«Меч войны»

Меч войны (fb2) - Меч войны (пер. К. А. Криштоф) 6021K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Роберт Картер

Меч войны

Вы странствовали по миру и видели, чем

кончили те, кто уже был здесь до вас?

Их было много, они были сильны и

могущественны и оставили после себя

великие памятники.

Но всё, чего они достигли, не принесло им

никакой пользы.

Святой Коран

Я благодарю всех тех, кто на протяжении четырёх

лет оказывал мне существенную помощь в работе

над этой книгой. Особая моя благодарность Тоби Иди —

человеку, действительно знающему писателей;

Джеймсу Клавеллу, кто вселил мужество всё это начать;

Сюзан Ватт, побудившей меня написать эту историю;

Розмари Читем, способствующей появлению книги на свет,

Линн Кертис за необходимую редактуру; Каролине Конквест и

Кате Поуп; Дэвиду Вингрову — коллеге и настоящему другу,

чья многолетняя безграничная поддержка и понимание дороже

золота; и Тому Робинсону — брату и спутнику, с кем я из конца

в конец прошёл Индостан.

РОДСТВО И ОТНОСИТЕЛЬНОЕ ГЛАВЕНСТВО НАСЛЕДНИКОВ НИЗАМА[1] ХАЙДАРАБАДА

Асаф Джах (Низам-уль-Мулк)[2][3][4]

КАРНАТИКА (1740—1750)

ОСНОВНЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ФИГУРЫ

Анвар уд-Дин[5]

Набоб (правитель) Карнатаки, провинции Империи Великих Моголов, предоставлявшей англичанам и французам право торговли с Индией через порты Мадрас и Пондичерри. Он был назначен в 1740 г. Асаф Джахом, низамом Хайдарабада, вместо Сафдара Али, для усмирения волнений.

Сафдар Али

Предшественник Анвара уд-Дина, не утвержденный в дальнейшем низамом. Правил всего один год, оставив пятилетнего наследника.

Мухаммед Али Хан[6]

Второй сын Анвара уд-Дина. Его старший брат Махфуз является наследником Анвара уд-Дина.

Чанда Сахиб

Зять (муж сестры) Сафдара Али. Правитель южного города-крепости Тричинополи. Претендент на набобство в Карнатике. Он был схвачен маратхами и удерживался ими с целью получения выкупа.

Асаф Джах

(Низам-уль-Мулк)

Низам Хайдарабада, номинально наместник императора в Декане[7], но фактически, с 1725 г., абсолютный правитель всех провинций Юга Индии.

Муртаза Али

Властитель Велора, небольшой части Карнатаки вокруг крепости и города Велора. Старший двоюродный брат, а также зять (муж сестры) предшественника Анвара уд-Дина, Сафдара Али.

Назир Джанг

Второй сын Асаф Джаха. Претендент на титул низама по смерти своего стареющего отца.

Музаффар Джанг

Сын одной из дочерей Асаф Джаха. Племянник и наиболее яростный соперник Назир Джанга.

Джозеф Дюплейкс

Французский губернатор Пондичерри. Предназначался на роль создателя Французской империи в Индии.

Роберт Клайв

Двадцатиоднолетний английский «писчий» (нанятый по контракту клерк) Ост-Индской компании в форте Сен-Джордж[8] в Мадрасе.

ПРОЛОГ

Мэри, моей собственной

индийской принцессе

Гора Света

И сказано в древних писаниях, что в незапамятные времена самоцвет Сьямантака был передан с небес на землю и что именно этот камень украшал когда-то шею бога Солнца, даря ему своё сияние. Но бог отдал его Ашас, дочери Восхода, а от неё он перешёл к самому Господу Кришне, говорившему с людьми и повелевшему, чтобы отныне это сокровище принадлежало царству людей.

И сказал Господь Кришна, что лишь самые беспорочные и добродетельные из мужей могут носить этот самоцвет и что любой нечистый духом, взяв его, погибнет. Господь Кришна даровал это чудесное сокровище Акуре, и Акура повесил его на шею, чтобы оно осеняло его своим светом. Так оставался этот камень на Юге до времён наших праотцев, когда общее потомство объединило кровь Тамерлана и Чингисхана и власть над миром перешла к Северу.

И свершилось так, что этот несравненный бриллиант перешёл к Бабуру Объединителю, давшему клятву, что сокровище это станет символом единства, власти и вечности. И все в Дели, слышавшие клятву, возрадовались и говорили, что действительно камень этот необыкновенен и уникален, как единство, прозрачен и чист, как незапятнанная власть, и твёрд, как непоколебимая вечность; и они назвали его Кох-и-Нор, Гора Света.

Так бесподобный камень сохранил свою целостность и был свидетелем того, как весь мир склонялся пред Великим Моголом, отдавая дань его власти, включая купцов, приплывших в Индостан на своих высоких кораблях; и казалось, что Павлиний трон, сиявший этим бриллиантом, будет источать власть ещё десять тысяч лет. Но, увы! Блеск власти померк, и пришло время великому бриллианту сменить своего владельца.

И в ночь, когда Надир-шах, Персидский Палач, да будет проклято его имя, привёл армии Севера к стенам Дели, было решено восстановить заклятье, произнесённое когда-то над этим камнем Господом Кришной, с тем чтобы Палач, овладев им, погиб в мучениях. Для этого бриллиант принесён был святому брамину, ослеплённому Палачом, чтобы брамин вновь произнёс заклятье; но брамин ошибся в словах, и отныне любой мужчина, чистый или порочный, должен был умереть в мучениях, овладев бриллиантом. Кровавый след отныне должен был потянуться за этим камнем.

Разрушение постигло землю Моголов на следующий день. Надир-шах свирепствовал в Дели, жители которого, не успевшие бежать, были либо ослеплены, либо сожжены заживо; и Павлиний трон был увезён в Персию. Но Кох-и-Нор был спрятан в тюрбане телохранителя и с соблюдением строжайшей тайны вывезен на Юг, в землю правления низамов, где он когда-то появился впервые. Палач же вместо Горы Света захватил меньший камень, Дария-и-Нор, Океан Света, и Надир-шах оставался в неведении об этом до конца своих дней.

В те времена низамом Юга был Асаф Джах, да благословенно будет имя его, великий и мудрый, правивший к тому времени народом Юга уже много долгих лет. И скипетром Асаф Джаха был мощный меч, Талвар-и-Джанг, Меч войны, Меч Ислама. И те из его подданных, которые были мусульманами, взирали с почтением на этот меч, зная о его могуществе и понимая, что должны быть преданными его владельцу во всех земных делах. Асаф Джах выслушал своих советников и астрологов, и самые мудрые из них сказали, что камень надо бросить в море; самые же коварные предлагали укрепить бриллиант на эфесе меча, якобы для того, чтобы не только мусульмане, но и индусы видели повелителя в его владельце.

Но Асаф Джах, будучи мудрым и хитроумным человеком, знал о проклятии, подстерегавшем владельца Кох-и-Нора, и повелел слуге-телохранителю отдать самоцвет первой жене; и когда это было сделано, слуга тот подвергся четвертованию, ибо разве проклятие не распространяется и на него? И разве смерть не должна была настигнуть обладателя камня? А по свершении этого Асаф Джах успокоился, ибо знал теперь, что каждый будет видеть повелителя в муже той, которая обладает столь могущественным сокровищем; жена же его, не будучи мужчиной, не подлежит проклятию мучительной смерти, нависающему, согласно словам брамина, лишь над владеющими камнем мужчинами...

КНИГА ПЕРВАЯ

Глава I

Август 1746 г.

Занимавшийся день был полон зловещих предзнаменований, как будто сам дьявол бушевал в муссоне, бросавшем порывы тяжёлого влажного ветра на судно; как будто морские духи, вцепившись в снасти и устроившись на реях, выли и стонали в такелаже корабля. Индра, покровитель воинов и громовержец, ликовал и торжествовал в этом шторме, и каждый из стоявших на вахте ощущал его присутствие.

Пятисоттонное торговое судно «Удача» принадлежало дому Флинтов. Капитан, На-Кхуда на языке хинди, Хэйден Флинт, стоял наверху. Два матроса, индийцы, скребли палубу у его ног. Он придержался за штормовой поручень, когда палуба накренилась ещё сильнее, и взглянул на грот-мачту, на её голые нижние реи, на её напрягшиеся штормовые марсели[9], на вспененный след судна среди тёмной воды.

«Война, — подумал он мрачно. — Война в день, который должен был бы стать для меня свадебным. Французы захватят Мадрас и всё, чем мы владеем. А теперь и тайфун, разыгрывающийся в Бенгальском заливе. Правы индийские святые, мудрецы садху: горестна судьба того, кто сходит со своего предназначенного пути. Не следовало отцу передавать мне командование».

Он бросил взгляд на вахтенных-индийцев, сбившихся на подветренной стороне. Палубы прибраны, пушки надёжно закреплены, орудийные порты закрыты. Ничего не изменишь: он назначен капитаном этого сокровища отцовского флота, и он исполнит свой долг.

Он прислушивался к жалобному скрипу натянутых штагов[10] и, казалось, ощущал падение ртути в барометре. Это был высокий мужчина, янки, родившийся в городе Нью-Хейвен английской колонии Коннектикут в Америке, но выросший в Калькутте, с детства проводя много времени на судах отца, плававших в восточных водах. В свои двадцать пять лет он был крепко сложен, хотя и худощав. Он стоял без шляпы, из-за сильного ветра, одетый в хорошо сшитый, длинного покроя мундир темно-бордового цвета с кремовыми отворотами и обшлагами и серебряными пуговицами, спускающийся на узкие бриджи и белые шёлковые чулки. Он поднял к глазам изящную медную подзорную трубу. Его лицо должно было нравиться калькуттским дамам: тонкие правильные черты, золотистый цвет — отпечаток солнца и моря на молодой коже, длинные тёмные волосы, собранные сзади, по моде, в косичку. У него не было палаша или шпаги, и тяжёлый кремнёвый пистолет казался неуместным за его поясом.

— Саб адми ко упар ана хога! — прокричал он, оглянувшись вокруг. — Все наверх!

Серанг — индийский боцман — повторил приказ своим помощникам, и матросы выбежали на палубу.

Стайка летучих рыб пересекала пунктиром поверхность моря на траверзе судна; ускользая от хищника, они выскакивали из воды, пролетали по воздуху и опять падали в море. Одна из них проскочила над фальшбортом и лежала на шканцах[11], хватая ртом воздух. Он наклонился, чтобы поднять её и бросить обратно. Старый седовласый помощник боцмана, сидевший у борта, с улыбкой одобрения сложил вместе ладони в молитвенном намаете, благословляя капитана, снизошедшего до спасения жизни ничтожной рыбки.

Хэйден Флинт вновь подумал о невероятном богатстве на борту «Удачи». Обычно трюмы судов Флинта заполнялись индийской селитрой, плитками сырого малайского опиума из Пенанга и продукцией китайских мотальщиков шёлка — товарами не только дающими большой доход, но и связанными с определённой степенью нелегальности. Торговый дом Флинта существовал за счёт обычной торговли, но расширяться он мог, лишь внедряясь в монополию, принадлежавшую почтенной Ост-Индской компании, вторгаясь на её прибыльные и ревностно охраняемые рынки. Нынешнее же плавание было совсем иным. В трюмах и теперь был кардамон и сиамский гуммигут, специи и красители, а также другие товары среднего качества, некоторые из которых относились к контрабанде, перевозимой с острова Цейлон на север, в порт Мадрас на восточном побережье Индостана. Но в этот раз на борту был также самый ценный предмет из когда-либо принадлежавших этому райскому острову, сокровище столь богатое и редкое, что оно способно было принести мир туда, где война казалась неизбежной: тайный дар, предназначенный для правителя Карнатики, во владения которого входит Мадрас.

Мысль приобрести с помощью этого подарка благоволение и поддержку набоба, господина Карнатики, пришла на ум его отцу, Стрэтфорду Флинту. Стрэтфорд высказал это предложение на Мадрасском совете Ост-Индской компании, перед губернатором Мадраса Морсе:

   — Если наш подарок окажется достаточно богатым, мы сможем убедить Анвара уд-Дина издать декларацию, запрещающую французам распространять свои проклятые войны на Мадрас. Лишь под защитой набоба возможен нейтралитет Коромандельского побережья, и я знаю одну вещь, которую жаждет заполучить Анвар уд-Дин Мухаммед, это — Око Нага[12], рубин, находящийся в Тринкомали, большой камень Магока из Бирмы, самый превосходный рубин голубиной крови.

   — Рубин? — улыбнулся Морсе. — И сколько же он стоит?

   — Пятьдесят лакхов.

Лакх — это сто тысяч рупий. За фунт стерлингов дают двадцать рупий. Ужас на лице Морсе сменился гневом:

   — Немыслимо! Четверть миллиона фунтов стерлингов? Компании не по силам и половина стоимости такого подарка!

   — Ладно. Пусть компания заплатит половину; остальное, с Божьей помощью, заплачу я! Ненавижу мерзавцев французов. Да и к тому же торговому дому Флинтов мир нужен не меньше, чем компании. — Стрэтфорд сделал паузу перед решающим ударом. — Но мне нужны права на торговлю для Флинтов и Сэвэджей после окончания войны. Вы должны использовать ваше влияние для предоставления моим судам возможности торговать и на Западе.

   — Нет, Флинт. Монополия на торговлю принадлежит компании. Ты сам это знаешь. Лишь по закону парламента...

   — Это относится к торговле с Европой. Мне же нужно пожизненное право на торговлю чаем от Кантона до Бостона в Массачусетсе.

   — Ты хочешь привозить чай прямо в американские колонии?

   — Да. И без акцизного сбора. Без складов в Лондоне. Вы пообещаете мне это, если хотите сохранить Мадрас.

Спор был яростным, но, когда Стрэтфорд Флинт пригрозил снять своё предложение, губернатор сдался, и Совет принял наконец подобное негласное соглашение. В столицу Моголов в Карнатике, Аркот, были посланы верховые гонцы, которые возвратились от Анвара уд-Дина в сопровождении его сына Мухаммеда Али, которому отец поручил оценить подлинность предложенного камня, привезти в Индустан и доставить в сохранности в его цитадель. В Тринкомали произошла задержка, во время которой удалось получить последние известия о войне между Англией и Францией: в Бенгальский залив должна направиться мощная французская эскадра, в то время как британская флотилия состоит лишь из пяти потрёпанных кораблей с поражёнными болезнями командами под управлением коммодора[13] Барнета и находится далеко, у побережья Бирмы, вблизи Мегру.

Хэйден Флинт прошёл назад, к корме, за бизань-мачту, куда не могли заходить моряки-индийцы. Там он увидел штурмана Калли, молодого Куина за штурвалом, юношу всего семнадцати лет, и двух индийских пассажиров, мужа с женой. Он взглянул в их сторону, зная, что эти персоны значили бы для французов гораздо больше, чем сокровище, которое они везли. Они были не только мусульманами знатного происхождения, они были Моголами, говорившими по-персидски, захватчиками и покорителями феодальной Индии. Молодой князь и рядом с ним — его закутанная в чёрное жена.

Это был Мухаммед Али Хан, в розовом тюрбане, ширококостный, сильный, жёсткий, бесконечно надменный, но с болезненным лицом, несмотря на раболепные поклоны и мольбы к Аллаху, возносимые им с раннего утра. Укутанный в морской плащ, который ему дали для защиты от ветра, он стоял неподвижно и гордо в своём высокомерии, невозмутимый и безразличный к близости французов. Его отцом был Анвар уд-Дин, властитель Карнатики, самой важной провинции Южной Индии, правитель, у которого англичане и французы арендовали земли, на которых были построены их ключевые порты Мадрас и Пондичерри.

Взгляд Флинта задержался на молчаливой знатной даме, индийской бегуме[14]. Он не знал её имени. Она была закутана от глаз моряков в чёрное с темени до стоп. За всё путешествие он ни разу не видел её лица. Она была дамой утончённой и надменной, отстранённой и загадочной. Её карие глаза ускользали от контакта с его взглядом; они были обведены чёрной тушью, отчего белки глаз казались ещё больше и чище. Эти глаза преследовали его во сне почти все ночи плавания. Сейчас они были спокойны и безмятежны, и он ощущал, что они изучают его.

Он посмотрел вниз, туда, где на своей койке спал его отец, если этот дьявол вообще когда-либо спал. Стрэтфорд Флинт был владельцем «Удачи» и трёх судов поменьше, бороздивших торговые пути Индийского океана. Он назначил своего сына капитаном «Удачи» три недели назад. С гордостью сделал это Стрэтфорд Флинт. С триумфом. Но и с раздражением.

Штурман спустился с грот-мачты[15].

   — Какова обстановка, мистер Калли?

   — Суда Французской компании, — проворчал штурман. Это был крепко скроенный вирджинец сорока лет, скрытный, как моллюск, сильно татуированный и изрытый оспой. Он отзывался лишь на имя Калли.

   — А каков флагман?

   — Шлюха из королевского флота. Французской постройки и с французской командой, насколько могу судить. Второразрядный строевой корабль. Много пушек. Может быть, семьдесят две. По-моему, это — «Ахиллес» из Иль-де-Франса.

   — Штурвальный, доложить курс!

   — По-прежнему норд-норд-ост, капитан.

   — Отверни на румб[16] от ветра.

Рябое лицо штурмана моментально преисполнилось подозрительности:

   — Вы хотите лечь в дрейф? С таким-то небом, как чёрный янтарь? Может, разбудить вашего отца, добавить парусов и уйти от французов и шторма?

Хэйден Флинт повернулся к штурману и со злобой проговорил:

   — Выполняйте приказ, мистер Калли.

Калли поколебался и, кивнув, отступил.

   — Есть, сэр.

Куин выправил штурвал. След за судном, ранее изогнутый, как кривой меч, стал выпрямляться. Взошедшее солнце теперь неподвижно повисло над горизонтом. И тут снизу раздался рёв, пронзивший каждого на палубе:

   — В чём дело? В чём дело?

Хэйден Флинт повернулся к сходному трапу, резко складывая подзорную трубу, с ненавистью предвидя дальнейшее.

   — Эй! Дайте дорогу его чести! — раздался крик помощника боцмана, и на трапе появился Стрэтфорд Флинт. Пятидесятилетний, сильный как бык, тяжёлый и тучный, подпоясанный ремнём с пряжкой поверх украшенного золотым шитьём камзола, который он всегда надевал на своих судах; в зубах зажат чёрный потухший черут[17]. Он был самым известным из тех, кто сколотил состояние свободной торговлей на Востоке, и единственным, кто открыто бросил вызов монополии доминирующей здесь Ост-Индской компании.

Он протёр кулаками глаза, разгоняя сон, и взглянул на солнце. Оно пылало золотом, как раскалённый горн, между горизонтом и клубящимися свинцовыми тучами, и громадная тень Стрэтфорда потянулась по палубе к его сыну. Затем он упёрся взглядом за корму.

   — Что всё это значит? — требовательно спросил он с грубым йоркширским акцентом, от которого так и не избавился за все годы жизни в колонии. — Штурвальный! Я сказал, держать курс норд-норд-ост.

   — Но, мистер Флинт, капитан сказал...

   — Мистер Калли, немедленно замените этого человека за штурвалом!

   — Отец, — набравшись решимости, вмешался Хэйден. — Куин прав, я отдал ему приказ, как на-нхуда.

   — Вот как, на-нхуда? — Сигара едва не выпала изо рта. — Что с вами, капитан? У вас не в порядке с головой? Выполняйте команду, мистер Калли, пока я не приказал располосовать кое-кому спину. Поставьте больше парусов. Да поживее.

   — Есть, сэр.

Калли начал выкрикивать команды на хиндустани[18], и вахтенные матросы с правого борта засуетились, подгоняемые ратанговыми тростями помощников боцмана. Они хватались за лини, карабкались вверх, как обезьяны.

   — Джаге-джаге! Приготовиться к смене галса!

Стрэтфорд Флинт шагнул к сыну, отбирая у него подзорную трубу.

   — Ну, парень? Я жду объяснений.

   — Я рассудил, что лучше будет...

   — К чёрту твои рассуждения. — Он поднял к глазам тяжёлую медную трубу. — Чем больше человек засоряет свои мозги мыслями, тем меньше он начинает понимать. Ты, значит, поменял галс[19], надеясь, что я не проснусь, так? Впал в панику при виде французской шлюхи? Будь я проклят, если ты не дурак.

   — Я не дурак и не позволю отменять мои команды, — бросил в ответ Хэйден Флинт, ощущая в себе холодную ярость.

Стрэтфорд хмыкнул и скомандовал, перекрикивая шторм:

   — Истинг муро аур дамам! Выбирать шкоты[20]!

   — Отставить! — выкрикнул разозлённый Хэйден.

Матросы игнорировали его. Стрэтфорд скомандовал:

   — Поворачивай!

   — Бхаро аргей! — заорал местный боцман, повторяя команду.

Пока «Удача» накренялась, меняя курс, Хэйден Флинт ощущал, как глаза отца пронизывают его насквозь, обнажая душу, лишая его мужества. Душный предгрозовой воздух вокруг был плотен и насыщен электричеством надвигающегося тропического шторма. Влажная атмосфера под нависающими тучами становилась невыносимой.

   — Прими штурвал у Куина и делай, что я велю.

   — Я приказываю тебе сойти вниз!

   — Бери штурвал, пока я не сбил тебя с ног!

   — Я — На-Кхуда! И приказываю тебе сойти вниз!

   — Ну, На-Кхуда, выбирай! — Стрэтфорд пригнулся, вынул черут изо рта и с отвращением сплюнул.

Хэйден молча, в жгучем гневе, отрицательно покачал головой. Он видел, как Калли безмолвно отвернулся. Мусульмане же внимательно наблюдали, поражённые неистовством старика.

   — Недоумок несчастный! Берись за штурвал!

От унижения в Хэйдене вспыхнула неудержимая ярость. Впервые в жизни он в гневе поднял руку к лицу отца и уставил на него палец, как кинжал.

   — Боже мой! Ты сам поставил меня На-Кхудой! А теперь выходишь на эту палубу и отбрасываешь меня прочь, как полное ничтожество! Я не позволю...

В глазах Хэйдена вспыхнул фейерверк. Его отбросило назад, и он осознал себя лежащим на палубе. На мгновение его мысли смешались, он попытался говорить, но не смог, и понял, что получил удар в челюсть.

   — Вставай, парень! Вставай!

Рука отца тянула его за рукав, и он, шатаясь, поднялся на колени. Каждый раз всё оканчивалось именно так: его протест вышибался из него крепким, как железо, кулаком. Но не теперь. Боже мой, не теперь!

Стоя в двух ярдах от него, отец, посмеиваясь, повернулся к нему спиной. Хэйден прижал пальцы к окровавленным губам, голова звенела от ослепляющего гнева. Его пальцы в кровяных пятнах ухватили медный набалдашник рукояти пистолета и вырвали его из-за пояса. Он увидел, что Калли повернулся к нему, слишком поздно заметив это движение. Вслед за этим треуголка отца полетела в море, вместе с застрявшим в ней серым париком, и Хэйден понял, каким сильным оказался удар, который он нанёс по черепу отца рукоятью пистолета.

Сигара выпала на палубу, затем Стрэтфорд Флинт рухнул на колени и нелепо уткнулся лицом в доску. Рана на его лысой макушке была глубокой и белела там, где конец рукояти пробил череп. На глазах Хэйдена Флинта рана начала наполняться тёмной кровью, и вид её унял его страшный гнев.

Глаза Калли были широко раскрыты.

   — Господи Боже. Вы убили его! — Он подошёл перевернуть тело.

   — Оставьте его, Калли!

   — Но ведь он...

   — Я говорю, оставьте его! — Хэйден угрожающе поднял пистолет.

Калли отступил назад.

Внезапно команды, которые он должен был отдать, чётко сформулировались в сознании Хэйдена.

   — Приготовиться забрать марсели!

Он видел, что князь Мухаммед с удивлением наблюдает за ним, а его спутница прижалась к поручням и неотрывно смотрит на кровь. Калли отрицательно затряс головой.

   — Чёрт побери, повтори мою команду матросам, или получишь сполна!

   — Гави истинги тайяр харо!

С трудом удерживаясь на сетках в бушующий ветер, матросы стали подниматься наверх. Он увидел Даниэля Куина на шкафуте[21] и приказал ему вернуться к штурвалу.

   — Марсели на гитовы[22]!

   — Истинги гави сер! — прокричал Калли хриплым голосом.

Хэйден заткнул пистолет за пояс и скомандовал:

   — Приготовить баркас.

Его лицо горело, но он знал, что должен свершить возложенное на него и настоять на своём. Волна ударила в нос корабля, и он вздыбился на следующем нахлынувшем валу; затем передний марсель надулся, наполнившись ветром, и судно направилось к берегу, разрезая волны.

Хэйден видел кровь, стекавшую по шканцам накренившегося корабля, но массивная грудь его отца вздымалась и опускалась с каждым вдохом. «Благодарю тебя, Боже, — молился он, — не дай ему умереть. Дорогой, любимый Господь, не дай мне стать убийцей!»

С суровым непроницаемым лицом он обратился к слуге отца, появившемуся на палубе:

   — Сними с него камзол и дай мне.

Аджи, поражённый ужасом, смотрел расширенными глазами. Вместе с двумя матросами он высвободил камзол из-под своего господина.

   — А теперь спустите его вниз. Поосторожней, Аджи. Позаботься о нём и скажи мне, когда он заговорит. Слышишь?

   — Ачча! — закивал в ответ слуга.

Полдюжины рук были готовы исполнить приказание. Солнечный диск внезапно померк, скрытый плотной серой тучей. Ещё одна волна ударила в борт, взметнув фонтан брызг и яростно раскачав баркас, висящий на талях, укреплённых на грот-рее[23]. Дождь, превратившись в ливень, сплошным потоком обрушился на корабль, и надежда стала покидать Хэйдена. Дождь барабанил в паруса, вой ветра свидетельствовал о его огромной силе. Корабль потерял управление и беспомощно болтался на волнах под ураганным ветром.

Под проливным дождём Хэйден просунул руку под окровавленную голову отца, приподнял ему веки и увидел белки закатившихся глаз. Он снял свой мундир, разорвал рубашку и перевязал рану. Затем он надел снятый с отца камзол и обшарил его глубокие, с широкими клапанами карманы. Там ничего не было. «Куда же ты девал его, негодяй? Иисус всемилостивый, что, если он спрятал камень в своей шляпе? — думал он. — В той, которая полетела за борт?»

В панике он ощупал обшивку камзола, и его пальцы ощутили твёрдый круглый предмет размером с косточку персика; Хэйден понял, что поиски его увенчались успехом. Он оторвал подкладку и вытащил камень. Рубин был теперь в его руках. Змеиный Глаз.

Он рассматривал его, с трудом переводя дыхание от радости, поворачивал его в своих окровавленных пальцах. Камень был отполирован без огранки и походил на оплавленное алое стекло, необыкновенно чистое и твёрдое, сияющее глубоким зловещим светом. Он крепко зажал его в кулаке, зная, что должен найти для него самое потаённое место, настолько надёжное, что никто не сможет найти его.

«Я должен доставить Моголов и рубин в Аркот. Я должен сделать это, или Мадрас перейдёт к французам и мы никогда не вернём его».

Был лишь один способ сделать это.

   — Спустить баркас!

Калли не двигался. Его глаза обратились к Моголам.

   — Я сказал, спустить баркас, чёрт побери! И держать его у кормы! — Хэйден сжимал рукоять пистолета, пока Калли не выкрикнул приказ матросам.

Заскрипели блоки, пропуская канаты, удерживающие баркас, и матросы спустили его с подветренного борта, свесив в него сходную сеть.

   — Сахиб! Сахиб[24]! Хозяин пошевелился!

Он увидел Аджи, поднявшегося снизу. Послышался далёкий пушечный выстрел — предупреждение французов: они заметили остановку корабля. Штурман отступил на шаг назад.

   — Я дюжину раз отправлялся с вашим отцом в ад и обратно, Хэйден! Вам никогда не стать и наполовину таким, как он! Слышите меня?

Но Хэйден уже обращался к помощнику капитана:

   — Вы! Встаньте за штурвал! Куин, возьмите двух матросов и следуйте за мной! — Он повернулся к Моголу и, перекрикивая ветер, обратился к нему на его языке: — Ваше высочество, соблаговолите спуститься в лодку.

Глаза Мухаммеда Али Хана сузились, и он отпрянул назад. Дождь хлестал ему в лицо.

   — Бисмилла! Вы просите меня спуститься туда? В такой шторм?

   — Ваше высочество, я призываю вас сделать это. Видите, берег близко. Не более мили отсюда.

   — Вы с ума сошли. Я утону!

   — Разве Аллах не оберегает своих слуг? — Хэйден взял себя в руки, зная, что обязан добиться своего, даже с помощью пистолета, если это понадобится.

   — Ваше высочество, как капитан этого судна, я заверяю вас, что баркас совершенно надёжен.

Прежде чем князь успел открыть рот, чтобы ответить, послышался второй выстрел с ближайшего французского корабля, и в полкабельтове[25] от штирборта[26] взметнулся ослепительный фонтан брызг.

   — Ваше высочество, они намерены потопить нас. По нашим морским обычаям, я, как капитан, имею право настаивать на вашем подчинении. Я не могу подвергать вас и вашу леди смертельной опасности. Поэтому я настаиваю, чтобы вы спустились в баркас как можно скорее.

   — Такие слова, капитан, легко произносить тому, кто не должен спускаться в лодку, — с вызовом ответил Мухаммед Али.

   — Вы не поняли меня, ваше высочество; я намерен спуститься вместе с вами.

Могол стоял поражённый, держась за поручень борта швыряемой волнами «Удачи».

   — Вы покинете корабль? Оставите его в этот час беды? Разве не вы только что заявили, что являетесь его капитаном?

Хэйден Флинт прокричал, перекрывая ветер:

   — Капитан отвечает за судно, но он также отвечает и за груз, и за своих пассажиров. Поскольку их ценность намного превышает ценность судна, я считаю своим первейшим долгом доставить вас в безопасности на берег!

   — Но ваше судно? Ваша команда? Что будет с ними?

   — Судно надёжно, а в команде все до одного — опытные моряки. Они должны бороться за свою судьбу, как и мы все. — Он взял Мухаммеда Али за руку. — Ваше высочество, я должен настаивать! Другого выхода нет.

Князь в гневе отстранил Хэйдена. Сопровождая каждое слово рубящими движениями руки, он говорил:

   — Прежде всего вы в ответе за судно! И перед вашим отцом! Безопаснее остаться на корабле.

   — Вы не представляете, что их орудия могут сделать с этим судном и с вами, если вы останетесь на нём!

   — Если вы действительно опасаетесь за нашу жизнь, то сдайтесь им!

   — Я никогда не сдам этого судна французам, сэр! — сжав губы, проговорил Хэйден. — Как никогда не сдам им и вас! Понимаете ли вы это?

Могол отвернулся, очевидно потрясённый огромными волнами вокруг.

   — Я не могу сойти в лодку! Я не умею плавать! — с трудом признался он.

   — Я тоже не умею, сэр.

Ещё одно ядро со свистом пролетело над ними. Они пригнулись, но оно пролетело высоко, пробив ровную дыру в гротмарселе.

   — Быстро! Я умоляю, сэр! Делайте как я прошу!

Мухаммед Али встряхнулся от оцепенения. Он взглянул с тайным вопросом на свою спутницу. Хэйден заметил, как она кивнула, и вскоре матросы в баркасе увидели их перелезающими через планшир на сеть для схода в баркас.

Через несколько мгновений они промокли насквозь. Море, яростно пенясь, вздымалось и опадало, увлекая за собой баркас. Куин с волнением ожидал внизу, стараясь удержаться на ногах. Он то взмывал с баркасом на волнах до уровня шпигатов[27] в борту «Удачи», то опускался глубоко под кормовой изгиб, и верхние планки баркаса со скрежетом обдирались об острые, как лезвия, раковины, которыми обросла подводная часть судна.

   — Скорей! Прыгайте!

Мухаммед Али сдвинул меч на сторону и, будучи опытным верховым наездником, замер в ожидании следующего подъёма баркаса. Он удачно спрыгнул и моментально повернулся, готовясь принять свою даму. Но момент был упущен, баркас унёсся вниз, и она с ужасом почувствовала, что её рука, протянутая за помощью, не обрела опоры. В какой-то момент она увидела, что висит над бездной. Когда корабль перевалился на другой борт, она отбросила голову назад, и мешающую ей вуаль[28] сдуло ветром.

У Хэйдена перехватило дыхание. Он отчаянно махал двум матросам, стоявшим возле сети:

   — Джалди! Быстрее!

Но вместо того, чтобы схватить её за руку, они отодвинулись от неё. Они были индусами Карнатики, людьми низшей касты, и он видел ужас на их лицах. На берегу неуважительное слово, сказанное вблизи паланкина леди Моголов, было бы достаточным для их немедленной казни. Они не смели прикоснуться к ней.

   — Держите же её, чёрт возьми!

Несмотря на приказ, оба матроса стояли в оцепенении. Она держалась всё слабее, и, не думая о камне, вверенном ему, Хэйден перегнулся через поручень и схватил её за руку выше локтя. Она вцепилась в огромный обшитый обшлаг его рукава, и он прижал её к себе. В какой-то момент их лица соприкоснулись — щека к щеке; затем баркас вновь поднялся к палубе, и он опустил её.

Она быстро прижала лицо к плащу Мухаммеда Али и зарылась в его складки. Она была обесчещена в глазах своего мужа; дюжина мужчин видели её лицо и волосы, а один из них — чужестранец, и ещё хуже — неверный, коснулся её обнажённой руки. Он спас ей жизнь, но её смущение было сильнее благодарности.

Хэйден перелез через планшир и спрыгнул в баркас, ощущая на себе гневный взгляд Мухаммеда Али Хана. Он схватил руль. Для баркаса нужно было четверо гребцов, и он скомандовал ещё трём матросам спуститься вниз.

— Наздик ао! Джалди! Идите сюда! Быстро!

Куин вынул нож и обрезал линь, и баркас отплыл. Беглецы оказались окружёнными огромными тёмно-синими валами и вспененными белыми волнами, принесёнными из неизведанных далей южного океана. Они то опускались в бездну, теряя из виду всё вокруг, кроме нависающих над ними водяных гор, готовых поглотить их, то взлетали в своём крошечном судёнышке ввысь, как на спине кита, вновь видя французов и «Удачу», а также разрываемую волнами линию берега.

Каждый раз, когда баркас соскальзывал вниз, Хэйден молился, чтобы вода не поглотила их; он налегал на весло до боли в руках и крови на ладонях. Каждый раз, когда их выбрасывало наверх, на них обрушивался ветер, и он, задыхаясь, оглядывался вокруг, пока «Удача» и преследовавшие её корабли французов не исчезли вдали. Теперь их не потопит ни один выстрел, не настигнет ни один корабль, французский или английский. И вскоре всё вокруг стал заглушать другой звук, сильнее воя ветра. «Берег! Слава Богу!»

Но благодарственная молитва застыла на его губах. Он увидел место, где гневная мощь моря сталкивалась с твердью земли, где его ярость была особенно страшной. Берег был длинным и ровным, окружённый мелким шельфом и окаймлённый качающимися пальмами, за которыми виднелись безопасные тихие лагуны. Но тайфун воздвиг акульи зубы трёх рядов дикого прибоя между ними и этой землёй.

   — Что нам делать? — воскликнул Куин, в ужасе от вида грохочущих бурунов.

Вода в баркасе доходила уже до голени, несмотря на отчаянные попытки вычерпать её. Хэйден Флинт оторвал свой взгляд от обрушивающихся гребней волн, которые казались головами огромных коней, устремившихся к берегу. Он не хотел поддаваться парализующему влиянию этой величественной и неумолимой красоты. Он пытался привести в чувство свои онемевшие руки. Его дыхание было прерывистым, а слова почти поглощал рёв прибоя.

   — Продолжайте грести!

Он направлял их к линии прибоя, молясь о том, чтобы момент был выбран верно, веря, что их судёнышко каким-то образом устоит среди этих разбивающихся валов.

Раз за разом, трижды, их увлекали к берегу вздымающиеся волны. Каждый раз, когда прибой обрушивался на баркас, вёсла каким-то чудом оставались в руках гребцов, и закручивающаяся, кипящая стена воды миновала их. Оглушающе грохотало море, не ослабляющее своей хватки. Ещё тридцать, сорок ярдов, и они были бы на берегу, но баркас тащило обратно в море отступающей волной, чтобы с новой силой бросить на буруны.

И вновь они неслись к берегу на вздыбленной волне, но на этот раз боковое течение развернуло лодку. Вёсла были вырваны из уключин и унесены прочь. Ужасающая волна нависла над ними, втягивая под себя повернувшийся боком баркас, затем тонны воды обрушились на них, весь мир смешался и перевернулся.

Он захлебнулся, выскочил на воздух, пытаясь вдохнуть. Когда глаза обрели способность видеть, он не обнаружил Куина возле себя. Лишь борта баркаса, едва поднимающиеся над водой, окружали их среди бурлящего белого водоворота, в котором он различил князя и его леди. Затем он увидел голову Даниэля Куина, показавшуюся из воды в десяти футах от них.

   — Помогите мне! Боже, помоги мне! — задыхаясь, прокричал юноша.

Он опять исчез, и Хэйден Флинт понял, что не сможет помочь ему, и никто не сможет; следующая волна перевернёт баркас и бросит всех на верную смерть.

— Плывите! — закричал он по-персидски. — Плывите, или вы погибли!

Затем он сбросил огромный намокший отцовский камзол, чудовищным весом лежавший на его плечах, и швырнул его морю, прежде чем вверить себя судьбе.

Глава II

Огромный Юнион Джэк, флаг Соединённого Королевства, бешено рвался в чёрном небе над Мадрасом. Все летние месяцы он вяло висел, выцветая до розового с бледно-голубым, под палящим солнцем, и осыпающиеся валы форта Сен-Джордж под ним томились в тропическом зное. Теперь же, с наступлением муссонных штормов, гневный тайфун рвал в клочья истлевшую ткань.

Аркали Сэвэдж разгладила подол свадебного платья из белых кружев и вновь оглядела себя в огромном, в позолоченной оправе зеркале. Она увидела смотрящие на неё серо-зелёные глаза, большие и ясные; рыжие завитки волос спускались колечками возле висков; крупные локоны ниспадали на белоснежные плечи. Ей удалось сохранить тщательно оберегаемую бледность лица, что было большим достижением после столь длительного морского путешествия через тропики и трёхмесячного проживания в Мадрасском округе. Но, вглядываясь в свои тонкие черты, она видела, что события этого дня оставили след вокруг её глаз.

Усадьба Сэвэджей стояла в стороне от других, меньших поселений торговцев в Трипликани. Она возвышалась среди орошаемых лужаек и пышных садов. Гордость хозяев — особняк с колоннами и пятьюдесятью комнатами, был скопирован с архитектурных достижений сэра Джона Ванбруга. Всё здесь соответствовало такой же богатой усадьбе в Англии, всё, за исключением оконного стекла, которого не достать здесь за любую цену. Эта величественная усадьба была символом Чарльза Сэвэджа, его радостью, тщеславным выражением его огромных богатств и власти.

Она оглядела ещё раз роскошную спальню. Люстра качалась, позвякивая от порывов завывающего муссона, и бархатные портьеры надувались как паруса. Наверху зелёная ящерица, изогнувшись, прильнула к высокому потолку, неподвижная как брошь — нечто тропическое и чуждое, напоминавшее о том, что, несмотря на гравюру Хьюберта Грэйвлота, красующуюся на фальшивом камине, и модные обои, это не была комната какого-нибудь салона на Грэйт Мальборо-стрит. Всё это принадлежало иному миру — миру, где в окнах нет стёкол, где внезапная буря может разогнать пикник в саду, где в день свадьбы может отсутствовать жених.

Она расплакалась бы вновь, если бы её не позвал отец.

   — Ты спускаешься, моя дорогая?

   — Да, папа. Через минуту.

Она видела его, обозревающего сад с балкона. Мальчики-слуги переходили из комнаты в комнату, задвигая шторы на высоких окнах. Сильный дождь хлестал по лужайкам; столы на них были перевёрнуты, а скатерти унесло ветром. Слуги уносили в дом всё, что могли, после испорченной свадьбы. Вид всего этого приводил её в отчаяние. Отец Аркали обещал ей самую прекрасную свадьбу, какую когда-либо видел Мадрас. Теперь же сотни гостей вынуждены укрываться в затемнённом зале. Всё было испорчено.

Сэр Чарльз Сэвэдж был худощавым мужчиной сорока пяти лет, элегантным в манерах и речи, хладнокровным, согласно отзывам, во всех делах бизнеса. Теперь же его руки яростно сжимали поручень балкона. Хотя его серо-голубые глаза были раскрыты, взгляд их был неподвижен, как будто про себя он проклинал богов этой языческой земли, бросившей ему вызов.

   — Папа?

Какое-то мгновение он всё ещё находился в оцепенении.

   — Я так сожалею. Так сожалею.

Несмотря на ужасное разочарование, она попыталась выглядеть бодрой.

   — Всё не так уж плохо. Может быть, ты проводишь меня вниз?

   — Да. — Он остановился, будто вновь отвлечённый глубоким раздумьем. Но затем встряхнулся и проговорил: — Возьми меня под руку.

Когда они появились на верхней площадке лестницы, один из мальчиков-слуг остановился и поражённо уставился на них. Какой-то испуг был на его лице, как будто он услышал страшную весть.

   — Почему он смотрит так испуганно? — спросила она.

   — Это из-за молнии. Они всегда боятся её.

С самого первого дня, три месяца назад, когда она ступила на берег в Мадрасе, она ощущала самое высокое уважение со стороны каждого из двухсот домашних слуг отца, проявлявших к ней полное внимание и заботу. В день, когда «Бомбейская твердыня» бросила якорь в Мадрасском рейде, целая процессия ожидала её, чтобы сопровождать наследницу Сэвэджей к берегу. И все её страхи рассеялись окончательно, когда она встретилась со своим предполагаемым мужем. Хэйден Флинт оказался таким превосходным мужчиной, какого можно было только желать: высоким и мягким, деликатным и красивым. Она совершенно влюбилась в него за эти первые смущающие встречи, когда они беседовали за чаем.

«Мы должны были пожениться сегодня, — думала она, и её глаза вновь наполнились слезами, когда она спускалась по огромной лестнице. — Я была бы теперь замужней женщиной, познала бы чувственную любовь, но вместо этого разразился шторм, и я осталась Virgo intacta[29]. Может ли быть более жестокая пародия на свадебный день?»

Внизу в полутьме толпились гости в промокших платьях и камзолах. Слуги-индусы пытались зажечь свечи, поскольку окна были закрыты ставнями, но сквозняк, проникавший через щели, сбивал пламя.

   — Папа, что с Хэйденом?

   — Я не знаю, дитя моё.

   — Шторм такой яростный, а мой Хэйден в море.

   — Тайфун скоро пронесётся.

   — Он в безопасности, папа? Мне было бы легче, если бы я знала, что мой возлюбленный в безопасности. — Она закрыла глаза. — О, пожалуйста, скажи мне это.

Искренность её чувств тронула Чарльза Сэвэджа.

   — Успокойся, дорогая. Разве я не говорил тебе, что твой Хэйден — на борту самого лучшего корабля Флинтов, и «Удача» — самое надёжное судно в Индийском океане. — Он встретился с ней взглядом, но отвернулся слишком быстро. — Теперь он, вероятно, в безопасности в Калькутте. Повернул от Мадраса, когда заметил шторм. Как раз сейчас наслаждается ростбифом и думает о своей будущей жене!

   — Ты думаешь, это правда? — Она бодро улыбнулась, желая верить этому.

   — Безусловно.

Последовала долгая пауза, затем она спросила:

   — Папа, если будет война, мы все будем убиты?

Вопрос, казалось, развлёк его.

   — Нет, дорогая. Мы не будем все убиты. Когда Стрэтфорд Флинт вручит набобу то, что он везёт из Цейлона, Анвар уд-Дин издаст фирман[30], обязывающий французов оставить нас в покое.

   — А французы поступят, как предпишет набоб?

   — Конечно. Они должны.

   — А что, если они не подчинятся?

   — Тогда из внутренних областей выступит огромная армия и вытеснит их.

Аркали почувствовала успокоение от слов отца, но глубоко внутри она понимала, что не верит ему.

Её губы задрожали, когда она услышала, как одиноко и безнадёжно звучит струнный квартет, звуки инструментов которого почти заглушались ветром и громом. Сотни бутылок дорогого вина уже были опустошены гостями, но значительно больше осталось нетронутых. Она поняла, что губернатор Мадраса собирается уходить.

   — Мистер Морсе, вы, конечно, не уйдёте?

Губернатор бросил быстрый взгляд на Чарльза Сэвэджа, затем обратился к ней с натянутой улыбкой:

   — Боюсь, что я должен идти. Есть срочные дела. Моя дорогая мисс Сэвэдж...

   — Но уходить так неожиданно? И в такую погоду?

   — Погода беспокоит меня менее всего. Я боюсь, что мне пришло известие.

Её отец выступил вперёд.

   — Аркали...

   — Всё в порядке, папа. Но, пожалуйста, не отпускай слуг или священника, на случай если Хэйден ещё прибудет.

Он принудил себя улыбнуться, зная, как знала и она, что за отбытием губернатора последует поток отъезжающих гостей. По залу распространялись какие-то новости, приводящие в тревогу гостей. Выпившие или трезвые, они начали продвигаться к дверям.

   — Что происходит? Мистер О'Фаррел, пожалуйста, не уходите!

Торговец, к которому она обратилась, взглянул на свою жену и вновь — на мисс Сэвэдж.

   — Вы должны извинить нас. Надо побеспокоиться об имуществе! Ни один из этих домов не надёжен при осаде! Никто не знает, как долго ещё можно будет перевозить товары в крепость.

   — Осада?

   — Ну что ты, моя дорогая! — Отец подошёл к ней, всё ещё надеясь успокоить её, поддерживая в ней иллюзии, хотя знал, что оснований для них больше нет. Он знал, что война приведёт его к краху и что она уже началась.

Неожиданно ветер принёс им прямое подтверждение этому: послышался выстрел большой пушки. Поток гостей к двери сразу усилился.

   — Ну, ну! Это лишь сигнальная пушка. Холостой выстрел. — Сэвэдж опустил глаза. Он вновь поступал как и ранее. Ограждал её от истины. Обманывал её. Он не хотел этого, но она была так беззащитна, так напугана.

Как мог он сказать ей то, что знал? В конце концов он смог лишь произнести: — Прибыл большой французский флот.

   — Флот? — повторила она, с трудом владея голосом.

   — Да. И несколько тысяч африканских солдат.

Аркали была ошеломлена. Наконец она промолвила:

   — И они захотят расположить своих офицеров на постой здесь?

   — Я думаю, да.

   — Ты думаешь, что губернатор Морсе капитулирует?

На этот раз он не ответил ей.

   — Значит, ты так думаешь, — сказала она взволнованно. — Иначе зачем бы тебе зарывать серебро под полом в прошлую ночь? Ты мог бы перевезти его в крепость форта Сен-Джордж.

   — Ты верно оцениваешь обстановку, моя дорогая.

Сжимая от волнения руки, она обратилась к нему:

   — Папа, я хочу знать. Будут они достойно обращаться с нами?

   — Умоляю тебя, не думай об этом. Хотя мы и в состоянии войны, французы — цивилизованные люди, а месье Дюплейкс, губернатор Пондичерри, лично известен мне. И я...

   — Не надо! Не надо! — закричала она. — Ты опять скрываешь от меня правду. Скажи мне всё, что ты знаешь.

   — Я знаю, что с нами будут обращаться хорошо.

Она помолчала. Затем спросила вновь:

   — Значит, на рейде — корабли губернатора Дюплейкса? И с ним его войска?

   — Нет. Это войска — из французской колонии в Африке. Корабли же адмирала Ла Бурдона.

   — А он — достойный человек?

Он собрался с духом, чтобы ответить ей искренне.

   — Ла Бурдон всегда занимался каперством[31]. Хотя теперь он плавает по предписанию французского короля, он заинтересован лишь в добыче.

Она содрогнулась.

   — Значит, его люди отберут у нас всё, что захотят? Несмотря на то, что мы — дворяне?

Он обратился к ней, тщательно подбирая слова, отбросив всякое притворство:

   — Аркали, я должен посвятить тебя в страшную истину. Французы пришли в самый критический для нас момент. Ты, должно быть, знаешь, что они торговали очень активно в последние несколько лет из своего порта Пондичерри. Поэтому дела у нас шли плохо. Я близок к разорению. — Он застыл с остановившимся взглядом. — Если быть откровенным, я не знаю, что нас ждёт или как французы обойдутся с нами, но я люблю тебя и буду стараться всеми силами защитить тебя.

Она смотрела на него, как будто увидела его впервые.

   — Но ведь у нас — деньги? Есть серебро! Я видела, как в эту ночь ты со своими слугами закапывал тонну слитков.

Он взял дочь за руки. Её руки дрожали, а его ладони были влажными от волнения. Он затряс головой.

   — Как я мог довериться Стрэтфорду Флинту в этой безумной затее? Но как иначе я мог поступить? Деньги, которые ты видела, были взяты в долг Флинтом. Они не мои и не его. Это — ссуда, полученная для осуществления того, что он задумал. Эти деньги, все до последней рупии, взяты под разорительный процент, увеличивающий наш долг с каждым днём. Без рубина Флинта не может быть мира. Без мира я не могу пользоваться судами Флинта или иными судами для получения прибыли от торговли. Даже если бы я мог... — Он вновь затряс головой, подбирая слова, затем указал в море. — Аркали, французы захватили «Удачу». Понимаешь ли, что это значит? Миссия Флинта провалилась. Все мы потерпели крах.

   — О Боже, сохрани и спаси нас...

Её молитва была произнесена тихим шёпотом, но она пронзила его сердце. Когда она подняла глаза, они были красными от слёз.

   — Что же с Хэйденом? И что же теперь — моё замужество?

Зловеще, как будто приуроченный к бою часов, прозвучал дальний выстрел тридцатишестифунтовой[32] пушки, отразившийся громом от стен форта Сен-Джордж. Обстрел крепости начался.

Глава III

Хэйден Флинт вынырнул из хижины через низкую дверь и бросил мрачный взгляд на рыбацкую деревню Мавалипурам. Он был одет лишь в набедренную повязку, подаренную малорослым хозяином хижины. Выцветшее чёрное одеяние это должно было спускаться от пояса до колен, дважды обернув бёдра; на Хэйдене же его едва хватало, чтобы прикрыть наготу. Он склонился к большому сосуду из тыквы, наполненному водой. В воде отразилось его небритое лицо и свободно висящие, несобранные волосы.

Деревня начала просыпаться. Старики зашевелились там, где спали на открытом воздухе, молодые мужчины потягивались и зевали, женщины грациозно шествовали к реке с глиняными кувшинами на головах. Резкое движение привлекло внимание Хэйдена. За последней хижиной закачались, мерцая листьями, ветви. Человек, до крайности худой, раскрашенный охрой, с длинными спутанными волосами, потянулся как кот и спустился по верёвке с одной из горизонтальных ветвей. На его лбу были выведены знаки Шивы; он нёс чашу для подаяний и деревянный трезубец.

«Ещё один грязный юродивый, божий человек, святой садху, с рогом изобилия и волшебной палочкой, — подумал Хэйден Флинт. — Сумасшедшие нищие, монахи-попрошайки, грубые и надоедливые, но безобидные. Простонародье считает их отмеченными Богом. Они имеют странное влияние на людей, как только начнут танцевать и затянут свои песни с проклятиями».

Хэйден Флинт видел, как садху приближается к нему, не замечая, казалось, его присутствия, вдруг он остановился в нескольких метрах и, спокойно выпростав фаллос из набедренной повязки, стал мочиться в пыль.

   — Боже мой! Послушай, как тебе не стыдно? Убирайся от меня! У меня нет денег!

Садху не обращал на него внимания. Кончив мочиться, он встряхнулся, поправляя своё одеяние. Затем, сев на корточки, он начал колдовать с увлажнённой им пылью, посыпая её золой из своего мешка и замешивая грязь в жидкую пасту, которую попытался наклеить на лоб Флинту.

Хэйден с отвращением отпрянул, но Божий человек проявил удивительную сноровку и влепил лепёшечку грязи аккуратно ему между глаз.

   — Убирайся, я говорю! — Он взмахнул ногой, зацепив садху за ступню, и опрокинул его, когда тот отскакивал назад. — Проваливай! Попрошайничай дальше, животное!

Хэйден яростно стёр грязь со лба. Хотя боль в груди из острой перешла в ноющую, синяки на рёбрах всё ещё были видны в тех местах, где Аравинт, начальствующий в деревне, особенно постарался, отрабатывая древние приёмы спасения утопающих. Он изгонял воду из лёгких плетью, бил его в грудь, заставляя сердце забиться вновь. Любое движение теперь, даже самое незначительное, причиняло ему боль. Хэйден наклонился над большой тыквой, вылил черпак холодной воды себе на голову и, на мгновение задохнувшись от холода, уронил ковш.

Пропел петух, и Хэйден Флинт осознал, что жители деревни начали расходиться по своим делам. Его внимание сосредоточилось на хижине, в которой поселился Могол, и он увидел самого Мухаммеда Али, стоявшего возле неё со своим мечом — талваром, с небрежным изяществом висевшим на его кушаке. Могол видел всё. Улыбаясь, он приближался к нему.

«Сколько страха принесло местным жителям наше прибытие, — думал Хэйден, глядя на князя. — Может быть, рубин внутри меня действительно таит в себе проклятие!»

Выпрямив спину, Хэйден мрачно озирал деревню. «Несправедливо, — думал он, — что спасение наших жизней должно принести этим мирным людям такое бремя». Привести сюда Могола без предупреждения уже означало посеять панику среди жителей; но он привёл Мухаммеда Али, человека, который владеет ими и всем, что находится вокруг, — всем, кроме моря и неба, которые принадлежат лишь их Богу.

Лишь садху, кажется, неведом страх перед Мухаммедом Али, и это лишь потому, что он — сумасшедший. Но если взглянуть внимательней, то его дерзость...

«О, Боже! Нет!»

Внезапно Хэйден увидел луч света, скользнувший по мечу Мухаммеда Али. В его изогнутом лезвии отражалось серебро убывающей луны, и казалось, что Могол любуется своим великолепным клинком. Затем меч-талвар поднялся и завис над головой садху. Хэйден Флинт не успел ни закричать, ни встать, ни помешать князю; он лишь увидел, как голова со спутанными волосами падает и катится в пыли, как обезглавленное тело, шагнув вперёд, вяло падает на землю.

Князь вновь поднял талвар, осмотрел по всей его длине, ощупал, проверяя, пальцем, не затупилось ли лезвие там, где оно рассекло позвонки Божьего человека, и вытер его. Он небрежно вложил меч в ножны и прошёл оставшиеся двадцать шагов к Хэйдену.

   — Ну вот, — сказал он, хитро прищурив глаза. — Теперь одним «животным», беспокоящим нас, стало меньше. Не так ли, иноземец?

Флинт не мог произнести ни слова. Его глаза пытались обнаружить хоть что-то человеческое во взгляде князя, найти какое-либо оправдание убийству.

   — Зачем? — хриплым шёпотом спросил Хэйден.

   — Он не повиновался мне. Я сказал ему, что он должен держаться в стороне от нас. От меня, моей жены и от тебя, иноземец. Особенно от тебя.

Хэйден Флинт затряс головой.

   — Но не было необходимости убивать его!

Улыбка сошла с лица Мухаммеда Али.

   — Это — моя страна, иноземец. Моя по закону единого Бога. Всё в ней моё, все и каждый; и те, кто живёт в ней, живут исключительно благодаря моему на то согласию и терпению. Запомни это.

Улыбнувшись, он повернулся и пошёл назад.

Хэйден Флинт пытался совладать с собою, остановить охватившую его дрожь, перестать смотреть на застывшее лицо Божьего человека с остановившимся взглядом. Но гнев уже овладел им. Это был тот же ослепляющий гнев, который он ощутил перед тем, как нанёс удар своему отцу. Чудесным образом его страх исчез, и он знал, что на какой-то драгоценный момент он свободен от страха. Сейчас он хотел лишь одного — добраться до Мухаммеда Али и покарать его.

— Ты кровавый убийца!

Он кричал это в спину уходящему князю, кричал изо всех сил, но тот был уже в двадцати шагах от него. Хэйден хрипел от напряжения, выкрикивал оскорбления по-английски, и князь сделал вид, что не слышит его. Он ушёл, даже не замедлив своих шагов.

В наступившем молчании Хэйден пошёл прочь от деревни, к развалинам древних храмов, стараясь уйти дальше от Мухаммеда Али и его убийственного меча. Он презирал тьму и невежество, царящие в этой приходящей в упадок мусульманской империи. Он не остановился, пока не ощутил себя в безопасности среди огромных, не знающих времени, вечных камней Мавалипурама.

Спустя около часа Ясмин-бегума увидела, как чужеземец поднялся с песка и, повернувшись спиной к солнцу, двинулся вдоль берега, очевидно погруженный в мысли. Затем он ушёл в сторону от моря, как будто решился на что-то.

Из-за своей ширмы жена второго сына набоба Аркота разглядывала этого человека с глубоким интересом. «Насколько же мир больше, чем я представляла, — подумала она. — У иноземцев не только иная кожа, они и мыслят по-иному. Я думала, он набросится на Мухаммеда за убийство садху. Хорошо, что он не сделал этого, ибо тогда мой муж обязательно приказал бы умертвить всех свидетелей».

Народ Аравинта трудился в полях. Они работали, похожие на чёрные скелеты, на земле, отвоёванной у джунглей и орошённой пресной водой из реки Палар. Пока англичанин шёл к хижине вождя, полдюжины женщин провожали его взглядом, поворачивая головы и беззастенчиво разглядывая его.

Аравинт, местный глава и начальник, вышел из хижины, приняв привычное почтительное выражение лица. Он сложил вместе ладони.

   — Варука.

   — Варука, — ответил англичанин.

Ясмин знала, что он не понимает языка тамилов. Но приветствия универсальны. Как и многое другое. В путешествии на остров Ланка она открыла для себя многое об англичанах, и в особенности об этом человеке. В молодости калькуттские учителя обучили его языку бенгали, а также началам индо-персидского языка, на котором изъясняются Моголы. Они не говорили друг с другом, но Ясмин чувствовала, что он принадлежит к тонким, чувствительным натурам. «Он рождён с поэзией в душе, — думала она, — чуждым жестокости и сребролюбию своего отца. И в то же время как он вспыхивает, когда затрагивается его честь!»

Она видела, как он склонил голову, приветствуя главу селения, и сложил ладони в знак уважения к тому, кто спас их жизни. Затем он прошёл к своей одежде, которую выстирали, высушили и аккуратно сложили на земле возле его постели. Пистолеты отца были возвращены ему, и он взвесил их на своей ладони, внимательно глядя на хижину, в которой лежал Мухаммед. Ясмин задумчиво провела языком по губам. «У него нет пороха, поэтому его пистолеты бесполезны. Надо найти какой-то способ поговорить с ним, чтобы предостеречь от стычек с Мухаммедом, иначе он непременно погибнет».

Был уже почти полдень, и Ясмин томилась от жары. Она ощутила дрожь земли и сразу поняла, что это. Лошади. Топот становился всё слышнее, и она пыталась разглядеть дорогу, закрываемую рощицей банановых деревьев. Затем пятьдесят всадников с грохотом ворвались в селение.

Лошади под ними были взмыленными и истощёнными. Наездников сопровождали четыре неосёдланные лошади, и пятая несла на себе сына Аравинта, который был послан в Аркот за сопровождением для Мухаммеда Али. Он лежал поперёк седла; с его тела была содрана кожа, оно было покрыто запёкшейся кровью.

Все люди Аравинта, мужчины, женщины и дети, заслышав топот копыт, оставили работу и распростёрлись на земле. Никто, кроме англичанина, не смел пошевелиться или взглянуть на окровавленное тело.

   — Эй, ты! Подойди сюда!

Передним верховым был Абдул Масджид, одноглазый, с синевато-багровым шрамом, рассекающим пустую глазницу и щёку. Он был в кольчуге, вооружённый круглым щитом, талваром и пикой. Длинноствольный мушкет-джезал висел в чехле у седла. Это был афганец, один из личных телохранителей набоба, крупный, мускулистый и беспощадный человек. Когда никто не откликнулся на его команду, он соскочил с лошади и подошёл к склонившемуся в страхе главе селения. Он снял свой заострённый стальной шлем, открыв копну чёрных волос, слегка седеющих, как и его борода. Он сложил внутрь шлема прикреплённый к нему кольчужный ворот и грозно огляделся вокруг.

   — Эй, вы! Что это за деревня? Кто главный? — крикнул он, толкнув дрожащего селянина сапогом со шпорой. — Невежественные крестьяне. Ни одного правоверного. Что пользы от них? — Он возвысил голос. — Я спрашиваю: что это за место и кто здесь главный? Переводчик, иди сюда. Узнай, где мы находимся и далеко ли до Мавалипурама.

Другой всадник, в сверкающих как рыбья чешуя доспехах, спешился и подошёл к афганцу. Он был более тёмен лицом, и его глаза были красны от изнурения. Когда он подошёл к своему лидеру, он уловил движение в дверях одной из хижин и резко остановился.

Ясмин наблюдала, как этот высокий неулыбчивый англичанин, одетый теперь в свой парчовый камзол с пистолетами на поясе, выступил из тени деревьев. Он подошёл, самоуверенный и дерзкий, без почтительного поклона, с видом превосходства. Он готов был сказать что-то, когда в дверях появилась фигура Мухаммеда в розовом тюрбане.

Оба всадника склонились на одно колено перед ним, одноглазый лидер — более медленно и с достоинством.

   — Слава Аллаху, что я нашёл вас, ваше высочество, — холодно сказал он.

Столь же формальным был и ответ князя:

   — Слава Аллаху, что это ты нашёл меня, Абдул Масджид.

Ясмин видела, что облегчение Мухаммеда Али было не столь искренним. «Нет, — думала она, видя, как её муж приглашает склонившихся подняться, — он предпочёл бы, чтобы любой другой нашёл нас. Абдул Масджид — человек моего свёкра, наёмник и, видит Аллах, самый ужасный сукин сын во всей Карнатике».

   — Что это за Богом забытое место? — спросил Мухаммед. — Как далеко мы от Аркота?

   — Дорога от Конживерама была трудной, ваше высочество, а от Чинглепута — ещё хуже. Этот жалкий кусок собачьего дерьма, которого вы послали за нами, оказался плохим проводником. Сначала он замедлял наше продвижение, затем повёл не по той стороне реки. Пришлось проучить его. — Внезапная догадка как будто промелькнула на лице афганца. — Надеюсь, он не нужен вам живой?

Ясмин подумала об истинной причине, по которой Масджид замучил крестьянина до смерти. Несомненно, для того, чтобы преподать урок Своим подчинённым; возможно, и для своего удовольствия; но главное — для сохранения тайны.

   — Я скакал без остановки, ваше высочество. Ни пища, ни молитва не задерживали меня, ибо я знал, что должен найти вас. И сделал это.

   — Вы скоро поспели, но я вновь спрашиваю, где мы находимся?

   — Ашраф!

Ещё один всадник соскочил с коня и извлёк свиток карты из-за седла.

   — Отсюда до Аркота не более чем сто пятьдесят кос[33], ваше высочество.

   — Ты привёл с собой местного жителя?

   — Конечно, ваше высочество. Переводчик!

Другой всадник выступил вперёд. Мухаммед сказал:

   — Скажи этим людям, чтобы достали воды и корм лошадям. Я хочу, чтобы они были готовы выступить в течение часа. — Он взглянул с подозрением на англичанина. Понизив голос, Мухаммед спросил афганца: — Я не вызывал тебя из Аркота. Почему мой отец отправил именно тебя?

   — Ваше высочество, это была моя мысль, и только моя. Видите ли, мои люди имеют приказ быть особенно бдительными во времена политического брожения. Этот кусок дерьма, который был вашим посыльным, был задержан задолго до того, как достиг ворот Аркота. Вот почему мы так быстро домчались.

Ясмин догадывалась об опасениях своего мужа, но тот лишь спросил:

   — Ты сохранил в секрете от моего отца и брата Махфуза, что направляешься за мной?

   — Конечно.

   — И никто не задался вопросом, куда направляется отряд в пятьдесят всадников из столицы без объяснений?

   — Я думаю, со временем такой вопрос возник, ваше высочество, но, прежде чем кто-либо подумал спросить меня, я был уже далеко от Аркота.

Афганец обнажил свои ровные зубы, и словно нож пронзил сердце Ясмин-бегумы. Она мгновенно поняла смысл этой улыбки. Независимость и неподвластность никому таких людей, как Абдул Масджид, была известной. Как воины и интриганы, эти афганские наёмники не имели себе равных. Они поднялись до ключевых позиций в армиях всех провинций империи. Они были дерзкими и беспринципными ловцами удачи, не считающимися абсолютно ни с чем.

   — Но о нашем отъезде было известно давно, — продолжал афганец. — Мы целую неделю ожидали отправления, чтобы сопровождать вас из форта Ангрези, поэтому готовились заранее.

   — Понятно.

   — Все знали, что мы должны будем встречать вас, когда вы высадитесь на берег. Сын господина Карнатики нуждается в должной охране. Особенно если он привёз такой замечательный рубин, как Око Нага.

Кровь застыла в жилах Ясмин, наблюдавшей, как этот огромный всадник внимательно следит за реакцией её мужа. «Аллах да сохранит его, — думала она. — Он действительно в зубах тигра. Что ещё знает Абдул Масджид? А может, Махфуз подкупил его? Мухаммед не должен позволить ему узнать что-либо об Оке, но он не может и прямо отрицать что-либо».

   — Ведь Око у вас, ваше высочество?

   — На нас обрушился тайфун. Он перевернул баркас. Мы чуть не утонули. Мы многое потеряли.

   — Ваш посланец рассказывал об этом, ваше высочество. — Афганец, осторожно глянув назад, вкрадчиво продолжил: — Вы, должно быть, беспокоились, застряв здесь без всякой защиты и с таким сокровищем. Но теперь не о чем беспокоиться. Никто не знает, где находится Око. Никто не знает, что вы сейчас здесь, ваше высочество. Никто в мире, кроме меня, Абдула Масджида.

Смех афганца был подобен смеху сатаны.

   — Бог всемилостив, — быстро сказал Мухаммед.

Тон афганца ещё сильнее напугал Ясмин, и она увидела пятна пота, проступившие на спине Мухаммеда. Его дыхание застыло в гортани, когда он произнёс то, что стало его фатальной ошибкой:

   — Ты поступил правильно, что поспешил сюда, опередив других. Я так и надеялся. И ты знаешь, что я всегда вознаграждаю верность мне. Когда мы прибудем в Аркот, ты должен напомнить мне о подарке, которым я вознагражу тебя. Очень дорогом подарке.

Глаза афганца остались непроницаемы. Он не сказал ничего. Его рука оперлась на украшенный кистями эфес галвара, так что большой кривой меч поднялся за ним как хвост обезьяны.

«Глупец! — подумала Ясмин. — Никогда не задабривай таких, как этот!»

Мухаммед попытался собраться с мужеством и взглянуть в глаза наёмника, но его взор лишь скользнул по ряду лежавших ниц крестьян, и он изобразил болезненную улыбку.

Она встала и медленно, как бы случайно, приблизилась к ним. Афганец моментально насторожился, как дикая собака.

   — Вы, конечно, узнали мою жену, Ясмин-бегуму?

Неожиданное вмешательство на какой-то момент сбило Абдула Масджида.

   — Салам, бегума, — сказал он быстро, коснувшись пальцами правой руки своего лба. — Надеюсь, вы в добром здравии. Но мы с вашим мужем обсуж...

   — Я здорова, спасибо, глава телохранителей, — ответила она высокомерно. — Я полагаю, что вы будете готовы отправиться в обратный путь, как только мой муж прикажет вам.

Афганец отступил на шаг назад.

   — Его высочество знает, что ему стоит только сказать, и я повинуюсь.

   — Рада услышать это, глава телохранителей, поскольку мой муж сказал мне, что в этот раз у вас будет особенная задача.

   — Особенная задача? Я не понимаю, бегума.

   — Видите того человека с двумя пистолетами? — спросила она, незаметно указывая на Хэйдена Флинта.

Он медленно перевёл взгляд направо.

   — И что же?

   — Я думаю, мой муж сказал вам, что это — очень могущественный человек. Владелец необыкновенно большого рубина. Это — его собственность, пока он не достигнет Аркота, где намеревается вручить его моему свёкру. Я уверена, он призовёт вас к ответу, если камень не доедет до места.

Двусмысленность её фразы заставила афганца задуматься. «Кто призовёт меня к ответу? — размышлял он с раздражением. — Анвар уд-Дин? Я не боюсь его! Или она имеет в виду иноземца? Кто он? И в чём заключается его могущество?»

Он внимательно разглядел пистолеты.

   — Иноземцу следует быть осторожным со своей драгоценностью, бегума, — сказал он, обретя вновь всё своё коварство. — Я слышал, что здесь много банд дакоитов[34], занимающихся грабежом и разбоем в этих местах.

«Ты должна быть убедительной, — думала она. — От того, что ты скажешь, зависит твоя жизнь, а также жизнь Мухаммеда и англичанина».

   — Я скажу так, глава телохранителей: мне жаль того глупого дакоита, который попытается ограбить иноземца. Ибо он поклялся выбить мозги из головы каждого, кто осмелится прикоснуться к сокровищу.

В афганце пробудилось любопытство.

   — Один человек не может противостоять вооружённой банде дакоитов очень долго. И какой иноземец знает хотя бы азы истинного владения мечом?

   — Этот человек совершенно бесстрашен. Его пистолеты небывало точны. Они могут сразить человека с тридцати шагов, прежде чем любой дакоит с мечом приблизится к нему. Я сама видела, как он владеет этим оружием. Он всегда убивает первым главаря. Он говорит, что остальные сразу разбегаются, как цыплята без курицы, после смерти предводителя.

Глаза афганца сузились.

   — Мистер Флинт — самый меткий стрелок в Английской компании. Знаешь, кто его отец? — простодушно спросила она.

   — Кто? — поинтересовался афганец, очевидно уже возненавидевший англичанина.

   — Великий Стрэтфорд Флинт!

   — Я никогда не слышал этого имени.

   — Ты должен был слышать о нём. Разве ты не знаешь об англичанине, который потопил шесть пиратских судов Туладжи Ангрия у побережья Чериа пять лет назад?

   — Я что-то слышал об этом. — Абдул Масджид неожиданно выпрямился. — Я понял, что вы потерпели кораблекрушение здесь, бегума. Посланец говорил, что вы были выброшены на берег, чуть не утонули.

Ясмин повела его по направлению к навесу хижины, продолжая говорить.

   — Это небольшое преувеличение, глава телохранителей. Ты знаешь этих крестьян, они не понимают ничего. Кораблекрушения не было. Мы пристали к берегу в небольшой лодке. — Она остановилась и указала на сиденье. — Ты, должно быть, очень устал после такого пути в тяжёлых доспехах. Садись, пожалуйста. Полчаса отдыха восстановят твои силы.

Он не принял её приглашения.

   — Значит, вы не были выброшены на берег?

Звон его кольчуги вызвал в ней новый прилив страха.

   — Трудно было пробиться через волны и сильный ветер, — солгала она. — Многое было унесено с лодки. Один из гребцов утонул, остальных мистер Флинт послал на север, пешком, сообщить о нашей благополучной высадке. Написано, что Аллах заботится о своих правоверных. Садись, пожалуйста.

   — Как прикажете, бегума, — проговорил он, явно удручённый, что тайна их местоположения станет известной в Мадрасе. Он медленно опустился на сиденье. — Как и сказал, я в распоряжении вашего мужа.

   — Я думаю, что мой муж прежде всего захочет, чтобы ты утолил жажду.

   — Да, да, конечно, — сказал Мухаммед. — Пей. Принести сюда воды!

   — Вы давно обосновались в Аркоте?

   — Много лет, бегума. Я впервые пришёл в Индостан с армиями Надир-шаха, когда мы сломили армию Моголов, распугав их боевых слонов.

   — Говорят, что афганцы проявляют себя наилучшим образом, когда наступают наихудшие времена, — сказала она.

Абдул Масджид с гордостью выпрямился от комплимента, не замечая его двусмысленности.

   — О, мы знали, что делаем, бегума. Мы привязывали платформы между парами верблюдов и нагружали горящей нафтой, заставляя их мчаться на врага. А потом мы показали неверным, как истинный правитель относится к их ереси с почитанием коров. — Он засмеялся, наслаждаясь воспоминаниями. — Когда ловили индусских священников, мы разрезали корову и заставляли их поедать внутренности, затем зашивали их в животе коровы и закапывали. Поразительно, как быстро остальные забывали свои предрассудки. Мы убивали их всех за трусость. О да, мы хорошо пограбили Дели. Я помню, как один богатый индус убил всех своих женщин, чтобы они не достались нашим воинам; но когда индус обнаружил, что его дом обошли, он выбежал и убил себя! Мы смеялись до упаду, когда видели это.

Усмешка Абдула Масджида сделала шрам у него на щеке ещё более заметным.

   — Хорошо было служить такому человеку, как Надир-шах. Много добычи и много забав. После одной осады мы убили сорок тысяч. Когда они сдались, Надир приказал ослепить десять тысяч из тех, кто уцелел. Он приказал мне приносить их глаза в его шатёр на серебряных блюдах, и падишах сидел всю ночь, считая их концом своего кинжала. Он сказал мне, что если недосчитается хотя бы одного глаза, я должен буду поплатиться за это своим собственным.

   — Это тогда ты потерял глаз?

Он вновь засмеялся.

   — Нет, ваше высочество! Я тогда постарался, чтобы глаз было намного, намного больше, чем приказал Надир. Да, Надир-шах был большим человеком. Великим вождём. С ним мы всегда знали, чего ожидать. И он, не то что некоторые нынешние, знал, какой рукой подтереть зад.

Ясмин отошла от них. Афганец, садясь, положил рядом с собой шлем... Теперь же он отстегнул и щит со спины и снял свой талвар. Он принял ковш с водой, выпил его, затем с трудом потянулся. Ясмин пыталась определить по его движениям, решился ли он на задуманное или оставил мысль о предательстве.

   — Ну вот, хорошо. Это был трудный путь. Я измучился от жажды, ваше высочество.

Мухаммед тоже сел.

   — Итак, — сказал он, — ты действительно думаешь, что на дороге в Аркот нас может ждать засада?

   — Как я сказал, можно ожидать нападения от дакоитов, ваше высочество. Что касается других, только у вашего брата Махфуза есть повод и возможности напасть на нас на дороге в Кондживерам, но он — на соколиной охоте с губернатором Амбура, где-то за Велором.

   — Отлично...

Ясмин наблюдала за их разговором с почтительного расстояния. «Святые ангелы, — думала она, — да он играет с нами».

Пока афганец наклонился зачерпнуть ещё воды, она вышла из-под навеса и направилась к англичанину. Хэйден отошёл от тела убитого посланца, явно исполненный отвращения и гнева! Он стоял неподалёку от хижины и не поднял взгляда на подошедшую Ясмин.

   — Я вижу, вы огорчены тем, что телохранитель моего мужа сделал с этим крестьянином, — сказала она тихим голосом, держа у лица шёлковую вуаль, покрывавшую её волосы.

Хэйден не знал, что ответить ей, хотя хорошо понял её слова.

   — Я хочу спросить вас, мистер Флинт, каковы шансы отомстить телохранителю? Пока он сидит, отвлёкшись разговором с моим мужем?

У него всё перемешалось в голове.

   — Что вы сказали?

   — Я спрашиваю, каковы шансы убить телохранителя?

   — Вы с ума сошли? — желчно рассмеялся Хэйден.

Она высокомерно посмотрела на него.

   — Этот человек — афганский авантюрист. Убийца и грабитель. Он знает о вашем рубине. Он -— единственный, кто знает, что мы здесь. И я совершенно уверена, что, если вы не убьёте его, он убьёт нас всех.

   — Леди, вы не в своём уме. Здесь полсотни подобных ему головорезов поят своих лошадей. Они вокруг нас!

   — Остальные подчинятся приказам моего мужа после смерти афганца. — Она изо всех сил пыталась убедить его. — Мы все были бы уже мертвы, если бы я не напугала его вашими пистолетами.

Хэйден Флинт отпрянул.

   — И как же вы его напугали?

   — Пожалуйста, говорите тише. Я лишь сказала, что вы — непревзойдённый стрелок, который попадёт ему в глаз, если он будет плохо себя вести.

   — Иисус дражайший! Вы это ему сказали? Ему? Этому Голиафу?

   — Его зовут Абдул Масджид, и я должна была сделать это. Я знаю, что вы — храбрый и находчивый человек. — Её взгляд скользнул по его груди. — И я думаю, что вы человек чести.

   — Леди, вы заблуждаетесь. Я не настолько замечательный стрелок. Эти пистолеты даже не заряжены. Любой солдат разрубит меня на куски, если только я...

   — Это не важно, пока афганец верит в ваши способности. Он верит, что пистолеты заряжены. И это — главное.

   — А когда он убедится, что я не таков и мои пистолеты разряжены? Что тогда? Леди, следует найти другой способ...

Её глаза сердито сверкнули.

   — Я думала, что вы — благородный человек. Я ошиблась. Как сказал ваш отец, вы — мальчик! Если вы не хотите помочь, мне придётся сделать это самой!

Она резко повернулась и отошла от него. Хэйден видел, как она медленно приблизилась к хижине, где её муж и Абдул Масджид всё ещё продолжали свой разговор. Затем она заняла положение вне поля зрения афганца и принялась скромно поправлять шёлковый шарф, покрывавший её голову.

Хэйден видел, как афганец повернулся к ней и быстро отвернулся вновь, соблюдая приличия. Она размотала вуаль как бы для того, чтобы укрыться более тщательно, но, едва Абдул Масджид показал спину, вуаль соскочила — и Ясмин моментально свернула её по всей длине в жгут.

Он смотрел на это, парализованный осознанием того, что должно было сейчас произойти. «Не может же она... — думал он. — Не может же она сделать это!» Но Ясмин оказалась верной своим словам. Она перебросила скрученный шарф через голову Абдула Масджида, затем, упёршись ногой в его спину, скрестила руки и стянула изо всех сил шею афганца.

Мухаммед Али замер, то ли от страха, то ли от нерешительности. Хэйден Флинт бросился к ней. Он видел, как мощные руки афганца поднялись, беспомощно хватая воздух. Затем телохранитель потерял равновесие, опрокинулся назад и упал на спину. Сопротивляясь, он повалил Ясмин на землю, но она продолжала стягивать шарф, сжимавший ему горло.

Его единственный глаз выкатился из орбиты, а зубы обнажились в яростной гримасе. От напряжения лицо афганца налилось кровью, вены страшно набухли, готовые вот-вот разорваться. Затем он ударил кулаком в её направлении, отчего стальной шлем полетел через веранду. Ногой афганец разрушил шаткую пальмовую стенку возле них, затем рука его нащупала ножны и он попытался вытащить меч.

Хэйден Флинт видел, какой страшной опасности подвергает себя эта женщина. Все его мысли сосредоточились на мече за поясом Мухаммеда Али. Князь оставался недвижимым, его лицо ничего не выражало.

Флинт схватился за серебряную рукоять меча, и лезвие легко освободилось от ножен. В спешке он полоснул клинком по руке, но не почувствовал боли.

Торопясь, он почти выронил меч, но подхватил его вновь и шагнул вперёд, через Абдула Масджида, как раз в тот момент, когда изогнутое лезвие, словно жало скорпиона, вонзилось в землю возле Ясмин.

Афганец высвободил свой меч, и он сверкнул в воздухе вновь, заставив Хэйдена отступить в сторону. Он ничем не мог предотвратить второй удар Масджида. На этот раз лезвие вонзилось между её коленями, пригвоздив к земле шальвары.

Он знал, что удар должен быть точным, но его равновесие было нарушено, и клинок скользнул по груди афганца, надёжно защищённой кольчугой. Телохранитель изогнулся и поднял руку с мечом, но Хэйден, отчаянно размахнувшись, широким и страшным ударом отсёк кисть вместе с талваром афганца.

— Прикончи его! — в отчаянии прокричала Ясмин. — Убей, или его люди не будут уважать тебя!

Ошеломлённый этой ужасной обязанностью, Хэйден Флинт приставил остриё меча к открытой шее афганца и нажал на рукоять. Лезвие легко вошло в мякоть и упёрлось в позвоночник. Из раны фонтаном забила кровь. По телу афганца прошла судорога, и вскоре оно обмякло.

Хэйден услышал крики телохранителей, окруживших их. Они не предпринимали попыток спасти своего начальника, сдерживаемые самым старшим из них, седоволосым бойцом, говорившим, что надо переждать, пока дело не выяснится само.

Хэйден смотрел на телохранителей неподвижно, всё ещё сжимая в руке меч, лезвие которого было погружено в горло Абдула Масджида, а они поражённо глядели на него, как будто стали свидетелями убийства тигра-людоеда. Он читал в их глазах жажду крови, возбуждение, страх, тайную радость, но также и уважение. Сам же он чувствовал отвращение к убийству, а также стыд за содеянное. И всё же, заглушая все эти чувства, в нём росло огромное и возвышающее ощущение триумфа.

Глава IV

Стрэтфорд Флинт распахнул двойные двери заседаний Мадрасского совета Ост-Индской компании и остановился, ожидая, пока следовавшая за ним толпа собиралась за его спиной.

«Пусть у меня не хватит на всех хлебов и рыб[35], но я, с Божьей помощью, предотвращу это предательство!» — думал он, довольный, что собрал за собой такую толпу.

Те, кто следовал за ним, были в основном независимыми торговцами и их жёнами, поселившимися в Мадрасе и жившими за счёт приобретения откупа на торговлю. Некоторые, как братья Мак-Брайд, преуспели на Востоке, сколотив состояние, другие же были менее везучими, но все они, подобно Стрэтфорду Флинту, могли теперь утратить всё, и никто из них не ощущал большой любви к губернатору или к компании.

«Боже праведный, Стрэтфорд, — думал он мрачно, — они все с тобой, и лишь один сержант в дверях, чтобы задержать нас. Жаль, что французская шлюха прекратила бомбардировку. Этот Совет нуждается в серьёзных доводах, чтобы отказаться от своей трусливой сдачи французам».

Толпа заполняла коридор, вливалась в приёмную, припечатывая охраняющего сержанта к огромным дверям из тикового дерева, ведущим в зал заседаний Совета. Солдат поднял свой мушкет, но, когда увидел, что толпа всё равно надвигается, повернулся и бросился в двери, ища защиты у тех, кого должен был охранять.

Стрэтфорд стоял на пороге, озирая семерых членов Совета, сидевших по обеим сторонам длинного стола красного дерева. Это был Президентский совет Мадраса, те, на кого достопочтенная компания возложила всю полноту власти в операциях в Карнатике. Они могли либо закрыть ворота Мадраса для французов, либо утратить этот порт навсегда. Во главе стола, на президентском кресле с высокой спинкой, сидел Николас Морсе и писал гусиным пером. Он был одет в суровый чёрный камзол и свеженапудренный парик.

Стрэтфорд сразу понял, с чем имеет дело. Он безошибочно учуял, что здесь пахнет тем, с чем ему слишком часто приходилось встречаться ранее, — это был гнилой запах страха. Они испуганно все разом повернулись к Стрэтфорду, когда распахнулись двери и в палату ворвался шум голосов из приёмной.

— Проклятье, сэр, где ваши манеры? Разве вы не видите, что идёт заседание? — Морсе надел очки с ромбообразными линзами. Тут он увидел Флинта и непроизвольно вскочил со своего кресла. — Боже небесный...

Стрэтфорд сразу перешёл в атаку.

   — Не тратьте на меня ваши молитвы, Морсе! Или вы думаете, я пришёл выставить вас?

Со стороны сидящих послышались ругательства и обвинения.

Менее всего они ожидали появления в дверях массивной фигуры Стрэтфорда. Он знал, что они думали, будто «Удача» захвачена как призовое судно французами и вместе с нею утрачена возможность отвлечь французский флот.

   — Проклятье, Флинт, где рубин? — требовательно воскликнул заместитель Морсе, Скрютон.

   — Я пришёл сюда не для того, чтобы пикироваться с тобой, подхалим, а чтобы сказать твоему господину, какая участь постигла его деньги, и показать, что надо делать, чтобы спасти Мадрас, теперь, когда его скряжничество привело форт в такое состояние, что его невозможно должным образом защищать!

Это оскорбление вызвало ещё большее негодование.

   — Отвечай, где рубин? — Голос Морсе перекрыл общий шум.

   — Потерян в море! Я предупреждал тебя, Морсе! Я говорил, что может произойти, если пренебрегать защитой гарнизона. Я говорил, что французская шлюха когда-нибудь придёт за твоими деньгами, но ты не слушал! Теперь я пришёл сюда под французским флагом перемирия.

   — Флаг перемирия? — прервал его Морсе. — Дьявол меня возьми, да на нём же французский парик! Бог свидетель, он в предательском сговоре с ними! Ясно — он продал нас врагу, используя наши же деньги!

   — Но он ненавидит французов! Это всем известно.

   — Он любит деньги больше, чем ненавидит французов!

Шум за столом усилился, толпа за дверью вновь зашевелилась, и Стрэтфорд с презрением отмахнулся от губернатора.

   — Сядь и успокойся, Морсе. Я попросил бы тебя оставить свою клевету при себе. Ты знал, что предприятие с рубином было актом отчаяния. Неужели ты думаешь, что я могу просто так отдать французам всё заработанное?

   — Вы злодей, сэр! Злодей, который украл десять лакхов рупий серебром компании.

   — Это вы санкционировали передачу денег, у меня есть ваша подпись и подписи ваших книжных червей. — Он выхватил бумагу и помахал, держа её в кулаке. — Да, и печать достопочтенной компании тоже здесь, так что вы знали, на какую авантюру пускаетесь!

   — Вы подлый корсар, сэр! Вы продали нас, и это так же верно, как то, что вашему чёрному сердцу нельзя доверять!

Стрэтфорд еле сдерживал свой гнев.

   — Поосторожней, Морсе! Неужели вы не понимаете? Наш план провалился. Не моя вина, что французы хотят вытеснить вас из Индостана. Если бы вы согласились тогда на мой план, а не торговались целую неделю, вы бы сейчас не бранились между собой, как прачки, потому что меня не захватила бы непогода и мне не пришлось бы поднимать белую тряпку перед Да Бурдоном.

Споры продолжались, пока Стрэтфорд не стукнул по столу ладонью.

   — Я пришёл сюда, чтобы сказать вам, что следует предпринять. И, может быть, вы выслушаете меня со вниманием, потому что я знаю — ваш губернатор не способен увидеть выход сам. Он продаст Мадрас за два пенса и три фартинга, если ему дадут возможность безопасного выезда.

Морсе разъярённо размахивал рукой в воздухе.

   — Негодяй! Ты оскорбил Совет, ты обокрал компанию и теперь осмеливаешься предлагать нам совет! Тебя повесят за пиратство, Флинт! Я повешу тебя сегодня же! Сержант, идите сюда и арестуйте этого преступника!

Стрэтфорд повернулся к остальным членам Совета с сузившимися от ярости глазами.

   — Вы все должны понять, что от этого шутовского представления, которое даёт сейчас наше правительство, зависит будущее мира. — Затем он обратился прямо к Морсе: — А вы можете повесить меня, но сначала выслушайте, что я хочу сказать.

   — Сэр, не ваше дело...

   — Не моё дело? — Стрэтфорд ухватился за это слово и с негодованием обратился к толпе: — Он говорит, не моё дело, когда две трети моих средств вложено в этот округ! Как и я, все вы, добрые люди, потеряете всё до фартинга. А теперь скажите, хотите ли вы, чтобы все ваши планы на будущее были растоптаны слабоумным гражданским служащим, заботящимся лишь о том, как бы, удирая, прикрыть свою задницу решением совета директоров? Морсе хочет отдать Мадрас, а не я! Это он готов продать вас шлюхам! Тот ли это человек, который нужен нам сейчас? Я говорю: нет! Я говорю, что мы должны избавиться от него и затем сражаться за свою судьбу.

Из толпы послышались гневные голоса за отставку Морсе. Люди скандировали: «Сражаться! Сражаться!»

Стрэтфорд широко расставил ноги. Он открыто и с вызовом посмотрел на сидящих за полированным столом, заложив большие пальцы рук за пояс. Он знал, что пришло время дать полный бортовой залп.

   — Что, если я скажу вам, что я только что сошёл с французского адмиральского корабля? Что прошлым вечером ужинал с Ла Бурдоном? Что мы поняли друг друга и это перемирие — моя заслуга?

Наступило молчание, но шум возобновился вновь, когда сквозь незастеклённые окна послышался топот солдат.

Губернатор Морсе явно испытывал душевные страдания. Он повысил голос, стремясь заглушить беспорядочный шум:

   — Ну что ж, джентльмены, поскольку вы считаете, что этот французский эмиссар может что-то предложить, я дам ему две минуты. Но после этого, видит Бог, я намерен призвать охрану и послать всех вас к дьяволу!

   — Нет, сэр! — Стрэтфорд в упор смотрел на губернатора, презирая его за бесхарактерность. — Можете быть уверены, что я не эмиссар французской шлюхи! Но мы должны решить важное дело, — обратился он к толпе. — Дело слишком важное, чтобы зависеть от нашего губернатора. Я говорил, что прошлым вечером обедал с французским адмиралом в гостиной его флагманского корабля.

Это — истина, как истина и то, что Ла Бурдон намеревается убить вас всех, если вы сдадитесь.

Наступила долгая пауза, затем послышались шаги солдат. Они были успокоены встретившей их тишиной и повернули головы, чтобы также услышать, что происходит.

   — Да, — обратился ко всем Стрэтфорд, уже догадываясь, что победил, — я действительно разговаривал с Ла Бурдоном. Но только для того, чтобы узнать его намерения. Он до смерти боится кораблей Кэртиса Барнета. Боится, что они нападут на него тогда, когда французский флот стоит беззащитный на якорях. Они уже обменялись выстрелами, а это значит, что Барнет не у Мегру, как думает Совет, а близко отсюда. И, насколько я знаю коммодора, он выжидает должного момента. Теперь вы видите? Если Мадрас сможет задержать французов на неделю, они пропали.

В ответ на это послышалось лишь шарканье ног и тихое смущённое бормотание. Стрэтфорд понял, что, понадеявшись на поддержку, он опёрся лишь на воздух. А когда Морсе заговорил, его слова звучали самым сладким ядом изощрённого юриста:

   — Мистер Флинт, я понимаю так, что вы не знаете о смерти коммодора Барнета?

Стрэтфорд почувствовал, как кровь отливает от его лица.

   — Смерти?

   — Да, сэр. Смерти. От лихорадки. Мы узнали об этом через день после вашего отплытия в Тринкомали.

Другие подтвердили:

   — Это так, Флинт. Эскадру коммодора Барнета возглавляет теперь капитан Пейтон. Мы слышали, что они столкнулись с французами, но Пейтон, почувствовав превосходство французов, отошёл к Калькутте.

«Не может быть, — думал Стрэтфорд, оглушённый известиями. — Чтобы Королевский флот был отогнан сбродом, стоящим теперь на рейде Мадраса? Когда у нас есть «Медуэй» и четыре фрегата? Это невозможно. Боже милостивый, если Барнет умер, это плохо, но если Пейтон действительно отплыл на север, к Калькутте, то это — катастрофа, ибо это значит, что Пейтон либо дурак, либо трус, либо и то и другое вместе».

Мозг Стрэтфорда лихорадочно работал в поисках ответа. Необходимо было вновь обрести инициативу.

   — Я понимаю так, что вам нечего более сказать, мистер Флинт? — жёстко спросил Морсе со слабой улыбкой.

   — Но это смехотворно! Смехотворно! Пейтон не сделал бы этого. Он знает, что его расстреляют за отступление, как только он бросит якорь на реке Хугли.

   — Вот его официальное сообщение, — сказал Скрютон, держа в руке письмо. — Написано собственноручно капитаном Пейтоном. Я думаю, оно выражает его намерения совершенно ясно.

Совет ждал, когда Стрэтфорд закончит читать письмо. За его спиной толпа, которая ещё недавно готова была перевернуть стол и изгнать Морсе, застыла, поражённая ужасом. Это было катастрофой. Но тут у Стрэтфорда вырвался смех облегчения.

   — О, да вы же кучка идиотов! Это же манёвр! Неужели вы думаете, что Пейтон написал бы вам письмо и послал его с бригом? Письмо с подробным планом его дальнейших действий? Когда вокруг плавают шлюхи? Неужели вы не понимаете? А что, если бы его перехватили?

Морсе выхватил письмо и потряс им в воздухе.

   — Но его не перехватили! Оно здесь, написанное чёрным по белому! Эскадра ушла в Калькутту!

   — Да Пейтон доверяет вашему мужеству не более, чем мы все. Это письмо предназначалось для шлюх. Любой, хоть чуть соображающий человек поймёт его истинную цель.

Зная, что должен изгнать их сомнения самыми пламенными словами, Стрэтфорд повысил голос:

   — Слушайте! Вчера вечером я прикинулся упадшим духом человеком перед этим французским адмиралом. Он поверил мне и сегодня утром показал их вооружение, думая, что я приду сюда, заражу отчаянием Сен-Джордж и обеспечу тем самым ему быструю победу. Но я скажу вам честно: у шлюхи нет вооружения, способного разбить Сен-Джордж в течение недели, если мы будем держаться стойко. Мы должны встать на стены и показать, что им не взять Мадраса ни за месяц, ни за год!

У нас двести пушек и достаточно пороха. Три сотни вооружённых и обученных солдат милиционной армии. И сотня канониров. А вокруг нас форт, способный выстоять неделю без подкреплений! Более всего Ла Бурдон желает быстрой сдачи, ибо, я уверяю вас, он знает, что наш флот готовится атаковать его! Он расправится с нами всеми, если мы не отразим его! Есть ли среди нас трус, который скажет, что мы должны обговорить условия сдачи?

   — У нас никогда не было намерения сдать форт Сен-Джордж французам, — начал Морсе, но Стрэтфорд перебил его:

   — Добро. Значит, решено. Если хотим сражаться, мы должны записывать людей во временное ополчение. Вы! Как ваше имя?

Молодой человек лет двадцати, один из клерков компании, приложил руку к своей груди.

   — Я, сэр?

   — Да, вы, сэр!

   — Роберт Клайв.

   — Отправляйтесь на западную стену форта. В вашем распоряжении — батареи с той стороны. Приступайте к их подготовке. Вы и вы! Поступаете в его распоряжение с настоящего момента. Отправляйтесь с ним! — Стрэтфорд вызволил сержанта, стиснутого людьми. — Отправляйся во главе этих солдат-португальцев под командование мистера Соверби. Занимайте позиции на стенах крепости.

После ухода солдат Стрэтфорд сформировал из торговцев и служащих компании орудийные расчёты, приказав им приступить к подготовке орудий. И всё это время, пока он отдавал распоряжения, губернатор Морсе сидел неподвижно, видя, что он полностью утратил инициативу.

Через час Роберт Клайв пришёл доложить, что из трёх рот пехоты лишь двести солдат готовы к действиям.

   — Вы знаете, что Морсе экономил деньги, нанимая для охраны португальцев — дезертиров из армии в Гоа?

Это — бродяги, на них нельзя полагаться, сэр. Остальные тридцать четыре солдата — в госпитале, а ещё по крайней мере тридцать — юнцы или старики.

   — Собери всех. Кто может стоять или держать мушкет. Присоедини к ним индийских служащих таможни и тех, кто поддерживает порядок в местном городе. Они пройдут обучение в первой роте регулярных войск. Как настроение, парень?

   — Неплохо, сэр! — Клайв нахмурился. — Трудная работа не даёт поселяться тёмным мыслям в голове.

Он ушёл быстрыми шагами, уводя своих помощников.

Стрэтфорд улыбнулся, довольный выбором командира. «Повезло тебе, парень, — думал он. — Ещё два или три года мира, и компания высосала бы из тебя жизненные соки, как клоп, и превратился бы ты в тупого раба».

Он ощутил руку на своём плече. Это был Чарльз Сэвэдж.

   — Ты насочинял им всё, Стрэтфорд! Я это понял по твоим глазам. Бог мой, ты, должно быть, ненавидишь французов больше, чем можно себе представить. Неужели ты не понимаешь, что их мортиры могут с нами сделать? Погибнут сотни невинных людей.

   — А, мы теперь все солдаты. У нас нет выбора. Ты перенёс слитки в крепость?

   — Ты готов пожертвовать Мадрасом, лишь бы не допустить передачи его французам?

Стрэтфорд посмотрел ему прямо в лицо:

   — А ты разве не сделал бы то же самое, если бы у тебя хватило мужества? Я спрашивал тебя, перенёс ты серебро в форт?

   — У тебя нет совести! Неужели ты готов убить нас всех и предать своего собственного сына? Бог мой, ты — бессердечный негодяй!

Дочь Сэвэджа стояла рядом со своим отцом и с отчаянием смотрела в глаза Стрэтфорду.

   — Где он, мистер Флинт? Где мой Хэйден? Как я могу стать его женой, когда он — в плену на французском корабле?

Стрэтфорд ощутил угрызения совести, но со злостью отбросил их, как он сбросил руку Сэвэджа со своего плеча.

   — Вы можете выходить за Хэйдена так, как вам заблагорассудится, когда найдёте его, мисс; и дьявол побери вас обоих!

Она разразилась плачем.

   — Как можете вы говорить так о своём сыне...

   — У меня нет сына!

Сэвэдж схватил его за отвороты камзола и развернул к себе лицом.

   — Что ты хочешь этим сказать?

   — Я хочу сказать, что он отправился в преисподнюю! — Стрэтфорд легко освободился от Сэвэджа и снял свой парик, чтобы показать шрам на черепе. — Это сделал он, и это — смертный приговор для любого человека! Он покинул корабль в лодке. Сбежал с судна во время шторма с нашими сбережениями. Он взял Око и Моголов с собой.

   — О нет! — пронзительно закричала Аркали.

Лицо Сэвэджа исказилось.

   — Вы думаете, они пропали?

   — Я не знаю, и мне всё равно. Если он мёртв, то Господь Бог отправит его в ад за предательство, если же он жив, я отрекаюсь от него. И можете быть уверены, я найду его когда-нибудь и отплачу ему сполна!

Воздух в подвале, где находились женщины, был горяч, как в печи, и Аркали была так изнурена, что не могла заснуть. Она ощущала, как пот стекает между грудей, и пыталась вновь почувствовать благодарность за кратковременную передышку.

Она баюкала дитя, держала его робко на своей руке и готова была расплакаться. Сначала ей представлялось неподобающим разделять заботы служанок, невозможным даже казалось проводить здесь ночь вместе со всеми, но после того, как служанки оставили их, она начала ощущать враждебность некоторых женщин и поняла, что её высокое положение ничего теперь не значит.

   — Поселяйтесь-ка с нами, мисси[36], — предложила старшая из сестёр Мак-Брайдов.

   — Конечно. Вместе будет лучше, — поддержала её сестра. На этом и порешили.

Но даже эти закалённые девицы сжались, когда в прошлую ночь на улицу стали со свистом падать бомбы.

   — У этих французов есть бомбы, которые взрываются, — сказал старший из мальчишек Мак-Брайдов. — Мой папа говорит, что они могут пробить весь дом, крышу, три этажа и убить всех, кто здесь.

   — Замолчи, Джосси! — Илей Мак-Брайд бросила в него башмак, и тот угодил мальчишке в ухо; но после этого Аркали уже не могла уснуть.

К концу ночи обстрел принял ритмический характер: сначала дюжина выстрелов с северо-запада, затем бомбардировка мортирами из-за лагуны взрывающимися снарядами, затем тяжёлая корабельная канонада по стенам крепости с юго-запада.

«О Хэйден, любовь моя, — думала Аркали. — Я знаю, что ты жив, знаю, что нам предстоит пожениться, поэтому бомбы не достанут меня».

Дом над ними сотрясался. Аркали положила ещё ложку размоченного сухаря в крошечный, похожий на бутон, ротик младенца, осторожно вытерев кашицу с его подбородка. От него исходил запах кислого молока. Она видела, как расширились его бледно-голубые глаза, когда он заметил ложку, видела красные края его дёсен, крошечные ручки и пальчики, пытающиеся ухватить её палец. Ему было жарко, и она не знала, что делать.

Он был сыном бедной миссис Манди, которая умерла в первый час бомбардировки. Аркали смотрела на него с жалостью. Он ещё не был отнят от груди, но уже стал сиротой.

Она отвела назад прядь своих волос и переместила младенца, выскребая остатки из оловянной миски. Она изнемогала и задыхалась в этом прокисшем воздухе. «Это просто усталость, — говорила она сама себе. — Когда мои глаза открыты, я едва помню лицо Хэйдена, когда же закрываю их, я не вижу ничего, кроме его возлюбленных черт. О мой дражайший, где ты сейчас?»

Ребёнок неожиданно отрыгнул, испачкав ей платье. Она беспомощно посмотрела на женщину, которая на время дала ей младенца Манди. Это была жена армянского торговца, которая в это же время кормила грудью своего собственного ребёнка. Двухлетний мальчик с полуприкрытыми глазами жадно сосал большую грудь. Сбоку, прижавшись к ней, свернулся ребёнок постарше. Женщина невозмутимо улыбнулась, её безмятежная удовлетворённость не покидала её и здесь. Аркали отвернулась, с отчаянием думая, что когда-нибудь замужество неизбежно сделает и её такой же коровой.

— Перестань скулить, негодный! Ещё одно слово — и я отдеру тебя за уши!

Выводок детей сестёр Мак-Брайд жался к своим матерям и тёткам в дальнем углу подвала; старший же мальчик, десяти лет, всё ещё приставал с требованиями к своей матери. Его отец и дядя были снаружи, и он постоянно просил, чтобы его выпустили и дали ему оружие, пока мать не взорвалась хриплым криком.

Аркали закусила губу, желая, чтобы Молли или Илен уступили противному мальчишке. Это были изнурённые женщины. Вовсе не леди, хотя они предпринимали смехотворные усилия внести утончённость в одежду и манеры, поскольку их мужья зарабатывали на торговле. Нет, они были явными портовыми doxy[37], женщинами, мало отличавшимися от обычных проституток. Этим двум повезло (если можно назвать это везением) выйти замуж за братьев Артура и Вилли Мак-Брайд. Сочетание оказалось подходящим. Две гарпии и два крутых братца, бороздивших Индийский океан на хорошо вооружённом пиратском судне, прежде чем стать торговцами. Это были люди, какими всю свою жизнь командовал Стрэтфорд Флинт; морские волки, при первых же раскатах войны они становились сержантами и капралами. Жёны же их ни в чём не были столь сведущи, как в ежегодном рожании по одному ребёнку.

Ночь в Мадрасе наступала быстро. Душная и жаркая тропическая ночь.

Издалека через парадную площадь донёсся смех пьяных мужчин. Он заставил Аркали почувствовать свою беззащитность. Вопли донеслись вновь, теперь значительно ближе. Слышались дикие крики и брань. Грубые солдаты, не имеющие ни ума торговцев, ни дисциплины служащих компании. Её отец говорил, что они — дезертиры, эти португальцы из Гоа. С худыми европейскими лицами и длинными усами, ленивые и раздражительные, они уже бежали однажды от своих собственных офицеров, и теперь им всё нипочём. Португальцы были жестокими к местным проституткам, они напивались и устраивали петушиные бои или стравливали змей с мангустами, на пари или просто ради развлечения, а теперь у них в руках — заряженные мушкеты.

Аркали задыхалась в душном подвале. Солдаты были прямо над ними. Они смеялись как ненормальные, топали по дощатому полу в двух метрах над ними. Мак-Брайды собрали к себе своих детей. Аркали слышала звон разбитого стакана, громыхание бутылки, катящейся по полу, треск переворачиваемой мебели в конторе. Женщина-армянка встала и прокралась за столбы, поддерживающие потолок. Она держала в руке малайский паранг, большой нож, подняв его как мачете западных индейцев. Он был острый и тяжёлый, способный прорубить до кости.

   — Сидите тихо, — прошипела Илей Мак-Брайд детям.

   — Но дверь же на засове, — сказала Аркали. — Они не могут ворваться, не взломав...

   — Тихо!

Солдаты, очевидно, занимались грабежом или поисками запасов вина. Затем в толстую деревянную дверь постучали и принялись бить ногами. Стук сменили рубящие удары штыком.

Девочка-подросток начала плакать, и этот плач выдал их.

   — Ола? Э! Мулхэрес! Женщины!

   — Тихо! Заставьте их замолчать! — прошипела Молли, продвигаясь вперёд.

   — Нет! — закричала Аркали, вскочив на ноги. — Мы должны звать на помощь. Вызвать офицера через окно! Мы...

Молли схватила её за плечи и ударила по лицу, затем обняла покрепче и прошептала на ухо:

   — Никто не услышит нас, мисси! Разве не понимаешь? Французские снаряды разбили винный погреб, и эти подонки дорвались до стинго и румбо[38]. Женский крик только возбудит их!

   — Но мы должны звать на помощь!

   — Говорю тебе, я знаю эти вещи, мисси!

   — Э, сеньора! Дона де каза! Хочешь джиг-джиг, а?

Голос раздался сзади неё, хриплый, громкий и отчётливый. Огромное лицо маячило в окне подвала, страшно освещённое фонарями. За ним показался другой солдат, с бутылкой в руке, опустившийся на колени, чтобы расстегнуть свои залитые вином бриджи.

Ужас и отвращение охватили её, когда она увидела, как Илей Мак-Брайд взобралась на тюки с хлопком и яростно ударила лодочным багром по решётке окна. Солдат заорал от неожиданности и покатился в грязь, чудом избежав удара.

   — Качорра! Сука!

Бутылка, брошенная первым солдатом, разбилась о решётку, обдав их осколками зелёного стекла и дешёвым бренди. Аркали вовремя отвернулась от окна. Ей хотелось кричать, звать на помощь, рыдать от отчаяния, но она не могла. Младшие дети начали реветь после этой неожиданной стычки, и их невозможно было теперь успокоить. Одна из женщин начала всхлипывать.

   — Боже мой, да утихомирьте же их! — вновь прошипела Илей Мак-Брайд.

Аркали привлекла к себе плачущую четырёхлетнюю девочку и крепко обняла её. Когда она вновь взглянула на окно, солдат уже не было.

Непрестанные разрывы бомб бросали отсвет на зубчатые стены. Железные поручни и каменный воротный столб в десяти метрах от подвала были разрушены. Неожиданно на её глазах стена дома напротив обвалилась, и здание закрыло огромное облако пыли.

Страшный грохот по другую сторону двери заставил Аркали обернуться, и она увидела, как армянка отпрянула к стене. Женщина громко молилась, и теперь Аркали увидела страх на её лице. Грохот, который они слышали, оказался мушкетным выстрелом, дверь стала подаваться под ударами, массивные железные болты со скрипом вылезали из старого дерева.

Аркали поспешила на помощь женщинам. В её руке оказался серп, но Илей Мак-Брайд вырвала его, а Молли схватила её и затолкала своим большим телом за ближайший ящик с чаем.

   — Спрячься туда!

   — Но я...

   — Ради Бога, не высовывайся! Ты лишь раздразнишь их, если они заметят твою белую шею!

Она спряталась за большой, обитый свинцом ящик, ощущая сильное биение сердца. Ещё несколько сильных ударов, и дверь начала разваливаться. Аркали увидела, как армянская женщина бросилась вперёд, она слышала шум борьбы, звон паранга, отброшенного на каменный пол. Затем крупный, в красном мундире солдат толкнул женщину обратно в подвал, держа её за горло и тряся с огромной силой. Он тащил её вдоль стены как тряпичную куклу, продвигаясь туда, где они спали; в глазах его горел сумасшедший огонь.

Его собутыльники осторожно, как крысы, следовали за ним. Они с опаской озирались, убедившись в отсутствии охраны — осмелели. Вопли детей усилились, когда первый великан отстегнул штык от своего мушкета и отбросил ружьё.

   — Хочешь джиг-джиг? — спросил он, уставившись на Илей Мак-Брайд со злобной ухмылкой.

   — Убирайся отсюда, проклятый ублюдок! — подняв серп, закричала она с вызовом.

Он пригрозил ей штыком и засмеялся, приглашая своих товарищей посмеяться вместе с ним. Илей Мак-Брайд махнула серпом у него перед глазами, но он вовремя отпрянул назад, засмеявшись ещё громче; однако на второй удар он не успел среагировать, и серп оставил на его щеке длинную красную полосу.

Солдат сморщился от боли, схватил Илей за руку и бросил на пол. Затем он разорвал её одежду штыком, обнажив грудь и живот. Молли бросилась на него с визгом. Не выдержав, Аркали выскочила из своего укрытия, но другой солдат настиг её и оттащил в сторону.

Озверевший солдат швырнул Молли на землю с такой силой, что она на мгновение потеряла сознание. Илей набросилась на него, пытаясь вцепиться ему в глаза и ударить коленом в пах.

Великан отбросил свой штык и легко отобрал у армянки серп. Он тяжело дышал. Кровь из пореза размазалась по его лицу. Он вытер её, приказав двум молодым солдатам охранять дверь, и затем Аркали увидела, как он схватил Илей за волосы и приставил серп к её горлу. Он тряс её как дерево, пока она не повалилась на пол, закрыв рукой кровоточащую рану на шее.

Аркали долго тащили куда-то; она колотила кулаками по груди португальца, но он был огромным и крепким как железо и с лёгкостью справлялся с ней. Борьба казалась бесполезной. Одним рывком громила разорвал ей лиф. Он больно сжал девушку, пожирая горящими глазами её наготу, и проговорил сатанинским голосом:

   — Я перережу тебе горло, качорра. Но сначала вставай на колени и умоляй, чтобы я немножко поиграл с тобой.

«Французский сифилис — на этих шлюх, сифилис — на грязное отродье, задумавшее изгнать нас из округа, сифилис — на Да Бурдона и на Дюплейкса в особенности!» Стрэтфорд Флинт выступил из облака дыма на зубчатой стене крепости. Он охлопал свой мундир и бриджи от пыли и всмотрелся в направлении французских батарей. В полумиле от стен форта в тёмной пальмовой рощице поднялось и отплыло в сторону облачко дыма. Граната, выпущенная из мортиры, взвилась по крутой дуге и низверглась вниз, взрывом разрушив ступени позади Стрэтфорда и разогнав его сопровождение.

В темноте появилось ухмыляющееся лицо.

   — Я надеюсь, грохот не доставил вам неприятностей, капитан Флинт!

Это был молодой клерк компании, которого он поставил командовать орудиями на западной стене. Ополченец вспотел в красном заштопанном френче, взятом со склада квартирмейстера. Он был в пороховой гари, но улыбался, безразличный к близкому разрыву.

Стрэтфорд сердито глянул на него, но позволил помочь себе взобраться на площадку. Пока орудийный расчёт стоял рядом, держа на плечах шомполы, Стрэтфорд имел возможность разглядеть клерка поближе, насколько позволяла полутьма. Это был молодой человек двадцати с небольшим лет, слегка неуклюжий, коренастый, с одутловатым лицом, потемневшим от пороховой копоти. Нос у него был большой, а глаза глубоко прятались под густыми бровями. Когда он обходил пушку, Стрэтфорд заметил, что уголки его рта были постоянно приподняты, как будто в улыбке. «Готов поклясться, что эта усмешка легко может показаться твоим начальникам признаком дерзости. Да и всё лицо твоё напоминает пудинг», — думал Стрэтфорд с лёгкой улыбкой.

   — Дьявол меня побери, если французский выстрел может досадить мне. И зови меня мистер Флинт. Капитаны — это те, кто подчиняется мне. — Он прикурил сигару от запального фитиля пушкаря.

   — Стало немного прохладнее, — вежливо заметил молодой человек. — Не так ли, сэр?

   — Именно так. — Французский флот стоял с убранными парусами на зеркально гладкой поверхности океана. Их пушки стреляли всё реже. — Держу пари, у них кончаются снаряды, — проговорил Стрэтфорд. — Кажется, они поняли, что нас просто так не одолеть.

Он затянулся табачным дымом, довольный тем, как изобретательно молодой клерк закрепил пушки, обеспечив направление на цель и верный огонь, заставляющий французов держаться на значительном расстоянии.

   — Ты хорошо распорядился здесь, парень.

   — Благодарю вас, сэр, но если вы не «капитан», то и я не «парень», с вашего позволения. «Парни» — те, кто вокруг.

Стрэтфорд удивлённо посмотрел на него, затем хмыкнул и ответил:

   — Справедливо. Ты заработал, чтобы тебя называли мистер Клайв. Вижу, что я верно поступил, назначив тебя командовать на этот пост.

   — Так точно, сэр.

   — Мне нравится, как ты действуешь, Роберт Клайв. — Стрэтфорд достал саблю и пистолет. Это было оружие Королевского флота, доброе и надёжное. Клайв принял его с благодарностью.

   — Сэр? Если вы позволите, я подобью под стволы всё, что удастся найти в помещении компании.

   — Позволю? Не спрашивай моего позволения. Ты здесь командир. Делай так, как считаешь нужным.

   — Да, сэр! Так я и сделаю!

Прежде чем уйти, Клайв зажёг факел, чтобы осветить путь. Он пересёк парадную площадь, держа пылающую головню в руке. Его мысли были сосредоточены на уязвимости северной стены, где индийское селение могло стать прикрытием для наступающих французов. Затем он заметил фигуру человека, бежавшего между домами.

Клайв поднял факел высоко над головой, пытаясь яснее разглядеть бегущего.

   — Кхаре рахо! Стой, чёрт побери! — Он положил свободную руку на рукоять морской сабли, но не выхватил её, а прыгнул навстречу, и беглец полным ходом наскочил на его бедро. — Тум кидхар джате хо? — требовательно спросил он, хватая бежавшего за шиворот. — Куда ты бежишь?

Он увидел, что это — один из сыновей Мак-Брайдов, самый старший. Мальчишка задыхался и был в страшном потрясении.

   — Там солдаты!

   — Солдаты? Где?

   — Они все пьяные, сэр. Ненормальные убийцы!

Клайв схватил мальчишку за ухо.

   — Французские солдаты пробрались в крепость? Это ты хочешь сказать?

   — Нет, сэр! Португальцы из компании. Они убивают мою маму! Её и других женщин, сэр!

Клайв ошарашенно посмотрел на мальчика.

   — Где? Покажи мне.

   — В подвале!

Клайв побежал за мальчиком, пытаясь понять что-либо из его бессвязного рассказа. Поворачивая за угол, он споткнулся о двух солдат, валявшихся на дороге. Он попытался поставить одного из них на ноги, но у него ничего не вышло. Знаки на мундире указывали на то, что они были из тех, кого послали охранять северную стену. Клайв поднял пустую бутылку из-под бренди и понял, что оба они пьяны до бесчувствия.

Обежав следующее здание, он увидел окно в подвал и услышал пронзительные крики.

   — Беги за помощью! — приказал он.

Ужас охватил его, когда он осознал, что происходит. «Пьяные мятежники ворвались к женщинам, — думал Клайв. — Аркали Сэвэдж тоже там! Боже милостивый, если с её головы упадёт хоть один волос, они заплатят за свои дела в тысячекратном размере!»

Бледный свет, исходящий из подвала, указал ему путь. Когда он подбежал к двери, ему показалось, что он вступил в одну из пещер ада. Двое смеющихся дьяволов избивали женщин и девочек штыками, приказывая им раздеться. Маленькие девочки, обливаясь слезами, подчинялись злодеям, в то время как их старшие сёстры с воплями бегали по подвалу.

Клайв пошёл на солдат с поднятой саблей, исполнившись дикой яростью и злобой. Лезвие со свистом рассекло горло ближайшего солдата, и тот, обливаясь кровью, медленно осел на пол. Второй разбойник попытался было бежать, но не успел. Клайв сделал выпад и всадил ему саблю в живот по самую рукоять. Солдат ткнулся лицом вперёд и неуклюже завалился на бок. Клайв вступил в главное помещение и прижался к стене, держа пистолет в левой руке. Он осознавал всю опасность и понимал необходимость осторожных действий. Из-за колонн доносились истошные крики. Продвинувшись вперёд, он увидел ещё троих мятежников, издевавшихся над своими жертвами. Солдаты рвали с них одежды, орали и избивали несчастных женщин. Наконец он увидел Аркали Сэвэдж, и горячий сухой воздух застрял у него в лёгких.

Злодеи раздели девушку донага, и самый огромный из них прижал её спиной к опоре. Руки Аркали стянули за столбом, и второй мятежник, маленький и отвратительный, крепко держал её за запястья. Покрытое кровоподтёками маленькое изящное тело Аркали извивалось и билось, в то время как огромный полуголый солдат пытался раздвинуть ей ноги и втиснуться между бёдрами.

Некоторое время Клайв не мог сдвинуться с места от потрясения. Солдаты на полу насиловали полуодетых девочек, окровавленные сёстры Мак-Брайд валялись на полу, словно изуродованные куклы. Молли была мертва, а рядом с нею, глядя в потолок невидящими глазами, лежала Илей с перерезанным горлом.

   — Нет, пожалуйста! — истерически молила Аркали, стараясь освободить руки. — Нет! Я девственница. Пожалуйста. Я девственница!

Клайв проревел что-то нечленораздельное и бросился вперёд. Он всадил свою саблю в голову человека, державшего Аркали за руки. Череп злодея развалился как репа, и солдат упал на пол.

   — Афсар! — закричал великан, отшатнувшись от Аркали. — Офицер!

Пьяные солдаты уже заметили, что происходит, и бросились искать своё оружие. Не спуская глаз с пистолета Клайва, они заметались по подвалу, но вскоре поняли, что противник один, и почувствовали себя более уверенно. В этот момент сверху послышался топот ног, и через минуту в подвал ворвались братья Мак-Брайд, мальчик и отец Аркали — Чарльз Сэвэдж. Последний в дверях появился, вооружённый одним лишь ножом.

Четверо мятежников, увидев Стрэтфорда, испуганно отпрянули назад. Затравленный взгляд разбойников говорил о том, что они прекрасно понимают, какая участь ожидает всю компанию.

   — Дайте ей свой пистолет, — сказал Стрэтфорд Чарльзу Сэвэджу странным, тихим голосом. — Пусть она исполнит правосудие над ними.

   — Нет! Только не Аркали! — укутывая дочь в одеяло, проговорил Сэвэдж.

   — Это поможет залечить её раны!

   — Нет!

Стрэтфорд угрюмо посмотрел на него, затем кивнул и проговорил:

   — Вам решать. Тогда выходите из подвала. Я хочу по-своему поговорить с этими скотами.

В дверях Сэвэдж поднял Аркали на руки и понёс вверх по ступеням, благодаря Бога за то, что она осталась живой. Внизу, если не считать четырёх мятежников, остались молодой офицер, который спас её, двое братьев Мак-Брайд и Стрэтфорд Флинт. Четверо на четверо, как требовал варварский закон чести Стрэтфорда.

Прежде чем отец с дочерью достигли верхних ступеней лестницы, пронзительные крики внизу возобновились вновь. Это началась кастрация первого разбойника.

Глава V

Переход до Аркота был подобен сну.

Хэйден Флинт и Мухаммед Али восседали на двух самых больших марварских гнедых кобылах, прекрасно ухоженных и накрытых шёлковыми чепраками, сверкающими яркими украшениями из меди. Ясмин-бегума следовала в десяти шагах за своим мужем в богато орнаментированном резьбой паланкине палисандрового дерева, переносимом на плечах шести рабов.

Хэйден всё ещё не мог отделаться от потрясения, когда их кавалькада покинула деревню. События смешались в его сознании, мысли путались. Он лишь помнил, как Ясмин-бегума встала на ноги над телом афганца; какой жуткий стон раздался, когда они перевернули его тело, чтобы оттащить в сторону.

После того как он убил начальника охраны, Ясмин-бегума взглянула на него с уважением. В глазах её всё ещё горел кровожадный огонь. Затем она поблагодарила его. Мухаммед Али скупо отдал ему должное, а охрана афганца наблюдала за ним в странном молчании, с каким-то подобострастным ожиданием. Но в то время Хэйден не был в состоянии обращать внимание на них. Он убил человека. И даже несмотря на то, что это было необходимо, он ощущал отвращение к тому, что ему пришлось сделать.

В состоянии транса, с болью, пульсирующей в раненной руке, Хэйден покидал Мавалипурам, и постепенно внимание его привлёк окружающий пейзаж, раскрывшийся перед ним подобно цветку лотоса. Молодая зелень рисовых полей вдоль реки Палар прерывалась тёмными лежбищами у воды, на которых буйволы пережидали полдневную жару. Это был пейзаж, в котором доминировала широкая, но мелкая река, вокруг которой простиралась плодородная равнина с видневшимися на далёком расстоянии женщинами в ярко раскрашенных сари. Они трудились в поле и провожали процессию взглядами, стоя у хижин, крытых пальмовыми листьями.

Жара продолжала усиливаться, и небо, насыщаясь влагой, всё тяжелело от паров, становясь молочно-белым, как бельмо. Хэйден Флинт знал, что надвигается сезон муссонов. Он оглядывался назад, досадуя на медленность их передвижения и раздражаясь видом громоздкого и неуклюжего паланкина. Ему казалось, что женщина должна чувствовать себя заточенной в этом ограниченном пространстве — в закрытых и завешенных носилках. За паланкином были посланы всадники в Аркот, которые вернулись с его частями, привязанными к вьючным лошадям. Он часто видел подобные носилки в Калькутте и Мадрасе. Зажиточные английские торговцы пользовались ими, чтобы произвести впечатление на местных бенгальских посредников, для которых престижность значила всё. Но его отец никогда не пользовался паланкином. Он говорил, что позволит отнести себя лишь единственный раз — в последний путь, когда он будет лежать в ящике и не сможет воспротивиться этому путешествию.

«Ты теперь в Индостане, — говорил себе Хэйден Флинт. — Согласно обычаю, это — единственный способ передвижения, которым может, не роняя себя, пользоваться женщина высшего сословия, за исключением ходаха[39] на слоне. Если бы только они чаще меняли несчастных, несущих груз. Неужели они не понимают, что этим значительно увеличили бы скорость нашего передвижения? Телохранители могли бы тоже участвовать в этом. Надо заменять носильщиков людьми со свежими силами. Может, предложить им?» Он взглянул на князя.

Мухаммед Али ехал молча на своей марварской кобыле. Его обычное высокомерие подчёркивалось спокойной манерой мастерского управления капризной лошадью. Эта порода лошадей отличалась необыкновенно крутым норовом. Лошади вели происхождение из земель Раджпутов[40], князей, правивших пустынями к западу от Дели. Эта порода отличалась ушами, кончики которых почти касались друг друга. Они славились удивительной выносливостью, однако кровь арабских скакунов, текущая в их жилах, проявлялась в характере.

— Прекрасная лошадь, — сказал он как-то князю, потрепав её по гриве. — Мне рассказывали, что эту породу вывели случайно, от жеребцов, вынесенных на берег после кораблекрушения, которых затем скрестили с местными кобылами.

Но князь лишь гневно взглянул на него и отвернулся, и Хэйден Флинт понял, что он сказал нечто такое, что тот умудрился истолковать как оскорбление.

«К чёрту вас! К чёрту ваши восточные условности! — думал он, раздражённый вспыльчивостью князя. — К чёрту твою подозрительность и ревность к жене. Следишь за ней, как ястреб, а ко мне относишься как к непрошеному похитителю. Да она стоит десятерых таких, как ты, и я увёл бы её только для того, чтобы избавить от твоего отвратительного общества!»

Этот гневный внутренний монолог пошёл ему на пользу. Хэйден немножко встряхнулся, после чего успокоил себя тем, что скоро окажется в Аркоте и дело с рубином будет закончено.

До наступления темноты они проехали через Чинглепут, где всё население, оставив свою трапезу, вышло и бросилось на землю, оставаясь распростёртыми, пока кавалькада не проследовала через посёлок. Проехав деревню, они остановились для отдыха на открытом месте у дороги, ожидая, пока для них раскинут ночной лагерь. Ясмин-бегума вышла из паланкина и подошла к огню, облачённая в одеяние, которого он на ней ранее не видел. В руках она держала инкрустированный ящичек для письма — одну из принадлежностей княжны, привезённых для неё вместе с паланкином.

Она вынула из него книжечку в переплёте, стала писать в ней. Движения её руки были грациозны, когда она заполняла строки письменами на урду, справа налево, лебединым пером. Хэйден наблюдал за нею несколько минут, затем она заметила его, и он отвёл взгляд. Ясмин обратила свой взгляд туда, куда смотрел он, — на телохранителей, разбивающих лагерь. Они ругались между собой, иногда затевали потасовки, а иной раз в ход шли и ножи.

   — Если они беспокоят вас, вы должны без колебаний усмирить их, мистер Флинт. Нельзя распускать их.

   — Они не беспокоят меня, бегума, — солгал он.

   — Сейчас мы — в полной безопасности, — после небольшой паузы сказала Ясмин, — но они будут пытаться напасть на вас.

Весёлость в её голосе свидетельствовала о том, что она смеётся над ним.

   — Но ведь это вы пытались убить Абдула Масджида, — слегка задетый, сказал Хэйден. — Они видели, что вы первая напали на него.

   — О, я всего лишь женщина. — Она переждала, чтобы один из телохранителей прошёл мимо, а затем перешла на английский. — Вы не понимаете. Эти люди — наёмники. Профессионалы низкого уровня, подобно... как бы сказать?.. подобно третьеразрядным проституткам. Они служат тому князю, который больше платит, и подчиняются тому, кого больше боятся. Поскольку у них нет истинной преданности ни к кому, их верность — это верность шлюх.

   — Я всё же не понимаю...

Она засмеялась.

   — В их глазах, мистер Флинт, вы — достаточно хитрый, чтобы послать женщину отвлечь внимание Абдула Масджида. Это вы нанесли смертельный удар личным мечом князя. Не думайте, что смысл этого не понят ими. Они не упустили его. По их представлению, вы сместили их последнего лидера вполне законным образом, и сделали это чрезвычайно искусно.

Он почесал в затылке, поражённый её объяснением.

   — Но ведь он был их офицером!

   — Конечно. Но затем пришли вы и сместили его. А значит, всё, что принадлежало ему, стало теперь вашим. Пока кто-нибудь не сместит вас, они будут следовать за вами.

Он бросил взгляд через плечо на воинов в тюрбанах. Они развернули шатры, готовясь к ночи, но никто из них пока не приближался к нему. Он думал, намекала ли Ясмин-бегума на то, что он должен отдавать им приказы, и если это так, подчинятся они ему или нет? Затем он вспомнил, как она деликатно говорила о «смещении» начальника, и задался вопросом, есть ли среди них тот, кто уже стремится к повышению?

— Не забывайте, что вы — самый меткий стрелок в Английской компании, — сказала она с прежней насмешкой. — Вы можете убить любого с тридцати шагов. А теперь, возможно, по их представлению, и с пятидесяти. Но теперь вы должны извинить меня. Настало время молитвы.

В ту ночь он лежал рядом с ярким костром, оглушительный хор лягушек наполнял окружающую тьму. Сначала он не мог уснуть, потому что рубин был вновь в кармане его камзола, и он не намеревался глотать его второй раз. Он вставал дважды ночью, первый раз — чтобы подбросить в костёр дров, и позднее — чтобы исследовать имущество Абдула Масджида, то, что, по словам бегумы, он унаследовал. Наконец он нашёл, что искал: пороховницу с порохом, с которым мог подтвердить истинность своего стрелкового таланта. Он насыпал пороха на полки пистолетов и положил их рядом, прежде чем погрузился в сон без сновидений.

На следующее утро он проснулся, разбуженный звуками мусульманской молитвы. День был такой же душный и влажный, как и первый день их пути. Небо безжалостно палило землю, руки и шея невыносимо чесались на жаре от укусов москитов.

На середине утреннего перехода они прошли реку вблизи древнего водоёма и направились по пути пилигримов на северо-запад к Конживераму, Городу Золота. Когда они приблизились к длинному подъёму, Хэйден Флинт повернулся к седеющему начальнику отряда разведки Мохану Дазу и коротким знаком приказал ему подъехать. Тот с готовностью сделал это, и Хэйден объяснил, что некоторые из верховых, назначенных замыкать шествие, могли бы оказать помощь в переноске паланкина.

Иссушенное ветрами старое лицо бойца сморщилось ещё больше. Ему было, вероятно, под сорок, возраст почтенный для его профессии. Его чёрный тюрбан сидел свободно, и у него была нелепая козлиная бородка, выкрашенная хной; Мохан сплюнул жвачку кроваво-красного бетеля, обнажил зубы, приобретшие малиновый цвет, и ответил на хиндустани:

   — Неразумно, сахиб.

   — Почему?

   — Потому что они — верховые бойцы, сахиб. Совары[41].

   — Да, я знаю, что они — совары. Так что?

Боец наконец понял, чего не знает Хэйден.

   — Они — кшатрии[42].

   — А разве кшатрии не имеют рук и ног, как другие люди?

Мохан Даз вновь усмехнулся малиновой улыбкой:

   — Конечно, имеют, вы правы, сахиб, но они имеют также и достоинство. Они не могут стать носильщиками паланкина. Это — не для них.

Хэйден Флинт кивнул. Итак, некоторые из телохранителей были мусульманами, другие — индусами.

Он отправил Мохана Даза обратно в колонну, поняв, что в Индостане невозможно совершить ни одного, пусть чрезвычайно важного, предприятия, не учитывая факта существования различных каст.

К полудню они достигли окраин Конживерама и остановились для отдыха и новых молитв. Это был Бенарес Юга, как сказал ему старый разведчик, один из семи самых святых городов индусов, с его древними храмами и священным деревом манго. Хэйден Флинт ощущал магнетизм этого места; дух религиозного поклонения, обитавший здесь, уходил корнями в глубь десятков столетий.

Сотни паломников, отмеченных знаком Вишну в виде белого символа V-образной формы, перечёркнутого вертикальной красной полосой, стремились в город, и Мухаммед Али предпочёл обойти его, чтобы избежать телег, запряжённых быками, и неизбежных, утомляющих поклонов. Он приказал разбить лагерь в двух милях за городом, когда солнце начало садиться. Князь провёл в седле целый день. Он поставил трёх стражников на охрану, затем, обозрев окружность, тяжело прошествовал в кокосовую рощу, чтобы облегчиться.

Костёр уютно потрескивал, и Хэйден Флинт присел возле него на полое бревно. Он снова воспользовался отсутствием князя, чтобы обменяться несколькими словами с Ясмин. После событий в Мавалипураме он ощутил доверительную связь между ними, облегчавшую их общение. Она вполне могла быть его наставником и союзником в этом странном мире; но, с другой стороны, он чувствовал, что не может до конца постичь её разума, а кроме того, нельзя было сбрасывать со счетов её мужа.

   — Мне всегда кажется, что это время — лучшая часть дня, — сказал он как можно вежливее.

   — О да, мистер Флинт. Это время называют «часом коровьей пыли», поскольку в этот час пастухи ведут коров вдоль дорог. Время восхода и заката действительно лучшее время в Индостане, когда солнце не печёт так немилосердно.

   — А какое из них вы предпочитаете? — спросил он. — Восход? Или закат?

   — Я люблю восход за обещание нового дня, которое он несёт. Но предпочитаю всё же закат, предвещающий наступление вечера, ибо в моём мире вечера наполняются музыкой и смехом, хорошим ужином и небесными звёздами.

Он кивнул в знак согласия, ощущая приятную расслабленность.

   — Ваш мир кажется завораживающим, бегума.

   — Он действительно таков, мистер Флинт. Это — мир женщин. Мир зенаны[43], мир гарема. И в нём есть всё, что может желать или в чём может нуждаться женщина.

Он вслушивался в её слова, произносимые спокойно, и заметил, что язвительной насмешки больше в них не было.

   — Вы говорите на превосходном английском, бегума.

   — А вы владеете нашим изысканным языком, что редкость среди иноземцев.

Он принял комплимент с возможно большей любезностью.

   — Благодарю вас, но должен признаться, что порой вовсе не считаю себя здесь иностранцем.

   — Англичане — непоседливый народ, не правда ли? Нация торговцев и морских странников? Как португальцы, которых мы давно привыкли уважать, и французы и голландцы, которым ещё предстоит научиться должному поведению. — Она вновь повернулась к нему с любопытством. — Покинут англичане нас навсегда теперь, когда французы начали с ними воевать?

   — Я не знаю.

   — Ах да. Я забыла. Вы не знаете англичан. Вы никогда не были в Англии. И не знаете ничего об Индостане. Скажите же мне, что вы знаете, мистер Флинт?

Он вздохнул:

   — Я прожил в Индостане более двадцати лет. Мой отец имеет дома в Мадрасе и Калькутте, и я плавал у всех ваших берегов на судах моего отца. Это было моей жизнью с пятилетнего возраста. По сути дела, я знаю понемногу о многих местах, но, может быть, недостаточно о каждом из них, за исключением Калькутты.

   — О да. Калькутта. — Её голос прозвучал отчуждённо. — Вы говорили моему мужу, что учились там. Но форт Вильям ещё не Бенгал, и арендованные англичанами земли Калькутты — ещё не весь Индостан.

   — Вы так думаете?

   — Я так думаю. — В её голосе не было насмешки. — Даже если бы вы прожили в подобных местах тысячу лет, всё равно остались бы иноземцем. И я не думаю, что вы — такой иностранец, который когда-либо смог бы по-настоящему понять Индостан.

Эти слова огорчили его. Хэйден подумал, что другой мог бы счесть её высокомерный тон неуважительным, но он знал, что она просто высказала своё мнение о нём.

Хэйден осторожно кивнул в ответ, и Ясмин сразу смягчилась. Её длинные тонкие пальцы сплелись и охватили колено. Он заметил, что её ногти на руках и ногах окрашены в алый цвет, а запах, исходивший от неё, был так же нежен, как запах лилий. Её золотые браслеты мелодично зазвенели, когда она устало распрямила спину.

   — Вам не терпится добраться до Аркота, — сказала она.

   — Да.

   — Тогда, если позволите, я дам вам совет относительно двух вещей; первое: попытайтесь уверовать в чары и магию, и второе: постарайтесь постичь и обрести спокойствие. Спокойствие — основная добродетель этой земли; может быть, её единственная добродетель и достоинство. Никогда не забывайте, что Индостан — это целая вселенная сама по себе и в себе самой. Здесь ничто не меняется. Магия продолжает существовать. Здесь время отмеривается не днями или годами, но вращением космического колеса. — Она остановилась, как бы взвешивая, что ещё следует открыть ему, и затем продолжила: — Эта страна даёт несчётные примеры терпеливого спокойствия и упорства, мистер Флинт. Я сама видела в Чилапураме цепь, соединяющую два каменных столба на расстоянии двадцати семи шагов один от другого. Эта цепь высечена из единого камня. Вряд ли вы способны представить уровень мастерства того, кто сделал это, и, как я думаю, вряд ли вы оцените по достоинству проявленное им терпение. — Она встала; огонь костра разогнал тени вокруг её глаз. — Я скажу вам также, что недалеко отсюда есть храм со священным водоёмом, в который каждый год втекает священная река Ганг.

Он лукаво взглянул на неё:

   — Но Ганг — в тысяче миль отсюда. Как может он втекать туда?

   — Каждый год тысячи паломников приходят сюда, чтобы окунуться в этот водоём, и когда они погружаются в священную воду, то с изумлением видят, как поверхность повышается от ступени к ступени. Это — истинное чудо!

   — Но, леди, — сказал он с улыбкой, — это всего лишь то, что мы называем законом Архимеда. Конечно, уровень воды поднимается, когда они погружаются в неё. Точно так же, когда вы нагружаете корабль, и он погружается глубже в...

   — Послушайте меня! — прервала она всё так же горячо и серьёзно. — Попробуйте понять меня разумом, а не только слухом. Вы должны поверить, что магия существует здесь! Для вашего собственного блага, мистер Флинт, поверьте в это.

   — Извините, леди, я просто хотел сказать, что, согласно науке...

Она посмотрела на него с нетерпением и досадой.

   — Если вы не верите в магию, то скажите, что привело вас сюда? Магия камня! Если бы это было не так, то Анвар уд-Дин не пожелал бы иметь большой шпинель[44], который вы называете рубином, и вы не были бы здесь!

   — Это, по крайней мере, верно, — пробормотал он, не желая, чтобы она горячилась, опасаясь, что Мухаммед Али услышит их.

   — Мистер Флинт, в Индостане мы веруем в четыре цели, которых добивается человек. Мы считаем, что каждый должен стремиться к богатству и наслаждениям, но он обязан также соблюдать порядок, устанавливаемый законом, но самым главным является поиск духовной чистоты. — Ясмин выпрямилась, и он увидел, как она была расстроена его невежеством и холодной вежливостью. — Знайте, что вы не сможете достичь ни одной из этих целей в отдельности. Вы должны стремиться ко всем четырём сразу. Если вы изберёте для себя одну, или две, или даже три из них, то не достигнете ни одной.

Он улыбнулся:

   — Ваша философия такая же древняя, как и благородная, бегума.

Хэйден вспомнил слова отца о четырёх целях Моголов. «Слушай, мальчик. Для них существуют лишь четыре «П»: прибыль, постель, правительство и поклонение Богу. Порядок не важен. К этому можешь добавить пистолеты. У них — изобилие этих четырёх благ, даже излишество, которое выйдет им боком, но слава Богу, что у них не хватает этого добавочного «П» — пистолетов».

   — В Индостане есть такие вещи, которые вы никогда не сможете объяснить вашей наукой, — проговорила Ясмин. — Знайте это. В Аркоте вы должны думать так, как думаем мы, иначе, как иноземец, вы не достигнете ничего.

   — Позвольте мне поблагодарить вас за совет, бегума.

   — Мы вступим в Аркот завтра.

Он взглянул на неё, стараясь понять, что именно она хотела этим сказать, но появился Мухаммед Али, и они погрузились в молчание. «Завтра, — думал он, возвращаясь в реальный мир, без магии и глупого самообмана, где всему есть рациональное объяснение, — завтра я вручу рубин Анвару уд-Дину. И завтра же я обращусь к нему за военной помощью.

Как только они вступили в Аркот, мысли Мухаммеда Али оставили рубин и обратились к двум единокровным братьям[45]. «Святой Коран безошибочен, — думал он, — и слова Пророка — Мир да пребудет на нём — мудры вне всякого описания. Безрассудство, когда человек приобретает больше четырёх жён, позволенных Писанием, даже если этот человек так богат и могуществен, как Анвар уд-Дин. Чем больше жён в гареме набоба, тем меньше мира и покоя будет у него в последние дни, ибо количество его потомков велико, и так же велико беспокойство от их споров и борьбы.

Он неотрывно смотрел через залитую солнцем арку ворот на длинную, заполненную народом улицу, чувствуя, что был в стороне от этой борьбы слишком долго. Он жаждал вновь оказаться среди тех, с кем соперничал и боролся с самого детства, а также с теми, кто, подобно Надире-бегуме, его матери, воспитывал и руководил им. Она знала о его беспокойном нраве, о том, что ему необходимо поделиться с кем-то своими мыслями о будущем. Мать всегда понимала это. «Она и поныне — самая влиятельная в женской половине дворца, — думал он, — истинная правительница этой зенаны, и лишь с её помощью могу я стать набобом».

Его разум тщательно анализировал детали предстоящей битвы за власть. Из всего мужского потомства, произведённого Анваром уд-Дином, лишь горстка обладала какой-либо династической значимостью. В неё входили сыновья жён его отца, поскольку потомство куртизанок и других жён не имело законного права на власть. Из горстки претендентов только двое были достаточно взрослыми, чтобы представлять для него серьёзную угрозу: старший брат, Махфуз Хан, и младший — Абдул Вахаб Хан. «До сих пор, — размышлял он. — Абдул Вахаб проявлял мало интереса к политике, и если бы даже он включился в борьбу, то стал бы его союзником против Махфуза, поскольку Махфуз является тем, кого отец хочет видеть своим преемником; а против фаворита всегда объединяются в союз. Но теперь этому не бывать...»

Он взглянул направо и увидел иноземца, смотрящего на стены цитадели Аркота, которая вздымалась высоко над каменистым склоном под их ногами. Цитадель была достаточно большой, чтобы стать убежищем для большинства важных горожан в случае захвата города наступающей армией или бандитами маратхи[46]. Крепость была достаточно мощной, чтобы выдержать длительную осаду любой большой армии. Население раскинувшегося вокруг города Аркота составляло по численности один лакх — сто тысяч — и состояло в основном из крестьян-индусов, большинство которых не интересовалось борьбой за власть. Они знали, что какой бы оборот ни приняли события в белом мраморном дворце набоба — это не должно их заботить, поскольку никак не повлияет на их жизнь.

«Но вскоре кое-что изменится, — думал Мухаммед Али. — В ближайшие месяцы свершится переворот, который затронет каждого. Если мой отец окажется хитрым и проницательным, то ни один из трёх сыновей не победит и, возможно, все трое умрут. Но если он допустит ошибку, то один сын победит, а два других умрут. И тогда у Аркота будет новый набоб». Он улыбался, довольный от мысли, что теперь Абдул Масджид не может помешать осуществлению его планов. «Что же значит для этой огромной массы народа исход борьбы, решающей, какой из сыновей будет восседать на маснаде[47] власти? — спрашивал он себя. — Посмотреть, так для них это сущий пустяк. Однако они заблуждаются. Очень сильно заблуждаются».

Он глубоко вздохнул, входя в ворота древней столицы. Потребовалось тысячу лет, чтобы это место предстало в нынешнем виде. Это был Ганджи, базар Старого Города, наполненный знакомым ароматом Индостана; запахи постоянно обитающего здесь люда пропитали, как масло, все эти старые улицы, где проходы были извилисты и узки, сдавленные покосившимися лачугами и отбросами, в которых рылись козы, коровы, копались куры и вечно сопливые дети. Один лакх народа, живущего здесь тысячу или более лет. Их запахи въелись в ветшающие стены города, запахи пыли и навоза, плесени и молотых специй, сушёной рыбы и молока, розовой воды и сандалового дерева, изюма и дыма курильниц, выделываемых кож и отбросов, гниющих фруктов и живности; и над всем этим — солнце в небе, дающее закваску и брожение окружающему.

Иноземец оглядывался вокруг, потрясённый тем, как охрана запинала несчастного, поднявшего любопытные глаза к его шпорам. «О нет, — видя его растерянность, думал Мухаммед Али, — это вам не Мадрас, с широкими улицами и белыми зданиями «Джон Кампэни». Здесь вы не найдёте упорядоченной жизни с марширующим строем и чёрными кораблями, не увидите чисто выметенного плана английского форта. Здесь — Индостан! Моя земля! И вы ничего, мистер Иноземец, ничего не сможете сделать, чтобы изменить её!»

Толпа роилась вокруг как саранча, но где бы ни оказались его всадники, каждый отводил взгляд и уступал им дорогу. Крики его охраны разгоняли людей; бежавшие впереди с окованными железом дубинками колотили тех, кто слишком медленно отступал в сторону; и, несмотря на густую толпу, перед ними всегда была свободная дорога.

— Аллах-у-ахбар! Бог велик! — послышался далёкий призыв к молитве, распространяющийся по городу с вершин минаретов.

У окон над их головами висели на заржавленных петлях резные, замысловато расписанные ставни. Раскрашенные проститутки и тонкие, гибкие мужчины-содомиты с торжественными лицами зазывали прохожих из окон второго этажа, сверкая фальшивым золотом и испуская запах пачули. Немного далее были видны святые деревья с выдолбленными нишами, в которых стояли ярко раскрашенные идолы, а перед ними — женщины на коленях, совершающие просительную пуджу за беременную дочь либо за больного отца. Повсюду бродили неизбежные коровы с гирляндами цветов и символами, нарисованными на головах. Через дорогу виднелся заброшенный сад; огромные вороны и птицы-падальщики обосновались на крашенном известью шпиле храма, а воробьи чирикали на карнизах. Торгующие женщины сидели на корточках перед расстеленной на земле тканью, на которой они выложили всё, что могли продать: пучок завядшего шпината, или пресные лепёшки-чапати, или несколько пригоршней отвеянной чечевицы. Здесь были индусы в дхоти[48] и мусульмане в тюрбанах, окрашенных в праздничные цвета; продавцы с мешками из грубой джутовой ткани и медники, купцы и музыканты, парикмахеры и чеканщики, мастеровые всякого рода и жулики — молодые люди с жадными глазами, ищущие возможности поживиться на улице.

Кавалькада продвигалась далее к стенам цитадели, мимо более высоких домов, принадлежавших купцам.

«Эти ничтожества считают себя высшим сословием и проявляют слишком мало уважения, — думал Мухаммед. — Они слишком быстро богатеют, торгуя с европейцами. Но этому будет положен конец. Мой отец слишком снисходителен. Я не потерплю индусов на дворцовой территории, когда стану набобом. В конце концов, разве их собственная святая книга, Гита, не утверждает то же самое? Лучше исполнять в несовершенстве свой собственный закон, чем в совершенстве чужой. Человек не согрешает, когда исполняет обязанность, возложенную на него от рождения».

Мухаммед закрыл глаза, но знал, где сейчас находится, с точностью до шага. Вот здесь должен быть человек с огромным животом, а там — старый Гуджарати с торчащей бородой, который сидит, окружённый столбиками монет и сыновьями, постукивающими на счётах. Зов муэдзина становился всё громче, и вскоре они поравнялись с мечетью, возле которой бродило несчётное количество нищих.

«Нищие собираются здесь как вши под пыльным навесом. И действительно, разве Святой Коран не устанавливает благотворительность пятым столпом ислама? Но как нищие-индусы узнали об этом? Ведь для них единственным прибежищем являются их нелепые страшные боги».

А здесь, в тёмных ущельях между высокими стенами из кирпича и уродливыми мазаными гопурами, обитают настоящие монстры! Не просто девочки из касты неприкасаемых, берущие напрокат младенцев, чтобы попрошайничать; не убогие инвалиды, живущие милостыней, но страшные человеческие уроды. Эти существа, поражённые недугами, демонстрируют свои фантастические уродства за маленькую монетку. Вот мужчина с гигантской мошонкой, подобной огромной тыкве, которую он толкает перед собой в тачке. Одна его нога нормальная, другая — слоновья. Вот мальчик-паук, сидящий в расселине стены, своём постоянном доме, с руками и ногами, скрученными за спиной. Тут и прокажённые с их стёртыми, съеденными болезнью чертами лица, и женщины из касты неприкасаемых, которые душат своих дочерей и обрекают сыновей на жизнь попрошаек, уродуя их намеренно, так что нанесённые ранения никогда не заживают. Жалость вызывает и слепота, и язвы, и сознательно сломанные и перекрученные конечности. Нет такой хитрости, на которую не пошли бы некоторые из этих честолюбивых матерей, чтобы одарить своё потомство таким страшным преимуществом в суровом соперничестве за получение милостыни. «Благодарю за то, что Аллах сотворил меня в телесной целостности, и за то, что имею мать, для которой я — центр вселенной, — думал Мухаммед. — Надира-бегума — единственная во всём мире, кому я могу полностью доверять. Она одна совершенна».

Его мысли с унынием обратились к Анвару уд-Дину. «Мой отец знает, как сильно я желаю стать набобом, — думал он удручённо, — но Махфуз пользуется его благосклонностью, поскольку он — старший сын и очень похож на своего отца. Он должен бы знать, что я никогда не удовлетворюсь теми подачками, которые мне иногда бросают. Когда-нибудь он поймёт, что я — не собака, ожидающая под окном цыплячьих костей!

В свой день рождения отец сделал Махфуза преемником. А я? Что же я? Он дал мне губернаторство в Тричинополи! Ха! Второй город Карнатики, как он называет его. Тричинополи! Я — килладар крепости, построенной на голой скале в самой удалённой южной окраине страны, несчастного города, окружённого врагами, с малым и ненадёжным доходом и репутацией города, которым трудно управлять. Тричинополи! Смехотворное место! Это — оскорбление! Но скоро я отплачу за него. С Божьей помощью я создам самое идеальное исламское государство на земле».

Они подъехали ко дворцу. Створок ворот у въездной башни не было; они были сняты после предыдущей осады, но за открытыми воротами следовал крутой подъём, вымощенный камнем, легко преодолеваемый слонами с царской свитой, но трудный для лошадиных копыт. В камнях этой наклонной мостовой были высечены желобы для отвода огромного количества мочи с сильным запахом, которую эти царские животные почему-то находили нужным испускать, как только оказывались перед подъёмом.

Дозорные на стенах были вооружены длинноствольными мушкетами либо мечами и круглыми щитами. Солдаты стояли в воротах на каждом из контрольных пунктов. Страшная мысль вдруг поразила Мухаммеда: «Аллах всемилостивый, что, если в моё отсутствие произошёл переворот? Что, если Махфуз уже нанёс свой удар? Прошедшие недели были очень удобным временем для этого. Быть может, моя мать уже мертва или, что ещё хуже, — у него в заточении. Что мне делать?»

Паника охватила его. Он лихорадочно искал в окружающем каких-либо признаков неблагополучия, которые указывали бы на неожиданные события; но дворец в Аркоте казался таким, как и прежде, когда он оставил его. Резиденция набоба с белыми мраморными колоннами и резными панелями, а также внутренний двор, холлы и павильоны с куполами жили прежней спокойной жизнью. В них были видны те же, знакомые ему, люди, верные отцу.

В конце подъёма, перед входом в официальную резиденцию набоба, стоял Махфуз, вышедший встречать его. Мухаммед спешился, и они обнялись.

— Приветствую тебя, Мухаммед Али, брат мой.

Мухаммед замер в объятиях брата. Его глаза остановились на нити больших жемчужин вокруг шеи Мухфуза и затем скользнули к богато усыпанному камнями кинжалу за его камебандом[49]. Махфуз вышел в тех же одеждах, которые были на его отце в день, когда он был поставлен генералом в армии низама. Махфуз сейчас был облачен так, как Анвар уд-Дин на его любимом портрете. Осознав это, Мухаммед почувствовал, что напряжение между ними достигло почти невыносимой степени.

   — Приветствую тебя, Махфуз. Как твоё здоровье?

   — Превосходно. А как ты, брат мой?

   — Очень хорошо, благодарю тебя. Мой отец ожидает меня?

   — Конечно. Мы знали о твоём прибытии с тех пор, как ты разбил лагерь возле Чинглепута. Закусишь с дороги?

Мухаммед отпустил всадников, и, по его знаку, паланкин понесли по дороге, огибающей дворец, к его задней части, в женскую половину. Копья стражников раздвинулись, и они вошли в прохладную тень внутреннего двора.

Хэйден наклонил голову под аркой ворот, затем спешился.

   — Тщательно осмотрите его, — приказал Махфуз стражникам.

Осмотр выявил скрытые пистолеты иноземца.

   — Скажи ему, что он не может пронести их, — сказал Махфуз брату. — Он должен их сдать.

Мухаммед не переводил, зная, что в этом не было необходимости. Посуровев, иностранец возразил:

   — Эти пистолеты — моя собственность, и в наших обычаях — не оставлять оружие.

   — Сожалею, но я должен настоять, чтобы вы сдали оружие.

   — Значит, вы настаиваете, чтобы я доверился вам, когда сами отказываетесь доверять мне.

   — В доме моего отца — да. Стражникам дан приказ разоружать каждого.

   — Тогда я сам разоружу себя.

Иностранец покачал головой, вынул один пистолет и направил его вверх. Он разрядил его и затем сделал то же со вторым пистолетом.

Лошади во дворе испугались. Туча голубей поднялась с крыш, сопровождая хлопаньем крыльев затихающее эхо громких выстрелов. По приказу Махфуз Хана стражники схватили иностранца и повалили на землю.

«Интересно наблюдать их отсюда, — размышлял человек у окна с высеченной из мрамора решёткой. — Через верхнюю створку окна особенно хорошо видно, и иноземец, в согласии с принесённой Умаром вестью, оказался действительно самонадеянным и неловким сверх всякой меры».

   — О, Махфуз, мой сын-первенец, — сказал он. — Тебе придётся научиться понимать европейский разум и мудро обращаться с ним, прежде чем я смогу позволить тебе управлять Карнатикой.

Эту мысль он высказал вслух, однако тихо и как бы про себя. В пышном зале за ним располагалась дюжина министров; все были в пределах слышимости, и каждый из них разобрал сказанное, но ни один не осмелился бы признать это, ибо он был Анвар уд-Дин Мухаммед, в своё время генерал на службе у низама, правящего Деканом, командующий двадцатью тысячами всадников в армии Великого Могола, а теперь — набоб Карнатики, фактически полноправный правитель этой страны, и его слово могло означать жизнь или смерть.

Он подозвал Умара, своего чапрази, или личного посланника.

   — Мой сын и его гость подождут. Скажи ему, что у него достаточно времени, чтобы вымыться и одеться и удовлетворить голод, прежде чем я призову их. Невестку же мою пригласи сейчас. Это всё.

Когда его воля была исполнена, Анвар уд-Дин разгладил седеющую бороду. Это был пятидесятилетний, изящный человек, тонкий и стройный, с тонкими чертами и живыми, выразительными глазами. Всё в нём говорило о наличии незаурядного ума. Одет он был, как и все присутствовавшие, в джаму[50], перехваченную в поясе кушаком — камебандом, таким, какой носил и Махфуз. Джама скреплялась на груди, у ключицы с одной стороны и под мышкой с другой; слева направо — у мусульман и справа налево — у индусов. Все мужчины имели кинжалы, большей частью богато украшенные драгоценными камнями, и длинные талвары на левом боку; но в то время как эфесы их талваров были утяжелены и разбалансированы золотом и драгоценными камнями, талвар Анвара уд-Дина был предназначен и готов для дела.

Диван-и-кхаз — зал личной аудиенции — был длинным и воздушным, построенным на двух уровнях. Одна из его стен была целиком сложена из огромных плит красного песчаника и белого мрамора, прорезанных сквозными отверстиями, составляющими неповторимые узоры из шестиугольников, звёзд и треугольников, выточенных так тонко, что каждая плита была превращена в каменное кружево. Эти мраморные окна разбивали резкий наружный свет, превращая его в матовое свечение. Вдоль противоположной стены высокий сводчатый потолок поддерживался узорчатыми арками, опирающимися на стройные каменные колонны, за которыми находился малый внутренний двор, что позволяло прохладному бризу проникать в зал. Умар исчез из виду, и Анвар уд-Дин поблагодарил Аллаха за своего чапрази, который был не только чапрази, но иногда по значимости выше любого министра. Умар был непревзойдённым слугой, одним из тех редких людей, которые были одарены Богом. Он был великим мастером одной из древних наук — науки донесения до хозяина вести и распространения её в нужном для хозяина виде, науки гапы[51], и был поэтому бесценным.

Гапа была драгоценной. Вся империя держалась на ней. Она была способна удовлетворять, умиротворять или приводить в ужас как высоких государственных лиц, так и обычных людей. Гапа могла развлекать, информировать и образовывать. Гапа являлась самым быстрым средством связи; она переносилась незамеченной, однако достигала всех со скоростью ветра и всегда основывалась на самых верных авторитетах. Никакой императорский фирман или декрет не обладал для людей таким авторитетом, как гапа. Она могла чудесным образом как пророчествовать, превозносить, так и поносить и разрушить созданную годами репутацию в один день.

Гапа наполняла пульс народа. Это была валюта могущественней любых денег. Она достигала каждого и, подобно деньгам, проходила через руки всех. Как и деньги, она могла быть медью, серебром или золотом. Она так же могла истрепаться или загрязниться, её можно было подпортить, измять, подделать или обменять на что-либо; но, в отличие от денег, её нельзя было скопить и припрятать, ибо гапа была живой и продолжала жить лишь до тех пор, пока была в обороте.

Умар принёс две вести, одну относительно рубина и вторую о том, что Абдул Масджид мёртв. Услышав об этом, Анвар уд-Дин сначала ужаснулся, что тайна стала широко известной, но Умар поднял костлявую руку, и его мертвенно-бледное лицо оживилось хитрой усмешкой.

Он сказал, что весть была получена прорицателем от одного солдата и была передана затем паломнику, который знал брамина, имевшего друга, прискакавшего из Чинглепута к своему брату, служившему в дворцовой охране, сообщившему это, в свою очередь, служанке одной леди, с которой Умар часто беседует.

Анвар уд-Дин терпеливо слушал то, что открывал ему чапрази, и наконец понял, что Абдул Масджид действительно мёртв. Рубин действительно доставлен, и, более того, он — в руках иноземца, того самого человека, который убил лидера телохранителей. Было также какое-то кораблекрушение, но детали об этом неизвестны.

   — Корабль нашего государства тоже может пойти ко дну, — прошептал он Умару, опасаясь крушения своих планов. — Разве ты не понимаешь? Если о рубине узнают, мы потерпим крах!

Но Умар посмел высказать иное мнение. Лишь он один обладал подобной привилегией высказывать всё, не опасаясь впасть в немилость.

   — Простите меня, мой господин, но вы не правы. Существует другой способ...

Анвар уд-Дин выслушал, затем встал и прошёлся по залу. Наконец, будучи убеждённым Умаром, он одобрил его план аккуратного распространения слуха в народе. В тот же день везде, где люди слушали певцов и смотрели нотч[52], только и говорили об убийстве, кораблекрушении, войне и магии камня, особенно о магии.

Без сомнения, то, что сегодня стало известно на площадках для нотча в Аркоте, завтра дойдёт до таких же мест в Хайдарабаде. У всех на устах будет вопрос о преемнике низама, и имя Анвар уд-Дина будет связано с этим. Низам, Асаф Джах, становится всё слабее и вскоре должен умереть, ибо сколько может ещё прожить такой старый человек? Тогда в Декане наступит безвластие. Это неизбежно, ибо Асаф Джах удерживал власть силой оружия, а также умением и хитростью, но, кроме того, и магией.

Слишком много лет власть Асаф Джаха держалась на Талвар-и-Джанге, военном Мече Ислама, по своей святости уступавшем, для Моголов, лишь мечу Пророка в Стамбуле. Этот же меч держал в благоговейном трепете и индусов Декана, поскольку в его рукоять был вправлен бриллиант, великолепный Кох-и-Нор, на котором лежит заклятье, предрекающее смерть каждому, кто будет им владеть. «А поэтому, — рассуждали люди, — как может Асаф Джах править, если нет на то воли Аллаха и если все боги индусского пантеона не согласны с этим?»

Это было благом для Асаф Джаха! Народ верил в законность власти этого человека, который не подвержен проклятью, связанному с владением бриллиантом. Раджи из соседних государств платили ему дань уважения, не вступая с ним в спор; потенциальные захватчики отступали перед злой славой Кох-и-Нора. Это был редкий пример политического равновесия, но, возможно, не такой уж совершенный, ибо даже Асаф Джах не может жить вечно.

Анвар уд-Дин тревожился, зная, что пошёл на безвозвратный шаг. В высших сферах уже раздавался вопрос: «Кто сможет владеть Талваром, когда Асаф Джах умрёт?» И поскольку ответа на этот вопрос не было, стали возникать опасения. Отсутствие единовластия будет означать столкновения, анархию и террор, и в конце концов земля эта опустеет и никто не будет способен предотвратить её разорение, если... если в этой земле не найдётся ещё одного, против которого бессильно проклятье, связанное с бриллиантом. Без такого человека владения Низам-уль-Мулка скатятся в бездну вражды и насилия такого масштаба, какого не знала история мира, и этот кровавый прибой выбросит как индусов, так и мусульман на берега ада...

Но теперь рубин был здесь, а скоро иноземец принесёт его и предложит ему, и он купит камень, какую бы цену ни пришлось заплатить.

Ясмин позволила двум айах — служанкам-туземкам — раздеть её для купания. Основной бассейн зенаны, длинный, с неглубоким сходом, был красиво украшен цветной мозаикой. Других купающихся сейчас не было, что удивило Ясмин. «Это все козни Надиры-бегумы, — думала она. — И коровий помёт не очистил бы эту женщину».

Надира-бегума, первая жена Анвара уд-Дина, мать Мухаммеда, а значит, её свекровь, была одной из главенствующих в зенане; все другие женщины должны были выражать почтение к ней, даже если сами не пользовались её уважением. Её главной соперницей была столь же гордая Шахбаз, мать первенца Анвара уд-Дина, его старшего сына, Махфуза. Махфуз родился всего на несколько дней ранее Мухаммеда Али; однако Анвар уд-Дин не обращал внимания на постоянные утверждения Надиры о том, что, несмотря на более позднее рождение её сына, зачат он был тем не менее первым.

Ясмин понимала, что взаимоотношения в зенане нельзя игнорировать, и напоминала себе, что во время её отсутствия здесь могли произойти события, способные привести к значительным последствиям.

— Каким оно было, сахиба? — с волнением спросила у неё Джилахри, молоденькая айах. Глаза этой четырнадцатилетней девочки были широко раскрыты от возбуждения.

Ясмин входила в бассейн, пока вода не достигла бёдер.

   — Каким было что, маленькая белочка?

Джилахри переполняло нетерпение.

   — Море. Море!

   — Как этот бассейн, — ответила она, улыбаясь. — Только глубокое, как самая глубокая долина, и синее, как сапфир, и такое широкое, как только может охватить глаз.

   — О сахиба! Как же это возможно? Неужели вам не было страшно?

   — Было, сначала.

   — Говорят, что вы потерпели крушение в тюфане? — спросила её более старшая айах, озабоченно глядя на неё.

   — О, не стоит слушать глупых сплетниц, Хамида. Только расстроишь себя.

Хамида была её старшей подругой и верной спутницей; она сопровождала Ясмин в Хайдарабад, когда её выдали замуж. Это было десять лет назад, тогда Ясмин было двенадцать.

   — Я очень беспокоилась о тебе, — проговорила Хамида.

   — И я тоже очень скучала по тебе. — Ясмин вновь улыбнулась, подтрунивая над верной айах. Она согнула колени и погрузилась в воду, наслаждаясь прохладой воды, омывающей её спину, живот, грудь.

   — Хорошо возвратиться назад. Как она? — спросила Ясмин более серьёзно.

Хамида поняла. Она сделала гримасу, означающую, что Надира-бегума была не более противной, чем обычно. Будучи женой набоба и матерью одного из трёх его сыновей, она обладала большой властью в зенане и могла сделать очень нелёгкой жизнь для айах Ясмин, и особенно для Джилахри.

   — Вам тут пришлось не сладко?

Хамида не стала вдаваться в подробности.

   — О, не беспокойся о нас. Мы научились выносить эту старую змею.

   — Да? Пожалуйста, потри мне спину.

Моя спину, Хамида доверительно говорила ей тихим голосом, приблизив губы к уху Ясмин:

   — Произошло много нового. Но всё остальное может подождать. Главное же — Махфуза ожидает немилость.

   — За то, что он послал Абдула Масджида отыскать нас?

   — Это всё дело рук Шахбаз. Не нравится мне это, Ясмин. Эта ужасная ведьма готова на всё, чтобы добраться до Мухаммеда; может быть, они попытаются использовать тебя. Вчера Джалбадан спряталась за занавеской, и она слышала...

Раздалось знакомое позвякивание тяжёлых золотых браслетов, и лицо Хамиды сразу приняло иное выражение. Ясмин повернулась и увидела Надиру-бегуму и шедшего позади огромного тёмного евнуха Макбула.

Металлическое позвякивание, возвещавшее о приближении Надиры, всегда приводило в страх большинство женщин, хотя она была изящной и хрупкой. Глаза её были очень тёмными, что подчёркивала чёрная краска на ресницах, губы — окрашены в кроваво-красный цвет, но самой поразительной выглядела остальная часть лица, покрытая краской из золотого порошка. Когда она улыбалась, что случалось очень редко, были видны её зубы, покрытые чёрным, а длинные, до пояса, седеющие волосы почти всегда были заплетены и скрыты под покрывалом. В зенане она ходила босиком, ногти же на её ногах и пальцах рук были выкрашены красным, так же как ладони и стопы ног. Сегодня на её голове был золотистый муслиновый шарф, подвязанный лентой, вышитой бриллиантами и жемчугом; вокруг шеи виднелись ещё семь или восемь нитей жемчуга, тяжёлые золотые браслеты на руках и щиколотках завершали наряд.

   — Ясмин, дитя моё. Здравствуй! Как ты себя чувствуешь? Я думаю, путешествие было трудным?

   — Да, уважаемая матушка. Оно было довольно утомительным.

   — Ты расскажешь мне обо всём?

   — Обязательно. Я уже заканчиваю купание.

Старшая женщина наклонила голову, ощущая малейший признак недостаточной, на её взгляд, почтительности.

   — Твоё купание может и подождать. Выходи.

   — Хорошо, я сейчас оботрусь. — Голос Ясмин оставался нежным и мягким. Она подняла руки, чтобы Хамида могла обернуть её просвечивающим муслином.

   — Тебе лучше поторопиться, дитя моё.

   — Да, Надира. — Она стояла по колено в воде, пока Хамида просушивала её кожу, похлопывая по ткани.

Надира-бегума подняла подбородок.

   — Моя дорогая, будь на то моя воля, ты могла бы стоять в воде хоть весь день и всю ночь. Но набоб требует тебя к себе. Ты должна явиться к нему немедленно.

Ясмин вышла из воды, вытерлась и торопливо оделась, ощущая присутствие Макбула и его загадочный взгляд, нисколько не смущающий её. Она оставила Надиру и последовала за евнухом.

По пути она думала: что может скрываться за взглядом Макбула? Какие мысли возникают в мозгу евнуха, когда он видит, как леди, которым он служит, раздеваются и купаются в бассейне совершенно голыми? Она внезапно ощутила огромное сострадание. Конечно, у него нет ничего под его дхоти, всё вырезано.

   — Зачем он вызвал меня, Макбул?

   — Я не знаю, сахиба.

   — Он — один?

   — Да, кроме хука-валлы[53].

«Если он курит, значит, думает». Она сделала сознательное усилие, настраивая мысли на более весёлый лад, глядя, с внутренней улыбкой, на нелепые, преувеличенно загнутые носки туфель Макбула. Она слышала, как его толстые ноги трутся друт о друга, когда он идёт, раскачиваясь при каждом шаге. В Макбуле была своеобразная грация, подобная грации слона, и хотя меч был постоянно в его руке, он всегда казался ей мягким человеком. Чёртик, сидевший в ней, не мог удержаться от попытки представить, как он присаживается, подобно женщине, чтобы облегчиться. «Что у него осталось? Как это выглядит и как функционирует? Остался ли хотя бы обрубок?»

Макбул снял со своего пояса кольцо с ключами и отпер громадную, окованную железом дверь. Когда он распахнул её, Ясмин приостановилась, с неохотой заставляя себя сосредоточиться на предстоящей беседе.

   — А, Ясмин! Входи, входи.

Она вошла через дверь, ведущую из женской половины, и приблизилась к выложенному подушками маснаду набоба.

   — Высокочтимый отец...

   — Входи. Садись сюда, рядом со мной.

Толстый слой шёлковых ковров мягко стлался под её босыми ногами. Она с удобством опустилась на колени и вежливо сложила ладони перед собою.

   — Пожалуйста, извините мою задержку и мой вид, высокочтимый отец, но я была в бассейне, когда ваше повеление достигло меня.

Анвар уд-Дин какой-то момент с одобрением разглядывал её. Он сделал ещё одну затяжку и затем отпустил хука-валлу, чтобы остаться наедине с Ясмин.

   — Ты можешь убрать свою вуаль, дочь моя.

   — Благодарю вас, высокочтимый отец.

Ясмин молча подчинилась. Хотя она привыкла иногда открывать лицо перед мужчинами царствующей семьи и порой — перед их избранными гостями, она испытывала особенное ощущение обнажённости под взором набоба.

   — Поездка, в которую я послал тебя, кажется, не прошла так гладко, как хотелось бы, — сказал он.

   — Да, высокочтимый отец, не гладко.

   — Я постоянно возносил молитвы к Аллаху. Расскажи, что произошло?

Она подробно рассказала ему о пути до Цейлона и обратно, не оставляя ничего имеющего значение, и без колебания закончила недвусмысленным предупреждением:

   — Дважды ваш сын был близок к смерти, высокочтимый отец. Первый раз он чуть не утонул в море во время тайфуна, и затем на него чуть не было совершено покушение Абдулом Масджидом. Мухаммед считает, что это его брат, ваш сын Махфуз, приказал убить его.

   — Инш Аллах[54], — нейтрально произнёс Анвар уд-Дин, внимательно следя за нею. — На всё воля Божия. Не так ли?

Она с уважением, но бесстрашно взглянула ему в глаза.

   — Я думаю, что шторм был действительно проявлением воли Бога, ибо шторм и не возникает иначе. Я верю, что в Книге Судеб написано, что французские корабли приблизятся к нам и нам придётся покинуть английский корабль. Это — кисмет[55], то, что мы достигли земли. Однако, высокочтимый отец, я не верю, что появление Абдула Масджида было предопределено Богом. Кисмет проявился лишь в его смерти.

Анвар уд-Дин задумчиво погладил бороду.

   — Но ты сказала, что убил его иноземец, Хэйден Флинт?

   — Он и я, вместе.

   — А ты согласна с тем, что думает Мухаммед? Что Махфуз заплатил Абдулу Масджиду, чтобы тот убил его?

   — Нет, высокочтимый отец. Я думаю, что Шахбаз-бегума могла сказать ему о рубине, но я считаю, что всё остальное было следствием жадности Абдула Масджида. Он хотел захватить рубин, овладеть им лишь ради денег.

Он хмыкнул.

   — Тогда он заслуживал смерти. Как тебе, так и иноземцу, следовательно, прощается его кровь.

   — Благодарю вас, высокочтимый отец.

Это была всего лишь формальность, но Анвар уд-Дин любил скрупулёзность во всём, что касалось его обязанности следить за исполнением закона. «Именно это делает его мудрым управляющим, — думала она. — Внимание к мелочам. Вот почему он будет умелым последователем низама, если это — кисмет».

   — Теперь, — продолжил он, — расскажи мне о рубине и иноземце. И скажи: что, ты думаешь, на уме у Мухаммеда?

   — Из этих трёх вопросов, высокочтимый отец, последний — самый насущный. С тех самых пор, как вы назначили Махфуза своим преемником, целью Мухаммеда стало убить его. Я верю, что он скоро предпримет серьёзную попытку совершить это, и, если это произойдёт, он должен будет включить в свои планы убийство матери Махфуза, а также и...

   — А также?

   — А также и вас, высокочтимый отец.

Анвар уд-Дин продолжал поглаживать бороду; его глаза увлажнились. Он выбрал Ясмин в жены Мухаммеду, и выбор его оказался верным. Мухаммед был непостоянным и изменчивым в юности, дерзким и нетерпеливым, опасно сосредоточенным на стремлении к власти. Необходимо было использовать различные хитрости, чтобы опрокинуть его планы, и одной из них стала эта маленькая черноглазая девочка, которую привёз из Агры её отец.

   — Как он совершит это?

Она высказала свои предположения как можно более бесстрастно, но он видел, с каким отвращением ей приходится исполнять долг, который он возложил на неё.

   — А что с рубином? — спросил он вдруг.

Она замешкалась с видимой неловкостью.

   — Этот вопрос более трудный. Судя по тому, как люди относились к нашему появлению в городе, этот секрет уже не является тайной ни для кого.

Утвердительным жестом он согласился, восторгаясь её хитростью. Она умела показать, что предлагает больше, чем от неё ожидают, и тем самым побуждала неосторожного собеседника к тому, чтобы самому открыть больше, чем он хотел. Но в данном случае он решил быть снисходительным и открыться перед ней.

   — Да. Ты совершенно права. Умар выпустил эту историю наружу. Можно предположить, что в Индостане каждый знает о рубине и его способности разорвать проклятие, тянущееся за Кох-и-Нором.

   — Тем самым вы объявили о себе как о преемнике низама. В Хайдарабаде не оставят этого без внимания, и, если вы не хотите навлечь гнев Асаф Джаха, вам следует держаться в тени. Говорят, у низама короткий разговор с теми, кто угрожает его власти. Я бы подождала, пока не утихнут первые последствия вашего шага. Семя посеяно, а полить его, чтобы оно взошло, можно в будущем. На вашем месте я не вступала бы сейчас в борьбу за власть с возможными преемниками Асаф Джаха. Я бы подождала, когда он умрёт.

Он глядел поверх её головы, смущённый, как всегда, её самонадеянностью, но довольный глубиной восприятия и искренностью её ответов.

   — Ты бы подождала?

   — Да, высокочтимый отец. Я бы поступила так. То есть если бы я была на вашем месте. Пожалуйста, извините меня.

Она покраснела, и он решил не замечать её промаха.

   — Этот иноземец, — сказал он, зная, что должен вскоре призвать к себе этого человека. — Расскажи мне о нём.

Пока она говорила, он слушал вполуха и вскоре, вздохнув печально, предался размышлениям о своём сыне. Мухаммед был опасным глупцом. Его героем был Аурангзеб, последний из великих императоров-Моголов, занимавших императорский маснад в Дели. Как и Аурангзеб, Мухаммед отказался бы от мудрого согласия с индусами, которого достиг Великий Акбар. Как и Аурангзеб, Мухаммед возобновил бы сбирание подушного налога с неверных, изгнал бы европейцев, чьи порты и фабрики приносят столько дохода. Он начал бы священную войну, джихад, по всему Югу. Если бы Мухаммед стал набобом, война против немусульман началась бы с разрушения индуистских храмов и закончилась бы разрушением Карнатики как независимого, де-факто, государства.

Он вернулся мысленно к Ясмин, пытавшейся наилучшим образом представить не слушающему её господину мотивы иноземца, Хэйдена Флинта. «Стоит ли Мухаммед того, чтобы ради его разоблачения губить эту прекрасную, разумную, удивительную женщину? — спрашивал он себя с печальным раскаянием. — Какая жалость, что у неё оказалась такая судьба. Если бы я предвидел это двенадцать лет назад, оставил бы её в Агре или женился бы на ней сам».

Слушая Ясмин, он размышлял, что сказать этому иноземцу о Мадрасе. Следует ли ему знать, что Мадрас уже пал и что англичане фактически утратили присутствие в Карнатике? Скорее или позже Хэйден Флинт должен будет узнать об этом.

Почему не скорее?

Это определённо облегчит получение поразительного магического рубина, а он может решить всё.

Глава VI

Стрэтфорд обозревал картину разрушения: снесённые ограды, зияющие пустотой окна, трещины и пробоины, уродующие фасады богатых домов и складов. Косые лучи солнца высвечивали и подчёркивали хаос на парадной площади, покрытой кучами мусора и воронками от снарядов.

Неподалёку от конторы Чарльза Сэвэджа, под разбитыми окнами церкви, улица была покрыта осколками цветного стекла, сверкавшего всеми оттенками изумрудов, сапфиров и янтаря. Каким-то чудом уцелел блаженный лик святого Антония, свисающий сверху, с нимбом, окаймлённым, как серой змеёй, рваным свинцом трубопровода под готической рамой.

Среди этих стеклянных «драгоценностей» мирные белые коровы отмахивались хвостами от ранних мух, далее же по улице козы выискивали что-то в хламе, выброшенном из разорённых домов.

На Стрэтфорде Флинте был новый камзол, на голове — его лучшая воскресная треуголка, та, которая была украшена страусиным пером, пряжки его туфель сверкали серебром.

«О, да ты выглядишь так же впечатляюще, как старина Эли, когда он направлял тебя на путь к богатству», — размышлял он, с теплотой вспоминая своего бостонского покровителя, который и сам пробился самостоятельно, и указал ему дорогу к успеху.

Он с силой потёр руки. Невероятные новости, которые дошли до него прошлым вечером, всё ещё звучали в голове. Ничто не может омрачить теперь ему день. Ничто. Но инстинкт подсказывал ему, что до поры до времени он должен хранить новость в тайне.

Стрэтфорд взглянул наверх и увидел, что большие часы компании отставали на шесть часов, их стрелки были направлены вверх, оставаясь в положении, где французский выстрел остановил их в пять минут первого, в бесславный момент сдачи форта губернатором Морсе.

Это бесчестье произошло три дня назад, и победоносные французы промаршировали здесь на следующее утро с барабанным боем, поднятыми знамёнами.

Флинт взобрался по ступеням на стену крепости, обращённую к морю, с подзорной трубой в руке. Его освобождение из-под стражи всё ещё имело силу, давая ему возможность свободно перемещаться по форту. Впереди его ожидал обед с французским адмиралом. Французские часовые оставили его одного, и он прошёл вдоль зубчатой стены к тому месту, где четыре дня назад показывал своим пушкарям, как готовить против вражеских кораблей такое средство, которое не смели использовать французы.

Он научил раскалять ядра в печах до тех пор, пока они не станут светиться ярко-жёлтым светом; показал клеркам и писчим, как погружать этот заряд в тачку, устланную песком, чтобы перевозить их к орудиям, как укладывать слой влажной пакли между зарядом и порохом. Он лишь запретил им под страхом смерти направлять пушки на один из кораблей, стоящий на якоре среди французского флота.

Его живот судорожно сжимался, когда он вспоминал о своём огромном долге. «К чёрту уныние, — думал Стрэтфорд, наполненный всепобеждающей энергией. — Я в любое время могу начать новое дело! К моим услугам всегда — Туладжи Ангрия. Он — пират и опасный человек, но мой должник, после того, как я уничтожил шесть его пиратских судов, но позволил ему уйти на седьмом. Я мог бы объединиться с Артуром и Вилли Мак-Брайдами, и мы стали бы заниматься каперством, деля с Ангрией половину добычи, захваченной у французов... но я слишком стар, чтобы охотиться на капере за французскими судами, и это слишком походило бы на капитуляцию».

Он вздохнул, видя свой прекрасный корабль в руках французов, но ничто, даже этот вид, не могло теперь омрачить для него сияние сегодняшнего дня.

Вести, которые Стрэтфорд получил прошлым вечером, потрясли его. Один из людей — муссула с катамарана, имеющий родственников на южном побережье, принёс путаную историю Роберту Клайву, и Клайв привёл этого человека прямо к нему. Не было оснований не верить этому человеку, поскольку его история подтверждалась золотым кольцом с инициалами X. Ф. и с личными символами Флинтов в виде звёзд и волн. Он клялся, что кольцо было снято с пальца белого человека, захлебнувшегося в воде. Весть эта опустошила Флинта. Впервые он вынужден был поверить в смерть собственного сына. Он хотел отослать Клайва, не желая, чтобы тот был свидетелем его горя, но вместо этого он прошёл к столу, чтобы отсчитать приличную сумму этому муссуле. Что-то заставило его вновь взглянуть на человека, принявшего увесистый мешочек серебряных рупий, и он позвал Шиваджи, чтобы расспросить подробнее муссулу на его собственном диалекте.

   — Как у него оказалось кольцо?

   — Он получил его от друга кузена жены его брата, родственник которого видел утонувшего белого человека.

   — Белый человек был один?

   — О нет, сэр! Там был дух умершего махараджи, поднявшийся из океана, и ещё покрытый железной чешуёй дракон с пятьюдесятью головами и зубами, с которых стекала кровь.

Шиваджи поднял руку и дал рассказывающему пощёчину с чрезмерной злобой.

   — Говори правду, лживый невежда!

   — Что он говорит? — спросил Стрэтфорд.

   — Он врёт, На-Кхуда. Я знаю этих людей и все их сплетни. Несёт какую-то чушь о стоглавых чудовищах из глубин.

   — Пусть говорит, что хочет, Шиваджи.

В конце концов им удалось добраться до сути рассказа.

   — Он говорит, что там был призрак раджи и его рани[56] и два белых человека, которые были царскими слугами, но один, с волосами из бронзы, умер, а другой — нет. И ещё что-то о пятидесяти вооружённых всадниках.

   — Иноземец, который погиб, — спросил Флинт, — у него волосы были из железа? Или из меди? Или из бронзы?

   — Волосы из бронзы, господин.

   — А тот слуга, который не погиб? Его волосы?

   — Он говорит, что это-то и было самым странным, На-Кхуда. У того человека были обычные волосы.

Флинт щёлкнул пальцами. Хотя вся история была донесена в преувеличенном, по обычаю индийцев, виде, ценным зерном рассказа было свидетельство о черноволосом мужчине, спасшемся во время шторма. Черноволосом как Хэйден, поскольку волосы парня Дана Куина были светлыми, как солома.

   — Никому об этом ни слова, — предупредил он Клайва. — Даже ни писка. Обещай мне!

   — Я обещаю, мистер Флинт, но... как быть с мисс Сэвэдж?

   — Особенно ей. Клянись жизнью.

   — Клянусь жизнью.

   — Это хорошо, — сказал он. — Хэйден жив, проклятье его вороватым глазам! И Мухаммед Али тоже. О Хэйден, весть о тебе — самая лучшая для моего слуха, хотя и полна неизвестности: что с рубином? И какова надежда, что он попадёт к набобу?

Возвращаясь от размышлений к настоящему, он раздвинул подзорную трубу. «Ну как ты там, моя красавица?» — думал он, глядя в направлении «Удачи». Его корабль, казалось, с несчастным видом качался под ненавистным французским флагом — с лилиями на голубом фоне — и с французской призовой командой на борту. Его вид через подзорную трубу, размытый и уменьшенный расстоянием, всё ещё вызывал в нём привычное стремление проверить, хоть издали, его состояние, но он уже не был его гордостью, корабль, ради приобретения которого он боролся всю жизнь.

«Деньги — это всё, — говорил он Хэйдену много раз. — Это власть и свобода, удовлетворение и покой и всё, во что ты захочешь их превратить. Нет ничего, чего нельзя было бы достичь с деньгами. И слишком много того, чего ты не можешь сделать, когда у тебя их нет. А миф, что деньги — зло, выдуман глупцами, никогда не видевшими ужасов нищеты. И басня, что деньги делают человека несчастным, пущена по свету богатыми, которые боятся, что другие захотят отнять у них богатство. Слух же, что деньги являются недостижимой мечтой, распускается теми, кто отказался от её достижения и приковал себя к нищете. Великий Боже, богатство народов начало бы многократно возрастать, если бы торговля развивалась по-моему!

И это всё может принести свободная торговля. Если бы мы достигли её, мы имели бы чистейшее серебро, текущее по Гудзону, по Делавэру и Саскачевану, так же, как и по старине Темзе. Каждый мужчина в Англии, как и в Новой Англии и во всех других колониях, имел бы по десять рубашек, а каждая женщина — свой дом и очаг, и каждый ребёнок — полный живот и обувь на зиму. Если бы у нас была свободная торговля, мы имели бы сотню торговых домов, устремившихся на Восток. Америка освободилась бы от произвола компании, а товары — от её налогов. Через десять лет все торговые дома Лондона и Ливерпуля посылали бы суда в Кантон и Бенкулен и Калькутту! Я бы стал королём чая в Бостоне и Нью-Йорке; и весь земной шар был бы соединён торговыми связями: английские трюмы, заполненные английскими изделиями и английскими тканями, суда с китайским чаем, вирджинским табаком, сахаром с Ямайки и рыбой с Ньюфаундленда; рис и хлопок — из Чарльстона, твёрдая древесина — из Гондураса, меха — из Гудзонова залива, но самое главное — богатства Индостана: драгоценности и звонкая монета. Подумать только! Сотня английских и колониальных торговых домов, соперничающих друг с другом, и «Флинт — Сэвэдж энд Кампэни» — впереди многих. Бог мой! Какой бы это был мир! И будет когда-нибудь!»

Он сдвинул подзорную трубу и прошёл ещё дальше, вздыхая и похлопывая по карману своего жилета в поисках сигары, но вспомнил, что его запас сигар отобрали. «Бедная Аркали, — подумал он вдруг, вспомнив португальцев. — Твой отец говорит, ты плакала, пока не уснула. Клайв решил, что ты потеряла рассудок. Ну, не говорил ли я, что твой папа должен был позволить тебе облегчить свою душу пистолетом. У тебя были все права отомстить за себя и пустить пулю в сердце этого негодяя. Мне жаль тебя, девочка, и я сожалею, что так обошёлся с тобой ранее. Я никогда не хотел, чтобы наши планы, твои и мои, закончились ничем. Но такова жизнь, и в ней есть, чёрт возьми, справедливость, и ради неё трудятся некоторые добрые люди. Я постараюсь принести тебе радости со временем, можешь быть уверена в этом».

Он погрузился в тёплые чувства, которые вновь засветились в нём. «Вера! А где же, во имя всего святого, Королевский флот? Может ли быть, что Барнета действительно едят акулы, а капитан Пейтон — сопливый трус, каким он выглядит в письме к Совету? Что, если эскадра скрылась в дельте реки Хугли в Калькутте, ради своего спасения? — Он ударил рукой по каменному контрфорсу, сожалея, что у него нет свежесвёрнутого черута, чтобы затянуться. — А, ты знаешь правду. Не обманывай себя!»

Лёгкий бриз пошевеливал пыль у его ног и страусовую отделку на его шляпе. Он плюнул на свою руку и потёр её о бриджи, затем поднял палец, чтобы определить направление ведёрка.

Улыбка разлилась по его лицу. По всему южному горизонту серая линия лёгкой дымки скрывала и туманила даль моря и неба. Он увидел то, что хотел увидеть, и это воспламенило его как раскалённое ядро, которым он обстреливал французов. «Проверь сначала свои активы, торговец. Подсчитай весь дебет и найди каждый кредит, где только можешь. И затем иди на завтрак к адмиралу, как требует приглашение, и там подведи окончательный итог своим замыслам».

Роберт Клайв посещал её каждое утро, но Аркали не произнесла с ним почти ни одного слова. Сегодня он принёс для неё немного бренди в серебряной фляжке, надеясь, что это сможет принести ей облегчение, но запах спиртного лишь пробудил в ней свежие воспоминания о той страшной ночи, и слёзы опять стали наполнять её глаза.

   — Нет, не плачьте, ради Бога. Я принёс это, чтобы успокоить вас. Правда.

Он робко предложил ей свой платок.

   — Пожалуйста, уходите, мистер Клайв.

   — Не говорите так, мисс Сэвэдж. Ваш отец позволил мне навещать вас. Не будем же мы разочаровывать его?

Его платок упал ей на колени.

   — Может быть, я уговорю вас выпить чаю со мной?

Аркали покачала головой. Её локоны цвета меди спускались волнами на плечи. Она была прекрасной, но её лицо было бледно и несчастно, а глаза глядели в пространство почти невидящим взором.

   — Я хочу умереть, — вдруг тихо проговорила девушка.

Он смотрел на неё в изумлении, неспособный поверить, что она действительно произнесла эти ошеломляющие слова.

   — Что вы сказали? — глупо переспросил он.

   — Я сказала, я хочу умереть. Теперь, когда Хэйден мёртв, больше нет...

   — О нет, мисс Сэвэдж! Это ужасно, что вы говорите! Выбросьте из головы. Пожалуйста, я умоляю вас.

Её тело задрожало, и она снова начала плакать.

«К чёрту, — думал он. — Сегодня мне исполняется двадцать один год. День моего совершеннолетия! Я должен сказать ей, что он — жив. Я должен!»

«Но если ты скажешь ей это, — говорил дьявол внутри его, — она больше никогда не взглянет на тебя. Да и нарушить обещание, данное Стрэтфорду Флинту, ты не вправе».

   — Аркали, — сказал он, положив ей руки на плечи и стараясь заставить девушку посмотреть на него, — я пришёл сюда рассказать вам нечто очень важное...

   — Где он? — с надеждой выдохнула она.

   — Я лишь знаю, что его видели где-то к югу от Мадраса.

   — Но мы должны узнать, где он! Мы должны попытаться найти его.

   — Аркали, по договору о нашем освобождении мы не можем покинуть форт и тем более — арендуемую территорию. И потом, это лишь — слухи.

   — Нет, это — правда. Я знаю, что это правда! — Она неожиданно обняла его и поцеловала в губы.

   — О, мистер Клайв, вы — мой спаситель. Воистину так! Я должна найти мистера Флинта и поговорить с ним.

   — Нет, пожалуйста, не делайте этого!

Прежде чем он сумел остановить её, она вихрем выбежала из комнаты, оставив его, глядящего на фляжку и качающего головой с мыслью, что он выдал секрет Стрэтфорда Флинта.

Аркали бежала по улице Черч-стрит по направлению к конторе компании. Её сердце сильно билось, дыхание стеснял зашнурованный корсаж.

«Где мой отец? Он должен быть где-то в форте. Необходимо рассказать ему скорее. Прямо сейчас!» Она вбежала в здание, пересекла черно-белый мраморный пол и кинулась к большой лестнице, ведущей в кабинеты второго этажа. Коридоры конторы были жутковато мрачными без служащих. На полу лежали обвалившиеся куски потолка и стен, освещаемые лучами солнца через окна, лишённые своих жалюзей. Неожиданно она налетела прямо на Стрэтфорда Флинта.

   — Что случилось, мисси? — сказал он, ухватив её за плечи.

   — Я ищу папу. Я хочу сказать ему о Хэйдене. Роберт Клайв сказал мне...

   — А, так он сказал всё-таки?

Его неожиданная суровость заставила Аркали засомневаться.

   — О, скажите мне, что это правда, мистер Флинт. Пожалуйста.

   — Погоди, погоди, девочка. — Флинт взял её покрепче, стараясь успокоить. — Расскажи мне подробнее, что он сказал.

Она торопливо и беспорядочно передала ему слова Клайва.

   — Послушай меня, ты не можешь отсюда выйти. Этот форт оккупирован французами, и их караул изрешетит тебя, если обнаружит вне стен.

   — Но...

   — Никаких «но».

Неожиданное раздражение вспыхнуло в ней, и она резко освободилась от него.

   — Пустите меня. Где мой отец? Вы отказались от Хэйдена. Вы — дьявол! Вы не хотите помочь ему или помочь мне найти его. Где мой отец?

Стрэтфорд едва не оглох от её крика. Он легко ударил её по лицу, чтобы прекратить истерику.

   — Прости меня, девочка, но ты должна перестать кричать, иначе я не могу думать. Итак...

   — Где мой отец? — зло прошептала она, прижав руку к лицу.

   — Твоего отца здесь нет. Он говорит с членами Совета, пытаясь составить какую-то нелепую петицию к Ла Бурдону с просьбой разрешить английскому персоналу компании и независимым торговцам отправиться в Калькутту.

   — В Калькутту? А что же с Хэйденом? Что случилось с ним, мистер Флинт?

Её голос вновь возвысился, и он старался успокоить её.

   — Послушай меня! Я скажу тебе, где Хэйден, только если ты пообещаешь не говорить ни одной живой душе об этом и ничего не предпринимать. Потому что, если французы узнают о его намерениях, он погиб. А ты ведь не хочешь этого, правда?

Её глаза жадно впились в него.

   — Но почему так?

Он сделал лицо доброго дяди и объяснил ей, как маленькой:

   — Ну, потому, что Хэйден может привести армию Моголов, которая заставит французов уйти, а этого им не хочется.

   — Я обещаю. Говорите, где он?

Флинт уже взвесил возможность поведать ей истину и отверг это. Он был зол на Клайва за предательство, но обвинял в случившемся в основном себя самого, доверившегося парню, который столь очевидно был влюблён.

   — Если учитывать ветер и прилив, — начал Стрэтфорд, — я полагаю, что Хэйден высадился где-то в шестидесяти сухопутных милях к югу отсюда. Это ближе к Пондичерри, чем к Мадрасу.

   — Он пытается добраться сюда? Вы это хотите сказать?

   — Нет, девочка. Он услышал бы бомбардировку на расстоянии десяти миль. И узнал бы о ней ещё раньше, если бы встретил беженцев, которые ушли отсюда.

Он остановился, зная, что не может доверить ей всей правды, и продолжил мягким голосом:

   — Нет, я думаю, он направился на юг. В двадцати милях к югу от Пондичерри есть ещё один форт Английской компании, в Сен-Дэвиде, вблизи Кудалора. Этот форт — как грецкий орех, очень маленький, но построенный так же крепко, как любая крепость Себастьяна де Вобана, и шлюхи — то есть французы — не намерены осаждать его, пока не укрепятся в Мадрасе.

   — Вы должны помочь мне добраться до него.

Он уставился на неё и снисходительно рассмеялся.

   — Нет, девочка. Это невозможно. Самое лучшее для тебя — терпеливо ждать. Поступай так, как говорит тебе отец.

Неожиданно он увидел в её взгляде твёрдость и решительность. Она вдруг стала очень спокойной, и Флинт узнал в ней её отца.

   — Мне надоело терпеливо ждать и делать то, что мне говорят. Я хочу вновь видеть Хэйдена. И вы, мистер Флинт, поможете мне в этом.

   — Неужели? — с иронией спросил он.

   — У вас нет денег, — сказала Аркали. — Я знаю точно, сколько у вас долга. Но я знаю, где вы можете найти целое состояние. Пятнадцать лакхов серебра.

Флинт почувствовал, как все его планы рушатся. Это были те пятнадцать лакхов, которые он отдал на хранение Сэвэджу, серебро, которое, как клялся Сэвэдж, попало в руки французов, когда они продирались в форт Сен-Джордж перед бомбардировкой.

   — Твой отец доложил мне, что случилось с серебром, — произнёс он осторожно.

   — Он солгал.

   — И я вижу, что вы тоже лжёте, мисси.

   — Нет! Он закопал его. И я знаю где. Я видела это. — Она с вызовом подняла голову. — Теперь вы поможете мне. И вы сделаете это!

Через час Стрэтфорд Флинт стоял у ворот форта со стороны дороги на Аркот, одетый в свой лучший костюм. Чарльз Сэвэдж встретил его торжественный и импозантный, с тростью и в треуголке. Французские караульные отсалютовали им при встрече и салютовали ещё раз, когда увидели печать Ла Бурдона на пропуске, позвав затем офицера. Он посмотрел на них с подозрением, но позволил пройти, как будто они были из местного населения, а не английскими торговцами, освобождёнными по паролю из-под стражи.

Выйдя из крепости, они наняли двуколку с костлявой лошадью за баснословно высокую плату в пять рупий. Владелец двуколки подобострастно приветствовал своим «салям» серебро, перешедшее ему в руку.

   — Грабитель! — сказал Сэвэдж.

   — Да, но жители будут продолжать просачиваться обратно в город, а конкуренция у этого грабителя — ещё более тощая, чем его кляча. Но по чину мы не можем ходить пешком, и вы знаете, что я не позволю поднимать себя проклятым носильщикам.

Сэвэдж в гневе размахивал тростью.

   — Проклятые вымогатели! Разве они не знают, что Коран прямо запрещает это?

   — Да, они знают, но думают об этом не более, чем вы о заповедях, которые Моисей принёс с вершины горы.

Сэвэдж бросил на него убийственный взгляд, затем сделал рукою жест в сторону нарядного камзола Флинта.

   — Зачем мы едем туда, Флинт? И зачем весь этот наряд? Если только ради Ла Бурдона, то можете быть уверены, зря стараетесь. Он — самый отъявленный пират, которого производила когда-либо Франция. Король Луи сделал его командующим флотом, чтобы держать под контролем, и он был сделан губернатором Маскаренских островов и Бурбона и Иль-де-Франса точно так же, как Генри Морган был сделан губернатором Ямайки.

   — Вы забываете, что я уже обедал с ним однажды, Чарльз.

   — И обнаружили с ним родство душ, я не сомневаюсь.

Голос Флинта продолжал оставаться ровным.

   — А, не задавайтесь, Чарли. Я не припомню, чтобы вы когда-либо отказались от грузов, которые я привозил, или чтобы вы слишком упорно допытывались, откуда они. Вы и сами — с душком, по крайней мере для того, кто знает вас.

Путь от форта занял полчаса, вдоль Педда Наик и затем — по пыльной Сен-Том-роуд. Сэвэдж был угрюм и молчаливо сидел, отвернувшись от ветра, погруженный в мрачные думы о своих бедах.

   — Вы всё ещё беспокоитесь об Ар кали? — небрежно спросил Флинт.

   — Она в подавленном состоянии, сэр.

   — Вы так её любите, что она вертит вами.

Ему хорошо удавалось до поры скрывать свой гнев на Сэвэджа по поводу серебра, но он ощущал, как гнев этот вскипает в нём. Сейчас ему требовалось поддерживать мягкую беседу.

   — Исключительно приятный день сегодня. Ветреный, заметьте.

   — Не заговаривайте меня пустой болтовнёй, Флинт, — проворчал Сэвэдж. — Вы ещё не сказали, зачем мы едем к Ла Бурдону.

   — А, просто приятный завтрак с огненным кэрри[57].

   — Просто завтрак с кэрри?

   — Да, а почему бы и нет? Идеально! Огненная приправа даёт человеку хороший заряд с утра. Охлаждает кровь, а человеку необходимо хладнокровие в дневных делах.

Сэвэдж с неприязнью взглянул на него, и Флинт увидел, что его подозрительность возрастает.

   — Ну конечно, — продолжал он по-дружески. — Затем — стаканчик-другой портвейна и, может быть, немножко делового разговора, а? — Он подтолкнул Сэвэджа локтем. — Ха! Вы приглашены на завтрак в свой собственный дом, каково? Необходимо отдать должное Ла Бурдону! В нём есть определённый шик и немного пиратского юмора, не правда ли?

Они сошли с экипажа и поднялись по ступеням главного входа. Ла-Бурдон не оказал им чести встретить их лично и даже не послал старшего офицера. Их встретили лишь слуги. Сэвэдж нахмурился при виде лакеев в ливреях, отдавая им шляпу, глубоко уязвлённый тем, что является гостем в своём собственном доме, но Флинт видел, что он волнуется от мысли, что под соседней комнатой лежит зарытое серебро.

Стрэтфорд уставился на Сэвэджа строгим взглядом.

   — Вы сказали, что те пятнадцать лакхов, которые я оставил вам, попали в руки Ла Бурдона и его офицеров?

   — Конечно! — просто и без колебания солгал Сэвэдж. — Я не давал вам никаких гарантий, Флинт. Французы вошли сюда так неожиданно, что не было времени перевезти слитки в форт Сен-Джордж.

Сэвэдж пришёл в неистовство.

   — Это все — мои слуги. Они загрузили воловью телегу после того, как мы выехали, и спасли некоторые вещи. Боже мой, Флинт, что ты хочешь сказать? Неужели ты думаешь, что я оставил бы целое состояние французам, если бы мог вывезти его? Если бы ты не позволил французам захватить тебя в море... Но об этом уже много говорилось, я думаю.

Лоб Флинта наморщился, и на губах появилась унылая улыбка.

   — Ну что ж. Придётся выплачивать эту ссуду. При четырнадцати с половиной процентах годовых это составит, — он быстро подсчитал цифры в голове, — почти тысячу рупий в день, каждый Божий день, включая воскресенья. Ничего не поделаешь, придётся нам отправляться в Калькутту.

   — Ты хочешь отправиться в Калькутту? — Сэвэдж вновь заподозрил что-то, но Флинт продолжал играть с ним.

   — У меня есть ощущение, что адмирал даст нам разрешение на отплытие. Под ручательство, — доверительно сообщил Флинт. — Он в долгу передо мной.

   — Перед тобой? За что же?

   — За то, что я постарался уговорить Мадрасский совет на капитуляцию. Разве ты забыл?

   — Но ты не...

   — Тихо, тихо. Он не знает этого. И я всё ещё надеюсь получить обратно свою «Удачу».

Пока они ожидали, Сэвэдж нервно заговорил с Флинтом вновь:

   — Слушай, Флинт, даже если ты завтра отправишься в Калькутту, твой долг увеличится ещё на десять тысяч рупий к тому времени, когда ты прибудешь туда. И прежде чем «Кисмет» и «Карма»[58] соединятся, ты будешь должен ещё двадцать тысяч. Это — если тебе повезёт! В Бенгальском заливе ни один рейс в обе стороны не занимает менее тридцати дней. Тебе не удастся вырвать твои суда из рук ростовщиков Оми Чанда. Подумай как следует. Отправляйся в Кантон или Бенкулен и займись другим делом.

   — Давай посчитаем. Я отплыл из Калькутты семь недель тому назад, — ответил Стрэтфорд, желая дать Сэвэджу последнюю возможность раскаяться. — Если я отправлюсь завтра, то к тому времени, как я вернусь назад, срок со времени взятия ссуды возрастёт до девяти недель. Оми Чанд будет требовать выплаты процентов с ссуды, и я буду должен ему к тому времени тридцать тысяч рупий, даже если он согласится на продление срока. Более того, если он узнает о падении Мадраса или заподозрит, что ссуженный им капитал утерян, он потребует конфискации моего имущества с целью возвращения ссуды и процентов. Но если он обнаружит, что половина моего залога под ссуду уже конфискована Да Бурдоном, он станет действительно сердитым человеком. Когда Оми Чанд убедится, что я остался без гроша, он захочет убить меня, если сможет. А уж он-то сможет.

Стрэтфорд обрисовал перед Сэвэджем своё состояние в наихудшем виде. Но вместо покаянного признания, которого он ожидал, Сэвэдж принял вид морального превосходства, стремясь показать, что это Флинт виновен в их бедах и в трагическом состоянии разума, в котором находится его дочь.

   — Тебе придётся бросить всё это, Стрэтфорд. Ты погубил нас обоих и всё наше будущее.

Разочарование Флинта перешло в гнев. «Боже мой, — думал он. — Ты ханжески прикрываешь свою задницу, когда отлично знаешь, что мои пятнадцать лакхов серебра припрятаны под этими самыми досками!»

   — Твоя-то дочь хоть жива, — сказал он резко и затем более примирительно добавил: — Хэйден же, как ты говоришь, скорее всего мёртв.

Сэвэдж не взглянул на него, и лёгкая улыбка вновь появилась на лице Флинта.

   — Но, как бы то ни было, дело есть дело, правда?

   — Ты — толстокожий дьявол! Неужели у тебя нет даже сострадания? — раздражённо ответил Сэвэдж.

Появился клерк Ла Бурдона и пригласил их последовать за ним. Они вошли в столовую адмирала.

Француз был всё таким же, каким Флинт помнил его. Таким же внушительным, но теперь, после его победы, ещё более величественным. Он был среднего роста, такого же возраста, как Флинт. На нём был камзол цвета морской воды. Его парик был расчёсан на прямой пробор и завит в тугие локоны. «Какой бедствующей девушке в Париже пришлось отдать свои волосы на этот парик?» — подумал Флинт. У адмирала было гладко выбритое, потемневшее в плаваниях лицо с крупным носом и морщинами, прорезающими его обветренные щёки. Весь его облик столь явно свидетельствовал о преступных наклонностях, что волосы поднялись на голове Флинта.

Ла Бурдон небрежно кивнул, когда ему представили гостей, и улыбнулся, услышав, что Сэвэдж являлся владельцем этого дома. Стало ясно, что разговор пойдёт по-французски и будет нелёгким. Трапеза была приготовлена для испытания способности сохранять приятное лицо с огнём во рту.

За закуской следовала баранина, приправленная таким вышибающим слезу кэрри, который, очевидно, никогда ранее не производили в Бангалоре. Правило, как уже знал Флинт, заключалось в том, чтобы сохранять невозмутимое лицо и поддерживать беседу, несмотря на полный рот раскалённых добела пушечных ядер, не отказываться от добавки, когда ставки в этой игре повышались, и никогда даже не смотреть на воду.

— Не стоит говорить об этом. Это — мелочь, которую я был рад сделать для вас, господин адмирал, — скромно говорил Флинт, не выдавая глазами, что его губы и язык пылают адовым пламенем. — Хотя следует признать, что пришлось потрудиться, чтобы убедить нашего упрямого экс-губернатора, что он не сможет долго противиться вам. Да, тот ещё воин этот Николас Морсе. Будьте осторожны с ним, держите хорошенько под замком, сэр, и, главное, не слушайте ни слова из того, что скажет вам этот лживый интриган, иначе он обведёт вас. И теперь — мог бы я получить обратно моё судно?

При этих словах Ла Бурдон утратил своё весёлое расположение духа.

   — Эпосибле! Невозможно! — Он стукнул кулаком по столу и сообщил, что судно будет продано в Иль-де-Франс новому французскому владельцу. Франции нужны хорошие суда, ибо губернатор Дюплейкс намерен удвоить торговлю Франции в Карнатике. Не захочет ли мистер Флинт принять вместо этого небольшой шлюп «Confiance»[59]?

Флинт, улыбаясь, скрежетал зубами.

   — Разве французы, по справедливости, не славятся своим великодушием? — спросил он. — В другое время я был бы польщён принять ваш необычно щедрый подарок и перевезти в Калькутту опасных для вас англичан, которые лишь напрасно томятся в форте Сен-Джордж — или, может быть, следует называть его теперь форт Сен-Луи? — а также я мог бы привезти новости в Калькутту, хотя печальные известия могли бы подорвать там моральный дух. Я бы сделал это, если бы не некоторые дополнительные соображения, которые есть у меня.

   — Дополнительные соображения?

Струйка пота, вызванного огненными приправами, показалась из-под парика Ла Бурдона. Теперь, после обмена верительными грамотами, можно было приступать прямо к делу.

Флинт сложил руки на животе.

   — В своё время я имел удовольствие встречаться несколько раз с губернатором Дюплейксом. Вы можете положиться на меня в том, что я знаю его намерения относительно Мадраса.

Ла Бурдон с безразличием отвернулся к молчаливому Сэвэджу.

   — Воды, вина или бренди, месье Сэвэдж?

   — О, благодарю вас. Я бы предпочёл графин портвейна, сэр. Вы, без сомнения, нашли мои погреба в неплохом состоянии, хотя их запасы, возможно, и не вполне удовлетворят французский вкус.

Укол остался незамеченным.

   — Месье Флинт?

   — Немного бренди из запасов Чарльза, пожалуйста. И ещё я побеспокоил бы вашего слугу принести огня для моего единственного окурка. Я бы предложил и вам сигару, но мои запасы конфискованы, как вы знаете.

   — Коньяк, бренди и сигары, — бросил Да Бурдон слуге. — Итак! Вы полагаете, что знаете намерения губернатора Пондичерри? Может, и так. Какое это имеет отношение ко мне? Я — губернатор. Это мои корабли и мои войска взяли Мадрас.

   — Так, но командование возложено на Джозефа Дюплейкса. Он вызвал вас сюда и имеет мандат компании на Индийском полуострове. И, самое главное, он выше чином.

   — Я, де-факто, правитель здесь.

Слабая улыбка Флинта вновь появилась на его лице.

   — Дюплейкс хочет сровнять Мадрас с землёй, чтобы камня на камне от него не осталось.

   — Но это абсурдно, месье!

   — Не совсем. Видите ли, по его мнению, Мадрас будет всё время составлять конкуренцию французам. Что случится, когда английский Королевский флот вернётся сюда? А рано или поздно это произойдёт. Или если Мадрас будет возвращён в руки англичан набобом Анваром уд-Дином?

   — Вряд ли.

   — Кроме того, следует учесть и ваш флот. — Он указал на пурпурные и жёлтые ирисы, раскачивающиеся от ветра на длинных стеблях в саду Сэвэджа. — Ветер поднимается. Наступает пора смены южных муссонов, а это означает сильный ветер к берегу. Здесь нет защиты от него, единственный выход — отвести корабли в море.

   — Месье Флинт, я очень хорошо осведомлён об особенностях местного климата. И нисколько не заблуждаюсь относительно той роли, которую вы, по вашему утверждению, сыграли в капитуляции Мадраса. Вы здесь потому, что я уважаю вас, и, пожалуйста, не принимайте меня за глупца.

Флинт с улыбкой наклонился вперёд.

   — Хорошо. Обратимся прямо к делу. Для меня ясно, что вы и Дюплейкс соперничаете. Дюплейкс — губернатор Пондичерри, и, следовательно, когда вы высаживаете войска на берег, они поступают в его распоряжение и Мадрас поэтому подчиняется теперь ему. Не отрицайте этого. Он не хочет, чтобы Мадрас был выкуплен англичанами, он желает сровнять его с землёй или, по крайней мере, оставить во владении французов, поскольку вся его власть зиждется на отсутствии конкуренции. Не так ли?

Да Бурдон быстро взглянул на Сэвэджа, который выпрямился при упоминании о выкупе Мадраса.

Решетчатая ставня стучала об окно без стёкол.

   — Юго-западный муссон, — сказал Флинт. — В любое время может налететь ещё один шторм. Что будет с вами, если ваш «Ахиллес» развалится на берегу? Вы знаете, какие опасные мели простираются от Транкебара до Ганга, а между Цейлоном и материком нет прохода для кораблей такой глубокой осадки, как ваши. Вот почему эскадра Барнета не нападает на вас. Он знает, что непогода расправится с вами без единого выстрела. Послушайте, почему бы не договориться и не увести ваши корабли заранее? Уверен, вы сами чувствуете необходимость этого.

Да Бурдон, продолжая лукавить, высокомерно взглянул на Флинта.

   — А что мне мешает оставить Мадрас со всеми трофеями? Почему я должен договариваться о каком-то выкупе? — Он демонстративно поднял руки к декору столовой для подтверждения своих слов. — Мадрас и всё в Мадрасе уже моё, разве нет?

   — Нет. — Ловушка захлопнулась, и Флинт спокойно откинулся на стуле. — Потому что я могу вручить вам дополнительно десять лакхов рупий, то есть десять лакхов в серебре, которое вам никогда не найти без меня, в обмен на ваше согласие покинуть Мадрас до конца месяца.

Рот Сэвэджа открылся, затем закрылся вновь.

Флинт, не отрываясь, смотрел на адмирала. Он видел, как жадность отразилась в чертах Да Бурдона, и понял, что может быть твёрдым, как никогда, в своих требованиях.

   — Но есть два абсолютно необходимых условия, которые я поставлю, месье адмирал, касающиеся, если хотите, вопросов личной чести. Первое: вы возвращаете мне мой корабль в день вашего отплытия, и второе: вы уберётесь из дома мистера Сэвэджа немедленно!

Глава VII

Солнце скрылось за облаками над павильонами дворца Моголов в Аркоте. Надира-бегума сидела с айах на резной мраморной скамье среди шёлковых подушек и покрывал, отделанных малиновой и золотой вышивкой. Мухаммед ходил рядом в состоянии крайнего отчаяния.

   — Так всегда с женщинами, сын мой, — говорила Надира-бегума, бесконечно печалясь за него. — Что печалит тебя? Подойди ко мне и положи голову мне на колени.

   — Это всё Ясмин, мама, — ответил Мухаммед. — Мне нужно посоветоваться с тобой.

Она положила руки ему на голову и сразу ощутила непроходящее напряжение в его шее и плечах. Надира начала его успокаивать, как умела это делать только она.

   — Сколько раз я говорила, что твоя женитьба является политическим шагом, Мухаммед? Женитьба по велению твоего отца. Я никогда не соглашалась на неё. Отец знает, что ты — более способный во многих отношениях, чем Махфуз. Ты — лучший всадник. Лучший воин. Лучший мусульманин. Лучший лидер. Вот почему Махфуз не испытывает к тебе ничего, кроме зависти. Твой отец назначил Махфуза преемником не по праву первородства, но потому, что он боится тебя.

   — Ты действительно думаешь, что отец боится меня?

Она ответила сразу, голосом мягким, но разящим как сталь:

   — Почему, ты думаешь, Анвар послал за рубином тебя, а не Махфуза? Он сказал тебе, что ты — единственный из царствующего рода, кому он может доверить такое тонкое дипломатическое дело. И ты поверил ему! — Она тихо засмеялась. — Сын мой, ложная гордыня заставила тебя поверить ему. Ты силён во многом, но ты — не дипломат. Нет, Анвар послал тебя, чтобы удалить из Аркота.

Он уныло глядел на неё, не желая слышать то, что она говорила, но Надира продолжала:

   — И почему, ты думаешь, Ясмин была послана с тобой в этот морской вояж?

   — Потому что она знает языки феринджи[60].

   — О мой сын, как же эта женщина способна обмануть тебя.

Мухаммед крутился на подушках. Успокоительная мягкость коленей матери целительно действовала на него, но слова её не давали ему покоя. Как будто они отперли темницу его сознания и кошмары, которые он прятал там, затопили его разум, вырвавшийся из-под власти. Каждый образ Ясмин, который он сжигал внутри себя, только выше возносил пламя в его душе; её чёрные, с блестящим отливом волосы, скрытые под малиновой вуалью из бенаресского шёлка. О, её безупречно кремовая кожа, тонкие черты, выточенные Богом, её губы, большие, чистые глаза... и этот иностранец, глядящий на неё...

Надира-бегума по-царски откинулась на подушки.

   — У тебя есть две прекрасные местные куртизанки, и я воспользовалась возможностью заключить договор с Хаир ун-Ниссой.

Это была самая соблазнительная куртизанка в Хайдарабаде, чьи познания были чрезвычайно обширны. Ей было назначено отвлечь чувства Мухаммеда от Ясмин, если только кто-либо мог сделать это.

Он отклонил дар.

   — Прекрасных женщин много, но Ясмин обладает красотой, присущей только ей. Она проглядывает в каждом её движении. Что за сила в этой красоте! Обдуманная грация. Насмешливая посадка головы. Спокойное, дерзкое самообладание. Один её вид сводит меня с ума! Я хочу обладать ею, но она всегда отступает. Она не хочет меня. Никогда не хочет.

Мать дотронулась до его виска, и он заплакал.

   — Расскажи мне, — попросила она мягко, нащупывая источник боли, — как она досаждает тебе?

   — На английском корабле, — начал он, не зная, как рассказать о своих мучениях. — Когда феринджи и я были вместе, она не отходила, как должна была. И когда я говорил ей оставить нас, она наблюдала с расстояния. Даже когда я взглядом давал понять о неприличии её поведения, она поворачивала голову так — высокомерно.

   — Да, я вижу эту непокорность в ней, сын мой. Она очень своенравная.

   — Я видел это. Я видел, что она делает это. Она сравнивала нас. Как мужчин. Как любовников.

   — Как любовников? Ты действительно думаешь, что она спала с ним?

Он не ответил на её вопрос.

   — Мухаммед, скажи мне. Ты веришь в это?

   — Нет.

   — Жаль, — тихо произнесла Надира.

   — Почему? Почему ты так сказала?

   — Потому, Мухаммед, что, если бы ты сказал «да», тебе было бы легче освободиться от неё. Ты должен расторгнуть ваш союз. Уничтожить её, прежде чем она уничтожит тебя!

   — Уничтожить её? Я не могу! — Он попытался подняться, но она взяла в руки его подбородок и повернула голову так, что он должен был смотреть на неё.

   — Сын мой, она мучает тебя. Если бы ты мог доказать, что она спит с феринджи, ты бы уничтожил её. Легально. Без возмещения. И никто не смог бы воспрепятствовать этому, даже Анвар. Обещай мне, что сделаешь это!

Он закрыл глаза. Пот покрывал его лоб.

   — Но я знаю, что они не любовники, — сказал он. — Уверен, что она желает этого, тем не менее... тем не менее они — не любовники.

Она отпустила его, и он вскочил на ноги, заставив айах вздрогнуть.

   — Ты говоришь, что знаешь её мысли! — громко сказала Надира. — Значит, её глаза говорили об этом, не так ли?

   — Да!

   — А! И она стремится узнать феринджи поближе? Говорила она с ним на его языке? Она могла сказать ему всё, что хотела. Они могли обмениваться любезностями даже в твоём присутствии. Разве ты не видишь, как ей нравится насмехаться над тобой?

Он отвернулся, уставившись на ряды головок тюльпанов.

   — Нет!

   — Да! Она получает удовольствие от этого! В глубине души ты знаешь, что я говорю правду!

Мухаммед выбежал из павильона, отчаянно прыгая через ступени в приступе неистовства. В руке у него появился меч. Оказавшись среди цветов, в припадке гнева он принялся рубить их, пока пространство вокруг не превратилось в вытоптанную землю, покрытую ковром из лепестков.

Хэйден Флинт закрыл глаза и лёг на спину. Ему выделили анфиладу комнат в той части дворца, которую они называли «мардана», место, удалённое от женской болтовни, детского шума и происков шпионствующих евнухов. Комнаты эти были светлыми, полными воздуха, с окнами, выходящими на мощёный внутренний двор. Помещения предназначались для гостей посольского ранга, со слугами, которые могли мыть и умащать маслом ноги гостя, с проточной водой, в которой гость мог купаться и совершать омовения, необходимые для правоверного. Пока слуги занимались его одеждой, он с рубином в руке отдыхал на диване, размышляя о задаче, которую ему предстояло выполнить.

«Нечего так опасаться, — убеждал он себя. — Если кто-то хотел бы выкрасть его, они сделали бы это давно».

Хэйден постарался яснее представить в уме свою обязанность. Он крепко сжимал в кулаке рубин, зная, что приближается решительный момент. «Ещё до заката я должен вручить этот камень Анвару уд-Дину, — говорил он себе. — В обмен на это я потребую издание декрета, обращённого лично к губернатору Дюплейксу, с приказом прекратить блокаду Мадраса. Об этом уже была достигнута договорённость, но...»

Он услышал шаги в соседней комнате, прислушался, ожидая любой провокации, но слуги удалились. После того как они ушли, он встал и обнаружил в соседней комнате возвращённые ему пистолеты. Никаких объяснений не последовало. Он с подозрением осмотрел оружие. Оно было тщательно вычищено, но не заряжено.

Он размышлял над этим, пока одевался и завтракал бараниной с рисом, выбрав это блюдо из большого числа кушаний на столе. После этого появился мунши — наставник по дворцовому этикету, который с утомляющей почтительностью осведомился, не требуется ли гостю что-либо ещё.

   — Мне очень удобно, спасибо. Я думаю, что уже назначен час, когда я смогу говорить с набобом?

Секретарь, как бы не веря своим ушам, продолжил так, будто не слышал вопроса, объясняя, что пришёл наставить гостя относительно правил, принятых при дворе Анвара уд-Дина. Так что Хэйден Флинт уселся и в течение часа с максимально возможным терпением слушал и воспринимал замысловатые инструкции. Затем он вновь спросил, когда сможет встретиться с набобом.

   — Ваше высочество, конечно, понимает, что знать подобное невозможно.

Его раздражение усилилось, но он продолжал улыбаться.

   — Я хочу, чтобы вы передали послание в приёмную частных аудиенций. Скажите набобу, что я благодарю его за доброту, но хотел бы провести переговоры о нашем деле как можно скорее.

Мунши удивлённо посмотрел на гостя, церемонно поклонился и исчез. Позже он вернулся и принёс с собой прекрасную шкатулку кованого серебра, большую, как Библия, сказав, что любой дар, который ваше высочество захочет предложить набобу — да будут вечны дни его — будет преподнесён наиболее изысканным образом, если будет уложен на тонкий шёлк внутри шкатулки.

   — Дар? — спросил Хэйден, доведённый до белого каления всеми этими условностями и затяжкой.

   — Несомненно, ваше высочество знает об обычае подносить добровольный дар великим властителям, таким, как Анвар уд-Дин, да будет вечна жизнь его.

   — Но у меня нет ничего достойного великой персоны.

Мунши притворно улыбнулся.

   — О да. Конечно. Ничто не может быть достойным даром для такого владыки, как Анвар уд-Дин — да продлится вечно жизнь его, или для Махфуза Хана — да следует слава по стопам его, или для Мухаммеда Али Хана — да будет с ним Меч Праведный. Но каким бы незначительным ни был дар, ваше высочество знает, что необходимо преподнести что-либо.

Теперь, по прошествии двух дней, он понял, как верны были слова Ясмин-бегумы о необходимости обладать терпением в Индостане: без него здесь нельзя даже начать дело.

Мунши вёл его из комнаты в комнату к просторному внешнему залу, где должна была состояться аудиенция. Официальным поводом для неё была презентация нового украшения, балабанда, как отличительного знака тюрбана набоба.

   — Тюрбан, — объяснял мунши, — может показаться для некоторых лишь длинной полосой окрашенной ткани, обёрнутой вокруг головы человека, но на самом деле это — нечто значительно большее. Вначале тюрбан служил важным предметом в жизни кочевника: защитой от солнца, подушкой ночью, оружием для удушения врага или подвеской для сломанной руки; в долгом переходе по пустыне путник мог привязать сосуд для воды к одному концу и достать воду из глубокого колодца или защитить им свои глаза во время пыльной бури.

Тюрбан же придворного человека приобретает особенное значение. Он украшается плюмажами, султанами из перьев, эгретами и балабандами, уподобляясь тиаре, в соответствии с родом человека, носящего тюрбан, с престижем и положением его семьи. Осведомлённый человек может по этим аксессуарам читать тюрбан, как учёный читает Святой Коран.

Слушая мунши, Хэйден осматривался вокруг. Их сопровождали пятьдесят воинов и около дюжины мужчин знатного вида, каждый — с мечом и в своём отличительном тюрбане. Они группировались в кучки, и слуги обдували их свежим воздухом, взмахивая над ними опахалами из павлиньих перьев. Он решил, что это — сирдары и тхакуры Анвар уд-Дина, знать, составляющая его правительство. Затем, один за другим, появились три сына набоба с сопровождающими. Они подошли к нему поговорить, и предметом беседы, сразу и бесповоротно, стала погода.

Над дверями золотыми письменами была выбита надпись на урду. Он разобрал слова, схожие с персидскими, прочитав их изогнутые, перетекающие один в другой знаки справа налево: «Правитель без справедливости подобен реке без воды или озеру под дождём, но без цветов лотоса».

Процессия начала продвигаться вперёд. Приём был посвящён формальной процедуре и был обставлен с большой помпой, с министрами, сопровождаемыми лакеями, с колонной облачённых в кольчуги солдат и боем литавр. Процессию возглавлял всадник, за которым следовал чобдар, знаменосец, несущий алам, или штандарт, набоба, внушительное сооружение из золота, чем-то напоминающее греческую лиру, водружённое на двухметровое древко.

Вместе с Махфузом, Мухаммедом Али и младшим братом, Абдулом Вахабом, шествующим перед ним, вместе с вазиром, главным министром, и его свитой Хэйден вступил наконец в зал частных аудиенций, пройдя по сияющему мраморному полу, белому как молоко. Он увидел несчастных и униженно ползающих чистильщиков. Они стояли на коленях по обе стороны процессии, вобрав в себя головы, будто стараясь сделаться как можно меньше.

Они прошли по чудовищно безвкусному ковру и проследовали мимо пары чрезмерно украшенных фонтанов, навязчивое непрестанное журчание которых заставило его думать об облегчении мочевого пузыря. Каждый из подчинённых Анвару уд-Дину сирдаров опускал золотую монету в воду. Это был их назар — дар, символизирующий подчинение.

«Так вот он, дурбар, — торжественный приём, а вон, должно быть, и сам Анвар уд-Дин, — думал он. — Бог мой, что за трон! Сразу видно, кто здесь главный».

Страх среди собравшихся ощущался теперь, видимый даже на лице вазира. Атмосфера наполнилась напряжённой тишиной, которая становилась всё зловещее, пока набоб не призвал своих трёх сыновей занять места на лучшем из ковров. Они, в свою очередь, показали знаками, что Хэйден должен последовать за ними. Он был приглашён разделить с ними кофе и кальян, как почётный гость. «Боже милостивый, мои туфли», — подумал Хэйден вдруг. Медленно, с достоинством он снял их.

Он чувствовал себя неловко, расположившись на ковре, опершись на один локоть, но знал, что должен подчиниться обычаю, независимо от того, насколько он опасается утратить достоинство. Хэйден взял длинный, гибкий мундштук кальяна — хука и набрал полный рот охлаждённого водой дыма, ощущая острый привкус табака. Как и другие, он медленно выдохнул дым из ноздрей, не вдыхая его, опасаясь, что в смеси может оказаться гашиш.

«Расслабься, — думал он, — но не теряй остроту мысли. Гашиш соблазнителен и опасен. Он действует на сознание и ослабляет способность к аналитическому мышлению, но что ещё хуже, он приводит к ложному ощущению, что ты очень умён: человеку представляется, что самые обычные его мысли ведут к великим последствиям, и ему кажется, что все тайны вселенной на его ладони, в которой на самом деле нет ничего, кроме песчинки».

Официальный приём — дурбар неспешно продолжался. Сначала их беседа казалась Хэйдену добродушной и ничего не значащей. Он напрягался, вслушиваясь в сложную придворную речь, и стал замечать, что разговор лишь выглядел чисто философским диспутом, в котором, в шутливом споре, сталкивались различные точки зрения, подкрепляемые глубокомысленными аргументами со скрытым смыслом. Вскоре он услышал промелькнувшее замечание о себе и понял, что его скоро включат в беседу.

Они начали спорить о цвете усов монарха.

   — Но что каковым является, такое оно и есть, — с уверенностью сказал Махфуз своему отцу.

   — Нет, мой сын.

   — Как же так, высокочтимый отец? Как чёрное может стать белым?

   — Может, потому что моё слово может сделать его таковым.

   — Каким же образом?

   — Потому что я — великий человек, а великому человеку никто не может возражать, кроме ещё более великого человека, не так ли, мистер Флинт?

Он замялся, помня совет Ясмин, и решил не попадаться на видимую безобидность и отвлечённость разговора.

   — Я не могу не согласиться с вами, мой господин, — сказал он.

Анвар уд-Дин кивнул, подчёркивая свою правоту.

   — Вот видишь? Мне нельзя противоречить. — Набоб хлопнул в ладоши. — Следовательно, как я определю, так и есть. Если захочу, я могу скомандовать, чтобы этот фазан стал гепардом, и с того момента все подданные, которые увидят его, будут говорить, что это — гепард, ибо таково повеление их господина.

   — Только до тех пор, пока Ещё Более Великий Человек не скажет, что это фазан, — угрюмо сказал Махфуз.

Анвар уд-Дин погладил свою бороду.

   — Кто этот Ещё Более Великий Человек? Кто может называть себя им здесь?

   — Только Низам-уль-Мулк, отец.

Этот титул означал «повелитель империи».

   — Или сын, которому слишком много позволяют, — тихо пробормотал Мухаммед Али.

Впервые Хэйден Флинт ощутил открытое проявление враждебности братьев. Как он и предполагал, несмотря на лёгкость беседы и её отвлечённость, она являлась своего рода испытанием. Отец наблюдал за сыновьями, чтобы прощупать их, а они узнавали его.

Махфуз предпринял мудрый путь, отражая удар и тонко парируя в ответ:

   — Или император. Да, не будем забывать царя в Дели. Или Пророк Магомет[61], да будет мир на Нём.

   — Да будет мир на Нём, — автоматически повторили все, но взгляды ожидающих министров и знати метнулись к Мухаммеду Али, и все увидели, что он остался безразличным к упоминанию его имени и к тому, что это упоминание подразумевало.

Хэйден Флинт наблюдал за этим, осознавая, какая паутина ненависти расставлена в ожидании неосторожной жертвы. Он ощущал, что словесная игра подходит к концу. Наконец взгляд Анвара уд-Дина скользнул в сторону, и его тёмные глаза начали критически рассматривать Хэйдена Флинта.

   — Итак, англичанин. Ты князь в своей стране?

   — Нет, мой господин.

   — Нет? Тогда ты должен делать то, что повелит тебе князь.

Он сделал деликатную паузу, глубоко вздохнул, и Хэйден Флинт увидел, что перед ним человек, способный на чрезвычайно утончённую жестокость.

   — Расскажи мне об Англии. Это хорошая страна, не так ли? Много у вас слонов? Есть ли большие тигры в ваших джунглях?

   — Я боюсь, что Англия чрезвычайно бедна как слонами, так и тиграми, мой господин. Англия — это небольшая холодная страна, как Кашмир зимой, но без его огромных гор.

   — А ваши селения? Процветают ли они?

   — Есть один большой город. Больше, чем любой другой в мире. В нём много поэтов и архитекторов, людей науки и высоких добродетелей.

   — Лон-дон, не так ли? Который полностью сгорел, потому что его дома сделаны из дерева. И король Джордж является его набобом, не так ли? И в Лондоне есть также знаменитый мост, который развалился.

   — Совершенно верно.

   — Вот видишь! — Анвар уд-Дин потянулся и наклонился вперёд, гордясь своими познаниями. — А насколько велик там королевский дворец?

   — Этого я не знаю, мой господин.

   — Как это может быть? — раздражённо спросил Махфуз. — Почему ты не даёшь ответ моему отцу?

   — Потому что я не могу, мой господин. — Он позволил себе улыбнуться. — Видите ли, я никогда не был в Англии.

Его ответ вызвал ропот удивления.

   — Но разве ты не англичанин? — спросил Анвар уд-Дин.

   — Как я уже объяснил вашему второму сыну, Мужу Праведного Меча, мой господин, я родился в Северной Америке. В... стране... Коннектикут.

   — Тогда каков твой титул? — задумчиво проговорил Анвар уд-Дин.

   — У меня нет титула, мой господин, — тихо ответил Хэйден.

   — Он — сын торговца, — объяснил Мухаммед, довольный возможностью унизить иностранца в глазах отца. — Его отец — морской пират, который называет себя торговцем.

Анвар уд-Дин пристально посмотрел на гостя.

   — Правду ли говорит мой сын?

   — Наполовину правду, мой господин. Мой отец действительно называет себя торговцем, ибо таковым и является. Но он никогда не был пиратом.

Набоб обернул жемчужную нить вокруг пальца. Все наблюдавшие с напряжением следили за его лицом, зная, что последует.

   — Итак, Мухаммед Али — лжец?

Веки Хэйдена Флинта закрылись и медленно открылись; в его улыбке появилось ледяное спокойствие.

   — Я просто утверждаю, что Мухаммед Али заблуждается, если считает, что мой отец занимается пиратством.

   — Я полагаю, — сказал Махфуз, откидываясь назад, — что для сына торговца он не лишён определённой чести. Посмотри, он принёс тебе дар.

Эгрет из перьев на тюрбане Анвара уд-Дина покачнулся, и он вновь погладил бороду. Затем он указал подбородком на шкатулку, которую Флинт положил перед ним.

   — Давай посмотрим.

Хэйден преподнёс серебряную шкатулку, и Анвар уд-Дин взял подарок. Он поставил её осторожно перед собой и открыл; при этом зелёный шёлк, устилавший шкатулку изнутри, осветил его лицо снизу.

Его голос прозвучал скрипуче, когда он выудил из шкатулки один из пистолетов.

   — Что это?

   — Превосходный подарок... английского... торговца, — неловко сказал Хэйден Флинт. — Я могу заверить вас, что они превосходного качества; они сделаны в Лондоне и являются одновременно мощными и точными. Вы знаете, конечно, что английские оружейники являются наиболее искусными в мире. Именно благодаря такому оружию были созданы колонии янки в Северной Америке. Колония, из которой я сам...

   — Довольно! — Анвар уд-Дин взмахом руки заставил его замолчать. — Я не глупец, англичанин. У меня есть глаза, уши и нос, чтобы я сам мог составить суждение о европейцах и их изделиях.

Это замечание вызвало откровенный смех, и Хэйден Флинт, сгорая от смущения, понял, что проявил глупую несдержанность.

Набоб вынул второй пистолет, осмотрел оба и бросил их обратно в шкатулку.

У Хэйдена Флинта всё оборвалось внутри. «Иисус милосердный, — думал он, — я допустил величайшую из ошибок. Мунши думал, что я положу в шкатулку рубин. Именно такого дара ожидал Анвар уд-Дин. Конечно! Теперь всё ясно. Князь сам не может опуститься до переговоров. Это — дело торговцев. Ты глупец! Они намекали, что настало время преподнести рубин, что я должен предложить его как дар набобу. Чёрт бы побрал их идиотские условности! Почему они не могут говорить ясно и ясно действовать? Я оскорбил его».

Анвар уд-Дин вздохнул и отпихнул от себя подарок:

   — Вот. Возьми свои пистолеты. И не говори мне, что ваша страна преуспела больше других в изготовлении оружия. Мы воевали, используя порох, в Индостане, когда ваш народ охотился с луками и стрелами.

   — Если я обидел вас, мой господин...

Глаза Анвара уд-Дина задержались на нём.

   — Ты не обидел меня. Ты — феринджи, и от вас следует ожидать отсутствие должных манер, так же как и от детей.

   — Прошу прощения, господин. — Рука Флинта направилась к карману, где лежал рубин. — Я извиняюсь.

   — Хорошо. Возможно, я дам тебе прощение. — Голос набоба смягчился, как будто он сожалел о своей вспышке раздражения. — Садись сюда, сын торговца, и смотри. Ты увидишь, насколько индийские купцы во всём превосходят вас.

Он щёлкнул пальцами, и ряды знатных особ раздвинулись. Человек в простой одежде подобострастно вышел вперёд с ящичком в руках. Он был остановлен секретарём набоба, чапрази, которого, как говорил ему мунши, зовут Умар.

Пока совершались формальности подношения нового украшения, балабанда, для тюрбана набоба, Анвар уд-Дин шепнул Хэйдену Флинту:

   — Этот человек знает, что у него есть всего лишь один шанс, драгоценный случай продать мне балабанд. Оба мы, как он, так и я, знаем, что балабанд стоит ровно тридцать мохуров. А теперь наблюдай и учись.

Ящичек был торжественно открыт, и продавец развернул перед всеми шёлковую полосу длиною в треть метра, обшитую золотом, украшенную небольшими рубинами и изумрудами, с жемчужными подвесками по краям.

   — Посмотри, господин, какую ничтожную вещь я принёс тебе...

Он произнёс это восторженным голосом, держа балабанд в дрожащей руке.

   — От имени моего высокого господина я даю тебе пять мохуров, — сказал чапрази.

   — Тысяча благодарностей, господин. Я безмерно польщён, что столь могущественный повелитель воинов снисходит до предложения такого огромного вознаграждения столь ничтожному торговцу безделушками, как я. Щедрость вашего господина прославляется по всему миру.

   — Истина, истина. Совершенная истина, — кивнул чапрази.

   — Но этот балабанд недостоин даже пяти мохуров. Я знаю это потому, что, когда посыльный господина из далёкой страны хотел купить его за пять мохуров, мне пришлось посоветовать ему заплатить больше, ибо если бы его господин купил этот балабанд даже за вдвое большую сумму, его собственный народ сказал бы, что он носит дешёвые украшения, а если бы он заплатил ещё вдвое больше, они сказали бы, что он не может позволить себе самого лучшего. Но...

   — Но?

   — Но если бы его господин приказал ему заплатить сто мохуров, то его подданные сказали бы, что он — истинно великий господин. И я сказал посыльному: пожалуйста, не оскорбляй своего господина, предлагая столь малую плату.

   — Тогда я предложу тебе тысячу мохуров от имени моего господина, — важно проговорил чапрази.

Глаза торговца заблестели.

   — Щедрость благородного слуги Анвара уд-Дина непредставима человеческим разумом. По совести, я не могу принять столь огромной суммы.

   — В этом случае, безродный, я позволю тебе продать мне этот балабанд за сумму, втрое превышающую его стоимость. Пятнадцать мохуров. И ты получишь ещё кое-что в знак милосердия моего господина.

   — Милосердие вашего владыки по меньшей мере столь же велико, как и его щедрость, господин.

   — Они оба бесконечны и безграничны и поэтому не могут сравниваться.

Анвар уд-Дин ударил в ладоши, и торговец униженно удалился от маснада с пятнадцатью мохурами щедрости в правой руке и с пятнадцатью милосердия — в левой.

Хэйден Флинт наблюдал, поражённый унизительностью этого ритуала. И когда продавец балабанда исчез, что-то в глубине разума заставило его решиться на грандиозный риск. Он достал рубин из кармана и положил на ковёр перед Анваром уд-Дином.

Взоры всех немедленно обратились к огромному драгоценному камню. Вздох изумления пронёсся по залу, изумления не столь от самого камня, сколько от вопиющего нарушения протокола. Сердце Флинта колотилось. Теперь наконец для него настал момент, который решит, падёт ли Мадрас или выстоит. С бесстрастным лицом, глядя в глаза набоба, он сказал:

— Я — сын торговца, мой господин, но я здесь не для того, чтобы торговать. Я пришёл просто для того, чтобы вручить этот рубин в ваши руки. Отныне камень этот — ваш. Пожалуйста, примите его. И тогда, я верю, если ваш двор не является озером в сезон дождей без цветов лотоса, вы совершите то, что подскажет ваша совесть.

Женщины раздели Мухаммеда Али, повели его к ступеням Источника Великого Чуда, и он оглядел глянцевую поверхность воды. Водоём был высечен в монолитной скале, выложен внутри белым мрамором и украшен по стенам грота яшмой, агатом и сердоликом. На дне его было вырублено небольшое звёздообразное отверстие, через которое поднималась вода. Хранилось множество легенд о его исцеляющей силе, и ещё больше историй объясняли происхождение уникального источника ледяной воды, питающего его снизу. Но существование подобного водоёма оставалось загадкой. Поистине великим чудом.

Не останавливаясь, он дошёл до верхней ступени, сошёл на следующую, затем спустился ещё на одну, пока ледяная вода не достигла бёдер. Затем Мухаммед Али повернулся и мягко, как будто укладываясь на любимый диван, сел в воду.

«Великий Пророк, — думал он, сжимая с силою челюсти три раза и расслабляя их вновь. — Я не могу поступить так, как желает моя мать. Сама мысль об иноземце и Ясмин погружает меня в кипящую ярость. Как я устраню её, если знаю, что не могу жить без неё? Я желаю её всю. Её тело, разум и душу.

Этот источник невыносимо холоден сегодня! Он намного холоднее, чем вчера. Но это хорошо, потому что холод несёт с собой наставление. Это — ключ к европейцам. Они — северные люди, испытанные холодом. Вот почему они такие. Вот почему Индостан девять раз подряд подвергался нападению с севера и ни разу — с юга. Вот почему низам назначает афганцев и патанов[62] своими генералами. Они свирепы и не знают пощады, потому что горный холод сфокусировал их разум, сфокусировал его на звёздной точке, на яркой, холодной бледно-голубой звёздной точке, подобной святому камню в мече низама...»

Внезапная мышечная дрожь охватила Мухаммеда, но он удержал контроль над мышцами сжавшегося живота, и судорога отпустила его. Он закрыл глаза, ощущая, как холод проникает до самого мозга костей.

«Да, я должен научиться думать так, как думает иноземец из холодной страны. Теперь это крайне важно. События принимают поразительно благоприятный оборот. При условии тщательного планирования своих действий я буду способен использовать мои новые преимущества теперь, когда рубин здесь, в Аркоте. Выступит ли действительно мой отец на Мадрас? Я надеюсь, что да, потому что даже неприкасаемые могут обрести выгоду от драки между собакой и свиньёй. В мире, в котором приходится действовать принцу, смерть является наказанием за отставание на один прыжок, но я буду набобом Карнатики, и не моя голова, но голова Махфуза покатится в навоз».

Чтобы отогнать боль, он сконцентрировал сознание на императоре Аурангзебе, зная, что имеет немало крови этого необыкновенного человека в своих жилах. «Великий человек. Величайший. Аурангзеб не остановился перед обезглавливанием двух братьев и заточением своего отца. Он знал, как справиться с иноземными пиратами, нападавшими на корабли хаджи[63], перевозящие паломников в Мекку: он заставил голландские, английские и французские компании выделять корабли для охраны этих транспортов и требовал компенсацию за каждое захваченное судно Моголов. Скоро европейцам вновь придётся иметь дело с таким лидером, — думал он, — и даже индусы признают меня живым воплощением Аурангзеба. Скоро. Очень скоро».

Какое-то движение в воде неожиданно возвратило Мухаммеда к действительности. Он ощутил, как рябь коснулась его груди, но не открывал глаз. Фазхул всегда посылала к нему в этот момент девочку-рабыню. Каждый полдень к нему приходила сюда та самая рабыня, исключительно чувственная, умелая и ритуально очищенная для наслаждения девочка. Избранная благодаря крови Раджпутов, благодаря её жаркому, сильному сексуальному аппетиту и манерам тигрицы.

Он открыл глаза и был сильно удивлён. Раджастанской девочки-рабыни не было; над бассейном, отражаясь в дрожащей воде, стоял кто-то другой.

Это была не девочка, но женщина, старше её, укутанная в поразительно призрачные муслиновые вуали, бледнобирюзовые и иллюзорные, как лунный свет на весенней росе. По воде шла рябь от её руки, и капли, как бриллианты, падали с её длинных пальцев. Он изумлённо глядел на неё, как будто она предстала ему в видении, и дрожь снова стала овладевать им.

— Леди...

Он видел, что она прошла все шестнадцать обрядов украшения тела: руки и ноги её были татуированы малиновой хной, он ощущал запах мускуса, тыквы и сандалового дерева; её волосы стекали иссиня-чёрной волной от узкого, как лезвие ножа, пробора, под которым был знак синдора. Её выщипанные брови были дугами сабель, чувственные губы — изогнутым луком. Её глаза были подведены и удлинены кохлом[64]. Серебро было на каждом её суставе: браслеты на щиколотках, на предплечьях, браслеты на руках, кольца на длинных пальцах рук и на пальцах ног и огромный сапфир в центре живота.

   — Леди, — сказал он и начал подниматься из воды. — Кто вы?

   — Моё имя — Хаир ун-Нисса. Я прибыла для вашего наслаждения, господин.

Голос — как журчащий ключ. Она пошла к нему, вступив в яркий солнечный свет, вливающийся через свод Наслаждений в грот. За ней грациозно следовали две её спутницы. Воздух в гроте был охлаждён водою, и ароматы садов делали его сладким, как вино. Он последовал за нею, роняя капли холодной воды на мрамор источника, затем — на ковры и подушки; он не мог более сдерживать бившей его дрожи. Он осознавал без стыда, что его съёжившийся член был теперь мал, как грецкий орех. Её молодые спутницы набросили на него полотенца, просушивали его кожу и волосы, шепча неземные обещания, втирали ароматные масла в мускулы, масла, согревающие его глубинным огнём.

Эта куртизанка была, очевидно, одной из самых лучших, которых можно купить за деньги, достигшая совершенства в эротических искусствах. По внешности она была хоури[65], сошедшая на землю, но женщины слишком часто становились смертельным оружием в руках могущественных мира сего. Проще простого было отравить мужчину любовно предложенным напитком, либо спутнице куртизанки — вскрыть жизненно важный кровеносный сосуд, либо самой ей — потянуться вниз с лезвием, когда мужчина с жаждой устремляется к заветному моменту, и обрезать его. Он воображал себя, воющего от боли в коридорах дворца, обнажённого, с кровью, стремительно покидающей его, невозвратимо утратившего своё мужское естество в результате умело нанесённого удара специалиста-убийцы.

Эти страшные видения растаяли, когда она начала снимать с себя одежды. Обнажённые помощницы помогали ей. Они касались её руками, проводя кончиками пальцев вдоль внутренних сторон вытянутых рук, по её превосходным грудям и плоскому мускулистому животу так, что её соски набухли, а глаза закатились в неге. Они целовали и ласкали её, раздували длинные волосы по подушкам, улыбками приглашая Мухаммеда принять участие в любовной игре. Музыка табла[66] и ситары[67] с горячим ветром доносилась из дальнего павильона сквозь лабиринт мраморных стен, прорезанных сквозными узорами.

Внешне Хаир ун-Нисса была лишь податливой, страстной куртизанкой. Каждый изгиб её красивого тела, казалось, приглашал его к наслаждениям, каждый вздох, каждое движение обладали гипнотической силой. Однако на самом деле она лишь профессионально исполняла ритуальный танец. Движения, которые она производила, были отточены и доведены до чувственного совершенства годами практики со многими клиентами. Она знала, что может с утончённой безупречностью исполнять этот танец, уверенная, что лицо и тело находятся под её полным контролем. Хаир ун-Нисса почувствовала, как он положил руки на её бёдра, ощутила его бычий вес, степень его желания и пальцами помогла ему войти в себя. Её наигранная страсть передалась и ему; голова Мухаммеда откинулась назад, и дыхание стало неровным. В этот момент она дала незаметный сигнал своим помощницам, и они начали массировать его спину и ягодицы.

Её вскрики становились всё более громкими, она раскачивала бёдрами в том же ритме, что и он, но неожиданно Хаир ун-Нисса почувствовала, что его сила стала спадать.

«Так вот в чём дело...»

Она предчувствовала это, подозревала, когда Надира-бегума говорила с ней. «Его особые потребности». Так сказала эта старая сука. «Какие особые потребности?» — подумала она ещё тогда, зная, что, каковы бы ни были эти потребности, она сможет удовлетворить их. Клиенты с особыми потребностями обычно были самыми лёгкими и значительно более благодарными. Он казался ей яростным, но это был странный вид неистовства. Схожий скорее с отчаянием. Что он ищет в обладании женщиной? Мужчин так трудно понять, даже после стольких лет изучения их. Они совершенно другие, не такие, как женщины.

Мухаммед всё ещё пытался достичь заветной цели, но дыхание его уже было хриплым, сердце сильно колотилось. Чего он хочет?

Как будто стремясь к недостижимому, он впал в неистовство, и она вновь ответила на его желание, не переставая размышлять. Зачем она здесь? Какие возможности для неё открываются с Мухаммедом Али Ханом? Почему мысль о Тричинополи, южном джагире, или феодальном поместье Мухаммеда, так настойчиво возникает в её уме? Что может дать ей или ему Тричинополи? Неприступная крепость, возвышающаяся на скалах над отмелями реки Ковери. Возможно, она могла бы служить местом последнего убежища, куда можно уйти на время войны, но она не могла быть столицей, из которой правят во славе и великолепии. Расположенный на дальнем юге Карнатики, Тричинополи был ещё более индуистским, чем вся остальная страна; тихая заводь политической жизни, место, которое дают вторым сыновьям как подачку, чтобы ограничить их амбиции.

— О, о, о, о... — притворно стонала она, уговаривая его пролить семя, царапая ему спину ногтями, чтобы максимально увеличить его наслаждение. Но он сделал последний толчок и, обливаясь потом, неожиданно вышел из неё.

Хаир ун-Нисса лежала рядом с Мухаммедом Али и щедро восхваляла его мужскую силу, размер его копья и несравненную способность удовлетворить женщину. Помощницы глядели с восхищением на свою госпожу. Но за безупречным внешним профессионализмом Хаир ун-Нисса продолжала удивляться. Это беспокоило её. Впервые ей не удалось привести мужчину к моменту небытия.

«Возможно, поэтому он столь яростен в своих амбициях, — думала она с раздражением. — Я должна посоветоваться с Джемдани, моим знатоком трав и аптекарем. Её магия способна исцелить любого. Она порекомендует порошок голубого лотоса, смешанный с топлёным маслом из молока буйволицы и мёдом; или, может быть, молоко, в котором варились семенники барана или козла. Выпив это, он, несомненно, обретёт потенцию. Это поможет избавить его от ярости и неистовства, и он уже не освободится от моих чар».

Он поднялся и, не глядя на неё, ничем не проявляя своего настроения, оделся, отклонив помощь её помощниц. Всё это время она смотрела на него томным взором, как женщина, столь истощённая доблестью мужчины, что не может даже подняться, не имеет сил улыбнуться или подвинуться.

«Это хорошо, — думала она, когда он ушёл. — Лучше, чем если бы он извергал как бык. Никто не знает об этом, кроме нас двоих, и поскольку это затрагивает не только его мужское достоинство, но и мою репутацию, я не буду рисковать всем, напоминать ему о его неудаче».

Музыка в павильоне стихла, и Хаир ун-Нисса начала приводить в порядок своё лицо и волосы. Она хотела вымыться, но решила подождать с этим. Мысль о холодной воде в источнике вызывала в ней отвращение.

«Итак, что можно ожидать от Мухаммеда Али Хана — Мужа Вялого Меча?» — думала она, прикидывая, какую выгоду сможет извлечь из этой связи.

Годы назад, когда Мухаммед Са'адат-Алла правил в Аркоте, Тричинополи управлял индийский раджа. Когда Са'адат-Алла умер и на престол в Аркоте взошёл его сын Дост Али, раджа, правивший в Тричинополи, отказался платить ему дань уважения, и Дост Али послал своего зятя Чанду Сахиба силою восстановить сбор подати. Чанда сместил раджу и стал килладаром в Тричинополи, но затем появились новые возможности для Анвара уд-Дина, а значит, и для Мухаммеда Али, когда индийские племена маратхи внедрились в Карнатику. Их предводитель, Раджходжи Бхонзла и его мародерствующие всадники убили Дост Али в битве при Амбуре и осадили Тричинополи, где засел Чанда Сахиб. После трёх месяцев осады маратхи захватили Чанду Сахиба в плен и увезли в свой оплот Сатару.

«Итак, что, если Мухаммед убьёт своего отца и единокровных братьев? — спрашивала она себя. — Ему всё равно придётся убедить низама поддержать его притязания на власть, а это будет нелегко. Существуют два возможных препятствия. Из прежнего клана, происходящего от Дост Али Хана, не осталось претендентов: Сафдар Али погиб от руки своего зятя, мужа сестры Муртаза Али Хана, пятилетний сын Сафдара Али был задушен Анваром уд-Дином, по крайней мере так клянётся Назира-бегума. Но ещё жив Муртаза, дискредитированный Анваром уд-Дином после смерти этого ребёнка; со стороны Анвара уд-Дина было мудрым обвинить в этой смерти Муртазу, но факт, что сам Муртаза жив и правит в Велоре, не следует сбрасывать со счетов.

Наибольшей угрозой планам Мухаммеда остаётся второй зять Дост Али Хана, Чанда Сахиб, — думала она. — Он всё ещё томится в заточении у маратхов, и это в своё время оказалось неудачей для Анвара уд-Дина. Надира-бегума говорит, что когда маратхи захватили Чанду, они пытались удерживать его ради выкупа, но затем поняли, что угрожать Анвару уд-Дину убийством Чанды не имеет смысла: зачем Анвару уд-Дину платить за маснад — престол в Аркоте, когда он и так на нём восседает? Только лишь для того, чтобы убить Чанду как претендента? Но для Анвара уд-Дина Чанда Сахиб, запертый в Сатаре, столь же безопасен, как мёртвый. И тогда генерал маратхов, Морари Рао, переменил тактику. Он перестал говорить: «Дайте мне столько-то рупий, или я буду держать Чанду Сахиба вечно», и вместо этого стал говорить: «Дайте мне столько-то рупий, или я отпущу Чанду Сахиба завтра же».

Рано или поздно, Мухаммед Али, ты должен будешь выкупить Чанду Сахиба, — говорила про себя Хаир ун-Нисса. — Затем ты должен будешь убить его, или мои планы, а также и твои и планы Надиры-бегумы никогда не сбудутся».

Она перекатилась на бок и через прорези увидела, как Мухаммед гордо шествует по главной аллее парка. Он направлялся к царской зенане — гарему, и она видела, что им владеет приступ ищущего выход неистовства. Евнухи и старухи, столпившиеся у дверей зенаны, с жадными до сплетни глазами, расступились, и Мухаммед скрылся, идя к своей единственной жене.

Хэйден Флинт сидел в ходахе рядом с Ясмин и Мухаммедом Али, устав от постоянного раскачивания на слоне. Эта езда была чем-то средним между ездой на лошади и путешествием на судне, только вдесятеро отвратительнее, а понимание того, что битва за Мадрас произойдёт сегодня и что он будет в центре её, не улучшало его самочувствия.

Он видел знакомые места, и напряжение в нём становилось всё сильнее от сырого и удушливого воздуха. Пыльная полоса Мадрасской дороги повернула по направлению к реке Трипликан, когда они въехали на территорию, арендуемую Английской компанией. Направо от них гора Сен-Том возвышалась над сонным посёлком из глинобитных хижин. За ним, вплоть до самого горизонта, простиралось море, голубое как сапфир. Ветер с мягким шелестом трепал бахрому их огромных зонтов — читр, плюмажи лошадей и полог царского экипажа Анвара уд-Дина. Огромную колонну войска возглавляли семнадцать слонов. С этой целью использовали всё поголовье хатхикхана, загона для слонов, за исключением трёх беременных самок и полудюжины молодых животных. Махфуз ехал на втором слоне, вслед за своим отцом; за ними шествовал слон Мухаммеда Али.

«Всё это похоже на плохое предзнаменование, — думал Хэйден Флинт. — Тусклый свет, приглушённый массами поднятой пыли, странные тени, пробегающие по колышущемуся зелёному рису, бриз, неустанно шумящий в верхушках пальм... Каждый раз, когда я наблюдаю наступление сезона муссонов, не перестаю удивляться той перемене, которая происходит на земле, в море и в воздухе. Иисус всемилостивейший, почему это должно совершиться? Кровавая битва — и ещё одна тысяча душ, которым суждено покинуть мир. И всё это — по моей воле».

Духи Ясмин наполняли ароматами воздух вокруг него. «Она обладает огромной смелостью, — размышлял он. — Спокойно едет на войну рядом со своим мужем, как будто это — воскресная прогулка. И как очаровательно она выглядит, несмотря на широкие одежды, которые почти скрывают её. Боже мой, клянусь, что ей всё это нравится! О, если бы она знала, какой страх ощущаю я, она перестала бы со мной разговаривать».

Белая и воздушная, усадьба Сэвэджей в Трипликане предстала перед ними за посадками бамбука, ещё более усилив его угнетённое состояние. Она была опустошена и разграблена, всё убранство вытащено и разбросано по лужайкам, ставни и тростниковые шторы сорваны с окон. «В этом доме должна была состояться моя женитьба, — вдруг подумал он. — Женитьба на английской девочке, которую зовут Аркали Сэвэдж и чьё лицо и голос я с трудом теперь припоминаю. Как давно это было. Кажется, что это было в другом веке, что прошла целая жизнь». Он содрогнулся. Поистине время в Индостане не течёт в одном направлении.

   — Наш авангард обнаружил их оставленными, — сказал Мухаммед весело, перехватив взгляд Хэйдена. — Видишь, как французы убегают.

   — Они просто отступили к Мадрасу, — проговорил Флинт, болезненно воспринимая картину разрушения.

   — Очень скоро мы присоединимся к битве, — пообещал Мухаммед.

Флинт кивнул, демонстрируя готовность.

   — Может быть, мы пожалеем, что Абдул Масджид мёртв, — сказал он с видимой нервозностью. — Сегодня он был бы бесценен. Однако правда и то, что будь Абдул Масджид жив, никто из нас не был бы здесь.

   — Если бы! Был бы! — раздражённо хмыкнул Мухаммед. — Какая глупость всё это! Нет никаких «если бы» и «тогда бы». Вы, неверные, живете внутри своего собственного самонадеянного разума. Вот почему вы не осознаете реального мира. Только Пророк учит нас истинной реальности, учит, что в этом мире нет никаких «если бы» и «могло бы быть», а есть только то, что существует, что написано в Писании. И такова воля Аллаха.

«А что, если он прав? — думал Хэйден, поражённый суровой простотой этой мысли. — Что, если всё уже предопределено и мы не обладаем свободой воли? В таком случае что толку пытаться делать что-либо?»

Армия Карнатики была собрана в. Аркоте в течение нескольких дней. В первый же день марша пять тысяч всадников, взвинченных бхангом[68], с воинственными воплями появились в ответ на приказ Анвара уд-Дина. Выстрелы разрывали воздух, Хэйден Флинт смотрел на всё это с ходаха и думал: кто или что может противиться этой свирепой орде, вихрем несущейся на город?

Они выехали из дворца четыре дня назад. По приглашению Мухаммеда Али он присоединился к принцу и его жене, сидевшим на раскачивающемся ходахе, возведённом на спине огромного слона. Полог с золотой бахромой защищал их от солнца, волнообразно колыхаясь на шестах; бока и голова слона были украшены сложным орнаментом из золота, ярко сияющего в рассеянном свете. На огромной шее животного сидел погонщик в ливрее, ловко ударяя его коленями, а иногда и своим анкусом — заострённым шестом.

Сначала величавое достоинство слона, его царственная походка вызывали у Флинта ощущение собственной значимости, но он не мог полностью расслабиться и насладиться этим. Присутствие Ясмин напрягало его нервы. До него доносился тонкий аромат духов. Он почти ощущал мягкие формы её тела под муслином и слышал тонкое позвякивание скрытых украшений. «Боже мой, — думал он. — Всё в ней так чувственно, так прелестно, так соблазнительно. Я бы хотел больше узнать её, но это, конечно, невозможно».

На второй день Мухаммед Али небрежно подал ему свиток с печатью Анвара уд-Дина.

— Мой отец оказал вам честь.

Он развернул его и попытался прочитать послание.

   — Я благодарен вашему отцу, но что это означает?

   — Этим приказом вы назначаетесь командующим конной полусотни.

   — Это высокая честь, — неуверенно проговорил Хэйден.

   — Это ни к чему не обязывает. Всего лишь формальность, чтобы позволить вам следовать с нами в царском авангарде и носить ваши пистолеты. Мой отец щепетилен относительно соблюдения закона. Теперь, когда мы встретим французов, вы сможете вступить в бой вместе с нами.

   — Значит, будет битва?

   — Такой милости вы требовали.

Позднее, вопреки своему решению, он спросил Ясмин, каким образом удалось так быстро собрать вместе такое количество воинов и лошадей.

   — Это — в традициях нашей древности, мистер Флинт. Когда царский двор перемещается на новое место, все его сокровища и движимое имущество следует за ним. Естественно, это включает и женщин.

   — Значит, всё следует на набобом? — спросил он. — Что же, дворец в Аркоте совершенно пуст?

   — Почти. Ни один набоб не оставит свою столицу даже на один день, пока в ней находится то, что он ценит. Особенно когда он возглавляет армию вдали от неё. Даже Анвар уд-Дин не может одновременно быть в двух местах. Следовательно, единственный выбор — забирать всё с собою.

Он посмотрел на дорогу. Колонна растянулась более чем на милю: конница, пехота, рабы, слуги, вьючные животные поднимали пыль так, что их едва было видно.

   — Видите! — говорил ему Мухаммед Али в неистовой гордости, описывая ему порядок, основанный на традиции. — Точно так же и император Аурангзеб выступал в военной кампании. Мы происходим от героев, которые жили в постоянном походе. В традиции Моголов всегда было так, что наследники наших императоров рождались на лошадиной попоне, расстеленной на полу полупоходного шатра. И в Дели великий Аурангзеб с презрением отказался от своих роскошных дворцов и жил просто, в шатре, раскинутом на примыкающей земле. Так и нам надлежит поступать. И так будет в нашем походе на Мадрас.

Он вынул меч и указал им вперёд.

   — Впереди, на расстоянии дневного перехода от нашей колонны, распорядители походного порядка и авангардные группы готовят для нас путь. Их бычьи упряжки перевозят сложенные шатры, и с ними следуют домашние слуги. Они обеспечивают поставку продовольствия и топлива, разбивают лагерь, в котором мы проведём нынешнюю ночь. И поскольку мой отец должен иметь всё необходимое для управления государственными делами после ужина и молитвы, в лагере будет шатёр с кухнями, шатёр-мечеть, шатёр для царского двора и шатровые залы аудиенции. Всё это будет воссоздано таким же, как и во дворце в Аркоте.

   — Такие труды только для одного вечера?

Мухаммед с раздражением повернулся к нему:

   — Набоб должен шествовать по стране как подобает набобу. Неужели это ещё не ясно тебе? Разве ты ещё не осознал размеров той милости, которую оказал тебе отец?

Звон литавр оповещал о приближении набоба. Он отъехал от головы колонны, где его знаменосцы и оруженосцы на белых лошадях несли штандарт и оружие и провозглашали о его приближении. Сразу за ними брели остальные слоны с грузами на спинах, затем нагруженные верблюды. А следом — вооружённая охрана с блестящими пиками.

   — Это, должно быть, содержимое джаваркханы? — спросил он, обращаясь к Ясмин.

   — Вы правы, мистер Флинт. Первые шесть слонов несут содержимое казны, в золоте и драгоценных камнях, а также различные религиозные атрибуты, вместе с наградами, которые набоб вручит наиболее храбрым воинам. Тут же следует содержимое токшакханы, одеяния двора и украшения.

   — Я вижу вдали что-то похожее на паланкины, также под сильной охраной. Что это?

   — Это — леди. А вы видите вашу собственную охрану?

Вопрос привёл его в недоумение.

   — Они не покинули вас, хотя вы проявили не много внимания к их нуждам. Может быть, вы забыли о них?

Он понял наконец. Это был отряд всадников Абдула Масджида, люди, чью преданность он завоевал. «Должен ли я вести их в бой? — подумал он вдруг. — О Бог мой, так вот о чём говорилось в свитке набоба. Анвар уд-Дин официально признал моё право командовать пятьюдесятью соварами. Неудивительно, что Мухаммед так злорадствовал».

Она видела его растерянность.

   — Не пугайтесь. Как сказал мой муж, это было сделано исключительно ради протокола. Добрый господин с мудростью обращает внимание на каждую мелочь и всегда держит в порядке свои дела.

Он замялся.

   — Сколько я должен... платить им?

   — Ничего. Простые солдаты не привыкли к оплате в Индостане. — Её забавляло его замешательство. — Воевать — их обязанность. На то и война для них, чтобы получить долю своей добычи.

   — Они хотят разграбить Мадрас, чтобы оплатить экспедицию? — растерянно спросил он, но Ясмин не ответила ему.

Они двигались целый день. Войско состояло из конников численностью в десять тысяч человек, с мечами, пиками и длинноствольными мушкетами — джезалами. Длинные вереницы быков тянули огромные и неуклюжие орудия. Самое большое из них, которое они называли «Чемпион — победитель всех армий», имело украшенный орнаментом бронзовый ствол длиной в шесть ярдов. Далее, замыкая колонну, двигались сипаи, из крестьян, в свободных одеждах, вооружённые тем, что могло сойти за оружие. Это была самая низкая и наименее уважаемая часть армии.

   — Когда мы достигнем Мадраса? — спросил он, думая при этом: «Невероятно. Такая помпезность и такие тяготы, и всего лишь для того, чтобы встать под стенами Мадраса и заставить французов отступить. Когда значительно проще и с большей пользой можно было послать небольшую делегацию с перечнем требований. Зачем этот огромный еле-еле движущийся монстр и все эти задержки, когда самое главное теперь — скорость?»

   — Когда, — вздохнула она. — Вы не достигнете ничего без терпения. Неспешность — от Бога, как говорит наша пословица, спешка же — от дьявола.

   — Да, леди, — простонал он. — А в Индостане можно достичь чего-то лишь методами Индостана.

   — Когда-нибудь вы поймёте это. Пока же не тратьте зря время, пытаясь предугадать, что случится, когда мы прибудем в Мадрас, или стараясь постичь разум нашего господина. Может, будет битва, а может, и нет, как пожелает Бог. Вы не в состоянии повлиять на это.

Посланцы и курьеры время от времени проносились вдоль колонны, доставляя приказы набоба к его командирам или донесения о новых отрядах, присоединяющихся к колонне. Наблюдая за происходящим, он видел, как писчие записывают приказ за приказом, исходящие из уст Анвара уд-Дина. Рядом с ним всегда находился хранитель времени с песочными часами и гонгом, и люди, которые, сменяя друг друга, измеряли пройденное расстояние. При набобе были также паланкины, в которых несли клетки с охотничьими гепардами, а также всё, что было необходимо для охоты; наиболее доверенные из людей несли на перчатках охотничьих соколов, накрытых колпаками. Уже несколько раз царская охотничья компания, состоящая лишь из набоба и его сыновей, седлала лошадей и уходила от колонны на час или два, преследуя дичь.

Сражение всё же произошло. Конные эскадроны Махфуза окружили Мадрас. Его отряды захватили источники на Педда Наик Петта, снабжавшие водой форт, однако два известия, полученные от разведки, просочившейся на юг, привели в ярость наступавших. Первым известием было то, что французы совершили вылазку из форта и дерзко захватили вновь Педда Наик Петта на время, достаточное, чтобы наполнить водой дюжину бочек. Второй, более важной новостью было донесение, что Дюплейкс направил в Мадрас подкрепление из Пондичерри: триста французов и семьсот сипаев — обученной французами индийской пехоты, вооружённой мушкетами и штыками. На военном совете в превосходно обставленном шатре Анвара уд-Дина Махфуз собрал генералов, а они, в свою очередь, призвали всех своих офицеров; так что на совете — дурбаре собралось триста или четыреста человек.

   — Набоб в гневе, — сказал Махфуз, обращаясь ко всем присутствующим, говоря об отце, сидевшем с мрачным лицом. — Никто и никогда ещё не осмеливался подвергнуть сомнению его власть. Он — по праву — верховный владыка Карнатики, утверждённый в этой власти самим низамом. Эти иноземные арендаторы, неверные торговцы, находятся здесь лишь по его дозволению. И тем не менее французы посмели игнорировать его законное правление, они развязали войну на наших землях, несмотря на запрещение Анвара уд-Дина, а теперь они намерены противостоять и нам!

Послышались негодующие возгласы. Затем министры развернули карты, гневно порицая наглость французского губернатора, а Махфуз, не остерегаясь возможного шпионажа, раскрыл свой план действий.

   — Если отец согласен, мы займём позицию здесь, на горе Сен-Том, в восьми косах к югу от Мадраса. И когда французы попытаются пересечь устье Адьяра, мы устремимся вниз и уничтожим их!

   — Никакой пощады иноземцам! — Этот возглас был подхвачен несколькими голосами.

По мере того как возгласы стали стихать, Хэйден начал понимать, что затевает Махфуз. Их стратегия была подобна стальному капкану, в который неминуемо попадёт пехота Дюплейкса. Если французы попытаются отойти, кавалерия Махфуза набросится на них и устроит бойню; если же они решатся атаковать, то будут настигнуты в воде и изрублены на куски. «У них нет ни одного шанса», — думал он.

Напоследок Анвар уд-Дин вызвал своих астрологов, чтобы те добрыми предзнаменованиями подтвердили покровительство Аллаха в битве. В цветистых фразах они поведали набобу, что его жизнь в настоящее время подвержена влиянию самого благоприятного расположения планет, что Луна достигает апогея, и, наиболее благосклонная из всех, красная звезда Мира, «Удивительная», появилась в созвездии, которое иноземцы называют Цетус — Кит. Эта звезда достигает максимальной яркости лишь один раз за триста тридцать один день. Эти знамения можно истолковать так: иноземцам придётся уйти морем на кораблях, больших как киты, но прежде красный рубин Анвар уд-Дин ярко заблистает в ознаменование победы.

Раздались крики ликования, затем Анвар уд-Дин вызвал вперёд Хэйдена и повелел ему сесть перед ним.

   — А ты? Каково твоё мнение об этом?

Его лицо горело под пристальным взглядом набоба. Как мог он сказать, что теперь хотел лишь одного — чтобы не было кровопролития? Чтобы Махфуз встретился с французами и организовал перед ними демонстрацию своих сил, которая заставила бы их бежать обратно в Пондичерри. Чтобы не было необходимости губить тысячу или более человеческих жизней.

   — Мой господин, — сказал он медленно, поняв, что Анвар уд-Дин вовсе не требует от него откровенности, но просто хочет одобрения его плана. — Я думаю, что ваша армия уничтожит французское подкрепление.

Он подождал, пока они выразят свой восторг криками и громом своего оружия.

   — Однако гарнизон в Мадрасе имеет полевые орудия...

   — У нас тоже есть полевые орудия!

Это было сказано так неожиданно громко, что Хэйден вздрогнул. Он почувствовал, что генералы и знатные люди, окружавшие его, а также сыновья Анвара уд-Дина внимательно слушают. Чувствовалось, что его слова могут как утвердить их уверенность, так и каким-то образом подорвать её. Когда шум голосов улёгся, он уже знал, что скажет им то, что думает.

   — Да, мой господин, но орудия французов лучше ваших.

Наступила тишина, затем Абдул Вахаб, младший сын набоба, вскочил в негодовании:

   — Ты лжёшь, феринджи. Ваши пушки не могут быть лучшими!

Набоб наклонился к нему и сурово спросил:

   — Ответь мне, какое самое большое орудие может французская армия использовать на суше?

   — Я не могу сказать относительно французской армии, мой господин, но самое большое полевое орудие, используемое англичанами, стреляет двадцатипятифунтовыми ядрами.

   — А ты знаешь, что в Агре есть пушка Моголов, называется Малик-и-Майдан, которая весит пятьдесят ваших тонн, имеет жерло диаметром в двадцать два ваших дюйма и которая стреляет снарядами весом тысяча пятьсот ваших фунтов?

Он покачал головой, неспособный поверить в существование такой огромной пушки. Но даже если бы такое орудие можно было привезти сюда, оно ничего не добавило бы к той бойне, которая должна развернуться завтра.

   — Теперь ты понимаешь, почему я просил тебя никогда не хвастаться вашим европейским оружием при моём дворе.

   — Да, мой господин, но... — начал Хэйден, почти неслышимый в окружающем шуме.

   — Ты что-то ещё хочешь сказать? — с безразличным видом спросил Анвар уд-Дин.

   — Мой господин, вы повелели мне высказать моё истинное мнение.

   — Тогда говори.

Он повернулся к Абдулу Вахабу.

   — Сэр, простите меня, но это истина, что французские орудия лучше. Они хотя и меньше, но очень хорошо сделаны и идеальны для своего назначения. — Он хотел сказать, что их размер позволяет перевозить их туда, куда требуется, и они стреляют быстрее. Он хотел кричать им, что ни один из Моголов не имеет ни малейшего представления о тех технических достижениях, которые распространились по Европе со времён рыцарей, вооружённых копьями. Он хотел заставить их понять, что им придётся бросить в бой все свои эскадроны, если они намерены справиться с французами. Но слова застряли у него в горле, когда набоб вынул из-за своей подушки пистолет и направил на него.

   — Ты узнаешь это? — требовательно спросил Анвар уд-Дин.

Вновь мгновенно наступила тишина.

   — Да, господин, — признал Хэйден, охваченный внезапным ужасом. Это был один из его собственных пистолетов.

   — А это? — показал он второй пистолет.

   — Да.

Те, кто мог видеть его, кричали в восторге и смеялись. Но когда он невольно взглянул на свой пояс и увидел, что пистолеты на месте, всё собрание разразилось громовым хохотом.

Они визжали и стонали, когда Анвар уд-Дин бросил перед ним оружие.

   — Возьми их! Мои мастера сделали их для меня за два дня, — сказал Анвар уд-Дин. Он щёлкнул пальцами, продолжая наслаждаться его унижением. — Разве они не те же самые, что и твои? И не хвастай передо мной о способности европейцев делать оружие.

Он встал и обратился к своему военному совету:

   — Вы видите! У них нет преимуществ над нами, а у нас — есть. Завтра мы устремимся к победе!

Хэйден вспоминал, какой шумный энтузиазм был вызван словами набоба, как возбуждённая толпа вынесла его из шатра, паля в небо из своих мушкетов, устремляясь с барабанным боем к кострам своих биваков.

Он сидел, напряжённый, в военном ходахе, который нёс его по направлению к морю. Позади них колонна начала уже развёртываться в военный порядок. На ближнем берегу реки пехота скрывалась за стенами небольшого посёлка Сен-Том. «Чемпион-победитель» и его братья-орудия были нацелены на переправу. Их собственное соединение, кавалерия, расположилось тремя рядами в укрытии смертельной засадой, ожидая момента наброситься на врага.

Вскоре появилась французская колонна, но армия Анвара уд-Дина продолжала оставаться в укрытии, тихая, как смерть. Ветер шевелил их зелёные флаги, укреплённые на копьях. Муллы ходили среди этих полчищ, распространяя весть о воле Бога на уверенную победу. Многие воины прибегали к гашишу или свернувшемуся молоку с наркотиком для обретения смелости и ярости либо с мрачным суеверием смотрели на свои ладони, как будто читали Святое Писание.

Французы остановились, их командующий с вынутой саблей прошёл вперёд, ощущая что-то неладное. Он долгим взглядом обвёл дальний берег и, повернувшись, пошёл обратно к своим войскам.

В батальонах Абдула Вахаба начались завывания молитв индусских байраги и гхосаи. Они были фанатиками, поклоняясь богу разрушения, жаждали крови или смерти и поэтому рвались вперёд, чтобы броситься на французов. Затем дандхубы начали отбивать ритм войны, и Хэйден Флинт увидел, как элитный эскадрон Анвара уд-Дина, состоящий из самоубийц — раджпутов, выдвигается вперёд. Они были частью приданого третьей жены набоба. Эти люди были одеты в халаты, окрашенные жёлтой куркумой, — маранача потах, или «одеяние смерти», означающее, что они уже предали себя смерти и, следовательно, были по ту сторону жизни, неподвластные страху.

Французская колонна начала двигаться вперёд, и Хэйден увидел изумление и радость на лице Мухаммеда Али.

— Они решились на переправу! — торжествовал он. — Смотри!

Подскакал посыльный и, встав на стременах, чтобы дотянуться до их погонщика, передал свиток для Мухаммеда.

   — Разведчики моего отца докладывают, что из Мадраса вышел ещё отряд французского подкрепления, — сказал Мухаммед. — Хорошо. Они тоже заплатят за грехи их губернатора.

   — Сколько людей в отряде? — спросил Хэйден с побелевшим лицом.

   — Сотни! Я надеюсь, тысячи! Чем больше, тем лучше, ибо они все умрут!

   — Есть у них орудия? Артиллерия с ними?

   — Что бы они ни имели, это всё скоро будет нашим.

Хэйдена Флинта охватило отчаяние.

   — Послушайте меня!

Мухаммед отбросил его руку.

   — Проваливай к дьяволу, осквернитель! Прочь с моей дороги! Сядь там, с женщиной. Мои солдаты должны видеть своего князя!

Хэйдена грубо отшвырнули в задний угол ходаха, где неподвижно сидела Ясмин, рядом с нею стояли три длинных мушкета — джезала; их тонкие, обвязанные проволокой стволы были в рост человека и совершенно непригодны для стрельбы с движущегося слона. Она выбрала один из джезалов и передала ему, взяла другой и приложила тяжёлый треугольный приклад к своему плечу.

   — Вы навлечёте их огонь на себя! — закричал он. — Разве вы не понимаете, какой прекрасной мишенью являетесь?

   — Люди должны ясно видеть своего князя! — крикнула она в ответ. — Иначе их боевой дух может упасть!

   — Боже мой, леди, это — сумасшествие! Вы должны сесть! И скажите ему, если французы выведут орудия, они будут стрелять крупной картечью, и это погубит его кавалерию.

   — Нас учили, что кавалерия всегда побеждает артиллерию. Они будут разгромлены прежде, чем успеют перезарядить орудия.

   — Это может случиться лишь с вашей артиллерией! Их же пушкари могут производить четыре выстрела в минуту, и каждое орудие стоит целого батальона мушкетёров, если его заряжают картечью! Даже лучше батальона, потому что орудие можно моментально повернуть в любом направлении. Они превратят вашу конную армию в требуху, если привезли лёгкие пушки из Мадраса!

   — За Мадрасом наблюдает арьергард! — Она гневно ткнула пальцем в пехоту на другой стороне реки. — Вот наш враг. У них нет пушек.

Французы переходили реку вброд, с мушкетами наперевес, с примкнутыми штыками. Их ряды были безупречно прямыми, несмотря на огонь, который открыла по ним артиллерия Моголов. За пять секунд прозвучало лишь десять громких выстрелов, поднявших в воздух белый дым и одно большое дымное кольцо, поплывшее над водой. Французы и сипаи уже выходили из воды во главе со своим офицером. Своим быстрым продвижением они заставляли артиллерию Моголов открыть преждевременный огонь, и потери были невелики, поскольку орудия вместо картечи были заряжены железными ядрами.

Хэйден собрал всю свою твёрдость, когда погонщик пустил их слона вперёд. Перед ним Мухаммед как сумасшедший выкрикивал что-то своим командирам, и ходах начал страшно раскачиваться, когда слон пустился в неуклюжий бег. Его серые с розовым уши хлопали по голове, ремни с металлическими креплениями на массивной голове и шее звенели. Со всех сторон вперёд ринулось море всадников, с визгом нёсшихся мимо них в клубах пыли, с мечами наголо, в развевающихся халатах и тюрбанах.

Эта волна надвигалась, как прибой на два ряда французских солдат, движущихся плечо к плечу; и тем не менее они продолжали идти, как будто не осознавали неминуемости столкновения.

Стороны продолжали сближаться, и когда между противниками осталось не более сотни ярдов, французский офицер поднял саблю высоко над головой. Шеренги голубых мундиров и трёхцветных треуголок замерли. Офицер отступил назад между двумя батальонами и поднял пистолет. Первый ряд, как один, опустился на колено, выставив вперёд мушкетные стволы. Второй ряд, стоя, направил мушкеты между ними, так что их длинные штыки образовали единый ряд, как зубья гребня.

Хэйден с ужасом наблюдал, как солдаты в голубых мундирах исчезли, поглощённые белым ружейным дымом. Залп французских мушкетов сразил несколько дюжин передовых всадников, проредив их строй и создав препятствия тем, кто скакал следом. Напутанные лошади в страхе вздымались на дыбы и брыкались, сбрасывая всадников на землю, в то время как вторая волна конников налетала на них. Французская шеренга произвела новый залп, сразив ещё несколько дюжин несчастных соваров.

Те из конников, кто достиг строя французов, отскакивали от частокола их выставленных штыков и уносились прочь. Некоторые понеслись к селению Сен-Том, узкие, пыльные улицы которого могли дать избавление от смертельного огня мушкетов. Другие отступали вслед за своими разметёнными эскадронами. С правой стороны такая же участь постигла и другие эскадроны. Они оставили без прикрытия капониров у огромной пушки Моголов. «Чемпион-победитель» стоял гордо, окружённый людьми, пытавшимися перезарядить его огромную утробу, но французы продолжали маршировать тем же нерушимым порядком, усмиряя дикую орду своей дисциплиной.

Французские мушкетёры перезаряжали свои мушкеты, поднимая пороховницы и шомполы чётко, как заведённые. Второй вал всадников Махфуз Хана бросился в атаку, и когда они достигли разбросанных трупов и бьющихся раненых лошадей, они были также рассеяны и отражены. Когда прогремел очередной залп, Хэйден услышал свист пуль. Двадцать всадников слетели с лошадей. Мухаммед кричал своим людям продолжать атаку, когда заряды попали в слона. Его хобот взмыл вверх, и животное, трубя от боли, остановилось. Под его глазом виднелось ярко-красное вывороченное мясо, а погонщик смотрел остановившимся взглядом на обрубок своей ноги.

Слон стал тяжело опускаться, и полог, покосившись, накрыл их, не давая возможности что-либо видеть.

   — Бог мой, он перекатывается! Прыгайте! — закричал Хэйден.

Во рту у него был привкус пороха, пыль клубилась вокруг. Джезал выпал из его руки. Он почувствовал удар спереди, когда ходах опрокинулся на сторону, но ему удалось удержать равновесие и устоять на ногах на миг, достаточный для того, чтобы броситься к Ясмин и выхватить её из-под падающего животного.

Он почти потерял сознание от удара головой о землю, но всё же с трудом встал. Ясмин, распростёршись, лежала возле его ног. «Благодарение Богу, она не раздавлена», — подумал он, поднимая её и поворачиваясь на топот лошадей, несущихся на них.

Третья, и последняя, кавалерия накрыла их своим валом, бросившись на французов в последней безумной атаке. Хэйден смотрел на происходящее и ничего не чувствовал. Он видел, как победа, которую пытался принести в Мадрас, рассыпалась в прах.

Затем он увидел, как Ясмин пытается вытащить тело своего мужа из ходаха. Шлем слетел с его головы, а лицо было залито кровью.

Хэйден вынул пистолеты и направил их в ту сторону, откуда наступал неприятель, чтобы защитить её, и вдруг с ужасом увидел, как правильные ряды французских штыков появились из-за рассеявшейся пелены не более чем в пятидесяти шагах от них. В любой момент они могли броситься к царскому слону, почувствовав богатую добычу.

   — Ясмин! — закричал он. — Оставьте его! Уходите!

Но она продолжала упорно тянуть недвижимое тело своего мужа.

Хэйден вернулся и, засунув пистолеты за пояс, стал помогать тащить тело Мухаммеда, но в доспехах его вес был слишком велик, и все их усилия продвигаться быстрее были напрасными. Хэйден ещё раз выстрелил в неясные фигуры врага, а затем в бессильной ярости бросил свои пистолеты в клубящуюся пыль.

Неожиданно из дыма и пыли появились телохранители, которые, спрыгнув, подняли Мухаммеда и положили на лошадь. Один из них соскочил на землю, уступив Ясмин своё седло. По её приказу всадник задержал свой меч, занесённый было над иноземцем, и вместо этого втащил его за собой на лошадь. Вскоре Хэйден Флинт обнаружил себя мчащимся верхом за спиной воина в кольчуге. Он услышал канонаду и понял, что к ним подступает гарнизон Мадраса, а когда они выскочили на чистый воздух, он увидел тысячи всадников, спасающих свою жизнь.

Армия Карнатики была полностью разгромлена.

КНИГА ВТОРАЯ

Глава VIII

Аркали встретилась с Клайвом при ярком свете луны, через два часа после захода солнца и через час после звона колокола, возвещавшего о начале комендантского часа.

Для назначенной встречи было выбрано укромное и высоко расположенное место: плоская крыша складского помещения Сэвэджей, с видом на море. Огромные облака проносились над головой, подобные грандиозным галеонам под полными парусами, закрывая собой звёзды. Волны прибоя бились о берег, наполняя воздух громоподобным рёвом и солёной влагой, оседавшей на губах. Невозможным казалось, что столь малочисленная французская пехота могла разгромить такие огромные полчища местной кавалерии, но это произошло. И, победив, французы не только бросили вызов властителю Карнатики, но сломили его мощь, обеспечив себе полную власть над Мадрасом.

— Вот почему мы должны уйти отсюда, — прошептала Аркали, с глазами полными мольбы. Она знала, что её предложение отправиться сушей в форт Сен-Дэвид потрясло его. — Мистер Клайв, мы ничего не сможет сделать здесь. Это ужасно. А теперь, когда французы отогнали армию Моголов, они считают себя непобедимыми. Они не пойдут теперь ни на какие уступки.

   — А ваш отец тоже так считает?

Клайв изменил облик для этой тайной встречи. Он глубоко надвинул на голову треуголку и высоко поднял воротник военного френча. Его белые бриджи и золотая обшивка были скрыты под длинным морским плащом, чем он несколько напоминал разбойника с большой дороги.

   — Я не знаю, что думает мой отец. Это не важно!

Клайв с подозрением смотрел на неё. Его взгляд был таким проницательным, что она невольно ещё плотнее закуталась в свою тёмную шаль.

   — Где ваш отец? Я не видел его уже два дня.

   — Он в своём доме.

   — Вне крепости?

   — Да! Вы знаете, что штаб французского адмирала покинул наш дом, когда появилась армия набоба? Он уступил требованию мистера Флинта, чтобы нам разрешили опять поселиться там.

Подозрения Клайва усилились.

   — Почему Ла Бурдон пошёл на это?

   — Я бы сказала, что у него есть хоть немного чувства чести. Может быть, он понимает, что неприлично держать европейских женщин внутри крепости после того, что случилось. Всё равно нам некуда бежать, так они, по крайней мере, думают. У нас появился шанс! Разве вы не видите?

   — Действительно?

Она вздохнула, в отчаянии от того, что он упрямо отказывается видеть ситуацию её глазами.

   — Мистер Клайв, как я могу убедить вас? Существует некоторая договорённость между моим отцом и адмиралом. Яснее ясного, что после этого сражения французы ослабили свою бдительность. Мы сможем легко убежать в форт Сен-Дэвид.

Клайв задумчиво кусал губы.

   — Сен-Дэвид более чем в ста милях к югу отсюда. Да ещё в двадцати милях южнее Пондичерри. Нелёгкое путешествие, тем более с леди...

   — Вы испугались! — Она сжала в отчаянии руки, злясь на его бестолковость. — Подумать только, а ведь я считала вас образцом решительности и смелости.

   — Я вижу, что Дюплейкс хочет раздавить Сен-Дэвид как можно скорее. И он сделает это, если хоть чуть-чуть обладает стратегическим мышлением. А если он сделает это, то в Карнатике не будет больше англичан; не только в Карнатике, но и на всём Южном Индостане.

Она отвернулась, думая, что если уговоры не действуют на Клайва, то, может, попробовать повлиять на него по-иному?

   — Вы знали, что Дюплейкс намеревается полностью разрушить Мадрас?

Клайв задумчиво вникал в её слова, как бы сравнивая их с тем, что слышал сам, или, может, взвешивая, что он может рассказать ей.

   — Я слышал от Стрэтфорда Флинта, что Ла Бурдон согласен на выкуп за Сен-Джордж.

   — Ни мистер Флинт, ни кто-либо другой не имеют средств, чтобы заплатить за это, — сказала она слишком быстро.

   — Он говорит, что готов пожертвовать спрятанным серебром, отдав его Ла Бурдону, если только тот уведёт свои корабли и войска от Мадраса.

   — Этого не случится, — сказала Аркали, думая о пятнадцати лакхах серебром. Она всё ещё не оправилась от гнева её отца, от того, как он набросился на неё после встречи с Ла Бурдоном. «Может быть, — думала она, — он взорвался оттого, что видел, как французский адмирал ест с его лучших тарелок кантонского фарфора, сидит на его мебели и пользуется прекрасной белой усадьбой в Трипликани, как своей собственной? Но всё равно не было необходимости так кричать на неё. А теперь от усадьбы ничего не осталось, кроме разрушенной оболочки».

   — Скоро французский корабль увезёт вас в Калькутту. И всё будет хорошо. Вы увидите, — медленно проговорил Клайв.

   — Но пройдут недели, прежде чем французы позволят кораблю отправиться на север с нами на борту!

Сжав губы, она отвернулась от него. Как могла она сказать ему об истинной причине её стремления попасть в форт Сен-Дэвид? Как могла она сказать, что найти Хэйдена было для неё самым главным в мире? Ей хотелось бы поделиться с ним своими страхами и надеждами, но у неё не было для этого слов.

   — Я не чувствую себя здесь в безопасности, — сказала она. — Мы должны выбраться отсюда.

   — Я освобождён под честное слово джентльмена, обещал не пытаться пересечь границ Мадраса.

Оправдание прозвучало фальшиво, и она увидела, что он понимает это. «Джентльмен! — подумала она презрительно. — Он говорил, что его отец был обедневшим шропширским адвокатом, а он сам — скромным клерком компании. Как может он говорить, что является джентльменом? Только взгляните на него: он — дикарь».

   — Вы дали слово джентльмена соблюдать комендантский час. И тем не менее вы пришли.

   — Я не мог отказать леди. Я думал...

   — Вы думали что?

   — Я не знаю, — сказал он смущённо. — Что, возможно, у вас есть что-то сказать мне. О нас.

Ей показалось, что её ударили по лицу.

   — Вы пришли потому, что думали, что я назначаю вам свидание? Так, мистер Клайв?

Он сжал свои губы, упав духом от её надменности.

   — Мисс Сэвэдж, могу уверить вас, что французы не намереваются убить нас всех в наших постелях. — Он улыбнулся своей кривой улыбкой, которую трудно было назвать прекрасной. — И я здесь для того, чтобы защитить вас. Я клянусь, что буду охранять вас день и ночь, пока мы не уедем отсюда.

   — Сопровождайте меня в форт Сен-Дэвид. Это всё, что я хочу.

   — Это невозможно.

   — Вы — трус, мистер Клайв. Просто жалкий трус.

Он посмотрел на неё долгим, оценивающим взглядом.

   — Вы знаете, Аркали, если позволите, — я думаю, что вы сильно изменились за последний месяц.

   — Я не думаю, что такой человек, как вы, может понять это, — со вздохом ответила она.

Клайв знал, что должен оставить её поскорей. Знал, что должен сейчас спуститься вниз и тайком пробраться к себе, но не мог заставить себя расстаться с нею, пока не услышит её окончательное слово.

   — Как вы можете думать, — сказал он медленно, — что, если человек редко выказывает свои чувства, значит, он холоден как камень? И почему вообще женщины считают, что обладают монополией на чувства? Я такой же живой человек, как и вы. Так же переживаю и радуюсь, люблю и ненавижу.

   — Мистер Клайв, извините, если я обидела вас.

   — В этом году я пытался покончить с жизнью, — сказал он, не замечая её холодного тона.

Она поражённо смотрела на него в молчании, и он опустил глаза, скрыв лицо в тени шляпы.

   — Я приложил пистолет к виску и нажал курок. Но ничего не произошло. Замок сработал как надо. Кремень ударил в огниво, искра полетела на полку с порохом, но выстрела не было.

   — И что вы сделали? — спросила она с трепетом.

   — Я проверил пистолет и прочистил булавкой соединительное отверстие, на случай, если оно забилось. Но оно было чистым. Тогда я попытался вновь.

   — И пистолет снова дал осечку?

Он коротко рассмеялся.

   — Как видите.

Она чувствовала, как бьётся её сердце. В напряжённой тишине стук его громко отдавался в ушах.

   — Я очень сожалею, что назвала вас трусом, мистер Клайв.

   — Это ещё не всё, — продолжал он. — Я помню, что после второй попытки я почувствовал больше чем раздражение от того, что этот идиотский пистолет не подчинялся мне. Я хотел проверить его ещё раз, но в комнату вошёл Эдмунд Маскелен и, ничего не подозревая, спросил меня, что я делаю.

   — И что вы ему ответили?

   — Я сказал, что хочу направить пистолет в окно и выстрелить. Он сделал это за меня, и без всяких затруднений.

   — Не может быть!

   — О да. — Он встряхнулся от своей задумчивости, как лунатик — от сновидений, чувствуя, что теперь она поймёт его. — Вы видите, что я считаю Индостан особенным местом, где проявляется судьба. Здесь её называют «кисмет» и принимают безоговорочно. Никто не поверит подобному рассказу в Англии, но здесь он понятен всем! Здесь всё имеет свой скрытый смысл. Я уверен, вы понимаете, каков истинный смысл моего избавления от смерти.

Она поёжилась и покрепче обернулась шалью.

   — В чём же этот смысл?

   — Разве это не очевидно? Если бы я умер, вы бы умерли тоже. Потому что некому было бы спасти вас. Вы понимаете это, не правда ли? Наши судьбы неразрывно сплетены одна с другой. Разве не ясно, что мы скоро отправимся в Калькутту, и в этом — возможность для нас начать новую жизнь, вам и мне, вместе?

   — Мистер Клайв... — Она отрицательно затрясла головой. — Мистер Клайв, нет. Вы не понимаете.

   — Тихо! — Он схватил её и отвернул от лунного света, который неожиданно провалился в разрыве между облаками.

Послышались шаги.

Внезапный страх сковал его. «Иисус Христос, может быть, в этом — подтверждение её правоты! Если это часовой, у меня нет иного выбора, как только задушить его, и тогда уж нам придётся отправиться в форт Сен-Дэвид, и сейчас же!»

Отзвук шагов разнёсся по лестничному пролёту.

   — Эдмунд? — прошептала она во тьму.

Из темноты проступил силуэт.

   — Маскелен? — прошипел Клайв. Его облегчение от того, что это оказался не французский солдат, уступало по силе лишь раздражению от непрошеного вторжения.

   — Да. Бог мой, Клайв, это ты?

Клайв пытался сбросить убийственное напряжение в мышцах. Он приготовился броситься с голыми руками на врага, и его сердце всё ещё продолжало биться как барабаны табла. Он видел, как Аркали объясняет всё Маскелену, видел, как она подвигается ближе к нему, и чувствовал, как в нём разгорается ревность. Маскелен, с его чёрными волосами и мальчишеским лицом, был очень привлекателен для женщин. Обычно по вечерам он надевал голландский ночной колпак, брал глиняную трубку и, посасывая её с рассудительным видом, вникал в проблемы друга. В это время он выглядел умудрённым опытом, несмотря на свои двадцать пять лет. «Да, — раздражённо думал Клайв, — все эти глубокомысленные попыхивания дымом служат лишь прикрытием твоей неуверенности».

Она взяла руку Маскелена.

   — Вы поможете мне, Эдмунд?

   — Я бы рад помочь, — неуверенно ответил Маскелен. — Я думаю, мистер Клайв уже рассказал вам, что готовит нам Совет после прибытия в Калькутту? Видите ли, мы оба проявили излишнее рвение, высказывая компании наши взгляды во время бомбардировки.

Он смущённо улыбнулся.

   — Когда командование было у Стрэтфорда Флинта, всё казалось совсем иным. Я боюсь, что мы оба были слишком несдержанны. Если мы отправимся в Калькутту, нас ждёт отсылка в Англию, под первым же предлогом, который может изобрести компания. Они не выносят смутьянов. — Он посмотрел на Клайва. — А ты что думаешь, мой дорогой друг?

Клайв пожал плечами. Он совсем забыл о критике, которую высказывал, и своём вызывающе смелом поведении в ночь бунта португальцев.

   — Я уже сказал мисс Сэвэдж, что окажу ей всяческое содействие. Мы согласились, что предлагаемый ею шаг необходим.

Она порывисто обняла его. Это согласие было совершенным безумием. Но он понял сразу, почему согласился, и благодарность, которую она проявила, привела его в восторг.

Голубые вспышки беззвучно озаряли небо на юге и востоке, и тишина была такая, которая обычно бывает перед бурей. В помещении компании атмосфера была напряжённой. Шиваджи, чапрази Стрэтфорда Флинта, стоял возле двери с парой пистолетов за поясом. Его руки лежали на бёдрах вблизи от пистолетов.

   — Ну так как? Кто из вас пойдёт со мной, чтобы испытать вкус славы?

Собравшаяся группа людей сидела недвижно, не изъявляя согласия на предлагаемое. Клерки и младшие агенты с неохотой предоставили свою спальню для совещания, и Стрэтфорд Флинт всматривался в эти тридцать лиц, сливающихся в лунном свете.

   — Каковы ваши истинные намерения, сэр?

Спрашивающий был высоким мужчиной по имени Проули, шесть лет прослуживший старшим агентом, один из игроков в вист, носивший очень узкие бриджи, считающий себя очень близким к достижению статуса частного торговца и поэтому старающийся подчеркнуть своё старшинство нарочито изысканным языком. Остальные были склонны прислушиваться к нему. Их недоверие к его плану было сильным, но Флинт знал, что они необходимы ему. Хотя бы полдюжины. А ещё лучше — дюжина желающих пойти за ним. Если он хочет совершить задуманное, ему необходимо уговорить их.

   — Испытать чуть-чуть славы. Я хочу, чтобы вы перебрались со мной через стену крепости и ушли завтра ночью.

   — Нарушить наше слово? Наше слово чести, данное тем, кто взял нас в плен?

Флинт ненавидел компанию за то, как она вытаптывала предприимчивость из молодых людей.

   — Бог мой, — прошипел он. — Пусть адов огонь пожрёт почтенную компанию и всех её любимчиков! Какая же это замечательная школа тупости, глухоты и слепоты, которая берёт к себе свежих, полных духом парней, как вы, и сознательно вытравляет из них всё живое!

Он вновь посмотрел на них и, повысив голос, продолжил:

   — Позвольте сказать, что вас ожидает, ребята! Компания вытравляет души из молодых людей, когда в этом нет необходимости. Напротив, их слабость проступает наружу, пожирая все их способности, как лихорадка пожирает зрение. Французы уже давно опережают нас, а компания слепа к этому. Начинается война, и неподготовленные теряют всё, чего достигли. А когда война закончится миром, вся их торговля будет отброшена на десятилетие назад, и они не видят этого. Почему должно быть так, когда есть вполне очевидный путь?

   — Да, этот путь — корабль в Калькутту, — сказал Проули.

   — Напрасно вы будете сидеть здесь и ждать корабля, который увезёт вас в Калькутту, — сказал Флинт, неприятно усмехнувшись. — Никакого корабля не будет, клянусь Богом. И это — факт!

   — Ла Бурдон обещал нам шлюп, — уверенно сказал один из друзей Проули.

   — Я говорю, что не будет вам никакого корабля! И Чарльз Сэвэдж может подтвердить это. Губернатор Дюплейкс покинул Пондичерри два дня тому назад, чтобы прибыть сюда.

Он зловеще смотрел на агентов и клерков, думая о деньгах, которые он, Корнелиус Морган и Мак-Брайды только недавно откопали в усадьбе Трипликан. Единственной проблемой теперь было вывезти такой огромный груз звонкой монеты из Мадраса и от Ла Бурдона.

   — Можете не сомневаться, когда Дюплейкс доберётся сюда, он повесит всех вас за непокорность.

   — Мы уже слышали ваши страшные истории раньше, Флинт! Мы знаем вас!

   — Вы не знаете ничего, — сказал он Проули. — Вы не знаете, что армия набоба прибыла сюда благодаря моему сыну. Набоба привёл сюда дар, доставленный в Аркот Хэйденом. Без него ничего этого не было бы.

   — Какое это имеет значение? Посмотрите на результат! Армия набоба полностью разгромлена. А с нею погублена и наша последняя надежда.

Стрэтфорд гневно смотрел на них, выведенный из себя их пораженчеством и апатией. Он знал, что должен подхлестнуть их, чтобы вывести из состояния безразличия.

   — Местная армия не смогла освободить нас потому, что Анвар уд-Дин и его сыновья такие же мастера в военном деле, как тараканы. Но они пришли сюда, и вы все — свидетели этого факта. Я не должен компании ни полпенса. Я обещал им армию, и они её получили!

   — Всё это очень хорошо, сэр, но мы все здесь ответственны перед компанией, — заговорил другой из агентов невозмутимым голосом, с произношением, свидетельствующим о благородстве происхождения. — Мы отвечаем перед Советом, и ни перед кем иным.

   — Не такое мнение я слышал от тебя неделю назад, Сайкс!

   — Как вы сами заметили, мистер Флинт, мы должны смотреть не в прошлое, а в будущее, — ответил Сайкс, тяжело дыша. Его лицо было влажно от пота в этом душном, спёртом воздухе. — Компания продолжает содержать нас. Мы пришли на Восток, чтобы заработать денег, и каждый из нас заботится о своём будущем больше, чем вы думаете. Мы много должны, вскоре нам предстоит это осознать — если мы прибудем в Калькутту.

   — Да, — сказал кто-то позади Сайкса. — Совет сказал, что мы не должны больше иметь дело с вами.

Стрэтфорд презрительно скривил губы.

   — А, Совет уже бессилен. Помощник губернатора на смертном одре, с печенью, чёрной как уголь. Ему уже не видать Калькутты, будет шлюп или нет.

Все вопросительно посмотрели друг на друга.

   — Почему мы должны верить тому, что вы говорите, Флинт? Вы обманули Совет, заставив его сопротивляться французам, и смотрите, чего мы добились. Ничего!

   — Ну тогда слушайте внимательно. Я предложил Ла Бурдону выкуп в десять лакхов за Сен-Джордж, и он принял его!

   — Что? — спросил Проули. — Вы говорите, что он уберёт свою эскадру? Так просто?

   — За десять лакхов серебром, да. Посмотрите в окно.

Все перешли к окнам, выходящим на море. Никто из них не имел ни малейшего представления, на что их призывали посмотреть. Снаружи была тьма, бесконечная и беззвёздная, в которой мерцали лишь созвездия корабельных огней.

   — Французские корабли — на месте, там, где и были! Что здесь нового?

Стрэтфорд иронически рассмеялся.

   — Да, они там, верно. Но что ещё вы видите? Море ровное, как зеркало! Ни дыхания ветерка! Видишь ли, Проули, у Ла Бурдона нет иного выбора. Он достаточно долго плавает здесь и знает, что это — сезон ураганов, которые могут разбить его грабительский флот в щепки. Он понимает, что означает это спокойствие, и уберётся, даже если ему самому придётся верповать[69] каждое судно от берега.

Сайкс отвернулся от окна.

   — Мистер Флинт, если французский адмирал и так должен уйти, зачем вы обещали ему выкуп?

   — Ты должен предложить человеку хоть что-то, если хочешь, чтобы он раскрыл тебе свои секреты. Видишь ли, на подготовку флота уходит полнедели. Я должен был знать, когда он планирует уйти, чтобы приготовиться.

   — Приготовиться к чему?

Стрэтфорд разочарованно махнул рукой.

   — Я вижу, что распеваю псалмы сам перед собой, пытаясь уговаривать таких, как вы. Может быть, вы проявите больше уважения к твёрдому металлу. — Он вновь начал терпеливо объяснять им, что их ожидает. — Поверьте, Да Бурдон поднимет паруса послезавтра. Корабля для вас не будет. Так что перед вами два пути: вы можете остаться здесь с подхалимом Проули и испытать ещё больше французского радушия по прибытии месье Дюплейкса. Или можете пойти со мною и получить плату, которую заслуживаете.

Он выудил из кармана горсть тяжёлых серебряных монет и бросил их так, что они запрыгали по отполированному полу тикового дерева. Некоторые из клерков бросились за монетами и начали пробовать их на зуб.

   — Шиваджи!

На зов подошёл слуга.

   — Скажи им, насколько больше монет, чем здесь, ты видел.

   — Много больше, сахиб. Пандрах лакх. Пятнадцать лакхов.

Они вздохнули от изумления. Официальное жалованье клерка было менее десяти фунтов в год — сто пятьдесят рупий. Сумма, которую назвал слуга Флинта, составляла столько, сколько каждый из них мог бы заработать за десять тысяч лет!

   — Вы нужны мне, и я дам вам по сотне рупий каждому. И обещание, что каждый, кто поплывёт со мной, будет встречен как герой в Калькутте.

   — На чём же вы отправитесь в Калькутту? — спросил один из них.

   — На «Удаче».

Калли со своими ребятами должны были плыть на одной лодке, Флинт со своими — на другой. Два часа у них ушло на то, чтобы забрать последнее серебро с усадьбы Сэвэджей в Трипликани и доставить его к месту встречи. Теперь они встретились на тёмном берегу к северу от Мадраса.

Они столкнули в воду, провели через полосу прибоя два баркаса и начали грести к стоянке кораблей. Серебро лежало в сейфах, привязанных к линям тридцати саженей длиной с пробковыми поплавками на концах на случай затопления. Верхом на сейфах сидели Корнелиус Морган и братья Мак-Брайды, в другой лодке — три независимых торговца, которые знали, что им предстоит делать. Чарльза Сэвэджа здесь не было. Он ничего не знал об этом предприятии, как не догадывался и о намерении его дочери выбраться из крепости с Робертом Клайвом и Эдмундом Маскеленом.

Звук этих весел, ритмично погружающихся в посеребрённую звёздами воду, успокаивал Стрэтфорда. Неожиданно он вспомнил о своей Энни и почувствовал укол вины по отношению к Хэйдену, прежде чем вновь окреп в своей твёрдости.

«Видишь, какую рану ношу я в себе? — думал он с горечью о своей умершей жене. — Ах, почему ты должна была покинуть меня, Энни? Почему моё сердце порой вновь открывается и истекает кровью от любви к тебе? Разве ты не видишь, как мысль о тебе мешает мне, когда нужно быть безжалостным?»

Он крепче сжал румпель. «Любому глупцу ясно, что романтическая любовь — занятие для слабоумных. В этом занятии нет ни пользы, ни смысла. Другое дело — торговля, где человек стремится приобрести богатство, и ты можешь видеть в конце концов результаты своих трудов. Моголы согласны в этом с нашими аристократами: брачные союзы должны заключаться ради взаимной выгоды».

   — Суши вёсла, ребята.

Повторяющийся тихий всплеск вёсел прекратился, и движение лодок стало замедляться.

   — Почему мы остановились, мистер Флинт? — спросил Сайкс.

   — Потому что я хочу что-то сказать. Некоторые из вас думают, что мы направляемся к «Ахиллесу», но вы ошибаетесь. Мы направляемся прямо к «Удаче».

   — Но, сэр, а как же с выкупом адмиралу? — спросил один из клерков. — Мы вручим его адмиралу на борту «Удачи»?

   — Нет. Стоит ли тратить добрую звонкую монету на такую ерунду.

   — Но он даже не пустит нас на борт «Удачи», если вы не заплатите!

   — Значит, надо будет убедить его по-иному, не так ли?

   — Погодите! Мы не на это соглашались, — сказал Проули. — Вы хотите, чтобы мы штурмовали корабль с этих шлюпок?

   — Что, если они увидят, как мы подплываем? — спросил другой клерк, явно перепуганный.

Флинт твёрдо глядел на них.

   — Они не увидят нас. Дело обстоит так: корабли Да Бурдона готовились к отплытию целый день. Они отправляются на рассвете. А значит, «Удача» полностью готова. Мы быстро обрезаем канаты, выпускаем моих матросов-индийцев, сидящих внизу, и уходим, прежде чем они успеют направить свои пушки или поднять якоря для погони.

   — Но как мы попадём на корабль?

   — Мы тихо подгребаем и застаём вахтенных врасплох. Залезаем на борт с носа и кормы. Французских шлюх, если окажутся, — за борт.

   — Но что, если они увидят, как мы подплываем?

   — Не беспокойся. Тут ребята, которые брали корабли не одну дюжину раз. Никакой стрельбы, просто перерезание глоток. Вот почему мы не взяли ничего, кроме ножей и кортиков.

Он вытащил два матерчатых узла, один — длиной в фут, другой — в три фута. В большей связке было полдюжины абордажных сабель; меньшая содержала пару дюжин столовых ножей, концы которых были заострены.

Проули простонал:

   — Флинт, вы с ума сошли.

   — Всё будет в порядке. Даже с таким трусом, как ты, ничего не случится.

   — Я не пойду на это!

   — А что ты будешь делать? Поплывёшь домой?

Проули взглянул вниз и, увидев пистолет на коленях Флинта, передумал.

   — Теперь гребите, ребята. Да потише, потому что мы уже в пределах слышимости от французов.

Глава IX

Ужасный сон всё ещё не отпускал Хэйдена, резко пробудившегося от страха. Всё вокруг было ослепительно ярким, и в первый момент он не знал, где находится и должен ли он собраться с силами и выдернуть из своей груди древко копья. Он знал, что, если не сможет сделать этого, лёгкие откажут и он умрёт; но, если это удастся, в груди останется огромная рана и он погибнет от потери крови.

Он лихорадочно искал решение и тут осознал, что его опять посетил дурной сон. После чего Хэйден в изнеможении упал на спину на шёлковые покрывала кушетки, безмерно благодарный судьбе за избавление.

— Что с вами, мистер Флинт?

Он очнулся, и яркий послеполуденный свет ударил ему в глаза. Теперь он вспомнил всё. Хэйден был почётным гостем принца Музаффар Джанга, сидя с ним и двумя генералами низама наверху странной башни, башни зиггурат[70], состоящей из множества ступеней и удалённой от основного дворца. Под ними были видны каменные клинья, мраморные полусферы и геометрические плиты с нанесёнными на них делениями, много видов солнечных и лунных часов. Наверху, в центре башенной платформы, был установлен большой квадрант, направленный на звёзды; его полумесяц, свободно вращающийся на железной оси, походил на огромный флюгер или на гигантскую копию одного их навигационных инструментов, ревностно оберегаемых его отцом.

Это было место, куда приходили по ночам придворные астрологи, чтобы записать показания с отполированных шкал, нужные им для того, чтобы проследить продвижение Марса и Юпитера по зодиаку и узнать, что несёт будущее. Сейчас же платформа наверху башни была выстелена богатыми шёлковыми коврами и разбросанными по ним подушками, преобразованная таким образом в Павильон Наслаждений.

Там были кальяны, вино и приправленные пряностями деликатесы. Мальчики-пажи обмахивали хозяина и гостей опахалами из павлиньих перьев. Раздетые до пояса куртизанки Хайдарабада, с позолоченными сосками грудей, с драгоценными камнями, сверкавшими в их ноздрях и пупках, с распущенными чёрными волосами, играли на музыкальных инструментах, пели и танцевали, курили и подводили краской друг другу глаза, губы и брови. Это был спокойный полдневный отдых, без серьёзных разговоров о политике и делах.

Хэйден с терпением участвовал в этом увеселении, надеясь, что Музаффар Джанг сможет положить конец его длительному ожиданию и устроит для него возможность подать прошение низаму. У него с собою было письмо.

   — Пейте, мистер Флинт. Пейте и наслаждайтесь, отдыхайте и расслабляйтесь.

Любимый внук великого Асаф Джаха был сорокалетним грубым человеком, с избыточным весом и неискренней улыбкой. Его глаза слегка косили, когда он говорил, и от него исходило благоухание духов. Нельзя сказать, чтобы он сам полностью предавался беззаботному веселью, к которому призывал гостя. Он задавал ему пытливые вопросы о Карнатике и подробностях сражения, прежде чем позволил своим девочкам накормить его сладким желе.

   — Мог бы я, по крайней мере, просить вас передать это письмо Асаф Джаху при первом удобном случае? — спросил наконец Хэйден. — Я надеюсь, он не настолько поглощён делами, чтобы не найти времени прочесть это короткое письмо.

Музаффар в притворном удивлении закатил глаза, и лицо его расплылось в жабьей улыбке.

   — Что такое время, как не простое движение небесных тел?

Хэйден вздохнул.

   — Ваше высочество, у англичан иной взгляд на время. Мы переместили его с небес — в обсерваторию в Гринвиче, близ Лондона. Наше время поймано и хранится внутри механических приспособлений. Укрощённое и упорядоченное таким образом, время стало нашим слугой и помощником; мы обнаружили, что наши дела теперь движутся более ровно и с большей быстротой. Это сделало нас тем, чем мы являемся.

Музаффар проглотил критику, как бы не заметив её.

   — И в стране Париж тоже, мы слышали, есть обсерватория, где время подверглось неестественной регламентации. Нам говорят, что время зависит от расположения меридиональной долготы на Земле. — Он снова закатил глаза, повторяя технические термины, щёлкнул пальцами, и хорошенькая куртизанка мгновенно поднесла ему серебряные карманные часы. Музаффар взял их и откинул крышку большим пальцем, открыв пышно украшенный в стиле рококо циферблат.

   — Вы видите, аджаиб! У нас уже есть такое приспособление! Тик-так, тик-так... Вы слышите? Это, конечно, бесполезная вещь, не имеющая для меня никакого значения, но она красивая, не так ли?

Хэйден взял часы, и давящее ощущение тревоги медленно наползло на него; имя изготовителя, выведенное на циферблате, было Фобер, место изготовления — Париж.

Музаффар сказал этим то, что хотел сказать.

   — Может быть, мы вскоре сможем сделать что-то для продвижения ваших дел. Мы имеем небольшое влияние на нашего возвышенного деда, да трепещут все пред его именем. Теперь же, пожалуйста, позвольте этому прелестному созданию, которая истинно является превосходнейшей среди женщин, угостить вас. Пейте и курите в своё удовольствие, ибо завтра, если всемилостивейшему Аллаху будет угодно, вы покинете это место без времени, чтобы возвратиться в собственную страну.

Хэйден повиновался. Преодолевая свою неловкость, по мере того как пунш разжигал его кровь, он позволил женщинам снять с него камзол и шляпу, а затем и башмаки с галстуком.

   — Расскажите мне о себе, мистер Флинт.

Он видел расплывшуюся жабью улыбку. Затем кальян сделал своё дело, и взгляд его затуманился.

   — Ваше высочество, что особенного может рассказать... о себе скромный человек... но расскажу вам... всё, что вы желаете.

   — Подойди, превосходнейшая среди женщин. Положи свои руки на лоб англичанина. Я хочу узнать, как он пришёл сюда. Но прежде — как он попал в Аркот. И почему он сопровождает это необычное посольство?

Среди маячивших перед ним лиц ближе всего было неприятное, жирное лицо Музаффара.

   — Я слышал о самоцвете, который вы принесли Анвару уд-Дину. Говорят, что это совершенно особенный рубин, мистер Флинт. Расскажите мне о нём...

Павильон Наслаждений наверху зиггурата был теперь пуст. Тень его купола, похожего на хвост омара, переместилась с солнцем. Все ушли из Звёздного сада куда-то в другую часть этого огромного и фантастически впечатляющего дворцового комплекса, оставив его одного, спящим на солнце. Он лежал под жаркими полдневными лучами более часа.

   — Ясмин-бегума? Неужели это вы?

Он попытался встать на ноги, стыдясь своего болезненного вида, блестящего от пота лица и всклокоченных волос, но снова упал на спину. Его сердце всё ещё колотилось после кошмарного сна.

   — Извините меня. Я заснул. Мне приснился сон.

Она виделась ему тёмной тенью, заслоняющей солнце.

На ней были длинные юбки, достигающие щиколоток. Средняя часть тела была обнажена; грудь покрывал тесно прилегающий лиф, закреплённый спереди. Г олову и плечи покрывала тонкая накидка с изящной золотой вышивкой по краю прозрачного материала.

   — Я гуляла внизу среди солнечных часов и услышала ваш крик. Я подумала, что вы обнаружили скорпиона или, может, он обнаружил вас. Что за сон вы видели? Расскажите, и я открою вам его смысл.

   — Я... Да ничего особенного. Всё в порядке, спасибо.

   — Разве вы не знаете, что опасно спать на солнце? Это может привести к сумасшествию.

   — Я не хотел этого.

Занавеси загораживали вид на сухое плато вдали, но защищали Павильон Наслаждений от нескромных взглядов снаружи. С этой выгодной позиции они могли видеть любого, поднимающегося по ступеням, но никто не мог видеть их.

Ясмин подошла к нему:

   — У вас сильно покраснело лицо. Дайте-ка я взгляну.

Она встала на колени и взяла бутылочку янтарно-жёлтого масла, стоявшую между подушками, затем налила немного масла на ладонь и нежно нанесла его на его щёки и лоб.

   — Это — особенное масло, которым пользуются куртизанки. Оно нежно поцелует вашу кожу, и она не обгорит.

   — Вы так добры, леди, — вздохнул он, отдаваясь чувству облегчения и наслаждения. — Так добры.

   — Вы не пошли с другими, — сказала она безразлично.

Это был не вопрос, но он чувствовал, что должен ответить.

   — Пошёл с ними? Нет. Я заснул и... думаю, что это — из-за пунша.

   — Гостеприимство Музаффар Джанга... не такое, как кажется.

   — Я думал, что Коран запрещает вам пить крепкие напитки, — сказал он смущённо, — и то, как леди принца были одеты...

Она поправила свою вуаль, тонкую и почти прозрачную.

   — Коран даёт руководство относительно многих вопросов, но в этом мире каждый человек берёт из него только то, что позволяют ему исполнить его силы.

Она окунула пальцы в масло и провела ими по тыльной стороне ладони.

   — Я думаю, что царские дворы Моголов можно назвать раем. Мы как бы считаем себя уже умершими и прошедшими судилище. А в подобном месте земные грехи уже не имеют значения.

Он посмотрел на неё долгим взглядом, и когда заговорил, его голос уже был крепче.

   — Однако мы ещё не умерли. И это удивляет меня, что в наше время нет запрета на алкоголь при дворе низама. А также на курение табака или даже на гашиш.

   — Это верно, что низам — мусульманин и защитник веры, и поэтому его двор соблюдает дневной пост в течение месяца Рамадана[71]. — Она, повернув вверх ладони, изобразила руками две чаши уравновешенных весов. — Но он также является разумным правителем, который не чуждается и праздника Холи в день равноденствия, который соблюдают индусы.

   — И он не видит в этом противоречия?

   — В Индостане, или в Бхарате, как индусы сами называют его, вы обнаружите много необычных сочетаний из различных культур, которые здесь слились. На берегах Бхарата сошлось много наций. Прошла сотня лет, и англичане пьют здесь китайский чай и йеменский кофе, разве не так?

   — Да, это правда.

   — Не забывайте, что ислам был в Декане — южных землях Индостана — почти пять сотен лет. И, следовательно, сам Декан оказывал столь же долгое влияние на ислам.

«Да, — думал он. — Она права. Вот почему так трудно порой понять этих людей. Они представляют собой удивительную смесь. Они не чистые мусульмане, но и не являются индусами. Они даже близко не напоминают нас. Наши церкви и законы, короли и наш Бог, наши традиции и идеалы, всё это — совершенно иное».

   — Но все люди одинаковы за внешней оболочкой, — сказала она, почувствовав его мысли. — Разве не так?

   — Я не знаю, — он посмотрел на неё задумчиво. — Если вы имеете в виду, что мы все страдаем от боли, я соглашусь. Если вы имеете в виду, что мы все испытываем радость и горе, восторг и печаль, я вновь соглашусь. Но если вы подразумеваете, что мы думаем одинаково, ваш народ и мой, то я бы сказал, что это совершенно не так.

   — Вы можете читать в умах людей?

   — Я просто сужу об этом на основании поведения людей.

«Здесь более глубокие причины различий, — думал он. — Наша культура — как молодой дуб, сильная и рвущаяся вверх, в то время как здешняя цивилизация — как искривлённое фиговое дерево, подобна Древнему Риму в дни его гибели. Я понял это лишь после сражения. Они на закате своей славы, как плод, созревший для того, чтобы его сорвали и съели. Мой отец всегда так считал, но я никогда прежде не понимал, что он имеет в виду».

Стрэтфорд Флинт много раз предупреждал компанию, что Моголы погружаются в состояние упадка. Он называл это естественным процессом, которому подвержены все империи. «Вы должны понять, что смертное существо рано или поздно утратит силы. Это и со мной когда-то произойдёт! Да и с вами! Поэтому вы должны ожидать, что шлюхи с каждым годом будут находить эту землю всё привлекательнее для себя».

Согласно Стрэтфорду, трещины в империи начали появляться уже сорок лет назад, когда умер император Аурангзеб; но ещё задолго до этого восхваляемая империя Моголов уже умирала изнутри.

После разгрома у вершины Сен-Том Хэйдену вдруг стало ясно, как воздействовать на события. Он понял, что должен обратиться за помощью к более высокой власти, чем набоб Карнатики, чтобы заставить Дюплейкса оставить Мадрас. В Аркоте он испросил у набоба позволения подать просьбу о помощи низаму Хайдарабада, владельцу Талвара.

Сначала Анвар уд-Дин отказал ему, не желая давать Асаф Джаху какой-либо повод посылать войска в Карнатику. Но затем он решил направить посла в Хайдарабад, поняв необходимость наказать французов как можно быстрее. Теперь это стало возможным лишь с использованием армии Асаф Джаха.

Как только был найден официальный повод, Анвар уд-Дин послал Мухаммеда Али, Надиру-бегуму и Ясмин в качестве посольства в Хайдарабад, сопроводив их полным штатом женщин, слуг и охранников. Официальным поводом было ухудшение здоровья Мухаммед-шаха, императора в Дели; Мухаммед Али должен был проконсультироваться с двором низама относительно приготовлений, которые следовало предпринять в предвидении смерти императора. Лишь накануне отправления посольства, после тщательного обдумывания и по причинам, которые Хэйден Флинт не мог пока объяснить, Анвар уд-Дин позволил и ему отправиться вместе с посольством.

Они были в Хайдарабаде уже много месяцев. Сложные переговоры тянулись изо дня в день, и теперь Музаффар Джанг, как бы между прочим, сообщил ему, что двадцатидевятилетнее правление Света Мира, его императорского величества Мухаммед-шаха окончилось, что этот мерзкий, развращённый, пропитанный опиумом распутник уже несколько недель как умер.

Хэйден вновь подумал о карманных часах, сделанных в Париже, и дурные предчувствия подступили к нему. Музаффар Джанг получает подарки от французов. А этот проклятый рубин? Неужели польза от него уже исчерпана? Что толку было думать о нём после этой битвы?..

Он приложил руку к виску; жаркое солнце и спиртное полностью лишили его сил, голова раскалывалась.

   — Коран говорит, что крепкие напитки и азартные игры несут как пользу, так и грех, — безжалостно сказала Ясмин. — Но что греховность их больше, чем польза.

   — Ваша книга очень мудра, леди.

   — Тогда прислушайтесь, особенно относительно рискованных игр. Двор низама — это болото интриг, по сравнению с которым Аркот кажется чистым, как воды святой реки Ганг. Музаффар Джанг и Назир Джанг — два главных игрока в борьбе за власть в Хайдарабаде. Ставки в этой игре очень высоки и растут день ото дня, так что смотрите, куда ступаете, мистер Флинт, опасайтесь быть замеченным в поддержке противоположной стороны.

Она настояла, чтобы он лёг более удобно на спину, и достала другое масло.

   — Вы сказали, что вас мучил сон. Сон, который заставил вас закричать. В чём он состоял?

Сон...

После битвы разбитые остатки армии Анвара уд-Дина собрались вместе и потянулись назад в Аркот. Сам Анвар уд-Дин сидел с бледным лицом и молчаливый. Он не до конца ещё осознавал огромные последствия этого события. Поражение явилось полным унижением набоба, подрывом его власти. Его армия была разбита и отброшена силами, составлявшими десятую часть численности его армии.

Но это было нечто значительно большее, чем унижение. Это был прецедент. Впервые шеренга низких иноземцев, с четырьмя лёгкими полевыми орудиями, устояла против массированной кавалерийской атаки орды Моголов. Атака захлебнулась и рассеялась, а с нею рассеялась и абсолютная убеждённость в непреодолимости силы господства Моголов.

   — Мне представилось, что я опять — в авангарде набоба, — сказал он как бы откуда-то издалека. — Во время атаки. Это был ужасный сон.

   — Вы не испытываете большого вкуса к войне, мистер Флинт.

Он посмотрел на неё опустевшими глазами.

   — Сказать правду, я не могу выносить её.

Она восприняла его признание, не сказав ни слова. Прошло ещё несколько секунд, затем она медленно произнесла:

   — Аллах знает, тебе же знать не дано.

Ясмин наложила ещё масла ему на лицо, и он закрыл глаза, думая над её словами. Строгие законы царского двора не позволяли находиться наедине с леди её статуса или даже быть в её присутствии без позволения супруга. «Если бы Мухаммед Али пришёл и обнаружил нас здесь, он имел бы полное право наказать обоих. Известно, что их наказания чрезвычайно суровы. Подумала ли она об этом? Боже мой, мы здесь уже не один месяц, и каждый раз, когда встречаемся, она разговаривает со мной всё менее формально, мы беседуем всё более и более оживлённо, затрагивая самые разные предметы; куда это может завести нас?»

Хэйден продолжал ощущать её гибкие пальцы на своих щеках и шее, чувствовать на себе её взгляд, вдыхать мятный аромат её дыхания, ощущать её стремление к нему. «Нет! Нет! Этот путь ведёт к гибели! Думай о том, зачем ты здесь. Думай о том сражении. Думай о проклятой политике Моголов. Думай о чём угодно, только не о Ясмин».

Он резко сел, нашёл свои башмаки и шляпу и начал торопливо обуваться.

— Благодарю вас, леди. Я, пожалуй, спущусь вниз. Один, если не возражаете. Ещё раз благодарю вас за всё.

Он встал на ноги и спустился по ступеням настолько быстро, насколько позволяло ему головокружение, которое он ещё испытывал. Она смотрела ему вслед и думала, что если он так крепко уснул и проснулся таким больным, то легендарная способность иноземцев выдерживать крепкие напитки сильно преувеличена.

Она улыбнулась, вспомнив смущение, в которое она привела его своим прикосновением, и то, как возбуждение проявилось в натянувшихся белых бриджах. Тело выдало его, обнаружив истинные мысли.

«Как бы я поступила, если бы он осмелился на это?» — задалась Ясмин вопросом. Но она уже знала ответ на него.

Ясмин закрыла бутылочки с маслом, вытерла руки и начала спускаться по ступеням. Птицы-падальщики парили в горячем воздухе над равниной.

«Итак, — думала она, поспешая от Звёздного сада. — Мухаммед-шах, император, мёртв. Так говорят женщины Музаффар Джанга, но Музаффар — хваткий, амбициозный интриган, даже по стандартам Хайдарабада, и всё, что исходит от него, необходимо проверять и сравнивать с другими источниками». Рассказы о том, что этот огромный развратный набоб делал с куртизанками, были главной темой сплетен в Хайдарабаде почти целый год. Но куртизанки так изобретательно распространяли легенды, что даже такой опытный человек, как Умар, не мог порой отличить в них факта от вымысла.

Ясмин подошла к огромным стражникам, стоявшим у двери зенаны, и подождала, пока они позволят ей войти. Обязанностью стражников гарема была защита леди от нарушения покоя и уединения, ограждение от посягательства мужчин и предотвращение побега недовольных. Некоторые из женщин были здесь в неволе. Она помнила своё собственное первоначальное пребывание в зенане, первые месяцы, которые она провела в Аркоте. Это было ужасное время, особенно первые ночи. «Но затем другие женщины постепенно сблизились со мной, — вспоминала она, — и я приняла с терпением мою уединённую жизнь. Она могла быть ещё хуже. В провинции Оудх границы зенаны патрулируются отрядом женщин, каждая из которых вооружена мушкетом. Здесь, по крайней мере, как и в Аркоте, охрана состоит из евнухов, но поскольку я не принадлежу гарему низама, а вхожу в посольство Карнатики, то могу входить и выходить, когда захочу».

Она прошла через лабиринт внутренних помещений зенаны в просторную часть, где расположились женщины посольства Карнатики. Кроме неё здесь находились двадцать женщин, среди которых были Надира-бегума и куртизанка Хаир ун-Нисса. Когда Ясмин попала к себе, она увидела старшую айах, Хамиду.

   — Хаир ун-Нисса здесь?

   — Нет, сахиба, — поморщилась Хамида. — Тигрицы нет уже несколько часов. Она где-то точит свои когти, но не думаю, что она послана услаждать Мухаммеда.

   — О?

   — Сегодня утром она и Надира-бегума имели беседу. Они что-то планируют. Я чувствую это.

Ясмин размышляла над выводами, которые они с Хамидой сделали относительно этой куртизанки. Хаир ун-Нисса была куплена Надирой, но вряд ли она была откровенной с хозяйкой. Конечно, прежде чем договориться о сумме контракта, Надира потребовала, чтобы та полностью информировала её относительно всего, что касается Мухаммеда, и, естественно, Хаир ун-Нисса согласилась, но эта куртизанка была не из тех, кто много болтает.

   — Она хитрая, — сказала Ясмин. — Она слишком долго была в Хайдарабаде, чтобы остаться искренней. Скорее всего, она вынуждена была перебраться в Аркот из-за какого-то скандала. Ходит слух, что её массажистка — отравительница.

   — Эта знахарка, колдунья Джемдани, её так называемая гербалистка, знаток трав! — Глаза Хамиды вспыхнули. — Некоторые говорят, что видели, как Джемдани занимается алхимией. Те, кого Хаир ун-Нисса опекает, говорят, что она держит Джемдани потому, что та опытна в мастерстве изготовления ападравья.

   — Действительно?

Хамида пожала плечами. Это был деликатный вопрос. Ападравья надевали на член мужчине для его поддержки.

   — Так мне говорили, сахиба. Но я не верю, что это истинная причина.

   — Нет. У Мухаммеда нет таких проблем. Может быть, он... — Она покачала головой. — Но это не то, что я хотела узнать. Скажи мне, носила ли когда-нибудь Хаир ун-Нисса кольцо с ядом?

Хамида поджала губы.

   — Это вполне возможно, но трудно сказать наверняка. Джемдани может легко получить яд, и я не удивлюсь, если узнаю, что эта тигрица постоянно ходит по дворцу со смертельными порошками, спрятанными в её украшениях. Она — ходячий арсенал коварства!

   — Есть у тебя какие-нибудь соображения, куда она ходила сегодня днём?

   — Нет, сахиба. Но я знаю, что она выходила через ворота сада. Вы не знаете, намечали ли мужчины там развлечься?

Ясмин прикусила губу.

   — Скажи мне, слышала ли ты что-либо ещё об Асаф Джахе?

   — Ходят разные слухи о том, что он проводит свои последние дни в молитве, что он сошёл с ума и закован в цепи в темнице под дворцом, или что Назир Джанг выколол ему глаза и подвергает его ежедневным пыткам, пытаясь заставить его передать ему Хайдарабад, или что это Музаффар Джанг ослепил его.

Она недовольно пожала плечами.

— Да, я согласна с тобой. Слухи слишком разные. Оставайся бдительной, Хамида. Я хочу знать, каковы цели Хаир ун-Ниссы. Но будь осторожной!

Ясмин поцеловала айах в щёку и отпустила её.

«Итак, — думала она, направляясь туда, где расположился Мухаммед. — Хаир ун-Нисса не была в то время с моим мужем. Она могла быть с мистером Флинтом; в конце концов, это возможно. И могла опоить его.

Я должна срочно поговорить с Мухаммедом. Он теперь, конечно, верит Надире-бегуме, когда она нашёптывает, что я шпионю за ним по распоряжению отца, но, возможно, даже она недооценивает той степени доверия, которое существует между Анваром уд-Дином и мной. Я знаю, что Анвар уд-Дин доверил Мухаммеду задачу выбрать того, кто получит рубин. Имеются лишь две кандидатуры, но Мухаммеда необходимо сейчас направить по верному пути».

Проходя по переполненной женщинами зенане, Ясмин улыбалась тем, кого видела, и они отвечали ей тем же. Во время пребывания в Хайдарабаде она разговаривала с женщинами низама и узнала множество бесценных сведений. Одно из них — что Асаф Джах не появлялся на людях почти десять месяцев, вызвав этим всевозможные опасения и слухи. Другое — что старший сын низама, Гхази уд-Дин, не являлся наследником. Согласно самым достоверным источникам, он предался упаднической, роскошной жизни чувственных наслаждений при дворе в Дели. Он, очевидно, не имел желания брать на себя тяжёлую ответственность владельца Талвара, ни желания принести проклятие зловещего бриллианта на свою голову.

Асаф Джах, очевидно, склонил императора издать фирман, назначающий Назир Джанга, его младшего сына, наследником, но эта информация оспаривалась женщинами, связанными со зловредным Музаффар Джангом. Они считали, что Назир пытается узурпировать маснад низама.

Она размышляла. Музаффар Джанг сам был уже набобом Адони и Биджапура, двух провинций Декана; он был также любимым внуком Низам-уль-Мулка и главным претендентом на абсолютную власть в Хайдарабаде. Его кампания набирала темп; он уже достиг наиболее выигрышного военного положения и теперь начал утверждать, что Асаф Джах обещал ему набобство в Карнатике.

«Это меняет всё, — думала она. — Произошли перемены, и я должна информировать о них Мухаммеда и убедить его выбрать верный путь. Он так изменился со времени битвы, что нельзя полагаться на то, что он поступит как должно, и это беспокоит меня».

Ясмин остановилась перед дверью в помещение Мухаммеда. Здесь она обратилась к одному из евнухов, который послал к князю десятилетнего мальчика с известием о приходе его жены. Спустя немного времени мальчик вернулся и прошептал что-то евнухам. Они не могли пропустить Ясмин в священные мужские помещения, но один из них провёл её в зал ожидания, где спустя час появился Мухаммед.

Его осанка и манеры были скованными, рука всё ещё висела на перевязи у груди. Он приблизился к ней с суровым лицом. Видя его таким, она ощутила чувство вины. Мало того что муж потерпел позорное поражение от кучки феринджи, он ещё испытал окончательное бесчестье, будучи вытащенным с поля боя женщиной.

Она знала, что это страшное преступление Мухаммед никогда не простит ей.

   — Ну? — мрачно спросил Мухаммед.

   — Благодарю тебя, что пришёл по моей просьбе, господин, — сказала она.

   — Подними вуаль, когда говоришь с мужем!

Она покорно открыла своё лицо.

Он смотрел на неё с ненавистью в глазах.

   — Что ты хочешь от меня?

   — Я принесла тебе важную информацию, — опустив глаза, проговорила Ясмин. — Это важно. Очень важно, мой господин.

Неожиданно он повернулся к ней, голос его был полон тяжёлой ярости.

   — Моё имя — Мухаммед! Мухаммед! Или ты уже забыла?

«Ему конечно же сказали, что меня видели в Звёздном саду, на ступенях башни, и что через некоторое время оттуда спустился Хэйден Флинт», — подумала Ясмин.

   — Ну? Говори!

   — Сегодня до меня дошла весть, что Музаффар Джанг открыто претендует на престол — маснад в Карнатике. Если Асаф Джаха смогут убедить удовлетворить это требование, то, возможно, Музаффар попытается изгнать твоего отца из Аркота.

   — Что-нибудь ещё?

   — Разве этого мало, мой гос... Мухаммед? Я думаю, что если ты пошлёшь верхового посланца сегодня...

   — Я спросил, есть у тебя что-нибудь ещё? Ограничься простой передачей того, что ты слышала. Твоё мнение меня не интересует. Итак, хочешь ты сказать мне что-либо ещё?

   — Нет.

   — Тогда убирайся с моих глаз.

Она сложила ладони и пошла, пятясь назад, к выходу, со склонённой головой.

   — Возможно... возможно, есть ещё кое-что.

   — Ну?

   — Некоторые женщины думают, что у Музаффар Джанга есть тайный план овладения Карнатикой. Это — сложная игра, и ты и мистер Флинт должны стать ключевыми фигурами в ней. Для того чтобы понять то, что я услышу, мне необходимо знать о Кровавом Камне.

   — Он в безопасности, — пробормотал Мухаммед, глубоко уязвлённый упоминанием имени иноземца.

   — Но я должна спросить: что ты намерен делать с ним?

От злости Мухаммед сжал кулаки.

   — Я ненавижу этот рубин! Это — вещь иноземцев. Он действительно проклят и действительно принёс несчастье в наш дом! Я разобью его на осколки, разотру в пыль и развею эту пыль над морскими волнами!

   — Позволь заметить, разве рубин не был вверен тебе твоим отцом? Я не знаю, что он поручил тебе сделать с ним.

Он внимательно смотрел на неё, сохраняя молчание, в ярости от того, что она знала не менее его о намерениях Анвара уд-Дина, но играла роль несведущей.

   — Ты не знаешь, очевидно, что мой отец отказался от своих притязаний на трон низама.

   — Разве у него были такие намерения? — тихо спросила она.

   — Были! — с болью в голосе воскликнул он. — Но после поражения репутация Анвара уд-Дина повержена в прах. Он и мой брат возглавляют жалкие, остатки армии, желая использовать их для помощи англичанам. Они пресмыкаются перед иноземцами! А меня послали сюда, чтобы отделаться от грязного рубина и одновременно спасти обесчещенную шею моего отца от меча. Но ты, конечно, знаешь об этом. Ибо ты — глаза и уши моего отца, и кичишься тем, что понимаешь его разум лучше, чем я.

Голос его был полон горечи. Ясмин отвернулась и продолжила, стараясь не встречаться с ним взглядом:

   — Как Назир, так и Музаффар хотят получить рубин из-за его способности разрушить проклятье, лежащее на камне Талвара. Кто из них получит его? И какую цену заплатит новый хозяин?

   — Я должен ещё решить, как ответить на эти вопросы.

   — Отдай и его Музаффар Джангу, — произнесла она спокойно, — и ты дашь ему преимущество, необходимое в борьбе за Хайдарабад. Если он сможет стать низамом, ему не нужно будет больше претендовать на набобство в Карнатике.

   — Довольно! Как смеешь ты пытаться давать мне советы!

Она вновь опустила глаза.

   — Я прошу прощения.

   — Ты не способна просить прощения! — сказал он, приблизив к ней своё лицо. — Ты не знаешь, что такое искренность! Ты играла со мной все эти годы! Почему, Ясмин? Почему ты ненавидишь меня?

   — У меня нет к тебе ненависти! Но я никогда не смогу полюбить тебя.

   — Ты предпочитаешь общество этого грязного феринджи! Ты — моя жена!

   — Мухаммед, я принадлежу сама себе!

Он бросился на неё, как тигр, и левой рукой ударил по лицу с такой силой, что она оказалась на полу.

   — Тогда иди к нему! Иди к нему! Бери его!

Ясмин молча поднялась и вышла из зала обратно к зенане, ужасный прерывистый плач Мухаммеда Али Хана преследовал её.

Сокольничий Салим был небольшим, сухопарым мужчиной за сорок лет, очень светлокожим, с серовато-зелёными глазами. Он был черкесом из земли, расположенной за Персией, на дальнем севере, и ухаживал за птицами Асаф Джаха уже двадцать лет.

Хэйден принял у него ястреба и взялся за путы, прикреплённые к лапам птицы. Он впервые ощущал впечатляющую мощную хватку птичьих когтей на своей руке и тот вес, которому противостояла его рука, поддерживающая птицу. Салим расплылся в гордой улыбке, как человек, полностью увлечённый своей профессией.

   — Вам нравится Рукайя? — спросил он.

   — Он превосходен. И довольно тяжёл.

   — О нет! Не он, а она, сахиб!

Хэйден поднял брови, поражаясь величественности птицы и совершенству её оперения. Он взглянул на Ясмин; прошло уже более недели, и опухоль на её лице прошла, остался лишь пожелтевший синяк на щеке.

Он повернулся опять к Салиму:

   — Сколько ей лет?

   — Два года и три месяца, сахиб. В Индостане много видов охотничьих птиц. Все они либо длиннокрылые, которые убивают в воздухе, как соколы, либо короткокрылые, которые убивают на земле, как ястребы. Моя прекрасная Рукайя — сокол, она убивает в воздухе, сахиб.

Он перевёл взгляд на Ясмин, затем — обратно на сокольничего.

   — А можешь ты сказать, глядя на птицу, как она убивает?

   — Да, сахиб. Это можно сказать, потому что сокол имеет тёмный глаз, а у ястреба глаз всегда жёлтый. — Салим умело расправил крыло, и птица скрипуче крикнула на него. — Смотрите, второе перо на крыле — самое длинное. Значит, это точно — сокол.

   — Обучение охотничьей птицы требует бесконечного терпения, — сказала Ясмин, восхищаясь птицей. — Сокольничий должен выбрать точный момент, когда можно взять молодого соколёнка из гнезда, как раз когда коричневые перья заменят пух. Возьмёшь раньше — и соколёнок никогда не научится охотиться как надо; возьмёшь позже — и он будет легко возвращаться к диким привычкам.

Хэйден повернулся и посмотрел в её глаза, отмечая опять их воронёную темноту и думая, что в одной из предыдущих жизней Ясмин-бегума должна была обязательно быть соколом.

   — Бегума говорит очень верно, — радостно проговорил Салим. — Если соколу дать свободу и верить, что он вернётся на закате к своей кормушке, он никогда не подведёт.

Доска кормушки была изборождена когтями многих поколений птиц. Обрезки кровавого мяса и остатки сырых яиц привлекали массу мух.

   — Когда соколы подрастут, мы даём им маленьких птиц или кроликов, чтобы они учились распознавать добычу. Каждый день месяца, на рассвете и на закате, необходимо класть сюда пищу. Пунктуальность — самое главное, сахиб, и соколу никогда нельзя позволять уносить отсюда добычу. В это время его ловят, надевают колпак и начинается обучение. Сокол, который дважды не получит здесь пищу, несомненно, начнёт убивать для себя.

Птица была, очевидно, обеспокоена видом доски и начала бить по ней крыльями. Он передал её назад Салиму, и тот посадил сокола на шест.

   — Ты, должно быть, очень опытный, Салим.

   — Это долгое и трудное дело, сахиб, провести такую птицу, как Рукайя, через обучение. Но хорошую, горячую птицу, которая с самого начала показывает характер и стремление к битве, приручить бывает проще.

Ясмин смотрела на птицу с восхищением.

   — Один нетерпеливый поступок, — сказала она, — и сокольничий может испортить труд многих недель. Эти птицы любят, когда их гладят пёрышком и шепчут им что-нибудь нежное.

   — Правда?

   — Да, мистер Хэйден Флинт. Их приводят к повиновению любовью. И тогда они будут убивать по требованию своего хозяина.

«Как женщины», — подумал он, но не осмелился сказать это.

Она отошла к зубчатым стенам, с которых была видна большая вымощенная площадь. Подходя к ней, он задавался вопросом о её намерениях. Она нарушила его равновесие в тот день в Звёздном саду. И когда они встретились в следующий раз, среди роз и насыщенных ароматами фонтанов парка Асаф Джаха, эта встреча была невыносимо волнующей для него.

Он увидел синяк, о котором она не хотела говорить. Его настойчивость злила её.

   — Леди, я прошу вас рассказать, как это случилось?

   — А я прошу вас не думать об этом.

   — Я не могу не думать, — продолжал настаивать он. — Я подозреваю, что это ваш муж... Почему вы отворачиваетесь от меня, Ясмин?

Она посерьёзнела.

   — Значит, я прав! Это сделал Мухаммед.

   — Это была моя вина.

Он стоял лицом к ней. Его голос почти заглушался шумом большого центрального фонтана.

   — Как вы могли быть виноваты? Какое право имел он так поступить с вами?

   — Вы странный человек, мистер Флинт, — наигранно рассмеялась Ясмин. — С одной стороны, вы — человек, добрый умом и сердцем. Вы невозможно прямолинейны, и, несмотря ни на что, я всё-таки ценю ваше сочувствие. Но вы крайне раздражаете меня! Итак, пожалуйста, закроем этот вопрос!

   — Леди, я беспокоюсь за вас. — Он загородил ей путь. — Если это Мухаммед, я отомщу за вас прямо сейчас же!

Она с раздражением взглянула на него:

   — О? Вы хотите драться с ним на дуэли? Но это — не в наших традициях. А если вы будете угрожать ему, он просто прикажет убить вас. И в любом случае такой поединок не соответствовал бы вашему собственному английскому кодексу чести.

   — Почему?

   — Если я правильно понимаю, вы не сможете потребовать дуэли от человека, который из-за ранения не может держать в руке меч.

   — Леди, это не является непреодолимым препятствием. Мы можем по договорённости разрешить эту проблему. Например, драться на пистолетах!

   — О нет, мистер Флинт. Только не с той славой при дворе Моголов, которая окружает вас как самого выдающегося стрелка в Английской компании.

Он не мог ответить на это и после паузы сказал:

   — Да. Вы совершенно правы. Конечно.

Она посмотрела ему в глаза и рассмеялась — на этот раз совершенно искренним смехом.

   — А теперь хотите, я расскажу вам всё? Только обещайте, что не будете вмешиваться в ход дел?

   — Я обещаю.

   — Клянитесь вашим Богом.

   — Клянусь своей честью.

Они гуляли более часа. Ясмин свободно говорила с ним, рассказывая, как получила задание от Анвара уд-Дина контролировать мужа. Какая задача стоит теперь перед ней и перед ним, если он согласится быть её союзником? Использовать Мухаммеда и рубин, чтобы повлиять на будущее Декана. Её слова убедили Хэйдена, но главное, своей откровенностью она как бы дала ему понять, что они будут вместе.

Теперь, когда они стояли у стены, разделённые пространством в ярд, которое казалось ему одновременно и тысячемильным и не существующим вовсе, ветер донёс до них отдалённый бой барабанов. Их ритмичная дробь становилась всё громче, и Ясмин наклонилась вниз посмотреть, откуда доносится звук. С высоких стен можно было видеть всё.

Внизу собралась толпа любопытных, ожидающая процессию, которая, очевидно, направлялась к внешней территории дворцового комплекса. В центре процессии, спотыкаясь и плача, шла молодая женщина. По мере её приближения можно было видеть, что она обезумела от ужаса. За ней следовала группа из дюжины стражников в тёмно-зелёных халатах и чёрных тюрбанах. Впереди шли два голых до пояса молодых барабанщика, которые выбивали изогнутыми палочками на барабанах сигнал, собирающий людей. Затем вышел служебный исполнитель, и барабанный бой резко прекратился, стенания же продолжались.

Ясмин со страхом слушала чтение приказа.

   — Что это? — спросил Хэйден.

   — Они применили к ней закон зина, — проговорила она удручённо. — Муж обвинил её; она же всего лишь женщина, и её оправдания никого не волнуют.

   — Вы хотите сказать, что её обвинили в лжесвидетельстве?

   — Нет, не в лжесвидетельстве.

Стенания молодой женщины усилились. Она стояла лицом к толпе, с непокрытой головой, опущенными плечами, безвольно повисшими руками.

Затем в девушку полетели камни. Первые броски были неточными, булыжники по большей части ударялись в землю и отскакивали от стен. Служебный исполнитель, зачитавший приговор, начал ругать толпу за недостаточное прилежание.

Хэйден растерянно наблюдал за несчастной, пока ей в голову не попал большой камень и не сбил её на землю. Тогда он вздрогнул, как будто сам ощутил пронизывающую боль и очнулся.

«Я должен что-то сделать», — подумал он и закричал им, чтобы они прекратили:

   — Роко! Бас! Тумко уско марна нахин чахье!

Он орал, пока не охрип, но на его крики никто не обращал внимания.

В нескольких местах из головы девушки уже текла кровь. Кидаясь из стороны в сторону, она попыталась прорваться сквозь нападающих, но каждый раз её вновь отбрасывали назад. Она пыталась увёртываться от камней, закрываться от них руками, пока наконец не упала, будучи не в силах встать. Камень размером с ананас разбил её бедро, но она лишь вздрогнула и затихла, обхватив голову. Затем толпа сомкнулась над ней; несколько особо рьяных исполнителей приволокли огромные булыжники и добили девушку.

Когда всё было кончено, Хэйден с ужасом посмотрел на Ясмин-бегуму:

   — Это варварство!

   — Это закон. Наказание, налагаемое в таких случаях, — сказала она тихим, почти неслышным голосом.

   — Значит, ваш закон варварский! И дикий! Что, во имя Бога, могла она совершить, что заслужила такую смерть?

Она тронула его руку, тихонько сжала её. В глазах её стояли слёзы.

   — Её преступлением была супружеская неверность, Хэйден. В наказание за это побивают камнями.

Глава X

Надежды Аркали пошатнулись после разговора с Френсисом Ковингтоном, губернатором форта Сен-Дэвид, о пути в Кудалор. Позади них послеполуденное солнце заливало светом стены крепости, охраняемые защитниками форта, хотя местное население давно покинуло её. Аркали неожиданно поразилась своей собственной стойкости. Как далеко от дома оказалась она.

Ковингтон был приветливым человеком лет пятидесяти пяти, с бледным лицом, но оптимистическими взглядами. Его щетинистые щёки свисали над безвольным подбородком. Голова вертелась во все стороны на петушиной шее, повязанной влажным от пота платком из когда-то белого муслина. Его видавшая виды шляпа была пыльной, а рукава кителя истрепались на обшлагах. Здесь всё так быстро изнашивалось, выцветало и истлевало, но сам Ковингтон был неукротим.

   — Понимаешь, девочка, дело в колодцах, — объяснял ей губернатор по дороге к Кудалору. — Нельзя позволить, чтобы они попали в руки французов. Подземные воды источников соединяются с колодцами внутри Сен-Дэвида. Два-три трупа, сброшенных здесь в источник, — и нас всех унесёт холера за неделю.

Она расстроенно вздохнула. Защита Сен-Дэвида была надёжной, она знала это. Французские орудия били по форту много дней, и в стенах Кудалора уже появилось несколько брешей, но мощные стены форта Сен-Дэвид были почти без отметин. Гарнизон из ста человек сохранял хорошую дисциплину и высокий моральный дух.

Она уже обсудила ситуацию во всех подробностях с Ковингтоном, пытаясь найти способ её решения. Без флота в Бенгальском заливе, без дополнительных войск и больших орудий, которые могут быть доставлены лишь другой эскадрой, французы не возьмут Сен-Дэвид... но и англичане не могут выбраться оттуда.

Роберт Клайв мрачно смотрел на их перспективы.

   — У нас нет выбора, — говорил он. — Нет иного выбора, как только сидеть здесь, пока французы ждут за стенами Кудалора.

Он говорил, что Дюплейкс будет ждать, пока компания сама не решит уйти отсюда. Без Мадраса и без торговли форт Сен-Дэвид может показаться для казначейства слишком большим бременем. Дюплейкс, вероятно, надеется, что компания решится на капитуляцию и эвакуацию в Калькутту, куда и им следовало бы отправиться с самого начала.

«Роберт — упрямый человек, который хочет, чтобы всё совершалось, как он задумал, — размышляла она. — И в этом случае он не прав. Губернатор Ковингтон сказал, что приказ на эвакуацию Сен-Дэвида может исходить лишь от совета представителей компании в Лондоне, а этого придётся ждать по крайней мере год. А до тех пор, как он говорит, он никогда не сдаст форт французам и не уйдёт из него, несмотря на любые трудности».

   — Что ты сказала, девочка? — спросил Ковингтон, щурясь вдаль на ряды деревьев.

   — Я говорила, зачем я пришла сюда.

   — Это было очень смело с твоей стороны, — вновь повторил Ковингтон сказанное ей ранее. Он по-отечески похлопал её по руке. — Но нам нужны мужчины и такие добрые солдаты, какими оказались твои парни.

   — Они — не мои парни, губернатор Ковингтон, — сказала Аркали, раздражаясь его добродушной манерой не слушать никого, кроме себя.

   — О да, моя дорогая. Особенно молодой Клайв. Ты знаешь, его понимание военной тактики совершенно поразительно для человека, который не имеет опыта и незнаком с великими учебниками по ведению войны. Я порекомендовал его на получение офицерского чина.

   — Мистер Клайв хотел удрать в Калькутту, как и все остальные, — сказала она, задетая похвалами, сыпавшимися на Клайва. Этот человек не оставлял её одну ни на день, пока они были здесь, и его общество становилось утомительным. — До того, как мне удалось отговорить его, он собирался отправиться в Калькутту на старом французском шлюпе.

   — О, действительно? — сказал Ковингтон с той бесившей её рассеянностью, которая свидетельствовала, что он не верит и половине сказанного ею.

   — Совершенная истина, мистер губернатор. Клайв думал, что адмирал Ла Бурдон намеревался дать им корабль для этого путешествия. Если бы не я, они были бы ещё в Мадрасе, запертые, как мой дорогой отец.

   — О да. Чарльз Сэвэдж. Исключительный человек. Я знаю его двадцать лет. Двадцать пять, по сути дела. Клянусь честью, лучшего игрока в вист я не видел!

Она остановилась, зная, что между Ковингтоном и её отцом никогда не было взаимного расположения.

   — Мистер Ковингтон, поскольку никаких следов Стрэтфорда Флинта не обнаружено и ваши запросы ничего не дали, может, вы смогли бы организовать поиски его сына?

Ковингтон остановился и вздохнул, стараясь избегать её взгляда.

   — Это невозможно, девочка. Нет. Из этого ничего не выйдет.

   — Но почему?

   — У нас нет людей. И эти французы. — Он неопределённо махнул рукой. — Они всё ещё окружают нас с моря.

   — Я не хочу, чтобы вы искали его здесь, мистер губернатор. Мы привели к вам пятерых молодых людей. Можно направить на поиски троих из них. Пошлите одного на север, в Бахур и одного вглубь, в Тривади. Ещё один мог бы пойти в Аркот.

   — Я боюсь, что не могу помочь вам, моя дорогая, кроме того, и потому...

   — Вы просто нарочно чините препятствия!

Лицо Ковингтона помрачнело.

   — Потому что это слишком опасно. Я не могу приказать человеку идти в Аркот... это в ста милях отсюда, и путь туда очень труден.

   — Это не дальше, чем до Мадраса. И путь этот не более опасен, чем тот, который проделала я, женщина! Пожалуйста, мистер Ковингтон, я прошу вас. Прикажите мистеру Клайву пойти.

   — Но действительно, моя дорогая, уверяю вас, это невозможно.

Она посмотрела на него убийственным взглядом:

   — Я уверена, если бы Стрэтфорд Флинт потребовал, вы согласились бы.

Он пожал плечами, и Аркали погрузилась в молчание. «Я не сдамся, — думала она. — Не сдамся! Слова Ковингтона — лишь обман, его дружелюбие неискренне. Путь сюда был полон опасностей, но мы совершили его. Я уверена, что Клайв добрался бы до Аркота. Он надоел мне здесь. Если бы только удалось уговорить Ковингтона послать его».

Неожиданно раздался далёкий хлопок небольшой пушки. Сигнал с крепости. Джон Седдон, один из молодых писчих губернатора, мальчик четырнадцати лет, бежал к ним. Узкое лицо Ковингтона вопросительно поднялось вверх.

   — Какого дьявола?..

   — Парус! Парус, мистер Ковингтон!

   — С какой стороны?

   — С северной.

Он поджал губы.

   — Бог мой. Уж не французский ли?

   — Это может быть? — спросила Аркали.

   — Видишь ли, девочка, Пондичерри — на севере.

   — И Мадрас, — сказал запыхавшийся Седдон. — Хотя и Калькутта тоже.

   — Да, я ожидал французов с юга. Ла Бурдон ушёл туда. Когда он вернётся или новая эскадра войдёт в Бенгальский залив, их следует ожидать с юга.

Ковингтон послал за своей трубой, и через несколько минут слуга принёс её. Он внимательно разглядывал судно, затем Аркали попросила дать и ей взглянуть через подзорную трубу.

   — Вы можете не беспокоиться, — с холодной злостью проговорила она. — Это английский торговый корабль.

   — А мне кажется, он выглядит как индийский, — сказал он с сомнением. — Видишь ли, девочка, все суда в Бенгальском заливе пытаются скрываться под Другим видом. В Индостане строится много судов. Английские торговцы делают свои суда похожими на них, чтобы не привлекать пиратов, а индийские, по этой же причине, камуфлируются под военные корабли. Даже корабли Королевского флота часто бывают французской постройки, поскольку их захватывают как трофеи.

   — Я и сама знаю всё это, поскольку интересовалась делами отца, — язвительно сказала она. — И я знаю, что это судно — «Удача». Корабль Стрэтфорда Флинта.

   — Девочка, на таком расстоянии это невозможно определить. И леди не могут...

   — Сэр! Когда была в Мадрасе, я много часов наблюдала именно за этим кораблём в подзорную трубу, гораздо лучшую, чем ваша! Я знаю это судно!

   — Девочка, не приходите в такое возбуждение.

   — Тогда не обращайтесь со мной как с ребёнком, мистер Ковингтон! И пожалуйста, не называйте меня больше «девочкой»!

Через час судно стало на якорь, и первая шлюпка, с властной фигурой на носу, миновала полосу прибоя и подошла к берегу.

   — Клянусь Богом, Ковингтон, вы — крепкий орешек! — воскликнул Флинт, спрыгивая с лодки и шагая по колени в воде к губернатору, чтобы пожать ему руку. — А я прибыл с порохом и провизией, чтобы помочь вам сражаться, да ещё с новостями из Калькутты!

Аркали подошла к нему, так что морская вода намочила её платье.

   — Вы, сэр, оказались честным человеком!

   — А, что я вижу! Приятно, когда тебя приветствует такая девушка, как Аркали Сэвэдж. Значит, ты всё же добралась до Сен-Дэвида.

   — Да, сэр честный человек. Такой же честный, как любая карта в колоде, когда из неё вынуты короли. То есть как валет[72], сэр!

   — Вот так обвинение!

   — Да. Потому что Хэйдена не оказалось здесь! Он не был здесь никогда. И вы знали это! Вы солгали мне!

   — Спокойно, девочка.

   — Вы солгали мне! Чтобы заполучить серебро!

Она ударила его по лицу и отклонилась, чтобы ударить ещё раз, но он схватил её за руку.

   — Ты что, даже не хочешь узнать о своём отце?

Один из людей Флинта по его знаку обхватил её за талию.

   — Отпустите меня!

   — Да, оставь её.

Матрос послушно опустил Аркали во вздымающийся прибой. Она встала на ноги, вымокшая по пояс.

   — Дела твоего отца налажены в Бенгале, и я продолжаю поддерживать старую фирму, пока Чарльза удерживают в Мадрасе. Ты должна быть благодарна мне.

   — Вы сознательно оставили его там! На милость французам. Вы...

   — Ну, ну. Этого ты не можешь сказать. Он сделал ставку на то, что Ла Бурдон даст ему старый шлюп, с тряпкой вместо паруса, чтобы он вместе Мадрасским советом мог добраться до Калькутты. Это была его ошибка, не моя.

   — Вы обставили моего отца! — сказала она. — Ла Бурдон изменил своё решение относительно шлюпа потому, что вы выкрали «Удачу».

   — Вернул себе. И хорошо сделал, потому что теперь ты можешь сегодня же пообедать сочной свиной отбивной со старым портвейном вместо акульей солонины и пива. Если примешь моё приглашение.

   — Обедать с вами, бесстыжий барышник? Лучше я буду есть сухари и пить морскую воду!

   — Хорошо, я прикажу поварам выполнить твой заказ.

Люди Флинта засмеялись. Уходя, он оглянулся и увидел её щёки, горевшие от унижения. «Клянусь Богом, она выправляется, — подумал он. — Когда я видел её последний раз, она была не в себе». Затем он подумал: настало ли время сказать ей, что в действительности случилось с Хэйденом?

Флинт немедленно направился вместе с Ковингтоном в резиденцию губернатора. За ними следовал Сен-Дэвидский совет, подобно стаду гусей в чёрных пиджаках.

Они удалились в столовую. Ковингтон приказал принести хорошее неоткупоренное бренди и изложил ситуацию, как он её себе представлял. Флинт слушал в молчании, раскуривая ароматный черут; затем настал его черёд высказаться.

   — К заливу следует небольшая эскадра Королевского флота под командованием коммодора Гриффина. Это не такой трус, как Эдвард Пейтон, но он и не Кэртис Барнет. Я не верю, что у него хватит сил вернуть Мадрас, но есть, по крайней мере, надежда, что французам никогда не взять Сен-Дэвид. Если, конечно, эскадра прибудет.

Он втянул воздух сквозь зубы и продолжил:

   — Теперь, если Ла Бурдон останется на своей базе в Бурбоне, Дюплейкс не получит подкрепления, если Адмиралтейство будет издавать разумные приказы, а Гриффин окажется более решительным человеком, чем полагают некоторые в Калькутте, у нас может появиться шанс взять Пондичерри.

Они были в восторге от этого, но он охладил их пыл:

   — Для этого ещё слишком много «если». Но ваша задача — удерживать Сен-Дэвид.

   — Будьте уверены, мы сделаем всё, что в наших силах, мистер Флинт, — сказал Ковингтон, воодушевлённый тем, что услышал. — Мы здесь не для того, чтобы отдать французам имущество компании за здорово живёшь. Нет, сэр!

Позже, беседуя с Флинтом наедине, Ковингтон, осторожно кашлянув, высказал нечто неопределённое относительно возможности отправки людей на поиски Хэйдена.

   — Мой сын, вы сказали? — Флинт поднял брови. — Но у меня нет сына!

Губернатор озадаченно посмотрел на Стрэтфорда.

   — Мистер Флинт, я имел в виду вашего сына Хэйдена. Мне говорили, что он не погиб, что он где-то на континенте, живёт у мавров[73], занимаясь какой-то сложной дипломатической миссией, направленной на наше спасение. Вы знаете что-либо об этом?

   — А, этот человек? У нас одинаковая фамилия, и это всё. У меня был когда-то сын, но он предал меня, и я больше не считаю его своим сыном!

«Да, я отрёкся от него, — думал он, пока Ковингтон тактично переводил беседу в иное русло, — но правда и то, что я чуть-чуть изменил своё мнение о нём. Несомненно, это он привёл армию набоба в Мадрас. Теперь, говорят, он отправился в Хайдарабад беседовать с самим Асаф Джахом! Он крепко держится задуманного».

Клайв видел, как эскадра коммодора Гриффина подошла к берегу несколькими днями позже, в соответствии с предсказанием Стрэтфорда Флинта. Пятьсот моряков и сто пятьдесят морских пехотинцев высадились на берег для усиления Сен-Дэвида, и с ними пришли патенты на офицерский чин для него и Эдмунда Маскелена. Теперь он имел и официальное право командовать отрядом, получая жалованье компании, и был в восторге от открывающихся перспектив.

В тот вечер, когда губернатор давал бал в честь прибывшего подкрепления, Клайв получил свою новую форму. Это был превосходного покроя мундир, сочетавший красное, белое, чёрное и позолоту, хотя френч и жал немного под мышками. Он увидел Аркали под руку с Маскеленом, когда прибыл в резиденцию губернатора. Её платье было перешито из наряда миссис Харди, жены одного из членов Совета и старшей матроны, но, несмотря на это, Аркали выглядела самой привлекательной женщиной на балу. Её волосы были взбиты в высокую причёску и убраны жемчужными нитями и лентами, а платье из бледно-голубой тафты прекрасно оттеняло её медные волосы.

Клайв не мог оторвать от неё глаз. С растущей ревностью он наблюдал, как офицер за офицером из флота Гриффина осыпали её комплиментами. Она игнорировала всех, оставаясь с Маскеленом, который, казалось, чувствовал себя потерянным и несчастным рядом с ней. Клайв хотел, чтобы он отошёл от неё, с тем, чтобы подстеречь, а затем увести её в сад, но Флинт подлетел к ним на всех парусах и увёл обоих к чаше с пуншем.

Затем он подозвал и Клайва.

   — Выпей-ка бокал, парень. И ты тоже, Маскелен. О, извините. Чашу для леди сначала, не так ли? Вы упадёте в обморок, если не выпьете чего-нибудь, а это — превосходный фруктовый напиток, специально для глупого пола.

   — Сэр, верно ли я расслышала вас? — спросила она холодно, держа свой наполненный до краёв бокал так, чтобы не закапать юбку. — Глупый пол?

Флинт подтолкнул локтем её кавалера и указал на его бокал.

   — Как твоё мнение, Клайв?

Он отпил и почувствовал крепость напитка, скрывающуюся под фруктовым вкусом.

   — Он... хороший... Боже!

   — Не забывай, что мы ожидаем от тебя рекомендацию для леди! Вы слышали, как он сказал «хороший»? А, какой знаток!

Флинт подцепил и Ковингтона.

   — Вы видите, как я и говорил, мисс Сэвэдж и я совершенно помирились. Недоразумение на берегу, не более того. Она просит вашего извинения за свою грубость.

Ковингтон улыбнулся и отбросил голову, как бы стряхивая такой пустяк.

   — О, не думайте об этом, девочка. Мы все здесь, как и вы, напряжены до предела.

Глаза Аркали сверкнули на Флинта, и она заставила себя улыбнуться Ковингтону. Но Флинт не сдавался.

   — Итак, мисс Сэвэдж, вы не приведёте в смущение вашего кавалера, если осушите этот бокал.

Он уставился на неё своими глазами-бусинами, и она отпила глоток лишь для того, чтобы показать Ковингтону, что желает загладить неловкость, которую доставила ему на берегу.

   — Ну как?

Строгость её лица была ненарушима.

   — Это... довольно приятный напиток, я бы сказала. Спасибо, мистер Флинт.

   — Тогда допейте его, мисси!

Пока Флинт уговаривал Аркали выпить бокал, а Ковингтон с улыбкой наблюдал за ними, Клайв отвёл Маскелена в сторону.

   — Ты что затеял? — яростно прошептал он.

   — Клайв, извини меня. Я не знал, что делать! Она подошла и попросила сопровождать её. Что я мог поделать?

В глазах Маскелена была мольба, но Клайв подавил своё сочувствие.

   — Ты уйдёшь заболевшим: либо из-за пунша, либо из-за меня. Иди и скажи ей, что у тебя заболел живот, и чтобы я тебя больше не видел.

Брови Маскелена нахмурились.

   — Мне что-то не нравится твой тон.

   — Сделай это, Эдмунд. Сегодня я намерен сделать ей предложение.

   — Но это обречено на неудачу.

   — Почему? — В глазах Клайва светилась наигранная надежда. — Я — равный ей, не так ли? Произведён в офицеры. Видишь эти галуны? У меня — признанное положение и перспектива разбогатеть. Состояние моей семьи лучше, чем её. Её отец — банкрот, несостоятельный должник, лишённый кредита, и пленник французов.

Маскелен покачал головой.

   — Я знаю тебя, Роберт. Знаю, какая женщина тебе нужна. Аркали Сэвэдж вовсе не такая. Она прекрасно воспитана, капризна и непостоянна. Тебе нужна такая, как моя сестра Маргарет, в Англии, — ломовая лошадь, но надёжная и спокойная, которая пойдёт за тобою всюду, сумеет распорядиться деньгами и удовлетворится солидным человеком, способным стать отцом её детей.

   — К чёрту твои рассуждения! Я знаю, какая женщина подойдёт мне лучше всего!

   — Ты ей вовсе не нужен, Роберт, — собираясь уходить, закончил Маскелен. — Она считает тебя неотёсанным грубияном.

Клайв смотрел, как он удаляется со своей изящной маленькой шпагой, висящей на боку. «Если бы этот момент не был заранее предопределён свыше, — мысленно обратился он к Маскелену, — я бы проколол тебя».

Он быстрыми шагами прошёл к Аркали и взял пустой бокал из её руки. Она на какой-то момент была так поражена, что позволила ему увести себя от Флинта и Ковингтона, которым Клайв бросил:

   — Извините, господа.

   — Что случилось? Вы приглашаете меня на танец? — спросила она с сомнением и, не получив ответа, поинтересовалась: — Куда подевался Эдмунд?

   — Пожалуйста, мисс Сэвэдж... Аркали... выйдем в сад. Я хочу сказать вам нечто крайне важное.

Когда он проводил её через лужайку, птичка бюль-бюль перепорхнула в ветвях дерева. «О, возможно, Клайв услышал что-нибудь о Хэйдене от кого-нибудь из команды Флинта, — подумала она. — Что-то, о чём Флинт не хотел говорить мне». Её надежды возродились вновь, когда он повернулся к ней со странным светом в глазах. Затем он усадил её на грубую скамейку под деревом и сам уселся рядом с серьёзностью, беспокоящей её.

   — Вы знаете, какое это дерево? — спросил он наконец.

Она посмотрела наверх и увидела ажурное пререплетение ветвей на фоне звёздного неба.

   — Признаться, нет.

-— Это — то, что индийцы называют «чампака», а мы называем «дерево-пагода», — сказал он. — Чувствуете свежесть, которую оно придаёт воздуху? Вот. Для ваших волос.

Он потянулся к ветвям, густо усеянным блестящими кожистыми листьями, и сорвал один из цветков, напоминающий цветок шафрана.

Из дома до них доносилась музыка.

   — О, благодарю вас, Роберт. Очень мило с вашей стороны.

   — Вы слышали поговорку: «Потрясти дерево-пагоду»? — спросил он таким тоном, будто от этого зависело, жить ему или умереть. — Это означает — отважно выносить трудности и стремиться к невообразимым богатствам этой земли. То есть разбогатеть. Мы все пришли сюда, в Индостан, ради этого, не правда ли?

   — Я думала, что пагода — это индийская золотая монета? — спросила она. — Достоинством в семь шиллингов?

   — Да.

   — Тогда каламбур понятен.

   — Теперь, после производства в офицеры, мои перспективы превосходны. Скоро я смогу заняться торговлей. И когда эта война закончится, я сделаю хорошие деньги в Калькутте.

   — Вы стряхнёте пару пагод в ваш карман, я не сомневаюсь.

   — Но эти цветы — не только золотые монеты! — Его неожиданное и сильное возбуждение поразило её. — Чампака для нас — дерево-пагода, но для язычников оно означает нечто большее. Это — священное дерево любви. Оно слишком святое, чтобы срубать его, из его ветвей вырезают образ Будды, и всё благодаря цветку, который называют Кама Дева, купидон язычников. Разве вы не ощущаете сладкого дурмана в его аромате? В этом священном окружении, Аркали, я хочу сказать вам: выходите за меня замуж.

Она ошеломлённо глядела на него, не находя слов.

   — Скажите мне «да», Аркали. Тогда я стану богатым. Будьте моей женой.

Она встала, но он задержал её.

   — Это ваша судьба. Как я всегда говорил вам. Разве вы не видите?

   — Пустите меня!

   — Хэйден Флинт мёртв! — выпалил он.

Это было сказано более в отчаянии, чем со злости, но его лицо стало жёстким, и она задержалась, чтобы выслушать.

   — Хэйден мёртв. Он был с армией Анвара уд-Дина, с Мухаммедом Али Ханом во время битвы у вершины Сен-Том. Это была бойня. Кровавая баня. Они въехали прямо во французскую артиллерию.

Она стояла, изумлённо глядя на него как на привидение.

   — Откуда вы знаете это? Это всё — от Стрэтфорда Флинта, так ведь?

   — Нет! Это не от Флинта. Это — от моих собственных агентов среди местного населения, — сказал он. — Я плачу им за информацию. Французы уничтожили сотни в тот день. Невозможно представить, чтобы он уцелел.

Она покачала головой, не веря своим ушам.

   — Вы знали это давно! Уже много недель!

   — Аркали, нет. Я клянусь. Я узнал это два дня назад. Тысячи людей бежали с поля битвы, многие вернулись в свои деревни. Пожалуйста, поверьте мне, я предпринял много усилий, чтобы навести справки о Хэйдене Флинте — ради вас.

   — Ради себя самого! Что, если бы вы узнали противоположное? Сказали бы мне тогда?

Он был оскорблён.

   — Я сообщил вам то, что слышал сам. Говорили об англичанине, сбитом с ходаха на боевом слоне Мухаммеда Али. Это мог быть только Хэйден.

   — Вы говорите, что знали об этом уже два дня назад?

   — Я не мог сказать вам раньше. Приближался бал. Я бы не сказал вам даже сегодня, если бы...

   — Если бы ваше патетическое предложение не потерпело фиаско. А когда я отказала, вы вышли из себя. Я не верю вам, Роберт Клайв. Думаю, вы намеренно лжёте в несчастной надежде, что я изменю своё решение.

   — Почему вы так тянетесь к нему? — в отчаянии вопрошал Клайв. — Я не могу этого понять! Он оказался похитителем, убежал с судна, от него отрёкся собственный отец. А я спас вас от ужасной участи. Я показал вам, что не трус, и мои перспективы ежедневно улучшаются. Неужели вы не можете забыть его и выйти за меня?

   — Да, вы спасли мою честь и, возможно, жизнь, и за это я благодарна вам. — Она отошла от него на несколько шагов. — Но я не вышла бы за вас, даже если бы вы были единственным белым мужчиной в Индостане.

Эдмунд Маскелен глотнул из фляжки и ощутил, как полыхнуло в его горле. Он собирался проверить своих людей, стоявших на карауле. С той ночи губернаторского бала французы активно двигали войска и орудия от Пондичерри, и необходима была постоянная бдительность, особенно в такие тёмные ночи, как эта, когда зарождалась новая луна. «Никогда ещё, — думал он с беспокойством, — не была атмосфера внутри форта такой напряжённой».

В такие ночи воображение невольно расходилось. Положение становилось всё хуже. За горизонтом, невидимая глазу, собиралась огромная французская армия. Все офицеры испытывали чувство, будто какие-то титанические силы управляли событиями, вышедшими из-под контроля смертных людей.

«Почему страх так покалывает мою спину? — думал он. — Может, потому, что майор сегодня снял защиту с Кудалора? Что у него на уме? Несомненно, должно случиться что-то важное. Может быть, Клайв знает. Но если и знает, скажет ли он мне?»

Он поправил свою шляпу и вновь перебрал в голове всю последовательность событий.

Несколько месяцев назад к ним прибыл опытный майор Стринджер Лоуренс, первоначально посланный в Мадрас управляющими компании в Лондоне. По прибытии в Сен-Дэвид он в течение нескольких часов ознакомился с положением, принял командование силами компании и начал яростно организовывать оборону, превращая сброд форта в небольшую армию из семи рот.

Затем, несколько недель назад, Стрэтфорд Флинт исчез, уведя «Удачу» в Калькутту и оставив страшное предупреждение о скором прибытии большой французской эскадры. Гриффин внял этому предупреждению и ушёл в море, не желая быть захваченным французами на стоянке. Паруса французских кораблей показались на следующий день, но они проследовали на север, в Пондичерри или Мадрас, несомненно, для того, чтобы высадить Дюплейксу столь ожидаемое им подкрепление.

Несколько дней тому назад пришла весть, что ещё одна эскадра Королевского флота идёт от Святой Елены, флот из шести линейных кораблей и пяти фрегатов, с двумя тысячами солдат. Говорили, что им командует не кто иной, как контр-адмирал Эдвард Боскоуэн. «Я слышал, что храбрый Боскоуэн получил огнестрельное ранение в плечо у мыса Финистри, — размышлял Маскелен, — но это, очевидно, не так. Если слухи правдивы и Боскоуэн действительно идёт сюда с такими силами, то французы постараются овладеть Сен-Дэвидом к их приходу».

Его рука вновь потянулась к карману, где скрывалась фляга с бренди, но на этот раз он сдержал себя. Ему показалось, что он услышал лёгкий щелчок, как будто кто-то наступил на сучок в темноте за стеной. Он подавил желание остановиться или повернуться вокруг и проследовал дальше вдоль стены, проверяя, чтобы сипаи были на местах и по уставу брали оружие на грудь при его приближении. Если бы что-то происходило в этом болоте теней там, внизу, острые глаза его сипаев увидели бы это. Майор Лоуренс приказал им быть особенно бдительными сегодня.

Клайв говорил, что майор Стринджер Лоуренс был ветераном Королевской армии, поднявшимся из низов до звания офицера. В возрасте тридцати лет он был назначен в четырнадцатую бригаду генерал-майора Клейтона. Он служил во Фландрии и Испании, поднявшись до звания капитана, а со смертью майора Кнайпа компания назначила его на пост командующего Мадрасским гарнизоном с годовым жалованьем в сто пятьдесят фунтов. «Поразительно, — думал Маскелен, — что компания смогла привлечь на службу такого верного и способного офицера, если учесть, что в прошлом здесь служили пьяницы и недалёкие офицеры, сменявшиеся в результате позорных увольнений».

Маскелен увидел Клайва, идущего в его направлении вдоль стены в пятидесяти ярдах от него. Он опять вспомнил чёрную злость, которая охватила Роберта Клайва в ту ночь; он пришёл тогда из сада и выпил несколько бокалов валящего с ног пунша Стрэтфорда Флинта, а затем направился в боковую комнату, где и нашёл компанию, подходящую для вымещения своей злости.

Он присоединился к столу, за которым офицеры играли в вист. Они охотно приняли подвыпившего клиента в игру. Затем, после последнего роббера, настало время рассчитываться.

— Мы удвоим ставки в следующем роббере! — сказал Клайв. — Или вы во флоте не такие смелые?

Офицерам не понравилось замечание, но один из них попытался уговорить его:

   — Ну, ну, это пустяковая сумма. Тринадцать рупий. Платите, дружище, и начнём раздавать карты.

   — Это не мелочи для меня.

   — Платите, платите. Что значит несколько звенящих рупий для человека в красном мундире? Мы все здесь офицеры.

   — Вы, может быть, и офицеры, — задиристо сказал Клайв, — но далеко не джентльмены.

При этих словах общая весёлость стихла, но Клайв продолжал говорить в наступившей тишине, намеренно усиливая напряжённость. Он уставил палец на офицера, явно бывшего лидером группы:

   — Вы, сэр. Я говорю, что вы надули меня.

Лейтенант с корабля «Элтам» принял вызов с ледяной холодностью.

   — Вы понимаете, что если не возьмёте свои слова назад, мне останется лишь один способ действий?

До этого времени Клайв выказывал внешнее спокойствие, после угрозы же он стал жёстким и непреклонным.

   — Выйдем отсюда. Сейчас же, — сказал он.

«Я должен был вмешаться, — думал Маскелен, заново переживая этот момент. — Иначе я никогда бы не простил себе этого. В конце концов, он был почти мертвецки пьян. Даже тогда в его глазах уже было что-то пугающее. Какая-то страшная пустота».

   — Роберт! Ради Бога! Позволь мне рассчитаться за тебя.

   — Не вмешивайся.

«Как мог я сказать это? Конечно, они жульничали! Это было известно. Они имели репутацию опасных бретёров и сорвиголов, и эта репутация льстила им. Клайв намеренно спровоцировал их. Будучи один и на их территории, он фактически дал пощёчину их главарю. И поэтому им пришлось ответить на его вызов.

Обычно в их среде такие вызовы бросались и принимались с большой бравадой, однако в конце концов не приводили к чему-либо серьёзному. Блеф с одной стороны встречал не менее отчаянный блеф — с другой, пока дело не разрешалось чепухой. Но Клайв ответил на их блеф серьёзно. Он вызвал лейтенанта Кина с «Элтама», и у того не было иного выхода, как принять вызов.

Они вышли из губернаторского дома и нашли спокойное место. Никаких секундантов и никакой возможности к отступлению. Клайв стоял с напыщенным видом, готовый либо к самоуничтожению, либо к убийству. По выражению его лица было видно, что оба этих исхода одинаково устраивали его. О, они по ошибке нарвались на тихого маньяка. Я никогда ранее не видел ни у кого таких глаз. Они были жутко пустые, нечеловеческие».

Маскелен вытер лоб, вспотевший от воспоминаний об этой страшной ночи. «Как же быстро алкоголь и уязвлённая гордость могут превратить человека в мертвеца. Всего два часа назад он трепыхался как веер над Аркали, а я наслаждался балом и шампанским. И в несколько минут вечер превратился в кошмар, в дуэль на тёмной улице».

Маскелен пошёл за ними, зная, что должен быть рядом, всё ещё пытаясь найти возможность примирения. Но её не было. Потерпевший и оскорбивший разошлись в разные стороны, затем Клайв повернулся в назначенном месте и выстрелил. Последовала яркая вспышка огня и адский грохот. Но лейтенант продолжал стоять. Это было истинным чудом. Ветер коснулся его белой как мел щеки, и он внезапно ощутил, что жив, и торжествующе покачнулся на своих каблуках: теперь выстрел был за ним! Он, как потерпевший, был волен поступить так, как захочет. Но Кин не стал стрелять.

В неслыханном нарушении негласного кодекса лейтенант Королевского флота медленно подошёл к Клайву и приложил пистолет к его левому глазу.

— Вы сказали, что я вас надул? — зловеще спросил лейтенант. — А теперь, мальчик из компании, ты возьмёшь назад своё обвинение.

Но Клайв стоял спокойно, несмотря на заряженный пистолет, готовый лишь при одном нажатии пальца разбросать его мозги по улице.

   — Стреляй и будь ты проклят. Я говорю, что ты жульничал, и никогда не заплачу тебе.

Пистолет задрожал, вновь замер, а затем был отведён в сторону.

Лейтенант вдруг обмяк и ссутулился. Его товарищи озабоченно толпились вокруг, пытаясь сгладить позор своего лидера. Затем они нашли способ оправдать его:

   — Он ненормальный! Лунатик с застывшими глазами.

   — Да. Сумасшедший. Пробыл здесь слишком долго.

   — Давайте-ка убираться отсюда, господа. После выстрела здесь небезопасно.

На следующий день последовали запросы о происшедшем в обычном для компании стиле — с угрозами страшных последствий, поскольку наказание за дуэль обычно было суровым. Клайва призвали к ответу, но он отказался обвинять кого-либо. Он решительно заявил как Ковингтону, так и Лоуренсу, что противник, которого он отказался назвать, даровал ему жизнь, поэтому он не хочет свидетельствовать против него. По ходатайству Лоуренса Ковингтон согласился замять дело, Флинт же постарался умилостивить коммодора Гриффина ящиком доброго бренди.

«Проявленное Клайвом благородство при расследовании дела вызвало восхищение всех служащих компании в Сен-Дэвиде, — размышлял Маскелен. — Но это восхищение не помогло исцелить его сердце. Какой-то червь засел в душе Роберта Клайва, отравляя её, наполняя горечью. Я не скоро понял причину этого».

Маскелен выпил последний глоток бренди. Что проку экономить выпивку, если завтра она может попасть в глотку французу. Когда Клайв был в двадцати ярдах от него, он поприветствовал его жестом.

Клайв остановился перед застывшим часовым и скомандовал ему «вольно», прежде чем заговорить с Маскеленом. Поразительно, но он был в бодром, оживлённом настроении, совершенно оставив ту мрачность, в которой пребывал всего три часа назад.

   — Вдохни воздух! Он — как вино! Это — ночь, которую мы все ждали!

   — Ты от майора? — осторожно поинтересовался Маскелен.

   — Прямо от него. Я только что узнал замечательные новости. Разведчики доложили о присутствии французских сил, готовящихся штурмовать как наш форт, так и местное поселение. К нам идут восемьсот французских и тысяча индийских солдат. Майор Лоуренс ожидает, что они будут здесь очень скоро.

Он в предвосхищении потёр руки в перчатках.

   — Приятно знать, что французы с такой точностью исполняют его предсказания, — насмешливо сказал Маскелен. — Я надеюсь, они знают, что от них потребуется дальше?

   — Тебе бы надо знать, что Стринджер очень способный.

   — Ого! Уже «Стринджер»? — Маскелен помолчал и затем решился ещё на одно замечание, видя воодушевлённое состояние Клайва. — Ну, если Стринджер такой уж способный, зачем же, во имя всего святого, он решился снять оборону Кудалора? Любой дурак понимает, что мы могли бы какое-то время оборонять его. И если Боскоуэн скоро будет здесь...

   — Вот потому-то я и пришёл.

Маскелен был в недоумении.

   — Почему?

   — Приказ от майора Лоуренса. Ты со своей ротой отправляешься в Кудалор и занимаешь там оборону.

   — Что? — Маскелен не скрывал своего раздражения. — Но именно оттуда мы были только сегодня отозваны.

   — Не совсем оттуда. Вы занимали южную стену. Теперь же вы должны основаться на северо-западном валу.

   — Чёрт побери, Роберт! У нас ушло три часа, чтобы затащить эти пушки внутрь форта. Я понимаю, что майор хочет держать нас при деле для укрепления духа, но перемещать орудия и людей взад и вперёд не имеет никакого смысла!

   — Эдмунд, в этом — огромный смысл.

   — Я не вижу этого.

Клайв посмотрел на него с выражением, похожим на жалость.

   — Ты не видишь? Поэтому-то ты никогда не будешь майором.

   — Но ты-то способен разъяснить мне всё это?

   — Проще простого, Эдмунд. — Он снисходительно улыбнулся. — У французов есть шпионы, наблюдающие за нами. Их армия не более чем в двух часах перехода от нас. Следовательно, они видели, как сегодня мы отходили от Кудалора. Они видели, что мы ограничиваемся защитой форта и оставляем значительно большую территорию местного города — разумный, но, как ты говоришь, преждевременный шаг. Французы видели, как мы оставляем Кудалор, Эдмунд.

   — Ты хочешь сказать, мы устроим им засаду? — сказал Маскелен, захваченный остроумием этой хитрости.

   — А почему нет? Мы возвратимся в Кудалор в абсолютной тишине. Тайно и под покровом ночи. Люди Дюплейкса подойдут в полночь, и мы расстреляем их. Считай, что он уже мёртв. И тогда Асаф Джах увидит, кого надо поддерживать.

   — Я надеюсь, что ты прав.

   — Да, я прав. Не окажешь ли мне услугу, Маскелен?

Он снял перчатку с правой руки и извлёк из-под мундира лайковый мешочек, в котором посыльные доставляли приказы. Но вместо приказов там был аккуратный конверт. На нём тонким каллиграфическим почерком было написано имя адресата: «Мисс Аркали Сэвэдж».

   — Если я не уцелею, а ты останешься жив, я надеюсь, что ты сможешь передать эти сантименты.

Маскелен с неохотой взял конверт. Ему стало ясно как день, что Клайв имел намерение продемонстрировать в эту ночь свою смелость. При этом останется ли он жив или нет, уже не имело для него значения.

   — Почему ты думаешь, что я уцелею, а ты — нет?

Особая усмешка Клайва проскользнула по его лицу.

   — Давай будем считать, что в этом случае судьбе придётся убить двух человек, чтобы помешать мне сказать мисс Сэвэдж то, что я должен.

Рота Маскелена пробралась обратно в Кудалор, таща за собой полевые орудия, колеса которых были обвязаны дерюгой, заглушающей стук железных обозов. Другие роты совершали то же самое. Люди пробирались в темноте обратно к своим амбразурам и скрытым позициям. Каждый нёс кремнёвое ружьё, штык и запас пороха на тридцать зарядов. Каждый нашёл себе скрытое место в стороне от стен, спрятавшись в укрытиях из бамбука, тростника или пальмовых листьев.

В Клайве пробудился оптимизм. Он вновь принялся за свои расчёты. Внимательно слушая майора, он постиг многое и унёс от него информацию, крепко усвоенную его разумом для дальнейшего анализа. Прибытие коммодора Гриффина позволило доставить к ним подкрепление из Бенгала и Бомбея. Однако общие силы Сен-Дэвида составляли теперь всего 473 европейца, 371 португалец и 1000 индийцев-сипаев. С другой стороны, уход Гриффина позволил французскому адмиралу Буве высадить свои войска в Мадрасе и привести их маршем в Пондичерри. Согласно разведке, эти войска выступили из Пондичерри под командованием Мэйнвилля. Они продвигались на юг и следовали вдоль границ английской аренды, пока не подошли к южной части оборонительных сооружений Кудалора.

«Равная битва, — думал Клайв. — Французы, без сомнения, попытаются прорваться с южной части города, где стена наиболее низкая. Я бы поступил именно так, вот почему я попросил эту позицию для моей роты, поменявшись местами с ротой Маскелена. Здесь будет самая жаркая битва. И здесь я покрою себя славой... или саваном. В любом случае это будет концом моего ада».

В полночь послышался характерный шум. Французы появились с багажным обозом, шесть отрядов пехоты, возглавляемых шестью верховыми офицерами. Подразделение расположилось вокруг Девикотских ворот, уверенно подошло к стенам, и было слышно, как они громко возводят пятиметровую бамбуковую лестницу, чтобы перебраться внутрь и отпереть большие деревянные ворота для их армии. Затем они зажгли факелы.

Клайв пригнул голову, то же сделали и его люди. Он слышал хруст башмаков французского сержанта на парапете, когда тот перепрыгнул через стену. Голос француза, пропускавшего своих людей в крепость, громко раздавался в тишине.

Тяжёлые брусья, запирающие ворота, были подняты, ворота распахнули и закрепили. Снаружи послышались голоса, и французская колонна начала входить в крепость под окрики капралов.

«О, как маршируют французы, когда не встречают сопротивления, — думал он. — Самодовольные и беспечные, как петушки! Картина абсолютной самоуверенности и превосходства».

Когда две или три сотни людей промаршировали через ворота, голова колонны достигла рыночной площади. Затем раздался приказ, и в оконных проёмах, выходящих на улицу, показались люди и орудия. Страшный рёв разорвал ночь, осветившуюся вспыхнувшим со всех сторон огнём. Совершенно неожиданный залп из мушкетов и орудий обрушился на французскую колонну, кося свинцом вступившие войска. Неожиданность была абсолютной. Французы в панике метались по площади в поисках укрытия.

Клайв не мог более сдерживать себя. Он выступил из-за двери, с морской саблей в одной руке и пистолетом — в другой. Его люди выскочили вслед за ним.

«Я покажу им, что значит быть офицером, — говорил он себе. — Я поведу их, и мы посмотрим, кто чего стоит. Жаль, что она не может видеть меня сейчас».

Он поднял свою саблю.

— Аркали! — закричал Клайв. Сердце его бешено колотилось. Боевой клич ожёг горло.

Глава XI

Башня Земных Наслаждений стояла в восточной части дворцового комплекса низама. Это был удивительный павильон, с большой высоты которого открывались захватывающие виды; и в то же время он давал возможность уединения, столь ценимого в Индостане. Он состоял из трёх уровней, наподобие ярусов свадебного торта, построенных целиком из песчаника. Каждый ярус был окружён низким каменным ограждением из прорезанных узорами каменных плит. Всю конструкцию венчал купол Моголов, висящий на высоте двадцати ярдов над равниной.

Хэйден последовал за Ясмин по узким каменным лестницам, проходящим сквозь овальные вырезы в ярусах. С самой верхней площадки павильона они наблюдали за огромными чёрными тучами, которые с поразительной быстротой заполняли небо.

   — Посмотри на небо там, Ясмин! Какое удивительное зрелище, правда? — с восторгом сказал Хэйден.

   — Да. В детстве в поисках уединения я любила приходить к месту, очень похожему на это, — ответила она взволнованным голосом. — И когда здесь никого нет, я представляю, что опять нахожусь во дворцах в Дели или на стенах Красного Форта, гляжу на излучину реки Джамны, на которой стоит несравненная гробница Агры.

   — Ты говоришь об этом как о необыкновенном и загадочном месте.

   — Это — памятник великой любви, Хэйден: белая мраморная усыпальница, Махал Мумтаз, жены шаха Джахана. В мире не может быть ничего, сравнимого с этим.

Тонкая песчаная пыль шуршала на шёлковых подушках, в которые они погрузились. Сверкнувшая вдруг снова молния, ярко засиявшая на фоне непроницаемо серой части неба в виде сверкающих стрел, обрадовала и поразила его; её же испугала. Вдали послышался раскат грома.

   — Ты слышала? — прошептал он.

Она спрятала голову у него на плече.

   — Индусы говорят, что это боги воюют на небесах. Гарадж — это вопль дракона Вритры, поражённого Индрой.

   — Но ты не веришь в это? Ты была смелой во время шторма на море. Почему же ты дрожишь теперь?

   — Своей молнией он раскалывает горы, создавая реки и тучи, давая нам вновь солнце и рассвет. Это опасно! Простые люди говорят, что Индра владеет огромными силами. Разве ты не видел деревья, разбитые и сожжённые его ударом? Неразумно оставаться здесь, на этом высоком месте, Хэйден.

   — Но ты не веришь в Индру. Ты же мусульманка. Если эта молния создана Аллахом, зачем же нам убегать от неё? Давай прославлять дело Его рук.

«Электрические разряды великолепны», — думал он, ощущая возбуждение от окружающего зрелища.

   — Я могу доказать тебе, что нам нечего бояться. Быстро, считай секунды! Эк, до, тин, чар, панч, чхе, cam, атх, — считай со мной, Ясмин, — нау, дас, джирах, вот теперь, ты слышала это?

   — Почему ты считаешь, Хэйден? Это что, английское заклинание, защищающее тебя?

   — Нет! Чтобы определить расстояние. Каждые пять секунд — это одна миля. Последняя молния была от нас на расстоянии больше двух миль. Она не может нам ничего сделать.

Ещё вспышка, яркая, фиолетовая и долгая, а дождя всё не было, но пыль на земле, в пятидесяти футах от них, закручивалась в быстрые вихри.

   — Электрическая жидкость может воспламенять дух, — сказал он, полный восхищения. — Это — поразительная вещь! Ты знаешь, что в Европе есть машины, которые могут производить молнию?

Она слушала, крепче прижимаясь к его груди.

   — Твои шутки очень странные. Мне они не нравятся.

Её руки покрылись гусиной кожей, он ощущал это под просвечивающим муслином, покрывающим её.

   — Это не шутка. Это правда. Я слышал о такой машине, у неё есть изогнутая ручка, любой может повернуть её и получить небольшую молнию вот такой длины. — Он показал расстояние в дюйм между своими указательным и большим пальцами.

   — В Европе действительно великие мудрецы, если они могут делать это. Но это не поможет нам ничем. Потому что люди вкусили от Древа Познания в эдемском саду, и мы все прокляты.

   — Почему ты дрожишь?

— Держи меня, баба[74].

Он опять заглянул ей в глаза, увидел, как её голова склонилась, а губы раскрылись, и он наклонился к ней, а затем поцеловал. Жадно, в уверенности, что поступает неверно и очень дурно, но желание оказалось сильнее его.

Дождь начался. Крупные капли, как Божьи слёзы, падали, разбиваясь о пыльный камень. Громкий шелест на куполе башни возвестил о том, что дождь перешёл в ливень. Туман из мелких брызг увлажнял блестками ковёр, шёлковые подушки и их обнажённые тела, слившиеся воедино. Непогода бушевала с тем же неистовством, с каким молодые люди отдались друг другу.

Солнце уже закрывало цветы лотоса Брахмы[75], когда Мухаммед Али Хан пошевелился, возвращаясь к реальности.

Он стоял на коленях в центре квадратного острова из белого мрамора, сооружённого в середине маленького водоёма. Остров был огорожен невысокими, по колено, плитами песчаника темно-каштанового цвета, прорезанными насквозь геометрическими узорами. Четыре маленьких мостика, всего десяти шагов в длину, соединяли остров с краями водоёма. Поверхность воды между мостиками отражала ослабевающую голубизну неба. На ней плавали три вида цветов лотоса. Чашечки этих цветов с розовыми краями поднимались над огромными листьями.

Дыхание Мухаммеда было замедленным. Его кожа всё ещё блестела маслами после очередного сеанса массажа руки. Плечо его почти полностью исцелилось, а медитация, которой он предавался, была направлена на сосредоточение разума на том трудном выборе, который ему предстояло сделать.

Он вышел из медитации и поднялся на ноги после глубокого погружения в себя. Сделав несколько пробных выпадов мечом, он улыбнулся. Боли в плече больше не ощущалось.

«Да, — думал Мухаммед. — Теперь я могу ответить: «Да».

Этот день был проведён необычно вяло и томно: он развлёкся с Хаир ун-Ниссой, затем с её помощницей, после чего долго дремал и немного ел. Затем к нему приходила мать. Она снова упрекала его и призывала к действиям.

   — Если ты не предпримешь что-либо, я буду вынуждена заняться ею сама, сын мой. Ждать больше нельзя. Что-то надвигается на нас!

Это «что-то» уже ощущалось в воздухе. Можно было почувствовать определённое ускорение пульса событий во дворце низама. Признаки были незначительные, но вполне определённые: смена охранников на более старших, более верных людей, видимость неспешности, которую пытались выказать посыльные. И перешёптывания повсюду.

Прошлым вечером наблюдались и иные знамения: в воротах зенаны старая женщина-провидица причитала и вопила до тех пор, пока её не утихомирили; четыре сероголовые вороны подрались над куполом Мекки Масджид, пока одна из них не свалилась на землю; один из молодых принцев упал в припадке во время молитвы и был унесён четырьмя телохранителями...

Поднявшись после медитации, Мухаммед перешёл по одному из мостов и отправился искать мать.

Надира была на балконе комнаты для приёмов, рядом с женской половиной резиденции для послов. Она с нетерпением ожидала его. Одна стена комнаты была украшена сложной системой тканевых занавесей и дюжины или более тигровых шкур, противоположная стена была выполнена в виде ширм из белого камня с элегантной резьбой. Что-то неопределённое в этой комнате тревожило её. Какой-то запах, вызывающий в ней неприятные ассоциации.

   — Сын мой, подумал ли ты о том, о чём мы говорили? — спросила она его.

   — Да, мама, я подумал. Ты будешь моим единственным советчиком.

Её глаза расширились.

   — Хорошо. Очень хорошо. Ты не раскаешься в своём решении.

Она внезапно поняла, что в воздухе стоял еле уловимый запах розового масла. Вот что не давало ей покоя! Это был запах баснословно дорогих духов, которыми пользовалась иногда Ясмин. Она была в этой комнате. Когда и зачем?

   — Скажи, что тебе посоветовала Ясмин?

   — Она сказала, что мне следует предложить рубин феринджи Музаффар Джангу.

   — Оправдывая это тем, что он оставит свои притязания на Карнатику, если станет низамом после Асаф Джаха?

   — Да, это так.

   — О, она вновь лгала тебе! — Надира разгладила складки одеяния на коленях, как бы с лёгкостью разделываясь с первой проблемой. — Очевидно, что она надеялась настроить тебя против Музаффара тем, что выбрала его. Она думает, что ты автоматически поступишь в противоположность её совету и изберёшь Назир Джанга. Понимаешь это?

Он посмотрел на неё, поражённый её интуицией.

   — Откуда ты знаешь это?

Потому что я знаю, какими окольными путями мыслит эта волчица, и знаю, как мыслит твой отец. Теперь, что предпринимает англичанин?

Мухаммед уныло опустил губы.

   — Он всё ещё пытается убедить Музаффара передать просьбу низаму помочь Английской компании. Он пытался установить контакт и с Назир Джангом, но до сих пор не получил ответа. И не получит. Что общего может быть у принцев крови с ублюдками?

Надира улыбнулась:

   — Здесь, как ты увидишь, кроется самая суть вопроса. План твоего отца...

   — План моего отца основан на совете глупцов, к которым прибегают в отчаянии, — прервал он её.

   — Нет! Он значительно более серьёзен. Это — превосходно сотканная паутина, с учётом всех его возможностей, к которым он может прибегать, используя их одну за другой.

   — Я не вижу...

   — Прежде всего Анвар знает, что ты должен изо всех сил стараться укрепить его положение. Тебе придётся делать это. Мы должны предполагать, что Асаф Джах читал доклады о недопустимом поведении иностранцев в Карнатике. Если он нежелательно истолкует эти события и вознамерится заменить Анвара уд-Дина как набоба провинции, тогда и ты, Мухаммед, никогда не станешь набобом. Ты станешь просто вторым сыном смещённого и опозоренного генерала, который когда-то потерпел поражение в битве с иностранцами, и твои притязания на Аркот будут стоить не больше, чем козий помёт. Твой отец знает это. И он знает, что ты тоже понимаешь это. Поэтому тебе придётся стараться ради него, независимо от того, что ты о нём думаешь.

Мухаммед медленно кивнул.

   — Вот почему он доверил мне Глаз Змеи: чтобы я вручил его Асаф Джаху. И я сделал бы это, если бы Асаф Джах не скрывался в глубинах своего дворца. Я не могу подступиться к нему, как не может и англичанин. Моё терпение уже истощается.

Надира подождала, пока он закончит, прежде чем продолжить свои наставления.

   — Тут требуется нечто большее, чем терпение, мой сын. Я знаю, что ты — гордый человек, но ты должен понять, что Анвар стремится лишь к тому, чтобы нейтрализовать тебя, посылая сюда с этой безнадёжной миссией, пока его армия дезорганизована. Твоё ранение послано ему небесами: оно позволило ему благополучно послать тебя в Хайдарабад в то время, как настоящие дела совершаются на побережье. Пока ты здесь, Махфуз и Абдул Вахаб командуют силами отца, готовые преследовать и наказывать французов по всей Карнатике во благо англичан.

Мухаммед сжал челюсти:

   — Мой отец — на стороне этих собак!

   — В-третьих: он послал Ясмин сюда, чтобы решить, кому вручить Глаз Змеи.

   — Я держу рубин в своих руках! Я, Мухаммед Али Хан! Рубин заперт в ящике в моих апартаментах и охраняется днём и ночью.

   — Да, рубин у тебя. Но Анвар знает, что может полагаться на Ясмин в том, что она верно распорядится им. Ей, должно быть, также даны распоряжения относительно влияния на англичанина, ибо у неё здесь более существенное дело, которое не имеет ничего общего с Глазом.

   — Какое более существенное дело?

   — Разве ты не знаешь, что Ясмин собирает для твоего отца сведения относительно намерений французов?

   — Она — дочь сатаны!

   — Слава Аллаху, что твои глаза открылись в этот последний момент.

Он глядел на неё, не понимая.

   — Почему ты говоришь так?

   — Разве ты не ощущаешь ветерков, которые проносятся по дворцу? Они предвещают великие перемены. Не так ли было и всегда в высокой политике? Столько ожиданий, столько пробудившихся и разбитых надежд, а когда настаёт истинный кризис, все, кроме самых проницательных, оказываются неподготовленными. Тебе предстоит сделать выбор теперь, в эти последние часы.

   — Последние часы перед чем?

Она указала жестом на легко качающиеся стебли цветов, растущих снаружи балкона.

   — Разве ты не знаешь, что означает этот бриз? Это — дыхание небес. Власть уходит из рук Асаф Джаха. Его дух готовится покинуть тело и отправиться в рай.

   — Что я должен делать? — спросил он, неспособный сам ответить на этот вопрос. — Кто должен обладать Глазом?

   — Ты должен предложить рубин тому, в чьих руках он обретёт большую ценность и силу. Взять, например, Музаффара. Для него он жизненно необходим. Вот почему он оказался более открытым для тебя, чем Назир, который держится в стороне. Если Музаффар не получит Глаз, он потерпит поражение в борьбе за власть здесь, и Назир станет низамом. Музаффар может добиться своего, лишь владея Глазом.

Надира улыбнулась. «Бедный мальчик, — думала она, — насколько же предубеждения ослабляют твою способность рассуждать здраво. Насколько же твой разум закрыт для высшего понимания. Если бы ты только знал, в какой большой мере политика проводится через зенану. Немногие мужчины ощущают потрясения, прокатывающиеся по Хайдарабаду, с такой ясностью, как мы, женщины».

   — Я сделала верный выбор, когда приобрела Хаир ун-Ниссу для тебя, — сказала она ему. — Она говорит, что Ясмин действительно хочет, чтобы ты вручил рубин Назиру, потому что, из двух возможных наследников, он скорее всего будет способствовать англичанам в достижении их целей. Она потому так считает, что Музаффар уже поддерживает тайную связь с французами.

   — Какое это может иметь значение?

   — Очень просто: поддержав англичан против тех, кто разбил армию твоего отца, Назир Джанг восстановит гордость армии Моголов. Он захочет помочь англичанам раздавить французов, и Анвар уд-Дин будет слишком ценным союзником для него, чтобы заменять набоба Карнатики.

   — Я говорил тебе: мой отец принимает сторону одной из дерущихся собак! Назир Джанг никогда не опустится до этого. Ни один владелец святого Талвара не снизойдёт до того, чтобы ввязываться в мелкие стычки феринджи. И моему отцу не следовало делать это.

   — У него нет иного выбора. Ты должен понять, что всё переменилось. Менее тысячи французских пехотинцев разбили армию твоего отца, состоящую из десяти тысяч конников. С тех пор тысячи французов и англичан прибыли на побережье в гигантских военных кораблях. Тысячи индусских крестьян были вынуждены покинуть поля и отправились обучаться у французов и англичан их способам сражения. Какая же большая армия потребуется следующему низаму Хайдарабада, чтобы сбросить англичан и французов в море?

Она видела смятение Мухаммеда. Всеми фибрами души он противился осознанию этой истины, но в конце концов он сдался.

   — Теперь, мой сын, мы должны поговорить с Ясмин.

   — Я понимаю. — Он произнёс это так скованно, как будто его рот был полон горькой желчи.

Надира сказала ему, что он должен сделать, чтобы разрешить проблему своей жены, затем она уселась спокойно. Её огромные серьги сверкали голкондскими бриллиантами. Движущийся воздух вновь донёс до неё запах розового масла. Это была царская эссенция, открытая самой легендарной императрицей Нур Джахан. Первая жена Джехангира — Властителя Миров — была известна своими ежедневными купаниями в воде, в которую бросали лепестки тысячи роз; она заметила это опьяняющее масло, которое составляло радужные разводы в воде, и приказала выделить его и запечатать в бутылочку.

   — Аджаиб, — сказала Надира, довольная собой. — Я думаю, что управление государством является наиболее сильным достоинством твоего отца. Его политика всегда искусна, а также всегда основательна.

   — Итак, ты думаешь, что Ясмин права? Что в конце концов я должен предложить Глаз Назир Джангу?

Она положила руки на стол перед собой.

   — Напротив, у меня есть лучшая мысль. Хаир ун-Нисса говорит, что, хотя Музаффар и стремится стать низамом, он тем не менее страшится Талвара. Я думаю, что он будет помнить и вознаградит того, кто преподнесёт ему рубин.

Он с удивлением посмотрел на неё:

   — Почему ты желаешь победы Музаффара?

Она ответила ему с мрачным коварством:

   — Потому что считаю его более хитроумным политиком, чем Назир. Я думаю, что как только он добьётся престола, он стравит французов и англичан и предоставит им рвать друг другу глотки. А затем набросится на победившего, пока тот ещё не оправился, и полностью разгромит его.

Мухаммед не мог сдержать своей радости.

   — Тогда я отдам Глаз Музаффару!

   — Нет, мой сын. Ты не должен отдавать его, — она улыбнулась. — Ты должен продать ему рубин.

   — Да!

   — Иди теперь к нему и скажи, что прибыл от своего отца, который после поражения сошёл с ума. Скажи, что он разъезжает по всей Карнатике, целуя иностранцам задницы. Скажи Музаффару, что это ты решил преподнести ему рубин; что видишь в нём единственного лидера, который выберет верное отношение к феринджи. Скажи ему: «Музаффар Джанг, я дам тебе ключ к Хайдарабаду, если только ты дашь мне то, к чему стремится моё сердце. Сделай меня набобом Карнатики вместо отца! Ты не пожалеешь об этом».

   — О да. Да!

Мухаммед поднялся на ноги, горя желанием избавиться от рубина и возвратиться наконец в Аркот. Но когда он вставал, Надира уловила краем глаза нечто еле видимое, промелькнувшее за висящей тигриной шкурой.

Надира старалась показать своим поведением, что ничего не заметила. Но она оставалась рядом с подслушивающей, когда Джохар, главный евнух, явился на её вызов.

   — Пусть Хаир ун-Нисса придёт ко мне.

   — Мой долг — исполнить ваше повеление, моя госпожа.

Огромное ощущение силы охватило Надиру, как это всегда бывало, когда она стояла на перепутье дорог своей судьбы. Немного погодя появилась куртизанка.

   — Моя госпожа...

   — А, Хаир ун-Нисса. Входи. Садись сюда. Хочешь кофе? Или, может быть, кальян?

Они обменялись любезностями. Хаир ун-Нисса отказалась от всего предлагаемого с вежливой улыбкой.

«Вместе мы — сила, которую не сбросишь со счетов, — думала Надира. — Действуя по моему плану и позволяя Музаффару удовлетворять свою страсть этим отвратительным турецким способом — что, я думаю, было тебе не очень приятно, — ты приобрела если не доверие, то уж, конечно, его благодарность. Твои магические порошки развязали язык мистера Флинта, и мы узнали, чего он добивается. Мы также поняли, насколько Музаффар зависит от Глаза Змеи. Что нам ещё нужно узнать от него, это — каковы его отношения с французами и чего он хочет достичь».

Она что-то прошептала служанке, которая молча удалилась, затем отвела куртизанку в дальний конец комнаты и сказала ей тихим голосом:

   — Можешь ты узнать, что планирует Музаффар в отношении французов?

   — Он очень осторожен в этом.

   — Но ты говорила, он показывал тебе маленькие часы, подаренные ему французским генералом.

   — Только потому, что он планировал добиться своего от нашего феринджи. Он ничего не скажет по своей воле.

Надира задумалась над этим. Лёгкое дуновение вновь донесло до неё запах розового масла, и, вспомнив о шпионке, она позвонила в колокольчик.

Хаир ун-Нисса продолжила:

   — Следует предположить, что Ясмин-бегума имеет хорошую связь с Карнатикой и что за посланцами Музаффара, возможно, следят, а может быть, их даже перехватывают...

Надира прервала её, подняв руку:

   — Ты уверена, что не хочешь кофе, моя дорогая?

   — Ещё раз спасибо, сахиба. Но нет.

«Где же Джохар? — думала Надира почти в отчаянии. — Я не могу разоблачить Ясмин и обвинить её в подслушивании. Она легко сможет запугать меня после всего, что я говорила. Теперь будет слишком трудно давать ей ложную информацию. Что мне делать?»

Когда Джохар появился вновь, она приказала ему привести охранника. Тот вошёл со страхом в глазах, которые он старался отводить, держа свой длинный мушкет у груди.

   — Эти тигровые шкуры в комнате наводят меня на воспоминания, — она повернулась к Хаир ун-Ниссе и отвела её к двери, где их не было слышно. — Моя дорогая, вы участвовали когда-нибудь в шикаре? — спросила она.

   — В охоте на тигров? Нет, госпожа. Никогда.

— Позволь мне показать тебе, как это делается. — Она отбросила назад свои чёрные волосы и тихо сказала охраннику: — Солдат, я хочу, чтобы ты выстрелил из своего оружия в эту шкуру. Целься в середину спины. Я сделаю тебя евнухом, если ты промахнёшься.

Хэйден наблюдал, как Мухаммед Али движется по опустевшей крыше посольства, и ненавидел его. Камни на открытом солнце были так раскалены, что на них можно было выпекать хлеб. Хэйден ощущал, как жар проникает даже сквозь подошвы башмаков, и удивлялся, что Мухаммед мог выдерживать такой жар босыми ногами.

Флинт пришёл сюда, чтобы встретиться с Ясмин. Они договорились о свидании два дня назад, и с тех пор в ожидании этой встречи он совершенно потерял покой. Но вместо неё появился Мухаммед.

   — Салам алейкум.

Он не ожидал приветствия от принца, но вежливо ответил, будучи настороже, зная тягу Мухаммеда к иносказаниям:

   — Алейкум салам, ваше высочество.

   — Это хорошо, — сказал Мухаммед Али. — Я думаю, что вы постигли многое о нас, пребывая здесь.

   — Может быть, — ответил Хэйден. — Как это мой мунши наставлял меня относительно вашей формы правления? Что Великий Могол, являющийся мусульманином, правит всем Индостаном со своей императорской подушки — маснада в Дели. Что владение землёй всегда было основой вашей системы. Действительно ли император лично владеет всем Индостаном?

Мухаммед гордо отвернулся, глядя на перламутровые воды реки Муши.

   — О да, мистер Флинт, конечно. Ибо это и означает быть Великим Моголом. В Индостане никто не может продавать или покупать землю. Даются лишь права на неё, права использовать землю для крестьянского труда, для пастбищ, для рубки леса, а также права для иностранцев покупать и торговать.

   — А затем чиновники Великого Могола облагают налогами этих иностранных торговцев, — сказал Хэйден Флинт, тоже глядя в сторону. — Как сосущие паразиты, которые сами ничего не делают, но высасывают кровь из тех, кто работает на полях, или из тех, кто двигает торговлю.

Голос Мухаммеда оставался ровным. Это замечание было предназначено, чтобы прекратить беседу, заставить его удалиться, но он не поддался на это. Он лишь неопределённо махнул рукой в сторону опалённой зноем земли.

   — Император отдал эти провинции под надзор вице-королям. Каждый вице-король передаёт власть далее, своим набобам. Это они облагают налогом землю. Мой отец, как вы знаете, набоб. Разве он — не достойный человек, сын торговца чаем?

Хэйден отбросил назад чёрные волосы, вновь намеренно бросая вызов Мухаммеду своей прямотой.

   — Как я уже говорил раньше, ваше высочество, я считаю, что быть сыном торговца — выше, чем отпрыском разлагающейся династии. Торговля — это самая могущественная сила в мире. Мы занимаемся своим делом и приобретаем наш капитал по одному пенни. Но придёт день, когда мы будем покупать и продавать таких, как вы, Мухаммед Али Хан. Можете быть уверены в этом.

Принц выслушал всё без какой-либо реакции.

   — Я вижу, что, называя вас сыном торговца чаем — кем вы и в самом деле являетесь, — я задел вас. Не понимаю почему? Хотел бы я знать, каково в действительности ваше представление о чести?

   — Кто, по-вашему, человек более высокой чести? — спросил Флинт, скрещивая оружие со своим противником. — Музаффар Джанг или Назир Джанг?

   — Оба равны в благородстве.

   — Хорошо сказано! Один из них договаривается с французами, которых вы называете собаками, другой же скоро будет договариваться со мной. Они действительно равны друг другу.

Глаза Мухаммеда полузакрылись.

   — Я говорю, что оба они — благородные люди.

   — А кто из них будет вице-королём Декана?

   — Каждый из них утверждал бы законы нашей мусульманской земли, если бы правил в ней. Но, как вы знаете, Низам-уль-Мулком является Асаф Джах.

Хэйден Флинт смотрел теперь прямо в лицо принца.

   — Если бы вы обладали разумом вашего отца, вы бы действовали вместе со мной, а не против меня. Кому вы намерены предложить мой рубин, Мухаммед Али Хан?

Мухаммед стоял недвижимо, затем он поднял глаза и открыл ладони, что у англичан соответствовало пожиманию плечами. Где-то во дворце выстрелили, и этот звук поднял в воздух стаи разноцветных голубей, согнав их с полукруглых, как надгробные плиты, зубцов крепостной стены.

Хэйден Флинт гневно повернулся на своих каблуках, но принц окликнул его:

   — Почему вы уходите, мистер Флинт? Я послал к моей жене сказать, чтобы она присоединилась к нам. Она скоро прибудет. А тем временем выпейте кофе. Хатим!

«Иисус всемилостивейший, — думал он. — Он знает о нас».

   — Нет, благодарю вас.

   — Но я настаиваю.

Он сел, и они подождали, пока слуга не принёс крепкий чёрный кофе.

   — Воля Бога — это понятие, дающееся вам с большим трудом, мистер Флинт.

   — Мы совершенно по-разному относимся к вере.

   — Ислам — вера, которая для постороннего может показаться суровой. Это потому, что её требования основаны на скале. Существует пять столпов мудрости, которые поддерживают нас. Первый: «Есть лишь единый Бог, Аллах, и Мухаммед — Пророк Его». Второй столп — молитва, наша покорность и смирение, возносимое к Богу пять раз в день. Третья основа — паломничество в Мекку, хадж. Теперь вы, возможно, поймёте, почему мы так спокойны и уверены в себе.

   — Вы вовсе не уверены, Мухаммед Али Хан. Вы растерянны и занимаетесь самообманом. Как ребёнок.

Неожиданно из-за навеса появилась Ясмин, укутанная в голубой муслин. Мухаммед Али глядел на неё в упор, продолжая говорить:

   — Пост также необходим верующему, мистер Флинт. Во время Рамадана мы воздерживаемся от пищи и питья от восхода солнца до его заката. Мы постигаем, что через самодисциплину можем побороть страдания от неудовлетворённых потребностей. В продолжение всего девятого месяца мы воздерживаемся от любого вида секса.

Он ощущал нависающую тяжесть воли Мухаммеда, сумятицу в себе самом и силу его разящих слов.

   — Но пятое основание Ислама — это жертвование, — вступила в разговор Ясмин.

   — Да. Как она говорит, мистер Флинт, пятое основание — жертвование, жертвование милостыни нищим и мусорщикам. Я оставляю вас на попечение моей жены. Пусть она покажет вам всё, что пожелает. Требуйте от неё всего, что поможет вам лучше понять нас. Вы получаете моё позволение ходить с ней наедине.

Он повернулся и ушёл, оставив Ясмин, прижимающую вуаль к своей щеке, и Хэйдена, глядящего ему вслед.

   — Вы хорошо сделали, не позволив моему мужу одержать верх в вопросе о благородстве рождения.

   — Как долго вы слушали?

   — Вы поняли, что он имел в виду, говоря о «нищих и мусорщиках»? Вы знали, что он оскорбляет вашу семью?

   — Мне нечего стыдиться, — ответил Хэйден. — Мои предки так же хороши, как и его — или ваши.

Она опять посмотрела на него долгим взглядом.

   — Вы слишком торопливо сказали это, мистер Флинт, слишком горячо. Как будто вы сами не верите этому. Мои предки были раджпутские князья. Королевская кровь.

   — История моей семьи — это длинное сказание, — промолвил он наконец. — Отец знает о своих предках вплоть до шестого колена, до капитана Тэвистока, который сражался с Испанской армадой сто шестьдесят лет тому назад.

   — Это и привело вашего отца на море? Кровь моряков?

   — Я думаю, что причиной были его цели и стремления. Желание добиться большего, увидеть Америку, а также немалая поддержка со стороны богатых людей.

Хэйден Флинт подумал о себе и вдруг поразился, скольким случайностям он обязан своим существованием. Он произошёл на свет благодаря стечению таких невероятных сочетаний обстоятельств, что возможность этого представлялась ему теперь необъяснимой. «Да, — задумался он, — поддержка богатых и добрых людей».

   — Ваш отец — глубоко чувствующий человек. Я думаю, что он женился по любви.

   — Конечно. Несомненно. Да, он очень любил мою мать.

   — Он — великий человек. Я часто вижу его в вас.

Он сжал губы, и брови его нахмурились.

   — Мой отец занят торговлей, кораблями и коммерцией. Я не хочу ничего этого.

   — Совсем не то вы говорили моему мужу, — сказала она, поднимая глаза, чтобы встретиться с его взглядом. — Вы говорили, что торговля — величайшая вещь в мире. Что когда-нибудь вы будете покупать и продавать нас. Или это было пустое хвастовство?

Он вздохнул, не зная и сам, во что в действительности верит.

   — Я говорил как феринджи, когда спорил с Мухаммедом. С вами же я говорю от себя самого.

Неожиданно она замерла, услышав чей-то плач. Молодая девушка, рыдая, произносила её имя. Хэйден узнал в девушке одну из личных служанок Ясмин.

   — Джилахри! — сказала она.

Молодая айах была в отчаянии. Лицо её было искажено плачем, а потоки чёрного кохла с век дополняли страшный вид. Руки её были в крови, и когда она прижалась к Ясмин, её светло-голубой муслин также окрасился кровью.

   — Что случилось? — спросила Ясмин. — Скажи мне, маленькая белочка, что произошло?

   — Хамида! Хамида! — рыдала она, едва способная говорить. — Они убили её!

Две женщины направились к лестнице, которая вела вниз, в зенану. Хэйден Флинт хотел последовать за ними, но Ясмин остановила его рукой:

   — Останься здесь, Хэйден. Тут ты не сможешь помочь.

То, что Ясмин увидела, поразило её в самое сердце.

Внутренний двор был залит светом, воздух напоен ароматом мяты и наполнен журчанием фонтана, но Хамида лежала на постели, и ткань на её правой груди пропиталась кровью. Глаза девушки были закрыты, а лицо посерело, словно её вылепили из воска. Возле неё по-царски восседала Надира, наблюдая, как массажистка Хаир ун-Ниссы наливала в чашку лимонной воды из медного кувшина. Она подняла голову Хамиды и пыталась напоить её, в то время как все столпились вокруг и наблюдали. Ясмин ворвалась в этот полукруг и отбросила чашку на пол.

   — Отойдите от неё!

Они никогда не видели ранее, чтобы Ясмин проявляла гнев, и все, как один, отступили. Рядом осталась лишь Надира, и Ясмин кинулась к ней:

   — Вы!

   — Печальный случай, моя дорогая. Один из охранников выстрелил и задел её. Это была ужасная ошибка.

   — Нет! Это — дело ваших рук, Надира-бегума. Здесь видны следы ваших отвратительных происков. Будьте вы прокляты!

   — Ясмин, ты заплатишь за это злословие! Здесь две дюжины свидетельниц. Каждая из них слышала твои оскорбления. Когда мы возвратимся в Аркот, они подтвердят, как ты обвиняла жену Анвара уд-Дина. Набоб узнает о том, как ты поносила мать своего мужа, и тебя исполосуют плетьми!

Ясмин дерзко взглянула вокруг. Все женщины принадлежали к окружению Надиры-бегумы.

   — Тогда пусть они засвидетельствуют и это, — сказала она, беря в руки медный кувшин с длинным горлом. — Кто из вас выпьет эту лимонную воду? Кто?

Женщины начали рассеиваться среди тёмной колоннады, явно обнаруживая смущение.

   — А теперь оставьте мои помещения! — сказала она Надире. — Или, может быть, вы откажетесь уйти? Может, вы докажете этим, что не можете успокоиться, пока Хамида не умерла?

Надира ушла, уведя с собой свиту. Ясмин повернулась к Хамиде и склонилась над ней рядом с дрожащей и плачущей Джилахри.

   — Хамида?! Ты слышишь меня?

Дыхание айах было неглубоким. Она потеряла много крови, но, приложив крайние усилия, постаралась открыть свои потускневшие глаза.

   — Ясмин-бегума, — прошептала она. — Жаль, что так получилось.

Глаза Хамиды закрылись вновь. Её уносило куда-то прочь. Она боролась с чёрным сном, который готов был закрыть её глаза навеки. Она сопротивлялась, но её всё равно уносило...

Хамида молча молилась, чтобы Надира-бегума не увидела её. Она попала за эти занавеси по чистой случайности. Просто счастливая болтовня с одной из беззубых ведьм, которая жила в зенане с тех ранних дней, когда Асаф Джах впервые пришёл сюда, чтобы провозгласить себя Низам-уль-Мулком против желания бывшего императора. Полученная от неё тайна касалась мудрых архитекторов, которые строили этот дворец.

«Теперь это — простая комната в посольских помещениях, увешанная тигровыми шкурами Афса Джаха, но тогда это был кабинет частных аудиенций Квамара уд-Дина. О, дорогой Чин Кули Хан, — старая карга рассмеялась, вспомнив славные дни, когда она была любимой куртизанкой Низам-уль-Мулка. — Он любил нам читать стихи в этой комнате. Он великолепно читал по-персидски. Там есть алебастровая стена с выемками, которая хорошо отражает звук. Она так усиливает шёпот, что его может услышать даже глухой. Но для этого надо сидеть в определённых местах. Они отмечены тигровыми шкурами».

Хамида пошла посмотреть на чудо и нашла эти места. Их было дюжина, и каждое помещалось в нише. Возле каждой из ниш стояла палисандровая ширма с натянутой тигровой шкурой. Она села за одну из них, в этот момент появилась Надира, и Хамида поразилась, как ясно она слышит позвякивание украшений бегумы и её хрипловатое дыхание.

Хамида сидела очень тихо. Затем пришёл Мухаммед и начался разговор, и какой бесценный разговор это был! Знание самых тайных планов Надиры-бегумы было чистейшим золотом. «Это восстановит равновесие сил в пользу моей хозяйки, — думала она. — Наконец-то!»

— Хамида...

Она услышала своё имя и пришла в себя, несмотря на чудовищную усталость. Перед нею проступил образ Ясмин, но лицо княжны было туманным, как будто во сне. Может быть, это — сон? И почему Ясмин-бегума плачет?

Хамиду стало относить вновь туда, за ширму, к страху, который она тогда чувствовала. Она чуть не вскрикнула, когда появилась Хаир ун-Нисса. Её манеры были столь же грациозными, насколько была прекрасна она сама; её поза — настолько же изысканна, насколько лживо было её сердце. «Отвратительная тигрица», — подумала Хамида и затем начала слушать, молясь, чтобы её не обнаружили.

«Алхумд-ул-илла! Слава Богу, что я услышала то, что услышала. Я должна рассказать всё Ясмин. Я должна предостеречь её!» Затем выстрел разбил мир вдребезги...

Ясмин почувствовала, как изменилась рука, которую она держала, когда дух покинул её. Джилахри глядела с ожиданием на недвижную Хамиду, затем взглянула на Ясмин и вновь, уже с отчаянием, — на Хамиду. Она протянула руки к подруге, но затем бросилась к своей госпоже, чтобы облегчить горе в её объятиях.

— Итак, феринджи, расскажи нам: как он оказался у тебя?

Назир Джанг сурово смотрел на него. Это был худощавый человек с аккуратной бородкой, сын великого Асаф Джаха. Ему было за сорок лет, как казалось Хэйдену. Осанка была царственной, манеры — аристократические. Он уже много лет был официальным заместителем низама, неся всю полноту ответственности во время длительных болезней Асаф Джаха, обладая в это время всеми правами, кроме одного: до смерти низама он формально не мог стать обладателем Талвара. На шее его почему-то висел серебряный ключ на серебряной цепочке.

Хэйден слышал сейчас жёсткий голос своего отца, предостерегавшего его о необходимости владеть собой: «Для Могола нет такого понятия, как «равный». Они — завоеватели. Это значит, что ты не являешься одним из них, поэтому ты — либо выше их, либо — грязь под их ногами. Они бросают один взгляд и оценивают тебя навсегда. Никогда не позволяй им считать тебя грязью, сын. Никогда».

   — Говорят, что англичане любят выражать свои мысли открыто, — сказал Назир Джанг, как бы подбадривая стеснительного юнца. — Поэтому, пожалуйста, говорите прямо. Расскажите нам всё в подробностях.

   — Мой отец направлялся в Индостан с острова Серендип с Глазом, его основным грузом. Я сам доставил его на берег, когда он оказался под угрозой со стороны французов.

   — Под угрозой? — Назир посмотрел на своих советников, как будто обнаружил в этом нечто значительное. — Как камню может угрожать что-либо? Может ли камень быть в безопасном или опасном положении? Может быть, ты имеешь в виду «владение камнем»?

   — Совершенно верно, ваше высочество.

   — И ты принёс его Анвару уд-Дину, — с какой целью?

Хэйден изобразил удивление.

   — Возможно ли такое, что вы ещё не осведомлены об особенном характере Глаза, ваше высочество?

Назир Джанг наклонил голову и неопределённо махнул рукой.

   — Мы слышали, что рубин, как предполагают некоторые, обладает определёнными силами.

Хэйден Флинт поджал губы, вспомнив продавца балабандов, с таким искусством торговавшегося с Анваром уд-Дином. Он знал, что должен продать Глаз. Но как? Как начать? Может быть, продавая прошлое Глаза? Он поднял глаза, молясь о том, чтобы миф, который он сам недавно создал, выглядел правдоподобным.

   — Он обладает силой, ваше высочество, которую некоторые могут считать незначительной сегодня, когда столь немногие верят в магию, но когда-то он вселял ужас в народы. Камень был найден за много лет до рождения Будды, среди холмов земли могоков, расположенной на далёком востоке, где-то за Авой и Пегу. В те времена он был бриллиантом, так же, как и ваш Гора Света. Он был чистым, белым и ярким, но уже наполненным злом. — Хэйден остановился, глядя с вызовом на советников Назир Джанга. — Царь, владевший им, носил его на большой подвеске на шее, и, хотя он был добрым, зло, содержавшееся внутри бриллианта, оказалось сильнее его. Оно истощило его доброту, и вскоре царь стал диким и злобным.

Хэйден не сводил глаз с лица Назира и снизил голос, отчаянно надеясь, что его интонации и жесты будут достаточно убедительными, чтобы удержать их интерес.

   — Этот царь отрубал головы новорождённым детям и поедал их мозги, пока они ещё были тёплыми. Он приказывал бросать под ноги слонов тех, кем был недоволен. Заставлял своих женщин совокупляться с животными. И предавался другим порокам, слишком ужасным, чтобы упоминать о них.

Назир Джанг нахмурился.

   — И ты говоришь, что преступников затаптывали слонами?

   — Да, ваше высочество. О, этот царь стал настоящим демоном.

   — И как было имя этого царя?

   — Его имя? Царь... Массачусетс, ваше высочество.

Назир Джанг подумал, затем хмыкнул и дал знак ему продолжать.

   — По мере нарастания его злобных дел страна погрузилась в отчаяние, и было замечено, что камень, висящий на его шее, начал замутняться кровью. Имя его на языке могоков стало «Коннектикут», что означает Глаз Змеи, или просто, как говорят англичане, Змеиный Глаз.

Назир оживился.

   — Ты иностранец, возможно, поэтому мораль твоего рассказа неясна для нас. Нам представляется, что преступления этого царя принесли ему большую пользу, поскольку его зло преобразовало бриллиант в рубин, стоящий намного больше. Как это может быть?

   — Моя история ещё не окончена, ваше высочество. Случилось так, что однажды царь могоков был устранён своим народом, который не мог больше терпеть его жестокостей. Он был убит в своём собственном дворце священниками и умер, прижимая камень к груди. Говорят, что священник, который вырезал его из сжатой руки мёртвого царя, изобрёл план, как предотвратить овладение такой чудовищной властью каким-нибудь новым тираном. Он наложил на камень заклятье, с тем, чтобы впредь любой, овладевший им, погиб. И поскольку никто не смел приобрести его, он висел на рынке, на золотой цепи, в течение семидесяти поколений.

   — Мы видим, — мрачно сказал Назир Джанг, поглаживая усы, — что у тебя намерение оскорбить нас.

У Хэйдена Флинта оборвалось сердце.

   — Каким же образом, ваше высочество?

   — Ты говоришь, что этот царь приговаривал затаптывать слонами своих преступников. Ты говоришь, что это — признак варварства. Однако такое наказание предусмотрено и нашими законами. Таким образом, ты наносишь преднамеренное оскорбление двору низама.

Он проклинал себя за излишнее усердие, в котором не было необходимости, но затем нашёл выход:

   — Я извиняюсь, ваше высочество, за то, что объяснил недостаточно ясно. Это были не преступники, кого царь приказывал затаптывать, а просто те, кто вызывал его недовольство какими-либо пустяками, — слуги, которые, может быть, стояли слишком близко, некоторые послушные и мягкие вазиры, не смогшие исполнить его капризы, члены семьи, раздражавшие его за трапезой. Но смысл не в этом, ваше высочество...

Новый царь могоков был добрым человеком, и после многих лет ожидания у него родился сын, и этот сын был так дорог ему, что он не выпускал его из дворца. Но однажды ночью, когда мальчику исполнилось восемнадцать лет, он перебрался через стену, чтобы удовлетворить своё любопытство, и пошёл бродить под видом нищего, пока не пришёл на рыночную площадь.

   — И там он обнаружил рубин!

   — Да, ваше высочество. И этот не ведающий ничего сын добродетельного царя взял Глаз домой. — Хэйден Флинт с горечью покачал головой. — И там, в своей постели, он превратился в лужу крови, прежде чем солнце взошло над дворцом.

   — И что случилось затем? — спросил Назир Джанг.

Хэйден Флинт продолжил с печалью в голосе:

   — Царь был настолько убит горем, что не успокоился, пока не нашёл секту монахов, которые могли разрушить силу проклятого камня. Он отдал Глаз на хранение этим бритоголовым монахам в шафраново-желтых рясах.

Им была поручена задача превратить камень в орудие добра. Он должен был стать защитой против зла. Но это, как они сказали, — трудная и долгая работа. Тем не менее рубин был взят в их языческий храм и вправлен в голову идола, Змеи, как третий глаз, ибо они сказали, что камень принёс столько зла, что ему необходимо взирать исключительно на преданных Богу и быть свидетелем их поклонения Богу. И когда имя Бога будет произнесено перед камнем десять тысяч раз по десять тысяч раз, тогда...

   — Тогда?

   — Тогда он станет чистым и исполнится такой силы, что будет способен разрушить проклятья, которые ранее произнесены над другим камнем зла.

   — Бас! Хватит!

Назир Джанг хлопнул в ладони, отпуская всех. Его министры, совершив требуемые поклоны, удалились, пятясь, в дальний конец кабинета аудиенций. Их господин знаком показал Хэйдену остаться.

Когда все вышли, Назир Джанг устало вздохнул и проговорил:

   — Теперь скажи нам: как на самом деле Глаз оказался у тебя?

   — Это было так, как я сказал, ваше высочество. Историю камня рассказал моему отцу голландец, а отец рассказал её мне.

   — Мы чрезвычайно искушены в делах в Хайдарабаде, — немного помолчав, сказал Назир Джанг. — Мы не можем позволить себе упиваться обманчивыми надеждами, несмотря на наше горячее стремление вернуть славные дни прошлого. События теперь движутся быстро — нам вскоре придётся обратиться к делам государства. — Он деликатно кашлянул в согнутый, украшенный драгоценностями указательный палец. — Было ли у тебя намерение предложить Глаз нашему слуге, Анвару уд-Дину, чтобы он мог взять верх над нашим братом?

   — Камень был предложен Анвару уд-Дину лишь для того, чтобы он мог предложить его вам.

   — Зачем же ты выкрал его назад?

   — Потому что Мухаммед Али и не собирался предложить его вам. Только я мог обеспечить это.

Назир Джанг фыркнул.

   — Значит, это ты послал мне серебряный ключ?

Хэйден был совершенно озадачен.

   — Серебряный ключ, ваше высочество?

   — Значит, не ты послал его? — Теперь в недоумении был сам Назир Джанг.

Хэйден Флинт глядел в изумлении на ключ. «Проклятье, — думал он, — это, очевидно, ключ от шкатулки. Как мог я оказаться таким идиотом? Шкатулка заперта. Ясмин, должно быть, послала его анонимно Назир Джангу. Но почему она не сказала об этом? Конечно, у нас было мало времени. Мы встретились лишь мельком, когда она дала мне шкатулку и умоляла добиваться немедленного приёма у Назир Джанга. Но даже и в этом случае разве могла она забыть о таком важном деле?»

   — Пожалуйста, мистер Флинт, сделайте одолжение, не принимайте меня за глупца в моей собственной цитадели!

   — Мой господин, — сказал Хэйден, с трудом глядя в глаза своего собеседника. — Я знаю, что вы не глупец. Ключ в своё время пропал. Я рад, что он теперь у вас, хотя кто его прислал, я не знаю. Я знаю лишь, что вы вскоре будете править крором[76] подданных, которые веруют в Талвар. Что касается меня, то я предпочёл бы ваше правление в Хайдарабаде правлению любого претендента. Моё намерение преподнести этот дар вам вскоре станет очевидным.

   — Меня не заботит, во что верят подданные моего отца.

   — Вы должны обладать Талваром, чтобы показать им, что вы — низам. Никто в Хайдарабаде, да и во всём мире, не может понять, каким образом великий Асаф Джах — да трепещут все пред его именем — избежал злобного проклятья Горы Света. Никто не может объяснить это. Даже вы.

Слова Назир Джанга прозвучали очень резко:

   — Ты решился говорить с нами таким образом? Ты, кто сказал, что имеешь собственные основания желать нашего правления в Декане? Англичанин, у тебя нет ни малейшего представления, насколько опасна игра, в которую ты играешь.

   — Может быть, и так. Но меня интересует твёрдая реальность мира.

   — Объясни, что ты имеешь в виду.

Хэйден вобрал в себя воздуха, его сердце билось как барабан, и он бросился в самую рискованную авантюру в своей жизни.

   — Я думаю, вы не поспешите объявить о смерти вашего отца, Асаф Джаха, который совершенно определённо умер, и был мёртв уже двадцать четыре часа назад, — вы не сделаете этого до тех пор, пока не будете совершенно уверены, что группировка принца Музаффар Джанга потеряла всяческую надежду вырвать низамство у вас. — Он твёрдо встретил стальной взгляд Назира. — Если бы только был способ подавить сына дочери вашего отца, а, мой господин?

Ни проблеска признания не промелькнуло на неподвижном лице Назир Джанга.

   — А если бы такой способ был?

   — От имени Английской компании, президента Мадраса и его Совета, а также короля Георга Второго великой Британии и всех её территорий. — Хэйден взял шкатулку, — я предлагаю это вам.

Назир Джанг поднялся, призвал своих министров, охранников и слуг, быстро собравшихся вокруг него.

   — Видите? Тайна ключа открылась. Английская компания подносит нам дар, — говорил он величественно. — Что вы думаете об этом? Должен ли я принять его?

Они заворожённо смотрели на шкатулку, затем визирь сказал «Ах!», и один за другим, в порядке, который ясно показывал их различные группировки, они одобрили подарок.

Назир Джанг прервал их:

   — А какова цена этого дара?

   — Он подносится бескорыстно, ваше высочество.

   — Итак. — Назир Джанг снял серебряный ключ со своей шеи, — это ключ от Декана.

Он принял шкатулку из рук Хэйдена и, щёлкнув ключом, откинул крышку. Затем он резко захлопнул её, и его сановное спокойствие уступило место ледяной ярости.

Поднялся панический крик:

   — Наджа! Санп!Санп! Семишажная! Все назад!

Кальяны были перевёрнуты, подушки разбросаны. Все отпрянули, когда окаймлённая полосой змея краит выскользнула из шкатулки; все, кроме Назир Джанга, который продолжал смотреть на неё, будто увидел убийцу.

«Иисус всемилостивейший, как же это случилось?» — с отчаянием думал Хэйден Флинт, глядя на краит, которая пыталась метнуться под подушку. Это была самая опасная в мире ядовитая змея, известная в Карнатике как «семишажная», поскольку считалось, что человек, укушенный ею, мог сделать не более семи шагов, прежде чем упадёт бездыханный.

Огромный чёрный слуга пересёк зал с поразительной скоростью. Он подцепил царскую подушку острым концом сабли, подняв её в воздух. Шёлк подушки разорвался, и из неё полетели белые перья. Змея бросалась из стороны в сторону, но удар сабли разрубил её пополам.

Хэйден попытался уйти, но стражники бросились вперёд, схватили его и, несмотря на сопротивление, увели из зала.

В этот день не было обычного вечернего бриза с востока, и камни площадки на крыше продолжали излучать тепло даже ночью.

Хаир ун-Нисса, в своём самом соблазнительном наряде, склонилась над Мухаммедом. Она массировала ему виски и слушала, как Говинда настраивал свою многострунную гитару, напоминающую огромную бутылочную тыкву. Его аккомпаниаторы сидели рядом с ним на корточках со своими барабанами. Музыка зазвучала, подобная ледяным потокам великой реки Ганг, волнуя и покоряя слушающих. Древняя рага повествовала о днях до сотворения мира, когда боги любили друг друга в блеске и величии космоса.

   — Принеси кофе, — скомандовала Хаир ун-Нисса.

Её евнух был ещё юношей лет пятнадцати, несчастным и запуганным. Он считал себя лучше других, лучше её. Поэтому и был взят сюда из Аркота по её особому желанию, чтобы научиться кротости. Здесь с ним легче было справиться.

Она слушала зовущие звуки раги, и её мысли свивались и вновь расплетались, как дым кальяна, как змеи в гнезде. «Как верно я сделала, взяв сторону Надиры, — думала она. — Какой она замечательный политик! И как мудро она придумала посадить в шкатулку краит. Мухаммед пробуждается: скоро я узнаю, что произошло. Его жена была всё время игрушкой в руках Надиры, а теперь она идёт к своей смерти, и я буду управлять человеком, который станет следующим набобом Карнатики».

   — Этой ночью ты будешь петь о любви, — сонно произнёс Мухаммед, гладя её бедро.

   — Пей. Это будет твоя ночь наслаждений, мой господин. Ночь исполнения всех снов и мечтаний. Теперь ты будешь законным набобом; всё, что ты пожелаешь, будет твоим. — Она налила ещё крепкого вина в бокал редкого венецианского стекла и скромно предложила ему. — Я живу лишь для того, чтобы служить тебе.

Он принял вино и отпил, наслаждаясь ароматом запретного напитка.

   — После побед, одержанных сегодня, у меня есть время оценить должным образом твою красоту, Хаир ун-Нисса.

   — Благодарю тебя, господин. Ты оказываешь мне великую честь, и в ответ я подарю тебе радость, подобную той, которую могут дарить хоури Рая.

Она собрала кончиками пальцев кусочек плова с чеканного золотого блюда, поставленного перед ними, и он открыл рот.

   — Самая прекрасная пища — та, которую даёт рука восхитительной женщины.

   — Мой господин, это — лишь жалкое приношение для такого великого князя, которым будете вы.

Она разложила для него изысканные яства: тонкие ломтики манго и папайи, креветки в горячем соусе, рис и приправленные специями кубики ягнятины, приготовленные с мятой и йогуртом. Там были пальмовые листья с уложенными на них крошечными деликатесами из бананов и кокосового ореха, лимона и розового сиропа; и кувшины с длинными горлышками, наполненные крепким араком и ширазскими винами.

Она кормила его, пока он не насытился, пока его глаза не стали бродить в сонной задумчивости по Млечному Пути, вобравшему в себя загадочное отражение святой реки Ганг.

«Я умело подменила шкатулку, — думала она. — Вместо рубина — змея. Теперь англичанин схвачен, и рубин принадлежит Муззафар Джангу. Сегодня ночью его люди ворвутся в апартаменты Асаф Джаха. Они убьют низама или, если он уже мёртв, Назир Джанга».

   — А как с Ясмин-бегумой? — прошептала Хаир ун-Нисса, не желавшая упоминать её, но отчаянно стремящаяся узнать, что думает Мухаммед Али.

Она поняла, что сделала ошибку, потому что его лицо сразу изменилось, а мускулы напряглись.

   — Ясмин-бегума возвратится со мной в Аркот, — ответил он. — Она — воровка и неверная жена. В Аркоте она ответит за свои преступления, как повелевает Книга.

Джилахри разбудила Ясмин в безбожный час.

Ночь, очевидно, уже кончалась. Вскоре должен был наступить рассвет. Луна опускалась на западе, как огромный кровавый рубин. Огни ламп стали настолько бледными, что не могли более преодолевать тьму. На оконных выступах цветы завяли в своих кувшинах, а роса превратила пыльцу лотосов в холодную пасту.

Асаф Джах скончался. Флинт был заточен Назир Джангом.

Джилахри вновь потрясла Ясмин, не говоря ничего. Со времени смерти Хамиды, два дня назад, она не произнесла ни единого слова.

Из дворов и садов доносился топот. Крики и визг женщин. Затем послышались выстрелы; яркие вспышки мушкетного огня бросали тени на потолок.

Ясмин бросилась к окну.

   — Бисмилла! Нет!

На площади внизу были всадники, их заострённые шлемы и рыбья чешуя кольчуг напомнили ей Абдула Масджида. У ворот дюжина людей пытались поставить на место огромный деревянный брус засова, но всадники тут же бросились к ним. Внезапно на внешнем дворе раздался грохот стрельбы, звук которой усиливался, отражаясь от колонн, из-за которых появлялись вспышки огня. Одни бежали. Другие пытались повернуть гигантскую бронзовую пушку к воротам. Затем огненные дьяволы — пропитанные смолой кольца, начиненные серой и надетые на древки стрел, — дождём полетели в ворота.

Джилахри схватила Ясмин за руку.

   — Нет! Мы останемся здесь. Это — самое безопасное место. Они не тронут нас здесь.

Оправдались её самые большие опасения. Мухаммед и его жаждущая власти мать отдали Глаз Музаффар Джангу, подтолкнув его на кровавый и ненужный бунт.

   — Глупцы! — кричала Ясмин. — Слепые глупцы!

На крыше послышался шум. Сверху по верёвкам стали спускаться особые бойцы, свирепые люди, владеющие древним боевым искусством убивать. Их животы были туго перехвачены белыми повязками. Некоторые из них имели тонкие мечи в виде хлыстов в двенадцать шагов длиной, которые они метали, как арканы, поражая всё кругом.

Неожиданно один из наёмников появился за окном комнаты Ясмин. Его гибкое, почти обнажённое тело блестело в свете огненных вспышек. Белки его глаз были красными от бханга, а лицом он походил на безумного маньяка. Вскрикнув, Джилахри побежала через плошадку и дальше, вниз. Ясмин последовала за ней мимо столпившихся испуганных женщин.

   — Джилахри! Стой! Вернись.

Она повернула за угол и остановилась, не зная, в каком направлении побежала айах. Рядом на каменном полу лежал евнух Джохар. Его грудь была вспорота мечом, и тёмная лужа крови скопилась вокруг него.

   — Джилахри!

Она нашла девочку замершей от страха у самого выхода из покоев. В двадцати ярдах от них дюжина конных бунтовщиков, размахивая тяжёлыми мечами, потускневшими от крови, преследовали по мраморной лестнице людей из дворцовой охраны. Они рубили их мечами, в то время как охранники с воплями пытались укрыться где только можно.

Ясмин втащила Джилахри, захлопнув дверь за мгновение до того, как тяжёлое тело одного из охранников ударилось в неё. Он отчаянно молил впустить его, пока точно пущенное копьё не пронзило его насквозь.

Джилахри стала пронзительно кричать, но Ясмин утащила её в тёмную комнату с колодцем, уходящим на глубину пятидесяти футов, в скальные породы под дворцом. Вокруг обложенного камнем края колодца стояла сотня огромных кувшинов, наполненных водой. Там они и спрятались.

   — Что, если они придут сюда? Что, если они найдут нас?

   — Никто не может поднять эти кувшины, полные воды, белочка. Посмотри, какие они толстые сверху и узкие внизу. Мы можем проползти под ними и спрятаться, и никакой солдат не найдёт нас в этом лабиринте.

Когда выстрелы и крики прекратились, Джилахри спросила её дрожащим голосом:

   — Кто эти люди? И чего они хотят?

   — Убийцы. Сторонники Музаффар Джанга, рвущегося на престол.

   — Что, если он победит, Ясмин-бегума? Что, если он убьёт низама и его истинного наследника и захватит дворец? Что тогда будет с нами?

   — Тише, маленькая белочка. Попытайся уснуть. Я разбужу тебя, когда битва закончится. Тогда мы вернёмся к остальным. Всё хорошо.

Но она знала, что, каков бы ни был исход, спасения не будет. «Если эта вероломная гиена, Музаффар Джанг, одержит верх, — думала она, — мы останемся в Хайдарабаде как пленники, ожидая своей смерти. И точно так же, если Назир Джанг избежит смерти, он не будет испытывать любви к тем, кто сделал возможным этот мятеж. Я надеюсь, что ты жив, Хэйден. Всем своим сердцем я надеюсь на это».

Кровь была смыта и трупы сожжены.

Гремя цепями и спотыкаясь от тяжести, Хэйден поднимался по ступеням. В эту ночь он вслушивался в звуки битвы, проникавшие через решётку тёмного и душного подземелья, пытаясь определить ход сражения. Это была ночь, которую предвидели в течение последних лет правления Асаф Джаха все в Хайдарабаде, способные влиять на будущее Индостана.

«Я молю Бога, чтобы Ясмин не оставила меня, — думал Хэйден, когда его торжественно вводили в зал аудиенций. — Я молю Бога, чтобы победителем оказался Назир Джанг, ибо, если эта надежда не сбудется, мы все погибли и англичане потерпят окончательное поражение».

Мраморный зал дворца низама был чист и прохладен в утреннем свете. Воздух вновь наполнился ароматом духов. Сотни вооружённых охранников стояли неподвижно в нишах по всей длине помещения. Когда они достигли возвышения низама, Хэйден насчитал семь знатных особ. Двое из них по своей важности были удостоены чести обвевания их огромными опахалами, но среди них был и восьмой, европеец в треугольной шляпе, взгляд на которого заставил его воскликнуть про себя в отчаянии: «Бог мой! Я должен был ожидать этого!»

И тут Хэйден увидел меч, который не походил ни на какой другой на земле. Ножны его были густо усыпаны драгоценными камнями и отделаны золотом. В вершину рукояти Талвар-и-Джанга был вправлен единственный прозрачный камень, сверкавший светом, который можно было бы назвать белым пламенем ада. Это был огромный алмаз. Самый большой в мире. Гора Света.

Слева от Назир Джанга, на возвышении, восседал его вазир, или главный министр, а также пять одетых в белое генералов, сидевших скрестив ноги. Все были одинаково вооружены украшенными мечами, у всех на поясе висели кинжалы с трёхгранным лезвием. Они посмотрели друг на друга, видя явное изумление англичанина. Молчание нарушил француз, улыбнувшийся вместе со всеми.

   — Позвольте мне представить себя, месье. Я — Шарль Кастелно де Бюсси, из Индийской Восточной компании, член Совета Пондичерри и посольский представитель его величества Луи Пятнадцатого при дворе его императорского высочества Низам-уль-Мулка. — Он снял шляпу и поклонился с нескрываемой иронией.

Испытующий взгляд Назир Джанга оторвался от де Бюсси. Он шепнул что-то неслышное для Хэйдена Флинта, который продолжал заворожённо глядеть на алмаз.

   — Киа хуа? Ну?

Цепи тяжело давили и лязгали при движении. Укусы насекомых, покрывавшие нежные участки тела, немилосердно чесались. Грязь подземелья покрывала его пропитанную потом одежду. Хэйден силился совладать с собой. «Низам хочет, чтобы я поклонился де Бюсси, — думал он. — Поклониться этой шлюхе. Нет!»

Его пересохшее горло жгло после заточения, страх скручивал желудок, но голос был твёрд, когда он прохрипел:

   — Этот подметальщик недостоин сидеть рядом с вами, ваше высочество. Я отказываюсь признавать его.

Назир неожиданно гневно возвысил голос:

   — Джо хам кахта хаи во каро! Делай, что я повелеваю!

Низам кивнул сипаям, которые окружали пленника.

Один из них сбил с него шляпу. Другой выступил вперёд и ударил под ложечку. Хэйден упал на одно колено, и к его горлу приставили обнажённый меч. Он задрожал, когда кровь закапала ему на рубашку с пореза на кадыке.

Страх и чувство вины охватили Хэйдена. Он не смог исполнить свою миссию, не выполнил обещаний, оказался недостойным своего отца. Он в гневе поднял голову и посмотрел на француза.

   — Сказал ты ему истинную причину, почему оказался здесь? — спросил он с яростью. — Рассказал ты его высочеству о своих делах с Музаффар Джангом? О том, что вы вместе планировали поставить его низамом, а затем отдать Чанде Сахибу Карнатику?

   — У низама, без сомнения, имеются собственные веские основания иметь при себе французское посольство, — парировал де Бюсси. — Что же касается нас, то месье Дюплейкс желает лишь одного: видеть Карнатику под управлением законного наследника. Лишь в этом случае можем мы ожидать должной нормализации торговли.

   — Французской торговли! Французской торговли, потому что здесь не будет больше никого, соперничающего с вами. Избавьтесь от англичан, и весь Индостан будет у вас под каблуком. Рассказал ты низаму, что сделает Дюплейкс с ним и с такими, как он, когда вам удастся сбросить последнего англичанина в море?

Его глаза повернулись к Назир Джангу. Хотел бы он знать, что знает низам о французском плане, о том, кого они хотят поставить набобом в Аркоте. Чанда Сахиб жаждет овладеть Карнатикой со времени вторжения маратхов, восемь лет назад. Хоть он и был рождён индусом, Чанда Сахиб женился на младшей дочери Дост Али, набоба Карнатики, до прибытия Анвара уд-Дина.

Чанда командовал армией Дост Али до того, как пришли маратхи и убили набоба в битве при Амбуре. Тогда единственный сын набоба должен был соперничать за власть со своим шурином и двоюродным братом, Муртазой Али.

Чанда принял сторону Сафдара Али. Он был вознаграждён за это постом губернатора города Тричинополи, но маратхи осадили город и захватили Чанду, в надежде получить за него выкуп.

«Да, — припоминал Флинт, глядя на своего тюремщика, — пока Чанда Сахиб томился в заточении у маратхов в Сатаре, Карнатика перешла к Анвару уд-Дину по приказу Асаф Джаха. Будучи низамом, он обладал абсолютным правом выбирать, кто из его вассалов будет править Карнатикой, и Асаф Джах не проявлял любви к тем, кто желал независимости. Неудивительно, что Анвар уд-Дин не выкупал Чанду. Поэтому тот оставался в заточении семь лет, пока кто-то не заплатил маратхам то, что они требовали. Кто заплатал этот выкуп? Никто, кроме Дюплейкса».

Он собрал все свои силы, уверенный, что должен предпринять немедленную атаку против де Бюсси или уйдёт в небытие.

   — Вы отрицаете, что вы и Музаффар Джанг затевали мятеж? Но ваш переворот потерпел неудачу! Вы плохо рассчитали! А теперь вы отчаянно пытаетесь наладить отношения с человеком, который в действительности стал низамом!

Он повернулся к Назир Джангу, открыто обращаясь к нему:

   — Ваше высочество, Английская компания всегда считала, что вы обладаете всеми правами занять маснад Хайдарабада. Карнатика ваша и должна быть вашей. Но, приближая месье Дюплейкса и его фаворитов, вы обращаете против себя англичан. А это — не та политика, которую я рекомендовал бы.

   — Это — наша земля, англичанин, — спокойно ответил Назир Джанг. — Не ваша. Не французская. Это англичане совершили ошибку, решив сделать Анвара уд-Дина своим вассалом и обратить его против законного господина.

   — У нас нет вассалов, и мы не стремимся их иметь. Анвар уд-Дин был выбран Асаф Джахом. Мы признаем, что Карнатика — провинция, а не независимая страна. У англичан нет там интересов и притязаний. Мы хотим лишь мирной торговли.

Он видел, что апатия Назир Джанга оставляет его.

   — Асаф Джах умер. Кто теперь скажет, что Чанда Сахиб не может править в Карнатике?

   — Я не утверждаю этого, — осторожно сказал Хэйден. — Если таков будет ваш выбор. Я лишь говорю, что не француз должен выбирать это.

Назир Джанг выпрямился и угрожающе направил на него палец.

   — Наш отец завещал Декан нам! Не французам решать! Но и не англичанам!

«Будь крайне осторожен, — говорил себе Хэйден. — Один ложный шаг — и они вырежут твоё сердце».

   — Асаф Джах не имел права завещать Декан никому. Лишь Великий Могол в Дели может сделать это.

Вазир Назир Джанга мгновенно вскочил на ноги.

   — Придержи язык, грязный феринджи! Я заявляю, что ты — убийца. Ты пытался убить нашего господина. Это ты желал, чтобы Музаффар правил здесь, но мы скоро найдём его, и голова злодея будет втоптана в землю! Таково будет возмездие Музаффар Джангу!

Итак, Музаффар был ещё жив! Великая стратегия французов внезапно предстала перед ним с ужасающей ясностью. Дюплейкс хотел не только захватить контроль над Карнатикой, он хотел контроля над всем государством низама.

«Бог мой! Я должен был давно понять это! Амбиции Дюплейкса не удовлетворятся до тех пор, пока вся Южная Индия не будет в его кулаке. Декан простирается от берега до берега, от Бомбея до Мадраса. Имея своего ставленника в Хайдарабаде, он сможет контролировать всю территорию к югу от реки Годавари и даже угрожать Бенгалу! Если де Бюсси удастся втереться в доверие к низаму, все три английские торговые базы прекратят существование».

Он пытался не обнаруживать своих опасений, благодарный тому, что острый талвар, приставленный к его горлу, не позволял ему выказать ещё больший страх, чем страх за свою жизнь.

   — Ваше высочество, я повторяю: мы, англичане, всего лишь купцы. Мы не вникаем в ваши династические споры. Мы стремимся лишь к мирной торговле, готовы платить пошлины законному правителю, полагаясь взамен на защиту закона Моголов. Не забывайте, это французы подло атаковали нашу аренду в Мадрасе. Это они — агрессоры. Мы просили Анвара уд-Дина помочь нам не потому, что поддерживаем его или заинтересованы в нём, но потому, что он законно восседает на маснаде Карнатики, так же как и вы теперь являетесь властителем Декана. Для нас законное право превыше всего.

   — Ты пытался убить нас!

   — Ваше высочество, как я и говорил, это — трюк французов. Шкатулка была заперта. Я не знал, что внутри её. Если бы я действительно желал убить вас, разве я выбрал бы для этого змею?

Назир Джанг подумал и спросил:

   — Так ты говоришь, англичане признают нашу власть?

   — Это бесспорно. Я лишь хочу открыть ваши глаза на притязания французов, которые стремятся обмануть вас, чтобы вытеснить англичан.

Назир Джанг откинулся назад.

   — И для этого ты прибыл в Хайдарабад? Предупредить нас?

   — Да. И помочь вам. И, самое главное...

   — Он шпион! — презрительно прервал его де Бюсси. — Он всего лишь шпион, посланный сюда, чтобы узнать, как лучше погубить вас!

   — Я пришёл сюда, кроме того, просить милости Низам-уль-Мулка.

Назир Джанг продолжал сидеть с суровым лицом.

   — Какой милости?

   — Я прибыл сюда, чтобы просить его послать свои армии в Карнатику. Чтобы восстановить Мадрас в нашем владении, как это было до того, как война в Европе выплеснулась и на ваши земли.

Де Бюсси наблюдал за англичанином с растущим чувством тревоги. Час назад, когда Назир Джанг приказал привести к нему Хэйдена Флинта, он думал, что с тем будет покончено быстро. Он обвинял Флинта в шпионаже, думая, что сможет убедить низама казнить его, но этот англичанин вёл игру с великим мастерством. Более того, Назир Джанг оказался достойным человеком, а это было опасным, поскольку делало его менее податливым.

   — Ты пришёл просить об армии? — спросил Назир Джанг у пленника, заинтересованный его ответом.

   — Да, это так. Чтобы возвратить Мадрас, который так вероломно был отнят у нас французами без какого-либо повода с нашей стороны.

Де Бюсси сказал:

   — Ваши корабли спровоцировали нас на это. Английские корабли паразитировали на французской торговле. Вы превратили Мадрас в настоящую пиратскую базу!

Назир Джанг поднял руку, требуя тишины, и Хэйден продолжил:

   — Я обратился в Аркот за помощью. Я обещал Анвару уд-Дину, что отдам ему Глаз Змеи, если он освободит Мадрас. Он обещал попытаться сделать это.

   — И ты пошёл с его армией? — быстро спросил Назир Джанг с блеском в глазах, отражающих сияние огромного алмаза у его пояса.

   — Да.

   — Ты был в той битве, в которой был ранен Мухаммед Али Хан? Сражался вместе с ним? Как воин? Ты видел разгром армии его отца?

   — Да. — Голова Хэйдена слегка наклонилась. — Я был свидетелем этого. Я видел, каким образом французы одержали верх. И я понял секрет их победы.

   — Смотрите на него! — сказал де Бюсси. — Он лжёт! Он — просто шпион, подосланный майором Лоуренсом.

   — Достаточно! — Назир Джанг посмотрел на Хэйдена долгим взглядом и затем сказал: — Скажи, почему нам следует прислушиваться к тебе? Почему мы должны предпочесть англичан французам?

   — Потому, ваше высочество, что английский военный флот — самый великий в мире. Скоро английская эскадра под командованием адмирала Боскоуэна появится у вашего побережья. Я не знаю, когда она прибудет, но это обязательно произойдёт. А когда она придёт, на берег будет высажена мощная армия. И... — он взглянул с сожалением на Назир Джанга, внутренне ужасаясь тому, что сейчас скажет, — и если вы окажете им поддержку, вам будет хуже.

Назир Джанг сохранял молчание. Полуулыбка осветила его лицо, когда де Бюсси наклонился вперёд и жёстко сказал Хэйдену:

   — Значит, вы не знаете, что некоторое время назад четыре тысячи английских солдат высадились на берегу? Что до сих пор эти четыре тысячи не смогли одержать верх над тысячью восьмистами французами? Что им не удалось вернуть Мадрас? Что им не удалось захватить Пондичерри? Вы не знаете, что их командующий, и ваш начальник майор Лоуренс, был взят в плен? Или что единственный после него старший английский офицер мёртв?

   — Лжец!

Хэйден Флинт почувствовал, как кровь отливает от лица. Он начал было говорить, но Назир Джанг знаком приказал ему замолчать, и де Бюсси продолжал:

   — Но это ещё не всё. Несколько дней назад на побережье обрушился тайфун. Он разрушил английский флот, включая флагманский корабль адмирала Боскоуэна — «Намур». Их положение теперь намного хуже, чем было до того, как прибыл великий адмирал Боскоуэн. Губернатор Дюплейкс приказал своим войскам поспешить к границам Кудалора и взять форт Сен-Дэвид как можно быстрее. В свете всех этих фактов позвольте задать вам следующий вопрос: почему низаму следует поддерживать вашу могущественную Английскую компанию?

Эти новости разбили все надежды Хэйдена, подорвав даже ту слабую позицию, которую он надеялся занять своими доводами. Какой же пустой бравадой оказались произнесённые им только что слова. Он осознал огромное значение того, что говорила ему Ясмин, и понял, что должен немедленно донести полученную информацию до форта Сен-Дэвид.

   — В этом случае, ваше высочество, я прошу позволения покинуть Хайдарабад и присоединиться к моим соотечественникам в их последней битве, — сказал он спокойно.

Назир Джанг наклонил голову и искоса взглянул на де Бюсси, прежде чем ответить.

   — Разбейте его оковы, — приказал он.

   — Но, ваше высочество, я должен прот...

   — Месье де Бюсси, мы уже повелели. Мы уверились, что мистер Флинт — человек чести. Посольство Анвара уд-Дина можно считать закончившимся. Мухаммед Али Хан выедет сегодня в Аркот с нашим решением: его отец остаётся набобом Карнатики, но наш суд примет к рассмотрению требование претендента, Чанда Сахиба.

Де Бюсси продолжал протестовать:

   — Отпустить человека, который хотел убить ваше высочество?

   — Мы находим это недоказанным. Он получит наше позволение покинуть Хайдарабад с тем, чтобы возвратиться в форт Сен-Дэвид и верно служить своему господину, как он ходатайствует. Возможно, к этому времени ваши доблестные французские войска захватят эту крепость. Возможно, другой английский флот прибудет, чтобы спасти её. Кто знает, кроме Аллаха? Мы, таким образом, предаём его жизнь в руки Бога.

Они освободили Хэйдена Флинта от цепей, и он вышел из зала заседания дурбара не остановленный охраной. Они смотрели на него: Назир Джанг, его министры и злобный глаз проклятого алмаза.

Когда он спускался по ступеням, ему стоило огромных сил подавить панику, поднявшуюся внутри его. По наклонному слоновьему сходу к воротам дворца спускалась масса людей, покидающих цитадель. За ними следовали две сотни солдат, конные телохранители с зелёными знамёнами на пиках, овальными щитами. Далее — огромная туша Макны, слона-самца, с Мухаммедом Али Ханом, смотрящим невидящим взглядом вперёд. Сзади следовало полдюжины паланкинов, сопровождаемых женщинами в сари.

У него невольно перехватило дыхание, когда он увидел малиновые занавеси паланкина Ясмин.

Он бросился бежать, насторожив тем самым охрану. Они преградили ему путь тяжёлыми мечами, а когда Хэйден попытался прорваться, на помощь прибыло ещё несколько вооружённых стражников.

Вырваться было невозможно. И тут ужасная мысль пронзила его.

Мухаммед Али жаждал отомстить жене. Покинув Хайдарабад и возвратившись в Карнатику, она окажется отданной на его милость. Ей будет предъявлено обвинение в зине. Она едет к своей погибели. Они забьют её камнями до смерти, так же как они побили камнями то несчастное создание.

Он кричал, и его крик эхом отдавался в ущелье высоких стен слоновьего спуска. Затем он увидел, как занавеска паланкина отдёрнулась назад и закутанная фигура подняла пальцы ко лбу, губам и сердцу, прежде чем шедшие по сторонам служанки не задвинули занавесь вновь.

Глава XII

Длинный ствол мушкета высунулся из-за камней, следуя за своей целью. Мушкет был направлен на одинокого всадника, направившего лошадь в сухую лощину. Отклонившись назад в седле, он двигался по направлению к дороге от Пондичерри до Бахура. Роберт Клайв знал это место как идеальное для засады. В конце концов, какой-нибудь ничего не подозревающий французский офицер поддастся искушению сократить путь, проехав по лощине, и тогда он умрёт.

Полдюжины солдат-индийцев Клайва низко пригнулись, следя за феринджи. Их пыльные тюрбаны сливались со скалами.

Никто из них больше не жевал свой пан; они вынули тонкие палочки табака изо рта и прекратили беседу. Все глаза обратились к извилистой лощине.

Стрекот сверчков мягко разносился в воздухе.

Неожиданно раздалось ржание. Лошадь оступилась на каменистой осыпи и остановилась. Всадник погладил её, соскочил на землю и, взявшись за поводья, повёл лошадь вниз. Неожиданно поводья вырвались из его руки, а голова лошади резко откинулась назад. Затем, через долю секунды, он услышал звук мушкетного выстрела и замер на месте.

Всадник вглядывался в окружающие скалы с бьющимся сердцем. Когда он посмотрел вниз, то увидел, что его лошадь лежит в клубах пыли, колотя копытами в предсмертных судорогах; из-под её головы растекалась тёмная лужа крови. Тот, кто стрелял, пробил в её черепе аккуратную дырку.

   — Каун хаи? Кто здесь? Киа мангте хо? Что вам надо?

В ответ донёсся крик:

   — Вахан каре рахо! Стой на месте!

Сверчки вновь начали стрекотать. Он услышал шаги позади него, начал поворачиваться, но приказ повторили вновь, и он подчинился. Горячий стальной ствол, приставленный к его голове за ухом, заставил его вздрогнуть.

Тёмные руки ощупали его, вытащили пистолеты, повернули вокруг, и он увидел перед собой человека с грубым лицом, в выцветшем красном мундире.

   — Ты!

У Роберта Клайва отвисла челюсть.

   — Боже праведный! Хэйден Флинт?

   — Клайв, во имя всего святого, я никогда не был так счастлив увидеть человеческое лицо!

   — Что, чёрт побери, ты здесь делаешь?

   — Я мог бы сам спросить тебя об этом! Ты застрелил мою лошадь.

   — Вы, сэр, выглядите слишком по-французски! — неожиданно холодно сказал Клайв. — Вас не ждали здесь, Хэйден Флинт.

   — У меня есть сведения для губернатора Ковингтона.

Как по-другому я могу попасть в Сен-Дэвид, кроме дороги Виланор — Бахур?

   — Здесь — самый короткий путь в Пондичерри. У них есть гарнизоны в Тирувади и Джинджи.

   — Неужели это — достаточное основание, чтобы стрелять в меня, даже не окликнув?

   — От меня вы иных оснований не получите, сэр. Куда вы направлялись?

   — Я уже сказал тебе, в чём дело.

Клайв оставался непреклонным.

   — Вы утверждаете, что направлялись не в Пондичерри?

   — Конечно, не в Пондичерри! За кого ты меня принимаешь?

   — Англичанам пришлось несладко на этом побережье.

И вас не ожидали в этих краях.

Хэйден склонился над своей лошадью, возмущённый подозрительностью Клайва.

   — Посмотри, что ты сделал с лошадкой, которая везла меня! Но не затрудняй себя извинениями перед своим другом. — Он вытер пот с лица и добавил более примирительным тоном: — Что ж, жаль, но ничего не поделаешь, придётся оставить её стервятникам.

Клайв закричал на него, когда он собрался уходить:

   — Да, жаль! Мы теперь потеряли возможность устраивать здесь засады. Кого мы можем застать врасплох, когда на дороге лежит воняющая туша, а падальщики кружат над ней, оповещая всех на пятьдесят миль вокруг.

И мы не можем убрать её или закопать в этой каменистой земле!

Хэйден задержался.

   — Что ж, сэр, значит, вам не следовало стрелять в неё здесь.

   — Вам повезло, что я не застрелил вас, друг. Я пытался сделать это.

Хэйден повернулся к Клайву и увидел чёрное пламя, горевшее в его глазах.

   — Что ж, хорошее приветствие получаю я, вернувшись на английскую территорию.

На обратном пути, в сумерках, Клайв сухо сообщил Хэйдену основные события, происшедшие в Мадрасе, начиная с захвата «Удачи» французами, оккупации форта и до побега в Сен-Дэвид. Он упомянул, что Аркали Сэвэдж была в форте Сен-Дэвид, но не мог заставить себя сказать, почему она оказалась здесь.

Вместо этого Клайв поведал Флинту о том, что его отец отправился в секретный вояж, с миссией, которая, в случае удачи, может спасти их всех.

   — Только не ещё одна авантюра с рубинами и алмазами, — простонал Хэйден.

   — Я не знаю об этой миссии ничего, кроме того, что он должен встретиться с пиратами побережья. С людьми, которые в долгу перед ним.

   — И как он выглядел при этом? Унылым и безнадёжным или полным уверенности?

   — Я бы сказал, что он довольно серьёзно отнёсся к миссии.

   — Это хороший признак!

До места они добрались с наступлением темноты.

Первым человеком, которого Хэйден встретил в форте, был Эдмунд Маскелен, который обнял его и выразил искреннюю радость по поводу его возвращения.

   — Это поразительно! Я должен рассказать всем! Половина из нас думали, что тебя уже нет. И признаюсь, я сам сомневался, что это ты поднял армию Анвара уд-Дина на это героическое усилие спасти Сен-Дордж. Это правда?

   — Я сыграл определённую роль. — Хэйден почувствовал пустоту под ложечкой. Голос его упал. — Эдмунд, как Аркали? Я спрашивал Клайва, но он почему-то не дал мне прямого ответа.

Глаза Маскелена на миг омрачились, но затем его улыбка появилась вновь.

   — Не беспокойся, Аркали чувствует себя хорошо и живёт в доме губернатора Ковингтона. Она каждый день ожидала твоего возвращения и никогда не сомневалась, что ты вернёшься к ней. Стойкая! И верная! Ты — счастливчик, Хэйден. Если бы я был помолвлен с такой девушкой, я был бы самым счастливым человеком на земле! Рассказать ей, что ты здесь?

Он ощущал возрастающую опустошённость внутри себя.

   — Нет. Она скоро узнает.

   — Но...

   — А что с Робертом? — прервал его Хэйден. — Я никогда не видел его таким. Это война так меняет человека?

   — Не война. — Маскелен чуть склонил голову. — Любовь.

   — Расскажи, пока мы идём к губернаторскому дому, Эдмунд. Тогда я тоже кое-что расскажу тебе.

   — Пожалуй. Но когда ты выслушаешь меня, прошу не забывать, что я пытаюсь помочь тебе. А также что я продолжаю считать себя другом Роберта Клайва.

Всё ещё поражённый тем, что Маскелен открыл ему, Хэйден ожидал, когда Ковингтон примет его в своих апартаментах. Он заставил себя сосредоточиться на том, что должен рассказать губернатору и как лучше изложить это.

Ковингтон пригласил его и налил два бокала крепкого портвейна, прежде чем усесться и отпустить слуг за пределы слышимости.

   — Итак, за вас, сэр! — сказал Ковингтон.

   — Благодарю вас, губернатор. — Он сделал лёгкий жест благодарности и глотнул вина. — Но я не вижу оснований для комплиментов в мой адрес, особенно от президентства Мадраса.

   — Этот титул звучит несколько абсурдно в настоящих условиях, как вы думаете?

   — Кто знает? — Хэйден развёл руками, за что сразу с юмором ухватился Ковингтон.

   — О, я вижу по вашим манерам, что вы провели среди мавров много времени. Вы были в Аркоте?

   — Да. А затем в Хайдарабаде.

Ковингтон дёрнулся от восхищения.

   — Хайдарабад, да?

   — Ия думаю, что принёс новости, очень важные для компании, хотя они могут испортить вам впечатление от вина. Вы не хотите пригласить майора Лоуренса, чтобы он тоже послушал?

   — Я думаю, не сейчас.

Хэйден рассказал Ковингтону о смерти Асаф Джаха. О том, как Назир Джанг одержал верх в борьбе за власть и стал преемником низама во дворце.

   — Сэр, Назир Джанг имеет много шпионов в Карнатике. Значительно больше, чем мы могли представить. Нет ничего из происходящего в Декане, о чём бы не докладывалось ему. И это же можно сказать о месье Дюплейксе.

   — Действительно? — спросил Ковингтон, вставая и расстроенно ходя по комнате. — Если бы мы узнали о смерти Асаф Джаха двумя месяцами ранее, тогда мы могли бы побудить Дюплейкса на поспешное решение. Теперь же перспективы у нас неутешительные.

   — Я спешил изо всех сил, сэр.

Ковингтон поднял бровь.

   — И чуть не прибыли в деревянном ящике, как я слышал. Наш мистер Клайв — ревностный офицер. Храбрый, как тигр, и, возможно, столь же свирепый. Я должен извиниться за его рвение. Конечно, компания возместит вам потерю лошади. Напомните мне об этом позже. Я должен написать в Калькутту. Капитан последнего судна, которое проходило здесь, обещал пренебречь опасностью и бросить якорь на обратном пути. Оно будет следовать из Тринкомали в Хутли. Позвольте мне набросать письмо сейчас же. Вы поможете мне составить его.

Ковингтон тяжело уселся за письменный стол. Но когда он взялся за перо, его плечи печально обвисли под мундиром.

   — О, это самое противное дело. Просьба о помощи, на которую невозможно ответить.

   — Вы так думаете, сэр?

   — Точно так же я мог бы бросить это письмо в волны, запечатав его в бутылку. Калькуттское президентство не может дать нам подкрепления, и, как говорит Боскоуэн, никто не придёт к нам на помощь с юга, от мыса. К тому же мы не знаем, направили ли французы сюда ещё один флот.

   — Мы не должны оставлять надежду, сэр.

Улыбка Ковингтона мимолётно осветила его лицо.

   — Человек никогда не должен оставлять надежду. Но возможно, что наш конец близок. Ещё одна атака легионов Дюплейкса, и нам придётся худо.

Пока Ковингтон наносил чернила на бумагу, Хэйден размышлял над тем, что Маскелен говорил ему относительно Аркали:

   — Роберт сходит по ней с ума, говорит, что они предназначены судьбой друг для друга.

   — А она не хочет его видеть?

   — Хэйден, она почти так же сходит с ума по тебе. Он так раздражает её, что она избегает его, и это углубляет злобу Клайва. — На лице Маскелена было написано чувство глубокой озабоченности. Он потряс головой, подняв кверху руки. — Любовная страсть может привести к опасному безумию. Не могу сказать, чтобы я хорошо понимал это, поскольку сам — человек ровного настроения, но я видел это в других. Аркали вздыхает и падает в обморок, а Роберт от любви погружается в ад.

   — Он видит во мне соперника?

   — Конечно.

Хэйден горько рассмеялся и рассказал Маскелену, насколько более жестоким был на самом деле поворот судьбы, признавшись ему в любви к Ясмин.

Маскелен был потрясён.

   — Как твой друг, я обязан сказать тебе, чтобы ты выбросил женщину Моголов из головы. Очевидно, что здесь не может быть будущего.

   — Я люблю её, Эдмунд.

   — Скажи это Аркали, и ты разобьёшь её сердце.

Хэйден печально повесил голову.

   — Да, возможно, это и так. Но это — правда.

Возвратившись к реальности, Хэйден увидел на лице губернатора Ковингтона выражение ожидания.

   — Простите, сэр? Что вы сказали?

   — Я говорю, ваш отец был здесь дважды. — Ковингтон сделал паузу. — Вы знаете уже, что он отрёкся от вас?

   — Да.

   — Я думаю, будет верным сказать, что он держит против вас определённую обиду.

Подобное мягкое изложение истины вызвало у Хэйдена горькую усмешку.

   — Не смейтесь. Будет не до смеха, если «Удача» появится здесь вновь.

   — Я готов встретиться с моим отцом как мужчина с мужчиной в любое время.

   — Тогда вы — более храбрый человек, чем я, Хэйден Флинт. Он — самый опасный индивидуум из всех, кого я знаю. Его обида касается вашего «похищения» рубина. Он говорит, что не простит вас.

   — Я полностью разорил его?

Ковингтон помолчал.

   — Вы не должны выдавать меня, но, кажется, он поправил большинство своих дел в Калькутте. Это досталось ему дорогой ценой. Он дважды возвращался сюда, привозя нам подкрепление и новости, делая для нас всё, что можно. Никто не знает, что у него на уме, но я могу сказать: он всё ещё бушует по поводу провала мадрасских предприятий. Он часто повторяет, что разорение Чарльза Сэвэджа и, следовательно, утрата возможности слияния их дел сделали недостижимой цель его жизни. Говорят, он сохранил свои корабли лишь за счёт огромных обязательств по закладной клике бенгальских ростовщиков, возглавляемых жадным и хищным Оми Чандом.

   — Где он теперь?

   — Ваш отец отплыл отсюда за несколько дней до катастрофы.

Он кивнул, понимая, что Ковингтон имеет в виду тайфун, выбросивший «Намур» на берег.

Губернатор налил ещё портвейна.

   — Когда Стрэтфорд предупреждал адмирала Боскоуэна уйти от побережья до наступления сезона муссонов, адмирал не послушал его. Я не удивился, когда Стрэтфорд неожиданно поднял якорь и поставил паруса. Не удивился и когда, спустя два дня, на нас обрушился тайфун.

   — Так где же он теперь?

Ковингтон пожал плечами.

   — Наверное, в Калькутте.

«Он хочет договориться с одним из людей Туладжи Ангрии, — думал Хэйден. — Роберт говорит, что мой отец ожидал чего-то важного. Что затеял этот дьявол? И можно ли доверять тому, что сказал Клайв?»

Ковингтон опустошил графин в оба бокала.

   — Не будете ли так любезны прочесть это.

Хэйден взял ещё не просохший набросок письма Ковингтона и прочитал его. Ситуация была изложена верно; в последнем параграфе содержалась просьба к Калькутте о помощи.

   — Добавить нечего, — пробормотал он, глядя на Ковингтона.

   — Я тоже так считаю. А теперь, когда мы покончили с делами, я не буду вас более задерживать. — На лице Ковингтона вновь появилась улыбка. — В моей резиденции проживает одна особа, которая жаждет увидеть вас. Я пока не беспокоил её известием о вашем приезде. Но вы, несомненно, захотите сделать это сейчас.

Когда она услышала звук открывающихся ворот, через которые проводились вылазки из форта, сердце Аркали вновь погрузилось в тоску. Мысль о том, что Роберт Клайв возвратился в Сен-Дэвид, привела её в тупое отчаяние. Она уже несколько месяцев избегала его, притворяясь больной, одеваясь в мужские рубашки и бриджи, запираясь в губернаторском доме каждый раз, когда он был внутри форта. Она тысячу раз говорила ему, почему не хочет гулять с ним или беседовать дома. Но человек этот, как слабоумный, продолжал оставаться невосприимчивым ко всем намёкам и прямым оскорблениям, толкуя о судьбе и своей любви к ней.

Она прошла через дверь, выходящую в сад, и поднялась по тёмной, узкой лестнице для слуг. «Если бы не дорогой, добрый Эдмунд, — думала она, — я бы сошла с ума от преследования Клайва. Форт Сен-Дэвид слишком мал; это всё равно что быть в одной клетке с тигром. Если бы только Хэйден был здесь, чтобы забрать меня отсюда! Я никогда не прощу Стрэтфорда Флинта! Никогда!»

Она поспешила в спальню, задвинула засовы и зажгла свечу. Это была сносная комната на втором этаже, хотя и очень маленькая, с холодными белыми стенами и высоким потолком, теряющимся в темноте, которую не могла разогнать единственная свеча. Отполированный деревянный пол сверкал в промежутках между бенгальскими коврами. Длинные жалюзи открывали выход на отдельный балкон, выходивший на маленький, огороженный стенами сад губернатора. Банановые деревья простирали свои огромные листья к поручням балконной решётки.

Аркали взяла индийскую морскую губку, напитала её водой и приложила к лицу. Прикосновение влаги было восхитительным. Она намочила свою шею, плечи и грудь и натёрла кожу куском твёрдого мыла. Закончив умывание, она просушила себя полотенцем и влезла в длинную ночную рубашку.

Стук в дверь испугал её.

   — Кто это?

   — Не пугайтесь, мисс Сэвэдж. Это я, Джеймс Ковингтон.

   — Мистер Ковингтон? Я... я уже разделась и готовлюсь ко сну.

   — Тогда закутайтесь в шаль, моя дорогая. У меня новость для вас.

   — Какая новость?

Аркали завернулась в покрывало и пошла отодвигать засовы. Дверь открылась, она вскрикнула, отступила назад... и почувствовала, что падает.

Хэйден подхватил её, потерявшую сознание. Он отнёс её к кровати и положил, в то время как Ковингтон поспешил за нюхательными солями.

Он склонился над ней, видя, как она постепенно приходит в себя. Её глаза открылись, Аркали узнала его и протянула руку, чтобы дотронуться до его лица. Её пальцы задержались на небритой щеке, она залилась слезами и протянула обе руки, чтобы обхватить и прижаться к нему. Затем Аркали разразилась рыданиями.

Хэйден положил руки на её запястья, пытаясь мягко освободиться, но она не отпускала его.

   — О Хэйден! Хэйден! Неужели это ты? Я знала, что ты вернёшься ко мне. Я знала. О Хэйден. Скажи мне, что это ты. Скажи мне, что это не сон.

Он не мог найти в себе ответных слов.

Ковингтон вступил в комнату с солями и увидел её прижавшейся к своему жениху. Он тактично ушёл, прикрыв за собой дверь.

Она не отпускала его несколько минут.

   — Обними меня. Держи меня, Хэйден, — шептала она, когда он пытался освободиться. Его щека была влажной; он чувствовал, как её солёные слёзы жгут ему глаза.

   — Аркали, — сказал он мягко. — Аркали, послушай меня.

   — О да. Мне столько надо рассказать тебе. Всё время теперь наше? Я люблю тебя, Хэйден. Держи меня крепко. Обещай мне, что никогда больше не покинешь меня.

   — Я не могу этого сделать.

В её глазах появился вопрос. Она была такая беззащитная в этот момент, что он не смог продолжить. Затем Хэйден взял себя в руки, отстранился от Аркали и сказал:

   — Пожалуйста, послушай меня. Я успокоился, увидев тебя, Аркали, и очень рад, что с тобой всё в порядке. Я очень страдал от мысли, что из-за меня с тобой может что-либо произойти. Я никогда не хотел, чтобы ты страдала.

   — Мой дорогой, мне хорошо. Всё хорошо снова. Мы такие же, как и прежде. Скоро придёт судно, мы поженимся в Калькутте и будем думать, что этого кошмара не было.

   — Нет. Это не кошмарный сон. Это реальность. Мы не такие, какие были. Я изменился. И ты тоже. — Он освободился из её объятий. — Спи, а когда ты проснёшься, мы поговорим о будущем.

   — Спать? Как я могу спать? Не уходи, Хэйден. Ты мне нужен. Ты никогда больше не должен покидать меня.

Она прижалась к нему, повиснув на его шее, и он ощутил, как дрожит всё её тело. Она была бледной и прекрасной, её рыжие волосы спадали на плечи медными локонами. Маленькие груди выступали под тонким хлопком её рубашки, а зрачки казались огромными, как мушкетные дула.

Волны противоречивых чувств столкнулись в нём. «Я должен найти способ сказать ей, — думал он в отчаянии. — Я не хочу ранить её, но должен признаться. С каждой минутой, что я позволяю ей верить в меня, рана становится всё глубже и моё поведение — всё более подлым. Надо сказать, что я не могу жениться. И надо объяснить почему».

Её голос звучал всё более настойчиво и требовательно.

   — Останься со мной. Я не засну, если не буду лежать в твоих объятиях. Люби меня. О, люби меня!

Она легла на кровати. Её глаза были устремлены на него.

В свете свечи румянец покрывал кожу её лица, шеи, груди. Аркали предлагала ему всю себя. Затем она приподнялась и, скрестив руки перед собой, самым неожиданным образом сняла рубашку через голову.

Паника, в которой он принимал решение, была неимоверной; его тело требовало от него сделать то, что она хочет, дать ей любовь, которую она жаждет, но он знал, что, если поцелует её, решительный момент будет утрачен.

Вместо этого он отстранил её руки и начал свои сбивчивые объяснения, готовый отдать всё на свете, только бы не произносить их.

Марон разорвал тьму, как фейерверк. Это был сигнал, предупреждающий о появлении в море корабля. Затем последовали три чередующихся выстрела — орудийный огонь с корабля.

В губернаторском доме Хэйден вышел на площадку лестницы, где увидел Ковингтона, чей отряд стоял на дежурстве у Морских Ворот и кто дал сигнал мароном.

   — Корабль, мистер Ковингтон! Водоизмещением тонн пятьсот или больше! На якорной стоянке и, кажется, разворачивается к нам бортом. Он стрелял по берегу.

Лица пришедших с Маскеленом выражали страх и ожидание.

   — И что вы скажете, сэр? Французский?

   — Да, сэр. Хотя там темно, как в смоляной бочке, но наклон его мачт позволяет предположить...

   — Да, лучше бы это был один из наших индийцев, а ещё лучше — фрегат Королевского флота.

Они поспешили к Морским Воротам, где их ждал майор Лоуренс, огромный в своём красном мундире, с толстыми, как у бульдога, щеками. Он был освобождён французами несколько недель назад в обмен на одного из офицеров.

   — Наша тревога оправдалась, губернатор, — проревел Лоуренс. — Он подошёл прямо под наши пушки и чрезвычайно доволен этим. Вы можете видеть его огни, сияющие ярче медных пуговиц. И он не опасается наших орудий, а значит, это не французы. Остаётся предположить, что это — корабль Королевского флота, что является для нас ещё большей опасностью.

   — Возблагодарим Бога за это, майор. Это, несомненно, самое своевременное вмешательство нашего доброго Господа.

Лоуренс покачал головой.

   — Их спасла лишь наша сдержанность. Как только увидели марон, они ответили залпом трёх двенадцатифунтовых орудий, заряженных паклей — если можно судить по звуку морских орудий. У меня на часах мог стоять какой-нибудь болван, который отправил бы их в Царство Небесное.

Хэйден слушал разговор. Ни один из королевских строевых офицеров не был высокого мнения о флоте, даже в самых лучших обстоятельствах. Лоуренс, очевидно, не был исключением, тем более после провала адмирала Боскоуэна.

   — Значит, это фрегат, сэр? — спросил Хэйден.

   — Чёрт побери, кто этот малый? — проворчал Лоуренс, обращаясь к своим людям, стоящим на почтительном расстоянии. Он опёрся на палку, перенеся на неё весь свой вес; обшлаг рукава открывал руку, огромную, как бычье колено.

   — Это — сын мистера Стрэтфорда Флинта, недавно вернувшийся из Хайдарабада.

   — Вот как? Что ж, попросите его не спрашивать меня о кораблях. Для меня все они — огромные деревянные башмаки, перевязанные верёвками. И наполненные болванами, — смотрите, там какой-то осел на шкафуте размахивает своим идиотским фонарём взад-вперёд. Вы понимаете, что это за сигнал? Возможно, сигнал бедствия?

   — Не вижу. — Ковингтон вглядывался во тьму, не видя ничего, кроме плотного созвездия ярких жёлтых звёзд, усеивающих чёрный силуэт корабля, ещё более тёмного, чем окружающая тьма.

Ленивый прибой накатывался на берег. Все смотрели в сторону корабля с молчаливой молитвой в сердцах. Они слышали доносимые бризом слабые отзвуки приказов, которые выкрикивали на судне, и всплеск брошенного якоря. И тут Хэйден нарушил тишину.

   — Иисус всемилостивейший, — сказал он, — мне кажется, я знаю, кто будет нашим гостем.

   — Отвечая на ваш вопрос, губернатор. — Стрэтфорд Флинт шлёпнул большую сумку на стол Ковингтона, — вот что я привёз вам в этот раз. И ничего больше. Хотя, как вы увидите, этого вполне достаточно.

Все онемели от изумления.

Двадцать человек, офицеры, солдаты, служащие компании и члены Совета Ковингтона, стояли в ожидании вокруг Стрэтфорда. Что он привёз им? Порох? Или «Удача» была набита провизией? А может быть, солдат из Калькутты для высадки? Они приставали к нему с расспросами, пока он шёл к губернаторскому дому, но он лишь посмеивался.

   — Никто из вас даже близко не подошёл к разгадке.

   — Мы думали, что вы совсем оставили нас, Флинт. Поговаривали, что вы отправились в Кочин, болтали что-то о вашей связи с пиратами. — Ковингтон повернулся к Лоуренсу. — Боскоуэн, кажется, говорил что-то о маратхах?

Флинт знал, что имел в виду Ковингтон. Маратхи, которые теперь действовали в самом центре империи Моголов, в ранние дни своей грабительской деятельности прибегали к помощи местных мореплавателей, которые впоследствии пристрастились к морскому пиратству.

   — Да, я не отрицаю этого! Я имел дело с пиратами. Но это было чисто рабочее соглашение. Я кормил людей Ангрии бисквитными крошками: давал им время отправления судов компании, документы на грузы, всё, что считал возможным. Когда его ребята знали, какие корабли принадлежат компании, они понимали, кого надо избегать. Так я направлял их на голландцев и на корабли, принадлежащие шлюхам. А сам избавлялся от конкурентов.

Лоуренс в упор смотрел на него.

   — Все знают, что у вас были грязные сделки с пиратами, Флинт, но почему вы решили признаться в этом сейчас?

   — Вы нравитесь мне как человек, Стринджер, поэтому я пропускаю ваше замечание. Лучше посмотрите как следует сумку, которую я принёс.

Ковингтон мрачно взглянул на просоленную почтовую сумку. На её жёсткой коже большими буквами было выжжено: «Диомеда». Ост.-Инд. комп.».

   — Я надеялся, что «Диомеда» добралась-таки до Калькутты или задержалась у мыса и упустила сезон. Значит, она затонула?.

   — В ста милях к югу от Гоа. — Черут в зубах Флинта разгорелся ярко-красным огнём, когда он запыхтел им. — Вы можете взглянуть на бумаги, которые были на ней.

   — Письма? Вы имеете в виду корреспонденцию? Она уцелела?

Глаза Ковингтона оживились. «Диомеда» должна была прибыть уже несколько месяцев назад и была единственным судном, которое могло доставить известия от совета директоров со времени прибытия Боскоуэна.

   — Слово «уцелела» не совсем подходит.

Наступило молчание.

   — Как она попала к вам, Флинт? — требовательно спросил Лоуренс.

   — Вы можете предполагать всё, что хотите. Я — человек, который всем интересуется. Поэтому я и обнаружил сумку, а затем подумал, что её стоит выкупить — за счёт компании, разумеется.

   — За счёт компании. — Ковингтон потянулся к сумке, но рука Стрэтфорда прихлопнула её к столу.

   — Я заплатил за неё десять лакхов серебра.

   — Десять лакхов? — взорвался Лоуренс. — Вы имеете нахальство пытаться продать компании её собственное имущество! Вы что, Флинт? Десять лакхов — это баснословная сумма!

Флинт усмехнулся.

   — Я гарантирую следующее: бумага, лежащая в этой сумке, спасёт ваш форт. И даже более того.

   — Спасёт Сен-Дэвид? — Ковингтон переваривал то, что услышал, закусив губу. Он прошёлся по комнате, затем резко повернулся к Флинту. — Вы это серьёзно, Флинт? Вы уверены в этом?

   — Я сказал: эта бумага спасёт форт Сен-Дэвид и возвратит форт Сен-Джордж.

   — Невозможно!

   — Нет, сэр! Возможно.

Щёки Лоуренса дрожали.

   — Боскоуэн привёл сюда тридцать судов! Тринадцать линейных кораблей! Двенадцать рот по сто солдат регулярной армии в каждой! Восемьсот морских пехотинцев! Проклятье, мистер Флинт, четырёхтысячная армия не может сделать это, а вы ссылаетесь на какое-то жалкое письмо.

   — Можете довериться моему слову! Я гарантирую, что бумага сорвёт планы шлюх. А вследствие этого вы вернёте и Мадрас.

   — Вам необходимо поручиться за это.

   — Тогда напишете обязательство выплатить восемь лакхов со счёта компании, с получением их в Калькутте.

   — Семь.

   — Семь с половиной!

   — Идёт!

Флинт с удовлетворением кивнул.

Контракт был составлен, подписан, и копии переданы сторонам. Лоуренс наблюдал за всем этим с возрастающим возмущением. Он схватил свою шляпу.

   — Я больше не желаю смотреть, как нас одурачивают.

   — Разве вы не хотите узнать, что в сумке, майор? — спросил Ковингтон.

   — Нет, сэр! Не хочу!

Когда Лоуренс достиг двери, часовые раздвинули мушкеты и расступились, а майор чуть не столкнулся с высоким молодым человеком, ожидавшим в прихожей.

Челюсти Стрэтфорда Флинта судорожно сжались, он побагровел, как при апоплексическом ударе, но вовремя взял себя в руки. Глаза присутствующих обратились к двери, посмотреть, что увидел торговец.

   — Привет, отец, — поздоровался Хэйден.

   — Ты принёс мне рубин, который выкрал? — немного помолчав, спросил старший Флинт.

   — Я не крал ничего.

   — И мой мундир? И пару лучших пистолетов? И баркас?

   — Я не должен тебе ничего.

   — Ах так? А что с Даниэлем Куином? Ты потерял и его?

   — Куин мёртв.

   — Понятно. — Стрэтфорд плюнул и повернулся вновь к Ковингтону. — Открывайте вашу сумку, губернатор.

Кожаный клапан, затвердевший в соли, отогнули. Ковингтон вынул пакет, запечатанный ярко-красными печатями, которые были уже сломаны.

Губернатор открыл письмо и начал читать, и по мере чтения лицо его менялось.

   — Это очень важно, — сказал он с торжественным выражением на лице. — Этим подтверждается, что англо-французская война в Европе закончена. Всякие конфликты в мире между соперничавшими нациями должны быть с этого момента прекращены; министры короля Георга заключили мирный договор с французской короной, по которому Франции возвращается крепость Луисбург на острове Кейп-Бретон, и производится восстановление Мадраса во владении Английской компании!

Послышались возгласы изумления; затем восторг овладел всеми.

   — Война закончена! Ура!

   — На стены! Дадим знать французам, что они остались ни с чем!

Ковингтон увёл Совет, всё ещё держа в руке пакет. Вскоре в комнате остались лишь два человека. Отец глядел на сына через пустой кабинет.

   — Отец, я...

   — Не называй меня так, ради Бога!

Хэйден опустил голову, пытаясь совладать со своими чувствами.

   — Боже праведный, дай мне возможность! Это всё, что мне нужно. Нам следует благодарить Бога за то, что война закончена. К чему эта гордость? Неужели ты не можешь помириться со мной?

Стрэтфорд пытался сохранять ледяное спокойствие.

   — Итак, ты думаешь, что всё можно забыть? Что мы опять будем заниматься делом, как прежде? Когда у меня долг в пятьдесят лакхов?

Хэйден покачал головой.

   — Я не хочу участвовать в твоём чёртовом деле. Мне нужно лишь твоё уважение.

   — Уважение? Единственная причина, по которой я не размазал тебя по полу, это то, что ты каким-то образом передал-таки рубин Анвару уд-Дину. Но ты не получишь похвалы за это. Твоё вмешательство испортило весь мой замысел, ты не смог сделать это так, как хотел я. Ты — ничтожество, потому и результат ничтожный. Так что об уважении помолчи.

Хэйден молча наблюдал, как отец стряхнул пепел на пол и вышел из комнаты.

«Проклятый торгаш! — в ярости подумал он и изо всей силы ударил кулаком по столу губернатора. Затем он схватился за голову и застонал. — Что я украл? Когда я обманул его? Чего он хочет, Боже мой? Он не успокоится, пока я не принесу ему сам алмаз Кох-и-Нор!»

Выйдя, Стрэтфорд столкнулся лицом к лицу с Робертом Клайвом. В его руке была абордажная сабля.

   — Где он, Стрэтфорд? Клянусь, я убью его!

   — Постой, ты разве не знаешь, что война закончена?

   — Я имею в виду не француза, а вашего сына.

Стрэтфорд, не теряя дружелюбного вида, схватил Клайва за запястье и вывернул ему руку китайским приёмом, пока тот не завопил.

   — Брось-ка саблю, парень. Ты что? Только глупец предпочтёт сломанный сустав вежливой беседе.

Клайв онемел от изумления, но сабля выпала из его руки.

   — Я научу тебя, как это сделать, если хочешь. — Голос Стрэтфорда был ровным и несколько насмешливым, но он продолжал держать Клайва за отворот мундира. — А пока расскажи, что случилось.

   — Сэр, он обесчестил её!

   — Кого?

   — Мисс Сэвэдж...

   — А, маленькая Аркали. Ты всё ещё продолжаешь посматривать на неё, не так ли?

Клайв поморщился, но Стрэтфорд встряхнул его.

   — Да.

   — Отлично, значит, у тебя появился шанс.

Клайв глядел на него в изумлении.

   — Вы думаете, что...

   — Ты хочешь заполучить её или нет? Всё дело лишь в оценке того, что имеешь, парень. — Он обнял Клайва за плечи и пошёл с ним прочь от губернаторской резиденции. — Как насчёт того, чтобы выпить нам вместе, ты и я, отметить конец войны?

Они вышли через Морские Ворота. Клайв всё ещё колебался, но не знал, что делать. На всём пути, пока они шли, стены крепости были, казалось, переполнены сумасшедшими, которые кричали во всё горло, смеялись и палили в ночном воздухе.

Вскоре они достигли песка, где стены, обращённые к морю, доходили почти до прибоя. В лодке у Стрэтфорда была бутылка лучшего бренди, и Стрэтфорд приказал охраняющему матросу-индийцу откупорить её.

   — Я приберегал это на случай, когда вновь увижу тебя. Не рассказывал я тебе притчу, которую слышал от лукавого турка, о могущественном султане и его щёголе сыне?

   — Не припоминаю, сэр.

   — Тогда слушай, и ты поймёшь. — Стрэтфорд взглянул на звёздное небо и, устроившись на скамье лодки, начал рассказ: — Как-то один турецкий султан отправил своего безбородого наследника учиться добывать богатство. Снарядил корабль, набил трюмы товарами и пожелал попутного ветра. Но парень проплыл немного вдоль берега, высадился и ночью тайно вернулся во дворец, к своей матери, которая любила его до безумия. Этот непутёвый наследник попросил у неё золота, чтобы отчитаться перед отцом, и она дала ему.

Спустя время он вернулся в главную гавань со знамёнами на мачте и просит разрешения видеть отца, который, как султан, соблюдает такие формальности. А у султана была большая яма с крокодилами, и он принимает своего сына рядом с ней. Сын выгружает из корабля золото и говорит: «Вот, отец, какое богатство я приобрёл через торговлю, как ты и повелел мне». Султан взял оттуда один доллар, как-то странно посмотрел на сына, а затем бросил монету крокодилам. Наследнику, естественно, хоть бы что. Тогда отец отвешивает ему хорошую оплеуху, называет его лжецом и отсылает обратно торговать. Но на этот раз парень действительно уплывает и целый год бороздит моря и океаны: торгует, борется со штормами, отбивается от пиратов.

Когда в следующий раз он появился в гавани перед дворцом своего отца, это был совсем другой человек. И снова султан встретил его у ямы, и так же, как и в первый раз, бросил золотую монету крокодилам. Но парень вдруг перелез через загородку и выхватил золотую монету буквально из пасти у чудовища. «Вот теперь я вижу, что ты стал настоящим мужчиной», — сказал султан и обнял наконец сына.

Стрэтфорд посмотрел на Клайва и увидел, что тот кивает головой.

   — Это — моя любимая притча. Я рассказывал её моему сыну, когда он был моложе, хотя не похоже, чтобы она чему-то научила его. Но ты-то понимаешь её смысл, мистер Клайв?

   — Понимаю, сэр. Я всегда считал, что человека делает не то, что он имеет, но то, как он приобрёл это.

Стрэтфорд вручил саблю обратно Клайву.

   — Тогда будь осторожен. И не слушай того, кто скажет, что я хочу смерти Хэйдену.

Клайв мрачно взял оружие. Стрэтфорд вновь глотнул бренди и передал бутылку обратно матросу. «Он довольно слабо понял мою притчу, — подумал Стрэтфорд. — Хэйден изменился. Мой парень вернулся из своего первого путешествия. Он научился распознавать судьбу, но ему ещё предстоит второе путешествие, в котором он научится выковывать эту судьбу по своей воле».

   — Итак, война закончена? — сказал Клайв с несчастным видом. — Я рассчитывал лет на десять. Значит, моя судьба — быть идиотским клерком, ведь теперь они опять посадят меня на прежнее место.

Эти слова заставили Стрэтфорда вздрогнуть. Клайв как будто услышал его мысли.

   — Мужайся! — ответил он. — Не думаешь же ты, что Дюплейкс прекратит войну только потому, что король Франции приказал это?

Лицо Клайва осветилось, когда он услышал слова Стрэтфорда.

   — Но договор подписан и скреплён.

   — Думай об этом, парень — засмеялся Стрэтфорд. — Думай хорошенько об этом в ближайшие месяцы. И держи свой порох сухим.

КНИГА ТРЕТЬЯ

Глава XIII

Были дни летнего солнцестояния, и широкие бульвары Пондичерри томились под солнцем. Внутри крепости Форт-Луи архитектура домов и внешний вид улиц напоминали французский провинциальный город в середине лета с их залитыми солнцем белыми стенами, решетчатыми ставнями и черепичными крышами, основательными и гармонирующими с бесконечной голубизной неба. Внизу же, на улицах, доминировал цвет хаки, цвет индийской пыли, мостовые были затенены навесами, и под ними на корточках сидели женщины в сари и мужчины в дхоти и тюрбанах.

Джозеф-Франсуа Дюплейкс, генерал-губернатор Восточных Индий, смотрел из окна на свои прекрасные здания. На широких улицах они стояли ровными кварталами и пересекались под прямым углом. «Свидетельство французской любви к порядку, нашего разума и логики, — размышлял он. — Эти здания являют собой верное подтверждение просвещённости народа, которому предначертано показать всей Европе, всему миру, как будет организовано будущее. Франция поведёт человечество к высокой цели».

В резиденции Дюплейкса заседали члены Совета, потея в своих обязательных парчовых мундирах и напудренных париках: Дюваль д'Эспремениль, Шарль де Бюсси, Филип Манвиль, за дальним краем стола — Луи д'Атейль, старина Дантон и молодой ле Февр.

«Недосягаемость гения, — думал Дюплейкс, ощущая на себе их взгляды. — Я знаю, что они чувствуют. Весь мой Совет — да, по сути дела, и все, кто знает меня, за возможным исключением Шарля де Бюсси, считают меня образованным, начитанным и интеллигентным, но я знаю, что они также считают меня абсолютно недосягаемым».

Несмотря на то что ему было уже под пятьдесят, Дюплейкс сохранил своё здоровье, и суровость климата в сочетании со строгой диетой помогали ему поддерживать стройность фигуры.

«Секрет очень прост, — сказал он однажды Луи д'Атейлю. — Я не стремлюсь к комфорту. Всю мою жизнь, Луи, я посвятил служению расширения интересов Франции в Индостане. Сначала — в Чандернагоре, где я создал торговый центр, соперничающий с Калькуттой, а теперь — здесь, в Карнатике. В этом цель моей жизни. Не радости гурмана, не удовлетворение от личного богатства. Я хочу лишь, чтобы потомки помнили меня за то, что я поставил Индостан и все его богатства под контроль Франции».

Де Бюсси критически осматривал губернатора: его тёмные волосы были натуральными, лицо — без признаков старения. Он сидел, элегантно опершись о подоконник. Ослепительно белые бриджи, тесно облегающие его от талии до колен; белые шёлковые чулки; свободная белая шёлковая рубашка, открытая у шеи; рукава с рюшами у запястий — весь ансамбль придавал ему вид безупречного, холодного версальского мастера фехтования.

— Какое это имеет значение, Филип? — спросил Дюплейкс говорившего, когда тот закончил свой неуместный монолог.

Губернатор склонил вопросительно голову.

Манвиль вознёс руки в негодовании.

   — Но это же — конец военных действий, господин губернатор. По приказу короля. Война окончена.

   — Я не вижу здесь трудностей.

   — Трудностей? Месье губернатор, я... — Манвиль попытался вновь высказаться по этому вопросу, но Дюплейкс остановил его:

   — Всё совершенно просто. В депеше говорится об окончательной договорённости. Согласно мирному договору, правительство его величества нашло нужным промотать наши преимущества в Карнатике. Что тут неясного?

Наступило неловкое молчание, затем Луи д'Атейль с осторожностью заговорил:

   — Компания приказывает нам вернуть Мадрас англичанам. Вы хотите сказать, что мы не подчинимся?

Дюплейкс изобразил на лице благочестивое возмущение.

   — Как можно, Луи? Мы должны подчиниться. Британцы согласились возвратить Луисбург Франции, значит... — он пожал плечами, и его сарказм уступил место серьёзной констатации, — мы должны возвратить Мадрас англичанам.

Они смотрели на него с удивлением, поражённые его безразличием.

   — Я не могу понять, месье губернатор, — сказал Луи д'Атейль, — как можете вы оставаться столь спокойным. Разве не к французскому Мадрасу мы всё время стремились? К тому, чему вы посвятили всю свою жизнь? А теперь вы улыбаетесь, как будто получили благодарность от его высочества.

Дюплейкс улыбнулся ещё шире. «О да, — подумал он с удовлетворением. — Я чувствую, что настало время изменить политику, и компания чувствует то же самое. Они видели мои методы, и им это нравится. Вот почему они поставили меня генерал-губернатором Восточных Индий после того, как Бенуи ушёл на покой. Нет сомнения, что кардинал Франции, а может, и сам король одобряют мои планы на будущее. Несколько месяцев, а возможно и недель, отделяют меня от исполнения цели. Война окончилась? Что из этого? Должен быть договор, и они пошлют мне это письмо. Но я знаю, как читать между строк».

   — Господа, настало время отвлечься от англичан и дел на побережье. Наше будущее лежит внутри материка. Мы должны обратить внимание на набоба Карнатики, а затем — и на Низам-уль-Мулка.

В течение следующего часа Дюплейкс делился своим планом действий. Он не выносил, когда его прерывали, поэтому все слушали молча, поскольку идеи, раскрываемые им, были сложными и общая картина, в которую они были вплетены, несла отпечаток его гения. План был прост. Когда Анвар уд-Дин овладел маснадом Карнатики, только Муртаза Али (предполагаемый убийца наследника), и Чанда Сахиб могли оспаривать его. Если бы удалось тайно вывезти Сахиба из Сатары, оплота маратхов, где он содержался со времени их вторжения, его можно было бы использовать.

   — Использовать для чего? — спросил Дантон.

Дюплейкс смотрел на него, поражённый непониманием этого человека.

   — Чтобы продолжать войну иными способами, конечно.

   — Я могу объяснить, — вступил де Бюсси. — Анвар уд-Дин был назначен Асаф Джахом, но, поскольку теперь низамом стал Назир Джанг, он, естественно, захочет отдать Карнатику своему человеку.

   — И вы хотите убедить Назир Джанга подарить Карнатику Чанде Сахибу? — спросил Дантон.

   — Я хочу! — засмеялся Дюплейкс. — Но для этого нет никакой возможности.

   — Тогда что же делать?

   — Надо вмешаться. Если Назир Джанг не назначит Чанду Сахиба, нам придётся поставить другого низама, который сделает это.

Весь Совет, за исключением де Бюсси, был явно потрясён.

   — Вы понимаете, что предлагаете? — Д'Атейл выпрямился на своём стуле. — Это уже не вмешательство в индийскую политику! Это — её формирование!

Дюплейкс поднял указательный палец.

   — Вот именно!

Все стали говорить разом:

   — Это невозможно!

   — Подумайте о последствиях!

   — А почему нет? — пожал плечами Дюплейкс. Он поднялся и подошёл к окну. — Почему не поставить Чанду Сахиба на маснад Аркота? Я понял, что он храбр, честолюбив и, более того, склоняется в нашу сторону. По моему мнению, он будет очень хорошим набобом.

   — Остаётся лишь небольшая проблема с Назир Джангом, — усмехнулся де Бюсси.

   — Это не проблема. — Глаза Дюплейкса загорелись. — Вы забываете о битве при Сен-Томе. Наши войска показали несомненное преимущество перед конницей Моголов. Это настоящий поворотный момент истории. Там был продемонстрирован упадок власти Моголов. Они теперь испытывают трепет перед нашей пехотой. Разве вы не понимаете, что это значит?

Он начал отмечать на пальцах:

   — Мы содержим родственников Чанды Сахиба: его сын, Раза Сахиб, и все члены семьи находятся здесь, в Пондичерри, в качестве наших гостей. Не забывайте, что он — наваит, а многие из этой секты расселены по всей Карнатике, что делает их полезными союзниками. Затем есть Муртаза Али в Велоре, килладар Вандиваша и много других знатных людей, которые когда-то гордились дружбой с Чандой Сахибом и лишь терпят Анвара уд-Дина. Как только его армия приближается к ним, они скрываются в своих крепостях, как улитки, и пережидают, пока он не уйдёт. Они перейдут от скрытого нейтралитета к открытой поддержке Чанды, как только он объявится и покажет свою силу.

   — О да, если он объявится, — сказал д'Атейль. — Но как он сделает это? У нас нет надежды победить армию Анвара уд-Дина, даже в её нынешнем разбитом состоянии.

Дюплейкс торжествовал.

   — Мы не только освободим Чанду Сахиба, мы вооружим его.

   — Нашими собственными войсками?

   — Этого может нам не понадобиться. С двумя или тремя лакхами мы можем обратиться к Баладжи Рао, который, не забывайте, является как тюремщиком Чанды, так и предводителем большой армии маратхов. Он может поднять тридцатитысячную армию!

   — Маратхи не пойдут на Карнатику за три лакха, — сказал д'Атейль, — и даже за триста.

   — Но они пойдут за свою религию, — усмехнулся Дюплейкс. — Мы пообещаем восстановление индусского правления в Тричинополи. Чанда с радостью уступит индусам Тричинополи.

   — Вы действительно верите, что он сможет победить Анвара уд-Дина? — спросил д'Эспремениль.

   — Без сомнения. А для гарантии можно послать с ним две тысячи наших обученных сипаев. Армия Анвара уд-Дина обратится в бегство, увидев французские мундиры.

Яркий свет, вливающийся в окно, слепил глаза де Бюсси, глядевшего на губернатора. «Я не могу предотвратить этого, — уныло думал он, — поэтому придётся участвовать в авантюре».

   — А что делать с Назир Джангом? — спросил он, вежливо опуская упоминание о полумиллионной армии низама.

   — Я ещё не знаю, — ответил Дюплейкс, пристально глядя на него. Но улыбка на его губах говорила об обратном, и де Бюсси видел, что его начальник солгал.

Хотя де Бюсси и задал этот вопрос, он тоже знал ответ на него. Эти планы шли вразрез с желаниями компании и короля Франции, а также с политикой низама, но Дюплейкс выкупит из плена Чанду Сахиба, претендента на набобство в Карнатике, и вместе они затеют переворот. Затем он приведёт Музаффар Джанга, племянника Назир Джанга, который был изгнан из Хайдарабада после смерти Асаф Джаха. Дюплейкс даст ему военных советников, подразделение пехоты и деньги для организации армии. Всё будет так, как англичанин Флинт неудачно пытался объяснить Назир Джангу.

В настоящее время армия Анвара уд-Дина собрана, к счастью, в Амбуре. Самое время напасть на неё и разгромить окончательно.

Поселения Амбура тянулись вдоль пути, проходящего в нагорье Джавати. Они располагались внутри древних стен, но пришедшие сюда стражи власти Моголов с презрением отвергли этот покой. Для людей Анвара уд-Дина достаточно комфортабельными были шатры их праотцев, беспечно возведённые на склонах каменистых холмов.

Великолепный шамианах властителя Аркота был набит сотнями людей. Шатры его знати, меньшего размера, были теперь пусты, стоя как острова среди моря людей под открытым небом. А далее, вплоть до границ лагеря, столь же опустелыми сейчас оставались и многие укрытия солдат.

Тусклый свет исходил из шатра набоба, куда, вытянув шеи, пытались заглянуть сидевшие поблизости. Внутри величественного шамианаха, на высоком месте, под яркими лампами, напряжённо сидел Анвар уд-Дин со своими советниками и тремя неуёмными сыновьями. Здесь же присутствовали казизы и мулла Веры, чтобы дать своё суждение по делу, которое им предстояло обсудить.

Мухаммед Али был молчалив, смягчённый на какое-то время покоем, который приносит салат; до молитвы же он был в гневе от оскорбления, когда Анвар уд-Дин использовал подарок английского купца, Стрэтфорда Флинта, удивительный медный прибор для определения квиблы.

   — Это пятнает нас! — кричал он, и многие из мудрецов согласно кивали. — Это святотатство — использовать устройство неверных для определения направления на Мекку!

   — Сын мой, это — искренний дар, посланный в благодарность за возвращение сына английского купца.

Мухаммед плюнул при упоминании этого имени.

   — Это — прибор компас, который направляет большие чёрные суда феринджи через океаны. Если прибор столь точно показывает направление, то почему он не может использоваться для определения квиблы?

   — Я требую, чтобы ты собрал суд! — возмущённо сказал Мухаммед. — Это — моё право!

   — С какой целью? — невозмутимо спросил Анвар уд-Дин, хотя знал, что это было лишь поводом. — Мы можем обсудить вопрос о квибле между собой.

   — Нет, отец. Это необходимо вынести перед всем лагерем. Это... и ещё один вопрос.

Набоб расправил складки своей спадающей мантии, разглядывая Мухаммеда. «Да, ты усмирил свой разум, — обращался он мысленно к нему, — но твоё сердце полно жестокости. Ты не успокоишься, пока не предашь жену публичному позору, а затем и смерти. Не успокоишься, пока не свергнешь меня и не приведёшь этот мир к неправедной войне. К сожалению, я мало что могу сделать, если тебе удастся привлечь на свою сторону духовных лидеров. Когда объединяются, они перевешивают мою власть».

Его глаза внимательно останавливались на каждом из судей, которые были приглашены для рассмотрения вопроса о квибле, но теперь, как требовала традиция, внимательно изучали прошение истца. Оно было всего лишь одно: дело Ясмин, жены Мухаммеда Али Хана, принца Карнатики.

Анвар уд-Дин сидел и думал, глядя на невестку: «Инш Аллах. Ясмин была рождена, чтобы жить, и она истинно жила. Будем благодарны за это и будем молить о ней Бога Небесного, ибо несомненно, если её найдут виновной в нарушении закона зина, никакая сила в мире не сможет предотвратить её смерти».

   — Знай, Ясмин-бегума, ты обвиняешься своим мужем, принцем Мухаммедом Али, в непристойном поведении, состоящем в том, что ты открывала себя перед мужчиной без позволения на то мужа. Кроме того, ты обвиняешься в том, что проводила время наедине с этим мужчиной, несмотря на то что он — неверный, и вступила с ним в связь, будучи замужней женщиной. Знай, что тебе необходимо противопоставить обвинению свои оправдания, и, если суд убедится в твоей виновности, нашим долгом будет определение соответствующего наказания. Понимаешь ли ты это?

Ясмин стояла, закутанная в одеяние, подобное сари, мрачного чёрного цвета. Она помнила о кривом кинжале, спрятанном у талии, её единственной поддержке в этот тяжёлый час. Она подняла голову, когда слова обвинителя наполнили мёртвую тишину в шатре Анвара уд-Дина. Сенсационные обвинения, которые Мухаммед выдвинул после молитвы, заставили прийти каждого, кто только мог. В дверях толпились мужчины, которые напирали на стражников; и когда прозвучали слова Мухаммеда, она почти ощутила присутствие множества подслушивающих женщин, прикладывающих ладони к ушам, чтобы расслышать происходящее за занавесью.

   — Понимаешь ли ты?

   — Да.

   — Принц Мухаммед Али Хан будет говорить.

Она смотрела на Мухаммеда, взволнованно произносящего свою обличительную речь, перечисляя даты и места, тайные встречи в Хайдарабаде, всё скрупулёзно записанное и отмеченное шпионами и произносимое обиженным тоном. «Я ранила тебя, — думала Ясмин. — Это — совершенная истина. Я ранила тебя, Мухаммед, потому что гордость — твоя слабость. Во мне не было ненависти к тебе, я лишь всегда жалела тебя. И этим оскорбила больше всего».

Она посмотрела на Анвара уд-Дина, который взглянул на неё в ответ, прежде чем отвернуться. Если он откажется вступиться, у неё не останется надежды.

   — Ты не скажешь ничего в свою защиту? — спросил наконец Анвар уд-Дин.

Она сохранила презрительное молчание, будто вопроса не было. Её пальцы потянулись к рукоятке кинжала, спрятанного за поясом.

   — Я приказываю тебе отвечать!

   — Тогда, господин, выслушайте следующее: я не прошу ничего, не признаю ничего и не отрицаю ничего. Если вы имеете силы и желание рассеять тьму перед глазами этого суда — ибо Бог видит, в какую тьму он погружен, — тогда вы должны сказать всё. Вы — Анвар уд-Дин, господин Карнатики, и все присутствующие знают, что ваше слово — закон.

Она уверенно читала его мысли. Повелительная команда говорить, какое притворство с его стороны! Истина была хрупка, как яичная скорлупа. А что, если бы она г решилась рассказать всю правду? Кем бы тогда предстал перед собравшимися могущественный господин, увязший в интригах? Если бы они знали, какие распоряжения отдавал ей Анвар уд-Дин! Если бы она рассказала, что именно он повелел стать женой сына ради единственной цели — контролировать Мухаммеда. Подобное скандальное признание могло бы сокрушить его; Мухаммед поднимался к своему зениту на волне религиозного рвения, да ещё имея здесь свою армию. Она могла видеть весь ход его рассуждений: переворот в лагере в Амбуре; кровавая ночь; затем триумфальное возвращение в Аркот Мухаммеда Али Хана, нового набоба, с окровавленной головой отца в мешке у седла.

Но Анвар уд-Дин знал свой народ, и лучше всего он знал Ясмин-бегуму. Она не откроет перед всеми тайну даже под страхом смерти.

Набоб задумчиво трогал пальцами бороду, затем обратился прямо к своему сыну:

   — Было бы правильным представить суду человека, который, как ты говоришь, осквернил твою жену. Твои обвинения подрывают и его репутацию, поэтому следовало бы и ему дать возможность высказаться в свою защиту.

   — Этого не требуется, — сказал Мухаммед. — Я привёл достаточно свидетельств. То, что Хэйден Флинт избежал справедливого наказания, нас не заботит. И о какой репутации неверного феринджи может идти речь? Разве все они не лжецы, обманщики и прелюбодеи?

Он сделал паузу, чтобы посмотреть вокруг на бородатых мужей.

   — Я считаю, что эти мудрые люди услышали более чем достаточно. Они знают истину. Они знают, что следует делать.

Толпа нетерпеливо зашевелилась, но Ясмин оставалась невозмутимой.

Народ уже признал её виновной. Единодушно.

Один за другим кази знаком показывали своё решение. Каждый взмахнул рукой, и Анвар уд-Дин тяжело вздохнул. Он понял потерю этой женщины, его любимого инструмента государственной политики, с таким же сожалением, с каким в прошлом году перенёс утрату любимой лошади.

Два жирных евнуха грубо скрутили ей за спиной руки. Она больше не была княжной, не была даже дамой, но лишь блудницей, женщиной, которая изменяла своему мужу.

Ужас охватил её. Ясмин слышала крики зевак после произнесения приговора. Призывы к расправе всё усиливались. Она остро ощущала теперь пыльный, затхлый запах шатра, удушливую вонь горячего масла от огромных медных светильников.

Разросшаяся толпа снаружи быстро превращалась в разгневанное сборище. Ясмин ощущала, как сгущается мрачная злость. «Я вижу, — думала она, содрогаясь от ужаса, — я вижу, как они сожгут меня своими факелами. Боже, спаси меня! Через мгновения всё будет кончено! Я уйду из этого мира!»

Евнухи крепко сжали ей руки и вытолкнули из шатра. Склон холма сверкал созвездиями горящих факелов; белые одеяния и тёмные лица танцевали перед её глазами словно дьяволы в ночи. Она слышала крики, а теперь и выстрелы джезалов. Голос Мухаммеда призывал их к расправе, но в темноте казалось, что самый большой шум исходит от дальних окраин собравшейся толпы.

Внезапно с окружающих скал прогрохотал залп, и мушкетный огонь гребнем прочесал лагерь Анвара уд-Дина. Совсем рядом послышался звук военной трубы. Иностранные солдаты появились на ближайшем холме, выступив на лунный свет и явив собой зрелище, способное сковать ужасом любого.

Она видела, как передние ряды солдат перезарядили мушкеты, в то время как задняя шеренга выступила вперёд, прикрывая своих братьев по оружию. Их были сотни, европейцев и обученных сипаев, движущихся отдельными ротами тесным порядком на расстоянии лишь вытянутой руки друг от друга.

Действие губительного залпа на армию Анвара уд-Дина оказалось ужасным. В Мадрасе Ясмин видела, как конники вновь и вновь бросали своих лошадей на штыки упорядоченных французских шеренг, движимые грубой смелостью и верой в милость Аллаха. Теперь же картина была иной. Каждый из них слышал ужасающие рассказы о непреклонной шеренге солдат в голубых мундирах, устроивших кровавую бойню в битве за Мадрас.

Но для истинного воина ночное сражение теряло всякий смысл. Кто может видеть славу этой битвы? Кто может свидетельствовать о проявленном героизме? Лишь шакалы могут нападать на свою жертву ночью. Шакалы и грязные падальщики. Ясмин почувствовала, как вскипает в ней кровь индусских воинов. Евнухи растерялись, когда шеренга французских солдат начала продвигаться по лагерю. Они мало видели в жизни, кроме стен зенаны. А здесь лучшие воины набоба бросали факелы и в ужасе убегали прочь из лагеря. Генералы Анвара уд-Дина выскакивали из шамианаха, поражённые коварством прищельцев, и в панике отдавали приказы, которым никто не внимал. Все бежали, опасаясь, что им прикажут сражаться против французов. Толпа людей повалила шатры и затаптывала всё на своём пути, кроме великого шамианаха самого Анвара уд-Дина.

Ясмин оказалась брошенной на землю, и почти в этот же момент ряды французской пехоты раздвинулись — и раздался пушечный выстрел. Она увидела, какое опустошение произвело оружие, как взметнувшийся дым скрыл страшную картину гибели десятков людей, и почувствовала, как один из евнухов повалился словно подстреленный слон.

Ясмин вскочила на ноги, задыхаясь от ужаса, и побежала обратно, по направлению к шамианаху, где оказалась в западне у стены шатра набоба. Справа от неё был вход в шатёр, в котором в панике метались её недавние мучители. Впереди — тысячи штыков французской армии; позади неё — стена шатра.

Ясмин дёрнула за верёвку ближайшей оттяжки, но лишь сорвала на ладони кожу. Она пыталась поднять край шатра над землёй, но он был пришпилен длинными железными штырями, туго забитыми в каменистую землю, так что расстояние между ними не позволило бы проползти даже мальчику.

— Пунах и кхода! — закричала она. — Боже, спаси меня!

Вновь послышались звуки грубы, и барабанная дробь прекратилась. Ясмин увидела лишь, как взмахнула хвостом лошадь французского офицера, увидела его саблю, сверкнувшую в лунном свете, услышала, как он что-то прокричал. Передняя шеренга солдат моментально подняла мушкеты, и вновь раздался залп, осветивший страшную картину боя. Она бросилась на землю и, обхватив голову руками, почувствовала внезапную боль. Сначала она была еле заметной, но, когда Ясмин попыталась повернуться, что-то острое вонзилось ей в пах.

Позади неё некоторые из чокедаров царской охраны попытались дать хоть какой-то отпор противнику. Многие из них бросились в шатры за оружием, затем спустились к своим лошадям. Дюжина самых храбрых воинов прискакали обратно, вооружённые мечами и пиками, и направили лошадей на наступающих французов. Сидя на седельной подстилке и держась только за гриву, они оказались лёгкой добычей для французских штыков.

Один из всадников каким-то чудом уцелел. Крепко прижавшись к шее своей лошади, он ворвался в шеренгу французов и закрутился среди них, размахивая мечом. Она увидела его безумную попытку захватить алам врага. Флаг, который несли вблизи от конного офицера, был светлым, с золотой эмблемой в виде топоров или стилизованных цветов. По тому, как гордо его держали, было видно, что знамя это чтили очень высоко. Когда всадник достиг сомкнутого ряда солдат, дюжина штыков подняла его в воздух и бросила наземь. Ясмин понимала, насколько хорошо продумана тактика боя иностранцев. «Как чётко связаны их действия, — думала она. — Пока каждый из них стоит на месте и защищает товарищей слева и справа, они могут взять любую позицию врага и удерживать её. Их атаку невозможно остановить».

Крик отчаяния послышался рядом. Вдоль долины шла большая армия — пять, десять, пятнадцать тысяч воинов, одетых, как привидения, в белые пагри и джамы. У Ясмин захватило дыхание. Это могла быть лишь армия, поднятая Музаффар Джангом и Чандой Сахибом. Следуя за быстро наступающими французами, она начала надвигаться на шатёр набоба. Какой-то человек натолкнулся на лежащую Ясмин, и она вновь ощутила резкую боль в бедре.

— Барик Аллах!

Это был её собственный кривой кинжал, который она спрятала в поясе.

Из шатра доносились приглушённые крики. Верные правилу, что никто не может войти в шатёр господина вооружённым, они оставили своё оружие в палатках и теперь, окружённые врагом, были абсолютно беспомощны. Ясмин вынула нож и воткнула в стену шатра, прорезав в ней длинную вертикальную щель. Её ослепил хлынувший изнутри свет, а затем больше полудюжины мужчин прорвались наружу и разбежались. Она прорезала ещё два выхода, но многие из тех, кто выбирался, тут же попадали под пули либо сослепу бросались на французские штыки. Затем, когда оставшиеся в живых с криками о помощи начали возвращаться в шатёр, Ясмин была внесена людским потоком внутрь его.

Под огромным куполом шамианаха властителя Аркота царил хаос. Высоко наверху что-то горело, наполняя шатёр светом и дымом. Женская секция, которая была отрезана от главного помещения, была теперь раскрыта. Около пятидесяти жён и наложниц царского гарема визжали, отбиваясь от прорвавшихся мужчин. Затем огонь наверху разгорелся ярче, и одна из трёх громадных медных ламп с грохотом свалилась вниз. Пламя начало подниматься по центральному столбу.

В противоположной стороне шатра, в пятидесяти шагах от неё, сотни людей пытались вырваться наружу, прежде чем горящий свод разорвётся и накроет их. Вблизи неё царская мебель и ценности передавались через головы обезумевшей толпы: маснад, дюжина самых больших и ценных кувшинов для вина, золотые курильницы, огромный Коран в серебряной оправе — всё направлялось в сохранное место. Она увидела Мухаммеда, возглавлявшего группу верных воинов, которая должна была защищать Анвара уд-Дина. Неожиданно дальняя стена шатра оказалась охваченной пламенем. Огонь поглощал пропитанную маслом ткань с ужасающей скоростью. С безнадёжным отчаянием она видела, как обгорели опоры и пылающий свод рухнул. Ясмин слышала крики о помощи и на какой-то момент сама оказалась накрытой тяжёлыми складками толстой ткани. Но с этой стороны пламени не было, и она использовала свой нож, чтобы прорезать выход на открытый воздух.

Ясмин снова оказалась в аду. Эскадрон враждебных соваров кружил вокруг подобно злым джиннам. Их пики и талвары сверкали в свете пламени, когда они скакали на лошадях у горевшего шатра, рубя спасающихся от огня. Некоторые загоняли лошадей прямо в огонь, добивая людей, корчившихся в пламени, топча тех, кто пытался выбраться из-под горящей ткани.

Прячась под складками шатра, Ясмин узнала в нападавших медвежью фигуру Шаих Хасана, джемадара[77] французских сипаев. С рёвом он повёл своих людей в последнюю атаку на царский отряд. Махфуз Хан был сметён, когда пытался защитить своего отца; брата Анвара уд-Дина проткнули штыком. Телохранители Анвара уд-Дина окружили его со всех сторон, пока громадный Шаих Хасан не врезался в их ряды. Его огромный меч рубил направо и налево, открывая путь к самому Анвару уд-Дину.

«Бисмилла up рухман up рухеем! — молилась она. — Во имя Бога, самого милостивого и благодетельного. Спаси моего господина, Анвара уд-Дина!»

Сражение один на один было, очевидно, бесполезным: когда-то талантливый фехтовальщик теперь был слишком стар и медлителен, чтобы отразить разящие удары чудовищного Шаих Хасана. Медведь отбросил украшенный меч Анвара уд-Дина в сторону и следующим ударом снёс мечом голову своей жертвы.

Ясмин глядела с ужасом, как голова набоба была подхвачена и поднята вверх.

   — Смотрите! Смотрите! — кричал враг. — Ваш отвратительный захватчик престола мёртв! Да здравствует истинный набоб Карнатики Чанда Сахиб!

Сопротивление рассеялось, когда силы нового властителя Карнатики рванулись вперёд, и Ясмин вдруг поняла, что главная опасность миновала и главные силы врага промчались дальше. Выйдя из оцепенения, она хотела прежде всего выбежать вперёд, поднять нож и броситься на Шаих Хасана, но перед нею внезапно предстал человек, поднявшийся из-под тлеющих складок шатра.

Это был Мухаммед, с мечом в руке. Его одежда дымилась и мерцала огненными кольцами там, где огонь прожёг её до самой кожи. Шатаясь, он шёл по направлению к ней. Он прижимал руку к глазам, спотыкаясь словно пьяный, со стонами и проклятьями отмахиваясь мечом от воображаемых нападавших.

В этот момент она ощутила свою власть над ним. Было так легко подкрасться и вонзить в него нож или перерезать его отвратительную глотку.

Когда он проходил мимо, не ведая о ней, Ясмин подстерегла его, выскочила из укрытия и повалила на землю.

   — Мухаммед, Мухаммед! Это я! Ты слышишь?

   — О, мучители ада, — кричал он, обезумев от боли. — Я слышу её голос!

   — Пойдём со мной!

   — Значит, я умер? Я ничего не вижу! У меня вырвали глаза!

Она отвела его руку и увидела обожжённое лицо, с которого лохмотьями свисала кожа.

   — Помоги мне, Ясмин!

   — Падаль! Я хочу убить тебя! — зарычала она. — Не закрывайся, Мухаммед! Настал момент, которого ты так страстно желал! Твой отец мёртв. Махфуз — тоже. Исполнилась твоя мечта, господин Карнатики!

   — Ты же не убьёшь меня? — прохрипел Мухаммед.

   — Я бы с радостью уничтожила бесхребетного червя, который является моим мужем, но не могу убить господина, которому принесла клятву. Пошли! Ты должен скрыться. Эта битва проиграна, и Анвар уд-Дин убит. Ты должен жить, чтобы когда-нибудь отомстить за него!

   — Тогда уведи меня отсюда... — умолял Мухаммед. — Если ты спасёшь меня, я дам тебе всё, что ты пожелаешь. Аллах хафиз!

   — С Божьей помощью мы сможем собрать тех, кому ты можешь довериться. С Его помощью ты ещё можешь добраться до сокровищ, хранящихся в Аркоте, и затем бежать на Юг, в Тричинополи, чтобы собрать другую армию. — Ясмин поднялась на ноги и потащила его за собой. — Иди сюда. Вниз с холма. К лошадям и к свободе.

Глава XIV

Неприкасаемые поднимали убитых коров из главного колодца Мадраса, используя бревенчатый треножник, блок и морские снасти. Это были люди с пустыми глазами, обречённые с рождения собственными богами на жизнь в грязи и унижении. Их волосы были срезаны до черепа, наготу же прикрывали пижамы, которые дала им компания; но Хэйден Флинт видел, что даже европейская одежда не прибавила им самоуважения, к чему стремилась компания.

Вялый караульный сплюнул бетель рядом с грудой воняющей мертвечины.

   — Ханкар эк саф! Поднимай! Ис тараф! Ус тараф! Ис тараф! Джалди!

Руки неприкасаемых дрожали от напряжения, пока узлы верёвки, охватывающей заднюю часть коровы, не ударились о блок. Отвисшая туша почернела, вонь была невыносимой. Вода стекала с разложившегося носа коровы обратно в колодец, пока они не перевалили раздувшуюся тушу в пыль.

Хэйден Флинт смотрел в сторону, сжав губы, пытаясь не дышать. Прилив слабости после лихорадки, которую он перенёс, заставил его сесть на низкую стену, но новости, которые он узнал, требовали немедленных действий. После короткого отдыха он вновь встал на ноги.

Был жаркий полдень. Невыносимое солнце заливало ярким светом стены и шпили форта Сен-Джордж, испещрённые выбоинами от пуль. Мадрас лежал в руинах после оккупации и требовал значительной перестройки. Полуразрушенные каменные строения казались ему чуждыми после столь долгого времени, проведённого в Хайдарабаде.

В Трипликане, вне границ форта, он видел дом Чарльза Сэвэджа, обстроенный бамбуковыми лесами. От него мало что осталось, кроме стен, после того как в нём квартировали французские офицеры. Говорили, что пол в главной комнате был разобран и серебро, спрятанное там, взято. «Несмотря на это, — думал Хэйден. — Сэвэдж не был полностью разорён, ибо, возвратившись из Калькутты, начал полную перестройку дома, которая почти завершена. Сколько времени пройдёт, пока мой отец захочет построить ещё большую усадьбу, чем эта, на соседнем участке?»

Хэйден почувствовал почти физическую боль, когда вспомнил о последних новостях, которые сообщили губернатору Сойеру, заместившему Морсе. Он должен немедленно найти Клайва и рассказать обо всём, прежде чем Сойер прикажет ему хранить молчание.

«Встреча с Клайвом — самое худшее, что я могу себе представить, — думал он. — Между нами — непреодолимая пропасть. Во имя Аркали Клайв угрожал убить меня, как только мы вновь встретимся с ним с глазу на глаз».

Когда Хэйден входил в помещение компании, он испытывал крайнюю степень отвращения при мысли о встрече с Клайвом. Дрожа от болезненной слабости, он открыл боковую дверь и увидел играющих в вист. На круглом, отполированном локтями столе были разбросаны серебряные рупии и игральные карты. Четыре приземистые бутылки вина были уже опустошены. Маскелен и два других игрока в красных френчах компании разглядывали карты или лениво обмахивались. Клайв, после прекращения войны ставший опять гражданским служащим, перегруженный тяжёлым ленчем, сидел твёрдо, спиной к двери. Повернувшись на звук, он разглядел входящего и вновь вернулся к игре.

   — Бог мой, Маскелен, что-то нечистотами потянуло. Должно быть, ветер дует от выгребной ямы.

Маскелен наклонил голову, смущённый, но не желающий противостоять Клайву.

   — Клайв! — позвал Хэйден, не замечая оскорбления. — Мне нужно с тобой поговорить.

Клайв поднялся с агрессивной усмешкой, исказившей его и без того некрасивые черты.

   — А, неудивительно, что здесь воняет. Посмотрите, что проползло под дверью.

Маскелен подошёл к нему и положил руку на рукав в попытке усмирить его, но этот жест возымел противоположное действие, и лицо Клайва загорелось гневом.

   — Вы имели наглость прийти сюда и желать разговора со мной, сэр!

   — У меня есть новости...

   — Тогда говорите. А затем убирайтесь!

Хладнокровие стало изменять Хэйдену.

   — Я предупреждаю вас, сэр, не стоит говорить со мной подобным тоном.

   — Что такое? Вы предупреждаете меня? — Он повернулся к своим замершим товарищам. — Он предупреждает меня. Этот невоспитанный петух претендует на уважение, когда он вовсе не джентльмен. И он имеет наглость предупреждать меня!

   — Клайв, я пришёл сюда рассказать тебе...

   — Вы, сэр, не будете разговаривать со мной. Ни здесь, ни где бы то ни было. Вы оскорбили даму, и вам ещё предстоит быть наказанным за это!

-— Послушай меня!

   — Нет! Ты послушай! Ты — раздувшийся павлин, и я получу от тебя сатисфакцию! Ты слышишь меня?

В Хэйдене начал расти гнев. Кто был этот человек, чтобы указывать, как вести его собственные дела? Почему он вообразил, что имеет на это право?

   — То, что произошло между мной и Аркали Сэвэдж, вас не касается, мистер Клайв.

   — А вы думали, что я буду стоять спокойно и наблюдать, как вы издеваетесь над нею? Нет, сэр! Я решил, что вы заплатите за это. Вы ответите за ваше поведение у барьера!

Слова Клайва подействовали на Хэйдена как ведро воды, выплеснутое ему в лицо.

   — Дуэли запрещены. Это преступление наказывается...

   — Ну вот, пожалуйста! Как я и говорил: трус! Несмотря на все его предупреждения. — Лицо Клайва маячило перед ним бледным пятном. — Вы — трусливый петух, и я вырежу вам печень, если вы не согласитесь дать мне сатисфакцию!

   — Ради Бога, Роберт, Хэйден прав. Вас обоих отзовут обратно. — Маскелен пытался встать между ними, но Клайв с лёгкостью оттолкнул его.

   — Вы хотите драться сейчас же, здесь? — спросил Хэйден. Сердце его колотилось, голова же стала ясной.

   — О нет! — со злобной усмешкой ответил Клайв. — Я, по крайней мере, джентльмен. Мы будем драться на пистолетах, сэр! Пуля! Вот что вы получите!

   — Вы пьяны, сэр!

   — Вы будете драться или нет?

Хэйден Флинт внезапно устрашился. Он почувствовал, как волна слабости накатилась на него, когда он столкнулся со свирепостью Клайва. Казалось, иного выхода не было. Он не мог вообразить, каким образом они оказались в этой нелепой ситуации.

«Если бы только Клайв не опустошил две бутылки красного вина, — думал он с отчаянием. — Иисус всемилостивейший, посмотреть только на его глаза! Я верю, что он хочет убить меня. Мне не следовало приходить!»

   — Тогда — завтра, — твёрдо сказал Хэйден. — С первыми лучами, на Педда Наик Петта.

   — Превосходно. — Клайв выставил вперёд подбородок. — Эдмунд, ты будешь моим секундантом.

   — Сожалею, Клайв. Я не могу.

   — Как хочешь. — Клайв не сводил взгляда с лица Хэйдена. — Тогда ты, Джон Андерсон.

   — Да, Клайв. Если хочешь. Это честь для меня.

   — В таком случае я буду секундантом Хэйдена, — сказал неожиданно Маскелен с непроницаемым лицом.

Клайв взглянул на него.

   — Предаёшь меня? Когда я защищаю честь леди? У тебя есть сестра, не так ли? Что, если бы он сделал то же самое с Маргарет?

   — Ты пьян, Роберт.

   — Не настолько пьян, чтобы не распознать труса, если я вижу его. Труса, который...

   — Достаточно! — сказал Маскелен.

   — ...труса, который разбил сердце несчастной девушки. Заморочил голову пустыми обещаниями и обесчестил её. Без колебания. Ты — бесчувственное пресмыкающееся, заслуживающее смерти, Хэйден. И я намерен даровать её тебе. Ты слышишь меня?

Хэйден спокойно выслушал эту тираду, но слова Клайва глубоко ранили его, потому что он знал — это была правда.

   — Я пришёл сказать всем вам... — с трудом проговорил он и остановился, неспособный преодолеть дрожь слабости.

Клайв смотрел на него в упор.

   — Он помешанный, — с презрением сказал он и отошёл к столу. — Это всё, что ты хотел сказать? Бог мой, этот парень созрел для «Бедлама»![78]

   — Господи, Клайв, неужели ты не видишь, что он болен? — вступился Маскелен. Он отвёл Хэйдена к стулу и посадил его. — Продолжай. Что ты хотел сказать?

Совладав с собой, Хэйден поднялся.

   — Я пришёл сказать вам — сказать вам всем — о новостях, полученных губернатором. Лагерь набоба разграблен. Его армия разгромлена. Анвар уд-Дин... мёртв.

Наступила полная тишина, затем Клайв переспросил:

   — Анвар уд-Дин? Ты уверен в этом?

   — Таково послание, доставленное губернатору.

   — Как это произошло? Мятеж? — требовательно спросил Клайв.

   — Нет... Чанда Сахиб и... Музаффар Джанг. — Он начал кашлять и терять сознание.

Маскелен вовремя подбежал, чтобы подхватить его.

   — Дайте ему воды, кто-нибудь! Бхисти! Эк глас пани лао! Джалди!

Хэйден благодарно припал к воде, хотя она была тёплой и с отвратительным привкусом.

   — По-видимому, армия Чанды Сахиба напала на лагерь набоба в Амбурском проходе и наголову разбила его. Тридцать тысяч человек. Это было полное поражение.

   — И полная победа. — Глаза Клайва были устремлены на нечто, видимое ему одному. — А сказал посланец, что Дюплейкс послал французские войска или обученных французами сипаев в поддержку нападавшим?

   — Да, говорил.

   — Я так и знал. Бог мой, тогда это — катастрофа! — По выражению лица Клайва нельзя было понять, как он относится к случившемуся. — Разве вы не видите? Если Дюплейкс сбросил Анвара уд-Дина, значит, он зашёл слишком далеко. Это закончится всеобщим адом!

   — Для нас? — спросил Андерсон, смущённый реакцией Клайва. — Ты имеешь в виду, катастрофа для нас?

   — Могу сказать только, что для меня это — прощание с приходными и расходными книгами. Для меня — это путь к славе. — Клайв вытер губы. Новость сильно подействовала на него, отрезвив почти немедленно. — А что ещё? Что с Махфуз Ханом?

Хэйден горестно покачал головой.

   — Там говорится, что Махфуз Хан также мёртв.

   — Бог мой! А Мухаммед Али?

   — Об этом нет определённых сведений. — Хэйден почувствовал, как страх переполняет его, и внутренне стал молиться за Ясмин.

   — Что всё это будет означать? — спросил Маскелен.

Клайв ходил взад и вперёд по комнате.

   — Дюплейкс не успокоится, пока не создаст французскую империю в Индии. Это мы уже знаем. Но как он добьётся этого, пока мы здесь? Конечно, французское правительство и их компания прекратила войну и возвратила нам Мадрас, но не забывайте следующего: никто не запрещал местным князьям воевать друг с другом. Точно так же нет запрета, как мы можем предположить, французским войскам обучать местные армии или даже сопровождать их. А это значит, джентльмены, мы имеем не пять сотен французов, помогающих армии в десять тысяч человек, но армию в десять тысяч, поддерживающую пять сотен французов. Война Дюплейкса продолжается. Её прекратили только мы.

   — Но разве это не противоречит принципу невмешательства в политические дела Индостана? — спросил молодой писчий Тренвис.

Клайв снисходительно повернул голову:

   — Мы всегда более серьёзно относились к этому принципу, чем французы, мистер Тренвис. Они практичные люди, и Джозеф Дюплейкс — не менее целенаправленный, чем остальные. Если он видит выгоду или преимущества, которые можно преобрести, он не остановится ни перед чем. И если в это дело вмешался Дюплейкс — а мы знаем, что это так, — можно быть уверенным, что он сделал это главным образом для того, чтобы вытеснить нас.

Хэйден Флинт видел, что твёрдый реализм Клайва выделяется на фоне наивности его товарищей. «Большинство клерков компании считают его своим лидером, — думал он. — Посмотрите, как они восхищаются им. Это ясно видно. Он чётко представляет, что движет обычными людьми, и всегда прав в оценке их. Иисус всемилостивейший, он обладает уверенностью, которой никогда не будет у меня. Как мог я согласиться сражаться с ним завтра?»

Утро было ясным и спокойным. На западе остатки тумана медленно ползли над руслами речек. Эдмунд Маскелен смотрел на своего спутника со всё возрастающим волнением. Он пытался скрыть свою озабоченность под маской бодрого оптимизма каждый раз, когда Хэйден поворачивался к нему, но, когда они пересекли Садовый мост, напряжение стало невыносимым для него.

   — Хэйден, ради Бога, позволь мне отговорить тебя от этого безрассудства.

   — Я так понимаю, он плохой стрелок. Он дважды промахнулся в свою собственную голову.

   — Он подстрелил твою лошадь, Хэйден. — Спокойствие друга волновало Маскелена. — И он убьёт тебя! Клайв влюблён в Аркали и знает, что она никогда не будет его, пока ты жив.

   — Ты думаешь, он надеется добиться её любви, убив меня? Клайв кто угодно, но не дурак.

   — Ты не понимаешь. Роберт имеет первоклассный аналитический ум, когда дело касается войны, но в любви он — упрямый осёл. Он действует от сердца, а ты знаешь, насколько опасным это может быть в человеке с его характером. Он больше чем просто враг.

Хэйден ощутил холод, проникающий до костей. Он повернулся к своему секунданту, чтобы разъяснить со всей ясностью свою позицию.

   — Я отказался от Аркали потому, что полюбил другую. Этой другой, может быть, уже нет в живых. Не говори мне, что я не понимаю страсти Клайва или его отчаяния. Я сам познал и то и другое.

   — Тогда ты можешь понять, почему он оскорбил тебя. Пожалуйста, позволь мне рассудить вас. Я уверен, что смогу развязать этот идиотский узел, прежде чем один из вас будет убит, а другого подвергнут суду. — Мальчишеское лицо Маскелена посуровело. — Ты родился не в Англии, Хэйден. Ты знаешь, что компания не имеет права казнить тебя. И они не могут вернуть тебя в Англию, если ты окажешься убийцей. Знаешь, что они сделают, — примеров было немало, — они приговорят тебя к пятистам ударам плетью. И ты умрёшь.

   — Ты пытаешься запугать меня.

   — Конечно!

   — Тогда, пожалуйста, прекрати. Я знал, что делал, когда принял вызов. Факт остаётся фактом: Клайв многократно оскорбил меня. А ты ошибаешься, если думаешь, что он пытается наказать меня за отказ от Аркали.

   — Как? Но ведь он говорил...

   — Это лишь формальный повод.

Плечи Маскелена опустились.

   — Тогда... я не понимаю.

   — Всё дело в судьбе. В удаче.

Волнение Маскелена выплеснулось через край.

   — Или ты глупец, или я. Ибо я не могу понять того, что ты говоришь.

   — Послушай: Индостан стал частью Роберта Клайва. Он знает, что здесь человеческая судьба уже определена волей Бога. Разве ты не видишь, что он делает? Он намеренно ставит свой кисмет против моего.

Маскелен затряс головой.

   — Это просто мусульманские суеверия! В этих идеях нет ничего. Они — как те нелепые идолы, которые помогают индусам проводить свою несчастную жизнь в ложном идолопоклонстве. Ты не можешь верить в них.

   — Не могу?

   — А как же твои мысли о любимой науке? Разве мистицизм не противоречит тем рациональным и строгим взглядам, которыми ты, как утверждал когда-то, так дорожишь? Хэйден, что стало с тобой там, где ты был?

   — Я начал сомневаться в чистой рациональности уже ранее.

Голос Маскелена стал более проникновенным, когда он увидел непоколебимую убеждённость Хэйдена, и решил обратиться к его сознательности гражданина.

   — Ты сам принёс нам вести об Анваре уд-Дине. Ты не менее других должен понимать, какую опасность всё это несёт форту Сен-Джордж. Разве ты не думаешь, что обязан сохранить свою жизнь ради исполнения долга перед Богом и королём, перед компанией? Это, это... это самоубийство непростительно. А Клайв, человек, которого ты провозглашаешь прирождённым военным гением? Не думаешь ли ты, что твой долг — по крайней мере воздержаться от убийства перед грядущими битвами?

   — Но существуют и другие обязанности, и там, где они вступают в противоречие с долгом, я должен следовать высшему пути. Индусы говорят: чтобы достичь чего-либо, ты должен прежде вступить на путь, ведущий в противоположном нап...

   — К чёрту индусов! — нахмурился Маскелен. — Ты помешался на почве любви! Ты вообразил, что твоя могольская леди погибла и, следовательно, твоя жизнь ничего не стоит. От этого и твоя лихорадка. Но это всё — бесплодная мечтательность. Ты переболеешь и забудешь её. А что, если она жива? Ты подумал об этой возможности?

   — Я молюсь о том, чтобы Ясмин и мне было суждено встретиться вновь, — сказал он, стараясь овладеть своими чувствами. — Но ты должен понять, что желаемого будущего не всегда можно достичь прямым путём.

   — Хэйден, ты нездоров. Позволь мне пойти к Клайву и сказать ему, что ты ещё не способен к поединку.

   — Нет. Я должен встретиться с ним. Это противостояние было предопределено заранее. Его невозможно избежать. Разве ты не чувствуешь этого? Взгляни вокруг, Эдмунд. Это небо, эти звёзды. Как они глядят вниз на людские дела со своей вышины. Разве ты не ощущаешь магии, которой наполнено это место?

Маскелен копнул пыль башмаком.

   — Честно говоря, нет, Хэйден.

Он улыбнулся и ощутил, как тепло дружеских чувств к Эдмунду Маскелену наполняет его сердце. «Какой я счастливый человек, что имею такого честного товарища, — думал он. — Он прилагает такие старания, пытаясь спасти меня от самого себя. Я знаю, что не смогу привести такие доводы, которые удовлетворили бы его. Нет смысла говорить о моей уверенности в существовании предопределения. Неслучайно я услышал послание к губернатору как раз тогда, когда говорилось о событиях в Амбуре. И моё появление у карточного стола как раз тогда, когда Клайв был настроен бросить свой вызов!»

   — Всё предназначено судьбой, — он тяжело вздохнул и хлопнул Маскелена по спине. — Эдмунд, ты считаешь такие вещи простыми совпадениями и не обращаешь на них внимания. Ты воспринимаешь лишь детерминированную, упорядоченную вселенную. Ты считаешь, что всё в этом мире случайно и каждый человек вполне способен строить собственную судьбу. Но это значит, что ты не видишь истинной сути вещей.

Маскелен вынул часы и мрачно посмотрел на них.

   — Боже мой, уже почти полшестого! Где же Клайв?

   — Я думаю, что он скоро будет.

   — О да, он будет здесь. Уж на это можешь рассчитывать.

Пока они ожидали в молчании, он чувствовал, как тревога и беспокойство, сжимавшие его желудок, утихают рядом с озабоченно шагающим Маскеленом. Он слышал внутри себя голос Ясмин, говорившей ему, что страх — лишь иллюзия, создаваемая разумом человека, которая столь же легко может и развеяться им. Истинно, что человек не может одновременно быть во власти двух сильных чувств. Он знал, что, пока он сосредоточивается на своей любви к ней, в его сердце не будет места ни ненависти, ни страху. Даже лихорадка может быть преодолена достаточным усилием воли.

Петухи заголосили с первым светом на востоке. Спустя четверть часа после этого появились Клайв и Андерсон с футляром, в котором была пара дуэльных пистолетов. С ними пришёл человек в длинном морском плаще и с чемоданчиком инструментов — врач.

   — Чтобы подтвердить твою смерть, — сказал Клайв.

Он, очевидно, не спал. Его лицо отекло, под глазами виднелись тени. Клайв старался держать спину прямо, как будто не осмеливался расслабить мышцы груди и живота. Он пытался встретиться взглядом с Хэйденом, но тот отвёл взгляд и протянул руку врачу:

   — Приветствую вас, сэр. Я — один из участников, и позвольте представить вам мистера Эдмунда Маскелена, эсквайра, моего секунданта.

Врач твёрдо пожал его руку. Это был плотный человек лет пятидесяти, со светлыми волосами, без шляпы, веснушчатый, как шотландец, которым, судя по произношению, он и был. Манеры его отличались серьёзностью, поведение — жёсткостью и деловитостью.

   — Джеймс Нэйрн, военный врач, к вашим услугам.

   — Вы — врач Королевского флота? Или Бомбейской морской пехоты?

   — Я — с корабля «Мщение». Это подтверждает мой мундир. — Он приоткрыл пуговицы под плащом. — Я просил прикомандировать меня к Мадрасскому президентству, чтобы оказывать помощь пострадавшим от лихорадки.

   — Благородное стремление, сэр. Лишь человеколюбие...

   — Вы должны знать, что я не одобряю дуэлей, — перебил его Нэйрн.

Он положил на землю чёрный кожаный чемоданчик и вынул парусиновый свёрток, покрытый тёмными пятнами. Затем распустил завязки и раскатал свёрток на земле. В нём были вшиты петли и кармашки, содержащие железные инструменты в виде крючков и лезвий. Здесь были также инструменты, соединённые наподобие ножниц, предназначенные, очевидно, для раскрывания ран и извлечения из них пуль и осколков.

   — Полагаю, вы знаете, — торжественно произнёс Нэйрн, — что, согласно закону, участник, оставшийся в живых, будет задержан по обвинению в убийстве, в случае смерти его противника?

   — Я знаю это, — ответил Клайв.

   — А вы, мистер Маскелен и мистер Андерсон, вам известно, что человек, бывший секундантом убийцы, будет обвинён как его соучастник и также может быть приговорён к казни?

Маскелен и Андерсон испуганно посмотрели на доктора и оба неуверенно кивнули.

   — Мистер Клайв сказал мне, что выстрелы должны производиться с расстояния двадцати шести шагов?

   — Да. Тринадцать в каждую сторону, чтобы лучше испытать судьбу.

   — При таком малом расстоянии скорее всего всех четверых из вас ждёт смерть. — Он бросил взгляд на Маскелена. — Более вероятно, что погибнут трое, четвёртого же — секунданта погибшего — ждёт крах карьеры. Я спрашиваю вновь: намерены ли вы по-прежнему продолжать это дело?

И вновь они подтвердили своё согласие.

   — Что ж, выбирайте оружие.

Хэйден наблюдал, как открывали футляр из латуни и красного дерева. Пистолеты лежали вместе, рукоятью — к мушке, замковыми механизмами вверх, на зелёном сукне.

Он взял один из пистолетов наугад; Клайв сделал то же. Оба примерялись к пистолетам, оценивая их вес. Оружие оказалось наилучшего качества. Спусковые устройства были отрегулированы таким образом, чтобы срабатывать при малейшем нажатии на курок, а стволы — тщательно отполированы внутри для большей точности. На рукоятях, изящно и продуманно изогнутых, была насечка для более прочного захвата рукой. Каждому из секундантов предстояло зарядить соответствующий пистолет под надзором Нэйрна.

   — Превосходная работа, — сказал Хэйден. — Где вы достали их?

Клайв повернулся к Андерсону:

   — Сообщите, пожалуйста, мистеру Флинту, что я не желаю и не буду беседовать с ним. Для его информации: я предусмотрел, что все, кто был свидетелем моего вызова, поклялись соблюдать тайну. Я не хочу подвергать их опасности ради него. Пожалуйста, попросите его сделать свой выбор без дальнейших промедлений.

   — Мистер Клайв просит вас сделать выбор, — спотыкаясь, сказал Андерсон, выдавая голосом нервозность.

Хэйден указал на пистолет, который взял первым.

Далее пистолеты были заряжены и переданы Нэйрну, который вручил их каждому из дуэлянтов.

   — Пожалуйста, снимите ваши френчи и станьте спина к спине, — сказал им Нэйрн.

Они повиновались: Клайв — лицом к холмам на западе, Хэйден — к востоку, по направлению к морю. В первый раз он осознал, что на полголовы выше Клайва. «Большая мишень», — подумал он мимолётом, вспомнив тут же, что на расстоянии двадцати шести шагов каждый из них будет видеться другому чуть большим, чем палец на вытянутой руке.

Хэйден знал, что скоро Педда Наик Петта заполнится местными жителями, направляющимися на свои утренние омовения, за водой из ближних, уже очищенных колодцев. Необходимо было поскорее кончать. Невозможно же продолжать дуэль на глазах любопытных селян.

От осознания неизбежности поединка Хэйден упал духом. Так всегда было с ним в моменты крайней опасности: страх затапливал его, вызывая панику, осознание, что он потеряет контроль над телом и мыслями; Хэйдена мучила боязнь, что слабость лишит его достоинства, способности быть мужественным в глазах других.

Он заставил свой разум сфокусироваться на одном. «Ясмин, где бы ты ни была, на этой земле или на небесах, я люблю тебя. Ты — мой мир. Моя вселенная. Ничего не существует, кроме тебя и моей любви к тебе. Ничего не может случиться со мной теперь. Ничто теперь не имеет значения. Если останусь жив, я буду продолжать любить тебя. Если же умру, я буду с тобою».

   — Джентльмены, — послышался педантичный голос Нэйрна, — вы будете стоять, пока я не отойду. Затем я задам вам вопрос «Готовы ли вы?», на который вы ответите «да» или «нет». Если получу утвердительный ответ от вас обоих, я начну счёт, в противном случае дуэль будет отложена. Поняли ли вы меня?

Хэйден услышал голос Клайва, твёрдо и спокойно сказавшего, что он понял, и сделал то же самое.

   — Поскольку общее расстояние должно составлять двадцать шесть шагов, я буду считать от одного до тринадцати. При каждом счёте вы будете делать один шаг. На счёте «тринадцать» вы остановитесь и повернётесь лицом к своему противнику. — Нэйрн сделал паузу, наблюдая их реакцию. — По команде «целься» вы направите оружие на противника. По команде «огонь» произведёте выстрел тогда, когда пожелаете. Я думаю, мне нет необходимости напоминать вам, джентльмены, что, в соответствии с кодексом чести, тот, кто произведёт выстрел первым, обязан стоять, пока оппонент не воспользуется своим правом на выстрел.

Нэйрн отступил назад. Хэйден ожидал, что Маскелен выбежит вперёд и спросит в последний раз, намерены ли они продолжать дуэль, но Маскелен не двигался.

Оба подняли пистолеты, так что дула были направлены прямо вверх.

   — Один. Два. Три. Четыре...

Хэйден слышал, как залаяла собака. Он пытался представить, что просто идёт назад в Сен-Джордж, видя тёмные крепостные валы, уютно пережидающие очередной новый день. «Что, если с окончанием счёта я буду продолжать идти? — думал он. — Что тогда?»

   — Одиннадцать. Двенадцать. Тринадцать.

Он остановился, повернулся и увидел Клайва, уже стоящего лицом к нему.

   — Прицеливайтесь!

Вдруг звон колокола разорвал тишину, поток яркого жёлтого света прорвался за спиной Хэйдена, и его длинная тень вытянулась, доставая до Клайва.

   — Огонь!

Он слышал приказ, но не мог пошевелиться. В двадцати шести шагах от него свободная рука Клайва поднялась, чтобы загородить глаза от света. Солнечный диск показался из-за стен форта Сен-Джордж, неожиданно ослепив его.

Раздался выстрел. Маскелен повернулся в сторону юго-восточных стен. Сам майор Лоуренс шагал по направлению к ним через Садовый мост во главе двух дюжин солдат. Должно быть, часовые видели, что происходит, и сообщили начальству.

Клайв, намереваясь продолжать, пытался прицелиться вновь, но опоздал. Солдаты Лоуренса окружили дуэлянтов, и они были вынуждены отдать оружие сержанту.

   — Это дуэль! — яростно воскликнул Лоуренс.

   — Не было ни одного выстрела.

   — Ваших намерений уже достаточно, чтобы спустить с вас кожу плетьми. Не спорьте со мной, Флинт. Мне не важно, кто ваш отец, так что не спорьте со мной! Итак, что вы можете сказать?

Хэйден мрачно смотрел на Лоуренса, не зная, приказывают ли ему молчать или говорить.

   — Ничего вам, сэр, — сказал он. — Небольшая ссора между двумя джентльменами.

В гневе Лоуренс угрожающе замахнулся тростью с серебряным набалдашником и слегка задел Хэйдена.

   — Знай, парень: мне безразлично, кто кому прострелит башку, но вы нарушили мой закон и теперь заплатите за это.

Губернатор Сойер вызвал их в сумерках тремя днями позже. Они провели эти дни в двух душных одиночных камерах, встроенных в восточную стену, имея возможность видеть друг друга, с тем чтобы поразмышлять о вражде. Всё это время, за исключением периодов, когда им приносили воду и блюдо овсяной кашицы, Клайв лежал на спине, сжав руки на животе. Он обливался потом и смотрел на каменный свод, слушая звуки шагов по крепостной стене вверху. Он не произнёс ни одного слова, как, впрочем, и Хэйден Флинт.

Томас Сойер был маленьким человеком, прилежно исполняющим свои официальные обязанности и держащимся не без достоинства. Голос его был спокоен, но суров.

   — Я слышал доклад майора Лоуренса, — сказал он, почти не поднимая головы от бумаг. — Я возмущён этим инцидентом. Мистер Клайв, судя по тому, как вас характеризуют, вы обладаете характером, необходимым для войны, но, очевидно, неспособным вынести периоды мира. Ваше поведение не соответствует поведению джентльмена, а также офицера Английской Ост-Индской компании. Вы решили пренебречь предупреждением, данным вам более мягким губернатором. Вследствие этого вы с настоящего момента увольняетесь со службы в компании.

Глаза Клайва закрылись, когда он принял бумагу, вручённую ему губернатором. Его грязное лицо было покрыто потом, волосы — слиплись. В глазах Хэйдена он являл собой человека, истинно достигшего своего надира[79]. И всё же он не мог не сочувствовать ему.

Сойер поднял голову, как человек, полностью решивший вопрос.

   — Мистер Флинт, вы были до настоящего времени приняты на территории компании лишь в той мере, в которой ваше поведение соответствует ожидаемому от гостя. Вы нарушили это условие. Как следствие этого так и согласно приказу вам предписывается покинуть территорию аренды в течение недели.

Хэйден спокойно принял это решение. Он ещё чувствовал себя слабым, и последствия недуга сказывались болью в суставах, но происшедшее на Педда Наик Петта подняло его дух.

Кара, наложенная губернатором, была огромной, почти максимально возможной для полномочий Сойера, учитывая, что им вменялась не дуэль, а лишь намерение, что, по словам Сойера, спасло их жизни. И всё же, судя по выражению лица губернатора, ощущалось, что приговор не совсем окончательный. Голос выдавал его, когда он заговорил с Клайвом, проницательно глядя ему в глаза.

   — Я разговаривал с губернатором Ковингтоном в Сен-Дэвиде и знаю немного об обстоятельствах этого необычного дела, но я бы хотел услышать, чем конкретно вызвана война между вами.

   — Честь леди, — сказал Клайв сдержанно.

   — Вот как!

Клайв объяснил, что Аркали Сэвэдж стала жертвой жестокого отношения и что он решил защитить её.

   — То, что эти рапорты означают крах для вас обоих, является несомненным, — забрав назад бумаги, проговорил губернатор. — Однако не следует забывать, что в моей власти разорвать их и тем самым восстановить вас.

Ни Клайв, ни Хэйден явно не ожидали такого поворота событий, а губернатор, выдержав паузу, продолжил:

   — Если я соглашусь забыть этот инцидент, вы должны пообещать сделать нечто для меня. Вы, очевидно, не знаете ничего, но здесь произошло экстраординарное событие, о котором, я считаю, вас следует оповестить немедленно. Пока вы предавались отдыху эти три дня, мисс Аркали Сэвэдж была похищена с территории аренды.

Хэйден Флинт был потрясён.

   — Кем? — побледнев, вымолвил Клайв.

Сойер встал и подошёл к окну.

   — Сегодня утром её отец пришёл сюда в великом отчаянии просить моей помощи. Он был сильно окровавлен. На голове у него была глубокая рана от меча; удивительно, что он мог ещё стоять на ногах. Сэвэдж клянётся, что его дочь была похищена бандой всадников. Его единственное предположение — девушка могла быть захвачена в качестве залога. Кажется, Сэвэдж задолжал Моголам. — Его глаза проследовали за кем-то, проходящим по улице, затем он добавил тихим голосом: — Подобный случай не является беспрецедентным. Власти Моголов известны своей склонностью похищать европейцев. Сказать по правде, они успешнее охотятся за белыми женщинами, чем за тиграми.

   — Власти Моголов! — спросил Клайв. — Но кого вы имеете в виду? Анвар уд-Дин мёртв, и его правление окончено.

   — Совершенно верно. Чарльз Сэвэдж говорит, что он взял кредит под капитал, состоявший из звонкой монеты, зарытой под его домом, но деньги были украдены французским адмиралом Ла Бурдоном в начале оккупации. — Сойер остановился, но так как они молчали, продолжил: — Поскольку вы были столь осведомлены, что оповестили Мадрас о событиях, имевших место в Амбуре, вы, очевидно, знаете, что после этой бойни принц Мухаммед Али Хан поскакал с отрядом в несколько сот приверженцев в Аркот с намерением опустошить отцовскую казну. Он достиг столицы прежде, чем туда прибыли вести о резне, и смог убедить тех, кто держал крепость, в том, что его отец и брат мертвы.

   — Значит, он теперь владеет всем богатством Анвара уд-Дина? — спросил Хэйден Флинт.

   — Большей частью. Хотя мы ещё не знаем, куда он перевёз казну.

   — В Тричинополи! Я готов поклясться в этом! — Кулаки Клайва сжались.

   — Я согласен, — кивнул Хэйден Флинт.

   — Для того чтобы поднять Южную Карнатику под своё зелёное знамя! — сказал Сойер. — Для этого ему потребуется каждая унция золота, которым он завладел.

Клайв посмотрел на человека, которого он готов был убить три дня тому назад. Затем он обратился прямо к нему, впервые с того момента, как бросил ему вызов:

   — Ты считаешь, что это люди Мухаммеда Али выкрали Аркали?

   — Это возможно, — ответил Хэйден. Слова Сойера усилили его опасения, но у него были и более глубокие основания для этих подозрений. — Я уверен, что она была похищена не с целью получения выкупа, но была взята как заложница.

Сойер резко повернулся к нему.

   — Заложница! С какой же целью?

   — Если её действительно выкрал Мухаммед Али, то не для того, чтобы получить долг с Чарльза Сэвэджа. Ему нужен союзник. Ему нужна армия Английской компании, чтобы защитить его от французов.

   — Да! — согласился Клайв. — Это — политический сигнал. Я вижу это. Похищая её под этим предлогом, он хочет привлечь наше внимание.

   — Чертовски странный способ заполучить союзника, — сказал Сойер, глядя на Хэйдена. — Вы, кажется, знаете мавров!

   — Действовать напрямик, как мы привыкли, — не в их правилах.

   — Если вы намерены простить нас при условии, что мы согласимся найти её, — неожиданно сказал Клайв, — то вы ломитесь в открытую дверь. Я бы взялся за это без всяких условий.

   — Я даю такое же обещание, — сказал Хэйден, ощущая свою ответственность за эти события. Он взглянул на Клайва. Новая связь соединила их, связь, которой никогда не было ранее. Тёмный гнев Клайва разрядился, и для примирения не требовалось больше стреляться.

Сойер смотрел на них твёрдым и пристальным взглядом. Он отметил преждевременность предположения Клайва.

   — Мистер Клайв, вы поняли меня верно, но, кажется, хватаете чайник за носик. Это верно, что я планировал прощение для вас. У меня есть важнейшее дело, для которого вы оба особенно подходите. И если я держал дамоклов меч над вами, то только для того, чтобы быть уверенным, что вы согласитесь на эту задачу, ибо знаю, что моё предложение будет вам далеко не по вкусу.

Глаза Клайва сузились.

   — Сэр, выскажите ваше предложение.

   — Мистер Клайв, если вы примете мои условия, то будете восстановлены в рядах армии компании в чине действующего капитана. Вы будете прикомандированы к отдельному подразделению войск. Это подразделение предназначено противодействовать силам месье Дюплейкса, поддерживающим ныне марионетку Чанду Сахиба. Я хочу, чтобы вы стали управляющим хозяйством этого подразделения, организующим все поставки, которые будут необходимы для его деятельности.

Клайв выглядел совершенно убитым.

   — У меня есть выбор?

   — Выбор между возможной славой и определённым позором.

   — Значит, я должен делать то, что вы предлагаете, и стать интендантом.

После того как Клайв ушёл, Сойер предложил Хэйдену сесть.

   — А теперь, — сказал по-деловому губернатор, — скажите мне то, что вы на самом деле думаете обо всём этом.

   — Сэр, я думаю, что здесь есть и другая причина, по которой Аркали Сэвэдж была похищена, — сказал он медленно. — Эта причина — ревность Мухаммеда Али. Видите ли, он считает, что я опорочил его жену.

   — А это действительно так?

   — Я бы не применил здесь слово «опорочить».

Сойер задумался и затем сказал:

   — Я считаю, то, что произошло после битвы в Амбуре, может быть, столь же важно, как и сам этот разгром. Музаффар Джанг провозгласил Чанду Сахиба набобом Карнатики, и оба они сейчас направляются в Пондичерри, где будут встречены с помпой мистером Дюплейксом. Нет необходимости говорить вам, что всё это делает власть Назир Джанга потерявшей законную силу. Я хочу, чтобы вы вернулись в Хайдарабад, где вы будете действовать как официальный посол от имени Английской компании. Необходимо убедить низама собрать армию и двинуть её в Карнатику как можно скорее. Его целью должен быть разгром Музаффар Джанга. И вы должны направлять его на эту важную задачу.

Глава XV

Девять соваров направлялись вглубь материка, вдоль реки Чейяр, к её верховьям, двигаясь так быстро, как только позволяли лошади. Они уходили от английских поселений, опасаясь погони, но когда лошадь молодого Лакшмана пала от разрыва сердца, Захир вышел из себя. В гневе он зарубил молодого всадника мечом.

— Мы не можем взять его с собой и не можем бросить. Нам нельзя оставлять каких-либо следов, — кричал он. — Так приказал мой господин Мухаммед Али Хан! Это — воля Аллаха!

Старый скаут — разведчик Мохан Даз оглядел сильную лошадь, с которой слезал Захир. «Тот, кому суждено, уцелеет, — сказал он про себя, вторя насмешливо кощунственным словам Захира. — И я прожил до пятидесяти пяти лет не потому, что обращался с людьми и животными так, как ты обращаешься с ними. Нужно быть сдвинутым, как ты, чтобы гнать нас сорок миль по каменистому пути без остановки. Абдулу Масджиду следовало бы разрубить тебя, когда ты ещё был безбородым, так же, как ты разрубил Лакшмана. По воле Бога тебе уготована такая же судьба, какая постигла убийцу Абдула Масджида!»

Они продолжали движение в ночи, не останавливаясь ни для отдыха, ни для питья, пока не достигли пипул-дерева.

Даже Захиру пришлось признать, что дальнейшее продвижение невозможно.

Мохан Даз улыбнулся, узнав дерево пипул.

   — Ты думаешь, что они всё ещё преследуют нас? — спросил он Захира, пока лошади пили.

   — Старый дурак! У нас много врагов не только среди белых людей. Теперь мы — чужаки в своей собственной земле.

   — Истинно так! — вынужден был признать Мохан Даз. — Мы окружены врагами. Люди Музаффар Джанга захватили Аркот, и подразделения армии Чанды Сахиба находятся в Арни и Джинджи, поскольку эти города расположены на главной дороге из Аркота в форт Пондичерри. Феринджи расхаживают повсюду. На пыли видны следы их марширующих колонн. Когда повернём на дорогу в Волконде, будет легче.

   — Свяжи их обеих! — сурово приказал Захир. — Да покрепче, чтобы не убежали, когда проснутся!

Два тела, накрытых мешковиной, были сняты с лошадей и перенесены к подножию дерева.

   — Осторожнее! — прорычал Захир. — Вы выполняете работу для моего господина Мухаммеда Али!

   — Извините, господин, — сказал один, по имени Махмуд, дотрагиваясь до своего лба с насмешкой, не замеченной Захиром.

«Ты сам не знаешь, какую работу делаешь, — думал Мохан Даз. — Обижать женщину — злое дело, а ты убьёшь их, если будешь продолжать это. Но смотри, Захир! Я вижу, как Азад смотрит на тебя, когда точит свой нож!»

Мохан Даз напился из бурдюка, сплюнул и отошёл от лагеря. Он облегчился на колючий куст, глядя в ночное небо, и непроизвольно вздрогнул. Глупо было брать ещё и эту женщину — гонду. Как могут феринджи брать их в служанки? Они грязные, отвратительные люди. Пока миссионеры-ангрези[80] не начали ловить их и покупать детей, они не носили ничего, кроме татуировок, и жили в джунглях, как животные. Они поклоняются богине оспы и, чтобы умилостивить её, оставляют на дороге грязь из своих жилищ, чтобы заразить путников. Такова истина об этих гондах.

Он забрался вверх по холму и присел на корточки, ощущая приятный вкус бетеля. Как всегда, ночуя в новом месте, он привык успокаивать разум, бросая взгляд на округу, чтобы оценить особенности ландшафта. В этот раз выбор Захира был не особенно удачным: голая долина, слишком близко к дороге, никакого укрытия, если не считать одинокого дерева-пипул, которое было далеко видимым ориентиром, способным привлечь внимание случайного прохожего. Они находились достаточно близко от главных дорог, и их костёр могли принять за стоянку странников, но Захир запретил разводить огонь. «С Абдулом Масджидом, — думал старый разведчик, — у нас был, по крайней мере, хитроумный лидер, не чуждавшийся удовольствий. Да, но тогда нас было пятьдесят. Теперь же — всего девять. Двое уже погибли в этом грязном деле, вскоре погибнет ещё больше».

Под деревом, там, где тьма была особенно густой, зашевелилась пленница.

«О, они отрезали мои руки и ноги! Я не могу пошевелить ими! Я не чувствую их!»

Мирах, девочка-служанка, выплывала из кошмарного сна и вновь погружалась в него, как речная рыба — в заросли тростника. Боль, терзавшая её тело, была столь сильной, что она поминутно теряла сознание. Ей чудилось, что её крепко держат множество рук богини Кали. Демонические пальцы богини впивались в её тело, пока плоть не стала бесчувственной. Тогда она начинала кричать от страха, но удары по рёбрам выбивали из неё дух, и она вновь забывалась. Ей казалось, что она слышит собственный исполненный боли голос, доносящийся откуда-то издалека, но мисс Аркали была слишком занята, чтобы услышать её, а хватка богини — слишком крепкой, чтобы кричать громче.

Она молча повторяла немногие слова из Святого Писания, затем из Гиты, но безрезультатно. Один из бандитов, человек с тонким лицом и подлыми глазами, подошёл ближе, но его внимание было привлечено другими налётчиками. Он сидел, прислонившись к камню, наблюдая, как эти двое собирают сухое дерево, и, когда начало потрескивать пламя, встал.

   — Захир Сахиб! — закричал он. — Азад нарушил приказ.

   — Никакого огня! — закричал в ответ Захир. Боясь посягательства на свой авторитет, он не желал допустить неповиновения. Он начал затаптывать костёр.

   — Бояться нечего! — Тот, кого звали Азад, бросил в огонь охапку хвороста.

   — Я сказал, никакого костра!

Послышалась приглушённая ругань, и Захир отогнал разводивших огонь. Азад ударил доносчика с подлыми глазами. Тот ему ответил. Во время драки никто не обращал на женщин внимания. Люди Захира отогнали трёх бандитов, и те, пообещав ещё вернуться, скрылись в ночи.

В последовавшей тишине заговорил самый старый:

   — Это не мудро, Захир Сахиб. Ты сам сказал, что господин Мухаммед Али приказал не оставлять следов.

   — Они вернутся. А когда придут, я зарублю Азада! — поклялся Захир, но те, кто окружал его, не были столь уверены в этом.

Внезапно один из бандитов указал на гряду холмов.

   — Захир Сахиб! Смотри! — прошипел он.

Разведчик пошатнулся, когда рука Захира со страшной силой схватила его за плечо.

   — Айии! Богом проклятые ангрези! Я знал, что ты приведёшь нас в засаду, Мохан Даз!

   — Тихо! Ложись и лежи как мёртвый!

Мирах изогнулась и увидела цепочку фигур, переходящих через хребет. Их движущиеся силуэты напомнили ей пятнистую спину полоза, выползающего из норы.

Когда звук шагов достиг лагеря, Мирах поняла, что лошади выдадут их своим топотом и фырканьем, но цепочка людей продолжала идти дальше. Около дюжины людей, связанных одной верёвкой, прошествовали совсем близко от Мирах, наводя ужас на неё, ибо это были вовсе не солдаты ангрези и не их сипаи. Они шли без тюрбанов, их головы были острижены наголо, одеты они были в лохмотья, а их лица походили на черепа ожерелья богини Кали. Человек, который вёл их, нёс в руке длинный посох, такой, как у служителей в церкви феринджи. Голова его была повёрнута так, что единственный сверкающий глаз поводыря был направлен на дорогу.

Это было зловещее шествие, как танец привидений. Они шли шаркая, прислушиваясь к своим шагам, подняв вверх лица, словно вглядываясь в невидимые звёзды. Бритоголовые подталкивали друг друга, как бы передавая что-то по цепочке. Мирах не отрываясь смотрела на них, пока звук их шагов не стих вдали.

   — Духи умерших! — прошептал кто-то, осмелившись наконец открыть рот.

   — Думаешь, они видели нас?

Немного погодя старый разведчик сплюнул сквозь щербину в зубах.

   — Слепые не могут видеть!

   — Слепые?

   — Это — нищенствующие паломники, идущие в Конживерам умолять богов вернуть им зрение. Ночь для них — лучшее время для перехода.

   — Значит, нам ничего не грозит?

   — Нет. — Разведчик усмехнулся про себя. — Но мы обнаружены.

   — Как так?

   — Разве ты не знаешь, что слепые слышат всё и ощущают воздух вокруг, как собаки? Они наверняка почувствовали запах лошадей.

   — Это всё предательская болтовня, старик, — сказал Захир. — Они ведь прошли мимо, разве не так?

   — Значит, ты не видел, как они передавали сигналы друг другу по цепочке?

   — Какие сигналы?

   — Свои особые сигналы, известные только нищим.

Прошёл час, который Мирах провела в забытьи, страдая от неудобства и боли, но затем в лагере вновь началась перепалка. Вернулся Азад, и Мирах опять открыла глаза, увидев, что другие всадники повскакали на ноги.

   — Так ты не ушёл? — спокойно спросил Захир. Он был единственным, кто не вскочил на ноги. — Где же другие?

   — Они сказали, что нам надо идти в Аркот, — ответил Азад. — Махмуд и Чету оба так думают.

Захир напрягся.

   — Ты вернулся, чтобы заступиться за тех шавок?

Азад лениво пожал плечами и пошёл в лагерь. Остальные следили за ним с крайней настороженностью.

   — Стой на месте!

Азад остановился, увидев вынутый меч Захира. Он вновь пожал плечами, но его движения выдавали напряжение.

   — Может быть, они правы. Мы могли бы сами получить выкуп за женщин в Аркоте. Махмуд говорит, что женщина гонда стоит лишь два дама, но за ангрези можно было бы получить много.

   — Какое предательство! — закричал Захир. — Мой господин Мухаммед Али приказал ясно...

   — Слушай, — перебил его Азад. — Сейчас трудные времена. А в трудные времена человек должен выбирать своего господина осмотрительно. Кто наш вождь? Когда-то нас возглавлял Абдул Масджид и платил нам столько, сколько мог себе позволить самый щедрый принц в Аркоте. Когда Абдул Масджид был убит, мы согласились служить феринджи Флинту. А когда он отдал нас обратно на службу Анвару уд-Дину, мы выбрали тебя. После смерти набоба ты решил следовать за Мухаммедом Али. Некоторые из нас не считают это мудрым.

   — У тебя слишком длинный язык, Азад!

   — Я говорю только то, что вижу.

   — Ты видел слишком много. — Захир поднялся на ноги, — и теперь заплатишь за это своей кровью!

Когда он двинулся вперёд, один из сообщников Азада ворвался в лагерь, размахивая мечом. Это был Махмуд. Его крики заглушили топот лошади, который могла слышать лишь Мирах, ухо которой было прижато к земле.

Какое-то время до неё доносились лишь вопли и свист талвара, когда всадник направил лошадь на людей Захира. Затем она была поднята сильными руками и переброшена через седло.

   — Возьми другую! — услышала она.

Товарищ Махмуда, невысокий совар, споткнулся и был сбит на землю тремя бандитами. Азад боролся за свою жизнь против Захира, но Махмуд выручил его. В сумятице Азад выбежал из лагеря в темноту, бросившись туда, где была привязана его лошадь.

   — Предательство! — орал Захир, кинувшись в погоню, но они уже скрылись в ночи.

Мохан Даз с колотящимся сердцем бил каблуками по бокам своей лошади. Ветер хлестал ему в лицо.

   — Кья кхуб! Йи совар хосхияр хаи! — ликовал Азад, останавливаясь, чтобы схватить лошадь. — Джей, Азад!

   — Скачи! Они гонятся! — кричал Мохан Даз.

   — Что ты хочешь сказать? Как они могут гнаться без лошадей?

   — Я не мог сделать то, что ты велел, — боялся наделать шуму.

Мохан Даз обещал заранее перерезать жилы другим лошадям, чтобы избежать погони. Но когда он приготовился сделать это, они посмотрели на него с таким доверием, что он не смог заставить себя сделать надрезы. Вместо этого он отвёл их в сторону, стреножив задние ноги.

   — Глупец! Захир погонится за нами! Нам же придётся ещё везти и женщин!

   — У нас — выигрыш времени, Азад Сахиб. И в темноте они не найдут нас.

Мохан Даз вёл их в ночи около часа, пока не поднялась луна. Когда всадники одолели скалистые склоны, которые вели к дороге на Аркот, они взобрались на холм, оказавшись высоко над долиной.

   — Не показывайтесь на хребте, — предупредил Мохан Даз. — Мы не должны обнаруживать себя на фоне луны.

   — Надо отдохнуть, — сказал Махмуд.

Они спешились в сухой расщелине под нависшим утёсом, дающим укрытие с двух сторон, позволяя в то же время обозревать широкую панораму на юг и восток.

   — Было бы разумным освободить женщину-гонду, — сказал Мохан Даз. — За неё ничего не возьмёшь. Она только замедляет нас.

Глаза Махмуда сверкнули.

   — Может, я убью её?

Мирах плакала, сжавшись в комок, чтобы Махмуд не мог дотронуться до неё. Когда он добрался рукой до её бедра, она взвизгнула, но появился Азад. Он сказал что-то мучителю, и тот с недовольным лицом оставил девушку и поплёлся прочь. Азад перерезал верёвки, связывавшие Мирах, и затем освободил руки Аркали. Обеим женщинам дали напиться из бурдюка.

Аркали с жадностью припала к затхлой воде. Вожак отнял у неё бурдюк и обратился к ней на своём языке. Увидев непонимающий взгляд пленницы, он приказал Мирах перевести, что она сделала весьма умело, несмотря на свою дрожь.

   — Меня зовут Азад, — повторила она по-английски. — Я ваш защитник.

«Ты проклятый работорговец, — подумала Аркали, — да ещё напавший на своих собственных друзей». Но лишь сказала:

   — Благодарю вас, мистер Азад.

   — Это для вас, — сказал он, протягивая одеяло, — не забудьте сказать им в Аркоте, какую доброту я проявил к вам.

Позднее мужчины устроились в стороне от пленниц, ели и затем курили едкий табак, набитый в вырезанные деревянные трубки. Только сейчас Аркали поняла, насколько она голодна. Им выдали немного высушенного на солнце мяса и риса. Всё это было завёрнуто в листья и спрессовано от лежания в заплечных сумках.

   — Что сказал лидер тому бандиту? — прошептала она, как только почувствовала себя в безопасности.

   — Он сказал... убедительно, мемсахиб[81], — после продолжительной паузы ответила Мирах.

   — Но что он сказал? — Аркали почувствовала возрастающее раздражение. Это могло быть важным для неё в её положении.

   — Азад сказал Махмуду, чтобы тот выбирал: потратить своё семя один раз на грязную женщину-гонду и умереть за это или доставить нас в Аркот нетронутыми и жить год в доме сладкокожих наложниц в вознаграждение.

Мирах отвернулась, горя от стыда.

«Так, — холодно подумала Аркали. — Всё — как я и предполагала: это — работорговцы из Аркота. Я слышала, как они доставляют свежих девушек в гаремы могольских князей. Но они никогда не заточат меня туда. Князь, который купит меня, приобретёт труп!»

Аркали проснулась, когда первые лучи солнца начали золотить восток. Она с тревогой растолкала свою служанку:

   — Мирах, проснись! Что они говорят?

Мужчины, выведенные из дремоты Мохан Дазом, слушали предостережения старого скаута. Он видел группу всадников из четырёх человек, движущихся через равнину.

   — Поехали! Нам надо добраться до дороги на Аркот кратчайшим путём, — сказал Махмуд.

Скаут спорил с ним:

   — Нет! Мы не должны пересекать хребет. У Ману и Сачала глаза как у орлов.

   — Глупый старик! Мы не можем оставаться здесь.

Азад повернулся к нему:

   — Пусть скаут решает.

Мирах прекратила переводить, поскольку всадники начали седлать лошадей. Её заставили сесть позади Азада, а Аркали втащили на лошадь Мохана Даза, поскольку он был самым лёгким. Они начали двигаться быстрее, чем требовала безопасность на неровном и крутом склоне. Аркали видела, как поднимается солнце из-за Восточных Гат, посылая лучи через край долины. Люди Захира были уже видны на расстоянии не более мили, двигаясь безошибочно по их следу. «Любая задержка — и они настигнут нас», — решила Аркали. Она ясно понимала их план: они хотели выйти на дорогу в Аркот и скакать как можно быстрее в столицу.

   — Поторапливайся, старый дурак! — кричал Махмуд Мохану Дазу. — Или мне взять женщину к себе?

Внезапно внизу перед ними открылась дорога на Аркот.

   — Смотрите! — закричал Азад. — Следуйте за Моханом Дазом. И молитесь Аллаху, чтобы нам встретились феринджи или, по крайней мере, солдаты Музаффар Джанга!

Когда они достигли дороги, людей Захира не было видно. Мохан Даз пытался решить, в каком направлении двигаться, прежде чем они выедут на перекрёсток. Женщина-ангрези выжимала дыхание из его рёбер. «Она не умеет чувствовать лошадь, — ругался он про себя, — не владеет природным чувством равновесия, ощущением ритма. Она сидит как мёртвый груз. Бисмилла, отпусти меня!»

Аркали мрачно висела на нём. «Дорога ещё далеко внизу, — думала она. — Скалы проносятся с такой скоростью, что мои мозги вылетят из головы, если я соскочу. Бог мой, сейчас мне будет плохо».

Их тени мчались по склонам и буграм. Затем они достигли ровного места, и на твёрдо утоптанной земле путь стал легче. Ритм лошади изменился, её походка стала иной. Аркали натёрла ноги о грубую ткань седла. Её юбки задрались, колени обнажились, чулки спустились к щиколоткам. Ноги были грязные, туфли давно потерялись, но чувство радостного возбуждения охватило её.

Впереди замаячил перекрёсток, и лошадь Махмуда, скакавшего впереди, резко остановилась.

   — Куда дальше?

   — Туда, — указал Мохан Даз на северное ответвление дороги, которое, извиваясь, вело к реке. Перед бродом крошечные тёмные фигурки всадников остановились для торопливых переговоров. — Мы должны пересечь Чейяр.

Когда лошадь добралась до самого глубокого места реки, Аркали собралась с духом. Настал подходящий момент — она соскользнула с лошади и погрузилась по пояс в мутную воду. Старый скаут закричал и попытался развернуть лошадь для погони.

Аркали брела медленно, как в кошмарном сне; она била по воде руками, пытаясь загребать ими, чтобы преодолеть сопротивление намокших юбок. Старик почти схватил её, но она бросилась вперёд и нырнула. Под водой, оказавшись вниз головой, она погружалась всё глубже и глубже, пока её вытянутые руки не коснулись дна. От страха Аркали судорожно вдохнула, и вода попала ей в лёгкие.

Внезапно её ноги обрели опору, а голова оказалась над водой. Аркали закашлялась, и в этот момент один из всадников схватил её за волосы и потащил вверх. Она развернулась, выворачивая руку державшего, и затем изо всех сил прокусила её. До кости. Рука исчезла, а лошадь бросилась вдоль потока, унося ругающегося всадника.

Она снова попыталась добраться до берега, но огромная тяжесть намокшего платья сковывала её движения. Кто-то опять схватил её за голую руку железной хваткой. Несмотря на возраст, старый Мохан Даз был на удивление сильным. Он поднял её и потащил к берегу, в прибрежный ил, заросший пышным кустарником.

И тут случилось неожиданное: старик приложил руку к её рту и затащил девушку за большой валун. Когда он убрал ладонь, она часто задышала; её взгляд метнулся к Азаду и Махмуду, в нерешительности остановившимся на середине реки. Она вновь взглянула на старого скаута, который отчаянными сигналами призывал её к молчанию.

Аркали не обращала внимания на топот копыт, пока новые всадники не появились перед её глазами. Их вёл Захир, ворвавшийся прямо в реку с поднятым мечом. Последовала яростная схватка, обмен быстрыми рубящими ударами и взаимными оскорблениями.

   — Мирах! — закричала она, видя, как служанка упала в воду с лошади Азада.

Скаут вновь закрыл рукой её рот и покачал головой. Он потащил пленницу прочь, пользуясь прикрытием кустов и больших гладких камней, принесённых с холмов в дождливый сезон.

Она повиновалась, опасаясь худшего. «Лучше остаться с одним работорговцем, чем с пятью», — думала она, поворачиваясь назад.

Но что это? Битва вдруг закончилась, а сёдла Азада и Махмуда были пусты.

Двое всадников Захира вытаскивали на берег человека со страшной кровоточащей раной на голове. Сам Захир кричал:

   — Теперь ищите женщину!

Мохан Даз наблюдал за преследователями из укрытия. Один из всадников пошёл вверх по течению вдоль берега, разбрызгивая воду и рубя кусты мечом. Другой перебрался на противоположную сторону, спрыгнул с лошади и принялся искать следы копыт. Третий пошёл по течению собирать лошадей.

Сам Захир стоял недвижно в воде, тщательно осматривая всё вокруг тёмными глазами. Немного погодя он посоветовался о чём-то с Сачалом, который собирал лошадей. Они были теперь не более чем в двадцати шагах от беглецов, перевязывая раненого товарища.

   — Мы найдём их, — сказал Захир.

   — Найти Мохана Даза нелегко.

   — Он пеший, а нас четверо.

Мохан Даз видел, как они повернули к нему, и крепче обхватил валун. Женщина-ангрези была в трёх шагах от него, в самом безопасном месте, какое он только мог найти, скрытая деревом, которое было снесено потоком много лет назад.

Он знал, что имеет лишь маленький шанс быть необнаруженным, но и этот шанс следовало использовать. Затем он выругался, заметив, что оторвавшаяся кайма женской одежды извивается в потоке за бревном, мелькая как белый флаг. Старик не мог дотянуться до неё. Тогда он попробовал привлечь внимание женщины, но она закрыла голову руками, будто пытаясь скрыться от приближающихся бандитов.

Преследователи шли широким фронтом, прочёсывая всё вокруг. Когда фанатичный Захир подошёл ближе, Мохан Даз замер, затем бросился на девушку и неистово затараторил:

   — Вот она, Захир Сахиб! Я поймал её, когда она скрывалась в камнях! — Он принялся сосать кровь из прокушенной руки. — Она дикая, как циветта.

Захир замер в изумлении. Затем он вынул меч и заорал:

   — Ящерица!

   — Смотри — это та, которую ждёт господин Мухаммед Али! Я выследил её и привёл к тебе!

   — Я убью тебя, Мохан Даз!

Старый скаут отскочил в сторону.

   — Захир Сахиб, разве я не верен тебе?

   — Ты удрал с Азадом!

   — Конечно! Это я направил их не туда. Я защитил женщину-ангрези от сумасшедшего Махмуда. Спроси её! Она скажет! Я так рад видеть тебя и отдать тебе это злобное существо в целости и сохранности.

   — Молись своим богам, Мохан Даз. Ты — мертвец!

Мохан знал, что Захир был человеком своего слова, и поторопился остановить его:

   — И ты убьёшь меня? Когда я могу дать тебе то, что ты желаешь?

Захир задержался, озадаченный словами предателя.

   — Что именно?

   — Безопасный путь! Прошлую ночь мы видели людей. В это самое время нищие Конживерама распространяют вести о том, где мы находимся. Только я знаю, как избежать опасности. Только я могу привести тебя в Тричинополи. Поэтому выбирай!

Меч Захира медленно опустился, и Мохан Даз понял, что победил. «Ещё раз я использовал свои мозги, — подумал он. — И, избежав смерти, прожил ещё один день».

Глава XVI

Мысли смешались в голове Хэйдена, когда он шёл через дворец низама в Хайдарабаде с шестью сопровождающими. Куда бы ни направлял он взгляд, везде видел сады, где ходил с Ясмин; павильоны, где их запретная любовь расцвела полным цветом; мраморную скамью, где они сидели вместе; апартаменты, где они отдавались своей страсти, и ступени, на которых он стоял, когда эту любовь сжигало в пепел жестокое расставание...

«Я всегда буду любить тебя, — думал он, приходя в отчаяние от горечи. — Что бы ни случилось, наша любовь бесконечна, и ничто не может изменить это. Ничто».

   — Ваше превосходительство нездоровы? — спросил голос.

Это был Осман, лакей, которого приставил к нему Назир Джанг. Вездесущий Осман.

   — Ничего.

Осман повернулся к своему глазеющему помощнику:

   — Принеси воды!

   — Нет, нет. Пошли дальше.

Он ощущал на себе их беспокойные взгляды. Их забота, казалось, увеличивала боль, терзавшую его душу. «Передо мной — невозможная задача, — думал он. — Все мои просьбы либо игнорировались, либо отклонялись. Это всё равно что вести переговоры с кустом колючек. Почему же Назир Джанг должен выслушать меня теперь? Но он должен. Мой долг — заставить его действовать».

Он вынул платок и вытер пот, обильно выступивший на лице. «Как и с Асаф Джахом в его последние месяцы, придворные отгораживают от меня своего господина. Почему? Послания принимаются и затем с улыбкой возвращаются нераспечатанными. При переговорах я получаю половинчатые ответы. Всегда вижу как бы вуаль, опущенную на их глаза, вуаль, показывающую, что они остаются неубеждёнными. И всегда одни и те же слова: «Вы должны подождать до завтра».

Он перебирал в уме все ритуалы, которые должен соблюсти, если ему придётся приблизиться к маснаду правителя, чтобы не оскорбить его. Гапа[82] которую он слышал, придавала новую мучительную неизвестность предстоящей встрече. Слухи о разложении Назир Джанга беспокоили его.

Говорили, что наследник великого Асаф Джаха быстро опустился до порока и «низких привычек», теряя уважение своих генералов. Вопрос, каковы конкретно были эти «низкие привычки», представлял предмет больших догадок; однако режим Моголов погрузился уже в такое болото праздной роскоши, что возможна была любая интерпретация этих слов.

Хэйден осторожно интересовался об этом у своих помощников, у работающих в дворцовых садах, у стражников, стоявших снаружи его резиденции. Их мнения расходились от самых невероятных предположений до слишком обычных, но все слухи объединяла одна нить: Талвар-и-Джанг, Меч войны.

Эта мысль не давала ему покоя. Он был посредником и носителем рубина, ценность которого заключалась в его предполагаемой силе, способной приглушить злобное сверкание алмаза Кох-и-Нор. «Неужели я виновен в этом упадке? — спрашивал он себя. — Как врач-шарлатан, дающий бесполезные снадобья, когда пациент болен холерой?»

Ощущение вины не оставляло его. «Если слухи правдивы, то поразительно, как тесно связано оказалось падение низама с его вознесением. Но явилось ли это следствием проклятия или лишь следствием веры в проклятие? Чёрт побери, я и сам начинаю верить в их идиотские суеверия!»

Они подошли к назначенному месту. Путь им преградили охранники, и после тщательного обыска у него была отнята трость с серебряным набалдашником. Свита была отослана назад.

Внутри обстановка была более пышной, прохладный воздух был напоен тонкими и чувственными ароматами.

Он увидел ширмы из красного дерева с позолотой, золотые кувшины с элегантными носиками, изящные кальяны. Комната была увешана занавесями из тончайшего прозрачного муслина, воздушными как паутина, а в центре её стояла огромная кушетка, накрытая шелками.

Он продвигался по комнате, раздвигая висящие занавеси, пока, к своему изумлению, не увидел на кушетке Назир Джанга. Тот лежал вниз лицом, одетый лишь в мешковатые панталоны из лёгкого материала, свободно покрывающие его ноги. Две молодые светлокожие девушки с раскрашенными сосками, сверкавшими розовым цветом, массировали ему спину.

Едва Хэйден вошёл, как девушки прекратили массаж, и Могол поднялся.

   — Вы, кажется, удивлены, мистер Флинт, — сказал он нежным, почти женским голосом.

Низам поразительно изменился. Когда-то красивый мужчина, он утратил свою былую мускулатуру и сильно располнел. Его бледное лицо стало измождённым, и даже в этом мягком свете в его глазах читалась отчаянная мольба человека, который знает, что погружается в безумие.

   — Ваше высочество, я... я ожидал, что вы примете меня в Большом зале, — ответил Хэйден хриплым голосом, забыв о формальностях, которые он заучил. Он выпрямился и смотрел прямо перед собой, отчаянно пытаясь избегать взглядов на рабынь Назир Джанга.

   — Я надеюсь, вас не смущает это необычное окружение, но я хотел, чтобы мы встретились в таком месте, где я буду уверен в отсутствии множества болтливых языков.

   — И множества слушающих ушей, — сказал Флинт, почти не думая.

   — Совершенно верно. Пожалуйста.

Низам хлопнул в ладоши, девушки соскользнули с кушетки и молча исчезли. Он надел халат, простой, без украшений. Сидя на краю кушетки, низам показал, что его гостю следует поступить так же, и Хэйден напряжённо уселся рядом с ним.

   — Давно вы здесь, в моей столице? — спросил Назир Джанг.

   — Семь недель, ваше высочество. И каждый день я посылал письма.

   — Семь недель... — мечтательно повторил Могол. Он взял сладость с желтовато-зелёного блюда. — Вечность...

   — Мне показалось это вечностью.

   — Но это и есть вечность. Вы странный человек, мистер Флинт. Не похожий на других.

   — Среди своих я считаюсь обычным.

   — О, я не думаю. Так всегда говорят иезуиты, которые время от времени приходят к нам.

Хэйден с трудом поклонился со своего неудобного положения на краю кушетки, приняв сказанное за комплимент и надеясь, что не ошибся в этом. Какой-то предмет на коврах коснулся его ноги. Он взглянул вниз. Это было нечто тонкое и твёрдое, около метра длиной, свободно завёрнутое в простой белый муслин. Он сразу понял, что это было.

Капля пота сползла из-под его шляпы и покатилась по щеке. Он вытер её, как будто это была слеза, и ждал, когда заговорит низам, как того требовали приличия.

Назир Джанг поджал губы.

   — Вы слишком молчаливы для человека, который столько ждал позволения говорить со мной.

   — Мой господин, я просил аудиенции потому, что имею важное послание от губернатора Мадраса. Моё молчание не умаляет его важности. Долгое ожидание, которое мне пришлось вынести, сделало, однако, этот вопрос ещё более важным, не терпящим отлагательства.

   — Тогда говорите.

Волнуясь, он начал торопливо говорить:

   — Губернатор Мадраса поручил мне вновь просить вашей помощи в Карнатике.

   — Снова? Ваш губернатор думает, что я могу изменить свой декрет?

   — Ситуация изменилась. Мудрый человек должен следовать за событиями. Ваша армия...

   — Существует более высокий долг, требующий моего внимания. Мне докладывают, что афганская армия движется на Дели. Вот куда должна идти моя армия. На север, а не на юг.

   — Существует более близкая угроза. Мудрый человек договорился бы с Раджходжи Бхонзла, заручившись поддержкой его маратхов.

   — А как должен поступить немудрый человек?

Хэйден сразу понял свою ошибку и переменил тактику:

   — Мой господин, вы, должно быть, обсудили с вашими советниками доклады о тех в Карнатике, кто бросил вам вызов. Вам, конечно, сообщили о разгроме армии Анвара уд-Дина и о том, как это произошло? Вы знаете, конечно, что Анвар уд-Дин мёртв и что его сын Мухаммед Али либо также мёртв, либо — в руках мятежников.

Назир Джанг пожал плечами:

   — Я слышал, что была какая-то битва в моей прибрежной провинции. — Он долго разглядывал ногти на правой руке и начал полировать их большим пальцем. — Я знаю, что Чанда Сахиб взял в свои руки маснад этой провинции. Он послал сюда посольство, чтобы объяснить свои действия.

   — Вы помните, что во время нашей последней встречи я предсказывал именно такие события.

   — А, так вы — пророк? — сказал Назир Джанг со вспыхнувшей было иронией, но эта вспышка почти сразу погасла. — Может быть, потому вы и кажетесь не похожим на других.

   — Мой господин, эти печальные события произошли именно так, как я предвидел. Я мог предвидеть их лишь потому, что знал силы, которые вызвали их. А теперь знаю, что Музаффар Джанг, ваш племянник, объединил силы с Чандой Сахибом и что французы поддерживают их. И это позволяет мне сделать дальнейшие предсказания.

Назир Джанг зевнул и лениво откинулся назад.

   — Что заставляет вас предполагать, что эти шаги не совершаются по моему приказу? — спросил он спокойно. — Музаффар Джанг — мой подданный: он делает то, что велю я. Что касается Анвара уд-Дина — он был назначен править в Карнатике моим отцом. Я не давал санкции его сыну править там после смерти отца. Я не хочу, чтобы Карнатика стала независимым государством, управляемым наследственной семейной линией, члены которой считают себя вправе назначать своих наследников. Почему же я не могу позволить Чанде Сахибу прервать эту семейную линию? Он со временем будет платить мне дань уважения. Или я заменю и его и, может быть, отрежу ему голову, бросив собакам на рыночной площади.

Хэйден волновался, пытаясь сосредоточить свои мысли, сфокусировав их на одном. Его разум бился в отчаянии от мысли, что Назир Джанг мог вызвать сюда представителей Чанды Сахиба, чтобы заключить союз с французами. Где-то в глубине сознания он понимал, что даже если это было и не так, Назир Джанг мог слишком долго играть с подобной идеей, в результате чего оказался в плену уловок и хитростей Дюплейкса.

   — Мой господин, Чанда Сахиб — ваш враг. Он не намерен платить вам дань, что бы ни говорили его посланники. Музаффар Джанг хочет вашей головы. Он согласился поддержать Чанду Сахиба в Карнатике потому, что за это Чанда Сахиб обязался помочь ему овладеть Хайдарабадом. Не позволяйте обмануть себя. Этот план французы давно вынашивали. Вы должны противодействовать им.

   — А, французы! — Назир Джанг слабо улыбнулся. — Я задавал себе вопрос, как долго вы удержитесь, чтобы не упомянуть их.

   — Французы — это порождение самого дьявола!

Он моментально раскаялся в этих злых словах, осознав, насколько раздражён был вялыми замечаниями Назир Джанга. «Бог мой, я начинаю походить на своего отца», — думал Хэйден, пытаясь успокоить себя. Уже более ровно он сказал:

   — Французы планируют ваш полный разгром, сэр.

Назир Джанг рассеянно рассмеялся.

   — Уже «сэр», — сказал он. — Только что я был «господин». Как же быстро я упал в ваших глазах!

Гордость Могола пошатнулась настолько, что он позволил себе открыто выразить свою ненависть:

   — Я вижу по глазам, что вы всё-таки такой же, как и все. Французы, мистер Флинт, таковы же, как и англичане: иностранцы, присутствие которых несущественно для Индостана. Придёте ли. Уйдёте. Останетесь навсегда. Покинете нас завтра. Всё это безразлично для нас. Мы можем обойтись без вашей торговли, и мы не будем страдать от потери того несущественного дохода, который вы приносите. Личное обогащение нескольких второстепенных субахдаров на краях моих владений не заботит меня.

   — Ваше высочество, вы не правы. Мир изменился. Эти доходы, о которых вы говорите, превратили субахдаров Карнатики в могущественных и опасных людей. Их руки...

   — Замолчи, — прервал его Назир Джанг, продолжая выглядеть беззаботным и беспечным. — Французы, или англичане, или кто-либо ещё, я скажу тебе, кто вы такие: вы — гости. Мы терпим гостей, только пока они занимаются мирной торговлей, пока не приносят в нашу страну свои мелкие европейские раздоры и только пока они оставляют в покое наши внутренние дела!

Тон низама оставался лёгким и небрежным, но Хэйден распознал предупреждение, прозвучавшее в нём. Он вновь подумал о способности Ясмин поставить вопрос с ног на голову, чтобы увидеть содержащуюся в нём истину. «Что бы сделал король Георг, — спросил он себя, — если бы на побережье Англии существовали анклавы различных восточных торговцев, которые приводили бы с собой вооружённые корабли и войска и начали бы подстрекать к бунту против него? О, тут сомнения нет. Он использовал бы всё, что в его силах, чтобы сбросить их обратно в море, и он не тратил бы при этом время, пытаясь отличить одних восточных пришельцев от других».

Приятный ветерок играл прозрачными занавесями.

Хэйден знал, что должен исполнить возложенную на него миссию, исполнить свой долг. Он думал, как ему нарушить глубокое благодушие Могола. А пробудив гнев, как ограничить его, направив лишь на французов?

Самым жёстким голосом, на который был способен, он сказал:

   — Говорят, что вы — богатый человек, Назир Джанг, но даже вы не можете оплатить путь домой для месье Дюплейкса. Говорят, что вы — мудрый человек, но вы не настолько мудрый, чтобы знать, что этот француз не оставит дела на ваше усмотрение. Французы останутся здесь, как вы правильно говорите, навсегда. Их цель — превратить ваши владения в свою империю. И хотя говорят, что вы богатый и мудрый, они считают вас беспутным и слабым, и я верю, что они погубят вас.

Поразительные перемены произошли в лице Назир Джанга. Его щёки опустились, как у человека, вставшего перед истиной, которую он не осмеливался признавать, но о которой тем не менее знал. Его безразличие улетучилось, уступив место голому страху.

   — Ты говоришь, что я слабый. А знаешь ли ты, почему я такой? Знаешь ли ты, почему я предпочитаю сны, навеянные моим кальяном, и радости от своих женщин истинам этого мира?

Хэйден Флинт смотрел, широко раскрыв глаза, как низам соскочил с кушетки.

   — Вот что парализует мой дух. Вот это!

Назир Джанг схватил предмет, завёрнутый в муслин, подняв его вверх. Он сдёрнул ткань и открыл то, что было внутри. Хэйден помнил Талвар-и-Джанг, когда Назир Джанг со звоном вынул его из бесценных ножен, он увидел изгиб лезвия, сверкнувшего золотой отделкой и письменами из Корана, покрывавшими почти всю поверхность тонко отполированной стали. Он понял сразу, что его опасения оправдались.

   — Знаешь ли ты, чем я владею? Знаешь ли, что это? — вопрошал Назир Джанг. Лицо его отражало овладевшее им состояние транса, взгляд был прикован к проклятому алмазу, который, казалось, притягивал его.

   — Это — Талвар.

   — Да! Это — Талвар. Меч, который провозглашает мою власть перед всеми людьми. Он должен оставаться со мной. Всегда.

   — Вы считаете, что в нём — ваш смертный приговор?

Рука Назир Джанга дёрнулась назад, но, словно обжёгшись, он выпустил его, позволив упасть на ковёр.

Низам начал всхлипывать.

   — Я ощущаю его злую силу! Я проглотил медленный яд и теперь ожидаю смерти! Я не знаю как, или когда, или от чьей руки, но я знаю, что мне предстоит испытать боль и ужас тысячи мучеников. И, чтобы облегчить свои страдания, я жадно объедаюсь за столом жизни, потому что завтра, или послезавтра, или днём позже я должен буду заплатить!

Хэйден почувствовал сострадание к низаму, который держал ключи ко всему их будущему.

   — Ваше высочество, говорят, что нет ничего более опасного для человека, чем его собственные тайные страхи. Неужели вы в самом деле верите, что камень убьёт вас?

   — Это написано. Пророчество. Проклятье на алмазе. Написано, что каждый человек, владеющий камнем, умрёт жестокой и преждевременной смертью.

   — Как можете вы так говорить? Асаф Джах жил девять лет с Кох-и-Нором. Проклятье не коснулось его. Напротив...

   — В течение девяти лет мой отец был защищён от проклятия!

   — Значит, безусловно, вы тоже защищены. Если вы — законный наследник Асаф Джаха и правите с благословения Асаф Джаха, то вам нечего страшиться.

Но даже не закончив ещё своих слов, он увидел, что Назир Джанг сражён отчаянием.

   — Я не защищён!

   — Ваш отец умер в преклонном возрасте. Тихо, в своей постели. Я был в то время в Хайдарабаде.

   — Вы прибыли с посольством Мухаммеда Али Хана.

   — Так, ваше высочество.

Брошенный искоса взгляд Назир Джанга предупредил его, что он должен соблюдать крайнюю осторожность.

   — И, следовательно, я знаю, что вы были с Асаф Джахом, когда он умер. Я должен признаться, что удивлён тем, что он не сообщил вам секрета защищённости от проклятия.

   — Он не сказал мне ничего.

Когда Назир Джанг вновь поднял голову, его лицо выдавало муки.

   — Это был ужасный день. Птицы прекратили петь, и крестьяне оставили свои поля. Когда солнце опустилось за горы, я пошёл к отцу. Я видел, что он — при смерти, его дыхание было неглубоким, и я знал, что его дух медленно покидает тело. Я помню, как подумал, насколько он изменился всего лишь за один месяц. Его первая жена умерла во время Рамадана, очень старая и добрая женщина, любимая всеми и высоко ценимая.

Я отпустил слуг и охрану и встал рядом с ним на колени. Вы не можете вообразить того страха и мрачных предчувствий, которые навалились на меня в тот момент. До тех пор я страстно желал быть преемником отца. Всю свою жизнь я хотел стать Низам-уль-Мулком. Но тогда я увидел Талвар, лежавший у его головы, без ножен, и мне казалось, что бриллиант наблюдает за ним, высасывая его силы. Каждый раз, когда его дыхание прерывалось, свет камня вспыхивал ярче. Я смотрел на него и знал, что ещё до полуночи этот символ власти перейдёт ко мне.

Назир Джанг остановился. Его спина была согнута, глаза глядели вниз, на ковёр, а руки сжаты. Человек этот жаждал сделать трудное признание, и Хэйден Флинт сохранял молчание.

   — Мой старший брат, Гзахи уд-Дин, был в Дели. Он занимал высокий пост при дворе императора, и он дал знать, что полностью отказывается от престола. Мой отец знал это, но всё-таки предпочитал его, ожидая, что он вернётся, но тот не приехал даже на похороны своей матери. Я говорил отцу: «Гхази уд-Дин не приедет. Провозгласи меня низамом!» Но он не хотел. Я говорил ему, что если он не сделает это, Музаффар провозгласит себя его преемником; что реки крови прольются во дворце и сотни претендентов поведут свои армии на Хайдарабад от всех субахов его владений, чтобы получить добычу или разорвать её на части. Он смеялся над моими словами, говоря, что ни один человек не будет настолько глуп, чтобы взять Талвар, не будучи защищённым от злого проклятия. Этот смех я буду слышать всегда. Я просил его призвать свидетелей. Передать власть мне, пока он ещё мог это сделать. Сказать мне тайну защиты от Талвара. И тогда я увидел, как эта чудовищная власть отравила его. Пока он дышал, он никогда бы не расстался с ним добровольно...

Хэйден молча смотрел на него, не нарушая тишины, чтобы низам мог продолжать. Однако низам был глубоко погружен в себя, наконец он спросил:

   — Поэтому вы взяли его?

Назир Джанг в раскаянии кивнул головой:

   — Да. Я взял его. Я знал, что должен действовать — ради блага государства. Вы понимаете это? Я должен был обеспечить преемственность власти. Выбора не было. Талвар призывал меня. Ранее я не имел представления, что буду ощущать, владея Талваром. В течение ряда лет я пытался представить себе этот момент, но оказался не готов к тому, что тогда почувствовал. Как будто огонь промчался по моим жилам. Я был опьянён сильнее, чем вином, мой разум был в забытьи, как в острый момент любви. Я ощущал, что с Талваром в руке могу завоевать весь Индостан, всю Азию!

Отец застонал и сел на постели. Я не знаю, откуда умирающий взял силы, но он вдруг поднялся и положил на меня руки. Я помню этот ужасный взгляд. «Вор! — орал он. — Вор! Убийца!» Я думал, что стража услышит крики и войдёт. До этого я приказал им оставить нас одних, но я знал, что они не смогут вынести этих страстных криков Асаф Джаха. Я закрыл отцу рот рукой и толкнул его назад.

Бледное, как луна, лицо Назир Джанга было обращено вверх. Он начал дрожать. Было ли это следствием раскаяния или жалости к себе, страха или злости на собственное бессилие, Хэйден не мог сказать.

   — А затем?

   — А затем я убил его.

В наступившей мёртвой тишине, казалось, мерцал какой-то приглушённый свет. Глаза Хэйдена обратились к зловещему камню в рукояти меча. Казалось, будто самоцвет стал источником света, окружённый рассеянным злорадным излучением.

«Кто может отрицать проклятие камня, увидев хоть однажды, как он губит тех, кто подпал под его влияние? — спрашивал он. — Проклятие это истинно! Но оно истинно лишь потому, что обладает силой высвобождать страхи, которые уже были заперты в сердце человека. Верить в это проклятие означает полностью вверить себя ему. Полностью! В Индостане можно действовать лишь по законам Индостана...»

Неожиданно в нём пробудилась сила Стрэтфорда Флинта. «Этого человека необходимо склонить к поддержке того, кого Английская компания хочет видеть набобом Карнатики: Мухаммеда Али Хана. В этом мой долг. Но как добиться этого? Когда он упоминает Мухаммеда Али, я не могу понять, что у него на уме относительно этого человека. Может быть, он ненавидит его за попытку дать ему ложный амулет против силы Кох-и-Нора? А может, отчаяние заставило его поверить в силу Глаза? Знает ли он, что Мухаммед Али всё ещё владеет им? Или он действительно считает его незаконным принцем, борющимся за овладение второстепенной прибрежной провинцией?

Как бы то ни было, я должен буду вскоре поднять вопрос о Глазе Змеи. Я должен узнать, верит он в него или нет и знает ли, где он находится».

Он вспомнил легенду о мече короля Артура, брошенном в озеро. Но Талвар — не английский меч, и Назир Джанг — не Артур. Он открыл глаза и взглянул вниз. Меч лежал у его ног. Его изгиб и сияние были столь же утончённо соблазнительны для глаза, как линии женского тела, совершенная грудь, совершенное бедро. Внезапно, как молния с неба, к нему пришло откровение, и он сделал свой шаг.

   — Ваше высочество, вы помните повод, по которому Мухаммед Али был послан с посольством в столицу вашего отца?

Назир Джанг не двигался и не отвечал, и Хэйден понял, что должен пойти на риск.

   — Для вас есть лишь одна надежда.

Невозможно было снять это бремя с Назир Джанга.

Оно лежало на нём, пожирая его. Он простонал:

   — Для меня не может быть надежды!

   — Я говорю вам, что есть надежда!

Назир Джанг гневно посмотрел на него, его лицо омрачилось уродливым выражением подозрительности.

   — Я не отдам его! Не просите этого — это невозможно. Прочитайте надпись: если я отдам Талвар, возмездие проклятия возрастёт вдесятеро. Почему вы отказываетесь понять это?

   — Вы не поняли меня, Назир Джанг. Должно быть другое решение. Вы сами говорили, что ваш отец знал его.

   — Я сказал вам также, что этот секрет умер вместе с ним!

   — А не думаете ли вы, что эту тайну можно узнать?

В голосе низама неожиданно прозвучала презрительная насмешка.

   — Я размышлял об этом тысячу раз, феринджи. Я думал, что, возможно, никакой тайны нет! Нет никакой защиты от алмаза. Может быть, это всё — ложь и великий Асаф Джах купил десятилетие мирской власти от самого шайтана! Может быть, он продал душу и, когда его время защиты от проклятья истекло, оно восстановилось вновь. Теперь, когда вы знаете, что он умер от рук сына, смысл этого ясен. Я задушил его! Я душил его целую вечность, а он смотрел на меня, и ужас был в его глазах. О да, в этом нет сомнения, феринджи, проклятье убило Асаф Джаха в конце десятилетия. Поэтому от него нет защиты.

Хэйден получил ответ, которого желал. Назир Джанг поверит в силу Глаза Змеи. Он жаждал сказать: «Это ты убил Асаф Джаха, а не камень. Ты, Назир Джанг, твоя жадность и жажда власти, а не какое-то проклятье. И ужас наводит на тебя твоя вина». Но вместо этого он улыбнулся, переступил через меч и встал между ним и низамом. Затем он привлёк внимание Назир Джанга к занавешенному окну, выходившему на отдельный двор с фонтанами. Он открыл занавеси, так что яркий дневной свет ворвался внутрь, и они вышли на мраморный с позолотой балкон.

   — Назир Джанг, неужели вы забыли о Глазе Змеи? Я сам привёз его в Индостан с острова Ланка.

   — Это был миф. Вместо камня я обнаружил в шкатулке змею.

   — Змея была подложена теми, кто желал зла нам обоим.

Он вновь рассказал, как привёз Глаз Анвару уд-Дину, который планировал использовать его для обретения низамства. Как он заключил договор, заручившись помощью набоба в освобождении Мадраса от французов, и по мере того, как Хэйден говорил, он видел, что Назир Джанг склоняется поверить ему.

   — Но великие планы Анвара уд-Дина были развеяны на побережье.

   — Да. И тогда Глаз был предложен Хайдарабаду.

   — Но я не верил... Где он теперь, после смерти Анвара уд-Дина?

   — Он перешёл к его сыну, Мухаммеду Али, который бежал в Тричинополи. Скоро Чанда Сахиб и ваш племянник приведут туда свою армию, обложат осадой крепость и возьмут её с помощью французских орудий. Когда Мухаммед Али был здесь, он много раз обедал с вашим племянником. Вы можете быть уверены, что Музаффар Джанг знает о Глазе и намеревается присвоить его. Зная это, — продолжал Хэйден Флинт, — ваши советники стремились изолировать вас. Они утаивают от вас истину, считают вас обречённым, полагая, что их будущее связано с Музаффаром. Они ждут вашей смерти. Вы должны поднять свою армию и выступить на юг, на Тричинополи. Ибо там, и только там, — ваше спасение.

Банкетная комната сияла от множества свечей. Джозеф-Франсуа Дюплейкс положил нож и посмотрел на собравшихся, сдержанно улыбаясь членам своего Совета, Луи д'Атейлю, молодому Жаку До и аристократическому Шарлю, маркизу де Бюсси.

«Какая помпа, — думал он, одобрительно глядя вокруг. — Хотя человеку умному и проницательному было бы нетрудно определить истинный статус каждого из сидящих здесь. И тем не менее, устраивая приём Моголам, я должен был делать это как можно более пышным».

Всё проходило точно в соответствии с планом. Во время победного пира в Амбуре, после великой битвы, Музаффар Джанг, самоназначенный низам Декана, официально возложил титул «набоб Карнатики» на Чанду Сахиба. Поскольку претендент, Анвар уд-Дин Хан, был мёртв, Дюплейксу необходимо было лишь признать их.

Сейчас, как требовал протокол, стол возглавлял Музаффар Джанг. Облачённый в тончайшие одеяния и выказывавший надменность, он сидел в тюрбане, украшенном огромным знаменитым рубином. Справа от него сидел Чанда Сахиб, одетый более скромно. Дюплейкс, по формальному положению, сидел следующим, превосходя по чину всю остальную знать Моголов, посадив с собой и представителей собственного Совета.

Он распорядился очерёдностью мест, учитывающей не только требования протокола, но и достижения своей цели приёма. Беседу предполагалось вести придворным языком, а на случай перехода на другой язык рядом располагались переводчики. Вечер был отведён подношению подарков и продолжению обсуждения тем, затронутых во время первых девяти блюд.

«Если мои предчувствия не подводят меня, — говорил он себе, — настаёт самый трудный момент. Чанда Сахиб даёт свой первый залп, как я и ожидал от него».

— Почтенный месье, мы находимся в затруднении. Мы — титулованные особы, но наши люди уже шепчутся, что мы здесь — как два просителя, когда один говорит другому: «Мой господин набоб, где мы будем сидеть сегодня?», а другой отвечает: «Снаружи дома феринджи, мой господин низам».

Дюплейкс снисходительно улыбнулся.

   — О, не стоит прислушиваться к мнению солдатни.

Музаффар напряжённо задвигался и приторным голосом постарался загладить разногласия:

   — Возможно, и так, но положение таково, что мы не сможем продолжать наступление. В Индостане армии остаются армиями, они сражаются и совершают переходы лишь тогда, когда им платят.

Чанда отложил серебряную вилку.

   — Они много обещали до битвы у Амбура.

Дюплейкс посмотрел на него ледяным взглядом. «Жалкий сброд, — хотел сказать он. — Я читал детальные донесения и знаю, как была выиграна битва при Амбуре. Это сделали капитан Парадиз и его люди, чья дисциплина разбила Анвара уд-Дина в первый раз на реке Адьяр; и те же самые солдаты под командованием Луи д'Атейля в Амбуре. Французская тактика! Французская дисциплина! И французская мощь! Вот что нанесло поражение Анвару уд-Дину. Ваш сброд нужен лишь для придания законности операции да ещё для разграбления. Условия были оговорены до начала дела, и будь я проклят, если поддамся на вымогательства».

Он пошёл на обходной манёвр:

   — А может быть, нам попросить месье д'Атейля описать события у Амбура? Мне кажется, у него есть поразительный рассказ о том, как джемадар наших сипаев набросился на телохранителей Анвара уд-Дина, разгромил их в одиночку и отрубил голову их господину, — разве это не истинно героический поступок?

   — Может быть, важнее обсудить то, о чём мы начали говорить?

   — Возможно, да, а возможно, и нет. Разве ваши обещания не остаются в силе? Чего боятся ваши люди?

Чанда продолжал настаивать на своём:

   — До сих пор им удавалось добыть лишь то, что они могли взять в лагере врага. У нас принято, чтобы набоб, даже такой подлый самозванец, как Мухаммед, держал свои сокровища при себе. Если бы мы стояли перед нашими людьми и разбрасывали золото, это подорвало бы наш статус. — Он дипломатически опустил глаза. — Однако наша армия мало что нашла в Амбуре. Отсюда — недовольство.

Музаффар Джанг поддержал его:

   — В этот момент мы и произнесли им наше слово. Я сам обещал добычу в Аркоте, но, когда мы пришли туда, ценности уже были вывезены.

Чанда пожал плечами.

   — Мы не способны платить нашим людям. Уже наблюдаются случаи дезертирства. За ними последуют и другие.

Дюплейкс почувствовал, как его разочарование переходит в гнев.

   — Что вы предлагаете? — спросил он. — Я уже объяснил, что нам необходимо как можно скорее блокировать Тричинополи.

   — Сейчас это исключено. С разгромом Мухаммеда Али Хана придётся обождать. — Раздражение в голосе Музаффара заставило Дюплейкса быстро повернуться к нему.

   — Я не могу ждать!

Музаффар Джанг вынул свои карманные часы и нарочито посмотрел на них, копируя привычку самого Дюплейкса.

   — Ваше нетерпение непонятно мне. Анвар уд-Дин устранён, не так ли? Его столица в наших руках. Следовательно, борьба за Карнатику завершена.

   — Нет! Юг провинции не находится в безопасности. Пока Мухаммед Али жив, он имеет возможность собрать армию, а коль существует такая армия — вы не можете считаться здесь правителем.

Чанда сделал глоток из чашечки с золотым ободком.

   — Почтенный месье, вы сами не видели этой крепости, поэтому позвольте мне описать её. Крепость Тричинополи считается неприступной, поскольку представляет собой пагоду и форт одновременно, построенную на вершине скалы, возвышающейся более чем на триста ваших футов. Она окружена двойной стеной длиной в половину коса; обе стены имеют высоту более двадцати футов и разделены таким же расстоянием. Снаружи стена окружена рвом шириной в тридцать шагов и глубиной в половину этого расстояния...

Дюплейкс слушал Чанду с особенным интересом. Шпионская сеть уже доставила ему точные данные об укреплении Тричинополи. Он отложил в памяти наиболее существенные детали этого описания и теперь сравнивал их с изложением Чанды Сахиба.

   — ...поэтому я считаю, что мы должны попытаться взять самозванца измором, заставив его выйти из Тричинополи. Так мы сможем без труда добиться своего.

Дюплейкс покачал головой.

   — У нас нет времени. Тричинополи должен быть взят в максимально короткий срок. Надо немедленно выступать на Юг.

Музаффар посмотрел на Чанду, затем вновь на Дюплейкса. В его голосе слышалась подозрительность:

   — Может быть, ваши цели не совпадают с нашими, месье? Что, если мы предпочтём игнорировать Мухаммеда Али? Или решим, что нашей лучшей надеждой является объединение джагиров Севера? Что, если мы забудем о ваших интересах и не будем прислушиваться к приказам?

   — В этом случае, Музаффар Джанг, вы не будете достойны вашего имени, поскольку окажетесь трусливым глупцом. А вы должны знать, что я не могу позволить глупцу стать правителем Хайдарабада.

Чанда видел, как его союзник застыл после слов Дюплейкса. «Это не только угроза, это — ужасное оскорбление, — думал он. — Непростительное нарушение этикета. Выставляя видимость власти Могола с такой откровенностью, Дюплейкс унижает Музаффара, а ведь Музаффар Джанг известен своей долгой памятью на неуважение к нему. Я должен выступить, пока не стало слишком поздно».

Он быстро вмешался, обращаясь прямо к Дюплейксу:

   — Почтенный сир, может быть, мне позволено будет предложить компромисс? Давайте остановимся на тех вопросах, в которых мы согласны друг с другом. — Он улыбнулся, пытаясь сгладить возникшее трение. — Мы согласны в том, что крепость и город Тричинополи — наша основная цель. В конце концов мы должны устранить Мухаммеда Али Хана. Чтобы сделать это, необходимо выманить его из этой раковины. Мы также согласны в том, что каждый день его пребывания в Тричинополи укрепляет его позиции лидера, бросившего вызов нашей совместной декларации в Аркоте, провозгласившей меня набобом Карнатики, а Музаффар Джанга — низамом Декана. Но учтите следующее: удерживая крепость, самозванец вынужден платить людям и кормить их. Что касается золота, то он взял из Аркота то немногое, что осталось после поражения Анвара уд-Дина, но продовольствие ему приходится собирать в виде дани с области, окружающей крепость.

Музаффар хотел заговорить, но Чанде удалось предотвратить это.

— Этот район знаменит выращиванием риса. Река Ковери протекает на расстоянии двух французских миль от самой северной части крепости. Другая река, Колерун, течёт параллельно, к северо-западу. Полоса земли между реками, называемая местным населением островом Срирангхам, расположена низко и затопляется водой, что идеально для риса, всё потому, что между Тричинополи и Танджором, к востоку, есть земляная дамба. Эта орошаемая земля находится во владениях танджорского раджи...

Чанда вновь остановился, но на этот раз Музаффар не пытался прервать его. Не делал этого и француз, задумчиво опёршийся подбородком на руку.

Дюплейкс прикидывал в уме. Несколько месяцев назад до Пондичерри дошли известия о том, что англичане вступили в спор с танджорским раджей относительно прибрежного города Девикота, расположенного в устье реки Колерун, в двадцати милях к югу от форта Сен-Дэвид. «Я понимаю теперь, к чему клонит Чанда, — думал он. — Ведь это Чанда во времена Дост Али сурово наказал Танджор за отказ платить дань Аркоту. Он издавна знает Танджор. Знает, какой это лакомый кусок. Правду говорят, что старые привычки не изживаются».

Он позволил своему протеже продолжать.

   — Почтенный месье, у танджорцев есть золото и продовольствие. У них нет способов защиты от атаки европейцев.

   — Мы должны атаковать их? — спросил Дюплейкс, как будто только что понял план. — Вы хотите этого?

   — То, что отберём у Танджора, мы отбираем и у Мухаммеда Али.

   — И ради этого ваши люди пойдут на Юг?

   — Возможность взять то, что они увидят в Танджоре, поможет убедить наших воинов не возвращаться к своим полям.

Музаффар рассмеялся и хлопнул руками по бёдрам.

   — Кажется, Чанда показал нам выход! Это неплохо, не так ли?

По сигналу Дюплейкса звон серебряного подсвечника, используемого вместо председательского молотка, призвал собрание к тишине, и Музаффар Джангу было формально предоставлено слово. Он встал, чтобы провозгласить тост. Его речь была длинной и бессвязной; каждый параграф сначала читался им и затем переводился на французский для членов Совета.

Помощь, предоставленная для разгрома сил Анвара уд-Дина, должна была вознаградиться. Французы получали за это две территории: Виланор и Валудавур. К ним теперь добавлялся порт Масулипатам и маленькая территория Бахура, которая близко расположена к форту Сен-Дэвид и поэтому была такой же важной, как все три предыдущие области, вместе взятые.

План Музаффар Джанга вызвал бурные аплодисменты.

Дюплейкс аплодировал тоже, продолжая при этом думать: «Мы должны спешить с продвижением на Юг. Скоро и они узнают то, что знаю я: Назир Джанг готовится к войне. Армия Хайдарабада насчитывает триста тысяч человек, и как только она войдёт в Карнатику, никакая сила на земле, европейская или иная, будет не в состоянии победить её».

В военном шатре низама было темно и пыльно. Двадцать приближённых Назир Джанга, три маратха и шесть англичан сидели вокруг французской обзорной карты, окружённые многочисленными слугами и охранниками.

В двухстах ярдах от них английская артиллерия вела перемежающийся заградительный огонь. Батареи стреляли поочерёдно, одна давала залпом сигнал другой, передававшей очерёдность далее по линии войск. Хэйден услышал, как очередной залп разорвал воздух; через полминуты послышался более удалённый ответ следующей батареи.

   — Сэр, даже по этой карте можно судить, что француз имеет большие виды на вашу страну.

Стринджер Лоуренс выпрямил спину; его лицо побагровело в этой удушающей жаре. Он с трудом сидел на корточках на низкой табуретке; его колени, не привыкшие сгибаться больше чем под прямым углом, скрипели, когда он пытался переместить свой вес. На нём был свеженапудренный парик и красный мундир с золотой шнуровкой, голубой отделкой и глубокими обшлагами.

Хэйден внутренне сжался от слов майора. Он наклонился к нему как можно более незаметно и еле слышно сказал:

   — Сэр, вы должны обращаться к низаму «ваше высочество».

   — Мммм?

«Следует осторожно направлять Лоуренса, — думал Флинт. — Назир Джанг правит страной размером с Францию и Англию, вместе взятыми. Без должного соблюдения протокола наш ненадёжный союз может развалиться».

   — Я хочу сказать, что так будет лучше, ваше высочество, а иначе француз скушает вас. Вы без необходимости потеряете много ваших людей, понимаете?

Вялый, безразличный жест был единственным ответом Назир Джанга. Его глаза опустились.

Вместо него заговорил пылкий набоб Саванура:

   — Я скажу, что этот трусливый манёвр не добавит чести низаму.

Лоуренс фыркнул в платок и сунул его в карман жилета, прежде чем постучать набалдашником трости по карте.

   — Насчёт этого я ничего не могу сказать, сэр. Однако если хотите выиграть день, то последнему глупцу ясно, что вы должны переместиться сюда, оставив нынешнюю позицию, и занять расположение ближе к Пондичерри.

Набоб Курнула, патан по происхождению, сжал рукоять своего меча.

   — Лучше атаковать! Наш господин нашёл нужным назначить вас генералиссимусом его армий. Астрологи говорят, что день — благоприятный для этого. Почему вы не прикажете нашим силам пойти в атаку?

   — Если командую я, то пусть они выполняют мои приказы!

   — Я скажу, что вы боитесь французов!

Лоуренс пытался сохранить самообладание. Он вновь наклонился вперёд, чертя широкие дуги на карте серебряным набалдашником трости.

   — Я хочу, чтобы вам стало ясно: Музаффар Джанг и Чанда Сахиб заняли позицию в нескольких милях от нас. Две тысячи французов вышли из Пондичерри. Ими командует один из лучших французских офицеров, когда-либо вступавших в эту страну, — мистер Дотэ. Можете быть уверены, что он не забыл привезти с собой тридцать орудий и значительное количество сипаев. Нет сомнения, куда ваша армия должна подтянуться. — Он ударил тростью в карту. — Сюда, между Чандой Сахибом и Пондичерри, чтобы он утратил связь с ними и оказался отрезанным! Таким образом, возможно, вы не потеряете столько всадников от их картечи.

Морари Рао, лидер маратхов, с глазами, горящими от предвкушения битвы, гневно заговорил:

   — Вы не понимаете наших методов войны. Мои люди не примут распоряжений европейского офицера.

Назир Джанг поднял руку и обратился к Лоуренсу:

   — Мои письма привели вас сюда из форта Сен-Джордж с шестьюстами людьми, майор Лоуренс. Почему вы до сих пор не желаете присоединиться к военным действиям?

Вы напуганы их количеством? Если моя армия отойдёт от войск Чанды Сахиба, как вы предлагаете, все подумают, что я убегаю от него.

   — Я посоветовал бы вам пригласить выступить мистера Весткота, — сказал Хэйден.

Потеряв терпение, Лоуренс схватил набалдашник своей трости и поднялся с её помощью на ноги.

   — Мистер Весткот, член Мадрасского совета, обладает полномочиями вести переговоры, — сказал он устало. — Он здесь с капитаном Дальтоном. Может быть, они смогут прояснить мою стратегию, поскольку мне это определённо не удаётся.

Фосс Весткот слегка прокашлялся.

   — Если ваше высочество не возражает, мы могли бы перейти к обсуждению пункта тринадцать нашей программы...

По мере того как спокойная дипломатия члена Совета смягчала ход совещания, настроение Хэйдена падало. «Конечно, наши шансы теперь самые высокие со времени начала всех этих бед, — думал он, заставляя себя оценить будущий ход событий. — Низам расположился лагерем здесь, в Виланоре, менее чем в десяти милях от ворот Пондичерри! С ним — величайшая армия в Индостане, может быть — полмиллиона бойцов вместе с конницей маратхов Морари Рао, и большинство его дивизий более или менее лояльны к нему, пока перспективы победы радужные. Более того, Назир Джанг принёс с собой богатства, соответствующие его власти, всю казну Аурангабада — сорок сундуков драгоценностей и десять миллионов монет! А теперь, сверх всего, Стринджер Лоуренс поставлен главнокомандующим всех войск в результате щедрого жеста Назир Джанга!

Что может сделать Дюплейкс? Для того чтобы потерпеть. поражение, мы должны обладать куриными мозгами и небывалым невезением. Но, чёрт побери, мы, кажется, пытаемся добиться этого! Майор пренебрёг честью, которая была оказана ему Назир Джангом, приняв слишком серьёзно своё назначение командующим. Неужели Стринджер столь наивен, что думает, будто может распоряжаться армией низама по своему усмотрению? Почему он не положился на Клайва, оставив за собой лишь роль советника и беседуя с низамом по восточному обычаю? По крайней мере, мистер Весткот поступает так, как я советовал».

. — ... Итак, ваше высочество, Английская компания просит о помощи, которая не связана ни с какими условиями с нашей стороны, а также с обязательством исполнения данного договора.

Хэйден хотел дополнить Фосса Весткота своими политическими соображениями, когда заговорил низам. Он произносил пустые слова, как будто жевал сухую пыль, голосом уставшим и выдающим страх. Хэйден помнил тот бесплодный совет-дурбар с участием Мухаммеда Али, который лишь убедил низама, что его судьба уже предрешена и будет катастрофической.

Дурбар правительства низама, на котором впервые присутствовал Хэйден, отмечал покорение Назир Джангом провинции Аркот три месяца назад. На него был официально приглашён Мухаммед Али Хан, но по иной причине.

В большом отчаянии набоб отправился на север за сто пятьдесят миль в путешествие, опасное уже потому, что ему пришлось оставить Тричинополи и свои богатства, тогда как Пратар Сингх, амбициозный раджа соседнего Танджора, смотрел на него ревнивыми глазами, да и его собственные наёмники были менее чем надёжными. Но Мухаммеду Али необходимо было появиться в Арни, в десяти милях от Аркота, чтобы преклонить колени и пасть пред славой субахдара Декана. Ибо Назир Джанг был человеком, который мог теперь даровать ему жизнь и власть в этой земле смерти и изгнания.

Телохранители Мухаммеда Али въехали в брод у Арни, где их встретили пятьсот всадников Морари Рао. Он, должно быть, подумал, что его предали. Как тревожно видеть этих индусских маратхов, гордых людей элитной конницы Раджходжи Бхонзла, принимающими его как брата и провожающими в необозримый лагерь, созданный низамом.

Этот лагерь был целым городом. Миллион душ — учёные и подметальщики, повара и куртизанки, а также три или четыре лакха бойцов — город в пятьдесят миль в окружности, возводимый, разбираемый и возводимый вновь со скоростью сменяющихся фаз луны.

Хэйден был свидетелем изумления Мухаммеда Али. Даже пребывание в Хайдарабаде не подготовило его к лицезрению масштабов военной силы Низама. Будучи полностью собранным, войско представляло зрелище, внушающее благоговейный восторг: и всё оно управлялось волей одного человека.

Несмотря на всё новые и новые неожиданные повороты, события в конце концов работали во благо Мухаммеда Али. В ту ночь в сердце провинции Аркот он был провозглашён набобом Карнатики; и что за странная ночь это была!

Низам встретил его с болезненным лицом и в злобном настроении; Мухаммед Али простёрся перед ним, затем подошёл, чтобы поцеловать камень власти в Талваре, глядя оцепенело на желтушное лицо господина, к которому было велено приблизиться.

   — Требуй от меня всего, чего угодно, о великий господин низам.

Назир Джанг важно повернулся к вазиру, несомненно помня уроки, которые он усвоил с детства рядом с великим Асаф Джахом, когда он был свидетелем, как его отец проявляет власть и укрепляет преданность к себе.

   — Всего? Какое ёмкое слово. Оболочка, в которой содержится бесконечность. В таком случае отдай мне рубин.

Мухаммед Али спал с лица, в ужасе от этого требования. Он затряс головой и испуганно проговорил:

   — Господин, у меня нет рубина.

   — Есть, Глаз Змеи, которая имеет своё созвездие на небесах, тринадцатый знак Зодиака... Тот самый рубин, который мистер Флинт принёс в мои владения!

Ядовитый взгляд, который Мухаммед Али гневно бросил в сторону Хэйдена, обнаружил его злобу под маской кротости.

   — Господин, у меня нет больше этого камня!

   — У кого он тогда? — раздражённо спросил Назир.

Мухаммед Али лихорадочно думал; его покрасневшие глаза метались взад и вперёд, он взвешивал, что Назир Джанг может уже знать. Сейчас он не мог сказать истину.

   — Он потерян. Пропал. Исчез в аду, из которого и пришёл.

   — Ты лжёшь, Мухаммед Али Хан!

   — Нет!

   — Тогда поклянись! Клянись Горой Света, что говоришь истину!

Мухаммед Али встал на колени и поцеловал камень ещё раз, а затем рассказал, как Глаз был потерян в этой же самой реке Чейяр, когда он бежал со своими телохранителями на Юг из Аркота. Как его лошадь споткнулась и бурное течение, поднятое муссонными дождями, унесло камень.

   — Лжец!

О да, Мухаммед Али Хан солгал и оставил низама как можно скорее, прося отпустить его, оправдываясь необходимостью держать Тричинополи и Юг, пока самозванцы ещё на свободе. Остаток вечера прошёл в молчании; Назир Джанг удалился к себе безутешный, оставшись наедине со своими погибшими надеждами.

Но последствия этой самой необыкновенной ночи не ограничились для Хэйдена тем, что он отправился спать. Лезвие ножа появилось над его головой и распороло ткань шатра после полуночи. Он вскочил на ноги, полностью проснувшись, и встретил вора с двумя взведёнными и наставленными пистолетами.

   — Стой, бандит!

   — Я не бандит, сахиб.

   — Иисус всемилостивейший! Это ты!

Красная от бетеля улыбка страшно засияла в лунном свете на расплывшемся от радости, испещрённом морщинами лице. Он рад был видеть это лицо: это был старый скаут, когда-то бывший разведчиком у Абдула Масджида.

   — Мохан Даз? Или его привидение?

   — Чшшш, баба! Пожалуйста, потише! Я пришёл кое-что рассказать сахибу и не хочу, чтобы меня обнаружили.

Старый скаут открыл ему, что Мухаммед Али солгал о Глазе.

   — Вы должны знать, что он продал его Музаффар Джангу. Он надеялся отобрать Аркот у своего отца, как только Музаффар станет низамом.

В темноте насмешливая болтовня Мохана Даза была удивительно успокаивающей.

   — Почему ты рассказываешь мне это?

   — Хороший господин достоин знать истину. Но это ещё не всё.

Он слушал, как скаут рассказывал сначала о суде над Ясмин, затем об ужасном разгроме в Амбуре и, наконец, о бегстве Ясмин-бегумы.

   — Ты уверен, что она жива?

   — Сахиб, её приговор отсрочен, и она живёт в зенане в Тричинополи.

Светлая радость наполнила Хэйдена. Он схватил старика за руки, неспособный вымолвить ни слова.

   — Я благодарю тебя за это, — сказал Хэйден наконец с искренностью, с которой редко что произносил до сих пор. Он вынул золотой мохур из своего походного сундука. — Мохан Даз, это — малая благодарность...

Скаут пренебрежительно посмотрел на монету.

   — Не надо, сахиб. Вы уже заплатили. Здесь, в моём сердце.

Он улыбнулся ему в ответ, и старый боец закачал от удовольствия головой.

Хэйден Флинт вспомнил о своей обязанности и об обещании, которое дал Клайву.

   — Мохан Даз, у меня есть вопрос к тебе. На этот раз я заплачу за ответ.

Мохан Даз согласился и взял золото.

   — Это справедливо.

   — Ты говорил о зенане Мухаммеда Али. Знаешь ли ты, содержится ли там женщина-ангрези?

Скаут опустил глаза.

   — Я не могу говорить об этом.

   — Почему, Мохан Даз? Почему ты не можешь говорить?

Далёкий окрик часового заставил их замолчать. Послышались шум борьбы и выстрелы — стычка между враждующими группами огромного буйного лагеря Назир Джанга. Затем всё стихло. Он повернулся к Мохан Дазу, но скаут исчез, оставив золотой мохур на ковре.

   — Хммм!

Стринджер Лоуренс вновь прочистил горло. Это вернуло Хэйдена к настоящему. Майор не уступал ни пяди в своём мнении.

   — Я говорю о манёвре, сэр! — настаивал Лоуренс. — В данном конкретном случае прямая атака встретится с большими трудностями и будет стоить жизни многих храбрых людей. У врага сильная позиция. У него большая артиллерия. Но если вы согласитесь занять позицию между ним и Пондичерри, вы сможете, отрезав коммуникации, заставить его сражаться в неблагоприятных условиях. — Он старался преподнести это с простотой и радушием. — Так будет вернее, правда? И никакой потери достоинства, я уверяю вас! Что вы скажете на это, ваше высочество?

Назир вздохнул.

   — Послушайте: Бог всемогущий даёт процветание тому, кому желает; приводит к нищете, кого желает; прославляет того, кого желает, и обесчещивает, кого же...

В шатёр вошёл прапорщик, раскрасневшийся и торопливый.

   — Сэр, наблюдается движение с французской стороны!

Совещание немедленно прекратилось. Зазвучали приказания. Лоуренс ворчал, что уведёт своих солдат обратно в форт Сен-Дэвид, если к нему не прислушаются.

Огромная конная армия, содержание которой было возможным на этой щедрой земле, стояла в боевом порядке, выстроенная и подобранная, в готовности броситься на врага. Рядом на ветру развевались многочисленные штандарты дивизий низама, оттесняя тяжёлый флаг Ост-Индской компании с его красными и белыми полосами и кантом Соединённого Королевства, который держал солдат в красном мундире. Пехотинцы, в ремнях крест-накрест, стрелки-фузелёры[83] и гренадеры с поднятыми вверх мушкетами, длинные штыки которых поднимались над их треуголками. За знаменосцами низама стояла тысяча слонов во всеоружии, терпеливо ждущих на жарком солнце. В воздухе висел тяжёлый запах помёта. При появлении низама слоны подняли правые передние ноги, чтобы полуголые погонщики вскарабкались на их головы.

Свита низама проследовала к своим огромным «коням», соблюдая должную церемонию и взбираясь наверх по специальным складным деревянным лестницам.

Хэйден забрался в собственный ходах на десятилетнем самце. Сверху он крикнул Роберту Клайву:

   — Ты будешь с майором или поедешь со мной? Я уже привык к этому транспорту. Он безопаснее, чем кажется.

Клайв хмыкнул.

   — В бою нет безопасного места!

Но, тем не менее, последовал за ним с беспечной медлительностью, которая придавала ему большой вес в глазах сипаев Лоуренса. Он снял шляпу перед штандартом низама и взошёл по ступеням в ходах перед линией туземных войск, взявших оружие в строевую стойку. Меч джемадара элегантно обнажился в салюте.

   — Немного театральности для солдат?

   — Это поднимает их дух. Улыбка вызывает хорошее настроение. — Клайв бросил на него жёсткий взгляд, уставив палец в его грудь. — Не думай, что я забыл о нашем обете. Я постоянно вынашиваю мысль об освобождении Аркали.

   — Я молюсь, чтобы мы смогли выполнить это.

И вновь треуголка Клайва поднялась в воздух, когда они проезжали ряды красных мундиров. Сипаи ответили на это троекратным «Хузза!». Хэйден Флинт насмешливо произнёс:

   — Авэ, Цезар, моритури тэ салутант! Здравствуй, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!

Клайв не смутился.

   — Я поведу этих храбрых солдат за собой. Важно, чтобы у них было высокое мнение обо мне, ибо я потребую от них выдающихся дел.

Авангард армии Назир Джанга тяжело двинулся вперёд, поднимая клубы пыли. Огромные зонты с бахромой раскачивались при движении слонов, позолоченная упряжь отражала солнце, словно зеркала. Клайв раздвинул подзорную трубу и направил её на Чанду Сахиба и Музаффар Джанга. Он знал, что они должны скорее сойтись, иначе заход солнца не позволит успешно завершить битву.

По мере того как противостоящие армии сближались на равнине, всадники маратхов под предводительством Морари Рао следовали за основными силами, как стая шакалов следует в стороне от охотящегося прайда львов.

Клайв указал на них.

   — Индусы представляют собой свирепых бойцов, не так ли? Добрые солдаты эти члены Конфедерации. Какой невероятный альянс между Раджходжи Бхонзла и Моголами, а?

   — Невероятный и непредсказуемый. Я думаю, что Назир Джанг позволил людям пешва присоединиться к нам по каким-то своим политическим мотивам. В Аурангабаде ходили слухи, что Асаф Джах заключал много сделок с маратхами и даже что он приглашал их в Карнатику для того, чтобы карать его непокорных вассалов. Это было, когда ещё Дост Али был набобом.

   — Тесть Чанды Сахиба?

   — Он самый.

Клайв коротко рассмеялся.

   — Кто бы мог подумать?

   — Как говорит китайское проклятие, чтоб ты жил в интересное время!

Клайв какое-то время наблюдал за маратхами, затем покачал головой.

   — Они прирождённые пираты, но по-своему величественны.

Они не склонят более колени перед правлением Моголов. Бог мой, смотри, как мчатся! Почувствовав кровь, они распаляются, и теперь их ничем не остановишь.

   — Подожди, скоро они встретятся с французской пехотой.

   — Это вряд ли. Она скрыта от нас. Но должна быть где-то близко. Ей придётся выдвинуться, чтобы прикрыть орудия.

   — Я их не вижу. — Хэйден разглядывал главные силы вражеского альянса. Курьеры генералов и гонцы подразделений наёмников постоянно галопировали на быстрых лошадях к двум слонам командующих с донесениями, и от них — с приказаниями. Навстречу им бежали информаторы лагеря, и гонцы поворачивали назад, к Музаффар Джангу или Чанде Сахибу, чтобы передать им новые требования наёмников, новую цену, которую они запрашивали за продолжение поддержки. Очевидно, что в результате этой торговли некоторые подразделения останутся стоять, когда раздастся призыв к бою, другие же дезертируют либо перейдут на сторону противника. Ещё до окончания битвы многие присоединятся к врагу, а если повезёт, ещё большее количество покинет поле боя.

Внезапно убывающий день стал необычайно оживлённым. Запели военные трубы. Погонщики ударили ногами за ушами своих громадных животных, и весь строй ринулся вперёд. В предвкушении битвы Хэйдена охватило возбуждение, которое заглушило страх; однако его рациональный разум подсказывал, что противники обладают приблизительно равными силами: полмиллиона войск низама против впятеро меньшей численности претендентов, но, с другой стороны — две тысячи французов против шестисот англичан. Сотни тысяч должны погибнуть в этом бою.

Он вновь мысленно пронёсся к военному совету, обвиняя себя за то, что не смог привести Совет к компромиссу. Если бы ему удалось умиротворить Лоуренса, план майора мог быть принят. А теперь, в результате гордости и нарушения протокола, им приходится идти в подобное неорганизованное наступление.

Что тогда сказал Мухаммед Али, накануне битвы, со времени которой, казалось, прошла целая жизнь? «В этом мире нет никаких «было бы» или «могло бы быть». Существует лишь то, что есть, и то, что написано. И на всё — воля Аллаха».

А Клайв говорил, что всё совершается в данном моменте, что разработанным планам никогда не удаётся следовать, что лидер — это человек, который научился формировать события в настоящем.

И то, что Назир Джанг начал говорить тогда о чести и бесчестии, тоже было истиной. Если бы пришедший прапорщик не прервал его, низам мог бы закончить свою цитату: «Бог всемогущий следит за последовательностью дня и ночи; из жизни Он творит смерть, а из смерти — жизнь; Он наделяет всех, не обделяя никого».

Клайв рассматривал вражеские войска. Внезапно он повернулся, охваченный новым энтузиазмом:

   — Смотри! Французы отводят орудия!

   — Это невозможно!

   — Но это так! Они, может быть, пытаются прикрыть фланг!

Он взял подзорную трубу и увидел, как орудийные расчёты оттаскивают орудия от позиции.

   — Нет, Бог мой, они отводят их назад!

Это не имело смысла. Орудия могли произвести залп и перезарядиться за такое короткое время, что лошадь галопом не успеет домчаться до них. Пока они стояли там, любая фронтальная атака была обречена. Их картечь разорвала бы в куски всё, что неслось к ним на расстоянии трёхсот ярдов.

   — Без артиллерии они — в нашей власти. О чём они думают?

   — Это, должно быть, предательство.

   — Французы? Нет! Они не такие вероломные, как Моголы. Ты забыл, что они — главные зачинщики всего этого?

   — Что тогда? Ловушка?

   — Бог мой, нет! Идиотизм — или мятеж! Где же их проклятая пехота?

   — Святой Иисус, они рассеиваются!

Они увидели, как почти половина противостоящей армии начала двигаться по направлению к Пондичерри.

   — Смотри! Люди Чанды Сахиба бегут под укрытие французской аренды!

Клайв взял обратно подзорную трубу и крепко прислонился к краю качающегося ходаха, наблюдая в течение долгих минут, как рассеивается армия противника.

   — Они отступают. Уходят в Пондичерри. И Музаффар за ними! Нет, он остался. Неужели он хочет сражаться?

Когда они сблизились, произошла короткая и кровавая стычка. Командиры Назир Джанга не могли сразу сдержать своих людей и предотвратить ненужную бойню. Прошёл час, прежде чем яркая делегация Музаффар Джанга осмелилась выдвинуться вперёд для ведения переговоров.

   — Чёрт побери! Сорвали сражение. — Разочарование Клайва было очевидным.

   — Ты должен благодарить Бога за это.

   — Больше мне не придётся вступать в битву на слоне. — Клайв начал смеяться.

   — Не понял.

   — Это означает, мистер Флинт, что мы победили! Поворотное событие. Стало быть, в Индостане с французами покончено!

Хэйден тоже пытался улыбнуться, но ощущал в себе какое-то сильное предчувствие того, что события приняли ужасный оборот, и, несмотря на энтузиазм Клайва, не мог заставить себя думать иначе.

Белая лошадь Чанды Сахиба встала на дыбы, когда он натянул поводья и спрыгнул на землю. Широкие улицы Пондичерри были заполнены народом. Тысячи глаз следили за ними, когда они устремились через площадь к воротам губернаторской резиденции.

Его сын, Раза, и телохранители пробили им путь. Атмосфера внутри форта Луи была напряжённой и устрашающей, в противоположность тому радостному возбуждению, которое встретило их при первом появлении.

Чанда ворвался в сторожку у ворот, охваченный страшным гневом. Сорок восемь часов назад он обозревал боевые порядки врага, молясь всемогущему Богу о победе, которая должна была восстановить его на законном месте — на маснаде Карнатики. Сорок восемь часов назад это казалось возможным. Теперь же всё было разбито вдребезги.

Европейские торговцы, солдаты и служащие Французской компании толпились на площади, ожидая какого-либо достоверного сообщения о катастрофе. Чанда слышал, как выкрикивали его имя. Затем из толпы донеслись язвительные насмешки в его адрес. Они, очевидно, считали разгром его виной.

Известия о том, что Морари Рао присоединился к огромной армии Назир Джанга, явились разительным ударом. После длительного пребывания в Сатаре в качестве их «гостя» комичным, но понятным было то, что эти индусские конники попытаются закрепить его окончательное поражение. Предательство среди союзников — это он тоже мог вынести; даже разрыв с жадными генералами Музаффара. Но никогда, в самых худших своих предчувствиях, не мог он вообразить, что убежать могут феринджи.

Взбунтовалась пехота, уйдя обратно в крепость, как капризные дети. И всё из-за платы! После лекции Дюплейкса по этому вопросу! За ними последовала драгоценная артиллерия, после того как осталась без защиты, на которую она полагалась.

Теперь часовые стояли перед Чандой Сахибом и его людьми со штыками наперевес. Произошло бы кровопролитие, если бы не маркиз де Бюсси, вышедший к ним в безупречном голубом камзоле и ботфортах и отведший мушкеты, пропуская их.

   — Где Дюплейкс? — потребовал Чанда.

   — За своими бумагами, — обходительно ответил де Бюсси.

   — Я встречусь с ним! Теперь же!

   — Конечно. — Маркиз щёлкнул пальцами, и тамильский мальчик-слуга в белых перчатках и парике побежал вверх по лестнице к апартаментам губернатора. — Я проинформировал его превосходительство. Теперь же...

Они попытались обойти этого франта, следя глазами за мальчиком, поднимавшимся на верхнюю галерею, но де Бюсси проворно опередил их, загородив путь.

   — ...возможно, вы подождёте здесь, сиры.

   — Прочь с дороги!

Чанда трясся от гнева. Сын был рядом с ним с обнажённым мечом, испугавшим де Бюсси. Они были уже на середине лестницы, когда к де Бюсси присоединились д'Атейль, Ло и некоторые другие члены Совета.

На верхней галерее появился сам Дюплейкс в безукоризненно белом жилете и шёлковых бриджах. Он глядел на них, одна рука сзади, лебединое перо в другой.

Сопровождающие Чанду остановились, за исключением Разы, который поднял меч, остриё которого застыло в дюйме от сердца француза.

Несколько мгновений Дюплейкс смотрел на Могола, затем медленно упёрся кончиком пера в тяжёлое лезвие и отвёл его в сторону. Он слегка наклонил голову, с улыбкой, играющей в уголках рта, прежде чем сказать Чанде Сахибу:

   — Зачем вы позволяете своему сыну обнажать меч в моём доме?

Затем он повернулся и увёл их в кабинет Совета.

Когда они уселись, Чанда приступил к своим обвинениям:

   — Ваша пехота побежала!

   — Si! Конечно!

   — И артиллерия вслед за нею, — сказал Раза.

   — Si! Я признаю это всё.

   — Музаффар сдался! Его армия разбежалась. У нас всего двадцать тысяч людей, спрятавшихся за стенами вашего форта, как... как собаки!

   — С двадцатью тысячами можно ещё многое сделать.

   — Против Назир Джанга? Его силы превосходят наши в двадцать раз!

   — На данный момент.

   — Они пойдут против нас!

   — Я не думаю. — Лицо Дюплейкса сияло, бледное и светящееся как луна. Он казался совершенно невозмутимым, безразличным к поражению, подчёркивая движениями своего белого пера их заблуждения. — Назир Джанг выиграл битву? Так? Он также получил то, что желало его сердце: своего племянника, так? Он теперь возвратился в Аркот, чтобы погрузиться в свои пирушки, полагая, что одержал победу за счёт благоговейного страха, который вызывает его имя. Он, по-моему, тщеславен и склонен предаваться наслаждениям. Он — не пешка в руках англичан и не будет нападать на Пондичерри, а англичане не смогут это сделать, поскольку наши страны не воюют.

   — Но он не сможет возвратиться в Аурангабад, пока я здесь. Он провозгласил Мухаммед Али Хана...

   — Я сказал, он уйдёт в Аркот. А пока будет там, мои письма объяснят ему ситуацию! — Он указал на чернильницу и разбросанные бумаги. — Вы видите? Низам прочтёт их. Я назначил посольство. Маркиз де Бюсси — способный посланник. Он представит положение в благоприятном свете.

   — Как можно вести переговоры с низамом, когда вы защищаете меня?

   — Целью моих писем будет преподнесение подарков, льстивых похвал, объяснения «недоразумений», происшедших в последнее время. В конце концов, он видел, что армия Музаффара была выстроена против него. Вам показалось, что мои войска отошли намеренно, оставив его племянника беззащитным, с единственным выбором — сдаться. Если вам так показалось, то так покажется и ему. — Он пожал плечами. — Я предотвращу новое нападение.

   — Как вы заставите его поверить вам?

   — Я не собираюсь ни в чём убеждать его. Достаточно будет того, что он возвратится в Хайдарабад или останется в Аркоте. Чем больше армия, тем больше стоит содержание её в походе. Каждый день, который он проводит в бездействии, приносит истощение армии.

   — Я не могу разделить вашего оптимизма. Они нападут на нас, и мы будем раздавлены.

   — Нет, это совершенно очевидно. — Дюплейкс вздохнул, как бы обращаясь к безнадёжно тупому ученику. — Если бы вы были Назир Джангом, вы не посмели бы атаковать форт Луи. Потому что вам пришлось бы унизиться до просьбы к англичанам использовать их орудия для разрушения наших стен. Вы бы понимали, что стены форта Луи прочные и поддерживаются в таком состоянии постоянным ремонтом. Поэтому осада только обесславила бы вас.

Де Бюсси наблюдал за беседой с восхищением. Месье губернатор затратил почти час на то, чтобы умиротворить Чанду Сахиба, но сделал это великолепно. Когда свиту Чанды Сахиба проводили к лошадям и отправили обратно в лагерь, эти невежественные язычники были уже полностью убеждены Дюплейксом.

«Если бы только они могли знать истинные его мысли, — думал де Бюсси. — Если бы только я мог слышать их. Но я подозреваю, что это разбило бы наше согласие вдребезги. Неповиновение пехоты д'Атейля было отвратительным, не имеющим прецедента в анналах французских войск. Позорно, что Дюплейксу приходится мириться с этим. И он идёт навстречу их требованиям, вместо того чтобы повесить самых горластых негодяев! Это показывает, насколько опасным является наше нынешнее положение».

Как только Чанда Сахиб удалился, он повернулся к Дюплейксу:

   — Что нам теперь делать?

Дюплейкс бросил на него тревожный взгляд.

   — Как я и сказал, вести переговоры со всеми, с кем сможем. Тайно. Вы передадите мои добрые отношения всем партизанским руководителям и командирам Назир Джанга — патанам и афганцам. Вы начнёте обхаживать набоба Курнула.

«Дюплейкс, должно быть, установил уже связь с некоторыми из людей Назир Джанга, — думал де Бюсси. — Возможно, через разведывательную сеть.

   — Вы действительно думаете, что это поможет? — спросил он.

Дюплейкс пожал плечами.

   — Конечно. Сейчас Лоуренс попытается убедить Назир Джанга блокировать Пондичерри, но я думаю, что низам возвратится в Аркот наслаждаться своей охотой и женщинами.

   — Я не убеждён в этом.

   — Нет? — Дюплейкс отложил перо и сплёл пальцы над головой. Откинувшись в кресле, он положил ногу на край стола. — Позвольте мне пояснить кое-что. Существует один важный фактор, который вы не учитываете в этом математическом уравнении.

   — А именно?

   — Предрассудки Моголов. Вы забываете, что имеете дело с людьми средневековья. Они всё ещё верят, что звёзды и планеты управляют их судьбой. У них самые примитивные представления о причине и следствии.

Всё просто, Назир Джанг захватил Музаффара. Он не остановится ни перед чем, чтобы выжать из него, где находится Глаз, а поскольку Музаффар — трус, он скажет всё в обмен на свою жизнь и некоторые условия.

   — Почему вы уверены, что...

Дюплейкс опустил руки вниз и соединил кончики пальцев.

   — Шарль, вы можете считать это предположение уверенностью.

   — Может быть, и так. — Де Бюсси не мог больше сохранять молчание об этом. — Я могу представить, что этот вопрос будет главным в переговорах между дядей и племянником.

   — Назир Джанг пришёл сюда лишь с одной целью: захватить Глаз Змеи. Теперь он получил его и может успокоиться. Он будет более уверенным в своей силе, а значит, и более обходительным. Он возвратится к своим прежним убеждениям, считая нас, европейцев, просто надоедливыми насекомыми, населяющими его побережье. Назир Джанг задержался здесь ненадолго, а затем ему это наскучит и он возвратится домой, чтобы разгромить Мухаммеда Али, к которому не испытывает особенной любви. И взять крепость Джинджи.

Де Бюсси пытался сопротивляться соблазнительной уверенности Дюплейкса. Это был трюк губернатора — высказывать «предсказания» относительно того, что было уже достоверно известно ему как факты. Этот трюк срабатывал на многих более доверчивых подчинённых. Уже половина Совета считала Дюплейкса гением, а другая половина не осмеливалась отрицать это.

   — Вы сказали Чанде Сахибу, что я возглавлю посольство к Назир Джангу? С кем я буду вести переговоры?

   — Вы начнёте диалог с Шах Наваз Ханом, вазиром Назир Джанга.

Маркиз задержал дыхание. Он почувствовал приступ злости, но к ней примешивалось изумление и даже завистливое восхищение.

Было ещё темно, когда французы предприняли вылазку из крепости Джинджи. Они овладели ею без потерь несколькими днями ранее. Рассвет только занимался, когда они совершили нападение на лагерь Моголов.

Весть об этом привела низама в негодование. Он немедленно приказал привести Музаффара, затем вызвал своих приближённых и генералов собраться на открытом воздухе, среди скопления народа.

Глумливые и презрительные восклицания раздались в толпе, когда перед Назир Джангом поставили жалкого заключённого. Мятежный племянник был в ручных и ножных кандалах, он молил о пощаде, как неприкасаемый нищий. Его богатые одеяния были сорваны стражниками, и железная цепь со звеньями толщиной в палец свисала от щиколоток к запястьям, к вороту и обратно, придавливая его к земле. С негодованием увидел Хэйден ожоги на его теле и рубцы от плети.

Со времени битвы при Виланоре низам тоже разительно изменился. Его страх перед Кох-и-Нором прошёл. Он носил теперь Глаз на тюрбане, так же как когда-то его племянник; носил гордо, у всех на виду, в середине лба. И всё же казалось, что новая уверенность низама носит нездоровый характер.

Перемены проявлялись вначале в малом. Его поведение стало высокомерным. Он не позволял присутствующим разговаривать между собой. Приказал палачу стоять всё время вблизи Музаффара, чтобы отрубить голову при любой попытке освободить его. В последнее время охрана была удвоена, а три молодых единокровных брата, старший из которых был простофиля Салават Джанг, взяты под стражу.

Дальше начались рассказы о жестокостях: сначала — к животным, а затем, как говорили, и к женщинам. А когда старый слуга мягко спросил его, почему господин так ведёт себя, Назир Джанга охватила ярость, и он приказал убить слугу, хотя тот служил ему, а ранее и Асаф Джаху, всю свою жизнь.

За один месяц он нарушил обязательства, взятые перед Фоссом Весткотом и Мадрасским советом. Армии низамата надоело находиться в Аркоте, и Аркот был истощён армией. За последние месяцы в результате дезертирства армия сократилась до шестидесяти тысяч бойцов и семисот слонов.

Музаффар простёрся перед правительством Назир Джанга, лепеча что-то от ужаса перед гневом своего дяди, перед страшным мщением, которого ему теперь не избежать.

   — Посмотрите на эту собаку!

   — Посмотрите, как он ест грязь у ног нашего законного господина!

   — Мы видим, теперь, почему люди оставили его! Он — ничтожество.

Новые восклицания вырвались из толпы, когда серый Джагернаут поднялся на низкий холм и пошёл через расступающуюся толпу. Это был собственный слон низама; его бивни были позолочены и украшены драгоценностями. Один Бог знал, для какой цели он был воспитан.

Ритуальное унижение продолжалось, заставляя Хэйдена опускать глаза. Это было развлечение, которое низам позволял своим приближённым, но он, Хэйден Флинт, не желал принимать в нём участие. Видеть противника разбитым, сорвать с него всё, что он имеет, позволить простой солдатне высмеивать его — это было здесь в порядке вещей.

   — Почему вы не браните его, феринджи? — крикнул ему один из приближённых.

   — Ему обещали свободу.

   — Он больше не человек! Посмотрите на него!

   — Бог мой, вы не отличаете добро от зла!

Хэйден повернулся и при этом толкнул плечом человека. Осман, его помощник, горестно обратился к нему, обеспокоенный тем, что низам обратит внимание и разгневается на строптивого европейца. Если даже Назир Джанг и не видит его теперь, найдутся многие, кто расскажет ему об этом позже.

   — Пожалуйста, сахиб, останьтесь и свидетельствуйте!

   — Бить привязанную собаку — не занятие для джентльмена, — прокричал он, разозлись больше, чем ожидал сам. — Это развлечение нецивилизованных скотов.

   — Но вам нельзя уходить! Это оскорбление!

   — А я не могу — и не буду — смотреть, как несчастного затаптывают до смерти.

   — Он — не несчастный, сахиб. Он — Музаффар Джанг.

Внезапно шум стих. Назир Джанг взошёл в ходах своего слона и поднял руки.

   — Музаффар Джанг, — сказал он зловеще, — ты пошёл против меня и проиграл. Час твоего осуждения настал. Ты должен заплатить за грехи феринджи.

Хэйден с отвращением наблюдал за всеобщим ликованием. Низшие чины выкрикивали самые злобные оскорбления в адрес осуждённого — раболепные подхалимы пытались продвинуть свою карьеру демонстрацией любви к низаму, выражая ненависть к его сломленному врагу. Но он видел, что главные союзники низама проявляли сдержанность и что вазир Назир Джанга, Шах Наваз Хан, был при этом самым тихим.

Обвинения Назир Джанга разносились над толпой, приводя её в восторг. В последнее время он не принимал никаких просителей, допуская к себе лишь астрологов и тех, кто пробовал пищу. Он предпринимал усиленные меры для защиты от предательства и со времени битвы появился всего однажды перед народом, нетерпеливый и полный желания отомстить за оскорбления, которые чудились ему из толпы. Так продолжалось последние тридцать дней его пребывания в Аркоте.

Хэйден наблюдал за Назир Джангом и пытался вновь оценить этого человека. «Как скоро, — думал он, — этот человек спровоцирует мятеж против себя?»

Назир Джанг смотрел на своего племянника с ненавистью.

Жёсткая пантомима продолжалась, но что-то в ней изменилось; появилось нечто чуждое для неё и необычное: тут неуместный жест, там — усмешка. Что такое?

Сердце Хэйдена забилось сильнее. Паника стала подступать к нему, когда он услышал отдалённый треск мушкетных выстрелов. Но эти звуки лишь подхлестнули гнев Назир Джанга. Он дал приказ не давать пощады никому, кто будет приближаться к лагерю, пригрозив сделать так, как поступил в своё время Надир Шах, Персидский Мясник, приказавший считать выколотые глаза. Назир Джанг обещал рубить головы.

Он намеревался взять Джинджи и разбить французов, истребив их всех до последнего. Для этого он послал набоба города Куддапаха возглавить авангардную атаку на них.

— Никакой пощады, — напутствовал он патанца. — Я отрежу его лживый язык сегодня в полдень! Маркиз де Бюсси обманул меня в последний раз.

Лицо Назир Джанга исказилось, когда он увидел приближающегося посланца. Хэйден пытался пробиться к нему сквозь толпу возбуждённых солдат и увидел, как тому дали заострённый бодец для управления слоном. Хэйден не мог заглушить чувство дурного предзнаменования внутри себя.

Он пытался справиться со своими зловещими предчувствиями. «Всего за несколько недель, — думал он, — все наши усилия оказались напрасными, как я и предполагал. Бог мой, я знаю, что произошло... Они все подкуплены: Шах Наваз Хан и генералы заключили сделку с Дюплейксом! Проклятье на них! И Назир Джанг ничего не знает об этом. Он в страшной опасности и не представляет этого! Я должен остановить его!»

Но владелец Талвара уже ехал на слоне узнать лично, почему французы не были разбиты.

Хэйден видел, как он удаляется, и приказал Осману найти ему лошадь. Задыхаясь, он бежал за низамом, крича изо всех сил:

— Назир Джанг! Ваше высочество! Послушайте меня!

Дюжина всадников промчалась наперерез, отрезав ему путь. Он бежал вниз по склону, пока хватало сил, затем остановился, задыхаясь. В двухстах ярдах от него набоб Куддапаха стоял на слоне перед своими недвижными войсками.

Почему Абдул Наби Хан не вступил в бой с французами, как приказал ему низам? Причина могла быть только одна.

Назир Джанг в гневе приближался к набобу. Солдат в ходахе поднял джезал, прицелился в низама и выстрелил.

Назир Джанг не мог поверить своим глазам. Его слон продолжал бег. Крики низама были полны ярости. Он сжимал меч в диком гневе. Как посмел солдат стрелять в него? Никакой выстрел не может повредить ему. Он не надевал латунного нагрудника, пренебрегая смертью. Разве он не был низамом, субахдаром Юга? Владельцем Талвара? Ограждённым заклинаниями? Дважды ограждённым! Бриллиантом с рубином!

Следующий выстрел из карабина самого патана попал Назир Джангу точно в сердце.

Талвар вылетел из его руки. Самого его выбросило из сиденья ходаха, и он тяжело упал на твёрдую землю.

Внезапная тишина окутала эту сцену, как тяжёлое одеяло. Первые лучи поднимающегося солнца, сверкающего как красный глаз, засияли над землёй.

Никто не смел двинуться. Затем набоб Куддапаха сошёл на землю. Он поднял Талвар, отрубил голову Назир Джангу и с усмешкой насадил её на конец копья.

Хэйден оказался в толпе, влекущей его обратно на холм. Впереди ехал набоб со своим ужасным трофеем. Хэйден чувствовал себя опустошённым, ослеплённым зловещим светом проклятого бриллианта. Когда они достигли пленника в цепях, тот закричал, повторяя стихи из Корана, наполняя свои последние секунды на земле словами из сороковой суры: «Верующий».

Но, к изумлению Музаффар Джанга, цепи были сняты с него. Он смотрел, широко раскрыв глаза, как они набрасывают мантию на его плечи, патан кладёт его бесчувственные руки на рукоять Талвар-и-Джанга. На его голову надели тюрбан назира, скреплённый Глазом, который недавно был отнят у него.

Те, кто насмехался над ним, теперь упали ниц перед новым правителем; те же, кто готовил его триумф, ликовали.

КНИГА ЧЕТВЁРТАЯ

Глава XVII

Аркали ждала среди ковров и подушек, уносясь взглядом сквозь каменную решётку туда, где собирались облака в подернутом дымкой небе.

Через оконный переплёт перед ней представал древний и неизменный вид. Мощно укреплённый город был построен на цельной скале, возносившейся на сотни футов над окружающей землёй. Наверх вели ступени лестницы, начинающейся возле священных водоёмов с западной стороны и поднимающейся с колоннадами храма и павильонов, предназначенных для отдыха паломников-индусов. Наверху стояла пагода, в которой, как ей говорили, были сотни языческих идолов различных индусских вероисповеданий. Над ней развевался огромный зелёный флаг набоба, не мешавший индусам совершать свои ритуальные восхождения. Сколько часов уже она провела, наблюдая, как паломники очищаются в водоёме и затем медленно поднимаются по ступеням, чтобы совершить поклонение богам!

«Скоро уже. Это произойдёт сегодня. Один смелый шаг — и ожиданию придёт конец, — думала она. — Прошли недели, прежде чем я осознала, что в действительности произошло со мной. Как глупо. Ведь я слышала много рассказов о европейских женщинах, взятых в зенаны местных князей. Почему же я не могла поверить, что именно такая судьба постигла и меня? Я не была захвачена работорговцами, меня взяли заложницей ради выкупа. Меня просто поймали, как бабочку».

Когда Аркали привезли в Тричинополи, она была в ужасе. Её одежды были грязны и разорваны; она страдала от травм и была физически истощена... Они надели на неё длинные чёрные одежды, Захир связал её и посадил в паланкин. А когда её вывели наружу, она увидела, что оказалась не в ужасном подземелье, но в каком-то подобии дворца, населённого исключительно женщинами.

Находясь в шоке и почти неспособная стоять, она воспринимала происходящее как смесь сна и игры воображения. Её купали, мыли и смазывали маслами обнажённые служительницы, которые представлялись ей темнокожими ангелами. Затем она долго и глубоко спала, должно быть весь остаток дня и следующую ночь.

Аркали проснулась утром достаточно рано, чтобы увидеть, как солнце поднимается над туманными холмами, простирающимися на много миль к востоку, и услышать заунывные мусульманские молитвы благодарности за день, который был уже написан.

Странно было проснуться одной, во дворце, который был, может быть, раем или языческим представлением о рае. «Не может быть, — думала она в благоговейном страхе. — Либо эти мавры оказались правы, говоря о Боге. Но тогда разве возможно оказаться в раю с телом, измождённым и израненным? И что это за небеса, от которых нельзя добровольно отказаться?»

Аркали вздохнула, сидя с безрадостным лицом. За месяцы со времени похищения она, похоже, выплакала все слёзы. Она перепробовала всё, начиная от попыток побега и кончая отказом от еды, но безрезультатно. Ей пришлось отказаться от мысли о свободе.

Жизнь её тюремщиков казалась ей невозможной. Бесстыдство их наготы поражало её. Они непрерывно мылись и купались, кажется, пять раз в день, что, она знала, должно в конце концов подорвать здоровье и психику любого цивилизованного человека. Ужасно, что они ожидали и от неё того же самого. Единственно, ради чего можно было выносить это постоянное отмачивание — это то, что купания позволяли смыть хотя бы часть ароматных масел и духов, которыми они натирали друг друга.

Женщины относилась к Аркали как к экзотической игрушке. Она завораживала их, и они часто окружали её, глядя как дети, раскрыв от изумления рот. Аркали визжала и отбивалась от них, но это не оказывало никакого воздействия. Вскоре она поняла, что самым необычным для них является цвет её кожи и волос, что, казалось, было для них признаком благородства и ценилось чрезвычайно высоко. Они трогали её и даже царапали веснушки на руках, как будто могли отскрести их или смыть водой.

Аркали заметила существование здесь жёсткого социального порядка. Все обязанности исполнялись служанками: здесь были подметальщики и одевающие, те, кто наблюдал за приготовлением пищи, и те, чьей единственной обязанностью являлось избивать непокорных или украшать их по моде этой страны. Были тут и молодые девушки, выглядевшие как проститутки; были и те, кто находил покой в уединении, а также те, кто проводил время в молитве. С мнением некоторых старших матрон считались все, когда они совершали обход в сопровождении мужчин, подобных которым она не видела никогда ранее.

Она представляла себе, что евнухи — это что-то вроде жестоких солдат, поставленных над женщинами для обеспечения порядка, но эти не были похожи на мужчин. Когда одного из них позвали, чтобы успокоить её после особенно яростного протеста, и он помог насильно раздеть её для купания, она не почувствовала, что над ней совершается насилие, как в ту страшную ночь обстрела форта Сен-Джордж.

«Это трудно объяснить, — думала она, — но теперь внимание евнухов не кажется унизительным. Эти существа напоминают мальчиков, выросших до размера взрослых мужчин. И всё же по своей природе они столь же искусны в интригах, как и могущественная пчелиная матка, которой они служат, как будто утрата чувственных страстей компенсировалась в них страстью к сложной политике».

Аркали узнала, что здесь существует место под деревом гулар, куда женщина могла пойти, если хотела остаться наедине со своими мыслями.

Сидя в этом саду, она наблюдала, как женщины общаются друг с другом. Тут были свои группировки, борьба за власть, свои жертвы и победители — соперничество за царскую благосклонность управляло этим обществом. Узнав немного язык, она смогла общаться со служанками, которые были приставлены к ней, и вскоре ей открылись поразительные вещи: жестом согнутой руки служанка показала ей, что женщина, которая в молчаливом горе качалась под деревом гулар на закате каждого дня, потеряла своего ребёнка. На следующий день Аркали выяснила, что ребёнок был от брата набоба. А позднее та же служанка дёрнула её за локоть, сделав страшные глаза на «пчелиную матку», которую звали Надира. Среди её свиты было поразительное создание по имени Хаир ун-Нисса, и служанка недвусмысленно показала, чем она занимается.

Аркали в отвращении прижала руку ко рту: Хаир ун-Нисса делала аборты. У неё были снадобья, как поведала служанка, являвшиеся сильными средствами прерывания беременности.

Но если ребёнок потерян в результате намеренного выкидыша, почему та женщина продолжала оставаться безутешной?

Чтобы найти ответ, она попыталась сопоставить всё, что узнала, сложив всю информацию. Одна из молодых проституток забеременела от брата князя... Борьба за благосклонность... Мастерство существа, являющегося инструментом в руках «пчелиной матки»... Возникает страшная картина.

Очевидно, стать фавориткой княжеской семьи означает обрести высокий статус. Женщина, разделившая постель с братом князя, возвышается, а родить княжеского сына в этом обществе, без сомнения, означает дальнейшее укрепление положения. Кто-то безжалостный и ревностно оберегающий собственную власть может без колебаний использовать любое имеющееся оружие, чтобы сохранить своё верховенство, если ему угрожает опасность. Подсыпать снадобье в пищу женщины не составило бы труда...

С этим открытием в неё стало закрадываться осознание собственного статуса. Она была украдена: намеренное похищение, безусловно санкционированное самим князем. А теперь — это бессмысленное, разрушающее волю ожидание. Она, должно быть, привезена сюда и содержится в заключении с какой-то целью. По тому, как вела себя Надира, было видно, что ей не нравится присутствие здесь Аркали. Остальная зенана относилась к ней с подозрительностью, а может, они испытывали страх, ощущая неодобрение Надиры. Только одна из влиятельных женщин проявила доброту, дав ей книгу, поля страниц которой стали для неё средством сохранения рассудка. Она стала вести на них нечто вроде дневника, используя кохл для бровей и тонкое перо, сделанное из соломы.

Именно тогда у неё возникла идея самоубийства — у Аркали была стальная булавка четырёх дюймов длиной, с маленькой серебряной бабочкой, украшающей конец.

До тех пор она ощущала себя бессильной в этом бесконечном заключении. Шпилька, которая когда-то держала шляпку, могла, будучи вонзённой глубоко в сердце, прекратить его биение. И эта мрачная мысль стала успокоением для неё, пусть и отдалённым.

Тем не менее мысль о булавке преследовала её в чёрные моменты. Обладала ли она решимостью использовать её? Она подозревала, что нет, чувствовала, что никакой страх не придаст ей воли воткнуть её достаточно глубоко, чтобы убить себя.

Позавчера она услышала суматоху. Послышались крики, женщины бросились к высоким окнам. Внизу раздавался топот копыт, и она поняла, что прибыл набоб. Бледная и дрожащая, Аркали почувствовала, что всего через несколько часов его евнухи придут за ней...

Мысль о булавке с бабочкой вновь промелькнула в её мозгу. Но теперь ей пришло на ум другое, более надёжное средство. Аркали поговорила со своей служанкой, та передала разговор служанке Надиры, и ей было сообщено, что «пчелиная матка» согласилась...

Ожидание. Ожидание. Почему здесь никто не держит слово? Они говорят — завтра, а имеют в виду — через неделю. Говорят — обязательно, а подразумевают — возможно...

Но вот, как бы в ответ на её мысли, послышались шаги босых ног по изразцовому полу и звяканье колокольчиков. Не смея надеяться, Аркали вложила булавку обратно в рукав лифа.

Появилась раскрашенная женщина, та, которую звали Хаир ун-Нисса, одетая в небесно-голубое, с золотым, сари. Она была грациозна, даже прекрасна, но какое-то веяние зла исходило от неё. Её духи напоминали запах орхидеи. Когда она приближалась, её надменное лицо оставалось неподвижным, если не считать быстрых взглядов, которые она метнула украдкой на ширму и в глубь комнаты.

— Вы принесли это? — спросила Аркали. Зная, что женщина не говорит по-английски, она сделала жест, как будто пьёт. — Принесли?

Хаир ун-Нисса не отвечала. Она присела рядом с Аркали и опустила тонкие пальцы между своих грудей, достав маленький конверт. Затем она развернула бумагу.

В пакетике оказался кристаллический белый порошок, подобный раскрошенному алмазу. Он издавал горьковатый запах.

Хаир ун-Нисса подняла глаза на Аркали. Её рука сделала помешивающие движения.

— В воде? — озабоченно спросила Аркали. — Вы имеете в виду, смешать с водой? О, как это по-вашему — пахни?

Женщина склонила голову в этой их, сводящей с ума, двусмысленной манере, затем откинулась назад и встала. Быстрый взгляд вокруг, и она исчезла.

Ясмин чувствовала жалость к женщине-ангрези, но не разговаривала с ней, опасаясь, что шпионы Надиры доложат ей о беседе. Любое подозрение в кознях против неё привело бы к гневу Надиры против несчастной, да и против неё самой. А женщина-ангрези была действительно несчастной. Печально было видеть, как пагубно сказывалось на ней заключение, как мало-помалу падал её дух и свет безумия появлялся в её глазах. Английская книга была тем единственным, что Ясмин могла предложить для успокоения, и она подарила ей этот томик.

После их спасения из Амбура Мухаммед проявил благодарность к ней, публично отведя обвинения, которые он выдвигал против неё двумя днями ранее. «Злобный заговор, — как он назвал это, — ложь, распространённая змеиными языками сплетников Чанды Сахиба, который сам является шайтаном, порождающим крокодилов и испускающим всяческую неправду и безбожие».

Когда Мухаммед даровал ей жизнь, она обещала быть покорной ему во всём и мирно жить в зенане в Тричинополи. Сейчас Ясмин отложила свою вышивку, задумавшись о тяжёлом грузе этого обещания. Она была одинокой; Джилахри, её белочка, не спаслась из Амбура. Ясмин отказалась от своей любви, загасив в себе пламя воспоминаний о ней. Она согласилась наконец быть женой Мухаммеда, как он хотел всегда.

Но сам он не изменился. Не успели снять повязки с его глаз, как он нарушил договор, взяв женщину-ангрези в зенану. Это был утончённо жестокий шаг, имеющий целью постоянно напоминать ей о Хэйдене, держа рядом белую женщину...

   — Почему ты не возьмёшь её к себе? — спрашивал Мухаммед. — Мне говорят, что ты избегаешь её. Помни, что ты обещала поддерживать мир в моей зенане.

   — Я не обижала её, господин.

   — Но ты и не помогала ей.

   — Почему я должна делать это?

   — Ты говоришь на её языке. Почему ты противишься мне, когда обещала быть покорной?

   — Я не противилась тебе.

   — Тогда возьми эту женщину к себе, помоги освоиться и приготовь её для моего наслаждения. С тем, чтобы однажды я мог бы насладиться ею, как цивилизованный человек.

Она опустила глаза и подчинилась его повелению. Так произошёл их первый разговор.

   — Не правда ли, эти розы чудесны в вечерней прохладе?

   — Вы говорите по-английски?

   — Не очень хорошо.

   — О, слава Богу! Слава Богу!

Англичанка опустилась на колени и заплакала, но позже они разговаривали опять, и женщина проявляла враждебность к ней, как будто Ясмин была виновна в том, что её привезли сюда.

   — Как вас зовут?

   — Это не ваше дело!

   — Я понимаю ваш гнев, но здесь он не поможет вам.

   — Я должна выбраться из этого кошачьего дома. Должна. Иначе я сойду с ума!

   — Это — не кошачий дом. Мы называем его нашей зенаной. Это означает «защищённый». Мы защищены здесь. Это наш дом.

   — Но вы все заключённые!

   — Мы... в укрытии. Как вы называете это — убежище? Святилище?

   — О да, укрыты, кроме одного, кто управляет вашей жизнью!

Ясмин спокойно спросила, желая и сама узнать ответ:

   — А разве в вашем христианском замужестве вы не отдаёте себя одному мужчине?

   — Я не буду обсуждать это с вами. Скажу лишь, что ваш отвратительный обычай превращает женщин в животных. Вас принимают за скотину, а вы не возражаете.

   — Как можем мы возражать против законов Бога?

   — Как можете вы говорить, что это — Его законы? Если бы это были Его законы, мы исполняли бы их в Англии.

«Англия, — думала она, — как Хэйден хотел поехать туда». По его словам она построила свой образ этой страны — страны разума.

   — Во дни Пророка Мухаммеда, да будет мир на нём, многие мужчины погибали на поле битвы. Разве не правильно было одному мужчине иметь нескольких жён? С тем чтобы ни одна из женщин не была лишена материнства и исполнения своего предназначения? Вот почему мы радуемся сыну, ибо из мальчика вырастает солдат, а во времена войн солдаты нужны. Вот почему закон Бога разумен.

   — Вы говорите о жёнах, когда имеете в виду проституток. Набоб содержит здесь своих любовниц. Оскорбительно, когда жену заставляют жить с проститутками мужа.

Ясмин подавила гнев, вызванный этими словами, и заставила себя ответить спокойно:

   — Я думаю, вы имеете в виду куртизанок.

   — Я имею в виду проституток. Как вы!

   — Прошу прощения, но я — жена того, о ком вы говорите. Это вас взяли сюда проституткой!

Они долго глядели друг на друга, а затем Аркали ударила её по лицу. Ясмин ответила тем же и оставила её плачущей.

Позже она опять пришла к англичанке с банановым листом, на котором были разложены деликатесы.

   — Я сожалею, что ударила вас, — сказала она в наступившей тишине. — Но вы заслужили это. Ради вашего блага вы должны научиться склоняться на ветру как тростник. Жизнь здесь может быть хорошей...

   — Хорошей?

Горечь и гнев, вместившиеся в это единственное слово, были безграничными.

   — Да, хорошей. Для этого необходимо быть открытой. Вы должны понять, что это — мир, созданный для радостей женщины; так же как и для радостей нашего господина. Вы должны смягчиться, и тогда увидите сами.

   — Смягчиться? — язвительно спросила Аркали.

   — Немного расслабиться.

   — Я здесь пленница!

Ясмин почувствовала стыд от собственного лицемерия, зная, что должна чувствовать англичанка. «Я сама оставила свои мечты, и у меня слова застревают в горле, когда мне приходится вытаптывать мечты другой. Но я должна сказать всё, чтобы помочь этой упрямой англичанке...»

   — Мы все пленники чего-либо. Вы, я, наш господин. Английские солдаты и торговцы. Все. Даже субахдар Декана, Назир Джанг, даже он — в плену своего положения. Скажите мне, кто истинно свободен?

Англичанка не сказала ничего, но через час она взяла один сладкий кусочек с листа-подноса.

«Хорошо, — думала Ясмин. — Это, по крайней мере, начало. Сначала ты должна уступить. Затем откроешь свой разум к пониманию наших обычаев».

Вовсе не мысль о возвращении набоба заставила Аркали искать яд. «Всё просто, — думала она. — Человек, такой, как я, которая привыкла, чтобы всё совершалось по-моему, не может долго находиться в условиях плена без разрушительных последствий для него. Чем дольше продолжается, тем большей пыткой становится для меня заключение. Такова моя природа, и поэтому мне необходимы эти кристаллы. В них — моя сила».

Она взяла кувшин для воды и небрежно вышла наружу. На территории, расположенной внизу, слышались весёлые крики, смех, взвизгивания — это молодые женщины забавлялись невинными играми, развлекались, дёргая ослов за хвосты.

Далее, в цветочном саду, было одно тайное место, где женщины и девушки могли взглянуть на внешний мир. Когда-то семейство мангустов прокопало ходы в земле под фундаментом стены, огораживающей сад. В осевшей стене образовалась трещина. Сама стена была шестиметровой высоты, из каменных блоков толщиной в длину руки, но штукатурка, которой заделали треснувшую старую кладку, высохла и обвалилась. Выскользнуть через щель было невозможно, но можно было приложить глаз к расщелине и увидеть кусочек наружного мира. Аркали сидела там много раз, глядя на узкую полосу дороги, наблюдая за людьми: паломниками, взбирающимися на скалу, торговцами, работниками, носильщиками, тяжело идущими под своим огромным грузом.

Она достала порошок, взглянула на него и от страха закрыла глаза.

Конечно, это будет безболезненно. Достойная смерть и конец страданиям. Осталось лишь высыпать кристаллы на язык, проглотить и предаться приятным мыслям. А когда мучители придут за ней, они найдут лишь холодное тело. Её душа уже улетит.

Но тогда не останется надежды на спасение. Бог не пускает на свои небеса тех, кто лишил себя жизни. Значит, её ждут вечные мучения...

«Но, конечно, Бог сделает исключение для меня, — думала она. — Он знает мои страдания. Он понимает».

Она открыла глаза, подняла латунный кувшин к губам и сделала большой глоток. Вода была холодной, с привкусом металла. Краски эмалевых цветов на кувшине стали неожиданно яркими. Затем она увидела осу, дёргающую брюшком, почувствовала прикосновение лёгкого ветерка к её коже. Этот миг длился тысячу лет, и она поняла, что никогда не сможет сделать это в действительности.

Кувшин зазвенел на камнях, где она уронила его, вода вытекала из носика, пока он катился. Гул, доносящийся из зенаны, приглушался расстоянием. Постепенно сквозь окружающий шум стали всё явственнее проступать ритмические звуки. Они были похожи на звук марширующих ног...

Аркали прислушалась к этому нарастающему шуму. Она смотрела на стены, пытаясь понять, откуда он исходит.

   — Подравняться, там, с краю!

Она ясно услышала это. Услышала ирландский акцент. Ирландский!

   — Стой!

Она припала к расщелине в стене и увидела их! Европейских солдат в красных мундирах. Мужчин в форме компании, отставляющих свои мушкеты, садящихся рядом с ними на улице и жадно пьющих из фляг, как после изнурительного марша. С ними был офицер в треугольной шляпе. Она узнала его сразу. Это был капитан Коуп из Мадраса, и она закричала ему, позвав по имени, пока он не исчез из поля зрения.

Он не слышал Аркали. Она изогнулась как только могла, видя теперь лишь край красного френча. Он отошёл, очевидно разговаривая со своим сержантом. Она закричала вновь:

   — Джон Коуп! Я здесь! Я здесь!

На этот раз он подошёл к трещине.

   — Кто здесь?

Она увидела его длинное унылое лицо и ищущие глаза.

   — Это я, капитан. Аркали Сэвэдж.

Он глядел на неё через разлом в стене, но, казалось, был не слишком удивлён.

   — Мисс Сэвэдж? — спросил он, оглянувшись, не слышит ли кто-нибудь. — Меня предупредили, что вы можете быть здесь. Подождите меня, если сможете. Я постараюсь прийти как можно скорее.

Проходили часы. Мысли лихорадочно метались в её голове. Она чувствовала облегчение от того, что солдаты пришли спасти её. «Они всё же узнали, где я! Они нашли меня и пришли, чтобы забрать отсюда. Чтобы показать этому варварскому мавру, что он не может делать всё, что хочет. Теперь он пожалеет о своём преступлении». Это было прекрасно!

Спустились сумерки, и две молодые женщины пришли в сад рука об руку, чтобы набрать ночных цветов для духов. Она в ярости прогнала их, хватая полные горсти камней и бросая в них, пока они не удалились. Они не желали подходить близко к сумасшедшей женщине-ангрези.

Но что означали слова Джона Коупа? «Предупредили»... Что он хотел сказать этим?

Коуп возвратился, как и обещал, когда луна уже висела над западной равниной.

   — Мы в большой опасности, — прошептал он. — Пришлось дать целое состояние часовым, чтобы они пять минут смотрели в другую сторону, но я хотел объяснить всё вам.

   — Когда вы сможете вызволить меня отсюда?

   — Мисс Сэвэдж... Я не видел вас, — сказал он жёстко. — Пожалуйста, не говорите никому, что я приходил сюда, иначе возникнут неприятности. Наше деликатное положение здесь может оказаться под угрозой, и мне придётся отрицать всё.

   — О чём вы говорите?

   — Мы пришли поддержать армию набоба. Вы, вероятно, не знаете, что Назир Джанг убит, и поэтому Мухаммед Али вернулся в бастион. По сути дела, мисс Сэвэдж, набобом провозглашён Чанда Сахиб, и я не могу сказать вам, насколько это ухудшает положение. Наверняка будет осада. Вот почему мы здесь. Мне поручено поддерживать здесь порядок. Мы не можем доверять наёмникам Мухаммеда Али. Он пытается удержать их серебром от мятежа, которым они угрожают. Мы должны помочь ему выстоять.

Аркали не верила собственным ушам. Как мог он говорить всё это?!

   — А как же я? Вы должны забрать меня отсюда!

Он смущённо кашлянул.

   — Прежде всего нам надо решить военную проблему. Я уверен, вы поймёте наши трудности. Гарнизон...

   — Заберите меня! Немедленно! Или всё станет известно губернатору! Это — ваш долг солдата. И джентльмена. Ваш долг, говорю я вам!

   — Пожалуйста, потише, мисс Сэвэдж. Будьте уверены, губернатор знает о вашем несчастье.

   — Почему же вы тогда не спасёте меня немедленно?

Лицо Коупа было жёстким и бледным в лунном свете.

   — Я думал, что ясно объяснил это. В данный момент могольский правитель очень важен для нас. Его слово — закон, и английский губернатор в Мадрасе не может подвергать опасности наше положение здесь, вмешиваясь в его прерогативы.

   — Его прерогативы?

   — То есть, я хотел сказать... чёрт возьми, мисс Сэвэдж, говорите, пожалуйста, потише. Вы не понимаете, что мне грозит.

Её начало трясти. От страха ли, от гнева или от того и другого — она не знала.

   — Но они похитили меня! Вы должны спасти меня отсюда!

   — Я сожалею, мисс Сэвэдж. Мне поручено моё дело. Может быть, через несколько месяцев, когда всё уладится...

   — Месяцев?! Вы что, не понимаете? Этот монстр здесь. Он использует меня!

Коуп провёл по губам языком.

   — Я понимаю, но ничего не могу поделать. Подождите, молю вас. Может быть, через шесть месяцев...

   — Я хорошо заплачу вам, капитан. Назовите сумму. Назовите её! Вы должны знать, что я — наследница большого состояния. Моим отцом был Чарльз Сэвэдж...

Вновь деликатное покашливание и пауза.

   — Я... думаю, что ваш отец в добром здравии. Конечно, он хочет, чтобы вы были в безопасности, но он согласился с губернатором, что...

   — Мой отец? Жив? — спросила она каким-то загробным голосом. — Передадите вы, по крайней мере, записку ему?

   — Я не могу этого сделать.

   — Тогда — Роберту Клайву?

   — Я... боюсь, что капитан Клайв... Он сильно болен. И в любом случае...

Весь мир вращался перед нею.

   — Болезнь? Он умер?

   — Нет, нет. Он отправился в Калькутту, я думаю. Послышался крик совы. Коуп напрягся и затем твёрдо сказал:

   — Мой сигнал. Я должен идти.

Длинное лицо капитана мелькнуло в последний раз и затем исчезло. Она смотрела вокруг, неспособная двинуться с места. Затем раздался топот ног: служанки и евнухи бежали в сад, разыскивая её.

Глава XVIII

Слоны продвигались вперёд в полдневной жаре, возглавляя колонну, хвост которой терялся из виду далеко позади. Остатки армии нового низама двигались на север, возвращаясь в Хайдарабад, где они должны были отдать город французам, прежде чем будут расформированы.

Де Бюсси торжествовал: план Дюплейкса воплощён полностью и чаяния французов осуществились. Что касается Хэйдена, то он был пленником уже целых три месяца. Мысли об абсурдности его положения осаждали его как мухи. «Это какая-то шарада; мим, исполняющий роль мима в пантомиме о пантомиме, но тяжёлая истина в центре её вполне реальна: я — воображаемый посланник при дворе главы, который сам является марионеткой вражеских сил. Де Бюсси терпит меня лишь потому, что я убедил его, что моё присутствие выгодно Дюплейксу. Но я, по крайней мере, жив, а пока это так, я буду бороться против их планов всеми своими силами».

В день, когда был убит Назир Джанг, он спорил с маркизом под дулом его пистолета:

   — Месье, мне кажется, это понятно любому идиоту: если низам сохраняет при себе английского посланника, то что может являться лучшей ширмой, скрывающей истинное подвластное состояние Музаффара? Какое ещё доказательство его независимости может быть продемонстрировано перед миром?

   — Вы приносите слишком много беспокойства, дерзкий англичанин.

   — Приносил в прошлом. Но какое беспокойство могу причинить я вам теперь? — Он ядовито улыбнулся французу.

   — Будьте осторожны, месье, — сказал де Бюсси, купаясь в своей власти. — Будучи официальным посланником при дворе низама от имени Английской компании, вы, может, считаете, что обладаете иммунитетом против ареста вопреки воле низама?

   — О, у меня нет никаких иллюзий относительно вас, сэр.

   — Я просто хотел прояснить ситуацию. Индостан — необычная страна, и здесь всегда существует возможность несчастного случая.

Хэйден сорвал с него маску вежливой снисходительности, спросив напрямик:

   — Вы признаетесь, что можете хладнокровно убить заложника?

   — Вы не поняли меня! Вы — наш гость. — Де Бюсси поднял пистолет, его губы раздвинула усмешка. — Нравится это вам или нет.

   — Я не соглашусь на освобождение под честное слово. Вы не получите никаких обещаний, и я буду продолжать дипломатическую деятельность.

Улыбка исчезла с лица француза.

   — Это звучит так, будто вы решились покинуть нас.

   — Можете принять это как пожелаете.

Де Бюсси повернулся к низаму.

   — Как вы решите, ваше высочество? Вы оставите его при себе или отпустите?

Музаффар Джанг отмахнулся полностью от этого вопроса.

   — Значит, так и будет. Поскольку вам не дано разрешение уехать, вы должны остаться — и наблюдать.

«Наблюдать за вашей победой, — думал он, вскипая холодной яростью. — Иисус всемилостивейший, подумать только, лишь вчера, двадцать четыре часа назад, всё было в моих руках!»

Теперь же они ехали на север, и Осман сидел рядом с ним на слоне, наслаждаясь дорожной трапезой своего собственного приготовления: немного фруктов, шарики варёного риса, сушёная баранина. Челюсти Османа медленно двигались в такт шагам слона, он откидывал голову, глотая с наслаждением. Очищенный молитвой, предавшись Аллаху и отдав Ему весь груз забот, он смог избежать мстительных разбирательств, которые последовали за убийством Назир Джанга.

Хэйден вспомнил первый день своего пленения. Смерть Назир Джанга была такой внезапной, что событие потрясло всю армию низамата, пронёсшись по ней подобно тайфуну. Каждый командир конницы встал перед трудным вопросом лояльности, и восторженный де Бюсси сразу предпринял меры, чтобы погасить возможные колебания, посоветовав ошеломлённому Музаффар Джангу провозгласить всеобщую амнистию специальным указом.

   — Чтобы продемонстрировать великодушие вашего высочества. И ваше могущество. Вы — низам. Вы владеете дворцами Аурангабада и богатствами Хайдарабада. Вы — господин Декана и владелец Талвар-и-Джанга, к чему вы всегда стремились и что обещал дать вам месье Дюплейкс.

Музаффар сидел, открыв рот. Потрясение от пережитого кошмара ещё не оставило его, и он не мог найти в себе силы для радости. Хэйден ощутил прилив вины, когда Музаффар неожиданно выронил Талвар с его бесценным бриллиантом, чтобы рассмотреть окровавленный тюрбан своего дяди. Даже сквозь туман мучений, всё ещё застилавший его глаза, он разглядел Глаз Змеи, снял его с тюрбана и крепко прижал к своему сердцу.

Глаз! Как мог Музаффар всё ещё не сомневаться в его силе? Хэйден задал этот вопрос Осману, уверенный, что каждому теперь очевидно бессилие рубина против ужасающего проклятия бриллианта.

Осман склонил голову.

   — Господин Музаффар Джанг, Князь Счастливого Перепутья, овладел желаемым. Он стал низамом. А поэтому, господин, как он может не верить в это?

Теперь, спустя три месяца, Хэйден вспоминал эти слова. Желания нынешнего низама исполнились во всех отношениях.

Он глядел на песчаные отроги Восточных Гат, медленно скользящих слева от них. Их прекрасные склоны были подернуты дымкой и настраивали его на размышления. Колонну царского авангарда возглавлял слон Музаффара; слон де Бюсси шёл на шаг или два позади него. Но между головными слонами и тем, на котором ехал теперь он, была ещё дюжина слонов. Два из них несли особенно опасных людей: Абдула Наби Хана и набоба Курнула — двух людей, которые более других обеспечивали низаматство Музаффар Джангу. Их безграничная жадность обнаружила себя особенно ярко в форте Луи, но лишь он один понимал значение этой жадности.

Восемнадцать сундуков драгоценностей и десять миллионов рупий было захвачено из запасов Асаф Джаха. После смерти Назир Джанга всё это было привезено в Пондичерри для дележа.

«Интересно, сколько из этого досталось Абдул Наби Хану за его предательство, — думал он ещё тогда. — Судя по его виду, недостаточно».

Когда Хэйден смотрел на этого патанца, он ощущал, как волосы на его коже встают дыбом. Прошлым вечером он разговаривал с этим человеком, слепленным из той же глины, что и Абдул Мадсжид. Дьявол толкнул его рассказать этому свирепому набобу о том, что новый господин обещал французам часть Курнула в дар, когда его поставят властителем Хайдарабада. Это было с его стороны грязным политиканством, отвратительным злобным обманом, желанием играть на подлых стремлениях самого гадкого человека.

Хэйден Флинт встряхнулся от своих мыслей, ощутив, что температура упала градусов на десять. В полях крестьяне начали толпами возвращаться в свои деревни. Поразительно было видеть их страх. Молнии представляли для них ужасающую тайну. Они не могли ничего знать об экспериментах мистера Стефана Грея и Джона Дезагульера в Оксфорде, раскрывших природу электричества. И разве достойный доктор Франклин не писал, что земля и грозовые тучи, катящиеся над нею, можно рассматривать как просто две половины лейденской банки и что явление молнии является лишь искрой, возникающей между этими двумя половинами? Для индусов молния была гневом чудовищного бога, поражающего огнём вершины их священных деревьев, поднимающего шерсть на спинах собак, заставляющего плакать младенцев и скисать драгоценное молоко. Она приводила их в благоговейный страх, заставляя молиться.

Призраки, рождающиеся в холмах, преследовали его вместе с первыми каплями дождя, порывом налетевшего на дорогу. Он закрыл глаза и увидел французские войска, сжигающие Лондон в сотую годовщину Великого Пожара. Огромное красное сияние освещало небо над собором Святого Павла, над восьмиугольником Гринвич-Хилла. Он видел Ост-Индский флот в Бау-Крик, захваченный французскими судами. И людей, охваченных ужасом, измождённых голодом, не знающих, что великий поворот истории уже начался необратимо где-то на другой стороне Земли. Как могли они знать, что с покатившейся головы вице-короля Моголов началась цепь событий, которая неизбежно приведёт к такой же судьбе короля Георга?

Он плотнее закутался в плащ. Осман суетился с багажом.

   — Выпьете, сэр?

   — Убери.

Мысли, бродившие в голове Хэйдена, неожиданно обрели реальность. С захватом Хайдарабада и с утверждением Музаффара в номинальной столице Аурангабаде будет положен конец конфликту англичан с французами в Индии. Британцы должны будут оставить Мадрас, а может, и Бомбей. Французы будут контролировать половину Индостана, а через несколько лет и весь Индостан. Приобщившись к его богатствам, Франция будет получать всё возрастающие доходы, которые сдвинут равновесие между двумя великими силами, что приведёт к новой войне.

«Но в этот раз, — думал он, — это будет война, в которой победит Франция. Селитра и тиковая древесина Индостана позволят Франции иметь корабли, обеспечивающие ей превосходство на море. Будут захвачены американские колонии, а со временем французы внедрятся в Англию, сделав её игрушкой короля Луи. И всё это — в результате убийства, совершенного на моих глазах».

А ныне?

Всё по-прежнему. Теперь Музаффар начал выступать таким же павлином, как и его предшественник — Назир Джанг. Он изменился с этого судьбоносного дня. Новый владелец Талвара должен был привести, армию в Пондичерри, чтобы принять поздравления французского Совета. Он вошёл в крепость, где был встречен самим Дюплейксом. Колокола звенели в церкви Сестёр Клуни и на большой церкви. Приём и банкет в губернаторском дворце были великолепными.

Хэйдена не лишили присутствия на этих церемониях. Он ожидал повторения случившегося в Хайдарабаде, когда был унижен французом де Бюсси, но в этот раз ему не пришлось испытать пренебрежения к себе. Дюплейкс хотел продемонстрировать высокую степень цивилизованности, своё великодушие к побеждённому, к человеку, который был молчаливым свидетелем того факта, что англичане не представляют больше угрозы.

Свирепо выглядевший набоб Курнула задумчиво глядел на Хэйдена в течение всей церемонии. Музаффар говорил мало. Мрачное настроение овладело им на банкете, словно он страдал несварением вследствие язвы желудка. После публичного провозглашения низама Дюплейкс позволил себе нарушение этикета, задав вопрос, действительно ли этот меч почитается мусульманами на втором месте после меча самого Пророка?

Музаффар Джанг мрачно отнёсся к льстивым замечаниям, позволив французу заглянуть в глубину великого неогранённого алмаза, самого большого из извергнутых планетой.

Дюплейкс высказал своё восхищение камнем, но, улучив момент, наклонился к де Бюсси и кисло сказал:

— Мне он не показался таким уж впечатляющим.

Но всё же Музаффар символически вынул свои французские часы и поставил стрелки так, как учили, по полночному звону Нотр-Дам де Андже. Затем, как планировалось, наступила кульминация. Дюплейкс был назначен Музаффар Джангом его «представителем», получая в управление все территории к югу от реки Кистна. Они включали не только Карнатику, но площадь большую, чем Франция.

Конечно, эта честь была отклонена — или, скорее, перенесена на другого. С этих пор маркиз де Бюсси должен был стать представителем низама. Что касается самого Дюплейкса, то он обещал основать новую столицу на месте гибели Назир Джанга. Город должен называться Дюплейкс-Фатехабад[84], и в его будущем центре предполагалось немедленно начать возведение колонны победы, которая должна была заменить колонну в честь римского императора Траяна.

Через два дня они отправились в Аурангабад. Три сотни французов и две тысячи сипаев сопровождали пятьдесят тысяч всадников, оставшихся от огромной орды, которая вышла из Хайдарабада по его настоянию почти год назад...

Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Небо засияло, и жаркие лучи солнца согрели Хэйдена.

Неожиданно послышался выстрел, затем ещё и ещё.

Слон низама затрубил от боли и бросился вперёд. Осман перегнулся через край ходаха, указывая в заросли у края дороги. Там были люди. Засада. Жалкая горстка, но их обстрел заставил слонов заметаться в растерянности.

Вскоре всё было закончено. Оборванные авантюристы, совершившие эту смехотворную засаду, бежали прочь, спасая свою жизнь. Некоторые из сипаев де Бюсси разматывали тряпки, которыми они завязывали от дождя замки мушкетов, но лишь нескольким из них удалось сделать выстрелы по убегавшим, а к тому времени, когда за ними пустились в погоню, нападавшие скрылись в густом кустарнике.

Он видел, что слон набоба Курнула приближается к слону низама. Была заметна какая-то расчётливая преднамеренность в движениях этого человека, когда он начал поднимать копьё. Затем дыхание у Хэйдена перехватило, когда он увидел, как набоб бросил копьё и пронзил висок Музаффар Джанга.

Музаффар обмяк, а победитель поднял руку и громко закричал: «Хузза!», уверенный, что у армии нет другого выхода, как последовать за ним. Но его обращение к толпе вызвало совсем иную реакцию. Он заревел от отчаяния, когда воины набросились на него, вытащили из ходаха и швырнули в самую гущу людской массы.

Лодка проскочила через прибой к берегу, и Роберт Клайв высадился под стенами крепости Сен-Джордж. Он отряхнул песок с бриджей и приказал носильщику отнести багаж в его комнату. День угасал, но он чувствовал себя посвежевшим от морских брызг, от этой суматошной переправы на лодке с корабля компании. Ощутить себя снова в Мадрасе было одновременно и приятно и горько.

Его пребывание в Калькутте было обусловлено многими обстоятельствами. Он был послан туда Сойером, официально по делам, но больше — для выздоровления, а также, как он подозревал, не без тайного желания Сойера убрать его подальше. Когда-то, десятилетия назад, пост распорядителя был ограничен в своих обязанностях обеспечением губернаторского стола таким провиантом, который был достоин его положения. Теперь же его статус был более высоким: квартирмейстер штата компании и интендант вооружённых сил. Он распоряжался большими деньгами и начал использовать положение во благо себе.

По прибытии в форт Вильям он оставил свою карточку на складах Стрэтфорда Флинта, желая поправить их отношения после дуэли с Хэйденом. Они встретились и пообедали вместе, но за дружеской беседой он забыл упомянуть о дуэли. Вместо этого он рассказал Стрэтфорду Флинту о положении в Карнатике и обсуждал с ним общие вопросы торговли. В ходе беседы, однако, он позволил себе затронуть вопрос начислений на долги торговцев, спасающих его от ростовщиков, с которыми ему приходится иметь дело.

   — Это просто, парень, — сказал Флинт. — В первом разряде товаров — шёлк-сырец и опиум, муслин и ситец; в нижнем же — грубый хлопок, красильное дерево, топлёное масло и селитра. Ты скоро убедишься в верности моих советов. Так что приходи ко мне, когда захочешь, и я составлю контракт для тебя. Ты увидишь, что здесь — безграничные возможности потратить деньги с толком, разумно вкладывая их по моему совету. Мы можем торговать солью, бетелем и индиго, и если ты не глуп, то согласишься на половину прибыли, которую мы получим в результате этого.

Но у них были не только деловые беседы. Подобно отцу, посвящающему сына в тайны жизни, Стрэтфорд в один из бархатных вечеров, после обильных возлияний, отвёл его в дом Кали Гхата, где за циновками из душистой травы и бамбуковыми ширмами скрывались черноглазые красавицы. Приведённый туда под винными парами, он всё же вошёл внутрь, влекомый физическим желанием. Но вид бритых девушек вызвал у него отвращение, и, оставив две серебряные монеты, он вышел, шатаясь и без шляпы. На улице к нему подошли люди, оказавшиеся носильщиками паланкина, и принесли его в дом Флинта на речной набережной, где его вырвало на ступенях, после чего он повис на белой колонне, желая лишь одного: чтобы мир прекратил вращаться.

Стрэтфорд ожидал Клайва. Он повёл его на берег Хугли, где угостил крепким кофе, а также попотчевал философией. Клайв же в ответ поведал Флинту, как мысли о страдающей в гареме Аркали убивают его.

   — Я потерял жену, которую очень любил, — сказал Флинт, глядя на медлительные воды реки. — Какое-то время я тоже был не в своём уме. Но время лечит, и, как говорят индусы, человек может держать в голове лишь одну мысль. Послушай, вытесни память о ней, и ты спасёшься.

   — Проститутки Кали Гхата не помогут мне забыть Аркали.

   — Я говорю не о них!

   — Зачем же, дьявол побери, вы притащили меня туда?

Весёлая искорка промелькнула в глазах Стрэтфорда.

   — Назови это приключением, способным привести тебя к откровенности. Самый верный способ разделаться с болью — махнуть лезвием от уха до уха, и я уверен, что найдётся много помощников сделать это. Но я считаю, что в данном случае это слишком жестоко для тебя.

   — Каков же другой способ, мистер Флинт?

   — Броситься душой и телом в накопление капитала. Это сделает из тебя нового человека. Понимаешь?

   — Не думаю, что я...

Флинт положил свою тяжёлую руку ему на плечо.

   — Я был на твоём месте. И сделал так. Мы думаем, что гонимся за счастьем, когда на самом деле стремимся к женщине. Затем, когда она стала нашей, мы начинаем добиваться богатства. А когда и оно приходит, появляется тяга к власти. Ты понимаешь? Но если мы не получаем чего-либо одного, надо просто переходить к следующему!

   — Я не могу!

Флинт вздохнул и снял руку с плеча собеседника.

   — Что ж, искренний ответ. А теперь, может, ты будешь столь же искренним и расскажешь о причине вашей дуэли?

   — Откуда вы знаете? Это было тайным делом. Даже губернатор Сойер клялся...

   — Томас Эдвардс, капитан Королевского флота, давний мой знакомый.

   — Я не припоминаю капитана Эдвардса.

   — Он с корабля «Отмщение». Подходящее название.

   — Я уверен, что незнаком с ним.

   — Но ты знаешь их врача, мистера Нэйрна. — Флинт неожиданно стал твёрд как дерево. Неподвижный, серьёзный, без всякой прошлой дружелюбности. — Я знаю, Роберт Клайв, что ты не пойдёшь на дуэль без желания отправить Хэйдена в могилу. И помню, как прямо сказал тебе, что не хочу видеть его мёртвым. О чём ты думал, когда пошёл против меня?

Клайв склонил голову, пробормотав что-то в ответ. А Флинт сидел, уставившись на него, пока тот не рассказал всё, за исключением того, что дуэль была отложена, но не отменена. Он принёс извинения и даже дал обещание, которое, как он сам понимал, не мог выполнить, поскольку и до этого уже дал обещание встретиться с Хэйденом и определить их судьбу раз и навсегда.

Стрэтфорд принял извинения, после чего они продолжили беседу о своих ожидаемых доходах.

По мере того как солнце поднималось над богатой плоской дельтой, через которую изливалось священное сердце Индостана, он постиг, что Бенгал был по крайней мере вдвое более богатым полем торговли, чем обещал когда-либо стать Юг, и что правление могольского правителя, запрещавшего англичанам и французам конфликтовать, обеспечивало небывалые возможности для торговли.

Роберт Клайв отряхнул руки от пыли и вытер солёные брызги, прежде чем войти через Морские Ворота форта Сен-Джордж. Проходя мимо часовых, стоявших у ворот и ответив на их приветствие, он с удивлением увидел Хэйдена Флинта. Клайв приветствовал его.

   — Значит, ты опять здесь? Я надеюсь, мы можем нормально разговаривать? — осторожно спросил он.

   — О чём? Если о письмах, которые ты привёз из Калькутты, то не думаю, что там есть что-нибудь для меня. Что касается остального, не вижу оснований нарушать наше соглашение.

   — Нет. Писем нет. — Он увидел разочарование, промелькнувшее на лице Хэйдена. — Но я говорил с твоим отцом. Он преуспевает и уверенно восстанавливает своё состояние.

   — Ты здесь навсегда?

   — Ну, скажем так, на какое-то время. Мои дела заставили меня вернуться раньше, чем я предполагал. А ты?

   — То же и со мной.

   — Какие новости? — спросил Клайв, горя желанием узнать, будет ли Хэйден откровенен с ним. — Что-нибудь произошло?

   — Ничего особенного, — равнодушно ответил Хэйден. — Может, тебе известно что-нибудь из большой политики?

   — Только то, что знают все: Назир Джанг убит; Музаффар Джанг правит в Аркоте; люди Чанды Сахиба безнаказанно грабят страну; Мухаммед Али со своей армией заперт в Тричинополи, как клоп в бутылке. Дюплейкс воображает себя чрезвычайно мудрым.

   — Ты отстал от великих событий, — несколько смягчившись, сказал Хэйден. — Музаффар Джанг тоже убит, а Декан — в распоряжении Салавата Джанга. Это то же самое, что в руках Шарля де Бюсси.

   — Боже мой! И он позволил тебе уйти?

   — Де Бюсси сказал, что ему не нужен шпион, вынюхивающий в Хайдарабаде. Я же считаю, что он рад был отослать меня обратно, чтобы я погасил всяческую надежду в наших рядах, рассказав о том, что произошло. Может, он думал, что я перескажу все истории, согласно которым Музаффар остался жив, или что мальчик, ставший его преемником, будет более сговорчивым с англичанами.

Клайв слушал Хэйдена, рассказывавшего, как копьё раскроило череп Музаффара; как француз поставил подростка Салавата Джанга вместо него; как тот принял низамство, но отказался от Талвара.

   — Отказался? Не может быть!

   — Я наблюдал это собственными глазами. Это был самый мудрый и своевременный шаг в управлении государством, какой я когда-либо видел. Я чуть не задохнулся от волнения, когда де Бюсси взял меч. Видишь ли, ему пришлось сделать это.

   — Итак, алмаз-великан перешёл к де Бюсси? Господь Иисус, неудивительно, что француз хочет, чтобы об этом узнали все!

   — Нет. Он лишь принял его от имени Дюплейкса.

Клайв остановился как вкопанный.

   — Говорят, что на камень наложено великое проклятье. Ты верил когда-либо в это? Если он перешёл к Дюплейксу...

   — Да, но верит ли Дюплейкс в проклятье?

   — Я не сомневаюсь, что он верит только в его ценность и в ту власть и золото, которые получит взамен, если привезёт его во Францию.

Они пересекли парадную площадь по диагонали.

   — Подумай о том влиянии, которое он приобретёт, подарив алмаз своему монарху. Ты помнишь бриллиант Питта? Он превратил Тома Питта из сына бедного приходского священника в члена парламента и влиятельного землевладельца. Он продал его регенту — принцу Орлеанскому с тем, чтобы принц сказал, что самый большой бриллиант в Европе находится в центре французской короны. Кто поручится, что король Луи устоит перед возможностью превзойти его?

Когда они проходили мимо флагштока, Клайв задержал Хэйдена, чтобы узнать его мнение относительно ближайшего будущего.

   — Если ты хочешь оценить наши реальные возможности, то нам остаётся лишь Тричинополи. Мухаммед Али предложил признать Чанду Сахиба набобом Карнатики...

   — Неужели?

   — ...если тот позволит ему оставить за собой Тричинополи.

   — Чанда Сахиб, должно быть, отклонил это предложение?

   — Кто бы согласился в подобном положении? Его сын сейчас громит Танджор.

Клайв раздумывал над сложным переплетением сил, усложнивших ситуацию вокруг Тричинополи. «Лояльность окружающих областей очень важна, — думал он, быстро обнаруживая самую суть проблемы. — Взять хотя бы Танджор. Он близок к Тричинополи. Его раджа — индус и не любит мусульманскую риторику Мухаммеда Али, но всё же у них есть общность цели. Он, конечно, не любит Чанду, чьи люди сгубили его урожаи и отняли однажды всё, что могли. Можно предположить, что его люди сейчас не проявляют радости от нашествия черни Разы Сахиба...»

   — Дьявол с ними, — сказал он. — Что думает Сойер?

   — Скоро ты сможешь спросить об этом его самого: он прибыл из Сен-Дэвида для проверки дел. Но прежде тебе нужно узнать и остальное.

Клайв внимательно и не прерывая слушал о том, что европейский батальон компании численностью в шестьсот солдат, поддерживаемых тремя тысячами сипаев, был послан на Юг под командованием капитана де Джингенса, швейцарского офицера, служащего по контракту в компании.

   — План заключался в поддержке власти Мухаммеда Али в городе-крепости Валикондапурам, но за силами Джингенса следовали по пятам пятьсот французских гренадеров и несколько тысяч конников из армии Чанды Сахиба. Килладар Валикондапурама испугался за своё собственное положение. Он объявил о нейтралитете и закрыл ворота города для обеих армий, оставив Джингенса лицом к лицу с превосходящими силами. В стычке были убиты прапорщик и шестеро солдат. Остальные позорно отступили, что было вызвано, я думаю, растерянностью среди офицеров. В результате вся армия спаслась бегством.

   — Как они умудряются испортить всё, — с горечью проговорил Клайв. — Где же они теперь?

   — Чанда преследовал их до самого Тричинополи. Они всё ещё там.

   — Тогда дело плохо! К ним должны быть посланы силы для освобождения, после этого необходимо поднять их на сражение, на которое они способны!

   — Некого послать возглавить подкрепление.

   — Я сделаю это, если губернатор позволит. — Клайв от возбуждения даже топнул ногой. — Ты поддержишь меня?

   — Это зависит от твоих предложений.

Они застали Сойера в скверном настроении. Он поднялся поздно и был ещё без парика. Письмо Коупа, а теперь ещё и Джингенса сильно расстроили его, и он выслушал план Клайва с кислой миной.

   — Джентльмены, Тричинополи ослаблен по ряду причин. Прежде всего — нехватка денег и провианта. Как всегда, княжеские армии зависят от серебра и золота, которые поддерживают лояльность их командиров. Есть пределы терпения союзников набоба, после которых враг легко может одурачить этих союзников. Джингенс может лишь предотвратить мятеж в городе. Люди уже дезертируют. Очевидно, из часов, отмеряющих время Мухаммеда Али, вытекает последний песок.

   — Значит, сэр, мы должны действовать с максимальной скоростью.

Сойер в упор смотрел на Клайва холодным взглядом.

   — Я не собираюсь отсылать туда последние силы. Я уже предвидел возможность подобного хода дел на Юге и сделал выводы. Попыток освобождения войск из Тричинополи не будет. У нас едва хватает сил для защиты собственных стен.

   — Сэр, мы не можем позволить Тричинополи пасть!

Сойер развёл руками. Без парика он утратил часть своего авторитетного вида.

   — Настало время уповать на слова. Мы будем делать то, что делал Дюплейкс после победы Назир Джанга. Сосредоточимся на дипломатии.

   — На дипломатии? — вырвалось у Клайва.

   — Капитан, мы должны соблюдать осторожность и неукоснительно следовать закону. Франция и Британия не находятся больше в состоянии войны. Если я буду действовать в спешке или без достаточных оснований, любое наше достижение может быть уничтожено единым росчерком пера совета директоров.

Хэйден видел, как побагровело лицо Клайва, когда он пытался заставить Сойера понять очевидное. Он решился вступить.

   — Предположим, что силы компании оставят Тричинополи, — сказал он. — Что тогда? Окружение Мухаммеда Али немедленно предаст его, и голова будет отделена от тела в течение часа. Тогда уж мы окончательно утратим всякую законную возможность противостоять французам.

Его тон почти полностью истощил терпение Сойера.

   — Мы и так связаны по рукам и ногам, — сказал он. — Когда силы Джингенса были собраны к отправке на Юг, мне пришлось ждать, пока армия Мухаммеда Али сможет встретить их.

   — Из-за задержки Джингенс и не смог вовремя достичь Валикондапурама и защитить эту крепость. — Клайв переступил ту черту, которую не должен переступать капитан на службе у компании, обращаясь к главнокомандующему. — Взгляните в лицо фактам! Сэр, вы должны позволить мне возглавить подкрепление, направляемое в Тричинополи!

   — Я уже сказал вам: нет, сэр.

   — Тогда отпустите меня доставить туда обоз со снабжением! Если сделать это внезапно — мы сможем прорваться. Чёрт побери, я знаю, что это возможно!

   — Не повышайте на меня голос, капитан. Ведите себя должным образом, или я пересмотрю ваше положение.

Резкость губернатора привела Клайва в чувство, и он отступил.

   — Прошу прощения, сэр.

   — Хорошо. Но не испытывайте меня. Не сомневаюсь, что у вас есть причины для посещения Тричинополи, но я несу полную ответственность за людей и не могу позволить этого.

Хэйден видел, как Клайв отчаянно борется с собой. Понимал, что его приводит в ярость невозможность убедить начальство довериться ему полностью.

   — Губернатор, я верю в то, что капитан Клайв прорвётся в крепость, — сказал он под влиянием момента. — Реальная обстановка там может отличаться от ваших представлений. Лучшая часть сил компании находится в Тричинополи. Мы должны знать их состояние, а также — каковы отношения с Мухаммедом Али и его людьми.

   — Я понимаю ваши чувства, мистер Флинт... — начал Сойер.

   — Даю вам слово, что больше всего меня заботит благо компании, это относится также и к капитану Клайву. И я верю, что он способен изложить разумные аргументы в пользу своего предложения, если вы будете открыты для изменения решения.

Сойер встал и задумчиво прошёлся по комнате. Затем он повернулся к Клайву и задержал взгляд на его выгоревшем форменном френче.

   — Что ж, — сказал он наконец. — Не вижу причин, почему губернатор Мадрасского президентства не может изменить своего мнения, услышав разумные аргументы. Если я не смогу сделать этого, то не сможет никто.

Клайв должен был доложиться Сойеру, как только он прибудет обратно в Сен-Дэвид. Губернатор вновь прибыл в этот южный форт, чтобы быть ближе к событиям.

Вся охрана высыпала наружу, получив от выставленных пикетов весть о приближении Клайва. Весь форт с жадностью ожидал известий. Если не считать прибытия из Калькутты судна «Уэйджер» Стрэтфорда Флинта, у них не было ни новостей, ни посетителей. Этого события они ожидали целый месяц.

Несмотря на абсолютную невозможность этого, Клайв вернулся, исполнив свою миссию. Хэйден, находящийся в штате губернатора, ощутил себя триумфатором при виде Клайва, въехавшего в тень главных ворот.

Клайв соскочил с седла и моментально взглянул на Хэйдена взглядом, выражавшим отчаянное нетерпение.

   — Мой дорогой друг, — сказал Сойер, сжимая руку Клайва. — Вы способны творить чудеса. Даже не верится, что это возможно!

   — Вы и не верили, насколько я помню, сэр. — Клайв вынул бутылку воды, отпил из неё, наклонился вперёд и вылил остатки на голову. — Но здесь нет никакого чуда, если человек в красном мундире считает себя равным пятидесяти соварам.

Клайв отправился в начале июля, собрал припасы для Тричинополи в Сен-Дэвиде и вышел с конвоем в Девикоту. Оттуда он ринулся прямо в Тричинополи. С удивительным везением он умудрился избежать встречи с шестью тысячами людей Чанды Сахиба и совершил окончательный бросок к крепостным стенам, прежде чем гренадеры д'Атейля смогли воспрепятствовать ему.

   — Что касается французов, я пронёс знамёна двух рот мимо них, и этого было достаточно, чтобы отбить охоту нападать на нас, хоть нас было и немного.

   — Гений! — закричал Сойер, вызвав восторги у присутствующих.

   — Я польщён этой оценкой, сэр. Но любой трюк не проходит дважды. На обратном пути мы потеряли слишком много людей. Моих сипаев сильно проредили.

   — Героический поступок, мистер Клайв. — Сойер потёр подбородок. Его лицо утратило часть прежнего ликования. — А как гарнизон в Тричинополи?

   — Бог мой, они в печальном состоянии, как я и предполагал, — ответил Клайв. — Но у нас нет иного выхода, как только держать армию в Тричинополи.

   — Таково ваше мнение?

   — Да, сэр. Иначе с Мухаммедом Али будет покончено. — Клайв жаждал получить согласие от Сойера. Оживлённая торопливость оставила его. Он продолжал с озабоченностью: — Я много говорил с набобом. Он называет нас своими защитниками. Он никчёмный и беспринципный человек. К тому же жестокий, поскольку его съедает страх. Я бы вышвырнул его... — Клайв вынул запечатанное письмо. — Сэр, я хотел бы обратить ваше внимание на обращение набоба.

Сойер вскрыл пакет и быстро пробежал глазами цветистое вступление, предшествовавшее деловой части письма.

   — Что такое? — спросил он и взглянул на Клайва, прежде чем насмешливо прочесть содержание вслух: — «Если бы дерзкий офицер с пятьюстами солдат был послан, чтобы вызвать возмущение в Аркоте, это способствовало бы замешательству у врага...» Это ваше представление о юморе, капитан?

   — Это — письмо Мухаммеда Али. Я склонен согласиться с набобом. Если Магомет не идёт к горе, то придётся пригласить гору посетить Магомета. Это может показаться слишком дерзким планом, но я не знаю, что ещё можно сделать, чтобы заставить Чанду отойти от Тричинополи.

   — И Мухаммед Али думает, что пятьсот солдат достаточно для того, чтобы захватить столицу?

Клайв кивнул.

   — Сэр, это почти тот случай, когда чем меньше, тем лучше.

   — Клайв, я совсем не понимаю вас. Вы — либо гений, либо сумасшедший.

   — Я согласен с набобом. Пятьсот человек, и из них двести должны быть европейцы.

   — Нет, сэр! Это значит оставить Сен-Дэвид под охраной всего пятидесяти человек! И не более сотни — в Мадрасе. И вы всерьёз предлагаете мне согласиться на это?

   — Сэр, это же очевидно. Французские войска не могут атаковать Сен-Дэвид. Это был бы Casus belli[85], что заставило бы Французскую компанию отозвать Дюплейкса, а он слишком хитёр для этого. Без артиллерийского обстрела форт может держаться неограниченное время против любой нерегулярной конной армии, такой, как у Чанды.

   — С таким малым количеством защитников?

   — В соответствии с моей оценкой — да.

   — Сэр, поставки из Калькутты не составят трудностей, — решился добавить свои доводы Хэйден. — Худшим случаем была бы полная осада армией Чанды Сахиба. Но как Сен-Джордж, так и Сен-Дэвид выдерживали в прошлом подобные нападения со стороны маратхов. И не забывайте, у нас есть море.

   — И армия Чанды не заинтересована в наших фортах. Они будут слишком заняты маршем на Аркот.

Сойер задумался.

   — Ваш план может иметь успех, и Чанда Сахиб оставит Тричинополи только в том случае, если вы возьмёте Аркот. А если это не удастся?

Клайв яростно затряс головой. В нём вновь разгорелся прежний огонь.

   — Нет. Предположите, что я захвачу Аркот. Вообразите, что должно произойти тогда. Чанда Сахиб, новый провозглашённый набоб Карнатики, становится посмешищем для всех. А осмеяние для мавров хуже смерти. Все будут говорить: «Вот князь, который не может сесть на свой собственный маснад, потому что феринджи сидит на нём». А я сделаю его посмешищем, сэр, не сомневайтесь! Вы понимаете, к чему это приведёт? Килладары всех земель будут видеть это. И все они изменят своё мнение относительно Чанды Сахиба.

Хэйден сказал:

   — И колеблющиеся союзники Мухаммеда Али тоже задумаются, стоит ли бунтовать против него.

   — И это позволит капитану де Джингенсу вывести оттуда свои силы?

   — Вполне возможно.

Сойер уже склонялся к этой идее.

   — Если позволите, капитан Клайв. В какой мере этот план великой битвы является детищем набоба?

Хэйден наблюдал за лицом Клайва. «Он оценивает Сойера, — думал он. — И подходящий момент тоже. Как тигр, готовящийся к прыжку».

   — Это мой план. Полностью.

Сойер посмотрел на него долгим взглядом и затем сказал ровным голосом:

   — Ваша самонадеянность дерзка и поразительна, сэр.

Клайв выдавил кривую самодовольную усмешку, ещё больше раздражившую Сойера.

   — Сначала, когда раздумывал над проблемой, я понял положение следующим образом: Мухаммед Али нуждается в золоте и продовольствии для того, чтобы поддерживать себя. Поэтому я считал возможным порыскать по укреплённым городам — Велору, Арни, Коверипаку, Конживераму — находящимся в пределах двадцати миль от Аркота. Я думал добыть немного денег, или, по крайней мере, воспрепятствовать Чанде собрать их. И затем увидел нужный ответ, сияющий как это чёртово солнце, понимаете?

   — Дерзкий план, — наконец сказал Сойер, глядя прямо в глаза Клайву. — Но, может быть, подобная дерзость позволит сместить равновесие в нашу пользу. Я посоветуюсь с мистером Принсом.

   — Когда, сэр?

   — Как можно скорее. Я пошлю указание Джорджу Пайготу в Мадрасе приготовить отряд из восьмидесяти человек. Вам придётся удовлетвориться ста тридцатью отсюда, причём некоторые из них — лондонский сброд, но ничего лучшего у нас нет. Что же касается Совета, мы соберёмся, как только созовём его членов. Завтра утром.

   — Но, сэр, это слишком поздно! Послезавтра агенты Дюплейкса разнесут этот план по всей Карнатике!

   — Вы предлагаете, чтобы мой Совет...

   — Сэр, завтра будет слишком поздно! Как только выйдем из форта, наши намерения станут известны, и мы встретим противодействие. Если же двинуться сейчас, мы могли бы прибыть на место ночным броском, соединившись с мадрасским отрядом по пути и избежав конницы Чанды!

   — Вы забыли? Наши новые люди ещё не привыкли к местному климату. Какая будет польза от них после тяжёлого броска?

Хэйдену казалось, что Клайв не способен понять, как человеческая слабость может загубить его план.

   — Может, вы и правы, сэр, — сказал он медленно, — но я всем нутром ощущаю, что мы сможем сделать это.

   — Дьявол меня побери, вы считаете, что все должны быть такими же, как вы, — сказал Сойер. — Когда-нибудь эта вера подведёт вас.

Клайв стоял как на похоронах, оплакивая кончину своего плана, и тогда Хэйден схватил его за руку:

   — Я знаю, как ты можешь отправиться отсюда, чтобы никто не узнал.

   — Как?

   — Мы реквизируем судно моего отца.

   — Бог мой! Да!

   — «Уэйджер», джентльмены. Судя по виду, оно готовит паруса для отправления в Калькутту прямо сейчас.

Они взяли с собой письмо Сойера, ибо Калли готов был сражаться, чтобы не допустить их на свои шканцы.

   — Ни один ублюдок не вступит на борт этого судна, — орал он на них сверху. Его пистолеты были взведены, а в руках у ласкаров виднелись длинные малайские ножи. Они висели на вантах или глядели через фальшборт, уставившись вниз на губернаторскую гичку, в которой стоял Хэйден Флинт.

Солдаты компании выстроились под стенами форта Сен-Дэвид и издали выглядели как полоска красного на белом берегу в двух кабельтовых через сверкающую голубизну воды. Форменный мундир Хэйдена был расшит пышной тесьмой.

   — Я вхожу на ваше судно, На-Кхуда.

   — Только положи руку на планшир, Хэйден Флинт, и я убью тебя, помоги мне Христос!

   — Такую же песню ты пел в прошлый раз, когда мы виделись с тобой, Калли, — сказал Хэйден. — Помнишь?

   — Я предупреждаю тебя! Старика здесь нет, и никто не запретит мне пристрелить тебя!

Хэйден с решительным лицом сказал человеку за румпелем гички:

   — Прижмись к нему бортом.

Когда гичку подняло на волне, он легко вскочил на борт судна. Застарелый запах конопли, смолы и пряностей ударил ему в нос.

Ни один из матросов-ласкаров не шевельнулся, чтобы воспрепятствовать ему. Их положение было безвыходным: капитан приказывал им, но повествование о сыне Флинта Сахиба стало уже эпической поэмой в Бенгале. Калли мог быть На-Кхудой, но теперь перед ними был истинный принц дома Флинтов.

Калли направил оба пистолета ему в лицу.

   — Мак-Брайд!

Рыжеволосый парень вышел вперёд. Он нёс крюк, взятый с китобоя.

Хэйден Флинт остановил их на месте официальным окриком и вынул бумагу.

   — Капитан Джойс Мак-Каллок, я должен проинформировать вас, что торговое судно «Уэйджер» реквизируется властью Ост-Индской компании, губернатором Мадрасского президентства и командующим гарнизоном форта Сен-Дэвид, от имени которых я беру в свои руки управление судном. Отойдите в сторону.

Действие этих слов на Калли оказалось убийственным. Он уже полжизни скрывал имя Джойс Мак-Каллок, с тех пор, как уволился с Королевского флота. Он думал и надеялся, что это имя навсегда исчезло из мира, но услышать его произнесённым человеком в форме — такого Калли никак не ожидал. Он чуть опустил пистолеты, и Хэйден спокойно отобрал их, взяв за стволы, поразив всех на борту своей смелостью.

Были отданы приказы поднять паруса. Армия Роберта Клайва поднялась на борт, по двадцать человек, и самые сильные из них сразу приступили к работе.

Через час они уже шли правым галсом, который должен был привести их в Мадрас. Рулевой старался использовать умеренный береговой бриз. Солдаты Клайва устроились там, где запах груза не был столь навязчивым.

Выбрав спокойный момент, Хэйден прошёл вперёд по подветренной стороне и спросил Мак-Брайда:

   — Как мой отец?

   — Хорошо, когда я видел его.

   — А его финансы?

Мак-Брайд откинул голову и мастерски выстрелил табачной жвачкой сквозь щербину между зубами в пенящуюся воду за бортом.

   — Не знаю. — Выражение тайной радости расплылось по его лицу. — Джойс! Так зовут капитана?

   — Да.

Мак-Брайд хихикнул.

   — Это пригвоздило его здорово. Первый раз вижу, чтобы он так опешил.

   — Это часто бывает, что человек носит девичье имя своей матери.

   — Да, но Джойс! Мне теперь не терпится добраться до форта Уильям!

   — Я бы не советовал тебе распространяться, — сказал Хэйден спокойно.

Мак-Брайд с подозрительностью смотрел на него.

   — Почему это?

Хэйден Флинт с безразличием пожал плечами.

   — Мир суров. Стоит ли заводить врагов без необходимости? Торговцу нужна поддержка отовсюду.

   — Я понимаю, о чём вы говорите, мистер Флинт. Вы теперь величина в Сен-Дэвиде.

   — Кто знает, что может произойти там. Относительно моего отца...

Мак-Брайд повернулся на каблуке и опёрся спиной на поручень. Он провёл глазами вдоль дальнего горизонта с наветренной стороны.

   — Его честь процветает.

   — Я слышал, что он даже разделался с долгом Оми Чанду.

   — Это было уже давно.

Хэйден хмыкнул.

   — Он, должно быть, первый, кому удалось вырваться из хватки этого ростовщика.

Парень пожал плечами.

   — Бенгал[86] — благодатная земля. Аливерди Хан, царь мавров, содержит её в порядке. Его честь говорит, что сильное правительство — лучший друг торговли.

   — А здесь? Как ты думаешь, восстановит он склады в Мадрасе?

   — Может, и да. У него есть дела с Чарльзом Сэвэджем и другими крупными торговцами.

   — Всё ещё есть?

   — Да. Мистер Сэвэдж выбрался из долгов с большими усилиями. Когда-то ваш отец ничего не значил рядом с ним, но теперь это не так.

   — Ты знаешь, Мак-Брайд, они почти сравнялись за год до начала войны с французами.

   — Да. Ваш отец говорит, что мистер Сэвэдж никогда не считал его ровней. Всегда думал, что он — господин, а ваш отец — работник. Но война в Карнатике изменила всё. Ничто не было таким прибыльным, как поставки Флинта для армии компании со времени, когда Сен-Джордж возвратился к нам. Ваш отец теперь крутит Сэвэджем как хочет.

   — Он же всегда говорил мне, что война разоряет торговцев.

   — Вообще-то так, но эта война — другое дело. — Мак-Брайд заговорщически наклонился к нему. — Поставки продовольствия для компании.

   — Продовольствие для компании выгодно?

   — Да. С тех пор, как ваш капитан Клайв назначен интендантом.

Мак-Брайд посмотрел на топ-мачты и прошёл обратно к середине судна.

«Вот оно что, — думал Хэйден. — Клайв закупает товары через Флинта! Насколько согласен с этим Сойер? Они тянут из компании и делят это между собой. Иисус всемилостивейший, неужели у них нет ничего святого?»

Джордж Пайгот встретил их в Мадрасе. Плотный и страдающий от жары, в соломенной шляпе, которую он всегда носил, прикрывая от солнца узкие глаза. Он был окружён толпой воодушевлённых молодых добровольцев.

   — Я слышал, что Совет Сойера пытался уговорить де Джингенса пойти на Аркот, — сказал Пайгот, хмурясь на письмо.

   — Как вы узнали об этом? — спросил Клайв. — Об Аркоте говорилось лишь вчера.

   — Кабинеты Совета — это решето. Для секретов нет преград. Вам следовало бы знать это.

   — Де Джингенс — швейцарец с мозгами менялы. Это не тот человек, который способен достичь чего-либо.

   — В противоположность капитану Клайву, я так понимаю?

Клайв выпятил грудь и ущипнул ткань своего френча.

   — Успех — это ткань, которую вы ткёте сами, мистер Пайгот. Ткань доброй удачи создаётся на основе решительных усилий.

   — Да уж, доброй удачи вам понадобится много.

   — Вот именно. Мы выходим с отрядом в двести строевых бойцов и тремястами сипаев.

Пайгот воздел руки, как человек, впервые осознавший это.

   — Вы сумасшедший, Роберт Клайв!

   — Вы уже говорили это раньше, мистер Пайгот.

   — И, без сомнения, скажу ещё — если доживу, чтобы увидеть вас вновь. — Он понизил голос. — Вы знаете, что из восьми ваших так называемых офицеров только двое отдавали когда-либо приказ солдатам ? Они — молодые парни. Клерки!

   — Это не имеет значения.

   — У вас всего три малых полевых орудия, и вы оставили Сен-Дэвид лишь с сотней защитников, а нас оставляете с пятьюдесятью. Это... безумие!

Клайв повернулся к тем, кто должен был стать его офицерами. Они обменялись твёрдыми рукопожатиями и представились, даже те, кого он хорошо знал.

   — Симонс, сэр!

   — Ревел.

   — Тренвит, к вашим услугам, сэр.

   — Харри Уилкес.

   — А я — Билли Гласс, сэр.

Стоя сзади, Хэйден пытался заглянуть, что скрывается за их восторженной готовностью, что они в действительности представляют собой. Они казались такими молодыми; стояли вокруг с самым разнообразным оружием и снаряжением и жадно глотали всё, что говорил им Клайв. Рейд в Тричинополи ещё более повысил его репутацию. Он был их кумиром.

   — Итак, — сказал им Клайв, — эта война — для вас, так ведь?

   — Да, сэр!

   — Если вы возьмёте нас, сэр.

   — Мы покажем Жаку Французу британскую игру, сэр!

   — Это хорошо. И вы знаете первые три правила солдата, не так ли, джентльмены? — Кривая ухмылка заиграла на губах Клайва. — Учение. Учение. И ещё раз учение. Тогда давайте займёмся этим.

Трёхдневный марш должен был привести их через влажную жару в Конживерам. Оттуда ещё оставалось тридцать миль до Аркота.

Мысли Хэйдена возвращались ко времени, когда Мохан Даз вёл здесь колонну Моголов; этот скаут нашёл тогда путь, который обходил пагоды, чтобы не застревать в потоках паломников. Он вспомнил слова Ясмин о священном водоёме, воды которого поднимались, когда множество людей входило в него, чтобы очиститься... и улыбнулся при этом воспоминании; Конживерам, кишащий народом, святой город с его сокровищами и его знаменитой каменной цепью.

Когда спустилась ночь, они остановились у дороги, разожгли огонь, сняли мундиры и выставили пикеты. Прапорщик Гласс был выслан вперёд с дюжиной людей на разведку. Через пять часов он вернулся, улыбаясь от радости, что обнаружил офицеров. Они наткнулись на конный дозор, который выдали костры.

   — Их было вдвое больше, чем нас, а может, и ещё больше, сэр. Но на нашей стороне была темнота и внезапность. Мы напали на них, разогнав как кроликов! Они не знают, какие у нас основные силы и где они находятся, об этом я позаботился!

Клайв смотрел на молодого прапорщика.

   — Но, Билли, завтра они узнают в Аркоте, что мы приближаемся, и успеют закрыть ворота.

Все удручённо застонали.

   — Это весь твой доклад?

   — Я... да, сэр. Я не думал... Я сожалею, сэр.

   — Мммм, ладно, не переживай. Возможно, ты хорошо поступил, Билли, мальчик. Мы не могли держать в секрете наше приближение, если оно вообще было когда-либо секретом. Но ты преподал им урок. — Он подмигнул Глассу. — Если они должны узнать о нашем приходе, лучше пусть заранее боятся нас, а?

   — Да, сэр. Б-благодарю вас. Это — то, что я думал, сэр.

Клайв встал и коротко сказал что-то своим новоиспечённым офицерам. Вдоль рядов разнёсся голос сержанта Бартона:

   — Ночной бросок! Стройся!

Следующие шесть часов они шли вдоль северного берега реки Палар, с трудом переправляя на руках орудия через трудные участки. Полная луна дрожала как лёд на затопленных рисовых полях, пока туман не начал подниматься от влажной земли, застилая всё вокруг. Только после того, как взошло солнце, они увидели чёрные шпили конживерамской пагоды.

Их встретила тишина. Никого не было видно на улицах и рыночной площади. Кругом были заметны следы торопливого бегства.

Из храма вышла дрожащая депутация с призывом к переговорам. Слух о том, что дьявольские европейские солдаты могут совершить, уже давно волновал Карнатику. Из уст в уста передавались истории о бойнях на побережье, усиленные огромным количеством дезертиров из армии низама, устремившихся к своим домам по всей округе.

Хэйден вытер лицо и пошёл вперёд вместе с Клайвом навстречу длинноволосым мудрецам с полосками Вишну на бровях. Они потребовали, чтобы иностранцы остановились, не допустив осквернения храма.

   — Преподобный отдаёт вам дань уважения, но сожалеет, что вы должны удалиться.

Клайв выдавил приторную улыбку.

   — Скажи ему, что мы не желаем нарушать торговлю или досаждать кому-либо, пока они мирно относятся к нам.

   — Видишь ли, им безразлично, что ты сделаешь с городом. Или с народом. Они лишь страшатся, что ты осквернишь их территорию.

Клайв заворчал, нахлобучивая шляпу на голову:

   — Скажи им, что искусство солдата состоит в том, чтобы избежать сражения, продемонстрировав врагу свою силу. Я думаю, что нам лучше сохранить репутацию тех, кто не добавляет оскорбления к завоеванию. Это — место поклонения, в конце концов.

Когда всё сказанное было переведено, Клайв добавил:

   — Я хочу лишь сварить глаза тем, кого обнаружу в Аркоте. Я не собираюсь разрушать святыни. Мне не нужно сеять страх, когда я могу принести настоящие разрушения.

«Да, — думал Хэйден, — это настоящее явление великого красного дракона, спустившегося на землю. Ты прав, желая внушить людям не злобу, а благоговейный ужас. Это встревожит гарнизон Чанды Сахиба, как ничто иное».

Дракон вступил в город. Свинцовые тучи катились над головой, усугубляя духоту. Клайв обратился к солдатам, когда они заполнили пустую улицу:

   — Каждый, пересёкший чей-нибудь порог по любой причине, будет выпорот. Человек, тронувший хоть единое перо цыплёнка, будет повешен. Скажи им это, джемадар. Я не потерплю воровства. Это — закон! А теперь, Уинстон, приведи скаута Балрама. Я хочу немедленно отправить записку в Мадрас, чтобы доставили два восемнадцатифунтовых орудия.

Весь следующий день они шли к Аркоту. Никто не препятствовал им. Днём, в самую жару, они ставили палатки для отдыха, оберегая тех, кто менее других привык к палящему солнцу. Необходимость быстрого передвижения заставила их отказаться от багажа, который нельзя было доставить без быков. Европейцы с трудом могли передвигаться в таких условиях, шагая с мушкетами и грузом необходимого продовольствия и воды. Передышки были очень короткими; даже ночью передвижение по каменистым тропам в сопровождении жалящих насекомых было нелёгким, а ночные крики животных звучали как предостережения духов.

Третьим утром рассвет выдался красным, как колода мясника. Воздух был тяжёлым от влаги, и обильная роса, какой он не видел ранее, промочила их насквозь. Небо было почти таким же тёмным, как и до рассвета, зловещим, словно при затмении. Ощущение нависшей беды усиливалось предрассудками сипаев.

Их скаут-разведчик принёс важное донесение. Он обнаружил то, зачем его послали: огни светильников на башнях Аркота. Они были не далее чем в двадцати милях, и он насчитал около сотни светящихся точек.

   — Теперь осталось закончить дело, для которого мы пришли, — сказал Клайв. Он натянул башмаки и снял френч с палаточного шеста. — Поднимай людей, мы свёртываем лагерь и немедленно выступаем в Аркот. Прекрасно, если мы придём туда завтра. Я дам им первый и последний шанс для сдачи.

Флинт с насмешкой воспринял бодрый оптимизм Клайва.

   — Ты ещё не увидел Аркота, твои восемнадцатифунтовки не прибыли, если их вообще выслали.

   — Ну и что? У нас есть три малые пушки.

Он продолжал сомневаться:

   — Там полный гарнизон. Я, очевидно, не сумел внушить тебе точное представление о силе его обороны. Если ты думаешь, что они все выйдут по первому требованию...

   — Сколько, ты говоришь, их там? — спросил Клайв, указывая палкой на запад.

Хэйденом овладело неожиданное желание подшутить над самоуверенностью Клайва.

   — Хочешь заключить пари?

Клайв с подозрением посмотрел на него:

   — Пожалуйста, скажем, на сотню серебряных рупий.

   — Пойдёт.

   — И пари будет таким: сколько мужчин находится в пределах стен Аркота на настоящий момент? Будем полагаться на независимую оценку лейтенанта Уинслоу.

   — Согласен.

   — Я утверждаю, что — тысяча плюс-минус сто человек. Так говорили индусы в Конживераме.

Хэйден отклонился назад, поставив ногу на камень, служивший им столом.

   — Ну, а я скажу... — он сузил глаза и проговорил сквозь зубы, — так... где-то между десятью и двадцатью тысячами.

Клайв взглянул на него как на сумасшедшего.

   — В таком случае они сгрудились там плотнее, чем груз в трюме судна компании. Брось, там нет столько людей, и ты отлично знаешь это.

   — Тогда забудь всё, что я сказал. В конце концов, я — всего лишь полномочный представитель.

Клайв смотрел на него долгим твёрдым взглядом.

   — Чёрт возьми, сэр! Говорите прямо! Будете спорить или нет?

   — Разве я непонятно выразился?

Клайв сказал с усмешкой:

   — Если ты настаиваешь, я поставлю годовой доход, заявляя, что ты не прав.

   — И сколько же это составляет?

   — Ну, скажем, пятьдесят фунтов стерлингов.

Хэйден вспомнил, что Мак-Брайд на борту «Уэйджера» говорил ему о делах Клайва. Чистый доход в четыре фанама на человека в день, каждый Божий день, на каждого человека во всём президентстве... но Клайв никогда не упоминал даже намёком о том состоянии, которое ему привалило.

   — Твой годовой доход — это номинальная оплата капитана в компании. Как можешь ты ставить пятьдесят фунтов?

   — Мой доход — моё дело. Частный вопрос. Если я говорю пятьдесят, значит, столько и ставлю!

   — В таком случае я верю, что ты хочешь рискнуть пятьюдесятью фунтами, но можешь ли ты достать столько денег?

   — Ты рискуешь дойти до ещё большей ставки. Что ж. Мне всё равно. Я предлагаю сотню фунтов! Вы принимаете?

Завести его было легко.

   — Нет, я не принимаю. Но соглашусь на пятьсот.

   — Дьявол вас побери! Тысяча, сэр, если желаете!

   — Идёт!

   — Да, идёт! И чёрт с вами, сэр! Десять тысяч человек, сказать такое!

Они написали записки-обязательства и отдали их лейтенанту Уинслоу. Затем яростно пожали друг другу руки, и Клайв вылетел из палатки на насыщенный парами воздух к строящимся колоннам, еле сдерживая возмущение:

   — От десяти до двадцати тысяч, Бог мой! Этот человек тронулся!

Они шли всё утро, а небо не становилось светлее. Поднявшийся ветер рвал листья пальм и банановых деревьев, шумя в их кронах. Ветер поднимал рябь на поверхности воды, срывая брызги, кружа листву и поднимая пыль на дороге. Со всех сторон сверкали разряды молний. Затем стена тёплого дождя с шумом обрушилась на них сзади. Дождь с силой забарабанил по их спинам, и они за несколько секунд вымокли насквозь. Грязная дорога превратилась в жёлтое болото. Буйволы печально смотрели на них со своих лежбищ, окружённые ореолом брызг.

Колонна приближалась к хижинам, крытым пальмовыми листьями. Клайв намеревался пройти мимо, игнорируя жителей. Он принял решение: они должны идти на Аркот и попасть туда не позднее завтрашнего дня.

Открытые дверные проёмы зияли чернотой в каждом жилище, но дома не были брошенными: внутри, скрываясь в темноте, виднелись лица — страх был написан в их широко раскрытых глазах, проявляясь в том, с какой силой женщины прижимали к себе детей.

Хэйден ощутил странное покалывание на коже, как будто предчувствовал нечто зловещее. Затем в конце ряда хижин вспыхнул ослепительный фиолетовый свет, и в тот же момент его потряс оглушительный громовой удар.

Молния ударила в большое дерево всего в ста ярдах от них, охватив его огнём. Раздались крики. Хэйден оглянулся и увидел, как сипаи, нарушив строй, кидаются к домам, несмотря на то что молодые офицеры пытаются задержать их. Некоторые проявляли беззаботность, другие разрывались между страхом и долгом, но большинство отчаянно стремилось в укрытие, побросав мушкеты и ранцы. Клайв закипел гневом.

   — Верни их в строй, джемадар!

   — Нет! Пусть идут, — возразил ему Хэйден. — Отдай приказ разместиться на постой. Пережди, пока пройдёт гроза, или ты принудишь их воспротивиться тебе!

   — Мы должны быть в Аркоте к завтрашнему дню! Прежде, чем Чанда Сахиб пришлёт подкрепление. Прежде, чем он узнает, какие у нас силы. Мы не можем спать в грозу, поэтому должны идти! Они смогут отдохнуть позже!

   — Если ты будешь настаивать, вспыхнет мятеж!

   — Прочь с дороги, сэр!

Хэйден видел, как разрушается всё их предприятие, подобно соляному столбу, тающему на дожде. Он ничего не мог поделать.

Стоя в стороне, он наблюдал, как Клайв приказывал своим людям вытаскивать бежавших из домов, но как только сипаи оказывались под открытым небом, они вновь убегали обратно.

Хэйден оглядывался вокруг, беспомощный и злой. «Ни один мушкет не сможет выстрелить в этих условиях, — думал он, — и я не могу представить, что стану свидетелем страшной сцены нападения солдат компании на своих товарищей с обнажённой сталью. Благодарение Богу, никто пока ещё не вынул клинка».

Внезапно Клайв понял тщетность этой борьбы. Он приказал построиться всем, кто пойдёт за ним, и отвёл колонну в сторону.

Оказавшись на середине улицы, Клайв погрозил пальцем небу и затеял беседу с облаками. В ответ он получил огромную молнию и грохот, на что он отвесил низкий поклон и водрузил свою шляпу на голову. Затем он вернулся к колонне и присоединился к Хэйдену.

   — Прикажите примкнуть штыки, лейтенант, — сказал он.

   — Есть, сэр, — отсалютовал Ревел.

   — Медленный марш, строевым порядком, с флейтами и барабанами. Развернуть знамя, прапорщик Гласс.

   — Сэр!

Раздались приказы сержантов к маршу. По шесть в ряд, равняясь направо, исполненные гордости от выправки, приобретённой в учении, они выступили тем необычным сдержанным шагом, которым шествуют подразделения пехоты на марше.

«Поразительно, — говорил себе Хэйден, стараясь сохранить твёрдый шаг в такой ливень, какого он ещё не видел. Он начал смеяться. — Поразительно и эксцентрично! Игрушечная армия, марширующая по колено в воде ливня! Камышовые хибарки по сторонам! Небо, изрезанное вспышками молний! Всё это — как будто из детской сказки!»

Несколько бойцов выскочили из хижин, подхватили свои мушкеты и ранцы и подстроились в хвосте колонны. Постепенно к ним присоединились все остальные, не желая оставаться и боясь позора. Гроза разыгралась со всей яростью, когда они покидали деревню, но ужас перед нею был уже подорван, и дорога на Аркот была свободной.

Глава XIX

Ясмин приблизилась к оконному проёму. Сердце её колотилось от того, что она узнала, и она ощущала гнев, сжимавший всё внутри её в течение дня.

Рядом с ней крошечная жёлтая птичка порхала в своей золотой клетке, перепрыгивая с жёрдочки на жёрдочку. В воздухе, казалось, повисла тревога. Дым и красные отсветы огня над Старым Городом портили чистоту неба. Недовольство тлело в дневные часы и вспыхивало в часы ночи, и страх перед неизбежным висел над всей округой.

Прошлой ночью она слышала мушкетные выстрелы, крики толпы. Возможно, английских солдат использовали для сохранения порядка. Так или иначе, были волнения среди низших каст. Продовольствия оставалось всё меньше, и за пределами дворца ограничивать приходилось даже воду.

Она вздохнула. У неё были и другие, более неотложные дела. Она наблюдала за Надирой и Хаир ун-Ниссой с закрытого балкона, зная, что, если не вмешается, английская женщина падёт жертвой их козней.

В саду был найден кувшин с вмятиной, лежавший на дорожке. На мраморной скамье, где сидела Аркали, обнаружили следы белого порошка, похожего на размолотый сахар. Это был яд, приготовленный из зерумбета и яда кобры. Мало кто знал тайный ритуал его приготовления. Несмотря на возрастающую простоту общения между ними, Аркали никогда не делилась ничем важным с Ясмин и отказывалась раскрыть, кто дал ей порошок.

«Она недоверчива, с ней так трудно говорить, — думала Ясмин. — А я думала, что мы преодолеваем пропасть между нами».

   — Старайся обрести душевный покой, — наставляла её Ясмин. — Наслаждайся роскошью, которая тебе предоставлена. Открой немного сердце твоим новым сёстрам.

   — Сёстрам? Я не обращусь в ислам. Я никогда не смогу говорить на вашем языке. И не хочу иметь дела с чёрной магией, которой занимаются здесь.

   — О! Предсказание судьбы — это не чёрная магия.

   — Ваш народ вечно ищет способы узнать будущее.

   — А ваш народ стремится сотворить будущее по своим желаниям и представлениям. Вы никогда не удовлетворяетесь судьбой, которую Бог даёт вам.

Слёзы наполнили глаза Аркали, и Ясмин стало жаль её.

   — Ты так печальна, так полна отчаяния.

   — Ясмин-бегума, я бы сделала всё, чтобы освободиться отсюда!

Она постаралась ответить ей как можно добрее:

   — Отложи свои мысли о свободе. Я лучше, чем кто-либо, осознала, что это — иллюзии. Изгоняй неугомонное беспокойство из своего разума. Когда-нибудь ты проснёшься и ощутишь, что привыкла к этому миру.

При этих словах Аркали вновь погрузилась в своё мрачное настроение, пока не заметила пухленькую молодую женщину, идущую по саду вблизи фонтанов. Она была живым подарком, преподнесённым набобу каким-то мелким князем с целью урегулирования территориального вопроса. Девушка остановилась и осмотрелась вокруг, но не заметила, что за ней наблюдают. Она пошла дальше, к месту, где в стене была трещина.

   — Это — Ум-Кулсум? Что она делает? — показала Аркали.

   — Свидание. Она встречается с возлюбленным у стены.

   — Возлюбленный? О, кто он?

   — Солдат. Северного джагира.

   — О! — Аркали вглядывалась жадными глазами, но, кроме сиреневой вуали, ничего не было видно. Она знала эту девушку. Её брови срослись на переносице, у неё был кривой зуб и чуть заметные усики; она не казалась красавицей — её имя означало: Мать Полноты.

   — Как она познакомилась с этим солдатом?

   — Говорят, он был её возлюбленным до того, как её подарили нашему господину.

   — Разве это — не большой риск для неё?

   — О да. То, что она делает, строго запрещено.

   — Но это же безрассудство, рисковать жизнью ради мужчины!

   — Она недавно здесь. Боль разлуки для неё ещё велика. Так что вы не единственная, считающая себя заключённой.

   — Что я слышу? Не вы ли совсем недавно убеждали меня, что здесь — рай?

В голосе англичанки слышалось такое высокомерное пренебрежение, что Ясмин сказала:

   — В этом мире был когда-то человек, ради которого я согласна отдать свою жизнь, — и я с радостью отдала бы её сейчас, если бы только смогла увидеть его ещё раз.

   — Вы говорите о набобе?

   — О нет. Не о нём.

Изумрудные глаза Аркали зажглись.

   — Что это? У вас была любовь? Мне не верится. Когда? Расскажите мне!

Ясмин почувствовала себя слабой и утратила защитный барьер, которым огораживала себя.

   — О, это — старая история, и не стоит говорить о ней.

Аркали взяла маленькую медовую лепёшку и попробовала её.

   — Ну, пожалуйста, почему бы не рассказать мне? Это поможет провести время и покажет мне вас с той стороны, которую вы пытались спрятать от меня.

Ясмин колебалась. Рассказывать о Хэйдене этой глупой, неглубокой женщине не стоит. Вместо этого она обратилась к преданию, в котором отразилась и её история:

   — Видите ли, зенана в Аркоте была построена очень искусно. Там много тайных проходов. Секреты эти тщательно оберегались. Почтенные бабушки рассказывали нам историю давних времён о Дост Али и его любимой наложнице, Айши, которая была индуской. Набоб был тогда уже немолод, Айша же — в самом расцвете. Когда Дост Али обнаружил, что она влюблена в молодого человека, он обезумел от гнева.

Однажды ночью он подстерёг их. Солдаты бросились в сад и окружили её покои, с тем чтобы им некуда было деваться. Набоб бросился к дверям. Он поклялся, что молодой человек будет сброшен с высокой башни, чтобы Айша видела его гибель, вызванную неверностью.

Дост Али убил бы их обоих, но, когда он взломал дверь в покои Айши, там никого не было, кроме двух кроваво-красных бабочек, сидевших на столбике кровати.

Рассказ, очевидно, не был похож на то, что ожидала Аркали. Она с недоверием хмыкнула, но продолжала слушать.

   — Поражённый чудом, Дост Али отложил меч, взял бабочек и выпустил в окно. После этого он превратил эти покои в святое место поклонения.

   — Детская сказка. И, кажется, имеет мало общего с действительностью.

   — Нет, это не история для детей. Рассказы о женщинах, бросивших вызов закону и оставшихся жить, не столь часты.

И всё же Аркали чувствовала, что за этой историей скрывается истинная судьба её собеседницы.

   — Я поняла ваш рассказ так: некоторые женщины лелеют тайную мечту нарушить закон. Несмотря на грозящие наказания, они всегда в своём сердце стремятся к окружающему миру, и некоторые из них рискуют бросить вызов закону. — Она искоса взглянула на Ясмин. — А я думала, что никто здесь не сможет понять меня. Понять по-настоящему. Теперь вижу, что вы понимаете. Что же произошло с бабочками?

   — В рассказе ничего не говорится об этом. — Настроение Ясмин омрачилось. — Возможно, боги заставили одну из них остаться навсегда в саду Дост Али... другая же улетела через стены.

Наступило молчание. Тёплый воздух доносил аромат пряностей. Аркали спросила:

   — Кем он был? Ваша утраченная бабочка?

   — Это было в Хайдарабаде, — вздохнула Ясмин. — Вы не поверите, если я скажу, что он был ангрези.

   — Англичанин? — В её восклицании было всё: удивление, неверие и, возможно, насмешка.

   — Я сказала, что вы не поверите мне.

   — Почему я должна сомневаться в том, что вы говорите? Просто это настолько необычно, что я...

Ясмин подняла глаза на англичанку, которая неожиданно замерла. На секунду ей показалось, что ту пронзила боль, потому что она подняла руку к горлу. Затем она посмотрела на Ясмин широко раскрытыми глазами, как будто увидела дьявола.

   — Как звали этого англичанина? — шёпотом спросила Аркали.

Их взгляды встретились. В глазах англичанки было видно отчаянное желание узнать, и Ясмин решила, что не должна ничего больше говорить ей.

   — Как его имя?

— Капитан Джон Смит, — ответила она осторожно. — Офицер компании, который давно уехал в Бенгал.

Аркали встала, сбросив поднос со сладостями, лежавший на коленях. Она смотрела сверху на сидящую Ясмин таким пронизывающим взглядом, что та не смогла его выдержать. Затем Аркали убежала прочь, едва не сбив с ног служанку.

Внизу Надира и Хаир ун-Нисса скрылись из поля зрения Ясмин, и сад вновь погрузился в тишину.

Она стояла у окна, опустив руки, ощущая, как вечерний бриз пошевеливает её вуаль.

«Этому может быть только одно объяснение, — думала она. — Я не ощущаю ничего против Аркали. Напротив, я сочувствую ей. Она, без сомнения, самая несчастная жертва злобных игр моего мужа. Мухаммед не приказал своим людям выкрасть любую хорошенькую англичанку или похитить подходящего заложника, он послал их взять конкретную девушку, помолвленную с Хэйденом Флинтом. Может, это было сделано, чтобы наказать Хэйдена? Нет! Мухаммед избрал путь жестокости. Он воспользовался своей властью, злоупотребив ею, и нарушил свои обещания; он отдал приказы, имеющие целью причинить боль только по одной причине: потому что он любит причинять мне боль».

Она почувствовала, как гнев всё более овладевает ею.

«Он сказал, что я должна стать её покровительницей и подругой. Но не сообщил, кем она является. О, злобный человек! Он не открыл мне этого, поскольку понимал, что я обнаружу это сама со временем. Он хотел, чтобы я видела её зелёные глаза, медные волосы и бледную кожу, её своеобразную красоту, и погрузилась бы в ад ревности! О, глупый человек! Глупый, злобный идиот! Что ты наделал?»

Успокоение пришло неожиданно, боль стихла, оставив в душе Ясмин неприятный холодок.

«Нет, — подумала она. — Я не ревную к бедной Аркали Сэвэдж. Она — несчастное создание, эгоистичное, незрелое и невнимательное к другим. Но, Мухаммед, ты пробудил меня к ненависти. Ты зашёл слишком далеко, пренебрегая нашим соглашением. Ты намеренно нанёс удар единственной жене и тем самым освободил меня от клятв, которые я дала тебе».

Аркали вскрикнула от почти невыносимого давления на её кожу. Ароматное масло было нанесено на ягодицы, и пальцы массажистки разогнали напряжение её мышц, сделав кожу нежной, как шёлк.

Женщины купали её, брили, расчёсывали волосы и заплетали их в косу. Скоро они займутся лицом, сделав из неё могольскую княжну, подведя глаза чёрным кохлом, брови — синдором и накрасив её губы воском. Они нанесут сложный узор хной на ладонях и подошвах ног, завершив тем самым ритуал украшения.

Десять дней назад Аркали навестила старуха астролог, чтобы побеседовать с ней. Она задавала отвратительные, нескромные вопросы. Эта карга ушла, назначив день, когда фаза Луны будет благоприятной для того, чтобы господин принял её.

Аркали часто думала о смертоносном порошке. Остаток его был надёжно спрятан среди вещей вместе с булавкой, а также с тем особенным золотым кольцом, украшенным небесно-голубыми пластинками.

Вчера перед Аркали выложили столько драгоценностей, что у неё зарябило в глазах. Они показали ей сложные серьги из жемчугов и рубинов, целую шкатулку колец, все — из чистого золота и тонкой работы. Там были длинные жемчужные ожерелья, броши, золотые зажимы для волос и бриллиантовая серьга для украшения носа, от которой отходили три тонкие цепочки.

Они принесли украшения и для тела: браслеты для рук, с которых спускались кисточки, браслеты для запястий и щиколоток и пояс, охватывающий бёдра.

Наконец она выбрала обруч из золотых звеньев толщиной в дюйм с вправленными в них попеременно красными рубинами, окружёнными крошечными жемчужинами.

Ощущение огромной силы нахлынуло на неё, когда она касалась этого ожерелья, согревающего лицо и грудь. Но всё это напоминало ей пародию на её собственную свадьбу. Могла ли она представить, что её будут украшать как рабыню для того, чтобы мужчина мог полностью насладиться ею.

Неожиданно шкатулка выпала из её рук, и когда ужаснувшиеся служанки бросились подбирать рассыпавшиеся драгоценности, она увидела большой перстень, оставленный на подушке. Аркали взяла его и рассмотрела: гравированное золото и пластинки бирюзы привлекли её взор. Затем она заметила скрытую петельку открывающегося тайничка и поняла, для чего он предназначался. Как мог попасть сюда предмет такого смертоносного назначения? Она защёлкнула тайничок и добавила перстень к выбранным украшениям.

Аркали вдела руки в чоли с короткими рукавами — изящный лиф, прошитый золотой нитью, окутавший её груди прозрачной тканью. Она вдохнула запах мускуса и живо ощутила удушающую тесноту оранжереи с орхидеями. Так же давила на неё неизбежность того, что должно было случиться, и в ней поднялось страстное желание бежать к стенам, колотить по этим дверям с железными заклёпками, пока они не развалятся.

Лишь мысль о булавке удержала её от истерики, и она сосредоточилась на этой мысли. Перстень станет её залогом, а булавка для шляпки — гарантией. Когда Мухаммед Али потянется к ней, булавка выскользнет из обшивки, и остриё войдёт в его сердце. Она сделает это без сожаления. Заплатит ему за все унижения, которые ей пришлось вынести.

Разговор в соседних комнатах становился всё громче. Аркали слушала, различая голос Ясмин, а затем потребовала у помощниц сказать, что там происходит. В этот момент в покои вошла Ясмин — женщина, которая украла у неё жениха и разрушила её будущее. Ясмин — главный источник её бед.

— Аркали? Что беспокоит тебя?

   — Я хочу знать, о чём они говорят.

Тёмные глаза Ясмин скользнули по её наряду.

   — Почему на тебе эти украшения?

Она ощутила чувство горького триумфа.

   — Вам следовало бы знать почему, поскольку это делается по приказу вашего мужа.

Голос Ясмин-бегумы прозвучал глухо:

   — Эти драгоценности — мои.

   — Очевидно, уже не ваши.

Та быстро отвернулась. Затем вбежала одна из говоривших снаружи девушек. Её лицо отражало отчаянное желание сообщить новость. Однако её возбуждение сникло, когда она увидела жену набоба и выражение её лица.

   — О! Пожалуйста, извините меня, бегума.

Это — всё, что Аркали могла понять. Последовал обмен быстрыми словами, из которых она разобрала лишь слова «ангрези» и «Кохп Сахиб». У Аркали истощилось терпение.

   — Что она говорит?

   — Ничего, что касалось бы вас.

   — Как смеете вы решать, что касается и что не касается меня? Скажите мне!

   — Ну хорошо. В городе был ещё один мятеж. Он, кажется, усмирён.

   — Мятеж? Из-за чего?

   — На этот раз стычка между индусами и мусульманами. Раздор, вызванный голодом. Капитан Хоуп и капитан де Джингенс имеют силы, достаточные лишь для поддержания порядка среди дворцовой охраны. Если в городе опять начнутся бои — они не смогут справиться с ними.

Аркали ощутила прилив надежды и одновременно страха; но она быстро остыла, осознав, что, даже если бунт поднимется в этот момент, для неё это будет слишком поздно.

Одна из женщин подняла руки к небу и запричитала.

   — Что она говорит?

   — Она говорит — нам надо молиться. Пророк учил, что Аллах — господин всего творения. Он милостив. Мы не должны роптать на Его решения.

   — Не должны роптать? Что ж, значит, вы заслуживаете всего, что случается с вами!

   — Возможно, — ответила Ясмин. — Я думаю, англичане правы, говоря: «Господь помогает тем, кто стремится помогать себе». Остерегайтесь Надиры-бегумы, ибо она желает вам зла. — С этими словами Ясмин вышла из покоев.

Момент представления Аркали набобу настал. Покои были подготовлены. Кровать со множеством подушек была застелена шёлковым покрывалом и занавешена бархатом. Мухаммед Али, очевидно, был уже там, ожидая, когда приведут пленницу.

Времени оставалось мало.

   — Я должна приготовиться, — сказала она женщинам. — Я бы хотела красного вина. И оставьте меня одну.

Старшая служительница кивнула молодой служанке, та вышла из комнаты. Аркали спокойно подошла к своим вещам и надела золотой перстень на палец. Булавку она использовала для того, чтобы закрепить вуаль таким образом, чтобы скрыть её смертоносную длину.

Когда вино было принесено и налито, она подняла его к глазам, рассмотреть цвет: глубокий цвет старого вина со следами осадка. Прекрасно. Она отпила чуть-чуть и повернулась к окну спиной к женщинам. Ей не составило труда открыть перстень и высыпать белые кристаллы. Они моментально исчезли в красной, рубиновой жидкости.

Когда она закончила, дверь открыл евнух Надиры. Сама Надира появилась из-за его огромного тела, как древняя сводница.

   — Тебе пора идти, — сказала она и взяла бокал вина из руки Аркали.

В мозгу Аркали моментально всплыли слова Ясмин: «Остерегайся Надиры-бегумы...» «Как же старая царица ненавидит меня, — думала девушка. — Говорят, она пытается управлять всем, что делает её сын. Для неё я, должно быть, являюсь символом его независимости. А Хаир ун-Нисса — её орудие управления им; но что, если набоб предпочтёт меня ей?»

Она хотела забрать бокал обратно, но Надира отошла. Сердце Аркали заколотилось: она просто обязана взять этот бокал. Но когда Аркали протянула руку, то увидела злобную усмешку на лице старой женщины. Затем она вспомнила о булавке и заставила себя улыбнуться.

Надира ответила ей улыбкой, более похожей на гримасу. Она пришла сюда лишь позлорадствовать, зная, в каком состоянии находится Аркали.

Всё ещё улыбаясь, Надира смотрела, как за англичанкой закрылась дверь, затем подняла бокал в радостном тосте.

Причитания начались рано утром, когда роса ещё серебрила траву на подстриженных лужайках зенаны. Старшая сестра, обнаружившая Надиру, увидела, что ей уже ничем не поможешь.

На губах бегумы пенилась кровь; спазмы желудка согнули её пополам, не давая ни вздохнуть, ни позвать на помощь. Страшно было видеть мёртвую царицу.

Хаир ун-Ниссу вызвали в комнаты бегумы. Она прибыла в сопровождении своей зловещей массажистки, которая взглянула сначала на застывшее лицо бегумы, а затем на госпожу.

   — Ну?

   — Нет надежды.

Глаза Хаир ун-Ниссы задержались на её мёртвой патронессе, прежде чем равновесие изменило ей, и она обрушила град ударов на голову массажистки. Страх превратил стройную элегантную куртизанку в яростную дикую кошку.

К тому времени пробудилась вся зенана. Ясмин набросила шаль и направилась на шум голосов. «Началось, — думала она, всё ещё нетвёрдо ступая после сна. — Только мятеж может взорвать покой».

Внезапно её руку сильно вывернули, и она отшатнулась в боковую нишу. Ясмин почувствовала, как большая рука накрыла её рот, ужаснувшись тому, что мужчина смог вторгнуться в это запретное место. Она боролась, ожидая, когда в неё вонзят нож, и напряглась, царапая вслепую воздух, зная, что ничего не сможет сделать против такого сильного убийцы.

«Вот так наступает конец», — подумала она.

В этот момент Ясмин была поражена своему внутреннему спокойствию. Чувство, которое охватило её при этом, было не страхом, но досадой на то, что смерть застала её неподготовленной.

Затем она услышала знакомый голос, и время вновь двинулось вперёд.

   — Спокойствие, бегума. Я ничего вам не сделаю. Пожалуйста, не кричите, а то меня обнаружат!

Она порывисто вздохнула, когда он убрал свою руку.

   — Как ты смеешь дотрагиваться до меня, негодяй? Как ты мог войти в зенану твоего господина?

   — Я пришёл с вестями для вас, бегума.

Это был Умар, бывший собиратель вестей Анвара уд-Дина.

   — Ты рискуешь погибнуть, — сказала она с негодованием.

   — Я знаю это, бегума.

   — Каким чудом ты оказался невидимым? У евнухов, охраняющих наш покой, острые глаза.

   — Но моя миссия началась под счастливой звездой, а золото имеет силу ненадолго ослеплять людей.

   — Говори быстро. Ты должен уйти, иначе мы оба умрём.

   — Мои информаторы доставили мне вести — о Флинте Сахибе.

   — Аллах ке кудрат! Бог всесильный!

   — Его солдаты-ангрези захватили Аркот.

Эти новости парализовали её разум.

   — Но как? Почему? То, что ты говоришь, бессмысленно. Англичанин, Клайв, обещал, что английская армия будет послана, чтобы освободить нас...

Умар торжественно взирал на её замешательство.

   — Это, конечно, та же армия, которая вместо этого была послана в Аркот.

   — Значит, мы погибли!

   — Нет, бегума, не всё потеряно. Это был очень мудрый ход. Армия ангрези встала лагерем в Бурых Холмах снаружи Аркота. Всю ночь небо было наполнено такими огнями и шумом, что трудно представить! Когда европейцы подошли к воротам, пехота Чанды Сахиба бежала. Большинство его людей не видели красных мундиров и больших чёрных шляп, и, конечно, они приняли их за дьяволов.

Она приложила руку к губам, затем отняла её и попросила:

   — Расскажи мне о Флинте Сахибе.

   — С ним всё в порядке.

   — Аллах милостив! — Потрясение от внезапного появления Умара заставило её вновь обрушиться на него: — Но как можно доверять человеку, который насмеялся над своим новым господином?

   — Не говорите так, бегума. Я остался честным человеком, хотя моя любовь к вашему мужу не столь велика, как любовь к его отцу.

   — Мне нужно подтверждение таких слов, негодяй.

   — Тогда вот оно.

Она взяла ткань, которую он вынул из мешка, и развернула её. Письмо в английском стиле, на конверте её имя, написанное аккуратным почерком; всё это вызвало в ней живые воспоминания о Хэйдене.

   — Если их армия двинулась на Аркот, значит, нас оставили. Мы надеялись на англичан, способных отогнать армии Чанды Сахиба от этих ворот.

   — Они не могут прийти сюда — их слишком мало. Но теперь Чанда Сахиб взбесился. Он послал своего сына, Раза, с пятью тысячами всадников в Аркот!

   — Значит, здесь всё ещё остаются пять тысяч? Значит, мы обречены. Если осада не будет снята и мы не получим продовольствие в ближайшее время, начнётся голод.

Умар раскинул большие руки.

   — До этого не дойдёт.

Она услышала голоса и остановила его, со страхом оглядываясь вокруг.

   — Осторожней, Умар. Произошло что-то ужасное. Сегодня сёстры и их служанки нервничали из-за англичанки.

   — Разве вы не знаете, что Надира-бегума умирает? — Он изумился её неведению. — Потому я и пришёл сюда, рискуя жизнью. Вы теперь — наша единственная надежда.

В голове у неё всё смешалось.

   — Я, Умар?

   — Да, бегума. Когда Надира умрёт, вы станете первой леди зенаны, а значит, должны будете предотвратить эту катастрофу.

   — О чём ты говоришь?

   — О том, что индусы Старого Города готовы восстать.

   — Они голодают, боятся за свои семьи. Но как, по-твоему, я могу спасти их?

   — Индусы взбудоражены не голодом. Они знали голод и раньше, и их боги всегда давали им силы перебороть страдания.

Она ощущала в себе поднимающееся раздражение. Острый ум Умара двигался скачками, перепрыгивая вперёд так, что слушавшие его считали себя медлительными и тупыми, но иногда он, казалось, намеренно наслаждался непониманием собеседника. Она помнила, как Анвар уд-Дин спокойно приказывал ему: «Объясни просто».

   — Среди паломников в Конживераме ходят слухи, что наш господин хочет осквернить их священный водоём. Даже здесь люди думают, что исламская вера заставит его разрушить их храмы. Вы должны убедить его развеять эти страхи, иначе в крепости будет мятеж. Солдат-ангрези убьют во время сна.

   — А ворота откроют для танджорского раджи, — сказала она, ясно представляя, что будет. — Они убьют Мухаммеда.

   — Нет, бегума. — Глаза Умара сверкали как полированная сталь. — Хуже. Они передадут его французам.

Будто холодная рука сжала её сердце. Она думала о словах Умара и затем приняла решение, основанное на чистой целесообразности:

   — В таком случае это следует предотвратить.

«Мухаммед, глупец! Мухаммед погубит нас своей нетерпимостью!»

Она напряглась, прислушиваясь за закрытыми занавесями паланкина. На улице раздавались крики неприкасаемых, неустанно предупреждающих о своём присутствии, чтобы какой-нибудь брамин не вступил случайно в их тень, осквернив себя.

Водоём священного омовения призывал её. Она пришла сюда под вуалью, смиренно, чтобы в священном храме принести дань почитания богам индусов. На пороге они остановили её, поскольку она была в наружном одеянии. Она отбросила его, и они увидели, что складки сари указывали на её набожность.

   — Но разве это — не жена набоба? — спрашивали они. — Как это возможно?

   — С тех пор как вышла замуж, я ни разу не искала поддержки у богов моего детства. Но прошлой ночью, в момент смерти Надиры-бегумы, непреодолимое чувство привело меня в сад, к дереву, которое является особенным.

   — Особенным?

   — Говорят, что в праздник Холи на его ветвях появляются гирлянды оранжевых цветов. Так и было прошлой ночью. При виде этих гирлянд ко мне вновь донеслись слова из моего прошлого.

И они изумлялись, когда она спела им стихи, которые пели пастухи и гопи своим стадам в полдневную жару давным-давно. Они расступились, прося Ясмин войти в святилище. Она склонила колени перед образом Ганеша, Господа Препятствий, бога мудрецов и торговцев, слоноголового сына Шивы и Парвати. Там она вознесла молитву о безопасности для того, кто являлся её истинной любовью. И когда она поднялась, её пригласили на беседу седобородые мудрецы, являвшиеся волей города.

Глава XX

В течение дня около десяти тысяч бойцов вражеских сил собралось для того, чтобы отбить город Аркот. С крепостной стены Хэйден мог видеть в подзорную трубу их лошадей, пасущихся вдоль берегов реки Палар. Они лениво обмахивались хвостами, рядом прохаживались закутанные в белое фигуры; некоторые из них сидели на корточках у костров.

«Столько вражеских сил вокруг, что невозможно представить, как мы сможем выбраться отсюда живыми, — подумал он. — Но губернатор Сойер сказал, что мы должны держаться здесь».

Стены крепости Аркота во многих местах были полуразрушенными, крепостной вал — слишком узким, чтобы расположить на нём артиллерию, бруствер — низким и слабым. Некоторые из башен разваливались; ни на одной из них нельзя было поставить более одного орудия. Между подножием стен и рвом было пространство шириной около трёх метров, предназначенное для прикрытия, но возле скоса рва оно не было защищено бруствером. Две сторожевые башни выглядели внушительно и выдавались на двенадцать метров за стены крепости, но огромные деревянные ворота при штурме крепости Клайвом были широко раскрыты. И хотя их древняя кладка могла бы выдержать не один день обстрел артиллерией, в этих башнях не осталось ни души из одиннадцати сотен людей Чанды Сахиба. Все они не дождались прибытия страшной армии, о которой были наслышаны.

Пари, которое он заключил с Клайвом, окончилось ничем. Клайв заявлял, что он выиграл его, но Хэйден отрицал это при лейтенанте Уилсоне.

   — Я говорил, что тут тысяча бойцов, а ты утверждал, что между десятью и двадцатью тысячами, — сказал Клайв.

   — Но Аркот все покинули.

   — Значит, моё предсказание оказалось более близким к истине.

   — Нет.

Клайв заподозрил неладное.

   — Почему ты так считаешь?

   — Даже дюжина людей была бы между десятью и двадцатью тасячами.

   — Но ты, очевидно, имел в виду десять тысяч и двадцать тысяч.

   — Нет, ты просто подумал, что я это имел в виду.

Клайв посмотрел на него в упор и наконец сказал:

   — Ты — истинный сын своего отца, Хэйден Флинт.

Силы Ост-Индской компании вошли в крепость, не встретив сопротивления, взяв её голыми руками. Три дня ушло у них на то, чтобы исправить самые опасные недостатки в обороноспособности Аркота. Они обнаружили, что запаса провизии в крепости хватит им лишь на шестьдесят дней.

На десятый день Хэйден, проснувшись, увидел над собой расплывшееся в улыбке лицо седеющего Мохана Даза.

   — Извините, сэр. Но он сказал, что не будет говорить ни с кем другим.

Он отпустил возбуждённого капрала и сложил руки в приветствии.

   — Мохан Даз, Бахи салам!

   — Рам, Флинт Сахиб! — Старый скаут вынул письмо с печатью компании.

   — Я думал, что ты — в Тричинополи, мой друг.

   — Я был там. Теперь я здесь. Хаваръю[87], сахиб?

Хэйден улыбнулся в ответ.

   — Ого! Уже по-английски. Ещё лучше, оттого что вижу тебя.

Скаут перешёл на свой родной диалект.

   — Я иду с бумагами от моего господина набоба. В том месте ангрези губернатор говорит мне: ты знаешь, как попасть внутрь крепости Аркот? — Его густые брови поднялись, и голова склонилась набок. — Неумный вопрос, сахиб.

   — Лучшему человеку губернатор не мог бы доверить такое важное поручение.

   — Вы слишком добры к старому бедняге, сахиб!

Он взял пакет у Мохана Даза, открыл его, пробежал глазами содержание, набросил рубашку и пошёл искать Клайва.

   — Сахиб, есть ещё новости!

   — Расскажешь мне по пути, Мохан Даз.

Клайв был ещё в постели. Его слуга вскочил с пистолетом в руках, когда Хэйден прошёл мимо часового.

   — А, это ты. — Клайв отослал слугу из комнаты.

   — У меня письмо от Ричарда Принса. Губернатор Сойер выслал подкрепление. Сто тридцать человек регулярных войск под командованием лейтенанта Иннеса. Согласно моему источнику, их обнаружили люди Чанды Сахиба. Было сражение. Силы Иннеса теперь сами окружены в Пуномали.

Известия так ошеломили Клайва, что он вздрогнул.

   — Идиоты!

   — Со своими последними людьми и со всеми, кого удастся набрать с кораблей, мистер Принс намерен собрать силы для их освобождения. Если это удастся, он хочет поставить во главе капитана Килпатрика.

Клайв взорвался:

   — Килпатрик — мятежник! Я сам предъявил ему обвинение! Он — в тюрьме, ожидает отправления обратно в Англию, чтобы предстать...

   — А что ты предлагаешь? Он — последний из оставшихся офицеров, который знает, как вести отряд.

Клайв начал ходить по комнате.

   — Когда они поймут? Мне не нужно никакого подкрепления!

Хэйден тяжело уселся, наблюдая, как Клайв возмущённо ходит. Он попытался осторожно высказать своё мнение:

   — До сих пор у тебя всё получалось. Ты вселил в людей уверенность в их собственные силы и в твои способности тоже. Но ты не можешь удерживать Аркот больше недели.

Клайв возбуждённо повернулся к нему:

   — Я говорил тебе, что в скором времени поведу армию к великим победам! Так и будет! Нам не нужно подкрепление. Оно испортит всё!

   — Что ты имеешь в виду?

   — Я бросил камень в тихий пруд и теперь слежу, как от него распространяются волны.

   — Остерегайся, Роберт. Во вселенной есть естественный закон, по которому каждому действию есть противодействие.

   — Пусть будет так. Но такие волны, которые создаю я, приведут в действие каждого, кого коснутся. Ты сам говорил, что регент Майсура, например, не желает, чтобы феринджи правили в Декане. И тем не менее такой мелкий злоумышленник, как Дюплейкс, вертит всем Югом как хочет из Пондичерри. Я хочу, чтобы этот человек вызвал сюда всю армию вице-короля!

Хэйден фыркнул на эту смехотворную спесь.

   — Будь уверен, что Салават Джанг не появится вновь в Карнатике. У него свои заботы. Империя разваливается. Так что можно считать, что месье де Бюсси и его две тысячи сипаев не появятся внезапно под нами на гласисе[88].

   — Послушай! Ты знаешь, что, если мы потерпим поражение в Аркоте, для нас это будет конец в Индостане?

   — В азартной игре всегда так.

   — Да, для Джорджа Пайгота, Ричарда Принса и для всех остальных. — Клайв стал внезапно спокоен. — Но ты и я знаем отлично, что победа просто ждёт, чтобы её сорвали.

Он крутнул серебряную рупию, и она завращалась на столе.

   — Если мы сможем победить...

   — Да, если мы сможем победить, каждое маленькое царство к югу от Кистны перестанет опасаться французов, поняв, что англичане не уступают им в силе и что на них можно опереться.

«Да, — думал Хэйден, наблюдая, как монета движется, вращаясь, вдоль волокон деревянного стола. — И тогда великий Роберт Клайв сделается незаменимым. Как незаменим де Бюсси для низамата, и, возможно, столь же богатым».

   — Но сможешь ли ты тягаться с французами?

   — Я говорил тебе, — ответил Клайв со своей кривой улыбкой. — Это уже вырезано на мраморных скрижалях: я могу тягаться с каждым!

   — Мне не нужно напоминать, что я не являюсь одним из боготворящих тебя мальчиков! Скажи прямо. Какой шанс у нас удержаться здесь?

Клайв внимательно посмотрел на него в упор, затем поскрёб подбородок и ответил:

   — Никакого без веры. С верою же... всё возможно.

   — А как с Тричинополи? — спросил Флинт, имея в виду Аркали Сэвэдж и данное ими торжественное обещание.

Злой смех вырвался у Клайва:

   — Этот проклятый швейцарец совершенно бесполезен, но даже де Джингенс может сидеть там, не опасаясь. Что бы ни случилось, Мухаммед Али не выдаст его. Люди де Джингенса являются единственной гарантией того, что голова нашего набоба останется на плечах.

   — У меня нет сомнения, что твоя идея похода далека от представления Рудольфа де Джингенса о том, как надо вести войну. Не думаешь ли ты, что Мадрас может предпринять другой шаг?

   — В Мадрасе нет больше артиллерии. А без орудий пехота не может добраться до нас.

   — Значит, ясно: мы предоставлены сами себе... Мало утешительного во всём этом, — добавил он, кладя пакет на стол Клайва. — Прочти это.

Шевалье[89] Моуи с тремястами солдат вышел из Пондичерри на Аркот. Ни регент Майсура, ни Морари Рао не выступили для поддержки Мухаммеда Али.

«Всё достаточно очевидно, — думал Хэйден. — Я являюсь свидетелем того, как Клайв встаёт перед величайшим решением в своей жизни, но я не желаю давать ему никакого совета. Случилось так, как сказал губернатор Сойер: как только начнётся осада — подкрепление помочь не сможет. Но уйти отсюда будет самоубийством для интересов компании. Два верхних слоя правления уже сметено в этой провинции. Карнатика теперь — как лоскутное одеяло из сотен местных килладаров и землевладельцев, перед каждым из которых стоит выбор предложить лояльность одной или другой европейской силе. Кто из них примкнёт к нам, если они увидят нас бегущими от французов?»

Клайв вновь взял бумаги и повторил слова Ричарда Принса:

   — Он говорит: «Я всегда думал, что король Майера неискренний, а иначе он давно бы послал сюда свои войска... Мы не знаем, как повлияет на нынешнее положение дел ваша экспедиция. Не знаем также, какое мнение посеет ваше внезапное отступление, но вы можете судить об этом лучше, исходя из ситуации». Он написал это сам. Значит, решать мне, благословенна будет его печень.

   — И?

   — И я говорю — мы сражаемся!

Хэйден вышел от Клайва и почти столкнулся с лейтенантом Ревелом.

   — Что происходит? — спросил Ревель.

Хэйден пожал плечами.

   — Я видел, как ещё две тысячи присоединились к Чанде Сахибу из Велора. Нас внутри крепости триста двадцать два человека, снаружи — десять тысяч. В переводе на европейцев — семь французов на каждого англичанина. Да ещё проблема продовольствия: хотя при малых рационах можно будет растянуть ещё на месяц.

Хэйден наблюдал за местностью, не говоря Ревелу о каком-то движении, привлёкшем его внимание.

   — Я с удовольствием пробью ещё одну дырку в ремне, если понадобится. Но мне кажется, что мы все будем в могилах через неделю.

   — Не говорите таких вещей даже в шутку. — Хэйден вгляделся внимательней в то, что происходило за наружным бруствером, где кто-то из вражеского лагеря махал белой тряпкой. «Это — сигнал, — подумал он. — Они хотят переговоров. Может, это хитрость?» Он взглянул на лейтенанта. После смерти его близкого друга Тренвита вражеский ультиматум сильно повлиял на его боевой дух. Хэйден предложил ему щепотку нюхательного табака из своей табакерки.

   — Нет, спасибо.

   — Не надо так мрачно смотреть на вещи. Вы же не можете с уверенностью утверждать, что произойдёт в такой сложной ситуации, как осада.

   — Мне представляется это достаточно простым, мистер Флинт. Мы сдадимся и проследуем обратно в Мадрас под конвоем, или они захватят нас, вырежут наши глаза и языки... Мы — в ловушке, без всякой надежды на спасение.

Хэйден высыпал понюшку на ладонь и вдохнул носом.

   — Чем больше я живу, тем больше верю, что пророчества чаще всего сбываются с теми, кто их предсказывает. Поэтому лучшее средство против невезения — оптимизм.

   — Я не ожидал таких взглядов от философа-натуралиста, каким являетесь вы, мистер Флинт.

Он вытер ноздри платком и почувствовал, как табак жжёт внутри, где-то за глазами.

   — Я не понимаю, почему и как происходит исполнение пророчеств, но опыт убеждает меня в этом. То, что мистики Индостана называют кармой, а мусульмане — кисмет, тоже является эмпирической наукой причины и следствия, постигнутой опытом. Нашей европейской системе мышления ещё предстоит исследовать причины жизненных явлений и научиться предсказывать их. Мы умеем делать это лишь на уровне механики.

Ревел ненадолго задумался и затем сказал:

   — Я понимаю, когда вижу висящий груз, заставляющий колебаться маятник, который, в свою очередь, регулирует ход часов. Мы можем с уверенностью сказать, что если сейчас — полдень, то через час будет один час дня. Я думаю, что и в жизни работает тот же самый закон. Стало быть, из этого вытекает, что нас ждёт сокрушительное поражение.

   — Так может считать лишь европейская наука.

   — Вы считаете, что существуют какие-то иные законы?

   — Мой опыт заставляет меня думать так. — Он пожал плечами.

В испепеляющем зное ветер поднимал и закручивал пыль на дворцовом дворе. Его камни были открыты безжалостному полдневному солнцу, но шелест деревьев нарушал обычную тишину этого «часа малых теней».

В прохладных внутренних покоях дворца слышалось журчание фонтанов. Все отдались дремоте. Ясмин же не могла заснуть без вина и вместо этого прошла к балкону, чтобы почитать, но какое-то движение внизу привлекло её взор. Сквозь прорезанный узор белого мрамора она наблюдала за голубым пламенем прозрачных одеяний Хаир ун-Ниссы, стелющихся за нею в жарком дыхании дня. Куртизанка направлялась к покоям набоба.

Ясмин ощутила тяжесть дурных предчувствий. Что-то в этом было не так.

Она знала, какое прекрасное животное представляет собой Хаир ун-Нисса для Мухаммеда. Подобного он не мог получить от жён и наложниц зенаны. Утончённые манеры, владение высочайшим сексуальным искусством, поразительная физическая красота — у Хаир ун-Ниссы было всё это, но было также и нечто большее.

«Контракт с ней был заключён и оплачен Надирой, — думала Ясмин, внезапно осознав, что беспокоило её. — Конечно! Контракт Хаир ун-Ниссы истёк, следовательно, необходимо заключение нового договора. Я откажусь оплачивать эти отвратительные игры, в которые играла Надира. Да благословит меня Бог на справедливое правление, ибо я не опущусь до жестокости и постараюсь без этого оружия оставаться мудрой, сильной и уважаемой женой набоба».

Она закрыла лицо вуалью и надела туфли.

Евнухи на страже расступились, позволяя жене набоба пройти. Звук отодвигаемых засовов на тяжёлой деревянной двери привлёк внимание многих глаз, но все уже привыкли к её походам, и это не обеспокоило никого.

С тех пор как неделю тому назад англичанка впервые пришла в его спальню, Мухаммед ни разу не пытался увидеться со своей женой. Когда Аркали вернулась из покоев набоба, она не стала делиться своими впечатлениями ни с кем.

«Я говорила ей, что подобное самолюбие неприемлемо в зенане, — думала Ясмин, поворачивая за угол. — Здесь мы все — сёстры и должны поверять друг дружке свои печали. Ибо только в единении обретаешь силу».

Она прикусила губу и заглянула в саму себя, опасаясь, что в ней сейчас говорит ревность, но нашла там, к своему облегчению, лишь беспокойство и заботу.

Подойдя ко входу, который вёл в личные апартаменты набоба, она увидела, что через вход протянута шёлковая лента. Два стражника, изнемогая от зноя, красноречиво держали в руках обнажённые мечи, напряжённые от ответственности, которая была возложена на них.

Перед лентой стоял Умар, ждущий приёма. Он повернулся к ней с озабоченным лицом. Оба они чувствовали, что не должны повышать голоса более чем до священного шёпота.

   — Леди?

   — Она всё ещё с ним?

Он смотрел на неё с явным беспокойством.

   — Да, бегума.

Его ответ оказался излишним, поскольку из глубин покоев донеслись еле слышные стоны.

   — Она производит столько шума!

   — Может быть, это в обычае у англичан, бегума?

   — Ты так думаешь?

Умар покачал головой, затем внимательно посмотрел ей в глаза, но Ясмин отвернулась, прекратив это прощупывание её мыслей.

   — Это — не ревность, я уверяю тебя, — сказала она голосом, показавшимся унылым даже для неё самой.

   — Вы уверены в этом?

   — Я думаю о государстве, Умар. О том, что лучше для управления Карнатикой. — Она выпрямилась. — Вы верно указали мне на мою новую ответственность. Не удивляйтесь же, что я воспринимаю её всерьёз.

   — Я не удивляюсь этому, бегума.

Способность Умара столь ловко уходить от конфронтации одновременно раздражала и восхищала её. Неудивительно, что он столько лет был незаменимым слугой Анвара уд-Дина. Он стоял теперь с ладонью, прижатой к сердцу, с плечами, согнутыми в уважительном полупоклоне. Однако в его глазах сверкал вызывающий и раздражающий ум.

   — Так что же тогда?

   — Вы... — он запнулся, — вы не напрасно беспокоитесь. Он проводит слишком много времени с этой англичанкой. Они — как...

Он отвернулся от стражников и замолчал, но она закончила за него то, что он, по деликатности, не досказал:

   — ...как две собаки на улице.

   — ...как молодые любовники. Ваш муж остаётся господином Карнатики, бегума.

Она почувствовала закипающий гнев.

   — Да. И у него есть государственные дела. Мы впутались в отчаянную войну, Умар! А он лишь только и делает, что запирается с... с этой... глупой женщиной!

   — Следовательно, то, что не делает господин, должны делать за него слуги. Так я и поступаю.

Она смерила его холодным взглядом.

   — Значит, ты поступаешь, не посоветовавшись со мной?

   — Нет... пока ещё, бегума. Я просто продумал предварительное соглашение с Муртазой Али. Понимаете, его люди сейчас у Аркота, стоят лагерем рядом с армией Раза Сахиба, и...

Ясмин ощутила предательство в словах Умара, и мурашки пошли по её шее.

   — Умар, неужели и ты тоже?.. Я думала, что могу полагаться на тебя.

   — Дело касается небольшого практического вопроса.

   — Нет! Умар, ты превысил свои полномочия! Ты достаточно долго был рядом с источником власти, чтобы отличать исполнение заданий от построения политики. Я строю политику за моего мужа, Умар, а не ты. Я не потерплю посягательств на мою власть. — Она внимательно наблюдала за его реакцией и, когда уверилась в его раскаянии, замолчала.

   — Сладки воды, исходящие из источников власти. Я действительно пил их слишком долго. — Он избегал смотреть прямо на неё. — Вы правы, укротив меня, бегума.

   — Умар, ты сам усмирил себя. Теперь скажи мне, что за предложение ты сделал Муртазе Али?

Он, казалось, пробудился от мрачной задумчивости.

   — Он должен напасть на Разу Сахиба и тем самым освободить тех, кто в Аркоте.

   — В обмен на что?

   — Он и его наследники получат Велор в постоянное владение. А также некоторые джагиры в округе, которые укрепили бы его положение.

Она удивлённо посмотрела на него.

   — Умар, это было глупостью. Разве ты забыл, что Муртаза убил Сафдара Али для того, чтобы самому притязать на набобство в Карнатике? Ему нельзя доверять.

   — Мы исчерпали все свои возможности. Кому мы можем теперь доверять? Вы знаете, бегума, нищий должен делить постель с собаками парии.

   — Но и того, кто опустится до ночлега с дворняжками, тоже будут считать нищим. Я не лягу с собакой, подобной Муртазе. Уж лучше вор, чем убийца.

Глаза Умара зажглись.

   — Я слышу, что вы говорите: лучше маратхи, чем Муртаза Али.

   — Мы пошлём эмиссара к маратхам. Я знаю такого человека. Самый опытный скаут-разведчик, который служил в охране Анвара уд-Дина...

Она подняла голову, увидев голубое пламя, мелькнувшее в сумраке перехода. Хаир ун-Нисса появилась из тени. Её удивление при виде Ясмин быстро сменилось выражением жёсткого высокомерия, что не прошло незамеченным для Умара. Ясмин моментально прекратила беседу.

Куртизанка выполнила необходимые по этикету приветствия.

   — И пусть мир сопутствует также и тебе, Хаир ун-Нисса, — ответила Ясмин, — хотя ты и не заслуживаешь этого.

Куртизанка старалась не выдать своей реакции и пропустила замечание.

«Она сейчас в совершенно невозможном положении, — подумала Ясмин. — Она, очевидно, надеялась пройти к Мухаммеду незамеченной и использовать свои чары для заключения нового контракта. Но теперь она поняла, что не сможет проникнуть к нему и вместо этого должна иметь дело со мной».

   — Что ты здесь делаешь, Хаир ун-Нисса? Мой муж не вызывал тебя. — Она кивнула на дверь, из-за которой раздавались стоны. — Как мы все можем слышать.

Хаир ун-Нисса увидела, что ловушка захлопнулась.

   — Ничего особенного. Прошение. Извините, бегума.

   — Покажи его мне. — Ясмин протянула руку и застыла в ожидании.

   — Вы должны делать, что говорит бегума, — пробормотал Умар.

Хаир ун-Нисса вынула контракт и отдала его.

   — Три года? — спросила Ясмин, поднимая глаза от пергамента. — Вы хотите возобновления контракта на три года? И за такую сумму! Моя дорогая, вы, без сомнения, уже поняли, что я — не Надира. К тому же вы слишком высоко оцениваете себя.

Куртизанка взглянула на неё с вызовом:

   — О нет, бегума. Я стою этого золота. Моё искусство очень высоко, а способности значительно шире, чем вы можете предполагать.

   — Но вы должны признать, что уже не столь молоды, как когда-то. Я думаю, что за время, которое провели с моим мужем, вы уже несколько раз использовали весь ваш репертуар.

Избегая прямого столкновения, Хаир ун-Нисса подняла бровь.

   — Что касается моего возраста, то любой мужчина скажет вам, что сок незрелого плода молоденькой девочки не идёт ни в какое сравнение со сладостью опытной женщины.

Звуки из покоев всё возрастали.

   — Как я слышу, мой муж нашёл желанный плод. — Ясмин возвратила контракт. — Я думаю, что вы оставите Тричинополи до наступления ночи. Может быть, солдаты Чанды Сахиба захотят нанять вас.

Куртизанка не уступала своих позиций.

   — Я пришла говорить с моим господином, а не с вами, бегума.

   — После прекращения контракта вы не имеете права находиться здесь. Поэтому отправляйтесь сейчас же. Вы не будете ничего обсуждать с моим мужем. Это — мой приказ.

Хаир ун-Нисса была подавлена.

   — Я настаиваю на том, чтобы увидеть набоба!

   — Набоб не принимает никого. Даже меня.

Куртизанка двинулась ко входу, но стражники выступили вперёд, направив на неё мечи, и она остановилась.

Она повернулась с широко раскрытыми глазами.

   — Я должна увидеть набоба... потому что я... беременна. Это ребёнок господина! Ребёнок вашего мужа!

   — Вы лжёте!

   — Нет, бегума. И я увижусь с набобом завтра.

Она повернулась, зная лучше любого воина, когда настало время отступить.

Ясмин ощутила гнев, затопивший её разум, но позволила Умару поддержать её. Охрана Мухаммеда не могла покинуть своего поста, и не было другого способа задержать куртизанку.

   — Умар, она лжёт!

   — Я знаю, бегума. Но, пока это не доказано, она остаётся неприкосновенной.

   — Я хочу отослать её отсюда, Умар.

   — Предоставьте её мне.

Она взглянула на его длинное лицо с мрачными тенями вокруг глаз. Звуки из покоев наконец прекратились.

Они сидели в кабинете Клайва: полдюжины молодых людей в красных мундирах, смотрящих с недоверием на седеющего посланца господина города Велора.

Посол привёл с собой двух молчаливых сопровождающих для придания посольству солидности. Им было поручено смотреть в оба, отмечая всё, что может пригодиться в дальнейшем.

Был подан кофе, к которому пока не прикасались. Хэйден размышлял над сложившейся ситуацией. Прошло пять дней со времени первых осторожных переговоров с испуганным и возбуждённым человеком, заявлявшим, что он является посланцем от главного союзника Разы Сахиба. Была достигнута договорённость, открывавшая возможность посещения их двоюродным братом самого Муртазы Али. Сначала Клайв презрительно отнёсся к предложению, но убедительные доводы склонили его к проведению переговоров.

   — Ты должен поговорить с ним, — сказал Хэйден.

   — Зачем? Его господин — вероломный человек. Что толку от переговоров с ним?

   — Попроси его уговорить посланника прийти сюда в новолуние. Оно наступит через пять дней. Если он спросит, почему в новолуние, скажи, что знаешь, какие силы проявляют себя в такую ночь, и добавь также, что в это время его господин будет лучше защищён от любопытных глаз и длинных языков.

Впервые за несколько дней Клайв улыбнулся. Раздражающее изматывание друг друга снайперской перестрелкой через стены крепости явилось для него бесславным и непривлекательным делом. Эта перестрелка постоянно уносила кого-либо из его людей: сержант, стоявший рядом с ним при ежедневном обходе, был убит; сегодняшним утром второй человек был сбит подобным же образом. Счастливая судьба самого Клайва вызывала в его людях новую волну благоговения, но под внешней бравадой Роберт Клайв всё больше погружался в опасную меланхолию. Ему необходимо было свежее дело, которое могло бы отвлечь разум от беспокойства, угрожавшего полностью поглотить его.

Хэйден наблюдал за посланцами, которые взобрались в крепость по длинной бамбуковой лестнице с завязанными глазами ради безопасности гарнизона. Такова была мера доверия Клайва к этому маленькому человеку, закутанному в расшитый золотом кинкоб и выглядевшему богатым, как Крез.

После совершения всех формальностей Клайву наконец удалось задать свой кардинальный вопрос:

   — Скажите, почему ваш господин заинтересован помогать нам?

   — Мой... кузен... предлагает это, чтобы помочь восстановить законного набоба.

Ответ показался всем неискренним, тем более что его дал человек, чей кузен и господин был известен всей Карнатике как детоубийца. Хэйден намеренно не выказывал этого на своём лице, боясь, что молодые офицеры компании не будут столь же сдержанными в своих подозрениях. Они наблюдали за переговорами с плохо скрытым отвращением.

Клайв оказался более рассудительным. Он склонил голову, постукивая мухобойкой по сапогу.

   — Итак, подытоживая, вы предлагаете нам совершить вылазку, а вы предпримете атаку на армию Разы Сахиба сзади? Интересно. Тактическая диковинка, я бы сказал.

На губах посла появилась осторожная улыбка. До него не доходили оттенки мрачного юмора Клайва. Английские лейтенанты замерли, ужаснувшись, что Клайв может обсуждать подобную откровенную ловушку. Ревел позволил себе язвительный смех, который вызвал уничтожающий взгляд Клайва, восстановивший соблюдение этикета со стороны молодёжи.

   — А что скажет мистер Флинт? — спросил Клайв, повернувшись к нему.

Хэйден прочистил горло и медленно сказал:

   — Замечательный план. Следует его полностью поддержать.

За этим чуть не последовало всеобщее негодование, вскипевшее среди младших офицеров; каждый лейтенант готов был послать посетителя пинком через стену, лишь бы не слушать его дальше.

Аромат свежих фруктов наполнил воздух, когда на стол были поставлены тиковые чаши, наполненные фруктами для демонстрации изобилия продовольствия в крепости. Пока выпивались последние запасы драгоценного кофе, проходило обсуждение всех мельчайших деталей этого плана. Было решено, что люди Муртаза Али будут стоять в стороне от Аркота до дальнейших переговоров.

Когда они наблюдали, как посланцы спускаются по лестнице со стены, Ревел пробормотал:

   — Какая наглость с его стороны! Он хочет заманить нас в дьявольскую западню.

   — Придержите язык, лейтенант. — Клайв выждал, пока посол не скрылся на улицах Аркота, и лишь тогда позволил себе улыбку. Он ткнул пальцем в направлении города: — Что этот человек хотел, мистер Ревел? Чёткий ответ. Что он получил? Никакого ответа. А что я получил от него? Это — время, которое для нас дороже золота.

Уходя к себе, Хэйден раздумывал о состоянии ума Роберта Клайва. «Поразительно, насколько вновь изменилось его настроение, — думал он. — Время ожидания подавляет его. Но перспектива действий — о, как она вдохновляет его! Кто узнает в этом человеке недавнего угрюмого и апатичного беднягу, способного с лёгкостью решиться на самоубийство? Ну что ж, он скоро получит возможность действовать. Уж в этом нет сомнения».

Когда это произойдёт? Сколько времени будет Муртаза держать людей в стороне от Аркота? Неделю? Две? Хэйден представлял килладара Велора и печального сына Чанды Сахиба становящимися всё более нетерпеливыми в осуществлении своего плана.

Представлял, как их надежды возобновляются каждые два дня письмами Клайва с уверениями, и затем начинают постепенно исчезать.

Он устроился в самой слабой части крепостной стены, вглядываясь в чернильную тьму, ещё более непроглядную из-за огней, горящих невдалеке. Огни эти были зажжены намеренно, чтобы отвлекать вражеских стрелков от того места, где солдаты рыли траншеи для усиления обороны. Он ошутил зуд между лопатками, как будто в неё нацелился мушкет. Он подвинулся, пригнулся, и зуд прошёл.

Рядом с ним разговаривали три сипая на южном наречии. Казалось, они насмехаются над чем-то, и он уловил слово северян «Бахадур», за которым опять последовал смех. Смеяться и развлекаться в таких ужасных обстоятельствах!

   — Что вы говорите? — спросил он.

Ближайший к нему сипай ухмыльнулся чёрной от бетеля улыбкой; затем, вспомнив о дисциплине, выпрямился.

   — Мы не говорили неуважительно, сах.

   — Нет, нет. Но ты сказал «Бахадур». Что это значит?

   — Это значит, храбрый как лев, сах.

Он задумчиво кивнул. Смысл перевода этого слова был верным.

   — Храбрый как лев. Так вы называете капитана Клайва, да?

   — Да, сах.

   — Очень хорошо.

Сипай немного успокоился, когда увидел улыбку Хэйдена. Начальник сипая, носящий звание капрала так же гордо, как и свои экстравагантные усы, заступился за него:

   — Этот человек сказал, что Бахадур Сахиб зажигается огнями Агни, сына Брахмы.

   — Вот как? — сказал он, зная, что они хотят сказать, что огромная энергия Клайва рождается от небесного огня.

«На самом же деле, — думал он, — судя по жесту твоей руки, ты хотел сказать, что Бахадур Сахиб был подстегнут сзади ударом молнии. Но я бы сказал, что это — скорее верное наблюдение, чем оскорбление».

Он усмехнулся вновь и сказал:

   — Да, возможно, им овладел Агни, это так. — И тягостная тишина разрядилась спокойным смехом.

Наступление началось с первыми лучами солнца. С того момента, когда он впервые увидел крепость Аркота, Клайв понял, что легче всего будет защищать западную стену. С востока и юга людям Чанды Сахиба придётся преодолевать более низкие стены; в одном или двух местах их высота не превышала двух метров.

Он стоял на западной стороне, командуя лучшей восемнадцатифунтовкой, наклонённой под углом в двадцать градусов, подбитой двойными клиньями и направленной вниз для обстрела пространства перед главными воротами. Ворота были собраны из огромных деревянных брусьев, соединённых железной обвязкой. Они были укреплены бревенчатыми распорками, упирающимися в землю с обеих сторон.

   — Почему он атакует здесь, когда видит, что я приготовил ему с этой стороны? — спросил Клайв.

   — Сэр, он атакует со всех сторон!

Внизу враг устремился через открытое пространство ко рву. Клайв спокойно смотрел на них. Эти толпы могли преодолеть наружные заграждения, но, не имея средств пробить стены крепости, воины Чанды Сахиба будут с лёгкостью отброшены назад. Войны против французов, протекавшие в течение пятидесяти лет, превратили осаду крепости в точную науку. Стринджер Лоуренс ревностно изучал её; Клайв слушал неоднократные дебаты между Лоуренсом и адмиралом Боскоуэном, когда последний осуществлял блокаду Пондичерри. Он понял тогда причины неудачи этой блокады.

   — Огонь!

Последовала пауза, длившаяся, возможно, полсекунды, пока запальный порох шипел в запальном канале, и затем пушка вздрогнула и выстрелила. Пространство под стенами скрылось за белым дымом, клубы которого закручивались и рассеивались, открывая разбросанный передний край наступавших.

   — Как можно быстрее, ребята!

Натренированные пушкари уже освобождали лафет, стоявший на клиньях и распорках, и оттаскивали орудие назад от стены.

Клайв глядел вдоль стены, на которой солдаты вели мушкетный огонь по осаждающим, достигшим стен с раскладными лестницами. Ужасающий визг заставил его повернуться назад: ещё одна жертва снайперского огня металась кругами — одна из тощих рыжих дворняжек, заполонивших крепость. Мушкетная пуля попала ей в заднюю часть, и она крутилась как дервиш, пытаясь достать до раны.

   — Остерегайтесь снайперов, — прокричал он.

Команду передали вдоль стены. Наверху башни один из бойцов сержанта Бартона сидел, не обращая внимания на сражение. Его мушкет был нацелен на подозрительные дома в городе, откуда могли стрелять снайперы.

Клайв вновь повернулся к сражению и усмехнулся. Они всё ещё пытаются подстрелить его. Как флаг компании, свисавший с башни, он привлекал огонь, но не обращал на него внимания.

«У них ничего не выйдет, — думал он, — потому что мне предопределено остаться невредимым. Я знаю это. Мне суждено покинуть это место покрытым такой славой, что я едва смогу двигаться под её весом».

Увидев, что орудие перезаряжено, он отдал приказ стрелять. И вновь масса роящихся насекомых внизу была отметена от стен. Когда облако рассеялось, он увидел длинную бамбуковую лестницу, раздробленную картечью, и полдюжины убитых солдат.

Он покачал головой. Лестницы бесполезны, пока стены заняты защитниками. К тому времени, когда со штурмом будет покончено, на земле останутся лишь сотни погибших врагов, не добившихся ничего.

Он снял шляпу и широко взмахнул ею, отдавая дань жертвам своего врага; и те из людей, которые видели это, были в восторге от экстравагантности жеста, громко одобряя его криками ликования.

Хэйден отпил воды из оловянной кружки и поставил её на перевёрнутую бочку, служившую ему письменным столом. Свечи освещали занавесь, отделявшую его место. У него была удобная постель — соломенный тюфяк, уложенный на пружинистую кровать. Он лежал на спине, ощущая боль во всех мышцах. Утренняя атака длилась почти два часа, но это был бесполезный акт со стороны врага.

   — Да, Разе придётся прийти заново, — сказал он Клайву.

Клайв был упоен собой.

   — Ха! Он не может выманить нас наружу дипломатией. Пока мы имеем двести человек на стенах, он не возьмёт крепость главными силами, разве что бросит десять тысяч человек одновременно на две пробитые бреши. А если он не будет ничего предпринимать и попытается взять нас измором, то заставит говорить о нас весь Индостан — к великому неудовольствию его отца! Каждый день, что мы остаёмся здесь, поднимает наш престиж в ущерб авторитету Чанды. Как бы ни повернулись события, мы не проиграем, даже если погибнем.

Хэйден хмыкнул, поражённый неистребимым оптимизмом этого человека и тем, как он легко заразил им людей в ходе атаки.

   — Если бы я был Чандой Сахибом, то попытался бы ослабить силы защитников, прореживая ряды любыми способами, пока на стенах не осталось бы меньше двух сотен людей. Затем я попытался бы произвести массированную атаку. Я бы взорвал главные ворота, сжёг бы их и заставил моих французских друзей использовать осадные орудия, чтобы пробить бреши как в восточной, так и в юго-западной стенах. — Он вздохнул. — Сколько бойцов в строю сейчас?

   — Двести сорок.

   — Ну вот. Десять дней снайперского обстрела как раз сделают возможным такое наступление, даже если наши потери будут не большими, чем до сих пор. А если мор?

Он откинулся на спину; его тело всё ещё было напряжено после трудного утра. Чем больше он задумывался над положением, тем хуже оно казалось ему. Люди восхищались бравадой Клайва, считали его героем, но никто из них не знал о той внутренней боли, которая управляла им.

Письмо, которое Мохан Даз доставил Хэйдену от отца, оставалось лежать нераспечатанным. Он достал его, сорвал печать и быстро прочитал, пытаясь найти хоть какой-то смысл в этом бланке, оттиснутом с медной гравировальной доски и заполненном выцветшими чернилами: «...четыре подушки... семь фунтов и восемь шиллингов; 24 бутыли по галлону, с белыми стеклянными пробками... десять фунтов; две штуки небелёного сурового полотна... три фунта четырнадцать шиллингов и полпенса...»

Старые счета. Страница, вырванная из бухгалтерской книги пятилетней давности. Его сердце упало — может быть, это чьё-то идиотское представление о юморе?

Он перевернул лист и увидел буквы, выведенные большим грубым карандашом, которые могли быть написаны только рукой его отца: «Доверяй маратхам».

Хэйден приложил руку к лицу, как бы желая остановить внезапный всплеск эмоций, затем встал и послал ординарца Ревела за Моханом Дазом.

Армии маратхов совершали набеги на земли вице-короля ещё со времён Аурангзеба, когда всадники-индусы Шиваджи распространились на юг от Пуны и Гвалияра. Поначалу они, как и Моголы, были бандитами. Подвижными и непредсказуемыми. Опустошительными как саранча. Их лидерами были военачальники, возглавлявшие огромные эскадроны кавалерии.

По слова Мохана Даза, армия Морари Рао была уже в Карнатике. Она состояла из четырёх тысяч всадников и наблюдала за ходом осады Аркота с глубоким интересом.

   — Боже мой, почему ты не сказал мне об этом?

Мохан Даз склонил голову в своей обычной раздражающей манере. От него попахивало гашишем.

   — О, сахиб, они не придут сюда.

   — Почему нет?

Скаут с красными глазами мечтательно смотрел поверх его головы.

   — Потому что они следят за Югом. Регент Майсура, говорят, хорошо управляет своими солдатами, сахиб. Он достаёт серебро для моего господина.

   — Майсур — страна индусов, она не подчиняется Моголам.

   — Верно.

   — Я хочу сказать, что регент не имеет большой любви к Мухаммеду Али. Почему же он посылает ему серебро?

   — Ему нравится смотреть, как дерутся два тигра, — ответил Мохан Даз.

Хэйден понимающе кивнул.

   — Ему нужно, чтобы они дрались подольше... «Это возможно, — думал он. — Маратхи не проявляют преданности ни к одному из могольских правителей. Если они стараются, выиграть от стычки, их можно склонить на нашу сторону — за подходящую плату».

   — Ты думаешь, Морари Рао положил глаз на майсурское серебро?

   — Кто может сказать, сахиб?

Он склонился над своим импровизированным столом и набросал несколько страниц, затем вновь вызвал скаута, спавшего в углу:

   — Сможешь ли ты доставить это письмо к Морари Рао?

Мохан Даз склонил голову, улыбаясь своей изводящей улыбкой.

   — Сахиб, вы лучше спросите, бывают ли у собак блохи?

Аркали подставила руки под каменный жёлоб, направляя прохладную воду на свою шею и спину. Её служанка ожидала с готовностью поблизости, пока её госпожа освежала себя большой океанской губкой. Аркали взглянула на служанку, и глаза девушки метнулись в сторону, избегая контакта.

С тех пор как она начала проводить столько времени с господином, оставаясь неопределённо долго каждый раз, никто не смел говорить с ней, никто не хотел даже быть застигнутым на разглядывании её. Лишь одна женщина смела встретить её взгляд. Единственная жена набоба: Ясмин.

Она соскользнула в купальню, нырнула под воду и, испытав приятный момент свободы, медленно выплыла на поверхность.

«Это их вина, — думала Аркали. — Отца, привёзшего меня сюда; Хэйдена, отвергнувшего мою любовь; капитана Клайва, домогавшегося моей любви; губернатора, оставившего меня. Чего они могли ожидать после всего этого? Пускай все они провалятся в ад. От моей прежней жизни ничего не осталось».

Она вспомнила, как впервые вошла в покои Мухаммеда. При этом ожог смущения от своей собственной глупости высушил дыхание в её горле. «Я знаю, почему думала так тогда, — размышляла он. — Я представляла, что он будет таким, как тот португальский солдат, пьяный, безумный от похоти, желающий разорвать меня. Как могла я быть такой глупой?»

Она приложила ладони к лицу, снимая огонь со щёк, затем провела руками по волосам, сбрасывая с них воду.

Аркали ощутила покалывание по всей коже, заставившее затрепетать её всем телом. И что это было за наслаждение! До сих пор она не испытывала ничего подобного. Это невозможно было описать; лучше любой еды, любого напитка, любого занятия. Как будто все радости мира слились в одном.

Она вспомнила то отрешённое состояние разума, ощущая, как отголосок её последнего оргазма всё ещё звучит в ней. Тот жар и жажда всё ещё не покидали её плоти, даже после охлаждающей воды. А может, это — пробуждающееся в ней желание новой встречи? Скоро Мухаммед позовёт её вновь, и они опять будут возлежать вместе, в пятый раз сегодня, и это вновь будет раем.

Она подумала о яде, булавке с бабочкой и усмехнулась. Когда Аркали в первый раз увидела Мухаммеда, одиноко сидящего на подушках, с глазами, полными тихой печали, она забыла о своих средствах спасения.

Она нашла набоба обаятельным: тёмный цвет его лица, чёрные, смазанные маслом волосы и подстриженная бородка, всё это было привычным образом людоеда, но его выдавали глаза. Без этих глаз его привычный вид ужаснул бы её, показавшись опасным и жестоким.

«Он смотрел на меня, — думала она, — с таким совершенно заброшенным видом, взглядом потерянной души. Затем он непроизвольно отбросил голову назад, и я поняла, что это движение было симптомом боли, таящейся внутри него. Я уже знала тогда, что смогу исцелить его. Наверное, я была единственной женщиной во всём мире, которая могла сделать это. И уж конечно единственной женщиной в стенах Тричинополи.

Я видела, что его жена, которую он когда-то безнадёжно любил, отвергла его — точно так же, как Хэйден отверг меня. Вот почему я могла понять боль, которая заставляет мужчину отбрасывать назад голову дважды в минуту».

Аркали подплыла к. ступеням и вышла из купальни. Обсушив себя полотенцем, она облачилась в лёгкие панталоны и чоли, а затем увидела Ясмин.

Аркали отвела взгляд, инстинктивно стремясь скрыть свои чувства. Она знала, что Ясмин, после смерти матери Мухаммеда, была теперь самой влиятельной женщиной в зенане. Было бы неразумно продолжать их ссору. Теперь отделаться от Ясмин было не так легко.

   — Вы покраснели, — сказала хозяйка зенаны.

Аркали не почувствовала какого-либо коварства в этом замечании. Она заметила краем глаза, что служанка оставила их.

   — Разве?

   — Да. Возможно, вы думали о чём-то... тайном.

   — Возможно.

Ясмин улыбнулась, и в этом по-прежнему не было следов коварства.

   — Расскажите мне, как мой... как Мухаммед?

Аркали быстро собрала с мраморной скамьи зеркало, расчёску и флакон с маслом.

   — Мне не хотелось бы говорить об этом с вами.

Но Ясмин дотронулась до её руки.

   — Пожалуйста. Не думайте, что я с неприязнью отношусь к вам. Я знаю, какая огромная часть его души была занята матерью. Я хотела узнать, как он воспринял смерть Надиры. Был ли он... в здравом рассудке?

   — Почему бы не спросить его самого?

   — Потому что он не зовёт меня. — Она опустила глаза. — И не отвечает на мои просьбы принять меня.

Аркали повернулась к ней, и впервые их глаза встретились на несколько долгих секунд.

   — Ясмин, разве вы не видите, как трудно мне говорить с вами? — Она прижала ладонь ко рту и попыталась сдержать слёзы. — Я люблю его.

Ясмин обняла её за плечи, они сели вместе на скамью, и слова полились из Аркали. Она говорила о том, как не вступила в близость с Мухаммедом в первый раз. Как её позвали к нему на следующий день и каким бледным и убитым был он, получив известия о смерти матери. Она только помнила, что держала его голову у себя на коленях и покачивала его, как младенца. Затем Аркали вспомнила о той поразительной любви, которая последовала через два дня после второй встречи с Мухаммедом, и поток слов стал иссякать.

Ясмин не прерывала наступившую тишину, Аркали разгладила ткань своего чоли и глубоко вздохнула.

   — Прошло время, прежде чем он сбросил наконец своё уныние. Теперь, я думаю, он окончательно освободился от него. Я скажу вам, Ясмин-бегума: он больше не несчастлив.

   — Я думаю, вы правы, — печально проговорила Ясмин. — Я слышала звуки его нового счастья, разносившиеся по всему дворцу. Он, кажется, наслаждается им четыре или пять раз в день. Это очень хорошо для мужчины. Но всё время — с одной женщиной? Это — не в тягость вам?

   — Нет, — сказала она, поразившись сама себе. — Он — не в тягость мне. По сути дела, я... я наслаждаюсь всем, что он может дать мне.

   — Чудесно. Я рада за вас обоих. — Ясмин испытующе заглянула ей в глаза. — Ответьте мне: наслаждается он вами... полностью?

Аркали не понимала, но видела, что вопрос этот был искренним.

   — Полностью?

Аркали перебрала в уме все воспоминания. Первая близость пришла совершенно неожиданно. Она и Мухаммед говорили серьёзно. Надира умерла и была похоронена два дня назад; и, выпив много вина, он положил голову ей на колени и задремал. Вино расслабило и успокоило обоих, и она ощущала себя уверенной, пока он не увидел дурной сон. Руки Мухаммеда сжались в кулаки, его прошиб пот. Она ощутила, как сжались его мускулы, и затем увидела напряжение под джамой и подумала, что, если он проснётся сейчас, может произойти нечто отвратительное. Но он не просыпался, только повернул голову, зарылся лицом в её колени и успокоился.

Голос Ясмин разметал её мечты как паутину.

   — Да, полностью. Я должна знать... как это?.. Изливалась ли его мужественность белым потоком в Момент Небытия?

Вопрос застал Аркали врасплох, создав ощущение нереальности происходящего. Трудно было поверить, что она ведёт такую интимную беседу с женой любовника.

   — Да.

Глаза Ясмин сверкнули.

   — Действительно? Вы уверены?

   — Да. Да, я уверена. — Она замялась, закусив губу. — Я не знала, что это происходит с мужчинами, и очень удивилась.

Ясмин погрузилась в молчание. Она, казалось, прикидывала что-то, и Аркали начала подозревать, что рассказала ей слишком много.

   — Это очень хорошо, — вдруг промолвила Ясмин. — Он никогда не был способен произвести ни единой капли для меня.

   — Нет? Вы говорите — никогда?

   — Никогда, ни единой капли. Хотя, Аллах тому свидетель, он старался как демон.

   — Думаете, это было с ним впервые? — спросила Аркали.

   — Да. — Взгляд Ясмин уносился куда-то далеко. — Это объясняет его необычный аппетит в последнее время. Вы знаете, даже я не подозревала, насколько глубоко укоренилось в нём влияние Надиры.

   — Что вы имеете в виду?

   — Это — не простое совпадение, что колдовские чары Надиры-бегумы спали с сына на третий день после её смерти. Он освободился, как только её душа окончательно покинула наш мир.

С этими словами Ясмин извинилась и оставила её, и вскоре после этого главный евнух пришёл с приглашением Аркали к господину.

День за днём Хэйден ожидал возвращения Мохана Даза, чувствуя, что скаут, должно быть, пытается найти способ пробраться обратно в крепость. Он обходил стены, разговаривая с солдатами и сипаями, описывая им седобородого посланца и предупреждая не стрелять в него.

Он пил небольшими глотками светло-коричневый чай в жаркой, звенящей тьме. Ночь давала гарнизону крепости некоторую физическую передышку, но иногда, во время призрачных ночных сполохов, сцены, вырывавшиеся бледным светом из тьмы, представлялись зловещими, усиленные его воображением.

Он наблюдал, как маниакальная фигура била железной лопатой в скальные породы в основании цитадели. Это было место за стенами «госпиталя», где хоронили мёртвых. Хэйден наблюдал, с каким безумным упорством идёт неустанная работа, и зрелище это глубоко трогало его.

Уже третий сержант погиб рядом с Клайвом во время обхода стен. Был ноябрь — третий день по английскому календарю, четырнадцатый — по французскому исчислению, и в юго-западной и северо-западной стенах начали образовываться бреши от обстрела. Восемнадцатифунтовое орудие было разбито прямым попаданием и сброшено с лафета, и Клайв приказал снять его со стены, укрепив им широкий пролом.

Им пришлось узнать, что несёт с собой длительная осада. Сотни людей, убитых во время атаки, лежали неубранные у наружных укреплений. Широкий ров со стоячей водой издавал отвратительный запах. Его зелёная неподвижная поверхность была усеяна раздувшимися плавающими телами.

Жертвы болезни внутри крепости зашивались в простыни и сбрасывались с носилок через северную стену. В течение нескольких дней они лежали среди развалин, словно серые личинки.

«Очень плохая идея, — думал Хэйден, стараясь отвлечься от необходимой жестокости рассуждений. — Мёртвых следовало бы сваливать с подветренной стороны».

Хэйден позволил своему взору унестись к дальнему горизонту, к куполам дворца, где он когда-то был принят Анваром уд-Дином. Разрушение, которое постигло его утраченную столицу, было ужасным. «Какие страдания сопровождают падение империй, — думал он. — Ужасно наблюдать, как обращается в пыль хорошее правление и цивилизация, и трудно не задумываться о последствиях, сопровождающих смерть великих людей. Анвар уд-Дин и Асаф Джах, оба — не важно, были ли они деспотами или мудрыми хранителями мира — теперь являются таким же гниющим мясом, которое окружает эти развалины. Ужасно подумать, что мы все, рано или поздно, отправимся туда же.

Что сталось с низамами и набобами? Что осталось от их провозглашавшейся великой судьбы, да и от самих прорицателей?» В его памяти холодным светом сверкал огромный бриллиант. «Где теперь этот зловещий камень? Отправился на север в Аурангабад с Салават Джангом?

Как долго молодой человек будет владеть им? Как долго сможет устоять, прежде чем камень изменит его и начнёт управлять им?»

Когда он осмотрелся, то увидел людей с лицами, закрытыми как у набожных мусульманских женщин или, пожалуй, как у разбойников с большой дороги. Болезнь насыщала своими парами воздух, поэтому солдаты, охранявшие стены, должны были обвязывать лица тканью, пропитанной уксусом, закрывающей носы и рты и задерживающей болезнетворные миазмы.

Источник их мучений было нетрудно определить. Сначала стервятники и вороны разрывали мёртвые тела, пока от них не оставались лишь разбросанные кости. Эти чудовищные птицы так нажирались мертвечины, что почти не способны были летать. В первую ночь после штурма вокруг крепости собрались огромные стаи собак и шакалов. Они так наелись, что с первыми лучами солнца с трудом покидали страшное место.

Хэйден опять услышал постукивание железа по камню. Этот упорный, раздражающий звук стал внезапно невыносим для него.

Лейтенант Ревел две ночи кряду пытался выкопать для себя могилу. Хэйден подошёл к нему, сжав губы.

   — Что ты делаешь, Ревел?

Лейтенант продолжал бить лопатой по скале, что-то бормоча. Хэйден обратился к нему снова, но Ревел не обращал на него внимания.

   — Прекрати.

Упорство Ревела потрясло его. Глядя на Ревела, он сразу осознал всю безнадёжность их положения. Раза Сахиб вновь предлагал им обсудить условия сдачи, показав ясно своё желание прекратить осаду. И всё-таки Клайв отказался. Периметр крепости длиною в милю защищали теперь не более двухсот солдат. У них кончились боеприпасы, и они начали выплавлять свинец из купола здания, используя вместо пуль в своих мушкетах гвозди и даже камни. Но Клайв продолжал держать крепость.

   — Прекрати и отправляйся спать!

   — Убери от меня руки! — гневно ответил Ревел.

   — Ради Бога, люди смотрят на тебя!

Ревел не отвечал.

Хэйден бросился на него, схватил железной хваткой и прижал к земле.

   — Ревел! Ты изводишь себя! Если ты страдаешь, терпи. Если боишься — скрывай это. Если чувствуешь отчаяние, борись с ним! Ты слышишь меня?

   — Оставь меня в покое! — говорил лейтенант. — Оставь меня, или я...

Хэйден прекратил истерику ударом, разбившим Ревелу нос и залившим его кровью. Лейтенант сел на землю, схватившись за лицо. Он тихо стонал, пока Хэйден надевал на него шляпу и поднимал на ноги.

   — Теперь иди и делай, что тебе приказывают. — Он глядел, как Ревел тащится прочь, затем почувствовал, что кто-то маячит сзади в темноте. Это был Клайв.

   — Распоряжаетесь моими офицерами, мистер Флинт?

Он пожал плечами.

   — Может быть, спасаю его рассудок. Хотя и не знаю, для чего он ему понадобится.

   — То, что ты называешь вправить мозги, да? — Клайв обнажил зубы и захихикал. — Какой поворот, однако, а? Для парня, который когда-то дал по черепу своему отцу в ответ на подобное же нравоучение, которое ты преподнёс только что.

Он хмыкнул:

   — Как ты узнал об этом?

   — От твоего отца, из его собственных уст. — Клайв неожиданно посерьёзнел. — Он гордится тобой, что ты не уступил ему. Ты знаешь это?

   — Если это — гордость, то он странно её показывает.

Над крепостью поднялась кроваво-красная полная луна, отмечая середину последнего месяца мусульманского года. Они стояли в молчании душной ночи. Затем Хэйден спросил:

   — Что ты будешь делать, если они одолеют нас?

   — Аркот не падёт.

   — Почему?

   — Потому что я не одобряю твоего предположения.

Флинт потёр кровоточащие суставы правой руки.

   — Я спросил просто потому, что хочу знать, что делать, если тебя убьют. Тренвит мёртв, Ревел не способен к управлению. Думаю, мне придётся принять командование. Как бы ты хотел завершить это дело?

Для себя Хэйден уже решил, что делать, если их одолеют. Если его оттеснят от последнего оставшегося орудия, он вынет пистолеты и саблю. Если выбьют из рук и это, он будет драться всем, что попадёт под руку. И если придёт смерть, она, скорее всего, будет внезапной.

Осада длилась слишком долго. Результативными у врагов оказались лишь снайперы. После первого наступления не было попыток взять крепость штурмом. Может быть, сын набоба не имел мужества для атаки? Дважды он призывал Клайва сдаться; в последнем предложении он обещал огромное количество золота.

   — Итак, Роберт, как надлежит кончать?

   — С честью.

   — Значит, ты будешь вести переговоры? Уведёшь наших людей отсюда живыми? — Он глубоко вздохнул, как человек бесконечно уставший. — Роберт, дело сделано. Оставь это. И пощади людей.

   — Сдачи не будет! — патетически провозгласил Клайв. — Мужайтесь, мой дорогой друг. Зачем, вы думаете, я заставлял парней делать заряды в течение этих двух недель? У меня есть новый план, как бросить вызов врагу! Я продемонстрирую всему Индостану, как отношусь к предложениям Чанды Сахиба или к его подкупу!

   — Продовольственный рацион вновь уменьшен вдвое, а ты продолжаешь упрямиться.

Клайв долго смотрел в небеса, затем повернулся к Хэйдену:

   — Ты знаешь, что говорят наши благородные сипаи?

   — Нет.

   — Они говорят, что, поскольку английские солдаты больше нуждаются в пище — они отдадут свой паек и будут довольствоваться водой, в которой варился рис. — Он затряс головой, и казалось, его глаза были готовы наполниться слезами гордости и восхищения. — Какое же это мужество! Наше дело справедливое, но даже если бы это было не так, какая сила на земле может преодолеть подобный дух? Я не опозорю их сдачей крепости!

Флинта убедили эти слова.

   — А теперь пойдём — и увидишь.

Французская пушка возобновила обстрел. Клайв повёл его вниз, в одно из древних хранилищ, где мешки с рисом были когда-то навалены от пола до стропил. Теперь же в пустом помещении раздавалось эхо и был виден скрывающийся два поколения огромный орнаментированный медный цилиндр. Он был почти такой же длины, как помещение, и внутрь его могла бы забраться собака.

   — Что это?

Глаза Клайва засверкали.

   — Огромная пушка.

   — Что? Такая большая? — Неожиданно Хэйден вспомнил давнее хвастовство Анвара уд-Дина. Запахи и звуки того времени нахлынули на него вместе с воспоминаниями о том, как в большом шатре старый набоб превозносил своего «Чемпиона — победителя армий».

   — Да. Посланная, в соответствии с традицией, в крепость из Дели императором Аурангзебом.

   — Его правление закончилось полвека тому назад.

   — Как видишь, о ней забыли по крайней мере на такой же срок. Говорят, что орудие это тащила сюда тысяча пар волов. — Он потёр позеленевшее орудие куском мешковины. — Видишь? Бронза. Такие вещи ускорили падение Константинополя. И мы нашли дюжину железных ядер. Они весят по семьдесят два фунта. Они потребуют много пороха.

   — Иисус всемилостивейший! Не хочешь ли ты стрелять из неё?

   — Да! Если ты рассчитаешь угол наклона ствола.

   — Но как?

   — С верха западной башни. Оттуда можно будет достать до дворца. Я видел, что молодой Чанда встречается с генералами его отца каждый день в полдень.

   — Ты хочешь попасть в самого Разу?

   — Почему нет? В настоящее время он наслаждается приятной мыслью, что мы не можем навредить ему. Придётся вывести его из этого заблуждения.

Это стало ритуалом. Бронзовый монстр был водружён на насыпь из земли и камней, сооружённую на верхней площадке башни, с которой был виден дворец.

   — Будем делать один выстрел в день, — объявил Клайв, — основываясь на точнейших математических расчётах, которые предоставит мистер Флинт.

Расчёт траектории был труден, поскольку оставалось много неизвестного относительно огромного орудия. Он взял расчёты для восемнадцатифунтового орудия и внёс определённые поправки, но не был до конца уверен в результате. «Но даже и так, — думал он, — послать ядро достаточно близко к расположению Разы Сахиба будет триумфом, и ущерб, нанесённый врагу ядром, будет в данном случае не самым главным достижением».

Он сказал Клайву перед первым выстрелом:

   — Это стало самым предвкушаемым событием у нас.

   — Да, это оживило всех.

   — Может быть, потому, что они знают, что эта чёртова штуковина скорее убьёт всех нас, чем хоть одного солдата Разы Сахиба.

Хэйден знал, что это было опасное развлечение. Отливка могла оказаться ненадёжной. Пропорции орудия были явно ошибочными — слишком много декоративных орнаментов при недостаточной толщине ствола.

   — Моголы всегда полагались на психологическое воздействие гигантских орудий, способных якобы ужаснуть и рассеять врагов, — сказал он. — Вообрази слухи, которые неслись впереди такого орудия! Какое зрелище! Огромные вереницы тягловой силы тащат его через Декан...

Клайв кивнул.

   — Можешь быть уверен, что среди наших врагов будет огромное изумление.

   — Как же должно было всё это воздействовать на разум индусов, — сказал он тихо, — которые видели, как множество священных коров везут такую вещь! Неудивительно, что они боялись могущества Аурангзеба.

Но Клайва беспокоил больше практический аспект.

   — Ты представь, что из него, наверное, никогда не стреляли, разве что холостыми зарядами!

Их первая попытка поразить дворец сопровождалась тщательной подготовкой. Был отмерен и взвешен заряд пороха и выбрано самое круглое ядро. Через ствол были переброшены канаты для удержания его на наклонном земляном ложе. К запальному канату вела полоска пороха, дающая пушкарю время отбежать в сторону. Ядро пронеслось над городом Аркот, но не долетело до дворца. Выстрел сопровождался радостными криками, и на следующий день к заряду добавили ещё фунт пороха. После выстрела некоторые клялись, что видели, как ядро пробило стену прежней зенаны. Были произведены поправки на ветер, для чего производились замеры с угломером и отвесом, и Хэйден вновь сделал соответствующие расчёты. С третьей попытки была поражена восточная башня, и выстрел заставил пригнуться офицеров Разы Сахиба.

Два человека подняли большой семидесятидвухфунтовый шар с человеческую голову и вкатили его в дуло.

   — Хочешь ещё пари? — спросил Клайв. — Ты говорил, моя пушка не выдержит трёх выстрелов, и я уже выиграл шестьсот рупий. Хочешь поставить ещё столько же на этот выстрел? Удвою или проиграю!

   — Идёт!

   — Я надеюсь, на этот раз наука будет на вашей стороне, мистер Флинт, — пробормотал сержант Бартон, когда Клайв отошёл.

Флинт понизил голос:

   — Когда Англия отливала свои пушки из бронзы, они были тонкие, как трубки, потому что должны были превышать всего в восемьдесят раз по весу выстреливаемое ядро. Теперь же лучшие орудия Королевского флота отливаются из железа, стреляют сорокафунтовыми зарядами, но их ствол весит в триста раз больше, чем ядро. А почему?

   — Я уверен, что не знаю, как ответить на это, сэр.

   — Потому что качество очищенного пороха значительно повысилось с тех времён, сержант. Разве вы не знаете, что надежда Англии на будущее величие заключается в качестве ингредиентов чёрного пороха, имеющихся в Индостане? Чистейшие селитра и сера. Это и ещё хорошая древесина для кораблей. Вот почему мы воюем, вы и я, — чтобы всё это не досталось французам.

Бартон поскрёб подбородок.

   — С вашей наукой, сэр, я думаю, мне и моим парням лучше спрятать головы.

   — Да уж, не помешает. Ствол выглядел как раздутый клещ, когда я осматривал его сегодня утром.

Клайв ждал наступления полдня, опершись спиной о стену, с тяжёлыми карманными часами в руке, открытыми как золотая устрица. Когда он отдал сигнал, шипящий огонь побежал по пороховой дорожке, и наблюдающие припали к земле. Канонир бросил запал и побежал вниз по лестнице, перепрыгивая через три ступени. С оглушительным взрывом великая пушка Аурангзеба разорвалась на части.

На сорок восьмой день осады Хэйден лежал в своём излюбленном месте на восточной стене, с трубой, настроенной на противника в миле от крепости. Он старательно выбрал уголок для наблюдения в месте, не простреливаемом снайперами Чанды Сахиба. Отсюда он видел позиции четырёх французских мортир, постоянно обстреливающих форт. Их можно было достать лишь восемнадцатифунтовыми орудиями, но они нужны были внизу, под стенами.

Четыре дня назад по форту пронеслось оживление, когда они заметили банду маратхов-конников в окрестностях города. Они грабили один из районов города, находившихся вне крепости, но зашли слишком далеко и столкнулись с группой войск Разы Сахиба. Они бросились в бегство, но у осаждённых появилась надежда, когда один из всадников маратхов отделился от остальных и подскакал к крепости, размахивая руками — давая условленный ранее сигнал.

Вести, которые принёс Мохан Даз, ободрили их ещё больше. Армия из шести тысяч маратхов Морари Рао стояла лагерем у подножия западных гор, не более чем в тридцати милях от Аркота. Мохан Даз рассказал англичанам, что маратхи были наняты королём Майсура для помощи Мухаммеду Али. Никому не хотелось, чтобы Мухаммед Али оставался в Тричинополи.

Хэйден немедленно прочёл письмо, которое прислал Морари Рао. Глава маратхов обещал немедленно послать часть войск на помощь храбрым защитникам Аркота. Они, очевидно, убедили его, что англичане тоже способны воевать.

   — Как, ты думаешь, поступит Морари Рао, друг мой? — спросил Хэйден, ощущая лёгкое головокружение. Он не знал, было ли это следствием возбуждения от известий или от нехватки питания.

Мохан Даз покачал головой.

   — Кто может сказать, что произойдёт? Маратхи могут прийти. А могут и не прийти.

   — С этим не поспоришь, друг мой. Но когда станет известно о приближении маратхов, Разе Сахибу придётся принимать решение. Я думаю, что он не может ждать дольше.

   — Не забывайте, Флинт Сахиб, что приближается десятый день Мохурама.

   — Да, Мохан Даз, — ответил он, задумавшись над этим замечанием. — Да, действительно.

Это предупреждение мучило Хэйдена больше, чем досаждавшие мухи. Он сразу пошёл вниз искать Клайва и нашёл его сидящим на стуле с выдвинутым вперёд подбородком, в то время как парикмахер-сипай осторожно натягивал кожу на его щеках своими коричневыми тон кими пальцами. Попадание бомб в крепость не могло заставить его отказаться от бритья на открытом воздухе.

   — А, мистер Флинт. Доброе утро.

   — Роберт, сколько потерь за вчерашний день?

   — Четыре европейца и шесть сипаев. — Солнце сверкнуло на бритве, совершающей последний взмах.

   — Итак, остаётся двести человек — твой минимум для удержания стен против штурма.

   — Что из этого?

   — Только то, что мы голодны и истощены и что французские орудия уже проделали два прохода в стенах. Один пролом — в пятьдесят футов шириной, другой — тридцать ярдов; так что между двумя башнями нет почти ни одного камня, и...

Клайв выдернул салфетку из-под воротника и ополоснул лицо пригоршней воды из ведра.

   — Я знаю размеры брешей. У меня хорошие укрепления за ними, и они простреливаются перекрёстным огнём из хорошо укреплённых зданий. Сегодня я прикажу отрыть новые траншеи под стенами. Может быть, по две в ряд, с железными крючьями. Можно разобрать стену дома позади бреши, до высоты бруствера, и вкопать ряд столбов. Это выдержит любой штурм.

   — Я советую завершить все приготовления к сегодняшней ночи.

   — Да, мне жаль тех несчастных, которых пошлют штурмовать нас... — Он внезапно взглянул на Флинта пытливым взглядом. — Что случилось? Ты узнал что-либо новое?

   — Ничего особенного. Но слова Мохана Даза о вере Моголов заставили меня задуматься. По нашему календарю сегодня — тринадцатое ноября, но по календарю ислама это их первый месяц — Мохурам.

Глаза Клайва сузились.

   — И что?

   — В Хайдарабаде мне объяснили, что в исламе существует такой же раскол, как и в христианстве между католиками и протестантами. Мусульмане делятся на шиитов и суннитов. Шииты, с которыми мы имеем дело в Индостане, отмечают дни братьев Хусейна и Хасана. Для них это — великое время религиозного пыла. — Он замолчал, оценивая серьёзность отношения Клайва к его словам. — В это время верующий оплакивает катастрофу, происшедшую с семьёй Али. Некоторые столь сильно скорбят и испытывают такие духовные переживания, что умирают.

Он пересказал Клайву, как мог, то, о чём наставляла его Ясмин. Как Али, двоюродный брат и зять Пророка, стал калифом, но затем был убит. Как его старший сын, Хасан, позволил перейти власти к сопернику его отца и как Хусейн, младший сын Али, был приглашён стать калифом.

   — Хусейн выехал из Мекки с ближайшими родственниками, чтобы встретиться со своими приверженцами на реке Евфрат, но на равнине Кербела его семья была окружена и уничтожена, лишь один из двенадцати детей Хусейна спасся. Историю о нём повторяют муллы на десятый день.

   — Понятно. И ты думаешь, мы должны быть особенно бдительными в этот день?

   — Им внушают, что те, кто погибнут в битве против неверных в эти святые дни, немедленно попадут в рай, без какого-либо предварительного очищения. — Хэйден провёл рукой по отросшей за день щетине. — Ты знаешь, что они будут пользоваться бхангом для ещё большего возбуждения смелости. Если бы я был командующим — я бы приказал зарядить все мушкеты и хорошенько подготовиться к завтрашнему рассвету.

Ясмин знала, что её решение — жизненно важно. Умар говорил ей, что соседний Майсур, индусское княжество, был заинтересован в борьбе в Карнатике, и поэтому против них могло быть послано ещё большее войско. Умар мог предложить совет, но не решение, как она сама сказала. Решение должна была принять лишь она — посылать письмо регенту Майсура или нет?

Поразительными были утренние события. Ясмин, под вуалью и закутанная в чёрное, с удовлетворением наблюдала, как служанки очищали комнаты куртизанки. Охранники стояли у снятой с петель двери, глядя на трёх озабоченных служанок, которые отказывались впустить их в комнаты госпожи, в то время как владелец дома, маленький круглый человечек с усеянным каплями пота лицом и редеющими волосами, доказывал свою невиновность перед офицером.

Три больших сундука одежды, украшений и других мелочей стояли снаружи, окружённые кучей носильщиков. На улице начали собираться горожане, когда появилась Хаир ун-Нисса.

Недобрый свет блеснул в глазах куртизанки, но в остальном она сохранила спокойствие, уверенная в себе перед лицом такого наступления.

   — Я надеюсь, вы сможете объяснить значение этого вторжения ко мне, бегума.

Ясмин поразилась её наглости, иронически отвесив поклон.

   — Выражение бесстыдной наглости идёт вам, как никакое другое. Что касается вашего вопроса, я думаю, такая утончённая хайдарабадская особа должна сама понять значение всего этого.

«Она отлично всё знает, — думала Ясмин, наблюдая за смелым поведением куртизанки. — Она уверена, что я пришла сюда, чтобы просмотреть вещи и отыскать яд, который убил Надиру. Она также совершенно уверена, что мои поиски не увенчаются успехом и что я окажусь в глупом положении».

   — Где ваша мерзкая массажистка Джемдани? Несомненно, она — в каком-нибудь отвратительном подвале покупает яд скорпиона.

Хаир ун-Нисса рассмеялась:

   — Ваши шутки очень остроумны, бегума. Скажите, что вы ищете, и, возможно, я смогу помочь вам.

Ясмин сразила её наповал.

   — Ищу? О, это не обыск. Это — выселение!

   — На каком основании?

   — На основании того, что вы — проститутка без контракта, которая оскорбила набоба и его зенану ложными заявлениями. Я сказала, что вы должны покинуть Тричинополи. Следовательно, вы соберёте служанок, то гнусное существо, которое вы называете массажисткой, и отправитесь в Хайдарабад, откуда прибыли.

Голос Хаир ун-Ниссы скрежетал от злобы:

   — Высокая и могущественная леди, вы не можете выселить беременную женщину! Я уже заявляла: у меня ребёнок! — Она взглянула на тех, кто стоял рядом, и приблизила лицо к лицу Ясмин. — И этот ребёнок, как вы очень хорошо знаете, принадлежит высочайшей крови. Я намерена ходатайствовать перед Мухаммедом о поселении в зенане.

   — О нет, превосходнейшая среди женщин, вы определённо не будете приняты в зенану. У вас нет ребёнка! Но даже если бы и был, он не от моего мужа.

   — Вы не сможете доказать это перед набобом. У вас нет доказательств. Мне же достаточно предъявить свидетельства моих служанок о том, что у меня не было крови в течение двух лун. Вы не сможете доказать обратное.

   — К счастью, могу!

Хаир ун-Нисса победно улыбнулась.

   — Действительно? Я не помню, чтобы позволяла вашему врачу, бегума, обследовать моё тело. Вы имеете право лишь настоять на этом в суде, но поскольку Мухаммед должен возглавлять его, моё дело будет выслушано им, как и все другие судебные иски. Все узнают, что я ношу его ребёнка, а такое неловкое обстоятельство он предпочтёт оставить внутри собственных стен.

   — Я повторяю: у вас нет ребёнка! Потому что редкая женщина может зачать без мужского семени.

Это поколебало Хаир ун-Ниссу, но она быстро нашлась:

   — Я не знаю о вашем опыте, бегума, но со мной он всегда производил обильно. Я говорила, что моё искусство непревзойдённо. И служанки, которые часто присутствовали при этом, подтвердят то, что я говорю.

   — Тогда они тоже будут лгать, так же как лжёте вы, Хаир ун-Нисса, потому что, .по словам англичанки, Мухаммед производит семя лишь с ней. Надира держала своего сына под заклятием, но теперь она мертва, и Мухаммед с англичанкой открыли друг друга. Поскольку это произошло с ним впервые лишь после смерти матери — вы никак не можете иметь от него ребёнка!

   — Откуда вы всё это знаете?

   — Мухаммед признался в этом англичанке, а она рассказала мне. Это стало огромной радостью в нашей зенане и известно всем сёстрам. Я не знаю, чьего ребёнка вы носите, если носите вообще, но это уже не имеет никакого к нам отношения. Вы покидаете нас.

Куртизанка оцепенела от ужаса, затем бросилась к ногам Ясмин с просьбой не посылать её через враждебную территорию без сопровождения, но Ясмин отказала ей:

   — Ваше раскаяние притворно. В любом случае — у нас нет людей на почётную охрану для проститутки. Советую вам пойти в лагерь Чанды Сахиба и предложить услуги его людям. Если повезёт, они неплохо заплатят вам.

И Хаир ун-Нисса вновь взяла себя в руки, обретя прежнее наглое выражение. Охрана довела её до главных ворот и открыла их лишь настолько, чтобы пропустить куртизанку, её служанок и массажистку с их сундуками.

Ясмин открыла глаза и стряхнула видение этой сцены, зная, что должна отвлечься от всего лишнего. Она посмотрела на Умара.

   — Если слова, которые я продиктую тебе, не окажутся достаточно мудрыми, чтобы убедить регента Майсура, это письмо не достигнет цели. И мы все погибнем...

   — Вместе с вами мы составим образец совершенства, бегума. Это будет дипломатическое письмо, подобного которому ещё не было.

   — Ты не понимаешь, — сказала она, — это должно быть письмо, написанное моим мужем: нетерпимое и резкое, полное пустого высокомерия, и тем не менее это должно быть убедительное письмо с просьбой о помощи, написанное тем, кто осуществляет власть.

   — Это очень мудро, бегума.

Она поручила написать ему формальное вступление, затем вновь закрыла глаза и начала диктовать:

   — Пиши: «Я, Мухаммед Али Хан, сын Анвара уд-Дина, по праву претендую на власть в империи Индостан как законный набоб Карнатики. Если такой могущественный человек, как ваше величество, намерен противопоставить себя такому слабому и незначительному в настоящее время человеку, я предлагаю направить свои армии против меня. Но учтите при этом следующее: подобный поступок будет порочить честь и величие принца, от имени которого вы в настоящее время правите. Кроме того, если ваша армия соберётся против меня, это будет означать возвышение моего положения в ваших глазах. Более того, ваше величество, это возвысит мою собственную гордость».

Умар одобрительно закивал головой:

   — Это очень хорошо!

Она улыбнулась, ещё более воодушевляясь своей задачей.

   — Мир скажет, что древнее царство Майсур, испытывая сильнейший страх, послало армии против простого килладара Моголов. Одни лишь эти слова станут источником великого стыда для вашего величества, дарующего короны.

Пиши: «Что касается угрожающего приказа, изданного ради разрушения моей страны некоторыми претендентами, то мои воины не чувствуют страха перед ними. Известно, что никакой разумный человек не верует в эту преходящую жизнь. Я уже пересёк большинство мостов своей жизни и знаю всё о тех мостах, которые остались. Для меня не будет большего благословения, чем выпить чашу мученичества, которую рано или поздно предстоит испить воину. Если я выступлю на поле битвы с моими доблестными солдатами и оставлю своё имя и имя предков на странице Книги Веков — все будут помнить, что бессильный воин дышал воздухом равенства с таким великим и могущественным королём, как вы! Согласно единственной истинной религии, те, кто падёт в битве против неверных, обретут путь в рай. Что до меня, то я, Мухаммед Али Хан, ничего не желаю столь сильно, как возможности погибнуть в битве, и такое же добродетельное намерение лежит в сердце моих многих верных последователей».

   — Превосходно, бегума! — сказал Умар, восторгаясь, как быстро и с каким мастерством она окунулась в государственную деятельность. — Превосходно! Но как отвести притязания Майсура на Тричинополи?

Ясмин провела пальцами по мраморному подоконнику и задумчиво растёрла тонкий песок между пальцами. Ветер с материка нёс тонкую пыль от королевства Майсур.

   — Мы не можем отклонить такое желание, — сказала она, — как не может стебелёк травы отклонить в сторону ветер. Но как знает любой лидер — есть время брать и есть время отдавать. В заключение напиши: «Что же относительно крепости, принадлежащей мне, то истина такова — она является объектом вашего гнева и считается дворцовыми льстецами слабой, как паутина, но если она будет вашей, то в их устах она превратится в столь же непоколебимую, как стены Гвалиора.

Эти стены не должны быть окрашены кровью мужества. Ибо Аркот — должное место для набоба Карнатики, и я предпочту отправиться туда, предоставив Майсуру определённые свободы на Юге».

Умар вопросительно посмотрел на неё.

   — Вы предлагаете отдать ему Тричинополи?

   — Да. Какой человек в здравом уме будет пытаться взять с такими трудностями то, что и так идёт в его руки?

Умар покачал головой, восторгаясь этой уловкой, затем сказал:

   — Но как вы скрепите это, бегума? Такой протокол требует подписи набоба.

   — Он подпишет. Я беру эту задачу на себя.

Когда три бомбы из мортиры взорвались в ночном небе друг за другом, Хэйден понял, что это — сигнал для штурма, отданный, должно быть, французами. Прежде чем свет взрывов погас во рву, его ум начал лихорадочно перебирать все слабости оборонительных сооружений, все свои опасения, невольно преувеличивая их.

С какой стороны он ни смотрел, истина оставалась прежней. «Их толкают на штурм маратхи, сидящие на коммуникациях поставок, — думал он. — Двенадцать тысяч людей Разы Сахиба вынуждены наступать; он не может ждать ещё несколько дней, пока мы начнём умирать от голода. Поэтому он должен нанести свой сокрушительный удар сейчас. И мы не знаем наверняка, где он нанесёт его.

Город заполнен бурлящей массой воинов, приготовившихся к действию. Их страх, очевидно, приглушён религиозным рвением и гашишем, и, скорее всего, там и не пахнет истинной уверенностью в победе.

Почему они не наступают по сигналу? Почему не штурмуют крепость во тьме? Может быть, среди них возникли разногласия? Может, Муртаза Али одумался? До рассвета осталось меньше часа».

Послышался звук рвоты, затем — приступ кашля. Больные и раненые, способные оказать хоть какое-то сопротивление, тоже пришли на стены.

«Даже с ними, — думал Хэйден, — нас всего восемьдесят европейцев и сто двадцать сипаев. И у нас всего пять боеспособных орудий...»

Какой-то шум отвлёк его.

   — Сержант Бартон? Это вы?

Раздался грубый, хриплый голос:

   — Да, сэр. Разбудить капитана, сэр?

   — А он приказывал?

   — Он ничего не говорил, сэр. Только пошутил прошлым вечером, сказав слуге, когда подавать завтрак.

Хэйден хмыкнул на мрачный юмор Клайва, раздумывая, как воспринял шутку ординарец, зная, что завтрака не может быть.

   — Сообщи ему о сигнале. Вряд ли он спит в такое время.

   — Он крепко спит, сэр.

Через несколько минут фигура сержанта вновь скользнула вдоль бруствера.

   — Его не поднимешь, сэр, — издалека начал Бартон. — Он говорит, что вы наблюдаете за всеми приготовлениями, и приказал разбудить его, когда начнётся штурм.

Когда Бартон удалился, Хэйден одобрительно фыркнул на проделки Клайва и громко сказал:

   — Этот фокус-покус теперь разнесётся за две минуты по всему форту, и он отлично знает это.

Хэйден ещё раз проанализировал работу, проделанную за последние двадцать четыре часа. Клайв надеялся, что они смогут поддерживать сплошной прочёсывающий огонь по двум проломам в стене, огонь достаточно сильный, чтобы отбросить тех смертников, которые будут посланы против них. В последние несколько ночей никто не спал больше четырёх часов, для того чтобы на стенах оставалось достаточно солдат. В остальное время они делали заряды. Каждому было дано задание изготовить сотню небольших трубочек из бумаги, заполненных унцией пороха, для засыпки в ствол мушкета.

Бумага, использованная для хранения пороха, затем должна была служить пыжом после закладки пули. На стенах, где мушкеты направлены круто вниз, важно было предотвратить выкатывание пули из ствола до выстрела. Клайв приказал собрать всю бумагу, и он использовал бумажные конторские книги, а когда они кончились, он вырвал страницы из Библии лейтенанта Тренвита и затем пожертвовал собственные записные книжки.

   — Если будет сломлена внешняя оборона, — говорил Хэйден Клайву, — уцелевшие смогут перейти на внутреннюю линию, затем — в центральные здания. На каждой позиции солдат должно ожидать новое оружие и амуниция. Мне кажется, так будет лучше всего.

   — Нет! Ты неправильно мыслишь. Выстави всё оборонительные сооружения. Пусть на стенах будет достаточно оружия и боеприпасов, особенно над воротами. Там мы одержим победу.

   — Ты, кажется, уверен в этом.

   — Я совершенно уверен.

Теперь перед каждым защитником лежал запас зарядов и по три мушкета, что позволяло произвести в среднем немногим менее двух выстрелов по каждому врагу. После чего их запас пороха будет израсходован. Он молился, чтобы этого оказалось достаточным для выполнения задачи.

Заунывный напев послышался в напоенном росой воздухе. На фоне багряного рассвета он увидел фигуру человека в тюрбане, стоящего на крыше дома с протянутыми руками, призывающего стоявших внизу предаться Аллаху.

Молитва лучше, чем сон...

Послышалось ответное завывание армии Разы Сахиба, и почти немедленно за ним — бой барабанов, свидетельствующий о построении войск.

И тут Хэйден увидел наступавших. Сотни солдат, несущих лестницы, вышли из улиц и проходов Аркота. Он послал сипая разбудить Клайва и направил подзорную трубу на врага. Он увидел, как разбросанные группы наступающих слились в сплошную массу и с криками устремились ко всем местам, где стены не были защищены рвом.

Сначала наступление представлялось его глазам бесформенной атакой, но затем он различил четыре концентрированные группы, сформировавшиеся позади первой волны наступавших. «Я понимаю их цель», — подумал он с внезапной ясностью.

Две из этих групп начали двигаться к проломам в стене для массированной атаки. Две другие наступали в направлении к воротам. Со стены раздался преждевременный мушкетный выстрел. Хэйден повернулся и гневно проговорил:

— Не стрелять раньше времени, чёрт побери! Я приказываю беречь каждый заряд!

Ему удалось предотвратить бесполезный залп; затем он увидел фигуру Клайва в красном мундире на выступающем углу надвратной башни в двадцати ярдах от него. Клайв приветственно взмахнул чёрной треуголкой и сразу повернулся к наступающему врагу.

Ответное приветствие Хэйдена уже не было замечено Клайвом. От завывания армии Разы Сахиба, разрывавшего уши, Флинт почувствовал, как мурашки бегут у него по телу.

Дюжина слонов бежала, неуклюже раскачиваясь, к главным воротам, сопровождаемая сотнями пехотинцев. Слоны направлялись на мост через ров, и он увидел большие железные листы, укреплённые на их головах подобно щитам.

«Они хотят использовать их для разрушения ворот», — подумал Хэйден, желая, чтобы и Клайв понял это. На надвратной башне поднялась сабля Клайва, и мушкеты тридцати бойцов замерли, нацеленные вниз. Раздался залп, и воздух под стеной наполнился белым дымом. Три взрыва ручных бомб последовали сразу за залпом, и Флинт увидел трубящих от страха и боли слонов, простреленных мушкетным огнём. Они топтали пехоту, сбрасывали людей с моста в вонючую зелёную воду рва и метались среди наступающих рядов.

Группы атакующих без труда пересекали мелкий ров на позиции Хэйдена. Стук дерева по камню предупредил его о лестнице, приставленной снаружи к верхней части стены. Он выхватил кортик и побежал к двум жердям, высунувшимся из-за края стены, готовясь пронзить любого, кто появится снаружи. Как будто вызванные в жизнь его воображением, над стеной появились белый тюрбан и сабля.

Хэйден со всей силой нанёс удар кортиком, стремясь попасть по голове влезавшего, но удар был отбит саблей. Противник готов был уже вскочить на стену, когда подскочивший сипай ударил его в грудь пушечным шомполом. Отброшенный нападавший выронил клинок и схватился одной рукой за стену, а другой — за прибойник. Когда сипай оттолкнул его ещё раз, он повис на краю и попытался подтянуться.

В растерянности от подобной решительности врага, Хэйден обозвал себя идиотом. Затем он выхватил прибойник у сипая и замахнулся, но увидел, как противник был буквально разорван выстрелом мушкетона[90] с расстояния двух ярдов.

Рядом оказался сержант Бартон.

   — Это кровавая война, сэр! — прокричал он с яростью. — Здесь либо выстоять, либо погибнуть! Забудьте о правилах чести и бейте их, пока они не убили вас!

Хэйден оглушённо слушал слова ветерана. Вместе они схватились за верх лестницы и попытались оттолкнуть её от стены. Но, будучи приставлена слишком полого и отягощённая весом ещё четверых нападающих, она оказалась для них непосильным грузом.

Первый из поднимавшихся был уже почти наверху. В ужасе Хэйден вновь попытался оттолкнуть её и ощутил, как возле его лица просвистел меч. Снизу его осыпали свинцом стрелки с противоположного ската рва. Их заряды пели над его головой или впивались в стену.

Прилив злости удвоил его силы, и Хэйдену наконец удалось оттащить лестницу в сторону, так что она заскользила по стене и рухнула, сопровождаемая проклятиями Бартона. Он огляделся. Над стеной появилась ещё лестница, но его люди уже научились справляться с ними. Они стреляли по нападавшим, затем сбрасывали лестницы вниз или захватывали их верёвками и тащили в сторону, пока они не опрокидывались.

Убедившись, что в этом месте врагу не удастся прорваться, Хэйден обратил внимание на северо-западную брешь. Ров здесь легко было перейти вброд, поэтому стены подвергались яростной атаке. Сотни нападавших взбирались по развалинам с безумным мужеством, в то время как следующая волна атакующих переходила ров позади них. Сбегая вниз по ступеням с двумя сипаями, он видел, как дюжина нападавших лезла через пролом. Он присоединился к защитникам, ожидая приказа от джемадара Гопала Рао открыть огонь. Некоторые из людей Разы Сахиба пересекли траншею и были уже в нескольких ярдах от стены, когда Гопал Рао наконец взмахнул рукой и крикнул:

   — Пли!

Залп оказался уничтожающим. Прежде чем новая дюжина нападающих достигла траншеи, задние из защитников передали передним новые мушкеты. Грянул новый залп, затем другой. Так продолжалось до тех пор, пока около сотни нападавших не легли убитыми в проломе.

Последовала небольшая передышка, пока защитники торопливо перезаряжали мушкеты. Количественное превосходство уже начало сказываться. Две тысячи человек было брошено на пролом могольским офицером в куркумово-жёлтом тюрбане. Их было столько, что этот вал уже готов был поглотить защитников. Хэйден знал, что не сможет теперь уйти с этой позиции, которую избрал сам. Он не мог вздохнуть в едком от дыма воздухе. Глаза бойцов следили за его глазами, пытаясь рассмотреть признаки падения его решимости. В ответ он выбросил вперёд саблю и оскалился в воинственном кличе:

— Стоять твёрдо! Победим либо погибнем, ребята!

Гопал Рао приказал своим людям примкнуть штыки, и у Хэйдена всё внутри сжалось от осознания близости рукопашной. Но тут он услышал залповый огонь со стен справа и слева от пролома и увидел, что к ним пришло подкрепление.

Атака на брешь продолжалась, и в какой-то момент Хэйдену показалось, что им не удержать оборону, но внезапный оглушительный взрыв потряс его, вызвав звон в голове. Рёв атакующих захлебнулся. Слышались лишь крики раненых, пронзительные и резкие.

Два орудия, поставленные на крыше дома, ударили по пролому картечью из гвоздей, обрезков подков и монет. Невероятно, но даже после этого уцелевшие продолжали атаку. Они были срезаны мушкетным огнём, прежде чем следующий отряд, перешедший ров, был сметён новым ураганом картечи.

Хэйден видел, как Клайв сам помогает вращать колеса пущенного лафета, схватившись руками за спицы, увозя орудия на другую позицию. С крепостного вала в противника бросали бомбы с короткими запальными шнурами, которые взрывались у бруствера, заставляя отступить тех, кто пересёк ров. Непрерывность потока атакующих была разорвана; атака захлебнулась в крови, и наступающие отступили.

Хэйден перезаряжал мушкеты трясущимися от усталости руками, когда пришёл посыльный от Клайва с поручением укрепить оборону юго-западного пролома. Здёсь глубина рва с водой была такой, что вооружённый человек не мог преодолеть его вброд. Для обороны этой позиции было оставлено минимальное количество людей, и, опасаясь худшего, он послал двух сипаев оценить ситуацию.

Один из них, вернувшись, сказал, что враг соорудил большой плот и авангард, приблизительно из семидесяти человек, готовится пересечь ров.

Хэйден послал сипая к Клайву с просьбой прислать одно полевое орудие для обстрела плота, затем сел на камень и стал наблюдать, как противник приближается к скосу рва.

— Скорее, скорее! — шептал он, торопя появление восемнадцати фунтовки. Он видел, что, если врагу удастся высадиться — они легко возьмут верх над дюжиной защитников, пытающихся оборонять шестидесятифутовый пролом в стене.

Противника встретил отчаянный мушкетный огонь. Некоторые из наступающих попадали в грязную воду, но остальные продолжали подплывать, отталкиваясь шестами. Дуло орудия показалось лишь тогда, когда плот подошёл настолько, что можно было спрыгнуть с него на берег. Первый залп посеял панику среди наступающих; многие потеряли равновесие и были вынуждены спасаться вплавь. Второй выстрел полностью разнёс плот, разбросав людей в гнилую воду. На противоположном берегу тысяча воинов ждали в бездействии возможности переправиться к пролому и не имея приказа наступать в другом месте.

Враг не имел плана дальнейших действий. Огонь со стен уносил много их офицеров и продолжал косить оставшихся без управления воинов, скопившихся у наружного бруствера. Хэйден внезапно ощутил, как жарко печёт солнце. Он сел, открыл флягу, набрал в рот воды и сполоснул горевшее от пота лицо. Как могло солнце подняться так высоко за такое короткое время?

Он поднялся, с удивлением заметив, что прошло уже более часа. Со стен раздавались одиночные мушкетные выстрелы, но, несмотря на отсутствие формального перемирия, первое наступление было отражено. Он смотрел через выщербленные брустверы на сотни мёртвых. Ещё больше трупов лежало в мрачной глотке северо-западного пролома. Офицер в дорогом одеянии, в куркумово-жёлтом тюрбане лежал у бруствера. Хэйден помнил этого храбреца, возглавлявшего атаку. Теперь же один из его людей перешёл через траншею, взвалил своего командира на спину и, несмотря на огонь сорока мушкетов, унёс.

Защитники приветствовали его отчаянную смелость, но ни один из них не прекращал стрелять. «Опасно позволять врагу уносить погибших прежде, чем будут оговорены условия перемирия для этой цели, — думал он, глядя на результат кровавой бойни. — Но в проломах скопились сотни трупов. Очень скоро жаркое солнце сделает зловоние невыносимым. Если Раза потерял пять сотен, у него есть ещё в двадцать раз больше людей, которых он вновь может послать в атаку. Если сражение будет продолжаться, что вероятнее всего, — через три дня мы окажемся в аду».

   — Да, — сказал Клайв, подходя к нему и указывая на горы убитых. — Мы хорошо поработали, но ты заметил, сколько из них французов?

   — Ни одного, — хмыкнул Хэйден. — А какие у нас потери?

   — За сегодняшний день — четыре европейца убитыми и два сипая ранеными, пока.

Они наблюдали, как силы Разы Сахиба перегруппировываются. Передышка была очень кстати, но через два часа французы возобновили артиллерийский обстрел крепости. Батареи начали бомбить стены, и был возобновлён мушкетный обстрел одиночными чередующимися выстрелами, нацеленными на тех, кто был слишком беззаботен или изнурён, чтобы искать укрытия.

Успех в отражении такой организованной и согласованной атаки поднял дух защитников. Уже одно то, что они остались живы, вселяло в них бодрость и казалось поводом для праздника.

Через пару часов канонада прекратилась. Клайв сказал Хэйдену, что ожидает появления флага, призывающего к переговорам о перемирии, и начал готовиться к приёму парламентёров.

Флаг появился в два часа дня, за которым последовала торжественная делегация из шести представителей, возглавляемая офицером, передавшим приветственные поклоны Разы Сахиба. Его предложение заключалось в том, чтобы в интересах ускорения неизбежного и предотвращения ненужных жертв позволить гарнизону беспрепятственно выйти из крепости. Клайв отклонил подобное милостивое предложение с изысканной вежливостью.

   — Скажите ему, что в наших традициях условия перемирия предлагает победитель. Скажите ему это, мистер Флинт. И скажите также, что я буду удовлетворён, если армия Разы Сахиба подойдёт сюда, чтобы в течение часа сложить оружие.

Офицер ответил в выражениях, достойных торговца коврами, затем предложил сумму серебром, которую предполагалось вручить лично Клайву.

Клайв отверг условия на этот раз с видимым презрением. Когда сумма была удвоена, он демонстративно покинул переговоры. Делегация вышла, но вернулась несколькими минутами позже, и её глава, с болезненно-бледным лицом, потребовал разрешения собрать погибших. К удовлетворению Хэйдена Клайвом было дано согласие.

Эта мрачная работа продолжалась до четырёх часов, после чего похоронные бригады удалились, и канонада возобновилась. Хэйден сидел в уединении, наблюдая, как садится солнце, вспомнив неисполненное обещание самому себе пронаблюдать сегодняшний восход. «Восход, закат, — думал он. — Вот чем теперь измеряется моя жизнь. Да будет воля Бога, чтобы я увидел их снова». Он был настолько изнурён, что заснул, прислонившись к стене, несмотря на грохот обстрела.

Хэйден проснулся внезапно и спросил ближайшего бойца:

   — Не знаешь, который теперь час?

   — Я бы сказал — два или три часа, судя по небу, сэр.

Он поднялся, чтобы взглянуть на звёзды южного неба.

Падающая звезда быстро мелькнула по Аргонавтам, огромному созвездию в виде корабля, затем раздался одинокий пушечный выстрел, несколько единичных мушкетных выстрелов, и всё стихло.

Хэйден пошёл вниз облегчиться и выпить воды. Немного погодя он вспомнил, к своему удовольствию, о половинке сладкого бисквита, припрятанного им в кармане жилета. Лакомство оказалось раздавленным, но он старательно собрал крошки в сковородку и раскалил на огне, пока они не превратились в карамель, затем вылил туда кипящей воды и дождался, пока карамель растворится.

   — Хотите приветствовать новый рассвет глотком морского кофе, сержант? — спросил он проходящего мимо Бартона.

   — Нет, благодарю вас, сэр. У меня свой кофе. Из чёрных жуков, и, оказывается, не такой уж страшный, как кажется.

Тишина продолжалась до первого петушиного крика. Странным показалось ему, что где-то на улицах Аркота может спокойно расхаживать и распевать домашняя птица, когда здесь столько голодных людей. Если бы только удалось её сюда заманить, — думал он. Картина сочной мясистой курятины оказалась столь навязчивой, что ему пришлось глубоко вздохнуть, чтобы отогнать её.

Над остатками форта наконец разлился великолепный рассвет Индостана. Горизонт начал вырисовываться сложным узором пальм и угловатых зданий Аркота. И когда солнце было готово вырваться в небо, Хэйден понял с внезапной обречённостью, что им придётся встретить ещё один день жгучей жажды и мух, зловония и смерти.

«Итак, — думал он, — после пятидесяти дней мы потеряли сорок пять европейцев и тридцать сипаев. А сколько ещё раненых и больных? И ради чего?»

Разбуженный рядом с ним сипай протёр глаза и вгляделся во что-то, затем протёр их ещё раз.

   — Не может быть! — сказал он на своём языке. — Не может быть, но это так! Джех Сабат Джанг Бахадур!

   — Джих киа хаи? Тумко киа хуа хаи? Что случилось? Что с тобой?

   — Посмотрите на город! — воскликнул сипай. — Армия Разы Сахиба. Она ушла!

Глава XXI

Ясмин глядела на Мухаммеда, ожидая, что его спокойствие может легко перейти в ярость. Однако он взял перо и приготовил для подписи. Аркали уговорила его принять жену, хотя он и не хотел этого.

   — Мне сказали, что это очень важно. Что это? — спросил он, глядя на свиток, который она прижала к столу кинжалом с серебряной рукоятью.

   — Это письмо к регенту Майсура, — ответила она, мягко обходя существо вопроса.

Он взглянул на неё ясным взором. Поразительно, но муки, которую она всегда видела в его глазах, теперь не было.

   — О чём здесь идёт речь?

Она пыталась справиться с собой. Договор под рукой Мухаммеда был жизненно важным. Надира-бегума никогда бы не позволила принести ему такое письмо. В нём была уступка, но эта жертва была необходима.

   — О признании вас, господин, набобом Карнатики, — солгала она.

   — Так и должно быть.

Он едва взглянул на текст, где за замысловатыми оборотами скрывалось обещание отдать крепость Тричинополи, и начал выводить каллиграфическую подпись.

С Мухаммедом произошла поразительная перемена, полностью преобразившая его. Он не был одет по всей форме, на нём была лишь длинная джама горчичного цвета, открытая на груди. Его волосы не были уложены и на палец длиннее обычного. Раньше его тревожный взгляд всегда преследовал Ясмин, куда бы она ни пошла; теперь же ей трудно было привлечь его внимание. Чувства наготы, которое она ощущала ранее в его присутствии, теперь не было в ней. Казалось, будто демон, владевший им, внезапно оставил его.

   — Благодарю тебя, Ясмин. — Мухаммед рассеянно повернулся к жене. — У тебя есть ещё что-нибудь?

   — Пока нет, господин, — ответила она, пытаясь не выдать удивления голосом.

Ей явилась потрясающая мысль, что она — замужем за человеком, которого совершенно не знает. «Что, если я вдруг полюблю нового мужа? — размышляла она. — Как странно это было бы».

   — Хорошо. — Его глаза устремились к далёкому горизонту. — Тогда ты можешь идти, если хочешь.

   — Благодарю вас.

Она поклонилась и отступила шага на три назад, прежде чем уйти. Не только скромность заставила её закрыть лицо до того, как пройти мимо стражи. Она сделала это для того, чтобы скрыть выражение ликования. Договор был подписан и скреплён, оставалось лишь отправить его в Майсур. Умар будет вне себя от восторга.

По пути обратно в зал аудиенций она думала о внезапной перемене в её судьбе. Люди, назначенные Мухаммедом осуществлять управление делами в правительстве, были слабыми. Людей, подобных Умару, считали слишком умными и поэтому держали подальше; воинов, вроде лидера телохранителей Захира Замани, душили под любым предлогом, поскольку они внушали страх; но без политиков, обладавших предвидением, невозможно творить будущее таким, каким оно должно быть. Только сама Надира бралась за это. Но теперь Надира была мертва.

После её визита в храм правительство Мухаммеда испытывало благоговение перед нею. Ведь это Ясмин предотвратила восстание. Она принесла согласие в город. Посещение храма индусов было её собственной инициативой. Она спасла их, и поэтому они были готовы отдать ей дань уважения, хотя цена, которую она потребовала за это, была высокой. В течение нескольких месяцев, пока истина не восторжествует окончательно, Ясмин будет обладать властью. Истинной властью.

Она вздохнула, думая о Хэйдене. Известия из Аркота были ужасными. Сначала приходили слухи о катастрофе, затем — вести, вселяющие надежду, и, наконец, нечто выше всякой надежды. Мохан Даз доставил ей второе письмо. Она со слезами перечитывала его вновь и вновь, и тяжёлая боль ложилась на её сердце. В течение многих дней она часто тайно вынимала его, чтобы просто ощутить запах этой бумаги, убедиться, что он остался таким же. Один вдох этого аромата наполнял её страстным томлением.

Он писал: «Чанда Сахиб к Велору уже отступил, в то время как Муртаза Али поддержку оказал немалую. Мятежник от дезертирства многого страдает; однако пятьюдесятью тысячами всё ещё командует...» Затем, далее, в его приятной смущённой манере: «Леди, вчера ходил я в залах старого дворца. Воспоминания о бутонах роз, сиреневых рассветах и прекрасных временах прошлого посетили меня. Я не знаю, может ли моё сердце такие воспоминания вместить».

   — Что говорят об армии ангрези? — спрашивала она Умара в беспокойстве о Хэйдене.

   — Они двинулись из Аркота, оставив часть гарнизона охранять крепость. Тот, которого они называют «Доблестный в войне», повёл людей в Тимери. Килладар Тимери принял его с радостью, но маратхи отказались окружить Велор, чтобы помочь расправиться с Чандой Сахибом. — Он воздел в негодовании свои огромные руки. — Этим бандитам нужно лишь грабить земли нашего господина. Морари Рао не желает покончить с анархией. Она благоприятна для его целей. Но насколько по-иному они чувствовали бы себя в зените моего господина, Анвара уд-Дина!

   — Будь благодарен тому, что маратхи хоть так вмешались, — сказала она ему резко. — Может случиться, что они понадобятся нам опять.

После её посещения индусского храма в городе стало спокойнее.

   — Юг Индостана — израненная страна, кровоточащая и обиженная, — говорила она членам правительства Мухаммеда. — Тричинополи — крепость, построенная вокруг индуистской святыни, на земле индусов, и граничит с землями раджей Майсура и Танджора. Осада Тричинополи привела к неопределённости, а чувство неопределённости рождает недоверие. Делайте всё возможное, чтобы пролить бальзам на эти раны, иначе они воспалятся, и это убьёт всех нас.

«У меня не было выбора, как взять на свои плечи задачу успокоения недовольства, — думала она. — Ибо глупый капитан де Джингенс не имел представления об опасности, которой подвергался. Он считал своих солдат носителями мира в городе и думает так по-прежнему. Де Джингенс — упрямый невнимательный лидер, с неохотой выполняющий своё дело, не вникающий в него. Не нравится он мне.

Поскольку война в Аркоте отвлекла большинство войск Чанды Сахиба от наших стен, де Джингенс решился на вылазки вне города. Я знаю, что лишь директивы из Мадраса перейти к наступательным действиям заставили его решиться на это. Более того, я думаю, он не желает столкновений с врагом».

Она встретила Умара, поднимавшегося по лестнице с секретарём. Этот молодой человек был прекрасен: серые глаза на красивом лице — во вкусе Умара.

   — Салям, бегума.

   — Салям, Умар. У меня хорошие вести. — Улыбаясь, она протянула свиток. — Он уже подписал!

   — О! Так скоро? — Умар взял договор как драгоценную святыню. — Это великолепное достижение!

Он передал свиток мальчику, приказав немедленно отдать его посланникам.

   — Бегума, вы, может быть, спасли нас.

   — Да. Но какой ценой? — Её уже начало снедать раскаяние. — Знает он или нет, но Мухаммед согласился уступить Тричинополи регенту Майсура. Какая же я спасительница, если отнимаю, оказывая поддержку?

   — Так поступают врачеватели, бегума, и все правители. — Он улыбнулся с сожалением, готовясь уйти. — Разве мы не обсудили это со всех сторон, согласившись, что другого выхода нет? Без помощи Майсура мы будем разгромлены. С Майсуром же существует возможность, что Мухаммед Али Хан будет вновь когда-нибудь править в Аркоте.

   — Куда ты отправляешься? — спросила она.

   — Ежедневно в полдень я взбираюсь на гору, чтобы помолиться. С того места я могу наблюдать за расположением армии иностранца. Дым от мушкетов во время учений и пыль, поднимающаяся при марше, о многом говорят мне. Оттуда я вижу больше, чем генерал-ангрези из своего лагеря под стенами. Вы знаете, что он заставляет своих людей спать на оружии?

   — Капитан де Джингенс очень... осторожный человек, согласитесь?

   — Возможно, другие назвали бы его трусом, бегума.

Она подняла брови.

   — Тогда, может быть, устыдив, мы принудим его к действиям?

   — Стыд не является движущей силой для труса, бегума. И кто знает, как действует разум агрези?

Она улыбнулась.

   — Бог видит, у него нет боевого духа.

   — Орудия французов всё ещё продолжают обстреливать нас. Мы должны благодарить Аллаха, что командующий феринджи имеет не больше желания атаковать нас, чем агрези — намерения сражаться с ним. Я предупреждаю вас, бегума, скоро это изменится, но благодаря вашей настойчивости мы, может быть, получим помощь от Майсура, если она прибудет вовремя.

Она подумала над его словами. Армия Чанды Сахиба пересекла реку Колерун и захватила остров Срирангам, позволив французам расположить там артиллерию, которая бомбардировала их стены. Орудия били по городу ежедневно, не нанеся пока больших повреждений. Атак пока не предпринималось.

Умар коснулся пальцами лба и сделал шаг назад.

   — До сих пор сохраняется тактика выжидания. Я должен оставить вас и отправиться наблюдать за ней.

Она отпустила его, затем сказала вдогонку:

   — Скоро положение изменится, вы сказали?

   — Со времени нашего последнего разговора, бегума, я получил тревожные новости. Кажется, французский командующий получил приказ вернуться на побережье. Вместо него они посылают более свирепого человека. Согласно информации от моего человека в лагере Чанды Сахиба, новому командующему приказано возглавить наступление, как только он получит подкрепления. Вот почему наш договор столь важен. Без помощи Майсура, а возможно и Танджора, мы долго не выстоим.

Возвращение Хэйдена из Мадраса подняло дух ветеранов Клайва. «В лагере ощущается возбуждение, — думал он. — Они по праву гордятся нашей победой».

Клайв сидел в центре лагеря на бамбуковом кресле. Перед его шатром был расстелен огромный, поражающий глаз шёлковый ковёр, подобный саду Моголов. Пространство вокруг было огорожено, и на шестах — вывешены различные виды оружия, как предупреждения о могуществе владельца и опасности спора с ним. Стремясь получить известие первым, Клайв отослал офицеров под предлогом различных поручений, оставшись наедине с Флинтом.

«Бог мой, — думал Хэйден Флинт, — с какой же готовностью они подчиняются ему! Эта демонстрация достойна любого победоносного царя, прошествовавшего через Индостан за последнюю тысячу лет».

Трудно было выбрать, с чего начать, и тогда Хэйден достал письмо от губернатора.

   — Послушай! Собственные слова губернатора Сойера: «Мне сообщают, что мулла пишет историю войн Аркота, в которой имя Роберта Клайва останется навсегда для будущих поколений...»

Клайв откинулся назад в своём бамбуковом кресле, не произнося ни слова. Вялые взмахи маленького тростникового веера приносили мало облегчения на такой жаре.

   — А это — от Мухаммеда Али: «Милостью всемогущего Бога, вы счастливы во всех ваших предприятиях. Небывалый успех сопровождает все ваши экспедиции. Я уверен, что звёзды благоприятствуют вам...»

   — Хмм.

   — Роберт, вся Карнатика называет тебя Сабат Джанг Бахадур — «Доблестный в войне». Тебя прославляют повсеместно. Разве это не радует тебя?

   — Несомненно, радует. — Клайв опустил веер. — Потому что это делает мою задачу более лёгкой.

   — Гарнизон в Сен-Дэвиде увеличился на двести человек, прибывших из Бенгала на корабле моего отца; и ещё хорошая весть: Стринджер Лоуренс вернулся.

Это обрадовало Клайва. Упрямый майор был в неладах с руководством компании. Невероятно, но глупцы в Лиденхолле допустили его отправку в Англию, прежде чем у них хватило разума прислушаться к его советам.

Клайв сказал:

   — Наконец-то компания начнёт приглядываться к своим людям. Прекрасно, потому что Стринджер — лучший солдат в Индии. Это известие невероятно радует меня!

   — Чрезвычайно вовремя в связи с событиями на Юге, — кивнул Хэйден. — Стринджер сошёл с борта «Даррингтона» неожиданно, как видение, без шумихи и фанфар. Очевидно, совет директоров пришёл-таки к разумному решению. Предложил ему пост главнокомандующего силами компании, чин полковника, двойную оплату, председательство в трибунале. Нам приказано выступить в его распоряжение. Я бы назвал это торжеством справедливости для заслуженного человека.

Клайв слушал в молчании, зная, как Лоуренс действовал против французов в южной части провинции, затем заметил, задумчиво разглядывая ногти:

   — Говорил я тебе, что встретился с Разой Сахибом возле Арни?

Хэйден встрепенулся:

   — Встретился с ним?

   — То есть разбил его. Оставил без армии.

   — А французы?

   — Я скормил их моим артиллеристам. — Кривая улыбка осветила лицо Клайва.

   — О, ты удачлив в войне, Роберт!

   — Если и так, то это — мастерство, которое я всегда стремился постичь. — Он собрался, выпрямившись в кресле. — Я потерял восьмерых человек. Но на каждого из них пришлось по шесть французов, и, кроме того, мы уничтожили ещё двести врагов.

Они сидели молча. Хэйден — погруженный в мысли об унесённых жизнях. Раньше страх боли, живший в нём, не позволял ему реально смотреть на смерть. Война унесла много жизней, но ведь смерть приходит со временем к каждому. Мало кто жил долго в таком климате. Одно дело — сгнить заживо от отвратительной болезни, и иное — отдать жизнь во имя славного дела. Совершить это в расцвете юности — значит возвыситься духом, пойти на своего рода мученичество. В Индостане мужество является истинной добродетелью. И слава приходит к людям, которые хранят веру в их дело. Теперь он видел это.

   — Ты понимаешь, что мы не можем идти на Юг, как хочет Стринджер? — сказал Клайв. Голос его был ровным и очень спокойным.

   — Письма полковника Лоуренса являются приказами.

   — Мы ещё не окончили наших дел здесь.

   — Ты говоришь, что полностью разбил Разу Сахиба при Арни. Почему же...

   — Я разбил его, но не уничтожил.

Неподалёку от них появился прапорщик Симондс, высокий темноволосый молодой человек с серьёзным лицом. Слуга Клайва, скрытый от Симондса, стоял с тем слегка раздражающим видом, который выработался в нём осознанием принадлежности к своей касте. Не оглядываясь, Клайв спросил:

   — Что такое?

   — Просьба, господин, — сказал слуга. — Он вывел старого человека из-за шатра. Тот был закутан в покрывало с головы до ног. Когда старик открыл голову, они увидели, что он слепой, его лицо и руки были покрыты ужасными язвами. Он ковылял с жалким видом, старательно выполняя знаки приветствия.

Слуга встал на колени и сложил ладони с выражением крайнего почитания.

   — Иисус всемилостивейший... — Симондс решительно двинулся к слуге, но отпрянул, увидев фигуру несчастного. — Он же прокажённый!

Мольба в голосе слуги привела Симондса в негодование.

   — Чёрт побери! Он же больной! Как ты посмел привести его сюда? Ты не понимаешь, какая паника поднимется? Уводи его отсюда!

Слуга встал.

   — Давай, давай, — шипел яростно Симондс. — Делай, что я говорю! Для него нет ничего здесь. Уводи его!

Хэйден невольно содрогнулся. Симондс скрипел, как попугай. Разве он не знает, что в Индостане всегда за всем наблюдает сотня глаз? Он совершает грубый промах, накаляет ситуацию.

Шёпот прошёл между слушавшими. Люди откровенно наблюдали, прикрывая глаза от солнца.

   — Подожди! — проговорил Клайв. Он встал, протянул руку к прокажённому и положил её на голову старика. Прокажённый съёжился под этим прикосновением, затем Клайв медленно убрал руку и, повернувшись к слуге, сказал: — Теперь иди.

Слуга укутал прокажённого в покрывало и повёл через лагерь. Сигнальная труба позвала две роты сипаев к оружию для учений, и происшедшее спокойно ушло в прошлое.

Когда они остались одни, Хэйден покачал головой:

   — Ты дотронулся до этого человека.

Клайв небрежно потёр руку о колено.

   — Симондс сказал прокажённому, что здесь ничего нет для него. Но он был не прав — ему нужна была надежда. И я дал ему надежду.

Хэйден хотел сказать, что Роберт не имел права делать это, что он посеял в человеке ложную веру, но вспомнил о Глазе, о своём собственном поведении и лишь пробормотал:

   — Ты не должен потворствовать этому. Они и так уже считают тебя полубогом. Чего ещё ты хочешь?

Клайв посмотрел на него долгим взглядом.

   — А может быть, я — бог, — сказал он, засмеявшись.

Этот смех разозлил Хэйдена.

   — Нет, Роберт. Ты — человек. У тебя есть мужество, и талант, и нечто, чему нет названия ни в каком языке, но всё равно — человек!

   — Я вижу твои истинные мысли, — после паузы проговорил Клайв. — Я читаю их достаточно хорошо и знаю, что возмущает тебя. Ты думаешь, я зазнался, гордый своими успехами. Высокомерный. — Он широко расставил руки. — Может быть, и так. Это я признаю. Но ведь не высокомерие же это, если доказывает мою правоту в третий раз.

   — Третий раз?

Сверхъестественный свет блеснул в глазах Клайва.

   — Иногда ночью я лежу в постели и ощущаю, как работает мозг моих противников. Я знаю несчастную душу Дюплейкса. Он обязательно бросит хороших людей по стопам проигравших плохих. Таким же образом я знаю, что Раза Сахиб попытается взять обратно Аркот. Это ещё не произошло, но кто сможет отрицать, что именно так и будет?

«Не только бог, — думал Хэйден Флинт, ощущая зловещие мурашки в позвоночнике, — но он и пророк сам себе».

Хэйден долго размышлял над причинами, заставившими Клайва повернуть обратно на север, отказавшись встретиться с Лоуренсом. Для ускорения продвижения Клайв отправил партию раненых и больных обратно в Мадрас с лейтенантом Ревелом и прапорщиком Глассом. Подразделение сипаев было послано на юг с захваченными орудиями. Они встретились с подкреплением из Бенгала. Затем двинулись на Кондживерам, обнаружив святой город опустевшим, а пагоду занятой французами.

Четыре дня прошли в ожидании. На пятый день были приведены упряжки волов, и орудия были установлены на редутах, хорошо видимых со стен. Продолжалось ожидание, напряжение которого всё возрастало. К шести часам вечера Хэйден почувствовал сомнение. Он знал, что осада любой крепости была своего рода игрой, совершавшейся по определённым правилам; при этом необходимо было соблюдать установленную форму. Окружение же пагоды было значительно более деликатным делом.

   — Теперь — к делу, ради которого мы пришли сюда, — сказал Клайв. Он надел башмаки, взял френч со спинки стула и отправился к канонирам.

Хэйден за неимением иного дела, кисло улыбаясь, последовал за Клайвом.

   — Даже война в этой стране является ритуалом.

   — Искусство солдата состоит в том, чтобы избежать сражения, продемонстрировав врагу неизбежность его поражения.

   — А как насчёт твоего девиза: никогда не добавлять унижения к поражению врага? Это, в конце концов, пагода.

Клайв усмехнулся, нахлобучивая шляпу на голову.

   — Мне нужна лишь победа. Как уже говорил, я не хочу оскорблять их религию. Никто не должен терять лица, но я выгоню их оттуда.

Бомбардировка длилась три дня. Они пробили брешь в стене пагоды. Внутри обнаружились фрагменты каменной цепи, поразительного древнего священного изделия, вырубленного из единого куска камня и теперь разбитого на части.

Задыхающийся капрал доложил:

   — Наши люди все здесь, сэр! Связанные, но невредимые, и это — благословение.

Французы скрылись в последнюю ночь, их угрозы оказались пустыми, и всё кончилось хорошо, но теперь, когда они двинулись дальше, Хэйден думал о Ясмин и её убеждении, что в Индостане всё должно совершаться путями Индостана. После оставления Кондживерама сипаи были притихшими, как люди, раздумывающие над огромным оскорблением. «Если теперь им придётся выдержать испытание, которое ещё предстоит, — думал он, — как они поведут себя?»

Вечером они обнаружили тела четырёх крестьян-беженцев с перерезанными горлами, лежавшие в высохшем русле. Один из людей Гопала Рао пояснил, что они убиты недавно, свидетельство того, что террор охватил эти земли. После ухода Разы Сахиба из Аркота по округе распространились неуправляемые банды, грабящие и сеющие хаос.

«Наши силы составляют лишь четыреста солдат компании, — думал Хэйден, ощущая беспокойство, — триста сипаев и шесть орудий. Это — ничто по сравнению с силами, с которыми мы стремимся схватиться. Клайв говорит, что надо презирать колебания, но мы подобны собаке, выслеживающей тигра. Удивительно будет, если мне удастся заснуть в эту ночь в таком опасном месте».

Он распрямил плечи, пытаясь снять усталость и скованность в теле, думая, когда же они получат приказ разбивать стоянку. Несмотря на быстрый шаг, люди не чувствовали себя бодро. В колонне ощущалась тревога и всеобщее невыносимое напряжение, проявлявшееся в тихих голосах и настороженных взглядах. Никто не хотел сдаваться усталости. Час назад разведчики натолкнулись на Разу Сахиба. Они подтвердили оглушительное известие о том, что к нему присоединились ещё четыреста французов и две тысячи сипаев. Согласно последнему докладу, армия Разы Сахиба стала лагерем близ селения Коверипак. Они продолжали двигаться по этой дороге, поскольку Клайв окончательно уверился, что враг идёт на Аркот.

Хэйден наблюдал, как пастельные тона западного неба становятся всё более глубокими. Казалось, что небо отбирает краски у земли, оставляя её тяжёлой и серой. В полусвете окрашенного кровью заката они входили в место, напоенное сладкими ароматами. Воздух был насыщен запахами, исходящими из рощи манговых деревьев, расположенной в двухстах метрах справа от дороги.

К Клайву подошёл с докладом джемадар Гопал Рао. Белки его глаз были сверкающе красными, а великолепные усы излучали аромат пачули.

   — Сэр, мои разведчики докладывают, что часть конницы Разы Сахиба начала двигаться по направлению к Конджи...

Слова джемадара прервал оглушительный рёв. Орудийный огонь обрушился на голову колонны; ряд орудий одновременно озарили рощу смертельным огнём, расшвыривая людей в разные стороны.

   — В укрытие! — раздался голос Клайва сквозь град мушкетных выстрелов. Он выхватил саблю и прокричал своему прапорщику: — Они — в проклятом саду! Шесть! Аарру! Семь! Аезху! Считайте секунды! Восемь! Адду девять! Онпатху!

Колонна скрылась в заросшем русле, и в голове каждого мерно звучали эти числа, как учил Клайв во время тренировок, отмеряя минимальное время, необходимое для подготовки орудий к новому залпу.

   — Ложись!

Хэйден бросился на живот, потеряв свою шляпу. На этот раз он насчитал девять больших орудий в залпе пушечной очереди, вспыхивающей огнями. Он отполз немного и замер, глянув на открытую равнину слева от дороги.

   — Иисус всемилостивейший — посмотри туда!

Клайв взглянул туда, куда он показал. Лицо его посуровело. Слева мчались тёмные фигуры — сотни всадников, налетающих на их укрытие.

   — Лейтенант Коллинз, возьмите одно орудие, пять канониров и пятьдесят бойцов и защищайте обоз! Быстрее!

   — Есть, сэр!

   — Прапорщик, вместе с Гопалом Рао, возьмите людей и расположитесь шеренгой, защищая нас слева. Постройтесь ровно, как копьё. И поставьте по орудию с каждого фланга для прикрытия. — Он повернулся к Хэйдену. — Если бы мы пришли на десять минут раньше, их кавалерия обрушилась бы на нас. А в этих сумерках они не смогут нас атаковать.

«Значит, нам ещё везёт», — подумал он, обнажая саблю. Рядом тяжело заскрипели башмаки. Два бойца тащили умирающего капрала назад вдоль дороги. Когда они прошли в метре от него, он увидел струю крови, заливающую за ними землю. Два обрывка окровавленной плоти свисали там, где должны были находиться ноги капрала.

Клайв подозвал португальского сержанта.

   — Проберись незаметно вон туда. Видишь, куда я показываю? Посмотри, можно ли нам войти в рощу. Затем возвращайся ко мне. Действуй!

Сержант захватил с собой шестерых солдат и скрылся в саду.

Хэйден поражался самообладанию Клайва. «Впечатляющее зрелище, — думал он. — Как он заставляет людей моментально поверить, что если они будут делать то, что он повелевает, всё будет в порядке?» Он оглянулся и опешил. Колонна французских пехотинцев продвигалась вдоль русла, всего по два в ряд, но общим числом в пятьдесят человек, с примкнутыми штыками. Он поднялся на ноги, осознав, что ещё полдюжины поднялись вместе с ним. Он оказался впереди всех, не зная на какой-то момент, что делать. Места в русле было мало, едва хватало для двух человек, ущелье глубиной с могилу, дьявольская ловушка, в которую предстояло вступить.

   — Ведите их, мистер Флинт! — приказал Клайв.

Хэйден собрал всю свою волю в кулак и пошёл вдоль траншеи, демонстрируя уверенность всем своим видом.

— Никакой пощады! — закричал он и ощутил жажду крови в тех, кто следовал за ним. Они обладали значительно большим мужеством, однако он должен был вести их. Это было парадоксально.

Из сада вновь вырвались языки огня, но теперь французские орудия были нацелены на заднюю часть колонны. Его люди непроизвольно содрогнулись, и он остановился. Но Хэйден знал, что должен двинуться первым. На какой-то момент он оказался ослеплённым, но затем увидел белую отделку мундира, серебряные пуговицы и тёмное лицо врага — офицера, вооружённого тонкой шпагой. Вечерний свет тускло отражался от его полукруглого латного воротника. Они сошлись друг с другом в смертельной схватке, каждый — за свою жизнь.

Хэйден яростно размахивал саблей, но проворная шпага каждый раз отклоняла его удары. Он слышал сосредоточенные возгласы француза, парирующего все его выпады, оканчивающиеся каждый раз ударом сабли о сталь.

«Бог мой, он так мастерски сражается», — подумал Хэйден, поражённый, как француз умело использует против него его же силу ударов. Затем, когда он замешкался, шпага взметнулась вверх, и её остриё распороло ему щёку. Они отступили друг от друга на шаг и вновь изготовились к нападению. Хэйден моментально выхватил пистолет левой рукой и взвёл курок, упёршись собачкой взвода в рукоятку кортика.

На дороге над ними завязалась кровавая бойня, в которой сотня человек с обеих сторон дрались врукопашную, рубя и коля друг друга. Бойцы выбирались на дорогу из траншеи и вступали в схватку с шеренгой французских сипаев. В ближнем бою в ход шли штыки и приклады мушкетов. С флангов доносилась неровная стрельба, затем выстрелы загрохотали ближе, скосив дюжину солдат, раздались крики боли, и рядом появилась группа французов, прорвавшихся сквозь оборону слева.

Хэйден начал осознавать серьёзность раны на щеке, ощущая струю крови, вытекающей из неё. Он чувствовал привкус порохового дыма в воздухе и огромный гнев, поднимающийся в нём.

— Я прикончу тебя, ублюдок! — заорал он. Его рука сильно тряслась, когда он нажал на пистолетный курок. Искра сверкнула от кремня, и запальный порох зашипел, но оружие было заряжено много часов назад, и влага в воздухе подмочила порох.

У него не было времени выхватить и взвести второй пистолет. Французский офицер сделал длинный, низкий выпад, и в этот ужасный момент Флинт уже знал, что не сможет избежать удара. Он сжался, когда остриё вонзилось ему в живот.

Животный страх сковал его. Он чувствовал проникновение тонкой стали, видел, как изогнулась шпага и затем, не выдержав, переломилась в середине изгиба, а офицер, потеряв опору, рухнул вперёд.

Хэйден ударил башмаком в лицо француза, заставив его сжаться в комок. Мгновенно над упавшим противником возник штык, направленный в сторону Хэйдена, но Флинт успел сохранить равновесие. Он увернулся от штыка, ударив по мушкету саблей, впившейся в запястье раненого француза, отбросив его назад, и отпрянул в сторону, когда его люди стали прорываться вперёд, задевая за сталь, торчащую у него в животе.

Наконец его люди отразили атаку, и он смог взглянуть наверх, когда новый залп батареи, скрытой в саду, потряс землю.

Команда прапорщика Барклая, тянувшая тяжёлое орудие вдоль дороги, была застигнута градом огня. В одно мгновение орудийный расчёт превратился в груду исковерканных тел, а траншею засыпало землёй вперемешку с оторванными конечностями и кусками пушечного прибойника.

На дороге орудие, оставшееся без пушкарей, скатывалось с уклона. Его большие колеса со спицами неуклюже поворачивались, наезжая на травянистый край траншеи. Орудие задержалось на краю, пошатнулось и затем опрокинулось набок, прямо на копошащихся внизу солдат.

Хэйден ощутил огромный вес пушки, упавшей рядом с ним и вырвавшей из его хватки человека, с которым он схватился. Затем что-то сильно ударило его по голове, и он потерял сознание.

Очнулся Хэйден лежащим на склоне траншеи среди затоптанной травы с головой, плохо осознающей происходящее. Липкая теплота распространялась по его животу, Боль была не очень сильной, но он не знал, какой она будет, если вытащить шпагу. Когда-то в Калькутте один человек, слывущий дуэлянтом, говорил, что оружие часто препятствует кровотечению; что только тогда, когда его выдернут, начинается большая потеря крови.

Внезапно он начал осознавать нечто более важное: люди неслись мимо него со всей скоростью, на которую были способны, и он видел, что враг повернул и бежит назад, туда, откуда пришёл.

Он увидел опасность, которой подвергают себя его соратники, вскочил на ноги и загородил им дорогу, приказывая вернуться. С кружащейся головой, ощущая нехватку дыхания, он старался придать должную авторитетность своему голосу, что давалось ему с трудом.

В двухстах шагах по дороге орудия отвечали на залпы из сада. Их было всего три, и дуэль эта была неравной.

Спотыкаясь, Хэйден пошёл назад по траншее. После показавшегося вечным пути он, наконец, услышал голос Клайва и побрёл на его смутно видимый силуэт.

   — Сэр, что мы можем сделать? — услышал он громкий голос лейтенанта Хьюма. — Если мы не заткнём их орудия, я потеряю всех своих людей. — Он указал на второе русло, прорезавшее пространство между дорогой и манговой рощей.

   — Я не буду атаковать на открытом месте, — ответил Клайв. — Вспомни Арни.

Голос Хьюма был неуверенным:

   — Вы должны что-то сделать.

   — Возьмите всю вашу команду, Хьюм, и следуйте за сержантом. Сейчас достаточно темно, чтобы обойти их незамеченными. — Он повернулся и вгляделся во тьму. — Флинт, это ты?

   — Это я, — ответил он с трудом.

   — Ты знаешь, что твоё наступление спасло нас? Бог мой, ты ранен?

   — Я... в строю.

   — Удерживай их здесь, пока мы справимся с орудиями в роще.

Четыре роты сипаев и команда Хьюма из двухсот пехотинцев компании ушли вдоль траншеи; оставшиеся продолжали вести заградительный огонь. Три орудия вели постоянный обстрел рощи, но необходимость передвигать пушки после каждого выстрела приводила к потере прицельности огня.

Одно орудие было поражено. Рядом с лафетом горел бочонок с порохом, выбрасывая вверх клубы белого дыма.

Флинт встал и обследовал оставшиеся силы. Их было мало для удержания позиции. Он послал раненых в траншею перезаряжать мушкеты для боеспособных людей. Те, кто мог добраться до верха, вели огонь из подготовленных для них мушкетов.

Это положение продолжалось четыре часа. Боль от раны в животе заглушалась необходимостью прилагать большие усилия для поддержания духа бойцов. Хэйден был вынужден скрывать своё состояние. Он ходил среди них, подбадривая солдат словами, и рана, зиявшая на его лице, являлась упрёком их слабости.

«Где же атака на артиллерию?» — думал он с бешенством. Во тьме, не зная численности врага, люди быстро теряли вкус к сражению. Даже Клайву было бы трудно удержать их здесь. Перед ним маячила перспектива мятежа или предательского ухода с позиции.

Словно в подтверждение его опасений цепочка из шестерых людей прошмыгнула мимо него. Он окликнул их:

   — Эй! Куда вы идёте?

Ответа не последовало. Они не остановились, растворившись во тьме. Это были новички, набранные в Калькутте. Хэйден повернулся к сержанту Бартону и слабым голосом сказал:

   — Сохраняйте темп стрельбы, сержант. Пусть они думают, что мы всё ещё здесь.

   — Есть, сэр.

Бартон замер, увидев торчащее лезвие.

   — Боже, сэр!

   — Если они почувствуют, что у нас мало пороха, то навалятся на нас, как чума.

Сзади послышался голос:

   — Да навалятся в любом случае. И очень скоро.

Он качнулся вперёд, схватил ближайшего человека и зашипел ему в ухо:

   — Прекрати эти разговоры! Мы должны держаться здесь ради капитана.

Затем что-то опрокинуло его на спину. Боль в голове вспыхнула с небывалой силой, горло сдавило, что-то навалилось на Хэйдена, прижимая к склону траншеи, несмотря на его отчаянные попытки вырваться. Два сипая держали его за руки.

   — Держите его, ребята! Вот так.

Бартон склонился над ним тёмной неразличимой тенью, зажёг конец фитиля, и его лицо осветилось красным светом, как у сатаны. Яркие искры разлетались от шнура.

   — Бартон? — спросил он, задыхаясь. — Что ты делаешь?

   — Так надо. Лежите спокойно, сэр.

Сержант прижал уголёк к фитилю оловянного светильника, пока он не зажёгся. Он, казалось, наматывает тряпку на свою руку. Сипай начал нагревать нож над дымным пламенем. Затем Бартон поставил башмак на живот Хэйдена и начал вытаскивать из него остаток шпаги.

Сначала он выходил с трудом, но потом легко выскочил.

   — Ну и ну! — сказал Бартон, поднося фонарь ближе, чтобы разглядеть металл.

   — Погаси фонарь!

   — Господи, что они делают с вами, Флинт?

Это был Клайв. Его группа вернулась. Бартон поднял повыше вынутое лезвие.

   — Мы думали, что он... то есть я вынул это из него, сэр. — Он повернулся к Хэйдену. — Но вы счастливый человек, мистер Флинт. Оказывается, лезвие застряло в пряжке ремня. Оно вошло в вас не больше чем на дюйм. Крови много, но вряд ли нужно прижигать рану.

С трудом поднявшись, Хэйден отыскал глазами Клайва и спросил:

   — Что случилось, как с атакой?

   — Я поручил это мистеру Хьюму и его людям.

   — Ты оставил его?

   — Он методичный человек. Сделает всё как надо. Я не могу быть везде одновременно.

Они продолжали ждать. Луна поднималась всё выше; судя по её положению, она прошла уже треть ночного пути. Клайв ходил по траншее, подбадривая людей. Мушкетный огонь продолжался, и французские орудия по-прежнему вели обстрел из манговой рощи; но они продолжали отвечать на огонь, удерживая французов от нападения. Разрезанная щека Хэйдена Флинта начала воспалённо пульсировать, а опухоль после удара по голове раздулась в кулак.

Хэйден ходил по всей длине траншеи, так же как почти три часа назад. Наконец он снова встретил Клайва. Они взобрались на скат траншеи взглянуть на тёмные силуэты деревьев в роще. Невозможно было разглядеть что-либо, кроме вспышек мушкетных выстрелов, мелькающих как светлячки в тёмной роще.

   — Который час? — спросил Клайв.

   — Больше одиннадцати, судя по луне. Он не спешит.

   — Я же говорил тебе: Хьюм методичен.

Через мгновение роща взорвалась светом и грохотом. С расстояния не более тридцати ярдов пять сотен мушкетов ударили по незащищённым позициям французов. Роты Хьюма с криком атаковали французские огневые позиции. В течение десяти секунд все их орудия были отбиты.

Они видели, как враг бросился от орудийных окопов. Слышались крики, командиры пытались перегруппироваться для оказания отпора, но из этого ничего не вышло, поскольку французская пехота была разбросана. Им, очевидно, казалось, что сзади на них обрушилась огромная армия. Люди Хьюма безжалостно работали своими штыками. Французы выскакивали из рощи, устремляясь к дороге, лишь потом осознавая, что бегут к врагу, которого только что обстреливали.

В панике они бросались к рядам конницы, где ждала кавалерия Разы Сахиба. Потери среди французов были огромны; те, кому не удалось бежать, были убиты. Затем Хэйден увидел последствия захвата французских орудий для эскадронов кавалерии: будучи незащищёнными и опасаясь, что орудия будут теперь обращены против них, они начали отступать.

Клайв приказал своей последней роте подняться в атаку. Они кинулись в наступление с радостными криками, встречая несчастных французов, оказавшихся между наступавшими с двух сторон, и осуществили над ними кровавое мщение.

Когда утренний свет пролился над землёй, Хэйден увидел воронов и стервятников, собравшихся на пиршество после кровавой бойни. Единичные мушкетные выстрелы в их сторону разгоняли их лишь на короткое время, и они опять опускались на свою безжизненную добычу. Несмотря на старания подразделений, отведённых для сбора тел погибших, много их осталось лежать вокруг основных мест боя.

Хэйден чувствовал себя совершенно истощённым. Его туго перевязали, а воспалившаяся красная щека распухла так, что левый глаз почти полностью закрылся. Синевато-багровая рана окаймилась свернувшейся тёмно-пурпурной кровью, и слуга Клайва смазал её топлёным маслом и отваром трав.

Хэйден смотрел в сторону от дороги, где были сложены семьдесят погибших служащих компании, лежавших бок о бок; некоторые из них были почти целыми, другие же — изувечены до неузнаваемости. В другом месте значительно большее количество тел ожидало кремации. Пятьдесят три француза и триста двадцать семь обученных сипаев погибли в окончательной схватке. Он воздержался пройти мимо них не потому, что ощущал враждебность к погибшим, но опасаясь увидеть среди них французского офицера с белой отделкой мундира, серебряными пуговицами и сломанной шпагой.

В тени мангового дерева ожидали своей участи четыре дюжины пленных. Их мрачный лейтенант стоял несколько в стороне, держа руки за полами мундира, в глубокой задумчивости. Они были окружены на близлежащей поляне и сдались до наступления утра.

Среди них оказались шесть англичан, покинувших траншею в час великого отчаяния. Они были связаны в запястьях и щиколотках и лежали, привязанные к колёсам полевых орудий.

Ближе к полудню маленькая армия выстроилась для исполнения приговора. Клайв стоял рядом с Хэйденом.

   — После этого мы можем попытаться соединиться с полковником Лоуренсом? — спросил Хэйден сухо.

Клайв взглянул на него и ответил:

   — Не сразу.

Нетерпение придало язвительность его тону.

   — Ты хочешь отличиться в четвёртый раз?

В голосе Клайва прозвучало холодное предостережение:

   — Не насмехайся надо мной, Хэйден. Нам ещё нужно завершить одно важное дело.

   — Бог мой, ты скоро останешься без врагов. И, извини меня, без союзников. Мы должны идти на Юг. Если ты не уважаешь приказы полковника Лоуренса, тогда подумай о нашем соглашении.

Клайв пробормотал:

   — Я думаю о нём. Каждый день. И мы пойдём на Юг. Но есть ещё одно дело, которое необходимо завершить. Мне сказали, что на месте, где ты уже был, что-то воздвигнуто.

Барабанщики отбили последнюю дробь и затихли. Лейтенант Хьюм прочитал приговор. Дезертиры уже знали свою судьбу. В страхе за жизнь они избрали бесчестье: предали товарищей. Их вывели вперёд со связанными сзади руками. Шесть верёвок уже были переброшены через самую крепкую ветвь священного дерева. На их шеи были надеты петли, затем каблуки оторвались от земли, и жизнь была спокойно у них отнята.

На следующий день они пересекли реку Палар и двинулись маршем на восток, а затем — на юг. В ту ночь тёплый сильный ветер рвал полотно их шатров и выбрасывал вверх танцующие искры из костров. Утром они перешли вброд Чейяр и продолжали двигаться на юг, и под конец дня пришли к пустынной равнине, изрытой ямами, как будто дикие животные раскапывали здесь мелкие могилы. Дурной запах распространялся вокруг, и казалось, люди избегают этого места.

Клайв глубоко вздохнул.

   — Вот оно, это место. Где-то здесь есть чудесный камень, отмечающий начало Юга, страны под управлением Чанды Сахиба, нового для нас и всё ещё опасного.

Из головы Хэйдена не выходил один деликатный вопрос, который он до сих пор не решался затрагивать.

   — Ты до сих пор ничего не говоришь о Стринджере, — сказал он. — По последним данным, он расположился лагерем в трёх часах перехода от Тричинополи, с четырьмя сотнями пехотинцев компании и вдвое большим количеством сипаев.

   — Хорошо, что Стринджер вернулся. Он хороший тактик.

   — Ты имеешь в виду, что он даёт тебе свободу действий. Но необходимо помнить об одном обстоятельстве, которое ты, кажется, упускаешь из виду.

   — Да?

   — В изгнании армии Жака Ло от Тричинополи будет участвовать не одна команда. Ты забываешь, что там тебе придётся взаимодействовать с Рудольфом де Джингенсом, и Джоном Коупом, и с полудюжиной других командующих, имеющих больший, чем у тебя, стаж службы в компании.

Клайв хмыкнул, нахмурившись.

   — Это не беспокоит меня. После всех моих побед им придётся считаться со мной.

   — Если ты веришь в это, то обманываешь сам себя, Роберт. Я успел почувствовать настроение в Сен-Дэвиде и скажу тебе, что не пройдёт и недели, как ликование от твоих успехов перейдёт в зависть. Лейтенанты будут считать, что ты перескочил через их головы с помощью Совета, если ты не постараешься усмирить своё высокомерие.

   — Посмотри, чего я достиг! Кто лучше знает, как громить врага?

   — Твои достижения не помогут тебе в этом случае. Победы сделают твоё положение ещё более невыгодным. Своим примером ты показал их никчёмность. — Он вздохнул. — Ты хорошо знаешь компанию. В отчаянном положении они согласятся дать тебе руководство, но не забывай, каким косным и жёстким бывает Совет, когда вновь становится хозяином положения. Разве ты забыл, как утверждённые в звании офицеры позволяют ревности влиять на свои решения? Будь осторожен. Я думаю, что тебе не следует стремиться возглавить экспедицию в Тричинополи; и не позволяй Стринджеру возложить это на тебя. Усмири себя, Роберт.

   — Я буду делать то, что должен. Взгляни вокруг и порадуй свой взор. Разве ты не узнаешь этот пейзаж?

Он ощутил порыв зловонного воздуха.

   — Это отвратительное место. Духовно мёртвое.

   — Посещал ли ты когда-нибудь поле боя через год? В тот промежуток времени, когда вся слава битвы уже иссякла, а легенда ещё не украсила его? Так же, как здесь. Посмотри туда.

Хэйден повернулся и увидел невероятное. Одинокую каменную колонну, возвышающуюся на девять ярдов. Она была белой, в римском стиле, причудливо украшенная выгравированными лавровыми и виноградными листьями. На её постаменте был высечен текст на латинском языке, провозглашающий это место будущей столицей, великим городом с названием Дюплейкс-Фатахабад, первым городом новой империи.

   — Тебе это ничего не говорит?

С ужасом Хэйден осознал, что они пришли туда, где судьба обернулась против них. Это было возвышение, где убили низама. Перед ним вновь возникла сцена, когда Музаффар Джанг в последний раз прижал к себе огромный рубин.

«Хотел бы я знать, как обошлась судьба с Салаватом Джангом в Аурангабаде, — думал он, содрогаясь. — Что теперь с Талвар-и-Джангом? Он стал устаревшим скипетром призрачной власти. И я всегда буду помнить о том печальном юноше, который мудро отказался носить его. Что бы случилось с ним под бременем Горы Света?»

Полчаса хватило канонирам Клайва, чтобы начинить монумент мании величия Дюплейкса трофейным порохом. И под возгласы приветствий он разлетелся на тысячу осколков.

Ясмин глядела с изумлением на виды, открывающиеся в подзорную трубу. Умар был в возбуждении от вестей о приближающейся английской армии, и она сама хотела взглянуть на неё. Три часа назад она видела клубы белого дыма со стороны Коилади. Теперь то же самое можно было видеть в Элмизераме, вдвое ближе, чем Коилади. Дым пушечных выстрелов.

Она зажала край вуали губами, чтобы иметь возможность снова поднять тяжёлую латунную трубу двумя руками. С вершины утёса Тричинополи отчётливо были видны ряды войск в ярком полдневном свете.

   — Не говорила ли я, Умар, что англичане придут с востока?

   — Я молился, чтобы вы оказались правы.

   — А теперь молитвы нужны французам, — сказала она, — если правда то, что рассказывают о делах Сабат Джанг Бахадура.

Ясмин продолжала обозревать местность. На востоке виднелось скалистое возвышение Элмизерама, занятого теперь французами, дальше же, в дымке, виднелась крепость Коилади. Агенты Умара вчера говорили о пятнадцати сотнях английских солдат с восемью орудиями на больших колёсах, идущих по северной дороге из Аркота. Может быть, французские орудия вели огонь по англичанам, но там же поднималась пыль от тысяч конных маратхов.

Внизу, в их лагере, около половины солдат капитана де Джингенса занимались обычными делами. Остальные шестьсот ушли на рассвете, услышав новости. Они намеревались присоединиться к приближающейся армии, чтобы усилить её.

После полудня Ясмин видела, как французская пехота шла потоком от своего лагеря через низину, занимая позиции на полпути до Элмизерама, выстраиваясь в длинные шеренги, чтобы предотвратить приближение англичан. С ними было по крайней мере двадцать орудий. К северу от них собралась конница Чанды Сахиба. Затем появилась английская пехота и атаковала оставленные здания, стоявшие на равнине.

Лёгкий бриз шевелил флаги у них над головами, внизу же, на равнине, неподвижный воздух раскалялся в дневном зное. Орудия наполняли воздух ярким белым дымом, который рассеивался, но полностью не исчезал. Сквозь него она различала французские и английские орудия, перебранивающиеся между собой как уличные торговцы, в то время как конные армии беспокойно маневрировали по флангам.

С её вершины было видно, почему кавалеристы, несмотря на отвагу, не смогли в одиночку справиться с хорошо обученными пехотинцами, фланги которых были защищены орудиями. При приближении конников пехота останавливалась, смыкала ряды и сосредоточивала огонь на атакующих, разбивая их наступление. Разбросанная толпа пехотинцев была лёгкой добычей для кавалерии, но, пока сохраняли порядок и организованность, они были непобедимы. Бдительность и дисциплина — вот всё, что было необходимо на открытой местности. Остальное дело выполняли их мушкеты со штыками.

У Ясмин заныли от напряжения руки. Она отдала трубу Умару, желая видеть более широкую панораму. Колонны пехоты продолжали своё уверенное продвижение. Вследствие необходимости защищать обозы они двигались не быстрее волов. Французские же шеренги не могли оторваться от своих орудий и начать наступление на приближающиеся орудия англичан.

Умар покачнулся, как будто его подстрелили.

— Алхумд-ул-Иллах! Один из генералов Чанды Сахиба пал от орудийного огня! Это Аллум Хан, на белой лошади с чёрным плюмажем. Они отступают, бегума! Смотрите!

Спустя час французские орудия прекратили обстрел, пехота и описывающая круги конница отошли к реке и к своим стоянкам на Срирангаме. Ясмин увидела полосатый флаг Английской компании и цветной штандарт их солдат, поднятые в салюте. Она слышала непривычную для неё барабанную дробь и высокий тон свистящих дудок, начавших победную музыку. Дело было сделано. Англичане пробили себе дорогу, почти без потерь. Скоро они будут у ворот цитадели.

Она опустила трубу, услышав, что первая колонна уже достигла внешних стен, сложила гладкие латунные трубы одна в другую, вновь взглянув на имя, выгравированное сбоку. Острая боль страстного желания вдруг пронзила её, и она быстро подавила её со вздохом.

   — Нам лучше сойти вниз.

   — Я тоже так думаю, бегума.

«Почему эта рана никак не заживёт? — думала она, вздыхая вновь. — Разве не прошла вечность с тех пор? Почему же она не зарубцевалась?»

Умар смотрел на неё мягким понимающим взглядом.

   — Что беспокоит вас, бегума? — спросил он сочувственно.

Она быстро улыбнулась ему, прежде чем отвернуться.

   — Он там, с Сабат Джанг Бахадуром. Я знаю это.

Хэйден сидел у открытого окна, ощущая, как ночной воздух пробегает по его свежевымытым волосам. Он был на пороге решения. Оно будет означать неповиновение Лоуренсу, но он не имеет никакого армейского чина, поэтому это не будет мятежом.

Хэйден поднял зеркало, ловя им свет. Час назад он снял повязку с лица и теперь ещё раз рассмотрел рану. Опухоль спала; жжение сменил зуд; края раны начали стягиваться. Наверняка останется шрам.

Он хотел позвать ординарца, но вспомнил, что у него не было теперь такового. После столь долгого похода с армией странно и необычно было остаться без Товарищей. Одно дело, если бы его оставили вместе с ранеными и больными, и совсем другое — быть оставленным в Тричинополи без какого-либо дела. Духота делала его беспокойным и нервозным; осознание того, что Ясмин была близко, мучило его безжалостно.

Хэйден налил добрую порцию шираза в стакан и рассмотрел его рубиновую глубину, прежде чем вновь возвратился к окну. Прибытие сил освобождения взорвало город, теперь же, когда войска вновь оставили город, в жизни его населения как будто образовалась пустота.

Непосредственная угроза миновала, но действующий враг всё ещё стоял лагерем в пяти милях отсюда, и мало кто из беженцев осмелился вернуться.

После разрушения монумента Дюплейкса они двинулись на Мадрас, затем — к Сен-Дэвиду на короткое время для пополнения запасов и получения известий. Клайв неустанно требовал продвижения на Юг, и они наконец присоединились к силам Стринджера Лоуренса.

Когда он уверился, что колонна подошла достаточно близко к Тричинополи, Рудольф де Джингенс выслал встречные силы под командованием Джона Дальтона, для того чтобы провести их обратно в крепость. Двадцать французских орудий вели по ним огонь, французская пехота подошла, построившись боевым порядком, защищаемая четырьмя тысячами конников Чанды, но они не могли остановить силы освобождения осаждённых. Одиннадцать сотен сипаев, четыреста пехотинцев компании и восемь орудий пробились сквозь вражеские ряды, потеряв лишь семь человек, и то лишь вследствие невыносимой жары.

В этот вечер, находясь в крепости, он был не в состоянии справиться с волнением от мысли, что находится так близко к Ясмин. Зенана скрывалась за высокими голыми стенами; из-за бисерных занавесей, закрывавших окна дворца, просачивался слабый жёлтый свет, притягивавший его. Дикая мысль приходила к нему: сбросить саблю и мундир и попытаться влезть на стену. Но что потом? Ему представлялось, что он держит Ясмин в своих объятиях, ощущает её прикосновение. Это было безумием, но притягательная сила видения пугала его.

Несмотря на противоборство эмоций, Хэйден должен был исполнять свои обязанности в военном совете. Он встречался с эмиссарами Танджора и Майсура, армии которых стояли на почтительном расстоянии от французов. Он говорил также с посланцем Морари Рао. Мухаммед Али послал своего вазира приветствовать силы освобождения, но сам не снизошёл до того, чтобы лично показаться из покоев. Де Джингенс приветствовал их прибытие, но был встречен довольно холодно Лоуренсом, недовольным безынициативным поведением войск компании в Тричинополи.

Полковник сказал де Джингенсу:

   — Вы позволили месье Ло слишком долго сидеть на Срирангамском острове. Он наверняка надеется, что река защитит его. Завтра мы развеем в нём эту фантазию и обойдёмся с ним по методу капитана Клайва. То есть очень грубо!

За принуждённым всеобщим смехом Хэйден уловил зелёную зависть: де Джингенс пытался сохранить хорошую мину, ощущая горечь сарказма Лоуренса, Коуп оставался холоден как лёд по отношению к новоприбывшему, многие из младших офицеров поздравляли Клайва со сдержанным энтузиазмом, самого же Лоуренса подобное отношение явно радовало. Лишь один офицер, капитан Дальтон, проявил искренность, предложив добровольно пойти под командование Клайва.

Лоуренс изложил им план компании на карте.

   — Обстановка ясна. Ло и Чанда Сахиб укрылись на этом пространстве в форме глаза между реками, которое называют здесь островом Срирангам, поскольку оно охватывается с севера рекой Колерун и с юга — рекой Ковери. Лучше всего разбить врага на Срирангаме двумя силами. Я буду командовать южной группой. Клайв, вы поведёте людей с севера.

Де Джингенс ощетинился, но проявлял сдержанность. «Достаточно очевидное унижение, — думал Хэйден, — даже для наших благородных союзников. Более того, это — план действий с очевидным почерком Клайва на нём».

Когда он уходил, он взял Клайва под руку.

   — Помни, что я говорил тебе, Сабат Джанг Бахадур. Твоя победа — в скромности.

На следующий день Хэйден посетил Лоуренса в его лагере вне крепости, желая узнать свою роль в окончательном сражении, но полковник полагал более необходимым его присутствие в крепости.

   — Полковник, вы приказываете мне оставаться здесь?

   — Нет, сэр. Это губернатор настаивает на этом, — сказал Лоуренс, который был сейчас более быстрым и подтянутым, чем можно было ожидать от человека такой полноты. — Вы — посланник нашего президента, Флинт. Вы знаете Моголов, знаете их правила игры. Вы создадите для нас хорошие взаимоотношения с человеком, который будет вскоре — благодаря нашим усилиям — вновь князем Карнатики. Понимаете, что я хочу сказать, Флинт?

Он горько усмехнулся в ответ. «Если бы только Лоуренс знал, что он на самом деле требует от меня, — думал Хэйден, осознавая иронию ситуации. — Если бы я вам сказал, что стоит между мной и Мухаммедом Али Ханом, вы бы не доверили мне карты этой игры от имени компании».

   — Да. А Роберт Клайв? Он не получит передышку? Мы должны завершить с ним одно дело. Деликатный вопрос, о котором губернатор Сойер, несомненно, говорил. Сейчас самое время решить этот вопрос с нашим ручным набобом. Я говорю о похищении. Насильном увозе дочери Чарльза Сэвэджа. Мы знаем, что её выкрали люди Мухаммеда Али. Осторожное расследование выявило, что она содержится здесь.

Последовала пауза, затем заговорил де Джингенс:

   — Губернатор Сойер считает, что она взята заложницей, для того чтобы мы не оставили князя. А Ричард Принс говорит, что её захватили из-за долгов отца.

   — Ни то, ни другое.

   — Я знаю, что вы когда-то обещали мисс Сэвэдж, но...

Хэйден не смог скрыть гнева.

   — Что «но», сэр?

   — Гений Клайва необходим на поле боя, — сказал де Джингенс ненатурально масленым голосом.

Лоуренс же был более прям.

   — Мы не можем дать Клайву отдохнуть, поскольку это означало бы передышку и для французов. Не забывайте, что они ещё удерживают позиции.

   — А когда Жак Ло и маркиз д'Атейль будут изгнаны отсюда?

   — О, тогда игра переменится. — Лоуренс взглянул на тёмные, выщербленные стены Тричинополи с твёрдостью, обозначившейся на его мясистом лице. — Но до этого необходимо любыми способами не допускать капитана Клайва в этот чёртов акрополь.

   — Почему? — Терпение Хэйдена было на грани истощения.

   — Тсс! Вы очень хорошо знаете, почему, сэр. Я провёл всю жизнь среди людей войны и могу отличить человека, свихнутого на одном. Он сдвинул горы, чтобы прийти сюда. И если ему понадобится сдвинуть ещё одну, он сдвинет всю землю. Я не хочу, чтобы он испытал разочарование, пока мы не одержим победу.

   — Разочарование? — В этом слове прозвучало нечто зловещее.

   — Роберт не найдёт здесь небеса, к которым стремится. — Лоуренс повернулся к де Джингенсу. — Расскажи ему то, что рассказал мне об этой Сэвэдж.

Слова де Джингенса всё ещё жгли его, когда он вспоминал их.

Сначала он отказывался верить этому человеку. Зная его характер, можно было представить, что де Джингенс скажет всё, что Лоуренс прикажет ему сказать, лишь бы спасти свою карьеру. Но по мере рассказа он привёл такие подтверждения, которые не оставляли никаких сомнений. Не оставалось ничего более, как только согласиться с ним. То, что произошло с Аркали, являлось не чем иным, как кисметом. Не более и не менее.

Хэйден выпил оставшийся шираз с кислым тостом: «Счастья тебе, Аркали. И тебе, Роберт».

Он принял решение. Он присоединится к Клайву в этой финальной битве, дождётся подходящего момента, тщательно выбрав его, и затем расскажет ему всё лично.

Чанда Сахиб откинул полог шатра и вышел наружу. Его встреча с Жаком Ло превратилась в совет отчаяния. После этого француз возвратился на свои позиции без твёрдого соглашения о чём-либо. Было ясно, что он был более чем готов к заключению сепаратного договора с врагом.

Шаг за шагом агрези демонстрировали себя лучшими солдатами. Они обходили французов как в походе, так и в военном деле. В Волконде и Утаторе, в Лалгуди и Пичонде, Сабат Джанг Бахадур везде оправдывал это имя. Теперь же, когда д'Атейль сдался, Ло выглядел паралитиком. Он утратил своё достоинство.

Голоса снаружи, отвлёкшие Чанду Сахиба от молитвы, затихли с его появлением. К нему приволокли трёх человек, жалко причитающих, связанных в запястьях и щиколотках, соединённых одной верёвкой. Раза и телохранители его сына стояли вокруг в свете костра, ожидая порки.

   — Мы поймали этих собак, когда они хотели сбежать!

   — Они — дезертиры, господин. Надо содрать с них шкуру.

Глаза претендента на престол остановились на них, затем перешли на группу фанатично преданных ему, клявшихся в верности в зените его славы. Это были представители знати, люди чести, солдаты. В течение двух дней он видел безумный блеск в их глазах и понял, что это был признак отчаяния. Он печально переводил взгляд с одного на другого, ощущая в себе холодное молчание не высказанных им молитв, зная, как желают эти люди содрать кожу с несчастных, лежавших перед ним, чтобы этой жертвой искупить собственный провал.

   — Этим ничего не достигнешь, — сказал он пустым голосом. — Отпустите их.

Надир Замани, один из его ближайших союзников, сплюнул в раздражении, но замолчал, когда Чанда Сахиб положил тяжёлую руку ему на плечо.

   — Всё кончено, Надир. Мы сражались и потерпели поражение. Это была воля Аллаха.

Двое из развязанных бросились прочь, скрывшись во тьме, но третий упал к ногам своего господина со слезами, жгущими его глаза.

Чанда Сахиб наклонился и поднял дезертира. Он вгляделся в лицо ветерана и прижал его к своей груди.

   — Благодарю тебя, друг, — сказал он. — Ты хорошо служил мне. Теперь я освобождаю тебя от твоего обещания. Ты можешь идти, если желаешь.

Он улыбнулся своему сыну, который тоже сражался и тоже был побеждён. Бедный, упрямый, своевольный Раза! Отступление из Аркота подорвало дух его армии.

Разгром у Коверипака явился для них окончательным ударом. Засада! Какая глупость! Не советовал ли он сыну беспокоить ангрези, истощая их, но не доводить до битвы, каким бы преимуществом ты ни обладал, что бы ни говорили французы?

«О да, — думал он, спокойно и без гнева глядя на сына. — Глядя назад, легко теперь видеть, что Сабат Джанг Бахадур должен был победить в Карнатике. После того поражения ты увёл своих телохранителей в Пондичерри, но великий Дюплейкс не смог простить твоей глупости, как прощаю её я. Прощай, мой сын! Пусть Бог хранит тебя».

Он позвал к себе людей, хранивших верность ему. Во время дурбара он разделил между ними всё, чем владел в этом мире, говоря, что этого мало, но что не хватило бы никаких сокровищ, чтобы оплатить их жертвы, понесённые ради него.

   — Нет господина, которому так хорошо служили бы его люди. Вы пришли ко мне добровольно. Свободно же должны и покинуть меня. Моё время пришло и ушло.

В эту ночь, зная, что французы наблюдают за ними, Раза и Надир Заман возглавили делегацию перемирия с генералами Мухаммеда Али ради получения пропуска, позволявшего бывшим союзникам Чанды Сахиба беспрепятственно пройти через окружающее их кольцо смерти.

Возвратившись с переговоров перед рассветом, Раза пришёл в шатёр отца. С ним был Надир Заман и ещё один человек, хранивший молчание. Он стоял немного в стороне, закутанный в покрывало так, что виден был лишь подбородок. Угли костра пылали красным огнём снаружи шатра Чанды Сахиба, и человек, который был близок на толщину волоса к владению Карнатикой, стоял одиноко под звёздами, задумчиво глядя на обуглившееся дерево. Он отпил холодной воды из французской фляги. Рассказ Разы был ядом во рту у него, когда ему пришлось говорить это своему отцу.

   — Они так хотят получить твою голову, что выставили тысячу конников для патрулирования! Они хватают и убивают каждого, кто пытается проскочить через оцепление не сдаваясь! Отец, они ищут тебя!

   — Успокойся. Расскажи теперь, что произошло.

Раза, как мог, пытался скрыть своё отчаяние.

   — Прости меня, дорогой отец. — Он остановился, стараясь подавить страх, и затем начал пересказ. — Генералы Мухаммеда Али Хана высказывались против свободного пропуска, но командующий ангрези, полковник Лоуренс, проявил больше чести.

«Чести, мой сын? — думал он. — Лоуренс позволяет лишь холодному разуму руководить собой».

Раза продолжал:

   — Они подготовили пропуска, и те, кто хочет уйти, должны собраться с первыми лучами солнца, чтобы пройти через оцепление. — Его лицо отразило возмущение. — Около двух часов полуночи пришло письмо от месье Ло. Они показали мне его, говоря: «Это сможет убедить твердолобых, которые всё ещё держатся Чанды Сахиба». Но я знал, что они просто хотят посеять семена мщения в наших сердцах, чтобы мы набросились на французских трусливых дворняжек и сделали бы это за них!

   — И что предлагал месье Ло?

   — Он сказал, что отступит из Срирангама к Пондичерри и оставит свою лучшую артиллерию Мухаммеду Али.

   — И каков же был ответ? — Он вылил оставшуюся воду на огонь, загасив его.

   — Генералы Мухаммеда Али сказали посланцу, что лишь безоговорочная сдача предотвратит их уничтожение. Лоуренс не возражал.

   — Ангрези не глупцы.

   — Но я принёс также и надежду, господин, — сказал Надир Заман. — Можем мы поговорить наедине?

Он дал знак приблизиться.

Чанда размышлял какой-то момент, ощущая сильную борьбу в себе самом. Тот внутренний покой, который он старался обрести, зависел от спокойного принятия им смерти. В эту ночь он читал Книгу и нашёл в ней суры, способные успокоить его душу. Он был готов.

Пройдя в шатёр, закутанный человек открылся. Это был Монаджи, командир эскадрона конницы маратхов.

   — Я вижу, что вы любите жизнь, — сказал он западным шепелявящим наречием, глядя на украшения шатра. — Но вы должны знать, что Мухаммед Али Хан не потерпит, чтобы вы наслаждались ею дальше.

Чанда понимающе наклонил голову, почти незаметно, но этого оказалось достаточно для индуса, и улыбка появилась на его губах.

   — Фимиам, приятная пища, вино, женщины... о, эта радость жизни...

   — Говори, что привело тебя, — нетерпеливо прервал Чанда.

   — Если вы попадёте в руки англичан, они отдадут вас Мухаммеду Али, который безжалостен. Я пришёл предложить вам жизнь. И могу обеспечить бегство в Карикал.

Раза вступил в разговор:

   — Я потребовал заложника высокого ранга, чтобы обеспечить безопасность отца.

   — Я сам пришёл сюда по вашему приглашению. — Монаджи выпрямился. — Вы думаете, мне безразлична моя собственная безопасность? Но мы все — люди чести. Наши обещания надёжны. — Его глаза сверкнули на Чанду. — Или я ошибаюсь?

   — А что, если нам убить тебя? — спросил Раза, разгневанный наглостью маратха.

Индус склонил голову.

   — Если вы решите нарушить слово, как я могу помешать вам? Но убейте меня, и вы убьёте вашего драгоценного отца. Я не думаю, что вы рискнёте его спасением. Или вашим.

Чанда Сахиб улыбнулся про себя. «Поразительно, что маратхи Морари Рао постоянно выступают моими преследователями, — думал он, — что они захватили меня в момент славы, магически появляются на каждом повороте моей судьбы. В каждый критический момент они обращают судьбу против меня. Это — кисмет. Но как прекрасна симметрия судьбы! Как схожа с розой картина моей жизни!»

   — И какова цена?

   — Ваш сын поставил всё золото, которым вы владеете.

   — Всё золото? — спросил он голосом, окрашенным печальным юмором.

   — Таков был договор, исполнить который мы оба поклялись.

   — Я немного могу предложить тебе, Монаджи, — сказал он, высыпая перед ним золотые мохуры из маленького мешочка. — Хорошо, если здесь будет пятьдесят монет.

Маратх начал методически исследовать монеты. Чанда Сахиб наблюдал за ним, как наблюдают за умелой работой хлебопёка или подметальщика. Эти люди — профессиональные бандиты, прирождённые грабители. Как любят они свою работу.

Он сказал отрешённым, задумчивым голосом:

   — Я пришёл в Тричинополи по повелению Дост Али двенадцать лет назад, опасаясь нападения маратхов. Я победил Танджор и его раджу, пытаясь спасти царство от набегов вашей конницы. Я захватил Тричинополи ради моего господина и удерживал его под осадой Морари Рао. Из этой крепости его люди увезли меня в цепях в Сатару. Там я хорошо узнал любовь, которую ваш народ питает к золоту. После моего освобождения вы появлялись при каждой битве, в которой я сражался, но всегда противодействовали мне. Я задаюсь вопросом, почему это так, если ваша цель состоит единственно в самообогащении?

Монаджи сделал жест, обозначающий нечто вне человеческого понимания.

   — Карма, — произнёс он.

   — Подобные совпадения так же невероятны, как выпадение орла на монете пятьдесят раз кряду. Это неслыханно. Как странен мир, в котором мы живём.

   — Это хорошее золото, — радостно сказал Монаджи. — Это хорошее предзнаменование для вас. Где остальное?

   — Остальное? Ты можешь обыскать весь лагерь, и всё, что найдёшь, будет твоим.

   — Я обещал тебе всё золото, которым мы владеем, — сказал Раза. — Здесь всё, чем мы владеем!

   — Но пятьдесят мохуров? За жизнь великого человека?

   — Я более не велик. И пятьдесят мохуров — лучше, чем ничего.

Разочарование маратха было ужасным.

   — Но я думал...

   — Я не обещал определённого количества, — торжествуя, сказал Раза. — Я выполнил договорённость со своей стороны. Теперь ты должен сделать то же самое.

Чанда Сахиб закрыл глаза. «А теперь, — думал он, — эта маратхская ласка предлагает мне жизнь, если я пойду с ним. И всё благодаря тому, что мой сын заключил договор, недостойный даже уличного торговца. Что сможет сказать на это мой астролог?»

   — Пойдём, индус. Давай кончать с этим. Веди меня к свободе.

Он громко засмеялся, ощущая, как пропадает пустота в его душе.

Они торжественно въехали в город Аркот, по шесть в ряд, возглавляя колонну с цветными знамёнами компании, гордо развевающимися на ветру, с барабанным боем и с дудками, высвистывающими «Лилибульеро». Капитан Дальтон всё ещё не прекращал говорить о капитуляции французов.

   — ...А в Пондичерри, говорят, Дюплейкс был так расстроен, что не мог есть десять дней!

Капитан Рукевуд усмехнулся:

   — Неудивительно, если потеря целой империи приводит к такой же по объёму потере аппетита, а?

   — Взгляните на толпы людей. Они бросили свои поля на мили вокруг, чтобы приветствовать нас.

   — Пальмовые листья на дороге, Бог мой!

Хэйден был вялым и апатичным в предвидении того протокольного церемониала, на котором ему предстоит присутствовать. Кроме того, он ощущал сожаление, что ему не удалось рассказать всё Клайву. Прошлым вечером состоялся торжественный праздничный ужин под стенами города, и у него не было возможности поговорить с Клайвом с глазу на глаз. На ужине присутствовал Умар. Он рассказал о судьбе Чанды Сахиба, и болезненные воспоминания продолжали тревожить его.

   — Доблестный и благородный враг, — провозгласил Клайв, услышав эти вести. — Но ему не суждена была власть. Трагическая судьба.

«Может быть, это и правда, — думал Хэйден. — Некоторые кидают кости и выигрывают более часто, чем предсказывает математика и натурфилософия. Другим же, как Чанде Сахибу, достаются проигрыш за проигрышем. Его армия оказалась разбитой и рассеянной, и её лидера постигла самая печальная судьба. Я мог бы взять его на содержание компании, но он не мог знать этого. Как посланец Сойера и политический представитель компании, я имел на это право, и не произошло бы трагедии...»

Он услышал об этом прошлым вечером от Умара, который узнал о происшедшем от танджорского солдата, а также от носильщика и жены торговца луком. Умар рассказал обо всём между различными блюдами.

   — Я слышал об этом вот что, Флинт: Чанда Сахиб с неверными маратхами заключил договор — наивно доверившись им, но договориться с ангрези испугался, думая, что попадёт в руки моего господина и тогда, как сказали обманщики, ему вырежут глаза и язык.

После закусок Умар добавил ещё:

   — Чанда Сахиб собирался бежать в Карикал, туда, где французы уже много лет. Чанду Сахиба вёл плохой проводник. Человек, которому он отдал последнее богатство — великий меч, превосходящий все иные, имеющий силу повелевать молнией. В его рукояти — яркая звезда Голконды; вы знаете, о чём я говорю, Флинт Сахиб.

Хэйден взглянул на него с нескрываемым изумлением. Талвар — в руках Чанды Сахиба? Могло ли это быть?

Знающий, уверенный вид Умара подтвердил это. Он шептал теперь, чтобы усилить ужас того, что рассказывал:

   — Мой господин требовал своего врага к себе. Но маратхи дали слово радже Танджора. И Чанда Сахиб был приведён именно туда, где он приобрёл Тричинополи столько лет назад, и в этом храме они разделили его: его тело — для раджи, а голова — для моего господина.

Арка входа была узкая, и им пришлось въезжать в город по двое, раздвинув собравшуюся толпу. По мере продвижения в крепость подъём становился всё круче, и стены окружающих зданий вдоль улицы, казалось, наклонялись над ними. Сопровождение оставило их. Шум города стих за стенами. Они спешились на жаркой и пыльной площадке, где ощущался запах розовой воды, разбрызганной для придания аромата воздуху, и на проходе были разложены ковры. Он и Лоуренс шли впереди, за ними — Клайв и Дальтон, затем — остальные, по порядку их звания во главе с Джингенсом. Все они шли вдоль прохода, ограждаемого с двух сторон стражниками в кольчугах, круглыми щитами и фитильными мушкетами, подобными гибридам прошлого и нынешнего века. Он улыбнулся втайне той новой преданности, которую эта почётная охрана проявляла их нынешнему господину.

Ковровая дорожка вела во внутренний двор, где собрались несколько сот людей в тюрбанах; и когда открылись ворота, он увидел Мухаммеда Али Хана, облачённого со всей пышностью, совершенно спокойного, стоявшего под навесом и обвеваемого опахалами из перьев. Ниже стояли его офицеры в богато расшитых джамах.

Хэйден наблюдал за происходящим. В тот момент, когда набоб опустился на покрытый драгоценностями маснад, небывалое правление началось в Индостане: правление единственного и неоспоримого местного князя, поддерживаемого Ост-Индской компанией. «Кто будет сомневаться, — думал он, — что будут и в дальнейшем подобные ему? Может быть, в соперничестве между англичанами и французами будет раздельное правление частями бывшей империи, поделённой на сферы влияния?»

По мере того как приближённые Мухаммеда Али произносили бесконечные церемониальные речи, он разглядывал князя и видел перед собой нового человека. Не было больше того стеклянного взгляда, жестокости манер. Он выглядел теперь смягчённым и спокойным, даже величественным, слегка наклоняя в приветствии голову, встретившись взглядом с Лоуренсом, а также и с ним, без признаков враждебности.

Хэйден на какой-то момент испытал замешательство. В прежние времена в Аркоте о подобной благосклонности не могло быть и речи. И дело не в победе над французами и не в его официальном ранге посланника. Мухаммед стал человеком, обретшим новое понимание и видение. Что смогло распечатать его сердце? Он видел, как набоб отвёл взгляд и поднял глаза, и невольно его собственный взгляд последовал туда же, к маленькому балкону с решёткой, с широкими проёмами и бисерным экраном вокруг него.

Лучи яркого солнца пронизали галерею наверху, высветив глаза, сверкавшие там из-за шалей самых разных цветов: жёлтого и оранжевого, лимонного и жемчужно-голубого. Но его пронзили глаза женщины в красной вуали. Напряжённо вглядываясь, он увидел, как её рука поднялась, задержалась на секунду и затем упала вновь.

Ясмин...

Как будто электрическая искра проскочила между ними. И этим еле заметным жестом был сказан миллион слов, и он узнал всё, что таило её сердце.

Рядом с ним Роберт Клайв тоже взглянул наверх.

В переднем ряду балкона солнце бросало рисунок прозрачной бисерной занавеси на изумрудный лиф платья, на бледные руки в золотых браслетах и на ещё более бледное лицо, обрамленное заплетёнными медными волосами, с драгоценной серьгой, украшающей нос.

Клайв продолжал глядеть в течение нескольких секунд, затем отвернулся, с безжизненным остекленевшим взглядом, с губами, сжатыми в одну линию. В ответ ему не последовало ни единого признака узнавания от беременной женщины, которую Мухаммед Али Хан сделал своей первой женой.

Хэйден видел, как лицо Клайва превратилось в маску смерти. Он понимал его, зная, что в этот час триумфа он утратил всё, на что надеялся.

Клайв покидал Аркот на следующий день. Услышав о его отъезде, Хэйден вышел поддержать его уздечку и обменяться рукопожатиями.

   — Куда теперь? Сен-Дэвид? Или Мадрас?

   — Мадрас. А ты?

   — Я останусь здесь ещё на день.

   — Тогда ты более храбрый, чем я.

   — Получить такой комплимент от «Доблестного в войне» — это слишком, Роберт.

   — К этому титулу можно теперь добавить: «Несчастный в любви». — Клайв улыбнулся горечи своего признания. — Мне следовало бы ожидать этого. Так играет с людьми кисмет. Победишь в войне — проиграешь в любви. Никакой разумный Бог не пожелает вложить оба эти таланта в единое тело. Взгляни на французов!

«Шутка, скрывающая агонию, — думал Хэйден. — Он любит её и мог выносить это, только пока продолжалась война».

   — Теперь, когда Дюплейкс побит, что ты будешь делать?

Клайв встретился с ним взглядом.

   — Буду трясти дерево пагоды как можно сильнее, пока не подвернутся другие битвы. Мы ещё услышим о французах, прежде чем окончится десятилетие. Я благодарен тебе за письма, которые ты привёз. — Он похлопал по нагрудному карману. — Особенно от Эдмунда Маскелена. Меня приглашают в Мадрас разделить компанию его сестры Маргарет.

   — Ты теперь человек со средствами.

Клайв поднял брови.

   — Конечно, я получил дар благодарности от правительства набоба. Если собрать все мои средства вместе, я думаю, что наберётся несколько лакхов серебром. Я хочу заниматься торговлей вместе с твоим отцом.

   — Если увидишь его, скажи, что я думаю о нём.

Клайв на секунду задумался, желая, очевидно, сказать нечто доверительное, но передумал, сказав вместо этого:

   — Твой отец — единственный, кто действительно знает меня. Мы в чём-то схожи с ним.

   — Более схожи, чем отец и сын. Это уж точно!

Их беседа истощалась. Клайв спросил:

   — Ну, а ты чем займёшься?

   — Не знаю. Поеду в Англию, если компания примет мою отставку. Я давно хотел увидеть великий город.

Кривая улыбка Клайва осветила его лицо дружелюбием с примесью горечи.

   — Ну, тогда счастливо тебе. Я желаю, чтобы наши пути сошлись вновь, здесь или там.

   — Да. И я желаю. И надеюсь на это.

Возвратившись во дворец, Хэйден долго сидел в полутьме с закрытыми глазами, обхватив голову руками. Его мучили видения сцен, свидетелем которых он был. Он ощущал боль утраты уходящей эпохи, но и определённое облегчение. «Странное ощущение, — думал он, — испытываешь, когда завершается работа многих лет. Почему так болит сердце, когда мы отступаем назад, чтобы лучше увидеть наши дела? Может быть, это же испытывает душа индуса, когда она переходит из одного тела в другое. Может быть, это чувство приходит к каждому, когда одни времена уходят, а другим ещё предстоит наступить».

Какое-то движение привлекло его взгляд. Кроваво-красная бабочка присела на угол его мраморной скамьи. Он встал, желая приблизиться к ней, но её крылья развернулись, и она взлетела в воздух, зигзагом вылетев через полуоткрытое окно. Он поглядел на молочно-белый камень скамьи и увидел на ней резную шкатулку розового дерева, которой раньше не было там. Ему внезапно представилась нереальная фантазия, что бабочка оставила её как дар. Когда он потянулся взять её, его пронзило ещё одно ощущение чуда: шкатулка была похожа на ту, которую он вручил когда-то Назир Джангу и в которой оказалась змея краит.

Под шкатулкой была бумага. Сломав печать, он обнаружил страницу молитв набоба. Под ними, языком, принятым при дворе Аурангзеба, рукой Мухаммеда Али были добавлены две строки.

Славен будет Бог, Господь Миров, сострадательный, милосердный, Царь Судного Дня, Тебе мы поклоняемся, Тебя мы умоляем! Веди нас по прямому пути, пути тех, к кому Ты благоволишь, но не по пути тех, кто гневит Тебя, не по пути заблудших. Теперь же, Флинт, во имя славы, в благодарность и признательность, мы награждаем тебя редким алым сокровищем.

Волосы зашевелились на его голове, когда он читал это. Он ощутил, что чья-то огромная фигура заполнила дверной проем сзади него, и должен был собрать всю волю, чтобы не обернуться.

   — Ну? Почему ты не открываешь шкатулку?

Он повернулся и ощутил, как его душа захлопывается как морская раковина.

   — Когда ты пришёл сюда?

   — А, ночью. Теперь эти шлюхи уймутся, как я и всегда предвидел. Их торговля поослабнет. Роберт Клайв знал, что я здесь.

   — Он ничего мне не сказал.

   — Да, потому что я приказал ему молчать. Почему ты не открываешь чёртову шкатулку?

Хэйден открыл её и увидел внутри тускло сиявший самоцвет. Это был Глаз Змеи. Он взял его и взвесил на ладони, затем бросил отцу, который проворно поймал его правой рукой.

   — Он твой, я считаю.

   — Да. Мой.

   — Я рассчитался сполна.

   — Да. — Стрэтфорд Флинт держал камень в луче солнечного света. — Его нашли во рту Чанды Сахиба. Это — полная расплата. Ну что ж, я буду и дальше заниматься делами и предоставлю тебе заниматься своими, сын.

Когда отец повернулся к выходу, Хэйден ощутил почти физическую боль, но он не мог позволить себе показать огромную радость от последнего слова отца. Он знал, что не может быть и речи о рукопожатии или объятиях. Не будет никакого проявления чувств. Стрэтфорд Флинт оставался верен самому себе.

Его отец уже дошёл до двери, когда вдруг остановился с тем загадочным видом, с которым всегда любил победоносно бросать своё последнее слово, ставящее всё с ног на голову.

— Я забыл сказать: в этой записке Мухаммеда Али Хана не говорится, какое алое сокровище он имеет в виду. И какой Флинт упоминается. Я думаю, тебе следует упаковаться и покинуть Аркот как можно скорее.

В тишине, после того как стихло эхо шагов, Хэйден перечитал вновь слова, написанные Мухаммедом Али Ханом, ничего не понимая. Затем постепенно до него всё слышнее стали доноситься звуки со двора. Храп лошадей и перестук копыт. Он открыл ставни и взглянул вниз.

Там было много носильщиков, солдат почётной охраны набоба, его собственная лошадь, осёдланная и готовая, а также паланкин благородной леди.

Все занавеси паланкина были алыми.

ЭПИЛОГ

Роберт Клайв прибыл в Мадрас и встретил там сестру Маскелена, Маргарет; спустя немного дней они поженились и отправились в Англию в начале 1753 года. Когда Клайв возвратился в Индостан, на этот раз в Калькутту, он почтил памятью могилу бывшего друга, известного торговца, умершего в печально известной «Черной Яме»[91].

Ровно через год Клайв встретил ответственного за эту трагедию правителя на поле боя у Плесси. Он командовал европейской пехотой из тысячи человек и двумя тысячами сипаев против сорока тысяч вражеских пехотинцев, пятнадцатитысячной кавалерии и пятидесяти орудий. В результате его полной победы Бенгалия перешла под управление Ост-Индской компании.

В 1762 году Роберт Клайв обрёл титул барона Клайва Плесси и был избран членом парламента от города Шрусбери.

Он окончательно покинул берега Индостана в 1766 году, подвергшись в Англии нападкам политиков, ревниво относящихся к его огромной славе и к ещё более огромным богатствам. Он умер от своей собственной руки 22 ноября 1774 года, на пятидесятом году жизни.

Джозеф-Франсуа Дюплейкс, владелец Талвара в течение всего трёх дней, продолжал пиратскую войну против англичан. Его страсть к созданию Восточной империи горела не ослабевая, пока в августе 1754 года месье Годехью, официальное лицо Французской компании, не вступил на берег в Пондичерри, вручив ему бумаги, освобождающие его от губернаторства.

Дюплейксу, одному из величайших патриотов Франции, было приказано возвратиться в Париж, где он подвергся порицанию, был уволен и опозорен. Он умер в нищете в парижской мансарде немногими годами позже, исполненный горечи и оставленный друзьями.

Низам Асаф уд-Давлах, Салават Джанг, продолжал оставаться низамом Хайдарабада вплоть до 1762 года. В политике он ощущал влияние Шарля Кастелно де Бюсси до 1758 года, после чего англичане преуспели в своём влиянии на низама. Англичанин, ставший советником низама, был сыном некоего торговца, человеком, счастливая судьба которого привела его к женитьбе на разведённой леди Моголов.

История не даёт удовлетворительных сведений о судьбе Горы Света в течение второй половины восемнадцатого столетия. Известно лишь определённо, что он двигался на север, оставляя за собой кровавый след по всему континенту. Он попал наконец в руки Джулипа Сингх Бахадура, махараджи Пенджаба. В 1849 году, после войн сингхов, был заключён договор, по которому Пенджаб отошёл к территориям Ост-Индской компании, и величайший бриллиант мира был преподнесён королеве Виктории. Он был переправлен в Англию в темноте, запертый внутри двух обитых железом сундуков, на борту колёсного парохода «Медея». В 1852 году камень был огранён и отполирован голландским ювелиром, столь подавленным ответственностью этой работы, что он упал в обморок, сделав первый надкол. В 1937 году бриллиант Гора Света был вправлен в государственную корону её величества королевы Елизаветы, королевы-матери, которая продолжает и теперь оставаться его хранительницей.

Наука не в состоянии досконально определить, несёт или нет на себе проклятье этот драгоценный камень. Достаточно лишь сказать, что владеть Кох-и-Нором позволяется лишь женщинам британской королевской семьи, передающим его по наследству друг другу.

СЛОВАРЬ МОРСКИХ ТЕРМИНОВ

Бизань — нижний косой парус на бизань-мачте.

Бизань-мачта — самая задняя мачта парусного судна.

Верповать — вытягивать дополнительный якорь — верп.

Галс — направление движения судна относительно ветра.

Гитовы — снасти, служащие для быстрого подтягивания парусов под середину реи.

Грот-мачта — вторая от носа корабля, самая большая мачта на парусном судне…

Кабельтов — 0,1 морской мили, 182,2 метра.

Каперство — пиратство, использование частных судов-каперов для нападения на неприятельские торговые суда.

Коммодор — командир эскадры, не имеющий адмиральского чина.

Линь — корабельный трос толщиной меньше одного дюйма по окружности.

Марсель — второй снизу парус трапециевидной формы на судах с прямым парусным вооружением.

Рей — подвижный брус на грот-мачте, к которому крепятся паруса.

Румб —1/32 окружности 11о15’.

Румпель — рычаг для поворачивания руля судна.

Таль — грузоподъёмный механизм.

Траверз — направление, перпендикулярное ходу (курсу) судна.

Фалинь — верёвка, крепящаяся к носу или корме шлюпки для буксировки.

Фальшборт — продолжение наружной обшивки борта судна выше верхней палубы.

Шканцы — часть верхней палубы между средней и задней мачтами.

Шкафут — часть палубы перед шканцами.

Шкоты — Снасти для управления нижним краем паруса.

Штаги — снасти, поддерживающие мачту.

Шпигаты — отверстия в борту на уровне палубы для стока воды.

Штирборт — правый борт.

Штормовые марсели — второй снизу ряд парусов.

ОБ АВТОРЕ

Роберт Картер родился в Стаффордшире. Он получал образование в Англии, Австралии и Техасе. Работая в американской нефтеразведывательной компании, а затем на Би-би-си, он посетил различные, даже самые отдалённые, места земного шара. Его любовь к Индии приводила его в эту страну четыре раза. В результате этих посещений Картер написал исторический роман «Меч войны». Оригинальное название романа — «Талвар», что означает великий меч, символ власти и могущества.

Действие романа происходит в Индии восемнадцатого столетия, когда английская Ост-Индская компания соперничала с Францией за влияние на приходящую в упадок Империю Моголов.

Роман «Талвар» был напечатан в Англии в 1993 г. и сразу стал бестселлером. На русском языке роман «Меч войны» («Талвар») выходит впервые.

Примечания

1

Низам — титул правителя Хайдарабада.

(обратно)

2

Суффикс «уль-Мулк» означает правление в масштабе империи.

(обратно)

3

Окончание «Джанг» означает качество, проявленное в бою. (Назир Джанг — «Стойкий в бою», Музаффар Джанг — «Победоносный в бою»).

(обратно)

4

Музаффар Джанг — сын дочери Асаф Джаха, племянник Назира Джанга.

(обратно)

5

Суффикс «уд-Дин» означает отношение к государству в составе империи или правление им (напр. Факхр уд-Дин означает «Гордость государства»).

(обратно)

6

Окончание «Али Хан» означает «Высокий государь».

(обратно)

7

Декан — часть Индии между Бенгальским заливом и Аравийским морем.

(обратно)

8

Форт Сен-Джордж — торговая база Ост-Индской компании англичан.

(обратно)

9

Марсель — второй снизу ряд парусов.

(обратно)

10

Штаги — снасти, поддерживающие мачту.

(обратно)

11

Шканцы — часть верхней палубы между средней и задней мачтами.

(обратно)

12

Змеиный Глаз (нага — змея) (инд.).

(обратно)

13

Коммодор — командир эскадры, не имеющий адмиральского чина.

(обратно)

14

Бегума — жена индийского владетельного князя.

(обратно)

15

Грот-мачта — главная мачта корабля.

(обратно)

16

1/32 доля окружности, 11о15'.

(обратно)

17

Черут — сигара, обрезанная с двух сторон (язык южноиндийских тамилов).

(обратно)

18

Хиндустани — язык, образовавшийся из языка индусов, хинди, и языка захватчиков, урду, развившегося из персидского.

(обратно)

19

Галс — направление движения судна относительно ветра.

(обратно)

20

Шкоты — снасти для управления нижним краем паруса.

(обратно)

21

Шкафут — часть палубы перед шканцами.

(обратно)

22

Гитовы — снасти, служащие для быстрой временной уборки (подтягивания) парусов: ими подтягивают углы паруса под середину реи.

(обратно)

23

Рей — подвижный поперечный брус на мачте (в данном случае — на грот-мачте), к которому прикрепляются паруса.

(обратно)

24

Сахиб — господин (инд.).

(обратно)

25

Кабельтов равен 0,1 морской мили, или 185,2 м.

(обратно)

26

Штирборт — правый борт.

(обратно)

27

Шпигаты — отверстия в борту на уровне палубы для стока воды.

(обратно)

28

Вуаль является частью паранджи (халата) или чадры (покрывала), одеяния мусульманской женщины.

(обратно)

29

Невинная дева (лат.).

(обратно)

30

Фирман — указ султана или шаха.

(обратно)

31

Каперство (фактически морской разбой) — использование частных судов (каперов) как военных для нападения на неприятельские торговые суда.

(обратно)

32

Калибр по весу ядра.

(обратно)

33

Один кос равенн около 3,5 км.

(обратно)

34

Дакоит — член банды разбойников (инд.).

(обратно)

35

«Не смогу ответить на все вопросы» (удовлетворив всех, как Христос, напитавший тысячи несколькими хлебами и рыбами).

(обратно)

36

Шутливое и ласкательное от «мисс».

(обратно)

37

Куколки (датск.).

(обратно)

38

Стинго и румбо — крепкое пиво и ромовый пунш.

(обратно)

39

Ходах — платформа, с сиденьями и пологом, для передвижения на слоне или верблюде (урду из арабск.)

(обратно)

40

Раджпуты — индуистские князья, воевавшие с Моголами.

(обратно)

41

Совар — конный охранник, ординарец в Индии.

(обратно)

42

Кшатрии — второе, после брахманов, сословие (каста) индусов.

(обратно)

43

3енана — часть дома семей высших каст, где живут женщины, в Индии и Иране (хинди, заимствовано из перс.).

(обратно)

44

Шпинель — вид драгоценного минерала.

(обратно)

45

Единокровные братья — братья по отцу.

(обратно)

46

Маратхи — один из индийских народов, воевавших с Моголами.

(обратно)

47

Маснад — престол.

(обратно)

48

Дхоти — длинная набедренная повязка мужчин-индусов (хинди).

(обратно)

49

Камебанд — кушак (хинди, перс.).

(обратно)

50

Джама — длинное одеяние у мусульман.

(обратно)

51

Гапа — сплетня, принесенная весть.

(обратно)

52

Нотч — выступление индийских танцовщиц (хинди).

(обратно)

53

Хука-валла — слуга, приготавливающий кальян для курения (хиндустани). Хука — кальян (урду), валла — человек (хинди).

(обратно)

54

Рука Бога (араб.).

(обратно)

55

Кисмет — судьба, предопределенная Богом (араб.).

(обратно)

56

Рани — супруга раджи (хинди).

(обратно)

57

Кэрри — блюдо с острой, обжигающей приправой из куркумы (тамильск.).

(обратно)

58

«Кисмет» («Удача») и «Карма» — суда Флинта, носящие названия мусульманской и индуистской судьбы.

(обратно)

59

«Доверие» (фр.).

(обратно)

60

Феринджи — иностранец, иностранцы (англо-инд.).

(обратно)

61

Магомет (или Мухаммед) — пророк.

(обратно)

62

Патаны — народ, населяющий Северо-Западный Пакистан и Юго-Восточный Афганистан (хинди).

(обратно)

63

Хаджи — мусульманин, побывавший в Мекке (араб.).

(обратно)

64

Кохл — черный порошок для окраски век (араб.).

(обратно)

65

Хоури — прекрасная молодая женщина из мусульманского рая (перс, из арабск.).

(обратно)

66

Табла — пара маленьких индийских барабанов, по которым ударяют ладонями (хиндустани из арабск.).

(обратно)

67

Ситара — индийская гитара с длинным грифом (хинди).

(обратно)

68

Бханг — индийская конопля, гашиш (португ., из санскрита).

(обратно)

69

Верповать — передвигать корабль с помощью малого якоря — верпа, перевозимого на шлюпках, подтягивая затем к нему корабль на канате.

(обратно)

70

Зиггурат — пирамидальная башня со ступенями и храмом наверху (ассир.).

(обратно)

71

Рамадан — девятый месяц мусульманского календаря.

(обратно)

72

Валет — кроме карточной фигуры, также — слуга и мошенник.

(обратно)

73

Мавры — арабы-мусульмане Северной Африки.

(обратно)

74

Баба — ребёнок, а также уменьшительно-ласкательное обращение (инд. из турецк.).

(обратно)

75

Брахма — создатель всех форм жизни вселенной.

(обратно)

76

Крор — десять миллионов, или сто лакхов (инд.).

(обратно)

77

Джемадар — младший офицер-туземец (инд.).

(обратно)

78

«Бедлам» — лечебница в Лондоне.

(обратно)

79

Надир — точка, противоположная зениту.

(обратно)

80

Ангрези — англичане (инд.).

(обратно)

81

Мемсахиб — госпожа (мадам — сахиб) (инд.).

(обратно)

82

Гапа — не только слухи, но и любая полезная информация (инд.).

(обратно)

83

Фузея — легкий мушкет.

(обратно)

84

Дюплейкс-Судьбоград (фр.).

(обратно)

85

Повод к объявлению войны (лат.).

(обратно)

86

Бенгал — район к северу от Бенгальского залива, нынешний Бангладеш.

(обратно)

87

Как поживаете? (искаж. англ.)

(обратно)

88

Гласис — передний край бруствера.

(обратно)

89

Шевалье — кавалер, рыцарь (фр.).

(обратно)

90

Мушкетон — короткоствольное ружьё с раструбом.

(обратно)

91

Знаменитая тюрьма в Калькутте, находившаяся в ведении правителя Бенгалии.

(обратно)

Оглавление

РОДСТВО И ОТНОСИТЕЛЬНОЕ ГЛАВЕНСТВО НАСЛЕДНИКОВ НИЗАМА[1] ХАЙДАРАБАДА

КАРНАТИКА (1740—1750)

ПРОЛОГ

КНИГА ПЕРВАЯ

  Глава I

  Глава II

  Глава III

  Глава IV

  Глава V

  Глава VI

  Глава VII

КНИГА ВТОРАЯ

  Глава VIII

  Глава IX

  Глава X

  Глава XI

  Глава XII

КНИГА ТРЕТЬЯ

  Глава XIII

  Глава XIV

  Глава XV

  Глава XVI

КНИГА ЧЕТВЁРТАЯ

  Глава XVII

  Глава XVIII

  Глава XIX

  Глава XX

  Глава XXI

ЭПИЛОГ

СЛОВАРЬ МОРСКИХ ТЕРМИНОВ

ОБ АВТОРЕ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg