«Обрученные Венецией»

Обрученные Венецией (fb2) - Обрученные Венецией 3554K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Мадлен Эссе

Мадлен Эссе Обрученные Венецией

© Мадлен Эссе, 2015

* * *

Вступление

Средневековая Италия погрязла в войнах и политических интригах.

Могущественные, блистающие своим богатством и роскошью Венеция, Генуя и Милан ищут то возможность сотрудничества между собой, то повод для войн и распрей.

К началу двадцатых годов XV века, когда в свои владения входил Ранний Ренессанс, некогда цветущая Генуэзская республика, только вырвавшаяся из политической зависимости от французов, пыталась выйти из политического и экономического кризиса, в который страна окунулась по причине бесцеремонного посягательства соседних государств на ее земли и колонии.

Одновременно в эти времена обретала расцвет и Венецианская республика, с которой Генуя полтора века соперничала за господство над выгодными торговыми путями в водах Средиземного моря. Многолетние кровопролитные войны и отсутствие согласия между сторонами приводили лишь к бесчисленным жертвам и потерям. И только Туринский мирный договор в 1381 году смог на какое-то время утихомирить распри между двумя державами. Однако мир сохранялся лишь на бумагах, – лелея в памяти былые обиды, и венецианцы, и генуэзцы продолжали взращивать в своих потомках презрение и ненависть друг к другу. Этим-то и пытались воспользоваться прочие страны средневековой Италии, такие, как Миланское герцогство, искусно вовлекая соперников в сети политических заговоров.

Бездушно играя в спектакле интриг, каждая из республик стремилась достичь господства, укрепить свою власть и расширить и без того многочисленные сокровищницы. Эти непомерные интересы обрекали их на вечное соперничество, пронося мимо внимания аристократии глубину внутреннего развития человека, его духовную сущность, его душевные потребности. Все это привнесло в судьбу главных героев желание жить и б ороться за свои чувства, минуя козни и предрассудки, принесенные циниками и лицемерами, ослепленными деньгами. Интриги и политические распри смогли полностью изменить жизнь главных героев, привнеся в их судьбы всеми гонимую любовь…

Читая роман, не забывайте: отсутствие в исторических мемуарах каких-либо событий абсолютно не исключает их наличия в действительности прошлого…

I. «Плененные мечты»

Сумрачный коридор палаццо Лоренцо Диакометти, герцога да Верона, упирался в дубовую дверь его кабинета, искусно вырезанную лучшими плотниками Генуи. Расплывчатая женская тень плавно скользила по серым каменным стенам, навевавшим прохладу и уныние. Особа, перед которой едва ли не гасли свечи, проявляя свое почтение, была младшей дочерью владельца этого роскошного особняка. С опаской оглядываясь по сторонам, синьорина спешила в кабинет отца – ту самую комнату, ставшую некогда едва ли не самой запретной зоной для дам. Но что же владело Каролиной Диакометти в то волнительное для нее мгновенье?

Очевидно, неугомонную девушку не занимал тот факт, что в генуэзском обществе стремление женщины к образованию принималось за весьма безнравственную черту. Несильно она беспокоилась и наставлениями маменьки, с детства воспитывавшей в своих дочерях лишь высокоморальные духовные качества.

Но, то ли таинственность этой комнаты, то ли соблазняющие своей неприступностью запреты, то ли взбалмошный характер девчонки мешали ее послушанию жизненным укладам. А быть может, все это настолько будоражило сердце Каролины, что она не могла устоять перед манящим искушением. Главное, сейчас она знала наверняка, что ее «преступление» не станет замеченным строгим отцом, и юная дама благодарила Бога за то, что Он возбудил в герцоге мысли о поездке в город.

Каролина аккуратно открыла тяжелую дверь. Минуя взглядом роскошь величественной комнаты, некогда вызывавшую в ней восхищение, она лишь поглощала взглядом книжные полки, до блеска натертые прислугой. И если бы не старания челяди, те давненько покрылись бы слоем пыли в ожидании, что хотя бы кто-то коснется их.

Хоть герцог да Верона и частенько хвастал перед гостями дизайнерским изяществом своего кабинета, сочетавшего в себе классическую деревянную резку и бархатистую мягкость светло-коричневой телячьей кожи, но книги в его весьма занятое внимание попадали невероятно редко. Это самое равнодушие откровенно изумляло юную синьорину, страдавшую жаждой чтения с тех самых семи лет, когда для нее стало доступно это искусство.

А вот попасть в кабинет отца Каролине удалось не так давно – всего два года назад, когда она, войдя сюда, осуществила свою маленькую мечту и погрузилась в высокое кресло отца, такое возвышенное, словно королевский трон, о котором она так часто слышала из рассказов маменьки. Тогда синьорина, деловито сложив свои ручки на гладко отполированном столе, представила себе, что чувствует отец, когда работает в этой самой дивной для нее комнате. Ей было всего тринадцать, но казалось, что в тот момент она заметно для себя повзрослела.

И сейчас, взглянув на полки, плотно заставленные книгами, она радостно перевела дух, закрыла за собой двери и, подбирая на ходу платье, бросилась к библиотеке отца.

Каролина и думать не хотела о строгих наставлениях кормилицы и родителей, с самого детства внушавших маленькой синьорине ненависть к наукам, уверяя, что женщина должна вырасти только для того, чтобы удачно выйти замуж и родить мужу детей. И она прекрасно знала, что если отец узнает о ее тайных посещениях библиотеки, то непременно накажет ее. Однако осторожность и изворотливость хитроумной девчонки не зарождали в герцоге даже малейшего подозрения об этом.

В его поседевшей от мудрости голове даже мысли не возникало, что Каролина уже самостоятельно изучила ряд наук, позволяющих удовлетворить ее неисчерпаемый интерес к истории родной Генуи. Ей хотелось знать не только о том, чем занимается отец, когда управляет кораблестроением в порту или хозяйничает в своем небольшом герцогстве.

Ее манили такие нелегкие науки, как политика и экономика, ведь происходившие в республике события только и рождали вопросы в любопытной девичьей голове. К примеру, ее удивляло, что в Генуе после освобождения от французов все меньше отдается внимания военному делу и все чаще говорят о торговле и финансах.

А еще больше ее интерес занимало соперничество между двумя сильнейшими государствами в области морской торговли – Генуей и Венецией, сопровождающееся на протяжении столетий кровопролитными войнами. Последние сведения, которые стали ей известными, содержали в себе данные о мирном договоре, подписанном обеими сторонами около сорока лет назад, после кровопролитных сражений при Кьодже. Большинство дам нашли бы эти события скучными, не таящими в себе великой ценности. Но Каролина совершенно не походила на это большинство.

Но больше всего юную синьорину, как даму с истинно женским сердцем, занимали истории о любви. Да-да! О той самой любви, о которой запрещено думать, не то чтобы говорить вслух. Но что Каролина могла поделать, если ее глаза загорались пронзительными искорками, когда она представляла перед собой невообразимо интересные фрагменты из истории Древнего Рима! Она обожала читать стихи и поэмы! У Каролины дрожали руки, когда, переполненная трепетом, она держала в руках эти священные для нее книги. И как бы ни было греховно в этом признаться, синьорина Диакометти все же отмечала для себя, что с трудом прочитанная ею Библия абсолютно не создана для юной души, наполненной мечтами о бурлящих чувствах.

Однако суровые уклады требовали изучения наизусть Псалмов, ибо Священнописание – это единственная книга, которая обязывала женщину к знаниям. Каролина с недовольством вспоминала, как в детстве едва подчинилась плети отца и только через пять месяцев после мучительного заучивания смогла хоть как-то рассказать ему выученные Псалмы.

Ее тоненькие пальчики задумчиво водили по толстым переплетам выстроенных в ряд книг и остановились на издании Франческо Петрарки «Канцоньере». Каролина едва смогла вытянуть ее: тому препятствовали плотно прижатые друг к другу книги, едва умещавшиеся на огромной полке длиною от стены до стены. И тут же синьорина сумела расставить книги так, что отсутствие какой-либо из них нельзя было заметить, хотя ей известно, что строгий отец и не подумает взглянуть на запылившиеся полки. В его интересы входили только политика, торговля, финансы, игравшие основную роль в развитии его владений и республики в целом. Тем не менее его самолюбие тешил тот факт, что шикарная библиотека, переполненная изобилием жанров произведений, всегда впечатляла знатных дворян, бывавших у него в гостях.

Каролина вбежала в свою комнату, заперла дверь и раскрыла книгу на первой странице, готовясь окунуться в изумительный мир фантазии. Но не успела она дочитать первую страницу, как услышала стук в окно. Не раздумывая, синьорина выбежала на балкон и всмотрелась в густую зеленую растительность напротив ее спальни, откуда выглядывали смеющиеся рожицы. Это уже крестьянские мальчишки, бросив в окошко Каролины маленький камешек, вызывают ее выйти к ним.

Азартно рассмеявшись, она бросилась к дверям, выбежала в коридор и с неимоверной скоростью спустилась по широкой мраморной лестнице, устланной ковром. Из кустов послышался задорный смех ребят, увидевших направляющуюся к ним синьорину, которая старалась двигаться грациозно, дабы скрыть от родных свое игривое поведение, не присущее ее положению и статусу в обществе. Но, услышав смех друзей, Каролина поняла, что играть роль воспитанной синьорины уже бессмысленно, и бросилась вдогонку, подобрав платье, чтобы не споткнуться о подол. В такие минуты она завидовала убегающим вперед мальчишкам, одетым в удобные штаны и туфли без высокой подставки, которые только-только вошли в моду.

Лоренцо не переставал изумляться: как синьорине в пятнадцать лет можно оставаться такой изворотливой и неугомонной. Ему не раз доносили, что Каролина играла с крестьянскими мальчишками, при этом вела себя как юноша, выросший в семье крестьянина. Герцог и прекрасная герцогиня строго наказывали дочь, пытаясь внушить в ее упрямую головушку, что подобное поведение не свойственно молодой синьорине. Но по прошествии определенного времени Каролина словно забывала о жестких мерах родительских наказаний и втайне от строгого отца убегала со двора в лес, где часто встречалась с друзьями.

И ей не мешало то, что ее отец титулован высоким и обязывающим перед державой чином, полученным им по наследству от своих предков. Не смущало синьорину и то, что родители этих мальчишек не просто находились под властью герцога да Верона, но и обязывались расплачиваться с вечными долгами перед ним. Каролина с сочувствием относилась к этому моменту, но ее приучили смотреть на жизнь несколько с другой стороны, которую она всячески старалась отвергать.

Каролина знала в лесу каждую веточку, каждый листик, потому что проводила здесь большую часть своего времени, в то время как герцог был уверен, что его дочь занимается рукоделием, как и должно женщине. Ее это забавляло, и, ощущая сладкий страх перед вероятным наказанием, она убегала на несколько часов в лес, прекрасно зная, что кормилица обязательно выгородит свою синьорину, придумав при этом что-нибудь об уроке вязания или шитья.

Остановившись, чтобы отдышаться, синьорина схватилась за ствол огромного дерева и оглянулась вокруг. Наверняка мальчишки где-то поблизости, поскольку внезапно исчезли из виду. Но все же зоркий взгляд Каролины узрел бежевый краешек льняной рубахи, свисающий из-за широкого ствола развесистого клена. Хитро улыбнувшись, синьорина тихонько направилась в его сторону, опасаясь наступить на какой-нибудь сухой сучок и испортить неожиданность своего появления.

Оставшись незаметной для юноши, вглядывающегося в противоположную сторону, она подошла вплотную к дереву и бросила взгляд на рукоятку кинжала, висевшего в ножнах на кожаном поясе. С невероятной ловкостью она выхватила оружие и подставила его к горлу Маттео. Юноша медленно повернул голову в сторону синьорины и испуганно посмотрел в ее хитро смеющиеся голубые глазки. Опасность, веющая от холодного оружия, вмиг растворялась в образе этой прелестной чертовки. Золотистые локоны растрепались от быстрого бега и беспорядочно рассыпались по плечам. В голубых глазках пылал хитрый огонек, а порозовевшие щеки отражали сочную юность этого невинного создания. Маттео взглядом влюбленного взрослеющего юноши восхищенно смотрел на эту девчонку, которая лукавым взглядом пронзала его яростно бьющееся сердце.

Да уж, невинностью, вероятнее всего, обладают правильные черты ее прекрасного французского лица, но никак не пылкий и своенравный характер его обладательницы. И Маттео знал об этом, как никто другой.

– Тебе ведь известно, что я не проигрываю! Даже мальчишкам! – она сомкнула губы в лукавой улыбке и тут же бросилась бежать восвояси, схватив с собой кинжал Маттео.

До нее доносились возмущенные крики ребят, но юная синьорина продолжала бежать без оглядки в сторону полей, свет от которых просачивался сквозь редеющие деревья.

Возраст Маттео несколько превосходил невинную юность Каролины, и порой ее детское ребячество он воспринимал с недоумением. Знатной девчонке в ее пятнадцать лет в силу ее непоседливого характера некогда было задумываться о более взрослых вещах, которые уже беспокоили самого Маттео. И ему давно понятно, что дружбы между ним и Каролины быть не может ввиду разницы их сословий. Однако это не мешало ему грезить о ней, как о той девушке, которую втайне ото всех он все же непременно желал заполучить.

Все было не так просто: судьба Маттео и его отца, обнищавшего дворянина, некогда занимавшего высокий пост в морском торговом флоте Генуи, изувечила представление юноши о республике, которой когда-то он полностью вверил себя. Отец его, Альфонсо Гальди, был беспощадно разорен своей же родней, бросившей всю его семью на произвол судьбы, оставив лишь несколько дукатов на жизнь. Публичное унижение, которому был подвержен Альфонсо, окунуло его в глубокую меланхолию, переросшую в тяжелую болезнь, которую ему так и не удалось преодолеть.

Оставшись самым старшим мужчиной в семье в двенадцать лет, Маттео мужественно взял на себя ответственность за родных. Оказавшись в рядах крестьян, он в поте лица работал с маменькой на земле, арендованной отцом еще при жизни у герцога да Верона. Однако все, что им удавалось, – это отработать установленные налоги на землю, и только скудный остаток средств оставался в распоряжении его семьи. И за пять лет своего проживания в поселении Маттео зарекомендовал себя надежным и смелым юношей, для которого всегда находилась ответственная работа.

Разрываясь между работой в поле, на герцогской фабрике и подработках в порту, юноша лишь изредка имел свободное время, которое он и проводил в компании прекрасной синьорины, упорно отказывающейся взрослеть.

Выбежав из леса, Каролина оказалась на краю поля с едва показавшейся из-под земли кукурузой. Там, через пару сотен шагов, начиналась еще одна лесополоса, и, не раздумывая, Каролина бросилась к ней. Она уже намеревалась преодолеть это расстояние, чтобы перебежать открытую местность, но в последний момент повернула голову направо и удивленно раскрыла рот от неожиданности. Встретить здесь отца являлось потрясающим совпадением! Он очень редко бывал в восточной части герцогства. К тому же, по ее сведениям, сейчас герцог должен находиться в банке Святого Георгия.

Тем не менее в сотне шагов от Каролины и впрямь стоял Лоренцо с виконтом и надсмотрщиком, который контролировал наемных рабочих на фабрике отца. В двух сотнях шагов от них и впрямь стояло небольшое строение без окон и с одним огромным дверным проемом, где в поте лица работали наемные рабочие за станками, принося свои многочисленные вклады в развитие сукноделия Генуи. Изготовленные материалы экспортировались морским флотом в северную и восточную Европу или подлежали преобразованию в одежды для знати.

Каролина растерянно посмотрела на приближающихся мальчишек и с другой стороны – на профиль отца, который, очевидно, все еще ее не заметил. В ней зажглась наивная надежда на то, что она так и останется незамеченной, и девушка бросилась бежать вперед, чтобы как можно быстрее скрыться в лесополосе.

– Вы обязаны все разузнать о заговоре, – произнес строго Лоренцо, которого уже предупредил один из подданных о возможном мятеже во владениях да Верона.

Мятежи… Они вспыхивали по всей Европе и сковывали страхом беспомощное сознание богачей. Крестьяне требовали от знати хотя бы малейшего проявления сострадания! Но те продолжали умножать свои богатства едва ли не на костях загнувшейся от непомерной работы челяди. Крестьяне сокрушались: разве это по-христиански? Разве этому учит Библия – уничижать ближнего своего? Однако, что может сказать духовенство, если существование Церкви как раз и обеспечивалось десятиной дворян? Что, если сама аристократия и являлась источником средств к существованию и распоряжалась деньгами, беспощадно раздавливающими людей.

Надсмотрщики – это первые люди, на кого могли полагаться дворяне. Они первые располагали сведениями о намерениях крестьян и «свободных» наемников. А опыт работы с людьми позволял надсмотрщикам быть невероятными психологами. Поэтому, находясь в непрерывном общении с крестьянами и наблюдая за их поведением, многие из них могли едва ли не предугадать действия своих подопечных. Да и доносчиков, желающих во что бы то ни стало угодить господам, среди тех же бедняков хватало.

Но сейчас надсмотрщик Алессандро растерянно смотрел на герцога, не понимая, о чем тот говорит. Когда герцог да Верона пронзал своего собеседника взглядом рассвирепевшего льва, у бедолаги вся земля уходила из-под ног. Лицо Лоренцо даже без мимики гнева и строгости выглядело грозно: изогнутые густые брови, уж многие годы как покрывшиеся сединой, соединялись на переносице, увеличивая и без того большой нос; маленькие карие глазки сверкали властолюбием и алчностью, а тонкие, задумчиво сомкнутые губы, казалось, вот-вот извергнут из себя гневный крик. Статная фигура Лоренцо придавала ему еще большей солидности и властности. Наемники нередко называли его «горным ястребом», постоянно ищущим свою жертву, которая только при взгляде на него дрожала от страха.

– Прошу простить, Ваша Светлость, но я ничего об этом не слышал. Осмелюсь предположить, что это ложные слухи, – неуверенно промолвил надсмотрщик, желая всеми своими силами убедить хозяина в своей уверенности.

– Обрати внимание, что я, ваш герцог, не стал присылать к вам своего человека, дабы выведать правду. Я явился сюда сам, а значит, – в ярости герцог схватил подданного за шиворот, – молва о мятежах несет в себе правдоподобный смысл. Следуй моей воле: разузнать об основаниях для таких сведений! Нет дыма без огня! Если введешь меня в заблуждение, мои люди, – герцог указал на двух сопровождающих его и виконта лиц в доспехах, – непременно позаботятся о твоей судьбе.

Испуганный Алессандро лишь съежился, словно в страхе, что герцог сейчас ударит его. Но тот, отпустив надсмотрщика, инстинктивно повернул голову в сторону леса как раз в тот момент, когда Каролина была на полпути к посадке. Это и отвлекло внимание герцога.

Надсмотрщик и виконт заметили, как его светлость буквально побагровели от гнева.

– Каролина?! – послышался голос, словно гром, разверзшийся с небес.

И без того перепуганному Алессандро почудилось, что земля содрогнулась от громкого крика герцога. Что за страх внушал этот грозный аристократ?

Девчонка остановилась и, переведя дух, повернулась лицом к отцу, спрятав руки с кинжалом за спину. Она только увидела, как мальчишки, не замеченные герцогом и виконтом, развернулись назад и бросились бежать вглубь леса. «Предатели», – пронеслось в мыслях, и она с сожалением посмотрела на отца.

– Подойди! – строго и озлобленно крикнул Лоренцо.

Кивком головы он дал знать виконту, чтобы он и надсмотрщик оставили его. Опустив взгляд и пряча руки за своей спиной, Каролина покорно подоспела к рассерженному отцу.

– Позвольте поинтересоваться, синьорина, что вы забыли в этих краях? – строго спросил он.

Каролина лишь виновато опустила голову и безмолвствовала от страха, боясь признаться герцогу в своем легкомыслии. И потом, так или иначе, отец не позволит ей оправдаться, потому она и не видела смысла искать объяснений своему поведению.

– Что у тебя в руках? – спросил Лоренцо, сцепив зубы от злости.

Она продолжала стоять, подобно недвижимой статуе.

– Я задал вопрос, синьорина Диакометти, что у тебя в руках? – прикрикнул он.

Не меняя выражение лица, Каролина протянула руку в сторону отца и показала кинжал. Она со страхом наблюдала, как лицо отца покрывалось пунцовыми пятнами.

– Чей он? – выдохнул с озлоблением он.

Некоторое время Каролина молчала.

– Я… нашла его, отец.

Герцог не переносил откровенное вранье и прекрасно знал, что Каролина сама в лесу не бывает.

– Если ты сейчас же не признаешься, чей это кинжал, я прикажу обыскать весь лес, найти хозяина и хорошенько проучить его.

– Молю вас, не надо, папа! – умоляющим тоном произнесла Каролина. – Это… это будет несправедливо. Я… я… украла его.

Обрадовавшись, что она нашла способ оправдаться перед отцом, при этом не обманывая его и не оставаясь предательницей перед мальчишками, чего они никогда не простили бы ей, Каролина продолжала смотреть в глаза герцогу с блеском признания вины и внутренним ликованием. Лоренцо выхватил кинжал из рук дочери. Глядя в сердитые глаза отца, Каролине казалось, что от переполняющей злости у герцога шевелятся седые волосы на голове.

– Я виновата, отец. Простите меня, – тихо промолвила она, и от этого тоненького голоска лицо Лоренцо немного смягчилось.

– Виконт Альберти, сопроводите молодую синьорину в палаццо и проследите, чтобы она не обманула вас, как это было в прошлый раз. И пусть кормилица тщательно присматривает за ней, иначе накажу и одну, и другую.

Девятнадцатилетний виконт лишь виновато взглянул на Лоренцо, вспоминая, как Каролина не так давно искусно обманула его и исчезла из его поля зрения. Тогда герцог поймал ее на развалинах старого замка недалеко от морского побережья.

– Как прикажете, ваша светлость, – процедил сквозь зубы виконт, надеясь, что в дальнейшем герцог не станет вспоминать о том неудобном для него случае.

Джованни Альберти следовал по самой длинной дороге, и Каролина прекрасно понимала, что он намеренно хочет провести с ней как можно больше времени. А для нее это было неимоверным испытанием! Она боялась смотреть в его зеленые глаза: они казались ей льдинками, обжигающими холодом ее нежную кожу там, куда направлялся пронзительный взгляд виконта. А уж он старался не упустить ни малейшего дюйма ее юной красоты! Дабы стерпеть в себе отвращение, Каролина безмолвно шагала к палаццо, не желая даже слово обронить в его адрес.

– Какая же ты непокорная, Каролина, – произнес с презрением виконт, но в то же время одарил ее взглядом, полным восхищения.

– Приятельские отношения с моим отцом не позволяют вам фамильярничать со мной, – гордо ответила на его замечание Каролина и вздернула носик кверху.

– Извольте, но ваше положение в обществе тоже никак не позволяет вести себя так, как ведете вы, синьорина, – Джованни говорил с издевкой стервеца, словно Каролина была ненавистна ему.

Она едва сдержала себя, чтобы от души не нагрубить Джованни Альберти, и перевела дух.

– Ждать недолго, прекрасная синьорина! Совсем скоро герцог да Верона все же даст разрешение на твою руку и сердце, – с откровенным ехидством сказал он, будто намеревался завоевать ее расположение своей властностью. – Наша помолвка изменит всё!

– Вы желаете жениться на мне? – в ее голосе прозвучала выразительная усмешка. – Позвольте… это издевательство? Уж не полагаете ли вы, виконт, что ваша персона – под стать дочерям герцога?

– Жаль, – с наигранным расстройством произнес виконт, – если ты не желаешь добровольно, это произойдет принудительно. Полагаю, тебе это известно, синьорина…

Вспыхнувший в сердце гнев заставил Каролину бросить на виконта яростный взгляд.

– Меня утешают очевидные сомнения, что род Альберти мой отец посчитает выгодным для своего имени! И уж тем более не думаю, что он найдет мне мужа с меньшим дворянским титулом, чем у него самого.

Усмешка на лице Джованни немного озадачила ее.

– Разве граф – это недостойный титул? Ты ничего не понимаешь в политике, милая Каролина! Поэтому не забивай свою наивную головку этими сложными мыслями.

– Граф – это достойный титул, – согласилась она. – Только ваш отец, виконт Альберти, находится в полном здравии, и пройдет немало лет, пока он уйдет в мир иной. И только тогда вы сможете унаследовать его величественный титул. А пока вам приходится лишь выполнять его наставления в отношении сотрудничества с моим отцом.

С этими словами она состроила напускное сочувствие, но ее глазки ехидно сверкнули в лучах апрельского солнца. Наслаждаясь временным замешательством виконта, синьорина шла с выражением лица победительницы.

Она решительно отказывалась представлять себе свое замужество и сейчас безумно радовалась, что это бремя в скором времени возьмет на себя ее сестра, помолвленная с генуэзским дворянином. А замужество Каролины немного подождет. Разумеется, в чем-то виконт прав – совсем скоро отец заговорит о помолвке. Только бы это «скоро» случилось хотя бы в следующем году…

Но, словно по велению юной прелестницы, ее помолвка не состоялась даже по прошествии трех долгих лет. Равно как и ее исправление в поведении. Каролина так и не смогла побороть в себе свою строптивость и покорно склонить голову перед судьбой покладистой и благонравной аристократки. Даже в прекрасные восемнадцать лет синьорины ее вероломство не переставало давать о себе знать, все чаще и чаще вдохновляя герцога на жесткие воспитательные меры.

Каролину безумно радовал тот факт, что мысли папеньки сейчас занимает ее чопорная и покладистая сестра: сначала ему пришлось разорвать помолвку Изольды с генуэзским синьором, поскольку для ее брака была выбрана партия куда выгоднее, чем простой местный дворянин – миланский кондотьер. Да и весьма запутанные государственные дела требовали от герцога, как и от многих других титулованных дворян, ряда значимых действий, направленных на укрепление позиций державы. Поэтому сейчас все мысли Лоренцо устремлялись на кипу разного рода забот, хотя поведение младшей дочери он не оставлял без внимания, время от времени беседуя со своей супругой на этот счет.

– Патрисия, я схожу с ума от проделок этой девчонки! – кричал Лоренцо, поведав жене об очередной выходке Каролины. – Ей скоро восемнадцать, а она ведет себя, как двенадцатилетний мальчишка. Я был бы признателен, если ты попытаешься на нее повлиять, – сказал возмущенно герцог и посмотрел на герцогиню да Верона. – Ведь опять, опять ее видели в окружении этих… мелких и ничтожных отпрысков нищеты, с которыми она стреляла из лука. Можешь себе представить? Я накажу ее… я запру ее в башне… я… я… – герцог едва не задыхался от гнева. – Я не могу быть больше таким мягким, Патрисия! Тебе известно, что мне не свойственно снисхождение в таких деликатных вопросах!

Будучи абсолютно спокойной и невозмутимой женщиной, в свои сорок четыре года Патрисия да Верона выглядела все так же свежо, как и в тридцать пять. Несмотря на столь долгий срок, проведенный в браке, герцог и сейчас замирал, глядя на ее стройный стан, миловидный взгляд, роскошные волосы, и готов был преклоняться перед ее красотой. Но сейчас она гордо смотрела на мужа голубыми, словно небо, глазами и молчала. Его возмущала собственная бесхарактерность перед супругой, которая почему-то стала проявляться в последние годы брака, но он не смог повысить на нее голос даже в таком серьезном вопросе как воспитание дочери.

– Вам же известно, ваша светлость, что Каролина очень своеобразный ребенок…

– В том-то и дело, Патрисия, что она уже не ребенок. Ты в ее возрасте уже была замужем за мной.

Патрисия опустила глаза, не желая погружаться в воспоминания о начале брачного пути.

– Полагаю, что Каролина еще не готова к замужеству.

– А что ее способно изменить, Патрисия, как полагаешь? Я же не могу велеть высечь ее, как непокорного слугу! Я ума не приложу, что с ней делать.

Герцог присел за туалетный столик жены и схватился за седую голову.

– Она позорит мое имя. Бегает в лесу с крестьянскими детьми, при этом неизвестно, в какие игры они играют. Вспомни, как тогда я изъял у нее кинжал!

Патрисия глубоко вздохнула и присела на диванчик, расправив складки темно-синего бархатного платья.

– Но что же ты сделаешь, Лоренцо? – спросила она, отойдя от официального общения с супругом. – Закроешь ее в темном чулане и будешь ждать, когда она одумается и осознает свое поведение? Полагаю, что она и здесь придумает что-нибудь эдакое, что еще больше тебя расстроит.

– Если нужно будет, то закрою в чулане, выдам замуж или не знаю, не знаю… Высечь ее надо хорошенько! – озлобленно процедил сквозь зубы герцог. – По ее вине на меня показывают пальцем и говорят, что я потакаю крестьянам. А слухи… Бог мой, сколько сплетен вокруг!

– Для моего строгого мужа все еще поразительно поведение его неугомонной дочери, – с улыбкой произнесла Патрисия и подошла к Лоренцо, обнимая его. – Каролине и впрямь присущи темпераментные качества, не свойственные знатной дворянке. Но ее изменить сможет лишь время и жизнь. Хоть я и сомневаюсь, что упрямство, полученное ею в наследство от отца, позволит ей сломить себя.

Герцог прикоснулся губами к тоненькой кисти супруги. Он не знал, по каким рецептам она действует, дабы успокоить его вспыльчивое сердце, но в большинстве случаев ей удавалось это сделать.

– Отчего же Изольда совсем не такая, Патрисия? – словно прирученный теплотой ее руки, бродившей по его волосам, произнес он. – Ведь они получили абсолютно одинаковое воспитание. Да и в возрасте у них всего год разницы…

Патрисия промолчала, прекрасно понимая, что Изольда своим высокомерием, не позволяющим ей вести себя против правил этикета, полностью пошла в своего отца. Хоть герцогине и более симпатично простодушное поведение младшей дочери, она безоговорочно понимает, что позволять самовольства Каролине нельзя.

– Как только мы проведем свадьбу Изольды, я тут же по думаю о замужестве Каролины, – словно приговор, произнес герцог.

Герцогиня со страхом закрыла глаза. Она даже представить себе не могла, как можно такую вольную птичку, как Каролина, жестоко закупорить в этой жуткой клетке? Почему-то смолоду женскую судьбу герцогиня так и называла – темной клеткой, обросшей ветвистым терновником, из которой нельзя выбраться, не изранившись. Но теперь, когда это коснулось Каролины, Патрисию одолел страх за младшую дочь, ведь, зная взбалмошность этой девчонки, она наверняка выкинет какой-нибудь невообразимый номер на собственной свадьбе.

– Поразительно, что по сей день ты так и не смог определиться с женихом Каролины, в то время как первая помолвка Изольды состоялась, когда ей едва стукнуло четырнадцать…

– Ох, герцогиня Патрисия… – когда герцог нервничал, он нередко переходил на положенное обращение к супруге, хотя и не любил отягощать официозом общение с семьей. – Первая помолвка была лишь результатом моей торопливости. И благо, что свадьба не состоялась! И потом, тебе ведь известно, как никому другому, что при отсутствии сыновей первой дочери отходит большая часть приданого: именно она является основной наследницей. Поэтому ее брак – наиболее выгодная сделка, которую мне пришлось тщательно обдумать…

Сердце герцогини дрогнуло, – муж уже давно не упрекал ее в неспособности родить ему сына. Однако после родов младшей дочери ей и вовсе не удалось забеременеть. Поначалу герцог, будучи еще горделивым любимцем женщин в расцвете лет, всячески истязал свою жену непрестанными порицаниями. Но ближе к шестидесяти пяти годам, когда прежние силы и здоровье стали подводить Лоренцо, он все больше и больше дорожил вниманием милой супруги, ставшей ему утешением в самые трудные периоды его жизни.

– Мне понятны ваши стремления укрепить свою династию, герцог, – спокойно отвечала Патрисия. – Однако ваши колебания лишь на руку обеим дочерям. Не могу не признаться, что меня это радует – они дольше останутся в нашем доме.

Лоренцо лишь усмехнулся.

– О, Патрисия, избавь меня от сантиментов, – с недовольством промолвил он.

– Молю тебя, Лоренцо, позволь Каролине исправиться! – умоляющим голосом произнесла герцогиня, и это заставило герцога как-то с мягкостью на нее посмотреть.

– Хорошо, Патрисия, – вздохнул он, словно недовольный своей слабохарактерностью перед женой. – У нее будет время продемонстрировать свою покорность до свадьбы в Милане. Затем мне в обязательном порядке надобно устроить помолвку и ей. Полагаю, что виконт Альберти вполне сошел бы ей за мужа.

Родительское наказание в виде домашнего ареста нисколько не расстраивало Каролину: она использовала этот момент себе во благо. Окунувшись с головой в прекраснейший роман «Фьяметта», отражающий, словно насквозь, любовь в женской душе, синьорина и не замечала времени, стремительно пролетавшего мимо ее увлеченного внимания.

«Любовь – вот что поистине должно занимать сердце женщины», – с восторгом думалось Каролине, пока чудесное издание захватывало ее трепещущую душу. «Чистота мыслей и высокая нравственность – вот что на самом деле должно беспокоить сердце дамы», – словно услышала она в ответ нравоучения своей кормилицы Паломы, занимавшейся ее воспитанием с самого рождения. И прочти она мысли своей воспитанницы, то непременно осадила бы в ней все порхающие мечты своими приземленными фразами. Да-да, эта порой несносная мавританка просто выводила из себя занудством и скупостью на эмоции. Поэтому свои мечтания Каролина хранила в своем сердце, боясь проговориться об этом вслух.

Да и о каких чувствах можно говорить, если ей, Каролине, уже давно внушали мысли о том, что брак заключают как деловое соглашение, а любовь – лишь миф, созданный людьми? Причем, бедными людьми, не имеющими за своей душой ни дуката приданого. И сейчас эта удивительная книга словно возносила ее в небеса от мысли, что красивые чувства когда-нибудь могут сразить и ее сердце.

Эти воздушные порхания в облаках прервало громыхание открывающейся двери, и Каролина подскочила, едва успев спрятать книгу под кровать. Каково же было ее удивление, когда на пороге своих покоев она увидела старшую сестру!

Приподнятый нос с горбинкой, уродовавший и без того некрасивое лицо Изольды, и гордый взгляд на строптивую младшую сестру так раздражали Каролину, что она едва сдерживалась, чтобы всплеснуть эмоциями. В подобные мгновенья Изольда казалась еще более похожей на отца: густые черные брови сдвинулись, придавая непривлекательности и без того мужеподобным чертам ее худощавого лица, а сомкнутые губы словно пытались сдержать в себе вырывающийся на волю крик.

– Ты – жалкая плебейка… как ты смеешь вносить раздор в семью и расстраивать родителей?! – воскликнула недовольно Изольда, подойдя ближе к сестре и стараясь сохранять выражение лица гордой и воспитанной особы.

– Я – не плебейка! – воскликнула Каролина. – Я – такая же синьорина, как и ты!

– Не смей меня сравнивать с собой, ничтожество, – процедила сквозь зубы Изольда и тяжело вздохнула. – Но это ничего, вскоре я выйду замуж и, слава Иисусу Христу, твои проступки более не коснутся моих глаз.

Изольда томно вздохнула и с яростью посмотрела на сестру.

– Жду – не дождусь, – съехидничала Каролина и ответила той ехидным взглядом.

– Что ты так радуешься? – негодовала старшая сестра. – Ведь не за горами и разрешение твоей участи. И сдается мне, что ты настолько рассердила отца, что твоя помолвка состоится так же скоро.

Сердце Каролины дрогнуло при последних словах сестры, прозвучавших, словно приговор, и она взволнованно опустила глаза. Но растерянность ее продолжалась всего несколько секунд, и она гордо подняла глаза на старшую сестру, окатив ее холодным и пронзительным взглядом, словно видела Изольду насквозь.

– Я выйду замуж только по любви! – твердо и спокойно промолвила она, словно пророчила свое будущее.

Ненавистная усмешка скривила тонкие губы Изольды.

– Ты хочешь сказать, что ты вообще никогда не выйдешь замуж? Или найдешь себе мужа из какой-нибудь крестьянской семьи и всю жизнь проживешь в невыразимой нищете, тяжело работая на какого-нибудь дворянина, может, даже на моего мужа, – последние слова похоже развеселили Изольду. – А затем отправишься в мир иной с тяжестью на сердце, что оставляешь своих детей одних проживать эту тяжелую, бессмысленную жизнь.

Эти слова и прозвучавший следом злорадный смех Изольды вызвали наплывшие на глаза Каролины слезы.

– Прочь! – закричала она. – Убирайся, иначе ты не доживешь до своей свадьбы!

– Что здесь происходит? – девушки обернулись на грозный голос матушки и притихли.

– Она угрожает мне, – пискляво пожаловалась Изольда, превратившись из разъяренного быка в кроткую овечку.

Каролина испуганно посмотрела на сестру и готова была воистину убить ее за предательство. Сколько они ни ругались, Каролина никогда не жаловалась родителям, что Изольда обижает ее. Патрисия строго посмотрела на дочерей.

– Изольда, поди к себе, – строго сказала она и посмотрела на взволнованную Каролину со слезами на глазах, которая готовилась уже слушать строгий, порицающий голос матери.

– Матушка, я не угрожала ей, – произнесла жалобно Каролина.

– Я все слышала, – спокойно промолвила Патрисия, и дочь заметила добрый блик в глазах матери. – Потерпи еще совсем немного, и тебе не придется более выслушивать от нее оскорблений, – произнесла она и присела на кровать.

В тот момент Патрисия казалась Каролине эльфом, озаряющим своим ярким светом все тусклое и серое вокруг. Юная синьорина присела рядом с мамой.

– Матушка, я не хочу замуж, – воскликнула она и легла на кровать, уткнувшись лицом в подушку, чтобы скрыть свои слезы.

– Мне понятны твои желания, дочь моя, – ответила герцогиня, едва сдерживая в себе подошедший ком к горлу. – Но существуют вещи, которые нам не подвластны. К тому же тебе нужно немедленно прекратить вести себя неподобающим для будущей герцогини образом. Отец очень рассержен твоим поведением, и он в самом деле намерен выдать тебя замуж. Оттянуть на какое-то время это замужество сможет лишь твоя покорность и достойное поведение.

В строгом голосе мамы Каролина смогла ухватить легкие нотки понимания и великодушия, что отчасти ее успокоило.

Каролина не знала, как двадцать семь лет назад Патрисия говорила своим родителям те же слова о нежеланном браке. Но ее отец даже не думал потакать дочери и насильно потащил ее к алтарю. Первые ночи своего замужества Патрисия провела тихонько плача под сопение удовлетворившего свои мужские потребности Лоренцо. И более всего юную француженку удручала разница в возрасте, стоявшая на пути взаимопонимания пары, – двадцать один год. Затем трудности в попытках забеременеть, когда супруг настойчиво требовал наследника, тяжелые роды. И когда она воспитывала Изольду, ее сердце предчувствовало, что девочка возьмет все черты отца, – не только внешние, но и внутренние. Возможно, это и не так скверно, – чтобы женщине выжить в этом жестоком мире, где она продается по количеству монет в приданом, нужно быть именно такой – жесткой, но покорной и покладистой.

И вот, словно озарение, в мрачной жизни Патрисии появилась на свет Каролина. В день ее рожденья в первый месяц лета птичье пение и благоухающий аромат роз заполнили воздух во владениях да Верона. И то же самое творилось в душе Патрисии, когда она впервые увидела новорожденную младшую дочь. Солнечные лучики падали на маленький сверток в руках матери, и у нее создалось впечатление, что вокруг малышки засветилось яркое солнце, словно сам Господь благословлял ее на счастливую размеренную жизнь. И, невзирая на непослушание и шкодливое поведение Каролины с самого детства, Патрисия души не чаяла в младшей дочери.

– Матушка, а какой он? – тихий шепот дочери заставил Патрисию любопытно склонить голову.

Каролина улеглась на колени матери и нетерпеливо смотрела в ее ласковые глаза.

– Кто?

– Жених Изольды, – так же тихо говорила Каролина, а перед глазами возникал образ жениха ее кузины, которую дядя, даже не раздумывая, выдал замуж за сорокалетнего сицилийского пополана.

Каролину настолько поразил этот союз, что она долго после свадьбы кузины перед сном просто лежала и смотрела в потолок, представляя себе, как этот брак будет процветать лет через двадцать, когда пополан сгорбится, скрючится от старости и морщинистыми губами будет целовать свою супругу по ночам. И хотя Каролина не имела ни малейшего представления о том, что происходит между мужчиной и женщиной в постели, ей только при этих мыслях становилось противно.

– Жених Изольды… – Патрисия видела его только на портрете, привезенным Лоренцо из Милана. – Он… очень приятный молодой человек. Отец говорил, что, кроме того, что Леонардо красив, он еще общителен и благоразумен…

– Вы думаете, она будет счастлива? – тихо спросила Каролина.

Патрисия не хотела уничтожать в душе Каролины надежду на возможное семейное счастье и с надеждой в голосе произнесла:

– Да, дорогая, вполне вероятно, что Изольда будет счастлива. Но семейное счастье во многом зависит от женщины, поскольку она является хранительницей семейного очага.

– Матушка Патрисия, неужели за все время замужества вы ни разу не чувствовали себя счастливой? – удивленно выдохнула Каролина, прекрасно понимавшая, что всю свою сознательную жизнь Патрисия с необычайной сдержанностью терпит эмоциональные всплески и чрезмерную жесткость мужа.

Это сейчас отец стал преклоняться перед изысканной французской красотой супруги – еще совсем недавно, когда Генуя находилась под властью французов, он ненавидел в ее лице всю нацию. Хотя порой эта ненависть скрывалась за не менее противной лестью.

– Но отчего же, Каролина? – глаза женщины растерянно забегали по комнате, словно пытались найти ответ на вопрос дочери. – Твой отец всегда был внимателен ко мне и великодушен…

Каролина глубоко вздохнула и с сожалением сомкнула губы.

– Стало быть, семейного счастья вы не испытали, – задумчиво произнесла она.

– Я была счастлива, когда родила вас, – произнесла Патрисия и с ожиданием посмотрела на дочь, но Каролина безнадежно покачала головой.

– Нет, матушка, вы не испытали настоящего счастья, когда женщина влюблена и по-настоящему любима.

– Прости, милая, а что означает «по-настоящему»? – с улыбкой спросила Патрисия.

Каролина вскочила с кровати, глубоко вздохнула, радуясь, что может с матерью так откровенно поговорить, и воодушевленно произнесла:

– Когда ты чувствуешь, что не можешь ни минуты провести без любимого человека, и он стремится к тебе всякий раз, когда ваша разлука длится всего несколько мгновений, но они кажутся вам вечностью. Когда ты не чувствуешь себя одинокой рядом с ним, и ваши сердца стучат в унисон во время разлуки. Когда мысли друг друга вам так легко удается заверять поступками, услащающими ваши души. Ох, это когда… когда… когда…

– Откуда тебе это известно? – выдохнула Патрисия и тут же смолкла.

Она с тревогой и в то же время восхищением смотрела, как Каролина исполняла все описанные ею движения, и последняя фраза сошла с ее уст столь взволнованно и столь искренне, что слезы, наполняющие небесно-голубые глаза Патрисии, засверкали в ярком свете зажженных свечей. Нет! Каролина не сможет смириться с волей отца и принять женскую судьбу как должное! Эти мысли вызывали в Патрисии нотки ужаса: страшно подумать, что младшая дочь может предпринять во имя своего счастья.

В преддверии свадьбы Изольды с кондотьером Брандини Лоренцо заботился не только о предстоящем торжестве, но и о том, чтобы выгодный союз с миланским вельможей благоприятно отразился на делах, как его личных, так и государственных. Знатность рода Брандини, безмерное состояние и радужное будущее Леонардо, которое ему сулила карьера военачальника, помогут не только в развитии владений да Верона. Лоренцо возлагал надежды и на вклады миланцев в развитие Генуи, Дож и сенат которой очень даже приветствовали такое объединение сил: оно пророчило новые положительные события в политике и торговле. Именно для того, чтобы осуществить свой, хотя и не очень значительный вклад в развитие страны, Лоренцо тщательно отбирал жениха для старшей дочери.

И в попытках добиться расположения миланского общества ему пришлось изрядно постараться. Хотя герцог да Верона не относился к тем представителям дворянства, которые привыкли лебезить и разбиваться в лепешку для того, чтобы добиться расположения нужных людей, он все же прекрасно понимал серьезность политической и экономической ситуации, которая сгустилась сейчас над Генуей, подобно грозовому облаку.

Достигнув господства на важных торговых точках Адриатического и Средиземного морей, Генуя Великолепная прославилась как могущественная держава в Западной Европе – с развитым мануфактурным производством и рядом преимущественных позиций в экономике. Именно поэтому она подвергалась неоднократному нападению со стороны соседних держав.

А несколько лет назад ей довелось пережить политическую зависимость от Франции, которая оставила свой отпечаток на развитии государства. Так или иначе, Генуя высвободилась от этой зависимости, как нищий в оборванных лохмотьях, пытаясь приодеться в привычные шелка и меха. В течение последних десяти лет власть державы упорно занималась восстановлением «покусанного» мануфактурного производства и обглоданных французами фабрик.

Персона Лоренцо да Верона обрастала завистью многих генуэзских вельмож – его производство не просто оказалось нетронутым в тяжелый период господства Франции, но и находилось на стадии расцвета и прибыльности. И все дело в родственных корнях, которые связывали герцога с французскими дворянами – Патрисия являлась француженкой, и ее дядя, весьма представительный человек в высшем обществе Франции, побеспо коился о том, чтобы торговый союз с Лоренцо был продуктивным для обеих сторон. Этими связями и пользовались многие сторонники герцога да Верона, в числе которых был и сам Дож. Остальных же бесило превосходство герцога – он одна из тех немногих личностей, умеющих талантливо выкарабкиваться из самых затруднительных ситуаций.

Нужно отметить, что именно благодаря недюжинным способностям Лоренцо вести дела, его предприимчивости и гибкому разуму, многие генуэзские аристократы закрывали глаза на скупость и резкий характер герцога и с радостью имели с ним дело. Все, кто сотрудничал с ним, имели возможность поднять развитие своего производства и обеспечить себя стабильным достатком.

Так или иначе, пережив господство Франции, Генуя ощутила, как над ней сгустились облака новой угрозы, – в обществе время от времени вспыхивали слухи о территориальных претензиях Миланского герцогства к государству. Это могло стать поводом для нового конфликта и неудачи республики: не окрепнув должным образом после французского вмешательства, Генуя рисковала быть окончательно раздробленной. Такая угроза заставляла представителей генуэзской власти быть предусмотрительными в выборе партнеров. Именно поэтому контракты между Миланом и Генуей могли стать спасательным кругом для утопающего государства – выгодное сотрудничество на четко оговоренных в договоре условиях помогло бы исключить возможный конфликт и зависимость одной страны от другой.

В то же время заклятым соперником и вечным врагом Генуи оставалась Венеция. Несмотря на то, что и культурное развитие, и торговля, и промышленное производство в обеих странах развивались преимущественно в одном направлении, обеих держав связывали не успешное сотрудничество, а долгие и утомительные годы кровопролитных войн. В частности, их интересовала одна цель – выгодные торговые пути в Средиземном и Черном морях.

После последней войны за торговый город Кьоджа в 1381 году между странами был заключен мирный договор, который в представительствах обеих держав сохранял сомнения по поводу его соблюдения. Все эти причины, подрывавшие развитие Генуэзской республики и ее положение на международной арене, призывали державу искать поддержки у соседних стран, а нередко – и у собственных врагов.

Что касается Лоренцо да Верона, то последствия поражения войск его отца в последней битве с Венецией привели к тому, что их герцогскую светлость лишили командования военным арсеналом, оставив в распоряжении купечество и земледелие, что, кстати, получалось у династии Диакометти куда лучше.

Герцог да Верона восседал в своем огромном кресле за дубовым столом в ожидании виконта Джованни Альберти, изучая бумаги для свадебного контракта. Лоренцо имел честь еще работать совместно с дядей виконта – Самуэлем Альберти, который скончался во время эпидемии чумы еще при французах. Дружба с ним и плодотворные совместные дела открыли новые возможности для сотрудничества с отцом Джованни – графом Альберти, имевшим в своей власти часть судов, размещенных в городском порту. Назначив старшего сына поверенным в делах с герцогом, граф Сальватор Альберти довольствовался прибылью, которую приносил этот выгодный союз.

Явившись в предместье, расположенное к востоку от городских стен Генуи, Джованни сразу направился к герцогу, как только смог получить сведения о работе торговых точек в городе.

– Ваша светлость, – виконт отдал честь Лоренцо и после его приглашения присел в кресло напротив герцога.

– Что там слышно, Джованни? – спросил задумчиво герцог и посмотрел на Альберти.

– Извольте не принимать за дерзость вступление моей речи со сплетен, которыми бурлит город.

Герцог удивленно приподнял брови.

– И о чем судачит наше неугомонное общество?

– В городе ходят слухи о том, что Миланское герцогство намеревается захватить власть в Генуе. Сенатор Бертоли утверждает, что вы вовремя решились на сближение с этой страной.

– Пусть еще назовет меня предателем, – резко возмутился Лоренцо.

– Но ведь брак синьорины Изольды с миланским кондотьером был заранее одобрен нашим Дожем, правильно я понимаю? – поинтересовался Альберти.

– Сейчас любые международные контракты должны заключаться только с согласия правительства, – монотонно произнес герцог. – Что еще говорят?

– Говорят, что это напрасная трата времени, а мы, напротив, рискуем попасть в лапы самому зверю.

– Черт возьми, – резко возмутился Лоренцо, – люди разносят сплетни и не стыдятся их абсурдности! О миланском заговоре говорят уже не первый год, Джованни, поэтому об этом можно не переживать. К тому же не один я выдаю свою дочь за миланского синьора – сейчас наша политика полностью направлена на заключение выгодных союзов с их дворянами, дабы объединить наши цели и направить силы на развитие экономики обеих стран.

Виконт криво улыбнулся, восхищаясь уверенностью да Верона, звучавшей в каждом его слове. Герцог прекрасно понимал, что совместная деятельность с Брандини позволит ему значительно укрепить свои владения и поднять вверх планку влиятельности в Европе, и вместе смогут посодействовать развитию кораблестроения, сукноделия и торгово-экономических отношений как в Генуе, так и в Миланском герцогстве.

– Ваша светлость, позвольте заметить, что не всегда слухи являются сплетнями. Можно предположить, на самом деле они берут начало с устья правды, – Альберти не боялся высказать свое мнение перед Лоренцо и прекрасно знал, что герцог, во многом благодаря этому, ценит его общество.

– Что ж, время покажет, Джованни, время покажет. Тем не менее я не ощущаю предательских намерений со стороны миланцев. Они, как правило, грамотные и дипломатичные люди, стремящиеся, как и мы, решать дела цивилизованным путем. Это не проклятые венецианцы, – с этими словами лицо герцога исказилось в гневной гримасе.

– Ваша светлость, – виконт подозрительно прокашлялся, словно пытался обратить особое внимание на его слова, – а синьорина Каролина? Вы так же намереваетесь отдать ее замуж за иноземца?

Лоренцо прекрасно знал, что Джованни давно претендует на руку и сердце его младшей дочери, однако, обсуждать это он пока не готов.

– Брак Каролины будет обсуждаться несколько позднее, – спокойно констатировал он. – Сейчас надобно выдать замуж старшую дочь. Покончу с этой свадьбой, вполне вероятно, что возьмусь и за вторую.

По интонации да Верона Джованни Альберти четко понял, что тот не намерен сейчас заводить разговор о Каролине. Но ему так не терпелось попросить ее руки, скрепив отношения с герцогом этой помолвкой!

С восходом солнца предсвадебная суматоха разбудила Каролину, почивающую в своей постели. Отзвуки переполоха, доносящиеся по соседству, явно требовали от синьорины сиюминутного пробуждения. Очевидно, в этой суматохе ее совсем забыли разбудить.

Сладко потянувшись, Каролина нехотя встала с кровати. Ей вздумалось, что сегодня предстоит пережить первый день торжества, который, еще не наступив, сумел вымотать нервы и тем, кто касался его лишь косвенно. А ведь празднование растянули на несколько дней, и после пиршества в Генуе им предстоит отправиться в Миланское герцогство, где семья насладится тамошним гостеприимством. Празднование в Генуе ограничивалось лишь подписанием брачного контракта между молодыми, освидетельствованием бумаги у генуэзского Дожа, а также преподнесением женихом обручального перстня для своей невесты. Каролину не смущало долгое путешествие. Да и веселье ей приходилось по нраву. Однако ее невероятно тяготила аристократическая помпезность, царящая в залах дворян и застилающая истинные лица людей вуалью фальши. Синьорина предпочла бы не замечать этого, однако, ее удивительная проницательность словно затмевала ту женскую наивность, в которой она так нуждалась в столь юном возрасте.

Каролина подошла к туалетному столику, решив привести себя в порядок, и посмотрела в зеркало на свои покрас невшие глаза и отеки под ними. Да, порой ее увлечение чтением играет уж совсем ей не на руку. Каким бы глубоким оно ни было, так неважно выглядеть даме не годится! О, разве могут такие порицания стать на ее пути к познанию мира через книги? Ведь для Каролины чтение – не просто увлечение, а частичка ее жизни!

Синьорина только и успела присесть за туалетный столик на обшитый вельветовой тканью стул, как тут же в спальню вбежала перепуганная кормилица Палома с раскрасневшимся и растрепанными седыми волосами.

– О-о, синьорина Каролина, – извиняющимся голосом проговорила Палома, подбегая к хозяйке с расческой в смуглых, полных руках, – я совсем о вас забыла. Сейчас причешу вас… Ваше платье уже готово, сию минуту принесу, – и впопыхах кормилица бросилась назад к дверям.

– Можешь не спешить, Палома, – услышала она вальяжный голос хозяйки и с возмущением обернулась к ней.

– Как это… что означает «не спешить»? – Каролине показалось, что Палома задохнется от переполняющего ее гнева. – Извольте поторопиться, ваша светлость, иначе не сносить мне этой… поседевшей от ваших выходок головы. Что… – она подошла ближе к госпоже, разглядывая ее лицо. – Боже милостивый, вы что, плакали этой ночью?

– О, да! – с напускной грустью ответила Каролина, тут же лениво зевая и потирая глаза. – Я буду тосковать по своей сестре, Палома…

Кормилица лишь уставила руки в боки, на самом деле поверив в слова госпожи.

– Кто бы мог подумать, синьорина, что вы забеспокоитесь не на шутку! Теперь вот мне нужно целое море холодной воды, чтобы привести ваше лицо в должный вид.

– Ох, Палома, брачная церемония еще нескоро, – Каролина сладко зевнула, лениво прикрывая рот маленькой белоснежной ручкой. – Успеется.

Палома даже не стала тратить время на то, чтобы слушать хозяйку, – слишком живо ей нужно было собраться и привести в полный порядок ленивую соню. Поэтому под ворчание своей госпожи она бегала по комнате, укладывая все необходимые вещи в коробки.

Переодевшись в платье нежно-смарагдового цвета, Каролина посмотрелась в напольное зеркало, охватывающее ее во весь рост. Новые времена, наставшие в Европе, позволяли моде пестрить многообразием ярко выраженных элементов одежды. Синьорина приходила в восторг от нового шедевра, сшитого для нее лучшими швеями Генуи: модель создана из тяжелого шелка смарагдового цвета, расшитого цветастыми узорами из золоченых нитей. Тяжелые широкие рукава, низко спадающие едва ли не к самому полу, придавали платью больше изящества и грациозности.

Множественные драпировки на лифе и пышная юбка делали образ Каролины более женственным, придавая ей некой знатной величественности. А драгоценные камни, украшающие платье, сверкали в лучах утреннего солнца, облачая прелестную синьорину в роскошную элегантность.

Каролина повернулась к зеркалу боком и оценила легкий струящийся шлейф, собранный от талии и мягко спадающий к полу.

– Палома, зачем здесь корсет? – капризно поморщилась она, чувствуя, как он бездушно впивается ей в ребра. – Он ведь выходит из моды…

– Ох, синьорина, много вы знаете, я смотрю, о моде, – весело пропела Палома, поправляя складки на платье Каролины. – Бесспорно, корсет доживает свои последние дни. Но в нашей, генуэзской, моде он пока существует. Так что сегодня вам следует его поносить, моя дорогая.

Палома с восхищением наблюдала за хозяйкой, – девчонка не так давно была капризным, хоть и сообразительным ребенком. А сейчас она превратилась в шикарную даму, ослепяющую своей красотой, словно переливающийся в солнечных лучах алмаз.

– Зато сейчас дамы понемногу заголяют свою грудь, – произнесла сама себе с улыбкой Каролина, рассматривая в зеркале свое отражение.

– Ох, синьорина, вы же на выданье: вам негоже светить своими прелестями, – сердито буркнула Палома и расправила складки на груди Каролины, чтобы они хоть немного поднялись кверху и скрыли легкий треугольный вырез.

– О Боже Всемилостивый! Палома, что ты там поправляешь? – Каролина откинула ее руку. – Там до декольте еще целая миля.

Кормилица только заливисто рассмеялась и принялась снова прихорашивать свою капризную госпожу.

– Палома, я недовольна прической, – пожаловалась Каролина, пытаясь поправить руками заколотые кормилицей локоны, мягко спадающие с тоненьких плеч.

– Разве можно быть красивее невесты, синьорина? – возмутилась та, весело всплеснув руками.

– Несомненно, Палома! – Каролина нахмурила тоненькие брови и возмущенно посмотрела на свою кормилицу. – Изольде уже можно не прихорашиваться – она одной ногой замужем. А я хотела бы приглянуться мужчине, который не просто заключит сделку с моим отцом, но и полюбит меня. Поэтому я должна быть еще красивее невесты.

Это прозвучало капризно и возмущенно. Палома улыбнулась, пряча свой взгляд от молодой госпожи. Каролина с детства мечтает о принце, который похитит ее из владений строгого отца, так властно управляющего ее судьбой, и эта наивная мечта до сих пор не угасла в ее душе.

Потускневшие от мучительной жизни карие глаза Паломы, сияющие некогда кокетливым блеском и озорством, сохраняли в ее морщинах закоренелое разочарование женщины, пережившей на своем веку много трудностей и невзгод. В свои пятьдесят шесть лет Палома Доньо выглядела на все шестьдесят пять, а ее жизнь можно было прочитать по каждому седому волосу на ее голове.

И хотя она не желала с кем-либо говорить о болях, скрывающихся в ее беспокойном сердце, большая часть обитателей палаццо да Верона знали, что кормилица младшей синьорины перенесла в своей жизни множество потерь. В пятнадцать лет ее привезли в Геную и продали в рабыни местному пополану, издевавшемуся над своими подданными.

Через десять лет она родила дочь от конюха, насильно овладевшего ею. Господин не позволил Паломе оставить девочку у себя, ссылаясь на лишний рот и дополнительные бессмысленные растраты. Поэтому бедной женщине тут же пришлось отдать малышку в женский монастырь святого Франциска, где о девочке обещали позаботиться. И как раз в этот момент герцогине да Верона потребовалась служанка, которая смогла бы стать кормилицей для ее младшей дочери.

Выкупив Палому у ее хозяина, герцог и подумать не мог, насколько осчастливит несчастную. Та нянчилась с герцогиней Каролиной, словно с собственным чадом, вкладывая всю материнскую любовь и заботу в эту девочку, излучавшую вокруг себя какой-то дивный ореол.

Как правило, герцог и герцогиня окружали себя и своих детей подданными из местных обедневших дворян, сведущих в этике и воспитании. Однако, наблюдая за лаской и заботой этой женщины, кормившей своим молоком их младшую дочь, Патрисия и Лоренцо поняли, что никто лучше с этой ролью не справится. Потому и оставили Каролину под опекой няньки Паломы до самого ее замужества.

Именно эти воспоминания прокрались в мысли кормилицы, пока она прихорашивала красавицу-госпожу. Поправив по велению Каролины прическу, кормилица надела ей изумрудное украшение и с восхищением посмотрела на отражение юной синьорины в зеркале, отступив от нее. Перед ней стояла не озорная девчонка с игривым взглядом, а дама, слепящая своим великолепием и превосходством.

Проходя мимо опочивальни сестры, Каролина все же заставила себя остановиться возле распахнутой двери. Изольда стояла посреди комнаты, вокруг нее крутилась дюжина служанок, вносившая последние штрихи в праздничный наряд госпожи.

Каролина так и не разговаривала с сестрой после той ссоры в ее покоях. Но как же ей хотелось сейчас подойти к Изольде, забыть все недоразумения и помириться… Ведь после торжества не известно, когда они увидятся в следующий раз.

Она шагнула в комнату, служанки взглянули на нее и в изумлении расступились. Вокруг воцарилась тишина. Красота Каролины настолько очевидно затмевала стоящую напротив невесту, что никто не решался произнести и слова комплимента в адрес младшей синьорины.

Изольда же одарила Каролину надменным взглядом и, вздернув носик, осмотрела блистающую сестру. Продолжая сохранять гордое молчание, она пронзала ту глазами завистливой, надменной женщины, тщательно старавшейся скрыть свои чувства ущемленного женского достоинства.

Уста обеих дам сковало красноречивое молчание, а прислуга лишь ожидала окончание это звенящей тишины.

Огорчение превосходством Каролины, блиставшей непривычными для генуэзцев утонченными чертами лица, настолько очевидно выдавало Изольду, что младшую синьорину это задевало за живое. Даже нежный образ невесты, создаваемый для Изольды иноземными мастерами, не придавал должной женственности ее грубому лицу. Но в своих стараниях преобразить госпожу виделись и успехи: ей сделали элегантную прическу с ниспадающими на плечи локонами. Нежные жемчужины, украшавшие платье и волосы, придавали мягкой кротости угловатым чертам ее лица.

Каролина не могла не оценить и платья, ставшего изящным результатом кропотливой работы флорентийских портных: из бежевого атласа, с потрясающими кружевными вставками и расшитыми цветами по всей ткани. Невзирая на грубость внешних черт, сегодня Изольда выглядела невероятно мило и девственно.

– Здравствуй, Изольда, – в голосе Каролины слышалась робость, словно она боялась начинать беседу с сестрой. – С твоего позволения, я хотела бы с тобой побеседовать.

– Не думаю, что это подходящий момент, – та отвела глаза и принялась осматривать свое отражение в зеркале. – Как видишь, меня занимают более важные дела, чем пустая болтовня.

– Мои поздравления, – промолвила Каролина, расстроенная грубостью Изольды, и направилась к дверям.

– Скоро и я поздравлю тебя, – старшая сестра посмотрела ей вслед испепеляющим взглядом.

Ощутив попытку уколоть ее, Каролина остановилась и с улыбкой посмотрела на Изольду.

– Полагаю, милая сестра, что вскоре тебе предстоит убедиться в истинности моих слов: я буду счастлива в браке. Питаю искренние надежды, что и тебе предстоит испытать счастье, – слова Каролины завершил злорадный смех Изольды, после чего младшая синьорина лишь исчезла за дверями сестринских покоев.

– Синьорина, вы непревзойденны! – воскликнула тетушка Матильда и бросилась с объятиями к своей младшей племяннице.

– Благодарю за комплимент, моя дорогая тетушка, – с непривычной для себя мягкостью ответила Каролина, едва охватывая в объятиях пышные плечи своей тети.

– Да, моя дорогая, – продолжала изумляться Матильда, прижимая к груди свой веер, – ты совсем повзрослела. Поразительно изысканная дама!

– О-о, тетушка Матильда, – с усмешкой тихо ответила Каролина, – вы же знаете, что это всего лишь на один день.

Их громкий смех, неподобающий для общественности, привлек особое внимание генуэзских дамочек, бросивших осуждающий взгляд на молодую синьорину. Но Каролина прекрасно знала, что рядом с тетей она может себе позволить немного самовольства, и поэтому откровенно проигнорировала чопорность местной знати.

Она просто обожала Матильду за ее прямолинейность, неисчерпаемый оптимизм и потрясающее чувство юмора, сумевшие сохранить в душе женщины безмерную любовь к жизни. Даже одиночество, которое последние лет пятнадцать сопровождало тетушку, словно конвой, не сломило ее сильное сердце.

Невозможность иметь детей окончательно подписала приговор Матильде на тоскливую жизнь: после смерти мужа она осталась совсем одна. Именно поэтому Каролине крайне хотелось скрасить ее будничные дни всеми возможными способами, и ей казалось, что ей это подвластно. Однако видеться им приходилось крайне редко: Матильда в свое время предпочла проживать во Флоренции и лишь изредка навещала палаццо да Верона.

Но сочувствие Каролины Матильда считала беспочвенным. Она с искренностью дарила свою любовь всем шестерым племянникам – родным и двоюродным, – время от времени навещая братьев. Сама Каролина нередко изумлялась веселым искоркам молодости и оживления, излучающейся от тетушки способностью пробудить даже в злостном зануде умение радоваться жизни.

– Как поживает горячий крестьянский парень Маттео? – снизив тон до шепота, спросила Матильда, неустанно махая веером перед своим лицом, и вопросительно приподняла правую бровь.

С самого детства Каролина доверяла тете свои самые сокровенные тайны, поэтому о крестьянских друзьях Матильда знала прекрасно. Правда, она постоянно акцентировала внимание на том, что Маттео влюблен в Каролину еще с тех пор, как покойный герцог Фабио да Верона отправился в мир иной и семья Лоренцо переехала в этот самый палаццо. А тогда Каролине стукнуло всего десять лет. Его родители прислуживали во дворе да Верона, поэтому он мог довольно часто лицезреть задорную девчонку.

Матильда нередко говорила Каролине, что влюбленность в юном возрасте Маттео – вполне очевидное явление, что, впрочем, ее не удивляло – эта девчонка сведет с ума кого угодно. Однако ее изумляла реакция Каролины: создавалось впечатление, что и сейчас она совсем не интересовалась мужчинами.

На все реплики и шутки в отношении влюбленности Маттео юная синьо рина только краснела и отводила глаза. Ей не хотелось верить в это – ведь, по ее мнению, он мог быть ей только другом. Невзирая на достоинства, которыми он обладал, Каролина не рассматривала Маттео как мужчину. Да о чем можно говорить, если она – знатная аристократка, а он – обычный крестьянин?

– Ох, дорогая тетушка, вы не меняетесь, – рассмеялась Каролина. – Меня волнует вопрос поважнее: отчего вы, такая молодая кокетка, до сих пор не определились со спутником жизни?

За эти слова Матильда наградила племянницу возмущенным взглядом.

– Еще чего?! Каролина, ты совсем сошла с ума? – весело воскликнула она. – Зачем привлекать бедствия на свою голову? Все женские несчастья исходят от мужчин, поэтому при первой же возможности даме следует планировать свою жизнь так, чтобы оградить себя от мужского вмешательства. Я ведь жить начала лишь после того… после того, как похоронила своего Даниэля… – казалось, что Матильда сейчас всплакнет от воспоминаний, но хитрая улыбка, проскользнувшая на устах тут же после секунды грусти, растворила надежды на сантименты. – А ты, племянница, надумала меня снова закупорить в эту темницу?

– Ты чему это учишь мою дочь? – строгий голос Лоренцо заставил Матильду смущенно сомкнуть губы.

– О-о, братец, – воскликнула с упреком Матильда и толкнула его в бок, – это ты, старый чурбан, можешь научить не тому, что хотелось бы услышать молодой девушке.

Лоренцо со смехом обнял сестру и произнес:

– Если я – старый чурбан, то что можно сказать о тебе, как о старшей сестре?

– Помилуйте… – с напускным недовольством ответила Матильда. – Старше я тебя всего на год! Я еще невероятно молода и полна сил, братец. Жизнь вертится вокруг меня, насыщая полотно моего сердца всеми возможными красками. И сейчас я чувствую себя вполне счастливой. Гораздо счастливее тебя, позволь заметить.

Каролина старалась не прислушиваться к недовольствам отца, произнесенным в адрес тети Матильды, вроде того, что «Не говори лишнего Каролине, она и без того непокорна», или «Не нужно настраивать девочку против мужчин, ее замужество для меня – весьма деликатная тема». А сейчас он даже попросил сестру благотворно повлиять на строптивость Каролины. И юной даме пришелся по душе тетушкин ответ:

– Позвольте, ваша светлость, я непременно проведу воспитательную беседу с юной синьориной.

А как только Лоренцо отошел от нее, Матильда вслед ему буркнула:

– Еще чего… убеждать мою любимую племянницу выйти за какого-нибудь богатого наглеца, чтобы он издевался над ее невинной душой, продолжая отцовскую тиранию…

С легким волнением в ожидании свадебной церемонии Каролина потерла вспотевшие ладони. Что заставляет ее нервничать, она не понимала. То ли ей не терпелось увидеть и оценить жениха Изольды, то ли блистать своим великолепием перед гостями и слушать в свой адрес комплименты, то ли знакомиться с кавалерами в поисках любви, – она терялась перед выбором возможностей. Безусловно, синьорина прекрасно понимала, что ее красота заставляет многих оборачиваться и смотреть ей вслед. Но раз уж отец решил подобрать ей кандидатуру в мужья, сегодня она попытается выбрать ее сама, применив весь шарм и очарование к избранному ею мужчине. Если, разумеется, таковой найдется.

В то время, как Каролина задумчиво всматривалась в толпу приглашенных гостей, время от времени отвлекаясь на разговоры с тетушкой, за ней с таинственным видом наблюдал виконт Альберти, подошедший во дворец, дабы поздравить молодую чету с бракосочетанием.

Несомненно, Джованни не мог оставить без внимания даму, которая затмевала его жизнь своей неподражаемой красотой. Он любил красивых женщин. А в Каролине сочеталась гремучая смесь французской и генуэзской крови, что превосходно отражалось на ее внешних данных. Именно о такой супруге и мечтал Джованни – блистательной и несравненной, полной аристократического превосходства и волнующей нежности в ангельских чертах лица. Но Альберти, в отличие от многих при сутствующих гостей, умилявшихся красотой юной дамы, прекрасно знал, что за этим кротким личиком скрывается облик пакостного чертенка. Однако его это отнюдь не пугало – в свои двадцать два он талантливо умел укротить многих строптивых подданных, а хрупкой женщине его жесткость и подавно не по силам.

– Добрый день, синьорина, – произнес Джованни, почтительно склонивший голову перед Каролиной, тут же касаясь устами ее маленькой ручки.

Она нехотя присела в реверансе и натянула улыбку до ушей, чувствуя, как это лицемерие щекочет ей щечки.

– Виконт Альберти… вы порадовали нас своим присутствием…

Каролина на дух не выносила этого герцогского прихвостня. В то же время она любила своего отца, но ей разрывала сердце присущая его нраву жестокость. Именно это и сумел перехватить от него Джованни, что отнюдь не красило этого самодовольного юнца. Каролина напрочь отказывалась относиться к нему как к мужчине. А миловидные, едва ли не женские черты его лица заставляли ее внутренне кривить душой при попытках Джованни в очередной раз угодить ей или герцогу да Верона. В этом ощущалось нечто противно-льстивое, отчего ей отелось тут же подавить в себе рвотный рефлекс. Но все же Каролине удавалось сохранять внешнее спокойствие, тактично, но холодно отвечая виконту на его расспросы и комплименты.

– Если бы вы, синьорина, посетили небо в виде звезды, то смогли бы затмить своим светом даже луну, – произнес с улыбкой Джованни, и его ярко-алые губы, словно накрашенные кармином, расплылись в улыбке.

– Благодарю, виконт, за столь прекрасные слова, – улыбнулась девушка и отвела взгляд в сторону. – Вы, как всегда, красноречивы…

– Вы заслуживаете еще больше слов восхищения, ибо ваша красота ослепительна, – продолжал виконт. – Сегодня вы об этом будете слышать достаточно часто…

– Я постараюсь выдержать этот поток восхищения, – с иронией в голосе произнесла Каролина. – Еще раз благодарю вас, виконт.

Альберти только увидел, как ее платье растворилось в толпе приглашенных гостей. Сейчас его восхищала не столько красота Каролины, сколько ее способность перевоплощаться из строптивой девчонки в элегантную даму. Джованни уверял себя, что если их союз состоится, он сможет подчинить ее себе, превратив в кроткую супругу, какой и должна быть женщина. Однако, для этого ему предстоял еще разговор с герцогом.

Свадьба Изольды и Леонардо включала в себя несколько церемоний, отражавших культурные ценности как миланского, так и генуэзского народа. Помимо этого, брачный контракт подлежал оглашению правительством каждой республики, именно поэтому торжество обеих династий замышлялось провести на территории как Генуи, так и Милана.

Луко Брандини и Лоренцо да Верона поручили организовать каждую часть свадебной церемонии в соответствии с традициями и предпочтениями своего народа. И в связи с тем, что торжество включало в себя выполнение нескольких мероприятий, его празднование растянули на несколько дней.

Патрисия, которой позволено было вникать в дела лишь поверхностно, и то с позволения супруга, прекрасно понимала, что количество гостей определялось Лоренцо и Луко совместно. Но скупость ее мужа не позволяла пригласить родственников по ее линии из Франции, а также многих генуэзских друзей и соратников. Лоренцо посчитал нужным пригласить только тех, кто может оказаться для него полезным – несколько знатных семей Генуи и самого Дожа, хотя тот тактично отказался, сославшись на неотложные дела.

Джованни Альберти он поручил управлять поместьем и фабриками в свое отсутствие. Хотя, по мнению Патрисии, выслать приглашения их обязывали длительные отношения виконта и его отца, графа Альберти. Тем более, если муж намерен вести разговоры о союзе двух знатных семей. По ее мудрому совету, Лоренцо настаивал на присутствии обеих персон на свадьбе. Однако даже после приглашения, виконт все же отказался присутствовать на церемонии в Милане, поскольку знал, что в его присутствии больше нуждаются в родной республике.

Первую церемонию проводили на территории Генуи. По свадебному обряду жених обязывался приехать во владения своей невесты, и только после получения благословения на брак новобрачные в присутствии всех гостей подписывали контракт. Затем в сопровождении гостей и родственников жених отправлялся в резиденцию Дожа для оглашения договора, который, по обычаю, должен быть признанным в обеих державах.

Патрисия с довольством отмечала, что герцогу все же удалось совладать с присущею для него скупостью в нужный для себя момент. Лоренцо не мог не проявить своего радушия, а точнее – похвастать собственной состоятельностью, и устроил в своих владениях роскошный праздник. И пусть он выглядел несколько демонстративно, все же Каролина отметила про себя довольство, читавшееся на лицах четы Брандини, и всей миланской свиты, прибывшей с ней в Геную.

При появлении на пороге их владений Леонардо Брандини Каролина отметила превосходство и статность молодого кондотьера. Темно-карие глаза Леонардо отражали внутреннюю мужественность, не напрасно казавшуюся окружающим его главным достоинством. Его твердая уверенность в себе ощущалась в каждом шаге, с гордостью пройденном им в сторону будущей супруги. И пока стан Леонардо грациозно «проплывал» сквозь толпу приглашенных, в глазах женщин, устремленных на него, загорался кокетливый огонек. Бесспорно, этот кавалер относился к той категории мужчин, которые умели гордиться своей внешностью и хорохорились при одном только взгляде в их сторону. И большинство дам отмечали его поразительную привлекательность. «Он просто великолепен!» – восхищенно подумала Каролина и томно вздохнула.

– Ничего себе! Наша Изольда муженька себе отхватила, – в полголоса удивилась тетушка Матильда, помахивая перед лицом огромным веером.

Каролина тихонько хихикнула и бросила взгляд в сторону сестры, ожидающей своего супруга в центре зала. Любопытно, а Изольде он понравится? Хотя, кого из присутствующих это волнует? Герцога да Верона, который имеет особую выгодную договоренность со сватом Брандини? Или, быть может, миланского синьора, который получит ценные подарки от морского флота Генуи после заключения брака между Изольдой и Леонардо? Несомненно, все понимали, что этот брак – выгодная финансовая сделка двух держав, а мо лодые – всего лишь пешки в руках могучих держав – Генуи и Милана.

По этой причине в глазах Каролины свадьба виделась наигранным и противным глазу спектаклем с беспощадным для его героев сценарием. Однако она с радостью для себя отмечала, что спектакль этот стоил того, чтобы стать его зрителем. Что можно поделать с жизненными укладами? Ничего.

И кажется, что Изольда и Леонардо достойно принимали свою судьбу. В глазах жениха и невесты гости могли заметить одно подлинное чувство – чувство долга перед родными республиками. Более глубоко окунуться в истинное положение дел было сложно: все затмевал внешний пафос и театральность брачной церемонии.

Каролина согласилась с тем, что старшей сестре необычайно повезло – мужественная красота Леонардо могла бы стать поводом Изольде со временем полюбить его. Статность воина, его молодость и великодушие наверняка запали в душу Изольде, и она сможет прожить счастливую семейную жизнь с мужем. Каролина помнила слова матушки, что Леонардо Брандини молод и жизнерадостен, но во взгляде кондотьера читалась некая удрученность. Возможно, именно она и является следствием того разочарования, которое настигает мужчину при взгляде на женщину, которую он и близко не видит своей супругой.

Нет, Изольда не удосужилась подарить жениху долгожданную улыбку, которая озаряла ее скучное лицо подобно солнцу в зимние холода. Ее покорный поклон в реверансе, скорее, походил на необходимую тактичность, чем на радушное приветствие. Но по глазам сестры Каролине удалось понять, что жених ей пришелся по нраву.

Перстень, поднесенный во время второй свадебной церемонии, вызвал волну восхищенного восклицания, прошедшего по толпе. Каролина удивленно открыла глаза, когда увидела перстень с огромным бриллиантом-солитером, торжественно в рученным Леонардо своей супруге в знак верности.

Отвлекшись от наблюдения за церемонией, Лоренцо посмотрел на профиль дочери, мечтательно следящей за молодоженами. Он невольно улыбнулся и тут же остановил свой взор на супруге, стоящей по правую руку от него и сверкающей своей красотой в шикарно убранной зале. Элегантное кремовое платье подчеркивал о стройную фигуру Патрисии и в свете многочис ленных горящих свечей и лампад переливалось сверканием драгоценных камней. Кружева оливкового цвета надежно с крывали декольте герцогини, но даже неглубокий квадратный вырез на груди придавал ее образу изумительную притягательность.

Знатные дворяне неукоснительно следили за модой в это весьма переменчивое время – женщины намеренно прибавляли в весе, дабы привлечь мужчин аппетитными формами. Но Патрисия оставалась хрупкой француженкой – такой легкой и женственной, что в генуэзском обществе поговаривали о неизлечимой хвори герцогини, приведшей ту к истощению. Однако статный Лоренцо восторгался присущим ей изяществом, абсолютно не свойственным располневшим дамам.

На какое-то мгновение герцог замер, пронизывая жену взглядом впервые пораженного ее ослепительной красотой человека. Затем он вернул взор на младшую дочь, так искусно подражающую матери, сумевшую не только закрепить в себе поведение воспитанной синьорины, но и впитать всю удивительно блистательную миловидность Патрисии. Их сходство просто поражало.

– Признаться, я не заметил, как и младшая дочь повзрослела, – произнес вполголоса Лоренцо, не замечая, что грубым голосом нарушал звучание музыки в зале.

– Она изумительно красива, – согласилась тихо Патрисия, стараясь не отрывать взгляд от проходящей церемонии.

– Вся в свою мать, – улыбнулся герцог, заметив гордый блеск в небесно-голубых глазах жены.

– Но упрямством и горячим характером – в своего отца, – отметила с улыбкой герцогиня.

Герцог гордо улыбнулся, хотя кичиться тут явно было нечем, – не в их обществе женщине позволено обладать таким нравом.

– К слову, ваша светлость заметили, что Каролина сегодня завоевала многочисленное восхищение молодых мужчин? – тихо произнесла Патрисия.

– Полагаете, можно надеяться, что она и сама присмотрится к кому-то из них? – предположил герцог.

– И не мечтай, Лоренцо. Она об этом сейчас и думать не желает. Дай ей немного времени, чтобы настроить свой пылкий нрав на грядущее заточение. Сразу же после свадьбы Изольды я проведу с ней беседу по поводу замужества.

Герцог только вздохнул и опять взглянул на Каролину, не отрывающую взгляд от брачной церемонии. Что-то сжималось в его сердце, прославившемся среди его поданных своей жестокостью и бесчувственностью. Нет, он не желал торговать красотой Каролины для получения большей выгоды, ведь ее красота цены не имеет. Но подорвать свою репутацию в этих условиях невозможно, ведь среди аристократических семей принято заключать брак в соответствии с максимальной экономической выгодой как для родни, так и для республики.

Пусть и по закону, и в согласии с каноническим правом – основой брачного союза, кроме родительского одобрения, должно быть и свободное согласие сторон, но в большинстве случаев молодые соглашались с выбором родителей, боясь лишиться имущества, которое было их «свадебным подарком». Любой брак, заключенный без согласия родителей, становился причиной раздора между ними и детьми.

Что будет, если придет время выдавать Каролину замуж, Лоренцо даже не хотел представлять, ведь законодательство, диктовавшее вопросы приданого, решило их далеко не в пользу невесты. Даже выйдя замуж, у нее не будет права распоряжаться своим имуществом: управление им будет осуществлять муж. А Каролина ни за что не пойдет на ограничения в своих правах, чего доброго еще и будет требовать у мужа права овладеть приданным. Этого герцог и боялся, ведь, насколько бы ни была воспитана его младшая дочь, овладеть искусством скрывать в себе эмоции она так и не сумела.

Поездка в Миланское герцогство оказалась невероятно утомительной и долгой. Единственной отрадой в долгом путешествии была Матильда, не позволявшая своей родне скучать – из ее полных губ то и дело раздавались разного рода шуточки. Тем не менее долгие часы в дороге заставили гостей едва ли не валиться с ног от усталости. В Милан они приехали к обеду, внутренне благодаря Бога, что продолжение свадьбы назначили на послеобеденное время следующего дня. Гости и виновники торжества имели возможность хорошенько отдохнуть от утомительной дороги.

Каролину изумило великолепие и богатство дворца Брандини – генуэзский палаццо совершенно отличался от владений миланцев. Сейчас ей казалось, что ее родные стены безудержно мрачны в сравнении со здешним лоском. Несмотря на то, что поместье да Верона слыло в Генуе роскошным убранством комнат, дворец миланского синьора выглядел гораздо величественней и богаче.

Чем это вызвано: жадностью ее отца или же бедностью Генуи в сравнении с Миланом, – Каролина понять не могла. Однако у синьорины закружилась голова от нахлынувшего на нее восхищения парадной комнатой с мраморными колоннами, вздымающимися едва ли не до поднебесья и примыкающими друг к другу прекрасными арочными сводами. Выполненная в новом стиле лепка, украшающая огромный вестибюль, как и всю архитектуру в целом, потрясающе затмевала отходящую готику. Изумляла своим изяществом и фреска в гармоничном сочетании с выполненными в розово-коричневых тонах стенами и потолками. Не меньше восхищала и огромная лестница, ведущая из центра холла на второй этаж и покрытая невероятной длины ковром, исписанным дивным орнаментом. Множество декоративных элементов из стекла и драгоценных металлов, а также прекрасных картин, украшающих парадную, останавливали на себе внимание гостей чудного палаццо.

– Поразительная роскошь! – с восхищением выдохнула Каролина, кружась в центре парадной, не пропуская мимо своего внимания ни малейшей мелочи.

– Ваши стены могли бы пребывать в роскоши, – шепнула подошедшая Матильда, – будь ваш папенька-герцог чуть щедрее для своей семьи. Весь в отца Фабио…

С этими словами женщины последовали за прислугой на второй этаж, дабы отдохнуть после тяжелой дороги.

Во время церковного венчания, проходившего в миланской церкви Мария Делла Грацие, Каролина не сводила глаз с молодых, воображая себе, как она и сама будет когда-нибудь выходить замуж. Церемония оказалась такой трогательной, что девушка едва удерживала слезы от восторга. Она попыталась представить себе мужчину, который когда-нибудь пойдет рядом с ней под венец. Но почему-то его образ получился каким-то расплывшимся, словно бесформенное пятно. Ну и пусть ей не известна его внешность… Но… если он будет схож с Леонардо, она наверняка сможет открыть для него свое сердце.

Каролина отбросила эти мысли в сторону. «Главное, что он будет любить меня, а я – его», – с уверенностью подумала она, словно провидела свое будущее. Когда мужчина благочестив и галантен, женщина может легко полюбить его. По крайней мере, Каролине именно так виделась внутренняя сторона любви.

Свадебное торжество продолжало слепить элитарностью. Кавалеры и дамы сновали друг перед другом в изумительных нарядах, затмевая откровенной помпезностью. Но проявление жеманности в манерах миланских аристократов не раздражало Каролину так, как это всегда происходило в Генуе. Милан казался ей каким-то сказочным местом, полным прекрасных персонажей и красивых лиц, мелькающих перед ее глазами вновь и вновь. В какой-то момент Каролина уловила на себе взгляд незнакомца: он стоял неподалеку и во время беседы с кем-то, улыбаясь, наблюдал за привлекательной синьориной. Заметив это, Каролина быстро и смущенно опустила глаза и робко отвела в сторону взгляд, когда услышала голос отца:

– Это виконт Карлос Доминиани из Миланского герцогства, его отец – граф Доминиани, приближенный герцога Миланского.

Каролина томно вздохнула, едва сдержав в себе порыв недовольства, стремящийся вырваться наружу со словами: «Опять ваша расчетливость, отец…» Но последствия этой фразы могли закончиться замком на отведенных для нее покоях. Поэтому синьорине удалось обуздать себя и смиренно промолчать, оставляя слова отца без ответа.

Застолье после венчания оказалось совсем непродолжительным, но Каролина почувствовала только облегчение, вставая из-за стола и приступая к танцам. Ее настолько стеснял корсет, надежно затянутый Паломой, что юной синьорине казалось, что она вот-вот задохнется.

Родительский конвой, не выпускавший ее из поля зрения, внутренне возмущал Каролину: ей так хотелось немного свободы. Однако позволять самовольство в этот час стало бы непростительной ошибкой, поэтому синьорина попыталась набраться терпения до окончания торжества. Хотя это ей едва удавалось.

– Матушка Патрисия, мне дурно, – промолвила тихо Каролина, приблизившись губами к уху Патрисии.

– Потерпи, Каролина, твое присутствие необходимо на заключительной церемонии. А уж потом сможешь пройти в свои покои.

«Боже милостивый, – промелькнуло в мыслях, – сжалься над моим бедным телом!» В какой-то момент ей казалось, что она упадет без чувств прямо среди толпы. О нет, какой позор! Она не может допустить этого! Но стесняющий корсет все чаще напоминал о необходимости вдохнуть свежего воздуха.

Каролина тихонько отошла от Патрисии, чтобы немного побыть одной. Гости танцевали, отец разговаривал с Брандини, матушка также отвлеклась, очевидно, приятной беседой с какой-то герцогиней.

Желая остаться незамеченной, Каролина выбрала наиболее подходящий момент и незаметно растворилась в толпе между колоннами зала, направившись в сторону балконной двери, выходящей в сад. Она остановилась на крыльце, чтобы немного подышать свежим воздухом и схватилась за балюстраду. Прохладный воздух и приятное благоухание цветущих в саду лилий позволили ей немного прийти в себя.

Каролина вдохнула в себя больше воздуха и оглянулась кругом. Судя по всему, перед ней простирался пресловутый миланский сад – с роскошной растительностью и декоративными архитектурными формами. И хотя сейчас над владениями Брандини поспешно сгущались сумерки, она успела обратить внимание на богатство участка: изобилие огромных деревьев, пушистых и гладко отстриженных кустарников и огромных цветочных клумб словно манило к себе своей прохладой. Но больше всего ее радовал тот факт, что в глубине этого сада можно немного отдохнуть от праздничного шума.

Каролина бросила беглый взгляд на танцующие тени, отражающиеся в высоких окнах дворца. В ее головке промелькнула коварная мысль, которую она тут же отогнала от себя. Нехорошо будет, если она отличится еще и здесь, на свадьбе сестры, когда весь вечер должна присутствовать рядом со своими родителями. Но ей так хочется уединиться! Так хочется осмотреть сад…

Воодушевленная шальной идеей, она вновь посмотрела на окна – танцы только начались, до следующей церемонии осталось не менее часа, а значит, она успеет пробежаться по территории и осмотреть ее. Хотя бы одним глазком.

Откуда-то послышался приглушенный женский смех: прохладная апрельская погода все же выманила на свежий воздух еще кого-то. Это придало Каролине уверенности, и она сбежала с мраморного крыльца.

Просторность сада казалась необъятной: его границы очерчивались узким, но довольно длинным прудом с переброшенными через него деревянными мостиками. В центре территории шумел водой двухмерный фонтан, слепленный в готическом стиле, с непонятной фигурой посередине. Ступеньки в десяти шагах от фонтана вели к вершине невысокого холма, на котором располагалось небольшое архитектурное строение.

Каролина решительно поднялась по ступеням и подошла к небольшому зданию, напоминавшему крытый павильон. И только приблизившись к постройке, исполненной в форме небольшой башенки с куполом, она поняла, что это газебо – беседка для уединения и наблюдения за окрестными территориями. Такой элемент садово-парковой архитектуры только входил в моду европейских аристократов, желающих украсить свои приусадебные участки. Единственное, что показалось Каролине дивным – газебо Брандини укрывалось не только навесом, но оснащалось полноценными стенами с окнами и дверями. Так что со стороны на беседку это вовсе не походило.

Лоренцо не позволял себе такой роскоши и не выстраивал подобные сооружения. Да и, по сути, архитектура Миланского герцогства значительно превосходила своим великолепием генуэзские серые замки и дворцы. Расположение газебо на возвышенности и его высокий фундамент наверняка могли позволить рассмотреть чудесный ландшафт, который открывается у подножия холма. Но сейчас лицезреть эту красоту Каролине не посчастливится, ведь сумерки становились все гуще и гуще.

И все же воспитанность Каролины пала перед ее чрезмерным любопытством, и девушка пробралась к двери газебо в надежде, что та не заперта. Дернуть ручку ей помешало эхо посторонних шагов за спиной. Синьорина замерла, ощутив, словно ее окатило холодом с головы до пят, – будто кто-то с неба вылил на нее поток ледяной воды.

Обернувшись, Каролина увидела приближающиеся к ней силуэты. Несомненно, они принадлежали мужчинам! Однако, что можно рассмотреть в темноте?

Не на шутку испугавшись, она поспешно пробежала вперед, обогнула округлой формы строение и оказалась с его обратной стороны. Перед ней открылся довольно живописный вид – холм, на котором располагалось газебо, плавно уходил вниз. Вдалеке виднелось небольшое селение: на фоне сгущающихся сумерек синьорине удалось рассмотреть лишь тусклые огоньки и струя щуюся из земли полосу дыма, тут же исчезающую в темном сине-фиолетовом небе.

Она прижалась к стене газебо и затаила дыхание, надеясь расслышать звук направления злосчастных шагов. И сердце Каролины вздрогнуло, когда она услышала грохот открывающейся двери. Они вошли внутрь строения! Синьорина оглянулась по сторонам. Если она сделает хотя бы шаг, то наверняка окажется замеченной… или услышанной… А если об этом расскажут отцу, то его гнев сравнится разве что с гневом Всевышнего!

Каролина со страхом закрыла глаза и томно вздохнула. Ну почему же ей не удается вести себя подобающим образом, как истинной аристократке? Отчего даже здесь, находясь в более чем сотне миль от Генуи, она не смогла не потешиться коварным духом интриги? Разумеется, чего уж там отрицать, – ее душе свойственна непокорность. Но самое страшное, что от собственного упрямого непослушания она получала дивную усладу, останавливающую кровь, заставляющую претерпеть эдакое ощущение маленькой смерти продолжительностью лишь в мгновенье.

Каролина слышала четкие и громкие шаги, которые могли исходить только от мужских туфель. Мужчины прошли по каменному полу вглубь здания, и все стихло. Она понимала, что в газебо может быть всего одна комната, а значит, те расположились приблизительно в ее центре.

В тот момент, когда Каролина почти успокоилась, над ее ухом прогремел звук открывающихся ставен, и в эту самую секунду от внезапного испуга подкосились ноги. Синьорина еще плотнее прижалась к стене, хотя плотнее было уже и некуда, но ей казалось, что ее усилия не пройдут даром и у нее получится вдавиться в каменную стену, оставив в ней отпечаток своего беспомощного силуэта.

Устремив взгляд наверх, Каролина увидела высунувшийся из окна локоть в белом свисающем рукаве, а затем послышался тихий мужской баритон.

– Неплохое местечко для тихой беседы, синьор, – произнес первый мужчина, обладавший мужественной, но весьма приятной тональностью голоса.

– У нас немного времени, сенатор, до проведения второй церемонии, на которой я обязан присутствовать, – второй голос принадлежал, скорее всего, мужчине более преклонного возраста.

– Вам и впрямь не позволительно покидать семью в такие важные моменты, – заметил с иронией первый голос, а Каролина смогла только виновато сжать губы при мысли, что и ей, как родственнице невесты, следовало бы сейчас уже возвращаться во дворец.

– Не будем терять времени даром, сенатор, и перейдем к делу, – ответил голос второго мужчины, и последние буквы его слов куда-то поплыли.

Очевидно, тот удалился вглубь помещения, из-за чего Каролине стало едва слышно его. Она снова бросила взгляд наверх и заметила, что локоть в белом рукаве исчез из поля ее зрения, а звук каблуков подтвердил ее догадки – мужчины стали в предположительном центре комнаты.

Решившись обежать газебо и скрыться в деревьях парка, Каролина сделала аккуратный шаг в сторону, но ее юбки так звонко зашуршали в ночной тиши, что ей почудилось, будто ее услышали. Она прислушалась. Голоса мужчин звучали в том же тембре, однако ей не удалось распознать ни слова.

Оставаясь в недвижимой позе, Каролина застыла, моля Бога о том, чтобы ситуация скорей разрешилась. Решившись все же шагнуть, дабы размять затекшую ногу, Каролина внезапно ощутила, как коснулась чего-то тяжелого и недвижимого. Оказалось, что прямо подле нее стояла скамья, что было для нее как нельзя кстати.

Аккуратно опустившись, Каролина улеглась вдоль скамьи и, облегченно расслабившись, притаилась. Нужно лишь переждать окончание этой беседы и немедля отправляться в палаццо.

А синьоры… Она посмотрела на открытые ставни окна прямо перед собой. С какой стати им выглядывать, когда они увлечены такой важной беседой? Но только синьорина об этом подумала, как из окна высунулся мужской профиль, оказавшийся прямо напротив нее. Каролина со страхом вытаращила глаза, о щущая сладкий ужас от мысли: склони этот синьор сейчас голову, и она окажется обнаруженной. Но мужчина, казалось, и не думал этого делать, – его взгляд был устремлен далеко за горизонт.

– Не совсем понимаю, какой в этом может быть интерес непосредственно для вашей династии, синьор, – произнес все тот же низкий баритон, исходящий из уст высунувшегося из окна мужчины.

В этот самый момент рядом с ним нарисовалась еще одна голова, и Каролина едва не лишилась чувств от страха. Лица обоих скрывали сумерки, и самое четкое, что могла рассмотреть синьорина, – это очертания профиля каждого из них.

– Что значит, какой интерес? Земли, сенатор! Обширные, пусть и каменистые, но дающие нам преимущество! Правительство претендует на правление этой державой.

– Позвольте… Но все же: что подвигло вас действовать через мятеж?

– Восстание крестьян – это эффективный способ ослабить местных дворян: герцогов и синьоров. Однако первостепенная задача каждого из нас – остаться в тени… Категорически нельзя принимать в этом активное участие, наши действия будут, скорее, пассивными.

Сердце Каролины екнуло. В ее голове промелькнуло множество мыслей, приводящих в ужас. Похоже на то, что она стала свидетелем тайного общения, и вполне очевидно, что оно таит в себе какой-то заговор.

Мысль о том, что она владеет информацией, которую ей знать совершенно не нужно, ввергло Каролину в замешательство. А вдруг, если ее обнаружат, то пожелают убрать со своего пути? Кому нужна незнакомая синьорина, которая находится сейчас вдали от людей, в полном распоряжении тех, кто довольно близок к ее незащищенному телу? Разве составит труда толкнуть ее, к примеру, в этот овраг, который находится буквально через несколько шагов, и все… перед ней предстанет вечная темнота. Ее сердце бешено заколотилось, и она вновь обратилась в молитве к Всевышнему пощадить ее.

– Иными словами: пусть вся ответственность валится на бедняков, – иронично продолжал молодой голос. – Ваше предложение таит в себе интриги ровно столько, сколько и коварства. Однако мне надобно знать о ваших замыслах более детально! Как я могу преподнести вашу речь своим людям?

– С вашей помощью, глубокоуважаемый сенатор, мы намереваемся подкрепить крестьянские войска необходимым оружием.

– И всего-то?

– Было бы неплохо, если б с этой целью вы подо шл и с моря на своих кораблях. Разумеется, возможность использовать ваших людей также приветствуется, но… это на усмотрение вашей республики.

Послышался ироничный смешок.

– При всем моем уважении, синьор, мне все же непонятно, чем это сотрудничество может стать выгодным для нас?

– Право слово, сенатор… Вы получите ослабленного соперника, – ответил старик, голос которого Каролине казался безумно знакомым. – Разве не этого ожидали в вашей державе столько лет? Плюс ко всему, у вас появится возможность заключить ряд взаимовыгодных контрактов с нашим герцогством. И, уж поверьте, ваши интересы будут рассматриваться в первую очередь. К тому же вам должны прийтись по душе гарантии наших вельмож в справедливом разделении выгодных торговых точек в море.

– Вы желаете сказать, синьор, что мятеж будет на руку обеим державам, – предположил молодой мужчина. – Вы станете у власти, а мы будем процветать в Средиземноморье?

– Именно, сенатор. Владение хотя бы частичной долей земли увеличивает наши шансы для полного правления довольно влиятельной державой. Политическая и социальная нестабильность приведет к поспешному увяданию некогда могущественной республики. Мы и воспользуемся этим моментом.

– Признаться, меня удивляет ваше яростное увлечение этим вопросом, – голос молодого мужчины звучал несколько растерянно.

– Оно пришло к нам после сведений, что республика стремится сосредоточить в себе множество финансовых институтов, что, бесспорно, свидетельствует о наличии существенного количества денег. Мне понятно ваше замешательство, милейший сенатор, поэтому я хочу дать вам время для обдумывания. Более детально мы могли бы обсудить данный вопрос на другой нашей встрече. Если вы согласитесь на сделку, ручаюсь, что наши с тороны не останутся в проигрыше. Причем обе. Как полагаете?

Тот какое-то время молчал, затем опять отошел от окна и направился вглубь комнаты. Второй мужчина последовал за ним. Далее Каролина могла слышать только неразборчивое эхо мужских голосов.

Немного успокоив одолевшее ее смятение, она вновь прислушалась. Голоса по-прежнему звучали неразборчиво, и синьорина благодарила Бога за то, что ей не довелось услышать прочие подробности этого тайного заговора. По сути, она совершенно не понимала, о чем речь. Да и думать об этом ей было страшно. Но в голове с неимоверной скоростью крутились догадки, причем, крутились против ее воли. Однако в том, что это заговор, у нее не оставалось сомнений! Причем речь идет о международном конфликте. Каролина со страхом зажмурила глаза, отгоняя эти мысли прочь.

Но вместо одного замешательства ее разум затронуло другое: ее наверняка ищет весь дворец. И что ей будет за непослушание и долгое отсутствие, страшно было даже подумать. Ведь гнев отца неуправляем! Внезапно Каролина услышала, как шаги одного мужчины направились к выходу. Грохот двери… и он на улице. Да-да, отдаляется.

Она с облегчением вздохнула и хотела было подняться со скамьи, как перед ее глазами вновь показался уже знакомый мужской профиль. И снова его взгляд замер, устремившись куда-то вдаль. Каролина молила Бога о том, чтобы она осталась незамеченной. Она закрыла глаза и просто ждала.

В то самое мгновенье сенатор Фоскарини, вдумчиво всматривавшийся в бесконечные просторы Миланского герцогства, погрузился мыслями в суть вещей только что состоявшейся беседы. Предложение старика таило в себе массу соблазнов, но целесообразно ли ему, Адриано Фоскарини, впутываться в эту историю? Причем, от его реакции на сложившуюся ситуацию будет зависеть и мнение правительства Венеции. Ведь с Генуей около сорока лет назад был заключен мирный договор, и нарушить его означало разгар нового международного скандала с продолжением очередной войны.

– Увы, но так быстро решение не примешь, – пробурчал сам себе Адриано и собрался уже отойти от окна, как его взгляд скользнул вниз, и он заметил прекрасный женский силуэт, облаченный в светлые одежды.

Мысль о том, что их разговор мог оказаться услышанным, едва не заставила его схватиться за сердце. Но, внутренне успокоив подозрения, он вновь выглянул из окна. Цоколь сооружения высотой значительно преобладал человеческий рост, а разговор между ним и синьором проходил довольно тихо. Эти факты частично исключали возможность того, что суть их тайной беседы стала известной кому-то еще. Хотя однозначно рассчитывать на удачу было, по крайней мере, неразумно.

Женский силуэт при свете луны выглядел недвижимым. В какой-то момент ему даже показалось, что синьорина, лежавшая на скамье, даже не дышала. Необходимо разъяснить ситуацию! Адриано отошел от окна, решительно направившись к двери.

Возносившая с закрытыми глазами молитвы к Всевышнему Каролина не видела, что была замечена. И только услышав звук закрывающихся ставен и эхо отдаляющихся шагов, она подскочила со скамьи. Теперь ей надобно немного выждать, чтобы синьор отошел от нее как можно дальше. Осторожно ступая, синьорина направилась по тропинке, чтобы потихоньку обойти газебо и выйти на аллею. Шорох юбок не позволял девушке что-либо услышать, поэтому она остановилась, затем прислушалась и все же решила пройти к выходу.

Эти несколько шагов оказались фатальными: прямо перед ней выросла мужская тень. От неожиданности ноги девушки подкосились, и она наверняка упала бы, если бы незнакомец не поддержал ее за талию. Причем мужчина был подготовлен к тому, что она может воскликнуть, и решительно зажал ей рот. Каролина в страхе вытаращила глаза, отчаянно пытаясь рассмотреть в темноте его черты. Однако спрятавшаяся за облаками луна лишила даму надежды рассмотреть что-либо, кроме тусклого блеска темных глаз, выразительных скул и волнистых локонов, мягко спадающих на виски и лоб мужчины.

Адриано стало понятно, что он застал даму врасплох и, немного смягчившись, аккуратно освободил ее уста, продолжая поддерживать юную незнакомку. И лишь сейчас он заметил, что его руки замкнули в себе удивительно стройный стан, словно выточенный талантливым скульптором. И самое изумительное – ощущение… невероятно дивное и никогда не посещающее его прежде… что это изящество чем-то связано с ним… какой-то незримой человеческому глазу нитью. Его мысли, с которыми он шел сюда, испарились в образе этой дивной незнакомки.

Он видел, как растрепанные светлые локоны небрежно распались по ее худеньким плечам, скрытым светлой шелковой тканью. Нельзя было не заметить и волнительную красоту юной груди, с трепетом вздымавшейся под давлением тяжелых вздохов. В этот момент он словно ощутил, как дрожало ее объятое страхом сердце.

– Позвольте поинтересоваться, синьорина, – после некоторой паузы размеренным и спокойным голосом произнес Адриано, словно сиюминутные чувства совсем не беспокоили его. – Вам не сдается это место странным для прогулки в столь поздний час?

– Н-нет… – ее прерывистое дыхание не позволяло совладать с собой. Но все же Каролине удалось успокоить свое сердце, безумно колотящееся под напором этого мужественного голоса. – Я… м-м-м… мне стало дурно… и я вышла… подышать воздухом… немного…

– Немного подышать? – Адриано открыто рассмеялся и окинул взглядом расстояние от газебо до дворца. – Вам пришлось пробежать не менее полумили, прежде чем вам полегчало, синьо рина.

Его открытый смех немного успокоил Каролину, и по не понятной для нее причине сковывающий ее страх ослабил свои путы.

– Я не бежала, синьор, – ответила она с порицающей строгостью. – Я прошлась… Здесь изумительный пейзаж, согласитесь.

Адриано оглянулся вокруг. В сгустившейся над приусадебным участком темноте уже мало что различалось, но он и ранее имел возможность наблюдать великолепие этих мест.

– Быть может, я с вами и согласился бы, синьорина, но это довольно тяжело сделать без света луны.

– Скоро зажгут уличные свечи или… факелы, – робко предположила Каролина.

– Просто удивительно, что этого не сделали прежде.

Адриано посмотрел на нее и улыбнулся. Ее голос звучал то убедительно, то дрожал от страха. Причем эту дрожь он ощущал внутренне, но едва разбирал на слух. Его сердце вновь колыхнулось под этим поразительным наитием, исходящим из глубины его сущности… Однако вслед за этим пришло полное осознание действительности, и Адриано тут же напомнил себе о том, что привело его в этот дворец, да и, в общем, в эту страну. Необходимо выяснить, что услышала эта синьорина в их разговоре с синьором Брандини.

– Итак, синьорина, вы пребывали здесь, чтобы полюбоваться пейзажем… в темноте…

Адриано хотел было незамедлительно продолжить, но решительный голос Каролины перебил его.

– Простите за дерзость, синьор, но что привело вас в такую даль от празднования свадебного торжества?

Ее вопрос ошарашил его, поскольку он совершенно не готовился к словесной дуэли. Адриано тщетно пытался рассмотреть в темноте черты лица таинственной незнакомки, и, заметив его пристальный взгляд, она отвернулась и прошла мимо него к аллее. И только ощутив себя на безопасном расстоянии, Каролина обернулась к нему. Адриано лишь сопровождал взглядом ее гордый стан и грациозно плывущую походку.

– Я общался в этом газебо со старым добрым другом о делах, – честно признался он, понимая, что выкручиваться просто нет смысла.

– Позвольте заметить, синьор, каждый из нас здесь был занят своими делами, – спокойно произнесла Каролина. – Прошу прощения, но, с вашего позволения, я вернусь во дворец, наверняка мои родные уже разыскивают меня.

С этими словами она обернулась, чтобы удалиться, но оклик Адриано заставил ее обернуться еще раз.

– Синьорина… Я могу надеяться на танец с вами? – в его голосе звучала благородная настойчивость, не терпящая отказа.

– Даже не знаю, синьор, – не оборачиваясь, промолвила она. – Для того, чтобы станцевать со мной, вам надобно попросить Небеса еще об одной встрече.

Ее голос прозвучал так дерзко и кокетливо, что Адриано только улыбнулся, отметив про себя присущую этой девушке непредсказуемость в поведении, чего нельзя было сказать о прочих дамах из высшего общества.

– Я могу спросить у вас имя, синьорина? – крикнул он ей вслед в оглушительной ночной тиши.

– Пусть звезды вам прошепчут этой ночью, – с иронией пропела Каролина, даже не удосужившись обернуться.

На прощанье он посмотрел вслед ее удаляющемуся силуэту, и в этот момент, словно по велению Небес, ее осветил лунный свет, показавшийся сквозь собравшиеся в небе облака. Сенатор Фоскарини только и смог завороженно осмотреть ее стройный стан, скользящий по садовой дорожке, и ему казалось, что сами деревья склонили ветви перед каким-то загадочным величием этой удивительной синьорины. Золотистые локоны, так ослепительно играющие блеском при свете луны, словно отражали какое-то необыкновенное сияние от ее прекрасной головки. А летящий по воздуху струящийся шелк платья придавал ее образу невинность и завораживающую нежность.

– Дивный ангел… – пропел себе вполголоса Адриано, – ангелы спасают грешников… быть может… и ей удалось бы спасти мою безутешную душу?

И он зашагал за растворившимся в темноте силуэтом гостьи.

Довольно странно ощущал себя мужественный, крепкий мужчина, перенесший несколько сражений и несущий на себе нелегкое бремя сенатора Венеции. Женщина, которую он видел впервые, смогла удивительным образом на несколько мгновений украсть у него разум. Сенатор шел к палаццо, когда силуэт Каролины уже давно исчез из поля зрения, но ему казалось, что он точным образом движется по ее следам.

В какой-то момент, разогнав парящий перед его глазами образ дамы, Адриано ощутил дикое желание исчезнуть из этого города и возвратиться в края, где его ожидали родные, хоть и пустующие стены. Однако это желание посетило его лишь на мгновенье, скрывшись глубоко в его сердце, заинтригованном прекрасной незнакомкой. Его ослепленный разум испытывал твердое убеждение, что она не могла слышать его разговора с синьором, а если и услышала, то, вероятнее всего, не уловила смысла, поскольку ни имен, ни наименований в их беседе не звучало.

У крыльца, ведущего к входу в палаццо, его с нетерпением ожидал верный друг и товарищ, бывший рядом с ним уже с десяток лет – Паоло Дольони.

– Адриано, я совсем извелся от ожидания! – воскликнул он, увидев друга.

– Паоло, несколько мгновений назад здесь должна была пройти некая синьорина… – спросил сенатор.

– О, да, Адриано! Она была прелестна!

– Она вошла во дворец?

– Я не стал провожать ее взглядом, меня более занимало твое возвращение. Тебе удалось выяснить, чем обусловлено наше приглашение на это совсем уж не желанное моему нраву торжество?

– Да, Паоло, и наше общение со стариком было довольно содержательным. Мне есть что тебе поведать, – задумчиво и как-то отрешенно промолвил Адриано. – Клянусь Богом, ее великолепие могло бы легко и беспощадно сокрушить роскошь венецианских красоток…

– Ты о чем, друг мой?

– О синьорине, которую встретил в саду, – улыбнулся Фоскарини.

– Бог мой, Адриано, в стремлении к женщинам ты неудержим, – рассмеялся Паоло, нередко становившийся свидетелем любовных историй, отметинами значившимися в судьбе Фоскарини.

– Тебе не понять, Паоло… Она – просто ангел, ослепляющий своим светом такого жалкого грешника, как я. А вдруг ее невинное великодушие смогло бы спасти мою падшую душу?

В словах Адриано звучал то откровенный восторг, то не менее откровенный сарказм.

– И каким образом? – не унимался иронизировать Паоло. – Утешением на собственной обнаженной груди?

– О нет… – с напускным огорчением отметил тот. – Боюсь, что здесь мне пришлось бы ограничиться такой невинной вещью, как прощальная улыбка…

Рассмеявшись, Паоло отвел взгляд на аллею, где прогуливавшиеся дамы торопились в палаццо на очередную церемонию.

– Полагаю, нам нет необходимости присутствовать на этом торжестве, Адриано! – предположил Паоло. – Можно возвращаться в гостиницу?

– Пожалуй, мой друг, я бы еще выпил вина, – возразил сенатор. – Веселье в самом разгаре.

– Помилуй, Адриано, – недовольно скривился Дольони. – Мне неприятно здешнее общество. Слишком много проклятых генуэзцев.

– Твоя правда, дружище, – ответил тот. – К тому же они на этом торжестве угощают. Venena dantur melle sublita[1].

И даже невзирая на это, я бы предложил тебе рискнуть и остаться.

– Ну нет уж, Адриано, я отправляюсь в гостиницу, – категорически отрезал Паоло. – Надеюсь, что ты явишься в трезвом разуме и поделишься со мной деталями вашей с Брандини беседы.

Сенатор Венеции Адриано Фоскарини находился на свадьбе в качестве почетного гостя, однако его присутствие тщательно скрывалось от герцога да Верона, а причиной тому стала вражда между Венецией и Генуей, длившаяся столетиями. Это и смущало Адриано, изначально противившегося поездке на это торжество. В его сердце уже давно таилась ненависть ко всем генуэзцам, и сенатор крайне желал уничтожить эту республику и распродать по кусочкам только во имя мести за смерть своего деда, погибшего в войне против Генуи в том самом бою при Кьодже, когда венецианцы пытались отбить важный торговый путь на Адриатическом море.

И это не все, чем беспокоилась его ярость на генуэзцев. Много лет назад тело его отца Самуэля Фоскарини доставили к островам лагуны торговцы, утверждающие, что обнаружили его на разграбленном и полуразрушенном судне. Позднее до Адриано дошла молва, что это нападение – дело рук генуэзских пиратов, кочующих в Средиземном море.

Тешащий себя презрением и намерениями о мести, Адриано Фоскарини ненавидел себя при мысли, что ему приходится сидеть с врагами за одним столом. Однако здравый смысл убеждал негодующего сенатора в необходимости своего присутствия. Тем самым ему удалось совладать с собой, хотя периодически он посылал внутренние ругательства в адрес самого синьора Брандини, которому удалось убедить его посетить Милан именно в этот день, ибо после свадьбы тот отправлялся на длительное время в Испанию. Откладывать эту беседу Адриано не стал, поскольку миланец сумел заинтриговать его каким-то загадочным общим делом.

Получив в семнадцать лет внушительное наследство от отца, Адриано вынужден был немедленно обучиться всем тонкостям управления как торговых, так и политических дел. Ибо вокруг него, словно коршуны, парили недруги в ожидании окончательного краха, дабы расхватать по кусочкам обанкротившееся состояние.

Тогда Адриано достойно пережил смутные времена, мужественно преодолев выпавшие на его долю испытания. Благодаря крепкому отцовскому воспитанию, в нем сохранилось не только мастерское умение владеть мечом, но и прекрасное образование – Адриано вникал и осваивался и в политике, и в торговле, и в общественных делах. Словно предчувствуя раннюю смерть, Самуэль Фоскарини сумел вложить в голову сына самые сокровенные знания, тем самым возложив на него управление всем своим недюжинным имуществом сразу после своей кончины.

Большую роль сыграл тогда и Витторио Армази, оставшийся до сегодняшних дней преданным другом семьи. И таким образом Адриано сумел не только выкарабкаться в тяжелые времена, но и заслужить долгой службой титул венецианского сенатора.

Тяжело дыша, Каролина вбежала в парадную и незамедлительно слилась с толпой, с умилением наблюдавшей за третьей брачной церемонией. Она тревожно оглянулась по сторонам, надеясь найти в толпе матушку. Но, решившись не создавать шума в момент торжества, синьорина остановила свой взор на том, что происходило в центре залы: мать жениха подносила невестке ожерелье из жемчуга, которое та должна теперь носить, не снимая, с этого дня и до конца первого года замужества.

В какое-то мгновенье вся картина с Изольдой и ее свекровью испарилась, и перед глазами Каролины снова всплыла тень незнакомого мужчины, вызвавшего в ней и страх, и восторг одновременно. Нечто странное щекотало ее изнутри, вновь и вновь напоминая о дивном незнакомце. До дворца она добежала, не помня себя от страха, но его голос, полный благородства и доблести, все еще звенел в ее ушах. Станет ли он ее искать? Она с опаской оглянулась по сторонам. Разве сможет она узнать его, когда наиболее ясно ей запомнились лишь его дыхание и б аритон…

Словно опомнившись от напасти, возникшей в ее душе с появлением незнакомца, Каролина вновь посмотрела на происходящую на ее глазах церемонию. Мать жениха, синьора Луциния Брандини, уже заключала в объятия Изольду, гостеприимно впуская ее, словно новое дитя, в свою семью. Каролину расстрогал этот момент, но вот ее сестра продолжала сохранять на своем лице равнодушную кротость.

Адриано вошел в палаццо как раз к концу скучной его взору демонстрации. Странное ощущение владело им: его подзадоривал жуткий интерес, словно огненная лава, бурлящая внутри него. Безусловно, он разыскивал в толпе дивный женский силуэт, искусно овладевший его разумом. Поймав себя на этой мысли, сенатор Фоскарини тут же обуздал свои чувства, напомнив себе, что его присутствие здесь имеет иную цель. В частности, сейчас ему хотелось выпить вина.

Церемония окончилась довольно скоро. Зазвучавшая музыка поманила к себе гостей, тут же бросившихся в пляс. Наблюдавшая за Изольдой и Луцинией толпа рассеялась, и тут в поле зрения Адриано сам собой бросился знакомый ему шелковый шлейф нежно-смарагдового цвета. Не веря в свою удачу, он поднял глаза, с вожделением поглощая каждый дюйм доступных его взору изгибов прекрасного девичьего тела.

Когда она обернулась, Фоскарини замер, ощущая внезапную сухость во рту. Что за чудный образ? И главное – чем он завораживает всегда владеющего чувствами сенатора? Она – не ангел! Но кто тогда… колдунья? О, нет! Более могущественная сила владеет ее красотой, искусно сочетаясь с некой высшей невинной простотой, исходящей из глубины ее чистого взгляда.

«Бог мой, Адриано Фоскарини, это всего лишь женщина!» – с усмешкой пытался себя одернуть он.

Но тут же его взор, словно домогаясь мысленных подтверждений, скользнул на другую молодую даму, затем равнодушно перешел к третьей, четвертой. «Пустышка… – услышал он свое мнение о первой, – интриганка, – подумал о второй… – дурнушка… – о третьей».

Каждой женщине в зале он мог дать характеристику одним лишь словом – настолько доступными они ему казались. Но только он устремлял глаза на Нее… его внутреннее мужское чутье куда-то девалось под шквалом штормящего его восторга.

Ее взгляд забегал по зале, словно в поисках кого-то. Боясь оказаться узнанным, Адриано шагнул за колонну, дабы продолжать наблюдать за юной незнакомкой, оставаясь незамеченным. Он боится ее гораздо более, чем восхищается? О, да! Но отчего же?

От страха быть сраженным… Но, кажется, бояться было поздно… В конце концов, он жаждет знакомства с ней!

Решительно устремленный шаг вперед замер в ожидании, когда очаровательную даму окружили незнакомые ему люди… Очевидно, ее родители… О, нет! Это ведь герцог да Верона… из Генуи… проклятой Генуи… Что-то сжалось внутри Адриано, словно вспыхнувшие прежде чувства он насильно вдавил поглубже в себя… В какой-то момент ему почудилось, что высокий потолок гостиной рушится на него. Ему захотелось немедля покинуть это место… что он и сделает сию минуту… Но вдруг приятный голос из-за спины заставил его обернуться.

– Отчего такой галантный мужчина предоставлен самому себе в наполненном весельем месте?

Перед ним предстала довольно эффектная дама лет тридцати, с ярко-выразительными карими глазами, кокетливо пронзающими сенатора насквозь. «А эта – распутница!» – довольно оценил он, и краешки его губ затронула игривая улыбка.

– Он всего лишь выбирает себе достойную компанию, – сенатор выразил свое почтение, всем своим существом готовясь поддержать этот флирт, вопреки разящему его желанию наблюдать за таинственной незнакомкой. Увы, но ее происхождение уж совсем раздосадовало его.

Ни на йоту не отводя глаз, устремленных в глаза женщине, он сумел осмотреть ее с головы до пят, оценивая великолепие манящих форм, облаченных в довольно откровенные наряды, как для христианки. «Стало быть – замужняя распутница», – удовлетворенно подумал Фоскарини.

– Если уж тебе так стало дурно, необходимо было уведомить меня, – недовольно промолвил герцог, обеспокоенный отсутствием дочери.

– Папенька, простите меня, – ответила Каролина, виновато склонив голову. – Маменька требовала, чтобы я не покидала залу, но я ослушалась, так как самочувствие совсем подвело меня. Я не желала попусту отвлекать вас.

Герцог не видел причин устраивать скандал из-за исчезновения младшей дочери, однако вынужден был придерживаться воспитательных мер в любом случае.

– Матильда, оставляю на тебя это упрямое сокровище, – сказал он, обращаясь к сестре. – Ты ответственна за нее, моя дорогая. Мы с Патрисией должны находиться рядом с четой Брандини.

– Не сомневайся, братец! Уж я-то уберегу наше бесценное создание, – ответила Матильда. – Ты почему так взволнована, Каролина?

Юная синьорина и впрямь непрестанно оглядывалась по сторонам, словно страшась кого-то увидеть.

– Ну что ты, тетушка, – будто беззаботно ответила она. – Я продолжаю умиляться здешним порядкам и стараюсь за всем уследить.

Убедившись, что Матильда отстала от нее с расспросами, Каролина вновь окинула взглядом залу. Ох, разве ей удастся разыскать незнакомца, черты которого от нахлынувшего испуга она даже не желала запоминать? Эта встреча с чужим мужчиной… в такой сокровенной атмосфере… касания его крепких рук, удерживающих ее стан… Ее сердце безумно затрепетало под воздействием противоречивых воспоминаний. И ей не приходилось ранее испытывать сладость этого странного чувства, будто там, глубоко внутри, кто-то щекочет твою душу перышком.

Самое поразительное: она едва могла вспомнить сейчас те слова, которые он произносил в разговоре со стариком. Но она прекрасно помнила каждый звук, который он издал, пока общался с ней. О, этот поразительный, мягкий мужской смех, который прозвучал из его уст, – он просто не утихал в ее сердце!

Его взгляд, словно по чьему-то велению, вернулся к ней… И он вновь поглощал ее своей сущностью, словно боясь оторваться хотя бы на миг…

Кокетка Орнелла Больваджи трещала без умолку, а ее откровенная красота теряла всякий блеск на фоне этого дивного создания…

В какое-то мгновенье Каролине почудилось, что она уловила этот взор… не так давно пронизывающий ее сквозь темноту… Она с любопытством вытянула шею, рассматривая лица… возле колонны… Но нет, там стоит Орнелла и всего-то…

И она не знала, что незнакомец уловил ее взгляд и снова струсил, скрывшись за колонной. Решившись раствориться в общении с новой знакомой, Адриано устремился к ней, стараясь всеми силами контролировать себя.

– Вы приглашены миланцами, синьор? – внезапно спросила Орнелла и этим отвлекла его от раздумий.

– О, да, – ответил непринужденно он. – Мы с Брандини – старые друзья. А вы откуда будете, могу поинтересоваться?

– Я из Генуи Великолепной, – с гордостью ответила та, и Адриано гневно напряг желваки, стараясь обуздать себя. Паоло оказался прав, когда поспешно удалился отсюда.

– Вы бывали в наших краях? – не унималась допрашивать его дама.

– Разумеется, – Адриано как-то растерянно приложил руку ко лбу. Хотя, быть может, не так плохо, что Орнелла – генуэзка? – Пару раз приходилось бывать… А вы кем приходитесь новобрачной?

– Я – супруга троюродного брата Изольды, – ответила с улыбкой та. – Можно сказать, никем не прихожусь.

– Ох, так дама – замужем? – ирония Адриано вызвала у собеседницы улыбку, таящую в себе эдакое смущенное коварство.

– Дама замужем, но невероятно одинока, – приоткрытые алые уста молодой женщины и манящая глубина кареглазого взгляда лишь подтверждали его догадки: она всем телом жаждет его.

Адриано заинтересованно приподнял брови, словно отвечая ей взаимностью. В это мгновенье мимо них скользнула уже знакомая фигура в смарагдовом платье, и сенатор вновь ощутил собственное сердцебиение, заглушающее возникшее влечение к синьоре Больваджи. Лицо Орнеллы исказилось в презрительной гримасе, сопровождающей поднимавшуюся по ступеням Каролину.

– Еще одна… беспечность… – гневный комментарий женщины заставил Адриано внимательней на нее посмотреть. – Каролина Диакометти… дочь да Верона.

– Чем она вам так неприятна? – изумился он.

Та лишь фыркнула.

– Можете мне поверить, меня не волнуют невинные овечки, вроде этой. Ее сегодня настолько задарили лестью, что мне даже жаль несчастную. Ведь на самом деле ее французские черты и чрезмерная худоба совершенно неуместны в современном обществе.

– Она – француженка? – он всеми силами старался скрыть свой необъятный интерес к персоне Каролины, дабы не спугнуть весьма познавательную речь Орнеллы.

– Наполовину. Ее мать – француженка. Но самое изумительное, – Адриано внимал каждому слову, напитанному невероятной женской завистью, – что за взглядом этой кроткой овечки скрывается та еще ведьма…

Последнее слово совершенно поразило его.

– Вы пугаете меня, – иронично изрек он.

– О, будет вам, синьор… Она ведет себя, словно малолетний сорванец. Можете себе представить – ходят слухи, что синьорина проводит свое время с крестьянскими юношами… Неизвестно, что вообще там у них было…

– Простите, вы так любопытно рассказываете. Но что в вашем понимании значит «проводит время»?

– Вся аристократия поражается: ее суровый в обычной жизни отец совершенно бесхарактерен в ее воспитании. Судачат, что она даже убегала из дому вопреки всем запретам и проводила время в компании местного хулиганья! Еду носила. Что-то еще из палаццо да Верона. Можете себе представить, каким позором окружен их дом? Кто-то видел ее даже с оружием. Мракобесие… Мой отец уже давно лишил бы меня титула!

И даже это звучало с завистью, что окончательно поразило Адриано. Значит, вот какая эта плутовка… В одном сердцеед Фоскарини был убежден – в плотской невинности Каролины… Он это видел по девичьему взгляду… Однако его манило к ней нечто иное… То, что скручивало разум, очаровывая его… Неповиновение… Жизнелюбие… Превосходство…

– К слову, до нас дошла молва, что крестьяне в их герцогстве намереваются поднять бунт. Меня не удивит, если вскоре заговорят об ее участии в этом.

Эта информация привела Фоскарини в ступор. Вероятнее всего, это грязные слухи, однако, существование повода для них – уже нехорошо. А еще хуже то, что о мятеже, который и фигурировал в словах Брандини, уже болтают в обществе. Это повышает вероятность неудачи.

– Стало быть, девчонка плохо воспитана, – Адриано намеренно сказал то, чему обрадовалась бы Орнелла, и не прогадал.

– Ох, да! – радостно пропела она. – Мягко сказано! Наверняка совсем скоро состоится ее помолвка с виконтом Джованни Альберти. Вот тот ее и приструнит. Ему в замке графа кланяется в ноги вся челядь, страшась оказаться на виселице за любой, даже невинный огрех!

«Боже милостивый! Что за крайности?» – подумалось Адриан о, и ему стало жаль, что это прекрасное созданье может оказаться в когтях стервятника.

– Но будет этих пустых разговоров ни о ком, – Орнелла игриво взмахнула рукой, словно отгоняя от себя столь обсуждаемый образ Каролины. – Итак, синьор, вернемся к вам…

Адриано в ожидании сощурился.

– Удивительными чертами вы обладаете, синьор Риццо, – он намеренно ввел даму в заблуждение чужой фамилией, дабы не светиться своей. – Такие ослепительные карие глаза, словно манящие на самое дно океана… Подчеркивающие мужественность выразительные скулы… Статный торс… Ваши родители – скульпторы?

Адриано смущенно улыбнулся.

– Право, мне неловко, что моя персона вызывает у вас столько интереса.

– Отчего же? – улыбнулась синьора Больваджи, небрежно перебирая руками свое украшение, падающее на весьма соблазнительную белоснежную грудь.

Это был откровенный соблазн, что разжигало в нем еще большее вожделение, затмевая собою все прежние события этого в ечера.

– Оттого, что вы, к примеру, замужем, прелестная синьорина.

Орнелла недовольно изогнула правую бровь, капризно гримасничая.

– Ох, избавьте меня от этих воспоминаний!

– Вам они столь неприятны?

– Я ненавижу их! – процедила сквозь зубы женщина, и искры из ее глаз добавили огня в распаленную страстью плоть сенатора.

А почему бы и не овладеть прелестями этой довольно эффектной генуэзки? Ведь им движет не восхищение, а лишь жажда угомонить беснующуюся плоть! Разве можно посчитать предательством такую маленькую и прекрасную месть одному из этих ненавистных ему генуэзских дворян, возомнивших себя владельцами Средиземноморья?

– Моего супруга здесь нет, – с улыбкой продолжала она и приблизилась устами к уху Адриано. – Зато имеются прекрасные просторы ночного сада, благоухающего весенними цветами, манящими усладиться своим дивным ароматом, – притягательный шепот Орнеллы окончательно заставил сенатора принять незамедлительные меры в отношении этой связи.

– Мое воспитание не может позволить вам наслаждаться этим дивом в одиночестве, – прошептал Адриано и оглянулся по сторонам, дабы убедиться в том, что их флирт не привлек чей-то любопытный взгляд.

Бессонница овладела спокойствием Каролины, страдавшей от невозможности отогнать мысли о встрече с незнакомцем. Вновь и вновь она словно ощущала прикосновения его крепких рук, и по ее телу пробегала непонятная дрожь. В ее воспоминаниях этот сильный баритон звучал с ласкающей ноткой, возводящей к горлу комок чего-то удушливого, но поразительно приятного… Его крепкий стан и легкие кудри, слегка спадающие с его лба и завивающиеся вокруг шеи… Господи, да о чем же она думает?!

Каролина тряхнула головой и упала лицом в подушку. Ей не стоит тешить себя пустыми воспоминаниями… Ведь сразу после церемонии она тщетно искала его в толпе приглашенных гостей, неоднократно обойдя огромный зал. Да и разве сможет она узнать этого синьора, когда черты его лица были для нее недоступными в темноте?

Каролина пыталась вспомнить те фразы из мужского разговора, которые донеслись до нее. Совершенно непонятно, кто вообще принимал участие в беседе. Ясно только одно: джентльмены представляли две какие-то республики, наименования которых остались для нее под завесой тайны.

В какой-то момент она подумала о Венеции – удивительной державе, которая давно манила ее к себе насыщенными историческими событиями. Но неужто среди приглашенных были гости и оттуда? Каролина предположила это, но тут же откинула навязчивую мысль. Вряд ли синьор Брандини стал бы рисковать из-за присутствия подобных гостей, столь нежеланных для генуэзцев. К тому же ей в голову пришло, что на свадьбе присутствовали гости из Сицилии и Флоренции – возможно, кто-то говорил о крестьянских мятежах в одной из этих держав. Лишь Богу известна истина: мятежи вспыхивают вокруг едва ли не в каждой республике.

Но Каролина устала от всех этих мыслей. Последние дни слишком тяжелы, чтобы тратить драгоценные мгновенья на бессонницу. А ей сон так необходим…

За завтраком в Генуе семья герцога вела себя крайне сдержанно и молчаливо. Каролина наблюдала за отцом и не знала, как завести беседу, которую ей, по сути, начинать не принято. Она бросила взгляд на матушку. Было очевидно, что Патрисия чем-то обеспокоена, поскольку еда в ее тарелке не убавлялась, а только мешалась столовыми приборами.

– Матушка, вы опечалены? – тихонько спросила Каролина.

– Ну что ты, милая, все в порядке, – произнесла с улыбкой Патрисия, но с тоской посмотрела на пустующий стул Изольды.

– Вы тоскуете по ней, правда? – спросила опять Каролина.

– Синьорина Каролина! – послышался строгий и порицающий бас отца. – Вы должны быть осведомлены, что не принято говорить во время еды!

Каролина смолкла и виновато склонила голову.

– В доме вашего супруга, который, я надеюсь, у вас в скором времени появится, никто на вас с одобрением не посмотрит, если вы будете вести себя подобным образом.

– Простите, отец, – тихонько проговорила Каролина, внутренне возмущаясь, что во время застолья в Милане за столом стоял неимоверный гул, и тогда отец и бровью не повел, что гости невероятно шумели.

Однако в семье да Верона довольно часто случались минуты, когда отец с самого утра был не в духе по необъяснимым для всех причинам. В это время от домочадцев герцога требовалось вести себя сдержанно и тихо во избежание бурной агрессии с его стороны.

Но, когда завтрак был окончен, Каролина не устояла перед любопытством, и желание затронуть мучившую ее тему все-таки заставило ее заговорить.

– Прошу прощения, отец, я могу спросить? – тихонько произнесла Каролина.

– Я слушаю, – сухо ответил Лоренцо.

– Папенька… – поначалу она несмело стихла, но осознала, что отступать было некуда. – А какова вероятность, что Венецианская республика может выступить против нас? Может ли случиться война?

– Что за мысли у тебя в голове, Каролина? – возмутился герцог.

Патрисия со страхом закрыла глаза, но Каролина с ожиданием ответа продолжала смотреть на отца, пытливо и бесстрашно пронизывая его требующим ответа взглядом.

– Между державами подписан мирный договор, и никто не вправе его нарушить – ни одна сторона, ни другая. Никто сейчас не пойдет против решения прошлых правителей и самого Папы Римского! А в заключение скажу, что строго-настрого запрещаю впредь говорить об этом в моем доме! – голос Лоренцо не терпел возражений, и вокруг вновь воцарилась тишина.

Каролина, так и не получившая ответ на свой вопрос, решила, что никогда более не затронет эту тему. Если отец настолько уверен в том, что война не может начаться, то и беспокоиться ей не о чем.

– Каролина, политика – не женского ума дело, – строго промолвила Патрисия, когда оказалась с дочерью наедине. – Не смей впредь затрагивать подобные темы для беседы! В противном случае ты выведешь из себя своего отца, и он, чего доброго, отправит тебя на исправление в какую-нибудь дыру с великодушными учителями.

Златовласая синьорина лишь изумленно хлопала ресницами, теряясь в догадках о том, какие меры Лоренцо мог предпринять для ее перевоспитания. Но одно она видела наверняка: матушка не шутит.

– Простите меня, маменька, – тихо пролепетала она. – Я и подумать не могла, что мой невинный вопрос может привести к таким последствиям.

– Милая Каролина, ты должна уяснить одно четкое правило, которым пользуются все дамы, – с мягкостью в голосе молвила Патрисия, взяв дочь за руку. – Никакого любопытства! И уж тем более красноречия! Ведь наличие и того, и другого свидетельствуют о падении нравственности, влекущем за собой наказание Божье.

– Боже милостивый, неужто всю жизнь нужно молчать? – вырвалось у Каролины, и она тут же сама оторопела от своих слов.

Патрисия наградила дочь возмущенным взглядом, однако о ее негодовании свидетельствовала лишь слегка приподнятая левая бровь.

– Извольте полюбопытствовать, что вы хотите этим сказать, синьорина Каролина? – сухим голосом спросила она.

Каролина испуганно смотрела на матушку и молчала. Но в какой-то момент она ощутила, что сдерживать свои эмоции просто не в силах.

– Да как же… как же так, матушка? – взмолилась она. – Неужто, выйдя замуж, женщина становится безмолвной, холодной и серой, словно тень от каменной стены?

Патрисия тревожно посмотрела на нее и отошла к окну, словно стремилась к свету, льющемуся из него.

– Каролина, после замужества тебе придется стать такой, какой пожелает видеть тебя твой муж. И упаси Боже, моя дорогая, вести себя вызывающим образом, позоря его дом! – Патрисия устремила свой взор на улицу, где впопыхах бегала работающая на них челядь. – Может быть, вся твоя свобода будет состоять в возможности подойти к окну и выглянуть на улицу. А быть может, твой супруг будет более лояльным и позволит тебе участвовать в его жизни. Хотя, как правило, это женщине нужно заслужить.

Девушка лишь со страхом смотрела на матушку, которая более не желала ничего объяснять ей, а только безмолвно смотрела куда-то вдаль.

– Я могу идти, маменька? – спросила Каролина, и только тогда Патрисия устремила свой взор в ее сторону.

– Да, но я надеюсь, что ты обязательно прислушаешься к моим наставлениям. Ведь так?

Каролина понимала, что перечить матушке значило вызвать ее гнев. И хотя герцогиня Патрисия редко выходила из себя, в данном случае до этого оставалось недолго. Каролина присела в реверансе и покинула каминную, пообещав матушке обязательно внять ее словам.

Но возмущение юной синьорины просто не давало ей покоя. Неужто вся замужняя жизнь и впрямь походит на заточение? И все дамы берут на себя эту непомерную ношу? Так, как это сейчас делает Изольда. Уж она-то будет примерной женой. Но не ужели ее не угнетает эта отчужденность от жизни? Она ведь, словно кукла, которую посадят – она сидит, поставят – она стоит, на ней будут рвать волосы, ломать ей руки, ноги – и она будет молчать. И Изольда будет молчать, во всем слушаясь своего мужа.

Каролина с детства слышала о том, что женщина подлежит мужской тирании: сначала строгости отца, потом не меньшей строгости мужа. Любая попытка выйти за отведенные ей обществом границы не поощрялась. А эта необходимая черта, как скромность в характере женщины, отсутствие стремления бывать в обществе, а также блистать умом, вмешиваться в политику? Нет, женщина должна довольствоваться четырьмя стенами, устраивать уют у семейного очага, рожать и воспитывать детей.

Каролина отчаянно тряхнула головой, словно отгоняла от себя страшный сон. Ей нужно придумать что угодно, только бы избежать всего этого. Разве может она, свободная сейчас, словно птица, позволить запереть себя в тесной клетке? Каролине вспомнились слова матери, которыми она утешала дочь в тот вечер, когда они с Изольдой поругались. Тогдашняя фраза Каролины: «Я выйду замуж только по любви!» – принуждала юную синьорину к ответственности за громкое обещание. Ей необходимо сделать все, чтобы выйти замуж за желанного человека! Даже более того, что есть в ее силах!

Тогда юная синьорина и предположить не могла, что ее страстное желание, полное чувства и воодушевления, словно белоснежная птица, взметнулось ввысь…

В очередной раз, пользуясь моментом отсутствия отца, Каролина незаметно проникла в библиотеку и вернула на свое мес то «Фьяметту». С того самого дня, когда она впервые позволила себе тайком посетить эту библиотеку, число прочитанных ею изданий непрерывно росло. И лишь одна рукопись не давала синьорине покоя, однако, она никак не решалась ее взять. Ведь Каролина знала, что эта книга – не просто красноречивый роман о чувственности. Судя по картинке на обложке, она таила в себе столько откровенности, сколько синьорине еще не приходилось познавать. Причем откровенность эта была не столько плотской, сколько внутренней. Каролина ясно чувствовала, что, прочитав рукопись, ей станет известно множество вещей, которые смогут пригодиться ей в будущем.

Ее рука, словно по велению волшебства, сама потянулась к толстому переплету и достала тяжелую книгу. Красивая дама на обложке, с оголенными плечами, закрывшая глаза от упоительного поцелуя мужских уст, уже свидетельствовала о порочном содержании, но… именно этим она манила невинный девичий разум.

«Пороки и величие венецианцев» – эта рукопись не раз попадалась синьорине в руки, но осмелиться прочитать ее она никак не могла. Сейчас Каролина посчитала, что она уже просто не в силах терпеть угнетающее любопытство. Она знала, что эта книга не просто запретна для ее глаз и сердца, – она есть символ предательства для ее отца, таившего к венецианцам лютую ненависть.

Поглощенная разгоряченным желанием вникнуть в происходящее за этим толстым коричневым переплетом, девушка присела за стол в комнате, где проходили ее уроки, и всем сознанием погрузилась в чтение книги.

Открывающийся перед ее глазами новый мир породил какие-то странные чувства. Неизвестный автор раскрыл полностью жизнь венецианских дам, в которой Каролина заметила столько сходства с генуэзками. Но наиболее насыщенной ей виделась жизнь куртизанок: от беспечных веселых дней, проведенных на раутах, за свободным чтением книг, в дискуссиях и спорах с верховенством власти в области интересов, представляющих политику и экономику, до жарких, страстных ночей в постели с любовниками разного статуса и возраста. И при этом жизнь каждой из трех героинь раскрывалась не только со стороны плотских утех, низменных желаний и греховности. За всем этим стояли истинные причины выбора неподобающего образа жизни: нищета, жажда избежать монашества, сокрытие от мужа-деспота.

На удивление Каролины, в Венеции уже прошло время, когда куртизанки слыли распутницами, но теперь, вместе с увеличением количества запретов, в этой республике внедрялся образ «почтительной куртизанки», который в какой-то степени даже принимался ее властями. Каким бы ни был образ венецианской проститутки, с одной стороны, ее признавали распутницей, с другой – интеллектуалкой.

Теперь Каролине становилось понятно, отчего мужчины так стремятся развлечься с куртизанками, игнорируя при этом верных жен-домохозяек. Это не только плотское удовольствие, но и желание получить от женщины то, чего невозможно получить от супруги, – всестороннего общения.

Ведь и мужчин заковывает в кандалы современный уклад общества. Какой юноша не захочет жениться на желанной девушке, а не по велению родителя, который ищет исключительно свою выгоду от брака сына? Но постепенно этот самый юноша невольно превратится в отражение собственного отца, жаждущего большего достатка и процветания своей династии.

Когда Каролина дошла до момента откровенного описания близости куртизанки с одним из патрициев Венеции, она почувствовала легкий холодок, пробежавший по ее телу, и мгновенно захлопнула книгу. Тяжело дыша, волнуясь за познание неизвестного, она теперь не решалась снова распахнуть издание. Поглощаясь ранее чтением о платонической любви, она прежде не могла даже предположить, что между мужчиной и женщиной, помимо признаний в любви и вечерних прогулок, может произойти нечто подобное. Для Каролины это была неизведанная тайна. Ведь ни мать, ни кто-либо из других родственниц не имел права объяснять девушке, что происходит в брачной постели между молодыми, ибо даже познание это разумом считалось великим грехом для невесты, порочащим ее невинность.

Осторожно, словно опасаясь собственных рук, Каролина открыла книгу и нашла то место, где закончила чтение. Стыдясь и краснея своих познаний, она ощущала смятение, прежде всего от восхищения, имевшего наглость зародиться в ее душе. Восхищения тем самовольством и дерзостью, которую имели куртизанки в своем развязном поведении.

Но самое главное, что существует у этих женщин и чего нет у истинной дамы, – это выбор. Выбор желанной свободы, украденной мужской властью. Выбор желанного мужчины… И даже такая чепуха, как выбор книг на полке.

Теперь у нее не оставалось сомнений, что в этом мире все же существует возможность не стыдиться своей образованности. Правда, способ получить доступ к желанным ей благам через развратный образ жизни для нее являлся постыдной крайностью, на которую она полагала себя не способной. Однако ей так хотелось достичь этой грани свободы с безволием, дабы хоть на миг насладиться ощущением птичьего полета – необъятного простора, вольномыслия и легкости.

Постепенные выводы, которые зарождались в кипящих мыслях Каролины, превращались в навязчивые устремления, словно ставившие перед ней развязанные цели. Ох, если бы знал отец об этом, он сжёг бы все книги, находящиеся в его библиотеке. Да-да, непременно разжег бы огромный костер среди двора и проклял все издательства.

Открывающаяся дверь заставила Каролину подскочить. Она только и успела спрятать книгу за спину и возмутиться на себя: как можно было забыть замкнуть двери? В дверях появилась удивленная Палома, не понимающая, что может делать здесь ее хозяйка в это время. Каролина облегченно вздохнула, радуясь, что это не матушка. Однако ее ноги подкашивались от страха за раскрытие своей тайны.

– Синьорина Каролина, извольте ответить, что заставило вас посетить эту комнату?

– Я… искала Псалмы, – ее голос предательски дрогнул.

– Что вы такое говорите? – насмешливо протянула Палома и уставила руки в боки, прекрасно понимая, что синьорина явно обманывает ее, – стало быть, что-то замышляет. – А ну-ка признавайтесь мне, иначе расскажу все герцогу!

– Но я ведь ничего не натворила, Палома, – произнесла Каролина, испуганно глядя на кормилицу.

– Знаю я такое выражение ваших лукавых глаз, синьорина, – произнесла Палома и принялась заинтересованно всматриваться за спину, где Каролина прятала свою книгу. – Что у вас в руках? Сию же минуту покажите мне!

Каролина решила, что лучше показать Паломе книгу, иначе она и в самом деле все расскажет отцу. Девушка медленно, с очевидной робостью, перевернула книгу обложкой кверху, на которой красовалась злополучная картинка, и, заметив покрасневшее от возмущения и стыда лицо своей кормилицы, мгновенно спрятала ее опять.

– Что за книга? – удивилась Палома и, с трудом выхватив ее из рук госпожи, осмотрела обложку. – Синьорина… Каролина… О, милостивый Господи! О, Иисусе Христе! – Палома задыхалась от возмущения, время от времени хваталась за сердце и крестилась с неимоверным страхом на лице, словно отгоняла нечистую силу. – Откуда у вас… книга. Да еще и… эта. Боже… Здесь ведь… полуголая девица…

Каролина испугалась за падающую на диван кормилицу и подхватила ее полные руки, которые всегда ей казались такими мягкими, как сдобное тесто в кастрюлях повара.

– Палома, что с тобой? Тебе дурно? О Господи, что делать? Нужно кого-то позвать… – Каролина бросилась к дверям, но крик Паломы ее остановил.

– Нет! Его светлость убьет меня, когда увидит у вас эту распутную… книгу. Какой ужас! Какой позор, синьорина! Мне конец!

Каролину выводили из себя причитания и напрасные слезы Паломы, и ее жалобное выражение лица изменилось на разъяренное.

– Не ной, Палома, ничего страшного в этом нет. Неужели я не имею права узнать сейчас то, что все равно когда-нибудь узнаю? – ее возмущенный тон заставил кормилицу немного успокоиться. – Не причитай, Палома, умоляю тебя.

Но та только со страхом смотрела на книгу, которую Каролина не выпускала из рук.

– Вы представьте, что сделает со мной герцог, когда узнает…

– Но ведь он может остаться в неведении, – промолвила с улыбкой синьорина.

– Вы предлагаете мне лгать? – возмутилась кормилица.

– Ну что ты? Я предлагаю поберечь его сердце и свою участь. Ну не говори ничего отцу, Палома! – взмолилась Каролина, – я ведь живу этими книгами…

– И сколько же вы их уже прочитали? – спросила Палома и тут же пожалела о своем любопытстве. – О нет… нет… не говорите мне, синьорина, иначе я сойду с ума…

– Много, поверь мне, моя дорогая. Но отец не знает об этом, и я сделаю все, чтобы не узнал.

– Не берите грех на душу, синьорина, – умоляла Палома со слезами на глазах. – Бросьте эти занятия, порочащие вашу душу.

– Не причитай, ради Бога! Не узнает об этом отец! Молчи, и не узнает, – тихо произнесла Каролина и помогла подняться Паломе. – Ну вот, а теперь успокойся и занимайся своими делами…

– Как же я вас не доглядела, синьорина? – снова зарыдала Палома и закрыла лицо руками.

– Все, не хнычь, – спокойно велела Каролина и спрятала книгу в юбках своего платья, поддерживая ее с внешней стороны.

И хорошо, что под юбками рукопись надежно затерялась.

– Вот и все, Палома, обрати внимание, книгу совсем не заметно. А теперь идем, я тебе помогу. Вот видишь, как все хорошо.

– Не выроните книгу из-под юбок, синьорина, – тихо произнесла Палома, вытирая набегающие слезы.

– Ну, как я могу, дорогая? Не переживай, все будет хорошо. – Каролине казалось, что она успокаивала плачущего ребенка, но кормилица быстро угомонилась, и, к счастью, на их пути более никто не встретился.

Удивительно, но напуганная до смерти кормилица даже и не подумала о том, что может заставить синьорину вернуть книгу на место, и поэтому Каролина усиленно заговаривала ей зубы, чтобы та поскорее оставила ее в покое. Насколько бы распутной эта книга ни была, Каролине хотелось знать обо всем, что творится в этом мире за пределами ее невинного сознания.

– Не знаю, Витторио, стоит ли мне даже начинать разговор с сенатом и военным министром по тому вопросу, который и зложил мне герцог Брандини, – задумчиво говорил Адриано, чем вызывал в докторе Армази удивление своей нерешительностью. – Боюсь выглядеть в глазах правительства самонадеянным глупцом. К чему нам опять ввязываться в конфликт с Генуей, когда уже все решено и морские границы между нами разделены?

Витторио Армази, старый друг семейства Фоскарини поначалу внимательно слушал речь своего друга. Адриано всегда вызывал восхищение своей деловой хваткой и рассудительностью, даже зрелые мужчины находили его профессионалом своего дела и довольно успешным стратегом. Но сейчас в глазах сенатора Фоскарини можно было наблюдать легкое замешательство, и немудрено: сперва новое дело виделось заманчивым, однако требовало взвешивания всех «за» и «против», поскольку здесь попахивало международным конфликтом.

– Адриано, во-первых, восприятие властями твоей информации будет зависеть от того, как ты ее преподнесешь. Так или иначе, тебе необходимо это сделать, – произнес Витторио. – Твое дело передать полученную информацию, а в остальном – решение за властью. Во-вторых, полагаю, тебе следует все тщательно обдумать. Начни с обычного вопроса: чем предложение миланца может быть выгодным для Светлейшей?

– Витторио, ответы на этот вопрос не отличаются особой сложностью. Во-первых, Венеция получит ослабленного соперник а – передряги и мятеж внутри государства способны ослабить и внешние связи Генуи. А это приведет к нам множество новых вариантов для международной торговли в море. Во-вторых, это может сплотить расшатанные отношения с Миланом – у нас нередко с ними возникали военные конфликты. Возможно, пришло время сплотиться.

– Возможно, – произнес с ухмылкой Витторио. – Но, с другой стороны, никогда не забывай, что враги из прошлого редко превращаются в надежных друзей в будущем. Ты не находишь, что за этим всем кроется какой-то коварный замысел?

Адриано посмотрел на шестидесятилетнего Витторио Армази и в очередной раз поразился его умением делать абсолютно логичные выводы из совершенно незнакомой ему ситуации. Почему этот чудаковатый мужчина пошел в лекари, сенатор Фоскарини не имел ни малейшего понятия. Но за любым советом он старался обратиться в первую очередь к старому и верному другу его семьи – Витторио.

Многие венецианцы вспоминают историю, как около десяти лет назад дядя Адриано, Карлос Фоскарини, под видом желания помочь племяннику, пытался вовлечь его в авантюры стекольного дела, процветавшее в Венеции. Однако совсем скоро с помощью Витторио Армази ему удалось раскрыть намерения дяди прибрать к рукам довольно внушительное состояние Фоскарини. И совсем недавно, в свои двадцать девять, Фоскарини смог встать на ноги и поднять стеклоделие на фабриках отца. Его производство как раз находилось на пике расцвета, и от этого Адриано все сложнее удавалось удовлетворить свои разраставшиеся амбиции. За этот же короткий срок он добился уважения в обществе и уже два года занимал должность сенатора в Венецианском Сенате. А если бы не Витторио…

– Да, ты прав, мой друг, не стоит чрезмерно доверять миланцам, – их откровенность лишь изредка имеет черты чести и порядочности. Завтра будет собрание сената, там я и смогу изложить все то, о чем мне поведал герцог Брандини.

– Сенатор, ваша информация является довольно любопытной, – задумчиво произнес военный министр Габриэль Карачиоло, приглашенный на собрание Большого сената. – Тем не менее, я бы не стал доверять миланцам.

– Я согласен с вами, – подчеркнул советник Джианни Санторо, – предложение от представителей герцогства весьма заманчиво, но нам не стоит терять самообладания в борьбе за первенство во внешнеэкономических связях. К тому же существует информация, что миланцы ведут себя непорядочно в подобных сделках. А поскольку в прошлом у Венеции уже были с ними международные конфликты, нам стоит хорошо подумать, прежде чем довериться им.

– Однако, с другой стороны, полагаю, большинство синьоров со мной согласится, – продолжил дискуссию сенатор Кастелаццо, – что данное предложение может быть способом миланцев заключить выгодную двустороннюю сделку, которая в будущем приведет к очень успешному сотрудничеству.

– Я повторюсь, что с миланцами достаточно тяжело иметь дело, – во имя своих целей они готовы смести со своего пути и врагов, и союзников, – произнес советник.

– Хорошо, – согласился Адриано, не желавший в данной ситуации вступать в горячий спор, – я могу отказаться от предложения уже сегодня, отправив письмо в Милан.

– Не спешите, – возразил Габриэль, – я предлагаю все уяснить. Признаться, имеется сторона медали, которая может оказаться для нас выгодной. С одной стороны, по слухам, миланцы давно претендуют на Брешию и часть нашей Террафермы. С другой стороны, неужто синьория Милана будет выступать против нашего могущества Венеции? Ведь быть для нас союзниками им куда выгоднее.

– Нельзя забывать, что нередко им выгодны только те цели, которые они видят перед собой, – объяснил Адриано. – Но в данной ситуации нам надобно сыграть на два поля, – с одной стороны, прощупать почву миланцев, с другой – проверить намерения мятежников в Генуе. Всю информацию можно собрать и только потом делать выводы.

– Ваше предложение имеет смысл, – произнес советник Санторо. – Однако, сенатор, надобно помнить об осторожности. Во-первых, если вы желаете продолжить игру, необходимо согласиться на предложение с более выгодными для нас условиями. Во-вторых, нужно продумать все риски, на которые пойдет Венеция, если мы согласимся. В-третьих, без тщательно разработанного плана не стоит даже думать, не то что действовать.

– Ваша милость, я, бесспорно, соглашусь с вами, – ответил на это Адриано. – Однако без действий в направлении этого дела я не смогу узнать о его целесообразности или бессмысленности. Я должен, по меньшей мере, два раза встретиться с Брандини для того, чтобы прояснить данную ситуацию. Все, что мне нужно на данный момент от вас – это ваше согласие.

– Полагаю, нам необходимо проголосовать по этому вопросу. Если, разумеется, сенатор, вы уверены в том, что имеете возможность потратить время и деньги на вещи, которые могут оказаться бесполезными в дальнейшем.

При последних словах советника Адриано почтительно склонил голову и произнес:

– Я сделаю все, Ваша милость, чтобы как можно скорее оповестить вас о раздобытой мною информации.

Большой сенат положительным результатом голосования предоставил Адриано шанс доказать свою верность государству и одновременно преданность своих миланских приятелей. Впрочем, в последнем сенатор Фоскарини и сам не был уверен, но удостовериться он может только в том случае, если пойдет на контакт с любезнейшими миланцами. А для этого ему вновь надобно будет отправиться к синьору Брандини.

Время от времени Каролина подходила к окну и смотрела на равнинные поля их имения, которые через четыре мили открывались в скалистом побережье Средиземного моря. Несмотря на то, что промчался еще целый месяц, все же ей не давали покоя услышанные на свадьбе Изольды обрывки фраз из беседы двух мужчин. И пусть у герцога давно существовало убеждение, что женщины всегда что-то путают, а в политике так и подавно, все же Каролина интуитивно предчувствовала, что беспокоится не напрасно: ее не покидало ощущение, что этот разговор коим-то образом касался Генуи.

Однако все эти предположения беспомощно таяли перед возникающим образом синьора, вызвавшего тогда в ней бурю эмоций и страха. Его силуэт в ее сознании оставался тенью, скрытой ночным мраком, но ей казалось, что она чувствует его присутствие сквозь неведомые ее сердцу ощущения трепета и восторга. И что удивляло ее: когда она окуналась в эти чувства, по девичьему телу проходила непонятная и не поддающаяся объяснениям дрожь. Но эти ощущения в ее воспоминаниях, сочетавших в себе сладкое наитие страха, интриги и восхищения, заставляли сердце трепетать от непонятного волнения.

Так она проводила у окна немало времени – выходить на улицу ей запрещалось, пока она испытывала на себе очередное наказание строгого отца за неповиновение его воле. Порой ее мучащееся в заточении сердце одолевало желание сбежать из дома хотя бы на час, чтобы прогуляться по берегу моря. Но сейчас она невероятно боялась испытать на себе гнев отца, – того и гляди, он отправит ее в монастырь на исправление. Об этом говорила матушка: следующая выходка будет дорого стоить синьорине. К тому же совсем скоро состоится бал-маскарад в Милане, который взял на себя смелость организовать синьор Брандини. Раут проводился с благотворительной целью, а вырученные деньги планировалось пожертвовать святой Матери-Церкви и отправить Папе Римскому в Ватикан на распределение между храмами и монастырями.

Все чаще она стала замечать, что не только скука удручает ее в стенах палаццо. Она так давно не виделась с Маттео! И при дворе отца он стал реже появляться, хотя раньше он сопровождал свою маменьку, когда она носила герцогской прислуге свежие молочные продукты. Теперь они оба пропали из виду. Как бы отец не запретил им появляться в своих владениях.

И все же старания Каролины быть покладистой дочерью оказывались тщетными: как только герцог покидал свои владения, отправляясь в город по своим делам, Каролина чувствовала, что у нее вырастают крылья. Этим моментом она не могла не воспользоваться в те прекрасные часы, когда матушка отдыхала в своих покоях, а Палома занималась домашними делами.

Прислушавшись к атмосфере, наполнявшей палаццо, Каролина насладилась поразительной тишиной. Это окончательно искусило ее воспарившую душу, и она тихонько, словно мышка, выскользнула в двери через вход для прислуги, направившись в лес.

Маттео был ее первым другом, которому она с детства доверяла. В нем присутствовали порядочность, честность, стремление к справедливости, и она, Каролина, это безоговорочно одобряла. Она не помнит такого момента, чтобы Маттео подводил ее: даже тогда, когда герцог намеревался его наказать за всякого рода о бщение с синьориной Каролиной, он продолжал испытывать его гнев на себе, убеждая, что молва, дошедшая до ушей Лоренцо, – беспочвенные слухи. Только чудом юноше удавалось избежать наказания.

Разумеется, Маттео не испытывал желания делиться с Каролиной всеми своими мужскими секретами, но во многие вещи он ее все же посвящал. Что там говорить, – Маттео и Каролина все отрочество провели вместе. Будучи еще мальчишкой, он отличался проворностью и изворотливостью, учился у своего дядьки драться на мечах и метко стрелять. Некоторым ловким трюкам он сумел научить и Каролину, которая мальчишечьи игры находила куда более интересными, чем скучные куклы и долгие часы обучения псалмам и каноническим законам, на которые у нее ушла половина детства.

А сколько раз Маттео приходилось вытягивать Каролину из передряг! Разумеется, было это достаточно давно, но тем не менее. Она умудрялась даже подраться с крестьянскими девчонками! Порой его злила эта плутовка своим несносным нравом, но гораздо больше он восхищался ее девичьей отвагой и смелым решениям вступить вместе в любое «дело». И уверенность в ее верности – это самое главное, что ценил в ней Маттео. Сейчас, повзрослев, он понимал, что его чувства к Каролине уже совсем не те, что были ранее, – она его привлекала как девушка, расцветающая своей красотой на его глазах. Однако сказать об этом ей он не мог решиться, намереваясь затянуть этот момент до более благоприятных времен.

Что касается отношения крестьянской семьи Маттео к знатным вельможам таким, как герцог да Верона, то во времена независимости Генуи от внешнего вмешательства формально крестьяне могли быть свободными от пополанов. Однако правительство и тут ожесточило требования: для того чтобы выжить, прокормить семью и заплатить немыслимые налоги, крестьяне вынуждены арендовать земли у аристократов. Кроме земли под аренду попадали также орудия труда, рабочий скот и семена. В соответствии с договором аренды крестьянин не мог покинуть земли до истечения оговоренного срока. Если же он уходил, то его возвращали и подвергали принудительному штрафу, по которому работа на синьоров могла продолжаться годами. Того, что оставалось у семьи крестьянина после оплаты аренды и налогов, едва хватало, чтобы прокормить семью до весны. Поэтому кабальная зависимость от аристократов порождала ненависть у низших слоев, воинственно настраивавшихся на освобождение от оков дворянской власти.

Именно по этим причинам агрессия и ненависть крестьян стала зарождать очаги негодования, которые за границей Генуи уже давно переросли в восстание. А сам Маттео решительно занимался организацией мятежа против герцога да Верона. Объяснять что-либо Каролине он не собирался. Равно как и не собирался обижать ее. В тщательно продуманный план входили иные намерения, не описанные в делах повстанцев. Это был личный замысел самого Маттео.

Адриано и Паоло осадили лошадей, желая продолжить путь мелким шагом. Пение птиц завораживало и позволяло отдохнуть от утомительной долгой поездки верхом. В начале лета лес переливался какой-то зелено-бирюзовой радугой, позволяя глазам отдохнуть от пыли, бьющей всю дорогу в глаза.

Молчаливый сопровождающий генуэзец ехал верхом вдалеке от венецианцев, время от времени останавливаясь и ожидая нерасторопных знатных персон. Но ему пришлось набраться терпения, поскольку Маттео велел довести их до места встречи.

– Объясни мне, Адриано, – мучивший Паоло всю дорогу вопрос наконец вырвался из его уст, – зачем мы направляемся к генуэзским крестьянам? Нас могут взять под стражу: здесь, того и гляди, намереваются снести голову очередному венецианцу.

– А где ты видел венецианцев, Паоло? – с иронией в голосе произнес Адриано. Мы – заблудившиеся торговцы из Модены. Направляемся в город для договора о закупке сукна. Никто ведь не знает о том, что мы идем на встречу с крестьянами, замышляющими мятеж. С восточной стороны нас не заметят. Лес, который находится впереди нас, граничит с землями Флоренции, поэтому часть его даже не относится к Генуе. Наша же встреча состоится в непроходимой глубинке этих мест.

– Я так понимаю, что синьор Брандини именно здесь намеревался снабдить повстанческие войска оружием?

– Именно! Он ведь и говорил о том, что земли да Верона его беспокоят в первую очередь. Причем он замышлял еще и обмануть крестьян: сам понимаешь, после того, как, по замыслам, Милан подчинит себе Геную, а крестьяне окажутся в той же с итуации, что и были, только под более сильным гнетом, чем сейчас.

– А мы – особо честные персоны, – с ухмылкой произнес Паоло, – и сейчас обводим вокруг пальца миланцев.

– А что ты прикажешь делать? Узнать правду от миланцев едва ли удастся, поэтому постараемся раздобыть сведения здесь, на территории запланированных действий. Нам необходимо узнать о замыслах, в которые нас посвятят крестьяне, и сравнить этот план с тем, что будет предоставлен Брандини. Только так можно проверить степень моего доверия, которым я смогу наградить миланцев. Если они хотят, чтобы я стал их союзником, им придется смириться с моей жаждой знать правду. А разве миланцы сами расскажут о том, что затеяли на самом деле?

Паоло усмехнулся и посмотрел на друга.

– Как тебе удается так изворотливо впутываться в подобные международные интриги?

– Мой принцип – любыми средствами научиться мыслить так, как делают это мои союзники и враги. Причем для этого я готов даже есть то, что едят они. И только тогда я смогу сделать какие-то выводы.

– Потрясающий принцип, – рассмеялся Паоло. – Но признайся, что он не всегда реален к исполнению. Адриано, как тебе молва в лагуне, что Венеция планирует нападение на Милан?

– Право слово, мне не хотелось бы этого. Но вполне вероятно, что при неудаче в намерениях мирно сотрудничать война между державами может и вспыхнуть. Конфликты и распри – частое явление между нами, – ответил Адриано. – Однако мне крайне не хотелось бы такого печального исхода событий.

Разговор синьоров звучал полушепотом, который расслышать было бы нелегко, даже приблизившись к мужчинам. Поэтому сопровождающий их мальчишка даже не старался вслушиваться в разговор синьоров.

– Хорошо-то как! – навеявшая свежесть здешних мест заставила Паоло сделать глубокий вздох.

– Сильно не увлекайся генуэзским воздухом, дружище! – иронично произнес Адриано. – Рискуешь быть отравленным.

– И все-таки идея с сухопутным путешествием сюда довольно разумна, – так больше шансов остаться незамеченными.

– Да кто нас здесь узнает? – Адриано скривился от мысли, что сейчас ему пришлось облачиться в одежду торговцев. Причем крайне небогатых торговцев.

Наконец сопровождающий всадник приостановился и обернулся лицом к гостям. Пятнадцатилетний юноша указал венецианцам вглубь леса и сказал:

– Где-то через пятьдесят шагов лес расступится в небольшую поляну, вас там ждут, – он тут же повернул своего жеребца и отправился восвояси.

Привязав упряжь своих лошадей к дереву, они бросили взгляд на Маттео, сидящего под огромным кустарником на опушке. Он сидел к ним в профиль, и Адриано внимательно сощурился, чтобы рассмотреть крестьянина. Молоденький юноша с задумчивым мечтательным взглядом, направленным куда-то в небо, участвовал в организации мятежа.

– Он – совсем мальчишка, – Адриано недовольно сдвинул брови. – Не нравится мне это.

– Да, юнец. Однако, чтобы делать выводы, необходимо побеседовать с ним, – с оптимизмом в голосе произнес Паоло. – Кто знает… Мы тоже не так давно окрепли… Но пойдем. Сдается мне, он нас еще не заметил.

Маттео и впрямь не заметил долгожданных гостей, рассматривая расстеленный на траве план сражений, старательно расчерченный его рукой. Когда они подошли ближе, Адриано все же настигло разочарование: неопытность юноши казалась очевидной. Торчащий из-за пазухи кинжал заставил сенатора скептически скривиться: разве так бездумно светят оружием?

Но все же в Маттео отмечалось и нечто не по возрасту мужественное – то ли бесстрашный блеск в карих глазах, то ли его довольно крепкая мускулатура, но парень не походил на мальчугана. В его кулаках были сжаты бумаги, которые и интересовали венецианцев.

Маттео Гальди испуганно обернулся на шорох и, увидев двух направляющихся к нему мужей, встал. Это, несомненно, «свои».

– Ты – Маттео? – спросил Адриано, подходя к нему ближе, чтобы поздороваться.

– Да, а вы, должно быть, от миланцев?

– Именно. Нас прислали, чтобы воочию уточнить детали мятежа. Неплохо было бы определиться с боеприпасами для вас и уточнить некоторые моменты.

Безусловно, Адриано слукавил, – он от миланцев никаких рекомендаций не получал. Все, что ему было необходимо, – это выяснить все детали замысла. Он был достоверно осведомлен, что связь у миланцев с повстанцами была крайне редкой и весьма ограниченной, поскольку оказаться замеченными значило загубить все: и возможное сотрудничество, и военные действия. Адриано воспользовался тем, что знал наверняка: пока он не даст ответа Луко Брандини, миланцы ничего предпринимать не будут.

– У вас небольшой лес, – произнес он, отходя от темы разговора. – Это безопасное место для подобных переговоров?

– Да, на данный момент это самое безопасное место в округе. Сюда никто не ходит. Да и эта сторона леса находится вдали от людей.

– Хорошо, – произнес Адриано и присел рядом с Маттео на землю. – Что у тебя там? – кивком головы он указал на сверток в руках мальчишки.

– Я хотел вас ознакомить с некоторыми моментами наших действий. Если вам угодно, разумеется.

– Угодно, – с ироничной задумчивостью в голосе произнес сенатор и принял от Маттео его чертежи.

– Сейчас кое-что подскажу, – Маттео развернул свою карту на траве. – Действие намечается на октябрь, у нас имеется еще пять полных месяцев, чтобы тщательно подготовиться. Я хочу показать вам все на карте. Вот здесь вам лучше всего будет поставить свои корабли. Хотя еще лучше добираться сухопутно, так безопаснее. Наши цели – это имения да Верона, Бокаччо и… – неожиданный шорох в лесу заставил мальчишку резко поднять голову.

Венецианцы напряглись, в ожидании глядя на Маттео.

– Странно… Но сюда кто-то идет с той стороны, – произнес тревожно он, показывая рукой на запад. – Быстро прячьтесь туда, – он указал в противоположную сторону и, скомкав карту, спрятал ее под рубаху.

Паоло и Адриано бросились за огромные разросшиеся кусты можжевельника, находящиеся в шагах десяти-пятнадцати от Маттео.

Когда Гальди увидел спокойно направляющуюся к нему Каролину, то с облегчением вздохнул, что из леса не появились люди герцога. Хотя показаться в этих краях для них было бы странно – эта часть лесополосы находилась ближе всего к крестьянской деревне, поэтому дворяне или же их придворные в эти места не забредали. Адриано и Паоло увлеченно смотрели на синьорину сквозь ветки можжевельника.

– Ч-черт возьми, – шепнул Адриано, но не отвел взгляд. – Потрясающе!

– Здравствуй, Маттео, – радостно воскликнула синьорина и подошла к нему.

– Что ты тут делаешь? – сердито спросил он.

Каролина не ожидала от него откровенной неприязни, но только возмущенно сдвинула свои тоненькие бровки.

– Отчего ты так дерзок? – недовольно спросила она.

– Насколько мне известно, ты была наказана. И я уж думал, что ты более не придешь к нам, – ответил спокойно Маттео.

Он выглядел каким-то серьезным и нахмуренным, и это Каролине не понравилось.

– Тебе известно, что меня не впервые наказывают, Маттео. Отец уехал из имения в город на весь день.

Маттео об этом знал, потому при общении с «миланцами» испытывал абсолютное спокойствие.

– Не выглядывай так, – шепнул Паоло, – иначе она нас увидит.

Адриано не терпелось: он совершенно не мог поверить в то, что видит здесь это обворожительное создание. И сейчас, без шикарных одежд, которыми она пестрила на свадьбе Брандини, облаченная в повседневное платье, с растрепанными от быстрого бега локонами и горящими озорством глазами, она казалась сенатору Фоскарини сошедшим с небес существом.

– O santa simplicitas![2] – восхищенно промолвил Адриано.

– Дружище, тише! – шепот Паоло заставил того обуздать вспыхнувшие чувства. – И не преувеличивай, молю тебя!

– Да как же, Паоло?! Ты не видишь ее красоту прекрасной?

Дольони хотелось расхохотаться, – Адриано совсем потерял разум, сходя с ума от первой встречной девчонки.

– Быть может, прекрасной, но святая простота – это слишком…

– Вспомни ее, Паоло, – шепнул Адриано. – Это Каролина Диакометти… Ты видел ее на свадьбе Брандини.

– Ах, да! – театральная радость, изображенная на лице Паоло, заставила Адриано расплыться в улыбке. – Я мечтал о встрече с ней! И можешь себе представить – именно здесь и сейчас!

– Ну, будет тебе, Паоло, к чему ирония?

– Не время сейчас думать об этом! – с гневом шепнул Паоло, что Адриано показалось скорее забавным, чем страшным. Почему бы и не поразвлечься малость?

– Мне известно, что эта юная и прелестная синьорина постоянно проводит время с крестьянами, но мне казалось, что это – пустословие! Теперь вижу, что общение с крестьянами, вопреки всем запретам, она все-таки поддерживает.

Паоло закатил глаза и хлопнул себя по лбу.

– Адриано, ты – такой проницательный и умный стратег, политик, сенатор. Но, как только ты видишь красивую женщину, ты незамедлительно тупеешь! Просто удивительно быстро теряешь рассудок!

Тот лишь тихо рассмеялся, стараясь превратить это все в забавную игру. И, что странно, – в такой щекотливой обстановке его серьезность и впрямь куда-то улетучилась.

– Твоя правда, друг мой, – не унимался Адриано. – Поговорим о деле: эта прелесть – дочь герцога да Верона, на дочери которого женился Леонардо Брандини.

Лицо Паоло засияло осведомленностью.

– Теперь понимаешь, почему мы начали с восточных генуэзских земель? Эта территория миланцами почти захвачена – победа за горизонтом! Ох, и мерзавец же этот Брандини!

– Секундочку, а откуда тебе это все известно?

На лице Адриано играла ликующая улыбка.

– Орнелла Бельоджи, – он многозначительно загримасничал.

– Ах да! – пропел догадливо Паоло. – Укрощение похоти в кустах Брандини.

– Ну… – с улыбкой упрекнул его сенатор… – ну зачем же ты так опошляешь… такую романтику…

– Тише, Адриано, они могут услышать, – осек его Паоло.

– Шепот не услышат… мы на безопасном расстоянии.

Адриано продолжал наблюдения в безмолвии, своим взором поглощая каждое движение Каролины. Как бы он ни превращал в иронию то, то происходило внутри него, скорее всего, легкомыслием он желал все это завуалировать. В его сердце горячим потоком расходилась услада от возможности вновь лицезреть эту даму. И пусть он всего лишь видел ее, – нечто внутри него благодарило Всевышнего за этот дивный и прекрасный миг.

Его умиляло ее поведение: невзирая на простоту обстановки, она старалась не потерять лицо знатной персоны, что, скорее, выглядело смешно, чем деловито. И при этом она с подозрением щурилась, выставляя себя невероятно умной особой, но разговаривала с Маттео, как с абсолютно равным по положению в обществе человеком.

Но о деле Фоскарини не забывал: отвлекаясь от зримого им упоения, Адриано успевал выстроить еще и план дальнейшего общения с миланцами. Ему стало понятно, что однозначно отвечать согласием на их предложение – опасно. Стало быть, надобно узнать и замыслы миланских вельмож. А для этого ему придется принять приглашение на символический бал-маскарад в Милане, до которого оставалось всего несколько недель.

Каролина задумчиво посмотрела на друга.

– Хорошо, Маттео, вижу, что я тебе помешала. Ты кого-то ждешь? – спросила она, предположив, что с минуты на минуту должен появиться здесь Марко.

– Н-нет, – неуверенно произнес Маттео, рассчитывая со своей точки зрения, что Каролина имеет в виду какую-то девушку. – Только не нужно меня упрекать в предательстве.

Адриано не пропускал ни одной мелочи из этой беседы.

– Прости, о чем ты говоришь? – у Каролины и мысли не было о том, что Маттео надеется на ее ревность. – Я не могу понять, чем могла тебя обидеть?

Ее допрос выводил его из себя: юноша понимал, что этот диалог совершенно неуместен и его необходимо поскорей завершать. Пришлось решиться на крайность.

– Обидеть? – сердито буркнул он. – Да с тех пор, как ты появилась, у меня только и проблемы! Герцог донимает меня, угрожая расправой над моей семьей! А ты преследуешь меня, вопреки тому, что я стараюсь оправдаться перед его людьми всякий раз, когда они подозревают, что ты была со мной! Мы уже не дети, Каролина! Довольно!

Каролина ужаснулась его оскорбительной, прозвучавшей в ее адрес… Но гораздо больнее стало от того гнева, который извергался из его глаз.

– Не думала, что, ничего не делая, смогу стать причиной стольких проблем. Прости, Маттео.

Она уже собиралась покинуть это место, когда ее взгляд упал на брошенную под кустарник суму Маттео, из-под которой показался ствол оружия. Каролина подумала, что ей померещилось, и она подошла ближе, чтобы внимательней рассмотреть. Маттео напряженно замер и безмолвно смотрел, как она присела и взяла в руки арбалет.

– Зачем тебе оружие? – спросила еле слышно она, пораженная найденной вещью. – Ты вновь носишь его с собой?

– Положи на место, Каролина, это не игрушка, – сказал напряженно Маттео.

– Да уж, вижу, что не игрушка, – как-то серьезно и возмущенно произнесла она.

– Каролина, – шепнул Адриано, словно стараясь заучить ее имя.

Его глаза заинтересованно сощурились, а уста разошлись до самых ушей в игривой улыбке.

– Ты совсем обалдел? – тихо, но возмущенно промолвил Паоло. – Возьми себя в руки сию минуту!

Адриано с гневом посмотрел на Паоло, но в его глазах светилось частичное признание своей вины.

– Что ты вытаращился? – возмутился Паоло. – Ты бы видел себя со стороны! У тебя дед и отец воевали против генуэзцев, а ты хочешь соблазнить дочь одного из их убийц?

Дольони видел на щеках Адриано только бегающие желваки. Это означало, что тот очень злится. Только на кого: на себя или друга?

– Только не нужно меня упрекать в предательстве, – резко отрезал он словами Маттео, только что произнесенными в адрес Каролины.

Гальди тошнило от собственной грубости, но он знал, что сейчас от его поведения зависит отношение «миланцев» к нему и исход их замыслов.

– Послушай, Каролина, немедленно положи его на место! – прикрикнул он.

Но синьорина словно его и не слышала, а, будто делала это неумело и впервые, направила на Маттео.

– Что ты говорил мне сделать? – наигранно спросила она.

Маттео шагнул назад и испуганно посмотрел на нее.

– Каролина… убери его… Он в любой момент может выстрелить, – произнес, заикаясь, он.

– Да что ты? – все так же театрально спросила она. – Насколько я знаю, не в любой момент, а только если я нажму на курок.

– Каролина, ты ведь не умеешь с ним обращаться, – произнес с опаской Маттео.

Она с гордым выражением лица отвела от него дуло и, прицелившись в тоненький ствол дерева, находившийся в нескольких шагах от нее, выстрелила. Маттео пригнулся, но потом оглянулся и удивленно посмотрел, как мелкие щепки разлетелись в разные стороны, а от удара с покачивавшегося дерева вспорхнула стая птиц. Тихое ржание коней, отреагировавших на резкие звуки, заставили девушку всмотреться в густую листву. Животные странно заметались. Заметив жеребцов, Каролина удивленно уставилась на Маттео. Тот обеспокоено бросился к ним.

– Чьи это лошади, Маттео? – удивленно спросила она.

– Ч-черт, – выругался Паоло.

– Нехорошо, – едва сдерживая улыбку, возмутился Адриано.

– Это наши с Марко кони, довольна? – воскликнул Маттео, успокоив животных и подбежав к ней.

Он с грубостью вырвал из ее рук арбалет.

– А оружие мне нужно для самозащиты, в лесу дикие звери! – закричал сердито он. – А жду я ребят, крестьянских ребят, и тебе с ними делать нечего!

Каролина ошарашенно шагнула назад, боясь, что в таком возбужденном состоянии Маттео может ударить ее. Ее душила обида на него за такой грубый тон и за то, что он буквально выгнал ее из их круга. Но, что поделать, если он мужлан – грубый, неотесанный крестьянин? Она не хотела что-либо говорить на прощанье, а сделала несколько уверенных шагов в сторону своего дворца, но прежде, чем скрыться в тени леса, она обернулась и спокойно произнесла:

– Я провела в этом лесу большую часть своей жизни, только вот не пойму, с каких это пор здесь появились дикие звери?

Маттео растерянно посмотрел вслед уходящей Каролине и тихо проговорил:

– До скорой встречи.

– Шутки в сторону! – промолвил Адриано, выходя из своего убежища.

Этот инцидент так расстроил Каролину, что она почувствовала набегающие на глаза слезы. Такое поведение Маттео ей показалось странным, а его грубость и вовсе задела ее за живое. Ей так хотелось иметь друзей, которых среди детей местной знат и Каролина никогда не обретет, что такие размолвки рождали в ней страх потерять хоть кого-то из них. «Нет, мне не следует забывать, что я – синьорина, – успокаивала себя Каролина, решив, что вполне может прожить и без этого наивного поведения, которое она позволяла себе с крестьянами. – В конце концов я – уже взрослая дама, и подобное общение до добра меня не доведет. Отец и матушка правы! Мне нельзя забывать о своем происхождении! Все! Решено! Больше и ноги моей в этом лесу не будет».

– И чего нам теперь ожидать, после того, как в это безлюдное по твоим словам место явилась некая персона? – возмутился подошедший Адриано. – Теперь сюда сбежится вся округа?

– Не думаю, но лучше уйти к морю, – недовольно произнес Маттео, скручивая карту и поспешно собирая вещи. – По дороге я вам все расскажу. По крайней мере, то, что вам знать необходимо.

– Что за особа? – не выдержав, спросил Адриано, а Паоло возмущенно вытаращил глаза.

– Просто… девушка… – немногословно буркнул Маттео.

– Она – дворянка?

– Да.

– И как можно верить в удачу ваших замыслов, если у тебя глаза горят, когда ты на нее смотришь? – внезапный вопрос Адриано заставил Маттео остановиться.

– Это мое дело! – не глядя на него, ответил он.

– Ты рискуешь сорвать дело, если не обуздаешь свои чувства, – продолжал Фоскарини, терзаясь странными чувствами внутри себя самого, – будто ему все это небезразлично.

– Я никогда не провалю то, о чем мечтаю многие годы, – с недовольством заметил Маттео. – Каролина… – глубокий вздох едва задержался внутри него, но проницательный сенатор заметил волнение юноши. – Она – очень красива. Но для меня – недоступна.

– Прости, Маттео, что замечу это, – промолвил Адриано, – но таких, как ты, подобные преграды лишь раззадоривают. Я же вижу, что твое упрямство нечто затаило в себе.

– Я осмелюсь у вас также попросить прощения, синьор. Но вы ошибаетесь.

На этом дискуссия окончилась, и каждый из них остался при своем.

Проходя с венецианцами через лес к морю и все ближе к границе с Флоренцией, Маттео с сожалением думал о том, что наверняка обидел ее. В силу своей невнимательности к противоположному полу она даже не предполагает, как Гальди восхищается ее невинной наивностью! А эта аристократическая дерзость, нередко проявляемая ею в моменты их общения… А ведь эта глупышка даже не догадывается о его чувствах, полагая, что их дружба – всего лишь дружба. Разве может возникнуть у нее мысль о том, что он мечтает о близости с ней? И даже о тех отношениях, которые смогут привести их к алтарю? День за днем он только и думал о том, чтобы коснуться ее… Не так, как она привыкла, игриво и беззаботно. А трепетно, с нежностью, пронзая ее небесно-голубые глаза насквозь своим влюбленным взором.

Но герцог никогда этого не допустит! Никогда не позволит им быть вместе! Ведь кто он, Маттео? Бедный дворянин! Ничтожество без копейки в кармане. А она… она – герцогская наследница, девушка с огромным приданым, королева его сердца. Но нет, он не сопляк какой-нибудь. И она обязательно будет его, обязательно! Он сделает все, чтобы уничтожить неравенство в стране, где его не желают принимать за достойного человека. И пусть это будет не так просто, но вложит все свои силы и душу для завоевания свободы и равноправия!

Трое мужчин вышли из лесополосы буквально через полчаса и оказались прямо у шумящего побережья. Адриано с удовольствием оценил красоту здешнего пейзажа: бушующее море омывало скалистые берега, которые значительно усложняли проход к морю. От лесополосы до береговой линии расстилалось огромное поле из сочной травы и пестрящих полевых цветов.

– Да, берега Средиземного моря обладают волшебным свойством успокаивать и восхищать, – произнес с улыбкой сенатор Фоскарини.

– И, невзирая на то, что принадлежат они… – Паоло вовремя сообразил, что проявлять свою нелюбовь к генуэзцам в данном случае не совсем уместно и, посмотрев в сторону Маттео, он тут же смолк.

– Да-да, – с иронией промолвил Адриано, уловивший желание друга высказаться. – Да сомкнуться уста твои на этой чудесной ноте!

Маттео прошел вперед к морю, и венецианцы последовали за ним.

– Здесь довольно подходящее убежище на случай погони, – объяснил он, спускаясь по каменистой тропе к морю.

Адриано задумчиво посмотрел с высоты в море. Они находились в потрясающем месте – тихая заводь между двумя утесами словно ограждала эту местность от окружающего мира. На какой-то момент ему показалось, что они напрочь отрезаны от цивилизации и находятся на каком-то необитаемом острове.

– Здесь неплохо было бы оставить свои корабли… – тихо произнес он, обратившись к Паоло, и огляделся вокруг себя.

Место и впрямь подходило для укрытия. Спустившись к морю, Маттео показал на брешь, пробитую в скале. Если спрятаться в ее тень, ты исчезнешь из вида и днем, и во мраке ночи.

– Маттео, а здесь часто бывает кто-нибудь, кроме вас? – спросил Адриано у юноши.

– Нет. Я лишь изредка вижу здесь рыбаков, – ответил тот, сощурившись, оглядывая местность. – Здесь отсутствует причал для швартовки кораблей, но вполне можно добраться до берега шлюпкой. Наш порт находится в двадцати милях отсюда. Корабли здесь не проходят. К тому же много подводных рифов, на которые можно наткнуться. Но я в море все детство провел, поэтому знаю, где здесь опасные зоны.

– Расскажите подробнее, – попросил Адриано. – Вполне вероятно, что нам понадобятся корабли.

Маттео охотно достал бумагу и начертил на ней приблизительные точки, в которых было опасное дно. Рукой он эти же места указал в морских водах.

– Благодарю, Маттео, разреши? – Адриано взял карту, намереваясь забрать ее с собой. – А что касается берега? Отсюда люди заходят?

– Нет, эта часть земли осталась невостребованной. Опять же по причине своей непригодности: здесь ничего невозможно вырастить, земля очень каменистая. К морю, как видите, пройти тоже нелегко. Поэтому сюда мало кто ходит. К тому же, по восточную сторону, в нескольких милях отсюда, проходит граница. Я уже говорил.

Адриано и Паоло получили достаточно информации о вражеской территории. И откровенность Маттео была оправданной, – он знал, что только миланцы знают об их заговоре. К тому же крестьяне были убеждены в их заинтересованности мятежом, поэтому даже не предполагали о возможности предательства.

На обратном пути венецианцы какое-то время ехали в сопровождении того же юноши Леона, который привез их на переговоры с Маттео.

– Ты умеешь писать? – спросил Адриано перед тем, как они распрощались с мальчишкой.

– Немного, – ответил тот, вытирая вспотевший лоб и щурясь от солнца, светившего ему прямо в глаза. Ему было лет пятнадцать, и Адриано прекрасно понимал, что о главных событиях в крестьянских рядах он осведомлен.

– А деньги тебе нужны?

Вопрос Адриано заставил глаза мальчишки загореться.

– Нужны, – тихо ответил тот.

Адриано достал из кошелька золото. Увидев золотые, глаза Леона засветились, и он жадно протянул руки к кошельку Адриано.

– Ан-нет. Мы сможем с тобой только заключить сделку. Ты ведь хочешь быть полезным в этом мятеже?

Тот кивнул головой.

– Тогда тебе необходимо будет отправить мне письмо через испанских торговцев, которые бывают в вашем городе каждые вторник и воскресенье.

– Какое письмо?

– О сведениях, на случай, если что-либо в ваших планах изменится. Я забыл попросить об этом Маттео. Но если ты возьмешься за это, то деньги достанутся только тебе.

– Я согласен, – ответил быстро мальчишка.

– Пять золотых сейчас и пять потом, – предложил Адриано.

– Маловато, – нахмурился юноша. – Семь сейчас и пять потом, – произнес требовательно он, но смотрел на Адриано с опаской в глазах. – Как вы меня потом найдете и отдадите деньги? Там ведь неизвестно, что будет. А информация имеет цену!

– А как я могу быть уверенным, что ты сдержишь слово? – спросил Адриано.

– Я вам не вонючий пополан, который пытается нечестно поживиться, – сердито буркнул юноша. – Если не верите, то зачем предлагаете сделку?

Адриано улыбнулся. Ну что же, он прав! Сенатор отсчитал ему деньги и написал на листке имя своего друга Витторио Армази.

– Письмо необходимо передать в Венецию для лекаря Армази, – произнес он.

– Хорошо, – изрек мальчишка и повернул свою лошадь.

– Ты думаешь, на него можно положиться? – спросил Паоло.

– Можно, – ответил с уверенностью Адриано. – Любому крестьянину нужны деньги.

– Если их у него найдут, обвинят в воровстве.

– У этого не найдут. Жизнь научила их осторожности.

II. «Маскарад желаний»

В ожидании предстоящего маскарада Каролине хотелось приплясывать едва ли не в карете еще по пути в Милан. Ее сердце ликовало в предчувствии чего-то невероятного на этом балу. Прошлый визит в Миланское герцогство закончился для нее загадочным приключением, оставившим в душе волнительные воспоминания о таинственном незнакомце. И в ее сердце не угасала надежда, что и этот карнавал наверняка таил для нее массу сюрпризов.

Помимо этого, матушка Патрисия известила ее, что синьоры многих соседних держав непременно посетят грядущий бал-маскарад. Для самой Каролины благотворительный вечер в таком амплуа стал диковинкой. Все, что она знала, – они облачатся в изысканные наряды, а лица приглашенных гостей будут скрывать разные маски. Да-да-да, именно загадочность этого торжества интриговала ее больше всего. Она сможет общаться с кавалерами, даже не зная, чье лицо спрятано под маской. И, быть может, сегодня она даже позволит себе немножечко флирта. В какой-то момент от желания ускорить наступление всех этих волнительных мгновений Каролине хотелось завизжать от удовольствия.

Именно поэтому она всю дорогу проводила в мечтах о том, что ждет ее в прекраснейшем для нее месте. Полюбившийся дворец Брандини словно очаровал ее великолепием и некой таинственностью своих уголков. Внутренне она сожалела о том, что у синьора Луко Брандини нет младшего сына, который наверняка был бы таким же красавцем, как и Леонардо. И тогда, вероятнее всего, их смогли бы связать узами брака.

Но если бы ее мысли слышала Палома, она непременно смогла бы тихонько посмеяться над забавными идеями Каролины. Вопреки всем тем, кто считал ее наивной, молодая девушка продолжала мечтать, чтобы осуществилось ее одно-единственное желание – выйти замуж лишь за того юношу, который станет желанным ее сердцу.

– Виднеется крепость Миланского герцогства, – воскликнул извозчик, и Патрисия с облегчением вздохнула.

– Хвала Всевышнему! Сколько можно трястись в этом экипаже? – недовольно поморщилась герцогиня.

Каролина удивилась возмущению матушки, – Патрисия лишь изредка могла себе позволить подобные эмоции. И причиной тому было французское воспитание, способное сделать из женщины истинную светскую даму.

– Матушка, совсем скоро будет празднество, – с радостным трепетом пропела Каролина, выглядывая из окна кареты.

– Не нужно, милая, так далеко высовывать свою любопытную головушку, – рассмеялась герцогиня. – Отец едет в ведущем экипаже. Увидит – накажет, и проведешь карнавал в уединении.

– Матушка, я ведь в последнее время была весьма и весьма послушной, ведь так? – Каролина посмотрела на Патрисию умоляющими глазами.

– Да, это так, – улыбнулась та.

– Я стараюсь быть достойной дамой, чтобы отец смог найти мне достойного жениха, – поведала с каким-то волнением Каролина, словно делилась неимоверной тайной. – Я ведь понимаю, что он вскоре все равно выдаст меня замуж. Но мне бы очень хотелось, чтобы… – она так хотела произнести слово любовь, но в какой-то момент поняла, что Патрисия может не одобрить ее рвения к чувствам. – Матушка, я больше не буду общаться с крестьянами, – произнесла тихо Каролина. – Я хочу быть благонравной дамой.

Патрисия улыбнулась и обняла дочь.

– Я знаю, милая. Ты непременно станешь хорошей женой.

К удивлению Каролины, при их встрече на устах Изольды играла счастливая улыбка. Помимо этого, младшая сестра уловила в глазах сестры какое-то дивное сияние. Герцогской семье стало очевидно, что семейная жизнь благоприятно повлияла на внешность Изольды: она заметно похорошела. И, похоже, что Леонардо даже удалось растопить ее холодное сердце, – к удивлению всех, синьора Брандини заключила в объятия даже «несносную» сестру.

– Матушка, а что с Изольдой? – тихо спросила Каролина, когда осталась с Патрисией наедине.

Герцогиня лишь загадочно улыбнулась:

– Она просто стала женщиной…

– С каких это пор венецианский маскарад стал пользоваться успехом в Европе? – с усмешкой произнес Паоло, когда они с Адриано ехали в карете к палаццо Брандини.

– Что вызывает в тебе удивление? Это празднество уже давно стало популярным. Безусловно, наш февральский карнавал не смогут затмить даже римляне, что там говорить обо всех прочих! Именно Венеция стала источником моды на подобные мероприятия, – с гордостью ответил Адриано. – Полагаю, что костюмированный бал нужен миланцам неспроста. Ведь, как иначе, как не под масками, легче всего собрать в одном зале всех надобных тебе людей – и друзей, и врагов. Еще одно доказательство того, что миланцы – великие хитрецы, если решились на такой шаг.

– Не могу не согласиться, дружище. Посмотрим, какую пользу принесет нам этот карнавал. Скажи мне одно, друг мой, – обратился к нему Паоло, – удастся ли нам избежать внимания со стороны генуэзцев? В прошлый раз, на свадьбе Брандини, нас чудом не узнали – ведь они венецианцев нюхом чуют, как собаки.

– Не утрируй, Паоло, – усмехнулся Адриано. – Тогда генуэзцев можно было на пальцах пересчитать. Поэтому среди миланцев мы и остались незаметными, словно тени в полдень. Теперь же мы будем примечательны для хозяина палаццо по одному признаку: при входе у благотворительного ларька каждому гостю будут прикалывать оранжевую лилию со стороны сердца. Мы же по особой отметке в пригласительном расположим этот прекрасный цветок на другой стороне груди.

– Тогда поясни еще один непонятный мне момент, – не унимался Паоло. – Почему эту встречу нельзя было организовать тогда, когда генуэзцев и близко нет в зоне герцогства? Чем оправдан этот риск?

– А это, мой друг, кропотливая расчетливость миланцев. Посуди сам: генуэзцы и близко не предполагают, что Милан может таить заговор против них. Уж тем более здесь и сейчас, на празднике у так называемой родни, они оставят обсуждение политических вопросов на завтра. Да Верона с Брандини переговорят о своих делах в полной тиши и спокойствии. Сейчас же генуэзцев отвлекут танцевальным шоу в наиболее подходящий для этого час. Но самое главное, что мы сможем изучить повадки каждого приглашенного (а среди них генуэзцев около пяти знатных семей) в глаза. Таким образом будет легче составить их общую характеристику.

– Полагаешь, что это необходимо?

В самом деле, приглашение Брандини, с одной стороны, радовали Адриано, с другой – настораживали. Он – не трус, но разочаровываться в друзьях, бывших рядом с ним многие годы, очень не любил. И, невзирая на недовольства и земельные притязания Милана на венецианские владения, Адриано доверял Брандини, поскольку их семьи в недалеком прошлом имели родственные корни. Сейчас он ощущал острую необходимость убедиться в преданности миланских друзей, и тогда, вполне вероятно, что флаги двух государств сойдутся на одной земле. Но для этого нужно очень хорошо подумать.

– Что я могу ответить, Паоло? Я пока не вижу смысла делать какие-либо выводы. Мы направляемся в Милан именно для того, чтобы уяснить истинные намерения миланцев, и только затем у меня появится возможность дать оценку всему происходящему. Одно могу сказать: аристократы герцогства далеко не глупы, а значит, то, что задумали, должно быть весьма выгодным для них. Единственное, что для меня, признаться, является непонятным, – это зачем все-таки им понадобилось участие Венеции в этом деле? Это как раз я и намереваюсь узнать.

Из его уст слова «Венеция» звучали с неимоверным грохотом, как будто он исходил с самих Небес. Паоло даже несколько завидовал такой неувядающей вере сенатора в могущество своей державы. В каждом его ударении, в каждом слове и звуке при упоминании о Венеции его голос пронизывали гордость и любовь одновременно. Венеция – его душа, любовь, сила, в соитии представляющие собой нечто всевластное и неуязвимое. Именно такая преданность благоприятствовала сенатору на пути к его мечтам и желаниям.

– Когда ты говоришь о Венеции, мой друг, в твоих глазах загорается страсть, – с улыбкой заметил Паоло.

Адриано лишь улыбнулся.

– Serinissima[3]… Я безнадежно влюблен в нее, что уж говорить?

– И, наверное, никто не может затмить эти великие чувства? – в голосе Паоло слышалась легкая усмешка. – Хотя… быть может… женщина…

Он с ожиданием ответа посмотрел на казавшегося хладнокровным Адриано.

– Женщина? – усмехнулся тот. – Разве женщина в состоянии научить любить? Женщина может подарить много чувственных моментов, но открыть сердце для любви – это вряд ли, Паоло.

– Солидарен с тобой, Фоскарини! – похлопал его по плечу Дольони. – При таком-то изобилии женского тепла разве стоит задумываться о небылицах о некой любви, которую никто никогда не видел воочию…

– Не могу ручаться за всех: возможно, кому-то и знакомо это чувство! Но не мне! С одной женщиной меня связывал нежеланный брак, а с многочисленными другими я делил ложе в целях укротить неугомонную похоть. Мне неведома любовь к женщинам.

На пути в Миланское герцогство Адриано терзали смятение и некая растерянность: с одной стороны, он тешился мыслью, что наконец-то сможет принять решение относительно предложения Брандини. Но, с другой, – он не мог себя обманывать, что эта самая другая сторона не принадлежит политике.

С тех пор как он впервые увидел Каролину Диакометти, прошло уже два месяца, но она часто изумляла своим присутствием его мысли. По необъяснимым ему причинам, он ощущал ликование собственного сердца при одном только воспоминании о прекрасной синьорине. В такие минуты ему казалось, что какая-то неведомая сила движет им. И пораженный Адриано то проклинал себя за то, что позволяет своему разуму терзаться воспоминаниями о юной красавице, то впадал в эйфорию, когда ее очаровательный образ представал перед его глазами. Но, вопреки всем мечтам, он не мог себе позволить такую роскошь – грезить о женщине из Генуи было для него не просто глупостью, но и предательством… А признать свои чувства к генуэзке – для Адриано виделось полным абсурдом и значило раздавить в своем сердце любовь к Венеции, которой он посвятил свою жизнь. Коснись это дело кого-либо другого, он и сам назвал бы это политическим преступлением.

Но что мог поделать он, обыкновенный человек, состоящий из крови и плоти и попавший под власть собственного сердца, обладавшего силой гораздо могущественней силы его твердого разума?

Когда Каролина в сопровождении сестры и родителей спускалась со ступеней в зал, ее переполняло желание несдержанно воскликнуть от восторга: парадная походила на огромную театральную сцену с множеством ярких персонажей. Колоритные костюмы, в которые облачилась толпа приглашенных, сменяли друг друга перед ее глазами, словно играли красками на мольберте замысловатого маэстро.

Лица гостей покрывали маски: кто-то старался скрыть себя полностью, а кто-то особенно не беспокоился по этому поводу и довольствовался маской на ручке. Перед Каролиной, представшей сегодня в роли ангела, мелькали яркие Вольто и унылые Моретта. Кто-то принимал облик античных богов, а кто-то – обычных простолюдинов. Так или иначе, интригующая обстановка забавляла всех: по залу сквозь мелодичную музыку слышался игривый смех и радостный гомон.

Подоспевшей семье герцога да Верона на левую сторону груди прикололи по небольшой лилии, очевидно, сорванной из прекрасного сада Брандини.

– Эти лилии выращивались намеренно для этого торжества, – шепнула Изольда на ушко Каролине, а та, не привыкшая видеть сестру такой гостеприимной, лишь поразилась ее радушному общению.

Единственным человеком, который таил в себе недовольство всем этим вечером, казался Лоренцо. Присущие ему жесткость и консерватизм противились участию в подобных праздниках, – внутренне герцог находил в этом сходство с клоунадой. Однако его тактичность и уважение к свату не позволяли обидеть того своим отсутствием на вечере.

Каролину невероятно радовал тот факт, что у отца сложились прекраснейшие отношения с герцогом Брандини. Она видела, как уважительно к Лоренцо относился и сам Луко – почтенно встречал, приглашал на беседы к себе в кабинет, где они долго что-то обсуждали, и даже гостеприимно проводил экскурсию по своим владениям, словно хотел вселить в герцога уверенность в своей открытости перед ним. Помимо того, Луко Брандини пригласил Лоренцо на охоту, что назначена на следующий месяц – в самом разгаре лета. Вероятнее всего, их отношения строятся на взаимном уважении.

Мысль о том, что в строгой и алчной Генуе на подобном балу ей побывать не придется, заставляла Каролину с любопытством вертеть головой, дабы уловить каждую мелочь этого прекрасного карнавала. Хотя еще не так давно, когда они находились под властью Франции, Генуэзская республика на какое-то время окунулась в беспечные развлечения на светских раутах. В последние же несколько лет жителям державы пришлось вернуться в привычную для них серость обыденной жизни, уклад которой требовало духовенство. Именно поэтому каждое мгновение, проведенное на маскараде, Каролина желала насытить незабываемо-яркими эмоциями.

Более чем общение на этом празднике могли восхитить лишь танцы. А танцы в толпе пляшущих мужчин и женщин, облаченных в маски, возбуждали еще больший интерес, разжигающий чувства любознательных особ.

Наверное, благодаря этому веселье разбавлялось волнительной интригой. Отмечая это про себя, Каролина не забывала мысленно возвращаться к привычным для нее стереотипам, внушаемым синьорине с самого детства: «интриги – неподобающая страсть для благочестивой синьорины». Но тут же она ощущала, как нечто щекотало ее изнутри и вынуждало признаваться себе: «Именно это заманивает в сети таинственности более всего!»

Адриано не любил танцевать, – он считал это бесполезной тратой времени. И уж тем более веселиться тогда, когда он явился сюда по делу, ему никак не хотелось.

– Расслабься немного, – произнес Паоло, протянувший Адриано бокал вина, – ты слишком напряженный. Мы еще не на войне.

– Благодарю. Но боюсь, что эта война не наша, Паоло. У меня дурное предчувствие, – промолвил задумчиво Адриано, ощущавший еще с самого утра неприятные чувства.

– И в этом случае, хвала Всевышнему, что твоя предусмотрительность не позволила опрометчиво согласиться на предложение миланцев. А до того момента у тебя остается шанс отказаться от этой затеи.

Адриано переговаривался с Паоло довольно тихо и без воодушевления, дабы не привлекать внимание толпы, казавшейся довольно насыщенной, чтобы скрыть присутствие двух венецианцев.

Большинство мужчин, как правило, на маскараде не изощрялись над изысканностью костюмов: они надевали маски под самый обыкновенный парадный наряд. Адриано, чтобы надежнее скрыть свою фигуру, покрыл себя темным плащом с вшитыми рукавами. Плащу придавал роскошь широкий, расшитый серебром воротник, богато собранный драпировкой и ниспадающий от плеч до самых пят, как это являлось модным в мужской одежде. В костюме смешивались античные элементы с современными, а черная бархатная маска, мелко расшитая серебристой нитью и открывающая один лишь подбородок, прибавляла образу некую мистичность. Когда Паоло впервые увидел его в этом облике, то лишь ошарашенно промолвил: «Дружище, ей-Богу, ты, словно из преисподней». Разумеется, Паоло преувеличил трагичность образа, но некая дивная сила в нем и впрямь присутствовала.

– Позволь поинтересоваться, кого ты ищешь? – спросил Дольони, уловив Адриано на попытках кого-то разглядеть в толпе разгоряченных весельем людей.

Фоскарини не желал говорить правду, поскольку прекрасно мог предугадать реакцию друга.

– Хочу убедиться, что генуэзцы уже на месте.

– Любопытно, как ты их найдешь на маскараде?

– Скорее всего, они будут в компании Луко Брандини, а сегодня его единственного не скрывает маска.

Паоло куда-то отлучился, а Фоскарини долго осматривал гостей, пока не увидел миланцев, пригласивших его сюда: Леонардо и Луко. Тут же сенатор обнаружил при них нескольких гостей – трех женщин и одного мужчину без маски. Узнав в нем Лоренцо да Верона, Адриано внезапно ощутил, как его сердце прерывисто заметалось. Он прекрасно понимал, что рядом с ним должна появиться и его дочь, затмившая разум сенатора своим прелестным обликом. Несомненно, и сейчас она блистала!

Адриано не потребовалось даже всматриваться в линии ее прекрасного стана или пытаться узнать уже вполне знакомые черты в лице, наполовину прикрытом белоснежной маской. Создавалось ощущение, что он чувствовал ее присутствие невидимыми вибрациями. У него сперло дыхание, и, если бы его мужественные черты не скрывала черная маска, многие смогли бы заметить, каким жадным взглядом он впивался в эту милую красавицу.

Она просто ослепляла собой. Адриано не замечал роскоши покроя ее платья: шикарной пышной юбки, эффектно перекачивающейся из стороны в сторону, узкого лифа, облегающего грудь и тонкую талию молодой синьорины, перчаток и прочих мелких аксессуаров одежды. Все, что подчинялось его взору, – это прекрасный стан, облаченный в светящиеся легкие ткани бело-кремового цвета из богатого шелка, расшитого золотистыми нитями.

Утонченные черты ее личика скрывались изысканной маской с перьями, расписанной, словно по иронии, в венецианском стиле. Светло-русые локоны, собранные на макушке, мягко ниспадали на правое плечо. «Стало быть, я не ошибся, когда увидел ее впервые, – подумал Адриано. – Истинный ангел».

Сенатор не спускал с нее глаз, внутренне намереваясь простоять весь вечер в тени, провести переговоры и потом удалиться из этого дворца. Но когда она закружилась в танце, с улыбкой глядя в глаза какому-то моложавому сосунку, у которого «пушок» над губами еще не окреп, Адриано почувствовал нараставшую в нем агрессию и отвел взгляд. Он не желал признаваться себе в том, что ревность овладела его разумом, но будь здесь Витторио Армази, он прокомментировал бы его состояние именно так.

Жажда восхищаться ею заставила Адриано вновь посмотреть на юную синьорину, и его сердце радостно затрепетало, словно бабочка под теплыми лучами солнца. Сенатор едва смог сдержать в себе порыв выхватить ее из рук этого юнца, словно отбирая свое сокровище. Ему удалось замереть на месте… Но лишь на какое-то время. Не заметив, как ноги пронесли его через весь зал, он опомнился, когда очутился у этой пары, учтиво склонил голову перед юношей и протянул Каролине руку.

– Не посчитайте за дерзость, – промолвил с улыбкой Адриано и самоуверенно посмотрел на опешившего кавалера. – Вы позволите?

Тот лишь почтительно склонил голову и отошел в сторону, когда Адриано обернулся к Каролине. В ее глазах даже сквозь маску читалось явное ликование – мужчины соперничают между собой только лишь за ее внимание к своей персоне.

Адриано на голову превосходил ее в росте, поэтому она смотрела на него снизу вверх, чувствуя себя миниатюрной девочкой. А когда он взял ее за талию и легонько умостил маленькую ручку в своей ладони, она с восхищением ощутила его некую внутреннюю могущественность. Безмолвно они смотрели друг другу в глаза сквозь прорези в масках и смотрели так пристально, что казалось вот-вот… и они смогут узреть души друг друга.

В продолжающемся безмолвии Каролина внимательно осмотрела своего кавалера: в нем все казалось каким-то особенным: выразительные скулы, черные смоляные волосы, слегка завивающиеся вокруг сильной шеи. Она видела глубину его карих глаз, но ей казалось, что они извергают огонь, исходящий из его души. Причем этот огонь не разрушающий, а созидающий… излучающий тепло и заботу. Удивительно и странно, но сейчас Каролина ощущала себя в поразительной безопасности, будто этот незнакомец накрывал ее всем своим существом.

Она почувствовала, как сердце забилось, словно птичка в клетке, желающая вырваться на свободу. Но ей не хотелось, чтобы он отпускал ее! Больше всего сейчас она боялась, что он это сделает! Бог мой, они уже столько танцуют, а не сказали друг другу даже слова…

Адриано едва подавлял в себе сбивчивое дыхание. Он понимал, что, если заговорит, то выставит себя неуверенным глупцом, – его речь вряд ли будет связной. Нет, он не должен терять самообладания! Он – мужчина, он – воин, он – сила Венеции! Но как бы это ни было странно, он чувствовал себя беспомощным перед хрупкой женщиной.

«Только бы она ничего не говорила… Молчание сейчас так кстати… Только бы она не прервала этот сладкий момент единени душ. Пусть просто насладится этим мгновеньем», – Адриано смотрел на нее, ощущая желание поглотить ее своим жадным взглядом. Он боялся раздавить ее хрупкую ручку от желания продлить этот дивный момент. И ему стало страшно от мысли, что сейчас ему придется оторвать ее от себя, ведь грядет момент смены партнера. И все же миг расставания настал, и Каролина оказалась в объятиях другого кавалера.

Адриано старался сосредоточиться на своей партнерше, поскольку вертеть головой во время танца – весьма неэтично. Однако Каролина об этом даже думать не желала: оказавшись в паре с другим мужчиной, она тут же стала искать взглядом потерявшегося Адриано. Он был рядом. Он всегда был рядом. Но отчего-то не смотрел на нее.

Каролина ощутила подошедший к горлу ком. Нет! Она не хочет танцевать с этим «хлюпиком»! Кто придумал эти танцы? Ей немедленно нужен тот, настоящий и сильный… Она растерянно посмотрела на своего кавалера и не то что не удосужилась улыбнуться, а тут же отвела взгляд, словно видеть его не могла.

В какой-то момент комната закружилась перед глазами Каролины и, наконец, появилось такое долгожданное лицо, надежно скрытое черной маской. Уголки ее губ тронула легкая, едва заметная улыбка, но душа просто ликовала от счастья! Адриано чувствовал ее радость, потому как и сам ощущал неимоверные чувства от ее близости.

Его глаза скользнули по ее губкам – слегка припухлым и таким манящим, но он совершенно твердо знал, что это недопустимо. Что его манит в ней? Он не понимал. Нетронутая душа или чистое тело? Боже, как же она не походит на тех дамочек из общества, которые с присущим им пафосом просто душат в мужчине способность чувствовать! Как же тошнило от их желания показать себя гордой, неприступной и скупой на чувства! Среди женщин общества Венеции, Рима, Милана, Флоренции и даже Испании, ему не приходилось прежде видеть даму с горящим огоньком в глазах – в иных женщинах его высушили общественные правила, поставившие женщину в жесткие рамки. Он знал, она – не такая. Она – другая. И, наверное, единственная. Ему не хотелось вспоминать о долге перед родной и незаменимой Венецией, но он обязан был это сделать. Только почему-то в данный момент мысли о республике и чести куда-то улетучивались из его одурманенной головы.

Музыканты стихли, зал наполнился ропотом толпы, а Каролина развернулась, чтобы отойти в сторону, всем своим существом подавая посылы своему кавалеру, что она жаждет ощущать его рядом. Адриано не хотелось разговаривать. Но она сумела его заманить. Причем сделала она это одним только взглядом – таким мимолетным, но волнительным.

Совершенно незаметно для себя, не спуская друг с друга глаз, они покинули центр зала и прошли в самый дальний угол у выхода на задний двор.

– От вас исходит сияние, синьорина, – произнес он, с улыбкой глядя ей в глаза, когда они остановились у колонны, украшенной множеством живых вьющихся роз.

Приблизившись устами к ее ушку, он закончил свою фразу:

– Сияние, которое исходит лишь от ангелов…

Каролина почувствовала, как ее щеки загорелись румянцем. В ее душе творилось нечто необъяснимое. Она хотела ответить незнакомцу, но после такого красноречия боялась, что ее фразы останутся пустыми в его памяти. Поэтому она молчала, чувствуя, как ее глаза вот-вот наполнятся слезами. Слезами восторга! Неконтролируемого восторга.

– Ecce spectaculum dignum, ad quod respiciat intentus operi suo deus[4].

Каролина прекрасно понимала латынь, и эта фраза прост о изу мила ее. Но положение в обществе требовало благочес тия и скромности.

– Боюсь вас разочаровать, но я отнюдь не святая, – нашлась она и кокетливо улыбнулась, намереваясь пройти мимо Адриано.

Но он остановил ее, нежно взяв за кисть, поднося ее к своим устам.

– О, нет, вы меня не разочаруете, синьорина. Поверьте мне, ваша красота… она обладает магической силой…

– Как вы можете говорить о моей красоте, когда едва видите мои глаза, а маска скрывает половину моего лица? – Каролина продолжала мягко, но открыто флиртовать, желая вкушать от него комплименты все больше и больше.

– Ваши глаза воистину обладают манящим блеском, но ваше сияние не внешнее, оно идет из вашей души, – с восхищением говорил Адриано, едва сдерживаясь, чтобы не прижать Каролину к своему телу.

Она смотрела на него глазами, наполненными восхищения – такой взгляд, который пронзает душу обожаемого мужчины.

И в небесно-голубых волнах этого взора Адриано готов был утопать вновь и вновь.

– Хотелось бы мне хотя бы на долю соответствовать тому образу, который вы увидели во мне, – изрекла Каролина, и ее уста тронула легкая улыбка.

– Если кто-то говорит о том, что вы недостойны подобных фраз, не верьте, этот человек – лжец, – промолвил Адриано, продолжавший трепетно держать ее за руку.

– А вы… – она подняла на него взгляд – взгляд, полный надежды и доверия. – А вы всегда откровенны и честны?

– В вашем обществе – несомненно, – ответил с уверенностью он.

– Но в моем обществе вы находитесь всего-то несколько мгновений, – промолвила Каролина, со страхом отсчитывающая время, боясь, что еще немного – и эта сказка обернется в золотистую пыль.

– Правда? – тихо и будто разочарованно произнес Адриано. – А мне кажется, что целую вечность…

У Каролины захватило дыхание – ей казалось, что она сейчас выпорхнет из своего тела и поднимется высоко в облака. А все, что чувствовал Адриано, – это отдаленный грохот биения собственного сердца, которое стремилось вырваться из груди и попасть прямо в нежные ручки этой синьорины.

Она осмотрела кавалера и с подозрением сощурилась, не веря в свою удачу. Неужто это и впрямь тот самый синьор, силуэт которого посещал ее в грезах после свадьбы Изольды? Поразительно, но если убрать маску с его лица, в нем и впрямь можно будет обнаружить некоторое сходство. И голос… до боли знакомый баритон…

– Итак, синьор… – прервала паузу она. – Вы сумели угадать мой образ. Однако я сейчас теряюсь в догадках, глядя на вас. Кто ваш герой?

Ее вопрос ловко привел Адриано в замешательство. А и правда: кто он? Ведь сенатор заказал костюм, совершенно не заморачиваясь на его смысле. «Главное, чтобы эффектно, драматично и скрытно!» – так он велел портному.

– Я? А я – стражник того самого рая, обитателем которого являются подобные вам существа… – нашелся он.

Каролина с недоверием удивилась.

– Прошу простить… но ваш костюм не походит на стражника рая… Скорее всего, этот стражник охраняет иные врата…

Он улыбался ее откровенному, хоть и едва заметному возмущению.

– Правда? Неужто меня обманули создатели этого образа? – с напускным испугом встрепенулся он.

– Ох, синьор, вы смеетесь надо мной! – обиженно сомкнула уста Каролина. – Хочу заметить, что мой образ – ангел, таящий в себе достаточное количество коварства, чтобы ответить вам тем же.

– О, нет! – словно испугавшись, промолвил Адриано. – Я крайне не желал бы этого.

– Вот как? Вас страшит женское коварство? – с удовлетворением спросила синьорина, надеясь на серьезный и откровенный ответ.

– Нет, прекраснейшая синьорина! Гораздо более меня страшит разочарование, которое может настигнуть меня, если ваш ангельский облик растворится в дьявольском коварстве. Но чтобы избежать этого момента, я впредь обещаю быть более серьезным рядом с вами, – он ей талантливо подыграл, но ее наивная простота не заметила этого.

– О, прошу вас, синьор, извольте избежать осторожности и уж тем более серьезности в своих словах. Вы мне приятны и без этого.

В этот момент Лоренцо, нашедший взглядом Каролину, наконец заметил развернувшуюся на всеобщем обозрении картину. Слышать он ничего не мог – слишком уж далеко от него стояла парочка, но в их общении и поведении Каролины явно ощущался флирт.

– Кто этот юноша? – спросил он у свата.

Луко посмотрел туда, куда указывал Лоренцо, и замер – так они не договаривались. Проклятый венецианец… Так нелепо показаться на всеобщее обозрение…

– Герцог да Верона, в этих масках можно с трудом кого-либо узнать. Вы жаждете знакомства? – Брандини выкручивался из ситуации как мог.

– Пока нет, но закрадываются подозрения, моя дочь совсем потеряла голову из-за этого кавалера. Герцогиня Патрисия, а не пора ли Каролине отдыхать? – спросил он подошедшую супругу.

Патрисия ощущала ясный упрек в свою сторону – дочь вела себя неподобающим образом.

– Я позабочусь об этом, ваша светлость, – произнесла Патрисия и направилась к младшей синьорине, оставив общение со старшей дочерью.

Изольда лишь удовлетворенно улыбнулась, словно ждала этого момента. Глупое семейство – они так надеются, что, став синьорой Брандини, она подобрела. Боже, какая чушь слышать эти восклицания! Она всем сердцем продолжала ненавидеть сестру, и все так же продолжала испытывать отвращение к отцу. Поэтому, когда она поняла, что Брандини замышляют нечто против герцогской семьи, то незамедлительно предложила свою помощь.

В какой-то момент Каролине казалось, что Адриано просто раздавит ее в своих объятиях и затмит окружающий мир таким желанным поцелуем… первым в ее жизни. Но вся эта иллюзия сокрушилась в свете облика хладнокровной Патрисии, внезапно представшей перед ее взором.

Каролина увидела матушку и, присев в реверансе перед Адриано, направилась к ней. Патрисия встретила ее строгим и порицающим взглядом.

– Даме на выданье нельзя столько общаться с мужчинами, а тем более флиртовать. Отец велел отправить тебя в комнату.

– Но как же, матушка? Еще ведь никто не покидал маскарад…

– Это не имеет значения. Тебе известно, что здесь другие порядки, более свободные, чем в Генуе. Немедленно отправляйся в отведенные тебе покои!

Каролине хотелось капризно завопить, затопотать ножками о пол и закричать: «Только не сейчас!». Но она сдержала в себе этот порыв и обернулась в сторону Адриано, чтобы попрощаться взглядом… И он ответил ей, но тут же отвел глаза, и она ясно почувствовала веющее от него сожаление.

– Как же так, матушка, спать ложиться рано, с кавалерами не общаться, а как же искать жениха? – расстроенно, но, на удивление Патрисии, не требовательно произнесла Каролина.

– Об этом позаботится твой отец, милая! И поверь, что он найдет тебе достойного мужа, – строго произнесла Патрисия и повела дочь к выходу из зала.

Она лишь ощущала свою беспомощность: внутри нее давно рыдал навзрыд не имеющий права выбора ребенок, много лет претерпевавший путы вокруг своей души, так жаждущий иной жизни. И вот сейчас этот ребенок впервые ощутил себя женщиной, но и ей не суждено жить, а лишь существовать под привычным гнетом.

Он провожал ее взглядом, боясь потерять в толпе… Только бы она не оборачивалась! И только эта мысль посетила его затуманенную голову, как она обернулась и на прощанье одарила его легкой улыбкой. «Забери… укради… спрячь меня!» – молила ее душа, словно этот мужчина стал ее последней надеждой на спасение. Сильное сердце Адриано содрогнулось, с грохотом заглушая едва остывший от сопротивления сердцу разум. Нет, он ее не услышал! Каролина печально склонила голову и последовала за Патрисией.

Адриано смотрел вслед уходящей Каролине и не мог прийти в себя. Он с трудом мог понять, что сейчас произошло. Но одно он знал точно: этот случай мог обернуться роковой ошибкой… Если этого уже не произошло…

– Ты – безумец! – будто из пещеры услышал он голос Паоло. – Тебе известно, что ты привлек внимание, и твоей персоной заинтересовался Лоренцо да Верона? Брандини велел, чтобы мы незаметно исчезли через черный вход и отправились в гостиницу. Он прибудет туда после бала.

Адриано словно только пришел в себя.

– Черт…

– Не вспоминай нечисть, и так все неутешительно…

– Меня словно обухом огрели по голове… – растерянно произнес Адриано.

– Ты забылся, друг мой, – в голосе Паоло чувствовалась нотка упрека. – Ты представляешь, что будет, если он узнает, кто ты на самом деле?

Адриано только вздохнул и стиснул зубы, ощутив на себе все бремя мучительного поручения. На его лице напряглись желваки от мысли, что он мог все испортить по собственной глупости.

– Адриано, ты – сенатор Венеции, а тебя окрутила какая-то генуэзская… – начал было возмущаться Паоло, но Адриано его перебил.

– Быть может, представишь меня публике? – с сарказмом отрезал он. – Так… громче… чтобы все оказались сведущи…

– Да, ты прав, лучше продолжить беседу в гостинице…

Они исчезли из миланского общества так неожиданно и в никуда, что те, кто знал об их прибытии, просто стерли из памяти их присутствие на маскараде.

Адриано не желал обсуждать Каролину и произошедшее между ними, поэтому всеми силами старался заговорить Паоло. О днако тот был неутомим в своей жажде угомонить страстные и довольно странные влечения друга.

– Адриано, ты совершенно потерял голову! Тебе ведь известно, как ты рискуешь! Что сделала с тобой эта женщина?

– Я не увижу ее более, Паоло, можно закрыть эту тему, – произнес сухо Адриано.

– Ты ведь сам стремишься к встрече. Сможешь ли ты теперь отказать себе в общении с ней?

– А чем это «теперь» отличается от «вчера»? – спросил Адриано, желая всеми силами убедить Паоло, что подозрения друга в его влюбленности абсурдны и беспочвенны.

– Вчера о ней ты думал меньше, чем сегодня, – усмехнулся Паоло, видевший насквозь Адриано со времен их совместной службы. – Мы ведь друзья. Некоторые вещи я вижу и без слов.

– Паоло, наше общение с синьориной невозможно в принципе. Это абсурдно, поскольку Генуя и Венеция, вероятнее всего, никогда не смогут стать даже союзниками… Надеюсь… Я не удержался, и в том моя вина, – в какой-то момент я ослабел и предался иллюзии, созданной нахлынувшим вожделением. Я прошу тебя, дружище, не сомневайся в моей преданности нашей республике и нашему общему делу. Ты ведь знаешь, что творится в моей душе, когда дело касается Венеции…

– Прости, Адриано, но у меня складывается впечатление, что это было до появления в твоей жизни этой женщины.

– Я говорю еще раз – наше общение невозможно! – повысил голос Адриано, словно убеждал не только Паоло, но и себя. – И я никогда не искал с ней встречи – идея Луко Брандини привела меня к этому случайно.

Какое-то время они сидели молча: Паоло ощущал нежелание Адриано более говорить на заданную тему. Они ожидали прихода Брандини, когда наконец-то раздался стук в дверь.

Адриано пригласил Луко в номер и предложил присесть. Тот был нахмурен, но не терял присущего ему саркастического чувства юмора, стараясь отпускать не совсем уместные для тематики их общения шуточки. Адриано и Паоло лишь сухо посмеивались в такт вылетающим из уст миланца репликам, хотя внутренне крайне желали поскорее покончить с этим безнадежным делом. Последние события предвещали провал, поэтому сенатор Фоскарини внутренне был готов к тому, что сделка не состоится.

– Я бы предпочел перейти к делу, синьор Брандини, – предложил Адриано, считая расспросы герцога о венецианских куртизанках абсолютно неуместными.

– Да, сенатор, – Луко сдвинул седые брови, словно настраивался на деловой разговор. – Вы говорили о нашем предложении сенату?

– Само собой разумеется, иначе меня бы здесь не было, Луко, – улыбнулся Адриано. – Мне велено узнать о ситуации поглубже: Венеция не может что-либо ответить на имеющиеся в ее распоряжении скудные сведения для принятия такого важного решения.

– Адриано, сейчас я вам могу твердо сказать: мы продолжаем готовиться к захвату власти над Генуей. На сегодняшний день план мятежа разработан как нами, так и крестьянами. Я не считаю нужным в это вмешиваться с энтузиазмом, поскольку ненависть низших слоев в Генуе настолько сильна, что у меня нет ни малейшего сомнения в четкости их намерений. Когда план будет введен в действие, приблизительно на протяжении недели правительство Генуи будет использовать свою армию для погашения восстаний в нескольких регионах республики, расположенных друг от друга на достаточно далеком расстоянии. Чем сильнее будут силы восставших, тем больше солдат будет вовлечено в войну. Кроме того, какую-то часть стражи придется снять и с границ Генуи. Усилить восставших мы можем поставкой оружия, в чем, собственно говоря, Милан и надеется на Венецию. Если вы сможете и проконтролировать восстание со своей стороны, будет еще лучше и выгоднее для вас. Правда, мне пришлось сегодня скрывать вас от герцога да Верона, когда вы, сенатор, так открыто флиртовали с его дочерью.

Адриано внутренне негодовал, но внешне старался сохранять спокойствие.

– Я не знал, чья это дочь, – соврал он.

– Полагаю, что это правда. Иначе это было бы нелепостью добровольно отдаваться в руки заклятого врага, – Брандин и злорадно улыбнулся. – Что же, вполне может быть, что вы не зря познакомились с этой женщиной, Адриано, – произнес герцог. – Вам будет проще покончить с ней.

– Покончить? О чем вы говорите, синьор? – венецианец просто остолбенел от его слов.

– Не стоит так волноваться, сенатор, – хладнокровно произнес Луко. – Если вы примете активное участие в войне, то сможете получить большую часть торговых точек, которые были отведены Генуе после подписания мирного договора. Вам ведь они нужны?

– А зачем, простите, тогда вам Генуя вообще без этих экономически выгодных объектов? – изумился Адриано.

– Какую-то часть их мы оставим. Я вам говорил: нас интересуют земли. Помимо этого в Генуе располагается самый прибыльный порт из всех имеющихся в ее власти. Не забывайте и о прибыльных колониях державы… Их мы с вами распределим по-честному. Все, что преследует Милан, – это территория и люди. А обеспечить себя владениями можно только в случае, когда ими некому распоряжаться. В нашем случае надобно лишить хозяина и его наследников жизни. А вам необходимо будет проконтролировать убийство герцога да Верона и членов его семьи.

– И тогда? – задумчиво спросил Адриано.

– Убитые крестьянами аристократы будут преданы земле, а все могущественные владения герцога отойдут его старшей дочери Изольде. И таким образом Брандини сделают первый шаг на пути к завоеванию Генуи, а после подтянутся и все остальные.

– Как все четко укладывается в вашей голове… – оторопевший Адриано смотрел, будто сквозь собеседника. – Поразительно…

– Лоренцо да Верона – скользкий тип, лишенный чести, не следует его жалеть, сенатор. К примеру, в начале наших переговоров он обмолвился, что мой сын унаследует его титул герцога. Однако после свадьбы мерзавец уже завел речь о том, что на него будут претендовать два зятя – мужья одной и второй дочери. Так или иначе это привело бы к кровопролитию.

– Извольте, Луко, но это ваши неурядицы, причем семейные. К чему тут Венеция? И все же я не мог даже мысли допустить, что речь пойдет об уничтожении рода, – произнес Адриано, едва удерживая в себе негодование.

– Но это генуэзцы, друг мой, – весело отметил Луко. – Существует версия, что именно от меча людей Лоренцо да Верона был убит ваш отец.

Адриано с удивлением посмотрел на синьора.

– Мой отец… – его глаза растерянно забегали по комнате.

В голове шумели беспорядочные мысли: «Что это – правда или провокация?» Слишком невероятно, чтобы быть правдой.

– Я не смею брать на себя ответственность и утверждать это наверняка, – произнес Луко, надеясь посеять в душе Адриано семя жгучего желания уничтожить да Верона, – но я слышал об этом довольно много.

Он врал, но очень искусно. Фоскарини внимательно всмотрелся в глаза Луко, и его проницательность одолела очевидное лицемерие миланца.

– Я так понимаю, это и есть ваш план? – хладнокровно спросил Адриано, стараясь более не углубляться в тему.

– Да, мы должны ослабить державу, сразить власть нескольких патрициев и овладеть имениями. И все это одновременно с тем, как миланские войска зайдут на территорию Генуи.

– Бог мой, это целый заговор! – монотонно произнес Паоло.

– Это война! – с гордостью в голосе поправил его Брандини. – И вам решать, принимать в ней участие или нет. Надеюсь, что вас заманит щедрое вознаграждение.

В Адриано вспыхнула ярость. У него создалось впечатление, что в планах миланцев Венеция фигурирует как исполнитель черной работы.

– Я передам ваши слова властям, синьор, – Адриано говорил быстро и четко. – Однако не могу вам пообещать того, что достопочтеннейшие министры и сенаторы пойдут на это предложение.

– Вы главное поймите, Адриано, мы желаем сотрудничать с Венецией. Раздор и вражда нам не нужны, – говорил Брандини голосом, в котором звучала и фальшивая попытка оправдаться, и желание оставить добрые отношения. – Мы ведь две могучие державы, которые могут завоевать господство во всей Европе. Ну к чему нам эта мелкая и невзрачная Генуя, утратившая свою могущественность еще при Франции?

Адриано слышал в его голосе только скрытую ноту подлости, которую он сумел разоблачить. Он не верил ни единому слову Брандини.

– В любом случае я не имею права самостоятельно принимать решение, – твердо и однозначно произнес Адриано. – Но могу сказать, что мне лестно ваше доверие, Луко.

В его тембре голоса прозвучал однозначный отказ, и Брандини уловил его.

– Как изволите, – улыбнулся он и направился к двери. – До встречи, Адриано. Надеюсь, я вас ничем не смог обидеть.

– Ну что вы… – подыграл сенатор Венеции. – Вы, как всегда, любезны и щедры… До встречи, Луко.

– Хорошего вечера, – ответил тот, заключая Адриано в объя тия.

Паоло посмотрел на друга и с сожалением сомкнул губы после того, как за Брандини закрылась дверь.

– Да, Адриано… Общение с этой синьориной явно не пошло тебе на пользу. Это было лишним моментом в сегодняшнем вечере.

– Паоло, у тебя не создалось впечатления, что сейчас есть тема для обсуждения и поважнее? – недовольно буркнул Адриано.

– А что тут обсуждать: при словах Брандини об убийстве объекта твоего вожделения у тебя лицо стало серо-зеленого цвета?!

– Да как ты не понимаешь! Я не ожидал, что нас ввяжут в эту грязь, – произнес тот. – А ты ожидал?

– Нет. Dolus an virtus quis in hoste requirat?[5] Ты витаешь в облаках. Адриано, что с тобой? За какие-то два часа ты сошел с ума… – Паоло уже не возмущался – он был просто поражен.

– Я не знаю, Паоло, такое впечатление, что мне отрезали голову, – я совершенно не слышу своих мыслей, – произнес Адриано, задумчиво потирая лоб.

– Я видел тебя с куртизанками! Мне доводилось лицезреть тебя в обществе венецианских дам, – ты мог сразить сердце любой женщины. Но, чтобы сразили тебя, прости, друг, но это нечто несуразное…

Адриано молчал. Что он мог ответить, если в один вечер он лишился сам себя, – все, что до этого существовало вокруг него, просто потеряло смысл. Но почему? Из-за нескольких мгновений общения с абсолютно незнакомой ему женщиной?

– Это какая-то нелепость, – сдавленно произнес Адриано и отхлебнул из бокала глоток вина.

– Вот именно! – воскликнул Паоло. – Это наваждение, скорее, вызвано большим количеством информации, усталостью…. Я н-н-не знаю, что еще может быть…

– Паоло, я на войне был всего раз, но ты сам знаешь, сколько мы выдерживали на ногах во время сражений. Разве это усталость?

– Адриано, помни одно: ты не должен позволять женщине влиять на себя. Тебе нужно принять решение, и она не должна никоим образом отразиться на нем.

– Паоло, здесь речь идет не о женщине! Ты, как советник, должен знать: Большой совет, сенат да и все правительство нашей республики никогда не пойдет на заказное убийство и непосредственное участие в этой битве. Нам нет резона! Эта война не наша – тут ведь и так ясно! К тому же я утратил надежду на порядочность миланцев. Окончательно!

Адриано задумчиво смотрел в окно и жадно отпивал вино из бокала.

– Но… я надеюсь, ты не думаешь о том, чтобы вмешаться в эту схватку между да Верона и Брандини…

– Я здесь бессилен и никому ничем не могу помочь, – произнес твердо, но с каким-то сожалением в голосе, Адриано.

Паоло находился в не меньшем смятении, чем его друг, – такого поворота никто не ожидал, но более всего его изумляло такое неуместное вмешательство женщины. Но как она искусно околдовала его!

– Адриано, – осторожно произнес Дольони, пристально глядя на друга, – ты же понимаешь, что с ней ты потеряешь всё…

– Теперь я понял, что ничего не имею, – с ухмылкой произнес он.

«А с ней я могу это «всё» обрести», – закончило фразу сердце.

Паоло чувствовал, что закипал. Речи Адриано были безрассудны, а его преданность Венеции теряла всякий смысл перед обликом незнакомой женщины.

– Адриано, она – гражданка Генуи! – сквозь зубы процедил Паоло.

В этот момент он увидел, как тот тряхнул головой, решительно допил вино и с грохотом бросил бокал в закрытую дверь.

– Чертовы миланцы! Я так и знал, что только попусту трачу время на их бесполезные предложения. Им изначально нужно было одно – наша поддержка. А потом они развязали бы войну и против нас, мы бы даже опомниться не успели. Мерзавцы…

Паоло испуганно посмотрел в окно, опасаясь, что их могут услышать с улицы. Затем он продолжил наблюдать за сенатором.

– Зачем я вообще ввязался в эти переговоры? Здесь изначально дело пахло весьма неприятными последствиями… Нужно ехать в Венецию, немедленно поведать о бессмысленности затеи и заниматься внешней торговлей. У меня еще курс на Ливорно планируется, на переговоры о сделке.

Паоло ошалел! Только что сидевший Адриано и терзающийся чувствами к женщине воспрял духом и адекватно заговорил о делах!

– Значит так, Паоло, забываем обо всем лишнем, что сегодня произошло. На рассвете отправляемся домой. Необходимо решить много вопросов.

– Вот! Вот мой отважный и разумный друг! – весело похлопал его по плечу Паоло. – Прекрасно, Адриано. Тебя не может свести с ума женщина! Я верю в это!

– В моем сердце нет места для женщины, – хладнокровно произнес Адриано, как будто до этого ничего особенного не происходило. – В нем царит долг перед Венецией.

Она лежала в темноте с открытыми глазами и бесцельно смотрела в потолок, на который падали холодные лучи лунного света. Единственное, о чем она жалела в этот момент, что не узнала имя человека, который смог похитить ее сердце. Оно бьется? Она прислушалась. О, да! Оно барабанит! Но порой казалось, что она не слышит его.

Каролина ощутила, как томный и тяжелый вздох вырвался из ее уст. Но она ведь ничего о нем не знает! Она даже толком не рассмотрела черты его лица. Почему-то до боли знакомые черты… Возможно, она видела его в своих снах? Или рисовала в грезах, когда мечтала о любви? Да нет же, это наверняка тот самый синьор, с которым она общалась у газебо… Но как же можно быть в этом уверенной, если обе встречи проходили у них за завесой тайны?

Каролина повернулась на бок, бросив мечтательный взгляд в окно. Ей незнакомы и непонятны чувства, которые насыщали ее сердце и теребили трепещущую душу. Что за мужчина? Она чувствовала, как внутри нее нечто кружилось всё в том же танце рядом с потрясающим незнакомцем. Ах, как же она хотела сейчас вернуться в тот самый момент – момент неведомых ей бурных и невероятных чувств! При этих воспоминаниях внутри нее словно образовался какой-то огненный комок, тут же превратившийся в ледяной поток, окативший ее тело с головы до пят.

От этого мужчины исходила потрясающая волна безудержных чувств. И ей, Каролине, они прежде были незнакомы. Неужто эти ощущения и есть то, о чем так много изречено в читаемой ею книге о венецианцах? Неужто это и есть та чувственная страсть к мужчине, сковывающая тело и завораживающая разум? Неужто ей довелось испытать это, и на этом все закончится? Причем так же внезапно, как и началось.

В мечтательном порыве Каролина встала с постели и подошла к окну. Луна спряталась за небольшое облачко, проплывавшее мимо нее, а вот звезды продолжили мерцать на небесном покрывале, словно перешептываясь между собой. Каролина настырно не хотела выпускать из памяти того незнакомца и снова мысленно ощутила его прикосновения к ее руке, близость его сильного торса. Ее вновь окатила незнакомая легкая дрожь и, чтобы немного успокоиться, она закружилась вокруг себя, повторяя ритм танца, который они танцевали вместе. Ее сердце радостно трепетало, купаясь в сладких воспоминаниях такого чувствительного момента в ее жизни.

Как ни старалась Каролина стереть из памяти образ незнакомца в маске, стоящий перед ее глазами, словно неисчезающее видение, но он упорно продолжал теребить девичью душу. Ее сердце отчаянно желало встречи… еще одной… хотя бы мимолетной…

Неведомость его имени, происхождения, да и попросту скудные представления о его внешности заставляли синьорину прийти в отчаяние от неизвестности. В глубине своей души, пребывающей в смятении, она смела полагаться лишь на то, что он сам сумеет найти ее когда-либо. И еще более нахально она рассчитывала на то, что он осмелится прибыть во дворец ее отца, чтобы вновь увидеть ее… Но день за днем, оставаясь наедине со своими мечтами, Каролина все больше убеждалась в наивности своих надежд.

И что истинно удивляло юную синьорину: она обнаружила в себе явные перемены во взгляде на всех мужчин в общем и на каждого в отдельности. Встреча с незнакомцем перевернула в ней все представления о том, что представлял собой каждый представитель сильного пола. И сейчас она понимала, что прежде об отношениях с мужчинами не знала ничего…

И именно по причине этой неосведомленности ранее она никак не могла надеяться встретить того самого, который сможет оказаться настолько нужным, что ей придется едва ли не задыхаться от этой нужды. Тогда Каролина грезила о любви, но понятия не имела, что это чувство способно собою затмить само солнце и раскрыть смысл собственного существования. Сейчас она не могла быть уверенной, что испытала чувство любви в полной мере всем своим существом. Но она свободно могла признаться, что само солнце молодой человек уже затмил. И теперь ее изводила уверенность, что именно обладатель таинственной черной маски достоин ее сердца, так жаждущего любви.

Воспаряя в небеса от переполняющих ее мыслей, Каролина продолжала грезить и наделять объект своего вожделения невероятными достоинствами. И самое главное предчувствие, которое не покидало ее с того самого момента, как они встретились, – это уверенность в том, что тот самый синьор способен на любовь. Каждый миг их общения, его легких и даже несмелых прикосновений говорил лишь о том, что он всей душой готов преклоняться перед ней во имя продолжения их общения! Она и не могла думать иначе: разве невинной душе могли быть известны мужчины, умеющие искусно околдовывать женщин во имя личных целей?

– Каролина, сегодня нам нанесет визит виконт Альберти, – услышала она сквозь свои грезы эхо материнского голоса. – Он присоединится к нам за обедом. Приведи себя в порядок: ты обязана подобающе выглядеть.

Она повернула голову в сторону Патрисии, но смотрела, будто сквозь нее. Вот она, суровая действительность! И матушка также жаждет выдать ее замуж за этого виконта, которого Каролина ненавидела всем сердцем. Но сейчас ей не хотелось перечить.

Ничего не говоря, синьорина уложила полотно с вышитыми ею узорами и покорно прошла в свою комнату, чтобы прихорошиться перед приездом гостя. Палома тут же последовала за ней.

Патрисия взяла полотно Каролины и внимательно осмотрела его. Неприятие дочерью рукоделия для нее далеко не было секретом, поэтому небрежность в вышитом рисунке явно вырисовывалась. Но еще, что четко смогла рассмотреть Патрисия, – это виднеющаяся среди множества посторонних и абстрактных узоров карнавальная маска…

Сидевший напротив виконт Джованни всеми силами пытался произвести впечатление на всех членов семьи да Верона. В его речах Каролине слышались только льстивые комплименты и фальшивое желание угодить, дабы быть одобренным Лоренцо и Патрисией. Герцога такое поведение будущего графа устраивало и даже несколько забавляло. Герцогиня Патрисия лишь изредка улыбалась на его нелепые шутки, но Каролина прекрасно замечала, что матушка приветствует Альберти. Только ей, самой Каролине, он почему-то казался самым противным и невыносимым из всех мужчин, которых она знала.

Чем вызвана эта неприязнь? Возможно, в первую очередь тем, что брак с виконтом пытались навязать ее непокорному сердцу! А возможно, и тем, что Джованни в ее глазах продолжал оставаться таким вот слащавым мальчишкой: даже его торс, невзирая на уроки боевого искусства, которые он регулярно получал от лучших мастеров, продолжал оставаться худощавым, и тяжелая серебряная кираса смотрелась на виконте как-то нелепо.

Каролине вспомнился Маттео. Пусть его возраст несколько уступал возрасту виконта, но крестьянин выглядел куда мужественней. Маттео обладал средним по своему сложению торсом, однако на его крепких руках ясно прорисовывалась рельефность мышц. А в его сероглазом взгляде Каролина всегда замечала блеск доблести, отваги, решительности, которые в Джованни Альберти вымещались хитростью, малодушием и коварством. Тогда как Маттео выгораживал Каролину, убеждая людей герцога в том, что она презирает их компанию и обходит стороной, Джованни ябедничал Лоренцо, что та ведет себя неподобающим образом.

«Поразительно, почему я думаю об этом?» – пришло в голову Каролине, которая ранее не задавалась подобными вопросами. А все потому, что встреча с удивительным мужчиной продолжала нести свое отражение во всех и всем, что ее окружало.

– Герцог да Верона, – обратился Джованни к Лоренцо, когда трапеза была закончена, – могу я осмелиться попросить у вас позволения на прогулку по саду с вашей дочерью?

У Каролины похолодели конечности. Каков наглец: он даже не удосужился спросить мнения у нее еще до самого ужина. Разумеется: разве ему нужно ее согласие, когда герцог непременно все ему позволит?

– Несомненно, виконт, – ответил Лоренцо, и на его лице проскользнула одобрительная улыбка. – Полагаю, что сама Каролина будет не против такого предложения. Я прав, дочь моя?

Она ясно ощущала в голосе отца нотку какого-то подвоха и подняла голову. Мельком она заметила строгий взгляд матушки, означающий «не смей противиться».

– Бесспорно, отец… как изволите, – пролепетала Каролина и снова опустила свой взгляд на стол, где стоял поднесенный подданными свежий десерт.

В ответ на томное согласие Каролины Лоренцо наигранно рассмеялся.

– Ну что ты, милая Каролина? Это не приказ! Ты вправе отказаться.

Но она прекрасно понимала, что отказ мог повлечь за собой массу неприятных событий. И покорно склоняла голову перед тем, чего от нее негласно требовали.

– Я согласна, отец, – она натянула улыбку до самых ушей и мельком посмотрела на Джованни.

– Прекрасное платье, – произнес Джованни, подава я руку Каролине, когда она выходила из кареты.

– Оно вас благодарит за комплимент, – довольно резко ответила она на такую скупую похвалу виконта.

– Простите, синьорина, – поправился Альберти, ощущая неловкость за неправильно сформулированную речь. – Вашей красоте очень импонирует этот наряд.

– Благодарю, Джованни. А вот эти слова были скорее адресованы мне, чем моему платью, – она ехидно улыбнулась и горделиво прошла мимо него.

– Мы могли бы отправиться в центр Генуи, если вам угодно, – предложил виконт, рассчитывающий на более длительное путешествие с прелестной синьориной. – Могли бы полюбоваться дивной родной архитектурой, площадью, съездить на побережье ближе к порту…

– Ох, виконт Альберти, – томно вздохнула Каролина, – не следовало приглашать меня на прогулку, когда вам нужно было в город по делам.

– С чего вы так решили, всемилостивейшая синьорина? – изумился тот.

– С того, любезный виконт, что прогулка по шумному городу, архитектурой которого я насладилась вдоволь за всю свою жизнь, не смогла бы принести усладу. Городские стены и скопление с троений будто сжимают мою душу меж камней. А в порту? Бог мой, вонь и суета – вот и вся прогулка.

Виконт гневно сцепил зубы, – ей невозможно угодить, любое его слово она расценивает, словно пустой звук, если вообще не оскорбление.

– Разве можно прогулку по городу, созданному человеческими руками, сравнить с этим художественным шедевром самой кисти Всевышнего?! – восхищенно выдохнула она, оглядывая с высоты холма близ церквушки Санта Марта окружающее их великолепие просторов.

Морское побережье республики насыщалось поразительной живописной красотой, которой могли обладать лишь едва тронутые пригородные местности. Вначале лета в пейзаже этих краев преобладало буйство красок от фиолетового до красного цвета, словно природа изливала в себе истинную радугу. Цветы благоухали, не успев еще испытать на себе беспощадность солнечных ожогов, а зелень била в глаза, словно одурманивая своей сочностью. Вдали виднелся морской бирюзовый горизонт в соитии с нежно-голубым небом. Несколько купеческих кораблей по изящно ровной линии горизонта направлялись в генуэзский порт, находившийся в нескольких десятках миль отсюда. Прекрасные, дивные генуэзские берега…

– Прекрасный день, не так ли? – произнес Джованни, с улыбкой поглощающий взглядом прелестный стан своей спутницы.

– Солнечный – да, – ответила та довольно сухо, – но вот прекрасный ли…

Джованни прекрасно знал о неприязни Каролины, но он принимал ее нелестные высказывания в свой адрес за неумелый женский флирт.

– Простите, синьорина, я испортил вам день? – прямо и довольно резко спросил виконт и остановился, ожидая, что Каролина последует его примеру и посмотрит ему в глаза.

Но она продолжила идти, словно не замечая порывов виконта лицезреть ее анфас.

– Не обольщайтесь, виконт Альберти, вы не испортили мне день. Мне пришлось давно свыкнуться с вашим частым присутствием в наших владениях. Но вот предложением прогуляться по парку, буду откровенной, я поражена.

В разговоре она даже не думала поворачивать голову в его сторону, поскольку ей этого просто-напросто не хотелось. Он внутренне сходил с ума от бешенства – такого неэтичного поведения виконт не ощущал себя достойным.

– Вы не желаете присесть на скамью, любезная синьорина? – спросил он и пригласил Каролину присесть возле аккуратно остриженных кустарников рододендрона, цветущих ярко-сиреневыми цветами.

– Отчего нет? Благодарю, виконт.

Джованни не стал присаживаться, а лишь остановился напротив нее, чтобы посмотреть ей в глаза во время беседы.

– Почему вы обращаетесь ко мне по званию, Каролина? – спросил он, ощущая, как титул непрестанно режет ему ухо.

– Чтобы вы помнили о своем положении, – ответила она и посмотрела в его глаза испепеляющим взглядом.

Все время, проведенное рядом с Джованни, Каролина пыталась найти в нем хотя бы маленькую частичку сходства с незнакомцем, которого она встретила на благотворительном вечере в Милане. Но, чем больше она в него всматривалась, тем большее разочарование постигало ее. Хоть Джованни Альберти и слыл в Генуе довольно завидным мужем – с богатым приданным и внушительным именем, – Каролина не могла найти в нем достоинств, которые смогли бы покорить ее. Ведь в нем отчаянно проявлялись те качества, которые синьорина презирала в своем собственном отце: скупость, сухость, жесткость.

– Прошу простить, прекрасная Каролина, но я дерзну задать вам прямой вопрос: чем моя персона вам так неприятна? – спросил Джованни, которому порядком надоели колкости синьо рины.

– Вы мне не неприятны, виконт. Вы мне безразличны.

– И все же… Мы знакомы с самого детства, но я так и не удосужился получить от вас хотя бы скудную горсть уважения из обширной плантации вашей неуемной души.

Каролина прекрасно понимала, что обманывать Джованни нет смысла, поскольку он не так глуп, как ей хотелось бы.

– Полагаю, виконт Альберти, моя неприязнь по отношению к вам, скорее, вызвана вашим нежеланием познавать душу человека. Вы – материалист, вас интересуют те вещи, которые чуждо принимать моему сердцу прежде всего остального…

– Должно быть, этому вашему сердцу ближе крестьянин по имени Маттео? – с иронией спросил виконт.

– Любой простолюдин способнее на чувства, чем большинство представителей дворянской знати, – промолвила Каролина, невзирая на саркастические замечания Джованни. – Обратите внимание, что там, где нет денег, способна существовать духовность.

– Как по мне, так жизнь без денег ничтожна и бессмысленна, – ответил Джованни, и Каролине показалось, что половину из сказанного ею тот совершенно не услышал.

– Без денег жить и впрямь нелегко… – отвечала она. – Но не невозможно. Но можно ли жить без души?

Виконт зашел в тупик: Каролина взрослеет не по годам. Подобные речи ему ранее не приходилось слышать ни от нее, ни от иных знатных дам.

– Можете не утруждаться, Джованни, в поисках ответа на мою фразу. В конце концов, вы имеете право на личное мнение…

С этими словами она поднялась со скамьи, желая направиться к повозке для того, чтобы вернуться в палаццо да Верона, но Джованни стал на ее пути, не позволяя сделать более и шага. Устремившись своим взором в его глаза, она прочитала в них самолюбивую надменность, жаждущую сдавить женское сердце в своей власти.

– Каролина, ты же прекрасно понимаешь, – начал виконт и с наслаждением заметил, как из ее глаз едва ли не посыпались искры от гнева на его бестактность, – что в скором времени твой отец даст согласие на нашу помолвку и тогда, можешь мне поверить, церковь нас свяжет узами брака до конца наших дней.

Она ощутила, как его тело, словно в нетерпении, приблизилось к ней, а уста на ушко нашептывали ей странные речи, воспламенявшие в ней еще большую ненависть. Каролина ощутила, как ком, подошедший к ее горлу, не позволял вымолвить и звука. Ее душили набегающие слезы от осознания того, что все сказанное виконтом может оказаться правдой, но она молчала, дабы не сорваться.

– И после свадьбы будь готовой к тому, – продолжал шептать ей озлобленный Альберти, – что ты будешь выполнять мои прихоти. И можешь мне поверить, что любое пренебрежение моими желаниями с твоей стороны будет подлежать моему наказанию. И тогда жизнь в родительском доме тебе покажется раем.

Она ощущала в каждом его слове устрашающий гнев, который испускался из него, словно огнедышащее пламя. В этот самый миг ей вспомнился тот огонь в глазах ее таинственного незнакомца на балу, казавшимся ей очагом заботы и нежности. Она смело посмотрела в глаза этому исчадию ада.

– Прошу простить, любезный виконт, но не рано ли вы дали волю своим фантазиям? – с напускной усмешкой произнесла она. – Такой вот грозный и такой властный, за все время нашего общения вам, Джованни, так и не довелось узнать мою внутреннюю сущность. Так вот, эта самая моя внутренняя сущность хочет обратиться к вашему благоразумию с такими словами: если ваша милость посмеет в будущем причинить мне боль, можете не сомневаться, что во мне довольно презрения и коварности, чтобы отблагодарить вас достойным возмездием. И тогда вам придется жалеть об этом до конца своих дней, – в ее голосе он ощущал ясную ненависть, которую она готовилась выплеснуть из себя, словно кипящую лаву из бурлящего вулкана. – Возможно, я не сумею ответить вам действием, поскольку моя физическая сила в сравнении с вашей – капля в море. Но вот что касается хитрости, то простите, друг мой, – это удел не мужского разума, а женского. И применяя это орудие в своих целях, я заставлю вас жалеть о каждом шаге, сделанном против меня.

В последний момент его глаза пронзила ослепляющая искра презрения, и бесстрашному виконту стало не по себе. Все же он попытался удержать в себе порывы продолжить дискуссию.

– Не смейте провожать меня в имение! – приказным тоном произнесла Каролина, даже не оборачиваясь к виконту на прощанье.

Джованни не стал настаивать: подобное общение не оставляло в нем ни малейшего желания для продолжения беседы. Он лишь довел Каролину к экипажу, вручив ее под ответственность извозчику да Верона, и отправился восвояси.

Адриано сжимал лист с коряво и безграмотно выведенным содержанием: «Мне известно о вашем несостоявшемся участии в заговоре. Нам удалось разоблачить намерения миланцев. Решено начать без них и незамедлительно. Просим поддержки у Венеции. Через 10 дней, в четверг, за три часа до заката солнца. В случае согласия ожидаем вашего прибытия в среду ночью. В случае у спеха обещаем республике достойное вознаграждение колониальными землями. Маттео Гальди».

Признаться, это письмо стало для сенатора Фоскарини настоящей неожиданностью, повлекшей за собой ошеломление и растерянность. Отчего крестьяне торопились с мятежом, отказавшись от первоначальных замыслов? Что подвигло их на отчаянный шаг, влекущий за собой неизбежный провал? Желание сразить неожиданно, молнией с безоблачного неба? Охраняемую стражниками герцога территорию палаццо и приусадебные участки внезапностью, возможно, они и возьмут. Но каким оружием? Что за ребячьи глупости?

Хотя… очевидно, что генуэзские крестьяне оказались не настолько наивными, чтобы безоговорочно довериться миланской знати, и, вероятнее всего, решились действовать самостоятельно. Только вот… довольно странная просьба о поддержке Венеции… Смекалистый юноша Маттео все-таки сумел выяснить о «несостоявшемся участии» венецианцев в этом заговоре. Мальчишка Леон наверняка проговорился об их договоренности, а более грамотные поняли, что разболтали информацию чужакам-венецианцам. А это не есть хорошо… И все же они просят поддержки – странное дело… Какой-то здесь существует подвох.

Провал крестьянского мятежа без поддержки более влиятельных персон вполне очевиден, а упрямство бедняков просто изумляет! Адриано приходилось видеть их план… ущерб государству будет нанесен и без участия кого-либо со стороны – это очевидно. Однако крестьянам явно не хватало оснащения – слишком мало оружия, чтобы одержать победу.

Но все это его мало занимало. Все это в его глазах – лишь опасность, витавшая над палаццо Каролины. О, нет! Неверное суждение. Опасность витала над ее жизнью! И это как раз беспокоило венецианца. К его величайшему сожалению и разочарованию в самом себе.

Адриано сомкнул губы: он ясно понимал, что ее жизнь висит на волоске. Но после того как он ответил отказом на предложение Брандини, все связи оборвались и его перестали уведомлять об исполнении миланских замыслов, что, впрочем, неудивительно. Это усложняло его восприятие содержания полученного письма. Действительно ли Милан отказался от участия в этой заварушке, или здесь все же присутствует какой-то подвох?

Так или иначе, но существует опасность того, что лучик жизни, ставший таким ярким, всепоглощающим светом в его сердце, может померкнуть, если не угаснуть вовсе…

Какое-то время он всеми силами старался об этом не думать, от себя подальше отгоняя мрачные мысли, да и мысли о Каролине вообще. Весь день он углублялся в свои дела, пытался вникнуть в принесенные ему бумаги, встречался с поставщиками сырья для его фабрики, но его разум совершенно отказывался думать под воздействием упрямого сердца.

И все это потому, что Адриано Фоскарини четко понимал: его осведомленность о предстоящих событиях меняет суть дела – его честь не позволяет ему бездействовать. Но в то же время его происхождение не позволяет предпринимать каких-либо действий. И как же поступить? Стоять в стороне и ждать «черных» вестей из Генуи?

Да, Адриано отдавал себе отчет, что его участие в восстании генуэзских крестьян – глупая и нелепая идея. Но как только он представлял себе Каролину и видел, как сияние от ее души тихонько угасает от чьего-то меча, его сердце почему-то сжималось, перекрывая дыхание.

Ему прекрасно помнились события не так давно подавленного крестьянского мятежа в Тревизо, когда бедняки были настолько рассвирепевшими от давления в условиях созданной аристократами обстановки, что сметали и крушили все на своем пути. Каждого, кто держал в своем подчинении наемников и арендаторов земель, они подвергали немедленной казни без суда и следствия. Дворянские имения беспощадно сжигались, а целые семьи уничтожались мечом или огнем. И прежде, чем Венеции удалось подавить восстание в этой части земель Террафермы[6], погибло немало дворян.

Адриано склонил голову. Он вспомнил о поездке, в которую через несколько дней намеревался отбыть в компании Витторио Армази на судне, арендованном у купцов. Его целью являлись переговоры в Ливорно, а вместе с тем и Флоренцией, о будущих контрактах, а также об оптовой закупке лекарственных снадобий и трав для недавно созданного городского лазарета и венецианских аптек. Для последней цели Адриано планировал взять с собой Витторио Армази, как ведущего венецианского лекаря.

И больше всего сенатора съедала мысль, что Ливорно располагается в непосредственной близости с Генуэзской республикой – там рукой подать до вражеских земель. Стало быть, ему суждено быть рядом и не суметь оказаться возле нее в нужный момент… Что поделать, если в нем горит вечным огнем долг перед родной республикой? А отправляться в Геную – глупая и ничем не обоснованная затея.

Но как только он опускал свой взгляд на бумагу, светлый образ Каролины представал перед ним, словно наяву. В который раз он замечал, что становится бессильным перед незримым видением, так ясно стоявшем перед его глазами.

Он отказывался понимать себя и все чаще задавался вопросом: как можно вообще думать о женщине, которая является титулованной наследницей вражеского государства? Адриано всю жизнь ненавидел Геную всем сердцем и тешился этой ненавистью! А сейчас Небеса его заставляют принять эту державу в свое сердце только по одной, хоть и прекрасной, голубоглазой причине.

Все это время, после миланского маскарада, он пытался погрузиться в дела, надеясь, что время без возможности ее лицезреть, сможет заглушить в нем всяческие чувства, которые вспыхнули в его сердце. По вечерам он проводил время в обществе женщин или же отправлялся в гости к кому-то из старых друзей. Но все приложенные усилия оказывали лишь временное воздействие на его душу, наполняя ее мимолетной усладой.

Он хмелел под действием вина, которое принимал, словно лекарство, способное уничтожить в нем мысли, казавшиеся ему абсурдными. Затем отправлялся в бордель… Затем, охмелевший и умиротворенный, возвращался домой в надежде, что следующий день не начнется с видения, которое посещало его каждое утро – ее глубокий и мягкий взгляд на прекрасном лице, разбавленном изогнутыми линиями женственности и непокорности. И каждое утро он с мучением всматривался в эти прекрасные черты, подсознательно не желая стирать из памяти дивный образ.

Адриано измучился. За это время его словно растерзали чувства к этой странной, строптивой и поразительной девушке. В какой-то момент к нему пришло осознание, что все его достоинства: чувство чести, верная доблесть, преданность, сила духа, твердость сознания, – взбунтовались против его воли, против его разума, против его принципов. И сейчас, когда она пребывала на грани между двумя мирами… когда ее жизнь стала мишенью негодяев, сенатор почему-то предчувствовал, что именно от него зависит, какую сторону жизни она примет: солнечной реальности или вечной темноты…

Итак, необходимо рассудить здраво! Если он отплывет через несколько дней в Ливорно, как и собирался прежде, то сможет посетить Геную лишь тогда, когда уже все закончится. Тогда он сможет освободить себя от терзаний чувствами – в этот момент уже все будет решено, и ему не понадобится участвовать в этом.

Если же он отправится в путь этой ночью, то может успеть прямо к вспышке мятежа… Но если он появится там, где ему не следует находиться, – это может значительно изменить его жизнь… Причем как с хорошей, так и с плохой стороны… А если нет… Каролина может навсегда исчезнуть из его жизни… Да она может вообще уйти в мир иной! Но едва ли она исчезнет из его памяти… Ведь после их общения на карнавале она пересталапребывать в его памяти лишь мимолетным видением, облачившись в прекрасные черты утопичной реальности! Она пока существовала в этом мире, робко вмешавшись в его сознание, но… вдруг миланцы все же осуществят свой замысел? Или же крестьяне начнут уничтожать аристократию?

И что тогда будет с ним? Его жизнь тоже изменится… Неужто она станет еще более опустошенной и бессмысленной?

– Вздор! – буркнул сенатор сам себе и поднялся с кресла.

Он подошел к открытому окну и бесцельно устремил свой взор сквозь пространство. До определенного момента ему казалось, что он живет только для Венеции. И в недалеком прошлом он намеревался жениться во имя скрепления связи своей республики и Флоренции – там он присмотрел себе будущую супругу. Но все изменилось: сейчас он почему-то понимал, что незачем растрачивать свою жизнь на действия, ставшие следствием лишь навязанной, внушенной надобности…

Ему вновь вспомнилась Каролина. Ее глаза светились жаждой счастья, неистовым желанием любить. Он вспомнил ее в лесу рядом с Маттео. Разве может позволить себе благовоспитанная дама нечто подобное? Может! Но только если хочет жить, а не существовать!

И тут же он обратил свою память к словам Лауры, верной супруги Витторио Армази, знавшей о вещах, неведомых обычному человеку. И к ней, как к дивной прорицательнице, Адриано нередко обращался за помощью в трудные периоды своей жизни. Так он сделал и сегодня утром, растерянный содержанием полученного письма.

– Милый Адриано, – изрекла тогда Лаура Армази после проведения какого-то дивного обряда, – тебе нужно знать, что именно от тебя зависит не только ее жизнь, но и твоя судьба. Твои опасения не напрасны: ей и впрямь угрожает опасность. Сейчас ты на распутье, и от твоего выбора полностью зависит исход событий как в твоей, так и в ее судьбе.

– Хочешь сказать, мудрейшая Лаура, что нам суждено быть вместе? – спросил тогда же удрученный Адриано.

– Это будет зависеть лишь от вас обоих, мой друг, – ответила знахарка. – Более ничего поведать не могу.

Адриано томно вздохнул. Да, он ясно видел выход из ситуации и давно продумал его в своей голове. Можно опустить флаг судна с государственным гербом, подойти к той лагуне между утесами, которую показывал этот Маттео… и дальше что? Броситься в очаг битвы, где происходит абсолютно не его война? Да, черт возьми!

Адриано решительно встал с кресла и прошел по комнате. В чем он сомневается? Нужно ли спасать жизнь этой женщине? Да, в конце концов, он жаждет лицезреть ее красоту в этом мире! Именно в этом мире! А на Небесах они еще успеют свидеться. Но ведь тогда выходить из порта необходимо немедля… – Прошу простить, сенатор Фоскарини, – послышался голос дворецкого, который отвлек его от мыслей. – Мне велели передать, что судно готово отправиться в путь этой ночью…

Каролина взяла в руки Библию и задумчиво посмотрела на обложку. Как и прежде, когда она касалась подобных вещей, ее посетили весьма противоречивые чувства. Однако сейчас синьорина почему-то не боялась в этом себе признаться, ибо к ней пришло осознание того, что ее духовность до этого момента таила в себе некую драматичную ложь, так искажавшую человеческое восприятие незримого глазу мира.

Невероятно долго, как для христианки, она противилась мысли, что нежелание покоряться священным учениям развивало в ней противостояние с понятиями, выстроенными в ее сознании лишь требованиями духовенства. И сейчас она понимала, что именно это противоборство повлекло в ней нежелание обращаться к Богу. Причем это нежелание упрямо преследовало ее сердце. Будто ее сознание кричало о том, что христианская вера создана людьми и никакой внечеловеческой силы в себе не таит. О! Эти мысли могли разочаровать многих истинных христиан…

Сейчас ей становилось ясно, что, увлекшись чтением об отношениях мужчины и женщины, в библейские стихи она вникала лишь своей памятью, разумом, но не сердцем. Как раз это стояло на пути ее понимания истинной сути божественной любви и силы. И сейчас Каролина пыталась найти в себе способы понять религию, как основу мироздания. Как начало начал…

Бесспорно, она молилась, как того требовал режим ее обычного дня, посещала с родителями по воскресеньям церковь, под строгим надзором Паломы прочитывала псалмы… Но при совершении этих действий Каролина безустанно понимала, что решительно не желает их выполнять. И если бы она, хотя бы изредка оставаясь наедине с собой, очищала свои мысли от потока эмоций и упрямых убеждений, то к ней пришло бы ясное осознание, что ее сердце отвергает Бога лишь потому, что ее принуждают Его любить.

Сейчас же, сжимая в руках Библию и созерцая перед собой лики иконостаса, синьорина пыталась собраться с мыслями.

И, несомненно, ей было ясно, что именно оказало влияние на ее великодушное желание уделить внимание Священному Писанию. Дело в том, что совсем недавно, по пути на мессу в Собор Сан-Лоренцо, к семье да Верона присоединились Молинаро, с которыми род герцога издавна поддерживал дружеские отношения. Так вот, Каролина нехотя плелась за родителями, свои мечтания отправляя подальше от этих мест, хотя по обычаю, перед входом в церковь, главной обязанностью каждого прихожанина являлось смиренное обращение своего сердца к Всевышнему. Аделаида Молинаро-Динарио, возрастом несколько старше Каролины, поведала подруге свою небольшую тайну, которая в скором времени должна была подлежать огласке.

– Я помолвлена, Каролина, – с сияющим блеском в глазах промолвила она.

К своему удивлению, синьорина Диакометти заметила, что сказано это было на выдохе воспаряющего ощущения счастья. Нужно отметить, что Аделаиду Каролина всегда считала излишне мягкой. Безусловно, считать это пороком было бы грешно, но юная синьорина совершенно не понимала, как можно жить с ощущением утомляющего чувства всепрощения и доброты. С одной стороны, она находила это прекрасным, с другой, – по меньшей мере, скучным.

– Помолвлена? – изумилась Каролина. – И ты рада этому? Рада, что вскоре снова выйдешь замуж?

Возраст Аделаиды достиг двадцати шести лет, а предыдущий брак, в котором она состояла с флорентийским синьором Динарио, закончился плачевно. Несколько лет назад ее супруг скончался от неизвестной болезни, а самой Аделаиде отошло все имущество, управление над которым немедля взял в свои руки ее отец.

– Разумеется, милая, ведь теперь я наверняка буду счастлива в браке, – еще с большим порывом радости сообщила Аделаида.

– Счастлива? – Каролине хотелось горько улыбнуться. – Отчего можно быть счастливой, когда тебя выдают замуж за того, кого не любишь?

Аделаида с разочарованием заметила, что слова приятельницы полны пессимизма.

– Но я люблю, Каролина! – еще более счастливо выдохнула она, а ее большие глаза янтарного цвета едва не испустили две слезы.

Синьорина Диакометти посмотрела на нее и все поняла: лицо синьоры Молинаро-Динарио и правда светилось от счастья. Каролина раскрыла рот и не смогла ничего вымолвить. Они приостановились, чтобы позволить родителям подальше отойти вперед, а самим иметь возможность свободно пошептаться.

– Мы познакомились недавно на семейном празднике у четы Дониали… – продолжала тихо рассказывать Аделаида. – Он – купец из рода Виотти, дальних родственников графа Фиески. На том рауте Лучиано оказался совершенно случайно. И при одном только его виде мое сердце едва не воспарило от нахлынувших чувств, и, что удивительно, он ответил мне взаимностью! Отец долго противился нашему союзу, ибо хотел выдать меня замуж за советника Гаспарри…

– Пресвятая Дева, он ведь старик… – выдохнула с изумлением Каролина.

– Да, – согласилась Аделаида. – Ему глубоко за шестьдесят, но моего отца это мало занимало. И все же… он изменил решение… Это поразительно, Каролина, но мой суровый отец благословил меня на помолвку с моим Лучиано…

– Но… как вам удалось переубедить его, Аделаида?

– О, милая Каролина, было время, когда я перестала надеяться на это счастье. Мое сердце разрывалось от боли, я была раздавлена и потеряна. Мы договорились с моим возлюбленным встретиться на побережье, вдали от человеческих глаз. В этот день я окончательно поняла, что не смогу без него жить. Но и пойти против воли отца – это тяжелейший грех. Поэтому я решила просить милости у Господа. На обратном пути с нашего свидания я заехала в Собор и упала на колени перед Пресвятой Девой Марией, моля ее о своем женском счастье. Я читала молитвы, обращалась к Небесным Силам пощадить мою грешную душу и смягчить жесткое сердце моего отца. Каково же было мое изумление, милая Каролина, когда все изменилось спустя несколько дней! Отец находился в городе, близ торгового ларька моего Лучиано, когда его сразил приступ. А мой возлюбленный оказался поблизости, немедля доставил его к лекарю, чем спас его жизнь… Он не захотел принимать от отца никаких благодарностей, лишь мою руку и сердце… И ты представляешь, Каролина, отец согласился!

С этими словами глаза Аделаиды засверкали в лучах утреннего солнца, и Каролина всей душой ощущала ее искренние и чистые переживания.

– Я так счастлива за тебя, дорогая Аделаида, теперь ты будешь счастливой в браке! – произнесла синьорина Диакометти и в порыве радости схватила подругу за руки.

Но в какой-то момент к ней пришло осознание, что у нее в жизни такого может не произойти.

– Ох, если бы ты знала, как мое сердце жаждет того же, Аделаида, – промолвила Каролина, перед глазами которой встал частый гость ее грез, облаченный в черную маску. – Но мой отец никогда не позволит мне такой роскоши…

– Ну что ты, милая, – произнесла с воодушевляющей нежностью в голосе синьора Молинаро-Динарио. – Проси Господа, и Он непременно поможет тебе.

Каролина с сожалением посмотрела в счастливые глаза Аделаиды. Она никогда и никому не говорила о том, что не отдает должной частички души христианству.

– Аделаида, я не могу делать то, что меня заставляют делать едва ли не под плетью…

– Ну что ты… – в ее лице читался ужас, и Каролина тут же пожалела о том, что сказала. – Ты не желаешь быть христианкой? Не желаешь обращаться к Богу?

– О, дорогая Аделаида, мне стыдно, но мой разум отказывается понять, зачем внушать человеку веру и насильно заставлять учиться Священному Писанию. С детства все святое во мне встречается негодованием: меня под плетью заставляли читать псалмы и обучаться церковным догмам. И моя душа привыкла принимать все это с отвращением внутри себя.

Боясь, что ее могут услышать, Каролина с опаской оглянулась, но увидела в очах Аделаиды блик понимания.

– Это потому, что в тебя вложили знания о Боге, но не вложили любовь к Нему, – тихо прошептала Аделаида, приостанавливая Каролину, чтобы позволить родителям еще больше отдалиться от них. – А ведь это так важно – поверить душой! Милая Каролина, твое сердце способно любить Всевышнего! Тебе надобно отбросить все предрассудки, созданные обществом.

Если ты прекратишь относиться к молитве, как к обязанности, тогда твоя душа откроется святости. Первое, что тебе необходимо усвоить: хотим мы этого или нет, но в мире существуют духовные, невидимые нашему глазу сущности, создающие и созидающие внешний, материальный мир. И от духовного начала зависит наше физическое продолжение. И без этого духовного не могут существовать ни добро, ни любовь, ни счастье. Ведь истинная ценность заключается в наших душах, а наши души не могут обрести умиротворенность и состояние счастья без Господа в них. Ты поймешь это со временем. Но если твое сердце примет это сейчас, можешь мне поверить, что твоя жизнь приобретет совсем другой смысл.

Каролина с изумлением посмотрела на Аделаиду и потеряла дар речи: то, что до сих пор она отрицала, словно засияло внутри нее золотистым светом.

– Ты хочешь сказать, что тебе помог сам Бог? – с недоверием спросила она.

– Несомненно, милая. Я всей душой молила Пресвятую Деву Марию о том, чтобы она подарила мне долгожданные минуты семейного счастья, и вот такой случай подвернулся моему отцу, чтобы он сменил гнев на милость. И пойми самое главное: истинной любви не может быть там, где отсутствует вера в Бога. Человек, который всей душой любит другого, может сам не догадываться, что служит Господу. А в тебе есть этот свет – всемогущественный свет любви…

Эта беседа с Аделаидой не выходила у синьорины из головы. Бесспорно, она жаждала быть счастливой и во имя этой высшей цели чувствовала себя способной на все. Теперь же ей больше всего на свете хотелось сделать то, что ранее она считала невозможным – поверить в силу Всевышнего и понять, отчего же она противится этому? Ведь ей и самой известно: то, чего она стремится избежать, порой ей более, чем просто необходимо.

Нежелание верить… С чем это можно отождествить? В этот самый момент в разуме синьорины сама по себе провелась параллель ее неверия с чувством любви, которое большинство людей знатного мира воспринимают со скептической улыбкой, словно вымышленной сказкой для наивных мечтателей о счастье. Но ведь она, Каролина, всем сердцем верит в существование любви между мужчиной и женщиной! Стало быть, если что-то является невидимым глазу, то совершенно не означает, что этого «что-то» не существует.

К тому же она, Каролина, прочла огромное количество книг, сумевших открыть в ней веру в существование любви к мужчин е… И не смогла одолеть до конца лишь одну – о любви к Богу! Но ведь какая это могущественная книга!

Она опустила взгляд на Библию и открыла ее с середины. Пробежав глазами по некоторым стихам Нового Завета, она тут же вспомнила о тех чудесах, которыми Иисус Христос помогал людям стать добрее, лучше, сильнее. Чтобы укрепить в толпе людей веру, Он совершал на их глазах невероятные вещи. А некоторые из них, чтобы поверить, должны были пройти через тяжкие горести и болезни. Нет, она не желает стать тяжело больной для того, чтобы познать сердцем Бога! Или же, к примеру, познать горести жизни прежде, чем Господь сможет обернуть ее взор на себя! Ведь в такие моменты люди и начинают горячо молиться. Это осознание помогло Каролине возжелать принять Бога сердцем, а не разумом.

Так она приходила несколько дней подряд к иконостасу в молитвенной комнате, брала в руки Библию, освежая в памяти забытые строчки, чтобы сейчас, будучи взрослой, вспомнить их и внять смысл.

И вот в один прекрасный день она ощутила себя готовой к тому, чтобы обратиться к святым с мольбой. Каролина открыла молитву к Пресвятой Богородице и пробежала ее глазами, готовясь начать своей молитвенный монолог. Но в какой-то момент она осознала, что ее сердце противилось написанным в книге словам – ему чужды чужие строки. Ведь молиться нужно душой – наверняка именно так молилась сама Аделаида, сумевшая выпросить у Бога свое счастье.

Каролина вновь посмотрела на кроткую Деву Марию, смиренно соединившую руки в молитвенной позе, стоящую прямо перед ней на поставце. В Ее застывших глазах так ясно отражалась истинная доброта и чистое милосердие, так редко присущее человеку. Образ перед ней словно передавал те беспокойства, которые могли посещать Деву Марию в то время, когда Иисус Христос служил людям. «Вот образец истинной любви, которая способна привести нас к счастью», – вспомнила Каролина слова Аделаиды, когда в церкви они подошли к такой статуе.

Почему-то Каролина ощутила, что книги в руках лишь мешают ей, и она отложила их в сторону. В руках девушка держала свечу, которую намеревалась поставить Богородице.

– Я не желаю читать то, что чуждо моему сердцу, – промолвила Каролина и, словно с осознанием вины, склонила голову. – Прошу тебя, святейшая Дева Мария, простить меня за то, что не желаю обращаться к Тебе со словами, написанными чужими для меня людьми, хоть и признанными святейшей матерью-Церковью. Возможно, моей душой играет гордыня и этим я, бесспорно, виновата перед Богом. Но я жажду читать молитву с сердцем, поэтому и буду говорить о том, что так томит и беспокоит мою душу. Моими предками создан мир, который невозможен для счастливой жизни. Духовенство моей республики создало все условия для того, чтобы человек был подчинен и унижен. Я не смею судить их, но, будучи рабой этих деяний, я понимаю, что они исходят лишь из алчности. Мне ли говорить об этом, когда Ты, Святейшая Всецарица, видишь все с высоты небес куда лучше меня? Одно могу сказать с прискорбием: все, что так ценно для души, – чувства и духовные желания – сегодня не имеют ценности, и мое сердце сие обстоятельство разрывает на куски. В мире правят деньги, мужчины пользуются властью и слабостью женщин, поэтому осознание таких грехов, как прелюбодеяние, алчность, уничижение других чуждо нашим беспомощным душам. Жажда власти и корыстолюбие завладело сердцами аристократии, не давая возможности бедным для выбора. Я не желаю их осуждать, но желаю лишь открыть Тебе мое сердце. До недавнего момента я молилась лишь потому, что так требовали от меня, а порой во время молитвы страдала блужданием помыслов о приземленных и порою низких вещах. Я жажду открыть Тебе душу, но по причине своенравия, присущего мне, я не желаю, чтобы мне указывали, как надобно это делать…

На какое-то мгновенье Каролина смолкла, словно пытаясь собраться с силами. В ее горле застрял сухой ком, мешавший вырвать наружу то, что созревало в ее душе столько времени. Мольба… Мольба о помощи и милосердии свыше. И теперь ее сердце наполнялось истинной верой в то, что ее молитва будет услышана.

Каролина, словно обессилевшая, упала на колени, ощутив вырывающиеся из ее уст тихие рыдания.

– Все, о чем молю я, Пресвятая Дева, – это о счастье, которое так безжалостно вырывает из моих рук человек. В моем сердце все еще тлеет надежда, что по Божьей воле является возможным ослабить путы, сдавившие мое горло и лишающие права выбора. Мои родители подчинились воле общества и отвергли любовь во имя преобладания над чувствами материальных благ. Мое сердце неспособно насытиться и удовлетвориться этим. Оно упрямо жаждет любви, ибо лишь она станет для меня спасением и смыслом для продолжения жизни. Да простит меня Бог, если согрешаю своими мыслями, но все иное в моем сердце будет обманом: я чувствую себя неспособной подчиниться родительской воле и выйти замуж во имя чего-то иного, помимо любви и искреннего уважения к будущему мужу. Я жажду испытывать его объятия не потому, что к этому принуждает супружеский долг, а потому, что это поможет ощутить меня еще более счастливой. Я всем сердцем хочу стать для своего мужа опорой, вторым сердцем, заботой. Но и в ответ желаю ощущать биение его сердца в унисон с моим. Если я прошу слишком многого или невозможного, молю Тебя, Дева Мария, не гневайся на меня за мое своеволие. Но если на то воля Божья, и любовь все же может появиться в моей жизни, молю каждым вздохом своего сердца, помоги мне, Святейшая, связать свою судьбу с мужчиной, для которого не чужды такие качества, как честь и благородство. Моя душа рвется лишь к одной мечте: провести свою жизнь с человеком, умеющим смотреть на мир не только разумом, но и сердцем…

Утомленный беспокойным днем Лоренцо явился в палаццо в сопровождении виконта Альберти и двух стражников. Молва о заговоре среди крестьян заставила герцога объехать за день свои владения вдоль и поперек, чтобы по сведениям своих людей и по результатам личных наблюдений судить о поведении простолюдинов в последнее месяцы. А более всего Лоренцо бесил тот факт, что все сплетни продолжали оставаться лишь пустым звуком, отнимавшим потраченное на его прояснение время. Поэтому к очередному злоречию на тему мятежа он относился не с осторожностью, а неким гневом. В какой-то миг герцогу почудилось, что кто-то намеренно выводит его из себя распространением дурных слухов по окрестностям.

По этой самой причине да Верона возвращался домой ближе к вечеру в весьма нехорошем расположении духа. А Джованни, преследующий его, словно тень, вел себя довольно сдержанно и учтиво, боясь еще больше разгневать Лоренцо. Однако даже явное недовольство герцога не стало на пути замыслов виконта начать важный разговор, откладывать который он уже не видел смысла. И, как он и предполагал, передав лошадей конюху, Лоренцо пригласил Джованни немного расслабиться за беседой и выпить по бокалу вина.

В это время Каролина приближалась к кабинету отца, чтобы вернуть на свое место «безнравственную» и обруганную кормилицей книгу. Окончив ее чтение около недели назад, синьорина все никак не могла найти подходящее время для того, чтобы пробраться в западное крыло палаццо и вернуть издание на положенное место. Матушка Патрисия за обедом обмолвилась, что герцога, вероятнее всего, не будет до поздней ночи, по этому Каролина ощутила свободу для передвижения по имению.

С замирающим от страха сердцем она прошмыгнула в кабинет, но, не успев даже подойти к полкам, услышала приближающиеся звуки и возмущенные мужские голоса. И благо, что говорили они очень громко, иначе сквозь дубовую дверь она вряд ли сумела бы их услышать. Сердце грохнулось в какую-то бездонную пропасть, а по ее телу пробежал холод от ужасающей мысли, что ее присутствие могут обнаружить.

В какой-то момент Каролина растерялась от внезапности и заметалась по кабинету в поисках места для своего сокрытия. И все же ей удалось в одно мгновенье обуздать свой страх: спрятать книгу в свои юбки, придерживая их с внешней стороны, а самой встать за темно-коричневой портьерой у окна.

– Полагаю, Джованни, что это была очередная ложная тревога! – недовольный голос герцога свидетельствовал о том, что он едва сдерживал в себе гневный крик. – Все эти пересуды порождает общество, изможденное скукой и унынием, – Каролина услышала стук открывающихся дверей и приближающийся грохот отцовских сапог. – Меня пробирает усталость от подобных лжесведений.

– Ваша светлость, мне понятна ваша усталость, – ответил виконт Альберти, – но, полагаю, что нам нельзя расслабляться в условиях, когда с одной стороны нас давит молва о крестьянском мятеже, а с другой – притязания соседей, тайные сведения о которых также не покидают…

– О-ох, виконт Альберти! – негодующе выпалил герцог. – Будьте благоразумны! Никто из крестьян не осмелится поднять мятеж на господ, имеющих в своем распоряжении лучшее оружие и доспехи. У них нет ни боевого опыта, ни денег на войну.

Джованни едва сдержал в себе нарастающее бешенство за бестактность герцога, так и не сумевшего оценить его разум на достойном уровне. И все же отмалчиваться он не намеревался.

– Прошу простить мою дерзость, – выдавил он сквозь зубы, – я все же осмелюсь вам напомнить, герцог, что не так давно мятежи вспыхивали во многих окружающих нас державах.

– Я не нуждаюсь в напоминаниях, виконт, – непреклонность Лоренцо заставила Джованни смолкнуть, хотя бы для того, чтобы набраться смелости для обсуждения следующей темы разговора, ставшей для него более важной, чем разочарование герцога в своих доносчиках. – Хотя, должен признать, что сред и кучки плебеев могут попасться два-три изворотливых и сообразительных юнца, способных переколошматить всю республику.

Эта речь немного успокоила виконта.

– Нельзя также забывать, ваша светлость, – добавил он, – в европейской истории много громких имен этих самых плебеев, прогремевших своими деяниями на многие столетия вперед.

Внутренне Каролина согласилась с виконтом, поскольку отцу свойственна горделивость, не позволяющая видеть реальность дальше своего носа.

– И все же, виконт, не стоит переоценивать крестьян! Всех мятежников в минувшие века постигла участь казни. Время движется вперед, и сейчас, имея военную технику и располагая надежной стратегией, армия может уничтожить целое крестьянское селение в два счета. Как ни крути, но необразованность этих глупцов в любом случае сыграет на руку нам. Сейчас же я уверен в том, что бояться нам нечего.

Ах, какую жалость испытывала Каролина, когда слышала отцовские суждения, исходящие из ослепленной собственным самолюбием головы. Ведь он сам не замечал, насколько недооценивает простых людей, не имевших за собой власти, но обладавших невыразимо сильным духом. И спроси герцог у своей дочери ее мнение, она непременно высказалась бы с душой.

– Ваша светлость, – Джованни как-то неловко прокашлялся и многозначительно посмотрел на Лоренцо, – дело в том, что я хотел уже давно… с вами побеседовать… но никак не попадался удобный случай…

Предчувствуя неладное, сердце Каролины глухо забарабанило.

– И о чем же? – спросил устало герцог, внутренне надеясь, что речь пойдет о чем-то не слишком вычурном – ему не хотелось обременять уставшую голову принятием сложных решений.

– С вашего позволения, речь пойдет о синьорине Каролине.

При этих словах у Каролины перехватило дух, а сердце еще сильней заколотилось.

– Да, эта девчонка давно уже притаилась, – с сарказмом отметил герцог. – Словно чего-то выжидает. Тебе стало известно о ее проделках?

– Нет-нет, что вы? Я просто хотел… уже давно… намеревался… попросить ее руки… и тем самым… породнить наши с емьи этим долгожданным союзом, – изрек виконт и с ожиданием посмотрел на реакцию герцога.

От неожиданности услышанного и сразившего ее изумления Каролина расслабила руки и книга, которую она усиленно поддерживала все это время с внешней стороны юбок, скользнула вниз по платью и с грохотом упала на пол. Герцог резко обернулся на звук, а виконт схватился за свой меч. Каролина со страхом закрыла глаза, представляя себе, что ее ждет.

Озадаченный догадками, Лоренцо, дав знак Альберти даже не думать брать в руки оружие, медленно подошел к окну. Аккуратно он сжал край портьеры и резко отдернул ее в сторону. Догадки герцога оправдали себя, но все, что он смог, – лишь возмущенно открыть рот, желая закричать, ибо охватившее его негодование не позволило издать даже звука.

Каролина закрыла лицо руками в страхе, что отец не просто изольет на нее свой гнев, но и отвесит ей пощечину. Однако герцог не шелохнулся. Лишь его глаза скользнули на обложку упавшей книги. Узнав ее, он с тяжестью перевел дух и попытался удержать себя в желании ударить дочь. Его лицо побагровело от переполняющего гнева и, сцепив зубы, он грубо схватил ее за руку и потащил к входным дверям.

– Отец, что вы делаете? Папа! – закричала девушка, пытаясь остановить его, оттянув за сильную руку. – Отпустите меня, отец, молю вас!

Она тут же ощутила набегающие на глаза слезы: слезы страха от неизвестности. Впервые за всю жизнь гнев отца заставил ее содрогнуться от ужаса, и виною тому был бездумно совершенны й ею глупый поступок. Каролине становилось предельно ясно, что в этот раз терпение герцога явно исчерпало себя, и только Бог знает, что он сделает с ней. И выйти замуж в этой ситуации казалось ей не такой уж и дурной идеей.

Джованни растерянно наблюдал, как герцог да Верона протащил Каролину, согнувшуюся под натиском его рук, сдавивших ее локоть. Что можно сказать о случившемся, если Лоренцо безоговорочно имеет право покарать виновную дочь? Бросив заинтересованный взгляд на книгу, виконт все же не увидел ее наименование и, подойдя ближе, взял ее.

– Венецианцы, – пробормотал он вслух и ощутил, как его дыхание на какой-то миг остановилось в представлении о том, что в себе могут содержать эти страницы. – Создатели разврата…

О том, что Каролина могла читать книги из герцогской библиотеки, он не мог догадываться, но это весьма похоже на эту вздорную девчонку. Но даже если бы ему стало известно об этом, смог бы он предположить жанр читаемых ею произведений?.. И что же теперь можно говорить вообще о ее девичьей морали, если синьорина имеет наглость думать о подобных вещах? А, быть может… быть может, ее тело давно потеряло невинность?.. К примеру, где-нибудь в лесу, в объятиях неотесанного мужлана Маттео.

Если опустить этот момент, сославшись на обыкновенное женское любопытство, остается другой вопрос: обуздать Каролину не в силах даже самому герцогу, что можно будет сказать о нем, Джованни, если они все же поженятся? Не имеет значения! Ведь виконт понимает, что не нуждается в чувствах к ней, как, впрочем, и в ее чувствах тоже. Первое, чего ему безмерно хотелось – это овладеть ее красотой! Его не так волнует ее невинность или покорность голубоглазого взгляда, сколько родственная связь с герцогом, которая обеспечит ему и титул, и богатство, и должность.

Каролина едва успевала перебирать ногами за быстро идущим отцом, даже не смотрящим в ее сторону. Эхо его твердых шагов громыхало под давлением решительности, наверняка подписавшей ужасающей приговор для участи юной синьорины. Она смотрела на отца снизу вверх, ощущая, что он как-то не удобно держал ее руку, грубо сжимая в крепких ладонях, и К аролина шла, изогнувшись в правую сторону, словно корчилась от боли.

Они вышли во дворик через парадный вход и направились к западной части герцогских владений, где в основном обитала и работала челядь. Эта часть имения находилась в двухстах шагах от особняка, и Каролина даже предположить не могла, зачем отцу вести ее в это место. Ее глаза ослепило заходящее солнце, и, закрыв лицо руками, она полностью отдалась власти отца, осознавая, что на помилование в этот раз можно не полагаться.

– Папа, отпустите меня, я вас молю! Клянусь, я исправлюсь, отец! – отчаянно кричала в слезах Каролина, но Лоренцо словно не слышал ее.

Выражение его строгих глаз не изменилось, а на лице не дрогнул даже мускул. Мольба дочери была беззвучна, как ночная тишина.

Из аккуратно выстриженных кустарников за происходящим наблюдал Маттео. Он видел, как герцог протащил плачущую Каролину в западную часть имения, к башенке, где не так давно подвергали жестоким и мучительным наказаниям непокорных рабов и прислугу. У Маттео сжалось сердце от жестокости Лоренцо. Даже со своими домочадцами герцог проявлял бездушность. Юноша едва сумел удержать свой горячий темперамент, чтобы не броситься в защиту Каролины. И лишь осознание того, что он может провалить все «дело», заставило Маттео усмириться.

Лоренцо завел Каролину внутрь небольшой башенки, и они поднялись по ступенькам. Так и не проронив ни слова, он подвел дочь к каким-то дверям на самой вершине башни. Даже когда она споткнулась и упала, расцарапав себе ноги, он словно не обратил на это внимания, а лишь со всей силы дернул ее за руку, заставив немедленно подняться.

Герцог резко толкнул дверь, и она со скрипом распахнулась. С какой-то презрительной грубостью Лоренцо втащил Каролину в полутемную комнату и оттолкнул ее от себя, словно перед ним стояла не собственная дочь, а какое-то прокаженное существо, заслужившее самое суровое наказание за свой низменный проступок.

– Папа, простите меня, – выдохнула Каролина, и беззвучно зарыдала.

Безмолвно, словно на прощанье, герцог посмотрел на дочь, и Каролина прочла в его взгляде в одночасье смешавшиеся искры сожаления, негодования и разочарования. Затем Лоренцо с грохотом захлопнул дверь, оставив ее наедине со своей совестью.

Услышав, как снаружи задвинулся засов, Каролина вытерла слезы и со страхом обернулась к своей темнице. Тут же ей в нос ударила сырость и какая-то едкая вонь. Из-под соломы, раскиданной по полу, послышался писк мышей и шкрябанье по каменному полу. Маленькое окошко под высоким потолком пропускало сквозь себя скудные лучики заходящего солнца. Осталось не так много времени до того, как на улице сгустятся сумерки. Каролина содрогнулась при мысли, что ей придется провести здесь ночь.

На глаза навернулись слезы от обиды на жестокость отца, но она понимала, что, бесспорно, виновата перед ним. В душе теплилась надежда на то, что в нем проснется жалость и он вернется за ней. Но когда перед ней вновь встал его неумолимо-рассерженный взгляд, Каролина осознала, что ее надежды на его благосклонность тщетны.

Боясь даже пошевелиться в этой жуткой комнатушке, синьорина облокотилась о стену и медленно сползла по ней вниз, присев на корточки. Что может ждать ее в этом зловонном месте? Наибольший ужас на нее наводил писк мышей. Мысль о том, что какая-нибудь зверушка коснется ее тела, приводила девушку в панику. Едва сумев совладать со своими страхами, Каролина тихо заплакала…

Лоренцо вошел в свой кабинет, где его по-прежнему ждал виконт. Чувствуя себя неловко в том, что стал свидетелем неприятной сцены, Джованни с ожиданием посмотрел на рассерженного герцога. Тот лишь присел в свое кресло и в один миг осушил бокал вина. Альберти только видел, как на скулах герцога забегали напряженные желваки.

Их траурное молчание прервали какие-то крики, доносящиеся из парадной и громкие шаги солдатских сапог, приближающиеся к кабинету герцога. Лоренцо и Джованни сорвались с мест, словно заблаговременно почуяли неладное. Вбежавший стражник с выпученными глазами что-то кричал, но понять его мужчины смогли лишь после того, как он перевел дух.

– Ваша светлость! – наконец воскликнул он. – Ваша светлость! На восточном посту убиты надсмотрщики и стража. Крестьяне подняли мятеж!

Герцог и виконт изумленно переглянулись, но оба прекрасно понимали, что на замешательство времени нет.

– Отправляйтесь в город и сообщите властям! – герцог бросился к оружейному шкафу. – Пусть присылают армию в подкрепление. Сколько мятежников?

– Я не могу сказать, ваша светлость. Мне чудом удалось спастись. Мне чудилось, что их сотни…

– Сотни…

Лоренцо бросился к оружейному шкафу, хранившему в себе богатые презенты прибывавших в его владения гостей – изобретения последнего поколения, стрелявшие порохом. Кроме того, здесь хранились мечи и кинжалы, выкованные лучшими европейскими кузнецами. Кое-что из снаряжения он бросил виконту и прибывшему стражнику.

– Сотни… Это не так много. Но они готовились к этому нападению, а моя обедневшая армия совершенно не готова к обороне. Маленькие подонки, они решили, что все-таки смогут подчинить меня, герцога да Верона! – последние слова Лоренцо кричал, бешенными глазами бегая по комнате.

Вооружившись до зубов, они бросились к выходу. Едва переступив порог, надсмотрщик бросился седлать свою лошадь.

– Конюх, лошадей! – крикнул герцог и оглянулся вокруг.

И до него только дошло, что вокруг стояла гробовая тишина. За ним не выскочил управляющий, как обычно, чтобы справиться об отбытии герцога. Два стражника, стоявшие всегда у парадной двери, также исчезли.

– Что за чертовщина? – изумленно воскликнул герцог, оглядываясь вокруг.

В этот самый момент со всех сторон имения, словно мыши из углов, выбежали люди, оглушительным криком сокрушая стены герцогского палаццо. Окруженные виконт и герцог готовились биться до последнего, однако оба понимали, что западня, тщательно спланированная крестьянами, может оказаться началом их последней битвы.

Следом за мятежниками со всех углов имения стремительно сбегались стражники герцога. Однако на фоне черно-серой массы крестьян они казались лишь редкими пятнами бурого цвета.

Казалось, что толпа мятежников, непрестанно бегущая из леса и всех закоулков имения, не закончится никогда. Около дюжины крестьян сразу обрушились на виконта и герцога, но отсутствие опыта в военном деле и весьма скромные доспехи сыграли с ними злую шутку, и некоторые из них пали под мечами дворян. Но это не сломило дух выживших! Казалось, что именно подавляющее преимущество воодушевляет их.

Другая дюжина смельчаков с факелами в руках бросилась вовнутрь палаццо через парадные двери и черный вход, обливая на ходу смолой все, что могло гореть.

Подкрепление, на которое рассчитывал герцог, хоть и в довольно скудном составе, не заставило себя долго ждать: армия в доспехах появилась с запада буквально в самом начале горячей битвы. Оглушающие стрельба, истошные крики, мерцающие на угасающем солнце мечи, – и несколько сотен людей превратились в сплошное кроваво-черное месиво.

– Что там видно, Адриано? – послышался голос старого друга Армази, и сенатор только задумчиво уткнулся в подзорную трубу.

Торговое судно со скудным экипажем на борту плавно скользило по морской глади Средиземного моря. Погода радовала солнечным и безветренным настроением, а вот желание сенатора обойти Ливорно, дабы достичь генуэзских берегов, весьма удивило его спутников.

– In rebus bellicis maxime dominatur Fortuna[7], – пробубнил он сам себе. – Посмотри сам. Тебе не кажется, что с земли в небо исходят клубы дыма?

Витторио взял трубу и посмотрел в нее. В условиях опускающихся сумерек видимость происходящего на суше значительно ограничивалась, однако, вдали, и впрямь, показалось зарево с исходившим вверх черным дымом.

– Не знаю даже, что сказать, Адриано. Еще слишком далеко, чтобы рассмотреть пожар, если ты об этом. Как по мне, больше походит на дождевые тучи, сгустившиеся над горизонтом.

Сенатор всмотрелся в трубу.

– Да, дружище, не исключено, что и ты прав. Прости, Витторио, что не смог остановиться в Ливорно – мы испытываем недостаток во времени. На обратном пути мы в обязательном порядке все исправим, и ты сможешь провести с торговцами переговоры о незамедлительной сделке для погрузки лекарств. Они будут ждать нас прямо в порту.

– Ничего, Адриано, мы все успеем. Ведь, очевидно, что здесь ты нужнее, – он кивнул в сторону берега.

– Ты осуждаешь меня?

Старик тихо рассмеялся.

– За что мне тебя осуждать, Адриано? За то, что ты отважился на героический, пусть и рискованный, поступок и жаждешь спасти жизнь женщине? – Витторио улыбнулся. – Мне просто не терпится посмотреть на нее…

– Витторио, я не уверен, что вернусь с ней, – произнес задумчиво Адриано. – Мое присутствие здесь объяснятся лишь желанием убедиться в том, что твоя супруга ошиблась в своих неутешительных пророчествах.

– К твоему великому разочарованию, Лаура редко ошибается, друг мой. Честно говоря, Адриано, я плохо себе представляю, что ты будешь там делать в разгар войны. Но раз уж ты так решил…

– Я сам не имею ни малейшего представления, Витторио. Но как я могу сейчас что-либо планировать? Полагаю, что смогу разобраться на месте.

– Не забывай об осторожности! – Армази с беспокойством посмотрел на друга. – Тебе ведь известно, чем это может грозить, узнай сенат о твоем участии…

– Известно, – Адриано сомкнул губы и с сожалением посмотрел вдаль.

– Мне до сих пор странно, как ты все-таки отважился на это, друг мой, – с некоторым восхищением и одновременным изумлением промолвил Витторио.

– Меня окончательно подтолкнул к этому еще один факт моей никчемной жизни: я всегда нахожу выход из передряг… Даст Бог, повезет и в этот раз.

Но по мере того, как они приближались к берегу, становилось очевиднее, что дальновидность сенатора Фоскарини выглядела, скорее, как пророчество: из нескольких точек обширных земель исходили клубы темного дыма. Посмотрев в подзорную трубу, он ощутил, как его окатило холодом.

– Это пылает имение да Верона, – прохрипел в отчаянии он и посмотрел на Витторио. – Похоже, я опоздал.

Адриано велел подвести корабль как можно ближе к берегу и остановиться в лагуне между утесами. Тогда Маттео четко дал знать, что это место наиболее безопасное: во-первых, оно располагается близ границы Генуи с Пизой и переход на соседнюю сторону занимает всего несколько часов. Во-вторых, эта часть земель не охраняется и не подлежит осмотру. Маттео говорил, что это довольно тихое и спокойное место.

Далее сенатору казалось, что все происходящее вокруг плывет, словно во сне. Стремительность его действий не позволяла даже уделить времени для того, чтобы продумать свои шаги. Но так в его жизни бывает нередко.

Добравшись на шлюпке в одиночестве к берегу, Адриано ступил на землю и бросился подниматься по скалистому побережью. Направляться к палаццо придется пешком. Дорога бегом через лес в одном направлении и обратном займет не так много времени, но Адриано знал, что вернется на побережье приблизительно за полночь.

Немного отдышавшись на вершине, он четко и ясно продумал свои шаги. Несомненно, сенатор осознавал, что его действия должны быть твердыми, уверенными и решительными. К тому же управиться он обязан как можно скорее, ибо задерживать надолго судно в генуэзской лагуне нельзя.

Сразу за береговой линией начинался лес, где в минувший раз своего пребывания в этих местах он встречался с Маттео. Адриано плохо помнил дорогу к палаццо, но он четко знал, что ему следует придерживаться северо-западного направления. К тому же, пока ночной мрак не скрыл окончательно собой Геную, сенатор тешился надеждой рассмотреть зарубины, которые он оставлял, когда Маттео вел их через лес.

Благо, что густота лесополосы заполнялась растительностью на незначительную его часть. Это придавало уверенности Адриано, что он сможет поберечь драгоценное время. Бесспорно, лишь в том случае, если на пути не доведется встретиться с генуэзцами. Однако у большинства из них сейчас слишком много дел, чтобы тратить бесценное время на прогулку по лесу.

Пустившись бегом, Адриано время от времени изумлялся уверенности своих шагов, словно досконально знал здешние края. Ему довелось пробежать немного. Остановившись, чтобы отдышаться, сенатор прислушался к звукам. Сквозь легкий шорох деревьев и громкое пение встрепенувшихся птиц, очевидно, слетевшихся со всех сторон Генуи, ему почудились посторонние голоса. Что это? Неужто встреча с врагом неминуема?!

Чтобы удостовериться в своих предположениях, Адриано пригнулся, всматриваясь сквозь негустую листву. Это был не крик, но будто кто-то кого-то пытался окликнуть. Адриано присел на корточки. Сейчас он понял, что голоса обращались не к нему. И в пространстве они не передвигались. Стало быть, кто-то рядом просто стоит…

Стараясь оставаться беззвучным, Адриано сделал несколько шагов в ту сторону, откуда слышался шум. И тут перед ним замелькал силуэт в бесформенной темной одежде.

– Прости… прости… – слышался негромкий призыв мужского голоса. – Клянусь тебе, я не хотел… я не хотел, чтобы все случилось именно так…

Адриано отогнул ветку, которая закрывала ему дальнейший путь. Разобраться в ситуации и понять, свидетелем каких событий он стал, сенатор смог не сразу. И только потом, всмотревшись, он увидел лежащее в траве тело женщины и сгорбленный над ней торс молодого мужчины. Адриано почувствовал, как у него пересохло в горле, и с жадностью глотнул воздух. В мужчине он узнал Маттео, с которым имел возможность не так давно общаться. Женщину он видел плохо, но ткань распластанного по траве платья походила на бархат дымчатого цвета.

Адриано не мог ожидать прояснения ситуации. Обхватив рукоятку меча рукой, он смело шагнул вперед…

Писк мышей и непрерывное шкрябанье по полу не просто вызывали в Каролине отвращение, но и порядком раздражали ее. Все, чего она жаждала в сию минуту, – это немедля вырваться из этого жалкого плена. Она подошла к двери и со всей силы дернула ее. Тщетность девичьих усилий казалась изначально очевидной, однако Каролина упрямо продолжала расшатывать дверь, надеясь хоть немного сдвинуть засов. Удостоверившись, что она только попусту тратит время и силы, Каролина со злости ударила ногой по двери и присела на корточки.

С улицы как-то приглушенно до нее доносился какой-то шум и даже крики, но четко разобрать, что происходит за пределами башенки, она не могла. В мрачных стенах комнатушки совсем стемнело, и она могла различить отдельные предметы, которые находились здесь, лишь благодаря тому, что глаза уже привыкл и к темноте. Сильнее шорохов, доносившихся до ее слуха и заставлявших шевелиться волосы на голове, – ее угнетала безнадежность. Всеми силами она старалась совладать со своим страхом, поскольку предчувствовала, что ей предстоит провести всю ночь в этом заточении.

Со временем крики на улице стали слышны еще яснее, и девушка поняла, что там что-то происходит. Она прислонилась к холодной стене, но что можно расслышать сквозь толщу камня на высокой башне? Неожиданное громыхание по ту сторону дверей заставило синьорину подбежать к ней. Несомненно, Каролине вздумалось, что суровый отец смилостивился и решился ее вызволить. Каково же было ее удивление, когда в дверях показался Маттео: испачканный сажей и грязью, с окровавленным мечом в одной руке и горящим факелом – в другой, безмолвно и огорченно он смотрел на Каролину. В мерцающем свете он прочитал скорбь в ее опухших от слез глазках.

– Маттео! Как хорошо, что ты освободил меня! – воскликнула она, бросившись к нему с объятиями. – Почему ты такой печальный? Идем скорее отсюда! Клянусь, я не расскажу отцу, что это ты освободил меня.

Поспешно синьорина выскочила к винтовой лестнице, ведущей вниз. Но тут, словно во сне, она расслышала душераздирающие крики и пальбу с улицы. Каролина остановилась и с изумлением посмотрела на Маттео. И только сейчас ей стал понятен весь ужас его внешнего вида. Не меняясь в лице, безмолвно он обошел ее и, оказавшись на ступень ниже, продолжил освещать ей путь.

Сумбурный шум с улицы приближался, а Каролина почему-то схватила Маттео за руку и, когда он обернулся, пытливо посмотрела ему в глаза.

– Как ты понял, что я здесь, Маттео? Что происходит?

Каролина прекрасно знала, что он никак не мог разведать о ее пребывании в этой башенке. Но, вопреки ее ожиданиям немедленных ответов, он не стал оправдываться, а только повел ее вниз по ступенькам. И, чем ниже они спускались, тем страшнее казались звуки, доносящиеся с улицы.

Каролина слышала пальбу, лязг мечей, истошные крики, – и ей становилось ясным, что происходит за дверями. Дойдя до последней ступени, она нерешительно остановилась и посмотрела на Маттео. Он опустил голову и молчал.

– Это война? – спросила она, и Маттео утвердительно кивнул русой головой.

Каролина только глубоко вздохнула и испуганно посмотрела в дверной проем. В нем клубилась пыль с кусками мусора и непонятных обломков. Из помещения виднелись лишь стремительные движения людей и падающие наземь тела.

– Я тебя уведу отсюда! – уверенно произнес Маттео и крепко сжал ее руку.

Его слова расплылись в грохоте доносящегося снаружи ужаса.

– Я не уйду! – громко воскликнула она, стараясь перекричать оглушительные звуки. – Здесь моя семья!

– Это опасно, Каролина! – обеспокоенно, словно с мольбой в голосе, воскликнул Маттео. – Я все продумал! – он притянул ее ближе к себе, крича ей прямо в ухо. – Мы сбежим, и тогда ты будешь со мной всегда! – в словах Маттео звучала некая агрессивная власть, и Каролина, с ужасом глядя в его рассвирепевшие глаза, отступила назад.

– Ты все продумал? – переспросила удивленно она. – Ты знал об этой войне… – и в этот самый момент ей вспомнились уже забытые слова незнакомого голоса: «Восстание крестьян – это способ ослабить местных дворян: герцогов и синьоров».

Каролина шагнула назад, изумленно глядя на Маттео, и оказалась в проеме, ведущем в ад: с улицы продолжали влетать к акие-то обломки, доноситься крики ужаса и запах крови, смешанный с удушающим воздухом, насыщенным порохом и гарью…

– Ты – мятежник, – пролепетала она, продолжая пятиться назад.

Ей казалось, что все происходит во сне, даже ее шаги, направляющиеся к выходу из башенки, казались какими-то плавающими.

– Нет, стой! Каролина! – крикнул Маттео и кинулся ей вдогонку.

Но синьорина уже бежала посреди поля битвы, которое всего несколько часов назад было ее родным двориком, утопающим в сочной зелени и красоте. Перед глазами мелькали окровавленные тела и пылающий огонь. Едкий дым застилал ей глаза. В воздухе стоял запах гари. С тяжестью упавшее под ее ноги тело заставило синьорину отскочить и вскрикнуть. Нечто до боли знакомое показалось в этом искаженном от боли лице. Склонившись над ним, Каролина узнала прежде ненавистного ей виконта Альберт и. Его блуждающий взгляд устремился на нее и всё, что она могла прочитать в нем, вызывало в девушке ужас: словно и страх, и скорбь, и облегчение сковали его. Джованни истекал кровью – в его груди торчал меч, а значит, и смерть оказалась неминуемой. Его взгляд замер, и Каролина от ужаса закрыла лицо, словно желая каким-то волшебством перенестись из этого жуткого места. Но реальность призывала ее оглянуться вокруг себя.

А вокруг творилось кошмарное, и девушке показалось, что она попала в преисподнюю: бурая мантия стражников и блекло-серая одежда крестьян смешалась в дымовом столбе, в бликах полыхающего огня ослепительно сверкали щиты и мечи. Истошные крики и падающие тела вызвали у опешившей Каролины потрясение, и в какой-то момент она просто-напросто остолбенела. Пальба пушек оглушала ее, крики, толпа, струящаяся кровь привели ее в ужас. Она попыталась сделать несколько шагов в сторону палаццо, но едва не оказалась сбитой с ног – пробегающий мимо стражник просто оттолкнул ее. Она оглянулась назад – Маттео сражался с кем-то из солдат.

Каролина вскинула голову и взглянула на палаццо. Его восточное крыло уже охватило пожирающее пламя, и она с ужасом осознала, что именно там находились их покои. Надежда о том, что матушка и Палома живы, угасла в ее душе, и от этой мысли девушка почувствовала слабость в ногах. В этот момент Каролину кто-то резко дернул за руку, и она пронзительно вскрикнула. Маттео озлобленно закричал:

– Ты сейчас же пойдешь туда, куда я скажу! Тебе ясно?

Каролина ощутила откуда-то выросшие в ней силы, толкнула Маттео ногой в пах и стремительно бросилась туда, где предположительно должен быть вход в палаццо, но едкий дым и пыль настолько ослепили ее, что Каролина в растерянности остановилась. Ее не покидало ощущение, что весь ужас – это всего лишь сон, который испарится сразу, только она проснется.

Внезапно, совсем рядом она услышала оглушительный грохот взрыва и тут же почувствовала какую-то слабость в ногах, словно неведомая сила тянула ее к земле. Каролина упала на колени, пытаясь всей своей сущностью противостоять тому, что управляло ею. Однако силы совсем покинули ее, и, рухнув ничком на землю, она ощутила жгучую боль в плече.

Сердце Маттео содрогнулось, когда он увидел падающую Каролину, окровавленную и изнеможденную. Откинув свалившиеся перед ним деревянные колья и колесо от повозки, он бросился к ней, закрываясь от летевших в его сторону обломков. Маттео повернул к себе побелевшее лицо возлюбленной, и только по шевелившимся устам смог понять, что она все еще жива.

Юноша оглянулся вокруг себя. В нескольких шагах от него лежал убитый Лоренцо да Верона, тело которого, впрочем, он видел еще до того, как вошел в башенку за Каролиной. Дворец позади него полыхал в огне. Все свидетельствовало о том, что Каролина, вероятнее всего, осиротела всего за несколько мгновений.

Маттео бросил взгляд в сторону башни, которая была границей западной части имения да Верона с маленьким прудом и лесом. Сейчас они смогут укрыться за кустами можжевельника, которые росли вдоль стены палаццо. А там, выйдя на открытую местность за пределы особняка, он наверняка сможет найти лошадь.

Его нога уперлась во что-то тяжелое. Маттео опустил голову. Прямо перед ним лежал распластанный воин из генуэзской армии. В одно движение руки юноша сорвал с него бурый плащ и закутал в него Каролину. Подхватив синьорину на руки, он, что было сил, бросился прочь с поля битвы.

Да, этот поступок наверняка в будущем подлежит осуждению его сторонников, ведь он предательски повел себя, оставив своих в разгар сражения. Но он не мог, да и не желал оставлять ненаглядную Каролину гибнуть. И если пред ним предстанет необходимость, он закроет ее собой, только бы спасти ей жизнь.

Оказавшись за башней, в которой герцог не так давно заточил свою дочь, Маттео укрылся за огромной бочкой – частью насоса, качавшего воду из реки. Ему требовалось немного отдохнуть. Хотя бы несколько мгновений. Маттео посмотрел на Каролину и прислушался к ее груди. Услышав ее сердцебиение, он с облегчением вздохнул, собираясь с силами, чтобы продолжить путь.

Пройдя каменный мост, соединявший территорию имения с дорогой, ведущей вглубь леса и на побережье, Маттео поспешил зайти в тень деревьев, дабы укрыться от посторонних глаз. На радость ему здесь паслась лошадь, очевидно, сбежавшая с конюшни, испуганная громыханием войны.

Каролина истекала кровью, и Маттео понимал, что времени у него чрезвычайно мало. Ему ничего другого не оставалось: путь до побережья, у которого его ожидает лодка, приготовленная им для побега, составит несколько миль. Далее он намеревался отправиться в сторону Флоренции, где они с Каролиной могли бы спрятаться у его родни. Однако юноша не предполагал, что все может закончиться так плачевно.

Аккуратно уложив ее на траву, он оторвал кусок материи от солдатского плаща и перевязал истекающую кровью рану. Затем он уложил ослабленную девушку на кобылу. Оседлав лошадь, Маттео облокотил Каролину о себя, придерживая ее одной рукой, а другой держась за узду. Прежде чем скрыться в лесу, Маттео обернулся, чтобы осмотреться, и сквозь редеющие деревья увидел приближающуюся к палаццо многочисленную армию республики. Становилось ясно, что сражение крестьянами проиграно.

Убедившись, что возлюбленная надежно закреплена в седле, юноша погнал кобылу по узенькой просеке, которая прямиком через лес выводила к Средиземному морю.

Он провез ее столько, сколько смог, но дальше лес становился все непроходимее для большого животного, поэтому Маттео снял Каролину с лошади и понес на руках сквозь гущу леса. Он знал, что до побережья оставалось не меньше мили. Обессиленный тяжелыми днями, в ссадинах и царапинах на лице и теле, Маттео из последних сил пробирался к морю, чтобы спасти жизнь и себе, и Каролине.

Решившись передохнуть, крестьянин остановился и уложил синьорину на пахнущую свежестью траву. Лицо Каролины казалось обескровленным: губы стали земляного цвета, а побледневшая кожа словно свидетельствовала о безжизненности расслабленного тела. Маттео испуганно принялся приводить девушку в чувство: теребить обескровленные щеки, поливать водой из фляги казавшееся безжизненным лицо, но Каролина оставалась недвижимой. Сердце… неужто оно не бьется?

– Умерла… она умерла… – сидя на коленях, Маттео склонил голову ей на грудь и почувствовал, как содрогается от рыданий.

Из его глаз не текли слезы, но он ощущал, как изнутри разрывался от боли.

– Прости… – прохрипел сквозь собственные рыдания Маттео. – Прости… Клянусь богом, я не хотел… я не хотел, чтобы все случилось именно так…

В этот самый момент Адриано и появился из леса. Маттео обернулся и схватился за меч.

– Маттео, спокойно, – Адриано отпустил оружие, оставив его за пазухой, и попытался успокоить мятежника. – Не кипятись, я свой!

– Свой? – закричал Маттео и сделал шаг к нему с мечом в руках. – Вы предали нас!

Крестьянин выглядел крайне неадекватным, способным на все. Адриано выхватил свой меч на случай, если придется защищаться. Но Маттео не нападал, поэтому и сенатор не настаивал на сражении.

– Маттео, я знаю, что Милан вас предал. Но политика – сложное дело, и объяснять тебе что-либо сейчас я не буду лишь потому, что времени на это нет. Именно поэтому я и отказался от сделки… Я – не миланец! – произнес Адриано.

– О, мне это известно! – яростно заорал Маттео и победоносным выражением лица посмотрел на синьора Фоскарини. – Но и Венеция не соблаговолила нам помочь. Было неосторожно с вашей стороны доверить это дело неграмотному мальчишке. Леон, как только пришел, сразу же доложил мне о вашей с ним беседе.

У Адриано не дрогнула рука с мечом, поскольку это все он себе давно объяснил.

– Это я отправил вам письмо! – воскликнул Маттео. – Вопреки запретам лидеров мятежа. Было глупо с моей стороны надеяться на сотрудничество с Венецией, ибо граждане вашей державы отнюдь не лучше миланцев. А вы, синьор, оказались самозванцем в этой истории…

– Меня на самом деле вовлекали в эту сделку миланцы, но я отказался, – произнес с честностью Адриано. – Я не посчитал нужным сражаться на одной стороне с бесчестными людьми.

– Мне известно о предложении венецианцам. Но Милан и звестил нас о возможной сделке лишь после нашей с вами встречи.

– Маттео, это все неважно! Я не желаю говорить сейчас об этом. Меня интересует только судьба этой женщины, – Адриано с беспокойством посмотрел на Каролину. – Позволь мне подойти к ней.

– Нет! – закричал Маттео. – Нет… – он тут же обессиленно опустил меч, едва сдерживая застывшие в глазах слезы. – Она умерла…

Эти слова сокрушали сердце Адриано, но ему не хотелось верить в их правдивое содержание.

– Я прошу тебя, Маттео, позволь мне подойти к ней, – повторил он свою просьбу. – Поверь мне, я кое-что в этом смыслю.

Мальчишка только отошел в сторону и устало упал на колени. В какой-то момент ему все показалось бессмысленным – битва, победа и даже его собственная жизнь. Казалось, вокруг все померкло, и все надежды на будущее обернулись грудами пепла, обрушившимися сейчас под палаццо да Верона.

Неужто он и впрямь опоздал? Эта мысль сокрушала его! Адриано приложил голову к груди Каролины и прислушался к ударам ее сердца, всей душой надеясь ощутить их. И действительно, ему удалось прощупать слабую пульсацию. Желая удостовериться в своих предположениях, сенатор коснулся пальцами ее губ и почувствовал легкое дуновение.

– Слава Всевышнему, она жива! – радостно выдохнул он, с трепетом обхватывая ее руками.

– Что? – словно обезумевший, Маттео не мог совладать с собой, чтобы расслышать венецианца.

– Она жива! – выдохнул снова тот и беспокойно осмотрел кровоточащую рану.

– Жива? – воскликнул Маттео и поднялся с колен.

Сердце Адриано разрывалось, когда он смотрел на побледневшее лицо Каролины. Ему казалось, что жизнь вот-вот покинет ее обессиленное тело.

– Рану необходимо потуже перевязать: она теряет много крови, – произнес хрипло Адриано.

Он снял окровавленную материю с ее раны.

– Маттео, герцог и герцогиня живы? – спросил он, глядя на юношу так, будто капитан на новобранного бойца.

– Нет, – выдохнул Маттео. – Герцог убит в сражении, а герцогиня находилась в замке, когда мы подожгли его. Я знал, что Каролины там нет…

– Я заберу ее… – начал было Адриано, но юношеская импульсивность не позволила ему закончить фразу.

– Это я должен ее забрать! – крикнул Маттео.

– Маттео, нет времени для пререканий! Она погибает!

Адриано понимал, что в этих переговорах главное – не терять самообладания, которое может заставить его потерять время.

– Я понимаю твои чувства, Маттео, но ей нужна помощь лекаря! Ты сможешь ей помочь?

Его слова были четки и ясны, а голос – громким и решительным. Маттео растерянно забегал глазами по лесу.

– Вы полагаете, что я напрасно заманил вас сюда своим письмом? Мне нужен корабль! – требовательно произнес он.

По губам Адриано проскользнула усмешка.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ты должен отдать мне свой корабль! – потребовал Маттео.

– Судя по тому, что ты намеревался сбежать с синьориной из Генуи, ты рассчитывал на то, что тебе удастся захватить мое судно? – Адриано едва сдерживал позывы хохота, вырывающегося наружу.

– Да, – подтвердил Маттео, и тут венецианец не удержался, позволив смешку выбраться наружу. – Я знал, что смогу исчезнуть отсюда вместе со своими людьми и захватить корабль. Но я смогу это сделать и без них!

Блеф, слетающий из его уст, забавлял Адриано, но он пытался всеми силами совладать с собой. Осторожность Маттео пала перед желанием отвоевать чувство собственного достоинства, которое пытался унизить Адриано. Крестьянин схватился за меч.

– Маттео, мы оба глупцы! У нас нет времени на сражение – Каролина умирает.

Адриано посмотрел на Маттео испепеляющим взглядом. Тот сначала не знал, что ответить, но был явно намерен стоять на своем до конца.

– Я спасу ей жизнь! – твердо воскликнул юноша, принимая боевую готовность.

Адриано стоял спокойно, но на всякий случай держал руку на рукоятке своего меча. Он знал, что сможет уложить этого мальчишку за несколько минут. Но убивать ему не хотелось.

– Маттео, мы зря тратим время. У тебя нет ни возможности, ни денег, чтобы оплатить ей лекаря. Мой корабль стоит в полумиле от берега, и на нем находится хороший лекарь. Но без меня никто тебя не пустит на борт.

Убедительность слов сенатора заставила юношу опустить руку и на секунду задуматься.

– Маттео, она умирает, – с горечью в голосе и невыразимой болью в сердце произнес Адриано. – Ты уже сделал для нее все, что мог. Позволь мне довести дело до конца. Ведь сейчас только от нас зависит ее жизнь.

Маттео трудно было выразить словами свое сожаление и растерянность. Ведь он принимал участие в этом мятеже только из-за того, что внутри себя теплил надежду остаться с ней вместе. Современный общественный уклад ни за что не позволил бы им пожениться.

– Я смогу ее спрятать вдали от врагов. Ведь даже если она выживет в этих землях, она не будет в безопасности – многие стервятники жаждут ее смерти, – промолвил Адриано, а про себя отвел мальчишке несколько секунд на раздумья, в противном случае он пойдет в наступление. Время стремительно ускользает из его рук.

– Я требую, чтобы ты доставил меня с ней во Флоренцию, – произнес Маттео. – Иначе, клянусь Богом, я убью тебя.

Адриано окончательно разозлила наивность этого юноши. Он мастерски выхватил свой меч и двумя движениями откинул оружие крестьянина. Одним ударом в лицо он повалил мальчишку наземь и со всей силы придавил его шею своей рукой.

– Ты ничего не можешь ей дать, Маттео! – заорал он. – Даже сейчас ты позволяешь себе тратить впустую время, пока она истекает кровью. Тебе свою шкуру спасать надо: если тебя найдут солдаты, то отдадут под суд и наверняка повесят! Она же рядом с тобой погибнет.

Тяжело дыша от возмущения и злости, Адриано отпустил Маттео и поднялся на ноги, поднимая свой меч. Слабый стон Каролины заставил обоих перейти к незамедлительным действиям. Адриано подошел к ней и поднял ее на руки.

– Я помогу вам пройти через лес, – выдохнул Маттео и отвернулся. – Но если ты не возьмешь меня с собой, я скажу правительству о нападении Венеции…

– Прекрати, Маттео, – ухмыльнулся Адриано и пошел по дороге, которая привела его сюда.

– Имеется путь и покороче, – понуро произнес Маттео и кивнул головой на тропу, ведущую к югу. – Так мы скорее выйдем на побережье.

– Хорошо, я возьму тебя на судно, – процедил сквозь зубы он. – Но высажу во Флоренции…

– Это мы еще посмотрим, – в голосе Маттео чувствовалась напыщенная самоуверенность, которой он хотел показать себя выше своего спутника, что крайне раздражало самого Адриано.

И впрямь, к морю они вышли довольно быстро. Ночной сумрак уже сгустился над побережьем, и все, что освящало путь, – серебристый свет полной луны. Маттео помог Адриано спуститься вниз по каменистой дороге к морю. Юноша хранил молчание, и только перед тем, как венецианец уложил Каролину в шлюпку, он безмолвно подошел к ней и с нежностью провел рукой по ее бледному лицу.

– Что ты медлишь? – с нетерпением и даже некоторой злобой буркнул Адриано. – Садись в шлюпку!

Маттео спокойно посмотрел на Адриано. Про себя венецианец бегло отметил, что этот взгляд не походил на взгляд импульсивного и глупого юнца. Словно мальчик всего за несколько мгновений обернулся в мужчину.

– Твоя правда, венецианец! Я ничего не смогу дать ей из того, в чем она нуждается. И, к моему великому сожалению, не могу остаться с ней, как бы мне этого ни хотелось! А если я покину Геную, то останусь в памяти своих друзей трусом, что есть наиболее болезненным для меня.

Его самообладание восторжествовало. Очевидно, за короткое время их пути к побережью Маттео все же сумел оценить ситуацию по достоинству.

– К тому же мне известно, что миланцы готовили покушение на семью да Верона. И вряд ли их что-то остановит, знай они о спасении Каролины. Как бы горько мне ни было от осознания этой мысли, но в Венеции она будет в безопасности, если, разумеется, ты оправдаешь мои надежды и окажешься в действительности человеком чести. Твой адрес я уничтожил, как только отправил письмо, поэтому, если я погибну, то тайна о местонахождении Каролины погибнет вместе со мной. А я нужнее респуб лике, – с этими словами Маттео ногой оттолкнул шлюпку от берега.

Надо отметить, что Адриано уже свыкся с мыслью, что мальчишка отправится с ним на судно. Но такой поворот событий его устраивал куда больше.

– Маттео, тебя ведь могут взять… – произнес негромко Адриано, внутренне признавая наивысшую благородность поступка юноши.

– Не факт, – ответил тот, и в его голосе ощущалась некая насмешка. – Но у них появился шанс попытаться. Еще какое-то время армия будет увлечена подавлением мятежей. Вы должны исчезнуть за горизонтом как можно скорее.

Маттео с горечью наблюдал, как шлюпка отдаляется от него.

– Маттео, твое благородство вознаградится Небесами, – произнес на прощание Адриано.

Он уже не видел, как по губам Маттео скользнула хитрая улыбка, но заметил, как тот проворно поднялся до середины утеса и исчез в его тени. Сейчас Адриано отчетливо понимал, насколько молод, но чист душой этот юнец. И самым изумительным в этой истории Адриано находил способность мальчишки к тем истинным чувствам, способным пожертвовать собой ради женщины. Сейчас для сенатора стало очевидным осознание того, что именно во имя ее спасения доблестный Маттео пошел на участие в этом мятеже, учился убивать и готовился сразиться не с одним человеком из имеющих массу преимуществ в боевом мастерстве и доспехах. Несомненно, у этого юнца есть чему поучиться…

Витторио суетился вокруг койки Каролины. Адриано несмело подошел ближе и посмотрел на ее безжизненно-бледное лицо.

На ее лбу выступили капельки пота, а белые, словно обескровленные уста едва шевелились в бреду. Лекарь посмотрел на вошедшего сенатора и удивленно приподнял брови.

– Беспокоишься? – спросил охрипшим голосом старик, перетирая в руках травы для мази.

Адриано лишь виновато опустил усталые глаза, словно не мог себе простить этого поступка. Армази даже не смотрел в его сторону, а задумчиво потирал в руках сушеную лекарскую траву и молчал. Он знал, насколько сильна ненависть Адриано к генуэзцам, и его сегодняшний поступок изумлял старика до невозможности.

– Она выживет? – спросил сенатор, нисколько не стараясь скрыть своего волнения.

– У нее имеются силы выкарабкаться. Надеюсь, что желание жить одолеет ее сильнее, чем этот осколок от ядра, – произнес монотонно Витторио.

Адриано смотрел, как заботливо Лаура вытирала пот со лба Каролины и беспокойно поглядывала на него.

– И все-таки, друг мой, что заставило тебя спасти эту красавицу и пойти на такой отчаянный риск? – спросил старик, по-прежнему не глядя на Адриано.

Сенатор смотрел на Каролину, чувствуя биение своего ошеломленного сердца.

– А разве ты не видишь над ее прекрасной головкой светящийся нимб? – наигранно удивляясь, спросил он.

Армази посмотрел в иронично светящиеся глаза Адриано и перевел взгляд на Каролину.

– Она и в самом деле обладает божественной красотой, – согласился Витторио. – Но неужели лишь эта красота сумела сломать в тебе ненависть к Генуе?

Адриано покачал головой.

– Нет, Витторио, ничто не способно уничтожить ненависть к врагам в моем сердце. Даже такой прекрасный юный ангел.

Старик недоверчиво нахмурился и подошел к нему поближе, очевидно, чтобы Лаура не слышала их разговор.

– Женщины – это твое слабое место, Адриано, – предупредительно произнес он и сомкнул губы. – Смотри, чтобы твои враги не узнали об этом.

Делая вид, что не придает значения словам Витторио, Адриано продолжал наблюдать за Каролиной.

– Позаботься о ней, – попросил он, с мольбой глядя на лекаря. – Спаси ее жизнь!

– Постараюсь, друг мой. Но что ты будешь делать потом? Поставишь на ноги и вернешь в разбитое и сожженное крестьянами поместье? Где ее отец сейчас?

– Убит, – как-то сдавленно произнес Адриано. – Но не мог же я оставить ее погибать! Это против моих сил, Витторио.

– И против твоей ненависти, – произнес с улыбкой старик. – Ты учишься побеждать самого себя, Адриано, а это великое дело! Куда ты ее отправишь? Если мы посреди белого дня привезем ее в твой дворец, можешь мне поверить, Адриано, что к тебе незамедлительно появится много вопросов в городе.

– Их не избежать в любом случае, Витторио. Но было бы лучше для начала отправить ее к тебе, пока она требует присмотра.

– Говорить пока об этом рано, друг мой. Необходимо время, чтобы понаблюдать за ее состоянием, которое сейчас желает лучшего, – с грустью произнес старик. – За две недели пути что-то да прояснится.

III. «Венецианская гостья»

Как и намеревался, на обратном пути Адриано вернулся в порт Ливорно. Там, следуя списку Витторио Армази, он закупил лекарства, среди которых лекарь указал и те, что были надобны его новой гостье.

О том, что на борту корабля находится посторонняя женщина, сведущ был лишь капитан судна, получивший щедрое вознаграждение от Адриано за свое молчание.

Адриано не желал раздумывать сейчас о своих дальнейших действиях насчет синьорины. Все неизбежные расспросы в Венеции об этой гостье, необходимость уведомления ее родных о пребывании под его попечительством и уж тем более испытываемое им чувство ответственности за нее меркли в сравнении с куда более занимающим его вопросом – вопросом ее жизни, оказавшейся сейчас на волоске.

Его голова взрывалась от переполняющих ее мыслей, однако наиболее заметным он ощущал собственное сердцебиение и удивительный страх, так искусно окрутивший сенатора в свои путы. Эти смятения объяснялись лишь одним – неизвестностью о дальнейшей судьбе прекрасной дамы, поразительно вдохновившей его на столь опрометчивый подвиг.

Лекаря Армази более всего изумляло помешательство сенатора Фоскарини: тот казался старому другу совсем не похожим на самого себя. А взгляд Адриано, бросаемый на ее ложе, на котором покоилось ее белое, почти недвижимое тело, содержал в себе столько противоречивых чувств, что в один прекрасный момент Витторио не выдержал и задал своей супруге вопрос:

– Адриано не помешался ли часом?

Седовласая Лаура лишь с усмешкой закусила губу и многозначительно посмотрела на мужа, при этом ее взгляд еще более смутил лекаря.

– Со всем уважением, мой милый супруг, твои попытки поставить своему другу лекарский диагноз сокрушительно растаптывают столь прекрасные чувства, которые едва зарождаются в его иссохшемся сердце.

По правде сказать, до этого мгновенья Армази недооценивал стремления Адриано к этой прелестной девушке – ему откровенно казалось это все очередной авантюрой, которой сенатор намеревался разбавить отсыревшие будни в лагуне. Однако слова супруги заставили его задуматься на этот счет. И все же он непрестанно пожимал плечами, задавая себе один лишь вопрос: возможны ли чувства в столь смутные для любви времена?

Витторио даже не пытался заговорить об этом с Адриано, но его невероятно радовали предположения супруги, что у этого строптивого упрямца и невероятного любителя женщин наконец-то зашевелилось и сердце, измученное от духовной скупости его обладателя.

За последующую неделю пути по дороге в Венецию состояние Каролины улучшалось довольно медленно: ее сознание оставалось затуманенным – из уст синьорины раздавался лишь слабый стон, уведомляющий о переживаемых ею мучениях от боли. Довольно быстро она впадала в беспамятство, и лишь весьма редкий невнятный бред свидетельствовал о ее присутствии в этом мире.

Такое состояние Витторио объяснял тем, что Каролина потеряла много крови. К тому же ранение хоть и казалось не опасным для ее жизни, все же оказалось довольно глубоким.

Сейчас все, о чем немыслимо жалел Фоскарини, так это о потерянном им на колебания времени. Быть может, если бы он проявил своевременную решительность, Каролине удалось бы избежать этого ранения. Хотя, только Бог знает, как все обернулось бы в этом случае.

Дивное наитие посещало Адриано, когда он находился рядом, всматриваясь в каждую линию ее ангельского лика и настороженно прислушиваясь к ее тихому дыханию. Порой ему казалось очевидным, что от ее жизни сейчас зависит и его существование в этом безумном мире. Желая лишний раз насладиться теплотой ее нежной, хоть и изможденной плоти, Адриано то и дело намеревался убрать ее локоны со лба или заключить ее маленькую ручку в свои ладони. Поразительно, но сенатор поймал себя на мысли, что никогда ранее забота не проявлялась в нем яснее, чем сейчас. Даже в тот тяжкий час, когда на его глазах умирали родные ему люди. Будто сейчас его сковал страх потерять последнее, что стало дорогим не его телу, но сердцу. Но разве возможно принять человека в сердце за такой короткий срок?

Ответ на этот вопрос сенатору был неведом, но ему казалось, что объяснения он мог бы получить от своего старого друга Витторио, с умилением наблюдавшего за взволнованным Адриано.

– Жар не спадает, – промолвил с грустью Витторио и посмотрел на измученного за это время Адриано. – Не нравится мне это… Единственное, что может спасти ее – это неистовое желание жить, которое чувствуется от нее даже на расстоянии. Ее бред едва различим. Истощение налицо. Она невероятно с лаба…

Ощущая, как ошеломленные удары сердца сотрясают его тело, Адриано поднялся и с нервозностью заходил по комнате. Затем он стал рядом с Витторио и затряс его за плечи.

– Во мне существует уверенность, что только ты сможешь достать ее с того света, Витторио! Я верю в тебя!

– Ты забываешь о силах, которым подвластен даже сам Папа Римский, – произнес с грустью лекарь Армази. – Молись, Адриано! Это то, чем ты сможешь помочь и ей, и мне.

Адриано глубоко вздохнул: он не обращался к Богу с тех пор, как Он забрал, словно по списку, самых близких сенатору людей… И с тех самых пор прошло немало лет.

– Возможно, пришел тот час, когда мне, и впрямь, необходимо сделать это, – с горечью произнес он и удалился.

Но, оказавшись в своей каюте, Адриано лишь взором, наполненным мольбой и подавленностью, посмотрел на святое Распятие, прикрепленное к деревянным рейкам. Что мешало ему взмолиться, обратившись к Лику Спасителя? Адриано сомкнул уста и попытался связать мольбы своего сердца с разумом, дабы озвучить их. Но упорно продолжал молчать, словно гордыня подавляла в нем всякое благое желание взывать о помощи.

– Тебе и без того известно о том, чего жаждет мое сердце, – внезапно для самого себя промолвил он, с тоской глядя на Распятие. – Я пропитан уверенностью: она не может погибнуть, ведь лишь через нее мое сердце начинает оживать… Сердце, подавленное скорбью и унынием, распластанное отчаянием и неверием, уничтоженное гневом и алчностью. Могущественная разрушительная сила убила во мне все святое, вложенное в мою душу самым благочестивым человеком, освещавшим некогда собою мою жизнь – моей матушкой. И Тебе, Спаситель, известно, как никому другому, что именно она вложила в мое сердце способность чувствовать, и сделала это вместе со своим молоком, что передавала мне еще в младенчестве. И как бы ни стыдно мне было признаться, но вся та благость была раздроблена последующим воспитанием отца и смыта моей неспособностью с достоинством переживать тяготы жизни, оставаясь при этом внутренне чистым. И, очевидно, потому я и не умею молиться, как должно сильному духом человеку. Тому виною вся грязь, скопившаяся во мне за все эти времена, всасывающая меня в себя, словно адское болото. Порой, вспоминая чистый взор своей матери, я словно очищаюсь от этого и пробуждаю свою душу, так стремительно тянущуюся к любви. Но, отвлекаясь мирскими заботами, вновь погружаюсь все глубже и глубже…

Бросив свой взгляд на Распятие, Адриано вдруг ощутил, как его сердце странным образом начинает оживать под лучами Святого Взора, будто раздавленного неведомой обычному человеку болью.

– И, только встретив эту дивную особу, – осмелев, продолжал он, – так ясно сияющую светом чувств и любви, непокорной порядкам, но безоружной и чистой, каковой ее видит моя внутренняя суть, мне становится ясно, что рядом с ней и добрая сторона моей души словно воскресает из мертвых. Так дивно видеть, как девушка, столь невинная в моих глазах, но так виноватая перед моралью общества, становится в моей беспомощной жизни ангелом, возрождающим меня. И если она способна проявить такие истинные чувства во мне, безнадежно черством человеке, – чувства, вдохновляющие на подвиг и мужество во имя любви и благих дел, то разве не сможет она спасти и других людей своим душевным даром излучать и принимать любовь? И разве с такой прекрасной миссией она не нужна в этом бездушном мире, Спаситель? Не смею возносить ее в святые, ибо она, как и прочие женщины, грешна перед Тобой. А я согрешаю даже в обращении к Тебе, ибо молитва моя исполнена корыстных просьб… Но я молюсь! И не Твоей ли Святой Милости известно, что это значит?

Армази развел руками, когда наутро у Каролины спал жар. Он понятия не имел, молился Адриано или нет, но все понял, когда увидел оживленный надеждой взор сенатора Фоскарини при благополучной новости. Тогда же и было решено ночью доставить Каролину в дом лекаря, располагающегося в отдаленном районе Каннареджо. Ей требовался тщательный уход до того, как она окончательно придет в себя и немного окрепнет. Там же при ка[8] Армази.

Отправлять гостью в палаццо Фоскарини, что на Большом канале в Риальто, являлось не совсем разумным решением: венецианские стены невероятно наблюдательны, и лекарь с сенатором прекрасно понимали, что ни одно их действие не обойдет любознательное внимание общества. Да и сам Адриано признавался, что не желал бы какое-то время показываться на глаза Каролине. В этом Витторио ясно замечал трусливость бесстрашного Адриано Фоскарини. Его это и забавляло, и сердило одновременно.

Они условились, что ежедневно Витторио будет отправлять во дворец Адриано гонца с вестями о состоянии Каролины.

– Какое же тут улучшение? – возмущенно орал Адриано на Витторио, пронзающего сенатора невозмутимым взором. – У нее опять жар! Сделай же что-нибудь, Витторио!

Армази уже привык к такой импульсивности Адриано и поэтому, повернувшись к нему лицом, сердито спросил:

– В этой комнате присутствуют два лекаря?

Адриано понимал, что лезет в профиль не своей деятельности, но известия о ее улучшении, которые он прежде получил, оказались не тем, что он ожидал увидеть.

– Черт возьми, Витторио, я хочу быть уверенным, что с ней все будет в порядке, – он нервно прошелся по своему кабинету, потирая руки.

– Позволь мне оценивать положение этой синьорины. А она, несомненно, идет на поправку. Так что извольте, сенатор, попуст у не бунтовать. В рану попала инфекция, что вызвало некоторые затруднения с выздоровлением. Самое страшное позади, Адриано. У тебя нет повода для беспокойства за ее жизнь.

Фоскарини присел в кресло, чувствуя нарастающее недовольство своим неуправляемым поведением.

– Прости, Витторио. Признаю, что погорячился. Ты ведь знаешь о моей безмерной благодарности тебе за твою помощь.

– Тебе полезней задуматься о том, что ты ей скажешь, когда она придет в себя, – промолвил Витторио. – Ты подготовил подходящие для этой встречи слова?

– Я не видел ее родных погибшими, поэтому постараюсь что-нибудь сказать неоднозначное, – как-то невнятно произнес Адриано.

– Речь идет о ее близких, и она имеет все права быть сведущей об их судьбе, ты не находишь? – с недовольством спросил Витторио.

– Мне это прекрасно известно, друг мой. Однако я не владею достоверной информацией, чтобы шокировать ее такими вестями.

– Объясни мне еще одно, – в голосе лекаря чувствовалась откровенная ирония, – ты изменил прическу в связи с чем?

Адриано раскатисто захохотал.

– Хочешь сказать, что я похож на кокетливую женщину, желающую воспроизвести впечатление внешностью?

Армази поддержал Адриано смехом.

– Нет, Витторио, я сменил прическу, отдавая дань сегодняшней моде.

Разумеется, он умолчал о том, что не хотел быть узнанным Каролиной с первой минуты их скорой встречи – ей знакомы его черты, и свое разоблачение он предпочел бы какое-то время скрывать. Эти события были бы поспешными на фоне уже свершившихся.

– Вот что я действительно ценю в тебе, Адриано, – промолвил с улыбкой Армази, – так это то, что ты всегда действуешь благоразумно, рассчитав свои шаги на несколько миль вперед. Это помогает тебе избежать ошибок. Полагаю, и в случае с Каролиной тебе виднее, как поступить…. Что бы я тебе ни говорил.

Однако прежде прис ущая Адриано ответственность на этот раз вызвала в лекаре разочарование. Витторио невероятно сердился, что несносный Адриано наведывался к своей гостье лишь изредка. Тем более, что, приходя в сознание, Каролина задавала вопросы, на которые ни Лаура, ни Розалия, дочь Витторио, не знали даже предположительных ответов. От объяснений женщин спасало лишь то, что Каролина продолжала находиться в полусознательном состоянии и большую часть времени спала. Изможденность болезнью была тому виной.

Она слабо открыла глаза, ощутив ноющую боль в плече, столь часто беспокоившую ее. Молочная пелена постепенно сошла с ее глаз, позволяя расплывчатым предметам в неведомых ей покоях преобразиться в мебель орехового цвета. Истошная головная боль превращала малейшие движения в пытку, предоставляя возможность Каролине лишь водить глазами по углам отведенной ей комнаты. Чужая обстановка, нездоровое состояние и очередной круговорот мыслей в голове заставили ее сердце тревожно забиться.

Приказав своему разуму совладать с собой, она все же попыталась осмотреться. По скромному интерьеру синьорина рассудила, что хозяин этих владений, вероятнее всего, бедный дворянин. Но, невзирая на то, что мебель и убранство покоев лишены роскоши, вокруг царила ослепительная чистота.

Надобно узнать, кто этот любезнейший человек, приютивший ее. Хотя… очевидно, что эти вопросы, создавшие в ее голове хаос, она уже задавала. Причем, не исключено, что именно здесь. Правда, ответы не сумели сохраниться в ее памяти, и по этой причине она ощущала себя еще более беспомощной.

Сейчас, когда сознание к ней вернулось полностью, синьорина помнила лишь то, что все это время ее окружали незнакомые люди с расплывчатыми, словно в тумане, силуэтами. Но эти «силуэты» обходились с ней весьма почтительно.

Из распахнутого настежь окна в комнату буквально врывался влажный воздух, и Каролине захотелось вдохнуть полной грудью долетавшие до нее «обрывки» свежести. Сделав попытку подняться, она впервые ощутила свое бессилие: все, что ей удалось, это перевернуться набок. Эта неудача стала причиной для паники: синьорина понимала, что больна, но ощущение, что ее тело и вовсе парализовано, вызвало набежавшие на глаза слезы, – слезы неимоверного страха и отчаяния.

В этот самый момент в комнату, крадучись, вошла Розалия. В руках у нее была кадка с теплой водой и мазями для раны Каролины.

– Синьорина! – девушка радостно и взволнованно всплеснула руками, незамедлительно бросившись к Каролине. – Папа! – тут же окликнула она лекаря.

Миловидная брюнетка лет пятнадцати помогла Каролине приподняться и присесть, облокотившись на подушки.

– Милая, вам еще нельзя подниматься, вы слишком слабы, – произнесла Розалия и увидела на измученных глазах Каролины слезы. – Ну что вы, синьорина, – ласково продолжала она, – все прекрасно, вы живы и уже поправляетесь! Просто сейчас вы немного обессилели после болезни.

Но Каролина словно не слышала утешений девчушки – она лишь ужасалась тому, что собственное тело оказалось неподвластным ей. Ей хотелось что-то ответить Розе, но уста больной лишь впустую ловили воздух. Это совершенно выбило из колеи синьорину, и она зарыдала навзрыд.

В эту минуту вошел Витторио Армази и, только увидев чудного старичка с взъерошенным седым чубом и невероятно добрыми глазами, Каролина немного успокоилась. Он был невысокого роста, плотного телосложения, но не полный. На его губах светилась радостная улыбка, а серые глаза довольно прищурились. Безусловно, его замечательное настроение объяснялось долгожданным выздоровлением гостьи.

– А вот и лекарь Армази! – радостно воскликнула Розалия и всплеснула руками.

Витторио присел на край ложа и, не оборачиваясь к дочери, заботливо промолвил:

– Принеси пациентке поесть чего-нибудь жидкого. Не могу понять, что вас расстроило, синьорина Каролина? – с недоумением продолжал он, осматривая больную. – Выглядите вы, прелестнейшая, значительно краше, чем всего пару дней назад. Ах, да! Быть может, вас страшит неизвестность… Но все является вполне объясняемым. Мое имя – Витторио Армази, я – ваш лекарь. И могу заверить вас, что вам здесь нечего бояться. К величайшему сожалению, во время сражений в Генуе вы были ранены, и теперь мы общими усилиями стараемся вас выходить и поставить на ноги.

Витторио принялся осматривать ее.

– Вот теперь я доволен, – с улыбкой промолвил он и посмотрел в потускневшие глазки Каролины. – Вы нас здорово напугал и, синьорина! Но теперь, слава Всевышнему, ваше состояние улучшается. Розалия вам принесет обед, и ваша обязанность – непременно поесть столько, сколько сможете. От этого будет зависеть, когда вы встанете на ноги.

– Где… я? – с трудом выдохнула Каролина, убаюканная мягким голосом Витторио.

– Вы в моем доме, – многозначительно ответил лекарь. – Здесь мы имеем возможность обеспечить вам тщательный уход. Вы находились в тяжелом состоянии, и мы решили доставить вас прямо сюда, в мой лазарет, где больные – самые частые гости.

Он пытался заговорить Каролину, надеясь, что она больше ничего не спросит. Армази прекрасно знал, что первым вопросом, исходящим из ее уст, наверняка станет волнующая ее тема о родных. Более того, несчастная еще не знает, в какую республику ее занесло. Однако объяснения всего этого лежат на упрямом и трусливом Адриано Фоскарини, наверняка боявшемся попасть на глаза этой красавице. Как же хотелось Витторио заставить этого несносного мальчишку приехать в его дом, чтобы успокоить юную синьорину! И поэтому он решил победить безответственность Адриано самой простой хитростью – Витторио перестал присылать к сенатору гонца, извещающего о состоянии Каролины.

Она проснулась ранним утром, когда солнце едва показалось из-за горизонта и в комнате все еще царил нисходящий полумрак. Ощутив, что ее тело наконец-то пополняется жизненными силами, Каролина впервые за долгое время почувствовала себя способной подняться с постели. Пытаясь твердо опереться на дрожавшие ноги и медленно передвигаясь, она направилась к распахнутому окну. И ни боль, ни ослабляющая ее усталость, не способны были остановить девушку, так жаждущую двигаться и жить.

Раскрывшаяся перед ней чудесная картина заставила забыть о прошедшей тяжелой ночи: жара, болезнь и неизвестность положения стали причинами ее бессонницы. Однако сейчас синьорину постигло еще большее замешательство: окрестность не просто поразила ее своим великолепием, но и удивила незнакомой архитектурой, словно вырастающей из водных каналов. Восходящие лучи солнца ослепили девушку, и она о твела взгляд, закрыва я рукой отвыкшие от света глаза, скованные давящей болью. Но неисчерпаемое любопытство и поразившее недоумение принудили синьорину тут же устремить свой взгляд за пределы этой маленькой комнаты. И надо сказать, что со в торого этажа вид из окна открывался и впрямь чарующий.

Освещенная солнцем черепица крыш блестела от влаги, оставленной сходящим туманом. По узкому каналу, соединяющему собой две линии противоположных друг другу домов, под управлением двух молодых людей медленно шла гондола, груженная мешками и коробками. Канал казался совсем непродолжительным и по пути на восток скрывался за поворотом между зданиями. Две дамы, одетые в довольно скромные одежды, поспешно перебирали ногами по ступеням небольшого моста, являющегося связующим звеном между двумя маленькими площадями и живописно украшенного живыми цветами, вьюном покрывающими деревянную балюстраду.

Архитектура дивных мест сочетала в себе много готических элементов, дома выполнялись как в горизонтальной, так и в вертикальной проекции. Поразительно, но и социальный уровень строений казался совершенно недопустимым в их близости по отношению друг к другу: напротив стоящий палаццо с богатой отделкой с обеих сторон был окружен домами обычных горожан. Однако их разделяли между собой узкие каналы.

Прекрасный стиль сочетался в этих дивных зданиях: высокие стрельчатые окна готического происхождения, высокие мраморные колонны, украшающие фасады, искусная лепка, украшающая строения, – все это создавало некий особенный стиль архитектуры, неведомый прежде Каролине Диакометти. Однако ее трепещущий восторг готов был вспорхнуть над этим живописным местом. Великолепие представшей перед ее взором картины вызвало у девушки множество сменяющих друг друга предположений, в один миг пронесшихся в ее голове.

Вошедшая Розалия пронзительно воскликнула и закрыла рот, с изумлением глядя на синьорину, помня о строгом указе отца не позволять больной подниматься с ее ложа.

– Нет, синьорина, вам нельзя вставать! – воскликнула Роза и бросилась к Каролине.

Но взгляд той замер в изумлении, а девушка стояла, не шелохнувшись.

– Что это?.. – только и вымолвила она.

Розалия готовилась к потоку вопросов от гостьи, поэтому тут же с нескрываемой гордостью ответила ей:

– Это Венеция, синьорина!

Каролина лишь обернулась и с удивлением посмотрела на девушку, которая все это время ее обхаживала. Она даже не знала ее имени.

– Как я здесь очутилась?

Девушка подошла к Каролине, взяла ее под руку и помог ла пройти к кровати, отвечая на вопрос гостьи:

– Мне известны весьма скудные сведения о вашей участи, синьорина. Отец сказал, что с вами произошел несчастный случай, и сенатор Фоскарини привез вас из Флоренции в Венецианскую лагуну, чтобы выходить вас. Вы были очень тяжелы… Но, слава Отцу Небесному, самое тяжелое позади!

Каролина не могла уяснить: к чему тут Флоренция? Каким образом ее могли привезти именно оттуда? Как она могла там оказаться? Поток мыслей атаковал ее обессиленную голову, которую тут же сразил очередной приступ боли.

– Вам дурно? – спохватилась Роза и поднесла Каролине стакан воды.

Та отпила немного, но поняла, что усталость все же не покидает ее, и обессиленно прилегла на кровать.

– Ох, синьорина… Вам нужно отдыхать, двигаться еще нельзя, – с несмелой строгостью промолвила Розалия. – Немного позднее подойдет лекарь Армази и осмотрит вас.

– Когда я смогу увидеть его? – спросила Каролина, невероятно жаждущая встречи с сенатором.

– Прошу прощения…

– Этого благородного человека, который привез меня сюда?

– Вашего родственника Адриано? – с улыбкой спросила Роза и привела тем самым Каролину в полное недоумение. – Он в скором времени приедет за вами, чтобы переместить в свой дворец. Необычайно доброй души человек, – отметила тихо Роза.

Поразительно, эта девушка говорит о каком-то Адриано с такой уверенностью, будто он знаком с Каролиной. Однако ей не припомнается такое имя в окружении их семьи.

Острая боль в плече отвлекла синьорину от раздумий. Обнаружив, что рана начала кровоточить, Розалия тут же сняла повязку и приложила лекарство, сделанное руками отца.

– Сами посудите, синьорина, вам нельзя подниматься! Одно резкое движение – и рана открывается. Не переживайте вы так. На днях приедет сенатор Фоскарини. Он сможет вам поведать все, что произошло. Вам нужно отдыхать.

– Ты нарочно перестал направлять ко мне гонца? – рассерженно промолвил Адриано, прибывший через три дня в дом лекаря, чтобы осведомиться о состоянии синьорины.

Седые брови старика недовольно сдвинулись.

– А ты полагал, что я буду идти на поводу у твоего бездушия? – строго промолвил он.

Порой Адриано чувствовал себя рядом с Витторио провинившимся перед строгим отцом мальчишкой. И за это он его от всего сердца уважал, – ему не хватало отцовских наставлений, порой крайне так необходимых любому взрослому человеку.

– Витторио, как она?

– Весьма измучена болезнью, – произнес тот и отвернулся, продолжая заниматься своими делами. – Но идет на поправку.

Он заметил легкую радостную улыбку, скользнувшую по губам сенатора.

– Адриано, она требует тебя. Набирается сил и все больше требует беседы с тобой, недоумевая, почему ты так долго отсутствуешь. Мы все уклоняемся от ответов, но ее пытливый разум требует объяснений, и тебе уж как-нибудь надлежит поведать ей хотя бы что-то.

– Понимаю, Витторио. Я готовился к встрече с ней и уже готов пообщаться.

– Ты меня необычайно обрадовал, Адриано, что наконец-то готов к такому сложному делу, – иронично, но в то же время резко промолвил Армази. В его голосе звучало недовольство, и лекарь одарил «сына» рассерженным взглядом. – Нам нетрудно помочь тебе, Адриано, в том, чтобы поставить Каролину на ноги. К тому же это моя обязанность – лечить людей. Но я не могу отвечать за то, что должен сделать ты. Ты взял на себя ответственность за эту девушку и просто обязан это осознать. Успокой ее любыми способами: ее волнение сказывается на выздоровлении.

Адриано невероятно раздражало, когда его отчитывали, и лишь недовольно вздохнул. Но он прекрасно понимал, что Витторио прав.

– Мне известно не менее, чем тебе, что я затянул с этим, Витторио. Просто в какой-то момент я впал в замешательство: я не имел представления, как будет лучше мне поступить…

– И именно с этим замешательством ты и направился к своей любимице Маргарите? – с насмешкой спросил Витторио и заметил изумление в глазах Адриано. – Да, мне известно, что ты был у этой куртизанки! В то время, пока девушка, к которой ты якобы питаешь глубокие чувства, сходит с ума в неведении и не может прийти в себя от болезни… Что же, дорогой друг, очень благородный жест…

Последние слова Армази произнес с яростью и отошел от Адриано, словно от ходячей чумы. Как это ни странно, но Фоскарини впервые ощутил некую совестливость за свои посещения ложа куртизанки, и лишь растерянно присел в кресло.

– Ты заставил меня почувствовать себя ничтожеством, – с удивлением и одновременным недовольством произнес он.

– Это ужасно! – с напускным возмущением ответил Витторио. – «Владей страстями, друг мой, иначе страсти овладеют тобою»[9]. Адриано, я и в самом деле поверил в то, что ты впервые в жизни почувствовал к женщине нечто, посильнее плотского влечения. Но, очевидно, истинные чувства твое сердце в себя не впускает.

Сенатор лишь молчал, внутренне соглашаясь с тем, что лекарь Армази своими мудрыми речами просто выворачивал его душу. И Адриано бесил тот факт, что Витторио умел его заставить ощутить себя глупцом. Однако нужно отдать должное, что истина в словах старика однозначно присутствовала. Фоскарини не желал объясняться, что сходил с ума от безысходности: ему теперь надлежит все продумать так, чтобы никто в Венеции не пронюхал о происхождении его гостьи. К тому же он терзался неизвестностью ее реакции на его несвязный рассказ обо всем, что произошло.

– Каролину мучает бессонница и страдания, пока ты тешишься развлечениями. Ты ведь знаешь, Адриано, о способностях Лауры, – продолжал старик. – И хотя она не любит и побаивается говорить вслух о том, что ей дано знать, но все же позавчера ее сердце не выдержало. Она прониклась болезнью Каролины и жаждет помочь ей. Так вот, ее слова были приблизительно такими: «Этот малодушный мерзавец даже не догадывается о том, что своим распутством не позволяет ей стать на ноги».

Витторио увидел только, как глаза Адриано изумленно округлились. Откровенно говоря, тот побаивался пророчеств знахарки, и его пугала правда, которая нередко исходила из уст Витторио словами супруги.

– Когда я спросил ее, что заставляет ее разум так рассуждать, – продолжал Армази, – она довольно резко ответила, что ты отрицаешь в себе мысли, которые помогли бы тебе вразумить многие неведомые вещи. Например, то, что ваши души – это одно целое, поэтому, когда одна душа грешит, вторая за это расплачивается.

– Наши с Каролиной души? Что это означает, Витторио?

– Это означает, что, вероятнее всего, эта девушка – твоя судьба. Но если ты будешь так же безрассудно поступать, как делаешь это сейчас, ты ее потеряешь…

На этой ноте Витторио вышел из своего рабочего кабинета и направился во дворик, где его ожидали прибывшие пациенты. Адриано просто оторопел. Какое-то время он смотрел сквозь стекло лекарского шкафчика, находившегося прямо напротив него. Ему уже приходилось убеждаться, что знахарка Лаура Армази весьма редко ошибается. Когда она озвучивала что-либо из своих видений, у него мурашки пробегали по коже. Только сейчас он просто остолбенел от неожиданности услышанного.

Увлеченный раздумьями, которые посещали его голову, он даже не догадался подумать о том, что связывало его и синьорину с самого начала. Откуда появилась эта странная и непреодолимая тяга к ней? Все эти дни его занимал лишь один вопрос: каким образом рассказать Каролине о том, что произошло в Генуе, чтобы причинить ей меньшую боль из возможной? Несомненно, он сможет придумать наиболее безболезненную для нее историю. Но поверит ли она в его рассказ? И захочет ли вообще оставаться в Венеции? Ведь она вольна поступать, как заблагорассудится.

Одно, что ясно понимал Адриано, – отпустить ее отсюда значило обречь на неминуемую гибель. А разве он может сказать ей об этом? Нельзя ведь с первых же дней налегать на нее со своими чувствами…

Да, он оказался слабым перед этим потоком мыслей. Он оказался беспомощным перед желанием развеять их в ублажении собственной похоти. Возможно, теперь это расценится, как некое предательство, но в один вечер Адриано и впрямь перепил вина и направился к Маргарите. И лишь наутро он понял, что сделал это зря, – его душа странным образом чувствовала себя отравленной плевками, словно от ядовитых укусов змеи. И сейчас сказанное Лаурой его просто изумило и заставило несколько изменить свое отношение к некоторым событиям…

Каролину предупредили о том, что сенатор Фоскарини вскоре посетит ее, поэтому она попросила Розу накинуть симару, чтобы не встречать его в нижнем платье.

Безумное нетерпение, с которым она ожидала Адриано Фоскарини, растянуло эти дни в поразительную вечность. Каролина редко беседовала о нем даже с доктором Армази (да и, собственно, говорить ей о нем было нечего), но слышала о сенаторе только впечатляющие слова. Адриано ей представлялся, как мужчина средних лет, быть может, даже возраста ее отца. Когда она слышала «сенатор Фоскарини», перед глазами появлялось морщинистое лицо некогда красивого мужчины худощавого телосложения с добрыми, улыбчивыми глазами, поседевшими волосами и благородной улыбкой. Она нередко слышала, как хорошо о нем отзывается не только лекарь Армази, но и та же Розалия, восхищенно лепетавшая комплименты в адрес сенатора. Такое всеобщее уважение со всех сторон вызывало в душе Каролины немалую долю уважения к этому незнакомому мужчине.

Поэтому, когда она услышала стук открывающейся двери и пытливо посмотрела в ту сторону, откуда должен был появиться этот человек… ее лицо застыло в неописуемом изумлении и смущении. Перед ней предстал высокий молодой мужчина, лет двадцати семи-тридцати, с очертаниями крепкого тела, выделяющегося сквозь слегка расшнурованную белую рубаху со свисающими рукавами. Надетый поверх рубахи легкий безрукавный колет каштанового цвета, распахнутый и обнажающий верхнюю часть мужской груди, лишь до бедра покрывал крепкие ноги, облаченные в темно-коричневые укороченные штаны, столь актуальные для нового времени. Сумев лишь восхититься безупречным мужским станом, Каролина вдруг отметила для себя, что сенатор обладал безупречным вкусом в моде и ношении мужских одежд, в своих моделях, лишенных чрезмерной обтекаемости, что визуально способно смягчить внешний вид.

Глаза Адриано, беспокойно глядящие на нее, слепили блеском мужественности и некоего дивного благородства, так редко присущего мужчинам его возраста. Он галантно проявил почтение, затем попытался улыбнуться, но что-то словно мешало ему, пока он решился шагнуть ближе к ней.

«Боже милостивый, как же она исхудала!» – промелькнула мысль у ошеломленного Адриано. Он никак не ожидал увидеть ее настолько истощенной: некогда сиявшее жизнью личико побледнело и осунулось. Темные круги под глазами и вовсе опечалили поникший голубоглазый взгляд. Из-под длинных рукавов симары выглядывали худенькие, просто тощие пальчики. Даже локоны, льющиеся прежде медовым цветом, сейчас заметно потускнели… Но она улыбалась… Боже, она улыбается… что может быть прекрасней?! Сжавшееся от боли сердце затрепетало при виде ее слабой улыбки.

Каролина в растерянности заерзала в кресле, из которого великодушная Лаура запретила ей подниматься. Однако обострившаяся боль в плече бездушно напомнила о необходимости поберечь себя, поэтому, выпрямив осанку, синьорина с нетерпением ожидала, когда сенатор подойдет поближе.

Поборов в себе чуждую ему неуверенность, Адриано решительно прошел к ней ближе и остановился напротив, ощущая, как его сердце глухо тарабанило в груди. В какое-то мгновение ему почудилось, что он услышал такт и ее тихого сердцебиения. Наконец сенатор все же решился поднять глаза и устремил свой взор на синьорину.

Он взял ее худенькую ручку и с почтением приложил к ней уста. Этот жест вызвал легкий румянец на ее щеках и игривый блик в глазах. Это немного оживило ее изможденный облик.

– Вы не балуете меня своим присутствием, сенатор, – едва вымолвила оторопевшая Каролина.

– Прошу простить, Ваша милость, мне мою бестактность. Но за время моего отсутствия в Венеции скопилось множество неотложных дел, – с оправданием ответил он, и его взгляд снова застыл, разглядывая ее.

Каролине показался его голос до боли знакомым, словно родным. На мгновенье она задумалась, вспоминая, где могла бы общаться с сенатором.

– Вас смутил мой болезненный вид? – спросила она с легким огорчением.

– Нет-нет, что вы, синьорина, – он попытался улыбнуться…

– Не оправдывайтесь. Меня он также смутил, когда я посмотрелась в зеркало.

Эта ироничная и милая улыбка… Адриано готов был танцевать от счастья.

– Вы прекрасны… и самое главное, что идете на поправку… Я невероятно беспокоился о вас…

– Сенатор Фоскарини, не сочтите за невежество, но все же я начну нашу беседу с вопросов, порядком измучивших меня за это время. Я никак не могу объяснить себе, как, впрочем, и прекрасная семья Армази не в состоянии объяснить мое пребывание в вашей республике. Вы беседуете со мной, будто мы довольно давно знакомы с вами, и, по правде говоря, меня также посетило это удивительное ощущение… – она запнулась и в какой-то момент отвлеклась мыслями. – И все же, скажите мне, что произошло? Последнее, что помнится мне, – это полыхающее пламя, кровь, крики… – окунувшись в воспоминания, она вздрогнула. – И в этом всем смутно помнится мне лицо моего друга…

– Вашего друга, очевидно, зовут Маттео? – спросил он.

– Да, – оживленно ответила она. – Вы знакомы с ним?

– Доводилось встречаться… В ту ночь я на своем судне вынужден был остановиться близ берегов Генуи и сойти на сушу. Сказать по правде, сведения о предстоящей войне в Генуе стали тому причиной. Причем, их я получил от флорентинца в письме. Не буду углубляться в суть политических вопросов, но мои друзья из Ливорно и Флоренции могли оказаться замешанными в этом вопросе, потому мне пришлось отправиться на разведку ситуации.

Нужно признаться, что втайне Адриано полагался на женскую наивность, присущую юной красоте, и неумение разбираться в происходящих вокруг событиях. Не ведал он и о том, что эта особа не станет слепо верить всему, а в будущем непременно обдумает каждое его слово, и потому он продолжал:

– Мой друг-флорентинец оказался знакомым вашего отца, многоуважаемого герцога Лоренцо да Верона, потому и надеялся прибыть вовремя, до начала печальных событий. По словам флорентинца (поскольку он желает оставаться неизвестным, я сохраню его имя в тайне), в его замыслах состояло оказать необходимую и возможную помощь вашей семье. Однако до места действия нам не пришлось добраться: на берегу нам встретился, как он представился, Маттео Гальди, с вами на руках, моля о помощи. К сожаленью, не владею достоверной информацией о том, каким образом вы оказались с ним. Но ваше тяжелое ранение требовало сиюминутной помощи, а на моем судне в тот момент находился Витторио Армази, тут же принявшийся за ваше лечение. Все получилось как-то довольно быстро и суетливо… Признаться, мой друг попросил побеспокоиться о вас, поскольку в своих владениях оставить вас он не имел возможности. Судить об этом не имею права, но он отметил, что при первом же случае он или кто-либо из ваших родственников заберет вас из моих владений.

Заметив ее взволнованный взор, Адриано ясно осознал, что ему лучше смолкнуть, иначе беспокойство чревато ухудшением ее состояния.

– Как по мне, то довольно странно, что Маттео оставил меня во власти незнакомых ему людей, – с подозрением прищурившись, отметила она.

– Он намеревался отправиться с нами, – кивнул головой Адриано. – Однако, по неизвестным мне причинам, в последний момент передумал и вернулся в Геную.

– И все же я не в силах уяснить все это, – промолвила задумчиво она. – Я помню, что Маттео кричал… сквозь эти ужасные звуки… о каком-то побеге… требовал, чтобы я бежала с ним… но я ответила… – она словно опомнилась и пытливо посмотрела на сенатора. – Герцог… герцогиня… мои родные… что с ними?

Вопрос прозвучал требовательно, но Адриано, несомненно, к нему готовился.

– Мне бы крайне не хотелось вас расстраивать, синьорина, но о судьбе герцога и герцогини Маттео говорил невнятно. Знаю лишь, что палаццо сожжено, обеими сторонами пережито тяжелое сражение. Единственное, что сообщил крестьянин: ваш отец тяжело ранен в бою… Глубочайше прошу прощения, но я не располагаю сведениями о последствиях мятежа. Я велел гонцам, отправляющимся в Геную, обо всем разузнать.

Его слова заставили Каролину обеспокоиться: ее глаза растерянно забегали по комнате, а из груди стали вырываться тихие хрипы, похожие на всхлипы и рыдания. Казалось, что девушка начала задыхаться.

– Синьорина… синьорина, что с вами? Вам дурно?

Адриано поддержал ее, когда, вставая из кресла, она едва не упала. Он обхватил ее крепкими руками и уложил на кровать.

– Дышите глубоко, Каролина! – воскликнул он. – Вдохните же воздух!

У нее раскалывалась голова, и почему-то заболело сердце. Каролина попыталась сделать вдох, и в самом деле почувствовала себя немного легче. В порыве нахлынувшего беспокойства сенатор прижал ее к себе, словно пытался утешить и своим телом вдохнуть в нее жизнь. Коснувшись синьорины, его охватило желание прижать ее к себе еще крепче, но она стала еще более хрупкой, чем была прежде, и Адриано попросту боялся ее раздавить. Необычайная волна неведомого чувства прошлась по его телу, окатывая Фоскарини мягко сотрясающим теплом. Ему следовало бы ослабить свои крепкие объятия, но он оказался не в силах подчиниться этой надобности!

Да и сама Каролина в этот самый момент крайне не желала бы этого: ее посетило неописуемое, но уже знакомое чувство защищенности и спокойствия. Она склонила голову ему на плечо и ощутила, как слезы беспомощно катятся по ее щекам. Адриано почувствовал, как у него увлажнилась рубаха от боли, исходящей из ее души.

– Постарайтесь успокоиться, милая синьорина. Недаром я не желал говорить вам обо всем сейчас, пока вы не окрепли…

Он заставил себя оторваться от ее прекрасного тела и помог улечься на подушки.

– Нет-нет, сенатор, я ведь должна знать правду…

«Правду… правду… правду…» – прозвенело в его ушах, как оглушительное эхо. Нехорошо получается – как раз этого синьорине не пришлось от него услышать. Но как можно сказать правду, если при прозвучавших словах она едва не лишилась чувств?

– И почему же он так просто отдал меня вам, я не понимаю, – вымолвила Каролина, и Адриано заметил, что она уже устала от их разговора.

– С вас довольно новостей на сегодня, синьорина, – ответил он, но ее умоляющий взгляд заставил его продолжить. – Как сказал сам Маттео: ваш отец поручил ему спрятать вас, ибо ваша жизнь в опасности…

– Поразительное стечение обстоятельств, – пролепетала Каролина и прилегла на подушки. – Я, и впрямь, устала… позовите лекаря Армази…

– Ну и как ты хочешь, чтобы я сказал ей правду? – Адриано посмотрел на Витторио испепеляющим взглядом. – Я лишь «размыл» действительность, даже не ставя ее в известность о печальных событиях, на самом деле имевших место быть, как она едва не потеряла сознание…

– Вынужден согласиться, Адриано, что тут ты прав, – согласился Витторио, вымывая руки. – Говорить ей что-либо еще рано – она очень слаба.

– Витторио, когда я могу ее забрать к себе во дворец? – спросил Адриано, задумчиво и бесцельно глядя в окно.

– Завтра ночью. Хочу еще сутки понаблюдать за ней, – ответил Витторио. – Я дам рекомендации Урсуле, как за ней ухаживать. В твоем палаццо ей будет куда лучше. В моем доме нет условий, достойных дамы такого уровня.

Адриано ценил честность лекаря, но сейчас он не желал слышать от него подобные вещи.

– Витторио, у вас замечательный дом, который благоухает чистотой. Причем, оно чисто не только визуально, но и духовно. Я и так обременил всех вас, оставляя Каролину здесь…

– Ох, Адриано, ты глупец, если думаешь, что моей семье тяжело помочь тебе, – Витторио по-дружески обнял Фоскарини. – К тому же она – прелестный человек. Это заметили все мы. Ты перевезешь ее к себе, а что дальше? Тебе ведь скоро отбывать в Рим…

– Это так: я отправляюсь туда по делам республики. Но через пару недель я рассчитываю вернуться в Венецию. За это врем я мне уже что-нибудь станет известно о последствиях событий в Генуе.

Пока Адриано пребывал в Риме, решая политические вопросы республики, Каролина находилась в его палаццо и постепенно набиралась сил. В последний раз ей довелось наслаждаться присутствием Адриано лишь в ту ночь, когда он перевозил ее из дома Витторио в свои владения.

Тогда, к великому разочарованию синьорины, их общение с сенатором оказалось весьма кратковременным. На том сказалась ее слабость, лишившая ее непринужденного общения. И по неведомой для Каролины причине она боялась обронить неуместные фразы, а потому предпочла сторониться общения с ним. А он, в свою очередь, лишь временами беспокоился о ее самочувствии и тихо говорил с Витторио о посторонних делах.

В памяти синьорины остался тот прекрасный момент, когда она впервые проснулась в теплой уютной постели, устланной мягкими перинами и необычайно нежным бельем.

Золотисто-бежевые тона комнаты, сверкающие во власти солнечных лучей, слегка ослепили ее, и Каролина изредка закрывала глаза, позволяя им привыкнуть к яркому свету, который пропускали в комнату три высоких окна. Напротив высокой кровати, завешанной светлым балдахином, стоял красивый большой комод, на котором находилась высокая фарфоровая ваза, исписанная неведомыми для Каролины символами. В вазе благоухали свежие розы белого цвета.

Над комодом висел портрет в коричневом обрамлении, где в нежно-розовых тонах изображалась довольно красивая молодая женщина с задумчивым ласковым взглядом.

Сладко потянувшись, Каролина вновь осмотрела отведенные ей сенатором покои и отметила про себя тонкий вкус хозяина дома, который гармонично играл в сочетании светло-коричневых оттенков с округлыми формами всех предметов интерьера. Причем, каждая, даже самая незначительная мелочь в комнате казалась не лишней, а дополняющей обстановку.

Каролина безмерно благодарила Витторио за его радушие и гостеприимность, но здешний изысканный интерьер необычайно влиял на ее настроение. Именно поэтому ее радовал переезд в палаццо Фоскарини.

В имении сенатора до сих пор ей приходилось сталкиваться лишь с управляющим Бернардо и горничной Урсулой, относившимся к синьорине с большим почтением. Ни одна прихоть ее милости не оставалась без внимания, хотя никто из челяди не мог себе объяснить появление этой дивной синьорины в сенаторском палаццо. Однако даже напыщенное гостеприимство и радушие, игравшие на лицах прислуги, убедили Каролину в том, что Фоскарини беспокоится о ее комфорте, а значит, опасаться ложности его намерений ей не стоит.

Она восхищалась благородством и мудростью доктора Армази, поэтому всегда с нетерпением ждала его прибытия, дабы приятно пообщаться с ним за чашечкой чая. Этот милый мужчина до того казался ей поразительно интересной личностью, что она чувствовала в нем что-то родственное с ее дядюшкой из Франции, двоюродным братом матери, с которым, впрочем, ей приходилось видеться всего несколько раз.

В палаццо сенатора никто из знатных господ не появлялся в его отсутствие, поэтому Каролине приходилось довольствоваться общением лишь с прислугой и семьей Армази. Надо отметить, что до своего отъезда сенатор оставил ей письмо, извещавшее синьорину о некоторых условностях.

Во-первых, сенатор рекомендовал ей представляться синьориной Каролиной Диакометти до тех пор, пока он не получит сведений о судьбе герцога. Во избежание распространения информации о довольно известном в Генуи имени и для сохранения ее персоны в безопасности, она согласилась с просьбой сенатора и последовала ей. Во-вторых, сенатор просил называться не иначе, как его кузиной из Флоренции. Это было ясно, – надо же как-то изъясняться по поводу ее пребывания в его владениях. И, в-третьих, сенатор строго-настрого рекомендовал ей и поручил это под контроль Бернардо покидать его палаццо исключительно в сопровождении одного из четырех стражников, контролирующих его имение.

Все же… ее не переставали удивлять казавшиеся странными предположения о сотрудничестве отца-герцога с венецианцами. Она не раз обдумывала слова Адриано и улавливала в этой истории какие-то неувязки. Дивное совпадение: его корабль оказался у генуэзских берегов в такой подходящий момент. Отец передал ее в руки крестьянина-Маттео… Она ясно помнит их весьма импульсивный спор в разгар битвы. Хотя об этом сенатор может и не знать наверняка. А Маттео отдал ее венецианцу… Так просто он не мог этого сделать! И потом, куда делся сам крестьянин? Самое ужасное, что ответы на эти вопросы ей доведется услышать не менее чем через неделю.

Одно Каролина понимала наверняка: сенатор Фоскарини желает добра. Ей ничего не запрещается, с нее ничего не требуют, ее не держат взаперти, хотя выходить на улицу Витторио еще не позволял только по той причине, что она еще не окрепла.

И все же без движения синьорина не представляла себе жизни и, как только смогла самостоятельно подниматься, очень скоро изучила каждую комнату дворца. Обустройство палаццо и гармоничное сочетание цветов мебели синьорину слегка удивили – для мужчины весьма похвально иметь тонкий вкус к обустройству своего интерьера. Все имело свое место, свое назначение. Ничего лишнего, и даже картины на стенах и расписанная фреска, как рассказывала Урсула, для Адриано имели какое-то особенное значение.

Горизонтальная проекция палаццо Фоскарини, к удивлению Каролины, предусматривала просторные коридоры, словно лабиринт, выводящие к другим комнатам. К примеру, покои сенатора, как стало известно гостье, располагались на одном этаже с ее комнатой, через два коридора в самом торце палаццо. Причем, как она вычислила, его окна выходили, вероятнее всего, на задний двор, омывающийся тихим канальчиком.

Особенно во владениях сенатора Каролине пришлась по душе невероятно обширная гостиная, отделанная в роскошной игре серых и фиолетовых оттенков на мраморных стенах. Орехового цвета мебель, местами обитая гармонирующим цветовой гамме ониксом, всем своим видом подчеркивала внутреннее величество господствующего здесь человека. Дивным украшением этой комнаты стали изделия из стекла, которыми так славилась Венеция. Очевидно, расположив эти декорации в центральной комнате, сенатор предоставлял возможность своим гостям по достоинству оценить все мастерство местных профессионалов.

В одном синьорина вела себя несколько своевольно, но в чем отказать себе просто не могла – так это в чтении. Она знала, что требованиям духовенства и знати к воспитанию женщин в Венеции отдавалось еще больше внимания, нежели в Генуе, поэтому на чтении и образованности прекрасной половины республики стояло жесткое вето. Но Каролина оправдывала себя тем, что она не венецианка, и считала себя вправе игнорировать требования республики, которые вполне могут остаться в тайне.

Тяжесть на сердце Каролины не растворялась ни в читаемых книгах, ни в общении с доктором Армази, ни в прогулках по имению Фоскарини, имевшему выход и на задний двор, где располагался небольшой сад и цветочная плантация. Каролина знала, что в Венеции, в силу ее «плавающего» проекта, даже небольшая горстка земли с деревьями и растительностью стоила очень дорого. Поэтому она сделала вывод, что сенатор Фоскарини обладает неисчисляемым богатством.

Услышав восторженные крики и шум, доносящиеся с улицы, девушка отвлеклась от чтения книги, позаимствованной в библиотеке сенатора, и с любопытством посмотрела в сторону распахнутого настежь окна. Последующий за этим радостный возглас Урсулы, донесшийся из коридоров палаццо, заставил синьорину вскочить с кресла и броситься к окну, дабы устремить свой взор на происходящее за пределами палаццо.

Водную гладь Гранда[10] рассекали несколько гондол парадного убранства. Первая из них, самая величественная и огромная, обитая золотом и дорогими тканями, бесспорно, принадлежала венецианскому дожу. Под управлением двенадцати гребцов, это плавательное средство разительно отличалось от прочих невероятно роскошным видом, и в нем правитель Венеции торжественно восседал, словно на троне. Затем следовали не менее изысканные гондолы прочих венецианских патрициев, среди которых Каролина и принялась разыскивать Адриано Фоскарини, однако ее внимание растерялось среди такого множества людей.

И пока синьорина всматривалась вдаль, к молу Фоскарин и причалила долгожданная гондола сенатора. И в толпе приветствующих венецианцев и летящих в сторону аристократии цветов и лент, плавно падающих на темно-синюю поверхность Большого канала, она, наконец, распознала Его. Внутри нее нечто трепе тало и безудержно вырывалось наружу. Ее дыхание на мгновенье замерло, когда ступивший на берег сенатор, бросил беглый взор на распахнутые окна своей гостьи, выходившие со второго этажа прямо на Большой канал. Боясь, что он заметит ее, Каролина спряталась за бархатную бежевую портьеру, продолжая наблюдать за сенатором с превеликой осторожностью.

Ощущая себя неспособной совладать со своими чувствами в терпеливом ожидании его приглашения через прислугу, Каролина посмотрелась в зеркало с намерением сию минуту спуститься навстречу Адриано Фоскарини. Пощипав себя за щечки, она заменила бледноватый цвет лица эдаким натуральным румянцем, а уста подвела светлым кармином. С привычной для ее пылкого нрава опрометчивостью Каролина бросилась к дверям, совершенно забыв о своем состоянии, но резкая боль в плече, которая до сих пор мучила девушку, тут же напомнила ей об осторожности.

– Нельзя же терять чувство собственного достоинства! – словно воспитывая себя, буркнула Каролина под нос и, гордо выпрямив осанку, сдержанно направилась в вестибюль.

Он разговаривал с Урсулой, стараясь сосредоточить свой взор на ней и не подавать признаков своего волнения, но шорох позади него со стороны широкой лестницы, ведущей на второй этаж, заставил сенатора резко обернуться. Каролина старалась спускаться гордо и спокойно, однако ноющая боль в плече не позволяла ей держать осанку. Приложив руку к ране, скрытой желтым платьем, расшитым серым орнаментом, купленным для нее Урсулой, Каролина с нескрываемым смущением устремилась куда-то в сторону, не глядя на взволнованного сенатора, буквально поглощающего взглядом ее блистательную красоту. Удивительно быстро ее настигло дивное волнение, и она даже побоялась, что ее голос слабо вздрогнет во время приветствия.

Обуздав и свои весьма противоречивые чувства, Адриано решительно направился к ней и ощутил, как дрогнула его сильная рука, на которую оперлась маленькая женская ручка. Почувствовав прикосновение ее нежной кожи, сенатор с недоумением для себя задержал в себе вдох и устремил свой страстно-обжигающий взгляд в ее ликующие топазными бликами глазки.

Каролина уже и забыла, насколько сенатор красив и мужественен. И сейчас она поняла, что помнила лишь его очертания: лишенная твердости сознания память не позволила ей запечатлеть его прекрасный образ в своих представлениях. И сейчас к ней вернулось убеждение, что более симпатичного мужчину, в котором мужественные черты лица так сочетались с крепким телом, она никогда не видела. Короткие смоляные волосы Адриано Фоскарини слегка завивались и придавали некий шарм его глубокому взгляду страстных карих глаз с блеском такой горячей гордости в них. Ей не хотелось отводить от него взгляд, но дабы Адриано не почувствовал себя неловко, она опустила глаза и как-то монотонно произнесла:

– Я с нетерпением вас ожидала, сенатор Фоскарини. Эти три недели стали для меня пыткой.

Внутренне он с удовольствием отметил, что дама значительно посвежела за это непродолжительное время. Изможденный болезнью взгляд ожил прежней любовью к жизни и красотой. Невероятная элегантность читалась в каждом ее движении. Синьорина вновь благоухала, словно июньская роза. А он, наслаждаясь возможностью созерцать ее стройный стан, так грациозно проплывающий мимо него, продолжал оставаться безмолвным.

– У меня к вам много вопросов, – казалось, сдержанно изрекла она, но ее последующий за словами взгляд содержал в себе едва скрываемые порывы к кокетству.

Утешая себя тем, что Каролина – гражданка Генуи, сенатор настроился на сухую беседу, в которой обязывал себя сохранить чувство долга перед Венецией. Он так решил, пока пребывал в поездке. Недопустимо добиваться сердца женщины, являющейся гражданкой вражеского государства. Эта тяжесть будет преследовать его всю жизнь, если он позволит себе ослабеть перед ней… И дело не в том, что он боится неприятностей, которые могут вызвать в венецианском обществе сведения о гражданке Генуи в его доме. Его самого беспокоила личная ответственность за предательство по отношению к республике… И, бесспорно, за безопасность жизни также.

– Прошу простить, синьорина, я и впрямь задержался в Риме. Извольте поинтересоваться, как ваше самочувствие? – вспомнив о том, что не поздоровался с ней должным образом, Адриано прикоснулся устами к ее руке.

– Благодарю, сенатор, уже значительно лучше, – с улыбкой ответила она. – Со мной прекрасно обходились и ваши люди, и семья лекаря, несомненно. Я безмерно благодарна вам, сенатор, за то, что вы оказали свою бесценную помощь в моем выздоровлении.

– Прошу вас в гостиную, – он обернулся к Урсуле, чтобы о чем-то распорядиться, но Каролина перебила его.

– Прошу простить за дерзость, сенатор, – шепотом промолвила она, – но, с вашего позволения, мы побеседуем в вашем кабинете? Я не желаю, чтобы нас кто-то слышал.

Изумление читалось на его лице и в глазах Урсулы. Воцарившаяся тишина привела Каролину в легкое замешательство. Разумеется, она знала, что и в Венеции женщины подвергаются выполнению тех же правил, что и в Генуе, и кабинет являлся сугубо мужской территорией. Но оказавшись в чужой республике без родительского надзора, ей так хотелось позволить себе немного самовольства. И к тому же расположение кабинета сенатора исключало возможность быть услышанными прислугой, а этого им обоим хотелось меньше всего.

– Как вам будет угодно. Урсула, приготовьте что-нибудь к обеду, – промолвил Адриано и обернулся к Каролине. – Пройдемте, синьорина… в мой кабинет.

Следуя за ним по темному коридору, Каролина пронзала взглядом его сильные плечи и мужественный стан, от которого исходила поразительная мощь. «Удивительно сильный человек, этот Фоскарини», – подумалось синьорине, и после приглашения она прошла за ним, смущенно отводя взгляд.

Каролина с любопытством осмотрела кабинет, отделанный деревом и кожей, обставленный темной мебелью красно-коричневых оттенков, придававших комнате эдакой мужественной солидности. К величайшему сожалению синьорины, ей еще не приходилось здесь бывать, поскольку перед своим отбытием сенатор собственноручно запирал свой кабинет на ключ. Впрочем, ей хватало литературы, которая хранилась в библиотеке его гостиной.

– У вас потрясающий палаццо, сенатор, – промолвила Каролина с блеском нескрываемого восторга в глазах, присаживаясь по его приглашению.

– Благодарю, ваша светлость, – он смущенно улыбнулся. – Я уже навещал Витторио. Мне радостно слышать, что вы довольно быстро идете на поправку. И я счастлив воочию созерцать подтверждение его слов.

– Любезнейший сенатор, я хотела бы поблагодарить вас за все то великодушие и благородство, которым вы окружили меня с тех самых пор, как я оказалась под вашим милосердным попечительством.

Признательность в ее голосе и последняя фраза заставили Адриано расплыться в довольной улыбке.

– Боюсь, что если бы не вы, меня уже не было бы на этом свете.

– Не думаю, что Господь мог бы допустить такую оплошность… – выпалил Адриано и тут же сомкнул уста за свою несдержанность.

Каролина сначала изумилась, а затем смутилась, и ее щечки заметно загорелись румянцем.

– Прошу прощения, – она всеми силами пыталась сдержать улыбку, – мне не совсем ясны ваши замечания…

Адриано осознавал, что ему удается с невероятным трудом держать с ней должную дистанцию. А как только он попадает в поле ее обаяния, то ему становится еще сложнее контролировать свои эмоции…

– Простите, синьорина. Я хотел сказать, что… такие прекрасные события, как ваше чудное спасение, не происходят без видимой причины… – замялся он. – И для меня очевидно то, что Сам Всевышний оберегал вас, не позволяя погибнуть.

Каролина видела его смятение, но не могла оставить эти слова без внимания. Она ясно ощущала, что ей приносило удовольствие его смущение.

– Вы желаете сказать, что я достойна божественной пощады? Но откуда вам это знать?

Ее заискивающий взгляд заставил его улыбнуться. Это бесполезно – нет сил сдерживать порывы отметить ее необыкновенную сущность.

– От вас исходит неимоверное душевное тепло, – ответил с легкой улыбкой он. – Полагаю, такого объяснения вам достаточно?

Перед ее глазами тут же встал полюбившийся незнакомец в маске, который говорил тогда о сиянии ангелов, излучаемом ею. Озаренная догадками, Каролина с надеждой посмотрела на сенатора, но тут же поникла, осознав невозможность такого совпадени я. Скорее, она воистину излучает некое тепло, которое способны ощутить мужчины…

– Я благодарю вас, сенатор, за такие лестные слова в мой адрес, – ответила она, совладав с собой, – но боюсь, что вы совсем мало меня знаете. Я – строптивая и характерная дама.

– Как изволите, – с улыбкой произнес Адриано, – но я останусь при своем мнении.

– Вернемся к нашей беседе о том, что произошло в ту роковую ночь, после которой я оказалась у вас. Прошу не принимать за дерзость мое замечание, сенатор, но я заметила в вашем рассказе некоторые неточности и смущающие меня совпадения. Мне ничего не известно о флорентийских друзьях герцога. Но, если память не изменяет мне, его дела имели преимущественно внутригосударственное направление. Признаться, меня он в это не посвящал, потому судить о том я не могу. Но во Флоренции, в коммуне Фильине, проживает моя тетушка, сестра герцога. Ваш приятель должен быть об этом осведомлен. Отчего же меня не направили в ее владения?

– Мне об этом не сообщалось ровным счетом ничего! – тут же нашелся Адриано. – Однако в любом случае дорога в Фильине из самого порта заняла бы слишком много времени, а ваше состояние являлось крайне критическим. Мы не стали терять время.

– Я вас понимаю, – согласилась она. – Однако тут же у меня возник вопрос о Маттео: вы не находите, довольно странным совпадение, что он оказался близ лагуны, в которой стоял ваш корабль, хотя, как известно, в этом месте стоят лишь суда, желающие остаться незамеченными. К чему Маттео направлялся бы в то место?

– Ох, синьорина, – улыбнулся Адриано, – со всем уважением, но откуда же мне могут быть ведомыми эти подробности? Как вы оказались в его руках, а он – в обозначенном месте, мне неизвестно. – Адриано опустил глаза в стол, и его замешательство стало очевидным. – Я смогу сказать вам то, о чем был сведущ наверняка.

– Вы лукавите, сенатор! – она словно вынесла приговор, – так уверенны были ее слова. – Вы знаете больше, чем я предполагаю.

Адриано поднял изумленный взгляд и посмотрел в ее сияющие торжеством глаза. Нет, от нее не исходил гнев или недовольство, скорее всего, это была женская пытливость и невероятная интуиция, остающаяся для сенатора загадкой.

– Если вы имеете в виду информацию, которую я обязался для вас раздобыть, то могу вас заверить, что восстание в Генуе подавлено, виновников в мятеже приставили к ответственности, и они понесут наказание. Двух герцогов убили в период сражений. Кого-то из выживших дворян намереваются обвинить в сговоре против правительства. Я направил письмо с гонцом в ваши владения, чтобы получить более точную информацию. Ответа жду не менее чем через две недели.

На самом деле Адриано соврал по поводу Лоренцо, но он воистину не знал, что с ним на самом деле, поэтому поручил подтвердить данные о его смерти своему человеку. По поводу обвинения в сговоре с крестьянами в Генуе и впрямь ходили такие слухи, но они остались лишь подозрениями, и на данный момент – беспочвенными.

Каролина опустила глаза.

– Две недели… Вновь ожидание…

Он заметил, как ее тоненькие пальчики нервно затеребили шелковый платок.

– Синьорина, вам ведь понятно, что произошло… – с грустью и тревогой изрек Адриано. – И я должен вас предупредить, что вести из ваших земель могут стать причиной как радости, так и боли. Прошу вас не делать сейчас преждевременных выводов, но быть готовой ко всему! Мне в этой ситуации также не все ясно.

– Прошу простить меня, сенатор, за то, что обременяю вас своими сомнениями. Но меня откровенно изумляет тот факт, что я очутилась именно в Венеции! Вначале я предполагала, что венецианская армия в союзе с крестьянами напала на… генуэзских дворян, – она посмотрела на сенатора и увидела, что он помрачнел, когда осознал ее догадки.

– Нет, ваша милость, – сухо отрезал он, – Венеция не участвует в подобных сговорах. Нас устраивает Туринский договор, который мы заключили с Генуей еще в тысяча триста восемьдесят первом году.

Каролина почувствовала вину в том, что стремилась уличить Адриано в обмане. Она опустила голову и смолкла. Но сенатора задела подозрительность Каролины.

– Прошу прощения, синьорина… – голос Адриано зазвучал, словно гром с небес, хоть в нем и слышались попытки смягчить в себе гневные порывы. – Скажите, вы чувствуете себя здесь пленницей?

– Ну что вы, сенатор… Я, скорее, пленница обстоятельств, но не ваших владений. Простите, если посмела обидеть вас…

– Обижаться – это удел женщин, – сенатор отошел к окну. – Все, чего я хотел больше всего на свете в отношении вас, – это спасти вам жизнь, заверяю вас. Не знаю, чем было вызвано это желание, но я не смог бы оставить вас умирать на побережье Генуи, будь я даже в одиночестве, без своего друга-флорентинца. Хотя я и понимал, что иду на неимоверный риск, спасая вам жизнь. Наши республики, хоть и формально являются союзниками, внутри себя таят прошлые обиды. В этом вы отчасти правы… Именно поэтому я попросил вас иметь в виду, что для всех венецианцев вы – уроженка Флоренции. Это облегчит и мою участь, и вашу. Обещаю, милейшая синьорина, я сделаю все, чтобы разузнать что-либо о ваших родных. Но поймите и еще один момент: если ваш отец жив и его обвиняют в политическом сговоре с крестьянами, вам лучше переждать эти времена у меня…

– Мне неловко обременять вас, сенатор, – тихо промолвила Каролина.

Его строгий тембр заставлял ее чувствовать себя зажатой в тесном углу. Это ощущение ей знакомо из общения с жестким отцом. Но когда Адриано обернулся, камень этого ужасного ощущения упал с ее плеч: на его лице сияла удивительная улыбка, и из уст послышался мягкий тембр:

– Синьорина, в моем доме уже давно не гостевала такая прекрасная дама, как вы. Невзирая на внешнюю радужность палаццо, его стены за последние годы помнят только ужасающую звенящую тишину и тени, бродящие по его коридорам.

– Отчего же тени? – изумилась Каролина. – Разве вы настолько мрачны?

Она продолжала сидеть в высоком кресле напротив него, сдерживая осанку. В этот самый момент Адриано заметил, как один золотистый локон выбился из собранной на макушке копны волос и, завиваясь, небрежно упал на невероятно изящный изгиб тонкой шеи. И его взгляд вновь не удержался от соблазна лицезреть ослепительную красоту ее облика – от макушки до скрытой под неглубоким вырезом груди, на которой сенатор предпочел остановиться.

Когда он вернул свой взор в ее прекрасные глаза, Каролина заметила в нем некоторое сожаление, а на устах – отчего-то горькую улыбку, что, несомненно, удивило ее.

– Порой здесь настолько тоскливо, – внезапно отвернувшись, промолвил он, – что я и сам ощущаю себя тенью, отчего и стараюсь избегать одиночества. Поэтому можете не сомневаться, что ваше присутствие в моем палаццо заставит меня бывать здесь чаще. А теперь, прошу простить, прелестнейшая синьорина, но мне крайне надобно проверить почту, которой за это время скопилось достаточно…

– Ах, да, сенатор. Прошу простить мне мою наглость. Я и впрямь порядком отвлекла вас. С вашего позволения…

Как только она покинула его кабинет, Адриано присел за стол и в отчаянии схватился за голову. В какой-то момент он ясно осознал: находясь в обществе синьорины, он чувствует себя не способным совладать с переполняющими его чувствами. И даже сейчас, когда ее облик исчез за толстой дубовой дверью, перед глазами сенатора всплывал гордый взгляд этой дивной особы, пытливый блеск в голубых глазах, стройный стан прекрасных линий ее тела. Мужское сердце отчаянно колотилось. Даже мгновенье в ее обществе казалось ему пыткой: он жаждал владеть ею. Причем владеть не только великолепным телом, но и прекрасной душой.

Подумать только – насколько ей удается сохранять сдержанность и такт во время общения! И как бы ей ни хотелось блеснуть умом, дама заметно ограждала себя от этого. При этой мысли Адриано заметил, что в Генуе, когда он и Паоло стали свидетелями ее ссоры с Маттео, она вела себя совершенно иначе. Неужто синьорина могла повзрослеть за столь короткий срок?

Адриано перевел дух и принялся задумчиво перебирать конверты, принесенные только что Бернардо. Но даже неотложность дел не сумела позволить сенатору совладать с чувствами. Еще, чего доброго, не хватало в обществе синьорины утратить свой беспомощный рассудок! Надобно научиться держать в руках это безумное сошествие, всецело охватившее его! И в его руках сделать это!

Оставшись наедине со своими мыслями, Каролина вновь почувствовала беспокойство. Нечто внутри нее не позволяло доверять сенатору всем сердцем, хотя ей отчаянно хотелось этого. Но с такой же отчаянностью она искала в его словах подвох.

Ее не покидала мысль, что он – венецианец, а отец зачастую нелестно отзывался о гражданах этой республики, обращая внимание на их недостойные поступки по отношению к генуэзцам. Несомненно, враги не в состоянии признать достоинства друг друга, поскольку их ослепляет ненависть. Вероятнее всего, что и она, Каролина, поддалась этим чувствам, всеми силами ожидая от сенатора Фоскарини раскрытия его «истинной» сущности. Вторя себе внушаемые ей с детства слова, она подсознательно отказывалась верить в искренность великодушия сенатора Фоскарини, и потому она полагала, что его действия скрывают в себе некую фальшь. Хотя, если рассудить здраво, то ее выводы приобретают черты абсурда: к чему сенатору обижать ее? Ведь он решился на довольно отчаянный шаг: тщательно скрывает ее истинное происхождение, дабы укрыть ее от злонамерений своих соотечественников. Хотя, быть может, он больше печется о своей шкуре?

Каролина прилегла на перину, бесцельно всматриваясь в потолок. Все, что беспокоило ее сердце больше прочих переживаний, – это один только вопрос: где сейчас ее родные? Живы ли? Эти мысли вызвали в ее груди тяжелое дыхание и готовность пролить слезу отчаяния. А если отец жив, и его обвиняют в сговоре с крестьянами? Господи, да зачем бы ему это было необходимо? Какому герцогу это выгодно? Разве что для крупного гражданского переворота и полного свержения власти… Очевидно, этим и руководствуются обвинители.

Боже милостивый, да она же сама водила дружбу с крестьянами, в которой ее так часто упрекал герцог! Просветленная этой мыслью, Каролина поднялась и в раздумьях прошлась по комнате к дверям, затем обратно, словно по иронии ища подтверждения своим мыслям в закоулках комнаты.

Сколько сплетен разбрелось тогда по обществу и все из-за ее непослушания! Ведь отец неоднократно приказывал ей не проказничать, не общаться с простолюдинами, не позорить его имя… А ей все было нипочем! Разве она вслушивалась в смысл его слов? Все, что беспокоило ее, – это манящее «вето» на ее свободе! Но теперь герцога могут обвинить в предательстве, заключить в кандалы и приговорить к смертной казни. Потому что у них есть для этого небезосновательные доводы. Сердце Каролины оглушительно забилось от этой мысли, по телу прошла дрожь, и комок, подошедший к горлу, вырвался наружу громкими рыданиями. Нет, она не может этого допустить! Неужели ее отец погибнет из-за ее детских глупостей, бездумно совершенных в прошлом?

Все мысли словно взрывались в ее голове какой-то безудержной вулканической лавиной. Каролине хотелось остановить непрестанные слезы, но она зашлась еще большим плачем, будто вся накопившаяся за это время боль стремилась вырваться наружу.

В этот момент проходивший мимо ее покоев Адриано услышал ее рыдания и распахнул дверь в ее комнату, даже не подумав о том, что своим вторжением нарушает определенные нормы. Каролина лежала на своей постели и сокрушалась в рыданиях. Адриано поспешно подошел к ней и присел рядом, пытаясь словесно успокоить разыгравшуюся истерику. Слезы женщин – самое невыносимое, что ему приходилось когда-либо видеть! Но они так часто в себе таят скрываемую суть многих весьма запутанных вещей.

– Синьорина, что произошло?

– Уйдите… оставьте меня, – сквозь рыдания молила Каролина, – вы все равно… не сможете помочь…

– У вас приступ истерики, а вы говорите, чтобы я ушел? – возмущенно произнес Адриано, подошел к тумбе и налил из графина в стакан воды. – Простите, но мое воспитание не позволяет оставить вас в таком подавленном состоянии…

Каролина взяла протянутый им стакан и жадно отпила из него. Немного успокоившись, она села на край кровати подле Адриано и какое-то время молчала, пытаясь сдержать очередные позывы к плачу.

– Синьор Фоскарини, если моего отца арестуют из-за подозрения в предательстве, в этом буду виновна только я, – сквозь всхлипы и прерывистое дыхание промолвила синьорина.

– Боже, какое безрассудство! – ответил недоверчиво Адриано.

– Вам ничего обо мне не известно, сенатор, – огорчение в ее голосе исключало всякие подозрения о том, насколько много он знает о ней. – Я очень нехороший человек…

– Так скажите мне, что вы такого преступного могли сделать, чтобы заниматься сейчас самобичеванием…

– Право, мне так неловко об этом говорить… Однако общаться в ваших стенах мне больше не с кем. Все дело в том, что отца могло подвести мое общение с простолюдинами, при котором мною не соблюдались нужные меры для дистанции. Причем в своем детстве и беспечной юности я нахально предпочитала скучные девчачьи игры в своей комнате мальчишечьим забавам среди крестьян, – эта наивная откровенность вызвала у Адриано улыбку. Каролина заметила это, и из ее глаз брызнул очередной поток слез. – Вы смеетесь надо мной! – капризно обвинила его она.

Адриано незамедлительно исправился и заверил:

– Нет-нет, синьорина, что вы. Простите мне мое своеволие, но я представил вас маленькой и озорной девчонкой – разве этот образ не может не вызвать улыбку?

Каролина вытерла слезы и с благодарностью ответила на его ободряющие слова.

– Хочу заметить, что порой вы умеете успокаивать. Хотя и не очень убедительно. Так вот, я бесстыдно проводила время в крестьянской деревне или в нашем лесу, вместо того, чтобы соблюдать манерность в герцогских владениях. В то время как моя сестра Изольда обучалась рукоделию и всем тем знаниям, которыми должна владеть светская дама, я… стыдно признаться, но я обучалась таким вещам, которые для женщины в обществе недопустимы.… О, нет! Они совершенно абсурдны и способны запятнать любое доброе имя.

Тут Адриано вспомнилась беседа на свадьбе Брандини с Орнеллой Бельоджи, когда та обвиняла Каролину едва ли не в распутстве. Разумеется, сенатору хотелось развеять подобные подозрения льстивой особы.

– И насколько они абсурдны, синьорина? Раз уж вы так разоткровенничались… – едва сдерживая на устах улыбку, спросил сенатор.

Каролина заметила, что ее история его забавляет, и ей самой многое казалось смешным, но она устала стесняться этого.

– Признаться честно… – она закусила губу, осознавая всю неловкость своей исповеди, – я сейчас сгорю от стыда… И уж тем более, рассказывая это вам… Боюсь, что ваше мнение обо мне напрочь изменится, но, несомненно, я заслужила этой у части.

«Не могу поверить, что слова Орнеллы окажутся правдой!» – в отчаянии думал Адриано, но терпеливо замер в ожидании ее объяснений.

– К примеру… к примеру… меня научили стрелять из лука, а потом… из арбалета, – он ощущал, как она внимательно следит за его реакцией после каждого своего слова, поэтому всеми силами сдерживал в себе облегченный вздох и улыбку. – Я умела обращаться с оружием и не стыдилась этого.

Теперь он понимал, что переоценил ее стремительное взросление, которым восторгался всего несколько часов назад. Однако после ее слов его изумляло другое: как может в даме настолько искусно сочетаться столько женственности и детской беспечности одновременно?! Просто поразительно!

Ирония в карих глазах венецианца подзадорила Каролину, и далее она продолжала более смело и откровенно.

– Бывало, что крестьянские дети брали меня на охоту и даже рыбалку. И, невзирая на то, что все это приносило невероятную усладу моей душе, мое поведение подлежало еще большему осуждению и запретам. Но это лишь подначивало меня на новые опрометчивые поступки. В конце концов я стала тайком покидать имение, чтобы встретиться с ребятами, минуя при этом даже герцогскую стражу. И немудрено, что суровый отец меня всегда наказывал. Ему или кто-то говорил о моих проказах, или же он сам становился их свидетелем… Так или иначе, мое дурное поведение привело к тому, что в обществе поползли дурные слухи о том, что Лоренцо да Верона потакает крестьянам: прощает им долги, отдает едва ли не даром земли в пользование. Но это такая чушь… Все это оставалось беспочвенными слухами, поскольку аристократия, имевшая общие дела с герцогом и прекрасно знавшая его жесткость, напрочь опровергла любые немыслимые домыслы. Однако сейчас мое поведение может подвести черту под судьбой отца. Если его обвинят в сговоре с мятежниками, ему грозит виселица только из-за того, что когда-то я не смогла сдержать свои порывы неповиновения.

С этими словами Каролина вытерла набежавшие слезы.

– Beata stultica[11], – не сумев сдержать добродушия на устах, промолвил Адриано. – Милейшая синьорина, полагаю, вы преувеличиваете значимость своего прошлого и зря увязываете его с сегодняшними событиями в вашей республике. К тому же, я вам ясно сказал, что сказанное мной нельзя принимать за однозначную правду, пока с подтверждениями не прибыл мой гонец Габриэль. Как только он явится, я непременно поделюсь с вами истинным положением дел.

– О, Адриано, – с благодарностью в голосе ответила Каролина и ощутила, что ее сомнения в сердце по поводу сенатора куда-то совсем улетучились, – моя признательность за ваши поступки в отношении меня безмерна! О, если бы вы знали, как я благодарна вам за вашу милость!

С этими словами она склонила голову ему на плечо, что, разумеется, посчиталось бы в обществе недопустимым жестом, и насладилась ощущением этого долгожданного и прекрасного чувства покоя. Адриано боялся одного: она услышит, как грохочет в груди его сердце от ее невинных, но не позволительных для дамы прикосновений. Эта минута продолжалась недолго, и Каролина взволнованно отпрянула.

– Простите, сенатор, я совершенно забылась… простите за мою фамильярность и это… проявление слабости… даю слово, что впредь буду следить за собой. Теперь вы можете сами удостовериться в моей невоспитанности.

Ее этот момент и впрямь напугал, а вот его, судя по раскатистому смеху, напротив, забавлял.

– Вы придаете слишком много внимания мелочам! И раз уж наши отношения так далеко зашли, – его откровенная ирония вызвала в ней тихий смех, – полагаю, мы можем с вами общаться без употребления титулов. Тем более, что, по предположению венецианцев, вы – моя кузина, а потому мы можем несколько отойти от официоза.

Каролина улыбнулась и в очередной раз с восторгом отметила про себя великодушную сущность этого удивительного человека.

– Каролина, вы очень устали за все это время. Болезнь совершенно вымотала вас, как я посмотрю. С тех пор, как вы появились здесь, то ни разу не покидали имение. Я хочу вам предложить вечернюю прогулку по Большому каналу. Полагаю, она пойдет вам на пользу.

– Ох, я с радостью принимаю ваше предложение, сенатор! В ваше отсутствие мне совершенно не хватало общения, что угнетало меня более всего! – восхищенно ответила она и тут же остановила свой взгляд на портрете, висящим над комодом напротив ее кровати. – Все это время хотела полюбопытствовать, кто эта изумительная женщина?

Взгляд сенатора пронзило восхищение, которое тут же сменила скорбь, когда он устремился на холст.

– Моя матушка Эмилия, – с тоской в голосе промолвил он. – Эти покои когда-то принадлежали ей.

– Поразительно, – задумчиво ответила Каролина, – но она приснилась мне этой ночью…

– Правда? – изумился Адриано. – И каким образом?

– Будто она стояла у этого ложа с маленьким мальчуганом и просила меня присмотреть за ним, поскольку ей необходимо куда-то удалиться.

– И как выглядел этот мальчуган? – сглотнув подошедший к горлу комок, спросил он.

– Я не видела лица, но полагаю, ему было лет семь-восемь…

Заметив ужас, читавшийся на лице Адриано, Каролина с беспокойством ожидала от него комментария.

– Столько было мне, – едва слышно промолвил он, – когда матушка умерла.

– Я решительно хочу оформить опекунство над ней, – произнес Адриано несколько властным голосом, и Витторио слегка содрогнулся.

– О чем ты говоришь, Адриано? – возмутился он. – Ты понимаешь, о чем ты говоришь? Ты ведь ей никем не приходишься! Ты с ней об этом беседовал?

– Каким образом? Сейчас она тешится надеждой, что герцог и герцогиня живы. Но немногим позже я непременно расскажу ей всю правду. Хотя к этому ее надобно подготовить. А затем ей понадобится опекун, так или иначе. Тебе ведь известно, Витторио, что сегодня женщина без мужчины – лишь мишень для жесткой атаки бездумного осуждения. А тем более столь юная женщина.

– Адриано, ты ей никем не приходишься…

– С ее согласия я смогу оформить опекунство.

– И все-таки это противозаконно, Адриано! – возмутился Витторио, едва сдерживая себя, чтобы не броситься на друга с кулаками.

– Витторио, если я решусь на подобные шаги, то закон преступать не посмею.

Это немного успокоило лекаря: он прекрасно знал Адриано, что тот никогда не отличался бездумностью своих поступков. Хотя… с тех пор, как он встретил эту голубоглазую девчушку…

– Уверен ли ты, что она согласится?

– Витторио, что ей остается? Я не позволю Брандини ее уничтожить, а они сделают это, узнай о том, что она жива.

– Ты должен рассказать ей обо всем, что тебе известно, Адриано, – задумчиво произнес старик.

– Дорогой друг, я ценю твое рвение отстоять справедливость и правильное положение вещей, но хочу тебе сказать, что правда сейчас может помешать мне войти в ее доверие. Да и вообще, она может помешать во всем. Посуди сам: с чего ей верить в мои слова о том, что супруг родной сестры намеревается убрать ее со своего пути? Тем более тогда, когда Луко и Леонардо из кожи вон лезли, чтобы войти в расположение герцога да Верона…

– Да, в этом ты безоговорочно прав. Но неужто у нее больше нет родственников?

– Каролина наполовину француженка по материнской линии. Вполне вероятно, что родственники имеются во Франции. Но на свадьбе Леонардо они не присутствовали, а, стало быть, связь с ними потеряна.

– Вполне возможно, – с согласием кивнул Витторио.

– Вот, – утвердительно кивнул головой Адриано. – Есть у нее и тетушка, которая овладела приданым своего покойного супруга. Причем, с трудом овладела. Сам понимаешь, как женщинам тяжело отвоевать то, что по праву принадлежит им. Но та дама – с характером… ей удалось. Однако я сомневаюсь, что ей позволят оформить опекунство над племянницей.

– И в этих словах присутствует твоя правда, – согласился Витторио. – Но я даже не предполагаю, в каком свете ты предоставишь это все обществу?

– Я сделаю все необходимые документы. Оформлю ее как свою осиротевшую кузину, которая осталась без дома и документов из-за нападения и пожара…

– А если власти пожелают узнать о ее появлении более подробно?

– Витторио, кого это будет занимать? Венецианское общество лишь обсудит ее внешность и манеру одеваться, но разве будут говорить о ее происхождении? Известно, что нет! Объектом для разговоров она станет лишь на первое время. Затем венецианские сплетники найдут иной объект для слухов.

Армази томно вздохнул и отвернулся от Адриано, нервно перебирая лежащие на его столе документы. То, что Адриано все тщательно продумал, его успокаивало. Но и все же – он настолько непредсказуемый… Не дай Бог ему обидеть синьорину!

– Не понимаю тебя, друг мой, – лекарь как-то уныло покачал седой головой. – Ты то сторонишься ее общества, то, напротив, хочешь оставить рядом с собой. А не боишься, что она возненавидит тебя, когда узнает правду? А твой вечный долг перед Венецией? Ты всю жизнь будешь врать, что Каролина из Флоренции? Ты лихо закручиваешь ситуацию все хуже и хуже. Я боюсь, чтобы ты сам не пожалел об опекунстве.

Адриано отвернулся к открытому окну и бесцельно посмотрел вдаль. Что ж, старик прав: он слишком легко представляет себе процесс опекунства. Да и что будет дальше, когда Каролина будет здесь уже не гостьей, а членом семьи?

– Ох, нелегко тебе придется с этим всем, друг мой. Ой, нелегко! – Витторио вздохнул.

– В любом случае, Витторио, пока я отправил в Геную свое доверенное лицо – Габриэля Романо, который наведет справки о чете да Верона, у меня есть время подумать, – произнес с оптимизмом Адриано. – Буду ждать.

Витторио не стал это комментировать и промолчал. Оба словно хотели снова обдумать и переварить ситуацию. Витторио не противился союзу Адриано с Каролиной, но он знал, что каша, которую может заварить сенатор, связанная с опекунством, только усугубит возможные проблемы. Армази был уверен в том, что в случае любовной связи Каролины с Адриано в обществе непременно появятся слухи о том, что «сенатор Фоскарини совратил свою кузину». Отговорить его – бесполезное дело, вспыхнувшая мысль в голове Адриано непременно будет осуществлена.

– Хочу, чтобы ты понял, Витторио, я желаю так поступить не в эгоистичных целях, а потому как уже не могу бросить эту женщину на произвол судьбы.

– Адриано, будь добр, ответь мне на один вопрос: что движет тобой в твоих действиях? – с недоумением спросил Витторио. – Я не могу уяснить: это глубокие чувства, жажда овладеть ее к расотой или просто стремление к власти над чужеземкой и представительницей знати вражеского государства? Ты можешь описать чувства, которые властвуют твоим сердцем?

Адриано уставился в окно. Интересный вопрос задал Витторио и, самое любопытное, что ему, сенатору, необходимо однозначно и честно ответить прежде всего самому себе. Нужна ли ему власть над ней? Нет, власть – это нелепая грубость в данном случае.

– Я желаю окружить ее заботой и обезопасить ее жизнь, – кратко ответил Адриано.

Витторио с одобрением кивнул.

– Felix qui quod amat, defendere fortiter audet[12].

– Что ты хочешь этим сказать?

– Лишь то, что тобою движут нежные чувства, а не тщеславие. Или же я ошибаюсь?

– Нет, Витторио. Ты, очевидно, допускаешь, что я жажду видеть ее в своем подчинении, как это делают другие мужчины по отношению к женщинам? – он увидел, как тот улыбнулся. – Меня не интересует ни физическая власть, ни материальная выгода! – лекаря радовали его безукоризненные и уверенные слова.

– Адриано, ответь еще на один вопрос, если, разумеется, сам знаешь ответ: ты влюблен?

В этот момент сенатор предательски глотнул подошедший к горлу ком и отвернулся.

– Я не могу ответить на этот вопрос даже себе, – обеспокоенно ответил он.

– И именно этим ты задерживаешь развитие событий в ваших отношениях, – подчеркнул Витторио. – Послушай моего совета, Адриано, не спеши с опекунством, – этим ты можешь все безнадежно испортить. Она сейчас растеряна и невероятно расстроена: представь себя на ее месте. И ты, оказавшись рядом в этот трудный час, можешь стать для нее незаменимой поддержкой. Облокотившись о твое сильное плечо, она ощутит себя в безопасности и станет больше доверять тебе. А это огромный шаг к ее сердцу!

Адриано изумленно смотрел на Витторио и ясно осознавал, что тот прав! Сегодня она едва не растаяла, ощутив себя рядом с ним, а значит, ей необходима его поддержка!

– Витторио, а я ведь уже многого достиг в этом деле… – с задумчивой улыбкой произнес он. – Ты прав: Каролина не из тех женщин, на которых необходимо давить своими намерениями… И она ведь тоже жаждет чувств: я вижу это по ее глазам.

Витторио улыбнулся.

– Прости, дружище, за нелестную правду: ты прекрасно знаешь женщин, но абсолютно ничего не смыслишь в любви… – его прервал раскатистый смех Адриано.

– Как иронично звучат твои слова…

– …Но я тебя в этом не виню, – терпеливо продолжал мудрый старик, – впереди тебя ждет длинный путь познания этого неизведанного чувства.

Венеция… королева красоты и роскоши. Каролина не раз слышала об этом от своих родных. Но отец всегда говорил о ней с отвращением, подчеркивая, что «там царят лишь разврат и мелочность». Матушка же твердила о том, что этот город сам по себе, должно быть, прекрасен, а вот его жители – бесчувственны и циничны. Но тетушка Матильда восхищалась Венецией, причем не скрывала этого и от своего брата. Много хорошего говорили и в миланском обществе на свадьбе Изольды. В любом случае красота, которую созерцала Каролина даже из своих окон, необычайно радовала не только ее глаза, но и заставляла ликовать сердце.

Именно поэтому синьорина взяла из коллекции Адриано свежее произведение «Венеция Сериниссима», открывающее существование республики с момента ее основания до раннего средневековья. Окунаясь с головой в повествование жизни каждого десятилетия этой прекрасной державы, Каролина сделала для себя дивное открытие: столетиями ранее, еще до крестовых походов, покровительницей державы считалась великолепная Венера – богиня любви и красоты. И сдается, вопреки догмам христианства, эта богиня по-прежнему властвует в Венецианской республике.

Синьорину восхищали и те мгновенья, когда она находила много общего в общественной жизни Генуи и Венеции. Это позволяло ей несколько сродниться с чужеземной державой и убрать из своего сердца камень преткновения, мешавший синьо рине открыться и впустить в свое сердце эту республику.

Сейчас, когда Венеция стремительно направлялась к пику своего развития, она являлась центром стеклоделия и сукноделия Европы, сосредоточив в себе сотни непрерывно работающих фабрик. Каролине было известно, что одна из стеклодельных фабрик принадлежит и сенатору Фоскарини, отдающему массу времени своему детищу.

Как раз с начала XIV века Светлейшая делится с Центральной Европой пряностями, тонкими тканями и предметами роскоши. Осознавая всю мощь и влиятельную силу этого государства, Каролина испытывала неимоверную гордость, что ее предки умудрялись выигрывать длившиеся десятилетиями войны против Венеции.

Помимо этого, для себя Каролина выяснила, что республика занимает огромную площадь, и в сравнении с маленькой Генуей, которая на европейской карте занимала лишь маленькую точку территории, Светлейшая походила на гиганта. Естественно, ее преимущественные позиции во многом именно этим и объяснялись. А ранее синьорина Диакометти полагала, что вся территория державы ограничивается водной территорией, по размерам сходной с сухопутной Генуей. Однако теперь ей становилось известно, что прилегающая к республике Терраферма с несколькими коммунами и многочисленными поселениями, также придает ей могущественности, поистине ошеломляющей своими масштабами. И сияние на европейском небосклоне звезды Серениссимы воистину слепит, как ее союзников, так и противников.

К сожалению, медленное выздоровление еще не позволило синьорине Диакометти насладиться мерцанием красоты водных улочек Венеции. Но Каролину безумно радовало предвкушение того, что сегодняшним вечером она сможет наверстать это в обществе галантного сенатора Фоскарини.

Поразительно, но при мысли о нем она замечала, как ее душа испытывала неведомые чувства волнения и восторга. Однако понять внутреннюю связь, возникшую у них едва ли не с первых мгновений общения, Каролина никак не могла. Но это не мешало образу сенатора Фоскарини нередко навещать ее мысли.

Что более всего изумляло синьорину – это дивное сходство чувства, переживаемого ею в компании сенатора, с наитием, охватившем ее сердце в обществе незнакомца с карнавального бала. И в этих ощущениях синьорина отмечала нечто общее и в то же время нечто такое личное… Ей напрочь не хотелось расставаться с частым гостем ее грез в черной маске, и в глубине души она тайно верила в их неминуемую встречу… В тот же час она с недовольством отмечала свое непостоянство, желая все же позволить и сенатору Фоскарини заглянуть в свою душу.

Поэтому, когда Каролина готовилась к прогулке в обществе Адриано, она четко поставила перед собой рамки ни в коем случае не позволять себе лишнего. А лишним в данном случае было бы влюбиться. Такой мужчина был бы достоин уважения и восхищения в полной мере, если бы не появился в ее жизни несколько поздновато…

Портной, которого просил для Каролины Адриано, не так давно изготовил для синьорины прекрасное парадное платье, так гармонирующее вечернему небосклону Венецианской республики. Синьорина с восторгом оценила работу мастера: фоном наряда послужил сотканный золоченой нитью алтабас, подчеркнутый огненно-красным атласным кантом в виде пестрой лилии. Слегка открытую грудь и натянутые плечики обрамляли присборенные кружева такого же яркого оттенка. Волочащийся длинный шлейф из легкого желтовато-бежевого шелка струился от талии к подолу несколько зауженной юбки.

Прихорашиваться к прогулке Каролине помогала Урсула, одна из немногих слуг сенатора, знающая толк в венецианской моде. Хотя сама горничная совершенно не одобряла внешний вид синьорины. Даме на выданье подошли бы закрытые наряды с высоким горлом и без этих вульгарных сборок на рукавах и талии. Но что поделать, если входящая в современность мода полностью меняла понятия людей о красоте одежд? Поэтому Урсуле оставалось лишь неодобрительно приподнимать брови, поглядывая на квадратный вырез на груди Каролины, который лишь слегка оголял манящую часть тела синьорины.

Она расправила складки платья, сколола две пряди волос на макушке и рассыпала по плечам локоны, слегка завивающиеся на концах.

Медленно передвигаясь по комнате, Каролина ощутила, насколько точно выкроенный шлейф сдерживает ее поспешную походку, придавая ей грациозности. Однако неудобство при ходьбе едва не заставило синьорину, предпочитающую свободу в движениях, сменить наряд. Оттолкнул ее от этой мысли лишь строгий и надменный взор Урсулы, устремленный на полуоткрытую грудь девушки. В этот самый момент Каролина поймала себя на мысли, что она вновь жаждет поступить наперекор. Взглянув на себя в огромное зеркало, девушка довольно улыбнулась.

– Прелестно! – воскликнула она и захлопала в ладоши, напрочь игнорируя намекающий взгляд горничной. – В чем дело, Урсула? Тебе не по душе мой наряд? – с наигранным удивлением спросила Каролина и заметила, как горничная растерянно захлопала ресницами. – Я могу появиться в нем на улицах Венеции?

Сорокалетняя Урсула с некоторой завистью поглощала взором юную синьорину. Быть может, ее недовольство разгоралось по той причине, что она оказалась обделенной женской красотой – худощавая, со строгим лицом и носом с горбинкой, свойственной, скорее еврейкам, чем венецианкам.

Однако, несмотря на излишнюю чопорность и старомодность, Каролина находила Урсулу вполне сносной и приветливо с ней общалась. Но нечто все же заставляло ее настораживаться, глядя на эту женщину.

– Бесспорно, синьорина, платье красивое, – заикаясь, ответила та. – Однако… вы… простите мою честность, но, позвольте заметить, грудь слишком откровенно выставлена напоказ… Полагаю, сенатору это может не понравиться.

Каролину забавляла излишняя чопорность Урсулы, ведь на самом деле грудь ее выглядела вполне прилично и сносно, как для строгих правил, и синьорина тихо рассмеялась.

– Урсула, мне вполне понятно, что новая мода тяжело воспринимается обществом. Эта болезнь у всей Европы, как я посмотрю. Но скорое отбытие в родные края открывает передо мной возможности побаловать себя некоторым самовольством здесь… И я не скрою, что получаю от этого удовольствие.

Каролину прервал внезапный ст ук в дверь и, посчитав себя уже готовой к прогулке, она собственноручно ее распахнула. Адриано застыл в изумлении, разглядывая синьорину, благоухающую своей красотой. В это мгновенье сенатор оторопел. И не только от ее сводящей с ума красоты, но и от образа, в котором ему пришлось вновь согласиться со своими недавними выводами: дама весьма очевидно за это время повзрослела! Девчачий озорной блеск ее глаз сменила расцветающая женственность и элегантность; присущая прежде ее походке проворность преобразилась в неторопливую величественность; а игривы й смех скрывала легкая улыбка, едва тронувшая уголки ее алых губ. Несомненно, платье подчеркивало слаженность ее худенькой фигуры. И хотя в обществе уверенно говорили о вошедших в моду полных дамах, самого Адриано восхищала эта французская миниатюрность его гостьи!

– Венеция беспомощно падет к вашим ногам, когда вы появитесь на ее улицах, – выдохнул он и посмотрел в ее голубые глазки, в которых загорелось некое кокетство.

– Превосходно! – торжественно промолвила Каролина. – Именно этого я и добиваюсь, извольте заметить.

Адриано не смог сдержать смех, такой раскатистый и искренний, что у Каролины невольно проснулось желание вновь приблизиться к нему, как это было всего пару дней назад. Но ее смутила эта мысль, и она отвела взгляд.

Они прошли к молу, у которого стояла снаряженная гондола. До этого момента синьорине приходилось наблюдать за этими дивными лодками лишь издали, поэтому сейчас она с наслаждением поглощала вниманием каждую мелочь.

Гондола необыкновенной формы была разумно изобретена венецианцами для удобного и быстрого перемещения по водным улочкам. Невзирая на ее впечатляющие длину и ширину, гондольеры с ловкостью и довольно просто маневрировали на воде между десятками других подобных плавающих средств. Заостренность с обеих сторон гондолы, а также железное навершие «ферро», значительно упрощали ее управление.

Адриано помог Каролине спуститься с мола в гондолу. Под свисающим балдахином из легкого светлого шелка она едва не утонула в мягкости роскошных сидений с подставленными под руки бархатистыми подушечками. Золоченые столбики, на которых держался балдахин, обвивались лентами и живыми цветами, которыми украшалась вся гондола.

Прежде Каролина полагала, что гондольеры, как никто другой в лагуне, имеют возможность собирать сплетни, беспардонно вслушиваясь в беседы своих пассажиров. И немудрено – челядь всегда являлась источником слухов, стремительно распространяемых в обществе. Но сейчас синьорине стало понятно, что на гондоле эти намерения усложняет длина лодки и необходимость управляющего находиться на одном ее краю, отдаляющем его от своих пассажиров. А свисающий с двух сторон полупрозрачный балдахин благополучно, хоть и частично, закрывал Каролину и Адриано от посторонних глаз. А любоваться прекрасным видом лагуны позволяла паре присборенность балдахина с боковых сторон гондолы.

Уединенная романтичность царящей под балдахином атмосферы взволновали юную Каролину: ей не приходилось прежде оставаться наедине с мужчиной в подобной близости. Однако смущение лишь раззадоривало ее любопытство.

Горящие ожиданием и откровенным восторгом глаза Каролины, устремленные то на пейзаж вокруг себя, то на своего спутника, вызывали у Адриано невольную улыбку. То, что являлось для него таким обычным и повседневным, заставляло синьорину едва ли не вскрикивать от восхищения.

– Сенатор, вы обладаете необыкновенной гондолой! – на одном дыхании промолвила Каролина, стараясь вести себя сдержанно и тактично, как и подобает светской даме.

Адриано улыбнулся.

– Это для вас, жительницы побережья, это средство является необычайной диковинкой. В наших краях к нему уже давно привыкли.

Гондольер оттолкнулся веслом от мола, и они изящно скользнули по водной глади.

– Похоже, ореол угасающего солнца не разгоняет венецианцев по домам, – заметила Каролина, глядя на изобилие гондол, передвигающихся по Гранду.

– В вечернее время Венеция особенно красива, – пояснил Адриано. – Хотя совсем скоро большинство горожан, безусловно, разойдутся. Я намеренно пригласил вас на прогулку в этот час.

И, словно в подтверждение слов сенатора, кто-то из гондолы, передвигающейся им навстречу, почтительно склонил перед ним голову. Адриано ответил на приветствие.

Они продолжали передвигаться по каналу, все дальше и дальше отдаляясь от палаццо Фоскарини. Каролина с наслаждением вдохнула свежий воздух и посмотрела в сторону заходящего солнца, где его лучи рассекали вечернее небо.

– Здесь так хорошо, – она с наслаждением закрыла глаза.

Адриано отвел взгляд, чтобы в очередной раз не проявлять видимое восхищение ее прекрасной сущностью. В то же время сама Каролина не понимала, почему он не смотрит на нее, ведь она так старалась сегодня выглядеть особенно прекрасно! Ей невдомек, что Адриано попросту не решался поглощать ее взглядом, дабы сдержать в себе греховные порывы броситься к ней с объятиями. Созерцая ее красоту, Фоскарини с трудом удавалось сдерживать в себе желание насладиться ее прикосновениями.

– Расскажите мне, сенатор, – произнесла многозначительно Каролина и посмотрела на него с легкой улыбкой. – Расскажите мне о Венеции.

Он мечтательно улыбнулся и, наконец, перевел взгляд на синьорину.

– Здесь и целого вечера будет недостаточно, чтобы удовлетворить ваше неисчерпаемое любопытство, – с легкой улыбкой на устах ответил он. – Могу сказать, что водные улочки Венеции обладают магическими способностями залечивать душевные раны. Я нередко отправляюсь на прогулку в одиночестве. Чаще всего в то время, когда город охвачен глубоким сном или перед восходом солнца. Что-то есть в этом особенно чарующее.

Казалось, что его взгляд передавал томный вздох, исходящий из глубины души и скрывавший в себе необъяснимую любовь к родной республике. Заметив это, Каролина улыбнулась.

– Вообще-то Венеция – потрясающая республика, – он глубоко вздохнул, желая погрузиться в увлекательный рассказ. – Ее основание началось с этого изумительного города на воде, построенного в девятом веке спасавшимися беженцами из Маламокко от варварских племен Атиллы. Они жили дарами, полученными от моря, но очень ценили землю, которой, как видите, в Венеции не так уж много. Синьорина, вы знаете об этих исторических моментах? – спросил Адриано и устремил свой проницательный взор на Каролину, зачарованную его бархатистым голосом.

Та отрицательно покачала головой, не желая вспоминать о том, что многие исторические моменты о венецианской лагуне она уже давно узнала из книг. Сейчас же синьорина желала слушать Адриано и с нетерпением ждала, когда снова зазвучит его баритон.

– Первые поселенцы вложили огромное количество труда в строительство необыкновенного города на воде, – продолжал Адриано. – Они буквально поднимали скудные участки суши из моря, тем самым осушая болотистую местность и вгоняя сотни, а порой и тысячи свай под каждую постройку. Это очень кропотливый и тяжелый труд. Благодаря своим предкам мы имеем возможность сегодня наблюдать великолепие венецианских дворцов необычной архитектуры, сочетающей в себе разные стили прошлых столетий.

Дрожащая нотка в голосе Адриано выдавала его, словно он говорил о своей возлюбленной. Из его уст рассказы о Венеции звучали как-то поразительно мелодично, и Каролине хотелось слушать его голос всю ночь.

Вечерняя Венеция сверкала своим великолепием в отражении сине-бирюзовых вод Большого канала. Ее роскошные дворцы удивительной живописной архитектуры приводили в дикий восторг Каролину, и она едва сдерживала восхищенное восклицание, застрявшее комком в горле.

Величественные колонны на фасадах casa, высокие стрельчатые окна, изумительная лепка, украшающая мосты и парадный вид домов, – все это очерчивалось магическим волнением окружающей водной стихии. Безусловно, среди величественных палаццо встречались и весьма скромные жилища обычных горожан, однако все они казались дивным изобретением человечества, опять же в силу своего превосходства над морем.

Поразительно, но прежде Каролину то сжигала лютая ненависть к Венеции, то одолевало жуткое любопытство. Несомненно, эту ненависть в синьорину вложил ее отец. И Каролина понимала, что яростные чувства сейчас вытеснял из ее сердца неописуемый восторг и зарождение нежных и уважительных чувств к этим краям. Сейчас дышащие красотою и жаждой жизни стены Венеции просто завораживали ее взор, а поразительные слова, звучавшие из уст Адриано, сбивали дыхание.

Спускающиеся сумерки насыщали вечер новыми красками: сиреневое небо с несколькими горящими звездами словно соперничало с неподдельной красотой Венеции, сверкающей в зажженных уличных свечах и горящих факелах.

Развернувшаяся перед глазами Каролины площадь Сан Марко с прилежащей к ней Пьяцеттой[13], заставили девушку заинтересо ванно перегнуться через бортик гондолы. Две огромные колонны из красного мрамора, стоящие у самого мола, возвышались высоко над уровнем Большого канала, и Каролина чувствовала себя лилипуткой по сравнению с ними.

– Эта площадь Сан Марко является единственной большой площадью в городе, – произнес Адриано. – Пьяцетта примыкает к ней двумя колоннами, на одной из которых стоит бронзовый крылатый лев, посмотрите, – Адриано, указал на левую колонну, – а на второй изображена статуя. Недаром Пьяцетту называют парадной гостиной Венеции, она первой бросается в глаза. Главное украшение площади – это базилики, посвященные святому Сан Марко, который, как вам известно, считается покровителем Венеции.

Каролина окинула восхищенным взглядом проплывающую перед ней Пьяцетту, на которой не так давно завершились строительные работы, но тут же вернулась к карим глазам попутчика, временами поглядывавшего на изученные вдоль и поперек достопримечательности Венеции и старавшегося не оставлять без внимания свою очаровательную спутницу.

– Ее строили более четырех веков, и совсем недавно площадь была закончена. Строительство начиналось еще в девятом веке, после того, как в Венецию были тайком доставлены останки святого Марка. С правой стороны Пьяцетты находится дворец Дожа, прекрасная резиденция нашего правителя, – промолвил Адриано. – Далее располагается девятикупольный Собор Венеции, поразительным образом сочетающий в себе несколько стилей архитектуры – романский, готический и византийский. А напротив главного фасада возвышается знаменитая венецианская колокольня Кампанилла.

Каролина безмолвно следовала взором за рассказом своего спутника, и Адриано был приятно удивлен, что она умеет не только красиво говорить, но еще и внимательно слушать.

– Мне доктор Армази говорил, что вы безумно любите Венецию, однако я не предполагала, что настолько безумно, – промолвила Каролина и улыбнулась.

– Вы можете сами вкушать ее великолепие, – ответил на это Фоскарини. – Разве она может не поразить чье-то сердце?

Он взглянул на прекрасную Каролину, сидящую напротив него в великолепном платье, подчеркивающем прелести ее тела и таинственно скрывающем их откровенность. Локоны медовых волос спадали на плечи, прикрывая открытую белую кожу на груди. Сверкающие в легких сумерках глаза восхищенно осматривали венецианские прелести, пытаясь не упустить ни одной детали из раскрывшейся перед ними картины. Его безмерно радовало ее восхищение живописным интерьером «плавающего» города, ведь в лагуне есть чем неподдельно восхищаться!

Адриано дал знак гондольеру, и тот развернулся, сворачивая на узенький канал, ширина которого была в несколько шагов. Ему хотелось показать весь шарм Венеции, который таился не только в великолепии широких каналов, но и в углах маленьких улочек.

Узенький канал оказался связующим звеном между двумя другими, более широкими каналами. Здесь казалось гораздо тише, чем на Гранде, и так случилось, что в это мгновенье рядом с ними никого не оказалось. Но отчего сенатору захотелось уединения, для Каролины оставалось загадкой, отгадывать которую ее пытливый разум отказывался, ибо в обществе Адриано она чувствовала себя более чем в безопасности. Поэтому с ейчас ей хотелось только разрядить слишком интимную обстановку.

– И здесь много таких узких каналов? – спросила она. – Если нам встретится еще одна гондола, мы можем не разойтись.

– Десятки, сотни. Я велел свернуть сюда, чтобы немного отдохнуть. Здесь царит поразительная тишина.

Но сенатор Фоскарини старался сохранять внешнее спокойствие, хоть и чувствовал, что, чем дальше он направляет гондолу в темноту узкой улочки, тем чаще и глуше билось его сердце. Он услышал, как синьорина томно вздохнула и устроилась поудобней на мягких подушечках.

– А каково нынешнее положение Венеции? – нетерпеливо и как-то быстро спросила Каролина, все это время старавшаяся сдерживать в себе порывы любопытства.

Сенатор улыбнулся и посмотрел в ожидающие ответа глазки.

– Экономическое, политическое, социальное… что вы имеете в виду, синьорина?

Каролина только растерянно посмотрела на Адриано.

– Вы же ведаете не хуже меня о некоторых фактах из венецианской жизни. И о том, какие книги стоят на полках в моей библиотеке, и что они в себе содержат, толком не знаю даже я, – в его голосе звучал сарказм и едва сдерживаемый смех. – Зачем же в моем обществе вы прикидываетесь глупенькой и необразованной особой?

Каролина удивленно смотрела на сенатора, чувствуя, как горят ее щеки от стыда за свое самовольство в его доме. Но Адриано улыбался и смотрел на спутницу с искренним восхищением, отчего она ощутила спадающее напряжение, прокручивая в мыслях, что не зря не доверяла Урсуле.

Адриано наблюдал за ее опущенными длинными ресничками, и его настолько забавляло ее волнение, что безумно хотелось прикоснуться к ней и успокоить в своих объятиях.

– Невзирая на предрассудки общества, не вижу ничего порицательного в том, что девушка стремится к образованию, – сказал Адриано и увидел вспыхнувшие радостью искорки в ее глазах. – По современным догмам умная девушка – это безнравственная особа, не стремящаяся сохранить таинство души будущей жены и матери.

– Почему так? – с недоумением осмелилась спросить Каролина. – Мне никогда не объясняли…

И только сейчас она ясно осознала, что в обществе Адриано у нее напрочь пропадает стеснение откровенности.

– Духовенство не следит за грехопадением современных мужчин и отдает больше предпочтений сильной половине человечества, поскольку на женщине лежит ответственность за первородный грех – ведь кто как не Ева стала соблазнительницей Адама на деяние, из-за которого в наказании оказалось все человечество? – Адриано рассказывал об этом настолько интересно, что Каролина невольно приоткрыла губки. – Многие полагают, что именно женщина является причиной мужских неудач и падений: она – соблазнительница на грехи, влекущая за собой повседневный ущерб и непрерывные ссоры.

– А вы? – с нетерпеливым волнением спросила Каролина, надеясь услышать от Адриано желанное для своего сердца. – А что думаете о женщинах вы?

Он посмотрел в ее требующие ответа глазки и на какое-то время смолк. В этот самый момент взор Каролины отвлекла поразительно безнравственная картина, от которой она должна была тут же стыдливо отвести глаза. Момент разгорающейся страсти куртизанки, с плеч которой едва ли не спадало пурпурного цвета платье, и некоего кавалера, руки которого неудержимо блуждали по ее телу, намереваясь раздеть ее прямо у мола. Взгляд Каролины невольно приковался к этому зрелищу, и, незаметно для себя, она буквально раскрыла рот от изумления. Адриано ощущал подавляющую растерянность: его глаза блуждали между всем происходящим в незнании, как поскорей прервать этот вопиющий момент. И хуже всего, что развернуть гондолу в этом месте было физически невозможно.

– Они так открыто предаются любви, – пораженно пролепетала Каролина.

В ответ на эти слова Адриано тихо рассмеялся.

– О, синьорина, поверьте, ими движет отнюдь не любовь, – иронично произнес он, глядя, как бесстыдно она рассматривает каждую деталь картины. – Это наваждение плоти! К тому же, по всей вероятности, они одурманены недавней пьянкой.

Адриано продолжал негодовать: Каролина не отвернулась даже тогда, когда мужчина нахально поднял юбку куртизанке, пытаясь провести по ее обнаженным ногам своими руками. За уши сенатор оттащить ее не мог, поэтому вышел из положения иначе.

– Синьорина, будьте добры, накройте плечики шалью. Она лежит подле вас. Уже холодает.

Она не спешила исполнять его волю, а перевела свой взгляд, полный огня и вожделения, на своего спутника. Адриано почувствовал нарастающее напряжение у себя в паху,… но его возбудила не пошлая картина бесцеремонной страсти! А взгляд… взгляд синьорины, словно отражающий раскрытие чего-то запретного и пьянящего. Ее щечки слегка порозовели, а алые уста издавали едва заметное, но учащенное дыхание. Он намеревался избежать этого совершенно лишнего мгновенья – мгновенья устремления собственного взгляда на ее грудь, но это произошло невольно, и ему казалось, что он сам ощутил внутри себя ее учащенное сердцебиение и разыгравшуюся невинную кровь.

Адриано хотел было сам выполнить адресованную ей просьбу, но понимал, что ему лучше оставаться неподвижным. Поразительно, но в этой ситуации он чувствовал себя куда более смущенным, чем его девственная спутница. Наконец она пришла в себя, игриво взмахнула шалью и накинула ее на свои плечи.

– Сенатор Фоскарини, вы оставили мой вопрос без ответа, – пропела она, словно мгновение назад ничего особенного не произошло.

– Простите? – Адриано уже вовсе забыл, о чем они говорили, что само по себе неудивительно.

– Как вы полагаете: женщина – причина грехопадения мужчины или же вдохновительница на подвиги и чувства?

Этот вопрос позволил Адриано немного расслабиться, но он ощутил неминуемую связь темы их беседы с увиденной только что картиной. Теперь ему хотелось расхохотаться.

– Полагаю, что это зависит от самой женщины.

– А я посмею предположить, – произнесла деловито Каролина, – что это зависит от самого мужчины.

Адриано слышал в ее голосе протест не только ему самому, но и современным традициям, что заставило его заинтересованно сощурить глаза.

– Когда мужчина жаждет от женщины любви, ценит ее, оберегает, осыпает своими чувствами, словно алмазами, – это истинная духовная ценность. И ни одна дама не позволит себе обмануть такого мужчину. Или же осквернить его. Или же лишить дорогих его сердцу вещей. А ведь сейчас, находясь под властью и давлением мужчин, когда женщине непозволительно даже любить, как может она желать добра и счастья сильной половине человечества? Ведь именно мужчина издает законы, которые делают женщину душевно прокаженной, не говоря о ее несчастном сердце.

Адриано даже оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что их никто не слышит. Но на нее он посмотрел с одобрением и пониманием.

– Ваши слова способны вывернуть сердце даже самому бесчувственному мерзавцу, – легкая усмешка изумления исходила из его уст.

– Вы согласны с их правдой? – Каролина лукаво приподняла правую бровь.

– Несомненно, – улыбнулся Адриано. – Именно поэтому, когда я узнал о ваших стремлениях к образованию, мне стало ясно, что женщину невозможно лишить врожденного ума или жажды к наукам, если она сама того не желает. А судя по тому количеству книг, которые вы уже одолели в моем дворце, читаете вы с наслаждением, что осмелюсь назвать настолько же безнравственным, насколько восхитительным. А в Генуе вы читали?

– Да, – мягко улыбнулась Каролина, – воровала книжки из библиотеки отца.

Безудержный смех Адриано разнесся эхом по поверхности Большого канала, на который за время занимательной беседы их успел вернуть гондольер.

– И он об этом не знал? – спросил сенатор.

– Узнал в тот день, когда случился мятеж крестьян. Он закрыл меня в башне, где раньше держали рабов и непокорных крестьян перед казнью, – она говорила задумчиво, переживая на себе ощущения в той страшной комнате.

Адриано сердито сжал кулаки и подумал о жестокости герцога. Как можно эту прелесть заставить просидеть в таком ужасном месте? Он видел, что лицо Каролины помрачнело при воспоминании о родных, поэтому тут же постарался о чем-то заговорить.

– Вы обязаны непременно посмотреть на карнавальное шествие на Большом канале, которое устраивается в честь следующих событий. Когда в 998 году хорватскими пиратами были украдены местные девушки-невесты, молодые юноши венецианцы бросились в погоню и сумели отвоевать свое сокровище. В честь этого в Венеции был устроен огромный праздник, который мы ежегодно отмечаем в начале февраля. Полагаю, что об этом вы не читали.

Каролина и впрямь отвлеклась красноречивым рассказом сенатора от раздумий о родителях и подняла голову.

– Нет, этого я не слышала. Но я знаю о многих других, не менее интересных вещах. Например, что Венеция славится своими куртизанками.

«Боже милостивый, неужто она это намеренно?» – в отчаянии подумал Адриано, пытающийся уйти от этой темы.

– Недавно я видела, как мужчины буквально закидывали их цветами на глазах у всего города, – ее тихий смех заставил Фоскарини тоже улыбнуться. – Это забавляющее зрелище. Из-за этих девушек мужчины готовы броситься в дьявольский омут.

– Их не называют «девушками», они всего лишь куртизанки, хотя, признаться, многие мужчины пойдут на все ради них. В Венеции девушки – это дамы с чистой душой и непорочным телом.

– Не совсем понятно… – сказала тихо Каролина, опасаясь, что их кто-то может услышать.

– Прошу прощения? Вы одобряете их? – с легким возмущением произнес Адриано.

– Нет, не совсем. Вот, например, в Генуе я читала… – она запнулась и посмотрела на заинтересованный взгляд Адриано. – В Генуе я читала, – более смело произнесла синьорина, – что одна венецианская куртизанка Оливия сводила с ума своим телом мужчин для того, чтобы прокормить своего ребенка-калеку. Получается, что правительство Венеции приветствует развитие проституции в республике, если не может решить подобные социальные проблемы в стране, не так ли, сенатор?

Ее лукавый взгляд насторожил Адриано, и тот только отвел глаза, чувствуя, что ее блестящий ум ставит его в тупик.

– Не нужно злиться, сенатор Фоскарини, но разве сами венецианские патриции не получают неисчерпаемые удовольствия в ложе куртизанки? – невольно у нее получилась эта вульгарная фраза, но сказав ее, она едва сдерживала себя, чтобы не расхохотаться.

Адриано лишь отвел взгляд, и в этот самый момент бортика их гондолы коснулась женская рука, усыпанная браслетами и кольцами.

– Разумеется, получают… неисчерпаемые удовольствия… – послышался надменный голос женщины из соседней лодки, подошедшей вплотную к бортику гондолы Адриано и Каролины.

Взгляд сенатора пронзили гнев и едва сдерживаемая ярость, когда он бросил взгляд на свою давнюю знакомую Маргариту.

– Правда, сенатор? – спросила кокетливо она. – Только чем вызвано ваше отсутствие в моем ложе, к которому так привыкла моя горячая плоть?

В ее голосе звучала откровенная вульгарность, будто жаждущая удержать рядом с собой уходящего мужчину. Каролина видела только профиль куртизанки, сидевшей к ней вполоборота, но заметила, что женщина обладает правильными и весьма привлекательными чертами лица. Ее платье бесстыдно открывало худенькие плечи, а открытое едва ли не до сосков декольте, наверняка, магнитом притягивало к себе мужской взгляд. Заметив возмущение Адриано, Каролина поняла, что слова куртизанки не беспочвенны, и сенатор является частым гостем ее опочивальн и. Эта мысль вызвала в ней нарастающую, ничем не объяснимую ревность. Адриано бросил на Каролину неловки й взгляд и ощутил в ее глазах какую-то упрекающую нотку. Она приподняла бровь «домиком» и отвернулась.

– Я смотрю, – язвительным и рассерженным тоном произнес Адриано, – ты забыла свое место! Куртизанкам запрещено посещать Большой канал Венеции.

Ощутив в его тоне некое презрение, Маргарита одарила его возмущенным взглядом.

– Удивительно, но прежде вы никогда не упрекали меня в этом, сенатор. В особенности тогда, когда предавались со мной страс ти на этом самом Гранде, – она обернулась и бросила взгляд на сидящую под балдахином Каролину. – Или вы решили, что теперь вашу похоть способна усмирить неопытная девица?

Едва сдержав в себе нарастающее негодование, Адриано заметно побагровел.

– Да как… ты… смеешь…

Он чувствовал, что еще немного, и наградит эту хамоватую особу презрительной пощечиной, и лишь присутствие Каролины сдерживало его.

– Смотрите, не взорвитесь, сенатор, – смешливо произнесла Маргарита и дала знак гондольеру сворачивать. – Не хотелось бы, чтобы мое новое платье запачкали беспомощные брызги вашей крови…

Каролина уже благодарила Бога за то, что по Его воле прекратилось это скверное общение, как тут же заметила, что Адриано схватился за борт гондолы куртизанки, в ответ на что гондольер Маргариты кротко опустил весло.

– Если ты еще раз позволишь себе подобную развязность, – его слова звучали тихо, но невероятно грозно, – я сделаю все, чтобы отправить тебя в самый нищий и сумасбродный бордель. И уж поверь, я буду рад сделать все, чтобы даже сам Дож благоприятствовал этому.

Маргарита понимала, что ее острый язычок когда-нибудь окажет ей неверную услугу, поэтому молчала, пожирая возлюбленного гневным взглядом. Не желая более опускаться до оскорблений в адрес проститутки, Адриано отвел глаза и посмотрел на Каролину.

– Осмелюсь попросить у вас прощения, синьорина, за неудержимую бестактность этой аморальной особы, – удивительно, но почти одновременно его голос содержал в себе почтительность к Каролине и презрение к Маргарите. – Обещаю вам, что подобного больше не повторится.

– Когда-нибудь ты вернешься в мое ложе и будешь пылко желать горячих утех в моей постели, – все же продолжила дискуссию Марго. – Но я буду слишком занятой, чтобы обслуживать тебя…

Адриано одарил ее все тем же ненавидящим взглядом.

– Убирайся с Гранда! – жестко и властно произнес он.

Больше всего Адриано мучило сейчас сожаленье о том, что этот прекрасный вечер так безнадежно испорчен. Каролина ощущала то же самое, только вот ее ощущения разбавляло откуда-то взявшееся чувство властности по отношению к сенатору. Но она понимала, что появление этих ощущений ей необходимо обсудить наедине с собой, вне присутствия Адриано.

Они продолжали путь в безмолвии, погрузившись в нахлынувшие мысли. Но в какой-то момент строптивость Каролины взяла верх, и она возмутилась мысли, что какая-то куртизанка имеет возможность испортить ее вечер.

– Прошу прощения, сенатор, – тихо произнесла она, боясь оторвать разозленного Адриано от его угрюмых раздумий. – А у вас, случайно, нет вина?

Это прозвучало несмело, но так забавно, что Адриано не смог удержаться от смеха. Как будто ребенок просил разрешения напакостить.

– Вы желаете выпить? – изумился он, и Каролина невероятно обрадовалась, увидев в его глазах радостные блики.

– Немного. Появление вашей знакомой натолкнуло меня на мысль, что я слишком напряжена и взвинчена.

Даже упоминание о Марго не стерло с лица Адриано улыбки. Ох, эта потрясающая женщина! Она сводила его с ума снова и снова! Как можно так изворотливо перевоплощаться из шкодливого ребенка в светскую даму и обратно?

У Адриано и впрямь оказалось вино прямо здесь, в гондоле. И, невзирая на то, что просьба синьорины выглядела несколько вызывающей, он ни на миг не поменял мнение о ее тактичности. Сенатор велел завести гондолу в тихий проулок и отпустил наскучившего своим присутствием гондольера с глаз долой. В окнах потихоньку гасли свечи, и Адриано понимал, что их прогулка уже затянулась.

– Синьорина, судя по всему, дело близится к позднему вечеру, – сказал Адриано, наливая вино. – Нашу прогулку необходимо завершать.

– Еще совсем чуточку, – с мольбой в голосе произнесла она. – Этот вечер столь прекрасен…

Она отпила вино и ощутила, как хмель довольно быстро дал о себе знать.

– Столь воодушевленного и страстного рассказа о родной республике я еще не слышала, сенатор, – сказала Каролина, чтобы хоть как-то разрядить обстановку. – Боюсь, вы не сможете жениться на женщине, если будете так любить Венецию, – это прозвучало в шуточном тоне, но Адриано сдвинул в недоумении брови и заинтересованно посмотрел на синьорину Диакометти. – Венеция царит в вашем сердце, вы полностью подвластны ей.

Адриано старался вдуматься в последнюю фразу спутницы и нашел ее совсем не бессмысленной. Ведь он и впрямь позволяет Венеции управлять собою. Даже чувства, которые вызывает в нем Каролина, он старается уничтожить, ссылаясь на свое предательство. Венеция правит им! Правит, не впуская в его сердце ни одну женщину. Но Адриано решил поддержать в разговоре не его любовь к родине.

– Прошу простить, синьорина, правильно ли я понял, что вы являетесь сторонницей брака по любви, а не выгодного союза родине во благо? – словно удивленно спросил он, но эти слова вызвали легкий холодок, пробежавший по телу Каролины. – Каким образом, по вашему мнению, необходимо жениться?

Она растерянно опустила глаза, желая смолкнуть, поскольку и так позволила себе много лишнего в беседе. Но в какой-то момент Каролина поняла, что промолчать уже не в силах, и решительно посмотрела на Адриано.

– Если вам жениться необходимо, то наверняка вы выберете себе спутницу жизни, исходя из корысти и тщеславия, которые нынче правят миром, – Адриано заметил охмелевший блеск в ее глазах и не смог сдержать улыбки. – А если вы желаете жениться и провести жизнь рядом с желанной дамой, а династию укрепить благодаря своим напористости и труду, а не приданому невесты, то тогда вы сможете жениться по любви…

С этими словами она томно вздохнула.

– Вас не ужасает то, что о чувствах в браке мы слышим реже и реже, сенатор? – спросила она с грустью. – Посмотрите на венецианских патрициев: один из них сегодня прямо в гондоле поднял руку на свою супругу. Я видела это из окна. Мою кузину выдали замуж за престарелого пополана, которого она никогда не сможет полюбить, ибо он распоряжается ею, словно вещью. Меня отец готовил для того, чтобы выдать замуж за несносного виконта, которого я ненавидела всем сердцем. И видит Бог, я не скрывала свое ликование, когда вспоминала его умирающий взгляд. И во всем этом причина тому – неудержимая человеческая алчность. Вам не страшно за наши души?

Адриано ощутил, что ее сердце кричало от возмущения, но она достойно сдерживала свои эмоции.

– Каждый знатный дворянин преследует целью выполнить свой долг перед республикой…

– Ох, я вас прошу, сжальтесь надо мной и избавьте от этих лицемерных оправданий, которые твердит в унисон европейское общество, Адриано, – он увидел недовольство и даже некое порицание в ее глазах. – Я слишком хорошего мнения о вас, чтобы соглашаться с тем, что вы такой же, как и все ваши патриции.

– Вы обо мне хорошего мнения? – спросил он, ощущая в своем голосе легкое опьянение.

– О, да, сенатор, вы – достойный и порядочный человек, – откровенно произнесла она и облокотилась на спинку сиденья. – Мне безумно приятно ваше общество.

– Вы даже не представляете, как мне приятно проводить время в вашей компании, – с легкой улыбкой признался Адриано.

– Если бы только мое сердце не занимал другой мужчина, я непременно предоставила бы вам возможность восседать на его троне, – внезапность и некоторое нахальство ее речей повлекли за собой звенящую тишину.

Адриано оторопел. Перед его глазами в один миг возник огонь разочарования, беспощадно превращающий его надеж ды в пепел.

– Вы влюблены? – ошеломленно спросил он, всем сердцем ожидая отрицательного ответа.

– Хотелось бы верить, что мы еще хотя бы раз встретимся, – мечтательно промолвила Каролина. – Но даже если это и случится, то я вряд ли смогу его узнать – наше знакомство было мимолетным, словно сновидение, растаявшее с первыми лучами солнца.

Он заметил, как она окунулась в раздумья, улыбаясь сама себе. Его сердце гневилось и трепетало под властью отчаяния, но что он мог сделать в этой ситуации? Не желая дальше продолжать беседу, Адриано глубоко вздохнул и монотонно произнес:

– Прошу прощения, синьорина, но нам пора возвращаться. Боюсь, скоро полночь, потому наша задержка пересекает все доступные рамки приличия.

С этими словами он прошел на место гондольера и резко оттолкнулся веслом от тротуара…

Она проснулась в своей теплой постельке и, сладко зевнув, потянулась. Солнечные лучики падали на ее кровать и, судя по тому, как высоко поднялось небесное светило, спала Каролина довольно долго. Воспоминания о вчерашнем вечере вызвали на ее устах улыбку. Невзирая на то, что она уже порядком залежалась в кровати, синьорине вздумалось вновь окунуться в трогательные моменты вчерашнего вечера.

Взгляд Адриано, его ласковый баритон, прекрасные картины из плавающей вокруг них Венеции, – ах, как же ей хотелось бы вновь очутиться в этом прекрасном «вчера»! Но тот внезапный и отвратительный момент, когда появилась эта несносная куртизанка… Сенатора разозлило ее появление. Ах да, и ей, Каролине, оно было не по душе. Синьорина вспомнила вспышку ревности. А потом вино… Они пили вино… Каролина резко подскочила с кровати. Вечер закончился не так, как начинался…

Ей вспомнился прощальный момент, когда Адриано посмотрел на нее как-то задумчиво, холодно приложился устами к ее руке… и этот жест был произведен как-то равнодушно… На прощанье он произнес: «Богом молю, никому не говорите о вашем взгляде на современный брак».

Каролина присела на табурет и стала проворачивать в памяти все события, которые предшествовали их прощанию. После куртизанки он еще улыбался… потом вино… потом она много говорила… Ах, да, вероятнее всего, под действием алкоголя завершающей ноткой в этой прогулке стал ее длинный язык… И тут она вспомнила, что Адриано помрачнел, когда она сказала, что влюблена. Не в том дело, что она сказала. Вероятнее всего, его разозлила ее самонадеянность и надменность. «Если бы только мое сердце не занимал другой мужчина, я непременно предоставила бы вам возможность восседать на его троне». Боже милостивый, как ей вздумалось сказать подобную бестактность? И немудрено, что его это возмутило, хоть он и галантно промолчал… Эта горделивая фраза наверняка вызвала в нем осуждение. Теперь на смену его радушию в нем наверняка проснется пренебрежение! Пресвятая Дева, и она ведь его вполне заслуживает!

Каролина накинула на нижнее платье симару и, решив во что бы то ни стало, сию минуту извиниться перед сенатором, бросилась к дверям.

В палаццо стояла звенящая тишина. На какой-то момент ей показалось, что даже вся челядь покинула владения Фоскарини. Но тут же где-то неподалеку зашуршала юбка, очевидно, кого-то из прислуги. И правда, в вестибюле нарисовалась Урсула. Каролина слегка перегнулась через балюстраду и окликнула ее.

– Добрый день, синьорина, – поздоровалась Урсула и присела в реверансе.

– Добрый день. Урсула, где сейчас сенатор?

Та удивленно округлила глаза.

– Как? Сенатор вас не предупредил о том, что на рассвете собирается покинуть Венецию и отбыть в свое имение в Местре?

Каролина сглотнула комок невероятного сожаления. Как же так? В этот самый момент ее разочарования из парадной раздались чьи-то голоса, которые отвлекли внимание Урсулы, и Каролина хотела было вернуться в комнату, как услышала знакомый голос.

– Ох, Витторио! – радостно воскликнула она и бросилась к ступеням.

Как обычно, лекарь улыбался своей широкой улыбкой, показывая на всеобщее обозрение белые зубы.

– Здравствуйте, моя дорогая! – с улыбкой промолвил он и прильнул губами к руке синьорины.

– Урсула, приготовьте нам чай с булочками и накройте на улице в беседке, а я пока приведу себя в порядок. Прошу прощения, Витторио, я сегодня неприлично заспалась, – виновато сказала она. – Вы обождете?

– Ничего, дорогая, – произнес с улыбкой старик, по-отцовски сжимая в своих руках ее миниатюрную ручку. – Вам положен о отсыпаться, вы еще не совсем здоровы. А где мой друг Адриано?

– Сенатор и вас не поставил в известность? – удивилась Каролина. – Он ведь покинул Венецию…

Витторио только удивленно приподнял брови.

– Вот как? Поразительно, но обычно он извещает меня… Тем более, здесь вы…

– Ох, Витторио, мне с вами необходимо срочно кое-что обсудить, – воскликнула раздосадованно Каролина. – Боюсь, что, кроме вас, мне просто некому помочь.

Наслаждаясь общением венецианской гостьи, Витторио восторгался не только ее красотой, но и изобилием откровенно присущей ей душевности. И хотя в ее словах отражались тщетные попытки не проявлять при лекаре свой ум и образованность, все же она нередко выдавала себя, расспрашивая о политических новостях Венеции и соседних держав. Ее занимала и литература, повествующая об истории лагуны. Словом, неисчерпаемое любопытство этой дамы без стеснения стремилось к познаниям. О чем же сейчас жаждет побеседовать эта изумительная дама?

Созерцая ее красоту, Витторио зачастую задумывался о возможности отношений синьорины и сенатора. Ему казалось, эта дама, как никакая другая, не подходила для несносного упрямца Фоскарини. Такая мысль вызывала на его лице улыбку: ведь эта очаровательная Каролина уже сумела сломать в Адриано несколько его несгибаемых качеств. И это несмотря на то, что тот на последнем вздохе своей гордыни отчаянно сопротивляется воздействию синьорины на его судьбу.

Они сидели под уютным бельведером на заднем дворе имения Фоскарини, называемом венецианцами curia, и потягивали из чашек горячий чай. Каролину очень успокаивала летняя атмосфера на улице, поэтому в отсутствие сенатора она с невероятным удовольствием проводила время на свежем воздухе, балуя свою кожу ласкающей теплотой солнечных лучей. И хотя долгое препровождение под ними невероятно отрицательно влияло на цвет кожи, она все же не могла устоять перед таким маленьким с облазном.

В воздухе благоухал смешанный медовый аромат нескольких видов цветов, произраставших в оранжерее. Бельведер стоял на нескольких беленых столбиках, вокруг которых завивались стебельки вьющихся розочек белого, красного и желтого цветов. Умиротворенная атмосфера этого уголка завораживала и успокаивала… Но только не взвинченную Каролину!

– Витторио, – она с нетерпением посмотрела на него посвежевшими, но взволнованными глазами, – сдается мне, я обидела сенатора…

– О-о, милая моя, слова «обида» и «сенатор Фоскарини» не следует употреблять в одном контексте. Он раздражается, когда так о нем говорят. Предлагаю употребить слово «расстроила» или что-то в этом роде.

Каролина бросила на старика снисходительный взгляд: она очень ценила мудрую иронию, звучавшую из его уст, как обычное приветствие, но в данном случае ей жутко не хотелось ее слышать.

– Я к вам со всей серьезностью, лекарь Армази, – умоляющим тоном произнесла она.

– Прости, дорогая, продолжай, – произнес Витторио и улыбнулся.

Услышав от Каролины фразу, которую она посмела отпустить в адрес Адриано во время их прогулки, Витторио впал в замешательство: ему безумно хотелось расхохотаться, но он понимал, что этим еще больше смутит и без того расстроенную Каролину, поэтому лишь кусал губы, чтобы сдержаться. С другой стороны, эта фраза стала и впрямь убийственной для Адриано – влюбленность Каролины в «другого» наверняка заставила его отступить.

– Это и впрямь звучало слишком горделиво из ваших уст, – только и смог прокомментировать Витторио.

Каролина с нервозностью прошла вдоль беседки и потерла вспотевшие ладони. Витторио про себя отметил ее сходство в этом с Адриано: в растерянности от создавшейся ситуации он накручивает целые мили по комнате.

– Очевидно, поэтому сенатор и покинул дворец так скоропостижно, – предположила Каролина, – ему противно находиться в моем обществе.

– О-о-о, нет, моя дорогая, – отрицательно закачал головой Витторио. – В Адриано напрочь отсутствует трусость, но, по правде говоря, им может управлять растерянность. Но покидать свой дворец из-за ваших деяний, какими бы они ни были, он не станет, поверьте мне, – абсолютно уверенно говорил лекарь.

– Простите, Витторио, очевидно, и мои предположения так же самонадеянны, как и сказанные вчера слова…

Тут она остановилась и присела напротив Витторио, заметившего в ее глазах жажду поделиться какой-то тайной. «Сейчас начнется исповедь», – подумал про себя лекарь прекрасно осведомленный, что его умение разбираться в человеческой душе частенько вызывает в людях желание поделиться сокровенным.

– Мне нужно поговорить с вами, – произнесла вполголоса Каролина. – Только Богом молю, Витторио, сумейте сохранить мою тайну и не смейтесь надо мной! Ибо я никому не открывала свою душу, но то, что меня гложет, не позволяет мне нормально жить.

Витторио осознал, что речь пойдет о серьезных вещах, поэтому исключил внутреннюю иронию и настроился на весьма серьезный разговор.

– Дело в том, Витторио, что в тот момент я сказала сенатору правду и в одночасье солгала, – она заметила удивленно приподнятые брови лекаря. – Я понимаю, что это может звучать абсурдно… Не так давно я с семьей была на маскараде в Милане.

Услышав эту фразу, Армази догадливо улыбнулся, но Каролина этого не заметила, поскольку отвлеклась своим рассказом. – Там мне встретился один кавалер…

Он ясно услышал беспокойное дыхание синьорины, ее щечки покрыл свеженький румянец, а глаза засверкали каким-то необъяснимым вожделением, которое может быть знакомо лишь влюбленному человеку. Витторио слушал и о том, как они танцевали, и о том, что происходило с ней в тот момент, и прекрасно понимал, что он уже слышал эту историю от своего друга. И то, что Армази однозначно ощущал внутри себя, так это то, что сердце его ликовало и радовалось – чувства этих двоих чудаков взаимны.

Когда она закончила свой рассказ о встрече с незнакомцем на словах «и тут в моей жизни появился Адриано…», Витторио понял, что юная дама сходит с ума от чувств, которые разрывают ее сердце.

– Прошу прощения, Каролина, вы желаете мне сказать, что не можете разобраться с чувствами к каждому из этих мужчин? – спросил Витторио. Но его целью не была насмешка над ее растерянностью. Ему хотелось понять, как она разделяет чувства пополам к одному и тому же мужчине? Как она характеризует их?

– О, нет, Витторио, я не думаю, что это любовь… Хотя прежде мне были неведомы ее признаки. Меня смущают два чувства. Первое – такое порхающее, всеобъемлющее, всепоглощающее… Его невозможно описать либо перепутать с чем-то другим. Я понимала тогда, что если это и не любовь, то, вероятнее всего, ее исток. И мне твердо верилось, что больше я не повстречаю кого-либо, кто сможет меня насладить чем-то подобным… Поэтому я свято верила в то, что с этим мужчиной нас наверняка свяжет жизнь… Я даже молилась от души, чего не желала делать прежде. Второе же чувство внес в мою жизнь Адриано…

Неожиданно она отвлеклась от своего погружения в свою внутреннюю суть.

– Богом молю, Витторио, не говорите ему о моих наивных словах, – умоляюще произнесла она.

Он только кивнул и не сказал более и слова.

– Адриано… – на этом моменте Витторио заметил, что ее дыхание участилось, – он появился… И все, что во мне возбудил тот незнакомец, вдруг обернулось в иллюзию… в сказку, которая тут же в моем сознании лишилась признаков реальности. Я смотрю на него и понимаю, что восхищаюсь каждым его жестом, каждым движением, каждой эмоцией, отраженной в его мужественных чертах.

«Бог мой, да она его буквально превозносит над всеми прочими мужами», – Витторио мысленно изумился, что в современности все еще существуют женщины, которые могут так искренне восхищаться мужчиной.

– На какой-то момент я даже напрочь забыла о том, что нахожусь в чужой стране, в чужом доме – так меня увлекли чувства к Адриано. Но что это, любовь? Тогда отчего же она так запутала меня в своих догадках? Зачем нужна была та иллюзия с мужчиной, который исчез из моей жизни, словно призрачное, но такое манящее видение? – Каролина пытливо посмотрела на Витторио, и ему почудилось, что из ее небесно-голубых глаз посыпятся искры отчаяния.

На какой-то момент он задумался, прекрасно понимая, что синьорине необходимо дать ответ, который будет являться правдой, не способной сделать из него предателя своего друга.

Оставить ее без ответа нельзя – она изведется. Говорить прямолинейно – значило для Витторио уничтожить Адриано. Поэтому он решил действовать по-иному.

– Позвольте, Каролина, я вам расскажу одну историю, – произнес задумчиво Витторио.

Какая история? Она тут с ума сходит, а старичок развлекается ерундой! Каролина вдохнула воздух и набралась терпения.

– Я вижу в ваших глазах огорчение: не это вы ожидали от меня услышать, – усмехнулся Армази. – Поясню: история эта поможет вам кое-что вразумить, если вы, разумеется, пожелаете. В любом случае ее разгадка к вам придет в самый подходящий момент, и тогда все образуется.

Витторио сел поудобней, его морщинистое лицо расплылось в улыбке воспоминаний.

– Это было во времена войны, сорок лет назад, когда я пошел солдатом в Венецианскую армию. Мы тогда с отцом Адриано воевали. Но армеец из меня вышел никудышный, и в первом же бою под маленькой деревушкой близ Тревизо меня ранили. Ранение было тяжким, я потерял сознание, а Самуэль Фоскарини спас мне жизнь, доставив меня к местной в тех краях знахарке. Всего этого я не помню, ибо истекал кровью и бредил.

Каролина не понимала, каким образом этот рассказ вписывался в ее проблемы. Но она слушала, что говорил старик, так как знала, что он не относится к пустословам.

– По словам моего друга, я находился в полусознательном состоянии почти две недели. Все это время я видел несколько видений с потрясающими картинами. Их всех объединял лишь один персонаж – прекрасная женщина. Моя душа сама тянулась к ней и как будто ждала встречи вновь и вновь. В те минуты, когда мое сознание возвращалось ко мне, пусть и не полностью, я понимал, что эта женщина – плоды прекрасных сновидений, несбыточных иллюзий. Но мне хотелось впадать в беспамятство вновь и вновь, только бы в видениях снова встретить ее и наполнить свою душу теми неописуемыми и потрясающими чувствами, сотрясавшими мое сердце в ее присутствии. Из-за этого моего необъяснимого стремления, как выяснилось позже, мое выздоровление значительно затянулось. В каждом моем сне прекрасная дама наполняла мою жизнь своею сущностью, что вдыхало в меня ощущение значимости, заботы и любви. Это потрясающие моменты…

– И что же… что потом? – нетерпеливо спросила Каролина, полностью окунувшаяся в рассказ Витторио.

– Потом, когда я очнулся, Самуэль находился рядом со мной. Я попросил воды, а он окликнул кого-то… и в дверях появилась та самая прекрасная дама, которую я видел в своем бреду. Как выяснилось, она все это время обхаживала меня. Она же была и знахаркой, которая достала меня с того света. Она же оказалась и моей нынешней супругой, которую я люблю по сей день…

– Лаура? – пораженно воскликнула Каролина.

Витторио улыбнулся счастливой улыбкой.

– Именно, Лаура… Которая в какой-то момент казалась моим видением, моей иллюзией, к которой я стремился куда-то в никуда. А оказалось, что она ждала меня здесь, в реальности… Decipimur specie recti[14].

Каролина задумалась. Армази иногда казался чудаковатым стариком, и какое отношение его история могла иметь к мучавшему ее внутреннему смятению, ей было неведомо. В этом-то она и намеревалась разобраться.

Повышенный голос Урсулы заставил Каролину отвлечься от чтения, и из своих покоев она вышла на лестничную площадку, дабы посмотреть, что же настолько сильно могло возмутить горничную. Урсула стояла близ дверей в парадную, в которых Каролина увидела женщину, очевидно, самовольно вошедшую в палаццо и тем самым возмутившую служанку. Откровенность, пестрившая неким нахальством в одеждах гостьи, едва ли не кричала во все горло о ремесле незнакомки. Ее яркий наряд слепил роскошью и сверканием драгоценных камней, что наверняка вызывало восхищение в мужчинах и зависть в женщинах.

Вполне очевидно, что куртизанку абсолютно не смущал способ, которым она зарабатывала себе на кусок хлеба: гордо выпрямившись и вздернув кверху курносый носик, она с легкой усмешкой смотрела на возмущенную от нахлынувшего гнева за бестактность гостьи Урсулу. Недолго думая, Каролина решила сойти со второго этажа, дабы разобраться с нежданной гостьей.

– Сенатор Фоскарини покинул Венецию! – резким тоном отвечала горничная на поставленные ей вопросы.

– А до меня дошли слухи, что он на Большом канале, – произнесла та и обернулась на шаги, доносившиеся с лестницы.

Красивое лицо гостьи, довольно ярко подведенное румянами и кармином, застыло в изумлении, когда она увидела грациозно спускающуюся по ступенькам Каролину. В глазах белокурой незнакомки куртизанка прочла легкое недоумение. Бесспорно, они узнали друг друга: недавний вечер их свел в одном месте на Гранде.

Кем же приходится сенатору эта женщина, надменным взглядом пронзающая сейчас Каролину, словно синьорина своим появлением в этом доме срывала ей все планы? Хотя девушка прекрасно понимала, что отнюдь не обыкновенная жажда денег либо плотские утехи заставили Маргариту преступить государственные запреты и явиться в этот палаццо. Ею управляли куда более серьезные намерения.

– Чего изволите? – спросила Каролина, остановившись напротив куртизанки, испепеляющим взглядом пронзая ее удивленные глаза.

– Я изволила бы увидеть сенатора Фоскарини, – требующим тоном ответила Маргарита.

– Сдается, горничная вам ясно доложила, что его сейчас здесь нет, – спокойно промолвила Каролина, благосклонно глядя на перепуганную Урсулу. – Вы не изволите представиться? Кем вы приходитесь сенатору?

Очевидность ответа на этот вопрос сияла на устах Каролины насмешливой улыбкой.

– Я… его близкая подруга Маргарита Альбрицци, – стараясь достойно держаться, ответила куртизанка. – А кем приходитесь семье Фоскарини вы, позвольте поинтересоваться?

Маргарита даже представить себе не могла, кем приходится эта незнакомка Адриано, но ее появление в его владениях ее почему-то насторожило еще в тот злополучный момент, когда она впервые услышала на рауте о пребывании в палаццо сенатора некой кузины. С тех самых пор сенатор благополучно исчез из поля зрения Маргариты. Сейчас же куртизанка отметила про себя, что смазливая привлекательность этой незнакомки может стать еще одним поводом для беспокойства.

Каролина забавлялась наблюдением замешательства и ревности в глазах Маргариты. Но она сохраняла внешнее спокойствие, хоть и продолжала испепелять взглядом куртизанку.

– Начнем с того, что дама благородных кровей не обязана отчитываться перед куртизанкой, – ответила спокойно Каролина и прошла мимо Маргариты, всеми своими движениями показывая свое раскованное и довольно домашнее поведение в этих с тенах. – Более того, женщинам вашего ремесла не позволительно рассекать воды Большого канала и уж тем более посещать палаццо знатных персон. Вам необходимо знать свое место, милочка.

Эти слова вызвали в карих глазах Маргариты дьявольские искорки, которые готовы были сыпаться, сжигая вокруг себя все возможное.

– Не вам судить о моем поведении, – скривившись в презрительной гримасе, отрезала она.

– Вы слишком развязны для куртизанки, – Каролина ответила ей буквально королевским тоном, не терпящим возражения и отпора.

– А вы для гостьи чересчур властно себя ведете!

– Откуда же вам знать, кем я прихожусь сенатору на самом деле?

Многозначительность тона Каролины привела куртизанку в ступор.

– Передайте сенатору, что я заходила, – не оборачиваясь, промолвила Маргарита, поспешно покидая дворец.

– Несомненно, первым делом сообщу, – в голосе Каролины ощущалось не присущее ей прежде ехидство.

Но, к ее великому сожалению, словесная дуэль женщин на этой ноте закончилась, и на прощанье Каролина лишь смогла лицезреть, как за окном мелькнуло пестрое платье Маргариты.

– Урсула, что здесь делала эта особа? – спросила задумчиво Каролина все еще молчавшую горничную, которая поразилась и в то же время восхитилась поведением госпожи.

Урсула молчала, в растерянности глядя на синьорину, словно не знала с чего начать, но настолько наигранно показывала себя несведущей, что Каролине это не понравилось. Ведь служанки всегда оказываются в курсе всех событий, происходящих в доме и в жизни господ, у которых они работают, и наверняка Урсула не упустила ни одной детали из развития отношений куртизанки и сенатора Фоскарини.

– Ну, как вам сказать, синьорина… – горничная деликатно сомкнула губы, пытаясь показать неубедительные намерения что-то скрыть.

– Говори так, как есть, – спокойно, но нетерпеливо произнесла Каролина.

– У сенатора очень близкие отношения с этой куртизанкой, – быстро, но тихо произнесла Урсула, будто делилась с Каролиной сокровенной тайной. – Они часто встречаются… Вы сами, вероятно, знаете, как мужчины проводят время с такими блудными девицами. Сдается мне, она по уши влюблена в сенатора. Но для него она – пустышка. К чему мужчине его положения такой вот диамант из помойки? А она преследует его, словно конвой. Вообще-то мерзкая особа, – произнесла шепотом Урсула. – Когда приходит сюда и таращится на меня своими ведьмовскими глазищами, мне сдается, что она пронзает мое тело копьем.

Каролина как-то бесцельно посмотрела в окно, за которым не так давно мелькнуло платье куртизанки. В том, что Маргарита влюблена в сенатора, сомнений не оставалось, но Каролину почему-то поглотила доля некой зависти к этой особе. Что за дивные чувства? Потому, что эта куртизанка смогла добиться какой-то близости с Адриано? Или по той причине, что обладает хоть и незначительной, но свободой? И теперь, распаленная сведениями от Урсулы, Каролина еще сильнее возжелала заслужить полное доверие Адриано и приблизиться к нему своим трепещущим сердцем.

Свыкнувшись со своим новым положением, невольницей которого она случайно оказалась, Каролина довольно быстро освоилась в Венеции и через пару недель свободно прогуливалась по городу без сопровождения. Уж тем более, что общество порядком поднадоевшей ей Урсулы не всегда было ей приятным. Иной раз, умирая со скуки от однообразия, она самовольно отправлялась прогуляться на гондоле, и, посмотрев на суматоху венецианцев, немного успокаивала ноющее одиночество. Хотя стражник сенатора все же плелся позади нее, но отвязаться от него ей не удавалось – тот оказался слишком верным своему господину.

Каролине казалось чрезвычайно неудобным отсутствие в Венеции лошадей, которых здесь гораздо успешнее заменяли гондолы, но привыкнуть к постоянному плаванию ей было очень тяжело. Сухопутное передвижение жителей лагуны являлось возможным лишь благодаря большому количеству мостиков в некоторых районах, однако порой их череда обрывалась, и путешествие на гондоле оказывалось неизбежным.

Нахлынувшая в последние дни хандра бесчувственно лишала синьорину привычного ее сердцу ощущения жизнелюбия. Должно быть, унылое одиночество и неизвестность будущего являлись тому виной.

Мрачные чувства еще более усугублялись испортившейся в последнее время погодой. Урсула пояснила синьорине, что дожди, сырость и прохлада – типичный климат для Венеции, уж тем более в период уходящего лета. Поэтому, когда из-под полупрозрачной простыни облаков выглядывало солнышко, венецианцы всячески стремились показаться на улице, дабы насладиться теплотой его освежающих лучей. И Каролина надевала свое любимое прогулочное платье янтарного цвета и отправлялась на прогулку в компании молчаливого и грустного гондольера.

Что касается сенатора Фоскарини, то он уже давно не появлялся в имении на Большом канале, и Каролине казалось, что Адриано намеренно избегает ее общества. Зато Витторио навещал ее буквально через день. Нередко и она заходила на ужин в теплое семейство Армази, наслаждаясь общением с Розой и Лаурой, всегда встречавшими ее радушием и гостеприимством.

По вечерам в окно Каролины доносились возгласы с улицы и мелодичное звучание музыки. Нередко она видела, как возле дома напротив останавливалась гондола с музыкантом, воспевавшим в своей серенаде чувственный нрав синьорины, выглядывающей из окна. Очевидно, эту самую девушку забавляло соперничество мужчин за ее красоту и, зачастую, всматриваясь вниз, она раскатисто хохотала.

Это забавляло и Каролину, тайком из своих окон наблюдавшую за всплывающими перед ней картинами. Но больше всего на свете ей хотелось, чтобы и под ее окнами остановилась гондола и зазвучала музыка, в нотах которой можно было бы распознать любовь. Только в чьем исполнении – незнакомца в маске или Адриано – серенада порадовала бы ее больше, ей так и не удалось понять.

Пребывание в одиночестве и время, удивительно медленно считающее свои мгновения, заставляли синьорину Диакометт и все чаще и чаще окунаться в воспоминания о родных краях. Тоскующее сердце вновь и вновь заставляло Каролину обдумать свои поступки в отношении дорогих ей людей. Ей казалось, что она готова в корне изменить свой крутой нрав, только бы прижаться к матушке или услышать «железный» голос отца. О, а чем бы только она не пожертвовала, только бы выслушать нудные нравоучения кормилицы Паломы! Ее осчастливила бы встреча даже с нелюбимой сестрой. Но все это Каролина представляла в своих мечтах, с нетерпением ожидая вестей от Адриано.

В определенный момент, решившись не обременять Адриано Фоскарини своими просьбами, Каролина вознамерилась написать письмо в Милан, в надежде получить известия о родителях от Изольды. Присев за стол в гостиной палаццо, Каролина взяла принесенное Урсулой гусиное перо. Внезапная жажда оказаться сию минуту в Генуе, в прохладном лиственном лесу, заставила синьорину с наслаждением закрыть глаза, ощущая себя всей душой в родных краях. Аромат хвои и мягкой лесной сырости будто ударили ей в нос, и легкая улыбка радости завершения безумной ностальгии коснулась ее губ. Пение птиц, шелест деревьев и травы и яркое генуэзское солнце – никакая сказочная архитектура и красота Венеции не способна заменить в ее душе все это.

Вернувшись в мрачную реальность, Каролина задумчиво повертела перо в руках и макнула его в чернила. Сейчас она даже не думала о том, что не так давно сестра вызывала в ней лишь страх и отвращение, с самого детства внушаемые Изольдой в ее сердце. Но Каролине так безумно хотелось, чтобы этот трудный час объединил их, оставив все переживания позади! Истинные чувства старшей сестры были неведомы наивному девичьему сердцу!

Заметив в гостиной Урсулу, отчитывающую на правах хозяйки какую-то служанку, Каролина немедля подошла к ней.

– Урсула, мне необходимо с тобой переговорить. С глазу на глаз!

Горничная прошла вслед за Каролиной в гостиную, где та нередко уединялась. Порой Урсулу возмущало властное поведение гостьи в этом доме, и объяснялось это только тем, что до приезда синьорины горничная сама ощущала себя правомерной хозяйкой. Даже управляющий Бернардо не мог так искусно управлять действиями прислуги, как она. Но, не решаясь, по понятным причинам, перечить сенатору или возбудить в нем гнев, Урсула с трудом терпела власть Каролины, которая, впрочем, отнюдь не претендовала на звание хозяйки палаццо Фоскарини.

– Урсула, я бы хотела, чтобы ты позаботилась вот об этом, – Каролина протянула ей письмо и несколько дукатов. – Но имей в виду, что об этом поручении никто больше знать не должен! Отправь гонца в Миланское герцогство как можно скорее. И пусть дождется ответа.

Горничная с удивлением в глазах смотрела на волнение синьорины, и ей почудилось, будто эта подозрительная особа задумала что-то нехорошее.

– Как изволите, синьорина, – растерянно ответила Урсула и все же взяла письмо. – Я немедля выполню ваше поручение.

Проводив взглядом поспешно удаляющуюся горничную, Каролина задумчиво приложила пальчик к устам. Странная женщина эта Урсула, с дивными причудами и некой загадочностью… Каролине известно лишь то, что та давно работала горничной во дворце Фоскарини и, очевидно, претендовала на большее звание, чем обыкновенная горничная, которой являлась. Но даже не это беспокоило синьорину. Что-то зловещее исходило изнутри этой женщины, чего ей, Каролине, следовало бы остерегаться. И она видела это в подавленных злобой глазах.

Не решаясь без позволения сенатора отправить гонца, Урсула решила дождаться его или доктора Армази. Горничная хорошо знала каждого члена семьи Фоскарини, и появление Каролины во дворце Адриано ей с первого дня казалось странным. Разумеется, не исключено, что она и впрямь его кузина. Ведь о родственных связях матери Адриано в Венеции знают мало, – ходят слухи, что она и вовсе была из рода бедных дворян. С Самуэлем Фоскарини они поженились, когда и тот был кондотьером в Венецианском арсенале. И что руководило тем браком, было неведомо никому.

Не желая ввязываться в запутанные дворянские авантюры, Урсула решила отправиться к Витторио, чтобы отдать ему письмо, с мыслями: «И пусть делают, как знают».

– Что произошло, Урсула? – беспокойно спросил Витторио, когда в дверях его дома появилась горничная Адриано.

– Нет, что вы, лекарь Армази, я просто… я просто в растерянности. Меня волнует синьорина…

– Что с Каролиной? – с нервным беспокойством спросил Витторио.

Урсула поняла, что ее замешательство только раздражает доктора, и, желая угодить Армази любым способом, она спокойно продолжила:

– Синьорина написала письмо в Милан и попросила меня отправить его. Бесспорно, я должна была непременно исполнить ее волю, но я намеревалась прежде дождаться сенатора. Только он почему-то так и не появился за это время… – бледно-испуганное лицо лекаря заставило Урсулу смолкнуть, и, округлив и без того большие глаза, она посмотрела на доктора в ожидании его объяснений.

– Где оно? – процедил сквозь зубы Армази, внутренне готовый излить свой гнев на Адриано, по вине которого Каролина сейчас терзается в тоске и ностальгии.

Схватив протянутое Урсулой письмо и все так же пытаясь сдержать крик гнева, Витторио выпалил:

– Черт возьми, ох уж… – но тут же смолк и уставился на ошарашенную Урсулу. – Ты все сделала правильно! И не вздумай кому-то об этом сказать, а уже тем более синьорине Каролине.

Урсуле казалось, что лекарь сейчас взбесится, и она в недоумении попятилась к дверям.

– Как изволите, господин Армази. Я к вашим услугам, если что… Я никому… ничего… Я пойду?

Он только кивнул головой и, дождавшись ее ухода, распечатал письмо. Прочитав содержимое, Витторио вновь чертыхнулся.

– Необходимо срочно послать за Адриано, – задумчиво буркнул он сам себе под нос.

Немудрено, что возмущению Витторио не было предела и он готов был накинуться на Адриано с кулаками при первой же встрече. «Сколько уже можно избегать ответственности за свои деяния, словно он – пятнадцатилетний мальчишка?! – возмущенно говорил сам себе Витторио, отчаянно сжимая письмо в руках. – Что же он вытворяет? Хочет совсем с ума свести бедную девушку? Ох, Адриано…»

А приезд Адриано не заставил себя долго ждать. Все это время он вел дела из виллы в Местре, что располагалась в Терраферме. Эта коммуна служила республике важной торговой точкой, связывающей сушу с Венецианской лагуной.

И все время, решая правительственные вопросы, Адриано Фоскарини старался углубиться в дела, дабы вечером его, измотанного тяжелым днем, крепкий сон настигал скорее обычного. И все это по одной причине, сияющей перед его взором поразительной красотой.

Время от времени в его памяти, словно по велению сердца, вставал дивный взор, полный надежды на любовь и понимание. В подобные мгновения вожделение настигало Адриано, и он едва сдерживал в себе порывы бросить все и вернуться назад в лагуну. Да и путь его по морю займет всего-то несколько часов. Но сразу после такого решительного намерения сенатором овладевала трусость.

И хотя Адриано не желал признаваться самому себе, но, по сути, под крышей своего палаццо он откровенно боялся личных встреч с глазу на глаз с ее обаянием: такие мгновенья вынуждали сенатора ощущать свою беспомощность перед собственными чувствами, что невероятно подавляло его. Глубоко в душе он осознавал, что переоценил свою способность совладать с собой, находясь в обществе с синьориной. А уж тем более живя с ней под одной крышей.

И, невзирая на ту нахальность, которая прозвучала из ее уст в последний вечер, его по-прежнему восторгали ее храбрые порывы отстоять свое мнение о справедливости. Казалось бы, ее слова обязаны были заставить его сойти с пути, который он избрал. Но сейчас, находясь вдали от нее и имея возможность разобраться в себе, Адриано снова и снова признавал, что жизнь без нее теряет всякий смысл. Он засыпал свой разум вопросами, тщетно разыскивая на них ответы внутри себя. Все это время он терзался смятением по поводу будущего их отношений. И существует ли вообще это будущее?

Адриано твердыми шагами направился к своему палаццо, бросая косой взгляд на открытое окно Каролины. Ее он не видел, но поднимать голову не решался, допуская, что она может наблюдать за ним. А ее взгляд способен обжечь даже сквозь стекло.

Он прошел во дворец и недовольно заметил, что, кроме одной служанки Анны и двух стражников, у парадных дверей его никто не встречает, а в доме царит поразительная тишина. Куда-то запропастился Бернардо, исчезла сведущая во всех вопросах Урсула и прочая челядь. Однако более всего сенатора занимало отсутствие его гостьи, которую он так жаждал лицезреть.

В недоумении он смотрел на мавританку Анну, встречавшую его с радостным и в то же время взволнованным лицом, что объяснялось неожиданным визитом сенатора, к которому обитатели палаццо не были готовы. Впрочем, для синьора Фоскарини данный момент был вполне привычен.

– А почему так тихо? – спросил Адриано, чувствуя усилившееся беспокойство, посетившее его еще в тот момент, когда он прочел письмо Витторио.

– Синьорина Каролина и Урсула ушли за покупками, – каким-то визгливым голосом ответила служанка и склонила голову в неуклюжем реверансе перед сенатором.

Адриано облегченно вздохнул и направился в свой кабинет. После того, как он получил просьбу в письме Витторио немедленно явиться в лагуну, он просто терзался в догадках: что здесь могло произойти без него. Он достал из большого конверта документы об опекунстве Каролины, подготовленные для него юристом. Совсем скоро он решится на важный шаг в отношении нее. Но этому будет предшествовать тяжелый разговор о герцогской семье, да и вообще обо всем, о чем так беспокоится ее сердце. Однако откладывать печальные известия из Генуи он более не имеет права.

Услышав звонкий смех, доносящийся из вестибюля, Адриано с любопытством прислушался.

– О, Урсула, это платье сведет с ума любого мужчину, – произнесла со смехом Каролина, только что побывавшая у портного.

Ей приносило невыносимое женское удовольствие обновлять свой гардероб. Ее сдерживали лишь рамки приличия: сенатор и так позволял ей многое в своем доме, а растрачиваться на дорогие наряды было уж слишком нахально. Поэтому она позволяла себе лишь раз в две недели пошить что-нибудь свеженькое.

Урсула заметила выросший из тени коридора силуэт Адриано.

– Вы не находите, синьорина, что цвет чрезмерно яркий? – с упреком спросила горничная. – Как бы распутно оно не выглядело…

Каролина рассерженно устремилась на горничную, которая несколько мгновений назад восхищенно хлопала ресницам и и восклицала: «Оно так идет вам, госпожа!» А сейчас выставляет ее распутницей.

– Урсула, в моду входит бордово-вишневый цвет, – кокетливо произнесла Каролина. – Но это платье тщательно размыто коричневыми тонами, что и скрывает его яркость. Не смей сравнивать меня с распутницей!

Горничная со страхом смотрела на синьорину, боясь что-то произнести в свое оправдание. Из напряженного положения ее вывел сенатор, к которому она бесцеремонно бросилась едва ли не с объятиями.

– О-о-о! Господин Фоскарини! – воскликнула радостно она и присела в поспешном реверансе. – Ваш визит несколько внезапен… Я немедля распоряжусь об обеде.

Урсула исчезла, оставив их с глазу на глаз. Взгляд Каролины наполнился бликами неимоверной радости, которая настигла ее сердце врасплох. Она с почтением склонила свою золотистую головку и присела перед Адриано в легком реверансе, в котором прослеживалось некое кокетство. Взволнованный неугасающим блеском ее ослепительной красоты, сенатор прижался устами к ее нежным белым пальчикам. Она пронзала его ликующим взором, таящим в себе некую загадочность. Взглянув в эти два топаза, так загадочно таящих в себе ликование, Адриано сдержал свои эмоции, выражая собой лишь почтение и легкую улыбку.

– Вы не балуете нас своим присутствием, – промолвила Каролина так серьезно, что у Фоскарини создалось впечатление, что мгновенье назад в вестибюле звучал не ее смех.

– Меня отвлекли от вашего общества срочные дела в Местре, – сухо произнес он. – Прошу простить, синьорина, что покинул вас без предупреждения.

Каролина с неимоверным сожалением ощущала от него некий холод, незнакомый ее сердцу. Ей хотелось содрогнуться от этого ощущения, будто от зимней стужи, настигшей среди расцветающей весны. Но нет… в его глазах еще присутствует блеск восхищения. Но до этого мгновенья Каролина не могла решить: стоит ли просить прощения за свою двусмысленную речь в вечер их свидания или не нужно более обращаться к прошлому.

– Синьорина, нам необходимо поговорить, – изрек решительно Адриано. – Но сначала я вынужден отправиться в дом Витторио…

– Вам что-то известно о герцоге и герцогине? – бесцеремонно перебила его Каролина и, осознав свою бестактность, тут же виновато склонила голову.

Его это отнюдь не разозлило, поэтому он спокойно ответил на ее вопрос:

– Вероятнее всего, только сегодня я и смогу встретиться с человеком, который сведущ в этом вопросе гораздо больше моего, – он говорил на удивление невнятно, и Каролина поняла, что он что-то скрывает. – Я не мог этого сделать раньше.

– Они живы? – второпях спросила она, настраиваясь на самое ужасное.

– Я не могу говорить об этом наверняка, Каролина, – твердо произнес сенатор. – Лишь когда мне станет известно – слухи или же правду донесли мне мои люди. Поймите меня, милейшая синьорина, я не желаю вводить вас в заблуждение…

– Я понимаю и ценю это, любезный Адриано, – она пролепетала это растерянно и отвела взгляд.

За это длительное время Каролина готовилась услышать любые сведения – она понимала, что, чем дольше ничего не слышно из Генуи, тем хуже содержимое вестей ее ожидает.

– Как только будет что-то известно, будьте добры, известите меня, сенатор.

Он смотрел, как, приподняв платье, чтобы не оступиться, она поднималась по ступенькам. Удивительно искусно она сумела совладать сейчас с беспокоившими ее эмоциями. И сенатору стали очевидны все перемены, случившиеся за столь короткий час. Перемены и в нем, и в ней. Ее изменила болезнь и невольные обстоятельства, его – возникающее чувство к ней.

«Моя дорогая сестра Изольда! Искренне надеюсь, что ты не рассердишься, увидев письмо от своей непокорной сестры. Я нахожусь сейчас в Венеции в гостях у одного благородного человека. К сожалению, мне ничего не известно о матушке и отце, что меня очень гложет. Если ты владеешь информацией, молю, напиши пару слов о них! Пребывание в Венеции дается мне нелегко, я чувствую себя здесь чужеземкой, несмотря на то, что обходятся здесь со мной почтительно. Сенатор Фоскарини весьма благородный молодой человек, однако, моя дорогая, знала бы ты, как безумно я соскучилась по Генуе и по нашей с емье. У моляю тебя, не оставляй эти строки без ответа! Твоя сестра Каролина».

И каким только чудом это письмо не попало в Милан, Адриано просто поражался. Даже подумать страшно, что могло бы случиться, если бы его вручили адресату. Мало того, что она осталась бы под прицелом смерти, так еще и его, Адриано, обвинили бы в предательстве.

– Ты понимаешь, что ты терзаешь ее сердце? – спросил возмущенно Витторио. – Тебе неведомы ее переживания, которыми она живет все это время. Поверь мне, Адриано, если бы ты заглянул ей в душу и понял, как ей тяжко, то ужаснулся бы этой картине.

– Я уже оформил документы об опекунстве, – промолвил задумчиво Адриано. – Другого выхода я не вижу.

Витторио молчал, понимая, что тот не хочет признаваться самому себе в том, что безнадежно влюбился. Он лишь пытается скрыться от своих чувств и попусту теряет время.

– Скажи мне, Адриано, а отчего ты так скоропостижно покинул свои владения и отправился в Местре, словно там у тебя куча неотложных дел?

– Так оно и было, Витторио, дел действительно скопилось довольно много. Многие из них мне необходимо было уладить именно в Местре. Возможно, мой отъезд затянулся, но не буду скрывать, что намеренно избегал ее общества. Перед отъездом она сообщила мне, что влюблена. Имя этого человека она не назвала, однако одной новости достаточно, чтобы прекратить грезить впустую.

Витторио ухмыльнулся, едва сдерживая смех.

– Ослепленный ревностью, ты даже не удосужился понять, что этим возлюбленным можешь быть и ты, – с улыбкой произнес он.

– Что за вздорные домыслы? Мы с ней не общались так ясно, чтобы она могла влюбиться в меня до своего прибытия в Венецию, – Адриано отрицал очевидное, но предпочитал не замечать этого.

– Но тебе ведь удалось влюбиться…

– Это другое, Витторио!

Армази не желал говорить Адриано о том, что ему ведомо о чувствах Каролины. Он видел, что поспешные выводы сенатора поставили того в тупик и оставил его самостоятельно разбираться в своих чувствах.

После завтрака Каролине вздумалось прогуляться за продуктами на рынок около Пьяцетты, дабы скоротать время до прибытия Адриано из сената. Прежним вечером она намеревалась дождаться его, чтобы поговорить, как было обещано, но, очевидно, что сенатора заняли более значимые дела. Примерно после полуночи Каролину одолел крепкий сон, который вызвала у нее усталость. И так она проспала до самого утра.

Несмотря на то, что покупками зачастую занималась прислуга, Каролина с радостью брала подобные обязанности на себя: поездка на рынок отвлекала ее, позволив провести хоть какое-то время в обществе, что значительно поднимало ей настроение.

Она с наслаждением прислушалась к хаотичному гулу, исходившему от суматошной толпы, словно желая мысленно раствориться в ней, подобно капле в штормящем море. Ох, порой тут просто невозможно было пройти! Но ее это ничуть не раздражало! Признаться, синьорине Диакометти по-прежнему приходилось по душе общество простолюдинов, ведь в нем ей удавалось отдохнуть от опостылевшего пафоса, так искусно владеющего представителями высшей знати. Поэтому на устах Каролины играла легкая улыбка, когда она беспечно прогуливалась по площади, занимательно разглядывая забавных горожан.

Безусловно, она с довольством замечала, что многие венецианцы оборачиваются в ее сторону. Казалось, будто жители лагуны сумели заметить в этой даме чужеземку, словно ее происхождение отражалось не только в притягательных чертах прелестного лица, но и в малейшем движении или жесте. И сейчас, вопреки ее стремлениям скрыться в месиве блеклых серо-коричневых тонов, сливающихся в толпе многочисленного люда, облаченная в довольно скромные одежды желто-бежевых оттенков, Каролина все же выделялась из общей массы людей отличной от венецианцев внешностью. На то повлияла гремучая смесь французских и генуэзских кровей в ее теле, создавших образ поистине благородной женственной красоты.

Пытливый взор Каролины привлекли к себе торговцы восточными тканями и как истинная модница она не смогла пересилить внутреннее желание уйти прочь и немедля подошла к прилавк у с ценным товаром. Но от увлекательного дела ее отвлек внезапный крик и последовавшая за ним волна возгласов. Каролина с любопытством сощурила глаза, ибо солнце совершенно слепило ее, и всмотрелась в толпу, спешившую разойтись в разные стороны.

Площадь рассекала вереница людей, связанных друг с другом, вразнобой шедших по рынку, словно упряжка с собаками, намеревающимися вылезти из ошейника. Их вид казался синьорине ужасающим: одежды разорванными клочьями оголяли рваные раны с запекшейся под лучами палящего солнца кровью. Волосы походили на скомканный моток запутавшихся нитей, и очевидно, что они неделями не знали мыла, из-за чего Каролине даже почудилось, что от арестованных исходит дурной запах, хотя они находились слишком далеко, чтобы ощутить его. С двух сторон от вереницы шли надзиратели, с откровенным презрением толкавшие людей в «упряжке» и время от времени ударяющих их палками. Поначалу синьорина предположила, что это ведут в казематы преступников, но для такого важного конвоя здесь присутствовало слишком мало стражников.

– Да не бей их так, Николо! – кричал один из стражей другому, когда тот бил мужчину за то, что тот споткнулся. – На рынке за них и дуката не дадут!

– Вонючие работорговцы! – процедил венецианец, оказавшийся рядом с Каролиной.

– Торговля людьми? – опешила она.

– Еще бы! – фыркнул с презрением тот. – Наверняка этим славится сейчас лишь Венеция: на что только не способны местные патриции, дабы использовать бесплатный рабочий труд на своих фабриках.

С этими словами торговец сплюнул в сторону, едва не попав своим плевком на рядом стоящую женщину, одарившую его гневным взглядом.

Каролине прежде не приходилось быть свидетельницей подобных весьма неприятных зрелищ. Да и мысль о том, что в их обществе еще возможна торговля людьми, заставляла ее ощутить подавляющее чувство разочарования. Ей казалось, что все это в прошлом, ведь в отцовском дворце прислуга нанималась на прислуживание герцогу на добровольных началах. Да и во дворце сенатора Фоскарини она также сталкивалась с вольнонаемной челядью. Поэтому, словно для того, чтобы убедиться в правдоподобности суждений торговца, она невольно подошла ближе к веренице.

Тут же ей пришлось столкнуться с собственным недоумением, – она заметила, что венецианцы не чтили своим вниманием эту картину, словно зрелище для них было не чуждым. И внезапно… словно знакомые черты промелькнули в этой толпе испачканных грязью лиц, и она с любопытством принялась рассматривать каждое из них. На какой-то момент ей показалось, что это лишь видение, но тут… снова… И когда караван остановился у здания, где рабов принялись выстраивать вдоль стены, сердце Каролины едва не замерло… среди рабов она смогла различить… Палому.

Распознав черты ее измученного лица и услышав до боли знакомый голос, который в силу своего командного характера та не стеснялась повысить даже на надзирателей, Каролина вскрикнула:

– Господи, не верю своим глазам! – и тут же закрыла лицо руками.

Пробравшись против течения спешащей ей навстречу толпы, синьорина подбежала ближе и убедилась в своей правоте: измученная, выпачканная, с растрепанными по потному лицу волосами Палома стояла со слезами на глазах, вместе с которыми на ее лицо просачивались отрешенность и равнодушие.

– Ох, родная! – едва сдерживая в себе комок рыданий от нечаянной радости, воскликнула Каролина. – Палома… Палома… как ты здесь оказалась, дорогая?

Синьорина бросилась к ней, но дорогу ей преградил один из надзирателей.

– Только попробуй меня остановить! – сквозь зубы процедила Каролина, обрушивая на того шквал гневных искр из голубых глаз, точно грозовые молнии на фоне ясного неба. – И тебе придется испытать на себе не Бог весть какие страдания! Клянусь тебе!

Судя по ее уверенному шагу и ухоженному внешнему виду, стражу стало очевидно, что она – представительница знати.

Останавливаться синьорина даже не думала, поэтому он инстинктивно отступил в сторону, позволив пройти мимо себя.

Каролина бросилась с объятиями к измученной Паломе, прижимая ту к себе и покрывая поцелуями ее вспотевшее лицо. На глазах девушки засверкали слезы и, рыдая, она едва не упала на колени перед кормилицей. Осознание того, что она имеет счастье смотреть в глаза родному человеку, заставляло трепетать ее измученное страданиями сердце.

– О, синьорина Каролина… – Палома вытаращила глаза, принявшись креститься, словно видела перед собой привидение. – Бог мой, вы живы…

– Да! Несомненно! Несомненно, родная моя, я жива, – Каролина прижала связанные руки кормилицы к груди.

– Так мы же… мы же похоронили вас… – испуганно прошептала Палома.

– Что… что значит, похоронили? – оторопевшая Каролина попятилась назад.

– Ох, синьорина, эти тупоголовые солдаты, очевидно, приняли за вас тело служанки Элены, – сомкнула полные губы Палома. – Чуяло мое сердце, что они ошибаются…

– Почему ты здесь? Как маменька? Как отец? – с нетерпением спросила Каролина. – Тебе хотя бы что-то известно об их судьбе?

Вопросы синьорины вызвали в глазах Паломы очевидное смятение. Предчувствуя нечто ужасное, Каролина сильнее схватила руки кормилицы и затрясла их.

– Что, Палома? Что ты знаешь?

Кормилица перекрестилась и, вытирая набегающие слезы, тихо промолвила:

– Разве вам неизвестно, синьорина? – воскликнула она и залилась слезами. – Они ведь… горе-то какое… да упокоит Господь их души…

Да упокоит… Господь… Каролина отвела взгляд, что-то пролепетав самой себе, а перед ее глазами… перед глазами ослепительно-солнечный мир погряз в вечную темноту. И словно в подтверждение этому солнце на небе закрылось темной тучей.

Стало быть, ее догадки оправдали себя…

– Герцога убили в бою, а герцогиня… – Палома вновь залилась слезами, – герцогиня заживо сгорела в пожаре. Мы похоронили и вас… – она вновь перекрестилась. – Синьорина Каролина, ужас-то какой! Госпожа Изольда радовалась кончине вашей, не скрывая этого. А нас она распродала в рабство, обвинив в сговоре против герцога…

Рыночная суматоха вокруг Каролины словно слилась в бесформенное черно-белое пятно, и только сейчас она ощутила наполнившие ее глаза слезы. Один из надзирателей, проходя мимо дамы, грубо толкнул ее, но боль от услышанного настолько сковала девушку, что эта мелочь осталась ею незамеченной. Она тут же обернулась к Паломе, сжимая рукой свое горло, словно пытаясь сдержать рыдания внутри себя, но две слезинки, словно капельки души, все же скользнули по ее щекам.

– Значит, Изольда продала вас, как свиней, – в отчаянии пролепетала она. – А мятеж?

– Ох, это событие обрастало слухами. В Генуе говорили, что отец ваш участвовал в сговоре с Миланом и крестьянами… Якобы у его светлости был замысел свергнуть генуэзскую власть. Только смерть его и спасла от позора на виселице. В Милане же говорят, – Палома снизила голос до шепота, – говорят, что это Венеция поддерживала крестьян…

Эти слова вызвали в душе Каролины шквал страшных и невнятных догадок. Она знала наверняка, что первое – пустые сплетни… тогда как второе предположение вполне может оказаться правдой! Ее тело содрогнулось от застрявшего внутри разочарования, так и норовящего в любой момент взорваться очередным приступом истерии. И только Бог видел, как она всеми силами пыталась совладать с собой. Каролину вновь оттолкнул от Паломы какой-то прохожий и, словно безумная, она бросилась через всю площадь в сторону Гранда.

Боже Всевышний… а ведь сейчас все и сходится… Ее слепили застилавшие глаза слезы, и она, точно слепой котенок, бежала на ощупь. Вот как Адриано Фоскарини оказался в тот вечер у берегов Генуи… Разумеется! Выдумал историю о колоссальном совпадении… Он не просто принимал участие в сражениях… он ведь и стал союзником-убийцей ее матери и отца… Ее же похитил, чтобы теперь завладеть титулом… и вместе с тем обрести власть в Генуе. Проклятая венецианско-генуэзская война! Все увязывалось в ее голове, как казалось, в логическую цепочку. Несносный венецианец! Бесчувственный мерзавец… Ее людей продают на площади этой несносной республики, где зло кишит, как в самой преисподней… Каролине чудилось, что вокруг нее вся Венеция покрылась черным покрывалом предательства, алчности и тщеславия. «Теперь все сходится… – тихо твердила она. – Все сходится…».

Ее сердце просто разъедал неистовый гнев и жажда возмездия… Она ощущала готовность броситься на сенатора и исцарапать его лицо своими коготками. Нет, заколоть кинжалом, висящим на его поясе… Ох, может ли душу человека съедать что-то кощунственней, чем само лицемерие? Очевидно, лишь жажда мести!

Сверкающие на ее красивом лице слезы заставляли прохожих с жалостью оборачиваться ей вслед. Но она бежала, бежала, бежала, не обращая внимания на сочувствующие взоры окружающих ее людей. Буквально налету прыгнув с мола в гондолу, Каролина гневно приказала гондольеру:

– К палаццо Фоскарини! Живо!

Сводившие ее с ума мысли, одна за другой сменявшие друг друга, вызывали желание исчезнуть, и, словно от безысходности, она спрятала лицо в ладошках, всей душой желая раскрыть глаза и увидеть себя на другом краю земли… Если он, этот край существует.

Он, подлец Фоскарини, наверняка все знал о ее родителях, но бездушно лгал все это время. Он знал, что они убиты… что их больше нет… их нет… И к девушке вдруг пришло озарение, повлекшее за собой секундную паузу и поток отчаянных рыданий. Господи Всевышний, неужто… неужто матушка Патрисия и герцог Лоренцо в ином мире?! И Каролина больше не сможет насладиться их присутствием… никогда! Она уже не вытирала слезы с лица – она даже не ощущала их, ибо ее тело будто онемело от страданий, боль от которых смешалась с нарастающим вихрем гнева в ее мятежном сердце.

Внезапно в ее памяти всплыла картина со свадьбы Изольды, когда она услышала беседу двух знатных мужчин. О Боже, ведь тогда и шла речь о восстании крестьян… и, если хорошенько вспомнить… подумать… собраться с мыслями… Ведь тогда ей удалось услышать, что крестьян должна была поддержать «а рмия вражеского государства». Ей вспомнились касания мужчины, которого она увидела тогда в темноте. Неужто это был Адриано?!

Каролина сошла с гондолы и бросилась в палаццо сенатора Фоскарини. В доме стояла привычная тишина, очевидно, слуги были увлечены домашней работой.

Синьорина метнулась в его кабинет, который случайно оказался открытым. У нее не было времени думать о последствиях своих действий – обида и отчаяние правили ею. Она бросилась к оружейному шкафу. Дернув за ручку неподдающейся дверцы, она вспомнила, что у отца та закрывалась на маленький ключик, лежавший в его письменном столе. И удивительно, что сенатор также хранил их в этом же месте.

Ее трясущиеся от волнения руки нервно теребили ключи на связке, каждым из них пытаясь попасть в замочную скважину. Наконец та щелкнула, и даже не глядя, Каролина схватила первое, что попалось ей под руку, – аркебузу, стрелявшую короткими стрелами, которую Каролине приходилось прежде видеть у герцога. Внезапный звук шагов позади синьорины заставил ее резко обернуться.

– Как прекрасно, что вы уже вернулись, Каролина! – до нее донеслись слова усмехающегося голоса.

Адриано уже давно пребывал в предвкушении ее возвращения во дворец. Но следы отчаяния и боли на ее лице заставили сенатора изумленно застыть буквально в трех шагах от невидимого глазу шквала ярости, кружащего вокруг ее тела. Наряду с неведомой ему прежде ненавистью в потускневшем небесно-голубом взоре из ее глаз прямо ему в душу устремился луч презрения, решительно коснувшийся его сердца и оставивший на его краешке болезненный ожог.

Она резко подняла руку и направила на него дуло аркебузы. Остановившись в дверях, сенатор оставался недвижимым, с тревогой и недоумением наблюдая за движениями своей гостьи. Застывшие в глазах слезы красноречиво взывали о помощи, растрепанные медово-золотистые локоны прилипли к шее и лицу, а предательская дрожь в руках свидетельствовала о страхе, так тщетно пытающемся завуалировать себя решительностью. Но она настырно держала прицеленное в сенатора оружие. Адриано словно ожидал, когда его голова озарится догадками о происходящем, но его мысли одолела поразительная пустота.

– Что-то случилось, синьорина? – встревоженно спросил он.

– Случилось? – яростно вскрикнула Каролина. – Вы продолжаете бесстыдно издеваться надо мной, сенатор!

– Я не понимаю вас, Каролина… – проговорил он, сдерживая внешнее спокойствие и внутреннюю тревогу. – Не могу вспомнить, когда же прежде я имел неосторожность, как вы выражаетесь, издеваться над вами…

– Не можете вспомнить? Вы – лжец, предатель, лицемер… – кричала она, отдав себя в полное распоряжение гневу и потоку обжигающих слез. – Я вас ненавижу… Вы сделали меня пленницей своих владений, разыграли бездушную пьесу о том, что…

Несомненно, он должен был сразу догадаться, что причина именно в этом. Плотно прикрыв за собой дубовую дверь, Адриано подошел ближе к Каролине. В его действиях читалось спокойствие, но его душой овладевала нарастающая дрожь.

– Ваша милость, неужели вы собираетесь стрелять? Вы умеете обращаться с этим? – спросил с легкой ухмылкой он, но тут же вспомнил ее встречу с Маттео на опушке леса в Генуе, когда Каролина попала в тоненький ствол дерева, находящийся в нескольких шагах от нее.

– Вы сомневаетесь, сенатор? Вам, должно быть, неизвестно, на что может быть способна дама, оставшаяся наедине со своим гневом? Потерявшая свою свободу в плену у врага? Душевно изувеченная настигшим разочарованием от разбитых надежд? Как я могла сразу не догадаться? Генуя и Венеция никогда не были друзьями… И мне, генуэзке, надеяться на помощь венецианца было бы смешно… Если бы я только была разумней… Если бы не смела предаваться доверию и мечтам… Тогда я сразу поняла бы вашу сущность. И мне стало бы известно, что именно вы и ваши войска уничтожили мою семью!

От нее исходили импульсы знакомой Адриано жажды мес ти! Незамедлительной и своевременной мести! Но даже несмотря на это ощущение, он не изменился в лице и твердо констатировал:

– Мои войска не принимали участия в этой войне!

– Ах, да! Вы снова поведаете о том, что случайно оказались у берегов Генуи? – ее крик вывел его из себя…

– Мне нужно было оставить вас, синьорина, погибать в лесу, как собирался это сделать ваш друг Маттео? – воскликнул он.

– Лучше бы вы оставили меня там, в Генуе, умирать вместе с родными. Кем я прихожусь вам в этой стране? Никем! – закричала она. – Я здесь такая же пленница, как рабы, которых выставили на продажу близ Пьяцетты. Среди которых присутствует и свита моего отца…

Адриано молчал, не желая тратить силы на отрицание чего-либо. Но в его голове успел мелькнуть вопрос: откуда в Венеции могли оказаться герцогские люди?

– Я требую, чтобы вы отправили меня в Геную на ближайшем корабле, сенатор! – потребовала она, все еще держа Адриано на прицеле.

– И куда же вы вернетесь, синьорина Диакометти, позвольте поинтересоваться?! В спаленный и разрушенный крестьянами палаццо? О, поверьте мне, вы никому там не нужны! Если вы полагаете, что ваша сестра будет благодарить Небеса за ваше возвращение…

– Замолчите, Богом молю! – крикнула Каролина, сжимая до боли рукоятку аркебузы.

– Будь вы разумнее и сдержаннее, я бы посвятил вашу глупую голову в истинное положение вещей, – произнес отчаянно Адриано. – Но, боюсь, что подобная непредусмотрительность лишь разразит войну на пол-Европы!

Его саркастические замечания лишь пуще прежнего разожгли в ней дьявольский гнев – тот самый гнев, что способен дотла разрушить все, что возникает на его пути.

– Ну что же вы, ваша милость, не стреляете? – воскликнул сенатор, желая поскорее заставить ее опустить аркебузу. – Вы, очевидно, хотите закончить на виселице?

– Лучше закончить жизнь на виселице, чем позволить врагу владеть собою! – внезапно воскликнула Каролина и нажала на курок.

Послышался пустой щелчок, известивший об отсутствии стрелы в оружии, и за этим последовал глубокий вздох, вырвавшийся из женской груди. То ли это был вздох разочарования, то ли облегчения, – это не знала и сама Каролина. Только сенатор, никак не ожидавший, что она осмелиться сделать это, заметно побледнел, чувствуя, как ее отчаянная дерзость выводит его из себя.

– С вашей стороны было наивно полагать, что я оставлю в шкафу заряженное оружие! – с этими словами, произнесенными едва ли не с презрением, он схватил Каролину за руку, как сделал это Лоренцо в день мятежа, и потащил ее к дверям.

– Вы виноваты во всем, что случилось с моей семьей! – отчаянно кричала она.

Он остановился и, резко дернув ее за руку, развернул к себе. Каролина с ужасом заметила, как его глаза низвергали огнедышащее пламя.

– Я виноват лишь в том, что когда-то увидел в вас хоть что-то святое! – гневно промолвил он и продолжил свой путь.

Он буквально затащил ее в гондолу и грозно скомандовал гондольеру:

– На Пьяцетту!

Поначалу Каролине не было страшно так, как было тогда, когда отец ее тащил к башенке. В какой-то момент ей стало абсолютно безразлично жесткое поведение сенатора. Но, немного опомнившись на середине пути, она осознала, что его добродушная обходительность сейчас может смениться на ледяную безжалостность, способную уничтожить ее одним только движением. Зачем они едут на Пьяцетту? Она со страхом посмотрела на Адриано, по скулам которого ходили напряженные желваки. Очевидно, он сдаст ее сейчас под стражу за попытку убийства? Ну и пусть! Даже если ее повесят – это всяко лучше, чем жизнь в заточении у проклятого венецианца…

Адриано сошел с гондолы, держа Каролину за локоть и волоча за собой. Оказавшись на Пьяцетте, он стремительно протащил синьорину через всю площадь, в самый дальний ее угол, минуя своим вниманием любопытствующие взгляды прохожих, проявлявших к нему почтение поклонами либо реверансами.

Когда они, наконец, остановились, перед глазами Каролины предстала жуткая картина: над эшафотом на виселице колыхалось тело женщины. Определить пол можно было лишь по истрепанному окровавленному платью, так как лицо было обезображено стервятниками, которые изуродовали тело до неопознанного состояния. Засохшая кровь на тошнотворных ранах, оголявших кости несчастной, приводили в ужас. Словно это был не человек, а какая-то тряпка, болтавшаяся в воздухе от сильного ветра. А кружащие в небе вороны и их беспрерывное карканье делали картину еще более жуткой.

– Ей было семнадцать лет! – сквозь зубы процедил Адриано, все еще озлобленный поведением синьорины. – Пыталась убить спящего господина, чтобы обокрасть.

Эти слова звучали с такой ненавистью, что бедная Каролина полностью ощутила себя рабыней.

– Вы все еще желаете закончить на виселице, синьорина? – спросил озлобленно Адриано, стиснув еще сильней ее руку и глядя в побледневшее лицо.

Каролина ощутила подходящую к горлу тошноту и, с невероятной силой оттолкнув от себя сенатора, бросилась назад в гондолу. Она наклонилась ближе к воде и, зачерпнув немного, умыла бледное лицо. Подошедший Адриано присел рядом с ней, с жалостью и сожалением смотрел, как она пытается сдержать в себе рвоту. На глазах девушки выступили слезы, но она только спрятала лицо от сенатора в колени, чтобы он не видел ее рыданий. Эти слезы вырывались из ее души не столько от увиденного, сколько от осознания безысходности своего положения. Отчаянные мысли приводили девушку в дикий ужас. Все, чего ей сейчас хотелось, так это выпрыгнуть из гондолы и намеренно погрузиться на дно канала, дабы навеки уснуть в его глубинах.

Адриано видел, как ее тело содрогалось в приступах истерики, однако, успокаивать ее даже не собирался. Он выгнал гондольера и занял его место, чувствуя, как гребля потихоньку успокаивает его. Его душил гнев, сердце разрывалось от боли за несправедливые и абсурдные слова, которые прозвучали в его адрес от этой импульсивной девчонки. Чем он мог заслужить такое удушающее презрение со стороны синьорины? Разумеется, правда остается для нее неведомой! Но раз уж так – следует поначалу удостовериться в своих обвинениях, прежде чем небрежно раскидываться ими, словно кинжалами по стоящей в нескольких шагах мишени.

Несмотря на кипевший внутри него гнев, Адриано продолжал безмолвствовать, не желая и словом намекать Каролине о том, насколько она ошибается в своих домыслах. Да ему вообще не хотелось видеть ее сейчас – такой гнев им овладевал! В какой-то момент он даже подумал о том, чтобы вернуть ее в Милан на съедение семье Брандини.

Ворвавшись в дом, не сказав никому ни слова, она бросилась к ступеням. Адриано быстрой походкой следовал за ней. В вестибюле он заметил столпившуюся у мебели прислугу, у которой внезапно появилась работа в очаге разгоряченного конфликта.

Тут же и выбежала Урсула, но гневный взгляд сенатора заставил ее остановиться и попятиться назад.

– Во-о-он! – заорал Адриано и, подхватив юбки, служанки бросились восвояси. – Все прочь!

Словно мыши от голодного кота, слуги тут же бросились врассыпную.

В доме воцарилась тишина, и лишь издали слышались тихие всхлипы Каролины. Поднявшись по ступеням, он остановился в дверях ее покоев. Она бессильно рыдала, уткнувшись заплаканным лицом в подушку. Адриано молчал, но теперь его сердце сжималось от сожаления. Наконец он смог усмирить в себе слепо одолевшую его ярость. Легкое просветление осенило сенатора, и он стал понимать, что в ней говорила боль… безудержная боль потери…

Она чувствовала себя неспособной сдержать лавину горящих болью слез. Ее мысли были там, в Генуе, где остались тела родителей. При мысли о родных Каролина опять зашлась диким плачем, чувствуя, что ее всхлипы уже охрипли.

– Вы отравили мне жизнь! – отчаянно воскликнула она, не глядя в его сторону.

– Вот как? – в его тоне слышалось напускное удивление. – Совсем недавно я был ее спасителем, извольте заметить. Могу лишь попросить у вашего великодушия прощения за то, что вмешался тогда в ход событий. Но даже не знаю, говорили бы мы сейчас с вами, будь все по-иному…

– Отчего вы так жестоки? – едва подавляя в себе всхлипы, спросила Каролина и обернула к нему лицо, так ясно выдающее боль, сражающуюся внутри нее со здравым смыслом.

Ох, как же тяжко давались сенатору все эти сцены с женскими слезами! Он прошел к ней ближе, чтобы продолжить столь неприятную для него беседу.

– Я жесток? – спросил с поражением он. – Я хотя бы раз обидел вас словом? Или тронул пальцем, синьорина? Или вас обижали мои подданные? Как ваш острый язычок поворачивается говорить подобные вещи? Считай бы я вас пленницей, то запер в чулане и кормил бы объедками! Но не для того я спасал вам жизнь, чтобы наслаждаться вашими страданиями.

– Я не верю вам! – воскликнула она. – Я не верю вам, что бы вы ни говорили!

Адриано лишь в гневе сомкнул губы, едва сдерживая в себе возмущение.

– Что здесь происходит? – послышался голос Витторио, заставивший их обернуться.

– Как ты здесь оказался? – изумился Адриано.

– Вы проскочили мимо меня, когда возвращались с площади Сан-Марко, – ответил разозленно Витторио, видевший неприятную сцену. – Я не поспел за вами.

Он прошел в комнату и присел рядом с Каролиной.

– Ну что же вы, милая моя…

Она поднялась и упала на плечи Витторио. Он знаком показал Адриано, чтобы тот удалился. Разумеется, Армази догадывался о том, что Каролина узнала долгожданную правду, и ее реакция была ему совершенно понятной.

– Он – бесчувственный… черствый… жестокий мужлан, – сквозь рыдания говорила Каролина. – Таким был лишь мой отец… Адриано чужды переживания о потере близких.

– О, нет, Каролина, тут я с вами не соглашусь! – недовольно, но в то же время ласково промолвил Витторио. – Вы ведь ничего не знаете об этом скрытном человеке. Поверьте мне, дорогая, ему, как никому другому, известна боль утраты. Он был мальчишкой, когда от лихорадки скончалась его матушка Эмилия, после чего отец Фоскарини так и не женился. Адриано лишь слышал в рассказах о своем деде, зверски убитом неизвестными на собственном судне. В девятнадцать Адриано женился, и спустя три года его супруга скончалась при тяжелейших родах. Тогда же умерла и его новорожденная дочь… И можете себе только представить, как его сердце разрывалось от боли, переживая одно испытание за другим. Вы можете обвинять сенатора в чем угодно, но не в бесчувственности, моя дорогая!

Немного успокоившись, Каролина посмотрела в глаза Витторио.

– Тогда чем можно объяснить его черствое поведение?

– В нем говорит растерянность от вашей боли. Он не знает, как вам помочь, чтобы облегчить вашу участь. Поверьте, Адриано помогал вам от чистого сердца.

– Нет, Витторио, он оказался на войне, потому что со своим войском помогал мятежникам.

– Нет, дорогая. Я был там, и мне лучше знать, – в голосе Витторио ощущалась настойчивая строгость. – Адриано поступали предложения об участии в заговоре, но он отказался от них. А тогда на побережье его привела обеспокоенность… Впрочем, мне непозволительно говорить о том, что он может поведать и сам.

Витторио вышел из комнаты и, окликнув Адриано, попросил его принести воды. Тут же он полез в сумку за успокоительными травами.

– Каролина, вы успокоитесь и позднее сможете яснее осознать, что произошло. Более всего вы нуждаетесь сейчас в крепком сне.

Он протянул ей лекарство и стакан воды, следя за тем, чтобы она все выпила.

– И помните одно, – сказал лекарь и, взяв ее за руки, пристально посмотрел ей в глаза. – Только здесь, подле Адриано, вы можете сейчас находиться в безопасности. Не верите ему – поверьте мне! Полагаю, что мне удалось завоевать ваше доверие за столь короткий срок нашего знакомства.

– Жажду поздравить вас, ваша светлость, с обретением титула и новых владений! – торжественно произнесла Изольда и с блеском восхищения посмотрела на своего статного супруга, награждающего ее в сию минуту довольной улыбкой. – Смею заметить, что вы, как никто другой, достойны этого, мой благородный муж!

Они сидели в трапезной палаццо да Верона и нескромно праздновали вступление Изольды в свои наследственные права. Теперь герцог и герцогиня да Верона владели этими стенами и близлежащими землями в полной мере.

Леонардо отпил из серебряного кубка и принялся за еду. Изольда, ожидающая благодарного рвения от супруга, лишь разочарованно опустила глаза. В глубине души ей было ясно, что Леонардо ожидал от нее лишь того, что доступным для него стало только сейчас, – расцвета своей власти.

– Вам не жаль родных? – внезапно спросил он, хотя ненависть Изольды к близким сыграла ему только на руку.

– О, милый муж, я столько натерпелась в палаццо своего отца, что, можете мне поверить, меня искренне радуют такие обстоятельства.

– Натерпелась? – изумился герцог. – Вас стегали палками, словно рабыню? Или отправляли ночевать в хлев?

Вопросы звучали из уст Леонардо вполне серьезно, однако Изольда, посчитав их ироничными, раскатисто и нелепо рассмеялась.

– Нет, ну что вы, герцог? Такой участи достойна была лишь моя несносная младшая сестра… Надеюсь, что она горит сейчас в преисподней…

Леонардо казалось странным такое отношение Изольды к покойной родне, но именно благодаря этому ей удалось отвоевать наследство в полной мере у тех, кто имел на него не меньше прав: тети Матильды Гумаччо и дяди Франсуа Буасье.

– Это ваше личное дело, какими оставлять в своей памяти воспоминания о родне, – сухо промолвил Леонардо. – Только вот теперь мне нужен наследник, дорогая, чтобы окончательно закрепить себя в правах герцога. Если бы не отсутствие этой мелочи, кстати, в семье вашего отца и матери, судьба этих владений могла бы сложиться совершенно иначе!

Изольда лишь сглотнула подошедший к горлу ком и едва заметно отодвинула тарелку с едой, чувствуя, словно ее огрели хлыстом по щеке. За несколько месяцев в браке ей так и не удалось забеременеть, отчего несчастная слышала частые порицания от родственников мужа и от него самого. Объяснить это себе она никак не могла, но к лекарю обращаться не осмеливалась, поскольку это означало признать свою неспособность зачать, что есть позорным для женщины, ибо считалось наказанием за великие грехи.

– Я уверена, дорогой супруг, что отныне все пойдет по-иному, – пролепетала она, нервно потирая пальцы рук.

– Очень надеюсь, герцогиня, – деловито продолжал Леонардо. – Очень надеюсь. В этом случае вы окончательно и бесповоротно сможете завоевать мое расположение.

С этими словами герцог поднялся с кресла и отправился восвояси, оставив жену наедине со своими мыслями. Удушающие слезы едва не вырвались наружу, однако умение держать себя во что бы то ни стало взяло верх над нахлынувшими чувствами обиды. С тех пор, как она вышла замуж, ее не покидает ощущение одиночества, которое скрашивается лишь редкими посещениями супруга ее постели. И то лишь для того, чтобы зачать ребенка, но не во имя цели ощутить ее близость.

– Морс с медом? – услышала Изольда и устремила свой взор на смазливую подданную, которую они притащили с собой из Милана в Геную.

И сама герцогиня давно знала, что та, как и несколько других бедных дворянок, подчинявшихся им, делят постель с ее мужем. В ответ на вопрос служанки Изольда лишь безмолвно покинула трапезную.

Покачивая полными бедрами, вальсирующими под тяжелой юбкой, Палома направлялась в комнату Каролины с подносом, на котором стоял свежеприготовленный обед с супом из креветок и запеченным осетром, аромат которого уже давно искушал строптивую синьорину отведать кусочек вкуснейшего блюда. Однако синьорина, желая продемонстрировать крутой нрав, настаивала на голодовке, и Палома надеялась уговорить ее поесть хотя бы с помощью дразнящего аромата блюд.

После того как Каролина узнала о судьбе своих родителей, она не желала видеть сенатора и, сославшись на мигрень, провела несколько дней исключительно в своей комнате. Ей решительно не хотелось видеть его и ощущать его присутствие. Но что в ней говорило больше: неудобство за свою бестактность, горделивость или обида – ей не хотелось понимать. А более всего ее душила зависимость от этого человека! И в глубине души она надеялась на скорый отъезд Адриано.

Однако сенатор и не думал покидать палаццо на Большом канале. Прислушавшись к совету Витторио, он выкупил Палому у сицилийского пополана, который занимался торговлей людьми. Как выяснилось, людей из имения да Верона Брандини продали на миланском рынке, затем некоторых из них сбыли в Сицилию и лишь оттуда, для более выгодной продажи, их направили в Венецию. Для того, чтобы «покупка» не привлекла внимание других патрициев, Адриано пришлось купить еще одного раба и отправить его на свою фабрику.

Решив, что он и так порядком сделал для Каролины, сенатор не считал нужным унижаться и просить прощения. По сути, он простил ей довольно много, при этом не отрицая и своей частичной вины. И вина его была в сокрытии правды, которую он поначалу избегал из-за нежелания приносить синьорине боль лживыми сведениями, а затем, скорее, по причине своей трусости. Но все же он не считал себя заслуживающим такого вычурного поведения Каролины. На забастовку девчонки он смотрел спокойно, совершенно не беспокоясь о том, чтобы показать свою заинтересованность ее детскими играми. Правда, теперь Адриано всерьез задумался о том, нужно ли ему связываться вообще с этой неуправляемой особой.

Адриано услышал из гостиной шуршание юбок служанки и окликнул ее.

– Палома, подойди ко мне!

Та обернулась к сенатору и направилась к нему с подносом.

– Это что? – спросил он.

– О, сенатор Фоскарини, простите, если самовольничаю в вашем доме, – склонила голову Палома. – Но синьорина Каролина со вчерашнего дня упорно отказывается от еды, я хотела уговорить ее поесть.

– Быть может, она в трауре или переживает из-за утраты? – наигранно предположил он.

Палома с сожалением сомкнула губы.

– Нет, сенатор, ею, скорее, движет желание противиться вам, – честно призналась она.

– То есть она объявила голодовку мне назло?

– Полагаю, что да.

– Палома, – с поразительным спокойствием произнес сенатор, – отнеси это обратно в кухню. Синьорина Каролина – довольно взрослая дама и сама вольна выбирать, что ей делать, не так ли? – лукавый взгляд Адриано заставил Палому расплыться в догадливой улыбке. – Если она не желает есть, к чему пичкать ее едой? Пусть голод разыграется в ее утробе до поглощающих масштабов, тогда она изволит сама спуститься к столу, а тебе не придется попусту таскать эти подносы.

Палома едва сдерживала в себе хохот. Ай-да сенатор! Ай-да молодец! Вот это воспитание крутого нрава этой бессовестной девчонки! Безусловно, Палома безмерно радовалась, что снова оказалась рядом со своей воспитанницей. Но заставить ту изменить свой взбалмошный характер кормилице никак не удавалось, поэтому методы сенатора она приветствовала всей душой.

– Как изволите, – промолвила она с улыбкой и отправилась с подносом на кухню.

Увидев входящую кормилицу, Каролина надеялась увидеть в ее руках хотя бы кусок хлеба, которому она была бы сейчас безумно рада. Но та пришла абсолютно без ничего, и синьорина капризно нахмурила тоненькие брови. Палома невозмутимо подошла к комоду и принялась стирать с него пыль. Сомкнув в негодовании уста, Каролина следила за каждым движением кормилицы.

– Я полагала, ты принесешь мне обед, – произнесла она, едва сдерживая в себе разочарование.

– Так вы же объявили эту вашу… голодовку… Чего же мне попусту таскаться с подносами, спрашивается? Или вы передумали? – спросила Палома и обернулась.

Каролина насупилась и отвернулась к окну. Кормилица прекрасно знала нетерпеливость, присущую ее хозяйке, поэтому решила немного обождать, пока та проголодается сильнее.

Первое, в чем Палома упорно не поддерживала Каролину, – это в ее презрительном отношении к сенатору. И, как всегда, она пыталась вразумить ее сумасбродное поведение, которое порой синьорину немыслимо портило. Палома прекрасно понимала, что слухи, которыми здесь обросли мятежи в Генуе и Милане, могли быть беспочвенными. А благородный поступок сенатора по отношению к ее госпоже в любом случае заслуживает, как минимум, уважения, и Палома старалась настроить хозяйку на более благосклонное отношение к нему.

– Сенатор Фоскарини сегодня беспокоился о вашем состоянии, – сказала Палома, с любопытством поглядывая на Каролину, но та сделала вид, что не слышит кормилицу. – Синьорина, вы должны быть благодарной ему за его великодушие, – с мольбой в голосе промолвила Палома, но та по-прежнему игнорировала ее слова. – Не каждый осмелился бы на подвиг, спасая жизнь такой строптивой девчонке, как вы. Совершенно незнакомой, кстати.

Каролина с негодованием посмотрела на старуху.

– Палома, ты не забыла, что он может быть виновным в том, что сейчас я – сирота, и меня лишили права владения имением в Генуе? – спросила она.

– Нужно быть благоразумней, синьорина. Вы ведь всегда отличались тонким умом, не свойственным женской голове. Посудите сами, Изольда не скрывала своего торжества на похоронах всех своих родных. К моему великому сожалению, я имела возможность наблюдать этот ужас и ее пренебрежение, с которым она смотрела на покойных, точнее, на то, что от них осталось… – в глазах Паломы застыли слезы. – И поверьте, если бы вы о своем спасении сообщили в Геную, Изольда со своим мужем сделали бы все, чтобы избавиться от вас! Поэтому я и полагаю, что, для кого была выгодной ваша смерть, так это для них, но никак не для сенатора Фоскарини. Вы несправедливы!

– Он мне лгал, – настаивала на своем Каролина, – поэтому я не собираюсь падать ему в колени.

– А никто и не просит вас падать в колени! И он также не нуж дается в подобных жестах. Просто будьте благодарной.

– Ох, Палома, как же мне не хватало твоих нравоучений, – сказала Каролина и прижала к себе кормилицу.

Она подошла к окну и задумчиво посмотрела сквозь него. Она и сама знает, что война есть война, и что сенатор совсем не обязан спасать каждую синьорину, раненную в битве против врага. Но не может она, не может переступить через себя и простить Адриано его ложь, когда перед ее глазами появлялось лицо отца или матери. Признаться, уже давно синьорина смирилась с тем, что может услышать подобные неутешительные сведения. И прежде нередко бывало, что она проводила ночи в слезах, осознавая, что самых близких ей людей, вероятнее всего, нет в живых. К тому же в последнее время они приходили к ней в сновидениях довольно странным образом.

Не менее страшным являлось и то, что Каролина ясно понимала, что сейчас она в заточении здесь, в чужой стране, в чужом городе, среди чужих людей. Она безразлично смотрела на сверкающую красоту Венеции, не желая теперь даже шага ступить из палаццо Адриано, а тем более представляться всем вокруг кузиной сенатора Фоскарини. Ей просто нужно время, чтобы свыкнуться с мыслью о своем заточении в Венеции, чтобы забыть о том, что она сама считает себя пленницей в этой стране.

Однако настырное решение Каролины просидеть в заточении несколько дней и вызвать этим реакцию у сенатора пало под его воспитательными мерами. Вытерпеть в своей комнате столько времени, не выходя при этом даже на балкончик, – это, по сути, было для Каролины подвигом.

За все время у нее появилась возможность посмотреть на свое поведение со стороны и покраснеть даже в одиночестве. Да, голодовка – это, пожалуй, перебор. Да и сам бойкот выглядел, по меньшей мере, смешно. Это заставило синьорину несколько сожалеть о наделанных своими руками глупостях.

Да и после рассудительных слов Паломы Каролина нашла некоторые оправдания сенатору и решила, что завтра утром с оизволит позавтракать в его обществе. Только прежде ей надобно вкинуть в свой изголодавшийся желудок хотя бы кусок хлеба, чтобы не показаться Адриано голодным зверем, гневно забрасывающим пищу в свою утробу.

В свете одинокой свечи, освещающей угрюмую кухню, Каролина едва могла что-либо различить, но времени на перебор продуктов у нее особенно не было. Все, что она сумела схватить, – это кусок курицы, обжаренный на сковороде, и огурец, лежавший в общем лотке с овощами. Да, голодовка – это явление не для дамы c таким аппетитом, как у нее. Каролине порой было стыдно за свое неуемное желание вкусно поесть, но с ним она частенько не могла совладать. Нетерпеливо жуя курицу, синьорина присела за небольшой столик, предназначаемый для прислуги.

В доме все спали, поэтому никаких звуков, кроме интенсивного чавканья, по комнатам не раздавалось. Но неожиданно для синьорины кухня осветилась куда более ярким светом, и синьорина замерла с обглоданной ножкой в руке. Вопреки ее догадкам увидеть Урсулу, в дверях кухни появился Адриано, засидевшийся в кабинете со своими бумагами. При свете трех свечей на подсвечнике его лицо казалось еще более измученным, чем было на самом деле. Каролина виновато склонила голову, но тут же продолжила обкусывать оставшееся куриное мясо.

– Приятного аппетита, – с улыбкой произнес Адриано и поставил подсвечник прямо в центре стола.

Она кивнула.

– Доброй ночи, сенатор. Вы не спите в столь поздний час? – спросила удивленно Каролина, не глядя в глаза сенатору и продолжая увлекательно заниматься своим делом.

Ему была безразлична ее бестактность. Скорее, хотелось рассмеяться, чем разгневаться.

– Ну что вы, синьорина, я же не мог позволить, чтобы вы в потемках пронесли мимо рта эту чудную ножку, – в его голосе чувствовалась ирония, и Каролина улыбнулась, прекрасно понимая нелепость своего поведения.

– Да, сенатор, моя голодовка потерпела крах, – с улыбкой ответила она, нескромно посмеиваясь над собою.

Увидев, как она улыбается, Адриано ощутил в своем сердце вздох облегчения.

– Синьорина, очень хотелось бы сказать вам пару слов… – промолвил он и присел напротив нее.

Каролина вытерла рот салфеткой, которую она схватила вместе со всем остальным со стола кухаря, и посмотрела на него с напускным равнодушием.

– Вы будете меня отчитывать? – в ее голосе чувствовалось поразительное спокойствие.

– Ну что вы, синьорина? Мне это ни к чему!

Адриано невероятно радовался тому, что наконец-то Каролина вышла из своего убежища и попала в его поле зрения. В себе он находил, что конфликт, произошедший между ними не так давно, совершенно не повлиял на его чувства к ней. Хотя поначалу разбушевавшиеся в его душе эмоции впускали в его сознание разные мысли, вплоть до того, чтобы отвезти Каролину на ее родину и оставить на произвол судьбы, вычеркнув из своей головы мысли о ней. Однако сенатор ясно осознавал, что это будет не так уж и просто. Очевидно, все слишком далеко зашло.

Он посмотрел на нее прищуренными карими глазами и вздохнул с каким-то сожалением.

– Я хотел бы поведать вам обо всех произошедших событиях, которые связывают нас с вами, синьорина, – начал он. – Но последний момент, когда вы имели неосторожность проявить агрессию в мою сторону, вынуждает меня к осторожности рядом с вами. Именно поэтому, хотите вы этого или нет, я смогу вам поведать не все…

– Снова, сенатор, – разочарованно произнесла Каролина. – Мы снова возвращаемся к бессмысленной беседе. Зачем ее вообще начинать?

Адриано лишь одарил ее взглядом, в котором таились властность и сожаление.

– Скажи я вам истинную правду, меня незамедлительно возьмут под стражу! Ибо мои действия тогда разнились с моими обязанностями…

– Неужто ваши деяния столь противозаконны? – резко отрезала она.

– Для моей республики – да, но перед вами моя совесть чиста, – ответил спокойно он.

Каролина растерялась.

– Даже не знаю, что и думать…

– Мне понятно, синьорина, ваше стремление знать все, что открыло бы перед вами все карты, – продолжал Адриано. – Но порой нам лучше играть вслепую…

– Извольте, сенатор, – она отрицательно закачала головой, – но я слишком часто в последнее время сталкивалась с предательством. Поэтому прошу вас… – в ее глазах вместе с игрой пламени свечей отражалась мольба… – заклинаю вас быть откровенным в нашем общении.

Адриано прекрасно понимал, что ее излишняя импульсивность может сыграть с ним злую шутку. Но если посмотреть на это все ее глазами… признаться, она ведь имеет право знать правду. Тем более в этой истории он сыграл отнюдь не последнюю роль. Еще и этот несносный старик Витторио все время твердит о доверии, на котором у них есть шанс построить общение.

– Хорошо, синьорина. Я постараюсь быть крайне честным, но с одним условием, – он с требовательностью посмотрел в ее глаза, – вы должны пообещать мне, что все сказанное мной останется строго между нами, ибо любой, кто проболтается, будет обвинен в предательстве против республики и…

– …Закончит свою жизнь на виселице, – закончила фразу Каролина.

– Верно, – произнес Адриано и как-то горько улыбнулся. – Вы усвоили урок. Итак, синьорина Диакометти… вы являетесь наследницей огромного поместья и земель в Генуе…

– На которые, очевидно, вы и претендуете? – с лукавой ноткой предположила она, бесцеремонно прервав речь Адриано.

Он посмотрел на нее с той улыбкой, которой смотрят родители на шкодливого ребенка.

– Прошу прощения за беспардонное замечание, но в данный момент вы узко мыслите, синьорина, – спокойно, но строго произнес он. – Мои владения имеют масштабы более чем достаточные для моего имени. А ежели вы желаете услышать от меня правду, то не смейте меня перебивать!

Строгость в его голосе заставила ее кротко склонить голову.

– Простите, сенатор.

– Так вот… Заверяю вас, синьорина, никого из венецианцев ваши земли не интересуют, хотя предложения ими овладеть действительно поступали.

Каролина посмотрела на него с некоторой тревогой. Сенатор снизил голос до полушепота, чтобы их никто не услышал, хотя он прекрасно понимал, что слуги спали в своих комнатах под самой крышей его палаццо.

– И эти предложения поступали от нашего общего знакомого… – с этими словами Адриано недовольно скривился: – Луко Брандини…

Глаза синьорины изобразили удивление и страх.

– Я понимаю ваше замешательство, но это действительно так. Луко Брандини предложил Венеции заговор против Генуи, в котором мы должны были поддержать оружием и припасами армию мятежников. Но я отказался от этой затеи, поскольку интересы моей державы оказались последними в череде притязаний миланцев…

Этот момент был самым тяжелым, и Адриано ожидал от Каролины бурной реакции. Но она покорно молчала, лишь глазами выдавая свое изумление.

– Луко, как и всей аристократии Милана, необходимы были генуэзские земли для того, чтобы установить в республике свое политическое господство.

Каролина сглотнула подошедший к горлу ком, ком разочарования и обиды.

– Поэтому он предложил мне уничтожить семью да Верона…

Она со страхом закрыла глаза, чувствуя, как душу распирает желание разреветься.

– При вашей гибели и смерти ваших родителей единственной наследницей осталась бы ваша сестра, чему сейчас она наверняка несказанно рада. А тем, что принадлежит супруге, сами понимаете, распоряжается муж.

– И что же ответили вы? – едва слышно спросила Каролина.

– Я ответил, что Венеция не будет участвовать в этой грязной игре, – с гордостью ответил Адриано.

– Но тогда у меня к вам только один вопрос: каким образом ваши корабли оказались у берегов Генуи?

– Мне прислал письмо ваш так называемый друг Маттео с ложными сведениями, – Адриано снова перекручивал действительность, но не мог остановиться, ибо понимал, что к этой правде она совершенно не готова… – Мы встречались с ним ранее. В вечер мятежа мы с ним столкнулись на берегу моря, у него на руках были вы в бессознательном состоянии. При этом он буквально настаивал, чтобы я помог вам обоим сбежать…

– Но отчего же тогда его нет со мной? – спросила ошеломленно она.

– Об этом вы можете спросить только у него, если, разумеется, он еще пребывает в этом мире! Хочу отметить, что юноша оказался весьма храбрым и предпочел остаться погибать со своей армией, чем трусливо спасаться в побеге.

– Палома сказала, что он все-таки бежал…

– Это лучший для него выход.

– И все же, сенатор… Неужто вы спасли мне жизнь, рискуя собственной репутацией и чином? – с нескрываемым удивлением спросила она.

Он молчал, но в его безмолвии она словно услышала утвердительный ответ.

– Почему же вы делаете это все для меня? – в ее голосе слышался едва сдерживаемый крик изумления.

Решив, что на сегодня довольно, Адриано поднялся, взял в руки подсвечник и на прощанье произнес:

– Существуют вещи, которые не поддаются объяснению.

– Но не в вашей жизни, сенатор, – тихо произнесла она, словно обращалась к столу и, немного погодя взяв свою свечу, направилась в свою комнату.

Как всегда, умные мысли теребили ее лишь глубокой ночью, назойливо мешая ей уснуть. Каролине вспоминались все события, предшествующие ее прибытию в Венецию. Нередко перед ней вставал образ строгого Лоренцо и его взгляд: такой беспощадный и сожалеющий, который он бросил ей на прощанье в мгновенье их последней встречи. Порой она себе задавала вопрос: какие чувства возникают у нее при воспоминании о жестком герцоге? Некоторое ощущение сострадания, сожаления от невозможности помочь и вернуть все на свои места. Смогла ли она быть другой, вернувшись на несколько лет назад, зная о том, что их ждет в будущем? Вряд ли! Ее крутому нраву не свойственно подчинение, и строгость отца тому не исключение.

Всплывали в памяти слова матушки, которыми она часто утешала дочь. Порой Каролина словно ощущала присутствие ее теплоты, мудрости, любви и великодушия. В такие моменты ее сердце трепетало, желая ощутить прикосновения и материнскую ласку Патрисии. Но теперь это невозможно! От этих мыслей Каролина заходилась тихим и безмолвным плачем. Но она быстро успокаивала себя, твердя себе мысль, что все в этой жизни происходит по воле Божьей и уже ничего невозможно изменить.

Попытавшись успокоиться, она отогнала от себя воспоминанья о родителях, не желая вновь впадать в депрессию и тоску по дому. Но вопреки своим попыткам успокоиться, у нее возникли мысли о предательстве Луко Брандини. Можно ли верить сенатору? А разве он до сих пор не доказал ей свою преданность? Вот во что ей точно не стоит слепо верить, так это в благоразумие родной сестры.

Каролине вспомнилась их последняя встреча с Изольдой, когда да Верона отправились в Милан на бал-маскарад. Синьора Брандини была до тошноты обходительна со своими родственниками. И такой она не была никогда ни с кем – ни с отцом, сходство с которым поражало всех знакомых семьи, ни с матушкой, которая прощала дочери ее нежелание быть мягкой и любящей… Да, тогда, на балу, ни у кого не закрадывалась даже тень предположений, что все гостеприимство и дружелюбность миланцев – всего лишь фарс, который они разыгрывали для того, чтобы одержать победу над своими врагами, пригревшими их на своей груди, словно ядовитых гадов. И когда Каролина вспоминала каждый момент их пребывания в доме Брандини, ей с омерзением приходилось убеждаться в истинности слов Адриано.

Воспоминания о карнавале нарисовали перед ее глазами облик мужчины, так восхищающего ее сердце. Она томно вздохнула и вновь окунулась в переживания тех сладких моментов, когда они касались друг друга и смотрели в глаза, отдавая волю своим чувствам и такому искушающему желанию утонуть в бездне желаний… Пылкий взор ее кавалера буквально пронизывал ее, будто она вернулась в тот вечер всем своим существом…

«Иллюзия», – словно эхо произносили ее мысли. Что-то еще говорилось недавно об этом… И тут Каролине вспомнился Витторио с его рассказом об иллюзиях и видениях. Дескать, отрицание разумом очевидных образов и событий не говорит о том, что их не существует в реальности. Ну что же он имел тогда в виду? Действительность и видения…

Как-то сама по себе в ее разуме увязалась цепочка фактов, связывающая ее фантазии и эти слова с тем самым кавалером. Каролина резко поднялась с кровати. Озаренная догадками, она готова была броситься к Адриано Фоскарини в опочивальню, дабы засыпать его расспросами. Но нет… Она тут же прилегла… Не стоит попусту тратить время… Нужно искать доказательства.

– Синьорина, вы нескромно долго нежитесь в постели, – строго промолвила Палома, распахивая портьеры на ее окнах. – Так не положено аристократке – вам надобно раньше вставать, чтобы иметь свежий цвет лица.

Каролина сладко зевнула и умылась из кадки, принесенной кормилицей.

– Палома, передай слугам, чтобы ставили приборы в столовой и на меня. Я с удовольствием позавтракаю с сенатором.

Кормилица лишь усмехнулась.

– Синьорина, о чем вы говорите? Господин уехал два часа назад в сенат. Ему некогда ждать, пока ваша светлость отоспится…

Глаза Каролины загорелись озорным блеском, словно два топаза, играющих в солнечных лучах.

– Сенатор покинул дворец? – радостно спросила она.

– Ох, синьорина, негоже вам так радоваться его отсутствию. Не такой уж он и скверный человек, – поучительным тоном произнесла кормилица, но не успела опомниться, как синьорина стояла уже в симаре и, схватив ее за руку, тащила к дверям.

– Ты мне должна помочь, дорогая, – произнесла решительно Каролина.

– Знали бы вы, как мне противны подобные выходки с вашей стороны, синьорина! – недовольно шептала Палома, пока они шли по длинной коридору, устланному коврами. – Как правило, они влекут за собой неприятности!

Коридор упирался в дубовую дверь, которая могуществом своих размеров и тщательной резкой подтверждала, что она является входом в обитель самого хозяина этих владений. Каролина остановилась.

– Я буду находиться за этой дверью, а ты стой здесь, делая вид, что занимаешься уборкой. И вдруг кто-то захочет сюда пройти, останови любыми путями или дай мне знать. Будь-то крик или падающие предметы – мне все равно.

– Что вы задумали, синьорина Каролина? – сердито спросила Палома.

– Палома, выполняй то, что я тебе поручила, – спокойно, но строго ответила та, и кормилица заметила, насколько ее хозяйка изменилась в своем поведении.

– Как изволите, – ответила Палома и подошла к подсвечнику, стоявшему на высоком поставце, делая вид, что вытирает с него пыль.

Каролина открыла тяжелую дубовую дверь, и перед ней открылись просторные покои сенатора, пестрящие роскошью и элегантностью византийского стиля. Комната была по меньшей мере в два раза больше той опочивальни, в которой располагалась синьорина. Ложе сенатора также значительно превосходило по размерам и возвышалось на постаменте. Сверху, с четырех деревянных столбиков, расположенных по углам кровати, свисал балдахин золотистого цвета с зелеными листьями акации, вышитыми на легкой ткани. Он гармонировал занавескам на окнах, выходивших в сад.

Над огромным камином напротив кровати висел портрет сенатора, облаченного в военный мундир. Синьорина отметила талант маэстро, выполняющего картину, – он смог изобразить сенатора в полный рост, точно передавая все его достоинства. Причем невероятное сходство изображения с действительностью изумляло.

Недалеко от камина стояло большое кресло с рельефными вырезами на спинке и подлокотниках, а у окна – круглый столик из венецианского стекла с цветами и фруктами на нем.

Выразив внутренний восторг покоями сенатора, походившими в воображении Каролины на комнату лишь великих правителей, синьорина подхватила юбки и бросилась к одежному шкафу. Ей твердо верилось, что она сможет найти там то, что станет подсказкой для ее подозрений, а быть может, и откроет ей глаза на обстоятельства.

Распахнув дверцу шкафа, она изумилась тому выбору одежды, который имел в своем гардеробе Адриано. Не каждый мужчина отдает дань моде, а ее отец, который слыл при жизни не только консервативными взглядами, но и скупостью, никогда не воображал перед другими патрициями изысканностью своих одежд. Но вот гардероб Адриано Фоскарини свидетельствовал о неизменном желании своего хозяина подчеркивать своими нарядами свою статность, благородство и мужественность.

Аккуратно, чтобы не поменять порядок вещей в шкафу, Каролина перебрала одежду на полках. Нечто подсказывало ей внутри, что она близка к находке, которая станет для нее весьма полезной. Именно поэтому синьорина не желала останавливаться в своих поисках.

Ее взгляд скользнул на касса-панку, стоявшую справа от шкафа… Каролина бросилась к ней и откинула подъемное сиденье, украшенное рельефной резьбой. Ее догадки оправдали себя: очевидно, именно здесь сенатор хранил особенные вещи. Сразу же ей в глаза бросились до боли знакомые бархатный дублет и плащ черного цвета.

Она подняла одежды и, рассмотрев их детальней, удостоверилась, что именно их она лицезрела на таинственном мужчине в самый прекрасный из раутов, на которых ей приходилось бывать. Внезапно что-то выпало из этого вороха одежды, находящейся в ее руках. Каролина бросила взгляд на упавшую вещь и догадливо улыбнулась – это была черная маска из дорогого бархата, которая в ее памяти хранилась, как единственный броский аргумент из образа ее незнакомца, который она не перепутает ни с чем другим. Ее сердце взволнованно ликовало от счастья, а внутренности наполнились немыслимым дрожанием от долгожданного раскрытия тайны.

Каролина бросилась к камину, над которым висел портрет сенатора. Тут же она подставила табурет и, оказавшись на уровне с изображенным обликом Адриано, закрыла его маской так, как сделал бы он, одевая ее на себя. Каролину поразил хохот – одновременно радостный и истеричный, свидетельствующий о том, что его исполнительница растеряна, но безумно счастлива от того, что наконец-то правда открылась ей. У нее не оставалось ни малейшего сомнения, что именно Адриано владел ее сердцем и мыслями до сегодняшнего момента. И как только раньше ей это в голову не приходило? Перед ее глазами все необъяснимые ранее моменты сложились в логическую цепочку событий, словно мозаика, некогда разбитая на мелкие осколки.

Ее душа вновь затрепетала под взглядом этого недвижимого лица в маске, а по телу прошла сладкая дрожь. Вот о чем говорил Витторио! Ее фантазия оказалась ее реальностью… Образ, который она хранила в своем сердце, все это время преследовал ее наяву. Каролина вновь расхохоталась. Она спустилась с табурета и закружилась вокруг себя на одной ноге, словно девчонка, умеющая игриво и беспечно радоваться.

Тут же она, не медля, сложила одежду сенатора обратно в касса-панку и посмотрела на маску, то сжимая, то разглаживая ее в своих руках. Нет, эту вещицу, пожалуй, она оставит себе.

Палома продолжала создавать вид, что вытирает пыль с того же подсвечника, и Каролина поняла, что они остались незамеченными.

– Ты скоро протрешь его до дыр, – весело произнесла она и танцующим шагом направилась в свою комнату.

Палома бросилась за госпожой, едва успевая перебирать полноватыми ногами.

– О-ох, синьорина, погодите чуть. Старуха за вами не поспевает.

Каролина вошла в свои покои и упала навзничь на мягкие перины. Кормилица заметила, что лицо синьорины светилось от счастья.

– Вы ведете себя неприлично, синьорина Диакометти! – недовольно прокомментировала она.

– Дорогая моя, не ворчи! – как-то необычно ласково ответила Каролина, подскочила с кровати и в радостных эмоциях обняла свою кормилицу.

Затем она бросилась к окну и затанцевала возле него, колыхая занавесками. Палома в недоумении смотрела на хозяйку, совершенно не понимая, что происходит с этой обезумевшей девчонкой.

– Ваше поведение мне непонятно, – как-то невнятно промолвила она.

В ответ на это Каролина раскатисто рассмеялась.

– Ох, дорогая, главное, что оно понятно мне. Поди-ка и накрой мне на стол в бельведере. Хочу насладиться чаем на свежем воздухе, благоухающем ароматом цветов.

– Как изволите, синьорина, – теряясь в догадках, ответила Палома. – И все же я совершенно не понимаю, как мне судить о вашем поведении.

Каролина только загадочно ухмыльнулась и приподняла левую бровь.

– Я просто хочу завтракать, – едва скрывая улыбку, произнесла она.

– Аха, и поэтому светитесь, словно июньское солнце, – насмешливо пробубнила Палома и направилась к дверям.

Каролина вдохнула цветочный аромат и задумчиво посмотрела на аппетитные булочки, принесенные прислугой. Нет, ей совершенно не хочется есть! Ее тело трепетало от разоблачения сенатора Фоскарини. Она ликовала от раскрытия его тайны! Теперь все становилось на свои места: наверняка он, Адриано, не просто так оказался в Генуе в день мятежа. Он спас ей жизнь, и это вовсе не случайность. Все это время он был рядом и оберегал ее от малейшего беспокойства! Все, что он делал, он совершал от сердца! А ведь сам Адриано наверняка убежден, что Каролина влюблена в другого. Ей вспомнился момент, когда она так невоспитанно дала ему от ворот поворот, и эта мысль заставила ее стыдливо сощуриться и спрятать свое лицо за ладонями. Она затопала ножками, словно желала отогнать от себя мысли о своем бесстыдном поведении.

– Добрый день, – послышался знакомый бархатистый баритон, и Каролина замерла, все еще скрывая лицо в своих ладошках.

Ей казалось, что ее тело щекочет множество мелких разноцветных бабочек, и их касания едва не доводили ее до эйфории.

– Полагаю, что заслужил хотя бы вашего взгляда, – изрек с иронией Адриано и присел напротив нее, беря в руки яблоко. – Взгляда, отражающего обиду и холод к мужчине, так беспардонно ворвавшемуся в вашу жизнь.

«И сделавшего ее счастливой», – почему-то подумалось Каролине, и она открыла ему свое лицо. Взгляд сенатора застыл в изумлении, когда он увидел, что из глаз синьорины льется свет, полный воодушевления и надежд. Адриано с подозрением сощурил карие глаза.

– Что с вами, синьорина? – спросил он, завороженно глядя на нее.

Он видел, как ее грудь, надежно скрытая под высокой дымчатой драпировкой, тяжело вздымается под влиянием взволнованного и глубокого дыхания. Игривое выражение голубых глазок разбавилось мерцающими бликами изумления, готового распалиться до целого пожара чувств, бушующих в ее сердце. И он словно ощутил это все, даже к ней не прикасаясь! Что же могло так осчастливить и взволновать эту непредсказуемую особу?

Она же про себя отмечала, что не может удержать в себе эмоции… Нет! Она крайне не желает их сдерживать! Безусловно, она заметила смущение и растерянность сенатора и от этого желала только счастливо хохотать. И поразительно, но она не могла ему ничего ответить, а просто улыбалась и наслаждалась его присутствием.

– Прошу прощения, синьорина, – Адриано начал осматривать себя с ног до головы, – я смешон?

Слова сенатора вызвали в ней легкий смех, в котором слышался едва сдерживаемый хохот.

– Нет-нет, что вы, сенатор… – она попыталась успокоиться и обуздать вспыхнувшие эмоции. – Простите меня…

– Удивительно, но вы даже извиняетесь с улыбкой, в которой кроется некое загадочное веселье, – он улыбнулся и отрезал дольку яблока. – Поделитесь со мной тем, что так развеселило вас.

Она понимала, что необходимо искать выход из положения, ибо говорить о своей осведомленности будет страшной ошибкой.

– Простите, Адриано, мне мою бестактность. Вам налить чаю?

И вдобавок ко всему она сегодня необычайно обходительна! Сенатор оторопел.

– Если вас не затруднит.

Она взяла в руки медный чайник, но он задребезжал под влиянием дрожи, овладевшей ее телом. Адриано совершенно не понимал, что происходит с Каролиной. Ему стало страшно, что это психоз под влиянием последних событий. Второй рукой она придержала крышечку чайника, чтобы избавить себя и сенатора от неприятного звука, но вырвавшийся из нее тихий смех заставил ее пролить чай на чистую скатерть.

– Синьорина, вы в порядке? – спросил обеспокоено Адриано, аккуратно взял из ее рук чайник и собственноручно налил себе чай.

Она глубоко вздохнула и поняла, что ее поведение делает ее несколько неуравновешенной. Это помогло ей успокоиться.

– Прошу простить меня, сенатор. Не так давно прочла книгу, и меня немного смутил там один эпизод…

Несомненно, хитрость и вранье всегда выручали ее из затруднительного положения, поэтому Каролина часто прибегала к ним.

– Вы не поделитесь этим увеселительным моментом?

Ее щечки заметно раскраснелись, и она на минутку задумалась.

– С радостью, сенатор. Однако речь идет о любви, – в ее голосе ощущалась чувственная нотка. – Боюсь, что вам эта тема будет неинтересной.

Он понимал, что существует подвох, но не мог уловить, в чем именно.

– Отчего же? Даже не знаю, что в вас могло вызвать подозрение, что я бесчувственен. Любовь – большая редкость в наши дни. Расскажите же, что вас так обрадовало?

Она с волнением вздохнула.

– Да, вы правы, любовь – это редкость. Но редкость в аристократическом мире. Среди простолюдинов она возникает чаще…

Его губы тронула легкая улыбка.

– Что же, не буду спорить…

– Сюжет складывают два главных героя – мужчина и женщина. Они влюблены, но так глупо скрывают чувства друг от друга… – Каролина видела, как он пронзительно на нее посмотрел и замер в ожидании. – Причем оба твердо уверены, что она влюб лена в другого. И меня очень обрадовал и умилил момент, когда выяснилось, что этот «другой» на самом деле и есть главный герой. Там вышло недоразумение… Весьма поэтично описано! Даже появилось ощущение, что я пережила это мгновенье вместе с героиней.

Адриано задумчиво сдвинул брови, пытаясь уловить этот закрученный и в то же время невероятно простой в ее словах сюжет. Ему казалось, что он понимает, о чем речь, но твердый разум отогнал выводы интуиции. Этого не может быть!

– Я не совсем понимаю, по какой причине вы так бурно на это отреагировали, – произнес спокойно сенатор, поглощая своим взглядом ее каждое движение.

Каролина улыбалась, ее грудь по-прежнему взволнованно вздымалась от учащенного дыхания, губки и щечки соблазняли насыщенным и разгоряченным цветом.

– Ну как же, сенатор. Попробуйте воплотить это представление в жизнь, – она хитро приподняла бровь и одарила его томным взглядом. – Когда люди влюблены, но от отчаяния и неосведомленности пытаются то порадовать друг друга, то, напротив, разгневать, вызывая на дуэль ревность и дерзость с одной стороны, а любовь и отчаяние – с другой. Когда их души переполняют чувства и робость. Когда мужчина ощущает рядом с женщиной свою слабость, а она, напротив, становится сильнее его. Когда они так желают быть вместе, но неверие… обыкновенное неверие в реальность мечты убивает их отчаянные порывы…

Адриано почувствовал, как внутри загрохотало сердце. Что его заставило взволноваться – ее пламенная речь или же правдоподобность каждого слова, – он не понимал. Но ему становилось очевидным, что Каролина говорит это все неспроста.

– Вы так обеспокоены этим романом… Мне даже не терпится узнать, чем все закончилось… – произнес он, пытаясь сохранять внешнее спокойствие.

Каролину поразило его хладнокровие: Адриано продолжал равнодушно жевать яблоко, но она прекрасно понимала, что это игра. Нет, не игра. Это дуэль… дуэль влюбленных сердец, насыщающая их неистовой чувственностью.

– Я еще не дочитала, – она словно перевоплотилась в равнодушную королеву, и из ее уст послышался холодный и спокойный тон.

Адриано снова застыл: эта женщина продолжает сводить его с ума своей загадочностью.

– Позвольте вопрос, синьорина…

Ее серьезный взгляд изменила лишь легкая заинтересованность. Но спокойная холодность продолжала в ней существовать.

– А как называется эта книга?

– «Одержимые любовной тайной», – быстро ответила она, хотя совершенно не продумывала заранее название книги. Но это наименование невероятно точно характеризовало их обоих – Адриано и Каролину.

Он видел в ее глазах кокетство и победные фейерверки. Если бы не ее предательское выражение глаз, сенатор мог бы и не понять, что кроется в их блеске. Но все же он понимал: она что-то знает. Но не понимал: откуда?

– Что-то я не припомню в своей библиотеке подобной книги… – произнес с легкой улыбкой он.

Она видела, что сенатор поддерживает дуэль и также наслаждается сладким страхом, который теребит его душу. Сейчас их соединяли растерянность, неведомость и осведомленность, одновременно бурно кипящие в их душах. Но никто из них обоих не желал признаваться в этом, желая насладиться насыщенностью чувств от этой игры.

– А я ее купила в книжной лавке не так давно, – играючи, ответила Каролина, оторвала виноградинку и игриво положила себе в ротик.

Адриано отметил в этом моменте некую эротичность, что заставило его и вовсе расплыться в улыбке.

– Вот как… Тогда, как только прочитаете, расскажите, чем закончилось дело, – промолвил он, сощурив разгоряченный взгляд, полный страсти и вожделения.

– Непременно, – ее глаза поразительно сверкнули.

– Уж очень вы меня заинтриговали.

IV. «Обрученные…»

Из истории Местре, куда направлялись Адриано и Каролина, синьорине Диакометти было известно лишь то, что город с прошлого столетия являлся территориальной частью Венецианской республики. Располагался он к северу от лагуны, в которой простиралась сама столица, и сравнительно недавно из самого сердца Венеции проведен канал, служивший связующим звеном между двумя городами. На корабле их поездка должна занять всего несколько часов времени.

Синьорина безмерно радовалась путешествию, – ее все сильнее отягощала обстановка в стенах палаццо Фоскарини. Да и былая восторженность венецианским лоском лишь изредка давала о себе знать. Все больше и больше Каролина ощущала себя несколько зажатой в Риальто, словно ей перекрывали воздух. Виною тому, очевиднее всего, стало положение гостьи, в котором синьорина нередко ощущала себя крайне неловко.

По этой самой причине Каролина осмелилась попросить Адриано взять ее с собой на время следующей поездки в Местре, которая, впрочем, не заставила себя долго ждать. Впервые в своей жизни она ощутила острую необходимость немного отдохнуть на суше, уединиться и провести время вдали от человеческих глаз.

Находясь на борту корабля, плавно скользящего по бушующим пенистым волнам, она смотрела в подзорную трубу на живописные пейзажи, раскрывающиеся на ее глазах. Скалистое побережье окрестностей Венецианской державы плавно переходило в песчаный берег, на котором возвышались выстроенные палаццо и виллы.

Недаром Местре называли материковым пригородом Венеции, ведь располагался он преимущественно на суше и обладал незначительными просторами от самого берега Адриатического моря и до северной венецианской границы. Более всего Каролину радовало предвкушение прогулки верхом на лошади – ей этого так не хватало!

Обильная листва, которой перенасыщалась территория, била в глаза желто-зелеными оттенками, и синьорина с нетерпением ожидала момента, когда сможет ступить на твердую землю. Хлопая с восхищением ресницами, опершись о борт корабля, Каролина рассматривала прелести побережья Местре, отнюдь не уступавшие в роскоши генуэзским.

– Как вам берега Адриатики, милейшая синьорина? – спросил незаметно подошедший Адриано, уже давно наблюдавший за красотой своей гостьи, которая купалась в солнечных лучах с самого утра. – Поберегите голову, летнее солнце в приветствии осени совсем разошлось в даровании своего тепла.

Каролина одарила его счастливой улыбкой и с восхищением выдохнула:

– Здесь безумно красиво, Адриано. Позвольте поинтересоваться, ваша вилла располагается далеко от побережья?

– Она находится не в худшем месте, – он улыбнулся, скрывая от нее тот факт, что его владения как раз возвышаются над Адриатикой – в одной из самых высоких точек побережья.

Каролина посмотрела на профиль Адриано, влюбленно осматривающего виднеющиеся вдали берега. Его короткие смоляные волосы растрепал жаркий морской ветерок, а пытливо сощуренные глаза с блеском переполняющей любви к родной земле всматривались вдаль.

Каролина прикусила нижнюю губу и опустила глаза, глядя, как в непокорном Адриатическом море бушуют пенистые волны. Ей удавалось едва совладать с собой, когда рядом находился он. Эти мимолетные мгновенья их услужливого общения казались такими кратковременными, что синьорина лишь с разочарованием погружалась в мечты, когда оставалась наедине с собой! Чувства бушевали в ней, словно морские волны, бьющиеся о скалы! С тех пор, как правда открылась ей, эта стихия в ее сердце все меньше поддавалась контролю здравого смысла. Каролина понимала, что еще чуть-чуть, и она совсем склонит голову перед его мягкой и такой величественной мужественностью, которой он смог покорить ее.

– Видите то мраморное строение? – его теплый голос разрушил мир ее раздумий, и она вздрогнула, чувствуя, как сердце заколотилось еще быстрей.

Она взглянула на берег и увидела виллу Фоскарини, перед которой, словно в почтении, расступались могучие деревья. Величественное здание располагалось на побережье Адриатического моря, и со всех сторон окружалось зеленой и довольно просторной территорией.

– Извольте ознакомиться с моим поместьем, – произнес с улыбкой Адриано. – Эти владения моих предков, талантливо созданные несколько веков назад прекрасными архитекторами, являются семейной достопримечательностью Фоскарини.

Каролина направила подзорную трубу в сторону виллы. Строение и в самом деле впечатляло даже издалека: архитектура скрывала в себе старинные элементы и декор, которые использовались во времена прошлых столетий. Именно поэтому стиль строения имел смешанный характер, сочетающий в себе цветущую современность республики, включающую романтический и византийский стили, а также некоторые черты античной моды, ушедшей в далекое прошлое.

– Такая необыкновенная вилла! – удивилась Каролина, разглядывая поместье.

– И впрямь, необыкновенная! Ее строили по древнеримскому проекту. А мой отец еще при жизни принялся за реставрацию здания, которую заканчивал я. Признаться, синьорина, эта вилла невероятно дорога моему сердцу. Она имеет великую семейную ценность, словно выношенная историей реликвия, хранящая богатую память о прошлом.

– А как же палаццо Фоскарини в Риальто? – с улыбкой спросила Каролина.

– Он был куплен отцом около полувека назад, когда он женился на моей матери, – Каролина уловила в его голосе нотку грусти. – Слишком много печальных событий скрывают его стены. Возможно, поэтому я пребываю в нем с меньшим желанием.

Синьорине стало очевидным, что эти воспоминания доставляют сенатору боль и смятение, поэтому она живо перевела тему разговора.

– И сколько же уровней имеет ваша вилла?

– Три этажа. Однако, невзирая на высоту, строение компактное – все комнаты пошли в высоту, а не в ширину. Покои довольно просторны. Справа от моих владений вы сможете наблюдать высокую башню, с которой свободно можно наблюдать за кораблями в море. Она не принадлежит мне, но, если вы пожелаете, вас туда пропустят. За виллой находится территория с озеленением и различными благоустройствами. Полагаю, вы оцените.

– Ох, Адриано, – она оторвалась от своего наблюдения и одарила его благодарной улыбкой, – вы даже не представляете, как давно я хотела отдохнуть в подобном месте, которое наградит меня простором и свободой.

Он не переставал изумляться: совсем недавно Каролина бредила возмездием и ненавидела сенатора всем сердцем за его ложь. Теперь же она благодарила его за все, что он ей дает. Что это? Тайный заговор, который она в себе скрывает? Или, быть может, искренность от осознания вины за недостойное поведение? Адриано не знал уж, чего ему и ожидать от этой непредсказуемой девчонки, которой едва ли не ежедневно удавалось своими поступками удивлять его. Но именно это и стало для него манящим жестом в ее обаянии.

Они ступили на мягкий песчаный берег, местами переходящий в каменистый, и Каролина глубоко вдохнула запах хвои, перемешанный с ароматом морской воды. На подъем к вилле Фоскарини вели многочисленные мраморные ступени, обочины которых подпирали аккуратно высаженные кустарники. Поднявшись к порогу самой виллы, Каролина лишь восхищенно осматривала великолепие владений сенатора.

Первое, чем встречал их фасад здания – это мраморные колонны, возвышающиеся ввысь и подпирающие едва ли не сами небеса. Искусная лепка древнеримских элементов декора украшала парадную часть здания, начиная от самого основания колонн и до крыши. Огромная дверь с глубокой ремесленной резкой встречала их с распахнутым настежь гостеприимством. Из двери выходила прислуга, которая выстраивалась тут же, откланиваясь сенатору. У Каролины создавалось впечатление, что жизнь как раз бурлила здесь, в этом тихом, но таком уютном месте, а не в палаццо Фоскарини, в котором Адриано проводил большую часть своего драгоценного времени.

– Какая изумительная красота! – восхищенно выдохнула Палома, подошедшая к Каролине. – Герцог да Верона, да упокоит Господь его душу, мог похвастать одним только палаццо, который был гордостью его предков. А сенатор Фоскарини является владельцем таких могущественных зданий.

– Да, весьма роскошная архитектура, – промолвила с улыбкой Каролина и посмотрела на Адриано, который в нескольких шагах от них получал уведомления от управляющего его поместьем. – Однако дворец да Верона также блистал роскошью в Генуе, Палома.

– Но венецианцы богаче, синьорина, – произнесла Палома, не думая о том, что вызывает в Каролине долю ревности и обиды за свои земли.

– Вынуждена признать, что в чем-то ты права, – с горечью в голосе произнесла Каролина и повернулась спиной к фасаду виллы, оглядывая побережье. – Венецианцы многое отняли у Генуи, тем самым обеспечив себе довольно зажиточное будущее.

– Венецианцы сумели обеспечить себе блистательную жизнь не за счет Генуи, – изрек Адриано, незаметно подошедший к даме. – Прошу простить, светлейшая синьорина.

Она вздернула кверху носик и даже не обернулась к сенатору лицом, предчувствуя, что они сейчас могут сойтись в неприятном споре.

– Осмелюсь заметить, что Венеция гораздо величественнее по своим размерам, владеет рядом прибыльных колоний, обладает современными методиками управления как государственным аппаратом, так и экономическими вопросами. Поэтому обвинять Венецию в краже никто не вправе, даже такая ослепительная генуэзская дама, как вы, синьорина.

Он видел, как ее пальчики нервно крутили кружевной зонтик и терпеливо ожидал от нее признания своей вины. Сможет ли она решиться на такой подвиг?

Каролина томно вздохнула, но все же повернулась к сенатору лицом. Она ожидала увидеть его рассвирепевшим, но он почему-то снисходительно улыбался, глядя ей в глаза, наполненные великодушным пониманием.

– Прошу простить меня, сенатор, – ледяным голосом произнесла она. – Очевидно, я забыла свое место. Здесь мне никто не дает права так разглагольствовать о вашей отчизне.

– Ваше извинение звучит, скорее, как одолжение, чем раскаяние, – в голосе Адриано не звучало и нотки порицания, но он подчеркивал каждую ее фразу с сарказмом, желая вызвать на словесную дуэль.

Каролина не смогла сдержать улыбки.

– Несомненно, синьор, меня гложет ревность за то, что Венеция смогла одержать победу над Генуей во всех смыслах этого слова… – с сожалением изрекла она.

– Наши державы уже давно не воюют и даже не соперничают. После политического господства Франции Генуя перестала быть достойным соперником для Венеции, поскольку ослабла в своем политико-экономическом развитии. Или, достопочтеннейшая синьорина, вы обвините нас и в этом?

Каролина смолкла. Да, Адриано прав, – могущественной державой Геную уже давно нельзя назвать, но ее выгодные торговые порты все еще вызывали заинтересованность у других держав.

– На сегодняшний момент Генуя перестает быть независимой державой, – согласилась с горечью Каролина. – И, вероятнее всего, Милан осуществит свой замысел и установит свое господство на ее землях. И хуже всего то, что помочь своей родине я никак не смогу.

– Этого не в силах сделать даже правительство Генуи, – произнес Адриано, в голосе которого она почувствовала сожаление и даже понимание. – История меняет нас всех, оставляя печать последствий на каждой державе и народности. Пусть вас не угнетает тот факт, что ваши земляки слабеют под натиском соперников. Я уверен, что в ней есть много сильных сторон, которые в будущем Европа еще оценит.

И пусть в его словах звучало скорее желание ее утешить, чем сказать правду, Каролина одобрила этот благонамеренный жест сенатора и ответила его словам благодарной улыбкой.

Непродолжительный путь все же утомил путешественников, и Адриано велел накрыть ужин в трапезной, оставив возможность синьорине осмотреть имение на послеобеденное время.

– Удивительно, но Венеция и Местре несколько схожи по своему расположению и, вероятно, территории тоже, – промолвила Каролина, ожидая вместе с Адриано, пока прислуга закончит сервировку стола. – Но почему-то эти места мне более по душе.

– Я с вами не соглашусь, – ответил Адриано. – Города разные не только по архитектуре, но и по своему населению. Полагаю, вам по душе этот город исключительно потому, что он напоминает вам о Генуе: скалистый берег, местами переходящий в песок, твердая земля под ногами, изобилие хвойной растительности, легкий воздух, пахнущий цветами и зеленью.

Он услышал тяжелый вздох, сорвавшийся с ее уст.

– Безусловно, сенатор. Вероятнее всего, вы правы.

– Вам неизвестно, синьорина, но мне невероятно жаль, что Венеция не вызывает в вас чувства восхищения! И все потому, что в вашем сознании она ассоциируется с предательством, – он с сожалением сомкнул губы.

– Я и впрямь восхищалась ею до того момента, пока не выяснилось, что вы мне лгали.

Она заметила в его взгляде негодование.

– Я же вам говорил, что мной управляло желание не травмировать вашу душу, – выдавил из себя Адриано, едва сдерживая в себе недовольство попытками синьорины в очередной раз упрекнуть его.

Каролина понимала это, однако подобные обидные фразы сами по себе вылетали из ее уст.

– Прекрасный стол обещает нам изумительную трапезу, – сказала с улыбкой Каролина, глядя на изобилие блюд, приготовленных прислугой. – К вашему приезду тщательно готовились, сенатор.

– К нашему приезду, синьорина, – поправил он. – С недавних пор вы – словно мое отражение, преследованием которого я смею наслаждаться.

Улыбка удовлетворения скользнула на ее устах.

– Благодарю, сенатор. Принимаю это за комплимент. Боюсь, что такие темпы нашего сближения приведут в скором времени к тому, что вы будете посвящать меня во все свои дела.

Он увидел в ее взгляде искорку ехидности, но сделал вид, что оставил ее незамеченной.

– К слову, я хотела бы поговорить с вами о моем переезде в Геную, – его взгляд застыл, и Каролина заметила в его глазах волнение. – Ведь и так ясно, что я не могу висеть на вашей шее вечность. Поэтому, полагаю, что будет целесообразно сообщить обо мне дядюшке во Францию.

Адриано глотнул воздух, представляя себе последствия этих действий.

– Синьорина, мне даже приносит некое удовольствие поддерживать вас на своей шее, – с иронией промолвил он. – Но вот по поводу вашего уведомления о вас…

– И почему это мой любезный братец не сообщил мне о своем прибытии в наш дивный город? – послышался звонкий женский голосок из парадной.

Каролина изумленно застыла и посмотрела, как по губам Адриано прошлась невероятно радостная улыбка. Такая улыбка, которая крайне редко посещала его уста. Четкий звук каблучков поспешно приближался и, не дожидаясь появления своей гостьи, Адриано поднялся со своего места и направился к ней навстречу. Каролина занимательно следила за сенатором, безмолвно ожидая, когда дама предстанет и перед ее взором. Именно здесь и состоялась встреча кузенов. Адриано крепко обнял сестру и расцеловал в обе щеки.

– Моя милая Беатриса, – смеясь, говорил он, поглаживая ее смоляные длинные волосы, собранные на макушке сеткой, украшенной множеством маленьких жемчужинок. – Как же я скучал по тебе!

– Так скучал, что даже не соизволил уведомить меня о своем приезде, – с упреком произнесла Беатриса и обиженно посмотрела на брата.

– У меня на то были существенные причины, – оправдался Адриано.

Заметив чье-то присутствие, синьорина Фоскарини отодвинулась от широких плеч Адриано и заметила Каролину, поднявшуюся из-за стола и почтительно присевшую в реверансе.

– Судя по всему, причинами сиими является ослепительная женская красота, – радостно промолвила Беатриса и ответила на реверанс Каролины.

Адриано лишь смущенно улыбнулся на замечание кузины и сказал:

– Это моя родственница Каролина Диакометти, – вопросительный взгляд Беатрисы заставил его уточнить, – дальняя кузина по материнской линии. Она – флорентийка.

– Вот как? – изумилась Беатриса. – Удивительно, что мы не встречались ранее.

– К сожалению, мы не имели возможности общаться с Каролиной прежде, – продолжал Адриано, с улыбкой глядя на синьорину. – Ты ведь знаешь, Беатриса, что после смерти матушки мои флорентийские корни ушли в далекое прошлое. И только недавно удалось восстановить некоторые связи. К счастью, сейчас мы с Каролиной наверстываем потерянное время.

– Тогда к чему эти формальные приветствия? – воскликнула Беатриса и, подойдя к Каролине, обняла ее. – Если мы родственники, оставим манерность, так некстати препятствующую непринужденному общению.

Каролина с радостью ответила на объятия, хотя совершенно не ожидала подобного приветственного жеста от Беатрисы. Да и вообще о кузине сенатора ей не было известно ровным счетом ничего.

Беатриса Фоскарини имела поразительно внешнее сходство с Адриано: жгучая брюнетка с яркими карими глазами и ослепительной улыбкой. В выражении ее взгляда ощущалось некое простодушное обаяние, способное своим непритворным поведением умилить любого чопорного аристократа, встретившегося на ее пути. Искренняя улыбка алых губ Беатрисы отражала доброту ее души, что Каролине было радостно замечать, – это такая редкость в нынешнем мире.

Слуги без упоминания сенатора поспешно накрыли приборы на третью персону, и синьорина Фоскарини присоединилась к Адриано и Каролине за обедом.

– Как поживает мой несносный дядюшка? – спросил сенатор, и синьорина Диакометти отметила в его тоне скорее равнодушное любопытство, чем беспокойство.

– Ты ведь знаешь, дорогой кузен, что он в своем репертуаре – живем, как в военной казарме, – в ответ на ее иронию он рассмеялся.

– И как же тебе удалось сбежать от этого деспотического режима? – спросил Адриано с улыбкой.

– Ты правильно подчеркнул, братец, «удалось сбежать». Отец отбыл в Рим, а тебе известно, что в его отсутствие я могу позволить себе некоторую свободу.

Каролина улыбнулась и посмотрела на Беатрису. Что-то до боли знакомое она отметила в этой ситуации. Да и сама синьорина Фоскарини своим горячим темпераментом, очевидно, в немалой степени походила на синьорину Диакометти. Со сладким волнением, пробежавшим по ее телу, Каролина тут же вспомнила те прекрасные мгновенья, когда она убегала из палаццо, как только отец переступал порог дома.

– Знай он, что ты сейчас находишься рядом со мной, то непременно велел бы высечь тебя, – с каким-то сожалением в голосе произнес Адриано.

Каролину удивил этот комментарий, но она предпочитала не вмешиваться в беседу кузенов.

– Ох, Адриано, – произнесла с сожалением Беатриса, – ты не представляешь, как мне режет сердце мысль о том, что вы с отцом не можете поладить…

Она взяла его за руку и сердечно сжала ее.

– Не можем поладить? – усмехнулся Адриано. – Мы пылаем ненавистью друг к другу, моя дорогая. И тому виною алчность и властолюбие твоего отца. Если бы он в свое время не пожелал бы овладеть состоянием своего брата, мы смогли бы поддерживать родственное общение и сегодня. А быть может, и вели бы совместные дела.

Они смолкли, в душе надеясь сменить тему для разговора.

– Каролина, как вам в нашем Местре? – спросила Беатриса, устремив свой взор на новоявленную родственницу.

– О, это прекрасное место восхитило меня еще в тот момент, когда я наблюдала его с корабля сенатора, – ответила с улыбкой Каролина.

– Сенатора… – Беатриса хихикнула. – Вы, очевидно, еще не привыкли к родственному общению?

Каролина смущенно опустила голову.

– Признаться, мне никак не привыкнуть к фамильярному общению с Адриано, – объяснила она, пытаясь поддержать того в его россказнях об их родственных связях. – На этом отразился долгий перерыв в общении.

Беатриса с подозрением посмотрела на горящий взгляд, которым Адриано ответил на почтительный кивок Каролины. Да и щеки самой синьорины Диакометти явно пылали от смущения. Неужто кузен наконец-то надумал жениться? Впрочем, это можно выяснить, только оказавшись рядом с ним наедине.

– О-о, мой дорогой братец, я скучала по тебе, но терялась в догадках, когда лучше навестить, чтобы не отвлекать от обычных забот. Появление этой очаровательной гостьи в твоем доме будет наилучшим оправданием для тебя, – вполголоса промолвила Беатриса, когда Каролина отправилась отдыхать, утомленная долгим покачиванием на морских волнах, а они с Адриано остались вдвоем.

Его уста тронула легкая улыбка.

– Милая Беатриса, дело не в моей гостье. Дело в моей занятости. Заседания сената, производственные фабрики, морские поездки по внешнеторговым точкам… Ты ведь знаешь, как мне бывает нелегко.

– Адриано, ты влюблен! – решительно произнесла Беатриса голосом, не терпящим возражений, словно судья выносит приговор.

Сенатор Фоскарини оторопел и, чтобы не чувствовать на себе пронизывающий взгляд сестры, отошел к окну.

– Да хоть вообще исчезни с моих глаз, дорогой, но своего мнения я не изменю! – сказала с улыбкой Беатриса и подошла к нему. – Это слишком очевидно.

Наконец он решился посмотреть в пронизывающие карие глазки сестры.

– Неужто настолько заметно, что я не умею этого скрыть?

– Милый, ты ведь был рядом со мной все мое детство до того печального момента, пока не умер твой отец, и ты не рассорился с моим. Как же мне не узнать того, что у моего кузена случились такие колоссальные перемены в жизни?

Она прильнула к его груди, всем своим существом наслаждаясь ощущением братской защиты, которую он излучал, словно могущественная стена, ограждающая ее от окружающего зла.

– И сейчас твое сердце бьется, словно пораженное стрелами любви, – сказала она, прислушиваясь к его сердцебиению.

Он освободился от ее объятий, словно ощутил какую-то неловкость за раскрытие своей тайны.

– И ты ей также небезразличен, – уверенно продолжала озвучивать свою проницательность Беатриса и важно прошла по гостиной, касаясь роскошным темно-синим платьем краев декоративного столика.

– Беатриса, я не думаю, что в этом ты права, – отрезал с сожаленьем Адриано и присел на софу.

– Отчего же?

– Во-первых, в одном из разговоров она отметила, что уже влюблена в другого, – продолжал Адриано с сухостью и напускным хладнокровием. – А, во-вторых, это видно по ее равнодушному поведению.

Беатрису сразил пораженный хохот, и Адриано лишь изумился ее реакции.

– И это мне говорит мужчина, который вальяжно развалился на софе, словно кот, и ждет, пока кошка сама к нему приласкается? Ты удивляешь меня, братец!

Адриано продолжал молчать, ожидая от кузины объяснений.

– Ты ведь так хорошо разбираешься в женщинах, Адриано! И я не знаю в твоей жизни той, которая отвергла бы твою напористость. Правда, это только в тех случаях, когда ты ее совмещаешь с активным ухаживанием, обходительностью и природным обаянием, которым наградил тебя Господь. А сейчас я вижу в тебе щенка, пытающегося укрыться от человеческих рук, тискающих его своей любовью. Что с тобой, дорогой?

Легкую ироничность тона Беатрисы вуалировала любящая ласка, звучавшая в ее голосе.

– Признаться, рядом с ней я становлюсь сам не свой, – Адриано с сожалением сомкнул губы.

– Дело не в том, что рядом с ней ты – другой. Напротив, это должные перемены в тебе, которые принесла с собой любовь, – Беатриса мягко присела перед братом и взяла его за руки. – Меня удивляет лишь то, что ты бездействуешь в тот момент, когда она ждет от тебя решительных поступков. Это не та дама, которая станет молить тебя о том, чтобы ты связался с ней узами брака. Разумеется, какое-то время она еще подождет от тебя решительных действий, но если ты разочаруешь это ожидание, то не заметишь, как эта прекрасная ласточка упорхнет из твоих рук.

Адриано окончательно разуверился в том, что сердце Каролины таит к нему чувства в тот злополучный момент, когда она заговорила о дядюшке из Франции. Лишь ее недавнее кокетство в бельведере за завтраком, которое так часто всплывало в памяти, тешило его сердце.

– Поверь мне, дорогой кузен, мне хорошо известна душа женщины, – продолжала с улыбкой свою речь Беатриса. – И Каролина смотрит на тебя взглядом, полным надежд и чувственности. А ты сейчас лениво развалился на софе и бессмысленно пронзаешь воздух словами, таящими в себе пустой звук. Твоим чувствам нужны действия – они вопиюще молят о них!

– Признаться, кузина, не так давно мы говорили с ней о любви, – промолвил задумчиво Адриано. – И она сказала такую любопытную фразу о том, что это небесное сошествие умеет сделать мужчину слабым, а женщину – сильнее его. И теперь я ясно понимаю, что она имела в виду. Я ведь и впрямь в общении с ней нерешителен.

– Это временно, дорогой, – улыбнулась Беатриса. – До тех пор, пока ты терзаешься сомнениями рядом с ней и пока вы не вместе. Затем твое мужское эго ощутит в себе качества льва, способного разорвать любого приблизившегося к вам с дурными намерениями.

– Откуда тебе это знать? – спросил с удивлением он. – Разве тебе знакомы подобные чувства?

Беатриса загадочно улыбнулась и отвела от него взгляд.

– Погоди, кузина, – с подозрением сдвинул брови Адриано, – судя по всему, я чего-то не знаю. Еще полгода назад не припомню, чтобы ты была такой сведущей в вопросах любви. Да и виделись мы с тобой месяца полтора назад, и тогда остроту своего разума в этом отношении ты не проявляла.

Она раскатисто захохотала.

– К сожалению, я не могу тебе многого поведать, – она одарила брата мечтательным взглядом. – Мой роман я вынуждена скрывать под завесой тайны.

Адриано округлил глаза.

– Дорогая моя, тебя мой дядюшка со свету сживет, если узнает, – с изумлением промолвил он. – Ты представляешь, каким скандалом выльется твоя любовная связь? У Карлоса на твое сердце явно другие планы.

И в это мгновенье их беседы в ее взгляде он заметил взрослость, не присущую незамужней аристократке. Ее глаза пронизывала какая-то порочащая осведомленность, и этот слишком заметный факт вызвал в нем беспокойство.

– Беатриса, – подозрительно окликнул он, коснулся пальцем ее подбородка и обернул ее взгляд на себя, – как далеко зашел твой роман?

Она убрала его руки и отвела глаза, не желая вдаваться в подробности.

– Ты отдалась… – Адриано опешил, но сиюминутно взял себя в руки и сквозь зубы процедил: – Кто он? Кто тебя совратил?

Беатриса обернулась, и он заметил в ее взгляде беспечные искры счастливой девушки.

– Адриано, я взрослая дама и вполне осознанно пошла на этот прекрасный грех, – с улыбкой призналась она.

Он не знал, как не сойти с ума от тех эмоций, которые переполняли его душу. Порадоваться за нее было бы немыслимой глупостью, если бы она не чувствовала себя счастливой. Только вот, когда дядюшка узнает об этом, он лишит ее приданого и в лучшем случае просто выгонит на улицу.

– Ох, Беатриса, это моя вина, что я не уследил за тобой, – раздосадованно воскликнул он.

– Ну что ты, Адриано, – она снова рассмеялась, – поверь мне, я не жалею об этом ни минуты! И не смогу пожалеть когда-либо. Отдаваясь любви, я чувствую, что мое сердце бьется, а стало быть, – я жива.

Адриано с сожалением сомкнул губы: на что только не идут женщины, лишь бы ощутить хотя бы долю свободы от мужской тирании. Так поступала Каролина, пытаясь разорвать путы жесткого контроля отца, так делает и Беатриса, вкушая радость от любовной победы. Но чем это может для них обернуться – подумать страшно! Ведь они могут стать гонимыми обществом. Развращенная женщина может спастись одним путем, который предлагает духовенство, – принятием монашества, что обрекает ее на вечное узничество.

Каролина вышла во дворик, ища взглядом сенатора Фоскарини, которого она не видела с тех недавних пор, как поднялась в свои покои. До сих пор ей не пришлось познакомиться с приусадебным участком виллы, поэтому она с удовольствием прогуливалась по территории, пока Адриано не появлялся в ее поле зрения.

Синьорина обогнула дворик и прошла по ухоженной аллее, окруженной стрижеными кустарниками. Разносившийся в воздухе аромат хвои казался Каролине каким-то успокаивающим, поэтому напряженность от раздумий, которыми она так часто теребила свою душу, отчасти усмирилась под действием радужного настроения.

Если прежде Каролина терялась в выборе того, чего она желает больше – пребывать в одиночестве, вернуться на родину или же наслаждаться обществом сенатора, то сейчас она твердо понимала, что ее душа жаждет ощущать его рядом с собою. Но в силу благовоспитанности, которая все же была ей присуща, синьорина испытывала крайнее неудобство за растраты сенатора на ее обеспечение. Бесспорно, ее восторгало его бескорыстие. И все же ей надобно думать о своем будущем и принять в конце концов действующее решение.

И в последнее время синьорина замечала, что все время стремится к общению с ним. Хотя их беседы не всегда приобретали душевный характер, – порой сенатор иронизировал в отношении нее, что одновременно и сердило, и забавляло взволнованную синьорину. Причем она отмечала перемены в его отношении к ней, и это ее откровенно беспокоило. Если ранее взгляд его огненных карих глаз едва ли не испепелял ее от искрящейся в нем страсти, то сейчас Адриано все реже награждал ее подобным безмолвным восхищением. Разумеется, в этом сыграла роль ее бездумная строптивость. Поэтому Каролина твердо намеревалась вернуть расположение сенатора и чувства, испытываемые им ранее.

В силу своей юности и неопытности в общении с мужчинами, синьорина не понимала, что покрыть чувства в своем сердце вуалью безразличия не так уж и просто. Адриано не желал ее забывать и уж тем более не пытался выгнать прочь из своего сердца. Сейчас он считал это невозможным. Но теперь, пообщавшись вдоволь с синьориной и прожив с ней бок о бок два с половиной месяца, он смог понять, что ее многогранная и непредсказуемая душа выдвигает много требований к тому, кто хочет завоевать ее признание. И не так просто в этой даме вызвать восторженность своими поступками! А о том, чтобы завоевать ее сердце, – вообще отдельный разговор.

Адриано понял свою ошибку в изначальном общении с ней: решив, что она является выбором его судьбы, он почему-то питал уверенность во взаимности ее чувств, что было крайне самонадеянным с его стороны. Он не желал владеть ею, словно драгоценной игрушкой, привезенной из заморских стран. Или же гордиться ею, как трофеем, который он заслужил в тяжком бою. Адриано осознавал, что пылает к ней истинными чувствами, и все, чего жаждала его душа, несмотря на мысли о занятости ее сердца, – это ответных, страстных, воспаряющих чувств. Ибо он понимал, что лишь это сможет сделать их обоих истинно счастливыми.

И хотя до их любовной эйфории еще далековато, он все же не отступится от своих намерений. «К чему тратить свою жизнь на пустоту и бездушие, тогда как у тебя появился такой прекрасный шанс стать счастливым рядом с женщиной. Твоей женщиной», – в его памяти надежно засели эти слова, сказанные сегодня утром Беатрисой.

Услышав топот и фырканье лошадей, Каролина бегло осмотрелась кругом, внутренне радуясь появившейся возможности прогуляться верхом. Неподалеку от дворца через редеющую листву деревьев она увидела белеющую изгородь и поняла, откуда доносятся звуки, издаваемые лошадьми.

Каролина прошла ближе и вышла как раз к конюшне, возле которой стояли две лошади, придерживаемые конюхом за уздечки. Одна – породистая кобыла с белоснежной гривой, которую теребил порывистый ветер. Второй – гнедой жеребец, то и дело пытающийся вырваться из крепких мужских рук на волю. Коричневая шляпа слетела с головы коренастого мужчины, и он только выругался, скривив лицо в возмущении поведением гнедого.

– Синьор Фоскарини, – кричал конюх, едва сдерживая непокорного коня, – не советовал бы я вам седлать этого зверя. Тем более для прогулки с молодой синьориной.

– Но мне просто необходимо это сделать, Нери! Тем более с молодой синьориной. Если мне удастся усмирить этого жеребца, то можешь мне поверить, крутой нрав этой дамы также падет под моим началом, – Адриано скривился в улыбке.

Разумеется, он иронизировал, но как это задело Каролину! Фоскарини стоял около конюшни и разматывал рыбацкие сети. Очевидно, этим вечером сенатор собирался поразвлечься рыбалкой. Сощурившись от недовольства, синьорина наблюдала за ним, выглядывая из-за угла конюшни. Ее лицо искривила обиженная гримаса: недовольно сложив брови домиком, она вслушивалась в его отзывы о ней. С сожалением Каролина замечала, что сенатор видит в ней непокорную девицу, способную лишь на отчаянные поступки, которые зачастую расхлебывать вынужден сам мужчина. И в том, безусловно, ее вина!

– Знаешь, Нери, – крикнул Адриано, даже не подозревая, что может быть услышанным Каролиной. – Полагаю, Мустанга вообще следует отдать строптивой синьорине, – ей просто необходимо научиться совладать со своим собственным нравом. Этот зверь – то, что надо.

– Было бы жестоко, сенатор, позволить этому жеребцу издеваться над дамой. Она в жизни не справится с ним!

– О, эта дама с нетерпением встречает трудности. А несносный нрав их обоих поможет ей отчасти разобраться в себе.

Это прозвучало весьма театрально, и Каролина услышала бурный мужской смех. Теперь она с большим любопытством наблюдала сквозь зеленую листву, как конюх утихомирил жеребца и передал его в руки сенатора.

– Будьте с ним осторожны, сенатор, – произнес встревоженно Нери, надевая на голову слетевшую шляпу, – он может скинуть вас в самый неожиданный момент.

– Все равно его нужно испробовать перед соревнованиями, в которых будет принимать участие синьор Армази. Разбери сети, утром я желаю выйти в море.

Адриано дернул вожжи и, неуверенно потоптавшись на месте, конь рванул вперед по дорожке, ведущей в парк. Недолго думая, Каролина выбежала из своего убежища и бросилась к подготовленной для нее белой кобыле, которая спокойно стояла около Нери и жевала отщипанную траву. Конюх в это время отвернулся к брошенным у порога конюшни сетям. Внезапное ржание оседланной лошади заставило его с недоумением обернуться.

– Что властвует разумом этих женщин? – процедил он сквозь зубы и выругался. – Я ведь не успел подготовить ее, синьорина!

Но Каролина уже гнала кобылу вслед сенатору, стремясь во что бы то ни стало догнать его. Погнав жеребца во всю прыть, он успел отъехать от виллы достаточно далеко. Как раз в тот момент, когда Адриано пустил коня шагом, чтобы свернуть на дорожку, ведущую к морю, Каролина сильнее дернула вожжи, и ее кобыла сравнялась с жеребцом Адриано. На топот лошади, доносившийся сзади, сенатор резко обернулся и, увидев Каролину, осадил гнедого, чтобы остановиться. Каролина тоже приостановилась, порицающим взором пронзая изумленные глаза Адриано.

– Значит, вы с радостью подсунули бы мне этого жеребца? – спросила с надменной улыбкой она. – Хочу отметить, сенатор, что мой крутой нрав не под силу укротить даже Всевышнему, не то что обычной лошади.

Поддерживая прямую осанку, она пересекла путь Адриано, очертила круг вокруг него, пронзив его испепеляющим взглядом, а затем направила кобылу шагом к морю. Не скрывая улыбки, сенатор последовал за ней, держа узду своего гнедого наготове – от него можно было ожидать всего чего угодно. Как впрочем, и от этой непредсказуемой дамы. Каролина остановила кобылу на побережье, когда та ступила на рассыпчатый песок. Адриано сравнялся с ней и последовал ее примеру, бесцельно глядя в синюю морскую даль, где на горизонте море сливалось с небом.

– Неужто в ваших глазах, Адриано, я, и впрямь, выгляжу как неугомонная бестия? – спросила Каролина, и он ощутил, как ее печальный голос дрогнул.

Этот вопрос на какое-то мгновенье застал его врасплох, поэтому он выдержал паузу, чтобы собраться с мыслями.

– Поразительно, что вас это не забавляет так, как бывает обычно, – спокойно ответил он. – Но порой вы на самом деле неуправляемы, Каролина! И я полагаю, что для вас это не секрет.

– Не секрет, – ответила она. – Я понимаю, что позволила себе много лишнего в вашем доме. Поэтому не смею более отя гощать вас своим присутствием и хочу попросить об услуге. Вот письмо, адресованное моему дядюшке Франсуа, – она достала конверт из-за пояса на платье и протянула ему. – Будьте добры, отправьте гонца во Францию, чтобы уведомить его о месте моего пребывания. Я уже вполне здорова, чтобы отправиться в долгий путь.

Она так ждала, что он сожмет конверт в руке и беспощадно сомнет его, лишая всякой надежды на отправление адресату! Но Адриано удивительно спокойно держался: повинуясь ее просьбе, он взял в руки письмо и ознакомился с надписями на нем.

Каролина не знала, какое разочарование сейчас настигло его сердце, ибо сам сенатор внешне частенько оставался невозмутимым, тогда как внутри него бушевал шторм. Ему не хотелось прощаться с ней, ведь он намеревался завоевать ее сердце. Но единственное, что он категорически запретил себе в отношении синьорины Диакометти, – это действовать против ее воли. Она не заслуживает того, чтобы ее пленили.

– Я выполню вашу просьбу, Каролина, – ответил он, бросая беглый взгляд куда-то вдаль. – Полагаю, что это надобно было сделать и ранее, дабы не сокрушать ваше сердце смятением и болью.

И он не ведал, что ее сожаление куда превосходило его раненные чувства. Адриано даже не мог себе вообразить, насколько сильным было разочарование синьорины отсутствием его попыток убедить ее отложить отправку этого письма. А ведь только утром сенатор говорил о том, что ему приносит безмерное удовольствие ее присутствие рядом с ним. Сам Господь понимает ли душу этого странного человека?

– Я благодарю вас, Адриано, – кратко промолвила Каролина.

– У меня к вам только один вопрос, – наконец-то он повернулся в ее сторону, удерживая неугомонного жеребца на месте. – Вы намереваетесь вернуть себе имение да Верона?

Она пожала плечами.

– Возможно. Полагаю, мне следует обсудить это с дядюшкой. Он более грамотен в юридических вопросах.

– Каролина, я ведь говорил вам, что имение с прилегающими землями отошло вашей сестре целиком и полностью. Два часа назад в Местре прибыл мой купец, который уведомляет меня о вестях из соседних стран. И я узнал очередные сведения, которые могли бы вас заинтересовать.

Она взволнованно посмотрела на него, замирая в ожидании продолжения его слов.

– Стало известно, что Изольда оформила продажу ваших земель. Теперь их владельцем является не кто иной, как Луко Брандини, – он увидел, как ее глаза изумленно округлились. – Причем Франсуа Буасье изъявлял желание претендовать на наследие части своей сестры, вашей матушки Патрисии да Верона. Тем не менее ему не удалось каким-либо образом повлиять на юристов, поэтому ему отказали в этой возможности.

Адриано вздохнул, обращая внимание на то, что его слова вновь опечалили ее.

– Милая Каролина, я понимаю ваши смятение и печаль, – продолжал он. – Я в обязательном порядке подчинюсь вашим желаниям и исполню вашу просьбу. Но мне хотелось бы убедиться, что вы понимаете одну немаловажную вещь: подавляющее большинство мужчин с неимоверным удовольствием пользуются властью над женщинами. И сдается мне, что ваш дядюшка тому не исключение. Он обязательно использует вас, чтобы вернуть имение да Верона, подставив под прицел вашу бесценную жизнь.

Адриано видел ее растерянный взгляд, беспокойно блуждающий по окрестностям, но знал, что ему необходимо продолжать.

– В свою очередь Луко Брандини в компании со своим сыном не побоится использовать все методы для того, чтобы убрать со своего пути такую мелкую пешку, как вы. Рассудите сами: он готовился на предательство в отношении меня, выгодного делового партнера и верного друга. А что для него может значить женщина, стоящая на его пути к обогащению? Как только Франсуа Буасье получит уведомление о том, что вы живы, весть об этом он стремительно распространит по семье. А, следовательно, разыскивать вас будут еще до вашего прибытия во Францию. Будет безмерно жаль, если спасенная мной жизнь угаснет от алчных намерений вашей родни, моя дорогая.

Невесть почему, но Каролина понимала, что каждое слово Адриано – сущая правда. Причем она ничем не преувеличивалась, но приумножалась его безграничными чувствами по отношению к ней. Мысль о том, что она оказалась запуганным зверьком в игре родственников, только вызвала в ней бурю негодования, а следом – и огромного огорчения от собственной безысходности. Она ощутила, как ее глаза наполнились слезами, а к горлу подошел ком, который она сдерживала лишь для того, чтобы не показаться сенатору плаксой, не сумевшей снова удержать в себе эмоции. Адриано заметил, как в расстроенных чувствах она натянула узду своей кобылы, чтобы направить ее восвояси. Он тут же остановил синьорину, схватившись за вожжи ее лошади.

– Мои слова опечалили вас. Простите, Каролина, я не хотел причинить вам боль.

Она чувствовала, что еще немного, и слезы потоком польются из ее глаз, поэтому синьорина отвернула лицо от своего спутника и попыталась выдернуть узду из его рук. Однако они оказались слишком настойчивыми, чтобы позволить ей это.

– Поверьте, я меньше всего хотел вас расстроить, синьорина, – с сожалением произнес он.

– Я… я…

Ей хотелось ответить «я знаю», но две слезинки все же засверкали на ее щеках, и, постыдившись своих эмоций, она что было сил выдернула вожжи из его рук и погнала лошадь вдоль побережья. Адриано хотелось ее утешить и прижать к себе, как это он уже позволял себе в минуты ее слабости. Но сейчас она не желала его присутствия, и он понимал, что ее сильная натура будет препятствовать его утешениям. Да и к тому же, кем он приходится ей, чтобы брать на себя смелость успокаивать ее в подобные тяжелые минуты?

Адриано сопровождал ее взглядом, пока ее кобыла, вздымавшая песок под своими копытами, не остановилась. Золотистые локоны Каролины растрепались на ветру и струились, словно тоненькие ленты. Легкий шлейф ее светло-серого платья расчерчивал в воздухе след синьорины, тут же растворяющийся в бирюзовом отражении раскатистых волн.

С сожалением Адриано поймал себя на мысли, что он и впрямь перестает вести себя по-мужски, когда чувствует, что может ее потерять. Почему он сам не отводит себе должного места в ее жизни? Ведь он – мужчина, который жаждет быть для нее всем, что сможет помочь ей: надеждой, любовью, опорой. И во имя того, чтобы она более не изъявляла желания покинуть его, он должен стать отражением ее души, жаждущей соединить их воедино!

Сенатор ударил хлыстом по бокам своего гнедого и бросился вдогонку Каролине. Ее кобыла размеренно перебирала копытами по влажному песку. Синьорина попыталась обуздать свои чувства, вдохнув в легкие больше морского свежего воздуха. Его приближение она ощутила еще до того, как он оказался рядом.

– Я не держу на вас обиду, Адриано, – промолвила она, не решаясь взглянуть на него покрасневшими от слез глазами. – Наверное, на данный момент моей жизни вы – единственный человек, который не желает мне зла.

Адриано почувствовал, будто его сердце насытили бальзамом мимолетного счастья.

– Будьте добры, снимите меня с лошади, – попросила кротким голосом она, и Адриано тут же опустился наземь, чтобы исполнить ее просьбу.

Она могла сделать это и сама, но ей так захотелось предстать перед ним беспомощной, чтобы позволить ему ощутить себя нужным ей. Адриано подал ей руку и, обхватив за талию, помог ступить на песок. Они оказались лицом к лицу в неимоверной близости друг от друга, и Каролина лишь неловко оправила свои пышные юбки, изрядно смявшиеся от езды верхом.

Аромат ее тонких духов растворялся во вкусе соленого бриза, доносившегося к его губам.

– И как только вы не запутались в этих многочисленных тканях, когда оседлали лошадь? – не сводя с нее глаз, изумился Адриано.

Она оставалась серьезной, но, наслаждаясь сладким чувством страха от ожидания движений в свою сторону, боялась даже пошевелиться.

– Я хочу попросить у вас прощения, Адриано, – она посмотрела в его глаза, наполнив их надеждой и воодушевлением, – я была несправедлива по отношению к вам, чем вызвала холод в вашем сердце.

Его глаза радостно сверкнули в лучах послеобеденного солнца. Она научилась признавать свои ошибки – это великое достижение в их общении.

– Я чувствую, что в вас пропадает нежность и уважение ко мне, и вы не представляете, как не хотелось бы вызывать подобные чувства в человеке, который для меня является более чем…

– Синьорина Каролина! – послышался душераздирающий крик до боли знакомого голоса, и она вздрогнула от неожиданности.

Адриано закрыл глаза, чтобы суметь удержать в себе бешенство, которое он готов был обрушить на несносную кормилицу за прерывание такого прекрасного мига искренности. Ведь за считанные секунды в своей душе он уже подготовил целую речь, которая должна была стать прекрасным переломным моментом в их отношениях!

Внутри себя Каролина ощутила нарастающее негодование, и удержать себя смогла только мыслью, что порвала бы перепонки бедному Адриано, если бы завопила в ответ Паломе. Она сомкнула в гневе уста и глазами попросила прощения у своего спутника. Он отстранился от нее, дабы не вызвать повода для сплетен, который, впрочем, уже давно существовал.

Палома бежала по песку, смешно перебирая ногами в неудобных туфлях, которые мешали ей удержать достойное равновесие.

– Что случилось, Палома? – процедила Каролина сквозь зубы.

Старуха остановилась в нескольких шагах от нее, пытаясь отдышаться.

– Ох… синьорина… ничего особенного… Просто повар заканчивает стряпать ужин… вот я и решилась вас позвать…

Адриано разразил дикий смех, который тут же разошелся эхом по Адриатическому побережью. Готовилась расхохотаться и Каролина, но ее злость на кормилицу была куда сильней, чем ирония от сложившейся ситуации.

– Палома, – выдавила она из себя, – этот пустяк не стоит даже секунды внимания, чтобы так бестактно прерывать мою послеобеденную прогулку с сенатором.

В ее голосе ощущались упрек и отчаяние. На это Палома одарила сенатора сердитым взглядом.

– Я только спасла вас, синьорина, от позора быть совращенной бестактным поведением сенатора Фоскарини, – ее дерзость одновременно изумила и восхитила Адриано. – Теперь некому защищать вашу честь, и, если необходимо, это буду делать я.

«Кажется, на опекунство Каролиной появился еще один претендент», – с иронией отметил про себя Адриано.

– Вот именно, что в этом нет острой надобности, – строго произнесла Каролина. – Сенатор – почтеннейший человек и явно недостоин того, чтобы быть униженным прислугой.

Палома с извинением сомкнула губы.

– Прошу простить, ваша милость. Я позволила себе лишнего… – и тут же со смелостью добавила: – Но вы позволили себе лишнего, приблизившись к синьорине настолько близко…

Каролина с негодованием перевела дух.

– Полагаю, что нам необходимо поспешить вернуться на виллу, – недовольно промолвила она и вновь оседлала лошадь. – Палома, возвращайся пешком, мне некуда тебя усадить.

Адриано лишь иронично улыбался, наблюдая эту занимательную сцену. Каролина развернула свою кобылу, чтобы отправиться на виллу, а растерянная кормилица осматривала с трудом преодоленный ею путь в мыслях о том, что ей придется совершить этот подвиг заново. Ведь пройти широкую песчаную полосу было недостаточно, ей предстоял еще долгий путь вверх на подъем по каменистой тропе. А в ее возрасте это сделать было довольно трудно.

– Не расстраивайся, Палома, я помогу тебе, – со смехом в голосе ответил Адриано.

Она смущенно закрыла лицо руками.

– Что вы, сенатор? Я не смею вас просить об этом! Я имела неосторожность вас обидеть только что…

Он снова раскатисто захохотал.

– Ох, поверь, Палома, меня обидеть не так-то просто. Ты защищаешь честь своей госпожи, за что от меня тебе отдельная благодарность, – он помог ей взобраться на лошадь. – К тому же твои замечания скрывают в себе значительную долю истины.

Палома обернулась и одарила сенатора яростным взглядом, который в нем вызвал очередной приступ смеха.

– Ай-ай-ай, сенатор. Ваша милость все же пытается совратить мою воспитанницу, – она недовольно скривилась в возмущении. – Как же вам не стыдно?

– Какой тут может быть стыд, дорогая Палома, когда речь идет о глубоких чувствах? – произнес Адриано и запрыгнул на жеребца позади кормилицы. Что уж поделать, если его спутница сегодня старомодная тетушка?

Он увидел, как она обернулась к нему, одарив косым взглядом удивления и страха. В ответ на это Адриано лишь прислонил указательный палец к своим устам, дав указание Паломе помалкивать.

Увидев издалека пустующий дом сенатора, выразительные глаза Маргариты хитро сощурились, а алые уста расплылись в довольной улыбке. Мелькающее пламя трех свечей на третьем этаже палаццо являлось для Маргариты знаком того, что в имении сенатора никого нет, кроме спящей прислуги.

Марго злило постоянное вмешательство чужих людей в их с Адриано отношения, что становилось невероятной помехой на пути к осуществлению ее замыслов. Причем тех замыслов, которые смогут стать начальной точкой возвращения… Возвращения ее весьма насыщенных отношений с сенатором, в которых она прежде чувствовала себя невероятно счастливой женщиной. Все, чего куртизанка нетерпеливо ждала в первую очередь, – это освобождение дома Адриано от назойливых глаз этой противной девчонки, которая ведет себя в его жизни, словно хозяйка.

И Маргарита не просто сходила с ума от ревности, – она приходила в бешенство при мысли о том, что ее частые встречи с сенатором прекратились. В силу своего упрямого характера, она настойчиво не верила в венецианские сплетни о том, что гостья Фоскарини – это его дальняя родственница. Но в последнее время в обществе частенько поговаривали о том, что пребывание «флорентийки» в палаццо сенатора весьма затянулось, а это может стать поводом для скорой помолвки и свадьбы…

Марго практически уверяла себя в том, что появление блондинки в лагуне таит в себе какую-то тайну. Она прекрасно знала сенатора Фоскарини, и его замыслы не могли быть простой неожиданностью: он всегда тщательно продумывал свои действия. Причем ранее нередко доверял ей весьма сокровенные вещи. И все перевернулось буквально в один миг, когда в его жизни появилась эта странная дама, ненависть к которой куртизанка и не намеревалась скрывать.

Их с Адриано связывали долголетние отношения. Ведь именно с того момента, как умерла его благоверная супруга, Маргарита, будучи первой женщиной, нашедшей самые достойные слова утешения, стала и его постоянной партнершей, с которой сенатор не только проводил беспечные часы удовольствий, но к которой приходил и за советом.

В обществе частенько поговаривали, что куртизанка взяла сенатора в оборот, и он того и гляди слепо женится на ней, самой коварной женщине Венеции, плетущей сети для потерявших от похоти голову мужчин. Некоторые замужние дамы настойчиво уверяли своих супругов в том, что Маргарита – колдунья, подливающая зелье в напитки своим гостям, дабы они бежали к ней, как собаки, в нетерпении высовывая языки со спадающей с них слюной. Куртизанке эти сплетни приносили невероятное удовольствие, – она понимала, что перед ее чарами дрожат многие представители дворянской знати. Но ей воистину нужен был лишь один, в которого она влюблена с тех пор, как он переступил порог ее гостеприимных покоев.

А появление чужеземки изменило все, и Марго абсолютно уверенно винила Каролину в том, что та просто похитила из ее рук душу сенатора. А вслед за ней ее ложе покинуло и его крепкое тело, что еще более выводило распутницу из себя.

Накинув на себя темный плащ с капюшоном, Марго сошла с гондолы и скользнула на задний двор палаццо к черному входу. В дверях ее уже ожидала Урсула с надменной улыбкой на лице. Войдя в дом, Маргарита скинула капюшон и довольно вздохнула:

– Наконец-то добралась. Благо, что ночь беззвучна, а венецианские каналы лишены человеческих глаз. Удачное мы время выбрали с тобой для встречи, Урсула.

– Ваше опоздание может нам дорогого стоить, Маргарита, – недовольно произнесла служанка. – Подобные встречи должны проходить без сучка и задоринки во избежание раскрытия наших действий.

Урсула с опаской оглядывалась по сторонам.

– Прекрати шептаться, – недовольно произнесла Марго. – И не нужно мне указывать, что мне делать. Ты всего лишь прислуга.

– Напомню вам, что я, прежде всего, нужный вам человек, – с недовольством заметила Урсула. – И если вы желаете, чтобы мы продолжали работать с вами вместе, будьте добры, соблюдайте правила, по которым играем мы обе.

Марго с удивлением посмотрела на горничную и прошла вслед за ней в темный коридор, который освещала лишь одна тусклая свеча.

– Меня радует твоя преданность делу, – произнесла она. – Я щедро тебя за это отблагодарю.

– Я преследую не столько деньги, сколько желание избавиться от назойливой дамы. Она кружит сенатору голову, и я вижу, каким взглядом он смотрит на нее. Больше чем уверена, что эта самозванка хочет лишь претендовать на имущество Фоскарини. От нее ничего хорошего ждать не приходится. С тех пор как она появилась, я нахожусь под непрестанным контролем. Ее поведение просто несносно и непозволительно для венецианского общества. Меня же сенатор то и дело отчитывает, словно она ему доносит что-то о моей работе. Помимо этого, прежде сенатор мне доверял управление палаццо в его отсутствие. Теперь же все изменилось…

Марго с невероятным удовольствием замечала, что Урсула говорила о Каролине с отвращением, светившимся в ее глазах презрительными искорками. Это свидетельствовало о том, что куртизанка обрела надежного союзника в своих целях.

– Заверяю, Урсула, что в следующий раз я не опоздаю на нашу встречу, – промолвила Маргарита и сладко зевнула. – Так случилось, что ненасытный синьор Колабсо задержал меня шальными ласками.

Она знала, что богобоязненная Урсула отреагирует на это с отвращением. И ее порадовал надменный взгляд горничной, содержащий в себе некое осуждение.

– Мне не интересно ваше прелюбодеяние, – спокойно ответила она и направилась со свечой по коридору.

– Да ты мне завидуешь, дорогая! – произнесла Маргарита, уверенная в том, что Урсуле очень даже любопытны ее похождения, – уж излишне театральным смотрелся ее брезгливый взгляд.

– Не говорите такого, ради Христа, – воскликнула испуганно горничная и закрыла лицо руками. – Чему завидовать в вашем распутном и бездушном мире?

– Ну как же, – усмехнулась Марго, – ведь у меня имеется все, чего лишена ваша унылая и серая судьба, – мужчины, откровенная красота и чувственность, которая позволяет вкушать все наслаждения этой беспечной жизни.

Внезапно остановившись, Урсула обернулась к куртизанке, освещая свечой их лица.

– Вы безрассудны и глупы, Маргарита, если полагаете, что каждая женщина завидует вам. Вы сейчас перечислили лишь физические блага, которыми довольствуется ваше тело. А что же вы можете сказать о своей душе?

Маргарита заметила, что, невзирая на объединяющие их цели, они остаются абсолютно разными людьми.

– Моя душа безмерно радуется тому, что имеет, – со смехом ответила куртизанка.

– Тогда довольствуйтесь своей жизнью, – служанка говорила с едва сдерживаемым гневом, скрывающим в себе намерения открыть свою праведную сущность, четко следующую духовным требованиям. – Но не смейте отождествлять ее с моей!

Марго поняла, что беседовать на эту тему с чопорной служанкой не имеет смысла, поэтому смолкла, дабы не раздувать конфликт, который ей абсолютно ни к чему.

Они вошли в кабинет сенатора, и Урсула поставила свечу на письменный стол.

– Вас привела сюда лишь рассеянность сенатора Фоскарини, овладевшая в последнее время его твердым разумом. Просто удивительно, что он в этот раз необдуманно забыл ключ от кабинета в гостиной. Я нашла его, когда прибирала. Мне неизвестно, что вы намереваетесь здесь найти, – промолвила горничная, нервно переминая в руках краешек фартука, – но вам удастся это с большим успехом, чем мне. У вас есть немного времени, затем вам лучше будет удалиться.

С этими словами служанка отошла в сторону, чтобы не мешать куртизанке в поисках.

Как и любой женщине, Марго было известно, что кабинет – это мужское хранилище великих тайн и невероятно важных вещей, которые могут стать свидетельством о ценных событиях в жизни его хозяина. Если Адриано намеревается жениться на этой самозванке, то наверняка он готовит какие-то документы о дальнейшем сотрудничестве с флорентийцами, которые могут стать весьма выгодными союзниками для Венеции. И, невзирая на то, что торговый союз между Светлейшей и Святейшей[15] уже давно имеет продуктивные результаты, дополнительные меры по укреплению отношений сыграют на руку обеим республикам. Этим и руководствовалась Маргарита, не желающая даже думать о свадьбе сенатора.

И теперь в надежде, что ей удастся раскрыть завесу тайны пребывания Каролины в этом доме, она буквально перерывала кабинет Адриано в поисках хотя бы какой-нибудь мелкой зацепки. И ее негодование нарастало с количеством пересмотренных вещей и документов. Отступив от полок, Марго решила осмотреть стол сенатора, хотя очень сомневалась, что он будет держать что-либо на таком видном месте. Единственная надежда теплилась на содержание ящика в столе, но от него необходим был ключ, который сенатор не выпускал из своей власти, куда бы сам ни направлялся.

Марго присела за стол и приподняла два журнала, исписанных писарем Адриано преимущественно какими-то цифрами, как тут ей в руки попалась записка – небольшой клочок бумаги с несколькими наименованиями.

– Не могу понять, что это, – Марго с удивлением нахмурила тоненькие брови, читая список. – Записка исписана рукой Адриано… Похоже на названия книжных изданий.

– Возможно, это книги, которые читала синьорина, – предположила Урсула.

– Она имеет наглость читать в то время, как церковь пытается задавить в даме стремление к образованию? – скривилась Маргарита, изумляясь самовольству Каролины. Хотя куда больше ее поразила смелость этой странной особы.

– Она часто пренебрегает требованиями духовенства, – заметила с тем же презрением Урсула. – И это свидетельствует о еще большей опасности, которую она с собой несет.

– Где хранится большая часть книг из его библиотеки?

– Синьорина имела доступ лишь к тем, что в гостиной.

Тихонько прокравшись в гостиную, Марго бросила взгляд на книжные полки. Ей вздумалось проверить этот немногочисленный список, и она принялась за поиски издания. Урсула не понимала, зачем куртизанка впустую тратит свое время, но молчала, не желая вмешиваться в ее действа. Неожиданно и для одной, и для другой из первой же книги, найденной Маргаритой, выпала бумага. Куртизанка подняла лист, развернула его и поднесла поближе к свече. «Дорогая моя сестра Изольда…» – Марго оторвалась от чтения.

– Кем приходится Изольда? – спросила она у служанки.

– Она просила как-то меня направить этой особе письмо в Миланское герцогство, – ответила Урсула. – Я отдала его Витторио Армази. Больше ничего мне не известно.

– Это, должно быть, черновик, – предположила Маргарита, заметив в последних словах какие-то исправления. – Странно… – она пробежалась по письму глазами. – Должно быть, это ее сестра… Генуя?

Маргарита изумленно округлила глаза и принялась читать письмо внимательней.

– Похоже, она отнюдь не родственница Адриано, – победным шепотом произнесла она.

Урсула видела только расплывшуюся улыбку куртизанки, но услышать слова ей не довелось.

– Простите, я не расслышала….

– Ничего-ничего, – в тоне Марго чувствовалось напускное безразличие, и Урсула ощутила его, – сдается, письмо не несет особой ценности.

В действительности она хотела скрыть от служанки важную информацию во избежание ее распространения.

– Не принимайте меня за дуру, – с недовольством произнесла Урсула. – Не забывайте, что здесь вы оказались благодаря мне. А ведь в следующий раз я могу вас и не впустить.

– Я не могу пока сказать, насколько эта информация может оказаться для нас полезной, – с оправданием объяснила та. – Когда я все выясню, мы непременно с тобой все обсудим. Теперь выведи меня отсюда, скоро рассвет, и твоя «свита» начнет пробуждаться. Благодарю за гостеприимство.

Во взгляде Маргариты читалось ликование, и Урсула понимала, что впустила куртизанку в дом не напрасно…

Адриано недовольно поморщился, увидев вдали спускающуюся к морю Каролину, облаченную в фисташково-коричневый костюм для верховой езды. Что могло заставить синьорину Диакометти подняться в такую рань, он поначалу даже не смог предположить. Но это, несомненно, должно быть нечто особое для самой Каролины и плодов воображения ее богатой на выдумки головы.

Адриано бросил снасти на землю и поправил поля шляпы, заинтересованно всматриваясь туда, откуда появилась синьорина. Делая вид, что увлечен сборами, Нери исподлобья наблюдал за дамой, с мечтанием в глазах идущей по песочному побережью, и насупленным сенатором.

– Только не говорите мне, что вы намереваетесь отправиться с нами на рыбалку, – произнес Адриано.

Ее губы засветились в лукавой улыбке.

– Синьорина, это уже перебор, – строго отрезал сенатор. – Ваша кормилица выгрызет мне макушку, если узнает.

– Я ей сказала, что отправилась на утреннюю прогулку по побережью, – невозмутимо отметила Каролина.

– Вот этим вы как раз и займетесь, – подчеркнул Адриано, продолжая собирать рыбацкую лодку в дорогу.

– Только один раз, – она смотрела на него с мольбой согласиться на ее безумную идею.

Адриано недовольно сдвинул брови.

– Не думаю, что я должен объяснять вам, что рыбалка – это не должное занятие для синьорины… Многие венецианцы с порицанием посматривают даже на меня, не понимая мое увлечение ловлей рыбы. А что тогда говорить о даме? Даже не пытайтесь меня переубедить!

Его четкий тембр и однозначный отпор свидетельствовали о том, что победу над ним она сегодня не одержит.

Каролина безмолвно наблюдала за сенатором, скидывающим снасти в рыбацкую лодку, и отмечала про себя все превосходств о его крепкого тела, сгибающегося под нелегкой ношей снастей и прочей требухи, которую мужчины считают необходимостью на рыбалке. Все, что украшало мужественный торс Адриано, – это скромное брэ, выставляющее напоказ загорелые мужские ноги, и свободная рубаха, развязанная шнуровка которой частично выставила напоказ обнаженную мускулистую грудь. Похоже, что сенатор вполне комфортно чувствует себя, собираясь на отдых, который многие патриции сочли бы чрезмерным простодушием, однако его это ничуть не смущало.

– Вы настырно не отходите от меня, синьорина? – спросил он, не глядя на нее.

– Простите, Адриано, позвольте хотя бы проводить вас. Вы сегодня развлечетесь вволю, – с какой-то даже завистью в голосе произнесла она.

– Неужели вы занимались и ловом рыбы? – с поражением спросил он.

Каролина видела, как его сощуренные глаза рассматривают ее из-под полей шляпы.

– Несколько раз, в детстве, – в ее голосе звучала даже некая гордость.

– И доставали мидии из склизких и тягучих водорослей?

Каролина поняла, что Адриано пытается вызвать в ней чувство брезгливости к дарам моря, но она не собиралась ему уступать в ехидстве и лукаво приподняла тоненькие брови.

– Залазила в воду по колено, держась руками за скалы, и доставала мидии из мерзких зеленых водорослей, – с улыбкой ответила она.

– Потрясающая дама, – послышался тихий голос Нери, который будто разговаривал сам с собой.

Адриано подошел к ней и с улыбкой посмотрел в ее сияющие глаза, так прекрасно гармонирующие с утренним безоблачным небом.

– Каролина, молю вас, оставьте в себе хотя бы долю знатной дамы, которая соблюдает общепринятый этикет, – она заметила, что он снова иронизирует.

– Вы посмеиваетесь надо мной? – обиженно отметила она.

– Ну что вы? Значительно больше восхищаюсь. Просто рыбалка – это не женских рук дело, – он взял ее руку в свою и посмотрел на тоненькие беленькие пальчики. – Вы – Божье с оздание, Каролина. Я не могу позволить, чтобы на вас появилась хотя бы мелкая царапина от панциря мидий или же острых к амней.

Он прикоснулся губами к ее пальчикам, пронзительно глядя в ее глаза. Этот жест вызвал на ее лице умиление, покрытое смущенным румянцем.

– Лучше отправляйтесь в мой сад и наслаждайтесь чтением «Одержимых любовной тайной».

Она услышала в его голосе нескрываемый сарказм и ощутила, как сердце в груди учащенно затрепетало.

Адриано заметил ее волнение и лукаво улыбнулся.

– Мне не терпится узнать, чем закончится эта удивительная история.

Он видел, как ее сразил глубокий и томный вздох, и легкая улыбка скользнула по алым устам.

– Как изволите, сенатор, – она покорно склонила перед ним золотистую головку. – Я и сама сгораю от любопытства.

Синьорина Диакометти видела, как лодка отстала от берега, а Нери схватил весла и принялся грести вдоль суши, очевидно, стараясь не заплывать в море особенно далеко. До тех пор, пока рыбацкая лодка не скрылась за зеленым мысом, покрытым казавшейся издали бархатной травой, она не могла оторвать от нее свой мечтательный взгляд.

«Ох, уж этот сенатор! – возмущалась Каролина сама себе. – Он ведь прекрасно понял, о чем шла речь, когда мы беседовали в бельведере, но упорно продолжает играть в глупого несведущего человека. Что, кстати, получается у него без особенного таланта».

Разумеется, Каролина не желала уступать ему в этой игре, поэтому намеревалась поддержать это поразительное кокетство, которое заставляет кровь стынуть в ее жилах от ожидания. Это ожидание создано им, Адриано, для того, чтобы суметь искусно овладеть ее сердцем. И она это начинала понимать.

Синьорина томно вздохнула и посмотрела в даль спокойного, бирюзово-синего моря, невероятно подходящего для рыбалки. Окинув взглядом каменистый утес, располагающийся в нескольких сотнях шагах от виллы Адриано, Каролина заинтересованно присмотрелась. Он выступал далеко в море, беспощадно разбивая волны на пути к берегу, превращая их в мелкие хрустальные брызги, переливающиеся в лучах полуденного солнца. Сейчас становилось довольно жарко, но после обеда Каролина намеревалась посетить это дивное место, чтобы из него понаблюдать за лодкой Адриано.

Она ждала его с таким нетерпением, будто уехал он много месяцев назад, и их разлука успела стать для нее долгим и мучительным бременем. Удивительно, что кратковременное расставание вызывает в ней столько эмоций, тогда как совсем недавно она вполне спокойно ожидала его в стенах венецианского дворца. К ней приходило осознание того, что Адриано из мужчины, сочетавшего в себе объект ее симпатии и женского любопытства, превращается в человека, на которого ее сердце возлагает великие надежды. Порой ее сковывал страх, что это может обернуться для нее разочарованием – ей неведомы его чувства наверняка. Но его беспокойство за ее жизнь, красноречивое общение, взгляд в ее сторону, да и попросту ее пребывание в этой республике можно объяснить лишь одним предположением: Адриано Фоскарини, вероятнее всего, и есть человек ее судьбы.

Да, в отличие от него самого, она даже не колебалась в своих выводах и, полагаясь лишь на славную женскую интуицию и отголоски сердца, прекрасно осознавала, что она отдана этому человеку. Все, о чем она думала прежде, – все ее сомнения и страхи остались в прошлом. Теперь ее мысли одолевали лишь вопросы о том, какой самый короткий путь может она выбрать на пути к сердцу Адриано, которое могло остыть из-за ее несносного поведения? О каком переезде во Францию или Геную может идти речь, когда ее волнует сейчас только этот мужчина, который сможет стать ее лишь в том случае, если она исправит себя?

Медленной походкой, в которой ощущалась некоторая осторожность, Каролина все же прошла к обрыву с книгой в руке, откуда морская гладь развернулась перед ней, словно на ладони. Волны, шумящие под ее ногами и разбивающиеся вдребезги об острый угол скалы, лишь успокаивали ее взволнованно сердце. Каролина задумчиво присела на край утеса и свесила ноги над шумящим морем, лаская свой взор теми дарами, которыми наградила человечество сама природа. «Нет, не природа, – поправили бы ее представители духовенства, – Сам Господь».

Для себя она отмечала, что невероятно редко вспоминает о Везде сущем! И только сейчас в ее памяти всплыл момент, когда она молилась Богу о любви… И… Он ведь услышал ее! Господь свел их с Адриано вместе, и теперь они будут вместе, несмотря ни на что! Да, они понесли много потерь, прежде чем свершилось это чудо, но все-таки их души оказались сейчас в непреодолимой близости и теперь только им делать выбор: остаться вместе и научиться дарить свои чувства друг другу или же потерять один другого навсегда.

Она посмотрела на книгу, которую сжимали ее руки. Ее не напрасно посетили религиозные мысли, ибо сегодня она намеревалась приняться за вторичное прочтение Библии. Впервые в жизни Священное писание вызвало в ней интерес, и то лишь благодаря тому, что это произошло по ее воле, а не по чьему-то велению. Быть может, ею помыкала образованность самого сенатора, ведь ей приходилось восхищаться его трактовкой Библейских учений. К тому же этого просило ее сердце… Но отчего же? Поэтому, вверив себя своему внутреннему чутью и продолжая сидеть на краю обрыва, Каролина раскрыла перед собой Библию, чтобы погрузиться в чтение.

Спустя какое-то время, когда день перешел за полдень, в морском просторе показалась рыбацкая лодка Адриано. Сенатор стоял во весь рост, держась за поля шляпы и глядя на сидящую высоко над морем Каролину, которая дожидалась их приближения к берегу.

– Нери, ты вчера пытался заметить мое несправедливое отношение к гостье. Полюбуйся на эту девчонку! – рассерженно выдохнул Адриано, и угрюмо гребущий веслами испанец с оживлением заметил, что сенатор едва сдерживается, чтобы не выругаться. – Синьорина Диакометти, дама из высшего сословия, сидит на самом краю обрыва и занимается чтением наверняка какой-нибудь красноречивой книги. Ничего из этого ей не позволительно!

Нери криво улыбнулся, посмотрев, как Каролина поднялась на ноги, не отступая от края обрыва, и смотрела на приближающуюся лодку.

– Она обезумела, – процедил сквозь зубы Адриано. – Она даже не думает, что земля может посунуться и…

Нери услышал тяжелый и взволнованный вздох сенатора, заметил напрягшиеся желваки на лице Адриано и произнес:

– Осмелюсь заметить, сенатор, что вас и привлекает в ней то, что она не соблюдает эти ваши аристократические нормы. Она просто живет.

Адриано ничего не ответил на слова Нери, а лишь внимательно наблюдал, как Каролина направилась к каменистому спуску, ведущему на берег моря. И впрямь, он почему-то стал замечать ее поведение, порой возмущаясь ему, словно имел право делать ей замечание. Да ладно с этими нормами и манерами! Он давно опустил из их общения какие-либо требования к ней. Осуждение в нем возникает словно по привычке, внедренной в сознание человека обществом.

Уже на берегу, увидев приближающуюся Каролину, сенатор готов был отчитать ее за пренебрежительное отношение к тому, что он считает истинной ценностью в своей судьбе – ее жизни. Но эти прекрасные взволнованные глаза, растрепанные поднявшимся морским ветерком золотистые локоны и легкая улыбка на алых губах не позволили ему произнести даже звука в упрек ее неосторожному поведению.

– Наконец-то, сенатор! Я волновалась о вас… – промолвила Каролина, глядя на приближающегося Адриано.

Тот лишь окатил ее рассерженным взглядом, словно ледяной водой.

– Ваша жизнь, очевидно, совершенно не имеет для вас ценности, если вы даже не подумали об опасности, когда спокойно проводили время на краю этого утеса!

Он тяжело задышал то ли от возмущения, то ли от тяжелой ноши, которую выгружал из лодки на берег.

Каролина пронзительно посмотрела в горящие влюбленным гневом карие глаза и распознала в них, словно в отражении, сводящие с ума чувства собственного сердца. Ее обыкновенное ритмичное дыхание нарушалось силой биения страстных чувств, исходящих от Адриано.

– Признаться, я не подумала об опасности. Мне бывает чуждо ощущение страха перед риском, – виновато отметила она. – Прошу прощения, сенатор, если заставила вас взволноваться.

Разумеется, это были лишь вынужденные объяснения и извинения. На самом деле ее безумно радовал тот факт, что Адриано выразил свое беспокойство о ней.

Он лишь тяжело вздохнул и отвернулся к лодке, чтобы помочь Нери разобраться с уловом и рыболовными снастями.

– Как я погляжу, вы не в духе, сенатор. Как улов? – спросила несмело Каролина, и сенатор свалил у ее ног небольшой мешок с мидиями и устрицами.

– И ваш любимый лангуст тоже послужит сегодня неплохим украшением вечерней трапезы, – он прекрасно помнил, что Каролина любит запеченное блюдо из мяса омаров.

– Простите меня за очевидную дерзость, Адриано, но я хотела… – она несмело, словно провинившийся ребенок смотрела на него, но все же решилась продолжить. – Я хотела… осмелиться просить вас устроить небольшой пикник и пожарить мидии на костре на берегу моря.

Адриано едва сдержал доброжелательную улыбку, которую вызвала у него взволнованность синьорины, и опустил глаза.

– Я буду иметь в виду ваше предложение, – спокойно произнес он, продолжая заниматься своими делами. – Только с условием, что вы не станете геройствовать и вести себя неподобающим образом. Кстати, синьорина, – она заметила в его взгляде уже знакомую иронию и приготовилась выслушать саркастические замечания сенатора, – меня невероятно радует тот факт, что в мое отсутствие виллу не разразил гром Небес за вашу опрометчивость, которая так часто сопровождает ваши поступки. Ибо ваше чарующее своеволие способно нарушить терпение и самого Господа.

Она тяжело задышала от негодования, которым наполнилось ее сердце.

– Пока я держу все в своей власти, – язвительно ответила она. – Но если вы и впредь будете говорить мне такие обидные речи, я сделаю все, чтобы спровоцировать гром среди ясного неба.

Адриано тихо рассмеялся.

– Звучит, как угроза, последствий которой следует остерегаться. Быть может, вы осмелитесь продемонстрировать мне нечто подобное этим вечером? – эти слова были шуткой, но Каролина все же обиделась на них.

– За что же вы так не любите меня? – с напускной мольбой в голосе спросила она.

«Напротив, даже очень люблю!» – ответило на ее порицание его сердце.

Он не стал заострять внимание на ее словах, а лишь обратил взгляд на издание, которое сжимали ее руки. Адриано аккуратно взял книгу.

– Библия? – изумление читалось в его глазах. – Вы продолжаете меня поражать, Каролина! Я уж и не думал, что подобные вещи окажутся в ваших руках.

– Когда-то вы сравнивали меня с ангелами, а сейчас совсем разуверились в моей духовности? – она увидела, что могла сразить его своими словами, и его глаза растерянно забегали по сторонам.

«Разве я ей говорил об ангелах? – принялся вспоминать он. – Это ведь все звучало в ее отсутствие…» Адриано лишь видел, что она ликовала – это читалось в отражении ее глаз.

– Я не разуверился, моя дорогая, – он быстро нашелся и вернул ей Библию. – Просто я ожидал увидеть другую книгу. Нери, я пойду готовиться к ужину, а ты через час разведи костер. Синьорина жаждет насладиться вкусом запеченных мидий, перемешанным с соленым бризом.

– Да, это должно быть невероятно вкусно, – с улыбкой ответила она и направилась на виллу, чтобы подготовиться к ужину.

Когда Каролина спустилась на побережье, то смогла наблюдать весьма приятную ее глазам картину: посреди пляжа прислуга поставила упрощенный шатер с наброшенной поверх балок тяжелой тканью. Под шатром стоял невероятно низкий столик, украшенный росписями в византийском стиле, а с обеих сторон на подстилке лежали небольшие бархатные подушечки для сидения. На столе уже стоял свежеприготовленный гарнир из риса и овощей, приготовленных служанкой Дианой по велению Каролины. Адриано стоял у костра неподалеку от шатра. Она подошла к нему ближе, укрываясь от легкой дымовой завесы.

Прямо с раскаленных, аккуратно уложенных прутьев, на которых готовился продукт его улова, Адриано взял уже поджаренную мидию и, слегка остудив, раскрыл для Каролины и протянул ей. Она аккуратно приняла сморщенный от огня кусочек мяса розоватого цвета и попробовала его на вкус. Прокопченные дымом костра мидии оказались гораздо вкуснее и нежнее, чем те, которые Каролина ела со сковороды поваров.

Нери, следивший за приготовлением лангуста на своем мангале, время от времени бросал свой испанский взгляд на отношения, которые развивались отнюдь не родственно.

– Невероятно вкусные мидии, – произнесла Каролина и с улыбкой посмотрела на Адриано.

– Ваше предложение оказалось как нельзя кстати: сегодня прекрасный вечер, – сказал Адриано и посмотрел в небо.

Оно было чистым и лишь на восток к горизонту начинали вырисовываться облака.

– Но это не все, чего бы мне хотелось этим вечером, – промолвила Каролина и с кокетливым молением посмотрела на своего спутника.

– Правда? И что же еще посетило ваше ненасытное воображение?

– Я хотела бы вас попросить после ужина прогуляться на лодке по каналу, чтобы осмотреть некоторые достопримечательности Местре.

– Ох, синьорина, я виноват перед вами, – вздохнул Адриано. – Мне следовало попросить Беатрису, чтобы она прогулялась с вами в город и показала его потрясающие достопримечательности. Вы совсем затосковали в одиночестве, пока я занимался ловлей рыбы. Хорошо, сегодня мы с вами начнем прогулку и с речной глади осмотрим прекрасные берега этого дивного городка, а завтра моя кузина покажет вам все историческое богатство Местре на суше.

– Как изволите, ваша милость, – ответила кокетливо Каролина и присела перед ним в реверансе.

Он удивленно приподнял брови.

– Прошу прощения, синьорина, что за формальности? – с усмешкой произнес он.

– Это кокетство, сенатор. Вы обладаете этим мастерством куда лучше меня!

– Нери, приготовь прогулочную лодку для нас с синьориной, – отвлекся сенатор. – Немного позднее мы хотим пройтись по местным каналам и реке.

Адриано пригласил ее к столу, на котором красовался уже поставленный прислугой запеченный омар и поджаренные устрицы.

– В предвкушении этого вечера я сгорала от желания отведать дары моря, принесенные вами, – взгляд Каролины жадно бегал по столу.

– Я и сам невероятно голоден, – произнес Адриано, хватая с блюда недавно приготовленные устрицы. – Немногим позднее Нери принесет и мидии.

Удивительно раскрепощенная атмосфера царила между ними в этот невероятный вечер. Адриано замечал в поведении Каролины непривычную для нее непосредственность при общении с ним. Они избегали своих сословных званий и называли друг друга по именам – он так давно желал этого. Каролина дарила ему свою улыбку, невероятно добродушную, игриво прячущуюся за смущенные уста. Он же пытался скрыть восхищение, которым предательски сиял его жгучий взгляд.

– Прекрасный вечер, – довольно произнесла Каролина, когда ужин был съеден, а она, желая прогуляться к морю, встала из-за стола.

Отойдя ближе к шумящим волнам, она любовалась горизонтом, на котором вырисовывались два корабля, направляющихся в порт Местре. Адриано завороженно поглощал взглядом ее изящ ный стан, обрамленный оранжевым светом солнечных лучей, предвкушающих час своего исчезновения за горизонтом. Легкий ветерок развевал ее золотистые локоны, временами спадающие на ее плечи и прикрывающие обнаженную белую кожу на полуоткрытом декольте. Лукавый взгляд Каролины отражал небосвод с небрежно разбросанными по нему облаками, растянутыми, словно кистью художника на голубом холсте.

– Вечер воистину прекрасен! И его невероятно украшает ваше присутствие, – промолвил Адриано и остановился подле нее.

– И что же во мне такого очаровывающего? – спросила она, нескромно рассчитывая на комплимент.

– Рядом с вами я познаю то, что прежде от женщин не смел даже надеяться ощутить.

Она одарила его изумлением в глазах, ощущая внутри себя радостный трепет влюбленного сердца. Этот вечер непременно их сблизит! Она применит для этого все обаяние, которым ей доводится обладать.

– И чем же я вас поразила более всего? – заискивающе спросила она.

– Вашей невероятной способностью совмещать в себе рвение к авантюризму с мягкой женственностью.

Каролина звонко рассмеялась, и ее смех заставил Адриано невольно улыбнуться. Его завороженный взгляд устремился в ее небесно-голубые глаза. Ее уста, расплывшиеся в такой душевной улыбке, словно манили его, и рука сенатора дрогнула на пути к ее раскрасневшемуся от смущения лицу. Адриано как-то несмело прикоснулся ладонью к ее щеке, и девичья кожа показалась ему необыкновенно бархатистой и нежной. Каролина застыла, изумленно глядя в глаза Адриано, слегка приоткрыв онемевшие алые губки и вновь испытывая это дивное ощущение – словно бабочки щекочут ее изнутри.

Нери, вернувшийся на побережье, чтобы сообщить о выполнении им веления господина, остановился неподалеку от пары, внимательно наблюдая за движениями хозяина и улавливая обходительные жесты в его исполнении. И все-таки сенатор решил приударить за своей родственницей! Нери с довольством ухмыльнулся тому, что сумел предугадать намерения Фоскарини.

Но Адриано и Каролина словно забыли о присутствии назойливой прислуги. Казалось, они продолжали отчаянные попытки одним лишь чувственным взором проникнуть в мысли друг друга. Каролина таяла от огненного блеска его глаз, пронизывающих ее сердце горящей стрелой, несущей в себе любовное пламя. И с невероятной радостью она заметила, что влюбленные блики в них все же присутствуют. Взор сенатора, исполненный пьянящей чувственностью, становился для нее не просто свидетельством его чувств к ней, но и смыслом жизни, который она не так давно обрела.

Адриано же с изумлением замечал, что Каролина продолжает изумлять его переменами в себе. Невзирая на ее ребяческое поведение, которое изредка дает о себе знать ее неугомонная душа, та поразительная женственная красота и великодушная мягкость, которая делает женщину способной на чувства, выражалась в ней все сильнее и сильнее. Это не переставало его восхищать. Порой мысленно он даже преклонялся перед ее талантами, сумевшими вызвать в нем всплеск чувств, способных породить саму любовь – такую подлинную и всепоглощающую.

В этот самый момент, романтический и чувственный, через руку Адриано, устремленную к лицу своей возлюбленной, рухнуло что-то мягкое, но увесистое. В один миг сенатор и синьорина испытали это мерзкое ощущение, когда с парящих облаков так беспощадно сбрасывают на землю.

– Сенатор Фоскарини, набросьте на синьорину упелянд! – хриплым и невероятно яростным тоном приказала Палома, с ловно она царица, а перед ней стоял паж. – Неужто вы не замечаете, что холодает?

Поначалу Адриано просто опешил. Но властное поведение кормилицы Каролины отнюдь не разозлило его, а вновь увеселило, и он тихо расхохотался, разворачивая верхнюю накидку для Каролины. Бедная Палома понимает, что ее хозяйка становится пленницей его обольстительных чар и что есть силы старается спасти ту от неминуемой нравственной гибели.

Но Каролина явно не оценила такого рвения кормилицы. Ее лицо сковала гримаса негодования и, сомкнув губы, она едва выдавила из себя слова:

– Адриано, Богом молю, немедленно увезите меня отсюда! Иначе я обезумею от этого дерзкого попечительства!

Ее уста едва сдерживали в себе вырывающийся наружу рассерженный крик. Но лицо Адриано сияло в наблюдении за комичной сценой, и он лишь шутливо проговорил:

– Неужто вы желаете, чтобы ваша кормилица сожгла меня этой ночью?

Эта фраза смогла разрядить обстановку, и Каролина тихо рассмеялась.

– Нет! Что вы, Адриано? Но если вы меня немедля не увезете, то боюсь, что это придется сделать мне.

И тут же она направилась к лошади, уже приготовленной для них Нери.

– Ваша милость, лодка стоит в устье реки, – сказал он, обращаясь к сенатору. – Лошадь поможет вам добраться туда, синьорине будет тяжело передвигаться по песку, – его взгляд скользнул на ноги Каролины, обутые в туфли на платформе, – хоть это и совсем рядом.

Адриано помог взобраться Каролине в седло, и сам последовал тому же примеру. Он повернул лошадь к возмущенной Паломе, которая, уперев руки в боки, провожала их рассерженным взглядом. Каролина наградила ее победной улыбкой, а Адриано крикнул:

– Я обещаю тебе, Палома, что верну ее в целости и сохранности сразу после заката солнца, – весело произнес он и бросил взгляд на запад. – Полагаю, что пара часов у нас имеется.

Адриано любовался профилем Каролины, глядящей бесцельно вдаль, когда они умостились в лодке, дабы насладиться продолжением этого магического вечера. Его взгляд скользнул по ее гордо выпрямленной осанке. Сложенные на коленях пальчики беспокойно теребили атласную оборку упелянда. Ее взгляд блуждал по окрестностям, словно в ожидании какого-то чуда, которое вот-вот должно свершиться. Улыбка тронула лишь уголки ее алых губ, но ему казалось, что ее душа уже парит в небесах в предвкушении услады. Поразительно, но внутри себя он испытывал именно то, что так отражал облик великолепной Каролины.

– Прошу простить, Каролина, вы заставили меня врасплох своим предложением, поэтому мне не удалось подготовить лодку к прогулке должны образом. Как видите, здесь нет бархатных подушек и мягких сидений, поэтому вашим прекрасным изгибам тела придется согласиться с неудобной и невероятно твердой опорой.

Ему хотелось отвлечь ее от разглядывания местного пейзажа и ощутить на себе проницательный взгляд игривых глаз. Инстинктивно она повиновалась его желаниям и устремила свой взор на него.

– Единственное неудобство, которого мне хотелось избежать, – это назойливый контроль чужих глаз, – с улыбкой промолвила она. – А все остальное я в настроении пережить.

Они отплыли уже далеко от виллы, наслаждаясь с середины реки красочными берегами города Местре. Сенатор наблюдал, как синьорина менялась в выражении своего взора: ее глаза то постигал радостный блеск, искрившийся непринужденностью и откровением, то оберегала задумчивость, такая таинственная и глубокая, что Адриано хотелось бесцеремонно посетить мысли своей очаровательной спу тницы. Малейшее движение этой женщины вызывало в нем неподдельное восхищение, и ему все меньше хотелось себя контролировать.

– Мне неловко перед вами, Адриано, – внезапно проговорила она и устремила на него взгляд.

Сенатор заметил, что она готова пролить слезы.

– И за что же вам так неловко, дорогая моя, что ваши глаза оказались на мокром месте? – изумился он.

– Вы спасли мне жизнь, предоставили кров и еду, балуете меня роскошью и такими прекрасными моментами, которыми ранее я не смела наслаждаться… А я даже ничего не могу вам дать взамен, чтобы отблагодарить.

«Твое сердце станет невероятно подходящим подарком», – произнес он внутри себя.

– Вас не должно это беспокоить. Я делал это по своей воле, и улыбка на ваших устах вызывает в моем сердце чувство умиротворения и даже некоторого счастья.

Она изумилась. Из него буквально льется откровение, будто его душа стремится исповедаться.

В этот момент их слегка качнуло, и ей в ноги что-то скатилось. Адриано бросил весла и с интересом устремил взор на дно лодки. Нагнувшись, он достал бутыль вина.

– Мерзавец Нери, – Адриано рассмеялся, – за спиной хозяина пытается скрыть следы своих грехов.

Каролина улыбнулась, но при виде алкоголя тут же вспомнила, что оно послужило отнюдь не в ее пользу, когда они с Адриано прогуливались в лагуне.

– Полагаю, здесь должны быть и бокалы. Этот распутник никогда не пьет в одиночку, – иронично промолвил сенатор и опустил руки под свое сиденье.

– Нет-нет, Адриано, что вы, – Каролина отрицательно закачала головой. – Я не могу пить… Нет необходимости…

– Что так? – улыбнулся он. – Вы не желаете мне более поведать тайны своего сердца?

Ее щеки загорелись смущенным румянцем, но она тут же вспомнила, что сенатор и сам-то отнюдь не безвинный.

– С тех пор, как вы похитили меня с моей родины, я стала пленницей обстоятельств, – отметила она. – Вместе с тем вы и лишили мое сердце права выбора.

Потрясающие, неожиданные и красноречивые слова вновь поразили Адриано. Но его замешательство было мгновенным, как, впрочем, и всегда.

– Я не мог подумать, – промолвил он, наливая вино в найденную глиняную кружку, – что мой поступок повлечет за собой столько непредвиденных последствий.

Она заметила в его взгляде гремучую смесь чувств, разгорающихся и в ее собственном сердце, подобно пламени, осторожно охватывающем его (сердце) горячими языками. Все, чего хотелось Каролине в тот момент, так это подлить в это пламя горючего, чтобы оно вспыхнуло и разгорелось до всепоглощающих масштабов.

Адриано же снова наслаждался ее красотой, готовясь упиваться ею, словно вином из драгоценного сосуда. Она прекрасна и изящ на, как красота Венеции, и в то же время непредсказуема, как погода в этой удивительной стране.

Каролина отхлебнула из кружки в тот момент, когда откуда-то взявшийся порывистый ветер всколыхнул воду в реке, пронося по ее поверхности мелкую рябь. Адриано посмотрел на небо, которое внезапно затянулось двумя небольшими, но темными тучами. Далее на запад небосвод покрывало черное облако, рассекаемое мелкими молниями.

– Совершенно непредсказуемая погода в этой республике, – недовольно выругался он. – Мы выбрали не самое подходящее время для прогулки. Сейчас начнется гроза.

Каролина посмотрела в грозное небо.

– Очевидно, я все же спровоцировала гнев Всевышнего, – шутливо произнесла она. – Должно быть, это какое-то предостережение?

– Ветер начался, похоже на бурю, – недовольно сказал Адриано.

– Меня это не пугает, когда рядом вы, – с улыбкой ответила она. – Я не думаю, что непогода и впрямь настигнет нас.

Она выглядела абсолютно спокойной и расслабленной, когда Адриано напряженно осматривал берег, что говорило о его страхе за жизнь. За ее жизнь.

– Вам, и впрямь, чужды страхи перед риском, – заметил он и улыбнулся.

С поспешностью сенатор принялся грести к берегу.

– Адриано, раз уж вы налили, давайте выпьем вина, а затем вы нас доставите к прекрасным берегам этого города, – Каролина протянула один из бокалов.

Он послушно отпустил весла, и лодка продолжила плыть по течению.

– Мне всегда было интересно, – произнес сенатор, с любопытством глядя на нее, – в обществе своих строгих родителей вы наверняка не пили вина. Но вот сдается мне, что в компании ваших друзей из крестьянской семьи вам это удавалось.

– Откуда это вы знаете такие подробности моей жизни? – она улыбнулась смущенной улыбкой.

– О-о, дорогая, я невероятно догадлив, – с иронией ответил он.

Каролина стыдливо опустила глаза и почувствовала, как горят ее щечки. Адриано с умилением улыбался, глядя на нее, но тут же его взгляд покрывался беспокойством, когда его глаза устремлялись в темнеющее небо.

– Это было один раз, – произнесла смущенно Каролина, расправляя атласные складки своего упелянда. – Маттео и Марко меня разыграли, сказав, что в кувшине сок. Как сейчас помню, кувшин глиняный такой, закрывался пробкой. Родители Маттео делали вино из розы. Я и приложилась к нему, совершенно не понимая, что там содержится алкоголь, – Каролина звонко рассмеялась, но сообразив, что ее смех раскатился по поверхности реки и был слышен едва ли не за милю, тут же прикрыла ротик рукой, испуганно оглядываясь по сторонам. – Тогда Палома долго не могла понять, почему я бормотала Бог весть что на уроках вышивания. Можете себе представить узоры от моей руки в тот день?

Адриано смотрел, как она задумчиво смотрела куда-то вдаль, водила пальчиками по бортику лодки. И он не мог удержаться, чтобы не опустить глаза на тяжело вздымающуюся от глубоких вздохов грудь, но, ощутив в себе непреодолимое растущее вожделение, вдруг понял, что совершил ошибку. Каролина не замечала этого, ибо ее взор устремился вдаль, и она тихо продолжала:

– Сейчас мне дико вспоминать своевольные проступки, ставшие следствием моего неповиновения отцовской воле. Диву даюсь, как герцог не отдал меня в монастырь, – у него были все основания для этого, – она отпила из бокала и ощутила, как очередной глоток вина согрел ее.

– Позвольте не согласиться с вами, синьорина. Ничего особенно зазорного я не вижу в ваших поступках, – промолвил сенатор и увидел ее удивленный взгляд.

– Адриано, это непозволительно и ужасно в нашем обществе. Мне ли вам об этом говорить? – промолвила она, пытаясь уловить растрепавшиеся ветром локоны.

– Быть может, утром я был бы отчасти согласен с вами. Сегодня Нери в ответ на мое замечание о вашем вольном поведении (да, я позволил себе это) сказал о том, что вы попросту живете, игнорируя общепринятые нормы, вынуждающие нас поступать по принуждению. И в его словах существует очень глубокий смысл. Ваша обаятельная простота настолько превосходит знатную гордость и пафос, которыми наделила нас жизнь, что вы вызываете завидное восхищение своими поступками. Ваши мечты умеют исполняться в ваших же мечтах, а затем осуществляются и в действительности, чему невообразимо завидовали бы ваши знатные подруги, знай они хотя бы малость того, что творится в вашей голове. Но самое главное в вас не это. Самое вызывающее в вас – это ваша смелость, с которой вы отстаиваете в обществе свое право на жизнь. И за это я вас безмерно уважаю, несмотря на то, что отношусь к представителям того самого сильного пола, который бездушно порабощает женщин своей властью.

В его глазах горело непритворное восхищение, которым он готов был осыпать ее, словно цветами из самого Рая. Каролина лишь смущенно улыбалась, чувствуя, как щеки загорелись жгучим румянцем.

– Все-таки я оказался прав насчет непогоды, Каролина. И нужно отметить дальновидность вашей кормилицы, неспроста притащившей вам упелянд.

– Да, Адриано, шторм неизбежен.

– Какой я глупец! – отчаянно воскликнул Адриано и с усердием нажал на весла. – Занимаюсь пустословием в тот момент, когда вас надобно сию минуту доставить на берег.

– Пустословием? – возмутилась Каролина.

Он с оправданием загримасничал.

– Я говорил сущую правду, но выбрал не самое подходящее для этого время.

С очередным порывом сильного ветра по реке прошли мелкие волны, а лодку Адриано и Каролины слегка качнуло. Она видела напряжение, которое вновь поразило сенатора.

– Адриано, не волнуйтесь, до берега осталось совсем немного, – спокойно произнесла она. – А на всякий случай, плавать я умею.

– Если вы захвораете, – выдохнул он, – я себе этого долго не смогу простить.

В этот самый момент на ее лицо упала большая дождевая капля и скатилась по щеке, словно слеза. Каролина смахнула ее, но вслед за ней посыпались еще и еще… Единственное, что ее согревало – это тепло от вина, которое отнюдь не казалось ей легким.

Адриано нажал на весла. Его беспокоило только то, что Каролина может продрогнуть под начинающимся ливнем. Покрывающа я его тело тонкая рубаха явно ничем не помогла бы даме. Небо буквально на глазах затянуло тучами и, казалось, ночь наступила гораздо ранее, чем ей предназначалось. Совсем недавно солнце находилось над горизонтом, готовясь опуститься в закат. Теперь же вокруг сгущалась кромешная тьма.

– Здесь поблизости должен быть собор, – произнес Адриано, оглядываясь по сторонам. – Мы могли бы переждать непогоду там. Возвращаться на виллу будет бездумно, поскольку мы продрогнем, пока доберемся.

Порывистый ветер трепал слегка намокшую рубаху на Адриано, выставляя напоказ загорелый торс. Взгляд Каролины невольно скользнул по его груди, где в напряжении играли его мышцы. Потоки ливня стекали по его телу, собираясь у изогнутого пояса в маленькую лужицу. И, несмотря на трагичность их ситуации, ничего не беспокоило ее в это мгновенье так, как его манящий к себе чувственностью образ.

Тем не менее, невзирая на усиленные старанья Адриано приблизиться к берегу как можно скорее, ливень настиг их на полпути, когда к суше оставалась всего пара десятков сухопутных шагов.

Вид озябшей Каролины приводил сенатора в негодование на самого себя: как можно было допустить такую оплошность и заставить мокнуть под холодным дождем это прелестное создание? Но, казалось, что ей приносило это все неимоверную усладу: подняв лицо к небу, она словно наслаждалась потоками прохладного ливня, изредка смахивая руками потоки с намокающих щек. Дождевые капли, спадающие с длинных локонов синьорины, тут же разбивались вдребезги и стремительно рассыпались по линиям ее прекрасной фигуры, все четче виднеющимся под намокшей тканью. Не желая углубляться в эротичность этой картины, Адриано тряхнул головой, и с его волос в разные стороны посыпались дождинки. Он еще более усердно прилег на весла.

Едва их лодка коснулась берега и чиркнула дном по илистому дну, Адриано набросил петлю вокруг пня некогда растущего здесь дерева, притягивая ее к берегу.

– Собор в нескольких шагах от реки! – ему хотелось перекричать шум проливного дождя, но грохочущее небо прервало его сильный бас. – Мы сейчас укроемся в его стенах и переждем дождь там.

Уже с берега он подал ей руку, чтобы помочь ступить на землю. Каролина не догадалась снять туфли и, только успев коснуться земли, ее нога скользнула по грязи, и она наверняка упала бы, если бы крепкие руки Адриано не подхватили ее тонкий стан. Сгущающийся сумрак не позволял им насладиться проникновением взглядов друг друга, и они оба замерли, невольно оказавшись в долгожданных объятиях, как будто намеренно оттягивая то мгновенье, когда они смогут спрятаться в укрытие от настигшего дождя.

Он видел, как она улыбалась, и его изумляло это веселье, – уж в слишком напряженной ситуации оказались они оба. Но эта улыбка все же сумела расслабить его, позволило отметить и уместность сложившихся обстоятельств. И Адриано с воодушевлением наслаждался теплом этого сокровища, которое сейчас изливалось из его объятий невероятным светом.

Проливной дождь и грохочущее небо лишь распаляли те чувства, которые воспламеняли их влюбленные души. По лицу Адриано скатывались капли, и Каролина несмело протянула руку, чтобы вытереть их. Зачем она это сделала, ведь дождь все равно не прекращается? Наверное, она просто хотела прикоснуться к нему…

Адриано больше не мог томиться в ожидании и осторожно, словно боясь отпора с ее стороны, приблизился к ее устам… Каролина в растерянности замерла, не осмеливаясь даже пошевелиться. Его нежные поглаживания губами перешли в страстный неустанный поцелуй, и она полностью отдалась ему, вверяя себя во власть грохочущих в сердце чувств.

Наслаждаясь неведомыми ей прежде ощущениями, разносившимися горящей лавиной по ее по венам, временами обжигая изнутри ноющим желанием, синьорина внезапно ощутила, как подкосились ноги. Но руки Адриано, словно предугадали этот момент и удержали свое сокровище, с нетерпеливым рвением прижав ее стройный стан к телу. Оказавшись в неимоверной близости с ним, Каролина ощутила исходящий от него жар, словно от самого солнца. «Бог мой, я ведь люблю его», – пронеслось в ее отчаянных мыслях, и она не заметила, как забыла о своем смущении из-за неумения целоваться с мужчиной и отдалась его поцелуям, всем сердцем отвечая на его страсть. Дождь отчасти стих, словно готовясь с очередным потоком усилить свой напор, но влюбленные не желали замечать этого, предаваясь неистовым ласкам.

Тяжело дыша и не желая отпускать Каролину из своих объятий, Адриано едва оторвался от ее медовых губ. Он терялся в словах о том, как объяснить ей свою самовольность и смотрел в ее светящиеся глазки, едва сдерживая в себе радостный крик. Все, что видел он перед собой, – это ее лицо, а за ним – превратившиеся в руины былые предрассудки и преграды на пути к их любви. Даже Венеция в его видениях пала к ногам синьорины Диакометти…

– Я молю о прощении за свою дерзость… Но ты ослепила мое сердце… – промолвил он, но она нетерпеливо перебила.

– …Сиянием, которое исходит от ангелов? – в ее голосе чувствовалась улыбка, исходящая из самых затаенных уголков ее души.

Он завороженно пронзал ее взглядом, не сумев объяснить себе ее проницательность. Каролина тихонько рассмеялась.

– Да, – кивнул он, – именно этим сиянием, которое не дает мне покоя…

– …С того самого момента, как мы встретились на маскараде в Милане… – продолжила она.

– Нет, – усмехнулся он. – С того момента, как мы столкнулись возле газебо на свадьбе Брандини.

Каролина изумленно приоткрыла ротик, чувствуя на своих устах вкус дождя. Адриано не удержался и вновь прикоснулся к ним, желая непрестанно вкушать их сладость.

– Возможно… я позволил себе лишнее, – прохрипел он с напускной растерянностью и хотел было отстраниться, как вдруг ощутил ожерелье из ее рук, завивающихся вокруг его шеи.

– Н-нет, – вполголоса прошептала она ему на ушко, – ты позволил себе то, чего я жаждала ощутить, пока томилась в ожидании.

Его сердце ликовало, и их губы снова слились в жарком поцелуе.

– Нужно спрятаться от дождя, – сказал взволнованно Адриано, чувствуя, что дождь вновь усиливается. – Ты совсем промокла…

– Меня греют твои объятия, которые ни за что не позволят мне слечь в лихорадке.

Он отошел к лодке, осторожно ступая по мокрой земле.

– А еще нас согреет чудесный подарок от Нери, – с улыбкой промолвил он, взяв в руки бутыль вина. – Это нам поможет избежать простуды.

– Ты хочешь, чтобы с этим нас пустили в собор? – рассмеялась Каролина.

– Ты спрячешь его в своих юбках, дорогая, как когда-то прятала книги, – он ответил на ее смех. – А сейчас прошу простить, синьорина, но мне необходимо взять ситуацию в свои руки.

С этими словами Адриано подхватил Каролину и понес по направлению к собору. Когда они вышли на дорогу, он бережно поставил ее, дабы скорей добраться до укрытия. Как во сне она чувствовала свои ноги, ступающие по мокрой земле. И словно в видении она видела Адриано, заботливо поглядывающего на нее и нетерпеливо сжимающего ее кисть. Поразительно, но Каролина словно летела с ним над землей, радуясь и улыбаясь так неожиданно нагрянувшему счастью, как эта гроза с громом и молнией.

Адриано нетерпеливо постучал в тяжелую дубовую дверь собора. Они в ожидании замерли, но, казалось, внутри храма царила тишина без единого стука и шороха. Над входящей дверью выступал небольшой навес, и они прижались к стене, чтобы хоть немного спрятаться от преследующего их дождя.

Адриано постучал еще раз, более настойчиво, и с улыбкой посмотрел на Каролину. Нет, не в его силах удержаться от порыва к усладе, которую ему дарили ее манящие уста. Он прижал ее к своей груди и поцеловал макушку, снова постучав в двери.

– Зачем барабанить с таким грохотом по двери в священную обитель? – послышался возмущенный тон женского голоса.

Адриано и Каролина обернулись. Перед ними стояла женщина лет пятидесяти в темном плаще с капюшоном.

– В этот час двери собора закрыты, и вас сюда никто не впустит.

– Господь отдыхает, пока мы мокнем под плачущими Небесами, – недовольно пробубнил Адриано, и Каролина благодарила Бога за то, что женщина не услышала его.

– Не богохульствуй, – строго произнесла она ему на ухо.

– Мы хотим укрыться от дождя, – Адриано повернулся к матушке и выразил ей свое почтение, – заплыли на лодке далеко от дома, промокли насквозь…

– У нас найдется комната для вашего ночлега, – ответила женщина. – Следуйте за мной, дети мои. Я – супруга настоятеля этого собора, матушка Гельтруда. К сожалению, его с ейчас нет. У нас нередко останавливаются люди, чтобы переждать непогоду. Климат этих краев зачастую бывает непредсказуемым.

Они вошли в небольшой домик, выстроенный прямо за собором. Матушка зажгла свечу на столе от лампадки, горящей у статуэтки Пресвятой Марии.

Женщина выглядела лет на пятьдесят. Ее правильные и тонкие черты лица чем-то походили на маменьку Патрисию, что с невероятной болью в сердце отметила Каролина.

– Свечей у нас не так много, поэтому могу вам предоставить только две, – произнесла матушка. – Сжигайте их по очереди. В домике две небольшие комнатушки, одна из которых с камином, можете расположиться в ней. Мы предоставляем этот кров для паломников, когда они прибывают в наш собор.

– Благодарю, – почтительно склонил голову Адриано. – Я завтра же непременно отблагодарю это святое место за гостеприимство.

– Деньги – это не та жертва, в которой нуждается церковь, – ответила матушка Гельтруда. – Если вы желаете говорить о пожертвовании, лучше обсудите это с отцом Даниэлем.

Ее спокойный взор устремился на промокшую Каролину.

– Вам нужна сухая одежда, дитя мое, вы вся продрогли, – в ее голосе чувствовалась материнская забота. – Наша одежда скромна, но, полагаю, сейчас вам сгодится все что угодно.

– Бесспорно, матушка Гельтруда, – ответила с улыбкой Каролина. – Благодарю вас. Пусть Бог хранит вашу обитель.

Женщина улыбнулась, выходя из домика за одеждой. Адриано обнял Каролину и осмотрелся в их весьма скромных покоях.

– И на том спасибо Всевышнему, – промолвил он, прижимая ближе к себе свою возлюбленную.

– Не шути, Адриано, – упрекнула его Каролина. – Мы могли бы продолжать мокнуть под деревьями. Здесь скромно, но чисто и тепло.

В комнате стоял обычный стол, пять табуретов. Несколько небольших кроватей располагались в ряд друг за другом. В соседней комнате можно было разжечь камин, у которого стояло еще два ложа. Матушка появилась очень скоро в сопровождении совсем юной девушки, которая несла в руках миску с водой.

– Обмойте ноги, не разносите по комнатам грязь, – спокойно, но строго произнесла матушка. – Вот одежда. Вам, ваша милость, я смогла найти лишь брэ и рубаху, больше порадовать ничем не могу.

– Благодарю, – ответил с улыбкой Адриано, принимая от матушки принесенную одежду. Он испытывал абсолютное равнодушие к тому, что будет украшать сейчас его тело.

– Проследите, чтобы ваша супруга согрелась, – промолвила Гельтруда, обращаясь к Адриано. – Доброй ночи.

Они многозначительно переглянулись.

– Нам пророчат совместное будущее, – с улыбкой сказал он и обхватил ее за талию.

– Посмотрим, сбудется ли пророчество, – она достала из-под юбок бутыль с вином и поставила на стол. – Нужно переодеться и согреться, иначе утром нас обоих может скосить простуда.

Они сидели на жестком ложе, разогретые хмелем от крепкого вина и чувствами, которые так вожделенно переполняли их серд ца. Адриано держал в руке ее пальчики, стараясь что было сил не сдавить их в страстном нетерпении. Под мелодично звучавший за окнами дождь каждый из них наслаждался собственными мыслями, возникающими на почве произошедших событий.

– Пусть дождь споет за меня тебе серенаду, – он первый прервал их красноречивое молчание.

– Это самая чудесная мелодия, которую я когда-либо слышала, – ответила она и улыбнулась.

– Хочу отметить одно, – прошептал Адриано, приблизившись устами к ее ушку, – если бы в тот прекрасный трогательный момент, когда наши уста слились в поцелуе, откуда-то появилась бы эта несносная старуха Палома, клянусь Богом, Каролина, – его заметно душил смех, – я погрузил бы ее на собственное плечо и унес бы в какой-нибудь лес, чтобы она больше никогда не препятствовала нашим прикосновениям.

Каролина захохотала. И Адриано с удивлением отметил, что ему не приходилось слышать из ее уст такой смех – заливистый и невероятно счастливый.

– О, она поразительно занудиста! Но очень любит меня.

– Боюсь, моя милая, что ее любовь – всего лишь крупинка от всеобъемлющего чувства к тебе, которое владеет моим сердцем.

В ответ на эти слова она внутренне возликовала, но внешне почему-то предпочла не подавать виду.

– Представляю себе, как она переживает, – Каролине привиделась кормилица со взъерошенными волосами, бегающая по дому с подсвечником в руке и выглядывающая в окна.

– Не завидую я сейчас моему другу Нери, – рассмеялся Адриано.

– Только Нери? – изумилась Каролина. – Ей не помешает и дождь, чтобы переполошить всю округу, если не всю республику.

Адриано рассмеялся.

– Она невероятно переживает за твою целомудренность, – под игру пламени от свечи она заметила, что он посмотрел на нее взглядом, в котором скрывались и жаркая страсть, и безмерная нежность. – И думает, что я воспользуюсь моментом интимности, чтобы тебя обесчестить.

Каролина лишь деловито улыбнулась, пригубив глоток вина.

– Нет, милый, при всем твоем неудержимом желании ты сможешь получить меня, лишь обвенчавшись перед Богом.

Адриано приподнял правую бровь.

– Мне хотелось бы, безусловно, воспользоваться ситуацией… – в его голосе чувствовалась соблазнительная хрипота.

Каролина закрыла глаза, когда он коснулся пальцами ее лица.

– Мне, как мужчине, невероятно тяжело сдерживать себя в похотливых порывах своего тела… – его рука скользнула по ее лицу, а пальцы нежно провели по щекам.

Он увидел, как ее губки приоткрылись, наслаждаясь его прикосновениями, и понял, что ее невинная плоть также разжигается от желания.

– Почувствовать нежность твоей кожи… жар твоих прикосновений… – он провел по изящной линии ее шеи и заметил, как она сглотнула комок сладкого страха, подошедший к горлу. – Это бесценные дары для любого мужчины, который вряд ли мог бы совладать с собой, оказавшись рядом с такой жемчужиной, как ты.

Адриано едва удерживал свое разгоряченное тело, чтобы не обхватить руками ее ягодицы и не придвинуть к себе, беспощадно срывая с нее одежду. Но он лишь осмелился прикоснуться к ее губам.

– Но твоя божественная красота настолько невинна, – прошептал он, коснувшись устами ее ушка, – что такой отчаянный грешник, как я, просто не заслуживает стать ее обладателем.

Каролина понимала, что и он ощущает это безудержное ноющее желание внизу живота, распаляющее утробу от растущей жажды любовной услады. Но она не знала, что его страсть вызывалась не столько долгожданными касаниями ее тела, сколько возникшими глубокими чувствами и осознанием возбуждения ее невинного разума.

– Если не ты заслуживаешь меня, то кто же тогда? – она коснулась его губ, ощущая их дрожь, причины которой ей были неведомы.

Дабы не продолжать это издевательство, он слегка отстранился.

– Я уважаю твое желание сохранить невинность до брака и, невзирая на нашу близость в эту минуту и многие последующие, всеми силами буду сдерживать возникающую во мне страсть. Но если бы ты знала, как это непросто!

– Я буду тебе весьма благодарной, мой милый. Моя честь до брака – это чистота наших отношений.

– Объясни мне одно, – он произнес это настолько спокойно, что его желание Каролине на какой-то момент показалось притворным. – Дорогая, каким образом ты поняла о нашей встрече на маскараде?

– О, мой милый, мужчины слишком недооценивают женщин, полагаясь на их наивность. Я не настолько глупа, чтобы поверить в череду совпадений, которые случались между нами.

– Стало быть, «одержимых любовной тайной» все-таки не существует?

Он услышал ее тихий смех и от удовольствия закрыл глаза.

– У меня в шкафу хранится твоя маска с того вечера, – призналась она и увидела его возмущенный взгляд. – Прости, но мне нужно было убедиться в своих догадках.

– Я не выношу, когда роются в моих вещах, – недовольно констатировал он.

– А я не люблю, когда меня обводят вокруг пальца, считая глупышкой. Ты вынудил меня.

Она видела его недовольство, и, чтобы смягчить это чувство, прильнула к его щеке, сладко чмокнув ее.

– Прости меня, я обещаю, что более этого не повторится.

– Разумеется. Если не тот факт, что теперь ты имеешь на это еще больше прав, – ее успокоила привычная ирония в его голосе.

– Подумать только, совсем недавно… Господи, как все изменилось… У меня голова кругом…

– Не стоит сейчас занимать свой уставший разум этими бесполезными мыслями. Тебе надобно отдохнуть, и лишь завтра мы поговорим об этом.

Она прилегла к нему на плечо, всем своим существом наслаждаясь чувством спокойствия и защищенности, которыми награждало ее тепло, исходящее из его сердца. Всего спустя несколько минут он услышал ее сопение во сне и бережно уложил ее золотистую головку на небольшую и удивительно жесткую подушку.

Сам Адриано присел на свое ложе и долгое время продолжал недвижимо сидеть, наслаждаясь учащенным сердцебиением, ставшим последствием прекрасных и волнительных событий, преломивших сегодня его жизнь. Хотя правильнее будет утверждать, что его судьба претерпела изменения еще в тот момент, когда он заметил прекрасный светлый стан Каролины, замирающий на скамье под газебо Брандини. Его уста тронула легкая улыбка при этих воспоминаниях. И впрямь, как удивительно много изменилось за это время и сколько замечательных и в то же время печальных событий связало их вместе! А ведь всего лишь несколько месяцев назад Адриано и подумать не мог, что его сердце сразят эти неподдельные чувства, которые сейчас согревают его сердце.

Невзирая на невероятную усталость, которой изнурили его заботы предыдущего дня и насыщенного событиями вечера, он долго не желал засыпать, чтобы еще хотя бы немного вкусить эту сладость, оставленную следом на его губах устами возлюбленной. Он тихо подошел к ней и натянул плед к ее плечам, чтобы укрыть их от ночной прохлады. Камин не так давно потух, но Адриано не желал подкидывать в него дрова, дабы не оставлять его горящим на ночь.

Сейчас его голову лишь посещали мысли о том, как дальше им развивать их отношения. Не так давно вести о пребывании Каролины в его доме венецианское общество не придало особенного значения. И Адриано знал, что это будет до того момента, пока он не представит ее на одном из светских раутов. И совсем скоро состоится свадьба сына сенатора, на которую Адриано наверняка будет приглашен вместе со своей гостьей. Вот тогда появится много вопросов, к которым он обязательно должен быть готовым.

Да и разве это единственная вещь, о которой ему стоит беспокоиться? Впереди еще масса проблем, которые ему надобно предусмотреть! Ее происхождение, родственные связи, отсутствие документов – все это еще предстоит решить, причем, своевременно, дабы не усугубить и без того сложную ситуацию. Усталость берет свое, а тело ломится ко сну, но прежде ему нужно столько всего продумать…

В маленькое окошко пробирался свет восходящего солнца, и Адриано подошел к Каролине, чтобы разбудить ее. За всю ночь ему так и не удалось сомкнуть глаз, хотя усталость вчерашнего дня ломила его истомленное тело.

Ему было безумно жаль нарушать прекрасный сон своей возлюбленной, но он понимал, что затягивать момент отправления на виллу нельзя, ведь и сегодняшний день сулит ему огромную занятость.

– Ангел мой, пора просыпаться, – прошептал он ей на ушко и нежно коснулся губами ее щеки.

Она не поморщилась, как ожидал Адриано, а улыбнулась и сладко потянулась, открывая глаза, словно ожидала его прикосновений.

– Мне снился такой прекрасный сон, сенатор! А вы так бесчувственно разрушили его!

На какой-то миг Адриано и самому почудилось, что все события вчерашнего дня рождены во сне, но ее счастливая улыбка свидетельствовала о том, что она все помнила.

– То, что ждет тебя наяву, гораздо прекраснее, чем твои самые красочные грезы, – улыбнулся он и нежно провел рукою по ее щеке.

– О, это моя мечта – стать счастливой женщиной, – ответила Каролина и распахнула глаза.

– И она вполне осуществима, пока ты в моих объятиях, дорогая.

– Нам нужно идти?

– Нужно, – он коснулся губами ее тоненьких пальчиков. – Во-первых, мне необходимо выполнить несколько поручений сената. Во-вторых, утром придет Беатриса, к которой я отправил вчера слугу, чтобы пригласить ее на прогулку. Вашу с ней прогулку. В-третьих, боюсь, что еще немного, и за нами придет стража во главе с твоей кормилицей.

Каролина рассмеялась и смущенно закрыла глаза.

– Твои слова настолько правдивы, что я готова прямо сейчас подняться и отправиться с тобой на виллу.

Ожидание Адриано и Каролины оправдали себя: едва они появились на пороге виллы, как перепуганная Палома набросилась на них со своими бесцеремонными объятиями.

– Ох, синьорина, как же волновалась я… – едва не задыхаясь, причитала Палома, махая на себя веером и опуская тяжелое полное тело на касса-панку в парадной. – Я всю ночь не сомкнула глаз…

– Палома, твои переживания были лишними, – спокойно произнесла Каролина, обхватывая мягкие руки кормилицы. – Я ведь была в обществе сенатора Фоскарини. Он не дал бы меня в обиду.

В ответ на это Палома наградила хозяина разъяренным взглядом, когда тот пронизывал ее победными фейерверками в глазах. Кормилица перепуганно посмотрела на светящееся от счастья лицо хозяйки и с ужасом прикрыла рот рукой.

– Синьорина… Каролина… Сенатор смел приставать к вам? – тихо спросила она, со страхом ожидая ответа.

Адриано услышал ее слова и с улыбкой произнес:

– С вашего позволения, я оставлю вас, милые дамы.

После чего он направился по ступеням на второй этаж, где располагались и его комната, и рабочий кабинет.

Каролина лишь беззаботно рассмеялась.

– Ты глупа, Палома, если полагаешь, что сенатор способен на бесчестные поступки. Он – достойный человек. Не ты ли меня в этом недавно убеждала?

Пухлыми смуглыми пальцами Палома вытерла набегающие на глаза слезы.

– Ох, синьорина, я так волнуюсь за вас! Ведь мужчины забывают о чести, когда речь заходит о женском теле… а он вам совершенной чужой мужчина.

– Я бы с тобой поспорила на этот счет, Палома. Сенатор невероятно близок мне, – спокойно промолвила Каролина. – И я не просто прошу, а приказываю тебе не вмешиваться в наше общение с ним. Ты ставишь меня в неловкое положение, а его унижаешь в глазах прочей прислуги. Будь благодарной ему за его великодушие, иначе мы с тобой останемся на улице. Ты ведь и сама знаешь наше положение.

– Вы намерены выйти за него замуж? – изумилась Палома. – Лишь потому, что нам некуда деваться?

– Я никогда не выйду замуж из-за безвыходности, – даже с некоторой раздраженностью произнесла Каролина, – прошу тебя это уяснить раз и навсегда! Единственное, что может вдохновить меня на этот шаг, – это любовь.

– Мужчины не способны на чувства, синьорина. Ими движут лишь похоть и властность. А ваши речи столь безнравственны, что вас может осудить общество и наказать Господь…

– Что же у нас за общество, если оно создало правила, по которым любовь – это аморально и безнравственно? Не учит ли нас Библия любви друг к другу? – спросила Каролина голосом, в котором слышалось возмущение и ужас. – Не говорится ли в ней о том, что блажен муж молитвами жены его? А какой будет молитва жены, в которой отсутствует истинная любовь? Палома, ведь в твоей жизни не было мужчины, к которому ты могла бы испытывать чувства. Иначе твои уста никогда не вымолвили бы ничего подобного.

– В моей жизни встречались лишь малодушные болваны, – недовольно ответила та. – Неспособные не то чтобы на любовь…

Палома не стала продолжать, а только залилась слезами. Каролина спокойно реагировала на присущую кормилице плаксивость.

– Так вот, если у меня появятся чувства к мужчине, моя дорогая, я никогда не упущу его, чтобы заключить брак только по любви, но никак не из безысходности.

Та непосредственная простота и радужность, которые были присущи Беатрисе, радовали сердце Каролины, что в мире еще существует человек, имеющий столько сходства с ней самой. Они не просто нашли общий язык во время прогулки по прекрасным уголкам Местре, но и радостно щебетали, будто знакомство их состоялось в далеком детстве, а не пару дней назад, за завтраком у сенатора.

После дождя в воздухе стояла влажная испарина, а жаркое солнце вновь появилось в небе. И каждый такой денек являлся маленькой ценностью, ибо совсем скоро унылая осень грозилась покрыть их хандрой и дождями.

Каролина и Беатриса прогуливались по улицам, помахивая веерами. Про себя генуэзка отметила, что синьорина Фоскарини весьма популярна в своем городе, ибо ей выражал свое почтение едва ли не каждый дворянин, проходящий мимо дам. И в каждом из них можно было заметить не только учтивость, но и некое восхищение. Будто мужчины поголовно претендовали на сердце обольстительной красавицы.

– Поразительно, но этот синьор мне не знаком, – промолвила кокетливо Беатриса, глядя вслед прошедшему мимо молодому мужчине, который учтиво склонил перед ней голову.

И действительно, Беатриса на фоне прочих горожанок блистала очевидной красотой, которой нередко обладают жгучие брюнетки. Ее роскошные локоны были собраны на макушке и спадали изящными волнами на плечи, сокрытые изумительным платьем лилового цвета. Тяжелый шелк, собранный в пышные юбки, перекачивался из стороны в сторону при ее спокойной походке, в которой выражалась в одночасье и уверенность в себе, и некое завлекающее кокетство с прохожими мужчинами. Причем это кокетство Каролина замечала и в карих глазах Беатрисы, светившихся изумляющей любовью к окружающей действительности. И которые, кстати, являлись наследием рода Фоскарини: невероятное сходство с Адриано синьорина отмечала именно в выражении их глаз.

– Очевидно, он просто хотел обратить на себя внимание, что будет лестно для любого мужчины, когда дама ослепительной красоты устремляет свой взор на него, – отметила Каролина и с пониманием улыбнулась: ей прекрасно знакомы подобные знаки внимания.

– Полагаю, что он был сражен великолепием обеих красоток, Каролина, – рассмеялась Беатриса. – Пусть это будет нескромно с моей стороны, но вы отнюдь не уступаете мне в привлекательности, моя дорогая, если и вовсе не превосходите ее.

Это было сказано без обычной женской зависти, которую Каролина нередко замечала в прочих женщинах, когда находилась в их обществе. Ощущалось, что Беатрису вполне устраивали эффектные черты ее прекрасного образа, и она не считала нужным заимствовать красоту у других женщин.

– Это наша гордость – главная площадь Местре, которая зовется Пьяцца Ферретто, – в голосе Беатрисы чувствовалась любовь к ее городу, и этим она также напомнила Каролине Адриано. – Смотрите, далее располагается дозорная башня Торре дель Оролоджио, которая существует здесь с двенадцатого века. Если вам интересно, можем пройти поближе. Она таит в себе много исторических событий.

Вид башни вызвал у Каролины подходящую тошноту к горлу, которая стала следствием тех печальных событий, когда отец запер ее накануне мятежа.

– О, благодарю за приглашение, милая Беатриса. Но я слышала, Местре располагает прекрасными парками, – промолвила с парящим воодушевлением Каролина. – Предлагаю насладиться свежим воздухом, которым наполнился город после дождя.

Ее тут же одолели нахлынувшие воспоминания о жарких объятиях с Адриано прошлой ночью под раскат грозы и шумящий по листве прохладный дождь. Волна сладкого волнения прошла по ее телу.

– Да, совсем недалеко есть парк Сан-Джулиано, дорогая Каролина, – с радостью вспомнила Беатриса. – Если пожелаете, мы можем еще навестить торговую лавку неподалеку от площади. Торговцы привозят туда удивительно роскошные ткани.

Каролине не хотелось обременять Адриано новыми растратами. Но еще больше ей не терпелось поскорей закончить эту прогулку, чтобы увидеться с ним. Поэтому она лишь спокойно сказала:

– Я попрошу вас, любезная Беатриса, оставить эти дивные прогулки на другой раз. Не хотелось бы сегодняшний день насыщать еще и этими мелочами.

Парк благоухал множеством осенних цветов, чей аромат невероятно освежил прошедший дождь. Дамы грациозно проплыли по аллее, гармонично сочетаясь красотой своих прекрасных линий лица и тела с благоухающей оранжереей.

– Мой кузен Адриано сражен вами, – промолвила с улыбкой Беатриса, когда они с Каролиной присели на скамью в парке, – это видно даже по его глазам, которые он нередко исподтишка устремляет на вас.

По лицу синьорины Диакометти скользнула радостная улыбка, скрывающая за вздрагивающими уголками уст дивный восторг.

– Полагаю, вы преувеличиваете, Беатриса, – ответила со смущением она.

– Ох, румянец на ваших щеках не только свидетельствует об обратном, но и уверяет во взаимности ваших чувств, – Беатриса с радостным всплеском сомкнула руки и сложила пальчики на своих устах. – Я обещаю вам, что не выдам вашу тайну, дорогая Каролина.

Та лишь взволнованно вздохнула и отвела взгляд. Ведь Беатриса никак не понимает, что все не так просто: их с Адриано связывают сильные и безудержные чувства, а не обычная кокетливая влюбленность. Но их будущее имеет столько препятствий…

– Как радует мои глаза этот необыкновенный яркий цветок с именем Беатриса, – послышался мужской баритон со стороны, и девушки с любопытством подняли головы.

Перед ними стоял привлекательный молодой мужчина лет двадцати пяти. Каролина отметила про себя черты его типичной римской внешности: с горделивой горбинкой на носу, мелкими губами и невероятно выразительными голубыми глазами. Тело мужчины складно сочеталось с его мужественными чертами. Беатриса встречала кавалера радостной улыбкой на устах и почтительным реверансом.

– Ах, синьор Дольони, как радуют меня ваши обольстительные комплименты, – Беатриса кокетливо махнула веером, и одним движением руки сложив его, указала на Каролину, которая тут же поднялась.

Когда ее лицо показалось из-под широких полей изящной шляпки, Паоло оторопел и замер в ожидании дальнейших слов Беатрисы.

– Познакомьтесь, Паоло, это дальняя родственница нашего рода синьорина Каролина Диакометти, – торжественно произнесла Фоскарини, и Каролина присела в реверансе.

Трудно было не заметить изумление на лице Паоло Дольони, но его причина была неведома ей.

– Удивительно, что я не встречал ее ранее, – прохрипел с каким-то странным сожалением Паоло.

– Очевидно, мой кузен настойчиво прятал ее от ваших глаз, синьор Дольони, – прощебетала с улыбкой Беатриса. – Или же вы слишком давно не встречались с сенатором.

– Отчего же? – он перевел свой взгляд на брюнетку. – Всего несколько часов назад имел честь видеться.

Его пронзало вполне очевидное разочарование и недоумение, разумеется, он узнал Каролину. Однако обе дамы не могли заметить его замешательства, поскольку не видели причин для подобных чувств в его сердце.

– Поразительно, что сенатору Фоскарини удавалось спрятать даму такой ослепительной красоты от венецианского общества! Не слышал я о таком имени в наших краях, – Паоло едва сдерживал в себе нарастающее негодование.

– Каролина – флорентийка, – радостно сообщила Беатриса. – Совсем недавно они с Адриано нашли друг друга и возобновили общение. После смерти своей матушки кузен не слишком общался со своей родней.

– Неужто, Беатриса? – в голосе Паоло ощущалось странное недовольство. – Насколько мне известно, с некоторыми представителями рода Фалько он общался… Помнится мне наша с ним поездка во Флоренцию. Прекрасные, кстати, края, не так ли, синьорина Диакометти? – с напускным почтением, дабы не насыщать обстановку напряженными вибрациями, Паоло слегка склонил голову в сторону Каролины.

На какой-то момент ей показалось, что он отметил данный факт неспроста, словно ему известна правда об ее происхождении. Но синьорина посчитала, что даже если это и так, она обязана придерживаться созданной Адриано версии.

– О! – с восхищением выдохнула Каролина, помахивая перед лицом своим веером. – Флорентийские пейзажи и впрямь впечатляют. Хотелось бы мне, дорогая Беатриса, в благодарность вашему гостеприимству продемонстрировать и прекрасные достопримечательности моего городка.

– И что же этому мешает, извольте поинтересоваться? – в голосе Паоло ощущалась какая-то дерзость, и Каролина ощутила это в полной мере.

– Необходимость моего пребывания рядом с сенатором Фоскарини, – объяснила она. – Внезапная кончина моих дорогих родителей вынудила меня искать утешения в венецианских краях.

Паоло слышал о мятеже в Генуе, но не придал этому должного значения, поскольку на этом моменте сам Адриано не заострял внимания. Да и говорить об этом во время их нечастых и кратковременных встреч не было нужды.

– О, да, синьор Дольони, нашей гостье довелось столкнуться с некоторыми печальными событиями, – отметила с непритворным сочувствием Беатриса.

– Мои соболезнования, – сухо произнес Паоло и тут же перевел свой взор на синьорину Фоскарини, внутренне намереваясь разобраться с Адриано.

Но временами он пронизывал Каролину таким взглядом, что ей становилось неловко. То ли ненависть отражали его глаза, то ли возмущение. Но она не замечала во взгляде Паоло доброту и приветствие. Это заставило ее насторожиться, ибо ее сердце ясно ощущало опасность от этого неприятного человека. Решив оставить этот вопрос на обсуждение с Адриано, Каролина безмолвствовала, наблюдая за непринужденным общением Беатрисы и Паоло, в котором чувствовалась немалая доля кокетства.

– Я смотрю, твоя семья пополнилась родственниками, дорогой друг, – разъяренно и невероятно озлобленно говорил Паоло, примчавшийся на виллу, как только распрощался с Беатрисой и Каролиной после непродолжительной прогулки. – Отчего ты не сказал мне?

Адриано понимал, что осведомленность Паоло играет отнюдь не на его стороне. Но сенатор всем сердцем рассчитывал на поддержку друга, ведь он сам не раз выручал того из политических передряг и любовных авантюр, в которые Дольони умудрялся встревать с замужними дворянками.

– Не было подходящего момента, – кратко ответил Адриано, давая знать Паоло, что отчитываться не намерен.

– Сколько она у тебя? С тех пор, как в Генуе случился мятеж? Прошло более двух месяцев, – в его голосе звучали обида и негодование. – Ты несколько раз посещал Местре и ни разу не заикнулся мне об этом.

– Паоло, я не вижу надобности обсуждать это, – Адриано протянул другу бокал крепленого вина.

– Ты мне не доверяешь? – его глаза гневно сощурились.

– Отчего же? Я просто хотел, чтобы Каролина своевременно узнала о желанной ей правде. А ты в силу своей импульсивности мог вмешаться. Я ведь отлично знаю тебя, Паоло.

– Ты совсем обезумел. А вдруг о ее титуле и присутствии узнает правительство Венеции… или же…

– Паоло, не считай меня глупцом. Каролина здесь по своей воле. С Генуей ее уже ничего не связывает, кроме воспоминаний.

– Ты проявил милосердие, спасая ее, и тем самым подставил свою шкуру под прицел, – гневно произнес Паоло.

– Со своей шкурой, как ты выражаешься, я сам разберусь как распоряжаться, – невозмутимо отвечал Адриано.

Паоло одарил его разозленным взглядом.

– Она пленила тебя своими чарами, Адриано. Ты совсем из ума выжил! Тебя могут уличить в измене…

– Что означает уличить? – сенатор поднялся с кресла. – Я не предавал Венецию! Ты ведь был со мной в Милане. Нам предлагали нечестную сделку. А с Генуей, уж прости, но у нас мирный договор уже более тридцати лет. Нам нет нужды ввязываться в войну.

– А ты уверен, что с тобой согласится военный министр и сам Дож? – Паоло приблизился к лицу Адриано, брызгая гневной слюной ему в лицо. – Или же сам сенат как посмотрит на то, что один из его представителей, вместо того, чтобы решить вопрос с Генуей…

Сенатор отпрянул и со спокойной улыбкой прошелся по своему кабинету.

– Венеция не заинтересована нести потери в бессмысленных военных сражениях, – спокойный тон Адриано выводил Паоло из себя, но он терпеливо молчал, учтиво ожидая своей очереди говорить. – Сейчас она – королева Адриатики, снабжающая всю Европу своим товаром и пропускающая через свои торговые точки полмира. И что сейчас представляет собой Ген уя?

Паоло молчал, боясь взорваться от гнева.

– И потом, вопрос проживания Каролины здесь или в каком-либо другом месте остается пока открытым. Единственное, чего ей лучше избежать – это возвращения в Геную, где ее ожидают гиена и шакал в лице Изольды и Леонардо Брандини, герцога и герцогини да Верона, если тебе известно. Я же, в свою очередь, сделаю все, чтобы Каролина осталась в безопасности.

– Но ты не в силах изменить ее родословную, – не выдержал Паоло. – И к тому же, как ты можешь быть уверенным в том, что она разделит твои чувства? Прости друг, но ей-Богу, странные чувства.

Адриано рассмеялся.

– Почему странные? Я полюбил чудовище? Или, быть может…

– Она – враг…

– Она – самое дорогое, что у меня есть! – воскликнул Адриано и с озлоблением схватил Паоло за ворот. – Тебе неведомы эти чувства, друг мой. А значит, не встревай в эту ситуацию. Я люблю ее! И уверен, что она отвечает мне тем же…

– Она предаст тебя, Адриано. Граждане ее республики невероятно коварны.

– В нашем мире можно считать коварными всех, кто хочет жить, а не существовать. Или ты отличаешься безгрешностью?

Паоло присел на скамью и схватился за голову.

– Адриано, ты обезумел! Она словно околдовала тебя!

Сенатор лишь беззаботно посмеивался, глядя на замешательство Паоло.

– Прости, друг, – произнес Адриано с пониманием в голосе. Он подошел к Дольони и положил ему руку на плечо. – Ты оказался случайным свидетелем этих событий…

– Я оказался свидетелем для того, чтобы суметь предостеречь тебя от фатальной ошибки, – резко ответил тот.

– Постарайся сделать вид, что тебе неведомы мои тайны.

– Но они ведомы мне! – воскликнул Паоло. – И этого я хотел бы меньше всего!

– Но тебе прекрасно известно, что я храню верность Венеции! – возмутился Адриано.

– До тех пор, пока эта женщина в твоем доме, – нет! – продолжал Паоло.

– Что ты хочешь, чтобы я сделал? – заорал Адриано.

Дольони обернулся к нему лицом, полным гнева и отчужденности.

– Оставь ее! Верни в Геную! Увези подальше отсюда! Или же покинь пост сенатора Венеции, ибо в тебе говорит изменщик.

Адриано стал понимать, что поддержки от друга ему можно не ждать. На его лице читалось невероятное разочарование: Паоло знал, как никто другой, о том, как сенатор Фоскарини предан своей республике. И вот теперь, стоило ему подумать о себе, как его обвиняют в измене.

– Или ты жаждешь жениться на ней? – разъяренно завопил Паоло. – И каким же приданым с ее стороны ты сможешь порадовать себя и драгоценную Венецию? Какую выгодную сделку ты устроишь для своей державы, в которую ты был так бесконечно влюблен? Ты – сенатор Венеции и обязан жертвовать всеми личными благами во имя ее процветания!

Адриано понимал, что когда-нибудь жестокая реальность должна была вытащить его из радужного сна. Но он осознавал и то, что ему гораздо милее грезы, чем этот мир, полный лжи и пафоса.

– Я – не изменщик! – процедил сквозь зубы сенатор. – Я не нуждаюсь в ее приданом. Знать бы мне, куда девать свое! Мой первый брак неплохо послужил процветанию Венеции: союз с Римом правительство невероятно приветствовало. Но он рухнул. А Каролина – синьорина…

– Она – никто в этой стране. Здесь ее никогда не примут, неужто ты не понимаешь. Или же у тебя имеются документы, подтверждающие ее родословную? Они, вероятнее всего, сгорели в пожаре вместе с герцогским имуществом…

Адриано понимал, что в действительности для восстановления документов ему необходимо было бы обращаться в генуэзские инстанции, а, следовательно, о спасении Каролины станет известно.

– Прости, друг, но ты ничуть не думаешь о последствиях, которые повлечет за собой твой брак. Или ты сам сдашь обязанности сенатора в мою пользу, – с этими словами глаза Паоло хитро блеснули, – или я вынужден буду вмешаться.

– Что? Я… я ведь даже не получил эту должность в наследство от отца, а заработал ее своим трудом… – Адриано смотрел в глаза друга испепеляющим взглядом. – И потом… Паоло, ты не забыл о нашем сотрудничестве на протяжении долгих лет?

К акое-то время ты был моим доверенным лицом во всех государственных и международных делах… Напомню, что это я ходатайствовал о включении твоей персоны в правительственные органы! И именно с моей помощью ты стал членом Большого совета, позволь тебе напомнить.

– Не лукавь, друг мой! Ты умудрился получить свой титул после выгодного брака с римлянкой. После заключения второго брака ты потеряешь все…

– Ты – предатель! – с ненавистью промолвил Адриано, разочарованный словами друга.

– Ты заметил, что многому меня научил, – произнес с кривой улыбкой Паоло. – Очевидно, и этому тоже.

С этими словами он удалился из кабинета, распахнув широко двери, даже не заметив, что едва не прибил ими стоящую рядом Каролину, которая по случайности слышала всю беседу мужчин.

Она несмело вошла в кабинет Адриано и увидела его сидящим за столом, обхватившим руками свою голову. Каролина плотно прикрыла дверь и подошла к нему ближе. Он услышал шорох ее платья и поднял глаза. Его лицо засветилось счастливой улыбкой, будто сейчас ничего не произошло, и он бросился к ней, всем сердцем желая заключить ее в свои объятия.

– О, с каким нетерпением я ждал этого восхитительного момента! – Адриано осыпал ее лицо поцелуями, нежно поглаживая бархатистую кожу.

– Я не могла общаться с твоей кузиной, – прошептала Каролина, отдаваясь его нетерпеливым ласкам. – Я была невнимательна и совершенно не слышала ее слова. Местре проплыл в моей памяти, словно в тумане. Мои мысли поглощали лишь воспоминания о вчерашнем вечере.

Он оторвался от поцелуев и нежно сжал в своих руках ее покрасневшие щечки.

– Может ли любовь так поглощать человеческую душу?! – выдохнул он и, заметив, как ее глаза поразили счастливые блики, прикоснулся к ее алым устам.

– Адриано, что с тобой будет?

Он отпрянул и заметил ее беспокойство, вызванное отнюдь не страстными ласками.

– Я буду наслаждаться твоими чувствами… Если ты позволишь, разумеется, – шутливо произнес он.

– Нет, Адриано, чует мое сердце, что я погублю тебя, – ее глаза наполнились слезами.

– О, нет, моя дорогая, – рассмеялся он. – Такого зверя, как я, погубить невозможно.

– Адриано, перестань отшучиваться! – ее голос дрожал, едва подавляя рыдания. – Я слышала ваш разговор с Дольони! Я никогда себе не прощу, если тебя обвинят…

– Никто меня ни в чем не обвинит, милая Каролина, – ответил с уверенностью он. – Хотя твое беспокойство вполне оправдано… Vulgare amici nomen, sed rara est f des[16].

– И что же нам делать?

– Все решится в тот момент, когда я сдам полномочия сенатора, – в его голосе чувствовалось поразительное спокойствие.

– Я не могу тебе этого позволить! – отчаянно воскликнула Каролина.

Он заключил ее в свои объятия.

– Я прошу тебя, не плачь, пощади слабое мужское сердце. Я с трудом переношу женские слезы, – с этими словами он протянул ей свой носовой платок. – А теперь присядь, сердце мое, и послушай меня. Сдаваться без боя я не намерен, и кое-что попытаюсь сделать. В первую очередь нам необходимо срочным образом восстановить твои документы, иначе тебя могут объявить самозванкой. Это произойдет в случае, если Дольони наду мает вмешаться. В чем я сомневаюсь, но, тем не менее… Я не говорил тебе об этом, но уже готовил документы на опе кунство. Все, что мне необходимо, – это твое письменное согла сие.

Каролина знала, что юридически эти формальности необходимы ей. Но о том, что Адриано оформил на нее опекунство, она не знала.

– Адриано, посуди сам: моя собственная сестра готова на убийство, чтобы угодить своему супругу. И уж я-то знаю, что совесть ее мучить в этом случае не будет. Твой друг Паоло показал только что свое истинное лицо, и, если ему достанется должность сенатора, поверь мне, он не остановится. Только тогда, когда он придет в твой дом со стражей, у тебя не будет полномочий, чтобы отстоять себя и меня. Поэтому полагаю, что инсигнию с орденом сенатора тебе лучше оставить при себе, мой милый.

Адриано уловил глубокий смысл ее слов и только сейчас смог оценить качество ее гибкого ума. Странно, что он сразу об этом не подумал.

– И еще, по поводу опекунства. У меня есть тетушка Матильда, которая безумно меня любит. Она сможет стать поручителем во всех необходимых документах. Такая ситуация была у моей кузины, дочери брата моего отца, когда та осталась сиротой. Я не писала ей до сих пор только потому, что не знала, как это сделать. Представить трудно, как она пережила мою мнимую гибель. Тетушка сможет оформить подтверждающую бумагу о том, что я ее племянница. А тот факт, что она флорентийка, как нельзя кстати отразится на нас. Детали нам необходимо уточнить у нотариуса.

– Ох, я уже слышал о ней от тебя. Она ведь и впрямь флорентийка!

– Вернее сказать, она гражданка Флоренции, но по происхождению – генуэзка. Матильда – старшая сестра моего отца. В свое время, когда герцог да Верона, мой дед, выдавал ее замуж, она закатила скандал, выдвинув требование найти ей в пару флорентинца, что, позволь отметить, являлось выгодной партией для Генуи. Как потом призналась сама тетушка Матильда, сделала это она лишь потому, что Флоренция ей приходилась более по нраву. И Матильда утверждает, что жизнь в этой державе стала для нее куда красочней, чем в обыденной и лишенной торжественности Генуе.

Адриано улыбнулся, понимая теперь, в кого пошла его возлюбленная своим сильным характером.

– Поразительно… «красочная жизнь», – иронично промолвил он. – Отчего же ты уверенна, что эта твоя тетушка пойдет на данные действия и оставит сведения о твоем спасении в тайне?

– Тетушка Матильда души во мне не чает с моего детства, как только стало понятно, что взбалмошным характером я пошла в нее, – уста Каролины расплылись в улыбке воспоминаний. – Изольду она не любила и всячески старалась уберечь меня от ее издевательств. Уверена, что когда она узнала о трагедии, то больше всех горевала обо мне. Можешь даже не сомневаться, Адриано, что известия о моем спасении невероятно обрадуют ее сердце.

– Нам необходимо привезти ее в Венецию. Не хотелось бы мне, чтобы ты появлялась там, где тебя могут узнать.

– Во Флоренции мою семью знают многие, только вот посещала этот город я, будучи совсем ребенком.

– Мы не знаем, с чем можем столкнуться на чужой территории, – с недоверием произнес Адриано. – Поэтому я предпочел бы отправиться во Флоренцию самостоятельно и привезти в Венецию твою тетушку погостить. Ты будешь ожидать меня в Риальто – там безопаснее. Только как мне ее переубедить, чтобы развеять сомнения в твоей гибели?

Каролина загадочно улыбнулась.

– Об этом можешь не беспокоиться.

Пока Адриано ожидал приглашения хозяйки владений в гостиную, он окинул взглядом интерьер комнат, чтобы иметь хоть незначительное представление о тетушке своей возлюбленной. Сенатор не мог быть уверенным в убеждениях Каролины, что Матильде можно абсолютно доверять, до тех пор, пока не обратит внимание на большинство фактов, указывающих на это. Но ему очень хотелось смотреть на мир ее глазами, поэтому он старался узреть то, что ему поможет убедиться в словах синьорины Диакометти.

В действительности обстановка палаццо Матильды Гумаччо отличалась поразительной скромностью. Устаревшая в свете современных требований к стилю мебель не отличалась особой вычурностью, а, напротив, создавала интерьер, подобный имению бедных дворян. Впрочем, Каролина предупреждала Адриано о том, что тетушка не выносит помпезной роскоши, которая, по ее же словам, «слепит человека лицемерием современности». Милее всего Матильде была скромность и чистота, причем, не только физическая, но и духовная, как правило, способная отражаться во всех материальных благах, которые может иметь человек.

– Прибыл сенатор Адриано Фоскарини из Венеции, – объявил дворецкий, и Матильда, перебиравшая почту в своей гостиной, удивленно приподняла брови.

– Венецианец? В моих владениях? – скорее грозно, чем удивленно, произнесла она. – Ты ничего не перепутал?

– Прошу простить, синьора, но я лишь передаю слова вашего гостя.

Одарив слугу снисходительным взглядом, Матильда только недовольно сомкнула полные губы.

– Ну что же, пусть проходит. С удовольствием потешусь его несвязной речью.

Синьора Диакометти-Гумаччо в ожидании посмотрела в сторону двери, в которой несколько минут спустя появился молодой и весьма привлекательный венецианец. Адриано почтительно поклонился перед синьорой.

Нужно отметить, что он весьма удивился отсутствию малейшего сходства ее грубоватой внешности с прекрасными чертами Каролины. Матильда Гумаччо и без того была полноватой женщиной. Но ее формы казались еще более пышными и крепкими под широким платьем с многочисленными сборками и объемными драпировками. Но в ее непривлекательных чертах лица, в котором сенатор отметил некоторую властность и, возможно, даже высокомерие, наблюдалась и женственная мягкость, скрывающаяся за внешними, слегка приподнятыми уголками губ, которые придавали ей улыбчивости.

– Даже теряюсь, сенатор, в объяснениях вашего прибытия в мои владения, – на ее лице читались изумление и одновременно некоторая осторожность в общении. – Чему обязана?

– Мое почтение, ваша светлость… – начал было Адриано, но Матильда перебила его.

– Я лишена титула еще с тех времен, как отец разозлился на меня за то, что не по-дамски вела предпринимательские дела своего мужа, – ответила она. – Да и вообще, он был недоволен мною. С тех пор прошло много лет. Удивительно то, что вам вообще что-то известно о моем дворянском происхождении.

Адриано не знал этих подробностей, но про себя улыбнулся, убедившись в словах Каролины о сходстве их характеров.

– Прошу прощения, – произнес он, склонив голову.

Матильда с удивлением отметила тактичность венецианца и почтение в его жестах.

– Так что же вас привело в мои владения, синьор? – спросила она, и, судя по тону Матильды, сенатор понял, что она совершенно не рада нежданному гостю. Неприступная интонация пророчила им напряженное общение.

– Я прибыл во Флоренцию по делам своей державы, – произнес спокойно Фоскарини. – Но более важным считаю дело, которое мне вверил весьма дорогой и близкий вашему сердцу человек.

– Хм, интересно, – усмехнулась Матильда, – с удовольствием выслушаю, что вам известно о моем сердце.

– Простите за возможную самонадеянность, которая может вам показаться в моих первоначальных словах, но человек, попросивший меня о поездке к вам, весьма уверен в своей нужности в вашей жизни.

Адриано старался проявить свое максимальное почтение в общении с дамой, дабы расположить ее к себе, но прекрасно понимал, что одиночество приучило эту чудаковатую даму быть осторожной с чужаками.

– Не понимаю, о чем вы говорите, синьор, – он ощутил в ее голосе нотку грусти. – Должно быть, речь идет о дальних родственниках, поскольку все мои близкие погибли не так давно.

Он заметил, что в глазах дамы застыли слезы, но очевидная внутренняя сила этой женщины не позволила дать им волю.

– Или, быть может… – она с подозрением посмотрела на Адриано. – Быть может, вас подослала моя племянница Изольда, соизволившая наладить отношения?..

В ее голосе чувствовалась раздраженность, по которой Адриано понял, что Матильда явно не стоит на вражеской для него стороне.

– Вы близки в своих предположениях, – отметил он, – но я здесь не по просьбе Изольды Брандини.

Его осведомленность в родственных для нее именах пробудила в Матильде гораздо большее любопытство, чем изначально.

– Прошу, продолжайте.

– Вероятнее всего, принесенные мною сведения шокируют вас, но гораздо более осчастливят. Речь пойдет действительно о вашей племяннице, которая считает себя более милой вашему сердцу.

В этот самый момент он заметил, как Матильда бросила в него гневными молниями из глубины разъяренного взгляда.

– Если вы посмеете запятнать память моей родни позорными сплетнями или чем-то еще в этом роде, синьор… Дай Бог памяти, вспомнить ваше имя… боюсь, что наш разговор будет коротким и весьма неприятным!

Адриано старался сохранять внешнее спокойствие.

– Синьора Гумаччо, я нахожусь сейчас на территории ваших владений, и вы вольны поступать со мной как вам заблагорассудится, поскольку никто, кроме одного человека, не знает о моем пребывании здесь. Однако, прошу заметить, что это никоим образом не изменит тех обстоятельств, которые на самом деле существуют независимо от вашей веры в них.

По глубине ее глубокого вздоха и многозначительному молчанию он понял, что может дальше продолжать свою речь.

– Речь идет о синьорине Каролине Диакометти, – Адриано замер, глядя на реакцию Матильды, которая лишь с недоверием смотрела на него.

– Что вы хотите сказать? – выдавила она сквозь зубы.

– Только то, что ей чудом удалось спастись во время мятежа, – ответил он. – И, оправившись после ранения, она теперь жаждет встретиться с вами.

– Вы, сенатор, должно быть, выжили из ума, – она едва сдерживала свое негодование, – если полагаете, что я поверю вам.

– Мне понятно ваше недоумение, – терпеливо продолжал Адриано. – И это ваше право не верить моим словам. Только лгать я не вижу смысла…

– О-о-о, прошу вас, не нужно вводить меня в заблуждение, – с гневом произнесла Матильда. – Ваши попытки надавить на больную мозоль весьма кощунственны, синьор. Я прекрасно знаю, что Каролина погибла вместе со своими родителями в день крестьянского мятежа в Генуе. И поверьте мне, ваша бесчувственность не разуверит меня в этом!

С этими словами она приготовилась звать прислугу, когда Адриано достал из внутреннего кармана конверт и произнес:

– Каролина предусмотрела ваш ответ, поэтому передала вам то, что сможет развеять ваши сомнения.

Он протянул ей письмо, и Матильда с очевидным равнодушием взяла его в руки, словно ожидала разоблачения самозванца, и по привычке перевернула его. Рядом с печатью до боли знакомым почерком красовалась подпись: «Любимой тетушке по секрету». Адриано заметил, как та тяжело задышала и тут же воскликнула:

– Пресвятая Дева, она ведь именно так подписывала все письма, когда была маленькой, – тяжело дыша от волнения, трясущимися руками Матильда развернула письмо от любимой племянницы.

– В тот вечер ее спасла жесткость герцога, который в наказание запер ее в маленькой башенке в их имении. Каролина говорила, что писала вам некие секретные письма, в которых открывала свою детскую душу, – Адриано ощутил даже некоторую зависть этому трепетному моменту.

Нетерпеливым взглядом Матильда жадно поглощала письмо. В определенный момент, очевидно, когда дошла до места о ранении и тяжкой болезни, синьора даже схватилась за сердце. Смахивая с полных щек непрестанно набегающие слезы, она продолжала чтение, затем спохватилась и, оставив своего гос тя в одиночестве, бросилась на второй этаж. Бережно, словно великую ценность, она достала из серебряной шкатулки целую кипу писем и, взяв одно из них, сверила их с тем, что принес венецианец. Все, чего ей хотелось, – это убедиться в правдоподобности слов сенатора. Убедившись в том, что почерк подлинный, Матильда залилась слезами.

– Где же она? – с трудом перебирая больными ногами по ступеням, нетерпеливо спрашивала Матильда у Адриано, все еще стоящего в гостиной. – Ох, простите мне мою бестактность. Я даже не пригласила вас.

Прислуга вмиг накрыла на стол, чему Адриано невероятно удивился.

– Жизнь Каролины нельзя назвать в безопасности, – пояснил он. – В данный момент она находится в моих владениях, в Венеции. Об этом никому не известно, кроме кормилицы Паломы, которая совершенно случайно оказалась в республике.

– Это правильно, что она не высовывается. Изольда с ее мерзким муженьком вряд ли будут рады такому повороту событий. Уж я-то знаю, что этой ехидне была на руку гибель родных.

Адриано изумился.

– Ни для кого не секрет ее враждебное отношение к родным? – поинтересовался он.

– О, да, можете мне поверить! Она даже не постеснялась устроить похороны своей семьи без соблюдения должных обрядов. Генуя до сих пор окружает ее поступок сплетнями. О чем тут можно говорить?

– В любом случае Каролина доверяет только вам, поэтому и решилась уведомить вас о своем спасении. Если вы желаете, можете проехать со мной в Венецию, где вы и сможете повидаться с ней.

Каролина вертела в руках записку, переданную ей в руки Урсулой. Содержание бумаги не только изумляло, но и вызывало какой-то не присущий ей страх. Быть может, он сулит о нехорошем предчувствии, которое может повлечь за собой нежелательные для нее последствия?

«Если вы желаете услышать сведения о своей родне, имеющей отношение к герцогской семье да Верона, спешу поделиться ими. Информация касательно вашей сестры Изольды Брандини. Сегодня на закате солнца вас будет ожидать мой проводник сразу за мостом Гулье, что над каналом Канареджо. Он укажет вашему гондольеру, куда направляться. Прибыть на место в ваших же интересах. И в ваших же интересах прибыть в одиночестве».

Каролине не нравилось это: не успел Адриано покинуть республику, как ей поступают сомнительные предложения. Кто мог прислать это письмо? Урсула растерянно и бессвязно сказала, что ей в руки конверт попал от какого-то посыльного, показавшегося ей странным.

Быть может, к этому приложил руку Паоло? Нет, он не станет предпринимать каких-либо действий до возвращения Адриано. Его интересует место в сенате, а, отдав Каролину под стражу, он ничего этим не добьется. Да и для того, чтобы организовать подобное действо, ему необходимо владеть доказательствами. Нет, Паоло Дольони вряд ли имеет отношение к этому странному приглашению.

Но неисчерпаемое любопытство манило юную синьорину выяснить, кто бы это мог быть. Встреча назначена в тихом месте, но не на окраине города. Как раз этот благоприятный факт занимал Каролину еще больше: даже если у человека имеются дурные намерения, он не станет их осуществлять в самом центре города.

К тому же ее поездку упрощал один факт: сегодня Каролина собиралась отправиться на ужин по приглашению семьи Армази. Ей вздумалось, что по пути назад она и в самом деле могла бы отправиться на эту таинственную встречу. Однако тут же синьорине вспомнились упреки и нравоучения Адриано о том, что она не беспокоится о своей безопасности. Стало быть, в чем-то он прав: ей присуща рискованность. А чувство страха пусть останется для слабых людей.

Она еще раз прочла записку. Ровно выведенный почерк свидетельствовал о том, что записка написана рукой женщины. Но кто еще может быть в Венеции осведомленным о ее происхождении, если об этом знают лишь единицы близких Адриано людей? Во всем этом существует нечто подозрительное, а стало быть, ей просто необходимо в этом разобраться.

Наблюдая за тем, как Лаура крутится у плиты, готовя очередное и наверняка изумительное блюдо, Каролина невероятно радовалась своему пребыванию в доме Армази. Здесь она себя чувствовала естественно и непринужденно: Витторио, Лаура и трое их прекрасных детей поражали гостей своим радушием. Но самое главное, что синьорина получала неимоверное удовольствие, чувствуя себя в теплой, семейной атмосфере, которой может порадовать только надежный домашний очаг.

И пусть родители при жизни не испытывали друг к другу пылкой любви, их семейная идиллия все же существовала во многом благодаря теплоте сердца Патрисии, всеми силами старавшейся создать образцовую семью. Разумеется, душевность Армази была несколько другой, – здесь витал дух любви и великодушия, что заставляло Каролину согласиться со своим внутренним убеждением: счастье может существовать лишь в истинных чувствах.

– Вы загрустили, моя дорогая, – с материнской теплотой в голосе промолвила Лаура.

– Вспомнила о том, какими были семейные ужины во времена моего детства, – в голосе Каролины ощущалось сожаление. – Тогда все было по-другому.

– И эта теплота наполняла собою атмосферу исключительно благодаря душевности вашей матушки, ведь так? – спросила Лаура и пытливо посмотрела на Каролину.

Та изумилась: она никогда и ни с кем не делилась этим обстоятельством, но знахарка говорила с невероятной точностью о ее семье. Каролина молча кивнула.

– Милая, я понимаю, что вы сожалеете и больно переживаете утрату близких, но хочу вам сказать кое-что. Не могу быть уверенной, что вы примете мои слова в свое сердце, но мне очень хотелось бы, чтобы вы вняли правильно моим речам.

Лаура присела напротив нее за стол и принялась нарезать овощи.

– Ваш отец сам нашел свою смерть, – произнесла она, не глядя на Каролину. – Слишком много места занимали алчность и злоба в его сердце. Возможно, если бы он это своевременно понял, Господь оставил бы его с нами. Но он упрямо не желал этого понимать. И как бы ни прискорбно было это осознавать, моя дорогая, – с этими словами Лаура посмотрела ей в глаза, – но его гибель отразится лучшим образом на вашей судьбе, в которой вы имеете шанс стать счастливой. Ваш отец не позволил бы вашему сердцу такой роскоши. А судя по влюбленному блеску в ваших глазах, какие-то минуты из этого счастья вами уже испытаны.

Каролина почувствовала, как ее щеки загорелись румянцем, и от смущения закрыла лицо руками, продолжая улыбаться своим ладошкам.

– Я никому не скажу о вашей связи с Адриано, – тихо шепнула Лаура с легкой улыбкой на губах, – хотя Витторио не терпится видеть вас вместе.

Звонко рассмеявшись, Каролина поднялась из-за стола и произнесла:

– Мне безумно приятно в вашем душевном обществе, дорогие мои, но, боюсь, что солнце уже садится и совсем скоро на улицах Венеции стемнеет. Как бы того ни желало мое сердце, но мне необходимо возвращаться в палаццо.

– Да, осень все чаще и чаще дает о себе знать, значительно сократив протяженность дня, – произнес Армази, отодвигая стул Каролины. – Я проведу вас во избежание неприятных встреч по пути.

– Нет-нет, что вы, Витторио, – тактично отказалась Каролина, – я благополучно доберусь и сама.

– Как пожелаете. Тогда я переговорю с гондольером, чтобы он как можно скорее доставил вас в палаццо.

Разумеется, Каролина не желала делиться с Армази своими замыслами, чтобы не выслушивать их причитания по этому поводу, но она все же решилась отправиться на встречу.

– Каролина, если вы этим вечером осуществите задуманное, то можете накликать беду, – тихо и с предупреждением в голосе сказала Лаура, чем повергла ту в ступор. – Не оттягивайте от себя долгожданный момент счастья, который может наступить совсем скоро.

Синьорина на мгновенье замерла, внутренне отмечая то, что слова Лауры весьма точны, этим вечером и с такой же точностью может сбыться и это неприятное пророчество. Но с беззаботным блеском в глазах она накинула на себя шаль и обняла женщину:

– Благодарю за радушный и гостеприимный ужин, дорогая Лаура. Ваши блюда, как всегда, изысканны, а дом вкусно пахнет уютом и любовью.

Она чмокнула Лауру в щечку и собралась удалиться, когда та окликнула ее:

– Каролина, послушайте меня, – словно с мольбой в голосе попросила она. – Все может обернуться неожиданно против вас.

– Спасибо вам, Лаура, – с искренней благодарностью в голосе ответила она. – Я буду иметь в виду.

Лаура Армази лишь с грустью наблюдала за тем, как Витторио помог Каролине присесть в гондолу и оттолкнул ее от мола.

– Ох, Витторио, она не хочет слушать советы, – Лаура посмотрела на него с тоской в глазах. – Боюсь, что этот вечер оттянет их счастливую семейную жизнь с Адриано.

– Что натолкнуло тебя на эту мысль? – спросил Витторио, прекрасно знакомый с проницательностью своей супруги.

– Сегодня она намерена встретиться с женщиной… с дурной женщиной. И эта встреча мне скверно пахнет. Но она не стала слушать моих предупреждений.

– Быть может, мне все же следует сопроводить ее?

– Нет, – строго ответила Лаура. – Я ее предупредила, а выбор – за ней. Возможно, эта ситуация ей нужна для того, чтобы избавиться от собственного упрямства, которое во многом создает помехи в спокойном течении ее жизни.

Медленно проплывающие гондолы рассеивали отражение вечернего неба в водах Большого канала. Каролина перегнулась через бортик и как-то безразлично посмотрела на свое отражение в воде, словно пытаясь вглядеться и увидеть дно Гранда. Терзающие сомнения, касающиеся таинственной записки, не покидали синьорину Диакометти. По мере ее приближения к месту встречи, мысли Каролины одолевали всякого рода варианты, которые могут стать темой для беседы с незнакомцем, но ничего дельного, касающегося ее родни, на ум не приходило.

Ей вспомнились слова Лауры. Да, она могла бы послушать знахарку и отправиться домой, но это заставит ее еще больше терзаться в своих догадках, что окончательно измучает ее душу. Ее тешит уверенность, что все закончится благополучно! Ей нужно отбросить все сомнения и поверить своему чувству, так искусно обманутому обыкновенным женским любопытством! Нет, скорее, это не то. Вероятнее всего, она желает удостовериться в том, что ее возлюбленный Адриано больше ничего от нее не скрывает, и ей не придется более разочаровываться в нем.

Гондола, на которой путешествовала Каролина, свернула с Канареджо и оказалась в узком переулочке, невероятно маленьком и тихом. И пусть бурлящие жизнью улицы находились с обеих сторон маленького канала, однако общение здесь позволит избежать назойливых глаз. Спустя несколько мгновений на другом конце канала появилась гондола, направляющаяся прямо на синьорину. Сердце девушки вздрогнуло, словно предчувствуя раскрытие какой-то величайшей тайны.

Но лицо женщины, сидящей в приближающейся гондоле, еще издалека показалось Каролине очень знакомым, и она принялась пристально рассматривать его черты. Маргарита Альбрицци… Но что эта куртизанка может знать о семье Каролины? С предчувствием неприятного общения синьорина ожидала приближения Марго. Куртизанка смотрела на Каролину надменным взглядом, едва сдерживая улыбку, слегка затронувшую уголки ее губ.

Их гондолы слегка соприкоснулись носами и тут же оттолкнулись друг от друга. Марго посмотрела на гондольера Каролины и достала несколько дукатов из бордового кошелька.

– Погуляй неподалеку, – сказала куртизанка и бросила монеты на тротуар. – Я позову.

Юноша посмотрел на Каролину, и та одобрительно кивнула. Он ловко спрыгнул с гондолы на дорожку и, собрав монеты, прошел за угол дома. Гондольер Марго отправился восвояси, не утруждая куртизанку в приказах.

Высокомерный взгляд Маргариты заставил синьорину Диакометти недовольно скривиться.

– Как собаке… – презрительно заметила Каролина.

– Что? – с едкой улыбкой на лице спросила Марго, словно не расслышала слов соперницы.

– Монеты кинула ему, как собаке – обглоданную кость, – пояснила она, едва сдерживая нахлынувший гнев за спесь куртизанки.

– О-о, ты ведь будущая герцогиня, Каролина! Эти отбросы общества подчиняются тебе, – Марго насладилась ее возмущенным взором, содержащим в себе гнев за ее дерзость.

Но гораздо более Каролину интересовал ответ на вопрос: откуда куртизанке знать о ее титуле?

– А разве ты чем-то отличаешься от них? – внезапно услышала в ответ Маргарита. – Ты ведь тоже предоставляешь свои услуги аристократии Венеции и продаешься лишь патрициям, имеющим возможность хорошо тебе заплатить.

Маргарита с негодованием перевела дух и сквозь напускную улыбку выдавила:

– Мною назначена тебе встреча не для обсуждения занятости населения Венеции. А по делу, которое тебя интересует гораздо больше этого.

– Да, кстати, откуда такое великодушие с твоей стороны, Маргарита? – с нескрываемым ехидством спросила Каролина.

– Я бы не советовала дерзить мне, – с надменной улыбкой ответила та. – Ты ведь еще не знаешь, о чем пойдет речь. Да, я завлекла тебя сюда, написав в записке, что расскажу кое-что о твоей родне, но на самом деле мне о них не известно ровным счетом ничего.

Еще большая ярость затмила глаза Каролине, и она готовилась возмутиться, бросив в адрес куртизанки очередное язвительное замечание, но тут же подавила в себе это стремление, желая оставаться тактичной аристократкой, которой не свойственны низкие пересуды.

– Но кое-что тебя заинтересует, Каролина. Я знаю, что ты не родственница Адриано, а гражданка Генуи, – изумленный взгляд Каролины подтверждал правдоподобность слов Марго, и это прибавило куртизанке смелости и легкой иронии. – И доставил тебя в нашу удивительную республику сенатор Венеции, за что он может быть лишен своей должности. В моих интересах, в первую очередь, стоит твой отъезд из Венеции, в частности, из палаццо Адриано. Я могу помочь тебе с отъездом, если у тебя возникли с этим затруднения.

На какой-то момент синьорина впала в замешательство: откуда куртизанке могут быть известны подобные тайны? Но, прекрасно понимая, что ей необходимо сохранять внешнюю невозмутимость, Каролина ответила той усмешливой улыбкой.

– Кто ты такая, чтобы вмешиваться в дела сенатора? Куртизанка, которая в прошлом продавала ему свое грязное тело, прокормившее своей похотью половину Венеции?

– Я… – Марго попыталась бесцеремонно перебить синьорину, но та не позволила ей, повысив свой голос до напористого тона, не терпящего возражений.

– И кто ты такая, чтобы распространять ту информацию, о которой не имеешь никакого представления? Я – гражданка Флоренции и, если это необходимо будет кому-то доказать, сенатор Фоскарини непременно это сделает. Но только твоя персона в данном вопросе не имеет никакой весомости, поэтому тебе придется остаться с тем, что ты имеешь.

– Твои речи буквально воспламеняют окружающие нас стены, но на меня они не оказывают никакого влияния, – самоуверенно произнесла Марго. – Я знаю о том, что твои родители погибли во время крестьянского мятежа в Генуе, а твоя сестра является супругой миланского наследника.

– И что с того? – Каролина не теряла самообладания и продолжала усмехаться речам Маргариты.

– Ты разве не знаешь, что Генуя и Венеция на протяжении своего существования полыхают в войнах друг против друга? – не унималась Марго. – Ах, да, откуда знать историю наследнице дворянского титула, изучающей всю свою жизнь библейские нравоучения?

В голосе Маргариты ощущалась недюжинная ехидность, на которую Каролина ответила легкой улыбкой.

– А тебе, столь осведомленной об исторических фактах, очевидно, не довелось узнать о мирном договоре, который скрепил отношения наших республик?

– Каролина, не будь наивной! – ответила резко Марго. – Нужны еще десятилетия, чтобы закончить эти войны! Очевидно, ты не знаешь о так называемой скрытой, нелегальной войне, которую ведут наши республики в водах Средиземного моря?

Взгляд Марго пронзил растерянную Каролину, которая вопросительно приподняла тоненькие брови.

– Генуэзские пираты уже много лет нападают на венецианские суда, заполненные богатствами и сокровищами. Это началось после того, как ваша некогда могущественная республика пала под властью французского господства. Можно сказать, что сражения между Венецией и Генуей прекратились лишь формально…

Каролина ничего не слышала об этом, и ее несколько удивляло, что Адриано умалчивал такие подробности международного конфликта.

– Что ты хочешь, Маргарита? – спросила она и с поразительным спокойствием посмотрела на нее.

– Чтобы ты у бралась из дома сенатора, освободив для меня его теплую постель…

– Я не делю с ним постель! – рассмеялась Каролина.

– Твоего присутствия в его палаццо оказалось достаточно, чтобы сенатор отрешился от общества.

– Хорошо, а что же будет, если я этого не сделаю?

– Тогда мне придется в близости с самим Дожем нечаянно поделиться такой вот ошеломляющей тайной, что сенатор Фоскарини пригрел змею у себя на груди, – в голосе Марго ощущалась сладость от мысли о победе, которую она сможет одержать над Каролиной. – Я непременно придумаю какую-нибудь занимательную историю, чтобы сенатора уличили в предательстве. И тогда вас обоих ждет не самая приятная участь.

– У меня есть только один вопрос: судя по всему, ты пылаешь ревностью к сенатору, а стало быть, испытываешь к нему чувства, чем-то похожие на влюбленность?

– О, у меня к нему целый вулкан чувств: и страсть, и любовь, и вожделение, – победным голосом хвастала Маргарита. – Что тебе больше по нраву?

Каролина спокойно улыбнулась.

– Мне не знакома любовь, способная возлюбленному искалечить жизнь, – промолвила она.

– Вот как раз и поэтому тебе лучше оставить сенатора, позволив ему избежать жестокой участи, – отметила надменно куртизанка.

– Это решать мне, – сказала кратко Каролина и махнула рукой стоящему неподалеку гондольеру. – И самому Адриано.

– Но если ты ему скажешь о нашей встрече, – озлобленно предупредила Марго, – я сделаю то же самое – лишу вас надежды на совместное будущее. И, можешь мне поверить, мое проклятье сделает вашу жизнь невыносимой! Но мне свойственны благосклонность и великодушие, поэтому даю тебе шанс спасти и себя, и несчастного Адриано.

– Мне жаль тебя, – сказала с сочувствием в голосе Каролина, – ты бьешься в последних надеждах вернуть его, словно птица, пытающаяся взлететь к солнцу и опалившая крылья в его лучах.

– Ты ведь даже не знаешь, милочка, на что я способна в гневе! – процедила сквозь зубы Марго, разъяренная спокойствием и дерзостью соперницы. – Я уничтожу вас обоих!

– Меня ты могла бы, и впрямь, уничтожить, поскольку мне чужды ненависть и жажда мести, – промолвила монотонно Каролина. – Твое коварство не знает границ, и ты не ровня слабым соперникам. Только Адриано никогда не позволит какой-то жалкой куртизанке или кому бы то ни было другому сделать нас обоих несчастными. Я рядом с ним чувствую себя под защитой, словно во владениях Самого Господа.

Она дала знак гондольеру отправляться и на прощанье бросила взгляд на куртизанку.

– А знаешь, откуда мне известны сведения о тебе? – внезапный вопрос Марго заставил Каролину обернуться.

Синьорина, хоть и перебирала неприятные для себя догадки, все же смотрела на куртизанку с ожиданием.

– От самого Адриано, когда перед своим отъездом он посетил мое ложе, – ее голос звучал победно, но Каролина ощутила в нем некую дрожь.

«Лжет, – подумала она, хотя сердце содрогалось от ревности и боли, – он не мог… Только что сама сказала, что он не приходил к ней с тех пор, как появилась я».

Но по пути домой Каролина нервно потирала руки в беспокойстве, что сейчас зальется рыданиями. И отчего только она не послушала Лауру и отправилась на эту глупую встречу? Ведь, передай она эту записку Адриано, он наверняка узнал бы, кто является ее автором. И тогда он сам решил бы этот вопрос.

А теперь, если она скажет ему об этой встрече, он и его деятельность в сенате могут оказаться под ударом. Что бы ни отвечала Каролина куртизанке, она прекрасно понимала, что в ревности и злобе та может поступить так, как ей заблагорассудится, и тогда Адриано окажется в опасности. Возможно, если тетушка поможет с документами, все сможет хоть как-нибудь утрястись.

По ее телу прошла теплая волна при мыслях о Матильде. Совсем скоро им придется встретиться, чему Каролина несказанно радовалась. Но только перед ее глазами появлялся образ Адриано, как все остальные пропадали из памяти.

Боже милостивый, до его возвращения еще несколько дней! Она с ума сойдет в ожидании! Вспомнив его любящие объятия, Каролина на какой-то момент почувствовала себя легко и спокойно, словно Адриано находился сейчас за ее спиной. Но тут же она осознала, что он мог и впрямь дарить благодатные мгновенья своего общества и этой мерзавке Маргарите! Синьорина ощутила, как сердце сокрушается под беспощадными ударами ревности. Ух, благо для Адриано, что он находится сейчас вдали от нее, иначе она не смогла бы сдержать себя в гневных эмоциях. В чувствах, на которые она не имеет права. Ведь по сей день она ему никем не приходится.

«Все бы ничего, если бы не его слова о любви…» – твердил ей разум.

«Но ведь он любит… – отвечало сердце. – Он любит… ибо ощущалось это каждым ответным звуком его души. Он не мог…»

«Но он – мужчина…» – продолжал уверять разум.

«Он не такой мужчина, как все мужчины…» – настаивало сердце.

«Но откуда тебе это знать?»

«Я верю, что он жаждет испытать лишь мои ласки…»

«А что, по-твоему, он будет делать до того, как ты решишься их подарить?»

Последняя мысль разума оставила сердце без желания продолжать дискуссию. Как бы то ни было, но о том, чего жаждет мужчина, помимо любви, Каролине прекрасно известно. Неужто необходимо лишиться целомудренности, чтобы удержать его?

Спустившиеся на Венецию сумерки пророчили ясную и звездную ночь, ожидание которой приводило Каролину в уныние. Еще один вечер без него… Еще один тоскливый и невероятно печальный вечер. И как только прежде она могла вообще жить, не ощущая этих трепетных и сводящих с ума чувств? Теперь ее жизнь не просто претерпела изменения. Она наполнилась смысло м. Смыслом, который вызывает желание не просто жить, но и бороться за свое счастье, даже если оно кажется невозможным… Даже если ему не позволяют существовать.

Из окна своих покоев Каролина наблюдала за плавающими по Большому каналу гондолами, в одной из которых ворковала влюбленная парочка. Она тяжело вздохнула, вспомнив те немногочисленные волнительные вечера рядом с Адриано, которые они успели провести после их сближения в Местре. Как же все изменилось! Совсем недавно она сходила с ума, словно ребенок, сбегая из герцогского палаццо, чтобы обрести хотя бы каплю свободы в оковах воспитательских мер. И вот теперь она обрела эту свободу… она обрела этот источник счастья – он теперь рядом с ней, дает ей упиваться любовью, утоляя жажду чувств и заветных желаний.

Ей тяжело давались эти сладкие воспоминания о его прикосновениях, нежных поцелуях, тепле, излучающем его огромным сердцем. Но, вопреки невероятной тоске, она предавалась этим возвращениям в недалекое прошлое, в котором каждое мгновенье ее жизни насыщалось его присутствием.

Сейчас же, когда их разделила двухнедельная разлука, оставившая каждого наедине с ошеломляющими мыслями и непрестанно бурлящими чувствами, Каролине приходило неведомое ранее осознание, что он значит для ее сердца гораздо больше, чем она могла только предположить. И каждую минуту, которую им предстоит провести еще вместе, Каролина намеревалась переживать рядом с Адриано так, словно накануне их очередного расставания: нетерпеливо, насыщенно и чувственно.

Поразительно, но ее так мало занимали мысли о скором приезде тетушки, которую она так давно желала увидеть! Быть может, потому, что тетушка в ее жизни была всегда… А он появился совсем недавно…

Теперь она понимает, что любовь к мужчине способна затмить любые другие чувства в сердце женщины. Благодаря этому чувству и скорбь по родителям так быстро отпустила ее душу. И ностальгия так мало давала о себе знать. И вообще: на протяжении всего времени часто ли она задавалась мыслью, что пребывание в этой республике может погубить ее? Или беспокойство о том, что она осталась ни с чем – без крова, денег, титула – часто ли занимало ее голову? Странно, но предусмотрительную и далеко неглупую Каролину все это перестало занимать в тот самый момент, когда она поняла, что на самом деле скрывается в сильном сердце Адриано Фоскарини. И впрямь, для нее стали безразличными многие вещи благодаря тому, что любовь к Адриано просто сразила ее. Радоваться ли ей этому, ведь ее разум почти ослеп? А почему нет, если она счастлива от этой слепоты?!

Не желая изнывать в четырех стенах, Каролина, решившись подышать свежим воздухом перед сном, прошла на задний двор, дабы продолжить тосковать в бельведере. И удивительно, но эта любовная тоска даже приносила ей своего рода удовольствие: эта ноющая грусть, оказывается, такое прекрасное чувство, когда знаешь, что она развеется совсем скоро одним только касанием возлюбленного, который осушит ее слезы своим теплым и долгожданным дыханием.

Выйдя на улицу, синьорина с наслаждением вдохнула беспечно парящий в воздухе аромат осенних цветов из небольшой оранжереи Фоскарини. Этот аромат растворяла свежесть осенних дождей, властно занявших в последние дни небесную венецианскую гладь. Закутавшись в накидку из пашмины, Каролина обогнула палаццо и присела на скамью в бельведере, обросшем увядающей растительностью и цветами.

Позади послышался раскатистый женский смех, и синьорина с любопытством всмотрелась в полумрак, царящий на маленьком канале между дворцами Фоскарини и Бельоджи. Гондола с веселой парочкой находилась именно в тени этих владений, и люди в ней казались едва заметными. Но Каролина видела силуэты, страстно обнимающиеся в гондоле и отдающиеся друг другу в объятия. Ее ничуть не стыдило привычное женское любопытство, перед которым ей не удавалось устоять, поэтому синьорина тихонько поднялась со скамьи и прошла ближе к обросшей изгороди, стараясь сильно не высовываться, но все же повнимательней рассмотреть парочку. Она слегка нагнулась вперед, вглядываясь в гондолу, и отвлеклась несвязной, но вполне счастливой беседой двух влюбленных.

Внезапно схватившие за талию сильные руки заставили ее испуганно вздрогнуть. Она попыталась обернуться, но пошевелиться ей не позволили страстные уста, покрывающие ее шею легкими поцелуями. Его уста…

– Это ты? – тихо прошептала она, словно боялась спугнуть прекрасное видение.

– Нет, любовь моя, – со страстью в голосе ответил он, – твое сердце теребит чудесный сон, искусно овладевший разумом.

Она обернулась к нему и от растерянности, настигшей ее, просто положила голову ему на грудь.

– Тогда задержи восход солнца, чтобы оно невзначай не разбудило меня.

Он тихо рассмеялся и осыпал поцелуями ее золотистую макушку.

– Я сделаю все для того, чтобы моя синьорина улыбалась и во сне, и наяву, – промолвил он и неожиданно для себя ощутил вкус ее чувственных губ.

– Никогда не покидай меня так надолго, – с мольбой в голосе просила она, глядя на него снизу вверх.

– Мне трудно это пообещать тебе, моя нежность, – его баритон невероятно ласкал ее слух. – Но одно я могу сказать тебе точно: я всегда буду возвращаться!

Адриано сжал ее в своих сильных руках, словно ребенка, нуждающегося в его защите.

– Милый… – тихо позвала она.

– М-м-м? – он не желал даже открывать глаза, чтобы не потерять это чувство сладкой услады, наполнившей его сердце.

Но ее вопрос все же вернул его в реальность.

– Где Матильда?

Его вновь сразил легкий смех.

– Твоя потрясающая тетушка решила соблюсти некоторые меры предосторожности и вместе со своей служанкой осталась на корабле в ожидании тебя. На протяжении всего пути мы только пару раз столкнулись с ней на палубе, а в остальном она избегала меня.

– Да, опытный закал этой дамы не проведешь, – ответила Каролина.

– Можем отправиться к ней прямо сейчас, если пожелаешь.

– Желаю. Но сначала я хочу насладиться жаркими касаниями твоих губ.

Она несмело прикоснулась к его устам.

– Не представляю даже, как жил раньше без тебя, – тихо шепнул он и прижал ее хрупкий стан ближе к себе.

Она тихо рассмеялась, уткнувшись лицом в его грудь, пахнущую соленым бризом.

– Именно этот вопрос: «Как раньше жила я?» – мучил меня весь этот вечер, пока я томилась в ожидании тебя, – промолвила тихо Каролина.

Чувство услады от долгожданной встречи с Адриано заставило Каролину на какой-то момент предаться слабости, наслаждаясь его поцелуями, и немного отодвинуть долгожданную встречу с Матильдой. Однако ожидать до утра Каролина также была не в силах. Да и ее сердце чуяло, что тетушка не спит этой ночью, а вглядывается в даль Гранда с палубы стоящего близ Лидо корабля, ожидая этого знаменательного мгновенья, когда она сможет убедиться, что все сведения венецианского сенатора не ложь, а истинная правда. Адриано поднял прислугу, велел ей приготовить комнату для гостей и в обществе своей возлюбленной отправился к судну на гондоле.

В какой-то момент он ощутил, что Каролина несколько отстранилась от него. Причем, скорее, мысленно, чем сердцем. Но он не желал донимать возлюбленную своими расспросами: ее замешательство было очевидным перед такой многозначительной для нее встречей.

Как только они ступили на борт корабля, Адриано показал Каролине, где находится каюта Матильды. Ее прерывистое дыханье на какое-то мгновенье заставило остановиться, дабы успокоить себя. Сейчас она обнимет родного, близкого ей человека, надежду на встречу с которым она похоронила в своей душе около полумесяца назад.

– Кто там? – послышался грубоватый голос тетушки, после того как Каролина постучала, и от этого самого голоса девушка ощутила тепло, разносящееся по ее телу.

Она не стала отвечать, а лишь безмолвно вошла. Как ей и представлялось, Матильда не спала, а стояла со свечой в руке, одетая в верхнюю одежду.

– Боже милостивый, дочка! – воскликнула старуха и, словно не веря своим глазам, застыла на месте.

Каролина сама бросилась к Матильде и крепко обняла ее, чувствуя, как та содрогается в рыданиях.

– Моя дорогая, моя ненаглядная тетушка, – с невероятной нежностью в голосе говорила она. – Как же я боялась, что наша встреча не состоится…

Синьорина отпрянула, выхватив у тетушки подсвечник, поставила его на стол и вновь обняла ее.

– Ох, милая моя, я думала, что этот венецианец лжет, желая заманить меня в эту республику.

– Ну будет вам, тетушка, – с улыбкой произнесла Каролина, бережно убирая слипшиеся волосы со лба Матильды, – кому вы здесь нужны, скажите мне?

Та захохотала сквозь слезы.

– И впрямь, дорогая, было самонадеянно полагать, что я для кого-то представляю особую ценность.

– Как же тетушка… – на глазах Каролины заиграли слезинки. – Вы – бесценная ценность для меня.

Матильда вновь зашлась плачем.

– Ну что вы, тетушка Матильда?

– Ты ведь не представляешь, каково это, моя дорогая. Проститься с человеком навсегда, вырвать его из своего сердца и затем снова поверить, что он рядом с тобой.

– Дорогая моя, как же мне это не представить, если мне пришлось вырвать всю родню из своего сердца? Остались в моей жизни только вы и дядюшка Франсуа. А на порядочность сестры, сдается мне, надежды нет.

– Хм… порядочность, – усмехнулась Матильда. – Эта дрянь со своим муженьком готовы ступать по кладбищу с трупами, лишь бы напхать свои карманы золотом, моя дорогая. Как тебя Господь уберег, я даже не представляю. А Франсуа – тоже еще та продажная сволочь, не тешь себя надеждами в отношении него.

Она поспешно вытерла щеки от слез, словно стыдилась этой своей минутной слабости.

– Господь мне послал спасение в лице сенатора Фоскарини, – с улыбкой произнесла Каролина.

– Ох, милая, – с предостережением в голосе воскликнула Матильда. Тут же ее лицо недовольно насупилось, – можно ли доверять венецианцу?

Каролина тихо рассмеялась.

– Можете мне поверить, Матильда, я себе неоднократно задавала этот самый вопрос. И ко мне приходили ответы, причем, всегда разные, но содержащие в себе один и тот же смысл: да, можно, и никак иначе. Если бы ему хотелось, он уже давно смог бы воспользоваться ситуацией в свою пользу.

– Это верно, Каролина, – прошептала Матильда, – но не думаешь ли ты, что он вынашивает в себе коварный замысел?

– Невзирая на посланные мне судьбой испытания, я все же стараюсь не терять самообладания и делать выводы, исключительно исходя из поступков сенатора. И, поверьте мне, тетушка, вам еще не раз придется удостовериться в его великодушии!

– Ну что же, моя дорогая, я искренне надеюсь на это, – ответила Матильда голосом, в котором слышалось настырное недоверие. – И не советую ему меня разочаровывать!

Каролина внутренне ухмыльнулась намерениям тетушки. Ведя Матильду под руку, она вышла на палубу, где их ожидал Адриано. Сборы и отправление в палаццо они решили не затягивать, ибо все мечтали отдохнуть после утомительного дня. Всю дорогу Матильда рассказывала Каролине о том, как Генуя оправилась после серии мятежей, вспыхивавших друг за другом.

– Кроме твоего отца, под мечом мятежников пал еще герцог Кальодже. Однако его семье повезло больше – им удалось спастись. В республике ходят слухи, что заговор крестьян готовился к исполнению годами. А твой дружище Маттео в последний раз, когда я была в Генуе, был пойман неподалеку от границы и приговорен к смертной казни. Из-за таких проходимцев, как он, столько семей оказалось на том свете…

Матильда заливалась слезами. При словах о Маттео сердце Каролины сжалось, – ведь он никогда не желал ей зла. А, похоже, что был влюблен и жаждал быть с ней, обойдя ее титул и положение в обществе. Бедный малый, он ведь даже не мог себе представить, чем может закончиться его участие в этой провальной затее. Каролина лишь томно вздохнула.

– Тетушка, известно ли вам: его казнили? – с тревогой в голосе спросила Каролина, и услышавший ее Адриано с усердием напряг свой слух, с негодованием ощущая, как его сердце колотится в биении ревности.

– Я не видела казни, но говорят, что повесили всех, кто был взят под стражу. И поделом им, – с ненавистью произнесла Матильда. – Или ты, моя дорогая, жалеешь его?

Каролина попыталась усмирить свое сожаленье и подошедший ком со слезами к своему горлу. Возможно, это можно посчитать даже некоторым предательством с ее стороны по отношению к семье, но Маттео также не был чужд ее сердцу, поэтому ей стало больно за погубившую себя жизнь. К тому же, если быть честной, – к трагедии привел несправедливый уклад в обществе, давно дразнящий подчинявшихся ему людей излить накопленную годами ярость.

– Тетушка, как прошли похороны? – посчитав беседу о Маттео исчерпывающей, Каролина решилась перевести тему.

– Даже рассказывать не желаю, – еще с большей ненавистью говорила Матильда, – Изольда едва ли не изъявляла прямое желание тела своих родителей бездушно покидать в яму, не исполнив должных священных обрядов. Мне пришлось вмешаться и дать ей хорошего прочухана. После этого она выполнила все так, как положено. Ох, Каролина, ни слезинки не пролила на похоронах! Не любила она ни Патрисию, ни Лоренцо. А о тебе и говорить нечего: завидовала тебе всю жизнь. И в кого только пошло это дьявольское отродье?

Услышав это, Каролина ничего не ощутила: ни разочарования, ни боли, ни сожаления. Она даже не удивилась. Да и чему удивляться, если Адриано твердил ей то же самое все это время?

– Нельзя, чтобы она узнала о тебе, – словно в подтверждение ее мыслей сказала тетушка, – если этот удивительно добрый венецианец будет согласен скрывать тебя в своих стенах, я щедро его за это отблагодарю. Если же нет, тогда можно будет отправить тебя на Сицилию.

– Ох, тетя, – недовольно ответила Каролина, – не стоит меня сразу куда-то отправлять. В этом нет нужды! Мы прекрасно с сенатором ладим.

– Не очень мне нравится, что ты находишься у него в гостях… – начала было шептаться Матильда, – неприлично это… – но Каролина перебила ее.

– Тетушка, мы обо всем поговорим в палаццо. Но только утром. Нам всем необходимо отоспаться.

– Больно ты взрослая стала, племянница, – заметила Матильда. – Горе быстро заставляет нас взрослеть.

Матильду поселили в комнате для гостей, а ее служанку отправили к прислуге. Каролина помогла тетушке улечься спать и чмокнула ее перед сном, намереваясь идти к себе в комнату. Она взяла свечу и направилась в свои покои, чтобы предаться сну. Когда Каролина вышла из комнаты для гостей, то заметила, что в палаццо воцарилась звенящая тишина. «Он отправился отдыхать», – с грустью промелькнуло в ее мыслях. А ведь они едва успели побыть вместе после долгой разлуки!

Каролина приблизилась к дверям своих покоев и еще раз обернулась, надеясь увидеть в темном пространстве коридора, ведущего в противоположное крыло замка, знакомый ей силуэт. С грустью осознав, что все же он не появится сегодня, она толкнула свою дверь, как ощутила, как кто-то зажал ей рот. И хотя это было исполнено нежно и мягко, в какой-то момент ее все же охватила паника. Но догадки успокоили ее страх, и, убрав его руку, она обернулась к нему. Неудержимое дыхание Адриано касалось ее щеки. Она улыбнулась мысли, что он не смог отправиться спать без ее поцелуев.

– Ты уже так делал… когда-то, – прошептала она, вспомнив волнительный момент их первой встречи у газебо Брандини, когда ее сердце готово было покинуть тело от страха. – Сегодня же во второй раз подходишь ко мне, словно шпион…

– Если бы я появился перед тобой в твоих покоях, ты могла бы вскрикнуть от неожиданности, – объяснил он.

– Я таила надежду на эту встречу, милый Адриано, – промолвила она.

Его уста ответили неудержимым поцелуем, заставлявшим ее сердце трепетать. Однако объятия возлюбленного, которые помнились ей всегда трепетными касаниями, сейчас казались Каролине излишне напористыми, не скрывающими в себе желание владеть ею. Это принудило ее использовать попытку отстранить Адриано, нетерпеливо покрывшего ее своим телом. И в этом нетерпении ее напугала некая грубость, не проявлявшаяся ранее.

– Адриано… – она посмотрела на него с мольбой в глазах прекратить это бесстыдство, и он отпрянул, только осознав, что в действительности позволил себе лишнего.

Да, он осмелился слишком близко приблизиться к ее телу, что заставило полностью потерять контроль над собой.

– Прости, – выдохнул Адриано, предчувствуя, что не сможет еще долго успокоить разбушевавшуюся в себе страсть.

Она испуганно попятилась к своей комнате и, сделав шаг, оказалась в дверном проеме. Но ей не хотелось расставаться на такой печальной ноте. Ей не хотелось этой ночью хранить в своей памяти образ возбужденного зверя.

– Прости, Каролина, ты не сможешь понять… – она видела, что он все еще не может усмирить прерывистое дыхание.

– В этом есть моя вина… – тихо сказала Каролина, опустив голову. – Я себе слишком много позволяю. И тебе тоже.

– Нет, это мне не позволительно допускать подобной оплошности. Слишком тяжело видеть тебя и не иметь возможности прикоснуться.

В свете мерцающих лампад его взгляд казался еще более подавленным, чем был на самом деле. Каролина растерянно смотрела в его глаза, не решаясь приблизиться, дабы не распалить только усмирившийся жар его тела.

– Быть может, мне стоит все же уехать? – несмело промолвила она, со страхом ожидая от него ответа.

Он ощутил, как в нем содрогнулись все внутренности.

– Неужто твоя тетушка уже потрудилась, чтобы тебя переубедить в этом? Судя по твоему «все же», внутренне ты соглашаешься с ней, – процедил сквозь зубы он.

Он переполнялся желанием излить вспыхнувший гнев на старуху за то, что, едва переступив порог его владений, она пытается вмешаться в его жизнь… Но гневаться тут нужно, скорее, на себя: она имеет полное право говорить о подобных вещах с племянницей.

– Я просто… не знаю, как будет лучше, – пролепетала Каролина, и своей растерянностью помогла Адриано успокоиться.

– А лучше держать разумную дистанцию, – с горечью прошептал он. – Ибо будет бесчестно, если ты уступишь моей напористости. А я могу этого добиться.

– Ты изумляешь меня своим прямодушием, – поразилась она.

Адриано лишь взял ее пальчики в свои руки и прикоснулся к ним губами.

– Впереди еще одна мучительная ночь без тебя, – он прижал ее тоненькую ручку к своей щеке.

Смятение чувств совсем растеряли ее: длительная разлука, пылкая встреча, смешавшееся вожделение и трепетная нежность… ей даже вздумалось впустить его ближе к себе… гораздо ближе… чтобы между ними не оставалось ни дюйма расстояния… Но какой-то страх усмирил в ней этот порыв. Каро лина лишь прикоснулась устами к его щеке и на ушко прошептала:

– Когда-нибудь, если ты пожелаешь… я не буду покидать тебя даже ночью.

С этими словами она исчезла из виду, оставив на прощанье воздушный след на его щеке от едва ощутимого поцелуя. В этот самый момент перед его глазами встал образ мудрого старика Витторио, который не так давно сказал ему потрясающую фразу:

«Похотливый самец не в силах вынести длительное бремя воздержания из-за своей слабости перед инстинктом. Мужчина же не посчитает это испытанием, не желая сравниваться с животным. Тебе выбирать, мой друг, кем тебе оставаться».

– Imperare sibi maximum imperium est[17], – буркнув себе под нос любимую цитату, Адриано устремился в свои покои.

– Вы избегаете меня, сенатор? – услышал он за спиной нежный, но требующий ответа голос, в котором скрывалось пытливое сожаление.

Он обернулся. Непревзойденность Каролины слепила его, словно полуденное солнце. И сейчас, облаченная в кремовое платье, так импонирующее ее невинной юности, она излучала не столько тепло, сколько холодный официоз.

– Отчего же, синьорина? – он с удовольствием поддержал ее стиль формального общения, – я просто решил распалить тоску в вашем сердце, чтобы вы возжелали еще с большим трепетом прильнуть к моей груди.

– Моя тоска по причине вашего длительного отсутствия не смогла раствориться в кратковременности вчерашних ласк и поцелуев, – с грустью ответила она и протянула свои пальчики к его рукам.

На полпути он перехватил ее руку и прижал к своим устам.

– Я лишь боюсь вновь напугать тебя неудержимыми порывами своего тела, которое порой не поддается моему контролю, – в его голосе чувствовалось осознание вины, но она не желала слышать этого.

– Мне так не хватает тебя, словно кто-то перекрывает мне воздух, – произнесла она, едва сдерживая комок крика, подступившего к горлу.

– Дорогая моя, я не желаю порочить твою невинную душу своей чувственностью к даже незначительной близости с тобой, – оправдался он. – Я лишь намереваюсь сохранять некую дистанцию. Да и на дворе всего лишь полдень, нам еще предстоит насытиться друг другом. Как проходит общение с Матильдой?

– О, она уже оценила радушие твоего гостеприимства и намерена тебя отблагодарить, – с улыбкой сказала Каролина и по пригласительному жесту Адриано присела в кресло. Он разместился напротив нее.

– Надеюсь, ценой ее благодарности будет рука и сердце ее племянницы, – его уста растянулись в легкой улыбке, когда он заметил, как голубые глаза изумленно сверкнули.

– Что ты хочешь этим сказать? – пораженно спросила она.

– Лишь то, что желаю связать свою жизнь с твоею, – с уверенностью в голосе ответил он.

Она замерла и лишь смотрела на него в ожидании продолжения его красноречивой фразы.

– Оставим обсуждение этой темы на потом, – увильнул он, и Каролина заметила некую игривость в его словах. – Сейчас надобно побеседовать о твоих документах.

– Решено, – спокойно произнесла Каролина. – Тетушка пришлет документы из Флоренции сразу по своему прибытию.

– Это займет около месяца, – недовольно произнес Адриано. – Слишком долго ждать… Если Паоло предпримет какие-то действия, поверь мне, милая, ждать он долго не будет. Тогда здесь нужно оформить временные документы за ее подписью.

– Полагаю, она не будет против.

Каролина поднялась с кресла, чтобы подойти к библиотеке, когда ей попало на глаза небольшое письмо, лежащее на столе Адриано в конверте с гербом Дожа. Не поднимая его, пальчиком она аккуратно повернула его к себе.

– Приглашение? – спросила Каролина и вопросительно посмотрела на него.

– Н-да, – как-то невнятно ответил он, – сегодня будет раут у Дожа.

– Раут? – спросила Каролина, чувствуя надвигающуюся обиду, которую она тут же постаралась в себе задавить.

– Да, раут… – как-то сдавленно ответил сенатор. – У него периодически собираются венецианские мужи для обсуждения всякого рода дел.

Каролина прекрасно знала, что собой представляли эти рауты: ее отец также имел обыкновение присутствовать на таких. Причем матушка Патрисия всегда реагировала на его ночные загулы весьма спокойно. А вот Палома тихонько сама себе негодовала, обвиняя при этом всех мужчин на свете в свинском отношении к своим женам.

– И ты пойдешь… – грустно констатировала Каролина и отошла к окну, не желая демонстрировать ему вспышку своей ревности.

Задумчиво прикусив губу, Адриано бросил взгляд на ее изящный стан и поднялся, чтобы подойти ближе и насладиться женской грустью, излучавшейся из ее небесно-голубых глаз, бесцельно глядящих в окно.

– К посещению подобных мероприятий меня обязывает инсигния сенатора, которая все еще болтается на моей шее, – ответил он и подошел к ней, беря за руку. – Отказать Дожу никто не вправе, ведь тебе известно, милая.

Разумеется, Адриано с пониманием относился к огорчению Каролины, которое она упорно пыталась скрыть. Однако оно и приносило ему усладу: что может более вероятно свидетельствовать о чувствах, скрывающихся в ее сердце по отношению к нему? И эти чувства он видел прекрасными.

– Любовь моя, это же раут в Палаццо Дожа! – оправдывался он, легонько приподняв ее подбородок и устремив ее взор на себя. – Мое присутствие обязательно, я не могу отказать правителю Венеции.

– Я все понимаю, – она старалась сохранить внешнее спокойствие. – Если бы только… там присутствовали исключительно джентльмены.

– В Венеции дамы не приглашаются на такие вечера… – начал было объясняться он.

– Я веду речь не о дамах, сенатор, – спокойно и горделиво перебила она. – А о таких, как знакомая вам Маргарита…

На этой ноте она запнулась, понимая, что ее длинный язык едва не выдал еще более ненужную сенатору тайну.

– Откуда тебе известно это имя? – строго спросил он, но она смолкла и попыталась пройти мимо него.

Однако Адриано взял Каролину за руку и развернул к себе.

– Чего я не знаю? – в его голосе звучала та же строгость.

– Она приходила в твой палаццо, когда ты был в Местре, – нашлась она, вспомнив действительный такой случай. – Это было давно.

– Почему ты не сказала? – изумился он.

– К чему это пустословие? Я не придаю значения общению с падшими женщинами, пусть и слишком надменными для своего статуса.

Достойный ответ. Но Адриано это отнюдь не успокоило.

– Каролина…

Услышав в интонации возлюбленного попытку оправдаться, Каролина решила избавить его от этой пытки и перебила его.

– Я понимаю, что у тебя была связь с ней, – она старалась сохранить спокойствие в голосе, но легкая дрожь не позволила ей держаться более достойно.

– У меня была связь с ней, но она осталась в далеком прошлом. Я не вижу смысла поддерживать ее тогда, когда жажду познать тело только одной женщины.

Ее уста затронула легкая улыбка. Однако в глубине души она прекрасно понимала, что, оказавшись рядом с доступностью Маргариты, Адриано может не удержаться.

– Тем не менее почтительным куртизанкам приглашение на такие вечера не требуется, ведь так? – он слышал, как из нее вырывалась обида и разочарование. – Резиденция Дожа ждет их и без пустых формальностей.

– Каролина, – в его голосе звучал обычный, спокойный и непринужденный тон, – ты должна понять одно: там не будет ни одного мужчины, который любит принадлежащую ему женщину. Ни одного мужчины, кроме меня. А это, можешь мне поверить, имеет ключевое значение.

Она услышала в его голосе долгожданную мягкость, которая и позволила ей на секунду успокоить свою пылкость.

– В чужую постель мужей уводит холод и уныние их жен, – продолжал изъясняться Адриано. – В объятиях куртизанки они ищут не только страсть, но и чуткость, эмоции, освобождение от оков подневольности. Подневольности не брака, а установленных правил. С тобой я не получаю лишь одного из всего этого, но это далеко не самое главное, – он снова взял ее за подбородок, нежно поглаживая бархатистую кожу, и посмотрел в печальные глаза.

Ее взгляд, полный любви и надежды, устремился на него, но тут же из этой ангельской невинности посыпались откуда-то взявшиеся ведьмовские искорки.

– И как раз это «не самое главное» и может стать решающим моментом этой ночи, а быть может, и наших отношений, еще таких хрупких и…

– Каролина… – он ощущал, как терпение истощается… – не говори глупостей!

– И, похоже, – упрямо продолжала она, – мне не избежать мучительной участи примерной жены, сидящей дома и дожидающейся своего охмелевшего и нагулявшегося мужа даже в том случае, если я выйду замуж по любви.

По ее губам скользнула горькая ухмылка. Она видела, как на его скулах забегали напрягшиеся желваки, но огненный взгляд карих глаз лишь подтверждал, что отступать он не собирался.

– Я не могу не пойти, – четко подчеркнул Адриано. – И куда подевалась твоя вера в любовь? – с недоумением спросил он.

– Испарилась при виде тех пресловутых венецианских куртизанок, которые не столько прекрасны, сколько нахальны в своем посягательстве на чужих мужчин, – спокойно ответила Каролина. – А у синьоров, как правило, не хватает мужества, чтобы отказать себе в низменных желаниях…

Она вела себя как полновластная жена, и это Адриано окончательно вывело из себя.

– Ты не имеешь права разговаривать со мной в таком тоне! – вырвалось у него. – Я прибуду тогда, когда сочту нужным! В палаццо еще гостюет твоя тетушка. И если ты мне не доверяешь, то можешь отправиться с ней во Флоренцию!

Нет, я не то сказал! Я совсем не то сказал… Ему хотелось вернуть глупую ситуацию вспять, но было уже поздно. Все, что сделала Каролина, прежде чем скрыться за дверью: обернулась и присела в реверансе, с учтивостью чуть наклоняя медово-золотистую головку.

– Как изволите, сенатор. Надеюсь, вы найдете в себе силы простить мне мое непристойное поведение! – с этими словами, не глядя ему в глаза, Каролина направилась к двери, желая удалиться.

– Нет-нет, погоди, Каролина, – он успел ухватить ее за руку, и она послушно вернулась в кабинет. – Прости меня! Я перегнул палку.

Он видел, как ее глаза наполнились слезами, но она отвернулась, чтобы не показывать их.

– Ты должна мне верить, иначе как сможет существовать любовь?

– Я верю, – пролепетала она и все же удалилась.

Но за дверями Каролина сразу же остановилась и облокотилась о лутку, уверенная в том, что он не выйдет следом за ней. Прозвучавший грохот по ту сторону от двери заставил ее тут же отпрянуть, – Адриано в гневе со всей силы ударил рукой по своему столу и наверняка чертыхнулся. Каролина огорченно опустила голову. Она же не может допустить того, чтобы пренебрегали ею самою и ее чувствами так, как делают это все мужчины со своими женами. И если сейчас она не проявит свою волю, то потом он слышать ее уже не захочет. Хотя, быть может, он не сделает этого ни сейчас, ни потом.

Шикарно убранная зала резиденции Дожа буквально пестрила блистательной роскошью и откровением соблазна. Предлогом, под которым мужи собрались в одном кругу в столь неформальной обстановке, послужило обсуждение последнего конфликта Венеции с Турцией, а также объявление о помолвке наследника венецианского патриция со знатной римлянкой. Услышав о состоявшейся в его отсутствие помолвке, Адриано изумился: в последнее время браки венецианцев с римлянами стали нередкими. И в этом просматривалось желание магистратов Венеции укрепить свои позиции ближе к Ватикану, где принималось подавляющее большинство международных решений.

Однако обсуждение всех важных государственных вопросов отодвинулось на задний план по мере прибытия в палаццо танцовщиц и куртизанок. Что, впрочем, неудивительно: знати необходим был лишь повод для того, чтобы собраться на рауте и отдохнуть. Развлечения интересовали венецианских аристократов куда больше, чем любые иные мероприятия.

– Безгрешная жизнь полна уныния, а уныние съедает нашу душу не менее чем прелюбодеяние, – со смехом промолвил кардинал, прижимая к себе хрупкий стан яркой куртизанки. – И если первое уничтожает нас полностью, то второе дает удовольствие, прежде чем уничтожить.

Бурный смех окружающей его толпы растворил в себе звучавшую в зале музыку. Адриано с улыбкой бросил взгляд на распутство, восседающее на троне самого Дожа: откровенно одетые женщины вились вокруг венецианских мужей, словно змеи, впрыскивая в их уста смертельный яд. А эти самые доблестные мужчины, блиставшие в боях с противником смелостью и отвагой, сейчас, словно цыплята, одурманенные отравой, слабели перед соблазном, которым опутывали их вызывающие блудницы. О представителях духовенства и говорить нечего: некоторые из них, опитые вином, готовились предаться прелюбодеянию, едва не распластавшись на оттоманках, расставленных по углам залы.

Совсем недавно Фоскарини отнюдь не пренебрегал этим вопиющим распутством и частенько предавался развлечениям на подобных вечерах. К чему лукавить – тогда они приносили ему усладу. Однако перемены, произошедшие с тех пор в его душе, заставляли смотреть на веселье в резиденции даже с легкой иронией.

Но самого Адриано мало занимало продолжение вечера. Он отметился перед всеми присутствующими и попал в поле зрения всех необходимых для этого чинов, что теперь упраздняло необходимость его присутствия на этом рауте. И сейчас он намеревался увильнуть из палаццо, чтобы отправиться домой и насладиться взглядом обиженных глаз своей возлюбленной, которая наверняка не спит в столь поздний час.

Его внимание отвлек военный кондотьер, по иронии возжелавший обсудить конфликтные ситуации с Миланским герцогом. Что нашло на самого Кардиньо, охмелевшего дурманом здешней атмосферы, Адриано не совсем понимал. Но сам кондотьер, очевидно, видел в сенаторе самую подходящую персону для немедленного обсуждения войны с Миланом, которую он, очевидно, считал просто необходимой. Адриано лишь ухмылялся несвязному рассказу пьяного военачальника, но из учтивости он, пусть и неохотно, решил дослушать собеседника и немедля отправиться домой из этого борделя. И как раз в тот момент, когда кондотьер смолк, сенатор Фоскарини услышал за своей спиной достаточно знакомый ему голос.

– Здравствуй, дружище!

Не желая оборачиваться, Адриано лишь взял бокал с вином и пригубил его.

– Не думал, что и ты удосужился чести быть приглашенным на этот вечер. Здесь, как я посмотрю, находятся лишь избранные, в число которых ты не входишь, – монотонно произнес Адриано.

– Но как же так? Я – член Большого совета, наследник знатного рода и отметился значительными достижениями в общественной и коммерческой деятельности. Разве этого недостаточно, чтобы вызвать у его светлости симпатию? – язвительно отметил Паоло. – К тому же мои успехи в военном деле также не обошли стороной его слух.

– Вы забываете добавить, что это почтение заслужено вами во многом благодаря моим рекомендациям, друг мой, – сухо заметил сенатор. – Я чем-то обязан?

– Бесспорно! К примеру, назначить дату голосования сената за мое вступление в новые полномочия, – ирония Паоло ничуть не задела хладнокровного Адриано.

– Боюсь, что по этому вопросу вам не ко мне, синьор Дольони, – поразительно спокойно ответил сенатор, чем поверг бывшего друга в ступор. – Не в моей компетенции решать подобные вопросы!

– Ты ничего не забыл? – дерзко произнес Паоло.

– Я смотрю, синьор Дольони, это вы забылись! – разъяренно ответил тот. – Обращайтесь ко мне в соответствии с требованиями моего титула или же и вовсе не приближайтесь ко мне!

Паоло снисходительно кивнул головой и театрально поклонился:

– Как изволите, сенатор Фоскарини. Осмелюсь вам напомнить, что мне известны некоторые сведения, разоблачающие ваше предательское отношение к родной державе.

– Что вы говорите? – в голосе Адриано слышалось напускное удивление. – И какие же такие сведения вам известны, которые не известны мне?

– Допустим, мне известен тот факт, что в ваших владениях скрывается гражданка Генуи, – Паоло невероятно злился, что ему приходилось повторяться. – Которую могут нечаянно принять за шпионку.

Это Адриано лишь веселило.

– Во-первых, в нашей республике нет закона, запрещающего принимать мне гостей из других стран, – отметил со спокойствием Адриано. – Во-вторых, в моих владениях на самом деле пребывает дама генуэзского происхождения, но она является гражданкой Флоренции, а это все меняет. Благодаря этому сою зу наша связь с выгодной партией флорентийских купцов и банкиров будет активно процветать.

В голосе Адриано чувствовалась победная нотка, которую переспорить или свергнуть с олимпа было невозможно.

– Ах, да, что касается документов, – он достал из внутреннего кармана бумагу-разрешение на пребывание гражданки Флоренции Каролины Диакометти в Венеции, подписанное попечительским лицом Матильдой Гумаччо. – Надеюсь, что этого достаточно, чтобы развеять ваши грезы о должности сенатора.

Лицо Паоло побагровело от злобы, когда он прочел содержание бумаг.

– Тебя заключат в кандалы за подделку документов! – возмущенно прошипел он.

– Отчего же? Это настоящие бумаги, подписанные опекуном Каролины, которая и является флорентийкой. В любом случае, если даже ты «заваришь кашу», обвиняя меня в нелепости, твои намерения не увенчаются успехом, Паоло, и ты погрязнешь в грязи позора и предательства. Ведь многие знают, как я поощрял тебя за верную службу и продвигал в венецианских войсках. Жаждешь упасть в звании? – он посмотрел на Дольони глазами жалостливого прохожего на бродячего щенка. – Я же раздавлю тебя!

Паоло отпрянул от него, понимая, что в действительности может облажаться перед обществом необдуманными и глупыми поступками. Неправильный путь он выбрал. В игре с Фоскарини нужно быть хитрее.

– Надеюсь, что ее генуэзское происхождение отомстит вам за меня, – сквозь зубы процедил Паоло. – И уж поверьте, что когда-нибудь она заставит вас страдать.

Адриано лишь улыбался, глядя, как тот пытается выплыть из собственных фекалий, в которые он погрузился из-за своего низменного поведения.

– Прошу простить, сенатор Фоскарини, – послышался голос Риарио Белуччи, что заставило Адриано повернуться к Паол о спиной, почтительно улыбаясь сенатору. – Как вам должно быть известно, через две недели состоится свадьба моего сына с дочерью римского сенатора. Прошу вас присутствовать на торжестве, а также на венчании, которое состоится в Соборе святого Марка.

– С великой радостью разделю с вами столь приятное событие, – ответил Адриано. – Только попрошу вашего позволения взять с собой свою гостью из Флоренции, Каролину Диакометти.

– Мы наслышаны о красоте вашей удивительной гостьи, – ответил шепотом Белуччи. – Она уже давно гостит в ваших стенах. Мы с нетерпением будем ждать, когда вы представите ее венецианскому свету.

Адриано почтительно откланялся и одарил самоуверенной улыбкой Паоло Дольони, слышавшего весь разговор.

– А для вашей покорной рабыни не найдется ли рядом с вами места, любезнейший сенатор? – послышался манящий женский голос, и Адриано, не желая отзываться на знакомые ноты, повернулся спиной к его обладательнице, оставляя на столе опустошенный бокал вина.

Но наглость женщины не знала границ, и Адриано ощутил ее руку, обвитую вокруг своей шеи. Он обернулся и одарил ее гневным взглядом. Сенатора выводило из себя, когда с ним обращались, словно с ручным щенком. И Маргарита об этом прекрасно знала.

– О-о, милый не злись! Если из твоих очаровательных карих глаз посыпятся искры, дворец его светлости вспыхнет.

Он сумел обуздать свой гнев и, с головы до ног смерив ее беглым взором, спросил:

– Ну а чем я могу быть обязан тебе?

Маргарита всегда умела красиво себя преподнести: ее тонкий вкус в кричащей куртизанской моде всегда вызывал восхищение у сильной половины Венеции. К тому же образ куртизанки, сверкающей в дороговизне украшений, подаренных патрициями, в лучших нарядах из самых роскошных тканей, исключал из нее дешевую вульгарность, присущую многим представительницам ее профессии. В ее красоте присутствовали и соблазн, и очарование, и страсть.

– Признайся наконец, что ты рад меня видеть! – Марго остановилась с приподнятым кверху носиком в ожидании, что Адриано поцелует ей руку.

Но сенатор только бесцеремонно отвернулся, полностью игнорируя куртизанку. Почувствовав себя отвергнутой, Марго решила не проявлять свое разочарование и прильнула устами к уху Адриано:

– Я для тебя сегодня освободила ночь, отказавшись от предложения даже самого герцога Лемачо. В полночь подходи к моему дому. Мои покои скучают по тебе.

В ее голосе присутствовала та эротичность, которая сводила с ума мужской слух. В какой-то момент Адриано вспомнились мгновенья неистовой страсти, которым он предавался на ложе куртизанки, наслаждаясь невероятной усладой, доводящей тело до самого впечатлительного экстаза. Однако взгляд его возлюб ленной, такой невинный и нежный, в котором лишь изредка вспыхивали искорки желания и чаще – любви, возбуждал в нем страсть куда сильнее.

– Маргарита, ответь мне, – промолвил он, стараясь не заострять внимание на своей измученной от воздержания плоти, – на что ты полагаешься? Что я буду вечным гостем твоего ложа? Или рабом твоих покоев? Ты не находишь это несколько смешным?!

Он ощущал, что сегодняшнее настроение, раздосадованное ссорой с Каролиной, настраивало его на то, чтобы раскидать всех недоброжелателей двумя руками по углам. Причем, ему казалось, что у него хватит сил на дюжину таких наглецов.

– А в отношениях с куртизанкой, – продолжал он, – у сенатора Венеции не может быть никакого продолжения! Все кончено, ты давно должна была это понять. Найди себе на ночь другой кошелек, – я не приду!

Это звучало однозначно, но упорство Маргариты превосходило себя. Она тут же протянула ему бокал вина, с которым подошла. Он с улыбкой взял его. Себе она выбрала другой бокал, стоящий на столе подле них.

– Быть может, по прощальному глотку вина в таком случае? – она лукаво улыбнулась, проведя пальчиком в ложбинке между грудей, притягательно выставленной напоказ.

– Знаешь, – Адриано посмотрел в свой бокал, а затем ей в глаза, – если бы твое поведение не было таким бесцеремонным и наглым, мы могли бы остаться в приятельских отношениях. Но теперь у меня нет желания впредь даже смотреть тебе вслед. Ты слишком показательно предоставила мне вино, с которым пришла. И я вот вспомнил одну особенность: когда я пил из твоих рук, то непонятно и странно хмелел, после чего не вылезал из твоей постели неделями. Быть может, люди не лгут, когда говорят, что ты колдунья?

С этими словами он вылил вино в стоящий рядом огромный цветочный горшок и направился к выходу.

– Остановись, Адриано Фоскарини! – разозленно воскликнула Марго и бросилась за ним.

Ее звонкий возглас, перебивший звучание скрипки, не мог остаться не услышанным несколькими патрициями, стоящими при выходе из парадной. Остальные, кому не довелось в доскональности рассмотреть разыгравшуюся сцену, с любопытством вытягивали шеи и вертели головой.

Маргарита догнала Адриано и пересекла ему путь, извергая из глаз злобу, ревность, любовь и ненависть в одночасье.

– Довольно унижаться, Марго, – произнес он с улыбкой.

– Я… Я… – она задыхалась от переполняющего ее гнева. – Я клянусь тебе, Адриано Фоскарини, что, если ты не последуешь за мной…

Его взгляд любопытно сощурился, а затем она услышала доносившийся из его уст хохот: беспощадный, издевательский и унижающий хохот.

– Что?

– Ты пожалеешь, Адриано Фоскарини! – грозно крикнула она. – Клянусь, ты пожалеешь!

Он не стал распыляться на ответные угрозы, лишь ступил с мола в гондолу и дал знак гондольеру отплывать. Она провожала его яростным взглядом под тихий ироничный хохот, эхом раздающийся по поверхности канала.

– Я не знаю, что надоумило тебя заняться сегодня рукоделием, моя дорогая племянница, но ты уже исколола все руки в кровь, – недовольно произнесла Матильда, наблюдая, как Каролина вышивает. – Оставила бы ты это дело на утро – при дневном свете получалось бы куда лучше.

Синьорина не желала объяснять тетушке, что, лишь занимая свои руки делом, она может хоть как-то успокоить себя. Временами ее взгляд устремлялся в окно, где должен был мелькнуть знакомый мужской силуэт.

– Да не изводись ты так, Каролина, – продолжала спокойно тетушка, рассматривая взятую с полки сенатора книгу. – Такой мужчина не станет себя марать грязью.

Каролина изумленно устремилась на Матильду, но та говорила так, словно в ее словах ничего особенного не было.

– Большинство мужчин, как животные: на войне они жаждут крови, в мирное время не могут без женщин. Но этот твой сенатор обладает благородными чертами. Быть может, потому, что в юном возрасте не было рядом отца, который должен был сделать из него черствого тирана.

Каролина слушала тетушку, затаив дыхание, боясь спугнуть ее мудрые речи.

– Был у меня один такой… – Матильда мечтательно посмотрела в окно, где порывистый ветер колыхал ветви кедра. – Еще в молодости любовника я завела, редкий мужчина и любил меня очень.

– Тетушка Матильда… – округлила глаза Каролина.

– Да-да, моя дорогая, – с улыбкой подтвердила та, – я тоже желала выйти замуж по любви! Но мой отец пережил все войны и умер в глубокой старости, поэтому свою мечту я похоронила вместе с ним. Царствие ему Небесное, не желаю осквернять его память.

Она тяжело вздохнула, и Каролина ощутила в этом вздохе всю ту боль, которая скопилась в сердце тетушки.

– И когда мой Луиджи смотрел на меня, его глаза таили в себе те же чувства, что загораются в глазах Фоскарини, – Матильда посмотрела на Каролину с понимающей улыбкой. – Когда надумаете жениться, я тебя без приданого не оставлю.

– Тетушка… – выдохнула Каролина и ощутила, как щеки покрыли две слезинки.

Та только таинственно улыбалась.

– Как ты догадалась? – выдохнула Каролина.

Матильда рассмеялась.

– Вы надеялись провести старуху? – весело спросила она. – Нет, моя дорогая, это со мной не проходит. Я заметила его влюбленное беспокойство еще тогда, когда он рассказывал мне о твоем спасении во Флоренции. И сегодня услышала вашу ссору в кабинете. Уж прости, искала тебя и зашла в этот тупик. Ну и лабиринты в этом палаццо! Хочу тебе сказать, моя милая, ты еще совсем юна и многого не познала. Рада, что твою целомудренность сенатор бережет. Это еще раз подтверждает его благородные намерения. Так вот, – она посмотрела на Каролину, – не упрекай его в том, чего он еще не сотворил и не покрывай его своими порицаниями, иначе ваша любовь падет под напором женской импульсивности. Да, сегодня там будут куртизанки. И, поверь мне, его будут соблазнять. Но, судя по всему, он слишком много уже выдержал на пути к твоему сердцу, чтобы так безрассудно его потерять. А сенатор знает, что потеряет, если ты усомнишься в его верности. Ты ведь не кроткая дама и не жена ему, чтобы покорно склонить головку и ожидать его у окна. Уж тем более, что это не свойственно твоему горячему нраву.

Слова тетушки помогли ей немного успокоиться, и ближе к полуночи Каролина направилась в свою комнату, чтобы остаться наедине со своими мыслями. Ох, как же ей хотелось верить ему! И для этого она погружалась в воспоминания, когда он касался ее и говорил нежные слова о любви. Тогда земля уходила из-под ее ног, а мир приобретал черты неповторимой сказки. И пусть даже Адриано не говорил бы Каролине о своих чувствах, она ощущала бы их своим сердцем. Ведь истинная любовь не нуждается в объяснениях!

Все менял только один момент: неприятные минуты ее общения с Маргаритой. Она была тогда невероятна убедительна. Каролина понимала, что такая женщина в своих стремлениях заполучить мужчину способна на все. Но станет ли Адриано следовать ее провокациям? И эта фраза, которую куртизанка кинула ей на прощанье о том, что совсем недавно он был в ее ложе… Сердце не верило самозванке, но разум оставался непреклонным.

Далеко зазвучавшая музыка скрипача заставила ее прислушаться. Мелодия лирическая, наверняка снова какой-то влюбленный юноша поет ее под окнами неподалеку от палаццо. Каролина накрыла голову подушкой, чувствуя в себе растущую зависть к той девушке, которая удостоилась такого многочисленного внимания мужчин. Ведь песни звучат у ее ног едва ли не каждый день.

Но музыка, казалось, звучит все громче, словно приближаясь откуда-то издалека. И вот остановилась. Неужто это совсем рядом? Каролина бросилась к окну и выглянула в него. В освещенной лампадами гондоле стоял Адриано, с ожиданием смотревший на ее балкон. У его ног сидел музыкант, поющий романс под собственную мелодию. Ее сердце радостно забилось от сладкого ощущения, будто под звучавшие ноты она воспарила к облакам.

Каролина поправила волосы, расчесав их гребешком, стараясь потянуть время, дабы развеять его уверенность в том, что она ждала его все это время и, надев наспех платье и поверх него симару, грациозно вышла на балкон, будто для нее это занятие было привычным. Ей так хотелось услышать его голос, но вместо этого она услышала исполнение серенады чужим для нее баритоном.

– Простите, синьорина! – воскликнул он и, почему-то шатаясь, поклонился. – Но у меня совершенно нет слуха!

Каролина тихонько рассмеялась, приняв в свое сердце посланный от него воздушный поцелуй.

– Боюсь, тогда мне придется подарить свое сердце этому прекрасному музыканту, – со смехом ответила она.

Мужчина, лет пятидесяти на вид, лишь снял с себя шляпу и почтительно поклонился даме, не стирая с лица великодушной улыбки. Адриано это не смутило, и он принял ее кокетство за игру, поэтому перешел к следующему этапу вечера, достав из гондолы охапку разноцветных роз.

– Петь я не умею, но принес с собой последние дары этой осени, шепнувшей мне о вашем превосходстве над королевой цветов. Это сможет возместить понесенный вашим разочарованием ущерб?

Каролина раскатисто засмеялась.

– О, да! Полагаю, что частично вам это удалось, сенатор.

В эти минуты откровения, когда возлюбленный стремится сделать свою даму счастливой, а ее душа вырывается из тела, готовясь отправиться в далекое путешествие по воздушным облакам, струящимся прямо у ног Господа, женщина способна испытать поистине райские чувства, не сравнимые ни с чем.

Недолго думая, Каролина решила выбежать прямо к возлюбленному на мол, хоть это и не принято по обряду, и бросилась к двери. Адриано смотрел на балкон, ожидая ее возвращения, но Каролина не появлялась. Что могло обидеть ее, он не понимал. Или, быть может, это просто кокетство? Видел бы он, как она, едва не споткнувшись через собственные ноги на ступеньках, с трудом выпуталась из длиннющего платья и выбежала на улицу. Волнующийся Адриано счастливо улыбнулся, когда она вышла на мол, и направил гондолу ближе к суше.

Ступив на дорожку ближе к возлюбленной, он едва не упал, пошатнувшись назад, но Каролина успела удержать его, притянув к себе. Охапка цветов оказалась в ее руках, а он лишь прикоснулся к ее щекам устами. Она ощутила резкий запах вина, исходивший от Адриано, и лишь рассмеялась, глядя в его о хмелевшие глаза, освещенные светом от ореола серебристого месяца.

– Ты пьян, – со смехом произнесла она, пряча свой взгляд в ароматных лепестках роз.

– Скорее от любви… вина я выпил совсем немного…

– Да заткнитесь вы! – послышался разъяренный мужской голос из противоположного дома.

Адриано с опаской оглянулся.

– Уже поздно, – шепнул он, прислоняя палец к устам и слегка покачиваясь, – нужно прощаться.

С кем прощаться? Каролина смотрела на него с недоумением, когда хмельной Адриано отвернулся от нее и протянул деньги музыканту:

– Фредерико, нам нужно прощаться, – тихо проговорил он.

Сейчас Каролина понимала, что Адриано гораздо пьянее, чем показался ей вначале. Очевидно, до этого разоблачающего момента он просто держался как мог.

Сенатор заключил в дружественные объятия своего приятеля и, похлопав по плечу, помог тому вернуться в гондолу, при этом сам едва не угодил в канал. Каролина тихонько рассмеялась.

– Ты не просто пьян, – прикрывая смешок рукой, говорила она. – Ты дьявольски пьян! Как ты вообще добрался домой?

Они пошли по дорожке к дому и остановились у фасада.

– Я из резиденции Дожа вышел абсолютно трезвы-ый, – он покачивался. – Но не мог после сегодняшнего спора вернуться домой… Как бы так… как обычно… Заехал в кабак к Фр… Фр…

– Фредерико, – нетерпеливо помогла ему Каролина, едва сдерживая очередной поток смеха.

– Вот, – утвердительно кивнул он, – Фр… Кто же дал имя этому мерзавцу? Я попросил его научить меня петь. Он сказал, что невозможно собаку научить летать и что можно немно-о-ожечко выпить для смелости, чтобы забыть об этом неумении. Забыть не удалось, – с хмельной грустью сомкнул губы Адриано, – спел он. Ах, да, еще цветы… за цветы придется завтра извиняться перед госпожой Перро.

Каролина изумленно рассмеялась.

– Тебе нужно выспаться, – с улыбкой сказала она.

– Я пью очень редко, – с напускной и, скорее, пьяной грустью произнес Адриано. – Просто в этом кабаке всегда продают вино оч-ч-чень нехорошее.

Словно в подтверждение своим словам, он икнул и тут же прикрыл рот рукой. Каролина снисходительно покачала го ловой.

– Ты хоть и охмелевший, но все же мой, – с улыбкой сказала она и прикоснулась устами к его устам.

Он не вынес этого момента и за талию притянул ее ближе к себе. Его руки с трепетной нежностью прикоснулись к ее лицу.

– Какая же ты у меня любимая, – выдохнул он и прикоснулся губами к ее щеке.

От его нежности по ее телу пробежали мурашки, и ей так не хотелось, чтобы это трогательное мгновенье завершилось! Но она понимала, что они могут оказаться замеченными стражниками у парадных дверей, поэтому шагнула назад, чтобы попасть в тень дома. Адриано последовал за ней и не смог удержаться от более чувственного поцелуя.

– Прости меня за резкость, которую я позволил себе днем, – тихо прошептал он.

– Я также вела себя самовольно тогда, – проговорила она, отвечая на его горячий поцелуй. – О, Адриано, это невыносимо находиться рядом и врозь одновременно, бояться быть замеченными и прятаться от человеческих глаз.

– Совсем скоро все будет по-иному, – внезапно, но решительно сказал он, и Каролине показалось, что он отрезвел.

Она лишь прижалась к его груди, желая наслаждаться его объятиями и любовью.

– М-м-м, не думала, синьор, что ваши объятия дарят столько услады, – произнесла Маргарита и сладко потянулась в постели, словно кошка, удовлетворенная игрой с пойманной мышью. – Если бы я только знала, то обязательно сделала бы вам скидку уже давно.

Абсолютно нагая она поднялась со своей постели и направилась к столику, стоявшему в нескольких шагах от кровати.

– Неужто ты все еще получаешь наслаждение от того, что является твоей работой? – удивленно спросил синьор и, последовав ее примеру, поднялся с ее ложа.

Она протянула ему бокал, исписанный узорами из металлического напыления.

– С одними я работаю, – произнесла Марго и пригубила вино, – а с другими – еще и получаю невероятную усладу.

– Стало быть, мне удалось тебя удивить, моя дорогая… – он прикоснулся устами к ее устам.

– Удивить? – ее сразил раскатистый смех. – Нет, синьор Дольони. Усладить – да.

– Называй меня Паоло, – будто недовольно промолвил тот и с бокалом вина прилег на касса-панку, стоящую у столика.

Она заняла место на его коленях, тесно приблизившись к его мужскому достоинству.

– Полагаю, что наш маленький альянс плодотворно повлияет на наше будущее, – сладко промолвила она и провела язычком по его щеке.

Паоло недовольно сморщился.

– Марго, мы преследуем одну цель, а значит, наше объединение непременно принесет плоды, – его захмелевший голос таил в себе непритворную ненависть…

– Нет, мой дорогой друг, цели у нас разные, – покачала головой Маргарита, – но исход должен быть одним: уничтожение врагов, стоящих на пути у наших целей.

– Можешь мне поверить, что твоя хитрость, таящая в себе талант коварных подстав, и моя грамотность в решении многих стратегических вопросов непременно помогут нам в борьбе с противниками, – с этими словами Паоло подхватил ее руками за ягодицы и уложил на пол, предаваясь той вожделенной и безумной страсти.

Весть о том, что в скором времени у нее появится шанс предстать перед венецианским обществом, застала Каролину врасплох. Внутренне синьорина ликовала: совсем скоро ей предстоит не просто появиться в высшем обществе, но и побывать на свадебном балу. Понимая, что времени на подготовку у нее совсем мало, Каролина с воодушевлением занялась пошивом платья и выбором всякого рода аксессуаров. Адриано наблюдал, как его возлюбленная в порхающем настроении заказывала ткани, волнительно общалась с портными и купцами, приносящими ей украшения и прочую женскую ерунду.

Во дворец приходили только торговцы с предложениями самых изысканных и модных вещиц и предметов туалета, сумевших стать достойными внимания госпожи Диакометти. Сенатор обратил внимание обслуживающего персонала, входящего в его дом для целей Каролины, чтобы никакие цифры или данные о дороговизне предлагаемого ей товара вслух не произносились.

Адриано желал сделать этот вечер для Каролины поистине незабываемым. И внутренне он знал, что это время непременно станет для нее особенным с первой минуты восхода солнца и до самой полуночи. Причем это волшебство может затянуться на долгие-долгие годы, длиною с жизнь.

Однако ни о чем не подозревавшая Каролина волновалась лишь о долгожданном мгновении, когда сенатор сможет представить ее в венецианском обществе. Поэтому она даже не пыталась вообразить, какие еще более значимые события в этот день могут перевернуть ее жизнь. В то же время сам Адриано тихонько улыбался сам себе, когда думал об этом.

Что касается Матильды Гумаччо, то после исполнения прогремевшей на всю Венецию серенады Адриано Фоскарини она немедля отправилась во Флоренцию с одной целью – как можно скорее вернуться с документами для племянницы.

– Отличный у меня повар, – произнес Адриано, желая хоть о чем-то завести разговор за обедом. – Ему удается невероятно вкусно зажарить фазана.

Каролина ответила улыбкой, деловито откусывая кусочек мяса. Рядом стоящая прислуга сопровождала обед с каменными лицами, и это несколько тяготило синьорину, жаждущую неофициального общения с возлюбленным. Но что поделать, если время требует от них терпения и сдержанности? Она посмотрела на Адриано с надеждой в сердце, что когда-нибудь об их отношениях станет известно всем, и таинственность их встреч раскроется окружающему миру.

Сердцебиение Адриано отчаянно участилось, когда он чувствовал теплый блеск ее небесно-голубых глаз. В его планы нагло вмешивались нежелательные события: слухи об их отношениях могут заблаговременно сформировать недоброе отношение к ним. Если общество отвергнет их союз, им будет сложно завоевать расположение у дворянской знати к своему дому. Однако Адриано не собирался оставлять это в таком виде. Он намеревался сделать все, чтобы их семья в будущем смогла стать счастливой. А временные трудности лишь разжигали его желания.

– Вы сегодня не были в сенате, – внезапная фраза Каролины отвлекла его от раздумий. – Это обойдется без последствий?

– Заседание по вопросам урегулирования дел в Истрии перенесли на следующую неделю. На этой неделе много других забот. К тому же совсем скоро состоится свадебное торжество, и в республику прибудет много римлян. Поэтому нам необходимо тщательно подготовиться к их гостеприимному приему в лагуне.

Беседа была прервана шумом закрывающейся двери и стуком женских каблучков, направляющихся в столовую.

– Удивительно, что о гостях меня не предупреждает прислуга, – недовольно произнес Адриано, хотя понимал, что так бесцеремонно могут врываться лишь свои люди.

– Где сенатор Фоскарини? – воскликнул плачущий женский голос, и перепуганная Урсула, выскочившая на шум, лишь указала ей на столовую.

Услышав голосок кузины, Адриано резко встал и направился ей навстречу, но она уже вбежала. Оставив обед, Каролина тоже поднялась со стула. Заплаканная Беатриса бросилась на шею кузену, не прекращая безудержно рыдать. Адриано в недоумении пытался посмотреть в ее глаза, светящиеся некогда счастливым блеском, но она прятала свой взгляд в его объятиях.

– Что привело тебя в лагуну, дорогая? Что случилось? – спрашивал взволнованно сенатор, не понимая, что могло довести кузину до такого отчаянного состояния.

– Адриано… я не переживу этого! – воскликнула она. – Я не смогу жить в этом заточении, словно… словно… под вечной стражей…

– Каком заточении? Да что же произошло, Беатриса? – отчаянно воскликнул Адриано.

Каролина с пониманием сомкнула губы.

– Ее выдают замуж, – промолвила с отвращением она, вспоминая о той золоченой клетке, которую так часто упоминала в своих речах ее матушка.

Дрожь пробежала по телу Каролины, когда она представила себя на месте Беатрисы.

– Это правда? – взволнованно спросил сенатор, глядя в покрасневшие от слез глаза кузины.

– Да, Адриано, – ее безудержные рыдания просто разрывали ему сердце.

– Постарайся немного успокоиться, дорогая, и расскажи мне.

Выгнав из столовой слуг, он усадил Беатрису и собственноручно налил ей морс с медом. Заметив, что ее платок уже можно выжимать от слез, он протянул ей свой. Она взяла его дрожащими руками. Адриано и Каролина молчали, ожидая, пока Беатриса успокоится.

– Отец мне сказал об этом сегодняшним утром… О, дорогие мои! Знали бы вы, как я просила его, умоляла, стоя на коленях, чтобы он передумал! Но даже после этого он и глазом не моргнул… Сказал, что уже пора…

– Эта участь неизбежна для любой дамы, – сказала грустно Каролина и тяжело вздохнула.

– Беатриса, – спокойно промолвил Адриано, – но рано или поздно это должно было произойти, ты ведь понимаешь.

– Я просто хотела еще… Может, я смогла бы найти за это время человека, который приглянется моему сердцу. Ну как я могу выйти за него замуж, если видела его только на портрете?! – она опять зарыдала, пряча лицо в белый платок.

У Адриано сжалось сердце. Бедные, бедные женщины! Им не суждено принимать участия в укладе собственной жизни. Сенатор прижал к себе кузину, чувствуя ее трясущееся от рыданий тело.

– Кто он? – спросил Адриано, надеясь, что избранник дяди не такой уж и мрачный тип.

– Герцог Рамиль де Лакосте… – сквозь слезы, произнесла Беатриса.

Адриано сцепил зубы и разочарованно закрыл глаза. Боже мой! Дядя совсем обезумел – отдавать такую красавицу за несносного старика, который слов, кроме брани, в своем лексиконе не употребляет. Его первая жена умерла два года назад, очевидно, не выдержала тирании с его стороны. А в обществе он славился дурной репутацией. И то, что этот безумно богатый человек зарабатывает себе деньги вкрай нечестным образом и что многие венецианские патриции с удовольствием упекли бы его за решетку, – это Адриано знал наверняка.

– Это имя все меняет. Беатриса, нужно попытаться переубедить твоего отца…

– Да, Адриано, но как? Все мои слова он пропустил мимо своих ушей. У него ни одна мышца не дрогнула на лице. Он не пожалеет меня, Адриано, – произнесла Беатриса и громко всхлипнула.

Каролина не знала, удалиться ей, оставив кузенов наедине, или попытаться успокоить Беатрису?

– Может быть… ты, Адриано, поговоришь с ним? – с надеждой предложила Беатриса.

– Мне ли тебе объяснять отношения между твоим отцом и мной? – подавленным голосом ответил Адриано. – Ко мне уж он точно не прислушается, дорогая.

– Но что же делать, кузен? Что мне делать? Я в отчаянии! – крикнула Беатриса, едва сдерживая очередной поток нахлынувших слез.

– Не знаю, милая, – произнес он, хотя в глубине души понимал, что ничем здесь не поможешь.

Он успокаивал ее, гладя по голове, и целовал каштановую макушку.

– Адриано, вы должны помочь ей, – каменным голосом промолвила Каролина. – Непременно.

Сенатор взглянул на возлюбленную, которая смотрела на него глазами, полными надежд.

– Но чем я могу помочь, Каролина? – с досадой воскликнул он.

– Езжайте в Местре, поговорите с дядей, – спокойно продолжала она.

– Вы не понимаете, Каролина, – воскликнул разочарованно он, – я не общался с дядей около десяти лет! Как я могу прийти к нему и решать с ним судьбу Беатрисы? Я для него – никто. Я не могу…

– Вы должны, – монотонно отвечала Каролина. – Иначе последствия будут неутешительными. Посмотрите на нее.

Он бросил взгляд на Каролину, торжествующую внутренней уверенностью в его победе, и на Беатрису, умоляюще глядящую на него.

– Я попытаюсь что-нибудь придумать, – произнес Адриано. – Но обещать ничего не смогу. Единственный момент, который может его переубедить, это предложить ему более выгодную партию.

Беатриса бросилась к нему с объятиями.

– Мне нужно с тобой поговорить, – строго промолвил он, и взглядом попросил Каролину покинуть их. – Простите, синьорина…

Она с пониманием кивнула и улыбнулась.

– Нет необходимости просить прощения, сенатор. Я все понимаю.

Адриано аккуратно взял Беатрису за подбородок и развернул к себе ее личико.

– А теперь пришло время для исповеди, – вполголоса сказал он. – Расскажи мне, с кем ты состояла в любовной связи?

Беатриса опустила заплаканный взгляд, всем своим видом показывая, что не выдаст имени своего любовника.

– Я прошу тебя, скажи мне, – строго говорил Адриано. – Быть может, он сможет стать чудесной заменой Рамилю?

Глаза Беатрисы наполнились слезами.

– Нет, кузен, – тихо пролепетала она, – он не женится на мне. Всем своим видом он сегодня мне это показал, когда я пришла к нему, как и к тебе. На его лице даже читалась ухмылка. Быть может, это огорчило меня более всего на свете.

– Беатриса, открой мне его имя, – процедил сквозь зубы Адриано.

– В этой связи виновна лишь я, кузен, – она склонила голову. – Я так грезила о любви, что напрочь забыла о чести и целомудренности. Я не заметила притворства в глазах мужчины, жаждущего познать чистое тело женщины. И виновна в этом только я.

Адриано опустил руки. Последняя надежда только что развеялась, словно утренний туман под властью солнечных лучей.

– Прости меня, кузен, – тихо пролепетала Беатриса.

Он ее крепко обнял.

– Тебе не у меня нужно просить прощения, а у себя, моя дорогая. Ослепленная грезами ты даже не подумала о том, чем может все закончиться. Я попытаюсь поговорить с твоим отцом, но ты ведь понимаешь, что шансы этого разговора приравнены к нулю.

Еще на восходе солнца Адриано собирался в путь – в Местре, к дядюшке Карлосу Фоскарини. Он тяжело спал ночью, пытаясь приготовить длинную речь, но воспоминания прошедшего вечера рядом с возлюбленной мешали ему хорошо продумать встреч у с родственником, который уже много лет был ему чужим. Адриано терзался в сомнениях: как лучше подойти к решению этой проблемы, он не знал. У него было несколько вариантов, но сенатор понимал, что просить дядю пощадить свою дочь бессмысленно, – алчность и эгоизм в его душе с легкостью побеждали великодушие и доброту. Захочет ли вообще Карлос разговаривать с ним?

Приближаясь в карете к палаццо, в котором Адриано провел целый год после смерти отца, сенатор почувствовал, что у него сжалось сердце. Тогда он был совсем мальчишкой, и, если бы не Витторио, неизвестно, кем он был бы сейчас. И с тех пор Адриано и Карлоса ничего не связывало. Изредка они виделись в Венеции и даже не смотрели друг на друга. И как сейчас, после стольких лет ссоры, взять и заговорить с ним? Для этого нужно придумать вескую причину, а свадьбу Беатрисы Карлос вряд ли сочтет необходимой темой для разговора. Один шанс, которым он может переиграть создавшуюся ситуацию, – это давить деньгами и показать факты невыгодности их брачного контракта с Рамилем де Лакосте.

Получив известие от прислуги о прибытии в его имение сенатора Фоскарини, Карлос присел в огромное кресло, обшитое свиной кожей, в котором казался еще миниатюрней, чем был на самом деле, и ожидал Адриано. Что могло привести сюда его строптивого племянника? Деньги ему вряд ли нужны, совет дядюшки – тем более. Что-то тут не так. Карлос достал белый платок и протер вспотевшую лысину.

После того, как он, помогая вести дела погибшего брата, оформил фиктивное завещание, а Витторио его разоблачил, попросив своего родственника-юриста проверить все документы, Карлос не хотел видеть ни противного лекаря, ни Адриано. Глядя, как буквально на его глазах племянник вырос до должности сенатора, размножил свои фабрики и обогатил свои владения, Карлос чувствовал, что его челюсти сводит от гнева. И все же он раскаивался в своих деяниях, жалея, что только испортил отношения с племянником, ставшим сейчас государственным представителем. Однако он не решался поехать к Адриано и помириться, ведь после стольких лет тот вряд ли сможет простить дядю. И сейчас он не собирался унижаться перед племянником.

Переступив порог кабинета дядюшки, Адриано остановился, пристально глядя на Карлоса. Их минутное молчание многозначительно определяло отсутствие слов после ссоры и долгой разлуки. Да-а, Карлос значительно постарел за эти годы. Вот как людей истребляет злоба в собственном сердце! Сейчас он выглядел, как древний старикашка, которому давным-давно пора отдохнуть от многочисленных дел на том свете.

Адриано слышал от Беатрисы, что сердце дяди уже давненько пошаливало, и один раз он даже слег в приступе очередной болезни, что значительно отразилось на нем. А ведь сама дочь предлагала отцу пригласить Витторио Армази! Ведь этот лекарь всегда знает, что делать, но, увидев возмущенное лицо отца при ее словах, она смолкала.

Старик театрально поклонился, выражая скорее не уважение к сенатору Венеции, а вынужденность этого жеста. Затем Карлос указал Адриано на кресло, стоящее напротив его стола, приглашая племянника присесть.

– Что привело тебя сюда? – спросил Карлос, хмуро сдвинув брови.

– Не беспокойся, я не буду долго обременять тебя своим присутствием, – ответил монотонно Адриано. – Я пришел поговорить по делу.

– У нас есть общие дела? – наигранно удивился Карлос.

– К моему величайшему сожалению, – ответил Адриано и испепеляюще посмотрел на него. – Я приехал поговорить о свадьбе, к которой ты намерен готовиться.

– Беатриса уже нажаловалась тебе, – произнес хриплым голосом Карлос. – И ты теперь хочешь отговорить меня выдавать ее замуж?

– Нет, отчего же? – говорил спокойно Адриано. – Замужества ей не избежать, и она это сама понимает. Дело состоит не в ее отношении к браку, а в твоем выборе жениха.

Карлос удивленно приподнял седые брови.

– А чем тебе не нравится Рамиль? – спросил он.

– Возможно, ты не слышал, что ходят слухи о его незаконной деятельности, которой он занимается. Все свое имущество он нажил через мошенничество, доказательства которого найти пока, к сожалению, не удалось. Но то, что этот человек находится под строгим контролем правительства, должно тебя заинтересовать.

Лицо дяди едва изменило свое выражение, но его глазки нервно забегали по комнате. Адриано это заметил и решил не отступать.

– Я не хочу, чтобы он разорил тебя или же обидел мою кузину. Этот человек способен на жестокость – об этом судачит вся Венеция. А если ты ввяжешься в деятельность с ним, то венецианское общество оклеветает имя нашего рода и не даст покоя нашим наследникам еще долгие годы. Но в данный момент больше всего меня волнует моя кузина. Найди более походящую кандидатуру для нее – в Венеции полно юношей с неисчислимо богатым наследством. Я могу даже подобрать кого-то…

– Адриано, не глупи, – бесцеремонно перебил его дядя. – Подбери, пожалуйста, другие слова, чтобы отговорить меня вообще выдавать замуж мою дочь. Все то, что ты поведал о Рамиле де Лакоста, – беспочвенные слухи, поэтому я не хотел бы об этом более разговаривать! Ничто не способно изменить мое решение! Даже твои многочисленные отговорки. Попробуй еще раз меня отговорить и…

– И не один раз, – произнес спокойно Адриано. – Рано или поздно правители Венеции смогут разоблачить его. А что касается тебя, Карлос, – в общении с дядей он часто позволял себе бесцеремонность, – то ты в лучшем случае разоришься. В худшем – он потянет тебя с собой на дно. А заодно и Беатрису.

Карлос Фоскарини тревожно взглянул на племянника и задумчиво опустил глаза. Последние слова Адриано заставили его призадуматься, но отступать от своего намерения он не собирался. Разве сможет этот мальчишка посоветовать что-то дельное?

– Свадьба состоится, Адриано. Ты не сможешь отговорить меня, не растрачивай свое время впустую.

– Но, Карлос… – хотел было продолжить дискуссию сенатор.

– Я сказал, не трать попусту время! – прикрикнул старик, уже раздраженный настойчивостью племянника.

– Ты видел ее? Видел, как она мечется от душевной боли? Неужели тебе не жаль ее?

– Женщины для этого и созданы, Адриано, чтобы использовать их для обогащения. Чтобы украшать ими свою жизнь. А душа… ты уж прости, племянник, но я вообще сомневаюсь в существовании оной.

– Ты ведь уже приумножил свои владения за счет двух сыновей, – произнес презрительно Адриано, – неужто тебе все мало? На тот свет все это не заберешь, – Господь принимает не золото.

– А кто такой ваш Бог? – спросил спокойно Карлос.

Понимая, что с дядей спорить бесполезно, он принципиально не уступает ему, да и Адриано достаточно уже унизился, сенатор сделал шаг к двери.

– Она всего лишь женщина, Адриано! – крикнул ему вслед дядюшка.

На эти слова тот обернулся и с возмущением произнес:

– Но она твоя дочь, Карлос! И в этом ей я сочувствую гораздо больше, чем в том, что жизнь одарила ее судьбой женщины.

В вестибюле он встретил ожидающую кузину и несмело подошел к ней. Она бросилась к нему, взяла его за руки и с ожиданием посмотрела в глаза кузена, растерянно блуждавших по комнате. Его грустный взгляд устремился на нее. Адриано отрицательно качнул головой, и Беатриса поняла, что он никак не смог повлиять на ее отца.

– Что мне делать, дорогой кузен? – отчаянно спросила она, и Адриано увидел, как в ее глазах засверкали слезы.

– Крепиться, – только и смог произнести Адриано, слыша шаги подходящего Карлоса позади себя.

Адриано поцеловал кузину в мокрые щечки и поспешно вышел, не желая вызвать гнев у Карлоса Фоскарини, который он непременно сорвет на дочери.

– Я беспомощен, Каролина! – отчаянно воскликнул Адриано. – Я не смогу ей помочь! Бедная моя кузина, я не представляю, во что теперь обернется ее жизнь! Чертов Карлос…

Они сидели в его кабинете, где, как они считали, можно поговорить откровенно, не боясь, что их кто-то подслушает. Прекрасно понимая гневное состояние Адриано, Каролина знала, что лишь криком изливая свои эмоции, он сможет успокоить себя, поэтому лишь смиренно молчала, глядя, как он терзается. Ей было безумно жаль Беатрису, но увидеться им, чтобы приободрить ее, теперь уже никак не получится.

– Любимый мой, но ты сделал все, что мог, – сказала она, пытаясь немного его успокоить. – И лишь этим ты сможешь теперь тешиться. Было бы печальней, если бы за нее и вовсе никто не заступился.

Она подошла к Адриано ближе и коснулась руками спинки кресла, в котором он сидел. Каролина несмело перебирала пальчиками по ткани, обтягивающей кресло. Она почему-то боялась прикоснуться к Адриано, обнять его, хотя ей и безумно этого хотелось! Он сам взял ее за руку и принялся нежно массировать нежные пальчики.

– Мне так жаль, – изрекла тихо она, когда Адриано поднялся из кресла и повернулся к ней лицом.

– Любовь моя, знала бы ты, как мне жаль! – произнес он и прижал ее к себе. – Если бы Беатриса нашла бы свое счастье так, как мы нашли друг друга. Бог мой, подумать только, ведь совсем недавно я был таким же черствым пополаном, как большинство венецианских мужей. Я жил, словно по созданному кем-то расписанию, словно проживал чужую жизнь, видя в своих целях лишь приумножение своего имущества и развлечения на раутах. Когда я женился на Лукреции, то чувствовал, что… Бог мой, я же ничего не чувствовал… От нее мне нужны были только наследники… Потом ее не стало, а я, как бы ни было страшно об этом говорить, почувствовал сначала легкую горечь, а потом облегчение, будто все годы нес ее на собственном горбу. Боже милостивый, и вот теперь… – он посмотрел на нее, словно на встающее солнце, которое видел в своей жизни впервые. – Только ты смогла открыть глаза мне на все это. Только сейчас я понял, для чего я существовал все это время… Чтобы встретить в один прекрасный момент тебя…

Он поцеловал ее, чувствуя, как по его телу разносится приятное тепло, сумевшее отчасти успокоить сердце. Но его не покидала мысль о том, что теперь будет с его любимой кузиной, не сумевшей сохранить свою свободу. И единственным выходом он видел лишь смирение.

В этот день Каролина, с самого восхода солнца объятая энтузиазмом и нетерпением, напевая жизнелюбивую мелодию, принялась прихорашиваться к предстоящему торжеству. В преддверии бала досталось всей прислуге, задействованной в приготовлении новоявленной госпожи к такому знаменательному событию. И немудрено, что Урсула на дух не переносила гостью сенатора: эта Диакометти одним своим появлением буквально зашевелила палаццо, заставив едва ли не самим стенам прислуживать ей.

До ее появления во владениях Фоскарини прислуживающая челядь привыкла двигаться со скоростью сонной мухи: частые отъезды хозяина и его длительное одиночество не требовали к себе особого внимания. Но как только в доме появилась эта странная синьорина с озорным блеском в глазах, горящим беспечной любовью к жизни и неустанным желанием двигаться, как вся челядь в доме Фоскарини встрепенулась и принялась выполнять те непосредственные обязанности, которые, собственно, и должно ей. Особенную властность синьорины прислуга заметила после возвращения господ из города Местре, что было крайне непонятным для сенаторской свиты. Помимо этого, Каролина была крайне требовательной ко всему, за что бралась, и того же требовала от прислуги. А это и вовсе усложняло обстановку во дворце.

И в этой суматохе труднее всех приходилось Паломе, которая не могла доверить кому-то из слуг наиболее ответственные задания, поручаемые ей синьориной. Но кормилицу необычайно радовало такое оживление народа, поскольку именно это напоминало ей о прекрасных временах службы в палаццо да Верона.

Но в это утро Каролина не стала нагружать старуху приготовлениями ее образа: локоны ей укладывали венецианские мастера по требованиям дамской моды Светлейшей. Платье ей помогли надеть служанки. Палома только контролировала весь процесс, временами подскакивая с удобного кресла, в которое насильно усадила ее Каролина, велев даже не шевелиться.

Вошедшие в моду оттенки синего уже насыщали гардероб Каролины, но сапфировый цвет, цвет глубокого ночного неба, она видела впервые. Все те сине-голубые оттенки, что ей приходилось использовать раньше, теперь казались ей какими-то невзрачными в сравнении с тем, что ей смогла предложить Венеция.

И Каролине хотелось придать больше легкости своему шедевру, невзирая на то, что мода требовала тяжелых тканей с множеством драпировок и сборок. Синьорина упорно отказывалась от того, что предлагали ей сегодняшние портные. И все потому, что на ее хрупкой фигурке такие сукна в исполнении придуманной ею модели будут смотреться слишком громоздко.

Именно поэтому в модели праздничного наряда она предпочла использовать больше шифона, гармонирующего с атласом и гипюровыми вставками на лифе. Причем атлас, исписанный серебристыми венецианскими узорами, она выбрала богатого, насыщенного сапфирного оттенка, а шифон, мягко спадающий тоненькими складками поверх юбки и собранный с двух ее сторон в два изящных шлейфа, был нежнейшего лазурного оттенка.

Она решительно отказалась от массивных рукавов и популярных «фонариков», поскольку предусмотрела, что сегодня в этом виде будет половина венецианского общества. Ей хотелось выделиться из всех, при этом отдавая дань модным элементам, но в то же время внося в свой шедевр нечто исключительно личное, касающееся только ее вкуса.

Кричащую откровенность полукруглого декольте Каролина таинственно скрыла под густым серебристым гипюром, что нельзя было назвать вульгарным, скорее изысканным.

Волосы Каролина потребовала собрать на макушке и лишь несколько локонов спустить ей на плечи, чтобы они естественно падали и «летели» при ходьбе, развеваясь по плечам. Она уже давно отметила про себя бледность венецианских дам: в этой державе к косметике имели доступ лишь куртизанки. Но Каролина проявила наглую инициативу и слегка, крайне естественно, попросила наложить легкие румяна, а губы подвести кармином.

Палома, осмотревшая свою госпожу с ног до головы, тихонько прослезилась, стараясь отвести взгляд, дабы не рассердить ее. Наверняка облик синьорины несколько вопиющий, как для христианского общества, приветствующего безликих женщин, облаченных в скрывающие их красоту наряды, сумеет раздразнить самолюбие венецианских аристократок. Однако саму Каролину это мало занимало, и она буквально светилась, излучая вокруг себя ореол радостного ликования: результат превзошел все ее ожидания. «Прелестно… просто великолепно…» – шепот прислуги синьорина слышала, воспаряя в небеса от счастья.

– Чего же можно ждать, когда вы сами будете невестой? – со слезами на глазах причитала Палома. – Видели бы герцог с герцогиней…

Женщина тут же зашлась плачем, и Каролина недовольно нахмурилась и, не желая портить себе настроение, намеревалась отправиться в гостиную, где с нетерпением ее ожидал Адриано.

А сенатор не находил себе места. Это и замечала Урсула, старавшаяся обхаживать его, как могла. Но он лишь с недовольством отзывался на ее предложения чего-то выпить или же чего-то съесть. Все это было невероятно неуместным и пустым в сравнении с тем, что он замышлял на сегодняшний вечер.

– Урсула, ты отправила приглашения семье Армази, как я велел? – спросил Адриано сухим и подавленным голосом.

– Да, ваша милость, – покорно склонила голову перед ним служанка.

– Вы все приготовили к вечеру?

– Да, ваша милость.

– Не забудьте направить гондолу с носильщиками, чтобы встретить Матильду.

– Да, ваша мило…

Последние буквы Урсула проглотила и ошеломленно посмотрела на дверь, в которой появилась блистающая Каролина. Адриано обернулся и замер, переводя дух: возможность лицезреть эту женщину вызывала в нем легкое замешательство. Его уста расплылись в восторженной улыбке, и на какой-то момент он задержал дыхание, рассматривая великолепие своей возлюбленной.

Разве он сомневался в том, что она будет неповторимой сегодня? Отнюдь! Но разве мог он предположить, что ее великолепие превзойдет все его ожидания?

Адриано жадно поглощал взглядом каждый дюйм ее прелестнейшего облика… О, как она аккуратно ступала… нет… плавно плыла навстречу к нему, пронзая своим голубоглазым взглядом и окрыляя этой дивной улыбкой! Она безукоризненна! Она прелестна! Она божественна!

Оглушительный грохот собственного сердца помешал Адриано озвучить сиюминутный комплимент, и, глубоко вздохнув, подавляя в себе бурный поток восторга, он сделал шаг навстречу любимой, чтобы подать ей руку.

– Сдается мне, сегодня я – покорный слуга самой императрицы. – Наконец она дождалась его восторга и ощутила щекотливое касание его губ к своим нежным трепещущим пальчикам.

Его слова разбудили в глазах Каролины огонек восхищения.

– Я польщена, – только и смогла прошептать она.

Как и прежде, в подобном романтическом образе она и впрямь перевоплощалась в наследницу королевских кровей, держащую себя достойно и величественно, изредка несколько жеманничая, но в остальном всем своим видом выставляя напоказ осознание своего роскошного образа.

Каролина взяла под руку Адриано и, больше не решившись произнести ни слова, они прошли к выходу. Парадная гондола, ожидавшая их у подножия палаццо, имела довольно пышный вид: с украшениями из цветов, дорогих тканей и бархатных подушек. Балдахин из бордового вельвета, битый парчой и золотистыми нитками, накрывал лодку, придавая ей богатой изысканности.

И только оказавшись напротив прелестной Каролины, Адриано осмелился поднять на нее свой полный робкого восхищения взгляд. Ее глаза, отражавшие в себе насыщенный цвет атласа, облачавшего ее стройный стан, сегодня казались и вовсе бездонными, словно бесчинствующая гладь Адриатики. Растерянность взора и взволнованное дыхание полуоткрытых алых губ лишь раскрывали преувеличение значимости этого вечера в душе юной синьорины. Ей нетерпелось предстать перед венецианским обществом, и Адриано понимал это. Однако все это ему казалось никчемным в сравнении с тем, какие изменения могут настигнуть этим вечером их отношения.

– Немногим позже я поведаю обо всех знатных венецианцах, приглашенных на свадьбу, – пожелал ее подбодрить Адриано, однако нашел свой голос крайне неуверенным и смолк.

Хотя сама Каролина заметила, что и он поразительно волнуется, вплоть до дрожи в руках… Ей показалось это странным: он всегда умел держать себя, порой в минуты даже самого сильного негодования. Хотя… нельзя не признать, что в подобные мгновения вокруг него сгущался вихрь, охватывавший всех и вся. Но даже тогда в его взгляде торжествовало некое превосходство, эдакая помпезная мужественность.

Сейчас же его сердце глухо билось в легкой тревоге, на эхо отзвука которого так ясно отзывалась ее собственная душа.

– О, да! Я именно об этом хотела вас попросить, сенатор, – ответила с улыбкой она, заискивающе глядя на мешающего их непринужденной беседе гондольера.

С тех пор как их отношения претерпели изменения, ее не переставала злить преследующая их прислуга, ибо они были первыми источниками сплетен в округе.

– Каролина, – сказал полушепотом Адриано и пригнулся к ней поближе, – ты можешь обращаться ко мне по имени, все-таки ты пребываешь в моем доме, и об этом известно обществу… Не забывай, что венецианцы невероятно хитры и все толкуют по-своему. Поэтому излишняя деликатность может вызвать уйму вопросов, которых нам следует избежать.

Каролина опустила глаза. От того, как они представят сегодня свои отношения в обществе, будет во многом зависеть их принятие в венецианской элите. Понятное дело, показывать себя безоблачно влюбленными друг в друга – значило окружить себя сплетниками, словно коршунами. А того и гляди, духовенство и вовсе обвинит их в откровенном распутстве. Однако, если не отрицать их вымышленную родственную связь, то неизвестно, чем это закончится в дальнейшем. Или же… быть может, сенатор не намеревается в ближайшем будущем объявлять о помолвке. Ох, голова кругом от этих мыслей!

– Адриано, в данных вопросах я полагаюсь полностью на тебя, – тихо произнесла она. – Но мне надобно знать, в каком свете я сейчас предстану перед Венецией.

– Милая, тебе это уже известно. Ты – флорентийка, моя дальняя родственница. Тебе здесь невероятно подходит климат, что лучше отражается на твоем здоровье. Это все, что тебе стоит поведать венецианцам, а тебя, поверь мне, будут сегодня засыпать расспросами, многие из которых предстанут в каверзной форме. Лучше отвечать уклончиво и многозначительно, оставив возможность венецианцам фантазировать на эту тему. Так или иначе сплетен нам не избежать.

– Хорошо, я поняла, – он заметил, как из ее губ вырвался протяжный вздох. – Хотелось бы обойтись без пустых пересудов, иначе неизвестно, как это отразится на нас.

– Не стоит сейчас беспокоиться по этому поводу. Пустословие – грех тех, чьи уста обременены слетающей с них грязью, как доказательство внутренней сущности людей, на которых, увы, нам не суждено каким-либо образом повлиять. Молю тебя, пленительная Каролина, не терзай себя волнениями по этим причинам, – он посмотрел в ее пьянящие глазки и улыбнулся, утопая в их омуте. – Господи Всевышний, как же идет этот цвет платья твоему лазурному взгляду!

Последние слова он выдохнул с восхищением, на которое Каролина ответила ослепительной улыбкой.

Мимо проплывающая гондола заставила синьорину устремить на нее свой беспечный взор, наполненный одурманенным чувством восторга, который тут же оказался беспощадно развеянным осуждающими взглядами двух шушукающихся синьорин, пристально, не стесняясь сенатора, рассматривающих венецианскую гостью. В их глазах скрывалась некая надменность, словно протестующая против попытки чужеземки украсть из их владений нечто сокровенное. Для Каролины не являлся секретом тот факт, что после смерти супруги Адриано стал завидным женихом, длительное время не решающимся на очередной брак. Поэтому она готовилась к тому, что именно эта половина знатных дам, жаждущих интриг и сплетен, сегодня будут мерить ее взглядом, словно воровку.

И эти две синьорины бесстыдно поедали алчными глазами проплывающего мимо сенатора и его спутницу. Адриано замечал, но по-мужски игнорировал это, чего не могла себе позволить сама Каролина. Поэтому она сиюминутно решила: если дамы так жаждут усладиться бурлящими пересудами о развитии отношений сенатора Фоскарини со своей гостьей, синьорина Диакометти позволит себе «помозолить» их завистливые глазки. И это вопреки ее опасениям пустых сплетен!

Она тут же придвинулась ближе к любимому и одарила его кокетливой улыбкой, на что Адриано ответил взглядом, полным всепоглощающей любви.

– Я обещаю тебе, что буду вести себя благоразумно, – промолвила Каролина и спрятала свою ручку в его расслабленных, но сомкнутых крепких ладонях.

Она знала, что этот невинный жест станет поводом для многих злоречий, но ей так хотелось подзадорить венецианскую публику. Не ожидавший такого жеста Адриано ответил ей улыбкой на устах и нежностью в голосе:

– Ты и без того сразишь венецианцев, – и по привычке, которая вошла в моду его поведения не так давно, прикоснулся устами к ее пальчикам.

Ах, как же Каролина ждала именно этого! Она бросила свой горделивый взгляд в сторону синьорин, которые тут же принялись перешептываться друг с другом. Негодование и порицание, читавшиеся на лицах чопорных аристократок, лишь подтверждали догадки Каролины, что позволило ей насладиться победным ликованием. Очевидно, для чопорных синьорин она стала воплощением бесстыдства, но синьорине Диакометти было крайне безразлично их осуждение.

– Что случилось? – спросил с улыбкой Адриано, глядя, как она прикусила нижнюю губу, чтобы не расхохотаться.

Уловив суть сцены, Фоскарини перевел взгляд на двух синьорин, которые незамедлительно, словно по чьему-то велению, улыбнулись ему и, покорно склонив головы, продолжили перешептываться. Адриано ответил им почтительным жестом и кроткой улыбкой, которая едва затронула уголки его губ.

Заметив это, Каролина не проронила ни слова, кокетливо приподняв тоненькую бровь, и одарила сенатора такой ослепительной улыбкой, на фоне которой та гондола, где находились две роскошные синьорины, показалась ему совершенно пустой и невзрачной. Стоит ей вот так улыбнуться ему, и его рассудок мутнел, словно эта улыбка озаряла ему преддверие рая.

– Тебя сегодня будут поедать взглядом, – предупредительно промолвил Адриано. – И из подобных этим двум змеям Миланесси, десятки будут намереваться тебя ужалить. Не позволяй своим эмоциям разрушить присущую тебе благовоспитанность.

Разумеется, в правдоподобности слов Адриано ей не приходилось сомневаться. Большинство знатных венецианцев, осведомленных о том, что сенатор придет с дамой, гостящей в его палаццо уже более трех месяцев, только и терялось в догадках о том, кем же она ему приходится.

Если ранее общество не придавало значения пребыванию Каролины в доме сенатора Фоскарини, поскольку ее появление в Венеции не отмечалось какими-либо гласными событиями, а слухи о родственных связях и вовсе отняли у этого момента интерес, то после громкой серенады сенатора у стен собственного дворца все круто изменилось. Теперь аристократия обратила свой взор к пустующему некогда палаццо Фоскарини и вела горячие споры о том, кем приходится ему эта прекрасная незнакомка.

– Посмотрите только на спутницу Адриано Фоскарини! – воскликнула Аделаида Вассари, супруга венецианского советника.

Во взглядах женщин, обернувшихся на ее призыв, читалось любопытство, смешанное с мимикой напыщенного презрения.

– Какое вычурное платье! – с пренебрежением отметила синьорина Памелла Фьоджи, стоящая напротив. – Неужто эту странную особу не интересует мнение общества? Разве допустимо являться в этом…

– Потрясающее платье! – восхищенно промолвила подошедшая Мария Кальони, и ее откровенный протест зарождающейс я теме вызвал недовольство на лицах женщин. – Такого прекрасного творения мне не доводилось еще лицезреть.

– Посмотрите, каким взглядом ее поглощает сенатор! – громко перебила Вассари, заставив оглянуться и двух римлянок, стоящих в нескольких шагах от них. – Вы слышали о серенаде, которую он исполнил у окон своего палаццо? Могу с уверенностью сказать, что их связывают отнюдь не родственные отношения!

– О, да! – согласилась синьора Фьоджи, матушка Памеллы. – Ходят слухи, что эта флорентийка – тайная любовница Адриано Фоскарини.

– К чему сенатору обременительные тайны? – возмутилась Мария Кальони. – Убеждена, что истинная история звучит гораздо проще. Бедняжка осталась сиротой, а поскольку ее приданым надобно кому-то управлять, сенатор решил жениться, подготовив тем самым почву для выгодного союза с Флоренцией.

– Полагаю, что сенат ожидает от него куда более значимого союза для державы, – возразила Вассари. – Адриано Фоскарини всегда славился исключительным патриотизмом.

– Так или иначе, ее пребывание в палаццо Фоскарини выглядит крайне неприличным, – поморщилась чопорная матушка Фьоджи. – Моя дочь куда благовоспитанней этой особы, и уж она точно не позволила бы себе подобной наглости! Оставаться наедине с мужчиной в одном доме – дурно для репутации незамужней дамы.

– Ох, не преувеличивайте, умоляю вас! – недовольно взмахнула полной рукой Кальони. – Куда деваться юной прелестнице? А сенатор Фоскарини в общении с дамами достаточно благороден, чтобы не позволить себе вопиющего бесчинства. Потому попрошу прекратить это зловонное обсуждение!

Откровенность Марии всегда играла против черноротых сплетниц, поэтому большинство венецианок избегали с ней общения. Однако прямодушие этой женщины вызывало одобрение многих мужчин, что делало ее невероятно популярной в их обществе.

– Не успела даже зазвучать музыка, как вам уже удалось привести в негодование венецианок, моя дорогая, – услышала Каролина и обернулась на незнакомый женский голос.

– Мария Кальони, – представилась та и присела в реверансе.

Женщина средних лет обладала довольно привлекательной внешностью, но в этом обществе ее ясно отличало от прочих дам искреннее радушие в серых глазах. Это невероятно обрадовало гостью Фоскарини, и она открыто улыбнулась, отвечая на приветствие:

– Каролина Диакометти.

– Право, о вас, любезная синьорина, уже столько сплетен прошло по обществу, что у меня ощущение, будто мы знакомы с вами многие годы, – рассмеялась Мария.

– О, мне ли этому удивляться! – улыбнулась Каролина. – О малознакомых персонах всегда судачат без лишней скромности. А тут еще и общество галантного сенатора…

Мария раскатисто рассмеялась, прикрывая лицо лиловым веером с диковинной росписью из черных нитей.

– Мне радостно отметить, что я в вас не ошиблась, синьорина Диакометти. И каково вам находиться в нашем причудливом обществе?

– Мне уже довелось познакомиться с некоторыми особами, и хочу сказать, что они меня не разочаровали своим теплым приемом. Быть может, потому, – с кокетливой улыбкой продолжала гостья, – что все они оказались мужчинами.

Кальони скрыла очередной смешок, про себя отмечая находчивость «флорентийки».

– Тонкие черты вашей внешности несколько отличаются от венецианских, – отметила та. – Это во многих женщинах вызывает беспощадную зависть. Будьте с ними осторожны, моя дорогая. Венецианки самодовольно полагают, что ни одна из европеек не под стать их блистательной красоте. А любое противоречие этому может вызвать желание сиюминутно растоптать причину смятения.

– О, милейшая синьора Кальони, осмелюсь предположить, что такой крепкий орешек, как я, им не по зубам. Право, мне не хотелось бы настраивать себя воинствующе и тем самым заблаговременно вызывать в венецианках отчуждение. Я жажду познакомиться и узнать всех возможных присутствующих.

Мария Кальони улыбнулась и взяла ее под руку.

– В обществе мужчин, безусловно, любопытно, милая Каролина, но лишь после того, как исчерпаются все темы о политике. В нашем распоряжении имеется немного времени, дабы познакомиться с некоторыми венецианцами. Позволите?

– Безусловно!

– Сенатор Фоскарини, – окликнула Мария Кальони и присела перед Адриано в реверансе, – позвольте мне украсть вашу прекрасную спутницу и представить ее местной знати, умирающей от любопытства познакомиться с ней.

Откровенно говоря, Адриано эта идея не приходилась по душе, но он и сам заметил, что его возлюбленная Каролина заскучала, поэтому с одобрением кивнул головой.

Мария Кальони не щадила силы Каролины, знакомя ее с чередой местной аристократии. Общение с венецианцами вызывало в генуэзке весьма противоречивые чувства. Многие сопровождающие статных мужей дамы продолжали мерить Каролину оценивающим взглядом. При этом у одних в глазах светилось напускное равнодушие, у других – осуждение, у третьих – снисходительность. Кто-то ее появлению и вовсе не придавал значения, принимая шум вокруг «флорентийки» излишним проявлением эмоций. Как ей удалось выяснить, гневное восприятие ее персоны вызывалось негодованием прежде всего по той причине, что большинство воспринимали ее претенденткой на место супруги сенатора Фоскарини.

– Неужто Адриано настолько популярен в обществе? – изумилась Каролина. – Мне казалось, что он сторонится публичности. За все время моего пребывания в Венеции он показался на общественном приеме лишь единожды.

– Это с вашим появлением сенатор стал игнорировать светские мероприятия, – с улыбкой отметила Мария. – И можете мне поверить, что это удивляет не только вас. Признаться, Адриано Фоскарини уже давно предлагали несколько довольно выгодных брачных контрактов, однако на все предложения он реагировал красноречивым молчанием. К тому же, его любвеобильной натуре до определенного мгновения были свойственны лишь вызывающие осуждение интрижки и романы с куртизанками.

Ох, как же далеко зашла эта беседа! Разве угодно Каролине слышать все это? И тут же, невольно скорчив раздосадованную гримасу, она перевела свой взор на собеседницу, когда та многозначительно улыбнулась, вероятно, заметив вспыхнувшую у синьорины ревность.

– Я знакома с сенатором много лет, – подчеркнула Кальони, словно желая взбодрить Каролину, – но мне не доводилось в идеть его таким сияющим и отчужденным от женского общества.

Синьорина Диакометти с изумлением посмотрела на Марию, но тут же отвела глаза, боясь выдать свои чувства. Однако это было лишним и невероятно запоздалым жестом.

– Все свои наблюдения я предпочитаю оставлять в тайне, – внезапно заметила синьора. – Но не могу упустить момент порадоваться за Адриано, если, разумеется, существует повод для радости.

Каролина скрыла улыбку, и в это самое мгновенье из толпы появился он, уводя свою гостью от общества Марии.

На протяжении празднества синьорина с разочарованием заметила, что начинает уставать от недовольства, читающегося на лицах присутствующих венецианок. Но вот что касалось венецианских мужей, то здесь Каролина наслаждалась нескрываемым восторгом, что вызывало ревностный блеск в глазах Адриано.

О, эти испепеляющие восхищением глаза Адриано, не отводившего от нее влюбленный взгляд весь день! Каролина утопала в восторге, о котором неистово восклицало его сердце, даже будучи в нескольких шагах от нее.

В те редкие мгновения, когда Каролина не томилась мыслями о возлюбленном, она искренне услаждалась пресловутой венецианской роскошью, о которой так много говорили в европейском свете. Вот они – эти завораживающая изысканность, откровенная роскошь, торжественная помпезность, которыми Венеция слыла во всем мире! Здесь, в палаццо Белуччи, где собралась вся элита Серениссимы, появлялась возможность ощутить в полной мере этот неповторимый вкус вопиющего великолепия, о котором так часто слышала Каролина. И где-то этот непомерный шик и впрямь зашкаливал за все дозволенные рамки, оставляя на устах гостьи пьянящий горьковатый вкус изысканного вина, несущего в себе пряность соблазна вдоволь насладиться всеми нотами дивных ароматов, которыми манила здешняя атмосфера.

Ведь завораживало не только изумительное богатство, стоящее у трона изысканных обитателей. Каждый из знатных венецианцев старался внешне не кичиться своим положением, однако гордыня, правившая им, отражалась в глубине его взгляда.

К аждая женщина, скрывающая под платьем с высокой горловиной и тщательно покрытым дорогими тканями телом жалость к себе, под видом кроткой овечки таила эдакую коварную львицу, в которой бурлили подавляемые каноническими порядками чувства. И эти чувства в состоянии был узреть лишь тот человек, которому казались ведомыми все эти тайны. Каролина чувствовала от венецианок это отчаянное желание быть услышанной и понятой, эту неистовую жажду дать волю своим чувствам лишь потому, что то же самое ей доводилось ощущать и в обществе близких ей женщин. Поэтому смесь внешнего фарса, преподнесенного венецианцами на блюде лицемерия гостям этого вечера, в числе которых было много римлян, с внутренней сутью и чувствами, играющими душами венецианцев, словно струнами арфы, создавали в атмосфере праздника дивную гремучую смесь.

Среди столпившегося множества приглашенных в палаццо Белуччи Каролине удавалось без труда различить высокомерных римлян, лишь изредка бросавших глаз на окружающую их действительность с высоты своего «римского полета». Это объяснялось лишь тем, что многие знатные венецианцы «бесстыдно» превосходили богатством убранства и нарядов своих гостей, ослепляя тех блистающей помпезностью и шиком. И пусть представителей одной и другой державы объединяло много общих свойств, все они наглядно стремились отличаться друг от друга непрестанным сравнением этих отличий с преимуществами своих личных достоинств.

Со стороны Каролины, которую можно отнести к третьей, более независимой от этого дивного соперничества стороне, эти вычурность венецианцев и горделивость римлян выглядели скорее смешными, чем вызывающими. Но синьорина старалась не акцентировать внимание на своих наблюдениях, дабы воздержаться от комментариев, которые могли бы обидеть ее возлюбленного Адриано.

Столпотворение приглашенных гостей, наличие многочисленных ярких составляющих торжества и мелькающие лица, изъявляющие желание оказать внимание сенатору, а вместе с ним и его великолепной гостье, отводили взор Каролины от главных персонажей этого события. К тому же церемонии брачного торжества ей доводилось наблюдать издали: первые ряды зрителей занимали знатные родичи жениха и невесты.

Слегка подкрепившись бокалом вина и легким обедом во время застолья, Каролина готовилась к следующим испытаниям: после брачных церемоний было назначено венчание в Соборе Святого Марка, неподдельной сокровищнице святынь и символе могущества Венеции, ставшем свидетельством истинного Высшего покровительства. Признаться, к тому мгновению синьорину Диакометти уже беспокоила легкая усталость, поддаваться которой она решительно отказывалась.

Солнце уже клонилось к западу, когда гондолы приглашенных потихоньку причаливали к молу, у которого располагался Собор. Очарование базилики, ставшей достоянием республики, Каролина могла и прежде наблюдать с площади. Величие арочных сводов с покрытиями великолепной мозаики на полукружиях, могущественные византийские барельефы, украшение фасада поразительными готическими шпилями, – по роскоши внешнего вида Собора Каролина только представить могла, насколько изящен и неповторим вид внутри него.

И, безусловно, она не ошиблась. Галерея цветной мозаики и роскошной фрески, выполненная талантливыми скульпторами, поразительно передавала всю глубину драматизма библейских событий. Изумительная живопись на арках, полукружиях и куполах искусно сочеталась с роскошной архитектурой и внутренней эпической мощью, пленяющей взор каждого человека, неравнодушного к красоте, столь смешанной и богатой на чувства.

Всех гостей размещали внутри базилики на деревянных скамьях. У алтаря к исполнению венчального обряда готовился седовласый священник. Каролина входила в Собор в надежде, что они смогут занять более удачные места, чем прежде, и тогда она смогла бы, в конце концов, досконально рассмотреть жениха и невесту. Однако Адриано усадил их на самый отдаленный от церемонии ряд, едва ли не у самой двери, выходящей из блистательного интерьера.

– Прошу прощения, Адриано, – он заметил, как ее уста едва сдерживают возмущенный порыв, – почему мы сидим на этом ряду, словно ты последний из приглашенных?

Как обычно, он ответил легкой улыбкой на ее эмоциональность.

– Венецианские патриции здесь теряются в своих титулах перед превосходством римлян, моя дорогая, – ответил тихоньк о он. – Как видишь, почетные гости здесь – это наше непревзойденное духовенство и лишь некоторые – самые влиятельные лица из правительства. К тому же я предпочитаю оставаться в стороне. Венецианцы привыкли к моей некоторой отчужденности, меня не привлекает вычурность и попытки оказаться в первых рядах.

Каролина улыбнулась.

– Твоя скромность достойна похвалы, – произнесла с одобрением она, но тут же нахмуренно добавила: – Но я полагала, что смогу хотя бы в Соборе рассмотреть жениха и невесту.

– Ты увидишь их, когда они будут покидать это святое место, – монотонно промолвил Адриано, а Каролина лишь с сожалением сомкнула губы.

И разочарование прекрасной синьорины в этом пустяке затмило присущую ее душе прозорливость. Совладай Каролина со своими чувствами, мимо нее смог бы проскользнуть его взгляд, в глубине которого так ясно виднелись стремления его души коснуться ее тела: изящной кисти, расслабленно уложенной на колени; изгибу ее шеи, облегаемому выбившимся из золотистой копны локоном; манящим устам и соблазнительно раскрасневшимся от волнения щечкам… Он отвел взгляд, сжимая в себе тот поток чувств, которые так искусно возбуждала в нем она, находясь на расстоянии и будучи одетой с головы до пят. Когда Адриано поглощал собой каждый дюйм ее прелестного образа, восхищаясь неподдельной дрожью кончиков ее ресниц и меняющимся чувствами взором; когда он замечал, как мечтательная улыбка задевала уголки ее алых губ; когда он видел, что ее бездонные глаза восторженно блуждают по интерьеру, – он растворялся в ней, будто исчезая из этого мира.

– Каролина… – прошептал он, стараясь не прерывать своим тихо зазвучавшим баритоном проходящую процессию.

Она не отрывалась от церемонии и доскональностей венчания, которые были доступными ее взгляду, но тут же поддерживала беседу с Адриано, хотя внутренне была недовольна тем, что он отвлекает ее.

– Да?

Он придвинулся к ней поближе, чтобы никто из окружающих не услышал их. Его голос готов был дрогнуть при первом же звуке, однако мужественность обрубила этот порыв.

– Тебе известны мои чувства… – начал он, и она с удивлением округлила глаза – весьма неосторожно говорить об этом, находясь в нескольких шагах от общественности. – Моему красноречию стала помехой смесь чувств, терзающих сию минуту мое сердце. Поэтому я сменю поэтичные речи на лаконичность… Ты станешь синьорой Фоскарини? Здесь и сейчас? – спросил он и, к своему удивлению, не сначала заметил изменения в выражении глубины ее глаз. – Я… невероятно хотел бы этого…

В ожидании ее ответа он сглотнул ставший поперек горла ком. И хотя на его устах играла надежда на согласие, изумление, отраженное в глазах возлюбленной, отчасти выбило его из колеи.

– Неужто мой вопрос настолько застал тебя врасплох, что ты даже не сделаешь вид, что ожидала этого? – его сразило отчаяние, словно в несколько секунд он пал духом.

Несомненно, Каролине хотелось закричать: «Да! Да! Да!». Но сегодняшний образ «императрицы» ограничил ее действия лишь гордым спокойствием, что саму девушку не меньше изумляло, чем его.

– Это довольно внезапно… – наконец-то тихо ответила она, и тут он с облегчением заметил легкое дрожание ее слабого голоса, – …ввиду несвоевременности твоего вопроса…

Он опешил. Ему стало непонятно, что заставляет ее сомневаться. Такой реакции на свой долгожданный вопрос он не ожидал! Неужто долгожданным он был лишь для него? Адриано с мотрел на ее недвижимый профиль, тщетно стараясь рассмотреть выражение ее глаз, спрятанных сейчас за тонкой кружевной в уалью.

– Каролина Диакометти, – он пытался сохранить внешнее спокойствие, но его голос звучал так, будто он едва сдерживал возмущенное восклицание, – я предлагаю тебе стать моей супругой! Ты принимаешь предложение?

Он не знал, что внутри нее щекочут бабочки, словно вознося на своих воздушных крыльях ее трепещущее сердце ввысь. Она едва удерживала вид непринужденной и горделивой особы, причем, совершенно не понимая, почему бы не выдохнуть это самое счастливое «да!», которое клокотало в ее горле застрявшим комом? Но она собралась с силами и с волнением возразила:

– Но ведь я почти нищенка.

Поначалу это вызвало в нем тихий смех.

– Каролина, нам разве не хватит моего многочисленного богатства?

Но тут же его вновь сразило смятение: она ищет повода для отказа? В его голове даже промелькнула мысль о том, что она покинет его, как только Матильда вернется с документами.

– К тому же, – сглотнув подошедший ком разочарования, продолжал Адриано, – мы не будем заключать брачный контракт, я не испытываю в нем нужды. Мы просто обвенчаемся. Прямо сейчас.

Святая Мария, это насколько он любит ее, что эти бумажки, связанные с деньгами, ничего для него не значат?! Она предполагала, что его чувства сильны, но доля сомнения в ней хранилась до этого прекрасного момента. Она боялась, что, если сейчас она разомкнет уста, чтобы согласиться, из ее глаз польется поток слез.

– Каролина… – его удручало, что ее прелестный образ даже не соизволил пошевелиться в ответ на долгожданное предложение. – Ответь же хоть что-нибудь!

В его голосе слышалась мольба. Хотела ли она этого? Да она словно выпорхнула из собственного тела! Но какие-то сомнения все же терзали ее сердце. Отчего? Ведь отвечать отказом она и не думала! Но что же тогда теребит внутри и заставляет оттягивать мгновение своего согласия?! Ведь сбудется та девичья мечта, над которой так потешалась Палома, – ее украл рыцарь из владений отца и спас от нежеланного брака. И… О, Всевышний!.. Эта мечта оказалась реальностью! Что же вызывает в ней ступор? Внезапность… Замешательство… И такое томное ощущение счастья, которое страшно разрушить звуком своего голоса.

– Я… я… – ему стало ясно, что за собственными мыслями он не рассмотрел ее волнения, – я н-не знаю… – она слегка повернула голову к нему, и он заметил, как ее взгляд растерянно забегал по храму. – А как же свадьба… гости… обычаи… общество…

О нет! Эта паника бездушно растворяет собой всю трогательность этого прекрасного мгновенья!

– Может, дождемся Матильду…

– Мы ничего и никого ждать не будем! – твердо произнес Адриано, ощущающий, как и сам не находит себе места от затянувшейся беседы. – Мы обвенчаемся прямо сейчас! Только скажи мне: ты хочешь этого? – последние слова прозвучали несмело, но Каролина поняла, что он не желает давить на нее, хотя его возмущение ее замешательством чувствовалось за милю.

Ее изумление читалось даже в ее сбивчивом дыхании сквозь приоткрытые уста. Здесь и сейчас?

– Ты шутишь?.. – она не знала, что ей ответить на это и отвернулась, чувствуя, как ее глаза наполняются слезами. – Адриано, но разве можно?.. – выдохнула она.

Поразительно: решительность в его взгляде буквально торжествовала!

– Будет потом торжество, церемонии, гости и вся прочая ерунда… Только все это потом, – промолвил с натянутой улыбкой он. – Разве тебе важно именно это?

Она закачала головой.

– Нет.

– Каролина, – его голос начинал дрожать от недоумения и отчаяния, чего он никак не ожидал, – каков твой ответ?

– Да-а-а! – она выдохнула это протяжно и взволновано, после чего устремила на него свои бриллиантовые глаза, полные слез, сверкающих в мерцающем свете церковных свечей.

– Ты согласна… – с облегчением проговорил он, и если бы не эти затылки со всех сторон, которые в Венеции также обладают даром зрения, он бросился бы к ней с объятиями. – Ты согласна…

– Разумеется, Адриано, – прошептала она, немного собравшись с духом. – Только… я не понимаю, как нас обвенчают здесь, если вокруг полно народа?.. Свадебное торжество сегодня принадлежит не нам…

Он улыбнулся и придвинулся к ней еще ближе.

– Как только все гости покинут Собор, настанет наша очередь, – его таинственный голос заставил ее улыбнуться.

Каролина едва сдерживалась, чтобы не наполнить помещение базилики, погрузившимся в звучание тихой церковной музыки, своим счастливым, раскатистым смехом! А как же хотелось возвестить всех о своей радости! Боже милостивый, это любовь или безумие? Ах да, и то и другое так часто сменяют друг друга! Ведь Адриано прав как никогда: к чему эта пышность и празднество, толпа незнакомых людей, безразлично топчущих глубинную чувственность брачной церемонии… Зачем ей вообще кто-то, кроме него? Боже милостивый… Неужто сейчас это произойдет? Волна невероятно приятной прохлады, прошедшей по ее телу, заставила Каролину слегка содрогнуться от ощущений, так неистово щекочущих ее изнутри.

Адриано, едва не обезумевший от ее долгого колебания, теперь с облегчением осознал всю внутреннюю суть ее растерянности. И разве удивительно ее смятение, если для него самого этот решительный шаг был неожиданностью?! Но он не в силах оттягивать более этот прекрасный момент соития их сердец… Он стремится прекратить эти пытки лжи и придуманных небылиц о ней! Он жаждет представить ее всей Вселенной не Каролиной Диакометти с дивной судьбой, а его женой… до безумия любимой женой!

Осуждение Венеции… Теперь вся аристократия устремит свои пытливые взгляды на них! Но разве может это занимать его в такой час? Она любит его, он всецело принадлежит ей! Нет нужды отчитываться за этот брак перед обществом! Потом… потом… сейчас не это важно… Ведь главное – брак перед Всевышним, а люди… они подождут! Разве у них есть полномочия препятствовать их чувствам?

Каролина посмотрела на Адриано. Разве могла заподозрить она, так трепетно ожидающая своего представления обществу Венеции, что сегодняшний вечер готовит ей куда более весомое событие? Событие, которое свяжет их с Адриано навеки… И тогда они будут принадлежать друг другу. И больше никто и никогда не сможет стать между ними! Боже милостивый, их больше не станут разлучать даже холодные стены меж их покоями! Теперь они смогут каждое мгновенье быть вместе, наслаждаясь дыханием всеобъемлющего и всепоглощающего чувства любви. Переживая в себе всю смешанность чувств этого трепетного мгновенья, Каролина закрыла глаза, со всей силы сжимая руки в кулачки.

Где же окончание этой церемонии венчания, ставшей для нее такой нудной?! Каролина опустила руки и почувствовала касание Адриано ее нежных пальчиков, что еще раз заставило ее обратить свой взор к Небесам и попросить Бога выдержать это томительное ожидание.

Увидев, как жених и невеста направились к выходу, Каролина с нетерпением поднялась со скамьи. Адриано взял ее за руку и пригласил присесть обратно.

– Погоди немного, не торопись. Иначе какой-нибудь вежливый джентльмен тебя пропустит вперед, и нам придется потом возвращаться, а это будет наглядно.

Каролина присела и смиренно склонила голову, прислушиваясь к биению собственного сердца, так искусно смутившего ее разум. Гости поспешно направлялись вслед за молодоженами, и перед глазами Каролины, все еще сидящей на скамье, словно в тумане, мелькали богатые наряды приглашенных. В этой расплывшейся толпе мелькнуло приветливое лицо Марии Кальони, и, кажется, она, Каролина, ответила на улыбку…

В самом конце длительной процессии Адриано и Каролина медленно поднялись со своих мест, создавая вид нетерпеливого ожидания. Сенатор почтительно улыбался проходящим мимо персонам, а Каролина мечтательно отводила взгляд. Ее сочтут за невежу… Ну и пусть! Ей сейчас не до любезностей!

Как только последний приглашенный покинул интерьер, Адриано бережно взял Каролину за руку и повел к алтарю.

– Сенатор, попрошу не задерживаться, – послышался хриплый голос пожилого священника. – Нам нужно успеть до закрытия храма.

– Как скажете, святой Франциско, – промолвил с ироничной улыбкой Адриано и подвел Каролину к алтарю.

Тот снисходительно посмотрел на Адриано и брызнул ему в лицо освященной водой.

– Адриано, святой отец Франциско, – поправил он. – Зачем богохульствуешь?

В его голосе слышалась эдакая мягкая строгость, зачастую присущая лишь лицам духовенства, в которых сумела сохраниться эта самая духовность.

– Ты ведь помнишь, что обещал мне за хранение этой церемонии в тайне? – с иронией спросил святой отец.

Каролина с удивлением заметила, как Адриано кивнул. Значит, тут был целый заговор!

– Исповедь хотя бы раз в месяц и посещение воскресных служб.

– Верно. Когда вы последний раз исповедовались? – отец Франциско посмотрел на Каролину.

– В прошлое воскресенье, – ответила она, вспоминая, что именно Адриано пригласил ее в храм для исполнения таинства.

Еще тогда она удивилась этому, теперь же понимала, что он готовился к обряду венчания предусмотрительно.

– Хорошо. Закройте двери в собор! – велел святой отец. – Хору не расходиться! Зажгите больше свечей! У нас будет проходить тайное венчание!

В храме остались лишь несколько детей в хоре, одна прислуживающая пожилая женщина и сам святой отец. У Каролины прошли мурашки по телу при мысли о таинственности их обряда. Никого: лишь они, любовь и Господь.

Синьорина посмотрела в добрые глаза священника и подумала: будь у Отца Всевышнего глаза, как у людей, они наверняка были бы такими же пронзительно добродушными и невероятно понимающими. При этой мысли ее легкое волнение сменилось на умиротворенную радость, и улыбка скользнула по ее устам.

– Адриано Фоскарини… Каролина Диакометти, вы предстали перед Всевышним Господом для того, чтобы вступить в святой брак перед Его взором, – начал священник. – Отныне жизнь каждого из вас прервет бремя одиночества и откроет священные врата супружества, когда муж и жена посвящают жизнь друг другу и Богу нашему…

Длинная речь Преподобного Франциска куда-то отдалилась и уплыла, когда Адриано посмотрел на возлюбленную, так неистово сверкающую в свете церковных свечей. Он знал, благодаря чистоте их чувств и ее ангельскому лику, эта церемония чувствовалась благословенной. Весь мир покрылся облачностью, скрывающей все признаки его очерствевшей действительности, и лишь на них двоих падал некий золотистый свет. И Каролина сейчас казалась ему высшим существом, наполненным безмерным потоком любви, о которой он, слепец, ничего не мог знать ранее.

Она бегло посмотрела на Адриано и словно ощутила, как его сильное сердце учащенно бьется под волнением этого трогательного момента. Сейчас, как никогда прежде, Каролину покрыла собой та чуткая мужественность Адриано, за которой она чувствовала себя бережно хранимой и защищенной. Вкусив своим сердцем это неземное ощущение, она вдруг ясно поняла, что он не просто сможет сделать ее счастливой – он сдвинет горы на пути к этому счастью! Именно сейчас к ней пришло осознание, что отношения – это не сказка, которая стала кратковременным периодом ее жизни, а радужная реальность, которая будет преследовать ее до самого последнего вздоха.

– Согласен ли ты, Адриано Фоскарини, взять в жены Каролину Диакометти и быть с ней рядом в богатстве и бедности, горе и радости, болезни и здравии, пока смерть не разлучит вас?

– Да, – взволнованно ответил Адриано и с улыбкой посмотрел на возлюбленную.

– Согласна ли ты, Каролина… – обратился к ней священник.

Но синьорина так забеспокоилась что, не найдя в себе смиренности, выслушать длинную речь Франциско, как положено, пролепетала:

– Согласна.

Святой Отец одарил ее снисходительной улыбкой. Понимая ее волнение, Адриано нежно сжал ее маленькую ручку в своей крепкой ладони.

– Адриано… – с нескрываемым намеком Франциско посмотрел на сенатора, поглощенного рассматриванием своей невесты.

– Ах, да, – произнес Адриано и взял у священника из рук протянутый ему перстень.

Каролина невероятно удивилась, когда нечто прекрасное сверкнуло в лучах церковного света. Этот дивный перстень вызвал в ней восторг, но не более – разве могло ее занимать сейчас великолепие обыкновенного драгоценного камня? Ведь ее любовь к этому поразительному мужчине пылает куда более чистым, естественным светом – светом истинных чувств, исходящим из самых потайных уголков ее внутреннего существа, и волной накрывающим их соединенные воедино души.

Адриано надел перстень на безымянный пальчик левой руки Каролины и любящими карими глазами посмотрел на нее.

– От имени Бога объявляю вас мужем и женой! Храните свои чувства и верность друг другу. В минуты трудностей не позволяйте гневу изливаться друг на друга. Каролина, будь верной и смиренной супругой для своего мужа. Адриано, стань защитой и опорой для своей жены.

Отец Франциско видел счастливые блики в глазах влюбленных и сам ощутил, как сердце обрадованно вздрогнуло, – он обвенчал молодых, которые, несомненно, станут счастливыми в браке. Священник с облегчением вздохнул, внутренне обращаясь к Небесам с просьбой неиссякаемого источника любви и благополучия для этой пары.

– Теперь вам открывается чистая дорога в новую жизнь, – сказал он, обращаясь к молодым. – И пусть же в этой жизни Господь ниспошлет на вас благодать небесную.

С этими словами святой отец Франциско перекрестил в воздухе молодых. Каролина и Адриано поклонились в благодарность священнику.

– Вас проведут через запасной выход, там стоит снаряженная гондола, – продолжил святой отец. – Лучше сохранить в тайне вашу любовь до наиболее подходящей поры.

Как только они переступили порог храма, то заметили, что сумерки уже покрыли Венецию. Адриано с нетерпением прикоснулся устами к устам своей возлюбленной, а она смущенно спрятала свое лицо в его груди.

– Адриано, как поверить в мечту, что будто сбывается во сне? – пролепетала она, прижавшись к его крепкому плечу. – С тех самых пор, как мы стали у алтаря, меня не покидает чувство, будто я витаю в облаках.

– Можно ли быть еще более счастливыми? – выдохнул он и с улыбкой заключил ее в свои объятия.

– А что теперь? – в ожидании спросила она.

– Теперь? – спросил Адриано и призадумался. – Теперь я желаю прогуляться, насладившись мыслью о случившемся событии и отпраздновать его за торжественной трапезой.

Они тихонько рассмеялись.

– А как же общество, которое может не признать это событие? – тихо спросила Каролина.

– Мы проведем все необходимые обряды несколько позже и как положено, – ответил Адриано. – Я не мог ждать целую вечность, пока длились бы приготовления к свадьбе. Солнце уже село… скоро совсем стемнеет…

Каролина улыбнулась.

– Солнце в моей жизни – это ты, – тихо изрекла она и прижалась к его груди. – И оно никогда не сядет!

– Но свет этого солнца – это ты! – ответил с улыбкой он и коснулся устами ее макушки.

– А сегодня еще будут сюрпризы? – спросила она.

– О, да! И не только сегодня, – рассмеялся он. – К примеру, наше событие не для всех окажется тайным, и дома нас ждут близкие, желающие нас поздравить.

– Ты пригласил кого-то? – изумилась она.

Он снова рассмеялся.

– Бесспорно! Осуждение венецианской знати за тайную свадьбу меня не так пугает, как гнев твоей тетушки.

Для кого-то сгущающиеся сумерки и, словно свечи, вспыхивающие в небе звезды, казались обычным явлением венецианского неба в это время года. Но для Адриано и Каролины этот вечер был особенно сладостным, поистине дивным и таким волнительным…

За весь путь по Гранду им, как наудачу, встретилось всего несколько гондол, как будто вся Венеция отправилась на свадьбу к Белуччи. Каролина и Адриано наслаждались царившей в городе тишиной и безмолвно смотрели друг на друга, в душе вкушая неистовость этих мгновений. Нужны ли слова, чтобы описать счастье?

– Правда, существует одно «но», – Адриано остановился у парадной двери. – Никто не знает о том, что произошло. Я собрал всех, ничего не поясняя. Поэтому слезы и причитания, моя дорогая, неизбежны! Будь готовой удержать напор этого потока.

Стражник, стоявший у двери, почтительно склонил голову и распахнул перед супругами двери. На шум из вестибюля со стороны кухни выбежала Палома. Матильда и Лаура мирно беседовали на канапе, а Витторио с важностью расхаживал по гостиной. Все это остановилось и замерло перед сияющими Адриано и Каролиной, когда гости с ожиданием устремились к ним.

– Почему вы так рано явились во дворец? – спросила Палома, стараясь сдержать в себе порывы наброситься на хозяйку со всеми вопросами, которые скопились в ее голове. – Неужто празднество свадьбы уже окончилось?

Почему они так рано дома? Неужели кормилица не заметит перстень на пальце хозяйки? Каролина нарочно подняла левую руку, якобы поправить прическу и все присутствующие заметили, как в лучах горящих лампад сверкнул солитер.

– О, слава Иисусу Христу! – воскликнул неожиданно Витторио. – Неужели вы помолвлены?

– Нет, Витторио, – смехом ответил Адриано, – мы не стали тянуть время и уже обвенчались. Собственно говоря, по этому поводу вы сегодня и приглашены.

На лицах четы Фоскарини сияли такие счастливые улыбки, что сомневаться в сказанном было бы глупо, – настолько очевидными были слова Адриано.

– Господи… – с потрясением вымолвила Палома и, прикрыв платком лицо, шагнула назад.

Ей не верилось, она надеялась, что это неправда, но убирала руки от лица и опять видела на пальце Каролины перстень.

Урсула же не могла вымолвить ни слова, а только изумленно рассматривала безумно счастливых влюбленных. Для нее мир померк одновременно с мерцанием этого камня-солитера.

Матильда встала с дивана и устремила разъяренный взор на сенатора.

– Что означает, обвенчались? – сердито выдавила она из себя. – Неужто, сенатор, вы набрались наглости и силком потащили мою племянницу под венец?

– Тетушка, я сама этого хотела. И уже давно, – несмело произнесла Каролина, ожидавшая именно такой реакции Матильды, чувствовавшей на себе всю ответственность за нее.

– Так все это правда, Адриано? – спросил Витторио, надеясь не разочароваться в обмане.

– Да, Витторио, – произнес дрожащим голосом Адриано, едва сдерживая в себе порывы крика. – Мы обвенчались сразу же после молодоженов. Об этом не знает никто, кроме служителей церкви и вас.

– Мы поздравляем вас, дорогие наши! – радостно воскликнул Витторио и крепко обнял Адриано.

Палома медленно приблизилась к своей «вскормленной» дочери и со слезами на покрасневших глазах тихо спросила:

– Это… правда?

Каролина нежно обняла кормилицу и прошептала ей на ухо:

– Истинная правда, моя дорогая.

Та еще больше разрыдалась и прижалась к Каролине.

– Как же мы ее упустили, синьора? – залилась рыданиями Палома и бросилась к Матильде.

Но та, отчасти оправившись от потрясения, посмотрела на сияющие лица молодоженов.

– Мы ее не упустили, – с улыбкой ответила она. – Мы отдали ее в надежные руки.

Она расцеловала Каролину.

– Но вот за то, что вы не получили моего благословения, вам придется, мои дорогие, еще получить от меня взбучку.

Адриано принял объятия от Матильды.

– Тогда сюрприз для Каролины был бы испорчен, – объяснил он. – Я не мог этого позволить.

– Ох, сенатор, не лукавьте! – с иронией в голосе отметила Матильда. – Знаю я вас, мужчин. Вы просто не дали ей времени на размышление, которое могло бы изменить ее решение.

Адриано лишь раскатисто рассмеялся, не став спорить с тетушкой. И в этом смехе трудно было не ощутить отголоски неистового счастья. С объятиями поспешила и Лаура, осыпая Каролину и Адриано поцелуями.

Палома вытерла мокрые щеки и подошла к сенатору, пытаясь казаться невозмутимой, и присела перед ним в неуклюжем реверансе.

– Надеюсь, сенатор, что вы позаботитесь о Каролине, – произнесла хриплым голосом она, пытаясь сдержать в себе рыдания. – И не дай Бог вам обидеть ее!

Это прозвучало гордо и сдавленно, и Адриано попытался сдержать улыбку в себе, чтобы не расстроить бедную кормилицу своим безудержным смехом.

В тени оставалась лишь изумленная Урсула, которая уж и не знала, сможет ли теперь она существовать в этом доме, когда самозванка Диакометти стала полноправной хозяйкой? И почему только Маргарита бездействует в этом бардаке? Служанка развернулась, чтобы уйти, но сенатор окликнул ее.

– Погоди, Урсула! – она остановилась. – Я хочу, чтобы ты это тоже слышала.

Горничная с волнением смотрела на сенатора.

– Поскольку никто из местной знати не знает о сегодняшних изменениях, постигших нашу жизнь, – промолвил Адриано, – попрошу всех и каждого из вас сохранять сие событие в тайне. Совсем скоро у нас будет пышное празднество по этому поводу, а пока я прошу не распространяться. Полагаю, это является ясным для вас?

Фоскарини посмотрел на свою горничную испепеляющим взглядом, словно ясно говорил ей: «Я знаю, что сплетни из моего дома распространяешь именно ты». Урсула покорно склонила голову и пролепетала:

– Да, ваша милость.

Нижнее платье, совсем новое, пошитое под ее роскошное платье, едва скрывало ее прекрасные формы под полупрозрачной легкой тканью. Адриано с нетерпением подошел к ней и коснулся устами ее уст так легко, что ей показался этот поцелуй воздушным. Он не знал, откуда в нем берутся силы, чтобы еще удерживать свое изможденное от воздержания тело, рвуще еся распластать бедную Каролину под напором своих движений. Но Адриано понимал, что если хотя бы немного позволит себе грубости по отношению к ней, такой смущенной и покорной, то не просто обидит Каролину, а оставит в ее душе массу неприятных воспоминаний, и потом она будет лишь испуганно таращить на него свои глазки и пятиться назад, когда он возжелает ее. Поэтому Адриано сдерживал вырывающуюся из него мужественность в себе.

– Ты боишься? – тихо спросил он, легонько поглаживая ее бархатистую кожу.

– Гораздо более мне любопытно, – так же тихо ответила она и при свете свечей увидела его легкую усмешку.

Ее юбки всегда скрывали от его глаз бедра, но сейчас он с усладой отметил, что напрасно ее считал чрезмерно худенькой – округлости ее форм вполне аппетитны.

Неожиданно для нее, полупрозрачное одеяние скользнуло по ее телу упало к ногам. Каролина ощутила смущение и стыд, ей хотелось тут же натянуть на себя этот беспомощный кусок материи, но она лишь слабо возразила:

– Но… так ведь нельзя…

Существовало мнение, что супруги должны оставлять на себе одежды даже в мгновенья близости, ибо ничто таким грешным не считалось, как человеческая плоть.

– Нельзя? – уста Адриано коснулась легкая улыбка, хотя мысль о том, что сладострастный миг оттягивается, лишь будоражила его терпение.

– А разве можно быть нагой перед мужчиной? Сдается мне, – это запрет.

– Перед мужем, сердце мое, – исправил Адриано и коснулся ее уст, – запреты нужны лишь для того, чтобы их нарушать…

Тебе это ведомо гораздо больше, чем мне, милая. Я хочу видеть каждый дюйм твоего тела… Я хочу усладиться прикосновениями его нежности, но не жесткой ткани… Вскоре ты поймешь всю красоту этой вопиющей открытости.

И что бы она сейчас ни сказала, чувственность этого момента ничего не могло разрушить! Этот прекрасный запретный плод непременно придется ей по душе – горячность ее натуры сможет оценить по достоинству неистовость сладострастия. И пусть это произойдет не сегодня, но ей придется понять и противоположную сторону духовности – чувств не менее глубинных… Соитие тел – не менее очаровательное доказательство любви, чем ласки чуткими словами!

Он мягко уложил ее на ложе, а она одарила его взглядом, полным доверия и смущенности. Страстные ласки его дрожащих рук пробуждали в ней дивные чувства: то прохладу, возникающую где-то глубоко внутри и покрывающую тело мурашками, то невероятный жар, изнуряющий ее утробу и проносящийся по венам кипящей лавой. Его поцелуи, словно касание щекочущего перышка, теребили в ней бурный поток столь противоречивых, но насыщенных красками чувств. Под ласками его мягких пальцев внизу ее живота раздавалось приятное тепло, словно требующее чего-то.

Каролина ответила на его нетерпеливый поцелуй, всем телом устремившись к нему, и ей так хотелось вскрикнуть от переполняющих чувств, но из уст послышался лишь неудержимый и протяжный стон.

– Адриано, ты дрожишь… – тихо спросила Каролина, и он лишь смущенно скрыл свое лицо в ее золотистых локонах. – Тебе дурно?

– O, Beata stultica! – возмутился тихо он. Ей ведь так мало известно о страсти. – Нет, милая, – послышался его страстный шепот. – Болезнь – это не совсем подходящее слово для определения того, что происходит между нами.

Обнажив себя, Адриано придвинулся к ней ближе, слегка коснувшись разгоряченной плотью ее бедра. Предчувствуя приближающийся откровенный момент интимности, она, словно в панике, сделала рывок, чтобы отодвинуться, но Адриано, старавшийся сохранить самообладание, покрыл ее приоткрытые уста поцелуем и остановил силой своих рук.

– Отпусти меня, – ее молебный шепот его не удивил, будто он был к этому готов.

– Тише, любовь моя, – его любящий голос усмирил клокочущее биение сердца, – паника нам ни к чему!

– Отпусти, Адриано…

Он повернул ее личико к себе и мягко промолвил:

– Я могу подчиниться тебе, милая, но ты должна понять лишь одно: я не могу обещать, что это будет безболезненно, но могу заверить, что это неизбежно. Если ты не отдашься мне сегодня, то это случится завтра, послезавтра, через несколько ночей, но все равно произойдет! Не сразу, но немногим позднее, ты сможешь научиться наслаждаться таким неведомым тебе проявлением любви. Но чем раньше это случится, тем легче нам будет обоим. Молю тебя, доверься мне…

Она сглотнула комок легкого страха, подошедший к горлу, и закрыла глаза.

– Прости, я…

Не позволив ей договорить, он покрыл ее уста поцелуем и приблизился к ней, коснувшись устья ее лона, и она лишь замерла, прервав даже собственное дыхание. Адриано не прекращал свои ласки, покрывая им два прекрасных полушария груди, вздымавшихся от переполняющих чувств и дивных ощущений. Каждой клеточкой ее тело проникалось мужской дрожью, сразившей его изможденным ожиданием. Адриано же понимал ее волнение, но ему хотелось сделать все, чтобы несколько усмирить ее страх. И с каждой обжигающей ноткой его поцелуя, с каждой неистовой лаской, пронзенной горячим трепещущим дыханием, разгорячившим их уста, он ощущал, как она становится податливей и все жарче отвечает на его страсть. Быть может, поэтому боль, испытываемая ею, когда он медленно вошел в нее, казалась Каролине ничтожной, и ее уста издали тихий, почти беззвучный стон.

– Прости меня, – в его шепоте слышалась нотка сожаления, что она не может сейчас разделить с ним этот миг услады. – Прости…

Напряжение немного отпустило ее, и она подняла свои руки, обвив их вокруг его шеи. Он понимал, что долго тревожиться этой болью ей не придется, поскольку сдерживать исступление, в плену державшее его плоть столько времени, он более не в силах. Его влажное тело с нарастающим напором покрывало ее изящные формы и мягко двигалось в предвкушении пика наслаждения. После тихого и протяжного стона, вырвавшегося из его груди, он прильнул к устам своей возлюбленной, словно посылая ей свою благодарность и, тяжело дыша, прилег рядом.

– Я так ждал этого! – прошептал он, прикоснувшись губами к ее плечику.

– До сих пор мне было непонятно, какое место в любви люди отдают близости тел.

– Но как же? – прошептал он. – Это чувственное проявление любви в своем плотском облике из множества тех других, в которых она предстает!

Немного погодя, когда его дыхание умерилось, она повернулась к нему и тихо произнесла:

– Оказывается, я не имела об этом ни малейшего представления.

Ироничный тон расслабил напряженный разум Адриано, мысли которого витали в ее болезненных ощущениях.

– Как же так? – с напускным удивлением прошептал он, нежно касаясь пальцами ее лица. – Разве в книгах о любви об этом не пишут?

– Пишут, – тихо ответила она. – Однако эти моменты были нагромождены кучей всяких эпитетов. Откуда мне было знать, что такое фаллос или нефритовый стержень?

Ее тоненький голосок и по-детски обиженный тон вызвали в нем взрыв неудержимого смеха, раскатившегося по стихшей комнате.

– О, ты потрясающая женщина! – с наслаждением произнес он и прикоснулся к ее губам, словно упиваясь источником любви. – Женщина…

Последнее слово он шептал, наслаждаясь гордостью и упоением, что теперь эта дама принадлежит ему всецело: и телом, и душой.

– Адриано, скажи мне, только честно, – он предчувствовал, что будет задан какой-нибудь каверзный вопрос, который можно услышать только из женских уст.

– Скажу честно.

– Ты был с другой? Пока мы вместе…

– У меня женщины не было около трех месяцев, – с улыбкой ответил он. – С тех самых пор, когда Витторио поведал, что мое прелюбодеяние может отразиться на твоем выздоровлении.

– Это с самого начала? – с недоверием спросила она.

– Да, с первых недель твоего пребывания здесь.

– Ты уже тогда меня любил? – изумилась она.

– Нет, – тихо ответил он, коснувшись поцелуем ее щеки и прильнув устами к ее уху. – Я любил тебя еще тогда, когда впервые вдохнул воздух этого мира. И теперь мне понятно, что любовь – это то, что живет в сердце вечно! Она не может внезапно возникнуть, появиться из ниоткуда или же исчезнуть в никуда. Она всегда в тебе. Она рождается вместе с тобой и растет, занимая маленький уголочек твоей души, притаившись в ожидании, когда ты позволишь ей раскрыть свое сердце. И затем, когда это долгожданное мгновенье наступает, она расцветает всеми цветами радуги, благоухая в тебе дивными ароматами, позволяя вкушать каждый момент своей жизни с наибольшим трепетом и вожделением. И тогда ты обретаешь крылья, готовясь возвыситься в небеса и оттуда посмотреть вниз, наслаждаясь зрелищем, что весь мир лежит у твоих ног…

Глядя на спящую Каролину, так беззвучно провалившуюся в сон, Адриано согласился с тщетными попытками уснуть и мечтательно смотрел то на убаюканную супругу, то на полыхающий камин. Он нежно поглаживал раскрасневшиеся щечки возлюбленной, убирал локоны, спадающие на ее личико, целовал маленькие пальчики на ручках, а она даже не шелохнулась. Безусловно, сегодняшняя свадьба Белуччи, затем их венчание, прием гостей и их первая брачная ночь безмерно ее утомили. Адриано улыбнулся, когда вспомнил, как они вошли в его огромную спальню и Каролина воскликнула:

– Твоя кровать слишком велика, дорогой! Нам придется полдня ползти, прежде чем мы встретимся на ее середине.

А какое же наслаждение принесла Адриано близость с ней! Прежде ему казалось, что удовольствие мужчине может принести лишь опытная женщина, знающая, что нужно для того, чтобы тот ощутил усладу от страсти в полной мере своего проявления. Однако теперь он осознавал всю глубину своего ошибочного мнения, ведь страсть в любви – совершенно иная… Ему казалось, что он захлебнется этим безмолвным наитием, смешавшимся внутри него бурлящим потоком неистовых чувств. Кто знал, что столь хрупкая и нежная любовь может так искусн о слиться с потоком плотской страсти воедино, что походило на взрыв безудержной лавины, выплескивающей из себя любовный жар, всецело поглощающий в себя и тут же награждающий горящей усладой. И в этом омуте он принимал и нежное чувство любви, ласкающее сердце, и неистовую страсть, сводящую с ума. И теперь он знал: близость с любимой женщиной, с сердцем которой воссоединилось его сердце, способна истинно осчастливить мужчину.

– Милая Каролина, – говорила Матильда, сидевшая напротив своей племянницы, – документы твои все готовы. Сенатор Фоскарини, разрешение, как опекуна, на ваш официальный брак я также подпишу, невзирая на вашу наглость не спрашивать моего благословения…

– О, синьора Гумаччо, на нас ниспослал свою благодать Сам Господь! Неужто вы отказали бы? – иронично произнес Адриано.

– Сенатор Фоскарини, я надеюсь, что подобное баловство с вашей стороны более не расстроит меня, – отметила Матильда с напускной сердитостью. – Так вот, в качестве приданого принято невесте дарить движимое имущество, но мое стадо скота, за которым ухаживают мои люди на ферме, вам в Венеции никак не пригодится. Да и к чему вам ферма? Поэтому, Каролина, я преподнесу вам другой подарок.

Матильда приготовила нечто стоящее, это Каролина видела по лукавому выражению ее глаз. Но что могла подарить тетушка, распродавшая часть своего имущества купцам, а другую отдавшая в благотворительность? Ее владения насчитывали копейки в сравнении с тем, каким оно было изначально.

– У меня нет наследников, кроме любимых племянников, – констатировала Матильда. – Но моя любимейшая племянница заслуживает большего внимания, чем все остальные вместе взятые. Поэтому я решила подарить тебе виллу Диакометти, которая располагается на солнечной Сицилии.

– Какую виллу? – задумчиво спросила Каролина, не сумевшая припомнить подобного имущества у четы Гумаччо.

– Эту виллу я надежно прятала от своего покойного супруга, – с невероятным весельем рассказывала Матильда. – Мой отец, твой дед, лишил меня всякого наследства и, как уже известно, титула герцогини за мое несносное поведение, что, впрочем, могло бы стать и твоей участью, – со смешком добавила тетушка, – если бы все не закончилось довольно благополучно в твоей судьбе.

Прямота тетушки порой зашкаливала за все рамки этикета и нравственности, но она была невероятно точна в своих замечаниях.

– Так вот, эта вилла в свое время досталась твоему отцу, Лоренцо да Верона, но он настолько был сыт своим богатством, что переписал ее на меня. Хотя, нет, – Матильда забавно сомкнула губы, пытаясь что-то вспомнить, – предполагаю, что его подарок объяснялся лишь тем, что он ему триста лет не был нужен. Вилла требовала ремонта, находилась вдали от его любимой Генуи. В общем-то, так… и вот он мне ее подарил. Скажу честно, – Матильда посмеивалась, предаваясь воспоминаниям, – я ее не много отреставрировала в связи с тем, что замышляла сбежать от мужа со своим любовником. На Сицилии я грезила о долгожданном счастье хотя бы на старости лет. Это было около двадцати лет назад. Но любовь моя покинула этот мир, не позволив мне насладиться жизнью, – с этими словами Матильда заметно опечалилась. – Пребывание одной на Сицилии теряло всякий смысл, и я решилась продолжить тянуть на себе ярмо замужней дамы. По иронии судьбы, мой благоверный супруг, да упокоит Господь его безумно грешную душу, тоже обвел меня вокруг пальца и отправился на тот свет гораздо раньше, чем я даже могла предположить, забрав с собой в могилу мои самые прекрасные годы жизни.

Каролина и Адриано тихонько рассмеялись, распознав в тембре Матильды отнюдь не скорбные нотки, а скорее облегченные.

– Так вот, вилла достанется тебе, милая Каролина, как достояние нашего герцогского рода да Верона. Ее площадь огромна, не припомню, правда, точные цифры. На территории много дополнительных строений, но реставрация, несомненно, требуется. Пожелаешь, можешь продать, нет – оставите себе для личных целей, вобщем, как только вернусь во Флоренцию, займусь документами.

– Спасибо, тетушка, – со слезами на глазах Каролина обняла ее.

– Н-да, с твоим «воскрешением», милая Каролина, я делаю кассу своему нотариусу – так часто я давно к нему не обращалась, – Матильда раскатисто рассмеялась и собралась уйти, как тут же обернулась: – Ах, да, сенатор Фоскарини, что бы вам там ни говорили, что ваш брак безрезультативный для Венеции, я смогу наладить для вас контакты с несколькими поставщиками сырья на стекольные фабрики вашей державы, а также обеспечить вам доступ к некоторым синьорам Флоренции, которые могут оказаться вам полезными. Не нужно так смотреть на меня, мне известно, что ваши связи с флорентийской знатью налажены уже давно. Однако вполне вероятно, что мне удастся свести вас с выгодной партией из придворных Медичи. Это мы с вами обсудим на досуге.

– Благодарю, синьора Гумаччо, – Адриано встал и почтительно склонил голову. – Ваша помощь является бесценной для нас.

– Надеюсь, что ты не разочаруешь меня, – предупредительно изрекла Матильда и покинула его кабинет, отправившись в отведенные ей покои для полуденного отдыха, к которому она так привыкла в последние годы.

– Твоя тетушка не перестает меня изумлять, – со смехом произнес Адриано.

– О, это только начало твоего чудного общения с ней, – ответила весело Каролина. – Она умеет преподносить сюрпризы.

– Что же, синьора Фоскарини, – властная страсть, отраженная в его словах, вылилась в неистовом поцелуе, который он подарил возлюбленной, – вы провели уже почти сутки в новом статусе. Что можете сказать?

Адриано закружил ее вокруг себя и заключил в свои объятия.

– Могу сказать, что моему сердцу этот статус по душе, – кокетливо ответила она.

С несдерживаемой пылкостью Адриано покрыл изгиб ее шеи поцелуями, словно готовясь сорвать с ее плеч прочные ткани вельветового платья.

– Я надеюсь, – в его голосе ощущалась чувственная хрипота, – ты ведь понимаешь, что я не всегда буду таким обходительным, как это было этой ночью, моя милая супруга?

– Что таится за твоим красноречивым предупреждением? – с кокетливой ухмылкой спросила она.

– Лишь то, что вчера мое сердце едва не разорвалось от тактичной сдержанности моего желания.

– Сердце ли вчера тобою управляло? – он услышал кокетливый смешок.

– Вчера – сердце. А вот когда неуемная жажда плоти затмит мой разум, ты сможешь ощутить это сладострастие в полной мере! И тогда тебе лучше с покорностью повиноваться, ибо сам я управлять ею не в силах…

Уже ближе к рассвету Адриано разбудил громкий стук в дверь и какие-то крики. Лишь придя в себя, он услышал в этих возгласах свое имя. Сонная Каролина подняла голову, наблюдая, как Адриано подскочил и оделся, словно на войне.

– Спи, – шепнул он и на бегу чмокнул ее сладкие уста.

Его стражник стоял в вестибюле, а из всех дверей выглядывала перепуганная прислуга. Такого переполоха в его палаццо давненько не было.

С улицы Адриано услышал хриплый старческий голос:

– Разбудите сенатора, это срочно!

Адриано узнал в этом голосе Карлоса Фоскарини, и возникшие мрачные мысли о Беатрисе заставили его ускорить шаг и предстать перед дядей. Ведь вчера она должна была выйти замуж.

Рядом с Карлосом стояла толпа из офицеров, которых было человек двенадцать, с факелами и лампадами в руках. Внезапная тревога пронзила сердце Адриано, и он как-то невнятно спросил:

– Что случилось?

– Моя дочь у тебя? – озлобленно спросил старик, бесцеремонно заходя в дом.

Стражники Адриано преградили синьору путь. А сам сенатор удивленно посмотрел на него.

– Что означает «у меня»? – удивился он, с беспокойством глядя на Карлоса.

– Она пропала этой ночью, – промолвил кратко тот и отвернулся от Адриано.

– Да что означает «пропала»? – воскликнул Адриано.

Беспокойство помешало Каролине уснуть, и, накинув на себя верхнюю одежду, она направилась в вестибюль, чтобы удостовериться, что ее волнение беспочвенно. Но, увидев толпу людей, среди которых не было ни одной женщины, она остановилась на лестничной площадке и через расстояние между балясинами наблюдала за происходящим на ее глазах.

– Я подумал, что она могла бы быть у тебя, Адриано, – сказал Карлос, с подозрением глядя в глаза племяннику. – Ты мог бы ее спрятать…

– Да о чем ты говоришь, Карлос? – Адриано едва не задыхался от переполняющего гнева. – Я бы не стал этого делать! – возмущался он. – Ты бы лучше потратил время на мысли о том, где на самом деле она может быть!

Прибывшие офицеры нагло и бесцеремонно по взмаху руки Карлоса намеревались приступить к обыску, как только стражники Адриано достали оружие, а сам сенатор остановил лидера этой своры.

– Разрешение! – властным голосом потребовал он.

Тот лишь попятился назад, а сенатор разъяренно посмотрел на Карлоса.

– Ты в моем доме, и я попрошу вести себя с должным почетом, – он буквально выдавливал слова из своих уст. – Ордер на обыск…

– Его нет, – ответил Карлос.

– Тогда на что ты рассчитывал?

Синьор Фоскарини лишь глубоко вздохнул.

– Куда могла деться Беатриса? – заорал Адриано, глядя в глаза старику.

– Откуда мне знать? – спросил он и растерянно посмотрел в пол, нервно сжимая в руках поля черной шляпы. – Прислуга зашла к ней в комнату перед сном, чтобы кое-что приготовить к свадьбе, но… в комнате ее не было. Мы обыскали все имение, но так и не нашли ее. Вот я и подумал, что она у тебя…

Карлос как-то виновато опустил глаза и присел на диван. Адриано принялся нервно ходить по комнате, раздумывая над тем, где может быть Беатриса. Слуги сенатора зажгли свечи в вестибюле, хотя за окном уже всходила заря.

– Что делать, Адриано? – спросил Карлос и хмуро посмотрел на племянника.

– Сейчас ты у меня спрашиваешь, что делать? – возмущенно орал Адриано. – А когда я предлагал тебе варианты решения проблемы, ты почему-то меня не хотел слышать…

– Я же не думал…

– Я подключу к поискам наших офицеров, – произнес задумчиво Адриано. – Я не мог предусмотреть того, что она с бежит! – он посмотрел на лестничную площадку, заметив Каролину. – Хотя должен был.

И в голове мелькнули мысли о том, что его возлюбленная поступила бы точно так же, реши ее отец насильно выдать замуж. Каролина внимательно наблюдала за происходящим, теряясь в догадках, куда бы могла деться Беатриса. Хотя за это время у них не было возможности настолько сблизиться, чтобы та доверила ей такие тайны. Бедный Адриано, он сейчас сойдет с ума! Она видела, как его убивало это горе, но ничем сейчас помочь не могла.

– Говорил я тебе, отложи эту свадьбу! – внезапно воскликнул Адриано. – Она не хотела этого, ты видел, как она не хотела! Тебе ведомо, как никому другому, какой у нее вздорный характер! Знал, что она способна в отчаянии на все!

Карлос молчал, опустив глаза, словно провинившийся мальчишка. Да он и сам теперь прекрасно понимает, что поторопился с событиями.

– Я займусь этим, – решительно сказал Адриано. – И ты тоже не опускай руки! И, если она найдется и ты выдашь ее замуж за этого негодяя, я собственноручно найду, за что тебя лишить опекунских прав на Беатрису.

Карлос виновато опустил глаза и направился к выходу, но преж де остановился и с мольбой посмотрел на племянника.

– Найди ее, – промолвил он, но Адриано лишь с осуждением отвел взгляд.

Как только Урсула закрыла за Карлосом двери и исчезла, Адриано со злости схватил стоящую на столе статуэтку из горного хрусталя и со всей силы бросил ее в стену. Звон разлетевшихся мелких осколков заставил Каролину пригнуться и сощуриться.

– Подлец! – возмутился Адриано.

Вырвавшийся из его горла крик с глубокой болью души и последующий летящий в стену предмет заставил Каролину решительно пройти по коридору к ступенькам. Адриано как-то обессиленно упал на софу, едва сдерживаясь, чтобы не разрушить весь дом от переполняющего его гнева.

Каролина бросилась к нему и присела у его ног. Только светящиеся добротой ее глаза внесли временное спокойствие в его душу. Она обняла его колени и прижалась к ним, но Адриано, понимающий теперь, насколько сильно ее напугал, взял ее за руки и помог подняться на ноги. Он усадил ее к себе на колени и молча, не говоря ни слова, прижался к ее груди.

– Тише, милый, мой дорогой, мой незаменимый, – убаюкивающимся голосом говорила она.

– Беатриса пропала, – сдавленно произнес Адриано.

– Я слышала, милый, – печально сказала она, поглаживая его голову. – Ничего, ничего, ты найдешь ее. Ты ведь все можешь.

Она чмокнула его смоляную макушку и прижала его крепче к себе. Его безумный взгляд заставил ее удивленно посмотреть на него.

– А ты ведь меня предупреждала, Каролина, – промолвил он, вспоминая, как она уговаривала его помочь кузине. – Ты ведь знала, что она что-нибудь натворит.

– Да, милый, ведь она сделала то, что сделала бы я на ее месте, – ответила она.

– Но… ты ведь… не знаешь, где она может быть? Беатриса тебе этого не говорила?

– Если бы я знала, Адриано, то непременно рассказала бы это тебе, неужели ты не понимаешь?

Он вновь прильнул к ее груди.

– Отчего же я тогда тебя не послушал, милая? – жалеющим голосом поразился он.

– Это совсем неудивительно, – с иронией произнесла она. – Мужчины принимают женщин за поразительно глупых существ, неразумно наполняющих воздух пустыми фразами.

Он вздохнул и поцеловал ее руки.

– Теперь твои слова никогда не пройдут мимо моего сердца. Ты у меня самая прозорливая супруга!

Каролина тихо рассмеялась в ответ на его «супруга» и, погрузив свои пальцы в его кудряшки, покрыла его губы нежным поцелуем.

V. «Растерзанные стервятниками»

Войдя в хибару, Паоло и Марго с отвращением поморщились: в нос ударила невыносимая вонь. Помещение чем-то походило на логово отшельника: в гуще леса, под самодельной и наверняка протекаемой в непогоду крышей. На прогнившем деревянном полу была раскидана сухая трава, а в самом дальнем углу выложены в ряд несколько досок, служивших, вероятнее всего, местом для ночлега, но ложем назвать эту баррикаду было сложно. О том, что в этой странной лачуге все же кто-то обитает, свидетельствовали следы, оставленные неизвестным: мешковина – кусок грязной изорванной ткани, небрежно брошенный на доски, и медвежья шкура, очевидно, служившая одеялом живущему здесь человеку. На столе разбросанные крошки и обглоданная кость.

Марго с ужасом остановилась, поглядывая на полуоткрытые косые двери, внутренне надеясь, что Паоло предложит ей отсюда выйти. Но тот лишь присел на маленький табурет, которым служил полуметровый пень, оставив куртизанку стоять.

– Неужели нас ждет здесь что-то дельное? – спросила Маргарита, с ужасом оглядываясь по сторонам.

– Если ты хочешь довести начатое дело до конца, то нам нужны для этого соответствующие люди, – сухо ответил Паоло. – Свои руки я марать не стану. Да и светиться мне в таких вещах не положено.

Марго еще раз осмотрела место обитания того человека, который должен был, по сути, оказать им услугу, но оно никак не внушало ей доверия.

– А более цивилизованных методов для воплощения нашего плана нет? – с пренебрежением спросила она.

Паоло лишь перевел дух: он уже давно жалел, что, будучи в хмельном состоянии, вплел в это дело куртизанку, в сердцах поведав ей о своих замыслах. Он прекрасно мог бы справитьс я и без ее участия. Но, что сделано – то сделано. Быть может, эта женщина ему еще пригодится.

– Пока мы используем мой план, – сухо произнес Дольони, – а стало быть, и действовать будем так, как скажу я. Тебе нужен Адриано, а мне – возмездие и его должность. Хотя, первое, наверное, больше, чем второе.

– За что ты его так ненавидишь? – поразилась Марго.

– Он – слабак. Он – предатель. Он – самонадеянный подлец, уничтожающий все на своем пути, исходя из собственных эгоистичных намерений, – в голосе Дольони ощущалось нескрываемое отвращение. – Возомнил о себе бог весть что… Еще и эту шлюху генуэзскую притащил в мою республику. Я не позволю осквернять мою державу этими мерзкими тварями! – его крик при последних словах заставил Маргариту с ужасом посмотреть на Паоло. – Я жажду заставить его страдать и вкусить каждое мучение всей своей гнилой сущностью.

Его глаза встретились с глазами куртизанки, и она опешила, заметив в них презрение, вызывавшее дрожь в ее теле. Поразительно, что Дольони, совсем недавно бывший преданным Адриано, словно прирученная собака, теперь крайне желал сжить бывшего друга со свету.

– А сейчас… – продолжал Паоло, в ярости стиснув зубы, – сейчас этот негодяй Фоскарини полагает, что власть и деньги позволяют ему вести себя как вздумается. И он со своей оборванкой теперь сможет услаждаться тем, что называют любовью.

Маргарита лишь удивленно скривилась.

– Прошу простить мне мою дерзость, синьор Дольони, но что, по вашему, называют любовью? – несмело спросила она и подошла к нему, с любопытством всматриваясь ему в глаза.

На его лице читалось изумление.

– Мне неведомо значение этого слова! – с безразличием отрезал он.

Марго с сочувствием сомкнула губы.

– Как и большинству венецианцев…

Громкий шум с улицы рядом с хибарой заставил Марго и Паоло встрепенуться. Схватившись за меч, Дольони поднялся и направился к двери. За ним второпях последовала и Маргарита, радующаяся, что пришло время покинуть ужасную хижину. На улице они увидели мужчину среднего роста, плотного телосложения, смуглого, хотя, наверное, больше грязного. Рядом со своей хижиной он свалил тушу небольшого кабана, который, очевидно, послужил ему добычей на охоте. Увидев Дольони, он недовольно скривился и схватился за арбалет. Однако Паоло остановил его, предупредительно подняв руки.

– Мне известно, Хуан, что гостей ты не любишь, – сказал осторожно он. – Но мы с миром и по делу.

Тот лишь осмотрел куртизанку, облизав пересохшие губы, и принялся молча разделывать свою добычу.

– Я слышал, что ты выполняешь своего рода услуги… – Паоло мялся, поскольку подобные дела были крайне непривычными для него. – За щедрое вознаграждение.

– Не понимаю, о чем вы, синьор, – буркнул тот, не глядя на самозванца.

– О том… что… – неуверенность в голосе Дольони начала раздражать Маргариту.

За что только мог ценить его сенатор Фоскарини, когда он не в состоянии заключить сделку даже с обычным плебеем?

– Хуан, – перебила куртизанка, уставшая от бессвязной речи Паоло, – нам нужно инсценировать покушение на одного знатного человека. Скажем так, чтобы предупредительно напугать его и подставить в этом деле другую личность, выставив ее заказчиком.

По лицу Хуана скользнула едкая ухмылка.

– Я не совсем понимаю ваши бредни, синьорина, – произнес он. – Выражайтесь яснее.

Выслушав незамысловатый план незваных гостей, Хуан лишь удивленно пожал плечами.

– Кто привел вас сюда? – спросил отшельник, продолжая испепелять взглядом незваных гостей.

– Мы от Лусио Росси, – ответил Паоло. – Он обращался к тебе.

Хуан с догадкой ухмыльнулся.

– Был тут такой… Никчемный наемник, не сумевший завершить доверенное ему дело до конца… Не буду распылять воздух пустыми фразами. Вы пришли ко мне, потревожив тишину, которой я намеренно окружил себя вдали от глаз горожан, – во взгляде простолюдина Марго ясно прочитала растущий гнев, что заставило ее сердце содрогнуться. – Но, признаться, деньги мне никак не помешают. Хотя хочу сразу заметить, что дело ваше будет ничуть не легче остальных заказов Росси.

Последние фразы заставили венецианцев успокоиться.

– Мне нужно будет лишь выследить вашу цель. Только вот, какова гарантия, что ваше задание будет иметь тот успех, на который вы рассчитываете? Полагаю, что этот ваш синьор имеет боевой опыт. Оставшись в живых, он может меня уничтожить. Или сдать под стражу.

– Тут тебе придется полагаться лишь на собственные навыки в своем деле, – констатировал Паоло, взявший в руки свою робость. – Не могу сказать, что он чрезвычайно опытен в сражениях, но кое-что умеет…

Марго закатила глаза: Паоло не желает признавать превосходства своего соперника.

– Нельзя недооценивать противника, – с недовольством сказала она.

– Вот это верно, синьорина, – злобно улыбнулся Хуан. – И в расположение врага лучше иной раз войти, а не провоцировать на гнев. Это поможет подобрать нужный для дела момент.

– Oderint dum metuant.[18]

– Тебе надобно подстраховать себя. Ранение не должно угрожать его жизни, – в ее тоне слышалась предупредительность. – Но в то же время все должно выглядеть наиболее достоверно, поскольку поверит он тебе не сразу. Твое дело убедить его в своих словах и однозначности намерений. Ну и… остаться в живых, если пожелаешь.

В ее последних словах чувствовалась ирония.

– Ты должен сделать все так, чтобы это выглядело заказным покушением, – продолжал изъясняться Паоло. – Чем убедительней у тебя это получится, тем большая оплата за выполненные услуги окажется в твоем распоряжении.

– Впервые получаю такого рода заказ, меня это удивляет, – в голосе Хуана ощущалось смятение.

– Мы не желаем крови, – с самовлюбленной улыбкой промолвила Маргарита, словно некто наделил ее правом распоряжаться человеческими судьбами. – Мы лишь хотим получить то, что является нашим по праву.

Ее изящная белая ручка, нагроможденная массивными браслетами, показалась из-под темного плаща с кошельком, весомая ноша которого притягательно звенела.

– Это большая часть твоего вознаграждения, – сказала Марго. – Остальное получишь после выполнения заказа.

Тот с жадностью схватил кошелек и высыпал его содержимое.

– Серьги? – изумился он, найдя среди золотых драгоцен ности.

– Это то, что послужит подтверждением твоих слов. Чуть позднее мы прибудем для того, чтобы обсудить прочие детали.

С этими слова она накинула на себя капюшон и оседлала лошадь, не дожидаясь изумленного Паоло, чувствовавшего себя лишним при этой беседе. Он подошел к охотнику и, чтобы Марго не услышала его, тихо проговорил:

– Если тебе удастся довести дело до конца, я отнюдь не останусь в обиде. А твое вознаграждение значительно возрастет, – промолвил он и засветил белыми зубами в кривой улыбке.

Хуану стал понятен намек синьора закончить дело убийством и, едва заметно кивнув головой, он продолжил заниматься своим делом.

Каролина нежилась в супружеском ложе, прислушиваясь, как за окном угрюмо барабанит мелкий дождик. Закутавшись в теплое одеяло, она бросила беглый взгляд на жардиньерку с осенними цветами. Синьора Фоскарини довольно улыбнулась собственным мыслям, одолевавшим ее мечтательный ра зум. «Может ли женщина быть еще счастливей?» – подумалось ей, и она сладко потянулась в постели. Необходимость проводить мужа в путь принуждала ее покинуть сладкое ложе, все еще издающее аромат любовных упоений. В тот самый момент, когда Каролина, в конце концов, надумала подняться, в дверях их спальни появился Адриано. Он прилег на край, где обычно спал, и прильнул к любимой.

– Как я посмотрю, синьора Фоскарини, вы не собираетесь провожать любимого супруга в путь, – с напускным недовольством спросил он, нежно касаясь устами ее кисти.

– О-о, Адриано, ты и в эту ночь измотал меня неисчерпаемым сладострастием, – протянула Каролина и поцеловала его в уста. – И как только тебе самому хватает сил?

Он усмехнулся и притянул ее ближе к себе:

– Жизнь моя, что, как не твоя любовь, сможет придать мне сил в эти нелегкие для меня дни?

Некоторое время он смотрел на нее с бесконечной нежностью в карих глазах.

– Мой родной, – в ее голосе чувствовалась любящая жалость, – тебе, и впрямь, приходится очень нелегко. Я поражаюсь, как ты вообще стоишь на ногах. Поиски Беатрисы, сенат, производство – можно потерять разум от этого бесконечного круговорота дел. Они отбирают у тебя все силы.

– Всем этим не тяжело заниматься даже одновременно, если серд це не отягощает бремя душевной боли за родных людей, – задумчиво промолвил он.

– Милый Адриано, ведь твои люди за эти недели обошли Мест ре, часть Венеции, окрестности, но так и не нашли Беатрису. Есть ли смысл тратить время на поиски? Быть может, она покинула республику?

– Надеюсь, что сегодня ты ошибаешься, жизнь моя. В любом случае, в течение недели я намереваюсь прекратить утомительные поиски. Они и впрямь не приносят никаких плодов, – она словно на себе ощущала невыносимость его душевной боли, исходящей из самого сердца.

Каролина прильнула к нему, отдавая в свои объятия все чувства, которые владели ее душой.

– Меня не покидает уверенность, что с ней все в порядке. Ее побег вполне объясним, – любая женщина захочет попытать счастья в этом бездушном мире.

– Я так часто спрашиваю себя, – промолвил тихо он и посмотрел на Каролину с блеском надежды в глазах, – теперь спрошу и тебя: неужто я больше не увижусь с кузиной? Господь оставил меня в свое время одного, без единого родного человека рядом. Отсутствие братьев и сестер лишь усугубило мое одиночество, поэтому Беатриса всегда была единственным светом, озаряющим мою душу надеждой на лучшее.

Тревожный взгляд Каролины ослабил его веру, но появившаяся следом улыбка возродила в нем силы.

– Любовь моя, – промолвила она, – я полагаю, что она сама вернется. Или же придет к дверям твоего дома.

– Нашего дома, – с улыбкой исправил он и подарил ей сладость своих губ. – Нашего. Без тебя эти стены разрушатся, какими бы прочными они ни казались.

Она тихо рассмеялась.

– Разве я куда-то исчезаю?

Его глаза с беспокойством забегали по комнате.

– В последнее время почему-то мое сердце тревожно бьется при мысли о том, что тебя у меня отнимут.

– Все потому, что твое сердце слишком устало за последние дни и все, чего оно жаждет, – это насладиться любовью, – с нежностью промолвила она.

– Никому не дано чувствовать мое сердце так, как тебе, моя великодушная супруга, – его голос изливался в признаниях. – Быть может, даже мне самому.

Она рассмеялась, всей душой отдаваясь его неудержимым объятиям.

Стук в дверь прервал их теплую беседу.

– Сенатор, в дом прибыли солдаты, чтобы продолжить поиски вашей сестры Беатрисы, – послышался противный голос Урсулы.

– Я иду! – кратко крикнул Адриано и с нетерпением прижался устами к устам любимой.

– Позволь мне подняться с постели, чтобы проводить тебя в путь, душа моя.

– Прости, но во мне отсутствуют силы оторвать себя от тебя, – сладким шепотом произнес он.

– Надолго ли ты уезжаешь в этот раз? – спросила она, боясь услышать, что поиски затянутся.

– На несколько дней, – ответил он и зарылся в ее локонах, вдыхая их аромат и словно пытаясь укрыться от надобности покидать ее.

– Бог мой, это ведь целая вечность! – с тоской в голосе ответила она, отдаваясь его поцелуям. – Можно обезуметь от этого ожидания.

– Я обещаю, что в последний раз покидаю тебя по этой причине.

– Нет-нет, любимый, я не смею запрещать тебе заниматься поисками кузины. Я знаю, что ты не сможешь бездействовать и угрюмо сидеть дома, когда твою душу поедает неизвестность.

– Разве меня кто-нибудь понимал так, как понимаешь меня ты, любовь моя? – он с восхищением посмотрел на нее.

– Надеюсь, что нет, – ее улыбка растопила все сомнения в его сердце.

В последние дни вся Венеция взорвалась слухами о новых подробностях жизни сенатора. Невзирая на его попытки сохранить венчание в тайне, высшее общество уже через неделю кипело под раскаленными поленьями новых слухов. Их отношения подвергались самым злостным обсуждениям и клевете, но удивительно то, что влюбленных это мало беспокоило. Да и времени задаваться этими вопросами не было, – помимо утомительных поисков, которыми занимался Адриано, они вдвоем готовились к предстоящему торжеству, которое замышляли устроить в честь своей свадьбы. К тому же, как бы ни хотелось им бездумно утопать в любви, общество признает их союз лишь после освидетельствования брака самим Дожем.

Однако разослать приглашения им никак не удавалось, – дату свадьбы Адриано не мог определить из-за неясности ситуации с пропавшей Беатрисой. Но он поставил себе рамки и решил отправиться на поиски кузины в последний раз, чтобы затем заняться своими личными делами. Поэтому для венецианского общества таинственность флорентийской персоны в лице Каролины продолжала оставаться в тени.

Уже на прощание, перед выходом из палаццо, Адриано расцеловал свою любимую, боясь хоть на миг оторваться от ее уст, словно кто-то норовит у него отнять любовь всей его жизни.

– Морс с медом придаст вам сил в пути, сенатор, – несмело промолвила подошедшая Урсула.

Адриано с недовольством позволил себе оторваться от объятий возлюбленной супруги. Нехотя он посмотрел на поднос, приготовленный горничной, с графином и серебряным стаканом.

– Выпей, Адриано, – сказала Каролина, своими руками налила морс и преподнесла его супругу.

Синьор Фоскарини повиновался жене, а когда она обернулась к служанке, чтобы вернуть стакан на поднос, то заметила ехидную улыбку, скользнувшую по губам противной горничной. Это пришлось заметить и самому Адриано, при взгляде которого Урсула сменилась в своем взоре кротостью, однако никто странной мелочи не стал уделять досконального внимания.

Адриано прильнул устами к супруге, переживая в себе всю горечь этого вынужденного расставания. «Тому, кто никогда не переживал расставания с истинно любимой женщиной, ничего не ведомо о любви!» – подумалось ему, и он прижал к себе Каролину, словно боялся, что кто-то возжелает сократить это мгновение любовного упоения и вырвет ее из его объятий.

– Прошу простить, сенатор, но наемники ждут… – послышался нетерпеливый голос Урсулы.

Возмущение, исказившее его лицо, даже напугало Каролину. В какой-то момент ей почудилось, что Адриано набросится на горничную. Но он лишь слегка повысил голос до своенравного тона:

– Мне следует отчитываться перед прислугой?

Урсула виновато склонила голову.

– Простите за дерзость, сенатор.

– Поди прочь, – с долей презрения ответил он.

Скрепя сердце, что не смогла быть угодной сенатору, Урсула отошла, все же внутренне обвиняя Каролину в гневности Фоскарини по отношению к прислуге. Ранее он нуждался в ее прислуживаниях гораздо более, чем сейчас.

– Как в мое отсутствие ты справляешься с ее наглостью? – поразился он.

Каролина лишь улыбнулась.

– Я не заостряю внимание на ее поведении. Мои мысли занимают более достойные люди и более весомые вещи.

Они вышли на улицу, где небеса сыпали на Венецию легкий дождик. Адриано заботливо закутал Каролину в плащ, вытирая попавшие ей на лицо капельки и стремительно стекавшие по ее белоснежной коже.

– Синьора Фоскарини, – в его голосе чувствовалась ни с чем не сравнимая восторженность сочетанием этих слов, – будьте милостивы, сохраните себя в целости и сохранности до моего возвращения домой.

– О-о, сенатор Фоскарини, – с кокетством отвечала она, – разве смею я пренебрегать собою в то время, когда мое тело не принадлежит себе? Как, впрочем, и душа. Это ваш удел распоряжаться ими.

Его уста растянулись в довольной улыбке, но ее тревожный взор на какой-то момент принудил его застыть в одном положении.

– Адриано, молю тебя, – он услышал, как дрожит ее голос, – будь осторожен!

После этих слов он облегченно улыбнулся.

– Можешь мне поверить, моя прелестная Каролина, что я сохраню себя для тебя.

С этими словами, едва заставив себя оторваться от ее сладких губ, он направился к молу, у которого его ожидала снаряженная гондола. Каролина последовала за ним, словно стараясь сократить расстояние, разделявшее их, чтобы отдалить мгновенье разлуки.

Проплывающие мимо в гондоле венецианцы лишь заискивающе смотрели на прощание влюбленной пары.

– Я люблю тебя, – он не услышал ее негромкий голос, но прочитал слова по движению ее губ.

Послав ей воздушный поцелуй, Адриано заметил, как она отвернулась, вытирая щеки. И он знал, что это был не дождь, а слезы ее сердца. И причиной тому была тоска, сражающая их в долгие часы разлуки.

Понуро опустив голову, Адриано пустил гнедого шагом. Поиски Беатрисы оставались напрасными, и сенатор готовился сдать позиции, тешась мыслью о скором возвращении в свой палаццо. У него не оставалось сомнений, что Беатриса прячется у кого-то, иначе какой-то след им был бы уже найден. Эта плутовка выбрала самое подходящее время для побега: под покровом ночи, когда никто не смог бы ее увидеть. Тем самым она не оставила и своего следа.

Чем дольше длились эти бесконечные поиски, тем меньше Адриано представлялось возможным найти Беатрису. Сейчас, спустя три дня своего отбытия из родных стен, а также блуждания по степям и коммунам, все, что он видел наиболее желанным, это прильнуть к возлюбленной Каролине, чтобы насладиться теплом ее горячего сердца. Теперь его усталость и тоска по возлюбленной взяли свое: кузина и ее проблемы отодвигались на задний план.

В конце концов Беатриса решилась покинуть знатные стены отцовского дома, и она вправе сама выбирать образ своей жизни. Будь то богатство и роскошь или бедность и простота. Она не захотела принимать тяжкую женскую участь и намеренно отказалась от нее путем побега. Ему же нужно думать о своей семье! О своей любимой Каролине, которая стала единственным смыслом его жизни.

В свое сопровождение Адриано взял четверых наемников, за которых заплатил из собственного кармана. Он не желал скупиться на людей, в которых видел надежных сопровождающих. Сам Карлос отказался нести эти растраты еще две недели назад, когда разуверился в том, что сможет отыскать дочь. Адриано же знал пессимизм своего дяди, который, в сочетании с жадностью, плодов принести никак не мог, но он не желал беспокоиться по этому поводу и молча решил проблему.

Сенатор в сопровождении двух наемников направлялся к побережью, откуда они намеревались отбыть в Венецию. Все трое передвигались по каменистой дороге, вдоль которой простирались лесополоса с одной стороны и морская гладь – с другой.

– Три дня впустую, – удрученно произнес сенатор и, сощурившись от лучей осеннего солнца, угрюмо посмотрел на побережье. – Чудесная местность для привала.

Стараясь не выражать внутреннее разочарование, он бросил суму наземь и спрыгнул с лошади. Только сейчас, оказавшись на ногах, Адриано почувствовал невероятную усталость.

Сопровождающие последовали его примеру.

– Совсем скоро сюда прибудет Болоньоли, – сказал один из солдат. – Быть может, их поиски имеют результат.

– Сомневаюсь, – произнес Адриано. – Я уже потерял всякую надежду на благоприятный исход этих поисков.

Они достали фрукты, купленные на небольшом сельском рынке в коммуне близ Тревизо. Настроение у всех было унылое, все трое, по большому счету, молчали, время от времени перекидываясь фразами лишь по делу.

Адриано задумчиво смотрел, как на пенистых морских волнах играют теплые солнечные лучики, переливаясь радужными, хоть и тускловатыми цветами. Углубившись в убаюкивающие звуки шумящих волн, ему удалось отвлечься от печальных мыслей и отчасти успокоить уставшее сердце.

Неожиданное ржание лошадей, пасущихся ближе к лесу в нескольких шагах от них, заставило и наемников, и сенатора бросить свою снедь и подскочить. Что могло взбудоражить беснующихся животных: волки или путник, так редко появляющийся в этих краях?

– Ч-черт, – тихо выругался Хуан, наблюдающий за венецианцами из-за кустов.

Внезапно для себя Адриано услышал, как нечто просвистело над его головой. Очевидно, что это была стрела. Все трое выхватили мечи и, пригнувшись, оглянулись кругом. Наемники старались прикрыть сенатора собой, но на открытой местности каждый из них оказывался под прицелом. Из-за внезапности и быстроты действий вычислить точное направление стрелы казалось невозможным.

Хуан, у которого дело не заладилось с самого начала, когда при слежке ему то и дело встречались на пути преграды, понимал, что бежать сейчас времени нет. Он ждал наиболее подходящего момента для следующего выстрела и наметил свой прицел на сердце сенатора, надеясь на то, что кто-то из сопровождающих его лиц отойдет в сторону. Наконец, такой случай подвернулся, и Хуан незамедлительно выстрелил.

– А-а-а! – послышался крик.

Думая, что цель сражена, убийца с изумлением заметил, что синьор остается на ногах, а один из его солдат, стоявший к нему ближе всех, скорчившись, схватился за левую руку, насквозь пронзенную стрелой.

– Будь ты проклят! – выругался со злости Хуан.

– На землю! – быстро скомандовал Адриано.

Хуан видел, как двое последовали приказу сенатора, пытаясь скрыться в невысокой траве. Больше им ничего не оставалось. Он понимал, что дело до конца не доведено, а от этого зависит размер его поощрения, которое сможет оказать ему незаменимую помощь в том, чтобы отомстить за вынужденное отшельничество. Он намерен вернуть себе все то, что отобрала у него республика, когда лишила его звания в арсенале и всех честно заработанных им денег и имущества, уличив в попытке убить командующего войском! И неважно, насколько его действия были лишены чести и благородства, – он и сейчас не отступает от своих намерений уничтожить всех на пути к собственному обогащению. Именно эти злобные намерения помыкали им и сейчас!

Однако, когда Хуан вновь направил арбалет в противников, дабы хорошенько прицелиться и в этот раз не промазать, он увидел приближающегося Адриано, который уже был в нескольких шагах от него. Очевидно, сенатор сумел вычислить, откуда совершен второй выстрел.

Хуан хотел было нацелить на сенатора свое оружие, как тут же ощутил резкую боль в плече. Благодаря присущей преступнику выносливости, из его уст прозвучал лишь слабый вздох. Он опустил глаза и увидел в своем плече торчащий тонкий клинок. И благо, что тот вошел внутрь лишь наполовину. В одно мгновенье вытащив его, Хуан хотел было броситься бежать, как последующий удар в лицо пошатнул его.

Адриано удивлялся крепости противника, но внутренние злоба и разочарование, которые не покидали его последние дни, ликовали возможности отыграться на вероломном самозванце. Однако черномазый мужлан не намеревался быть сраженным и вступил в борьбу с сенатором, направив на того его же клинок. Адриано ожидал этого маневра и с невероятной ловкостью выбил оружие из рук убийцы. В какой-то момент, откинув Фоскарини ударом, Хуан, собрав все силы, вскочил на ноги и, как мог, бросился бежать вглубь леса. Адриано кинулся за ним. Подоспевшие наемники сенатора лишь растерянно озирались по сторонам, пытаясь вычислить, в каком направлении тот скрылся.

Поначалу незнакомец рванулся вперед и оказался далеко впереди, но Адриано, не останавливаясь, продолжал бежать, старясь не выпустить из виду мелькающее между деревьями убогое одеяние противника.

Наконец, настигнув раненного Хуана, Адриано со спины повалил его на землю и принялся избивать, со всем гневом и злостью ложась кулаками на тело мерзавца. Собрав в себе последние силы, Хуан сбросил с себя сенатора и ударил его в лицо. Но, к его удивлению, ответный удар последовал незамедлительно, и убийца в последний раз упал наземь. Обхватив руками его шею, Адриано принялся душить противника. Сам же убийца понял, что провалил план Дольони и теперь остается выполнять лишь то, что ему велела синьорина. И тогда, вероятнее всего, ему удастся сохранить себе жизнь.

Увидев, как чумазое лицо незнакомца побагровело, Адриано, вкладывающий в удушение всю злобу и ненависть, которые только у него и существовали, слегка ослабил давление своих рук.

– Ты кто такой, мерзавец? – выдохнул сенатор.

Тот попытался что-то ответить, но сдавленное горло не позволило ему издать ни звука. Адриано отпустил его, но продолжал крепко держать за ворот, пытаясь вытрясти из самозванца признание. Тот прокашлялся.

– Мое имя вам ни о чем не скажет, сенатор Фоскарини! – сип лым голосом ответил незнакомец.

Адриано изумился: это не обычный прохожий, если ему знакомо его имя. Он снова затряс его.

– Ты намеревался убить меня? – озлобленно допытывался он.

Тот криво и злобно усмехался, выставляя напоказ окровавленные зубы, всем своим видом подтверждая предположения сенатора.

– Я спрашиваю тебя! – резко повторил свой вопрос Адриано.

– Вы невероятно проницательны, – выдавил из себя Хуан. – Но я лишь выполнял приказ за хорошее… вознаграждение…

В предвкушении следующей попытки сенатора задушить его, преступник вдохнул в себя больше воздуха. Но Адриано лишь схватил за ворот «стервятника» и принялся трясти его.

– Не смей играть со мной словами… Отвечай!

– Мне заплатила синьорина за то, что я лишу вас жизни… – говорил Хуан.

И тут Адриано не удержался от гнева и принялся снова душить противника.

– Кто? – заорал он, со всей силы сжимая шею незнакомца.

– В… ка-а-а-армане, – прохрипел Хуан.

Не выпуская убийцу из собственных рук, Адриано принялся обыскивать его. Каково же было его удивление, когда он достал находку из кармана преступника: изумрудные серьги, выполненные в виде гроздьев винограда, которые он не так давно заказывал собственноручно.

Он с изумлением перебрал их и со страхом сглотнул комок, подошедший к горлу.

– Откуда? – он со всей силы тряхнул изможденного Хуана.

– Это оплата синьорины… За услуги… Полагаю, вы знаете, кому они принадлежат.

Его пытаются ввести в заблуждение! Эта мысль привела Адриано в еще большую ярость.

– Имя?

– Синьорина Каролина Диакометти, дочь герцога да Верона из Генуи…

Адриано только ощутил, будто его тело кто-то тряхнул, а сердце поразилось острой стрелой. Он с изумлением поднялся на ноги, растерянно перебирая в руках драгоценности. Нет, нет, нет! Она не могла этого сделать!

– Ты врешь! – тут же воскликнул он и ударил ногой пытающегося подняться Хуана.

– Клянусь… сенатор… Клянусь… Хуану незачем врать… если вы сохраните ему жизнь, – избитый убийца готов был взмолиться, лишь бы выклянчить свою жизнь.

– Ты смеешь молить меня о праве жить дальше? – заорал Адриано и затряс его. – Почему я должен верить тебе, что моя жена жаждет моей смерти?

– Я знаю совсем немного, – взмолился Хуан, и за актерский талант сама Маргарита доплатила бы ему, если бы могла это видеть. – Не все ее слова были понятны мне. Но она говорила о возмездии за былые проступки человеку, который уничтожил ее род… По ее словам, вы были в сговоре с миланцами и убили ее родных, а после выкрали из страны, сделав своей пленницей, лишив ее свободы и права выбора. Она говорила, что только это ее держит в этой республике и что она всем сердцем презирает венецианцев за те страдания, которые они принесли ее народу… И пообещала, что щедро заплатит мне, если заберу вашу жизнь, так как скоро будет невероятно богата.

Они с иронией обсуждали момент их первой встречи на свадьбе Брандини – Адриано отлично помнил ее смех. Но она делала вид, что не слышала их с Луко беседы, что всегда изумляло его, – в той тиши можно было услышать каждое слово!

К тому же ему вспомнилось, что брачный контракт они на самом деле не заключали, а, стало быть, существует возможность, что Каролине отойдет все принадлежащее ему имущество. Однако эта возможность мизерна – их брак еще не являлся признанным в обществе. Хотя незнание венецианских законов могло ввести ее в заблуждение. Нет, о чем мысли, Всевышний? Его сердце отказывалось поверить в бред, произносимый грязными устами! Хотя кому может быть известно о Каролине столько, сколько этому жалкому оборванцу?

– Ты промышляешь разбоем и убийствами? – с яростью в голосе спросил Адриано.

– По ее словам, она обратилась ко мне потому, что мы – земляки, – ответил тот. – Ей удалось найти меня спустя несколько месяцев своего пребывания в Венеции… Хотя до сих пор не понимаю, каким путем… Одно только синьора сказала мне, что в этой проклятой республике доверять она может только генуэзцам.

Сенатор со всей силы бросил лохматую голову Хуана оземь и поднялся на ноги. Он посмотрел в свою руку, все еще державшую проклятые серьги. У Адриано даже не укладывалось в голове! Найти наемника, чтобы уничтожить его. Объясняться в любви, глядя глазами, полными слез… Шептать ему нежности, желая на самом деле уничтожить… Может ли болеть сердце еще сильнее, чем от того разочарования, которое настигло его?

Он безразлично посмотрел вдаль на Хуана, пытающегося как можно скорее скрыться с его глаз, и даже не думал его догонять. И его останавливала лишь пронзенная болью душа, рыдающая где-то там… внутри него… глубоко в груди. Неужто его, некогда сурового и амбициозного человека, обладающего блестящим умом и сильным характером, пыталась уничтожить какая-то девчонка? И он, вот что удивительно: он сам оказывал ей в этом непосильную помощь, влюбившись всем сердцем в эту негодяйку, потеряв голову и наивно веря ее красноречию. «Красноречие – это безнравственно!» – скандируют духовники. О, нет! Теперь Адриано поспорил бы с ними и сказал бы, что женское красноречие – убийственно, словно отравляющий душу яд.

«Нет, нет, этого не может быть!» – кричало сильное сердце сенатора, испытавшего столько невзгод и печали. Но разум, всегда остающийся твердым и решительным, перечил наивному сердцу: «Все указывает на нее! Нечего и размышлять!»

Затем он вновь опустил глаза на изумрудные гроздья, словно надеясь, что они смогут разубедить его. Откуда это украшение, совсем недавно подаренное им возлюбленной, могло бы оказаться у этого убийцы? Ответ очевиден! Более того, преступник оказался слишком осведомленным о ее происхождении… титуле… имени… Возмездие? Адриано вспомнился и тот злополучный момент, когда она устремила на него его же собственное оружие, угрожая его жизни. Когда она готова была убить его, и он видел по ее глазам, что она способна это сделать. И его мысли тогда подтвердились ее нажатием на курок.

Черт возьми, она виновна, и в этом не остается сомнений! Сколько же времени ей понадобилось, чтобы выносить в себе этот злополучный замысел?! А насколько изящно избрано время для его осуществления… Адриано ощутил, как едва сдерживает сводящие от гнева челюсти, чтобы не заскрежетать злостью на зубах. Тут же он вспомнил, как она провожала его и попросила быть осторожным. И откуда ей было знать, что осмотрительность станет ему как нельзя кстати?

В конце лесополосы он наткнулся на своих наемников.

– Сенатор Фоскарини, вы исчезли из виду, мы не смогли вас найти…

«И слава Богу», – подумал Адриано, иначе Каролина не смогла бы избежать виселицы, появись свидетели его разговора с Хуаном.

– Вы поймали его? Кто он? – продолжали допрашивать его наемники, глядя, как он бросил суму через седло жеребца и оседлал его.

– Нет, он исчез из виду, – как-то раздраженно ответил Адриано и натянул вожжи.

Солдаты не успели на гондолу с Адриано. Когда они прибыли в Венецию, тот схватил весло и оттолкнулся от берега, разгоняя ее, чтобы как можно скорее добраться к дому. Его кровь закипала, и порой ему чудилось, что сердце объято огнедышащим пламенем. Что за чувства? Не так давно он весь наполнялся любовью и, словно окрыленный, устремлялся к своей возлюбленной. Теперь же все чувства, которые помыкали им на пути к супруге – это жажда поставить ее на место, а возможно, даже уничтожить, растоптать, не дать возможность этой негодяйке выжить.

Но самое удивительное: в то же время он понимал, что отправить ее на виселицу за покушение на него, сенатора Венеции, он просто не сможет. Он не в силах лишить ее жизни. В отличие от нее самой. Все, что приходило ему на ум, – это вывести ее в степь или же, еще лучше, в лес и оставить выживать там наедине с самой судьбой. Да, и пусть также прихватит с собой свою сумасшедшую кормилицу. Или нет… не в степь… Прекрасно было бы отправить ее в Милан для разрешения ее судьбы родственниками, так давно жаждущими расправиться со всеми своими врагами.

В какие-то секунды Адриано казалось, что он не вынесет той боли, которая сковала его душу в оковах равнодушия к окружающему миру. Все, что занимало его мысли, – это вопрос: «Как?». Как удалось этой… самозванке, неблагодарной ехидне, обвест и его вокруг пальца? И как же он утратил бдительность, если она изначально не походила на смиренное и послушное дитя? Он сам виновен в том, что позволил ей управлять своей душой… тогда как она готовилась уничтожить его тело, вырвав из него жизнь. Адриано не вынес этой мысли и зарычал, словно разъяренный лев, ударив что было силы веслом по воде.

Он нервно стиснул зубы. Да-а, не стоит нести добро женщине: она непременно отплатит своей неблагодарностью, выполнив попытку, словно змея, ужалить тебя и наполнить твою кровь ядом. Ранее у него не было сомнений, что Каролина не относится к числу подобных женщин. Но сейчас…

Увлажнившиеся глаза едва не поддались чувствам слабости, но сенатор Фоскарини усилием воли сдержал себя и не позволил боли вырваться наружу, всем телом и злостью, кипевшими в нем, ложась на весло. В мужском сердце не должно быть слез: их заменяют лишь гнев, ненависть и презрение. Именно с этими мыслями Адриано невероятно быстро, как ему казалось, добрался к своему палаццо. Не помня себя от ярости, он шагнул из гондолы и бросился в дом.

Каролина сидела в вестибюле, нервно потирая руки. Время от времени она подходила к окну, ожидая увидеть в нем Адриано, и его отсутствие наполняло тревогой ее любящее сердце. Что же он так долго? Хотя, быть может, еще не наступило время его прибытия, но ее душа наполнялась жаром нетерпения прильнуть к сильному плечу супруга. И ей почему-то казалось, что это мгновение совсем близко.

А когда в дверях показался он, ее алые губы расплылись в счастливой улыбке.

– Адриано! – воскликнула она и с объятиями устремилась к мужу. – Я совсем измучилась, дожидаясь тебя!

– Вот как? – едва удерживая в себе собственную ярость, ответил он, застыв на месте, словно статуя. – А мне почему-то сдается, что вы не ждали меня, синьорина! Ох, и лицемерка вы, милочка! Урсула! – разрываясь от переполняющих его чувств, позвал он.

Каролина изумленно хлопала ресницами, не понимая, откуда у мужа может быть такая ярая грубость.

– Ты устал, Адриано? – осторожно спросила она, боясь вызвать своим вопросом у него очередную вспышку гнева.

Совершенно не обращая внимание на звучание заботливого голоса, теребившего его душу еще сильнее, он обратился к вбежавшей Урсуле, тайно осведомленной произошедшими собы тиями.

– Сию минуту соберите с Паломой вещи синьорины! – строго велел он, и Каролина заметила, что он не назвал ее «синьорой Фоскарини». – Только самое необходимое, включая теплую одежду. И не более двух сундуков, – так же грозно говорил он. – И Палома тоже пусть прихватит с собой пару платьев.

Словно земля разверзлась у ног Каролины, и синьорине в какой-то момент привиделась пропасть, разделявшая теперь ее с любимым мужем. Что это?

Урсула не могла нарадоваться приказу Адриано и бросилась исполнять его повеление. Она сказала Паломе, что они с Каролиной наверняка отправляются в какое-то путешествие, и сенатор велел собрать им необходимые вещи. Хотя на самом деле ей было известно, что генуэзцы сию минуту покинут этот палаццо навсегда.

– Да что же случилось, Адриано? – воскликнула отчаянно Каролина, вновь бросившись к мужу, пытаясь взять его за руку. – Почему ты молчишь?

Адриано ухватил ее руки, стиснув их в крепких ладонях, и подозрительно сощурил глаза.

– А почему вы дрожите, синьорина? Вы беспокоитесь о своей судьбе? Или же вас настигло разочарование из-за того, что ваши желания не осуществились? Боитесь быть уличенной? Не волнуйтесь, дорогая, я не отправлю вас на виселицу за содеянное. Я просто оставлю вас в одиночестве испытывать эту судьбу на возможности. А кара небесная со временем непременно вас настигнет!

Каролина обессиленно опустила руки. Он видел ее потускневшие голубые глаза, бесцельно блуждающие по стенам палаццо. «Актриса. Какая талантливая театралка!» – мелькали в его голове презрительные мысли.

Она же растерянно наблюдала за расхаживающим по вестибюлю мужем, исходившим в яростной агонии. Ее не просто изумляли обвинения Адриано: в какое-то мгновение ее охватило оцепенение.

– Мне не понятно, Адриано, в чем я могла оступиться, пока тебя не было? – возмутилась она, стараясь сдержать в себе слезы. – Или же моего мужа подменили, пока он был в отъезде?

– Только не нужно лицемерить, синьорина! – воскликнул раздраженно Адриано. – Вы предполагали, что в это время будете почивать на лаврах собственных козней?

– Да объясни же мне, что происходит! – воскликнула отчаянно Каролина, не сумев сдержать набегающие слезы.

– Вам хорошо известно, о чем идет речь, – ответил с поражающим спокойствием Адриано.

– Будь мне известны причины твоего гнева, я не требовала бы у тебя объяснений! – ответила со злостью в голосе Каролина.

Он достал из кармана изумрудные серьги.

– Вам знакомы эти драгоценности, синьорина, не так ли?

Она изумленно посмотрела на смарагдовые изделия, и Адриано, уверенный в ее виновности, почему-то отметил предательский блеск в ее глазах.

– Несомненно! – ответила она. – Зачем же ты взял их, когда я уже обыскалась…

В этот самый момент он злобно рассмеялся. И в его смехе Каролина слышала больше истерии, чем откровенности.

– Я взял? Ты обыскалась? Отчего же ты мне ничего не говорила прежде о пропаже? – он пытался уличить ее ложь.

– А когда мне было заострять внимание на этой мелочи, если ты был постоянно в разъездах? – возмущенно воскликнула она.

Он подошел к ней и больно схватил за руку.

– Довольно уже этой комедии! Ты просто отправишься туда, куда я скажу!

– Ты пылаешь гневом и яростью, словно я совершила нечто ужасающее! Я желаю знать, в чем ты обвиняешь меня, Адриано Фоскарини! Что тебе обо мне наговорили?

– Ужасающее… по-вашему, предательство – это поощрение, а не вопиющее пренебрежение? Разве ты не исходила ненавистью и презрением, когда заказывала мое убийство? Откуда, по-твоему, взяться во мне ответному великодушию?

После слез и гнева, вызванных у Каролины поведением мужа, а уж тем более после последних его слов, из нее вырвался беззвучный смех, а затем раскатистый хохот, сопровождающийся краткими всхлипами. Адриано изумленно смотрел на нее, не понимая, к чему тут еще и этот акт комедии, разыгранный ею.

– Вам смешно, синьорина? – озлобленно спросил он.

– Адриано, я не сразу поняла, что это шутка, – ответила она, пытаясь заглушить в себе смех.

– Каролина Диакометти, я не шучу! – заорал Адриано. – Я серьезен, как никогда, неужто вы не заметили этого в моих глазах?! По пути домой на меня напал убийца, некий генуэзец Хуан, который, по его словам, был нанят синьориной Каролиной Диакометти, дочерью герцога да Верона из Генуи с целью возмездия за спланированное убийство родни, в котором, по твоему мнению, я принимал участие с миланцами! – кричал яростно он. – А ваши связи с простолюдинами, я смотрю, все-таки пригодились вам!

Каролина изумленно посмотрела на возлюбленного и, заметив в его глазах искреннюю веру в сказанные им слова, со страхом шагнула назад.

– Что ты такое говоришь… Адриано, – едва выговорила она.

– Не строй из себя несведущую особу, – возмутился он. – Не лги мне, молю тебя! Хотя бы во имя того, что нас связывало.

– Сказанное тобой – истинный вздор! – воскликнула Каролина. – Неужто ты сам в него веришь?

Ее вопрос на мгновенье вызвал ступор венецианца.

– Адриано, диалог с самозванцем за несколько мгновений изменил в тебе отношение к своей жене? – спросила с подозрением Каролина.

– Да, – собравшись с собой, ответил с твердой ноткой в голосе Адриано.

– И ты поверил словам проходимца? – с недоумением продолжала она.

– Да, – так же ответил он.

– Грош цена твоей любви, Адриано Фоскарини, в этом случае! – из глаз Каролины потоком полились неудержимые слезы.

– Вы разочарованы, синьорина, что ситуация сложилась не так, как вы планировали?

– О, да! Можете поверить, сенатор, что планировала я не это! Ну что ж, – вздохнула Каролина и посмотрела ему в глаза, – если, по-вашему, я виновна… Если, по-вашему, я опустилась до того, чтобы нанять убийцу, способного отправить вас на тот свет, стало быть, вам лучше заковать меня в кандалы.

Это прозвучало гордо и смело. Гневный блеск голубых глаз Каролины пронзил безумные глаза Адриано. На некоторое врем я их уста сковало молчание и со злостью в глазах они смотрели друг на друга.

– Ну что же вы, сенатор? Арестуйте меня, вы же имеете на это право! – продолжала так же смело она. – Если вы уверены в том, что говорите! Верите в то, что я, ваша жена, в состоянии быть убийцей, упеките меня за решетку!

– Ты мне больше не жена! – твердо отрезал Адриано и смолк при виде прислуги, сносившей собранные вещи в вестибюль.

– Вот как? – с обиженной, но едкой улыбкой на губах произнесла Каролина. – Нас благословил Господь, Адриано, и Он не признает нашего разрыва.

– Судя по всему, благословение Божье иногда становится проклятьем! – внезапно промолвил Адриано, не обращая внимания на стоящих рядом служанок.

– Не гневи Бога, Адриано Фоскарини, – с благоразумным спокойствием изрекла Каролина. – Иначе испытаешь на себе непреодолимые и весьма печальные испытания, которые нам посылаются в мгновенья собственного бездушия.

На эти слова он приблизился к ней и взглядом, извергающим гневное пламя, пронзил ее глаза, полные разочарования и слез.

– Может ли быть человек более проклятым, чем тогда, когда его предает собственное сердце, уничтожая болью всю его сущность, превращая его в сухую и никчемную оболочку?

В мужественном выражении его карих глаз Каролина узрела застывшую горечь, едва сдерживаемую непреклонной гордыней. Боже милостивый, он, и впрямь, верил в это! И теперь она поняла, что переубедить мужа ее мольбы не в состоянии.

– Я не хочу больше вас видеть в моих владениях, синьорина! – твердо произнес он и заметил в мерцающем свете зажженных свечей сверкающие печалью слезы.

Но жажда возмездия, так умело сковавшая разум Адриано, в какой-то миг заставила его призадуматься. Нет, его идея отмщения выглядит как пощада, – Каролина сможет слишком быстро добраться туда, где ей окажут помощь. За свои деяния она должна ответить, и милосердию там, где речь идет об убийстве, места нет. Она должна испытать хотя бы на йоту то, что испытал он за эти несколько часов, пока добрался к ней.

– Милости прошу в гондолу, синьорина, – с напускной учтивостью произнес Адриано и, не глядя на Каролину, прошел к выходу.

– Не утруждайтесь, сенатор, – услышал он ехидный голос. – Мы сами уберемся из вашей Венеции… незамедлительно.

Ее слова заставили его вернуться.

– Вы ошибаетесь, милочка! Я должен быть уверенным, что вы добрались туда, где я хотел бы вас видеть.

– А кто понесет эти сундуки? – спросила Каролина, едва сдерживая в себе всхлипы от настигшего ее разочарования.

Перепуганная Палома изумленно смотрела на хозяйку. Ее никто не осведомил о произошедшем, и от этого она была не в себе. Ох, этот сенатор наверняка явился не в настроении из своего путешествия и сейчас срывает злобу на ее бедной госпоже! Недаром она его недолюбливала. Вот он! Вот истинное лицо сенатора Фоскарини!

– А это ведь ваши вещи, синьорины, – ответил с нескрываемой издевкой в голосе Адриано. – Так что, если они вам нужны, сами поднесите их к гондоле. В конце концов, здесь совсем близко.

Каролина посмотрела на Урсулу, гордо поднявшую курносый нос, демонстрируя свое преимущественное положение. Глубоко вздохнув, синьора взялась за ручку сундука и, слегка согнувшись вправо от тяжести, потащила его к двери. За ней в таком же положении последовала и Палома.

Они плыли в гондоле и молчали. Адриано не желал разговаривать, Каролина сковала себя молчанием, затаив боль и обиду, и если бы заговорила, то разрыдалась бы, а Палома вообще не понимала, что вокруг творится, но терпеливо молчала. И хотя женщины сидели лицом к Адриано, их взгляды не встречались, ибо сенатор предпочел смотреть куда-то бесцельно вдаль.

Гондола последовала на окраину Венеции по каналу, который соединял островное государство с берегом. На суше недалеко от причала стояла конюшня, которую построил один из пополанов Венеции, сдающий лошадей в аренду.

Адриано заплатил за аренду телеги и сел на место извозчика, безразлично отвернувшись, не глядя, как тяжело Каролина тащила по земле свой упакованный гардероб, а Палома забрасывала его на телегу, с ненавистью думая о жестокости сенатора и проклиная его всем сердцем.

Они ехали долго, перед глазами Каролины только мелькали деревья. Вокруг совсем стемнело, и лишь факел в руке Паломы, который вручил ей разъяренный Адриано, освещал их путь в темноте. В разбитой телеге их качало из стороны в сторону, и в какой-то момент Каролине даже стало дурно. Но она ничего не промолвила, подавив в себе желание остановиться, чтобы хоть немного отдохнуть от резкого покачивания.

Ей вспоминались его беспочвенные обвинения, казавшиеся ей абсурдными до смеха, и ей хотелось поколотить его хорошенько кулачками, чтобы он опомнился. Но она слишком высоко себя ценит, чтобы доказывать ему, человеку, которому она подарила себя, свою преданность и истинные чувства.

За всю дорогу Адриано ни разу не обернулся, чтобы увидеть, как безжалостно ее трясло в телеге. Безусловно, его голова занята лишь мыслями о мнимом предательстве, в котором кто-то и почему-то сенатора так надежно заверил.

Адриано беспощадно хлестал лошадей по бокам, словно пытаясь заставить их взлететь над землей, дабы ускорить нелегкий момент расставания. Расставания навсегда с женщиной, окрылившей его и уничтожившей своим появлением в его жизни. Его злоба, вымещенная касаниями хлыста на бедных животных, искала выход для своего извержения. Он непременно забудет о ней, и для этого ему понадобится лишь время.

Показавшаяся на горизонте церковь заставила Каролину слабо вздрогнуть. Вероятнее всего, что это не церковь, а монас тырь, – он стоит на пустыре и вблизи не видно ни одного дома. Бедные монахи, – они лишены всех радостей жизни, способных осветить тусклые будни. Ей и представиться не могло, что значит жить в заточении.

Их телега сравнялась с монастырем и слегка приостановилась. Каролина это ощутила не сразу, но, заметив, что они обогнули монастырь и подъехали к его огромным воротам, почувствовала, как больно кольнуло сердце. Зачем он остановился здесь? Дай Бог, чтобы немного передохнуть и покормить лошадей. Возникшие мысли позволили Каролине ощутить небольшое облегчение, но какая-то тревога не покидала ее.

Ворота распахнулись, и появившаяся монахиня помогла Адриано завести лошадей во дворик. Осмотреть двор и помещение не представлялось возможным, ибо вокруг стояла поразительная темнота, а факел в руках Паломы, освещающий им всю дорогу, словно по велению, начинал угасать. Ах да, встретившая их инокиня поспешила найти другой источник света и подоспела к прибывшим путникам.

Каролина продолжала упорно сидеть в телеге, ожидая вердикта от своего благоверного мужа. Но он о чем-то шептался с монахиней, даже не поворачиваясь в сторону своей супруги. Затем Каролина услышала звон монет, брякнувший в руках монахини, которая тут же сокрыла кошелек под своей рясой.

– Зачем мы здесь остановились? – шепнула Палома Каролине, надеясь, что та объяснит ей их остановку в монастыре.

– Почем мне знать? – так же тихо, но внешне безразлично ответила Каролина, не желая вслух даже высказывать предположения, что они могут остаться здесь.

Увидев приближающегося к ним Адриано, женщины стихли и с ожиданием посмотрели на него.

– Забирайте свои вещи и следуйте за сестрой Елизаветой. Она предоставит вам кров и расскажет о том, что вас ждет далее, – подавленным и уставшим голосом произнес сенатор.

Изумленные глаза Каролины, еще мокрые и опухшие от слез, в свете уличной свечи пронзали ту частичку его сердца, которая так стремилась простить ей все! Она не желала понимать, что именно он имеет в виду, но потом только изумленно раскрыла губки, из которых вырвался возмущенный стон.

– Адриано… я не понимаю… Что ты хочешь этим сказать?.. – выдохнула она, почувствовав, как трепещет измученное сердце, уставшее от скитаний и боли.

– Вы останетесь здесь, синьорина! – словно приговор произнес Адриано.

Она с невероятным трудом слезла с повозки и, почувствовав землю после невыносимой тряски, постаралась твердо стать на ноги. Адриано испытал привычный порыв помочь ей, но тут же опомнился, хотя его гордость сокрушали и жалость, и любовь. Палома слезла следом за хозяйкой и презрительно посмотрела на сенатора.

– Ты не можешь оставить меня здесь, Адриано, – произнесла со слезами на глазах Каролина. – Не можешь осмелиться на это!

– Как видите, синьорина, осмелился, – с ухмылкой ответил сенатор и спокойно продолжал. – Еженедельно к вам будет приезжать от меня посыльный, справляться о вас и привозить деньги на содержание.

– Адриано, лучше арестуй меня, но не оставляй здесь! – воскликнула отчаянно Каролина.

По покрасневшим от волнения щекам Каролины катились слезы, но она даже не шелохнулась, чтобы вытереть их. Но на его лице не дрогнула даже жилка.

– Это самый лучший способ наказать вас, синьорина, – ответил с легкой усмешкой он. – Здесь вас научат быть благодарной за полученное добро. А если уж совсем благочестиво научитесь себя вести, через время осуществится ваш постриг, и я непременно понаблюдаю за этой картиной, когда ваша свобода, синьорина, так же исчезнет из вашей жизни, как и я.

– Как ты можешь так жестоко поступить Адриано? – взмолилась она, хватая его за руку, словно за возможность спастись.

– В этом вы для меня стали примером, моя дорогая, когда решились на более весомую жестокость, чем я! – дерзко ответил он и безжалостно отбросил ее в сторону, словно бродячего щенка.

Неожиданный звон в ушах и затмившие ее взгляд черные точки вызвали у Каролины необъяснимое чувство страха. У нее закружилась голова, и она наверняка упала бы, не подхвати кормилица свою хозяйку за руки. Сердце Адриано в какой-то миг дрогнуло, и он хотел было броситься к ней, но тут же остановил себя мыслью, что ее недомогание притворно. Он смотрел, как Палома махала платком перед лицом Каролины и испуганно говорила:

– Что с вами, синьора? Вам дурно? – и тут же осуждающе посмотрела на растерянного Адриано. – Пусть вам пусто будет за ваше бездушие, сенатор!

– О, нет, Палома, я справлюсь, – ответила томно та и убрала руки кормилицы от себя, давая понять, что она может вполне самостоятельно передвигаться. – Должно быть, сказались нервы за сегодняшний день. Это усталость.

– Вам позавидовали бы флорентийские комедианты, которые тешат своим актерским талантом всю Европу, – притворно смеясь, промолвил Адриано.

Каролина посмотрела на него и как-то ехидно улыбнулась.

– Сдается мне, сенатор, вы сходите с ума, – в голосе синьорины прощупывалась дерзость, позволившая ей совладать с собой. – Палома, возьми наши сундуки, если уж нам велено жить тут, мы обязаны подчиниться сенатору Венеции, – она присела в реверансе и почтительно опустила голову. – Простите за беспокойство, сенатор Фоскарини, мы больше не появимся вам на глаза.

В сердце Адриано появилась откуда-то взявшаяся тоска, но он принял это за минутную слабость. Каролина взяла за ручку свой сундук, сделала несколько шагов в сторону монастыря, протащив его по земле, но в самый последний момент обернулась. Взяв из руки сестры уличную свечу, она приблизилась к Адриано, испытывая поразительное желание испепелить его своим взором, и промолвила:

– Желала бы я видеть тот момент, когда до вас дойдет истинное положение дел, и вы будете рвать волосы от обиды на своей безумной голове. И в скором времени я питаю надежду увидеть вас у своих ног, скрутившегося от осознания собственной вины. И знаете что? – она приблизилась к его уху устами. – Я прощу вас, хоть вы и не достойны этого!

В это мгновенье он, внезапно для самого себя, сделал шаг вслед ей, схватил за руку и обернул к себе. Они пронзили друг друга глазами, полными неистовой ярости, глубокой скорби и любви, так ясно играющей бликами полыхающего огня. Ей на мгновенье показалось, что он сию минуту заключит ее в свои нетерпеливые объятия. Но он бездействовал, и лишь блеск в глазах отражал всю безудержную боль, разрывающую его изнутри.

– Castigo te non quod odio habeam, sed quod amem[19], – выдохнул он.

Эта фраза прозвучала, словно извинение, и, пряча свой взор в темноте, он незамедлительно направился к повозке.

Сделав шаг в сторону монастыря, словно напоследок, Каролина обернулась и ледяным голосом произнесла:

– Вы бы проверили своих врагов, сенатор Фоскарини. Таких, как Паоло Дольони, к примеру. Быть может, вся причина таится в них?

Это прозвучало гордо и уверенно, и все ее слова врезались Адриано в душу. В какой-то момент ему даже почудилось, что его обвинения и впрямь ложны. Сенатор смотрел им вслед, наблюдая, как Каролина и Палома последовали за монахиней. Более супруга не оборачивалась на прощанье. Неужто ему придется когда-нибудь согласиться с ее словами? Нет! Не стоит поддаваться слабости: эта плутовка умеет искусно играть чувствами! И теперь она наверняка пытается разуверить его намеренно, чтобы с помощью своего коварства снять с себя обвинения. Ведь все обстоятельства указывают на нее. Откуда какому-то самозванцу знать всю подноготную Каролины и те секреты, которые они так надежно скрывали под завесой тайны? А серьги? Как в руки бродяги могли попасть эти драгоценности? Ведь, по сути, ей и платить-то убийце было бы нечем, ведь Адриано никогда не обременял ее денежными растратами.

Он сел в повозку и погнал лошадей, освещая себе путь врученным монахиней факелом. Он вновь вспомнил череду всех обстоятельств… Он вновь сопоставил все прежде противоречащие друг другу факты, и, казалось, они сошлись в общую картину. Да, несомненно, что она виновна. И тут же ее любящие глаза, представшие в его памяти, заботливая нежность рук, ласкающих его, биение ее сердца в его присутствии – все это заставило его вновь задуматься о действительности происходящих событий.

– У вас будет общая келья, – холодно констатировала монахиня, провожая Каролину и Палому в отведенные им покои. – Наш монастырь не такой уж и большой, чтобы помещать всяких странников! Паломники редко навещают эти края. Но у вас исключительный случай. Мы рады угодить сенатору Венеции для спасения нашего монастыря.

Сухой и хриплый голос монахини создавал ощущение нежелания той общаться с прихожанами. Каролина и Палома шли вслед за сестрой, поглядывая на потрескавшиеся каменные стены, освещенные одним только факелом в руках Елизаветы.

– Наставница завтра утром решит вашу судьбу. Возможно, через время, после вашего ознакомления с порядками монастырской жизни, вас примут в послушницы, – продолжала инокиня. – А потом над вами будет осуществлен постриг, и тогда вы останетесь здесь навечно.

– Вы невероятно наивны, сестра Елизавета, – со спокойной надменностью сказала Каролина. – Я никогда не изъявляла желания предаться службе Богу, и уж поверьте, что постригаться в невольницы не стану. А, по духовным догмам, принуждать силой вы не имеете права. Ведь это должно происходить по желанию человека, не так ли?

– Вы слишком дерзки для гостьи, синьора, – со смиренным спокойствием ответила сестра. – Если сенатор велел вас постричь, то, вероятнее всего, его приказ будет выполнен, что бы вы ни сказали! В любом случае это будет решено позже. И не вами. И даже не мной.

– В любом случае вы не имеете права делать это без моего согласия! – продолжала возмущаться Каролина.

– С вами будет говорить настоятельница монастыря, синьора, – строго продолжала монахиня и распахнула перед женщинами дверь в небольшую комнату.

Даже при свете факела Каролине удалось с нескрываемым ужасом осмотреть келью, в которой ей предстояло жить: обнаженные временем стены поражали своей мрачностью, в некоторых местах отошла и шелушилась побелка, в противоположном от двери углу стояли подсвечник и Пресвятая Дева Мария в виде маленькой глиняной статуэтки, у которой горела лампадка. Две кровати стояли по правую и левую стенки. Посреди комнаты стоял поставец со Священным Писанием на нем. Почти под самым потолком находилось небольшое окошко с решеткой у стекла, словно в темнице. Каролине казалось, что ее взяли под стражу и поместили глубоко под землю, куда ни за что не достанут солнечные лучи.

– Как видите, любезнейшие верховные иерархии не балуют нас, – с грустью промолвила монахиня. – Хотя, если благочестивый сенатор возьмет наш монастырь под свое попечительство, то нас ждет более приятная жизнь.

– Насколько мне известно, попечительство над вами должно брать духовенство, – промолвила Каролина.

– Это так. Однако им нет дела до этой дыры, в которой мы находимся.

– А далеко здесь ближайшая деревня или хутор? Неужели здесь некому, кроме приезжих, посещать службы в вашем храме?

– Ближайшая деревня здесь милях в двадцати от монастыря, там располагается маленькая церквушка, – ответила монахиня, присаживаясь на табурет, стоящий рядом со столом. – Паломники здесь нечастые гости.

– С чем же связано такое отчужденное состояние этих мест? – с недоумением спросила Каролина.

– Это известно лишь Господу. Люди пускают разные слухи о проклятии этих мест и всякого рода бесовщине. Слушая выдуманные легенды и жуткие истории, паломники предаются суеверию и не желают посещать это место. Вероятно, испытываемое чувство страха движет ими. А страх – лишь признак отсутствия Бога в сердце…

Каролина глубоко вздохнула. Теперь становится ясно, что монастырь находится слишком далеко от коммун, и реставрировать его никто не собирается. Впрочем, ей не было дела до этих мелочей. Сейчас все, что ее занимало, – это план побега из этого жуткого места. Оставаться здесь – все равно что обречь себя на медленную и мучительную смерть. А извинений сенатора она непременно дождется в более подходящем для своего проживания месте.

– Но если ближайшая деревня располагается так далеко, откуда вы берете еду, к примеру? – поинтересовалась Каролина.

– Каждый месяц здесь проезжают торговцы, которые и снабжают нас разными продуктами. Еда у нас постная, а овощи и крупы хранятся долго.

Когда они заговорили о продуктах, Каролина вспомнила, что уже давно не ела.

– У нас трапезничают строго по времени, поэтому вам придется потерпеть до завтра, – сухо промолвила монахиня и направилась к двери.

– А как же духовная чистота и помощь ближнему своему в трудный час? – произнесла Каролина, когда услышала, что шаги сестры стихли.

Женщины присели друг напротив друга в темноте. Обе кровати были жесткими из-за невероятно тонких матрацев, отчего чувствовалась малейшая неровность досок.

Монахиня забрала с собой свечу, сказав, что их запасы в монастыре весьма скудны. Оказавшись в таком нелепом положении, им ничего не оставалось, как осмотреть комнату лишь благодаря скудному свету луны, падающему в келью. Каролина едва сдержала в себе поток слез, чтобы не показаться кормилице плаксой.

– Что произошло, синьора? – спросила Палома, глядя, как та легла навзничь на ложе.

– Я н-не знаю, – ответила она и все же не смогла сдержать внутри себя слезы, душащие рыданиями ее горло. – Он обвинил меня в попытке убить его.

– Убить?! – ужаснулась Палома и покрестилась. – Пресвятая Дева Мария! Но как его язык повернулся даже предположить подобную несуразицу?

– Мне уже доводилось наблюдать, что когда ему причиняют боль, он слепо верит лишь настигшей его душу горечи! Даже не постаравшись прояснить гнусную ситуацию!

– Как он мог поверить в эту чепуху? – удивилась Палома, едва сдерживаясь, чтобы не покрыть проклятиями несносного венецианца в этом святом месте.

– Как видишь, мог, дорогая, – сдавленно ответила Каролина. – Он посчитал, что я бесчестно возжелала лишить его жизни, оскорбила его чувства и самолюбие, уничтожила своими намерениями! Сам же он, в свою очередь, даже не подумал о том, какую боль принес мне своими обвинениями. Я лишь терзаюсь вопросом, кто же так ослепил его ненавистью ко мне?

Каролина задумалась, но тут же ощутила ноющую головную боль.

– Нет, я слишком устала, чтобы сию минуту терзать себя этими мыслями.

Она встала на ноги, прошла по келье и присела рядом с Паломой.

– Ты прости, что из-за меня тебе приходится столько переживать, – сказала она, поглаживая полные руки кормилицы. – В твоем-то возрасте…

– Это чепуха в сравнении с тем, что я пережила в рабстве, пока Изольда тешилась страданиями своей прислуги. А ваш сенатор все же тиран, дочь моя, – устало произнесла Палома. – Что теперь нам делать?

– Мы обязательно выберемся отсюда, моя дорогая. Но пока я могу кормить тебя лишь обещаниями…

– Мне непонятно поведение сенатора, – задумчиво произнесла Палома. – Ведь даже невзирая на то, что я не питала к нему доверия, ему удалось доказать даже мне, что он любит вас.

– В этом я не сомневаюсь, Палома, – ответила на это Каролина. – Просто кто-то возжелал разлучить нас, и этому «кто-то» это благополучно удалось…

Адриано сидел в полумраке, освещенном лишь одной угрюмой свечой, источающей тоскливое пламя. Уснуть… Об этом ему даже не думалось: невзирая на овладевшую его телом усталость, душа и мысли испытывали на себе гневное возбуждение.

Адриано бросил взгляд на пустующее ложе, и из сердца прозвучал протяжный стон. Сегодня в его постели царит невероятно колющий холод, ощутимый его телом даже за версту.

Подняв тяжелый сосуд, Адриано сделал несколько больших глотков крепленого вина.

– Надежный лекарь от ран и разочарований, – уныло буркнул себе сенатор, разглядывая стеклянный сосуд, оплетенный текстильной сетью.

Не исключено, что ему удастся не только уснуть, но и приструнить печаль, омрачившую собой его душу. Нужно время… Ему нужно только время, которое сможет заставить его забыть женщину, отравившую ему жизнь. И тогда, когда она освободит его сердце ото всех чувств, он наполнит его лишь жаждой мести. Мести за его боль и неоправданные чувства.

На какой-то момент он попытался прокрутить в себе охмелевшие мысли. А кому мстить, если все уже почти сделано? Каролина в монастыре, никто не кинется ее разыскивать… Ах, да, пресловутая тетушка Матильда, которая, к слову, тоже змея еще та, уничтожившая двух мужчин подле себя. Не она ли виновна в смерти своего мужа и любовника? Ведь лишь женщина – источник лукавства и падения мужчины. И теперь Адриано испытал это на себе в полной мере!

Черт побери, со всем можно справиться! В конце концов, власть в его руках имеет поразительные масштабы. Адриано криво ухмыльнулся. Зато теперь он не женится! Он сделает все, чтобы приумножить богатства и отдать дань незаменимой Венеции, но брак он обойдет самой дальней дорогой. Женщины в его жизни будут существовать лишь для утех. Ему вспомнились любовные интриги, в которые он так часто вплетал себя. В списке соблазненных ему женщин было даже несколько замужних дам, которые сами полезли в его штаны. Он заметно ушел от этих безумных связей, когда в его судьбе появилась Каролина.

Но, довольно! Будет с него! Нет в его жизни более места для этой женщины! Нет сердца, нет любви, не может быть боли! Прежде он знал, что любовь – лишь дивный плод воображения глупцов-поэтов, и существует для того, чтобы тешить верящих в нее наивных романтиков и зарабатывать на продаже собственных книг. Не стоило ему когда-то изменять своим принципам и отдаваться чувствам… Один лишь раз он не сумел совладать с собой, – и вот к чему это привело!

Вся спина изнывала от боли из-за жуткого неудобства на монастырском ложе. После горы воздушных перин и поду шек на кроватях сенатора Фоскарини сон на этих ужасных досках казался Каролине невыносимым. С соседней койки доносилось кряхтение кормилицы, так же тщетно пытавшейся уснуть. Да все это пустяки в сравнении с причинами, которые привели их обеих в это жуткое место! Тяжелый вздох, вырвавшийся из самого сердца, едва скрывал в себе безудержную боль. Как же так? Несколько дней назад она порхала от счастья, и в один миг все разрушилось, словно от молнии, посылаемой самым Всевышним. Что же могло подвигнуть Адриано на поступок, напрочь лишенный чувств и милосердия?

Нет, она не перестанет его любить! Никогда не перестанет, и ей известно это! Ее душа даже не желала его ненавидеть. Единственное чувство, которое вызывал в ней его поступок, – это сожаление. Сожаление и безумное разочарование его опрометчивостью. Рассудительный ум Адриано пал перед убеждениями странного вероломца, посягнувшего на его жизнь. И теперь неразумие мужа ее невероятно огорчало!

Что же теперь? Сжалится ли Всевышний и даст ли им возможность вернуть свою любовь и доверие друг к другу? Смогут ли они достойно пройти это тяжкое испытание? А, быть может, им и не судилось быть вместе до конца своих дней? Вероятно, Господь предоставил возможность испытать жалкие капли человеческого счастья, которые и вовсе не могут существовать в их мире? И теперь их ждет суровая жизнь, исполненная истинной реальности…

Громкий звон колокола заставил Каролину поморщиться. Ей едва удалось уснуть ближе к рассвету, как тут же этот противный звук разрушил мир долгожданного покоя. А следом за этой неприятностью она ощутила несносную боль, распространявшуюс я по всему телу, словно ее переехала огромная колесница. Через какое-то время Каролине удалось вспомнить о произошедших накануне событиях, и это воспоминание совсем лишило ее сил. Подниматься с кровати она даже и не думала, – слишком дурное самочувствие сковало ее тело.

Звон колокола продолжал трубить на всю округу, и вскоре послышался упорный стук в дверь кельи. С соседней кровати послышался скрип, и ворчащая Палома тут же поднялась с нее. Громыхание за пределами стен и внутри них сводило с ума обеих женщин: и хотя бы что-то одно из этого нужно было прекратить! Палома распахнула скрипучую дверь, которая казалась настолько дряхлой, что ее можно было и не запирать, – ее дни были сочтены. На пороге их кельи стояла незнакомая монахиня со свечой в руке.

– Доброе утро, – сказала она, и Каролина с удивлением услышала, что в ее голосе ощущалась, скорее, порицающая нотка, чем милосердная. – Мы встаем на рассвете, чего Господь ждет и от вас.

Каролина подоспела к открытой двери, ожидая увидеть вчерашнюю смиренную служительницу сиих мест. Однако перед ней предстало абсолютно незнакомое лицо, сокрытое черным покрывалом. Глаза монахини, в которых, в представлении Каролины, должны были отражаться благочестие и покорность, с упреком пронзали гостей монастыря, всего за одну ночь прослывших в этих стенах бунтовщиками. В своих руках инокиня перебирала четки с распятием, и в этих движениях Каролина ощутила некую нервозность.

– Прошу простить, сестра, а вы кто? – спросила Каролина с нескрываемым недовольством. – Накануне мы имели честь общаться с другой сестрой.

– Я – сестра Анна, – ответила та. – Сестра Елизавета попросила меня разбудить вас для чтения утренних молитв. После этого вы будете готовы к утренней мессе. Сама сестра Елизавета будет ожидать вас в храме.

– Это нам понятно, – все еще сонно ответила Палома, – но нас притащили сюда насильно и не предупредили о ваших обычаях!

– О, Пресвятая Дева! – внезапно воскликнула монахиня. – Это не обычай! И не ритуал! Это положенный режим дня в месте, где прислуживают Господу. И нас не заставляют это выполнять, мы сами хотим быть угодными Богу с самого рассвета. А звон колокола извещает нас о скорой утренней службе.

– Мы благодарны вам, сестра Анна, за ваши рекомендации, – синьора едва сдерживала в себе порывы излить на монахиню ярость за свой неблагополучный сон. – Но в этом месте мы оказались не по своей воле. И жить по распорядку вашего дня мы не намерены.

– Что случается не по нашей воле, происходит по воле Божьей, – ответила та, в растущем гневе сомкнув уста.

– Мы не намерены принимать постриг, а мессу я посещаю по воскресеньям, поэтому не стоит тратить время на то, чтобы уговорить нас жить по вашему режиму.

– Но вы обязаны! – возмутилась монахиня. – Если не желаете быть изгнанными из дома Божьего, то обязаны выполнять все требования духовной жизни!

– Правда? – с дерзостью произнесла Каролина. – Чудесный повод для того, чтобы стать насильно изгнанными из этого места.

– Вас поглотит адское пламя после смерти, если вы не пожелаете очистить свою душу от грехопадения! – яростно выдавила сестра.

Палома посмотрела в гневные глаза монахини и тихо промолвила:

– Вашим сердцем правит дьявол, моя дорогая, а не Господь. Разве могут быть такие ненавистные искорки из глаз у истинно верующего? – она заметила явное изумление на лице Анны, чередующееся с ненавистью. – Сейчас сойдем!

Бесцеремонно захлопнув дверь прямо перед лицом изумленной монахини, Палома недовольно буркнула:

– Боюсь, синьора Каролина, что мы вынуждены подчиниться им. Иначе их немилость станет для нас куда опасней, чем сам гнев Божий.

– Полагаешь, для нас это чревато? – спросила Каролина.

– Можете мне поверить, синьора, – с недовольством ответила та и принялась прибирать постель госпожи. – Сколько слышала я об этих странных служителях Господу: святости во многих из них не больше, чем в вас послушания.

– Не говори о них с такой злостью, Палома, – зевая, проговорила Каролина, замечая явное раздражение в движениях кормилицы. – Эта обитель все же находится под покровом Божьим, потому мы должны с почтением относиться к этим местам, хочется нам этого или нет.

– О-ох, это ведь только начало, синьора! – продолжала сетовать Палома. – Теперь мы здесь в заточении и должны подчиняться этим лицедеям! – словно испугавшись собственных изречений, Палома внезапно прикрыла рот рукой. – Да простит Бог малодушную старуху за грешные восклицания! Негоже мне вести себя так…

– Неважно, Палома, – равнодушно ответила синьора Фоскарини, – хуже кары за свои грехи, чем пребывание здесь, мы уже не получим, поверь мне.

– О-ох, синьора, не говорите так! Вам неведом истинный гнев Всевышнего на грешников своих. Пребывание здесь может обернуться трагедией. Одно дело, если нас возьмут в послушницы, нам придется выполнять грязную работу. Но самое страшное, что нас вынудят служить Богу как подобает, согласно их порядкам. А значит, и постричь в монахини нас не составит труда… И тогда мы обречены…

– О! Об этом тебе не стоит беспокоиться, дорогая, – Каролина прошла по комнате, задумчиво оглядываясь. – Грязную работу выполнять мы не будем – это уж точно. И потом, принять нас в послушницы – это не такое уж и простое дело, как им самим кажется. Ты ведь сама знаешь: меня не сумела сломить даже жестокость родного отца! Я избежала участи пленницы в руках вражеской республики! Я выжила после ранения! Можешь мне поверить, что и духовенству не удастся прогнуть меня под себя…

– И во всем виноват этот дьявол с сенаторской инсигнией на груди! – воскликнула возмущенно кормилица.

– Ох, не кричи, Палома! Того и гляди, нас накажут из-за того, что ты нарушаешь их божественную тишину, – как-то раздраженно произнесла Каролина.

– Как он мог усомниться в вас? – снизив голос, продолжила возмущаться кормилица.

Но синьора явно не намеревалась развивать нежеланную для себя беседу. Она лишь всматривалась куда-то в угол кельи, задумчиво улыбаясь.

– Мы покинем эти места в самое скорое время! – с уверенностью промолвила она и тут же принялась перебирать свои вещи. – Палома, я не знаю, что мне сейчас надеть… Я же не могу отправиться в храм в этих… платьях! Палома, ты собрала нарядные платья?!

– Разумеется, синьора! Ведь эта змея Урсула сказала, что мы отправляемся в путешествие. Вот я и взяла, кроме двух дорожных платьев, несколько приличных. Откуда мне было знать, что нас занесет в монастырь? – Палома деловито взмахнула кистью руки.

Они посмотрели друг на друга и, глубоко вздохнув, одновременно присели на кровати.

– Простите, синьора. Я не выспалась на этой чертовой кровати и представить себе не могу, как нам придется в будущем жить в этом месте.

Они оглядели мрачную келью.

– Тебе не за что просить прощения, когда я и сама не в самом лучшем расположении духа, – ответила Каролина. – Эти доски просто изувечили мне тело всего за одну ночь! Что ждет нас в дальнейшем, и подумать страшно, моя дорогая. Одно могу сказать, что я предприму все попытки, дабы выбраться из этого ада, да простит меня Бог.

Осознавая, что неподчинение здешним порядкам способно поставить их далеко не в самое лучшее положение, Каролина решила повиноваться уставу, принятому в монастыре. Среди того немногочисленного гардероба, который собрала в путь Палома, ей удалось найти серое платье с надежно закрытой грудью и плечами, что в этом месте должны воспринять вполне сносно.

Спустившись в храм, мирянки вошли в зал, где уже началась месса, а небольшой хор воспевал псалмы. На грохот огромной двери обернулись все служители, и Каролина лишь неловко и звинилась, гримасничая перед осужденными взглядами монахинь.

Интерьер храма, в котором проходила служба, ничуть не превосходил по своему внешнему виду уже знакомую Паломе и Каролине келью. Потолок и стены пересекали многочисленные трещины, некоторые из которых были настолько огромными, что сквозь них, очевидно, протекала вода во время дождей, о чем свидетельствовали желтые следы от потеков. Статуэтка Пресвятой Марии, стоявшая посередине храма, уже давно не знала ухода. У Каролины сжалось сердце, когда освещенная свечами Матерь Божья показалась ей мрачнее тучи. «Неужто, нельзя было найти средства для того, чтобы преобразить святой лик?» – удивлялась она себе.

Помимо Пресвятой Девы Марии в храме стояли два иконостаса, весьма бедненьких по своему виду. Распятие у алтаря представляло собой давно не знавшие реставрации доски с изображением Спасителя, которое даже показалось Каролине самодельным. О фреске и мозаике говорить нечего – они просто отсутствовали здесь! «Отчего этим святым местом правит мрак? – промелькнуло в мыслях у синьоры. – Прости, Господи, за грешность моих мыслей, но сдается мне, что Ты отвел Свой Взор от здешних мест».

После долгой службы сестра Елизавета тихонько подошла к синьоре и ее слуге. На лице Каролины читались изнурение и усталость от долгой службы и нежелания находиться в храме.

– Наберитесь терпения, синьора, – смиренно промолвила монахиня. – Совсем скоро мы пройдем в трапезную и позавтракаем.

– Слава Иисусу Христу! – с капризом в голосе воскликнула Каролина, испытав после этого осуждающий взгляд нескольких проходящих мимо инокинь. – Еще немного, и я сошла бы с ума от голода!

Палома лишь сердито толкнула синьору в бок за неумение держаться достойно в доме Господа.

– Имейте почтение к Отцу Небесному, синьора, – пробубнила тихо она. – Ведете себя как малое дитя!

В глубине души Каролина прекрасно понимала, что ее поведение и так зачастую бывает нетерпимым, а сейчас оно зашкаливало за любые существующие рамки приличия. Поэтому она смолк ла, опустив голову.

Трапезная имела более-менее божеский вид, но еда была отвратительна, и Каролина едва сдерживала свой восприимчивый желудок, чтобы он не выбросил все свое скудное содержимое наружу. Монахини ели сдержанно и деликатно, – в столовой даже не было слышно стуков ложек о тарелку.

За трапезой присутствовали около тридцати монахинь и нескольких мирян, каким-то образом попавших в это место. Мессу проводил епископ, который, вполне вероятно, также проживал здесь. И хотя Каролине казалось непонятным присутствие в женском монастыре мужчины, она сдерживала свое любопытство в себе.

Так или иначе, но появление двух чужих женщин в стенах обители стало заметным. Монахини не разговаривали во врем я трапезы, хотя несдержанное любопытство все же наглядно овладевало ими. Некоторые из них смотрели исключительно в свои тарелки. Другие же, очевидно, более бесцеремонные, обменивались многозначительными взглядами.

– Почему вы не едите? – спросила Палома, и ее несмелый шепот все же сумел нарушить поразительную тишину.

– Завтрак отвратительный, – ответила тихо Каролина, недовольно скривившись и с опаской оглядываясь по сторонам, словно боялась, что после этих слов в нее полетит булыжник.

– А чего вы ждали от монастырской пищи? – пожала плечами Палома. – Разумеется, не ахти, но кушать можно.

– Как ты можешь есть это? – Каролина с недовольством указала на тарелку. – Снедь пахнет испорченными продуктами. Неужели ты не чувствуешь?

Палома задумчиво пригнулась ближе к тарелке и втянула носом запах, который испарялся из нее.

– Нет, синьора, пахнет пресной овсяной кашей и вареной рыбой.

Каролина решила, что ей и впрямь могло показаться, и она еще раз принюхалась.

– Да нет же, воняет! – констатировала тихо она, едва сдерживая в себе смех.

– Во время трапезы уста не должны издавать ни звука, – послышался строгий голос высокой женщины, которую Каролина и Палома видели впервые. – Сестра Елизавета!

Та встала из-за стола и виновато опустила голову.

– Вы привели в монастырь Святой Магдалены двух мирянок, которых надобно принять в послушницы. Почему вы не научили их, как подобает вести себя в этом месте? – голос настоятельницы звучал скорее грозно, чем требовательно.

Монахиня Елизавета скромно молчала, зная, что спорить с той бесполезно. Она лишь поклонилась и смиренно произнесла:

– Прошу простить, матушка Мария! Но наши гости ведут себя непокорно из-за нежелания подчиняться здешним порядкам.

– Вы должны ознакомить их со всеми правилами монастырской жизни. И, в частности, с уставом монастыря святой Магдалены.

– Прошу простить, что вмешиваюсь, – произнесла негромко Каролина, – но я не давала свое согласие на принятие меня в послушницы. Впрочем, как и моя служанка.

– Разве я спрашивала вас об этом? За вас это решено сенатором Венеции, если на то пошло! – ответила настоятельница железным голосом, не терпящим возражения.

Очевидно, настоятельница не могла и подумать о неумении мирянки покорно отмалчиваться и соглашаться с тем, что ее возмущает. Поэтому матушку сразила реакция гостьи на ее слова.

– Кто бы ни распоряжался судьбой человека по документам, – громко промолвила синьора, – против его воли никто не имеет права поступать. И решения относительно нашей последующей участи будет принимать каждый из нас. Я не желаю посвящать свою жизнь службе Богу в сане монахини, и, можете мне поверить, – вам меня не заставить!

– Вы примете постриг, – самонадеянно ответила на то матушка Мария. – А до того момента вы обе обязаны слушаться нас.

– Я повторюсь, матушка Мария, – терпеливо говорила Каролина. – Мы помещены в ваш монастырь временно и подчиняться затворнической жизни никто из нас не намерен!

– Вот как? – возмутилась та, и Каролина заметила выросшую ярость во взгляде настоятельницы, – подобные искры в глазах ей посчастливилось видеть утром у сестры Анны. – Да я сию минуту прикажу, чтобы вас отсекли розгами, и Господь меня простит, ибо вы не желаете служить ему, как требует того Его Священное Писание!

– Прошу простить, благочестивая матушка, – промолвила несмело Елизавета, – но сенатор Фоскарини является супругом этой мирянки. Он может не одобрить всякого рода издевательства над ней. Нам лучше не гневить его самовольными действиями, иначе мы потеряем обещанное им попечительство, и монастырь совсем рассыплется.

С этими словами сестра Елизавета протянула кошелек с дукатами, переданными Адриано для монастыря.

Лицо настоятельницы заметно побагровело от гнева.

– Ты хотела прикарманить деньги на реставрацию монастыря себе? – озлобленно воскликнула настоятельница и вырвала из рук инокини кошелек.

– Досточтимая матушка, Господь свидетель, что я не способна на этот грех, – покорно склонила голову Елизавета. – Сенатор прибыл поздно ночью, когда вы уже отошли ко сну. Я решила отдать вам деньги сегодня.

– Ты будешь наказана за свой проступок! – не унималась матушка, чем приводила Каролину в бешенство. – Ибо говорил Господь: «Не укради!»

Синьора Фоскарини возмущенно посмотрела на озлобленную настоятельницу и затем на растерянную Елизавету.

– Господь вам лично это говорил? – услышала свой голос Каролина и увидела искаженное в гневе лицо настоятельницы. Ее собственные слова ей самой казались неожиданными, но она настырно продолжала дерзить. – Или кому-то из ваших приближенных?

– Да как ты… жалкая… – судя по первым возгласам матушки, она намеревалась нарушить свой обет смирения, но, видимо, вспомнила об этом и лишь перевела дух.

Каролина не скрывала едкую улыбку: теперь ей становилось понятно, отчего сам Господь обходит стороной эти места.

– В-в-вон! – закричала матушка, и Каролине показалось, что из покрасневшего и набухшего лица настоятельницы сию минуту повалит дым. – Вон!

Синьора с легкой улыбкой на устах поднялась со скамьи и радостно, чуть ли не вприпрыжку, направилась к двери.

– Как изволите! – воскликнула она напоследок. – Ты успела поесть? – спросила она шепотом у кормилицы.

– Да, синьора, – ответила Палома, и когда они вышли за двери, едва подавила в себе дикий хохот. – Вы видели ее лицо? Она чуть не вскипела от гнева!

Но как только они подошли к своей келье, Палома зашлась внезапным плачем.

– О, синьора Каролина, Господь покарает нас за такое поведение! Вы бы вели себя помягче: проклятье монахини может навсегда изувечить жизнь человека…

– О, Бог мой, Палома, что ты такое говоришь? – лицо Каролины скривилось в недоумении. – Какое еще проклятье?

– Они бывают злобными… инокини… Я слышала, как госпоже Патрисии рассказывала ее подруга о таком ужасном случае…

– Палома, – переведя дух, перебила ее Каролина, – угомонись! Если мы не постоим за себя в этом месте, за нас этого никто не сделает, и в одно прекрасное утро мы проснемся постриженными, с монашеским покрывалом на голове! Нельзя позволять над собой издеваться…

Вытерев слезы с полных щек кормилицы, Каролина присела рядом с ней и обняла ее, с тоской закрывая глаза, словно ей чудилось, что вместе с этим она исчезнет из этого монастыря.

– Ох, Палома, что за люди обитают в этом месте? Они словно стража у тюремного поста! – с грустью говорила Каролина. – В своей глубине мое сердце чует твою правоту: с монахинями нельзя ввязываться в конфликты!

Адриано бросил тоскливый взгляд на бумаги, беспорядочно раскиданные на его столе. Весь день он пытался заставить себя заняться делами, но его мысли не покидала коварная блондинка, настырно отказывающаяся оставить в покое его измученную душу. Вот уж третий день он, словно неприкаянный, всеми силами перебарывал боль, гнев и жалость, словно червей, сплетавшихся в ядовитый клубок, отравляющий его и без того измученную душу. Его бурное воображение рисовало перед глазами ужасающие картины пребывания Каролины в заточении среди монахинь. И эти прошедшие дни наверняка дались ей с невероятным трудом. Поймав себя на чувстве сострадании, сменившем в нем ярость за ее предательство, он с отвращением поморщился, всеми силами стремясь ее наказать своим презрением. Почему же тогда он не возжелал отправить Каролину на смертную казнь, дабы насладиться возмездием? Почему тогда он жалеет ее, боясь причинить ей боль? И почему так предательски вздрагивает сердце, когда он надеется на ее невиновность?

Сенатору вспомнилась утренняя беседа с Армази, вероятно, и поселившая в его сердце эти утомляющие сомнения. Тогда Витторио, выслушав рассказ Адриано, приподнял седую бровь, с осуждением глядя на друга, и возмутительным голосом промолвил:

– Помилуй, Адриано! Разве этот ангел, такой милосердный и великодушный, способен на такое?

– Выходит, что способен, – с грустью ответил Адриано. – Выходит, что не ангел.

– Поясни твои аргументы.

– Ведь здесь все элементарно ясно, Витторио. Многие ли осведомлены о фактах ее происхождения и деталях миланского заговора? Если подозревать сведущих в этих делах, то в тебе и Лауре я более чем уверен. А Паоло я сумел приструнить еще на рауте у Дожа. Но не забудь о ее серьгах как о доказательстве! Свои немногочисленные драгоценности она хранит под замком в своей серебряной шкатулке и кто еще, кроме нее самой, имеет доступ к этому хранилищу? Сколько я рассуждаю и взвешиваю эти неопровержимые доказательства, то понимаю, что лишь она виновна, и никак иначе.

– Ты настолько уверен в своих словах? – спросил хрипло старик.

– Да, Витторио, – он смело посмотрел в расстроенные глаза другу. – Я верю себе.

– Каков ты глупец, Адриано! Ведь ты послушал слова постороннего человека, который наверняка утопает в крови уничтоженных его руками людей, а ложь для него так же привычна, как для тебя морс с медом по утрам. Ты послушал свой разум, который все объяснения того негодяя расписал по полочкам. Но ты так и не научился прислушиваться к своему сердцу, которое, сдается мне, в этой ситуации могло бы быть наиболее честным в общении с тобой, – в голосе Витторио Адриано слышал горечь.

Но, вопреки ожиданиям лекаря, сенатор посчитал это слабостью глупого старика.

– Витторио, ты слеп…

– Адриано, что с тобой? – возмущенно воскликнул Витторио. – Ты ведь любишь ее!

– Какое это теперь имеет значение? – рассерженно произнес Адриано, злясь на проницательность доктора Армази. – Она больше для меня не существует!

– Ты не заслуживаешь ее любви, – произнес с едкой улыбкой на устах Витторио. – Каролина никогда не сделала бы того, в чем ты ее обвиняешь! Ее душа имеет великое, неисчисляемое богатство. А ты, – он гневно указал пальцем на Адриано, – ты еще пожалеешь о своих словах. Это ведь ясно как божий день, – ее просто хотели уничтожить и разбудить в твоей душе ненависть. Или у вас нет врагов, жаждущих разлучить вас?

– Я сумел устранить их всех… – начал было Адриано, но Витторио перебил его.

– …Тем, что погрозил пальцем, словно пакостливым детям? – в голосе лекаря слышалась усмешка. – Поразительно, что ты сам этому веришь! Самонадеянность сводит тебя с истинного пути, мой друг.

Адриано тогда еще долго стоял, впялившись взглядом в дверь, с грохотом закрытую Витторио. А ведь этот несносный старик всегда оказывается прав! Неужели и в этот раз Адриано стоит прислушаться к нему?

Сенатор вспомнил злодея Хуана, который невероятно точно и уверенно говорил о Каролине, ее титуле и происхождении. Кому это известно? Помимо всех прочих, знает об этом лишь Паоло. И действительно, Дольони не желал бы марать свои руки, чтобы уничтожить Адриано. Этот трус имеет привычку поступать исподтишка. Но! Паоло прекрасно знает: дойди информация о его замыслах до Адриано, сенатор его со свету сживет. К тому же не стал бы Паоло убивать Адриано – у него нет существенного мотива для этого. А вот для Каролины это действо являлось куда более выгодным и вполне объяснимым.

Боже милостивый, как он устал от этих бесконечных мыслей! Адриано потер лоб и откинулся на спинку кресла, запрокинув голову. Он совершенно вымотался за последнее время. Поначалу пропажа Беатрисы, затем этот роковой поступок Каролины, – обезуметь можно. Ему просто необходимо расслабиться! И это как раз тот подходящий момент, когда он не прочь попытать телесных услад.

Он вошел в бордель, и услужливая девушка в весьма откровенном платье в парадной пригласила его присесть на оттоманку, обитую едко-красным вельветом. Адриано ожидал Виолетту – куртизанку, которая сможет предложить ту женщину, которая ему нужна. Посещать ложе давней подруги Марго сенатор не имел ни малейшего желания, поэтому сразу же направился в кастелетто.

Странное чувство овладевало им, когда он думал о своем супружеском предательстве: с одной стороны, он убеждал себя в том, что его поступок не есть измена, ибо его брак оказался фальшью. С другой, – он не мог себя представить с женщиной, которая является ему никем. И Адриано с недоумением заметил, что он не просто отвык от случайных связей, – страсть с безразличной ему дамой вызывала даже внутреннее отвращение, тут же подавляемое упрямой яростью. Путать свою голову пустым и разборами между разумом и чувствами ему не хотелось, поскольк у он слышал лишь свое тело, нуждающееся в укрощении навязчивой похоти.

Виолетта, броская и довольно известная в своем деле куртизанка, изящно спускалась по ступеням со второго этажа, с улыбкой оглядывая затосковавшего небритого Адриано. Ее гордая осанка и некогда прекрасные черты лица, которых уже коснулась увядающая зрелость, все еще таили в себе сексуальный магнетизм. Он постарался улыбнуться как можно свободней… стараясь не выдавать своего душевного состояния.

– Давно же вы не посещали нас, сенатор Фоскарини, – произнесла с улыбкой Виолетта, проходя мимо Адриано, дразня его желание покачиванием впечатляющей груди.

– Не приходилось как-то являться, – сухо ответил он.

– А как же любимая жена? – с нескрываемым ехидством спросила куртизанка, кокетливо глядя на сенатора.

– Я обязан отчитываться? – Адриано с недовольством приподнял брови и пронзил куртизанку испепеляющим взглядом.

– Ну что вы, достопочтеннейший синьор Фоскарини… Пустая болтовня лишь отвлечет от дела, – довольно властно Виолетта прильнула к нему, соблазнительно проводя пальчиками по мужественной груди сенатора.

– Вот именно, – резко подтвердил Адриано, пронзив собеседницу исступленным взглядом, словно огненной стрелой. – Мне некогда пронзать воздух пустыми фразами… Мне нужна женщина!

Его многозначительная последняя фраза и прерывистое дыхание, свидетельствовавшие о страстном нетерпении, слегка рассмешили Виолетту, но она сумела сдержать порывы смеха в себе.

– О! Вас переполняет вожделение, сенатор! Кого же мне бросить к вашим ногам? Опытную, свободную в действиях куртизанку или, может быть, еще застенчивую, но чувственную девчушку, едва тронутую и несмелую?

Адриано тяжело задышал и задумчиво посмотрел на нее.

– А имеется и такая?

– Имеется, мой дорогой, – пропела она звучавшим соблазном голосом, проведя рукой по его вьющимся волосам. – Она тебе непременно понравится.

– Хорошо, – согласился Адриано, хотя сам и не понимал, зачем ему невинность, когда он готов наброситься на женщину, словно тигр на свою добычу.

– Я тебя проведу, – произнесла Виолетта, скрывая в себе разочарование прямым отказом сенатора от своих личных услуг.

Она шла впереди Фоскарини, и под движениями ее бедер широкие юбки соблазнительно покачивались из стороны в сторону. Ей казалось, что его взгляд пронизывает ее насквозь, хотя на самом деле он безразлично пялился ей в спину и следовал за ней, словно завороженный.

– Я предложила тебя своему давнему знакомому, Аделаида, – промолвила Виолетта, подходя к уже подготовленной брюнетке с наивным блеском в волнующихся карих глазах. – Это очень галантный, но весьма страстный мужчина. Он предпочитает, когда девушка не кривит душой, а отдается ему пол ностью – и сердцем, и телом. Помни о том, чему я тебя учила все это время и стань для него чувственным огнем, пожирающим его неустанную плоть. Тогда ты приобретешь весьма выгодного постоянного клиента.

Она провела приодетую брюнетку к двери, за которой уже ждал Адриано.

– И мой тебе совет: невзирая на его несравнимое обаяние, не смей проникаться чувствами! Иначе ты станешь его рабой, словно прирученная собака у ног хозяина, – с этими словами Вио летта распахнула перед девушкой дверь.

Облаченная в фиолетовое платье, кричаще обнажавшее грудь, молоденькая куртизанка несмело вошла в шикарно убранные покои для постельных игр. Широкоплечий, смуглый мужчина стоял к ней боком у столика, отчего-то создавая вид, что ему безразлична вошедшая девушка.

Какое-то время он избегал прямого взора на женщину, с которой ему предстояла близость. А, развернувшись к ней лицом, в полумраке ему не довелось рассмотреть ее черт, спрятанных за упавшими на лицо волосами. Тусклый свет, пробивавшийся сквозь бордовые шторы, освещал контуры стройного стана куртизанки. Он не стал более подробно разглядывать ее, а лишь протянул руку со вторым бокалом вина, и она послушно его взяла. Вот чего ему так давно не хватало – женской покорности, властью над которой ему сегодня предстоит насладиться наряду с робкой невинностью.

– Присядь, – промолвил монотонно Адриано, и когда она шелохнулась, чтобы покориться его воле, что-то знакомое мелькнуло в чертах ее лица.

Его сердце дрогнуло, когда он взял за подбородок девушку и, приподняв его, откинул ее темные локоны в разные стороны. Дабы удостовериться в своих подозрениях, он обернул ее к тусклому свету. Осознание пришло незамедлительно, и сенатор тут же странно отпрянул назад, едва сдерживаясь, чтобы не издать пронзительный крик, вырывающийся из мужественной груди.

– Беатриса?! – воскликнул изумленно он, не веря своим глазам.

Услышав свое подлинное имя и до боли знакомый голос, Беатриса подняла глаза и только сейчас рассмотрела своего клиента.

– Адриано, – выдохнула она, со страхом попятившись назад.

Может ли случиться что-либо ужаснее, чем эта немыслимая и позорная ситуация, опорочившая ее так, что Беатриса ощутила себя раздетой с головы до пят! Она посмотрела на бесстыдно открытую грудь и только в это мгновенье с ужасом заметила, что будь платье еще более откровенным, то ей пришлось бы заживо гореть от стыда. Со смущением и слезами на глазах Беатриса закрылась руками, теряясь в замешательстве. Как она могла не учесть, что кузена принесет в бордель? Да как ей могло это прийти в голову, когда вся Венеция так активно сплетничает о них с Каролиной? Хотя когда-нибудь ей пришлось бы предстать перед венецианцами в этом свете.

Бедный кузен! Адриано яростно схватился за свои волосы, словно пытаясь вырвать их из своей головы и громко застонал, будто кто-то изводил его пытками:

– А-а-а! – услышала Беатриса и вздрогнула.

Он медленно присел в кресло, словно безумный, ощутив, как его сердце разрывается на тысячи мелких осколков. Господи, неужели это его кузина? Разве в этот период его жизни есть для него кто-то роднее, чем любимая сестренка, некогда выросшая на его глазах, сверкая беспечным кареглазым взглядом… И сейчас он обязан признать в ней женщину… распутную женщину, стоящую перед ним и светящуюся белой кожей полуобнаженной груди, готовясь продать себя за деньги…

Придя в себя, Беатриса бросилась к брату и обняла его крепкие плечи. Он так искал кузину, столько вложил сил в ее поиски, столько пережил, чтобы вновь увидеть ее – и нашел… здесь, в борделе?! Он в отчаянии обхватил сильными руками ее маленькие пальчики и отчаянно зарыдал. Беатриса опешила, – мужественная требовательность к себе не позволяла ему проявлять чувства даже малейшей горечи. Все, что исходило из него в тяжкие времена, – это гнев или холодное расстройство. Но в то мгновенье этот мужчина лил отчаянные слезы у нее на глазах, словно обиженное судьбой дитя.

Совсем растерявшись, Беатриса ужаснулась мысли о той боли, которую она причинила ему. Откуда она могла ведать, что этот обезумевший рев – очевидные последствия недавних печалей, которые он, сильный мужчина, по привычке затолкал глубоко в свое сердце, дабы забыть о них. Однако, даже оказавшись на самом дне этого сердца, они продолжали терзать его изнутри, выворачивая душу и разрывая ее на беспомощные лохмотья.

– Прости меня, кузен! – воскликнула она, не сдерживая нахлынувших слез и падая рядом с ним на колени. – Если у тебя найдутся силы, прости, Адриано!

Разумеется, он быстро взял себя в руки и вскочил на ноги, помогая подняться и Беатрисе. Какое-то время он с улыбкой смотрел в ее глаза, словно пытаясь в них что-то разглядеть, а затем набросил на нее плед, дабы скрыть от своих глаз ее вызывающий вид, и обнял ее, всей своей сущностью испытывая упоение от этого мгновенья.

Он обязан был возмутиться. И тому, что Беатриса своевременно не обратилась к нему за помощью. И тому, что она оказалась здесь, в месте, наполненным грязью и развратом! И тому, что он ее искал по всей Терраферме, а в итоге нашел в лагуне, под самым своим носом! Но у него не было сил на все это, – ему хотелось просто успокоить себя, что ему удалось найти ее… и неважно, где это произошло.

А она не могла обратиться за помощью к кузену, потому что знала, что ее отец еще больше возненавидит Адриано и сделает все, чтобы уничтожить его; но она и не видела возможным подчиниться родительской воле, чтобы сковать себя нежеланными узами брака.

– Прости минуту бездумной слабости! – произнес хладнокровно Адриано, словно это не его рыдания ей приходилось видеть. – Боюсь даже предположить причины этой непонятной истерики. Должно быть, просто устал за все это время.

– Милый мой кузен, прости меня, – зарыдала Беатриса. – Мне трудно даже вообразить, какую боль я причинила тебе, но решилась я на это лишь от безысходности. Я столкнулась с тем, что перед девушкой, оказавшейся на улице, неважно, по чьей воле, встают лишь два варианта выбора: податься в монастырь или бордель. У меня не было и дуката. Отец лишил меня драгоценностей накануне свадьбы, чтобы передать их под присмотр моего будущего мужа. Что еще я могла себе предложить? Он даже не предполагает, на что толкнул меня.

– Ты знаешь, что он слег, Беатриса? – Адриано погладил ее раскрасневшиеся щечки. – Он места себе не находит. Витторио говорит, что у него плохое сердце.

Беатриса опустила глаза, но ни расстройства, ни раскаяния он в них не видел.

– Я все равно не желаю возвращаться домой, Адриано, – тихо промолвила она. – Ведь мой отец – тиран, уничтожающий все вокруг по вине своей алчности. Тебе ли об этом не ведать?

– Полагаю, что он больше не станет тебя принуждать к замужеству. Тем более что я поставил ему условие по этому поводу, – сказал Адриано, стараясь переубедить кузину вернуться в имение Карлоса.

– Это правда? – тихо спросила она.

– Правда, – ответил он и вновь прижал кузину к груди. – Только одного не могу понять: неужто, находясь здесь, в Венеции, ты и впрямь рассчитывала остаться незамеченной? Ты полагала, что куртизанок из castelletto[20] здесь не знают в лицо? Да это первые женщины, которые бросаются мужчинам в глаза! Потому ты бы не смогла вечно скрываться.

– Я пришла сюда, чтобы заработать немного денег и покинуть республику на корабле, – тихо ответила она.

Адриано лишь рассмеялся.

– Наивная девочка! Твой план изначально был провальным, неужто ты не понимаешь?

Он увидел ее вопросительный взгляд и пояснил:

– Как ты собиралась расплачиваться с Виолеттой? Или ты полагала, что тебя здесь кормят и обучают даром? Некоторые куртизанки, работающие на нее, всю жизнь потом расплачиваются за «помощь».

– Разве это возможно? – поразилась она.

– О, Господи! – смеялся Адриано. – Ты ведь еще дитя, моя дорогая! А как ты собиралась выжить в чужой стране? Или куда ты там собиралась отбыть на корабле?

– А мы… мы с Каролиной обвенчались, – промолвил он, когда они в гондоле направлялись в его палаццо.

– О, я слышала об этом, кузен! – воскликнула радостно Беатриса, но увидела какой-то болезненный блик в глазах Адриано. – Что за тоскливый взор, мой милый?

– Когда я говорю об этом, сердце перестает биться, кузина, – сдавленно промолвил Адриано и бесцельно посмотрел куда-то в сторону. – Мы разошлись….

– Это как… разошлись? – изумилась Беатриса. – Адриано, разве Святая Церковь признает развод?

– Мне известно, что нет, кузина. Но как, по-твоему, я должен был поступить с женщиной, которая намеревалась меня убить? – как-то спокойно спросил Адриано.

– Убить? – с ужасом воскликнула Беатриса и прикрыла рукой рот.

– Да, – ответил он, глядя на изумленную кузину. – Наняла убийцу для выполнения этой миссии.

Почему-то после этих слов уста Беатрисы расплылись в улыбке.

– О-о, милый кузен, фантазия у тебя слишком развита, – ухмыльнулась она.

– Ты полагаешь, что я разыгрываю тебя? – с недовольством спросила Адриано.

Беатриса посмотрела в его тоскливые глаза и поразилась: в них застыла печать боли и страданий, но ни капли здравого смысла!

– И ты… закрыл ее в тюремных казематах? – спросила ошеломленно она, осознавая всю суровость ситуации.

– Нет, заточил в монастырь, – с каким-то гневом ответил он.

– В монастырь?! – с ужасом воскликнула Беатриса. – О-о, бедная Каролина!

Но, увидев строгий взгляд брата, осуждающий ее за предательскую поддержку, тут же стихла.

– Лучше я ничего не мог придумать.

– Будь добр, кузен, поведай мне обстоятельства, приведшие к проявлению твоей жестокости.

– Я возвращался после… – он осужденно посмотрел в глаза кузины, – после твоих поисков, моя дорогая…

Когда он закончил рассказ, Беатриса продолжала сидеть в ожидающей позе, словно этих сведений ей было недостаточно.

– Признаться, я невероятно разочарована, кузен, что была обманута тобой, – промолвила Беатриса. – Ты ведь говорил, что Каролина – флорентийка.

Адриано и позабыл о том, что кузина была осведомлена лишь о ложной истории происхождения его супруги. Пришлось потратить время, чтобы объяснить ей то, что вскоре и так станет известным обществу.

– Стало быть, и это все? – с изумлением спросила она, когда поняла молчание кузена. – По этой пустой информации ты сделал выводы о виновности Каролины?

– Да, – ответил невозмутимо Адриано, пораженный тем, что кузине этого недостаточно. – Разве этого мало?

– А ты считаешь, что с человеком, который должен убить тебя, она стала бы настолько откровенничать, чтобы поведать свое происхождение, сословие и полное имя? – она увидела округленные глаза Адриано, который об этом почему-то и не подумал.

– Они земляки, Беатриса! Отчего бы ей не сказать о своем происхождении, дабы наслать на простолюдина смятение и страх?

– Она не настолько глупа, Адриано! Каролина даже не показалась бы ему на глаза. О чем ты говоришь? Твоя жена – убийца? Ты безумец, кузен! – яростно произнесла она.

После некоторого молчания она добавила:

– Самое странное: ты и прежде не прислушивался к своей душе, но всегда отличался здравым рассудком. Так что же произошло с тобой в то мгновенье? Как будто совершенно потерял себя…

Эти рассуждения и такое смелое заключение кузины заставило Адриано в очередной раз призадуматься. В ее словах звучали отнюдь не бредовые предположения. А в сочетании со словами Витторио его собственная логика претерпевала крах.

Он глубоко вздохнул. Неужто он все-таки глубоко ошибся в своих обвинениях, которые предъявил Каролине в приступе горячки, вызванной его недоверием? Если это так, то вряд ли он сможет когда-либо простить себе эту оплошность!

– О-ох, синьора, – стонала Палома, схватившись за живот. – Как же мне дурно!

– Говорила же я тебе, дорогая, что снедь протухшая, – отвечала на ее стоны Каролина, вытирая пот со лба кормилицы. – Я это сразу ощутила и поэтому поела лишь лепешки с молоком.

Палома лежала навзничь на кровати, сложа руки на груди и раскинув полные ноги, укрытые одеялом. Ее смуглое лицо заметно побледнело, а лоб заливался потом, словно женщину мучила лихорадка. Каролина беспокоилась о ее состоянии: в этой «дыре» разыскать лекаря казалось смешной идеей, поэтому она молила Бога лишь о том, чтобы это отравление не обернулось для кормилицы самыми что ни на есть мучениями.

– Как мне дурно… – продолжала стонать Палома. – Зачем я вообще ела?

Каролина сделала компресс для кормилицы и приложила ей ко лбу.

– Ничего, дорогая, скоро ты поднимешься на ноги, – говорила она, стараясь подбодрить и ее, и себя. – Я помолюсь сегодня о твоем здоровье. Быть может, Господь ниспошлет на нас свою благодать.

– Ох, синьора, судя по всему, к Всевышнему нам нужно обращаться почаще: Он гневается на нас, если посылает такие испытания!

Неожиданный скрип открывающейся двери заставил Каролину испуганно подскочить. Настоятельница вошла бесцеремонно, гордо осматривая присутствующих. Синьора только поднялась с кровати Паломы и с возмущением поставила руки в боки. Ну и с чем теперь пожаловала эта «благодетельная» матушка?

– Сию минуту вы должны присутствовать на постриге, который совсем скоро свершится и над вами, – промолвила холодным голосом настоятельница.

У Каролины вздрагивало сердце, когда ей пророчили такое нелучезарное будущее, но в ее взгляде, устремленном на матушку, читалась лишь каменная невозмутимость.

– Матушка Мария, как вы это себе представляете? – спросила заискивающе она, указывая на Палому. – Или желаете, чтобы она облевала вам всю церемонию?

Пронзив холодным взглядом скорчившуюся больную, настоятельница с недовольством отметила:

– Ваше брюхо слишком нежно, чтобы употреблять монастырскую пищу. Но вам придется к этому привыкнуть. И чем скорее, тем лучше!

– Но сейчас она не сможет пойти! – продолжала возмущаться Каролина. – И к тому же она не в состоянии даже подняться: нужно, чтобы кто-то был рядом.

Она полагала, что и ей удастся избежать нежелательного зрелища, но настоятельница имела иное мнение.

– С ней побудет сестра Елизавета, – ответила матушка и со строгостью посмотрела на Каролину.

– Я подойду… – с разочарованием промолвила синьора.

– Лучше бы вы поторопились… – начала было командным голосом Мария, когда синьора громко перебила ее.

– Я же сказала, что подойду!

Матушка Мария лишь проглотила комок гнева и вышла из кельи, не говоря ни слова.

– О-ох, синьора, все же будьте благоразумнее в общении с монахами, – взмолилась Палома. – Вы не знаете, что это за люди! Большинство из них заперты в этих стенах насильно, и они негодуют на мирян, обвиняя весь мир в своих неудачах. Другие, прикрываясь святыми ликами, пытаются вбить, словно одержимые, Слово Божье в разум человека палками либо гневными восклицаниями. Найдите в себе силы быть смиреннее и почтительнее в общении с ними. Иначе из-под монашеского покрывала вы узрите устрашающие морды гиен.

– Ох, Палома, что за жуть? Ты наводишь на меня ужас своими речами! – недоверчиво возмутилась Каролина.

– Можете мне поверить, синьора, что мои слова не беспочвенны: эти люди часто не являются теми, за кого себя выдают. И лишь горстка из них истинно верующие, которые помолятся за спасение души вашей, не требуя ее самую взамен.

В действительности Каролине не приходилось прежде общаться с инокинями, поэтому не верить Паломе повода она не видела. Монастырь ей всегда виделся местом узников, но никак не монстров, посягающих на человеческую мирскую жизнь. И пусть ранее она слышала от матушки Патрисии, что некоторых знатных дворянок закрывали в монастыре за недостойное поведение, ей на ум не приходило, что это можно сделать так изощренно, насильно навязывая человеку веру в Бога и желание служить Ему всю жизнь.

Каролина направилась следом за матушкой, упираясь взглядом ей в спину, изучая ее невероятно стройный стан и изумительно грациозную походку. Ей и прежде доводилось замечать, что жесты настоятельницы далеко отличаются от смиренных и богоугодных движений других инокинь. Каролина видела, что даже сквозь монашеское покрывало и рясу в матушке проявляются манеры воспитанной особы, некогда относившейся к знатному роду и живущей далеко от этого захолустья. Ее походка не проявляла смиренную покорность, как правило, присущую монахиням. Скорее в ней скрывалась эдакая аристократическая надменность. Синьору чрезвычайно заинтересовало это предположение, и она решила непременно разведать все детали прошлого суровой настоятельницы.

Голые стены коридоров монастыря без единого предмета мебели расходились в пустой, темной комнате, окруженной унылыми арочными сводами. Посреди нее полукругом стояли монахини, соединив ладони в молитвенной позе и волнительно произнося вслух незнакомое Каролине обращение к Всевыш нему.

В самом центре, на коленях стояла совсем юная девушка, над которой свершался постриг. Сгорбившись и сотрясаясь от рыданий, она пыталась молиться в унисон инокиням, как будто доказывая тем самым свое желание служить Отцу Небесному. После предупредительных слов Паломы синьоре при виде этой картины почудилось, что эти действа были выбиты из послушницы едва ли не розгами.

Все действия, которые требовал сам постриг, матушка Мария совершала с каким-то хладнокровием и даже безразличием. В ее движениях не ощущалось усердия и мягкости – лишь холодное исполнение долга. Ножницы в ее руках лавировали, словно изъявляли желание искромсать локоны бедной девушки.

Завидев такое пренебрежительное отношение, Каролина поняла, о чем ее предупреждала Палома. Ведь, находясь всего несколько дней в этих стенах, синьора смогла отметить, что в большинстве служительниц этого монастыря ей не приходилось замечать присущих такому роду людей мягкости, смирения и доброты. Все их действия неукоснительно подчинялись требованиям и выполнялись, словно по приказу, а не с должным желанием и сердечностью. Во время молитвы их лица сковывались в гримасе натянутой обязательности, но они не отражали божественного просветления и желания служить Богу душой, а не показным примером. Создавалось впечатление, что монастырь содержит узников, кричащих внутри себя об истинном желании жить свободно.

Каролина перевела взгляд на плачущую девушку, над которой совершался обряд пострига, и ее сердце сжалось. О-ох, бедная… Нет, Каролина сделает все, чтобы избежать этой участи! Мерзавец Адриано! Как он мог запереть ее в этом забытом Господом месте? Сердце Каролины в переживании подпрыгнуло, и она ощутила, что на глаза надвигаются слезы. Но тут же синьора собралась с силами и удержала ревущий комок прямо у горла, беспощадно сдавив его внутри себя.

На протяжении всей церемонии она стояла, не шелохнувшись, словно чувствовала себя принужденной наблюдать за казнью.

– По чьей воле эту девушку заперли в вашем монастыре? – спросила Каролина у настоятельницы, когда они направлялись в трапезную на обед.

– Ее теперь называют сестрой Элеонорой, – ответила та, не глядя на синьору. – Она долгое время была нашей послушницей по настойчивым просьбам ее родителей. Сестра Элеонора приходилась внебрачной дочерью одному из венецианских епископов. Когда он узнал об этом, то предпочел ее отправить в наш монастырь, чтобы никто не узнал о его распутстве. Однако в Венеции такие вести быстро становятся поводом для пересудов, поэтому скрыть правду ему не удалось. Но зато он сумел избавиться от нерадивой дочери.

Каролина задумчиво сомкнула уста. Очевидно, она пропустила этот злополучный момент, когда духовный мир погряз в распутстве и греховности. Уже не первый случай, когда она слышит о прелюбодеянии священных лиц, имеющих духовный сан.

Карлос Фоскарини встретил дочь, к ее же удивлению, радушной улыбкой, но весьма болезненным блеском в глазах. Перемены в отношении отца поразили Беатрису и стали причиной для многих вопросов, возникших в ее голове. Но она готова была взлететь от счастья, ведь Адриано уже поведал ей, что помолвка с Рамилем расторгнута и теперь ей остается лишь ожидать нового жениха. В этот раз кузен пообещал, что уговорит дядю на участие Беатрисы в выборе будущего мужа.

Когда Карлос, лежавший в постели своих покоев, услышал голос родной дочери, старческое сердце вздрогнуло от предвкушения счастливой встречи. Господи, а ведь какие только мысли у него не мешались в голове, когда он слег от переживаний! Потеряв надежду на ее возвращение в родные стены, он мысленно попрощался с нею навеки. И Карлос Фоскарини в нетерпении заставил себя подняться и добраться к ступеням, ведущим на первый этаж, откуда доносился шум.

Только сейчас он стал понимать, какую роль играла дочь в его жизни. Только сейчас он изменил свое потребительское отношение к ней, которым страдали все венецианские мужи, словно неведомой медицине болезнью.

Как это ни казалось кому-то странным, либо притворным, за это непродолжительное время Карлос смог пересмотреть все ценности, которые когда-либо касались его жизни. Ему часто вспоминались слова Адриано, убеждавшего дядю передумать, выбирая своей дочери подходящую партию в мужья. И что удивительно, он стал осознавать глубину происходящего через боль потери дорогого человека. Того человека, значимость которого он недооценивал в своей жизни.

На глазах Беатрисы выступили слезы, когда она увидела отца, едва перебирающего ногами по ступенькам. Он старался идти быстрее, но, очевидно, последствия болезни не позволяли ему свободно передвигаться. Беатриса бросилась к отцу и крепко обняла его.

– Папа, прости меня, – промолвила она, пряча свое лицо в его сутулые, исхудавшие плечи. – Я виновата, отец.

Из его груди послышался хриплый вздох, после которого Беатриса осмелилась с сожалением посмотреть ему в глаза. Его щеки увлажнили выступившие на глазах слезы, и она еще больше изумилась: отец никогда не позволял при ней проявление собственной слабости.

– Ничего, дочка! Все мы совершаем ошибки и несем за них наказание. Очевидно, расплата настигла и меня за то, что не так давно не захотел внимать твоим мольбам, – ответил он, крепче прижимая ее к себе.

Адриано стоял позади и, когда Карлос увидел его, к удивлению всех присутствующих, открыто улыбнулся племяннику.

– Спасибо, Адриано, – хрипло произнес он. – Ты нашел мою дочь, невзирая на то, что я потерял надежду увидеть ее.

Сенатор ликовал внутри себя: поиски Беатрисы сплотили членов семьи Фоскарини, и, дай Бог, теперь между ними закончатся все распри.

Беатрисе не верилось, что это говорит ее отец, который столько времени был сух и эгоистичен. А сейчас он буквально расцвел, не зная, куда деть себя от радости, когда увидел свою дочь, которая оказалась такой желанной его сердцу. А ведь все то время, которое Беатриса пребывала в другом месте, она думала, что отец жестоко покарает ее, как только она попадется ему на глаза. Что говорило в нем? Стало быть, страх одиночества на закате жизни и ощущения подавляющей ненужности…

– Адриано, поужинаешь с нами? – предложил Карлос и заметил растерянный взгляд племянника, очевидно, готовящегося к отказу.

Но его намерения перебило радостное восклицание Беатрисы, которому он не смог отказать:

– И раздумывать нечего! Разумеется, поужинает!

– Я совсем скоро отправлюсь на тот свет, Адриано, – промолвил Карлос, когда после ужина они отправили Беатрису в свои покои, а сами решили побеседовать.

Адриано задумчиво молчал, ожидая того, что последует за этими словами дяди.

– И чувствую я себя совсем скверно, племянник, – продолжал Карлос. – И ты знаешь… когда чувствуешь приближение этого… – его голос дрожал, словно это были предсмертные слова, – тогда так хочется исправить все ошибки, которые допустил в жизни, и провести последние дни в спокойствии, без погони за деньгами и властью. Я всегда стремился к этому, и только теперь ко мне пришло осознание, что даже если существует иной мир, в который мы отправляемся после своей кончины, то вряд ли мне удастся с собой прихватить нажитое за долгие годы имущество.

Адриано все это время с осуждением смотрел на дядю, но сию минуту, ощущая раскаяние в его словах, чувствовал, как прощение овладевает его сердцем.

– Хочу попросить прощения, племянник… За мной отмечены многие неблагородные поступки, в особенности по отношению к тебе. Но знал бы ты, как тяжело в этом честно признаться не то что другому человеку, но и самому себе, – как-то сдавленно продолжал Карлос. – Но последние события заставили меня многое пересмотреть. Как бы ни было это поразительно, но именно дочь на старости лет смогла меня изменить! Мне странно говорить об этом, но все же… теперь я чувствую себя другим человеком, и именно этим человеком я хочу отойти в мир иной.

Он виновато посмотрел на Адриано в надежде услышать от него слова прощения.

– Я… лишь так недавно забеспокоился мыслями о бессмысленно потраченных годах на эту вражду, дядя, – ответил младший Фоскарини. – Очевидно, мое сердце сумело простить, надеюсь, что и у тебя хватит духа простить и меня.

– Где ты нашел ее, Адриано? – спросил старик, огорченно глядя на него и вспоминая этот сумасшедший месяц, посвященный поискам дочери.

– Она была все это время рядом со мной, в самом сердце Венеции, – ответил Адриано, хорошо подготовившийся к этому вопросу. – Устроилась в прислуги к одной великодушной даме. Я совершенно случайно узнал о ее пребывании в городе.

Старик покачал головой.

– Моя знатная дочь готова была вычищать грязь других дворян, только бы избежать своей более жестокой участи, – словно ужаснувшись этим мыслям, промолвил Карлос. – Адриано, поможешь мне выбрать для нее подходящих кандидатов в мужья?

– Разумеется, Карлос, – ответил с улыбкой Адриано. – И я бы тебе советовал начать с семей знатных венецианских купцов.

Безвкусная каша стояла поперек горла. Рыбу, которую вновь подавали в монастыре, так же невозможно было есть, как и ту, которой отравилась Палома. Поэтому Каролина давилась лишь овсянкой и небольшим кусочком лепешки, поданной им во время обеда.

Ее мысли не покидал Адриано. Ранее она предполагала, что за считанные дни его настигнет благоразумие, способное помочь ему раскаяться и явиться к ней с повинной. Но муж не появлялся в дверях монастыря, и новостей от него так и не было. Даже от гонца, который сегодняшним утром посетил это злополучное место и передал в руки настоятельницы определенную сумму денег.

Кто мог разлучить их? В поисках ответа на этот вопрос Каролину не покидали предположения о Паоло. Но она прекрасно знала, что Адриано, в силу своей привязанности к этому человеку, даже не подумает о его виновности в таких жестоких вещах.

Однако это не единственный человек, который мог бы так бездушно поступить по отношению к Адриано. Ведь существовала еще одна персона… Знакомая своими проделками, коварная Маргарита. Каролина вспомнила о том, что слышала о ней от Лауры и Розалии. Ей также пришла на ум та встреча, на которую она тогда осмелилась пойти… А ведь та же Лаура усиленно отговаривала Каролину идти на это тайное рандеву. И синьору не покидала уверенность, что если бы она послушала мудрую женщину и отдала бы Адриано ту записку, то все могло бы сложиться по-другому.

Едва проглотив остатки безвкусного обеда, синьора Фоскарини бросилась в келью к Паломе. Кормилица уже стояла на табурете, выглядывая в окно, из которого по комнате рассеивались тусклые солнечные лучи.

– Палома, ты уже поднялась?! – возмущенно воскликнула Каролина и бросилась к кормилице.

Бледное лицо женщины и измученные глаза выдавали ее состояние.

– О-о, синьора, разве я калека? Небольшое отравление, к тому же надобно немного размяться, иначе я совсем разучусь ходить, – уставшим голосом говорила она.

– Небольшое отравление… Ты несколько дней лежишь в постели. Палома, тебе нужно набраться сил, – сказала Каролина. – Ты ела?

– Да, сестра Елизавета приносила мне бульон с сухарями.

– Присядь, – промолвила Каролина и подвела Палому к ее кровати. – В последнее время меня не покидают мысли о врагах, которые посмели разлучить нас с Адриано Фоскарини. Мне хотелось бы поделиться некоторыми предположениями.

В надежде услышать хорошие новости Палома с любопытством прислушалась к хозяйке.

– Когда-то я упоминала тебе о куртизанке, которая иссохла по Адриано с тех самых пор, как в его палаццо появилась я. Так вот, я уверена, дорогая, в том, что мы с тобой оказались здесь по ее вине. И я сердцем чую, что Адриано совсем скоро будет осведомлен об этом.

– Проделки, созданные руками коварных женщин, нелегко прояснить, синьора, – с прискорбием ответила Палома. – Не говоря уже о том, чтобы исправить. Женщина, жаждущая отвоевать мужчину, можете мне поверить, способна на что угодно, только бы добиться своего…

– Мне это ясно, Палома, – едва скрывая тяжелый вздох, ответила Каролина. – Но мне не верится, что на этом наша история с Адриано Фоскарини окончена… Я тешу себя надеждой, что мы сможем преодолеть это наваждение зла…

В этот самый момент «древняя» дверь в их келью со скрипом распахнулась, и перед обеими предстала настоятельница с искаженным от злобы лицом. Поразительно, но ее возмущенно сдвинутые брови и разъяренные глаза, полные гнева, почему-то напомнили Каролине о ведьмах, о которых она с детства слышала в легендах от прислуги. И больше всего синьору страшило то, что сию минуту монахиня выглядела далеко не благочестивой.

– Синьора! Мне понятно, что ваша гордыня отравляет чистоту вашей души, и о том, что бескорыстный труд способен отчасти спасти ее, вам вряд ли известно, – тонкие уста матушки с гневом выдавливали из себя слова, разоблачая ее страх не совладать с собой. – Однако, осмелюсь заметить, что вы находитесь в святом месте, где все мы имеем равный статус перед Вездесущим Господом и обязаны работать на Его благо.

– Поясните едва скрываемую ярость, вырывающуюся из вашего сердца, – спокойно промолвила Каролина, и впрямь, не понимавшая порицаний в свою сторону.

– Вы вновь избегаете общественной работы, которую в этих стенах выполняют все, кто живет здесь определенное время. Потому извольте отправиться за мной и выполнить то, что я скажу!

Ее надменный тон переходил все дозволенные рамки, что окончательно вывело из себя и без того не умеющую покорятьс я К аролину, и когда перепуганная Палома встала, чтобы последовать за настоятельницей, синьора резко схватила ее за руку и остановила.

– Ни я, ни моя кормилица не сдвинемся с места! – твердо произнесла она, решившись положить конец властолюбию настоятельницы.

– Вам Господь предоставил кров над головой… – принялась возмущаться настоятельница, но синьора перебила ее.

– Вы получаете деньги на содержание от моего мужа…

– Вы питаетесь божественной пищей…

– Божественной пищей? – с иронией спросила Каролина. – Вы явно смеетесь над нами, матушка?! Моя слуга едва не угодила на тот свет от вкушения вашего яда…

Лицо настоятельницы заметно побагровело от гнева, и она яростно воскликнула:

– Это лишь последствия вашего бездушия! Вы не читаете молитвы, перечите Богу, не соблюдаете пост и вынуждены страдать за это! А теперь еще и смеете осквернять святое место своей дерзостью.

– О-ох, смею! – воскликнула Каролина и с очерствевшим взглядом подошла к настоятельнице. – Меня заперли не в монастыре, а в доме тирании! Я не знаю, что произошло в вашей жизни такого, что вы срываете сейчас свою злобу на невинных сестрах. Но, поверьте мне, Матушка Мария, со всем уважением к святому месту, в котором мы пребываем, я никогда не позволю издеваться над собой или близкими мне людьми!

На какой-то момент настоятельница застыла, изумленная смелостью Каролины. Но затем собралась с духом и монотонно произнесла:

– Вы плохо понимаете, как я посмотрю, где находитесь. Но хочу заверить, что подобного рода нахальство Господь наказывает. И делает он это руками таких, как я.

С этими словами настоятельница скрылась за дверями.

– Сдается мне, нам надобно выбираться отсюда как можно скорее, – задумчиво произнесла Каролина и посмотрела на кормилицу. – Иначе нам несдобровать.

– Я же говорила вам, синьора Каролина, чтобы вы не конфликтовали с ними, – зашлась плачем Палома. – Что теперь будет с нами?

– О-ох, прекрати! – резко воскликнула Каролина и прошлась по комнате, задумчиво потирая лоб. – Нужно выбраться отсюда… Через главные ворота мы не сможем: они запираются на огромный замок, один ключ от которого хранится в келье у настоятельницы, а другой передается из рук в руки дежурящим монахиням. Здесь должен быть запасной выход… а быть может, и подземный. Во всех монастырях есть поземный ход. Но об этом нам смогут поведать лишь обитатели монастыря…

– Ох, синьора, сдается мне, вы пополнели, – нахмурилась Палома, глядя на талию и бедра Каролины, и впрямь увеличившиеся за последнее время.

– Глупости, Палома, – ответила недовольно та, облегченно выдохнув после того, как кормилица отпустила корсет госпожи. – Как можно потолстеть после той отвратительной снеди, которую в обычной жизни я предпочла бы скармливать собакам?

– Не глупости, синьора! Это очевидно, – ответила Палома, осматривая хозяйку. – О-ох, если увидит вас сенатор…

Заметив рассерженный взгляд Каролины, побагровевшей на глазах, кормилица тут же смолкла.

– Полагаю, нам с сенатором не скоро придется лицезреть друг друга, – сухо ответила та и подошла к голубому платью, лежащему на ее кровати. – Я не смогу простить ему этого заточения в монастыре! Он прекрасно знает, что я изнываю здесь. Но я не позволю его гордыне довольствоваться моим унижением! Поэтому совсем скоро мы покинем это место, дорогая. Я чувствую это.

– Но как, синьора? – едва не заныла Палома. – Помимо того, что нам надобно ухитриться преодолеть ворота, мы нуждаемся в деньгах и лошади, дабы выбраться из этой дыры.

– В скором времени эти проблемы решатся, – с уверенностью в голосе ответила Каролина. – Имей терпение.

Не стесняясь злобных и недовольных взглядов инокинь, занятых уборочной работой, Каролина прогуливалась по монастырской территории в надежде хоть отчасти развеять мрачность собственных мыслей, угнетавших ее в последнее время все больше и больше. От Адриано известий так и не было, помимо прибывшего несколько ней назад гонца с деньгами, как было обещано, и несколькими словами в адрес монахинь. Причем посыльный явился среди ночи, когда все спали, и Каролине не удалось ни встретиться с этим человеком, ни изучить все необходимые уловки и детали, которые могли бы ей сгодиться для побега. Единственное, что она прекрасно понимала, что Палома была абсолютна права: без лошади и денег ей в этом захолустье не обойтись. Ведь первое поможет им добраться к обществу, а второе – выжить в нем до определенного момента.

Однако синьора, невзирая на присущее ей вероломство и умение выбираться из самых затрудненных ситуаций, все же не могла найти слабое место в этой крепости, чтобы выкарабкаться из нее. Монастырь располагался за глухими кирпичными стенами, и единственными отверстиями в них были решетки канализации, протекающей у самого основания здания. Но об этом пути Каролина и думать не могла.

Но чем дольше она находилась в этом печальном месте, тем сильнее ее ранили здешние порядки, что вдохновляло ее разум на самые опрометчивые поступки! Ведь наибольшим мучительным бременем для Каролины стала борьба с жестокостью монахинь. Самое поразительное, что от любезнейшей сестры Елизаветы Каролине удалось выяснить, что даже на послушниц свод монашеских правил никак не может распространяться – это противоречит их правам. А пока мирянка находится в монастыре в качестве паломницы, как живет сама госпожа Фоскарини, она не обязана жить по режиму дня инокинь.

Хотя длительное проживание на этой территории и предусматривало принятие обета послушания, все же Каролина имела полное право отказаться, если ее душе это не было угодно. Только вот кто спрашивает женщину, если ею распоряжается мужчина? Отданные в это место девочки приняли отшельничество исключительно по велению отца или мужа. Поэтому, дабы проявить все свое нежелание принимать монашество, Каролина предпочла попросту игнорировать попытки сестер подчинить ее к здешнему уставу.

Хотя, невзирая на чувство обиды, не дававшее ей покоя, Каролине многое довелось понять в монастыре. И, как это ни странно, сестра Елизавета стала источником многих полезных советов для девушки. Прежде госпожа Фоскарини упорно полагала, что монахини не имеют ни малейшего представления о мирской жизни. Но теперь ей стало известно, что за плечами большинства из них, напротив, имеется богатый жизненный опыт, накопленный далеко за пределами этих мрачных стен.

В начале пребывания Каролины на территории монастыря сестра Елизавета сторонилась откровенного общения с ней. Все их беседы касались лишь распорядка дня или чтения молитв. Но как-то раз монахиня застала синьору Фоскарини прячущей слезы в своей келье, и, на свое удивление, ей захотелось стать утешением строптивой синьоре. Когда Каролина, изнемогающая от душевных терзаний, в сердцах поведала свою неутешительную историю, сестра Елизавета лишь с ужасом вытаращила глаза. И хотя монахине, старавшейся всегда держаться в одном ровном настроении, не свойственна была эмоциональность, все же Каролине удалось расшевелить в ней чувства.

– Теперь мне понятно ваше непринятие здешних порядков, – с досадой сомкнула уста Елизавета. – Вам нужно исповедаться, моя дорогая, нашему священнику…

– О, нет, сестра, – всхлипывая, ответила Каролина. – Меня не покидает страх, что порядок соблюдения таинства исповеди будет нарушен, как и многие вещи в вашем монастыре. И тогда настоятельница использует это против меня. Вы можете не согласиться со мной, но Бог, и впрямь, отвернулся от этой обители. Возможно, по причине злобы, таящейся в сердце матушки Марии.

– Мы не можем винить других, когда сами несем на себе бремя собственных грехов, – ответила мудрая Елизавета. – Дорогая моя, невзирая на мое внутреннее возмущение, которое вызывают ваши дерзкие поступки, я истинно верю в вашу невиновность. А ваш муж, полагаю, ослеплен сиянием собственной гордыни, сражаться с которой, судя по всему, он не властен.

– Но что же делать мне, милосердная сестра? Как же мне вразумить его, если он закрыл меня в монастыре, не давая ни малейшей возможности доказать свою невиновность?

– Вы не учли одного, моя дорогая, если вас Господь привел сюда поступком вашего мужа, то единственный способ, которым вы сможете помочь своему супругу озарить разум, – это молитва. Пойми вы это раньше, многие печальные события не случились бы в вашей жизни. Познать истинное положение дел вам мешает горделивое упрямство, нередко властвующее в вашем сердце. Не всегда житейские методы действенны в разрешении мирских споров, но помочь сможет духовная чистота. И вам, моя дорогая, надобно научиться смирению, умению прощать и понимать. Возможно, именно таким способом Господь вас учит этому, – посылая испытания, грозясь отобрать то, что вам дороже всего на свете. Ведь как иначе Господь может обернуть наш взор к Себе? Как мы сможем услышать милосердный голос любящего Бога с Небес, если чаще всего мы закрываем уши, чтобы не слышать даже собственного сердца? Попробуйте, моя милая, понять, чему пытается научить вас Всеведущий Бог, посылая жестокую разлуку с мужем! Обратите внимание, что больше всего задело вас в этой ситуации, – значит, это вам и надобно в себе исправить. И через это исправление, можете мне поверить, моя дорогая, Господь вновь соединит вас и вашего мужа вместе. Самое главное – молитесь. Просите Всевышнего всем сердцем, чтобы он вразумил вашего супруга, и Он непременно услышит вас.

В ином случае Каролина не стала бы внимать словам набожной монахини. Но сейчас она готова была поверить всему, что принесет ей пользу, что поможет ей воссоединиться с Адриано. И потому в словах сестры Елизаветы синьоре слышалось столько мудрости и тепла, что ее душу озарило просветление: впервые в своей жизни она прислушалась к наставлениям духовного человека своим сердцем. И так она научилась молиться.

Каждый день Каролина отдавала дань молитве, обращаясь в своих просьбах к Богу, чтобы он вразумил ее упрямого мужа. Но она понимала и то, что не станет томиться в ожидании его осознания своей вины. Ей, как никому другому, был известен крутой нрав Адриано: он долго не станет верить предположениям своих близких. Единственное, что сможет переубедить его, – это факты и доказательства. И только тогда он явится за ней. А на это могут уйти месяцы! Поэтому синьора Фоскарини намеревалась самостоятельно покинуть стены ненавистного ей монастыря совсем скоро. При первой же возможности.

Поздняя осень пахла надвигающимися холодами и сыростью. Монахини трудились на своей территории, поспешно готовя ее к зиме. Занимаясь уборкой, они изредка и косо посматривали на гуляющую по окрестностям синьору, и Каролина читала на их лицах недовольство. Но это не мешало ей продолжать вести себя самовольно. Ее душа была спокойной: канонические законы и заповеди в этих стенах она не нарушала, если ее на это не провоцировали, а стало быть, нет причин, из-за которых она может чувствовать себя виновной. И хотя в ее рассуждениях присутствовала доля цинизма, на что ей указывала благочестивая сестра Елизавета, понять суть многих духовных вещей она пока не научилась.

Каролина с сочувствием смотрела на служительниц Господу, отказавшихся от мирской жизни. Ей казалось, что в глазах некоторых из них она видит непритворную зависть, в которой выражалось желание вырваться на свободу. Палома оказалась права в том, что лишь единицы инокинь на самом деле обладают той самой духовной блаженностью, что и должно им. Большая часть благочестивых монахинь лишь прикрывались Распятием, словно оно способно было затмить своим светом их внутреннюю грязь, то и дело вылетавшую из них через уста, очерненные недовольством и ворчанием.

Вернувшись с прогулки, ничем, не отличавшуюся своей мрачностью от погоды, покрывшей в последние две недели эти земли, Каролина приоткрыла окно, чтобы немного проветрить келью. Паломы еще не было: порой она прислуживала на кухне, чтобы, как она сама твердила, «смягчить гнев злобных монахинь».

Она стала у иконостаса и посмотрела на Распятие Спасителя, полушепотом повторяя молитву, которую считывала ежедневно со своего измученного печалью сердца. Как бы ей ни хотелось сопротивляться образу жизни, предлагаемому здешними стенами, Каролина мало-помалу стала замечать, что атмосфера в этой обители становится заражающей духовностью: она стала обращаться к Богу чаще, чем прежде. Причем обращаться не столько разумом и чувством необходимости, сколько своим внутренним миром, впускающим в себя ту долю божественной сути, которая учит человека истинно любить и прощать.

В тот момент, когда Каролина пришла к этой мысли, дверь с присущим ей грохотом распахнулась, и в келье появилась Палома, несшая в руках две кружки с морсом.

– Синьора, глядите, какое небывалое чудо в этих стенах, – фруктовый морс. Я вам добавила и меда. Вы должны обязательно попробовать: плохой аппетит делает вас бледной.

Каролина с улыбкой приняла от Паломы ее маленькую добычу.

– Может быть, я и скверно ем, моя дорогая, но, по твоим словам, в свои платья скоро перестану вмещаться.

– Ох, синьора, – недовольно поморщилась та, – не придирайтесь!

Отпив морса, Каролина присела на стул, ощутив приятную усталость.

– В этих стенах меня клонит спать среди дня, – зевнула она, прикрывая рот рукой.

– Это, должно быть, осенняя погода, синьора, – предположила Палома, указывая за окно, где начал моросить холодный дож дик. – Монахини, скорее всего, отправились в кельи.

– Я не удивлюсь, Палома, если они продолжают работать, блаженно намокая под дождем, – с вялой улыбкой на губах промолвила Каролина и откинула свое одеяло, чтобы постелиться перед обеденным отдыхом, к которому она так привыкла.

Неожиданный звон стекла заставил ее напряженно сощуриться и осмотреться вокруг.

– Я что-то разбила? – изумилась Каролина.

– Что вы, синьора? – рассмеялась Палома. – Разве в этой дыре имеется что-то из стекла? Кроме окон, разумеется.

Но улыбка сползла с уст кормилицы, когда на кровати своей хозяйки она на самом деле увидела осколки.

– Обождите, синьора! – воскликнула она и подошла ближе к ее ложу. – Не шевелитесь.

Каролина замерла, сжимая в руках углы одеяла. Палома осторожно откинула простыню грязно-желтого цвета, на которой им приходилось спать, и в страхе отпрянула назад. Синьора так же округлила глаза и отступила, с ужасом выдыхая изумление:

– Боже милостивый, это кому же захотелось меня искромсать? Под ее тонкой простыней, которая местами разлезлась до дыр, лежала куча битого стекла, измельченного до различных размеров. И кормилица, и синьора прекрасно понимали, что любой, кто прилег бы на эту гремучую смесь, встал бы окровавленный от порезов.

– Это известно только Господу, – выдохнула Палома и с ужасом в глазах посмотрела на госпожу.

– Отойди, Палома! – яростно-приказным тоном заявила Каролина. – Я сию минуту найду виновного…

– Нет! Синьора, нет! – воскликнула кормилица и ухватила ту за руку. – Если вы пожелаете разобраться, они этого не забудут, поверьте мне! Будет хуже!

Но упрямство Каролины заставило ее резко освободить свою руку и яростно посмотреть на Палому.

– Даже не думай меня останавливать! Я предупреждала: пусть только попробует хотя бы кто-то причинить нам боль, и я за себя не ручаюсь!

Ее гневный клич едва ли не разнесся по пустынному помещению монастыря. С этими словами Каролина решительно поспешила удалиться, а Палома последовала за ней, едва перебирая устами мольбы, обращенные к Богу, сохранить их целыми и невредимыми.

К удивлению синьоры Фоскарини, в монастыре царила звенящая тишина. Создавалось впечатление, что монахини так и не заходили в помещение, невзирая на моросящий за окнами дождь. Словно фурия, Каролина пронеслась по узкому коридору, но никого встретить ей так и не удалось. Тогда она решила выйти на улицу.

Каково же было удивление синьоры, когда на фоне мрачной осенней непогоды и почти обнаженных деревьев ей пришлось наблюдать странную картину: прямо в центре двора несколько монахинь собрались в кружок, сомкнув руки в молитвенной позе и читая вразнобой какие-то слова. С противоположной стороны в таком же положении, смиренно склонив головы, подступала остальная часть этой странной процессии. Черно-белое шествие слилось с толпой стоящих в кружке монахинь, и Каролина поняла, что в центре картина замыкается на ком-то еще. Она подошла ближе, заставив себя наблюдать невероятно жуткую картину: посреди круга сидела полуобнаженная сестра Елизавета, на которой, помимо покрывала, ничего не было. Она сгорбилась от стыда и дрожала от невероятного холода, который навевала поздняя осень. На спине несчастной «красовалось» несколько кровавых следов от розги. По ее щекам текли слезы, а в руках был небольшой хлыст из какого-то жесткого материала.

– Молитесь, сестры! – воскликнула настоятельница, и гул, который они называли молитвой, зазвучал еще громче. – Молитесь о спасении души грешницы Елизаветы, нарушившей заповедь Господа нашего и ворующей в стенах, приютивших ее.

Сестра Елизавета заливалась слезами и хлыстала себя по собственным рукам, очевидно, пытаясь стереть свой грех воровства со своих и без того измученных конечностей.

– Что за сатанинский ритуал? – на возмущенный глас Каролины обернулась вся толпа, стихающая под напором ее озлобленных глаз.

– Не позволяйте своему нахальству, синьора, прерывать исполнение воли Божьей! – возмутилась настоятельница, и тут же замахнулась рукой, чтобы ударить хлыстом по земле для усмирения толпы, но Каролина не позволила ей этого, грозно завопив:

– К чему у вас в руках хлыст, матушка? Вы жаждете приструнить диких зверей?

По толпе прошлась волна ужаса и перешептывания.

– Я еще раз осмелюсь спросить, матушка Мария, что у вас за ритуал? И отчего же я не приглашена?

– Вы осмелились нарушить наши правила, поэтому, синьора, я решила отстранить вас от подобных обрядов. Но если вам любопытно, сестра Елизавета виновна в воровстве, в котором ее неоднократно обвиняли и ранее. Поначалу она пыталась скрыть от меня деньги сенатора Фоскарини, которые были переданы мне в ночь вашего прибытия. А сегодня мы обнаружили в ее келье следы разлитого вина. А, следовательно, к воровству еще и прибавилось пьянство, которое есть также великий грех!

Ситуация Каролине начала потихоньку проясняться, и, всеми силами стараясь совладать с растущим внутри себя гневом, она посмотрела на настоятельницу.

– В вечер моего прибытия сестра Елизавета ничего не смогла бы украсть, поскольку деньги мой супруг передавал ей на глазах у двух свидетелей, среди которых была я и моя слуга, – ее возражение вызвало искру негодования у матушки, но та, исказившись в лице, продолжала молчать. – Однако меня интересует не только этот момент! Сестры!

Каролина важно прошла в центр круга, намереваясь прервать этот ужасный «воспитательный» обряд и освободить беднягу с естру Елизавету. Она видела, что Палома стоит в выжидательной позе, готовясь снести любого, кто сунется с дурными намерениями к ее госпоже. Хоть эта картина и показалась Каролине смешной, все же сейчас она понимала, что толпа разъяренных инокинь может стать воистину опасной.

– Сестры! Только что я сумела обнаружить в своей постели целую гору битого стекла! – произнесла громко Каролина, наслаждаясь очередной волной громкого гула, вмиг пронесшегося по толпе монахинь. – Вероятно, кто-то пожелал изрезать меня, чтобы оставить на моем теле множество ран, а после и шрамов. И только милостью Божьей я избежала этого!

– Должно быть, кого-то вы слишком разгневали своим возмутительным и самовольным поведением, – с ехидством в голосе промолвила настоятельница.

– Я имею представление о том, кого я возмутила больше всего, – ответила ей Каролина едкой улыбкой.

– Это сестра Елизавета! – внезапно послышался голос из толпы. – И для стекол она использовала винный сосуд!

Далее последовал шум осуждения, возмущенных воплей и плевков, но матушка Мария подняла вверх руки с видом напускного умиротворения и заставила сестер смолкнуть.

– Как видите, синьора, мы нашли виновного в защищаемом вами лице, – в ее тоне она распознала едва ли не победный клич.

– Я вижу лишь то, матушка Мария, – ответила спокойно Каролина и прошла к ней ближе, – что ваши руки отнюдь не украшают мелкие порезы. Отчего бы?

С этими словами Каролина развернула ладони настоятельницы кверху, предоставив на всеобщее обозрение множество резаных ран, исполосовавших ладони матушки. Толпу монахинь пронзили изумленные «ахи» и следующие за ними перешептывания.

– Сохраняйте спокойствие, сестры! Будьте спокойны! – матушка пыталась усмирить поднимающийся бунт. – Начинается дождь, пройдите в монастырь! Разойдитесь по кельям, не забывая читать покаянные молитвы за сестру Елизавету.

Немедля сестры бросились выполнять поручение, с каким-то страхом бросаясь к дверям монастыря, словно их кто-то гнал в шею. Елизавета же продолжала стоять смиренно на коленях. Палома накинула на нее лежащую неподалеку рясу и подрясник. Взгляд Каролины, брошенный на настоятельницу, наполнялся презрением к этой лицемерной особе.

– Зачем вы это сделали, матушка? – тон синьоры требовал честного ответа на заданный вопрос, что настоятельница ощутила в полной мере.

– Чтобы ваше идеальное тело познало боли, неведомые ему! – выдавила из себя с лютой ненавистью Мария. – Чтобы эти боли заставили вас обратить свой взор на лик Спасителя нашего! Чтобы ни один мужчина более не возжелал вас, и в ужасе от этой мысли вы снова же обратились к Всевышнему! Моими руками Господь направляет вас на путь истинный.

Эти слова вызвали в Каролине всхлипы смеха – беззвучного и дерзкого смеха.

– Истинная любовь к ближнему своему движет вами? – едко отметила она. – Вам Господь передал в руки полномочия истязать людей? Очень сомневаюсь, что Он жаждет мучений для своего человечества.

– Только через страдания человек может познать истину, – ответила Мария.

– Через испытания, посланные Богом, – поправила ее Каролина, – но не человеком, разуверившимся в собственном счастье и по той самой причине пытающемся сжить со свету других людей. Лишь Господь может быть справедливым к нам в своих попытках чему-то научить, но не пьющая настоятельница со злобой в сердце и отнюдь не праведной жаждой мести.

Глаза настоятельницы заполнились слезами, но даже это не помогло Каролине пожалеть ее. Протолкнув в горло ком обиды, матушка произнесла:

– Ваше непристойное поведение может послужить мне достойным поводом для наказания, синьора.

– Быть может, я и не веду себя так, как этого требуете от меня вы. Но заставлять меня насильственно – это тоже есть тяжкий грех, и вам это известно! Мой супруг все еще остается мне супругом, – со спокойной улыбкой добавила Каролина. – И можете мне поверить, что он обязательно приедет за мной, когда его гнев стихнет! Но если кто-либо из вас возьмет на себя смелость обидеть меня или мою слугу в этих стенах, он не просто оставит ваш монастырь гибнуть, но и предаст вас под суд святой инквизиции, матушка Мария. Будьте уверены, найти законные причины для этого не составит труда! Можете испытать на прочность мои обещания, если желаете.

Эти предупредительные слова вызвали в «благочестивой» матушке Марии блики страха, и Каролина довольно улыбнулась. В этот момент ее настигло чувство облегчения от того, что пришел конец этому гнету и желанию настоятельницы подчинить ее и взять в послушницы. Инокиня лишь безмолвно прошла к дверям монастыря и исчезла за ними.

Каролина помогла подняться сестре Елизавете, плачущей и сжимающей в руках злополучный хлыст.

– Напрасно вы решились на это, синьора. Они вас уничтожат! – тихо промолвила та. – Они будут исподтишка издеваться над вами, синьора. Вам не известна коварность этих несчастных людей, а мне уже – вдоволь. Вам необходимо срочно бежать отсюда!

– Об этом я и мечтаю, – ответила тихо Каролина, помогая монахине одеться. – Только мы уже дважды пропустили гонца Фоскарини.

– Я помогу вам, – тихо прошептала сестра, со страхом озираясь по сторонам. – За ваше милосердие и смелость я вам непременно отплачу. Только придется какое-то время обождать. А до того момента сидите в своей келье и без острой надобности не покидайте ее.

VI. «Спасенные ложью»

Поздним вечером, когда в монастырском дворе опустело, Каролина, вопреки минувшим мольбам сестры Елизаветы, все же сумела уговорить кормилицу выйти на улицу подышать воздухом. До закрытия дверей монастыря оставалось около часа: после вечерних молитв монахини возвращались в свои кельи, дабы отойти ко сну. Именно это непродолжительное время синьора Фоскарини видела наиболее подходящим для вечерней прогулки: безвкусному ужину она предпочитала уединение в сумерках.

Противоречие здешним порядкам и пренебрежение ими Каролину мало занимало: она знала, что присущая ей напористость остановит монахинь, намеревавшихся ее оклеветать и пустить под кнут за самовольство. В последние дни Палома часто вторила, что синьоре нужно благодарить ее несносный нрав за то, что его твердость не позволяет «гиенам» разорвать ее сердце. Кормилица уверяла: будь Каролина хоть немного слабее духом, инокини уже давно облачили бы ее в монашескую рясу.

С момента злополучной стычки с настоятельницей и толпой монахинь прошло около недели, и Каролина с удовольствием про себя отмечала, что никто более не грозится сжить их со свету. Большую роль в этом сыграли грозные слова синьоры о расправе, которую в состоянии устроить ее муж.

Словом, этот самый благоверный супруг, вопреки всем ожиданиям синьоры Фоскарини, и не думал появляться в стенах монастыря. Каролина потеряла всякую надежду на то, что Адриано докопается до истины. Или же сам поймет ничтожность своих злополучных обвинений. Окончательно потеряв веру в лучший исход этих событий, синьора перестала с нетерпением бросаться к окну, как только слышала скрип открывающихся ворот монастыря.

Разочарованная и смирившаяся с изумляющей глупостью своего мужа, Каролина вынашивала в себе замысел побега из монастыря, ставшего местом ее узничества. Самое поразительное, что в этих местах синьоре Фоскарини, страдавшей всю жизнь из-за зависимости от мужской власти, пришлось признать: в жизни существуют вещи куда более ужасающие, чем заточение женщины. И пусть здесь ее свобода ограничивалась лишь возможностью посмотреть на волю через маленькое задвижное окошко на воротах монастыря, ее пронизывал ужас от мысли, что эти стены сотрясают непомерно жестокие вещи.

Невзирая на то, что ей уже довелось увидеть в этих местах, Каролина не могла понять: как могут в людях, живущих духовной жизнью, сочетаться лицемерие и гнев, так артистично скрываемые за маской притворного смирения? За время пребывания в этих обшарпанных стенах женщинам ни разу не довелось увидеть хотя бы одну снисходительную улыбку на хмурых лицах инокинь. Одной частью этой черно-белой массы владело осуждение, настырно стремившееся вырваться наружу в виде презрительных порицаний. В лицах других монахинь с опаской пробивался страх… страх стать жертвой фанатичной тирании прочих служительниц этого странного места.

Лишь благодаря собственному сильному нраву Каролину не страшила жестокость монахинь, но она угнетала ее веру в Бога, окрепшую под влиянием мудрых наставлений сестры Елизаветы, пожалуй, единственной инокини, которую синьоре Фоскарини хотелось от души назвать благочестивой. После печального инцидента с покаранием сестры многие монахини изменили свое отношений к мирянкам, однако, подавляющее большинство все еще находились во власти давления матушки Марии. Последнее событие вызывало в Каролине еще большее желание поторопить свой побег из здешних мест, навевающих на ее душу сумрак и пустоту.

Итак, отправившись на вечернюю прогулку, Каролина намеревалась собраться с мыслями для того, чтобы в который раз осмотреть местность и выявить «слабые» места здешней территории, которые могли бы выпустить мирянок на желанную волю. Со дня на день в стенах монастыря должен был появиться гонец от Адриано Фоскарини, и Каролина боялась в очередной раз пропустить его прибытие. Но каково же было ее удивление, когда у парадных ворот в обитель монастыря она увидела всадника, которого почтительно встречали две инокини.

– Смотри, это гонец из Венеции! – произнесла шепотом Каролина. – Чует мое сердце, что он от сенатора Фоскарини. Пройдем-ка поближе…

Словно невзначай женщины приблизились к путнику, ненавязчиво рассматривая его внешность: молодой мужчина, лет двадцати пяти, с ярко выраженными, но некрасивыми чертами лица, о чем-то беседовал с монахинями. Те помогали ему снять с лошади большие набитые сумки, затем отвели кобылу под деревянный навес, где обычно бегало с десяток истощенных кур.

– Добрый вечер, – как-то игриво пропела Каролина, наслаждаясь заинтересованным голубоглазым взглядом, устремленным на нее. Нечто внутри нее клокотало, предвещая удачное продолжение этого вечера.

Поначалу офицер ответил на ее приветствие кивком головы, но когда синьора Фоскарини подняла руку с перстнем, который она ни на секунду не снимала, он понял, кто она, и учтиво поклонился.

– К вашим услугам, синьора, – покорно промолвил он, не смея даже шелохнуться без ее позволения.

Монахини безмолвствовали, смиренно соединив руки перед собой, не решаясь бесцеремонностью перебивать общение мирян. Каролина же гордо вздернула носик кверху, ликуя, что за последние три недели она впервые тешится возможностью вновь ощутить себя светской дамой.

– Антонио Брастони, – представился гость и учтиво склонил голову.

– Сдается мне, дорога совсем вымотала вас, – заметила Каролина, глядя в уставшие глаза солдата.

Тот не проронил ни слова до тех пор, пока она не спросила:

– Как обстоят дела в Венеции? – и тут же нетерпеливо поинтересовалась: – Как поживает сенатор?

Палома заметила, как госпожа с сожалением прикусила губу, ненавидя себя за то, что поспешила с последним вопросом о благоверном муже.

– Сенатор Фоскарини интересовался вашим состоянием и здоровьем, – ответил Брастони.

– Синьора весьма дурно себя чувствует и ничего не ест… – принялась было лезть в разговор Палома, желая пробудить в сенаторе жалость, но Каролина сразу же одернула ее упрекающим взором.

– Передайте глубокоуважаемому сенатору, что синьора никогда так замечательно себя не чувствовала, как в этом прекрасном месте, – с ехидным смешком промолвила она.

Антонио почтительно поклонился.

– Синьор передал вам некоторые вещи, – отчитался он.

Вещи… Как только она могла надеяться на его благоразумие?

Ее взгляд слегка потускнел, глядя на баулы с вещами, но ей тут же удалось взять себя в руки и притворно улыбнуться.

Решившись обворожить простака, дабы рассеять его бдительность, Каролина одарила мужчину ослепительной улыбкой, чем вызвала его незамедлительное смущение, и тут же скользнула взглядом по его одежде. Ее глазки одобрительно сверкнули и остановились на поясе, где красовался кошелек, наверняка, наполненный золотыми дукатами. Она тут же обернулась к монахиням и с легким возмущением изрекла:

– Отчего же вы стоите, сестры, словно истуканы? Накормите солдата с дороги и дайте ему передохнуть. На нем лица нет: целый день по полям и ухабам в эту глухомань…

Кто именно среди служительниц Богу был рядом, Каролина не сразу рассмотрела, пока одна из них не обернулась. Сестра Елизавета многозначительно махнула рукой, давая синьоре знак помолчать и отойти, и, уловив это, Каролина тут же отвернулась от них, кокетливо улыбнувшись Антонио на прощанье. Взяв под руку кормилицу, она повела ее к скамье под увесистым деревом.

– Что стряслось, синьора? – спросила Палома, заметившая многозначительное переглядывание монахини и Каролины.

– Ничего, – шепнула еле слышно та, – но полагаю, что совсем скоро мы отправимся с тобой собирать вещи.

– Сестра Марта, отведите глубокоуважаемого путника в трапезную и покормите, – громко велела Елизавета, и Каролина услышала ее. – Затем пусть немного отдохнет с дороги и отправится в путь. Не прерывайте по пустякам матушку Марию во время вечерних молитв. А я скоро подойду, вот только отчитаю непокорную синьору с ее слугой за непристойное поведение и нарушение монастырского устава.

Тут же сестра Елизавета направилась к Каролине и громко промолвила:

– Синьора Фоскарини, сию минуту вернитесь в келью и займитесь чтением молитв! Иначе ваша и без того грешная душа навеки останется во власти тьмы.

Каролина поднялась со скамьи, надменно и раскатисто отвечая игре монахини:

– Сестра Елизавета, нечего вам командовать мной! Ваши сестры уже давно готовятся ко сну, почему бы и вам не заняться этим делом?

Когда сестра Марта с Антонио скрылись за дверями монастыря, Елизавета тихо шепнула:

– Синьора, сию минуту собирайте необходимые вам вещи, а я пока приму для вас деньги, которые привез этот гонец. Они сейчас у него. Вам нужно торопиться, оттягивать побег некуда: матушка Мария замышляет на ближайшие дни ваш постриг. Без соблюдения каких бы то ни было обрядов, без принятия вас в послушницы… Да что там говорить… – сестра увидела в сумерках лицо Каролины, исказившееся в ужасе. – Впрочем, нет времени, синьора. Сегодня вы отсюда бежите! Лошадь будет пастись на заднем дворе у северных ворот, которые я распахну перед вами в полночь. Матушка в это время видит десятый сон, да и сам путник к этому времени сможет уснуть.

Каролина рассекала полосы по келье, моля Бога о том, чтобы ничего не сорвалось в эту ночь. Она слышала, как стихал слабый гул и едва различаемый шорох в кельях, и это означало, что монахини ложатся спать. Ее нетерпение изводило душу: страх, что все может сорваться, мешал разуму собраться с силами и подумать о предстоящем пути. Им нужно быть бесшумными, словно тени…

Каролина посмотрела на Палому. Ох, сможет ли старуха стать пушинкой, чтобы бесшумно передвигаться по монастырским коридорам или же выдержать долгий путь верхом и не свалиться наземь? Качнув головой, словно отгоняя от себя нечто, синьора томно вздохнула. Ее жест объяснялся личным замечанием, – слишком много предпочтения ей приходится отдавать тоскливым мыслям. Сейчас ей, как никогда прежде, нужны силы и оптимизм! Ведь желание вырваться отсюда значительно преобладало над чем бы то ни было иным, и, следовательно, она сбежит отсюда, чего бы ей это ни стоило!

Если бы Каролине стало известно немного ранее о том, что у матушки Марии запланирован ее духовный арест, то она непременно разоблачила бы настоятельницу. Хотя только Бог знает, позволили бы ей это сделать или нет… Судя по всему, ее скрутили и связали бы, чтобы провести необходимый обряд, ведь иным способом это было бы невозможно, и настоятельница это прекрасно понимала.

Каролина с нетерпением прислонилась к двери в надежде услышать за ней шорох приближающихся шагов. Только бы ничего не сорвалось! Только бы Господь позволил сестре Елизавете сдержать свое обещание! Каролина посмотрела на Распятие у своего ложа и с тоской, исходящей из самого сердца, прошептала:

– Господи, разве Тебе нужны такие слуги, которых насильно облачили в монашескую рясу и гвоздями заколотили выход на желанную волю? Лишь Тебе известно, как никому другому, что не быть мне монахиней, всецело принадлежащей духовной жизни! Так не дай же, Господи, ошибиться мне в выборе дальнейшего пути и пойти по дороге, уготованной мне Тобой, а не людьми, насильственно пытающимися меня посадить под арест в этой обители…

Не говоря ни слова, Палома закрыла глаза, вознося и свои мольбы к Всевышнему. Ей ли не известно, женщине, знающей эту девчонку с самых пеленок, что жизнь в этом месте окончательно погубит ее госпожу?

Глухой стук приближающихся шагов прервал раздумья женщин, и обе тут же спохватились.

– Палома, приляг под одеяло и притворись, что спишь. Кто знает, кого могла принести нелегкая…

После того, как они улеглись, дверь в келью тихо отворилась.

– Синьора, – послышался шепот долгожданного голоса, и Каролина с Паломой одновременно поднялись на ноги.

Палома поспешно схватила узел, в который связала самые необходимые вещи. Зимнее платье и упелянд Каролина надела на себя, чтобы не занимать место громоздкими вещами. Бесшумно ступая по пустынному коридору, они направились за сестрой, несшей в своей руке одну тусклую свечу. К своему удивлению, синьора обратила внимание, что шла по неизвестным ей коридорам монастыря, в которых до этих пор ей бывать не приходилось. И лишь когда они оказались на улице, Каролина поняла, что эти коридоры вели к «черному» входу, – тому самому, который она уже давно пыталась найти.

– Вам придется бежать среди ночи, но оттягивать некуда. Сейчас около полуночи – все видят глубокий сон. Проходите через эту калитку, – тихо сказала Елизавета, подведя женщин к выходу. – Синьора, это все деньги, которые я взяла у гонца, предназначенные для вашего содержания и пожертвования для монастыря. Каждую монету я сохранила вам, поверьте.

Услышав в ее голосе попытку заверить синьору в своей невиновности, Каролина прижала палец к устам монахини.

– Я верю вам, сестра. Только боюсь о вашей судьбе, когда мы скроемся из этого места.

– Не беспокойтесь, я найду как оправдать себя. К тому же, если меня в этом не обвинят, так найдут повод для еще более низкого обвинения. А так моя душа будет спокойной, что мне довелось выполнить благое дело.

– Ох, сестра Елизавета, я непременно отблагодарю вас. А если на то будет воля Божья, и походатайствую о вашем переводе из этого ужасного места, – Каролина сжала ее руку.

Та лишь улыбнулась и глубоко вздохнула.

– Направляйтесь по дороге на юго-запад к реке, затем – по дороге вдоль нее. В скором времени перед вами появится лес, но по нему передвигайтесь только днем. Завтра к полудню вы должны будете выйти к небольшому селению. Там уже поймете, что делать.

За калиткой уже стояла привязанная к дереву кобыла.

– Я снарядила лошадь седлом, в котором вы сможете удержаться вдвоем, – прошептала сестра Елизавета и передал в руки Каролине горящий факел, снятый со стены монастыря на выходе.

Каролина на прощанье обняла сестру Елизавету и прошептала:

– Да хранит вас Бог, сестра!

– И вас, синьора, – ответила монахиня и поспешила скрыться в тени своей обители.

– Палома, отвязывай лошадь немедля! – велела вполголоса Каролина и закинула на кобылу их узел. – Ох, и долгий путь нам предстоит в одном седле…

Запрыгнув на лошадь, Каролина подала руки Паломе.

– Давай, давай, моя дорогая, скорее, – говорила она, держа полную руку кормилицы.

В силу своего немаленького веса Паломе было тяжеловато взбираться на лошадь, но она поставила ногу в стремя и благодаря усилиям Каролины, тянувшей ее в седло, оседлала кобылу позади хозяйки, которая тут же дернула вожжи.

– Урсула! Бернардо! – кричал Адриано, поспешно заходя в парадную своего палаццо.

Он возвращался с очередной поездки в Местре и прекрасно знал, что сегодня его никто не ждал. Все, чего Адриано сейчас безумно хотелось – это пообедать и отдохнуть после тяжелой недели. Но, вопреки его ожиданиям дозваться кого-нибудь, во дворце царила поразительная тишина, и лишь шуршание, доносившееся сверху, свидетельствовало о том, что кто-то в доме все-таки находится.

Адриано поднялся на третий этаж, где под самой крышей располагались комнаты прислуги, прошел по длинному коридору и, найдя вход в комнату горничной, с грохотом распахнул дверь.

– Урсула! Да кто-нибудь есть в этом проклятом доме? Или с моим отъездом все бежали?

На его зов из соседней комнаты выбежала молодая служанка, имя которой он запамятовал.

– Прошу простить, сенатор, – она присела в реверансе. – Но никого нет: Урсула с прочими служанками отправилась за покупками, а Бернардо – на ваш торговый склад. Только два ваших стражника…

– Их я видел у дверей, как и обычно, – недовольно буркнул он. – Кухарки также нет?

– И кухарки нет, – склонив голову, служанка боялась взглянуть на господина, словно даже в нескольких шагах от него ощущала, что он не в духе.

– Где бы они ни были, найди их и поторопи! – велел Адриано.

Та мигом удалилась, а сенатор окинул взглядом скромную обитель Урсулы. Почему-то в этот момент ему вспомнилась порхающая и счастливая горничная, за которой он наблюдал с момента отъезда Каролины. Адриано знал, что Урсула, мягко говоря, недолюбливала Каролину, но ему редко встречалась прислуга, преданная своим господам целиком и полностью, поэтому сенатора это не слишком занимало. Однако тут же в голове промелькнули слова отнюдь неглупой кузины, сказанные ею при их последней встрече: «Проверь прислугу, Адриано. Во всей этой истории существует какая-то тайна». Он задумчиво огляделся. Пожалуй, можно воспользоваться моментом.

С этой мыслью он еще раз окинул взглядом комнату и подошел к сундуку Урсулы, стоящему у кровати. Открыв его, он бегло осмотрел лежащие в нем вещи, но ничего подозрительного не нашел. Но его поразило, что чопорная и педантичная горничная оказалась на самом деле неряхой – ее небольшим имуществом владел беспорядок. В таком же хаотичном положении оказались вещи и в углу комнаты, сваленные в одну кучу.

Адриано поморщился от мысли, что ему приходится заниматься этой низостью, но, по непонятным для себя причинам, продолжал копаться в вещах горничной. «Зачем это мне?» – мелькали мысли в его голове. И, не находя ответа, он словно выходил из себя и еще более рьяно переворачивал все, что казалось ему подозрительным.

Следующим местом для осмотра стала постель служанки, и, словно предчувствуя верное направление поисков, Адриано в порыве чувств не постеснялся даже поднять матрац. Но здесь оказалось пусто, как и везде.

Уже почти осознав низменность своего напрасного поступка, Адриано хотел было покинуть владения горничной, как его взгляд упал на стоящий возле него горшок, наполненный морскими камнями, в которые была воткнута декоративная лилия, очевидно, созданная руками Урсулы. Словно по велению внутреннего голоса, он взял горшок и просто перевернул его. Внезапно нечто звенящее и увесистое упало на пол, и сенатор пригнулся, заинтересованно присматриваясь.

На полу лежал кошелек с довольно увесистым достатком из золотых монет, которые Адриано обнаружил, раскрыв его.

– Когда это Урсула умудрилась так разбогатеть? – пробубнил себе под нос он.

Однако, как оказалось, доходы служанки включали в себя не только золото. Среди денег сенатор также обнаружил украшение. Изумившись находке, Адриано поднес к свету, чтобы рассмотреть ее. Каково же было его удивление, когда он с ужасом заметил, что это изумрудный браслет, входивший в комплект с серьгами, заказанными им для Каролины, которые ему суждено было найти у покушавшегося на его жизнь убийцы. Адриан о со страхом закрыл глаза, представляя себе объяснение этого загадочного момента. В этот самый миг из-за спины послышался стук туфель, и он обернулся, когда в комнату вошла сама Урсула.

– О-ох, сенатор, – с неловкой улыбкой произнесла она и присела в реверансе, – вы, очевидно, обыскались меня. Прошу простить…

Но тут Адриано повернулся к ней лицом, на котором читалось застывшее изумление, перерастающее в кроваво-багровый гнев. Его пульсирующие виски сдавила боль, которая, как ему казалось, была способна разнести его голову на мелкие кусочки. В его руках Урсула заметила злополучное украшение. Она испуганно огляделась по сторонам и заметила, что ее вещи перерыты. А находка в руках сенатора заставила ее попятиться к дверям. Но Адриано успел настигнуть ее в проеме и, больно сжав худые руки, озлобленно посмотрел в глаза перепуганной служанке.

– Откуда у тебя этот браслет? – спросил он, стиснув зубы, до боли сжимая ее кисти.

– Я не знаю, синьор! – отчаянно кричала она, пытаясь вырваться. – Должно быть, его кто-то мне подкинул!

– Я хочу предупредить тебя, Урсула, – горячо дыша, он приблизил свои губы к ее уху, едва сдерживая себя, чтобы не сдавить ее до хруста костей, – что когда мне лгут, я становлюсь безжалостен. В последний раз я задаю тебе вопрос: откуда у тебя этот смарагдовый браслет?

Урсула почему-то смолкла, из ее покрасневших глаз ручьем потекли слезы, и Адриано с ужасом понял, что она знает гораздо больше, чем он может себе предположить. Он откинул ее, вышел в коридор и подошел к стене, на которой висел хлыст, являющийся показательным примером того, что ждет прислугу в случае грубого неповиновения.

Увидев сенатора, готовящегося ударить ее, Урсула бросилась бежать, хоть и в тесной комнате скрыться было невозможно, но сильная боль, обжигающая ее спину, словно поделила ее пополам. Служанка упала и ползком забилась в угол, поливая свои руки непрестанными слезами.

– Отвечай, негодяйка! – воскликнул сенатор и ударил хлыстом во второй раз.

Та заходилась воем, закрывая лицо своими руками.

– Я ни в чем не виновна, синьор! – воскликнула она.

Адриано ударил ее третий раз

– Отвечай, иначе забью до смерти! – заорал он так, что прислуга на лестничной площадке, не решавшаяся подняться, испуганно вздрогнула в унисон. – Откуда у тебя этот браслет?

– Будь она проклята! – внезапно закричала Урсула, чем повергла сенатора в еще больший шок. – Будь проклята самозванка Диакометти, которая окрутила вас, уничтожив ваш разум!

От возмущения и негодования, выросших одновременно в его сердце, Адриано на какой-то момент замер!

– Да, это я украла браслет и серьги! Первое мне захотелось оставить себе за честную службу, которую я вам несла. А второе нужно было… – она запнулась, – для дела…

– Честную службу?.. – сенатор задыхался от гнева, всем сердцем желая забить Урсулу ногами, словно подзаборную рвань. – Для дела?..

Адриано прекрасно понимал, что сама она никогда не справилась бы. Он подошел ближе к Урсуле и, схватив ее за руки, влепил ей весомую и довольно сильную оплеуху. Сдавив руками ее горло, при этом пытаясь контролировать собственную силу, он придвинул мерзавку ближе к себе и, дыша ей в лицо горячим, словно огненным воздухом, озлобленно процедил:

– Кто?

Та проглотила слезы и, предчувствуя, что сенатор действительно может удушить ее, прохрипела:

– Маргарита…

Он отбросил Урсулу, словно полудохлого котенка, и та упала на пол, больно ударившись подбородком.

– Бернардо! – воскликнул он, и дворецкий тут же подскочил к нему, почтительно раскланиваясь. – Продать в рабство! – процедил сенатор, но тут же предупредительно добавил: – Имей в виду, я проверю!

Но пройдя несколько шагов к двери, он вернулся.

– Погоди, Бернардо! Стража!

К нему подоспели двое стражников, как обычно дежуривших на этаже.

– Возьмите под арест эту особу! Она мне еще пригодится здесь! И далее следуйте за мной!

Он сел в гондолу, на ходу скомандовав:

– В палаццо Дожа!

Гондольер послушно оттолкнулся, испуганно глядя на сенатора. Адриано, едва не задыхаясь от злобы, добавил:

– Как стрела!

Можно ли плыть со скоростью на этой чертовой гондоле, тогда как тут нужен летающий конь? Адриано нетерпеливо покачивался, оглядываясь на следовавшую за ним лодку с арестованной Урсулой.

Его сердце пылало ненавистью и жаждой возмездия за глупость, которую он совершил. Его принудили… Да нет же, он сам принимал решение! И, слава Богу, что оно еще не повлекло за собой ряд других неутешительных последствий, еще более серьезных, чем заточение Каролины в монастыре.

Что он сделает с проклятой куртизанкой? Сначала он явно увидел перед собой ее побагровевшее лицо, задыхающееся под давлением его рук. Но тут же откинул эту безумную идею. Ему еще надобно увидеться с Каролиной! Адриано глубоко вздохнул и постарался совладать с собой. Если он жаждет покарать всех виновных, он обязан сохранять наиболее ясный ум, который только может быть у него. Убийством собственными руками он ничего не добьется, кроме как собственного узничества.

Обвинить любимую супругу в предательстве… Он понуро склонил голову, обхватив ее руками.

– Мне нет прощения, – сам себе пробормотал Адриано.

И если она не простит его, он прекрасно поймет ее поступок. Так бездушно закрыть ее в монастыре… И обвинить в попытке убить его… Разрушить все то святое, что их связывало… И только волей Всевышнего он не сдал ее под стражу! Господи, да что же это такое? Как он мог позволить себе быть настолько глупым, окрученным клеветой и ложью, которую плели вокруг него враги, пока он потерял присущую ему бдительность?

К счастью, гондола подошла к молу, у которого располагалось административное здание. Он прошел по длинному коридору, сокрытому потолком из полукруглых арочных сводов. Ему ничего больше не остается, кроме явки с повинной. Писарь у входа в зал заседания встретил его с недоумением на лице.

– Мне нужен Джанни Санторо, – требовательно произнес Адриано. – Он сегодня должен быть здесь.

– Советник ожидает собрания Совета Сорока, назначенного на послеобеденное время, – ответил тот.

Сенатор Фоскарини открыл огромную дверь в зал, напоследок дав знак своим стражникам придерживать Урсулу в коридоре.

– День добрый, советник Санторо, – произнес с почтением Адриано и поклонился.

Пожилой мужчина с абсолютно поседевшей головой ответил на его поклон. Адриано не любил обращаться к кому-либо за помощью и рекомендациями. Но его история уже изрядно обросла ложью, что сенатора необычайно тяготило. Теперь он ясно осознавал, что ему просто необходим совет. И будь то рекомендации от члена Совета Сорока или же коллегии мудрецов – ему все равно. Он выбрал человека, наиболее, по его мнению, близкого роду Фоскарини и благородного своими внутренними предпочтениями. Сенатор издавна поддерживал с Санторо прекрасные отношения.

– О, Адриано, приятно тебя видеть в правительственных стенах. Что привело тебя ко мне? Или же ты к кому-то другому?

– Нет, Джанни, – он присел в ответ на пригласительный жест советника. – Мне необходимо…

Адриано заметно побледнел и на какой-то момент замер, неподвижно пронзая взглядом Санторо, словно смотрел сквозь него. Сейчас только он осознал то, что намеревался сделать.

– Адриано… – озадаченный голос Джанни заставил сенатора отвлечься от раздумий и предположительного начала весьма сложного разговора.

– Да, – опомнился тот, – простите… синьор Санторо…

Адриано нерешительно взял в руки инсигнию с гербом республики, висящую на золотой цепи вокруг шеи, и снял ее с себя.

– Что за удивительный жест, сенатор? – спросил с иронией Джанни, наблюдая за дальнейшими действиями Фоскарини.

– Я добровольно снимаю с себя полномочия сенатора на случай, если меня обвинят в измене Венеции, – с горечью произнес Адриано.

– Тебя? В измене? – рассмеялся Санторо. – Такой верной службе, какую ты несешь нашей республике, многие долгие годы учатся, мой друг. Ведь она исходит из самого сердца, со времен твоей беспечной юности. Мне это хорошо известно, Адриано.

– Боюсь, что последние события в моей жизни, – говорил сенатор, глядя ему в глаза, – станут поводом для иных пересудов. И ваше осуждение будет вполне оправданным.

Джанни Санторо лишь удивленно приподнял брови.

– Что же, сенатор Фоскарини, я с удовольствием послушаю вашу исповедь. Возможно, тогда мне станет понятно ваше беспокойство.

Советник внимательно выслушал рассказ Адриано, в подлинности которого у него не оставалось никаких сомнений. Сенатор умолчал о том, что сам отправился в Геную для спасения Каролины. Он поведал лишь, что она нуждалась в помощи и была доставлена лекарю Армази, после чего он взял ее под свое попечительство по просьбе ее родственников из Флоренции.

– Ответь мне на один вопрос, Адриано, – в голосе Джанни слышалось недоумение, – к чему ты все так усложнил?

Тот смотрел на советника с изумлением.

– Адриано, кем является для Венеции в наше время Генуя? Эта страна потихоньку умирает, позволь заметить. Не так давно ею господствовала Франция. Сейчас ее сломили внутригосударственные события, повлекшие за собой уйму потерь. Одна только бунтующая Корсика чего стоит! А Милан, словно хищник, притаился в укромном месте и ждет подходящего момента, чтобы захватить власть над генуэзцами. И некоторые шаги им уже сделаны. И теперь посмотри на Венецию, расцветающую в своих владениях, одолевающую и усмиряющую своих врагов, посягающих на ее роскошь.

– Я полагал, что брак с моей супругой не будет признан обществом и правительством республики по вине вражды между государствами, длившейся веками.

– Адриано, наши предки издревле заключали браки между враждующими гос ударствами, дабы усмирить распри и меж доусобицы. Зачастую эта практика используется и сейчас, в наши времена. Ты с лихвой закрутил ложь и не подумал, что все можно было уладить гораздо проще. К тому же в этой стране ты – человек, владеющий недюжинным имуществом, включающим в себя как купеческое ремесло, так и политическую деятельность. Твои амбиции и гибкий разум, а также дипломатичность в ведении международных дел весьма благоприятно сказываются на расцвете республики. Разумеется, не могу сказать, что ты незаменимый! Но твой вклад в развитие страны за последние годы поистине огромен. Поэтому, поверь мне, Адриано никто не осудил бы твой брак с генуэзкой. И похоже на то, что никто, кроме тебя самого.

Адриано опешил. Все это время он словно боролся с тенью. Тенью собственных иллюзий, которыми он объяснял себе невозможность существования их с Каролиной любви. Выходит, он сомневался в том, что они смогут стать счастливыми вместе?

– Я не понимаю, Адриано, отчего ты не пришел ко мне с этим раньше? С твоим отцом меня связывала дружба, принесшая с собой много хорошего в мою жизнь. Неужто, ты полагаешь, что я не встал бы на твою сторону в этом вопросе?

– Есть такая прекрасная древняя цитата Горация, – промолвил задумчиво Адриано. – In vitium ducit culpae fuga. Что означает «желание избежать ошибки вовлекает в другую». Очевидно, я переусердствовал с перестраховками. После предательства дяди я мало доверял не только отцовским друзьям, но и людям вообще, – он с сожалением сомкнул губы.

– Ты боялся потерять титул?

Адриано горько рассмеялся.

– Титул? Нет, синьор, я боялся потерять свою любовь.

– И, судя по всему, едва не потерял. Не могу сказать, что ваши чувства примет венецианское общество. От тебя ждут далеко не таких действий. Ты долгое время был вдовцом, и правительство жаждало видеть тебя в выгодном для себя браке. Отказавшись от должности сенатора, ты, безусловно, можешь отвернуть от себя много взоров, наблюдающих за каждым из нас. Таким образом ты облегчишь участь вашей любви, которой не позволят выжить в нашем мире. Если желаешь, разумеется.

– Я готов отречься от всего, что имею, только бы нас оставили в покое, – промолвил с тоской Адриано. – Синьор Санторо, что мне делать?

– Начни с расправы над своими врагами, которые позарились на твою жизнь, – спокойно ответил Джанни.

– Я привел под стражей служанку, которая является участницей покушения на меня и свидетелем того, что Маргарита заказала мое убийство.

– Показания женщин, тем более прислуги, мало берутся во внимание. Но Марго уже давно просится на виселицу. Супруга моего брата не так давно пыталась уличить куртизанку в попытке отравить ее, чему я не удивлен: за ней скрывается множество тайных дел, в которых замешана прислуга знатных персон. Однако ты же знаешь, что в нашем мире заявлению женщины в суде редко уделяется внимание. Но, если станешь заявителем ты, моя невестка непременно даст показания, о которых ей известно. Помимо этого, тебе надобно непременно найти убийцу, который стал исполнителем сего ужасного действа. Заключив куртизанку под стражу, ты сможешь выведать все детали и его местонахождение. Кто еще участвовал в этом?

– Полагаю, что Паоло Дольони. Они сами не справились бы. Только у меня нет доказательств.

– Сейчас мы с тобой составим обвинение, и на заседании совета я выдвину требование выдать ордер на взятие под стражу Маргариту Альбрицци. После этого дело сдвинется с места гораздо быстрей.

Уже при вечерних сумерках Адриано возвращался домой, удовлетворенный разрешением ситуации: ему удалось взять и свою прислугу, и куртизанку под арест. Только вторая не желала сознаваться в содеянном, грозясь на всю Венецию рассказать о том, кем приходится Каролина. Но Адриано в тот момент лишь злобно улыбнулся Маргарите, всем своим видом давая знать, что это уже не имеет никакого значения.

В присутствии куртизанки Адриано велел тюремщикам предать Маргариту пыткам, если она не сознается в заговоре против него. Но он был уверен, что та и сама проколется. Он даже мог предположить, что она пожелает подставить Паоло, дабы отвести от себя подозрения. Но в том, что правда выплывет, сомневаться ему не приходилось.

Войдя в палаццо, он оглянулся вокруг. Везде сияла поразительная чистота, а из кухни доносился аромат свежеприготовленного обеда. Встрепенувшаяся прислуга решила задобрить негодующего сенатора. Довольно улыбнувшись этой мысли, он присел в гостиной, чтобы немного передохнуть и отправиться за Каролиной. Хотя Адриано весьма сомневался, что здесь она будет в безопасности. В какой-то момент он подумал, что стоит отправить ее в Местре, но там поджидал хищник куда хуже обеих змей – Паоло Дольони, готовящийся в любой момент приступить к действиям. Быть может, Каролине будет безопасней, если она останется в монастыре? Он откинулся на спинку кресла. Нет. Он вернет ее к себе, окружив целой армией стражи. Но она непременно будет рядом с ним этой ночью! Если, разумеется, сможет простить его.

И вновь сердце Адриано сжалось, когда он подумал о собственной жестокости: о поступке, который вряд ли он сам простил бы кому-либо. В его намерениях теперь сделать все, что только возможно и невозможно, дабы добиться ее прощения и возрождения пылкости их чувств… А ведь он усомнился в ней! Мало того, что он проявил к ней недоверие и безосновательно наказал, оставив в заточении, так еще и усомнился в ее чувствах! Ему вспомнились те жаркие объятия и чувственность ее губ, когда она дарила ему свою любовь. Перед ним словно предстал ее любящий и ласковый взгляд, отражающий ее глубокую преданность и верность любимому. Боже, какой он слепец, что прежде не думал об этом!

Его размышления прервали приближающиеся за спиной кроткие шаги. В дверях гостиной появился Бернардо, почтительно склонивший голову перед сенатором.

– Прошу простить, сенатор, прибыл Антонио Брастони…

– Пусть войдет, – оживился Адриано, радуясь, что сможет получить новости о возлюбленной.

Каково же было его изумление, когда появившийся в дверях Антонио предстал перед ним в грязном виде, запыхавшийся и сердитый, но тут же виновато опустивший перед ним голову.

– Антонио…

– Сенатор… – он едва успевал отдышаться… – Синьора…

Адриано не хотел верить своим предположениям, молниеносно промелькнувшим в его голове.

– Что?

Он подошел к Брастони, но тот боялся даже взглянуть ему в глаза.

– О-о, сенатор Фоскарини… – произнес он дрожащим голосом. – Вы даже не представляете, что произошло…

– Что еще произошло в этот «прекрасный» день? – с едким сарказмом спросил Адриано, пытаясь отогнать от себя нашествие мрачных мыслей.

– Синьора… она… синьора бежала из монастыря со своей слугой…

– Что… Что значит бежала?! – воскликнул сенатор и затряс его за плечи.

– Да, я не уследил… Пока меня потчевали… Она украла лошадь… и покинула стены монастыря…

С невероятной злостью, выросшей в нем, Адриано ударил солдата в лицо. Тот пошатнулся и отступил от сенатора.

– Как можно было, Брастони? – воскликнул он. – Как можно было упустить двух женщин, позволив им обвести себя вокруг пальца?

Со злости Адриано стукнул кулаком по столу, желая выместить в своем ударе хотя бы каплю из всепоглощающего чувства злобы. Ему хотелось обернуть в руины все, что виделось вокруг: бить, топтать, уничтожать… Но в какой-то момент Адриано обуздал свои чувства и лишь устало потер лоб.

– Я сам виновен… – вполголоса пробормотал он, словно говорил с собой. – Это воздаяние.

Он глубоко вздохнул и посмотрел на солдата, все еще стоящего с виновато опущенной головой.

– Как ты вообще добрался из того захолустья? – сдавленно спросил сенатор.

– Поначалу пешком. Затем на крестьянской телеге, – ответил тот, и Адриано закрыл глаза, представляя себе, насколько далеко от монастыря за этот день отдалилась Каролина.

И чем дальше она отойдет, тем меньше остается вероятности ее найти.

– Нужно начинать поиски. Мы еще успеем, – произнес решительно Адриано и поднялся.

– Синьор… – робко произнес Антонио. – Я не хочу рассеивать ваши надежды, но до монастыря несколько часов пути. Мы прибудем в кромешной тьме и вряд ли сможем что-то сделать.

– Но ей ведь удалось исчезнуть в этой самой мгле! – заорал Адриано, внутри себя прекрасно понимая бессмысленность идеи начинать поиски сию минуту. – Выедем глубокой ночью, чтобы к рассвету быть в монастыре. Начинать нужно оттуда. Возьмем с собой моих стражников в помощь. И ты, – он пригрозил пальцем, – будешь принимать активное участие. Найти ее в твоих интересах.

Обогнув территорию монастыря, Каролина направила лошадь к западу, еще дальше отдаляясь от «плавающей» Венеции. Она берегла силы кобылы, стараясь не гнать ее. Ноша из двух всадников и так обременяла бедное животное, а предстоящий путь требовал от него еще большей выносливости.

Их ориентиром стала лунная дорожка, мерцающая серебристыми линиями на речной глади, утопающей в серо-синих тонах дивной ночи. Деревья на побережье совсем обнажились к зиме и покрылись влагой спускающегося тумана. На улице было зябко. Царила безветренность, но надвигающиеся морозные ночи уже понемногу давали о себе знать. Каролина поежилась, устало оглядываясь кругом. От жутковатой местности, по коже проходил мороз, но воспоминания о сырости в стенах монастыря позволили девушке отчасти успокоиться: ее желание вырваться из затворнического плена куда превосходило нарастающий страх.

– Здесь водятся звери, синьора? – спросила тихо Палома, с вытаращенными глазами оглядываясь вокруг себя.

– Я знаю, что они есть в районе Местре, – ответила Каролина. – А здесь – не могу даже предположить. Остается уповать на Божью милость.

Она услышала тяжелый вздох кормилицы и остановила кобылу.

– Здесь нужно передохнуть. Мы достаточно отдалились от монастыря.

Она сняла с седла лошади плед и постелила его на каменистом берегу.

– Трава влажная, – произнесла с тоской Каролина. – Поэтому нам придется довольствоваться отдыхом на камнях.

– Чтобы не изранить ваше изнеженное тело, мы подстелем под вас все те платья, которые прихватили с собой.

– Ложиться все равно нет смысла! Однако до утра нужно переждать здесь…

Как бы то ни было, ночь таила в себе множество опасностей, поэтому Каролина то и дело поднималась из-за каждого шороха, оглядываясь вокруг. Попытки уснуть для обеих женщин оказались самой что ни на есть пыткой. Разумеется, тому способствовали стремительные события вечера и мысли о грядущих переменах. Да и страх о том, что в этом безлюдном месте может показаться какое-нибудь животное, также не покидал женщин.

– Куда мы направимся теперь, синьора? – тихо спросила Палома.

– Нам надобно добраться к ближайшему поселению или предместью, где мы сможем узнать самый короткий путь во Флоренцию, – Каролина едва шевелила губами от усталости. – Если я не ошибаюсь, то из этих земель можно добраться до Святейшей и верхом, но тогда нам понадобится еще одна лошадь. Вдвоем ехать не очень-то удобно, а путь предстоит долгий.

– Синьора, у нас денег достаточно?

– Этого я сейчас не могу сказать, Палома.

– А вдруг сенатор хватится вас? – с беспокойством спросила кормилица. – Наверняка его сразит бешенство. А в гневе он неуправляем!

Глубоким вздохом Каролина дала понять, что в ее сердце Адриано все еще властвует.

– Доберемся мы до Флоренции или нет, – произнесла она, – но я сделаю все для того, чтобы найти самое надежное убежище от Адриано Фоскарини. И если он кинется меня искать, то его поиски станут самыми длительными и мучительными, которые у него когда-либо были.

– Сестра Елизавета говорила, что нам нужно будет пробираться вдоль реки и леса. Как думаете, сколько займет эта дорога к ближайшему поселению?

– Мы не последуем тому пути, который советовала сестра, – монотонно ответила Каролина. – Держу пари, что Адриано будет пытать ее, дабы узнать, в какую сторону мы могли направиться. И от безвыходности положения ей придется признаться во всем. А я не желаю, чтобы сенатор нашел меня и снова заточил в монастырь.

– И куда тогда мы направимся?

– Слава Всевышнему, Терраферма открывает для нас много дорог, и нам надобно остановить выбор на правильном направлении. Сперва мы пройдем к лесу, чтобы там затерять следы, а затем направимся на юг. Хотелось бы найти мост через Бренту и на том берегу мы станем недосягаемыми. Будем двигаться ровно столько, насколько хватит сил.

Так и не сумев передохнуть должным образом, женщины с нетерпением дождались утра. Едва первые лучи осеннего солнца озарили горизонт, Каролина и Палома оседлали кобылу, чтобы продолжить свой путь. Всю дорогу они провели в безмолвии, стараясь прислушиваться к звуку свободы: пению птиц и шуму деревьев; с наслаждением вдохнуть благоухающие ароматы поздней осени.

– Как же хочется кушать! – капризно воскликнула Каролина. – Меня покидают силы от голода!

– Ох, потерпите, синьора, – вздохнула Палома. – Если бы мы о побеге знали заранее, я что-нибудь стащила бы с монастырской кухни.

– Я даже отведала бы их жуткую снедь, только бы угомонить изголодавшийся желудок.

Преодолев несколько миль вдоль Бренты, Каролина направила лошадь к лесу, чтобы скрыть в нем следы от копыт. Какое-то время они пробирались между деревьями, так ясно пахнущими сыростью и подгнившими листьями. Эти естественные осенние ароматы напомнили Каролине о родной Генуе, где в это время года она обычно с упоением наслаждалась предвкушением скорых холодов.

– Я не могу больше передвигаться верхом, – простонала Каролина и, остановив лошадь, спустилась наземь. – Сиди в седле, Палома, я пройдусь.

Она взяла кобылу под узду и отправилась дальше пешком, дабы отчасти размять уставшее в дороге тело.

– Ох, синьора, право, мне неловко, что госпожа идет, а я восседаю в седле, словно на троне.

– Палома, – устало и раздраженно протянула Каролина, – молю тебя не вступать со мной в спор! Едва ли ты сможешь идти в ногу со мной! Сиди, как велено!

Каролину выводили из себя мысли о еде, но, к сожалению, ни о чем другом думать она сейчас не могла. Ей чудилось, что в жизни она не испытывала более сильного чувства голода. А попадающиеся под ногами грибы лишь разыгрывали еще больший аппетит.

– Даже не думайте об этом! – строго велела Палома. – Первое: ни я, ни вы ничего не смыслим в этом. Второе: в это время осени большая часть из них превратилась в труху или наверняка покрылась червями.

На протяжении всего пути женщинам то и дело приходилось останавливаться: долгий путь и неудобство езды верхом требовали частого отдыха. Покинув лесополосу, Каролина направила кобылу в южном направлении. Выбрав этот путь, она прикинул а, что их дорога простирается в направлении к Адриатическому морю предположительно параллельно Венецианской лагуне. И ей всем сердцем хотелось отправиться как можно дальше от этих мест, дабы оказаться в недосягаемости от жестокого с упруга.

С отвращением прогнав из собственной головы Адриано, Каролина направила свои мысли в сторону Флоренции, в которой мечтала оказаться более всего. Однако он не покидал ее! Коварный сенатор, причинивший ей столько боли и страданий, на дежно занял алтарь ее сердца. С горечью Каролина призналась себе: Фоскарини так и не удалось осознать ошибки своих обвинений, и, стало быть, их брак после ее побега будет скоропостижно расторгнут, а ей придется начинать жить заново. Но сумеет ли она теперь верить в любовь?

Спустя некоторое время они вышли к долгожданному мосту. Это придало синьоре Фоскарини немного сил, и, оказавшись на противоположном берегу, она нетерпеливо пришпорила кобылу, направляя ее на юго-запад, где, по ее воспомина ниям, на карте Адриано, висящей в его кабинете, должны располагаться Верона или Виченцо. Разумеется, она понимала, что может глубоко ошибаться в своих предположениях, – не знакомая местность могла крайне запутать ее в выборе направления. Однако Каролина старалась в уме чертить карту их передвижений: от самой Венеции к монастырю, и от монастыря к юго-западной границе. Где-то по пути им надобно выровняться на юг, чтобы скорее достичь Флоренции, к которой приблизительно несколько дней пути. Но вдвоем на одной лошади и при движении только в светлое время суток их путешествие могло растянуться на срок более недели. Каролина уверяла себя, что денег на дорогу им хватит, только вот опасности, которые могли встретиться на пути, весьма настораживали ее.

Какое-то время отдохнув на земле, они с энтузиазмом, покрывающим их усталость, продолжили свой утомительный путь. Следующую половину дня измученные женщины брели в надежде увидеть среди пустующих полей хотя бы какое-нибудь одинокое поселение. Весь этот путь Палома провела в мольбах о том, чтобы Бог смилостивился над ними и привел в какое-нибудь предместье или крестьянскую деревню. Но чем дольше они плелись на уставшей лошади, отдаляясь от монастыря и Венеции, тем меньше у обеих оставалось надежды на то, что Господь все еще покровительствует им.

Одно утешало – дорога на юг оказалась более людной, нежели от монастыря к мосту. Но никто из нескольких встречных телег не желал останавливаться на знаки двух женщин, словно люди избегали общения друг с другом.

Лишь вечером Палому и Каролину, наконец, обрадовал живописный вид: маленькое селение с крестьянскими домами, расположенными на перевале возвышенных окрестностей. Деревушка утопала в вечерних сумерках, поспешно сгустившихся над нею сиреневым туманом. В середине виднелись мелькающие огоньки зажженных свечей.

Сердце синьоры Каролины ликовало: невероятная усталость, сковавшая ее тело, слегка отступила под озарением надежды на спокойную ночь. Однако момент радости стал мимолетным, и синьора попыталась удержаться из последних сил, чтобы не выпасть из седла, словно обмякший полупустой мешок. Коварный голод не позволял собраться с мыслями.

Палома сдерживала эмоции в себе: ее значительнее беспокоило состояние госпожи, чем собственное, и она также лелеяла веру, что у них вскоре появится возможность отдохнуть. Длительная и утомительная дорога довела обеих женщин до изнеможения.

– Чудесно, синьора! – ободряющим голосом произнесла Палома. – Сейчас мы постучимся к кому-нибудь в двери и попросимся переночевать хотя бы на досках в каком-нибудь амбаре. Лишь бы под крышей над головой и в безопасности.

– С чего им пускать нас? – с грустью спросила Каролина. – Далеко не каждый простолюдин примет путников к себе под крышу.

Палома понимала пессимизм Каролины: та слишком устала, чтобы создавать вид сильной особы. Причем усталость ее не сегодняшняя: бессилие стало следствием многих событий за последний месяц. Так или иначе, кормилица намеревалась выгрызать ночлег с крышей над головой, чтобы ее госпожа могла собраться с силами.

Приблизившись к селению, Каролина с надеждой смотрела на тусклые огоньки, горящие в весьма скромных жилищах. Этим беднякам вряд ли приглянется идея впустить к себе незнакомых женщин. Ведь ей прекрасно известно, каково живется крестьянам, и ей не нравилась идея клянчить у них ночлег. Но разве имеется иной выход?

Осознав отчаянность своей ситуации, она решилась: у нее хватит смелости попытать милосердия и у людей, которые сами в нем нуждаются. Ибо от ее действий в данный момент будет зависеть их дальнейший путь. Поэтому, приблизившись к первому попавшемуся дому, Каролина решила немедля действовать. Ее тело ломили пронизывающие от усталости боли, и в какой-то миг девушку изумило осознание, что ее гордость сокрушена испытаниями: синьора не отказалась бы сейчас даже от монастырского ложа.

– Палома, стой здесь. Я сама попытаю счастья…

– Но, синьора… позвольте мне… – неуклюже спрыгнув с лошади, Палома бросилась за госпожой.

Не ответив ни слова, Каролина направилась к дому. Она едва перебирала ногами в попытках добраться к двери, путаясь в запыленных и изорванных юбках. Поспешно передвигаясь по двору, она даже не желала осматриваться вокруг. Все, о чем Каролина думала сию минуту, – это о ложке супа и тепле, в котором она сможет обогреться и уснуть.

Приблизившись к двери, она внезапно вспомнила об обручальном перстне, который все это время не осмеливалась снять с пальца. Повертев его в руках, синьора с сожалением спрятала его в вельветовый кошелек, ставший добычей сестры Елизаветы, и постучалась в дверь.

– Кого это притащило в такой поздний вечер? – послышался возмущенный мужской бас, и дверь со скрипом распахнулась.

На пороге сперва показалась рука с лампадой, и тут же в лучи ее света попало лицо мужчины, обросшее бородой, и изумленно вглядывающееся в темноту. Он осветил женщин, будто пронизывающих его насквозь своим пытливым взглядом.

– Добрый вечер, – едва пролепетала Каролина, чувствуя, что держится на ногах из последних сил. – Осмелюсь попросить у вас… – ее голос вдруг куда-то поплыл, а сама Каролина только ощутила, как ее ноги подкосились, а перед глазами появилась дивная рябь…

Гнедой жеребец мчался во всю прыть, уже давно опередив своих спутников, и без того стремящихся не отставать.

А дриано о тчаянно стегал мускулистые бока бедного коня, не боясь загнать его. Он и не заметил, насколько сильно отстали от него три наемника, мчавших в облаке пыли, поднимавшейся под копытами гнедого. У сенатора не было времени оглядываться и ждать, пока те смогут сравняться с ним. Он видел уже появившиеся на горизонте желтые стены монастыря, где он оставил возлюбленную.

Адриано верил, что поиски надобно начинать с этого места, заранее допросив монахинь, – им может быть что-то известно. У своего седла он надежно закрепил портрет Каролины, прочно обернутый в плотную ткань.

Всплывающий перед его глазами взгляд супруги, исполненный изумлением и разочарованием, едва не заставлял сенатора отчаянно рвать волосы на собственной голове. Его сокрушала ярость на самого себя за то, что он посмел допустить подобную ситуацию. Но он твердо верил, что ему удастся обернуть события в свою сторону добиться прежнего расположения своей супруги. Только теперь он должен потрудиться, чтобы ее найти. Сенатор тешил себя собственными обещаниями и клятвами, что непременно сделает это! Он перевернет всю округу, только бы выйти на след своей очаровательной беглянки. Однако, как его рассудит Господь? Позволит ли еще хотя бы раз коснуться ее золотистых локонов… Приблизиться устами к изящной шее… Окунуться в бездонный небесно-голубой взгляд…

Тряхнув головой, он попытался вернуться из воспоминаний в чувства, дабы рассудить о ее местоположении. За это время она не успела бы добраться во Флоренцию, но он твердо знает, что это первое, что она пожелает осуществить. И даже если ему придется вновь заслуживать доверия этой суровой тетушки Матильды, – он вернет себе возлюбленную супругу во что бы то ни стало.

Громко и настойчиво постучав в поржавевшие ворота, Адриано услышал шорох по ту сторону. Пока монахини мешкали во дворике, наемники сенатора уже приблизились к нему.

– Да что же там происходит? – яростно крикнул Адриано, недовольный медлительностью «рабов Божьих». – Сию минуту открывайте ворота сенатору Венеции!

Похоже, последние слова сыграли свою роль, и монастырские ворота с завывающим скрипом медленно открылись. Жеребец Адриано недовольно фыркнул, но все же подчинился всаднику и медленно вошел на территорию монастырского дворика.

Сенатор огляделся вокруг и на мгновенье опешил. Здесь творилось нечто безобразное: раскиданный по территории двора навоз просто сводил ноздри от невыносимой вони; куры важно прогуливались прямо перед жеребцом сенатора; две монахини, одетые в грязные, изорванные рясы, уныло тягались с лопатами по двору, создавая занятый вид. Стены монастыря давно не знали реставрации и походили на древнеримские руины. Изум ленный Адриано вспомнил, что до того, как он появился здесь в ту роковую ночь, когда они расстались с Каролиной, и когда он в темноте даже не различил ничтожность и нищенство монастыря, он был здесь всего один раз шесть лет назад.

Как же он мог? Как он смел оставить в этой дыре ни в чем не повинную супругу?! Да он теперь не достоин даже ее простительного взгляда после этого!

Адриано осмотрелся кругом. Неужто любовь всей его жизни, женщина, сумевшая подарить ему свою душу, тяжело работала здесь под кнутом этих тигриц с напускным кротким взглядом на миловидном лице? Каково лицемерие! Уж он-то, сенатор В енеции, прекрасно знает о жестокости, нередко царящей в божественных местах. И самое устрашающее, что в свое время именно поэтому он посчитал это место достойной карой для Каролины.

– С чем пожаловали, сенатор? – спросила монахиня, открывшая путникам ворота, и покорно склонила голову, сомкнув на груди ладони.

– Я хочу видеть вашу настоятельницу! – приказным тоном ответил Адриано, сойдя на землю.

Сестры уже известили благочестивую матушку о прибытии сенатора и, когда она воочию увидела его, ее глаза взволнованно забегали по округе. Это прибытие объяснялось только побегом его супруги, и ослушание веления сенатора содержать и блюсти за ней могло стоить настоятельнице многого. Немедля она направилась к сенатору.

– Чем могу быть полезной, сенатор? – спросила матушка Мария.

После знака, поданного настоятельницей монахиням, вокруг них не осталось никого, кроме двух наемников сенатора.

– Хотелось бы узнать, благочестивая матушка, – едва сдерживая в себе порывы гнева, выдавил из себя Адриано, – по какой причине вы ослушались меня и не уследили за синьорой, которую я любезно попросил содержать в вашем монастыре?

– Ваша супруга, сенатор… – смело произнесла та и гордо вскинула голову. – Простите за дерзость, сенатор, но ваша супруга – взбалмошная, нахальная девица, которая нарушала наш монастырский устав как только могла! Она позволяла себе не повиноваться дисциплине, обрекая мир и спокойствие в Божьем доме на разрушение! Она нагло пререкалась со мной и сестрами, надевала нарядные платья, словно посещала в этих стенах светские рауты, и деловито расхаживала по монастырскому двору, словно прогуливалась по парку, провоцируя порицание сестер за собственное самовольство! Молитвы возносила Господу Богу своему только тогда, когда ей вздумается! Агитировала непослушание и призывала вернуться к мирской жизни, что является непоправимым грехом, и на что сестры перепуганно крестились и обходили ее стороной. Только ее, сенатор, это нисколько не смущало, а, напротив, словно подбадривало, и она продолжала делать свои дела…

Мария вдруг остановилась и удивленно посмотрела на лицо сенатора Фоскарини, расплывшееся в улыбке. Эта женщина – неподражаема! Ее сильную натуру даже не сломило его подлое предательство. А то, что Каролине удалось заставить относиться к себе с уважением там, где это, по сути, невозможно, вызывало в сенаторе еще большее восхищение.

– Простите, синьор, но, со всем уважением к вам, я не вижу здесь ничего забавного… – хотела было возразить его тихому смеху настоятельница, но осеклась, увидев, как ожесточилось и нахмурилось лицо Фоскарини.

– Позвольте напомнить, матушка, что я полюбопытствовал у вас тем, как вы допустили ее побег, – грозно промолвил он. – Будьте добры, объясните мне, как же так получилось, что синьора Фоскарини сбежала из монастыря едва ли не под вашим носом? И почему вы не препятствовали ее побегу?

Матушка Мария содрогнулась от голоса сенатора, сдерживавшего в себе порывы суровых восклицаний.

– Да простит меня Господь наш милосердный! – воскликнула она. – Простите и вы, сенатор. Но я уже спала в то время, когда она бежала. Я готова была броситься под копыта жеребца, только бы остановить ее. Но есть особа, которая могла быть свидетельницей побега вашей супруги. И она сейчас испытывает наказание за свой грех. Прошу, пройдемте со мной, сенатор.

Передав коня своим подданным, Адриано последовал за настоятельницей, прошедшей через весь монастырский двор и направившейся к полуразрушенному сараю, располагавшемуся в самом углу территории. Когда они вошли, перед сенатором предстала чрезвычайно неприятная картина: к деревянному столбу, посреди навоза и смерди, была привязана сестра с опухшим от слез лицом, лиловые отеки на котором скрывали следы от плети. Ее руки были изрезаны прутом, связывающим ее со столбом. Босые ноги несчастной утопали в луже грязи и испражнений домашнего скота. Очевидно, что монахиня изнемогала от жажды и голода. Адриано с ужасом в глазах посмотрел на матушку, смиренно опустившую свой взор, словно всем своим видом пытавшуюся показать, что иного пути в решении проблемы она не видела.

– Это сестра Елизавета, – произнесла с неким удовлетворением настоятельница, словно гордилась пытками, которым она подвергла инокиню. – К ней были приставлены ваша супруга и ее слуга. Она же и находилась с ними в дружбе. Она же и принимала вашего гонца в нашу обитель в ту роковую ночь.

Адриано подошел к сестре и с сочувствием посмотрел на нее.

– Что вы с ней сделали? – ошарашенно спросил он, оборачиваясь к настоятельнице.

– В наших стенах все виновные подвергаются наказанию, – ответила та. – Ее ждут розги…

– Этому не бывать! – процедил сквозь зубы сенатор. – А как же прощение, матушка Мария? Прощение и смирение, которым учит нас Библия?

– Прощение Господа можно получить лишь исправлением, – ответила та.

– Оставьте нас, – велел сенатор, и настоятельница удалилась.

Не раздумывая, Адриано освободил Елизавету и посмотрел ей в глаза.

– Ответьте, сестра, моя супруга действительно бежала с вашей помощью?

Едва глотая слезы от перенесенной боли и страха, она пролепетала:

– Простите меня, сенатор, но здесь она находилась в опасности.

– Ее кто-то посмел обидеть?

– Слава Богу, нет, сенатор. Ваша супруга – довольно сильная женщина, что помогло ей избежать пыток. Но могу заверить вас, что сама настоятельница пыталась причинить ей боль, подсыпав в ее постель битые стекла…

Адриано опешил.

– Вас покарали лишь за то, – с изумлением произнес он, – что вы не позволили истязать мою супруу?

– Да простит меня Бог, – заплакала несчастная, – что выношу на ваш суд действия матушки и сестер, но меня подвергают пыткам уж давно. А за то, что я помогла вашей супруге бежать отсюда…

Монахиня не договорила, а лишь залилась слезами. Несчастная сестра… Бедная Каролина… Мало того, что она столкнулась с предательством глупого мужа, ей пришлось еще и вынести без малого месяц невыносимой жизни в этом злосчастном месте.

– Куда она могла отправиться? – сдавленно спросил он.

– Я направила их на юго-запад по веронской дороге. Там появится возможность быстрее всего добраться к ближайшим поселениям. Однако прошло уже более суток. Они, должно быть, уже гораздо дальше. Простите и пощадите меня, сенатор.

Сестра склонила голову и тихо заплакала.

– Похоже на то, что мне вас не прощать, а благодарить надобно, – ответил он, словно завороженный, и помог Елизавете окончательно освободиться.

Он вышел из сарая и увидел стоящую рядом настоятельницу.

– Обработайте раны сестры и не издевайтесь более над бедной женщиной, – промолвил он, не глядя на матушку и, пройдя к своему жеребцу, оседлал его. – Я вернусь сюда с кардиналом, под попечительство которого попал ваш монастырь. И он будет решать, благочестивая матушка, как поступить с тем, что у вас здесь творится.

– Что вы хотите этим сказать, любезнейший?

Крик настоятельницы Адриано слышал уже за своими плечами, когда с облегчением на душе покинул врата монастырской обители.

Оказавшись на дороге, Адриано остановился, задумчиво глядя на заросшую тропу, ведущую к веронской дороге, обводящую монастырь в нескольких шагах от него и его спутников. Очевидно то, что Каролина, не знающая здешнюю местность, наверняка последовала советам монахини, и направилась по этой дороге на запад. И, вероятнее всего, ненависть к некогда любимому супругу торопила ее поскорее покинуть Венецианскую республику. Недовольно скривившись от этой мысли, Адриано дернул вожжи, желая поторопить нерешительность своего жеребца, и пустить его галопом в нужном направлении.

Наемники Антонио, Раниери и Маркос послушно следовали за сенатором, безмолвно и внимательно наблюдая за его действиями, не желая излишними расспросами отвлекать того от раздумий. Они проехали вдоль каменных монастырских стен, обросших диким виноградом, и направились прямиком к реке за Адриано, словно по предчувствиям ехавшего по следам возлюбленной.

Когда они выехали к водоему, Адриано оглянулся вокруг, изучая местность. Сейчас он решительно направлялся по дороге вдоль реки Бренты, рассекающей Терраферму. Преодолев несколько миль верхом, он ожидал разветвления пути, приблизительно в этой области расходящегося в несколько разных направлений. В этом самом месте Адриано планировал разделиться со своими наемниками, дабы ускорить поиски.

– Это еще что? – пробубнил сам себе Адриано.

На иссохшей и влажной траве белело нечто, похожее на предмет женского туалета. Приблизившись, сенатор распознал женский корсет, небрежно брошенный наземь. Адриано соскочил с лошади и наклонился над находкой. Он сжимал в руке ткань и молчал. Корсет, безусловно, принадлежал Каролине, продолжавшей носить его вопреки новой моде. Сенатор вскинул голову кверху, чувствуя, как прохладный ветер теребит его волосы.

– Мы едем правильным путем, – облегченно сказал он, не глядя на сопровождающих его солдат. – Нужно осмотреться, здесь должны быть следы лошади, на которой они бежали.

И впрямь, спустя несколько шагов, он обнаружил продавленную копытами землю. Следы кобылы вели ближе к лесополосе, располагавшейся неподалеку. Стало быть, Каролина сошла с назначенного пути, намереваясь затерять все еще свежие следы в тенистой растительности. Это Адриано абсолютно не изумляло: его возлюбленная – весьма изворотливая особа. Хотя, быть может, они посчитали лес более безопасным местом для путешествия. Так или иначе, теперь определить ее направление ему казалось и вовсе невозможным. Как раз в этой ситуации он считал необходимым разделиться со своими путниками.

– На этой развилке каждый поедет своей дорогой, – скомандовал он и развернул карту Террафермы. – Маркус и Раниери отправятся через лес на северо-запад: спустя несколько часов галопа вы сможете выехать к небольшому селению. Когда выйдете на развилку между несколькими коммунами, разделяющую заселенную местность, разделитесь на два направления. Антонио направится на юго-восток после того, как преодолеет мост в нескольких милях отсюда, что я вижу по большому счету бессмысленным, но все же. Я направлюсь на юго-запад: найти Каролину по дороге во Флоренцию вижу наиболее очевидным. Завтра в полдень встретимся здесь, на изгибе этой реки. Имейте в виду, что они могли остановиться у кого-то из крестьян, поэтому непременно осмотрите крестьянские жилища и опросите их. Каждый из вас получил портрет Каролины Фоскарини. Все они списаны с большого портрета и сохраняют ее черты, которые в силах будет узнать тот человек, который ее когда-либо встречал.

Заметив, что солнце куда-то подевалось, Адриано сощурился и вскинул голову к небу. Светло-серые тучи, подгоняемые сильным ветром, быстро сгущались над венецианцами.

– Нужно поторопиться, – сенатор поспешно оседлал своего жеребца. – Похоже, нам придется искать убежища где-то здесь. В случае, если настигнет ливень, переждете его в одном из крестьянских поселений. Тогда встретимся здесь после дождя.

С этими словами он дернул вожжи, и его жеребец резко рванулся вперед. Наемники немедля последовали примеру сенатора и разъехались в своих направлениях.

Первое, что увидела Каролина, когда открыла глаза, – огромное бумажное полотно, очевидно, расписанное детской рукой. То ли это были краски, то ли иной материал искусства, она не понимала, но пять нарисованных человечков, дружно стоящих рядом, вызывали теплоту в сердце, зарождая душевное впечатление о маленьком художнике.

Изнывая от слабости, Каролина осмотрела небольшую и довольно скромную комнатушку. В ней параллельно друг другу стояли три кровати с искусно вырезанными деревянными ангелочками у изголовья каждой. Между кроватями стоял один небольшой столик с Псалтырем на нем, Распятием и еще какой-то неведомой книгой в толстом переплете. Окрашенные в светло-голубые тона стены комнатки весьма кстати украшали цветные рисунки. Теплая атмосфера незатейливого интерьера казалась настолько гостеприимной, что Каролина закуталась под одеяло, не желая покидать уютное гнездышко.

Ей не сразу вспомнилось, что произошло. Провал в памяти ощущался с того самого момента, как она увидела бородатое лицо, освещенное пламенем свечи. Вероятно, именно это лицо великодушно приняло их под свою крышу.

И все же она попыталась встать, но почувствовав полное бессилие, невзирая на долгий и крепкий сон, тут же опустила голову на маленькую подушку. Солнечный свет из окна по левую сторону от нее явно извещал о полудне, и Каролине стало неловко, что она до сих пор валяется в постели.

Она сделала еще одно усилие и поднялась с кровати. Ее желудок нагло бурлил, все еще требуя себя наполнить. Держась руками за стены и слабо передвигаясь, Каролина оказалась в проходной комнате, ставшей развилкой для двух комнат, и, очевидно, кухни, из которой доносился глухой стук.

Разумеется, еще накануне вечером ей стало ясно, что живут в этом доме крестьяне, поэтому в доме царила скромность и простота, а сама кухня синьоре показалась, по крайне мере, на четверть меньше, чем та, которая была в палаццо Адриано Фоскарини. Палома сидела тут же и с унынием смотрела в окно, подперев рукой подбородок.

– Погони за окном не видно? – с улыбкой спросила Каролина.

Та спохватилась и бросилась к хозяйке.

– У-ух, синьора! Прошу простить никчемную старуху, что оставила вас. Но вы так скверно спали, что я решила не терзать вас своим присутствием. С ваших уст то и дело слетал неразборчивый лепет.

– Разве? Мне казалось, я куда-то провалилась лишь на мгновение, – ответила синьора. – Поясни мне лучше, Палома: что вчера произошло?

– Как, моя госпожа? Неужто вы проспали свою память? – изумилась кормилица. – Вы же грохнулись в обморок прямо перед этим… Энрике.

– Да ты что, Палома? – воскликнула изумленно она. – Боже мой, какой позор!

– Да ничего страшного, синьора, – беззаботно махнула рукой та. – За лошадь он был согласен поселить нас на пару дней у себя.

– За лошадь?! – с возмущением воскликнула Каролина, не веря своим ушам, что кормилица могла это сделать. – Ты с ума сошла, Палома? А чем же мы дальше будем добираться?

Палома испуганно шагнула назад и округлила глаза.

– У меня не было денег, а в ваших вещах я не стала рыться в поисках кошелька. Вы сами можете изменить оплату, договорившись с ним.

Палома, едва сдерживая слезы, отвернула искаженное от обиды лицо к окну. Каролина сама себе возмутилась за обидчивое поведение кормилицы.

– Палома, не реви! – сердито сказала она. – Лучше дай хотя бы кусок хлеба. Я невероятно голодна!

– Вам оставили завтрак, – ответила Палома. – Анджела, супруга хозяина дома, кормит скотину во дворе. Как видите, семья живет довольно скромно.

– Ты со всеми успела познакомиться? – Каролина присела за стол в нетерпеливом предвкушении вкусно поесть.

– Их пятеро в семье, – рассказывала Палома о семье, у которой они остановились. – Хозяина зовут Энрике, хозяйку – Анджела. Трое прекрасных деток: две девочки и озорной мальчишка. Самая старшая – Констанция, весьма скромная и красивая, ей одиннадцать лет. Младше ее десятилетняя Мари, капризная девчонка, но довольно забавная.

И тут Палома неожиданно остановилась, увлеченно рассматривая, как та жует.

– Боже милостивый, синьора, вы совсем изголодались в этом монастыре… – ужаснулась она.

– А мальчик? – продолжала допрос Каролина, без особого желания отвлекаясь от принятия вкусной пищи.

– Мальчику шесть лет, невероятно красивый ребенок, – продолжала рассказывать Палома. – Хорошо рисует. Родители называют его Андреа.

– А куда же они все подевались?

– Занимаются домашним хозяйством. Энрике с детьми отправились в поле готовить земли к холодам, а Анджела, как я уже сказала…

– Я поняла тебя, – перебила Каролина.

Ей вспомнились крестьяне, с которыми она имела возможность общаться в Генуе. Да и в гостях у Маттео Каролина бывала пару раз. Нужно отметить, что жили они куда похуже, чем эта венецианская семья. Мебель в доме хоть и выглядела простоватой, но в комнатах было все необходимое для вполне нормальной жизни. Потолки, разумеется, казались низкими в сравнении с палаццо, где приходилось не так давно пребывать Каролине, но на окнах, к примеру, даже висели портьеры, что крестьянином принималось за роскошь. Да и вообще, качественная отделка стен, интересная резная мебель и прочие предметы интерьера выглядели весьма сносно как для жилища простолюдинов.

– Поразительно, что они оставили чужаков одних в своем доме, – словно сама себе проговорила Каролина.

– Доброта этих людей позволяет им доверять и чужакам, – ответила на то Палома.

– Что ты им говорила о нас?

Палома испуганно смотрела на хозяйку, боясь очередной вспышки недовольства с ее стороны.

– Несвязно сказала, что мы вынуждены были покинуть Венецию и направиться во Флоренцию верхом, чтобы попасть к нашим родственникам. Вас я назвала Каролиной Гумаччо. Фамилия вашей тетушки в республике мало известна. Себя – Паломой Долоньела.

– Бред сумасшедшего, – нахмурилась Каролина.

– Ох, синьора, хорошие идеи – плоды труда вашей умной головы! – воскликнула с обидой Палома. – Я же, в силу своей не самой лучшей сообразительности, сказала то, что первое пришло на ум.

Каролина снисходительно вздохнула.

– Радует то, что ты догадалась хотя бы изменить фамилии. Спустя несколько дней Адриано, вероятнее всего, будет трубить мое имя на всю округу. Хотя… мой побег может принести ему облегчение, а не новые заботы.

– Полагаете, что сенатор по-прежнему злится на вас?

– Злится? – Каролина усмехнулась. – Палома, ты и впрямь умом не блещешь! Если он по-прежнему уверен в том, что я пыталась его убить, он всем сердцем меня презирает…

Она продолжила жадно глотать снедь, не глядя на кормилицу.

– Хоть не догадалась сказать, что ты моя слуга? – внезапный вопрос синьоры заставил Палому содрогнуться.

– Нет, что вы, синьора?

– Вот это хорошо, моя дорогая, – Каролина отставила от себя пустую тарелку. – А наша с тобой история приблизительно такова: нам пришлось покинуть Венецию в связи с тем, что имение моей семьи разорено из-за непомерных государственных налогов. Эти люди прекрасно понимают такого рода неприятности. Сейчас мы решили покинуть страну и направляемся во Флоренцию к моей тете, что, к слову, и есть сущая правда. В любом случае, моя дорогая, мы немедля покинем это место, отблагодарив этих прекрасных людей, и двинемся на юг в поисках дороги на Святейшую.

В этот самый момент с улицы послышался радостный гомон, и Каролина выглянула в окно, пока Палома убирала со стола. Посреди довольно просторного двора появилась семья Гаета: впереди шел полноватый мужчина лет тридцати пяти со смуглым лицом, покрытым бородой. Каролина узнала в нем того человека, который открыл им двери накануне. Две девчонки, казалось, дразнили светлого мальчишку, который срывал горло, доказывая им что-то свое. Синьора отметила про себя невероятную красоту ребенка – в сравнении с невзрачными сестрами его детские черты предвещали в будущем внешность красивого юноши. В его взгляде уже теперь можно было заметить эдакую взрослую серьезность, очевидно, с помощью которой он и пытался доказать сестрам, что правда на его стороне.

Энрике ухмылялся, временами поглядывая на окна дома, видимо, обеспокоенный непрошенными гостями. Внезапно подошедшая Анджела с улыбкой взъерошила кудрявые волосы своего сынишки и что-то с напускной строгостью сказала девочкам, тут же бросившимся бежать в сторону дома.

Каролина нервно потерла руки, в душе готовясь к встрече с этой семьей и благодаря их всем сердцем за великодушие и гостеприимство. Она достала из кошелька несколько дукатов, чтобы отплатить хозяину дома за предоставленный кров и еду.

Первое, что увидела Каролина, когда скрипучая дверь отворилась, – это смеющаяся рожица Андре, увидевшего растерянную синьору и смущенно скривившегося, когда она приветливо ему улыбнулась.

– Добрый день, – послушался его радостный голосок, и мальчик вошел в кухню, с любопытством и весьма нетактично рассматривая гостью с головы до пят.

– Здравствуй, – ответила с улыбкой Каролина.

Затем в дверях появилось заинтересованные лица Мари и Констанции, которые с улыбками на алых губах пронзали и без того любящее детей сердце Каролины. Синьора с интересом отметила, что они невероятно походили друг на друга. Только девочки имели больше сходства с матерью, чем с отцом.

Появившийся на пороге Энрике осторожно тронул дочерей за плечики и монотонно произнес:

– Сдается, вашу комнату освободили. Поиграйте в ней, пока матушка не приготовит обед.

Девочки сразу же повиновались отцу, только Андре продолжал завороженно смотреть на Каролину, смущая ее заинтересованными детским глазками, которые походили на две ярко-синие пуговки.

– А как тебя зовут? – спросил с нетерпением малыш, радуясь, что наконец-то может задать этот вопрос, мучивший его все утро.

– Каролина, – ответила с улыбкой она и шутливо присела перед ним в реверансе. – А мне твое имя уже известно… Андреа, верно?

Мальчик оказался все же обученный манерам и учтиво поклонился, что Каролине показалось невероятно забавным, но в лице она постаралась сохранить серьезность.

– До сих пор не понимаю, – ухмыльнулся Андреа, оглядывая Каролину с головы до пят, – как ты уместилась в моей маленькой кроватке?

В ответ на это синьору сразил удивленный смех, разливавшийся из ее уст эхом по всему дому.

– Андре, поди к сестрам, – с улыбкой промолвил Энрике.

Тот, словно боясь оторвать взгляд от Каролины, направился спиной к выходу, но отец его поторопил, взяв за руку и проводив к узкому коридорчику, который упирался в детскую.

– Как ваше самочувствие? – занимательно спросила Анджела, по внешности которой можно было дать около тридцати лет.

В какой-то момент Каролине даже стало жалко эту женщину, ибо ее вид создавал ощущение пожизненной изможденности. Анджела была поразительно худа, как будто истощена голодом и непрерывным трудом. И без того продолговатое лицо еще больше казалось непривлекательным из-за впавших щек, порозовевших сейчас от усталости. Губы тоненькие, бесцветные, скромно сомкнутые, немного скрашивали овал лица. Копна тусклых волос была заколота маленькой шпилькой и беспорядочно растрепалась по плечам. Но всему этому, как казалось Каролине, непривлекательному виду придавал жизни счастливый блеск, таившийся в уставших глазах.

– Благодарю, – томно ответила Каролина, встрепенувшись от своей невоспитанности. – Теперь мне лучше, и в этом заслуга великодушия вашей семьи.

– Это нас радует, – с радостью произнес подошедший Энрике. – Вчера вы выглядели невероятно изнуренной. Ваш обморок обеспокоил нас.

Каролина только представить себе могла, насколько «прекрасно» она вчера выглядела.

– Вы уже обедали? – спросила Анджела, стремительно подходящая к печи, чтобы приступить к стряпанию.

– Да, благодарю вас, – произнесла с неловкостью Каролина. – Ваши блюда изумительно вкусны!

Анджела улыбнулась и посмотрела на гостью с добродушием, излучавшим какой-то дивный свет из ее глаз. И некрасивые черты показались Каролине поистине ангельскими, когда этот свет коснулся каждой морщинки удивительно доброго лица.

– Я прошу вас простить наше вчерашнее вторжение в вашу и без того немаленькую семью…

– Не извиняйтесь, передо мной, Каролина, – неожиданно перебила синьору Фоскарини добрая крестьянка. – Наши двери всегда открыты нуждающимся в помощи.

Каролина улыбнулась, радостно изумляясь тому, что в мире все еще существуют такие отзывчивые люди.

– Энрике, надеюсь, эта скромная благодарность за ваше гостеприимство станет вам нужной, – она протянула ему монеты.

Тот с изумлением посмотрел на дукаты.

– О, Каролина, вы слишком щедры за такую скромную помощь, – произнес было он, но та перебила его.

– Энрике, ваше благородство стоит гораздо дороже, – с улыбкой ответила она.

– Позвольте полюбопытствовать: что у вас с Паломой случилось? – поинтересовался Энрике. – Она вчера поведала нам о вас как-то несвязно.

– О, я с вами поделюсь этой не самой лучшей историей, – произнесла с улыбкой Каролина, но внезапные неприятные ощущения в желудке исказили ее лицо перепуганной гримасой.

– Что с вами, Каролина? – спросил с беспокойством Энрике, обративший внимание на то, что она заметно побледнела.

– Стало быть… – несвязно пролепетала она, – последствия обморока.

Но подошедшая к горлу тошнота и разноцветные точки, волнами расходившиеся перед глазами, заставили Каролину слегка качнуться. Палома бросилась к хозяйке, махая перед ней передником. Анджела и Энрике испуганно переглянулись.

– Каролина… Вам дурно? – голос Энрике заставил ее частично вернуться к реальности.

В ответ на это она только бросилась к дверям, выскакивая на улицу. Каролина пробежала несколько шагов от дома, разгоняя домашнюю утварь своим поспешным топотом. Едва успев добежать до ближайшего дерева, она нагнулась, чувствуя, что желудок не может больше сдерживать в себе свое содержимое. Боже милостивый, хоть бы сию минуту не свалиться в изнеможении! Каролина вырвала все, чем с таким удовольствием сумела не так давно наполнить свой желудок. «Несварение», – промелькнуло в мыслях у нее.

– Вам лучше? – неожиданно послышался голос кормилицы из-за спины.

Каролина вздрогнула от внезапности и обернулась.

– Ох, Палома, по-моему, я объелась, – предположила вяло она, чувствуя, как пустой желудок сейчас заурчит от вновь появившегося голода.

Каролина протерла лицо протянутым кормилицей платком и посмотрела на нее. Та нахмурилась, уперев руки в боки, и пронзала синьору каким-то подозревающим взглядом.

– Что случилось, Палома?

– Не знаю, синьора, – ответила неопределенно та, отмахиваясь рукой, словно пыталась отогнать от себя что-то невидимое. – Полагаю, что вам нужно показаться лекарю.

– К чему эти сложности, Палома? Вчера я была измучена дорогой и голодом, а сегодня с этого самого голода налопалась до самой гортани. К тому же мой желудок отвык от употребления нормальной пищи.

Каролина вопросительно сдвинула брови и заглянула в глаза кормилицы, обеспокоенно забегавшие по сторонам.

– Что, Палома? – спросила синьора Фоскарини, удивившись необъяснимому беспокойству.

– Ничего страшного. Тешусь надеждой, что беспокоиться не стоит, – как-то растерянно ответила та и прошла мимо Каролины, направляясь к дому. – Только вот… – она остановилась и обернулась к хозяйке, – боюсь, что нам придется остаться здесь на пару дней: вы еще слишком слабы, чтобы отправляться в дальнейший путь.

– Палома, о чем ты говоришь? – возмутилась Каролина, хватаясь за ствол вишни от внезапного головокружения. Но даже недомогание не повлияло на ее возмущения. – В этом доме и так тесно! Нам нужно отправляться в путь.

– А вы хотите, чтобы я тащила вас на себе, если вдруг в пути вы опять грохнетесь в обморок? – рассерженно произнесла Палома. – Ничего! У нас еще имеется золото, которым мы и заплатим за эти три дня, проведенных в их доме. Деньги этим великодушным людям не помешают!

Правая бровь Каролины капризно изогнулась, но на сей раз она признавала правоту кормилицы. Здоровье в последнее время слишком подводит ее и, чего доброго, что-нибудь случится в дороге.

– Палома, вернись… мне все еще дурно, – призналась Каролина, медленно опускаясь на корточки.

Адриано стряхнул с лица капли холодного дождя, стекающего непрерывными струйками по линиям его лица. И как только его угораздило в этой спешке забыть надеть плащ, который сейчас оказался бы ему как нельзя кстати? Дождь, время от времени припускавший едва ли не до ливня, настиг его уже на обратном пути, и возвращаться в селение, дабы переждать непогоду у кого-то, он упрямо не желал.

В промокшей одежде, заляпанной кусками грязи, сенатор сидел на берегу реки, на том самом месте, где не так давно нашел корсет Каролины. Его бесцельный взгляд блуждал по поверхности темно-синей речной воды, по которой хлестал большими каплями безудержный дождь. Он не нашел Каролину. Ее след здесь и потерялся, среди этих холмов и крестьянских деревень. В том селении, где он побывал, госпожу с ее чертами не видели. И предчувствие Адриано настраивалось на самое худшее – он не найдет ее. И прежде чем она явится к своей тетке, он, вероятнее всего, не успеет ее настигнуть! Хотя он тешился надеждой, что Матильда позволит ему объясниться и раскаяться. Но если боль, бередившая Каролину все это время, сумела поселить в ее сердце презрение к нему? Тогда вряд ли он сможет вернуть ее расположение. Сердце съежилось от ноющей боли, и с визгом завыло, словно умирая.

Взгляд Адриано устремился в темно-серое небо, откуда падали капли дождя и рассыпались по земле… словно его надежды на счастье… Он терзался презрением к куртизанке, нагло пытающейся разлучить его с любовью всей его жизни. Он ненавидел себя за то, что позволил себе хотя бы на мгновенье разувериться в любимой… Он винил весь мир в том, что никто в тот злополучный момент не стал преградой на его пути, дабы остановить его… И безуспешные поиски Каролины подливали масла в огонь разбушевавшихся в нем чувств негодования.

По собственной глупости он лишился самой прекрасной женщины на свете, сумевшей некогда сделать его безоблачно счастливым. А он так безжалостно предал ее, словно напрочь лишенный всякой способности здраво рассуждать. Его вероломство непростительно! В чем, наверняка, убеждена и сама Каролина, – этот земной ангел, так искусно умеющий любить и так горячо ненавидеть…

Адриано схватился за голову, окунаясь в воспоминания… в те самые прекрасные мгновенья, когда в такую же ненастную погоду расцвели их чувства, во время их прогулки в Местре… И ему отлично запомнилось то роковое мгновенье, когда она неловко поскользнулась и упала в его объятия. Зачем же тогда Господь соединил их, если им суждено было расстаться?

Недаром мудрая Лаура так часто говорит, что Господь наносит лишь штрихи на лист, прикрепленный к мольберту нашей жизни. А мы раскрашиваем его цветами… собственной рукой. А, стало быть, ответственность за свою жизнь мы несем лично. И сейчас для Адриано Фоскарини пришло время расплаты…

Разумеется, он не бросит поиски… Разумеется, он будет искать ее до изнеможения… Разумеется, он соберет в своем сердце осколки надежды на лучший исход этих невероятно печальных событий… Но возможно ли еще исправить те устрашающие черно-серые пятна, нанесенные его собственной рукой на художественное творение, исписанное радужными цветами прекрасной ангельской ручкой?

Заметив, что дождь начал стихать, Адриано поднялся и взял своего жеребца за узду. Ему бессмысленно оставаться здесь, Маркос и Антонио наверняка остались пережидать дождь где-то в деревне. У них есть поручение обойти всю западную часть республики. А ему нужно немедля возвращаться в лагуну, где назавтра у него осталась уйма вопросов, разрешение которых, возможно, поможет и в поисках Каролины.

Анджела хлопотала у печи, когда Каролина вошла к ней в кухню. Энрике сидел за столом и внимательно наблюдал, как Андре что-то старательно выводит на бумаге. Невзирая на то, что мальчик не желал заниматься плотничеством по примеру своего отца, Энрике хвалил сына за его достижения в творчестве. А для большей поощрительности маленького маэстро отец развешивал его рисунки у себя в мастерской, где занимался изготовлением с толярных изделий, которые потом отвозил в город на рынок и продавал. Вырученные деньги помогали семье выкарабкаться из нищеты.

Каролина несмело шагнула к ним ближе, и Анджела обернулась на шорох платья гостьи. Дама выглядела не просто измученной: ее лицо заметно побелело, а темно-синие круги под глазами свидетельствовали не об обычном недомогании, а о болезни.

– Проходите, Каролина, – хозяйка вновь одарила ее улыбкой, полной доброты и понимания. – Вам стало лучше?

– О, Анджела, тошнота отпустила меня, но вот слабость сковала мое тело, – словно уставшим голосом промолвила Каролина. – Не понимаю, что происходит: мне не свойственна б олезненность. Однако последние события в моей жизни вполне могли ослабить меня.

– Палома рассказывала о том, что вам пришлось покинуть родные стены, – с горечью произнесла Анджела, подавая Каролине стакан молока с медом. – Выпейте. В соседнем поселении есть хороший лекарь Диего Пенна. Энрике сможет привезти его завтра, если вам не станет лучше.

С этими словами Анджела посмотрела на мужа, ответившего ей неодобрительной улыбкой. Заметив этот жест, Каролина с неловкостью улыбнулась и отвела взгляд на рисунок, который выводил Андре.

– Это твое новое творение? – спросила с любопытством она, нежно улыбаясь мальчику.

Он словно ожидал от нее этого вопроса, поэтому живо развернул к ней свою «картину» и радостно выпалил:

– Да, посмотрите, синьора.

Каролина поняла, что деликатность мальчика вызвана строгими наставлениями отца – еще утром он обращался к ней на «ты». Проскользнувшая на устах девушки улыбка слегка подбодрила Андре, надеявшегося, что гостье понравится его рисунок. Несомненно, ей понравилось, но мелькнувшая в голове мысль о том, что этот мальчик сможет стать самым настоящим бунтарем, разволновала ее, и Каролина задумчиво взяла еще мокрый от красок лист бумаги, чтобы внимательней рассмотреть незаконченное творение маленького маэстро. Ожидавший одобрительной реакции Каролины, Андреа заметно нахмурился, когда заметил волнение в ее глазах.

– Что вам не нравится, синьора? – спросил мальчик, ожидая, что она раскритикует его рисунок, как делают это его сестры.

– Судя по всему, рисунок имеет весьма глубокий смысл, – ответила тихо Каролина. – Расскажи мне, пожалуйста, о чем он.

– Вот это мы, – мальчик показал пальцем на нескольких человечков, мокнущих под дождем.

– Но отчего же вы не в домике? – удивилась Каролина, с тревогой понимая, что ребенок рисует насущные проблемы.

– Нас выгнало вот это чудовище, – ответил Андреа, показывая на какое-то жуткое черное существо, обнявшее дом бедняков. – Потому что мы не заплатили деньги за землю…

– Андреа, – грозно скомандовал Энрике, – отправляйся в комнату и готовься ко сну. Уже поздно.

В ответ на это Анджела лишь промолчала, а Каролина прекрасно поняла, что отец семейства просто боится за провокационные слова мальчика, которые могут накликать беду.

– Он ведь ребенок, – тихо промолвила Каролина. – Ребенок, вынужденный чрезвычайно рано повзрослеть, чтобы принять порядки этого мира.

– Его детский ум слишком много понимает, – с недовольством ответил Энрике, не желающий углубляться в эту тему. – Это может иметь нехорошие последствия. Вы ведь сами знаете, Каролина. Вашу семью, видимо, тоже не просто так настигли потери.

Каролина ясно ощущала, что Энрике Гаета недоволен присутствием нежданных гостей в своем доме. И она прекрасно его понимала: он старается предотвратить любые опасности, которые могут возникнуть в семье. И сама Каролина испытала бы невероятную радость, если бы самочувствие позволило им с Паломой продолжить их путь.

– Да, – ответила с грустью она, – я потеряла мужа, поэтому и осталась без крова над головой. Меня хотели заточить в монастырь, но я не позволила этого, предпочитая отправиться к тетушке во Флоренцию, которая является дворянкой и сможет помочь мне.

– Бог мой, женщина ничего не стоит в этой республике без мужчины, – с горечью промолвила Анджела. – Как жаль, что вам, Каролина, пришлось столкнуться с подобной несправедливостью.

С этими словами хозяйка обняла свою гостью так сердечно, как будто они всю жизнь были подругами.

– Каролина, мы попробуем вам помочь, чем сможем, – произнес Энрике. – Если вам нужен будет лекарь, скажите мне.

Вернувшийся с дороги, оконченной весьма неудачными поисками супруги, Адриано не мог справиться с унынием, овладевшим его сущностью: сердце разрывалось от невыносимой боли, а разум изводили отчаянные мысли. Застой в его делах никак его не беспокоил, словно в один миг он потерял интерес ко всему, чем прежде занимался. Он так часто прокручивал в мыслях общение с Каролиной, вспоминая развитие их отношений от самой свадьбы Брандини. Сам Господь уготовил им быть вместе, но сам Адриано так беспощадно все разрушил.

Слова Каролины, с таким гневом и разочарованием сказанные ему на прощанье, не выходили из его головы: «Желала бы видеть тот момент, когда до вас дойдет истинное положение дел, и вы будете рвать волосы от обиды на своей безумной голове. И в тот прекрасный момент я буду надеяться увидеть вас у своих ног, скрутившегося от осознания собственной вины. И знаете что? Я прощу вас, хоть вы и не достойны этого!»

И он готов был упасть ей в ноги, только бы она простила и вернулась. Господи, а ведь после этих слов он просто обязан был прислушаться к ней! А если не к ней, то хотя бы к своему сердцу. И что же теперь? Когда эти подлые ведьмы Урсула и Марго добились своего, Каролина возненавидит его и сделает все, чтобы убежать прочь из Венеции и оказаться как можно дальше от его палаццо.

Каролина лежала в детской и задумчиво смотрела, как за окном поднявшийся ветер трепал голые деревья. Ей подумалось о том, что время летит с неимоверной скоростью. И подобно скоростному вихрю, оно стремительно погружает ее, Каролину, в дивные и неподвластные ей перемены.

Как-то бесцельно она бросила взгляд на молодого лекаря Диего, которого Энрике все же пришлось привезти, поскольку этим утром Каролину снова стошнило. Он задавал какие-то вопросы, прощупывал ее живот, но ничего не говорил, а только таинственно улыбался. Каролина с удивлением смотрела в оживленные глаза весьма привлекательного Диего. По его настроению она только и смогла сделать вывод, что беспокойства, собранные вокруг ее самочувствия, оказались беспочвенными.

Зеленоглазый взгляд Диего Пенна засветился загадочной улыбкой.

– Со мной все в порядке? – спросила Каролина с ноткой уверенности в голосе. – Я ведь не больна?

– Как сказать… – лекарь задумчиво улыбнулся. – Если ожидание дитя можно назвать болезнью…

Улыбка медленно сползла с лица Каролины.

– О чем вы, лекарь Пенна? – с недоумением спросила она, не желая вслушиваться в смысл его слов.

– О том, что вы беременны, синьора, – ответил тот. – И удивительно, что вы не знали об этом раньше.

Словно молния сразила ее, и Каролина бессильно опустила голову на подушку. Боже милостивый, у нее будет ребенок от Адриано! И что теперь? Радоваться этому? Несомненно! Но, а если они больше не будут вместе, что тогда?

– Когда в последний раз у вас были регулы? – вопрос лекаря отчасти привел ее в чувства.

Каролина задумалась. Бог мой, а когда же на самом деле это было? Ее растерянный взгляд рассмешил Диего, и он смущенно опустил голову.

– Месяца два назад, – задумчиво ответила она. – Если я не ошибаюсь…

Лекарь Пенна лишь тихо рассмеялся.

– Но вы не уверены?

Каролине стало неловко, что таких личных особенностей она не помнит наверняка.

– А когда мне было об этом думать? – с возмущением процедила сквозь зубы она, но тут же смолкла: к чему этому мужчине знать о ее проблемах.

И поистине, ее разум постоянно занимали какие-то мысли, мешавшие раздумьям о себе. Ох, этот Адриано Фоскарини, он просто затмил собой все ее сознание!

– Стало быть, и сроку вашей беременности ориентировочно пошел третий месяц.

– Поразительно, что такому прекрасному событию, как рождение ребенка, предшествуют такие муки, – едва сдерживая слезы, растерянно выдавила из себя Каролина.

Диего лишь промолчал о том, что еще ждет ее впереди: эти муки – ничто в сравнении с родами.

– Какой дискомфорт, помимо тошноты, рвоты и обморока вы испытывали?

– Боли в животе… внизу, – вспомнила Каролина. – Как раз вчера утром.

Диего недовольно поморщился и снова осмотрел ее.

– Синьора, вам нужно беречь себя. Боли внизу живота могут стать тревожным знаком для вас. Старайтесь меньше двигаться и работать.

– Лекарь Пенна, а когда мне можно будет отправляться в путь?

– В путь? – он изумленно посмотрел на нее. – И далеко вы собрались, синьора?

– Во Флоренцию, – ответила она. – Мне срочно надобно во Флоренцию!

– Я строго запрещаю вам путешествовать! И тем более верхом. Это крайне опасно для вас и вашего ребенка.

Это был удар молнии среди неба, на котором и так уже давно сгустились тучи.

– Вы не смеете мне запрещать! – с негодованием было выпалила Каролина, но, увидев возмущенный взгляд лекаря, тут же обуздала сразившее негодование. – Как же так? И как мне теперь поступить?

– Это вам виднее, синьора, – ответил Диего. – Но вы слишком слабы, чтобы терзать свое тело путешествиями.

– А в повозке? Передвижение в повозке допустимо?

Тот лишь с сожалением покачал головой.

– Ваша слабость и боли говорят о том, что организм ослаблен. Любые резкие движения могут стать причиной весьма неприятных событий. Вам нужно беречь себя и дитя внутри вас. Ему нелегко приходится сейчас.

– А когда же мне можно будет сесть верхом? – оторопевшая синьора продолжала терзать лекаря странными расспросами.

– Вполне вероятно, что через несколько месяцев вы сможете почувствовать себя лучше. Но, позвольте заметить, что это невозможно прогнозировать наверняка. Угроза часто бывает на ранних стадиях беременности. Но я не могу вам дать никаких гарантий, что к середине, а уж тем более, к концу срока, вы сможете спокойно отправиться в путь. Отложите свои поездки до рождения ребенка. Затем наберетесь сил и…

Каролина глотнула воздух, напряженно пытаясь в одно мгновение продумать свои дальнейшие действия. Но ей ровным счетом ничего дельного не приходило на ум.

– Вы замужем? – спросил Диего, складывая свои медицинские принадлежности в маленький лекарский чемоданчик.

– Была, – как-то затуманенно ответила Каролина, даже не поворачивая голову в сторону лекаря.

– Что ж, если ваш супруг погиб, то это печально, – промолвил Диего, и на прощанье с ободрением улыбнулся ей. – Берегите себя, ведь дитя – это такое счастье в жизни!

После этих слов ей хотелось только разрыдаться и воскликнуть ему вслед: «Счастье? Когда разбитая и подавленная остаешься в одиночестве, не имея представления о том, куда лучше податься и где искать пристанище! Когда супруг, убивая своими обвинениями, совсем отвернулся и заставляет даже тебя поверить в то, что ты не совершала? Когда истощены и средства для дальнейшего существования, и жизненные силы. Когда…»

– Господи, – прошептала обреченно она и уткнулась в подушку, чтобы не показывать набежавшие слезы. Эти «когда, когда, когда» можно продолжать без умолку, и сойти с ума от сумбура мыслей, смешавшихся в голове.

Палома явилась вслед за лекарем, пронзая взглядом уставившуюся в одну точку Каролину, словно заколдованную. Та даже не взглянула на вошедшую кормилицу.

– Ну что же? Что же поведал вам лекарь? – спросила тревожно Палома и присела на табурет рядом с кроваткой. – Отчего вы так бледны, синьора?

Услышав взволнованный голос кормилицы, синьора Фоскарини медленно повернула голову в ее сторону, окаменевшим взглядом глядя в карие глаза кормилицы.

– Что? – спросила еще раз Палома, аккуратно укладывая локоны хозяйки на плечи.

– Он сказал… – попыталась проговорить Каролина, но подошедший комок к горлу некоторое время мешал ей продолжить. – Сказал… что… я жду ребенка.

Из ее глаз непроизвольно потекли слезы, не позволившие ей продолжить. Она только ловила устами воздух, но продолжить так и не смогла. Палома кивнула головой и сжала пересохшие губы.

– Я это предполагала, – тихо ответила она, и в ее глазах светились капельки счастья.

Глазами, полными слез и отчаяния, Каролина вопросительно посмотрела на кормилицу. В ее взгляде ясно читалось недоумение.

– Предполагала?

– Разумеется, синьора, – как-то просто ответила Палома, словно не видела в этом ничего особенного. – Я ведь не зря заметила еще в монастыре, что ваша талия слегка увеличилась. И от чего? От той скудной пищи, что вы толком и не ели? Потом эти ваши обмороки, недомогания, тошнота… Я ведь знаю, как это происходит!

Каролина попыталась сглотнуть очередной комок удушливых слез, но не смогла и сквозь рыдания промолвила:

– И… ты… молчала?

– Я же не была в этом уверена, – пожала та плечами.

– И что… что теперь мне делать, Палома? – с каким-то ужасом и растерянностью спросила Каролина, и отвела взгляд, словно в ее положении было что-то постыдное.

Пытаясь ободрить хозяйку, Палома крепко сжала ее руку и с твердостью в голосе ответила:

– Как что, синьора? С нетерпением ждать этого дитя, моя дорогая! Несомненно, ждать! Вскоре вы поймете, что радости более, чем материнское счастье, в этом мире быть не может. Вы представляете, синьора, какой крепкий этот малыш, если, несмотря на столькие потрясения его матери, он смог все выдержать и возвестить о своей маленькой жизни?

Но синьора Фоскарини продолжала лежать недвижимо, словно окаменевшая, даже не ощущая слезы, непрестанно застилающие ее глаза. Палома с пониманием смолкла.

Разумеется, ей известно, что беременность Каролины сейчас все усложняет, и теперь им нужно думать лишь о том, чтобы сохранить жизнь малышу. Следующие слова госпожи прозвучали, словно в такт мыслям Паломы:

– А где, Палома, где я буду его растить? Что я смогу дать этому малышу? За что мы будем с ним выживать в этом мире, если я совсем ничего не умею делать? Я ведь избалованная синьора, никогда не прикасавшаяся к работе? Ведь неизвестно, как встретит меня тетушка с такими вестями…

Ее тихие рыдания казались и вовсе беззвучными. Палома знала, что теперь на ней, именно на ней лежит ответственность за их будущее.

– Ну, светлейшая синьора. Не все так скверно. Ведь у малыша есть и отец…

Увидев лицо Каролины, искаженное в гневном требовании замолчать, Палома запнулась.

– О чем ты говоришь, Палома? – озлобленно процедила она сквозь зубы. – Если Адриано все еще считает меня виновной, то он погубит нас обоих…

– Я не соглашусь с вами синьора, – ответила спокойно Палома. – Мне понятно, что вас расстроили эти перемены и надеюсь, что в ближайшее время вы измените к ним свое отношение. Но вы забываете, что сенатор Фоскарини безумно желал от вас наследника. И я уверена, что вас он все еще любит…

– А если нет? – все еще сердилась Каролина. – А если он готов вернуть меня в монастырь? Нет, Палома! – в ее голосе звучала твердость. – Я выкручусь сама, но никогда не станут молить Адриано Фоскарини о милостыне! Он не увидит меня на коленях! Я обойдусь без него!

Палома улыбнулась себе, когда перед ней вновь предстала решительная и отважная госпожа, умеющая свернуть горы на пути к собственному счастью. И кормилица знала, как никто другой, что умение Каролины разумно решать сложные задачи, сила ее духа и Господь, который никогда не покидает ее душу, помогут ей преодолеть все препятствия.

– Сенатор Фоскарини… – смелость в голосе Паломы заставили Каролину гневно посмотреть на кормилицу, – сенатор ради ребенка был бы готов на все, как и любой другой мужчина, желающий наследника. Он во что бы то ни стало вернул бы вас.

– Да лучше я буду нищенкой… – всхлипывала Каролина. – Лучше… я издохну, как последняя бродячая собака… – она заметно задыхалась от гнева. – Но унижаться перед Адриано Фоскарини я не буду!

Это был крик души, вырвавшийся из ее горла хрипом с потоком слез и рыданий. Ох, как же ей хотелось бы сказать эту новость любимому Адриано два месяца назад, когда они пылали любовью и страстью друг к другу! Как же она жаждала вернуть время вспять! Тогда бы она не пошла бы на ту злосчастную встречу с Марго, а обо всем поведала бы Адриано. И тогда все сложилось бы по-иному.

Послышался стук открывающейся двери, и Каролина с ожидающим ужасом в глазах уставилась на вход в комнату, откуда должны были появиться Анджела и Энрике.

– Каролина, к вам можно? – послышался тихий голос Анджелы.

– Да, проходите, – ответила та и попыталась подняться с кровати.

– Не вставайте, Каролина, – произнесла с улыбкой вошедшая Анджела. – Не нужно подниматься.

– Вам, наверное, уже известно? – спросила Палома, прекрасно понимая, что Диего, прежде чем уйти, разговаривал с супругами.

Анджела вошла одна, видимо, Энрике решил оставить женщин наедине.

– Да, – еще шире улыбнулась та. – Отчего же вы плачете, дитя мое? – воскликнула удивленно она, увидев в глазах Каролины застывшие слезы.

– Ох, Анджела, как же? Вы ведь не знаете всего… – Каролина снова зарыдала. – Ведь отец ребенка… О, бедный мой супруг! – она уткнулась в подушку, содрогаясь от рыданий, поминая недобрым словом Адриано за то, что оставил ее в таком положении.

Анджела взволнованно взглянула на Палому, ожидая объяснений от нее, но та, повинуясь указу хозяйки, покорно молчала, кротко опустив глаза, чувствуя неловкость за артистизм, который демонстрировала Каролина.

– Что? Что с вашим мужем? Он погиб? – с ужасом воскликнула Анджела.

– Нет-нет, – пытаясь взять над собой контроль, промолвила та. – Он жив, но он… Господи, несчастья обрушились на нас одно за другим… Он в тюрьме за долги перед республикой! И он оказался там по вине компаньонов, укравших всю выручку от торговли, – отчаянно всхлипывала Каролина, вытирая набежавшие слезы. – Что он успел сделать, так это продать наш дом, оплатив часть долгов. Оставшиеся деньги он отдал мне, приказав во что бы то ни стало выручить и себя, и тетушку от сразившей нас напасти, и бежать из Венеции, чтобы после того, как его посадят, меня не заставили выплачивать деньги.

Слезы в глазах Анджелы подтверждали, что ее мнительное сердце давно уже растроганно.

– О, бедная моя девочка, так ты совсем одна! – Анджела бросилась к ней с объятиями и нежно прижала к себе, с утешением гладя ее локоны.

– Я предполагала добраться до Флоренции, чтобы попросить помощи у своей тетушки, но лекарь запретил мне передвигаться, сказав, что я могу потерять ребенка. И теперь, милая Анджела, я не знаю, что ждет меня.

Женщина крепче обняла Каролину, поглаживая ее по спине. Слезы синьоры были невероятно искренними, несмотря на ложь, которая слетала с ее уст. Хотя безнадежность выдуманной ею истории была сродни по безвыходности событиям, происходившим в реальности. Синьора Фоскарини понимала: знай эти люди чистую правду, они могли отказаться помочь ей, – кто пожелает видеть армию солдат в своем доме? И поэтому ей пришлось на ходу придумать эту гнусную историю, отомстив Адриано в своих фантазиях за ее узничество в монастыре. И пусть ей было ужасно неловко за эту мерзкую ложь, но иного выхода она сейчас не видела.

– Нам Диего сказал о том, что вам нельзя ездить верхом, Каролина, – ответила Анджела. – Полагаю, что смогу прийти к соглашению с мужем, чтобы вы остались у нас.

– О, право, мне так неловко перед вами, Анджела! Вас и так пятеро в этом небольшом доме. Мы не хотим вас стеснять.

– Ну что вы, Каролина? Для нас этот дом вполне просторен. Любовь в семье не позволяет нам тесниться.

С этими словами она обняла исходившую рыданиями гостью, всем сердцем желая утешить ее.

А Каролина лишь думала о широте сердца этой семьи. Да, в этом скромном доме не знают роскоши, – в нем нет огромных, шикарно убранных залов, дорогих нарядов и чопорности. Здесь скромно, мило и радостно. Радостно на душе от иного богатства – безмерного богатства внутреннего мира этих людей, которым чужды алчность и стенания, вражда и ненависть. И именно поэтому разрушающие силы обходят этот чудесный дом стороной.

Как только утренняя заря розоватыми лучиками коснулась влажной черепицы венецианских домов, Адриано с нетерпением вышел из своего дворца, где у порога его уже ожидали вернувшиеся Раниери и Маркус и в очередной раз не намеревавшиеся обрадовать его добрыми вестями. Это сенатор заметил по их лицам, с которыми они приходят к нему уже несколько дней. Немногословно излагая план дальнейших действий, сенатор сухо отдавал приказы, проходя рукой по карте. Все это безнадежно! Его сердце чувствует… но разум не хочет сдаваться!

Разбитый болью и уставший от бессонных ночей, Фоскарини усталой походкой прошел к своим гондолам. Не желая обращаться к услугам гондольера, Адриано все чаще и чаще управлял гондолой сам, дабы собственной силой успокоить свои изведенные за все это время нервы.

Проплывавшие мимо гондолы потихоньку оживляли городские каналы. Венецианцы почтенно кланялись сенатору Фоскарини, однако тот, к удивлению всех, уставился в одну точку, словно никого не замечая, и ни разу не ответил на приветствия. Что же это? Все привыкли, что сенатор в последнее время вел себя еще более отрешенно от общества, чем прежде, однако, невзирая ни на что, он всегда проявлял почтительность по отношению ко всем гражданам Венеции: будь то патриции или простолюдины.

И не только это утро стало поводом для активных сплетен. Венецианцы терялись перед изобилием информации, ставшей почвой для слухов. После молвы, пронесшейся по республике о том, что Адриано Фоскарини втайне от всех женился, по исчезновению Каролины многие приняли это за пустые домыслы. Однако совсем скоро он объявил о ее пропаже и поисках, и правда всплыла на поверхность Большого канала: вокруг то и дело обсуждали Адриано, ставшего в последнее время и без того невероятно популярным. И его удивительное поведение еще больше подогревало горячие споры венецианцев.

Одни говорили, что он одичал после того, как его тайная супруга сбежала от него. Кто-то, более изощренный в своих фантазиях, разносил немыслимые сплетни, что он совсем обезумел и просто убил ее. А кто-то, более осведомленный, утверждал, что всему тому виной козни куртизанки и прислуги Адриано Фоскарини. И, хоть его дело расследовалось втайне, венецианцы нашли доводы для распространения всякого рода суждений по этому поводу.

«Боже милостивый, какая же чепуха! – произнес с удивительным безразличием Адриано, когда Витторио, слышавший от своих пациентов каждую сплетню в Венеции, рассказал все сенатору. – Жители совсем обезумели!»

Но сенатор Фоскарини не видел смысла даже противоречить всем пересудам: он просто молчал, словно соглашаясь со всей этой грязью, разносимой скверными устами. Его радовало, что дело по покушению на его жизнь сдвинулось с мертвой точки, и Маргарита Альбрицци, в надежде на помилование, обещанное ей следователями, согласилась рассказать о том, где она нашла Хуана. Паоло Дольони даже не подавал виду, что знает что-либо об этой истории. Но стражники утверждали, что однажды он посетил куртизанку в камере и о чем-то долго шептался с ней.

Адриано не сомневался в участии бывшего друга в этом загадочном деле. Но он прекрасно знал, что Паоло не такой уж и глупец, чтобы позволить куртизанке подставить себя. Наверняка он пригрозил ей расправой на тот случай, если она проболтается. Марго же, в свою очередь, надеясь на помилование, согласилась рассказать о местонахождении Хуана, однако имя Паоло она продолжала хранить в секрете. Ибо, если бы она посмела проболтаться, Дольони закрыл бы ей рот каноническими законами, по которым ей и вовсе следовало бы гореть на костре.

Сенатор прочитал во взгляде советников Дожа, среди которых был и знакомый Джанни Санторо, ясное нежелание общаться. Он намеревался узнать более точные сведения о расследовании его дела, а заодно и обсудить с Санторо некоторые щекотливые политические моменты.

– В то время, как вы, сенатор, – промолвил один из присутствовавших советников, – занимаетесь личными разбирательствами, другие правительственные органы, в том числе и члены сената, увлечены урегулированием конфликта с Турцией. Я бы на вашем месте занялся иными, более серьезными вещами, чем поиски пропавшей женщины или расследование немыслимого покушения.

Понимая, что на повестку дня выносятся куда более серьезные вопросы правительству, Адриано лишь подумал ускорить обсуждение своего выхода из сената. Но не сейчас. Позднее.

– Прошу простить, глубокоуважаемые советники, если попусту потревожил вас, – произнес он и учтиво откланялся, решившись прибыть в совет в другой раз.

– Адриано! – окликнувший сенатора голос Джанни заставил остановиться.

Санторо настиг его уже на улице, когда Фоскарини готовился отправиться в свой палаццо.

– Послушай мой совет, Адриано… Разумеется, я не смог помочь тебе, – сенатор заметил дивные попытки советника оправдаться. – Но в этом вопросе слишком много нюансов. Ты ведь знаешь, что когда дело касается международных конфликтов…

– Я знаю, синьор, вам незачем оправдываться, – резко ответил Адриано, который скорее был подавлен, чем обижен.

– Но имеются для тебя некоторые новости: Маргарита Альбрицци жаждет встречи с тобой, дабы осветить правдой некоторые события, расследуемые нами, – с ободрением произнес Джанни. – Она попросила лично тебя. Об этом мне донес стражник, не так давно посещавший меня.

– Это неспособно утешить меня, – ответил Адриано. – Хотя, разумеется, я доволен этими обстоятельствами. Гораздо больше меня занимают поиски супруги.

– Адриано, этим я рекомендую тебе заниматься своими силами. И, к слову, – с этими словами Джанни заметно потускнел, – хочу предупредить тебя, что в правительстве шепчутся по тому поводу, что ты в последнее время совсем мало уделяешь времени делам республики. Тебе нужно как-то решить это.

– Я уже решил, советник, – ответил Адриано. – Я хочу подать в отставку с должности сенатора. И, по возможности, мне хотелось бы сделать это в пользу Паоло Дольони. В свою очередь могу пообещать, что буду продолжать работать на благо Венеции, как смогу.

– Адриано! – услышал сенатор до боли знакомый голос и обернулся. Он увидел бегущего к нему Витторио с взъерошенным чубом, и потому поспешил откланяться перед Санторо. – Адриано… Маргарита Альбрицци отравлена! – с ужасом на лице воскликнул Витторио. – Я только от лекаря, навещавшего ее. Тебе нужно поспешить к ней!

– Как это произошло? – ужаснулся Адриано, чувствуя, словно его охватил холод.

– Неизвестно! Однако убийца, то ли намеренно, то ли по ошибке, использовал нечистый яд, предуготовив несчастной умирать в муках. Тебе надобно сию минуту явиться к ней – она молила о свидании!

В полумраке, под холодным дыханием пустующих каменных стен, освещенных лишь двумя факелами, синьор Фоскарини ожидал, когда стражник сможет провести его в камеру Маргариты Альбрицци. Ранее Адриано не изъявлял желания навещать куртизанку, ибо он искренне боялся, что не сможет удержаться и удушит негодяйку собственными руками. И его страх вполне оправдывал себя – разожженная в его душе ненависть готова была беспощадно сжигать в своем пламени любого, кто имел хоть какое-то отношение к причинам ее появления. Но страшное известие, невероятно огорчившее Адриано, заставило его немедля явиться в эти мрачные тоннели – тюремные казематы, таящие в себе столько уныния и скорби.

В нервозных приступах Адриано то хватался за голову, рассекая дурно пахнущее тюремное пространство, то взывал к небесам, дабы оттянуть момент кончины куртизанки. И его беспокоила отнюдь не ее никчемная жизнь. Все, о чем беспокоился Фоскарини, – это показания, которые до сих пор они не сумели выбить из нее, добиваясь сведений о местонахождении убийцы. И гораздо более его интересовало участие Паоло Дольони в этом деле. Уже несколько дней Маргарита упорно отказывалась от точных показаний, ссылаясь на помутнение памяти в своей голове. Адриано приводило это в бешенство, и теперь у него оставалось совсем немного времени, дабы в присутствии свидетеля вытрясти из умирающей обвиняемой необходимую ему информацию.

Появившийся из темноты стражник распахнул перед синьором Фоскарини решетчатую дверь и впустил его внутрь. Они прошли по темным коридорам, и Адриано безумно хотелось броситься бегом, чтобы успеть увидеть Маргариту до ее кончины.

Когда он вошел в камеру, перед ним предстала довольно мрачная картина, оставшаяся в его памяти надолго: бледная, словно сама смерть, и растрепанная Марго, исходившая потом и приступами кашля, содрогалась на своем одре в предсмертных конвульсиях. У ее подбородка было подложено нечто похожее на материю, на которую изо рта несчастной стекали отхарканные капли крови. Ясное дело, что ухаживать за ней никто не собирался, невзирая на то, что юридически виновной она все еще не являлась. Тем не менее даже тот факт, что Маргарита находилась под следствием, отвернул от нее всех, кто ранее усиленно набивался к ней в близкое окружение.

Увидев его, она попыталась улыбнуться и тут же подняла обессиленную руку к лицу, дабы стереть с себя прилипшую кровь. Но ей удалось это лишь отчасти: жизнь постепенно покидала ее измученное тело.

– Я… так ждала… услышать хотя бы… гневные возгласы от тебя, – тяжелое дыхание мешало говорить куртизанке, но она не сдавалась.

Адриано стало жаль ее, и он подошел ближе, желая по-человечески проститься с ней, но ее слова остановили его.

– Не приближайся… Я не желаю… чтобы ты запомнил меня такой, – ее уста затронула слабая ухмылка. – Пусть я буду… в твоей памяти… бестией, испоганившей твою жизнь… но немощной уродиной – не-е-е-ет, Адриано…

Он слышал в ее словах нотку сарказма, и это заставило его улыбнуться.

– Известие о твоей болезни огорчило меня, даже невзирая на то, что ты разбила мне жизнь, – в его голосе звучало сожаление.

– Нет, Адриано Фоскарини, ты пришел лишь с одной целью… Мне понятны твои стремления… А болезнь… Мое тело страдает сейчас, ибо некогда наполнялось безмерными плотскими утехами.

Адриано все же подошел к ней ближе и стал рядом с ее койкой.

– В любом случае мне жаль, что так произошло, – со вздохом промолвил он.

– Тебе жаль, что ты… не сможешь увидеть… меня на виселице, – Марго попыталась рассмеяться, но из ее горла лишь послышались тяжелые хрипы и кашель, отчего она тут же прикрыла рот рукой.

Он не стал отрицать, что и впрямь ожидал ее казни. Однако вспыхнувшая в нем жалость к Марго заставила его усомниться в том, что он на самом деле желал ее смерти.

– Я прошу тебя… Адриано Фоскарини… прошу простить меня… за то, что намеревалась разлучить тебя с твоей женой…

– И это тебе все же удалось, – с горечью и одновременным презрением выдавил из себя он, чувствуя, как сердце дрогнуло от этого осознания.

– Сейчас я не жалею о том, что желала быть с тобой… – в голосе Марго слышались нотки откровения, словно она жаждала исповеди. – Но жалею о том, что причинила тебе страдания… За эти часы горячки и безудержной боли в моей утробе я сумела понять… – непрестанный кашель, периодически возникавший у куртизанки, мешал ей говорить, но она собиралась с силами и продолжала. – …Сумела понять, что я никогда не смогла бы заставить тебя… полюбить мою развратную душу, которая наверняка совсем скоро будет пылать в аду… Я не жалею о твоей супруг е… Пойми, я ведь женщина, Адриано… А красивые женщины… они всегда соперницы… Меня бесят такие кроткие ангелочки, как твоя… блондинка…

Эти слова смогли возродить в Адриано ненависть, только что едва стихшую, и ярость за оскорбительный тон в адрес возлюбленной едва не заставила его выйти из себя, когда он все же взял себя в руки, глядя на смертный одр несчастной.

– Не гневись, Адриано… – нежданно промолвила прекрасно знавшая его Маргарита. – Во мне беснуются ревность и отчаяние… Ведь эта женщина будет с тобой, а я – нет.

В этот самый момент Альбрицци зашевелила своей правой рукой, располагавшейся ближе к стене, и зашуршала чем-то. Когда ее кисть, слабо поднявшаяся над телом, предстала перед ним со свертком, он ощутил, как его сердце безудержно заколотилось. – Можешь ликовать, Адриано Фоскарини, – прохрипела Марго, будто из последних сил. – Это мое признание… Ты не представляешь, чего мне стоило выпросить у приходившего ко мне лекаря бумагу и перо… И допроситься его написать это за меня… Но за отдельную плату он согласился на это.

Адриано почти не слышал ее последних слов, он лишь с жадностью пронзал взглядом сверток, которым все еще владела рука Маргариты.

– Возьми бумагу, – прошептала она, и он тут же повиновался ее словам.

Он развернул лист и пробежал глазами по его содержимому, которое заставило его облегченно вздохнуть. Сверток содержал признания Маргариты в содеянном, и даже пометка о том, что убийцей ее является не кто иной, как Паоло Дольони, приносивший ей не так давно яблоки.

– Полагаешь, это дело рук Паоло? – изумленно спросил Адриано.

– Фоскарини, а кто это еще может быть? Тебе меня убивать было бы нецелесообразно – ведь признания ты так и не смог добиться. А этот мерзавец… приходил ко мне, просил не выдавать его имени, и принес с собою мои любимые фрукты… Даже сомнений нет…

– Ты даже указала на место, где находится Хуан…

– Да… Адреса его халупа не имеет – он отшельник. Но найти вы его сможете… А теперь уходи, Адриано. Ты получил от меня все, чего так страстно желал… Ничего более я тебе предоставить не могу. Пойми только одно: моими злостными деяниями помыкала жажда быть с тобой… и любовь, затмевающая разум. И я не жалею о своей жизни… О своих поступках… О своей любви… А теперь прощай, Адриано Фоскарини, теперь я, наконец-то, предоставлю тебе покой.

Адриано направился к выходу, у которого его ожидал стражник. Напоследок он обернулся к распластанной болезнью Маргарите и произнес:

– Я прощаю тебя.

Этот жест значил гораздо больше, чем могло казаться: он прекрасно знал, что в душе она терзается виной и ждет его прощения, но гордыня не позволяла ей промолвить мольбы. В ответ на это он услышал лишь тяжелый и хриплый вздох, вырвавшийся из груди Маргариты с приступом кашля, после которого она тихо ответила:

– Благодарю…

Каролина долго не могла уснуть. Беспрестанно ворочаясь в постели, она думала только о малыше, который растет внутри нее. Несомненно, теперь она понимает, когда они зачали ребенка. Это произошло в одну из ночей, когда Адриано собирался на поиски Беатрисы. И хотя тех ночей, исполненных неистовой любовной страстью, было бесчисленно много, она почему-то уверенно знала, в какую точно из них она забеременела.

Ей вспомнился тот нежный взгляд, когда он покидал ее, взволнованную и опечаленную, в их последнее мгновение, которое они провели вместе, бесконечно любя друг друга. А после Адриано явился разъяренный, исполненный чувством доверия к той чепухе, которую ему наплели про нее. Господь милосердный, как же он, благоразумный и дальновидный Адриано, разочаровал ее своим неосмотрительным безрассудством! Как глуп Адриано Фоскарини, что поверил в ту несуразицу, которую ему преподнесли с целью уничтожить их обоих! И что более всего задело ее сердце – он не поверил ей, но поверил какому-то самозванцу! Что сталось с мужественным и знающим себе цену Адриано? Отчего помутнел его рассудок и затмился разум, пребывающий всегда в добром здравии?

А что же теперь делать ей, Каролине? Когда она, обескураженная и подавленная предательством возлюбленного, разочарованная в чувствах и разбитая от непрестанной борьбы за свое счастье, еще ждет дитя от мужчины, так хладнокровно бросившего ее на произвол судьбы?!

«Я выйду замуж только по любви!» – ее собственные слова, брошенные в порыве гнева родной сестре, когда между ними разошелся горячий спор. И затем она вспомнила их пламенную беседу с матушкой Патрисией, успокаивающей дочь любящим голосом, вселявшим в сердце Каролины еще большую надежду на счастье в браке. И слова Каролины о том, что есть любовь: «Когда ты чувствуешь, что не можешь ни минуты провести без любимого человека, и он стремится к тебе всякий раз, когда ваша разлука длится всего несколько мгновений, но они кажутся вам вечностью. Когда ты не чувствуешь себя одинокой рядом с ним, и ваши сердца стучат в унисон во время разлуки. Когда мысли друг друга вам так легко удается заверять поступками, услащающими ваши души. Ох, это когда… когда… когда…»

Каролина тихонько заплакала. Как же она была наивна! Как безмятежно верила в то, чему не позволяют существовать в этом жестоком мире! То, что может жить лишь в творениях поэ тов и писателей. И что теперь? Что теперь станется с ее верой в любовь?

А предстоящее материнство?! Малыш будет испытывать нужду, если она немедля не возьмет себя в руки! И ответственность за него полностью ложится на нее, Каролину. Им непозволительно жить в нищете! Жить… А где же им вообще жить, когда она оказалась в такой удручающей ситуации? Как отреагирует тетушка на эти события? Каролина поправила прилипшие к лицу волосы и вытерла слезы. Нет-нет, ей крайне непозволительно думать о ребенке, как об обузе! Сию минуту она обязывала себя утихомирить свою растерянность, и должна сиюминутно решить, как им поступить в дальнейшем. Она не сдастся, не будет плыть по течению, а сама будет править своей жизнью! Она найдет в себе силы, чтобы стать на ноги! В конце концов, все не так плохо! Даст Бог, и тетушка Матильда примет ее к себе.

Сквозь беспокойный сон Каролина услышала негромкий бубнеж, доносившийся из соседней комнаты. Тонкость стен не смогла сокрыть спор, очевидно, разгоревшийся между супругами. Комната утопала в темноте, и то ли это ночь, то ли раннее утро – Каролина понять не могла. Палома сопела рядом на соседней кровати. Стало понятно, что Анджела и Энрике ругаются из-за них – кто бы еще смог внести смятение в семью, как не чужаки? Девушка тихонько поднялась с кровати и наспех надела свое повседневное платье.

– Мы не сможем прокормить еще два рта, – возмущался Энрике. – Даже пару дней, как ты не понимаешь, Анджела? Я знаю, что им тяжело, но нам еще тяжелее, моя дорогая. Ты же знаешь, как я всегда просчитываю запасы еды…

– Энрике, я не прошу тебя в том, чтобы оставить их здесь навсегда, – говорила тихо Анджела. – Пусть Каролина окрепнет хотя бы немного. Она совсем слаба. Вспомни мои страдания, когда я ходила Андре! Она не выдержит и пару миль, дорогой. Если Господь привел их к нашим дверям, мы обязаны помочь, Энрике.

– Мы можем спросить у четы Бонно, возможно, им надобны люди для работы, и заодно они смогли бы нанять и приютить этих женщин.

– Ох, Энрике, тебе ведь известна скупость и бесчеловечность Луцио! Он непременно воспользуется возможностью эксплуатировать несчастных. Ведь Каролине нужно беречь себя…

Она сомкнула ладони у груди, словно в молитвенной позе. Грусть и надежда в ее глазах заставили Энрике немного смягчиться. Но тут же лицо его очерствело. Он обязан думать о своей семье! И только!

– Хорошо… – не унималась Анджела, чем повергла мужа в возмущение, – хорошо… представь, милый, а если бы нечто подобное случилось с нами…

– Умоляю тебя, Анджела, не наговаривай, – сердито рявкнул Энрике. – Мы и так едва перебираемся с этими налогами!

Своим появлением Каролина прервала разговор супругов.

– Простите меня, – сказала тихо она и несмело прошла к ним, – но я посмею вмешаться в ваш спор, дабы избежать скандала в вашей семье по нашей вине. Позвольте мне сказать пару слов.

Анджела посмотрела на болезненный вид Каролины и предложила ей присесть, с осуждением глядя на своего мужа. Энрике и так прекрасно понимал, что выгонять на улицу женщину в таком состоянии – это не по-христиански. Но его оправдывало беспокойство о благополучии собственной семьи, а не о благотворительности. Поэтому его ответный взгляд на супругу лишь свидетельствовал о его непреклонности.

Каролина присела напротив Энрике и слабым голосом, все еще полным безысходности, промолвила:

– Несомненно, я понимаю, глубокоуважаемые супруги Гаета, что своим присутствием мы не только нарушили в вашем доме семейную идиллию, но и повесили на вашу милость, Энрике, еще два рта, требующих еды и питья. Лекарь настоятельно порекомендовал мне избегать путешествий в ближайшее время и, возможно, это затянется на всю беременность, что невероятно угнетает меня. Но гораздо больше я чувствую неловкость и вину за то, что возложила на вас такую ответственность. Поверьте мне, не в моих правилах клянчить милостыню. Я не смею просить вашего великодушия приютить нас хотя бы на тот срок, пока моя тетушка из Флоренции не ответит на мое письмо, но все же…

Каролина как-то замялась и достала из кармана свой обручальный перстень, ослепительно блеснувший в свете горящей свечи. Энрике и Анджела с недоумением переглянулись. Из уст Каролины послышался томный вздох, несущий в себе всю горечь и боль по тому союзу, который символизировало это кольцо.

– Я знаю, что ваш неоплаченный налог на землю влечет за собой возможное выселение. Это мой обручальный перстень, и вы можете мне поверить, что его стоимость с лихвой покроет ваши долги. Поэтому я вас прошу принять его для благих целей.

Энрике даже боялся прикоснуться к драгоценности, не говоря уже о том, чтобы представить себе, сколько стоит эта непомерная роскошь.

– Это слишком, Каролина, – категорически произнес он и поднялся со стула, словно больше ничего не желал слушать. – Я не могу принять его.

– Послушайте, Энрике, – продолжала Каролина, – я всего лишь предлагаю вам честную сделку: вам нужны деньги, а мне нужен кров над головой. Как только у нас будет возможность, мы покинем ваш дом. А до того времени я прошу вас найти мне место хотя бы в вашем амбаре, где можно было бы устроить комнату. Молю вас, не принимайте это за наглость! Я не люблю чего-либо просить у людей, тем более нуждающихся. Но сейчас у меня нет другого выбора: я обязана думать не о своей жизни, а о жизни своего ребенка.

Энрике многозначительно посмотрел на жену, пронзающую его умоляющим взглядом.

– Вы, и впрямь. спасете мою семью этой драгоценностью, – выдавил он из себя, и Анджела прекрасно понимала причину его подавленности: муж невероятно тяжело переживал свою беспомощность перед возникающими проблемами. – Пожалуй… пожалуй, я приму ваше предложение, Каролина.

– Только не платите налог этим перстнем, – посоветовала с облегчением в сердце синьора. – Казначеи никогда не поставят ему справедливую цену и оставят вам «хвост» от задолженности. Отправьтесь в город и продайте его на ювелирном рынке. Или же, если имеется возможность, кому-нибудь из синьоров: можете мне поверить, вам отдадут огромные деньги за это кольцо.

– Но ведь оно обручальное, – с прискорбием отметила Анджела.

– Да, но мне оно теперь ни к чему. Не хотела бы переживать снова горечь утраты своего мужа, рассказывая вам нашу историю, но могу сказать, что он теперь вряд ли сможет когда-либо оказаться рядом со мной.

Анджела с улыбкой посмотрела на мужа, когда Каролина покинула их.

– Вот видишь, сердце мое. Теперь мы сможем целый год не думать о налогах.

– Да, – вздохнул Энрике. – Даже не мог предположить, что все обернется именно так. Только теперь нам надобно выделить комнату…

– У тебя золотые руки, мой дорогой, – ответила Анджела. – Ты сможешь смастерить им две кровати. А комнату… я пожертвую своей мастерской. Пусть она невероятно маленькая, но две кровати там как раз станут. А мои швейные принадлежности вынесем в проходную комнату.

Энрике нежно прижал к себе Анджелу и поцеловал ее в макушку, так вкусно пахнущую печеным хлебом. Он не любил жаловаться на жизнь. Он не выносил признания своей слабости перед невзгодами. Он ненавидел всем сердцем тех, кто обрекал его семью на нищету. Но его любовь к родным затмевала все эти чувства, придавая сил вновь и вновь преодолевать, казалось бы, невозможные трудности на пути к их спокойной и счастливо й жизни. И сейчас Анджела, как никогда, оказалась права, когда говорила о любви и помощи ближним своим. Их милосердие всегда щедро вознаграждалось!

– И не стыдно вам, синьора, продолжать обрастать ложью? – сердито прошептала Палома, когда та вернулась в комнату. – Сколько еще небылиц родилось в вашей голове?

– Etiam innocentes cogit mentiri dolor, – томно ответила Каролина.

– Ох, синьора, вам ведь известно, что мне непонятны эти ваши изречения…

– «Боль заставляет лгать даже невинных», – говорила она. – И пусть твердят, что не бывает лжи во благо… пусть говорят, что я глупа… но иной выход из ситуации мне неведом.

Адриано жадно отхлебнул из серебряного бокала и тут же прокашлялся, когда хмельная горечь едва не обожгла ему горло.

– Что за гадость? – охмелевшим голосом недовольно брякнул он.

Но крепость вина, врученного в подарок ему сенатором ди Лаверра, не помешала Адриано вновь приложиться к кубку. Ему так хотелось выпить или съесть чего-либо, умеющего отравлять память, отправляя разум в вечность небытия. Фоскарини сидел в своей парадной, вальяжно развалившись на диване с бокалом в руке. Настежь распахнутая входная дверь изредка впускала в палаццо легкий ветерок, развевая собой дурной запах перегара и отчаяния, блуждающих по дому.

Тот хаос, который творился во дворце: битая посуда и сувениры, перевернутая в гневе мебель, разбросанная по полу еда, – он не желал прекращать уже второй день. Адриано поразительно наплевательски относился к тому, что вообще творилось вокруг него. Ему казалась безразличной собственная отставка с должности, и даже то, что совсем скоро предадут казни двух человек, виновных в покушении на его жизнь… Нет! Виновных в том, что его жизнь уже уничтожена!

Но более всего его беспокоила нестерпимая боль, влекущая за собой разочарование и отчаяние, объяснявшиеся лишь одним значимым событием, случившимся в последнюю неделю: он и его люди так и не смоли найти Каролину. И вряд ли его сможет обрадовать последний, упрямо не сдающийся в поисках офицер Антонио, собственно говоря, и виновный в побеге его жены.

Адриано просидел в одиночестве целые сутки. Все это время его дом наполняла звенящая тишина, и лишь эхо его собственных мыслей, порой говоривших вслух, нарушало это тоскливое уединение, его беспощадное самобичевание. Поразительно, но компаньоны и союзники бывшего сенатора будто чувствовали его нежелание кого-либо видеть: в дверях его дома уже давно никто не появлялся. Именно поэтому стук в распахнутую дверь слегка поразил его.

– Открыто! – яростно крикнул Фоскарини опьяневшим голосом. – Неужто не видно? Открыто настежь!

Каково же было его изумление, когда в дверях он увидел Леонардо Брандини. Адриано с необычайным актерским мастерством раскрыл свои объятья и похлопал того по плечу.

– Вот это сюрприз, герцог да Верона! – он нарочно акцентировал ударение на последних словах. – Вы просто сразили меня своим прибытием! Чем обязан такой чести?

Отпрянув от едкого запаха перегара, Леонардо узрел театральную фальшь в жестах Адриано, что его возмущало и удивляло одновременно.

– Не могу сказать, сенатор, что в вашем поведении отмечена душевность, – ответил незваный гость, внимательно пронзая взглядом венецианца.

Адриано отмахнулся руками.

– Нет-нет, ваша светлость, – едва собирая буквы в кучу, промолвил он, – я более не сенатор. Теперь я – синьор Фоскарини – венецианский предприниматель, принадлежащий к местной аристократии, если пожелаете.

Адриано театрально поклонился:

– К вашим услугам, ваша светлость.

Заметив жеманство в поведении Фоскарини, Леонардо недовольно сдвинул брови, но терпеливо молчал, сохраняя на лице пренебрежительную гримасу.

– Чем могу служить, ваша светлость? – спросил Фоскарини, хотя уже давно ждал Леонардо у себя в гостях: вести о Каролине должны были уже дойти и до Милана. – Могу я вам предложить вина?

Он протянул Брандини бокал, и тот принял его. Сделав большой глоток, миланец прокашлялся.

– Это поразительно крепкое вино, – пояснил Адриано, пошатываясь и запинаясь в словах. – Оно прошло не одну обработку, прежде чем стать таким…

– До нас дошла молва, – монотонно промолвил Брандини, откашлявшись, – что в вашем имении скрывается сестра моей уважаемой супруги Каролина Диакометти, наследница герцога да Верона.

– Вот как? – притворно удивился Адриано. – И вы полагаете, что это правда?

– Я лишь решил собственноручно проверить правдоподобность этих слухов, – ответил Леонардо.

– Каролина! – внезапно закричал Адриано, размахивая бутылью вина и пошатывая крепким телом, прохаживаясь по парадной. – Каролина! Герцогиня!

Леонардо видел, как тот театрально прислушивался, а затем развел руками, выпучив губы с напускным недоумением.

– Ваша светлость слышит, чтобы кто-нибудь отозвался? – спросил он.

Леонардо безмолвно наблюдал эту комедию, не меняясь в лице, словно статуя.

– Я – нет, – продолжал Адриано. – Но, знаете, я вам признаюсь. Вас ведь, очевидно, страшит тот факт, что наследием в Генуе придется делиться с ненавистной вам золовкой? Вам не о чем беспокоиться, герцог! Следуйте за мной.

Цепляя своим покачивающимся торсом мебель, Адриано направился в свой кабинет, а Леонардо последовал за ним, с недоумением пытаясь понять, о чем говорит венецианец. Присев за стол, Фоскарини принялся рыться в своих документах, беспорядочно разбрасывая их по кабинету, швыряя в разные стороны, словно мусор. Наконец он нашел то, что ему было так необходимо.

– Вот! Это то, что вам придется по душе, герцог да Верона, – он протянул бумагу. – Отказная от наследства, подписанная Каролиной Диакометти. Вы и ваша благочестивая супруга можете спать спокойно. И пусть ваши головы не занимают мысли о том, как убрать еще одно препятствие с пути к обогащению.

Адриано с усмешкой смотрел на оторопевшего Леонардо.

– Так, значит, она все-таки жива? – спросил с изумлением он.

Тот раскатисто рассмеялся. И в этом смехе миланец ощутил скорее нервозность, чем веселье.

– Вот теперь это неизвестно даже мне! Она бежала, герцог! Но к чему вам эти сведения, когда у вас в руках то, чего вы так давно ожидали?

– И все же моя жена хочет знать, по какой причине ее сестра оказалась в вашем доме? Она имеет на это право…

– Ох, ваша светлость, я вас молю! Избавьте меня от фальши! Все, чего хотела знать ваша жена, – это каким образом ее ненавистной сестре удалось выжить. Могу сказать, что Каролина сейчас носит фамилию Фоскарини, ибо она является моей супругой. Ваши владения нам ни к чему. Полагаю, вопрос решен?

– Нет, сенатор, – с ухмылкой произнес Леонардо. – Милан невероятно заинтересован в таком выгодном союзе с Венецией через власть над герцогиней, чьим опекуном мог бы стать я, к примеру.

Адриано злобно улыбнулся.

– Как быстро все уложилось в вашей расчетливой голове! Но здесь я посмею расстроить вас некоторыми обстоятельствами. Во-первых, ваша светлость не должны забывать, что женщина не лишена права добровольно соглашаться на опекунство над собой кем-либо, кто не является ее родителями. А вам… уж простите мою откровенность… но вам синьора Фоскарини не доверяла. А, во-вторых, Венеция уже довольствуется несколькими выгодными союзами с вашим герцогством. Поэтому сотрудничество с цветущей Флоренцией она видит для себя куда лучезарней.

– С Флоренцией?

– О, да! – наслаждаясь разочарованием гостя, торжествовал Адриано. – Опекуном Каролины до нашего брака была Матильда Гумаччо, которая…

– Сейчас находится здесь! – послышался грозный голос со стороны двери.

Леонардо и Адриано с изумлением обернулись. Матильда стояла в дверях кабинета, уперев руки в боки, словно грозный государь, намеревавшийся совершить казнь собственными руками над провинившимися подданными.

– Извольте полюбопытствовать, сенатор, почему в вашем палаццо все двери нараспашку? – спросила строго и раздраженно она. – Где прислуга? И что делает здесь этот отпрыск огнедышащего змия?

Адриано едва удержал пьяный смешок, вырывавшийся из его губ, которыми он тут же прикоснулся к полной руке тетушки.

– Прошу простить, синьора, но к вашему прибытию я не подготовился. Прислугу я распустил, управляющего уволил. И уволился сам…

Она пронзила его еще более разъяренным взглядом, когда он громко икнул и отшатнулся.

– Вы пьяны, сенатор? – возмутилась та.

– О да, моя великодушная синьора. Прошу простить мне это нахальство.

Матильда распознала в поведении Адриано признаки какой-то игры, но решила, что при Леонардо выяснять ничего не следует.

– А вам… – обратилась она к миланцу. – Чем обязана, герцог? Мои соболезнования по поводу внезапной кончины вашего отца, кстати.

И хотя последние слова были сказаны ею скорее с желанием быть учтивой, чем искренней, но все же Леонардо почтительно поклонился.

– Принимаю с благодарностью ваши соболезнования, синьора, – ответил он. – Мне стало известно о Каролине Диакометти…

– Фоскарини, – поправила его та. – Вам стало известно о Каролине Фоскарини.

Тот лишь с недоумением посмотрел на нее.

– Мы не посчитали необходимым извещать вас о ее спасении, – тут же объяснила Матильда, – поскольку Изольда всегда ненавидела Каролину. К чему герцогине да Верона беспокоиться событиями, столь не желанными ее сердцу?

Стало заметно, что Леонардо, почему-то схватившись за поручень клинка на своем поясе, едва сдерживал ярость.

– Складывается впечатление, что в этом палаццо все потешаются надо мной… – стиснув зубы, выдавил из себя он.

– Нет. Что вы, герцог! – возразила Матильда. – Мы лишь прямодушно говорим о действительных вещах, без притворства и ухмылок. К слову, опекуншей Каролины, и впрямь, стала я, если вам угодно.

– Но опекунство женщины над женщиной недействительно… – поморщившись, ответил Леонардо.

– Не все можно признать недействительным из того, что не признано мужским обществом. Хотя в Миланском герцогстве может быть, ваша светлость. В Генуе – мне неизвестно. Но в моей республике женщина имеет больше прав. Так или иначе, Адриано и Каролина уже повенчаны перед церковью. Расторгнуть брак можно лишь по существенным причинам, и не нам с вами решать такие вопросы. Настоятельно рекомендую вам покинуть эти места, герцог. А моей племяннице передайте приветствия от моего имени.

Понимая, что беседа на том и окончена, а его действия безрезультатны, Леонардо сухо откланялся и покинул владения Фоскарини.

– А теперь объясните мне, сенатор, где моя племянница? – строго спросила Матильда, когда эхо звонких шагов нежеланного гостя стихло. – По каким причинам я получаю вести от Витторио Армази о неизвестности ее пребывания?

Адриано какое-то время молчал. Затем он взял свой меч и, протянув тетушке, опустился перед ней на колени, с болью глядя на нее.

– Срубите мне голову! – со слезами на глазах произнес он.

– Что за странные мольбы, сенатор? – возмутилась Матильда, готовая отвесить ему весомую пощечину.

– Казнь вашей рукой я приму за честь, – его голос не был так пьян, как в начале встречи, и Матильда несколько растерялась. – Ибо нет мне прощения, синьора! Мне неизвестно, где Каролина, и виновен в этом только я.

– Я же вверила вам ее, Адриано! – возмущенно воскликнула Матильда, едва сдерживаясь, чтобы не наброситься на зятя с кулаками. – Как вы могли?

– Или пронзите мое сердце, оно невероятно болит в последние дни.

Она посмотрела в его хмельные глаза и увидела, что его слова не притворны. Его просьбы – это мольбы о том, чтобы избавиться от мучений, к которым его довело самоистязание.

– Похоже, что вы и так наказаны, синьор.

Матильда оглянулась вокруг себя и, схватив замеченный на столе графин с водой, окатила его голову.

– Пожалуй, это единственное, чем я могу вас покарать, Адриано. А теперь возьмите себя в руки и расскажите мне, что произошло!

Выслушав длинный и далеко не утешающий рассказ, Матильда опечаленно посмотрела на него и тихо промолвила:

– Налейте-ка мне этой дряни, которую вы пьете.

Фоскарини тут же повиновался ей.

– Адриано, – Матильда с невероятным спокойствием смотрела куда-то в сторону, словно искала решения проблемы в воздухе, – я вам сочувствую, Адриано.

Тот ошарашенно посмотрел на нее.

– Вы мне сочувствуете?

– Любовь в наши дни подвергается гонениям, поскольку мало кто испытывает в ней нужду. Она ведь не несет в себе славы, богатства, власти. Она непорочна в этом мире, а стало быть, и бесполезна, мой друг. Вы с Каролиной нашли свое счастье, но вам не позволили его удержать. Вам будет сложно сохранить свои чувства среди непомерности человеческой жестокости и амбиций.

– Но ведь этот вопрос можно решить, – сказал с грустью Адриано, который теперь казался Матильде абсолютно трезвым. – Если отказаться от всего нажитого, оставив только любовь?

Матильда с изумлением посмотрела на него.

– Вы готовы к этому? – с поражением выдохнула она.

– Я не просто готов, – ответил он и улыбнулся, – я сделал первый шаг на пути к этому, отказавшись от должности сенатора.

Матильда только отхлебнула глоток вина и произнесла:

– Поступок стоит оваций всех святых, Адриано.

– Я лишь жажду, чтобы нас оставили в покое. И все, что сейчас является для меня непосильным, – это разыскать мою возлюбленную супругу.

– Даже не знаю, Адриано, стоит ли вам тратить время, – произнесла Матильда и увидела возмущенное лицо синьора.

– Я готов потратить на это всю оставшуюся жизнь, – сказал он, понуро склонив голову.

– Не стоит так разоряться, синьор Фоскарини. Вы ведь и сами знаете, что хитрость Каролины – невероятное явление, – в ее голосе ощущалась горькая усмешка. – Поразительно, но мое сердце теребит всего лишь малая доля беспокойства по поводу ее жизни. Если Господь позволил ей выжить тогда, когда вы спасли ей жизнь, можете мне поверить, что и в этот раз она будет в полном порядке. Только найдете вы ее тогда, когда она сама пожелает этого.

– Я не совсем вас понимаю, Матильда.

– Поверьте мне, любезнейший Адриано, с самого детства Каролина мечтала о любви, которую ей удалось обрести в вас. И найдя ее, она не станет намеренно терять свои чувства. Однако за ваше бездушие она вас накажет, заставив мучиться и истязаться в ее поисках. И можете поверить, что ее коварность на это способна.

В этот самый момент в дверях появились Витторио и Лаура, с ужасом в глазах осматривающие комнаты Адриано.

– Что здесь происходит? – негодующе спросил лекарь. – Адриано, это ты разгромил весь дом?

– Ох, дружище, – ответил с недовольством тот, – завтра пришлю новую прислугу, и здесь будет убрано.

– А что случилось с предыдущей?

– Они все попали под подозрение в неверности, – сухо ответил Адриано. – Вы проходили мимо и решили зайти?

– Нет, – ответил Витторио. – Лаура почувствовала, что ты в беде… Теперь я понимаю почему.

Внезапно Адриано бросился к супруге Армази и взял ее руки в свои.

– Лаура, дорогая, можешь ли ты сказать, где она?

– Адриано, мне было бы радостно вновь воссоединить вас, известив тебя о ее местонахождении, – ответила с грустью Лаура, – но, увы, мой друг… Очевидно, она не хочет, чтобы кто-либо знал.

– И что же тогда?

– Я бы могла попытаться выяснить, – прошептала Лаура, – с помощью темных духов, но я не желаю обращаться к ним за помощью, дабы не остаться в долгу. Единственное, что могу сказать, Адриано: без колдовства тут не обошлось. Твой разум недаром помутнел – прислуга отравила его…

– Перед моим отъездом… – пробубнил он, вспоминая питье, подносимое Урсулой, которое подала ему Каролина.

– Потому ты так легко и поверил в ее предательство.

Он лишь глубоко вздохнул и отвел взгляд. Лаура видела, как прерывистое дыхание вырывается из его уст.

– Могу сказать еще одно, мой дорогой, – неожиданно услышал он. – Я вижу вас вместе. Но только не так быстро, как тебе хотелось бы. Это испытание вам необходимо преодолеть.

– Что бы вы все мне ни говорили, – произнес Адриано, бесцельно уперев взгляд в окно, – я все равно буду искать ее до последнего. И даст Бог мне силы, я найду ее!

В первые дни декабря в Терраферме не сходил туман, навевающий еще большую хандру, чем окончание унылой осени. Пустив коня трусцой, Антонио Брастони продолжал осматриваться по сторонам, не упуская из своего внимания каждый закоулок окрестности. Синьор Фоскарини до сих пор осуждает его за исчезновение своей супруги! Пусть тот и не порицает более халатность солдата, но об этом свидетельствует его осуждающий взгляд. Антонио и сам терзался безмерной виной перед Фоскарини. Так глупо упустить двух женщин, позволив им украсть свою лошадь – поступок, достойный осуждения. И, возможно, даже наказания! Но синьор почему-то не применял никаких санкций. Все, что он сделал, – это порекомендовал Антонио Брастони уволиться из венецианской солдатьерии, которой он служил. В надежде, что синьор пощадит будущее его карьеры, солдат повиновался ему. Однако за этим никаких велений, кроме как заниматься поисками синьоры Фоскарини, Антонио не слышал.

Он поднял голову и еще раз бросил взгляд на окрестности, словно ожидая, что безжалостная блондинка нежданно даст о себе знать. И он взвыл бы перед Всевышним, если бы знал, что это случится наверняка. Брастони вспомнился миловидный взгляд супруги Фоскарини во дворике монастыря, когда она с улыбкой приветствовала его. И в тот момент она почему-то казалась ему невинным существом, словно сияющий ангел… Прошло всего несколько часов, и ее прелестный взор обратился в его глазах в образ коварной чертовки.

Поднявшись верхом на пустующий холм, Антонио бросил взгляд на перевал, в котором раскинулось небольшое поселение. Следом за этим селением виднелись крыши еще какой-то деревушки. Это последний пункт, в котором он и завершит поиски синьоры, и далее его направление ляжет обратно в лагуну, где, в случае неудачи, его будет ожидать раздосадованное лицо Адриано Фоскарини.

Антонио почувствовал дуновение прохладного ветра и поежился. Нужно поторопиться, пока его не настиг дождь. Всадник хлестнул бока гнедого, пригнувшись, чтобы скрыться от ветра за его гривой.

Спустившись с холма, солдат подошел к самому крайнему жилищу поселения. Внимательно осмотревшись, Брастони бесцеремонно вошел на территорию крестьянина. Дворик пустовал, и лишь важно похаживающая по земле живность свидетельствовала о том, что здесь кто-то живет.

Услышав топот и фырканье лошади, Каролина выглянула в окошко, намереваясь поприветствовать Анджелу и Энрике, отправившихся утром в город. Но сначала она увидела незнакомого жеребца, довольно щиплющего сухую траву перед домом, а затем перед ее глазами мелькнули армейские доспехи.

В ужасе Каролина отпрянула от окошка и, аккуратно придерживая шторку, чтобы солдат не заметил ее, ожидала, когда тот обернется к ней лицом. Она притихла, прислушиваясь к сопению девочек и Паломы, предавшихся дневному сну. Не нужно их будить: лишние звуки привлекут внимание незваного гостя. Кто же он? Гонец от Адриано, разыскивающий ее? Или, быть может, армеец, который явился сдирать последнюю шкуру с бедных крестьян? Каролина ощутила, как в ожидании глухо забилось взволнованное сердце.

Когда он обернулся, у нее похолодели конечности. Это же Антонио! Антонио, которого они обокрали полностью: от денег, привезенных им в монастырь, до лошади, на которой уехали Энрике и Анджела.

– О, Пресвятая Дева! – шепнула сама себе синьора и в ужасе прикрыла рот рукой, словно перед ней выросло привидение.

Заметив его броский взгляд на окно, у которого она стояла, Каролина испуганно пригнулась. И все же Адриано Фоскарини разыскивает ее! Зачем же? Чтобы поквитаться? Оформить развод? Вернуть в монастырь?

Она видела, как солдат задумчиво расхаживал по дворику, словно у себя дома, и, улыбаясь, бурчал что-то себе под нос. Со стороны он казался смешным: мечтательным и рассеянным, забывшим о цели, которая привела его сюда. Только самому Антонио было известно, что его улыбка вызвана воспоминаниями о беспечном детстве, которое он провел в обычной крестьянской семье, жившей в предместье Венеции. В эти мысли его погрузил дворик неизвестного простолюдина, так схожий со скромными владениями Брастони.

И сейчас Антонио невероятно жалел о том, что отец в свое время пустил все свои сбережения для того, чтобы устроить сына в венецианскую армию. И не то чтобы младшему Брастони не хотелось выступать в сражениях, защищая республику. Просто порой он жаждал человеческого покоя, а служба в венецианской армии такового не знала. В общем, бедолага Антонио на какой-то миг погряз в воспоминания, выпустив из виду цель своего пребывания в этих местах.

Каролина выгнула шею, желая рассмотреть, с кем пожаловал гость, но сопровождающих лиц не обнаружила. Странный этот Антонио, что он там себе колдует? Поведение мужчины Каролину забавляло, и на ее устах расплылась улыбка.

– Вот чудак! – произнесла она, прикрыв смешок рукой.

Но улыбка вмиг сползла с ее лица, когда во дворе появился Андреа, беззаботно шагающий в сторону дома. О, Боже! Как же она могла забыть о том, что мальчик пошел кормить домашнюю живность? Она вновь с ужасом прикрыла рот, сдерживая порывы крикнуть его имя, и застыла на месте. Что сию минуту ей необходимо предпринять? Как оградить Андреа от беды? А вдруг этот солдат обидит мальчика? Они ведь ненавидят крестьян! Нет, она не должна терять ни минуты: необходимо взять какое-нибудь оружие для самообороны! У этого… вон, меч висит на поясе. И, подхватив свои юбки, Каролина бросилась к плите. С воодушевлением схватив кочергу, она махнула ею в воздухе:

– Я тебе сейчас покажу, мерзавец! – сердито промолвила она и бросилась на пост своего наблюдения, чтобы в любую минуту броситься на помощь Андреа.

Мальчик засунул руки в карманы, слегка сгорбил плечи и, словно уличный бродяга, сбивал росу с иссохшей травы. Как только он заметил незнакомца, то застыл на месте.

В какое-то мгновенье Андреа даже с восхищением посмотрел на солдата в доспехах: такую кожаную кирасу, до блеска начищенную, с гербом Венецианской республики, ему не приходилось прежде видеть. Расписанные символикой ножны с кожаным покрытием скрывали в себе меч, золотисто-бордовая рукоятка которого притягивала взгляд мальчишки, словно призывая в нетерпеливом восхищении схватиться за нее. Статный торс солдата, его впечатляющее одеяние и владение оружием на какое-то мгновенье вызвало в мальчике желание в будущем стать именно сильным и отважным воином, которым виделся ему этот гость. Поначалу Андреа с восторгом сомкнул уста, но затем вспомнил, что один из таких доблестных солдат не так давно избил его отца по причине, ставшей для ребенка неизвестной. Это заставило ребенка насторожиться.

– О-о, мальчик! – воскликнул Антонио, и сердце Андреа екнуло, но глаза продолжали оставаться невозмутимыми. – Хоть одна живая душа есть в этом дворе!

Ребенок ошеломленно шагнул назад, и хотел было броситься бежать, как Антонио успел схватить его за руку.

– Постой-постой, мальчик! Не бойся меня! Клянусь, я тебя не обижу.

Каролина сорвалась с места, но увидела, что Андреа более снисходительно посмотрел на Антонио, и венецианский солдат тут же опустил руки. Она остановилась, нервно потряхивая кочергой.

– Я не буду тебя обижать, малыш, – заверил незнакомец.

Эти слова солдата заставили мальчика отчасти успокоиться, но взгляд детских глаз на человека в доспехах кипел подозрением.

– Что вам угодно? – спросил грубо Андреа, подозревая, что солдат явился сюда или за урожаем отца, или за деньгами.

– Мне ничего от вас не нужно, – ответил Антонио, искренне желая вызвать расположение этого мальчика: возможно, хотя бы он знает что-нибудь о коварной синьоре. – Где я могу найти твоих родителей?

Андреа боялся сказать, что он один, и в то же время не мог соврать, что родители дома. Поэтому он просто ответил:

– Все уехали! Я остался с двумя сестрами, они сейчас спят.

– Ах, вот как, – с досадой прикусил губу Антонио. – Послушай, мальчик, а может быть, ты видел вот эту синьору?

Каролина увидела из окна, как Антонио достал из своей сумки нечто небольшое, буквально с три ладони, и по очертаниям изображения, мелькнувшего перед ней, она узнала в этом «что-то» свой портрет, который не так давно Адриано заказывал о дному из венецианских маэстро. Правда, портрет был выполнен в больших масштабах. Неужто Адриано заказал копию? Ее сердце заколотилось еще громче и ей казалось, что его стук раз будит девочек. Шум в ушах только и вторил: «Он сейчас все узнает!»

– О, милостивый Господи! – произнесла Каролина, сомкнув руки на груди. – Ребенок ведь все расскажет!

Когда перед Андре появился образ Каролины в богатом кремовом платье, ухоженными локонами, элегантно собранными на макушке, и безоблачно счастливым взглядом, глаза мальчика восхищенно округлились. Антонио заметил это, и в его сердце вспыхнула надежда.

– Ты видел ее? – теребил детские ручки чужак.

Несомненно, Андре узнал Каролину, но нужно ли говорить об этом солдату? Ребенок на секунду задумался. Все же люди в доспехах влекут за собой только зло! Вряд ли и этот явился сюда с миром.

Совершенно растерявшись в неведении, Каролина сходила с ума. А что если она выскочит на улицу с этой кочергой… тогда придется бить его до последнего? Глупости… он сильнее ее, опытнее, и в этой схватке она явно окажется побежденной! Выйти и прогнать со двора всей толпой? В следующий раз он придет с Адриано! Она опустила вниз глаза и только теперь представила себе, как нелепо выглядела бы в атаке с кочергой в руке. Каролина откинула ту в сторону и трясущимися руками отодвинула шторку.

– Нет, я не видел ее, синьор, – ответил смело Андре. – Простите за паузу… я вспоминал… Синьора очень красивая!

– Будь она неладна! – процедил сквозь зубы Антонио и направился к лошади.

Андре с облегчением вздохнул, с таким же облегчением вздохнула и Каролина, когда увидела взметнувшуюся грязь из-под конских копыт. Неужто мальчик ничего не сказал?

Она бросилась в веранду, когда тот появился в дверях.

– Господь милосердный, Андре! Чего хотел от тебя этот незнакомец?

– От меня – ничего! Но он чего-то хотел от тебя, Каролина, – поразительно спокойно ответил мальчик. – Он ищет тебя почему-то, и даже показал мне твой портрет. Ты на нем такая красивая!

– А что ты ему ответил? – испуганно спросила та.

– Я ему сказал, что не видел тебя. Солдаты злые… Я просто испугался, что они тебя обидят. Я правильно сделал?

Она с лаской посмотрела в его взволнованные глазки и прижала его к себе.

– Разумеется, милый! Разумеется! – воскликнула она. – Ты все правильно сделал! Ты – невероятно умен! Это плохой синьор. Невероятно плохой. Слава Всевышнему, что он ушел!

Она прижимала его к груди и благодарила Бога и разум этого ребенка. Ей можно быть спокойной – теперь Адриано не будет даже подозревать, что она здесь. А стало быть, он и его наемники впредь в этот дом не вернутся!

VII. «Omnia vincit amor»

Выбежавшие из всех закоулков дворика индейки и куры бросались на рассыпающееся зерно и с неимоверной жадностью клевали его. Каролина держала в одной руке ковшик, а другой сыпала корм прямо на взбалмошных птиц, нетерпеливо уничтожающих свою пищу. Она никогда не думала, что занятия домашним хозяйством могут вызывать у нее столько удовольствия. И немудрено: тяжелую работу ей никто не давал, а вот о легкой помощи Анджела ее временами просила.

Каролина вскинула голову к небу, покрытому светло-серыми облаками, и вздохнула от холодной грусти, навевающейся влажной и сумрачной зимой. Безумная тоска, царящая в последнее время в сердце, только усугубляла безжизненность в ее глазах. Она вздохнула и вновь посмотрела на обезумевшую от голода птицу. Беззаботная жизнь у этого зверья, которое совершенно не умеет думать! Есть чему позавидовать: нет мыслей – нет беспокойства…

А ей с утра о чем только не пришлось переживать: снова эта отравляющая жизнь тошнота, вошедшая в ее утренний режим вместо завтрака. А эти тревожные воспоминания об Адриано, которые не покидали ее ни на мгновенье! И по-прежнему клокочущее сердце при мыслях о нем… Помимо этого, она непрестанно беспокоилась раздумьями о том, чем занять себя до того, как у них решится вопрос об отъезде. А затем – этот самый отъезд. Боже милостивый, когда же все произойдет, и она окажется у тетушки вдали от Венеции, в мире и спокойствии воспитывая своего малыша?

– Каролина! – послышался требовательный детский голосок, доносившийся со стороны дома.

Она обернулась и увидела Андреа, светящегося неимоверной радостью и бегущего к ней в одной льняной рубахе с каким-то листом в руке. Его маленькие ножки только и успели наскоро прыгнуть в огромные отцовские сапоги, и он бежал, едва не спотыкаясь через них. Посмотрев на полураздетого Андреа, Каролина поглубже укуталась в свою теплую шаль, чувствуя, как тело содрогается от непривычного ей холода.

– Посмотри, Каролина, что я нарисовал для тебя! – воскликнул мальчик, и подбежал к синьоре, которая за прошедшие недели пребывания в их доме стала ему настоящим другом и поклонницей его творений.

– Непременно посмотрю, – со строгостью в голосе ответила Каролина и присела на корточки, чтобы быть на уровне с ростом Андреа. – Ты же еще не выздоровел! Сию минуту вернись в дом! Посмотри, как холодно. Разве можно бегать голышом по двору?

– Сначала только посмотри, – настойчиво требовал детский голосок.

Она поднялась на ноги и взяла в руки его творение.

– Хорошо, я посмотрю. А теперь – марш в тепло!

Андреа ничуть не обижался на воспитательский тон Каролины и с той же блестящей улыбкой, вприпрыжку, бросился назад к дому. Ему не терпелось услышать ее мнение!

Каролина проследила, как малыш старательно поставил отцовские сапоги на положенное место, переобувшись в свои теплые сапожки. Сама она присела на табурет, всматриваясь в очередное творение мальчика.

Кисть явно принадлежала ребенку, – это было очевидно, но девушка с грустными глазами и томной улыбкой казалась такой знакомой Каролине! Она с изумлением смотрела на свой портрет, с трудом осознавая, что некогда жизнерадостная и счаст ливая синьорина Диакометти смогла претерпеть в своем образе множество изменений за столь короткий срок? Неужто грусть в глазах принадлежит ей и эта, будто напускная, улыбка тоже?

Как же изменил ее душу Адриано Фоскарини – негодяй, сумевший поверить в ее предательство, и сам решившийся на эту мерзость! Она с ужасом замечала в себе, что думает о нем все чаще и чаще, невзирая на время, отдаляющее все дальше и дальше их последнюю встречу. Быть может, это связано с тем, что ее дитя растет внутри нее, непрестанно напоминая о своем отце?

С этой мыслью Каролина провела по животику, ставшему оби телью ее стремительно растущему малышу, которого одно мгновенье, пусть недолгое, она принимала за обузу, возникшую в самый неподходящий момент. За тот поступок она корила себя до того момента, пока не успокоила в себе все переживания по этому поводу! Теперь ежесекундно растущая в ней сила материнской любви намеревалась окутать ее малыша всей благодатью, присущей ее сердцу. Сейчас она готовилась выгрызать благополучную жизнь во имя блага своего дитя! Только вот не с безжизненным блеском в глазах, как на портрете маленького маэстро.

Андреа внимательно наблюдал за отражением эмоций в голубых глазах Каролины, менявшихся от испуга и растерянности до облегчения и ликования. Понять малышу смятение, сразившее синьору, было сложно, но его очень беспокоило ее мнение, столь дорогостоящее его маленькому сердцу.

– Милый, а почему на этом портрете я так печальна? – с изумлением спросила Каролина. – Ты часто видишь меня такой?

– Нет, порой. Очевидно, когда ты о чем-то задумываешься, – ответил Андреа. – Тебе нравится? Скажи честное-честное слово!

– О, дорогой мой, это самый лучший дар, который мне когда-либо подносили! – с восхищением сказала она и улыбнулась.

Мальчик радостно перевел дух и с задором промолвил:

– Правда, мои рисунки не такие красивые, как у того маэстро, который изобразил тебя на портрете…

Испуганно оглянувшись, Каролина нетерпеливо взяла малыша за руки, всеми силами стараясь не давить на маленькие ладошки.

– Тише, Андреа! Не вспоминай об этом при других, – тихо вымолвила она. – Пусть то, что ты видел, останется нашим маленьким секретом. Договорились?

Он кивнул головой.

– Я очень надеялся, что тебе понравится моя картина, – прошептал он.

– Мне безумно нравится, – рассмеялась она. – Я сохраню ее и обязательно покажу своему малышу, когда он родится.

– Ох, Андреа, ты опять занимаешь Каролину своими рисунками, – снисходительно покачала головой Анджела, подоспевшая к ним.

– Что вы, Анджела, мне очень нравятся творенья вашего сына! – произнесла с улыбкой Каролина. – Вы можете гордиться своим мальчуганом.

Глаза Андреа заблестели от услышанной похвалы.

– Мы невероятно гордимся им, – ответила с улыбкой женщина. – И будем гордиться еще больше, если он сейчас пообедает.

Мальчик бросился в кухню выполнять повеление матушки, исполненный энтузиазмом от похвальных слов Каролины.

Повесив рисунок у изголовья своей кровати, она призадумалась, оценивая свои сегодняшние «покои». Да, невероятная скромность царила в ее спальне, которую она делила с Паломой. Да, в ней не было привычной мебели и простора. Да, на ее стенах не висят искусные творения великих художников, лишь этот маленький, но такой теплый рисунок, значащий для нее гораздо больше, чем те роскошные картины, которые она когда-либо видела. Сейчас, свыкнувшись с иными условиями жизни, в которых главную роль играет простота и напрочь отсутствует расточительность, к ней пришло осознание того, что, лишаясь материальных благ, со временем о них перестаешь жалеть. Особенно тогда, когда рядом есть люди, ненавязчиво учащие беречь ценности, заложенные в укромном уголке твоей души.

Ведь разве сегодня ее тело тоскует по воздушным перинам и изысканной пище? Отнюдь – оно жаждет оказаться в объятиях возлюбленного, как и прежде… Неужто ее сердце стонет по уюту и роскошным комнатам? Все, чего оно страстно желает, – это снова насладиться любовным упоением от другого сердца, прикасающегося к нему. А ее душа? Разве ощутила бы она сейчас себя богатой, отдавая горделивые распоряжения прислуге? Нет! Она смогла бы вспорхнуть лишь от нежного шепота, сердечной беседы, проникновенного кареглазого взгляда… Как быстро нас заставляет жизнь менять собственные привычные стереотипы!

Решив помочь Анджеле в домашней работе, Каролина вышла в коридор и заметила, что в тамбуре на стоящем здесь швейном столике та разложила материалы для очевидных намерений заняться шитьем.

– Анджела, что вы шьете? – заинтересованно спросила Каролина, разглядывая разложенные на столике материалы.

– В основном, портьеры на окна, – ответила та. – А также дорожную и повседневную одежду.

– Вы ее продаете?

– Да, возим на рынок. Когда в Виченцо, когда в Верону.

– Кто у вас покупает изделия? – Анджеле стало ясно, что Каролина интересуется с какой-то целью.

– Чаще всего, бедные дворяне. Реже – купцы. Порой изделия поставляю синьоре Серра на виллу близ реки Брента, которая заказывает униформу для прислуги. Я шью из недорогих тканей, поэтому и покупатели у меня соответствующие.

Каролина взяла в руки начатое платье, рассматривая швы и выкройки.

– Да, но у вас довольно неплохо получается, – задумчиво сказала она. – А вы не пробовали взяться за одежды для синьор? Например, нарядные и прогулочные платья…

Анджела присела за столик и с безнадежностью покачала головой.

– Нет, Каролина, такие платья дорого мне обойдутся. Нужны дорогие ткани… Да и в моде я мало что понимаю…

– Но зато понимаю я, – воодушевленная блестящей идеей, торжествовала Каролина. – Значит так, имеется у меня одно платье, которое я шила в Венеции для одного торжества. Авторство модели принадлежит мне, моя дорогая. А стало быть, мы сможем его сдублировать и предложить местной знати. Если они оценят, тогда можно будет заняться пошивом нарядов на заказ.

– Это прекрасная идея, – с грустью ответила Анджела. – Но, Каролина, у меня нет денег на дорогие ткани!

– Зато они имеются у меня, – словно по секрету поведала Каролина. – Вот так и я займусь делом, иначе я скоро скисну, подкармливая вашу птицу.

Анджела тихо рассмеялась.

– Моя милая Анджела, не обижайтесь, но у вас царит скучноватая для меня атмосфера, поскольку домашнюю работу вы мне не доверяете по понятным мне причинам. А книг у вас нет. Да и в зиму выбор занятий в ваших краях не особенно шикарен, признаться честно. Занятие швейным делом с серьезностью и энтузиазмом принесет нам с вами огромный воз плодов. Для начала поднимем немного ваш статус – все же не так давно вы относились к числу зажиточных крестьян. Мне понятно, что к бедности вас привели непомерные налоги и прочие трудности, но все же они не означают, что вы обязаны продолжать соответствовать этому уровню. Затем поможем дамам, желающим расстаться со старой модой, совместить в своем туалете элементы прошлого и будущего – это у меня неплохо получается. И, разумеется, я буду безмерно рада, если смогу помочь вам заработать больше, чем вы получаете сейчас. Дело наше беспроигрышное, можете мне поверить! Все, что нам необходимо, – это съездить на рынок в город, что и сделаете вы с Энрике по возможности. Вы оба занимаетесь ремеслом, Анджела, а стало быть, и сможете выбраться из бедности!

Наполненная зеваками Пьяцетта кипела гулом и разгневанными возгласами из толпы. На эшафоте готовили три петли для казни убийц. Такое зрелище без внимания венецианцы не оставляли, и народ скандировал в ожидании, когда, наконец, виновники покажутся на «сцене», дабы получить справедливое наказание за свои деяния.

Слух о покушении на жизнь Адриано Фоскарини распространился по городу с неимоверной силой. Для многих простолюдинов это имя являлось далеко не безызвестным: бывший сенатор Венеции нередко принимал участие в общественной жизни горожан, особенно, многим беднякам запомнилась благотворительная акция, под которой он бесплатно снабжал нуждающихся медикаментами.

Сам Адриано недвижимо стоял в стороне, в ожидании уперев свой взгляд на эшафот. И лишь через час после прибытия на площадь его взору открылась долгожданная картина: сквозь небольшую толпу разгневанного люда толкались стражники, ведя между собой плененных женщину и двух мужчин. Первой площадь пересекала Урсула, устремившая свой взор в небеса и о чем-то непрестанно шептавшая, а также сгорбившаяся в попытках спасти себя от плевков разгневанного люда. Адриано предполагал, что она читала покаянную молитву.

Лицо Хуана лишь свирепо оглядывало толпу. Временами его сильные руки пытались сорвать с себя цепи, что выглядело скорее смешно, чем жалостливо: словно дикий зверь, он пытался вырваться из оков, что, разумеется, являлось невозможным.

А третий… Адриано жаждал видеть на месте третьего человека, источника его беды, однако обвинения куртизанки в отношении Паоло Дольони доказаны не были: Маргарита принимала дары не только от него. Поэтому третий убийца, шагающий к эшафоту, совершенно не касался дела Адриано Фоскарини – он был причастен к другим грязным делам.

– Смерть изменщикам! – скандировала толпа.

Попытка убить сенатора Венеции выглядела как посягательство на представителя республиканской власти, что, по сути, смело принималось за измену. Адриано было безразлично, как это будет объяснено юридически. Для него важным являлось само действо наказания.

В том, что виновники выставлены на казнь в качестве изменщиков – дело рук Джанни Санторо, в свое время пообещавшего Адриано, что сделает все возможное для устранения его врагов. Взамен Фоскарини обещал не отчуждаться от общественной деятельности республики, а также принимать косвенное участие в политике.

– Интересно, синьор, каково это наблюдать за казнью своих врагов? – спросил сенатор Чезаре Мартелли, незаметно подошедший из-за спины к Адриано. – Должно быть, вашим глазам это зрелище в усладу?

– Поверьте мне, сенатор Мартелли, я ожидал большего удовольствия, чем испытываю сейчас, – как-то отрешенно ответил Адриано.

– Меня всегда удивлял тот факт, что вы, синьор Фоскарини, сторонитесь тесной дружбы, которая зачастую бывает между синьорами, – произнес Чезаре. – Но теперь я вижу, что над вашим родом коршуны все так же продолжают кружить, намереваясь уничтожить, как и после кончины вашего отца.

– Так и есть, – сухо ответил Адриано. – Причем многих из них я подпустил к своему дому сам.

– Позвольте полюбопытствовать, не чувствовали ли вы себя могущественней, когда были сенатором?

В ответ на это Адриано криво усмехнулся.

– Могущественней? О нет, сенатор Мартелли. Обремененней – да! Должность тянет за собой слишком много ответственности.

– Вы испугались ее?

– Ответственности?

– Да.

– Нет, сенатор, я посчитал, что достаточно отдал Венеции, и теперь хотел бы заняться преимущественно своей жизнью.

Бросив взгляд на эшафот, он заметил, что Урсула, охваченная петлей вокруг шеи, вот-вот окажется на том свете, с позором казненная на публике. Но он не испытал ни малейшего чувства жалости. Но когда он увидел колыхающееся в воздухе тело, его сердце почему-то вздрогнуло. Но не с болью, а с каким-то облегчением, словно его избавили от непомерной ноши.

– Здесь явно не хватает покойной Маргариты, которая стала бы завершающим звеном в этой отнюдь не святой троице, – неожиданно промолвил Чезаре. – Помню ее… Она не раз услащала венецианских патрициев. Кто бы мог подумать, что такая прекрасная женщина может оказаться изменницей? – Мартелли посматривал на казнь, будто на привычное действо в своей жизни.

– Она гораздо более коварна, чем чувственна, – равнодушно произнес Адриано. – А усопшей – более безопасна для венецианцев.

На этой саркастической ноте они развернулись и, пробившись через толпу, прогулочным шагом направились к молу, где стояли их гондолы.

– Ходят слухи, что в покушении на вас участвовал еще один человек, – внезапно промолвил Мартелли. – Паоло Дольони.

– Что ж, вполне может быть, что слухи не беспочвенны, – кратко ответил Адриано, показывая всем своим видом, что обсуждать это не намерен.

– Вы очень изменились, синьор, – произнес тот. – Причем, очевидно, не только внешне.

– Перемены во мне – знак для лучшего будущего, которое полностью изменит мою жизнь, – сухо ответил он на замечание Мартелли.

И впрямь, удлиненные вьющиеся локоны и легкая бородка, которую Адриано отрастил за все это время, значительно отражалась на его облике, придавая ему возрастной мудрости и с ерьезности нрава. Все реже от Адриано Фоскарини слышали в обществе привычные насмешливые нотки. Да и сам синьор довольно редко посещал светские мероприятия. Если его приходилось увидеть в обществе – он тут же исчезал, словно видение, из поля зрения любопытных глаз. Близкое окружение Адриано лишь отмалчивалось на вопросы о его личной жизни, но для венецианцев его боль от потери супруги виднелась налицо.

– Синьор Фоскарини, как проходят поиски вашей супруги? – спросил Чезаре Мартелли.

Подозрительно смотрящий на него Адриано с недовольством отметил, что тот слишком любопытен.

– Прошу прощения, сенатор, но чем вызван ваш интерес к моей персоне? – внезапно для сенатора спросил Фоскарини. – Вам что-то нужно, судя по всему…

– От вас невозможно что-либо утаить, синьор, – с улыбкой ответил тот. – Но прошу вас не подозревать меня в желании навредить вам. Я и впрямь нашел вас не просто так. Предлагаю отойти в сторону для обсуждения одного дела, в котором можете оказаться заинтересованным и вы. Прошу следовать за мной.

С этими словами Чезаре Мартелли свернул с площади и направился к своей гондоле, дабы вместе с Адриано отправиться в свои владения, располагавшиеся всего через пару кварталов. Адриано направился следом, показав знаком ожидавшему его Антонио следовать за ним.

Оказавшись в своем палаццо, Чезаре провел гостя в небольшой кабинет, дабы уединиться для их скромной аудиенции. Адриано присел напротив него и с любопытством прислушался, равнодушно пронося мимо своих глаз убранство и лоск владений Мартелли.

– Не так давно Паоло Дольони удосужился чести, которую любезно уделили ему вы, предоставив возможность стать членом венецианского сената, – начал Мартелли. – Хочу отметить, что голосование за утверждение его на должности проходило в три этапа. Тем не менее пару недель назад Дольони все же приступил к обязанностям. Но не так давно к нам дошли слухи, что он не совсем чист в отношении к республике. К возникновению таких суждений побудило прощальное письмо Маргариты Альбрицци, переданное вам перед смертью. Поначалу словам куртизанки не придали должного значения, но все же Дольони остался под подозрением высокопоставленных лиц.

– Вы подозреваете его в измене? – Адриано удивленно приподнял брови.

– Именно, синьор Фоскарини, – Мартелли устремил решительный взгляд на бывшего сенатора. – Лично я, допустим, в этом не сомневаюсь.

– Не думаю, что он пошел бы на нечто подобное, – задумчиво предположил Адриано. – Дольони способен на коварную месть кому-либо из партнеров, но, что касается Венеции, то он не раз проявлял при мне преданность республике.

– Тем не менее, когда-то вы были уверены и в его преданности по отношению к вам, – ответил Мартелли и увидел взгляд Фоскарини, сверкнувший гневными искрами. – Погодите сердиться, синьор. Сведения, поступившие не так давно в сенат, еще более расстроят вас.

– Отчего вы решились побеседовать именно со мной на эту тему?

– Потому что никто в правительстве не знает Паоло Дольони так, как знаете его вы. Он многому у вас научился и, вполне очевидно, воспользуется полученным опытом.

– Прошу прощения, – рассмеялся Адриано, – но я не обучал его стратегии измены или в чем вы там его подозреваете. Если он и решился на это, то исключительно из собственных амбиций.

– Простите, любезнейший синьор, если мои слова обидели вас. Заверяю, что вы не так меня поняли. Мы предполагаем, что Паоло пойдет по тем связям, которые устанавливал вместе с вами, когда вы отправлялись по ответственным заданиям.

Мартелли посмотрел на Адриано с нетерпеливым ожиданием.

– Мне не терпится узнать, к чему вы ведете, уважаемый, – с недовольством промолвил Адриано, желая поскорей закончить эту пренеприятнейшую беседу.

– В пасти льва, что на стене у площади Сан-Марка, как и обычно, был оставлен донос. Но вас изумит, что грамотно составленное письмо содержало обвинения не в адрес Дольони, а в ваш адрес, синьор Фоскарини. Обвинения ни в чем ином, как в измене республике.

Сердце Адриано дрогнуло и на мгновение замерло: вот он, этот злосчастный момент истины, которого он так опасался несколько месяцев.

– Кратко изложив содержание письма, – продолжал Чезаре, – могу отметить, что доносчик был досконально осведомлен о всех деталях вашего задания в Милане относительно Генуи. Как раз это событие и было использовано для вашего обвинения. Сказано, что ваши личные притязания к генуэзке Каролине Диакометти помешали положенному выполнению дела. Что на самом деле предложение Брандини было выгодным для Венеции, и отказываться от него – значило потерять обещанную власть в Генуе.

– Изощренный бред, – с возмущением ухмыльнулся Адриано.

– Погодите, глубокоуважаемый синьор, – с тактичностью Мартелли подчеркнул свое недоверие к вышеупомянутому доносу. – Это еще не все! Там сказано, что, невзирая на принятое решение не принимать никаких мер относительно военных действий между Генуей и Миланом, вы все же неосмотрительно отважились отправиться в Геную и странным образом выкрали оттуда синьорину Диакометти, к которой и питали чувства. Теперь же миланцы якобы могут предъявить претензии по этому поводу, ибо синьорина является родственницей герцога да Верона, бывшего кондотьера Брандини.

Несомненно, автором сей записки являлся не кто иной, как Паоло Дольони. Но отчего он сам не осветил эту тему на своем первом заседании сената?

– Надо заметить, история крайне запутанная, но лишена всякого смысла, ибо мне известно от советника Санторо истинное положение дел. Отчего вы не под стражей, спросите вы? – Мартелли ухмыльнулся. – Оттого, что большая часть сената склонна полагать, что донос – обычный вымысел ваших недоброжелателей. Но имеются и те, кого настораживает ваша отставка, запутанность вашей истории, таинственность вашего венчания и прочие дивные сведения о вашей жизни. Многим понятно ваше стремление уклониться от публичности, а ваше окружение вполне понятно объясняет это. В то же время ваши сторонники предполагают, что донос – дело рук Паоло Дольони, который совместно с вами выполнял миланское задание. Чтобы подтвердить чистоту ваших помыслов, на тайном заседании определенного круга лиц было решено приобщить вас к расследованию фактов по измене Паоло Дольони. Если вами будет доказана его вина, все подозрения с вас сами по себе будут сняты.

Адриано отметил, насколько стремительно за его спиной развивались события, связанные с ним самим. Его успели уличить в измене, оправдать, выяснить истинные обстоятельства и найти настоящего предателя.

– Прошу простить, сенатор, но мне непонятно, в чем вы подозреваете Паоло?

– Имеются предположения, что Дольони установил тайную связь с Миланом, однако эта информация не подтверждена. Дескать, ту сделку, которую избегали вы, он решил несколько преобразить и облагородить, однако, на других условиях. Поскольку вам известны все лица, участвующие в этом сговоре, а также менталитет самого Паоло, вычислить его действия и разоблачить будет проще всего именно вам. К тому же у вас с оппонентом наверняка есть свои счеты, которые вы уже давно жаждете свести. И сейчас у вас появилась незаменимая возможность для возмездия.

Раздумья не заставили Адриано долго колебаться. Очистить свою честь от пятен – первое, чем он руководствовался в этот момент.

– Сенатор Мартелли, я приму ваше предложение и сделаю все для того, чтобы поставить на место предателей! – ответил он и уточнил: – Истинных предателей.

– Ваши расходы на это дело будут покрываться. Только ваши действия должны скрывать участие правительства.

– Мне это понятно, сенатор. Это еще одна причина, по которой вы обратились ко мне. Когда мне что-то будет известно, я сообщу вам, – кратко произнес Адриано и, откланявшись, вышел из палаццо, направившись к молу, у которого его ожидал Антонио Брастони.

Синьор Фоскарини прошел мимо него, не глядя, но тот сам послушно последовал за ним в гондолу. Присев, они внимательно друг на друга посмотрели.

– Синьор, по вашему приказу поиски вашей супруги окончены, к сожалению, безрезультатно, – произнес Антонио и виновато посмотрел ему в глаза.

– Это мне известно и без твоего комментария, Антонио, – ответил Фоскарини и с сожалением сомкнул губы. – Направишь гонца с письмом для ее тетушки во Флоренцию. У нас появилось другое дело.

Брастони заинтересованно посмотрел на сенатора.

– Антонио, по моей рекомендации ты уволился некоторое время назад из венецианского гарнизона, но, полагаю, что ты понимаешь глубокий смысл этого совета, – многозначительно сказал Адриано и посмотрел на наемника, за последнее время неоднократно доказавшего ему свою надежность.

– Осмелюсь предположить, что вы доверите мне что-то ответственное, – ответил Антонио. – Или же, напротив, накажете за мой огрех.

– Я вижу в тебе, Антонио, преданность делу и, хочется верить, преданность и мне, – синьор посмотрел на него испепеляющим взглядом, словно требующим клятву на верность.

– Так и есть, синьор Фоскарини.

– Если ты сумеешь еще раз доказать мне это, Антонио, я поставлю тебя управляющим своими делами в Венеции, и ты будешь получать щедрое вознаграждение от моего имени. Вполне вероятно, что в будущем я походатайствую о приобретении для тебя титула или же звания.

Глаза Брастони радостно сверкнули.

– Я даже не смею просить о таких вещах, синьор. Особенно после допущенных мною ошибок…

Адриано едва сдержал в себе томный и глубокий вздох, вырывающийся из глубины мужественного сердца.

– Антонио, моя супруга – невероятная женщина, – в его голосе чувствовалось сожаление, едва скрывающее за собой сильные чувства. – Она способна стать даже привидением, чтобы незаметно скрыться с назойливых глаз. И эту свою способность она использовала в мое наказание…

– Я сделаю все, чтобы загладить перед вами свою вину, – с честью произнес Антонио.

– Ах, да, – Адриано словно опомнился от воспоминаний. – Если ты будешь мне преданным, можешь мне поверить, что станешь мне другом. Но вдруг ты решишься на предательство, – Антонио ясно заметил, как глаза Фоскарини дьявольски блеснули, – та казнь, которую мы сегодня наблюдали, покажется тебе помилованием.

– Синьор, я уже благодарен вам за вашу милость, поэтому даже под пытками не предам вас, – уверял Антонио, и тот ему верил.

– Полагаю, что до таких жертв дело не дойдет, – с едкой улыбкой промолвил Адриано. – Итак, что тебе нужно будет сделать, Антонио. Тебе необходимо найти двух наемников, которые будут вести наблюдение за Паоло Дольони. Только эти наемники должны быть чрезвычайно надежными людьми с безупречной репутацией по своей части. Все, что он делает, куда ходит, кому пишет, – ты должен все знать и докладывать мне. По всем денежным расходам также обращаешься ко мне. Но для начала займись поисками людей. Понял?

Антонио кивнул.

– У меня имеются такие на примете.

– Помимо этого, когда ты оставишь наемников здесь… – он запнулся и предупредительно посмотрел на подопечного. – Только, Антонио, необходимы проверенные люди, умеющие держать язык за зубами. Миссия имеет тайный характер.

На его сосредоточенный взгляд тот снова кивнул.

– Я вас понял, синьор.

– Пусть наемники будут работать здесь, в Венеции. Ты же должен будешь отправиться в Милан по моему заданию. Работ предстоит много, но чрезвычайно важно научиться черпать сведения о ситуации, пребывая при этом в тени…

– Я буду теперь умным? Да, Каролина? – две серо-голубые пуговки пытливо на нее смотрели снизу вверх, когда она разложила перед маленьким Андреа бумагу, чернила и перо, чтобы научить его буквам и письму.

– Ты и так, мой милый, невероятно умен для шестилетнего мальчишки, – с мягкой улыбкой ответила она и заметила, как его взгляд горделиво загорелся. – А я тебя немного обучу образованию, чтобы ты умел читать и писать. Это может помочь тебе в жизни.

– А папа говорит, что мне это может не пригодиться, – расстроенно отметил Андреа.

– Это папа говорит на тот случай, если ты не захочешь много работать, чтобы стать известным художником, – с ободрением ответила Каролина. – Я же полагаю, что стать маэстро – это твоя мечта, верно?

Тот с воодушевлением закивал светлой головенкой.

– Для этого тебе непременно надобно уметь писать и читать, мой милый. Поэтому сегодня мы займемся с тобой первым уроком.

Андреа с удовольствием занимался с Каролиной, когда она рассказывала ему о таких интересных предметах как истори я и культура. От нее он узнал о жизни многих писателей и художников, с упоением слушая все истории, исходящие из ее уст. А сама синьора испытывала непростую привязанность к этому мальчугану: она полюбила этого озорника всем сердцем, словно предчувствуя в себе растущие материнские чувства.

Их обучение алфавиту прервала Анджела, стремительно вбежавшая в дом. Вместе с ней через открытую дверь в комнату влетели порывы морозного ветра.

– Ох, Каролина! – воскликнула Анджела и бросилась к ней с объятиями. – Наше платье… то, которое мы шили из бархата и тяжелого шелка…

– Что? – с нетерпением спросила Каролина, хватая озябшую Анджелу за холодные руки.

– Я отвезла его синьоре, живущей в предместье и часто заказывающей различные хозяйственные вещи… – Анджела едва отдышалась и присела. – А наше платье она ухватила с таким восхищением… что я думала, изорвет, пока напялит его на себя.

Каролина рассмеялась, глядя на счастливые блики в глазах женщины.

– Она заказала еще два. Правда, фасон попросила другой. И сказала, что порекомендует меня своим подругам.

Каролина не просто испытывала усладу от того, что придуманный ею фасон пользуется такой популярностью. Она невероятно радовалась, что смогла оказать помощь людям, которые помогли сохранить ей здоровье, а ее малышу – жизнь. И теперь у этой замечательной семьи появилась возможность вырваться из нищеты.

– Ох, милая Анджела, ты даже не представляешь, как осчастливила меня своими вестями, – радостно говорила Каролина, заключая ту в свои объятия. – Только теперь нам придется работать гораздо больше. Завтра же нужно отправиться на рынок за тканями и немедля приступить к работе.

– Слава Всевышнему, в зимнее время работы по дому не так много, поэтому времени для шитья у меня предостаточно, – воодушевленно пропела Анджела и устремила свой взор на округлившийся животик Каролины. – Как малыш?

– Ох, дорогая, после того, как с утра он стукнул меня изнутри, утихомирился, – рассмеялась Каролина и опустила до безумия счастливый взгляд на животик.

– Каролина, – послышался несмелый голосок Андреа, – а я хочу почувствовать, как он бьется.

– Ох, милый, этот благодатный момент нужно успевать наблюдать: малыш довольно хитер, поэтому, едва показав свою буйность, тут же затихает, не позволяя мне успеть насладиться долгожданным моментом.

– И в этом он полностью в свою мать, – прокомментировала с усмешкой Палома, кричавшая из кухни.

Из уст Каролины лился смех, такой звонкий, что он сумел заразить собой всех вокруг. А Палома сама себе улыбалась, радуясь, что хозяйка наконец-то смогла стать такой, какой была прежде. И этому благоприятствовало лишь ее грядущее материнство.

Каролина и Анджела с растущим энтузиазмом занимались созданием новых шедевров. Все, что знала синьора Фоскарини о моде, она старательно использовала в фасонах нарядных платьев. В своей работе они применяли тяжелые ткани и великолепные кружева. Энрике возил из городского рынка прекрасную парчу и бархат, расшитые венецианскими узорами.

Но больше всего Каролину радовало то, что занятие общим делом невероятно сблизило их с Анджелой, сделав едва ли не лучшими подругами. Нередко они засиживались за работой допоздна, и Каролина, невзирая на строгие наставления супруги Гаета идти спать, поддерживала ее, пока та управится и соберется лечь в постель.

Детвора души не чаяла в Каролине. Палома удивлялась, что беременность не привнесла в ее нрав недостающую серьезность и отнюдь не изменила присущее ей озорство, что детям, кстати, приходилось еще как по душе! Каролине приносили неимоверное удовольствие игры, которыми она развлекала детишек. По вечерам она пересказывала им книги, прочитанные ею еще в детстве. А днем обучала наукам, которые были известны ей самой.

Но Каролину изумляло, что девочки не особо интересовались образованием и охотнее помогали матушке по дому. «Они занимаются своими прямыми обязанностями, которые с детства возлагаются на женщину, – строго говорила синьоре Палома. – Не всем же быть такой любопытной к наукам, как вы!» А вот Андреа с удовольствием слушал и изучал все, что рассказывала ему Каролина.

Семья Гаета быстро свыклась с проживанием гостей, и даже Энрике с удовольствием общался с синьорой, отмечая про себя невероятную образованность этой женщины. Порой ему казались подозрительными ее простота и умение расположить к себе. Однако он тут же успокаивался, когда ощущал искренность, исходящую из души этой дивной женщины.

Сама же Каролина не переставала любоваться душевностью отношений между Анджелой и Энрике. Наблюдая за их любящими взорами и улавливая мимолетные попытки коснуться друг друга, бегло чмокнуть в уста или же с воодушевлением обнять, – она так часто вспоминала об Адриано. Почему же выходит так, что простолюдинам любить проще? Это грубое «проще» как нельзя кстати подходит этому выражению. Ведь в то время, как в светском мире на троне восседают алчность и распутство, ставшие идолами для подавляющего большинства аристократов, обыкновенный бедняк имеет свободу в иных, более весомых в жизни вещах.

Тех, кто ниже в сословии, не сковывает нужда к лицемерию, или к сокрытию своей любви: здесь, в этом маленьком селении, они защищены от завистливых человеческих глаз. И они счастливы! Невероятно счастливы! Да, порой им тяжело перебиваться, когда налоги отбирают большую часть доходов, а дань требует жертвовать значительную часть урожая. Но это оказывается такой мелочью, когда их богатство – это три ангельских создания, которых они окружают нежностью и заботой. И это та любовь, которую можно назвать чистой и непорочной. В которой хранится та доля святости, не обремененная грехопадением мужчин и женщин, заключивших брачный союз лишь из нужд и притязаний родителей.

Об этом и думала Каролина, вглядываясь запотевшее от зимних холодов окно. На улице шел снежок и огромными хлопьями плавно ложился на влажную землю. Зима выдалась довольно мягкой, и февраль отнюдь не баловал венецианцев морозами, разнося по земле чавкающую под ногами грязь. Такая унылая погода в последние месяцы наводила невероятную тоску.

Но среди этого мрака и сырости в окне появилось лицо Диего Пенна, расплывшееся от удовольствия лицезреть синьору и заставившее Каролину обрадованно улыбнуться. Очевидно, он заметил ее грустный взор, бесцельно устремленный вдаль, и решился немного развеселить эту прекрасную женщину, которой он с недавних пор был очарован. Диего вошел в дом, и с долгожданным удовольствием прикоснулся прохладными губами к ее руке, не скрывая радостной улыбки.

– Проезжал мимо, решил заглянуть. Как вы чувствуете себя, Каролина? – спросил лекарь с дрожащей ноткой в голосе.

– Благодарю, Диего. Уже немного лучше. Недомогание дает о себе знать значительно реже.

– В доме тихо… – он заинтересованно оглянулся, внутренне надеясь, что они одни.

– Дети и Палома спят. Энрике и Анджела отправились в предместье Вероны отдать заказы платьев.

Диего пронзал смущение Каролины каким-то пытливым взглядом, словно намеревался заглянуть ей в душу и нагло похозяйничать в ней. Будто ощутив это, она отвела глаза и прошла к плите, спрашивая у него:

– Лекарь Пенна, может быть, теплого молока с медом?

– О, да, благодарствую, Каролина. Согреться перед осмотром не мешало бы.

– Вы полагаете, что меня нужно осмотреть?

– Желаю убедиться, что вы в порядке, – она заметила, как он растерянно уткнулся в окно.

За последний месяц Диего Пенна захаживал в дом Гаета едва ли не каждую неделю. С тех пор, как он увидел Каролину, частенько стал «проезжать мимо» и заглядывать безо всякой нужды. Ей нравилось мужское общество, но при этом всем своим видом она указывала ему на занятость своего сердца.

– Как ваше дитя? – спросил он, с аппетитом отпивая из глиняной кружки.

– Ох, этот малыш иногда совершенно неугомонный, – рассмеялась Каролина.

– Это хорошо, – улыбнулся Пенни. – Ох, кстати, я вам привез подарок…

Он достал из своей сумки завернутый сверток.

– В нем сахарные сладости, – сказал он. – В это время года фрукты – большая редкость, но эти угощения довольно изысканны.

– Благодарю, лекарь, – с улыбкой ответила Каролина и приняла от него дар.

Какое-то время они беседовали о пустых сплетнях, и их общение вполне могло бы стать непринужденным. Но синьора Фоскарини все чаще стала ощущать напряжение и даже смущенность во время их беседы. Виною тому был пристальный взгляд лекаря, с нескрываемой влюбленностью осматривающий ее. Не желая рассуждать о причинах этого вожделения, Каролина отвлекала свое внимание на его слова.

– Боли повторяются? – спросил Диего, осмотрев Каролину.

– Гораздо реже, чем прежде. Но я и вовсе ничего не делаю. Иногда прогуливаюсь по дворику, но тут, как видите, далеко не уйдешь. Поэтому довольствуюсь лишь домашними стенами.

– Хорошо, что зима выдалась мягкой, и у Гаета довольно тепло. Берегите себя, Каролина. Если что-то будет беспокоить, вы знаете, где меня искать.

Она лишь кивнула головой, проводя лекаря к порогу.

– Диего, – несмело промолвила она, и тот обрадованно откликнулся, одаривая ее взором, полным нетерпеливых надежд, – помните ли вы, когда я вам около двух месяцев назад отдавала письмо, адресованное моей тетушке? Вы еще говорили, что ваш знакомый гонец нередко навещает Флоренцию…

Диего растерянно кивнул головой.

– Вы скоро сумели его передать?

Он посмотрел в ее прекрасные глаза, сияющие ожиданием и нос тальгией, и к нему сразу пришло осознание того, что сейчас эта синьора невероятно тоскует по родным.

– Да, я отдал его сразу, – не мешкая ответил Пенна. – Вас что-то беспокоит?

– Да, Диего, – ответила с грустью она. – От тетушки до сих пор нет ответа. По срокам она должна была уже ответить или даже приехать ко мне…

Тот лишь развел руками.

– О, Каролина, в это захолустье ответ мог не дойти…

– Разве это захолустье? Через пять миль располагается Верона…

– В городские стены письма ходят чаще. А сюда вряд ли кто-то их довезет. Быть может, и ваше письмо не дошло… Они часто теряются…

Он как-то замялся, но потом улыбнулся ей и с ободрением промолвил:

– Каролина, меня не покидает уверенность, что вы обязательно увидитесь со своей тетушкой.

Она достала из-за пояса конверт и протянула ему.

– Диего, Богом молю, отправьте еще одно письмо во Флоренцию! Быть может, хотя бы это дойдет к моей тете… Вот и деньги в поощрение…

– Нет, не нужно. Я обязательно выполню и эту вашу просьбу!

В его улыбке, брошенной им на прощанье, Каролина прочла нечто искреннее и чувственное, дарящее теплоту и нежность. Подобные сердечные моменты придавали его, и без того приятной внешности немалую долю такого мягкого обаяния, которым так редко обладают мужчины.

– Не нравится мне, синьора, что этот Пенна постоянно к вам захаживает, – послышался недовольный голос Паломы, выходящей из их крохотной комнатки. – Слишком часто для беременной женщины вы принимаете лекаря.

– Ох, Палома, не ворчи! – рассмеялась Каролина. – Диего Пенна – весьма галантный молодой человек…

– И неженатый, – с недовольством отметила та.

– И что с того, Палома? – с улыбкой спросила Каролина.

– Неужто вы не замечаете, что он в вас влюблен? Сладости носит всяческие, подарки. А как он улыбается, глядя на вас!

Каролина заливисто рассмеялась.

– Ну что же, дорогая, может, он и влюблен. Но не стану скрывать, что мне это лестно: быть в положении и заиметь поклонника – разве это не прелесть?

– Но вы венчаны, синьора! Негоже женщине при живом муже принимать ухаживания от другого мужчины.

– А что же мне делать? – с раздраженным недовольством спросила Каролина. – Что мне делать, Палома, если мой муж до сих пор не подал никаких признаков того, что у него есть еще чувства?

– Так откуда же ему знать, синьора, где вы обитаете? Он ведь посылал офицера, но вы скрылись от того.

– Дабы снова не оказаться плененной.

– И все же он простил бы вас…

– Палома, ты никогда не любила сенатора Фоскарини, с чего это в последнее время бросаешься в его защиту?

– Он вас любил искренне, всей душой. А разлучили вас жестокие сердца. И я верю, что вы будете вместе, – увидев слезы в глазах кормилицы, Каролина смягчилась в лице и обняла ее. – Я так переживаю за вас, синьора! Я и сама отправилась бы в путь, чтобы известить сенатора о вашем местонахождении. Но во мне нет присущей вам смелости и решительности, и боюсь, что я к нему просто не доберусь.

– Моя милая, дорогая кормилица, твоя любовь ко мне всегда была сердечной, словно у матери к своему дитя. Ты не представляешь, как ты дорога моему сердцу. Обещаю тебе, что, если сенатор приедет за мной, я найду в себе силы простить его, моя родная.

– А если все же не удосужится?

– Odero si potero; si non, invitus amabo.

– Синьора…

– Ох, Палома, я презентую тебе цитатник! «Буду ненавидеть, если смогу; а не смогу – буду любить против воли», – последние слова из ее уст сорвались едва ли не с плеском тихого плача. – Так писал Овидий в своем творении «Любовные элегии».

– В Милане на самом деле ходят слухи о намерениях герцогства в отношении Венеции, – произнес Антонио, присаживаясь по приглашению Адриано за обеденный стол.

Прислуга хлопотала вокруг него, расставляя приборы и поспешно принося блюда. После того, как слуги управились, Адриано знаком отпустил их, дабы остаться с Антонио наедине.

– Я весь во внимании, – промолвил сенатор, заинтересованно глядя на Брастони.

– В Милане речь идет о захвате земель от Брешии до Вероны для увеличения территории герцогства. Я сумел наладить контакт с одним из некогда прислуживающих в доме Брандини.

– Ты решил действовать, приблизившись к логову врага?

– Так и есть, синьор. Мой риск был оправдан. Этот Нанни работает помощником дворецкого в палаццо Брандини. Как стало известно, Леонардо Брандини, герцог да Верона, все чаще обитает здесь. За очень хорошую плату дворецкий открыл мне, что слышал разговоры в резиденции о заговоре и военных планах. К сожалению, до него долетали лишь обрывки фраз во время беседы: намерения носят тайный характер. Информация эта стала известной ему по случайности, и, очевидно, никто не разведал об этом. В противном случае бедолагу уже давно отправили бы на тот свет. Он утверждает, что Паоло Дольони на самом деле принимает непосредственное участие в заговоре, поскольку лично передавал письма от венецианца. Ходят слухи, что сам миланский герцог через Брандини пообещал ему обширные земли и даже корабли в случае, если операция с его помощью пройдет блестяще.

– Превосходно, – улыбнулся сам себе Адриано. – Стало быть, Паоло все же скрывает под маской чудовищное лицо, которое так жаждут открыть себе сенаторы Венеции.

– Так и есть, синьор. Вполне вероятно, что это лицо гораздо чудовищнее, чем нам всем кажется.

– Удивительно, но мотивы Дольони мне все же не ясны. В рес публике он владеет достаточным имуществом, строит карьеру в политике – чего ему не хватает? Неужто он полагает, что руководство над Вероной принесет ему больше дохода? Как-то странно… – Адриано задумчиво сомкнул губы. – В любом случае, Антонио, нам нужны доказательства. То, что ты узнал без подтверждающих фактов, – лишь пустой звон. Если мы сможем подтвердить их связь делом, можешь мне поверить, что Дольони совсем скоро окажется за решеткой. Наиболее существенной помехой для нас сейчас являются те члены сената, которые не верят в его предательство. Но именно они своим голосованием в скором времени должны выдать одобрительное решение направить Паоло Дольони в Милан для регулировки ряда торговых вопросов. А тот, поверь мне, непременно воспользуется этой поездкой в своих целях. Тебе необходимо будет направиться за ним и тщательно проследить за мерзавцем. Вероятнее всего, во время этой поездки они обсудят непосредственную подготовку к захвату. Зная Паоло и его методы сотрудничества, он, вероятнее всего, после визита в Милан должен будет ответно пригласить Брандини на территорию Венеции, дабы подтвердить свою преданность и заодно помочь миланцам изучить крепостные сооружения Вероны и прочих городов Террафермы, располагающихся ближе к границе с Миланским герцогством. А нам категорически нельзя упустить этот момент.

Адриано задумчиво потер бороду, глядя, как Антонио приложился к еде. Он до последнего надеялся, что измена Паоло – лишь ложные слухи, распространенные венецианцами на почве сплетен о последних событиях в жизни Фоскарини, которые сам Адриано непрестанно прокручивал в своей голове. Все могло случиться совсем по-иному, будь он внимательнее к семье и почтительнее к врагам.

– Антонио, скажи мне, – обращение синьора заставили того оторваться от блюда, – с кем ты живешь?

Поначалу Брастони оторопел, не понимая заинтересованности сенатора: вначале он любезно приглашает его отобедать с ним, а сейчас задает довольно личные вопросы.

– С супругой, синьор, – ответил он.

– Ты женат?

– Да, синьор.

На какой-то момент Адриано улетел в своих мыслях, и, судя по его невообразимо измученному выражению лица, Антонио понял, что тот думает о своей синьоре.

– А дети есть? – спросил Фоскарини.

– Скоро ждем пополнение, – на лице Антонио читалась горделивая улыбка.

– Поезжай домой, – сказал Адриано, едва удержав в себе невероятно болезненный вздох.

– Но ведь… не все еще…

– Отдохни дома пару дней, ты мне пока не нужен. Послезавтра явишься.

Антонио радостно подскочил, вытирая на ходу рот салфеткой и раскланиваясь перед синьором в благодарностях. Затем, не раздумывая, бросился к дверям. И чем удивляет его поспешность, когда преданный Брастони не был дома более месяца? Адриано усмехнулся и спокойной походкой направился в свой кабинет.

Он до сих пор не мог оправиться после потери супруги. Удивительно, но ему тяжело было понять, как прежде он вообще жил без нее. Сейчас Адриано тоскливо переживал каждый день своей никчемной жизни лишь в надежде получить хотя бы слово известий о Каролине. О ней ничего не слышала Матильда, и он безоговорочно верит ей, ибо эта чудаковата тетушка почему-то до сих пор стоит на стороне их брака. Его тешили слова Гумаччо о том, что Каролина сама объявится. И хотя Фоскарини не свойственно было томиться в ожидании, он все же осознавал, что действия в этом случае ни к чему не приведут, что убивало его душу еще больше.

Радуясь восходящему весеннему солнцу, Каролина запрокинула голову к небу, наслаждаясь его насыщенной яркой голубизной, так ласкающей ее счастливый взор. В воздухе стоял тот самый аромат весны, от ощущения которого душа стремилась вырваться ввысь.

Держась за поясницу от растущей тяжести своей маленькой, но бесценной ноши, медленной походкой она потихоньку приближалась к соседнему селению, где жил лекарь Диего Пенна. Дорога заняла у нее всего полчаса, но за это прекрасное время она смогла насладиться красотой расцветающей на глазах природы. Свежая зелень, едва родившаяся, но уже так насыщенно украшающая помрачневшие за зиму окрестности, словно била в глаза своей сочностью.

Чтобы суметь насладиться этим, Каролине пришлось нарочно уйти из крестьянского домика втихомолку, дабы не будить Анджелу с детьми и уснувшую лишь к утру Палому, которая последний день провела в сильном жаре от простуды. Энрике с самого рассвета отправился на повозке на поле для обработки после весенней посадки.

Зная лишь приблизительно, где проживает Диего Пенна, Каролина смело направилась в его поселок. Спросив по пути у двух женщин, как скорее она сможет добраться к жилищу лекаря, она продолжила идти, не скрывая на лице сияющую улыбку. Эта кратковременная прогулка позволяла ей лицезреть весенний переполох, вызванный у природы новым периодом, повлекшим за собой столько перемен.

Диего открыл ей с невероятным изумлением на лице. Дитя в утробе Каролины способствовало расцветающей в ней женственной красоте, словно дорисовывая в ее небесно-голубых очах блеск предстоящего материнства. На удивление всем, она отнюдь не выглядела изможденной беременностью: в последнее время Каролина и вовсе чувствовала себя превосходно, что заставляло ее все чаще подумывать о том, чтобы потихоньку отправиться во Флоренцию.

Диего расплылся в улыбке, впуская Каролину к себе в дом.

– Желаете чего-нибудь? – спросил он, присаживаясь рядом с ней, без стеснения наслаждаясь ее околдовывающей красотой.

Вопреки недовольству женщин собственными чертами, кото рыми награждает их беременность, лекарь Пенна всегда восхищался теми переменами, которые в это прекрасное время проявляются во внешности каждой из них. Но Каролина за эти несколько месяцев стала для него особенной женщиной.

– Благодарю, Диего, но я к вам по делу, – смущенно отвернулась она, чувствуя пристальный взгляд мужчины, восхищенно рассматривающего ее.

Ее слегка располневшие щечки от прогулки на свежем воздухе и пережитого смущения покрылись бордовым оттенком, будто накрашенные румянами.

– У вас что-то случилось? – взволнованно спросил он, внутренне надеясь не услышать от нее жалоб на состояние собственного здоровья.

– Заболела Палома, – пояснила Каролина. – Видимо, схватила простуду. Я прошу вас осмотреть ее, поскольку мы спим в одной комнате, а мне бы не хотелось, чтобы она меня заразила.

– Мы сейчас же с вами отправимся в дом Гаета.

Диего, невероятно обрадованный тем, что прекрасная Каролина обратилась к нему за помощью, поднялся и начал поспешно собираться в дорогу, временами бросая на нее улыбчивый взгляд. Пока он бегал впопыхах по домику, Каролина поднялась с табурета и прошлась по небольшой комнате, в которой, очевидно, лекарь принимал пациентов. И пусть она была гораздо скромнее, чем лекарская Витторио Армази, все же чистота и благодать в ней так же господствовала.

Здесь же стояла кушетка для больных, маленький столик, на котором в беспорядке были раскиданы листы с записями, а также небольшой лекарский шкафчик с бесчисленным множеством разного рода сосудов. Каролина заинтересованно устремила свой взгляд на надписи, прикрепленные к ним, но латинские наименования оказались ей совершенно незнакомыми.

Но вдруг перед ее глазами промелькнуло что-то до боли знакомое. И это знакомое ей почудилось собственным почерком. Каролина с любопытством посмотрела на несколько конвертов, поставленных вертикально под самой дальней стенкой шкафчика. Она не могла не взять их в руки, ибо с ужасом заметила, что это были письма, которые она писала тетушке. Все три письма, которые она передавала лекарю в надежде, что хотя бы одно из них дойдет до Флоренции. Каролина лишь ощутила, как внутри нее словно что-то оборвалось. Все это время она тщетно ожидала ответа от Матильды, не имея ни малейшего представления, что та не получила ни единого письма. К горлу подошел удушливый ком несостоявшихся надежд и разочарования.

Выбежавший из соседней комнаты Диего виновато с мотрел на нее, склонив голову, словно провинившийся мальчишка. Она обернулась к нему, словно в самую душу устремив свой взгляд, наполненный слезами.

– Почему? – только и смогла вымолвить Каролина, сдерживая в себе удушливые рыдания.

– Простите… – едва слышно произнес Диего…

Он не выглядел слюнтяем: черты его лица были достаточно сильными, как для обычного лекаря, но этот странный поступок создавал в ее глазах образ беспомощного слабака.

– Почему? – более требовательно и едва не рыдая, повторила она свой вопрос. – Почему вы не отправили мои письма?

Она так надеялась, что этот человек, к которому она испытывала доверие всем своим наивным сердцем, найдет своему поступку весомые оправдания. Но он безмолвно смотрел на нее, не сумев разыскать в себе подходящих слов для объяснений.

– Диего! – требовательно воскликнула она, и он вздрогнул. – Отвечайте!

– Я… я боялся, что вы покинете меня…

– Покину вас? – больше возмущения, чем изумления слышалось в ее голосе.

– Я не мог допустить, чтобы вы уехали…

– Вы их читали, – с уверенностью произнесла Каролина.

Он безмолвно опустил взгляд. Она перевернула письма печатью кверху и одна из них оказалась сорванной.

– Вы – бесчестный человек! – воскликнула в сердцах Каролина и с ненавистью бросила письма прямо ему в лицо.

Она тут же вышла на улицу и, придерживая животик, словно пытаясь оградить дитя от сильной тряски ее решительных шагов, направилась по дороге к дому Гаета. Из ее глаз ручьем текли слезы, кричащие о разбитых надеждах. Тетушка не могла приехать, написать… а она обязательно это сделала бы и тем самым смогла бы избавить свою племянницу от изнуряющей тоски по родным людям. Господи, как же Матильда изводится там, во Флоренции, в мыслях о том, что вообще происходит с Каролиной! Ведь никто… никто до сих пор не имеет ни малейшего представления о том, что с ней! И вообще, жива ли она… И все потому, что этот подлец Диего Пенна не отправил ее письма во Флоренцию! Каролина ощутила себя такой одинокой, какой не чувствовала никогда прежде! Будто весь мир вокруг нее перестал существовать…

Лекарь догнал ее. Она не испытывала ни малейшего желания смотреть на него. Услышав позади себя шаги, Каролина с гневом и сквозь рыдания воскликнула:

– Вы намеренно держали меня здесь все это время, обрастая жестокой ложью! Я завтра же выезжаю во Флоренцию, что бы вы мне ни говорили!

Он остановил ее, схватив за руку. Нехотя Каролина устремила на него заплаканные глаза.

– Милая… прекрасная… несравненная, я и впрямь поступил бесчестно, разочаровав вас, – согласился он. – Но молю вас, поверьте, что путешествие для вашего дитя является чрезвычайно опасным. Судя по вашим письмам… – он запнулся. – Простите мне мой безрассудный проступок… Но, судя по вашим письмам, все те потрясения, которые вам пришлось пережить за последнее время, и поставили под угрозу ваше нынешнее положение. Подумайте о ребенке! Я клянусь вам, что после родов я найму для вас самую комфортабельную повозку и собственноручно отвезу вас во Флоренцию, найдя в себе силы попрощаться с вами навсегда.

Каролина увидела в его глазах небывалую искренность: такую, какая еще не изливалась так красноречиво из его уст.

– Что правило вами в тот момент, когда вы читали мои письма, даже не намереваясь их отправлять? – спросила она, пытливо пронзая его сердце своими глазками.

– Неужто вы не замечали, что я безумно влюблен? – ответил он вопросом на вопрос. – Больше всего на свете я боялся потерять вас…

Из груди Каролины вырвался тяжелый вздох. Убрав от себя его руки, она продолжила путь.

– Вы же знаете, что я замужем, Диего, – с недовольством подчеркнула она.

– Но ваш брак под угрозой, судя по всему… – он тут же увидел ее гневный взгляд и смолк.

– Судя по моим письмам, вы имеете в виду? Чем бы ни закончилось наше с мужем расставание, – произнесла она и взглянула в лазурные небеса, щурясь от яркого солнца, – я никогда более не смогу полюбить другого мужчину, так как и сейчас люблю его.

– Вы все еще любите? – изумился он.

– Да, Диего! Эта та любовь, которая навеки сливается с сердцем и владычествует им до тех пор, пока оно не перестанет б иться.

Сила чувств, бьющая из ее глаз, устремленных на него, словно уничтожала его сердце. Диего лишь отвел взгляд, не переставая удивляться этой женщине.

– И я вас молю, Диего, ничего не говорите семье Гаета обо всем, что узнали. Я не хочу селить в сердца Анджелы и Энрике смя тение по поводу своего нахождения у них. Знай они, что я – жена венецианского сенатора, то невероятно забеспокоились бы по этому поводу. Поэтому прошу вас, во имя всего святого, не пугайте их.

Она говорила, даже не глядя в его сторону, но Диего с пониманием относился к ее словам.

– Я клянусь вам, Каролина, что от меня никто не узнает ни слова из вашей тайны.

Анджела всю дорогу весело щебетала о всякой всячине, очевидно, наполненная предвкушением скорого дня рождения единственного сынишки. Каролина едва упросила чету Гаета взять ее с собой: невзирая на строгие запреты лекаря путешествовать, она решила, что непродолжительная поездка в город ей никак не повредит.

Одевшись в платье, которое сшила для нее Анджела в серо-голубых тонах, Каролина намеревалась слиться с простолюдинами в одно пятно, чтобы не выделяться из толпы. Да и невероятно шустрая весна уже полностью подготовила почву к приходу лета, и гардероб Каролины, загроможденный теплой одеждой, требовал обновления.

Энрике смастерил небольшую, но весьма удобную повозку, которая служила им и для поездок в город, и для облегчения работы в поле. В нее он запрягал двух лошадей, имеющихся у него в распоряжении, на одной из которых приехала Каролина.

Конец мая выдался достаточно жарким, все трое в повозке скрывались от солнца под огромным самодельным зонтом, опять же сделанным руками Энрике.

Путь в Верону должен занять около двух часов в одну сторону, и привыкшие к таким передвижениям супруги Гаета старались всеми силами сократить его забавными рассказами и пением песен. Каролина ощущала, словно по ее душе лился бальзам, когда она находилась в этой чарующей непринужденности, искрившейся из душ каждого из них. Этой семье чуждо то, что оскверняет человеческое сердце, и ей неоднократно приходилось восхищаться этим.

Подключив всю свою внимательность и предосторожность, Энрике старался всеми силами избегать ухабов на дорогах, чтобы Каролину не сильно трясло. На протяжении пути ее самочувствие оставалось вполне сносным, что безмерно радовало саму Каролину: ей не хотелось обременять супругов Гаета вынужденными остановками. Но продолжать высиживать в поселке у нее еще больше не оставалось сил, – ее характеру и так несвойственна усидчивость, но на последних месяцах беременности малыш словно требовал от мамы движения: ее всегда несло в дорогу.

– Быть может, зря ты поехала с нами, Каролина? – говорила Анджела, переживая за ее состояние. – Мы бы могли и сами выбрать подарок, который ты хотела купить Андреа.

– Я не могу позволить этого, милая. К тому же я готова хоть пешком отправиться в Верону или даже лагуну, лишь бы вырваться в городскую суету. Порой она меня невероятно успокаивает.

– Мне на руку твое решение, – с улыбкой призналась Анджела. – В Вероне ты как раз сможешь помочь мне подобрать ткани – здесь богатый выбор. Те заказы, которые сделали мне дамы из вилл на Бренте, необходимо закончить в течение месяца.

– К слову, что за виллы располагаются на берегу Бренты? – спросила Каролина, уже давно интересовавшаяся ответом на этот вопрос.

– Они принадлежат венецианским патрициям, которые проводят на Бренте преимущественно летние месяцы. С некоторыми из них знакома синьора Серра, которая давно шьет у меня.

Анджела заметила смятение, на миг сковавшее Каролину. Однако она тут же нашлась и с легкой улыбкой промолвила:

– В любом случае это чудесный шаг вперед в твоем ремесле, Анджела.

– Что смущает тебя, дорогая моя? – с тревогой спросила женщина.

– Нет-нет, что ты, – улыбнулась Каролина. – В глубине души я сомневалась, что в этих краях можно так быстро добиться успеха. Но все же, заметь, милая Анджела: я не зря обратила внимание на твои способности талантливо создавать предметы женского туалета.

– Ох, Каролина, все это исключительно благодаря твоим идеям. Без тебя мне бы не хватило решительности так рискнуть.

Внезапное смятение синьоры Фоскарини объяснялось довольно просто: она знала, что вторая вилла Адриано, по его рассказам, весьма скромная и давно не реставрированная, находится также в этих краях. Однако мысли об этом она предпочла от себя отодвинуть. Думать о том, что он может находиться в такой близости от нее, девушка была не в состоянии, поэтому она старалась занять себя беседой на отвлеченную тему.

К удивлению Каролины, веронский рынок не кишел толкающимися людьми, как в Венеции. Однако разнообразие, которым пестрили прилавки, изумляло своим богатством. У Каролины разбежались глаза, когда они оказались среди торговых палаток. Только сейчас она ощутила, насколько за эти полгода отвыкла от городского шума, который когда-то приносил ей невыразимое удовольствие. На какой-то момент растерявшись, она пыталась сосредоточиться лишь на том, с чего ей лучше будет начать свои покупки.

– Здесь крестьянский рынок. Если что-то нужно, спрашивай, Каролина, – сказала подошедшая Анджела. – За тканями мы пройдем немного дальше, где продают изысканные вещи для синьоров. Мне по душе выбор только у одного торговца…

Каролина слушала ее словно во сне, оглядываясь по сторонам, пытаясь собраться с мыслями и понять, в чем она нуждается. Более всего она хотела купить Андреа лучший подарок, который только можно было вообразить. Ей невероятно хотелось вызвать у этого ребенка восторг и оставить массу приятных воспоминаний о себе, когда ей придется покинуть этот прекрасный и гостеприимный дом Гаета.

– Где здесь можно купить хорошие краски? – спросила Каролина у Анджелы, порхающей от прилавка к прилавку.

– Ох, Каролина, ты желаешь разбаловать нашего мальчишку, – улыбнулась та снисходительно.

– Нет, я хочу подарить ему полезную вещь, которая обязательно ему пригодится.

– Бесполезно спорить с тобой, дорогая Каролина. Сейчас я тебя проведу.

С этими словами Анджела взяла ее за руку и подвела к прилавку, за которым продавалась всякая всячина. Среди многочисленных безделушек, разбросанных среди пестрого товара, она увидела реквизиты художника – кисти, палитру и даже мольберт.

– Вот что я хочу для Андреа! – промолвила с восхищением Каролина, внимательно рассматривая набор.

– Превосходные краски, – сказала женщина за прилавком.

– Сколько стоит это все? – спросила Каролина.

– Всего десять дукатов.

Далее торговка разошлась в похвалах своего товара, но Каролина не слушала ее, задумчиво устремившись в кошелек. Если она сейчас купит все это, у нее не останется ни дуката. Все деньги она уже истратила, отдавая Анджеле на всякие нужды.

– Такой мольберт я могу смастерить ему и сам, – произнес Энрике, рассматривая изделие.

– Так отчего же не сделал этого раньше? – возмутилась Анджела, театрально уперев руки в боки.

– Таил надежду, что он станет плотником.

– Я хочу купить это все, – решительно сказала Каролина.

– Но, милая, к чему растрачиваться на то, что можно сделать своими руками? – возмутилась Анджела.

– Я всем сердцем хочу, чтобы у малыша остались воспоминания обо мне, – в глазах Каролины сверкала любовь. – Ведь краски закончатся, кисть износится, а мольберт останется ему надолго.

Увидев наполненные слезами глаза Каролины, Анджела растрогалась и обняла ее.

– Право, дорогая, мы настолько привязались к вам, что я уж и не знаю, как мы будем переживать, когда через пару месяцев вы нас покинете, – сказала она.

Каролина улыбнулась и решительно достала из кошелька последние дукаты.

– А дорогу во Флоренцию мне оплатит мой старый должник, – пробурчала она себе под нос, думая о Диего.

Разобравшись с покупкой, она попросила Энрике отнести подарок в повозку, а сама направилась к сукон ному ларьку за его супругой, которая уже увлеклась выбором тканей для своей работы.

– Анджела! – окликнула Каролина, но та не услышала ее возгласы и продолжала рыться в тканях, аккуратно разложенных на прилавке.

Каролина ускорила шаг, испуганно осматриваясь по сторонам, словно никогда не была среди людей и боялась, что они того и гляди накинутся на нее. «Боже, как же я одичала!» – подумалось ей. Как только она попала на территорию рынка, где продавались дорогие вещи, ей пересекли дорогу дамы из высшего общества, важно прогуливающиеся по рынку, словно по летнему парку. И это выглядело так, будто они всеми силами старались покрасоваться, позволяя другим любоваться их красотой. Каролина с недовольством отвернулась, полагая, что наверняка эти дамы замужем и их прогулка по рынку – единственное развлечение, которое они могут себе позволить.

Но сейчас Каролине некогда было жалеть о том, что ей не приходиться разделять с ними роскошные минуты светской жизни. Ее насыщала безудержная радость за то, что она сможет восхитить малыша Андреа прекрасными дарами. Да и Анджеле необходимо помочь отобрать ткани для пошива новых заказов.

Небрежно зацепив краешек темно-синего платья, сшитого из дорогущего атласа, расписанного дымчатым венецианским орнаментом, Каролина хотела извиниться перед синьорой, но услышала до боли знакомый голос: «Поскорей бы выбраться из этого проклятого рынка! Здесь до противности воняет челядью!». Каролина опешила. Медленно, словно осознавая источник своего предчувствия, она посмотрела вслед уходящей даме, прикрывающейся от солнца кружевным зонтиком.

– Это ведь… Изольда! – пролепетала она, но, оторопев, не тронулась с места.

Как сестра могла оказаться в этих краях? Неужто потрясающее совпадение соединило их на этой веронской площади? Но… Может, она обозналась?

Медленными шагами Каролина последовала за дамой, и когда та повернулась профилем, о чем-то возмущаясь сопутствующей служанке, в душе синьоры Фоскарини не осталось и тени сомнений. С трепещущим сердцем она ускорила шаг, пытаясь догнать Изольду, а сама не верила, что перед ней не видение, а и впрямь родная сестра, с которой они не виделись более года.

В какой-то момент Каролина обуздала нахлынувшую ностальгию и остановилась. Ей вспомнились слова Адриано, предупреждающие ее об опасности, которую могут нести для нее Изольда и ее муж Леонардо. Но сейчас мудрого супруга рядом с ней нет. И Каролину терзал лишь один вопрос: возможно ли было встретиться здесь, вдали от Генуи, по прошествии целого года и при случайном стечении обстоятельств? Нет, эта встреча не может быть совпадением! Она наверняка послана им судьбой как знак свыше – для примирения!

Подбадривая себя этой мыслью, Каролина сорвалась с места, пытаясь догнать Изольду. Но когда она оказалась на уровне с синьорой и взяла ее за руку, пытаясь обернуть к себе, то совсем растерялась, не зная с чего начать.

– Изольда, – тихо промолвила она и заметила искаженный злобой взгляд сестры, устремившийся на нее.

Но вскоре гнев и презрение сменились на нежданное изумление. Изольда опешила. Она медленно высвободила свою кисть от тесного тисканья рук Каролины и лишь пронзила ту недоуменным взглядом. Какие-то мгновенья, растерявшись от внезапности ее появления, Изольда молчала. Вытаращив глаза, она осмотрела сестру с головы до пят, словно перед ней выросло приведение. Это невозможно! Разумеется, молва о Каролине дошла до нее уже давно. Но ей мало верилось в этот феномен.

С нескрываемым омерзением Изольда осмотрела простое, а по ее меркам, даже нищее одеяние сестры, и избитые туфли на ее ногах. Когда она бросила взгляд на живот Каролины, глаза герцогини сверкнули гневными искрами. Но, в конце концов, Брандини смогла найти в себе силы и поднять озлобленные глаза, устремив пронзающий взор в потускневшие голубые глаза, потерявшие свой былой веселый и озорной блеск.

– Каролина? – с недоумением проговорила она и отшатнулась от нее, словно от грязной нищенки.

Но та словно не видела возникшей у сестры брезгливости.

– Да, Изольда, да, дорогая, это я! – воскликнула Каролина и бросилась к ней с объятиями. Она крепко сжимала плечи сестры, целовала ее щеки, руки и едва не кричала:

– Дорогая моя! Мне не верится, что вижу тебя! Но ты не представляешь, с какой радостью сейчас трепещет мое сердце!

Только потом она почувствовала, что рыдает. Наконец, высвободив сестру из объятий, Каролина заметила, что та оглядывается по сторонам, словно боясь, что их кто-то заметит.

– Значит, ты все-таки жива… – с каким-то подозрительным недовольством прошептала Изольда.

Каролина словно сама не своя радовалась этой встрече, ожидая от нее лишь самых лучших перемен. Нет, не может сестра питать к ней ненависти. Ведь это все в былом, теперь они повзрослели…

– Мне чудом удалось выжить, – Каролина с нежностью сжимала руки сестры, не веря своим глазам. – Ты даже не представляешь, что мне пришлось перенести! Сколько всего! Сколько…

«Какой кошмар», – пронеслось в мыслях Изольды, и она с сожаленьем сомкнула тонкие губы. Отпрянув от Каролины, миланская дама высвободила свои руки, растерянно глядя на сестру, вызывающую сейчас только жалость и брезгливость. Некстати она появилась сейчас, некстати. До тех пор, пока Изольда ее не видела, ей все казалось, что слухи о спасении Каролины остаются сомнительными. Очевидно, герцогине просто жутко не хотелось верить в то, что это правда. И сейчас она с трудом пыталась внушить себе, что видит перед собой не призрак прошлого, а действительно родную сестру.

Каролина заметила замешательство в глазах Изольды и выжидала, когда та вымолвит хотя бы слово. Она понимала, что ее появление перед сестрой является для той шоком, поэтому больше ничего не говорила, а только пыталась всеми силами утихомирить в себе всхлипы. Ох, как же не любила себя Каролина в минуты такой сентиментальной слабости, которая в период беременности почему-то не на шутку обострилась!

Изольда окидывала взглядом внешний вид сестры и с презрением думала о том, что эта нищенка могла бы в свое время унаследовать титул герцогини. И тут ей вспомнилось, как когда-то ее младшая сестра, блистающая своим великолепием рядом с ней, вызывала восхищенные комплименты от представителей общества. Как она, Изольда, была лишь мрачной тенью, когда рядом появлялась ослепительная красота младшей Диакометти. Как отец с гордостью смотрел на Каролину и с усладой получал предложения от знатных персон на заключение выгодного союза с их родом. И что бы сказали эти все особы сейчас, увидев Каролину в виде простолюдинки? И хотя простота отнюдь не портила ее прекрасных черт, все же в роскошных платьях она выглядела куда лучше! Внезапный дерзкий и в то же время истерический хохот вырвался из горла Изольды и заставил Каролину отшатнуться, наблюдая странное поведение сестры. Но та зашлась смехом, словно не в состоянии остановиться.

– Вы только посмотрите! – восклицала она, прикрывая рот тоненькой ручкой. – Наследница да Верона! Синьорина Диакометти! Кто бы мог подумать?! – Изольда продолжала заливаться злорадным смехом, вызвав у Каролины последние потоки боли и огорчения из глаз.

– Изольда… – с очевидным изумлением она пыталась остановить сестру.

Неожиданно синьора Брандини прекратила заходиться издевательским хохотом и с гневом, искрящимся из ее глаз, дерзко произнесла:

– Что, «Изольда»?

– Я вижу, ты не рада этой встрече, – с явным расстройством ответила Каролина.

– Мне безразличен… Нет, скорее даже неприятен этот момент, – ответила дерзко та.

– Мне следовало этого ожидать, – с грустью промолвила Каролина. – Напрасно я полагалась на твое благоразумие…

Изольда лишь с высокомерием в глазах изогнула левую бровь, всем своим видом желая продемонстрировать свою пренебрежительность в отношении младшей сестры.

– И все же я осмелюсь попросить тебя об услуге, Изольда, – промолвила Каролина, решившись на снисходительность сестры, которая была сейчас для нее кстати. – Если тебя не затруднит, сообщи Матильде, что я живу в селении, в пяти милях близ Вероны, в семье Гаета. Она решит, как поступить.

– Ты просишь о помощи? Какова наглость! – возмутилась синьора. – Ты, очевидно, слишком быстро позабыла былое, моя дорогая. Раньше ты, словно дорогая кукла, очаровывала всех своей красотой и этим извинялась за свое непослушание перед родителями! Меня же в те времена считали просто отцовским товаром, который необходимо было как можно выгоднее и скорее сбыть. А теперь что? Посмотри на себя! Ты превратилась в жалкую оборванку, нищенку, – искаженное от боли лицо Каролины только подбодрило Изольду, и она продолжала свои восклицания. – Вы решили погубить себя, синьорина? Хотя нет, – она задумчиво приложила пальчик к губкам, – ты к этому и шла, моя дорогая. Ты всегда предпочитала крестьянское общество… Надеюсь, что среди оборванцев ты, наконец, обрела свое счастье.

Последние слова услышала подоспевшая Анджела, заметившая Каролину рядом с незнакомкой. Она подумала, что светская дама намеревается спровоцировать скандал с простолюдинами, поэтому аккуратно стала позади Каролины, чтобы в любой момент защитить ее. Из бесед, которую ей довелось услышать, Анджеле становилось определенно ясно, что обе женщины невероятно близки.

Несмотря на все прошлое, которое их связывало, и слова Адриано, намеревавшегося в свое время уберечь ее от зла, Каролина все же лелеяла надежду, что встреча с сестрой станет теплой и дружелюбной. Но такой поворот не просто поразил ее: она почувствовала себя дурно прямо среди площади. Каролина ощутила, как от потрясений ее качнуло в сторону, но кто-то ее тут же успел подхватить. Это была Анджела. Изольда же стояла, не сдвинувшись с места.

– Как вам не стыдно, синьора, кричать на беременную женщину? – воскликнула возмущенно Анджела. – Ей и без того дурно!

Изольда состроила брови домиком и с издевкой посмотрела на сестру.

– Ах, да! Любопытно, с кем же ты этого оборванца нагуляла? Что бы сказал о тебе покойный отец?

– Я вышла замуж, – твердо сказала Каролина, намереваясь собраться с силами, дабы не позволить сестре снова себя унижать.

Изольда опять зашлась безудержным смехом.

– Ты вышла замуж? – дерзко кричала она, сквозь всхлипы от смеха. – Уж точно по любви, как и всегда мечтала. Это же так очевидно по твоему внешнему виду!

Ее театральный смех стал последней каплей терпения Каролины, и, успокоившись, та взяла в руки свою растерянность и решительно собралась с силами, намереваясь отплатить обозленной сестре парочкой немилостивых фраз.

– Да, герцогиня да Верона, напрасно я рассчитывала на родственное общение. Желчь так же прет из вашего поганого рта, как и прежде, – озверевший взгляд Изольды заставил ее продолжать с усладой. – Замужем я не за крестьянином, а за венецианским патрицием, если угодно. А вы, моя дорогая сестрица, еще должны меня безмерно благодарить, что я отказалась от того наследства, которое вами наверняка было уничтожено и использовано в своих целях!

Лицо Изольды исказилось в негодовании, и Каролине казалось, что будь у нее возможность, она разнесла бы от гнева всю площадь по углам.

– Благодарить? Тебя? Да ты сама выбрала себе судьбу! – тут же нашлась синьора. – Теперь ты – ваше глубокоуважаемое нищенство.

Усмешка Изольды не смутила Каролину.

– Сестрица, а как там мои племянники? – внезапно спросила она с нескрываемым ехидством в голосе, хотя прекрасно знала от Матильды, что сестра не может забеременеть со дня самой свадьбы.

В подтверждение этому Каролина увидела ожесточенное лицо Изольды, которая словно желала испепелить сестру своим негодующим взором.

– А они появятся у тебя тогда, – продолжила самодовольно Каролина, – когда ты перестанешь изливать желчь на людей! Я прощаю тебя, сестра, и всем сердцем надеюсь, что Бог смилуется над твоей черной и изгнившей душой!

С этими словами синьора Фоскарини подобрала свои «нищенские» юбки и пошла прочь, оставив Изольду в компании служанки остывать от адского пламени, охватившего ее в миг негодования.

У Каролины сердце разрывалось, и как бы ни складывались их отношения прежде, она втайне ото всех мечтала, чтобы их общение со временем наладилось. Теперь очевидно, что этому не бывать! Она неслась через всю площадь, не чувствуя земли под ногами, даже не замечая рядом спешащую Анджелу. В какой-то момент слезы напрочь застлали Каролине глаза, и она остановилась, чувствуя объятия, в которые ее тут же заключила трогательность доброй подруги.

– Неужто эта черная дама – твоя сестра? – спросила она, перебирая золотистые локоны Каролины.

Та лишь в ответ кивнула головой.

– Господь – невероятный Творец. Создать двух людей из одной крови и схожей плоти и сделать их такими разными и телом, и душой – это истинное искусство.

Каролина в последний раз всхлипнула и посмотрела в глаза Анджеле.

– Не понимаю, дорогая Анджела, ее поведение было вполне ожидаемым, но почему же я плачу?

– Моя милая, твое любящее сердце не умеет понимать жестокость таких беспощадных и черствых людей, – добрая улыбка Анджелы приободрила ее. – Тебе лучше вычеркнуть ее из своей жизни. Похоже, что эту даму ничто не способно изменить. Даже горе.

– Ох, Анджела, мы же с тобой не купили ткани, – спохватилась Каролина, вытирая влажные щеки.

– Сейчас, моя дорогая, я отвлеку тебя делом, чтобы ты не лила слезы понапрасну.

Она тут же похлопотала и нашла для Каролины кружку воды. И той на самом деле стало легче. Как можно скорее управившись с покупками, чета Гаета и их гостья отправились в обратный путь, который Каролине хотелось ускорить после неприятной встречи с сестрой.

Их дорога в поселок сопровождалась лишь топотом лошадей, отталкивающихся изо всех сил от земли и свистом вздымающегося над ними хлыстом Энрике, которым он стегал по бокам животных. Каролина смотрела бесцельно вдаль, где земля соединялась с небом, и глотала слезы. Она чувствовала на себе сожалеющий взгляд Анджелы, но не хотела завязывать с ней разговор и просто молчала. Затем, желая вычеркнуть из памяти беседу с сестрой, она сама заговорила о слухах, которые подруга успела собрать на веронском рынке. Пустые сплетни, которыми кишело общество, порой отвлекали ее от личных переживаний. Тут же Каролина бросала взгляд на подарок для Андреа, который согревал ее сердце и стал истинным утешением, что мальчишке он будет в радость.

Но мысли о сестре и произошедшей встрече все же не покидали ее. Казалось бы, и удивляться здесь нечему: Изольда никогда не отличалась чистосердечностью. Но по своему благодушию синьора Фоскарини с детства не умела быть равнодушной к гнев у родственников. Ей пришли на ум слова Паломы и Матильды о бесчестном поведении Изольды после гибели своей семьи.

Если она пренебрегала памятью родителей, то что же тогда можно говорить о самой Каролине, которой та бесконечно завидовала? Умом все это она понимала, но дома все же предалась тихому плачу в их с Паломой комнате.

– Чему вы так удивлены, синьора? – говорила та. – Ваша сестра никогда не обладала добрым и отзывчивым сердцем

– Но как же так, Палома? Я не понимаю, чем могла ее так обидеть, чтобы вызвать в ее душе столько презрения!

– Она всю жизнь вам завидовала, синьора, ведь вам известно! А сейчас, змеюка, решила возрадоваться вашим временным неудачам. Забудьте ее! Сожгите в своей памяти, словно бесполезно исписанный лист бумаги, который ничего с собой не несет, кроме пустоты.

Немного успокоившись, Каролина подняла заплаканные глаза.

– Я сказала ей, где мы находимся, – словно опомнившись, промолвила она.

– Ох, а это уже не к добру, синьора.

– Я даже не помню, как я это выпалила… и по какой причине… – Каролина растерянно бегала глазами по комнате. – Полагаешь, она использует это?

– Будем надеяться, что забудет.

Каролина вновь зашлась плачем.

– Палома, почему же я настолько наивна?

– Ох, синьора, – с недовольством произнесла Палома, – я не видела ранее ваших слез, даже в тот тяжелый момент, когда вы расставались с сенатором. Теперь же вы плачете по поводу и без повода.

– Должно быть, это дитя плачет в моей утробе, – с несчастным видом ответила Каролина.

– Может быть. Полагаете, он будет плаксой?

Усмешка Паломы вызвала негодование в Каролине.

– В кого ему быть плаксой, Палома? В меня? Или в Адриано?

– Перестаньте искать повод для слез, синьора. Иначе дитя будет лить слезы непрестанно. Вы ведь теребите его, и он переживает вместе с вами. Вам думать сейчас не о себе и разбирательствах нужно, а о малыше, который совсем скоро появится на свет.

Расслабленно опустив руки с ножом и луком, Каролина смотрела на резвившихся детей, а в душу как-то незаметно прокрались воспоминания о собственном детстве. Тогда, в ее десятый день рождения, ее нарядили в любимое нежно-розовое платье с маленькими перышками на атласных манжетиках и поясе. Они с Изольдой бегали по зале, где туда-сюда сновала прислуга с подносами, на которых стояли вкуснейшие блюда и своим ароматом дразнили маленький носик Каролины. И она с присущим ей нетерпением подбегала к кому-то из слуг, украдкой оглядывалась по сторонам, боясь увидеть отца или мать, которые непременно наказали бы ее за нарушение порядков, хватала с блюда приготовленные сладости и бежала со всех ног в укромный уголок, где и съедала свою добычу. Частенько она делилась с Изольдой.

Но в тот день, когда Каролине исполнилось десять лет, и когда она по привычке схватила с подноса жменю мидий, Изольда с упреком закричала на сестру, да так громко, чтобы родители непременно их услышали и узнали об «ужасающем» поступке младшей сестры, стремительно набивавшей свой рот едой. В порыве злости Каролина схватила Изольду за длинные черные локоны, а та, отбиваясь от кулаков сестры, резко дернула ее за жемчужное ожерелье, подаренное Каролине матерью как первые личные драгоценности в ее жизни. Белый жемчуг рассыпался по полу. На крик и визг Изольды сбежались все родственники, и после вполне ожидаемых нравоучений Каролину наказали: заперли в комнате, и весь свой праздник она провела там.

Задумчиво перебирая в руках овощи, Каролина опустила голову и с сожалением вздохнула. А ведь совсем ничего не изменилось с тех времен: между сестрами царит прежняя вражда и ненависть. Казалось бы, они должны были перерасти то детство, которое несет с собой много бездумной детской ярости. И сейчас причины вражды не исчезли, а приобрели новый, более насыщенный оттенок, не подпуская сестер друг к другу ни на шаг.

С лаской в глазах и нежной улыбкой на устах она посмотрела на Мари, Андреа и Констанцию. Нет, эти дети выросли совершенно иными, им и во взрослой жизни чужды будут вражда и меж доусобицы! В их нелегкой судьбе просто нет на это времени, а в их душах нет места зависти и презрению!

Она вспомнила, с какой искренней радостью и счастливым блеском в глазах Андреа принял утром ее подарок. Господи, сколько же нежности в этом ребенке! Он со всей силы обнял ее и расцеловал в обе щеки, затем, словно смущенный своим порывом эмоций, тихо произнес: «Теперь я нарисую тебе много к артин».

Андреа бегал с сестрами, время от времени поглядывая на соседние дома, откуда должны были показаться его друзья, которым Анджела и Палома накрывали праздничный стол на улице под цветущей яблоней. Все в этот день складывалось необычайно гладко, и детский день рождения обещал быть невероятно счастливым. Даже погода, несмотря на предшествующую дождливость, радовала июньским теплом и безветренностью.

– Господь любит этого милого мальчишку, – сказала Каролина Паломе, подавая ей лоток с овощами.

– О да, синьора Каролина, это правда, – ответила та, выглядывая с улыбкой в окно, – давно не было такой чудной погодки.

– Анджела испекла удивительный пирог! – Каролина с наслаждением вдохнула аромат клубничного пирога.

– Кроме этого ей удалось сделать невероятно вкусный ореховый щербет! – улыбнулась Палома. – Эта женщина – просто невероятная рукодельница.

– Малыш Андреа готов плясать от счастья, – рассмеялась Каролина, глядя в окно, где мальчишка не знал, за что ему хвататься в первую очередь: игры с друзьями, подарки или же вкусности, которые сносились на обеденный стол.

– А вы, синьора, становитесь хозяйкой, как я посмотрю, – удивилась Палома, осматривая плоды нетяжелого труда синьоры.

– Ох, Палома, – буркнула та, недовольная сарказмом кормилицы, – почистить овощи – много ума не нужно.

Та раскатисто захохотала.

– Совсем недавно я не желала вам вручить в руки метлу, боясь, что вы израните нежную кожу на ладонях. А теперь вы и стряпать учитесь, и стиркой понемногу занимаетесь.

– Можешь не верить, но порой эта работа приносит мне удовольствие, – ответила Каролина, не отрывая взгляд от вида из окна.

– Я хочу вам сказать, что многие синьоры и даже ваша покойная матушка нередко занимались домашним хозяйством, помимо скучной вышивки на полотнах, которая вас так утомляла прежде. Причем герцогиня с невероятным удовольствием пекла вам сладости и с улыбкой наблюдала, как вы с Изольдой жевали все вкусности за обе щеки.

Заметив, что хозяйка нахмурилась при воспоминании о сестре, Палома смолкла и продолжила заниматься своими делами. А Каролина вышла во дворик, чтобы немного пообщаться с детьми.

– Ты видела, Каролина, какой домик на дереве подарил мне отец? – две серо-голубые пуговички глаз подошедшего к ней Андреа буквально светились от счастья.

– Домик на дереве? – с напускным недоверием переспросила Каролина. – Ни за что не поверю, что у тебя имеется такая роскошь!

– Имеется! – вдруг вспылил Андреа. – Пойдем, – он взял ее за руку и потащил на задний двор.

Каролина нехотя направилась за мальчишкой: порой ей казалось, что дитя в ее утробе растет ежечасно, тем самым отяжеляя все больше и больше шаги своей маменьки. Но, невзирая на трудности в передвижении, она старалась не лениться, поскольку пустое просиживание на одном месте изводило ее.

Они зашли на задний дворик Гаета и прошли ближе к небольшому саду, где в действительности росло несколько деревьев. На раскидистых ветках белого ясеня Каролина, и впрямь, увидела выстроенную хижину. К ней вела длинная лесенка из деревянных реек. Конструкция домика была невероятно проста, но имела все самое необходимое: невысокие стены, наверное, в рост самого Андреа, крышу и даже проем для окошка. Из так называемой двери торчали одеяла, наверняка сшитые Анджелой.

– Папа говорит, что давно-давно здесь была хижина охотника, который в старинные времена прятался от людей, когда тут не было еще нашего селения, – шепот такой сказочной тайны вызвал у Каролины улыбку.

– Правда? – с наигранным удивлением спросила она. – Андреа, я надеюсь, ты впустишь меня в свой домик? Я в детстве мечтала бы о таком, если бы знала, что это возможно.

Он задумчиво посмотрел на ее лицо, желая убедиться, что она не шутит. Но Каролина сохраняла удивительную серьезность, уперев руки в боки и вглядываясь в домик. Андреа опустил взгляд на ее живот, с сожалением сомкнул губы и монотонно произнес:

– Боюсь, что это невозможно.

Каролина всеми силами сдержала улыбку.

– Это отчего же?

– Потому что… Полагаю, что малыш будет бояться на дереве, – сказал серьезно Андреа, не желая признаваться, что на самом деле его страшит, что располневшая Каролина может разломать небольшой домик.

Разумеется, мысли ребенка для нее были очевидными, и она лишь улыбнулась, с любовью прижимая светлую макушку к своему животу.

– А-а-а-а, – закричал Андреа, чем вызвал у Каролины потрясение.

– Милый, что случилось?

– Он меня ударил! – воскликнул мальчик, указывая на живот.

Каролина заливисто рассмеялась.

– Нет, милый, он с тобой поздоровался, – сказала она. – Иди сюда…

Она взяла Андреа за руку и подвела его ладошку к своему животику. Малыш снова, будто приветствуя его, колыхнулся внутри нее.

– Ого, он толкается! – воскликнул радостно Андре. – Толкается!

Его глаза горели искрами изумления.

– Мари! Сюда! – завопил Андреа, чем вызвал очередной приступ смеха у Каролины. – Детеныш толкается!

Услышавшая его Мари появилась в поле зрения немедля, следом за ней прибежала Констанция. И трое мальчишек, которых Гаета пригласили на детский праздник, тоже примчались, ожидая какого-то чуда. Каролина лишь со смехом наблюдала, как они столпились вокруг нее, с любопытством глядя на живот.

– Приложи ладошку, – невероятно счастливо произнес Андреа, и девочки, аккуратно, словно боясь, положили ручки на животик.

– Вот это да! – воскликнула Констанция.

– По-моему, он большой, – задумчиво предположила Мари.

– А как он поместился в животе? – спросил один из приглашенных мальчиков и тоже аккуратно приложил ручку.

– А ты посмотри, какой большой живот! – словно с гордостью ответил Андреа. – А тебе не больно?

Каролина улыбнулась:

– Нет, дорогой, я счастлива, когда он резвится.

Четыре ладошки облепили ее живот, а малыш, словно чувствуя, что за ним наблюдают, продолжал толкаться внутри нее. В этой картине ей чувствовалось что-то невероятно трогательное, и она с улыбкой посмотрела на Андреа.

– Дорогой мой, пообещай мне, что, когда ты вырастешь, обязательно нарисуешь такую картину.

– Как мы все трогаем живот? – удивился он, не понимая, что в этом особенного.

– Как вы общаетесь с малышом, который еще в животике, – поправила его она. – Ты подрастешь и поймешь, почему я прошу тебя об этом.

Андреа лишь кивнул светлой головенкой.

– Вы что там облепили бедную Каролину, словно назойливые мухи? – возмутилась подоспевшая Анджела. – Ей и без вас нелегко!

Детвора тут же отпрянула и, словно по команде, гурьбой бросилась во двор.

– Ох, Анджела, в этом есть что-то невероятное, – сказала с улыбкой Каролина. – Поистине трогательное, не сравнимое ни с чем!

– Праздник был очень веселым, – произнес довольный, хоть и уставший Андреа, прощаясь со всеми на ночь. – Спасибо…

Энрике, Анджела и Палома занимались уборкой после праздника, а Каролина, которой велено было отдыхать, сидела рядом на табурете, прижимая мальчика к себе.

– Теперь у тебя есть домик, – сказала с улыбкой она. – С кем ты его будешь делить?

– Не знаю еще, – ответил устало Андреа, – может быть, с принцессой… как думаешь?

Каролина едва удержала в себе смущенный смех.

– Почему с принцессой?

– Потому что принцессы красивые, как ты, – тихо прошептал он и чмокнул ее в щечку.

Это был краденый поцелуй детский уст, но Каролина ощутила, что мальчику это было очень важно.

– Но принцессы капризные, – сказала она. – Они требуют дорогие украшения, наряды…

– Папа говорит, что я на принцессе не смогу жениться, потому что у меня нет денег, – сказал Андреа с какой-то грустью.

– Не каждая такая дама сможет подарить тебе любовь, – сказала Каролина. – А это самое важное в жизни.

– Каролина, а ты любишь своего мужа? – неожиданно спросил Андреа, чем вызвал у Каролины глубокий вздох.

– Да, – тихо ответила она.

– Мне кажется, он за тобой скоро приедет, – произнес мальчик тихо, но невероятно уверенно. – И тогда, наверное, ты всегда будешь улыбаться.

Это ее изумило. Ей хотелось спросить, откуда у него такие мысли, но мальчишка проворно соскочил с табурета, стоящего рядом с ней, и бросился в свою комнату. В этот самый момент, будто в подтверждение услышанных слов, малыш толкнул ее изнутри, что окончательно удивило ее. Что это? Детское пророчество или бессмысленный лепет? Не желая загромождать и без того уставшую голову тяжелыми мыслями, Каролина поднялась и направилась в свою комнатку.

– Синьор Фоскарини, боюсь, что принес вам новости, которые вряд ли смогут вас порадовать, – сообщение Антонио заставило Адриано изумленно приподнять брови.

Дело с Паоло Дольони и так продвигалось необычайно медленно, и плохие вести ему сейчас совсем ни к чему. После того, как Паоло навестил Миланское герцогство, им все сложнее удавалось раздобыть новые сведения тайной сделки. Хотя сам Адриано прекрасно понимал, что Дольони наверняка должен пригласить на свою территорию кого-то из заговорщиков. Однако предположения Фоскарини не подтвердились последующими наблюдениями за Дольони, словно тот оборвал все связи.

– Докладывай, – сухо велел Адриано, откинувшись в кресле.

– Прошу простить, синьор, но мы пропустили визит герцога да Верона в республике, – произнес с сожалением Антонио.

– Каким образом? – недовольно скривился Фоскарини.

– Мы установили слежку непосредственно за Дольони, а он не присутствовал во время визита герцога, поручив это дело своему соучастнику – капитану Вероны Умберто Веччи. Нам удалось выяснить, что тот сопровождал Брандини на протяжении всего визита, начиная со встречи его самого у ворот и до самого отъезда. Известно, что по Вероне капитан устроил гостям доскональную экскурсию, вдаваясь в подробности самого сооружения к репости и входных ворот в город. Полагаю, что захват Вероны будет весьма тихим, поскольку власти города впустят миланцев сами.

На лице Адриано какое-то время сохранялась недовольная и в то же время задумчивая гримаса. Все это заставляло его брать дело полностью в свои руки, чего он крайне не желал. Антонио преданно выполнял его требования, но юноше еще не хватало стратегического подхода к действиям. А поскольку дело скрывалось под грифом «секретно», Адриано не желал особо выпячиваться, чтобы не светить свою персону. Тем не менее, часть сената доверилась ему в этом деле и ожидает благоприятного результата.

– Скверно, что мы пропустили эту знаменательную встречу, – синьор задумчиво уткнулся в окно, – но все же мы исправим все это, отправившись в Верону. Откуда тебе стала известна эта информация?

– От веронских конвоиров, остающихся верными Венеции.

– Стало быть, с ними и переговорим.

– Еще, синьор…

– Что еще?

– Я достал копию письма, которое может быть доказательством этого заговора…

– Так отчего же ты молчал? – изумился Адриано и протянул руку в ожидании. – С этого и нужно было начинать нашу встречу.

Антонио достал конверт и вручил ему.

– Боюсь, что пользы письмо принесет мало, – оно зашифровано… Мы не смогли разобраться…

Адриано с нетерпением вскрыл конверт и устремил свой взор в бумагу, которая содержала скопление символов: римских и арабских цифр, а также латинских букв.

– Здесь и мне будет тяжело разобраться, – недовольно произнес Адриано. – Похоже на книжный шифр… Смотри, Антонио, – он подозвал Брастони ближе и указал пальцем в письмо, – в данном шифре присутствуют и буквы, и цифры. К примеру, Г и римская восемь – это, вероятнее всего, восьмая глава. Следующие знаки четыре-четыре-два – это может быть четвертая строка, четвертое слово, вторая буква.

Антонио кивнул головой в знак того, что расстановка символов стала ему более ясной.

– А знаешь, что в этом шифре сложнее всего? – произнес задумчиво Адриано, всматриваясь в знаки, словно пытаясь найти отгадку как можно скорее.

– Очевидно, разгадать название самой книги, – предположил Антонио.

– Вот именно, – подтвердил тот. – Одно можно сказать, что книга поделена на главы. И вряд ли это Библия. В противном случае, здесь были бы отмечены и первые буквы имен евангелистов.

– Однако книга должна быть весьма популярной в обществе, – задумчиво предположил Антонио. – Если оба ее экземпляра имеются у адресатов.

– Вот именно, – подтвердил Адриано. – Это загадка нелегкая. Для того, чтобы узнать наименование книги, необходимо, как минимум, пробраться во владения Дольони, и, как максимум, стать гостем его мыслей…

– Стало быть, письмо бесполезно…

– Нет-нет, мой друг, так говорить нельзя. Чем сильнее зашифрована информация, тем полезнее ее содержимое. Я что-нибудь обязательно придумаю. И ты думай. Отправься к советнику Санторо с моим письмом, возможно, какие-то догадки имеются и у него. А я пока поработаю над этим.

Адриано в двух словах описал в своем письме советнику ситуацию, надеясь на идеи его светлой головы. Отпустив Антонио, он погряз в скопище цифр и букв. Чем больше он в них всматривался, тем больше казалось это дело безнадежным. И все же Фоскарини не относился к числу тех людей, которые бросают начатое дело на полпути. Имея такую бумагу в распоряжении, нельзя бездумно опускать руки.

Она уже давно не спала, а смотрела в потолок, прислушиваясь к ворчанию во сне, доносившемуся с соседней кровати. Чувствуя себя разбитой от бессонной ночи, Каролина все же пыталась уснуть, но ей не удавалось, – малыш внутри нее уже давно бодрствовал. Ощутив в себе прилив невероятной нежности, Каролина с любовью прислонила руку к огромному животу, сотрясающемуся от сильных толчков, раздававшихся по ту сторону. Каролине вздумалось, что дитя выражает возмущение, пытаясь заставить ленивую маму подняться с постели и наконец-то покормить его завтраком.

– Я знаю, милый, что ты у меня маленький обжора, – тихо сказала она и попыталась подняться с заскрипевшей кровати, но большой живот настырно мешал ей, отчего Каролина перекатилась на спину, тихонько хихикая.

Палома довольно быстро отреагировала на движение синьоры и тут же подскочила. Вид кормилицы в ночной рубахе, с взъерошенными волосами и недоумевающим лунатическим взглядом вызвал у Каролины задорный смех. Так и не сумев подняться, она лежала на кровати и раскатисто смеялась.

– О, Господи, Палома, видела бы ты сейчас себя! – воскликнула она. – Ну же, помоги мне подняться, дорогая. Не то ребенок вылезет наружу в поисках еды!

Опершись на руку кормилицы, Каролина поднялась и покачивающейся походкой направилась к платью, развешанному на стуле.

– Проголодались? – спросила с догадкой Палома. – Сейчас я приду в себя, оденусь и что-нибудь приготовлю вашему неспокойному малышу.

– О-о, Палома, – капризно топнула ножкой Каролина, – он не сможет ждать, пока ты будешь приходить в себя! Он очень хочет кушать! Да так сильно, что я побаиваюсь, как бы он не съел меня изнутри.

– Как прикажете, синьора, – ответила Палома и с привычной для нее быстротой накинула на себя платье, тихо улыбаясь капризам хозяйки. – Я уже давно не просыпалась по велению маленьких проказников.

Но покинуть комнату ей помешало забавное зрелище: Каролина пыталась в одиночку надеть на себя широкое платье, которое Анджела сшила ей для последних месяцев беременности. Путаясь в юбках и что-то ворча себе под нос, Каролина упорно продолжала тщетные попытки.

– Бог мой, – рассмеялась Палома, – дайте-ка я вам помогу! Вы – поразительная особа. До беременности сами никогда не одевались, а сейчас, будучи на сносях, пытаетесь удивить меня.

– Ух, Палома, твой сарказм абсолютно не уместен, – раздраженно произнесла Каролина. – Особенно в этот самый период «на сносях».

Управившись с платьем, тяжелой походкой она направилась на улицу, откуда доносился веселый лепет детворы. Поприветствовав Каролину и животик с малышом, Андреа сиюминутно направился к столу и начал нетерпеливо стучать по нему ложкой.

– Палома, когда мы дождемся завтрака? – требовательно спрашивал он, словно граф, приказывающий прислуге.

Но Палома отнюдь не обижалась на него, а только с легким возмущением поставила руки в боки.

– Ох, да, милорд, простите, заспалась я, однако… Что же вас сегодня с утра всех одолел какой-то дивный голод? Будто вы вчера и вовсе не ели. Каролина, пойдите, принесите мне ковшик муки, я приготовлю вам немного оладьев, чтобы ваш капризный малыш и это неугомонное чадо успокоились да насытились до завтрашнего утра.

– До завтрашнего утра? Это ты серьезно, моя дорогая? – усмехнулась Каролина. – Моему мальчугану твоих оладьев хватит всего до полудня. Сегодняшнего полудня.

– Мальчугану? – с удивлением спросила Палома, в присутствии которой хозяйка никогда не пророчила пол ребенка.

Уста Каролины расплылись в счастливой улыбке.

– У меня будет сынок, Палома, во мне нет ни капли сомнения.

– Это с чего вы взяли? – усмехнулась та.

– С его упрямства, требовательности и силе, которую я ощущаю изнутри.

– Полагаете, что в вас какого-то из этих качеств нет? – продолжала усмехаться Палома.

Понимая намеки кормилицы, Каролина раскатисто захохотала.

– Я просто уверена, что это мальчик, Палома, и все тут.

– Как знаете, синьора. Но мне бы хотелось вас видеть с дочуркой, – такой же голубоглазой блондинкой, как вы.

– Нет, дорогая, родится кареглазый, смуглый сорванец, – спокойно ответила синьора Фоскарини, словно видела малыша перед собой.

С этими словами она направилась в амбар, где хранился прошлогодний урожай Гаета. Ужаснувшись скудным остаткам овощей и зерна, Каролина поспешно вернулась на кухню, перепуганными глазами глядя на кормилицу.

– Палома, мы объели несчастных людей, – взвыла она. – В амбаре осталось чуть больше половины мешка зерна и немногим меньше кукурузы. Муку я забрала последнюю. Что же будет потом?

– Ничего страшного не будет. Совсем скоро будет собран урожай этого года, – спокойно ответила Палома, замешивая тесто. – И тогда запасы семьи пополнятся, а мы покинем их дом, освободив от двух обременительных ртов.

– Трех, – поправила ее задумчиво Каролина. – Ходят слухи, что урожай в этом году не очень-то будет, а стало быть, моя дорогая, в скором времени можно ожидать прожорливых казначеев, а того и гляди солдат в кольчуге, собирающих дань «нуждающейся» знати…

Ее недовольство развеселило Палому, и та с усмешкой добавила:

– Среди которых и ваш супруг.

В ответ на эту фразу Каролина лишь одарила кормилицу гневным взглядом.

– Палома, я говорю серьезно…

– Если они и придут, синьора, вы ничего не измените. Придется пожертвовать последним зерном. Полагаю, что у Энрике уже имеется какой-то план.

Откинувшись в кресле, Адриано устало устремил свой взгляд в окно, за которым солнце устало клонилось к западу, застенчиво играя своими лучами на витражном стекле. День стремительно промчался, словно минуя синьора, пока он перерывал кипу книг из своей библиотеки, пытаясь расшифровать код. И сейчас этот день казался ему напрасно прожитым, ибо его попытки оказались безрезультатны. Однако Адриано не мог себе признаться, что это его угнетало. Порученное республикой дело оказалось захватывающим, что вызывало в нем основной интерес. Но обычное воодушевление, с которым он прежде хватался за подобные дела, куда-то запропастилось. Пылкий патриотизм, с которым он ранее служил своей родной земле, будто канул в Лету и совсем обесцветился на фоне блистательной женщины, занявшей собою всю его сущность. И лишь упрямство помогало ему не сдаваться.

Внезапный визит управляющего заставил Адриано недовольно скривиться: ему так хорошо мечталось.

– Прибыла синьорина Фоскарини, – произнес монотонно Бернардо.

– Пусть входит, – с усталой улыбкой ответил Адриано.

– Кузен, неужто обязательно о моем визите так официально докладывать? – спросила Беатриса, обнимая брата.

– Я велел ему уведомлять меня о каждом госте, – с мягкостью в голосе произнес Адриано и предложил кузине присесть.

Беатриса расположилась напротив него в кресле, довольно улыбаясь и внимательно разглядывая Адриано, с которым они не виделись уже достаточно давно. Ее взгляд таил в себе на дежду, что в кузене произошли изменения к лучшему.

– Как дядюшка? – полюбопытствовал он, уведомленный ранее об улучшении здоровья Карлоса.

– Готовится к свадьбе, – с улыбкой ответила она.

– Хвала Богу, что в этот раз он сдержал слово и предоставил тебе возможность участвовать в выборе жениха, – усмехнулся Адриано.

– Он невероятно боится потерять меня, – ответила Беатриса. – Никогда не думала, что на старости лет мой отец способен измениться.

– Чувства способны на многие перемены, – в его голосе она ощутила печальную задумчивость. – А потери близких людей заставляют о многом сожалеть…

Беатриса понимала душераздирающую боль Адриано и лишь с сожалением сомкнула уста, наблюдая в нем все те же переживания, которые за последнее время истерзали его сердце.

– Милый, мне не нравится твой изможденный вид, – промолвила она. – Ты невероятно осунулся. Что с тобой? Что-то опять стряслось?

Ответом на ее вопросы послужил лишь мучительный и довольно привычный вздох из уст Адриано, который он словно пытался утаить и сдержать в себе.

– Нет, все по-прежнему, – ответил он, бросив беглый взгляд на кузину. – Просто столько дел навалилось…

Беатриса подошла к нему сзади и обняла за плечи.

– Ты не можешь свыкнуться с ее отсутствием? – с пониманием в голосе спросила она.

– А ты могла бы свыкнуться с отсутствием руки, ноги, ушей, сердца? А попрощаться с тем, что является частью души и вовсе невозможно, моя милая.

Беатриса прижалась своей щекой к его колючей бороде, словно намереваясь взять частичку его боли в себя.

– Чем я могу помочь? – тихо спросила она.

– Найти ее, – спокойно ответил он.

– Милый кузен, если бы я только могла…

Он взял маленькую кисть и с благодарностью коснулся ее устами.

– Чем это ты тут занимаешься? – она внезапно рассмотрела кипу беспорядочно разбросанных книг на его столе.

Он поймал ее руку на полпути к письму, лежащему в самом центре этого бедлама.

– Это не женского ума дело, – строго ответил Адриано, обводя ее вокруг себя, чтобы усадить обратно в кресло.

Но Беатриса упрямо остановилась возле его стола и окатила его взором, полным обиды и недовольства.

– Кузен, мне понятно твое разочарование былым окружением, которое осмелилось на предательство. Но, надеюсь, что меня ты не записал в число подозреваемых лиц?

– О, нет, Беатриса, – вздохнул он. – Это дело государственной важности. Я не имею права об этом много говорить.

Ее лукавый взгляд заставил Адриано отвернуться, всем своим видом показывая нежелание слышать уговоры поведать о тайне.

– Милый кузен, ты ведь знаешь, что порой я даю весьма дель ные советы, – ее голос хитро урчал ему на ухо. – Посвяти меня в свои секреты, как делал это прежде.

– Прости за жестокий сарказм, но тебя этому учили в борделе? – с усмешкой спросил он. – Как-то неубедительно ты пытаешься выведать у меня тайны.

Беатриса надула губки, словно обиженный ребенок, и уселась в кресло, не желая более разговаривать с кузеном.

– Эти детские шалости ни к чему, – спокойно промолвил Адриано, продолжая всматриваться в измучившее его разум письмо.

Она все же решилась подойти к нему сзади, чтобы прочесть рукопись, и Адриано позволил ей это, поскольку знал, что та все равно ничего не поймет.

– Шифр? – спросила Беатриса, и он кивнул. – Ты уже выяснил, какой?

– Похоже на книжный… – ответил он.

– Тогда нужно знать вкус шифрующего, – предположила она.

– Именно, – подтвердил он.

– А шифрующий у нас… – она рассчитывала на то, что кузен закончит фразу именем.

– И не надейся, кузина, – с усмешкой ответил тот, раскусив ее намерения.

– Адриано, я ведь многих знаю в лагуне и Местре. Быть может, и смогу помочь.

В какой-то момент ему показалось это дельным, но следующий ее вопрос изумил его.

– Ты случайно следишь не за Паоло Дольони? – она увидела, что он даже не шелохнулся, и поняла, что попала в точку. – К примеру, с целью возмездия? У этого мерзавца за пазухой наверняка множество огрехов…

Молчание Адриано внесло ясность в ситуацию, и Беатриса поняла, что может и не продолжать. Она знала… она всегда знала, что когда-нибудь кузен доберется и к подлецу Дольони. И втайне от всех она с нетерпением ждала этого момента, чтобы Адриано сумел поквитаться и за нее.

– Утверждаешь, что это книжный шифр? – Беатриса задумчиво всмотрелась в исписанное цифрами письмо.

– Да, – сухо ответил Адриано. – Паоло подозревают в измене. Это письмо адресовано ему от герцога, с которым он состоит в тайном сговоре. Только нужно расшифровать…

– А как работает кодировка?

Адриано объяснил ей весьма простой способ шифровки.

– Вопрос в одном: какая здесь книга-ключ?

Но Беатриса, казалось, не слышала его. Она молча отошла к книжным полкам и, что-то бормоча себе под нос, отыскала какое-то издание.

– Вот, – она бросила книгу ему на стол. – Просмотри «Энеиду» Вергилия.

Адриано с недоумением посмотрел на нее. И впрямь, отчего он сразу не подумал о древнеримских произведениях?

– Кузен, ну что ты медлишь? – с нетерпением воскликнула она и, посмотрев на первые знаки, сама раскрыла книгу на нужной странице и отыскала необходимую букву. – Записывай «М».

Адриано взял перо и вывел букву. Это еще ни о чем не говорило, и он с энтузиазмом взялся за следующие знаки, получив слово «Моя».

– Это уже что-то, кузина, – с недоумением пробормотал он и посмотрел на нее. – Как ты догадалась?

– Очевидно, эта книга является его излюбленной, – с презрением в голосе произнесла она.

– Но как ты… – он заметил печаль в ее глазах и поднялся. – Беатриса…

Ее многозначительный взгляд, устремленный в его глаза, содержащий в себе и гнев, и смятение, и ненависть, заставил Адриано развести руками, словно он пытался отмахнуться от какой-то крайне нежеланной ему мысли.

– Нет-нет-нет, кузина… – он с мольбой уставился на нее, словно призывая в своей просьбе не подтверждать его догадки.

Беатриса лишь томно вздохнула и опустила глаза. Адриано ощутил, как по его скулам забегали напрягшиеся желваки, и со всей силы сжал руки в кулаки. В голове зашумело, а тело затрясло от переполняющего его презрения.

– Это он? – процедил он сквозь зубы, едва сдерживая в себе крик.

– Да, – тихо ответила она.

– Это Паоло Дольони совратил тебя? – громче произнес он.

– Кузен, тише, молю тебя, – она со страхом посмотрела на дверь, боясь, что их кто-то услышит.

Грохот от удара кулаком по столу заставил Беатрису содрогнуться. Адриано с нервозностью прошелся по кабинету.

– Я сделаю все, чтобы его изничтожить, – яростно говорил он, едва сдерживая в себе гневные ругательства и задыхаясь от одолевшего гнева. – Я не просто отправлю его на виселицу, я предам его пыткам, мучительным и долгим. Я… я… Как только я прежде не догадался?

– Кузен… – она увидела его гневный взгляд. – Милый кузен, тебе прежде необходимо расшифровать письмо, которое наверняка станет ключом для разгадки твоей тайны…

– Ах да… письмо… – совладав с собою, Адриано присел в свое кресло. – Необходимо сосредоточиться, – произнес он, но тут же схватился за голову. – Беатриса, если бы я только знал об этом раньше…

– Так, Адриано, – сердито буркнула синьорина Фоскарини и сама взяла в свои руки лист с символами. – Глава вторая… пятая строка… четвертая буква… Далее…

Она что-то выводила пером на бумаге и решительно рылась в книге, пока Адриано приходил в себя.

– «Жена». Слово второе – «жена».

Отвлекшись на слова кузины, он задумчиво нахмурился.

– «Моя жена»? – изумился он и, пытаясь убедиться в правильности расшифровки, выхватил у кузины письмо и сам проверил слово. – «Моя жена»… Его жена – сестра Каролины.

– Адриано, не гадай, давай следующее, – второпях говорила Беатриса.

Следующее разгаданное по буквам слово стало «герцогиня» и Адриано, погруженный в расшифровку, даже забыл о мыслях, которые его занимали всего несколько мгновений назад. Вместе с Беатрисой они обрабатывали слово за словом, и оба ощущали, как зашифрованная тайна сотрясает их сердца. Адриано не мог поверить в то, что видел. Ему казалось, что все знаки и разгаданные слова слились в одно бесформенное пятно как перед его глазами, так и в его голове.

– Бог мой, Беатриса… – едва вымолвил он, – я правильно понимаю суть изложенного?

У нее самой сердце трепетало не столько от разгаданного, сколько от ужаса содержимого в сочетании с познанием долгожданной правды.

– Адриано… Речь ведь о Каролине? – спросила она и посмотрела на побледневшего брата.

Дрожащими руками он только поднял письмо и, пытаясь совладать с разыгравшимися в его груди чувствами, прочел:

«Моя жена, герцогиня, встретила в Вероне свою сестру, известную нам обоим. Она проживает сейчас у некой семьи Гаета в небольшом селении, в пяти милях от Вероны, в долине реки Адидже. Доверяем вам, Паоло, решение этого вопроса в известном вам исполнении и в кратчайшие сроки до выполнения операции, назначенной через неделю».

Адриано посмотрел на Беатрису, и оба они не знали, что им лучше сейчас делать, – радоваться или плакать. Стук в дверь отвлек их обоих. Бернардо, оповестивший о прибытии Антонио, проплыл перед глазами обоих, словно призрак. Адриано не слышал, о чем тот докладывал и спрашивал его. Он лишь смотрел на разгаданное письмо и растерянно поглядывал на кузину. Та не знала, покинуть ли ей кабинет брата или же оставаться на месте: он не давал никаких распоряжений.

– Антонио… – задумчиво промолвил Адриано, – где моя карта?

Брастони замер, словно в недоумении, но затем понял, что Фоскарини в данный момент не просто не слышит его, но и не совсем понимает окружающую его действительность.

– У вас за спиной, синьор.

Адриано осознал, что в его кабинете карта республики и впрямь висит за спинкой его кресла, и обернулся к ней.

– Мне нужно… Бог мой… да что же я медлю? – он тут же подскочил с кресла, но быстро спохватился. – Антонио, где вы перехватили копию письма?

– В Вероне, синьор. У миланского гонца, когда он…

– Стало быть, его оригинал приблизительно в это же время доставлен адресату.

– Быть может, немногим ранее, учитывая расстояние…

– К тому же он не тратил время на дешифрование.

Адриано провел рукой по карте.

– Дорога от Местре до Вероны займет немного больше времени, чем от нашей точки. Но я больше чем уверен, что пока мы занимались расшифровкой, Дольони получил письмо и уже распорядился о… – Адриано глотнул воздух, со страхом представляя себе то, что должен выполнить Паоло. – В любом случае… в любом случае мы сможем перехватить их на понтонном мосту, проложенном через реку Брента.

– Прошу простить мою дерзость, Адриано, – несмело произнесла Беатриса, – но боюсь, что дожидаться их у моста – слишком опасно, может быть потеряно время…

Адриано замер, и Антонио с Беатрисой лишь переглянулись, не решаясь сбивать того с мысли.

– Паоло наверняка поручит грязное дело… – он снова запнулся, пытаясь собраться с мыслями, – своим наемникам. Но о месте выполнения задания решать сложно. От сельской коммуны близ Вероны до моста на Бренте добираться дольше, чем от того же моста до Местре. За это время пути мы на самом деле можем не успеть.

Адриано опустил руки, и в какой-то момент Беатрисе показалось, что из его груди сейчас раздастся отчаянный рев. Он выглядел растерянным, словно его разум был затуманен. Взгляд блуждал по комнате, как у безумного, в поисках правильного разрешения ситуации. И Беатриса, и Антонио, уже сумевший понять сущность господина, осознавали, что ясность сознания Адриано вуалировал страх за жизнь его возлюбленной, снова оказавшейся в опасности. И еще больше его сводила с ума мысль о том, что он просто может не успеть…

– Прошу прощения, синьор, – с неловкостью прокашлялся Антонио, – вы правильно говорите: нельзя забывать, что расстояние от этих мест до Местре немного меньше, чем до Венеции, а значит, времени у нас совсем мало. Я вижу ваше беспокойство, поэтому позвольте объяснить свою мысль.

Адриано одобрительно кивнул.

– Нам нельзя терять ни минуты, синьор Фоскарини. Полагаю, что вам необходимо в первую очередь написать письмо в сенат, чтобы синьорина или кто-то из ваших людей доставил его домой сенатору Мартелли. Дольони не подозревает о слежке, и, полагаю, что не все письма ему удалось уничтожить. В этом письме хоть и не наглядно, но все же ясно сказано, что Паоло Дольони поручено грязное дело от миланцев. И самое главное, что они вправе давать ему указания, а это уже свидетельствует об измене. С данными уликами сенаторам удастся добиться ордера на взятие его под стражу. Или хотя бы на обыск. Уже стемнело, хорошо бы, если бы стража застала изменщика в постели: ночью он станет наиболее уязвим. Мы с вами и двумя наемниками отправимся по назначенному пути. Время пути от Венеции до Вероны, – Антонио провел рукой по карте, – займет у нас всю ночь и некоторую часть утра.

– Это около десяти часов, – подтвердил Адриано.

– Мы можем успеть как раз до выполнения приказа Дольони, – произнес Антонио.

– Почем ты знаешь? – вмешалась Беатриса. – Полагаешь, что ночью никто не решится на выполнение грязных дел?

– Он прав, – объяснил Адриано. – Ее не станут забирать на глазах у свидетелей, выражая желание расправиться с ней. А совершать массовое убийство Дольони посчитает слишком рискованным. Он «засветится». Вероятнее всего, будет найден предлог для взятия ее под стражу. Причем, проследив за ней, будет подобран момент, когда она окажется одна. По крайней мере, так бы порекомендовал сделать я, если бы занимался черными делами.

Ранним утром, когда первые лучи солнца едва коснулись земли, скрип телеги и ржание лошадей заставили Каролину подняться с постели. Повозка с Энрике, Паломой и Анджелой выезжала потихоньку со двора, и Каролина, чувствуя очередной приступ голода, отправилась на поиски еды.

Заглянув в детскую, она увидела сопящих во сне детей, которых чета Гаета оставила ей на кратковременное попечение. Палому они изредка брали с собой на земельную плантацию: ее помощь лишней не была. Тем более что девочки приболели, и уже три дня не покидали стены дома.

В тамбуре Каролина нашла свежее молоко и лепешки, схватила их и на улице присела на скамью. Когда Каролине удавалось уничтожить зверский аппетит, мучивший ее утробу в последние месяцы беременности, на ее лице играла довольная улыбка. Словно балованное дитя, она болтала ногами в воздухе и с удовольствием набивала за обе щеки оладьи, прислушиваясь к утреннему пению птиц. Как же давно она не вставала в такую рань, не наслаждалась приятным утренним воздухом и первыми лучами солнца! Когда все вокруг понемногу оживало, просыпалось после долгой ночи, шуршало, переливалось, звенело, пело, в общем, нарушало божественную сонную тишину на улице.

Красный петух на крыше амбара громко закукарекал, и от неожиданности Каролина испуганно вздрогнула, но тут же весело и звонко расхохоталась.

– Это же надо, синьор, какой вы нахал! – весело воскликнула она петуху, важно расхаживающему по крыше сарая.

Окинув взглядом дворик, Каролина удивленно приподняла брови: прямо под навесом стоял тот самый мешок, наполовину наполненный зерном.

– Такое добро нельзя оставлять на виду, – недовольно пробурчала она и встала.

Но оказавшись рядом с мешком, она сообразила, что помочь здесь ничем не сможет: ее ноша и без того была совсем нелегкой.

– Ты уверен, что это тот двор? – тихо спросил Паскуаль Риццо, всматриваясь из-под кроны раскидистой вишни на пустующую территорию Гаета.

– Да, – ответил Джозуэ, почесывая рыжую шевелюру, – жители коммуны указали именно сюда.

– Главное не ошибиться с синьорой, – Риццо огляделся по сторонам.

– Ты что, трусишь? – с недовольством заметил Джозуэ Франко.

– Боюсь ошибиться, – ответил тот.

– Мы знаем имя и описание. К тому же синьор велел доставить ее к нему на виллу. Он сам разберется, что с ней делать.

– Как раз это удивляет меня больше всего: поразительно, что он решил сам руки пачкать. Удивительно для патрициев.

– Если бы он желал лишить ее жизни, то точно делал бы это через нас, Риццо. А тут, вероятнее всего, продаст куда-нибудь в рабство. Или оставит себе. В общем, по мне, не наше это дело.

В эту минуту в поле зрения двух наемников, облаченных по велению Паоло Дольони в доспехи с республиканским гербом, попала Каролина, расхаживающая по двору.

– Она? – спросил Риццо, продолжая со страхом оглядываться по сторонам.

– Похоже… – ответил с недовольством Джозуэ. – Только сенатор не говорил, что она такая толстая…

– Она беременна, – исправил Паскуаль.

– Я об этом и говорю.

Оторвавшись от наблюдений, рыжеусый Джозуэ решительно обратился к своему напарнику.

– Так, Риццо, не забывай: наша задача не попасть под подозрение и создать реалистичную сцену законного ареста. В общем, ты подстраивайся под меня.

Каролина услышала шорох позади себя и обернулась в сторону дороги. В мыслях пронеслось, что возвращается кто-то из своих. Но из-за угла появилась сначала лошадь, а следом – телепавшаяся телега под управлением двух подозрительных солдат, осматривающих ее с головы до пят.

Первая мысль, которая посетила Каролину, – что вчерашняя беседа с Паломой все же была не пустословием. Она посмотрела на полмешка зерна, стоящего возле ее ноги, внутренне сожалея, что оттащить его она не сможет, да уже и не успеет. Солдаты находились в нескольких шагах и многозначительно изучали ее взглядом. Она подошла к ним поближе и присела в реверансе, но большой живот мешал сделать это подобающим образом.

– С чем пожаловали? – спросила она, всеми силами стараясь сохранять внешнее спокойствие.

Один из них с усмешкой осмотрел ее прищуренным взглядом, потирая пальцами рыжие усы.

– Нужно пожертвовать в казну остатками урожая, которого, я понимаю, у вас достаточно, – скомандовал Джозуэ и кивком головы указал на стоящий рядом мешок.

– Простите, синьор, но ваши догадки преувеличены, – спокойно отвечала Каролина, надеясь спасти то, что у них осталось. – Этой осенью ваши люди забрали все, что могли увезти. А семья у нас достаточно велика и даже этих скудных остатков нам не хватит до середины лета.

– Паскуаль, – обернулся рыжеусый к своему спутнику, – осмотри амбар во дворе, возможно, мы найдем что-нибудь еще.

Молодой мужчина лет двадцати послушно поднялся с телеги и направился вглубь двора, где обычно у крестьян находились пристройки для живности и урожая. У Каролины дрогнуло сердце в плохом предчувствии – ведь там были остатки овощей. Причем скудные остатки. Но Паскуаль вернулся ни с чем и, остановившись рядом с рыжеусым, монотонно произнес:

– В амбаре нет ничего, что могло бы нас заинтересовать.

Капитан дерзкой ухмылкой окинул взглядом дворик и задумчиво проговорил:

– Тогда придется пройти этот довольно маленький дворик плугом или вилами, возможно, эта умница рассовала зерно под землю.

Она не сомневалась, что в землю Энрике что-то успел припрятать, да вот только если это на самом деле так, семья может остаться и без еды, и без кормильца. Ей надобно любыми усилиями это предотвратить.

– Зачем же так утруждаться, капитан? – дерзнула она, нарочно повышая незнакомца в звании, в чем она никак не разбиралась. – Берите уже то, что есть. К чему тратить время на бессмысленные поиски, а мне переворачивать здесь все вверх дном?

Джозуэ опять задумался, а его усы смешно вздрагивали, словно тот нервничал.

– Послушай-ка, дорогуша, – властно скомандовал он, – а ну-ка притащи мне этот мешок, а то как-то мне совсем уж неохота такую тяжесть таскать. А тебе не привыкать с таким-то брюхом.

Возмущение, охватившее Каролину, только позволило ей глотнуть больше воздуха, но не проронить даже звука. Да чего еще можно было ожидать от этих мерзавцев? В их диалог в мешался тот, которого называли Паскуалем, и несмело промолвил:

– Она ведь ждет дитя. Я сам…

– Заткнись, Риццо! – рявкнул рыжеусый, но опомнился, что называть фамилию нежелательно. – Раз уж ничего, кроме этого мешка у них нет, пусть хотя бы доставит его к моим ногам. А я полюбуюсь на это забавное зрелище.

Джозуэ прекрасно понимал, что она не осилит притащить этот мешок и, вероятнее всего, откажется выполнять его приказ, что играет ему на руку.

В какой-то момент Каролина в самом деле ужаснулась, но заметив, что этот нахальный солдат еще и потешается над ее испугом, она одарила его усмешливым взглядом.

– Стало быть, доставить прямо к вашим ногам? – переспросила она.

– Вот именно, принцесса! Прямо к моим ногам, – с издевательским сарказмом повторил рыжеусый.

– Как изволите! – яростно вскрикнула она и со всей силы толкнула мешок ногой, от чего он перекинулся, а содержимое рассыпалось в направлении рыжего наглеца широкой полосой и последние несколько зернышек на самом деле пали у его ног.

Каролина видела его сердито напрягшиеся желваки, нервно забегавшие на его щеках. В плохом предчувствии она со страхом шагнула назад.

– Каролина! – внезапно услышала она обеспокоенный голос Андреа, выскочившего на улицу.

Паскуаль и Джозуэ переглянулись.

– Это она! – шепнул Риццо.

– Андреа, вернись в дом и закрой двери на засов! – строго прикрикнула она в ожидании действий солдат. Спрятаться от них ей уже не удастся, а детей спасти еще можно.

– Ах ты, мерзавка! – заорал Джозуэ и подскочил к ней.

Он схватил ее за руку и со всей силы сжал кисть. От возникшей боли на глазах Каролины выступили слезы, но она даже не пикнула, а только смотрела в горящие презрительным пламенем глаза и безмолвно испытывала на себе дьявольский взгляд.

– Известно ли тебе, оборванка, что крестьяне, которые пытаются избежать оплаты налогов, сидят за это в тюремных казематах?! – гневно заорал Франко, униженный ее обращением с ним. – И можешь не сомневаться, что сейчас ты отправишься именно туда!

Не взирая на ее попытки вырваться, он насильно подтащил ее к телеге, взял бечевку и, сомкнув ее руки на спине, туго связал их. Затем небрежно толкнул ее на телегу, от чего Каролина с тяжестью упала на бок, стараясь всеми силами не повредить свое чадо. Франко запрыгнул на место возничего, а Риццо взял лошадь под узду, направив ту к выезду со двора.

– Оставьте меня! – кричала Каролина, тщетно пытаясь сползти с телеги, но ее удержал присевший рядом солдат. – Вы пожалеете об этом!

– Непременно! – с усмешкой воскликнул Джозуэ, пытаясь перекричать шум скрипящей телеги. – Всю жизнь буду сидеть и жалеть.

– Каролина! – внезапно услышала она голос маленького Анд реа, который бросился со всех ног за уезжающей телегой.

Девочки бежали следом за ним.

– Андреа, сию минуту вернитесь в дом! – истошно кричала Каролина.

Она попыталась приподняться и положить голову на лежащий за ней мешок, что удалось ей с адским трудом. Она видела, как дети продолжали бежать за телегой, пока Джозуэ не вывел лошадь на более ровную дорогу и разогнал ее так быстро, что те далеко отстали, покрывшись облаком пыли. И только сейчас Каролина ощутила дикую боль в спине и связанных руках, изрезанных толстой бечевкой. Утреннее солнце начинало припекать ей макушку, отчего ее голова бессильно склонилась к плечу. Как во сне раздавался лязг кнута, топот лошадей и невыносимый скрип телеги.

– Мерзавец! – закричала со всей силы Каролина. – Это не сойдет тебе с рук!

Но ей казалось, что ее крики уносились ветром в противоположную сторону, и все, на что у нее хватило сил, – это тихонько заплакать.

Ей удалось немного успокоиться, когда селение исчезло из ее поля зрения. Она не думала о том, куда ее везут: слишком много боли ей приходилось испытывать одновременно. От ощущений неприятного прикосновения жарких лучей солнца, обжигающих ей кожу на лице и руках, она чувствовала, как пот стекает по ней горячим ручьем. Бечевка резала ей кисти рук, и Каролина почувствовала, что на разрезах выступила кровь. Страх за ребенка сковывал ее, но она осознавала всю безысходность ситуации. Что теперь будет с ней? А что будет с малышом? Неужто ей не выкрутиться из создавшейся ситуации?

Ярко светящее солнце не позволяло ей открыть глаза, из которых непрерывно текли слезы. Она чувствовала, что жажда сводит ее с ума, хотя понимала, что просить что-либо у этих людей нет смысла. Однако страх, что если она сейчас же не попьет, то упадет в беспамятство или умрет, казался непреодолимым.

– Воды, – простонала она, словно перед смертью, – дайте воды, Богом молю!

Услышав ее голос, Джозуэ обернулся и спросил у напарника:

– Что она говорит?

– Воды просит, – ответил тот. – Может, дать глоток?

– Как прибудем на место, напьешься вдоволь, – буркнул сам себе Франко.

Ее голова бессильно скатилась к плечу, локоны прилипли к шее и лицу. Она готова была даже укрыться в холодных стенах камеры, только бы убраться с лучей невыносимо палящего солнца.

Адриано уныло посмотрел на свою кобылу, заходившуюся пеной. И это случилось прямо у того самого понтонного моста через Бренту, о котором он говорил накануне. Их отъезд задержался: прямо у конюшни его настиг сенатор Мартелли с расспросами, и Адриано не смог сразу же отправиться в путь. После беседы с сенатором было решено направить стражников к Паоло, чтобы обыскать того и взять под стражу.

Лошади, которые стояли в конюшне, выглядели словно после голода, поэтому отправляться на них в дорогу казалось пустой тратой времени – те издохли бы через пару миль. Адриано сумел найти четырех кобыл лишь спустя несколько часов. Задержка заставила его торопиться. Слишком торопиться. И вот перед самым мостом его кобыла рухнула на землю, словно бездыханная. Подскочив после падения, Адриано лишь с разочарованием посмотрел на бедное животное, не выдержавшее его погони.

Он оглянулся назад. Его наемников еще не было видно, но Адриано знал, что Антонио первый из них должен появиться на горизонте. До моста оставалось всего пару сотен шагов и, дабы не оставаться на открытом пространстве, Фоскарини направился пешком к самому мосту, чтобы спрятаться под тенью деревьев, растущих близ него.

В какой-то момент ему даже захотелось броситься бегом в долину реки Адидже: нетерпение и страх помыкали им. Но он сумел взять себя в руки и с тяжестью опустился наземь. Страх того, что может не успеть до прибытия наемников Паоло, Адриано отгонял от себя, стараясь затмить его предвкушением их с Каролиной встречи. Он готовился ко всему: что она отвергнет его, потребует развода, будет колотить его кулачками и ненавидеть, но мысль о том, что прибудет слишком поздно, он и близко к себе не подпускал. По крайней мере, пытался не подпускать… Однако много раз она все же коварно овладевала его головой.

Нет, нет и нет! Господь смог сохранить жизнь Каролине тогда, после ранения, и сейчас так безжалостно отберет ее? Она не достойна такой участи! Адриано чувствовал себя готовым пожертвовать даже семейным счастьем рядом с ней, только бы все сложилось благополучно. Но сейчас от него так мало зависит… И он понимал это, как никогда ранее. Невзирая на все его старания загладить свою вину, исповедать ее перед Богом или же искупить свои грехи благими поступками, – Господь не торопился исполнить заветное желание Фоскарини! Как когда-то не торопился и сам Адриано обращаться к Всевышнему. И теперь он понял всю глубину и смысл этой ранее непонятной ему фразы: «На все воля Божья!»

Адриано с нетерпением посмотрел на горизонт, где уже вздымались три клуба пыли. Далеко же он умудрился оторваться от своих подчиненных! И в итоге так спешил, что не успел ничего. Он просто изнывал от нетерпения снова ворваться в погоню. Сидеть на месте – подобно пытке. Но далеко он не уйдет, даже если попытается бежать. Сейчас он возьмет кобылу у кого-то из наемников и бросится в путь. Правда, теперь ему придется себя контролировать.

Как Адриано и предполагал, Антонио подоспел первым.

– Синьор, ваша торопливость не оправдана, посмею заметить.

– Мне уже это стало определенно ясно, – недовольно заметил Адриано и посмотрел вдаль, откуда приближались еще два всадника.

– Я могу отдать вам свою лошадь.

– Нет, Антонио, тебе она нужна не меньше. А вот у твоего напарника я, пожалуй, ее позаимствую.

Нери из виллы Фоскарини в Местре, и Родриго, которого нашел Антонио, были уже совсем рядом, когда Адриано услышал скрип телеги и заинтересованно обернулся. Он тут же дал знак наемникам следовать в укрытие, а сам все же оседлал лошадь Антонио. Наблюдая, как медленно движется телега в попытке пересечь мост, Адриано выжидал удобного момента.

– Их трое, – произнес негромко Антонио, сумевший рассмотреть возничего и двух в телеге.

Дождавшись момента, когда повозка пересекла мост, Фоскарини направил лошадь вперед и стал на ее пути. Он заметил, как возничий потянул было руку к клинку, но почему-то остановился. Очевидно, рассмотрел во всаднике знатную персону.

– Куда путь держите? – спросил Адриано.

– Везем арестованную в тюрьму Местре, – ответил Джозуэ как ни в чем не бывало.

Сердце Адриано оглушительно заколотилось, когда он осознал, что это как раз те, кого они так ожидали. Наверняка она здесь, он чувствует ее присутствие, отчего мурашки пробежали по его коже.

– Вот как? – он старался сохранить внешнее спокойствие и направил кобылу к телеге, в одночасье давая знак своим наемникам быть начеку. – Кем она приходится?

– Обычная крестьянка, – недовольно буркнул Джозуэ, не желая отчитываться. Однако он понимал: чтобы не попасть под подозрение, следует оставаться спокойным. – Из долины Адидже.

Адриано сглотнул ком, когда в телеге он увидел женщину, имеющую сходство с его женой, но в то же время такую чужую. В какой-то момент ему почудилось, что чувство реальности покинуло его, а все лица вокруг проплывали мимо, будто во сне. Он даже не заметил, как, сойдя с седла, очутился на земле и прошел ближе к телеге.

Каролина поняла, что они остановились и будто издали слышала голоса, но изнуренная своим состоянием, она не желала даже открыть глаза, а лишь ожидала, что ее сейчас грубо вытащат из этой ужасной повозки. У нее ломило все тело, и болезненно тянул живот, который очень хотелось тут же обнять и погладить.

– Потерпи, мой маленький, – пролепетала слабо она. – Не волнуйся, мой родной…

Она знала, что малыш ее слышит. Но не знала, что ее слышит еще одно до безумия любящее сердце. Невзирая на правдивость картины, представшей перед ним, Адриано не мог поверить своим глазам и на какой-то момент потерял бдительность. Он с таким вожделением, с таким трепетом и нетерпением ожидал этой встречи, что сейчас все это казалось невозможным.

Услышав ее голос, до безумия родной и нежный голос, он удивился, что она обращается к нему. И даже после этого его разум отказывался поверить в то, что перед ним она – такая долгожданная женщина. И только сердце, вопреки бесчувственному телу, рвалось вперед, чтобы поскорей оказаться в ее объятиях.

Будто во сне Адриано слышал, как его «троица» занялась разбирательством с людьми Паоло, в драке пытаясь тех утихомирить, но он совершенно потерял твердость разума. В какой-то момент он все же сумел совладать с чувствами, бросившись к ней, пока Антонио, Нери и Родриго пытались взять под арест двух наемников Дольони. Все это длилось всего несколько мгновений, но они показались ему вечностью.

Освободив ее израненные руки от веревок, Адриано только сейчас заметил ее живот и, на миг опешив, с нетерпением обнял ее за плечи и слегка похлопал разгоряченные на солнце щеки. Она казалась бесчувственной.

– Милая… Бог мой… Каролина… Любовь моя…

Достав из-за пояса флягу с водой, он смочил ей лицо и приблизил горлышко к ее губам. И в это мгновенье Каролине померещилось, что ее взяли за шкирку и вытащили из горящего ада. Ощутив влагу, она с нетерпением приложилась к фляге, наслаждаясь всей своей сущностью каждым глотком невероятно вкусной воды. В этот момент сознание вернулось к ней, и перед ее глазами предстало худощавое лицо, обросшее бородой и усами.

– Благодарю вас, кто бы вы ни были, – слабо пролепетала она, пытаясь осмотреть его и тут же ужаснулась, узнав его черты.

– Каролина, неужто ты так возненавидела меня, что напрочь забыла мое лицо? – боль и смятение покрывали его сердце.

– Пресвятая Дева… Адриано Фоскарини, – изумилась она и отпрянула, словно боясь его, – от тебя прежнего остался только голос.

– Синьор! – оклик Антонио заставил его обернуться, и он увидел летящего прямо на него Джозуэ.

Адриано только и успел отбросить того в сторону, свалив тяжестью своего удара наземь. Окинув быстрым взглядом окружающих, Адриано заметил, что раненный Родриго скрутился на земле. Антонио тут же с мечом атаковал успевшего подняться на ноги Джозуэ. А Нери в рукопашную избивал ослабевшего Паскуаля. «Эта катавасия должна была закончится гораздо быстрей!» – с недовольством подумал Фоскарини.

С ужасом увидев, как Адриано схватился за рукоятку меча, Каролина со страхом закрыла глаза, предчувствуя, что он сейчас бросится в бой.

– Нери! – окликнул Фоскарини, прыгая наземь с телеги. – Не убивать!

Тот лишь взял пленника за волосы, словно избитого кота за шкирку, и, скрутив его руки за спиной, начал связывать его бечевкой. К нему тут же подоспел поднявшийся Родриго, сбитый ранее наземь рыжеусым наемником.

Адриано помог Антонио справиться с Джозуэ, в котором он успел заметить сильного противника. Заставив опустится Франко на колени, Фоскарини приблизил меч к его шее. Тот лишь злобно ухмылялся, показывая окровавленные зубы.

– Мой господин сотрет тебя с лица земли, – с презрением произнес Джозуэ.

– Твой господин станет тебе хорошей компанией в камере перед казнью, – отметил спокойно Адриано. – Свяжите их и уложите на палящее солнце! Пусть дожидаются своей участи, изнуряясь от жажды.

Он тут же бросился к Каролине, с трудом сумевшей подняться с телеги. Она стояла рядом с повозкой, вцепившись руками в древесину.

– Милая… Родная… – он схватил ее за руки, – зачем ты поднялась?

Измученная, заплаканная и отчужденная она безмолвно смотрела на него, и он с ужасом заметил в ее взгляде страх. И, что ужаснее всего, – она боялась его.

– Мне дурно, – процедила сквозь зубы она, едва сдерживаясь, чтобы не застонать от боли. – Ломит поясницу… Тошнит…

Он успел подхватить ее, когда она едва не упала.

– Каролина… – взмолился он. – Скажи мне… Это мой ребенок?

Она одарила его таким гневным взглядом, что он готов был провалиться сквозь землю.

– Адриано Фоскарини, ты издеваешься? – возмутилась она. – Или полагаешь, что я нагуляла это чадо в женском монастыре?

– Прости… – с раскаянием в голосе за свою бездумность говорил он, прижимая к ее к своей груди. – Прости… Мне нет оправдания. Я так виноват перед тобой.

Внезапный толчок сразил ее изнутри, и, вскрикнув, она схватилась за живот, с ужасом чувствуя, как по ее ногам потекла жидкость.

– Боже, что со мной? – воскликнула она и ощутила волну паники, окатившую ее тело. – Мое дитя!

Пронзенный ужасом, Адриано оторопел.

– Так и должно быть, – сказал подошедший Антонио. – Моя супруга недавно рожала. И вы, сдается мне, тоже начинаете. Нужен лекарь или акушеры.

Прежде Адриано не приходилось сталкиваться с родами. Первая супруга рожала в то время, когда его не было и близко в Венеции, поэтому он не имел ни малейшего представления, как это происходит. Он помог Каролине взобраться в повозку, мысленно думая о том, как смягчить ей предстоящую дорогу на этой рухляди.

– Ближайшее место, где смогут принять роды, – это монастырь святой Магдалены, – с тревожной задумчивостью предположил Адриано.

– Не-е-ет! – воскликнула Каролина и в гневе схватила его за ворот рубахи. – Не смей меня возвращать туда!

– Милая… – с пониманием выдохнул он. – Жизнь моя… Я клянусь тебе, что никогда больше не посмею оставить тебя!

Она тяжело дышала, едва сдерживая в себе слезы от настигшего разочарования. Но утихшая боль внутри нее и его нежный баритон смогли ее немного успокоить.

– Адриано, я не хочу рожать в этом аду, – взмолилась она.

– Любовь моя, я взял попечительство над монастырем, – сказал он и покрыл поцелуями ее пальчики. – Там теперь нечто, немножечко похожее на рай. И настоятельница теперь в нем – матушка Елизавета. При монастыре есть лекарь… К тому же монахини – прекрасные акушеры. Я обещаю тебе, что все пройдет благополучно. И ты родишь мне прекрасную дочь, как я и мечтал…

Ее уста покрыла усмешливая улыбка.

– Я рожаю сына, Фоскарини! – королевским тоном воскликнула она. – Нравится тебе это или нет!

Ясно ощутимые в этом голосе обиду и ярость он безоговорочно принимал за благо. Главное, что она рядом. И теперь он ни за что не потеряет ее!

– Антонио, отправляйся в Венецию за лекарем Армази, – велел Адриано. – Не знаю, насколько он успеет до родов…

Но тут же он отошел ближе к Антонио и как можно тише прошептал, чтобы Каролина не слышала его.

– Я боюсь, что поездка в телеге принесет ей больше боли. Совершенно растерян и не знаю, что мне делать, Антонио. Быть может, ближе будет отправиться в Падую?

– И в город, и до монастыря ехать телегой несколько часов, – произнес Антонио. – Моя супруга рожала почти сутки. В монастыре будет лучший уход. В городе же нам придется искать пристанище и акушеров. И насколько скоро нам это удастся – неизвестно.

– Ты прав. Нет, Антонио, ты мне нужен здесь. Пусть за Армази отправится Родриго, ему самому нужна помощь. И, кстати, нужно сдать под стражу этих двух. Ты вернешься за ними на повозке, как только мы доставим Каролину в монастырь. Родриго оставьте здесь, пусть присматривает за арестованными.

Антонио немедля распорядился наемникам о воле хозяина и занял место извозчика, бросив улыбающийся взгляд на Фоскарини. Уложив позади себя мешок, наполненный чем-то более или менее мягким, Адриано уперся об него так, чтобы суметь уложить на себя супругу и смягчить болезненную для нее тряску в телеге. И как только благодарить Бога за то, что по воле Своей Он все же воссоединил их? И ему, Антонио, больше не придется винить себя в том, что они не вместе! Брастони ударил хлыстом по кобыле, и та рванула с места.

Адриано ощущал невероятный стыд, но он даже не знал, что сказать. С того момента, как узнал о ее положении, он еще больше продолжил винить себя в былых проступках. Это самобичевание сковало его уста. Господи, он ведь невероятно ждал этой встречи, не раз в своих мечтах представляя ее, но никак не предполагал, что его решительность в этот самый долгожданный миг просто рассеется под давлением ее страданий. Сейчас ему казалось, что любые слова, сказанные им, будут встречены ею гневными восклицаниями. И поделом ему! Из-за грубейшей ошибки Адриано на долю Каролины выпало столько испытаний, что ему и представить было страшно! Но, воинственно пережив все трудности, она еще сумела собраться с силами, чтобы выносить его малыша. Каков глупец человек, назвавший женщин слабыми…

– Я не достоин твоего прощения, – промолвил ей на ушко Адриано, прижимая ее пальчики к своим устам, не желая более мучиться предположениями о том, что она ответит на его слова.

– Подобным образом ты говоришь мне о раскаянии? – как-то холодно спросила она, не глядя в его сторону.

– Подобным образом я прошу у тебя прощения всей своей никчемной сущностью, – виновато ответил он и прикоснулся губами к ее плечику.

Она не желала показывать ему своих слез – слез не от боли, не от беспокойства, не от смятения и страха. А от счастья! От счастья, что он все же оказался рядом. Что он, в конце концов, осознал свою ошибку и снова доверяет ей!

– В тебе найдутся силы, чтобы простить меня? – спросил он, страшась услышать ее ответ.

– Пока мне это неизвестно, – ответила хладнокровно она, нарочно издеваясь над ним. – Ты слишком внезапно вернулся в мою жизнь.

– Если ты не сможешь, я пойму, – так тихо промолвил он, что она едва разобрала его слова под громыхание летящей телеги и топот лошадей.

– Ох, спасибо, сенатор, за снисходительность, – дерзнула она.

– Нет, милая, я больше не сенатор…

Тут же ощутив схватившую ее протяжную боль, Каролина застонала, едва сдерживая в себе крик. Видеть ее мучения стало для него настоящей пыткой, но он готов был взять всю полноту этих страданий на себя, если бы только это было возможно.

– Что я могу сделать? – отчаянно воскликнул он.

– Полагаю, что ничего, – ответила она, когда боль отпустила ее. – Единственное, о чем я тебя прошу: прекрати теребить меня вопросами. Мне самой неизвестно, чего ожидать.

Не желая смущать ее, он отвел взгляд, заключив крепче в свои объятия и всеми силами стараясь удерживать ее тело от тряски. С нетерпением он ждал мига, когда Антонио известит его о появившемся на горизонте монастыре.

Телегу довольно сильно трясло, и Адриано с беспокойством поглядывал на кротко опустившую голову Каролину. Она молчала и даже не поднимала головы, но ее уста что-то шептали, а ладони бережно поглаживали живот, словно пытались удержать его от болтанки. Ему стало понятно, что она разговаривает с их ребенком, и несмело придвинул свою руку к ней, желая тоже прикоснуться к заветному месту, из которого так рвался его малыш. Но как только он дотронулся до нее, как Каролина внезапно откинула его руки. Этот хладнокровный жест сразил его, словно молнией, но она тут же спохватилась и вернула его ладонь.

– Прости, – промолвила сухо она. – Я не хотела тебя отвергать… Как правило, это происходит само по себе.

– Потому что ты – мама, оберегающая свое дитя, – с улыбкой промолвил он и прижался к ней ближе, коснувшись колючей бородой ее щеки. – Только молю тебя, не прячь его от меня. Клянусь, что больше не посмею обидеть вас обоих.

– Ох, Адриано, я и не собираюсь лишать тебя твоего сына…

Она откинулась назад, пытаясь всеми силами совладать с собою в очередной болезненной схватке.

– Боже милостивый, где же там этот монастырь? – взмолилась она. – Боли повторяются чаще. Пресвятая Дева, помоги мне это выдержать!

Адриано ощущал, как хрустят его пальцы, когда Каролина сжимала его руку, и только мог себе представить, какую боль она испытывает. А ведь все могло случиться иначе… Ведь сейчас она могла бы рожать в прохладных стенах его палаццо, в окружении целой свиты лекарей и акушеров, которую он обязательно собрал бы. Сможет ли он себя простить за все те страдания, которые она переживает из-за него?

– Вдали виднеются стены монастыря! – воскликнул наконец-то Антонио, и оба в повозке с облегчением вздохнули.

– Еще немного, любовь моя, совсем немного…

– Ох, Адриано, я выдержу… Мне было гораздо хуже, когда ты обвинил меня в предательстве. Физическую боль я терплю сноснее, чем душевную.

– Я буду долго еще вымаливать твое прощение, – с сожалением заметил он.

– О, поверь мне, обидой на тебя я занимаюсь сейчас меньше всего, – с недовольством отметила она. – Сейчас мне нужно дать жизнь нашему сыну… Все остальное после…

И снова его поразила ее уверенность в том, что она рожает мальчика. Но это предчувствие она никому не могла объяснить, даже себе.

Увидев из окна своей кельи синьора Фоскарини, матушка Елизавета выбежала, чтобы поприветствовать его. Но ее изумлению не было предела, когда перед ней предстала измученная схватками Каролина. Она сиюминутно распорядилась, чтобы сестры подготовили келью для родов и принесли носилки.

– Сейчас, моя дорогая, – с улыбкой говорила она, поглаживая рукой волосы измученной Каролины.

– Ох, матушка, ваши руки мне кажутся такими мягкими, – произнесла Каролина и, словно убаюканная, закрыла глаза.

Оказавшись на ложе, к удивлению, оснащенном периной, Каролина мысленно поблагодарила Бога за эту благодать после невыносимой тряски на досках телеги.

– Ты уже совсем скоро родишь, моя дорогая, – сказала матушка, когда в ожидании монастырского лекаря осмотрела Каролину. – И мы с двумя сестрами-акушерками поможем тебе в этом.

Оптимистичный голос Елизаветы успокоил Каролину, переживающую о здоровье малыша. С улыбкой на устах матушка вышла из кельи, но к двум сестрам и синьору, стоящим неподалеку от двери, она направлялась с тревожным взором.

– Немедля отправляйтесь в молитвенную и зажгите свечи за здравие Каролины. Читайте молитвы за то, чтобы Господь помог ей и ребенку. И вы, синьор, также молитесь.

Адриано ухватил уходящую матушку за руку.

– Неужто все так скверно?

Та с беспокойством забегала глазами.

– Синьор Фоскарини, все не очень гладко, учитывая условия, в которых синьора прибыла сюда. Но с Божьей помощью все будет благополучно. Молитесь, синьор, и Бог услышит.

Вернувшись в келью, Елизавета сжала руку Каролины.

– Вас что-то беспокоит, дитя мое?

– Лишь здоровье ребенка, – ответила та. – Слишком долго тряслись в телеге. Лекарь говорил, что мне это противопоказано.

– Вы – сильная женщина, моя дорогая. Поэтому вам удалось все выдержать. Значит, сможете вынести и это.

– Ох, если бы я знала, что вы станете матушкой, то ни за что не покинула бы монастырь, – тяжело дыша, промолвила она.

– Если бы мы знали, что сенатор прибудет за вами спустя два дня, я не позволила бы вам бежать. Но Господь решил за нас. И вот вы снова здесь, моя дорогая.

Матушка Елизавета старалась всеми силами подбодрить Каролину, ибо и это сейчас было важным. Сестры заботливо ухаживали за ней, и в какой-то момент ей показалось, что она и впрямь оказалась в истинно благодатном месте, а не в том омуте, пребывание в котором шесть месяцев назад стало для нее настоящим испытанием.

Сейчас атмосфера монастыря преобладала в умиротворенности и любви, которых здесь так не хватало прежде. Словно из ада здесь сотворили Эдем. Ей вспомнилась забавная фраза Адриано «там нечто, немножечко похожее на рай». Совпадение это или нет, но, оказавшись в монастыре, она и впрямь ощутила себя окруженной неведомой силой, защищающей и ее, и ее дитя. Это ощущение питало надежду, что мучительные боли, испытываемые ею сию минуту, поглотят в себя эти стены, облегчив нелегкую женскую участь.

Чувствуя себя неспособным собраться с мыслями, дабы обратиться к молитве, Адриано лишь сумел зажечь свечи. И встал на месте, точно врос в пол. Он не падал на колени, не сокрушался в рыданиях, не гневил Бога порицаниями… Он стоял безмолвно перед святым Распятием, и о его боли кричало лишь сердце, но тот крик, который исходил из него, Всевышний не мог не услышать!

Нечто внутри него в отчаянии призывало воскликнуть: «Господи! Возьми мою душу, но сохрани жизнь женщине, ставшей для меня смыслом моей!» Но что-то неведомое подавляло этот клич в горле, давая волю столь самолюбивому и в одноодновременно скромному желанию лицезреть блеск прекрасных голубых глаз…

Пожертвовать свои потерявшие для него самого всяческую ценность богатства Святой Матери Церкви? Увы, ему, все еще таящему в себе безумную надежду на ее возвращение, хотелось сделать так, чтобы она никогда не испытывала нужду в чем-либо!

Но что же тогда? Что он может с щедростью дать, а сам Всевышний благочестиво принять для того, чтобы иметь отчаянную возможность насладиться ее легким прикосновением? Что в состоянии сделать он, обыкновенный и никчемный человек, погрязший в грехах и собственной бесчувственности, во имя того самого высшего милосердия, ниспосылаемого Небесами и способного прощать за земные бездумные ошибки? Чем он должен пожертвовать во имя высшего блага? Сможет ли откупиться от своих совершенных прежде проступков, дабы ни его супруга, ни его дитя не страдали по вине мужа и отца?

И вдруг последние мысли вынудили измученного терзаниями Адриано опомниться: его душа не молится перед Распятием. Но его разум в отчаянии предлагает Богу сделку! И с прискорбием он ощутил, как комок стыда и раскаяния подошел к его горлу, и тогда к нему пришло осознание того, что на самом деле жаждет услышать от него Господь.

– Прости меня! – выдавил из себя Адриано, с ужасом заметив, как нечто внутри него пытается сдержать лавину исповедальных слов. – Прости меня, Господи, за то, что когда-то отрекся от Тебя по причине ярости на самого себя! Ибо в те времена моя неспособность помочь родным людям привела меня в отчаяние, а овладевшая сердцем духовная нищета возложила ответственность за их жизнь на Тебя. Простишь ли Ты грешника за то, что вел немыслимый образ жизни, полный лицемерия и тщеславности, и не помышлял ранее о чистых чувствах, возрождающих в душе истинное счастье? Простишь ли за то, Милостивый, что самонадеянно брал на себя смелость распоряжаться человеческими судьбами, не помышляя о том, как низко я смогу упасть перед Твоим взором? – он смолк, чувствуя как сердце сгорает от стыда и склонил голову еще ниже, словно провинившееся дитя перед своим Отцом. – Прости за то, что был жесток в отношении своей супруги, с которой ты поставил меня в состояние святого брака. Но сейчас я прошу не о себе, Господи, и Тебе это известно. Сейчас я прошу о невинной жене, претерпевшей многие испытания по моей вине. О невинном младенце, который вместе с матерью был подвержен мукам и страданиям. И пусть я не исполнял должным образом все Таинства Твои, не предоставлял время Тебе, как положено, не обращался к тебе в минуты радостей… но я всегда верил, эта женщина была дана мне Тобой не просто так. И сейчас верю, что и дитя наше – есть плод истинной любви, нерукотворно созданной Твоим Святейшеством. Я благодарен Тебе, Всевышний, за то, что позволил мне понять, что есть истинные ценности для любого человека – что есть жизненно важно, а без чего можно прожить. По Твоей великодушной Воле я научился беречь то, что есть у меня, и клянусь, что никогда и никому не позволю ввести мою душу в дьявольское заблуждение. И теперь я осмелюсь попросить Тебя смилостивиться над моей духовной слепотой, и дать мне шанс вновь испытать это высшее единение душ, что Ты позволил нам пережить когда-то. Вернуть это истинное счастье, милостиво поданное Твоей высшей щедростью. До последнего вздоха своего беспомощного тела я буду благодарить Тебя за твою милость и все, что будет сделано мною когда-либо, – все будет во благо созданной Тобой Вселенной! Только сохрани жизнь моей семье, Господи…

Какое-то время он не двигался: ему казалось, что нечто сковало его тело, не позволяя пошевелить даже пальцем. На мгновенье ему почудилось, что эти несколько минут он провел вне этого монастыря, а в месте, более возвышенном и безграничном, чем эти каменные стены.

Словно ощущая тяжесть собственных век, Адриано медленно открыл глаза. Ему казалось, что каждое слово он кричал во все горло, а на самом деле его слова звучали, как хриплый и сдавленный шепот. И так он готов был стоять до тех пор, пока ему не принесут благие вести о Каролине… но ноги сами понесли его ближе к ней…

На улице смеркалось, но малыш упорно не желал покидать утробу своей маменьки. Адриано слышал стоны Каролины, и они казались ему невыносимыми пытками.

Выйдя на улицу, он с нетерпением посмотрел на ворота, в которые совсем скоро должен въехать Витторио. Когда старик в такие тяжелые минуты находился рядом, Адриано ощущал себя куда уверенней – опыт и мастерство Армази выручало не раз Фоскарини и близких ему людей. И лекарь не заставил себя долго ждать: совсем скоро он появился во дворике верхом на лошади в компании Нери.

– Где она? – с беспокойством спросил Витторио и посмотрел в измученные глаза Адриано.

Тот повел его в келью, по дороге несвязно рассказывая что-то о произошедших событиях, но Витторио занимался лишь беспокойством о Каролине. Да и объяснения Адриано, собственно говоря, казались ему несуразицей. Внезапно лекарь остановился и уставился на Фоскарини. Он вдруг понял, что опешившего Адриано нужно сию минуту привести в чувство и с твердостью в голосе воскликнул:

– Адриано, послушай меня!

Тот устремил на него свой рассеянный взор.

– И с Каролиной, и с ребенком все будет благополучно!

Его уверенность сразила Адриано, и он застыл.

– Просто поверь мне. А если не мне, то Лауре! Роды будут нелегкими, но все закончится благополучно. Возьми себя в руки! Твердость твоего разума может пригодиться в любую минуту.

Адриано кивнул головой и присел на скамью.

С момента появления Витторио как будто кто-то ударил волшебной палочкой: роды пошли стремительней. Адриано понял это по суете, собравшейся вокруг кельи Каролины. Большинство монахинь не отходили ко сну: кто-то молился по поручению матушки, а кто-то считал нужным помочь.

Ближе к полуночи Адриано услышал напряженное затишье, и со страхом склонил голову на руки. Но затем раздался плач… Плач младенца. Его душа затрепетала одновременно счастьем и беспокойством: сейчас его сердце томилось в ожидании новостей о Каролине. Витторио явился с улыбкой, что заставило Адриано с облегчением перевести дух.

– Поздравляю тебя, мой друг, – он крепко обнял Адриано, – ты стал отцом замечательного и крепкого сынишки.

– Как…

Слова застряли комом в его горле, смешиваясь с грохотом собственного сердца и дрожью, пронзившей его тело. Витторио не нуждался в пояснении вопроса: он знал, о чем тот беспокоится больше всего.

– Она справилась, но пока очень слаба. Но могу с уверенностью сказать, что и это она преодолеет. Тебе досталась женщина, невероятно сильная духом, Адриано!

Он все еще ощущал в себе тряску: поразительную и невероятно сильную дрожь, которая буквально подкашивала его. Все чувства, захлестнувшие в одночасье его сердце, едва не сделали его безумцем. Витторио прижал его к себе, словно родного сына, готовящегося разрыдаться у него на плече.

– Это тот случай, когда слезы нужны, – промолвил лекарь с отцовской лаской в голосе.

Но Адриано упорно молчал, сдерживая в себе комом все сотрясающие его чувства.

– Немного позднее ты сможешь зайти к ним. Разумеется, если сама синьора Фоскарини соизволит тебя лицезреть.

Каролина взяла в руки маленький, кряхтящий сверток и при свете свечей посмотрела на сынишку. Она не желала сдавливать в себе выступившие на глаза слезы, и две их капельки упали в миниатюрные ладошки, которые дитя в нетерпении выставило окружающему миру. После мучительных родов непреодолимое желание провалиться в сон оказалось забытым в то самое мгновение, когда ей вручили это бесценное сокровище. Словно исчезли невыносимые боли, ее всхлипы и томящие минуты ожидания – все это затмил свет от этого маленького ангелочка.

Вошедший Адриано несмело подошел к Каролине, не дожидаясь ее позволения. Он не мог вынести более ни мига их убийственной разлуки. Прижавшись к ее щеке устами, он присел рядом в надежде рассмотреть своего сына.

– Адриано, – выдохнула она, – я никогда не думала, что держать это крохотное создание в своих руках – это такое счастье!

Он словно завороженный смотрел то на измученную, но окрыленную Каролину, со сверкающими слезами на глазах, то на дитя, тихо кряхтящее в ее руках.

– А я вот не могу осознать, что стал отцом, – в его голосе слышалось недоумение.

– Долгая разлука тому виной. Ты не знал о нем, не видел меня беременной, тебе не пришлось быть рядом, когда он рос внутри меня. Но со временем ты осознаешь.

Адриано смотрел на нее, вновь плененный ее красотой, – уставшей красотой измученной, но прекрасной женщины.

– Мой маленький упрямец, – прошептала Каролина и едва прикоснулась устами к головке малыша. – Никак не хотел покидать свое уютное гнездышко.

– Очевидно, он неплохо пригрелся внутри тебя, – дрожащим, но безмерно любящим голосом произнес Адриано.

Каролина развернула малыша поближе к мужу, чтобы тот сумел рассмотреть сынишку.

– Милая, я готовился сказать, что он похож на тебя, – будто с разочарованием произнес Адриано. – Но боюсь, что это будет ложью…

Каролина тихонько рассмеялась, заметив растерянность, посетившую ее мужественного супруга.

– А во мне не было ни капли сомнения, что он будет иметь твои черты, – сказала она и с любовью посмотрела в глаза Адриано. – Порой мне даже казалось, что я вижу его перед собой.

– Но нельзя говорить, что он ничего от тебя не унаследовал, – с безобидной иронией ответил счастливый отец. – Вот, ты правильно отметила невероятное упрямство, которое он уже проявил.

Она снисходительно на него посмотрела и улыбнулась.

– Даже не стану спорить с тобой, Адриано Фоскарини. Я слишком счастлива сейчас!

С какой-то заботливой властностью он взял ее за подбородок и, развернув к себе лицом, прикоснулся к ее устам так нежно и нетерпеливо, что она ощутила, как внутри нее прошел щекочущий холодок. Как же ей не хватало его любящих поцелуев!

– Я готов вырвать свое сердце и отдать тебе в руки, чтобы ты сама распорядилась им. И я пойму, если ты безжалостно его раздавишь.

Она ощущала в его голосе дрожащую искренность, молящую о прощении.

– Ну уж нет, Адриано! – властно промолвила она. – Ты мне нужен целиком и полностью, ибо в отдельности твои органы беспомощны, чтобы вымолить мое прощение!

– Что я могу сделать, чтобы ты простила меня, любовь моя?

– Никогда не верить никому, кроме меня…

Он так ждал от нее ласковых слов, которыми она обычно обращалась к нему, и сейчас ему казалось, что ничто и никогда его не услащало так, как ее любящий голос. Он повторил свой поцелуй, не желая отрываться от нее, когда она вдруг отпрянула и с мольбой произнесла:

– Адриано, у меня к тебе сердечная просьба.

– Все, что угодно, жизнь моя…

– Полагаю, что траур окончился. Сбрей этот колючий ужас со своего прекрасного лица.

– Обещаю выполнить, моя дорогая, – улыбнулся он. – Разумеется, если для тебя это имеет значение.

– Я поздравлю вас, синьор с рождением сына, – с горящими глазами промолвил прибывший на следующий день Антонио.

Адриано удивился искренним чувствам Брастони, словно этот счастливый момент случился в его собственной семье.

– Благодарю, друг мой, – расплылся в улыбке синьор. – Тебе известно, каково это стать отцом…

– О, да! Моя супруга подарила мне дочь. Словами не описать это счастье. Как синьора?

– Не могу сказать, что прекрасно, – протяжный вздох Адриано подтверждал тревоги его сердца. – Но она находится в надежных руках, и это меня невероятно утешает.

– Синьор Фоскарини, у меня к вам сообщение…

– Докладывай, – устало ответил тот, когда они вышли во дворик на улицу. – Дольони под стражей?

– Боюсь, что нет.

Лицо Адриано застыло в изумлении. Он явно не ожидал такого завершения этой истории.

– Как же так?

– Паоло Дольони был найден отравленным в стенах своего палаццо, – ответил Антонио, и глаза Адриано еще больше округлились. – Ходят слухи, что самоубийство, – шепотом закончил Брастони.

Вот как… Этого Адриано никак не мог предположить.

– И все же… может, убийство?

– Исключено! Прислуга уверяет, что гостей во дворце не было.

– Не понимаю, – удивленно пожал плечами синьор, – он не из слабаков, решающихся на такое… Хотя… Если ему кто-то доложил о возможном аресте, он, вероятнее всего, посчитал такой исход событий за благо…

– Солидарен с вашим мнением, синьор. Во время обыска в его дворце нашли доказательства тайных переговоров с Миланом в виде еще нескольких зашифрованных писем. К тому же пойманные нами наемники признались в участии заговора против республики. В Верону направлена армия для обороны города в случае нападения!

– Все вполне ожидаемо. Но мне удивительно, что перед самоубийством Паоло не уничтожил улики, дабы очистить свое имя.

На какой-то момент Адриано задумался.

– Странным оказался Паоло. Сейчас я понимаю, что совершенно его не знал.

– В любом случае, теперь все позади, синьор. И вы с синьорой можете спать спокойно.

– А что говорят относительно Венеции и Милана ввиду последних событий?

– В лагуне ходит молва, что теперь республика намерена взять Брешию, которой сейчас владеет Миланское герцогство.

– Око за око? – с улыбкой произнес Адриано.

– А еще говорят, что вы снова будете сенатором.

– Нет, – покачал головой Адриано, словно ничего не желал об этом слышать, – уж это точно пустые сплетни, Антонио. В сенат я не смогу вернуться, и можешь мне поверить, что говорю я об этом без сожаления.

* * *

Каролина вышла на палубу и, с наслаждением вдохнув аромат морского воздуха, посмотрела вдаль, где под давлением полукруглого горизонта медленно утопала Венеция. Умиротворенный штиль словно предрекал молодой семье не просто благополучное путешествие, но и гладкий жизненный путь. Глядя, как крыши венецианских домов медленно скрывались из виду, Каролина ощутила странное, но удивительно услащающее чувство спокойствия, как будто с ее сердца скинули тяжелый груз.

– Вас радуют предстоящие перемены, синьора Фоскарини? – послышался со спины до безумия родной баритон, будто обливающий бальзамом ее сердце.

Став позади возлюбленной, Адриано обнял ее за талию, прижав к своему телу, словно страшась отпустить, и, нежно прикоснувшись устами к ее щекам, устремил свой взор на горизонт.

– Меня радуют эти перемены, милый, по причине моей уверенности в том, что именно они привнесут в нашу жизнь счастье, которое больше никому не удастся украсть.

Он с наслаждением вдохнул запах ее волос, издающих тонкий аромат духов и ее прекрасного тела.

– Адриано, – задумчиво промолвила она, – мне до сих пор трудно уяснить, как ты решился на такой подвиг: покинуть Венецию? Ведь твоя любовь к республике казалась мне неисчерпаемой…

– В какой-то миг мною отчаянно владела даже ненависть к Венеции, – с горечью ответил он. – Виною тому – ее предательские попытки лишить меня твоей любви. Я смог отпустить эти смутные чувства лишь после того, как ты вновь оказалась в моих объятиях.

– А я ощущаю себя безмерно благодарной этой дивной лагуне, – с улыбкой выдохнула Каролина. – Ведь она обручила меня с тобой… навеки…

Ее не переставали изумлять слова мужа: он так часто говорил о том, что именно ее появление в его жизни перевернуло с ног на голову всю его внутреннюю сущность.

Каролина обернулась к нему и с кокетством выдохнула:

– Неужто мне удалось овладеть твоим сердцем, вытеснив из него Венецию?

– Нет, – по его губам скользнула улыбка, – ты – и есть мое сердце!

Ее глаза счастливо блеснули, сливаясь с безоблачно-голубым небосводом.

– Клянусь тебе, любимый мой, я всеми силами старалась открыть свое сердце для любви к твоей республике. Но кроме восхищения, испытываемого мною в отношении ее роскоши и потрясающей красоты, мне ничего более почувствовать не удалось. Это означает, что я так и не смогла полюбить ее?

Беспокойный взгляд Каролины вызвал на лице Адриано легкую улыбку.

– Вероятно, – ответил он, прижимая к себе ее медово-золотистую головку. – Как бы ты могла полюбить ее, если в каналах этого города утопает всякого рода истинность? Венеция для тех, кто ждет от жизни благ для своего тела, но не для души. С твоим появлением в моей жизни эти вещи перестали иметь какую бы то ни было ценность. И я чувствую себя более неспособным рисковать вами, как самым важным, существующим в моей жизни, лишь во имя того, чтобы казна заполнялась тем, что люди называют сокровищами. Золото и власть беспощадно раздавливают под своим натиском сердце, жаждущее любить. Вдали же от этих мест я смогу сделать вас счастливыми.

Она с благодарностью посмотрела в его карие глаза, извергающие тот согревающий благодатный огонь, в который она окунулась с головой давным-давно, когда впервые смогла ощутить его прикосновения.

– Ты умеешь осуществлять мои мечты, – сказала она и покрыла его уста поцелуем. – Словно волшебник.

– Твои мечты – это желания и моего сердца. Неудержимые желания, которые окунут нас в счастье.

Он задумчиво посмотрел на горизонт, за которым уже скрылась Венеция, и вместо нее появилось лишь безграничное небо в слиянии с морем.

– Как думаешь, Гаета не остались в обиде за мою благодарность? – спросил Адриано.

– Шутишь? В обиде… Жить на территории твоей виллы на Бренте – для них не просто счастье. Я уверена, что Энрике смастерит для них замечательный собственный домик там же за те деньги, которые ты платишь ему за работу. Присмотр за виллой принесет ему удовольствие. Анджела продолжает моделировать платья. Они смогут выбраться из той нищеты, в которой погрязли. И дети смогут получить должное образование. Ты очень великодушен к ним.

– Я готов отдать все и каждому в благодарность за помощь в тяжелое для нас время.

– Полагаешь, Антонио можно доверять?

– Да, Каролина. Он очень достойный человек. Разве много сегодня можно встретить среди знати благородных и добросовестных людей? Один Дольони чего мне только стоил! Из своего опыта могу отметить, что честью наделены выходцы из простых семей, аристократы о ней только говорят. Антонио испытывает огромную благодарность за мою помощь. Словом, могу его назвать даже другом, невзирая на разницу сословий.

– К тому же ты оставил его управлять своими делами. А виллу в Местре тебе не жаль?

– Нет, ее продажа благоприятно отразилась на вилле в Сицилии, которую мне удалось шикарно отреставрировать за это время. Уверен, что тебя осчастливит это место, расположенное вдали от городских стен на берегу моря. Все так, как любит твое сердце.

– Ох, Адриано, ты даже не представляешь, как я счастлива сейчас… – она прижалась к его груди, всей душой сливаясь с биением его сильного сердца.

– Ты – моя орхидея, – с улыбкой промолвил он и осыпал ее шею страстными поцелуями.

– Орхидея? – удивилась она.

– Невероятно сильный цветок, способный произрастать даже на камнях, если придется, но не умеющий цвести и благоухать без бережного и трепетного ухода. Его орудие: сила и нежность.

Он видел, как ее глаза наполнились счастливыми слезами, и прижал супругу к себе, одаривая ее уста поцелуем, так глубоко ласкающим любовью и чувственностью. Она всем сердцем отвечала на его порывы любить, но нежданный плач сынишки заставил их нехотя оторваться друг от друга.

– Я редко слышу, чтобы Даниэль плакал, – прошептал Адриано, осыпая поцелуями ее волосы. – Что делает с ним прислуга?

– Ох, Адриано, наверняка Палома укладывает его спать. Тебе ведь известно, что он бурно реагирует, когда его что-либо заставляют делать против его воли.

Адриано тихо рассмеялся и устремил свой взор, полный необъятного восхищения, в ее глаза:

– О-о-о, милая, мне известно как никому другому, что с этим справиться очень нелегко!

Каролина поняла, что он говорит о ее непокорности, которую малыш унаследовал. Она смущенно улыбнулась.

– Зачем ты так говоришь? – в ее голосе чувствовалась любящая обида. – Ведь ты – единственный человек, которому я безоговорочно подчиняюсь.

– Да, но даже твое подчинение носит непокорный характер, – улыбнулся он. – Втайне ты все равно заставляешь меня сделать так, как желаешь ты.

Она спрятала свое лицо в его крепких плечах.

– Ох, Адриано Фоскарини, тебе, пожалуй, одному удается меня понимать и продолжать восхищаться.

В этот самый момент послышался оклик Паломы, и на палубе показался маленький полуторагодовалый проказник, направившийся бежать прямо к маменьке и папеньке, с любовью ожидающим свое чадо.

– Это несносный малыш, синьора! – с возмущением произнесла спешащая за ним Палома. – Знаете что? Укладывайте-ка вы его сами! Только родители и могут хоть как-то повлиять на его буйность!

Адриано со смехом подхватил Даниэля на руки и расцеловал пухлые щечки своего сынишки. Каролина с любовью посмотрела на своих мужчин.

– Словно две капли воды, – с горделивой улыбкой промолвила она.

Адриано с нетерпеливой любовью посмотрел на свое сокровище.

– Одна из этих капель – целое море счастья!

– Omnia vincit amor[21]… – тихо промолвила она.

– …Et noc cedamus amori[22], – нежно выдохнул он и прижал их обоих к себе, всей своей сущностью наслаждаясь полнотой переполняющих его чувств.

Сноски

1

«Яд дают, обмазанный медом» (лат.) – древнеримское выражение, означающее «позолотить пилюлю»

(обратно)

2

«О, святая простота!» – латинское изречение, принадлежащее Яну Гусу

(обратно)

3

Светлейшая (итал.) – так называли Венецианскую республику в период Возрождения

(обратно)

4

«Вот зрелище, достойное того, чтобы на него оглянулся Бог, созерцая свое творение» (лат.) – Сенека, «О провидении»

(обратно)

5

«Кто станет разбирать между хитростью и доблестью, имея дело с врагом?» (лат.) – Вергилий, «Энеида»

(обратно)

6

Терраферма – материковые территории Венецианской республики

(обратно)

7

В военных делах наибольшую силу имеет случайность (лат.)

(обратно)

8

Ка (ca) – сокращенное венецианцами от «casa» (итал.) – дом

(обратно)

9

«Владей страстями, иначе страсти овладеют тобою» (лат.) – Эпиктет.

(обратно)

10

Гранд (итал. Canal Grande) – Большой канал Венеции

(обратно)

11

Блаженная глупость (лат.)

(обратно)

12

«Счастлив тот, кто смело берет под свою защиту то, что любит» (лат.) – Овидий

(обратно)

13

Пьяцетта Святого Марка – площадь в Венеции у дворца Дожей

(обратно)

14

«Мы обманываемся видимостью правильного» (лат.) – Гораций, «Наука о поэзии»

(обратно)

15

«Святейшая (Santissima – итал.) – так называли Флоренцию в эпоху Ренессанса в то время, как Венеция слыла «Светлейшей», а Генуя – «Великолепной».

(обратно)

16

«Имя „друг” звучит повсеместно, но дружеская верность редка» (лат.) – Федр, «Басни»

(обратно)

17

«Власть над собой – наивысшая власть» (лат.) – Сенека, «Письма»

(обратно)

18

«Пусть ненавидят, лишь бы боялись» (лат.) – Атрей, «Акция»

(обратно)

19

«Наказываю тебя не потому, что ненавижу, а потому, что люблю» (лат.)

(обратно)

20

Бордель-резервация, а с 1498 г. – целый квартал в Венеции, отведенный для куртизанок

(обратно)

21

«Всё побеждает любовь…» (лат.) – Вергилий, «Эклоги».

(обратно)

22

«…И мы покоряемся любви» (лат.) – Вергилий, «Эклоги».

(обратно)

Оглавление

Вступление

I. «Плененные мечты»

II. «Маскарад желаний»

III. «Венецианская гостья»

IV. «Обрученные…»

V. «Растерзанные стервятниками»

VI. «Спасенные ложью»

VII. «Omnia vincit amor» Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg