. И всё ей здесь нравилась. Отмечала что-то для себя.

Сыч открыл дверь дома, поднялись по двум ступеням, вошли все. Уже темнело на улице, хоть и ставни были открыты, пришлось зажигать лампы.

– Не хуже чем у барона в Рютте,– заявил Ёган, оглядывая помещение.

И было что оглядеть.

Огромный камин, что человек войти в него смог бы. Да с вертелом для жаркого, и большим чаном на цепи. Печь рядом добрая, крюки для копчения, длинный стол, с лавками, такой, что и двадцать человек сесть смогут. Каморы с посудой, кастрюли да сковороды медные, и посуда для еды простая. Горшки и ложки длинные, в общем всё, всё, всё что нужно для готовки. А с боков от камина двери, одна в комнату с палатями и лежанками, для слуг, вторая вела в теплый нужник.

– Нет, – сказал Сыч,– у барона и близко такого нет как тут.

– И что ж, мы тут жить будем?– Спросила Агнес глядя на кавалера.

А кавалер глянул на Брунхильду и произнёс:

– Я могу и в простом доме жить, но мне этот предложили, вот думаю.

– Так вы и в телеге жить можете, не хуже бродяг да цыган, – язвительно заметила красавица,– вам не привыкать, всю жизнь почитай в солдатах бродяжничали.

– Так нравится тебе или нет?– С заметным раздражением спросил Волков.

– Покои поглядеть нужно,– надменно произнесла Брунхильда.

Взяла у Сыча лампу, пошла к лестнице, что вела наверх.

– Ну, ты глянь на неё, – восхитился Ёган,– год назад в хлеву спала, а тут на тебе, покои ей поглядеть надобно, баронесса, да и только!

Хильда зыркнула на него так, что будь он из соломы так и полыхнул бы. Она всё больше не любила Ёгана, он один осмеливался ей напоминать, откуда она вышла.

А второй этаж был для господ, столовая с посудой, стол резной, да со скатертью. Вместо лавок стулья с высокими спинками, вместо ламп подсвечники на три свечи. Окна большие, светлые. Стены полотном оббиты, а поверх полотна гобелены. И покои, с кроватями тут же, кровати высокие, с балдахинами от сквозняков.

В одном покое, камин был, и кровать большая, а в другом кровать меньше, вместо камина жаровня, и теплая уборная. И зеркало большое тут было.

– Я здесь жить буду, – сказала Брунхильда.– Мне тут по нраву.

– Мне тоже нравится.– Сказала Агнес.

– Я одна тут жить буду,– уточнила Хильда,– ты себе иди место ищи.

– Так, где искать то, тут одна комната для господина осталась,– искренне удивилась девочка.

– Не знаю, – надменно сказала красавица,– в холопской поспишь, с Ёганом.

– Сама там спи, – зашипела Агнес тихо-тихо,– с Сычом.

– Что? – Так же тихо шипела в ответ. – Ишь, ты зараза косоглазая.

– Шалава беззубая.– Отвечала Агнес.

Брунхильда и хотела влепить девчонке оплеуху, да та увернулась.

– А ну хватит,– рыкнул Волков,– обе тут спать будете. Если я, конечно, соглашусь тут жить.

– А чего ж не согласитесь то?– Всё ещё раздраженно говорила Хильда. – Опять в телеге жить собираетесь?

– Дорого тут.

– Дорого? Так вы добра сто возов в Фёренбурге наворовали, чего ж вам дорого то?

Тут кавалер не выдержал, схватил её за волосы на затылке, притянул к себе, заговорил в бешенстве:

– Ты, говори-говори да не заговаривайся, не вор я, и ещё раз такое скажешь – пожалеешь.

Он с силой швырнул её на кровать. Агнес рядом стояла, сжала кулаки от страха, глазки таращила.

А Брунхильда упала на перины, ноги в коленях согнула, подол задрался, а бесстыдница смотрела в потолок и говорила:

– А перина то тут, какая мягкая, да я тут спать буду.

Волков смотрел на неё зло, и восхищался её красотой и бесстыдством, а она приподнялась на локтях, и ещё больше подобрала юбки, так, что все ноги были на виду и заговорила:

– Ну, так что, будете меня ещё за волосы трепать, мне понравилось.

Он молчал. Только на ноги её глядел. Как его бесил эта развратная девка, кто бы знал.

– Ну, – продолжала она,– гоните убогую прочь, пусть вниз идет, а я платье пока сниму. Снять?– Продолжала красавица.

Волков просто не мог согласиться, ему стоило большого труда, чтобы не шагнуть к ней, не схватить её, не вцепиться в её ляжки и ягодицы пальцами, а в шею зубами. Он повернулся и пошёл из комнаты, а она смеялась, кричал ему в след:

– Господин, мой, куда же вы? Раз уж пошли, скажите холопу своему, что б вещи мои сюда привёз, я тут сегодня спать буду, и пусть дров для жаровни принесёт, холодно тут.

Волков решил снять дом. Четыре талера в месяц ему были по силам. Деньги у него были, в денежном ларе, от которого ключ он теперь всегда носил с собой. Там было золото, что досталось ему от колдуна из Фёренбурга. Сколько было денег, он не знал точно, брату Семиону не верил, уж больно разные монеты и по весу и по чистоте лежали в ларе. Что бы знать точно, нужно было идти к меняле. Но золота было ещё много, да и серебро осталось после расчёта с Пруффом. Триста шестьдесят два талера. Да он мог себе позволить этот дом, и эту одежду и эту женщину. Вечером в дом пришли монахи, брат Ипполит и брат Семион рассматривали дом с восхищением. А Брунхильда сказала сидя внизу за длинным столом и ковыряясь ложкой в стряпне Ёгана:

– Дурень ваш, камин то топить умеет, а вот убираться и готовь, нет.

Кухарка вам нужна, и ещё одна баба для уборки и стирки.

– Стирать вы себе с Агнес сами сможете, да и готовить тоже. – Отвечал Волков.

– На всю вашу ораву готовить я буду, и не думайте даже,– заяви красавица,– и еду мне теперь пусть наверх подают, там буду есть.

Кавалер был согласен, есть крестьянское варево, что готовил Ёган, ему тоже не хотелось, кухарка была нужна. Он встал и пойди в сои покои сказал, даже приказал Брунхильде:

– Ко мне приходи ночью.

Девушка только зыркнула в ответ зло, но спорить не стала.

Брюнхвальд нанял мастера строителя, и тот помогал людям его, строить дом, работ шла быстро, Волков смотрел, как на холоде работали солдаты, они были почти раздеты, и не мёрзли, от рубах едва пар не шёл. Работа шла споро, они ставили уже второй этаж. Мальчишки Хельмут и Вильгельм были тут же, без доспехов, что были им велики, и мушкета они выглядели естественно и хорошо, деньги пошли им на пользу. Он прикупили себе хорошей одежды. И в хорошей одежде, носили стропила для дома. Они низко кланялись кавалеру, видя его.

В кузне тоже было жарко, Яков Рудермаер трезвый и сосредоточенный, то колдовал у горна, то работал малым молотом на наковальне. Ковал ствол. Роха был тут же, сидел на рогоже, что укрывала корзину с углём. Он тоже купил себе новую одежду, шляпу, подравнял бороду, в руке у него была бутылка вина.

– Мы нашли одного кузнеца,– говорил он,– он знает, как просверлить длинный ствол, просит дорого, но мы ещё поторгуемся.

– Делайте, делайте мушкеты,– отвечал кавалер,– на них будет спрос, ты ж видел, как они бьют.

– Видел, Яро, видел, мы научимся их делать, не волнуйся. Я с него,– Роха кивнул на кузнеца,– с живого не слезу.

Волков поехал к себе, на улице, маленькая девочка, лет девяти, перевязанная тёплым платком окликнула его:

– Господин Фолькоф, купите булку, вашей жене понравится. Тут в ней масло, яйцо и даже сахар, – она держала в руках короб со свежими булками,– пять пфеннигов всего.

– Ты, что меня знаешь?– Удивился кавалер.

– Конечно, вы нам святыню привезли, про вас все говорят.

– И что, хороши булки у тебя?

– Хороши, такие ангелы едят на небе, тут в булках одного масла на крейцер. Да сахар, да тонкая мука из лучшей пшеницы. Ваша жена будет довольна.

– Ну, давай четыре, раз ангелы их едят.

– Четыре!– Обрадовалась девочка, принимая деньги.– Храни вас Господь.

– И тебя, девочка, пусть хранит,– он откусил ещё теплую, мягкую и сладкую булку, она была очень вкусной, на пальцах от неё осталось масло,– неплохо, неплохо, кто ж делает такие булки?

– Мама моя и сестра моя ей помогает.

– Скажи матери своей, что ищу я кухарку, живу я на улице Форели, у монастыря Святых вод Ёрдана. Если муж ей позволит, пусть приходит.

– Нет у неё мужа, – сказала девочка обрадованно,– сейчас побегу скажу ей, значит на улице Форели, дом у монастыря.

– Беги. – Сказал кавалер, и поехал.

И девочка кинулась бежать разбрызгивая грязь и снег, стуча деревянными башмаками по мостовой.

Он ехал по городу и ел жирные булки, а люди ему кланялись, его все узнавали, и всё у него было хорошо, ну разве что томили его два дела: Уж больно много он платил за постой лошадей и подвод, и за склады. И ещё он думал всё время, как быть с епископом Вильбурга, как сказать ему, что раку забрал его брат архиепископ. Впрочем, оба дела решались, епископу он собирался написать письмо, в котором он всё объяснил бы ему. И вернул бы деньги, что жирный поп дал на поход. Ну, а товар нужно было продавать побыстрее, и чтобы не тянуть, он сейчас же, прямо с булками поехал к банкиру, что бы пригласить на торги представителя штатгальтера императора. И банкир заверил его, что Дёссель будет у складов завтра поутру. И забрал у него одну булку.

Когда кавалер подъехал к дому, там, у ворот он нашёл не старую женщину, та была на вид бедна, но опрятна и на вид приятна, стояла, ждала. Его увидала – низко кланялась.

– Ты кто?– спросил кавалер.

– Меня зовут Марта, дочь моя сказал, что вам булки мои понравились, и вы звали меня в кухарки.

– Булки вкусные, ты и другую еду готовить можешь?

– Конечно господин, всё могу, я у пресвитера нашего работала, пока он не помер.

– И какую плату ты попросишь.

Женщина замялась, боялась спросить лишнего, боялась, что откажут.

– Ну,– торопил её Волков,– говори.

– Ну, так коли дадите кров мне и двум моим дочерям, так полтора талера попрошу, а коли без крова так два.

– Дам кров и талер, – сказал Волков,– и разрешу печь булки.

– Я согласна. – Кивнула Марта обрадованно.

– И когда придёшь?

– Так сейчас приду, скарб соберу, его у меня не много, и дочерей возьму и приду.

– Жду, хочу узнать, как готовишь.

Ёган дров не жалел, кидал их много, пришлось сказать ему что бы экономил. Но дом стал теплым. Кухарка Марта привела своих дочерей, обосновалась в одной из комнаток, что были на первом этаже. Агнес спустилась к ним, она была старше девочек, да ещё и грамотна, ей пришлось по вкусу, что Марта и девочки зовут её госпожой и восхищаются тем, что она села с монахом читать Святую книгу. И читала её на языке пращуров громко и чётко, как поп, и тут же толковала текст, переводя его. Брат Ипполит и брат Семион, сидели за столом напротив неё, только кивали головами, соглашались. Оттого Агнес была горда собой, и не мудрено, все ею восхищались, она и в правду была умна на редкость.

К ним спустилась и сама госпожа Брунхильда. Господин пришёл с улицы, и ждать ночи не стал, взял её у себя в покоях, не сняв с неё платья, и теперь валялся на перинах, а она пошла, узнать насчёт ужина, так он был голоден. А за одно и поглядеть на новую кухарку. Увидев её, монахи встали, поклонились, а кухарка и её дочери приседали, тоже кланялись. Считали её за жену господина.

– Господин ужинать желают, когда готово будет?– Высокомерно спросила она.

– Скоро уже госпожа,– отвечал Марта.– Заяц почти готов.

–Заяц? – Брунхильда поморщилась.– Не люблю зайчатину. А ещё что у тебя есть.

– Ещё нога козлёнка, с вином и анисом. Капуста с уксусом, варёные яйца.

– И козлятину я не люблю,– привередничала красавица.

Ёган уже был готов сказать пару слов о ней, да она так на него глянула зло, что он не решился. Только усмехнулся и головой тряхнул.

– А что ж мне вам приготовить?– Растерялась кухарка.

– Тихо, – вдруг сказал Сыч.

Все замерли.

– Чего ты?– Раздражённо спросила Брунхильда.

– Кажись, ворота кто-то ломает.– Отвечал Сыч.– Слышите?

Да, кто то стучал в ворота.

– Ну, так возьмите огонь, и идите с Ёганом узнайте кто, пришёл на ночь глядя.– Распорядилась красавица.

– Ну, а то бы мы в темень без огня пошли бы,– ёрничал Ёган,– спасибо что сказала. У самих то у нас ума то нет, так и попёрлись бы без огня.

– Пошевеливайся дурень,– продолжала играть роль хозяйки Хильда.

– Дурень, – передразнил её Ёган, но огонь взял и пошли они с Сычом на улицу.

Вернулись они с немолодым господином, тот был богато одет, и вежлив, всем кланялся, всем улыбался, пока Ёган бегал наверх за кавалером.

Волков спустился к гостю, поздоровался, и он сразу ему не понравился:

– Вы Моисеева племени?

– Да, я из жидов, как любят говорить люди вашей веры,– сказал немолодой господин,– зовут меня Наум Коэн.

Все с интересом слушали, даже дети кухарки, все хотели знать, зачем безбожник пришёл к рыцарю Божьему.

А Волков подумал, что этот господин пришёл сделать ему предложение по поводу завтрашней торговли, возможно, он собирался, что то предложить ему, и он спросил:

– И что вам от меня нужно, Наум Коэн?

– Хотел поговорить по поводу дома.

– Дома, какого дома,– не понял кавалер,– этого дома?

– Нет не этого, – медленно говорил немолодой господин.– По поводу дома, что сгорел в Фёренбурге.

Теперь этот господин нравился кавалеру ещё меньше. В комнате повисла тишина, да такая, что сказал кавалер негромко: «Оставьте нас». И все услышали. Стали вставать из-за стола, выходить прочь.

Ёган сдуру пошёл наверх, а не со всеми в людскую. Там догнала его Брунхильда и как кошка вцепилась, ему в лицо ногтями, драла и не выпускала, шипела при этом:

– Не смей, боле, мне перечить при слугах, и насмехаться надомной не смей, слышишь, ты холоп!

– Осатанела, что ли?– Ёган оторвал её пальцы от своего лица.– Рехнулась?

– Не смей я сказал,– продолжала беситься Брунхильда и стала бить Ёган, да всё по морде, по морде. А рука у не была не лёгкая. И приговаривал,– холоп, быдло, смерд.

А он только закрывался, и отбрёхивался:

– Да отойди ты припадочная.

Наконец красавица устала, она была удовлетворена, хоть и руки заболели, и пошла в свои покои.

А Ёган остался у лестницы, вытирал кровь с расцарапанного лица, и ругался тихо:

– Вот шалава беззубая. Дура шепилявая.

К нему подошла Агнес, она видела всё, девочка достала тряпицу из рукава, стала вытирать кровь с лица слуги, и заговаривать боль, тихонько говоря непонятные слова. А Ёган говорил:

– Это вон она какая, а ведь только даёт господину, а что будет, когда женой его станет?

– Дурень ты Ёган, – улыбалась Агнес,– никогда она женой его не станет, какая ж она ему жена. Девка она трактирная, а он рыцарь, рыцари на таких не женятся.

А в низу, господин Наум Коэн говорил Волкову, без приглашения усаживаясь на лавку у стола:

– Дозволите мне сесть, стоять, я не молод уже.

– Садитесь,– дал согласие кавалер, но сам садится не стал,– стоял, руки на груди сложив, и смотрел на Коэна исподлобья.

– Я знаю,– начал гость,– что дом у синагоги спалили вы.

– На суде, на Книге Святой поклянусь, что не я.– С вызовом отвечал Волков.

– Нет, конечно, не вашей рукой разжигался огонь, но то были ваши люди, и вы как господин их несёте ответственность.

Сыч, стоял у лестницы в темноте и ловил каждое слово из их разговора.

– Идите в суд, и докажите, что дом ваш спалили мои люди.

Старик развёл руками, покачал головой и заговорил:

– Да кто ж в славном и набожном городе Ланне, примет иск от жида, против рыцаря Божьего. Нет тут такого судьи. Да ещё за проступок в чужой земле. Нет, не примут и иска даже. Мы писали жалобу курфюрсту Ребенрее, так и там у нас её брать не хотели, и бургомистр Фёренбурга сказал, что сейчас ему не до нас, он только вернулся в город, чума там стихла, и у него много дел и без наших жалоб. Что ему до наших бед.

– И вы пришли мне рассказать, как вы несчастны?

– Нет. Нет.

– Так что вы хотите?

– Вина, есть у вас вино?

Вино у Волкова было, хорошее, почти целая бочка. Которую взял он в Фёрнебурге, но этому господину он давать его не хотел, кавалер хотел, чтобы старик побыстрее убрался.

– Не дам я вам вина.– Холодно сказал он.

– А воды? Дадите? – Не отставал Коэн.– У вас тут колодец во дворе хороший.

«Как он в темноте разглядел колодец»? – Подумал кавалер и крикнул:

– Марта, – крикнул кавалер,– дай господину стакан воды.– И добавил почти с насмешкой,– Могу дать ещё хлеба, коли, вы голодны.

– Нет только воды,– старик даже улыбнулся.

Марта пришла, налила стакан воды из кувшина, поставила перед гостем и вышла. Коэн с удовольствием выпил воду, поставил стакан и сказал:

– Да колодец здесь хороший. Это потому, что он…

– Что вам нужно,– перебил его кавалер, – говорите, ночь уже близка, а вам домой ещё идти.

– Я знаю, что дом моего родственника сожгли вы, но я вас не виню, мой родственник нотариус и его дом не первый раз пытались сжечь. Вам это удалось и многие документы, важные документы не восстановить. Но не вы тому виной, вы рука, а не голова. Не будь вас – нашёлся бы другой ратный человек, просто у вас это получилось. Вот в чём дело.

– Что вы от меня хотите?– Уже начал повышать голос Волков.

– Ничего, я хочу вам помочь.

– Помочь?

– Да помочь, я хочу вам помочь.

– Мне? И как же вы мне поможете? И в чём? Я не нуждаюсь в вашей помощи.

– Нуждаетесь, только пока не знаете этого,– уверено говорил гость.

– Я…– начал было Волков.

– Да подождите. Дайте договорить, – сказал старик с видимым раздражением,– дайте закончить мне.

– Договаривайте.

– Вас хотят обмануть. Это жулики, да жулики, Кальяри, которого вы, наверное, считаете уже другом. Дёссель, штатгальтер Ульрик, всё это банда мошенников. Завтра вы продаёте ратные товары императору. Так?

– Так.– Волков понял, что этот человек знает больше, чем должен.

– Вам дадут вексель, император денег не даёт, даёт только векселя.

– Я готов принять вексель императора.

– И что вы будете с ним делать?

– Дождусь погашения.

– Три года ждать будете? Не дождётесь. Нет. Пойдёте продавать раньше, и пойдёте к Кальяри. Он единственный, кроме меня, кто покупает векселя императора. И он предложит вам четверть от стоимости векселя. Вы попытаетесь найти другого покупателя. Но не найдёте, император уже шесть лет не платит по векселям, и все кроме вас это знают.

– Не платит? – Не верил Волков.

– Не платит, и все это знают.

– А зачем же их тогда берут?

– Свободные города берут, что бы отдать их вместо подати самому императору, я беру, что бы ввозить железо и вывозить соль без пошлины. Кто чем промышляет для того их и берут. В общем, не продавайте им свой товар. Лучше выкупите склад, если нужно я дам вам денег, поставьте часть товара себе во двор, продавайте его понемногу, не торопясь, и вы выиграете. Возьмёте вексель – они вас обманут.

– Вопрос уже решён.– Сухо сказал кавалер, который не верил ни одному слову Наума Коэна.– У меня нет сомнений в честности Кальяри.

– Это потому, что он позволил вам жить в этом прекрасном доме за небольшую плату?

Волков промолчал, но гость угадал. Этот прекрасный дом, да и само отношение банкира его подкупало.

– Этот дом Ренальди и Кальяри отобрали у одного барона и не могут продать уже два года, два года они платили сторожу, а теперь им нет нужды платить, да ещё и вы им приплачиваете.

– Как бы там ни было,– продолжи кавалер,– вопрос по продаже трофеев уже решён.

– Решён, значит, уже решён,– задумчиво произнёс Наум Коэн,– хорошо, если вы уже залезли в петлю, то оставьте себе хотя бы лазейку, что выскользнуть из неё. Не продавайте им всё.

– Что?

– Что самое дорогое среди ваших товаров?

– Пушки и аркебузы.

– Так не продавайте им пушки и аркебузы. Продайте всё остальное, чёрт с ними, но пушки и аркебузы оставьте, у вас большой двор, и большой дом, здесь всё поместится, а пушки и аркебузы вы продадите за серебро, а не за бумаги, на такой товар покупатель всегда найдётся.

– Я подумаю,– ответил кавалер, ему казалось, теперь, что может и прав этот Наум Коэн. Может быть и прав.

– И ещё, – сказал гость, уже вставая,– Кальяри даст вам четверть от вашего векселя, не соглашайтесь. Торгуйтесь, и он накинет сотню, а может и две, и тогда приходите ко мне, я дам вам больше, на две сотни от цены Кальяри больше. Обещаю. Прощайте.

Наум Коэн поднялся с лавки, поклонился и вышел на улицу. Ёган проводил его до ворот. Ужин был уже готов и все сели есть. Сели внизу, за один стол. Даже Брунхильда, почти госпожа, сидела со всеми вместе. И вроде была довольна, сидя по правую руку от господина. И все остальные были довольны и ужином и новым домом. Только сам господин был задумчив и серьёзен, ел, не глядя в дорогую тарелку. И не радовал его сегодня ни дом, ни ужин.

Старшим писарем при штатгальтере Ульрике служил господин Дёссель. Уже с раннего утра пахло от него чесноком и пивом, дорогая одежда его была сплошь заляпана. Лицо было красно от избытка крови, и живот его был велик, так велик, что пуговицы чудом удерживали чрево его в одежде.

Ёще за темно Волков со своими людьми всё разложил так, что бы считать было легко, он помнил, что говорил о господине Дёсселе Фабио Кальяри и готовился вести тяжкий счёт. Кавалер показывал рукой Дёсселю уздечки. Он вывесил уздечки на телегу, пересчитав их, ещё когда имперский писарь ещё не пришёл, и теперь не считая говорил:

– Сорок одна уздечка, почти все новые, ремонта ни одна не требует. Поршу по двадцать два крейцера.

Даже не взглянув на уздечки, Дёссель сказал писарю, что шёл следом за ними с бумагой и пером:

– Пиши, как говорит господин рыцарь.

То есть Дёссель не стал ни считать, ни проверять качество, пошёл дальше, указывая перстом на стопку тряпок и спрашивая:

– Это?

– Потники, восемьдесят два, не новые прошу по четыре с половиной крейцера за один.

– Пиши,– он снова не стал считать.– Тут что?

– Стремена. Тридцать одно стремя. Семь крейцеров каждое.

– Пиши.– Приказывал Дёссель.

Писарь что шёл за ними всё записывал.

– Сёдла,– сказал Волков, он решил попробовать завысить цену и поглядеть, что скажет старший писарь штатгальтера.– В двух телегах семьдесят одно седло, ни одному ремонт не нужен. Прощу за каждое талер.

Он попросил вдове больше, чем стоили сёдла и ожидал, что вот теперь-то Дёссель остановится или возмутится или ещё что ни будь, но тот спокойно сказал своё: «Записывай», и пошёл дальше, говоря:

– А тут у вас что? А доспехи. Чего и сколько?

Кавалер был удивлён, первый раз в жизни он так торговал, но виду не показывал, он говорил:

– Шлемы сорок шесть штук, наплечники девять, один не парный, рукавицы кольчужные восемь пар, наручи четырнадцать пар, перчатки «пластина» четыре пары. За всё прошу двести два талера.

Но вот тут-то Дёссель должен был хоть что-то спросить, но Дёссель только рукой махну и писарь заскрипел пером.

Дальше всё шло так же. Кирасы и поножи, пики и алебарды, арбалет и болты, и подводы и лошади и всё остальное, включая провиант и фураж, не считались и не оценивались. Всё записывалось со слов Волкова, и цена ставилась та, которую он просил. Когда всё было записано, а случилось это быстро, Дёссель сказал:

– Это всё?

– Да,– отвечал кавалер.

– А я слышал, у вас были пушки?

– Они не продаются,– сказал Волков, он, честно говоря, немного волновался, ну не выходил у него из головы разговор с Наумом Коэном.

Он оставил себе и пушки и двенадцать аркебуз, и то и другое Сыч уже вёз к нему домой.

– Ну, что ж всё – так всё.– Сказал писарь чуть разочарованно. Он помолчал и добавил:

– Нам надо обсудить всякие мелочи, господин рыцарь, знаю хороший кабак тут рядом, кабатчик сам варит пиво, у него и получается.

– Так пройдёмте, узнаю, наконец, что такое доброе пиво Ланна, – вот теперь Волков понял, почему Дёссель соглашался на любую цену, что просил кавалер.

Они пришли в не самый частый кабак, что видел кавалер. Сели говорить, но и разговаривать им долго не пришлось:

– Наверное, вас удивил мой способ торговли,– говорил писарь, подтягивая к себе огромную глиняную кружку с пивом.

Волков тоже взял кружку, отпил и в правду хорошего пива, хотя кружка была и не очень чистой, и спросил недолго думая:

– Сколько, господин писарь?

– Сто серебряных монет, сто талеров нашего славного курфюрста. – Отвечал Дёссель улыбаясь.

– О! Вы не милосердны.– Отвечал кавалер.– Может вас устроят пятьдесят монет нашего славного курфюрста?

– Я с вами, кажется, не торговался,– напомнил старший писарь, улыбаясь неприятно.

– Да вы не торговались, – согласился Волков,– семьдесят монет.

– Накиньте ещё десять, и по рукам,– сказал Дёсель.

– Восемьдесят?– Кавалер помолчал, прикидывая прибыль, что получит он от такой славной торговли, и кивнул головой.– Хорошо!

– Ну, значит всё решено, и давайте выпьем, господин рыцарь.

– Давайте господин писарь.

Они выпили, и кавалер понял, почему всё платье господина старшего писаря в пятнах. А Дёссель тут же стряхнул капли пива с груди и пуза, вытер рот и подбородок, причмокнул противно и заговорил:

– Вы получите вексель на две тысячи сто семьдесят семь талеров.

Кавалер кивнул, он и не рассчитывал на такую сумму, он надеялся вместе с пушками взять три, а тут деньги сами плыли в руки.

– Вексель на три года от сего дня.

Волков опять кивнул.

– А хотите вексель с погашением в два года?– Дёссель смотрел с хитрецой и чуть улыбался.

– Сколько?– Сразу спросил Волков, сразу всё поняв.

– Пятьдесят.

– А если с погашением через год?

– О! Это будет уже сложнее, но за сто пятьдесят я устрою. Да, думаю смогу.

– Давайте так, сто монет вам, и вы делаете погашение через год.

– Нет-нет, тут я не решаю, тут торговаться я не могу, это решение будет принимать сам штатгальтер. Я не рискну подойти к нему с такой небольшой компенсацией.– Сразу заупрямился старший писарь.

– Значит сто пятьдесят?– Уточнил кавалер.

– Только сто пятьдесят,– подытожил Дёссель.

– Хорошо, готовьте вексель с погашением в год. Я заплачу.

– С вас двести тридцать монет.– Снова противно улыбался неряха-писарь.

Кавалер опять кивнул. У него были деньги, и вексель был очень выгоден. Нужно было брать.

– Вексель на предъявителя?– Спросил старший писарь.

– Только на моё имя.

– Ёшка, – крикнул Дёссель, опять облившись пивом, своему человеку, что сидел за соседним столом и ждал их решения,– беги в канцелярию, пусть господин штатгальтер пишет годовой вексель на имя Иеронима Фолькофа, на сумму… ну так как мы посчитали. Как у тебя записано.

Человек поднялся, поклонился и тут же ушёл.

– Вы, наверное, не знаете где наша канцелярия, она на Большой рыночной площади, ни ворот, ни двора нет, вход с площади, вы его узнаете по императорскому гербу, не ошибётесь. Приносите деньги после обеда, бумага будет готова.

– Принесу после обеда.– Обещал кавалер.

– Ну, тогда выпьем, надеюсь, что дельце у нас с вами не последнее.

– И я надеюсь. – Сказал Волков, он и вправду надеялся, что теперь ещё и мушкеты будет продавать императору.

И они выпили.

Тяжёлый кошель с серебром он отдал Дёсселю и тот запихнул деньги себе под обляпанный дублет, и вскоре из рук самого имперского штатгальтера Ульрика, который был молод, раскошен и улыбчив, кавалер получил вексель. Это был настоящий вексель, на дорогой бумаге, с тиснением и гербом в виде чёрного орла, с жёлто чёрной лентой в цвет имперскому штандарту, с красивыми вензелями. Волков прочитал дважды, что там написано и остался доволен. Молодой штатгальтер и писари ему кланялись, когда он уходил.

А снег в городе то выпадал, то таял, и город готовился к Рождеству Господню. Он приехал в свой тёплый дом, сел на втором этаже, снова достал и стал перечитывать вексель. Он мог быть счастлив, вексель должен был дать ему две тысячи сто семьдесят семь монет, да три пушки у него во дворе стояли, да двенадцать аркебуз были сложены в шкафы в его покоях. Он вытащил свой большой ларь из-под кровати, положил туда вексель. Серебра осталось совсем мало, но добрая пригоршня золота, что досталась ему от сокровищ колдуна, позволила бы безбедно пожить пару лет. Он стянул синий бархат с шара, потрогал его. Тот был холоден как всегда. Он накинул на шар материю и закрыл ларец на ключ. Затолкнул его под кровать. И пошёл вниз. Всё было хорошо, и волноваться ему было не о чем.

Брат Родерик ускорил шаг, увидев его. Не доходя до него, он протянул к нему руки и опустился на колени. Так и ждал, пока сам викарий и нунций Святого Престола не подошёл к нему и не протянул ему руки для поцелуя. Приор целовал нунцию руки, потом нунций поднял его. Они были старые знакомцы и друзья. Они оба вышли из ордена Креста святого Андрея. Ордена служителей и мучеников. И долгие годы брат Себастиан был наставником брата Родерика.

– Рад, искренне рад видеть вас, сын мой, – говорил немолодой монах, целуя щёки молодого приора и канцлера. – Как вы тут, друг мой?

– Мне не хватает вас, отец мой, – говорил брат Родерик.

Ему и вправду не хватало поддержки этого человека, отец Себастиан был известен всем как человек железного духа и строгих правил, но и как необыкновенно душевный человек.

Они пошли по длинному коридору аббатства, они были одни.

– Вы же знаете, что за дела творятся, сын мой, Святому Престолу нелегко. – Говорил нунций. – Король и император сцепились как два взбесившихся пса. На востоке османы добивают последних ортодоксов, вскоре и мы увидим их полумесяцы. А на юге и западе бесчинствуют сарацины, опустошая прибрежные провинции, пока король и император бьют друг друга. Но главная беда – это еретики. Вы же знаете, всё больше чистых людей погружаются во мрак ереси.

– Я рад, что вы приехали, – сказал молодой канцлер, – мне нелегко с ним. Думаю, нам вдвоем будет легче.

– К сожалению, сын мой, я ненадолго. Архиепископ не шлёт Престолу денег. Именно теперь, когда они так нужны. Престолу нужны добрые люди. А добрым людям нужно серебро. Последний раз Престол получал из Ланна деньги… – нунций замолчал вспоминая.

– В марте, на Благовещенье Божьей Матери. Я посылал девять тысяч в марте,– напомнил канцлер.

– На Благовещение, а сейчас уже Рождество, – произнёс отец Себастиан. – И всего девять тысяч с такой земли как Ланн. Земли втрое беднее шлют денег вторе больше.

– Казна разорена, император просит и просит денег, оружия, людей. Только за этот год мы выставили ему даром сто сорок лошадей, на севере еретики, нам нужно и своих ратных людей собирать. А на северо-востоке взбунтовались мужики, недавно в бою с ним погиб славный рыцарь Ланна. – Говорил Приор.

– Да, я слышал, – отец Себастиан осенил себя святым знамением. – Мир праху его.

– Мир праху его, – повторил брат Родерик.

– Тем не менее, архиепископ нашёл людей и средства, чтобы ограбить Фёренбург. – Продолжал разговор нунций.

– Я предпринял всё, что смог, дабы избежать этого. Испробовал все средства, но у меня не вышло. Уж больно ретив и настойчив головорез, которого наняли для этого воровства.

– И кого же нанял архиепископ?

– Нанимал не он, а епископ Вильбурга.

– Ах, вот как, опять он. Престол уже устал увещевать семейство Вуперталей, эти братцы наносят Церкви большой урон. – Нунций вздохнул. – Кровная знать на церковных престолах приносит только вред.

Приор брат Родерик не осмелился ни повторить, ни согласится вслух с такими словами. Но в душе он был полностью солидарен с нунцием.

– Мне нужна аудиенция у архиепископа, – продолжал отец Себастиан. – Но не простая аудиенция. Нужно, чтобы на ней присутствовали все отцы церкви и все аббаты земли Ланн и окрестных земель. Сможете это устроить?

– Конечно, сразу после рождества они все съедутся сюда. Их легко будет собрать на аудиенцию, но зачем нам это?

– Престол желает знать, кто из отцов встанет на его сторону, а кто будет на стороне архиепископа. Чтобы потом мы могли делать выводы.

– Я всё сделаю, все отцы будут на вашей аудиенции, но каковы главные цели собрания. – Сказал брат Родерик.

– Первым делом мне нужно собрать денег, дело второе вернуть мощи в храм Фёренбурга, уворованное да вернётся владельцу, третье дело – наказать вора. И главное, – нунций помолчал, – мы должны показать всем святым отцами и пастве, что в земле Ланна и в округах последнее слово будет не за Руперталями с их древней кровью, а за порядком и добродетелью, что несёт Святой Престол.

Брат Родерик, приор ордена Креста святого Андрея и канцлер курфюрста Ланна, был согласен с каждым словам своего наставника:

– Буду молить Господа, чтобы так и было.

Город всё больше погружался в праздник. Еда и вино заметно подорожала, да и пиво тоже. Брунхильда и Агнес вернулись из церкви утром возбуждённые:

– В городе все готовятся к празднику, – заявила Агнес, бросая на стол платок. – Везде свиней режут, баранов.

– До великого поста ещё два месяца, отчего же мяса не поесть. – Сказал отец Семион.

– А ещё в конце улицы у нас сахар стали продавать в лавке, сегодня открылась, – продолжала Агнес, садясь за стол. – Там печенье и фрукты в сахаре.

А Брунхильда была более серьёзна:

– Богатые дома пред воротами ели ставят.

– Зачем это ещё? – Спросил Волков.

– Не знаю, – сказал красавица.

– Древний обычай, идёт со времён пращуров наших, – начал объяснять всем брат Ипполит. – Символизирует вечную жизнь, а для верующих попирание смерти и Воскресение Господа нашего.

– Нам тоже нужно поставить Ёлку у ворот, – сказал Брунхильда.

– Ну, нужно, так нужно, – кавалер глянул на слугу: – Ёган найди ёлку и поставь перед воротами.

Ёган скривился, не охота ему было из тёплого дома куда-то переться. Искать ёлку, ставить её. Он зыркнул зло на Брунхильду. В другой раз и отпустил бы колкость в её адрес, да теперь уже был учён, вздохнул и стал собираться. С ним вызвался пойти брат Ипполит. Сам напросился. Заодно хотел зайти в магазин, где торговали книгами, теперь он мог себе это позволить, деньга у него завелась, свою долю он получил после дележа трофеев.

А Волков остался сидеть во главе стола, в тепле. Глядел, как кухарка готовит еду, как помогают ей её дочери, как отец Семоион и Сыч тоже что-то пытаются делать для дома. Он любовался красавицей Хильдой, в пол уха слушал Агнес и был сейчас спокоен. Ему не нужно было мёрзнуть на ветру, искать себе пропитание, жечь костёр, носить броню. Всё это осталось в прошлом. Теперь он мог просто жить, и город Ланн подходил ему для жизни.

Игнасио Роха, по прозвищу Скарафаджо, был счастлив. Он тряс бородой, уже выпил с утра, не умолкал. Он развернул тряпку и положил на стол перед кавалером круглую железную палку в три локтя длинной без малого.

– Она ровная, Яро, такая ровная, что ровнее быть не может. Этот жулик кузнец Руммель взял с меня четыре!.. – он показал Волкову четыре пальца, – четыре талера. Но он сделал всё как надо, ствол ровный, и дыра в нём точно по центру, понимаешь. Через пару дней у нас будет новый мушкет.

Кавалер взял в руки ствол повертел, посмотрел, он и в правду был хорошо сделан:

– А что ж запальной дыры он не просверлил?

– Это ерунда, Яков проковыряет. – Заварил Роха. – Главное, что ствол ровный, через два дня мушкет будет готов, и мы его попробуем за городом.

– А порох есть?

– Найдём, – сказал Скарафаджо. – И попробуем. Ты понимаешь, Яро, какое это будет большое дело? Ведь никто такое не делает у нас.

Волков понимал, он согласно кивнул. Он видел собственными глазами, как бьёт мушкет.

– Людям теперь будет наплевать, кто перед ними: рыцарь или жандарм. Пах! И всё.

Волков опять кивал.

– А у тебя выпить есть? Есть! Отлично. – Не останавливал болтовню Роха. – Да и дом у тебя хороший. Уж не моя конура. Ну, а что ж, ты ведь кавалер.

Марта налила ему вина, а он продолжал болтать, он немного раздражал Волкова своей глупой болтовнёй, но кавалер его не гнал, ведь, как ни крути, Роха был единственным человеком, кого он зал много лет. И единственным человеком, который видел, кем он был раньше и кем он стал теперь.

В ворота стучали, Сыч сходил, открыл, и на пороге дома появился Брюнхвальд и не один. С ним был рослый юноша, даже, скорее, мальчик. Он был хорошо одет, хорошо сложён, чист и серьёзен.

– Дозвольте, кавалер, вам представить моего младшего… да и можно сказать, единственного сына Максимилиана. – Произнёс Карл Крюнхвальд, подводя мальчика к столу за которым сидели Волков и Роха.

Мальчик низко и долго кланялся, Волков не поленился встать и протянуть ему руку. Максимилиан её жал с благоговением.

– Рад, что вы посетили мой дом, – сказал кавалер, – присаживайтесь господа. Марта, стаканы и вино.

– Не спешите, мой друг, – попросил Брюнхвальд старший, – у Максимилиана будет к вам просьба, которую я поддержу.

– Да? И что за просьба? – Удивился Волков. Ему было любопытно.

А уж как было любопытно Рохе и всем остальным, кто был в комнате у большого стола и камина. Все затихли, чтобы расслышать слова мальчика. И он заговорил ровным голосом, хорошо выговаривая слова, видимо, готовил речь заранее.

– Господин, всем известно, что вы вышли из солдат, рыцарское достоинство взяв не родословной, а доблестью. Солдаты ваши вас уважали, и вы не бросали их и не бежали, когда было тяжко. Мой отец считает вас честным человеком и храбрым рыцарем, и поэтому я хочу просить вас о большой привилегии для меня.

Кавалер, кажется, начинал понимать, куда клонит мальчишка. Но не перебивал его.

– Я прошу чести носить ваше оружие, и ваш герб на одежде своей.

Максимилиан стал на колено перед Волковым. Его отец стоял рядом с ним. В комнате повисла удивительная тишина, даже дочери кухарки притихли, проникнувшись важностью момента. Только дрова в печи трещали, да варево кипело на печи. Все и Брунхильда, конечно, смотрели на кавалера. И у красавицы был такой величественный вид, словно с просьбой обращались к ней.

Тишина затягивалась, и нужно было что-то отвечать, и Волков заговорил:

– Карл, неужто вы желаете сыну своему, той же участи, что в полной мере получили мы с вам? Не знаю я ремесла более тяжкого, чем воинское.

– То его выбор, – отвечал Брюнхвальд. – Я отговаривал, да разве его отговоришь. Хочу, говорит, повторить путь кавалера Фолькофа, хочу стать рыцарем.

Волков понимающе кивнул и продолжил, обращаясь к юноше:

– Друг мой, говорил я вашему отцу, что боле не желаю заниматься воинским ремеслом, кроме достоинства и денег получил я ещё хромоту неизлечимую, что изводит меня болью часто, и руку левую, слабую настолько, что сам не могу коня оседлать. И не пожелаю я вам такого же, и даже не посоветую идти в ремесло воинское.

Мальчик смотрел на него растерянно, он, видимо, никак не ожидал такого ответа. А Волков продолжал:

– В оруженосцы я взять вас не могу, так как воевать больше не хочу. Но возьму вас в помощники, коли пожелаете.

Разочарованию Максимилиана не было предела, он оглянулся на отца, а тот только грустно улыбнулся. Подошёл к нему поднял с колена и приобнял:

– Говорил я тебе, что кавалер желает уйти на покой и не воевать больше.

– Максимилиан, – продолжил Волков, – ещё раз говорю, коли вы пожелаете, возьму вас к себе за дом и хлеб в помощники.

– Ну, – сказал Брюнхвальд-старший, – гляди, какой дом у кавалера. Или будешь жить в со мной в бараках?

– А чем же я буду у вас заниматься? – Спросил юноша у Волкова.

– Тем же самым, чем занимаются оруженосцы, во-первых, лошадями, во-вторых, оружием, в-третьих, доспехами и платьем, в-четвёртых, разными поручениями.

– А будет ли у меня конь?

– Будет, – обещал Волков.– Но для начал дам вам хорошего мерина.

– А дублет с вашим гербом? И меч?

– Будет, – сказал Волков и засмеялся.

И все засмеялись, а Карл Брюнхвальд опять обнял сына. Честно говоря, он был рад, что сын не пошёл в солдаты, и будет жить в доме Волкова. Он знал не понаслышке, что такое воинское ремесло.

Они стали садится за стол, Марта разливала им вино, Максимилиан был смущён и не очень весел, он рассчитывал на почётную должность оруженосца, а получил должность помощника, а это не одно и то же.

– Ничего, парень, – утешал его Роха. – На войнах я потерял ногу, а ваша нога всегда будет при вас. И с кавалером вы не пропадёте. Я его давно знаю.

– Господин, – прервал общее оживление Ёган, – на дворе какие-то люди вас спрашивают.

– Что за люди? – насторожился кавалер.

– Богатые, спрашивают, примите ли вы их сейчас?

– Богатые? Ну, зови.

То были и действительно видные люди из обеспеченных горожан. Было их четваеро. Они представлялись, снимали береты и шапки, кланялись. Брунхильде кланялись отдельно, восхищались её красотой, что очень нравилось молодой женщине, она аж раскраснелась. Поглядывала вокруг, видят ли другие, и мужлан Ёган особенно, как её почитают. Имён этих горожан Волков не запомни, кроме одного, тот был старшим среди гостей, звали его Павлиц. Господа горожане расселись на лавке, что была по левую руку от Волкова, стали выкладывать на стол дорогие вещи. И Павлиц говорил, объясняя происходящее:

– Серебряный кубок с резьбой, то вам, господин рыцарь, от городской коммуны святого Якоба. А вот золотые серьги для вашей жены те, что побольше, и для вашей дочери те, что поменьше, от цеха валяльщиков нашего города.

«Жена» и «дочь» переглянулись. А гость продолжал:

– Цех суконщиков и ткачей и община прихода святой Магдалены просят принять вас шёлковую шаль для вашей жены и перчатки из замши для вашей дочери, и полфунта чёрного перца к вашему столу. А гильдия купцов Южных ворот, коих я представляю, преподносят вам это…

Он положил на стол перед Волковым длинную подушечку из красного бархата и на неё один за другим, да с паузами, выложил три штуки великолепных, новеньких золотых дублонов, кои в этих местах не ходят. Поклонился и сел, удовлетворённый тем как на все эти богатство смотрели все присутствующие.

Волков, удивлённо молчавший всё время, понял, что дальше молчать не прилично. И заговорил:

– Господа, не спутали ли вы меня с кем? Уж не знаю, чем я заслужил ваше расположение. Мне ли эти подарки?

Горожане довольные переглянулись. И Павлиц снова встал:

– От всех перечисленных общин и гильдий мы просим вас, господин рыцарь, досточтимый господин Фолькоф, возглавить Рождественский ход от Южных ворот и до Центральной площади. Все цеха гильдии и общины юга пойдут вам вслед.

Волков ни когда не жил в больших городах, он не помнил ничего подобного и не торопился соглашаться. Он глянул на Брюнхвальда, а тот улыбался ему и кивал: «Не волнуйся, принимай предложение». Роха тоже кивал.

– Мне нужно будет только возглавить шествие? – Уточни кавалер.

– Только, только. – Кивали депутаты.– Не волнуйтесь. Вы и ваши люди при оружии и конях и знамёнах, поедут перед колонной и всё.

– Таковы традиции в городах, – успокоил его Карл Брюнхвальд. – В моём городе было также.

– Ну, хорошо, – согласился Волков. – Я согласен. Марта, вина господам депутатам.

– Ах, как мы рады, – говорил купец Павлиц,– мы боялись, что вас уже кто-нибудь уговорил до нас.

Но Волков всё ещё настороженно относился к предложению, боялся подвоха, и поэтому предложил:

– А не хотите ли, вы господа, что бы позади меня шли сорок человек добрых людей? В доспехе и при оружии?

Депутаты переглянулись, пошептались и один из них спросил:

– А сколько то будет стоить?

– Да немного, думаю, ротмистру Брюнхвалду пара талеров, да сержанту моему талер, да всем людям добрый, а их будет сорок, обед рождественский с колбасой и пивом, вот и цена вся. – Сказал кавалер.

Депутаты опять пошептались, посчитались, покивали головами, и сообщили:

– То недорого, согласны мы. Пусть добрые люди идут с вами. И у нас гонора будет больше.

Переговоры были закончены. И все обрадовано загудели. Марта ставила стаканы, разливала вино все: Брюнхвальд и сын его, Брунхильда и Агнес, кавалер и Роха, горожане пили вино, и говорили друг другу приятные вещи. А потом депутаты кланялись и ушли.

Как только они вышли, Брунхильда схватила сдержки, стала мерить, а у Агнес были уши не проколоты, и она стала напяливать перчатки, а Волков взял дорогую шаль из шёлка посмотреть покрутил её перед глазами, и кинул на стол перед Рохой:

– Возьми жене своей.

– Чего? – Растерялся Скарафаджо.– Жене?

Он глянул на шаль, что лежала перед ним, затем на Брунхильду, что престала мерить серёжки и стояла с широко раскрытыми от гнева глазами, уставившись на кавалера.

А тот словно и не замечал её гнева и продолжал говорить Рохе:

– Ты ж говорил, что у тебя жена есть.

– Есть, – соглашался Роха.

– Ну, так бери, – настоял Волков. – На Рождество подарок.

Роха ещё раз глянул на пылающую от гнева красавицу и почти украдкой стянул со стола шаль и спрятал её себе под дублет.

– Господин, – заговорила Хильда лилейным голосом, – а, может, и не подойдёт эта шаль жене этого господина. Может, я ей что-то другое подберу.

– Подойдёт, – закончил разговор Волков, взял кубок из серебра и поставил его перед Брюнхвальдом, – это вам, Карл.

– Мне? – Удивился Ротмистр.

Волков повторять не стал, он не был щедрым человеком, и подарки он не дарил, он делал вложения, он понимал, что и Роха и Брюнхвальд ему могут пригодиться, лучше, если они будут ему благодарны. И он продолжил, обращаясь к младшему Брюнхвальду:

– Максимилиан, думаю, что дублет в моих цветах и с моим гербом будет вам к лицу, на шествии вы должны быть в нём. Меч я вам подберу, у меня есть неплохой.

– Так времени осталось мало, – мальчишка расстроился, – портной может и не успеть до праздника.

– Нужно, чтобы успел. Ёган, сходи с господином Брюнхвальдом к тому портному, что шил нам. – Кавалер кинул слуге один из трёх великолепных золотых, что лежали на подушечке. – И торгуйся с ним, портной жулик ещё тот.

Максимилиан и Ёган ещё не ушли, а Роха, дыша вином, заговорил вкрадчиво и тихо:

– Слушай, Яро, раз уж я, вроде как, твой сержант, может, и мне такой дублет пошьёшь, я тоже хочу дублет с гербом.

Волков и так раздарил уже целое состояние, но в этом Рохе отказывать было глупо. И он сказал:

– Ёган, сержанту тоже пусть шьёт, и все, чтобы было готово до праздников.

– А мне, как сержанту, положен галун из красной тесьмы на левом плече, – бубнил Роха, вылезая из-за стола и опрокидывая стаканы.

Волков его не слушал, они с Брюнхвальдом выпили вина. За окном снова пошёл снег, или дождь, а в доме было тепло, и Марта готовила обед.

И все ждали Рождества. Весь город ждал.

Ещё не все улеглись, кухарка ещё гремела кастрюлями в внизу, когда дверь открылась. Волков не запирал её сегодня. Ждал её и она пришла. Поставила свечу на стол, по-хозяйски без слов села на кровать, стала расплетать волосы, снимать одежду, что то напевая. Скинула платье и нижнюю рубаху, залезла к нему под одеяло:

– Тепло у вас тут, а нам дурень Ёган, печку не протопил на ночь.

– Дрова бережёт, я ему велел, дрова тут очень дороги.– Говорил он, чувствуя её лобок на своём бедре.

А она потянулась губами к его щеке, и гладила другую щёку рукой:

– Вот зачем вы мою шаль бродяге этому отдали?

– Так то не твоя шаль была. То моей жене дарили,– беззаботно говорил Волков.

– А эти горожане, меня за вашу жену приняли. Уж как мне раскланивались. И вы не сказали им, что я не ваша жена.

– Да угомонись ты, они и Агнес за мою дочь принимают и что?. Ты вон золотые серьги получила, и радуйся. – Всё ещё беспечно говорил кавалер.

– Радоваться, – Волкова, словно холодом обдало, а красавца чуть от него отстранилась,– чего мне радоваться то? Вот была бы я жена ваша, я может, и радовалась бы, а сейчас с чего?

– Да какая из тебя жена то, – кавалер даже удивился, он смеялся,– ты ж ноги пред кем только не раздвигала, тебя кто только за лобок не лапал. И за деньги и за так.

– Так то раньше было, а теперь нет, теперь я честной буду. – Брунхильда стала снова ласковой и нежной, снова гладила его по щеке. Шептала ему в ухо.

– Честной?– Волков опять смеялся.– Да уже была такая честная у меня. Маркитантка одна, красивая была, не старая, деньга у неё водилась, в любви мне клялась, вином поила, мясо покупала мне. Других баб от меня гоняла, и я уж думал, что и обженится можно, да в один прекрасный день я с караула пришёл к ночи, а её, невесту мою, три ламбрийца ублажают, прямо у костра. Я говорю: эй, что тут происходит? А они мне говорят: не лезь, очереди своей жди, мы ей дукат серебряный дали, ты после нас будешь. Вот и вся любовь.

– Я не такая,– зло сказала Хильда. И чуть привстала на локте.

– Да такая, такая,– вальяжно говорил кавалер, всё еще не понимал опасности.

И тут же получил по лицу, да звонкую, да ещё и по глазу, так что потемнело в нём и круги поплыли. И ведь сильно била кобыла деревенская, она ростом едва ли не с него была. Сильная была, и видно всю силу вложила. У него из глаза слезы полились, он схватился за глаз рукой, заорал:

– Ополоумела, дура?

– Да уж боле не дура, не зовите меня боле…– заорала девица.

Хильда спрыгнула с кровати, стала вещи свои с пола поднимать и, не одевшись, голая кинулась прочь, да ещё дверью так хлопнула, что всех в доме перебудила, стала биться в свою комнату и орала:

– Агнес, открой дверь, открой, говорю, чего заперлась, дура косоглазая.

Агнес открыла, и вскоре всё стихло. Волков лежал в кровати за глаз держался. А народ в людской переговаривался, обсуждал происшествие тихонько. И все, за исключением Сыча, Брунхильду осуждали, даже и, не зная из за чего шум был. Последнее время, не любили её. Даже брат Ипполит стал её побаиваться. Уж больно заносчива стала девка деревенская.

Зимняя темень отползла, серым небо стало. Едва рассвело, а на улице было многолюдно, снега почти не было, только грязь, холодная серая каша. И народ уже пьян. Мальчишки и те уже пьяны. Праздник же. Рождество! У Южных ворот столпотворение, сотни и сотни празднично одетых и уже чуть выпивших, не смотря на утро, людей.

И музыканты тут. Пищат разнообразные флейты, барабанщики, разминаясь, нехотя как бы, бью в огромные военные барабаны. И трубы, длинные, медные, трубачи в яркой одежде балуются: нет-нет, да и дунет в неё, и заревёт она. На поле в сражении, они конечно нужны, а тут в городе, кони пугаются, и хоть уши затыкай. Честные горожане в своих лучших одеждах распивают вино прямо на улице, и жёны их пьют, не стесняются. И распятия в рост человеческий стоят, ждут своего часа, когда поднимут их и понесут. И иконы огромные, украшенные лентами. Тоже ждут.

Ёган, на всё это смотрел с открытым ртом, ему всю жизнь прожившему в деревне такое в диковинку. Кавалеру, всю жизнь прожившему в военных лагерях тоже всё это в диковинку, да он рта не разевает, не по чину. Сидит в седле гордо. Доспех начищен, люди его в цветах его герба, Максимилиан и Роха ещё и с гербами, успел пошить одежду портной, хотя и взял за неё безбожно, Роха штандарт Ёгану не доверил, пояснил:

– Сержант должен флаг нести.

А Максимилиан отобрал у Ёгана арбалет, и щит господина с гербом взял себе и копьё, теперь всё оружие держал при себе, как и положено оруженосцу. Он сидел на крупном мерине, и был горд. А деловые, трезвые мужички раздавали палки и колья, давали деревяхи самым крупным парням.

Волков на это смотрел с подозрением, не понимал, зачем это, а Брюнхвальд-старший говорил, видя его непонимание:

– Это что бы с других улиц, другие колоны не лезли вперёд нашей. Вы кавалер в свары не лезьте, вам не по чину.

А он и не собирался, с чего бы ему с городским мужичьём на палках драться.

Наконец всё вроде было готово, к нему подбежал бойкий мужичок и сказал:

– Господин, всё готово, можно начинать.

Волков поднял руку, и заорал:

– Колонна!

Едва не сказал: «по четверо, за мной».

– Пошли!

И поехал на север по улице. А впереди его шагов на десять ехали Максимилиан и Роха с его штандартом и орали на всю улицу попеременно:

– Дорогу, кавалер Фолькоф едет и люди его. Дорогу.

А за ним ехали Сыч и Ёган, в красивых одеждах его цветов, а за ними Брюнхвальд и его люди в доспехах и при оружии пошли.

Забили барабаны и литавры, заревели трубы, запищали флейты, распятия и иконы поднялись над головами и поплыли вслед за кавалером. И пошли и пошли люди. Так началось шествие в честь Рождества.

Когда на пресечении Складской улицы и улицы Красильщиков они встретили такую же колону. И когда люди из чужой колонны пытались выйти вперёд, Роха и Максимилиан пригородили им дорогу конями и страшно орали:

– Дорогу, дорогу кавалеру Фолькофу и его людям. Не сметь выходить, а ну стойте, мерзавцы!

Волков и опомнится, не успел, как из его колоны выбежали молодцы с палками и тут же загнали противников обратно на улицу Красильщиков.

Максимилиан и Роха тут же поехали дальше продолжая горланить, а кавалер двинулся следом, и все остальные пошли за ним. Так и шло всё до улицы Святого Николая. Тут вдруг Максимилиан и Роха пересватали орать, остановились и стали оглядываться на Волкова, и он почти сразу понял почему. С улицы Святого Николая выходила такая же процессия, во главе которой тоже ехал кавалер, при нём были оруженосцы с копьями, и знаменосцы, и еще небольшой отряд добрых людей, что были пеши. И кавалер узнал этого человека, он был на его посвящении в рыцари, на его акколаде. Он обнимал Волкова и называл его братом. Имени его кавалер не помнил, но лицо и доспех запомнил хорошо. А неизвестный рыцарь увидев Волкова сразу поднял руку и остановил свою колону, приложил руку к груди и поклонился. Волков сделал то же самое. И его колона тоже остановилась. Трубы недовольно взревели, барабаны били, но обе колонны стояли, не двигались. Тогда неизвестный рыцарь жестом предложил колонне Волкова пройти вперёд, но Волков был тоже галантен, он поклонился и жестом предложил пройти вперёд колонне неизвестного рыцаря. Рыцарь снова положил руку на сердце и снова поклонился Волкову и только после этого, дал команду своей колонне двигаться.

Среди людей, что шли за Волковым тут же раздались крики:

– Эй, что там такое? Зачем мы их пропускаем? Давайте врежем им!

Куда они лезут вперед нас!– Кричали люди.

А из колонны, которую вёл неизвестный рыцарь, и что выходила на Складскую улицу, полетели насмешки:

– Стойте-стойте дураки, за нами пойдёте, можете поглазеть на наши зады!

Волков спросил у подъехавшего Брюнхвальда:

– Зря я пропустил эту колону? Наши люди злятся.

– К дьяволу их, пусть злятся, вы были вежливы, – отвечал Карл Брюнхвальд,– да и не должны вы драться с каждым добрым человеком который этим бюргерам не уступит место на площади. Это не они вас наняли, а вы оказали им честь.

Они снова двинулись вперёд, им дважды встречались ещё колонны, но на сей раз без рыцарей, и уж этих-то Волков не пропускал вперёд. Так они дошли и до главной площади.

А на огромной площади, между кафедральным собором и ратушей, собрались уже тысячи людей, кавалер был в шлеме и подшлемнике, и то морщился от шума. Трубы и барабаны не умолкали, да ещё многие стали стрелять из аркебуз. Шум и сизые клубы порохового дыма наполняли площадь, и при этом многие пили вино или пиво и ещё и танцевали в жиже, что осталась от снега. Для Волкова всё это казалось необычным и может быть даже интересным. Ему кто-то протянул стакан с горячим вином и корицей. Все ждали появления архиепископа, он должен был сказать рождественскую речь. Конечно, большинство на площади людей её бы даже не расслышало, поэтому все так торопились прийти на площадь первыми, что бы занять места у собора. Волков терпеливо ждал появления архиепископа на ступенях храма, и не заметил как в толпе, к нему подошёл неизвестный монах, подойдя, прокричал:

– Кавалер, вас просят пройти в храм.

– Мне пройти в храм?– Уточнил Волков.

– Да, там для вас и вашей жены есть место, и там будет праздничная служба. Если вы тут один можете послать за вашей женой. Но торопитесь, служба скоро начнётся.

– У меня нет жены,– проорал Волков и потрогал глаз,– я буду один.

Архиепископ служил мессу, хоры пели на удивление прекрасно, а лучшие люди Ланна кланялись Волкову. А он кланялся им. Здесь он видел и воинское сословие, тех людей, что были на его акколаде, и купечество, и банкиры среди которых был Фабио Кальяри и городских нобилей, и господ из магистрата, сними же стояли и штатгальтер Ульрик. И многие из этих господ были с жёнами и жёны их тоже ему кланялись и улыбались целомудренно. Монах поставил его справа от кафедры, рядом с великолепной ракой, которую он привёз из Фёренбурга, что б все видели, и его и её. И он сам разглядывал прекрасные барельефы на серебре, слушая праздничную речь архиепископа. В церкви было немного жарко, а в остальном всё было прекрасно. Он чувствовал себя здесь абсолютно естественно, он не был здесь лишним, и занимал своё место заслуженно. Поклоны важных городских особ кавалер воспринимал как должное. Он заслужил их долгими, что провёл на войне, он заслужил это место своею храбростью, упорством и доблестью, и подтверждая эти его качества на саамом виду в самом лучшем храме города Ланна стояла великолепная рака из шести пудов серебра с мощами святого Леопольда. И он рядом с ней.

Глава 16.

После богослужения, когда архиепископ и монахи, проходили мимо него курфюрст остановился рядом с ним, осенил его святым знамением и дал руку для поцелуя, Волков целовал руку святого отца. Было это у всех на виду. И от того внимание курфюрста было ещё приятнее. А после к Волкову подошли рыцари и спросили, не желает ли он отобедать с ними в трактире, что был напротив ратуши, и звался «У Вольфа». И он сразу согласился. А потом к нему подходили другие честные люди, и с жёнами, говорили имена свои и тоже звали на обеды и в гости, он им кланялся и отказывался, говорил, что уже приглашён. И честно говоря, был рад, что рыцари его пригласили первым, с ними он чувствовал себя в своей тарелке. С ними он пошёл в трактир, прежде сняв лишний доспех и отдав его Максимилиану, и трактир был хорош, хотя и не дёшев, и там они пили вино и ели паштеты и сыры, пока жарилось жаркое. Эти простые господа, были грубы местам, как и положено воинам, и шутки их были сальны, но ему они нравились, и шутки их казались смешными. Он думал о том, что с купцами да городским дворянством, да с их жёнами он не чествовал бы себя так хорошо и свободно.

А рыцари спрашивали его, с кем и когда воевал он, и под чьими знамёнами служил, где и когда сидел в осадах. И он говорил им, хотя и без хвастовства, и ему было чем гордиться. И кавалер видел, что они его уважают. И был он там счастлив, особенно после третьего кувшина вина.

Уже стемнело, и был вечер, когда они разошлись, Волков отлично провёл время и рад был новым знакомцам. Максимилиан и Ёган дождались его. И они поехали домой. Волков был весел и не совсем пьян. По городу народ уже не ходил, а те, кто ходил, были пьяны. Доехав до дома, кавалер разделся, снял сапоги и сидел за столом, просто пил пиво и не ел, только глядел на то, как едят его люди, и рассказывал им, что было на праздничной мессе. И все интересовались, слушали его особенно Агнес, которая в храм попасть не смогла. А вот Брунхильда и слушать не хотела, и вниз не пришла, велела принести ей еду наверх, где и сидела одна. Волков пошел было к ней, да она сразу ушла в свою комнату и дверь заперла.

Тогда он пошел, себе, и лёг, да не спалось ему. Он всё переживал события дня, и шествие и праздничную мессу, и внимание архиепископа и обед с рыцарями. И думалось ему, что в былые дни, дни нестерпимой тяжести и холодов и мучений от ран, никогда он и помыслить не мог, что будет ему такой почёт и такое богатство. И дом тёплый, и слуги, и деньги, да и о рыцарском титуле он не мечтал. И теперь не хотел он всё это упускать, но что бы сохранить всё это ему нужно было что то, что удержало его в этом статусе. Да ему нужны были деньги, много денег, и тут он рассчитывал на мушкеты. И тут мысли его перестали быть сладкими, и думал он о том, что дело с мушкетами на Роху возлагать нельзя, нужно самому его вести. И от этих мыслей он протрезвел окончательно, и пошёл вниз выпить воды. А внизу уже никого не было кроме Марты, все спать пошли, а она мыла кастрюли. Волков пошёл наверх, но у спальни женщин остановился. Постучался, пожелал видеть Брунхильду. Но ему не открыли, он опять постучал, и тогда услышал голос Агнес:

– Господин, Хильда вас видеть не желает. Говорит, что бы вы шли к себе.

– Открой дверь.– Настоял Волков.

– Она говорит, что б вы жену себе завели, и к ней больше не ходили, – донеслось из-за двери.– Она вам боле давать не будет.

– Ах вот как, – с угрозой сказал кавалер, и ухмыльнулся.

Больше ничего говорить не стал, а пошёл вниз, туда где, стараясь не греметь мыла медную сковороду Марта. Марта увидев его, немного перепугалась, перестала тереть тряпкой сковороду, а Волков подошёл к ней, взял за локоть, и забрал из рук сковороду, положил её на стол.

– Господин,– тихо произнесла Марта, испуганно глядя на него.

А он потянул её к лестнице, складывала руки, словно умоляла, теряла деревянные башмаки на ступеньках и чуть упираясь, повторяла всё время:

– Господин… Господин…

А он не слушал её, тянул наверх, завёл в покои свои, а она всё твердила, вроде как умоляла, трясясь от страха или ещё от чего:

– Господин, господин…

Он подвёл её к кровати, повернул к себе спиной, толкнул на кровать, поставил её на колени, на самый край, задрал подол, и с удовольствием, не спеша взялся за женский её зад. Её зад был не так хорош, как у Брунхильды, худа она была, и пятки её были черны, но ему сейчас было всё равно. Он её хотел, хотел и взял, не спеша и с удовольствием, а она так и повторяла тихо всё время:

– Господин, господин мой…

После он завалился на кровать, и лежал, а она поправляла платье, и даже в свете свечи он видел, как раскраснелись её щёки.

– Дай мне кашель,– сказал он, указывая на комод.

Она подала, он не глядя запустил в него руку, и, не считая вытащил кучу мелочи, меди и мелкого серебра, протянул ей. Марта схватила деньги, прижала к груди, поклонилась.

– Ступай, я спать буду. – Сказал Волков.

Но она стояла, не уходила.

– Чего?– Спросил кавалер.

– Господин…– она волновалась.

– Ну чего тебе?

– Боюсь, госпожа Брунхильда теперь меня погонит.– Наконец произнесла она.

– Не бойся, – обещал Волков,– не погонит.

Она не уходила. Не верила.

– Ступай, говорю, не погонит, не жена она мне.

По правую руку от архиепископа сидел его канцлер, приор брат Родерик. По левую – аббат монастыря Святых Вод Ёрдана и казначей курфюрста брат Илларион. Напротив архиепископа сидел сам викарий Себастиан, нунций Святого Престола, глаза и голос Папы. А рядом с ним, сидел мирской господин, в дорогих одеждах и золотых перстнях, которого пригласил приехать на совет сам нунций, и был это не кто иной, как бургомистр и голова городского совета свободного города Фёренбурга магистр Шульц. Так же за большим столом, покрытым драгоценной красной скатертью сидело ещё почти двадцать важных персон, двое из которых были воинского сословия, а остальные все князья церкви: аббаты и епископы. Все кроме епископа Вильбурга. Канцлер брат Родерик и его не обошёл приглашением, да выслал его так, что бы епископ Вильбурга непременно опоздал. Он и опоздал. Служки, разносили кубки из серебра, ставили их пред святыми отцами и мирянами, разливали вино драгоценное, поставили такой кубок с вином и пред нунцием, да тот, известный аскет, отверг вино, просил воды. Курфюрст подумал, что сей грубый жест ему в укор, назло, и ещё больше невзлюбил нового нунция, уже думая, что предыдущий был не так уж и плох.

Потом приезжий викарий прочёл короткую молитву, и все условности были соблюдены, медлить далее смысла не было, и брат Себастиан заговорил, сразу о деле:

– Прискорбно говорить мне о том, но король и император длят распрю свою, в благодатных землях, когда еретики и магометане рвут тела и души детей Истинной Церкви. И здесь и в странах южных.

– То воздаяние нам за грехи наши,– со скорбью в голосе отвечал курфюрст.

– Верно-верно,– соглашался нунций и продолжал,– но долг Церкви по мере сил облегчать, и так не простую, жизнь детям своим.

– На том и стоим,– соглашался курфюрст.– Молимся за детей наших.

– Молитва великая сила, но мир наш несовершенен, и порой, кроме молитвы, надобен и металл презренный, что бы люди добрые и сильные духом, не думали о пропитании семей своих и посвящали жизни свои и силы свои сохранению Столпа веры нашей, Святого престола. И я со смирением прошу ваше Высокопреосвященство, принять участие в святом деле этом.

Курфюрст насупился и молчал, конечно, он знал, зачем приехал нунций, но не думал, что он заговорит о деньгах вот так вот сразу. Он взглянул на казначея, как бы давая ему слово, и брат Илларион, человек тихий и спокойный заговорил:

– Казна земли Ланна – пуста, только что императору было дарено сто семьдесят лощадей, война с еретиками опустошила нас.

– Неужто такая богатая земля и тридцати тысяч не соберёт? – Не верил нунций, начиная с завышенной суммы.

Архиепископ только усмехнулся, а казначей продолжал:

– Тридцать тысяч? Да мы и пяти не сможем собрать, текущие долги земли – сорок шесть тысяч, мы задолжали содержание своим добрым людям уже как за четыре месяца.

– Святой Престол рассчитывал на славную землю Ланн.– Продолжал гнуть нунций.– Последний раз вы слали серебро после пасхи, а сейчас уже Рождество миновало, может брат Илларион изыщет хотя бы двадцать тысяч.

– Казна пуста,– со смиренной тихостью говорил брат Илларион.– И коли нет в ней серебра – так нет его, и не появится оно пока таможенные сборы не придут, а придут они лишь по окончании зимы, а с мужиков подати и с земель налог так и вовсе осенью будет, а то что приходит от города, то даже и текущие наши нужды не покрывает, а то что с храмов идет, то мы вам сразу высылаем, присутствующие здесь отцы не дадут мне слукавить, люди поиздержались, торговли нет, ремёсла только военные процветают, храмы нищими и страждущими наполнены, казначеи храмов жалуются мне о скудости своей, могу письма их показать у меня их тома уже. Святые отцы,– он обвёл рукой присутствующих,– будут свидетелями моими.

Отцы кивали, соглашаясь со скудостью своей, но не рьяно и молча, ни кто не хотел встревать в распрю между курфюрстом и папой. Бог его знает, как ещё всё обернётся. И то было мудро, ибо нунций был твёрд и влиятелен, и он продолжал давить на курфюрста:

– Неужто нет в такой богатой земле людей, что помогут курфюрсту серебром, слово вашего высокопреосвященства стоит дорого, по слову вашему ссудят вас любыми деньгами.

– Долгов у меня и так без меры, да и слово Престола куда весомей моего, – отвечал архиепископ, едва не переходя приличия,– может Престол возьмёт денег у щедрых людей, а я к осени, даст Бог, что-нибудь соберу под слово его. И пришлю.

У курфюрста начинало ломить пальцы на ногах, подагра ела их, видно от вина, или от этого нунция, да простит его Господь. Он искал для ног удобного положения, и пока находил, но он знал, что это ненадолго.

А викарий брат Себастиан, словно и не посланник Папы, а посланник сатаны продолжал гнуть своё:

– Знаю, знаю я о бедственном положении всех земель, что лежат рядом с землями еретиков, да всё ещё тешу себя надеждой, что изыщет земля Ланн, деньги, что бы помочь папе, ибо долг отцов церкви на плечах своих держать Престол святого Претра.

– Так и держим мы по мере сил,– тихо говорил брат Илларион.

– Значит, сможете собрать помощь, хотя бы пятнадцать тысяч?– Не отставал нунций.

– Так разве что вы посуду мою возьмёте, – уже теряя терпение, отвечал архиепископ,– и скатерти мои, и утварь из кафедры моей и митру и посох мой тоже, и одежду мою, может так престол будет доволен?

В зале повисла тишина, это был уже открытый вызов. И нунций, глядел на архиепископа в упор, и принимал его:

– Скорблю я,– чуть помедлив начал он, неотрывно глядя на архиепископа,– вижу в земле вашей оскудение, и оттого видно и устои слабнут. Видел я в главном храме вашем стоит драгоценная рака, что взята у хозяев без спроса их. Вот и честный человек из города Фёренбурга сидит тут со мной, о том он вам жаловаться хотел.

Бургомистр Шульц встал, поклонился, и произнёс:

– Люди города Фёренбурга в слезах просит вас вернуть святыни, и покарать вора, который разграбил город, пользуясь тем, что язва опустошила его. Вор Фолькоф пограбил арсенал, главный собор города, казначейства и многие дома. Убил многих добрых горожан и пожёг их жилища. О том мы написали письмо императору, союзнику нашему.

– Вот как?– Притворно удивился архиепископ.– А я слышал, что город грабили еретики. А кавалер Фолькоф побил их и отнял у них добро из арсенала.

– Богу так было угодно, что часть граждан города нашего впали в ересь,– продолжал бургомистр,– и император о том знает. И курфюрст Ребенрее, в чьих землях лежит наш город, тоже это знает. И они, какие не есть, а люди наши. А он их бил во множестве и грабил.

Хоть и не нравился Волкову отец Семион, но был он не глуп и правильно сделал, когда отдал большой кошель золота, треть того, что отняли они у колдуна, казначею архиепископа брату Илларилну. Брат Илларион это помнил, и, как и всегда тихим голосом, который все слышат, он произнёс:

– А дозволено ли мне будет напомнить, что среди убитых еретиков был и сам Якоб фон Бранц, из рода Ливенбахов, коего Карл Оттон четвёртый, курфюрст Ребенрее считал своим личным врагом, а Святая Церковь называла бичом Божий.

Ни нунций, ни бургомистр не нашлись что ответить, а архиепископа спросил удивлённо:

– Вот как, наш кавалер Фолькоф убил кого-то из Ливенбахов?

– Так говорят, монсеньор, люди, что с ним были.

– Ну что ж, то похвально, но грабить церкви, разве дозволено ему,– наконец сказал нунций.

– Так разве грабил он, а не спасал святыни от поругания?– Не отступал казначей.– Рака у нас в соборе стоит. У всех на виду.

– А утварь, там и утварь пропала, всё серебро!– Добавил бургомистр.

– Три мешка утвари и иконы в серебряных окладах у меня в казне, – отвечал брат Илларион. – В сохранности они. А про деньги слышал я, что преданы они курфюрсту Ребенрее под роспись. Как и пушки из арсенала. Вам сын мой,– говорил он бургомистру,– надо бы к другому курфюрсту обратиться, а не к моему монсеньору. Ехать вам надобно к принцу Карлу Оттону четвёртому курфюрсту и герцогу Ребенрее.

На том разговор бы и был бы закончен, не возьми слово канцлер, он, видя, что у викария и бургомистра нет больше доводов, подбросил новых дров в огонь:

– Взял что либо в бою у еретиков, или свершил воровство, рыцарь Фолькоф, доподлинно установить трудно будет, теперь. А вот то, что человека осудил он и сжёг права на суд, не имея – то факт.

– Именно,– оживился нунций,– кто позволил ему брать на себя роль трибунала инквизиции. Кто дал ему такое право? Может быть вы монсеньор архиепископ?

Этот вопрос звучал невежливо, архиепископ наливался кровью, словно от пощёчины, готов был сжечь взглядом нунция, а хуже всего было то, что ответ на этот вопрос звучал как оправдание. Он так и не смог ответить, а склонился через ручку кресла к своему канцлеру и зашептал с леденящим холодом:

– А скажи ка сын мой, кому ты служишь, а? Мне или нунцию?

Другой кто – от такого вопроса и помереть мог, но приор и канцлер его высокопреосвященства брат Родерик был не из таких, он не боялся гнева князей, боялся он только Бога и осуждения наставника своего. И поэтому заговорил он спокойно и тихо, что бы слышал только курфюрст:

– Монсеньор, два месяца назад, мы отказали просьбе императора где просил он нас о деньгах, и собрали ему только лошадей, а через пару дней наш ландтаг откажет ему в праве собирать солдат в ваших землях до конца всего будущего года, и теперь мы ещё будем покрывать головореза, который, по мнению горожан, ограбил их город, так мы совсем разругаемся с императором.

– Ничего, я выбирал его,– говорил архиепископ, но уже без излишней строгости.– Стерпит.

– И стерпел бы,– продолжал канцлер тихо,– будь на вашей стороне папа, так мы и папе в деньгах отказали, и опять же будем покрывать головореза, что презрел дух Святого трибунала, и без благословения церкви сам сжёг человека и говорят что у него это был не первый. И нунций папе об этом обязательно доложит. Мудро ли будет перечить и папе и императору одновременно. Даже если и того и другого вы избирали.

Спесь с архиепископа спадала, он был умён, и всю жизнь прекрасно чувствовал себя, искусно играя на извечных противоречиях папы и императора. Курфюрст задумался, сел в кресле ровно, что бы хоть немного унять нарастающую боль в ногах, а брат Родерик не поленился, встал за креслом своего господина и продолжал говорить:

– Умно ли нам злить папу, он всегда утверждал на приходы тех людей, о которых вы просили, а вдруг будет по-другому, и начнёт он нам тасовать приходы. Людей сюда своих ставить. Да и братом вашим вас не попрекал, что бы тот не делал.

Он помолчал и продолжил всё ещё стоя за креслом курфюрста:

– Да и императора нам злить не надобно, учитывая, что все наши товары идут через его домены беспошлинно. А мы его разозлим обязательно, ибо нет у императора союзников более верных, чем, ненавистные нам, свободные города.

Каждое слово приора было истиной, курфюрст сначала молчал, а потом спросил, уже сдаваясь:

– И что ты предлагаешь делать?

– Проявить уважение и к папе и к императору, раз уж денег им не даём.

– И как мы его проявим?

– Убьём одной палкой двух куропаток. Головореза арестуем, проведём следствие,– курфюрст, было, хотел возразить, но канцлер не дал ему сказать,– нет, не волнуйтесь, казнить не будем, пять ударов хлыстом будет довольно, лишим его рыцарского достоинства и титула защитника веры. Посадим под замок, не на цепь в подвал, а в башню, там и мебель есть и очаг, посидит два-три года, а папе и императору напишем, что чтим их интересы, а вор и самоуправец наказан. И имущество будет возвращено. И все будут довольны, что мы их уважили, хоть и денег не дали. Если же не дадим денег, да ещё проявим пренебрежение…

Брат Родерик замолчал.

Ничего, ничего не смог возразить архиепископ, сидел, дулся, и хотел побыстрее уйти, что бы врач наложил мазь на ноги. Всё складывалось не так как он хотел, но по-другому не получалось.

– Или соберём денег папе?– Продолжал тихо говорить канцлер.

– Нет, нету у нас денег. – Рявкнул архиепископ и заговорил тихо.– Объяви, что начнём расследование, и виновных накажем. Утварь церковную отдадим сегодня же. Но раку возвращать не торопись, скажи, что вернём попозже. Народ к ней ходит, сам же видл.

Архиепископ просто не мог отдать такую прекрасную вещь. Канцлер едва заметно поклонился, и стоя за креслом курфюрста произнёс:

– Его высокопреосвященство архиепископ и курфюрст города и земли Ланн повелевает, брату Августину и судье города Ланна начать дознание о воровстве в городе Фёренбурге. А комтуру брату фон Риделю, взять под стражу кавалер Фолькофа, дабы не подговаривал людей своих к сокрытию воровства, – он сделал паузу,– ну коли оно было, и чтобы не сбежал. И препроводить его в башню. Держать почестному и без цепей. А брату Иллариону, составить доклад, о делах казны, и возможности изыскать денег в помощь Святому Престолу.

Всё это не нравилось архиепископу, сидел он надутый и не только от того, что ноги болели, а и оттого, что прямо здесь, перед отцами церкви указали ему место его. А ещё думал он, что дознание опять приведёт к его брату епископу Вильбурга. И то опять ему будут ставить в укор. Он вздохнул. Были бы деньги, так лучше отдал бы денег.

– И уворованное, надо бы вернуть, хозяевам, – произнёс нунций.

Он склонился над столом и поглядел на святых отцов, что сидели по правую от него руку, затем глянул на тех, что сидели по левую от него руку:

– Нет ли среди святых отцов возражений?

Среди лиц духовных, что добились сана епископа или аббата глупцы встречаются редко, и здесь за столом их уж точно не было. Ни кто из святых отцов возражать нунцию не решился. Только кивали согласно. Хотя и надо было бы поддержать своего архиепископа, да уж больно боязно было, неизвестно, как всё повернётся. Нунций то, пёс папин, суров не на шутку. Так что молчали отцы церкви, а архиепископ вид имел побитый, мрачен был и уныл. А нунций продолжал:

– Более вопросов к его преосвященству Святой Престол не имеет, а вас святые отцы, прошу всех посетить меня сегодня и завтра, как у кого время будет, а сейчас я молиться пойду, если кто желает – прошу со мной.

Нунций просто намеренно вёл себя вызывающе, показывал всем, что Святой Престол любого согнёт, коли нужно будет.

Святые отцы стали вставать из-за стола и расходится, а курфюрст остался сидеть и подумал, что большего унижения он и не испытывал никогда. Приор брат Родерик стоял с ним рядом, и всем видом выказывал скорбь, а в душе радовался. Он был доволен, что этот архиепископ, вышедший из родовых вельмож, прочувствовал силу Матери Церкви. Курфюрст наконец встал, тяжело опираясь на подлокотник кресла, к нему тут же подбежали служки, вязли его под локти.

– Монсеньор, – заговорил приор,– мы сделали все, что в наших силах.

– Ступай,– сухо ответил курфюрст. Не хотел он его слушать больше. Наслушался уже.

Аббат монастыря Святых вод Ёрдана, древнего монашеского братства, что вело, начло своё ещё с Первого крестового похода, отец Илларион был ещё и казначеем курфюрста. Ибо не было другого человека в земле Ланн, которому архиепископ доверял бы так же. И отцу Иллариону не понравилось, как нунций обошёлся с архиепископом, негоже принижать так одного из отцов церкви, того кто избирал папу, да ещё в доме его, да ещё при людях его. Нет негоже. А ещё отец Илларион не любил канцлера, брата Родерика который старался выглядеть святее папы, а сам водил к себе дев, и не пренебрегал роскошью. И последнее: Отец Илларион не забыл, как кавалер Фолькоф прислал человека своего и передал в казну весомую толику золота. Просто прислал золота в казну архиепископа.

В общем, когда Ёган открыл калитку, то увидал простого и не молодого монаха, что вымок от зимнего дождя:

– Доложи хозяину, что видеть его желают.

– Кто желает, как доложить?– Спросил Ёган.

– Скажи монах аббат Илларион, пришёл, сосед ваш.

Он вошёл в дом осенил себя святым знамением, всем улыбался, поклонился Волкову, подошёл к очагу, протянул к нему руки, стал греться и сказал:

– Господин, велите людям вашим уйти, разговор не для ушей слуг и женщин.

– Если угодно вам будет, мы можем наверх подняться. Там нам ник кто не помешает, – сказал Волков, беря у Ёгана полотенце и вытираясь.

Он был почти раздет, мылся, так как поздно встал сегодня.

– Дозвольте мне у огня остаться, кости стариковские так быстро промерзают,– просил монах, не отходя от огня.

– Идите все, сказал кавалер и стал одевать рубаху.

Всё стали уходить, а монах остановил брата Ипполита и брата Смиона:

– А вы останьтесь братья мои, вас разговор коснётся.

Брат Семоин всё понял сразу, а юный брат Ипполит искренне удивился:

– И меня коснётся?

– И тебя сын мой, и тебя,– говорил аббат, продолжая греть руки.– Это ведь не без твоего участия сожгли колдуна в Фёренбурге?

– Я? Без моего..? Что?– Лепетал брат Ипполит.

– Это ведь ты вел запись допросов кодуна?

– Что? Когда?– Спрашивал брат Ипполит, юноша был не на шутку перепуган.– Ах да, я вёл. В Фёренбурге. А что, я не имел права?

Аббат успокаивающе похлопал его по плечу, и стал рассказывать, как рано утром на церковном совете, нунций и канцлер добились от архиепископа обещания начать дознание, против них за то что, они прав на то, не имея, учинили суд, ну и за то, что грабили город Фёренбург. И что кавалера Фолькофа, велено взять под стражу. А для братьев монахов Ипполита и Семиона будет собрана епархиальная комиссия, дабы дала она ответ, не зло ли чинили братья Матери Церкви, не в ересь ли они впали. Аббат не жалел красок, что бы эти трое, и кавалер и монахи, прониклись, и поняли что дело не шуточное. И они прониклись, юный брат Ипполит стоял, ни жив, ни мёртв, от одного слова «комиссия» его в жар бросало, и покачивало, а брат Семион, был более опытен в таких делах, потому и собирался он немедля купить коня или мула и бежать прочь из города. А кавалер сидел чернее тучи, смотрел на аббата исподлобья, словно это он, а не нунций с канцлером всё это затеяли. И прощался он с этим прекрасным домом, и думал, что делать ему с землёй у городской стены, не конфискуют ли её, и не приостановят ли вексель императорский по суду. А ведь могут. В общем, было ему, о чём грустить. Было.

– Значит, нам бежать надо?– Наконец спросил он аббата.

– Ну, коли вас ни что не держит, то бегите,– отвечал аббат, отходя от огня и присаживаясь на лавку за стол, – но я думаю, что вам есть, что тут терять,– он оглядел дом.– И почёт у вас есть, и знакомства вы тут уже завели. И расположение архиепископа.

– Так что ж делать нам?– Спросил Волков.

– Ну, так делайте от обратного,– сказал аббат,– как говорят в народе, клин клином вышибают. За забором ваши мой монастырь, братство Святых вод Ёрдана, ступайте туда, найдёте брата Иону, он у нас в Ланне комиссар трибунала святой инквизиции. Он знает толк в кострах, пожёг дочерей сатаны во множестве. Идите к нему, он ждёт вас, поедете с ним на юг, ведьм ловить, а пока ловите, к весне, дело ваше глядишь и утрясётся. А если даже и не утрясётся, то вернётесь сюда, как люди святого трибунал, понимаете, – он многозначительно поднял палец, – как люди святого трибунала. И брат Иона о вас скажет что вы люди его, и кто ж вас тогда посмеет упрекнуть в том что вы колдуна сожгли, а воровство и вовсе доказать не смогут. Вы же всё у еретиков отобрали.

Аббат встал, снова постаял у очага, погрелся:

– И помните, архиепископ не давал добро на это, нунций вынудил его, и канцлер,– он пристально глянул на кавалера и потом на брата Семиона,– не милы вы ему отчего-то. Канцлер упорствовал, рыл землю как хряк под дубом. Вот и всё. Пойду, мне пора идти.

– Отец мой, не хотите ли позавтракать?– Предложил Волков.– Сейчас будет у нас завтрак.

– Праздно живёте сын мой, у людей обед уже вот-вот, – отвечал аббат и пошёл к двери, остановился у брата Ипполита и потрепал юношу по щеке, дал поцеловать руку,– не волнуйся сын мой, Бог не выдаст, как говорится… канцлер не съест. Идите к брату Ионе. Ждёт он.

– Ёган, Сыч,– крикнул Волков,– проводите гостя.

Отец Иона лысел, был немолод, тучен, и чревом велик, и вид имел вовсе не страшный, не таким представлял его кавалер. Сидел он в монастырской столовой один и ел рыбу жареную с луком. Рыбы лежала на большом деревянном блюде, и было их много. Увидав Волкова и Максимилиана, отец Иона махал им рукой, звал за стол, угощал карасями. Волков за стол сел, да не до карасей ему было, не до карасей. А вот брат Иона был вальяжен и празден, ел карасей, заливаясь жиром, и стараясь, не подавится костями, и говорил при том, не вытирая жира с губ и подбородка:

– Отец Илларион хлопотал за вас, хлопотал. Говорит взять вас ведьм ловить, а я думаю, отчего же не взять, возьмём конечно, раз нужда у вас есть. Правда, не хотел я до весны ехать. Не люблю я по зиме…холодно. Хотя и в жару я не люблю… Но раз настоятель просит так кто ж ему откажет, поедем по зиме, брат Николас и брат Иоганн готовы, так что как вы готовы будете так и поедем, ждать настоятель не велел.

– А что от меня нужно?– Спросил кавалер.

– Так охрана и люди расторопные, берите две дюжины пеших, да ещё дюжину о конях. В места тихие поедем, на юг по реке Альк и в приток её до Рунгоффа, и далее на юг. Там народ тихий, богобоязненный. Еретиков нету. Трёх дюжин добрых людей будет достаточно. Да две повозки большие возьмите, для трибунала и писарей.

– А платить людям казана будет?– Уточнил кавалер.

– Зачем же казна? – Продолжал, есть карасей отец Иона.– Инквизицию святую кормит сатана и дети его, сын мой. Имущество ведьм, чернокнижников и еретиков – есть имущество дьявола, и пусть оно нам в помощь будет. Да простит нас Господь.

– А поймаем мы ли ведьм каких-нибудь, что бы затраты покрыть?– Не отставал от монаха Волков.

– Да уж не волнуйтесь рыцарь, у меня уже тринадцать доносов есть, а как дознание начнём, так они нам и на других укажут, они всегда перед Божьим судом говорить начинают, – успокоил его отец Иона.– Людишки про ведьм нам пишут, даст Бог ведьмы да колдуны с имуществом будут, авось без серебра нас не оставят. Так что найдите три дюжины людей на три месяца и можем хоть завтра ехать. И про возы для святых отцов и писарей не забудьте.

– Люди будут завтра,– обещал кавалер, вставая,– завтра поутру и поедем.

– Ну что ж, завтра, значит завтра,– отвечал отец Иона, беря новую рыбу,– помолимся да поедем потихоньку сатане на горе.

Волков вышел из монастыря быстрым шагом, он был сосредоточен и скор. Максимилиан едва поспевал за ним, придержал ему стремя, сел на коня сам, Волков глянул на него и сказал:

– К отцу скачите, скажите, работа есть для людей его, пусть найдёт коней двенадцать, и два мягких воза, для святых отцов, скажите, что бы на заре были все готовы выступить из города, уходим на три месяца, на юг пойдём святых отцов охранять и ведьм ловить, деньга будет.

Юный Максимилиан Брюнхввальд только кивал, он чувствовал, что происходит, что то важное и был оттого взволнован. И поскакал по улицам к отцу, а Волков поехал к банкиру Кальяри, посоветоваться, да может быть переоформить землю у стены.

Карл Брюнхвальд узнав от сына о поспешном деле медлить, не стал, пошёл на рынок купил возки, да коней, да провианта на месяц, на всех своих людей. Продавцов посла к Волкову за деньгами. У самого денег на всё это не было. А сам с людьми своими уже к вечеру готов был выступать, и люди его рады были – охрана дело лёгкое, а деньги всем нужны.

И в этот же день, встретился Карл Брюнхвальд с магистром Шульцем, бургомистром города Фёренбург, судились и рядились до ругани, и Брюнхвальд отдал расписки на те деньги, что вывез он из казначейства города, и передал офицеру фон Пиллену, а бургомистр ругал его и не верил, что курфюрст Ребенрее те деньги отдаст. А ещё Брюнхвальд сказал, что у курфюрста и пушка из городского арсенала. И что пусть бургомистр её у курфюрста тоже просит вернуть. А бургомистр опять его ругал дурными словами и вёл себя не как достойный человек. На том они и разошлись.

Волков сундук, где лежало его золото, взял с собой, оставив денег немного Марте и Агнес. А Брунхиьде денег не оставил, сама себе найдёт. Спал мало, волновался. Сыч, Ёган, Максимилиан тоже спали плохо, видно волнение хозяина и им передавалось. А уж оба монаха и брат Ипполит и брат Семион и вовсе не спали, всю ночь провели в молитвах.

Утром, на заре кавалер Фолькоф, одет был в старые свои одежды, новые дома оставил, и выехал из города Ланна в южные ворота, и было при нём четыре десятка добрых людей при оружии и конях, и полдюжины святых отцов, что сидели в возках. Кутались в рогожи и одеяла от дождя. И поехали они на юг, ловить ведьм. А в северные ворота выехал бургомистр Фёрнебурга, магистр Шульц, и были при нём мешки с церковной утварью, и расписки на деньги и на пушку, а драгоценной раки ему не дали, так как повезли её в другой храм, в другой город, что бы истинно верующие люди могли целовать раку где упокоены мощи святого Леопольда. А уж потом обещали раку вернуть в Фёренбург. Потом. Сам архиепископ ему это обещал.

Бургомистр вернулся в Фёренбург и был зол. И велел мастерам отлить из свинца доски с надписями. И доски те прибить на стены у ворот города. И те, кто читать мог, читали на них слова такие:

«Такого то года, от рождества Господа нашего, в ноябре месяце, был в Городе Фёренбург вор и разбойник кавалер Иероним Фолькоф, и грабил он арсенал и жилища честных людей, и бил честных людей до смерти. И церковь ругал. Коли кто вора Иеронима Фолькофа, в горд Фёренбург приведет, тот получит двадцать четыре талера земли Реберее, или четыре флорина золотом. А вору Иерониму Фолькофу, будут ломаны на колесе руки и ноги, а потом он будет, как вор повешен за шею, пока не издохнет. Таково решение магистрата свободного города Фёренбург».

Храни Бог, тех праведных людей, кто дочитал до конца опус сей. И коли кому понравилось тот и благословен будет. А коли добрый художник средь вас найдётся, так пусть пишет автору на почту

Konofalskaa собака джимейл.ком может дело какое у нас выйдет.

-

-

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg